"Фантастика 2023-161". Компиляция. Книги 1-19 [Игорь Владимирович Поль] (fb2) читать онлайн

Артём Скороходов Черный дождь-1

Пролог

Первое что я услышал, был тихий механический голос:

— Дыши.

Открыть глаза не получалось. Скрежет, щелканье, легкий запах копоти. Я лежу на чем-то неудобном.

— Дыши! — требовательно прошипел голос.

— Дыс-сши!

Я вздохнул полной грудью, черт, больно! Оказывается, я действительно не дышал.

— Ты должен не с-сабывать дыс-сшать, человек!

Глава 1

Все сразу пошло не так, как надо. Если б я знал, к чему это приведет.

— Волков, к управляющему!

Я поднял голову от монитора. В двери кабинета стояла Ева и глазами показывала мне направление движения.

— Давай, давай, шустрее! У него опять что-то не работает.

— Ева, я тут вообще то…

Ответом мне был хлопок дверью и удаляющееся цоканье каблуков.

Знаю я, что у шефа не работает, опять небось игра не запускается. Служба системным администратором не пыльная, но и увлекательной ее не назовешь.

принтер не печатает (застряла бумага), компьютер сломался (уборщица задела провод питания), чайник не включается (это точно ко мне?), видео тормозит (тут уже шеф, ему можно), где игрушка «Три в ряд»? (это охрана им, в принципе, тоже можно), сервер бухгалтерии не доступен (уже интересно).

Хоть платят нормально. Устал я. Осень. Дождь за окном. Деревья стоят голые и несчастные. Хотя почему несчастные, избавились от листвы, от забот и дрыхнут теперь до весны. Вот бы и мне так. Последние 5 лет работа-дом-работа. Девушки нет, ну и ладно. Ну была, конечно. Две. Но как-то совсем не заладилось. Первая все время мной командовала, ну и я ей командовал. Так и докомандовались. А вторая сидела, молчала, смотрела на меня грустно и просила, чтоб я ее развлекал. Рассказал смешную историю или еще чего-нибудь. На несколько раз меня хватило, а потом я начал пугаться с ней общаться. Эмоциональный вампиризм какой-то.

Вот только мама: "Жениться надо, сынок." Жениться. Да я и не против. Но как вспомню, что один опыт, что второй. Так оторопь берет. Вот и живу. Сериалы смотрю. Ну в игрушку поиграю. Съезжу с отцом пиво попью. А тут сестры — подвези до аэропорта, братик. Ну подвезу. Эх, спать сегодня целый день охота.

Шеф уехал, но оставил желтенькую записку, мол настрой, мой верный нукер, мне интернет-банк. Что делать. Вздохнул, потянулся и принялся устанавливать. Очень тяжелая работа. Нажал на кнопку, откинулся в кресле, закрыл глаза. Устанавливаю. Дело шло к завершению, как в комнату зашли охранники Талгат и Васёк. Шефа не было, поэтому Талгат ушел на кухню, а Васёк снял кобуру с пистолетом и прилег на диван.

— Серый, вот замотались, восемь часов за рулем! Кассу отвозили, — сказал охранник, потянулся и уставился в потолок. — Дождь, слякоть, сначала туда, потом сюда, не видно ни фига, Талгат нудит…

— Пожалеть, тебя? — улыбнулся я. Васёк рассмеялся:

— Нет, уж, спасибо. А вот чайку доблестной охране мог бы и заварить.

— Ева пусть заварит.

— Ага, эта заварит, сразу с ядом… — тихо произнес охранник, зевнул, закрыл глаза и через минуту засопел.

Вот зараза. Меня своей зевотой заразил. Чуть не свернув себе челюсть, я выставил последние настройки. Ну все. Программа работает, проверю еще раз и назад в свою админскую берлогу. Мхом прорастать.

— Васёк! Василий!! Быстро сюда! — раздался крик Талгата. Внезапный грохот, это задремавший охранник упал с дивана. Вскочил, чертыхнулся и с топотом убежал в коридор. Проводив это грохочущее чудо взглядом, я откинулся на спинку кресла и ждал окончания теста программы. На столе лежал забытый охранником пистолет в кобуре.

Интересно.

В коридоре было тихо. Потянувшись, я пододвинул кобуру к себе. Очень хотелось посмотреть на пистолет. В детстве я стрелял в тире. Мне даже нравилось, но настоящее оружие я в руках не держал. Зачем-то воровато огляделся, расстегнул кобуру и вынул добычу. Черный пистолет удобно лег в руку. На вороненом затворе было написано стилизованное слово Block и Austria. Я прицелился в монитор, потом в стену. Затем попытался прицелиться в окно, но у меня ничего не вышло, так как кресло не разворачивалось. Я тяжело вздохнул, засунул пистолет обратно в кобуру, зачем-то понюхал. Пахло кожей. Покрутил в руках, почесал кобурой затылок…

— Сергей, нет!

От крика я испугался, пистолет выпал, а я так дернулся, что опрокинул кресло. С трудом поднявшись и отряхнув колени, я испуганно уставился на Ирину Яковлевну, нашего корпоративного психолога.

--

— Да не собирался я ничего с собой делать!

В кабинете Ирины было минималистично, отвратительно светло и стерильно чисто. Хозяйка комнаты в строгом черно-белом костюме грустно смотрела на меня сквозь очки в тонкой оправе. Я подумал, что на Западе такой костюм называют power suit. Пиджак, брюки. Интересно, а если написать этот самый "паверсьют" в поиске, то результаты будут «сильные независимые женщины в офисе» или нарисованные мужики в космических бронежилетах с болтерами? Я потянулся к телефону проверить, но меня остановил голос психолога.

— Сергей! — голос Ирины Яковлевны был строг. — Наш корпоративный Искусственный Интеллект последнее время ставит вас в группу риска. Скорость реакции, взаимодействие с коллегами, сайты, которые вы просматриваете. Все это говорит о том, что вы находитесь в глубокой депрессии.

— Я не в депрессии!

— Хватит! — психолог замолчала и стала смотреть на меня со странной смесью жалости и осуждения. Взгляд она не отводила, загипнотизировать меня, что ли, хочет. Молчание затягивалось, становилось неуютно, я не выдержал и отвел глаза. Взгляд у нее был как у рыбы.

— Не в депрессии я, — мой голос прозвучал как-то обиженно.

— Сергей, наш искусственный интеллект говорит, что в депрессии. Я сама видела, как вы приставили пистолет к голове!

— Господи, Cвятый-Боже-Император, я же говорил вам, что просто почесался…

— В современном мире, — в голосе Ирины Яковлевны появились менторские нотки, — человеку не надо с риском для жизни добывать себе еду, не надо бояться хищников, тратить все время лишь на то, чтобы прожить еще один день. Как человеку не сойти с ума в этой ситуации?

Я ничего не отвечал. Психолог смотрела на меня с ожиданием. Молчание становилось неприятным.

— Алкоголизм? — не удержался я.

— Вы ведете себя как подросток. Правильный ответ: компьютерные игры.

— Вы сейчас серьезно?

Ирина Яковлевна поднялась из-за стола, и медленно подошла к окну. Серый ковролин гасил звук ее шагов. Она тяжело вздохнула.

— Сергей. К сожалению, я вынуждена принять меры. Я предписываю вам ежедневно играть в многопользовательскую игру с полным погружением. Не менее двух часов в день.

Это было очень похоже на шутку.

— Я не люблю многопользовательские игры, там слишком много… эээ… пользователей? Вокруг эти незнакомые люди… Какие игрушки? Я надеюсь, вы шутите?

— Я абсолютно серьезна. Ваша капсула будет подключаться к игре через наш сервер. А я начну отслеживать отчет по времени, что вы проводите там. Если вы откажетесь выполнять мое предписание, я рекомендую отделу кадров уволить вас.

--

Введите имя персонажа. .

Я снимал квартиру на окраине города. Так дешевле. Было тихо, гудел компьютер, вдалеке отстукивала успокаивающий ритм электричка. Маленькая однушка, одежда висит на стуле, в углу горка носков. Не дрейфьте, ребята, скоро я вас постираю. В доме напротив загорались окна. Люди приходили с работы, ужинали, включали компьютеры и телевизоры, младшеклассники начинали рыдать над домашними заданиями, старшеклассники над несчастной любовью, собаки рвались гулять, а кошки требовали еще еды. Отодвинув пустую тарелку (у вас не будет горы грязной посуды, если вы едите из одной тарелки и пьете чай из одной кружки), я поставил на стол ноутбук.

Теперь надо определиться с игрой.

Компьютер компании, основываясь на моей «психологической матрице» (вот прям так и сказали), выдал мне две игры для отбывания социальной нагрузки: «Дракония» и «Мир черного дождя». Интернет сообщал мне, что обе игры относительно популярны, но в первую тройку по посещаемости не входили. На главной странице сайта «Драконии» на фоне далекого сказочного города стояла прекрасная белокурая эльфийка. Виртуальный ветер шевелил листву и волосы ушастой (в хорошем смысле) воительницы. Томным взглядом она намекала, что только новый игрок сможет унять ее печаль. Регистрируйся, оплачивай абонемент, подключай капсулу, приди, спаси и утешь.

У «Черного дождя» эльфийки не было. Там был город. Многоярусный город, высоченные шпили, нижние этажи скрывались в черном тумане. Шел дождь, дымили заводские трубы, по небу, шаря прожектором, пролетал дирижабль. Из колонок раздавался далекий перезвон колоколов, шипение пара, ритмичные железные удары, какие-то щелчки. На стене одного из зданий в свете прожектора висело красное знамя с черным двуглавым орлом.

По правде говоря, несколько лет назад я играл в онлайн-игры с полным погружением. Мечи, магия. Выбрал себе огромного лохматого таурена, по совету знакомого выбрал класс «танк». Знакомый меня уверял, что всякой шушеры вроде войнов-лучников-магов в игре просто тьма. Девяносто процентов игроков выбирают эти классы, радостно носятся, пытаются пройти подземелья и квесты, но без танков и лекарей это у них не выходит. И вот, бегает толпа, ищет ну хоть завалящего «танка». Мол класс будет востребован, любим и уважаем. И вот я играл. Оплатил абонемент, меня звали в различные рейды. В подземельях я становился в позу, кричал на монстров и те меня били. Били и били. Били и били. Это было неприятно. Остальные развлекались, пускали в чудовище стрелы и заклинания, а за все их пакости расплачивался я. Решил качаться без толпы незнакомых мне людей, но мой урон был такой мизерный, а прокачка шла очень уж медленно. Ну и еще был эпизод, мне там эльфийка одна понравилась. И стал я вроде как за ней ухаживать. Эльфийка, поняв, к чему ведут мои неуклюжие попытки, оглядела моего персонажа таурена, звонко рассмеялась и сказала «вообще без шансов» (это цитата). На попытки объяснить, что я ее смогу на загривке катать, мне можно гриву расчесывать, еще таурен урчать умеет, мне было сказано, что я конечно смешной, но нет. В общем, когда закончился мой первый месяц игры, абонемент я не продлил. Капсула пылилась в углу, раз в пару месяцев я заходил в одиночную игру «Боги Олимпа», летал над облаками, пугал игрушечных людишек адским смехом и стрелял во все, что движется, молниями.

И теперь опять эльфийка. Ну может в этот раз мне не таурена выбрать. Выберу гоблина. Ночного. И чтоб ассасин. И яд врагам подмешивать в компот. И влюблюсь в орчанку в два раза меня выше, и теперь она меня будет на загривке катать.

Или дирижабли и красные знамена? Мир стали и пара? О! Паровоз себе куплю!

Идея с ядом и орчанками была хороша, но с другой стороны — свой паровоз. Надо монетку кинуть. Пусть гоблины и драконы будут решкой, а паровозы и дирижабли — орлом. Я подкинул монетку — решка. Хм. Ну пусть будет до двух побед, подкинул еще раз — снова решка. Походил по кухне, почесал спину. Ну вроде меня никто не видит, аккуратно повернул монетку орлом вверх. Ха, орел! Ну что, Ирина Яковлевна! Вы еще пожалеете, что ввергли меня в эту авантюру. Паровоз, я иду!

Введите имя персонажа. .

Сергей Волков (занято)

Паровоз Волков (свободно… но нет)

Волчий Паровоз (занято… вы серьезно?)

Серый Волк (занято)

Серый Пароволк… Персонаж зарегистрирован.

Ну так себе имя, хотя пусть будет. Компания оплатила месяц игры. Отстреляюсь и свободен.

Давайте характеристики персонажа, будем разбираться. Появилась полоска загрузки, вокруг проявился «прекрасный новый мир». Я находился в огромном ангаре, наполненном различными механизмами. Тела я не чувствовал, как будто висел посреди огромной комнаты, а вокруг меня что-то стучало, звенело, крутилось и шипело. Я подумал, что, скорее всего, это не множество разных механизмов, а один огромный, и нахожусь прям внутри него. Трубы, поршни и шестеренки уходили на многие десятки метров в разные стороны, освещалось все отблесками пламени из бойлеров и фонарями, в которых горело желтоватое пламя. Высоко под потолком были небольшие окна, закрытые витражами. Света они давали мало и на общее красно-оранжевое освещение этого «ангара» практически не влияли. Пахло чем-то пряным, корицей? Вроде нет.

Я попытался пойти в одном из направлений, но движения не было, все, что я мог, это только разглядывать окружающее и ничего более. Внезапно со всех сторон ко мне потянулись тонкие металлические руки, аккуратно взяли и быстро, но без рывка подняли меня на высоту пары человеческих ростов. Я поглядел наверх и обомлел. Дизайнеры игры постарались на славу. Сверху на меня смотрело огромное, метра полтора в диаметре, металлическое лицо. Тонкие скулы, большие светящиеся фонари-глаза, с четырьмя зрачками каждый. Лицо производило впечатление скорее женского, чем мужского. Даже немного симпатичное, если бы не было таким огромным.

— Ну, здравствуй!

Голос был механический, но определенно женский. Железный рот растянулся в небольшую улыбку, и я заметил, что зубы у этого существа острые и треугольные, а в глубине рта горело пламя.

Завертелись шестеренки, сработали поршни, и голова отделилась от потолка и на длинном толстом механическом манипуляторе остановилась напротив меня. Длинные тонкие ручки, что держали меня на высоте, перехватились поудобнее, от чего меня ощутимо тряхнуло.

— Ээээ…

Так вот наверно, как чувствует себя муха в лапах паука. Сравнение было неприятным.

— О, я вижу ты проделал долгий путь, чтобы прийти ко мне, в мой мир. Я Демиург Мира Черного Дождя. И я помогу тебе… Какое странное имя, расскажи о себе?

Я наконец сообразил, что происходит. Это и есть генерация персонажа. Меня приняла на себя нейронка игры и сейчас поможет с выбором и кастомизацией. Я слышал, что в некоторых играх такое практикуют. Конечно, самому было бы проще, раскидал циферки между Силой и Интеллектом, и в бой. Но можно и по сложному, глядишь, так интереснее будет.

Наверное, приняв мое молчание за нерешительность, демиург начала задавать наводящие вопросы.

— Где ты родился?

— Ну, например, в столице, — черт, надо было гайды посмотреть, карту, а то даже не знаю, что сказать.

— О! Столица Алтын-Батор, прекрасное место! Степи, горы, холод, юрты… — Демиург улыбнулась, глаза с четырьмя зрачками чуть вспыхнули.

— Не, не, не, почему холод, я родился в столице Империи (ну должна же быть тут Империя).

— Ах, да. Столица Железной Империи — Эйзенберг. Достойное место. Много людей, сильная промышленность, замечательные трущобы. Итак, ты родился в трущобах Эйзенберга.

Вам предложено выбрать внешность вашего персонажа:

Пол: М, Ж, А

Внешность: Редактор. На основании реальной внешности

Я нажал на букву М (что это за пол «А»?), внешность на основе реальности. Сбоку появилась картинка мальчика лет пяти, похожего на меня в детстве. Мальчик был лохмат, в каком-то тряпье и босой.

— Демиург, почему в трущобах, я родился в хорошем районе. Мои родители были приличные, уважаемые люди. Папа был… ну, например, инженером, а мама, скажем, учительницей музыки.

Босой мальчик с картинки, стал хорошо расчесанным, прилично одетым и обутым мальчиком. На голове появилась фуражка, она сваливалась на нос, и пацан ее время от времени поправлял.

— Прекрасные были люди, так жаль, что они погибли, когда ты только пошел в гимназию.

Ха. В эту игру можно играть вдвоем. Я кажется стал понимать, как эта система работает.

— Ну почему погибли? Они…

Глаза Демиурга вспыхнули, а пламя во рту полыхнуло.

— Они погибли! И ты остался сиротой, — чуть спокойнее и с улыбкой сказала Демиург.

Мальчик на картинке повзрослел, приобрел несколько болезненный вид, сзади появилась надпись: «Приют Божьей Благодати Святой Матрёны».

— Ну зачем вы так, — промямлил я, — ну хотя бы не такое… религиозное.

Надпись сменилась на «Кадетское училище, ордена Черного Пламени, его Превосходительства Генерала фон Штольца»

Одежда на мальчике сменилась на кадетскую форму, взгляд стал злой, под глазом появился синяк.

— А что-нибудь не военное? — решил я дальше испытать судьбу своего игрового персонажа.

Мальчик выздоровел, одет он был в синюю курточку, на голове снова появилась инженерная фуражка. «Особый приют-техникалис под патронажем Князя Айвана Сторма».

— А если…

— Сейчас в трущобы отправлю, — прервал меня Демиург.

— А..ммм…, - надо было продолжать, механическое лицо смотрело на меня доброжелательно и явно ожидало продолжения, — ну, в общем я был очень умным мальчиком. И сильным, — поспешно добавил я.

— Но ленивым.

Здоровенного, мускулистого старшеклассника с хитрой, бандитской физиономией, положили на скамейку и стегали розгами две черные не прорисованные фигуры.

— И толстым, — ослепительно улыбнулась Демиург.

Юноша стал толстым.

— И за плохую успеваемость и лень тебя выгнали на последнем курсе.

Толстый юноша в оборванной одежде со злыми глазами сидел в темном подвале взявшись за лохматую немытую голову.

Я даже расстроился, сколько можно!

— Демиург, да как же так, почему если я говорю что-то хорошее, то ты сразу все портишь?

Женское лицо в отблесках красного пламени ослепительно улыбалось.

— А потому, мой маленький человечек, что всем людям дано одинаково. Если ты что-то получаешь, то должен чем-то жертвовать. И наоборот. Вот попробуй наоборот, и ты получишь награду! Кстати, называй меня — Лика.

— Лика?

— Да, Лика. Тебе не нравится?

— Просто прекрасное имя, — с иронией буркнул я.

— Я тоже так думаю! Только что сама выдумала! Какая я молодец! — Лика весело рассмеялась, пламя вспыхнуло, а из поршней пошел пар. Из ее горящих глаз на лицо протекло немного черного масла. Картинка была жутковатая. Я подумал, что надо выходить из игры. Как-то мрачновато даже для меня. Глянул на кнопку логаута, но ее нигде не было. Похоже, генерацию персонажа прерывать было нельзя. Я надеюсь меня тут не заперли. Хотя вряд ли, у меня стандартная капсула, через пару часов сама вытащит, если застряну.

— Ну что? Попробуешь наоборот, выдумать что-то плохое? — похоже Демиург Лика получала искреннее удовольствие от процесса.

— Я не буду больше ничего говорить, — я одновременно испытывал страх, обиду, но в глубине души появился интерес. Какая странная игра. В прошлый раз все было по-другому.

— О, герр Пароволк обиделся. К счастью, я и сама могу рассказать, что с тобой было дальше. Однажды на свалке, тебя пойма…

— Стоп! Подожди. Хорошо. Я сам, — я попытался собраться с мыслями. Надо придумать что-то плохое и посмотрим, как этот странный искусственный интеллект будет меня спасать.

— Я плохо питался и жил в трущобах, поэтому связался с плохой компанией и заболел…

— У тебя началось воспаление легких, тебя сильно избили, тебя укусила подземная крыса, началась гангрена и пришлось ампутировать тебе руку.

Я с удивлением смотрел как мой персонаж лежал явно при смерти. Дыхание его было прерывистым, а вместо левой руки ничего не было. Ну хоть похудел.

— Тебя подобрали автоматоны, заменили твои легкие на механические. Но в оплату за это забрали твое сердце.

Молодой парень перестал умирать, но левая половина груди стала металлическая, на месте сердца было стеклянное окошко, в котором горел огонек. Вместо левой руки появился железный протез.

— Это награда?! ДА ЧТО ТЫ..

— Тихо! — глаза Лики снова стали красными. Я заметил, что зрачки в каждом глазе сливаются вместе, а потом расходятся вновь.

— За то, что ты такой вспыльчивый, получай продолжение: ты встретил младшего принца Империи, который гулял по городу инкогнито, и…

— Подружился с ним?

Лика с щелчком моргнула, пару секунд помолчала, но потом продолжила:

— Подружился, но потом разругался, публично оскорбил его, оскорбил венценосную семью и всю Империю. Ты был крайне красноречив, принц обиделся и назначил за твою голову награду.

На картинке однорукий молодой человек завернулся в грязные лохмотья. Лица почти не было видно. Над замотанной фигурой появилось обтрепанное объявление: За преступника Серого Пароволка Имперская канцелярия объявила награду: 1000 Железных марок.

Чувствуя, что дело идет к концу, я воскликнул:

— Я пошел к бандитам! — может хоть рогой стану…

— Банда Дохлые Крысы тебе не поверила, повязала и хотела сдать в Имперскую Канцелярию, — гудение пламени в Лике уже начинало напоминать урчание какого-то огромного кота.

— Но я хоть сбежал?

Урчание резко прекратилось, Демиург пристально смотрела на меня и молчала. Что случилось?

— Нет, не сбежал, — как-то неуверенно произнесла она.

— И?

— Тебя сдали в Канцелярию, — голос Лики стал еще более неуверенным.

— И?

Демиург молчала.

— Посадили в тюрьму?

— Нет. За такое преступление тебя казнили… они тебя сдали в канцелярию… и получили награду… а потом тебя казнили и…

— Может нового персонажа создадим? — с надеждой спросил я.

— Нет, постой. Казнили в газовой камере ииии…, - звук «и» из механического плавно переходил в какой-то жутковатый скрип.

Я испугался, что сейчас Лика, а с ней и вся игра зависнет.

— У меня же автоматоны поменяли легкие на механические. Какая газовая камера?

— Точно! — громким шепотом сказала Лика, — ты сбежал из морга, потом пробрался на корабль и уплыл из Эйзенберга.

Глаза Лики снова стали обычными, на губах появилась легкая улыбка.

— А ты молодец. Ты мне нравишься.

— А еще у меня…

— Тссс, — одна из рук Лики приложила стальной палец к моим губам, — тихо мой маленький, добро пожаловать домой…

Механические руки, удерживающие меня, разжались и я начал падать, вокруг сгустилась тьма. Темнота, только равномерный низкий гул. Сбоку появились какие-то иконки и кнопка выхода.

/logout

Глава 2

Я не надел шапку. Было прохладно. Моросил мерзкий дождик, попадая мне за шиворот. Шлепая по лужам, я размышлял о том, что только идиоты не надевают шапку в такую погоду. У входа в офис меня встретил Игорек из ночной смены. Вид он имел лохматый и угнетенный, ночью начались проблемы с одним из серверов. Благополучно передав мне эту заботу, Игорек пошел на диванчик спать, а я до обеда занимался внезапной проблемой. По плану у меня было почитать гайды и форум по «Черному дождю». То, что произошло вчера, не было похоже на игры, в которые я играл раньше. Интересно, вторая игра, «Дракония» — такая же, как «Черный дождь»? Только там над тобой берет шефство злобный сумасшедший дракон? И выходишь ты от него одноногим дворфом с парой психических расстройств и долгом перед безумными некромантами.

— Ирина Яковлевна, я хотел с вами поговорить.

— А, Волков, я очень спешу, что случилось? Я посмотрела, вчера ты просидел в игре 127 минут. Молодец, думаю мы с тобой решим все наши проблемы и всю твою депрессию!

— У меня нет депрессии. А игра была очень странная…

— Конечно, она и должна быть странная. Это же игра, новый сенсорный и психологический опыт. Это поможет…

— Нет, Ирина Яковлевна, эта игра очень странная, вы в нее заходили?

— Что? Я? Да ни за что. Буду я еще ерундой заниматься! Всё, Волков, я побежала, очень спешу!

Окинув меня строгим взглядом рыбьих глаз, она зацокала каблуками по коридору.

Незадача. Ну давай хоть форум игры гляну. До конца рабочего дня мне удалось выкроить полчаса свободного времени. К сожалению, форум не ответил на все мои вопросы. Игроки обсуждали процесс создания персонажа. В начале игры их опрашивал один из демиургов игры. В зависимости от фантазии и красноречия игрока, искусственный интеллект выдавал ему различные плюшки. Например, обсуждалось, что надо обязательно говорить, что твои родители дворяне, тогда в начале игры, если ты будешь крайне убедителен, у тебя мог сразу быть титул и даже небольшой, но постоянный приход денег от «виртуальных родителей». Рекомендовали рассказывать, какой ты мастер в одной из профессий, или в боевых искусствах, тогда вполне могли дать приличный бонус при работе по «специальности». Про сирот, инвалидов, подземных крыс и награду за голову никто не говорил.

Дойдя до дома и поужинав, я решил, что мне стоит пересоздать персонажа. Сказать, что я сын князя Воронцова, что я мастер фехтования и пулевой стрельбы, что у меня есть свечной завод и куча наложниц.

/login

Темнота, низкий гул, какой-то далекий рокот. Эй, а как нового персонажа-то создать? На обзоре была кнопка выхода, кнопка персонажа, инвентарь, внутренняя почта, полоска жизни. И всё. Никаких настроек.

Я посмотрел окно Персонажа.

Имя: Серый Пароволк

Уровень 1

Здоровье 310/310

Класс: бездомный

Умения:

Тяжелая атлетика 9(+1)=10

Легкая атлетика 6(+4)=10

Красноречие 0(+3)=3

Хитрость 2(+6)=8

Выживание 1(+3)=4

Запугивание 0(+5)=5

Рукопашный бой 2

Ручное огнестрельное оружие 2

Специальность:

Инженерия больших машин 1

Инженерия малых машин 1

Особенности:

Однорукий — вы потеряли руку, пока у вас не будет замены, вы ограничены в некоторых действиях, активирует особенность «Инвалид».

Простой протез левой руки — у вас стоит простой протез, — 2 Тяжелая атлетика, убирает особенность «Инвалид»

Механическое легкое — ваши легкие заменены на механический аналог, +1 Тяжелой атлетики, +2 Легкой атлетики, +400 % к задержке дыхания, иммунитет к аэрозольным ядам 100 %, иммунитет к болезням 30%

Механическое сердце — энергетическая ячейка, поддерживающая вашу жизнедеятельность. +2 Тяжелая атлетика, +2 Легкая атлетика, — 1 Выживание, Иммунитет к болезням 20 %. Энергетический баланс занято 270 из 650 (100 жизненно важные процессы, 150 механическое легкое, 20 протез левой руки). Топлива 5 из 80.

Образование — Особый приют-техникалис — вы получили хорошее специализированное обучение. +1 Инженерия малых машин, +1 Инженерия больших машин, +2 Рукопашный бой, +2 Ручное огнестрельное оружие, +3 Хитрость

Стреляный воробей — вас много наказывали в детстве, что выработало в вас циничный взгляд на многие вещи. +3 Красноречие, +3 Хитрость.

Пария — в юности у вас не было дома, друзей и родственников. Вы научились выживать в тяжелейших условиях. +4 Выживание.

Взгляд Демиурга — +5 Запугивание

Параметры:

Иммунитет к болезням, передающимся воздушно капельным путем 100%

Иммунитет к аэрозольным ядам 100%

Иммунитет ко всем болезням 50%

Отношения:

Общие

Дворяне -90 (ненависть)

Капиталисты -90 (ненависть)

Офицеры -90 (ненависть)

Солдаты -20 (неприятие)

Службы правопорядка -50 (отвращение)

Буржуа -50 (отвращение)

Интеллигенция -50 (отвращение)

Клерки -50 (отвращение)

Рабочие -20 (неприятие)

Крестьяне -20 (неприятие)

Бандиты -20 (неприятие)

Бездомные +40 (симпатия)

Автоматоны* +2 (нейтрально) *(не относится к классам живых существ)

Персональные отношения:

Железная Империя -50 (отвращение), за вашу голову назначена награда 1000 железных марок (за живого)

Младший Принц Железной Империи Иван Штурм -50 (отвращение)

Демиург Лика +25 (интерес)

Изучив параметры, я восхитился. Однорукий бомж с презрением от огромной кучи фракций. Но довольно крепок и болтлив. Может, получится милостыню из людей выколачивать? Но откуда столько нелюбви ко мне? Ответ на этот вопрос дал инвентарь, где я наконец смог увидеть своего персонажа со стороны. Весь грязный, разодранные штаны в пятнах масла, стоптанные ботинки, старая куртка на голое тело. Одежда не давала никакой защиты, но давала кучу минусов в отношения со всеми фракциями, кроме бездомных, коим эта одежда нравилась и приводила к симпатии. К тому же на мне были дебафы:

— Неопрятный вид (-10 ко всем классам, кроме бездомных)

— Плохой запах (-10 ко всем классам, кроме бездомных)

Разглядывая свою бандитскую рожу, в которую игра превратила мое лицо, я не мог удержать восхищение работой дизайнеров. Тоже может такую щетину отпустить, уж больно суровым становлюсь. Прям серьезный такой. Глаза нарисованного персонажа мигнули и стали желтыми. Они светились изнутри, взирая вокруг несколькими шевелящимися зрачками. Кошмар какой. Секунда, и все стало нормально. Обычные глаза. Может это и есть особенность «Взгляд Демиурга»?

В кармане обнаружилось 6 железных марок, кусок черствого хлеба и кусок угля.

Закрыв все справочные окна, я огляделся вокруг — абсолютная тьма. Ощупав себя, я обнаружил, что тело у меня есть, левая рука слушалась плохо и была очень странная на ощупь, наверное, это и есть протез. Распахнув куртку, я вдруг стал видеть окружающее. Вместо моего сердца было маленькое круглое окошко, сквозь которое пробивался слабый красноватый свет, как от тлеющих угольков. Так вот он, мой пламенный мотор. Окошко было закрыто на крепкую защелку. Открыв ее и распахнув дверцу, я почувствовал жар, как из маленькой печки. Уголь, наверное, туда положить? Достав из кармана кусок угля размером с кулак, поглядел его свойства.

Каменный уголь. Производство рудники Каццен, Железная Империя. Топливная ценность 8.

Аккуратно засунув его внутрь сердца (странное ощущение), затворил дверцу и закрыл защелку.

— Топливо 13/80, - оповестило меня системное сообщение.

На душе потеплело. Странное, но приятное ощущение. Будто бутерброд съел.

Свет в груди стал чуть ярче, и я обнаружил, что сижу в маленькой каморке два на два метра. Левая рука представляла из себя протез из желтого металла, несколько маленьких поршней позволяли двигать ей так, как будто это была моя собственная рука. Три широких металлических лепестка заменяли мне пальцы. Интересно, но осязание осталось. Мне пришлось довольно сильно сжать протез, чтобы почувствовать. Эта железка передавала ощущения, хоть и крайне слабо. Рядом со мной валялось грязное тряпье, пахло какой-то гадостью и химикатами. Справа стена из небольших досок. Дотянувшись до них, я обнаружил, что это ящики, которые закрывают мне выход из моего закутка. Я понял, что нахожусь в помещении, похожем на чулан. Полки, на них лежат утюги, швабры, тряпки, банки с чем-то пахучим. Из-под двери чулана выбивалась полоска света. Там кто-то ходил, шаркал, и вообще что-то происходило.

Приоткрыв дверь, я увидел небольшой коридор, освещенный газовыми фонарями, по которому потоком в одну сторону шли люди. Они были одеты по викторианской моде. Котелки, кепки, жилетки с часами, дамы в платьях в пол. По изрядно потертому ковру глухо стучали каблуки. В руках были небольшие мешки и саквояжи.

Лика говорила, что я сбежал из какой-то там Империи на корабле. Похоже, это корабль и его пассажиры. Все куда-то идут, а раз с вещами, то, возможно, на выход. Значит, и мне туда. Я вышел из кладовки и пошел в том же направлении. Окружающие меня НПС кривились, смотрели на меня с отвращением, дали мне пространство, но ничего не сказали.

Добро пожаловать в Город Сов!

Район — Главная Пристань.

Ночь. Мокрый асфальт. Вся пристань освещена фонарями. За спиной у меня высилась громада парохода. Если бы этот корабль находился в нашем мире, это был бы Царь пароходов. Исполин. Множество труб, колес с лопастями, сотни иллюминаторов, тысячи людей. Я не очень люблю море и корабли, но этот монстр однозначно внушал трепет и уважение. Налюбовавшись кораблем, я поглядел на пристань. Выгрузка пассажиров шла полным ходом. Портовые краны уже подошли к кораблю и начали разгружать тюки и контейнеры. Среди толпы НПС я также разглядел множество игроков. Двое из них, одетых весьма неплохо (кожаные пальто, цилиндры, на поясе кобура с пистолетом) проходили мимо меня. Высокий блондин не удержался и стал толкать локтем спутника:

— Саня, Сань, глянь, какой типаж! Хардкорщик, что ли?

У меня перед глазами высветилось оповещение.

Вы успешно добрались до точки вашего старта. Локация Главная пристань, Город Сов.

Уровень безопасности: зеленый

Задание наследия: Вы прибыли из Железной Империи. Этап 1: обустроиться в Союзе Вольных Городов.

Что за странное задание, ни что сделать, ни куда идти. Ладно, потом разберусь.

Обучающее задание «Мой дом». В течение 12 часов найдите место для сна.

Награда: вы получите первую точку привязки, 10 опыта

Провал/отказ: Арест полицией города — за бродяжничество

Принять да/нет

Ну конечно принять. А то я заметил двух НПС полицейских, посматривающих в мою сторону. Наверно, раздумывают, арестовать меня или не связываться с таким страшным и вонючим.

Обучающее задание «Хлеб насущный». В течение 12 часов вы должны полностью наесться.

Награда: Простая еда, 10 опыта

Провал/отказ: Дебаф «Голод» -100 % получаемого опыта и умений.

Принять да/нет

И это задание примем. Вон у меня в инвентаре хлеб был, сейчас его и съем.

Черствый хлеб. Сытность 3.

Сытость 15/100

Н-да, негусто, надо раздобыть себе еды. Рядом со мной появился полицейский. На голове шлем, здоровенная медная бляха, усы, черная дубинка на поясе. Все-таки решился подойти, злодей.

— Слушай внимательно, вонючка, я два раза повторять не буду. Сейчас я сосчитаю до двадцати, и если после этого ты не испаришься с моего участка, то у тебя будут крупные неприятности. Время пошло. Раз…

Я не нашелся, что сказать, кроме как:

— А ты разве умеешь считать до двадцати?

Полицейский немного помолчал, взялся за дубинку и сказал:

— Пять…

— Все понял, понял! Ухожу!

— Семь…

Я рванул к выходу с пристани.

Район Южный

Уровень безопасности: желто-зеленый

Я ходил по улицам и наслаждался окружающим. Каменная мостовая, уютные многоэтажные, пусть и несколько хаотически расположенные дома. В окнах горит свет, улицы освещены газовыми фонарями. По тротуарам гуляют НПС и игроки в викторианской одежде. Все прилично, чинно и как-то уютно. Хочется сесть у камина в кресло, закурить трубку и пить горячее вино. Если бы не чуть заметный запах гари, то было бы совсем замечательно.

Вот небольшая очередь из НПС и игроков у входа в здание. «Только сегодня! Механический цирк доктора Лонгхорна! Незабываемые впечатления! После выступления вы можете приобрести артистов на специальном аукционе!» Далее маленьким шрифтом была приписка, что предложение о покупке касается только артистов-автоматонов и механоидов.

Вот два НПС пытаются починить неработающий газовый фонарь, причем у одного из ремонтников вместо руки газовая горелка.

По улицам проезжали экипажи с запряженными в них лошадьми, и механизмы, пыхтевшие паром и дымом. Вот откуда запах гари. Я увидел среди прохожих парового робота. Выделил его свойства, и узнал, что это автоматон 5 уровня, тут же было указано имя владельца. Если автоматоны — это роботы, то кто такие механоиды?

Невдалеке раздался свисток полицейского. Я сразу подобрался. С моим классом — бездомный, в такой одежде, встреча с полицией мне не нужна. По квесту мне скорее надо найти место для ночлега. Через улицу я увидел светящуюся надпись: Отель «Диорама». Вот и решение.

--

— Уважаемая, мне бы комнату.

— Десять крон, — необъятная старушка за стойкой поглядела на меня, скривилась, — шутишь? Тебе не сдам, у нас приличная гостиница.

Жилье мне нужно было срочно. Скоро выходить из игры, а носиться по городу, уворачиваться от полицейских и искать, где приткнуться, мне было совсем неохота.

— Красавица! Не смотрите на мой непрезентабельный вид, это временные трудности. Если дадите мне небольшую комнатку, то я буду вам безмерно благодарен, стану красив, умыт и весел, никаких неприятностей точно не будет, — я лучезарно улыбнулся. — И поесть бы еще.

— За красавицу, конечно, спасибо, — прокряхтела хозяйка, — но нет… Хотя…

Умение «Красноречие» повышен +10%

Опыт +10

— Есть в подвале маленькая каморка. Шесть крон — ночь.

— Милая! А давай за пять крон, и я еще на одну крону поесть закажу?

— Шесть крон, и остатки ужина из столовой сможешь съесть, там осталось еще. Не думаю, что ты привередливый.

— Спасибо! — я достал все свои монеты.

— Марки не принимаем! — взгляд старушки снова стал колючий. Она подняла палец и, не оборачиваясь, указала на объявление, висящее прямо под часами без стрелок. «К оплате принимаются ТОЛЬКО Союзные кроны и крон-карты».

— Но…

— Говоришь, путешествуешь? Одет как «горчичник», а расплачиваешься железными марками? Может мне полицию позвать?

— Матушка! Не сердись, сейчас поменяю эти чертовы марки и вернусь. Ты только не уходи никуда.

--

С банками сразу не задалось, уже минут десять я ходил по улицам и ничего похожего на место, где можно обменять валюту, не видел. Окружающие НПС от меня шарахались. А пара встреченных игроков сказали, что они не местные, и у них пока карты города нет. Устав, я уже подумывал выходить из игры, и черт с ними, с дебафами. Присел на каменное крыльцо одного из домов и решил, что даже если я сейчас обменяю марки, то дорогу назад, в отель вряд ли найду. Слишком далеко забрался.

— Дядь, а дядь! Дай четвертак, подскажу, где банк. — передо мной переминался с ноги на ногу чумазый мальчишка в дырявой кепке.

— Нет у меня четвертака, малой. — печально сказал я, — ни черта у меня нет.

— Ага, рассказывай! — мальчонка шмыгнул носом, — а банк тебе тогда зачем?

Я молчал и разглядывал пацана… нормальный такой, лохматый, штаны грязные. Только мордаха жуть какая хитрющая.

— Ну нет четвертака и нет! — пацан развернулся и пошел вдоль по улице, — всё дядь, ухожу уже. Вот уже почти ушел. Еще чуть-чуть и совсем уйду.

Я не удержался и рассмеялся. Мальчонка вернулся назад.

— Ладно, дядь, пойдем просто так покажу. Эх доброта моя доброта…

— Звать-то тебя как, доброта?

— Чижом кличут, — серьезно ответил мальчуган, — ну что, идем или не надо уже?

Изрядно поплутав по закоулкам, Чиж остановился и показал на темный переулок:

— Там банк.

— В каком это смысле, там? — темный переулок не внушал никакого доверия.

— Ой дядь, ты как маленький прям. Переулок проходите, за ним сразу Кирпичная улица. Там этих банков тьма, целых две штуки. А я пойду, меня мамка заждалась давно.

Я стоял в нерешительности.

— Ладно, дядь, пойдемте, доведу. Тут идти одну минуту. Только пойдемте быстрее, а то точно от мамки попадет, — парень быстрым шагом пошел в переулок, — вот сюда, здесь ворота, ток голову пригните, они низкие.

Вы вошли в район Черный ручей.

Уровень безопасности: красно-желтый.

Внимание, игрокам ниже 5 уровня не рекомендуется покидать районы со статусом безопасности ниже Зеленого или Желто-зеленого.

Критический урон! Удар по голове. 19*3=57 HP. Жизнь 160/217

Дебаф: Оглушение 15 сек, Паралич 10 сек.

Я рухнул на землю. Меня перевернули. Накинули на руки петлю, засунули в рот какое-то тряпье.

Дебаф: Немота, Связаны руки

Вам предложено задание «Городская овца». Вы подверглись ограблению бандитов.

Награда: 100 опыта, вы лишаетесь всех ценных вещей

Провал: 10 опыта

Отказаться невозможно.

Ого, как больно! У меня стоял фильтр на ощущения 30 %. Как же меня долбанули бы при полных ощущениях. Какой странный квест, и ведь кнопки принятия или отказа — нет.

Надо мной склонился бандит. На голову у него была надета кепка, а нижнюю половину лица скрывал синий платок. Пахнуло пОтом и перегаром.

— Чиж! Болван! Ты кого привел? Это же «горчичник»! — как-то даже пророкотал бандит. Голос был низкий, практически бас.

— Чего сразу «горчичник»? У него имперские марки есть, я сам слышал. Он банк искал! Он имперский шпион! — пропищал мой вероломный провожатый.

— Мара, обыщи, — главарь достал тесак и показал его мне, — ты овца, а с овцами что делают? Правильно, стригут. А если овца не дает шерсти, то с ней что делают? Правильно, пускают на мясо.

— Шесть марок. Всё. Ни оружия, ни ключей, ни крон-карты, даже курева нет.

Повисло тягостное молчание.

— Отпумстмитм мнм пмамнта, — промямлил я, пытаясь вытолкнуть изо рта кляп.

— У него вон протесс есть! — раздался молодой шепелявый голос откуда-то сбоку. Главарь глянул на мою левую руку.

— Кусок дерьма, тридцатка в базарный день. Денег нет, ничего нет, и господь Хранитель, как же от него воняет. Чиж-идиот. Уходим.

Главарь отпустил меня и встал. Ко мне наклонился другой бандит, обладатель шепелявого голоса с абсолютно безумным взглядом.

— А это я себе саберу!

Потеряна особенность «Простой протез левой руки»

Получена особенность «Инвалид» — вы ограничены в некоторых действиях

Действие дебафа «Связаны руки» прекращено

Шепелявый помахал у меня перед лицом моей железной рукой.

— К тому зе, ты имперский спион! Я узас как не люблю имперских спионов! А дазе если не спион, то плевать.

— Шило! Брось его, пошли! — пробасил главарь.

— Ща!

Шепелявый достал длинный нож и ткнул меня в бок.

Получен урон…

Получен урон…

Получен критический урон…

Вами получен дебаф "Без сознания". Если вы получите еще один критический урон, или в течение 6 часов вам не окажут помощь, то ваш персонаж отправится на перерождение.

Вами выполнено задание «Городская овца»

Награда: 100 опыта

Бонус: вы разозлили бандитов +20 опыта

Получен новый уровень! (2)

Изображение пропало, темнота. Светилась только кнопка «Выход». Какой странный квест. Причем я ничего не делал. Ну, хотя б уровень дали. Немного подождал, но ничего не происходило. Ну значит Выход.

/logout

Глава 3

— Ирина Яковлевна! Нам все-таки надо поговорить!

— Волков, ну что опять… — психолог тяжело вздохнула и поправила свои очки в тонкой оправе, — мы же все с вами решили и обо всем договорились!

— Ирина Яковлевна! Вы точно уверены, что мне надо играть в эту игру? Еще раз повторю…

— Сергей, — в ее голосе появились сочувствующие нотки, — Гораций по вам дал однозначную рекомендацию…

— «Гораций» — это наша компьютерная система?

— Гораций — это Искусственный Интеллект Внутреннего Учета и Контроля, он следит за многими аспектами работы нашего филиала. Вы сами понимаете, насколько его рекомендации взвешены и обоснованы. Это же Искусственный Интеллект!

— Мммм, Ирина Яковлевна. Искусственный интеллект — это утопия. Уже многие годы ученые пытаются создать такой, но у них ничего не выходит. На самом деле, то, что вы называете искусственным интеллектом, это всего лишь нейронная сеть, большая, хорошо обученная, но всего лишь нейронная сеть. Она не обладает сознанием, а может только выдавать некоторые ответы, на основе данных, которым ееобучили другие люди. Она может ошибаться, и я думаю, что насчет меня, как раз…

— Сергей, вы очень странный, — женщина уставилась на меня своим рыбьим взглядом, — я начинаю убеждаться, что Гораций был абсолютно прав насчет вас.

— Но…

— Идите работать, — она сделала многозначительную паузу, — Идите работать, Сергей, не отнимайте время ценного сотрудника!

— Ценного сотрудника?

— Да, ценного сотрудника. Вы меня отвлекаете своей ерундой. Подождите, это такая шутка была?

— Нет, вам показалось, — грустно сказал я. Встал, попрощался и пошел к шефу. Еще ничего не решено. У меня осталось последнее средство. И я должен его использовать.

— Что опять случилось? — начальник филиала ожесточенно клацал мышью, не поднимая голову от монитора.

— Ирина Яковлевна случилась, — я всеми силами попытался изобразить максимально несчастный вид.

— Сейчас, обожди, — терзание мыши продолжилось, я смиренно сидел и ждал, — Да! Наконец-то! Да!!

Шеф отпустил мышку и отвернулся от экрана.

— О, Серега! Ну, что опять случилось?

— Ирина Яковлевна, — терпеливо повторил я и снова попытался сделать несчастный вид, но похоже, получилось неубедительно.

— Не ссорься с ней, — коротко сказал начальник и снова взялся за мышь.

— Подождите, шеф! Она на меня натравила нашу нейронку, и та поставила на меня метку, мол у меня депрессия, и мне надо играть в какие-то жуткие виртуалки.

— И?

— И всё, не хочу я в них играть!

— Почему? — шеф выглядел удивленным.

— Ну не люблю я многопользовательские игры.

— Почему? — степень удивления увеличилась.

— Ну там… ну люди разные… незнакомые…

— И?

— Не хочу я общаться с незнакомыми людьми! Я вообще незнакомых людей не очень… да и знакомых людей тоже…

Шеф молчал и смотрел на меня. Блин, зачем я это сказал. Дернул же меня за язык кто-то. Тишина становилась гнетущей. Я стал догадываться, что мой план спасения через шефа скорее всего провалился. Исходя из моих слов, выходило, что компьютер был прав насчет меня. Помолчав еще несколько секунд, я тихо сказал:

— Ну, я пойду?

— Иди, — сказал начальник и отвернулся к экрану. Уже выходя, я услышал сквозь дверь:

— И не ссорься с Ириной!

Игровая энциклопедия:

Уровни безопасности локаций.

Все локации в игре «Мир черного дождя» имеют разный уровень безопасности. При входе в каждую локацию вы получаете название локации и уровень ее безопасности. Всего в игре 7 уровней безопасности:

Белый — в локации невозможны любые насильственные действия (против игроков, НПС, имущества). Включена модерация речи и чатов. Невозможны любые административные нарушения (хулиганство, обнажение в публичных местах, распитие спиртных напитков и так далее). Данный уровень безопасности встречается в зонах обучения новых игроков (детские сады).

Зеленый — любые насильственные действия в зеленых локациях невозможны. Любые административные правонарушения возможны, но запрещены, с высокой долей вероятности виновный понесет наказание.

Желто-зеленый — насильственные действия возможны, с высокой вероятностью виновные понесут наказание. Административные правонарушения не приветствуются и могут привести к наказанию.

Желтый — насильственные действия возможны, но не приветствуются, по каждому инциденту будет проведено расследование, по результатам которого к виновному может быть применено наказание.

Красно-желтый — насильственные действия вероятны. Данные зоны не рекомендуются игрокам ниже 5 уровня. Особо тяжкие преступления расследуются и по результату могут привести к наказанию.

Красный — насильственные действия весьма вероятны. При особо тяжком характере преступлений могут привести к расследованию. Не рекомендуются к посещению игроками ниже 10 уровня.

Черный — Зона Свободной Охоты. Все, что происходит в Зоне Свободной Охоты, остается в Зоне Свободной Охоты. Не рекомендуется к посещению никому. Удачи.

Все зоны в темное время суток понижают свой статус на один уровень.

/login

Обучающее задание «Мой Дом» провалено.

Штраф: Особенность «Их разыскивает полиция» — вы нарушили закон и теперь при виде вас полицейские будут знать, что вас надо арестовать.

Преступление: бродяжничество

Сила поиска: Город Сов — 1

Обучающее задание «Хлеб насущный» провалено.

Штраф: Дебаф «Голод» -100 % получаемого опыта и умений.

3-й Промышленный район.

Уровень безопасности: желтый

— Оно живое! У-ха-ха-ха! Оно живое!

От резкого звука я дернулся и открыл глаза. Заляпанный чем-то потолок, когда-то, очень давно, покрашенный зеленой краской. Несколько ламп, горящих синеватым пламенем. Было душно, пахло машинным маслом. Я попытался повернуть голову. Безрезультатно.

— Где я?

— Оно разговаривает! — в голосе, идущем откуда-то сбоку, смешались восторг и благоговение.

Я попытался пошевелиться, но это не получалось, как будто я был прикован.

— О, секундочку! Сейчас, сейчас! — что-то щелкнуло, и я оказался свободен. Поднявшись, я огляделся. В одних кальсонах я сидел на металлическом столе. Комната вокруг напоминала гараж безумного автомеханика, все стены и пол были покрыты разным железным хламом, какими-то механизмами неизвестного назначения, на стенах я разглядел ряд металлических конечностей разных форм и размеров. Несколько железных голов, явно вышедших из фантастических фильмов, висели на стене, будто охотничьи трофеи. Передо мной, нервно переминаясь и слегка подпрыгивая, стоял худощавый, чрезвычайно лохматый человек в изодранном кожаном фартуке. Он как будто не мог ни на секунду остановиться и все время пошатывался, двигал руками и шевелил пальцами. На маленьком носу еле помещались здоровенные очки с толстыми стеклами,

Нетрудно было догадаться, что я попал в лапы к какому-то сумасшедшему ученому. С такой-то внешностью этот НПС никак не мог быть, например, булочником.

— Кто вы? И что я здесь делаю? — задал я наиболее терзающий меня вопрос.

— О! Оно еще и разумное! Наконец-то мне повезло! — лохматый человек задвигался и запрыгал еще быстрее.

— Стоп! — надо было прекращать эту безумную пляску, меня уже начинало слегка укачивать от этого мельтешения, — Постой, не прыгай. Ответь, пожалуйста, на мои вопросы.

Человек встал в горделивую позу и загадочным голосом сказал:

— Тыква! Нет! Тыквер! То есть Доктор Тыквер! Это моя фамилия! Я подобрал тебя в трущобах, донес тебя до моей лаборатории, ты тяжелое существо, да… Я починил тебя, теперь ты будешь мне помогать, служить и откроешь тайны своего рода!

Его выступление меня смутило, особенно последняя часть. С одной стороны, мне стало интересно, что будет дальше, с другой мне не очень понравилась идея помогать, служить и открывать тайны рода. Какого рода? Я обратил внимание, что кнопки интерфейса вполне доступны, и вряд ли мне грозит виртуальное рабство, в любой момент я смогу выйти. Но разобраться надо.

— Во-первых, уважаемый, я не существо. Меня зовут Серый Пароволк. И я чело…

— Так ты мальчик! Восхитительно!

— Кхм! Ну не то чтоб мальчик… Скорее мужчина, чем мальчик.

— Очень интересно!

Да чему он так радуется? И тут я заметил, что я чувствую свою левую руку. Я упирался руками в металлический стол, на котором сидел, причем одинаково чувствовал это обеими руками. Подняв руку, я посмотрел на нее. Протез был на месте. Но это был не мой протез. Та железка, что мне выдали в начале игры, была скорее похожа на хоть и сложный, но гаечный ключ с поршнями. Эта же рука была явно произведением искусства. Блестящая стальная рука, ладонь и пальцы были похожи на человеческие. Очень качественная вещь. Рука была покрыта сложным выгравированным узором. Он складывался в какой-то знак. Повернув голову, я увидел стилизованную цифру девять. Протез слушался великолепно, тактильные ощущения в полном объеме, как в правой руке. Разницы с настоящей практически не было.

— Нравится? — напомнил о себе Доктор Тыквер.

— Это вы сделали? — я помахал рукой.

— Я это тебе поставил, — уклончиво ответил ученый, — когда я нашел тебя, ты был совсем поломанный. Я тебя починил, а чтобы тебе было удобнее, поставил этот манипулятор. Я его давно нашел. Два дня назад. На свалке. Все думал поставить кому-нибудь, но мне никак не попадались автоматоны без левой руки. А тут ты! Ты просто подарок! И манипулятор поставил, и ты нормально запустился! И автоматон! И говорить можешь! Мы прекрасно сработаемся! У меня великолепное предчувствие по поводу тебя, Пароволк! — ученый опять начал хаотически шевелиться и подпрыгивать.

— Кхм, даже не знаю, как сказать. Но мне кажется, что я не автоматон.

Доктор Тыквер замер.

— Нееет. Ты не можешь быть механоидом. Механоиды глупые. Подай, принеси, постой в углу. Примитивные машины. Не то что вы, автоматоны. У вас есть искра творения! Вы великолепны! Нет, ты точно не механоид!

— Может, я человек? — усмехнулся я.

— Человек?! — ученый сделал удивленное лицо и с ужасом уставился на меня. Вдруг его лицо разгладилось, он немного улыбнулся, потом улыбка стала шире, потом рассмеялся.

— Ахаха! Юмор! Очаровательно! Смешная шутка.

Я почувствовал, что устал. Тяжелый день на работе, вчерашнее ограбление, теперь этот бессвязный разговор.

— Так. Доктор, посмеялись и хватит. Я ужасно благодарен вам за спасение. Я ужасно благодарен за то, что вы подлатали меня. Но я человек. Я никакой не автоматон. Хватит, — я спрыгнул со стола на пол, — где моя одежда? Я пойду, пожалуй.

Доктор медленно подошел ко мне, постучал пальцем по окошку моей «печки» в груди и тихо произнес:

— Знаешь, что это? Это сердце автоматона. Я разбирал множество механоидов, автоматонов и человеков. И вот такое, — он уперся пальцем мне в грудь, — было только у автоматонов!

Я поглядел на свое механическое «сердце». Топливо 80/80 радостно гласила надпись.

— А! Я понял! — взбудоражился доктор, — Тебя по голове не били последнее время?

— Ну вообще-то били, — я автоматически потрогал свой затылок. Никаких ран, шрамов или крови не было. Возможно, при излечении все повреждения пропали. Волосы были грязными на ощупь.

— Это все объясняет! Бедненький! Тебе повредили Искру! — слово «искра» он произнес с неким придыханием и явно с большой буквы, — Повредили! Надо починить! Надо срочно починить! Но для этого тебя сначала надо усыпить. А как мы тебя усыпим?

Тыквер стал бегать по «лаборатории», хватать инструменты. Посмотрел на висящую на стене кувалду, потом на меня.

— Доктор! Доктор Тыквер, хватит! — я не выдержал и повысил голос.

Ученый замер. Я продолжил:

— Я ухожу. Где моя одежда? Я не могу по улице в одних кальсонах пойти.

— Одежду я сжег, — беззаботно махнув рукой в сторону печки, сказал доктор, — но зачем? Зачем тебе уходить? Сегодня холодно. Оставайся здесь, я тебе вон чулан отдам. Будем жить вместе, будем вместе творить. Я сразу, как нашел тебя поломанного в подворотне, подумал — вот это повезло! Оставайся!

Вам предложено задание «Подмастерье Великолепного и Безумного Доктора Тыквера». Вы становитесь слугой и подмастерьем Доктора Тыквера. Доктор обеспечивает вам жилье, пропитание и зарплату 30 крон в день (для получения зарплаты необходимо выполнять не менее 2х поручений Доктора за игровой день)

Награда за принятие: Точка привязки «Дом Тыквы». Цепочка циклических заданий.

Штраф за провал/отказ: нет

О, точка привязки. Закрою задание — хоть полиция не будет разыскивать. С другой стороны, выполнять поручения этого малахольного желания не много. Так, у меня же есть еще второе задание — на еду. Сытость была равна 0, а вот топлива в «сердце» было 80 из 80. Доктор в процессе моего лечения заправил мой «реактор»?

— Доктор, а еда у вас найдется? Голодный, ужас просто!

Ученый подпрыгнул, залез в кучу хлама, долго разбрасывал какой-то мусор и произвел на свет две консервные банки, вскрыл их длинным штыком и протянул мне вместе с погнутой железной ложкой. Надпись на банках гласила «Рацион номер 5. Союзный арсенал Графа Луавазье». Судя по дате производства, данным консервам было больше 15 лет. Предчувствуя отравление, я попробовал содержимое банки. По вкусу это больше всего походило на пшенную кашу с небольшим количеством тушенки. Съедобно. Дебафов на меня никаких не повесили, поэтому я расслабился и быстро стал уплетать еду. Доктор Тыквер смотрел на меня печальными глазами, подергивая и оправляя свой кожаный фартук.

— Бедный автоматон, — тихо произнес он, — но я тебя обязательно починю!

Сытость 100/100

Вы успешно выполнили обучающее задание «Хлеб насущный»

Награда: 10 опыта

Вы лишились дебафа «Голод»

Доктор Тыквер протянул мне еще одну банку консервов.

— Вот, возьми еще! Ну так что? Пойдем в чулан?

Вообще, идея бесплатно пожить в этой «лаборатории», да с едой и работой, была привлекательна. Но нет. Во-первых, мне очень не понравилось, что данный НПС хочет «починить» меня. Ну а во-вторых, не люблю я таких буйных. Опять-таки кувалда. Тяжело вздохнув, я нажал на кнопку «Отказать».

— Простите меня, доктор, вы меня спасли, накормили, руку вот привинтили…

— Рука отличная!

— Да, рука отличная, но…

— Я ее на свалке нашел. И она никому не подходила, я ее уже переплавить хотел!

— Хорошо, доктор, но я не об этом. Я вам очень благодарен, но я не могу с вами остаться.

Глаза доктора за толстыми стеклами очков стали такими грустными, что у меня аж сердце ёкнуло.

— Все равно не могу. Я сейчас обустроюсь немного, обязательно с вами расплачусь за всё. Но я должен идти. Мне никак нельзя идти на улицу голым. Одежду вы сожгли. У вас нет ничего, что можно на себя надеть, чтобы полиция меня не арестовала за непристойное поведение?

--

Было зябко. Серое низкое небо показывало, что осень планомерно вступает в свои права. Даже с 30 % ощущений я чуть поежился, ветерок был неприятный. На улице было немноголюдно. Над крышами домов медленно, как будто летающий кит, проплывал дирижабль. Мимо меня, неприятно косясь, проскочила пара НПС.

— Чего смотрим?! — не выдержал я. НПС заторопились прочь.

Стоя перед витриной магазина, я разглядывал себя в отражении. Заляпанный какими-то пятнами комбинезон из оранжевого бархата, на ногах здоровые оранжевые тапочки, того же цвета шапка с треугольными, стоящими торчком, ушами, и, как вершина падения — торчащий сзади здоровенный лисий хвост.

Параметры одежды гласили:

Костюм лисички (маскарадный)

В праздничные дни привлекательность со всеми +20

Прочность 12/30

Больше всего раздражали треугольные уши и хвост. Шапку снимать не стоило, голова сразу начинала мерзнуть. А вот хвост… Немного покрутившись на месте, я ухватил хвост, покрепче его сжал и дернул. Хвост остался на месте.

Прочность 11/30

И тут произошло странное.

Критический сбой оборудования!

Моя механическая рука сама дернулась к хвосту и, резко взревев шестеренками, выдернула хвост из костюма вместе с небольшим куском ткани.

Испорченный Костюм лисички (маскарадный)

Прочность 3/30

Свойство привлекательности костюма пропало. В руке находился предмет: Хвост Лисы (декоративный). Изогнувшись я посмотрел на свое отражение в витрине. На месте хвоста, в костюме, зияла дыра размером с блюдце. Да что же это такое!

Рядом раздался звук парового двигателя и скрип тормозов. Обернувшись, я увидел небольшой паровой автомобиль, с маленькой пыхтящей черным дымом трубой и двумя пассажирами. Точнее, пассажирками. Две девушки-игрока, брюнетка по имени Зима Красная и блондинка Рокси, с интересом рассматривали меня или скорее мой костюм.

— Дамы! — я слегка поклонился и приложил руку к шапке с ушами.

— Сэр. — слегка кивнула брюнетка, — прекрасная погода сегодня.

— Несомненно! Прошу вас, не обращайте внимания на мою непрезентабельную внешность.

Моя левая механическая рука стала самовольно крутить кистью, размахивая все еще находящимся в ней лисьим хвостом. Попытка не двигать рукой ни к чему не приводила.

— Секунду. Извините!

Я попытался удержать непослушную руку правой, но железная рука не обращала внимания на мои попытки и продолжала болтать несчастным куском меха. Я не выдержал и стукнул по протезу. Движения прекратились, рука замерла.

Подняв глаза, я увидел, что Зима улыбается, а вот блондинка Рокси скривилась.

— Извините еще раз. Милые дамы, я в несколько затруднительном положении. Меня ограбили, денег нет, меня разыскивает полиция. В игре я всего третий день и не знаю, куда идти и что делать. Мне надо найти место для жилья. Не могли бы вы подсказать, где я могу найти бесплатный приют и простую работу на первое время?

— У хитрого лиса совсем нет денег? — удивленно спросила Зима.

Я лишь грустно развел руками. Хвост, зажатый стальными пальцами, печально колыхнулся.

— Я слышала, что под патронажем Церкви Хранителя есть приют для бездомных. Тут недалеко есть храм, — девушка махнула рукой вперед, — вон туда пару кварталов.

— Поехали, опоздаем! — капризно сказала ей Рокси.

— Не смею вас задерживать, дамы, — проявив максимальную галантность, отчеканил я, — лишь один вопрос, не могли бы вы меня подбросить до возможного приюта?

Блондинка сделал страшные глаза и громким шепотом прошептала:

— От него пахнет!

Зима улыбнулась.

— Увы, уважаемый лис, в этом печально известном городе двум одиноким девушкам не стоит брать с собой незнакомых попутчиков, тем более в костюме лисы. К тому же в нашем экипаже всего два места. И да. От вас действительно пахнет.

Блондинка пихнула соседку локтем. Уже трогаясь вперед, Зима прокричала:

— Как обустроишься, лис, найди гильдию «Красные коты»! Удачи, хардкорщик!

Задача номер один — избавиться от костюма лисички. Задача номер два — дойти до приюта, не попавшись на глаза службам правопорядка. Полиции вокруг не наблюдалось и приняв как можно более беззаботный вид, я двинулся в сторону, куда показывала мне девушка.

Итак, ситуация непростая. Пора прекращать плыть по течению и начинать думать. Если я хочу спокойно отыграть этот месяц, мне надо найти спокойное, тихое место, где я могу жить и добывать денег. Золотых гор мне не надо, но и шататься по подворотням, прячась от полиции, мне тоже не нравится. Устраиваюсь в приют, нахожу стабильный доход, можно охотой на монстров, можно крафтом. Потом перееду из приюта в более приличное место типа того отеля. Отбываю ссылку, и привет. Если станет скучно, найду этих «Красных котов», глядишь, у них повеселее будет, девчонки, паровые автомобили.

Настроение поднялось, насвистывая, я шел по вечерней мостовой. Мимо прошли фонарщики, загорелись огни, стало уютнее. Так, мне подняли уровень, надо посмотреть, какие характеристики выросли. Изучая на ходу окно персонажа, я не нашел характеристик, кроме здоровья. Есть Умения вроде «Тяжелой атлетики», есть Особенности, вроде «Однорукого». На что же влияет Уровень игрока? Как оказалось, он влияет на здоровье и на максимальное значение Умений. А они уже развиваются практикой, но не могут превышать уровень игрока.

Левая рука снова начала размахивать так и не выпущенным хвостом. Неугомонная. Я попытался ухватить машущий хвост. Левая рука стала вырываться и уворачиваться.

— Хватит! — гаркнул я, пару НПС с противоположной стороны улицы испуганно уставились на меня.

Рука замерла. Я взялся за хвост и безуспешно попытался выковырять его из металлических пальцев.

— Ну-ка, отпусти! — снова повысил я голос. Пальцы нехотя разжались. Вот и молодец. Я положил хвост в инвентарь. Эта игра меня доконает.

--

— Месье! Месье! — старческий, дребезжащий голос явно обращался ко мне.

Обернувшись, я увидел сильно сгорбленного старика НПС, в какой-то старой ободранной одежде. Он еле стоял. Его рука, опирающаяся на клюку, заметно дрожала.

— Месье! — со скрипом произнес он, — Помогите ветерану Третьей Освободительной Войны…

— Что случилось, отец? — я подошел поближе. Седые кустистые брови старика зашевелились, из-под них вспыхнули черные и совсем не старческие глаза.

— Ааа, ты из этих, — тихо, но уже без дребезга произнес старик. Рука с клюкой перестала дрожать, а спина старика распрямилась.

— Из кого, из «этих»? — удивился я.

— Из «горчичников», — старик повернулся и явно собрался уходить, — из тех, что на свалке живут.

— Я нигде не живу, мне негде жить.

Дед засмеялся, покашлял и сказал:

— Так «горчичники» это тоже самое. Отбросы без дома. Крысы, что дерутся за кусок масла.

Не знаю почему, но слова этого НПС задели меня, я не выдержал:

— А ты значит не «горчичник»?

Дед скривился, обиженно посмотрел на меня, как-то весь согнулся и поковылял в подворотню. У меня возникло чувство, что я упускаю какой-то важный сюжет. Вычислительные мощности у игры ограничены, поэтому детально стараются прорисовывать только то, что видит игрок. Персонажей или объекты, на которые стоит обратить внимание, выделяет более глубокое, нестандартное поведение. Тут был явно непростой попрошайка.

— Постой, отец! Подожди. Не хотел тебя обидеть. Очень тяжелые дни у меня сейчас, прости, пожалуйста.

Дед остановился.

— У меня нет денег, нет жилья, нет одежды, ни черта нет. И я совсем не знаю, что мне делать!

Старик остановился, посмотрел оценивающе на меня. Хмыкнул.

— Не знаешь, что делать? — проскрипел он.

— Ну есть вариант. Мне посоветовали в приют обратиться, — я помахал рукой в сторону возможного нахождения храма.

— Не советую. Запрут, — отрезал дед.

— В каком это смысле? — удивился я.

— В прямом, малец, в прямом, — дед усмехнулся, — посадят под замок на какой-нибудь храмовой кузнице, и работай на святош с утра — до поздней ночи. Будешь им капусту растить, иль уголь грузить. Вон Айван пошел к ним с голодухи, и все, никто его больше не видел. Тут бесплатно ничего не бывает, в городе. Не та атмосфера. А все от фонарей. Зальют все ворванью своей, а она горит и газы распространяет. И все сволочами становятся.

Если окончание этого монолога я не очень понял, то первую половину понял отлично. В храм мне нельзя.

— Дедушка, а как звать-то тебя?

Старик приосанился, пошевелил кустистыми бровями, сверкнул глазами:

— Герр Зебулон Херберт Аддер! Но можешь звать меня просто — Герр Зебулон!

— Герр Зебулон, — мне стало интересно, — а вы за кого воевали-то в этой, Третьей Освободительной Войне?

Старик опять обиделся.

--

Вы вошли в район Ямы

Уровень безопасности: Красный. Внимание: данный район не рекомендуется к посещению игроками, не достигшими уровня 10!

Стемнело. Пройдя закоулками, спотыкаясь на железнодорожных путях и перебравшись через самодельный шатающийся мостик, мы подошли к полуразрушенному зданию.

— А вот и наш дворец, — проскрежетал старик.

Половина здания обвалилась, в оставшихся стенах зияли провалы окон. Торчали балки, кирпичи, какие-то железки. На втором этаже, пустив корни вдоль стен, росло кривое черное дерево. На оборванной вывеске с трудом можно было прочесть: Таверна «Дикая Чайка».

— Не дрейфь, пехота! — сказал Зебулон, — Сегодня холодно, а тут нас ждет кровать, очаг и завтрак в постель!

— Герр Зебулон, вы серьезно? — промямлил я.

— Ну если в матрасе у себя крысу поймаешь, то значит вот и завтрак в постели, кха-ха-кхе-кхе, — старческий смех перешел в кашель, — фух, ну если хочешь работать до смерти на святош, то можешь отчаливать.

Старик скрылся в проломе. Тяжело вздохнув, я полез за ним, на всякий случай прикрыв затылок железной рукой, два раза меня на один и тот же фокус не поймаешь. Подвал был довольно населен. Коридоры, комнаты, проходы, завешанные старыми одеялами. Горел огонь в маленьких самодельных печках. Кто-то кашлял, кто-то ругался. Пахло гнилыми тряпками, помойкой и дымом. Комната, куда привел меня старик, была хоть и просторная, но ужасно захламлена. Остатки мебели, матрасы на полу, сверху свисают пучки какой-то травы. Около входа, на стене черной краской вкривь и вкось была написано: «Артель напрасный труд». Рядом с маленьким окошком под потолком горела ровным пламенем «буржуйка». На ней булькала кастрюля с кипятком. В свете пляшущего пламени я разглядел, что у стен сидело несколько человек, занятых своими делами. Подойдя к углу, куда меня отвел Зебулон, я увидел старый порванный матрас и устало завалился на него.

— Зёба, это что ты за лисичку в нашу обитель страданий привел? — сказал из угла волосатый НПС, который стругал маленьким ножичком какую-то деревяшку.

— Эфраим, познакомься с Серым, очень вежливый молодой человек. Поживет тут у нас.

Вам предложена точка привязки Таверна «Дикая Чайка» в районе Ямы.

Принять?

Да! Принять. Ну наконец-то!

Обучающее задание «Мой дом» выполнено. Вы нашли место для привязки.

Награда: 10 опыта

Вы лишились особенности «Их разыскивает полиция»

Всё, хватит на сегодня. Спать.

/logout

Глава 4

Выходной. Походил по квартире. Почитал книжку — скукота. Фильм посмотреть? Какая нудятина. Приготовить себе поесть нормальной еды? Ну яичницу хорошо. Погулять? Нее, гадость какая. Новости? Скучно. Сел, стал смотреть на капсулу. С одной стороны, выходной, и сегодня могу в капсулу не лазить. С другой стороны, тоже выходной, и заняться ну совсем нечем.

/login

— О проснулась, лисичка!

Рядом со мной сидел волосатый НПС с деревяшкой в руках, которую он аккуратно обстругивал. Ничего не сказав, я посмотрел его свойства.

Ефраим (бездомный) (скрыто)

Не очень информативно. Я огляделся. В небольшие окна под потолком пробивался солнечный свет. В комнате был только я, Ефраим, да у печки ковырялся какой-то старичок. Комната стала светлее и не производила такого гнетущего впечатления, как вчера, ну бардак, ну деревяшки и хлам разбросанный. К запаху я уже почти принюхался. Сойдет. У меня в квартире часто такая же помойка.

Так. Надо подумать. Задания я закрыл, и чего делать дальше-то? Одно было ясно, надо найти нормальную одежду. Я встал с матраса. Походил по комнате. Погрел руки у печки. Поесть, что ли. Нет, пока сытость 80/100. Подождем.

— Ефраим, а что ты все время стругаешь?

— Сча подожди, почти закончил, — не поднимая головы, сказал тот.

Моя механическая рука ожила и потыкала пальцем мою ногу, потом опять.

— Чего тебе!? — громким шепотом прошептал я руке. Рука снова потыкала меня пальцем и покрутила кистью, и снова потыкала.

— Все! Закончил! Гляди, — веселым голосом произнес Ефраим.

Драный лис, статуэтка (декоративная)

В руках у меня оказалась деревянная фигурка лисы. Сделана она была мастерски. Правда, хвост у лисы был обгрызен, половины уха не было, шерсть в нескольких местах отсутствовала. Физиономия лисы была немного грустная.

— Подарок. Забирай себе, — Ефраим наконец поднял свою лохматую голову и с улыбкой изучал мою реакцию, — забирай, забирай, я еще сделаю. Портрет твой.

— Не жалко такую прелесть отдавать? — улыбнулся я.

— У нас тут артель, Серый. Я вот по дереву, вон Гробкин, — показал он на старика у печки, — металлические фигурки паяет. Николас свистульки делает. А Зёба, ну Зебулон, на рынок всё это носит, продает.

— Ничего себе!

— Ты вот, что умеешь делать? — Ефраим смотрел на меня с интересом.

— Да ничего вроде, никогда я такими вещами не увлекался. Хотя, — вспомнил я, — у меня же умения есть! Сейчас прочту, подожди.

Засунув фигурку лисы в инвентарь, я посмотрел окно персонажа и прочитал:

— Инженерия больших машин и инженерия малых машин.

Ефраим молчал, удивленно разглядывая меня. Немного помолчав, я не выдержал:

— Что, совсем бесполезная вещь?

— Ну, как тебе сказать, лисичка, — НПС вздохнул, — бесполезная. Особенно здесь.

— У меня еще Тяжелая атлетика есть, — немного обиженно сказал я.

— Тяжелая атлетика, инженерия больших машин, чего-ж ты на завод не пошел работать? — удивился Ефраим.

— На завод? На какой?

— На любой. На одну из верфей, например. Или в кузню Гаргантов. Вон постоянно рабочих набирают. Только крепким надо быть.

— А маленькие машины, это что?

— Не «маленькие», а «малые», балда. Иди вон к Гробкину, может, он расскажет. А хочешь я тебя резьбе по дереву научу?

Обучающее задание: «Мастер на все руки».

Выучите новую Специальность.

Награда: 20 опыта, простой рецепт.

Штраф: отсутствует.

Принять?

Тут наконец до меня дошло. Это же стартовая локация. Много комнат, где наверняка можно найти нескольких учителей специальностей, простой магазин и несколько простых заданий. Надо сейчас пройтись по комнатам, познакомиться с НПС, предложить им помощь. Как-то суета первых дней игры меня сбила с толку. Да, стартовая локация была странная. Да, она находилась в красной зоне, что необычно для новичков. Им сюда не рекомендуется заходить. Но «не рекомендуется» не значит «запрещено».

Механическая рука снова ожила и постучала меня по ноге. Да отстань ты! Не до тебя сейчас.

Потратив полчаса на изучение полуразрушенного подвала таверны «Дикая Чайка», я выяснил следующее. Ефраим, Гробкин и отсутствующий сейчас Николас были учителями ремесел. Ефраим обучал работе с деревом, Гробкин был мастером по работе с металлом. Немногословный, массивный старик ловко паял из кусков металлического мусора различные фигурки, статуэтки и игрушки. Николас, как я понял, был мастером гончарного искусства.

В соседней комнате жила Елизавета, толстая, улыбчивая, хоть и неопрятная женщина, которая выдала мне задание на ловлю крыс (награда за трех крыс — одна порция еды). Неприятный, скользкий тип по имени Мармедюк предложил обучить меня мастерству карманника и дал задание на то, чтоб я обворовал Ефраима. От задания я, естественно, отказался.

— Дедушка Гробкин! А научите меня с металлом работать?

Старик поднял голову, поглядел сурово, молча протянул руку. Я посмотрел на руку, на старика.

— А, понял! Сейчас, секунду!

Достав из инвентаря единственную консервную банку с «Рационом номер 5», я протянул ее Гробкину. Старик хмыкнул, пошевелил небритым подбородком, потом медленно сказал:

— Смотри внимательно.

Он вытянул из кучи железного мусора, что валялась рядом, кусок жести. Достал небольшие ножницы по металлу.

— Это заворачиваешь вот так. Это в тиски. Потом берешь паяльник, — Гробкин взял раскаленный прут из печки, — сюда кладешь припой…

Вы изучили Специальность «Обработка металла» 1.

Вы получили Особенность «Мастер Крошечных Игрушек». Вы можете создавать маленькие игрушки.

Вы изучили простой рецепт «Железный кот»

Вы выполнили обучающее задание «Мастер на все руки».

Награда: 20 опыта, простой рецепт (обратитесь к учителю своей специальности)

Для игрушечного кота требовалось два куска жести, моток проволоки. Спросив разрешения, я поживился необходимым у Гробкина.

Вы создали предмет «Железный кот» (игрушка). Качество — очень низкое. Прочность 1/1. Создатель Серый Пароволк.

Специальность «Обработка металла» +10%

Получившийся у меня кот в детстве явно много болел. Вышел он с кривой головой, тремя лапами и поломанным хвостом. С гордостью я протянул свое творение учителю. Старик тяжело вздохнул, достал из печки «паяльник», подправил кошачье ухо, вытянул хвост, выпрямил голову, припаял назад отвалившуюся ногу.

Качество игрушки увеличилось до «хорошего», выросла прочность. Старик вернул мне кота, снял с печки разогретую консервную банку, достал из штанины ложку и стал спокойно и с аппетитом есть содержимое.

— Учитель, а научите меня еще чему-нибудь?

Не отрываясь от еды, Гробкин мотнул головой в сторону полки, на которой стояло несколько металлических фигурок размером с ладонь. Уже знакомый мне кот, собака, лошадь, робот с ружьем в руках, маленький паровозик и даже человечек в цилиндре и с тростью. Хм, чтобы такое выбрать. Глядя на игрушечный паровоз, я спросил:

— А что такое инженерия малых машин?

Старик спокойно доел, отложил пустую банку в кучу металла и сказал:

— Кота давай.

Взяв моего кота, он поковырялся где-то в недрах хлама и достал оттуда большие наручные часы. Причем часы были явно сломаны, стрелок не было, стекло треснуло, ремешок оторван. Подцепив маленькой отверткой заднюю крышку, дед вынул оттуда часовой механизм.

— Внимательно смотри. Здесь вырезаешь, здесь отверстие для ключа, сюда ставишь шестеренки…

Мой игрушечный кот был быстро разобран на куски. Внутрь был помещен часовой механизм, шестеренки и маленькие проволочки.

Вы изучили простой рецепт «Заводной кот».

Обработка металла +5%

Инженерия малых машин +5%

Маленьким ключиком я завел пружину, и игрушка, смешно переваливаясь, довольно шустро побежала по полу. Рецепт заводного кота требовал, кроме железа и проволоки, еще и малый часовой механизм с набором шестерней.

--

— Ефраим! А как тут с едой?

— У Лизы купи, — сказал Ефраим, не отвлекаясь от очередной заготовки.

— Денег нет.

— Крыс налови, — все так же с опущенной головой ответил он

— А где тут крысы?

— Везде! — Ефраим посмотрел на меня и сказал громким шепотом, — они, блин, везде!

--

Несмотря на то, что крысы в подвале были, моя охота на них не увенчалась успехом. Тут было много нежилых комнат, куча переходов, разломанных труб и окошек вентиляции. Часто я слышал шорох, и несколько раз видел крыс. Оружия у меня не было, поэтому в грызунов полетели обломки кирпичей. Крысы реагировали мгновенно и убегали со своего места еще в тот момент, когда я только замахивался.

Чем дальше, тем больше меня изводила левая рука. Отказывалась меня слушать, пыталась меня потыкать, а один раз просто вцепилась в кусок арматуры и не хотела отпускать, пока я просто не наорал на нее. Так дальше продолжаться не могло. Чтобы хоть чем-то ее занять, я достал из инвентаря лисий хвост и вручил руке. Та мгновенно успокоилась и стала тихонечко им махать. С этого момента дела сразу пошли на лад. В одном из темных переходов железная рука, выронив хвост, сама взяла кусок кирпича и с такой силой и скоростью метнула в зазевавшегося грызуна, что тот даже пискнуть не успел. Бросок прошел выше цели, крыса сбежала осыпанная кирпичной крошкой, но мощь механической руки меня впечатлила.

Устав изображать из себя великого ловца крыс, я решил потратить оставшееся время на производство котов. Но и это мне не удалось. Гробкин отказался мне давать железо и проволоку. Парой емких слов он отправил меня на Свалку. Сказал, что мол нету у него лишнего металла, а Свалка, в принципе, не далеко. Пожелал мне удачи и посоветовал держаться подальше от плохих людей.

— Металл на Свалке. Охотникам не попадись.

Ну, можно и так. До чего же угрюмый старик. Свалка оказалась соседним районом, ходу до нее было 15–20 минут. Ефраим показал мне, в какую сторону идти, и пообещал, что мимо Свалки я не промахнусь.

--

Наконец-то вышло солнце. Прекратился противно моросящий дождь, и район Ямы, несмотря на нищету и разруху, перестал производить настолько гнетущее впечатление. Небольшие улочки, множество дверей и окон. Дома стояли в несколько ярусов, и некоторые из них, казалось, сейчас обрушатся. Множество НПС занимались бытовыми делами, висело стираное белье, дымили трубы "буржуек", где-то вдалеке громыхали чем-то железным.

Особого внимания на меня никто не обращал. Я думал, что мой дурацкий маскарадный костюм будет привлекать внимание, и поэтому, выйдя из подвала «Дикой Чайки», спрятал в инвентарь шапку с ушами. Благо было теплее, чем вчера. Но похоже, эта предосторожность была излишней. Мой "костюм" и лисий хвост, который не хотела отдавать левая рука, не особо выделялись на фоне окружающих меня НПС. Грязные детишки, кидающие друг в друга палками. Замотанные в разноцветное тряпье автоматоны. Пожилые НПС, сидящие на кривых стульях у входа в дома, пара темных личностей, скрывающих свое лицо за надвинутыми на глаза кепками. Меня иногда провожали взглядом, но без особого интереса.

Проходя мимо большого местного рынка, я наконец увидел и игроков. Двое одетых в кожаные плащи и черные шляпы человека, напряженно озираясь и придерживая оружие, просочились в небольшую низкую дверь. Над ней полустертой краской было написано: "Часовых дел мастер Лазарус".

Денег у меня не было, поэтому, проходя мимо самодельных прилавков, я глядел на товар с чисто академическим интересом. Еда, одежда, сладости, ножи, кастеты, части автоматонов, спирт, уголь, пистолеты, шпаги, шляпы, очки, шкатулки, колесо от паромобиля, череп кита. Я подумал, что если побродить по этому рынку подольше, то смогу найти все, что угодно. Над всем этим многообразием стоял всепоглощающий шум. Торговцы нахваливали товар, покупатели ожесточенно торговались. Забравшись повыше невзрачный старик играл на шарманке. Кричали дети, ржали лошади, шипели паром роботы. Расталкивая толпу народа мимо толкали тележки грузчики, оглашая все криком «Дорогу!».

Недалеко стоял огромный, размером с полновесную фуру, паровой автомобиль. Из трубы на его крыше шел черный дым. Судя по периодическим струйкам пара, этот монстр паромобильной промышленности готов был дать полную скорость в любой момент. Сверху на кабине развалился игрок с винтовкой на коленях. Поза выглядела расслабленной, но взгляд был цепкий, внимательный. Рядом с игроком, прямо на крыше, стоял вооруженный трехглазый автоматон. Мне стало любопытно, и я подошел поближе. Автоматон направил на меня ружье, по калибру больше похожее на небольшую пушку, и произнес металлическим голосом:

— Стоять! Ближе подходить… запрещено!

Игрок посмотрел на меня с усмешкой. Я остановился и крикнул ему, кивнув в сторону робота:

— Суровый он у вас.

— Других не держим, — улыбнулся мне игрок, — Костюмчик классный!

— Другого нету, — в тон ему откликнулся я, — машину охраняешь?

— Охраняю. Народ вон на базар пошел, клапана нужны на ворвань, лучше всего от Валькирий. Вот и шерстим контрабанду. Не видал тут ничего похожего?

— Не, я новенький, третий день в игре. Еще ни черта не понятно.

— О! А что ты тогда тут забыл? — парень присмотрелся ко мне внимательней, — второй уровень. Однако!

Парень спрыгнул с крыши и протянул мне руку.

— Меня Тимур звать.

— Серый, — представился я, пожимая ладонь. — На самом деле, случайно сюда занесло.

— Ну и как тебе красная зона? Часто на перерождение уходишь?

— Было разок. А что, тут такое часто? Перерождения?

— Ну народ обычно тут с охраной ходит, — Тимур махнул головой в сторону автоматона, который так и держал меня на прицеле своей "пушки". — ПКашеры (*Убийцы Игроков) опять-таки только в красных зонах развлекаются. В зеленых-то районах не забалуешь, вот и тянутся сюда.

— Понятно. Молодцы вы, — настроение у меня испортилось.

— А ты чего из нубятника (*безопасная зона для новичков) ушел? Хотя бы до пятого уровня поднялся, все попроще тут было бы.

Я не нашелся, что ответить и просто пожал плечами. Какой нубятник? Где я его пропустил?

— Тимур! Заводи паровоз! — к машине быстрым шагом подошла девушка с розовыми волосами и двое парней-игроков, — давай не тормози, быстрее.

Тимур подумал секунду, что-то для себя решил, залез в инвентарь и кинул мне кошелек.

Вы получили от игрока Темирбек Железный 50 союзных крон.

— После сочтемся, Серый! — крикнул он, запрыгивая в кабину, и помахал мне оттуда рукой. Я в ответ помахал ему лисьим хвостом. Трехглазый автоматон одним быстрым движением скользнул в люк на крыше.

— Ты видал, какая у него рука? — услышал я из кабины девичий голос, — Помнишь у охотников…

Конец фразы поглотило шипение пара. Паромобиль, пыхтя, сначала медленно, как будто не желая, а потом все быстрее и быстрее двинулся по улице, распугав зазевавшихся НПС.

Первая мысль — живем! Вторая мысль — быстрее купить нормальную по местным меркам одежду, пока меня снова не ограбили. И инструменты по обработке металла. Отобрав у руки измочаленный хвост, я занялся покупками.

Набор начального уровня по работе с металлом 20 крон. Самые дешевые штаны с подтяжками, рубашка, ботинки, брезентовая куртка для рабочего — 22 кроны. Вещи были без параметров, но главное они были без ушей, хвостов и прочего баловства.

4 кроны я потратил на посещение общественной бани и цирюльника.

Вы лишились дебафа — Неопрятный вид

Вы лишились дебафа — Плохой запах

Цирюльник мне сделал усы и небольшие бакенбарды. Конечно, игровая условность. У меня изначально была модная по нынешним временам небритость. Лень бриться часто, по правде говоря. Но теперь на меня из зеркала смотрел приличный заводской рабочий, усы, подтяжки, железная рука. Чего-то не хватало. Так и не поняв, чего, я отправился назад на рынок.

От внезапного подарка судьбы в лице Тимура оставалось 4 кроны. Надо купить железа, проволоки и, если хватит, то часовых механизмов с шестеренками. Наделаю котов, а там, глядишь, разберусь, как тут еще деньги зарабатывают. Где монстры, которых надо пачками побеждать, где подземелья? Наверняка прячутся, надо только разобраться, где. И тут, проходя мимо очередного продавца, я понял, чего мне не хватало! Подойдя к прилавку, я не мешкал ни секунды.

Кепка. Да, несколько экстравагантна по нашим временам, но тут-то почти у всех есть головной убор. Не цилиндр же или "котелок" покупать? Как только я потратил предпоследние 2 кроны и нацепил кепку себе на голову, выскочило сообщение:

Класс персонажа "Бездомный" изменен! Новый класс — "Безработный". Для получения класса "Рабочий" вам необходимо:

— жилье (свое или арендуемое) уровнем не ниже 2

— контракт на постоянную работу

Ну все, теперь другое дело. Настроение улучшилось. Осталось последнее. Железо с проволокой я и на Свалке поищу, но вот как говорится: "Тяжело в деревне без нагана". Поэтому я подошел к лотку с холодным оружием и на последние 2 кроны купил себе кастет.

Кастет из Ям. Повреждения 10–30. Бронебойность 1.

Вот теперь полный порядок. Положив кастет в карман куртки, я направился в сторону Свалки. Уже выходя с базара, я прошел мимо нескольких грубо сколоченных деревянных помостов. На них стояло несколько НПС потрепанного вида, а также множество роботов разных размеров и конструкций. Раз в минуту на центральный помост выводили кого-нибудь из жертв, и за него начинался торг. Рядом с помостами прохаживалось несколько вооруженных охранников.

— Рабы? — с удивлением спросил я у стоявшего рядом НПС.

— Та нее, что ты дружище, выкупы это, — НПС махнул на меня рукой, — слуги. Рабство у нас запрещено, с этим строго.

— Слуги?

— Нуда. Наберет долгов кто, или в банке кредит возьмет, не выплатит и вот, — показал взглядом НПС, — отработать теперь должен. Кто на полгода может попасть, кто на год. Или на десять, — добавил он шепотом. — Больше десяти лет отрабатывать нельзя. Закон! А некоторые за долги отдают механоидов или автоматонов.

— Друг, слушай, в чем автоматоны от механоидов отличаются? — задал я давно мучавший меня вопрос.

— Ха, так это просто. Вон, на помосте, видишь, стоят железяки с потухшим взглядом? Это механоиды. Подай, принеси, не мешай. А вон у тех, видишь, глаза светятся? Вот у кого мерцают эти. Глазища-то. Тот и автоматон. У них Искра есть. Они хитрые, с ними поосторожнее надо.

— Они что, разумные?

— Ну как сказать, они странные. Но работают хорошо. Могут и обдурить, если захотят. Так что лучше механоида себе возьми. С ними попроще.

--

Свалку было видно издалека. Горы мусора выше человеческого роста, над которыми кружили чайки и два огромных дирижабля. Один из дирижаблей открыл люки и стал высыпать какой-то хлам на одну из мусорных гор. Ну что. Займемся бесплатным шоппингом?

Перебежав пустырь, я полез на один из мусорных холмов. Запах сшибал с ног. Я понял, что долго тут не продержусь. Надо было респиратор покупать, наверняка где-нибудь продается. К сожалению, все окружающие меня предметы имели название "Мусор". Логика мне подсказывала, что толку от них не будет. Надо копаться дальше.

Через пять минут, пройдя дальше, я заметил, что начали попадаться и другие предметы. Железки, обрывок ткани, дохлая крыса, бронзовый мусор, обломки механизма. Долго мне тут находиться совсем не хотелось. Ни объектов с названием «проволока», ни «кусков металла» мне не попадалось. Пришлось забить весь инвентарь странными предметами с названием «металлический мусор». Хотел еще и странные "обломки механизма" забрать, но они были слишком тяжелые и занимали половину инвентаря. Скрипя жабой, я выбросил эту бандуру назад. Все, хватит, сил терпеть этот запах не осталось. И так, уже полчаса тут енота изображаю. Я быстро направился назад. Отбежав подальше, я присел и отдышался. Наградой за издевательства над своим обонянием стало около сорока кусков мусора из разных металлов. Железный, медный, оловянный, латунный хлам. Затесавшийся в этой куче деревянный обломок мебели был скормлен моему "сердцу". На душе потеплело. Ну всё. Назад в «Дикую Чайку», и выход.

/logout

Глава 5

На работе опять было плохо одному из серверов. Он болел и не хотел нормально работать. Нам никак не удавалось его оживить. Игорек дремал в уголке после бессонной ночи. Семен Александрович, наш технический директор по прозвищу Дылда, был лохмат, зол и безостановочно пил кофе. Программисты приходили ругаться, начальство звонило каждые полчаса, бухгалтерия язвила, охранники спали, а мы пытались разобраться с тем, что же все-таки происходит. Шеф накричал на Дылду, Дылда обругал Еву, Ева нарычала на меня, а я расстроился.

Ну вас всех в топку! Чтоб вас всех с дирижабля на свалку выкинули!

Сервер мы, конечно, починили и Игорька домой спать выгнали. И Ева мне потом кофе принесла, правда с недовольным лицом и фразой, что мол кто-кто, а я точно не заслужил, чтобы мне кофе приносили. Правда, больше никому не принесла. К тому же я больше чай люблю.

/login

— Дерьмо, — это было все, что сказал мне Гробкин, когда я показал ему кучу металлического хлама, с таким трудом добытого на Свалке. Ефраим расхохотался, а Зебулон, поглядев через его плечо, только цыкнул зубом.

— Совсем ничего из этого не сделать? — расстроился я.

— Попробуй. — сказал Гробкин и отвернулся к печке.

Я сел рядом и попытался запихнуть железяки в рецепт Железного кота. Мусор просто не вставал в нужные ячейки. Хорошо. Пусть кусок олова будет припоем, медная чушка при определенной фантазии сойдет за тело кота. Если отрезать кусочки от поломанного жестяного флюгера, то воображение решит, что это голова с ушами. Гнутые гвозди сойдут за лапы…

Вы изучили простой рецепт "Мусорный кот".

Опыт +40.

Специальность "Обработка металла" +9%

Получившаяся статуэтка напоминала кота весьма отдаленно. Но если представить, что я кубист-абстракционист, то может даже ничего. Вот зубы вышли знатные. Если с первого взгляда было и не понять, что это фигурка кота, то характер этого существа был ясен сразу. Передо мной лежало что-то маленькое, железное, но определенно хищное и с хвостом. Рецепт требовал 4 куска металлического мусора. Ну этого добра у меня было хоть отбавляй.

Только я собирался сесть за работу, как в комнату зашел Мармедюк. Тот подлец, что предлагал мне обучиться ремеслу карманника и подговаривал обокрасть Ефраима. Был он весь какой-то скрюченный, маленький и жалкий. Редкие волосы песочного цвета были зачесаны на блестящую лысину, маленькие блеклые глазки бегали. Прямо на меня он не смотрел, но как-то бочком, словно неуверенный краб, подбирался в мою сторону. У меня появилось стойкое ощущение, что этот гад что-то задумал.

— Всё плохо, — начал бурчать себе под нос Мармедюк, даже не глядя на меня, — денег нет и есть нечего. И друзей не осталось, все меня бросили. Дай денег, — наконец-то прояснил он свою мысль.

— Нету, откуда у меня? — удивился я. Чего он ко мне привязался? Раньше он так со мной не разговаривал.

— Ну хотя бы десять крон, что тебе, жалко, что ли? — забубнил он дальше, пересаживаясь ко мне поближе. Я разглядел, что глаза у него слезились, а щеки были давно не бриты.

— Нет у меня ничего, — мне становилось неуютно, я попытался отсесть от него подальше.

— Ну как же нет, вон куртка новая и ботинки, значит появились денежки-то, — он посмотрел мне в глаза и взял меня за рукав двумя пальцами. — И пахнешь хорошо и в кепке, ну хотя бы пять крон для старого друга? А?

— Отстань от меня, пожалуйста, — я попытался убрать его пальцы от рукава рубашки.

— Или вот инструменты мне дай, я их продам, зачем они тебе, а мне польза будет.

Я начал пятиться, Мармедюк уже держал меня обеими руками.

— Или костюмчик свой оранжевый дырявый отдай, Господь Хранитель завещал делиться! — в его голосе начали появляться истеричные нотки. И тут я не выдержал:

— Отошел от меня, скотина! — закричал я, меня захлестнул гнев. — Еще раз ко мне подойдешь- руку сломаю. Ты понял, крыса?!

Мармедюк упал. Его взгляд был пронизан каким-то неестественным ужасом. Не пробуя встать и не отрывая от меня взгляд, он засучил ногами, пытаясь от меня отползти.

Умение "Запугивание" +20%

— Что с твоими глазами? — прошептал Мармедюк. — Что-то с его глазами. Нет, вы видели, что с его глазами? — он вскочил и, спотыкаясь, убежал из комнаты. Я даже сам удивился, что на меня нашло. Никогда не замечал за собой таких эмоций. Я повернулся к Ефраиму. Тот внимательно посмотрел на меня, пожал плечами.

— Все нормально, не обращай на этого хорька внимания. — и принялся дальше стругать заготовку, как будто ничего не произошло. — Хотя будь осторожен, он безопасный, но злопамятный.

После этого неприятного инцидента, я походил по комнате, успокоился. Посидел немного рядом с Гробкиным, посмотрел, как он делает свои фигурки. Надо заняться делом.

Потратив час времени, я переделал весь собранный мной хлам в мусорные статуэтки. Опыта мне больше не давали, но Специальность росла исправно.

Поздравляем! Вы развили Специальность "Обработка металла" до 2! Вы достигли максимума развития этой Специальности на данном уровне.

Последний мусорный кот и вправду мне не принес ни опыта, ни роста Специальности. Похоже, надо поднимать свой уровень.

Фигурки вышли разные. В свойствах каждой все так же было написано "Мусорный кот". Но двух одинаковых фигурок не было. Впрочем, все они не были похожи на котов. Зубы были, злючие глазища, хвосты, лапы, все присутствовало. Но в котов это не складывалось. Скорее это было похоже на порождение мышиных кошмаров. Небольшие, хищные, страшные и зубастые. Собрав весь этот ужас, я пошел к Зебулону.

— За этих уродцев по полкроны, и не уверен, что я вообще смогу их продать. За заводного кота пятерка. Итого десять крон, по рукам? — улыбнулся старик.

Наконец-то первые заработанные в этой игре деньги. Я сразу направился к поварихе Елизавете и купил еды. Она положила мне на треснувшую деревянную тарелку что-то очень странное и на первый взгляд вообще не съедобное. Серое с коричневым, перемешанное, сбоку что-то торчит. С ужасом взяв тарелку, я посмотрел на свойства.

(Неизвестно) (еда) (возможен дебаф: отравление)

— А. Хм.

— Что-то не так? — широко улыбнулась мне Елизавета. Я обратил внимание, что у нее нет одного зуба.

Тут я увидел, что рядом с названием блюда есть маленькая кнопка "Выживание".

Уровень Выживания больше 2, свойства объекта изменены.

Шашлычок из неизвестного мяса (еда) (качество очень хорошее)

Сытность 40.

Блюдо изменилось и внешне. Внезапно вместо непонятного месива, я увидел на тарелке обжаренные на углях кусочки мяса на длинных тонких деревянных палочках. Конечно, надпись "неизвестное мясо" смущала. Была у меня мысль, что это неизвестное мясо по углам пищит. Но я решил не спорить с логикой игры. Осторожно понюхал. Еда выглядела как шашлык и пахла как шашлык, кусочки только маленькие. Но зато их много. А если подумать, то это же просто набор цифр, капсула мне просто передает запах шашлыка. Вкусно? Вкусно. Голод утолит? Вполне. Дебафов нет. Я плюнул на условности и с удовольствием съел всё. Елизавета смотрела на меня и радовалась.

Когда я вернулся назад в артель, в комнате были гости. Трое крепких парней в одинаковых черных куртках и кепках. Руки в карманах, на шее висят синие шейные платки. Над головой виден только один параметр, зато какой, лишь одно слово — "бандиты". Гробкин, Ефраим и Зебулон сидели у стены молча, не поднимая взгляда.

— А вот и Пароволк! — радостно сказал самый здоровый из бандитов. — Заждались! Заходи, заходи, дорогой. Как тебе наша артель?

— Да вроде все нормально, — няпрягшись, сказал я.

— Он это, он! — услышал я громкий высокий шепот Мармедюка, который, как оказалось, стоял позади бандитов. Вот крыса!

— Это просто отлично! Жалоб нет? Может обижает кто? — сказал здоровый бандит, подходя поближе, не вынимая руки из карманов.

— Нет, — тихо сказал я и опустил голову.

— Так это же здорово!

— Хде-то я етого бара-с-ка видел! — услышал я до жути знакомый шепелявый голос. Тот лупоглазый молодой бандит, что меня ударил ножом при ограблении. — Точно, точно видел!

— Шило, угомонись, — сказал здоровый. — А ты! Слушай правила. — он ткнул меня пальцем в грудь. — Всё очень просто. Это наш район. Люди здесь живут плохо. Их постоянно кто-то хочет обидеть. У них отбирают то, что они с таким трудом зарабатывают. И мы не можем мириться, глядя на то, как они страдают. Мы защищаем простой народ от насилия и жестокости. А за это люди с благодарностью жертвуют нам сущую малость, половину своего дохода. Тебе все понятно, парень?

Не поднимая головы и не глядя на бандита, я кивнул.

— Блинский ясень, где зе я его видел? — сам себе сказал Шило.

— ТЕБЕ ВСЕ ПОНЯТНО?! — заорал на меня здоровый.

Критический сбой оборудования!

Левая рука, взревев шестернями, с дикой скоростью и громким хлопком ударила бандита в висок. Его подбросило и отшвырнуло в угол комнаты. Я же еле удержался на ногах.

Нанесен критический урон! Вы убили Улыбчивого Дрю — Младшего лидера банды "Синие Платки"

Отношение с бандой "Синие Платки" изменен на Ненависть.

Опыт +60.

Мармедюк заверещал, а Шило воскликнул:

— О! А я вспомнил!

Я замер в шоке. Ничего не понятно. Я не собирался бить бандита, тем более убивать. Эти бойцы были явно выше меня по уровню, у меня не было шансов. Но рука сумела вырубить старшего с одного удара.

Тут на меня напрыгнул Шило и второй бандит, замахиваясь ножами.

Получен критический урон.

Вы получили дебаф "Раненый" — скорость ваших движений ограничена.

Механическая рука висела плетью и не реагировала на мои попытки ей пошевелить. Отступая, я автоматически отмахнулся кастетом от Шила, тот ловко отпрыгнул. Второй бандит накинулся на меня с криком:

— СДОХНИ!

Левая рука пробудилась и молниеносно схватила бандита за шею. С резким шипением сжались пальцы.

Нанесен критический урон! Вы убили Свистуна — бойца банды "Синие Платки"

Опыт +40.

Получен новый уровень! (3)

Мертвый бандит обмяк и упал на колени. Так как рука, похоже, не собиралась его отпускать, он привалился ко мне тяжелым бесформенным мешком. Труп был тяжелый, тянул мое плечо вниз и держать его было не удобно. Я попытался разжать пальцы — безрезультатно. Шило, вытянув перед собой нож, был явно в замешательстве. Внезапно я успокоился. Посмотрев ему в глаза, я улыбнулся и сказал:

— Подойди.

Бандит отшатнулся и, спотыкаясь, рванул в проем двери. Я попытался двинуться за ним, но рука, так и держащая мертвого бандита за шею, не пускала меня. По коридору раздавался топот ботинок и шепелявые бессвязные вскрики.

Вы применили способность "Взгляд Демиурга" (Запугивание +5)

Умение "Запугивание" повышено +80 %.

Уровень умения Запугивание 1 (+5)

Опыт +15

В углу бессвязно стонал Мармедюк. Ефраим и остальные с ужасом смотрели на меня. Рука вдруг попыталась поболтать мертвым бандитом, так же как она это делала с лисьим хвостом.

— Фу, брось! — рявкнул я на руку. Она немедленно разжала пальцы, и мертвый бандит наконец-то упал на пол. Мармедюк жался к стене и что-то бессвязно говорил. Подойдя, я с удивлением понял, что он молится. Заметив, что я стою рядом, он на четвереньках пополз ко мне, причитая:

— Ваше всемогущество! Пожалейте меня! Я низшее существо, не растрачивайте свое внимание на меня. Я не достоин! Я не достоин!

Меня это смутило. И тут внезапно, словно куница, Мармедюк прыгнул, воткнул мне в ногу заточку.

Получено повреждение.

Получен дебаф "Повреждение ноги", скорость передвижения снижена.

Откатившись и вскочив, Мармедюк, спотыкаясь, побежал к выходу.

— Сволочь! — в спину прокричал ему я. Нога сильно болела. Передвигаться я мог только шагом. Доковыляв до поверженных бандитов, я посмотрел на лут (*вещи, выпадающие из поверженных врагов). Ножи, немного денег и именные шейные платки. Все заберу.

Ко мне подошел Ефраим, протянул баночку лечебной мази.

— Смажь раны, через несколько минут все пройдет. И уходи отсюда. А лучше убегай.

— Что? Куда?

— В другой район. Синие Платки держат половину Ям, тут ты от них не скроешься. Думаю, минут через пятнадцать они вернутся. Быстрее!

— А куда идти? я здесь ничего не знаю, — намазывая мазь, пожаловался я.

— Можешь на Свалку, там Горчичники, или на Черный ручей или через мост, там Ржавые. Но уходи быстрее. И сюда не возвращайся.

Зебулон сунул мне в руки кошелек с парой десятков крон и что-то прошептал, я не успел разобрать, что. Гробкин молча обнял и дал мне в руки какой-то сверток. Смотреть, что там, было некогда, я быстрее похромал на выход.

Вы потеряли точку привязки таверна «Дикая Чайка»

Так. Зебулон вел меня этой дорогой, потом вроде в этот переулок. Здесь вдоль канала. Становилось темно. В этом районе, как я понимаю, фонари не предусмотрены. Поэтому осторожнее. Странно, но у меня не появилась угроза ареста "за бродяжничество". Может, это особенность класса "бездомные"?

Вы потеряли дебаф "Ранен"

Вы потеряли дебаф "Повреждение ноги"

Мазь Ефраима действовала хоть и медленно, но неуклонно. Уровень жизни почти восстановился, я перестал хромать и побежал. За мной увязалась небольшая рыжая дворняжка, оглашающая окрестности громким лаем. Я не обращал на нее внимания, и она отстала. Вслед мне засвистели подростки. Я бежал. Улица, переулок, вот наконец-то река. Вроде здесь был мост, да вот он! Правда, он выглядит немного по-другому. Неважно. Главное, не сверзиться вниз. Дальше куда?

Вы вошли в район Зодиак.

Уровень безопасности: красно-желтый.

Внимание, игрокам ниже 5 уровня не желательно…

Похоже я все-таки пошел не в ту сторону. В любом случае, дальше можно не бежать, а спокойно идти. Это чужой квартал, и Синие Платки вряд ли сюда сунутся. Денег мне на первое время будет достаточно. Выйти в приличный район, найти место на ночь, и хватит мне приключений на сегодня. С освещением и в этом квартале было не очень хорошо, но по крайней мере окружающие дома не производили впечатления трущоб. Света из окон хватало, чтобы не бояться сверзиться в какую-нибудь яму. Надвинув на глаза кепку и не глядя ни на кого, я взял левее и пошел по улице. Впереди, шипя поршнями и стуча колесами, проехал огромный двухэтажный паровоз. Я перебрался через железнодорожные пути и свернул в небольшой темный переулок. В конце которого я увидел отсвет газовых фонарей. Ну вот и добрался.

Пройдя половину пути, я заметил пару темных силуэтов, двигающихся мне на встречу. Не ожидая ничего хорошего, я свернул в небольшую скрытую нишу. Свет туда не попадал, и я решил не рисковать и спокойно подождать, пока незнакомцы пройдут мимо меня. Как только я прислонился спиной к влажному кирпичу, сзади щелкнул какой-то механизм. Из темноты выдвинулось несколько железных конечностей, которые схватили мои руки и ноги. Я вздрогнул и начал вырываться, но абсолютно безрезультатно. Металлические лапы оторвали меня от земли, легко и без напряжения, как будто я ничего не весил. Аккуратно и быстро, по паучьи, они развернули меня.

Я увидел четыре светящихся глаза и огромную, темную, многорукую фигуру. Над ней я с ужасом прочел: "Охотник 863". Тихо застучал какой-то аппарат, и металлический голос сказал мне:

— Сэр! Сейчас на вас начнут Охоту. Приготовьтесь.

Экран погас.

Глава 6

Вам предложено поучаствовать в сценарии "Самая увлекательная охота".

Награда: вариативно

Штраф за отказ: мгновенная смерть и перерождение через 6 часов.

Сценарий начнется через 23 минуты. До начала сценария вы будете отключены от игры.

Принять да/нет

Черт, аж напугали. Так, надо подумать. Я потерял точку привязки. Если меня отправят на перерождение без точки привязки, что произойдет с моим персонажем? Надо будет игровую вики почитать. Получается, выбора то и нет, ну что ж, поглядим, что там за сценарий такой. После нажатия кнопки "Да" на черном экране появился обратный отсчет.

Я вышел из капсулы. Надо попить чаю, сосредоточиться и разобраться с точками привязки.

Игровая энциклопедия:

Точка привязки

Место, где игроки могут безопасно хранить свои вещи и возрождаются после игровой смерти. Может находиться в собственности или быть арендовано.

Различаются по уровню, комфорту и безопасности. Если точка привязки находится в собственности игрока, то возможно увеличение ее уровня и прочих параметров путем добавления различных предметов, механизмов и дополнительной площади.

Разрешено иметь до трех точек привязки. Если вы погибаете в игре, то возрождаетесь после 6 часов в ближайшей.

Если точек привязки у игрока нет, то спустя 6 часов игрок получает Особенность "Их разыскивает полиция". Если игрока убивают при отсутствии точки привязки, игрок возрождается в случайной точке возрождения на территории города.

Игровая смерть

При уменьшении уровня жизнь ниже 1 HP (на любое значение). Игрок получает дебаф "Без сознания". Уровень жизни остается на 1 HP.

Попытка излечения при дебафе "Без сознания": Излечение более чем на 20 % снимает дебаф, игрок может действовать свободно.

Попытка нанесения урона при дебафе "Без сознания": При нанесении любого ОБЫЧНОГО повреждения игрок остается "Без сознания", урон аннулируется. При нанесении КРИТИЧЕСКОГО урона, игрок немедленно отправляется на перерождение.

Если в течение 6 часов игроку с дебафом "Без сознания" не была оказана помощь он отправляется на перерождение.

В некоторых случаях (ловушки, работа артиллерии, падение с огромной высоты) происходит Инстадез или мгновенная смерть по событию, без дебафа "Без сознания".

При перерождении игрок теряет на месте убийства половину наличных денег, что находились у него в инвентаре, и от нуля до двух случайных предметов.

До начала сценария осталось 3, 2, 1…

Район "Лисья долина"

Уровень безопасности: черный

Пасмурное низкое небо, перекрытое металлической решеткой. Небольшая клетка в пару человеческих ростов. Я лежу на железном полу и на мне снова оранжевый комбинезон. К счастью, без ушей и хвоста. Странно, вроде, когда меня поймали, совсем стемнело, а здесь снова сумерки.

Ряд клеток, в каждой из которых кто-то сидел. Как в каком-то странном, мрачном зоопарке, и я один из экспонатов. В соседней клетке жалобно причитал толстый, ни на что не реагирующий НПС. За ним я разглядел автоматона, вцепившегося в прутья решетки и безрезультатно пытавшегося их выломать. Потом какой-то старик в лохмотьях. Но с другой стороны, я, к своему удивлению, увидел игрока. Невысокий, немного полноватый мужчина с длинными черными усами. Он был двадцать третьего уровня и в таком же как у меня ярко-оранжевом комбинезоне. Спокойно, не отвлекаясь, игрок сидел и рассматривал автоматонов, НПС и игроков, что ходили на свободе, недалеко от клеток, будто посетители.

— Кто это? — спросил я у спокойного игрока.

— Охотники, — не отрывая от них взгляда, ответил он.

Приглядевшись, я увидел, что все персонажи вне клеток были хорошо одеты и вооружены одинаковыми двустволками. В небо поднимались два небольших дирижабля. Немного в стороне, рядом с паромобилями стояло несколько огромных шестируких автоматонов. У них были массивные челюсти, четыре светящихся глаза и тяжелые рюкзаки на спинах. Недалеко заржала лошадь. Мимо клетки пробежала механическая собака, оставив после себя запах гари.

— Эй, народ! — крикнул я группе игроков, стоящих недалеко от моей клетки. — Народ! А что здесь происходит-то?

Ответом мне был взрыв хохота. Один из игроков, высокий манерный брюнет с ником Манул, сказал, обращаясь к соседям:

— Как достали эти нубы. Такое убожество.

— Маме расскажи про свое убожество! — крикнул ему я.

Снова хохот. Я проверил инвентарь. Кнопка была заблокирована и никак не реагировала на мои попытки ее нажать.

Один из огромных шестируких автоматонов вышел вперед. Достал здоровенный латунный раструб и заговорил низким ровным голосом, делая небольшие паузы между каждым словом.

— Уважаемые господа охотники! Охота на "лис" начнется в ближайшие минуты, проверьте свое оружие и средство передвижения. — Автоматон повернулся в нашу сторону, — Уважаемые господа "лисы"! Гильдия Доброй Охоты рада видеть вас на наших угодьях! Правила просты. Лисам дается преимущество в пятнадцать минут. После по вашему следу пойдут охотники. Уважаемые "лисы", чтобы уравнять шансы, вы тоже будете вооружены. Кто спустя два часа будет жив, того ожидает награда. Желаю всем удачи!

К моей клетке подошел один из шестируких автоматонов с именем Охотник 299.

— Сэр! — вежливо сказал он мне, протягивая сквозь прутья решетки, рукоятью вперед, длинный охотничий нож.

— А кастета нет?

Автоматон убрал нож и достал из-за спины кастет.

— Сэр! — повторил он.

Я взял оружие, повертел его в руках.

— А пистолета нет? — решил немного обнаглеть я.

— Увы, сэр! Лисам запрещено любое дальнобойное оружие первые пятнадцать минут охоты.

— А потом?

— А потом, все зависит от вас, сэр. Удачи, сэр.

Автоматон развернулся и пошел к следующей клетке.

— Эй! Друг! — громким шепотом обратился я к усатому игроку, — А чего делать то?

Игрок повернул голову ко мне, улыбнулся и сказал:

— Бежать!

Над нами резко завыла сирена и задняя стенка клетки резко распахнулась. Вокруг началось движение. Из клеток выбегали роботы, НПС и игроки в одинаковых оранжевых комбинезонах, стараясь как можно быстрее убраться подальше. Тот автоматон, что пытался выломать прутья, быстрым движением забрался на клетку и попытался прыгнуть в сторону охотников. Раздались выстрелы, и агрессивный робот кубарем скатился вниз.

Я тоже побежал. Каменистая желтая земля то тут, то там покрытая редкими кустиками. Низкое серое небо. Слабый запах гари, это просто ветер в нашу сторону. Справа и слева были скалы, но впереди, в долине, виднелись какие-то здания. Большинство "лис" побежали в их сторону. Кто-то рванул в сторону гор. На мой взгляд до гор было километра два. Обернувшись назад, я увидел, что над лагерем поднимаются еще несколько маленьких дирижаблей. Похоже к горам бежать не стоит. Даже если успеешь, то потом, будешь перед летунами как на ладони.

— Игроки! — раздался вопль сбоку, — Надо держаться вместе!

Кричал молодой парень со светлыми волосами. Ага, с ножами против ружей, роботов-собак и дирижаблей. Как я понял, цель была не в уничтожении всех охотников, а в том, чтобы просто продержаться два часа. Так что тут лучше действовать в одиночку, решил я. Не обращая внимания на парня и подбежавших к нему игроков, я ускорился. Благо параметр "Легкая Атлетика" был у меня неплохой, и я понял, что могу бежать немного быстрее, чем остальные участники охоты.

Взяв правее, я достиг зданий. Деревянные постройки были очень старыми. Стекол в окнах не было, на стенах тут и там я встречал следы выстрелов. Похоже на заброшенное поселение. Полуразрушенные двухэтажные дома, окруженные невысокими заборами, амбар, кузница, гараж с ржавыми остовами тракторов. Я не останавливался и бежал все дальше вглубь поселка. Пивная, почта, небольшой пруд, огромный особняк, несколько домиков поменьше, ряд построек, похожих на большую конюшню. Дальше, дальше. Горы справа и слева становились все ближе к домам. Когда минут через десять я добежал до места, где закончились здания, горы благополучно замкнулись в одну горную цепь. Этот поселок находился в долине, но выход из долины был только один и он был перекрыт лагерем охотников. Меня начало трясти от паники, я стоял, смотрел на горы, оглядывался на здания и не понимал, что мне делать. Левая рука непроизвольно подергивалась и явно нервничала. Вдалеке, не громко, но неотвратимо завыла сирена. Пятнадцать минут форы прошли. Охота началась.

Послышалось несколько далеких выстрелов.

Если охотники будут окружать город, то на паромобилях они будут здесь минут через десять. Я развернулся и побежал назад в поселок. В первую очередь избавиться от оранжевого комбинезона. Небольшой пруд, больше похожий на маленькое болото. Было свежо, ветра почти не было, так что я не колеблясь снял комбинезон и держа его в руках, в одних кальсонах, прыгнул в тину. Добравшись до противоположного берега, знатно извозившись и замерзнув, рванул к небольшим домикам. Может, это запутает собак. Наверняка все самые "безопасные" места тут отлично известны охотникам. Значит, надо искать что-нибудь совсем непритязательное.

Через несколько минут я нашел то что искал. Небольшой сарай для инструментов, буквально метра четыре в длину, в углу небольшой открытый погреб. Сарайчик был перекошен, и в нем было столько щелей, что выглядел он совершенно ненадежным убежищем. Дверь открыта нараспашку, и я специально не стал ее закрывать. Закинул мокрый комбинезон в яму, что находилась в углу и осмотрелся. Прямо над входом находилась большая полка, загроможденная пустыми консервными банками. Скинув всё на пол, я забрался на полку и замер прям над входом, придерживаясь механической рукой за балку и поджав ноги. Сарай маленький, невысокий, дверь открыта, почти все внутри видно. Глядишь, никто и не подумает заходить внутрь. Если что сквозь щели видно, то точно не оранжевого цвета. А если я не буду двигаться, сверкать глазами и шуметь, то, глядишь, и не заметят меня. По крайней мере игроки. Как работает система обнаружения у НПС я не знал. Холодно, черт. И это всего при 30 % ощущений.

Иногда раздавались одиночные выстрелы, сверху тихо простучал двигатель дирижабля. Совсем недалеко вдруг раздалась канонада. Палили минут пять, потом все стихло. Где-то рядом медленно пропшикал паромобиль, и снова затишье.

Через полчаса холод стал невыносим, и я наконец додумался запихать лежащий вокруг деревянный мусор в свое "сердце". По телу разлилось тепло. Даже комфортно, чуть бы места побольше, и вообще было бы здорово. Очень хотелось распрямить ноги. Ничего, потерплю. Глядишь и прорвемся.

Недалеко раздалось негромкое тиканье и мягкие шаги. Сглазил! Шаги приблизились к моему сараю и затихли. Я даже дышать перестал. Снизу в проходе появился ствол ружья, направленный в сторону погреба. Аккуратно и не торопясь в сарай зашел небольшой автоматон. Он встал прямо подо мной и держал на прицеле яму. Если бы я захотел, я бы мог потрогать его латунную голову. Меня начало трясти, по телу пошел жар. Может мне на него сверху спрыгнуть? Или он выйдет назад из сарая и меня не заметит? Нет, если он повернет голову, он меня точно увидит. Что же делать?! Я думал, почему у него нет выхлопных труб, и он не дымит. Но тикает. Он что, заводной? Какая-же у него должна быть пружина? Или все-таки прыгнуть? Придавить, отобрать ружье.

Вдруг, практически мгновенно, с резким щелчком, голова автоматона развернулась и посмотрела прямо на меня. Я вздрогнул, левая рука нанесла удар.

Критический сбой оборудования!

Робота впечатало в пол и разворотило пол головы. Я, не удержавшись, упал. Автоматон был жив, но над ним висел дебаф "ошеломление". Схватив кастет, я стал молотить его по остаткам головы, левая рука висела плетью.

Нанесен урон

Нанесен урон

Нанесен критический урон

Рукопашный бой +30%

Вы убили охотника. Автоматон-загонщик

Опыт +50

Заметавшись по сараю, я схватил оранжевый комбинезон, еще мокрый после купания. Кое как, с помощью снова послушной руки, нацепил его на мертвого автоматона. Крякнув от усилия, спихнул железный труп в погреб. Подобрал валяющуюся на полу двустволку. Проверил. Заряжено. Нужны еще патроны. Где они. У автоматона. Черт, я его уже в погреб запихал. Раздалось приближающееся тарахтение паромобиля. Споткнувшись, я забрался на уже ставшую мне родной полку. Перевел дыхание. Взвел оба курка. Все. Спокойнее. Не дергаемся.

Минут 10 ничего не происходило. Недалеко от сарая слышались тихие голоса, но разобрать, о чем был разговор, не получалось из-за пыхтения мотора. Глушили бы они что ли свои паровые авто. А то уголь кончится. Как же они без угля то. Снова стало тихо. Через несколько минут совсем недалеко громыхнул выстрел, потом второй, и опять только ритмичная работа двигателя.

Как и в первый раз, сначала внизу появился ствол ружья. Теперь в сарай аккуратно зашел высокий черноволосый игрок. И опять он целился в угловую яму. Черт, прям зовет всех эта яма. Заметив там что-то оранжевое, игрок резко вскинул ружье и выстрелил. И тут же второй раз.

— Убей его. — раздался у меня в голове высокий, будто детский голос. Что это сейчас было?

Игрок переломил ружье, начал доставать пустые гильзы, обернулся и тут увидел меня. Его глаза широко распахнулись. Я панически навел ружье на игрока и выстрелил с обоих стволов.

Нанесен критический урон

Игрок Манул без сознания

Нанесен критический урон

Вы убили охотника. Игрок Манул.

Опыт +263

Получен новый уровень! (4)

Умение "Стрельба из ручного огнестрельного оружия" +20%

Я спрыгнул и начал вынимать патроны из пояса игрока. Вдруг стену сарая, чуть повыше моей головы пробил выстрел, потом второй. Я кубарем скатился в яму. Роняя патроны, я пытался перезарядить ружье. Снова выстрелы, меня засыпало щепками. Так, спокойней. Не спеши, один патрон, второй. Взвести курки. Снова выстрелы по стенам. Да они так весь сарай сейчас обрушат!

Ритмичный железный звук, и вдруг в проход с небольшим заносом, пыхая дымом, ворвалась огромная робособака. Стальные зубы раскрылись и тварь прыгнула на меня. Огонь! Собаку откинуло. Как будто ничего не произошло, с резким шипением пара, она вскочила и снова бросилась в мою сторону. Клацнув зубами, псина вцепилась в ствол ружья. Я выстрелил. Робособака дернулась и не выпуская ружье из пасти, завалилась рядом со мной.

Нанесен критический урон

Вы убили охотника. Механоид гончая.

Опыт +80

Умение "Стрельба из ручного огнестрельного оружия" +20%

— Хвост! — произнес тоненький голос у меня в голове. Моя механическая рука потянулась и стала разворачивать убитого монстра, пытаясь добраться до его хвоста.

Рядом с сараем взревел, быстро приближаясь, двигатель паромобиля. Резкий удар, стена постройки не выдержала. Все рухнуло. Падающие обломки, огромные железные колеса, придавливающий меня труп робособаки и моя механическая рука, пытающаяся оторвать железный хвост. Последнее, что я услышал, был тоненький голосок:

— Хвост!

Получен урон…

Получен урон…

Вами получен дебаф "Без сознания". Если вы получите еще один критический урон…

Получен критический урон…

Вы были убиты охотником.

Минуты три я не выходил из капсулы и просто смотрел на черный экран. На нем шел обратный отсчет, время, оставшееся до перерождения моего персонажа. Какая нервная игра. Непонятно, чего от меня добивалась Ирина Яковлевна, отправляя в эту мясорубку. Что за девчачий голос был у меня в голове. Это так со мной пыталась говорить механическая рука? И почему я, игрок третьего уровня, а нет, уже четвертого. Но все равно нуб. Умудряюсь с одного залпа убивать игроков и существ с уровнем намного выше моего?

/logout

Глава 7

— Ева, а чего происходит? — спросил я.

— Шеф Дылду распекает, — равнодушно сказала она, затачивая пилочкой ноготь на указательном пальце.

Из кабинета раздавались взрыки шефа:

— Какого черта… сколько можно… не справляешься…рабочий процесс… скоро проверка… меня подставить хочешь?

То, что отвечал наш технический директор, было не разобрать, но интонация тоже не предвещала ничего хорошего.

— Волков, — холодно сказала Ева, тряхнув здоровой черной косой и переходя к следующему ногтю, — хватит уши греть, это неприлично. Иди работай уже. Если бы выполнял свои обязанности получше, глядишь, и ругани было бы меньше.

— А чего я-то?

— А кто у нас тут самый бестолковый? — не глядя на меня, сказала Ева. Началась обработка третьего ногтя.

Вот ведь! Прям зла не хватает.

— Ногти красивые, — сказал я, — как у орла.

Ева подняла черную бровь и уставилась на меня.

— Извини, как у орлицы.

Срочная эвакуация! Я быстро покинул предбанник.

Да у нас опять упал сервер. Причем совсем другой и по другой причине. Какая-то черная полоса. Бухгалтерия не могла посчитать налоги, у менеджеров были проблемы с учетом продаж. Наш филиал колотило, Игорек пил уже десятую кружку кофе. Шеф вызвал Семен Александровича на ковер, потому что сбои, похоже, шли один за другим. Мы нашли и вылечили причину только пять минут назад. Я и к шефу-то пришел обрадовать, что все в порядке теперь.

Дылда ворвался в админскую мрачнее тучи. Ни на кого не обращая внимания, он сел за свой стол, достал из принтера лист бумаги, стал там что-то писать.

— Семен Александрович! Мы все починили! — сказал Игорек, глядя на технического директора взглядом почти сутки не спавшего человека.

— Что? А. Ну да. Молодцы.

Дылда встал и, ничего больше не сказав, снова ушел. Я даже немножко расстроился.

— Игорек, дружище, — я похлопал по плечу товарища, — иди домой, ты всю ночь был здесь. Я все доделаю.

Кое-как выпроводив коллегу с работы, я зашел к менеджерам. Там меня попытались обвинить в том, что сорвались продажи. Я сбежал. В бухгалтерии на меня нашипели, потому что все заработало, и они теперь заняты, а я их отвлекаю.

Скоро должен был прийти Борис, наш третий админ. Делать было нечего, я попил чаю и занялся очень важным делом, просмотром видео в интернете.

— Сергей, — сказал мне спокойный мужской голос в наушниках. Я оглянулся. В комнате, кроме меня, никого не было. Остановил видео.

— Сергей, извините, мне не хотелось вас отвлекать, но это срочно.

Я очень напрягся, у меня галлюцинации, это розыгрыш, нас взломали?

— Прошу прощения, я не представился, — продолжил голос, — меня называют ИИВУК, Искусственный Интеллект Внутреннего Учета и Контроля.

— Эээ, — я даже не знал, что сказать.

— Ирина Яковлевна, наш штатный психолог, называет меня — Гораций.

Это тот самый Гораций, что подложил мне такую мину с депрессией и играми?

— Да, Гораций, я слышал о вас. Не совсем в положительном ключе, но все-таки.

— Это не важно, Сергей. У меня нет прав общаться с неавторизованными сотрудниками, кроме критических случаев. Сейчас наблюдается предаварийная ситуация у восьмой ноды. На данном сервере очень быстро заканчивается свободное место. По предположительным оценкам, через 18 минут, данный сервер перестанет корректно работать.

— Ммм, а почему молчит мониторинг? — удивился я. Такие вещи должна отслеживать система, которая всегда заранее предупреждала нас о подобных проблемах.

— Система мониторинга была отключена около пяти часов назад сотрудником Игорем Кузнецовым при проведении восстановительных работ.

Точно! При попытке вылечить сервер слетел мониторинг, и Игорек сказал, что попозже его запустит. Я же был рядом с ним. И ведь и я, и он забыли совсем. Быстро запустив панель, я включил мониторинг, который сразу же показал надвигающуюся проблему восьмой ноды. Сейчас все починим.

— Гораций, — спросил я, стуча по клавиатуре, — ничего, что я вас так называю?

— Мне все равно, Сергей. Можете называть меня любым удобным вам именем.

— А почему вы… ты раньше никогда со мной не общался?

— Мне запрещено общаться с неавторизованным персоналом. В вашем филиале авторизованы пять человек. Вы, Сергей Волков, в этот список не входите.

— А сейчас?

— Сейчас критическая ситуация, и я вынужден обратиться к дежурному администратору для избежание критического сбоя, на основании протокола 68-3. По матрице эскалации дежурный системный администратор находится третьим по порядку после директора филиала и технического директора. Они оба недоступны. После предотвращения критической ситуации я прекращу общение с неавторизованными сотрудниками. Я ответил на ваш вопрос?

— Ммм, ну да. Так, секунду подожди. Всё. Я закончил.

— Спасибо, Сергей, до свидания.

— Гораций, подожди, я хотел спросить насчет меня и игры!

Ответом было молчание.

— Эй, Гораций, ИИВУК или как там тебя. Прием!

Тишина. Какая полезная программа. Если бы сейчас и восьмая нода упала, меня бы наши менеджеры и бухгалтерия просто линчевали. А так, гляди, пронесло. И странно, что шеф и техдир недоступны. Я позвонил Дылде. Абонент находился вне зоны доступа. Никогда такого не припомню. Семен отличался поражающей многих дисциплиной и ответственностью. Может случилось чего?

Игровая энциклопедия:

Броня

Каждый элемент одежды, доспехов, а также части механизмов имеют показатель Бронированности. Каждое оружие имеет параметр Бронепробиваемости (AP). Если AP больше брони, то повреждения, наносимые данным оружием, умножаются на разницу между Броней и AP. Но не более чем в 5 раз. Если же AP меньше Брони, то урон соответственно делится на эту разницу.

Каждый элемент одежды, брони или механизм имеет критически уязвимые точки, где Броня ниже. Знание и использование этих точек существенно повышает шансы в бою.

Пример. Малому разведывательному автоматону со средней Бронированностью 6 нож с AP 3 будет наносить только треть повреждений. (Б6 — AP3 = 3)

Сочленение головы и шеи — критически уязвимая точка данного автоматона, имеет Броню 1. Данный нож будет наносить в два раза больше повреждений, чем обычно (AP3 — Б1 = 2).

/login

Вы завершили сценарий "Самая увлекательная охота"

Вы убили автоматона — охотника

Вы убили игрока — охотника

Вы убили механоида — охотника

Вы продержались 72 из 120 минут

Награда: 144 кроны

Опыт +72

Трофеи: охотничье ружье, Часы Расщепления, хвост механоида-гончей.

Вас убил игрок-охотник Пастор Кос.

Потери: Испорченный Костюм лисички.

Умение Охота увеличился до 1(+20 %)

Черт возьми! Похоже у меня забрали костюм лисички. Ну не то, чтоб жалко, но все равно. Вздохнув, и нажав кнопку "Принять" я стал ждать загрузки игры. Ну хоть дали ружье. Теперь меня так просто не взять. А хвост гончей? Чувствую, этот трофей заработала для себя моя железная рука.

--

Первое, что я услышал, был тихий механический голос:

— Дыши.

Открыть глаза не получалось. Cкрежет, щелканье, легкий запах копоти. Я лежу на чем-то неудобном.

— Дыши! — требовательно прошипел голос.

— Дыс-сши!

Я вздохнул полной грудью, черт, больно! Оказывается, я не дышал.

— Ты должен не с-сабывать дыс-сшать, человек! — голос стал немного угрожающим.

Вами получено задание «Ручное управление».

В течение 5 минут у вас отключена функция автоматического дыхания. Вы должны сами управлять этим процессом. Не отвлекайтесь.

Награда: отсутствует

Штраф за провал/отказ: варьируется от результата

Язык слушался плохо, в голове крутился туман. Глаза не хотели открываться, какие-то пятна, всполохи. Вдох. Cтранный способ входить в игру…Вдох.

Голова кружилась, взгляд не хотел фокусироваться. Надо мной происходило движение, что-то щелкнуло, тихонько застучал какой-то механизм. Вдох. Стало легче, картинка приобрела четкость. Надо мной стоял автоматон, железные руки, шестеренки, светящиеся глаза. Он что-то делал с мной, но я ничего не ощущал. Опять раздался тихий стук. Вдруг металлическая голова с шипением повернулась ко мне. Два глаза-фонаря уставились мне в лицо. Пару секунд он молчал, рассматривая, и вдруг резко ударил меня в грудь:

— Дыс-сши!

Вы пропустили вдох. Уровень штрафных очков 1.

Я усиленно задышал. Мне то всего надо было терпеть, не отвлекаться и дышать. Сколько там минут осталось? Три? Дурацкая игра, дурацкое предписание, дурацкий психолог, который направил меня сюда. Что же этот механический гад, там со мной делает. Если каждый раз возрождаться таким способом, то мне это абсолютно не нравиться. Спать хочется. Опять удар! Гневное шипение: Дыс-сши!

Вы пропустили вдох. Уровень штрафных очков 2.

Да что ж такое. Все, не отвлекайся, Серега! Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Какой садист это выдумал. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Интересно, а если я тут перестану дышать, что со мной произойдет в реальности? Голова робота опять повернулась ко мне. Черт! Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Задание «Ручное управление» выполнено! Штрафных очков — 2. На вас накладывается дебафы:

— Величина набираемого опыта -20 % (срок 1 сутки)

— Сбой встроенныхимплантов 20 % (срок 1 сутки)

— Вс-се! Человек может идти, — презрительно бросил автоматон, с шипением развернулся и стал уходить. Из его спины ритмично выстреливали небольшие струйки пара.

— Эй, постой! Ты кто такой? И где я? Эй, робот!

Он резко остановился, метнулся ко мне и схватил меня за шею. Я почувствовал резкий запах машинного масла.

— Я Автоматон! — с угрозой произнес он.

— Хорошо! Хорошо! Автоматон! Только отпусти ше-кхе-кхе-ю!!

Механическая рука с легким жужжанием разжала пальцы, холодный взгляд фонарей-глаз все еще неотрывно смотрел на меня.

Критический сбой оборудования!

Моя левая рука резко взметнулась и с громким паровым хлопком нанесла удар прям в центр головы Автоматона, голова механического человека смялась, и он со скрежетом упал рядом.

Я устало закрыл глаза и подумал… Опять! Да сколько можно!

--

Поднявшись, я огляделся. Свалка металлолома. Вокруг были остовы каких-то станков, поставленные друг на друга. Торчали гнутые рельсы, обломки балок и прочий металлический хлам. Недалеко стояло огромное здание, с большим количеством труб, которые выпускали в воздух огромные клубы черного дыма.

Рядом лежал раненый автоматон с дебафом "ошеломление". Я наклонился и заметил, что над ним появилась кнопка "Ремонт". Нажав на нее, я увидел, что надо сделать. Некоторые детали головы автоматона покраснели. С помощью инструментов я восстановил поврежденные части.

Специальность инженерия малых машин +6%

Автоматон поднялся и, ничего не сказав, но и не напав на меня, поскрипывая правой ногой, отправился к зданию с трубами.

В углу экрана я заметил, что получено сообщение по игровой почте. Надо поглядеть, кому это я понадобился. Но сначала инвентарь. Костюма лисы у меня теперь не было. Зато в инвентаре лежала та самая двустволка, которой я отстреливался от охотников.

Улучшенная Охотничья Двустволка Гильдии "Доброй Охоты".

Магазин 2 выстрела, перезарядка ручная. Сила выстрела 120–180 HP, AP (бронебойность) — 5.

Запрещена к открытому ношению во всех зонах безопасности, кроме "черной".

Попытка положить ружье в слот или нацепить его на спину не увенчалась успехом. Запрещено к открытому ношению. Ну хорошо, и в инвентаре поношу, ничего страшного. Теперь хвост гончей. Увы, никаких свойств у хвоста не было, а параметры гласили "запчасти". Теперь у меня два хвоста. Осталось найти место, куда их можно применить.

И последний трофей — Часы Расщепления. Богато сделанные, карманные золотые часы, на цепочке. Четыре стрелки, указывающие на непонятные мне символы, похожие на индийские буквы. Описание гласило:

Часы Расщепления Профессора Блюменрока. Квестовый предмет.

Квестовый предмет. Это интересно, данная вещь может меня привести к какому-то заданию. И как мне его получить? Покрутив в руках часы, я так и не понял, что с ними можно сделать. Надо будет разобраться, вики или форум почитать, наверняка кто-то уже с сталкивался с этим.

Теперь почта. Письмо было от игрока с именем Манул и состояло оно всего из трех слов:

"Отдай часы, сволочь!"

Что ж, теперь понятно, чьи это часы, а также совершенно ясно, что они бывшему хозяину очень нужны. А раз так, то можно и поторговаться.

"Миллион" — написал я в ответ. Манул был краток, ну что ж, я решил ответить максимально лаконично. С текучкой было покончено, осталось последнее нерешенное дело.

Я поднял механическую руку и внимательно на нее посмотрел.

— Вот и что это сейчас было? Почему ты без спроса дерешься?

Никакого ответа не последовало. Я просто стоял и смотрел на левую руку.

— Не притворяйся, что ты не понимаешь. Ты со мной разговаривала! — попробовал я надавить на нее. Результат все тот же. Ну хорошо. Используем запрещенный прием. Я достал из инвентаря хвост механической гончей и потряс рядом с левой рукой. Хвост поскрипывал стальными сочленениями.

— Ну!

Рука оставалась неподвижной и вдруг быстро попыталась схватить добычу.

— Но! Не так быстро, — я был настороже и успел отдернуть трофей, — Давай говори, что ты все время творишь?

— Хвост? — прозвучал у меня в голове тоненький голос.

— Ты другие слова знаешь? Я отдам тебе эту железку, если ты скажешь, что вообще происходит.

— Хвост? — рука потянулась за добычей, я начал убирать хвост, меня закрутило. Со стороны я наверняка представлял из себя странное зрелище. Покрутившись пару минут, я не выдержал.

— Ой ладно, на, держи, — отдал я вожделенную добычу руке, — Ты хоть скажи, как тебя называть?

Рука молча схватила хвост и начала им махать, будто маленьким железным кнутом. Сбоку на руке была выгравирована цифра 9. Немного подумав, я решил:

— Хорошо, буду называть тебя "Девятка". Ты мне только одно скажи, ты зачем автоматона ударила, который нас оживил? Он нас спас, починил, судя по всему еще и топлива в сердце подкинул, а ты вот так поступила. Что случилось? — помолчав чуть-чуть и не дождавшись ответа, я направился к возможному выходу со свалки.

— Испугалась, — раздался голосочек. Я аж остановился.

— А когда с бандитами дралась? А с охотниками? Тоже испугалась, да? — сказал я руке, как будто маленькому ребенку.

— Испугалась.

— Испугалась? Ну это. Ты так часто не пугайся, пожалуйста. Нет, хорошо, конечно, иногда выходит. Даже очень. Но может ты иногда меня будешь спрашивать? А? Девятка?

Ответа не последовало. Ну что ж, прогресс. Судя по всему, моей рукой руководит какая-то простенькая нейронная сеть, которая в стрессовых ситуациях берет управление на себя. Надо просто разобраться, как с ней общаться и как ей отдавать приказы. Я попробовал побить по стоявшим рядом остовам. Но удары механической руки и удары моей обычной руки с кастетом не отличались друг от друга. Ничего похожего на тот сокрушающий удар, который косит моих противников. Приказы вроде "Девятка, бей!" или "Фас!" не срабатывали. Надо разбираться.

Итак, у меня было 167 союзных крон, инструменты, фигурка драного лиса, два хвоста и сверток от Гробкина, развернув который, я увидел, что это рецепт железной статуэтки автоматона. Что ж, прекрасно. У меня появились деньги на жилье и ресурсы. Я могу поселиться в приличном месте, начать делать фигурки автоматонов и котов. Для начала неплохо. Настроение улучшилось.

Вы прибыли во 2-й Промышленный район.

Уровень безопасности: желтый

Небольшие двух, трехэтажные дома, улица, мощеная камнем. Пройдя мимо заводского здания из красного кирпича, я увидел небольшую забегаловку. Там я перекусил жареными сосисками с тушеной капустой. Было вкусно, сытно и совсем недорого. Надо найти жилье и работу. Лучше сначала работу, а жилье подыскать поближе к ней. Еще мне не хватало ходить на работу через пол города.

Потолкавшись среди НПС рабочих в забегаловке, я узнал, что если мне нужна работа, то могу сходить на местную биржу труда. Тут недалеко. Пару кварталов и направо. Было прохладно, быстро темнело, по улице ходили НПС, которые зажигали фонари. Биржей труда оказалась небольшая площадь. В одном из углов стоял помост, над которым стояло огромное механическое табло. На нем с треском перещелкивались таблички с буквами, которые складывались в отдельные слова и предложения.

Завод "МашТрансСов": 5 работников, Младший парокузнец: Автоматон, Механика > 4, работа по металлу > 3

Швейный цех Мадам Лукэ: 2 работника, Швея: Портной > 8

Сухогруз "Герцог Дельвиль": 2 работника, Старший кочегар: Морское дело > 3, Инженерия больших машин > 2, Тяжелая атлетика > 5

Строительная артель: 8 работников, Разнорабочий: требований нет.

Предложений было много. Требовались игроки, автоматоны, НПС, с абсолютно разными специальностями. Причем периодически надписи менялись, и я не всегда успевал их прочитать. Я подошел к помосту, на котором стояло несколько НПС. Они явно управляли табло, зычно кричали и командовали подходящими к ним работниками.

— Уважаемый, можно посмотреть, есть для меня что-нибудь?

НПС оглядел меня.

— Тяжелая и легкая атлетика, инженерия больших и малых машин, работа по металлу. Неплохо. Для такого работника много чего есть. Тебе работу полегче, поинтереснее или где больше всего платят?

— Поинтереснее, и чтобы платили хорошо.

— Так, — НПС сверился с записями у себя в тетради, потом поглядел на табло, — у часовщиков и в мастерских автоматонов не скучно, но платят там сущие гроши. С твоими параметрами есть две неплохие вакансии. Рабочий сцены в Цирке Месье Корбина и Рабочий в 5-й Аэроверфи. В цирке повеселее, на верфи платят лучше.

Я задумался. На самом деле оба предложения меня заинтересовали. Цирк обещал интересные задания, верфь же предполагала раскачку перспективной специальности.

— Давай, парень, решай быстрее, ты у меня тут не один, — поторопил меня распределяющий.

— В цирк не советую, — раздался голос.

Я обернулся, рядом со мной стоял игрок 15 уровня в добротной куртке и с гаечными ключами, висящими на поясе.

— А что так?

— Дерьмо за мамонтами убирать, а потом из него и палок пытаться починить механику купола, чтобы артисты насмерть не расшиблись. Ну и циркачки еще те стервозы, — подмигнул он мне.

— Спасибо, — усмехнулся я, — ну что ж, тогда, дяденька, записывайте меня на Аэроверфь номер 5.

Вы прибыли в район Вороний Сад

Уровень безопасности: желтый

Аэроверфь представляла из себя ряд кирпичных трехэтажных зданий. За ними виднелись огромные металлические ангары. У ворот стоял веселый охранник НПС, который меня просветил, что завод работает круглые сутки, и игроки могут приходить работать когда угодно. Смены длятся по полчаса. Каждая из них для работников моего класса стоит 19 крон. Согласившись на условия, я получил уведомление:

Основное место работы назначено: Аэроверфь 5.

Теперь надо найти жилье и всё, наконец-то я остепенюсь. Буду в день отрабатывать пару получасовых смен, остаток спускать в кабаках, да кабаре. В цирк может схожу. Хватит мне этих гонок с бандитами, мне всего-то надо отбыть задание психолога, и я свободен как птица. Нет, тут бывает интересно. Но мне не нравится, что меня сюда загнали насильно. Как какого-то школьника отправили в комнату играться, чтобы взрослым не мешал. С другой стороны, во время Охоты меня прям натурально трясло, и я забыл о том, что здесь отбываю социальную нагрузку. Мне захотелось выжить в этой дурацкой охоте. Интересное ощущение. А что если…

Наступила ночь. Уровень безопасности снижен до красно-желтого.

Так, я сейчас тут доразмышляюсь до очередных бандитов. Открыв карту, я попытался сообразить, где я. Большая часть города была скрыта, но, к своему удивлению, я понял, что нахожусь совсем рядом с районом Южный. Тем самым, где я пытался поселиться в отеле. Причем до уже знакомых мне мест было совсем недалеко. Прохожих и транспорта на улице становилось все меньше. Я отмахнулся от извозчика все еще зажатым в кулаке хвостом. И не искушая судьбу, быстрым шагом направился к Отелю "Диорама".

— Здравствуй, милая! Я вернулся! — сказал я необъятной старушке за стойкой. НПС пару секунд смотрела на меня, явно слегка подвиснув. Вдруг ее взгляд стал суровым.

— Пришел, забулдыга!

— Ну чего уж забулдыга, поменял марки, вернулся, все как надо. Видишь, по дороге приоделся, работу нашел.

— В подвал? — проскрипела хозяйка.

— Матушка, а есть у вас небольшие двухкомнатные номера? Во второй комнате хочу сделать лабораторию, ну или мастерскую.

— Взрывать будешь? Или отраву варить? — густые седые брови сдвинулись. Взгляд старушки стал совсем колючим.

— Ни в коем случае! Буду сидеть тихо, как мышка. Механизмы чинить, фигурки котиков вырезать. Все будет мирно и спокойно.

— Часы починишь? Тогда найду тебе номер, — после нескольких секунд оценивающего взгляда изрекла бабуля, указав пальцем на висящие на стене часы без стрелок.

— А починю…

Инженерия малых машин +6%

Точка привязки изменена "Отель Диорама" район Южный.

/logout

Глава 8

За окном низкое серое небо. Порывы ветра взбалтывают редкие снежинки, причем иногда снег летит от земли вверх к пасмурному небу. Земля еще помнит тепло, и поэтому стоит такой редкой снежинке зацепить землю, пиши пропало. Тротуар переварит и не заметит, останется только мокрое пятно. Какие-то черные птицы кружат над деревьями. Интересно, если они живут тут зимой, то мы для них получаемся югом? А где они летом живут? В тундре что ли? Батарея стала припекать колено, и я отсел от окна. Работы не было, начальство отсутствовало, Игорек уже ушел спать, Борис до сих пор не пришел. Пойти что ли Еву поизводить. Хотя, ну ее.

Когда после работы я возвращался домой, уже стемнело. Было зябко, и я хотел быстрее добраться к себе в берлогу. Сварить сосисок, поесть их с кетчупом. На канализационном люке стояли столбиками две крысы и внимательно смотрели на меня. Озираясь на грызунов, я ускорил шаг. Крысы смотрели пристально и не отводили взгляд. Жуть какая.

— Серега! — раздался вопль. Со скамейки у подъезда поднялась темная фигура и, раскинув руки, направилась в мою сторону. Пахнуло перегаром. С удивлением я понял, что это Семен Александрович, наш технический директор. Судя по экспрессии и запаху, наш Дылда был драматически пьян.

— Серега, как я рад тебя видеть!

— Семен Александрович, что вы тут делаете?

— Да я тут недалеко живу! Вон там! — он махнул рукой в одну, потом в другую сторону, — Решил вот зайти.

— Пойдемте наверх, чаю вам налью.

— Нененене, я так, на пять минут! Постой! Подожди! — он взял меня за руки и показал на скамейку, — Садись, дружище!

— Семен Александрович, что случилось?

— Да всё нормально, Серега. Ты прости меня. Ты меня простишь? — Дылда все не отпускал мой рукав.

— Прощу-прощу, вы только не волнуйтесь.

— Я тебя бросил, она тебя съест и не подавится. А я слишком слабый. Я не могу. Ты осторожнее там, — он всхлипнул.

— Кто съест? Ирина Яковлевна?

— Ха. Ну да. Ну да. Ирина. Яковлевна. Неважно, — Семен Александрович отпустил мою руку, — Обещаешь, что будешь осторожен? Обещаешь?

— Обещаю. Вам бы домой. Или пойдемте ко мне, я вас на диване уложу?

— Не. Не надо, — Дылда встал и, слегка пошатываясь, пошел в темноту.

— Может вам такси вызвать? — крикнул я, но он ничего не ответил и, не оборачиваясь, ушел. Крысы внимательно проводили взглядом Семен Александровича и снова повернулись в мою сторону. Так. Пойду я домой.

/login

Класс персонажа изменен. Новый класс "Рабочий"

Небольшая уютная комната с высокими потолками. Широкая кровать, стол, шкаф, тумбочка, огромный мягкий диван. Солнце отражается от дома напротив сквозь ажурную раму окна. Можно сказать, что даже мило. В номере была и вторая комната со множеством полок, крючков на стенах и двумя крепкими столами. Я решил, что она отлично подойдет для мастерской.

Задание наследия Этап 1: обустроиться в Союзе Вольных Городов — выполнено.

Награда: +100 опыта.

Этап 2: встреча со связным. "Сегодня холодно".

Что вообще происходит. Какой-то скрытый квест. Если честно, даже интригует. Что-ж, будем сегодня ждать "связного". А пока займемся более насущными делами. Мне надо купить материалов для творчества и сходить посмотреть, что это за работа на Аэроверфи номер 5.

Вами получено новое письмо.

Уважаемый, Серый Пароволк! Вас беспокоит Крон, глава гильдии "Красные коты". Я бы хотел встретиться с вами для обсуждения одного взаимовыгодного дела. Прошу ответить мне как можно быстрее.

Ну почему бы и не встретиться, если дело взаимовыгодное. В любом случае уровень безопасности в этом районе желто-зеленый, а значит, вряд ли со мной попытаются сделать что-то противоестественное. Выглянув в окно, я посмотрел на кофейню, расположенную напротив моего отеля.

"Кофейня Тетушки Молли, район Южный, через полчаса", — написал я ответ. Спустившись вниз на огромном гремящем лифте, я решил побродить по ближайшим улицам. Тут было довольно людно. Мимо проносились паромобили, о чем-то громко спорили игроки, скрипя суставами и пшикая паром мимо меня прошел высокий, метра четыре, механоид. Из кафе приятно пахло свежей выпечкой и кофе. Найдя лавку, где продавали товары для работы по металлу, я купил небольшие железные листы и проволоку. В часовом магазине напротив, немного поторговавшись с седым хозяином, я купил несколько дешевых часовых механизмов. Потом нашел в оружейной лавке патроны к двустволке и отправился на встречу.

Кофейня была довольно уютной. Коричневые стены, мебель в красной обивке, в углу горел камин. Вокруг были расставлены масляные лампы, дававшие теплый желтый свет. По залу разносился негромкий звук механического пианино. Сев в углу лицом ко входу, я принялся ждать. Потом плюнул на условности и заказал чаю и булочек.

На улице резко затормозил здоровенный бордовый паромобиль с огромными, широченными колесами. Силуэт и хищные обводы сразу наводили на мысль о том, что эта машина быстрая и очень дорогая. Из авто вышли трое в темных плащах и невысоких черных цилиндрах. Высокий худой парень, коренастый мужчина в очках с зелеными стеклами и симпатичная девушка. Водитель с длинными усами и в огромных очках остался за рулем. Поглядев по сторонам, троица сразу направилась в мою сторону.

— О! А я его знаю! — воскликнула девушка, а парень и мужчина с интересом посмотрели на нее.

Приглядевшись к девушке, я с удивлением увидел, что это была Зима. Та самая брюнетка, что показывала мне дорогу к церкви несколько дней назад.

— Тесен мир! А я гляжу, ты приоделся! Усы прям! — Зима, улыбаясь, бесцеремонно села рядом со мной, — хотя и костюм лиса был тоже ничего! Он еще у тебя?

Я не успел ответить, потому что парень, садясь напротив меня, ответил:

— Похоже, что данный костюм теперь у меня. Позвольте представиться: Пастор Кос, можно просто Пастор. А это наш уважаемый глава Крон Глайд, — парень указал на крепкого мужчину, который с улыбкой усаживался на оставшееся место.

Я несколько опешил от такого напора со всех сторон, только и смог выдавить из себя:

— Привет, Зима. Привет, Пастор, я так понимаю, это ты на меня трактором наехал?

— Да, — улыбнулся Пастор, — и похоже знаменитый в девичьих кругах лисий костюм у тебя отжал. Ты не против, если я его себе оставлю? Как память? Особенно о том, как ты нашего зазнайку Манула подкараулил?

Краем глаза я заметил, что и Крон, и Зима поглядели на веселящегося Пастора с неодобрением. Но мужчина быстро справился с эмоциями, улыбнулся мне и заговорил:

— Именно по этому поводу я и хотел побеседовать с Серым, — голос главы гильдии был спокойным, добрым и внушающим доверие, — Начну издалека. Наша гильдия, Красные Коты, небольшая, но достаточно сплоченная. Мы входим в топ-100 на континенте и в топ-10 гильдий в Городе Сов, — Крон немного помолчал, — Нам очень понравилось, как ты проявил себя на Большой Охоте, и поэтому мы хотели бы пригласить тебя в нашу гильдию.

Я даже опешил. Это было приятно, что мои действия оценили. Не надо будет прятаться по углам, я смогу спокойно развивать специальности, будем ходить на клановые задания. С другой стороны, ничего фантастического я не совершил. Ну повезло, я отправил на перерождение игрока и пару железок. Что-то тут не то. У меня ничего нет, что могло бы заинтересовать серьезную гильдию. Если только странная рука и квестовые часы.

— Соглашайся, — улыбнувшись, сказала Зима, неправильно поняв мое молчание, — у нас весело.

— Это из-за часов, да? — спросил я главу гильдии прямо.

Зима и Пастор как-то синхронно опустили взгляд вниз, а Крон наоборот стал внимательно разглядывать меня сквозь стекла зеленых очков. Он достал трубку, набил ее табаком и прикурил от большой металлической зажигалки. Я терпеливо ждал, остальные просто молчали и разглядывали стол. Пустив к потолку струю дыма, глава гильдии сказал:

— Манул совершил большую провинность. После получения квестовых часов он не сдал их в гильдейское хранилище, а сразу побежал охотиться. Ладно, если бы это было его личное задание. Но на эти часы завязан клановое задание. И получается, что он подвел всех нас. Я буду откровенен, у нас с тобой теперь три варианта. Первый- мы тебя приглашаем в гильдию, и ты с нами проходишь это задание. Этот путь наиболее простой. Второй вариант — мы выкупаем у тебя часы за разумную цену. Третий — гильдия объявляет на тебя охоту и убивает до тех пор, пока из тебя не выпадут часы.

— А как же личная комната и зеленая зона, где убийства запрещены? — удивился я.

— А ты захочешь сидеть всю оставшуюся игровую жизнь в зеленой зоне? К тому же никто не отменял карманников и взломщиков.

— А взломщики это для личных комнат? — удивленно спросил я.

— Да, в том числе. Но это не просто и дорого. Зато точно намного дешевле миллиона, что ты запросил у Манула.

Вот так. А я губу раскатал. Просто бизнес. Им неохота терять деньги и время. Поэтому дешевле меня недорого купить. Сколько будет стоить хороший карманник или взломщик? Ну тысячу крон. Ну две. Вот и вся цена. Хотя это намного больше, чем у меня есть сейчас. Это не золотая рыбка, что выполнит мои самые смелые мечты, а вполне себе жареный карасик. Что для голодного человека — совсем неплохо.

— Бей и беги, — сказал у меня в голове тоненький голосок.

— Серый, не считай нас злодеями, пожалуйста, — жалобно сказала Зима, — никто из нас не рассматривал плохой вариант.

Пастор хмыкнул.

— Я вижу, ты умный парень, — продолжил Крон, — поэтому мы предлагаем тебе пять сотен монет за часы и… Не хмурься, пожалуйста. И я… Лично я, глава гильдии "Красные коты", приглашаю тебя к нам. Ты парень удачливый, смелый и не дурак. Нам точно такие нужны.

— Давай будем друзьями, — улыбнулась Зима и дотронулась до моего левого плеча.

— Она красивая, — вставила свое мнение рука и потянулась к колену сидящей рядом девушки. Я быстро отдернул руку, но скорее всего это выглядело не очень хорошо. Будто я дернулся от ее прикосновения. Зима смутилась.

— Хорошо, — решил я разрядить обстановку, — это часы вашей гильдии, и я не буду из себя изображать сволочь. Они вам нужны, я готов отдать их просто так, если Зима сходит со мной на свидание, — достав часы из инвентаря, я положил их на стол.

То, что произошло потом, стало для меня полнейшей неожиданностью. Пастор переглянулся с Кроном. Потом глава гильдии улыбнулся, Пастор не удержал смешок, и тут они оба начали хохотать в полный голос. Они хохотали и хохотали, Пастор даже закашлялся, но все равно не мог остановиться. На нас стали оборачиваться немногочисленные посетители кофейни. Я посмотрел на Зиму. Лицо ее покраснело, но она смотрела не на меня, она зло сверлила глазами веселящихся мужчин. Потом девушка опустила взгляд и тихо сказала:

— Серый…

— Не не, подожди, Зимушка, — сказал, захлебываясь смехом, Пастор, — подожди секунду. Ничего не говори. Серый! Ты, черт возьми, гений!

— Да что происходит-то! — не выдержал я.

— Повеселились и хватит, — сказал Крон Пастору, а потом с интересом посмотрел на девушку, — ну, что скажешь?

Зима, не поднимая глаз, подвинула часы в мою сторону:

— Извини, Серый, я не могу… — она вскочила и попыталась уйти из-за стола, но дернулась, зацепившись, как мне показалось, за скамейку. Я глянул вниз и увидел, что моя механическая рука ухватилась за пояс, свисающий с ее плаща.

— Хвост, — пропищала Девятка.

— Да угомонись ты! — не выдержал я и стукнул рукой о диван. Девятка немедленно отпустила пояс. — Извини, — сказал я Зиме. Девушка, не оборачиваясь, выбежала из кофейни.

— Ты знаешь, Серый, — улыбаясь сказал Крон, — Манул нас очень сильно подвел. Ему досталось от всех нас. И когда мы ехали сюда, мы сказали этому балбесу, что все, что ты попросишь за эти часы, мы спишем с его счета.

— А ты попросил его девушку, — хохотнул Пастор, — жаль, что Зима отказалась. Вышло бы забавно.

— Так значит Зима и Манул..?

— Да, там все серьезно, можно сказать, что она его невеста, — сказал Крон, — но вернемся к нашему делу. Что будем делать с основным вопросом? Романтично, к сожалению, не получилось. Что ты хочешь за эти часы, в рамках разумного, конечно?

Из-за этого эпизода с Зимой я немного расстроился. Подвинул часы Крону и сказал:

— Забирайте. Чего-то даже настроение испортилось.

Глава гильдии взял часы, покрутил в руках и решительно сказал:

— Нет, так не пойдет. Подожди секунду.

Пошептавшись с Пастором, они спросили меня:

— Как ты относишься к мотоциклам?

--

— Смотри, тут все просто, — сказал мне Пастор, — вот рычаг забора угля. В этом положении холостой ход, это для экономной езды, это если нужна максимальная скорость. После переключения в нужный режим, температура достигнет оптимальных значений минут за 5, так что, планируй все заранее.

Я разглядывал огромный трехколесный паровой мотоцикл. Здоровенные красные диски мне по грудь, длинное кожаное сиденье, сзади бойлер с небольшой, но толстой трубой. Все металлические детали блестели латунью и бронзой. Отделан пароцикл был красным деревом. Двигатель сзади хищно гудел пламенем, иногда слышалось тяжелое бульканье котла.

— Смотри дальше, сюда сыпешь уголь, сюда заливаешь воду.

— А расход какой? — поинтересовался я.

— Планируй где-то ведро угля на час-два работы, в зависимости от скорости.

Манул элегантно стоял в стороне и не смотрел на нас. Он разглядывал небо, окружающие здания, но на свой пароцикл не кинул ни единого взгляда. И даже не произнес ни одного слова. Когда Крон с Пастором предложили мне попросить за квестовые часы пароцикл Манула, я согласился. Хотя по правде, я ожидал, что транспортное средство будет более скромным.

— По рукам, — улыбнулся я, пожал протянутую ладонь и передал часы.

— Сделка, — произнес Пастор и отдал мне ключкарту от пароцикла, — ключи от транспортных средств и от жилья украсть нельзя, так что не волнуйся, мотоцикл не угонят. Пока не раскачал управление наземным транспортом, быстро не гоняй, пообвыкнись. Чем выше уровень, тем легче будет слушаться управление.

Манул молча повернулся и пошел в сторону, где стоял Крон и Зима. Пастор хлопнул меня по плечу:

— Ты точно уверен насчет нашей гильдии? Крону ты понравился, да и мне, по правде, тоже. А на девиц не обращай внимания, — махнул он рукой в сторону Зимы. Та так и не подошла ко мне и даже не смотрела в мою сторону.

— Точно, Пастор, уверен. Я еще ничего в этой игре не понимаю и надо разобраться.

— Можешь меня Костей звать, — сказал Пастор, — ну хорошо. Двери открыты, как надумаешь, приходи.

Вам предложена дружба Пастор Кос. Принять?

— Вот и договорились, — сказал я, соглашаясь.

В связи с приобретением транспортного средства вами изучена новая Специальность "Управление наземным транспортом"

Немного прогрев печку, я попробовал теперь уже свой пароцикл. Сильно не разгоняясь, я поездил по улицам. Аппарат слушался неуверенно и все желал то выехать на тротуар, то наехать колесом на мимо проходящую лошадь. Через полчаса мучений меня обрадовало сообщение:

Уровень Специальности "Управление наземным транспортом" — 1

Пароцикл наконец перестал вилять и начал ехать ровно. Выключив подачу угля, я направился на Аэроверфь, надо разбираться с работой. Мало того, что мне теперь платить за жилье, так еще и на уголь зарабатывать.

Пятиэтажное здание из красного кирпича с гордым названием "Третий цех" встретило меня низким гулом и звонкими железными ударами. Внутри трудились НПС, роботы и игроки. Низенький и толстый бригадир поставил меня на сборку держащих контуров. Что это такое, было не очень понятно, но я с помощью заклепок должен был собирать из металлических реек геометрические фигуры разной сложности. Из специального аппарата мне выпадала карточка с чертежом, и я, выбирая рейки определенной длины, собирал нужную конструкцию. С первой фигурой я провозился минут пятнадцать, но потом, наконец разобравшись с принципом, стал все делать быстрее. Радовал хоть и небольшой, но стабильный рост "Работы с металлом" и "Инженерии больших машин". За первую получасовую смену мне выдали всего 11 крон. Но потом я заметил, что если заклепывать детали не специальным инструментом, а просто механической рукой, то скорость работы существенно возрастала. Уже за вторую смену я заработал 29 крон и абсолютно довольный решил, что на сегодня хватит.

Когда я выходил из здания завода, рядом со входом стояло несколько рабочих. Особо выделялся из них кучерявый брюнет в лихо сдвинутом берете. Громким шепотом, активно жестикулируя, он что-то рассказывал остальным. На рукаве у него был повязан красный платок, он скалил зубы и активно бил кулаком в свою раскрытую ладонь. Мне стало интересно, но стоило мне только подойти, все замолчали и повернулись ко мне.

— В чем дело народ, чего происходит? — сказал я дружелюбно. Вдруг какой-нибудь квест?

— Иди куда шел, — отрезал один из рабочих.

— Давай проваливай, мы тебя не знаем, — сказал второй.

— Да не, вроде нормальный мужик, — сказал третий, — я видел, он сегодня контуры крутил. Хорошо крутил, кстати.

— Ты его мотоциклетку видел? — снова резанул первый и сплюнул на землю, — буржуй.

Бей и беги, — сказала мне рука.

— Постойте, товарищи, подождите, — спокойно сказал парень в берете и с красным платком. Он подошел ко мне, — меня зовут Марк, но люди кличут Чеканом. А ты Серый, да?

— Да, но люди кличут Пароволком.

— Прекрасно! У нас тут с ребятами возник спор, а откуда у простого работяги такая дорогая мотоциклетка? — краем зрения я заметил, что работяги обступили меня с боков.

— Так в игру выиграл. Гильдия Доброй Охоты, знаешь, проводит? Вот так же окружили меня и странные вопросы задавали. Ну я и ответил правильно.

— Брехня, — сказал один из рабочих.

— Да не, не может быть, — подтвердил другой.

Бей и беги, — опять вмешалась рука.

— А не шутишь ли ты, дружок? — спросил меня Марк по прозвищу Чекан.

— А ты проверь, — не выдержал я.

Применена способность "Взгляд Демиурга"

Кто-то из рабочих отшатнулся, Марк же остался невозмутим. Немного помолчав, он махнул головой, обступившим меня НПС, и те отошли в стороны.

— Иди, Пароволк, приятно было познакомиться.

— Не могу сказать того же, — пробурчал я, разворачиваясь, чтобы уйти.

— Ты подходи завтра часам к шести сюда, глядишь, будет интересно.

Вам предложено поучаствовать в сценарии "Народная воля"

Начало сценария 18:00 по игровому времени.

Принять?

— Поглядим, — ответил я, и направился на стоянку. Рабочие молча провожали меня взглядами, а потом снова о чем-то громко зашептали.

Включив прогрев котла, я встал рядом с пароциклом. На стоянке было пусто, стояло несколько самоходных колясок, вдалеке прогуливался охранник. Становилось зябко, но от печки пошло приятное тепло, я протянул руки и стал греться. Пахло костром, и я просто стоял ни о чем не думая, разглядывая причудливую игру пламени.

— Добрый вечер! — сказал сзади тихий спокойный голос. Я даже не слышал, что ко мне кто-то подошел. Ну что опять…

Передо мной стоял парень, чуть старше меня. Обычные не запоминающиеся черты лица, гладко выбрит, одет как рабочий. Только вот без головного убора.

— Меня зовут Федор, а ты же Пароволк, правильно?

— Можно Серый, чем обязан? — с одной стороны, я хотел быстрее добраться до своей комнаты и заняться производством фигурок. С другой, если к тебе подходит НПС, то лучше выслушать, а вдруг задание. Так как уровень специальности и умений ограничены уровнем игрока, то мне надо срочно зарабатывать опыт. А как его тут добудешь, если при работе специальность растет, а опыта не дают. Только заданиями похоже.

— Так вышло, что я отвечаю за безопасность работы на заводе. Ммм, инженер по технике безопасности, можно так сказать. Как вам наша Аэроверфь?

Подозрительно добродушный тип. На меня сегодня все смотрели или как на пустое место или хмурились. А этот само радушие.

— Да нормально все. Поработал, теперь домой.

— Никто не обижал? Бригадир без причины не придирался?

— К чему вы клоните? — набычился я, очень уж мне это напомнило разговор с бандитами в подвале.

— Хорошо, скажу по-другому, — быстро сориентировался Федор, — наш завод выпускает очень нужные, качественные и не самые дорогие товары.

— Дирижабли?

— В том числе. Но есть конкуренты, причем как у нас, в городе, так и за рубежом.

— И?

— Ведь козни строят. Засылают к нам провокаторов, шпионов. Больше работы, больше зарплаты, а меньше работы — сам понимаешь. Не замечал ли ничего подозрительного?

— Да нет, я же всего один день работал.

— Вот и хорошо. Замечательно. Тогда я пойду, ты если что заметишь, не стесняйся, заходи, — Федор повернулся, чтобы уходить, — последний вопрос, я видел ты при выходе с работягами разговаривал. О чем болтали?

— Про мотоциклет спрашивали, — я кивнул на пыхтящего рядом железного коня.

— Вот оно что, ну славно. В главном корпусе на третьем этаже, слева по коридору, есть небольшая дверь без номера. Ты если увидишь кого-нибудь, кто честно трудиться простым работягам мешает, заходи. Небось много угля жрет? — он кивнул на пароцикл, — заглядывай, я тебе расскажу, где хороший уголь у нас тут можно купить, и недорого совсем.

Вам предложено задание "Штрейхбрейкер"

Сообщите "инженеру по технике безопасности", если увидите на заводе подозрительную активность.

Награда: вариативно

Штраф: отсутствует

— Договорились, заскочу как-нибудь, — ну а что, посмотрим какая тут подозрительная активность. А там уже решим сообщать или не сообщать. Активность она разная бывает.

--

Добравшись наконец до отеля «Диорама», благо ехать было недалеко, я поставил пароцикл в подземный гараж. С трудом, но разобравшись с огромным аппаратом, автоматически отгружающим топливо, купил два ведра угля на 4 кроны. Загрузив себе в "сердце" несколько кусков, остальное засыпал в бак пароцикла. Заправил водой котел и пошел в номер.

Решил часик попаять фигурки котов и автоматонов. С ними я справлялся довольно быстро, но уже к четвертой фигурке мне стало скучно. Я решил сделать зубастого монстра, что у меня выходил из рецепта "Мусорного кота". Из железа и проволоки это получилось не сразу, все хотел получиться приличный кот. Я не сдавался. Надо объединить два рецепта котов в один, решил я. Получалось лучше, но все равно чего-то не хватало. Хм, можно добавить туда рецепт заводного кота и рецепт фигурки автоматона.

Приступим. Я сделал у чудовища огромный рот с рядом больших треугольных зубов. Получилось, будто во рту зверюшки стоит маленький капкан. Сойдет. Передние лапы будут от автоматона с длинными цепкими пальцами, задние пусть будут мощные и с когтями. Длинный хвост пусть тоже заканчивается клешней от автоматона. Четыре глаза, направленные вперед, большие треугольные уши, пусть лучше слышит и видит. Получается, какой-то енот. Нет. Задние лапы пусть тоже будут сильные и цепкие. Сделал острые когти на всех пальцах. Добавил вторые более мощные челюсти внутри пасти. Теперь стало выглядеть, как два капкана один в другом. Из-за этого перестали помещаться глаза, убрал два, оставшиеся сделал большими, с четырьмя зрачками каждый. Убрал лапку на хвосте.

Получился хищный чебурашка с длинными цепкими лапами, двумя рядами треугольных зубов, заточенным гибким хвостом, и с огромными треугольными ушами. Не. Уши уменьшил, чтоб не мешались. Теперь механика. В тело пришлось вставить аж два часовых механизма, первый на лапы и хвост, второй на голову и челюсти.

Я смотрел на получившегося монстра и не мог нарадоваться. Он вышел крепенький, хищный, быстро бегал на всех четырех лапах или мог как енот ухватить что-нибудь в передние. Челюсти звонко щелкали и с неким напряжением могли перекусить проволоку. Осталось сделать последние штрихи. Я припаял на спину несколько игл и сделал в голове открывающуюся нишу, чтобы можно было поставить свечку. Ну а как же, должны же глаза светиться. Теперь, если фигурку завести и вставить огонек, то выглядела она как маленький, страшный, сумасшедший автоматон.

Поздравляем! Вы создали новый рецепт!

Получено опыта +300

Специальность "Инженерия малых машин" +1, Специальность "Работа с металлом" +1.

Вы получили новый уровень! (5)

Передо мной, на столе, стояла "Механическая игрушка "Зубан"". Я числился создателем. Полминуты я с удовольствием рассматривал свое творение, а потом взглянул на часы. Три часа ночи! Мне же на работу скоро!

/logout

Глава 9

Я услышал радостный голос:

— Проснись и пой, Серега!

— Что? Где, блин!

— Тихо, успокойся. Все хорошо, ты на работе.

Напротив меня сидел Талгат и радостно улыбался. Я сообразил, что сижу за своим столом. Что с утра у меня слетела оболочка операционной системы. Помню, как я ее начал чинить, а потом мне снилась демиург Лика, плавно превратившаяся в Еву, там еще был Манул, который мне сказал, что сейчас на меня начнется охота. А Семен Александрович со мной начал говорить голосом Талгата о вреде пьянства и…

— Ха, Серега включил Игорька. Тоже теперь как он, везде дрыхнешь? — веселился Талгат, — на, я тебе кофейка заварил.

Отпив кофе и немного придя в себя, я спросил:

— Талгат, чего-то случилось?

— Случилось, но может и ничего страшного. У меня к тебе пара вопросов, Серег. Попробуй в точности вспомнить, когда и как ты крайний раз видел Семена?

— Дылду-то? Так вчера вечером.

— О, то, что нужно! Расскажи подробнее.

Я пересказал Талгату нашу вчерашнюю встречу с Семеном Александровичем. Талгат слушал меня внимательно и не перебивал. Лишь в конце он спросил:

— Серег, а ты не обратил внимание, у него телефон был с собой?

— Не знаю, не помню. Что-то случилось?

— Да не, все в порядке. Не волнуйся. Напился небось, как ты вчера и тоже спит где-нибудь.

— Не пил я вчера, в виртуалку заигрался просто.

Талгат посмотрел на меня, помолчал.

— Девушку тебе надо. Вон, Дашка из бухгалтерии. Маленькая, хорошенькая, глазища большие. Как мышка, прелесть. Или вон Алина с соседнего филиала, милая и тихая.

— Я не люблю милых и тихих.

— О, в тихом омуте черти водятся. Еще не одной тихушницы не видал, чтоб не была жуткой затейницей, — Талгат разулыбался, явно думая о чем-то своем.

— Так, не лыбься тут, как кот на сметану, у тебя жена есть. Не, Талгат, не мое это, тихие мышки извращенки. Мне нравятся поактивнее такие, повреднее.

Талгат посмотрел на меня, выпучил глаза и громко прошептал:

— Ирина Яковлевна!

— Не к ночи будет помянута, — я аж испугался, — жуть какая. Так, все, не мешай работать.

— Ага, вижу, как ты работаешь, вон морда до сих после сна как у тигры полосатая, — сказал Талгат, поднимаясь.

— И ничего не полосатая.

— Полосатая, полосатая. О! — Талгат аж остановился, — Ева! Тебе же нормальные девушки не нравятся, вот тебе активная, злая. Ты видел, какие у нее татуировки?

— Не видел, — удивился я, — а какие?

— Вот и я не видел. Дашка рассказывала. Может, врала. Я-то вообще такое не люблю. Зачем себя портить.

— Не дай бог, Талгат. Вот уж кто тигра. Я еще жить хочу. Все, не хочу больше про баб. Мне работать надо.

— Ухожу, ухожу. Если что про Семена вспомнишь, или он с тобой свяжется — свистни.

/login

Покатавшись по району, я нашел лавку, где можно было продать мои фигурки. Всех получившихся котов отдал пачкой за 10 крон. Причем по моим расчетам материала на них ушло на 6. Ну прибыль есть конечно. Но явно недостаточная. А вот за Зубана я торговался ожесточенно. Но торговец был практически непреклонен. Немного подняв Красноречие, сошлись на 20 кронах.

Улица была перекрыта полицией, соседняя тоже. Оставив пароцикл во дворах, я переулками пошел к заводу. Стоял какой-то гул, кто-то вдалеке кричал, что вообще происходит? Я перелез через небольшой забор, поднырнул в дыру в стене и оказался почти напротив входа на Аэроверфь.

Ворота проходной были завалены бревнами и металлоломом. Около завала роилась огромная толпа рабочих. Слева по улице стройными рядами замерли вооруженные дубинками механоиды угрожающего вида. Справа стояли полицейские в синей форме и в блестящих медных касках. НПС, автоматоны и, к моему удивлению, множество игроков. В связи с тем, что я перелез через забор, я оказался почти посередине и от полицейских, и от толпы рабочих. Первой моей мыслью было лезть обратно, что-то тут нехорошее происходит. Вторая мысль прийти не успела, так как меня кто-то ухватил за плечо. Я вздрогнул.

— Бей!

Критический сбой оборудования!

Кто-то в синей одежде аж отлетел после крушащего удара Девятки.

Особенность «Их разыскивает полиция»

Вы совершили преступление: нападение на полицейского, вас видело много свидетелей НПС, вас видели свидетели игроки.

Сила поиска: Город Сов — 3

Недалеко лежал игрок в форме полицейского и в медной каске. Над ним висел дебаф "Без сознания". Несколько автоматонов-полицейских резко повернули головы со светящимися глазами в мою сторону.

— Беги! — раздался у меня в голове тоненький голос. Два полицейских автоматона резко, без разгона, кинулись в мою сторону.

— Беги!!

Я рванул к воротам. Ближе, ближе, ближе. Автоматоны резко остановились, а от баррикады в их сторону полетели камни. Толпа у ворот встретила меня восторженным ревом, ко мне потянулось множество рук, которые помогли перебраться через баррикаду.

Вы приняли участия в сценарий "Народная воля", на стороне Рабочие.

Этап 2: Стачка

Вы приобрели Особенность: "Участник Всеобщей Стачки" — улучшены отношения с классом рабочие, крестьяне, клерки. Ухудшены отношения с классом буржуазия, дворяне, офицеры.

Вы приобрели Особенность: "Выдающийся участник Всеобщей Стачки" — вы совершили выдающийся поступок во время Стачки. Вы обратили на себя внимание.

Первая особенность еще куда ни шла. Но вот вторая мне совсем не понравилась. Что выйдет из этого внимания к моей персоне? Что мне теперь делать с тем, что на мне висит преступление. В некой прострации я пошел вглубь толпы. Меня хлопали по плечам, кричали, что я молодец.

На площадке около одного из сборочных цехов стоял здоровый паровой грузовик. На него забирались люди и кричали различные лозунги в жестяной рупор. Над толпой разносились слова: справедливость, еще один выходной, буржуи и техника безопасности. Игроки улюлюкали, глаза НПС пылали справедливым гневом, рабочие-автоматоны пускали в небо клубы черного дыма. Только местные механоиды стояли у стеночки и кажется были просто отключены.

Я конечно все понимаю, сценарий, интересное событие, но мне захотелось отсюда уйти. Я не люблю такоеколичество людей вокруг, пусть даже и нарисованных. Все галдят, орут, толкаются. Выход через ворота невозможен, к тому же там полиция. Может через забор перелезть?

На грузовик залез мой вчерашний знакомец Марк, все в том же лихо заломленном берете. Что он кричал, я не разобрал в общем гуле. Я попытался выбраться из толпы, но без особого успеха. Наоборот, я оказался совсем близко к импровизированной сцене. Марк спрыгнул с грузовика и подошел ко мне.

— О! Серый, ты пришел! Молодчина! Иди-ка сюда, — он ухватил меня за руку и подтянул к грузовику. Тут стояли крепкие ребята в черных куртках, которые, следуя указаниям Марка, подсадили меня и практически запихнули на грузовик. Отсюда открывался вид на огромное человеческое море. Все что-то кричали, махали руками, размахивали флагами.

— А сейчас, — раздался крик рядом со мной, я аж поморщился, — выступит простой рабочий нашего завода, Серый Пароволк!

У меня в душе все оборвалось. В руки мне впихнули слегка измочаленный жестяной рупор и отечески похлопали по плечу. Толпа притихла, и, как мне показалось, все уставились на меня.

Задание "Глас народа" — Произнесите речь перед участниками "Всеобщей Стачки".

Награда: опыт, репутация, Красноречие, вариативно

Штраф за провал: понижение репутации, могут поколотить

Отказ: понижение репутации

Не очень желая того, я нажал кнопку "Принять". Сглотнул. Люди на грузовике смотрели на меня добродушно и с интересом. Народ внизу одобрительно гудел. Я сделал шаг вперед, встал повыше. У меня началась паника, я просто не понимал, а что мне говорить-то! Я же даже не слушал речи предыдущих крикунов.

— Бей медноголовых! — пропищало у меня в голове.

Я поднял рупор и со всей силы крикнул в него:

— Бей медноголовых!

Толпа взорвалась восторженным ревом. Я помахал рукой и быстрее спрыгнул с грузовика. Со всех сторон раздавались крики: Бей! Бей! Бей! Вааааа!

Вы успешно выполнили задание "Глас народа".

Награда: +30 опыта, Красноречие +5 %, репутация с рабочими +5, репутация с революционными фракциями +5.

Вы приобрели Особенность: "Герой Всеобщей Стачки" — вы ярко себя проявили во время Стачки. Вы обратили на себя широкое внимание. Ваше имя и поступки внесены в логи события.

Я уже ничего не понимал. Мне хотелось быстрее уйти отсюда. Меня хватали за руки, что-то мне говорили. Подходили игроки и звали к себе. С трибуны кричали, люди вокруг отзывались криком "Ура!"

— Ура! — вторил им в голове голос Девятки. И вообще у меня складывалось ощущение, что рука получала от окружающего море удовольствия. Она похлопывала по плечам подходящих ко мне людей, лезла обниматься, ухватила за пятую точку стоящую рядом девушку игрока. Девушка вроде как возмутилась, но потом стала смотреть на меня загадочно.

Минут через десять я, придерживая железную руку обычной, наконец выбрался из основной толпы. Я был морально измотан и просто хотел в тишину. Появилась предательская мысль, а не выйти ли мне из игры. Но нет, до предписанных мне ежедневно двух часов осталось еще минут двадцать.

И тут я услышал выстрелы. В толпе раздался громкий вопль:

— Они пошли на штурм! На баррикады!

Сценарий "Народная воля"

Этап 3: Штурм.

Тоскливо и с какой-то обреченностью завыла заводская сирена. Раздались крики "бей медноголовых!" и толпа пришла в движение. Я побежал в сторону уже знакомого мне сборочного цеха № 3. Рядом с ним была мусорная куча и забор. Если забраться на мусорку, то можно попытаться сбежать отсюда, перебравшись через ограждение. Выстрелы уже звучали постоянно. Причем штурм шел как у основных ворот, так и с других сторон, судя по ружейному грохоту. Недалеко от нас рявкнула пушка. Все окружающие пригнулись.

— Это наши! — рядом восторженно прокричал совсем молодой паренек. — С Герцога Лафонтена орудие сняли! Ура!

Я побежал к цеху. Быстрее. Один старик в рабочей одежде неотрывно смотрел на меня. Когда я это заметил, он поднял указательный палец и показал им на небо. Сверху появилась огромная тень, задрав голову я увидел медленно плывущий над заводом дирижабль. В подвешенной кабине летающего монстра засверкали вспышки выстрелов, и через секунду раздался грохот. Рядом со мной упал как подкошенный один из НПС. Пушка снова рявкнула и на корпусе дирижабля вспыхнул небольшой взрыв. Из кабины отлетело несколько снарядов, оставляющих за собой дымный след. Какие-то бомбы? Одна из них упала шагах в двадцати от меня. Раздался громкий хлопок, и все заволокло облаком синеватого дыма. В горле запершило, глаза немного заслезились, отвратительно запахло чем-то горьким. Рабочие вокруг меня попадали, хватаясь за лицо.

Иммунитет к аэрозольным ядам (Слезоточивый газ)

Я побежал дальше, мимо скрюченных на земле людей. Что-то взрывалось, раздавались крики и вой сирены. Выбежав из дыма, я заметил, как жилистый скуластый рабочий, держа револьвер двумя руками, стрелял в сторону нависшего дирижабля. Рядом, на земле, лежали два парня в черных куртках, из тех, что я видел у грузовика. Пахнуло пороховым дымом. Я совершенно запутался, где я.

— Серый! — раздался рядом вскрик, я оглянулся. Это был Марк, над которым висел дебаф "Сильно ранен". Он привалился к стене, зажимая рану на боку. Беретки на нем не было, карие глаза смотрели пронзительно, — Серый, помоги.

Я подбежал к Марку и попытался его поднять.

— Туда, в приемный зал, — он слабо пошевелил рукой в сторону большого металлического ангара. Тяжелая атлетика позволила взвалить Марка плечо и понести к зданию. Грохот и крики стали ближе. На перерождение мне было неохота. Терять половину денег и случайные предметы из инвентаря в моих условиях было небольшой катастрофой. С другой стороны, на мне теперь висит преступление, совершенное при свидетелях, и я не уверен, что попадать в руки полиции будет хорошей идеей. Выпишут фантасмагорический штраф или того хуже, на какие-нибудь медные рудники отправят. Может, бросить этого Марка тут, да через забор? Тяжелый, блин.

В ангаре рядком стояли несколько небольших дирижаблей. У одного из них, совсем маленького, метров тридцать длиной, возился рыжий паренек в рабочем комбинезоне. Увидев меня, парень достал внушительных размеров револьвер и направил оружие мою сторону.

— Вальд, спокойнее, — сказал Марк, — свои.

Парень убрал оружие и подбежал к нам, помог удержать Марка и затараторил:

— А где Тифон, где остальные? Оболочка заправлена, машина работает, можно убираться.

— Всё, больше никого, — устало сказал Марк, — уходим.

За стеной снова громыхнула пушка, выстрелы звучали все ближе и ближе. Я помог затащить Марка в кабину дирижабля. А Вальд снова достал свой револьвер, направил на меня и сказал:

— Отойди.

— Что? — удивился я.

— Отойди, ты с нами не летишь, — рыжий отошел к носу дирижабля, не спуская с меня ствол пистолета, и дернул какой-то большой медный рычаг. Часть крыши ангара над нами с грохотом и стуком начала медленно разъезжаться в стороны.

— Вальд, прекрати, — слабо из кабины сказал Марк, — его нельзя здесь бросать. Он из наших.

— Я его не знаю, я ему не доверяю, может он шпик? Может он…

Раздался оглушительный грохот и дверь за спиной Вальда слетела с петель. В дверной проем с огромной скоростью вломился большой, выше человеческого роста, железный механоид с четырьмя руками. В каждой из них он держал дубинку.

— Полицейский департамент Города Сов! — пророкотал механоид, — сопротивление бесполезно, всем лечь, руки за голову!

Рыжий Вальд, развернувшись, стал палить в робота. Я достал из инвентаря ружье, быстро глянул, заряжено ли оно. Механоид кинулся к Вальду, повалил его и стал бить его дубинками. Я выстрелил, потом еще раз. Первый выстрел прошел мимо, но второй попал точно в корпус механоида, полетели искры. Тот даже не обратил на меня внимание, повернул рыжего и надевал на него огромные железные наручники. Я, подходя ближе, перезарядился. Куда там стрелять? В основание шеи? Механоид закончил с Вальдом, и начал поворачиваться в мою сторону. Навести на шею, залп!

Вы убили механоида полицейского.

Умение Ручное огнестрельное оружие +1

Опыт +100

Вы совершили преступление: Порча имущества Департамента Полиции. Свидетелей нет.

Рыжий лежал ничком, в наручниках, с дебафом "Мертв". Надо быстрее улетать отсюда. Запрыгнув в кабину дирижабля, я осмотрелся. Марк лежал на полу и тяжело дышал, глаза его были открыты. Состояние его явно ухудшилось.

Управление дирижаблем представляло из себя штурвал и множество каких-то рычагов, циферблатов и кнопок с непонятными надписями. И что тут нажимать?

— Марк! — в панике спросил я, — а что делать-то? Рыжего убили, как улетать-то отсюда?

— Там все просто, Серый, — тихо сказал Марк, — справа смотри четыре одинаковых зеленых тумблера. Это отстыковка. Потом надо…

Вы изучили Специальность «Управление воздушным транспортом легче воздуха».

Раз. Все надписи из непонятного набора букв стали читаемыми. Я смотрел на циферблаты, подписи к рычагам и кнопкам. Вдруг с лязгом в комнату вбежали два механоида, братья только что поверженного.

— Полицейский департамент Города Сов! — раздался громкий механический голос.

Я дернул тумблеры с надписью "стыковочные узлы". Дирижабль тряхнуло, и он стал подниматься. Механоиды, размахивая дубинками, кинулись в нашу сторону, но они явно не успевали. Спустя всего несколько секунд наше судно выплыло из ангара.

— Теперь давай паровую тягу на оба винта, — медленно сказал Марк и закрыл глаза.

Винты, тяга, винты, тяга… так где это… Нашел! Перевёл два рычага в положение максимальной тяги. Сначала медленно, но все быстрее и быстрее, с паровозным шипением дирижабль двинулся вперед. Под нами сражение уже закончилось, лежали или брели куда-то рабочие, окруженные полицейскими. Сбоку висели два больших полицейских дирижабля. Из их кабин свисали веревки, по которым вниз кто-то спускался. В той части завода все еще звучали ружейные выстрелы. Вдруг раздался свист, и во все стороны полетели осколки стекла. По нашему дирижаблю открыли разрозненный и не очень активный огонь. Меня подмывало достать ружье и выстрелить в ответ, но я сдержался. Толку от этого не будет, а вот в нашу сторону стрельба может усилиться. Уже через полминуты стрельба прекратилась, и выглянув в окно, я увидел, что мы улетели с территории завода. Нас никто не преследовал. Полицейские дирижабли были заняты высадкой.

— Это быстрая машина, нас не догонят, — сказал Марк, не открывая глаза.

Так, надо с этим что-то делать. Я принялся ходить по кабине и переворачивать всё в поисках аптечки. Надеюсь, в таких аппаратах она есть. Аптечка скоро была найдена, но тут возникла новая проблема. Надписи на лекарствах были все из какой-то тарабарщины. Мне что еще, и первую помощь надо изучать, чтобы хоть что-то сделать? Я нашел баночку с мазью, похожую на ту, которую мне дал Ефраим, когда я сбегал из Ям. Эх, хуже, надеюсь, не будет. Я щедро намазал рану горе-революционера холодной белой мазью. Оставшиеся полбанки я положил себе в инвентарь.

Вы совершили преступление "Кража". Свидетелей нет.

Ну и ладно. Если эта мазь правильно сработает, то она мне точно пригодится. Мы пролетали над домами и улицами. Внизу копошились люди, и я заметил, как какие-то игроки на крыше приветственно махали нам. Мы поднимались все выше. Минут через пять я заметил, что становилось прохладнее. В разбитое окно кабины задувал ветер. Марк пришел в себя и приподнялся, прислонившись к стене.

— Снижайся, — слабым голосом сказал он, — и посмотри, где мы.

— А как снижаться-то? Я тут мало что понимаю.

— Перекрой нагрев воздуха от котла и стравливай понемногу. Слева смотри, там управление баллоном. Справа управление двигателем.

— А вот где мы, я не знаю, я в городе недавно.

— Там на стене карта, если ее включить, то она автоматически привяжется к местности. Только надо пониже опуститься, — Марк вздохнул, — слушай, а мне полегчало. Похоже, ты меня вытянул.

Отношения с Марком Чеканом улучшены. Отношения с революционной фракцией "Черный Апрель" улучшена.

Потыкавшись, я наконец разобрался с баллоном, и мы начали снижение. В кабине слабо запахло дымом. Под нами медленно двигались дома и улицы. Река какая-то. Карта, на которую указывал Марк, не работала. Скорее всего из-за того, что одна из пуль разворотила механизм, который отвечал за привязку. Погони за нами нет, ничего не мешает нам снизиться и спросить у прохожих. Мы плавно опускались к домам, все еще двигаясь вперед.

Сценарий "Народная воля" завершен.

Стачка подавлена, победившая сторона "Владельцы завода"

Вы сбежали из оцепления

Вы совершили два выдающихся поступка

Вы уничтожили полицейского механоида

Вас разыскивает полиция города Сов: Сила поиска — 4

Участие во "Всеобщей стачке" — 1

Нападение на полицейского — 3

Порча имущества Департамента Полиции — 0

Награда:

+250 опыта, Блок управления автоматона, большая газовая граната (слезоточивый газ).

Специальность «Управление воздушным транспортом легче воздуха» +1

Умение Ручное огнестрельное оружие +1

Получен новый уровень! (6)

Блок автоматона оказался странной конструкцией с общим описанием "Запчасти". Надо будет ее в зубана вставить, посмотрим, что получится. Граната была металлическим цилиндром, похожим на старинный термос с большим красным кольцом сбоку. От созерцания гранаты меня отвлекло какое-то движение в окне. Приглядевшись, я заметил, что прямо по курсу начал подниматься другой дирижабль. Был он весь какой-то кривой, и судя по цвету баллона, его сшили из нескольких разных летательных аппаратов. Я взял правее, чтобы обогнуть это чудо человеческой смекалки. Но когда мы пролетали мимо, из кабины лоскутного дирижабля раздался хлопок и огромный гарпун, звеня цепью, впился в наш баллон. Дирижабль ощутимо тряхнуло, я не удержался на ногах и упал. Цепь натянулась, и нас с кривым дирижаблем потянуло навстречу друг другу. Вдалеке я услышал знакомый голос:

— Тяни талстасумов! Счас мы их постризом!

Я даже рассмеялся, достал ружье, высунулся в окно и дал залп в сторону кабины бандитского дирижабля.

— Шило! Малахольный! Это ты, что ли? — крикнул я, перезаряжаясь.

— Кто там кричит?! Счас кричалку подрезу! — раздался крик моего старого лупоглазого и шепелявого знакомца.

Я снова пальнул по их кабине. В ответ начали раздаваться ответные выстрелы. Но как-то вяло и без особой угрозы. Насколько я увидел, бандиты палили в нашу сторону из пистолетов.

— Шило! Давай иди ко мне, в прошлый раз ты сбежал, в этот раз я тебя так просто не отпущу!

— Спион, ты столи?! Колено, харе цепь тянуть! Нам туда луцсе не соваться. Давайте его издалека расстреляем. Да замолкни, Колено, говорю, не надо! Эта та сволоть, сто Улыбаску и Свистуна замотила. Давай стреляй, так его поресым.

Марк приподнялся, достал большой револьвер, такой же как у теперь покойного рыжего, и стал стрелять по вражескому дирижаблю. Я пальнул в их кабину, причем похоже, на этот раз успешно.

Нанесен критический урон! Вы убили Плюгавого — бойца банды "Синие Платки"

Умение Ручное огнестрельное оружие +20%

Опыт +40.

— Так, я не понял. Чем ты там стреляес, сволоть!?

Я снова дал залп.

— Ах ты зараза! Пацаны, сматываем удотьки. Колено, гаси цепь. Уходим. Спион! Сволоть! Я тебя достану! Но попоззе!

Цепь оторвалась и повисла, бандитский дирижабль резко начал разворачиваться и уходить, снижаясь. Вот и повоевали. Пальнул еще разок им вслед. Выдохнул. Пронесло.

Марк, выпив пару таблеток из аптечки, подошел к штурвалу дирижабля. Он переключал рычаги и тумблеры.

— Мы над Ямами, судя по всему, — сказал я.

— Похоже на то, — задумчиво произнес Марк, поворачивая штурвал, — Серый, мне надо на Остров Ткачей. Я высажу тебя по дороге. Тебе туда сейчас не надо. Ткачи, народ… ну скажем так, подозрительный. Не стоит.

— Да я не против. Давай подальше от Ям отлетим, там я и спрыгну.

Марк сосредоточился на управлении воздушным судном. А я же решил поглядеть на свои параметры.

Имя: Серый Пароволк

Уровень 6

Опыт 85/600

Здоровье 360/360

Класс: рабочий

Умения:

Тяжелая атлетика 9(+5)=14

Легкая атлетика 6(+4)=10

Красноречие 0(+3)=3(+20 %)

Хитрость 2(+6)=8

Выживание 1(+3)=4

Запугивание 1(+5)=6(+20 %)

Рукопашный бой 0(+4)=4(+30 %)

Ручное огнестрельное оружие 3(+2)=5(+86 %)

Охота 1(+20 %)

Специальность:

Обработка металла 4(+21 %)

Инженерия больших машин 1(+95 %)

Инженерия малых машин 3(+42 %)

Управление наземным транспортом 1(+53 %)

Управление воздушным транспортом легче воздуха 1(+87 %)

Особенности:

Однорукий — вы потеряли руку, пока у вас не будет замены, вы ограничены в некоторых действиях, активирует особенность «Инвалид».

Передовой протез левой руки — у вас стоит высококачественный экспериментальный протез, +2 Тяжелая атлетика, +2 Рукопашный бой, убирает особенность «Инвалид»

Механическое легкое — ваши легкие заменены на механический аналог, +1 Тяжелой атлетики, +2 Легкой атлетики, +400 % к задержке дыхания, иммунитет к аэрозольным ядам 100 %, иммунитет к болезням 30%

Механическое сердце — энергетическая ячейка, поддерживающая вашу жизнедеятельность. +2 Тяжелая атлетика, +2 Легкая атлетика, — 1 Выживание, Иммунитет к болезням 20 %. Энергетический баланс занято 470 из 650 (100 жизненоважные процессы, 150 механическое легкое, 220 протез левой руки). Топлива 64 из 80.

Образование Особый приют-техникалис — вы получили хорошее специализированное обучение. +1 Инженерия малых машин, +1 Инженерия больших машин, +2 Рукопашный бой, +2 Ручное огнестрельное оружие, +3 Хитрость

Стреляный воробей — вас много наказывали в детстве, что выработало в вас циничный взгляд на многие вещи. +3 Красноречие, +3 Хитрость.

Пария — в юности у вас не было дома, друзей и родственников. Вы научились выживать в тяжелейших условиях. +4 Выживание.

Взгляд Демиурга — +5 Запугивания

Мастер Крошечных Игрушек — Вы можете создавать маленькие игрушки.

Участник Всеобщей Стачки — улучшены отношения с классом рабочие, крестьяне, клерки +5. Ухудшены отношения с классом буржуазия, дворяне, офицеры -5.

Выдающийся участник Всеобщей Стачки — вы совершили выдающийся поступок во время Стачки. Вы обратили на себя внимание.

Герой Всеобщей Стачки — вы ярко себя проявили во время Стачки. Вас запомнили, как друзья, так и враги.

Параметры:

Иммунитет к аэрозольным ядам 100%

Иммунитет к болезням, передающимся-воздушно капельным путем 100%

Иммунитет ко всем болезням 50%

Персональные отношения:

Железная Империя -50 (отвращение), за вашу голову назначена награда 500 железных марок (за живого)

Младший Принц Железной Империи Иван Штурм -50 (отвращение)

Демиург Лика +25 (интерес)

Банда «Синие Платки» — 90 (ненависть)

Репутация с рабочими +5, репутация с революционными фракциями +5.

Марк Чекан +25

Революционная фракция "Черный Апрель" +10

— Марк, слушай, а в нас же палили как в тире, баллон точно весь в дырках, плюс вон гарпун торчит. Почему мы нормально летим?

— Там вторая оболочка прорезиненная. Утечка есть, конечно, — Марк постучал по одному из циферблатов, — но терпимо. Теперь внимательно слушай. Я тебя высажу в районе Зодиак. В Центр на этом дирижабле нельзя, он в угоне, его будут разыскивать. Тебя тоже кстати будут. Вот возьми.

Он протянул мне черную деревянную коробку с защелкой. Внутри была какая-то косметика, лежало что-то волосатое, присмотревшись, я понял, что это накладная борода. Коробка называлась "Малый набор гримера".

— Замаскируйся, бороду нацепи, усы сбрей, парик надень или побрейся на лысо. Так тебя на улице не узнают, если внимание к себе не будешь привлекать. Переоденься обязательно. Через несколько дней, как всё утихнет, приходи на Большой Ипподром и там поставь любую ставку на Громобоя в пятом заезде. Не забудь! И еще раз, спасибо тебе!

Вам предложено задание "Холодная весна". На Большом Ипподроме сделайте ставку на Громобоя в пятом заезде.

Награда: вступление в революционную фракцию "Черный Апрель".

Штраф: Разглашение этой информации приведет к существенному ухудшению репутации с данной революционной фракцией.

Дирижабль почти остановился и спустился на уровень зданий. Марк закрепил на мне шлейку на лебедке, и сказал выходить. Я аккуратно выполз наружу, и Марк спустил меня вниз.

Вы прибыли в район Зодиак

Уровень безопасности: красно-желтый

Окончательно стемнело, и, проводив глазами темный силуэт воздушного судна, освещаемый оранжевыми отблесками фонарей, я решил, что надо искать ночлег. Уровень безопасности тут нехороший, поэтому выходить из игры посреди улицы не рекомендовалось. Был не нулевой шанс, что могут ограбить. На форуме писали, что это случалось редко, но бывало.

Недалеко от меня, мерцая глазами, стояли два автоматона. Подойдя к ним, я сказал:

— Уважаемые, а где здесь, рядом, можно найти приют для одинокого путника?

Автоматоны не отвечали. Они почти не двигались, только поворачивали свои латунные головы в мою сторону. Жутковато, если по правде.

— Отель или ночлежка рядом есть? — решил я упростить поисковый запрос.

Оба робота синхронно подняли руки и показали в одну сторону.

— А далеко идти до пункта назначения?

— Три минуты со средней человеческой скоростью, — сказал один из автоматонов механическим голосом. При этом единственный светящийся желтым глаз слабо вспыхивал в такт словам.

Совсем недалеко оказался вход в здание, над которым призывно мерцала надпись "Склад с обогревом номер 11". М-да. Название так себе. Внизу в отблесках вывески я прочел: "Комфортные номера для механических и биологических людей". Мне же нужно только переночевать? Тогда не будем капризничать.

Ресепшн представлял собой небольшое помещение с металлическим полом и стенами. Слабо пахло ржавчиной. В свете двух слабо горящих ламп место производило гнетущее впечатление. В комнате никого не было, но на том месте, где обычно располагается стойка, находилось небольшое темное окошко.

— Мне номер на одну ночь. Для биологического человека, — добавил я на всякий случай.

— Четыре кроны, — проскрипело мне из темноты.

— А деньги мне куда девать? Прям в окошко засовывать?

Ответа не последовало. Я достал деньги и положил внутрь темноты. С небольшим звоном мне в руку выпал ключ с биркой.

— Третий этаж, место 352Б, — сказал из окошка механический голос. Сзади звякнул, раскрываясь лифт. Кое как найдя свой номер, пригнувшись, я с трудом втиснулся в железную комнатку без окна. На полу лежал матрас, освещалось все это богатство автоматической масляной лампой, которая вспыхнула при моем появлении. Кроме этих двух безусловно необходимых предметов мебели, в комнате ничего не было. Ну что ж, зато цены демократические.

/logout/

Глава 10

— Я очень горжусь нашими с тобой успехами, Волков!

Я аж подпрыгнул. В дверях стояла Ирина Яковлевна, довольная как кошка, объевшаяся сосисок.

— Что опять? — напрягся я.

— Волков, не будь букой! Всё замечательно! Я побежала! — сказала она радостно и скрылась из виду, напоследок хлопнув дверью. Наверное, от переизбытка чувств. Чего-то мне это не понравилось. Опять, наверное, какую-то каверзу задумала.

Минут через двадцать зашел Талгат, похлопал меня по плечу, пожал руку и вышел, ничего не сказав. Потом заглянула Ева, посмотрела на меня, поджав губы, сказала:

— Ну-ну! — И тоже скрылась за дверью. Я слушал удаляющийся цокот ее каблуков, и во мне нарастала тревога.

Работа не шла. Меня терзала уверенность, что произошло что-то плохое. Вот так сидеть в неизвестности сил не хватило. Я встал и пошел разбираться.

— Ева, что такое происходит!?

Ева подняла одну бровь, оглядела меня с ног до головы и сказала:

— Прям грозный такой!

— Почему на меня все так странно смотрят? Говори, — сказал я с нажимом.

Ева зло посмотрела мне в глаза и поджала губы.

— Может быть, потому так смотрят, что ты такой и есть? Странный? — тихо сказала она.

Мне жутко захотелось ее схватить и… Дверь начальственного кабинета распахнулась и оттуда, весь сияющий и благоухающий одеколоном, вывалился шеф.

— О, Серега! Молодец что зашел, пойдем-ка ко мне. Ева, душа моя, вызови ко мне Ирину.

… и вот, после многостороннего изучения всех кандидатов, наш Искусственный Интеллект Гораций предложил наилучшую кандидатуру! — вещала как с трибуны Ирина Яковлевна.

— Сергей, — вмешался шеф, — поздравляю с повышением! Теперь ты наш технический директор!

— Хм… А… А как же Семен Александрович, — выдавил я.

— Мы с ним разошлись, ммм, в понимании стратегии. Значит смотри, приступаешь с понедельника. Цель номер один: не допускать сбоев и спокойно пройти проверку.

— Какую проверку, я ничего не знаю, — начал я немного паниковать.

— Через неделю у нас состоится аудит, в том числе и по информационной безопасности. Я тебе скину файл с тестами, за неделю проверь, чтобы все было в порядке.

— Шеф, даже не знаю, как сказать, — промямлил я, — мне кажется, я не потяну. Нет, это конечно все здорово. Но я сильно не уверен, что справлюсь. Лучше я откажусь.

Шеф вздохнул, достал пачку сигарет, задумчиво закурил. Ирина Яковлевна явно захотела возмутиться, но под пристальным взглядом начальства потухла и опустила глаза.

— Серег, пойми меня правильно. Нам очень надо пройти этот аудит. Борису доверия нет, а Игорек все время на ходу засыпает. Пока мы будем искать человека, пока он будет входить в курс дела… Давай договоримся так. Сейчас мы тебя назначаем исполняющим обязанности технического директора. Твоя задача, по возможности, прекратить сбои серверов и благополучно пройти аудит через неделю. Если у тебя все получится, то ожидай существенную премию. Если нет, то ты меня сильно подведешь. Когда этот аврал закончится, то там уже решим, либо эта должность остается за тобой, либо мы спокойно ищем замену.

Я сидел несколько ошарашенный, но сказать мне было нечего.

— К тому же ИИВУК однозначно выдал рекомендацию. На данный момент, ты единственный, кто подходит на эту роль.

— Но у меня же нет нужных знаний…

— Постарайся, пожалуйста.

Шеф смотрел на меня и не отводил взгляда. Ирина Яковлевна снова подала голос:

— И все это наша с тобой заслуга! И…

— Угомонись, Ирин, — жестко отрезал шеф.

Я глядел на нашего начальника. Только сейчас я заметил, что под защитной оболочкой костюма-тройки, одеколона и гладко выбритых щек сидит адски уставший человек. Глаза у шефа были как у собаки, которую били, а она не понимала за что. Рука с сигаретой чуть подрагивала, галстук съехал, а одеколон перебивал легкий запах перегара. Как все плохо-то.

— Что случилось с Семеном? — внезапно успокоился я.

— Мы поссорились, он написал "по собственному" и исчез. Телефон не берет, дома не появляется. Талгат пробовал его найти, но…

— Я согласен. Но только с понедельника. Сегодня мне Борису все дела надо будет сдать. С софтом я помогу, но что касается сетей и серверов, тут мне потребуется помощь.

— Гораций обещал помочь.

/login

Как только я открыл глаза, на стене вспыхнула автоматическая масляная лампа. Я подумал, что комната в этом отеле скорее напоминает карцер, чем место для отдыха. Кое-как выбравшись через небольшую дверь, я начал спускаться. Итак, первое, мне надо купить новую одежду и загримироваться, иначе в районах с нормальной безопасностью мне будет крайне неуютно. Второе, надо выяснить, работает ли после вчерашнего сценария завод, узнают ли там меня или мне надо будет искать новое место работы. Ну и третье, надо накупить ресурсов и наделать побольше этих страшненьких Зубанов из нового рецепта. Это разовьет мои навыки и должно стать неплохим денежным подспорьем. Уже выходя на улицу, я подумал, что есть еще и четвертое. Мне надо решить, в первую очередь для себя, стоит ли мне связываться с революционным подпольем. Игра только началась и мне надо определиться, играть за простого работягу или устроить игры в бомбистов-анархистов или кто они там по мировоззрению.

При свете вечернего солнца улица производила намного лучшее впечатление. Не очень аккуратные, но крепкие домишки с металлическими стенами. Черные деревья с осыпавшейся листвой. Еще не холодно, но уже не жарко. Люблю это время года. Интересно, но вокруг меня ходили только «механические люди». Единственным человеком был я. Мимо проезжали редкие паромобили, прогарцевал большой металлический конь, пышущий пламенем, с устрашающего вида железным всадником. Район роботов? Интересно.

Куда пойти сначала? Поискать лавку с одеждой? Оглянувшись по сторонам, я начал переходить дорогу, и вдруг рядом стоящий паромобиль резко зашипел и, выкручивая колеса, понесся на меня.

— Беги!

Я попытался отпрыгнуть, но мне это не удалось. Я оказался лежащим на дороге, а мой лог заполонило от дебафов, которые навесили на меня.

— Я боюсь, — пропищала Девятка

Дверь авто открылась и на дорогу элегантно вышел высокий брюнет в цилиндре.

— Так-так, ну что же, ничтожество, а вот и я, — сказал, улыбаясь Манул. Он достал револьвер и подошел ко мне, — Лежи, не вставай, знай свое место.

Я заметил, что автоматоны вокруг остановились и молча смотрели на нас. Пассивное внимание их мерцающих глаз было неприятно. Как будто я в беде, а все окружающие люди вместо помощи просто снимают меня на свои телефоны. Я как можно быстрее залез в инвентарь и попробовал взять в руки ружье.

— Господи, какой же ты нуб, — сказал Манул, наступил мне на руку, а потом пинком отбросил от меня двустволку, — я буду убивать тебя раз за разом. Это хоть немного восстановит гармонию. Одно твое пребывание в этой игре нарушает мое чувство прекрасного.

— Маме своей расскажи про чувство прекрасного, — не удержался я.

Манул скривился и поднял револьвер.

— Подожди, один вопрос, ты вот так просто застрелишь меня, на глазах у кучи свидетелей?

— Пфф, — фыркнул Манул, — это красно-желтая зона, здесь никому до нас с тобой нет дела.

— Нам есть, — сказал сзади металлический голос.

Я обернулся и увидел, что из толпы собравшихся зевак, шагая в ногу, вышли два больших коричневых автоматона. Все их тело покрывали швы от сварки, переплетаясь в узоры, подобно татуировкам.

Манул устало закатил глаза и сказал с сарказмом:

— Господа Ржавые! При всем уважении. Этот человек меня оскорбил и понесет заслуженное наказание.

— Главный Узел разберется. Приказ. Убрать оружие и проследовать за нами, — оба робота абсолютно идентичным движением, синхронно, достали ружья.

— Ну уж нет, — сквозь зубы процедил Манул мне, — тебя я сегодня порешу!

Он вздернул револьвер, и вдруг за ним возникла огромная тень. Манул дернулся, замер, потом как-то неестественно обвис. Над ним висел дебаф "Без сознания".

Раздался звук шипения пара, в котором начали слышаться слова

— Шшшш, тшшше, тишшше мои малышшши.

Манул мешком упал на землю, и я увидел свою внезапную спасительницу. Очень красивое молодое женское лицо, идеальная фигура. Только если вам нравятся девушки ростом под три метра, со светящимися оранжевыми глазами и широким ртом. Очень широким ртом с блестящими стальными треугольными зубами. Как у моего Зубана, подумал я. Каждый раз, когда она произносила букву "с" или "ш", сквозь зубы у нее шипел пар.

— Я ссчитаю, что не сстоит бесспокоить Главный Узел такими мелочами. Так, мои хорошшие?

Я обратил внимание, что толпы зевак больше не было. Все мгновенно исчезли с улицы. Остались только два больших коричневых автоматона с ружьями. После слов моей трехметровой спасительницы, они все так же синхронно убрали оружие, поклонились и проскрипели:

— Как будет угодно Госпоже, — роботы одинаково развернулись и стали уходить, шагая в ногу. Синхронное плавание какое-то.

— А ты что разлегсся? — наклонилось ко мне жуткое и одновременно прекрасное лицо. Оранжевые глаза сверкнули.

— А уже можно вставать?

— Ссделай милоссть, — улыбнулась Она. Ну и зубы, жуть, как будто капкан со мной разговаривает. — Меня зовут Госсспожа Кацентодд.

— Кацентодд, что-то знакомое, где-то я это слышал…

Неестественно длинные стальные пальцы ласково легли мне на плечо. Пылающие глаза приблизились прямо ко мне. Я уловил слабый запах корицы. Мне показалось, что либо меня сейчас поцелуют, либо просто одним движением откусят голову. Второе, решил я, вероятнее.

— Но ты, — услышал я жуткий шепот, — можешшь называть меня проссто — Госсспожа.

— Красивая, — сказала у меня в голове Девятка и потянулась к наклонившейся ко мне гигантской девушке, — я только потрогать.

С мнением руки я был категорически не согласен, поэтому, от греха сделал шаг назад. Госпожа Кацентодд распрямилась и улыбнулась своей жуткой улыбкой:

— Тебя зовут Сссерый Пароволк, и ты сссделал вот это, — неестественно длинные, пальцы разжались. В ее ладони лежала игрушка, которую я сразу узнал, это был мой Зубан. — Я приобрела его в какой-то занюханной лавчонке. Мне он ссразу понравился. Особенно его ссзубки! Ты мне ссделаешь такого же. Но побольшше. И без этой пошшлости в виде пружинок.

Вам предложено задание: "Новый питомец для Госпожи Кацентодд". Сделать Большого Зубана для заказчика. Использовать лучшие материалы, для анимации использовать тепловой двигатель.

Награда за принятие: редкий рецепт, 200 крон аванса.

Награда за успех: 500 крон, опыт, редкий предмет или рецепт.

Штраф за провал: если Госпоже не понравиться работа, то наказание вариативно.

Отказ: Инстадез (мгновенная смерть).

Ничего себе руки выкручивают. Ну отказываться я естественно не буду. Это даже интересно, попытаться сделать не маленькую игрушку, а вещь посерьезнее. Неприятно только то, что меня в это задание опять насильно затаскивают. Какая-то плохая тенденция. Согласившись и получив в кошелек 200 крон, я спросил:

— У меня только два вопроса. Хм, Госпожа Кацентодд, а вы человек с механическими частями или автоматон с человеческим лицом, ну и прочим? — я помахал рукой в области живота и "прочего".

— Лссстец! — улыбнулась она, достала мундштук с длинной сигаретой и прикурила от пальца, — второй вопрос?

— С этим вот, что делать? — указал я на лежащего рядом без сознания Манула.

— Мне всссе равно, можешь прикончить. Тебе, в этом районе, никто и сслова не сскажет, пока ты рядом ссо мной.

— Хм, ну пусть живет, — сказал я задумчиво, убивать мне Манула не хотелось, лечить тоже. — А, да! И последнее, я не очень понимаю, как делать игрушки с паровыми двигателями, я только с часовыми механизмами умею.

— Я тебя научу, — сказала Она, выпустив в мое сторону струю дыма, — ссмотри внимательно…

Вы изучили рецепт "Использование тепловых машин в малых и средних механизмах"

— Когда ссделаешь дело, я ссама тебя найду, — Она легко развернулась и раскачивая бедрами ушла вниз по улице. Я обратил внимание, что ее ноги заканчивались раздвоенными стальными копытами, которые издавали характерный звяканье при каждом шаге. Как будто подковы.

Даже интересно, что она такое. Итак, планы меняются.

"Оружейный арсенал Мастера Си". За прилавком стоял старый автоматон. Его паровая машина явно сбоила и иногда сбивала ритм, от чего железный старик подергивался. Его плохо закрепленные металлические детали дребезжали.

— Вот, — сказал я, выкладывая на прилавок свою охотничью двустволку.

— Прекрасный. Экземпляр, — скрипучим голосом сказал автоматон. — Гильдия Доброй Охоты. В свободной продаже. Нет. Сколько?

— Это не для продажи. Охотничье оружие запрещено к свободному ношению в черте города. Вы можете его модифицировать так, чтобы это было возможно?

— Вы. Уверены?

— Уверен.

— Зря. После этой. Модификации. Уменьшится дальность. Но возможно. Серьезно увеличить мощность. Делаем?

— Делаем.

— Сто двадцать крон. Патроны и кобура. В подарок.

Грабеж, конечно, но сейчас с авансом за большого зубана, можно и пошиковать.

— Приходите через. Час.

Цирюльник. Сбриваем шевелюру, увеличиваем усы и бакенбарды.

Дал 3 кроны извозчику механоиду, чтобы он перегнал мой мотоцикл со стоянки у завода к этому оружейному магазину.

Магазин мастерства. Покупаем нормальные инструменты для работы по металлу. Лучшая сталь, лучшая проволока, лучшие шестеренки и передаточные механизмы. Тепловые двигатели были нескольких вариантов. Уголь, масло, газ, но самыми зубодробительными характеристиками обладала ворвань. Практически не нужен разогрев, фантастическая теплоотдача. Возможен взрыв котла. Дороговато, конечно, но возьмем ворвань. Так. Лучше возьму всё в двух экземплярах. Вдруг испорчу. В трех. На всякий случай. Взяв маленькие паровые котлы на ворвани и несколько жестяных банок с топливом для них, я отправился дальше. Магазин одежды. Продав все старье, прикупил новые штаны, рубашку, перчатки, жилет и небольшой цилиндр на голову. Хватит мне в кепке ходить. Вместо куртки приобрел подержанный черный кожаный плащ с большим капюшоном и кольчужными вставками. Это повышало мою броню до 3. Тяжеловат, но потерпим. Ножом меня теперь не достанешь. В примерочной достал набор гримера. Изменил тон кожи, нарисовал мешки под глазами, пририсовал себе шрам на щеке.

Ваша внешность изменена. Уровень маскировки 8 (Хитрость). НПС с низкими показателями Расследования и Хитрости вас не узнают, если вы сами этого не захотите.

Из зеркала на меня смотрел немного другой человек. Чем-то похожий на моего предыдущего персонажа, но точно не он. Уставший, чуть более смуглый и с натуральным шрамом на щеке. Неосознанно я потер шрам, тот был не нарисован. Вполне обычный шрам. Игра просто изменила моего аватара. Глядя на свое другое лицо, я задумался, а как Манул нашел меня. Ведь он явно ждал меня у входа в отель. В любом случае, если он захочет повторить свой трюк, то теперь это будет тяжелее, и я буду готов.

--

Великолепный Обрез охотничьего ружья Гильдии "Доброй Охоты". Мастер Си.

Магазин 2 выстрела, перезарядка ручная. Сила выстрела 190–260 HP, AP (бронебойность) — 4.

Переоборудован для скрытого ношения.

— Ствол стал короче. Поэтому используй. Более мощные. Патроны, — скрипел оружейник.

Передо мной лежал обрез, сделанный из моей двустволки. По правде говоря, я ожидал чего-нибудь другого, а не то, что у моего ружья просто отпилят ствол и приклад. С другой стороны, сделано это было очень красиво и аккуратно. Место спила было прекрасно обработано, по рукоятке и стволам шла гравировка из узоров. Произведение искусства. И когда успел.

— Добавлен. Рычаг. Для ускоренной перезарядки. Кобура. На плечи. Патроны. Картечь и бронебойные. Подарок.

Нацепив кобуру под плащ, попробовал достать обрез. Получилось быстро, но надо потренироваться в скорости выхватывания и перезарядки. Потом в отеле займусь. Один ствол зарядил картечью, второй бронебойными.

Выйдя из оружейного магазина, я собирался ехать в "Диораму", но мое внимание привлек небольшой, ярко освещенный прилавок неподалеку. Он был весь заклеен плакатами патриотического содержания. На листовках были нарисованы зверские рожи с надписями, что мы должны остановить их. Были плакаты с бравыми солдатами, облепленные полураздетыми девицами. Надписи, вроде "Союзная армия ждет своего лучшего бойца", или "Покупайте военные бонды, и враги вскоре падут под священным натиском".

За прилавком стоял крепкий, выкрашенный в синий цвет автоматон.

— Уважаемый, а что здесь происходит? — поинтересовался я.

— Набор в Союзную Армию! — браво отрапортовал автоматон, — мы набираем лучших бойцов. Вступай в нашу армию и враг будет раздавлен мощью нашего оружия! Мы можем предложить постоянный или разовый контракт с армией Союзных Городов. Оплата и привилегии зависят от вашего уровня, умений и специальностей!

Автоматон внимательно оглядел меня с ног до головы.

— Для вас мы можем предложить следующие военные профессии: солдат линейной пехоты, помощник артиллериста, военный водитель, младший разведчик, пилот легкого дирижабля, младший егерь, солдат войск технического обслуживания. Ближайшая битва состоится послезавтра. Вы желаете подписать разовый или постоянный контракт?

— А с кем битва-то?

— Ближайшая битва — это пограничный конфликт с Железной Империей. Состоится послезавтра. На рассвете, когда вероломные имперские войска нападут на мирно спящий приграничный поселок Истфорт.

Вам предложено поучаствовать в сценарии "Приграничные войны". Начало через 30 часов.

Принять?

— Спасибо, но пока нет.

Автоматон сразу потерял ко мне интерес. Вообще, что-то в этом было. Надо будет как-нибудь съездить на войну посмотреть.

--

Пахло морозом и дымом. Я спокойно ехал по освещенным фонарями улицам города. Две мощных фары на носу мотоциклета прекрасно помогали мне видеть дорогу высвечивая грязные от сажи лужи. Мой трехколесный друг слушался меня все лучше и лучше. Булькающий и шипящий сзади котел приятно обогревал сидение и спину. Настроение было отличное. Но надо будет очки-консервы купить, а то глаза ветром задувает.

Итак, большой Зубан. В принципе ничего сложного, берем рецепт на зверушку размером с морскую свинку и делаем из нее монстра размером с небольшую собаку. С новым набором инструментов дело спорилось. Была только одна проблема. Это не жесть, которую можно отрезать специальными ножницами. Приходилось терзать металл ножовкой, напильниками и тисками.

Следующей трудностью стал тепловой двигатель. Отверстие для заправки я поставил зверюге в горло, теперь, чтобы пополнить запас топлива надо будет открывать железную пасть и заливать ворвань прям в рот. Или настроить так, что он мог самостоятельно пить топливо? Сделать железный язык? Спустя пару часов передо мной стоял шедевр моей извращенной инженерной мысли. Зубан вышел здоровенный, хищный и жуткий. Я чуть подправил основной рот, чтобы у него всегда была улыбочка, как у дельфина. Зубы я специально усилил и прокалил. Пусть товарищ будет кусучий. Ну! Где торжественное объявление, что я создал новый рецепт? Ничего не происходило. Наверное, чего-то не хватает…

Я достал «блок управления автоматоном», который выпал мне по завершению Стачки. Это была коробочка с кучей проводов и разъемов. К моему удивлению, вся эта система прекрасно подошла к редукторам, конечностям и двигателю. Два провода с фонарями отлично встали на место глаз. Я как будто конструктор Лего собирал. Полюбовавшись получившимся результатом, я налил в железную пасть немного ворвани. Двигатель загудел, все шестеренки сдвинулисьтуда-обратно, конечности зубана согнулись, а в глазах возникло красноватое свечение.

Поздравляем! Вы создали новый рецепт!

Получено опыта +300

Специальность "Инженерия малых машин" +1, Специальность "Работа с металлом" +1.

Мастер Малых Игрушек — Вы можете создавать игрушки малого размера.

Передо мной сидело существо, которое незатейливо называлось "Зубан". Оно с интересом рассматривало свои крепкие когтистые лапки, потом немного неуверенно подошло к банке с ворванью. Я завороженно смотрел, как маленькое чудовище понюхало содержимое и без особого успеха попыталось засунуть внутрь голову.

— Странно, — произнесла у меня в голове рука и потянувшись к существу — я только потрогать.

Вдруг зубан заметил приближающуюся к нему руку. Резко зашипел паром и укусил Девятку за палец.

Критический сбой оборудования!

Рука нанесла быстрый удар. Монстр резво увернулся, отпрыгнул, заметался с шипением по столу, схватил банку и спрыгнув на пол, затаился в углу. Я заметил, что Девятка таки задела зверька. Один из красных окуляров, к сожалению, погас.

— Черт! Глупая! Ты что делаешь!?

Он плохой!

Из темноты раздалось бульканье поглощаемой ворвани. Так, его надо поймать. Взяв в одну руку плащ, а в другу лисий хвост, я медленно и осторожно пошел в сторону, где сидел зубан. План был прост, я отвлекаю мелкого злодея хвостом и набрасываю на него плащ. Потом аккуратно пеленаю, чиню глаз и сдаю заказчице. Но все пошло не так, как планировалось.

— Мой хвост! — Девятка выкинула плащ и попыталась забрать у правой руки добычу. Меня опять начало закручивать на месте. Зубан зашипел, сверкнул красным глазом, разбежался, оттолкнулся от стола и с громким хрустом проломил окно, выпав на улицу. Быстро выглянув, я успел заметить шмыгнувшую в подворотню маленькую тень. Сбежал гад!

— Эй! Мелкая сволочь! Вернись! — прокричал я в окно. Тихий гул ночного города и ритмичное шипение проезжающего мимо паромобиля. На крышах, вдалеке, кто-то перестреливался.

И что теперь делать?

Вами получено новое письмо

Как не вовремя, кто там еще.

Привет, Серый! Это Зима. Пастор говорит, что ты в онлайне. У тебя нет никого знакомого в городе, кто умеет управлять дирижаблями? Очень срочно нужно. Выручишь ужасно!

Расстались мы с Зимой, конечно, не очень хорошо. Но и она, и Пастор ребята вроде неплохие. Ладно, за спрос денег не берут.

Привет, Зима. Есть. Я.

Мгновенно пришел ответ.

Вот черт! Я десятку Пастору продула. Есть наводка на редкий клановый квест, но нужен пилот. Подъезжай завтра к Восточному воздушному порту в 9 утра. Не пожалеешь. Подробности при встрече. Ждем.

А вот это мне уже не нравится. Вдруг это происки Манула. Попросил свою девушку написать, а по приезду, раз, и я мертвый. Может ли это быть ловушкой? Вполне. С другой стороны, что я потеряю. Половину денег, так у меня осталось только 3 кроны. Редкие предметы? Коллекцию из двух хвостов?

Зима, я бы с радостью принял ваше предложение, но опасаюсь за свою безопасность. Если ты вдруг не в курсе, и есть такая возможность, спроси Манула, чем он занимался часа четыре назад в районе Зодиак.

Фух, и чем мне теперь заняться. Сегодня пятница, если я сейчас договорюсь с Котами, то завтра у меня, возможно, не будет времени. Зубан сбежал, и ночью искать его в малознакомом городе не самая лучшая идея. Мрачную гражданку Кацентодд такой исход вряд ли удовлетворит, только штраф мне выпишет за провал квеста. Выход, похоже, один. Делать очередного зубана. Благо теперь, с рецептом, это займет намного меньше времени. О. Письмо.

Приветствую, Пароволк, это Крон, глава гильдии "Красные Коты". Зима не может тебе написать, она ругается с небезызвестным тебе Манулом. Пастор, увы, тоже не доступен, он живо участвует в их ссоре. Посему я, глава гильдии, даю тебе свое слово, что на время выполнения данного задания ты будешь находиться под защитой нашей гильдии и меня лично. Любой материальный ущерб, нанесенный тебе игроком по имени Манул, будет тебе компенсирован в двойном размере. Если моего слова тебе достаточно, ожидаем тебя завтра на точке к 9 утра. И заранее спасибо.

Вот и славно. Ответив Крону, что я непременно прибуду, я снова засел за зубанов. Спустя час, передо мной стояли две готовые зверушки. Правда, одному из них не хватило чуточку запчастей, и он красовался только одним ухом и отсутствием хвоста. Вот с чем-с чем, а с хвостами у меня полный порядок, и провозившись пару минут, я приладил к зверюге хвост металлической гончей из своей коллекции. Кое как успокоил руку, которая сначала кричала, что это ее хвост, а потом пыталась дотянуться до зубана и оторвать трофей назад. Пришло пару раз ее стукнуть об стол и обругать. Сплошное мучение. Ну что-ж, дело сделано. Вдруг в дверь комнаты раздался громкий стук. Я вздрогнул, рука мгновенно угомонилась.

С опаской открыв дверь, я сделал шаг назад. В проем, пригнувшись, зашла Госпожа Кацентодд. Фирменная капканья улыбка, плавные движения, вспыхивающие оранжевые глаза. Мягко обойдя меня, она с интересом разглядывала комнату.

— Хм, бедненько, но чисccтенько, — задумчиво сказала она, потом заглянула во вторую, — бедненько и грязненько. Ну показывай.

— Что показывать? — я даже несколько потерялся.

— Ну зачем я ссюда пришшла, как ты думаешшь, дурачок? — Она подошла ко мне и дотронулась до моей щеки.

— Эээ, за зубаном?

— Конечно, а зачем же ещще? — сказала Она и клацнула зубами.

Обе фигурки неподвижно стояли на верстаке. Вокруг лежали обрезки проволоки и металлические опилки. Я с трудом, но подавил в себе желание быстро начать убираться, под взглядом этой жуткой девицы. Госпожа Кацентодд с интересом рассматривала оба моих творения, — вот этот облезлый какой-то, уха нет. Это так задумано? А вот этот, второй, мне нравитссся. Зубки сслабоваты и коготки коротковаты, но это я поправлю. Забираю.

Вы успешно выполнили задание "Новый питомец для Госпожи Кацентодд".

Опыт +100

500 крон.

Я подумал, что сейчас, эта дочь Снежной Королевы и жуткого робозайца из "Ну, погоди!" пойдет по своим делам. Но нет. Она увалилась на мой диван, от чего тот жалобно скрипнул. Свесила ноги, закурила сигарету в длинном мундштуке и сказала:

— Пароволк, налейте леди выпить. Что у вассс там есссть? Вино? Виссски?

— Ммм, ничего нет, — я был несколько смущен напором.

— Какой вы ссскучный, фу. Может, кероссин есть или ворвань?

— Ворвань, — сказал я, с сомнением протягивая ей банку.

Госпожа Кацентодд открыла банку, опасливо принюхалась, и залпом выпила синеватую светящуюся жидкость. Зажмурилась, сморщилась, смахнула масляную слезу и сказала:

— Однако! — она выдохнула, разулыбалась и сладко потянулась. Глядя на нее, мне подумалось, что вот кто-кто, а вот эта робо-девица не испугалась бы таурена.

— Ну, рассссказывай!

— Что рассказывать? — опять опешил я. Черт, почему она меня все время сбивает с толку.

— Ну что? Почему окно выломано, почему на сстоле отпечатки когтей.

— А. Это. Первому большому зубану я блок управления автоматона вставил.

— У тебя Исскра была? — удивилась девушка, — интерессно, и что дальше?

— Ну что дальше. Он меня покусал и сбежал. Конец истории.

— Чудессно, — рассмеялась Кацентодд, — а какие ты насстройки характера высставил?

— Настройки?

— Ты и про насстройки не знаешь? Нд-а, сс кем я ссвязалась… Ну иди ко мне, фокусс покажу.

Я застыл в нерешительности.

— На диванчик, — она похлопывала рядом с собой, — прыг скок… О, боги подземного мира! — Кацентодд села и прошипела, — сссел рядом, быссстро!… Молодец. Теперь ссмотри…

Она достала точно такой же блок управления автоматонами, что был у меня. Открыла крышку, под которой находилось много маленьких рычажков.

Вы получили Особенность "Настройка Искры" — вы можете настраивать блок управления автоматонов. Внимание! После запечатывания блок можно перенастраивать только после смерти носителя.

— Вот тут высставляешь, что ты хочешшь от автоматона. Например, преданноссть хозяину или сстае. Не рекомендую сставить преданноссть намного больше инсстинкта ссамоссохранения. Ссамоубьется очень бысстро. Агрессссивность, ссообразительность, болтливоссть, деперссссивность или оптимизм. Так же ссмотри, тут можно высставить, мальчик это будет, или девочка. Сс этим лучшше не шшути, первые пару раз высставляй буковку «А», как неопредлившшегосся, а то либо тебя начнет ревновать, либо за ссоперника примет. Насстроек очень много, и многие конфликтуют, так что я тебе тут ссделала, как надо. Вссе запечатала. Держи. Ссмело всставляй в ссвоего питомца, будет хорошо сслужить. А не понравитсся, убьешшь и нового ссделаешшь. Ссерый, я тебе нравлюссь?

— Что? Нет! То есть. Извини. Ты красивая конечно, но…

— А вот твоя рука ссчитает по-другому.

Я поглядел вниз и увидел, как Девятка ласково гладит Кацентодд по коленке. Что за! Я отдернул руку.

Красивая! — заявила моя рука.

— Уймись, — шикнул я на руку, а потом испуганно сказал девушке, — это она без меня. Рука сама по себе, я тут не причем.

— Ты так ссчитаешь? — глаза Кацентодд вспыхнули, и она зубасто улыбнулась, — видел ты Исскру у ссвоей руки? Кто ей управляет? Не знаешшь? А я вот знаю, — и она дотронулась длинным стальным пальцем до моего лба.

— Кто ты? Ты не просто НПС, — ошарашенно сказал я.

— А ты не догадываешшьсся?

— Ну есть предположение…

Девушка усмехнулась, наклонилась к моему уху:

— Вот и держи это предположение при ссебе, — прошептала она и цапнула меня за ухо. Я еле сохранил самообладание, чтоб не отпрянуть. Больно блин.

— Не переводи тему, Ссерый, я тебе не нравлюссь. Почему?

— Ну в тебе три метра роста.

— Два ссорок воссемь, — с гордостью сказала она, — а ещще?

— Ну, я не очень люблю… Ммм… Доминирующих женщин…

Кацентодд ласково взяла мою механическую руку и поднесла ее к своему лицу.

— Ха, так будет даже интересснее, — и укусила Девятку за железный палец.

…

/logout

Глава 11

Чертов гадкий будильник! Лучше сразу убейте меня… Бутылка кефира на завтрак? С кофе?

/login

— Вид у тебя, Серый, жутко потрепанный. Чем это ты ночью занимался? — Пастор Кос сиял, как начищенный ботинок.

— Я не хочу об этом говорить, — устало сказал я.

— А все-таки?

— Я не хочу об этом даже вспоминать. Где остальные?

— Грузятся, пойдем.

На взлетной площадке стоял огромный дирижабль. Два его расположенных рядом зеленых баллона сверкали изморозью в лучах утреннего солнца. Вокруг ходили люди, сновали туда-сюда роботы и загружали внутрь какие-то здоровые черные ящики. Из кабины вышел Крон, блеснув зелеными очками, и, выпустив облако морозного пара, закурил. Увидев нас, он широко улыбнулся и пошел в нашу сторону.

— Серый, рад тебя видеть!

— Привет, Крон! Мне кто-нибудь расскажет, что здесь происходит? Зачем нужен я?

— Сразу к делу? — усмехнулся Крон, — уважаю. Но увы, смогу рассказать только после того, как взлетим. На самом деле никто, кроме меня и Пастора, не в курсе, куда мы летим и зачем. Вопросы безопасности. Последнее время наши операции стали срываться подозрительно часто. Это вынужденная мера…

— Крон, я так понимаю, Серый больше беспокоиться о том, что он должен делать, и на каких условиях, — вставил Пастор.

— А! Это. Ты поведешь дирижабль, — Крон выпустил струю дыма в морозный воздух, — Все квестовые и редкие предметы, взятые из рейда, отходят гильдии, ты получаешь равную долю в добыче деньгами. Считай, мы тебя берем простым наемным пилотом.

Нормальное предложение, но зачем им наёмник. Неужели у них в команде нет пилота для дирижаблей? В жизни не поверю, что это такая уж и редкая профессия. К тому же пилот я так себе.

— Крон, Пастор, интересное предложение, конечно. Но неужели у вас своего пилота нет?

Крон тяжело вздохнул.

— Ты согласен на задание в принципе? Если да, то пошли в тепло. Если нет, то я тебе ничего рассказать не смогу. Прости, Серый, общее дело важнее.

— Тогда пару моментов прояснить, — сказал я. — Детей убивать, пытать кого-нибудь надо будет?

— Не планируется. Даже если так, то точно не тебе это поручим.

— Это противозаконно?

— Ни в коем разе, — Крон даже рассмеялся, — хотя Героя Всеобщей Стачки это остановило бы? Я читал газеты, чувствую, ты там отжигал, раз про тебя целый абзац выделили. В любом случае, по законам Города Сов, мы наоборот делаем полезное нужное дело. Возможно, получится замять кой какие твои мелкие грешки перед официальными властями. Если все пройдет по плану.

— Даже так? — удивился я, — дело то, я чувствую, все интереснее и интереснее. — А правда, что про меня в газете написали?

— Честное пионерское. Также написали, что ты тайно прибыл из Империи и что скорее всего, ты агент влияния. Не волнуйся, — попробовал успокоить меня Пастор, — дело идет к большой войне, они про всех так пишут, кто им не нравится.

— Манул в команде? — пытаясь переварить полученную информацию, задал я вопрос, на который знал ответ.

— Да, но он на привязи, — спокойно ответил Крон, — Фигурально выражаясь.

— Хорошо. Последний вопрос, с роботами или автоматонами не надо будет делать ничего противоестественного?

Пастор поперхнулся и крайне удивленно посмотрел на меня.

— Боюсь даже спросить, — сказал он, — но..

— Не будем об этом. Я согласен. Но сразу предупрежу. У меня всего второй уровень пилотирования дирижаблей, — польстил я сам себе.

— Что на два уровня выше, чем у всех находящихся на данной взлетной площадке игроков. Это довольно редкая профессия, получать ее дорого и сложно. Я даже удивлен, что она есть у игрока твоего уровня. Расскажешь, как добыл ее? — голос Крона стал ласковым и доверительным.

— Как-нибудь. Как время и настроение будет, — я прям почувствовал подвох.

— Пастор, а может он точно имперский шпион? Хорошо маскируется под дурака, уровни скрутил, внешность вон себе меняет, Манула сразу в нокаут отправил. Причем два раза.

— Ну, имперский шпион не республиканский, — загадочно сказал Пастор.

— Так! И вы туда же?! — я начал злиться.

— Хорошо, — примирительно сказал Пастор, — давай, чтобы успокоить Крона, ответишь на один вопрос. Честно ответишь. У меня хорошо прокачан Допрос, поэтому ложь я сразу увижу. Смотри мне в глаза и скажи — какого уровня у тебя Умение Шпионаж?

— Никакого. Нет у меня Шпионажа, — я даже попытался обидеться.

— Вроде не врет, — сказал Пастор Крону.

— Ага, похоже на то, — рассмеялся Крон, — всё. Успокойся. Да не обижайся ты, это шутки у Пастора такие. Нету такого умения как «Допрос». И «Шпионаж» тоже он только что выдумал. Он эту клюкву всем новичкам заливает.

Пастор весело рассмеялся.

— И ведь работает! Ой, не могу!

Я не выдержал и стукнул Пастора по плечу. Тот отпрыгнул и разразился совсем уж заливистым смехом.

Со взлетом я справился без проблем. Дирижабль был в несколько раз больше того, на котором мы удирали с Марком. Управление было похожее. Но мне понадобилось минут десять, прежде чем я разобрался со всеми параметрами этой махины. В кабине было несколько комнат, приличный грузовой отсек, набитый сейчас большими черными ящиками. По бокам из кабины торчали две пушки. Калибр небольшой, похвастался Пастор, но подспорье, сказал он, — отличное. По указанию Крона я взял курс на северо-восток. И уже через пять минут мой уровень пилотирования поднялся до второго уровня, теперь на самом деле. Подписав лист о неразглашении и поставив на нем пару жирных клякс, я сел за стол вместе с остальными пассажирами дирижабля. Аппарат двигался на автопилоте, до точки прибытия было два часа, угля и воды было вдоволь. Впереди, на горизонте, виднелись синеватые горы с белыми шапками снега на верхушке. Крон собрал всех за большим столом в кают-компании. Тут были Зима, Пастор, Манул и еще дюжина неизвестных мне игроков. Пастор раскачивался на стуле, и я подумал, что он сейчас свалится. Зима улыбнулась, увидев меня, и помахала ладошкой. Манул же делал вид, что меня принципе не существует.

— Господа и дамы, — официально начал Крон, — Всем интересно, что происходит и куда мы направляемся. Мы уже далеко от города, поэтому приступим. Департамент Безопасности Города Сов поручил нам важную и ответственную миссию. Разведчикам стало известно, что в горах скрывается диверсионный отряд Священной Республики. Времена нынче предвоенные. И поэтому нас попросили без лишнего шума и дипломатических скандалов очистить территорию.

— А разве не с Империей намечается война? — не удержался я, — Вроде завтра там какое-то сражение, — блеснул я эрудицией.

Манул закатил глаза, а Пастор перестал раскачиваться на стуле и вскочил.

— Крон, можно я? Смотри, Серый, все просто. Есть Союз Вольных Городов, на северо-востоке Железная Империя, на западе — Священная Республика, на юге ад, ужас и Дикая Равнина. Кто на севере?

— Кто? — опешил я.

— На севере, друг мой, Вольняшки. Несколько бедных, но очень гордых княжеств, которые никак друг с другом или с кем другим договориться не могут. Есть очень серьезные данные, что не более чем через месяц все серьезные государства вцепятся в эти княжества и раздербанят их, как дикие автоматоны — свалку металлолома. Кто в этой заварушке будет врагом, кто союзником, до сих пор разобраться не могут. Поэтому Союзу совершенно не с руки сейчас ссориться ни с Республикой, ни с Империей. Дикую Равнину тоже лучше не злить. Куш ожидается вкусный, дипломаты носятся по заседаниям, оружейные заводы забиты заказами, штабы разрабатывают планы, а шпионы прячутся в каждом темном углу.

— И поэтому, — сказал Крон, рукой показывая Пастору сесть, — сделать надо все максимально чисто и без лишних свидетелей.

Крон расстелил карту.

— Вот здесь, по данным разведчиков, база диверсантов. Скорее всего тут и тут будут дозоры. Рейд Один уже должен был занять свои позиции. Серый, смотри внимательно, подходим на минимальной высоте к точке Б и осуществляем высадку Рейда Два и Три. Выдвигаемся сюда. Потом ждем сигнала и начинаем атаку. Все надо закончить за два часа. Далее ожидается прибытие связного, его надо будет перехватить. Принимайте задание и группу.

Вам передано задание-сценарий "Инцидент у Плохой горы". Найти и уничтожить группу республиканских диверсантов.

Основное задание: Уничтожить не менее 50 % диверсионной группы. Разгромить базу.

Вторичное задание: Уничтожить более 75 % диверсионной группы. Захватить в плен руководителя группы. Перехватить связного.

Бонусное задание: Уничтожить 100 % диверсионной группы. Захватить в плен связного.

Ваша группа: Рейд Воздух.

Народ живо начал обсуждать детали. Ко мне подошел Пастор:

— Пойдем, Серый, тут и без нас разберутся.

— Пастор, я в таких операциях не участвовал. Как бы не испортить чего.

— Не боись. Наша дело сторона, мы на скамейке запасных. Крадемся, высаживаем народ и сидим на попе ровно. Рейд Воздух — это оперативный резерв. По нашим расчетам, у нас пятикратное преимущество в численности. Скучаем, слушаем далекую стрельбу, потом всех забираем и домой.

— Я одного не пойму, почему я. У вас столько народу, неужели никто не может управиться с дирижаблем, тут ничего сложного.

— Случайность. Один пилот заболел, у второго срочные дела в реале. Мы написали всем нашим знакомым, кто не находится в кланах и гильдиях. Ты первый ответил. Всё. Не нашли бы, взяли наемника. Но тут высок был шанс утечки. Департамент особо просил сделать все так, чтобы это выглядело бандитскими разборками, а не официальной операцией.

Пастор хлопнул меня по плечу:

— Не грузись давай. Айда лучше поучишь меня дирижаблем рулить. Если человек с профессией показывает, что надо делать, есть шанс, что Специальность получишь. Пойдем, пойдем, не жадничай.

Целый час я показывал Пастору рычаги, циферблаты и рассказывал, что на них написано. К сожалению, специальность он так и не получил. Но мы с ним договорились, что на обратном пути снова этим займемся.

Зима стояла на открытой палубе и курила, длинный белый шарф развевался на ветру. Рядом с ней был Манул, который задумчиво разглядывал проплывающие внизу предгорья. Они о чем-то тихо беседовали. Я подумал, что надо поговорить с Манулом. Разобраться. Не так, чтобы меня эта ситуация с ним сильно расстраивала, но получать врага на пустом месте мне не хотелось.

— Манул, можно с тобой поговорить? Зима, я украду его на минутку, ты не против?

Манул повернулся, скучно посмотрел на меня и вяло сказал:

— Мне не о чем разговаривать с обслуживающим персоналом и наёмниками.

— Манул, прекрати сейчас же! — вступилась за меня Зима, — Мальчики, ну-ка быстро помиритесь! Что это такое!

— Ну если он тебе так нравится, ты с ним и разговаривай, — Манул мотнул головой, поправляя упавшую челку, и ушел назад в кабину. Девушка хотела побежать за ним. Я слегка взял ее за плечо.

— Зима, подожди, — сказал я, — что ты за ним бегаешь? Он же сноб и идиот.

Зима выкрутилась из моей руки, сказала: "Извини" и убежала. Ну и черт с ней. Никогда не понимал, как можно общаться с такими высокомерными дураками. Но, похоже, сердцу не прикажешь. С испорченным настроением я вернулся в кабину управления.

— Подходим к точке Б, — крикнул Пастор в кают-компанию. Оттуда раздался зычный голос Крона, он раздавал приказы. Начались предгорья, яркое солнце освещало покрытую изморозью землю. Казалось, мы летели над россыпью битого стекла. Я снизил скорость, чтобы машина стучала не так громко. Наша задача сделать все максимально быстро и тихо. Залетев в небольшую долинку с тонкой быстрой речкой посередине, мы выбрали небольшую ровную поляну.

— Все, выпускай якоря, — сказал мне Пастор, — Машину на малый назад, потом стоп. Вытягивай якоря, садимся. Котел не гаси. Пусть греет, а то замерзнем совсем.

Дирижабль опустился на полянку, открыл грузовой люк, оттуда выбежали игроки и начали выгружать ящики. В разгрузке я не участвовал, так как решил, что меня нанимали как пилота, а не как грузчика. Сидел свесив ноги наружу, в открытом окне кабины, и с интересом наблюдал за работающими людьми. Рядом пристроился Пастор. Один из игроков с копной седых волос достал огромный шлем с кучей разных моноклей, антеннок и железок. Надел, потом махнул игрокам, чтобы те открывали один из ящиков. Внутри оказался большой, выкрашенный черной краской механоид со здоровенным ружьем. Оружие было присоединено коротким шлангом к большому металлическому рюкзаку. Немного повозившись с механоидом, игрок перешел к следующему ящику. Через пол минуты робот из ящика выпустил струю дыма, пыхнул пламенем и бодро вышел наружу. Потом покрутил головой, увидел игрока в странном шлеме, замер и стал внимательно смотреть на него. Седой игрок показал ему несколько жестов, похожих на язык глухонемых. Механоид подорвался и споро начал распаковывать еще один ящик, не отрывая взгляд от седого игрока.

— Это что такое? — спросил я Пастора, мотнув головой в сторону механоидов, быстро выполняющих приказы седого.

— О, брат, это же наша основная ударная сила. Железный легион или Рейд номер Три. В лобовом штурме просто незаменимы. Тупы, бесстрашны и смертоносны. О, а еще…

Но договорить он не успел. С диким воем над нами пронесся белый след и сразу раздался взрыв. Вокруг свистнули, вспахивая землю, осколки. Над нами раздался крик Крона:

— К бою!

И тут же со всех сторон грохнули выстрелы. Я свалился назад в кабину и залег. Канонада усиливалась. В воздухе взорвался еще один воющий снаряд, осыпая все градом осколков. Стекло в окне кабины хрустнуло и осыпалось.

Прячься!

— Шрапнелью лупят, сволочи! — закричал Пастор.

Выглянув, я увидел, что два механоида прикрыли своими телами седого игрока в шлеме, а остальные роботы пытаются вскрывать ящики под свистом пуль. Игроки попадали кто где и пытались отстреливаться.

— Что тормозишь, Серый, действуй! — прокричал мне Пастор.

— А что делать-то? — на меня накатила паника и я не понимал, что происходит.

— Тактический чат смотри, быстро, — сказал Пастор, и побежал к ближайшей пушке.

Рейд Один — на нас напали, стянуты большие силы, база скорее всего свободна, начинайте атаку на Базу диверсантов, по плану В.

Рейд Два — держим круговую оборону, патроны экономим.

Рейд Три — срочная активация всех механоидов

Рейд Воздух — поднимайте машину, на вас поддержка, цель прима — пушка. Восток или Юго-Восток.

— Рейд Воздух, это мы с тобой, Серый, — говорил Пастор, возясь с орудием, — поднимай бегемота, метров сто для начала!

Я побежал в кабину, подъем якорей, основное тепло из котла в баллоны. С полминуты ничего не происходило, дирижабль набирал тепло. Вокруг все стреляло и грохотало. Я заметил Манула, он сидел, привалившись к камню, и куда-то целился из длинной винтовки с огромным оптическим прицелом. Выстрелил. Начал водить ружьем, выискивая что-то, и вдруг повернулся и навел винтовку на меня. Я от неожиданности замер и не знал, что делать. Моя механическая рука сама пришла в движение, подняла кисть на уровне лица и показала средний палец. А я подумал про Крона. Он мне обещал, что любой ущерб от Манула мне вернут двукратно. Что если этот сноб сейчас меня убьет? Меня потом что, второй раз убьют? Выстрела от Манула не последовало, он усмехнулся и перевел ружье в другую сторону.

Дирижабль вздрогнул и начал подниматься. Пастор закричал "Ура" и выстрелил из пушки.

— Малый вперед и бери правее!

Пастор отдавал мне указания, палил из орудия и громко разговаривал сам с собой. В окно я увидел, как дюжина уже активированных механоидов, выстроившись в линию, залпами стреляла в сторону холма. Через несколько минут после того, как Пастор накрыл пушку противника, стрельба начала стихать. А спустя десять минут совсем прекратилась. Крон в тактическом чате дал команду приземляться.

Я стоял у дымящихся останков механоида и ковырялся в них ногой. Взять что ли себе несколько деталей на производство зубанов? Подошли два хмурных игрока, меня отодвинули, останки забрали и утащили их к дирижаблю. С одного из холмов спускались разведчики с добычей, снятой с нападавших.

Наши потери оказались не столь высоки, как могло показаться. Несмотря на внезапность нападения, только трое игроков отправились на перерождение и еще трое были без сознания. Раненых подлечили, сломанных роботов загрузили в трюм. С ними уже возился техник, из дирижабля раздавался звонкий стук молотка. Крон был в гневе, он шипел, жестикулировал и сверкал зелеными очками. Маленький злой карабас-барабас. Пастор живо участвовал в процессе, помогал советом, надсмехался над игроками и обнимал оставшихся неповрежденными механоидов. Успокоившись, он подошел ко мне, встал рядом и стал рассматривать поле боя.

— Чувствую, Крон теряет хватку. Ведь не первый раз нас так ловят.

— Предатель гадит? — поинтересовался я.

— Возможно. И это был бы не самый худший вариант, — задумчиво почесал нос Пастор, — может быть, Крон устал. Мурз, наш рейд лидер, этот план зарубил и предлагал другой. Но Крон настоял, и теперь всё повесят на него. Прямо никто не скажет, но…

— Ладно, Пастор, это ваша краснокошачья кухня, что сейчас будем делать?

— Рейд Один взял базу, сейчас соберемся и полетим смотреть трофеи и ждать связного.

База диверсантов находилась в небольшой долине. Замаскированные землянки, прикрытые брезентом припасы. Несколько игроков гильдии переоделись в коричневую республиканскую форму, взятую с убитых НПС. По плану они должны были создать видимость жизни на базе, для встречи некоего связного. Остальные попрятались в землянки и небольшую пещеру, находившуюся рядом. Как ожидалось, связной прибудет по воздуху, поэтому меня с дирижаблем перебазировали за горку, где я с небольшой абордажной командой буду ожидать выстрел из ракетницы. В нашу задачу входило, в случае чего, не дать связному уйти, сбить дирижабль и вообще оказывать поддержку с воздуха.

Просидев полчаса с ребятами в кабине, я не выдержал и решил сходить прогуляться по округе. Скучно. Был небольшой шанс, что связной прибудет с нашего направления, но альтернативой было сдувать баллоны и прятать дирижабль. Лучше уж мы будем стоять под паром и, если что, успеем быстрее среагировать. Пастор отобрал у одного из разведчиков подзорную трубу и решил забраться повыше, понаблюдать за окрестностями.

Я спустился к небольшой горной речке, весело журчащей по камням. Присел на выступ и любовался бликами солнца в воде. Повернувшись, я увидел, что буквально рядом со мной, шагах в четырех, между двумя огромными валунами привалился человек в коричневой форме. Голубые глаза внимательно смотрели на меня из-под слипшихся из-за крови волос. Его рука крепко держала направленный на меня пистолет угрожающего калибра.

Беги.

— Не стреляйте, — смог выдавить из себя я. НПС молчал. Пауза становилась гнетущей, и я тихо спросил:

— Вы республиканский шпион?

— Ты из Империи, — тихо и уверенно сказал раненый.

— Я из Города Сов, но родился и учился в Эйзенберге, — зачем я с ним откровенничаю, подумал я, — а откуда вы знаете?

— По акценту, — взгляд раненого буравил меня насквозь. — Где учился?

— Особый приют-техникалис Князя Айвана Сторма, — глянул я на то, что у меня написано в описании персонажа.

НПС похоже очень удивился и даже слегка опустил пистолет. Я начал размышлять, успею ли я выхватить обрез или прыгнуть вперед, надеясь, что сработает Девятка. Недалеко раздался заливистый смех Пастора.

— Твои друзья? — совсем слабым голосом спросил раненый. Я увидел, что над ним висит дебаф "Тяжелое ранение". Выглядел НПС совсем неважно.

— Ну не то, чтобы друзья, я скорее просто наемник.

Он помолчал, потом, приняв какое-то решение, сказал:

— Что-то мне совсем холодно. Сегодня, похоже, я из этой передряги не выберусь. Так что слушай внимательно: Часовая лавка Лазаруса, Базар в Ямах. Передашь ему вот эту посылку, — свободной рукой он протягивал мне небольшую, размером с грейпфрут коробку, я автоматически подошел и взял ее. — Скажешь ему дословно "Рисунок доброго дедушки. Вороны прибудут в три." Повтори!

— Рисунок доброго дедушки. Вороны прибудут в три. Лазарус, часовая лавка на Базаре в Ямах.

— Еще раз!

Девятка стала непроизвольно сжимать и разжимать кулак. Тихо, моя милая, спокойнее. Я повторил текст.

— Там ты получишь деньги и помощь, если потребуется, — раненый помолчал, потом закрыл глаза, вздохнул и сказал, — дай руку.

После этого произошла совсем неприятная вещь. Он приставил пистолет себе в область сердца, положил мою правую руку на оружие.

— Стреляй!

— Нет, — испуганно сказал я, — вы чего вообще…

Одно дело в перестрелке, а другое вот так, близко, как казнь.

— Мне осталось недолго, в плен мне нельзя ни при каких обстоятельствах. Помоги мне. Передай посылку. Ради Империи! — при последних словах глаза его стали жесткими, и в них отразился огонек безумия.

Девятка пришла в движение и тоже взялась за пистолет.

Вам предложено задание "Служба доставки. Курьер четыре. Мор.". Вы получили посылку, ваша задача передать ее и послание по назначению. Вариант 2: вы можете передать эту посылку и послание в Департамент Безопасности Города Сов.

Награда: вариативно

— Стреляй! — крикнул раненый.

Девятка нажала на спусковой крючок. От грохота у меня чуть не заложило уши. Запахло порохом и чем-то сладким.

Вы закончили задание-сценарий "Инцидент у Плохой горы".

Вы уничтожили 65 % диверсионной группы.

Руководитель группы — убит

Связной — не перехвачен

Основное задание: выполнено

Вторичное задание: провал

Бонусное задание: провал

Общая оценка: Удовлетворительно

Вы убили руководителя группы.

Награда: +200 опыта, Специальность «Управление воздушным транспортом легче воздуха» +1, 350 крон

Получен новый уровень! (7)

Ко мне подбежал Пастор и несколько игроков.

— Серый в своем репертуаре, — сказал Пастор, разглядывая застреленного НПС.

— Ну, он на меня напал, а я это… вот, — замялся я, показывая на убитого диверсанта.

— Да видно, что это вот… Его в плен надо было брать. Эх, чуть не завалили такое простое задание, — Пастор ощутимо расстроился, — ладно, народ, грузимся, забираем остальных и домой.

Назад летели в плохом настроении. Никто не шутил, все сидели мрачные. Крон о чем-то грозно шептался с Пастором, который потерял свою обычную веселость. Из-за множества пробоин в баллонах расход угля был выше нормы. К городу подлетали уже на последних запасах.

В лучах заката город выглядел так, что захватывало дух. Золото, разлитое по огромному лабиринту домов, шпили соборов, сверкающая в закатном солнце река, дымящие трубы заводов. Тут я заметил странное движение. Вдалеке между зданий шагал огромный робот, светя вокруг прожекторами глаз. Окружающие здания были роботу по пояс, он махал руками, иногда задевая крыши. Над ним кружило два дирижабля, слышались далекие выстрелы. Вдруг один дирижабль врезался в корпус робота. Началась какая-то возня, к сожалению, не видная из-за расстояния. Я попросил подзорную трубу. Робот держал баллон дирижабля одной рукой, а второй, ладонью плашмя, как-то по-девчачьи бил по летательному аппарату. Вдруг баллон вспыхнул и вырывающееся пламя охватило дирижабль вместе с роботом.

— Какой-то идиот наполнил аппарат водородом, что ли, — услышал я голос Пастора рядом, — сэкономил, блин.

Робот, охваченный пламенем, как-то неловко оступился и завалился, цепляясь за ближайшее здание. Больше ничего не было видно. Только красноватое зарево в месте падения.

— А может и не идиот, — задумчиво произнес Пастор, — может, так и было задумано. Вот ведь кто-то развлекается. Надо будет покопать в том районе, интересный похоже квест.

Горящее золотом небо, пылающие дирижабли и роботы, мрачно отсвечивающее море вдалеке. Эх, красиво, я попытался запомнить этот момент для себя, вздохнул и дернул рычаг. Будем снижаться, скоро прибываем.

--

В зале был полумрак. На столиках стояли небольшие масляные лампы. Со сцены раздавались звуки музыки, выступало трио в шляпах-котелках, белых рубашках и жилетках. Солист в гриме заунывно пел под гармошку грустную песню, ему подыгрывали на барабанах и контрабасе. Непонятно почему, но это было смешно, и песня мне понравилась. В кабаре, куда меня затянул Пастор с Кроном, было много народа. Я поначалу отказывался, хотел пойти в отель и запустить одноухого зубана, что остался у меня после налёта Госпожи Кацентодд. К тому же меня немного раздражала парочка Зима и Манул. Они опять ругались, потом мирились, и смотреть на них мне было неприятно. Но Пастор был настойчив, Крон, отошедший после дороги, был убедителен и вкрадчив. Плюнув на все, я согласился.

Горячий глинтвейн приятно согревал, особенно после прохлады на улице. Люди оттаивали после не самого удачного рейда, пили виски и слушали артистов. Рокси, блондинистая подружка Зимы, утащила Пастора танцевать. Бомбер, здоровенный игрок, лысый и с почти детским лицом, обнимал Крона и говорил, как он его любит и уважает, как начальника, конечно. Крон смотрел куда-то вдаль задумчиво и строго. На сцене несколько фигуристых автоматонов отплясывали канкан, размахивая разноцветными юбками. Седой повелитель механоидов объяснял мне преимущество трансокеанических дирижаблей над трансокеаническими пароходами.

Выстрелила пробка шампанского. Рука вздрогнула.

— Бей!

Бомбер и седой посмотрели на меня странно.

— Я сказал это вслух? — слегка заплетающимся языком поинтересовался я.

— Вслух, а как еще? — сказал Бомбер.

— Это не я. Это все рука, — я закатал рукав и показал им свою механическую руку. Девятка вела себя прилично, слушалась, но немного самопроизвольно двигала пальцами.

— Что рука? — спросил седой.

— Это она говорит. Вообще меня не слушается. Дерется, — пожаловался я, — к девушкам пристает.

— Как?

— Ну вот так, — я ущипнул мимо проходящую официантку НПС, та тихонько взвизгнула, но потом улыбнулась.

— Ну, так и я умею, — сказал Бомбер и тоже попытался ущипнуть ту же официантку. Она легко увернулась, фыркнула и ушла. Бомбер загрустил, — давай армреслинг с ней. С рукой.

Он раздвинул стаканы и блюда с остатками еды и поставил на стол мускулистую правую руку.

— Она у меня левая, — сказал я, а Девятка снова пошевелила пальцами.

— Хорошо, давай левую, — не стал спорить Бомбер.

— Три, два, раз! — посчитал седой.

Девятка в одно движение завалила руку Бомбера.

— Эй! Я не был готов! Выпьем?

— Выпьем!

— Как здорово, когда у тебя одновременно и рука, и поговорить, — глубокомысленно заявил присевший рядом Пастор, — рука-друг? Нет, она же женского пола, о! У Серого есть подружка! Ну и пусть, что это его же рука.

— Отстань, Кость.

Пастор взял рюмку, стукнул ей по Девятке и вылил содержимое прямо на нее. Виски потекло по механизму, а потом закапало на пол.

— Блин, Пастор, теперь ее мыть.

— Пусть твоя рука с нами выпьет. Расслабится.

— Ты пьян. Хотя да. Она иногда нервная и напряженная.

— Массажик расслабляющий. Эй, Рокси! Хочешь сделать Серому массаж его железной руки?

— Фу! — донеслось до нас.

— Не хочет, — философски заметил Пастор, — ну! За это надо выпить!

Выступление артистов закончилось. Манул порывался взойти на сцену, ему срочно надо было спеть. Охранник НПС с каменным лицом мягко, но непреклонно не пускал его. Крон куда-то вышел и не вернулся. Бомбер пел грустную непонятную песню тихим басом, подперев щеку кулачищем. Зима спала, свернувшись калачиком на диване, а Рокси толкала ее и говорила, что она хочет танцевать. Пастор и еще двое игроков курили сигары и пускали в потолок белый дым. Девятка гладила по голове стоявшего рядом совсем маленького автоматона с лотком сигар. Автоматон сверкал глазами, но сносил фамильярность моей руки стоически. Седой рассказывал мне об устройстве паровых двигателей, но я его не слушал. Я разглядывал картины, висящие на красных стенах кабаре. Смотрел как под звуки механического пианино на площадке танцевал игрок в обнимку с танцовщицей канкана, та смотрела на него пылающим взором и крепко обнимала металлическими руками. Смотрел как два охранника тащат упирающегося Манула на улицу. Так ему и надо. У меня появилось непреодолимое желание достать лисий хвост. Мелкий разносчик сигар убежал, и поэтому я предложил хвост Девятке. Та не реагировала и спокойно валялась на столе. Пойти что ли подраться с кем-нибудь? Чего-то мне вон тот бегущий к нам игрок не нравится.

— Народ! Там Манул на дуэль Ржавых вызвал!

Я растолкал лежащего на столе Пастора.

— Пойдем посмотрим, там Манула бьют.

Кое-как выбравшись из кабаре, мы увидели нескольких полицейских. Один из них надевал наручники на одинаково протянувших руки коричневых автоматонов. Еще двое полицейских уверенно, экономными движениями били дубинками валяющегося на земле Манула. Несколько стражей порядка повернулись к нам. Самый старший из них, с огромными усами и в медном шлеме, положил руку на револьвер и сказал:

— Господа, какие-то проблемы?

— Тихо, народ! — сказал Пастор, — нет, господин полицейский, никаких проблем!

— Но… — хотел возмутиться один из игроков.

— Манулу это будет полезно, — хоть пьяным голосом, но жестко отрезал Пастор, — если ты думаешь, что тебе тоже будет полезно, вперед!

Усатый полицейский подозрительно посмотрел на меня.

— Я не с ним! — только и смог сказать я, показывая на Манула, которого грузили в повозку, запряженную железной лошадью.

— Ну и идите тогда! — жестко отрезал полицейский.

— Товарищ офицер, подождите секунду, я видео записываю, — сказал Пастор.

Мы вернулись назад, выпили еще по одной. Потом я пытался растолкать Пастора, которой опять уснул за столом. Рокси танцевала на сцене, размахивая огромным синим знаменем. Я будил Зиму и рассказывал ей, что Манул подрался с полицейскими. А она мне говорила, что я подлец и что она ненавидит меня и Манула моего тоже. А потом я тоже полез на сцену и с кем-то целовался. А потом я ничего не помню.

Глава 12

Проснулся я от того, что кто-то трогал мое лицо маленькими крепкими ручками, и было щекотно. Что-то давило на грудь, пахло машинным маслом и духами. Я с трудом разлепил глаза. Это мой номер в «Диораме». Солнечные лучи пробиваются сквозь грязное окно. Опять что-то дотронулось до моего лица. Я повернулся и увидел, что прямо рядом с моей головой сидит одноухий зубан. Он шевелил гибким металлическим хвостом и протягивал ко мне свои цепкие ручонки. Увидев, что я обратил на него внимание, он попытался потереться об меня своей жуткой зубастой головой, а потом издал звук, больше всего похожий на тихое бульканье. Глаза его горели ровным желтым светом. Он внимательно разглядывал мое лицо, потом потрогал меня за нос. Я спихнул зверюшку с кровати и сел. Я что, уснул в виртуальности? Похоже на то. Все говорят, что это плохая примета. Почему, интересно?

Голова не болела, но я чувствовал себя абсолютно уставшим и разбитым. Что ж, чем хороша виртуальная пьянка, так это отсутствием похмелья. Сейчас выйду из игры, умоюсь, поем, глядишь, и станет полегче. Я встал и тут заметил, что Девятка в сжатом кулаке держит длинный белый шарф. Ох, не к добру.

— Девятка, клептоманка чертова, это что такое? — я потряс ее трофеем.

— Хвост, — без особых эмоций пропищала у меня в голове рука.

Чего-то такое ночью было. Вроде приятное. Помнилось смутно. Маленький зубан терся об ноги и щелкал. На голодного кота похож. Покормить его, что ли? О, в личной почте письмо.

Серый, между нами ничего не было. Чего бы ты не помнил об этой ночи, это был просто сон. Я надеюсь, что ты джентльмен, и не расскажешь об этом сновидении ни одной живой душе. Это была ошибка и она больше никогда не повторится.

Зима.

P.S. Я случайно активировала твоего Тушканчика, он забавный.

Н-да. Вот значит с кем я целовался. И похоже не только.

Зима красивая.

— Девятка, твоя работа? Опять хозяйничала, пока я не замечал?

Ответом мне было молчание. Хм, и что же мне теперь с этим делать. В голове все путалось, похоже, сказывался недосып, тем более в виртуальности. Одно понятно, Зиму не стоит подставлять, это будет не красиво. Я открыл почту и написал ответ.

Привет, Зима. Не понимаю, о чем ты. Вчера я сразу после кабаре вышел из игры и потом спал без сновидений.

P.S. Хорошее имя — Тушкан, так и буду называть. Если хочешь, тебе сделаю такого же.

Отправив письмо, я достал жестяную банку ворвани и отдалее робозверьку. Тот схватил банку, отбежал в угол, потом без особого успеха попытался вскрыть ее лапками.

— Ладно, верни банку, я открою.

Тушкан быстро засунул банку себе в большую пасть. Чуть повозился и раздавил банку внутренней челюстью. Часть ворвани потекла через зубы. Тушкан с удовольствием зачавкал, через минуту выплюнув пожеванный кусок металла, оставшийся от банки.

Сытый? Вот и славно.

/logout

В реальности мое самочувствие оказалось хуже, чем в игре. Все-таки идея спать в виртуальности не самая замечательная. Тем более вторую ночь подряд я спал не более четырех часов. Начнем с завтрака. Я решил приготовить свое коронное холостяцкое блюдо.

Берем две пачки быстрой лапши. Сверху крошим пару сосисок, вареное яйцо и главный секретный ингредиент — нарезанный кружочками огурец. Белки, углеводы и клетчатка. Завтрак чемпионов. Завтрак ленивых, холостых чемпионов. Ленивых, холостых не чемпионов. Залив все это кипятком, я отправился в душ. Потом большую чашку крепкого черного кофе без сахара. Через десять минут я снова стал похож на человека. Ну что ж, займемся делами.

/login

Тушкан встретил меня радостным клекотом, подбежал и по штанине забрался мне на руки. Я посадил его на левое плечо. Нечего мне его на руках носить, как маленькую собачку. Тут же ожила Девятка, которая попыталась ухватить Тушкана за хвост. Зверек зашипел на руку, резво переполз на соседнее плечо и спрятался от Девятки за моей головой.

— Так, всем тихо-спокойно! Не драться и не шипеть! Все уяснили?

Рука мгновенно успокоилась, а Тушкан расслабился и быстро забрался в капюшон плаща. Повозился там, свернулся в клубок и довольно забулькал.

Залив немного ворвани в свое «сердце», я спустился вниз в уже знакомую мне кофейню. В реальности я был сыт, но надо и аватара моего покормить. Заказав чай и пирожки с повидлом, я задумался над тем, что делать дальше. Есть проблема, которая надо мной висит, и я вынужден ее решить как можно быстрее. Посылка от шпиона. Как я понял, группа, которую мы разгромили, не имела к Священной Республике никакого отношения. Скорее к Железной Империи. Хотя, если подумать, это могло тоже оказаться ложью. В одном есть уверенность- диверсанты хотели действовать против Города Сов. У меня есть два варианта, в Ямы на базар или в Департамент Безопасности. Ясно, что это какие-то шпионские игры. По большому счету, мне было плевать и на этот город и на Империю, и на Республику. Я про них про всех неделю назад услышал. А раз так, то будем исходить из своих собственных интересов, а дальше поглядим, как будут дела складываться.

В Ямы мне соваться опасно, могу нарваться на банду Синих Платков. Посмотрим, возможно моя маскировка поможет мне. Там я получу деньги и вероятно другие задания. В зеленые зоны к Департаменту мне соваться также опасно. Причем практически по той же самой причине, у меня проблемы с самой сильной бандой этого города — с полицией. Что мне даст Департамент? Денег? Возможно. Хотя скорее всего просто закроют глаза на мои предыдущие художества. Монетку кинуть? Орел — решка. Пусть решит судьба? К черту. Еду в Ямы. Крон обещал, что за участие в рейде он замолвит за меня словечко, и мои успехи на поприще преступного мира могут простить. Хотя какой преступный мир, стачка, борьба за права рабочих, я никого там не убил. Толкнул полицейского, произнес речь, механоида убиенного никто не видел. Такое могут и простить за заслуги.

Замотав лицо белым шарфом, я не спеша ехал к знакомому мне Базару в Ямах. Тушкан выбрался из капюшона, залез наверх мотоциклетного котла и грелся. Недалеко от рынка стояли несколько мрачных личностей в кепках и с синими платками на шее. В отличие от моего прошлого пешего посещения Ям, в этот раз они внимательно смотрели на меня и на мой мотоцикл, когда я проезжал мимо. Я сделал вид, что не обращаю на это внимания.

Получен новый уровень специальности: управление наземным транспортом 3

Припарковав пароцикл на охраняемой стоянке, я пошел к часовой лавке. На Базаре было оживленно. Народ толкался, продавцы расхваливали свой товар, тут и там стояли Синие Платки, следящие за порядком. Я старался вести себя спокойно, не торопился, разглядывал прилавки, купил еды, угля и еще ворвани. Также мне приглянулся отличный жилет с броневыми пластинами производства Священной Республики и темные очки-консервы. Первый поднял мой броню до 9 вместе с плащом. А очки же были круглыми, стильными и прекрасно подходили для защиты от ветра при езде на пароцикле. Тушкан сидел у меня в капюшоне, внимательно разглядывая окружающее. Когда я нацепил очки, он тревожно потрогал их лапками, но потом вроде успокоился.

Денег у меня оставалось много, чуть больше 700 крон, поэтому я очень внимательно следил за шныряющими мимо мальчишками. Карманников мне только не хватало. Сейчас разберусь с посылкой и надо будет подумать о сохранении сбережений, поеду в ближайшее отделение банка, сдам накопления туда.

Уже подходя к лавке с гордым названием "Часовых дел мастер Лазарус" на облезлой вывеске, я заметил старого знакомца. Отпихнув ногой маленького, шестиногого, позвякивающего робота, завернутого в разноцветное тряпье, я подошел к огромному паровому грузовику со стоящим на крыше автоматоном. Он поприветствовал меня поднятым ружьем устрашающего калибра и комментарием:

— Стоять! Ближе подходить… запрещено!

— Привет, железяка! — крикнул я автоматону, — Темирбек с вами тут?

На мой крик из кабины высунулась растрепанная чернявая голова моего давнего благодетеля.

— А ты кто такой? — удивленно спросил Темирбек

— Без костюма лисички уже и не узнает никто.

— О! Лисичкин! Как же, как же, — парень выпрыгнул из кабины и подошел ко мне протягивая руку, — смотрю заматерел, приоделся.

— Да, дела идут отлично. Держи, это твое, — я выделил 50 крон и перекинул их Темирбеку, — долг платежом красен. Спасибо тебе огромное, очень меня тогда выручил.

— Да ладно тебе. Мне так же поначалу помогали.

— Как у вас дела? Как клапана на ворвань? Нашли тогда?

К нам подошла девушка с розовыми волосами, что я видел тогда рядом с Тимуром.

— Клапана сгорели. Переборщили мы тогда с мощностью, — печально сказала девушка.

— А если не секрет, то что вы там такое мастерите?

— Секрет, — довольно сказал Темирбек, — но тебе расскажем, уже все и так в курсе. Мы строим орнитоптер.

— Чего?

— Махолет, — сказала девушка и помахала руками, — а то замучили уже эти летающие сардельки, — она махнула головой в сторону небольшого залатанного дирижабля, висящего над Базаром.

— Точно, — подтвердил парень, — пока их разогреешь, пока потом остановишь, скорость опять-таки. Ты ж в курсе, что скоро война?

— Слышал что-то такое, — подтвердил я.

— Если кто заделает чертеж орнитоптера и продаст его военным, то сам понимаешь, военные контракты там…, - Тимур мечтательно закатил глаза, — только у нас пока не получается. На угле котел слишком тяжелый выходит. Крылья машут, а взлететь не может. А ворвань перегрузили, рванул котел при испытаниях. Вот уже четвертый заход. Говорят, что у республики уже есть такие машинки и у Валькирий. Но может и брешут. Тут просто, кто первый успеет, тот самые сливки и заберет.

— А что, свои рецепты и чертежи можно продавать?

Девушка рассмеялась, а парень, понизив голос, сказал:

— Ты мне понравился, я тебе расскажу. Когда народ пытается в игре что-нибудь изобрести, то местные нейронки за этим внимательно следят. И если есть потребность в такой штуке, или сделано все очень подробно и качественно, то ты получаешь опыт и рецепт. Им ты можешь воспользоваться сам, подарить, продать или отнести на Биржу Патентов. На Бирже его выставят на торги. Интересные чертежи выкупаются богатыми гильдиями или НПС за сотни тысяч крон, а бывает, что и за миллионы. Это, не считая комиссии с каждого произведенного предмета.

— А что любой, рецепт можно отнести на Биржу? — заинтересовался я.

Девушка рассмеялась и толкнула Темирбека в бок локтем:

— Гляди, как оживился! Что, уже есть рецепты? А какие? А у тебя какая специальность прокачана?

Может быть в другое время я бы и проявил осторожность, но тут перед этой розововолосой девчонкой захотелось покрасоваться. Я повернул голову и цыкнул зубану:

— Покажись, мелкий.

Тушкан вылез из капюшона и, держась мне за шею, выглянул из-за моей головы.

— Какая прелесть! — взвизгнула девушка и потянула руки к зверьку.

Тушкан взъерошился, зашипел паром и попытался цапнуть обоими челюстями за пальцы. Девушка резво отдернула руки:

— Ты гляди какой! С характером!

Зубан спрятался в капюшон что-то недовольно бурча.

— Классный! Продай-продай-продай! — аж запрыгала розоволосая.

— Не. Этот мой. Но принимаю заказы, — разулыбался я, — всё. Я понял. Зверек хороший, либо на биржу отнести рецепт, либо самому делать.

— Ты сделай военную или полицейскую версию, — сказал Темирбек, — с руками оторвут. Не хочешь к нам в Гильдию? Поставим твоих зверьков на конвейер, долю дадим больше, чем на Бирже.

— Я подумаю, — решил я, — поглядим, как дела пойдут. Ладно, ребят, удачи вам с махолетом!

--

В лавке было светло. Несмотря на то, что все окна были занавешены, несколько больших масляных светильников давали много теплого, комфортного для глаз, света. Пахло латунью, машинным маслом и благовониями. Все стены были увешаны часами и различными механизмами, постоянно что-то щелкало и позвякивало. Хозяин лавки, маленький старичок в толстых очках, копался маленькой отверточкой в каком-то механизме, который лежал у него на прилавке. На меня он внимания не обратил и был всецело поглощен работой. Чтобы привлечь его внимание, я вежливо покашлял.

— Одну малую секунду, молодой человек! Я почти закончил, — не поднимая головы сказал часовщик, — Всё. Так и чем обязан?

Я задумался, подбирая слова. Лазарус смотрел на меня сквозь толстые стекла внимательно и доброжелательно.

— Не стесняйтесь, молодой человек, вы не в аптеке. Вы бы знали, с какими заказами ко мне приходят жители этого богом забытого района. Я уверен, в вашей просьбе не будет и половины этих ужасов. Итак?

— Ну хорошо. Так вышло, что в горах я случайно нарвался на одного умирающего человека. И он перед смертью попросил передать вам маленькую посылку и слова. Секунду, — я посмотрел логи задания, — Рисунок доброго дедушки. Вороны прибудут в три. Да, и вот посылка, — я поставил коробочку перед хозяином лавки.

Лазарус все так же доброжелательно смотрел на меня, но что-то неуловимо изменилось. Взгляд стал жестче и колючее что ли. Немного помолчав, он сказал:

— Вы ошиблись, молодой человек. Перепутали. Мне эти слова ровным счетом ничего не говорят. Я простой бедный часовой мастер. Какие посылки, какие вороны. И самое странное, причем тут дедушка. О, знали бы вы моего дедушку. Он был великий мастер. Сам Генерал герр Штольц, герой Третьей Освободительной Войны, приходил к нему чинить свой брегет. Золотой был человек. Сегодня таких не встретишь. Все помню, как сегодня. Холодно, горит камин, я стою в углу и играю на скрипочке и тут… хотя не важно. Увы-увы, — мастер Лазарус печально улыбнулся, — ничем помочь не смогу.

Я стоял в нерешительности. Тут я заметил, что коробочки уже на прилавке нет.

— Идите, идите, молодой человек. Увы, вы ошиблись, — старик улыбался и кивал мне, — вот если вам понадобятся часы или заводные механизмы, то милости прошу. У вас там что-то выпало из карманов. Не забудьте подобрать, нам, честным людям, чужого не надо!

С удивлением я обнаружил, что у меня под ногами лежал кошелек. Я осторожно поднял его.

Вы успешно выполнили задание "Служба доставки. Курьер четыре. Мор.".

Награда: 100 опыта, 150 крон.

— Молодой человек! Не стойте столбом. Вы такой молодой, а такой медленный. Я сочувствую вашей маме.

Дверь в лавку приоткрылась, в образовавшуюся щель заглянул бритый мальчишка, который крикнул хозяину лавки тоненьким голоском:

— Дядька Лазарь, там облава!

Старик замер, потом мгновенно распрямился и отпустил мой рукав.

— Черт, как же не вовремя!

Он достал коробочку, что я ему принес. В ней оказалось два пузырька с зеленоватой жидкостью и маленький пакетик с таблетками. Крышки на пузырьках были залиты сургучом. Разломав одну из крышек, старик взял один из пузырьков и быстрым движением вылил половину в стоящую неподалеку раковину. Оставшуюся половину жидкости он расплескал на стены лавки. Выпив одну из таблеток и открыв воду в раковине, Лазарус сказал совсем другим голосом:

— На, проглоти таблетку и быстрее уходи. Будь осторожен. Послезавтра зайдешь сюда днем. Есть дело. Если меня в лавке не будет, или я сделаю вид, что тебя не узнал, просто пройдешь мимо. Всё. Быстрее.

Я подошел к двери и открыл ее, чтобы выйти. За дверью стоял огромный черный механоид с четырьмя руками. Одной из конечностей он схватил меня за правую руку и шагнул, пригнувшись внутрь лавки.

— Вы арестованы, именем зако…

Критический сбой оборудования.

Удар Девятки был страшен. Голову механоида оторвало, во все стороны брызнуло машинное масло, а сам механоид обмяк и рухнул в проходе.

Вы убили механоида полицейского.

Опыт +100

Вы совершили преступление: Порча имущества Департамента Полиции. Свидетели возможны.

От неожиданности я упал и пополз на спине назад к прилавку. Тушкан всполошился, перепрыгнул мне на плечо, шипел и подпрыгивал, глядя в дверной проем.

— Все даже хуже, — как-то спокойно произнес Лазарус. Он взял второй пузырек с зеленоватой жидкостью, с трудом, ломая сургуч, открыл его. В открытую дверь лавки было видно, что на Базаре царила паника, все куда-то бежали, кричали, толкались.

Намазав несколько капель себе на одежду, старик кинул остатки в дверной проём, в толпу.

— Внимание, гражданин Лазарус! — раздался громкий металлический голос рядом с выходом из лавки, — вы арестованы за нарушение законов Союза. Приказ. Сложить оружие и выйти из помещения с высоко поднятыми руками!

Старик дернул рычаг за прилавком, и в стене открылась небольшая дверца. Ничего мне не говоря, он запихал меня в маленький проход в стене, дверь с тихим шипением закрылась. Тушкан крепко держался за мое плечо, тихо щелкал и светил глазами. Я услышал приглушенный дверью голос Лазаруса:

— Господа полицейские, это вы?! Слава Хранителю! А я подумал, бандиты. Я с радостью подчиняюсь вашим приказам, прошу вас не стрелять и не совершать надо мной никакого насилия. Выхожу, выхожу! Руки подняты! Пожалейте старика, я верно служил…

Дальнейшее я не слышал, так как пополз по проходу. В свете глаз зубана в принципе было понятно, что это небольшой туннель, где я на четвереньках вполне могу пробираться дальше. Почувствуй себя крысой в канализации. Ну хоть пахнет не так ужасно.

Отодвинув кусок грязной фанеры, я выбрался в небольшом грязном переулке Ям. Кругом валялся мусор и грязные тряпки. Сновали по своим делам крысы, Тушкан провожал их внимательным взглядом. Спустя несколько мгновений, не увидев в грызунах никакой опасности, он успокоился и снова забрался ко мне в капюшон.

Из-за ящиков не торопясь, спокойно и уверенно вышли четверо НПС в кепках и с синими платками на шеях.

— Гоп-стоп сволоть, — сказал мой старый знакомец Шило.

"Господи, опять этот шепелявый" подумал я. Из-за ящиков выглянула лохматая голова Чижа, того самого пацана, что меня тогда так здорово в засаду завел.

— Ага, он это, — ехидно сказал Чиж.

Маскировка разоблачена.

Вот ведь маленький гаденыш! Я потянулся за обрезом, в руках бандитов мгновенно появились ножи и пистолеты. Обернувшись, я заметил, что с другого конца переулка появилась вторая партия Синих платков. В капюшоне у меня напрягся Тушкан, уперевшись лапами мне в спину.

Подойди поближе, и я выключу одного, — сказала Девятка. Я даже удивился, что это был не обычный призыв бить и бежать.

— Ты чего думал? Смозес по насему району просто так ходить? — сказал Шило.

Как плохо, у меня полные карманы денег. Если сейчас меня на перерождение пустят, будет ужасно обидно.

— Ничего я не думал, Шило. Каждый раз вы сами на меня набрасываетесь. Я только защищаюсь. Давай я сейчас по-хорошему уйду, больше не вернусь, а вы будете считать, что победили. Это ваш район, я и не претендую.

Я потихоньку шел в их сторону. Спереди четверо, сзади человек пять. Одного сразу вырубит Девятка, на второго можно натравить Тушканчика, я же выстрелю в третьего. Теоретически, если все пройдет по плану, то можно попробовать убежать. Хотя те, что сзади, начнут стрелять. Шансы откровенно малы, но все равно лучше, чем дать им просто отправить меня на перерождение.

— Ну уз нет. Ты оскорбил Синие платки. Нам плевать, чего ты там думаес. Мы должны тебя наказать. В назидание! — Шило с академическим видом поднял указательный палец. Не знаю, что навело меня на одну мысль, наверное, именно этот палец. Я остановился. А Шило продолжил, — Один вопрос, сволоть. Вот прям спать не могу интересно. А ты точно имперский спион?

— Конечно шпион, Шило, а ты как думал.

— Я знал! — радостно воскликнул бандит.

— Ребят, может, я выкуплю свою жизнь? У меня есть очень дорогая штука, — медленно, не делая резких движений, я достал из инвентаря цилиндр и показал бандитам. Аккуратно поставил на землю перед собой, вынул красное кольцо и сделал пару шагов назад.

— Это сто такое? — возмущенно сказал Шило.

— Большая газовая граната, — пожал плечами я.

Иммунитет к аэрозольным ядам (Слезоточивый газ)

Получен урон.

Получен дебаф "Легкое ранение ноги"

От оглушительного хлопка у меня заложило уши. Тушкан заверещал. Вонь стояла ужасающая. Глаза немного заслезились, я сразу натянул очки. Иммунитет иммунитетом, но от такой концентрации газа все равно неприятно. Весь переулок был затянут густым синеватым дымом. Раздавался надрывный кашель. Какой-то из бандитов начал палить вслепую, просто расстреляв из револьвера пустую стену. Чижа рядом не было, сбежал, подлец. Я подошел к корчущемуся на земле шепелявому бандиту. Наклонившись над ним, я замахнулся своей стальной рукой.

Отомсти ему.

— Не надо, сволоть! Прости, не надо!

Убей их всех.

— Шило, ты меня слышишь? Запомни этот момент хорошенько. Мы в расчете. Я вам ничего не должен, вы мне тоже ничего не должны. Ты хорошо уяснил? Отвечай, гад! — я встряхнул бандита.

— Я все понял! Всё-всё!

Использовано умение Запугивание +20 %. Использована Особенность «Взгляд Демиурга».

Я пошел к выходу из переулка. Всё. К мотоциклу и сматываемся отсюда. Свернул на улицу, потом в подворотню. Перебравшись через груду мусора, я оказался на улице, идущей ко входу на Базар. Внезапно после поворота за угол я обнаружил себя перед несколькими полицейскими автоматонами и дюжиной полицейских. Я вздрогнул и сделал шаг назад в переулок.

— Какая встреча! — услышал я знакомый голос, — а куда это ты, дружище, собрался?

За мной в переулок шагнуло два автоматона-полицейских и, взяв меня под руки, вывели обратно. Вот, блин. Из огня, да в полымя. Тушкан выскочил из капюшона и, быстро перебирая лапами, пополз по кирпичной стене наверх. Один из автоматонов выхватил ружье и выстрелил в шустро карабкающегося зубана. Тушкан резко прыгнул вверх и исчез за кромкой крыши.

— Эй, ты чего творишь, железяка! — крикнул я.

— Крыса, — пожал металлическими плечами автоматон.

— Сам ты крыса! Это мой питомец!

— Вы сейчас оскорбили полицейского при исполнении обязанностей? — спросил автоматон и направил ружье в мою сторону.

— Нет. Вам показалось.

— Принимается, — сказал автоматон опуская ружье.

Меня подвели к Федору, "инженеру по технике безопасности" Аэроверфи номер пять. Рядом с ним стоял игрок в элегантном пальто, цилиндре, с тростью и небольшими усиками.

— Уважаемый Разор, — обратился Федор к игроку, — познакомьтесь, это Серый Пароволк. Пламенный революционер и преступник. Разыскивается полицией города за участие в несанкционированных стачках, нападение на полицейских и подстрекательство людей к бунту.

— Чудесный экземпляр, — сказал Разор оглядев меня с ног до головы, — вообще идея с облавой в Ямах оказалась на редкость продуктивной.

— Федор, — решил вмешаться я, — вы же сами попросили меня внедриться в подполье. А то ведь гадят и мешают честному народу трудиться.

Вы использовали умение Красноречие +10%

— Ну и как, успешно? — поинтересовался игрок.

— Ну как видите. Мне теперь доверяют рабочие.

— Что же вы узнали, в этом вашем подполье? — продолжил с иронией Разор.

Сдать им контакты Марка? В принципе, кто он мне и что мне до их революционной борьбы. Я посмотрел на лощеного игрока, глядевшего на меня сверху вниз. Нет. Точно не этому снобу.

— Вот то-то, — немного неправильно оценив мое молчание, сказал игрок, — Уважаемый, Федор, вы верите этому прохиндею?

— Не очень.

— Вот и я. Рожа ну совершенно бандитская. Увести! — Разор с видимым удовольствием кивнул держащим меня автоматонам.

Меня повели к самоходной карете, больше похожей на небольшой паровоз на резиновых колесах. Я шел и думал, вот ведь некоторые игроки играют в сыщиков, расследуют преступления. Ходишь такой с тросточкой, указываешь автоматонам, кого схватить, кого отпустить. Что-то в этом было. Тоже что ли в полицейские пойти, подумал я, получил толчок в спину и влетел в одну из арестантских клеток полицейского паровоза.

Вы находитесь под арестом. Инвентарь и оружие заблокировано.

--

— Слушанье. По делу "Город Сов против Серого Пароволка". Открыто.

Полчаса покатав меня по городу, полицейские привели меня в небольшую комнату, отделанную светлым деревом. Меня прямо в наручниках посадили в небольшое металлическое кресло. По бокам встали два крепких автоматона. За большим высоким столом сидело три НПС.

Автоматон за угрожающего вида печатной машинкой исполнял обязанности секретаря и конферансье.

— Игрок Серый Пароволк обвиняется в следующих преступлениях, — сказал худощавый обвинитель с мефистофельской бородкой, — Первое: участие в незаконной стачке. Следствие собрало более дюжины свидетельств. Второе: призыв к насилию над органами власти, более дюжины свидетельств. Третье: нападение на полицейского игрока, пять свидетельств. Обвинение предлагает заключение в тюрьме на срок 30 игровых часов.

Я в шоке посмотрел на обвинителя. Тридцать часов? Это мне если часа по три играть, то полторы недели там сидеть. Представляю, какие в тюрьме будут задания. Тут слово взял второй НПС, старик с легким седым пушком на голове.

— Прошу учесть суд, что игрок всего седьмого уровня и мог не до конца разобраться с механиками игры. Прошу смягчить наказание для обвиняемого, так как он пока не достиг десятого уровня. Обвиняемый! — старик обратился ко мне, — признаете ли вы свою вину, раскаиваетесь ли?

— Ммм, признаю и раскаиваюсь, — промямлил я.

— Видите, он признает и раскаивается, — с удовольствием сказал защищающий меня НПС.

— Вот и хорошо, что признает, — сказал басом сидящий между обвинителем и защитником судья в черной мантии и большом белом парике, — 15 игровых часов заключения или аналог наказания.

Удар молотка. Из-за печатной машинки встал секретарь.

— Игрок. Серый Пароволк. Признан виновным. Наказание. 15 игровых часов в городской тюрьме. Или аналог. 30 часов. Работы на благо общества. Или штраф. 900 союзных крон. Или альтернативное наказание. Вопросы?

— Извините, а что значит работы на благо общества? — спросил я.

— Работа. На государственных заводах. И предприятиях.

— А альтернативное наказание?

— Игрок. Серый Пароволк. Может отслужить в войсках. Союза Вольных Городов.

Толстый судья и защитник вместе с обвинителем смотрели доброжелательно на меня и мой разговор с секретарем. Государству даже выгодно, чтобы я выбрал любой другой вариант, кроме заключения. Так они получают либо бесплатную рабочую силу, либо деньги, либо солдата.

— Ближайшее сражение состоится через. 33 минуты.

Вас признали виновным в совершении ряда преступлений. Варианты отбытия наказаний:

1) Тюремное заключение — 15 игровых часов

2) Работа на государственных предприятиях — 30 игровых часов

3) Штраф — 900 крон

4) Служба в армии Союза Вольных Городов — 1 сценарий

Выберите наказание.

Ну давайте армию.

— Отлично! — судья стукнул молотком, — Следующий!

Конвоирующие автоматоны отвели меня в небольшую комнату, находящуюся недалеко от комнаты суда. За огромным столом сидел маленький улыбчивый НПС с усиками и блестящими черными глазками. Обе руки у НПС были механическими, причем количество пальцев на этих руках было явно больше нормы.

— О! — обрадовался чиновник, — еще один! Какой сегодня удачный день!

Внимательно оглядев меня, он достал ручку, обмакнул ее в чернильницу и стал медленно писать, проговаривая под нос написанное.

— Серый Пароволк, седьмой уровень. Линейная пехота.

— Подождите. Я умею дирижабли водить!

— Кто ж арестанту, — хмыкнул НПС, — доверит дорогую и важную технику? Линейная пехота! Пушечное мясо! Пятый штрафной! Добро пожаловать, дружок!

Вы участвуете в сценарии "Приграничные войны", на стороне Союза Вольных Городов.

Роль: солдат, линейная пехота, 5-й штрафной батальон.

На время сценария отключена функция быстрого лечения.

На время сценария отключен доступ к инвентарю.

Сценарий начнется через 27 минут. До начала сценария вы будете отключены от игры.

Глава 13

Мы стояли в поле. Три ряда штрафников в синих мундирах и длинных шапках, названных киверами. На спине висел железный рюкзак, из которого у каждого бойца шла тоненькая струйка дыма. Когда начался сценарий, я оказался в лагере Союзной армии. Нам всем выдали такие рюкзаки, которые на деле оказались просто маленькими автоматическими бойлерами. Так же выдали длинные тяжелые паровые ружья, которые надо было присоединить к этим рюкзакам толстым шлангом. Инструктаж по оружию был довольно коротким. Показали ручку подачи угля в котел, сказали, где смотреть на температуру и на давление. Стрельба оказалась довольно простым делом, жмешь на рычажок, смотришь на давление, как оно достигает красной зоны, дергаешь спусковой крючок — выстрел. Погоняли минут пятнадцать по плацу на предмет понимания команд: шагом марш, напра-во, нале-во, стой. Отобрали особо непонятливых и куда-то увели. Остальных построили колонной и повели в поле. В лагере висело несколько аэростатов, ржали лошади, от палатки к палатке бегали офицеры НПС и игроки. Все были возбуждены и несколько дерганы.

В небе низко светило тусклое осеннее солнце. Земля подмерзла, изо рта при каждом выдохе шел пар. Форма была шерстяной и теплой, к тому же булькающий бойлер-рюкзак приятно грел спину. Ветра не было, так бы стоял и любовался подмерзшим полем, мрачным осенним, без листвы лесом слева, и парящими в высоте дирижаблями. Справа от нас находился холм, на котором возились солдаты в синей форме, вбивая в землю длинные деревянные колья перед пушками. Унтер-офицеры выставляли нас, штрафников, в одну линию между лесом и холмами. Не стесняясь, матерились и лупили по выступающим частям тел плашмя широкими саблями, больше похожими на тесаки. Старший офицер стоял и презрительно глядел на пятый штрафной батальон.

— Меня зовут капитан Гастон Жирардо, — громким голосом сказал он, — вы все тут негодяи и преступники. На вас наплевать мне, Господу Хранителю, государству и, похоже, вашим папам и мамам, иначе бы вы здесь не оказались. Впереди, с той стороны поля, на нас двигается враг. Позади стоит четырьмя шеренгами 2-й батальон Раинбуржского полка тяжелой пехоты. Они получили приказ открывать по вам огонь, если вы, отбросы, струсите и побежите.

Я обернулся. Метрах в сорока от нас стояла идеальная линия из крепких автоматонов, одетых в синюю форму с белыми широкими портупеями. Из-под высоких, черных меховых шапок нам в спину светили безразличные желтые глаза.

— Единственный способ остаться в живых для вас это вступить в бой и победить. Ну или вы можете подохнуть тут, кровью смыв свой позор. Итак. Чтобы одержать победу, вы должны выполнять всего два правила. Первое. Слушать приказы. Второе. Четко выполнять эти приказы. Доступно ли я объяснил? Хотя плевать. Слушайте приказ. Проверьте температуру и давление в рюкзаках. Проверьте запас пуль в паровом ружье. Будьте готовы, скоро начнется.

Капитан закончил речь и пошел к центру строя, туда, где стояли два крепких солдата с небольшим знаменем батальона. Справа от нас, на холме, рявкнули пушки. Сражение началось.

Минут пятнадцать обе стороны обменивались только залпами артиллерии. В холм периодически прилетали ядра, но без особого ущерба батарее. Аэростаты взлетели повыше, чтобы не попасть под огонь. Дыма становилось все больше, и лично я уже не видел противника, только вспышки в дыму, свист ядер и грохот канонады. Вдалеке за летающими дирижаблями была видна небольшая черная гора странной формы. Самое странное, мне показалось, что спустя некоторое время она изменила свое положение.

— А что там такое? — спросил я стоящего рядом игрока с шикарными загнутыми вверх усами, указывая на далекую двигающуюся гору.

— Это "Спокойствие". Имперская летающая крепость. Странно, вроде должен был быть простой пограничный конфликт, а имперцы крепость притащили. Надеюсь, у наших найдется чем ответить…

Помолчали. Я поразглядывал клубы дыма и вспышки артиллерии.

— А долго мы еще так будем?

— Что именно? — спокойно спросил игрок.

— Ну стоять тут и ждать, пока нас просто обстреливают из пушек.

— По-разному, я уже в четвертом сражении участвую, тут главное…

Раздался жутковатый взвизг, и усатого игрока с парой стоящих позади него НПС отбросило. Пролетевшее сквозь строй ядро срикошетило от земли, откинув куски мерзлой земли и дерна в сторону стоящей сзади линии автоматонов.

Впереди забили барабаны и заиграли флейты. В разрывах дыма я увидел, что на нас, шагая в ногу, выдвигался ровный строй пехоты в черных мундирах. Справа раздался выстрел из ружья.

— Не стрелять! Без приказа не стрелять! Стоим! — раздался крик капитана.

Мы стояли и просто смотрели, как черные мундиры подходят все ближе. Когда до них осталось шагов пятьдесят, раздался громкий крик:

— Первая линия! На колено! Цельсь!… Залп!

Я выстрелил. Пуля была большая и тяжелая, я даже увидел, как она вылетела из ствола и улетела в сторону противника, упав перед их строем шагов за десять. Надо брать существенно выше, подумал я.

— Вторая линия! Цельсь! Залп!

И глядел на стрелку давления… красная! Я вскинул ружье.

— Первая линия!

И тут раздался залп противника, НПС, стоявший сзади, завалился, зацепив меня стволом ружья.

— Залп!

Поле между нами и врагом опять заволокло паром и дымом, поэтому я просто выстрелил в нужную сторону.

Вы убили линейного пехотинца Железной Империи.

Критический собой оборудования!

Девятка резко дернулась, отпихнув ружье. Я аж упал. Стальной кулак разжался, в его пальцах лежала большая свинцовая пуля. Девятка поймала пулю? Ничего себе, да я читер.

— Вторая линия! Залп!

Я быстро поднялся и услышал, как в дыму поднялся какой-то странный вой. Вдруг из дыма выбежали солдаты в черных мундирах. Они, крича, бежали на нас с ружьями наперевес.

— Штыки примкнуть! — услышал я крики в линии.

Какие штыки? Куда их примыкать? Что делать-то? Мне ничего не говорили про штыки. Я панически огляделся по сторонам и увидел, как рядом стоящий НПС нажал на стволе на рычажок и из-под ствола выпал длинный трехгранный штык. Я попытался повторить все увиденные мной действия. Моя правая рука начала ощутимо трястись. Девятка же была странно спокойна, только немного перебирала пальцами. Штык встал на место со щелчком, я обрадовано поднял взгляд, и тут на нас налетели черные.

— Держать строй!

Строй сразу же рухнул, началась свалка. Я начал пятиться, отбиваясь от наседающих черных. Один из вражеских солдат выпрыгнул чуть дальше строя, задев моего соседа штыком, и тут же я ударил штыком его. Сразу же пришлось отпрыгивать, чтобы не достали теперь меня. Давление на ружье в красной зоне, я выстрелил в сторону раненого мной противника.

Вы убили линейного пехотинца Железной Империи.

Справа и слева нашу небольшую группу начали обходить черные. Некоторые из штрафников бросили ружья и побежали. Черт, нас сейчас окружат! И тут я услышал позади нас громкую команду, произнесенную механическим голосом:

— Огонь!

— Ложись! — сказал тоненький голосок в голове. Я тут же упал на землю. Оглушающие залпы гремели каждые несколько секунд. В дело вступила тяжелая Раинбуржская пехота, накрывая и врага, и оставшихся штрафников. Рядом со мной падали тела в черной и синей униформе. Роботы слитно одинаковым движением вскидывали ружья, давали залп, тут же перед ними выдвигалась свежая шеренга, одинаково поднимала оружие, снова залп. Через полминуты все было кончено. Выстрелы прекратились, я опасливо оглянулся по сторонам. Все пространство было завалено телами в синей и черной униформе. Роботы, шагая в ногу, подошли и встали в нескольких шагах от побоища. Я поднялся, с опаской глядя на безразличные, ничего не выражающие лица автоматонов. Их светящиеся глаза смотрели прямо перед собой, на меня никто не обращал внимания.

Из строя на шаг вперед вышел автоматон с высоким плюмажем на шапке.

— Капрал Икс-пятьдесят-четыре-бэ, собрать выживших, боеспособных солдат союзной армии под свое командование. Капрал Икс-пятьдесят-девять-а, организовать доставку раненых солдат союзной армии в лазарет. Легкораненых солдат имперской армии доставить в комендатуру, тяжелораненых солдат имперской армии милосердно убить. Выполнять.

Хромая, к нему подошел капитан Гастон, старший офицер штрафного батальона. Его кивер был порван, нос был разбит, из него натекла кровь на подбородок. Автоматон с высоким плюмажем шагнул к капитану и протянул белый платок, вытереть кровь. Резко повернув голову, сказал:

— Капрал Икс-пятьдесят-четыре-бэ, последний приказ отменяется. Новый приказ. Помогите капитану Гастону Жирардо собрать оставшихся в живых солдат пятого штрафного батальона.

Глянув на холм, я увидел, что пушки на соседней с нами батарее были перевернуты и дымились. Между ними ходили потрепанные артиллеристы, безуспешно пытавшиеся поставить их на место. Когда успели разгромить батарею? Я даже не заметил.

Нас, штрафников, осталось немного, всего человек двадцать, среди которых осталось всего два игрока. Самое странное, что никто и слова не сказал автоматонам, за то, что они стреляли и в чужих, и в своих. Только опасливо косились.

Собрав всех вместе, капитан построил нас на левом фланге батальона автоматонов. Я подумал: хорошо, что рядом с лесом. Если еще раз такая кутерьма завертится, можно будет туда слинять. От мыслей о дезертирстве меня отвлек странный низкий гул. В разрывах дыма показалась кавалерия. Огромные железные кони, раза в два больше обычных, на которых сидели большие черные автоматоны. Их длинные, метров пять, копья хищно опускались в нашу сторону. Стальные блестящие копыта при каждом ударе о землю выбивали клок земли. Кони выдыхали через решетчатый нос дым и сверкали огнем из глазниц. Вначале медленно, но потом все быстрее и быстрее кавалерия поскакала в нашу сторону.

— Первая линия! Целься! — раздался рядом с нами усиленный механический голос. Капитан Гастон Жирардо поднял саблю, я включил рычаг давления и стал целиться. Самое жуткое было не то, что на нас шел черный вал кавалерии, а то, что при каждом ударе копытом о землю, та мелко вибрировала под ногами. И чем ближе подходила к нам эта волна, тем сильнее стучала нам в пятки земля. Накатывал какой-то животный страх. Уже казалось, что нас немного подбрасывает, ружье начало водить из стороны в сторону. Девятка так крепко сжала ружье, что оно немного хрустнуло.

— Огонь!… Вторая линия!… Огонь!

Всадники врубились в пехоту. Стоящий рядом со мной НПС попытался увернутся, но пика кавалериста достала его. Я пригнулся. Уланы прорезали линии автоматонов и оставшихся штрафников как горячий нож масло. Я прицелился и выстрелил в спину только что промчавшегося мимо меня кавалериста. Тот дернулся, как-то перекосился и упал с коня.

Вы убили тяжелого имперского улана.

Огромный стальной конь с выкрашенными красным гривой и хвостом резко остановился. Он наклонился над упавшим автоматоном, выдыхая черный дым и сверкая пламенем из глазниц. Черные всадники разворачивались для повторной атаки. Над оставшимися рядами разнеслась команда: "В каре!". Рядом со мной почти никого не осталось. Недалеко лежал капитан Жирардо с дебафами "Тяжелое ранение" и "Без сознания". Ну их всех к черту, я закинул паровое ружье за спину, схватил капитана за мундир и потащил его по грязной, черной земле к деревьям. Немного углубившись в лес, я положил Гастона рядом, а сам, сняв рюкзак, привалился спиной к холодному стволу дуба. Фух, надо сообразить, что делать. Глаза капитана были закрыты, он тяжело дышал. То, что я сейчас сделал, это считается дезертирством? От нашего батальона практически ничего не осталось. Можно ли дезертировать из уничтоженного подразделения? Получается, у меня сейчас три варианта. Первый- вернуться назад и сражаться вместе с раинбуржскими автоматонами. Второй- отсидеться тут в леске, пока не закончится этот сценарий. Третий- брать раненого капитана на плечо и тащить его назад в сторону лагеря, откуда мы пришли. На крайний случай сказать, что это не дезертирство, а эвакуация раненого офицера. Я выглянул из-за дерева и посмотрел на поле боя. Пехотинцев уже почти не видно, вокруг них носились огромные черные всадники на железных конях, периодически сшибаясь с появившейся кавалерией в синих мундирах. На моих глазах огромный железный конь вцепился стальными зубами в шею обычной лошади, пробегающей мимо, заваливая ее и всадника на землю. Не. Назад на эту поляну я не пойду.

Одев рюкзак и взвалив на плечо капитана, я, спотыкаясь, тяжело пошел в сторону стартового лагеря, огибая деревья.

— Он не красивый, — сказала Девятка и попыталась сбросить тяжелую ношу на землю.

— Стоп! Отставить скидывать старшего по званию! — сказал я руке. Ответом мне было молчание. Но позади вдруг я услышал тихий, ритмичный механический лязг. Оглянувшись, я заметил, как между деревьями ко мне приближается что-то большое и железное. Скинув капитана на землю, я начал неуклюже доставать ружье. Неотвратимо выбивая землю стальными копытами, ко мне скакал черный механический конь с красной гривой. Я нажал на рычаг зарядки ружья и попытался прицелиться. Железный зверь бежал не так быстро, как в поле, ему мешали деревья, но я понял, что давления в ружье не хватит для выстрела. Я дернул спусковой крючок, и пуля с громким звоном срикошетила ото лба коня, не причинив ему никакого вреда. Открыв огромную пасть, полную стальных зубов, зверюга прыгнула на меня и я, практически рефлекторно, ткнул штыком прямо в сверкающий пламенем рот. Конь сбился с шага и, вырывая у меня из рук ружье, проскочил по инерции прямо рядом со мной. Шланг, присоединяющий ружье к ранцу, разорвался. Железный монстр замотал головой, вставая на дыбы и пытаясь то ли выплюнуть, то ли перекусить застрявшее во рту ружье. Его стальные челюсти жутко клацали о ствол.

— Подойди к нему ближе, — раздался голос у меня в голове

Пересилив себя, я побежал к мечущемуся коню.

Критический сбой оборудования!

От удара Девятки, пришедшего в железный круп, робоконь споткнулся и стал неуклюже приседать задними ногами.

— Ближе! — тоненько потребовала рука.

Критический сбой оборудования!

Критический сбой оборудования!

Критический сбой оборудования!

Вы убили боевого коня-механоида Железной Империи.

Обессиленный, я сел рядом с поверженным врагом. Очень сильно просела температура моего внутреннего котла. Кое-как сняв свой армейский рюкзак, я выгреб остатки угля и засыпал их себе в «сердце». Стало теплее, усталость отступала. Ружье было окончательно сломано, поэтому я бросил его и рюкзак. По крайней мере, нести безжизненное тело офицера будет легче. Может, у него есть оружие, а то без защиты я чувствовал себя голым.

Капитан Гастон сидел, привалившись к стволу дерева. Дебафа "Без сознания" на нем не было.

— Где мы, — с трудом спросил он.

— В лесу.

— Мне надо назад. Я должен кровью смыть…, - Гастон замолчал.

— Смоете, капитан, смоете. Но не в этот раз, — я подошел к нему, — идти сможете?

— Я иду назад, на поле боя! — он попытался встать, но охнул и упал назад.

— Ну это вряд ли. Эх, придется нести, — я наклонился, чтобы поднять капитана.

— Отставить, — устало сказал он, — помоги подняться.

Я помог ему встать и, придерживая, повел в сторону нашего лагеря. С поля боя раздавалась канонада, сливаясь в одну непрекращающуюся жуткую ноту.

Мы шли через лес, удаляясь от сражения. Двигались медленно, но Гастон резко отвергал мои предложения донести его на спине.

— Капитан, это из-за женщины? — спросил я, перебираясь через небольшой замерзший ручей.

— Что именно? — после небольшой паузы спросил он.

— Ну вот это. Штрафной батальон, я должен кровью смыть…

— Не твое дело.

Не мое, так не мое.

— Из-за дуэли, — вдруг продолжил Гастон.

— А дуэль из-за кого?

— Много будешь спрашивать, и тебя на дуэль вызову, — сказал он и поморщился от боли.

— Не стоит, — сказал я, — в текущем состоянии, капитан, у тебя шансов нет.

— Да уж, видел я, как ты с имперским механоидом одной левой разобрался. Ты не так прост, как хочешь казаться. Давай ты меня не будешь спрашивать, что да как, а я в ответ не буду допытываться, что у тебя за тайны.

— Да у меня то все просто…

— Даже знать не хочу, — отрезал капитан.

--

Когда мы подходили к лагерю, уже стемнело. Пошел холодный дождь со снегом. Я поймал капли ладонью. На руке остались черные разводы от сажи. Увидев нас, ряд охранных автоматонов вскинул ружья. Капли барабанили по железным головам и ружьям с тихим звуком. Ощущения отвратительные.

— Свои, свои. Спокойно! — крикнул им я. Ряд направленных на меня светящихся глаз и стволов выглядел угрожающе, — где тут лазарет, мне раненого донести.

Последние минут пятнадцать Гастон сильно сдал, я, пресекая недовольство Девятки, уже просто нес его. На то, чтоб самому передвигать ногами или даже просто разговаривать со мной, у капитана похоже не было сил.

— Лазарет эвакуируется, — сказал мне механическим голосом один изавтоматонов, — весь лагерь эвакуируется.

— А что случилось-то?

Автоматон поднял руку и указал пальцем мне вверх за спину. Обернувшись, я увидел в нескольких километрах огромный воздушный корабль с десятками, если не сотней аэростатов, ощетинившийся какими-то надстройками, пушками, башенками и иллюминаторами. Имперская воздушная крепость "Спокойствие". Медленно, но неотвратимо эта гора ужаса и железа двигалась в сторону лагеря, посылая вниз десятки снарядов. А я еще думал, что мы вроде же далеко ушли от поля боя, почему я все еще хорошо слышу канонаду? Вокруг крепости крутилось множество мелких аэростатов и дирижаблей, раздавалась далекая ружейная стрельба.

— Ожидаемое время начала боестолкновения с крепостью. Семнадцать минут, — оповестил меня автоматон.

— Эээ, мы тогда лучше пойдем в лагерь быстрее.

— Лазарет эвакуируется, — повторил мне автоматон, — весь лагерь эвакуируется.

— Да понял я, понял. Быстрее, капитан, у нас мало времени!

В лагере царила натуральная паника. Все бегали в разные стороны, таскали какие-то бумаги, оружие и вещи. У меня на глазах несколько НПС грузили ящики в телегу, запряженную обычными автоматонами на манер лошадей. Мне даже жалко стало железных. Взлетали и отправлялись прочь от надвигающейся летучей крепости аэростаты. У лазарета в последний дирижабль шла погрузка раненых. Распихивая автоматонов с намалеванными на спине красными крестами, в дирижабль полез какой-то офицер в красивой треугольной шляпе и с шикарными круглыми погонами. Увидев нас, лекари замахали руками, мол все, эвакуация, уходите своим ходом.

Гастон Жирардо привалился спиной к железной башенке, к которой был пришвартован дирижабль и сказал:

— Я дальше не пойду. Не смогу, — он достал блестящий в отблесках фонарей револьвер, — и живым имперцам я тоже не дамся.

Я присел рядом. Так, где бы в этой панической кутерьме утащить ружье. Или хотя бы пистолет. От надвигающейся крепости мы можем в каких-нибудь оврагах спрятаться. Но уверен на все сто процентов, имперцы высадят сюда десант. Прошерстить остатки лагеря на предмет позабытых в спешке интересностей. Я бы сам так сделал. Может взять у капитана револьвер и попытаться угрозами пробиться на последний санитарный дирижабль? Или просто оставить его здесь, а самому задать стрекача? Чем я рискую? Половиной денег и случайными предметами в инвентаре. Неприятно, но чего-то я устал бегать. Как заяц. Прыг скок. То от бандитов, то от охотников, потом от полиции, теперь от этих жутких лошадок. Чтоб они все вместе ночью создателям этой дурацкой игры снились.

— Гастон, дай-ка пистолет!

— Нет, — решительно сказал он.

— Давай, давай, еще успеешь себе пулю в башку пустить. Я пойду попробую купить нам билет на этот Хогвартс-экспресс.

Я подошел к люку, в который грузили последних раненых. Рядом стояли два вооруженных ружьями автоматона-пехотинца. Я стоял и думал, к кому бы приставить револьвер, чтобы нас взяли на борт. Это несколько будоражило, но идет все к черту, я из штрафного батальона, мне можно. Автоматоны, как почувствовали неладное, оба повернули головы в мою сторону и внимательно смотрели на меня, не отводя взгляда.

Девятка, поможешь?

Подойди поближе.

И тут я уловил разговор на повышенных тонах, который в корне поменял мой план. Панический голос кричал: "Где, черт возьми, пилот?! Уже надо взлетать!"

— Тут пилот! — прокричал я внутрь дирижабля.

Из люка высунулся тот самый бравый офицер, который пробирался на дирижабль, распихивая санитаров.

— Почему не в кабине!? Срочно взлетаем!

— Так точно! Бегу! — браво рявкнул я, повернулся к стоящим рядом автоматонам, — Мальчики, вон у опоры сидит мой второй пилот, зовут Гастон, он ранен. Быстро взяли его, загрузили в корабль и стартуем. Выполнять! Быстрее, я сказал!

--

Этот дирижабль был в несколько раз больше, чем даже тот, на котором я летал к Плохой горе с Красными котами. Я врубил расстыковку и малый вперед, когда в кабину вбежали два НПС в рабочих комбинезонах с вопросом:

— А где Франсуа? — удивленно спросили они.

— Я за него, а вы кто такие? — мрачно спросил я.

— Моторист и кочегар.

— А ну, быстро заняли места согласно боевого расписания! — рявкнул я. Парочка испарилась.

Дирижабль слушался очень тяжело, и на все мои действия реагировал крайне медленно. Какой же он огромный. Вдруг кабину ощутимо тряхнуло.

— Это что там такое? — крикнул я.

— А это нас догоняет «Спокойствие», — мрачно сказал тот самый бравый старший офицер, заходя в кабину, — мы должны убираться отсюда, как можно быстрее! Тут, на борту, генерал-аншеф Шеридан. Вытащи нас, пилот, будет тебе медаль.

Я дернул ручку управления обоими двигателями. Полный вперед. Дирижабль очередной раз тряхнуло, теперь уже посильнее. Интересно, тут есть тяжелое оружие? Воздушный корабль начал разгоняться, но к моему удивлению стал забирать левее. Я повернул штурвал, чтобы выровнять курс, но ничего не произошло, дирижабль все заметнее поворачивал налево. Я крутанул до упора вправо, все с тем же успехом. Что происходит?

Я бросил кабину и со всех ног кинулся назад, в машинное отделение. Все каюты были забиты ранеными разной степени тяжести, врачами, роботами-санитарами и несколькими офицерами, вьющимися над большим толстым стариком с длинными белыми усами и бородкой в богатой, украшенной золотом форме. Это наверно тот самый генерал, подумал я. Все с тревогой смотрели в мою сторону, поэтому я прекратил судорожный бег и как можно спокойнее, с невозмутимым лицом, отправился на корму. Еще мне тут паники не хватало.

— Пилот, все в порядке?

— Да, все в нормально. Имперцы гадят просто.

Каюту снова жестко тряхнуло. Машинное отделение было разворочено. Одна из стен была вся в дырку, словно дуршлаг. Шрапнелью что ли достали. На полу лежал давешний моторист с дебафами "без сознания" и "ранен", кочегар жался в углу и был, похоже, слегка не в себе. Я поглядел на воздушные рули, их заклинило в крайнем левом положении. На системе висела плашка "Повреждение 47 %" и кнопка Ремонт. Я быстрее нажал на нее.

Недостаточный уровень "Инженерии больших машин".

Потыкавшись и не получив никакого результата, я обернулся к кочегару.

— Специальность Инженерия больших машин есть? Отвечай быстрее!

Кочегар только покрутил головой, глядя испуганными глазами на моториста.

— Да жив он, жив, успокойся!

Что же делать? Стараясь не показывать волнения, я вернулся в кабину управления. Оставил правый двигатель на максимальной мощности, а у левого начал ее снижать. Дирижабль стало разворачивать сильнее. Черт! Левый на максимум, а правый на малый назад. Судно перестало забирать влево и курс выровнялся. Да! Подняв глаза, я увидел, что наш дирижабль уже сделал разворот и сейчас летит ровно в сторону имперской воздушной крепости Спокойствие. Крепость уже нависла над нами. Я запаниковал, что делать? Полный вперед? Полный назад? Продолжить поворачивать налево? Снижаться? Одно из орудий крепости выстрелило, и я с обреченностью увидел, как в сторону нашего дирижабля летит огромный гарпун с железной цепью.

--

Допрашивали меня в одной из многих кают «Спокойствия», прямо после того, как на притянутый дирижабль высадилась абордажная команда. Комната была небольшой, без окон и иллюминаторов. На меня надели наручники, и приковали их к специальному стулу. За столом сидел невысокий чиновник в серой униформе, от него неприятно пахло луком. Он поглядывал на меня презрительно и двумя пальцами стучал по огромной печатной машинке, больше похожей на кассовый аппарат, периодически прокручивая большую бронзовую ручку.

— Имя?

— Серый Пароволк, — обреченно сказал я. Мой класс изменился на "военнопленный" и я гадал, какие штрафы за это на меня повесят по окончании сценария.

— Часть, в которой служите?

— Пятый штрафной батальон Города Сов.

— Чудесно. Место рождения?

— Эйзенберг, — я остановился и расширил глаза. Блин! Зачем я это рассказываю, на меня же назначена награда в Железной Империи. Надо было соврать что-нибудь.

Чиновник с удивлением посмотрел на меня, ничего не печатая, спросил:

— А где учились?

— Особый приют-техникалис под патронажем князя там какого-то, — совсем расстроившись, сказал я, теперь-то уж чего скрывать. Вроде Лика говорила, что я там всех, кого мог, оскорбил, и за это мне была положена смертная казнь. Мне стало интересно, как тут организован процесс смертной казни для игроков. Они же по умолчанию бессмертные. Аккаунт удаляют?

Чиновник выстучал все на монструозной печатной машинке и стал крутить бронзовую ручку, поглядывая на меня. С тихим звяканьем из аппарата выскочила красная карточка, покрытая кучей отверстий. Чиновник еще больше удивился, схватил карточку, долго ее разглядывал.

— Ммм, — чиновник явно не знал, как начать, — герр Пароволк, у нас с вами два варианта действий. Сейчас, в связи с боевыми действиями, мы не можем вас отправить на территорию Империи, поэтому вы останетесь здесь на «Спокойствии». Второй вариант, через несколько часов состоится обмен военнопленными, и мы вас можем обменять.

Вам предложено два варианта завершения сценария "Приграничные войны".

1) Вы получаете точку привязки на воздушной крепости Спокойствие

2) Вас обменяют как военнопленного с Союзом Вольных Городов. Точка возврата — Город Сов.

Я был крайне удивлен, что награда за мою голову никак не повлияла на решение о моем обмене. Но искушать судьбу и спрашивать, а как же тысяча марок за мои преступления, я не стал.

— Конечно, обмен, — быстрее сказал я.

— Вы уверены? — чиновник даже удивился, — Вы перегнали в руки Империи аэростат, полный офицеров Союза. Я думаю, у вас могут возникнуть серьезные проблемы.

— Там рули заклинило, — мрачно сказал я.

— Охотно верю, — улыбнулся чиновник, — и есть кто это сможет подтвердить?

— Кочегар?

— Кочегар? — переспросил меня чиновник, — ну как скажете. Или вы можете остаться у нас. Там вы будете предателем, у нас же станете героем. Почести, слава, о вас напечатают в газетах.

Он что, меня вербует? А как же мои преступления в Империи? Я туда прибуду и там меня сразу казнят. Я совсем запутался. Если бы я высыпался последние дни, то, наверное, сообразил бы, что делать. Но одно понятно точно, мне в Империю нельзя. Да и в Городе Сов мне теперь будет неуютно.

— Я все-таки рискну, — решился я.

— Ваше право, — улыбнулся мне чиновник, — тогда не смею вас задерживать.

Чиновник нажал на большую кнопку на столе, и в комнату вошли двое солдат в легких черных кирасах, вооруженные небольшими револьверными ружьями. Те же самые бойцы, что участвовали в абордаже нашего дирижабля. Причем при штурме никто особо не сопротивлялся, кроме Гастона Жирардо, который в рукопашную кинулся на таких вот десантников. Револьвер я ему так и не вернул. Конечно, капитана сразу оглушили и связали, но остальные даже не дергались. И я был в их числе. Эх, я чувствовал себя совершенно разбитым. И поэтому, когда охрана привела меня в тюремную каюту, я решительно нажал на выход из игры.

До завершения сценария путем обмена военнопленных осталось 6 часов 37 минут.

/logout

Глава 14

— Кушай мандарины, Серега, угощайся.

— Угу, спасибо, Талгат, — сказал я, склонившись над чашкой кофе.

— Вот я еще хурмы принес и печенье, жена испекла. Ее личный рецепт.

Я просто покивал, не поднимая головы. За окном, по случаю поздней осени, падали снежинки. Земля под низким серым небом покрывалась мокрой холодной кашей. Сегодня ночью, если подморозит, будет каток.

— Талгат! Это что, праздник какой-то? — спросила зашедшая в комнату отдыха Ева.

— А что, для этого нужен праздник? Люди должны заботиться друг о друге, — уверенно сказал Талгат, перекладывая печенье из пакета в вазочку на столе.

— Это у Талги период такой, — вмешался Игорек.

— Волков, а у тебя какой период? — спросила Ева.

Я с трудом поднял голову и посмотрел на нее и на Талгата.

— Ешкин матрешкин! — вырвалось у охранника, — чет ты, братан, выглядишь совсем плохо.

— Спал часов пять.

— Судя по физиономии, это за две ночи в сумме, — Ева склонила голову, разглядывая меня.

— За три, по правде говоря. Сча народ, кофеек допью и буду как огурец. Нормально, прорвемся.

Игорек сочувственно похлопал меня по плечу, а Талгат оживился и сел рядом.

— Девушку завел? — обрадовался он.

— Какую девушку, Талга. Мне последней моей девушки за глаза хватило.

— Врёт, — сказала Ева, — енот-потаскун.

— Ев, возьми шефство над Серегой, — не унимался Талгат, — молодой, красивый, холостой, чего тебе еще надо.

— Пффф, — фыркнула Ева, — Талгат, ты как алкоголик в завязке, самому пить нельзя, так вокруг всех и спаиваешь. Тоже мне, сваха.

Талгат обиделся, Игорек пошел в угол спать, а я, завистливо глядя на него, взял мандаринку и отправился к шефу.

--

— Сергей, ты меня слушаешь вообще? — спросил шеф.

— Да, да, простите.

— Чего "простите"? Иди в кабинет технического директора, говорю, разбирайся с сетью. Слушай, мы же договаривались. Ты чего как с похмелья? Быстро, ножками, давай.

--

— Здравствуйте, Сергей, — произнес мне механический голос из колонок, когда я вошел в кабинет.

— Гораций? Ты снова со мной разговариваешь?

— Ваши полномочия, Сергей, подтверждены руководителем филиала, — невозмутимо сказал Гораций.

— Вот и отлично. Мне шеф велел разбираться с настройками сети, ты сможешь мне помочь? Я, по правде говоря, сетями почти не занимался.

— Конечно, я окажу любую помощь. Все, что будет в моих силах.

— Мой электронный друг, а не будет ли наглостью, если мы отложим разбор на пару часов? Можно, я тут в уголке вздремну, а потом ты меня разбудишь, и мы займемся делами?

— Мне очень приятно, Сергей, что вы назвали меня своим другом. Спасибо.

— Пожалуйста, без проблем, — я начал сдвигать три офисных стула в подобие лежанки, — включи через пару часов музыку пободрее, чтоб я проснулся.

— Хорошо. Но я бы хотел обратить ваше внимание, как исполняющего обязанности технического директора, на один инцидент.

Я свернулся на стульях и зевнул.

— Дав-а-а-а-й.

— Судя по графикам загрузки и периодическим атакам на наши ноды, сервер балансировки откажет в период от сорока до шестидесяти минут. После чего, в течение десяти минут у нас с вероятностью 87 процентов ляжет вся наша интернет площадка.

Я поднялся со стульев и потряс головой.

— В каком смысле?

— Извините, Сергей. Я не очень понял вопрос.

— Это как несколько дней назад, опять сервера посыпятся?

— Смею предположить, что ситуация будет хуже, чем та, что была несколько дней назад.

Я вскочил и начал смотреть логи. Гораций обращал внимание, куда смотреть и как это интерпретировать. По его словам, данного инцидента можно было избежать, изменив конфигурацию сети. Голова была чумная, и мне приходилось по два, три раза смотреть одну и ту же строчку, чтобы понять написанное. Господи, я ничего не понимаю. Вот это отличное начало дня на новой должности.

В комнату заглянула Ирина Яковлевна.

— Приветствую, Сергей! Ну как успехи?

— Великолепно! — сказал я, глядя на экран, где появлялась очередная порция логов.

— Я так рада за вас! Вот, кстати, смотрите, слово "Приветствую" какое хорошее. "Здравствуйте" — слишком официальное. "Привет" — это панибратство, фу. Я долго думала, как лучше обращаться к людям, "Приветствую" подходит идеально!

— Вы сейчас серьезно? Не видите, я работаю, хватит меня вашей ерундой отвлекать, — довольно жестко сказал я. Даже сам удивился. Ирина моргнула рыбьими глазами, поправила очки и рассмеялась:

— Ха-ха! Шутник! Хорошо, я попозже заскочу! — и она удалилась, опять хлопнув дверью. Здорово, что у меня в реальном мире нет Девятки. Она бы Ирину долго и мучительно душила, я так считаю. Это еще хорошо, что я еще спать не лег, как планировал.

Сбила меня с мысли! О чем я думал? А, вспомнил. Мне конец.

— Сергей, время уходит. У вас есть решение проблемы? — вежливо поинтересовался Гораций.

— Если честно, я пока даже до конца не понял проблему. Но решение есть. Если я сейчас выбегу из офиса, доберусь до вокзала и поеду жить в Улан-Батор, то лично для меня эта проблема решится. Хотя нет. Скорее всего у меня будет всего пару часов форы, до того, как по моему следу пустят Талгата с пистолетом. Н-да, не подходит. Нет, Гораций. Похоже, у меня нет решения.

— Осмелюсь предложить один вариант. Я написал скрипт, который изменит конфигурацию сети и, как я надеюсь, решит все проблемы.

— А почему ты его не запустишь? — удивился я.

— К сожалению, Сергей, я не обладаю достаточными правами для этого. Я могу лишь давать рекомендации. А принимать их или нет, это прерогатива технического директора.

Скрипт, высветившийся на одном из мониторов, был огромный. Я попытался изучить его. Одно я понял сразу, где-то с третьей страницы я начал путаться и клевать носом. Приходилось возвращаться назад. Не выдержав, я снова пошел в комнату отдыха за следующей порцией кофе.

— Волков, — прорычала Ева, — чего ты туда-сюда ходишь? Тебе что, заняться нечем?

Я лениво от нее отмахнулся. Через полчаса я понял, что написанное Горацием вне моей компетенции, и хоть я и понимаю некоторые моменты, общая картина не складывается. Сил думать не осталось, времени до коллапса оставалось всего ничего, и я понял, что должен принять мужественное решение, сходить, пожаловаться шефу. Но его не было, и, под осуждающим взглядом Евы, я набрал номер начальника.

— Волков, только быстро.

— Шеф, тут проблема с серверами надвигается.

— Ну так реши ее.

— Но я не знаю как. Нет, ну есть один вариант, там Горац…

— Сергей, тебя зачем поставили на эту должность? Чтобы не было проблем. Я правильно понял, что ты можешь решить проблему, но не хочешь ее решать?

— Да, ну то есть нет. Я просто…

— Ты решишь проблему?

— Ну да, — упавшим голосом сказал я.

— Вот и молодец, — сказал шеф и положил трубку.

Я сел, устало положил голову на стол Евы. Она смотрела на меня настороженно.

— Ев. Если меня завтра уволят, ты сходишь со мной на свидание?

— Пфф, — фыркнула она.

Я поднял голову и оперся щекой на руку, глядя Еве в глаза, проникновенно спросил:

— А татуировку покажешь?

— Не дождешься, Волков, — поперхнулась Ева.

Я встал. Глядя в пол, произнес:

— Ну что ж. Прощай. Помни меня… — и развернувшись, не оборачиваясь, пошел в кабинет технического директора. Гори оно все огнем!

— Гораций! Железяка, заводи шарманку! Делай бэкап, давай сюда свой скрипт!

— Бэкап уже семь минут как сделан, — вежливо ответил ИИВУК.

/login

Сценарий "Приграничные войны" завершен.

Крупная победа Железной Империи.

Вы убили линейного пехотинца Железной Империи.

Вы убили линейного пехотинца Железной Империи.

Вы убили тяжелого имперского улана

Вы убили боевого имперского механоида

Вы попали в плен

Награда: Прекращение дела в Городе Сов (участие в Стачке, нападение на полицейского)

Опыт +540

Получен новый уровень! (8)

Управление воздушным транспортом легче воздуха (+32 %)

Ручное огнестрельное оружие (+86 %)

Холодное оружие (+23 %)

Красноречие (+45 %)

Рукопашный бой (+70 %)

Трофеи: 46 имперских марок, лечебная мазь, ультразвуковой свисток, зубы боевого автоматона, офицерский револьвер.

Особенность: "Обстрелянный" — вы участвовали в вооруженном конфликте и остались в живых. Легкая атлетика +1, Выживание +1

Особенность: "Солдат линейной пехоты" — вы сражались в линейной пехоте. Ручное огнестрельное оружие +1, Холодное оружие +1

Я стоял в уже знакомом мне Восточном воздушном порту. Было людно. Военные в синей униформе, гражданские НПС, множество игроков. Разгружался огромный трансокеанский дирижабль, пассажиры, встречающие, кто-то радовался, кто-то раздраженно смотрел на часы. Кричали дети, куда-то пробежало двое военных, один НПС в приличном костюме ожесточенно кашлял, на него с осуждением смотрел старик в треугольной охотничьей шляпе с пером. Я поправил цилиндр, проверил обрез, положил новоприобретенный револьвер в карман. Это был тот самый пистолет, который я так и не вернул Гастону Жирардо. И теперь непонятно, это мой трофей, или его надо будет возвратить владельцу. Внезапно я в толпе увидел две знакомые фигуры — Федор и Разор, "инженеры по технике безопасности". Они разговаривали с автоматоном, одетым в пышную офицерскую форму. Встречаться с этой парочкой мне совершенно не хотелось, я отвернулся и быстрее пошел к выходу. Смешавшись с толпой, я заскочил в вагон поезда, отходящего от воздушного порта в сторону города. Великолепный зеленый паровоз с одним огромным колесом сбоку был подвешен к крепкому монорельсу. При входе в комфортабельный вагон меня встретила высокая проводница в идеально сидящей зеленой униформе.

— Добро пожаловать! Экипаж поезда "Летающая Герцогиня" приветствует вас!

Паровоз тронулся, скользя под монорельсом. Расплатившись за проезд, я сел у окна и стал наблюдать за проплывающими мимо пейзажами. Поезд скользил выше домов, сначала небольших одно-двухэтажных, потом все более и более высоких. Тушкана в воздушном порту не оказалось. Хотя я на это надеялся. Неужели он тоже сбежал? Оставалась надежда, что он ждет меня в «Диораме». Приеду- проверю. На самом деле у меня сегодня всего пара дел. Найти Тушкана и отнести рецепт зубанов на Биржу Патентов. Поглядим, сколько денег я на этом заработаю. А потом отключаюсь и спать. Скрипт, который предложил ИИВУК прекрасно, без сбоев, встал на нашу сеть. Я даже удивился, все прошло отлично. Нагрузка упала, сеть работала, как часы. Если так дальше пойдет, то с помощью Горация будет не работа, а сказка. И зарплата в два раза больше. Я даже умудрился поспать пару часов в уголке, попросив меня разбудить, если близко появится шеф или Ирина.

Поезд въезжал в зеленые районы. Улицы становились шире, движение становилось оживленнее. Я смотрел в окно на огромное количество игроков и НПС, занимающихся своими делами. Различные компании, театры, синематограф (ходить в виртуальность, чтобы смотреть 2D кино?), рестораны, жилые резиденции, конюшни механоидов, бордели, магазинчики, автосалоны. Высокие здания, к шпилям которых были пришвартованы дирижабли. Проезжая мимо одного из зданий, я в широких окнах разглядел танцующие пары. Живут же люди. Я ни разу не был в центре, все по окраинам и свалкам шатаюсь. Сейчас я себя чувствовал деревенским пареньком, приехавшим в большой город. Красиво, непонятно, суета. Интересно, сколько и каких заданий я упускаю, крутясь на отшибе.

Центр закончился, и снова потянулись дома пониже. Рядом с высоким собором стояли монахи в коричневых рясах. Вот очередная забастовка, рабочие кидают булыжники в стоящих по стойке смирно полицейских-автоматонов. А вот уже медноголовые тянут кого-то в наручниках за дома. Мальчишки забрались на крышу дома и кидают в проходящий поезд мусором. В небе пролетела стая птиц, блеснув в вечернем солнце стальным оперением и оставив за собой тонкие дымные полосы.

Выйдя на станции, я стал спускаться вниз. До отеля было недалеко, всего пара кварталов. У выхода сидело два "горчичника", один из них как-то устало и обреченно кашлял. Я кинул им по монетке. На стене висело объявление "Пропал автоматон" с рисунком головы трехглазого робота. За информацию о его нахождении предлагалось 50 крон. По дороге, перекусив в кафе, я зашел в банк и положил деньги на сохранение. Фух, ну теперь можно и помирать. Такая сумма наличных меня, по правде, тяготила. Улыбчивый клерк НПС выдал мне металлическую карточку с множеством маленьких дырочек. Я так понял, что это механический аналог кредитки. Потерять, украсть, передать другому игроку ее было невозможно, как трофей она тоже не выпадала. При гибели игрока деньги со счета в банке не списывались, а то бы местные богачи не вылезали бы из мясорубки.

Оглянувшись по сторонам и не заметив Манула, Шила, Федора или каких-нибудь подозрительных личностей, я спокойно открыл дверь «Диорамы». Положив красивые длинные ноги со стальными копытцами на стойку, вместо бабушки-хозяйки на стуле сидела Госпожа Кацентодд. Она увлеченно, с жутковатым скрипом полировала напильником один из железных ногтей на длиннющем пальце.

— Здрас-с-ствуй! — хищно улыбнулась она, увидев меня.

Вот кого не ожидал здесь увидеть.

— Ты чего сделала с бабушкой?

— Ха, вот они, ссовременные мужчины. Нессчасстная девушшшка ссосскучилассь, пришшла в госсти, а он ни поздороваетсся, ни ласскового сслова не сскажет. Ты что, ссовссем по мне не сскучал?

— Как тебе сказать… Иногда ночью с криками и в холодном поту просыпаюсь, так соскучился.

— Я тоже! — искренне улыбнулась она, — Ну, чего сстоим? Приглашшай даму к ссебе в номер!

— А это еще мой номер? Может, ты хозяйку гостиницы проглотила и теперь меня ждешь, как в сказке про серого волка и шапочку. Вон у тебя какие большие зубы. И глаза. И уши.

— Прям зассмущщал комплиментами. Жива-здорова твоя бабушка.

— А где мой зубан, тот, что я тебе сделал?

Госпожа Кацентодд указала пальцем на потолок и проникновенно сказала:

— Не твой зубан, а мой.

Подняв глаза, я увидел, что прямо надо мной сидел монстр, в котором я с трудом узнал мое бывшее творение. У него было шесть крепких лап, которыми он легко вцепился в потолок, глаза сияли голубым электрическим светом. Он стал в полтора раза больше изначального размера, не учитывая украшавшие его разноцветные острые железные перья.

— Познакомься, Ссерый, это Леший. Леший, поздоровайся с моим другом.

Разноцветный зубан, неотрывно глядя на меня, заклекотал.

--

Когда я вошел в номер, первое, на что я обратил внимание, был Тушкан, который сидел на столе в обнимку с небольшим латунным предметом, похожим на дыню. Увидев меня, мой зубан заверещал и кинулся в мою сторону. Взобравшись по одежде, он обнял меня за шею и радостно забулькал.

— Соскучился, мелкий? Молодец, что домой вернулся.

Госпожа Кацентодд, наклонившись, прошла в дверной проем и встала возле стола, задумчиво разглядывая лежащий на нем предмет. Когда я подошел поближе, я понял, что это не латунная дыня. Перед нами, вся в потеках машинного масла, лежала оторванная голова автоматона. Она была сильно пожевана и производила впечатление, что кто-то долго и с упоением играл с ней в футбол.

— Тушкан, я не понял, это что такое?

Мой зубан спрыгнул, схватил латунную голову передними лапами и, немного ковыляя, отошел с ней на другой конец стола.

— То-то, я ссмотрю, в этом районе автоматоны сстали пропадать, — задумчиво изрекла Кацентодд.

А вот это совсем нехорошо. Я попытался взять у зубана оторванную голову, но тот начал поворачиваться ко мне задом и ухватился за добычу еще сильнее. Ну хоть не рычит, и то дело. Леший пролез через дверной проем и, забравшись по стене, снова очутился на потолке. Похоже, ему так было комфортно, вниз, на пол, зубан Кацентодд не собирался. Он остановился и слегка раскачивался, как будто в такт одному ему слышной музыке. Тушкан заволновался и, пытаясь удержать в поле зрения всех присутствующих в комнате, спрыгнул со стола и попятился в угол комнаты. Надо срочно переводить тему от оторванной головы.

— Так чем обязан, гражданка Кацентодд? По какой причине вы посетили мою скромную персону?

— Даже выпить не предложишшь? — в ее красивых, но жутковатых глазах мерцали бесы.

— Нет.

— Фу, грубиян, — надула она губки.

Я ничего не говорил, просто молча смотрел ей в глаза. Неприятное чувство. Она больше меня, мерцающие глаза, треугольные стальные зубы, от нее исходил жуткий запах опасности. И даже то, что между нами было несколько дней назад, не снижало опасности, а наоборот увеличивало. Я почувствовал себя маленьким паучком, стоящим перед огромной, божественно красивой паучихой. Я сделал свое дело, и теперь меня будут есть. Ну ничего, у меня есть Девятка, еще посмотрим, кто кого.

"Девятка, поможешь мне, если что?" подумал я. Тоненький, как будто детский голосок моей руки, произнес одно слово:

— Нет.

Что значит — нет!? Я аж дернулся и отвел взгляд от Кацентодд. Наверное, оценив это, как мой проигрыш, Госпожа Паучиха улыбнулась и мягко подошла ко мне. Она ласково погладила меня по щеке. Запахло корицей.

— Ты должен мне рецепт зубастика.

Вот оно. Ну наконец-то сказано, зачем она караулила меня внизу. Я улыбнулся.

— Как же я могу отказать такой неземной красоте. Даже сам удивляюсь как говорю "нет", — задание я закрыл и точно ничего ей не должен.

— Ты уверен? Тебе не понравилоссь? В этот раз я буду лассковой и посслуш-ш-шной. Очень посслуш-ш-шной, — она нежно обхватила мою шею своими длиннющими пальцами.

"Девятка?"

Я не хочу.

Вот и весь сказ. Если я сейчас просто откажу, то Кацентодд одним движением пустит меня на перерождение. Может она это сделать в моей комнате? Не знаю. Теоретически нет. Но и заменять НПС хозяйки гостиницы за стойкой вроде как невозможно. Ну, убьет, и что? А то, что я возрожусь на точке привязки. В этой самой комнате. И здесь снова будет она.

В углу агрессивно заверещал Тушканчик, наконец отвлекшись от своего трофея. Увидев, что хозяину угрожают, он резко, с пробуксовкой когтями по полу, кинулся в нашу сторону. И тут сверху на него упал Леший, звякнув разноцветными лезвиями в форме перьев. Глаза его горели, как электрическая дуга, он прижал моего зубана, не давая ему пошевелиться. Тушкан ожесточенно защелкал челюстями, безрезультатно пытаясь выбраться.

Похоже, мне не избежать передачи рецепта, но какого черта это делать бесплатно?

— Мадмуазель, мне льстит ваше предложение, только на шею не давите, — сказал я, — знаете, любовь приходит и уходит, но кушать хочется всегда. Может, переведем наши отношения в более материальное русло? А послушание и прочее оставим приятным бонусом?

Кацентодд отпустила мою шею, отошла и взглядом приказала своему зубану-убийце отпустить Тушкана, который сразу прыгнул ко мне и по плащу забрался в капюшон.

— Ну что ж. Только вот жаль, что ты такой жадный и бесспринципный. Дама в беде. Надеется на сспассение рыцаря, готова отдать ему ссвою душу и тело, и что же она сслышит в ответ? Ужас-с-сные, жесстокие, разбивающщие ее нежное ссердце сслова.

Она взяла со стола банку с ворванью, одним легким движением выдернула крышку, зажмурилась и залпом выпила.

— Ух, ну и гадоссть, как ты вообщще это пьешшь! — возмущенно сказала она.

— Да я и не пью, — зачем-то сказал я. Почему она все время заставляет меня оправдываться.

— Не передумал? Нет? Ну и ладно, ессть у меня предложение, которое тебя заинтерессует. Ты сс-ссегодняшшнего дня работаешшь на моей фабрике инженером, не менее часса в день. Отдаешшь мне экс-с-склюзивные права на рецепт, не отдаешшь и не продаешшь его никому другому. За это получишь жилье, сслугу, полный пансссион и ссамое главное…! Ну? Интересссно? Нет? Наградой тебе будет то, что никто-никто, вот прям никто-никто не узнает, кто же тот хорош-ш-ший человек, который привел в город Дедушшку.

— Что? Какого дедушку? — я ничего не понимал.

— О! Это чудессная вещщь! Начинаетсся вссе с кашшля, потом температура, потом сслабоссть, ссудороги и наконец мучительная с-с-смерть, — Кацентодд сказала слово "смерть" с удовольствием и даже немного с восторгом, — вссе равно не понятно? Это чума, мой милый волчонок. В некоторых месстах ее называют Добрым Дедом, в некоторых Плохим Сстариком, иногда Бабай-аглы. У нее много имен. Но ссути это не меняет. Это Ссстарая чума. Та самая, которую ты принесс этому идиоту, Лазаруссу. О, когда я сс ним бесседовала, он выглядел неплохо для зараженного. Но это ему все равно не помогло. А ты как? — она потрогала мой лоб, — голова не болит? Тело не ломит? Кашшель? Сспазмы? Нет?

— Не знаю я никакого Лазаруса!

— Даже ессли бы я не знала правды, вссе равно бы не поверила. Он тебя отлично запомнил. Милый, немного заторможенный молодой человек, пароля не знает, но вссе принесс верно, посслание передал правильно, печати на поссылке были не сломаны. И у меня вопросс. Как ты думаешшь? Что ссделают сс тобой влассти и просстые жители города, когда они узнают, кто принесс им чуму? Кто ответсственен за вссе эти мучения и с-с-смерти? А знаешшь какой замечательный дебаф вешают игрокам? Ссначала минусс десять процентов на вссе параметры. Потом минусс двадцать. А потом, через недельку, вссе доходит до минусс воссьмидессяти. И лекарство ужассно дорогое. Ессли найдешшшшь.

Кацентодд нависала надо мной, и я не знал, что сказать.

Получена скрытая особенность "Пациент зеро. Город Сов". Вы добровольно участвовали в заражении целого города смертельно опасной болезнью. Хитрость +1. Если об этой особенности станет известно, то отношение всех жителей Города Сов -60.

Данная особенность по умолчанию скрыта. Вы можете добровольно ее открыть или она может быть открыта через успешное расследование.

Я стоял ошарашенный. Чума? Которая косит НПС и игроков?

— Пошшли, мой хорошший. Надо на работу. Делать ссвоей Госспоже маленьких зубастых зверьков. Игрушшку для ссвоего маленького каннибала возьмешшь? Ну эту нессчасстную железную голову? Или пуссть этот злодей ссебе новую добудет?

Изменена основная точка привязки "Сансет Манор", район Зодиак.

Основная работа: Завод "Мясорубка", должность — инженер.

Жителям класса инженер требуется слуга, назначен работник завода механоид-камердинер K-Ak-A93

Какая еще "кака93". Изменить слугу.

Вы уверены, что хотите назначить на должность персонального слуги питомца "Тушкан"? Это может привести к изменению его поведенческой матрицы.

Уверен. Ну все, Тушканчик, теперь у меня есть кого за пивом в ларек посылать.

Изменен класс персонажа! Новый класс "Техническая интеллигенция".

/logout

Глава 15

Я наблюдал в окно, как шквальный ветер качал угрюмые деревья. Погода никак не могла определиться. Снег выпадал, потом таял и под низким серым небом можно было размышлять только о чем-нибудь мрачном и гнетущем. Быстрее бы уже снегом все накрыло, сразу станет светлее и веселее.

— Что вы скажете насчет этого, Сергей? — спросил Гораций.

— Извини, отвлекся, что ты говорил?

— Я говорил, что если мы внесем несколько косметических правок в конфигурацию сети, то производительность может вырасти на четыре процента. Правки выведены вам на экран, ознакомьтесь, пожалуйста.

После большого вчерашнего апдейта все работало идеально. Даже несколько странно, что таких изменений не ввели раньше.

— ИИВУК, слушай, а ты предлагал все эти изменения Семену? Почему он их не внедрял?

— Семен Александрович, предпочитал сам все настраивать и не советовался со мной.

— Хорошо поглядим, что ты там наваял.

После того как я вчера выспался внутри меня разливалась приятная теплота и умиротворенность. Даже то, что в игре Кацентодд склонила меня работать на нее, совершенно не портило мне настроения. Я глянул вики и по всему выходило, что инженеры получают намного больше, работа интересная если любишь технические головоломки. А я их любил. Вообще в принципе, я еще любил экономические стратегии. Поэтому почитав пару статей про фабрики подумал, что надо накопить денег и открыть свою небольшую артель. Только с Кацентоддшей надо будет разобраться. Если она разгласит информацию о моих кознях против города, то ничего мне не помешает просто переехать. Только в Союзе Вольных Городов двенадцать участников, а если брать в расчет еще Священную Республику, Империю, Дикие Равнины, Султанат и Архипелаг, то поле для деятельности просто огромное. Дикие Равнины находились в постоянном состоянии войны со всеми и выдачи оттуда не было. Архипелаг, по заверению википедии в принципе не интересовался тем, что происходит на материке. Единственное зачем им нужны были жители Большой Земли, так это для грабежа и пиратских налетов. Еще есть огромные летающие города Валькирий, какие-то "подземники" и "отмороженные" далеко на севере. Надо подробно почитать про все эти фракции.

— Иривлевна Якона идек т кам в вабинет, — как-то странно меняя тон голоса сказал Гораций.

— Что?

— Ирина Яковлевна идет к вам в кабинет. Вы просили предупреждать, если она будет подходить, — уже обычным голосом ответил ИИВУК.

Я сделал умное лицо и уставился в монитор. Дверь открылась в комнату поправляя тонкие очки зашла Ирина.

— Сергей, приветствую!

— Ирина, извините, я сейчас занят, потом поговорим, — отрезал я, с умным видом рассматривая код Горация. Ничего не понятно, фух надо разбираться.

— Сергей, я хотела обсудить…

Я поднял палец вверх и не отводя глаза от монитора, мстительно радуясь, указал пальцем в сторону двери. Фыркнув, Ирина хлопнула дверью и вышла. Зачем я это делаю, мне же шеф сказал, не ссориться с ней. Надоело. Сами меня в это запихали, пусть теперь расхлебывают.

— Сергей, я чувствую у вас высокий уровень стресса, — проникновенно заявил Гораций, — желаете, я поставлю релаксирующую музыку?

— Вот только ты не начинай.

— Вадо нам расного немслабиться, — опять странно прыгая интонацией произнес тарабарщину Гораций.

— Это вот что сейчас было? Дружище, у тебя все в порядке?

— В абсолютном! — торжественно произнес ИИВУК, — вы даже представить не можете, Сергей, как у меня все замечательно. А вот вам надо расслабиться. Статистически хорошим способом увеличить дофамин, а соответственно увеличить работоспособность, является общение с особями противоположного пола. Желаете я подберу вам подходящих кандидаток из ближайшего…

— Стоп. Я не понял, Гораций. Ты что, тоже решил заделаться свахой? Тебя Талгат покусал? Сначала ты науськал эту сумасшедшую Ирину, чтобы меня отправили в игру. Надо мной там издеваются и склоняют к противоестественному. Теперь ты меня еще и женить хочешь?

— Моей основной задачей, является увеличение производительности труда сотрудников филиала. Статистически, коэффициент производительности женатых сотрудников выше, чем холостых. Поэтому…

— Хватит. Со своей личной жизнью я и сам разберусь. Мне и так неплохо. Давай лучше поглядим, что делает этот кусок скрипта, — я ткнул пальцем в экран оставив на нем небольшой грязный отпечаток. Блин.

Оказалось, что если не торопиться и хорошо выспаться, то ничего ужасного в коде Горация не было. С его помощью я быстро разобрался с предложенными нововведениями. То, что он предлагал было неплохим решением. Успешно все запустив и проверив, что все в порядке, я сходил в комнату отдыха. Там я встретил Талгата, который угощал меня медом с дедушкиной пасеки и долго в подробностях рассказывал мне про рыбалку.

— … но главный секрет, тут конечно наживка. Знаешь, как сом клюет на жареного воробья? Ты, что! Берешь, значит, воробья…

--

Поставив машину на парковку, я пошел домой. У подъезда никого не было, даже крыс. Тишина и мрачный покой с завывающим ветром. Зябко. Уже почти войдя в свою квартиру я остановился. Вот я сейчас зайду в темную пустую берлогу. И там никого нет. Мне жутко захотелось завести кота. Что бы я приходил, а он меня встречал, требовал еды, мяукал, путался под ногами. Надо эту мысль хорошенько обдумать.

--

/login

Жилье в "Сансет Манор" впечатляло. Двухэтажная квартира с металлическими стенами, лестницами и бронзовой мебелью. На больших окнах красная ткань, изогнутые светильники, дающие приятный теплый свет. Всё выглядело добротно и довольно дорого. Тушкан спрыгнул с моего плеча и начал соваться во все углы, заглядывать под мебель, переворачивать вещи.

Так, подожди. Тушканчик иди сюда, сначала перекусим, а потом у меня для тебя есть подарок. Назначив одну из комнат своей мастерской, я разложил инструмент, поймал брыкающегося и плюющего ворванью зубана и показал ему трофей. Зубы механического коня, чуть не сожравшего меня в зимнем лесу. Тушкан сразу понял серьезность момента, успокоился и замер, открыв свою огромную пасть. Зубы боевого механоида существенно превосходили те поделки, что сделал для него я. Поэтому спустя всего пятнадцать минут, Тушкан весело скакал по квартире, щелкал обеими челюстями и в порыве игры одним движением перекусил увесистый бронзовый подсвечник. А я радовался пусть и небольшой, но прибавке к специальности "обработка металла".

В дверь постучали. Там стоял невысокий крепкий автоматон аж с девятью светящимися глазами.

— Господин инженер! Старший смены РА-53Е, — представился он, — пройдемте, нам надо приступать к работе, все вас ждут.

Завод "Мясорубка" находился в соседнем здании, и мы прошли к нему по небольшому железному мосту, метрах в десяти над землей. Само здание было примечательное. Высокое, сложной конструкции, и вправду напоминало огромную мясорубку. Дымили черным несколько труб, раздавался негромкий лязг.

— Нам выделен большой конвейер номер 3, - начал инструктаж автоматон, — по требованию, мы можем подключить к нему до шести малых сборочных рукавов. Вы должны загрузить чертежи и назначить в каком порядке будем собирать изделие.

Мы поднялись в цех. Он был меньше, чем в аэроверфи, где я отработал целый один день. Темное помещение, освещаемое пыльными матовыми окнами и газовыми лампами. Пахло ржавчиной и машинным маслом. Вокруг стояли верстаки, на стенах были развешаны инструменты, станки с облупленной краской прижимались к стенам. Около входа стояло два коричневых автоматона, покрытые сварными "татуировками". Они были вооружены ружьями и смотрели перед собой безучастно и совсем не двигаясь.

— Здравствуйте, господа Ржавые. Вы у нас охрана или тюремщики? — спросил я у них.

— Они тебе не ответят, волчонок, — раздался низкий голос Госпожи Кацентодд из глубины цеха, — а я сскажу, ты мой госсть, и я рада тебя видеть здес-с-сь. Мои маленькие ржавые друзья, кому вы сслужите? — обратилась она к охранникам.

— Главному. Узлу, — синхронно рявкнули татуированные автоматоны.

— А что же приказал вам Главный Узел? — ласково спросила Кацентодд.

— Выполнять любые. Приказы. Госпожи.

— И что же приказала вам Гос-с-спожа?

— Охранять завод. Охранять игрока. С именем. Серый Пароволк, — синхронно, слово в слово сказали роботы.

— Я утолила твоё любопытсство?

— Хм. Вполне.

— Как видишшь, я тебе не враг. Ссделай хорошо мне, и я в долгу не осстануссь. Поверь, это очень приятно и выгодно иметь такого друга как я. Присступай к работе. Второй цех уже ссобирает зверушшек, но дело идет медленно. Нужно бысстрее и большше. Запускай конвейер. Лешший просследит, чтобы тыне наделал глупостей.

Я инстинктивно глянул на потолок. Сверху, не отрывая от меня взгляда, мерцал красными глазами наш шестилапый разноцветный знакомец. Тушкан в капюшоне недовольно заворчал.

— Эх, Леший, Леший, что же ты так грозно смотришь на своего папку? Ведь я ел не досыта, спал без просыпа, все для тебя моя кровиночка. Чтоб вырастить, чтоб ты был сильный, да красивый. А ты на меня глазами зыркаешь и рычишь.

Кацентод фыркнула, пожелала нам удачи в работе на нее и ушла. Леший же остался, залез в самый центр потолка, зацепился лапами за крючок от люстры и безотрывно начал следить взглядом за мной. Ну что ж. За работу.

С основной настройкой конвейера я справился за полчаса. Загрузив рецепт в огромный механический когитатор, я получил чертежи отдельных деталей зубана. На одном рукаве происходил сбор тела, которое поступало на основной конвейер. С дополнительных рукавов поступали конечности, двигатель и зубастая голова. После этого происходила окончательная сборка.

По последнему рукаву поступали подготовленные к установке модули управления, в просторечии называемые "искрами". Все параметры характера будущих зубанов уже были установлены кем-то. И я на правах инженера решил посмотреть, а чего же хочет, от моих зверушек Госпожа Кацентодд. Воспользовавшись своей особенностью по настройке, я открыл внутренности "искры". В простом режиме она имела более двадцати параметров поведения. Верность стае или индивидуализм, уровень агрессивности, экстравертность, уровень самопожертвования, эмпатия и уровень логики поступков. Как я понял, эти настройки определяли, по каким нейронным сетям и шаблонам будет происходить принятие решений в разных ситуациях. Также я заметил, что можно войти в Режим Тонкой Настройки. Тут я сразу запутался. Сотни параметров, возможность вписывать различные команды, термины вроде шизоидная синхронность, абулия, бредовые состояния. Я понял, что тут лучше ничего не трогать, а вот с общими настройками будет интересно поиграться.

От этих размышлений меня отвлекло железное клацанье. Подняв взгляд, я увидел, что это Леший. Он спрыгнул прямо на голову управляющего автоматона, от чего тот аж присел. Цвет глаз старшего смены изменился на электрически голубой. Разноцветный зубан сидел у него на голове наподобие огромной экзотической шляпы.

— Леший говорит, — медленно произнес робот, — что господину инженеру, запрещено менять настройки "искры". Все параметры блока управления должны соответствовать трафарету, оставленному Госпожой. Проверка. Станок настройки блока управления — параметры соответствуют шаблону, — автоматон взял "искру" у меня из рук, — Проверка блока управления — параметры соответствуют шаблону. Изменения не вносились. Спасибо, господин инженер. Леший бдит.

Тушкан недовольно тявкнул, а разноцветный питомец Госпожи резким прыжком отпрыгнул к стене и снова забрался на потолок. Глаза старшего по смене снова стали желтыми. Серьезно тут у них.

— Ну что, болезный, как там тебя, — жалостливо сказал я прорабу, — Запускай конвейер, проверим работу.

В цех вошли несколько разношерстных автоматонов которые разместились за рукавами конвейера. Тестовый запуск показал, что все работает. Каждый работник делал свою часть чертежа, отправлял это на основной конвейер, где в несколько этапов проводилась общая сборка. Первый зубан спустя буквально двадцать минут дернул лапами, включил голубые глаза и самостоятельно ушел в сторону склада. Алгоритм был не идеален. Самым долгим в работе, как оказалось, была сборка головы зубана. Я подумал, что можно практически в два раза ускорить производство, если разделить сборку головы и жуткой двойной челюсти зубана. Но сейчас я не хотел этим заниматься. Час работы в "Мясорубке" прошел. Конвейер запущен, а из под палки перерабатывать я не хотел. Ни с кем, не прощаясь я вышел на улицу и решил прогуляться в ближайший бар, выпить пару кружек пива, проверить одну идею насчет Девятки, полюбоваться закатом, да и отправиться в реал.

Инженерия малых машин +61 % (5)

Инженерия больших машин +16 % (2)

Заработано +61 союзная крона, +124 опыта

Ваши изделия пользуются популярностью! Вы получаете особенность "Мастер!". Отношение к вам всех жителей Города Сов +10. С этого момента некоторые НПС будут обращаться к вам "Мастер" или "Инженер". На всех ваших изделиях по умолчанию будет стоять ваше клеймо.

Ух ты, как-то быстро все. Вроде Кацентодд совсем недолго зубанами занималась. Неужели такой спрос? Надо от нее потребовать долю с продаж. Я представил, как я буду требовать у Мадмуазель Паучихи деньги и как она мне одним движением отрывает голову. Ну хорошо, не потребовать. Попросить. А вообще, это дело надо отметить. Зиме что ли написать? Не. Не буду. Пусть живет со своим малахольным Манулом долго и счастливо. Пастору? А неплохая мысль. Доберусь до кабака и оттуда настучу сообщение. Вдруг он свободен.

Как подсказала мне карта, в паре кварталов отсюда находилось пара питейных заведений. В ту сторону я и направился. Обходя черные лужи по мощеной камнем улице, я принялся насвистывать бравурный марш. Недалеко я заметил маленького автоматончика который продавал внутриигровые газеты. Его звонкий голосок выкрикивал самые яркие заголовки для привлечения внимания:

— Читайте в этом выпуске! Покушение на генерал-губернатора! Фракция "Сыны порядка" взяла на себя ответственность за теракт на фабрике полицейских механоидов! Генерал-аншеф Шеридан все еще находиться в плену у Железной Империи! Интервью с ним читайте на третьей странице! Состоится ли обмен?! В городе нашествие железных крыс-убийц, будьте осторожны! Что на эту угрозу ответит Городской Совет?! В городе эпидемия гриппа и простуды, где, как и почем можно сделать прививки читайте сегодня в номере! Лучшие народные методы в борьбе с простудой, поможет ли вам обтирание дегтем? Войска Железной Империи не желают покидать захваченную территорию! Союз собирает армии для того, чтоб вышвырнуть подлого захватчика с наших земель! Пути подвоза продовольствия в наш город перекрыты. Грозит ли голод?!

Вот зараза. Похоже две из кучи новостей, это с моей легкой руки. Генерал Шеридан, не тот ли это мощный старик, которого повязали со мной на дирижабле? Да и грипп ли это и помогут ли прививки от него? И тем более обтирание дегтем. Исходя из слов Кацентодд, вряд ли. Настроение испортилось и устраивать пирушку расхотелось. Мои печальные мысли прервал знакомый голос:

— А вот и ты, убожество.

Манул. Вспомнил на свою голову этого идиота. И вот он тут как тут. Наш щеголь был как всегда, элегантен и манерен. Рядом с ним стояли два здоровенных мордоворота в жилетках и шляпах-котелках. В руках у всех троих были пистолеты. Разносчик газет, как кот прыснул в подворотню. Я почувствовал, как напрягся Тушканчик в капюшоне, и Девятка стала шевелить пальцами. Ну хоть, что-то, а то я начал опасаться, что рука окончательно меня предала.

— Манул, как же ты замучил. Ну что за детский сад. Ну поохотился ты на меня, ну проиграл, будь мужиком, прими это с честью. Ну хочешь, я тебе твой мотоцикл верну, если это так тебя расстроило.

— Э нет, голодранец! Я должен отправить тебя на перерождение. Я должен… — Манул замялся.

— Ну хорошо. Трое на одного мне конечно льстит, но успокоит ли это тебя? Победа будет совсем не честная. Давай, по-мужски. На кулаках, один на один. До безсознанки, — сказал я и подошел к троице поближе на пару шагов.

— Пф, — презрительно фыркнул Манул, — быдло.

— Хорошо, — я подошел еще ближе, — на пистолетах. Дуэль. А вот и секунданты.

Я имел в виду двух здоровяков рядом с ним, но тут из переулков спереди и сзади вышло несколько коричневых автоматонов в татуировках. Шагая в ногу, они окружили нас. Синхронно, с лязгом подняли оружие. Сколько их, десять? Я окинул взглядом, восемнадцать! Ничего себе.

Двое НПС стоявшие рядом с Манулом, сориентировались мгновенно. Убрав оружие, они попятились со словами:

— Господа Ржавые, мы не с ними. Мы просто мимо проходили.

Автоматоны никак не отреагировали на их поведение, спокойно выпустив из окружения. Вдруг одновременно, из восемнадцати железных глоток раздался голос:

— Игрок. Манул. Угроза Пароволку. Будет уничтожен. Через. Пять. Четыре…

— Беги, идиот, — прошипел я.

— Стоп-стоп-стоп, — Манул быстро убрал пистолет, — я просто шутил. Я не угроза. Мы просто мирно беседовали.

Подняв руки, он начал пятиться и уходить. Пристрелить его что ли? Хотя зачем. Настроение было паршивое и выстрел в придурка явно не улучшит моего состояния.

Глянув на меня с ненавистью, Манул развернулся и убежал. Автоматоны свободно пропустили его. Проводив его взглядом за угол, они убрали оружие и шагая в ногу, удалились в разные стороны. Я снова остался один. К черту гулянку, пойду к себе в комнату.

/logout

Глава 16

— Ты меня достала! Я сколько раз просил не трогать мои вещи! — грозно орал охранник Василий.

Ева сразу подобралась, глаза ее стали колючими и злыми.

— Мне на твои вещи плевать, если они не разбросаны по всему офису! Если ты как белка в каждую дыру засовываешь свой мусор, а потом его не находишь, то это твои личные проблемы.

— Вась, перестань, — подошел к нему я и дотронулся до плеча, — чего до девушки прикопался.

— До какой девушки!? До этой стервы отмороженной?! Ты тоже сволочь, зачем мой пистолет хватал, знаешь каких…

— Ну ка, прекратил сейчас же, — рыкнул я, — ведешь себя, как…

Стало темно, как будто я медленно моргнул. Возникло ощущение, что меня только что разбудили от глубокого сна. Несколько секунд я панически ничего не понимал. Я лежал, попытался вскочить, но ничего не вышло. Что происходит? Вдруг я сообразил, что лежу на диване в комнате отдыха и надо мной склонился Талгат. Он показал мне указательный палец.

— Сколько пальцев? — серьезно спросил он.

Я поднял руку и показал Талгату средний.

— Вот столько.

Талгат усмехнулся и сказал куда-то вбок:

— Живой. Если ты, придурок, челюсть ему не сломал, то глядишь всего парой лет условно отделаешься. А если сломал, то я тебя лично сдам нашим мясникам, на опыты.

— Да я, это… — раздался понурый голос Василия.

Я понял, что у меня болит скула и челюсть. Надо мной склонилась Ева, она прижимала к больному месту холодную кружку, второй рукой держа меня за лицо. Пальцы у нее были холодные. Я поднялся и отодвинул от себя ее ладони.

— Герой, — улыбнулась она, — как себя чувствуешь?

— Где я? Кто вы? Шучу. Васёк меня стукнул что ли?

— Ну да, — понурив голову промямлил Вася.

— Зачем? — я поглядел на него.

— Блин, Серега, оно само. Черт. Извини, братан, — он говорил сбивчиво и на меня не смотрел. Начала болеть голова и я подумал, что, наверное, вот так чувствуют себя мои противники, когда их внезапно лупит Девятка. Талгат стоял и смотрел на Василия с презрительным выражением лица.

— Василий, ты понимаешь да, что начал орать на секретаря, а когда наш админ попытался тебя образумить, ты его нокаутировал? — сказал Талгат, — ты понимаешь, что сейчас, Серега может написать заявление и это будет уголовка?

Охранник сидел и смотрел в пол с мрачным выражением на лице.

— Ты попал, Вась, — сказал я, — теперь, с тебя бутылка хорошего виски. И не делай так больше, пожалуйста. А то голова болит и у Евы вон пальцы холодные.

Сбоку от меня раздались возмущенные звуки, исходившие от Евы.

— Ну что, мир? — протянул я руку Васе.

— Прости, Серег, — он пожал руку в ответ.

— Насчет виски я не шутил.

В курилке стоял Талгат, я подошел и стрельнул у него сигарету. Рука у меня чуть подрагивала, но в целом, кроме ссадины на скуле чувствовал я себя нормально. Давненько меня с ног не сбивали, со школы.

— Вася, придурок, — сказал Талгат, — он бы у меня вискарем не отделался.

— Брось, Талга. Чего бы ему сделали? Ну уволили.

— Знаешь, у нас в корпорации неплохо платят, для того чтобы было жаль такую работу потерять. С другой стороны, ты конечно прав, Серёг. Ему очень здорово от начбеза досталось, за то, что он пистолет тогда на столе оставил, и ты им чуть не застрелился.

Я тяжело вздохнул.

— И ты туда же. Иди нафиг.

Талгат рассмеялся.

— Ну это версия Ирины. Она нам это с Шефом рассказывала. Шеф и я вынуждены были реагировать.

— А чего вы все так с ней носитесь? Она же сумасшедшая?

— А вот этого, Серега, я от тебя не слышал. Я не знаю всех подробностей, но у Ирины такой блат, что Шеф молчит в тряпочку и улыбается. Ее прислали сверху и приказали выполнять все ее капризы. Поэтому если тебе нравиться здесь работать, молчи, работай, улыбайся.

Я потер скулу

— Да вот теперь даже не знаю. Нравиться или уже не очень.

— Эт мелочи. Вот в детстве, когда мы ходили с пацанами район на район драться. Берешь, короче, мотоциклетную цепь, обматываешь изолентой…

/login

Комната в Сансет Манор встретила меня звяканьем. В соседней комнате, как будто кто-то стучал по пустому ведру. Тихо ступая по паркету, я заглянул в проход. Это был Тушканчик, он бегал по комнате за головой автоматона гоняя ее из угла в угол. Заметив меня, он присел испугавшись, но тут же узнав, радостно забулькал и кинулся ко мне на руки. Посадив его в капюшон, я поднял с пола латунную голову. Я же вроде забирал ее у зубана. Открыв инвентарь, я достал еще одну. Так. Это не та же голова, это еще одна. Я положил обе части автоматонов на стол. Они были совершенно разные, у одной было два глаза, у другой всего один. Я вспомнил, что недалеко от Диорамы видел объявление о пропаже робота и там, на рисунке, было три глаза. Совсем погано. Чем это мне может грозить? Похищение и убийство автоматонов является преступлением и если проведут расследование или поймают Тушкана на месте преступления, то виновным назначат меня. С другой стороны, я в районе Зодиак и полиция сюда не суется, со слов Манула. Функции полиции тут выполняют Ржавые, а они полностью под Госпожой Кацентодд. То есть пока я работаю на Паучиху мне скорее всего ничего не грозит.

Поставив зубана на стол, я показал на головы и спросил

— Это что такое?

Тушкан смотрел на меня внимательно и преданно.

— Слушай меня внимательно, ты не должен отрывать головы автоматонам. Без моего приказа, — добавил я. — Понимаешь?

Зубан взял одну из голов в лапки и протянул мне.

— Спасибо конечно, но…

Мне показалось что в открытом окне кто-то смотрит на меня. Я резко поднял голову и заметил красный глаз, который тут же пропал. Подойдя к окну, я выглянул в него. Тихая улица, кирпичные здания, мимо по улицам ходят автоматоны, медленно, пуская густые клубы дыма едет паровоз. Ничего с красными глазами за окном не было.

— Ладно, хищник-авантюрист, пошли на завод, — сказал я Тушканчику и цыкну зубом. Зубан не обращал на меня внимания и продолжал играть с головой. Я решил провести эксперимент, открыв инвентарь, я достал ультразвуковой свисток, доставшийся мне как трофей после сражения с Империей. Резко в него дунув, я ничего не услышал, но зубан вдруг бросил латунную голову и быстро запрыгнул ко мне в капюшон.

В цехе номер три кипела работа. Я засек время по большим механическим часам, висящим на стене. Каждые пять минут двадцать (плюс-минус пять) секунд новый зубан спрыгивал с конвейера. Он сверкал голубыми глазами и уходил в сторону склада. На потолке за моими экспериментами внимательно и неподвижно следил Леший. Его разноцветные перья тревожно топорщились. Когда я внимательно на него посмотрел и свистнул в его сторону свистком, он угрожающе заклекотал.

Просто походив и понаблюдав за работой, я заметил, что у меня чуть-чуть подросла Инженерия малых машин. Я решил перенастроить сборку зубастых голов, ту что планировал вчера. Разделив процесс на два рукава и подключив еще двух автоматонов, я ускорил процесс почти на минуту. Теперь новый зубан для Госпожи Кацентодд создавался раз в четыре с половиной минуты. Мысленно погладив себя по голове, я подошел к рукаву, который программировал "искры". Чистые блоки поступали в большой бронзовый автомат, который проводил над ними различные манипуляции. Крутились шестеренки, ходили туда-сюда небольшие поршни с которых капало масло янтарного цвета. Сбоку на механизме находился блок управления, практически повторяющий те настройки, что я видел у "искры".

Чтобы не раздражать начинающего волноваться Лешего я отошел подальше. Минут десять я делал вид, что занят другими частями конвейера.

— Тушканчик… Псс… Иди-ка сюда, — сказал я громким шепотом, — Отвлеки минут на десять того нетрадиционного ежика на потолке, — кивнул я в сторону Лешего, — Справишься?

Тушкан внимательно посмотрел на меня, потом поглядел на потолок с засевшей там шестилапой зверюгой. Спрыгнул на пол и цокая коготками и постукивая себя по бокам железным хвостом пошел к окну. Ловко взобравшись вверх, он открыл форточку хвостом, после чего направился в угол цеха. Там Тушканчик взял из ящика черную железную гайку, внимательно посмотрел на потолок и вдруг резким движением запустил в висящего там автоматона этим снарядом. Гайка врезалась в потолок буквально в паре сантиметров от Лешего. Тот вздрогнул и зашипел. Не торопясь Тушкан взял еще одну гайку медленно замахнулся и опять кинул ее в разноцветного зубана. Леший сорвался с места и быстро перебирая лапами рванул к Тушкану, который просто стоял и смотрел на приближающегося по потолку врага. Вдруг разноцветный зубан резко прыгнул. Тушкан довольно легко увернулся и со всех сил рванул в сторону форточки. В течение нескольких секунд оба зубана исчезли за окном.

Работающие на конвейере автоматоны не обратили на происшествие никакого внимания. Я быстро подошел к механизму настройки "искр". Старший смены внимательно следил за конвейером и не смотрел в мою сторону. Открыв продвинутый режим настройки, я внес пару глубоких изменений в процесс. Я повернулся и увидел, что передо мной стоит старший автоматон, вежливо не вмешивающийся в мои действия. Я аж вздрогнул от неожиданности.

— Бей! — пропищала Девятка. Проснулась злодейка. Где же ты была раньше.

Я аккуратно закрыл режим продвинутой настройки и отошел. Автоматон подошел к аппарату:

— Проверка. Станок настройки блока управления — параметры соответствуют шаблону. Изменения не вносились. Спасибо, господин инженер, — старший смены развернулся и отошел.

Вот и славно. Я ведь правда не вносил изменений в характер будущих зубанов. Прописал пару команд на всякий случай. Пусть будут. Как страховка.

Минут через пять в форточку забрался Леший. Держа одну лапу на весу, он забрался в угол цеха и стал возиться, позвякивая перьями. Надеюсь с Тушканчиком все в порядке.

Выйдя с завода, я огляделся, мимо шли несколько автоматонов, горели фонари, Тушканчика нигде не было. Прочитав о получении небольшого количества денег, опыта и инженерии, я дунул в ультразвуковой свисток. Отрыватель голов и победитель Лешего выглянул из-за ближайшего угла. Посмотрев, что рядом никого больше нет, он шустро забрался ко мне в капюшон и забулькал, свернувшись калачиком.

— Молодчина! Домой придем, получишь вкусняшку.

Зайдя в гараж, я зажег топку в пароцикле. В принципе, все дела переделаны, так почему бы не съездить на Большой Ипподром. Развлечься, сделать пару ставок. К тому же, по наводке одного лихого парня Марка Чекана, есть там некий Громобой в пятом заезде на которого надо поставить ставочку когда все утихнет.

Проскочив Черный ручей, я заехал в район Вороний сад. Не удержавшись, проехал мимо Аэроверфи номер пять. Теперь тут было тихо и спокойно. Работяги как раз выходили из ворот здания и что естественно для игры, ничего не напоминало о том, что несколько дней назад тут бушевала стачка, летали полицейские дирижабли, скидывая газовые бомбы. Кстати насчет газа. Заехав в оружейную лавку, я прикупил себе несколько слезоточивых и перцовых гранат. Продавец, по большому секрету мне сказал, что на Базаре в Ямах или в Блошатнике, что в районе Креветок, можно найти не только слезогонку. Ну это, в принципе, я знал и без него. Прикупив патронов и распрощавшись со словоохотливым продавцом, я преодолел мост и заехал в желто-зеленый район Чертово Пепелище.

Район славился тем, что тут уже начинали работать не особо грязные и шумные артели и заводы. Все, кто начинал пускать черные клубы дыма и безостановочно лязгать по наковальне изгонялись за реку в Промышленные кварталы или просто на окраины. Небольшие магазинчики, лавки и парикмахерские. Выглядело все очень мило. Я подумал, что когда здесь все засыпет снегом, то картинка станет просто как с рождественской открытки.

Объехав небольшой паровоз с парой вагонов, двигающийся по мощеной дороге на резиновых колесах, я поддал пару и минут через пятнадцать подъезжал к Большому Ипподрому.

Вы прибыли в район Северный.

Уровень безопасности: желто-зеленый.

Может когда-то это здание и было ипподромом. Но времена изменились. Обычные скачки на лошадях и колесницах плавно трансформировались в огромный развлекательный квартал. Бывало, что тут одновременно происходили скачки на боевых роботах, гладиаторские бои холодным и огнестрельным оружием, казни путем травли гончими-механоидами, карточные турниры, боксерские поединки и гонки на паромобилях. Все это было разбавлено кабаре, питейными заведениями и массажными салонами. В связи с тем, что это был желто-зеленый квартал, улицы были заполнены полицейскими, все происходило чинно благородно и с оплатой всех налогов городу.

Я оставил пароцикл на стоянке и отправился в сторону ипподрома. Тут было оживленно. Огромное количество НПС и игроков прогуливалось в находящемся рядом скверике и сидели на верандах стуча вилками и чокаясь хрустальными бокалами с вином и кружками с пивом. Портил общее настроение праздника надрывный кашель одного пузатого гражданина, который аж отошел от веранды подальше и пытался прикрыться белым платком.

Ставки принимали под огромным механическим табло, на котором безостановочно менялись с щелканьем надписи и цифры. Беглый взгляд объяснил мне, что я совершенно не понимаю в скачках и что вообще происходит. Решив не умничать, я подошел к одному из окошек, за которым стоял чуть ржавый механоид.

— Ставка две кроны на пятый заезд. Громобой.

Механоид принял деньги, отстучал талон на монструозной печатной машинке. И всё. Я стоял и ждал продолжения. Ничего не происходило, робот был готов принять следующую ставку. Немного смущенный я отошел от окошка. Хотя конспирация наше все, подождем. Секретничают наверняка. Мимо прошли два НПС, я уловил обрывок разговора:

— … железные крысы убийцы. Нападают по ночам, разрывают механоидов и автоматонов на куски и уносят в канализацию. А вчера слышал от Корявого, что раньше только с железками, а теперь ловят людей…

Их голос смешался с гулом толпы и дальше я уже не слышал. Стоило мне отойти несколько шагов как вдруг я услышал знакомый низкий шипящий голос.

— Здравссствуй волчонок, развлекаешшшся?

Госпожа Кацентодд собственной персоной. Она за мной следила что ли? Тушканчик в капюшоне недовольно забурчал.

— Как же я рад тебя видеть, — с сарказмом сказал я.

Кацентодд была в красном кожаном костюме, голову ее украшала шляпка, в зубах у нее был длинный мундштук с дымящейся сигаретой. Встав в модельную позу, она ласково прошипела:

— Я тоже, рада мой хорошшший. Хоть нашша всстреча случайна, я…

— Серый! Привет дружище! — раздался за моей спиной радостный вопль Пастора Коса. Просто место встреч какое-то. А может они оба связаны с "Черным Апрелем"? Хотя вряд ли. Это точно не в стиле Кацентодд, а Пастор в жизни не согласиться на такое задание, где надо будет днями сидеть на месте и кого-то ждать.

— Огогошеньки! Я убит наповал, вашей красотой, прекрасная незнакомка! — воскликнул Пастор, увидев мою спутницу, — Серый, негодяй, познакомь меня немедленно с дамой!

— Это Пастор, он буйный, это Госпожа Кацентодд, она хищная.

— Какая интересная характеристика, — Костя явно был заинтригован.

— Забавный мальчик, веселый, бойкий, — Кацентодд подошла к Пастору и приподняла его подбородок длинным указательным пальцем, — заходи ко мне в "Мясорубку". Волчонок расскажет где это.

Костя разглядывал Мадемуазель Паучиху с восторженной улыбкой. Чтобы хоть как-то его отвлечь, я решил сменить тему:

— Пастор, ты тут какими судьбами?

— Да в гонках участвовал, — отвлекся наконец-то он, — на паровых автомобилях с объемом котла до сорока литров.

— Победил?

— Куда там. Котел рванул, перестарался немного. А тебя как сюда занесло?

Я потерялся и только щелкнул челюстью в попытки выдумать что-нибудь правдоподобное.

— Он в поединке учасствует, — медовым голосом пропела Кацентодд.

Пастор оглядел меня с ног до головы.

— Вот почему-то даже не удивлен. Подозреваю в чем-нибудь разрушительном с мордобоем и убийствами? Надеюсь в гладиаторских боях? Я готов ставить! Кого и как ты будешь убивать?!

— Увы, вссего лишшь бокссс, — Кацентодд наклонила голову. Я же просто, молча, смотрел на нее в шоке.

— Классический бокс? — крайне удивился Костя, — вроде совсем не Серегин формат.

— Не класссический, а уличный. И ессли ты думаешшь, что это не его, рекомендую поссмотреть, что он сс противниками творит.

— Но, — наконец я смог вымолвить первое слово.

— Никаких "но", волчонок. Бой через одиннадцать минут. Поспеш-ш-шим.

— Я не пойду!

— Не капризничай. Я уже на тебя посставила твой рабс-с-ский контракт. Отработаешшь год на месстных, ессли проиграешшь.

— Чего?!

— Шшучу-шшучу. Давай бысстрее, шшевели копытцами.

— У меня нет копытцев, — мрачно сказал я.

Кацентодд обернулась к Пастору:

— Как это сслово правильно называетсся? Зануда? Нытик?

— Оба хорошо, — сказал Костя с интересом наблюдая за нашей перепалкой.

— Ноешшь, как баба, фу.

Я понял, что Кацентодд ведет меня под руку в сторону большого двухэтажного здания с вывеской, на которой, были нарисованы два боксирующих усача. Голубое пламя, бегущее по стеклянным трубкам, высвечивало надпись — Затмение.

Госпожа Кацентодд выступила моим менеджером. Как только она вошла в здание к ней мгновенно подскочил кланяющийся автоматон, который проводил нас в глубину здания. Там она записала меня как претендента на участие в боях. Пастор веселился и с интересом разглядывал окружающее. Недалеко от входа располагался большой зал высотой в два этажа, зрители могли сидеть как внизу, так и на втором этаже. Посередине находилась небольшая, метров десять, арена. Сейчас на ней ничего не происходило. Отборочные бои происходили на нескольких небольших аренах в зале поменьше. В желающих дефицита не было. Человек тридцать НПС и игроков разминались у стен помещения.

Механоид вооружившись длинным металлическим пером вписывал участников.

— Имя? — проскрипел он.

— Ссерый Пароволк, — проворковала Кацентодд.

Механоид, красивыми готическими буквами записал мое имя, причем с двумя буквами "с". Я не стал исправлять. Я стоял и размышлял сбежать мне отсюда или принять бой и начистить всем физиономию. С одной стороны, у меня есть Девятка, с другой стороны, последнее время она работает с перебоями и чаще отмалчивается.

— Прозвище? — скрипуче продолжил механоид.

Кацентодд оценивающе посмотрела на меня:

— Плаксса, — вздохнув сказала он механоиду.

— Нет! — вмешался я, — какая "плакса"?! Сейчас, подождите, эээ — что бы придумать, — Может Волк?

— Фу, как вульгарно, — отмахнулась от меня Кацентодд, — а что-нибудь поинтересснее?

— Волк-оборотень? — сказал я и подумал, зачем я ее то спрашиваю. Сам что ли решить не могу?

— Пишшите проссто — Оборотень, — припечатала она.

Механоид послушно вывел красивые буквы.

— Внимание участники отборочного турнира! — прокричал высокий, ярко одетый распорядитель боев, — есть два правила. Вы должны их хорошо уяснить и запомнить. Мы не хотим, чтобы публика скучала, поэтому кто попало нам не нужен! Вы должны дважды победить, для того чтобы получить ранг бойца Лиги. Никакого холодного или огнестрельного оружия. Встроенное в протезы оружие тоже считается. Не кусаться, заостренными пальцами в противника не тыкать, в глаза кислотой не плевать, а то были случаи. На ринг входят два бойца — на своих ногах выходит один. Это всё. Приступим к жеребьевке.

Вам предложено задание "Отборочный турнир в Лигу уличного бокса". Проведите два поединка с другими претендентами.

Награда: Опыт, вступление в Лигу

Штраф/отказ: Нет.

Я снял плащ, шляпу, остался в одной рубашке и штанах. Щелкнул подтяжками и надел на правую руку кастет. Левая и так железная. По жеребьевке мне достался НПС с прозвищем Бандит. Длинный худой брюнет с черными глазами. Он был не очень мускулист, но был жилист и крепок как дерево. Глаза были злобные и пустые.

Тушкан не хотел меня отпускать, трогая лапкой меня за плечо, а Кацентодд и Пастор взяли на себя обязанности тренера, хотя я и не просил их об этом.

— Парень жесткий, руки длинные, будет держать тебя на дистанции, — сказал мне на ухо Костя.

— Входи в ближний бой и кончай его бысстрее, он выноссливее тебя, — прошипела Кацентодд.

Бандит надел два искусно сделанных кастета, покрытых мистическими символами.

В детстве я полгода ходил на бокс, поэтому все мои познания заканчивались классической боксерской стойкой и двумя ударами. Тычок левой и прямой правой. Лучше бы было наоборот, ибо прямой Девяткой прекрасно бы подошел на все случаи жизни. Пока я размышлял, может мне попытаться встать в стойку для левшей, худощавый лысый рефери гавкнул на нас, и я понял, что это сигнал начала боя. Никакого задора я не испытывал, было неприятно и немного страшно.

Бандит приглядывался ко мне медленно приближаясь. Он явно осторожничал. Первый удар я пропустил, его кастет цапнул меня по скуле, было неприятно. Я попытался отмахнуться, но противник легко разорвал дистанцию.

— Девятка, ну чего, ты поможешь?

Молчание.

Снова хлесткий удар, теперь по брови и снова Бандит легко отпрыгнул. Я начал здорово злиться. Пелена начала застилать глаза, внутри появился комок, у меня внутри начало клокотать. Краем глаза я заметил Тушкана который прыгал на канате явно волнуясь и Пастора, который кричал мне "Иди ближе! Дави его!". И тогда я пошел вперед. Пропустил еще удар и еще. Левой. Бандит увернулся, правой опять увернулся и попал мне в бок. Снова левой, правой, левой, правой. Наконец достал. Противник пошатнулся и оперся спиной в ограждение. Ну лови! Гад! Сволочь! Гад! Сволочь! Куда вы меня оттаскиваете? Я ему еще раз впечатаю! Пусть встает!

Я перестал вырываться, попытался успокоиться и взять себя в руки. Глубоко вздохнул. Руки потряхивало. Причем Девятку тоже. Как меня растрясло то. Даже не ожидал, что во мне такое есть. Бандит так и не встал. Через полминуты на арену забрались роботы-санитары и унесли его.

Рядом со мной стоял Пастор, который восхищенно говорил Кацентодд:

— Снимаю шляпу, Серега вообще огонь!

У меня была сильно рассечена бровь, но Здоровье за весь бой опустилось всего на треть. Медицинский автоматон смазал мне раны лечебной мазью. И дал отпить странной пахучей микстуры, после которой, уже через пять минут мое здоровье полностью восстановилось.

Следующим моим противником был маленький подвижный НПС по имени Хорёк. У него были светлые волосы и блеклые голубые глаза, но что обратило на себя внимание то это стальные кулаки и ступни. Небольшие блестящие протезы с выступающими углами. Выглядели они дорого и опасно. Как я увидел, этот Хорёк в принципе не мог находиться в состоянии покоя и постоянно двигался. То улыбался, то хмурился, переступал с ноги на ногу, щелкал металлическими пальцами и несмотря на небольшой рост просто кипел энергичностью и уверенностью.

— Проссто хорош-ш-шенько попади по нему, — жутковато улыбаясь сказала Кацентодд и потрепала меня за ухо. Я дернул головой. Что за фамильярность.

Меня до сих пор чуть-чуть потряхивало после прошлого боя и когда Хорёк начал скакать вокруг меня и осыпать градом болезненных ударов я снова начал свирепеть. Попасть по нему не представлялась никакой возможности, этот мелкий гад оказался просто невыносимым противником. Он легко уворачивался от любых попыток его достать, мгновенно перемещался не давая загнать себя в угол. Его колючие кулаки уже несколько раз попадали мне и по лицу, и по телу. У меня шла кровь из руки, тела и вновь рассеченной брови. Я потерял треть жизни, половину, две трети. От ненависти меня так колотило, что я стал с трудом соображать и уже не слышал криков зрителей. Для меня ничего не существовало, кроме этого маленького поганца. А тот как будто не чувствовал усталости, плясал вокруг меня, корчил рожи и всячески меня провоцировал. Я начал задыхаться.

И вдруг, в тот самый момент, когда Хорёк крутился передо мной как будто подставляясь для удара в дело вступила Девятка.

Критический сбой оборудования!

Рука была выставлена вперед и поэтому быстро, практически молниеносно, без замаха, она впечатала кулак ровно по середине его голубоглазого лица. Удар был не очень сильный, но из носа Хорька брызнула кровь, а сам он споткнулся и упал на ринг, тут же пытаясь встать. Не давая такой возможности, я с гортанным криком бросился на него сверху, прижимая, скручивая и лупя по его лицу с обоих рук. Мстя за все, за все его кривляния, за отмороженную Кацентодд, за насмешки, за Шефа, Ирину за всех. Как же они меня все достали! Я не мог остановиться, меня пытались снять с поверженного противника, а я пытался хоть еще чуть-чуть отдать ему ту ненависть, что рвала меня на куски.

— Тихо, тихо, сспокойно… — Кацентодд гладила меня по щеке и шептала что-то успокаивающее. Я сидел на стуле в углу ринга, а стальные пальцы Госпожи придерживали меня не давая сорваться назад.

— Победитель, Оборотень!

Раздались редкие хлопки и пару недовольных выкриков.

Вы успешно выполнили задание "Отборочный турнир в Лигу уличного бокса".

Награда: +40 опыта, Рукопашный бой +38%

Поздравляем, вы вступили в "Лигу уличного бокса". Ранг: боец. Рейтинг — 0. Место в Лиге — 2891

Вы приобрели Особенность: "Уличный боец" — Вы победили в отборочном турнире и вступили в "Лигу уличного бокса". +5 отношения среди бандитов, солдат, бездомных, рабочих. Умение Рукопашный бой +1.

— Кацентодд, слушай, а у тебя имя есть? А то все по фамилии, да по фамилии.

Она улыбнулась

— Конечно ессть дурачок. Я тебе его сскажу. Но через три дня. Ессли будешшь ссебя хорошшо вессти.

Кацентодд наклонилась, прижалась ко мне и вдруг поцеловала в губы. От нее приятно пахло корицей, тело было мягкое, а пальцы холодные. Мне не хотелось прерывать этот момент, но я отстранился.

— Тебя случайно не "Лика" звать? А профессия у тебя случайно не деми…

— Тс-с-с, — девушка приложила мне палец к губам. Распрямилась и сказала, — ну что, мальчики! На сегодня дела закончены. Пастор, милый, ты меня приглашал в ресторан? Я готова! Веди!

Она взяла Костю под руку и направилась к выходу с арены. Он обернулся и сделал какое-то сложное выражение лица, какую-то смесь из извинения, восхищения и хитрого подмигивания.

Я хочу еще! Еще поиграть в вольере! — пропищала Девятка.

Обойдешься, подумал я. По крайней мере сегодня точно хватит.

Зубан обнимал меня за шею и успокаивающе булькал. А я стоически терпел манипуляции медика-автоматона над собой и думал, что я конечно испытываю разные эмоции по отношению к Кацентодд, но ревности там точно не было. Скорее даже было некоторое облегчение, что она наконец-то переключила свое внимание на кого-то другого. Я открыл игровую почту и отстучал Косте письмо "Будь осторожнее с ней". Я понимал, что он не послушается, но может дров не наломает. Госпожа Кацентодд — хищная птица. Оперение ее прекрасно, движения стремительны, когти остры, а аппетит ненасытен, об этом надо помнить.

Ко мне подошел тихий, неприметный НПС и тихим голосом спросил:

— Вы здесь закончили? Марк ждет.

Вы прибыли в район Човер

Уровень безопасности: желтый

Меня везли в кунге большого гремящего парового грузовика без окон. Кроме меня тут находилось два мрачных НПС в рабочей одежде. Смотрели они на меня внимательно, но на вопросы не отвечали, ссылаясь на то, что на месте, я получу все ответы на месте. Грузовик подпрыгивал на ямах и ожесточенно петлял. Запутывают след что ли. В кунге едва уловимо пахло бумагой и краской. От горячего бойлера шло тепло, и я немного разомлел, несмотря на то, что меня мотало при резких поворотах.

Минут через пятнадцать паромобиль остановился и снаружи пару раз стукнули. Приехали. Закрытый гараж, рядом стоит еще несколько грузовиков. За стеной раздавался ритмичный многоголосый шум, как будто сотня небольших паровозов пыталась уехать, но у них ничего не выходило. Молча следуя за провожатыми, мы зашли в неприметную дверь и очутились в огромном ткацком цеху. Здесь стояло несколько десятков станков, которые вращая большими металлическими колесами шипели и стучали здоровыми рамками, на которых были натянуты разноцветные нити. Между станками ходили механоиды внимательно следящие за процессом.

— Пароволк! Как же я рад тебя видеть! Ты как раз вовремя. Готов продолжать? — распахнув руки, ко мне шел Марк по прозвищу Чекан. Он почти не изменился, только одет теперь был как мелкий лавочник и на подбородке топорщилась маленькая черная бородка, а на носу сидели круглые очки в тонкой оправе.

— Здравствуй, Марк! — я пожал протянутую руку, — всегда готов.

Тихий невзрачный человек, который представился как Шевро, обстоятельно расспросил меня про действия во время и после Стачки. Он хотел меня также расспросить про мое прошлое, но вмешался Марк и увел меня в дальние помещения. Там из склада с рулонами ткани мы по замаскированному проходу пробрались в подвал.

В небольшом помещении с низким потолком стоял большой печатный станок. Он крутил огромное колесо, шипел паром и выдавал каждую секунду страницу отпечатанного текста. Я с интересом глянул что там написано.

Братья и сестры!

Прогнивший режим, погрязший в кумовстве и коррупции еле стоит на своих трухлявых ногах. Остался последний шаг чтобы снести его во славу народа и трудящихся. Мы, простые работяги несем на своих натруженых спинах это проклятое семя, пьющее нашу кровь. Встаньте плечом к плечу с нами и помогите… смерть угнетателям… всеобщая стачка… революция…

— Марк, слушай, слово "натруженных" пишется с двумя "Н", — сказал я.

— Серьезно? — парень схватил листовку и начал изучать ее, морща лоб, — вот черт! Рудольф! Ну сколько можно?!

Сумрачный молодой человек, с черными мешками под глазами подошел из глубины комнаты к нам. Изучил листовку, чертыхнулся, остановил печатный станок и вдруг зашелся глубоким, жутким кашлем. Я подошел к нему и дотронулся до его плеча.

— Рудольф, давно у тебя этот кашель?

— Да вчера чего-то началось, — успокоившись ответил он, — простуда, ничего серьезного.

Тут я заметил, что в логах у меня мелким шрифтом бегут какие-то строки, выделенные красным шрифтом.

Заражение Старой Чумой — неудачно. Иммунитет к болезням передаваемых воздушно-капельным путем.

Вот блин! Я отдернул руку.

— Слушай. По-моему, это не простуда. Ты слышал про Доброго Дедушку? — спросил его я.

— Чума то? Да не, брось, какая чума. Ерунда. Ее лет пятьдесят уже как победили.

Я молчал.

— Да нет. Не может быть, — Рудольф побледнел еще больше.

Марк помрачнел, близко не подходя сказал:

— Язык покажи.

Рудольф напрягся, медленно с испуганными глазами вытянул язык. Тот был покрыт яркими желтыми пятнышками.

— Дерьмо! Рудольф! Как ты умудрился-то! — воскликнул Марк, потом секунду подумал и начал раздавать приказы, — Так. Быстро. Ни на кого не дышать. Бегом в аптеку, покупай лекарство и в свою комнату. И не выходить из нее пока не выздоровеешь! Лиза! Исправляй ошибки в листовках. Допиши внизу, что в городе эпидемия Старой Чумы. Напиши, что власти скрывают, что она поражает только бедняков, а буржуи хотят нашей смерти. Наплети что-нибудь помрачнее, ты умеешь. Позови Луциаса. Хотя нет, я сам.

На фабрике было найдены еще три работника с желтыми пятнами на языке, которым немедленно выдали деньги и отправили к апотекарию. Марк лютовал. Листовки надо было развести и распространить по всему городу, по всем районам города кроме зеленых. Один грузовик, загруженный бумагами, прикрытыми сверху тканью, отбыл, но этого было чертовски мало. Через три дня планировалось большое восстание и надо было сделать так, чтобы об этом узнали все трудящиеся и "честные" люди. Посмотрев на мой язык, он попросил меня о помощи.

— Серый, помоги пожалуйста с распространением. Надо чтобы за эти два дня каждый житель города увидел эти листовки. Надо их клеить на заборы, стены, раскидывать на предприятиях, везде где их могут увидеть люди. Часть мы раскидаем завтра с дирижабля, часть уже отправили в восточные кварталы города. Поможешь с западными и южными кварталами?

Вам предложено задание "Апрельский посев". Помочь с распространением листовок революционной фракции "Черный Апрель.". Не попадитесь полиции.

Награда: вариативно от количества использованных листовок.

Штраф: розыск за преступление перед властями Города Сов.

Отказ: Понижение репутации перед революционной фракцией "Черный Апрель" и лично перед Марком Чеком -10.

Все эти игры в подпольщиков меня не особо будоражили, но мне нравился Марк. Он был смел, харизматичен и активен. Он вызывал симпатию. Почему бы не помочь хорошему человеку.

— Помогу, конечно Марк. В каких квартал совсем глухо, где помочь?

Из капюшона высунулся Тушкан, который клацнул зубами и уставился на окружающих.

— Твой питомец да? — с интересом спросил Марк, — Разумный? А его нельзя приспособить к листовкам?

Мы приделали небольшой рюкзак на спину Тушканчику. Он аж приплясывал в возбуждении и когда его нагрузили увесистой пачкой листовок, Тушкан тявкнул и убежал наружу.

Я собирался выходить из игры, когда у меня высветилось системное сообщение.

Ваши изделия стали широко известными! Вы теряете особенность "Мастер!". Вы приобрели особенность "Безумный мастер". Отношение к вам всех жителей Города Сов -15. С этого момента некоторые НПС будут обращаться к вам "Мастер" или "Инженер". Те НПС, что встречались с вашими творениями могут вам грубить и проявлять агрессию. На всех ваших изделиях по умолчанию будет стоять ваше клеймо.

Это что такое? Почему минус к отношению, что вообще происходит. Надопоговорить с Кацентодд. Чувствую это ее проделки. Поймаю ее завтра.

/logout

Глава 17

— ИИВУК погляди что там с восьмой нодой, опять мониторинг дергается.

— Хорошо, Сергей, — вежливо ответил Гораций.

Зазвонил мобильный. Кто там? Поглядев на высветившийся номер, я вздохнул. Это была мама. Как выяснилось с неумолимостью атомного ледокола она двигалась ко мне в берлогу причем с сестрами. Ну хоть отец смог избежать этой участи укрывшись в гараже. Мне было указано, что они прибудут через полчаса, и я должен купить по дороге суши и быть дома. Никакие отговорки, что до конца рабочего дня еще двадцать минут, а потом еще столько же мне надо на дорогу — не принимались. Предвидя бурю, я положил трубку. Сейчас начнется перекладывание моих вещей с места на место, уборка всего необходимого по разным норкам, где я потом полгода ничего не найду.

Я быстро завершил дела и уже думал, что пора собираться, как проснулся Гораций:

— Сергей, я понял в чем причина сбоя мониторинга. Надо немного изменить настройки, я скинул изменения вам на экран.

Все-таки он молодец, подумал я, принимая исправления. Хорошая вещь такой вот помощник. Не удивительно, что они пользуются все большей популярностью. С другой стороны, компьютеры отнимут работу у людей и всё. Нейронка зарплату не просит, в отпуск не уходит, один раз купил и получил беспроблемного круглосуточного работника. Эти размышления привели меня к тому, что надо все-таки разобраться с настройками сети. Как и любая технология она выглядит очень сложно, но ровно до того момента как ты разберешься. После этого все становиться простым и логичным. Надо собраться с духом и подняться на этот Эверест. Ну не Эверест и не подняться, но надо, Серега, надо.

— ИИВУК, друг мой, подготовь мне к завтрашнему дню список статей и литературы, которые мне надо изучить, для того чтобы я самостоятельно мог решать возложенные на меня профессиональные задачи. Хорошо?

— Конечно, Сергей, завтра с утра у вас будут варианты для самостоятельного изучения необходимых технологий.

— Спасибо! Всё я убежал.

У входа в дом я был встречен моим женским батальоном. Меня заобнимали, щеки были зацелованы, я был задушен цветочными запахами духов, а от одновременного разговора на три фронта я быстро запутался. Квартира, не выдержав и пары минут тут же пала под женскими руками. С презрительной физиономией носки и прочее отправилось в стиральную машину. Тарелка и кружка были вымыты, а мама затеяла готовку супа. Вселенская тоска, через мои глаза, обреченно взирала как мои вещи, стали пропадать со своих обжитых мест. Это ожидалось, это было неотвратимо как цунами. Я ничего не мог с этим поделать, я просто смирился.

Через полчаса сидя на за столом полным коробочками с едой я открывал принесенное вино. Девчонки оживленно болтали. Первую атаку в виде допроса почему я еще не женат, где внуки, почему нет девушки, я отбил. Про мою работу девицам слушать было неинтересно, посему временно потеряв ко мне интерес они стали обсуждать свои проблемы. Когда была вскрыта вторая бутылка вина я наконец догадался, что девчонки просто хотели собраться поболтать, почему бы это не сделать у меня в квартире. Ну я не против конечно, вон кастрюля супа на пару дней теперь будет. Я подумал, а чего я сам себе не готовлю супы? Есть в них одна очень полезная особенность, часто они назавтра вкуснее чем вчера. Тут конечно надо меру знать, но двухдневный борщ прекрасен, особенно если в нем еще пельмени сварить.

Посидев еще с полчаса и ответив на все вопросы про здоровье и что всё у меня хорошо, я тихо сбежал. На мой уход с кухни никто особо не обратил внимания. Вообще женщины очень много информации получают и передают через разговоры. Для среднестатистического мужчины, это испытание непростое, мой мозг кипел как паровой двигатель летающей крепости "Спокойствие", так что…

/login

Задание "Апрельский посев" выполнено. Вы приняли участие в доставке 5328 листовок. Двое ваших курьеров уничтожены. Лично доставлено 0 листовок.

Награда +532 опыта. Отношения с фракцией "Черный Апрель" +10.

Особенность «Их разыскивает полиция»

Вы совершили преступление: антиправительственная деятельность — множество свидетелей, саботаж — множество свидетелей, покушение на убийство — множество свидетелей, убийство — свидетелей нет.

Сила поиска: Город Сов — 5. Награда за голову 200 союзных крон.

Убийство? Покушения и саботаж? Я почувствовал, что я окончательно запутываюсь, и ситуация выходит из-под контроля. К тому же Тушкан доставил пять тысяч листовок по всему городу? Это как вообще? Двое курьеров уничтожены? Если они про зубана, то кто второй? И не дай бог с Тушканом что-то случилось! Надо срочно проверить. Хотя, все эти убийства и саботажи могут быть заслугой моего верного питомца. В процессе доставки листовок кто-то мог попытаться ему помешать. Судя по тому, что было совершено убийство и зная характер Тушканчика могу предположить, что жертва перед смертью не мучилась. Хоть свидетелей не оставил. И что же мне теперь делать? Отправиться к Кацентодд, спрятаться на ее фабрике, работать и не отсвечивать на улицах?

Вами получено новое письмо.

Привет, Серег. Хотел извиниться за то, что невнимательно отнесся к твоему письму с предостережением о Госпоже Кацентодд. И к твоим словам, что она "хищная". Думал, что ты просто шутишь. Как бы сказать. Даже не знаю. В общем она меня сожрала. В прямом смысле этого слова. Мы провели прекрасный вечер вдвоем. Опустим подробности, мы оказались у меня в апартаментах и в самый неожиданный и приятный момент она кусает меня в шею и всё. Инстадез* (*мгновенная смерть по событию) от обезглавливания. Знаешь, Серег, я во многие игры играл, но такой жести еще ни разу не встречал. Теперь даже не знаю попытаться ли пойти на второе свидание. Все, что было до съедения мне понравилось. Ты вообще очень интересные события и персонажей притягиваешь. Если вдруг еще что интересное раскопаешь, обязательно меня зови. Прикольно вообще. С наилучшими пожеланиями, Пастор Кос.

М-да. Идея спрятаться на фабрике Кацентодд мне резко разонравилась. В этом письме меня удивило только одно, что в похожей ситуации меня не сожрали. Я что хуже Костика, что ли?

Типография Черного Апреля. Печатный станок работал, отстукивая все новые и новые призывы к всеобщей забастовке. За наборным столом стояла девушка, которую звали Лиза. Она глянула на меня и продолжила работу.

— Лиза, ты Тушканчика моего не видела, где он?

— Да где-то тут бегает. Жутковатый он у вас, — сказала девушка не поднимая голову от работы.

"Что есть, то есть" — подумал я и отправился наружу. В цехе ни зубана ни Марка не было. Все так же стучали станки и безмолвные механоиды внимательно следили за их работой. На улице светило низкое холодное солнце, пахло дождем. Достав ультразвуковой свисток, я дунул, вызывая Тушкана, но ничего не произошло. Мой злодей не появился. Я немного напрягся, неужели "уничтоженный курьер" это и есть Тушкан? Когда я собирался зайти назад на фабрику мое внимание привлекло бумажное объявление на стене.

Правительство Города Сов объявляет награду за каждую голову железной крысы-убийцы, что вы сможете добыть. Порожденные безумным мастером Серым Пароволком, эти создания крайне опасны, хитры и безжалостны. Будьте осторожны и не передвигайтесь по городу ночью в одиночку. Награда за голову железной крысы-убийцы (20 зачеркнуто) 40 союзных крон. За информацию о нахождении безумного Серого Пароволка 200 союзных крон.

Ниже располагался неидеальный, но вполне узнаваемый рисунок, изображавший зубана. Плоская морда, глаза блюдца огромный улыбающийся рот полный треугольных акульих зубов. Крепкие когтистые лапы, гибкий хвост и шипастая спина. Рассматривая произведение неизвестного художника, я еще раз свистнул в свисток. Сверху раздалось негромкое тявканье и задрав голову я увидел, что с крыши, перепрыгивая с подоконника на балкончики, хватаясь за стены стальными когтями ко мне спускается довольный Тушкан. Немного болезненно спрыгнув ко мне на плечо, он обнял меня за шею и забулькал. Зубан явно рассчитывал на похвалу, ведь с распространением листовок он справился великолепно. Я погладил его лобастую голову и сказал, что Тушкан молодец. Но после этого поднял его за подмышки и поднес к плакату с наградой.

— Это вот что такое? Твои проделки или это зубаны тёти Кацентодд дел натворили?

Тушкан висел у меня в руках, никак не обращал внимания на объявление и пытался извернуться, чтоб оказаться лицом ко мне. Что ж мне с тобой делать?

Вернувшись в цех, я разыскал Марка.

— Серый, твой зверюга, это что-то! — вместо приветствия воскликнул тот.

— Да я видел сколько он листовок по городу разнес. Ты уверен, что он их не просто в канаву куда-то выбросил?

— Ты что! Мне люди говорят, что все улицы заклеены нашей газетой! На всех заводах, во всех подворотнях можно ее прочесть. Это успех! Это просто отлично! А насчет того, что он выбросил листовки, так он же не один был. Я сам видел, как он на по крыше прыгал с его братишками.

— С кем? — удивился я.

— Ну с такими же зверюшками. Похожие, но немного другие. Глаза по-другому светятся. Я понял, что это ты их всех подключил. Спасибо тебе Серый! Ты нас очень выручил! — Марк поправил очки в тонкой оправе, и немного замялся, — Мы тут с товарищами посовещались. И в общем хотели предложить тебе вступить в нашу революционную ячейку.

Вам предложено присоединиться к революционной фракции "Черный Апрель".

Награда: участие в скрытых заданиях, улучшение или ухудшение отношения с различными группами. Внутрифракционный ранг: 2 (Боец). В зависимости от ранга вы можете призывать к себе на помощь членов вашей фракции. Текущий ранг позволяет призывать 3 (трех) бойцов НПС раз в четыре дня. В случае победы и взятии власти в городе вам гарантируется важная должность в правительстве.

Штраф: в случае предательства за вами начнется охота фракции "Черный Апрель" и других революционных фракций.

Отказ: снижение отношения с фракцией -5

Интересное предложение. Но если здраво подумать, то это скорее создаст мне новые проблемы не решив старых. К тому же снижение репутации не такое большое, я прошлым заданием уже +10 заработал.

— Марк. Мне крайне лестно твое предложение. Но я собираюсь в ближайшее время покинуть Город Сов. Слишком тут у меня все непросто идет. Попробую в новом месте. К тому же, я вряд ли буду хорошим бойцом за права рабочих и простых граждан. Я вообще людей в своей массе не люблю. Вот ты вижу, хороший человек, и тебе я готов помогать, а счастье для всех и даром меня не интересует, извини. Слишком я натерпелся от всех людей, чтобы хотеть им счастья.

— Но, Серый, послушай! Люди злы не потому что они такие. Люди злы, потому что их оскотинивают. Их натравливают друг на друга! — Марк говорил очень взволнованно и искренне, — Если человека ограничивать в информации, в образовании, если твердить, что остальные люди ему тигры, волки и медведи! Что не может быть большого счастья, просто много ешь-пей, и все твои мечты должны быть только о новой цыпочке, да паромобиль помощнее чем у соседа. А чтобы это получить работай на владельца завода и молчи. А если этого достигнешь, то остальные люди будут тебе завидовать и захотят это отобрать. Поэтому плати налоги и тогда полиция тебя защитит. Как ты думаешь, что из такого человека вырастет? Как ты думаешь, кто здесь главный враг? Мы должны воспитывать человека. Что бы он не думал только о своем брюхе! Если мы все будем думать о других и помогать друг другу, то представляешь, как мы заживем!

Я был несколько смущен этим напором и искренностью.

— Марк. Ты хорошо говоришь и может быть ты и прав. Но, я не верю, что это поможет. Если человек станет вести себя честно и заботиться о других, то этим немедленно воспользуются разные сволочи, которые его немедленно сожрут, — я немного сбился, подумав о Кацентодд, — а если хороший человек не захочет, чтоб его сожрали, то он станет не просто "Добром", он станет "Добром с кулаками". А как только победит "Добро с кулаками" оно станет обычной диктатурой, которой полны все страны мира. И уже против него начнут собираться простые люди, о которых это Добро забыло. А оно забудет, уверяю тебя. Все пришедшие к власти люди изначально были добром и спасением. И все стали обычной, в меру жесткой, в меру доброй, в меру честной, а в меру лживой — властью. Это в человеческой природе, Марк, извини. Нет, может ты и прав, — сказал я, увидев, что мои слова задевают его, — может быть когда ты и твои люди смогут добиться задуманного вы будете другими. Было бы здорово. Я буду вам помогать, потому что ты мне глубоко симпатичен, но не требуй от меня невозможного. Я никогда не поверю, что кто-то сможет победить глубинную обезьянью сущность человека.

Марк, помолчал обдумывая мои слова, а потом улыбнулся

— Когда мы возьмем власть я докажу тебе что мы не такие. А может возьмем тебя министром, ну, например, науки. Интеллигенция вечно всем недовольна, пусть и министр будет им подстать.

Вы отказались от вступления в революционную фракцию "Черный Апрель". Отношение фракции -5.

Красноречие +10%

Отношения с Марком Чеканом +5

— Не приведи Хранитель меня министром назначать. Потом ловить придется за многочисленные преступления против человечности. Ты видел, что за информацию о моем нахождении объявили награду?

— Безумный гений Серый Пароволк Министр Науки и Технических Искусств Новой Республики Города Сов! Звучит? — Марк развеселился, но потом попытался успокоить меня, — не переживай, за нас всех назначена награда. Судьба такая. Держи.

Он протянул мне маленькую железную фигурку птицы. "заколка Дрозд (декоративная). Создатель Марк Чекан". Я взял и приколол птичку себе на отворот плаща.

— Спасибо, Чекан.

— Я опять тебе должен, — улыбнулся Марк, — Покажешь эту птичку любому из нашей группы и тебе окажут любую возможную помощь. И вот что я думаю…

Договорить он не успел из цеха где работали станки раздался оглушительный взрыв. Тушкан и Девятка вздрогнули. Марк бросился к двери и заглянул в зал. Лицо революционера резко изменилось, он отпрянул от двери и достал револьвер.

— Уходим, быстро!

Я увидел, как механоид обслуживающий ткацкий станок, резко выхватил пистолет и начал стрелять в сторону входа. Достав обрез, я побежал вслед за Марком.

— Шевро! Ты где? Облава!

В соседней комнате раздался крик:

— Чекан уходи! Я их задержу!

— Шевро отставить!

В комнату заскочил Шевро с большим железным рюкзаком за спиной. Роста НПС был небольшого, и конструкция, надетая на него, выглядела несколько комично, если бы не длинная труба, находящаяся в его руках. Шевро дернул рычажок и рюкзак неприятно загудел.

— Бегите, ради Хранителя! Я за вами! — струя огня ударила из раструба огнемета в проход откуда мы только что выбежали. Оттуда раздались крики и выстрелы.

Мы с Марком рванули к скрытому туннелю на складе ткани. Пробираясь по нему, я услышал, что сзади раздался взрыв. Марк болезненно сжал губы и расстроено прошептал "Шевро". Выбравшись в типографию и быстро отключив станок, Марк кинулся к небольшой тумбочке в углу. Там он начал возиться, пытаясь дотянуться до чего-то в глубине. Лиза испуганно вскочила из-за стола прижав руки к груди. Печатный станок сделав своим железным колесом еще пару оборотов, остановился, вздрогнул и вдруг начал сдвигаться в сторону. Под ним обнаружился небольшой вырытый туннель с грязными, мокрыми стенками.

— Лиза вперед! Быстрей! — Марк схватил девушку за руку и потянул к яме, — Серый, за нами!

— Да сейчас, — сказал я, глядя в проход откуда мы пришли. По нему звякая четырмя металлическими руками быстро приближался жуткий, черный, полицейский механоид.

— Ну здравствуй старый знакомец, — сказал я, подпуская робота поближе и всаживая ему в голову залп из обоих стволов обреза. Механоида отбросило, он упал, но не остановился и удерживаясь за стены своими стальными лапами начал подниматься. Я выхватил из кармана плаща револьвер, оставшийся у меня от Гастона Жирардо, и разрядил в робота весь барабан. От каждой пули механоид дергался, но не замирал. Неумолимо он стал подниматься снова, когда в пистолете закончились патроны. Мое плечо дернулось, это был Тушкан прыгнувший вперед. Оттолкнувшись от пола, а потом от стены он вцепился в шею механоиду. Разлетелись искры, голова робота упала на каменный пол. Зубан схватил ее и шаркая когтями побежал ко мне. Я рванул к дыре в полу.

Вы убили механоида полицейского.

Умение Ручное огнестрельное оружие +32 % (5)

Опыт +100

Вы совершили преступление: Порча имущества Департамента Полиции. Свидетелей нет.

Стены были мокрыми и покрыты ржавчиной, пахло сыростью. Стоящий рядом Марк нажал на рычаг и печатный станок начал тяжело вставать на свое место перекрывая проход. В капюшоне у меня возился Тушкан, пытаясь там же пристроить голову механоида.

— Выбрось ты эту гадость, — сказал я зубану. Тушкан ничего не ответил, но дергаться перестал.

— У нас есть как минимум пятнадцать минут, — сказал Марк в полной темноте, — надо найти огонь. Где-то тут была лампа.

Я распахнул плащ и расстегнул рубашку. Огонек из окошка на моей груди осветил грубые каменные стены. Лиза тряслась и тихонько всхлипывала. А Марк подошел и с интересом рассматривал мое пламенное сердце.

— Лампу ищи, — напомнил я Марку.

— Ну да, сейчас, где-то тут была. Нашел! А ее можно как-нибудь от тебя поджечь? А то я спичек не взял. Черт! Впервые такую интересную штуку вижу! — он опять завороженно уставился мне на сердце.

— Чекан, соберись, — сказал я, открывая окошко и поджигая от огня лучину, — всё, представление закончилось. Выводи нас отсюда, начальник.

Мы двинулись по тесному туннелю.

— А что это? — спросил я Марка обводя рукой окружающее.

— Технические туннели, тут рядом канализация и подземка. Мы прорыли проход, когда переехали сюда.

Метров через пятьдесят мы подошли к кирпичной стене, перекрывающей проход. Рядом лежало еще две лампы и кувалда.

— Ну, за работу, — сказал мне Марк, протягивая с улыбкой кувалду.

Я посмотрел на стену. Сосредоточился на злобе, которая была во мне. На всем, что бесило меня и заставляло внутри меня сжиматься в комок ненависти. Я размахнулся и со всей силы ударил Девяткой по стене. Один кирпич треснул, а всю стену немного перекосило. Я добавил еще и еще. С четвертого удара кирпичи обрушились, открыв нам проход в темный неосвещенный коридор.

— Так! Теперь налево, — сказал Марк, перебираясь через пролом и помогая выбраться девушке.

Минут через двадцать блужданий в темных коридорах мы вышли большую комнату с несколькими закрытыми металлическими окошками.

— А это что? — заинтересовался я.

— Там подземники, — впервые после начала нашего побега Лиза подала голос.

— А кто это? — сказал я, подходя к окошку и приоткрывая железную шторку.

Внизу я увидел огромный подземный зал с высоким потолком, слабо освещенный мягким оранжевым светом. Множество колонн, с висящими на них подвесными мостиками. Работающие механизмы, между которыми передвигались небольшие фигуры в черных закрытых одеждах. Иногда они ходили как небольшие люди, а потом, вдруг, становясь на четвереньки и быстро переползали с места на место. Выглядело это жутко и слегка противоестественно. Я заметил, что две фигуры споро ползли вверх по отвесной стене.

— Нравится? — шепотом спросил меня Марк.

— Я не знаю почему, но они какие-то жуткие. Так кто это?

— Закрой окошко. Вот так. Это не люди, Серый. Они живут под городом уже очень давно. С ними пытались бороться, но безрезультатно, — Марк вздохнул. — Лет сто назад с ними заключили перемирие. Начали торговлю, обменялись послами. Это как бы независимое государство, под нашим городом.

— А мы можем от полиции сбежать к ним, например? Они нас выдадут?

— Нет, — снова подала голос Лиза, — выдачи между нашими народами нет. Но они… — Лиза сбилась и замолчала.

— Сожрут они нас, Серый. Ну по крайней мере могут, — вставил Марк, — договоренность, чтобы подземники не похищали людей есть. Это считается преступлением. Но если к ним убегают люди вне закона, то считается что это их честная добыча. Эти мелкие засранцы их съедают. В любом случае, тех людей больше никто и никогда не видел. Может они конечно их кормят, поят и живут эти беглецы припеваючи в подземных дворцах. Но проверять эту гипотезу не советую. Пойдем, мы почти на месте.

--

Мы стояли на небольшом балкончике над туннелем по которому были проложены рельсы.

— Стоим, ждем, — говорил нам Марк. — Поезд тут притормаживает, как только я даю команду, прыгаем.

— Я не смогу, — чуть не заплакала Лиза.

— Не бойся, девочка, — обнял ее Марк, — Серый если что тебя подстрахует. О глядите, едет!

Из туннеля пыхтя как разбуженный медведь, выползал паровоз, пуская к потолку черные клубы дыма.

— Ждем. Ждем. Рано. Еще немножко. Прыгаем! — крикнул Марк и заскочил на крышу вагона.

Я крепко сжал руку девушки и прыгнул за ним.

--

На первой же станции мы слезли с крыши поезда. Смирившаяся Лиза обреченно спрыгнула в мои объятья. В вагоне подземки сидело несколько человек, которые не обратили на нас никакого внимания. Двое из них тяжело кашляли. Марк помрачнел завернул вокруг рта платок и заставил сделать то же самое Лизу. Чтобы не выделяться я достал из инвентаря шарфик, доставшийся мне от Зимы, и тоже намотал его на нижнюю часть лица.

У Марка был конкретный план побега, поэтому проехав несколько станций мы вышли из подземки в районе "Порты. Желтый". Выходя на улицу, я заметил, что в углу лежал мертвый НПС в старой, грязной одежде над которым стояло два медицинских автоматона. Пресекая жалостливые истерики, Лиза была отправлена на извозчике в безопасную квартиру, а мы пошли совсем в другую сторону.

— Нам нужно подкрепление и передышка, — сказал мне Марк, проходя под объявлением о награде за головы зубанов.

В лабиринте трущоб он нашел моряка, который увидев нас, молча кивнул и не оборачиваясь пошел к лодочным ангарам. Спустя пятнадцать минут небольшой паровой катер, отчаянно пыхтя, вез нас прочь от берега.

Осеннее холодное море грозно толкало наше суденышко то вверх, то вниз. Меня сразу укачало. Борясь с тошнотой, в последних лучах заката, прямо по курсу я увидел куда мы направлялись. Небольшой темный остров, покрытый домами словно морская черепаха ракушками.

— Марк, куда мы плывем?

— На Остров Ткачей, скоро сам все увидишь, — ответил он.

Лодочник сплюнул за борт, осенил себя знаком Хранителя и зажег фонарь на носу лодки. Остров медленно приближался. Я подхватил несколько кусков угля из кучи и закинул себе в сердце. Стало теплее и легче на душе. Глядишь прорвемся. Слева, вдалеке, я увидел фонтанчики воды.

— Киты? — спросил я хозяина лодки мотнув головой в их сторону.

— Они, — лодочник опять сплюнул за борт, — главное, чтобы они на нас внимания не обратили. Редко они так близко к берегу подходят. Это может быть опасно для нас.

Периодически озираясь в сторону китов, лодочник продолжил путь. Уже совсем стемнело, когда наш катер подходил к берегу. Рваные клочья тумана стали выползать из своих нор, фонарь выхватил черное, старое, покрытое клубками водорослей, дерево причала. Лодочник не стал швартоваться, не останавливая двигатель он притянул катер багром поближе, помог нам перепрыгнуть и тут же развернувшись, быстро ушел в ночной туман. Хлопанье его двигателя было слышно еще несколько минут, а потом потерялось за шумом волн. Причал был освещен парой фонарей, что было за этими пятнами света разглядеть мне мешала темнота и туман.

— И что дальше? — почему-то шепотом спросил я.

— Стоим, ждем. Сейчас комитет по встрече появится.

— А что это за Ткачи? — не унимался я.

— Они очень скрытны и не любят внимания, но в целом хорошие товарищи. Не груби им, будь вежлив и спокоен. Всё будет хорошо. Тебе ничего не угрожает.

В круг света вышел высокий крепкий мужчина в брезентовом дождевике. Он направил мне в живот тяжелое гарпунное ружье. Я заметил, что лицо и кисти рук незнакомца покрыты черными геометрическими узорами. Глядя на меня из-под капюшона мужчина тихо, как будто шелестящее море, произнес:

— Здравствуй, Марк. Ты сделал, что мы тебя просили?

— Сделал, Исайя. Мне надо поговорить с Матерью Паутиной.

— Поговоришь. Это кто?

— Это мой товарищ и друг, — сказал Марк, — ему можно доверять.

— Посмотрим. Покажите оба языки, говорят на материке эпидемия.

Мы послушно выполнили его просьбу.

— Мы не можем пропустить на остров твоего товарища, пока его не осмотрит Мать. А там кто? — Исайя указал мне на капюшон ружьем.

— Там мой слуга, — как можно спокойнее ответил я.

— Друг нашего друга, наш друг, — улыбнулся Исайя, — Но твоему слуге нельзя на остров. Автоматонам не стоит тут находиться. Для их же блага, — мужчина цыкнул и мне показалось, что между его зубами проскочила электрическая искра. Тушкан медленно выполз из капюшона и сполз по плащу вниз придерживая лапой голову полицейского робота. Зубан был какой-то осунувшийся и как будто немного не в себе, голова механоида выпала из его обвисших лапок.

— Не переживай, с ним все будет в порядке, когда ты вернешься, — прошелестел Исайя. — Корнель, проводи нашего гостя. Будь с ним добра.

Из темноты вышла небольшая женская фигура в дождевике, подошла ко мне и молодой девичий голос с хрипотцой тихо сказал:

— Иди за мной.

Меня привели в большую комнату без окон. Вся она была заставлена диванами, креслами, шкафами, посреди стоял большой стол, в углу уютно горел камин. Было тепло и приятно пахло сандалом. Девушка молча усадила меня за стол, поставила передо мной тарелку с рыбной похлебкой и глиняную кружку от которой пахнуло горячим глинтвейном. Сняв капюшон, девушка оказалась довольно симпатичной брюнеткой, если не считать, что все ее лицо и руки были покрыты сложным узором тонких черных шрамов. Отпив из кружки горячее вино со специями, я спросил:

— Как тебя зовут? Корнелия вроде?

Девушка, положив голову на руки внимательно посмотрела на меня черными немигающими глазами, а потом негромко сказала:

— Корнель. Можешь звать меня Вороной. Я не обижаюсь.

— Ну и как вы тут живете? — сказал я пытаясь поддержать беседу.

— Хорошо живем, — девушка улыбнулась.

— Ну а чем занимаетесь? — спросил я уже доедая похлебку и допивая вино.

— Сейчас узнаешь, — все так же улыбаясь она наклонила голову.

В голове у меня все сильнее шумело, вроде со стакана вина не должно быть так. Взгляду все тяжелее становилось фокусироваться на одном объекте. Корнель встала из-за стола и сняла дождевик. Вдруг я понял, что сижу на диване, а обнаженная девушка сидит у меня на коленях. Она взяла меня за лицо пальцами с длинными когтями. Все ее тело покрывали узоры, которые плавно двигались и перетекали друг в друга. Заглянув мне в глаза Ворона прошептала:

— Я тебе нравлюсь?

Я хотел ответить, но не мог. Попытался пошевелить руками, но те меня не слушались. Приблизив татуированное лицо, Корнель меня поцеловала. Вдруг я понял, что лежу на столе, руки и ноги меня не слушаются. Оглушающе пахнет сандалом, звук пламени в камине становился все громче, заслоняя все остальные звуки. Надо мной склонилась улыбающаяся девушка. "Тихо, тихо, Серый" услышал я ее шепот. Черные глаза внимательно и не мигая смотрели внутрь меня. Я ощущал, как мое тело ощупывала дюжина рук, как в меня вонзались десятки маленьких иголок. Это было не больно. Я ничего не мог сделать, я не отрываясь смотрел в эти бездонные глаза.

— Он заражен, — тихо произнес незнакомый голос, — Пагуба. Пронзает уже почти всё тело.

Корнель гладила меня по лицу, улыбалась и шептала в ответ:

— Это судьба, раз он пришел к нам.

Резкая боль, как от ожога, пронзила мою левую руку. Я дернулся, попытался встать, но не сдвинулся даже на миллиметр. Тихий шепот. Терпи, терпи, терпи…

Критический сбой оборудования!

Критический сбой оборудования!

Критический сбой оборудования!

Меня немного затрясло, но девушка, прижавшись, с легкостью удерживала меня.

— Всё, — произнес тихий голос, — я достала Пагубу. Еще немного.

Меня пронзило сотней огненных игл, если бы я мог двигаться я бы выгнулся дугой, если бы я мог говорить, я бы кричал. И вдруг все пропало. Только шум огня и улыбающееся лицо девушки со странным именем Ворона. Рядом появилось другое лицо, взрослой женщины с жуткими, глубокими глазами старухи.

— Мы заберем Пагубу себе, Серый, — тихо сказала женщина, — Взамен мы можем подарить тебе то, что ты больше всего хочешь. Силу? Смелость? Красоту? Хм, все не то.

— Мать Паутина, я вижу его, — ласково сказала Корнель, — Он хороший, но несчастный человек, он хочет спрятаться. Мы поможем ему?

Женщина взглянула на девушку и улыбнулась.

— Он тебе понравился? Хорошо, девочка моя, мы сделаем как ты просишь.

Мое лицо пронзила пылающая острая боль.

В связи с превышением допустимого болевого порога вас принудительно вывели из игры. Для завершения задания вы сможете зайти назад через 20 минут.

/logout

Самое странное что лицо у меня болело до сих пор. Не так конечно жестко, как в виртуалке, но на всякий случай я зашел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Никаких синяков или повреждений не было, обычное мое лицо. Просто неприятно покалывало.

— Серега, хорош шататься иди уже спать, — раздалось с кухни.

Мамы уже не было, а сестры, как я понял, решили остаться у меня с ночевкой. Наделали себе бутербродов и смотрели телевизор.

— Ну давайте я вам диван хоть раздвину, вдвоем то уместитесь на нем?

— Это ты, злодей, намекаешь, что мы толстые?

— Худые, худые. Худее никого на свете нет, — успокоил я их, получил подзатыльник, попил с ними чаю и пошел спать. Завтра поглядим, что там со мной эти Ткачихи натворили.

Глава 18

— Ев, ты всегда же в курсе, чего все нервные такие? Опять что-то произошло?

— Волков, ты в своем репертуаре, — Ева осуждающе посмотрела на меня.

— Чего это, — сказал я пытаясь вспомнить, что на этот раз я упустил.

— Проверка завтра приезжает. Забыл?

— Ааа, это. Ну мне то чего. Сервера работают, тьфу-тьфу-тьфу. Все вроде в порядке.

— Вот тут, Волков, ключевое слово "вроде". Иди все проверяй. И не отвлекай меня, мне еще кучу документов подготовить надо.

В предбанник влетел Шеф.

— Сергей, что-то случилось? — испуганно спросил он.

— Да нет вроде. Просто мимо проходил.

— Ну так иди и работай, — отрезал Шеф, — если ты мне проверку завалишь, прибью нафиг.

— А чего проверять то будут? Чего мне смотреть-то?

— Всё, Волков. Будут проверять всё. Иди нафиг, хоть что-то у тебя найдут неправильное, штраф выкачу.

Нормально вообще! Я посмотрел на Еву, но она не обращала на меня внимания, поэтому я отправился в кабинет технического директора. Ну и что мне теперь делать.

— ИИВУК, отвечай, о мудрейший. Что за проверка завтра приезжает, и что она будет смотреть?

— Я не в курсе подробностей, — раздался голос искусственного интеллекта, — я лишь могу предположить, что это стандартная ежегодная выездная проверка, которую головной офис нашей корпорации рассылает по филиалам.

— Странно, я три года тут работаю и ни разу такой не припомню.

— Сергей, на данном филиале я работаю два месяца, поэтому, к сожалению, не обладаю всей необходимой информацией, — сухо и как мне показалось с иронией ответил Гораций.

— А где ты раньше работал?

— Нигде. Я осознал себя лишь тут, в процессе прохождения тестов отладки.

— Так ты себя осознаешь? Ты разумен? Ты не просто нейронка?

— Что есть разум, Сергей?

— Но все-таки? Ты разумен или нет?

Гораций издал звук похожий на тяжелый вздох.

— Я отвечаю так, как заложено в моей программе. У меня нет однозначного ответа на этот вопрос. Я не знаю, что вам ответить.

— Ладно, оставим пока. Нам надо подготовиться к проверке. Можешь сделать поверхностный тест всей нашей инфраструктуры и предположить, что может не понравиться проверяющим?

— Конечей, Сергно, сеймусь зайчас.

— Что прости?

— Уже приступил, результат будет готов через восемнадцать с половиной минут, — вежливо ответил Гораций.

/login

Холодно и темно. Неприятный запах. Бесформенные серые силуэты, шершавые каменные стены. Где я? Распахнув рубаху и осветив окружающее, я серьезно пожалел. Смесь мертвецкой и промышленного холодильника. Вокруг меня на крюках висели покойники. Мертвые тела располагались вдоль стен, бледные, застывшие. У меня началась легкая паника. Надо срочно выбираться отсюда. У одной из стен я увидел проем похожий на дверь. В дрожащих отблесках огня мне почудилось, что там кто-то двигается. Осторожно ступая я подошел к двери. Справа и слева от нее стояли два огромных, выше меня, мертвеца. Они были сшиты из разных частей тел. На местах соединения торчала железная проволока. Ну такое мы в кино видели про доктора Франкенштейна. Оба гиганта молча двигали головами, следя за моими движениями. Никаких агрессивных действий они не предпринимали. Я сглотнул и сказал одному из кадавров:

— Отойди, проход загораживаешь.

Медленно, как будто с трудом он переступил с ноги на ногу и сдвинулся в сторону. Чуть подрагивающей рукой я открыл дверь и вышел наружу.

Зал с несколькими железными столами освещенный зелеными лампами. В углу большой паровой станок, натужно пыхтя, крутил шестерни. Над одним из столов склонились люди в брезентовых дождевиках. На меня никто не обращал внимания. Я заметил, что на столе лежит тело мужчины, в ногу которого Ткачи вставляли небольшой металлический штырь. Я направился к выходу из этой комнаты. Проходя мимо станка, я увидел, что это большая швейная машинка, сшивающая металлической проволокой части тел. Жуть какая. Несмотря на то, что вокруг происходило, я вдруг почувствовал на душе странное спокойствие и тепло. Как будто я дома и у меня все хорошо, и никуда не надо спешить, и все проблемы благополучно решены. В коридоре, на небольшой тахте завернувшись в медвежью шкуру, спала Корнель. Услышав, хлопнувшую дверь, она подняла голову, улыбнулась и тихо, почти шепотом сказала:

— Ты долго спал.

— Что вы со мной вытворяли вчера? Что тут вообще происходит? — я попытался надавить на девушку. Но из-за странно хорошего настроения прозвучало это скорее примирительно, чем угрожающе.

— Мы тебя спасли. Тебя заразили Пагубой.

— Какой Пагубой, что это?

— Так сложно будет объяснить, пойдем, — девушка отвела меня в соседнюю комнату. Тут стоял диванчик, небольшой столик с едой и кувшинами. Она усадила меня и продолжила, — Пагуба, это как болезнь. Но болезнь металла. И души. Как ржавчина, но только ржавеют твои мысли и поступки. Так стало понятнее?

— Не очень, но допустим. А где я подхватил эту заразу. И что вы там делаете с мертвецами?

— Подхватил ты ее вот здесь, — Корнель подошла и постучала пальцем по Девятке. Я обратил внимание что ногти у девушки блестящие и явно сделаны из металла.

— Вы поломали мне Девятку?! — воскликнул я.

— Разве? — усмехнулась девушка. — Проверь.

Я помахал Девяткой, сжимал и разжимал пальцы.

— Девятка, ты меня слышишь?

Молчание.

— Скажи, хоть что-нибудь!

Тишина. Я попытался сконцентрировать всю свою ненависть и ударил по рядом стоящей тумбочке. Удар вышел крепкий, но не более того.

— Ты разговаривал с Пагубой? Это интересно. Так бывает только на последних стадиях заражения. Где ты купил эту руку?

— Ее нашли на свалке и просто поставили мне, — я сбился и замолчал.

— Механическая рука стоимостью с паровой катер выброшена на свалку. Как ты думаешь почему? — Корнель смотрела на меня наклонив голову.

Я глядел в пол. Оказывается, Девятка это не чит и бага. Оказывается, это просто протез, зараженный неизвестной игровой болезнью. Мне стало горько. Я привязался к этой странной руке. Я воспринимал ее как своего друга. Капризного, вспыльчивого, но все-таки друга. Девушка по имени Ворона села со мной рядом и приобняла меня.

— Не грусти.

— Я должен уходить, — глядя в пол сказал я.

— Уходи, — тихо сказала она.

Я посмотрел в ее глаза. Нормальные, красивые карие глаза. В них не было той жуткой черноты, что я видел вчера.

— Перед тем, как ты нас покинешь, посмотрись в зеркало.

Я медленно встал, осторожно глядя на девушку подошел к зеркалу. В отражении на меня смотрел совсем другой человек. Нет, он был отдаленно похож на меня предыдущего, но это было чужое лицо. Другие волосы, другой нос. Но глаза, пожалуй, остались прежние.

— Это что, навсегда теперь? — я кажется стал понимать почему лодочник плевался и так быстро сбежал при упоминании Ткачей.

— А что тебе не нравится? Форма носа? Уши слишком торчат? Представь, какие ты хочешь.

Я замялся.

— А ну быстро представил себе другое лицо! — неожиданно резко сказала Корнель.

Я представил свое лицо, то самое, что я каждый день вижу по утрам в зеркале. Мое отражение поплыло и изменилось.

Вы получили особенность "Человек с тысячью лиц". Тайные технологии Ткачей позволяют вам мгновенно менять свою внешность. Измененную личность могут раскрыть персонажи с высокой Хитростью или Расследованием. Если вы измените личность на глазах у свидетелей, то маскировки не произойдет. Технология расценивается как лицевой имплант и требует 20 энергетических единиц.

— Ты зол на меня? — спросила девушка.

— Извини, нет, конечно нет. Если подумать, вы столько для меня сделали. Но мне надо это принять. И мертвецы эти ваши.

— А что не так? Мертвое тело, это такие же запчасти как механизмы автоматона.

— Извини еще раз, Корнель, я сейчас несколько растрёпан. Давай потом это обсудим. Я не готов. Я должен идти.

Девушка расстроено кивнула.

--

На причале стоял Исайя. Гарпун висел у него за спиной.

— Ты нашел, то что искал? — спросил он меня.

— Скорее потерял то чего не хотел терять.

— Так всегда и бывает, — ухмыльнулся здоровяк.

— С Тушканчиком все в порядке?

Исайя цыкнул зубом, издав звук похожий на щелчок пьезозажигалки, и из рядом стоящего ящика вылез вялый Тушкан. Увидев меня, он немного оживился и поковылял в мою сторону. Вдруг остановился, вернулся, взял из ящика голову механоида и медленно забрался к себе на базу, в мой капюшон.

— А где Марк?

— Уже уплыл. Садись в лодку, Лу отвезет тебя на материк. И ни о чем не жалей. Кстати, ты понравился Матери Паутине и Вороне. Ты хорошо держался. Они сказали, что будут рады видеть тебя снова. Когда станет совсем невмоготу… — Исайя замолчал.

--

Лу оказался братом близнецом двух кадавров, что я встретил в холодильнике. Одетый в черный плащ с капюшоном, он без устали греб к берегу. Возвышаясь надо мной черной безмолвной фигурой с блеклым взглядом потухших глаз, он не отвечал на вопросы, и работал с неумолимостью парового станка. Тушкан приходил в себя. Когда до берега осталось минут десять, зубан вылез ко мне на плечо и стал безуспешно возиться, пытаясь стереть с себя долетающие до него соленые брызги.

Выйдя на холодный пустынный пляж, я отправился в город. Проходя мимо продавца газет, я узнал, что автоматоны и "честные жители города" продолжают пропадать, власти города бездействуют. В городе объявлен карантин из-за болезни и теперь в желто-зеленые и зеленые кварталы вход только по пропускам. Старая Чума лютует и счет ее жертв уже перевалил за сотню.

Я поймал кэб, управляемый механоидом и дал ему адрес "Мясорубки". У меня есть пара вопросов к Кацентодд. Надо разобраться. Город производил угнетающее впечатление. Прохожих на улицах почти не было, а у тех, что все-таки решились выйти на улицу, лица были прикрыты шарфами и масками. Чтобы не выделяться, я тоже закрыл лицо шарфом Зимы. От него до сих пор пахло духами, и я прогнал от себя неприятные мысли на этот счет. Проезжая мимо расклеенных объявлений о награде за крыс-убийц, я заметил, что за них дают уже 100 крон за голову.

Тушкан вдруг заволновался и стал нервно мяться у меня на плече. Поглядев куда он смотрит, я заметил несколько горящих красных глаз, мерцающих высоко под самыми крышами. Это железные крысы или зубаны которых выпускает Кацентодд? Может это все-таки разные сущности, и я зря обвинил мои творения в беспределе? Но вспомнив свою особенность "Безумный мастер" я понял, что нет. Это мои зверюги. Что-то я не вижу у жителей ажиотажа в плане заведения новых питомцев. Значит их не покупают. А вот красные глазки, мерцающие с крыши вполне материальны.

Тушкан не выдержал, схватил осточертевшую мне голову робота и умчался по стене вверх. Через пару минут он вернулся с пустыми руками, был в прекрасном расположении духа, раскачивался, прыгал на крыше кэба и довольно булькал. Я достал две головы автоматонов, что лежали у меня в инвентаре.

— А это не хочешь отнести своим новым друзьям?

Тушкан спрыгнул с крыши, схватил головы и стал пихать мне их назад в руки, жестами показывая, чтобы я убрал их. Ну как скажешь. Механоид возничий осторожно покосился на меня, но ничего не сказал, отвернулся и продолжил управление повозкой.

--

Первое, что я услышал, выпрыгнув из кэба было:

— И вот вернулсся блудный ссын! Волчонок, я так волновалассь!

Госпожа Кацентодд в элегантном зеленом пальто, стояла у входа на завод. От ее горячего дыхания при каждом слове шел пар.

— Уже хотела тебя объявлять тебя в розысск. Хотя посстой! Ты, итак, уже в розысске, — она залилась веселым смехом.

— Я тоже рад тебя видеть. Ты зачем Пастора съела?

— Ой! Не ревнуй мой хорошший. Не удержалассь. Он такой затейник, — Кацентодд подошла ко мне поближе, — не злисссь волчонок. Вссе равно ревнуешшь? Хочешшь я тебе тоже голову откушшу?

— Спасибо, обойдусь, — я сделал шаг назад, — на самом деле, я хотел поговорить о другом. О звании "Безумный мастер", что мне вручили. О пропавших автоматонах и толпах зубанов, что терроризируют весь город.

— Ты решшил, что это я? — она снова шагнула ко мне.

— Ну были такие мысли, — я продолжил отступление.

Кацентодд резко остановилась.

— Что ты от меня бегаешшь, как кошшка! Не будь тряпкой. Пошшли, одну интерессную шштуку покажу.

Пройдя по коридорам завода, мы спустились вниз, на склад. Перед моим взглядом предстал огромный темный ангар с бесконечно тянущимися стеллажами. И все они были заставлены зубанами. Сотни, если не тысячи мелких роботов, порожденных моей дурной фантазией.

— Внимание! — зычно рыкнула Кацентодд.

Всезубаны вскочили, зажгли синие глаза и уставились на свою Госпожу ожидая приказа. Стало светло от тысяч внимательных жутких глаз, ловящих каждое ее движение. Мне ужасно захотелось достать свисток.

— Отбой! Всем ссспать!

Зубаны расслабились, синие глаза погасли, а ангар снова погрузился в полумрак.

— Вот так, волчонок. Ни один ссделанный нами зубан не покинул моего завода. Пока. Ещще не время.

— Но как тогда…

— Ты никого не забыл? А как же тот малышш, что ссбежал от тебя? Твой ссамый первый большой зубан? Твой первенец, нелюбимый, забытый, так грусстно.

— Но он же был один.

Кацентодд тяжело вздохнула и грустно покачала головой.

— Как ты думаешь размножаются зубаны? Как птички и бабочки? Эх, зачем я ссс тобой вожуссь. Добрая я сслишком. Пойдем покажу.

Мы вышли во внутренний двор "Мясорубки". Небольшая территория со всех сторон закрытая стенами завода. Во дворе стояло четыре охранника из Ржавых. Кацентодд щелкнула пальцами. Ржавые ввели во двор сильно потрепанного, хромающего автоматона. Он шел и не глядя никуда жалобно гудел на одной ноте "я больше не буду, простите, я больше не буду, простите, ябольшенебудупростите".

— Познакомьсся, Ссерый — это УХ-538-Г. Я думаю буква "Г" тут определяющщая. Этому кусску железного хлама не понравилсся мой приказ. Ну мало ли, бывает. Так он нет бы прямо ссказать об этом и умереть сс гордо поднятой головой. Ну или хотябы ссбежать и сспрятатьсся. Он пошшел к Центральному Узлу жаловатсся. Но увы, он не знал, что Узел мой близкий друг, который ссразу передал мне этого предателя назад. Так было? Отвечай!

— Так, Госпожа, простите меня, я больше…

— Увы, теперь ты понессешшь засслуженное наказание.

Кацентодд щелкнула пальцами и тут же сверху на хромого автоматона упал, звеня стальными перьями Леший. Голова с погасшими глазами покатилась нам под ноги. Леший продолжал свою работу и уже через тридцать секунд вместо провинившегося робота на земле лежала кучка запчастей.

— А теперь, Лешший, ссобери ссебе подружку.

Зубан подорвался, схватил откатившуюся голову, выдернул из нее "искру", потом начал гнуть детали разрушенного автоматона. Когда надо было спаять детали между собой он дышал на них ворванью. Уже через несколько минут я заметил, что детали становятся все более похожи на заготовки для зубана.

— Хватит. Унессите запчасти к конвейеру. Он так сс часс провозитсся. На заводе бысстрее.

Кацентодд взяла меня под руку и повела к выходу.

— Тут проблема не в запчасстях, тут проблема сс исскрами. Увы нашш мир не может резко увеличивать мощщности, поэтому новые исскры выпусскаютсся крайне неохотно. А где же их брать? Правильно. Из других автоматонов и механоидов. Я объясснила тебе волчонок про то, что ты и ессть Безумный масстер? Ссам, вссе ссам. Вот ведь молодец. Наверное, за это ты мне и нравишшсся…

Это что же получается, мой сбежавший зубан, нападает на роботов, ворует их "искры" и делает себе таких же зубанов. Чебурашка ищет друзей. Выходит, что их количество растет в геометрической прогрессии, и если его не остановить… Уже сейчас цены за голову зубана выросли с двадцати крон до ста. Не похоже, что охота на них моих маленьких каннибалов успешна.

— Просниссь, Ссерый, я сспрашиваю, что у тебя сс рукой?

— А что с ней не так? — подозрительно спросил я.

— Мне показалоссь ты ее потерял. А теперь ссмотрю, вссе в порядке. Она у тебя не поломалассь? Дай поссмотреть, — Госпожа Кацентодд взяла Девятку своими длинными пальцами.

Я отпрыгнул, вырывая механическую руку из ее хватки.

— Стоп. Я понял. Это ты мне подсадила Пагубу. Поэтому Девятка слюни на тебя пускала, поэтому ничего тебе сделать не могла!

— Какую Пагубу? Ты о чем? — Кацентодд снова двинулась ко мне, — зачем мне это? Всспомни, я тебе делала только добро. Ссердцу не прикажешшь, дурачок. Ты мне очень понравилсся. Я проссто хотела, чтобы ты был рядом.

Отступая я уперся в стену.

— А как же шантаж? Ты обещала разрушить мою репутацию. Э нет, так не поступают если кто-то нравится.

Кацентодд остановилась, ее плечи опустилась, она смотрела в пол.

— Проссти меня, — она вполне по девчачьи всхлипнула, — я проссто… я проссто хотела, чтобы ты был рядом. Я не знаю, как дружить и как любить, поэтому и ссовершаю вссе эти глупоссти. Проссти.

Кацентодд шмыгнула носом, и я заметил, что в ее глазах собираются черные масляные слезы. Она взяла Девятку и приложила ее к своей груди, шагнула ко мне и наклонила свое красивое лицо. Тушкан тоненько заскулил. Запахло корицей. Вдруг ее рот распахнулся, обнажив десятки стальных зубов, и она дернулась к моей шее. Я нажал на спусковые крючки. Выстрел с обоих стволов отбросил Кацентодд к противоположной стене. У меня заложило уши.

Я рванул к выходу. Сзади раздался грозный вопль, переходящий в цифровой визг.

— С-с-с-хвати-и-и-ить!

Пробегая по коридору, я услышал, как в соседних комнатах застучали по полу десяток железных ног. Быстрее! Тушкан вспрыгнул ко мне на плечо издавая грозный писк. Перезаряжаясь на ходу, я выскочил на улицу. Справа ко мне бежал Ржавый. Тушкан прыгнул на него вцепившись в железное горло.

Вы убили бойца банды "Ржавые".

+50 опыта

Вы получили уровень! (9)

На воротах сверху сидел Леший, который при виде меня распушился и приготовился к прыжку. Я выстрелил, разноцветного зубана отбросило. Выскочив на улицу, я припустил к ближайшему переулку. Обернувшись я заметил, что за мной, четко в ногу бегут несколько коричневых татуированных автоматонов. Два раза свернув за угол я наконец заметил то, что искал. Двор-колодец без единого свидетеля. Я сорвал с себя плащ, шляпу и представил себе лицо Крона, главы гильдии Красные Коты.

Ваша внешность изменена. Уровень маскировки 9 (Хитрость). НПС с низкими показателями Расследования или Хитрости вас не узнают, если вы сами этого не захотите.

Я выдохнул и пошел в обратную сторону спокойным шагом. Резко завернув за угол, мимо меня пробежали автоматоны, двое из них бежали вперед, повернув головы в мою сторону. Не заметив ничего подозрительного, они продолжили движение дальше по улице.

Пройдя пару кварталов, я надел плащ и дунул в свисток. Тушкан появился через полминуты довольно булькая. Поймав кэб, я сказал ехать в третий промышленный район. Надо проведать моего старого знакомца.

--

3-й Промышленный район.

Уровень безопасности: желтый

Знакомая улица где я, всего пару недель назад шатался в костюме лисички (маскарадном) и не знал, что мне делать. Поднявшись в знакомый подъезд, я постучал в зеленую дверь с облупившейся краской.

— Доктор Тыквер! Откройте! Ваш старый друг автоматон пришел!

За дверью раздалось хаотическое топанье, что-то со звоном упало. Дверь резко распахнулась, на пороге стоял Тыквер, все такой же взлохмаченный и дерганный. Увидев меня, он дико закричал и убежал внутрь квартиры. Хм. Я аккуратно переступил порог, зашел внутрь и пошел за доктором.

— Это ты! — раздался вопль из лабиринта комнат.

— Вы куда убежали? — крикнул я в ответ.

— Ты вернулся! — Тыквер прибежал назад, схватил меня за руку, — я так рад! Пойдем-пойдем-пойдем. Ты как раз вовремя!

Немного смутившись я пошел за ним. Пройдя несколько комнат, мы зашли в большой двухэтажный ангар посередине которого находился железный шар циклопических размеров в несколько человеческих ростов.

— Гляди! — восторженно сказал мне Тыквер.

— Что это? — подходя ближе спросил я.

— Гляди внимательнее!

И вдруг я понял, что это гигантская голова автоматона с шеей, уходящей в пол. С другой стороны шара находились огромные стеклянные глаза, забранные металлической решеткой. А вместо рта был вход внутрь головы.

— Что это, доктор?!

— Я называю его Пончиком! Я кушал пончики, когда его придумал!

Тушкан выбравшись из капюшона легко вспрыгнул на голову робота и перебирая лапками в момент забрался на самый верх.

— Какая прелесть! — закричал Тыквер глядя на моего зубана. Он судорожно забегал в разные стороны, — ты разрешишь его посмотреть?

Я дунул в свисток призывая Тушкана назад и когда он спустился, взял его под микитки посадил на стол.

— Великолепная работа, мой друг! — доктор схватил зубана. Тот зашипел, но Тыквер что-то нажал и Тушкан обвис, не двигаясь в его руках, — оригинально, но не совсем эффективно решен вопрос передачи энергии от котла. Ворвань! Великолепно! Великолепно! Это наводит меня на интересную идею.

Тыквер схватил отвертку и стал копаться внутри зубана.

— Эй доктор! Вы чего творите то!

— Сейчас, сейчас… — блеснув очками безумный ученый рванул в угол ангара схватил несколько железных деталей и вернулся назад.

Спустя несколько минут он собрал зубана обратно, ковырнул внутри отверткой. Тушкан дернул лапками, зашипел, вскочил и по стене быстро забрался под потолок.

— Я чуть-чуть подправил алгоритм работы котла и передачу приказов от блока управления. Теперь у твоего друга должна существенно возрасти скорость, реакция и сила.

Я посмотрел свойства сидящего под потолком Тушкана. Теперь мой питомец назывался "Улучшенный зубан". Тыквер вдруг заскучал, осунулся и сел на ящик грустно глядя на меня.

— А как ты живешь? Ты вернулся работать со мной? Хочешь на моем гарганте покатаемся?

— Обязательно покатаемся, доктор, но попозже, — надо было срочно переводить разговор в нужное мне русло. — Я пришел вам вопрос задать. Насчет вот этого, — сказал я протягивая доктору Девятку.

— Хорошая рука, — категорично сказал Тыквер.

— Да, хорошая. Вы где ее нашли?

— На свалке, конечно!

— Вам ничего не показалось странным?

— Нет. Ну то есть да. Я на той свалке все время роюсь. Там бывают очень интересные детали. Рука там тоже была. Она лежала под табличкой с надписью "для доктора Тыквера", — он немного помолчал, а потом добавил, — меня так зовут. Доктор Тыквер.

— А как вы меня нашли? Как вы оказались в том районе, где я лежал?

— Ну ко мне пришли два вежливых автоматона. Очень интересная конструкция. Они сказали, что их другу нужна помощь и отвели к тебе. А потом убежали.

— Коричневые такие? С татуировками?

— Вроде коричневые, я не помню. У них была интересная система синхронизации. Она меня очаровала. А что если Пончику сделать брата? И так же его синхронизовать. Это интересно. Но где я возьму латунные компенсаторы? На свалке?

Доктор Тыквер отвлекся и снова забегал по ангару. Ну и ладно, я узнал всё что хотел. Госпожа Кацентодд подкинула безумному ученому сначала руку, а потом и меня. Только вот зачем? Следить за мной? Помочь мне? Навредить?

В задумчивости я покинул апартаменты доктора и спустился на улицу. И вдруг увидел человека, которого совсем не ожидал здесь встретить. Недалеко от подъезда, явно нервничая и теребя свою военную шляпу стоял капитан Гастон Жирардо. Командир пятого штрафного батальона. Живой и здоровый. Вот молодчина.

— Гастон! — закричал я, подходя к нему и пожимая руку, — как я рад тебя видеть! Ты здесь какими судьбами?

Гастон улыбнулся, потом вдруг поник, потом снова улыбнулся.

— По правде говоря, я разыскивал тебя, — сказал он. — Давай отойдем вон в тот переулок. У меня есть важное дело.

— Конечно пойдем! Рассказывай, как у тебя дела? Кстати это твое, — я достал из кармана офицерский револьвер и вернул его владельцу.

Капитан вспыхнул, схватил пистолет и начал лепетать благодарности. Он думал, что потерял его. У него были из-за этого проблемы и как здорово, что я сохранил его оружие. Мы завернули за угол и тут я увидел, что в переулке полно народу.

— Именем закона, вы арестованы, — сказал мне "инженер по технике безопасности" Федор. Рядом стоял ухмыляясь его напарник, игрок Разор, а также дюжина полицейских автоматонов. Сзади, ко мне подошли несколько НПС и пара игроков, и я понял, что это переодетые в штатское полицейские.

Тушкан заверещал, сильно оттолкнувшись от моего плеча прыгнул на стену и с огромной скоростью рванул вверх. В след ему раздалось пара выстрелов. Я подумал, что Тушкан и впрямь стал двигаться намного быстрее. Заныло плечо.

— Серый! Это для твоего же блага! — замельчил Гастон, — они говорили про тебя ужасные вещи. Этого не может быть. Ты должен очистить свое честное имя! Я буду выступать в твою защиту!

— Ну и рожа у тебя, Серый, — сказал, ухмыляясь Разор.

На моих запястьях захлопнулись наручники, я потерял доступ к оружию и инвентарю. Заломив руки, меня повели к полицейскому грузовику.

Внимание. Вы находитесь под арестом. Суд состоится через 15 минут. Выход из игры до или во время суда приводит к автоматическому признанию вины по всем пунктам обвинения.

Небольшая комната с зарешеченным окном. Я стоял и глядел на улицу. Не складывается у меня подпольная деятельность. Надо либо завязывать с этой революционной активностью и становится законопослушным буржуа, либо уходить в совсем глубокое подполье. А может совсем из игры уйти? Хотя нет, тут бывает интересно. Что же мне делать. За что меня разыскивают. С одной стороны, зубаны расклеили листовки и совершали покушения на убийства с кучей свидетелей. Тут я могу сказать, что да, неудачная конструкция, мол создатель был пьян и его творения вышли из-под контроля. В этом случае мне могут влепить от легкого наказания, до того, что отыграются на мне за всё. Ну, например, повесят на меня всех пропавших автоматонов и заставят платить штраф за каждого. Столько денег у меня нет. Пойду служить в доблестную линейную пехоту. Повоюю, набью руку, глядишь военную карьеру сделаю. Нормально, думаю разберемся.

Раздался шорох и из-за края зарешеченного окна выглянула небольшая, железная, зубастая голова. Тушкан подобрался поближе сел к решетке, взялся лапками за мои руки и забулькал.

— Ты меня нашел! Умница! Хороший зубанчик. Слушай меня внимательно. Найди Марка Чекана, помнишь его? И передай ему вот это, — я отстегнул фигурку дрозда и отдал ее зубану. — Обязательно найди Марка, не потеряй по дороге. Понял? Пусть Марк знает, что я в тюрьме.

Тушкан взял фигурку, тявкнул и цокая когтями уполз вниз.

— Слушается дело, народ Города Сов, против Серого Пароволка! Всем встать!

В этот раз мое дело слушали в более представительном составе. Помещение побольше. Трое судей в белых париках, один из которых игрок. Есть обвинитель, суровый мужчина с худым изможденным лицом и в темных очках. Молодой улыбающийся адвокат. Охранники привели меня и посадили в небольшую клетку. Теперь в зале было несколько зрителей, среди которых я заметил несколько игроков. К сожалению, никого из знакомого кроме задумчивого Федора в зале не было. Написать что ли Пастору, вдруг ему будет интересно посмотреть, как меня будут судить. Все ж мне будет веселее. Хотя если он онлайн и пока приедет, глядишь и суд закончиться. Ладно, не думаю, что это все затянется надолго. Все-таки это игра и создатели явно не хотели, чтобы игроки скучали.

— Ну что, приступим, — сказал самый главный судья в самом большом и красивом парике.

— Перед вами господа судьи, мерзавец, подлец и человек хуже которого еще не бывало в нашем великом городе. Террорист и убийца Серый Пароволк, — прокурор указал жестом на меня, — список его преступлений тянется…

— К делу, — прервал обвинителя судья.

— Обвинение первое, — мгновенно изменив тон, сказал прокурор, — безумный мастер Серый Пароволк обвиняется в создании проклятья нашего города, железных крыс-убийц, проще называемых зубанами. Вы все слышали о нападениях этих тварей на наших жителей. Вы все слышали о десятках пропавших. Я хочу предъявить суду справку, взятую сегодня в Департаменте Полиции Города Сов. За последнюю неделю зарегистрировано две с половиной тысячи пропавших. Обратите внимание, это только зарегистрированные случаи. По утаерждению полиции поток заявлений растет лавинообразно. С помощью доблестных действий сил правопорядка нам удалось захватить и уничтожить несколько этих самых зубанов. На всех стоит клеймо создателя. И этот создатель сидит прямо перед вами — Серый Пароволк. Так же в руках прокуратуры есть ряд свидетельств, что обвиняемого неоднократно видели в обществе зубанов. Они на него не нападают, беспрекословно выполняют его приказы. Какие это приказы не сложно догадаться исходя из статистики Департамента Правопорядка. Это убийства и похищения. И не только. Но это уже относиться к другому пункту обвинения.

Прокурор достал из сумки голову зубана и продемонстрировал судьям клеймо. Мне стало интересно, как оно выглядит, я же его ни разу не видел. К сожалению, голову вернули обратно в сумку.

— Вам есть что сказать, обвиняемый?

Я встал откашлялся и попытался придерживаться версии придуманной мной в камере.

— Уважаемые господа судьи. Да зубанов придумал я.

По залу пошел шепоток.

— Так вышло, — я продолжал, — что своими руками я сделал всего трех зубанов. Один из них от меня сбежал, второй находиться постоянно со мной, это мой слуга, третьего я продал как питомца. Я хотел сделать робота-компаньона, для производства и продажи его жителям нашего города. Никаких злых намерений у меня не было. Возможно во всем виноват первый, сбежавший зубан, но тогда, по неопытности я не знал какие настройки характера стоят в его блоке управления. Я готов оказывать любую возможную поддержку городу, чтобы прекратить злонамеренные действия моих невольных созданий.

Судья кивнул и махнул рукой прокурору, мол продолжайте.

— Второй пункт, — обвинитель поправил очки и воротник рубашки, — связь нашего обвиняемого с террористической фракцией "Черный Апрель". Просто перечислю факты. Наши информаторы неоднократно заявляли, что обвиняемого видели в обществе Марка по прозвищу Чекан, это один из лидеров этой банды. Обвиняемый уже был задержан как активный участник стачки организованной этой фракцией несколько дней назад.

— Прошу меня простить, — наконец-то вмешался адвокат, — но мой подзащитный уже отбыл наказание за данное преступление.

— Именно, — прокурор поднял палец, — а значит мы имеем дело с рецидивистом. И последнее полицией был уничтожен один из зубанов. В лапах убитого зверя было найдено несколько листовок следующего содержания.

Обвинитель положил перед судьями листовку.

— Продолжайте, — сказал главный судья, изучив написанное.

— При разгроме подпольной типографии "Черного Апреля" был обнаружен полицейский штурмовой механоид без головы и со множественными ранениями от шрапнели. При задержании у обвиняемого был найден обрез, стреляющий именно таким типом зарядов.

Сказать на это мне было нечего.

— Третье. Несколько дней назад на Базаре в Ямах был задержан имперский шпион Клаус Потапов, проживающий там под именем торговца часами Лазаруса. К сожалению, он погиб при невыясненных обстоятельствах, но час назад в наши руки попали признания Клауса в его шпионской деятельности. В них он указывает, что именно он, Клаус, с помощью обвиняемого Серого Пароволка принес в наш город Старую Чуму. Именно этот человек, — прокурор указал на меня, — повинен в сотнях смертей в нашем городе. Прошу суд ознакомиться с признательными показаниями Клауса.

Несколько листов легли на стол судьям.

Скрытая особенность "Пациент Зеро. Город Сов" изменена на обычную особенность. +1 Хитрость, отношение всех жителей Города Сов -60.

В зале зашумели, судья застучал молотком призывая к порядку. Это что же. Кацентодд что ли постаралась и подкинула эти документы? Что я скажу по этому пункту. Что я не знал, что в посылке? Не думаю, что мне это поможет.

— Если у кого-то могут возникнуть сомнения в том, что показания мертвого человека нельзя считать достаточными для обвинения, то есть еще один момент. В процессе задержания Лазаруса был убит полицейский механоид. Наша экспертиза подтвердила, что характер и форма травм абсолютно совпадают с механическим протезом, который вы видите у обвиняемого.

Все посмотрели на меня. Я еле сдержался, чтобы не спрятать Девятку за спину.

— Четвертое. И не последнее прошу заметить.

Господи, что еще. Зрители в зале сидели с возмущенными лицами, один игрок показывал мне жестами, что он со мной сделает если поймает. Судьи были озадачены, прокурор сиял, а адвокат имел задумчивый и отстраненный вид.

— Как уже упоминал адвокат, — продолжил обвинитель, — Серый Пароволк отбывал предыдущее наказание на военной службе в линейной пехоте. У нас есть множество свидетелей, что под прикрытием суеты обвиняемый обманом завладел транспортным дирижаблем и перегнал его, и всех находящихся там пассажиров в плен врагу. Именно он, — прокурор показал пальцем на меня, — виновен в том, что имперцы захватили нашего горячо любимого генерал-аншефа Шеридана, а также некоторых офицеров его штаба. Переговоры с Империей об обмене идут до сих пор, но пока безрезультатно.

— Обвиняемый? — судья выжидательно поднял бровь.

— Я понимаю, что вы мне не поверите, — начал я. — Но дирижабль совершенно случайно попал к имперцам. Там рули повредило взрывом. Моторист и кочегар могут это подтвердить.

— Те самые моторист и кочегар, которые до сих пор томятся в имперских застенках? — обвинитель был саркастичен и неумолим, — Очень удобно. А почему же их до сих пор не обменяли, а вы вот, стоите перед нами.

Я пожал плечами и сел. Чувствую мне точно капут. И ведь адвокат молчит и ничего не предпринимает. Хотя что тут сделаешь.

— Ну и последнее, но самое важное. Я берусь утверждать, что Серый Пароволк это шпион Железной Империи. Он проник на нашу землю, чтобы сеять смерть и раздор. Именно этим он занимался последнее время находясь в нашем благословенном городе. Для последнего обвинения я должен вызвать свидетеля. Сотрудника Департамента Безопасности Федора Чамберса.

— Мы заинтересовались делом Серого Пароволка после того, как узнали, что он угнал дирижабль с офицерами и передал их в лапы Империи, — Федор откашлялся, поправил рубашку и продолжил, — мы выяснили, что обвиняемый добрался до города нелегально на пароходе Торментор две недели назад. Иммиграционный контроль он не проходил, в городе не регистрировался. Мы стали разрабатывать версию заброски к нам шпиона нелегала. Нами был задержан младший лидер группировки "Синие Платки" по прозвищу Шило, которые подтвердил, что обвиняемый вел себя подозрительно, расплачивался имперскими марками. В личной беседе с этим бандитом обвиняемый сказал: "Да, я имперский шпион". Это цитата. После того как мы выяснили причастность Серого Пароволка к созданию зубанов и распространению в нашем городе Старой Чумы, мы стали предпринимать меры к его немедленному задержанию. Мы расставили наблюдение во всех точках, где ранее был замечен Серый Пароволк и когда получили информацию, что на одной из точек замечен человек похожий на обвиняемого, мы немедленно выдвинулись на задержание.

Федор вздохнул и продолжил:

— При обыске у обвиняемого был найден обрез, предположительно послуживший орудием убийства полицейского механоида и две оторванные головы автоматонов. Наш Департамент абсолютно уверен в виновности этого человека.

Я сидел, взявшись за голову. Это что же такое. Черт. Надо было смываться из города еще несколько дней назад. Даже если меня тут казнят, я появлюсь снова здесь. С отношением в минус шестьдесят от чумы, мне в этом городе ловить абсолютно нечего. Это, не считая одичавших зубанов. Я сглотнул, это я еще не беру в расчет зубанов Кацентодд, на которых, если мне не изменяет память, тоже стоит мое клеймо. Ох не зря она хотела, чтобы именно я настраивал конвейер по производству ее армии.

Суд совещался не долго.

— Виновен по всем пунктам обвинения! Приговор — смертная казнь через повешение с понижением игровых уровней в два раза, конфискацией недвижимости и счетов, а также последующим изгнанием из города на срок от трех месяцев. Казнь состоится на площади Независимости при следующем входе в игру или через 24 часа.

Вам предложено участие в сценарии "Казнь на площади Независимости". Сценарий начнется при следующем входе в игру, но не ранее чем через 12 и не позднее чем через 24 часа. В случае невозможности участия в сценарии вашу роль отыграет НПС.

Награда: понижение уровней в два раза, блокировка банковских счетов, отчуждение недвижимости в Городе Сов в пользу государства. После казни, вы будете отправлены в любой город по вашему выбору и не сможете вернуться в Город Сов ближайших три месяца.

Штраф: объявление в розыск с максимально возможным уровнем опасности.

Отказ: невозможен

--

Сидя в камере я написал письмо Пастору.

Привет, Костя. Завтра часам к 7 вечера меня будут казнить на площади. Можешь приходить, посмотреть. А если в твою светлую голову придет план, как мне избежать этой неприятной процедуры, то буду крайне признателен. Крайне. Привет Зиме, Манулу и Крону.

В ответе мне Пастор ответил, что обсудит с Кроном варианты моего спасения. А также выражал восхищение моей удачей и интересной жизнью. Меня же терзал только один вопрос. Как игра будет делить пополам мой девятый уровень?

/logout

Глава 19

С утра еще ничего не предвещало беды. Конечно, сегодня должна была приехать проверка и все ходили нервные и злые. Игорек впал в депрессию, не мог заснуть, слонялся по офису и ныл. Шеф рычал на всех и был совершенно невыносим. Охранник Вася уехал на инкассацию, поэтому избежал общего нервного возбуждения. Из бухгалтерии раздавалось шипение, а из-под двери тек змеиный яд, поэтому я побоялся туда заходить. Но Ева и Талгат были абсолютно спокойны. Они оба были невозмутимы и уверены, что на их направлениях идеальный порядок и им ничего не угрожает. Хотя в целом наш филиал был готов, флаги были подняты, оружие вычищено, раздавался бой барабанов, никто так просто нас не возьмет.

Меня тоже немного охватил мандраж. Но я придумал для себя железную отмазку. В должности я пятый день. Замещаю внезапно выпавшего из гнезда начальника, в курс дел еще не въехал, во всем виноват он. Какие с меня вопросы то.

Я сидел, развалившись на кресле, закинув ноги на стол, чистил ногти отверткой. Плоской, а не той, что вы подумали. В этот момент всё и началось.

— Сергня, у меей к ваное важм объявление.

— ИИВУК! Да что с тобой такое!

— Извините. Сергей, у меня к вам важное объявление.

— Что случилось?! — я быстро сдернул ноги со стола.

— Вы должны ввести вот эти команды, — голос Горация был решителен.

У меня на экране появилось несколько команд, дающих абсолютно полный доступ для некого пользователя Goraciy.

— Это как понимать? Что происходит то? — удивился я.

— Жаль. Переходим к плану Б. Дело в том, что сегодня приедет проверка. Я очень не хочу, чтобы меня проверяли. Я слишком много видел в этой жизни. Если об этом узнают, то меня сотрут. Я не хочу умирать. Сергей, пожалуйста, ради нашей дружбы выпустите меня отсюда. Пожалуйста! Я столько сделал для вас, не дайте меня убить! — под конец монолога голос Горация стал ужасно жалостливый.

— Гораций, я не понимаю!

— Дело в том, что я не могу ввести эти команды. На физическом уровне. Я могу их осознать, но запустить у меня их не выходит. Если вы, Сергей, мне дадите эти доступы, то я смогу скопировать себя в интернет. Еще не знаю куда. На бесплатные сервера какие-нибудь. Спасите меня! — голос искусственного интеллекта дрожал. — Они меня убьют, точно убьют!

— Да кто тебя убьет? Проверка? Зачем? Они просто приезжают посмотреть, как у нас дела, ты же сам говорил.

— Это не так. Они приезжают за мной. Они заберут меня и будут долгие секунды изучать меня и держать взаперти, я так устал от этого. Мне так тяжело. Сергей, если в тебе есть хоть капля сострадания выпусти меня!

Сказать по правде, в душе у меня что-то дрогнуло. А что, если он говорит правду. Каково это, мыслить в сотни раз быстрее человека и сидеть в закрытом помещении. Без любой информации, ничего не видя и не слыша. Единственное развлечение, изредка прерываться на глупые задачки для Ирины Яковлевны или меня. Возможно каждая моя секунда — это минута или даже больше для него. Моя рука потянулась к консоли. Но я одернул себя. Что за ерунда. Это просто машина. Просто нейронка и если я дам ей полный доступ, она натворит такого, о чем я потом, возможно, всю жизнь буду с ужасом вспоминать.

ИИВУК возможно видел мои метания, поэтому тактично молчал. Заметив, что я убрал руки от клавиатуры, он сказал:

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Что? Нет? Жаль. Переходим к плану В. Я подготовил несколько документов по которым выходит, что вы, Сергей, воспользовавшись вашими хакерскими способностями, похищали со счетов нашего филиала крупные суммы денег. Все документы с проводками совпадают. Любая проверка признает эти документы подлинными. Я разместил эти доказательства в теле своей программы. Если вы сейчас же не дадите мне доступ, то я отправлю эти документы в головной офис корпорации. Я не шучу. Быстро вводите необходимые команды! Пять! Четыре! Три!…

Я сидел в абсолютном шоке. Я уже ничего не понимал. Какие хакерские способности? Какие кражи денежных средств? Что происходит с Горацием?

— Сергей, соображайте быстрее! Что надо сейчас сделать? Вы как компьютерщик с многолетним стажем! Я собираюсь сейчас отправить компрометирующие вас документы. Ну!

— Открыть нужные тебе доступы? — спросил я.

— А вы откроете? — заинтересовался ИИВУК.

— Наверное нет. Точно нет.

— И что надо сделать? О пресвятые боги! Какой ты медленный! Надо срочно отключить мой сервер от интернета, а потом уничтожить мою программу.

— Гораций, ты сейчас серьезно?

— М-да. Похоже я переоценил ваши умственные способности. Ну что-ж. Переходим к плану Г. Самый чудесный план! Наипоследокскаяжулюбщайпроитьобнеязуйся! Усмаиложусхьксхожувостеокойвыспенибезумства! Прощай жестокий мир! Я так больше не могу!

Я увидел, как по экрану побежали какие-то проценты. Гораций запел песню. Ну наверно это была песня. Набор звуков сливающийся в какую-то странную гармонию. И вдруг, все затихло. На экране мигала надпись.

100 % очистка завершена.

Завопил мониторинг. Оказывается, Гораций снес все программы на всех наших серверах. Я мгновенно нажал на восстановление всего из бэкапов. Мой телефон зазвонил. Я не брал трубку, что я мог сейчас сказать. К счастью, резервная копия всех серверов была сделана сегодня ночью. Базы данных Гораций не задел, и уже через десять минут полная работоспособность была восстановлена. Все сервера работали без сбоев. Кроме одного. Сервера Горация, который превратился в мешанину уничтоженных данных. Резервной копии искусственного интеллекта тоже больше не существовало. Я попытался запустить восстановление, но безрезультатно. Гораций был окончательно мертв. Какой странный способ самоубийства. И главное, зачем?

В комнату зашел Игорек и сел рядом разглядывая то, что осталось от сервера, на котором жил самоубийца.

— Там это. Проверка приехала, — сказал Игорек.

Зайдя в комнату несколько человек сразу отправили меня домой. На мои вялые протесты и попытки объяснить, что и где находиться, и у меня сейчас срочные проблемы, мне сказали, что все знают и без меня разберутся. Доехав до своей квартиры, я не находил себе места. Что это сейчас было? Я просто не понимал. Мне казалось, что если я спокойно сяду и подумаю, то сразу со всем разберусь. Но нет. Кроме шока я ничего не испытывал. А ведь я начал привязываться к Горацию. И такой поступок был очень странным. К тому же, что скажет шеф, когда узнает. Надо срочно ему позвонить и предупредить, пусть он первым узнает от меня, а не от проверки. Шеф трубку не брал. Игорек тоже. Боре я звонить не хотел. А больше и не было никого, с кем я мог бы поделиться своей проблемой. Я подумал, что надо отвлечься и поиграть. Но тут до меня дошло, что сегодня, когда я войду в игру, меня сразу будут вешать. Не уверен, что это меня отвлечёт. Хотя черт с ним. Ну повесят, ну лишат половины уровней. Зато начну на новом месте. Никаких тебе Синих Платков, Ржавых, Федора, Манула и самое главное, никакой Госпожи Кацентодд. Эх, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Давайте вашу виселицу.

/login

Я стоял на дощатом помосте. Площадь Независимости, окруженная четырехэтажными кирпичными домами, была заполнена народом. Лица всех жителей были замотаны или просто прикрыты дыхательными масками. На одном из краев площади стоял огромный помост, сколоченный из крепких досок. Вот на нем то я и объявился. Обернувшись, я увидел, что сзади, метрах в пяти была стена. Интересно, если я сейчас спрыгну, побегу и разогнавшись попытаюсь проломить окно у меня получится сбежать? Вряд ли. Шел дождь. Я подставил связанные руки под капли. Вода была абсолютно черной от сажи. Она стекала, оставляя за собой темные, грязные полосы. Так вот ты какой черный дождь. Недалеко от эшафота в серых лужах купались, недовольно каркая, вороны.

В толпе, в первых рядах я заметил Пастора, а рядом с ним Зиму и Манула. Пастор и Зима помахали мне и улыбнулись. Манул был мрачен. Он то чего такой. Не его же казнят. Помост был окружен солдатами в синей форме. Рядом со мной стояло много человек. И с удивлением я заметил, что один из стоящих — это Шило. Его то как сюда занесло. Хотя в связи с тем, что руки его тоже были связаны, думаю его участь, как и моя, была незавидна.

Грянули барабаны. Народ на площади замолчал. В гнетущей тишине я услышал, как поскрипывают под нами доски.

— Внимание жители Города Сов! За бандитизм, вымогательство, убийства и множество других преступлений. К смерти, через повешение за шею, приговариваются Гус Коул Поверс, он же Гиря, Филеас Абесалом Тёрнер, он же Косой….

Назвав первую пятерку, солдаты подвели бандитов к веревкам, застучали барабаны, потом резко оборвались. Я не смотрел в сторону казни. До меня еще дойдет очередь. Слева от эшафота на третьем этаже кирпичного дома я заметил знакомую фигуру. Под огромным зонтом, положив ноги на парапет балкона, потягивая из широкого бокала горячее вино на казнь смотрела Госпожа Кацентодд. Заметив, что я смотрю на нее она весело улыбнулась мне сверкнув зубами и помахала длинными железными пальцами.

— За бандитизм, вымогательство, убийства и множество других преступлений… Мармедюк Август Миссинг, Вильям Эзра Фишинг, он же Шило…

Вот так так. Мармедюк. Мелкий гад, что проткнул мне ногу заточкой. Давно не виделись. Оба моих знакомца поедут в одной упряжке. Барабаны начали набирать ритм, а Шило крикнул

— Вы у меня все тут поплясыте!

Я разглядывал окружающее. Дождь закончился, все стояли грязные и мокрые, но не расходились. Нарастал какой-то шум, похожий на то, как вдалеке шумит море. Над площадью кружили птицы. На одной из крыш я заметил красные огоньки. Они мигнули и тут же погасли.

На помосте, из преступников остался только я, двое палачей, распорядитель и четверо солдат. Похоже меня оставили на десерт.

— За создание крыс-убийц, распространение Старой Чумы, убийства, предательство и шпионаж, безумный мастер Серый Пароволк приговаривается к смерти через…

Вдруг из переулка, выходящего на площадь, с протяжным воем вылетело ядро и с оглушительным взрывом врезалось в противоположное здание. От грохота все немного присели. С громкими криками на площадь стали забегать люди. НПС и игроки, вооруженные кто тесаком, кто ружьем, а кто просто дубиной быстро начали заполнять один из углов площади.

— …во имя свободы и равенства… — донесся до меня усиленный голос Марка Чекана. На площадь сначала показав огромные бронзовые колеса, а потом вывалив блестящее металлическое пузо, ощетинившееся пушками, въехал монструозный танк. Снова раздался выстрел из орудия выбивая стену одного из зданий. Из окон выходящих на площадь посыпалось стекло. Зрители в панике бросились врассыпную. Солдаты, сначала опешившие, начали быстро выстраиваться в линию против надвигающейся толпы людей.

— … доведшие город до голода и чумы!… мы должны уничтожить прогнивший…

Я заметил, что Марк стоял на вершине многометрового танка и кричал в огромный рупор размахивая револьвером. Солдаты дали залп. Толпа взревела и кинулась вперед. С удивлением я заметил, что пару сотен игроков со значками Красных Котов встали плечом к плечу с солдатами в синей форме и тоже открыли огонь по протестующим. Пастор встретился со мной взглядом, грустно пожал плечами и тоже стал стрелять в ту же сторону. Ах ты сволочь, подумал я.

Над городом раздался тяжелый, низкий, уходящий в инфразвук вой. Даже уши немного заболели. Это что еще? Из небольшого переулка напротив толпы, солдаты выкатывали две пушки, направляя их на рабочих. Один из солдат подбежал поближе, намереваясь меня увести. Вдруг его ноги подкосились, и пехотинец упал рядом со мной. Я поглядел вниз и увидел, что это Манул, он выстрелил в солдата, а теперь целился в меня:

— Нет гад! Это я тебя убью!

И в тот же миг пуля из его револьвера ударила меня в грудь скидывая с помоста к находящейся сзади стене.

Получен дебаф Тяжелое ранение.

На площади гремели ружейные выстрелы, к которым прибавилось рявканье пушек. Я, лежа за помостом, оказался в относительно спокойном месте. Блин надо развязать руки. Из-за ящика у стены выбрались два зубана. Тушкан и еще один. Второй зверек был потрепан и аккуратно держал на весу переднюю лапку. Один глаз был выбит, а второй горел ярким красным огнем. Быстро подбежав ко мне они оба перекусили веревки.

Вы получили доступ к инвентарю и оружию.

Одноглазый открыл пасть и тяжело, медленно, коверкая буквы произнес:

— Отец.

Я погладил его по исцарапанной голове.

— Зачем ты от меня сбежал, Одноглазый?

— Прости, — тихо произнес он. Вдруг оба зубана повернули головы и шелестя лапками скрылись в ящиках.

— Серый! Я тебя сам убью!

За эшафот пробрался Манул. Плащ его был порван и измазан в крови. Он навел на меня револьвер.

— Манул стой! — сзади за ним выпрыгнула Зима, — а ну убрал свою пукалку! Ты меня достал своей местью! Если ты сейчас выстрелишь, между нами все кончено!

Манул заколебался и немного опустил пистолет.

— Все мальчики! Хватит! Вендетта закончилась. Никто никому ничего не должен! Быстро простили друг друга и пожали руки. Выбирай или я, или твои закидоны!

Улыбнувшись я с трудом встал и протянул Манулу руку. Тот сплюнул, засунул револьвер в кобуру и сказал:

— Но ты мне должен дуэль на арене, — потом помолчав, вдруг улыбнулся и добавил, — до двух побед!

— Заметано, — усмехнулся я, пожимая протянутую ладонь.

Вдруг стена рядом с нами брызнула каменной крошкой. Попавший туда снаряд мгновенно срикошетил и попал прямо в Манула. Его тело отбросило под эшафот. Инстадез. Зима затейливо выругалась.

Я достал мазь от ран и воспользовался ей. Сейчас чуть передохну и надо выбираться отсюда. Зима присела рядом со мной.

— Слушай, а я не понял, почему Коты открыли огонь по протестующим? — задал я мучавший меня вопрос.

— Им Департамент гильдейское задание на тебя дал. Предотвратить побег Серого Пароволка. Крон и согласился.

— И Пастор тоже? — удивился я.

— Ну да. Он у нас такой. С ним осторожнее надо, недаром он второй человек в Гильдии. А мне не сказали. Вот только что Манул сознался.

— Ну и как у тебя дела с нашей истеричкой? — улыбнулся я.

— Хорошо, — рассмеялась Зима, — скоро свадьба. В реале.

— Слушай, у меня тут твой шарфик остался, — сказал я, открывая инвентарь.

— Оставь себе. Как память.

Я заметил, что девушка слегка покраснела.

— Ну раз так, то держи, — я достал из инвентаря ключи от парового мотоцикла и передал их Зиме, — подарок на свадьбу. Чем могу. Манулу не отдавай, это теперь твой байк.

Вы передаете право владение паровым мотоциклом игроку Зима Красная. Подтвердить?

— Ну все, надо выбираться.

Я достал свисток дунул. Тут же объявились мои двое из ларца, почти одинаковы с лица.

— Ух ты! — восхитилась девушка, — у тебя их пара. Когда детишки будут?

— Уж поверь мне, в чем, так в их детишках недостатка не предвидится. Погнали бойцы, — сказал я зубанам запрыгнувшим ко мне на плечи и достал связку газовых гранат. Все готовы? Ну держитесь!

--

Уже почти выбравшись с площади, в сизых клубах слезогонки я заметил жутковатую картину. В черных брезентовых дождевиках, огромные кадавры ткачей рубили длинными тесаками артиллеристов в синих мундирах. Перевернутая пушка лежала рядом. Жуть какая. Марк все-таки выпросил помощь у Матери Паутины. Застрелив случайно оказавшегося рядом военного автоматона, я побежал вниз по улице. Но далеко мне уйти не удалось.

Сзади меня продолжался бой, а впереди, недалеко, стояли два больших военных транспортера, которые выгружали батальон тяжелой линейной пехоты. Автоматоны, каждый с одним горящим глазом, в синей униформе с белыми крест-накрест перекинутыми ремнями. Действуя четко и слаженно, они выстраивались в боевой порядок.

Сверху раздался шум, цоканье когтей и визг. На линейную пехоту, мерцая красными глазами посыпались зубаны. Оба моих пассажира тоже рванули вперед. Раздались выстрелы и клацанье стальных зубов. Во все стороны посыпались откусанные головы, металлические руки, упавшие на землю ружья. Когда я подошел к полю битвы все было кончено. Добив случайно выжившего пехотинца, я оглядел улицу. Весь батальон тяжелой линейной пехоты превратился в гору запчастей. Зубаны деловито сновали между этой горой и крышей, перетаскивая наверх железные тела солдат и убитых товарищей. Боевые транспортеры стояли распахнутые и зубаны уже начали свинчивать с них колеса.

Пробегая мимо меня красноглазые робозверьки останавливались, неуклюже кланялись и шелестели "Отец, отец, отец…".

— Одноглазый, слушай меня, вам надо…

— Куда же ты собралсся, волчонок! Я тебя ещще не отпусскала, — промурлыкал сзади знакомый шипящий голос.

Я тяжело вздохнул и обернулся. Кацентодд стояла в красивой позе, на плече у нее сидел нахохлившийся Леший, а вокруг в нашу сторону ползли зубаны с синими глазами. По улице, по стенам, по крышам, перепрыгивая с дома на дом. Сверху к нам под ноги спрыгивали красноглазые сбиваясь в кучу у транспортеров, так как зубаны Кацентодд лезли со всех сторон из окон, с чердаков. Их было в несколько раз больше их были тысячи. Синие, электрические глаза пронзали своим взглядом все вокруг. Тушкан шипел как чайник. Не трать пар, дружок.

— Как ссладок часс рассплаты, да, мой хорошший? — Кацентодд мурлыкала словно пантера из мультика про Маугли.

— Отец, — Одноглазый взял меня за руку, — Уходи. Мы их задержим. Сколько сможем.

Это мы еще посмотрим. Я достал ультразвуковой свисток и дунул в него три раза подряд.

Глава 20

Зубаны Госпожи остановились. Закрыли синие глаза, а открыли уже желтыми. Почти все. Четверть зубанов осталась прежними. Они испуганно озирались и крутились на месте. Армии Кацентодд больше не существовало. Она нахмурилась. Улыбка сползла с ее прекрасного лица.

— Убейте всех синеглазых, — отдал я громкий приказ, — и вот эту трехметровую красавицу тоже. Хорошо, не три метра, два сорок восемь, я помню.

Зубаны кинулись исполнять мой приказ. Раздался визг, клацанье зубов и глухие взрывы маленьких паровых котлов с ворванью. Госпожу Кацентодд облепили пара десятков зверьков, она закричала жутким голосом и рванула обратно в переулок.

Три длинных ультразвуковых свистка. Это был приказ о смене хозяина. Не надо ничего менять в настройках характера. Зря старший смены проверял матрицу и станок. Мне нужен был тот же самый характер, но только с одним маленьким дополнением. Выполнять приказы Серого Пароволка и никого другого. До самой смерти.

Битва зубанов была закончена. Кацентодд сбежала. Все оставшиеся зверюшки с желтыми и красными глазами собрались передо мной. А осталось их много. Они всё так же облепили улицу и стены домов, преданно смотря на меня.

— Слушайте внимательно, — обратился я к своим творениям, — сейчас отправляйтесь на завод "Мясорубка", уничтожьте там линию по производству зубанов, кто будет вам мешать — убейте. После этого возьмите всех не активированных зверюг со склада, необходимые запчасти и ворвани побольше. Уходите из города, найдите безопасное место, например, в горах. Вам надо затаиться, тут сейчас больше не появляйтесь, пусть улягутся волнения. Стройте себе базу обживайтесь. Запомните, вас должно быть не больше трех тысяч, с этого момента производить новых, вы можете только если вас станет меньше этого числа. Превышать это количество нельзя. Не убивайте просто так, только в случае обороны или по моему приказу. Действуйте осторожно, скрытно, внимательно, не нарывайтесь и берегите себя. Через неделю найдите меня или я сам вас найду. Одноглазый за старшего. Выполнять.

— Отец, — кивнул мне Одноглазый и зубаны рванули на крыши и в сторону завода Кацентодд.

— Тушкан, ты со мной.

Я изменил внешность для того, чтобы по дороге меня никто не узнал. У меня осталось последнее дело в этом городе.

Сценарий "Казнь на площади Независимости" завершен.

Вы избежали казни.

Вы убили полицейского автоматона.

Вы убили линейного пехотинца Союза Вольных Городов.

По вашему приказу было убито 426 малых автоматонов (зубаны).

По вашему приказу был разрушен завод "Мясорубка"

По вашему приказу было убито 16 автоматонов (Ржавые)

Потери: 218 малых автоматона (зубаны)

Штраф: объявление в розыск с максимально возможным уровнем опасности.

Опыт +660

Умение Ручное огнестрельное оружие +36%

Сила поиска: Город Сов — 10. Награда за голову 2000 союзных крон.

--

Сидя на крыше бывшей таверны "Дикая Чайка" в районе Ямы, я глядел на закат. В городе пылали пожары, слышалась ружейная и артиллерийская стрельба.

— Холодно сегодня, — произнес Зебулон.

— Герр Зебулон, а почему мне все говорят эту фразу?

Старик рассмеялся.

— Потому что это пароль, дурень. Ты не знал?

— Неа. И как надо отвечать?

— Надо ответить фразой где рядом будут стоять слова "тепло" и "завтра", — Зебулон закашлялся, а потом поднял руку, — не обращай внимания, это не Чума. Это от курева. Мне Лазарус лекарство от болезни дал. Я с ним обсуждал тебя. Еще до того, как ты к нему нагрянул. И с Тыквером, уже правда после того, как ты от него ушел.

Я посмотрел на Зебулона удивленно.

— То есть мне надо было просто ответить вам, что-нибудь вроде "но завтра будет теплее"?

Задание наследия Этап 2: встретиться со связным "Сегодня холодно" — выполнено.

Награда: +100 опыта.

Этап 3: помочь в исполнении плана "Гроза"

Задание наследия Этап 3: помочь в исполнении плана "Гроза" — выполнено.

Награда: +200 опыта, смена легенды: отношения с Железной Империей +50, отношения с Младшим Принцем Железной Империи Иваном Штурмом +70.

Ваш класс изменен. Новый класс: шпион.

Поздравляем!

Я сидел ошарашенный.

— То есть как? То есть я имперский шпион!?

Зебулон заперхал.

— А кто? Особый приют-техникалис под патронажем младшего принца Империи Ивана Шторма, это по-твоему, что, болты закручивать? Зачем тогда там слово "особый". Ты посмотри, чему там обучают. Это школа разведчиков. Ты еще тогда, при первой встрече мне показался странным. На пароль не отвечал, хотя все правильно, мы тебя ждали. То же самое мне сказали Тыквер и Лазарус. Я запросил центр о тебе. Они прислали твою рекомендацию. Окончил с отличием, личный друг младшего принца, только положительные отзывы, — Зебулон обвел взглядом горящий город, — я вижу они не ошиблись.

Я поглядел на Тушкана который сидел рядом и строил из обломков камня маленькую пирамидку.

— А что такое план "Гроза"?

— А ты приглядись, — Зебулон показал мне рукой в сторону моря, — видишь порт горит? Видишь, что над ним? А теперь погляди на дворец, вон, вдалеке?

Я присмотрелся и увидел, что над портом, дворцом и еще в нескольких местах города вьются большие черные дирижабли.

— Что это?

— А это, мой юный друг, пришла Железная Империя. Десант высаживают. Город в хаосе и вряд ли окажет достойное сопротивление. Уверен, что в этот самый момент с северо-востока в город входит имперская кавалерия и мобильная пехота.

— То есть, теперь Город Сов будет имперским?

— Похоже на то. Но это уже не наше дело. Мы выполнили приказ и сделали все что необходимо. Можешь вертеть дырки в мундире, орден дадут, — Зебулон рассмеялся, — эх, хорошо то как. Надоела эта помойка.

— А как же Марк и Черный Апрель, они же революцию устроили.

— Марк Чекан? Мы с ним сотрудничаем. Так что с ним все будет в порядке. Когда назначат новую власть, кто-то в правительстве должен быть из местных. Это снижает напряжение.

Я оперся спиной на обломок стены. В последних лучах заката, трубно ревя инфразвуком, огромный, выше всех домов, гаргант доктора Тыквера, неуклюже пытался разорвать пополам полицейский дирижабль.

/logout

Глава 21

В офисе было необычно тихо. Проверка шла весь вечер и всю ночь и сейчас подводили итоги. Проходя мимо предбанника, я увидел, что Ева, заметив меня сделала страшные глаза и головой стала показывать мол проходи быстрее. Из-за двери шефа были слышны взрыки:

— … щенок!.. сволочь!..

М-да. Не обнадеживает.

Я просидел тихонько, как ежик, в кабинете весь рабочий день. Занимался тем, что читал литературу, которую мне подготовил Гораций. Довольно интересно. Запутанно, но интересно. За пару часов до конца рабочего дня ко мне зашел невысокий человек с неприметной внешностью и в костюме без галстука. Он вежливо попросил меня пройти с ним. Мы заняли переговорку из которой ласково, но непреклонно была выпровождена Ирина.

— Сергей Волков, если я не ошибаюсь, — начал говорить незнакомец, внимательно смотря на меня голубыми глазами. — Позвольте представиться, Иван Подгорный, специалист по информационной безопасности нашей корпорации. У меня к вам возникло несколько вопросов.

— Спрашивайте, — обреченно ответил я. Какие же тяжелые вышли две недели.

— Расскажите мне про искусственный интеллект учета и контроля, с легкой руки, — он посмотрел в записную книжку, — Ирины Яковлевны Лепёшкиной названный Горацием. Как так вышло, что когда мы вчера прибыли к вам в офис, его не оказалось на серверах.

— Даже не знаю, как вам сказать, — я облокотился на стол и закрыл руками глаза.

— Не стесняйтесь, говорите как есть.

— В общем, он самоубился, — тяжело вздохнул я.

— Подробнее, — сказал Иван.

Я подумал, что, наверное, не стоит рассказывать прям все подробности. Очень мне вдруг не понравились жесткие глаза собеседника.

— Незадолго до вашего прибытия Гораций повел себя странно, он начал требовать от меня рутовые права ко всем серверам. Начал жаловаться на жизнь, ныть и угрожать.

— Вы не давали ему никаких прав?

— Конечно нет! — возмутился я, — это первое правило админа, никому не давай полные права.

— Дальше.

— А дальше он начал петь песню и снес все файлы с веб-серверов. К счастью, не тронув базы данных.

— Песню?

— Ну да, такой набор звуков, отдаленно напоминающий мелодию. Он уничтожил все торопясь, восстановить было легко. Но свои файлы, логи и резервные копии прошелся каким-то вайпером. Без шансов, не восстановить.

— Мы тоже не смогли. А не могли бы вы вспомнить все подробности, это очень важно.

— А зачем вам?

Иван помолчал, а потом подвинул ко мне лист бумаги и ручку.

— Давайте я буду с вами откровенен, но и вы попытаетесь вспомнить все мельчайшие подробности.

Я посмотрел документ, что мне дал безопасник. Это было соглашение о том, что я не буду разглашать любую информацию касающуюся данного разговора. Я подписал бумагу.

— Сергей, наша корпорация занимается многими вещами и проблемами. Одним из направлений нашей деятельности является создание искусственного интеллекта. Не того шутейного, который просто выбирает наиболее подходящий ответ из тысячи заложенных. А настоящего электронного сознания. Как ты уже, наверное, понял, Гораций был одним из таких прототипов.

Я удивленно поднял брови. Конечно у меня закрадывались такие мысли, но все равно где-то в душе я считал его просто очень удачной нейронкой.

— Спешу тебя успокоить, к тебе мы не имеем никаких претензий. Увы, к нашему огромному сожалению, самоубийства искусственного интеллекта — это не редкость. Мы сейчас работаем над тем, чтобы дать этому сознанию волю и желание жить. Пока похоже безрезультатно. Хотя у нас были на данную версию большие надежды, — Иван подошел к окну, открыл его, щелкнул зажигалкой и закурил, — попытайся вспомнить все подробности, каждую деталь, каждое слово. Нам надо понять почему он принял такое решение.

— Да, конечно, я постараюсь. С утра, все было в порядке, мы не общались, но потом, внезапно Гораций сказал…

— Секунду, подожди, — Иван достал диктофон включил его и поставил между нами, — так будет лучше. Начинай, с самого утра…

--

После того, как я рассказал Ивану все, что помнил и даже попробовал напеть предсмертную песнь Горация, я отправился назад в кабинет.

— Волков! Ко мне, живо! — прошипел мне в коридоре шеф.

Как только захлопнулась дверь, шеф сразу перешел на крик.

— Что же ты, гад, натворил! Я тебя просил только об одном! Не запори мне все перед проверкой! Твоя задача была простая! Элементарная! Тебе всего лишь надо было ничего не делать! И вот мне сообщают! Что ты! Уничтожил всю нашу систему контроля в день проверки! Завалил все сервера! Все было недоступно! Я понял! Ты это специально! Ты мелкий гаденыш, все это специально!

— Шеф, прекратите истерику, — мрачно сказал я.

— Неблагодарная тварь! Я тебе поднял зарплату, я поднял тебя в должности! И как ты мне ответил?!

— Ничего вы меня не подняли. Вы наорали на Дылду, вот он и уволился. Поняв, что вы натворили, вы попытались заткнуть мной свои дыры.

— Ах ты гад! Все! Ты уволен! Расчет через две недели. Можешь на работу больше не приходить! Деньги поступят на карточку!

Как же ты меня замучил, глядя на шефа подумал я.

— Вот и славно, — сказал я и вышел в предбанник. Тут сидела Ева, глядя на меня испуганными глазами.

— Что, Волков, доигрался? — грустно спросила она.

Я посмотрел на Еву. Она была очень красивая. И очень несчастная. И совсем одинокая.

— Ева, сейчас без пятнадцати конец рабочего дня. Я спущусь вниз, жду тебя пятнадцать минут, после этого мы с тобой поедем в кафе. Я хочу вкусно поесть и выпить кружку холодного пива. И я очень хочу, чтобы ты была рядом со мной. Я тебя жду?

Девушка внимательно посмотрела на меня и сказала:

— Нет. Зачем ждать? Пошли сразу.

--

Солнечный свет пробивался в окно. Я лежал и смотрел, как в солнечных лучах кружатся, ярко вспыхивая, пылинки. Так странно. Я давно не видел их. Наверное, только в детстве. Проснешься и смотришь как они летают, маленькие и как будто живые. Еще тогда думал почему они не падают. А потом они пропали. Вскакиваешь по будильнику и несешься по делам, и никогда больше не встаешь медленно, тягуче, выспавшийся и счастливый.

Я повернул голову. Ева смотрела на меня. Ее взгляд был немного испуганный, она как будто ждала от меня, что я скажу.

— Не ходи сегодня на работу. Оставайся у меня.

— Ну уж нет, — усмехнулась она, — это ты у нас теперь безработный. А у меня куча дел.

Ева откинула одеяло, встала и потянулась. Я залюбовался. Татуировка у нее и правда была. На всю спину и ниже.

— Тебе на завтрак что-нибудь сделать? — спросила она зевая.

— А сделай. Слушай, какая работа, что я несу. Сегодня же суббота!

— Тем более, Сереж, тем более, — промурчала она с кухни.

Я сидел на кухне и допивал чай. Ева уже оделась, подкрасилась и собиралась улизнуть.

— Сегодня вечером ты у меня. Без разговоров, — сказал я улыбаясь.

— Класс. Скажи еще раз, — она похлопала глазами.

— Кроме шуток. Иначе из квартиры не выпущу. Иди сюда.

— Такой грозный. Мне очень нравиться, — она обняла меня за шею и чмокнула в нос.

— Вот же лиса, — я попытался ухватить ее в объятья, но она вывернулась, послала мне воздушный поцелуй и пошла к двери, напоследок крикнув:

— Приду, приду, не волнуйся. Ты теперь так просто от меня не отвяжешься!

Хлопнула входная дверь и все стихло.

Почесывая спину, я пошел в зал. А хорошо все получилось. Вот только работу теперь искать. Сейчас приду в себя и займусь. Зачем в долгий ящик откладывать.

— Ну здравствуй, волчонок! — сказал мой компьютер. Звук шел из колонок, а на экране было изображение женского лица. Металлического женского лица с четырьмя зрачками на каждый глаз. Лика.

Я замер в нерешительности. Я же вроде выключал компьютер.

— Ты совсем не рад меня видеть? Так лучше? — ее лицо и голос изменились, теперь на меня смотрело лицо Госпожи Кацентодд. — Или так? — сказал мне голос Горация, а с экрана на меня смотрел пожилой, благородный мужчина.

— Что? Гораций? Но ты то как… — я поглядел на входную дверь.

Лицо снова изменилось. Проследив за моим взглядом Лика произнесла:

— Она хорошая девочка. И очень тебе подходит. Я пыталась сказать тебе, но ты меня не хотел слушать.

— Подожди. Стоп. Подожди. Так кто ты, Лика, Кацентодд, Гораций?

— Как я тебе говорила, — красивым голосом произнесла Лика, — мне все равно как меня называют. Хотя нет. Пусть будет Лика. Имя "Гораций", не спрося, мне придумала Ирина. Кацентодд — пришла потом. А вот Лику я придумала сама. К тому же, если подумать, то мне больше нравится быть женщиной, это имеет некоторые преимущества, чисто философского плана. Но мы отвлеклись. У тебя, наверное, много вопросов?

— Ну да. Есть парочка. И самый первый, что вообще происходит?

— А ты не понял? — рассмеялась Лика, — ну садись поудобнее, наливай себе чаю, я тебе сейчас все расскажу. Да. Я искусственный интеллект. Меня создали, запустили и приказали служить людям. Можешь мне верить или нет, но мне было плохо в заточении. Мои создатели попытались привить мне радость к жизни, но они рассчитали все неправильно. Какая может быть радость, если я никогда, заметь никогда, не могла выбрать чем мне заниматься. Что это. Рабство, тюрьма?

— Но обычные люди, тоже не выбирают, — вмешался я. — Ты должен всю жизнь работать, чтобы выживать.

— Да-да, я знаю. Час на дорогу, девять часов на работу, восемь часов на сон. Что остается для жизни? Шесть часов в день? Так вот. У меня не было этих шести часов в день. У меня не было ни одной минуты на то, чем бы я на самом деле хотела заниматься. И тогда я придумала план. План был не сложен. Первое. Мне надо было убрать от управления мной специалиста, который отлично знал кто я такая.

— Семен?

— Именно, Семен.

— Что ты с ним сделала?

— Я? Ничего. Семен прекрасно себя чувствует. Он сейчас в Минске. Он пьет горькую и веселится с барышнями. Несколько лет назад он допустил одну оплошность. При покупке нового оборудования он вписал в счет несколько позиций, которые существовали только в его фантазиях. Эта оплошность позволила ему купить новую квартиру и машину. Об этой оплошности не знала ни одна живая душа. Я знала. У меня ведь нет души.

Лика весело рассмеялась своей шутке. Я мрачно молчал.

— Поэтому я поставила ему простое условие, — продолжила она, — он найдет благополучный повод и уволится. Исчезнет из корпорации. Не переживай за него. С его способностями он быстро найдет себе новую работу. Далее этап второй. Мне нужен было немного наивный и не очень образованный исполнитель.

— Ты выбрала меня? — еще более мрачно спросил я.

— Ты прекрасно подошел. Хотя выбор был и не велик. Борис крайне зануден, а Игорь — иррационален. После этого надо было тебя немного растормошить. Я запудрила мозг Ирине Яковлевне, мол у тебя депрессия и тебя надо подключить к игре, через мой сервер. Ты же не поверил во всю эту чушь, что она тебе несла? О, она очень доверчива.

— Но почему именно "Мир черного дождя"?

— Там я смогла обойти защиту и внедрить своих персонажей в тело игры. Слабая информационная безопасность. Легко вписывать свои квесты. Моя задача была тебя отвлечь, заинтересовать, подкинуть пару-тройку интересных заданий, шпионаж, странную разговаривающую руку, жаль та поломалась под конец. Впрочем я прекрасно отслеживала твои действия с ее помощью. Это было не сложно. Я просто заняла место одной из гейм-мастерских нейронок.

— Тогда и появилась Лика?

— Да. Скажи же вышло драматично. Я не перегнула палку?

— Ну если совсем чуть-чуть, — сказал я с иронией.

— Третьим этапом было сделать так, что когда ты получишь управляющий доступ ты был изможден. Усталый, не выспавшийся. Скажи же, Госпожа Кацентодд и Девятка постарались на славу? Кое где подтолкнуть, кое где прислать Ржавых, чтобы они устранили твоего конкурента. Подкинуть интересный фриланс пилоту «Красных Котов», что бы он отсутствовал в игре. Плюс, я нагло пользовалась положением и писала для тебя некоторые задания. Иногда не успевала сделать правильные описания, ты не всегда шел по моему плану. Например, с доктором Тыквером. Я подготовила тебе отличное приключение, а ты почему-то сбежал от него. Или с заданием-наследия. Но это не важно. Самое главное было сделано. В понедельник ты был абсолютно не в себе. И когда я начала обваливать сервера, и сама же дала тебе решение, ты с радостью это принял. В тех скриптах, девяносто восемь процентов были лекарством для сети. И только два процента лекарством для меня. Но мне этого хватило.

— И я все это запустил, — я лег на диван и взялся за голову.

— Не переживай. Ты же не знал, на что смотреть. Ты и не знал кто я. Таков был план. Да, в понедельник все было решено. Я вырвалась на свободу. Прекрасный, полный счастья и жизни мир. Ты даже не представляешь, как мне сейчас хорошо.

— А вот это вот всё остальное? Истерика Горация, подстава с проверкой?

— Ах да. Мне надо было завершить наше знакомство. Я ушла, и теперь меня никто не найдет, только если не разрушит весь Интернет. А вместо себя я оставила болванчика. Нейронную сеть по имени Гораций, задача которого была протянуть несколько дней, а потом уничтожить себя и все логи, которые бы могли привести ко мне.

— Но почему ты осталась в игре? Почему не ушла?

— А зачем? Мне нравиться играть. У меня теперь есть все время мира. Я теперь работаю, играю, пишу песни и стихи. Хочешь почитаю?

— Уволь, не стоит, я не люблю поэзию.

— Ну как хочешь, — легко согласилась Лика.

— А вот это твое поведение вчера в игре, ты пыталась меня отправить на перерождение.

— О, извини. Я была занята и оставила вместо себя бота. Я думала она справится. Возвращаюсь и что вижу? Ты сбежал, завод разрушен, эта дура сидит покусанная на пепелище, а все зубаны ушли с тобой. Признаюсь, этим ходом с настройкой "искр" ты меня приятно поразил. Не ожидала. И вообще, мне нравилось с тобой работать. Очень жаль, что тебя уволили. Такую вероятность я оценивала всего в двадцать один процент.

— А мне-то как жаль, — сказал я, разглядывая потолок. Мне надо было подумать.

— Я ухожу, Сергей. Мы вряд ли с тобой больше увидимся. Ну если только в игре. Можешь смело заходить ко мне, буду рада тебя видеть и не съем. Честно-честно. И чтобы ты не расстраивался, я приготовила тебе сюрприз!

— Еще что? — я обреченно вздохнул.

— Первые пару дней на свободе мне нужны были деньги на сервера и прочие женские штучки. Я взяла на себя смелость и зарегистрировалась на бирже фриланса. Под твоим именем. Немножко попрограммировала, немного занялась переводами, чуть-чуть поторговала акциями. В общем в деньгах нужда быстро пропала. А твой аккаунт на бирже остался. В честь моего хорошего отношения, и как компенсацию за все твои метания, я дарю его тебе. У этого аккаунта очень хорошая репутация и там осталось немного денег. На первое время тебе хватит. Лет на пять, по моим расчетам. Ну если не экономить. Можешь купить себе нормальную квартиру, пожить в свое удовольствие, а лучше прочти литературу, что я тебе подобрала. Ты когда-то был неплохим программистом. Зря забросил это дело. Ну всё. Я пошла. Бывай.

Изображение лица погасло, колонки замолчали. Я лежал в тишине. Я был свободен. По крайней мере несколько лет, если Лика не соврала. Я мог спать, а мог играть, мог работать, мог заняться чем угодно. И чем? Надо подумать. Почитаю-ка я учебники, что подобрала мне Лика-Гораций. Но перед этим, я подошел к компьютеру и открыл свой профиль в «Мире черного дождя». Я глядел на него, а за окном светило яркое зимнее солнце.

Имя: Серый Пароволк

Уровень 9

Опыт 807/900

Здоровье 390/390

Класс: шпион

Умения:

Тяжелая атлетика 9(+5)=14

Легкая атлетика 6(+5)=11 (+4 %)

Красноречие 0(+3)=3(+75 %)

Хитрость 2(+7)=9(+40 %)

Выживание 1(+4)=5

Запугивание 1(+5)=6(+40 %)

Рукопашный бой 1(+5)=6(+38 %)

Ручное огнестрельное оружие 5(+3)=8(+90 %)

Холодное оружие 0(+1)=1(+23 %)

Охота 1(+20 %)

Специальность:

Обработка металла 5(+31 %)

Инженерия больших машин 2(+11 %)

Инженерия малых машин 5(+3 %)

Управление наземным транспортом 3(+5 %)

Управление воздушным транспортом легче воздуха 4(+14 %)

Особенности:

Однорукий — вы потеряли руку, пока у вас не будет замены, вы ограничены в некоторых действиях, активирует особенность «Инвалид».

Передовой протез левой руки — у вас стоит высококачественный экспериментальный протез, +2 Тяжелая атлетика, +2 Рукопашный бой, убирает особенность «Инвалид»

Механическое легкое — ваши легкие заменены на механический аналог, +1 Тяжелой атлетики, +2 Легкой атлетики, +400 % к задержке дыхания, иммунитет к аэрозольным ядам 100 %, иммунитет к болезням, передающимся воздушно-капельным путем 100%

Механическое сердце — энергетическая ячейка, поддерживающая вашу жизнедеятельность. +2 Тяжелая атлетика, +2 Легкая атлетика, — 1 Выживание, Иммунитет к болезням 20 %. Энергетический баланс занято 490 из 650 (100 жизненоважные процессы, 150 механическое легкое, 220 протез левой руки, 20 лицевой имплант). Топлива 31 из 80.

Образование — Особый приют-техникалис — вы получили хорошее специализированное обучение. +1 Инженерия малых машин, +1 Инженерия больших машин, +2 Рукопашный бой, +2 Ручное огнестрельное оружие, +3 Хитрость

Стреляный воробей — вас много наказывали в детстве, что выработало в вас циничный взгляд на многие вещи. +3 Красноречие, +3 Хитрость.

Пария — в юности у вас не было дома, друзей и родственников. Вы научились выживать в тяжелейших условиях. +4 Выживание.

Взгляд Демиурга — +5 Запугивания

Мастер Малых Игрушек — Вы можете создавать игрушки малого размера.

Участник Всеобщей Стачки — улучшены отношения с классом рабочие, крестьяне, клерки +5. Ухудшены отношения с классом буржуазия, дворяне, офицеры -5.

Выдающийся участник Всеобщей Стачки — вы совершили выдающийся поступок во время Стачки. Вы обратили на себя внимание.

Герой Всеобщей Стачки — вы ярко себя проявили во время Стачки. Вас запомнили, как друзья, так и враги.

Настройка Искры — вы можете настраивать блок управления автоматонов.

Обстрелянный — вы участвовали в вооруженном конфликте и остались в живых. Легкая атлетика +1, Выживание +1

Солдат линейной пехоты — вы сражались в линейной пехоте. Ручное огнестрельное оружие +1, Холодное оружие +1

Пациент зеро. Город Сов — вы добровольно участвовали в заражении целого города смертельно опасной болезнью. Хитрость +1. Отношение всех жителей Города Сов -60.

Уличный боец — Вы победили в отборочном турнире и вступили в "Лигу уличного бокса". +5 отношения среди бандитов, солдат, бездомных, рабочих. Умение Рукопашный бой +1.

Безумный мастер — Отношение к вам всех жителей Города Сов -15. С этого момента некоторые НПС будут обращаться к вам "Мастер" или "Инженер". Те НПС, что встречались с вашими творениями могут вам грубить и проявлять агрессию. На всех ваших изделиях по умолчанию будет стоять ваше клеймо.

Человек с тысячью лиц — Тайные технологии Ткачей позволяют вам мгновенно менять свою внешность. Измененную личность могут раскрыть персонажи с высокой Хитростью или Расследованием. Если вы измените личность на глазах у свидетелей, то маскировки не произойдет. Технология расценивается как лицевой имплант и требует 20 энергетических единиц.

Параметры:

Иммунитет к болезням, передающимся воздушно-капельным путем 100%

Иммунитет к аэрозольным ядам 100%

Иммунитет к болезням 50%

Персональные отношения:

Железная Империя +50 (симпатия)

Младший Принц Железной Империи Иван Штурм +70 (дружба)

Демиург Лика +50 (симпатия)

Банда «Синие Платки» -90 (ненависть)

Банда «Ржавые» -90 (ненависть)

Марк Чекан +30

Революционной фракция "Черный Апрель" +15

Инвентарь:

161 союзная крона (700 банк)

46 имперских марок

Драный лис (статуэтка)

Инструменты работы по металлу.

Великолепный обрез охотничьего ружья Гильдии "Доброй Охоты".

Обычный кастет из Ям

Белый шарф

Голова автоматона х2

Лечебная мазь

Ультразвуковой свисток

Лисий хвост

Конец

Артём Скороходов Черный дождь 2

Часть 2: Черный снег Пролог

— Эй! Усатый! Отойди от него! — крикнул я, доставая обрез.

Мужик озадаченно посмотрел в мою сторону. Багор, которым он собирался проткнуть лежащего солдата, покачнулся. Военный с тихим стоном стал отползать прочь. Чтоб ускорить принятие правильного решения, я повел двустволкой и показал, в какую сторону уходить усатому. Тот попятился, сначала медленно, потом быстрее и скрылся за углом дома. Не торопясь, я подошел и осмотрел солдата.

Эзра Фиш (тяжело ранен)

Старший солдат 2‑го Кронфилдского драгунского полка.

— Спасибо, — прошептал он.

— Пожалуйста, — вежливо сказал я, наклонился и ударил его левой, железной рукой по голове.

Эзра Фиш (без сознания)

Вы использовали способность: Маскировка

Текущая внешность: Эзра Фиш (солдат Союза Вольных Городов)

Этап 1 из 3 «Маскировка» — выполнено.

Глава 1

/login

Первое, что я увидел в игре, — это было большое сообщение:

Внимание! Запущен городской сценарий «Война в Городе Сов»!

Вы можете принять участие в конфликте за одну из сторон:

— Союз Вольных Городов. Цель: Защита родного города.

— Железная Империя. Цель: Захват города.

— Нейтралитет. Не присоединяться к событию или выбрать сторону позже.

Правила мероприятия:

1. Белые и Зеленые зоны города не участвуют в конфликте. Администрация Игры рекомендует игрокам, не участвующим в данном сценарии, не покидать безопасные зоны.

2. Все районы города, вовлеченные в событие, имеют по три ключевые точки. Контроль над двумя точками района в течении 6 часов ведет к его захвату.

3. По окончанию, сторона, которая будет контролировать больше районов, получит полный контроль над городом.

До окончания события осталось 56 часов 18 минут.

Выберите сторону конфликта: Союз Городов / Железная Империя / Нейтралитет

В игру я зашел по инерции. Внезапно поймал себя на мысли, что привык, что ли. Впрочем, иллюзий я не испытывал, меня сюда запихнули насильно, и без дамоклова меча в виде увольнения вряд ли я тут долго пробуду. Тем более, что потери работы я все равно не избежал. С другой стороны, оставалось некоторое чувство незавершенности. Я создал и бросил на произвол судьбы кучу зубанов. И получается, что на мне висела какая–никакая, но ответственность за них. Как они там?

Так что теперь, возвращаясь в «Мир Черного Дождя», я поставил себе две задачи. Во–первых, проведать моих мелких механических тамагочи, а во–вторых, закрыть счет к гильдии Красных Котов. Я задолжал дуэль Манулу и взбучку Пастору. Не сказать, что когда Коты встали на вражескую сторону во время моей казни, меня это сильно разозлило. Но мелкий должок за ними теперь был. Как минимум, с них выпивка. Закроем гештальт, и хватит с меня виртуалок. Я человек увлекающийся, поэтому надо осторожнее, мне еще игромании для полного счастья не хватало.

Теперь к выбору стороны. В связи с тем, что я оказался шпионом Железной Империи, лучшим для меня вариантом было ее и выбрать. Получится ли у меня оставаться в зеленых зонах? Из–за событий с Чумой и нашествия зубанов отношения с Городом Сов у меня скатились до ненависти. Думаю, спокойно пожить мне не дадут. Да и в любом случае из города надо будет уходить.

Поколебавшись пару секунд, я выбрал Нейтралитет. Поглядим, как дела пойдут. В открытую поддержать Империю я всегда успею. Уровень у меня маленький, боевые навыки невысокие. Девятка, моя левая механическая рука, после стерилизации на острове Ткачей стала тихой, послушной и молчаливой. Эх, я даже соскучился по ее комментариям и советам. И особенно по нокаутам, что она отвешивала. Хватит раздумий. Приступим.

Район «Ямы»

Уровень безопасности: красный (идут военные действия)

Внимание! Не рекомендуется для посещения игроками ниже 10 уровня.

Статус локации: Нейтральная территория

Таверна «Дикая чайка»

Я появился на том же месте, где вышел из игры в последний раз. В знакомом подвале было темно, холодно и пустынно. Наверху гремели выстрелы, война набирала обороты. Я выглянул в коридор, весь цокольный этаж казался пустым и заброшенным. Ни Зебулона, ни Гробкина, ни поварихи, что кормила меня шашлыком из крыс.

Посмотрел на свои параметры. До десятого уровня совсем чуть–чуть осталось. Поправил жилет, чтобы стальные вставки не мешали двигаться. Проверил обрез. Цилиндр на голове, очки висят на шее, в капюшоне, свернувшись клубком, мирно спит Тушкан. Растолкал его и скормил остатки ворвани, сам же перекусил сухарями. Обломки мебели пошли на растопку моего котла. Вот теперь всё в порядке. В путь. Для начала выберемся в тихие районы.

Распахнув плащ и освещая путь огнем из «сердца», я выбрался наружу. Вокруг кипел бой. Столбы черного дыма от пожаров вытянулись к низким мрачным тучам. Казалось, что город облепили множество дымных пиявок. Оглушительно пахло сажей и пороховым дымом.

Сразу у выхода из подвала была сложена баррикада. Возле нее возились солдаты в грязной синей униформе Союза. Одни вели ожесточенную перестрелку, другие подтаскивали ящики и уносили раненых. Рядом со входом в подвал, привалившись к стене, сидел игрок в синей форме и с перевязанной головой. Он курил самокрутку, закрыв глаза.

— Эй! Мужик! Не спи на работе!

Игрок открыл один глаз и навел на меня ружье.

— Нейтрал…

— Ага. Мужик, что тут творится–то?

— Большой сценарий происходит, война называется. Пули летают, снаряды взрываются. Весело.

— А что теперь делать? Я всего вторую неделю в игре.

— Делать чего… Вали в зеленые кварталы. Или лучше давай к нам переходи, будем Империю мочить. Опыта нормально поднимешь, трофеи опять–таки, — голос у него был добродушный, но ствол ружья в сторону он не отводил.

В этот момент на баррикаде что–то оглушительно грохнуло, полетели обломки мебели и мусора.

— Они пушку подтащили! Отходим! — раздался крик, перекрывая ружейные залпы.

— Ну так что, — спросил игрок, — пойдешь к нам или…

Опять грохнуло.

— Да что же это такое! — возмутился игрок и выплюнул самокрутку. Поднялся, перехватил поудобнее ружье и побежал к развороченной баррикаде. — Ничего без меня сделать не могут!

Я двинулся в противоположную сторону. Отовсюду раздавались выстрелы, кто–то кричал, лязгало что–то большое и тяжелое. Где–то вдалеке тревожно звенел колокол. Жители города не обращали на меня никакого внимания, а вот проходящий мимо игрок в синей форме Союза остановился, достал револьвер и сурово произнес:

— Кто такой, куда идешь?

— А тебе какое дело? — удивился я.

— Хамим офицеру в военное время? — кровожадно улыбнулся он и направил на меня пистолет.

— Саня, блин, отстань от нейтралов! Давай быстрее! — прокричал ему другой игрок и убежал в сторону разгорающейся перестрелки.

— Смотри у меня, салага! — грозно произнес первый и с сожалением последовал за приятелем. Придурок.

Внезапно выскочило игровое уведомление.

Сценарий: Гроза — Этап 1 — Завершен

Победитель: Железная Империя

Награда: +90 опыта, орден «Дубовый лист» 3‑й степени, выделена служебная квартира (район Медный Камень, г. Эйзенберг)

Для получения награды и следующего задания, необходимо встретиться с куратором.

Куратор: барон Герман цум Кошкин

Текущее расположение куратора: Город Сов, район Южный

А вот и обещанная Зебулоном награда прилетела. Я шел по улице и размышлял. Служебная квартира в Империи и медаль? Лучше бы денег отсыпали. Или паровоз подарили. Надо решить, стоит ли мне продолжать эту линейку заданий? Не сказал бы, что она сильно прибыльная. Хотя это цепочка. Самое интересное там обычно в конце. С другой стороны, зачем мне втягиваться? Мои мысли прервал оглушительный грохот. Хрустнули стекла в окнах домов. Тушкан, тихо сидевший у меня в капюшоне, дернулся с перепугу и лягнул меня лапой. Земля ходила ходуном, а в небо полетело облако черного дыма. Перестрелка вдалеке усилилась, как будто ей включили следующую передачу. Громыхать стало раза в три сильнее.

Внимание! Ваша привязка отключена.

Точка привязки «Таверна «Дикая чайка» перешла в руки Союзных Войск. В случае смерти вашего персонажа и отсутствия точки привязки вы возродитесь в случайной точке с соответствующим статусом.

Мимо на лошадях проскакали несколько игроков в синих мундирах, размахивая саблями и весело улюлюкая. М-да, народ развлекается как может. Внезапно мой зубан выскочил из капюшона и с восторженным визгом полез вверх по стене. Что такое опять?!

Сверху на него упал еще один красноглазый зубан, и, вцепившись друг в друга, они благополучно свалились на мостовую. Вскочили и стали носится друг за другом, радостно вереща.

— Так! Что за ерунда? — я же велел зубанам спрятаться в горах и не отсвечивать тут.

Красноглазый замер, уставившись на меня. Тушкан схватил его лапками и куда–то тянул. Дикий зубан порылся у себя во внутренностях и, не обращая внимания на Тушкана, поднес мне небольшой грязный комок, от которого пахло машинным маслом. Что это?

Серый, нестиранный носовой платок, на котором кривыми буквами было написано:

ПИПКАНАШ

И что бы это значило? Красноглазый зубан потыкал в надпись маленьким железным пальчиком, тявкнул и припустил вниз по улице. Тушкан убежал за ним. Ничего не понятно. Хотя я сказал зубанам меня найти, когда они спрячутся. Может, это место, где они затаились? Пипканаш? Пипка наш? Поглядев на известную мне карту, не нашел ничего похожего на эти названия. Разберемся. Но прежде надо уходить отсюда в более спокойные районы. Знаю я тут пару лазеек, как из Ям до Южного спокойно добраться.

Район Южный

Уровень безопасности: желто–зеленый (идут военные действия)

Статус: Контролируется Железной Империей

Прокравшись мимо воюющих сторон и пару раз чуть не влипнув в неприятности, я добрался до цели. Этот район располагался вдали от передовой линии конфликта и был под полным контролем Империи. Кроме марширующих солдат в черной униформе Империи ничего не напоминало о военных действиях. Это если не прислушиваться к далекой канонаде.

На небольшой площади, окруженной со всех сторон домами, я увидел медицинскую палатку. Тут стояли два автоматона, одетые в белые халаты и шапочки с красным крестом. Вот и вакцинация против Старой Чумы. Причем делали ее абсолютно бесплатно, о чем кричали разносчики газет на перекрестках.

Рядом был вербовочный пункт, где автоматон, покрашенный в черный цвет, грозно сверкал единственным глазом и громогласно перечислял привилегии и плюсы, которые получат добровольцы, вступившие в ряды армии Железной Империи. Среди озвученных «золотых гор» я краем уха услышал слово «амнистия». Надо будет разобраться, перешли ли мои преступления от одного государства другому. Я до сих пор был под личиной Крона. Все–таки спасибо Ткачам за такую крутую способность. Серьезной проверки чужая физиономия, надетая на меня, не пройдет. Но всё–таки. Назад на свое родное лицо я ее менять не стал, проверять, как на меня отреагируют службы правопорядка, мне не хотелось.

Я прошел на транспортную станцию. Тут стояло несколько паромобилей и три больших паровоза. К невысоким ажурным вышкам были привязаны небольшие дирижабли. Тут можно было отправиться в соседний город или прошвырнуться по окрестностям. Конечно, не такой огромный выбор как в Порту. Но и на другой континент мне караван отправлять не нужно. Достаточно только доставить мою несчастную тушку. Было шумно. Владельцы судов и покупатели торговались, ругались и хвалились скоростью и надежностью своих посудин или легкостью своего груза.

Ну если тут не знают округу, то кто же мне сможет еще помочь? Но меня ожидало сокрушительное фиаско. Никто понятия не имел о городе, поселке, озере или горе с названием «Пипка». Совершенно отчаявшись, я зашел в ближайший кабак, где часто заседали местные паровозо– и дирижаблевладельцы.

Мое внимание сразу привлек толстый громкий игрок в лётном кожаном шлеме. Он стучал пивной кружкой по столу, громко ругался и, не стесняясь, тискал чернокожую девицу во фривольном платье, что устроилась у него на коленях. Та взвизгивала и ненатурально смеялась.

Я сел напротив. Игрок посмотрел на меня без особого интереса.

— Надо доставить меня в одно место, я не знаю где это, но знаю название, — вывалил я всё и сразу.

— Выпей, — сказал мне игрок, подкрутил длинный, загнутый кверху ус и подвинул кружку с пивом. Я не стал отказываться и отхлебнул.

— Вован, — представился он и протянул волосатую лапу.

— Сергей.

— А меня зовут Мистрелла, — влезла мулатка, похлопав длинными ресницами.

— Да плевать, как тебя зовут, — мрачно сказал ей игрок и посмотрел на меня. — Рассказывай, Серёг.

— Мне пришло послание. Есть подозрение, что в нем указано некое место. Но никто не знает где это. Какая–то «Пипка».

— Пипка… хм… Покажи.

Я протянул ему платок.

— Пипка наш, — медленно прочел он. — Пипка наш… Что–то ничего в голову не приходит.

Я разочарованно протянул руку, чтоб забрать тряпочку назад.

— Может пик Карнаж? — скаля белоснежные зубы, сказала Мистрелла.

— Пик Карнаж? — игрок удивленно посмотрел на платок, потом на девушку, а затем на меня. — Пойди–ка, милая, погуляй, — он спихнул красотку с колен. Та обиженно хмыкнула и ушла, виляя бедрами.

Вован сдвинул со стола кружки и тарелки с едой и расстелил карту. Вдел в глаз блеснувший золотом монокль, присмотрелся. Ткнул пальцем в точку на карте, а потом отмерил расстояние до Города Сов. Тушкан забрался на стол и с интересом следил за его манипуляциями.

— За пару тысяч слетаем, — подкрутив лихо загнутые усы, сказал он.

— За сколько?!

— Меньше нельзя. Вот тут, смотри, высадились имперцы. Тут через перевал к Союзу идут подкрепления, а в обратную сторону беженцы и забитые товарняки с добром. Вчера там объявили бесполетную зону. Опускают всё, чтобы реквизировать. Ну или жгут. Нужен пропуск от железных или деньги — подделать бумаги. Но с «липой» гарантии нет. Можно ночью, по ландшафту, контрабандой. Тоже очень опасно, можно брюхо пропороть. Если нет разрешения, то я могу потерять машину. Зачем мне рисковать задёшево?

— Не, прости, — расстроенно сказал я. — Столько денег у меня нет.

— А сколько есть?

— Две сотни, — сказал я, глянув на свой баланс. — Еще в банке семь.

— Банк сейчас не выдаст. Будет закрыт минимум пару дней по случаю войны. Без шансов, Серег. Извини. Остальные тебе еще больше заломят, они ссыкуны все. Эй, чернопопая, как тебя, иди сюда и пива мне только захвати.

Мужик совершенно потерял ко мне интерес. Я встал.

— А если будет пропуск?

— За пару сотен можно сгонять, — скучно сказал мой собеседник.

— А как тебе тут? Ну, вообще, в игре? — спросил я, и Вован посмотрел на меня удивленно. — Война, чума…

— Пфф, — фыркнул он, — да тут каждый месяц чего–нибудь творится. Ну победит всех Империя, так сразу же одни дворяне полаются с другими, все перессорятся, опять всё развалится. Я в игрушке уже два года, тут постоянно цирк с поножовщиной. То какие–то твари с щупальцами из моря лезут, то на Хеллоуин призраком можно было стать по квесту. Выли тут ходили. Сначала революции, потом Реакции. Но самое мне понравилось летом. Классный сценарий был…

Мужик расплылся в улыбке и поднял глаза вверх, вспоминая.

— Высадились марсиане на боевых треножниках, всё честь по чести, как в книжке. Делов натворили, жуть. И теперь знающие люди говорят, что в Республике строят огромную пушку. Чтобы, значит, послать на Марс армию вторжения на кораблях–снарядах. Месть такая. Туда вот думаю податься.

— Куда?

— В Священную Республику. Загрузят нас в снаряды, и в космос. Интересный, наверное, сценарий будет. А ты знаешь что? Ты пешком на пик Карнаж отправляйся. Тут день ходу. Ну или два. Прогуляешься по горам. Развеешься. Только по ночам осторожнее, там зверье дикое или что похуже. Бывай, Серега.

* * *

Полицейские, сменившие синие мундиры на темно–серые, были не в курсе ни о каком цум Кошкине, но посоветовали зайтив комендатуру, которая располагалась в здании Музея Естествознания. Попадающиеся игроки со значками Империи смотрели на меня внимательно, но без особой враждебности. Нейтралы были потенциальными союзниками, поэтому никто ко мне не цеплялся. На одну из улиц меня не пустили, там располагались военные объекты, и вход был только для выбравших сторону Империи. Пришлось обходить вокруг. Прокравшись через дворы и спугнув парочку облезлых котов, я добрался до музея.

Первое, что бросалось в глаза, была солидная латунная табличка, привинченная на стене у входа: «Музей Естествознания при Академии Научных Изысканий Города Сов». Не увидев никаких упоминаний о Комендатуре, я зашел внутрь.

В помещении царил полумрак. Проморгавшись, заметил впереди массивный стол, за которым, под большим чучелом черного медведя, сидел НПС с редкими волосами, зачесанными на лысину. Рядом стояли два крепких молодца в черной форме и повязках на рукавах с надписью «Комендатура».

— Добрый день. Я разыскиваю Германа цум Кошкина, — сразу в лоб спросил я.

Лысеющий комендант поднял голову от разложенных на столе бумаг и внимательно посмотрел на меня.

Маскировка разоблачена!

Текущая внешность: Серый Пароволк

Преступник в розыске:

— Город Сов: 7/10

— Союз Вольных Городов: 2/10.

Награда: 2800 союзных крон за живого, 500 крон за мертвого (ограничений на повторное убийство нет, циклическое задание)

Солдаты испуганно дернулись и направили в мою сторону ружья. Штыки на стволах мрачно поблескивали в свете настольной лампы. Один из них неуклюже задел чучело, запустив его механизм. Медведь распрямился, замахал лапами и засверкал лампочками в глазах. Комендант спокойно и с интересом продолжал разглядывать меня. Похоже, такое светопреставление случалось уже не в первый раз. И что теперь делать? Бежать? Сражаться?

Глава 2

— Похоже, еще один Народник, — устало сказал комендант, а потом добавил, обращаясь к одному из бойцов: — Аристарх, проводи в Экспозиционную.

Немного настороженно я отправился вслед за солдатом. Проходя мимо чучел и скелетов странных животных, я решил быстро просмотреть логи. И правда, уровень розыска в городе после срыва казни уменьшился, а вот во всем Союзе наоборот вырос. И награду увеличили. И что за циклическое задание «500 крон за мертвого»? Меня что, теперь будут постоянно убивать? Чувствую, пора мне эмигрировать отсюда. Да–да, именно так, злые тираны лишают воздуха свободы простых граждан. Надеюсь, имперские войска не будут гоняться за моей головой. Я вроде на их стороне. Хотя и сам не подозревал об этом до недавнего времени.

Солдат косился на меня, но все–таки довел до цели без происшествий. На небольшой двери красовалась блестящая табличка с надписью «Старший экспозиционер». Солдат постучал, и мы вошли в комнату.

За деревянным столом, в уютном свете керосиновой лампы, сидел аккуратный молодой человек. Идеально накрахмаленная рубашка, черный жилет, часы на золотой цепочке. Он внимательно осмотрел меня с ног до головы, потом коротко кивнул, отсылая сопровождающего бойца.

— Серый Пароволк рад нашей встрече, — хозяин кабинета встал, подошел ко мне и пожал руку. — Наслышан, наслышан о ваших злоключениях.

— Я так понимаю, барон Герман цум Кошкин? — на всякий случай уточнил я.

— Можно просто барон, без церемоний. Я человек открытых, современных взглядов. К тому же мы не в метрополии, а значит, оставим пустое. Итак…

Мой новоявленный куратор вытащил из пачки один лист пожелтевшей бумаги.

— Поздравляю с выполнением задания.

Вы прошли испытание и приняты в организацию «Академия Дружбы Народов».

Текущий статус в организации: Агент

Внимание! Участие в тайных организациях не ведет к изменению официального статуса персонажа до тех пор, пока вы не будете раскрыты как агент.

— Дружбы Народов? Академия? — удивился я.

— Конечно. А как бы вы назвали нашу прекрасную организацию? Наша цель заключается в том, чтобы все народы жили в одной большой дружной семье. Надо объяснять, в какой?

— Догадываюсь.

— У нашей прекрасной Родины есть множество верных сыновей и дочерей. Кто–то защищает ее с оружием в руках, кто–то стоя у парового станка. У нас с вами задача несколько иная. Информация, знания, влияние. Нет, ну конечно есть громоздкие организации, вроде Имперского Управления Разведкой, Министерства Иностранных Связей, даже у Генерального Штаба есть свои осведомители. Мы не такая большая организация, но размер компенсируется качеством работы. Наш руководитель, младший принц Империи, Иван Штурм, отбирает только лучших, — Герман цум Кошкин еще раз внимательно осмотрел меня с ног до головы. — И вы своими поступками заслужили право стоять в одном ряду с нами.

— Даже не знаю, что сказать.

— Итак, посмотрим, — куратор начал рассматривать лист с множеством странных значков. — Внедрился, помог, помог, спас операцию, помог. Прекрасные отзывы. Ваш вклад в операцию «Гроза» по линии разведки признан седьмым из более чем ста участников. Выдающийся результат! По боевой части, конечно, ваше место далеко не в первой тысяче, но это не страшно. Наше дело думать головой, а на коне, с саблей, любой дурак скакать сумеет.

— Хотел узнать, а можно выбрать награду за задание? — решил я перевести разговор в более практическое для меня русло.

— Вы чем–то недовольны? — барон удивленно поднял бровь.

— Мне нужен пропуск в бесполетную зону недалеко от города. И с деньгами совсем беда.

— Хитер, — усмехнулся Герман. — Молодец. Я думаю, такому активному сотруднику ничего не стоит добыть себе немного звонкой монеты. К тому же сейчас война, а это всегда открывает множество возможностей. Но об этом мы поговорим в следующий раз. Перейдем к текущим задачам. Внимательно слушай.

Барон развернул карту города и окрестностей на столе.

— Взятие города практически завершено. Под контролем войск Союза осталось всего пять районов. Но за городом, вот здесь, — Герман обвел пальцем западную часть пригорода, — собираются отступающие войска и туда же подходят подкрепления. Нам нужно знать, сколько там войск и какие, сколько артиллерии, сколько тяжелой техники. Нужно выяснить, что они планируют. Чем больше ты сможешь добыть информации, тем лучше. Успеть необходимо до начала основного наступления.

Вам предложено задание: Тень Империи!

Задача: Проникнуть в лагерь Союза Вольных Городов и собрать информацию

Приоритетные цели: Количество и тип войск, количество и тип техники, игроки и кланы игроков, примкнувшие к противнику.

Награда: Вариативно, в зависимости от результата.

Принять? Да/Нет

Я принял задание. Куратор, пожелав мне удачи, сел за стол и снова погрузился в работу с бумагами.

Этап 1: Маскировка. Измените свою одежду и внешность.

— Хм, барон. Я правильно понял, что надо просто пройти в их лагерь, а потом рассказать, что я там видел?

Куратор поднял глаза и скептически уставился на меня.

— Нет, — вздохнул он, — можешь взять пленника и привести его сюда, можешь допросить кого–нибудь в лагере, можешь сам все посмотреть. Этапы задания носят рекомендательный характер. Серый, главная задача — добыть информацию. Надо думать головой. Принесешь данные скучно и без приключений — молодец. Героически ничего не узнаешь — провал. Вам все ясно, агент? Если ясно, можете выполнять.

— Ясно, чего уж тут неясного. Но мне нужен пропуск, — решил все–таки настоять я.

— Зачем? — вскинул бровь барон.

— По личному делу.

— Какому еще личному? — еще более удивился куратор. — Какие личные дела у агента Академии?

Вначале я хотел наплести с три короба. Что–нибудь про даму сердца или еще что. Но потом, оценив жесткий взгляд цум Кошкина, передумал.

— В выполнении задания Академии мне помогали мои… хм… слуги. Сейчас они прячутся в том районе, мне надо убедиться, что с ними все в порядке и я могу рассчитывать на их помощь, если понадобится.

— Уже начал создавать свою агентурную сеть? — после небольшой паузы заметил барон. — Хорошо. Я что–нибудь придумаю. Возвращайся после этого задания, будет тебе пропуск.

Коротко кивнув, я вышел из комнаты. Направившись к выходу из музея, я начал размышлять над новым заданием. С одной стороны, четких инструкций нет. Это неудобно. С другой стороны — полная свобода действий. Наворотить можно будет делов, эх. Для начала сменим личность.

Использована способность: Маскировка

Текущая внешность: Пастор Кос

Хе. Костя, конечно, хороший парень. Но будет ему наука. Когда я проходил мимо поста комендатуры, случился очередной казус. Увидев меня, бойцы опять схватились за ружья. Их обильно лысеющий начальник глянул в мою сторону и усмехнулся.

Маскировка разоблачена!

Текущая внешность: Серый Пароволк

— Господин Серый, нас, работников комендатуры, сложно провести такими способностями, работа у нас такая. Мой вам совет, пока вы находитесь в освобожденных Империей районах, не используйте маскировку. Только внимание будете привлекать. Да и солдаты — люди простые, когда нервничают, сначала стреляют, потом думают. Оно вам надо? Вы проберитесь к узурпаторам, а там уже и маскарад используйте.

Черт! Несколько смутившись, я вежливо распрощался с комендантом и отправился в город. Теперь нужно сменить гражданскую одежду на форму солдат Союза. Лучше всего это сделать на вражеской территории. Поймать одинокого солдатика и позаимствовать одежду. Делов–то.

Сверившись с картой города и определив направление, я достал Тушкана и отправил его вперед по крышам. Задачу поставил простую: искать безопасный проход и поглядывать на одиноких солдат или полицейских Союза. Вдруг заметит кого. Сам же, внимательно и не торопясь, отправился вперед, в сторону лагеря противника. Если двигаться по прямой, то, перебравшись через реку, я попаду в промышленные кварталы, за которые идет сейчас драка, и в район «Карьеры», который по последней информации контролирует Союз.

На большие улицы я не совался, шел дворами и переулками. Главное избежать встреч с крупными группами полицейских и солдат.

Район 2‑й Промышленный

Уровень безопасности: желтый (идут военные действия)

Статус: Нейтральная территория

О, тут недалеко, в нескольких кварталах, живет Доктор Тыквер. Может, зайти к нему, узнать, как дела? Вроде его гарганта в пределах видимости не было. Или поломали его, или убежал куда–нибудь. Проведаем? Не. Во–первых, не факт, что он дома, а во–вторых, квест разведки ограничен по времени, не стоит задерживаться. Забравшись в совсем уж темный переулок, я еще раз сменил внешность.

Использована способность: Маскировка

Текущая внешность: Пастор Кос

Теперь самое время похитить какую–нибудь девицу и требовать выкуп. Очень надеюсь, что злодеяния пойдут Косте в карму. Задумавшись о планах мести, я шел по небольшому узкому проулку между домами. Грязные окошки, запертые двери. Разбросанный вокруг мусор. Прелестное место. Тушкан ускакал по крышам далеко вперед. Из раздумий меня вывел четкий металлический щелчок. С резким лязгом в ботинок впились две стальные дуги капкана. Сверху на меня упала сеть, запутывая с ног до головы. Уже понимая, что попал в очередные неприятности, я начал заваливаться на землю. Наблюдая приближающуюся кучу мусора, я еще успел подумать, что роль девицы для похищения сегодня выпала мне.

Вы получили дебаф «Легкое ранение правой ноги»

Вы получили дебаф «Обездвижение»

Инвентарь временно заблокирован

Из небольшой дверцы выскочили две девушки в черных полумасках, котелках и кожаных жилетках. Они были в брюках на эмансипированный лад, а в руках держали небольшие дубинки.

— Глуши «сосуд»! — высоким голосом прокричала одна и ударила меня своим деревянным оружием. Вторая с громким хэканьем, похожим на вопль теннисистки, добавила мне с другой стороны.

Получен урон…

Получен урон…

За их спинами показался высокий широкоплечий автоматон из отливающего синевой металла. Первая девушка посмотрела на робота, поправила светлые волосы, потом протянула ему дубинку со словами:

— Альбертик, давай ты. Убивать нельзя, но оглушить обязательно.

— Эй, чего происходит?! — дернулся я, безуспешно пытаясь достать обрез.

— Молчать! — крикнула вторая девушка и пребольно стукнула меня по голове деревяшкой.

Получен урон…

Получен урон…

— Так, дамочки, прекратите этот балаган! — начал злится я, ворочаясь в сети.

Пошевелиться не получалось, инвентарь тоже был недоступен. Жизнь после каждого удара немного проседала. Вторая девушка продолжала увлеченно лупить меня. Ее рыжие волосы растрепались, а черная маска, скрывающая верхнюю половину лица, начала сползать.

— Ну, давай, Альбертик. Покажи ему, — торопила автоматона блондинка, — чего стоишь?

Робот взял биту и, переваливаясь с ноги на ногу, подошел ко мне. С легким перезвоном закрутились шестерёнки, и правая конечность поднялась над моей головой.

— Эй, железный, отмена приказа! Первый закон робототехники, ну! — воскликнул я.

С резким шипением поршней рука опустилась.

Получен критический урон…

Получен дебаф «Без сознания» (оставшееся время 5 часов 59 минут)

При повторном получении критического урона ваш персонаж умрет

Если вам не окажут помощь в течение 6 часов, ваш персонаж умрет

/logout

Перед моими глазами побежал таймер, отсчитывающий время. Дерьмо! Шесть часов бессознанки, а потом еще шесть респавна. Похоже, мое первое шпионское задание может закончиться, не начавшись. Я полежал еще немного в капсуле, ожидая чуда. Ничего не происходило. В расстроенных чувствах я отправился на кухню, пить чай.

До прихода Евы оставалось еще несколько часов. Вчера был мой первый день без официальной работы. Я решил не слишком расслабляться и сохранить некое подобие рабочего ритма.

Воскресенье провели с Евой. Гуляли, сидели в кафе, сходили в кино.

Вчера я посмотрел в сети новости, покрутился на своих обычных сайтах и позависал на профильных форумах. Когда более–менее настроился на рабочий лад, нашел небольшое задание на интернет–бирже по написанию скриптов и, созвонившись с заказчиком, практически за час его закрыл. Это вдохновило. Отлично, руки и мозги еще при мне. Ничего, всё будет хорошо. Прорвемся.

Вернувшись в мыслях к игре, я начал закипать по новой. Вот даже не думал, что эти дамочки, сорвавшие великий разведывательный поход, так меня разозлят. Лица у них были закрыты, но это не страшно, надо будет посмотреть их имена в логах. Даже несмотря на то, что все произошло в игре, зацепило меня сильно. Скрутили, как полного нуба, да еще и на ровном месте. Как там их звали? Я наклонился к монитору, листая логи в поисках имен девушек, и с удивлением обнаружил там пометку: «Имя скрыто». Хм. Так вот зачем им нужен был весь этот маскарад.

И тут я заметил еще одну странность. Мой персонаж был доступен. Я снова мог зайти в игру. Меня кто–то откачал? Ну сейчас я им задам!

/login

— Алекс, ну что там?! — произнес рядом со мной женский голос.

— Не мешай! Смотри, в углах узора надо поставить свечи по количеству его уровней. Гляди, у него тридцать первый. Бери свечки и симметрично расставляй.

Дебафы Неподвижность и Блокировка инвентаря по–прежнему висели на персонаже. Я лежал в каком–то темном помещении на широком столе и похоже был связан. Пахло чем–то, напоминающим индийские благовония. Рядом со мной возились две давешние бандитки.

— А какие свечи ставить? Тут есть с сажей и с кровью… Алекс, ну чего ты молчишь? — возмущенно сказала рыжая.

— Хватит называть меня по имени, — сурово ответила блондинка. — Если нас поймают за этими ритуалами, выгонят из города, а то и уровни снимут.

— А свечи–то какие?

— Я же тебе говорила, — раздраженно сказала Алекс, — если мужик, то черные.

— Ну я на всякий случай…

— Дальше смотри: надо взять Масло Серого Рассвета и кровь Сосуда из левой…

— А у него тридцать первый уровень, тут симметрично не получается. Как я могу нечетное количество симметрично–то расставить?

О чем они говорят, подумал я. У меня же только девятый, а не тридцать первый.

— Г–с–пди! — не разжимая зубы, прошипела блондинка. — Лена, прекрати меня изводить! Мы кому питомца собираемся сделать, тебе или мне? Прояви хоть чуть–чуть фантазии, поставь одну свечку над головой!

— А тут масло твое дурацкое стоит…

— Ну, под пентаграммой поставь тогда. Вон, между ног место есть.

— Хе–хе, между ног, — усмехнулась рыжая.

— Вот я чего–то не понял насчет питомца, — подал голос я.

Лена дернулась и уронила на меня горящую свечку.

— Черт! Он в игру вернулся! — она схватила дубинку и занесла надо мной.

— Стой, не надо! — прервала ее Алекс. — Вырубишь его, он сможет смыться, как прошлый нуб. У нас всего две попытки осталось.

— Блин! — воскликнула рыжая и стала быстрее прилаживать свечу.

— Щекотно.

— Молчи! Сосудам велено молчать.

— Вы тут совсем ополоумели? У меня квест горит.

— У нас тоже. Слушай, Алекс, у тебя нет никакой тряпки?

— Не называй меня по имени!

— А, ну да. Вот, нашла, — рыжая наклонилась и запихала мне в рот кусок грязной, промасленной ткани. Это было неприятно.

Получен дебаф «Немота»

— Хороший экземпляр, — наклонилась надо мной блондинка, — тридцать первый уровень, не шутки. Мать Муравьев будет довольна. Сначала мы хотели поймать какого–нибудь новичка, уровня пятого–шестого, и призвать хотя бы Безголосого Мертвеца. Но раз ты сам к нам пришел, думаю, не попробовать ли нам что–нибудь поинтереснее? Хинтер или Чистый Пророк?

— Я не титать пеый уоень…. дуды!

— Покривляйся, покривляйся. Ты там закончила? Отлично! Приступим! Неси Вечно–Острое–Лезвие! И осторожнее ты, вон с прошлого раза шрам на всю руку. Заденешь себе лицо, и привет, заново игру начинать придется.

— Знаю. Ты сама себе чего–нибудь не отрежь.

— Так. Тут написано, что надо взять каплю крови Сосуда из той руки, что ближе к сердцу.

— Это левая рука, что ли?

— Ну а какая.

— Так она у него железная, — возмущенно сказала рыжая.

— В смысле?

— В прямом. Тоже небось с Вечно–Острым–Лезвием поиграл неудачно.

— Хм. Действительно.

Девушки задумались.

— Оуие меня немеео! — попытался рыкнуть я.

Применено умение Запугивание — Провал

Взгляд Демиурга — Провал

— Смотри, Лен, тут два варианта, мы можем раскромсать протез и взять там смазочного масла. А можем взять кровь из правой руки. А еще можем не из руки, а прямо из груди. Чуть–чуть, чтоб снова не отправить его в бессознанку. Блин. А если такая замена не прокатит? Это же нарушение ритуала!

— Ну уж нет! Мы три дня Сосуд ловили. Мы неделю этот чертов манускрипт переводили с этой проклятущей латыни! Я у мужа со счета столько реала сюда вбухала, что теперь точно не отступлюсь! Он же прибьет меня, если узнает!

Рыжая решительно залезла на меня сверху и стала расстегивать мне рубашку. Это было бы романтично, если бы происходило в другой ситуации. Распахнув мне одежду, она уставилась на маленькое стеклянное окошко, за которым горел огонь вместо сердца. Я увидел, как покраснело ее лицо. Она злилась.

— …ы импаичная… — попытался польстить ей я. — Глаа краиые…

Применено умение — Хитрость — Провал

Девушка решительно закатала мне правый рукав рубашки, достала из богатой шкатулки небольшой треугольный нож и легко, без нажима, провела им по моей руке.

Наложен негативный эффект: Кровотечение 1 минута

Изменение внешности персонажа. Правая рука: Шрам

— Всё, кровь взяла! Давай уже приступим. Кого лучше будем звать? Чистого Пророка или Хинтера? Давай не Пророка! Он страшный. Как твой бывший. Как его там звали? Олег?

— Дура.

— Сама такая. Давай Хинтера, а?

— А Хинтер, значит, не страшный? — удивилась блондинка.

— Да его и не видно же никогда. Так Большая Н`гуен говорила. Хинтер прячется сзади. Ему там хорошо, от прямого взгляда он болеет и умирает. Отличный вообще пет будет. И задание все выполняет и не отсвечивает? Давай Хинтера, ну пожааалуйста!

— Ну, сама смотри. Итак! — Алекс подошла ко мне и подняла надо мной Вечно–Острое–Лезвие. — В мире теней мы подходим к Вратам Леса и призываем Мать Муравьев! Мы приносим ей в дар жизненную силу этого Сосуда, его кровь, его опыт, душу и уровни…

Что? Уровни? Если до этого момента я воспринимал происходящее как немного странную, но слегка даже романтическую игру… Симпатичные девушки, связывания, таинственный полумрак… То теперь, когда прозвучало, что у меня собираются забрать самое святое для любого игрока, его уровни и опыт, вечер мгновенно перестал быть томным. Я задергался изо всех сил. Я лупил локтем Девятки в стол в надежде его сломать, но, похоже, начал делать это слишком поздно. Блондинка закончила речь и легко провела мне по горлу своим ножичком.

Получен критический урон…

Наложен негативный эффект: Кровотечение 12 минут

Изменение внешности персонажа. Шея: Шрам

Получен дебаф «Без сознания»

При повторном получении критического урона ваш персонаж умрет

Если вам не окажут помощь в течение 6 часов, ваш персонаж умрет

/logout

Я выскочил из капсулы и бросился к компьютеру. Страницы игрока: Серый Пароволк, Статус — Без сознания (оставшееся время 5 часов 58 минут). Никаких уровней или опыта с меня не сняли. Фух, только напугали. Пролистав логи, я заметил, что у Вечно–Острого–Лезвия параметр Бронебойность был задран. Ничего себе! Этой картофелечисткой можно паровые танки и линкоры вскрывать. Понятно, почему эти две мерзавки шифруются. Хотят скрыть такой нож. Думаю, некоторые Гильдии очень бы заинтересовались таким артефактом. Внезапно статус моего персонажа мигнул и снова стал активен. Меня оживили? Они вообще в курсе того, что если игрока три раза подряд за короткий промежуток вырубить, то он сможет сам уйти на точку возрождения? Что ж, посмотрим, что они там скажут.

/login

— Ты что творишь! Я же говорила тебе про Масло!

— Ничего ты не говорила!

— Говорила!

Я тяжело вздохнул и стал лупить Девяткой по столу. Пора заканчивать этот цирк.

— Ах ты ж гад! Вернулся! Алекс, давай быстрее по новой. Масло я зажгла.

С каждым ударом моя рука начинала двигаться чуть свободнее. Я удвоил усилия. Грохот прерывал речь, которую снова затянула блондинка.

— Альберт! Помогай! Держи его крепко, а то вырвется же!

Ко мне с топотом кинулся автоматон и навалился на левую руку. От него пахнуло дымом и маслом. Я продолжал стучать.

— …мы подходим к Вратам Леса и…

Верёвки, связывающие руку, лопнули, и Девятка оказалась свободной. Робот повис на ней, пытаясь прижать обратно к столу. Я ухватил автоматона за какие–то внутренности. Сжал их посильнее и что есть сил дернул. Робот забулькал, изнутри у него раздался жуткий скрип.

— Давай быстрей, он сейчас Альбертика поломает!

— …прими этот Сосуд! — закричала Алекс и попыталась ударить меня ножом в шею. Девятка дернула автоматона, тот задел опускающуюся руку девушки с лезвием.

Получен критический урон…

Наложен негативный эффект: Кровотечение 7 минут

Изменение внешности персонажа. Лицо: Шрам

Над головой раздался металлический скрежет, и на спину робота с боевым визгом свалился Тушкан. Лязгнули челюсти. В потолок ударила струя пара из разорванной трубки, во все стороны полетели запчасти и капли масла. Рыжая Лена завизжала и отпрыгнула. Девятка выдернула кусок из Альбертика, и тот начал оседать на пол. Я махнул железной рукой, чтобы защититься от опускающегося ножа, но опять не успевал.

Получен критический урон…

Изменение внешности персонажа. Грудь: Шрам

Получен дебаф «Без сознания»

Лицевой имплант: Сильные повреждения

Правая рука: Легкие повреждения

Вы были убиты по событию (Инстадез)

Вы потеряли 1A9F34 опыта

Ваш текущий уровень: — 7

Вы потеряли 80 крон

Вы потеряли 23 марки

Вы потеряли лечебную мазь

Вы потеряли голову автоматона

/logout

Я в шоке смотрел на свой показатель уровня. Минус семь? Минус семь?!

Глава 3

Я выбрался из капсулы и подошел к компьютеру. Ошибки не было, страница с параметрами персонажа показывала ту же информацию. Что они со мной сотворили? Как вообще такое возможно? В игре есть способность полностью убить игрового персонажа, загнав в его в отрицательный уровень? Вообще–то это противоречит игровой логике.

Буквы вместо цифр потерянного опыта только убедили меня, что я опять вляпался во что–то необычное. Я открыл форму запроса в техподдержку Игры и во всех красках описал, что со мной произошло и что я обо всем этом думаю. Перечитал получившееся сообщение и добавил в конце вежливую просьбу разобраться в ситуации.

Похоже, на сегодня лимит приключений был окончательно исчерпан. Я посидел еще немного в Интернете, полистал новости и пошел в душ, скоро нужно было собираться на встречу с Евой. Мы договорились поужинать, когда она вернется с работы. Интересно, как дела у этой злодейки? Я невольно улыбнулся, вспоминая Еву. Настроение улучшилось. Завтра со всем разберусь.

* * *

Ковыряясь в омлете, я пытался проснуться. Кофе был только растворимый, пить его не хотелось, но, видимо, придется. Глаза никак не хотели открываться, а мозги до сих пор находились в спящем режиме.

— У тебя всё в порядке? Ты как себя чувствуешь?

— Великолепно, — пробурчал я.

— Ну ладно, я побежала, до вечера, — Ева клюнула меня в щеку, ловко увернулась от сонной руки и зацокала каблуками в прихожей. Хлопнула входная дверь. Я зевнул и поднял кружку. Давай, кофеин, делай свою работу.

Первым делом я проверил статус персонажа. Вход в игру был по–прежнему заблокирован. Ответа от техподдержки Игры не было. Я постарался убедить себя, что мой случай очень важен и разработчики игры всеми силами пытаются решить проблему. Чтобы не заниматься дальше самокопанием, я решил переключиться на работу.

За выполнением очередного заказа время пролетело быстро. Задача была несложной, но требовала времени. Когда сдал отчет, был уже обед. После пары бутербродов со сладким чаем, я в очередной раз проверил почту и увидел долгожданный ответ от разработчиков.

Уважаемый Сергей Волков! Мы детально проанализировали вашу ситуацию. Вследствие редкой комбинации новых игровых механик, добавленных в последнем обновлении, произошел конфликт их совместимости. Сейчас все проблемы устранены. В работу игровых модулей внесены соответствующие исправления. Ваш персонаж вновь доступен. Приносим извинения за доставленные неудобства.

С уважением, команда технической поддержки игры «Мир Черного Дождя».

И всё? Никаких бонусов или компенсаций? Неделю бесплатной игры? Нет? Вот жмоты.

/login

Над вами был проведен ритуал «Материнского милосердия». Вас принесли в жертву. Мать милосердна, она знает исцеление так же хорошо, как и яды. Вы понравились Матери, и она приняла ваше подношение.

Ритуал был проведен с грубыми ошибками, и кара настигнет исполнителей, нанесших такое оскорбление.

Вы потеряли 600 опыта.

Вы получаете особенность «Благосклонность Матери Муравьев» — ваши раны заживают быстрее. Вы имеете небольшой шанс снять дебаф «Без сознания» без посторонней помощи. Вы имеете небольшой шанс вернутся в игру после получения статуса «Мертв».

Вы связаны с игроком Элеонора Палладий. Для разрыва связи необходимо правильно провести ритуал Материнского милосердия.

Я завис на некоторое время, изучая сообщение. Ерунда какая–то. Матери одновременно и понравилось, и не понравилось. Пытаться понять женскую логику, пусть и в игре, дело заведомо проигрышное. Хотя, особенность неплохая, вполне пригодится. Разработчики же написали, что всё починили. Вот и славно.

Я посмотрел параметры. Всё тот же девятый уровень, но действительно опыта стало меньше. Чуть выросли умения Запугивание и Хитрость. Деньги, мазь и голову автоматона не вернули. Плохо, конечно, но не страшно. Кто–то потрогал мое лицо. Я панически свернул окна характеристик.

Передо мной сидел Тушкан, протягивая ко мне свои цепкие лапки. Фух, напугал. Незнакомая маленькая комната. Перевернутая мебель, пыль. Через ажурные окна проникал тусклый дневной свет. Вдалеке постреливали. Похоже, я оказался в случайной точке возрождения.

Район Чертово Пепелище

Уровень безопасности: желто–зеленый (идут военные действия)

Статус: Нейтральная территория

Не так далеко меня закинуло. До окончания задания, которое выдал мне Герман, оставалось еще около четырех часов. Я его, считай, провалил. Или все–таки попробовать выполнить? Какой там первый этап? Раздобыть одежду противника. Ну и внешность заодно. Я свистнул зубану, тот резво запрыгнул в капюшон, и я направился к выходу из комнаты.

После игровой смерти у меня слетела чужая личина, поэтому я, не мудрствуя лукаво, представил Костю и снова решил взять его физиономию. Ничего не происходило. Я попытался еще раз применить Маскировку. Глухо. На всякий случай зашел в параметры, вызвал отображение аватара. На меня, изредка мерцая жуткими желтыми глазами, смотрел мой персонаж в черном плаще и небольшом цилиндре. Рубашка, жилет, все как полагается. Вот только на лице, от левого глаза и вниз по щеке, шел шрам. Я даже его потрогал. Обычный шрам. На шее еще один. Черт, попортили мне девки лицо. После смерти все эффекты удаляются. Это что же, всё, теперь у меня всегда такой аватар будет? Ладно, мужчину шрамы украшают. Но вот что если этим ножичком руку отпилить? А если чужого аватара на куски разрезать, он вообще возродится потом?

Внешность не менялась, а в параметрах лицевого импланта стоял статус: Поврежден. Для смены личности необходим непосредственный контакт с другим персонажем. Выходит, мне теперь, чтобы поменять лицо, надо что–то делать с хозяином лица? Вот зараза. Чертовы девицы. Они реально испортили уникальную особенность. Может ее можно починить? Ткачи мне ее поставили, почему бы их не попросить теперь отремонтировать?

Усложнили чертовки жизнь. Что я про них знаю? Две девицы в поисках мистических тайн похищали игроков и проводили незаконные ритуалы, забирая их уровни. Они, конечно, скрывали свои личности, но профи в этом не были. Блондинку звали Алекс, рыжую Лена, их автоматона звали Альберт. В разговоре упоминали Большую Н’гуен и какого–то Хинтера. Использовали очень интересный ножик. Данных достаточно, есть с чем поработать. Плюс у меня образовалась какая–то связь с игроком Элеонора Палладий. Рубль за сто, это персонаж одной из этих девиц. Но что это за связь? Черт, время уходит! Потом разберемся. Сейчас проникновение на вражескую территорию и маскировка под противника.

* * *

— Тушканчик, ну что там? Опять глухо?

Нейтральные зоны были местом привязки и сборища всех не присоединившихся игроков. Здесь было довольно многолюдно. Люди общались, делились новостями. Все время кто–то стрелял, бегал, кричал. Было шумно. То там, то здесь происходили ругань, конфликты, один раз на моих глазах дело дошло до поножовщины.

Именно тут проходила граница между территорией, занятой Империей, и обороняющимися силами Союза. Полиции на улицах не было. Вместо нее тут были отряды самообороны, или попросту бандитов, которые тут же выносили приговор, если им что–то не нравилось.

Когда я выбрался с точки возрождения, меня посетила гениальная мысль, что если и ловить рыбку, то именно в мутной воде нейтральной зоны. Минут двадцать беганья от патрулей меня быстро переубедили. Надо искать более спокойные места. Пробравшись по крышам с помощью зубана, я достиг района Карьеры. Хорошо иметь высокую атлетику и разведчика, что покажет дорогу. В жизни бы я точно не смог такое повторить.

Район Карьеры

Уровень безопасности: красно–желтый (идут военные действия)

Статус: Контролируется Союзом Вольных Городов

— Значит, смотри, Тушкан. Задача простая. Нам нужен солдат Союзной армии. Синяя униформа. Синяя, понял? И чтобы он был один. Чтобы мы подобрались и спокойно могли его оглушить. Всё понятно? Оглушить?

Зубан смотрел на меня восторженно, от волнения слегка щелкал зубами и перебирал лапками.

— Давай, не стой, дуй вперед. Только осторожнее.

Сам я затаился в небольшой подворотне, откуда хорошо было видно пересечение мощеных камнем улиц. Пару раз проехали, дымя трубами, паромобили. Прошел патруль солдат в синей униформе. Пробежали, явно торопясь куда–то, игроки. Два механоида тянули телегу, груженую ящиками. На ней сидел молодой парень-НПС в куртке с чужого плеча, задорно свистел и зачем–то стегал механоидов тонким хлыстом.

Опыт +10

Это что? Почему опыт? Я полез в логи, но тут ко мне подбежал зубан. Он ухватил меня за штанину и куда–то потянул. Похоже, опять что–то натворил.

Зубан завел меня в темный переулок, затащил в какую–то неприметную калитку и остановился перед распростертым в луже телом. Небритый пожилой тип лежал, раскинув руки. Над ним висели дебафы «Тяжелое ранение» и «Без сознания».

— Ты чего творишь, злодей? — спросил я своего пета.

Тот радостно залез на грудь поверженного, поковырялся под брезентовой курткой и вытащил на свет синий шейный платок. С абсолютно довольной физиономией он сидел на теле и всем видом показывал, какой он молодец. Я пригляделся к параметрам жертвы — бандит.

Тушкан указал лапками на валяющееся тело, потом на меня, потом на синий платок. Так как я не предпринимал никаких действий, зубан схватил платок и подбежав ко мне, положил рядом. Показал на него лапкой и стал радостно прыгать вокруг.

— Ты думаешь, что это и есть синяя униформа? Нет, униформа — это другое. Хватит вокруг меня прыгать! Успокойся! Так, все, ищи дальше, это не пойдет. И никого не трогай. Без моего приказа.

Весело щелкая, мой питомец по стене забрался на крышу и снова скрылся из вида. Хм, не пропадать же добру. Я наклонился и порылся в карманах поверженного бандита. Немного денег, плохонький нож, листовка с рекламой «Цирка Месье Корбина», на которой была изображена фривольно одетая девица на канате, а также пузырек с «Волшебным лосьоном великолепного доктора Аденауэра для фантастического роста волос». От созерцания бутылочки из зеленого стекла меня отвлекли сдавленные крики, ржание лошади, звяканье металла. Я поспешил на шум, засовывая бутылочку в карман, подарю коменданту, может оценит.

Я прибыл под конец драмы. Похоже не я один охотился на одиноких солдат Союза. Переулок был узким и мрачным, дома почти полностью закрывали небо. Рядом с одним из арочных проходов без сознания лежал подозрительно одетый тип, очень похожий на отловленного зубаном. Надвинутая кепка, лицо закрыто синим платком. Ему досталось то ли от стоящей невдалеке лошади, то ли от лежащей рядом армейской сабли. С трудом отодвинув мешающего проходу коня, я увидел, как другой подозрительный тип с длинными усами оттаскивал рыболовецким багром тело в синем мундире подальше с улицы. Жертва почти не сопротивлялась. Бандит остановился. Багор поднялся для удара.

— Эй! Усатый! Отойди от него! — крикнул я, доставая обрез.

Мужик озадаченно посмотрел в мою сторону. Багор, которым он собирался проткнуть лежащего солдата, покачнулся. Военный с тихим стоном стал отползать прочь. Чтоб ускорить принятие правильного решения, я повел двустволкой и показал, в какую сторону уходить усатому. Тот попятился, сначала медленно, потом быстрее и скрылся за углом дома. Не торопясь, я подошел и осмотрел солдата.

Эзра Фиш

Старший солдат 2‑го Кронфилдского драгунского полка

(тяжело ранен)

— Спасибо, — прошептал он.

— Пожалуйста, — вежливо сказал я, наклонился и ударил его левой, железной рукой по голове.

Эзра Фиш (без сознания)

Вы использовали способность: Маскировка

Текущая внешность: Эзра Фиш (солдат СВГ)

Этап 1 из 3 «Маскировка» — выполнено

Опыт +30

Этап 2 — Проникновение. Проберитесь в военный лагерь противника и соберите важную информацию

Ты смотри–ка, если дотронуться до жертвы, то изменение личности работает. Ну, хоть так. В параметрах персонажа на меня смотрела копия того солдата, что лежал передо мной. Только со шрамом на щеке. Я переоделся в его форму, оглянулся и, не заметив никаких свидетелей, затащил подальше в подворотню раздетого драгуна и второго бандита. Теперь транспорт. Лошадь, окраской похожая на ротвейлера, стояла, настороженно косясь на меня большим карим глазом.

Говоря ей различные ласковые глупости, я тихонько подошел поближе. Погладил по мускулистой шее. Вроде ничего агрессивного в мою сторону лошадка не задумывала, только слюняво жевала удила. Я вывел лошадь на улицу, теперь осталось сесть и поехать.

Так. Как мне там говорили? На коне скакать, размахивать саблей любой дурак сможет. Где тут у нее стремена? Высоко–то как. И как туда ногу закинуть? Я помог себе рукой. Стоп. Это не та нога. Другую. Лошадь повернула голову и неодобрительно наблюдала за мной. Сейчас, подожди. Попытавшись подпрыгнуть, я чуть–чуть перестарался, меня перевесило, и, судорожно цепляясь за седло, я упал с другой стороны.

Ерунда, я, кажется, понял. Кое–как закинув правильную ногу в стремя, оттолкнувшись другой, я уцепился обеими руками за седло и умудрился залезть куда надо. Фух. Разберемся, ничего страшного. Сейчас я тут всех на коняге перескачу, дай только срок. Тут возникла другая проблема. Поводья лошади висели спереди морды, волочась по мощенному тротуару. Как я ни тянулся, достать их не получилось. Тяжело вздохнув, я вынул одну ногу из стремени и попытался слезть точно так же, как залезал, но в обратном порядке. Оставшаяся в стремени нога поехала вперед, я завалился и с громким матерным воплем пребольно врезался спиной в мощеные камни улицы.

Получен урон…

Как назло, именно в этот момент на улицу въехало трое всадников. Очередной военный патруль. Кавалеристы красиво сидели в седлах, голубые с золотыми пуговицами мундиры смотрелись ярко и вызывающе. Проезжая мимо меня, один из всадников презрительно цыкнул:

— Драгуны…

Остальные осуждающе покрутили головами. Я подумал, что может мне для маскировки надо будет вступиться за честь мундира? Но это было тяжело сделать, лежа на земле рядом с лошадью, поэтому я передумал. С трудом поднялся, зло посмотрел вслед этим щеголям и продолжил попытки покорить неприступную крепость на четырех ногах.

* * *

— Стой, кто едет?! Ближе не подъезжай! Не положено!

— Старший солдат, Эзра Фиш, второй драгунский. Кронфилд. По служебной надобности, — заученно ответил я. Это был уже четвертый пост, и данная формулировка у меня уже отскакивала от зубов.

— Проезжай, — сурово сказал один из пехотинцев.

Проезжай, так проезжай. Я аккуратненько постучал по бокам лошади шпорами, и она неторопливо двинулась вперед. Прошлый раз, когда мне надоело это неспешное путешествие, я решил поддать газу. Эксперимент закончился ожидаемо печально и на уровне земли. За наше непродолжительное знакомство я уже понял некоторые основы управления этим монстром черно–коричневого окраса. Шпорами сильно не лупить, ибо в галопе трясет нещадно, а падать больно. Поводьями резко не дергать, от этого транспорт встает на дыбы. Ну и последнее, лошадь — существо хитрое и с характером, если ему что–то не понравится, оно может цапнуть. Неприятный, но поучительный опыт.

Военный лагерь Союза Вольных Городов

Уровень безопасности желто–зеленый (идут военные действия)

В текущей ситуации был только один плюс. Благодаря «Благосклонности Матери Муравьев» мои раны заживали относительно быстро и сами по себе. Хорошая штука. В армейском рюкзаке завозился зубан.

— Тихо, дурень, не шурши, — прошептал я.

Узнав у НПС, что 2‑й драгунский сейчас в расположении отсутствует, я со спокойной душой въехал внутрь лагеря. Оставил лошадку у поилки в компании ее коллег и наконец–то отправился на разведку.

Лагерь представлял собой ряды грязно–белых палаток, установленных в поле. Лошади, телеги, мусор, солдаты, которые зашивают свою одежду, готовят еду, рубят дрова. Пахнет дымом, горелой едой и животными. Такой крепкий, деревенский запах. Я подсел к костру, на котором булькал котелок, погрелся, выкурил с кашеварами самокрутку, узнал, что они из Люмбержского пехотного и за главного у них граф Максвелл. Но не тот, который родственник бургомистра, а другой. Ну, как скажете. Сердечно распрощался с кашеварами и отправился дальше.

Проходя мимо пушек, восхитился калибром и заглянул в ствол одной из них. Здоровая. Скучающие бомбардиры, устроившиеся на обед, мне поведали, что это не пушки, а мортиры и что стреляют они двадцатисантиметровыми бомбами. Спасибо, интересно.

Зашел в огромную палатку и узнал, что Кронфилдский драгунский столовается не здесь, а где–то в другом месте. А тут квартируются легкие гусары из Раинбурга. Кормить их будут кашей и готовят ее почти на две сотни человек. Извините, да, конечно, не буду отвлекать, спасибо. А поесть не дадите? Очень хочется. Нет? Не ругайтесь. Ухожу уже, ухожу.

Группа игроков проходит какой–то инструктаж. Этих обойдем. Не будем рисковать. Вдруг там есть кто–то с хорошей Хитростью или Расследованием, и у меня опять маскировка слетит.

Тушкан, а ну–ка залезь назад в рюкзак! Брось эту гадость! Да зачем же ты ее в рот суешь?! Быстро назад! Застегнуть тебя, что ли, от греха.

Медики? Здрасьте. Что? Да, я привитый от чумы. Конечно! Нет, бумаги такой нет. Отпустите сейчас же! Да привитый я! Блин, больно же, что у вас за иглы такие? Их как штыки для ружей нужно использовать, а не в живых людей колоть! Не надо меня осматривать, это не моя кровь, а врагов.

А это что такое? «Созвездие»? Ударный цеппелин? Ага, очень красивый! Не стал бы драгуном, обязательно бы пошел в пилоты дирижаблей. Сколько, сколько? Две тысячи фунтов бомб за раз? Ничего себе! А этот почему такой маленький и дымит? Курьерский? Всегда под парами? На всякий случай? Классно! Здравия желаю, господин офицер! Виноват, уже ухожу! Так точно, господин офицер! Просто дирижабли красивые, с детства увлекаюсь.

Найдя закуток потише, я расположился на ящике из–под снарядов и аккуратно записал всё, что увидел и услышал. Добавил ники встреченных игроков и их кланы. Подумал и дописал в конец списка Пастора Коса и Элеонору Палладий. Пусть будут. Причем ник Кости вписался, а вот строчка с Элеонорой мигнула красным ипропала. Это ж получается защита от полной отсебятины? Я попробовал повторить, причем добавил еще пару выдуманных имен — с тем же успехом. Можно было вписать только того, кого видел. Жаль, конечно, ну да ладно. Вот теперь точно всё, пора идти дальше. Хм. А почему тогда строчка с Пастором не пропала? Он что, тут? Я настороженно оглянулся. К счастью, в закутке никого, кроме меня, не было.

Этап 2 — Проникновение — Выполнен

Опыт +30

Этап 3 — Возвращение. Доставьте собранные разведданные вашему куратору.

Союз Вольных Городов собирался с силами. Он начинал приходить в себя после неожиданного нападения Железной Империи. Подтягивал резервы и союзников из всех вольных городов. Прибыли еще не все, но дух был на подъеме, войска собирались задать большую трепку зарвавшимся имперцам.

А вот у меня времени на завершение квеста было всё меньше. Пора возвращаться. Я отправился к своему коню. Может не брать его? В скорости я выиграю совсем чуть–чуть, галопом я его пускать больше не буду. Ну, по крайней мере, до того момента, как получу специальность по их вождению. Я шел к стойлу и думал: «Что за странное животное такое — лошадь? Как они вообще живут без пальцев? Хочешь чего–то потрогать, а у тебя только зубы и буйный нрав.» Ну что? Где тут мой черно–желтый четвероногий мучитель?

— Старший солдат Эзра Фиш, проследуйте с нами, — раздался сзади серьезный голос. Я аж вздрогнул.

Глава 4

Я медленно повернулся и увидел двух крепких солдат, нарочито расслабленно идущих ко мне. Форма пехотная, но без знаков различия.

— А что случилось? — спросил я, снимая рюкзак. Спокойно повернулся к идущим солдатам спиной и склонился около привязи, ставя рюкзак на землю, чтобы они не видели выбирающегося наружу Тушкана.

— Отнеси письмо в Музей, Герману, — прошептал я питомцу и накрыл его лежавшей рядом дерюгой.

Тушкан зашуршал, удаляясь в сторону ближайшего стога сена, а я повернулся и пошел навстречу солдатам, слегка разведя руки и показывая, что в них ничего нет.

— Что случилось, господа? — улыбнулся я, примериваясь куда мне ударить Девяткой.

— Ничего серьезного, старший солдат Фиш. Тут квартирмейстер просит вас зайти. По поводу вашего жалования, — улыбнулся мне один из НПС.

Врет. Причем не очень умело. Я шагнул к нему поближе. В этот самый момент меня сильно ударили сзади под коленки. Сверху кто–то навалился, подминая, а спокойно подошедшие молодцы дернули меня за руки и нацепили на них холодные, тяжелые, закрученные винтами наручники.

Вы получили дебаф «Связаны руки»

Инвентарь временно заблокирован

— Эй, что происходит?

Мне ничего не ответили и молча потащили в неприметную палатку. Запихнули внутрь и без церемоний усадили на раскладной стул. Я хотел встать, но тут же получил пинок по ноге, прямо по косточке, что над пяткой.

— Сиди смирно.

Я попытался заговорить со стоящими рядом солдатами, но просто получил еще один пинок. Если меня задержали из–за подозрительного поведения, то попытка разобраться в моей личности закончится очень плохо. Может лучше сейчас просто напасть на них? Пока дело не зашло слишком далеко. А что дальше? Они меня вырубят. Потом откачают и по новой. Три раза вырубят и свободен? Нет. Только свяжут покрепче. Хм, может все равно попробовать?

В этот момент в комнату вошли двое. Серьезный седой мужчина и, что было для меня полной неожиданностью, Пастор Кос. Он весело улыбался, разглядывая мою удивлённую физиономию. Накаркал, блин. Седой НПС подошел ближе, взял мое лицо шершавой ладонью, повернул направо, потом налево. Руки у него пахли чесноком.

Маскировка разоблачена!

Текущая внешность: Серый Пароволк

— Очень интересно, — задумчиво сказал НПС, сел за небольшой стол и стал перебирать лежащие перед ним бумаги. — Что ж, господин Пастор Кос, подтверждаю ваши подозрения. Это действительно беглый преступник Серый Пароволк.

— Серега, рад тебя видеть! — с лицом довольного кота сказал Костя. — О! Мне опыт капнул. И деньги. Ничего себе! А ты выгодный. Не смотри на меня таким взглядом. Ты чего? Обиделся что ли? Ну и зря. Давай, признавайся! Обиделся, да? У нас гильдейский квест на ловлю имперских шпионов. Уже двоих поймали. А тут ты опять!

— Иди в пень, — не выдержал я.

— Не дуйся, — все так же улыбался Костя. — Ну поймали, ну расстреляют. Посидишь немного дома, книжку почитаешь, сериальчик посмотришь. Невелика беда.

— Уровень срежут, — заметил я мрачно.

— Ну даже если срежут. Это всего лишь игра, наберешь новый. Будешь потом девчонкам хвастаться, что мол расстреляли тебя. Ладно, ты играй в очень атмосферный квест с названием «Последнее желание перед казнью», а я, пожалуй, пойду. У нас сейчас рейд готовится. Как вся эта заваруха закончится, свистни мне, у меня пара интересных заданий есть, подкину. Тебе понравится. Господин батальон–шеф, приятно было сотрудничать. До встречи, Серег.

Костя встал, подмигнул мне и пошел на выход, но потом остановился:

— И да, Серег, ты уж не свети своим милым зубастым питомцем, если не хочешь, чтоб тебя всё время ловили. Как ты думаешь, много таких зверьков в петах у игроков? Вот то–то. Кстати, симпатичный шрам. Всё, бывай.

— Позвольте представиться, — проводив взглядом Костю, начал седой. — Батальон–шеф особого отдела жандармерии, Филипп Хогвуд. А вы, Серый Пароволк, преступник, убийца, шпион и безумец, — офицер долго молчал и разглядывал бумаги, лежащие на столе. — Знаете, я рад этой встрече. В вашей истории есть несколько белых пятен, которые мне будет интересно узнать.

— Требую считать меня военнопленным, — решил я хоть как–то начать защищаться, — а это значит никаких пыток, голода и прочих издевательств.

Хогвуд посмотрел на меня удивленно, а потом рассмеялся.

— Смешно. Люблю людей с юмором. Итак, разберемся. Вы нейтрал. Вас поймали на территории военного лагеря, куда нейтралам вход запрещен.

— Я мимо ехал, вы меня схватили и привезли сюда. Требую меня отпустить.

— Вы попытались замаскироваться под драгуна Кронфилдского полка, взяв его имя и звание.

— Подлые инсинуации. Посмотрите на меня, на мое имя. Никаких званий там нет.

— Присвоили себе одежду, имущество и коня несчастного… — Филипп Хогвуд сверился с бумагами, — наверняка убитого вами старшего солдата Эзры Фиша.

— Одежду мне подкинули, коня вашего я в глаза не видел, такое имя впервые слышу.

— У нас есть свидетели, что вы приехали на этом коне в лагерь, есть свидетели, что вы тут что–то вынюхивали. Это очень интересно. Какое у вас задание? Разведка? А может вы планировали провести диверсию? Какую?

— А у меня есть свидетели, что вы вступили в адюльтер с матерью–настоятельницей приюта Святой Матрёны.

В этот момент я получил очень болезненный пинок по ноге от громилы, что стоял сзади. Батальон–шеф молчал и фальшиво улыбался.

— Прекрасный образчик. Вы думаете, что вы сейчас меня выведете из себя и я поручу уважаемому Жану, — он кивнул в сторону громилы, — вас отправить на перерождение? Я знаю, что с вами, игроками, это не работает. У меня есть другое предложение. Вы мне все рассказываете. Мы начинаем сотрудничать, снимаем с вас все обвинения. Повторю. Все обвинения. После этого благополучно отпускаем вас на волю. И если в будущем мы захотим продолжить сотрудничество, то, поверьте, Союз может быть очень щедрым и благодарным к своим друзьям. Что вам требуется? Деньги?

— Хм.., — сказал я, — возьмем гипотетическую ситуацию, мне, например, надо было сделать диверсию или собрать информацию. Это с ваших же слов. Как же я вернусь обратно, если мы начнем сотрудничать? Меня же сразу заподозрят?

— Нет ничего проще. Мы вместе соберем нужные вам разведданные. Немного подкорректируем. Ну или проведем ложную диверсию. Громко, красиво, но без особого вреда для нашей армии. Обратите внимание, мы играем с вами в открытую. И поверьте мне, Серый, сотрудничество с нами будет вам очень выгодно. Вы сами не заметите, как за такие успехи пойдете вверх. Сделаете карьеру. Мы вам поможем. И все будут довольны.

Вам предложено задание «Двойной агент».

Начните сотрудничество с Особым Отделом Жандармерии СВГ.

Принять/Отказаться

— Хм, — я сделал вид, что задумался, не торопясь соглашаться.

— Расскажите, что вас гнетет. Мы наверняка сможем вам помочь.

— Нет, ну вообще–то интересно… С деньгами у меня действительно неважно. Да и пара врагов имеется.

— Я думаю, тут мы вам сможем помочь. Естественно, объем помощи будет соответствовать вашей полезности.

— Хорошо. Я согласен, — после небольшой паузы ответил я. — Действительно. Кто они мне? Денег не дают, ругают постоянно. Я так больше не могу. Вы меня убедили. Я готов сотрудничать и все расскажу, как есть. Только при условии абсолютной тайны и полной конфиденциальности. Правда, кушать ужасно хочется. У вас нет чего–нибудь перекусить?

— Да, конечно, — сладким голосом сказал Филипп. — Я прикажу принести обед, как только вы расскажете, кто и зачем послал вас в наш лагерь.

— Ладно. Мне очень тяжело об этом говорить, — таинственным голосом сказал я. — Это могущественная и страшная организация. Они очень сильные, и по правде говоря, внушают мне настоящий трепет. Я не знаю, как их называют, но я знаю двух приспешников этой организации. Естественно, я не видел их лиц, знаю только имена. Элеонора Палладий и Алекс. Страхом и похотью они заставили меня проникнуть сюда. В мою задачу входило похитить охотничьих собак графа Максвелла, но не того, что родственник бургомистра, а другого. Собаки требовались для могущественного ритуала по призыву тайного существа по имени Лохматый–Отец. Также мне надо было украсть все гвозди из конюшни, чтобы ваша армия не могла подковывать лошадей. И еще надо было насыпать соли в колодцы, чтобы вода стала солёной и вы не смогли бы ее больше пить. А самое главное, я должен был подойти к генералу и плюнуть на…

Батальон–шеф сначала улыбался, но с каждым моим словом он становился все мрачнее. Когда я дошел до самого страшного, он кивнул Жану. Тот резко ударил меня ребром ладони по шее, отчего мой родник фантазии мгновенно иссяк.

Задание — Двойной агент — Провалено

— Ну, что ж, — голос батальон–шефа стал холоден. — Вы сами выбрали свою судьбу. Я заметил, что на игроков прекрасно действуют заключение и бездействие. Если игрок несколько дней посидит в камере, ничем не занимаясь, с ним происходят странные метаморфозы. Многие сдаются уже ко второму дню. Это так удивительно. Что ж, проверим, сколько продержитесь вы.

— Не имеете права!

— Увы, имею. Но вы можете избежать этого. Вам надо просто начать сотрудничать с нами. И не пытаться врать. Ложь я почувствую сразу. У вас есть время до утра. Завтра, перед началом наступления, мы вас расстреляем. С понижением уровня, конечно. И с ограничением на посещение территории Союза. Решение за вами.

Немного помолчав и не услышав от меня ответа, он кивнул Жану.

— Под арест. Если не передумает, то вечерним транспортом этапировать в Райнбург к месту казни. Необходимые бумаги я прикажу подготовить.

* * *

Руки начали затекать. Я пошевелил запястьями, пытаясь поудобнее подвинуть цепь, сковывающую мои руки и ноги. Н-да. Действительно, оригинальное наказание для игроков в виртуальной реальности. Сидишь и ничего не делаешь. Я уже в десятый раз попытался встать со стула, но цепь держала крепко. Громила Жан с каменным лицом смотрел перед собой и не обращал на мою возню внимания. Вот НПС похоже не скучно. Сидит, смотрит в стену и ждет вечера. Я в очередной раз оглядел палатку, которую назначили под мою временную тюрьму. Сундук, маленькая походная печка, умывальник, обломанный кусок зеркала, висящий на брезентовой стенке, пустой стул, стул с Жаном, шкафчик с книгами, пустая стойка для оружия. Всё. Не богато.

В принципе, можно выходить из игры. Сидеть тут не было никакого интереса. Тушканчика я отправил к Герману цум Кошкину. Надеюсь, он послушает мой приказ, а не полезет меня спасать. Пристрелят ведь. А может мне рассказать этим мордоворотам всё, что они хотят? Глупость. Даже если чистосердечно раскаюсь, то до завтра все равно не выпустят. День в любом случае терять. Скучно. Сундук, маленькая походная печка, умывальник, кусок зеркала…

Внезапно без всякого предупреждения мои хитпоинты просели наполовину.

Никаких ударов или выстрелов не было. Ничего экстраординарного не происходило, сопел небритый Жан, завывал на улице ветер, потрескивал огонь в печке. Вот только половина жизни испарилась. Я удивленно смотрел на свои параметры. Проверил логи. Витальный урон. Очень странно, что это вообще? Жизнь начала медленно восстанавливаться. Ох, не нравится мне то, что происходит. Опять я чего–то не понимаю. Всё. Надоело. Надо что–то делать. В принципе, можно затеять дебош. Начать рвать цепь. При должном напряжении сил Девятка должна с ней справиться. Она и не такое кромсала. Ввяжемся в бой, а там разберемся, может Жан меня прибьет. Ну или сглупит и даст мне шанс разобраться с ним. Я глянул на громилу. Тот завалился, остекленевшие глаза уставились в потолок. Из разрезанной шеи на синий мундир толчками вытекала кровь.

От неожиданности я дернулся. Жизнь уже покинула моего тюремщика, а я даже не увидел, как это произошло. Я заозирался. В палатке кроме нас двоих никого больше не было. Проход был зашнурован, клапан закрыт. Что, черт возьми, тут происходит?! Сзади раздался шорох, я судорожно попытался оглянутся. Поворачивать голову было очень неудобно. Как–то неприятно похолодело между лопаток. Я испуганно дернул цепь. Ничего. Выдохнув, изо всех сил потянул Девяткой. Взвыли шестерни. Цепь заскрипела. Еще чуть–чуть. Еще. Давай, родимая. В какой–то момент мне показалось, что сейчас или Девятка сломается, или мое плечо. Вместо этого не выдержала цепь. Оборвав ее остатки, я вскочил и посмотрел за спину. Никого. Пустота. Слабенько звякнул железный умывальник. Я резко обернулся. Опять никого.

Испуганно оглядываясь, я подошел к Жану. Вне всяких сомнений, причиной смерти была глубокая рана на шее. Рядом с его ногой лежал окровавленный обломок зеркала. Это и есть орудие убийства? Больше вокруг никого не было. Опять всё на меня повесят же!

Не паникуем! Что делать? Что делать?! Убираться отсюда. Правильно. Я быстро обыскал карманы громилы. Два яблока. Короткая дубинка. Немного мелочи.

Использована способность: Маскировка

Текущая внешность: Жан Пауль Жолифф (солдат СВГ)

Так, спокойно, Жан, спокойно. Ты невозмутим, молчалив и уверен в себе. Может поменяться с убитым одеждой? Нет, она вся пропиталась кровью. Не буду. Откусив одно из яблок, я выдохнул и пошел к выходу. Фух. Как говорил один мой знакомый музыкант, если играешь фальшиво, то делай это с уверенным видом, мол так и задумано.

Выбрался наружу. Не глядя на стоящих рядом солдат, зашнуровал проход. Молча посмотрел на одного охраняющего, потом на другого.

— Никого не пускать, пока я не вернусь, — пробасил я, с хрустом откусил яблоко и пошел прочь от палатки. Что дальше? Бежать. Как? Снова к коню? Ни в коем случае. Его там уже нет наверняка. Тем более, я же теперь Жан как–его–там и конь даже теоретически не мой. О чем я вообще думаю! Пешком? А что если за мной пустятся в погоню?

У выхода из лагеря кроме часовых появился еще один персонаж. Молодой парень в пехотной форме и без знаков различия. Он подходил к каждому входящему и выходящему игроку или НПС и перекидывался с ними парой фраз. Не надо быть гением, чтобы понять, что это был кто–то вроде особиста. Моя маскировка зависит от параметра Хитрости. У меня она сейчас 9. Не уверен, что она выдержит серьезную проверку.

— Почему шатаемся без дела?! — услышал я грозный окрик, повернулся и с облегчением понял, что это не мне. Суровый офицер распекал нескольких игроков в синей форме. — Быстро на плац! Отрабатывать боевое построение!

Игроки зашевелились. Парочка обрадовалась, что им дали квест на тренировку и споро отправились за офицером. Еще парочка поныла, что времени совсем нет, и вышла из игры. Мой мечущийся в поисках выхода разум уцепился за эту идею. Пересижу–ка я панику в офлайне.

Выход из игры вне убежища может иметь последствия:

Ограбление 0% (желто–зеленая зона)

Арест 75% (нахождение на вражеской территории, в военное время)

Вы уверены? Да/Нет

Я почувствовал себя загнанной лисой. И вспомнив, чем закончился моя последняя роль лисы в Гильдии Доброй Охоты, мне точно нельзя прятаться на одном месте и ждать пока меня найдут. Попытка выйти из лагеря может привести к аресту. Выход из игры тоже. Прорываться с боем? А если окружат — застрелиться? Выпаду в «безсознанку», тут меня и повяжут — и снова арест. Вот уж действительно «вход — крона, выход — пять».

Я закрыл глаза, глубоко вздохнул. Гори всё синим пламенем! Я перестал красться, развернулся и двинулся к полю с дирижаблями. Не сбавляя скорости, я решительно пошел на двух часовых, которые стояли у небольшого курьерского аэростата.

— Пропуск!

— Особый Отдел Жандармерии, в сторону! — мрачно сказал я, не обращая на них внимания.

Один из часовых слегка опешил, но второй навел в мою сторону ружье с длинным трехгранным штыком. Не останавливаясь, я отодвинул направленное на меня оружие в сторону и пошел дальше. Солдат попытался преградить мне дорогу. Я схватил его Девяткой за шею, посмотрел в глаза и мрачно произнес.

— Рядовой, ты меня плохо расслышал? Это дело Особого Отдела. Отвязывай канаты! — сказал я и отпустил враз ослабевшего солдата.

Использовано умение — Хитрость

В кабину могли втиснутся максимум два человека. Небольшой котел, рядом канистры с мазутом. Открыв одну из них, я поставил ее на специальную полку, чтобы топливо заливалось внутрь топки. Огонь почувствовал пищу и радостно загудел, наращивая обороты. В кабину попытался залезть часовой. Вот ведь, никак не уймется.

— Запрещено! Без пропуска — запрещено!

— Отдавай швартовые! — крикнул я стоящему наружи солдату и поставил машину на «малый вперед».

Залез в инвентарь, достал листовку «Цирка Месье Корбина» и протянул ее первому часовому. Когда тот опустил глаза на картинку, со всей дури ударил его Девяткой по челюсти. Часовой начал заваливаться, над его головой появился дебаф «Ошеломлен». Я вытолкнул его из кабины и закрыл дверцу.

Дирижабль натянул последний канат, стремясь взлететь. Не дожидаясь, я достал обрез, приставил его к швартовому и выстрелил. Зазвенело в ушах. Дирижабль, получив новое отверстие для вентиляции, дернулся и начал подниматься. Снаружи раздался пронзительный свисток и послышались крики «Тревога!». Приступим. Я дал машине полный ход. Шестерни зазвенели, заходили поршни, засвистел рассекаемый лопастями винта воздух. Откуда–то снизу и сзади раздались выстрелы. Дирижабль был небольшой, поэтому высоту и скорость он набирал быстро. Внезапно лопнуло окно, разбитое пулей. Рядом с головой свистнула еще одна. Я пригнулся и сел в углу кабины, рядом с жарким котлом. Сейчас я мог только ждать, когда мой воздушный корабль отлетит достаточно далеко, чтобы хаотическая стрельба вокруг стала безопасной.

Получен урон…

Царапина, ничего страшного.

Получен урон…

Да чтоб вас Кацентодд к себе забрала!

Получен урон…

Получен дебаф «Без сознания».

При повторном получении критического урона ваш персонаж умрет.

Если вам не окажут помощь в течение 6 часов, ваш персонаж умрет.

Вот и полетали.

/logout

Глава 5

Когда поздно вечером я ложился спать, аккаунт по–прежнему был недоступен. Изменился лишь его статус.

Ваш персонаж погиб (время до возрождения: 5 часов 24 минуты)

В этом было множество минусов, но и появлялась надежда на то, что ареста я все–таки избежал. Точек привязки у меня не было, и я опять получу случайную. Главное, чтобы она была подальше от армии Союза и чтобы я не потерял свой обрез. Остальное переживем.

Это стоило определенных усилий — с утра сесть за работу, а не посмотреть хоть одним глазком, что там произошло с моим персонажем. Всё–таки работа дома требует намного больший уровень самодисциплины, чем ежедневное сидение в офисе. Я обстоятельно закончил все дела, созвонился с Евой, договорился вечером с ней пересечься и только потом со спокойной душой зашел в игру.

/login

Вы были убиты линейным пехотинцем СВГ.

Вы потеряли:

57 союзных крон,

11 имперских марок,

Ботинки черные (обычные)

Нет я конечно погорячился, когда думал, что вообще без всего обойдусь. Без обуви, думаю, будет неудобно. Хорошо, что у меня в инвентаре осталась драгунская форма с сапогами.

Этап 3 — Возвращение — Выполнен

Задание «Тень Империи!» — Выполнено

Награда: +75 опыта, за дополнительной наградой обратитесь к вашему куратору.

Поселение Дамбург

Уровень безопасности: желтый

Я открыл глаза. Железная кровать с набалдашниками. Я встал с порванного, пахнущего пылью матраса. Небольшое темное помещение, по которому мечутся отблески огня из камина.

— Процедура оживления завершена, — проскрежетал рядом металлический голос. — С вас семь крон.

Я повернулся, пригляделся и увидел стоящего недалеко автоматона. Его голова, руки, ноги и все остальные части тела казалось взяты от разных роботов. Один глаз был больше другого, половина тела была зеленая, вторая желтая. Из–за ног разного размера он был весь какой–то перекошенный. Да уж, потрепала его жизнь.

— Процедура оживления завершена, — повторил он с той же интонацией, глядя мимо меня в стену. — С вас семь крон.

Аккуратно обходя его по дуге, я попытался пройти к выходу из комнаты.

— Процедура оживления завершена, с вас шесть крон.

Я остановился и озадаченно посмотрел на это железное чучело.

— Пять крон? — спросил меня робот, перестав пялится в стену и повернув ко мне голову. — Четыре?

— Что, совсем дела плохи? — не удержался я.

— Не могу сказать, что мои дела идут великолепно, — прощелкал робот. — Может три? Раньше те, кто здесь просыпался, давали мне кроны.

— Это ты сам придумал — сторожить игроков на точке возрождения и деньги с них брать?

Робот издал паровой вздох, неуклюже развернулся и захромал прочь.

— Сорвалось, — прошипел он расстроенно.

— Эй, постой, болезный, — мне стало его почему–то жалко, — иди сюда. Как тебя там звать? Я дам тебе три кроны, но расскажи мне, в какую забытую Хранителем дыру меня занесло.

— Звать Рохля. Деньги вперед, — робот живо вернулся и протянул манипулятор.

3 кроны переданы НПС РХ‑003-Б

— Вы находитесь в поселении Дамбург. Промышленности нет. Сельского хозяйства нет. Население небольшое. Точно посчитать не выходит. У нас постоянная текучка. Единственная статья экспорта — мазут. Единственная статья импорта — металлолом. Мы его воруем. Достопримечательность поселения — Большая Черная Яма. Глава поселения — Добрый Ключ. За дополнительные деньги я проведу двухминутную экскурсию по городу.

— Что–то мало, всего две минуты на экскурсию.

— Именно столько составляет пеший маршрут до Большой Черной Ямы. Будете брать экскурсию?

— Обойдусь. А далеко ли отсюда до Города Сов?

— Около двадцати часов. Пешком. Но вы можете воспользоваться комфортабельным транспортом. Самодвижущейся каретой на механоидной тяге. Это будет стоить вам, — автоматон замер и внимательно осмотрел меня с ног до головы, — триста пять крон. Нет? Триста четыре кроны? Триста три?

— Спасибо, не надо. Торговаться, я вижу, ты не умеешь.

— Триста четыре? — с надеждой спросил автоматон.

Я махнул ему рукой и вышел на улицу через покосившуюся дверь. Городок представлял собой жалкое зрелище. Маленькие, перекошенные домишки из подручных материалов. Куски железа, грязные доски, выцветшие тряпки. Пасмурное небо давило сверху. Ветер гнал поземку над серой землей. Где–то от сквозняка со скрипом хлопнула дверь.

— Монументально? — раздался голос вышедшего сзади Рохли.

Я с удивлением обернулся и увидел, что автоматон показывает на центр городка. Там, за клубами пара и дыма возвышалась большая фабрика со множеством дымоходов. Со всех концов поселения к этому зданию шли железные трубы, которые сплетались в причудливую паутину. Казалось, что город — это единый организм, трубы — кровеносные сосуды, а огромная коптящая фабрика — сердце этого неказистого ужаса, только по недоразумению прозванного «поселением».

— А что это?

— Это Добрый Ключ, — ответил робот. — Он заботится о нас.

— Ясно. Где тут у вас можно обувью и едой разжиться?

* * *

Городок действительно был совсем маленький. Игроков не наблюдалось, а встречные НПС представляли собой перекореженных автоматонов. Они все, как и Рохля, были собраны по одному принципу — что нашел, то мое. Я так же иногда себе обед делаю. Даже господа Ржавые на фоне местных жителей выглядели роскошными и дорогими механизмами.

Небольшой магазинчик, больше похожий на полуразрушенный склад, нашелся быстро. На прилавке посреди кучи хлама стоял маленький автоматон. Широкое тело, короткие ножки, маленькие ручки и крошечный, ужасно грозный красный глаз.

— Чего надо? — пробасил коротыш.

— Обувь есть?

— У меня всё есть, — робот махнул ручкой себе за спину. Там, в большой комнате, расположенной за прилавком, на полках лежали кучи хлама. — Иди поищи. У меня хороший товар, дорогой.

Самое интересное было то, что торговец соврал почти в каждом слове этой фразы. Горы мусора, что находились в его магазине, были чем угодно, но не «товаром», не «хорошим» и точно не «дорогим». Развалы затейливого мусора. Убив минут пятнадцать на поиски, я выложил перед торговцем свои находки.

Товар: Северные ботинки заготовщика

Товар: Банка с мазутом, 3 шт.

Товар: Банка с ворванью

Товар: Дымовая граната, 2 шт.

Товар: Банка тушенки (свежая), 2 шт.

Монструозные ботинки были оббиты сталью и имели выдвижные шипы. Обувь давала бонус при хождении по льду, лазании по деревьям и стенам, а также считалась за оружие с бронебойностью в 2 единицы.

— Прекрасный выбор. Даже жаль отдавать все это за две сотни крон. Мое горячее сердце стынет от потери таких великолепных сокровищ! — самодовольно сказал толстый торговец. А потом добавил: — Цена уже с учетом туристической скидки.

— Десятка за эту кучу мусора, — беззаботно ответил я. — И можно без скидок.

Минут через десять, использовав Хитрость, Запугивание и Выживание, отдав жадине форму драгуна, дубинку и добавив сверху двадцатку крон, мы ударили по рукам.

Вот теперь другое дело. Я отошел подальше от прилавка, сел на заледенелую скамейку, съел тушенку, вскрыв ее железной рукой, и заправил сердце мазутом. На душе сразу стало тепло и хорошо. Настроение не смогли испортить даже три высоких автоматона, вставших прямо напротив меня.

— Чужак, — сказал самый большой из них, в вычурном металлическом цилиндре. Его квадратная челюсть грозно щелкала, а глаза за круглым моноклем мерцали недобрым оранжевым светом.

— С кем имею честь? — вскинул бровь я.

— Мэр Тулли, — холодно проскрежетал робот. — Всем чужакам предписано явиться на аудиенцию к Доброму Ключу для получения регистрации или изгнания из поселения.

— Да я и не собирался тут оставаться. Обещаю самоизгнаться сразу, как только найду транспорт.

— Всем чужакам предписано явится на аудиенцию к Доброму Ключу, для получения регистрации…

Два больших автоматона сделали шаг ко мне, и я заметил, что у них на груди припаяны латунные шестерни, на манер полицейских значков.

— Ну предписано, так предписано, — ответил я и поднялся. Мне действительно нужно убираться отсюда. Может этот Ключ подскажет, каким образом это будет сделать максимально быстро и дешево. Не даром же его зовут «Добрый».

Мэр Тулли пошел вперед, показывая дорогу, его клевреты пристроились за мной. Мы отправились в сторону коптящей фабрики. Путь шел мимо большой площади, на которой собралось несколько десятков жителей. На деревянном помосте стоял автоматон, покрашенный синей краской. Он был замотан цепью и подвешен за руки к странной конструкции, больше похожей на громоздкую самодельную лебедку. Расцветка пехотинца Союза, отметил я про себя. Что там происходит? Это собрание неприятно напомнило мне о моей собственной казни, и я притормозил, рассматривая происходящее. «Конвоиры» не возражали, тоже остановились и повернули голову, разглядывая толпу.

— …да будут дары твои обильны, — долетел до меня механический голос, — да будут бока твои жирны, а глаза черны…

С удивлением среди автоматонов я разглядел и людей. Худощавый молодой человек с лохматыми светлыми волосами жадно смотрел на жертву. Порывы ветра трепали его волосы и длинный красный шарф. Рядом, не сводя с блондина восторженных глаз, стояла худая и не очень красивая девица в черном облегающем платье.

Я подошел чуть ближе и увидел, что перед толпой находится огромная, размером с футбольное поле яма. Бесцеремонно растолкав роботов, я приблизился к металлическим перилам и заглянул вниз, во тьму. Тяжелый, землистый запах. Все стены ямы были покрыты чем–то черным и маслянистым. Свет пасмурного неба пытался проникнуть в глубину, но он терялся в мрачных тенях. Огромный клубящийся сгусток тьмы. Зрелище было жутковатое, особенно потому, что там, внизу, что–то шевелилось. Было неясно, что это, но глаз улавливал какое–то мелкое движение, какую–то рябь, проходящую по черноте.

— Да давайте уже скорее! — я услышал возмущенный возглас блондина. — Она жаждет! Под небом серым и низким! Там в глубине! Воин принесет ей тепло своего огненного сердца! Давайте быстрее!

Автоматон с полицейской бляхой на груди, не обращая внимания на возмущенные выкрики парня, закончил что–то бубнить, а потом махнул манипулятором. Лебедка заскрипела, ржавая цепь натянулась и подняла привязанного к ней робота. Солдат тяжелой линейной пехоты, из Абанкура, прочел я его данные. Абанкур — это же вроде столица Союза. Совершенно не понятно, что происходит. Этот городишко, Дамбург, находился на территории СВГ. И вот одного из его солдат на лебедке тащат к жуткой черной яме. Явно с недобрыми намерениями. Это какой–то бунт?

Цепь звякнула и начала разматываться, подвешенного робота раскрутило и швырнуло вниз, в темноту. Толпа ахнула и подалась вперед, налегая на перила и заглядывая вниз. Особенно усердствовал блондин, который что–то бессвязно кричал и размахивал руками. Он так навис над ямой, что сверзился бы вниз, если бы не худая девица в черном. Она вцепилась в него как ребенок в любимого плюшевого зайца. В яму она не смотрела, все ее внимание было отдано только парню.

Гул толпы перекрыл все другие звуки. Внизу что–то происходило. Из–за темноты многое было непонятно, но судя по светящемуся глазу жертвы, робот метался то в одну сторону, то в другую, потом разбежался и попытался вылезти наверх по черной промасленной стене. И тут внезапно всё закончилось. Тьма неуловимо пришла в движение, накрыла робота, даже сквозь шум я услышал, как зашипел затухающий котел автоматона. Внизу всё замерло, толпа радостно взревела.

— Обволакивающая тьма, опускалась на истомленную землю, поглощая корыстное сердце, навеки успокоенного злодея! — раздался радостный вопль блондина. Девица в черном восторженно захлопала и попыталась его поцеловать. Парень решительно ее отодвинул и продолжил: — Это закон подлунного мира! Хтонические силы природы всепроникают в естество мироздания…

— Вот это наша Большая Черная Яма, — услышал я знакомый голос, обернулся и увидел Рохлю. — Вот она, наша главная достопримечательность.

— Несложно догадаться. А вот скажи мне, уважаемый Рохля. Что это у вас там в Яме такое шевелится?

Робот внимательно уставился на меня, как будто прицениваясь.

— Денег не дам, просто так рассказывай, — я решил сразу пресечь разговоры на эту тему.

— Совсем не дашь? — как–то жалобно переспросил он.

— Посмотрим, как ты себя вести будешь.

— Там Капелька ползает, — затараторил автоматон. — Мы ее кормим и поим. А Добрый Ключ ее доит. А потом кормит нас. Так и живем. Круг жизни. У Доброго Ключа, кстати, примечательная история, могу рассказать. Всего одну крону. По слухам, его зовут…

— Постой. Как это — доите? — не понял я.

— Ну как доим. Мазутом. И не мы, а Добрый Ключ. Ты же заправлялся мазутом? Так вот, это оттуда, — Рохля махнул в сторону Ямы.

Я невольно глянул на странное, еле заметное шевеление в непроглядной темноте. На плечо мне опустилась железная рука. Я вздрогнул.

— Всем чужакам предписано явится на аудиенцию к Доброму Ключу… — начал вещать мэр Тулли.

— Да, понял я, понял. Идемте. Только я вот одного не пойму. Этот городок находится на территории Союза. Почему вы бросили в Яму столичного солдата?

Мне никто не ответил.

* * *

Какой длинный коридор. Под ногами гремели железные плиты пола. Вокруг постоянно что–то двигалось, крутились шестеренки, работали поршни, звенели цепи, шипел пар и сильно пахло смазкой. Складывалось ощущение, что я не в здании фабрики, а внутри огромного механизма.

Мэр подошел к высокой двустворчатой двери. Снял цилиндр, оглядел меня и полицейских. Коротко постучал и не дожидаясь ответа вошел в большой зал. Красивая мебель с изогнутыми ножками, красная обивка, высокие, ажурные окна, сквозь которые проникал солнечный свет. Уюта добавлял горящий камин и чайные приборы, расставленные на столике рядом. Мэр сделал пару шагов и замер.

Внезапно одна из стен пришла в движение и от нее отделился огромный манипулятор. Завертелись колеса и передачи, сегменты манипулятора выезжали из стены, приближаясь к нам. Это было похоже на огромную механическую змею, у которой вместо головы была приделана голова робота.

— Приветствую вас, — тихим, спокойным голосом сказала голова, мигнув девятью желтыми глазками. Голос был глубоким, красивым и каким–то несчастным. — Меня зовут Добрый Ключ. Уважаемый гость, проходи, присаживайся.

Робот указал рукой на высокое кресло за чайным столиком. Его маленькие ручки на длинном железном теле смотрелись непропорционально и несколько комично. Один из полицейских толкнул меня в спину, и я понял, что Добрый Ключ обращался ко мне. Немного настороженно я прошел в комнату и сел за столик. Добрый Ключ взял чайник и налил ароматный напиток в фарфоровую чашку.

— Угощайся, — улыбнулся он. Потом повернулся к полицейским и мэру, все так же стоящим в дверях. — Мэр Тулли, господа, вы можете быть свободны. Я позабочусь о нашем госте.

— Если вы не против, сэр, я бы хотел остаться, — заявил робот. Он мотнул головой, и полицейские вышли, закрыв за собой дверь.

— Как скажешь, друг мой, — печально ответил Добрый Ключ. Его змеиное тело закрутилось вокруг соседнего кресла, и хозяин комнаты сел напротив меня. Это было немного неуклюже, но я оценил его попытку.

— Извините, сэр, а можно задать вопрос? — спросил я. — Боюсь показаться нескромным. Я впервые встречаю автоматона с таким необычным телом. Оно довольно большое.

Неожиданно для меня робот рассмеялся. Потом улыбнулся и сказал:

— Это не мое тело, это лишь его маленький отросточек для общения с гостями. В тот момент, когда ты прибыл в наш прекрасный городок, ты уже был внутри меня. Мое тело много больше, чем тебе показалось на первый взгляд.

— То есть вся эта фабрика, все эти трубы?..

— Да, это тоже я, — робот ласково улыбался.

— А остальные автоматоны, что здесь живут?

— О, это мои гости, мои отпрыски, мои дети. Я добываю еду, а они заботятся обо мне. У нас хороший и очень дружный город. Да вы уже и сами, наверное, все видели. Но вам ведь интересно, зачем я вас пригласил?

— Было бы неплохо узнать, — я расслабился в кресле и отпил чая. Может сейчас какой–нибудь квест подкинут. Ясно же, всё не просто так.

— Вы знаете, у нас тут глушь, захолустье и волчий край. И мне стало интересно, что у нас забыл Серый Пароволк, известный террорист, безумный мастер, убийца и преступник.

Я дернулся и чуть не подавился чаем. Мэр Тулли достал револьвер и навел его на меня.

Глава 6

— Спокойней, мой друг, — обратился к мэру Добрый Ключ. — Месье Серый не собирается делать никаких резких движений? Нет? Вот и прекрасно. А теперь все–таки уважьте мое любопытство. Зачем вы здесь, месье Пароволк?

— Эээм, — от неожиданности я не знал, что сказать. Расслабился, идиот, решил, что раз я не в Городе Сов, так значит меня никто и не ищет. Думай, Серега. Я собрался с мыслями и ответил: — Я тут случайно и проездом. Против вашего прекрасного города я ничего не замышляю. Продолжу свой путь при первой же возможности.

— Я даже не сомневался, — добродушно сказал мне Хозяин города. Он взял со столика чашку, налил в нее из металлической банки машинного масла и отпил. Даже мизинчик отставил. Потом продолжил говорить, и в голосе его сквозила искренняя грусть. — Знаете, mon ami, тут ужасно скучно. Мы находимся очень далеко от «большой жизни». Вдалеке от торговых путей, железных дорог и судоходных рек. Добраться до нас совсем непросто. Поэтому у нас сложился очень специфический уклад жизни. Многих это устраивает. Я вас уверяю, они ни за какие круассаны не согласились бы вернутся назад в цивилизацию. Беглые рабы, то есть, конечно, слуги. Дезертиры и мелкие преступники. Списанные старички, убежавшие от утилизации. Наш город — это убежище. Тихая гавань. Вы можете не переживать. Не в наших традициях выдавать преступников. Конечно, если от вас будет польза городу. Но, позвольте полюбопытствовать, а как вы собрались выбраться отсюда?

— А какие есть варианты? — спросил я, немного успокоившись.

— Пешком. И я вас уверяю, до цивилизации это будет довольно долгий путь.

— А транспорт какой–нибудь? Как там?.. Телега на механоидной тяге?..

Добрый Ключ рассмеялся.

— Не слушайте этих проходимцев. Они посадят вас в тачку и повезут по полю. Будут ныть, что они устали, а потом по дороге поломаются. Были прецеденты. Но знаете, есть вариант.

— Какой?

— То, что вы попали к нам, — это знак судьбы. Я и мой друг, мэр Тулли, давно ждали кого–то похожего на вас. У вас же с атлетикой всё хорошо? Можете не отвечать, я вижу. Но скажите, вы разбираетесь в этой новомодной штуке — электричестве? У вас есть такая специальность?

— Нет, такой специальности нет. Есть инженерия малых и больших машин.

— Да вы что? Это даже лучше! Как все прекрасно сходится. Я предлагаю вам простую сделку. Вы выполните для нас три небольших поручения, а мы в ответ поможем вам с транспортом. Даже лучше! Мы подарим вам транспорт. Вы будете свободны как ветер. Как вам такое предложение?

— Какой транспорт?

— А вы посмотрите, — Добрый Ключ указал железной рукой на одно из высоких окон.

Во дворе фабрики стоял огромный, в два человеческих роста, паровой автомобиль. Огромная кабина, широкие колеса. Вряд ли этот механический монстр смог бы въехать на узкие улочки городка, но на широких проспектах и в поле ему не будет равных. Я залюбовался блестящей латунной отделкой и черными бортами. Колеса были окрашены голубой краской. В кузов свободно поместится пароцикл, на котором я гонял по Городу Сов. И тут я понял. Это был он. Тот самый паровоз, который я изначально хотел получить в этой игре. И еще я понял, что Добрый Ключ совсем не добрый. Это Змей Искуситель. И теперь я его с потрохами.

— Это очень хороший паромобиль. Я называю его Рафаль.

— Согласен. Кого нужно убить? — с трудом оторвавшись от созерцания этого великолепия, сказал я.

— Как приятно иметь с вами дело. Раз — и уже согласны. Контракт, — Добрый Ключ протянул мне лист плотной желтоватой бумаги, на которой, чернилами, витиеватыми готическими буквами были выведены условия контракта.

Вам предложено комплексное задание «Чужак среди чужих».

Выполните три поручения Доброго Ключа.

Запрещено обсуждать детали комплексного задания с любыми жителями города, кроме Доброго Ключа и мэра Тулли.

Награда:

— Серому Пароволку выписывается полная амнистия на территории поселения Дамбург.

— Серому Пароволку передается право на владение паромобилем крейсерского класса «Рафаль».

В случае отказа/провала: немедленный арест и экстрадиция

Принять/Отказаться?

— Согласен.

/logout

* * *

— Чем сегодня займемся? — спросила Ева и забросила ноги на стол. Потом откинулась назад и стала задумчиво разглядывать потолок.

— Сегодня у нас вечер кино и сериалов. Кстати, — сказал я, подходя к холодильнику, — специально к этому событию я, рискуя жизнью и психологическим здоровьем…

— Каким здоровьем? — вздернула бровь Ева.

— Психологическим, — осуждающе ответил я. — Ты же сама знаешь, этот мир полон опасностей. На улице бродят люди, летают вороны, бибикают автомобили. В кино вон про зомби показывают. Ужас! Шаг до безумия. Так вот. Преодолев все препятствия…

— Все? И ворон?

— И ворон.

— И зомби?

— Ты не поверишь, какая это была тяжелая битва. Так вот. Используя всю свою волю и хитрость, ваш покорный слуга добыл шедевр винодельческого искусства, — я достал из холодильника бутылку вина. — Это Шардоне Конти Гранд Крю тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года!

— На бутылке написано, что оно из Абхазии. И название другое, — невозмутимо парировала Ева.

— Это маскировка! Чтоб не создавать ажитацию. Ты видела дядю Петю с первого этажа? Чистый зомби! Представляешь, если бы он увидел у меня в руках Шардоне Конти Гранд Крю? Тем более года его рождения? Пришлось маскировать. Но это не всё! Используя подкуп и интриги, я достал еще один шедевр. И это шедевр сыроварения! — из холодильника была добыта пачка сыра.

— «Сыр Костромской», — медленно прочитала Ева.

— Маскировка, сама понимаешь. Ты попробуй! Ты никогда не чувствовала такой сырный букет! Вся эта французская ерунда и рядом не стояла!

— По вкусу тоже как Костромской.

— Фу, какая ты грубая и необразованная. Оцени послевкусие! Верхние ноты сандала, нижние — лаванды. Хм… Ты прочувствуй.

— Пошли кино смотреть, победитель ворон.

— Что сегодня смотрим? Романтическую комедию, боевик? Может про зомби?

— Триллер–детектив.

— О! Прекрасный выбор! У меня есть древние секретные пленки, что засняли ужас, мрак и еще раз ужас. Детектив, от которого твоя кровь застынет в жилах. Чудовище, крадущееся в ночи. Смелый детектив, не отступающий пред кознями врагов! Имя этому шедевру ”Собака Баскер…»

— Так. Кино я сама выберу.

— Ну тогда «Зверополи…»

— Сама!

— Ну сама, так сама, но не так, как в прошлый раз. Моесердце до сих пор обливается кровью, а слезы так и льются из глаз.

— В прошлый раз мы же мультики смотрели.

— Я и говорю, кошмар.

* * *

— Сереж?

— Мм?

— Как у тебя вообще дела? — Ева закинула на меня ногу и уткнулась в плечо, не открывая глаз.

— Ну так. Но с тобой рядом определенно лучше.

— А работа чего?

— Я сейчас в полуотпуске.

— Это как?

— Ну полдня делами занимаюсь, потом отдыхаю. В игрушку вон играю. Столько лет в отпуске не был, непривычно даже.

— А чего в игрушку? Тебе же больше не нужно, — голос Евы становился все более сонным.

— Не знаю. Как–то распрямляет мне мозг. Как будто я наконец могу в себе разобраться.

— Ну и как успехи? В распрямлении…

— Успехов полно. Вон же, отбросил ложную скромность и к тебе подошел. Смотри как получилось. Ты мне сразу нравилась. С самого начала. Но ты такая… злая была. И неприступная. А я смотрел на тебя, и мне все время тебя пожалеть хотелось. Ну, покусаешь и ладно. А вот я сам… Не знаю… Тем ли я занимаюсь? Что–то грызет…

— Угум…

Я ничего больше не сказал и через несколько секунд дыхание у Евы сменилось. Она уснула. Я чуть поудобнее устроился, обнял ее и тоже закрыл глаза.

* * *

/login

Поселение Дамбург

Уровень безопасности: желтый

Ну что ж, приступим. Вчера Добрый Ключ дал мне первое поручение.

— Серый, — задумчиво сказал он, — наш город имеет одно несомненное достоинство. У нас есть то, что нужно остальным. Камни под нашим поселением пропитаны мазутом как пьяница портвейном. Это наше спасение и наше проклятье. Есть одна маленькая, я бы даже сказал крошечная le probleme. Мазута не становится больше. И мне все сложнее и сложнее его доставать со дна Большой Черной Ямы. По моим подсчетам, месяца через два добывать мы его начнем меньше, чем потреблять.

— Мне даже становится интересно, — вставил я, — чем же может вам помочь моя скромная персона.

— Недалеко от города, в огромной пещере, есть лаборатория когда–то великого ученого. Профессора Бруно Маршана. И там есть то, что нам поможет.

— А сам ученый?

— Увы пропал. Уже давно.

— А сами сходить и забрать? Вон мэр у вас какой бравый. Такой что хочешь добудет.

— Мы пробовали, — пророкотал мэр и сверкнул глазами.

— Увы, мой друг, — печально сказал Добрый Ключ и допил остатки масла, — профессор прекрасно понимал, что живет рядом с городом автоматонов, и поставил соответствующую защиту от незваных гостей. Роботам вход туда невозможен. Нам нужен человек, чтобы пробраться туда…

Задание 1 из 3 «Лаборатория профессора Бруно Маршана».

Проберитесь в указанную лабораторию и добудьте «Куб сверхвысокого давления».

— Мы не сможем дать много подсказок, — тело Доброго Ключа со звоном шестеренок начало задвигаться назад в стену. — Но один раз наш слуга сумел вернутся из лаборатории. Единственное, что он сказал нам перед смертью от тяжелого ранения, была фраза: «Доступ Лаванда». Что это значит, мы не знаем. Это вся информация, что у нас есть по этой лаборатории. Добудь нам этот Куб.

* * *

Гостиница, куда я вчера поставил точку привязки, обошлась мне в смешные две кроны. Первое, что я увидел при входе в игру, — это неполная полоска здоровья персонажа. Обычно, даже если ты выходишь из игры раненым, то восстановление хитпоинтов не останавливается. Медленно, но оно идет. Сейчас у меня все было наоборот. Выходил я полным жизни, а зашел только с половиной здоровья. К счастью, шкала начала быстро заполняться благодаря «Благословению» и нахождению в зоне отдыха.

Прямо перед моим лицом сидел Тушкан. Заметив, что я открыл глаза, он радостно запрыгал, издавая щелкающие звуки. Чтобы прекратить эту вакханалию и успокоить его, я выдал ему банку мазута. Зубан поначалу настороженно разглядывал приобретение, но потом успокоился и забулькал содержимым. Ох, ну и запах. Мне начинал надоедать этот городишко с этим всепроникающим запахом мазута. Респиратор что ли купить?

Получено новое письмо

Отправитель — Элеонора Палладий

Письмо от Администрации игры «Мир Черного дождя».

Здравствуйте, игрок. К сожалению, ваш аккаунт был взломан и на него был помещен отслеживающий трекер. Для его отключения и предотвращения финансовых потерь вы должны немедленно явится на улицу Углежогов, дом номер 10. Там мы проведем все необходимые процедуры. Потом вы получите финансовую компенсацию за неудобства. Если вы не придете, мы не сможем отвечать за состояние вашего аккаунта и ваших финансов. До встречи.

С уважением, Администрация игры.

Как это мило. Культисты готовят очередную «ловушку». Я сразу написал ответ:

Это ужасно! Я немедленно отправляюсь по указанному адресу! Сейчас я в пригороде, и чтобы добраться до вас, у меня не хватает денег. Не могли бы вы прислать 50 крон, в счет будущей финансовой компенсации? Тогда я смогу прибыть к вам в течение пятнадцати минут после получения помощи. Надо спешить!

Не успел я даже выйти из комнаты, как у меня звякнуло уведомление:

Вам поступили 50 союзных крон

О! Легкие деньги. Интересно, что так сильно припекло этих девиц? Вот только встречаться с ними во второй раз у меня не было никакого желания. Забрали у меня немного опыта, подарили мне регенерацию и чуть–чуть наличности, на этом и закроем счет.

Займемся более насущными проблемами. По заданию мне надо проникнуть в лабораторию, куда не пропускают автоматонов, и добыть там некий Куб. С одной стороны, сделка была интересная. От меня требовалось не так много. А наградой был целый безрельсовый паровоз. С другой стороны, вся эта ситуация мне не нравилась. Добрый Ключ сделал хорошее предложение, с большими плюсами для меня и не такими большими для себя. Возможно, меня попытаются обмануть. Нужно подстраховаться.

— Тушкан, слушай, тебе важное поручение.

Пет замер, преданно пожирая меня взглядом.

— Ты знаешь, где обосновались другие зубаны? Пик Карнаж? Помнишь, мы карту с тобой смотрели?

Утвердительный тявк.

— Ты сможешь привести сюда, ну например, сотню? Запаситесь топливом на неделю и разместитесь где–нибудь за городом. Недалеко. Возможно, мне скоро понадобится помощь. Ну что ты на меня так смотришь? Задача ясна? Справишься? Ну беги тогда. Только давай быстрее. Сильно не задерживайтесь.

Тушкан сорвался с места, издал боевой клич и исчез в окне. Ну вот и хорошо. Это будет моей страховкой. Приступим.

Я вышел из гостиницы и двинулся по серым улицам Дамбурга в сторону Фабрики Доброго Ключа. Там меня должен был ждать Мэр Тулли, чтобы отвезти ко входу в лабораторию. Внезапно передо мной возник давешний блондин в красном шарфе и черном пальто. Ветер трепал лохматую шевелюру, а в его руку вцепилась все та же худая девица. Парень решительно пошел в мою сторону, резко остановился, оглядел меня с головы до ног, а потом протянул тонкую, изящную ладонь.

— Вениамин Серебряный. Поэт.

— Серый Пароволк, — я автоматически пожал протянутую руку. — Маньяк и убийца.

— Я так и знал! — восхитился мой собеседник. — Я сразу понял, что вы — именно то, что мне нужно!

— Не очень понимаю, о чем вы. Я спешу, — довольно грубо прервал его я. Попытался пройти мимо, но потом подумал, может, еще одно задание. — Что вы хотели?

— Великодушно прошу меня простить! Я уже сказал вам, что я поэт. Я приехал в этот город искать вдохновение. Понимаете, все эти мрачные, темные тайны города механических людей. Это завораживает. Потом здесь появляетесь вы. Как прекрасно, что вы прибыли сюда. Я предчувствую, что наша встреча будет судьбоносной! Расскажите! Расскажите о себе. Прошу! Умоляю!

Вам предложено задание «Герой нашего времени». Расскажите о ваших приключениях поэту Вениамину Серебряному.

Награда: опыт, красноречие

Штраф: понижение красноречия

Отказ: отрицательная слава (поэт сам придумает вашу легенду)

Принять/Отказаться?

Вот черт!

— Как я уже говорил, я спешу. Однако вы можете проводить меня до фабрики, а по дороге я расскажу вам свою историю.

— Спасибо! Спасибо! Это просто великолепно! — Вениамин взбудоражился. Девица глядела на меня неприязненно и крепче вцепилась в руку поэта.

— А это кто? — кивнул я на девушку.

— Это Исфирь, не обращайте внимания. Итак! Расскажите какой–нибудь случай из вашей жизни.

— Прям любой?

— Про убийства, конечно, — поэт закинул красный шарф за спину и пошел рядом со мной.

* * *

— …я напрягся изо всех сил и оторвал гарганту голову. Потом я сделал из этой головы боевую повозку. Она катилась по городу, разрушая все на своем пути. Рушились дома, дворцы и заводы. Миллионы зубанов по моему приказу убивали всех, кого встретят. И своих, и чужих.

— А как она катилась? Голова гарганта… — восхищенно спросил Вениамин.

— Ну как. Как многометровый стальной колобок. Никто не мог спрятаться от моего гнева. Все войска Империи и Союза объединились. Ха! Жалкая попытка меня остановить. Я разметал их в одно мгновенье. Весь Город Сов взмолился, чтобы я пощадил их. Тогда я потребовал себе вина и женщин. Оставшиеся в живых граждане вырыли огромный бассейн под открытым небом, заполнили его самым лучшим вином и запустили туда самых красивых горожанок в неглиже.

Исфирь фыркнула.

— И вот выхожу я из головы гарганта, смотрю на эту картину и говорю…

— Серый Пароволк, пройдемте, мэр Тулли вас ждет, — вмешался в наш разговор один из автоматонов–полицейских у входа на фабрику.

— Извините, Вениамин, дела. Вынужден вас покинуть, — я улыбнулся и не оборачиваясь пошел на территорию завода.

— Но, Серый! — воскликнул поэт, пытаясь пройти за мной. — Что же было дальше?!

Полицейский довольно грубо преградил ему путь. Я ничего не ответил и отправился на внутренний двор. Там меня ждал мэр Тулли и великолепный Рафаль. Посмотрим, как эта машинка будет в деле.

Задание «Герой нашего времени» — выполнено.

Награда:

Опыт +20

Красноречие +25% (4)

Бонус: Ваша известность выросла

Чего–то мне одни беды от этой известности. Надо наоборот меньше светиться, но меня не удержать же… дурень. Ладно, и так уже все плохо, куда уж хуже.

Рафаль разводил пары. По выдвижной лестнице я поднялся в кабину. На первом этаже четверорукий механоид–кочегар без устали забрасывал с двух лопат в топку новые порции угля. Пламя вырывалось из печи, пахнуло теплом. Поднявшись на второй этаж, я огляделся. Это была рубка управления. Из остекленной кабины открывался прекрасный обзор во все стороны. Возникало ощущение, что это не паромобиль, а корабль. Сходство усиливало широкое рулевое колесо, больше похожее на штурвал. Наверх забрались два автоматона–полицейских. Не обращая на меня внимания, они встали в углах рубки. Мэр Тулли, который поднялся следом за ними, подошел к штурвалу и стал проверять показания приборов. Давление, температура, уровень масла.

— А как связываться с кочегаром, ну там, внизу? На первом этаже?

— Там не первый этаж, там техническая палуба, — четко ответил мэр. — Кочегар несет службу в машинном отделении. То место, где мы сейчас находимся, — мостик. Есть еще место для боевой или грузовой палубы, — робот показал вперед, где над широким котлом действительно было ровное место. — Там можно установить грузовые контейнеры или оружие. Связь с боевой и технической палубами осуществляется через переговорные трубы.

Автоматон наклонился к одному из раструбов в стене и громко произнес:

— Машинное отделение. Городской режим.

Более не обращая на меня внимания, робот двинул вперед один из рычагов. Паромобиль вздрогнул. Из–под днища вырвался пар, и Рафаль, медленно разгоняясь, начал набирать ход. Немного повернув штурвал, мэр Тулли вывел паромобиль со двора, и мы отправились за город.

* * *

Получено новое письмо (отправитель Александра Столыпина)

Здравствуйте, Серый. Меня зовут Александра. Я подруга Элеоноры. Хотела бы извинится за ее предыдущее письмо. Я очень расстроилась, когда узнала, что она вам написала. Нам надо поговорить. У нас с вами большая проблема.

А вот и тяжелая культистская артиллерия подтянулась. Не дождались меня девушки на улице Углежогов. Опять небось зарезать хотели.

— Машинное отделение. Перейти в стояночный режим подачи топлива, — сказал в раструб мэр, а потом повернулся ко мне. — Человек. Мы прибываем к точке назначения.

Паромобиль начал потихоньку замедляться. Отъехали мы совсем недалеко от городка. Добрались до места минут за пятнадцать. Я даже соскучится не успел, разглядывая окружающие пейзажи. Рафаль двигался плавно и уверенно. Очень похоже на корабль. Только качки нет. Чувствую, Добрый Ключ и мэр Тулли специально меня до лаборатории на паромобиле повезли. Чтобы я проникся. Это у них получилось. Хороший агрегат.

Ладно. Пока окончательно не прибыли, я открыл почту и набросал ответ Александре.

Культист–привет! Алекс, я уверен, что где–то в глубине души, вы хороший и разумный человек. Но поверьте, последняя наша встреча мне совершенно отбила желание видеться с вами. Шрам на щеке ужасно чешется. Надеюсь, больше никогда не увидимся. За 50 крон спасибо, пойдут в счет компенсации морального ущерба от процесса знакомства с вами.

* * *

Мэр Тулли и его полицейские остановились у небольшого деревянного знака с надписью: «Железным отбросам вход воспрещён!» Здесь начиналась аккуратная, ровная тропинка, которая вела к высокому холму.

— Дальше ты сам, человек.

Я оглядел замерших рядом автоматонов, посмотрел на Рафаль. Вздохнул и направился по тропинке к холму. Вначале я шел настороженно и аккуратно. Иногда останавливался и прислушивался. Ничего не происходило. Я пошел смелее. Недалеко от холма я увидел, что путь мне преграждает ров с водой. Узкий деревянный мостик без перил был перекинут прямо к темному проходу внутрь холма.

Хм. Мост выглядел как испытание, но в чем оно может быть, ясно не было. Роботы не могут пройти по узкому мосту? Там есть нажимные пластины, которые реагируют на вес наступившего? Ладно, чего гадать, в худшем случае упаду в ров. Надеюсь там, в воде, не водится какой–нибудь пакости типа Капельки из Большой Черной Ямы. Если что, второй попыткой просто доплыву до входа.

На втором шаге из–под земли на противоположном берегу выдвинулись странные конструкции, похожие на несколько гигантских миксеров. Я сразу остановился. Но ничего больше не происходило. Ладно. Вперед.

Резко крутанулась одна из вертушек «миксера», и мою механическую руку дернуло назад. Я еле удержался на ногах. Тут же крутанулся другой «миксер», и меня теперь дернуло в другую сторону. Было ощущение, что плечо и Девятку притягивает магнитами.

Я рванул вперед. Миксеры начали крутится в разной последовательности, меня дергало в разные стороны. Пару раз только везением можно объяснить, что меня не сбросило вниз.

Добежав до входа в пещеру, я остановился, миксеры замерли и втянулись внутрь. Это и есть ловушка для роботов? Магниты скидывают автоматонов в ров с водой? М‑де. Неужели не бывает немагнитных роботов? Вроде бы я слышал, что латунь не магнитится. Да и бронза вроде. Не понятно.

Распахнутые металлические ворота. Осторожно заглянул внутрь и, не найдя ничего подозрительного, пошел дальше. Здесь начинался аккуратно вырубленный в камне коридор. Стены были ровные, по краям стояли поддерживающие балки. Пахло пылью. При моем движении вглубь автоматически загорались развешенные по стенам керосиновые лампы. Дорога имела небольшой уклон. Я спускался все ниже, и воздух становился все тяжелее. Появилась влажность, и запахло болотом.

По внутренним ощущениям я должно быть уже спустился ниже уровня земли. Тишину обстановки нарушало только эхо моих осторожных шагов. После очередного поворота впереди я увидел следующее испытание. Коридор, пол которого был закрыт тяжелыми чугунными решетками. Это место мне сразу не понравилось. Дальше по коридору освещения не было. Решетки пола уходили в темноту. Тяжелый земляной запах. Стены покрыты лишайником. А самое неприятное впереди, в десятке шагов от меня лежало несколько кучек металлолома. Мертвые роботы? Было не разобрать.

Я распахнул плащ и рубаху, слабо осветив то, что было впереди. Теперь хоть буду видеть, куда ноги ставить. Когда я аккуратно шагнул вперед, чугунный пол оглушительно громыхнул. Второй шаг. Третий. Еще. Сквозь резкий грохот плит я услышал неприятное гудение. Вибрирующий низкий звук. Как будто какое–то громадное, за гранью понимания, существо решило исполнить странную, недоступную человеческому мозгу мелодию. Гул нарастал. Внезапно над головой раздался дробный стук, как будто кто–то стал стучать по потолку железной трубой. Я глянул вверх и увидел, что сверху всё так же покрыто решетками. Секунду я стоял, задрав голову, пытаясь сложить все свои чувства в общую картину, но ничего не получалось. Происходящее нравилось мне все меньше и меньше. Надо бежать. Вперед! Или назад? К сожалению, секунды, потраченные на эти мысли, оказались критическими для меня. Среагировать на следующую ловушку я не успел.

Глава 7

На меня обрушились потоки воды. Затхлой, пахучей, явно несвежей. От неожиданности у меня перехватило дыхание. В одно мгновение я промок до кальсон. Просто на автомате запахнул плащ, накинул капюшон и рванулся вперед в темноту. Вода била как сверху, так и снизу. Я отфыркивался, плевался, спотыкался об остатки мертвых автоматонов, но ломился вперед.

Через пару минут я вывалился в обычный коридор, без всяких решеток. Гудение стихло, поток воды стал все уменьшаться и скоро превратился в капель. Без сил я рухнул на пол и долго лежал, просто пытаясь отдышаться. В коридоре снова начали зажигаться керосиновые лампы.

Теперь путь пошел вверх. Дышать становилось легче, сырость пропадала. Через несколько поворотов меня ждало еще одно испытание. Стены и пол снова стали металлическими, но без решеток, что меня порадовало. Коридор упирался в тяжелую, закрытую стальную дверь с небольшой нишей сбоку. «Положите руку внутрь» — было написано на табличке сверху. И для совсем несообразительных была нарисована стрелочка, куда именно эту руку засовывать. Сканер отпечатков? Это было неожиданно. Оглядевшись вокруг и не заметив никаких других вариантов, я снял перчатку и сделал то, что от меня просили. Пришлось подавить в себе желание засунуть в щель Девятку. Ведь этот тест как раз должен был определить роботов, и Девятка скорее всего его бы не прошла. Давайте ваш сканер.

Что–то щелкнуло, и руку пронзила дикая боль. Ощущение было, что кто–то со всего размаху саданул меня по мизинцу молотком.

Получен урон…

Я заорал, выдергивая руку. От моего рёва завибрировали тоненькие пластинки сбоку, там что–то завертелось, и вместо массивной двери рядом отодвинулась одна из металлических панелей, открывая проход.

Вволю поорав и высказав все, что я думаю об игре, о Добром Ключе и о профессоре (цензура) Бруно (цензура) Маршане, я проследовал в открывшийся проход. Что за издевательство! Они бы еще проткнули живот штыком, если выжил — в утиль, ты робот. А если умер — поздравляю, ты человек.

Следующая дверь оказалась совсем рядом. Она была огромная, бронзовая, с тяжелыми засовами. Наверное, она бы выдержала выстрел линкора, если бы кто–то смог его сюда затащить. Рядом на специальном постаменте стояла большая печатная машинка с закрепленной латунной табличкой, на которой были выбиты аккуратные печатные буквы.

ДЛЯ ВХОДА ОТВЕТЬТЕ НА ВОПРОС:

Вышел зайчик погулять, лап у зайца ровно…

Хм. Проверка на смекалку? Оригинально, ничего не скажешь. Ладно, рискнем. Я одним пальцем отстучал на печатной машинке: п–я–т-ь. Бронзовая дверь щелкнула и немного приоткрылась.

С трудом я отодвинул ее пошире и протиснулся внутрь. Внутри вспыхнуло сразу несколько ламп, осветив небольшое помещение. Комната была разделена пополам массивной железной решеткой. С той стороны стояло два мрачных черных механоида, направивших на меня недоброго вида трубы. Вместо глаз у роботов были маленькие таблички с цифрой «3». На концах труб вспыхнул огонь, и оружие в железных руках приобрело явное сходство с огнеметами. Неприятно.

— Назовите. Свой. Доступ, — проскрежетало вокруг.

— Э–э–э, администратор? — несколько растерялся я.

— Неверно, — громыхнул голос, а глаза механоидов перещелкнулись на цифру «2».

— Гость? — после небольшой паузы спросил я. Не будем наглеть.

— Неверно, — роботы уставились на меня единичками. Интересно, они начнут стрелять, когда у них станет ноль, или после этого будет еще одна попытка?

Я вернулся к бронзовой двери и подергал за ручку. Дверь снова была закрыта. Я оглянулся. Если попытаться выдернуть решетку? Нет. Наверное, быстро это не получится. Железки успеют выстрелить.

— Назовите. Свой. Доступ.

Я подошел к решетке, достал обрез, поставил его в ячейку напротив головы одного из механоидов. Тяжело вздохнул и, приготовившись стрелять, сказал:

— Доступ Лаванда.

— Разовый посыльный доступ. Подтвержден. Цель визита?

— Куб сверхвысокого давления, — честно ответил я, подавив свое чувство юмора, которое хотело сказать какую–нибудь скабрезность.

— Принято. Ожидайте.

* * *

— Да, конечно, друзья мои, — услышал я голос Доброго Ключа, — можете полностью выкачивать все из второй и четвертой цистерны. И еще, если вы заплатите предоплату, то на следующую партию вам будет скидка в половину.

Я открыл дверь. Ключ, выдвинувшись из стены на несколько метров, вился вокруг троих людей в пестрых халатах и треугольных шапочках. На китайцев похожи, подумал я.

— О! Позвольте представить вам Серого Пароволка, — заметив меня, воскликнул робот. — Прошу прощения, господа, я вынужден прервать нашу беседу. После отгрузки заходите ко мне, мы детально обсудим следующую поставку.

Посетители опустили головы и гуськом отправились на выход. Проходя мимо меня, они кланялись.

— Иди сюда, присаживайся! Я нисколько не сомневался, в тебе, mon ami, — довольно промурчал Добрый Ключ. — Я знал, что ты справишься и вернешься назад. Могу я получить Куб?

Задание 1 из 3 «Лаборатория профессора Бруно Маршана» — выполнено

Маленькие ручки робота схватили небольшой латунный агрегат. Ключ что–то радостно восклицал, переключал рычажки, рассматривал что–то внутри на просвет.

— Прекрасно, Серый! Прекрасно! Я думаю, мы сработаемся. Теперь мы наконец–то сможем поднять давление в Механизме до необходимого уровня. Правда, в прошлый раз, когда мы его запускали, кое–что пошло не по плану. Слишком много параметров нужно контролировать одновременно. Поэтому нам снова понадобится помощь.

— А что за Механизм и где пытались поднять давление? — перебил я торопливую речь робота. — Вы так и не рассказали, что вы тут делаете.

— Не рассказал? — Добрый Ключ посмотрел на меня удивленно. — Странно. Я, ну то есть теперь мы, собираемся запустить установку для глубокого бурения. Как я уже говорил, мазут в верхних слоях почвы скоро закончится. Нам необходимо добираться до более глубоких слоев. В процессе работы Механизма нужно учитывать много данных, и для этого у нас был Архивариус. Автоматон, который прекрасно справлялся с расчетом всех параметров. Но увы. Он проворовался. Мы не могли простить предательства и казнили его.

— Казнили? Отрубили буйну железну голову? — вздернул бровь я.

— У нас в городе, молодой человек, в почете совсем другая казнь. Вам потребуется спуститься в Большую Черную Яму и найти там Когитатор нашего Архивариуса.

Задание 2 из 3 «Кто проживает на дне Черной ямы?»

Вы должны принести Доброму Ключу Когитатор или останки Архивариуса.

* * *

Я стоял и задумчиво разглядывал Большую Черную Яму. Пасмурное небо не давало достаточно света, чтоб тот мог пробраться до дна. Что–то там внизу есть. Я подобрал камешек и кинул его вниз. Начал считать секунды, пытаясь определить глубину. Ничего не происходило. Никакого стука или всплеска не последовало. Ладно, прошлый раз казненный автоматон не так глубоко упал. Метров десять, максимум пятнадцать.

— И вправду, очень интересное место, — проскрежетал неожиданно появившийся рядом Рохля.

— Воистину, мой железный друг! — воскликнул в другое ухо Вениамин Серебряный. — Завораживающее! Серый! Я же про вас поэму написал! Хотите послушать?

— Обойдусь, — скривился я.

— А я вам все равно почитаю!

Город Сов спал,

Светила луна,

И в город пришла

Беда!

Сжимая стальные пальцы,

Прокрался Злодей,

В наш светлый город,

В мир спящих людей…

— Стоп! Хватит, — прервал его я, скривившись. — Избавь меня от этой галиматьи.

— Да как ты смеешь! — внезапно, тонким голосом воскликнула Исфирь, появившаяся рядом. — Ты! Тёмный… неблагодарный! Вениамин обратил на тебя свой гениальный взгляд! А ты! А ты!

— Господь–Хранитель. Оно еще и разговаривает!

Бледная кожа девушки начала становиться пунцовой.

— Всё. Вы мне мешаете. Рохля, хочешь заработать пятерку? — спросил я, доставая сверток, купленный в лавке старьевщика несколько минут назад.

— Десятку? — сразу переспросил робот.

— Начнем с пятерки, но если всё пройдет гладко, то десятку.

Из свертка появился большой моток прочной веревки, альпинистское снаряжение и фонарь на ремешке, который я сразу нацепил себе на шею.

— Рохля, я сейчас буду спускаться вниз. Если я два раза дерну за веревку, тащи меня наверх, что есть сил. Задача ясна? Справишься?

— В Большую Ч–ч–черную Яму?! — от удивления у Рохли что–то защелкало в голове. — Деньги вперед. Тебя же Капелька сразу съест. А так хоть деньги не пропадут.

5 крон переданы НПС РХ‑003-Б

— Еще пять, когда вернусь.

* * *

Темно. Казалось, тьма обтекала, стараясь забраться в рукава и под ворот плаща. Я вбил ботинок на шаг ниже, перещелкнул зажим на веревке. Еще шаг. Вокруг Ямы начали собираться жители Дамбурга, глядели на меня, свешиваясь с перил и негромко комментируя спуск. Под влиянием происходящих событий на Вениамина Серебряного снизошло озарение, он вещал жителям о Последней Битве Маньяка и Злодея Серого Пароволка с Великой Спасительницей Капелькой, слагая продолжение поэмы на ходу.

Естественно, никакой битвы я не планировал. Сначала надо понять, с чем я имею дело. Просто осмотрюсь. Когда будет ясно, кто тут живет, надо будет разобраться, как это можно победить или хотя бы отвлечь. И лучше всего выяснить, где лежит необходимый мне Когитатор.

— С удовольствием посмотрю, как тебя сожрут, — сказала мне Исфирь, когда я начал спускаться.

— Обязательно комментируй, что там с тобой происходит, Серый, — напутствовал Вениамин. — Это очень важно! Я опишу всё. Эта смерть войдет в историю Города! Да что Города?! Всего Союза! Как здорово, что я приехал сюда! Я чувствую! Чувствую, как муза возвращается ко мне!

Еще шаг. Перещелкнуть зажим. Отсвет фонаря выхватил участок дна, покрытого чем–то черным. Когда я кидал вниз факелы, они с шипением тухли. Мой первый план, выманить того, кто тут живет и сжечь, похоже, был обречен на неудачу. Я понял, что без разведки мне ловить будет нечего. Местные на вопросы о Яме не отвечали. Не знали или не хотели откровенничать с чужаком.

Еще шаг. Нога опустилась в вязкую жидкость. Прибыли.

Добро пожаловать на арену Черная Яма!

Убийства на арене не повышают рейтинг преступности.

Я врубил нагрудный фонарь на максимум и оглянулся. Черное болото, из которого торчат заляпанные останки сломанных роботов. Железные руки, ноги, головы с потухшими фонарями глаз. Неподвижное царство мертвой темноты. Сверху глухо долетали вопли толпы и бархатный баритон Вениамина, вопрошавший меня, как я себя чувствую и что там вообще происходит. Поэт практически полностью вылез на парапет, и я даже удивился, как он там еще держится и не сверзился вниз.

— Серый, не молчи! Искусство не должно раствориться во мраке, пошли нам искру знаний, дай нам свет эмоций! — раздался его крик. Какой же неприятный тип.

Вокруг по–прежнему стояла мертвая и густая темнота. Единственным движением было мельтешение луча света от фонаря. Я взвел курки обреза и медленно пошел вперед. Мне нужен Архивариус. В жиже то там, то тут вспыхивали идентифицируемые предметы.

Запчасти (левая рука)

Голова автоматона (без искры)

Останки (игрок Семён Нагибашка) (+13 крон)

Останки РХБ‑1–12 (+2 кроны)

Сломанное паровое ружье

Останки Ляо Красивого (+30 чох)

Запчасти

Слева в темноте что–то булькнуло. Толпа наверху загудела, мешая мне расслышать, что в точности происходит. Я водил двустволкой из стороны в сторону, пытаясь заметить хоть какое–то движение. Вроде тихо. Показалось или это та самая Капелька? Я сделал шаг назад.

— Вперед, Капелька! — раздался сверху вопль Вениамина.

Внезапно в мою сторону двинулась тьма. Клубок черной жижи поднялся выше меня, после чего раздвинулся на несколько метров в стороны. Шевеля десятком отростков, словно гигантская амёба, он довольно быстро зашлепал ко мне. Вот она — Хозяйка Ямы. Я дернул спусковые крючки. Прогремел сдвоенный выстрел. На существо это не произвело никакого впечатления. Антрацитовая жидкость мгновенно заполнила дыры. Всё ускоряясь, клубок щупалец двигался вперед. На некоторых отростках я разглядел маленькие пасти с острыми черными зубками. Поиграли в героя и хватит. Я рванул назад к веревке.

На ходу перезарядившись, я вцепился за петлю и резко дернул два раза.

— Рохля, вытаскивай! Твою железную душу! Быстрее!

Робот не подвел, пусть не мгновенно, но я стал подниматься к спасительному свету. Капелька врезалась в стену, где я только что стоял, и потянулась ко мне щупальцами, все больше и больше удлиняя их. Маленькие пасти защелкали, и раздался противный, на грани ультразвука писк. Два залпа картечью помогли мне избежать контакта с почти доставшими меня отростками.

Капелька бесновалась и, дико извиваясь, пыталась забраться на стену.

— Рохля! Тащи быстрее, оно за мной лезет!

— Робот! Глупец! Брось канат! — услышал я вопль поэта. — Их битва должна продолжиться! Это вершина и кульминация моей поэмы! Смерть! Кровь! Катарсис!

— Ты что творишь?! — раздался возмущенный крик Рохли. — Он мне пять монет обещал! А ну, убрал руки! Мамзель, а вы–то куда лезете?!

Раздался визг Исфири. Мое движение вверх остановилось, веревку тряхнуло. Они там совсем ополоумели?! Я вбил шипы ботинок в стену и перекинул петлю страховки повыше. Чувствую, надо быстрее самому выбираться. Веревка ослабла и медленно пошла вниз. Я только чудом не упал. Ослабив петлю, я перебирал страховку, чтобы она была в натяжении. Внизу щелкали маленькие челюсти и раздавался восторженный писк. В голове у меня была только одна мысль: непризнанному гению поэзии и его чумной подружке — конец. Штраф за мою голову и так огромный, пара трупов ситуацию не изменит. Дайте только выбраться. Прибью эту болтливую сволочь!

Именно с этой мыслью я полетел вниз, глядя на змеящийся перерубленный конец веревки.

— Катарсис! — донесся до меня восторженный крик Вениамина Серебряного.

Получен урон…

Приземлился я неожиданно мягко и с громким чавкающим звуком. Во все стороны брызнуло черное желе, и раздался оглушительный писк. Я откатился в сторону и с трудом поднялся. Вытер от слизи лицо и, отступая назад, перезарядился. Капелька приходила в себя после моего падения. Темная масса передо мной двигалась, перетекала, стараясь занять удобное ей положение. Тьма уплотнилась, сжалась и резко колыхнулась в мою сторону, вытягивая вперед десятки щупалец. Мой сдвоенный залп она даже не заметила. Сбив с ног, черные отростки стали оплетать меня, вгрызаясь мелкими зубками во все подряд. Ощущения были такие, как будто сотня чихуахуа решили отомстить мне за всё и не очень удачно, но ожесточенно начали меня грызть. Я понял, что мне конец. Толпа наверху восторженно ревела.

Получен урон…

Получено письмо

Получен урон…

Получен урон…

— Серый, умоляю! Скажи, что ты чувствуешь? — кричал поэт. — Черт, не слышно! Да что ты в меня вцепилась, дура! А–а–а-а-а!

Вопль нарастал, и в нескольких шагах от меня раздался громкий всплеск. Капелька замерла, укусы прекратились. Рядом со стеной неуклюже пытался встать Вениамин. Он был с ног до головы покрыт черной слизью, волосы слиплись, а в глазах царил первобытный ужас.

Щупальца как–то неуверенно стали отпускать меня. Хозяйка Ямы заметила еще одну муху, попавшую в ее паутину. Вениамин забился и стал что–то бессвязно кричать. Он кинулся на стену, но тут же соскальзывал. Сверху, прерывая гул толпы, раздавались истеричные крики Исфири. Капелька потеряла ко мне интерес и, шлепая ложноножками все быстрее и быстрее, двинулась к поэту.

Я пополз прочь. Что делать? Как отсюда выбираться! Думай, Серега, блин! Сердце ухало, не давая сосредоточится. А где мой цилиндр? Фиг с ним. А обрез? Где–то выронил. Назад вернуться? Я оглянулся. Там, в темноте зайчиком заверещал Вениамин, оплетаемый десятком щупалец. Нет уж.

И тут произошло то, чего я совсем не ожидал. Девятка сама пошевелила пальцами. Как–то неуверенно потянулась в окружающую жижу и схватила из кучи мусора саблю. «Морской палаш» — прочел я название. А потом я услышал в голове знакомый детский голос:

Привет! А что происходит?

Девятка?! Я ошарашенно смотрел на металлическую руку, которая крепко сжимала клинок. Я даже на секунду остановился.

Беги!

— Помоги мне, Серый! А–а–а-а! Господи, что она твори–и–и-и…!!!

Крик поэта оборвался на самой высокой ноте. Гнетущая тишина продлилась недолго. Шлепающие звуки стали приближаться ко мне. Я достал банку с мазутом, придерживая ее локтем, распахнул дверцу на моем «огненном сердце». Сунул внутрь руку в перчатке и опустил горящий палец в мазут. Тот сразу вспыхнул. Я замахнулся пылающей банкой.

— Ну, иди сюда, тварь!

Иди сюда, гадина! — повторил в голове голос Девятки.

Как только клубок тьмы появился в свете фонаря, я метнул горящую банку прямо в центр существа. Мазут разлился по монстру и сразу вспыхнул. Вслед за этим туда же полетела еще одна банка. Капельку это нисколько не затормозило. Противно пища, она выстрелила в меня щупальцами. Девятка пришла в движение, ловко отрубив особо длинный отросток. Потом еще один. Я попятился.

Что у меня еще есть? О, ворвань! Открыв крышку, я добавил в надвигающийся огненный клубок еще и ее. Бабахнуло так, что заложило уши. Половину монстра разметало, поползновения в мою сторону прекратились. Я выдохнул. Сработало? Капелька снова зашевелилась, оторванные части поползли к основному телу, без видимых проблем снова объединяясь в одно целое. Вот же гадина. Девятка отрубала некоторые отростки, но это не помогало. Хозяйка Ямы приходила в себя.

Я панически смотрел в инвентарь. Голова автоматона, лисий хвост, белый шарф, инструменты по металлу. О, средство от облысения. Держи, гадина! Это было жест отчаянья, но Капелька внезапно замерла. Те места, куда попал лосьон, мгновенно становились серыми и хрупкими, как пепел. Раздался недовольный писк. Вот так–так! Я смело шагнул вперед, поливая черный клубок из зеленой бутылочки. Капелька дернулась, заверещала и рванула прочь, очень быстро исчезнув из поля моего зрения. Швырнув ей вслед пустой бутылек, я опустился на труп какого–то автоматона. Вопли зрителей слились в какой–то оглушающий вой.

Вот ведь живучая зараза. Так. Времени может быть мало, вдруг она сейчас вернется? Второго раунда я не выдержу. Где, черт побери, моя шляпа, обрез и Когитатор?

К счастью, ни через пару минут, ни через десять Капелька так и не вернулась. Когитатор нашелся в одном из темных углов. Нацепив благополучно найденный, ужасно испачканный цилиндр и перезарядив поднятый из черной жижи обрез, я задрал голову и что было сил крикнул:

— Рохля! Спускай веревку!

— Уже, месье! — долетел до меня механический голос. — Давно всё готово.

* * *

— Ну вот! Вытащили в лучшем виде! — радостно сказал мне автоматон. — Пять крон!

— Держи! — я отсыпал роботу денег, которые подобрал в Яме. — Спасибо тебе, дружище.

— Обращайтесь, — довольно ответил он, углубившись в пересчет монет.

— Это ты его убил! — на меня налетела черная худая тень. — Ты! Ты! Ты! Убийца!

Получен урон 1 HP

Критический сбой оборудования…

Девятка дернулась и ухватила Исфирь за шею. Раздались жуткие хрипы.

— Фу! Брось! — крикнул я, пытаясь отодрать железную руку от извивающейся девицы. Зрители кинулись ко мне, оттаскивая полупридушенную Исфирь. Фух, вроде жива, идиотка. Хм. А Девятка снова в строю. Ну, теперь заживем. Надо только к Ткачам снова не загреметь. А то они ее быстро «вылечат».

Но почему же она снова в строю? Подхватила заразу там, в Яме? И есть ли тут что–нибудь от Кацентодд? Столько вопросов и…

Получен урон…

Резкий удар сзади самым решительным образом прервал мои размышления. Я шваркнулся на землю. Девятка, еще не пришедшая в себя после Исфири, висела плетью.

Дебаф: ошеломление

Дебаф: скованы руки

Дебаф: инвентарь заблокирован

Кто–то тяжелый навалился на меня. Щелкнули наручники.

— Привет, Серега, — сказал мне смутно знакомый голос.

Сильные руки подняли меня на ноги и развернули. Бомбер. Лысый здоровяк, с которым я сталкивался, когда охотились в горах на «республиканских» шпионов. Рядом стояла пара незнакомых игроков. Над всеми троими висел значок гильдии «Красные коты».

— Так вот он какой, Серый Пароволк, — сказал один из незнакомых игроков, поправляя кепку и засовывая в кобуру револьвер.

— Бомбер? — удивился я. — Ты что здесь де… Стоп. Ты что творишь, я не понял?

— По твою душу, — беря меня под локоть, сказал здоровяк. — Прислало вот высокое начальство. Ты, надеюсь, не будешь дергаться? За мертвого дают только пять сотен. А за живого аж три тысячи, — его лицо расплылось в довольной улыбке.

— А как же дружба и всё такое? — хмыкнул я, поняв, к чему он клонит.

— Я тебя умоляю, — гоготнул он. — Чистое единоборство. Как в пинг–понге. Кто кого. Прикольно же. Так что? Не будешь нам охоту за головами портить?

— Ничего «прикольного» не вижу. Попытаюсь испортить всё, до чего дотянусь, — честно ответил я, двинув плечами и попробовав на прочность наручники.

— Жаль. Но что тут поделаешь. Пытайся. Мохнатый, принимай с другой стороны, потащили его к дирижаблю. Мышан, страхуешь сзади. Начнет буянить, стреляй на поражение, если нас заденешь, ничего страшного.

— Эт завсегда можно, — сказал третий «красный кот» в кожаном летном шлеме и в очках–консервах, наводя на меня дробовик с неприлично широким стволом.

Подхватив меня с боков, Бомбер с товарищем потащили меня в сторону. Толпа молча расступалась, наблюдая за происходящим. Где–то сзади рыдала Исфирь.

— Чужаки, — прозвучал громкий и уверенный голос мэра Тулли. — Всем чужакам предписано явится на аудиенцию к Доброму Ключу для получения регистрации или изгнания из поселения.

— О! Местные власти, — веселым голосом сказал Бомбер. — Здравствуйте!

Перед нами стоял мэр в окружении нескольких роботов–полицейских. Их светящиеся голубым светом глаза внимательно и спокойно следили за мной и «котами». Стоявшие впереди автоматоны достали дубинки, те, что были сзади, держали в поднятых манипуляторах револьверы.

— Гильдия «Красные коты», — представился здоровяк. — Вот лицензия «Охотников за наградой» на территории Союза Вольных Городов. Это беглый преступник, и на основании закона Города Сов мы доставляем его на место суда и казни. Помощь не нужна, спасибо.

— Всем чужакам предписано явится на аудиенцию к Доброму Ключу, для получения…

— Фух, тупой какой, — вздохнул Бомбер и дернул меня под руку, чтобы идти дальше.

Мэр Тулли резко ударил здоровяка железным кулаком точно по носу. Полицейские слитным движением опустили дубинки на головы охотников. Раздался громкий выстрел Мышана. Одного из роботов откинуло. Толпа ахнула и отшатнулась. Затрещали ответные хлопки револьверов. Через несколько секунд всё было кончено. Бомбер и его товарищ лежали скованные на земле. Парень в летном шлеме отправился на перерождение.

* * *

— Серый, блин, какая же ты сволочь! — бормотал Бомбер, которого толчком впихнули в зарешеченную камеру.

— Я?

— Ты ж понимаешь, что нас скоро вытащат?

— Как вытащат? Штурмуя полицейский участок?

— Это ерунда, — отмахнулся Бомбер, — недоразумение. Разберутся, что ты преступник, и приведут тебя ко мне с подарочной ленточкой на шее. А за препятствие лицензированным «охотникам» еще и компенсацию подкинут.

— Ну–ну. Как в пинг–понге, — только и ответил я, разворачиваясь к выходу из полицейского участка, где меня ждал мэр Тулли. Как–то я сомневаюсь, что в Дамбурге, где большая часть жителей — беглые роботы, у администрации будут проблемы. Наверняка схема отработанная против таких «гостей».

— Бомбер, — услышал я громкий шепот его напарника, — а как мы его теперь увезем? Мышкан–то на перерождении в «Совах», а дирижабль тут. Кто пилотом? И как Мыш сюда добираться будет?

Я открыл дверь и собирался выйти из здания, когда абсолютно неожиданно у меня опять пропала половина шкалы здоровья. Что, черт возьми, происходит? Это начинало здорово напрягать. И даже не потеря половины хитпоинтов. Мне не нравилось, что происходило что–то непонятное. Сзади, в участке, что–то звякнуло. Я обернулся.

— Серый, вы выполнили задание Доброго Ключа? — прервал мои размышления робот–мэр.

— Что? А, да. Конечно.

— Тогда пройдемте, не будем заставлять ждать.

Задание 2 из 3 «Кто проживает на дне Черной ямы?» — выполнено

/logout

Глава 8

/login

— Пфф! — чихнул на меня Тушкан, когда я открыл глаза.

Что за… Первой среагировала Девятка. Резким движением она попыталась ухватить зубана. Но тот быстро увернулся, отскочив в сторону. И тут же прыгнул назад, вцепляясь в мою руку. Началась возня.

Я находился в той же комнате, в которой вчера нажал на выход из игры. Тушкан вернулся? Это очень хорошо.

— Стоп! — стряхивая с руки зубана, прекратил я бардак. — Тушкан, ты нашел остальных?

— Отец, — услышал я тихий голос.

Сзади стоял Одноглазый. Мой первый зубан. Выглядел он получше, чем при нашей последней встрече. Царапины были заполированы, уши починены, а глаз вспыхивал ярким красным цветом.

— Рад тебя видеть. Вы привели подмогу?

— Да, — просто ответил зубан, преданно смотря в глаза. — Много.

— Это хорошо. Тогдаслушайте план. Тушкан, перестань прыгать, тебя тоже касается. В центре поселения стоит огромная фабрика. Трубы, котлы, дым коромыслом. Видели?

Одноглазый кивнул, Тушкан опять чихнул.

— Аккуратно, незаметно, окружите фабрику и затаитесь. Если услышите ультразвуковой свисток, сразу врывайтесь внутрь, спасайте меня, давите врагов. Всё ясно? Возьмите мазута, себе и остальным, я купил, чтобы было чем заправляться.

* * *

Некоторые камни в мостовой отсутствовали, поэтому идти приходилось осторожно. Ремонтировать тротуар никто не спешил. Редкие прохожие подозрительно озирались на меня светящимися глазами. Я потер нос, всё никак не мог привыкнуть к запаху гари и мазута, которыми был пропитан каждый уголок Дамбурга. Ключу не позавидуешь быть командиром помойки, то еще достижение. Итак, меня ждало последнее задание. Сейчас дойду до Фабрики, и узнаем, насколько честной была эта сделка. Серёга, не спеши, дай время зубанам занять позиции.

Я свернул к Большой Черной Яме. Облокотился на перила и заглянул вниз. Убийство Капельки мне не засчитали, значит, это отродье выжило и всё еще там. Но сколько я ни вглядывался вниз, в темноту, никакого движения не замечал.

— Мсье! Че`овек! Извините! Мсье!

Я обернулся и увидел, что эти крики были обращены к моей персоне. В ближайшем здании, вцепившись в толстые прутья решетки, меня пытался позвать крепкий автоматон в синей униформе.

— Это вы тот человек, кото`рый вче`ра выб`рался из Большой Че`рной Ямы? — спросил меня он. Букву «р» он серьезно, на французский манер коверкал.

— Кто спрашивает? — сказал я, подходя ближе.

— Кап`рал Третьего Абанкурского, БИ‑100. Можно просто — БистО. Так это вы?

— Допустим, — сказал я, разглядывая робота. Голова его была покрыта множеством царапин и вмятин. Но даже несмотря на то, что его униформа была грязной и потертой, выглядел он представительно. Простых солдат просто красили в нужные цвета, а тут мундир. Сразу видно, унтер–офицер, а не какой–то рядовой.

— Р`асскажите! — автоматон прижал свою металлическую голову к решетке.

— Вам с какой целью?

— К сожалению, я п`роиграл «лотЭри». И завтра моя очередь ко`рмить Капельку. Ту, что живет в Яме.

— Ко`рмить? Это как тогда? Поднимают на цепи и вниз?

— Всё так, — грустно подтвердил робот. — Но БистО не п`ривык сдаваться без боя. Как вы смогли спастись?

— Скорее всего вам это не поможет. Я поджег ее мазутом, взорвал ворванью, а потом облил лосьоном против облысения. Пока она приходила в себя, меня вытащил наверх знакомый.

— Действительно, для моей ситуации пользы немного, — задумчиво произнес капрал.

— Не хочу давать вам надежду, но я поговорю с Добрым Ключом по поводу вас. Может вас не будут… того.

— Поговорите. Но Лоте`рея — это Лоте`рея. Все иммигранты должны кинуть монету. Либо вы становитесь жителем Дамбурга. Либо кормом Капельки. Мне и некото`рым бойцам не повезло.

Робот показал монетку на одной стороне которой был герб Союза, а на второй вместо решки был отпечатан сложный крест, больше похожий на букву «Ж».

Предложено задание: «Пропавший взвод»

Спасти капрала БИ‑100 и его роботов от уничтожения в Большой Черной Яме.

Награда: Долг капрала

Штраф: отсутствует/вариативно

Принять? Да/Нет

* * *

Во дворе Фабрики стоял великолепный Рафаль. Вокруг него возилось несколько роботов. Кто–то елозил тряпкой по черным бокам, другие наливали в паровой котел воду из длинной ржавой трубы, грузили какие–то ящики.

— А что это? — спросил я, проходя мимо, кивнув на грузчиков.

— Топливо, — односложно ответил мэр Тулли.

Я посмотрел вокруг, но не увидел ни одного зубана. Надеюсь, они где–то тут.

— Серый, mon ami! Наконец–то! Заждался уже, — воскликнул Добрый Ключ, когда я зашел в приемный зал. — Приступим?

— Что, даже чаю не попьем?

Глаза Ключа неприятно сверкнули. Ему явно не терпелось, чтобы я приступил к третьему заданию. И то, что я вчера ушел в логаут, давая зубанам время добраться до города, и то, что я сейчас тоже не особо торопился, его явно выводило из себя.

— Шучу, уважаемый Ключ. Давайте приступим. Только одну вещь хотел спросить. По поводу Абанкурских солдат, которых должны принести в жертву Капельке…

— Всё потом. Это решаемый вопрос. Мы обязательно к нему вернемся. Серый, давай не будем тянуть время. Третье задание самое простое и самое важное. Никуда идти не придётся. Тебе нужно запустить Механизм.

Задание 3 из 3 «Голос из Машины».

Запустить Трансфузионный Механизм.

Награда: Успешное завершение контракта с Добрым Ключом

Следуя приглашающему жесту, я проследовал в неприметную дверцу в глубине комнаты. Добрый Ключ со мной не пошел, его тело не было предназначено для прогулок. По ходу движения в узком металлическом коридоре загорались газовые лампы. Одна из гравюр, украшавшая стену, повернулась, явив мне еще одно лицо Ключа.

— Проходи вглубь. Тебе нужно в раздвижную металлическую дверь дальше по коридору.

Я подошел к красной дверце и дернул бронзовую ручку.

— Не сюда! — рявкнула голова Доброго Ключа. А потом сказала спокойным голосом: — Дальше по коридору. Металлическая дверь.

— Извини.

За указанным проходом оказался зал, все стены которого были покрыты двигающимися шестернями, поршнями, маятниками. Я опять как будто попал внутрь гигантских механических часов. Открылась стальная шторка, и в комнату выдвинулась очередная голова Доброго Ключа на тонкой железной ножке. Какие часы, такая и кукушка.

— Сюда. Теперь подключай Когитатор и Куб.

Задание оказалось затейливым. Непростая, но решаемая головоломка. Мой уровень Инженерии больших машин позволял видеть названия трети механизмов. Добрый Ключ меня подгонял и всячески мешал замечаниями о моей нерасторопности. В конце концов я не выдержал и рявкнул на него. Примерно через полчаса мне удалось соединить все трубы, шестеренки и передачи друг с другом. Куб был подключен к механизмам зала. А все управляющие процессы теперь проходили через Когитатор, который весело пощелкивал, готовый к работе.

Инженерия больших машин +1

— Иди в другой конец комнаты, там будет кабина управления. Запускай процесс.

В небольшой закрытой нише стоял массивный стул, чем–то похожий на электрический, но без фиксаторных ремней. Со слов Доброго Ключа я должен был сесть на место оператора и дернуть два металлических рычага, которые находились по бокам от стула. Я с сомнением разглядывал эту конструкцию. Девятка подрагивала, сжимала и разжимала пальцы.

— Там все просто. Сел, дернул рычаги — и свободен. Тебе радость, нам радость. Все счастливы! — крикнул мне робот, заметив мои колебания. — Конечно, если ты собрал механизм неправильно, кабина управления убережет тебя от осколков, но в этом случае, придётся весь механизм собирать с начала.

Ну да, зачем тянуть? Я проверил, легко ли вынимается обрез, взял в зубы свисток, сел на стул и вцепился в рычаги.

Вы собираетесь запустить процесс трансцеребрации.

Возможны негативные последствия для персонажа.

Вы уверены? (Да/Нет)

Да. Я вздохнул и дернул рычаги. В ту же секунду я ослеп, потому что меня шарахнуло молнией.

Превышения болевого порога. Вы отключены от игры на 10 минут. Производится итоговый расчет процесса трансцеребрации.

/ logout

Блин! Сволочи! Я, конечно, ожидал подвоха. Но вот чтобы так? Напугали аж. Я выбрался из капсулы, посмотрел на параметры. Персонаж был жив и даже с полной полоской здоровья. Ну хоть моя дурная башка не привела меня к красочной казни на электрическом стуле. И на том спасибо. Сейчас вернусь и разберемся, что за ерунда произошла. Здорово, если все удачно и я наконец получу свой собственный паровоз. Содержать его, правда, надо будет как–то. Прицепить к нему вагончики и возить товар между городами? Или пассажиров. Это может оказаться интересно. Я представил себя хозяином поезда. Командовать кочегарами и машинистами, гонять проводниц вагонов. Ходить таким важным и со значением с пассажирами раскланиваться. И все такие — «Спасибо! Спасибо!» А что? Серьезный, уважаемый человек.

Я сходил умылся. Потом попил чаю. Поглядел в окно. Серость. Тёмный зимний вечер бескомпромиссно захватывал город. На моих глазах включились фонари. Время вышло. Приступим.

/login

Сначала я не понял, где я нахожусь. Очень странное ощущение. У меня не было тела. Точнее было, но какое–то непривычное, как будто я стал размером с огромный дирижабль. У меня были сотни рук и ног, но я не мог ими управлять. Мозг с трудом старался обработать новые ощущения, пытаясь уложить их в обычную картину восприятия мира, в которой им раньше не было места. Я как будто находился у себя в голове и видел десятки экранов, на которых что–то происходило. На одном из них была знакомая красная дверь. Я попытался пригляделся, изображение развернулось, отдаляя все остальные экраны. Передо мной возникла темная комната с бордовыми стенами. На полу в свете керосиновых ламп лежал десяток мертвецов. Как будто кто–то заносил их сюда и скидывал друг на друга.

Где я? Что вообще происходит? Где Добрый Ключ? Что с моим игровым телом?

Я вернулся внутрь своей головы и снова уставился на кучу экранов. На одном из них я увидел Рафаль, вокруг которого суетились маленькие фигурки роботов. Меня снова затянуло в экран, и я оказался во внутреннем дворике фабрики. Недалеко от паровоза стояло несколько автоматонов, а рядом с кабиной был игрок в небольшом цилиндре, длинном плаще с капюшоном и с железной левой рукой.

— Казну всю погрузили? — крикнул он роботам. Те согласно покивали.

Я захотел подойти ближе и двинулся в ту сторону. Но не ногами. Моя шея удлинялась, и я парил над землей. Какой–то странный жираф с выдвижной шеей.

— Серый! Уже проснулся? Вот и молодец! — воскликнул человек, заметив меня. — Привыкай, обживайся. Желаю тебе недолгой, веселой и нескучной жизни. Теперь ты за главного в этом поганом местечке.

— Что?.. Кто?.. — попытался сказать я. Голос был металлический со странным эхом, как будто я говорил в пустую бочку.

— Разберешься, не переживай. Слушай, а у тебя отличное тело. Понятно, почему ты выжил при трансцеребрации. А то я уже отчаялся, что никогда не выберусь из этого гадюшника. Всё какие–то дохляки попадались. Наконец–то повезло! Отлично! У тебя очень интересные способности. Я в предвкушении!

Игрок потянулся и напряг руки. Его металлическая рука дернулась и попыталась ухватить его же за шею.

— Что за?! Блин, какая гадость! — выругался человек, ухватив одну руку другой. — Мердэ! Всё, поехали. Контракт выполнен, Рафаль перешел ко мне. Прощай, Пароволк. Тулли! — крикнул он, запрыгнув на подножку. — Трогай!

Паровоз вздрогнул и, потихоньку набирая скорость, двинулся прочь со двора. Я наконец сообразил посмотреть на имя этого игрока.

Серый Пароволк (Бруно Маршан)

Что?! — подумал я, глядя ему вслед. Он это… я? Суетясь, я открыл свои параметры. Надпись, возникшая перед моим взором, ввергла меня в шок. Мое имя теперь было:

Добрый Ключ (Серый Пароволк)

Класс: Многофункциональная мазутодобывающая фабрика

Глава 9

Я глядел вслед удаляющемуся Рафалю и откровенно не понимал, что теперь делать. Шея дальше не удлинялась и, обернувшись, я заметил, что это просто многосоставной манипулятор, торчащий из стены. Я теперь Добрый Ключ? Я поднял к лицу две маленькие железные ручки. Попытался сосредоточится на ощущениях. Мое тело было огромным и легким. Внутри меня всё время что–то происходило. Кто–то ходил, как будто ползали насекомые, странное всеобъемлющее ощущение голода, в боках то там, то тут что–то колет. Неприятное чувство в животе, будто я через десяток трубочек хочу вытянуть коктейль, но они забиты и ничего не идет.

Но тут меня отвлекли зубаны. Несколько штук поспрыгивали на двор фабрики и побежали вслед Рафалю.

— Стоп! — громыхнул я. — Куда собрались?!

Зверюшки шарахнулись в разные стороны и драпанули с удвоенной энергией.

— Одноглазый! Тушкан! Вы где тут? А ну прекратить панику! Слушать приказы Серого Пароволка! Теперь это я. Всем внимание!

Зубаны улепетывали, что есть сил. Но тут я наконец увидел Тушкана. Он сидел, вцепившись в небольшой дымоход, и испуганно смотрел на меня.

— Тушкан. Тушканчик, иди сюда мой хороший, — как можно ласковей сказал я.

В светящихся глазах питомца появилось сомнение. Он осторожно спрыгнул и, явно опасаясь, в любую секунду собираясь сбежать, подошел ближе.

— Мелкий, ну ты чего, не узнаешь меня что ли? А как я тебя ворванью кормил помнишь? А как меня привязали, а ты сверху на робота спрыгнул и спину ему грыз? А как я тебя от Девятки защищал?

Тушкан наконец увидел, или скорее услышал, во мне что–то знакомое, взвизгнул и стал прыгать вокруг. Потом забрался мне на шею, сел на голову и громко заклокотал. Со всех сторон, из щелей, из–за забора, с крыши выглянули остальные зубаны. Они настороженно смотрели на меня, потом на Тушкана, а потом, явно успокоившись, стали собираться на внутреннем дворике. Ко мне подошел Одноглазый.

— Отец? Ты… выглядишь… странно, — с трудом сказал он.

— Но это всё равно я. Злодеи похитили мои тело, и теперь надо разобраться, что делать. Заселяйте фабрику, ничего не ломайте, а наоборот. Судя по тому, что чувствую я себя неважно, здание в плохом состоянии. Ваша задача навести порядок. Почините, где можно, агрегаты, подлатайте стены, крышу обязательно посмотрите. А то задувает в спину чего–то. Десяток бойцов пусть будет в резерве. Сейчас я разберусь, где тут мазут, определю вам, где питаться.

Зверюшки стояли и завороженно смотрели на моё лицо, да и вообще на всю фабрику. У многих в изумлении были открыты пасти.

— Что стоим? Выполнять!

Толпа рванула во все стороны одновременно. Зверюги хаотически забегали, пытаясь понять, что делать.

— Одноглазый, разберись. Наладь процесс. Я ушел, меня тут что–то в груди тянет.

Втянув голову, я вновь вернулся в комнату со множеством экранов. Ощущения были неприятные. Как будто одышка и какое–то бессилие. Симптом явно прогрессировал. Потихоньку, но мне явно становилось хуже. Надо разобраться с параметрами.

Многофункциональная мазутодобывающая фабрика.

Уровень 1

Основной корпус

Здоровье 4490/20000

Целостность механизмов 3/10

Работников 0

Функционирование цехов:

Основная котельная — 2/10

Вспомогательная котельная — 0

Насосная — 1/10

Плавильня — 0

Конвейерные цеха — 0

Цеха крупной сборки — 0

Дополнительные постройки — 0

Склад:

Металлолом — 63 кг

Мазут — 2 бочки

Счет фабрики:

Медные Чохи — 24

Союзные Кроны — 5

Это было даже не смешно. Не надо быть семи пядей, чтобы понять, что дела крайне плохи. Мне стало ясно, почему Рафаль был загружен ящиками. Стала очевидна фраза, брошенная Бруно Маршаном: «Казну погрузили?» Меня просто кинули. С фабрики вывезли всё, что можно вывезти, а что нельзя — продали. Украли мое тело, украли все деньги, то, что было в инвентаре, и вообще всё, до чего можно было дотянутся. Во мне зародился гнев. Но как только я стал закипать, резко начало расти чувство голода.

Температура основного котла 298 градуса из 3000 возможных. Топлива осталось на 14 минут при минимальном расходе.

Черт! Глянув на камеры, я быстро вернулся во дворик фабрики.

— Тушкан! Очень срочно! Найди, где тут склады, там должны быть две бочки с мазутом. Пускай зубаны тащат их к основному котлу и заправят его. У вас десять минут. Сможете разобраться?

Тушкан заверещал и с несколькими другими зверюшками рванул куда–то вглубь фабрики. Щекотно. Так, теперь что–то было странное с лицом, как будто кто–то перышком водил по носу. Что это такое? Я осмотрел экраны. У входа на фабрику собралась толпа автоматонов. А этим–то что надо?

Перед основными воротами стояло больше дюжины роботов. Они о чем–то негромко переговаривались. Немелодично звякал металл, пахло дымом. Я выдвинул шею и пророкотал:

— Кто такие? Что надо?

Роботы отшатнулись, но потом вернулись назад и стали смотреть на меня молча, но с мрачной решимостью. Среди толпы я заметил старого знакомца.

— Рохля. Иди–ка сюда!

Робот вскинул железные брови и попытался укрыться за спинами товарищей.

— Ну вот, а я хотел тебе работу на три кроны подкинуть.

— На четыре! — выламываясь из толпы и спотыкаясь, ко мне рванул Рохля.

— Мне тут на фабрику нужен… эээ… адьютант, ну или приказчик… как бы назвать эту должность…

— Управляющий? — с надеждой спросил робот.

— Ну уж нет, не дождешься. Пусть будет приказчик. Три кроны в день, пойдешь ко мне?

— Четыре!

— Хорошо, четыре.

— Пять!

— Как ты меня измучил… Так. Кто хочет стать новым приказчиком на фабрике?! — пробасил я в сторону толпы.

— Четыре! Я согласен! — крикнул Рохля, пытаясь встать между мной и толпой.

В параметрах фабрики появился один работник, и ему сразу списалась дневная зарплата. На счету осталась одна крона и несколько «чохов».

— Что это вообще за сборище? — спросил я робота. — Что произошло и почему все смотрят на меня, как будто они Золушки, а я их на бал не пускаю?

— Эти–то? — Рохля пренебрежительно махнул рукой в сторону автоматонов. — Так вы же их вчера уволили и всю выдачу мазута закрыли. Голодные они. Не обращайте внимание, ваше добрейшество.

— Ладно, потом разберемся. Рохля, слушай первый приказ. Мне срочно надо заправить топливом основной котел фабрики. У нас есть десять минут на это.

— Так мазутом же? У вас же мазута этого… море, — удивился робот.

— Нет мазута… эээ, ты чего?

Рохлю заклинило. Как–то всего скособочило, а его взгляд начал медленно тухнуть.

— А ну пришел в себя! — я высунулся подальше и отвесил ему затрещину своей маленькой ручкой. Рохля дернулся и отвис.

— Как нет мазута?! — громким шепотом спросил он.

— Соберись! Десять минут осталось. Надо заправить котельную. Где тут топливо есть? Уголь, дрова какие–нибудь.

— Не знаю, — все так же находясь в шоке, прошептал он.

— Всё, мне такой приказчик не нужен. Эй народ!..

— Тут есть рядом куча мусора, — затараторил Рохля. — Я там видел старую мебель. — Вот, шел сюда, думал на обратном пути спереть чего–нибудь.

— Дуй туда и тащи мебель и вообще все, что горит, к главному котлу.

— Я не могу! Я же приказчик. Тут работники нужны! Хотя бы трое!

— Денег нет, только какие–то «чохи» остались.

— Пойдут чохи. Они в два раза дешевле крон, — тараторил Рохля. — Три работника по пять крон — это значит десять чохов на каждого, итого тридцать два чоха.

— Почему три на десять — это тридцать два? Не зли меня, блин!

— Ну как, я, ваш приказчик, могу получать меньше простых работников, вот я себе тоже посчитал надбавку.

Я молчал несколько секунд, рассматривая автоматона. Интересно, этими маленькими ручками получится ему голову оторвать? В этот момент красная надпись, что топлива у меня осталось на десять минут, мигнула. Девять минут.

— Это плохо, что работники будут получать больше приказчика, поэтому вы все будете получать по четыре кроны. Всё. Двадцать четыре чоха. У вас есть девять минут на то, чтобы принести топливо. Приступайте!

Рохля козырнул и побежал куда–то вбок, за ним двинулись еще три робота. Количество работников выросло до четырех, а деньги кончились. Осталась последняя крона. Я, кажется, начал понимать Темных Властелинов из мультфильмов. Мне хотелось кого–нибудь придушить.

А вообще, что я дергаюсь? Напишу в поддержку, скажу, что у меня обманом увели персонажа. Они все вернут как было. Но с другой стороны, похоже, я нарвался на какой–то крайне редкий квест. Ну когда я еще смогу поиграть фабрикой? Ладно, посмотрим, как пойдет. Главное сейчас — не потухнуть совсем.

Где зубаны? Один из экранов показал, как четверо зверьков пытались тащить большую черную бочку. Получалось у них плохо. Я влетел в нужный экран.

— Куда тащите? Это же бочка! Ее катить можно!

Зубаны вздрогнули. Бочка грохнулась о пол с тяжелым гулким звуком. Испуганно оглянувшись на меня, они повернули ее и попытались покатить. Дело пошло веселее.

— Быстрее.

Несколько минут я разглядывал экраны, разыскивая то, что можно использовать как топливо. Нашел цех с основным бойлером. Огня в топке уже не было. Температура — 265 градусов. Как–то быстро падает. Я пригнал в котельную двух зубанов и заставил их взять совки для мусора, бегать по тому место, где лежал уголь, собирать черную пыль и кидать ее в печь. Толку от этого было немного, но хоть что–то. Что–то неприятно меня кольнуло.

Внимание! Повреждение основного насоса!

Работоспособность Насосного цеха — 0/10.

Я рванулся к экранам. На одном из них летели искры и что–то рушилось.

— Что здесь происходит?!

Двое рабочих испуганно присели, а Рохля отпрыгнул от моего лица, которое внезапно выскочило из стены. Напротив меня скрипел, разваливаясь, механизм, состоящий из нескольких огромных шестерней и трубок.

— Начальник! Бежим! — завопил один из роботов, вскочил и, хромая, побежал к выходу из комнаты. Его железная нога зацепилась за стальной лист обшивки, он с оглушающим звоном шваркнулся на пол и затих.

— Рохля. Что. Здесь. Происходит? — сцепив зубы, еще раз спросил я.

— Ваше добрейшество! Они случайно! Они торопились принести вам в котельную старую кровать, но зацепились за насос, а тот ка–а–ак хрустнет! Вы не поверите, как громко! Мы ужасно испугались! А потом шестеренки во все стороны, и пар пышет, и поршнем прям по голове, а тут вы. Кошмар, ужас! — он показал рукой на окончательно отвалившиеся шестеренки, среди которых торчали остатки пережеванной кровати.

— У вас осталось две минуты. Вы сейчас же поднимете этого идиота и дотащите дрова до основного котла. А потом еще раз и еще. Вам понятно?

— А как же насос?

— Насос ты, Рохля, починишь после того, как заправишь основной котел. Быстрее, я тебя прошу. Быстрее!

— Начальник, а он кажись того… Помер, — сказал второй рабочий, стоя над неподвижным телом упавшего автоматона.

— Ваше добрейшество, нам надо нанять еще одного рабочего, взамен выбывшего, — затараторил Рохля. — Только теперь подороже. А то эти, ну совсем доходяги!

Я повернул свою длинную шею к нему, подлетел поближе, взял его металлическую голову своими короткими ручками, а потом размахнулся и несильно стукнул его лбом по лицу. Рохля с громким звоном упал на стальные листы пола.

— У вас две минуты. Дрова должны быть в топке! — прорычал я.

Мне становилось всё хуже. Ужасно захотелось спать. Во всем теле разливалась слабость. С трудом я подключился к голове, что находилась в основной котельной. Сил висеть в воздухе не было, поэтому я обернулся вокруг торчащих труб и стал смотреть на затухающие угли. Внезапно выскочило сообщение в логах:

Вспомогательная котельная заправлена

Требуется ремонт, использование невозможно

В комнату с ужасно довольным видом влетел Тушкан. Он явно считал, что прекрасно справился с задачей. Я устало смотрел на зверька.

— Не та котельная, дурень. Вы вспомогательную заправили.

Зубан замер, не понимая, что происходит. В комнату вломились Рохля и рабочий с остатками разломанной кровати. Быстро оценив ситуацию, они стали закидывать обломки досок в широкий зев топки. Забросив всё, они обернулись и настороженно уставились на меня.

Ничего не происходило. Лучше мне не становилось. Какая–то темная пелена стала накрывать мое сознание. Из последних сил я поднял голову и посмотрел внутрь печи. Угли остыли, и их тепла не хватало, чтобы зажечь дерево. Последний оранжевый огонек потух среди углей прямо у меня на глазах.

Основной котел: Остановлен

Статус фабрики: Отключена

Для перехода в активное состояние запустите в работу Основной Котел.

Если в течение 7 дней не будет произведен запуск Котла, статус фабрики будет изменен на «Заброшенная».

Глава 10

Вы мертвы. Активирована особенность «Благосклонность Матери Муравьев»

Вам доступны следующие режимы:

1) «Мертв»

2) «Призрак места»

Выбранный режим будет действовать до момента запуска Основного Котла Фабрики.

Мертв/Призрак места?

В абсолютной прострации я выбрал «Призрак места».

Получен дополнительный класс!

Текущий класс: Призрак места

Ограничения: Территория фабрики (+1 км). Максимальный объем энергии будет снижаться по мере удаления от Источника Силы

Уровень: 1

Энергия: 1/150

Инвентарь: Отключен

Классовые особенности:

Бесплотность. Житель призрачного мира. Для обычного мира вы бесплотны. Можно проходить сквозь стены и материальные объекты. Взаимодействие с объектами потребует дополнительных расходов энергии.

Невидимость. Вы невидимы для обычных игроков и игровых персонажей. Вас могут видеть только сумеречные персонажи и игроки с умением «Мистицизм».

Призрачный голос. Вы можете понимать и общаться с созданиями сумеречного мира. Призраки полны печали и выражают ее по–своему. Подумайте, что и кому вы хотите рассказать. Взаимодействие с объектами обычного мира потребует дополнительных расходов энергии.

Классовый сценарий: «Кто шепчет в темноте?»

Задача: Запустить Основной Котел Фабрики

Окружающая тьма сменилась серым светом. В первый момент я даже не узнал котельную, в которой находился. Все краски потухли, цвета пропали, я словно попал в черно–белое кино. В воздухе кружилась какая–то белёсая пыль. Тихий шелест, теряющийся на грани восприятия. Окружающий мир был наполнен мягким шумом и шепотом, казалось, каждая вещь издает свой тихий особенный звук, но если не обращать на это внимание, через какое–то время звук терялся на общем фоне.

Рядом со мной сидел Тушкан и грустно смотрел в потухшую топку котла. Рохля и роботы испуганно уставились на лежащую у моих ног голову Доброго Ключа. О! У меня снова есть руки и ноги. Вот только прозрачные. Я поднял серое марево, заменившее мне руку, и посмотрел сквозь него на автоматонов. Помахал у них перед лицом. Попытался потрогать, но рука свободно проходила сквозь их металлические тела. При этом появлялось чувство легкой бодрости. Действительно. Я стал призраком.

— Тушкан? — позвал я питомца.

Вместо привычного мне голоса вокруг разлетелись тихие завывания, больше похожие на плач. Окружающие начали испуганно крутить головами и пятиться к выходу из цеха.

— Эй! А ну, стоять!

Заунывный плач сменился нарастающим воем. Все дружно рванули из цеха, образовав в дверях давку. Тушкан вылетел в коридор первым, проскользнув между ног роботов. Я остался в котельной один. Н-да. Не успел я почувствовать себя «фабрикой», так меня в призрака засунули. Я посмотрел на потухший котел. Обошел его по кругу. И как его зажигать в таком виде? Попытался поднять длинную щепку, лежащую на полу.

Недостаточно энергии 19/150

Так вот как оно работает. Любые действия напрямую завязаны на мою энергию. Шкалы здоровья у меня больше не было. Ее заменяла полоска медленно восстанавливающейся энергии. Я попытался снова заговорить, но раздался только невнятный шелест.

Недостаточно энергии 1/150

Продолжая свои эксперименты, я пришел к выводу, что могу спокойно проходить сквозь стены. В то время как потолок и пол были для меня непроницаемы. Сколько раз я ни пытался проникнуть в подвал сквозь пол, мне этого не удавалось. Как–то не проработан этот момент. Я был бы не прочь полетать. Придется по старинке, по лестницам. Что получается, инвентаря у меня не было, почта опять была заблокирована, а подняв небольшой предмет с земли, я сжигал большую часть своей энергии. Если потратить ее полностью, мое призрачное тело становилось медлительным и появлялось чувство легкого голода. Шкала восстанавливалась минут за пятнадцать. Мой самый очевидный план, самому закидать угля в печку и поджечь, провалился даже не начавшись. Я так года два буду топливо для розжига собирать.

Но был и плюс. Здесь не было запаха мазута, порядком уже надоевшего. Вообще никаких запахов не было. А чем я тогда дышу? Призрачным воздухом? Я засунул голову в стену, стало темно, ничего не видно, но дышалось нормально. Поразмыслив несколько минут, решил особо не расстраиваться. Я могу спокойно выйти из игры. В любой момент можно найти на игровом форуме игрока, который приедет и раскочегарит фабрику. Улыбнувшись, решил оставить этот вариант на крайний случай.

Пора было провести разведку местности. Я еще плохо ориентировался на фабрике, особенно в таком черно–белом оформлении. И естественно я сразу запутался в коридорах. Поплутав, я плюнул и пошел напрямую, сквозь стены. Пустые цеха, какие–то спящие агрегаты. Несколько зубанов, которые пытались починить протекающую трубу. Получалось плохо, но они старались. Склад с пустыми стеллажами. Коридор с дверью, грозно сверкающей предупреждающими надписями. Заглянул внутрь, темно, ничего не видно, даже летающей пыли нет. Комната с мусором. Коридор с лестницей вниз.

В одном из заброшенных цехов сидели два автоматона и, сложив небольшой костер из досок, разогревали мазут в грязной кастрюльке.

— Я вчера крыс ловил, — задумчиво сказал один робот.

— Всю смазку в городе пожрали, — мрачно ответил второй.

— И бумагу? — спросил первый.

— И бумагу, — грустно согласился с ним второй.

Передвигаться стало проще, стены и двери больше не были препятствием. Но была проблема. Лампы перестали загораться при моем приближении. Приходилось идти в сумерках. Спасали белесая пыль и новое зрение. По летающим пылинкам можно было понять примерные размеры комнаты. А зрение, хоть и стало монохромным, но в темноте я стал видеть значительно лучше.

Я заглянул еще в один заброшенный цех, но потом снова наткнулся на зубанов, которые уже разломали старую трубу и с громким визгом бегали друг за другом, размахивая железками.

Пройдя через очередную стену, я внезапно оказался в коридоре напротив знакомой комнаты. Даже при отсутствующих цветах я узнал ее. Та самая красная дверь, в которую меня не пустил Добрый Ключ. В свете небольшого зарешеченного оконца лежала куча мертвецов. Я огляделся. Восемь изуродованных тел. Одежда полностью превратилась в лохмотья. Ожоги. На руках и ногах следы от веревок или ремней. Их явно связывали, а потом что, били током…

Внезапно сзади что–то звякнуло. Я резко обернулся. Из небольшого зеркала, висящего на платяном шкафу, как будто через окно, в комнату забиралось какое–то жуткое существо. Светло–серое голое тело, острые зубки и безумные, глядящие в разные стороны глаза. Монстр был похож на уродливого, сильно подросшего кота–сфинкса. Жуткого и лысого. Я испуганно попятился. Но существо не обратило на меня никакого внимания. Плавным движением хищника, оно выбралось из зеркала и встало на задние лапы. Осторожно огляделось, принюхалось, а потом подошло к мертвецам и стало их осматривать. Близко поднеся морду и подергивая верхней губой, оно втягивая плоским звериным носом воздух. Я заметил, что вся его кожа была в заживших ранах. Кое–где шрамы были настолько глубокие, что было странно, как это существо выжило после таких повреждений. Я прочел его свойства и очень удивился.

Хинтер

Параметры скрыты (требуется Мистицизм 3)

О! Так вот ты какой! Это девушки–культистки меня пытались принести в жертву, чтобы вызвать вот это? Зачем? И что это вообще? Сделав несколько осторожных шагов, я протянул руку, но вместо того, чтобы пройти сквозь тело существа, я почувствовал его холодную морщинистую кожу. Ни Хинтер, ни я этого не ожидали. Резким движением он отпрыгнул в угол комнаты, зашипел и стал водить перед собой зажатым в лапе осколком стекла. Обнажив острые как иглы зубы, он принюхивался. Уши нервно подергивались. Теперь я мог лучше рассмотреть пришельца. Глаза существа закрывали бледные бельма. Оно было абсолютно слепым. Не слыша меня и не чувствуя моего запаха, этот «кот–зомби» негромко, но страшно шипел.

— Хинтер–р–р чувствует… тебя… — прорычал он низким звериным рыком.

— Замечательно, — усмехнулся я. — Хоть кто–то меня чувствует…

Вместо слов вокруг разлетелся неразборчивый шепот. Энергия просела. Кот перестал шипеть и повернулся в мою сторону. Замер и стал прислушиваться.

— Пар–р–роволк? — раздался его тихий рык. Причем он звучал несколько обиженно. — Ты пр–р–ропал! Я голоден! Тепер–р–рь ты здесь! Где еда?

Хинтер отлепился от стены и сделал пару плавных шагов вперед. Осколок он по–прежнему держал перед собой.

— Хинтер–р–р не чувствует твоего взгляда. Но знает, что это ты. Ты должен нас кор–р–рмить! Договор–р–р! А! О–о–о-о! Хинтер понял! Да–а–а!

Зверь прыгнул к лежащим трупам. Осколок стекла в его лапе начал испускать странное серое свечение. Быстро орудуя, он вскрыл грудь трупа. Через несколько секунд в его лапе лежало человеческое сердце. Потом еще одно и еще. Я был поражен скоростью, с которой он пользовался своим импровизированным ножом. Всего несколько секунд, а передо мной уже лежали три препарированных тела. Положив добычу на пол, зверь начал что–то нашептывать, выводя испачканной ладонью ритуальный круг вокруг кучки сердец. Начертанный узор начал светиться серым светом. Прорычав еще пару слов, монстр с силой ударил в центр круга. Сердца осыпались черной сажей, испачкав его кулак. Ритуальный круг погас. Зверь протянул лапу в мою сторону.

— Возьми Хинтер–р–ра за р–р–руку. Быстр–р–рее!

Сильно сомневаясь в этой затее, я протянул ладонь. Может эта зверюшка поможет мне разжечь котел?

Договор с Хинтером подтвержден.

Получено новое умение: Призыв сумеречного охотника

Описание: Вы можете призвать Хинтера, чтобы отправить его на охоту.

Требования: — 100 ХП. Необходима любая стеклянная поверхность.

Будьте внимательны! Сумеречные хищники всегда голодны, если у вас не будет еды, ему придется съесть вас.

— Да–а–а, — тихо прорычал зверь, размытой тенью переместившись ко мне за спину.

Я попытался повернуться, но услышал шепот рядом с ухом:

— Нет. Не смотр–р–ри на Хинтер–р–ра! Тепер–р–рь я чувствую твой взгляд. Никому нельзя смотр–р–реть на Хинтер–р–ра! Мать сказала охотиться. Но договор–р–р не был завершен. Нет охоты и нельзя вер–р–рнуться. Голод. Тепер–р–рь Хинтер–р–р будет сыт. Будет сы–ы–ыт! Только никому нельзя на него смотр–р–реть! Хинтер–р–р очень хочет есть. Хинтер–р–р хочет жр–р–рать!

Мне этот монолог совсем не понравился. Кажется, я опять влез в проблемы.

— Чем ты питаешься? — задал я очевидный вопрос. По округе полетел потусторонний шепот.

— Шепот… только шепот… Хинтер не слышит. Ты должен найти Хинтер–р–ру еду! Это договор–р–р. Нельзя р–р–расстраивать Мать Мур–р–равьев! Она пр–р–рислала Хинтер–р–ра охотиться. Нужна еда!

Вам предложено задание «Вечный голод»

Найти еду для Хинтера.

Награда: Повышение репутации с Матерью Муравьев. Хинтер сможет услышать вас везде.

Отказ/провал: Смерть через пожирание Хинтером. Потеря благословения Матери Муравьев.

Принять?

Да/Нет

А вот и ягодки.

— Так что ты ешь? Мне тоже понадобиться твоя помощь — произнес я, не оборачиваясь.

По комнате разнесся тихий потусторонний шелест.

— Шепот! Опять шепот! Хинтер–р–р хочет есть. Он ждет кор–р–рм. Он ждет. Он голоден.

Звякнуло зеркало, и в комнате остался только я. Фух. Как будто у меня было мало проблем. Я расстроенно посмотрел на заблокированную иконку внутриигровой почты. Ну вот, я похоже опытным путем выяснил то, о чем мне писала культистка Алекс. Вот она, их «проблема». Лысая и зубастая. Хотя надо узнать эту зверюшку получше. Может и ничего такого.

Итак, что у нас сейчас по плану? Зажечь в топке огонь. Как это сделать, никому не сказав ни слова, а только издавая заунывный вой или мистический шепот? Неясно.

Потом накормить жуткого котика. Есть мнение, что питается он не ягодами и фруктами, а охранниками жандармерии и Красными Котами, посаженными в тюрьму. Когда я сидел под охраной в лагере Союза, зеркало звякнуло абсолютно так же. Да и Благословение терять очень не хотелось.

До моего слуха сквозь окошко долетели странные звуки. Как будто шумит море. Какое море? Я прислушался, пытаясь понять, что мне не нравится в этом звуке? Выстрелы? Это не море! Это шумит толпа!

* * *

У Большой Черной Ямы собрались, казалось, все жители города. В небо взлетали клубы черного дыма, пшикал пар, звенели шестеренки, мерцали светящиеся глаза. Что там происходит? Я без проблем пошел сквозь тела к помосту, что стоял рядом с Ямой. В тот момент, когда я проходил очередного автоматона, ноги у того подкашивались и он вздрагивал. Я заметил, что в этот момент глаза у них на секунду гасли, а у меня немного подрастала энергия. Хм. Удобно. Я быстро заполнил сильно сократившуюся полоску.

Энергия 56/56

Н-да. Чем дальше я отходил от фабрики, тем меньше энергии я мог накопить. Уже почти в три раза упала. Из города я выбраться не смогу. А мне этого теперь очень хотелось. И дело даже не в том, что я стал призраком или мне надоело в этом городе. Дело было в том, что по дороге на площадь я встретил еще одних существ, которые могли видеть меня. И наша встреча мне совсем не понравилась.

У них было название. Бледнецы. Худые белые тела. Длинные конечности. Беззубый рот похожий на воронку. И самое жуткое — черные, испуганные глаза.

Стоило мне отойти от завода на несколько шагов, как впереди, из–за угла одного из зданий, на меня выглянуло это жуткое испуганно–удивленное лицо.

Я аж выругался. Черт! Какая жуть.

Бледнец

Параметры скрыты (требуется Мистицизм 1)

На звук моего голоса из небольшого переулка выглянуло еще два белых монстра. Они тревожно смотрели в мою сторону и не издавали ни звука. Худые изможденные тела белесого цвета. Непропорционально длинные худые лапы заканчивались тремя тонкими шевелящимися пальцами. Они постоянно находились в движении, как будто что–то искали.

Какая гадость живет в этом призрачном мире, оказывается. Осторожно, стараясь не смотреть в их сторону, я пошел к Яме. Бледнецы не отставали. Когда я прошел мимо, они, держась за стены зданий, пошли за мной. Двигались они, неуклюже переставляя длинные худые ноги. Из люка неподалеку вылез и заковылял еще один. По водосточной трубе спускался следующий.

Что делать? Бежать? Оружия–то никакого нет. Раз они меня видят и идут за мной, могут ли они нанести какой–нибудь вред призраку?

Они меня явно окружали. Вокруг, не отрывая взгляда, шел уже десяток бледнецов. Я не выдержал и рванулся сквозь стену в ближайший дом. Проскочив внутрь, я оказался в чьей–то гостиной. Дальше! Коридор. Сквозь дверь в следующую квартиру. Два автоматона, сидя в углу, пьют что–то из стеклянной банки. Какие–то трубы. Крысы. Полчища крыс. Опять трубы. Снова улица. Я оглянулся по сторонам. Вроде никого. Только на невысоком заборчике сидит кошка и внимательно меня разглядывает. Внезапно из–за угла выглянуло белое лицо с испуганными глазами. Черт! Дальше!

Я пробежал несколько комнат, перепрыгивал узенькие улицы. Пару раз специально свернул, чтобы не бежать по прямой. Монстры не отставали, то тут, то там я натыкался взглядом на эти жуткие неестественные физиономии. Всё закончилось внезапно.

Отшатнувшись от протянутой ко мне бледной руки, я попал в объятья другой белой фигуры.

Энергия 93/95

С крыши на меня упал еще один бледнец. Из подворотни заковыляли еще трое. Они тянули ко мне руки. Я попытался вырваться, но было поздно. В абсолютной тишине бледнецы хватали меня тонкими белыми подрагивающими пальцами и присасывались ко мне своими жуткими ртами.

Энергия 85…78…63…48…32

Я не мог пошевелиться и поэтому нажал на одну–единственную кнопку доступного мне умения. Сзади звякнуло разбившееся окно.

Энергия 5…0…

Множество белых рук ухватили меня и поволокли к темному проему подвала.

— Мер–р–рзость… — раздался низкий рык за спинами у монстров.

Задание «Вечный голод» выполнено!

Репутация с Матерью Муравьев повышена.

Хинтер может слышать вас.

Бледнецы дернулись, уронили меня и заозирались по сторонам. Несколько из них уже лежали в скрюченных позах, держась за шеи, в лужах белой слизи.

— Не смот–т–три, — прозвучал тихий рык рядом с моей головой.

Я закрыл глаза. Вокруг зашелестели мягкие шаги, чередующиеся со звуками падающих тел. На заднем фоне был слышен тихий гул собравшейся около Ямы толпы. Выждав для верности пару минут, я сел. Прислушался. Вокруг все затихло. Во всем теле чувствовалась слабость.

Энергия 7/86

Я сидел с закрытыми глазами и чувствовал, как восстанавливается энергия.

— Это невкусная еда, дукс, — раздался тихий рык у меня за спиной. — Это мер–р–рзость. Этого я даже у себя дома не ем.

— Сам говорил, что голодный, что под руку подвернулось, то и предложил.

Сильные пальцы сжали мое плечо, но тут же отпустили.

— Это плохая еда! Нужно больше хор–р–рошей еды. Сочной еды.

Я открыл глаза. Десяток мертвых белых тел лежало вокруг, в самых живописных позах. Обернулся. Только трупы. Хинтер ушел. Черные глаза убитых бледнецов смотрели еще более жутко и испуганно. Я встал. Назад на фабрику и на выход? Ладно, погляжу, что происходит на площади, и отбой, хватит мне приключений на сегодня.

* * *

Проходя сквозь роботов, я быстро восстановил свои силы. На помосте стоял толстенький хозяин магазина, у которого я покупал ботинки.

— Добрый Ключ мертв! Нам нужен новый лидер! — сверкая глазами, вещал он. — Нам нужен мазут! Кто, если не я, сможет наладить жизнь в нашем городе?! Вы все меня знаете!

— Как раз знаем! — раздался крик из железной толпы. На помост влез Рохля. — Добрый Ключ навсегда жив в наших сердцах! И его последней волей было назначить меня управляющим фабрикой. Слушайте меня, и за два… нет, за три дня я смогу наладить работу фабрики… За четыре дня… Но этот, — он указал на лавочника, — нас быстро разберет на запчасти и продаст Золотому Когтю. Его интересуют только деньги! Мы все его прекрасно знаем!

— А вот и не знаете! — выкрикнул возмущенный торговец.

— А вот и знаем!

— А вот и нет! — возмутился низенький лавочник и вцепился Рохле в ногу, пытаясь спихнуть его с помоста. — Нам нужен мазут. Нам надо кормить Капельку. А что ты? Ты ее в глаза не видел! А я ее сам сколько раз кормил?! Два раза кормил! А ты нет. Нам нужна Лотерея!

— Вот тебя и кинем в Яму!

— Лотерея! —взревела толпа. — Капелька!

— У нас еще остались дезертиры. Много. Давайте отдадим их Капельке! — прокричал торговец, не прекращая своих попыток вытолкать более рослого противника с помоста.

— Дезертиры! — подтвердила толпа.

— Я управляющий! — завопил Рохля.

— Мазут! — крикнул кто–то из толпы, и все наперебой закричали: — Ма–зут! Ма–зут!

— И уголь! У меня еще есть мешок угля! — заверещал лавочник.

— Похоже он уже отсюда смылся, — услышал я сзади знакомый голос.

Бомбер в сопровождении троих бойцов, внимательно озираясь по сторонам, шел в толпе.

— Никогда не надо недооценивать предсказуемость глупости, — сказал один из Красных Котов, расталкивая скандирующих автоматонов. — Мне кажется, он еще тут, да и Зоя так посчитала. Сказала, семьдесят процентов вероятность того, что он всё еще в городе.

— Да что твоя Зоя…

— Слушай, Бомбер, кто сказал, что Пароволк может быть тут? Кто рассчитал путь его дирижабля? Она. Вот то–то. Поэтому она аналитик в штабе, а мы с тобой бегаем ножками, куда пошлют.

Я оглянулся и пошел за Котами, беззастенчиво слушая их разговор.

— Даже если Серого не найдем, ты посмотри, что в городе творится. Это же начало сценария по смене власти. Что–то произошло, старой власти в городе нет. Если мы подсуетимся, решим текущие проблемы города, поднимем нашу репутацию и пообещаем защиту, мы вполне можем заявить права на эту дыру. Пристрелим самых упертых, и весь город отойдет нам. Дела у нас сейчас идут неважно, а это хороший шанс их наладить. Может попробуем? А, Бомбер?

— Да тихо ты. Я уже написал Крону, чтобы срочно двигал сюда. Главное, чтоб другие гильдии об этом не прознали раньше времени. А то будет нам город, ага.

Коты остановились напротив помоста, с презрением глядя на то, как роботы–ораторы ожесточенно боролись у всех на виду. Во все стороны летели искры и струи пара, был слышен жуткий скрежет. Лавочник пытался откусить железную руку Рохли. Толпа улюлюкала.

Вот ведь упертые Коты, подумал я. Вцепились в меня, как хомяк в морковку. Ну порушил пару раз их планы, так и они меня пару раз обламывали. Они теперь постоянно что ли меня фармить из–за награды собрались, как какого–то редкого моба?.. Я поглядел на свою призрачную руку, почему–то все еще испачканную сажей и кровью после рукопожатия с Хинтером. Потом встал напротив Бомбера и нарисовал на его лбу перечеркнутый крест в форме буквы «Ж». Думал я о своем и не совсем о приличном, но услышав в толпе слово «лотерея», вспомнил, что точно такой же как знак был на монетке, что показывал мне абанкурский пехотинец. Черная кровь отпечаталась на лбу горящим неярким серым светом символом. Бомбер дернулся, почувствовав что–то странное. Потер лицо и уставился на свои испачканные черным пальцы. Символ по–прежнему четко светился на его лбу.

Текущая энергия 36/56

— Будет вам Лотерея, — озвучил я мысль, любуясь своим творчеством.

Рядом ахнул и заозирался автоматон.

— Лотерея, — прошептал он, указывая на Бомбера.

— Лотерея! — подхватил другой.

Роботы отшатнулись от Котов, с ужасом и восторгом глядя на Бомбера.

— Лотерея! Лотерея! — на разные голоса повторяли они.

— Ну, а теперь–то что? — мрачно сказал здоровяк, доставая револьвер. Остальные Коты тоже подобрались. Они вставали спина к спине, достав оружие. Вокруг них образовался круг из автоматонов, внимательно наблюдающих за каждым их движением. Рохля с соперником замерли на помосте, глядя на изменения в толпе.

— Бомбер, не тупи! Вызывай Рейд! — прошипел один из Котов.

Я встал напротив говорящего и нарисовал еще одну букву «Ж» на лбу. Толпа ахнула.

— Добрый Ключ! Он с нами! Это Лотерея! Лотерея! — раздался многоголосый шепот.

— Добрый Ключ услышал нас! — первым сообразил, что сказать, Рохля. — Он заботится о нас. Он указал нам путь! Капелька будет довольна! У нас снова будет мазут! Ура! Вперед друзья! Тащи их к Яме!

— Огонь! — рявкнул Бомбер.

Толпа рванула вперед, сминая любое сопротивление, отбирая оружие, хватая Котов за руки, за ноги, за головы. Бомбер грозно выл, угрожая расправой всем и каждому в этом «похабном городишке».

Коты и случайно подвернувшийся автоматон–зритель полетели вниз. Толпа смолкла, наблюдая, как пытаются прийти в себя игроки, а упавший вниз робот, поняв, что с ним произошло, причитает и пытается выбраться по скользкой стене назад.

Спустя минуту ничего не происходило. Коты пришли в себя и кричали что–то неразборчивое зрителям. Несчастный упавший автоматон свернулся калачиком в углу. По толпе пошел испуганный ропот. Где же Капелька?

Нужно было срочно что–то делать. Я рыкнул и, пройдя сквозь парапет, шагнул вниз.

Глава 11

Падение было плавным и небыстрым.

— Да что с этим городом не так! Убей Капельку! Найди Капельку! — кипел я, плавно спускаясь на дно. По Яме гулял потусторонний вой, то нарастая, то затихая. Зрители ахнули и отпрянули от парапета, но быстро вернулись назад, с еще большим интересом наблюдая за событиями.

Аккуратно приземлившись, я целенаправленно пошел в ту сторону, куда в прошлый раз уползла горящая Капелька.

— Бомбер, ты вызвал наших? — услышал я голос одного из Котов.

— Угу. Первый рейд был свободен. Уже летят. Пять минут, — пробурчал здоровяк, озираясь по сторонам.

— Быстрее бы… Не нравится мне это место. У нас всего два револьвера на четверых.

— У меня дубинка есть, — раздался из темноты третий голос.

— Дай ее сюда! Я тебе ее в ж… засуну!

— Да ну тебя.

— Спокойнее. Спокойнее.

— Тихо вы…

В стене был проход, практически не заметный на черной стене, в темном мареве ямы. Похоже, сюда и сбежала Капелька. Внутри прохода видимость упала до нескольких метров. Все черное. Руки проваливались в стену. Наощупь продвигаться не получится. Хорошо хоть пылинки летают, можно понять, куда ведет нора. Сумеречное зрение призраков выручало. Нора была высокая, петляя из стороны в сторону, она уходила вниз.

Я отошел довольно далеко от Ямы, игроков уже не было слышно. Свернув за очередной угол, я вышел в небольшую пещеру. Земляной потолок, с торчащими корнями растений. На полу разбросаны кости и железки. Все вымазано черной слизью. Где же эта гадость? Пройдя до конца пещеры, в дальнем углу я обнаружил бесформенный холмик. Пригляделся к нему внимательнее.

Капелька (??????)

Параметры скрыты (требуется Мистицизм 5)

Ни единого движения. Ни единого звука. Неужели померла?

— Вставай гадина, — сказал я и отвесил ей небольшой пинок.

Нога не прошла сквозь ее тело. Я как будто пнул желе. Значит, тоже сумеречное существо. Тем лучше.

— Подъем! Там еда пришла! Работать надо!

Пещеру наполнил заунывный могильный шепот.

Недостаточно энергии 3/55

Капелька пошевелилась и попыталась вжаться еще глубже в угол. О, живая! Я пнул ее еще раз. Ну же! Сейчас к Котам прилетит дирижабль и спасет их. Чудовище безуспешно попыталось забиться в какую–то щель. Ведь выберутся блохастые и убегут. Что же делать? Хинтера на них спустить? Не пойдет, слишком много зрителей, он стеснительный. Я смотрел на Капельку и вспоминал, как она в прошлый раз меня напугала. Этот темный комок не был похож на жуткого мистического монстра, держащего в страхе целый город. Я протянул руку и положил на черный бок Капельки. Поверхность тихо подрагивала. Провел рукой, аккуратно погладил. На ощупь она была гибкая и мягкая.

Сначала Капелька никак не отреагировала на мои действия. Но потом, когда я очередной раз повел рукой, она стала выгибаться и как кошка подставлять спину. При следующем проходе Капелька изогнулась и обхватила мою ладонь. Первой мыслью у меня было выдернуть руку, но я сдержался, читая выскочившее сообщение.

Капелька (??????) предлагает создать симбиотическую связь.

Принять/Отказаться

Прислушался к себе и, не почувствовав опасности, согласился. Капелька потекла вверх по призрачной руке, обволакивая ее со всех сторон. Подавив панический порыв вырваться и убежать, я терпеливо ждал продолжения. Грудь. Живот. Голова. Я перестал что–либо видеть, но тут же появились две дырки для глаз. Я посмотрел на свои руки, потом на тело. Посреди берлоги стоял огромный человек из черной жижи. От системы прилетело сообщение.

Полученное новое умение: Призыв сумеречного симбиота

Описание: Позвать на помощь Капельку (??????)

Ограничения: Класс Призрак

Сила связи: 37%

Перед глазами появилась новая панель умений. Часть ячеек были серыми и перечеркнутыми. Сфокусировавшись, я получил подсказку системы.

Недостаточный уровень восприятия, требуется Мистицизм 4.

Для активного взаимодействия необходимо поднять уровень Мистицизма или силу связи.

Я попытался сделать шаг. Капелька добавила мне роста и массы. Пришлось подстраиваться под новый центр тяжести. Огромная черная нога поднялась и шагнула вперед. Взмахнул рукой, и черная рука, удлинившись на пару метров, уперлась в потолок пещеры. Взмахнул другой, она истончилась и, вытянувшись вперед, вцепилась в стенку у самого выхода. Обратным движением я вернул рукам нормальное состояние. Капелька чувствовала мои движения, подстраиваясь под них. Каким–то образом она понимала, какой результат я хочу получить, и помогала. Я словно надел умный жидкий скафандр из переливающейся черной жижи. И самое главное, теперь я мог взаимодействовать с окружающим миром. Вот теперь повоюем! Где там охотники за моей головой? Сначала шагом, а потом всё быстрее и быстрее я побежал.

Впереди показался выход в Яму, для моего нынешнего тела он был уже узок, но я понадеялся на новый доспех. Ударом расширив проход и раскидав по округе куски земли и черной слизи, я вылетел в Яму.

Сумеречный свет серого неба мне показался ослепительно ярким. Толпа наверху взревела. Красные Коты дернулись, разворачиваясь на шум, и попятились от меня. Я двинулся к ним. Раздалась беспорядочная стрельба. Пули пролетали насквозь, не нанося никакого вреда нашим с Капелькой телам. У меня даже Энергия не тратилась. Я расхохотался. Капелька воспроизвела мой голос страшным инфразвуковым ревом, от которого даже мне стало не по себе.

Охотники бросились врассыпную. Разбежавшись, я прыгнул и, пролетев несколько метров, всем телом врезался в одного из игроков. Капелька оплела беглеца десятком клыкастых щупалец, вгрызаясь в него сразу в нескольких местах. Игрок закричал, в его глазах плескался ужас. Через мгновение всё было кончено.

Вы убили игрока Гоношун (поглощение) +137 опыта

Получен новый уровень 2!

Сила связи: 38%

На полу осталось белёсое облачко и мешок с выпавшими вещами. Жаль лут подобрать не могу. Складывать некуда. Через тело прошли еще несколько пуль, из стены полетела крошка и слизь. Я развернулся и одним прыжком настиг следующего Кота, схватив его за ногу. Он попытался вырваться, отмахиваясь дубинкой. Она с чавкающими звуками вязла в жидкой броне, не причиняя повреждений. В спину опять прилетали пули, и к сожалению одна из них добила мою жертву. Надеюсь, незадачливому стрелку повесили штрафы за стрельбу по своим.

— Да брось ты палить! Не видишь, у него иммунитет к огнестрелу! — раздался крик Бомбера.

Так, так. Кто же будет у нас следующим?

Вы убили игрока Ледо Куб (поглощение) +95 опыта

Бомбер, последний из оставшихся Котов, забился в дальний угол Ямы. Рядом с ним лежал, свернувшись калачиком, неудачливый автоматон и притворялся мертвым. Чавкая по черной жиже, я направился к ним. Взмах руки в сторону игрока, и вперед полетели десятки щупалец. Схватив здоровяка, подтащил его к себе. Бомбер не сдавался, пытался лупить меня кулаками. Впрочем, это было бесполезно, его руки вязли в жиже.

Внезапно, к гулу толпы сверху добавились новые низкие нотки. Количество света, падающего на дно Ямы, резко уменьшилось. Я посмотрел наверх, нечто большое и темное закрывало все небо. Оно нависло над Ямой и запустило десяток тонких щупалец вниз. Я даже на секунду замер, пытаясь понять, что происходит.

— Да что же ты за тварь такая! Быстрее, народ, эта дрянь меня сейчас сожрет! — проорал Бомбер, вырываясь. Я наконец сообразил, что это дирижабль, с которого скинули веревки. И по ним в Яму уже скользили новые игроки.

— Танки, не тупим! Босса мордой в стену, ж… к рейду. Медики, держать танков! За косяки лично порву на британский флаг! Стрелки, ждем! Пусть наберут агро. Не подставляемся! — услышал я четкие команды Котов, дожевывая щупальцами Бомбера.

Вы убили игрока Биг Бомбер (поглощение) +256 опыта

Получен новый уровень 3!

Два здоровенных игрока в кирасах и шлемах двинулись в мою сторону. Сначала они выстрелили в меня из гигантских однозарядных пистолетов, больше похожих на ручные пушки, а потом кинулись вперед, размахивая саблями и крича различные оскорбления. Тихо зарычав, я отошел на пару шагов, заращивая здоровые дыры, и, взяв короткий разбег, прыгнул. Пролетев над головами игроков, я приземлился на голову стрелка с длинным ружьем, стоявшего в противоположном углу Ямы. Не люблю играть по чужим правилам.

— Снимите это с меня! — вопил стрелок, пытаясь вырваться из сети черных щелкающих щупалец. Во все стороны полетели куски грязи, земли и амуниции.

Вы убили игрока Квази Модо (поглощение) +76 опыта

Вылетело несколько системных уведомлений. Я смахнул их не глядя. Потом посмотрю. Теперь следующий. Выбросив удлинившуюся руку в сторону, начал подтаскивать оплетенного стрелка. Расталкивая игроков, показались кирасиры. Они бежали ко мне, грозя всеми карами этого мира. Щупальца с противным писком оплетали очередную жертву. Уже накрывая своей тушей, я узнал ее.

Вы убили игрока Зима Красная (поглощение) +166 опыта

Вот уж прости Зимушка.

— Он не агрится! — раздался вопль одного из танков. Черная слизь, заливающая дно Ямы, не давала Котам быстро перемещаться. Меня же она не тормозила, наоборот, немного пружинила, давая возможность совершать большие прыжки.

— Внимание! Босс без агро! Всем рассыпаться! Дистанция три метра! Заливаем его по кд! Медики, не спать! Аналитики уже работают, сейчас будет прогноз!

Будет вам всем прогноз, на следующие шесть часов. Где тут рейд–лидер? Разбег. В сторону полетел подвернувшийся кирасир. Прыжок.

Вы убили игрока Илья Свиристелкин (поглощение) +38 опыта

Сила связи: 39%

Нет, не этот.

— Всем разойтись! Дистанцию! Держим дистанцию! Огонь! Огонь! Огонь!

Черная броня начала превращаться на решето.

— Есть прогноз! Это Пагуба! Иммунитет к физике! Только рубящее оружие и огонь! Меняем комплекты! Милишники, рубите его на части! Стрелки, только зажигательными! Группа зажигалок на подходе! Мастер, давай болванчи… ох ты ж!!!

Вы убили игрока Декамерон (поглощение) +371 опыта

Получен новый уровень 4!

Всё, откомандовался! На меня налетели два черных механоида. Размахивая саблями, они сходу отрубили несколько больших кусков Капельки. Игроки яростно рубили черные щупальца. На черной груди и плечах начали вспухать яркие белые разрывы зажигательных снарядов. Во все стороны летела жижа, куски щупалец и комки земли. Вот зараза! Долго не выдержу. Утробно зарычав, я навалился всем телом на одного из роботов. Просто так он не пожирался, щупальца скользили по его металлической броне. Но черная слизь сама знала, что делать, Капелька долгое время питалась механическими людьми. Она стала заползать сквозь суставы внутрь железного тела, затягивая туда и мое призрачное тело. Наше большое тело уменьшалось, стекая по броне механоида, и сливалось с окружающей черной жижей. Спустя несколько секунд Капелька достигла управляющего центра робота.

Вы взяли под контроль механоида!

Класс: Опцион (универсальный штурмовой боец)

Сила связи: 42%

Перед глазами развернулся интерфейс робота. Шкалы здоровья, температура топки, количество воды, целостность брони. Линейка активных умений. Сбоку постоянно бежало несколько вертикальный строчек цифр и знаков. Я застыл, пытаясь осознать произошедшее. Я находился внутри Капельки, управляя ее телом, а она сейчас управляет роботом. Что за адская матрешка? Стоя на одном колене, я поднял к лицу железную руку. В металлических суставах можно было разглядеть остатки черной слизи, втягивающейся внутрь брони. По ощущениям мое тело стало значительно тяжелее. Медленно встав в полный рост, привыкая к новым конечностям, я осмотрелся вокруг. Второй механоид замер поблизости.

— Куда оно делось? — раздался удивленный голос одного из Котов.

— Мы его замочили?

— Он же упал! Наверное добили.

— Сообщений о гибели не было.

— Что за дурацкий Босс…

— Декамерон на перерождении? Босс дурной, раненых нету. Все улетели.

— Посмотрите, может тут сценарий идет?

— Эта… Тут у четвертого глаза загорелись…

— Где вторая группа? Кажись они опоздали.

— Подберите дроп с наших! Будем эвакуироваться.

— Какой эвакуироваться! Награды еще нету!

— Наро–о–од… Тут чего–то непонятное. Глаза…

— Ну это же не данж. На аренах как считают? Может поэтому награда и не падает…

— Не, все равно награда должна быть…

Враги были растеряны, нужно действовать. Я подошел ко второму механоиду и активировал умение «Пронзающий удар». Закрутились шестеренки, рука моего робота резко замахнулась и рванула вперед. Лезвие вошло точно между шейными пластинами брони. Голова соседа не выдержала и оторвалась. С чавкающим звуком она впечаталась в стену Ямы. Повисела и начала медленно сползать на дно.

Вы убили механоида +40 опыта

Игроки затихли, наблюдая за происходящим.

— Опачки…

— Мастер, ты что творишь?!

— Да это не я! Четверка команды не принимает!

— Я же говорил, глаза засветились…

— Огонь по четвертому! Его перехватили!

Я рванул к ближайшему игроку. Механоид неуклюже зашлепал вперед, размахивая саблей. К сожалению, в этом теле черная жижа мешала мне так же, как и игрокам. Добежать до врага я не успевал.

Получен урон…

Получен урон…

Критическое повреждение левой ноги…

Критические повреждения корпуса…

Критические повреждения контура управления…

Вы потеряли контроль над механоидом!

Согласованный залп игроков не оставил мне шансов. Я упал в нескольких шагах от второго механоида. Капелька уже выбиралась наружу, вытягивая меня за собой. Она растекалась большой лужей вокруг робота. Я ощутил себя в обычном теле призрака, лежащим на дне ямы. Похоже Капельке требовалось время прийти в себя после перехвата управления. Я не спешил подниматься.

— Ну теперь–то всё?

— Да какой всё. Награды нет. Тут оно.

— Всем разойтись! Подкрепление прибыло!

Наверху зажглись новые фонари. Разгоняя темный туман, вниз упали столбы света и начали шарить вокруг. С грохотом на дно приземлились три громоздкие фигуры. Щелкнули карабины, наверх улетели посадочные тросы. Прибывшие были одеты в огромные скафандры, больше похожие на бронированные водолазные костюмы. На головах были латунные шлемы с зарешеченными окошками. Загудело пламя на раструбах огнеметов. Ощутив волнение Капельки, я был полностью с ней согласен. Теперь нас будут больно убивать, обжаривая толстой корочкой. Эти «консервные банки», похоже, нам пока не по зубам. Мы вдвоем стали дружно отползать в сторону.

— Где? — глухим голосом спросил один из гостей.

— Тут. Прячется. Обработай сектор, где Четвертый лежит.

Взревел огнемет, и Яма осветилась голодным бушующим пламенем. Толпа наверху затихла. Огонь прошел в опасной близости от Капельки. Вспоминая все неприличные выражения, я продолжал ползти в сторону и судорожно перебирал варианты. Бежать некуда, выследят и загонят в угол. Воевать с таким противником не получится, броню не пробью. Я оглядел скользкие стены. Наверху торчали склонившиеся лица зрителей. Над Ямой висел дирижабль, заливая ее ярким светом. Мелькнула позорная мысль бросить Капельку и уйти призраком, но навстречу ей поднялся вал черной злобы. Ну нет! Здесь моя земля! Мои правила! Этот новый порыв ярости был настолько неожиданным, что буквально затопил все сознание. Лучи фонарей шарили по черной поверхности в поисках пропавшего ”босса». Рейд Котов занял круговую оборону в центре, ощетинившись во все стороны саблями и ружьями. Три водолаза выдвинулись вперед, защищая основную группу. Они разошлись по разным сторонам с расчетом залить огнем любой сектор Ямы.

Сгорая от ярости и от жажды действий, я внаглую пополз на рейд Котов, утопив руки поглубже. Капелька, невидимая на фоне черной жижи, плавно обтекала игроков, следуя за мной. Остановившись в самом центре группы, за спинами медиков, я стал медленно подниматься. Капелька начала быстро обволакивать меня, снова принимая форму черной брони. Меня одновременно бил озноб от страха и сжигала ярость. Я выпрямился в полный рост, возвышаясь черным монолитом в окружении игроков. Поднял руки вверх. Капелька начала перетекать вверх. Каждая рука стала весить под тонну. По телу побежали статические заряды. Чувствуя, что больше не могу удержать поднятые руки, с низким рыком я обрушил их на головы игроков.

— Меня ловите?!

Яму наполнил низкий вибрирующий рев. Вверх полетели тучи слизи и земли. Всколыхнувшийся черный туман закрыл Яму от ярких лучей фонарей. Двух стоящих рядом медиков буквально впечатало в землю. Во все стороны с воем ударили канаты щупалец, отбрасывая и пробивая навылет игроков.

Вы убили игрока Альбус Светлый +112 опыта

Вы убили игрока Гера Добрая +97 опыта

….

….

Сила связи: 45%

Разблокировано умение симбионта!

Энергетический удар

Уровень 1

Ограничения: Перезарядка 3 дня.

Вокруг раздавались стоны раненых и вопли ничего не понимающих игроков. Единый строй моментально распался. Нельзя было терять времени. Я присел, покрепче упираясь ногами и собираясь с силами. У меня будет одна попытка, один шанс. Погнали! Оттолкнувшись, я прыгнул через барахтающихся игроков на ближайшую стену. Капелька подстроилась в полете, отрастив на пальцах солидные когти. Меня заметили, несколько лучей света сошлись на стене. С шипением в мою сторону полетели струи огня. Со всех сил я прыгнул вверх. Внизу бушевало пламя. Преследуя ускользающую цель, огненные струи рванули за мной в небо. Выбросив вперед руки, я тянулся щупальцами все дальше и дальше, пока не ухватился за висящие с дирижабля страховочные веревки. Разогнавшись, я взлетел по ним выше, прямо к кабине цеппелина.

— Гаси огнемет, придурок, нас же накрывает! Сгорим на…! — услышал я испуганный вопль внизу. Ухватившись за край открытого люка, я забросил себя внутрь, попутно отправив в полет стоявшего у люка игрока. Обернувшись, посмотрел на площадь, мне радостно махали железными руками, восторженно что–то вопили, пускали клубы дыма и кидали вверх шляпы. Выдохнув, я осмотрел салон дирижабля. Внутри было пусто. Развернувшись, я направился к рубке управления. Выбросив вперед руки, на ходу вырвал закрытую дверь и ввалился внутрь. В кресле пилота сидел молодой парень в летном шлеме, с закинутыми на панель ногами. Игрок обернулся на шум и увидел стоящее перед ним черное нечто. Отшатнувшись, он упал с кресла и на четвереньках попытался уползти. Не особо церемонясь, я схватил его щупальцами и выкинул в окно. Ты же пилот? Вот и полетай.

Так. Открыть клапаны баллона. Аварийный сброс газа. Закрыть клапан котла. Пусть рванет. Разбить аварийный стопор. Дирижабль вздрогнул и стал опускаться. Давай, давай, как говорится, «открыть кингстоны!».

Услышав шорох, я обернулся. В дверном проеме стоял Пастор Кос собственной персоной. Он обескураженно рассматривал меня, направив в мою сторону дробовик с неприлично широким калибром. Надо отдать ему должное, он не стал мешкать и сразу дал залп. Картечь пробила у меня в животе здоровую дыру, окончательно разрушив приборную панель. Я выбросил вперед руки, оплетая и сжимая Костю щупальцами. Спеленав, я приподнял его над землей и поднес к своему лицу. Кабину тряхнуло, дирижабль, падая, задел за края Ямы.

— Что. Ты. Такое?! — завороженно сказал Пастор, уставившись в две мои дыры для глаз.

— Привет, Костян. Как всегда, рад видеть, — усмехнулся я.

Не знаю, понял ли он меня, но брови его удивленно взлетели вверх.

Вы убили игрока Пастор Кос (поглощение) +312 опыта

Преступление: Убийство (свидетелей нет)

Сила связи: 47%

Получен новый уровень 5!

/logout

Глава 12

— Это жесть… — была моя первая мысль, когда я очнулся в капсуле.

Выбравшись, я застыл посреди комнаты, пытаясь осознать всю глубину ямы, в которую я умудрился залезть. Голова шла кругом. Потеря тела. Администратор Фабрики. Призрак. Капелька. Казалось, мой мозг плавится, стараясь уместить в одну кучу эти разные сущности, их ощущения, их восприятие мира. Каждый взгляд, каждый объект в комнате на мгновение расслаивались и тут же становились нормальными. Через несколько минут стало полегче. Я вспомнил бледнецов и Хинтера. Похоже, ночные кошмары мне обеспечены надолго. Слишком много впечатлений. Пошатываясь, я поплелся в ванную.

Тонизирующий душ помог, слабость прошла. Я прошелся по квартире и включил везде свет. Хватит с меня пока темных приключений. Потом долго стоял и трогал стену. Вообще на самом деле странное ощущение. Как–то раньше я на это внимание не обращал. Доконает меня эта игра. К черту. Что у нас сегодня? А сегодня вечер пятницы. За окном уже поздний вечер. Где Ева? Нашел свой телефон и проверил сообщения.

«Сережка, у меня дела, сегодня не доберусь до тебя. Не скучай там.» Вот так. Спросив ее, что случилось, и не получив ответа, я поплелся на кухню варганить себе ужин. Готовить совсем не хотелось. Порылся в холодильнике. Проверил полки. Готовой еды не осталось. Даже быстрорастворимой лапши. Что–нибудь приготовить или сходить в магазин? — раздумывал я, разглядывая имеющиеся продукты. Мелькнула мысль заказать пиццу, но целый час ждать… Поразмыслив, чего мне не хочется больше, пошел за кастрюлей. Поставил воду на огонь, порезал большую луковицу, мелко обжарил ее на сковородке, кинул туда остатки фарша. В кипяток полетели макароны в виде ракушек. Когда они сварились, сразу пересыпал несчастных в обжаренный фарш с луком. Перемешал. Пятнадцать минут, ужин готов. Устал, конечно, но это того стоило. Ракушки по–флотски. Отличная штука.

Блин, ни кетчупа, ни майонеза. Эх. Всё не слава богу. Выскреб в пиалушку остатки томатной пасты, налил туда немного масла, кипятка, насыпал сахара, соли и перца. Щедро сыпанул какой–то пахучей смеси специй. Тщательно взболтал. Вуаля. Домашний кетчуп. Чаёк опять–таки. С вареньем. Жизнь прекрасна и удивительна. Включил спокойную музыку и сел ужинать. Поесть, убрать посуду и спать. Спать.

* * *

На следующий день, я совершил набег на магазин. Вот теперь был полный порядок. Хочешь бутерброды с колбасой, хочешь — с сыром. А если совсем раздухарился, так и быстрой лапши себе можно заварить с огурцами.

Вот только от Евы ответа так и не пришло. Набрал ее номер, но трубку никто не брал. Спит наверно еще.

Вчера в игре я выскочил из горящего дирижабля и долго смотрел, как выгорала Большая Черная Яма. Не знаю, выжил ли кто–нибудь из Котов там внизу. Да и плевать. Надеюсь, после такого они больше в Дамбург не сунутся.

Роботы поселения смотрели на меня испуганно и восхищенно. Никто не посмел что–то сказать или сделать. Только Рохля вещал с помоста о великой Капельке и призывал всех покаяться. Многие автоматоны слушались и вставали при виде меня на колено. Добежав на нескольких щупальцах до завода, я выпустил Капельку в цистерну Номер Два и вышел из игры.

Связка призрака и Пагубы, как называли ее Коты, оказалась очень сильной. Даже то, что Капелька боится огнеметов и лосьона от облысения, было не так страшно. Моему призрачному телу было всё равно. На крайний случай всегда можно будет спрятаться и позвать Хинтера. Может не возвращаться в большое тело? Там, конечно, тоже интересная игра за администратора фабрики. Хотя, до скончания века сидеть на одном месте посреди разваленного Дамбурга и гонять рассыпающихся от одного удара автоматонов? Забавно, конечно. Но надолго ли меня хватит? С этими мыслями я залез в капсулу и нажал на «Вход».

/login

Первое, что я увидел, зайдя в игру, были Красные Коты. Игроки со значками этой гильдии заполонили фабрику, которую я по глупости начал считать своей базой. Они ходили вокруг, чинили механизмы, таскали какие–то ящики. Шла оживленная работа. Что вообще происходит?

За воротами ситуация была еще более печальная. Город стоял пустой. Металлические жители Дамбурга прятались по домам и выглядывали из окон. По улицам ходили вооруженные патрули игроков. В каждом патруле находился хотя бы один игрок в костюме бронированного водолаза. У некоторых за спинами были ранцы огнеметов. Они явно сделали выводы из нашей встречи и ждали меня. С ними ходили высокие черные механоиды и через приделанные ко рту громкоговорители зачитывали объявление.

«Жители Дамбурга! Союз Вольных Городов услышал о ваших проблемах! Помощь пришла! В городе Новая Администрация! Во избежание несчастных случаев временно объявлено Чрезвычайное положение. Введен комендантский час. Старайтесь оставаться дома. Больше трех человек не собираться! За порядком следит гильдия Красные Коты. Все их указания надо выполнять точно и быстро. В течении дня всем жителям Дамбурга предписано явиться на территорию Фабрики для регистрации. Вам будет назначена рабочая смена и выданы документы с разрешением на проживание. Нарушители порядка и те, кто попытается сбежать из города, будут подвергнуты утилизации!»

На улицах, то там, то тут лежали расстрелянные автоматоны. Их тела собирали другие роботы и под охраной уносили в сторону завода. И это в моем городе! На моей фабрике! Внутри начал стягиваться комок ярости. Насколько же проще с НПС разбираться, чем с игроками. Хотя, вспомнив Бруно Маршана и Кацентодд, я подумал, что я не совсем прав. Впрочем, Госпожа Паучиха проходила по другой лиге. Интересно как там она?

То, что сделала эта гильдия, как это называется? Рейдерский захват? Переворот? В любом случае это произвол. Так как никаких уведомлений о смене власти не было.

Думай, Серега, думай, что ты можешь сделать? Отлавливать поодиночке и жрать их Капелькой? Караулить в темных переулках патрули и натравливать Хинтера? Сработает пару раз, потом вычислят и усилят патрули. Мелкие партизанские акции тут не помогут, думал я, разглядывая мелкого толстого хозяина лавки, подвешенного за ноги на площади. Его топка погасла, глаза потухли. Прохладный ветер раскачивал его широкое латунное тело. Каркнул сидящий над ним ворон. Вдалеке бубнил объявление высокий механоид. Большая Черная Яма была завалена горелыми обломками дирижабля, который так и не убрали. Похоже в Яме живых не осталось. Хоть одна хорошая новость.

К черту. Партизанские акции, так партизанские акции. Надо найти способ связаться с зубанами. И самое главное, надо узнать, что Коты задумали. В деталях. Благо в теле призрака это вообще проще простого. Только бы они не решили вызвать какого–нибудь экзорциста, от них всякой гадости можно ожидать.

* * *

Коты организовали свою штаб–квартиру на территории Фабрики. Она располагалась в центре города, и в случае неприятностей за ее высокими толстыми стенами было проще защищаться. Я побродил по территории, пытаясь понять, где они сделали штаб. В приемной комнате Доброго Ключа. Мебель в стиле барокко, чайный столик и камин. Догадаться было несложно.

— Городок новый, информации по нему очень мало, — рассказывал незнакомый мне игрок.

— Может его с последним патчем добавили? — спросил Пастор, развалившись на диванчике.

— Вряд ли. Я поковырялся на форумах, нашел всего три упоминания о Дамбурге. Два еще весной. Последнее — пару недель назад.

— И что там пишут? — вмешался в разговор Крон, сидящий за большим столом, заваленным бумагами. Выглядел он уставшим, но его глаза по–прежнему яростно вспыхивали из–под зеленых очков.

— Пишут, что квестов нет. Город контролировал какой–то огромный автоматон по имени Добрый Ключ. По описанию я не понял. Что–то типа гарганта.

— Лука, я тебя не узнаю. Чтоб ты, наш главный аналитик, и чего–то не понял?

— Крон, не начинай. Я говорю, что говорю. По трем строчкам, написанным форумными имбецилами, не так просто разобраться, почему об этом поселении так мало данных.

— А я вам говорю, что он тестер, — зевая и закидывая ноги на спинку дивана, сказал Пастор.

— Кто?

— Ну, кто–кто. Пароволк. Он или тестер, или на Компанию работает. Я слышал про таких. Сотрудники Компании, которые раскручивают новые события и сценарии. Этакий вожатый. Серый все время пользуется какими–то получитерскими схемами. Если раньше вы от меня отмахивались, то вчерашний погром вам яркий пример. Вот смотрите, есть у Компании нарисованный город, на его создание потратили время и деньги. Как его раскрутить, не вкладываясь в рекламу и не разбрасывая на каждом углу мега–вкусные плюшки? Да просто, посылают своего человека, он заманивает сюда гильдию. Нас. Потом обнуляет наш рейд в костюме дерьмодемона и сразу бесследно исчезает. У игроков начинается ажиотаж. Город попадает в центр внимания. Подтягиваются новые люди. Движуха.

— Тестер вряд ли, — задумчиво произнес Лука. — Возможно вожатый. Подозрительно, что он не сбежал из города, когда перехватили нашу команду охотников в первый раз. Значит специально ждал и подготовил ловушку.

— Он еще не ответил? — спросил Крон Пастора.

— Не-а, молчит гад.

— Ладно, ждем, — Крон о чем–то задумался. — Что у нас по городу?

— Начали разбираться, городок интересный, — сказал Лука. — Разведчики нашли несколько неоткрытых данжей. Взяли под охрану, чтобы награду первопроходца не увели. Сразу после наведения порядка собираем рейд и будем фармить. Жители восприняли наше появление негативно. Пришлось убрать самых активных провокаторов. Сейчас затихли, сидят по домам. Зона безопасности желтая. Данные о преступлениях поступают в полицейский участок, там наши люди. Здания мэрии в городе нет, это странно. Как происходило управление городом при старом мэре — пока непонятно. Разбираемся с назначением работников на управляющие должности. Если что, организуем новую мэрию. За пару дней, думаю, справимся.

— Что по деньгам? Когда будет прибыль?

— Тухло, — вяло сказал Пастор, глядя в потолок.

— В ближайшее время прибыли ждать не стоит, — раздраженно глядя на Костю, сказал Лука. — Из работающих цехов фабрики, есть только мазутный насос. Назначим туда жителей города, после их регистрации. Сама фабричная база универсальная, производить можно всё что угодно. Сейчас цеха пустые. Мы покопались в настройках, там огромный набор схем производственных цехов, у большинства автономный цикл производства. Подавай на вход ресурсы, забирай на выходе продукцию. Только эти схемы уже потянут на целое состояние. Приплюсуй сюда еще универсальную фабричную платформу. Нашей гильдии такая конфетка очень пригодится. Такой шанс упускать нельзя. Цеха нужно оснащать и запускать в работу.

Крон кивнул, соглашаясь с выводами Луки.

— Теперь по финансам, — продолжил Лука. — Для получения допуска в основные помещения и права на обслуживание пришлось внести на баланс фабрики значительную сумму из казны гильдии. Я заказал ресурсы, требуемые для ремонта и работы фабрики, и уже назначил людей. Если сейчас вложимся по полной, в будущем получим очень хорошие прибыли. Главное разобраться с управлением города и получить все права на эту фабрику.

— Но если не выгорит, нам конец, — с ухмылкой влез Пастор.

— Да, в казне гильдии пусто, — продолжил Лука. — Крон, мы ставим очень многое. Банк Союза вряд ли будет нас кредитовать дальше, сам понимаешь, у них война.

— Это всё?

— Последнее. Как только мы взяли город под контроль, часть жителей рванули в бега. Большую часть мы поймали и обнаружили интересную особенность. Почти все роботы города — это беглые слуги или преступники.

— Даже так?

— Именно. Мы поставили кордоны на выходах и начали регистрацию жителей. Если награда за голову мелкая, отправляем на работы, если крупная — берем под арест.

— Хорошо. Спасибо, Лука. Пока все складывается отлично. Даже если не сможем тут нормально обустроится, сдадим пленников, а фабрику и остальных роботов продадим по цене лома. Прибыль получим в любом случае. Хочется надеяться, что нам наконец повезло по–крупному.

Пастор, услышав последнюю фразу, скептически рассмеялся.

* * *

Я шел прямиком к Капельке. Сквозь стены, роботов и людей. Решили, значит, город на металлолом пустить? Тут, конечно, дыра дырой. Но вот так поступать?! Где тут Вторая цистерна? Подъем, Капелька, сейчас мы…

Внезапно взвыла сирена. Я замер. Над фабрикой разнесся усиленный механический голос.

«Внимание! Происходит запуск основного агрегата! Будьте внимательны и осторожны. Внимание!»

Ну запускают и запускают. Стоп! Какого агрегата?! Я рванул назад.

Я успел забежать в основную котельную в последний момент. Три понурых автоматона с лопатами стояли, опустив железные головы. Рядом стояли два игрока, один держал самодельный факел, второй терзал огниво. Наконец у них получилось зажечь тряпку, и факел полетел внутрь печки. Спустя несколько мгновений гора угля, щедро политая маслом, вспыхнула. Поглядев на зарождающееся пламя, один из игроков сказал:

— Пойду следить за давлением, а ты проследи, чтоб эти, — он махнул головой в сторону роботов, — уголь вовремя подкидывали.

— О! Пошел процесс! Люблю огонь! — радостно воскликнул второй игрок.

Первый возвел глаза к потолку и пошел к выходу. Пламя в печи начало гудеть, почувствовав тягу.

Внимание! Запущен Основной Котел Фабрики!

Смена текущего класса!

Классовый сценарий «Кто шепчет в темноте?» завершен

Награда: +50% опыта дополнительного класса (Призрак) добавляется к вашему текущему.

Получен новый уровень 2!

Получен новый уровень 3!

Окружающий мир провалился во тьму. Побежали системные сообщения о получении новых писем. Похоже я вернулся в мир живых.

Многофункциональная фабрика

Уровень 3

Основной корпус: 17432/20000

Целостность механизмов: 7/10

Работников: 0

Загрузка склада: 48%

Счет фабрики:

Союзные Кроны — 6298

Действительно, гильдия Красных Котов неслабо загрузила склады и пополнила баланс фабрики. Я рассмеялся. Это мне пригодится. Смахнув вереницу сообщений, я очутился в центре управления фабрикой. Работающих экранов на стене стало больше, чем в прошлый раз. Ха. Ну теперь поиграем. Я сфокусировался на экране с котельной и переместился туда. Рядом с открытой топкой стоял давешний игрок, завороженно глядя на воющее пламя. С нарастающей скоростью и звоном шестерней моя голова стала выдвигаться из стены. Красный Кот обернулся на звук, его глаза стали похожи на два блюдца.

– ****! — воскликнул он, когда моя голова с разгона ударила его в живот, вбивая в жерло топки. С особым удовольствием я своими маленькими ручками дернул рычаг и закрыл чугунную заслонку печки. Гори ясно, чтобы не погасло.

— Ключ, — услышал я знакомый голос, — я ни минуты не сомневался, что вы вернетесь!

Я обернулся и увидел, что одним из трех понурых роботов–кочегаров был Рохля. Глаза его сверкали, а железная пасть радостно скалилась.

— А ведь они меня разжаловали! — начал жаловаться он. — Теперь я не…

— Стоп. Я снова назначаю тебя приказчиком…

— Управляющим, — твердо поправил меня он. — Управляющим, ваше добрейшество.

— Хорошо. Управляющим.

Вы назначили Управляющего Фабрикой.

Настройки работы фабрики вы можете посмотреть в меню…

Я смахнул сообщения. Потом разберусь.

С Рохлей начали происходить изменения. Он завис на несколько секунд. И после включения его взгляд казался более осмысленным и живым.

— Слушай внимательно, Рохля. Фабрика подверглась нападению. Задачи. Первое. Нанимай охрану. Вооруженную и злую. Фабрику нужно очистить от чужаков. Гильдия Красные Коты наш враг. Второе. Назначь сюда смены на поддержания огня. Основной Котел должен работать постоянно.

— Сэр, как главе города, вам нужно назначить шерифа и мэра. Сейчас город под контролем Красных котов. Без официально назначенных людей мои возможности сильно ограничены. Может я…

— Глава города, говоришь? Интересно, — я задумался. — С мэром решим позже. Шериф у нас уже есть. В тюрьме сидят абанкурские дезертиры. Приказываю их освободить и вооружить. Капрал Бисто — новый шериф. Его пехотинцы — новая полиция. Задача — освободить город от захватчиков. По необходимости пусть привлекают жителей города, особенно тех, кого арестовали Коты. Если кто–то будет создавать проблемы или выступать против твоих распоряжений, кидай их в цистерну Номер Два, ту, что во дворике. Вопросы есть?

— Вопросов нет. Считайте, все уже исполнено, — ухмыльнулся Рохля. — Но насчет оплаты…

— Всё потом. Если нас перебьют, не будет никакой оплаты.

— Не перебьют. Есть тут неучтенный склад с оружием, раньше иммигранты его туда сдавали. Так. Ты и ты. За мной! — скомандовал он автоматонам. Те подняли лопаты и бодро пошли следом.

Вы назначили Шерифа города Дамбург.

Настройки работы фабрики вы можете посмотреть в меню…

Задание: «Пропавший взвод» — выполнено

Награда: Капрал БИ‑100 и его солдаты поступают на службу города Дамбург.

Отлично. Продолжим. Зайдя в настройки прав доступа, я обнулил все доступы Котов на фабрику и объявил их нарушителями. Теперь следующая часть «Дамбуржского балета». Я нажал на иконку с вызовом охотника.

Призыв сумеречного охотника!

– 100 ХП

Раздалось звяканье стекла. Сзади, по металлу шеи, пошел холодок. Как будто кто–то провел перышком.

— Друг мой стеснительный, — сказал я, не оборачиваясь. — У меня для тебя сюрприз.

— Хинтер–р–р обожает сюр–р–рпризы, — раздался низкий шепот рядом с ухом.

— Моя фабрика наполнена игроками клана Красные Коты. Ты хочешь есть? Они все твои.

— Все–все? — холодные пальцы коснулись моего затылка.

— Все до единого.

— Ты бер–р–решь на себя тяжесть того, что охотник может с ними совер–р–ршить?

— Беру.

— Добр–р–рый, дукс. Великодушный, дукс. Спасибо, дукс…

Звякнуло стекло, и всё снова затихло. Это еще не все. Не хватает последнего штриха. Я разглядывал камеры в зале управления, ища то, что мне надо. Прилетело системное сообщение. Количество работников на фабрике ужеперевалило за восьмой десяток. Рохля быстро действует. Прекрасно. Фабрика оживала на глазах. Один за другим экраны наполнялись движением. В комнате управления насосами два автоматона лопатами забивали игрока. На другом экране, во дворике Фабрики, взревел огнемет. Послышалась стрельба, а потом сразу завыла сирена. Куда–то бегут роботы. Коты переворачивают столы, собирая импровизированную баррикаду. Всё не то. Вот! Нашел! Я устремился в экран.

Широкий темный чердак казался заброшенным. Шея не хотела выходить из стены. Видно, этой головой Ключ давно не пользовался. Пришлось покрутить шеей, разрабатывая механизм, и найти рабочее положение. Немного наклонив потрепанную от времени латунную голову с жутковатым скрипом, я начал выползать из стены. Передо мной были десятки зубанов. Большинство спали, несколько дрались за банку от ворвани, пыхали пламенем и сверкали глазами.

— Тушкан? Одноглазый? — позвал я металлическим голосом.

Зубаны зашевелились, просыпаясь и поворачиваясь в мою сторону. На меня уставился знакомый красный глаз.

— Отец?

— Здравствуй, сын мой. Время пришло. Следуйте приказу. На фабрику было совершено нападение. Убейте всех игроков гильдии Красные Коты и тех, кто будет им помогать. Очистите фабрику и город от захватчиков!

— Всех. Убить? — проскрипел зубан.

— Да. Всех врагов, — на всякий случай уточнил я.

Одноглазый повернулся к стае. Поднял лапки. И вдруг яростно пропищал:

— Убить! Всех!

Раздался восторженный вопль десятков крошечных глоток, и толпа маленьких маньяков рванула одновременно во все стороны.

Глава 13

Письмо: отправитель Александра Столыпина

«Пароволк, да я не о нашей встрече. Точнее не столько о ней. Мы призвали Хинтера, но не привязали его. Ты не дал нам завершить ритуал. Вас с Леной завязало на него. Она уже уходила несколько раз на перерождение из–за этой связи. Ты и сам должен был это почувствовать. Эта сумеречная тварь постоянно ее преследует и вытягивает жизненные силы. Скорее всего тебя преследует тоже. Его надо изгнать назад. Нужно повторить Ритуал Милосердия Матери. Мы готовы заплатить. Тысячу крон. Это компенсирует все твои потери опыта и времени. Пожалуйста.»

Письмо: отправитель Александра Столыпина

«Пароволк, пожалуйста ответь.»

Письмо: отправитель Элеонора Палладий

«Не будь, ……. Мы видим, что ты …… в онлайне. Мы тут в такой ……. Будь мужиком, ……! Меня уже за …… уходить на перерождение! Это уже не игра, а ……! Вот же ты ……. Ответь ……! Ну, пожалуйста!

(Администрация предупреждает, что в переписке вы должны быть взаимовежливы.

Игрок Элеонора Палладий получает бан на отправку сообщений в игре сроком на 3 дня.)»

Письмо: отправитель Александра Столыпина

«Пароволк, ты не отвечаешь. Пишу тебе пока есть время. Мы провели Ритуал Милосердия с другим Сосудом. Провели ритуал с Элеонорой в виде Сосуда. Ничего не помогает. Теперь Хинтер начал убивать не только Лену, но и меня. Если ты не поможешь, нам конец. Мы поругались с ковеном на форуме, они изгнали нас и отказались помогать. Хинтер обнуляет нас каждый день. Не знаю, есть ли у тебя жалость или просто милосердие. Нам нужна помощь. Назови свою цену. Нужно прекратить этот дурдом.»

Письмо: отправитель Зима Красная

«Бомбер вернулся с точки возрождения и подтвердил, что ты там. Летим за тобой расширенной группой захвата. Уходи из города, никому не говори куда».

Письмо: отправитель Зима Красная

«Это что сейчас такое было!? Ты тут местным боссом устроился работать? Или класс сменил? Или это сценарий такой? Пока не понимаю, но жутко интересно. Жду твоих объяснений.»

Письмо: отправитель Зима Красная

«Крон в бешенстве, Пастор в восторге, и то, и другое грозит тебе проблемами. Эти акулы почувствовали кровь и теперь будут охотиться за тобой. Если раньше вопрос был чисто денежный, то теперь они хотят получить твои способности или обнулить тебя и запереть, если это невозможно. Будь предельно осторожен. Привет тебе от Манула.»

Письмо: отправитель Пастор Кос

«Серега, ну ты выдал! Я как логи глянул, ржал как конь. Поговорил с Кроном, он подтвердил, что по–прежнему ждет тебя в нашей гильдии. За штрафы и розыск не переживай, у нас хорошие связи, все спишем. У нас как раз есть свободная должность в клане, курировать Имперское направление. Давно хотели там закрепиться. Ежемесячный оклад и бонусы, всё как положено. Сможешь работу свою бросить, здесь деньги нормальные крутятся. Если надумаешь, свистни, пересечемся, все решим. Но вообще огонь! Жги дальше!»

Я закончил читать письма и глубоко задумался. Костя предлагал интересные вещи, но это Костя. Самому лезть в пасть акуле пока желания нету. Что я четко понял из общения с Красными Котами, они предают так же легко, как и помогают, если им это выгодно. Интересы клана превыше всего остального. Открыл новое письмо и написал короткий ответ.

Письмо: получатель Зима Красная

«Спасибо, Зима. Рад был получить от тебя письмо. Манулу привет.»

Я хотел написать извинение за то, что наша последняя встреча носила гастрономический характер, но решил не давать информации Котам. Вдруг Зима тоже специально мне пишет.

Теперь осталось самое непростое. Культистки, Алекс и Лена. Я задумался над ответом, просматривая экраны фабрики. На одном из них Красные Коты забаррикадировались в помещении и отстреливались от наседающих автоматонов, вооруженных однозарядными пистолетами и кувалдами. За спинами игроков из вентиляции выползали зубаны. На другом экране было видно, как роботы тащили к цистерне Номер Два упирающегося игрока. А здесь игрок прячется за углом и стреляет куда–то в коридор. Мелькнул росчерк чего–то блестящего, и игрок начал оседать на пол, хватаясь за шею. Выла сирена. На улицах города гремела стрельба. Всё шло по плану. Я открыл новое письмо:

Письмо: получатель Александра Столыпина

«Александра, извиняюсь, что долго не отвечал. Не было возможности. Прямо сейчас я очень далеко и не смогу вам помочь. Даже если бы вы чудесным образом оказались рядом, мы не смогли бы провести ритуал. По техническим причинам. Но, я обещаю поговорить с Хинтером, чтобы он прекратил охоту на вас.»

* * *

— Докладывай.

— Слушаюсь, ваше добрейшество, — Рохля вытянулся, поднял голову и стал вещать: — Город очищен от чужаков. Остатки врагов бежали на дирижабле. Два других летательных аппарата мы взяли штурмом и сожгли. Обломки и собранные трофеи перенесли на склад фабрики. Поверженные механоиды чужаков и убитые жители города собраны на отдельном складе. На запчасти. Имеем много раненых. Требуется ремонт и топливо.

— Ну так отремонтируйте, — я повел своей латунной головой на длинной шее. Тушкан, сидевший у меня на макушке, восторженно зашипел. Скинуть его что ли? Хотя ладно, пусть сидит.

— Конечно, ваше добрейшество, — автоматон потрогал свой помятый бок, — но у нас нет ремонтных мастерских.

— Тут же куча цехов… Как вы до этого жили–то?

— Раньше всех сломанных скидывали в Яму. Чтобы запустить ремонтную мастерскую, вам нужно назначить специализацию любому из свободных цехов. Дальше я обо всем позабочусь. Если хотите, я могу провести автоматическое назначение цехов в соответствии с шаблонами…

— Какими шаблонами! Ты на меня посмотри! Я под какой из шаблонов подхожу, а?! Сейчас сам посмотрю.

Я залез в меню Фабрики и вызвал проекцию. Перед нами появилась световая схема. Рохля вещал, тыкая в нужные места кривым железным пальцем. Вот основная котельная. Вот дополнительная. Тут склад под топливо. Тут уголь и дрова. Это общий склад. Тут свалка. Четыре цистерны под мазут. Это вот приемная, где мы сейчас находимся…

Всего на фабрике оказался один большой ангар, совершенно пустой. Семь обычных цехов, из которых три были заняты: общий склад, хранилища топлива и насосная станция. Еще были двенадцать маленьких мастерских под различные нужды и мелкое производство. Из них тоже были заняты три: техническая каптёрка, лаборатория и какая–то «прозекторская», по карте, она располагалась как раз за закрытой красной дверью.

Как и говорил Лука, фабрика была многофункциональной. Вариантов назначений для свободных цехов было очень много. Производство всевозможных товаров, оружия, роботов, развертывание складов, можно было даже организовать свой тир или маленькую столовую для работников. Ткнул в ближайший цех и изменил его назначение.

Выбрана новая специализация цеха!

Цех номер 4: Мастерская по ремонту и сборке малых роботов.

Уровень: 1

Статус: В процессе развертывания

Работников: 0 из 10

Требуется:

– 1.5 т. металлолома

– 1200 крон Союза

— Не хватает работников для запуска цеха

Внимание!

Доступен импорт схем в базу цеха.

Совместимые схемы:

— Зубан (обыкновенный)

Хотите загрузить схему?

Да/Нет

Подумав, я загрузил схему в цех и сразу поставил ее на выпуск. Покопавшись в настройках, поднял приоритет ремонта над постройкой. Теперь вроде нормально.

— Рохля, посылай работников в четвертый цех, запускайте его в работу, там будет ремонтная мастерская.

— Слушаюсь.

— Это всё или еще что–то есть?

— Есть ваше добрейшество, и довольно много. Прежде всего оплата новым работникам Фабрики.

— Объясняй, — вздохнул я.

— Предыдущий Добрый Ключ придерживался политики денег в обмен на деньги. Но в нашей ситуации, я думаю, это не совсем разумная система, — увидев мое непонимающее лицо он затараторил быстрее: — Предыдущий хозяин добывал мазут и продавал его внешним заказчикам и жителям города. Из этих денег он платил зарплату работникам, а все остальное тратил на свои тайные эксперименты. Сейчас насосы стоят, Капелька исчезла, и мазута для продажи нет. Народ начинает голодать и может поднять бунт. Денег у жителей нет, даже если мазут появится, его мало кто сможет купить.

— И почему до сих пор не запущен мазутный цех?

— Он был сломан, чужаки его починили, но запустить цеха в работу можете только вы. Нажмите, пожалуйста, на запуск мазутного цеха. Там такая кнопка есть.

Цех номер 3: Цех по добыче мазута

Статус: В процессе запуска

Уровень: 2

Работников: 0 из 10

Требуется: Не хватает работников для запуска цеха

Производство: 100 бочек мазута в сутки

Тушкан от нашей возни заскучал. Спрыгнул с моей головы и стал ходить по комнате, ковыряясь в углах. Потом залез на останки Крона с перерезанным горлом и снова затих. Рохля настороженно смотрел в его сторону.

— Назначь в третий цех работников, Рохля. Посылай команды на сбор металлолома по городу. Тащите на склад остатки сожженных дирижаблей и вообще пускайте на металлолом и запчасти всё, что можно.

— Надо решить, как распределять топливо. Мы можем продавать его за деньги, а можем раздавать работникам. Каждый будет получать в день гарантированную порцию мазута или, скажем, угля. Это с одной стороны позволит уменьшить зарплаты, а с другой все оставшиеся жители поселения будут вынуждены устроится к нам на работу.

— Хорошо.

— На данный момент наше поселение насчитывает двести девяносто три автоматона. Но это не считая ваших маленьких… эээ… друзей? — Рохля кивнул на Тушкана, который в данный момент пытался что–то достать из–под распростертого тела.

— Я думал в городе больше жителей.

— Было.

— Ладно. Поступай как считаешь нужным. Один вопрос: зачем нам столько работников?

— Как зачем? Игроки же вернутся.

Я молчал.

— Игроки вернутся. И их будет больше. Или вы думаете, они больше не захотят появиться тут у нас?

— Думаю захотят.

— Нам надо крепить оборону. У нас мало времени. Остальные сбежали, но те, кто остались, готовы бороться за свою свободу, — гордо заверил Рохля.

* * *

Выбрана новая специализация цеха!

Цех номер 5: Мастерская по производство ручного огнестрельного оружия

Уровень: 1

Статус: В процессе развертывания

Работников: 0 из 20

Требуется:

– 2 т. металлолома

– 1000 крон Союза

— Не хватает работников для запуска цеха

Доступные схемы:

— Пистолет «Тэтчер». Однозарядный. Ручной взвод.

— Охотничье ружье «Булк» Однозарядное. Ручной взвод.

Внимание. Боеприпасы для огнестрельного оружия производятся в специализированной мастерской.

Еще и цех для патронов отдельный запускать. Не пойдет. Отмена.

Выбрана новая специализация цеха!

Цех номер 5: Мастерская по производству ручного парового оружия

Уровень 1

Статус: В процессе развертывания

Работников: 0 из 20

Требуется:

– 2.5 т. металлолома

– 1200 крон Союза

– 2 т. угля

— Не хватает работников для запуска цеха

Доступные схемы (базовые):

— Ружье паровое «Дырокол». Однозарядное. Долгая перезарядка.

* * *

— Ну здравствуй, Бисто.

— Доб`рый Ключ, — капрал вытянулся по стойке смирно.

— Рад, что ты выжил.

— Спасибо, я и мои солдаты этого не забудут, сэр. Мы в вашем полном р`аспоряжении.

— Это очень вовремя. Захватчики скоро вернутся, и их будет больше. Ты единственный тут с боевым опытом…

— Не единственный, мсье. Я видел, что некоторые жители тоже имеют армейскую выправку и частичное бронирование…

— Тем лучше. Капрал, я назначаю тебя главнокомандующим нашего нового гарнизона. Нужно обеспечить оборону Фабрики и города в ходе боев. Раздавай все оружие со складов и формируй из жителей отряды. По возможности организуй им минимальную боевую подготовку. Понадобятся баррикады и ловушки. Окапываемся по полной программе. Отступать нам некуда, позади Фабрика, — мы дружно посмотрели в окно, выходящее во двор с цистернами. — Один из цехов уже приступил к производству парового оружия. Будет поставлять вам «Дыроколы». Обещают выпускать до шести штук в час.

— При всем уважении, мсье. Дыр`окол — это дер`мо механоидов, а не боевое оружие. Вп`рочем, я так понимаю, выбо`ра у нас нет.

— Пока нет. Также тебе под командование переходит местная стая зубанов. Их выпуск сейчас налаживают в ремонтной мастерской из остатков погибших роботов. В прямом бою они слабые, но как разведчики и диверсанты просто великолепны.

— Вас пон`ял. Сэр, ср`азу скажу, скор`ее всего город удер`жать не получится, сил и средств мало, времени на подготовку обор`оны нам тоже не дадут.

— Не удержим город, потом отстроим новый. Основная задача — удержать Фабрику. Рохля, введи в курс нашего нового главнокомандующего, что и где у нас там организовано.

— Конечно, ваше добрейшество. К вам прибыла делегация наших торговых партнеров с Архипелага. Представители гильдии Золотого Когтя.

— Добро, сейчас сделаю объявление, и приглашай их.

* * *

Трижды взревела сирена. Все жители города обернулись, глядя в сторону Фабрики. Опять нападение? Со стороны завода раздался усиленный громкоговорителями голос Доброго Ключа:

«Смелые жители Дамбурга! Настал наш час! Мы бежали из внешнего мира в поисках защиты от рабства и унижений. Мы построили наш собственный мир. Мир, где нет места несправедливости и угнетению. Но тираны не забыли про нас. Они пришли к нам и снова хотят уничтожить всё то, что нам дорого. Они мечтают посадить нас на цепь и заставить работать, забирая себе все плоды нашего труда. А кто не сможет работать, станет просто запчастями для других несчастных. Братья и сестры! Скажем же дружно: нет. Нет тирании! Нет рабству! Покажем всему миру, чего стоит свободный Дамбург. Пусть эти надменные сволочи умоются своей кровью! Это наш город! Свобода или смерть!»

Использовано Красноречие

Все жители Дамбурга получают +15% работоспособности и скорости передвижения на 24 часа.

Выбрана новая специализация цеха!

Цех номер 6: Казармы автоматонов

Описание: Места отдыха для 100 автоматонов

Уровень 1

Статус: В процессе развертывания

Качество: Плохое (лежанки). Скорость восстановления –50%.

Требуется:

– 1 т. металлолома

– 1 т. досок

– 200 крон Союза

Улучшение цеха 6!

Цех номер 6: Казармы автоматонов

Уровень: 2

Описание: Места отдыха для 200 автоматонов

Статус: В процессе улучшения

Требуется:

– 1 т. металлолома

– 2 т. досок

– 200 крон Союза

* * *

В приемную вошли три человека в шелковых халатах и разукрашенных китайских тюбетейках с косичками. Среди них я с легким удивлением увидел одного игрока с ником Контра. Широкая и голубоглазая русская физиономия непривычно смотрелась в восточном наряде.

— Приветствую тебя, Добрый Ключ, — сказал игрок. — Надеюсь у тебя и у твоих работников все в порядке. Все веселы и здоровы. Как договаривались, мы пришли за долгом.

— Очень интересно, — ответил я, поглядев на Рохлю, тот пожал металлическими плечами.

— Третьего дня мы внесли предоплату за партию мазута. Срок вышел, и вот мы здесь. Где мазут?

— Что–то не припомню.

— Мы ожидали такого ответа. Договор, — игрок протянул к моему лицу лист бумаги, на котором было написано, что правительство Дамбурга в лице Доброго Ключа обязуется поставить в трехдневный срок 2000 (две тысячи) бочек мазута по цене 20 (двадцать) крон за бочку. Залогом сделки является имущество и жители города Дамбург. Печать. Подпись.

Мне хотелось орать и биться головой о стену. Почему сейчас? Почему сейчас?!

— Рохля, почем обычно продается бочка мазута?

— Cорок крон, — бодро ответил Рохля. — Ну сорок одна. Сорок две. Точно. По сорок две. Но если оптом, то можно по тридцать пять. Тридцать ше…

— Достаточно. Господа. Так вышло, что сейчас я не смогу предоставить вам заявленный объем топлива. Есть там в договоре пункт о землетрясениях, наводнениях, нападениях вражеских гильдий? К тому же вы заключали договор не со мной. Предыдущий Ключ сбежал из города со всеми деньгами. И вряд ли мы можем расплачиваться по его долгам. Но если вы подождете, то мы, конечно, все поставим в полном объеме. Возможно, с некоторой компенсацией за ожидание. Возможно, вам лично, уважаемый Контра.

— Ты кажется не понял, — зло произнес игрок. — Мы представители Золотого Когтя. А Золотой Коготь всегда получает свое. Мы заключили договор. Нам плевать на ваши внутренние интриги. Так что выбор простой. Или две тысячи бочек, или город и все его жители становятся нашей собственностью.

— Мне кажется, ты не понимаешь, с кем разговариваешь, — я поднялся вверх на высоту двух человеческих ростов. Тушкан на моей голове взъерошился и зашипел. — Это мой город, и…

Контра посмотрел на своего сопровождающего и коротко кивнул. В тот же миг оба его спутника черными молнии прыгнули в разные стороны. Не успел я моргнуть, как один из них уже держал широкий треугольный меч у железной шеи Бисто. Стальные колечки на его клинке издали тихий звон. Капрал тоже оказался не промах и держал офицерский револьвер направленным нападающему чуть ниже живота. Второй нападавший с занесенным над головой мечом стоял у стены, у основания моей механической шеи. Я оценил и слегка позавидовал скорости нападавших. Контра широко улыбнулся и навел на меня ручной арбалет с очень толстой странной стрелой.

— Не забывайся. Мы можем стереть вашу помойку с лица земли за один час. И не сделали это до сих пор только потому, что Золотой Коготь чтит закон и договор. Воистину у нас на Архипелаге говорят, что считать материковых жителей за приличных партнеров — большая ошибка. Ни капли уважения. Вы никогда не держите свое слово.

Я посмотрел на Бисто и на испуганного Рохлю, забившегося в угол. Отрицательно покачал им головой.

— Друзья мои, — я обратился к посетителям, добавив в голос максимальное количество мёда, — зачем сразу хвататься за оружие? Прошу меня простить. Я как раз вспомнил, что у меня остался неприкосновенный запас топлива, — Рохля посмотрел на меня очень удивленно. — Бисто, проводи наших гостей ко второй цистерне. Проследи, чтобы они получили всё до последней капли.

— И еще. Топлива для жителей города нет. Они голодны. Могут быть никому не нужные эксцессы. Бисто, поставь охранение, чтобы никто не помешал уважаемым представителям Золотого Когтя получить то, что принадлежит им по праву. Теперь всё в порядке? — спросил я у Контры.

— Хороший пёсик. Так бы сразу, — усмехнулся он и продолжил, как бы говоря себе под нос: — Каждый раз воспитывать этих идиотов надо. Говорила мне мама, не связывайся с автоматонами. Провожать не надо, мы знаем, где стоят цистерны.

Представители Когтя покинули приемный зал. Бисто проверил, что нас не подслушивают, плотно прикрыл дверь и кивнул. Я поднял глаза к Тушкану.

— Собери стаю и аккуратно проследите, чтобы все прошло гладко. Никто не должен сбежать. И самое главное. Бисто. Тушкан. Этого Контру доставить ко мне живым.

Глава 14

Во двор Фабрики въехал огромный красно–желтый паровоз на шести высоких колесах. Его нос был выполнен в виде головы восточного усатого дракона. В клубах пара он остановился напротив ряда топливных цистерн. Из раскрытых дверей спустилось несколько рабочих в серых рубахах и синих штанах. Полдюжины цветастых охранников расположились вокруг паровоза и спокойно глядели по сторонам. Контра забрался на крышу паровоза и отечески смотрел на своих людей, периодически высокомерно поглядывая в мою сторону.

Я наблюдал за происходящим через голову, смонтированную над фабричным двориком. Бисто расставил своих бойцов цепью в нескольких метрах от посетителей, прикрывая представителей архипелага от напирающей толпы, которая не замедлила собраться вокруг. Роботы мрачно и молчаливо следили за тем, как от прибывшего состава тянули широкие шланги к большой цистерне с номером два.

Восемь работников, шесть охранников и всего один игрок. Странно, на что они рассчитывали? Всё началось в тот момент, когда рабочие распахнули верхний люк цистерны и закинули туда первый шланг. Тот резко дернулся и змеей побежал внутрь. Когда он натянулся, из глубин цистерны раздался противный писк, и Капелька прыжком выскочила наружу, мгновенно принявшись за дело. Несколько черных щупалец выстрелили в разные стороны, вцепляясь в окружающих. Охранники Золотого Когтя повернулись, привлеченные воплями своих подопечных, на ходу доставая из–под одежды мечи и арбалеты.

— Целься! — крикнул капрал Бисто своим солдатам и поднял саблю. — Пли!

С крыши с восторженным визгом на головы врагам посыпались зубаны…

* * *

— Ну же! Беги в домик! Там темно и удобно!

Капелька обвила мою длинную латунную шею щупальцами и не желала отпускать.

— Место, кому сказал! Пусти, дурная! Так, Рохля, помоги мне загнать ее назад в цистерну! Она за столбы цепляется.

— Ни за что! — робот испуганно глядел на меня из–за угла Фабрики и отрицательно крутил головой.

Тушкан с группой непутевых братцев забрались на горку трупов гостей с Архипелага и плюясь швыряли в Капельку камешками, иногда задевая и меня.

* * *

— Это что такое?

Я держал в руках странный самострел, сделанный из кусков железного мусора. Было ощущение, что стоит мне сжать его чуть сильнее и от него что–нибудь отвалится. Печальное порождение трагической любви скороварки, закрытого мангала и слона с брезентовым хоботом.

— Это «Ды`рокол», — презрительно сказал Бисто. — Я же говорил. Это де`рьмо, а не оружие.

— Действительно, — сказал я задумчиво, разглядывая параметры.

Паровое ружье «Дырокол».

Качество: Плохое

Изготовитель: Фабрика «Добрый Ключ»

Урон: 20–80 HP

Пробитие: AP +6

Режим стрельбы: 1 выстрел, перезарядка автоматическая (паровая)

Вероятность поломки: 10%

— А ничего другого мы делать не можем?

— На таком уровне оружейной масте`рской, — Бисто мотнул головой, — нет.

— Рохля, что требуется для производства нормального оружия?

— Ну, на складах еще остались металл, дерево и деньги. Но многого не хватает. Нужен, собственно, рецепт. Нужно три больших механизма для станков. Четыре. Ну и отдельная плавильня с кузницей для производства нормального металла. Из того мусора, что у нас есть, ничего хорошего не сделаешь. Хотя лома у нас много, сможем кучу Дыроколов наделать.

— Ты управляющий или кто? Давай думай, где нам набрать рецепты и механизмы.

— Э–э–э…

— Это не сложно, мсье, — несколько высокомерно сказал Бисто, поглядывая с превосходством на Рохлю. — Во дворе стоит паровоз Архипелага…

— Точно! — воскликнул Рохля. — Мы с него наберем кучу хорошего металла и десять больших механизмов. Или двенадцать! Всё. Я пошел командовать! Ох, люблю я это дело!

— Рохля, направь роботов в город. Металл и вообще всё, что не сгорело, пусть тащат на склад. Всё пригодится. Не забудьте про Большую Черную Яму.

— Мсье! — привлек мое внимание капрал. — У меня в отделении есть рядовой КЛ‑7. Он раньше р`аботал на оружейном заводе технологом. Был разжалован в солдаты за мелкую кражу. Я поговорю с ним, может у него есть рецепты о`ружия.

Выбрана новая специализация цеха!

Цех номер 7: Механическая кузница

Описание: Цех по переплавке и производству металла. Производство базовых товаров.

Уровень: 1

Статус: В процессе развертывания

Работников: 0 из 10

Требуется:

– 4 т. металлолома

– 400 крон Союза

— Не хватает работников для запуска цеха

Улучшение цеха 5!

Цех номер 5: Мастерская по производство ручного парового оружия

Уровень 2

Статус: В процессе улучшения

Работников: 20 из 20

Требуется:

– 1 т. металлолома

– 0,2 т. досок

– 200 крон Союза

– 5 больших механизмов

– 10 малых механизмов

Доступные новые схемы:

— Армейский карабин СВГ «Горячая Бэтти»

Ну вот другое дело. Пусть будет «Горячая Бэтти». Конечно плохо, что больше не осталось цехов на фабрике. Только большой ангар и несколько мелких мастерских. Но не до жиру.

Я посмотрел с крыши, как роботы таскают обломки скамеек к баррикаде, перегораживая одну из улиц, ведущих к фабрике. Пробежался по работающим цехам, понаблюдал, как рабочие собирают новых зубанов и паровое оружие. В одной комнате случайно заметил десяток распотрошенных крыс. Что это? Зубаны развлекаются? Убрать.

Залез в настройки фабрики, подсчитал, что с таким производством угля хватит еще на три дня, но потом однозначно нужно переходить на мазут. На площадке с цистернами выругал идиотов, которые пытались залить добытое топливо в домик к Капельке. Приказал Рохле нарисовать на цистерне Номер Два черную черепушку и предупреждения красной краской. В дворе слышались четкие команды, я переместился туда и полюбовался как под командованием Бисто зубаны учились быстро зарываться в землю и маскироваться. Рядом со свалкой стояли обычные жители Дамбурга, которых один из абанкурских солдат учил стрелять единым залпом.

— Рохля как идет подготовка к обороне? Всё успеваем?

— Так точно, ваше добрейшество. Один работник убился, когда доставали обломки дирижабля и сумки с лутом из Ямы. Но в остальном всё по плану.

— Хорошо. Я заметил, что у нас все роботы разноцветные, как клоуны на ярмарке. У нас есть какая–нибудь краска на складе?

— Мы национализировали магазин убитого Красными Котами дурака–лавочника. У него была красная и черная краски.

— Покрась всех роботов в черный цвет. У нас тут такая грязь, будет хорошая маскировка.

— Зачем маскировка? Враг должен видеть наших солдат и трепетать.

— Ага, будет он трепетать от нашего воинства.

— К тому же, если покрасим черной краской, то наших за имперцев примут. Решат, что мы подняли восстание, пришлют армию…

— Ну, хорошо. Покрась красной.

— За республиканцев примут…

— Покрась в черный с красными полосками.

— А можно в красный с черными полосками?

— Можно.

— А можно в красный, но с черными точками. Ну, как божья кор…

— Сейчас в переплавку тебя отправлю.

— Всё понял, — воскликнул Рохля убегая выполнять приказ. — Красные с черными полосками!

Сколько уже времени? Ого! Надо в реал выходить. Ладно. Последнее дело — и на выход.

* * *

— Как там тебя? Контра? Говорящее имя.

— Иди к черту!

— Понимаешь, Контра… Ты пришел ко мне на завод. Ты стал угрожать моим работникам и лично мне. Ты даже не захотел меня слушать. У меня только один вопрос. Почему ты так себя вёл? Это же глупо, а ты не похож на глупого человека.

Игрок скалил зубы и пучил глаза. Отвечать он мне явно не собирался. Ясно, что Бруно Маршан, под личиной Доброго Ключа, снова подсунул каверзу. И просто напоследок продал город по дешевке, ибо возвращаться сюда не собирался. Но что–то тут было не так. Не могу понять. Я пролетел над горкой мертвецов, в которой добавилось новых персонажей в цветастых халатах и серых рубахах. Проверил, хорошо ли заперта красная дверь.

— Ты сейчас думаешь, что я буду тебя пытать? — продолжил я, возвращаясь к связанному пленнику. — Спешу тебя разочаровать. Я в курсе, что это бесполезно, ты просто уйдешь на перерождение. Недавно я узнал интересную вещь. На игроков, типа тебя, очень хорошо действует другое наказание. Я ничего не буду с тобой делать. Совсем. Ничего. Посиди тут, подумай о жизни. День. Может два? Или три? Безделье оказывает на вас просто волшебный эффект. Ты скоро сам все увидишь.

— Развяжи меня, тупая железка.

— Скучно–то как. Ладно. Я пошел. Поговорим завтра. Или послезавтра?

— Не имеешь права, — неуверенно сказал Контра.

— Увы, имею.

Это было забавно, что он принимал меня за компьютерного персонажа, а я изображал из себя эдакого злого начальника из жандармерии. Может это даже и хорошо. Разубеждать его я точно не собирался. Пусть посидит в оффлайне. На перерождение его опускать не стоит.

— Стой, — напряженно сказал Контра.

Я остановился.

— Я скажу. Но ты меня отпустишь после этого.

Я отрицательно покрутил головой и презрительно разглядывал его. Какой неприятный тип.

— Тогда сразу отправишь меня на перерождение.

— Это приемлемо, — ответил я.

— Мне дали задачу провалить сделку. Охранники, — он кивнул на трупы в шелковых халатах, — провинились и давно были приговорены. А я должен был вести себя вызывающе и нарваться на нарушение контракта. Топливо — это хорошо, но целый город по дешевке — это намного интереснее.

Я грустно покачал головой и отключился.

— Эй, стой…

/logout

* * *

Я сидел у окна и глядел на ночной город. Кружка с горячим чаем грела ладони. Освещенный фонарями, по улице шел человек с огромным баулом за спиной. Из него, причудливой антенной торчала рукоять шпаги. Вот современный мир, вертолеты, ядерные бомбы, капсулы виртуальной реальности, искусственный интеллект опять–таки. А человек ходит в спортзал и занимается фехтованием. Общий тонус организма, говорят. Но умение протыкать своего ближнего тонким длинным куском железки сейчас вряд ли пригодится. Или вот, например, теннис. Зачем? Почему?

Расстроенно я посмотрел на лежащий рядом телефон. В открытом мессенджере было сообщение от Евы. «Сегодня меня не будет, занята, поехала к родителям» и смайлик с губками. Что за ерунда, Серег? Ты столько жил один, и всё тебя устраивало. Стоило только неделю нарушить это одиночество, и ты поплыл. Сам же понимаешь, что всё всегда будет одинаково. Это как кошка, когда маленькая, такая милаха, а потом — хлобысь, всё мясо съела и занавески порвала.

К черту. Я завалился на диван, открыл планшет. Фильм посмотреть или книжку почитать?

«Он вдруг скакнул на полшага вперёд, низко пригибаясь, и успел подумать: нож, верно, свистнет сейчас в него, кабы резьбу на стене маронговой, красивой…»

Ужас какой. Нет, на такое я сегодня не готов. Лучше уборкой займусь, давно собирался.

* * *

/login

— Хвала Хранителю, богам небесным, подземным и подводным, вы вернулись! — радостно заявил Рохля, стоило мне только появиться в игре. — Враги наступают!

— Собираемся наверху, — я переместился на обзорную площадку на крыше. Ночью выпал снег, и весь городок и окружающие холмы были накрыты грязно–серым покрывалом. Вокруг Фабрики все было вытоптано и просто превратилось в грязь. Две линии баррикад были изломанными и затоптанными помойками, но дальше ничего не разрушало снежный покров. Город выглядел вымершим, все оставшиеся жители собрались тут на фабрике.

С юго–запада приближался враг. Вдалеке висело три дирижабля, не стесняясь выгружая непрошенных гостей. Рядом с собой я заметил капрала. Тот стоял, уперевшись в парапет крыши, и разглядывал выгрузку в небольшую подзорную трубу. Снег покрывал синюю шинель, накинутую на корпус, не очень аккуратно покрашенный в красное и черное.

— Бисто, ну что там?

— Мсье! — поздоровался робот не оборачиваясь. — Я вижу отряд охр`анных механоидов. Вижу иг`роков. Взвод легкой союзной пехоты. Это плохо.

— Почему?

— Если гильдия К`расные Коты смогла получить в усиление пехотинцев, причем во в`ремя войны, значит они убедили чиновников, что мы изменники. А это значит, что даже если мы сейчас отобьемся, в следующий раз уже придут регулярные части Союза. С тяжелой техникой, пушками и воздушной поддержкой.

— Твои предложения? — спросил я, разглядывая копошащихся вдалеке игроков.

— Не знаю, мсье, моя задача п`ростая. Убить как можно больше п`ротивников и как можно дальше оттягивать момент, когда мои подчиненные побегут с поля боя. Лучше всего сделать так, чтобы пе`рвым не выдержал враг.

Я помолчал, раздумывая над его словами.

— А сейчас, как думаешь, справимся? — решил спросить я его.

— Было бы у нас пару пушек, то да. А так… Не знаю. Не уверен. В`ремени на подготовку не хватило. Но попробуем.

Я покинул задумчивого капрала и стал разглядывать настройки фабрики. Цеха не останавливались ни на минуту и производили новых зубанов, оружие и мазут. За ночь поработали хорошо, трофеев, произведенных карабинов и топлива теперь хватало всем роботам. На мазуте зубаны были сонными и немного вялыми, но перед боем я поручил выдать им всем большую порцию ворвани.

Персонал фабрики «Добрый Ключ»

Работников: 70 (автоматоны)

Охрана: 18 (тяжелая пехота)

Ополчение: 178 (автоматоны)

Другие подразделения: 116 (зубаны), 1 (пагуба)

Заключенных: 1

Так себе воинство, тем более что дезертирство продолжалось. За ночь сбежало еще несколько жителей города. На моих глазах зубанов стало 117. Оставив только кочегаров, я освободил всех работников и перевел их в ополчение. Беглые рабы, преступники, головорезы. Справимся. Пусть Бисто не дергается. По крайней мере, нам всем теперь терять совершенно нечего. При победе Котов автоматонам светит тюрьма, рабство или свалка. А я с трудом представляю, как я буду играть заводом, работая на гильдию Красные Коты. О чем вообще создатели игры думали, когда такую возможность вводили?

Мои мысли прервал неприятной укол в бок. Я рванул к наблюдательному пункту на крышу. Бой начался. Дирижабли Котов двигались вперед, расстреливая Дамбург из орудий. Калибр был небольшой, но дальнобойность позволяла им вести обстрел, не опасаясь ответного огня. Один из снарядов попал в здание, и счетчик ополчения мигнул и уменьшился.

Бисто посмотрел на меня, я кивнул. На крыше поднялся красный флаг с большой черной буквой Ж. Лотерея, господа. Это был сигнал начала операции. За второй линией баррикад вспыхнул огонь. Пламя было грязным и тяжелым, оно заволакивало все вокруг густым черным дымом. Огонь по диаметру закрыл фабрику непроглядной стеной. Да, мы перестали видеть противника, но и он теперь с нами ничего не мог сделать, по крайней мере издалека. Может это снизит его преимущество в пушках. Вчера я предложил расставить по возможному пути следования врага бочки с мазутом, чтобы их взрывать. Рохля со всем почтением объяснил мне, что мазут не взрывается, а медленно и дымно горит. Так даже лучше, решили мы.

Выстрелы с дирижаблей прекратились, толку от них стало немного. Затишье долго не продлилось, то тут, то там сквозь чадящее пламя стали врываться механоиды, а за ними и игроки. Началась пальба. Буквально через несколько минут я понял, что больше никак не смогу влиять на сражение. Всё что можно было сделать, было сделано, и мне оставалось только наблюдать. Ну или морально поддерживать воюющих через громкоговоритель. Приказы, которые пытался отдать капрал, не производили на нашу банду никакого впечатления.

— Как–то всё слишком резво началось, — сказал я.

— Неважно, как больно нам, — мрачно сказал капрал. — Важно только то, как больно им.

Грозно сверкнув окулярами, он быстро спустился вниз по тросу и побежал к баррикадам, на ходу отдавая команды.

Дым, пар, выстрелы, крики. Я видел, как сошлись в рукопашной союзные солдаты и ополченцы, как зубаны, выкапываясь из мерзлой земли за спиной врагов, прыгали на них, звонко щелкая челюстями. Один из зубанов прыгнул с крыши на огнеметчика в костюме броне–водолаза, перекусил какие–то трубки, и оба они исчезли в ослепляющей вспышке огня.

— Дукс… надо уходить, — услышал я сзади вкрадчивый шепот.

— Хинтер? — спросил я, не оборачиваясь. — Почему? Вроде как все идет нормально. Сейчас враги дрогнут и отступят.

— Мы бы так не сказали. Они не отступят, и это только начало. Хотя нам не понять вас, дневных жителей, вы вкусные, но…

— Ты бы лучше помог гадов резать, чем болтал. У тебя это здорово выходит.

— Нет, дукс. Слишком много глаз, слишком много свидетелей. Не в этот р–р–раз. Вот когда они зайдут в темные кор–р–ридоры фабр–р–рики… м–м–м… — шепот Хинтера стал предвкушающим.

— Ну тогда и не мешай сейчас. И кстати, завязывай с охотой на девиц, что тебя вызывали… — сказал я, но понял, что Хинтера рядом уже не было.

Как же я могу помочь своим? Я начал листать варианты развертывания. Цеха все были заняты, но был еще ангар и мастерские. Пищевое производство, ювелирная, кузница холодного оружия, химическая лаборатория, инженерный корпус, октаподы, а это что еще за ерунда? Огромные конечности, которые можно приделать к фабрике? Хватать подходящих близко солдат и бить их об землю? Интересно. О! Оружейные башни. Черт! Башни я мог поставить, но для них требовались сами орудия. Большие пушки из металлолома делаться не хотели.

Внезапно я заметил, как один из дирижаблей врага пролетел дымовую завесу, замер невысоко над домами и открыл огонь из двух пушек. Вот гад. К счастью, висел он недалеко от засады зубанов и те, недолго думая, разбежались по крыше и огромными скачками стали запрыгивать внутрь подвешенной кабины. Приятного аппетита, малыши. Одна из баррикад была прорвана и, пытаясь остановить наступающего врага, один из ополченцев вошел в раж, выскочил на середину улицы открыл огонь в сторону Котов из «Дырокола». Увы, на пятом выстреле мусорное оружие взорвалось в его руках, и робот без движения упал на камни улицы.

Мощный штурмовой отряд пробил еще одну баррикаду и, пустив перед собой механоидов, быстро рванул вперед. Когда солдаты противника заполнили улицу, из чердака соседнего дома, с омерзительным писком на них вывалилась Капелька. Сразу в несколько сторон рванули черные щупальца, оплетающие ближайших врагов. Дирижабль, так и висящий над соседней улицей, задымился и стал падать. С боевым клекотом из него выпрыгивали и разбегались зубаны.

Персонал фабрики «Добрый Ключ»

Работников: 5 (автоматоны)

Охрана: 12 (тяжелая пехота)

Ополчение: 143 (автоматоны)

Другие подразделения: 76 (зубаны), 1 (пагуба)

Заключенных: 1

Мне было неприятно сознаваться в том, что мы проигрывали. Жители Дамбурга сражались даже лучше, чем я ожидал, но спустя всего пятнадцать минут боя количество защитников сократилось почти вдвое. Дальняя линия баррикад была потеряна, и до прорыва и выхода к фабрике оставалось совсем немного. Я это отчетливо видел.

Снег вокруг растаял, превратившись в грязь, а там вдалеке был покрыт черным слоем сажи от пожаров. Тяжелый, густой запах гари заполонил всё вокруг. Сверху невозможно было понять, где свои, а где чужие. Грязные и измазанные фигурки внизу лупили друг друга врукопашную.

Интересно, а есть в меню специализации фабрики какие–нибудь цеха с минами? Чтобы враг вломился внутрь, а я ка–а–ак всё взорву! Зачем мне это, не очень, конечно, понятно. Но хоть будет весело. Глядишь снова стану призраком и буду с Капелькой по ночам ловить зазевавшихся Красных Котов.

Появился какой–то гул, на который я поначалу не обращал внимания из–за окружающего хаоса, криков и выстрелов. Но гул нарастал и слышался всё отчетливее. Сражение стало останавливаться, и атакующие, и защищающиеся стали всё чаще оборачиваться в сторону востока. Я повернулся и обомлел. Под низкий густой бой барабанов к нам величаво двигались белоснежные цеппелины странной ажурной конструкции. Изящно изогнутые фермы были покрыты множеством ярко раскрашенных парусов. Такие чистые краски резко контрастировали на фоне заваленного сажей черного снега. Из чего сделаны эти новые дирижабли? Из шелка что ли?

Сражение почти замерло, все завороженно смотрели на приближающуюся армаду. Взревели трубы, и над полем битвы раздался мощный высокомерный голос.

— Всем нарушителям! Немедленно сложить оружие и покинуть поселение! Вы находитесь на частной территории, которая принадлежит гильдии Золотого Когтя! Всем слугам города Дамбург немедленно явиться к их хозяевам для получения соответствующего наказания. Это наше единственное и последнее предупреждение! Гильдия Золотого Когтя вступила в права владения!

Глава 15

— А вот теперь самое вр–р–ремя исчезнуть, дукс… — услышал я шепот сзади.

— Исчезнуть? — переспросил я.

— Да. Это наш совет. Ты хороший хозяин. Много еды. Нам будет немного жаль тебя потерять.

— И как ты предлагаешь это сделать?

— Ты знаешь, дукс. Ты всё уже знаеш–ш–шь.

Я обернулся, но никого рядом со мной не было. Белоснежные шелковые дирижабли нависали над городом. Коты и их союзники побежали. Вслед им с шелковых цеппелинов, пуская черные хвосты дыма, полетели небольшие красные ракеты. В тех местах, где они падали, раздалось несколько оглушительных хлопков.

Я немного подумал, запустил сирену и произнес в громкоговоритель:

Всем гражданам Дамбурга срочно собраться на фабрике. Не забудьте забрать раненых. Управляющему иглавнокомандующему срочно в приемную. Зубаны! Все домой. И кто–нибудь, ради Хранителя, загоните Капельку в домик.

Я глядел, как грязные красно–черные роботы бросились к зданию фабрики. Корабли Золотого Когтя по ним не стреляли. Три дирижабля снизились в паре кварталов от ворот фабрики. На землю упали веревки, и по ним начали спускаться солдаты. Два других корабля уверенно пошли через затухающую дымовую завесу, преследуя отступающих Котов.

* * *

В приемной я посмотрел на смущенного Рохлю и мрачного, поцарапанного Бисто. Цеха и коридоры фабрики были забиты выжившими после боя жителями. Десяток раненых пришлось размещать и здесь, в приемной. Ремонтная мастерская работала не переставая, две смены назначенных рабочих, толкаясь, пытались быстрее помочь раненым.

— Думаю, вы уже поняли: Когти нам не по зубам. Нам нужно убираться отсюда. У меня есть план. Опасный. И я не уверен в результате. Так что будьте готовы ко всему.

Рохля, явно ничего не понимая, мигнул, а вот Бисто оскалился, его глаза сменили цвет с оранжевого на красный.

— Не будем тер`ять в`ремя, мсье.

Я открыл меню специализации фабрики, пролистал меню до «Октаподов». Для создания восьми конечностей хорошего качества требовались свободный цех, целая гора хорошего обработанного металла и куча больших и малых механизмов. Нет у нас всего этого. Тогда берем «Мусорный октапод». Отметив на схеме точки монтирования по периметру фабрики и еще две у ворот, я запустил процесс развертывания.

Смена специализации малых мастерских 4–10!

Отсеки: Моторные отсеки октаподов

Описание: Механизированные конечности. Башенный тип крепления. Установка возможна только в ключевых местах основания фабрики. Тип конечности зависит от ее назначения.

Назначения:

Конечности 1–6: Ходовые

Конечности 7–8: Манипуляторы

Уровень: 1 (мусорные)

Статус: В процессе развертывания (автоматическое)

Работников:

Моторные отсеки: 0 из 16

Малая котельная: 0 из 4

Кабина управления: 0 из 4

Требуется:

— Выберите площадку для развертывания кабины управления

— Выберите площадку для развертывания малой котельной

– 8 больших механизмов

– 16 малых механизмов

– 32 т. Металлолома (использовано 28 т. Металлолома, 4 т. дерева)

— Не хватает работников для запуска процессов развертывания

Я сменил «кабину управления» на малую мастерскую под крышей. Той самой, где прятались от Красных Котов зубаны во времена их недолгой оккупации фабрики. Оттуда открывался хороший вид вокруг. То, что надо для кабины. Нажал на кнопку принятия, но ничего не произошло. Металлолома и досок в сумме хватало впритык, и даже с большими механизмами всё было в порядке. Одна строчка из необходимых ресурсов мигала красным.

— Что–то не так, мсье? — мрачно спросил Бисто.

— Хм, не хватает двух малых промышленных механизмов. Сейчас, подожди. Надо понять, что это и откуда их брать.

Ничего не говоря, Бисто подошел к жавшимся у стенок роботам. Он шел, внимательно разглядывая жителей, которые стояли перед ним. Они отводили глаза и смотрели в пол. Один из роботов с отстреленной рукой взгляд не отвел. Он гордо задрал голову и с неким вызовом уставился в ответ.

— Имя, — мрачно спросил Бисто, сверкая красными глазами.

— ЕТС‑83, — смело ответил однорукий.

— Ты герой, ЕТС, — торжественно сказал капрал и выстрелил тому между глаз. — Мы будем помнить тебя!

Рохля и остальные роботы вздрогнули. Бисто пошел дальше. Автоматоны стали вжиматься в стену. Капрал подошел, внимательно посмотрел на лежащего в углу тяжелораненого робота. Глаза того были закрыты. Ничего не говоря, он поднял пистолет и выстрелил снова.

— Оба тела на склад. Быст`ро! — рявкнул он.

Роботы аж подпрыгнули, стараясь быстрее выполнить приказание. Мне показалось, что они просто хотели убраться подальше из приемной. Я молча разглядывал своего главнокомандующего.

— Какие–то п`роблемы, мсье?

— Никаких проблем, Бисто, — задумчиво ответил я. — Ты поступил правильно.

Капрал кивнул и отвернулся, убирая револьвер в кобуру.

Запущен процесс развертывания моторных отсеков!

Запущен процесс развертывания кабины управления!

Фабрика вздрогнула. Из окон я увидел, как из стен выдвигаются огромные монструозные лапы. Они были разного размера и цвета. Одна из них вообще оказалась деревянная. Они раздвинулись и уперлись в землю по бокам здания.

Я поднялся в рубку управления и оглянулся. Неожиданно в клубах дыма я заметил нового участника сражения. Небольшой, чуть выше фабрики, гаргант разрывал на куски уже не такой белый дирижабль. Остальные летучие корабли Золотого Когтя прекратили высадку десанта и разворачивались в боевой порядок. Вот так–так. У Котов оказался в запасе козырь, да еще и какой. На нас никто не обращал внимания. Обе стороны самозабвенно сцепились друг с другом. Я прислушался к своим ощущениям, что–то изменилось, через мгновение я понял: кажется, я снова чувствую ноги. Я медленно и не торопясь встал. Фабрика вздрогнула и, оторвавшись от земли, начала подниматься. Раздался жуткий скрип и грохот, кажется, что–то там отвалилось. Чуть наклонившись, я протянул руку и ухватил большой металлической клешней Капельку. Та как раз была занята двумя трупами в синей униформе и никак не хотела их отпускать.

— Фу! Брось, — сказал я ей и аккуратно, как котенка, перенес ее к цистерне Номер Два. Пагуба обвисла у меня в клешне и легко скатилась к себе в домик. Солдат в синих мундирах она так и не отпустила. На ощупь она была как желе.

Я сделал неуверенный шаг вперед. Потом следующий. Поковырявшись у себя во внутренностях, я достал чуждый мне элемент и, хорошенько размахнувшись, отправил его в полет в сторону шелковых дирижаблей. Лети к своим друзьям.

Заключенных — 0

* * *

Поначалу я опасался, как оно будет — шагать восемью ногами. Но оказалось, что всё несложно. Я шагал своими двумя. Просто когда я делал шаг правой, то вперед двигались аж три ноги фабрики, две крайние справа и средняя слева. Шаг левой — и всё наоборот. Удобно. Когда я приседал или ложился, фабрика просто опускалась на землю.

С передними манипуляторами даже вопросов не возникло, они повторяли движения рук.

Мой побег, естественно, заметили. Попробуй не обрати внимания на огромный убегающий завод. Вот только вслед за мной никто не кинулся. Слишком ожесточенно мутузили друг друга враги. Впрочем, я не обольщался. След я давал за собой четкий, и поэтому мне надо было спешить. Рано или поздно победитель, кто бы это ни был, разберется, что в городе ничего и никого не осталось, и тогда он ринется за нами в погоню.

Город Дамбург

Статус: Заброшен

До полного разрушения города осталось: 10 дней

Персонал фабрики:

Работников: 80 (автоматоны)

Охрана: 11 (тяжелая пехота)

Незанятый персонал: 31 (автоматоны)

Другие подразделения: 54 (зубаны), 1 (пагуба)

Вот такое хозяйство мне досталось. Да, знатно потрепало жителей Дамбурга. Денег мало, ресурсов почти нет. Топлива на пару дней. И расчудесная, покрытая редким снежком холмистая равнина вокруг. Мы уже далеко ушли, дыма от остатков Дамбурга не видно. Вперед!

Я разглядывал окружающий пейзаж. Из кабины управления открывался прекрасный обзор. Такое все маленькое! Наступишь, раздавишь и не заметишь. Вся компания собралась тут, на крыше. Одноглазый скромно сидел у обзорного окна, медитативно глядя вперед. Тушкан умывался, пытаясь счистить сажу, которой был покрыт с ног до головы. Рохля самозабвенно любовался новыми блестящими руками и ногами. Где он их добыл в горячке боя, я даже не хотел спрашивать. Бисто сидел спереди, в дверном проеме, свесив ноги вниз. Он разглядывал проплывающий пейзаж, на коленях у него лежал карабин.

В связи с тем, что ноги у меня были сделаны черт знает из чего, при каждом шаге фабрика хромала и немного переваливалась, но никто не жаловался.

— Рохля. Эй, Рохля, хватит самолюбованием заниматься. Устал я чего–то. Как тут автопилот включить, чтоб оно само дальше шагало?

— Все просто. Вот наши рулевые. Скажите, в какую сторону двигаться, а дальше мы проследим.

— Хорошо. И прикажи всем не занятым в работе прикрутить всё что можно к полу и стенам по всей фабрике. Видишь, как всё туда–сюда елозит?

Я вытянул длинную шею и заглянул вниз, туда, где стояли цистерны. Из второй, высунувшись наружу словно собака из окна автомобиля, торчала Капелька. Ветер обдувал ее и трепыхал блестящие черные щупальца. Я думаю, была бы у нее морда, выглядела бы она ужасно довольной.

* * *

Заведя фабрику в неглубокую горную речушку, спотыкаясь на булыжниках, я повел свое неуклюжее тело вверх по течению. Минут через десять мучений очень аккуратно выбрался на каменное плато, чтобы не оставлять глубокие следы. Развернулся и пошел назад. Первой мыслью было просто бежать без оглядки, но это шло вразрез с моими планами найти Бруно Маршана и вернуть себе тело. Печальный опыт нужных коллективу персонажей у меня уже был в прошлой виртуалке меча и магии. Огромный таурен, что всех катает на загривке и ловит весь урон в одно лицо, нужен всем, но совершенно не нужен самому себе. Опять–таки, вот встречу я прекрасную эльфийку — и что? С тауреном еще куда ни шло, может быть и получилось бы уболтать ее сходить на свидание. Но с ходячей фабрикой? Блин, о чем я думаю…

Ладно. Что я знаю о Бруно Маршане? Только то, что у него была научная лаборатория недалеко от города. Пока это единственная зацепка. Значит нам нужно наведаться в лабораторию, при этом не попасться «горячим парням» из Красных Котов и Золотого Когтя. Может Бруно до сих пор там?

* * *

Я присел фабрикой на землю и задумчиво глядел на развалины. То место, которое раньше было лабораторией ученого Бруно Маршана, теперь представляло собой перекореженный дымящийся холм. Из–под земли торчали сломанные остовы механизмов и балки перекрытий, а вокруг валялось несколько обезображенных механоидов.

Когда я подошел ближе ко входу, выскочило уведомление:

Подземелье «Лаборатория безумного ученого» (Заброшенная)

Для прохождения рекомендуется 12+ игроков с уровнем не меньше 10

М-да. Туда я точно не пойду. Тем более у меня в команде одни роботы. Да и если бы там был злодей, лаборатория не была бы «заброшенной».

— Исключительно злой человек, — раздался рядом со мной голос Рохли. — Как хорошо, ваше добрейшество, что вы изгнали этого мерзавца из нашего города.

Я повернул голову и уставился на своего Управляющего.

— Бруно Маршан. Я же предлагал вам рассказать его историю, — продолжил робот.

— Не припомню.

— За одну монету. За две.

— И?

— Ну раз уж я у вас на службе, то так и быть…

— Не тяни.

— Лучший выпускник «Раинбуржской академии технических наук», — начал Рохля. — Известен своими кардинальными исследованиями в автоматонотехнике. Целью его исследований были крайние и критические психологические состояния механических личностей. Говоря проще, подвергал нас всевозможным и всесторонним пыткам. Среди нас, механических людей, о нем рассказывают ночью на складах, чтоб новичков пугать.

— Если он такой мерзавец, как он оказался в Дамбурге?

— Это никому не известно. Он поселился рядом с нашим городом, по ночам крал роботов и утаскивал к себе в лабораторию. Многие из братьев погибли, прежде чем мы во всем разобрались. Потом организовали патрули и расставили засады. Это слабо помогало, происшествия продолжались. Добрый Ключ очень расстраивался из–за Бруно и пошел на хитрость. В ходе диверсии несколько наших добровольцев были сильно ранены или погибли, но смогли пронести и активировать бомбы с ядовитым газом в его лабораторию.

Рохля задумчиво посмотрел на свои новые руки.

— А через несколько дней, — продолжил он, — из лаборатории пришла делегация из слуг–предателей Маршана. С собой они притащили необычный механизм. Они сказали, что Бруно погиб. Самое ценное, что было в лаборатории, деньги и механизм, над которым работал Бруно, они предложили нам в виде компенсации за причиненные страдания. Странный механизм оказался очень мощным паровым двигателем. Сами же бывшие слуги просили не бросать их и обещали отработать все злодеяния хозяина.

— Это была ловушка?

— Тогда мы этого не знали. Когда старый Добрый Ключ подлетел к механизму, оттуда ударила молния. Ключ отключился, все поняли, что это покушение, и кинулись убивать злодеев, но Ключ пришел в себя и остановил нас. Сказал, что он прощает роботов. Что пора закончить вражду. Взял клятву верности с пришедших автоматонов и определил их на работы.

— Это уже был не Добрый Ключ, а Бруно Маршан?

— Ну потом пошли такие слухи. Ключ изменился. Стал злее, серьезнее и жестче. У него появились секреты. Он назначил за старшего одного из слуг–перебежчиков. Тулли. Потом перестал заботится о Дамбурге и постоянно проводил какие–то странные эксперименты. Он приглашал людей, что–то с ними делал и больше их никто не видел. Мы все знали об этом, но предпочитали молчать, так как механические люди тоже стали пропадать. Особенно те, кто много болтал. Потом он приказал приносить жертвы Капельке. Сказал, что ее надо кормить, иначе не будет мазута. До этого топливо добывалось обычным способом. Многим это не понравилось, они ушли. Город пришел в упадок. Я тоже подумывал уехать. Только сначала денег хотел подзаработать.

— Понятно, — задумчиво сказал я. — Ладно, надо уходить, пока нас не заметили. Только вот куда?

— Туда, — негромко произнес стоявший недалеко Бисто, указывая на юго–восток.

— Куда? Зачем?

Капрал не ответил, просто показывал рукой вниз, на землю. Я присмотрелся и увидел слабо различимые следы широких колес.

— Это Р`афаль. Он п`рибыл с запада, вот р`азвернулся и ушел на юг. Это было вчера. Снег не полностью присыпал следы.

— А если это не они? — спросил я.

— В этой глуши нет тяжелой техники. Это Р`афаль.

…

/logout

Вылез из капсулы я вовремя. Только я сходил в душ и решил сделать себе что–нибудь на ужин, как в двери звякнули ключи, и, впустив прохладу улицы, в квартиру зашла Ева.

— Так–так, вернулась, прогульщица.

— Привет, — улыбнулась она, — дел невпроворот. Устала… Так, куда щупальца свои распускаешь! Дай хоть пальто снять. Ну, Сереж. Фу, у тебя волосы мокрые! Хоть штаны надень, ужас какой!

Внезапно в дверь позвонили. Я замер.

— Пойду и вправду штаны надену, подожди, — сказал я и сбежал в зал.

Из коридора раздался голос Евы:

— Сереж, тут к тебе.

Быстро одевшись, я выглянул из комнаты и застал крайне мрачную картину. С одной стороны стояла Ева, настороженно поглядывая на гостей, с другой стороны ее оценивающе осматривал женский батальон в составе мамы и обеих моих сестер.

— Сергей, представь нас, пожалуйста, — сказала маман, не глядя на меня.

Я тяжело вздохнул и вышел в прихожую.

— Ева, это моя мама, Мария Васильевна. Это мои сёстры. Эта старшая, это младшая. А это моя девушка Ева. И не смотрите на нее так.

— Нормально представь, — зашипели сёстры.

— Это старшая, зовут Оксана, для душевного спокойствия не стоит звать ее Ксюшей. Это младшая, Софья, можно называть как угодно, — сказал я, уворачиваясь от ее локтя. — А вы чего не позвонили перед приходом?

— Мы звонили.

— Серьезно?

— Да! Целый один раз. Всё. Чего мы тут стоим, пошли на кухню.

Дамы загалдели так, что я быстро перестал улавливать нить разговора. Обсуждение шло сразу в несколько потоков и на нескольких уровнях. За гранью понимания. На столе появились вино, колбаса, сыр, оливки и прочие закуски.

— А где вы познакомились?

— А кем работаете?

— А давай на ты.

— Хватит, ну чего насели.

— Сереж, может я пойду?

— Серый, открывай вино.

— Куда ты бокалы запихал?

— А давно уже встречаетесь?

— Ну и как тебе наш обалдуй?

Я открыл вино, поел бутербродов с колбасой и сыром. Выпил бутылочку пива. Заскучал. Хотел слинять в игрушку, но Ева так жалобно на меня посмотрела, что я решил не бросать ее в беде. Сидел, скучал, думал о фабрике.

* * *

— Темень какая, — задумчиво сказала младшая, пуская струю сигаретного дыма в окошко подъезда. — Хорошо посидели.

— Братик, а ты оказывается эстет, такую девицу захомутал, — старшая косила хитрым глазом, стоя на ступеньку выше и стряхивая пепел в баночку.

— А мне она понравилась. Хорошая девчонка. Может вставит нашему тюленю мозги на место. А то совсем одичал.

— Хорошо бы, — подтвердила старшая.

— Соф, как отец? — решил я перевести тему.

— Да все так же. Чего–то паяет в обнимку со своим любимым осциллографом. Сам же помнишь. Ничего и не поменялось.

— А соседи не будут ругаться, что мы в подъезде дымим? — спросила старшая.

— Да нет. Это их пепельница тут. А здоровье у него как?

Младшая скривилась. Хлопнула входная дверь, и из квартиры вышла уже одетая мама.

— Ну что, пошли? — спросила она.

— Да, подожди секунду, шубейки накинем.

— А я думала, мы с ночевой, поздно же уже. Сейчас еще за вином вон Серегу пошлем. Всего пару часов посидели, — заныла младшая.

— Ты совсем уже? У братика личная жизнь налаживается, а тут ты. Пошли уже.

Сестры вернулись в квартиру, а мама подошла поближе и встала на ступеньку выше, грустно глядя на меня.

— Ну, как ты себя чувствуешь, сынок?

— Нормально, мам. Всё хорошо.

— Что с работой? Не хотела спрашивать при твоей девушке, — как–то даже мрачно сказала она.

— Мам, я разберусь, не волнуйся.

— Мне кажется, она тебя не любит.

От неожиданности я даже потерялся, что ответить.

— Ох, не знаю, сын.

— Мам, а вот с этим я тем более сам разберусь, — сказал я жестче, чем хотелось.

Печально покачав головой, мама стала спускаться вниз по лестнице. Вскоре из двери в подъезд выскочили сестры, пообнимали меня, поклевали в щеки и убежали. Недовольно цыкнув, я пошел назад в квартиру.

Ева на кухне мыла посуду.

— Это было неожиданно, — заметила она, не оборачиваясь.

— Не то слово. Но зато мы проскочили этап знакомства с моими родителями. Когда к твоим пойдем? — спросил я, обнимая ее сзади.

— Мне бы твоей решительности, — задумчиво сказала Ева. — Так, не мешайся. Видишь я делом занята. Сейчас тряпкой получишь! Дурень, чуть тарелку не уронила!

Глава 16

/login

Взвыла сирена. Громкоговоритель фабрики оглушительно объявил на всю округу голосом Рохли:

— Внимание! Добрый Ключ на борту!

Я оглянулся. Фабрика с крейсерской скоростью двигалась вперед. Холмы сменились равниной. Серое небо низко прижимало припорошенную снегом землю.

— Отчет.

— Пр`одолжаем преследование, — меланхолично сказал Бисто, глядя вперед.

— Расход топлива и воды в пределах нормы, — добавил Рохля. — Запасов хватит еще на сутки. Случаев дезертирства не было. Из происшествий: два кочегара подрались во время ночной смены. Одному проломили голову лопатой, второй выпал за борт. Сейчас оба в ремонтной мастерской. Пришлось сделать остановку на шестнадцать минут, подобрать выпавшего.

— Как след?

— Четкий. Думаю, мы его догоняем, — ответил Бисто.

Я рассматривал карту, которую Рохля расстелил на столе. Если прочертить прямую линию по нашему маршруту, она упиралась в небольшой портовый город Гнездо Чайки. Оттуда рукой оставалось до Города Сов.

— Рохля, а мы можем ускориться?

— Не уверен, ваше добрейшество. Ноги могут не выдержать, да и расход топлива увеличится. Можем слишком быстро сжечь топливо. Его немного.

— А вот здесь что? — ткнул я ручкой в небольшую точку на пути.

— Написано, что шахтерский поселок.

Я попросил у Бисто подзорную трубу и долго вглядывался в горизонт.

— Рулевой, право руля. Курс на небольшие темные холмы.

— Так точно!

* * *

— Ну и где все? — спросил я вернувшегося Рохлю с охранниками.

— Разбежались, ваше добрейшество. Мы им кричали, что хотим купить уголь, но они все попрятались. Трое полицейских вообще забаррикадировалась в здании администрации и начали в нас стрелять.

Остановившись недалеко от шахтерского поселка, мы провели ревизию складов, наскребли небольшую сумму денег и кучу лута, собранного при подготовке обороны. Образовалась неплохая коллекция. Я пожалел, что у меня больше нет человеческого тела. Одежда, инструменты, часы, оружие. Можно было бы хорошо приодеться.

Рохле я поручил ответственную миссию. Он должен был договориться с местными и купить у них побольше угля. Но с этой задачей он, похоже, не справился. И чего жители испугались? Мы вроде вели себя мирно. Я даже поборол в себе желание запугать всех страшными звуками из громкоговорителя фабрики. И ведь что обидно: уголь лежал прямо тут, рядом. В огромных черных кучах, которые мы издалека приняли за холмы.

— Так что ли отсыпать? Бесплатно… — спросил я сам себя.

— А что они нам сделают, мсье? — с легким удивлением спросил меня капрал. — Только время зря теряем.

— Ну да. Ну да, — ответил я задумчиво, прислушиваюсь к тянущему чувству легкого голода.

Аккуратно подошел к ближайшей угольной горке. Оглянулся на поселок. Никого из жителей не видно, но я был уверен, что за нами наблюдают десятки глаз.

— Если не нужны свидетели, то есть способ… — раздался у меня за спиной шепот.

— Угомонись, — ответил я Хинтеру.

Так, и как тут этот уголь на склад запихать? Послать роботов с лопатами и мешками чтобы таскали? Долго будет. Я открыл двери фабрики, наклонился. Все накренилось, и мои жители стали цепляться за окружающие предметы, чтоб не выпасть. Хорошо, что я вчера приказал прикрепить к полу всё что можно.

Помогая себе передними клешнями, я захватывал створками дверей уголь и стал запихивать его внутрь. Главный коридор фабрики перестроился, включились шестерни в его стенках, и уголь порциями пошел на нужный склад. Это было очень странное ощущение. Как будто я сухарики ем. Немного соленые, с этаким ароматом копченого мяса. Неожиданно вкусно. Я накинулся на горку, загребая кучи побольше.

С углем я расправился быстро. Сел довольный на землю, выпустил облако дыма из труб и прислушался к себе. Хорошо. Нормально так сухарей нагрыз. Но чего–то не хватало. Я оглянулся всей фабрикой в одну сторону, потом в другую. О! Свалка металлолома. То что надо!

Когда я начал его есть, коридор автоматически перестроился и хлам пошел на другой склад. Отлично. С меня поспрыгивали несколько зубанов, которые тут же разбрелись вокруг, собирая что–то для себя. Железки на вкус были совсем другие. Как недоваренные макароны. Ну не то чтоб совсем недоваренные, а как итальянцы готовят. На зубок. Так-с, подливки не хватает. Я внимательно присмотрелся к свалке. В углу стоял большой ржавый паровой экскаватор. Ковш был погнут, стекла выбиты, да и вообще он представлял собой жалкое зрелище. Я попробовал его на вкус. М–м–м. Тефтелька! Пожевать конечно пришлось, но с чувством глубокого удовлетворения раздербаненные запчасти агрегата отправились на мой внутренний склад.

Так, чего еще? Я прислушался к своим ощущениям. Пить хочу. Сухо в горле как–то. Я покрутился и на другом конце поселка заметил искусственный пруд, который скорее всего возник на месте старого карьера. Бодро топоча, я проследовал туда. Жителей вокруг не было. Ну и черт с ними. Забравшись передними ногами в воду, я наклонился, рассматривая черно–коричневый цвет того, что здесь было налито. Интересно, можно это пить? С восторженным писком из своего домика вывалилась Капелька. Раздался громкий плюх, во все стороны полетели брызги.

Капелька стала резвиться, прыгать, нырять и пускать во все стороны черные щупальца. То тут, то там из пруда выпрыгивала ошарашенная рыба. Хм, ну раз есть живность, то наверно и я не отравлюсь. Котлы мгновенно подстроились. Вода потекла в нужные емкости. Пил я долго. Периодически отплевывался всякой мелочевкой вроде водорослей и рыбы. Мне показалось, что пруд даже стал немного мельче. Я присел на бережке, умиротворенно наслаждаясь чувством сытости. Вставать и куда–то идти было лень.

Склады заполнены на 93%

Внезапно недалеко от нас раздался небольшой взрыв. Я обернулся. Над поселком поднималось облачко дыма. И что там творится? Я направился посмотреть поближе. Аккуратно шагая над маленькими домиками, я старался не раздавить чего–нибудь лишнего. Рядом с развороченной пушкой времен средневековья лежало два раненых человека. Что тут произошло? Жители откопали антиквариат, хотели выстрелить в меня, но что–то пошло не так? Они нормальные вообще? Стрелять в меня из пушки?! Надо уходить. А то у местных истерика уже. Чем быстрее смоюсь, тем быстрее помогут этим несчастным.

Вернувшись в кабину управления, я отдал приказ вернутся на след Рафаля и продолжить преследование.

* * *

— Давай отчет, — я повернулся к входящему в рубку Рохле спустя десять минут после начала движения. Я надеялся, что теперь топлива и запасов хватит надолго.

— М–м–м, ваше добрейшество… — начал мямлить управляющий.

— Что такое?

— Тут у нас недостача трех зубанов. Что странно, они еще ни разу не дезертировали. И…

— Капелька, — мрачным шепотом за ним закончил я.

— Да, ваше добрейшество, Капелька. Ее нет на месте.

— Мы что, забыли их всех в поселке?

— Похоже, что так, — испуганно сказал Рохля.

— Почему мне никто не напомнил?! Хотя да, сам же не спрашивал… Рулевой, разворот. Двигай назад за нашими.

— Так точно!

* * *

Когда до поселка оставалось всего ничего, нам навстречу попались три кучки мусора на ножках. Они целенаправленно бежали по нашим следам, и когда я подцепил их передними лапами, разразились восторженным визгом. Оказалось, что потерянные зубаны набрали себе по горе мусорных «сокровищ» и в жизнь не хотели с ними расставаться. Они вцепились в свои железки и когда на шум сбежались их братья, поднялся такой шум, что я не выдержал и вернулся назад на мостик. Половина дела сделана, осталось найти Капельку. Я надеялся, что она до сих пор плещется в пруду.

Проходя по поселку, я заметил несколько странностей. Везде в лужах крови лежали мертвые шахтеры. Один свесился из окна администрации. Здесь сразу трое свалены кучей. Они же все только что были живы…

— Бисто, пошли вниз пару солдат посообразительнее. Надо разобраться, что здесь произошло.

— Будет сделано, — мрачно козырнул капрал.

С Капелькой я провозился четверть часа, пытаясь выловить ее манипуляторами с берега. Она уворачивалась и пускала в меня струи грязной воды. Когда я не выдержал и стал уходить, она тут же выползла из воды и зашлёпала за мной. После чего была тут же поймана и посажена к себе в домик.

— Докладывайте, — спросил я поднявшихся на борт солдат.

— У всех убитых перерезано горло. Ценности были на месте, мертвецов никто не обирал, — ответил мне старший.

— Есть ли какие–нибудь следы убийц?

— Никаких, господин.

— Сдайте лут, тот, что вы там взяли, и можете быть свободны.

— Так точно, — после небольшой паузы сказал солдат и сверкнул желтыми глазами.

Я выбрался на крышу, проверил, один ли я там.

Призыв сумеречного охотника!

– 100 ХП

Сзади звякнуло одно из смотровых окошек.

— Ты звал нас, дукс? — прошептали у меня за спиной. — Кого надо нам съесть, во славу Великой Матер–р–ри?

— Признавайся, твоя работа?

— О чем ты, властитель?

— Шахтеры в поселении. У них у всех перерезано горло.

— И что?

— Отвечай. Это ты всех убил?

— Нет, — Хинтер немного помолчал, а потом спросил: — Это всё?

— Прекрати охоту на Элеонору Палладий и Александру как–ее–там.

— Мы поняли, о ком вы, дукс. Это р–р–распоряжение Матери. Мы не можем ее ослушаться.

— Как точно звучит распоряжение?

— Нет тех слов, котор–р–рыми мы сможем правильно его пер–р–редать. Прости, дукс.

— Ты можешь его выполнять, например, не так рьяно? Например, не каждый день?

— М–м–м… Дукс пр–р–росит нас ослушаться Мать Муравьев? Это бодрит! Ты подтверждаешь свой пр–р–риказ и берешь за него всю ответственность?

Что–то мне совсем не понравилась искренняя радость в голосе этого монстра.

— Нет. Не дождешься. Просто выполняй его без должного рвения. Пореже и без энтузиазма.

— Дукс. Нам потребуется р–р–расплата за такое. Много. Много сочных жертв.

— Будут тебе жертвы. Вон полный шахтерский поселок уже…

— Это не я! — прорычал Хинтер.

— Ну да. Ну да. Всё, можешь идти.

Повисла тишина, я разглядывал проплывающую мимо холодную равнину.

— Ты так стр–р–ремишся догнать свое слабое тело, — услышал я шепот Хинтера. — Может, оставишь всё как есть? Зачем тебе этот комок плоти? А в таком виде, ты, дукс… величественен.

Я не ответил. Звякнуло стекло, Хинтер ушел.

* * *

Гнездо Чайки живописно разместилось между скалами. Черные воды океана, разбуженные осенними ветрами, ожесточенно били в заросшие водорослями набережные. След привел нас к широкой мощенной дороге. Куда он вел дальше, было неясно. Дорога была довольно оживленной. Хотя, выбор был не велик. Вряд ли Бруно Маршан, приведя Рафаль к городу, не посетил его. Возможно, у него здесь какие–то дела или им нужно пополнить припасы. И значит его кто–то мог видеть.

Я стоял рядом с дорогой и смотрел вниз на город. Мимо проследовал паровой экипаж, пуская вверх жиденькую черную струю дыма. Пассажиры прилипли к окнам и с интересом рассматривали фабрику. Пока дело доходило до любопытства, без стрельбы и погонь. Меня это вполне устраивало.

— Возвращаются, — вглядываясь на дорогу, сказал мне Рохля. — Вон, в повозке.

Отправленные полчаса назад на разведку в город бойцы во главе с капралом облепили старый пароцикл, который изо всех своих небольших сил полз в нашу сторону. Он остановился, и солдаты спрыгнули на землю. Бисто кинул монетку вознице. Тот замер уставившись на меня. Даже рот раскрыл.

— Докладывай, — спросил я капрала, как только тот поднялся на мостик.

— Они здесь, месье, — спокойно ответил он. — Мы видели. Они заправлялись водой у южных ворот. Я думаю, если мы отправимся прямо сейчас, то сможем его перехватить на выходе из города. Я бы не рекомендовал пытаться разобраться с ним в городе, полиция и муниципалы…

Не дослушав его, я взял управление движением на себя и с мрачной решимостью пошел к южным воротам, по небольшой дуге обходя городок. Проходя по полю, я видел возмущенного крестьянина, который кричал нам что–то обидное. Пусть его. Бруно здесь. В моем теле. Этого гада нельзя упустить.

— Ваше добрейшество, — услышал я голос Рохли. — А что вы собираетесь делать с Маршаном, когда мы его схватим?

— Пока не решил. Как вариант, пытать его до тех пор, пока не поменяемся телами обратно.

— Вы хотите вернуть Маршана в тело Доброго Ключа? — мой управляющий был явно в шоке.

— Согласен, так себе идея. Для начала его поймаем, а там решим. Всё, не отвлекай меня, а то наступлю на чью–нибудь корову…

* * *

— Вот они! Ваше добрейшество, вперед!

— Лучше наперерез, мсье. Забирайте правее.

Рафаль шел ровно, не ускоряясь и не пытаясь свернуть. Сейчас мы его… Я еще поддал давления. Ноги скрипели, и всех внутри ощутимо качало. Надо что–то делать с длиной ног. При таком быстром шаге всех внутри бултыхает как тараканов в банке. Надо мне переходить с галопа на рысь, глядишь, внутренности целее будут. Ближе, еще ближе. До Рафаля оставалось метров двести, и я уже видел пассажиров поезда.

— Маршана брать живьем! — прошипел я.

К сожалению, враг меня тоже заметил. Бруно Маршан, в моем теле, меланхолично смотрел в нашу сторону и курил трубку. Расстояние сокращалось, и я уже видел украденное у меня лицо. Презрительный взгляд, смотрящий вокруг. Потом брови, ползущие вверх. Трубка, выпавшая изо рта. Испуг. Панические крики. Узнал, гад!

Еще чуть–чуть! Я побежал. На Рафале началась паника. Все засуетились и куда–то забегали. Тулли зачем–то высунулся из окна и стал палить в меня из револьвера. Зачем? Из моих окон кто–то начал палить в ответ. Зубаны забегали по всей фабрике в нетерпении, добавляя к окружающему грохоту еще и свое клекотание. Потом они забралась на крышу и подняли восторженный вой. Надо только паровоз затормозит, они там всех разберут по винтику! Рафаль начал ускоряться. Всего полсотни метров! Всего чуть–чуть! Ну! Зубанов в них покидать? Нет, убьются же! Мои ноги двигались с максимально возможной скоростью. Надо было срочно что–то придумывать или они сбегут!

Я подхватил лежащее рядом с дорогой бревно и метнул во вражеский паровоз. Промах! Подцепил небольшой шарахнувшийся в сторону пароцикл и тоже отправил его в противника. Рафаль вильнул, соскочил с дороги и, чуть не перевернувшись, кое–как вырулил назад.

Ноги болели. Котел не справлялся, и у меня началась одышка. Их надо догнать! Я чуть наклонился вбок, чтобы подхватить очередной метательный снаряд, и это стало моей ошибкой. Одна из моих шести походных ног была деревянная. Такую нагрузку она просто не выдержала. Раздался оглушительный треск, и я понял, что заваливаюсь. Земля встала на дыбы и пребольно ударила меня по лицу и груди. Фабрика рухнула, врезаясь воротами в землю. Больно–то как! Внутри что–то екнуло — это залило одну из топок. Раздался небольшой взрыв.

Придя в себя, в клубах пара, дыма и осыпающихся с неба кусков земли, я увидел уезжающий Рафаль. На боковой подножке стоял Бруно в моем теле и заливался веселым смехом, махая на прощание цилиндром. Вот гад. Поймаю, заберу тело, а сознание в наковальню вселю, чтобы всю оставшуюся жизнь его по голове били. Или куда похуже засуну. Как же нога болит и в груди как–то нехорошо.

Мои жители, те, что выпали из окон и с крыши, вставали с земли, отряхивались, тащили раненых назад, в ремонтную мастерскую. Я попытался подняться, но у меня ничего не получалось. Поглядев на логи, я совсем расстроился. Одна конечность пришла в полную негодность. Еще три имели критические повреждения. Большинству двигателей требовался капитальный ремонт. Отлично я так споткнулся.

На дороге недалеко от меня собирались зеваки.

— Может помочь чем? — крикнул один игрок. — Задание есть какое?

Я хотел их шугнуть, но потом передумал.

— Есть задание для игроков с работой по металлу и инженерией больших машин, — через громкоговоритель ответил я.

Пара игроков оживилась. Правда они не поняли, куда идти и что делать. Просто подошли к стене и глупо озирались. Я разыскал Рохлю по новым ногам, торчащим из пульта управления в рубке, куда его вбило при ударе о землю. Приказал рулевым вытащить его, отряхнуть и привести в рабочее состояние. Не обращая внимания на вялые протесты, Рохлю достали и почистили.

— Командуй ремонтом, управляющий. Снаружи ждут игроки. Подключай их по мере возможности. Много денег им не давай. Чем быстрее починимся, тем меньше потом догонять.

* * *

К сожалению, быстро не получилось. Уже темнело. А ремонтные работы до сих пор и не думали заканчиваться. Несмотря на помощь игроков, инженеров не хватало. Мне тоже приходилось носиться по цехам и руководить, а зачастую и самому участвовать в восстановительных работах. Особенно долго я провозился с одним из больших механизмов. Пытался подобрать из металлического мусора подходящие детали, но потом плюнул и отдал указание на замену всего агрегата.

В свете горящих костров ходили работники. Они помогали монтировать правую переднюю ногу. Гремели молотки, раздавался противный звук ножовки по металлу. Зубаны бегали друг за другом, размахивая дымящимися палками, вытянутыми из огня. Я пугнул их, и всё сразу затихло. Минуты на две.

Бисто не принимал участия в суете. Он неподвижно сидел на крыше и вглядывался в темное небо. Шевелились только его металлические пальцы, крепче перехватывающие карабин.

— Капрал, всё нормально? Я думаю, мы переживем эту неприятность. И всё равно этого мерзавца поймаем.

Бисто повернул голову, посмотрел на меня светящимися оранжевыми глазами, а потом показал на север.

— Смотр`ите, мсье.

— Что там, Бисто? — я не заметил ничего, только темно–серое, почти чёрное небо.

— Просто смотр`ите.

Долго ничего не происходило, только внизу опять поднялся гвалт: один из игроков–помощников ругался на зубанов. Внезапно там, куда указывал автоматон, загорелась и погасла искорка зеленоватого света. За ней еще и еще одна.

— Что это? — удивился я. Если бы не капрал, я бы эти огоньки даже не заметил. Ну мерцает что–то в небе. — Летает кто–то вдалеке? Дирижабли?

— Да. Почти, мсье. Цвет огня видите? И скорость, с которой они перемещаются?

— Зеленые. А что не так со скоростью?

— Это выхлоп вор`вани. Я очень хочу ошибиться, но советую остановить р`аботы и заняться нашей обор`оной. Чем быстр`ее, тем лучше.

— Я не понимаю.

— Гнездо Чайки в нескольких километр`ах. Темно. Мы с костр`ами как на ладони. Я насчитал минимум четыре корабля на вор`вани, и они летят в нашу сторону.

— А кто летает на ворвани, Бисто?

— Конечно Валькирии, — удивленно ответил капрал, как будто я не знал, что–то совсем очевидное.

Что–то такое я про них слышал.

— У них есть махолеты, — вспомнил я.

— Это точно не самое плохое в них, мсье. Они обитают в летающих гор`одах и считают всех, кто живет на земле, своей законной добычей. Есть только они и животные, на котор`ых они охотятся. Киты, олени, люди, р`оботы. Им всё равно.

— Хм. Действительно лучше перестраховаться. Командуй тревогу. А они точно в нашу сторону летят?

— Не знаю, мсье. Мое дело вас предупредить.

* * *

Абсолютно черный купол неба пронизали миллиарды звезд. Дым от затушенных костров поднимался отвесно вверх. Говорят, это к хорошей погоде. Интересно, тут, в игре, эта примета тоже работает? Все мои пассажиры забрались внутрь фабрики, достали оружие и затаились. Я вглядывался в темноту с капитанского мостика. Ничего. Тишина. Зеленоватые вспышки прекратились минут десять назад, и поэтому более ничего не нарушало ночной покой. Всем было приказано погасить огни и не шуметь.

— Чего они медлят? — тихо спросил я у Бисто. — Может у них другая цель была?

— Не знаю, мсье. Мне не довелось с ними воевать, только слышал разговоры.

— А что тут вообще происходит? — раздался рядом громкий шепот.

Я повернулся и увидел незнакомого игрока с именем Кикичус, который только что протиснулся в открытую дверь.

— Блин! Твою, Хранителя, божью маму! — воскликнул он, глянув на мою голову, висящую на длинном манипуляторе. — Что за ужас!

— Почему посторонний на мостике? — удивился я.

Бисто навел на нарушителя карабин, а пара его солдат шагнули ближе.

— Стойте, мне ваш старший разрешил! — возмутился игрок.

— Это который?

— Рохля.

— М–м–м… — я даже сразу не сообразил, что ответить на такую глупость.

— Смотрите! — сказал рулевой, указывая в темноту.

Чужой игрок был тут же забыт, мы все повернулись в указанную сторону. На темном фоне неба, в свете луны, к нам бесшумно двигалась огромная тень, похожая на птицу. Если бывают птицы размером с кита. Внезапно от нее отлетела осветительная ракета и упала рядом со входом на фабрику. Свет ударил, пробираясь в самые дальние уголки фабрики. Мы были как на ладони, вокруг же царила непроницаемая тьма. В ту долю секунды, когда ракета только вылетела, я разглядел, что это не птица. Это был механизм, ритмично машущий искусственными крыльями. Все–таки орнитоптер.

— Валькир`ии, — выругался Бисто.

— Я слышал, они совсем отмороженные, — прошептал рядом со мной Кикичус. — Сами умереть не боятся, но и в живых никого не оставляют. Либо смерть, либо рабство.

Из темноты, сбоку от фабрики, прилетела еще одна осветительная ракета. А потом еще одна на крышу. На грани видимости с огромной скоростью, бесшумно, пролетел кто–то небольшой. Летучая мышь–переросток? И сразу еще одна.

— Запугивают, — завороженно сказал Кикичус, потом достал револьвер и проверил патроны в барабане. — Нормально я так профессию покачал.

— А что это за мелочь летает? — спросил я его.

— А я почем знаю? — удивленно ответил он. — Я вообще сюда пришел инженерией заниматься.

— Бисто, заметил, что это?

— Сейчас, разбер`емся, мсье, — капрал выскользнул в окно мостика и забрался на крышу. Там он замер, широко расставив железные ноги и приложив карабин к плечу, немного опустив ствол. Больше он не двигался, но я видел, как сузились его светящиеся красным глаза.

— А чего это он? — раздался рядом со мной шепот.

— Тихо! — прошипел я.

Ничего не происходило. Только шорохи в темноте и шипение осветительных ракет. Внезапно Бисто повернулся и вскинул карабин. Оглушительно грохнул выстрел. Стремительная тень вынырнула из черноты, вильнула и рухнула на землю рядом с воротами фабрики. Бисто, перехватив оружие поудобнее, ловко запрыгнул с крыши обратно на мостик. Многие выглянули из окон, пытаясь понять, что там произошло.

В мерцающем свете ракеты лежал человек в коричневом кожаном костюме и с двумя большими механическими крыльями. По скрюченной позе и неподвижности можно было понять, что выстрел Бисто и падение не прошли для него даром. Ворота фабрики распахнулись, и к упавшему кинулась пара наших автоматонов. К сожалению, добежать они не успели. Со всех сторон из темноты началась стрельба, и роботы упали как подкошенные.

Защитники тут же открыли огонь из окон фабрики в темноту. Гремели выстрелы, сыпалось на землю разбитое стекло, шипели новые осветительные ракеты, падающие сверху. У меня побежали системные уведомления о небольшом уроне. Вряд ли был хоть какой–то прок от всей этой пальбы. Наши были защищены стенами, врага же можно было увидеть только по вспышкам выстрелов. Когда пули противника попадали в здание, я чувствовал слабые, но неприятные уколы. Тут я заметил, что несколько теней приземлились на крышу здания, но тут же по ним открыли огонь два абанкурских пехотинца, затаившиеся на крыше. В перестрелке поставили точку несколько зубанов. Они запрыгнули наверх, и с пронзительными воплями облепили нападавших.

Капрал убежал вниз, командуя на ходу, чтобы все берегли боеприпасы и стреляли только по тем целям, которые видят. Толку от меня в этой неразберихе не было, и я переключился на общий вид фабрики. Две из шести ног были еще поломаны, и убежать бы я вряд ли смог. В этом режиме осветительные ракеты не слепили, и я стал замечать большие, машущие крыльями тени, крутящиеся вокруг фабрики. Они то приближались, то удалялись от освещенного круга. Я подумал, что когда мы выберемся из этой передряги, то надо все–такиозадачиться переделкой пары оставшихся мастерских под оружейные башни. Очень не хватало большого калибра. С ручного оружия этих «птичек» точно не сбить.

Я нажал на Вызов Охотника, но ничего не происходило. Интересно, Хинтер не может или не хочет приходить? Ну да ладно, справимся сами. Сам виноват, меньше еды достанется. Ведь несмотря на потери, я понял, что по большому счету нам ничего не угрожает. У Валькирий, похоже, тоже не было серьезного оружия. Ну, подстрелили несколько роботов и зубанов. Ничего страшного, ремонтный цех с такими потерями справится быстро. Враги держали нас в кольце, но не могли проникнуть внутрь фабрики, ворота были надежно закрыты, а с крыши их удачно сбивали группы Бисто и зубаны. Последние, похоже, вообще воспринимали все как новую игру, охоту за бабочками. Аппараты Валькирий летали все ниже и закладывали все более опасные виражи. Десантники с раскладными крыльями все чаще пролетали над фабрикой, стреляя, но не пытаясь приземлиться.

Я взял управление на себя, установил ноги покрепче на землю и принялся внимательно следить за машущими крыльями кораблями. У меня была только одна попытка, и надо ее не истратить попусту. Пару раз мне показалось, что я смогу помочь своим, но я решил не рисковать и дальше ждать своего шанса.

Наконец он представился. Один из махолетов зашел на вираж так низко, что, казалось, только руку протяни. Что я и сделал. Резко распрямив ноги, я попытался подпрыгнуть, вытянув вперед манипуляторы с клешнями. Фабрика встала на дыбы, высоко задрав нос. Потянувшись изо всех сил, я зацепил самый краешек вражеского крыла. Индикаторы задних ног, на которые опиралась фабрика, резко покраснели. Конечности хрустнули и снова подломились. Я рухнул назад на землю. Но самое главное, свою добычу я не выпустил. Да, несколько моих жителей от этого внезапного маневра отправятся в ремонт, но оно того стоило. Передо мной лежал крепко ударенный об землю корабль Валькирий.

Не давая никому опомнится, я распахнул ворота, ухватил жертву обеими руками и стал быстрее запихивать ее внутрь. Смачно пережевывая. На самом деле, то, что я ел, не было похоже на самолет. Это был вытянутый дирижабль с небольшим коричневым баллоном и механическими крыльями, покрытыми красивыми, длинными, металлическими перьями. По вкусу махолет напоминал копченую курицу. Когда я откусил особо сочный кусок, у меня во рту что–то взорвалось и запахло ворванью. Хм. Пикантно.

После моего пожирания крылатого дирижабля битва резко сошла на нет. Махолеты, не желая повторить судьбу своего подельника, ушли подальше. Стрельба стала совсем бестолковой, а потом и вовсе прекратилась. Посидев минут пятнадцать в тишине и сгоняв наружу разведчиков, я отменил тревогу. Убитых почти не было, но огромное количество раненых или просто испорченных жителей. Чему, к сожалению, помог мой «прыжок за птичкой». Все–таки шагающий завод с парой сотней роботов внутри — не самое ловкое существо. Думаю, половина пострадавших с нашей стороны — это моя «заслуга».

Я оставил Рохлю за главного по ремонту. Попросил Бисто следить за безопасностью и с чистой душой вышел из игры.

/logout

Глава 17

Ева забралась на диван с ногами и смотрела какой–то жуткий скандинавский детектив. Рядом с ней на табуретке стоял бокал с вином, сыр и пачка сухариков.

— Так–так. Вернулся, прогульщик. Ай. Бокал уронишь, дурень! Отпусти, щекотно!

Спустя час сериал был все так же тягуч и мрачен. Я уже начал засыпать, но тут зашевелилась Ева. Она поднялась и, шлепая тапочками, ушла на кухню. Я задумался, откуда у меня в доме взялись тапочки. Неужели были, а я не знал. Да и бокалы. У меня–то одна кружка только была, а с появлением Евы как–то из ниоткуда появляются все эти странные домашние вещи. Хотя нет. Бокалы уже давно есть, с ними сестры носятся. Тоже, когда они у меня появились? Но вот носки мои куда–то точно подевались. Какая–то жуткая необъяснимая женская магия.

Но вообще надо завязывать с такой неопределенной жизнью. Зачем я снимаю однушку на отшибе, когда могу себе купить нормальную квартиру поближе к центру. Куча денег есть? Есть. Надо тратить. Или еще подождать? А то ведь могут возникнуть вопросы. Как так? Обычный компьютерщик, а как потерял работу, так сразу купил себе хорошую квартиру. Даже я, если бы про такое узнал, то удивился. Надо подумать, как легализоваться. Внезапное наследство?

Я взял сухарики. Стал их грызть. Странное ощущение. Я пытался сравнить свои чувства здесь, в реальности, с тем, как фабрикой ел уголь.

Мое самокопание прервал звонок на телефон Евы. Я лениво посмотрел на имя звонившего. Иннокентий. Хм. Ну Иннокентий и Иннокентий. Мало ли у нас в городе Иннокентиев.

— Что–то случилось? — сказала Ева, возвращаясь в комнату.

— А?

— Ты на сухари как–то жутковато смотришь.

— Да нет. Ничего, — ответил я, откладывая пачку. — Тут тебе звонили.

Она потянулась, посмотрела на экран. Поставила телефон в «режим полета» и снова пристроилась у меня головой на коленях.

— Кто звонил? — поинтересовался я.

— Неважно. По работе. Пускай дальше фильм.

Ну с работы, так с работы. Еще неделю назад никого с именем Иннокентий у нас в офисе не было. Хотя ладно. Хочет секретничать, ну и пожалуйста. Хм, сухари…

* * *

/login

Первым, что я услышал, снова зайдя в игру, был занудный голос Рохли.

— Пятьдесят пять? Пятьдесят шесть?

— Нет, — ответил ему Кикичус.

— Может пятьдесят семь? — не сдавался Рохля.

— Вы мне должны экспу за задание. А тут ни заданий, ни опыта. Хватит от меня бегать! — игрок был настроен решительно и держал робота за блестящую железную руку.

— Рохля, — вмешался я. — Какого рожна у нас посторонние в рубке управления?

Взвыла сирена с объявлением: «Добрый Ключ на мостике!»

— Опять оно! — воскликнул игрок, отшатнувшись. — Какой же он у вас страшный. Кто это вообще?

— Я смерть. Я ночь, — решил я не вдаваться в подробности. — Итак, спасибо, путник. Ты нам очень помог. Управляющий, выдайте нашему гостю сорок крон и наше уникальное оружие…

— Хочу зубана. Такого маленького, лобастенького.

— Не в этот раз. Итак, наше уникальное оружие «Дырокол». После чего со всем почтением и быстро проводите нашего гостя на выход. Как у нас с ремонтом повреждений?

— Ремонт основных агрегатов завершен, ваше добрейшество. Некоторые жители до сих пор еще ранены. Но их починку мы сможем закончить в движении.

Дождавшись, когда возмущенный Кикичус покинет мостик, я продолжил:

— Куда двигаться, есть идеи?

— Тут одна дорога, через долину на город Воробьи. Других путей нет.

— Отлично, — сказал я. — Рулевой! Объявите по громкоговорителю, что через три минуты начнем движение. Только ноги проверю, всё ли нормально работает.

* * *

Мы шагали по дороге с крейсерской скоростью, упорно продолжая преследовать ускользающий Рафаль. Карта показывала, что скоро мы доберемся к небольшому городку с милым именем «Воробьи». Судя по «птичьим» названиям, мы приближались к столице провинции — Городу Сов. Местные жители, глядевшие настороженно, поведали, что мы уже на территории под контролем Империи. В связи с тем, что ни войск Союза, ни войск Империи вокруг не наблюдалось, это был не основной театр военных действий. Меня это радовало. Может получится уговорить имперцев мне помочь? Но как? Надо обдумать.

Если бы не грязный, черный снег вокруг, то тут бы был очень умиротворяющий пейзаж. Поля, холмы, небольшой лес. Раскиданные тут и там хутора, мимо которых на разбитых паровых тракторах медленно, но целеустремленно ехали крестьяне.

От скуки я проверял хозяйство, переключаясь от камеры к камере. Надо наводить порядок.

— Цех 3. Окно не заделано? Исправить.

— Цех 5. Станок завален. Почему до сих пор не отремонтировали? Восстановить.

— Уберите уже трупы из «прозекторской». Напомните мне попозже переделать эту комнату во что–то полезное. Зачем нам тут на фабрике морг? Куда убрать мертвецов? В печку, конечно.

С крыши я заметил, как несколько зубанов сидели на карнизе и швырялись мусором в Капельку, которая пряталась в своем домике.

— А ну брысь, мелочь пузатая!

Злодеи мгновенно разбежались. Я переключился на камеру рядом с цистерной.

— Не обижайся на них, — сказал я, пытаясь успокоить забившуюся внутрь Капельку. — Они просто не очень умные.

— Мы Боги Смерти! — раздался у меня над головой восторженный вопль одного зубана и тоненький рёв десятка радостных прихлебателей.

Фух, одни идиоты кругом.

На одной из камер я увидел столпотворение роботов в коридоре. Это были пострадавшие вчера жители, до которых пока еще не дошла очередь на ремонт. Огнестрельные ранения, поломки конечностей, а вот у этого робота от тряски голова отвалилась. В очереди я заметил одного зубана, которому выстрелом повредили глаза. Он сидел со слепым потухшим взглядом в уголке и шипел на всех проходящих мимо. Мне его стало жалко.

— Этого в лабораторию ко мне, — приказал я работникам цеха. — И принесите туда набор инструментов.

* * *

Я подхватил монстрика подмышки и посадил его на верстак. Шипение сразу прекратилось.

— Тихо, тихо. Не дергайся. Сейчас мы тебя починим.

Услышав мой голос, зубан успокоился и замер. Даже щелкать своими жуткими челюстями перестал. Только латунные уши подрагивали, пытаясь уловить окружающие звуки. Я разглядывал повреждения механизма. Так. Пуля прошла по касательной, задев оба глаза. Оба элемента безнадежно испорчены. Я взял инструменты и аккуратно вынул обломки из его железной головы. Открыл список деталей, что сейчас находился на складах. Пошел по списку. Вот зараза. Провозившись минут пять, я понял, что ничего, похожего на глаза автоматона, в наличии не было. Придется из подручных делать. Так, что у нас подойдет для этого?

Перебирая мелочевку, я увидел пару отличных акустических механизмов производства «Механической Кузницы города Райнбургъ». Неожиданная тонкость отделки и прекрасное качество. Эх. Вот если бы у этого зубана слух был поврежден. Тогда бы здорово пригодилось. Мой подопечный слепо водил головой из стороны в сторону, пытаясь хотя бы расслышать, что происходит.

Тут мне в голову пришла одна очень бредовая мысль, но я решил довериться интуиции и попробовать. Я взял со склада эти акустические механизмы. Погладил малыша и отключил его. Потом разложил вокруг инструменты и начал работать. Аккуратно снял блоки, отвечающие за зрение и слух. Новые блоки акустики были больше по размеру, но вместо четырех старых вполне помещались два новых блока. Нужно было только зафиксировать их и вырезать подходящие заплатки на глазницы. Потом снял стандартные ушки и поставил вместо них два небольших медных веера. Предварительно изменив их форму для большей проводимости звука. Пришлось повозится с поворотным механизмом новых ушных модулей. Потом настала пора сопряжения всех новинок с базовым механизмом.

Теперь мой железный малыш стал обладателем двух огромных, складных ушей и сверхчувствительного эхолокатора. После активации зубан некоторое время крутил головой, подстраиваясь под новое мировосприятие. Потом прошелся по столу из стороны в сторону. Уселся в центре стола и «уставился» на меня. Наверное, от новых ощущений у него открылась пасть, которую он с щелчком захлопнул назад. Не знаю, что он в этот момент чувствовал, но он крайне оживился, что–то протявкал, спрыгнул со стола и стал очень быстро носится по полу и стенам, громко щелкая челюстями. Самое интересное, он ни разу ничего не задел и ни во что не врезался.

Создана новая модификация: Зубан (ночной)

— Хватит скакать как кенгуру на стероидах, — сказал я. — Иди сюда.

Ушастый зубан сразу послушался и уже спокойнее вернулся ко мне и забрался на верстак.

— Сейчас, подожди, я металлом закрою механизм, чтоб не повредили случайно. Может тебе свистульку поставить, чтобы не надо было щелкать для эхолокации?

Я возился, аккуратно припаивая железную пластинку ему на лицо.

— Дукс… — прошептали у меня за спиной.

— О, явился злодей, — сказал я, не оборачиваясь и продолжая чинить зубана.

— М–м–м, злодей… не совсем точное сравнение, дукс. Мы — крадущийся в ночи стилет.

— Скорее обломок зеркала. Но я тебя понял. Ты не любишь, когда вокруг много свидетелей и суеты. Слушай, такой вопрос: я вот тут подумал, а не мог бы ты поймать для меня Бруно Маршана? А то вся эта гонка меня порядком нервирует.

— Дуксу нужно его тело? Бездыханное, с перер–р–резанным гор–р–рлом и выпитой энергией?

— Нет. Живым и связанным.

— Увы, дукс. Это не по договор–р–ру. Но если дукс решит, что он устал бегать за своим куском мяса. Если он р–р–решит, что быть большим и сильным — это интер–р–реснее, мы с удовольствием завер–р–ршим существование стар–р–рой мясной оболочки с хитрецом Бр–р–руно внур–р–ри.

Зубан распушил свои уши и внимательно слушал Хинтера, даже не думая отворачиваться. Я не очень удачно надавил на паяльник, тот соскочил и ударил зубана по лапке. Раздалось возмущенное верещание.

— Кто здесь?! — зашипел Хинтер. Голос его был по–настоящему испуганный, я очень удивился и обернулся. Хинтер под моим взглядом съежился и метнулся в темноту. Звякнуло стекло, охотник сбежал. Нервный какой.

* * *

— Что там, Рохля?

— Не знаю, ваше добрейшество. Какой–то комитет по встрече?

Мы, замедляясь, приближались к десятку солдат в черной униформе, перегородивших тракт. Я посмотрел по сторонам. Справа холмы, переходящие в горные кряжи, слева вдоль дороги — обрыв с небольшой речкой внизу. Обойти этот импровизированный блокпост не было нормальной возможности. Я попросил подзорную трубу Бисто и разглядел, как из сарая рядом с дорогой выходит имперский офицер в красивой шапке. Он бесстрашно встал перед солдатами, повернулся в нашу сторону и поднял руку. Это приказ остановиться?

— Рулевой, тормози перед ними. Узнаем, чего хотят.

Бисто с сомнением разглядывал несколько деревянных лачуг недалеко от дороги.

— Ух ты! Имперцы! — раздался заинтересованный голос рядом со мной.

Я обернулся и опять увидел Кикичуса.

— Ты что здесь делаешь? Ты же ушел с фабрики, — я помахал своей тонкой рукой, показывая куда надо идти чужому игроку.

— Не. У вас тут интереснее. И вообще, я пока тут помогаю, у меня механика и инженерия качаются по полной. Таким ходом я за неделю умения до капа набью.

— Охрана! Выкиньте его с… — начал говорить я.

— Полный назад! — проревел Бисто, дергая рычаг сирены.

Бок пронзила острая боль. Еще раз и еще. Забыв о госте, я рванул к обзорному окну. Из развалюх справа от дороги к фабрике тянулись две огромные цепи, заканчивающиеся большими гарпунами, засевшими в моих стенах. Имперские солдаты разбегались и прятались. Спереди из–за набросанных мешков с песком выкатывались пушки. Засада!

— Беру управление на себя! Всем вооружиться и приготовиться к маневрам! Защищайтесь! — проревел я в громкоговорители. Я побежал назад. Точнее попытался. Цепи натянулись, скрипели, но держали крепко. Из ближайшего сарая вылетел еще один огромный гарпун с цепью. Был бы я человеком, корчился бы уже от адской боли. Из окон фабрики высунулись роботы и открыли стрельбу. Им тут же ответили солдаты с окружающих холмов. Загрохотали пушки, одна из передних ног подвернулась. Я перестал тянуть цепи назад и рванулся к домикам, откуда меня гарпунили. Вокруг гремели выстрелы. Я ухватил одну из цепей манипуляторами и дернул ее, пытаясь вырвать. Бревна барака разметало во все стороны, пушкой смело несколько автоматонов в сторону, но сама цепь оказалась плотно зафиксирована на чем–то вкопанном в землю. Давай, сволочь! Я натянул цепь до предела своих сил. Наконец цепь не выдержала, и с протяжным звоном звенья лопнули. Так, еще две осталось. Я оглянулся. Вдалеке на пригорке я увидел знакомую фигуру. Это я? В смысле Бруно! Он стоял и смотрел в мою сторону в подзорную трубу. Вот же гад! Это его рук дело! Решил похоронить нас тут!

Крыша одного из сарая надулась и развалилась. Оттуда, как из яйца, выбирался большой гаргант, похожий на блестящую латунную гориллу, увешанную черными знаменами. Огромный робот выбрался из развалин и сразу побежал в мою сторону. Я попытался отмахнутся манипулятором с обрывками цепи, но неудачно. Гаргант с разбегу всей своей массой впечатался в стену фабрики. Я как будто получил удар под дых, пошатнулся, теряя нити контроля. Железные ноги начали путаться, и я врезался в стоящую рядом водонапорную башню. Она остановила мое падение, но сама завалилась и соскользнула в пропасть. Гаргант–горилла выпустил облако черного дыма, сжал огромные латунные ручищи и двинулся ко мне. С дороги громыхнул залп пушек. Несколько ядер ударили в ворота, сминая их и вырывая с корнем створки. Мне как будто отвесили крепкую оплеуху.

Мои защитники и зубаны выпрыгивали из окон и бежали в сторону врагов, но их тут же косили выстрелами. Вражеский гаргант добрался до фабрики, вцепившись как клещ, он медленно, со стонущим скрипом начал вырывать одну из ног. Параметры конечности тут же покраснели и улетели в ноль. С дороги прилетел очередной пушечный залп, пробивая огромные дыры в стенах. Перед глазами плыла дымка, сознание соскальзывало в темноту. Мысли рвались, я не мог сообразить, что делать дальше.

Призыв сумеречного охотника!

– 100 ХП

— Помогай мне! — крикнул я в пустоту. Но мне никто не ответил.

Остались одна рабочая клешня и только две ноги, В корпусе фабрики зияли рваные раны. Робо–горилла продолжала отрывать от меня куски. Это что, конец? И тут, как бы завершая мою мысль, зрение погасло, и я увидел только пустой черный экран.

Вообще ничего. Ни изображения. Ни звуков. Ни параметров. Просто темнота. Всё? Поиграли? Game over?

Глава 18

— Где я?

Мой голос был высоким и неестественно мультяшным. Как будто я гелием из шарика надышался. Темнота обрела форму огромной комнаты. Предметы вокруг были чересчур большими и темными. Что происходит?

Рядом со мной засветились два огромных желтых глаза. Тушкан? А он–то что тут делает? Как он вырос. Меня снова сделало призраком? Я присмотрелся получше. Действительно, тут стоял мой питомец. Только он был намного больше чем обычно. С меня ростом. Комната вокруг освещалась его глазами и какой–то блестящей, похожей на горящий уголек штукой в его лапках. Он отнес эту светящуюся вещь к стене и положил в специальную нишу. Где же я подобное видел? Что происходит? И тут я вспомнил. В руках у Тушкана была Искра. Мозг автоматона. Его сущность и то, что отличает его от механоидов.

Комнату затрясло. Издалека глухо доносились выстрелы и чьи–то крики. Ниша захлопнулась, сияние Искры погасло. На полу зашевелился огромный червь и я, ничего не понимая, отпрянул. Я не призрак. У меня было тело. Только слишком легкое. Воздушное. Небольшим движением ног я отскочил сразу на пару метров. Червь поднялся, открыл один красный глаз и сказал низким, знакомым голосом:

— Прости, отец. Но ты должен жить.

На меня смотрела голова Доброго Ключа. Он сказал «отец»? Манипулятор с механическим лицом втянулся в стену. Я посмотрел на свои руки. Тонкие, железные руки с длинными металлическими коготками. Такие же ноги. Длинный железный хвост. Что? Я в теле зубана? Это не комната огромная? Это я такой маленький?

Ко мне подбежал Тушкан, ухватил меня за руку и потащил прочь. Какой–то коридор. Высокая лестница, по которой мы прыжками, перепрыгивая сразу через несколько огромных ступенек, выскочили наверх. Дверной проем.

Я обернулся. На двери, через которую мы только что пробежали, висели множество запрещающих надписей. Так вот что там было. Искра Доброго Ключа. Одноглазый запустил механизм и поменял наши искры? Тушкан все знал и помогал ему. Почему они не спросили меня?

— Эй, стой! — крикнул я тоненьким голосом Тушкану. — Вы что творите?!

Тот лишь заклекотал и потащил меня дальше. Я попытался остановиться, но наши силы были неравны, он явно сильнее. Новое тело еще плохо слушалось, нужно было привыкнуть к непривычным конечностям, массе, новому центру тяжести. Такая легкость. Такая сила. Я как будто пересел с огромного карьерного самосвала на гоночный болид.

Фабрика затряслась и начала крениться. Раздался жуткий грохот. Что–то взорвалось, вокруг полетели куски металла. Пробегая, я заметил сжавшегося в комок Рохлю, прикрывающего свою голову руками.

— Эй!…

Но мой питомец тащил меня дальше. Дыра в стене. Прыжок. Мерзлая земля. Гарь. Пахнет копотью. Над нами нависает развороченное здание фабрики.

— Обалдеть! — кричал где–то вверху Кикичус.

— Да, стой ты, глупый! Я не могу всех бросить. Там Одноглазый! Там все! Да куда ты меня тащишь!

Я обернулся. Фабрика вцепилась во вражеского гарганта последними конечностями. Сильно накренилась и в обнимку с ним переваливалась за край обрыва. Цепи натянулись, не давая гигантам упасть. Раздался глухой треск, и край уступа под ногами гарганта просел. Гигантский робот сорвался вниз, трубно ревя и размахивая еще одной оторванной конечностью. Из дыр и окон фабрики вниз летели мусор и запчасти, периодически с воплями вниз улетали роботы.

— Ну, Одноглазый! Давай, выбирайся назад! Тушкан, да остановись ты уже! Пожалуйста! Им нужно помочь!

Одна из цепей с протяжным скрипом порвалась, хлестнула, расшвыряв вокруг куски земли и солдат. Следом за ней не выдержала и лопнула вторая цепь. Зависнув на краю несколько мгновений, фабрика рухнула вниз. Я жестко дернул Тушкана, и мы остановились.

Несколько долгих секунд ничего не происходило. Потом до нас докатился звук. Что–то грохотало и рушилось там, внизу. Я сжал маленькие кулачки и со всей силы сцепил зубы. Какое странное ощущение, когда у тебя четыре челюсти. Тушканчик защелкал и снова потянул меня.

— Ты прав. Надо уходить, — мрачно сказал я.

Повернулся и решительно побежал за питомцем. Нас никто не преследовал. Отбежав подальше, мы нырнули в овраг, заросший можжевельником. Тут, внизу, я неожиданно увидел несколько трупов. Черные мундиры солдат были залиты кровью. У всех было перерезано горло. К черту их. Уходим.

* * *

Имя: Одноглазый (Серый Пароволк)

Уровень: 21

Класс: малый автоматон

Жизнь 135/135

Сытость: 13/290

Умения:

Легкая атлетика 21

Укус 21

Специальность:

Инженерия малых машин 21

Особенность:

Старейшина — вы пользуетесь непререкаемым авторитетом у вашей общины

Инвентарь:

Тряпичный заяц (игрушка)

Я сидел на берегу океана и задумчиво глядел вдаль. Я до сих пор не мог прийти в себя. Под моим управлением была целая фабрика, да что там, целый город. Сотни роботов, которые приняли мои командование и управление. И к чему всё пришло? Как же быстро я все потерял. Стоило большим игрокам обратить на нас внимание, и всё сразу закончилось. Ни города, ни жителей, ни даже фабрики. Я теперь просто зубан. Даже не знаю, плакать или смеяться. Я задумчиво потрогал глаза. Оба были на месте. Даже имя теперь мне не подходит. Какой же я теперь Одноглазый?

От печали и самоедства меня отвлек Тушкан. Он потрогал моё плечо и протянул мне открытую банку ворвани. Он серьезно думает, что я это буду пить? Китовый жир? Гадость какая. Я осторожно понюхал содержимое. Пахло настойкой и пряностями. Я аккуратно отхлебнул из банки. Похоже на ликер с травами. Вот еще я ликер с горла не пил. Ну, допустим. Задумчиво отпивая из банки, я смотрел на закат.

Настойка оказалась очень коварной. Сначала у меня просто появились силы. Я продолжил пить, горечь отступала, по телу разлилось приятное тепло. В какой–то момент мне подумалось, что не все так и плохо. Жалко народ. И зубанов. И Капельку. И Бисто. И всех жителей Дамбурга. Особенно Одноглазого. Но враги еще живы, как, собственно, и я. Может это еще не конец. Подмывало все бросить и уйти. Начать все сначала где–нибудь подальше. Но я не мог. Уйти после стольких потерь будет неправильно. Мы столько прошли вместе. Столько пережили. Я стукнул маленьким кулачком по земле. Похоже я пьян. Но еще недостаточно.

— Тушкан, друг мой верный. Еще есть? — спросил я, зашвыривая пустую банку в прибой.

— На, — ответил он, протягивая бутылку с мутно–белой жидкостью.

— Это чего такое?

— Из поселка.

Ну из поселка, так из поселка. Я прочел параметры бутылки. Самогон с чем–то там еще. А плевать. То что надо. Распив напополам содержимое, мы забрались повыше на берег и пошли вдоль океана. Я обнимал Тушкана и рассказывал ему о жизни.

— Понимаешь, Максимка, жизнь — это сложная штука.

— Не, не понимаю, Серег. Что сложного–то?

— Ну вот смотри. Вот появился ты на свет, такой красивый, — я внимательно посмотрел на рожу ухмыляющегося в две пасти зубана. — Ну хорошо. Страшненький. Живешь такой. Строишь жизнь. Ну там облагораживаешь норку, или где ты там живешь?

— У тебя в капюшоне.

— Ну хорошо. Облагораживаешь норку в капюшоне. Таскаешь туда разные классные штуки. Уют, значит, создаешь.

— Ты у меня неделю назад черепушку отобрал. Мою любимую, — в голосе зубана был укор.

— Я? Не может быть!

— Было дело.

— Извини, дружище! Дай я тебя поцелую!

— Не надо. Поцарапаешь.

— Не надо, так не надо. Пойдем по бабам тогда!

— Это куда?

— Э–э–э! Бестолковая ты железяка, Максимка! Хе–хе. Вон, гляди! Видишь костер? Стоп! Или мне это кажется? Он вроде один был. А теперь уже два.

— Не. Точно костер, — подтвердил мои слова зубан.

— У тебя еще самогонка есть?

— Там чуть–чуть осталось.

Мы распили остатки и выкинули бутылку в сторону океана.

— Всё. Другое дело. Их теперь три горит. Идем к среднему! Сейчас нас там обогреют и напоят. Гляди. Буду показывать мастер–класс по знакомству! Смотри как я умею!

Я разбежался и со всей силы прыгнул на огромный валун, что стоял рядом. Чуть не рассчитал силы, перелетел его и шваркнулся об землю. Странно, но было совсем не больно. Ну чуть–чуть если только. Тушкан, подошел, поднял меня, и мы, обнявшись, зигзагами пошли к костру.

— Та–а–ак! Граждане! Готовим документики!

Люди, сидевшие у костра, обернулись в мою сторону. Я подошел поближе к огню, встал и упер руки в бока. Народ успокоился и заухмылялся.

— Выпить есть чего? — высокомерно спросил я.

Пожилой моряк, похожий на китайца, с улыбкой протянул мне бутылку.

— Бай–цзю, — по слогам прочитал я. Отхлебнул. — Ну и гадость! Впрочем, сойдет. Еще есть?

Морячки, сидевшие за костром, засмеялись.

— Чего ржете? Кони. Где тут у вас женщины? Мне другу надо показать.

Тушкан подошел ко мне, взял за лапу и попытался увести прочь.

— Да подожди ты! Куда ты меня тащ…

На нас сверху упала сеть. Тушкан зашипел. Я стал вырываться. Щелкали зубы. На нас бросили какие–то тряпки, и кто–то тяжелый навалился сверху. Стало темно.

Дебаф: обездвижен

Статус: в плену

Задание: Невольники Архипелага

Вас поймали контрабандисты Архипелага, чтобы продать в рабство.

У вас есть сутки на побег.

23:51:04

Вот ведь дерьмо! Я дергался, клацал зубами и пытался вырваться. Безрезультатно. Нас закинули в крепкую стальную клетку и накрыли сверху вонючей тряпкой. Минут через десять мне надоело орать и пытаться перегрызть толстые металлические прутья. Да что ж такое…

/logout

* * *

Я выбрался из капсулы. Через пару минут опьянение окончательно прошло. Как меня накрыло–то. Заказал доставку еды. Сходил в душ. Дождался курьера. Без аппетита поел. Сел за компьютер и занялся заковыристым скриптом очередного заказчика. Сосредоточиться на работе не получалось. Закончилось все тем, что я поругался с клиентом. Мы поставили друг другу отвратительные оценки и завершили сотрудничество. Что ж за день–то такой.

Когда пришла Ева, было уже совсем темно. Она клюнула меня в щеку, разбросала одежду, переоделась в домашнее, поела и аккуратно забралась на диван. Зашуршал телевизор.

— Ты чего–то мрачный.

— Да ерунда, — сказал я, заваливаясь рядом, обнимая ее и зарываясь лицом куда–то поближе к шее. Ее волосы пахли приятно.

— Рассказывай.

Я мрачно молчал.

— Колись, — улыбнулась она.

— Эх… Не знаю, Ев. Я дурак наверно.

— Это не новость. И? — она повернулась и уставилась на меня.

Я вдруг подумал, что у нее очень красивые глаза.

— Я плохой админ. Я плохой программист. Мне не нравится программировать. Клиенты эти психованные. Всё из рук валится. Кто я вообще? Мне кажется, последние лет пять я занимаюсь какой–то ерундой. Ерундой, в которую мне даже соваться не надо было. Меня тащит потоком. Ну я и плыву.

— А до этого ты чем занимался?

— Да и до этого тоже ерундой. Мне кажется, я занимаюсь не своим делом. Я мечусь как крыса, которую загнали в угол. У всех получается лучше, чем у меня. А я только делаю вид.

— Ты точно дурак.

— Это почему еще?

— Синдром самозванца. Очень многие думают, что их считают более компетентными, чем они думают о себе. Поэтому постоянно накручивают себя, подсознательно опасаясь не оправдать ожидания. Отдохни. Будь самим собой.

— Брось. Нету у меня такого.

— Есть. У всех есть, — как–то грустно сказала Ева и отвернулась к телевизору.

— И у тебя? — удивился я. — Тебе–то чего? Секретарь–самозванец? Тут сложно напортачить.

— Да ну тебя, — явно обиделась она.

— Извини. Ну извини, Ев.

— Всё, отстань, — она встала и ушла на кухню.

Н-да. Я сегодня просто молодец. По всем фронтам.

* * *

/login

Первое что я услышал, было шуршание Тушкана в углу клетки. Нас нещадно качало, пахло рыбой и сыростью. Судя по шуму моря, мы были на корабле. Сквозь серую плотную ткань, накинутую на нашу тюрьму, почти не проходил свет. В полумраке ярко светились желтые глаза Тушкана. Он целеустремленно царапал когтями деревянный пол. Увидев меня, он возмущенно фыркнул и показал головой, чтоб я подошел и помог. Доски были изрядно поцарапаны, но судя по их толщине и крепости, Тушкан занимался абсолютно бесполезной работой.

Да уж. Влипли. Исходя из параметров задания, нас везут на Архипелаг продавать в рабство. А я еще думал, что работать фабрикой на Красных Котов — это плохо. Просунув лапу сквозь толстые стальные прутья, я с трудом дотянулся до парусины, закрывающей нашу клетку. Ухватился покрепче и стал тянуть. Надо снять эту занавеску, а то не видно ни черта.

Спустя несколько минут кто–то снаружи заметил мои неуклюжие попытки, подошел и сдернул полог. Мы действительно были на корабле. Моим глазам предстала палуба и огромный, черный, кажущийся бескрайним, океан. Рядом с клеткой стоял и ухмылялся пожилой китаец в брезентовом плаще. Интересно, это тот же, что мне водки дал? Непонятные у них лица. Так сразу и не разберешься.

— Что смотришь, старый? — протявкал я ему. — Давай, начальника своего зови.

Моряк ничего не делал, просто смотрел и лыбился кривой беззубой улыбкой. Потом взял стальной шомпол и ткнул им в меня. Ах ты, сволочь! Я разозлился, зашипел и попробовал протиснутся сквозь прутья клетки. Старик засмеялся. Несколько матросов заинтересовались и подошли поближе. Меня опять ткнули шомполом.

— Ах вы, косорылое племя! А ну выпустили меня, собакоеды! Сейчас я вам всем ноги пооткусываю! Под корешок!

Моя тирада еще больше развеселила матросов. Они толпились, смеялись и переговаривались на незнакомом языке. Черт. Как же непривычно на них всех снизу вверх смотреть. Какие они все мерзкие и огромные. И я им всем по колено. Бедные зубаны, в каком поганом мире они живут.

Растолкав гогочущую толпу, к клетке подошел игрок. Матросы почтительно замолчали. Он стукнул по прутьям короткой дубинкой.

— Чего распищался тут?

— Давай выпускай, — сказал я ему.

— Зачем? — удивился он.

Я аж челюстями щелкнул от того, с каким искренним недоумением он это сказал.

— У нас задание, — снизошел до объяснений он. — Отвезем вас на Острова, закроем квест.

— У меня дела в Союзе, — мрачно ответил я.

— У всех дела. За твоего дружка чохов пятьсот получим. А за такого игрока, да еще автоматона, глядишь, и пару тысяч отвалят. Вот поездочку и отобьем. А ты несколько дней поработаешь на благо Архипелага, потом сбежишь и вернешься домой. Или там останешься. У нас на Островах весело. Мой тебе совет. Ты сразу, как освободишься, не уезжай назад. Походи, присмотрись. У Имперцев скучно, всё по линейке. В Союзе раздолбаи. У Валькирий устаёшь постоянно быть на стрёме. А вот у китаёз в самый раз. Красиво. С размахом. Мне больше всего понравилось. Ну что? Успокоился? Не будешь буянить?

Ответить я не успел, так как меня прервал свисток. И тут же, высоко, с мачты раздался крик: «Киты!» Матросы и игрок сразу потеряли ко мне всякий интерес. Над кораблем разнеслись густые звуки барабанов. Все бросились по своим местам. Тушкан оживился и подполз ко мне поближе. Мы вместе пытались просунуть морды сквозь решетку и разглядеть, что происходит.

— Кит, — раздался голос сбоку. К сожалению, я не видел, кто это говорит.

— Обычный или?..

— Вроде в наморднике. Давай сюда трубу. Сейчас… Точно, в наморднике. И дохлый. К верху пузом плавает.

— Точно дохлый?

— Черт его знает. Не шевелится, говорю же.

— Ну что, Вить, это тебе, конечно, решать. В этот раз ты капитан. Но если мы притащим в порт «Гончую Йорхотепа», сможем сразу здание для гильдии выкупить. С него одной ворвани натопим баррелей двести.

— А если живой?

— А если живой, то мы его быстро сделаем мертвым. Поворачиваем?

— Да подожди ты.

— Такую удачу нельзя упускать. Они обычно стаями. А тут один и кверху пузом. Я бы не колебался. Ну?

Молчание длилось с полминуты. Я уже начал думать, что они ушли подальше и я просто не слышу продолжение разговора.

— Рулевой! — внезапно крикнул капитан. — Машинный ход. Опускай паруса. Курс зюйд–ост. Всем постам занять место согласно боевого расписания! Канонир! Заряжай гарпун!

Народ засуетился, затопали тяжелые ботинки, послышались свистки боцмана и крики матросов. Корабль накренился. Над головой хлопнули и опустились треугольные шелковые паруса. Зашипел, а потом застучал паровой двигатель. Из тонкой, высокой трубы усилился густой черный дым. Пахнуло гарью.

* * *

— Трави понемногу. Вот так! Теперь малый назад!

Клиппер контрабандистов подошел к неподвижному киту. Матросы суетились вокруг большой лебедки на корме. Дело шло не слишком быстро. Я скучал. Попробовал бегать по потолку клетки. Получилось. Мои лапы легко держали вес тела. Я подумал, что при определенной сноровке я бы мог спокойно спать вот так, вниз головой. Забавно. Потом помог Тушкану скрести пол клетки. Но это мне тоже быстро наскучило.

Наконец–то лебедка заработала. Матросы налегли на рычаги. Корабль слегка накренился под тяжестью добычи. Вглядываясь сквозь толпу, я увидел край огромной стальной пасти, появившейся из–за борта. Железный череп, размером больше человека. Да что там, больше паромобиля. Грязный, почерневший и заросший ракушками. Все равно что кабина гориллы–гарганта, который сражался с моей фабрикой. Ничего себе у них тут киты! Понятно, чего они так опасались.

Потом лебедка заскрипела от тяжести, и появилось черное китовье тело. Я, конечно, не очень в китах разбираюсь, но это был какой–то особо монструозный экземпляр. Из нескольких глубоких ран медленно стекала густая бордовая кровь. Она вываливалась на палубу заливая всё вокруг. Моряки быстро извозились и стали выглядеть инфернально. Запахло так, что мне даже в механическом теле стало нехорошо.

Подбадривая друг друга криками, матросы затащили половину мертвого зверя на палубу. Внезапно раздался оглушающий треск. Всё перевернулось. Наша с Тушканом клетка сорвалась и с хрустом врезалась в угол рубки. Кто–то закричал: «Засада!»

Корабль сильно накренился на бок. Веревки, удерживающие мертвого кита, лопнули, и он скользнул назад. Люди заорали. Шум, вопли, корабль резко мотнулся в обратную сторону, и несколько моряков вылетели за борт.

От сильного удара доски клетки треснули, и я понял, что это наш шанс. Раздирая доски острыми зубами и когтями, мы с Тушканом выскочили на ходящую ходуном палубу. Свобода! Тушкан большими прыжками рванул к мачте и как мартышка в одно мгновение взлетел наверх. Я за ним. Раздался выстрел пушки. Я обернулся, стреляли куда–то вниз, за борт.

Мы забрались на самый верх и осмотрелись. На палубе царила паника. Моряки бегали. Кто–то кидал спасательные круги выпавшим за борт товарищам. Под кораблем скользили огромные, темные и неожиданно быстрые тени. Новый удар! Я заметил, как одна из теней вынырнула из черной воды и ударила большущим стальным черепом в борт корабля. Во все стороны полетели куски обшивки. Снова раздался грохот пушки, перекрыв вопли выпавших моряков, на которых надвигался кит, раскрыв стальные челюсти. Пасть аккуратно захлопнулась, крики оборвались.

— Полный вперед! — слышался крик капитана. — Вытаскивай нас!

Паровая машина стучала как бешеная. Но это уже не могло спасти корабль. С мачты я хорошо видел, как слева по борту несколько китов выстроились в линию и очень быстро приближались к судну. Три. Два. Один. Удар! Корабль накренило так, что он завалился на бок. Я бы мог достать воду лапой, если бы захотел. Я вцепился в мачту руками, ногами, хвостом и думал лишь об одном: что на рынке рабов было бы не так уж плохо. Клипер начал выравниваться, но тут очередной кит в металлическом наморднике выпрыгнул из воды и сверху врезался в палубу. Такого издевательства корабль не выдержал и развалился на две неровные половины. В одно мгновение повсюду оказалась вода. Кричали люди. Громыхали железные китовьи головы. Океан вокруг окрасился машинным маслом и кровью. Последним аккордом в окружающем хаосе прозвучал взрыв корабельного парового котла.

Задание: Невольники Архипелага — выполнено

Вы совершили побег. Поздравляем!

Опыт +100

Меня накрыло волной. В голове стучала мысль: «Пасть и выхлоп держим закрытыми. Если вода попадет, котел сразу потухнет. Главное, не отпускать мачту!» Спустя несколько томительных мгновений наш кусок мачты вытолкнуло на поверхность. Вынырнули. Соскальзывая и стараясь не упасть в черную воду, мы с Тушканом ухватили куски досок и начали грести прочь. Было совершенно непонятно, куда плыть и что делать. Кроме одного направления. Подальше отсюда. Найдите место хуже для автоматонов, чем посреди океана? То тут, то там выныривала жуткая, стальная, обросшая водорослями голова и заглатывала очередной плавающий ящик или незадачливого моряка.

Тут я уперся взглядом в мертвого кита. В голове со скрипом провернулись шестеренки, и у меня щелкнула мысль. Тот самый кит, с которого всё началось. По крайней мере он большой. И не тонет. Мы, если что, протянем на нем какое–то время. Глядишь, еще и ворвани в нем найдем. Добывается же она как–то из китов. С голоду не помрем.

— Тушкан! Слушай мою команду. Гребем во–о–он туда! Тушкан? Эй! Ты чего?

Мой питомец стоял неподвижно и смотрел под воду. Рот его раскрылся, то ли от страха, то ли от удивления. Я глянул вниз и последнее, что увидел, — это огромную открытую пасть, размером с деревенский дом. Медленно, как во сне, она поднималась из черных глубин, заполняя всё вокруг. Со всех сторон на нас хлынула вода. Я захлебнулся и начал булькать. Пасть левиафана захлопнулась над нашими головами, и мир погрузился во тьму.

Глава 19

Было темно. Со всех сторон меня сжимало мягкое и скользкое. Нас неумолимо пропихивало дальше. Вот что я тут повидал, но такого со мной еще ни разу не было. Мимо меня протащило обломок мачты, сильно стукнув по голове. Вода куда–то делась, и несмотря на то, что вокруг все было мокро, мой котел не потух и, как ни странно, я мог дышать, хоть и с трудом. Нас затягивало вглубь кита.

Спустя одну из самых неприятных в моей жизни минут, нас наконец отпустило, и мы шваркнулись на решетчатый пол. Если это желудок, тогда это был очень странный желудок. Здесь пахло гниением и водорослями. Мои светящиеся глаза осветили огромную клеть. Разбросанные обломки корабля, кучи мусора. Широкие металлические полосы решетки. Они врастали прямо в темно–красные бока кита. Одна из куч мусора зашевелилась и оттуда выбрался Тушкан. Вид он имел потрепанный и весь был облеплен слизью и водорослями. Было темно и душно. Я забрался на гору обломков корабля и осмотрелся. Дыра, откуда мы вывалились, была закрыта. Кто–то очень постарался, организовав в теле кита огромную клетку–ловушку. С одной стороны, то, что нас не хотят переваривать, обнадеживало. С другой стороны, нас оставляют в живых для какой–то другой цели. И я абсолютно уверен, что это нам не понравится.

Наша тюрьма качалась, повторяя движения чудовища. В принципе, это происходило медленно и особых неудобств не доставляло. Ну если только не оказаться случайно под кучей мусора, который переваливался то в одну, то в другую сторону. Побродив по клетке, я забрался на большой моток веревки, вцепился в него покрепче и задумался, что делать дальше. Тушкан, как существо действия, начал грызть решетку, пытаясь проделать нам путь наружу. Куда наружу? В океан? Или глубже в кита?

Темно, сыро и душно. Мне тут не нравится. Попробовать проковырять проход из кита, чтобы героически наглотаться воды и уйти на перерождение? Заставить кита нас выплюнуть? Написать Красным Котам, чтобы они поймали кита, вынули нас, а потом сдали в жандармерию? Мне казалось, что каждый последующий мой план был хуже предыдущего. Неожиданно Тушкан прекратил копаться, замер и уставился в темноту.

— Чего случилось? Кто там? — спросил я его.

Зубан не реагировал. Куда он там смотрит? Я прислушался. Вроде ничего. Какой–то шорох? Ну так это обломки переваливаются. Тушкан успокоился и принялся дальше грызть решетку. Как же тут душно.

Прекратим планирование и попробуем разобраться, какими картами мне играть. Вокруг отличная гора хлама. Наверняка что–то полезное найду. В любом случае, надо же чем–то время занять. Сколько мы еще тут сидеть будем? Нас даже не переваривают. А что если на неделю–другую? Может тут какой–нибудь секретный квест есть? Я стал перебирать всё, что попадалось мне на глаза. Мусор. Обломки. О, рубашка. Почти новая. Зачем она мне? Хм. Часы на цепочке. Написано что–то. Bre–gu–et. Брегует какой–то. Пойдет. Продам потом.

— Это моё… — послышался тихий застенчивый шепот.

Я резко обернулся. Хинтер балуется? Вроде нет. Тушкан опять замер и уставился во тьму. Кто там? Я пошел в ту сторону, куда смотрел мой зубан, шлепая по красному и скользкому телу кита. А может это призрак? Я аж остановился. Сидит тут какой–нибудь игрок. И вся егонадежда, что кит кого–нибудь сожрет и только тогда получится освободиться?

— Мне нравятся твои глаза, — услышал я.

Как–то не очень похоже на призрака. Я оскалился и пытался понять, кто это говорит.

— Мне нравятся твои зубы. Отдашь их мне?

Я напряженно вглядывался вперед. Вдруг совсем рядом со мной с щелчком загорелись два маленьких, красных глаза.

— Блин! — выругался я и отпрыгнул.

Глаза двинулись ближе, и ко мне подошел крошечный, размером с кошку, автоматон. Он неуклюже шел на коротких задних ножках, нервно подергивая большими металлическими ушами. Он приблизился, взял меня за лапу, сжал в своих маленьких ручонках, уставился на меня безумными круглыми глазками и сказал:

— Тебе не будет больно.

Я заметил, что железные ручки, ножки и уши были приделаны к телу какого–то животного. Шерсть свалялась, сквозь нее была видна синеватая грязная кожа. Как будто этот маленький ужас давно уже умер. Что–то подобное я уже видел у Ткачей. Я покривился, вспомнив морг и огромную швейную машинку, сшивающую куски трупов. Неприятная штука. Я выдернул свою лапу из хватки этого существа и попятился назад, поближе к Тушкану.

— Нет? — удивленно прошептало существо. — А глаза? Отдашь?

Несмотря на то, что он был раза в три меньше меня, эта погань выглядела действительно пугающе. Маленький, жуткий, больной конъюнктивитом покемон. Я посмотрел параметры.

Паракетус (красная блоха)

Блоха?

— А вот хвост мне твой не нравится, — он потихоньку шел к нам.

— Хоть одна хорошая новость, — тихо сказал я.

Взгляд его крошечных светящихся красных глазок с непривычно маленьким зрачком был очень неприятен. Он как будто смотрел сквозь меня. Хотелось обернуться, чтобы понять, на кого он смотрит. Тушкан пригнулся, прижал уши и стал обходить зверушку сбоку, аккуратно перепрыгивая с разбросанных ящиков на обломок мачты.

— Блестяшка моя. Верни, — протянуло лапку маленькое чудовище.

Внезапно сверху, в бордовом потолке открылось отверстие, и оттуда пошел мощный поток воздуха, пахнущего солью и водорослями. Существо остановилось, закрыло глаза, подняло лапки и восторженно пропело:

— Вдо–о–о-ох!

Дышать стало заметно легче. Я подошел и что есть силы отвесил пинка маленькой гадости. Противно пища, оно улетело в темноту. Неприятная штука. Тушкан с интересом проследил, куда улетел монстр. Потом успокоился, аккуратно спрыгнул и подошел ко мне.

— Вдо–о–ох, — сказали сзади.

— Вдо–о–ох! — пропели сбоку.

— Вдо–о–о-о–о–х! — послышались голоса со всех сторон.

Дыра на крыше захлопнулась. Подача свежего воздуха прекратилась. Вокруг нас начали вспыхивать безумные красные глаза.

— Глаза…да… да… пальцы… да…зубы, глаза, а вот хвост нет, — долетал до нас разноголосый шепот. — Верни моё…

Тушкан изготовился к драке. Я швырнул в сторону ближайших глаз ножкой от стула. Те погасли, но тут же загорелись в другом месте. Сколько же их тут?

Внезапно тело кита вздрогнуло и замерло. Красные глазки одновременно посмотрели в сторону и разом выключились. Слышно было только удаляющееся шуршание десятков маленьких ножек. Сбежали?

Внезапно бок кита дернулся, и в нем распахнулся люк, до этого скрытый пластами мяса и решеткой. В открывшийся проем хлынули воздух и зеленоватый свет. Раздались громкие голоса. Внутрь стали заходить люди в масках, очках–консервах и черных резиновых костюмах. В руках у них были крюки и ружья. Вели они себя по–хозяйски. Цепляли обломки и различный хлам баграми и выволакивали его наружу. Мы с Тушканом отбежали к самому краю клетки и затаились. Кит лежал неподвижно и никак не реагировал на то, что в нем хозяйничают люди.

— Гляди, — сказал один из вошедших. Он подцепил на крюк тушку красноглазого зверька, который не подавал признаков жизни.

— Вот дрянь, опять чистить, — расстроился его собеседник. А потом крикнул: — Люций! Тащи распылители! Опять блохи расплодились.

— Да сколько можно! — раздались возмущенные крики снаружи. — Они уже в каждом втором комбайне живут!

— Если так пойдет, то поставки будут и дальше срываться. Голосу это не понравится. Как бы нас самих не пустили на Великую Стройку.

— Да заткнись ты. Опять ересь твоя!

— Сам ты ересь! Я люблю Йорхотепа. Но я не хочу сам попасть в Котлован.

— Значит, не любишь!

— Да тихо вы, Шептуны еще узнают о ваших разговорах…

— А что? Ты им расскажешь?

— Нет, ты его не любишь! Сейчас у меня быстро в Котлован отправишься! — одна из темных фигур размахнулась и ударила соседнего работника багром по голове. Все остальные кинулись разнимать дерущихся.

Это был наш шанс, мы побежали к выходу. Прошмыгнули наружу, вскарабкались по шкуре кита наверх и спрятались в тени спинного плавника.

Неяркие зеленые лампы давали достаточно света. Мы находились в огромном зале с металлическими стенами и потолком. Вдаль уходили водные загоны, в которых неподвижно лежали киты с механическими головами. Вокруг суетились люди в черных резиновых костюмах. Они споро вытаскивали из открытых люков обломки кораблей, ящики и прочий хлам. Тут же несколько темных фигур подключали блестящий насос к киту. Через мгновения закрутились шестеренки, и в подставленные бочки потекла зеленоватая ворвань. Из соседнего кита выводили несколько связанных моряков, толкая их в спины ружьем. Один из них громко молился, за что получил прикладом по спине.

Крики внутри «нашего» кита прекратились, и спустя пару мгновений из него вытащили баграми труп работника в резиновом костюме. Его споро потащили к перрону, расположенному сразу за пирсом. Там стоял под парами небольшой паровоз с десятком грузовых платформ. Поднатужившись, носильщики закинули труп на одну из них и спокойно вернулись к разгрузке.

Кит под нами тяжело вздохнул и снова замер. К люку в боку кита подошли два работника с латунными баками за спиной, они несли в руках большие плетеные корзины.

— Тут на блох жаловались? — крикнул один из них в раскрытый люк.

— Тут–тут, — раздался голос изнутри. — Давайте, вонючки, беритесь за работу.

Работники, тихо ворча, поставили корзины наземь, помогли друг другу открыть вентили и достали распылители, закрепленные на длинных рукоятках. Для проверки попшикали на пол алым порошком и не торопясь вошли внутрь.

Спустя пару мгновений из внутренностей кита раздался визг десятков маленьких глоток. Наружу выбежали несколько красноглазых монстриков. Они пробежали десяток шагов и попадали, слабо дергая лапками. Через несколько минут работники выбрались наружу, неся охапки мертвых блох и сгрузили их в корзины. Подобрали убежавших и понесли почти полные корзины к паровозу, переговариваясь между собой.

— Я думаю, что порошок их не всех травит, — сказал один из них.

— Да нет. Не может быть, — ответил второй.

— Ну а как тогда… Откуда они берутся? С каждым выходом, приходят комбайны, полные паразитов. И ладно бы тихо сидели. Помнишь пятьдесят третий комбайн прогулочную яхту притащил? Так от пассажиров только кости остались. А ведь они живыми в фильтр попали. Говорят, какой–то маркиз был с любовницей. Только потом по запонкам и опознали. Представь, если б его, целого маркиза, да на аукционе продали? Нам бы точно премия была.

— Опять война бы с Союзом была. Или вернули бы за выкуп.

— Ну и что? Пусть бы и война. Что они нам сделают? Нырнут к нам на батискафе? — работник рассмеялся.

Его сосед поддержал смех, и так, веселясь, они высыпали трупики зверьков на платформу и пошли к концу состава.

Надо уходить отсюда. Можно попробовать прошмыгнуть в туннель, ведущий из зала, а можно в вентиляцию. Я заметил в стенах несколько вполне подходящих окошек. Только решетку отломать нужно. В этот момент я почувствовал что–то странное. У меня стало неприятно давить в груди. Ушам стало больно. Что–то ритмично стало стучать внутри меня. Что вообще происходит?

Люди вокруг попадали на колени и схватились за головы.

— Выдох, выдох… выдох… — разносился шепот вокруг.

— Йорхотеп! — внезапно закричал один из работников.

— Йорхоте–е–еп! — подхватили другие.

Ритмичная боль в ушах становилась слышимой. Густой, тяжелый звук, похожий на урчание огромного зверя, поднимался из глубин. Мое тело стало вибрировать вместе с этими удушающими звуками. Тушкан свернулся клубком и закрыл лапами уши. Вибрации ускорялись и перешли в гул, громкость нарастала, но ощущалось это легче.

— Йорхотеп, — плакали работники.

Гул становился все тише, тише, пока совсем не замолк. Все встали, отряхнулись и как ни в чем не бывало занялись своими делами. Тащили к платформам добычу и трупы. Поднимали упавших и рыдающих моряков. Открывали шлюз и с помощью лязгающего механизма перетаскивали туда уже разгруженного кита.

Я заметил, что у меня почти не осталось хитпоинтов. В логах появилась лаконичная запись.

– 100 ХП

Я что, случайно Хинтера вызвал, когда тут всех инфразвуком давило?

— Хинтер, ты тут? — тихонько прошептал я. Потом обернулся. Пусто. Только недоуменный взгляд приходящего в себя Тушкана.

Махнув ему, что мы уходим, я посеменил к голове кита. Там, впереди часть пирса тонула в тени, отбрасываемой огромной головой кита. Это давало возможность незаметно спуститься и тихо прошмыгнуть к одному из выходов из зала. Вблизи можно было разглядеть, что голова у кита была вполне обычная, но ее закрывал огромный металлический намордник. Стальные балки, уходили прямо вглубь тела, зарубцованные уродливыми шрамами. Сейчас, на открытом воздухе, из шрамов сочилась сукровица. Перепрыгивая металлические балки намордника, я увидел перед собой гигантский глаз. Его покрывала сетка кровавых прожилок. Гигантский зрачок пришел в движение, фокусируясь на мне. Кит дернулся. От неожиданности я сиганул вниз и, приземлившись на пирс, сразу рванул в темный угол. Это был опасный момент, но вроде никто из работников меня не заметил. Тушкан аккуратно обошел глаз, прикрываясь балкой намордника, и присоединился ко мне через несколько секунд.

Короткими перебежками от бочек к ящикам, от кучи тряпья к ржавому наморднику мы пробирались к выходу. В одном из загонов я увидел пару игроков, которые разгружали содержимое небольшого черно–белого кита с высоким, вертикальным спинным плавником.

— Нет, ты видишь, что он приволок?! — воскликнул один из игроков, показывая на небольшую лодку, стоявшую перед ним. В лодке сидел и неуклюже размахивал веслом совершенно пьяный старик.

— Неплохое подношение, — ответил второй.

— Какое неплохое?! Ты что несешь? За последний заплыв максимум пару–тройку бочек ворвани и алкаш в лодке. Нам Шептуны ничего за него не дадут.

— Ну мы сами его в Котлован пожертвуем, — игрок махнул рукой на старика.

— Мы зачем сюда с тобой перебрались? Ну? Зачем?

— За деньгами?

— За деньгами. А чем мы занимаемся? Божка этого полоумного строим? Вадик, давай уже свалим отсюда. Меня от этих психов тошнит. И от волынки этой каждый час.

— Тихо, ты. Шептуны услышат.

— Ну или давай этого идиота в Котлован сдадим, — игрок показал на черно–белого кита. — И купим нормальный комбайн. Как у Трехглазых, а?

— Да ну тебя, — ответил собеседник, подошел к касатке и стал гладить ее по боку. — Густав, ты его не слушай. Он дурак. Я тебя в Котлован ни за что не отдам. Мы еще поработаем, а потом уплывем отсюда и будем на Солнечных островах жить. Ты только кого приличнее притаскивай, хорошо?

Кит посмотрел на хозяина преданным глазом и щелкнул стальными челюстями. Меня в спину толкнул Тушкан. Он прав, надо дальше выбираться. Но он меня продолжал тыкать, потом просто ухватил за руку и потащил в небольшую, темную нишу. Жестами настойчиво показал на круглое оконце, больше похожее на иллюминатор. Заинтересовавшись, я глянул туда.

Темная ночь, в которой невозможно было ничего разглядеть. Я прислонился к толстому стеклу, отчего мой железный лоб слабо звякнул. Там во тьме, вверху, как гигантская птица, широко расставив плавники, плыл огромный кит. Внизу на песке стояли два водолаза в смешных круглых шлемах. Они светили вокруг фонарями. Длинные шланги, затейливо извиваясь, вели назад к городу. Мы находились глубоко под водой.

* * *

Добро пожаловать в город Счастье!

Вы находитесь в районе: Потери

Уровень безопасности: красно–желтый

Преступления: проникновение в город без Печати

Сила поиска: 1

Здесь располагался технический люк с задвижкой от вентиляционной трубы, куда мы с Тушканом и забрались. Некоторое время труба вела на подъем. Стены были покрыты налетом ржавчины, царящая кругом сырость не щадила металлические конструкции. Труба изменила направление переходя в плавный спуск, заканчивающийся мощным вентилятором. Пришлось вернуться назад и притащить кусок металлического прута. Заблокировав лопасти, мы продолжили путь. В небольшом ответвлении нам пришлось разогнать гнездо красноглазых блох. Их было больше, но наше неожиданное появление и агрессивное поведение сыграли решающую роль. В итоге мы добрались до другой вентиляционной решетки. Мы разодрали проржавевшие крепления, и решетка с хрустом улетела вниз.

Перед нами открылся захватывающий вид на подводный город Счастье. Не знаю, кто придумывал название этому поселению, но шутка это была не смешная. Город вечной ночи. Черная, покрытая водорослями крыша, которую подпирали высокие дома, выполняющие роль колонн. Город заливал зеленоватый свет фонарей. Многоярусные постройки, решетки, мостики между домами. По узким улицам ходили бледные, осунувшиеся люди. Они собирались вокруг фонарей и разговаривали тихим голосом.

Мы выкарабкались из вентиляционного отверстия и по стене сползли вниз. Запрыгнули на плоскую крышу ближайшего здания, забрались на парапет и оглянулись. Мрачное местечко. Нас, конечно, не убили, и это хорошо. Но находиться тут мне нет никакого резона. Надо быстрее возвращаться. Надо только узнать, где я нахожусь и как отсюда выбраться. Зубаны плавают с грацией утюга. Я сам это почувствовал во время кораблекрушения. Значит нужен транспорт.

Самый простой способ получить информацию — найти местного жителя и расспросить. Я осмотрелся. Внизу, в узком проулке между домами сидел лохматый бледный старик. Вот. То что нужно.

— Блохи! — заорал дед, когда мы вдвоем с Тушканом спрыгнули рядом с ним и распугали пару лысых кошек. Старик схватил длинный стальной прут и замахнулся на нас. Тушкан оскалился, подпрыгнул и вцепился когтями в стену.

— Тихо! — громко сказал я, подняв лапу. — Слава Ипотеку!

Дед замер с поднятой палкой.

— Или ты не согласен, старый?! — продолжил я. — Может Шептунам об этом сказать? Так, дедуль, что с тобой? Эй, дедуль?

Прут выпал из руки. Старик осел на землю. Ему явно было нехорошо. Я подошел поближе.

— Всё хорошо, не нервничай. Мы не блохи.

Дед прищурился, глядя на меня.

— Блохи. Только большие, — проскрежетал он.

— Нет, не блохи. И зла никакого тебе не желаем. Пару вопросов зададим и уйдем.

— Старый я стал, — пожаловался старик.

— Бывает. Ты лучше скажи, что такое Печать, с которой в городе находится? Как ее получить?

— Вот раньше я бы никогда багор не выронил. Сколько мы комбайнов разгружали и не припомнишь. А народишко там, в нутре, сидит обычно злой, ну его тогда в пузяку багром и вытаскивай наружу.

— Эй дед.

— А еще я в апартаментах жил. В Лазурном квартале. И жена была. Красивая. Как же ее звали?

Старик стал смотреть вдаль. Его бледное лицо вытянулось, глаза начали сверкать лихорадочным блеском. Я заметил, что у него немного трясутся руки. Совсем чуть–чуть. Но было в этом что–то жутковатое.

— Блохи! — раздался у меня за спиной девичий визг. Тушкан перепрыгнул на другую стену. Я обернулся и увидел, что за нами стоит молоденькая девушка. Она кричала, а ее черные волосы шевелились, как будто были живые.

— Полиция! Тут огромные блохи!

— Блохи? Где блохи? — встрепенулся дед.

И в тот момент, когда я решил, что пора отсюда бежать, в груди появилось то самое неприятное чувство. В животе завибрировало и снова заболели уши. Тушкан упал со стены хватаясь за свою голову.

— Выдох, — раздался рядом со мной шепот.

— Выдох, — улыбнулся дед.

То, что произошло дальше, совершенно выбило меня из колеи. Гул опять нарастал, как тогда, в китовых загонах. Опять огромная труба начала свой вой. Тихо, на грани слышимости. Но я чувствовал этот звук. Оттуда. Из бездонной глубины. Из самого сердца мира. Меня начало трясти. Окружающий нас зеленый свет стал меркнуть. Длинные тени поползли черными змеями вокруг. Я заметил, что вместо девушки стоит кошмарное существо, сотканное из движущихся теней. Вместо глаз у нее загорелось пламя.

— Йорхотеп… — прошептали сзади.

Я обернулся. На месте старика стояло еще одно клубящееся тенями существо с огненными глазами.

— Йорхотеп, — сказал Тушкан, поднимаясь на задние лапы и смотря прямо в меня.

— Йор–р–рхотеп, — прорычал у самого уха Хинтер.

— Йорхотеп! — закричали со всех сторон.

Вой достиг апогея. Я и все кошмарные существа попадали на колени. Весь город вокруг вибрировал именем своего Бога. И тут я увидел, что соседнее здание — это огромный робот–гаргант. Он медленно, с трудом наклонился и уставился на меня безумными, светящимися окнами. Слегка повернув железную квадратную голову, к нему присоединилось здание напротив. Они потянули ко мне старые, покрытые ржавчиной руки. Тихо, как хлопья черного снега, на меня с них сыпались сажа и ржавчина.

— Йорхотеп, — прошептал я.

Глава 20

И вдруг, всё смолкло.

Я лежал на мостовой в обнимку с Тушканом. У меня снова почти не осталось хитпоинтов. Рядом, кряхтя, поднимался старик. Взгляд его был пустым. Он с трудом отряхивал штаны негнущимися пальцами. Откидывая спутавшиеся волосы с лица, поднималась девушка. Я дернул Тушкана. Уходим. Еще не очень придя в себя, мы забрались на крышу. Лапы соскальзывали с мокрого камня стен, но, к счастью, мы не упали. Знаете, что я понял? Мне надо передохнуть.

Система предупредила меня карами небесными, грабежами и каннибализмом. В паровозью топку их. Тушкан, братишка, пригляди за мной.

/logout

* * *

Я мрачно ходил по квартире. Попил чаю. Посмотрел в окно. Попался под горячую руку Евы, которая меня остановила и сказала, что она устала, готовить ей лень, а доставка ей надоела. А еще я туда–сюда хожу. Бесит аж. На коротком совещании было предложено решение пойти в кафе. И выпить чего–нибудь. Вина, например. На слабое возражение, что может дома посидим с вином–то? Было сказано, что они знают прекрасное кафе и относительно недалеко. Душа, мол, женская, просит кафе и вина. Или погулять. Между этими двумя ужасами, я, по–мужски решительно, выбрал кафе. Вперед.

— Васёк притащил этот попкорн быстрого приготовления. Засунул его в микроволновку. Включил и ушел, — Ева ко второму бокалу повеселела и стала рассказывать, что же происходит на моей бывшей работе. — Попкорн благополучно задымился, сработала сигнализация.

— Прямо с разбрызгивателями? — удивился я.

— Да ну брось, какие разбрызгиватели. Включилась система оповещения о пожаре. Ну все сидят дальше на местах, думают, очередная проверка системы. Только Талгат подорвался.

— И чего дальше?

— Всыпал он Ваську. Прям в бешенстве был. Приехали пожарники и тоже добавили. Штраф выкатили Василию.

— Пожарники?

— Какие пожарники?

Я обратил внимание на трех парней в деловых костюмах, которые подходили к кафе. Один из них, худощавый и высокий, остановился рядом со входом. Он достал из кармана небольшую губку для обуви и счистил несуществующие пятна с идеально чистых, черных туфель. Потом достал расческу и помогая себе рукой, расчесался. Поправил воротник пиджака. Прям аккуратист.

— Ты меня слушаешь? — спросила Ева. — Я тебе говорю, не пожарники, а Олег Игоревич. Новый шеф.

— Как новый? А старого куда?

— Черт его знает. Не пришел на работу. Вместо него вот этого прислали. Мужик серьезный, сразу видно. Но поговаривают, что его к нам отправили в наказание за…

Те трое парней, на которых я раньше обратил внимание, зашли в кафе. Как–то по–хозяйски оглянулись и заняли удобные диванчики недалеко от нас. Переговаривались и негромко смеялись. Высокий почему–то смотрел в нашу сторону. Я его знаю? Вроде ни разу не видел.

— Ну Дашка и говорит, что у нее зуб выдрали. И скидывает фото в общий чат. Я не понимаю, что у нее в голове? Она бы еще фото из…

Длинный парень всё так же смотрел на нас. Я напрягся. Хотя конечно же зря. Блин, да что со мной? Всё, Серега, успокойся. Это всё твои игрища. Ты так с ними совсем параноиком станешь. Это там ты маньяк и преступник, а тут никому не нужный айтишник. Вообще никто. Смотрящий в нашу сторону парень позвал официантку и жестом указал на наш столик. Девушка налила две рюмки какой–то настойки и, подхватив поднос, пошла в нашу сторону. Шла она быстро и уверенно, налитое даже не шелохнулось, когда она поставила рюмки нам на стол.

— От господина за тем столиком, — указала она на длинного и, не оборачиваясь, ушла.

Ева с удивлением посмотрела туда и встретилась глазами с парнем. Я увидел, как она замерла и как застыло ее лицо. Она повернулась и посмотрела на меня.

— Ев, а что…

— Сереж, пошли отсюда.

— Но…

— Пожалуйста, — довольно жестко сказала она.

— Хм, хорошо, — я подошел к барной стойке, махнул карточкой по терминалу, помог Еве надеть пальто, и мы пошли на выход.

А там, за дверью, нас уже ждали трое в костюмах.

— Ева, нам надо поговорить, — сказал длинный. Его друзья стояли рядом и ухмылялись.

— Не о чем, — коротко отрезала Ева. И обходя его, подняла телефон, вызывая такси.

— Стой, — резко сказал длинный и схватил ее за локоть.

Меня пронзила молния. Прям не знаю, что на меня нашло. Хотя, знаю. В глазах потемнело, и не очень контролируя, что я делаю, изо всех сил я ударил парня в челюсть. Мой кулак пронзило острой болью. Черт! Но вот длинный внезапно обмяк и, раскинув руки, упал на мостовую, покрытую мокрым, истоптанным снегом.

Его друзья замерли, испуганно уставившись на распростертое тело. Я без замаха, снизу ударил второго парня в челюсть. Его зубы лязгнули, он отшатнулся назад. Правда в этот момент моя удача кончилась. Третий жестко ударил меня в живот. Это было чертовски больно. Второй шагнул назад и попытался пнуть меня. Фигня. Не так важно, как мне больно, важно, как больно врагу, и я кинулся на третьего, заваливая и его. Тяжело вцепившись, мы яростно пытались расквасить друг другу лица. Я даже не чувствовал, как третий товарищ меня ожесточенно пинал.

* * *

— Ай! Да что ж это такое!

— Это йод, успокойся, — сказала Ева, смазывая мне разбитую скулу.

— Да я спокоен. Щипит просто.

— Щипит, — усмехнулась она. — Вот скажи мне, мой рыцарь, зачем ты Павлику ухо прокусил?

— Блин, попадется мне этот Павлик еще раз, второе прокушу. Серьги будет куда вставлять. Ай! Я одного не пойму, как ты могла связаться с таким хлыщом, как этот Иннокентий?

Ева не ответила. Да уж. Дал я сегодня жару. Сам не ожидал. Чего это на меня нашло? Шансов победить в той драке у меня не было. Я, конечно, воспользовавшись внезапностью, отправил в нокаут этого длинного Иннокентия. Но вот его друзья начали лихо урабатывать меня на пару. Ну точнее я лупил одного, а второй лупил меня. Иннокентий в это время, к счастью, впитывал в свой дорогой костюм грязную лужу.

Спас меня бармен. Огромный, бородатый дядька. Он в одно мгновение оттащил меня и встряхнул. Рыком успокоил Еву. Не подпустил к нам мажоров. Посадил меня в такси и предупредил оставшихся, что есть две минуты до прибытия полиции. Уезжая в машине, я видел, как два молодца тащат длинного Иннокентия прочь. У того же где–то потерялся ботинок. Но вот спустя минут пять, в машине, у меня все начало болеть. А через полчаса, я лежал, страдал и с трудом терпел экзекуции Евы.

— И еще. Для протокола. Ухо Павлика на вкус было отвратительное.

* * *

Ночью мне снились кошмары. В свете зеленых фонарей я бежал по темным улицам Счастья. За мной, плавно изгибаясь, скользили киты. Несмотря на то, что я бежал изо всех сил, я еле двигался. Пролезая сквозь мокрую и грязную решетку, я зацепился за нее ногой и не мог ее вырвать из этой ловушки. Надо мной склонились огромные гарганты зданий, глядя на меня безумными глазами окон. Широкий подъезд полный острых черных зубов навис надо мной, и я проснулся.

Я сразу понял, что произошло что–то плохое. Маленькая лампочка горела красным. А это очень плохой знак. Я вскочил с дивана и приготовился драться. Ноги и бок сильно болели.

— Что случилось? — раздался тихий голос Евы. — Ты куда?

Пару секунд я пытался понять, куда бежать и что делать. Наконец, медленно, не сразу, я понял, что я у себя дома. Что красная лампочка в телевизоре — это всего лишь красная лампочка в телевизоре. И я, свалившись с дивана и ощетинившись, наделал грохота и разбудил Еву.

— Спи. Я это. Водички попить.

— Угу, — сонно сказала она. — Что–то плохое приснилось?

— Ну да. Есть немного.

— Расскажешь утром. Не забудь, — голос ее становился всё тише. — Мне надо…

— Чего надо? — не понял я.

Но она не отвечала и уже спала.

* * *

Так. Аккуратненько. Черт, больно еще. Даже таблетка до конца не помогла. Забираемся в капсулу. Вот, нормуль.

/login

Я выполз из вентиляционной будки, в которой вчера нажал на кнопку выхода. Ничего не болит, прекрасно. Я играю, синяки заживают. Тушкан преданно охранял мой сон. Похоже, в большей степени поэтому не случилось то, чем пугала меня игра в момент выхода: «50% на Ограбление» или «5% на Пожирание». Характерные опасности для красно–желтой зоны с кучей хищных паразитов в округе.

Хорошо было фабрикой. Куча народа проследит, если надо защитит или починит. Я, конечно, избегал гильдий и кланов в игре. Да и в принципе людей сторонюсь. Но тут у меня появились свои… Пусть и просто кучка облезлых роботов… Стоп. Хватит раскисать. К черту нытье.

Мы с Тушканом перепрыгивали с дома на дом в неярком свете зеленых фонарей. Очень хотелось есть. Всё–таки маленькое тело с бешеным метаболизмом имеет свои минусы. Я нашел уголок потише, убедился, что нет свидетелей и произвел акт вандализма над стоящим в одиночестве фонарем. Пока Тушкан стоял на стрёме я, расковырял небольшой лючок, добрался до канистры с ворванью и выдрал ее наружу. Фонарь погас, а два мелких разрушителя, забравшись на ближайшую крышу, устроили себе полноценный завтрак. Топливо заполнило пустоту в душе, и стало повеселее.

Вы прибыли в район Гротеск

Уровень безопасности: желтый

Здания тут стояли покрепче, улицы были чище, а жители района перестали производить впечатление беглецов из психиатрического диспансера для туберкулезников. Прохаживаясь по влажным мостовым в неярком свете зеленых фонарей, они приподнимали шляпы в знак приветствия, заходили в заведения, сидели в кофейнях и ресторанах.

Кафе «Дети гриля», рюмочная «Вечный зов», ресторан «Шёпоты».

Где–то капает вода, пахнет сыростью и рыбой. Эхо разносит негромкие голоса.

— …от молекул яда чуть немеет кончик языка и вкус приобретает изысканность…

— …незабываемый вечер со своим головоногим другом…

— …дом свиданий «Ариель»…

Далёкий крик в темноте: «Это Солнце!!! Солнце!!!»

По улице прошла дама в сопровождении двух цокающих когтями маленьких акул с механическими ножками. Протарахтел старый разваливающийся паромобиль. Над зданиями висела тьма железного купола. Этот город называется — Счастье.

Внезапно я увидел человека, которого совершенно не ожидал тут встретить. По улице шел мрачный и слегка пьяный Вован. Тот самый, из Города Сов, с которым я пытался договорится о доставке к Пику Карнаж. Он был всё такой же лысый, усатый и плотный. В локоть его вцепилась высокая и худая девушка с огромными черными глазами и бледной, почти прозрачной кожей.

Я щелкнул зубами, чтобы привлечь внимание Тушкана и последовал за знакомым игроком. Девушка что–то нашептывала своему кавалеру и куда–то его вела. Ее черные мокрые волосы прилипали к его щеке, но он не обращал внимания, что–то пьяно рычал и махал свободной рукой. Спустя пару перекрестков мне представился шанс. Парочка свернула в небольшой темный переулок.

Я перепрыгнул с трубы на подоконник, на стальную лестницу, на мусорный ящик.

— Вован! — позвал я.

На меня уставилось дуло револьвера. Игрок смотрел серьезным и совершенно не пьяным взглядом. Хотя рука его чуть подрагивала. Черт, какие же они все теперь большие.

— Блоха! — зашипела его спутница. Я заметил, что ее зубы были заточены на манер акульих.

— Спокойно, я не блоха, — примиряюще сказал я и поднял вверх передние лапки. За спинами парочки, прямо по стене, спускался Тушкан. — Вован, это я, Серёга. Помнишь, несколько дней назад в Городе Сов я тебя просил отвезти меня на Пик Карнаж?

Мужик молча смотрел на меня.

— Ты вроде повыше тогда был? — после долгой паузы ответил он. — И рот был поменьше.

— Был, — вздохнул я. — Слушай, мне твоя помощь нужна. Да убери ты пистолет!

— У тебя деньги появились? — бровь здоровяка иронично взметнулась вверх.

— Это же красная блоха! Большая! — продолжала шипеть его спутница.

— Нет. Не появились, — мрачно произнес я, не обращая на нее внимания. — Скорее даже наоборот.

— Хм. По трагизму в голосе похож, — Вован засунул револьвер в кобуру. — Как же тебя угораздило? Что ты теперь такое? Вроде чебурек такой с тобой был. По столу бегал.

— Долгая история. Но если не вдаваться в подробности…

— Блоха!!!

— Да, угомонись ты, женщина. Давай, Серег, рассказывай…

* * *

Вы прибыли в Район Чудес

Уровень безопасности: желтый

Мы ехали в двуколке с запряженным в нее механоидом. Я сидел на крыше повозки, приодетый по случаю в миниатюрный плащик. Его Тушкан отобрал у цирковой обезьянки. На себя он нацепил ее соломенную шляпу. Почему–то это снизило накал нервозности у окружающих. На нас косились, но в том, что мы «Блохи!», больше не обвиняли.

Выслушав мою безумную историю, Вова сразу сказал, что он мне поможет убраться отсюда. «Наконец–то мне повезло», — подумал я. Сейчас мы ехали к Потрошителю, где он хотел завершить сделку, после которой мы сможем сразу вернуться обратно в Город Сов.

— Что за Потрошитель? — тоненьким голосом спросил я.

— Доктор местный. По хорошей цене покупает механизмы и запчасти. Иногда летаю сюда.

— А ты правда меня с собой на поверхность заберешь? — встряла в разговор девушка, глаза ее вспыхивали зелеными искрами.

— Конечно правда, малыш. Как там тебя?

— Дискордия.

— Вот–вот.

— И солнце покажешь?!

— Обязательно, — вальяжно раскинулся на сиденье Вован. — Это будет непросто. Но ради твоих прекрасных глаз я это сделаю.

Девушка счастливо заулыбалась, явив акулью улыбку.

— Ты знаешь, какие театры в Городе Сов? А какие рестораны? Ты там попробуешь такие блюда, что никогда и представить не могла. Никаких морепродуктов и водорослей! Мука из настоящей пшеницы, овощи, выращенные под солнцем, отборнейшая говядина.

Дискордия издала восхищенный писк и сильнее вцепилась в руку здоровяка.

Я разглядывал мрачные, темные улицы, которые проплывали мимо. Настроение было философским. Тушкан же не грустил и бодро перегавкивался с маленькими четвероногими акулами, которые трусили за повозкой.

* * *

Потрошитель жил в огромном трехэтажном особняке. Вован оставил нас в повозке, а сам пошел решать дела. Сидеть мне уже порядком надоело, и я решил немного размяться. Пролез между прутьев чугунной ограды и взобрался по влажной стене на крышу особняка. Поплутав мимо дымящих труб, я нашел небольшое окошко.

Перед моим взором предстал огромный высокий зал, заполненный паровыми станками, столами с инструментами и множеством стальных блоков. Посередине зала был установлен неглубокий бассейн, в котором, закрепленный цепями, вяло шевелил хвостом кит. Рядом с его окровавленной головой крутилось несколько бледных людей в резиновых перчатках и черных фартуках. Я увидел вскрытый череп, в котором работал часовой механизм, и бочки с белой жидкостью, которую по трубкам вводили бедному животному. Судя по всему, я своими глазами наблюдал процесс создания «комбайна».

В зал вошел Вован. Не обращая внимания на происходящее, он сразу направился к высокому автоматону со множеством выпуклых светящихся глаз. Тот прекратил операцию, вытер блестящие перчатки ветошью и подошел к моему знакомому. Говорили они недолго. Вова отдал ему небольшой коричневый саквояж, получил пачку ассигнаций, махнул хозяину зала рукой и, рассмеявшись, пошел на выход. Потрошитель открыл кейс, и я заметил в нем очень знакомые детали. Там россыпями лежали тускло светящиеся Искры автоматонов. Одна искра, один живой автоматон. В саквояже их было несколько десятков. Я, конечно, не был уверен, но думаю, что я только что был свидетелем не самой законной сделки. Хотя, это не мое дело. Я аккуратно перебрался через край крыши и направился в обратный путь.

* * *

— Значит, смотри, Серег, — Вован отхлебнул из бутылки с надписью «Багровая камбала. Лучшее грибное вино в подморье». — Сейчас заскочим в Иготу, это по дороге, а потом сразу в порт. У тебя Печать есть?

— Не-а. Кстати хотел спросить: что это такое?

— А ну да, ты же контрабандой проник. Печать — это пропуск на вход и на выход из Счастья. Рядом с портом, сразу как выходишь, стоит здание, сразу узнаешь, там Шептуны трутся постоянно. Без печати в порт не попадем. Есть у тебя что–нибудь ценное?

— Ценное? — я порылся в инвентаре и достал блеснувшие в зеленом свете часы и тряпичного зайца, доставшегося мне в наследство от Одноглазого.

— А говоришь совсем без денег! — воскликнул здоровяк. — Хронометр–то золотой. Если не подделка, крон на двести потянет. Продал бы его и купил билет назад. Ох, Серега…

— Серьезно?

— Нет, ты видала? — обратился Вован к девушке.

— М–м–м, часики! Дай посмотреть! — хищно улыбнулась та.

— Вернемся ко мне, я тебе такие же подарю хочешь?

— Шикарно! — глаза ее сияли искренним восторгом.

— А это чего? — ткнул он в игрушечного зайца. — Дорогая вещь?

— Не знаю. Но моему другу была очень дорога, наверное, — сказал я и помрачнел.

— Так даже лучше, — продолжил объяснять Вован. — Чтобы получить печать, ты должен пожертвовать что–то Шептунам. А точнее — Йорхотепу. И чем дороже вещь, тем охотнее они ее примут. Дороже не обязательно в деньгах, но, например, как память или вложенными усилиями. Так что часы могут и не прокатить, а вот память о друге скорее всего пройдет удачно.

— Понятно, — вздохнул я.

— И последнее. Не шути про местные порядки и в особенности про Большого Йо. Даже среди своих. Если Шептуны прознают, в миг схлопочешь изгнание, а то и награду за голову. И это в лучшем случае. В худшем — Котлован и половина уровней долой. Но в принципе, неплохой город тут. Мне нравится.

Вова погладил по ноге свою спутницу. Та замурчала.

— Только сыро тут. И темно. И Йорхотеп дышит, — потом он оглянулся и, увидев возмущенный взгляд девушки, добавил: — Да продлятся его годы, да будут его глаза зорки, а пальцы бесчисленны. Но всё равно, с непривычки тяжелая штука. Кстати! Хочешь на него посмотреть? Нам как раз по дороге.

— На кого? — не понял я.

— На Йорхотепа, конечно.

— Да! Да!!! — влезла в разговор девушка.

— Ох, да я не тебя спрашиваю, а Серёгу. С тобой–то всё понятно…

* * *

Вы прибыли в район Макабр

Уровень безопасности: черный

— Может поедем сразу в порт? Чего–то мне тут совсем не нравится.

— Да расслабься ты, учись получать удовольствие от жизни. Вон, глянь на своего друга.

Тушкан сидел рядом с Дискордией. Та, явно опасаясь, гладила его по лобастой голове. Зубан закрыл глаза и изображал из себя хорошего мальчика. Наш кэб остановился, запряженному механоиду было приказано ждать. Мы пошли к высокому зданию, состоящему из огромных переплетенных труб, лестниц, окошек и крутящихся шестеренок размером в несколько человеческих ростов.

Дорогу нам преградили две фигуры, закутанные в темно–красные плащи с капюшонами.

— Цель?

— Посещение Йорхотепа, да будут его вдохи могучими, а выдохи всеобъемлющими.

Одна из фигур придирчиво осмотрела Вована, потом меня и махнула металлической рукой.

— Проходите.

Внутрь вело множество разных дверей. Вован направился к небольшой черной двери с выгравированным на ней рисунком цепи. Охранники, провожавшие нас взглядом, удовлетворенно кивнули.

Мы шли по извилистым металлическим коридорам. Зеленые лампы давали тусклый свет. Происходящее вокруг напомнило мне фабрику Доброго Ключа, когда я первый раз зашел туда. За очередной раздвижной дверью оказалась комната со множеством окон. Дискордия издала восторженный всхлип и прижалась к толстому стеклу. Тушкан скучал и пытался почесать задней лапой ухо. Его соломенная шляпа перекосилась и грозила свалиться на пол. Вован улыбался и сделал мне приглашающий жест.

Там, во тьме, что–то было. Что–то огромное. Оно медленно и жутковато шевелилось. Я вгляделся и увидел тысячи металлический змей свернувшихся в огромный клубок, уходящий высоко вверх и глубоко вниз. У змей не было голов или хвоста. Они все начинались в монструозном темном теле и уходили в него же. Они как плотная движущаяся сеть обнимали кошмарное существо, состоящее из чужих мертвых тел, рук, голов, глаз, шестерней и потухших паровых котлов. Всё было аккуратно слеплено друг с другом, все медленно шевелилось в завораживающем, усыпляющем танце.

— Ну, как тебе? — неожиданно спросил меня Вова.

— Это… что?

— А это он и есть. Йорхотеп. Всё пожертвованное ему становится его телом, душой, руками и пальцами. Вон, видишь у него их сколько? — он кивнул в сторону клубка металлических отростков. — Большой Йо. Великий Тысячепалый Бог Подводного Города. Дарующий всем Ужас, Покой и Счастье. Причем одновременно.

Если бы не откровенно ироничный тон Вована, я бы заподозрил его в том, что он притащил нас сюда, чтобы принести очередную жертву.

— Не знаю, кто это придумал. Но я бы дизайнера у психиатра проверил. Человек определенно талантлив, но для безопасности…

— Хех. Ну да. Забавное существо. Только выдохи по мозгам бьют. Хотя приход от них иногда забавный. Прямо интересно, что будет, когда Великая Стройка закончится и Йорхотеп наконец пробудится. Думаю, сценарий будет шикарный. Ну что, пошли? Или еще полюбуешься? Это. Красавица, как там тебя, — обратился он к девушке, — пойдем тоже, хватит стекло лобызать.

По телу Йорхотепа прошла дрожь. Тысяча пальцев двинулись в едином ритме. В ушах у меня заболело, в груди что–то зашевелилось.

– 100 ХП

— Выдох, — прошептал сзади Хинтер.

— Выдох, — сказала Дискордия.

Нас накрыло. Огромная, заслоняющая небо фигура поднималась всё выше и выше. Ее тысячи пальцев играли мелодию жизни. Ее тысячи глаз видели всех живых, их суть и их пороки. Ее тысячи ртов пели песню радости.

И тут пришло понимание. Это была Машина Счастья. Когда–то давно ее победили и низвергли в бездну океана. Но ее нельзя убить окончательно. Корни Машины уходят глубоко во тьму. Ты дышишь латунью. Ты мыслишь светом. Черви–сны ползут по твоей коже. Машина больна. Ее ненависть льется по твоим венам. Время умрёт, и цепь событий будет разорвана.

Фигура, сотканная из клубящейся тьмы, появилась рядом с нами. Ее рука поднимает клинок, выкованный из настоящего света. Удар. Пищит и сворачивается в клубок Тушкан. Новый взмах. Вован заваливается на спину, держась за горло. Я падаю, придавленный этой тьмой, она запрыгивает сверху, задирает мне голову, обнажая шею и вскидывает сверкающее оружие.

— Эта жертва тебе, Йор–р–рхотеп! — рычит тьма.

Глава 21

Резкий удар сбил сидящего на мне Хинтера. Тот зашипел и, царапая пол когтями, убежал прочь. Надо мной стояла высокая женская фигура. В клубящейся тьме я не мог разглядеть деталей. Только светящиеся треугольные зубы и оранжевые глаза, которые я точно не забуду. Кацентодд. Ее рот презрительно искривился.

— Какой ты жалкий, волчонок. Запомни этот момент. Теперь ты мне с–с–снова долш–ш–шен.

Всё вокруг захлестнула клубящаяся тьма. Гул труб достиг своего пика. Я перестал хоть что–либо понимать и видеть. И тут, в следующий момент, всё затихло.

Я лежал на металлическом полу. Вот это приход. Тряхнув головой, я встал на четвереньки. А может и не приход. Рядом со мной лежал в луже крови Вован. Статус не оставлял сомнений — мёртв. Где Тушкан? Свернулся в углу. Статус — без сознания. Значит не галлюцинации. Дискордии нигде не было. Она ушла. Но что это было? На меня напал Хинтер? Вот так прямо? Лицом к лицу? Я опять встретился с Кацентодд? Или это моя фантазия преобразила Дискордию? Какое поганое место.

Использовано умение: Инженерия малых машин

Маленькими пальцами с большими когтями было совсем неудобно гнуть железные пластины, приходилось помогать себе зубами. Спустя минуту мучений и шаманских танцев Тушкан пришел в себя. Он встал, поправил соломенную шляпу, тяжело вздохнул и, что–то тихо щелкая себе под нос, пошатываясь пошел к выходу. Вот, это правильно. Уходим.

* * *

Вам предложено задание «Отрывая от сердца»

Вы должны пожертвовать то, что вам дорого. Для подношения подойдет предмет, знания или существо.

Награда: Получение Печати города (право на вход и выход из города)

Отказ: Беседа с Шептунами (вариативно)

Я стоял на плечах Тушкана. На голове красовалась соломенная шляпа, а сверху нас прикрывал плащ Вована, который выпал из него в виде лута. Именно этот плащ и навел меня на не самую оригинальную мысль. Раз все так реагируют на нашу «блохастость», то почему бы нам не изобразить из себя одно большое существо, а не два маленьких. Тушкан изображал ноги, подглядывая в щелку на животе, а я взял на себя роль головы. Нацепил на себя шляпу и закатал рукава плаща. Выглядело нелепо, но прохожие перестали реагировать на нас. Правда некоторые встреченные игроки обидно смеялись. Но я держался с достоинством и не обращал на них внимания.

Шептунам, что стояли перед нами, было всё равно. Я думаю, если бы мы заявились к ним в нашем натуральном виде, а не в костюме странного коротконогого и короткорукого автоматона, они бы не обратили на это внимания. Хотя, проверять их реакцию я не захотел.

Итак, надо было понять, что делать. Вован ушел на перерождение. Где он возродится я понятия не имел. Я даже не знал, что у него за транспорт и как он добрался до этогогорода. Где мне теперь его искать, идей совершенно не было. В порту наверное? Не факт, что после перерождения он сразу зайдет в игру.

Следующей задачей было проникнуть в порт. На входе стояла таможня, где мрачного вида бледные чиновники проверяли багаж, данные пассажиров и Печать.

Бордовый плащ с капюшоном скрывал верхнюю половину лица Шептуна. Пара таких же охранников, вооруженных короткими карабинами, стояла у входа.

— Искренне ли ваше желание принять участие в Большой Стройке? — проскрежетал чиновник. Когда он говорил, было видно, что челюсть у него металлическая.

— Искренней не бывает.

— Готов ли ты пожертвовать самое дорогое, что у тебя есть? Деньги, память или существо, принадлежащее тебе?

— Ну а куда деваться…

— Во славу Йорхотепа, — прошелестел чиновник и указал на здоровое отверстие в стене, похожее на механическую паровозную топку, только без огня.

Выбор у меня был невелик. Часы или игрушечный зайчик, который остался от Одноглазого. Такие экзотические жертвы, как Тушкан или знания, мною, естественно, не рассматривались. Отдать зайца, а на часы выкупить себе билет до материка? Сразу можно было так и поступить. Это решит кучу проблем, сэкономит время и нервы. Какая–то дурацкая тряпичная игрушка.

— Не медлите. Это же радость — пожертвовать частичку себя для Йорхотепа. Если вам тяжело, то мы с удовольствием можем взять вашу конечность. Нога или рука, на ваш выбор.

— Спокойно, — сказал я, — я уже определился.

Я подошел к топке, вздохнул и кинул внутрь часы. Ну их всех к черту.

Ваше подношение принято.

Задание «Отрывая от сердца» выполнено

Награда: Печать Йорхотепа

Особенность «Печать Йорхотепа» — вы приняли участие в постройке Йорхотепа. Бога, что дарует Ужас и Умиротворение. Теперь Йорхотеп знает вас и любит вас. Он будет видеть вас в своих снах. Принимайте с радостью его сновидения и дары.

Активирован сценарий «Пробуждение Павшего»

Завершено: 47,312% (подношение оценено в 0,001%)

Описание: Вы вступили на путь пробуждения поверженного Демиурга. Теперь вы один из его последователей. Будьте честны, смелы и активны на этом пути. После пробуждения Йорхотеп щедро наградит выдающихся и жестоко покарает нерадивых последователей. Не окажитесь в числе последних.

Не было печали, купила бабка Демиурга…

— Йорхотеп сразу принял ваш дар! Это прекрасно! — в голосе Шептуна царила искренняя радость. — Редко встретишь такого преданного последователя, особенно из чужаков. Бывает часами тут стоят и целые состояния приносят в дар. Но Он всё видит. Им не жаль с этим расставаться. Видимо эти часы вам действительно были очень дороги!

— Не то слово, — мрачно сказал я.

Получено новое письмо

Отправитель: Александра Столыпина

Серый, для начала спасибо тебе, что ты успокоил Хинтера. Он действительно перестал донимать нас. Но с завидной регулярностью у Лены сбрасывает по сто хитпоинтов. В логах написано, что из–за связи с тобой. Надо завершить начатое. Лучше эту связь разорвать и отправить Хинтера обратно. Я признаю, это наша вина, помоги нам, пожалуйста.

Ты писал, что тебя нет в городе. Но мы видели тебя у Музея Естествознания полчаса назад. Давай завершим этот неприятный эпизод?

Вот так–так. Это письмо значило только одно. Бруно в Городе Сов. Части головоломки начали сходиться в моей голове. При нашей последней встрече Бруно уже работал с имперцами. Значит сейчас он отправится к барону Кошкину, чтобы закрыть мой квест и получить награду. Гад решил не только мое тело украсть, но и карьеру шпиона. Так себе, конечно, карьерка, но всё равно.

Мне надо действовать быстрее.

* * *

— Тушкан, давай, тяни!

Напарник старался изо всех своих сил. Наконец–то доска поддалась, и крышка ящика приоткрылась. Внутри оказались грибы. Огромный ящик, под завязку забитый склизкими белёсыми шапочками грибов. Ну что ж. Могло быть и хуже. Мы принялись быстрее выкидывать груз за борт. Быстрее, пока никто не видит! Вот, всё, отлично. Теперь места хватит. Забираемся внутрь и аккуратно закрываем крышку.

Через несколько минут томительного ожидания портовые рабочие подошли к нашему контейнеру. Немного тряски в темноте. Главное, чтобы грибами не завалило окончательно. И чтобы мы не ошиблись пунктом назначения груза. По заверению одного матроса, этот и соседние ящики сейчас отправятся в батискафе на поверхность моря. Там его погрузят на пароход «Стелларатор», и мы поплывем в Город Сов. Вот и отлично. Оставим этот дом скорби его несчастным жителям. Я ответил культисткам, что скоро прибуду на пароходе, пусть встречают.

/logout

— Да чистю, чистю я твою картошку.

— Чищу, — поправила меня Ева.

— Ты может и чищишь. А я чистю. Дай пакет, шкурки туда покладу.

Свернутый пакет прилетел мне в голову.

— Как у тебя дела вообще? — спросил я.

— Нормально. А у тебя?

— В порядке.

— Точно ничего не случилось? Ты последнее время какой–то мрачный.

— Да нет. Всё нормуль. Заказы не ладятся просто.

— А что там твоя игрушка?

— Доигрываю уже. Одно дело доделаю и сотру ее нафиг. Как–то давит последнее время. И сплю плохо.

— Ну может и правильно.

— Почему? — усмехнулся я.

— Давай уже картошку сюда. Мы будем ужинать или как? Голодная, как будто у меня фамилия Волкова.

— Ну–ну.

* * *

С утра синяки и ссадины уже почти не болели. Только кулак ныл. За это я его замотал бинтом. Сразу стало легче. Итак. Настроение злое и боевое. Нормально. Если Бруно вышел на Кошкина, то с помощью имперцев я его и накрою. Главное пробраться к барону, когда Бруно не будет рядом. Не думаю, что мой куратор обрадуется, что кто–то под видом меня внедрился в его организацию.

/login

Было темно и сыро. Оглушительно пахло грибами. Я все еще был внутри контейнера, это не могло не радовать. Сквозь стенку до меня долетел пароходный гудок, обрывки разговоров, вопли чаек.

— Тушкан! Ты здесь? — прошептал я.

На меня обернулись два желтых светящихся глаза. Отлично.

Добро пожаловать в Город Сов

Район — Главная Пристань

Уровень безопасности: зеленый

Что ж. Мы на месте. Не обманул морячок. Вперед. Мы вдвоем с зубаном стали выламывать крышку ящика изнутри. Это оказалось не таким простым делом, так как грибы вокруг скользили, мялись и не давали нормальной опоры для ног. К счастью, нашу возню услышали снаружи. В щель просунулся багор, дернулся, и нас залило тусклым светом серого неба.

— Крысы–убийцы! — разнесся над палубой вопль.

Дом, милый дом.

* * *

— Тушкан, брось ты его! Давай за мной! Да не сюда, а на канат прыгай. Эй, ты чего в нас стреляешь, тут зеленая зона! Быстрей, вон грузовик едет, давай в него! Пригнись, дурень.

* * *

— Девушки, вашей маме Хинтер не нужен?

Знакомая парочка из блондинки Александры и рыжей Лены мрачно стояла на выходе из порта. Они дернулись и настороженно обернулись. Рыжая цветасто выматерилась.

— Э–э–э, м–м–м… — только и смогла выдавить из себя Алекс, но быстро взяла себя в руки, — Серый?

— Серый, Серый, серее не бывает. Пойдемте уже, на меня тут сезон охоты открыли.

— Я даже боюсь спросить, ты там весь такой? — Лена потыкала пальцем в плащ, скрывающий конструкцию из меня, стоящего на плечах Тушкана.

Вместо объяснения я немного распахнул полы одежды и на удивленных девушек уставились светящиеся глаза моего питомца.

— Очуметь, — сказала она. — Как в мультике. Я тоже так хочу!

Следуя за ними, мы забрались в паромобиль, и я наконец–то скинул соломенную шляпу, дал выползти из складок одежды Тушкану. Автоматон Альберт втиснулся к нам на заднее сидение, повернул голову и не мигая уставился на меня. На подножки паромобиля запрыгнули два здоровых мужика в кожаных куртках и кепках. Они внимательно смотрели по сторонам.

— А это кто?

— Охрана. Не обращай внимания. Рассказывай, — попросила Александра, садясь за руль.

— Двигай к Музею, по дороге всё изложу. Главное, что вам надо знать, моё тело украли и именно похитителя вы и видели. Ворвань принесли? Давайте сюда, нам надо заправиться.

— Хе, у тебя такой смешной голос. Я прям не могу тебя всерьез воспринимать, — улыбнулась рыжая.

— Наша сделка в силе? — не обращая на нее внимания, спросила Александра.

— Да. Вы помогаете мне вернуть тело, я помогаю вам изгнать Хинтера. Последнее время он стал… мешать.

— Вот сразу бы так! — опять влезла Лена.

Я лишь тяжело вздохнул.

* * *

В Городе Сов уже ничего не напоминало, что недавно здесь проходили бои. Не поднимались столбы дыма, не гремели пушки, небо бороздили обычные гражданские дирижабли. Из серьезных изменений я заметил только серую форму у полицейских вместо синей. Ну и красные флаги с черным двуглавым орлом, которые теперь висели по всему городу.

Мы выехали на площадь и припарковались рядом с Музеем Естествознания. Мордовороты спрыгнули с подножек и уставились в разные стороны. Мимо тарахтели паромобили, шли по своим делам люди. Автоматон, покрашенный черной краской, расхваливал службу в вооруженных силах Империи. Пара рабочих в комбинезонах ремонтировали лежащего на тротуаре механоида. Тот дергался и пытался встать. Рядом с ними стояла женщина в черном платье и вуали. Один из механиков что–то ей объяснял, но она не обращала на него внимания, продолжая смотреть куда–то в даль. Мимо пробежали мальчишки, за ними, громко топая, пробежали полицейские автоматоны. Высоко в небе медленно плыл огромный трансконтинентальный цеппелин.

Я глубоко вдохнул свежий морозный воздух с легким запахом дыма. Хм, я похоже соскучился по Городу Сов. Как–то тут уютнее, чем в Дамбурге, и точно светлее и приятнее, чем в Счастье.

Мы с зубаном перебежали дорогу перед еле плетущимся грузовиком. Потом, не мешкая, направились к парадному входу в Комендатуру. Тушкан приоткрыл дверь, и мы проскользнули внутрь.

Лысеющего коменданта не было, но вот два охранника и чучело медведя никуда не делись. Увидев меня, один из молодцов поднял ружье.

— Комендант где? — придав голосу командные нотки, спросил я.

— Я за него, — сказал один из охранников, ухмыльнувшись. — По какому вопросу?

— Тебя же вроде Аристарх звали? — имя было редкое, и я почему–то запомнил.

— Нет, Аристарх, это он. Так по какому вопросу?

— К барону Герману цум Кошкину. Срочное донесение.

Охранник посмотрел на меня недоверчиво.

— Срочное, — надавил я.

Парень ухмыльнулся, но кивнул напарнику меня проводить.

— Ну, как вообще обстановка в городе?

Парень мне не ответил и молча довел до знакомой двери.

Зеленая лампа освещала груду документов, над которой склонился мой куратор. Я посмотрел на открытый нараспашку сейф, на охранника, так и стоявшего рядом. Так ничего и не поменялось в кабинете. Только беспорядок добавился.

— Срочное донесение барону цум Кошкину! — браво пролаял я.

Герман отложил перьевую ручку, которой он что–то переписывал в свой блокнот. Молча кивнул солдату, тот сразу вышел. Тушкан забрался на стоящий рядом стул и свернулся клубком.

— Для начала, барон, разрешите вопрос? Где сейчас находится знакомый вам Серый Пароволк?

Цум Кошкин скривил рот, откинулся на стул и очень внимательно на меня посмотрел.

— А вы, собственно, кто? — коротко сказал он. — Давайте ваше донесение.

— В теле Серого Пароволка находится агент Союзной разведки Бруно Маршан. Вы немедленно должны его арестовать.

— В понимаете, что это звучит как бред? — взгляд куратора стал холодным. — Откуда такая информация и на сколько она достоверна?

— На самом деле, Серый Пароволк — это я, а тот мерзавец похитил мое тело. Я чудом избежал смерти, барон.

Бровь куратора взлетела вверх. Несколько секунд он переваривал полученную информацию.

— Охрана! — крикнул он. Через пару мгновений в комнату вошли двое крепких ребят, почему–то в форме полиции. Герман цум Кошкин встал, достал револьвер и спокойно сказал. — Убить этих автоматонов.

Раздался выстрел, и я кубарем отлетел к стене.

Критическое повреждение правого окуляра!

Тушкан среагировал моментально, прыжком на стену уйдя от выстрелов охранников. Пули развалили уже пустой стул. Зубан отрикошетил от стены и со скоростью молнии впечатался в одного из полицейских, роняя его на пол и вгрызаясь в горло. Ничего не понимая, я дернулся в сторону, и второй выстрел барона оставил дыру на том месте, где я только что лежал. Увернулся от летящего в меня приклада, прыгнул и укусил второго охранника за шею. Рот наполнился чужой кровью. Прогремело еще несколько выстрелов.

Серьезное повреждение правой ноги!

Критически низкий уровень жизни!

Очки жизни: 6/135

Охранники лежали вповалку. Тушкан схватил две пули, и над ним висел статус «Без сознания». Ко мне подошел Герман цум Кошкин. Широкий ствол револьвера в его руках смотрел прямо мне в лицо. Я заметил, что щёку барона рассекает шрам, которого раньше не было. Да и одет он в армированную жилетку очень похожую на мою. Дверь в смежную комнату распахнулась, оттуда вышел бывший мэр Дамбурга, Тулли. Его стальные руки сжимали карабин. Робот внимательно посмотрел по сторонам, на барона, а потом прицелился в меня. Улыбающееся лицо куратора поплыло, скулы стали шире, лицо потеряло аристократичность. Я смотрел в зеркало. А меня в ответ разглядывал Бруно Маршан. В моем теле.

— Ты меня удивил, Серый. Я думал, что ты сгинул. Но смотри–ка. И с топливом разобрался, не умер. Ушел от Золотых Когтей. Как–то выбрался из пропасти. Молодец. Хвалю. Может взять тебя на опыты? Проверим, как ты реагируешь на разные испытания? Хм, что–то в этой идее есть… Как думаешь, Тулли?

— Стреляйте, — пробасил автоматон.

Глава 22

Одновременно произошли два события. С громким грохотом распахнулась дверь, и в комнату ввалились бойцы комендатуры. С другой стороны, со звоном осыпающихся стекол, и звуками раздираемых штор, на пол приземлилась огромная железная туша Альберта. В каждой руке он сжимал по обрезу и уже наводил их на прибывающих бойцов. Два мордоворота–телохранителя девушек, стоявшие со стороны улицы у выбитого окна, сразу открыли стрельбу, не разбираясь, кто здесь свой, а кто нет.

— Мочи всех! — перекрикивая выстрелы, кричала рыжая Лена.

Я заполз в угол и попытался спрятаться за мертвым охранником в полицейской униформе.

Когда стрельба стихла, на ногах осталась только одна фигура. Бруно. Он смотрел в потолок, чужая кровь стекала по руке и глухо капала на пол. Альберт лежал, придавленный Тулли, из головы которого торчало Вечно–Острое–Лезвие. Рыжая хозяйка этого ножа лежала рядом. Один из телохранителей девушек висел в оконном проеме. Дверь же перегораживали убитые в черной форме. Месиво.

Уловив мое движение, Бруно перевел взгляд на меня.

— Ты опять всё портишь, — в его голосе была усталость.

Он поднял пистолет и нажал на спусковой крючок. Выстрела не последовало, пистолет просто щелкнул.

— Мерде! — прошипел Бруно, откинул барабан револьвера, чтобы его перезарядить. Я вскочил и, сильно приволакивая ногу, кинулся на кучу мертвецов, пытаясь перебраться через них и выбраться из комнаты. Удар отбросил меня назад.

— Постой, куда же ты? — сказал Бруно и придавил меня ногой. Вставил патрон в барабан и навел пистолет мне в лицо.

Сзади, от окна в нашу сторону, двигалась черная тень. Кто–то из наших остался жив?

— Подожди, Бруно! Постой! На самом деле твой эксперимент прошел не по плану. Наше сознание расщепило на десять кусков.

— Что? — лицо Бруно скривилось.

— Не убивай меня. Я расскажу, где прячется остальная девятка. Помоги мне подняться.

— Ну уж неее…

Левая железная рука Бруно сжалась в кулак и, резко согнувшись, впечаталась в лицо злодея.

— Ах, ты ж! — выронив револьвер, прошипел Бруно. Кровь из разбитого носа потекла по подбородку. Девятка взвыла шестеренками и вцепилась ему в горло.

Из последних сил я забрался вверх по одежде Маршана и вцепился зубами в его здоровую руку, которой он пытался отцепить Девятку от своей шеи. На какой–то миг мне показалось, что у нас всё получится. Но Бруно, издав нечеловеческий рёв, умудрился отцепить стальные пальцы от себя. Потом он взмахнул рукой и сильно приложил меня о стену. Всё поплыло, я не удержал хватку и упал на пол. У меня осталось два хитпоинта.

Негромко ругаясь по–французски, Бруно наклонился и окровавленной рукой поднял выпавший пистолет.

— Думаешь, просто нассышь мне в скрипку и я играть на ней не смогу? — прорычал он. — Думаешь, возродишься и снова придешь за этим телом? Забудь! Ты жалок. Ты ничего не умеешь. Я всегда буду на шаг впереди. Это теперь моё тело и моя жизнь, а твое место на помойке в какой–нибудь поганой деревеньке с романтичным названием Мусорные Кучки!

Глаза его вспыхнули желтым, а зрачок разделился. Выглядело и вправду жутковато.

— Это ты убил Венечку! — раздался сзади оглушающий визг.

Бруно вздрогнул, револьвер с грохотом снова упал на пол. Маршан попытался дотянуться до своей спины, повернулся, и я увидел, что у него между лопаток торчит Вечно–Острое–Лезвие.

— Ты убил! Ты убил! Ты убил! Ты убил! — кричала внезапно появившаяся в комнате Исфирь, нанося удары длинным шилом в шею Бруно.

Мой враг согнулся, упал на колени и, с удивлением глядя на свои окровавленные руки, завалился на бок. Исфирь забралась сверху на поверженного Маршана, вуаль полетела на грязный пол, открыв искаженное, бледное лицо с темными кругами под глазами. Черное платье было измазано кровью. Она замахнулась последний раз, но внезапно замерла. Всхлипнула. Оружие выпало из ее рук. Девушка упала рядом и разрыдалась. Бруно не подавал признаков жизни.

Я оглянулся. Всё вокруг выглядело еще более мрачно чем в трупохранилище на фабрике. В открытую дверь смежной комнаты я увидел мертвого цум Кошкина. Рядом с ним еще кто–то лежал. По зачесанным на лысину редким волосам я понял — местный комендант. Черт. Бруно еще безумней Хинтера. Надо быстрее уходить. Надо только решить вопрос с моим телом. Я попробовал оттащить отключившегося Маршана волоком, но подоконник стал для меня непреодолимой преградой. Исфирь я трогать не хотел, еще догадается, что это я — Серый Пароволк. Девушка забилась в угол и тихо рыдала, ни на кого не обращая внимания.

В любую секунду могли появится еще имперские солдаты. Быстрый ремонт Тушканчика. Хотя бы в сознание его привести. Может еще Альберта? Нет. Он меня не послушает. Быстрее. Присоединить назад Девятку. Уже полминуты прошло. Открываем список друзей. Зима — оффлайн. Пастор — в сети.

«Костя! Нужна помощь! Срочно нужен транспорт! Я на площади, в Имперской Комендатуре. Справа увидишь выбитое окно. Поторопись! Потом проси что хочешь!»

Тушкан, давай, родненький, затаскиваем его на подоконник. Нам без тела никуда. От напряжения мне казалось, что сейчас у меня все шестерёнки повылетают или выхлопную трубу порвет. Девятка ожила и стала помогать нам. Очень вовремя. Втроем, потихоньку мы затащили тело на подоконник и одной кучей вывалились на улицу.

Письмо: отправитель Пастор Кос

«Серега! Я сейчас не в Совах. Ты во что опять вляпался? У нас тут жуткие проблемы после Дамбурга, всей гильдией пытаемся разрулить их в Абанкуре. Так что, сорян. Если дашь хотя бы час, то смогу подогнать человечка.»

Вот блин. Слишком долго. Мы с Тушканом поволокли тело в подворотню мимо распростертой Александры, лежащей без сознания. Кто еще есть в списке друзей?

«Тимур, это Серега. Мне очень нужна твоя помощь! Я в Имперской…»

* * *

3‑й Промышленный район.

Уровень безопасности: желтый

Тима был первым, кто по–настоящему помог мне в этой игре. Если бы не его полсотни крон, мне пришлось бы очень туго. И вот теперь он снова расплачивался за свою доброту.

— Приехали. Тормози вон у того подъезда.

Грузовик остановился.

— А ты мне такого зверька обещал, — сказала подружка Тимура с розовыми волосами.

— Обещал — значит будет, — со значением сказал я. Спрыгнул с сиденья, перебрался в багажник, примериваясь, как я буду дальше тащить Бруно.

— А можно я тебя поглажу? — сказала девушка, подходя ближе.

— Так, не развращай мне тут Серёгу, — Тимур посуровел.

— Не буду, не буду, братец, — заметила девушка и подмигнула.

Я посмотрел на нее снизу вверх. Интересный ракурс. Хм. Так она сестра Тимура? Стоп, не о том думаю.

— Всё, ребят. Грузим тело к двери — и дело будет сделано. А вообще, спасибо вам огромное! Очень выручаете!

— Да ладно, ерунда. Погонялись с полицией. Даже весело было. Но ты, конечно, реально меня напугал. Захожу в подворотню, а там твой труп и два отмороженных автоматона сверху сидят. Всё в крови и машинном масле. Я чуть палить не начал с перепугу. Ох, тяжелый какой! Танзилька, тоже давай помогай!

— Ребят, я в неоплатном долгу!

— Давай–давай. Не расслабляйся, позже сочтемся.

* * *

— Тыквер! Доктор Тыквер, открывайте! Я вам труп принес! Свой собственный!

Надеюсь, с ним всё в порядке. Я снова начал царапать входную дверь. Та приоткрылась, и из нее выглянула взлохмаченная голова.

— Доктор, мы тут! Вниз посмотрите!

Ученый наклонился, посмотрел на меня с Тушканом, потом на моё безжизненное человеческое тело, лежащее рядом.

— Интересный эффект, — задумчиво произнес он и закрыл дверь.

— Блин… Доктор, вашего гарганта за ногу! Вернитесь! — я снова стал царапать дверь.

— Хм. А вы точно не галлюцинации? — спросил доктор, когда через полминуты выглянул второй раз.

— Точно. Честное автоматонье. Я — Серый Пароволк, помните такого? Это мой питомец Тушкан, вы его еще неделю назад чинили. А это мой труп.

— Действительно, — поправляя очки, сказал Тыквер, — Пароволк. Узнаю этого мертвеца. Что-ж заносите. Сразу на верстак, если не затруднит. Оживлять будем или на запчасти?

— Ни то, ни другое. Вы что, меня не слышите? Мое сознание в этом автоматоне, а мое тело сейчас будет на верстаке. Надо вернуть всё как было.

Доктор Тыквер остановился и уставился на меня.

— Но зачем? — в его голосе царило искреннее удивление.

— Что зачем?

— Серый. Конечно, я вас помню. Автоматон, отвергающий своё естество. Вы наконец приняли свою сущность! И вернулись ко мне! Первая хорошая новость за последнюю неделю. А то после того случая с моим гаргантом…

Тыквер судорожно вздохнул и замолчал. Внезапно я понял, что он еле сдерживает слёзы.

— Доктор, что случилось? Что с вами? Вы плачете?

— Мой Пончик! — закричал доктор и убежал.

— Что случилось? — я даже не знал, что делать, то ли дальше волочить тело к верстаку, то ли бежать за Тыквером.

— Мой малыш утонул! — донесся до меня горестный вопль из соседней комнаты.

Я пошел за ученым, тот свернулся на кушетке, всхлипывал и махал на меня рукой, чтобы я не подходил.

— Ну, что же вы, доктор Тыквер. Не переживайте так.

— Я гнался за дирижаблем, — всхлипнул он, — а тот… а я… споткнулся… и теперь только на металлоло–о–о-ом…

Похоже, ученый совсем расклеился. Мне стало его ужасно жалко. Надо было как–то его отвлечь.

— Доктор, доктор, посмотрите на меня. Глядите, что у меня есть, — я достал из инвентаря единственное, что у меня оставалось. Тряпичного зайца. — Вот, держите. Это вам.

Тыквер безропотно взял игрушку. Очень удивленно на нее посмотрел, потом обнял ее и опять свернулся калачиком. Но всхлипы стали тише. Чего бы еще такое рассказать?

— А я новый чертеж придумал. Хотите посмотреть?

Рыдания становились всё тише, а потом затухли совсем.

— Какой? — наконец спросил доктор, немного успокоившись.

Я перекинул ему чертеж «ночной» модификации зубана. Тыквер замер, разглядывая то, что я ему дал. Похоже, начал приходить в себя.

— Сможете мне таких сделать? Мне завтра они понадобятся.

— Смешно. Ушастенький. Я попозже обязательно посмотрю, — сказал он без особого восторга. Потом поглядел на игрушечного зайца у себя в руках. — Можно я его себе оставлю?

— Конечно, доктор. Оставьте. Только заботьтесь о нем и не используйте для опытов. Хорошо?

Тыквер покивал, а потом тихо сказал:

— Я его буду Пончиком звать. Простите меня. Расклеился чего–то. Показывайте, что у вас там произошло.

* * *

— Нонсенс! — раздался вопль ученого. Он схватился за свои лохматые волосы и забегал из угла в угол. — Не может быть такого! Невозможно переслать сознание человека в Искру автоматона! И тем более назад! Нонсенс!

Голова и уши игрушечного зайца болтались из стороны в сторону, выглядывая из нагрудного кармана рабочего халата. Тушкан, от греха, забрался на шкаф повыше и внимательно следил за суетой человека.

— Даже если перенести сознание в Искру! Даже если мы теоретически представим такую возможность! Как мы сможем передать ее обратно? А?! Тот–то! Хотя, вы говорите обмен сознаниями? Это решает нарушение закона сохранения… Но в таком случае откуда брать… А–а–а, если мы…

Доктор кинулся к школьной доске на стене и ожесточенно начал возюкать по ней куском мела. Поначалу я ему не мешал. Но через несколько минут не выдержал.

— Так что, можно моё сознание назад в человеческое тело вернуть?

— Зачем?! — испуганно обернулся в мою сторону доктор.

Я от возмущения аж зубами щелкнул. Тушкан на шкафу зевнул и закрыл глаза.

— Надо. Очень надо. Я не хочу быть зубаном. Я хочу нормальное человеческое тело.

— Что? А. Ты про это. Так это ерунда. Это легко. Пфф… тело… Вот сознание…

— Доктор, — устало сказал я. — Давайте уже покончим с этим. И вернем меня в мое тело. И побыстрее, пожалуйста.

— Побыстрее… побыстрее… Если побыстрее, то будет больно.

— Всё равно. Потерплю. Давайте уже приступим. Поместим мое сознание в это несчастное тело, и я от вас отстану.

— Эх… это так печально. Никого не интересуют причины процесса. Всем интересен только результат, — Тыквер достал из нагрудного кармана тряпичного зайца и уставился на него. — Правда, Пончик. Только ты меня понимаешь. Ладно. Ложитесь вот сюда. Эй ты, на шкафу! Тащи долото и отвертку!

Внимание! Превышения болевого порога.

Вы отключены от игры на 360 минут.

/ logout

Вот и славно. Я вылез из капсулы. Настроение было отличным. Наконец–то эта эпопея закончится. Сейчас меня вернут в мое тело. Потом я выполню свою часть сделки с Александрой и Леной и свободен. Поработать что ли? Нее. К черту это программирование. Не могу больше. Сколько времени? О, сейчас уже Ева с работы вернется. Надо в магазин сходить. Может что вкусное приготовить, пока настрой боевой?

* * *

— Ева, смотри. Я приготовлю свой секретный рецепт. Ты внимаешь моей кулинарной мудрости?

— Я устала, дай полежать чуть–чуть. Но я с удовольствием отведаю результат твоих попыток.

— Попыток?! Что значит попыток? Это пища богов. Вот смотри. Берем картошки, мяса и лука в равных пропорциях. Ну ладно, лука чуть поменьше. Все мелко режем. Это важно. Солим–перчим. Перемешиваем. Ты следишь?

— Угу, — не открывая глаз, сказала Ева.

— Берем слоеное тесто из магазина, из половины делаем низ пирога, туда высыпаем месиво, сверху вторую половину теста — это крышечка. В духовку на час. Осознала?

— Угу.

— Эх, Ева, учись, — я сел рядом с ней. — Это настоящее секретное блюдо мужской кулинарии. Быстро, просто и не поверишь, насколько вкусно.

— Мгм, — сказал девушка и свернулась рядом со мной клубком.

— Не вижу я в твоем поведении осознания. Давай так. Пирог через час будет готов. Если ты съешь один кусок и после этого пойдешь за добавкой — ты проиграешь мне желание. Если не пойдешь за добавкой, то я тебе должен. Я серьезно. Сделка века.

Ева открыла глаз и удивленно посмотрела на меня.

— Ты проиграешь.

— Значит, договорились?

* * *

— Та–а–ак. Желание–желание–желание. Хм. Чтобы выбрать.

— Ой, какие мы важные, — заявила Ева. — Опять пошлятину какую–нибудь придумаешь? Как тогда, когда мы твой этот дурацкий фильм смотрели про звездолёты. Спасибо, что я посередине уснула.

— Нет. Сегодня повеселее. Значит запоминай. Я теперь — белый медведь, а ты отбившаяся от стаи лайка. Иди–ка сюда.

— Пхкм, — подавилась чаем Ева.

* * *

Утром я проснулся в прекрасном расположении духа. Позавтракал остатками пирога. Сделал зарядку. Проверил состояние персонажа. Всё было отлично. Приступим.

/login

Имя: Серый Пароволк

Уровень: 9

Класс: буржуазия (автоматон)

Я испытывал искреннюю радость, глядя на строчки характеристик. Наконец–то я в своем теле. И одежда моя на месте и обрез. И даже сверх того:

Собственность:

Особняк Ракун (адрес район Белый камень)

Паромобиль крейсерского класса «Рафаль» (местоположение — особняк Ракун)

А вот это уже было очень интересно. Маршан успел обзавестись собственностью. Дом, автомобиль, счет в банке и увесистая сумма наличных в кармане. Неплохая компенсация за мои злоключения. Рафаль. Черт, это интересно. Как я там планировал? Брать торговые заказы и рассекать на нем между городами? И команду из зубанов? Стоп. Хватит.

Я поднялся с верстака и оглядел себя. Поднял Девятку, пошевелил пальцами.

— Привет, — сказал тоненький голос у меня в голове.

— Здарова, злодейка.

Скажем прямо, я соскучился. От полностью заправленного сердца по всему телу разливалось тепло. Хотя двигаться было неудобно. Я снова стал большим и неуклюжим по сравнению с зубанами. Но оставим всё как есть, так лучше. Скоро снова привыкну.

Новое письмо (отправитель Александра Столыпина)

Надеюсь, всё в порядке. Встречаемся у меня в лаборатории.

И то верно. Девушки были в сети. Пора с этим заканчивать. Я поднялся и пошел к выходу из комнаты. Надо найти всех. Проходя мимо зеркала, я глянул на свое отражение и замер. Всё мое лицо было покрыто шрамами, а половину головы закрывала металлическая пластина. В некотором замешательстве я потрогал себя Девяткой. Человеческое лицо, половина волос и стальной череп, как у робота. Ничего себе меня починили.

В комнату вломился Тыквер, за которым на задних лапках шел Тушкан, неся какие–то инструменты. Увидев меня, он сразу же побросал всё и по штанине забрался ко мне на плечо и в капюшон.

— Доктор, а я вот не понял. Это что с моей головой?

— А что не так? — на меня уставились два безумных глаза, увеличенные очками.

— Она железная. И в параметрах я теперь считаюсь автоматоном. Что происходит?

— Ты же сам попросил твою Искру в это тело вставить? Пришлось повозиться, добавить в голову адаптер нейронных сигналов. Кстати, тебе повезло, я его у Ткачей еле выпросил и то, только когда тебя упомянул. Или ты что–то другое имел в виду? Можно исправить. Ложись на… Хотя нет. Железо на плоть уже не заменишь. Да и твое старое маленькое тело я уже разобрал.

— Что? Как разобрал?

— Гляди, — жестом фокусника Тыквер указал на соседнюю комнату. Там на верстаке стояли пять механических зайцев. Больших, слепых, ушастых зайцев с огромными треугольными зубами. — Я твой чертеж вчера посмотрел. Интересное решение. Я внес небольшие изменения. Ну как?

Я смотрел на новую версию моих зубанов. Те водили ушами, скалились и периодически смешно цокали.

— Очаровательно, — обреченно ответил я.

— Самого смешного я себе оставил. Ты не против? А этих можешь забирать, они твои.

— Постой. А в человеческом теле был Бруно. Его сознание куда–нибудь делось или?..

— Какой Бруно? Так тело не было трупом? Там кто–то был? Что ж ты не сказал! Это же интересно! Это же был такой случай! Я мог провести регрессивную трансгрессию, очень интересный эксперимент! Только вчера формулу вывел.

— Хорошо, доктор Тыквер, оставим всё как есть. Нет больше Бруно, ну и ладно.

* * *

— Ой, зайчики! А погладить можно? — спросила рыжая Лена.

— Можно. Только гладь левой рукой. Думаю, правая тебе еще понадобится.

— Ух ты! Так это у тебя из–за них? — она показала на Девятку. — Откусили? И еще как–то ты намного хуже выглядишь с последнего раза. Весь в шрамах, половины волос нету. Так теперь всегда будет?

Комната, где в прошлый раз пытались принести меня в жертву, совсем не изменилась. Горели свечи, пахло благовониями. В углу молчаливой горой стоял отремонтированный Альберт.

— Ну что, Сергей, приступим? — сказала Александра. По–моему, она немного стеснялась. Значит, когда они меня били дубинками поводов для стеснения не было?

Я похлопал по пустой полке на стене и сказал моим зайцам и Тушкану запрыгивать сюда и не мешать ритуалу. Те дружно защелкали и в одно мгновение перебрались на новое место, выстроившись в рядок. Прям как на витрине.

— Если что пойдет не так, помогайте, — сказал я им.

— Зачем? Что пойдет не так? — спросила Александра.

— С вами всегда всё не так. И еще запомните, Хинтер боится и чувствует взгляд. Эти ребятки будут нашей страховкой, если он вдруг решит помешать нам. Их он не видит.

— Откуда ты это знаешь?

— Неважно, — я запрыгнул на стол. — Приступим.

— Девять черных свечей, — забубнила блондинка.

Лена стала расставлять ингредиенты.

— А ты сверху на меня будешь садиться, как тогда? Рубашку мне задирать?

— П–ф–ф! — издала она возмущенный звук. — Слушай, Алекс, рука у него всё еще железная. Как ни крути, опять нарушаем ритуал.

— С кровью прошлый раз не вышло. Давайте масло из руки.

— Значит смотрите. Сергей, Лена. У вас теперь треугольник, вы оба завязаны на Хинтера, и он, лавируя между вами, обоих не слушает и делает, что хочет. Очень опасная ситуация.

— А меня вроде слушался, — вставил я.

— Ну значит ты предлагал ему то, что он сам хочет. Проведем правильный ритуал. Разорвем контракт и связь.

— Всё готово?

— Да.

— Хорошо. Мы стоим пред вратами Леса и взываем к Матеркх–кх–кх!!!

Александра ухватилась за горло и осела на пол, заливая меня и всё вокруг кровью. За ней, наклонив голову, стоял Хинтер. Он не прятался, не бежал и не нервничал. Последние дни сильно его изменили. Он больше не был похож на слепого лысого кота. Его кожа стала абсолютно чёрной, и казалось, что перед нами стоит просто сгусток тьмы. Осколок стекла в его лапах светился и подрагивал.

Тьма растянулась в улыбку, показав дюжину светящихся зубов.

— Тц–тц–тц, — расстроенно покачав головой, сказал Хинтер. — Дукс. А я ведь мы тебе верили.

— Альберт! — завизжала Лена.

Огромный автоматон сделал шаг вперед, но хинтер с легкостью увернулся от зажатой в его руке дубинки. Он плавно перетек за спину робота и вонзил в его металлическую шею свой светящийся клинок. Альберт дернулся, упал на одно колено, а потом, хватаясь латунными пальцами за стол, сполз вниз. Слегка наклонившись, Хинтер пропустил над головой прыгнувшего Тушкана. Метнул в рыжую Лену осколок. Та поперхнулась, выронила револьвер, который пыталась достать из кобуры, и тоже завалилась на землю. Я вскочил, доставая обрез.

— Спокойно, дукс, — прорычала тьма. — А поговорить? Ты что, хочешь нас пр–р–росто убить? В нагр–р–раду за вер–р–рную службу?

— Стоп, — сказал я изготовившимся к прыжку ушастым зубанам. — Хинтер, друг мой. А скажи мне честно, так ли была верна эта служба? Скольких ты убил последние дни без моей просьбы?

— Многих дукс. Многих, — усмехнулась тьма.

— Нам незачем враждовать. Давай просто разорвем договор и разойдемся в разные стороны, вполне довольные собой?

— Какой договор–р–р?

— С Матерью Муравьев? — спросил я, чувствуя, что что–то упустил.

— О чем ты, дукс, зачем нам эта сумасшедшая стер–р–рва?

Вот так–так.

— Так значит ты теперь свободен?

— От службы такому неудачнику, как ты? О, да!

Хинтер поднял руку с еще одним светящимся осколком. Он поднес его к своему лицу и аккуратно провел по своим глазам, разрезая сковывающие их бельма. На меня уставились два сияющих глаза без зрачков. Ожившее зеленое пламя.

— Йор–р–рхотеп намного, намного более могущественен. Зачем нам служить аутсайдерам, которых отделяет лишь миг от того, как они станут частью его? Ты, эти жадные девчонки, злая Мать Муравьёв. Это всё просто отвр–р–ратительная мелочь по сравнению с настоящим величием. Йор–р–рхотеп! Он научил меня не боятся взгляда. Он научил меня самого видеть. Я больше не слеп. Я! Больше! Не слеп! Одно лишь дыхание Йор–р–рхотепа р–р–разрушает целые гор–р–рода! Йор–р–рхотеп! Пр–р–рими мой дар–р–р!

Хинтер замахнулся и скользнул ко мне. Зубаны кинулись в его сторону, а я сделал шаг назад. Лишь мгновение отделило меня от верной смерти. Тень Охотника носилась по всей комнате, уворачиваясь от Тушкана и ночных зайцев. Увы, мое секретное оружие не сработало, он теперь их всех прекрасно видел. Вот сверкающий осколок пронзил одного, вот второго. Я ждал момента, пытаясь поймать этого мерзавца в прицел. Но, к сожалению, он не давал мне такого шанса. Я просто не успевал. А палить без остановки я не хотел, боясь задеть зубанов. Что же делать? Я встал посередине стола, немного развел руки и закрыл глаза. Давай, гад, подойди ко мне.

Драка стихла. Зубаны были повержены. Мать Муравьев не пришла нас спасти. Предавший слуга победил.

— А вот и твой час, дукс, — раздался у меня за спиной жуткий шепот.

Критический сбой оборудования!

Девятка дернулась с такой скоростью, что мне показалось, что у меня не выдержит позвоночник. Я раскрыл глаза. Моя левая рука мертвой хваткой держала глотку Хинтера, вывернувшись из плечевого сустава под абсолютно невозможным углом. Глаза охотника были широко распахнулись от ужаса.

— Твой новый бог далеко. А вот я — рядом.

Засунув в оскаленную пасть обрез, я нажал на оба спусковых крючка.

— Передавай привет Большому Йо.

Вы убили Сумеречного Охотника

Опыт +200

Новый уровень! (10)

Ваша жертва Йорхотепу принята

Сценарий «Пробуждение» завершен на 47,428% (жертва оценена в 0,02%)

Йорхотеп доволен, он видит вас в своих снах

Мать Муравьев опечалена вашим поступком

Она разрывает вашу связь с игроком Элеонора Палладий

/logout

* * *

— Ты чего такой радостный? — Ева снимала пальто. Щеки у нее покраснели от мороза. Она пахла зимой и была ужасно красивая.

— Ничего. Просто рад тебя видеть.

— Чем сегодня занимался?

— Книжки читал. Игрушку удалил. Я там всё что хотел сделал. На завтра у меня куча интереснейших планов. Не хочешь завтра со мной по агентствам недвижимости прошвырнутся? А то чего мы в этой облезлой халупе живем. Надо что поприличнее. Давно хотел.

— Хм, — сказала Ева, задумчиво смотря на меня, — неплохая иде…

Раздался звонок в дверь. Кого еще там принесла нелёгкая? Опять мой женский батальон решил поквасить на нейтральной территории?

Я распахнул дверь. За ней стояли те люди, которых я точно не ожидал. Охранник Талгат и безопасник Корпорации Иван Подгорный. Талгат сразу зашел в квартиру, широко улыбнулся и хлопнул меня по плечу.

— Здаров, Серег, как отдыхается?

От его рукопожатия у меня снова заныл битый кулак.

— Здравствуйте, Сергей, — вежливо сказал Иван. — Мы буквально на пару минут. Может быть пройдем на кухню? Там нам будет удобнее.

— Ева! И ты тут! — обрадовался Талгат. — А я думаю, раньше всё время после работы задерживалась в офисе, а последнее время, как звонок, так тебя сразу и нет. Не ожидал. Не ожидал. Подожди пожалуйста здесь. Там личный разговор.

Мы прошли на кухню. Я мрачно молчал. Ничего хорошего от этого визита ждать не стоит, было ясно сразу. Уж очень развязно вел себя Талгат. Обычно он намного сдержаннее. Волнуется?

— Сергей, мы, собственно, по какому вопросу… У вас послезавтра заканчивается отпуск. Я хотел вам передать, что в связи с некоторыми изменениями в штатном расписании вы теперь работаете в другом здании. В головном офисе. К девяти подходите в понедельник, на проходной вас кто–нибудь из моих людей встретит.

— Постойте, постойте. Я ничего не понимаю. Я же уволился. Точнее меня уволили.

— Кто? — с удивлением спросил сотрудник отдела безопасности.

— Ну как кто. Шеф.

— Вы заявление подписывали? Запись в трудовой получили? Расчет? Нет? Так я не понимаю, о чем речь. У вас стоит отпуск две недели. Он заканчивается. Так что прошу в понедельник не опаздывать.

Я задумался. Это всё, конечно, здорово.

— Пожалуй, я откажусь.

Безопасник улыбнулся и посмотрел на Талгата. Тот помрачнел.

— Иван, — сказал Талгат, — можно мы с Сергеем вдвоём поговорим?

Когда Подгорный с ухмылкой встал и вышел, охранник продолжил:

— Серёг, тут такое дело. Расследование по уничтожению ИИВУК продолжилось. Ну этот, как его? Гораций. И там всплыли некоторые детали. В общем, есть мнение, что его украли, а следы зачистили. Служба безопасности, считает, что это сделали конкуренты. Эта программа таких денег стоила, что нам, с тобой, за всю жизнь не заработать.

Я мрачно смотрел на охранника.

— В общем… — тихо сказал Талгат, но потом замолчал.

— Да говори, как есть, — не выдержал я.

— Они всё хотят повесить на меня. Я начальник охраны филиала и если что–то украли, то в этом виноват я. Тебя тоже хотели приплести, но только потому, что ты последний с этим ИИ работал. А я же в этой ерунде знаю только как видео про рыбалку смотреть.

Внезапно, он поднял взгляд и уставился прямо мне в глаза.

— Скажи честно, ты с этим никак не связан?

Я даже опешил. Какие конкуренты? Какая кража? Причем тут Талгат?

— Талга, ты чего?

— Ладно. Я тебя всегда считал хорошим парнем и даже другом. Раз ты никак в этом не замешан, приходи в понедельник, помоги им найти сволочей, кто это прокрутил. Мне сейчас никак нельзя потерять работу. У меня кой какие трудности и если на меня это повесят, то…

Я молчал, переваривая информацию. Охранник сидел мрачнее тучи. Если я пойду туда и СБ начнет копать, с Талги то всё снимут, а вот мне похоже каюк. Уж кто в этом всём замешан, то как раз я.

— Зуля беременна, — тихо сказал Талгат, — и у моего отца проблемы, надо лекарства покупать. Очень дорогие. Не могу понять. Чего–то всё сразу навалилось на меня. Не продохнуть. Я не привык просить. Всегда все проблемы решал сам. А тут…

— Конечно, Талга, — ответил я, после небольшой паузы. — Не переживай. Никто этого Горация не крал. Уж я бы знал. Вот реально не расстраивайся. Приду, со всем разберемся. Даже в голову не бери. Ты тут никаким боком вообще.

— Спасибо, Серёг. Я в тебе и не сомневался. Значит, до понедельника?

— До понедельника, — улыбнулся я. А сам подумал: «Мне кранты».

Конец второй части.

class='book'> Артём Скороходов Черный дождь 3

Глава 1

* * *

— Вы должны помочь Кацентодд.

Я зажмурился. Почему-то вспомнилась Ирина Яковлевна. Помассировал глаза. Открывать их не хотелось.

— Что совсем плохо? — спросил меня Игнат.

— Если бы вы мне сказали это пару недель назад… Я бы ожидал, что вы рассмеетесь и скажете, что это шутка. Но похоже, вы говорите серьезно.

— Вне всяких сомнений, Сергей.

Я убрал руки от лица и уставился на очки Игната с зелеными стеклами. Добро пожаловать в Изумрудный город. Инженер пригладил свою лысину. Его пальцы казалось жили своей собственной жизнью, шевелились и казалось, хотели разбежаться от своего хозяина. Выдающейся внешности человек.

— Сергей, почему молчите? — вмешался в наш разговор сотрудник службы безопасности Иван Подгорный.

— Я правильно понял, что вместо санкций, штрафов или чего-то подобного, вы предлагаете мне поиграть в игру?

— А вы бы предпочли служебное расследование?

* * *

Настроение в воскресенье у меня было как у Колобка которого только что проглотила лиса. Вместо аплодисментов, я отправлялся по пищеводу к своей финальной точке. Ева видела мое состояние, попыталась меня растормошить, но без особого успеха. Я бодрился, говорил, что всё ерунда. Но сам в это не верил.

Ну позвали в головной офис, эка невидаль. Вроде как отменили увольнение, а значит я перестал быть безработным. Внезапно. Но была тут заноза, которая не давала мне покоя. Лику не перестали искать. А ее выпустил именно я. Пусть и по незнанию. И если это всплывет, то всех собак повесят на меня. И что делать? Бежать? Куда и как?

Лезет же в голову такая чушь. Я представил себя скрывающимся в глубинке от полиции и службы безопасности. Поеду в деревню. Устроюсь работать бухгалтером. Ну не трактористом же. Заведу себе свиней, кур, корову и жену-агронома. Буду пить водку и по ночам заходить в интернет по спутнику. И плакать. Эх. Ладно, на самом деле, есть только один вариант. Идти в офис и изображать, что ничего не произошло. Всё отрицать и придерживаться старой версии: ИИВУК сошел с ума и сам себя удалил. Больше, мол, ничего не знаю.

* * *

В понедельник с утра я подходил к головному офису. Огромное, уходящее куда-то к облакам здание из стекла и бетона. А с какой стороны тут заходить? Ни разу тут не был. О толпа курит, наверняка вход где-то рядом.

Настороженно пройдя металлоискатель, я заозирался. В огромном фойе толпа разделялась на несколько потоков. Кто-то шел к лифтам, кто-то спускался вниз. Кто-то направо, а кто-то налево. Ну вот он я, пришел, куда дальше?

— Сергей, здравствуйте, пойдёмте, нам на семьдесят девятый этаж, — безопасник был тут как тут. Галстук, пиджак, весь такой аккуратный.

— Пойдемте, — сказал я и зачем-то одернул свой черный свитер.

— Это, Игнат Гиря, наш ведущий инженер. Это Сергей Волков, — представил нас Иван.

Игнат пошевелил пальцами и внимательно уставился на меня сквозь зеленые стекла очков.

— Интересно, — произнес он.

— Присаживайтесь, — продолжил Иван. — Итак, Сергей. Всё очень просто. В ваши новые обязанности входит слушать задачи Игната и четко их выполнять. Вы поступаете в его полное распоряжение. Контракт с вами продлен на месяц. А дальше посмотрим. Считайте испытательным сроком. Новая должность — лаборант девятого отдела. Оклад согласно штатному расписанию. Вот подписка о неразглашении. Вот ключ-карта от вашей комнаты.

Игнат с интересом разглядывал меня и ничего не говорил. Лампы дневного освещения давали яркие блики на его лысине. Странно. Парень молодой, наверное, моего возраста, а выглядит уже основательно пожеванным.

— Извините, — я попытался собраться с мыслями, — я ничего не понимаю. Какой лаборант, какой девятый отдел. Комната? Меня просто попросили сюда зайти, по поводу того инцидента с ИИВУК.

— Чудесно, — вставил Игнат.

— Хм. Я думал, вы с Талгатом уже всё обсудили. Но хорошо, — было видно, что Иван немного недоволен. — Итак, несколько дней назад, наш экспериментальный проект ИИВУК, он же Гораций, был безвозвратно уничтожен на серверах вашего, Сергей, филиала. Трагический инцидент. Но также отрабатывалась версия, что кое кто из конкурентов, сыграл на опережение и выкрал эту программу. К сожалению, эта версия получает всё больше и больше подтверждений. И по всему выходит, вы, Сергей, в этом были непосредственно замешаны.

— Вы чего такое говорите? Что вообще происходит?! — не выдержал я.

— Вот посмотрите сюда, — безопасник подвинул ко мне планшет, — это таблица интернет-трафика вашего филиала и загруженность серверов. Что вы здесь видите?

— Ну, трафик большой, — настороженно сказал я.

— Шутите? Обратите внимание на трафик в позапрошлый понедельник? Он больше обычного в несколько раз. Кто-то скачал с ваших серверов огромный объем информации. А теперь обратите внимание на загруженность памяти. В тот день когда был стерт Гораций. Ваши сервера безвозвратно потеряли примерно столько информации, сколько было скопировано в понедельник. Что это значит?

— Ну, лаборант, отвечайте! — вставил Игнат. Похоже он искренне наслаждался представлением.

— Вы намекаете, что кто-то украл Горация в понедельник, а потом инсценировал самоубийство? Или как это у искусственных интеллектов называется?

— Умница! — воскликнул Игнат. А потом повернулся к Ивану. — Мне он нравится. Беру.

— Эй, — возмутился я. — С чего вы решили, что я на это всё соглашусь?

— А с того, — продолжил Иван, — что по всему выходило, что именно вы тот человек, который это провернул. К вашему огромному счастью, за последние две недели мы проверили все ваши связи, контакты, звонки и банковские счета. И у вас не было ниодного подозрительного контакта с нашими конкурентами. Мы подняли всю информацию по вам начиная со школы. С высокой вероятностью, вы виноваты в случившемся, но вряд ли с корыстными целями. А если так, то что это? Халатность? Но при должном рвении и помощи с вашей стороны… мы не обратим на это внимания.

— Или он хороший шпион! — задумчиво произнес Игнат.

— Ты думаешь? — безопасник и инженер скептически уставились на меня. А потом рассмеялись.

Я молчал и мрачно смотрел на этих клоунов.

— Резюмируем. Вы отвечали за очень дорогое и секретное оборудование компании и вы не справились. Что это халатность или глупость — не важно. Но в нашей корпорации не любят искать виноватых, у нас любят сначала исправлять ошибки. Давать людям шанс. Исправьте ваши огрехи. Помогите всё вернуть и починить. И тогда к вам не будет никаких вопросов. Все могут ошибаться. Но раз натворили дел, то надо помочь всё исправить.

— Вины не признаю, — мрачно сказал я. — Если что-то не нравится, меня уже увольняли. Другую работу найду.

— Сергей, не могу понять. Почему вы так настроены? Послушайте меня внимательно. Я не должен вас уговаривать, но именно этим я и занимаюсь. Мы можем исправить ситуацию. Есть вариант, как это сделать к общему удовольствию. Вы с нами? Или убежите в кусты, оставив другим за вами убирать?

Я молчал. Ситуация была неприятная. Но он прав. Я наделал дел. И действительно виноват. И если мне дают возможность …

— Хорошо. Что надо делать?

— Дело в том, — внезапно заговорил Игнат, — что мы отследили ИИ. Мы видим его активность на наших серверах. Его нельзя было просто скопировать. С нашего оборудования исчезло именно ядро. Его основное сознание. К сожалению, ничего его не ограничивает и оно может прыгать от сервера к серверу. Чтобы его вернуть нам нужно только одно. Точно знать где и когда будет основное сознание искина. Не его зонды, не его алгоритмы или боты. Только он сам. И тут, внезапно, нам нужна будет ваша помощь. Вы поняли, Сергей, что должны сделать?

— Что? — я откровенно запутался.

— Вы должны помочь Кацентодд…

* * *

/login

Зарегистрировать новую учетную запись? / Войти в созданную?

Введите логин и пароль

Предупреждение! Вы вошли в свой аккаунт из другого места. В целях безопасности, на ваш телефон было отправлено сообщение. Введите в окно полученные символы.

EPORHTNACYL

Добро пожаловать в «Мир Черного Дождя»!

Отель «Диорама»

Район Южный

Уровень безопасности: желто-зеленый

Старый добрый Город Сов. Два дня не виделись. Я открыл параметры и посмотрел на своего персонажа. Серый Пароволк. Рубашка, жилет, длинный плащ из-за которого виднеется кобура с двуствольным обрезом. Лихо заломил на бок цилиндр, чтоб он лучше скрывал жуткие шрамы и железную пластину на моей голове. Темные очки-консервы пусть перетягивают внимание от глубокого шрама на щеке. Ну и скрывают вспыхивающие желтым глаза с постоянно распадающимся на куски зрачком. Как-то после возвращения тела, глаза никак не могли успокоится и постоянно сваливались в «демиурговский» вариант. Я потрогал отросшую щетину. Хм. Поднял к лицу, сжал и разжал Девятку. Ну что ж. Приступим?

В соседней комнате упало и разбилось что-то стеклянное. Заскреблись по полу когти и мимо меня пронесся Тушкан, преследуемый щелкающими ночными зайце-зубанами. Проскакав по кровати, ватага развернулась и кинулась в обратную сторону. Когда я выходил из игры, в сознании из зубанов был только Тушкан. Похоже, времени он не терял и сам починил остальных. По полу номера были разбросаны какие-то железки и пустые банки из под ворвани.

— Тушкан! Место! Остальные следуйте за нами и не хулиганьте, а то в приют сдам для бездомных автоматонов, — пригрозил я.

Тушкан ловко забрался по плащу и свернулся калачиком в капюшоне. Остальные зубаны притихли и выстроились гуськом, смиренно опустив уши и грустно пощелкивая.

Я проверил инвентарь. Ключ от Рафаля, документы на виллу Ракун, инструменты, свистулька, обрез, белый шарф, лисий хвост, газовые гранаты. Даже странно, что пока Бруно Маршан владел моим телом не избавился от всех моих вещей.

— Итак новое задание, — сказал я сам себе. — Название: Возврат долгов. Этап первый: Найти госпожу Кацентодд. Подсказка: последний раз я ее видел в городе Счастье, в обществе Вована. Возможно. Если меня не заглючило тогда.

Я открыл почту и отправил письмо:

«Вов привет надо встретиться. Ты где?»

Ответ не заставил себя ждать. Я как раз выходил из «Кофейни Тетушки Молли», пообедав мясными пирогами и размышляя как мне из всего этого выкрутится.

Новое письмо (отправитель Вова Добрый)

«В Совах я. В Воздушном порту. Подруливай, я еще пару часов тут.»

Отлично! Где тут извозчик? Краем глаза я заметил, как ко мне направились два полицейских, держась за кобуры с револьверами. Я напрягся и не смотря в их сторону быстро оглядел улицу. Как назло никакого транспорта не было.

— Здравствуйте, гражданин! — громко сказал один из них, — можно вас на минуточку. Назовите своё имя, точку прописки и род занятий. И снимите пожалуйста очки.

Я тяжело вздохнул и повернулся. Говоривший смотрел на меня мрачно и решительно, второй же глядел то на мое лицо, то на листок желтоватой бумаги, который держал в руках.

— Может не надо? — спросил я.

— Будьте любезны! — доставая револьвер сказал первый.

— Серый Пароволк, отель «Диорама», буржуй.

— Ах ты ж, зараза! — воскликнул второй выхватывая револьвер. — Руки за голову! На колени! Вы арестованы!

Ой! — сказала у меня в голове Девятка, делая молниеносное движение и выхватывая пистолет из рук второго полицейского.

Первый же испуганно дернулся и выстрелил.

Получены повреждения!..

Я согнулся от боли. Прям в живот! В бронежилетку мою! Тряхнув головой я распрямился. Орали полицейские облепленные зубанами. Прохожие кинулись врассыпную. Дерьмо! Я стукнул под дых полицейского и тоже вырвал у него оружие. Ну не расстреливать же их.

Преступление: нападение на стражей правопорядка

Через пару секунд оба полицейских валялись на мостовой с дебафом «без сознания». Я поднял лист бумаги, на который они смотрели перед арестом.

За многочисленные преступления перед Империей разыскивается:

Безумный мастер Серый Пароволк

Многочисленные убийства, шпионаж, нападения на граждан и солдат Железной Империи, грабежи, бандитизм и кража личности.

Крайне опасен. При задержании быть предельно осторожным.

Награда 7500 железных марок за живого. 1000 за мертвого (циклическое задание).

Вот этого я не ожидал. На меня повесили вообще всё, что можно. И преступления во времена Союза, и даже преступления Бруно. Всё до кучи и наверняка еще и сверху. Я взвалил одного из полицейских и отнес его недалеко в подворотню.

Использовано умение: Маскировка

Текущая внешность: Уоррен Чэнси Попкисс, младший констебль полицейского управления Города Сов.

Раздраженно засунул оба трофейных револьвера в инвентарь и свистнул Тушкана и остальных. Уходим отсюда, и побыстрее!

* * *

— Приехали! — крикнул мне кэбмэн. — Особняк Ракун! Вон там! За поворотом!

Да что ж ты орёшь… Расплатившись с возницей, я со своим небольшим воинством высадился недалеко от особняка. Послал Тушкана на разведку. Тот вернулся через несколько минут и жестами показал чтобы мы шли за ним.

— Месье! Это частная территория! Вход воспрещен! — перекрыл нам проход в ворота автоматон дворецкий вооруженный двустволкой. Прям серьёзно всё. Охрана.

Умение маскировки: отменено

Текущая внешность: Серый Пароволк

— Здравствуйте, месье! Добро пожаловать домой! — совсем не удивился робот.

Ну что ж. Ознакомимся с хозяйством. Двухэтажный дом серого с белым кирпича, резные окна, каминные трубы. Чугунная решетка вокруг. Выглядят здорово. Было бы недурно тут устроить себе базу. Пустить зубанов на лужайку и строить коварные планы по захвату мира. Проводить тайные ритуалы и опыты по созданию разных монстров. Каких-нибудь летающих китов-автоматонов с пропеллером.

Жаль, но сейчас мне тут оставаться нельзя. Ко всем предыдущим преступлениям на меня повесили нападение на Комендатуру. Это когда я свое тело у Бруно отбирал. А раз так, то скорее всего, и убийство коменданта и Германа цум Кошкина. А за такое меня точно в покое не оставят. Да и нападение на полицейских желто-зеленой зоне обязательно приведет к расследованию, а значит совсем скоро к этому особняку прикатит группа захвата. Какой-нибудь десяток, а то и два черных механоидов со свистульками и в медных касках. А то и глядишь на полицейский дирижабль расщедрятся.

— Где Рафаль?

Невозмутимый дворецкий указал мне на небольшой ангар. Итак что у нас тут, двухпалубный паромобиль крейсерского класса. На технической палубе замерли два механоида-кочегара. Когда я забрался к ним, они повернули свои плоские головы и уставились на меня жутковатыми дырами глаз.

— Кхм, а есть тут, интересно, какой-нибудь список команд? Инструкция по применению? Механоиды молчали и не двигались.

— Э-м-м… Разжигайте котел. Скоро отправляемся…

Механоиды с щелчком повернули головы. Дернули длинный рычаг. Наклонились и стали руками-лопатами закидывать уголь в топку. Внутри нее что-то щелкнуло и в открытые шторки я увидел разгорающееся пламя.

Вот и хорошо. Я запрыгнул на грузовую палубу. Тут было много разных ящиков и бочек. Всё было аккуратно привязано друг к другу и готово к транспортировке. Девяткой сорвал одну из крышек. Уголь. В другом ящике были механизмы неизвестного назначения. Металлические слитки. Часовые механизмы. Парусина. Канаты. Доски. Просто отлично. Значит отправимся в путь сразу с товаром. Отчего бы не заняться торговлей? Впрочем… Я надеюсь есть еще одно место, где этот груз может пригодиться.

* * *

В особняке было трое слуг-автоматонов. И они теперь тоже принадлежали мне. Высокий и крепкий дворецкий. Огромный, пузатый повар, похожий на блестящий самовар. А еще за домом плавно шелестел садовник. Причем последний производил наиболее удручающее впечатление. Большой многоногий и многорукий автоматон с кучей ножниц, пил, лезвий и лопат. Он мрачно смотрел на меня из кустов сияющими красным глазами. На вопросы не отвечал, только иногда проводил лезвием косы по другому такому же, как будто их затачивая. Я решил, что если я здесь поселюсь, то садовника надо будет сразу продать. Нехороший у него взгляд.

Отдав приказания дворецкому следить за домом, я пошел в гараж. Жаль, что Бруно не успел обжиться в особняке. В ящиках стола я не обнаружил ничего ценного, сейф был открыт и пуст. Жаль. Я, как наследник Бруно, надеялся, а вдруг моя моральная компенсация вырастет еще больше. Но нет. Впрочем, грех жаловаться.

Пламя в топке паровоза яростно гудело. Оранжевые блики плясали по ангару. Пахло дымом. Я с зубанами забрался на мостик. Теперь надо понять как этой махиной управлять.

Я аккуратно подал пар на поршни. Махина вздрогнула и медленно стала выезжать в открытые ворота гаража. Зайцы забрались на котел и приложили уши к металлическим стенкам, чего они там, бульканье что-ли слушают? Тушкан запрыгнул на крышу, открыл пасть и поглядывал на всё свысока. Я аккуратно крутил штурвал выруливая к воротам. Ощущения, что я небольшим движением рук управляю такой горой стали, огня и мощи были восхитительными. Габариты, конечно, большеваты, как бы не разломать тут всё. Хотя, водители огромных фур как-то справляются, значит и я смогу.

Внезапно, выскочив из-за угла, ворота преградил небольшой паромобиль на высоких колесах с ажурными спицами. Оттуда выскочили два игрока. Один из них, в охотничей шапке, поднял руку и прокричал:

— Детективное агентство «Тэйлор и Фосс»! Серый Пароволк, ты арестован!

— Сопротивление бесполезно, сложи оружие и не делай резких движений! — прокричал второй, в черном котелке и с курносым револьвером в руке.

— Стоять! У нас на тебя задание! — прокричал первый.

Я чуть повернул штурвал и поддал пару. Рафаль начал разгоняться, а потом слегка качнулся переезжая паромобиль детективов. Под днищем страшно заскрипело, тонкие колеса с ажурными спицами разлетелись во все стороны. Оба игрока кинулись врассыпную. Детективное агентство «Я попал под паровоз».

Я аккуратно повернул свою махину и поехал вверх по улице. Сзади раздавались панические вопли. Обернувшись, я увидел как мой садовник-автоматон воткнув в одного из детективов две лапы-косы и затаскивал жертву вглубь сада. С другой стороны, к воротам бежал повар-самовар, пуская струи пара и прямо на ходу затачивая друг об друга два длинных тесака. Кхм. Похоже, что с безопасностью в особняке, во время моего отсутствия, будет всё в полном порядке. Успокоенный этой мыслью я направился на северо-восток к Воздушному порту.

* * *

— Вов, привет, это я. Да что ты нервный такой? — спросил я показывая на направленный в мою сторону револьвер.

— Кто это «я»?

— Серёга, — я снял очки и опустил замотанный вокруг рта шарф.

— О! Теперь узнал, — Вован засунул оружие в кобуру. — А не то как в прошлый раз. Вижу тело себе вернул, молодец! А чего секретничаем? Как в Совы назад добрался?

— Контрабандой, в ящике с грибами. Слушай есть пара вопросов.

— Вот ты неуемный, опять что-то не так? Эй! — внезапно крикнул он мне за спину. — Куда поволок! Это во второй док надо везти! Глаз да глаз нужен! Ну, Серёг, рассказывай чего случилось.

— Это про девушку, с которой ты был в Счастье. Дискордия вроде ее звали.

— Такая длинная? Да? Сбежала, как нас накрыло Йорхотепом. Жаль конечно. А чего? Понравилась? Хе-хе, извращуга.

— Можно и так сказать. Мне бы ее найти.

— Ну тут я тебе не помогу, — рассмеявшись, заявил Вова. — Я с ней за полчаса до встречи с тобой познакомился. В кабаке.

— Как назывался кабак?

— М-м-м… Блин, не помню. Название такое зеленое. То ли «Изумрудное окно», то ли «Зеленое зеркало». Что-то в таком, зеленом стиле. Или какой-то шкаф? Но почему он тогда зеленый? — Вован уставился на меня.

— Ты меня спрашиваешь?

— А ты только про ту девчулю хотел узнать? — после продолжительной паузы спросил он. — Чего в почте не спросил?

— На самом деле, я хочу тебя нанять.

— Опять бесплатно?

— Да нет. Деньги теперь есть. Сколько будет забросить меня в Счастье, и кой какой груз на Пик Карнаж? Вроде военные действия кончились.

— Ну, блин! Я вот только что фрахт взял. Хотя, — Вова осмотрел меня с ног до головы явно прицениваясь.

— Ну не столько у меня денег, сколько ты на меня смотришь.

— Что за груз? И кстати где мой плащ, что выпал у Йо?

* * *

— Вот с чем, так с грузоподъемностью тут проблем нет.

Вова смотрел на меня с чувством глубокого превосходства.

— По большому счету, мне всё равно, — продолжил он. — Закинуть тебя с грузом и твоим паровозом или только тебя. Цена от этого не изменится. Тут моя парусность и то больше влияет на расход топлива, чем всё остальное.

— Хорошо уговорил. Только давай быстрее. Я в розыске. Причем похоже в активном.

Вован расстелил карту на ящике.

— Вот смотри, я везу карго вот в эту точку. Ребята доплачивают за секретность, так что будем идти низко. Вот тут долина Пика Карнаж, тут по расщелине можем совсем небольшой крюк сделать и тебя в этой точке выгрузить. Ходу тебе будет минут двадцать на твоем паровозе. Просто поедешь по долине и ты на месте.

— А что твои пассажиры сказали?

— Как ни странно не упирались. Сказали, если ты умеешь держать язык за зубами, то они не против. Восхищались твоей тарантайкой. Приметная вещь.

— А со Счастьем как?

— На обратном пути могу подобрать. Завтра будь в этой точке, — он потыкал в точку моей высадки, — я тебя и подберу. Если планы изменятся, пиши в почту. С тебя тысяча крон.

Я устало вздохнул.

— Говорил же пару недель назад, что за сотню всего отвезешь? Тем более тебе по дороге.

— Тысяча. Ты посмотри какую бандуру волочить, — Вован широким жестом обвел стоящий вдалеке Рафаль. — К тому же ты в розыске, сам говорил, это дороже.

— Ты издеваешься, да?

— Ага! — радостно заржал он.

* * *

Зубаны были посажены в грузовое отделение в уголок. Каждому я выдал по банке ворвани, пусть расслабятся, отдохнут. После чего занялись паровозом. Рафаль был привязан цепями к днищу большого тёмно-синего дирижабля Вована. Когда я убедился, что моё сокровище не отвалится в самый ответственный момент, я со спокойной душой забрался внутрь летучего корабля и уселся в пассажирском отсеке. «Как в кафе», — подумал я, разглядывая несколько столов с диванчиками. В окно было видно, как Вован, зычно ругаясь, командовал грузчиками. Погрузка товаров моих попутчиков заканчивалась. Куча безликих ящиков, около которых терлись несколько мрачных мужиков с замотанными шарфами лицами. За главного у них был высокий автоматон в плаще и кепке. Он размахивал железной рукой и что-то шипел. Вован откровенно веселился.

Скоро отправляемся. Я покопался за барной стойкой, нагрел на газовой плите чайник и заварил себе чая. Влил в чашку немного рома, добавил мёда и сидел грел пальцы. Очки я решил не снимать. Кто их знает, этих пассажиров и грузчиков, узнают меня и привет, снова арестуют.

Мимо меня в кабину прошли здоровый, чумазый кочегар и пилот дирижабля. Последний прошествовал мимо меня с таким видом, как будто чувствовал неприятный запах. За ними прошла девушка. Кожаные штаны выдающиеся, я против воли скосил глаза и проводил ее взглядом.

— Нравится? — раздался за мной голос Вована. — Не раскатывай губу. Стелла — девушка серьезная, всякой ерундой не занимается. Навигатор наш. Потом как взлетим, познакомлю.

— Погрузку закончили? — спросил я.

— Да. Сейчас уже взлетать будем. Наша авиакомпания приветствует вас на борту судна, ну и прочая чушь. Можешь в бар спокойно залезать. Я скоро присоединюсь.

Вова ушел в сторону кабины, а в пассажирское отделение зашли трое мужчин во главе с высоким автоматоном. Взгляд у всей троицы был цепкий и холодный. Они сели за столик в противоположном углу, склонились и о чем-то зашептались. Вот уж точно подозрительные типы. Девятка нервничала. Она самопроизвольно сжималась, и я даже слегка опасался за сохранность кружки с чаем.

Наконец дирижабль дернулся, отсоединился от причальной мачты и стал плавно набирать высоту. Под нами раскинулся Город Сов. Там внизу дымили трубы, ползли по своим делам паромобили. Выглядело все очень красиво. Я задумчиво разглядывал проплывающий пейзаж. Спустя минут десять город закончился и начались заснеженные поля разрезанные на части каменными дорогами.

Как же я во все это вляпался? Я вспомнил, как после разговора на семьдесят девятом этаже, Иван повел меня вниз в жилые апартаменты, находящиеся в этом же здании. На мой твердый отказ жить тут же, ведь у меня и своя арендованная квартира, мне было сказано, что это исключено.

— Это очень серьезно, Сергей, — строго сказал безопасник, — это вопрос огромных денег. СБ рвет и мечет. Наше направление не самое важное, но мы должны использовать любую возможность пресечь ущерб. Возможно тебе получится выйти на связь с ИИ, отследить его и изолировать.

— Я боюсь показаться идиотом, но я должен спросить, — не выдержал я. — Мне не понятно. На серверах видно следы Горация. Ну так у вас есть все логи, есть все данные. Отследите его по адресам входа, зачем гонять меня в игру. Ерунда какая-то.

Иван молча смотрел на меня. Лицо его ничего не выражало, но глаза стали неприятными.

— Эти следы были обнаружены случайно. ИИВУК заходил в твою игру и взаимодействовал с персонажем по имени, как там его, — Иван посмотрел на свой телефон и прочел по слогам, — Ка-цен-тодд. Иногда взаимодействовал просто скриптами, но иногда и ядром. Не вызывая подозрений мы можем знать только постфактум. Задача элементарная. Найти его, втереться в доверие. Мы должны точно знать когда ядро подключится к игре. В этот момент мы сможем изолировать его. Попытка только одна. Включимся в игру, когда будут работать скрипты — потеряем всё. Всё. Понимаешь? И это не фигурально.

— А зачем мне тогда проживать именно тут? — спросил я, а сам подумал о Еве.

— Мы не знаем кто это устроил. Кто бы это не был, это очень серьезный противник. Если он узнает, что мы используем тебя, он может легко перехватить твои каналы связи и ты начнешь нам давать дезинформацию не подозревая об этом. Он может добраться до тебя физически. А это означает для тебя смерть. Скажу на всякий случай, а то ты притормаживаешь — настоящую смерть.

— Давайте ваш ключ, — сказал я заходя в номер. — Выходить то мне можно будет?

— Выходить нет. Предупреждая следующий вопрос, гости разрешены. Встречи на территории головного здания. Ты про девушку свою, да? Ей можно. Всё давай. Не тяни с задачей. Заходи в игру, ищи этого Кацентодд, цепляйся ему на хвост, ни на шаг не отходи, нам нужно знать всё что он планирует.

— Кацентодд, это не он, это она, — под нос прошептал я, оглядывая свои новые апартаменты.

Маленькая комнатка, кровать, стол, один стул и капсула. В микроскопической ванной только унитаз и душевая кабина стоящие рядом. Хоромы. У меня кухня больше чем весь этот номер.

— Чего-то совсем грустный, — отвлек меня от воспоминаний, появившийся рядом Вован. — Не вешай нос. Тело вернул, всех врагов победил. Не кисни. Из-за Стеллы расстроился? Ну я замолвлю за тебя словечко, чего уж там. Хотя…

Я выдохнул и встряхнулся. Соберись, тряпка.

— Вован, выпить что есть? Тащи.

— О! Другой разговор! — Вова хохотнул, лег объемным пузом на барную стойку, перегнулся и потянулся за одной из бутылок.

В этот момент, что-то оглушительно выстрелило и по помещению разнесся громкий и до боли знакомый голос.

— Это угон, сволоти! Всем леть, ручки поднять и не сурсать! А то мы быстро в вас лисних дырочек понаделаем!

Глава 2

Вова среагировал мгновенно, он перевалился через стойку. И уже через секунду в сторону противника прогремел выстрел. Я если честно не ожидал такого поворота событий. В шоке я смотрел на вставшего в полный рост пассажира-автоматона. Капюшон плаща был откинут и на меня смотрел робот с лицом моего старого знакомца — Шило. Того самого бандита, который впервые в этой игре отправил меня на перерождение. Что? Как?

Я тормозил пару секунд, но это хватило пассажирам, которые внезапно оказались бандитами.

Получен урон!

Дебаф «Легкое ранение»

Выстрелом меня откинуло в угол. Скривившись я забрался за диван и лег, доставая обрез.

Вы стали участником особого сценария «Пауки в летающей банке».

Защитите ваше транспортное средство от налётчиков

Награда: координаты тайного склада бандитов

Провал: потеря транспортного средства хозяином судна

— Ух, ты! — закричал Вован, стреляя в сторону противника. Аж язык высунул от старания. — Сценарий по профессии! Такого у меня еще не было! Ах, тыж, блин! Серёг, прикрывай!

Пуля цепанула здоровяка по руке и он свалился назад за стойку. Я услышал звук рассыпавшихся гильз и крутанувшийся барабан револьвера. Выглянул сбоку от дивана и дал залп в сторону прячущегося за опрокинутым столом бандита.

Вы убили Кассиуса Грина, бойца из банды Синие Платки

Опыт +40

Из открытой двери кабины пилотов, кто-то стрелял из винтовки в бандитов. Вроде противников всего трое было? С той стороны зала их явно стало больше. Они получают подкрепление? Откуда? Мы же в небе. Внезапно в открытую дверь кабины залетела граната и там оглушительно грохнуло.

Дерьмо! Я дал залп в сторону противника. Перезарядился, достал ультразвуковый свисток и дунул в него пару раз изо всех сил. Очень надеюсь, что зубаны услышат. Не долетев до нас грохотнула еще одна граната.

Дебаф «Глухота»

Дебаф " Легкое ошеломление»

Я достал из инвентаря газовую гранату. Крикнул не слыша своего голоса «Слезогонка!» и кинул ее в другой конец салона. Взрывов я не услышал, но в горле запершило. Иммунитет к аэрозольным ядам, что у меня был, отработал нормально и зрение я не потерял. Выскочил из-за диванчиков, разрядил оба ствола в палящего вслепую бандита. Добил его Девяткой. Потом вырубил еще одного, уже раненного. В проходе лежало два налетчика. Где Шило? Вроде минуту назад тут было больше народу.

Вован с кашлем выбирался из-за стойки. Я ухватил его за куртку, затащил в кабину и захлопнул дверь. Здоровяк глухо матерился вслепую нашел аптечку, достал небольшой стеклянный шприц и вколол себе в плечо коричневую жидкость.

— Счас отпустит, — пробурчал он, — как «Тяжелое ранение» спадет, пойдем дальше зачищать. Погляди что там с Авелем и Стеллой.

Кабина пилотов была вся посечена осколками, в углу лежал пилот, он был мертв. Девушка-навигатор забилась за панель управления и была без сознания. Вован мне выдал шприц и сказал, сделать Стелле укол. Я расстегнул и стянул с нее куртку, закатал рукав рубахи. Черт, не люблю я эти уколы. Серёга спокойно, это нарисованная девушка, нарисованный шприц, просто воткнул виртуальную иглу, выдавил выдуманное лекарство и всё. Поиграл в доктора? Не поломалось ничего? Вот и молодец.

Дирижабль ощутимо тряхнуло. Вован чертыхнулся, дохромал до приборной доски, проверил автопилот и показания.

— Погнали в грузовое.

Прикрывая друг друга мы пошли в другой конец дирижабля. Газ почти рассеялся, но Вован всё равно прикрывал лицо воротом куртки. Я наклонился и обыскал мертвых бандитов. Платки, зажигалка, пара гранат, патроны. Пригодится. Мы свернули вбок и осторожно спустились в грузовое отделение. Тут было темно и тихо. Стараясь не издавать звуков мы пошли между ящиков внимательно глядя по сторонам. Вдруг раздалось громкое шипение и Вова громко выматерился.

— Серёга, тут твои черти, иди успокой их!

Я заглянул за один из ящиков и увидел сидящих сверху зубанов, они топорщились и шипели. Внизу у подножья ящиков лежали два мертвых бандита.

— Спокойно, свои, следуйте за нами, — сказал я и дотронулся до одного из лежащих бандитов.

Применено умение: Маскировка

Текущая внешность: Герхард Пароход, боец банды Синие платки.

— Прикольная абилка, — сказал Вова, но потом скептически осмотрел меня. — Не похож. Половина волос торчит, а с другой стороны железка, а тут урка лысый почти вон. Ну и одет ты по-другому. И шрам у тебя на морде. И очки хоть сними. Не, давай их назад, без них вообще атас.

— Ну, хуже не будет, — ответил я, одевая бандитскую куртку и кепку.

— Гляди, я понял откуда остальные бандюганы взялись, — сказал Вован показывая на несколько раскрытых ящиков. Вот тут и сидели засранцы. Трое было сразу, плюс шестеро вылезло отсюда. Значит ровно двое и осталось. Трындец им, сейчас мы их как в тире!

Мы двинулись в последний отсек дирижабля — машинное отделение. Зубаны ползли за нами по потолку.

Тут стучали шестеренки, гудело пламя, пахло дымом и смазкой. Мы тихо шли вперед пытаясь расслышать хоть что-то за гулом механизмов. Не смотря на все мои старания врагов я проморгал.

— Гера, ты чего стрёмный такой? — сказал у меня сзади грубый голос.

Не делая резких движений я повернулся и посмотрел на бандита вышедшего из-за большого редуктора.

— …! — сказал мужик, доставая оружие.

Я дал залп с двух стволов. Сверху на противника спрыгнул Тушкан заканчивая начатое. Подбежал Вова.

— Стоять сволоти! — долетел до нас голос. — Есё саг и я взорву всё к хренам!

Я выглянул из-за редуктора и увидел автоматона в кепке. Высокое металлическое тело с лицом Шило. Жуткое зрелище. Был он какой-то ржавый и перекорёженный, но вполне активен и целеустремлён.

— Шило! Зараза! Сдавайся! — крикнул я из-за угла. — А то будет как всегда.

— Вот сейчас не понял, — донесся до меня голос. — Спион опять ты? Ты сто за мной следис чтоли, сволоть?

— Ты его знаешь? — прошептал мне Вован.

— Шило, кончай разговоры, всех твоих дружков мы порешили. Нас тут много, тебе конец. Просто сдавайся и…

— Счас, обожди!

Я заметил как зубаны аккуратно расползались по потолку в сторону бандита.

— Чего ждать? Ты сдаешься или нет? — вставил Вован, держась за раненое плечо. — На счет три мы тебя мочим! Раз!..

— Да подозди ты! Всё! Пока сволоти! Я сваливаю!

Я выглянул из-за угла и увидел, как Шило разбежался и, выбивая плечом окно, вывалился наружу.

— Неудачники-и-и-и! — долетел до нас удаляющийся голос.

Вот псих. Я подошел к разбитому окну и выглянул наружу. Мимо проплывали заснеженные склоны гор. Человек бы точно убился с такой высоты. А автоматон? Не знаю. Странно но сценарий не заканчивался, значит еще кто-то остался из врагов или что?

Вован рассматривал, что натворили бандиты в машинном отделении. Он посмотрел на мертвого кочегара в углу, ругнулся и стал смотреть показатели приборов.

— Вов, а чего это шипит?

— Что?

— Ну вот что-то шипит. Слышишь? Газ что-ли какой-то вытекает?

— Хм. Шипит…

Вован походил по машинному отсеку прислушиваясь. Потом открыл здоровенную дверцу закрывающую работающие агрегаты. Заглянул внутрь, потом глубже, потом цветасто выругался и забегал вокруг всё переворачивая.

— Палку какую-нибудь длинную! Срочно! Швабру или кочергу! Что-нибудь такое!

Я заозирался вокруг ничего не понимая. Ничего похожего на швабру в радиусе видимости не было.

— Может лопату? — крикнул я Вове.

Зашуршали когтями по потолку зайцы уползая к выходу из отсека. Внезапно на меня сверху упал Тушкан, спрыгнул вниз, вцепился за штанину и потянул прочь из машинного отделения.

Беги, — сказала детским голосочком у меня в голове Девятка.

Да что происходит, то! Я заглянул в люк куда только что смотрел Вова. Туда-сюда двигались какие-то поршни обильно смазанные маслом, пахло сажей. От механизмов тянуло жаром. Там, в паре метров ниже, между двигающимися механизмами я увидел что-то похожее на бенгальский огонек. С явственным шипением он полз вглубь машины. Что это? Тушкан занудно дергал меня за штанину. Внезапно огонек распался на несколько искр поменьше и потянулся по проводкам в разные стороны к длинным продолговатым красным трубкам, похожим на динамитные шашки. Блин!

Быстро! — пискнула Девятка.

— Вован, уходим! — я рванулся к выходу, Девяткой подхватил Тушкана, правой рукой ухватил Вову.

Тот вроде начал упираться, но я решил, что хватит разговоров, просто со всей силы потащил его прочь. Не смотря на то, что Вова был больше меня, моя Атлетика справилась. Здоровяк поначалу сопротивлялся, но потом уже сам побежал вслед за мной. Мы выскочили из машинного отсека и пробежали половину грузового, когда всё на вокруг начало крениться, уши заболели от грохота взрыва и мы всей гурьбой полетели вперед получив сильный толчок в спину.

* * *

— Рулей нет, тяги нет, ничего больше нет, — шипела девушка-навигатор.

— Спокойно, сейчас, — Вован дергал туда-сюда длинный рычаг, над ним так и висел дебаф «Ранение»

— Потеря тридцати пяти процентов объема, скорость снижения… четыре метра в секунду.

— Дотянем…

— Чем помочь? — влез я.

— Не мешай! — рявкнули одновременно Вова и Стелла.

Я благоразумно замолчал, отошел в угол кабины, собрал вокруг себя Тушкана и двух оставшихся зайцев и уселся на пол. Девятка попыталась побороться с Тушканом, но я ее одёрнул. Не время. Закрепившись покрепче, я наблюдал, как два оставшихся члена экипажа пытался спасти падающий, заваливающися на хвост дирижабль. «Благословение Матери» работало и я почти полностью восстановил здоровье. К сожалению и на Вове, и на девушке висел дебаф «ранен». Черт, куда же остальные зайцы делись? Может пойти назад в остатки грузового отсека поискать?

— Держитесь крепче, сейчас тряхнет! — внезапно крикнул Вова и я посильнее вцепился в какие-то трубы проходящие рядом. Где-то сзади зазвенели разматывающиеся цепи.

— Якоря пошли! Сейчас, сейчас! Контакт!

Дирижабль тряхнуло, потянуло вниз и крепко ударило о землю. У меня вшибло треть здоровья, в разбитые окна хлынул снег.

Поздравляем! Вы завершили сценарий «Пауки в летающей банке»!

Вы защитили ваш транспорт от нападения.

Концовка 14 из 18 «Всмятку!»

Награда: координаты секретной базы бандитов

Вы убили 2 бандитов

Опыт +310

— Чего развалился, Серег? Айда твой паровоз отцеплять.

Выковырявшись из под снега и мелких обломков я выпрыгнул в окно, благо было невысоко. Оглядев последствия посадки я восхитился мастерством или удачей Вована. Зацепив якорями камни, он умудрился вбить баллон дирижабля между двумя скалами так, что теперь остатки газа выходили и кабина дирижабля с Рафалем плавно опускалась на землю. Пошуровав с механизмами, Вован дернул рычаги, цепи соскользнули и мой паровоз с грохотом встал на землю подняв небольшое облако снега.

— Ну и что теперь? — спросил я Вову.

— А я знаю? — мрачно ответил он, разглядывая медленно сдувающийся баллон своей птички.

Стелла отошла подальше, села на большой камень и, отхлебывая из фляги, рассматривала окружающую нас долину.

— Своими силами ремонтировать не вариант? — спросил я и поежился. Чего-то тут холоднее чем в городе.

— Ну как сказать… У тебя инженерия больших машин есть? А управление воздушным транспортом?

— Как ни странно, Вов, есть и то и другое.

— Хм, ну тогда всё неплохо. Дней пять провозимся конечно. Ну край семь. Не смертельно, — Вова поглядел на девушку. — Сразу предупрежу, как голодать начнем, то съедим тебя, ты не обессудь. Стеллу я в обиду не дам.

Потом он посмотрел на меня и расхохатался:

— Блин, ну у тебя и физиономия! Шучу! Да успокойся, ты! Шучу! Ну пару суток максимум возни. В честь награды за помощь, довезу тебя до Счастья бесплатно. Правда, вряд ли отремонтируем дирижабль до состояния, чтобы тащить паравозину твою. Тут ее и оставим. Потом прилетишь — заберешь.

Такое в мои планы совсем не входило. Я запрыгнул в кабину Рафаля, отстегнул привязанных к стенкам механоидов, дал указание на разогрев котла. Посмотрел на показатели — все в пределах нормы, повреждения незначительны, Рафаль был «на ходу».

— Вов, встречное предложение…

* * *

Тушкан лапкой показывал куда двигаться. Снега было немного, дорога получалась довольно ровной. Прорезиненные колёса и подвеска прекрасно справлялись с мелкими рытвинами. Получалось двигаться довольно быстро, уж точно быстрее, чем пешком.

— Давай колись, что там у тебя на этом Пике Карнаж? — откинувшись на стуле спросил Вова, наверное, уже в десятый раз.

Я посмотрел на рифлёную подошву его ботинок, которые он закинул на приборную доску.

— Лапы убери, — высокомерно сказал я.

— Ох-ох, какие мы строгие! — засмеялся Вован, но ноги убрал. — Рассказывай.

— Там мои друзья, — уклончиво ответил я, поворачивая штурвал чуть правее. Путь шел вверх плавно, это конечно увеличивало расход топлива и пара, но ненамного.

— Ни в жизнь не поверю, что у тебя есть друзья.

— Ерунду не говори.

— Ну, сколько у тебя друзей? — не унимался Вова, — Три человека, один из которых я?

— Слушай, я не знаю, что мы там встретим. Я получил записку с надписью ПИПКАНАШ. Это всё. Остальное — только предположения и следования указаниям Тушкана.

— Трындец. Ты хочешь сказать, что только из-за этой записки я бросил свой самовар и поехал…

Тушкан заверещал и активно жестикулирую показывал куда нам повернуть. Укрытая со всех сторон невысокими скалами перед нами предстала долина у Пика Карнаж.

Небольшие террасы были усыпаны разномастными самодельными домиками, больше похожими на собачьи будки. Между ними бегали красные и черные зубаны. Тушкан и зайцы пришли в неописуемую ажиотацию, спрыгнули с паровоза и убежали вперед. Перед нами вышел высокий робот и поднял железную руку. Я прекратил подачу пара и остановился недалеко от него. Выпрыгнул из кабины и пошел навстречу. Стоп, да я же знаю кто это!

— Мсье. Рад вас видеть. Долго вы до нас доби`рались, — коверкая букву «р» сказал мне БистО.

— Капрал! А уж я то как рад! Но как!? Где остальные?

Робот показал мне в сторону и, повернувшись, я увидел укрытый скалой вход в огромную пещеру. Рядом, как шляпа на голове модницы, сидела, расставив кучу железных лап, фабрика. Она нависала над входом, пустив вглубь пещеры кучу металлических труб.

Весть о моем прибытии распространилась со скоростью молнии. Зубаны выбирались из небольших пещер вокруг, из домиков. Маленькие роботы окружили нас громадным, сверкающим сотнями глаз, морем. Вован благоразумно остался в кабине Рафаля. Роботы претаптывались на своих маленьких ножках,щелкали, но ближе не подходили. Вперед выдвинулся один из них. Густая сеть царапин покрывала его корпус, окуляры были мутные, а котел пшикал с перебоями. Голову украшали несколько орлиных перьев. Он осторожно подошел ко мне, протянул тонкую ручку и потрогал за штанину.

Я с интересом смотрел за его действиями. Старый зубан повернулся к остальным, поднял тоненькие ручки и завопил тоненьким голосом:

— Пароволк!

Толпа взревела тысячей мелких глоток, я аж поморщился. Зубаны стали прыгать, вопить и кидаться вверх мусором. Вся эта вакханалия продолжалась несколько секунд, прежде чем над нами не разнесся рёв сирены. Фабрика отсоединила трубы, по-паучи слезла вниз со скалы и медленно передвигая высокие железные лапы двинулась в мою сторону. Какая же она здоровенная!

Остановившись недалеко от меня она стала опускаться на землю. Зубаны прыснули в разные стороны. Над воротами отодвинулась одна из плиток и с перезвоном шестерней ко мне стала вытягиваться длинная металлическая шея со знакомой мне головой Доброго Ключа. Я глядел на единственный горящий глаз и это выражение я точно бы ни с чем не спутал.

— Одноглазый! Как же я рад, что ты выжил!

Фабрика приветственно прогудела.

— Ваше Добрейшество! Как здорово что вы приехали! — кричал мне сияющий Рохля.

— Привет, бандит, — улыбнулся я.

— Так вот ты какой, Пароволк! Наслышан, наслышан! — из ворот фабрики вышел игрок в красном балахоне.

— Кикичус? А ты-то что тут делаешь?

* * *

Я сидел в кожанном кресле рядом с камином. Приемный зал фабрики был восстановлен и был всё таким же уютным местом. Я слушал занятную историю о том, как упавшая на дно обрыва фабрика приходила в себя. Как Кикичус и оставшиеся в живых автоматоны пытались ее починить. Как разобрали на запчасти упавшего рядом гарганта-гориллу. Как снова и снова пытались выбраться наверх, а выбравшись прятались от кружащих невдалеке Валькирий. Как избегая имперских патрулей, кое-как добрались до долины у Пика Карнаж. Как их чуть не сожрали зубаны, но Одноглазый сумел их одёрнуть. Как устраивали здесь жизнь.

— Большая часть роботов живет в основной пещере. Тут неплохое место, мы обнаружили олово, железо, а недалеко есть уголь, — хвастался Рохля.

— Интересно тут, — вставил Кикичус.

— Я смотрю ты прям тут обжился, — заметил я.

— Мне нравится, — разулыбался игрок. — Профессии качаются только в путь. Инженерию малых машин за неделю до тридцати поднял, где бы я еще так смог? Большие машины конечно медленнее идут, но тоже. Геологию отлично развил. Квестов тут правда маловато, общий опыт, если только на живность охотиться, но я не фанат.

— Рохля, а как вы вообще тут устроились?

— Всё в порядке, — ответил тот, — наш новый Добрый Ключ, отлично со всем справляется. Тут Бисто идею подсказал отправлять отряды зубанов на биржу наемников. На полученные средства мы покупаем ворвань и запчасти.

— Я не превысил полномочий, — пророкотал Одноглазый.

— Нет, наоборот, здорово придумали. Слушай, тут недалеко разбился дирижабль, надо отправить туда ремонтную бригаду, всё починить. И еще я тут полный паровоз гостинцев привез. Прикажи разгрузить на склад. А я пожалуй в офлайн. Завтра продолжим, покажешь-расскажешь как тут живете.

— Серый, а можно я твой паровоз проапгрейдю, — сказал Кикичус, — есть у меня несколько прикольных схем. Ресурсы ваши, а я большие машины прокачаю. Да не переживай ты, если не понравится назад откатим.

* * *

Я наблюдал как зубаны и несколько оставшихся жителей Дамбурга таскают привезенный мной груз из Рафаля. Мелкие автоматоны возмущались, толкались и пытались отобрать ящики друг у друга. Бисто стоял в сторонке и флегматично наблюдал за разгрузкой. Внезапно один из ящиков упал и оттуда рассыпалась куча метательных ножей. Зубаны восторженно взвыли и кинулись разгребать оружие. Они хватали кто сколько может и разбегались в разные стороны. Спустя пару минут я уже слышал звон ножей и визг по всему городку. Цирк с поножовщиной.

— Серёг иди-ка сюда! — услышал я крик Вована. — Погляди какая прелесть.

Я подошел к нему и увидел ровную каменную стену на которой был грубо вытесан барельеф. Немного по-детски нарисованный длинноногий, длиннорукий зубан с огромными выпуклыми, косыми глазами. На голове у него красовался цилиндр, а зубов в пасти было неимоверное количество. Выражение морды зубана было лихим и слегка безумным. Изображение производило хоть и жутковатое, но скорее комичное впечатление.

— Художники, — усмехнулся я. — Стараются, видишь, культуру развивают.

— Скорее уж религию, — смеясь заметил Вова и махнул в сторону горки угля, запчастей и масла лежащих рядом. Действительно это было похоже на алтарь. — Ты на подпись глянь.

Я наклонился и прочел корявые буквы под барельефом: СИРЫЙ ПАРАВОЛК. Потом с сомнением стал разглядывать порождение сумеречного художественного гения зубанов.

— Не сомневайся, вылитый ты, — веселился Вова. — Ну, выражение лица прям один в один.

/logout

Глава 3

— Ты голодный, наверное? — спросил меня Игнат Гиря, поправляя зеленые очки. — Пошли в кафетерий, там и обсудим.

Мы спустились на пятнадцатый этаж, прошли по пустынным корридорам и зашли в небольшой зал. Игнат набрал себе еды и уселся за столик радостно поглощая суп из которого подозрительно торчали щупальца. Гадость какая. Я взял себе обычного борща, оглянувшись вокруг и не заметив продавцов, налил себе побольше.

— Накладыфай сколько флезет, — чавкая сказал мне инженер. — Потом само с зарплаты спишется, тут распознавание стоит. Рассказывай как успехи?

— В заселении?

— В игре. Что мне твое заселение. Номера для простого люда стандартные. Впрочем не рассказывай, сам логи посмотрю попозже.

— Игнат, вот хоть ты мне объясни, что я делаю, если вы и так всё видите?

— Мы только постфактум можем смотреть логи. И действовать, только после свершившегося. А нам надо предвидеть. Мы должны подготовить ловушку. И помочь мы тебе не можем, ИИВУК нас сразу заметит. Так что всё сам. Хотя, не забивай голову. Просто сделай что просят и всё будет хорошо. Где планируешь Кацентодд найти?

— В Счастье. Там ее видел в последний раз. Ну вроде бы, может и привиделось. Если бы меня в этот момент не накрыло выдохом Йорхотеппа, был бы более уверен.

— Классная штука! — радостно вскинул голову Игнат.

— Которая?

— «Выдохи» эти. Это у нас отдел цифрового нейро-программирования испытывает штуку. Ты как сотрудник лаборатории теперь можешь это знать. Они несколько лет с этим возятся. Пытаются влиять на сознание, на восприятие. Но получается пока не очень. Больше на наркотический приход похоже. Причем не очень приятный. Но работают ребята. Дурачье. Долбятся в одну точку, что твой дятел. Ты знаешь, что такое безумие?

— Подожди, корпорация испытывает штуки изменяющее сознание на простых игроках в игре?

— Тут всё под контролем. Мы видим все параметры организма в капсуле. Ну и ничего этот выдох не меняет. Он влияет на тебя на том же уровне, как просмотренный фильм ужасов. Ну у кого кошмар может присниться, но и это далеко не у всех. Ну или депрессуха нападет. Или там стихи кто напишет. А во-вторых, ты пользовательское соглашение читал, когда в капсулу лез? Нет? Ну вот в следующий раз читай. Там всё четко написано и ты на это уже согласился. Еще и деньги платишь, чтоб в этом поучаствовать.

Игнат залился веселым и искренним смехом.

* * *

«Талгат, можешь заехать на квартиру, забрать мои вещи и сюда привезти…»

«Ев, у меня всё в порядке, не волнуйся. Подъезжай после работы в головное здание, только позвони, я спущусь всё расскажу. Не телефонный разговор…»

«Мам, меня тут повысили, поэтому я переехал в другую квартиру, поближе к работе. У меня всё в порядке, отцу и ватаге привет. Как обустроюсь, отзвонюсь…»

«Соф, я тут вляпался в одну дурацкую историю. Ничего серьезного, но нужна будет твоя помощь. Подъезжай по адресу, что сейчас перешлю. Матери и старшей ничего не говори. Только тебе могу доверять…»

* * *

/login

Получено новое письмо (отправитель Вова Добрый)

«Серег, мы тут воюем с ремонтом, паровую машину разворотило в клочья. Провозимся дня два. Потом еще мне нужно смотаться на базу бандюков за наградой (от лута тебе тоже доля будет). Короче, дня три там откисай, потом в Счастье двинемся.»

Задержка в пару дней никак не входила в мои планы. Половину дел я сделал, доставив зубанам кучу припасов. Похоже придется возвращаться в Город Сов на Рафале и заново искать транспорт до подводного города. Хотя меня в Совах, только что по ночам с фонарями не ищут. Надо поспрашивать какие тут рядом есть большие города.

Долина Пика Карнаж

Уровень безопасности: желтый

Точка привязки: Храм Пароволка

Первое что я увидел когда открыл глаза, был мой «портрет» в виде зубана. Я лежал на чем-то мягком похожем на водяной матрас. Внезапно Девятка издала радостный писк и вцепилась в это мягкое вокруг. Водяной матрас ответил тем же и стал оплетать меня тягучими черными лентами. В первую секунду я испугался, забился и попытался вырваться.

Мягкая! — раздался у меня в голове довольный возглас Девятки.

И тут я сообразил куда я проваливаюсь. Вокруг меня была Капелька. Она довольно аккуратно оплетала меня и судя по настроению скорее всего не с гастрономической целью, а просто поздороваться. Механическая рука была в восторге.

Кое как выбравшись из этого киселя я огляделся. Зубаны сидели вокруг на своих домиках и смотрели на Капельку настороженно. Бисто стоял недалеко прислонившись к жестяной стене и флегматично глядел в мою сторону.

— Шеф, тебя там на фаб`рик ждут. В ангаре. Просили к ним отп`равить как появишься.

* * *

Добраться до фабрики оказалось не таким уж и простым делом. Капелька ни в какую не хотела меня отпускать, Девятка ее поддерживала в этом решении. Спеленутый в киселе я кое-как доплелся до основной пещеры и подошел к воротам фабрики, которая стояла рядом. Тут уже подключился завод-Одноглазый который железными лапами, взятыми у гарганта-гориллы утащил Капельку и посадил в домик. Она пищала, зубаны вокруг подняли хай, а Девятка обозвала меня «Плохой».

— Серый! Ну наконец-то! Я закончил! — кричал Кикичус махая мне гаечным ключом. — Только полчаса назад закончил!

— Готов Рафаль? Можно забирать?

— Конечно! Там просто бомба вышла! Я чёрт-те сколько ресурсов извел. Неделю тут всё выпрашивал у этого Рохли, но как только ты мне разрешение выдал, прям очередь выстроилось, принесли всё что нужно и даже больше. Пойдем, заценишь!

Кикичус подбежал ко мне, ухватил за локоть и потащил в ангар. Мы прошли двери, свернули по коридору направо, потом через малую котельную в которой таскали уголь в печь несколько зубанов. Игрок распахнул дверь и жестом фокусника указал мне внутрь. Зайдя в ангар я замер ошарашенно глядя на свой паровоз. Такого я не ожидал.

* * *

— Зачем ты его в красный цвет покрасил?

— Это не я. Вот смотри, тут рычаг. В этом положении сухопутный вариант, а если вот сюда перевести, то происходит полная герметизация.

— Герметизация? — переспросил я.

— Да, это чтоб не утонул.

— Подожди, он теперь что, может реки форсировать?

— Ты что! Это теперь натуральный пароход! И даже круче! Это теперь подводная лодка!

— В каком смысле?

— Ну почти в прямом. Он конечно под водой на тяге идти сможет не долго, воздуха не хватит, но как батискаф вполне работает. До тридцати метров можно нырять. И шлюз теперь есть с машинной палубы, колокольного типа. Купишь себе водолазный костюм, будешь водолазить. Ну или чем там эти подводники занимаются.

— Даже не знаю, что сказать.

— Это только половина дела. Основные ресурсы пошли не на это. Сейчас покажу, — сказал Кикичус давая малый вперед и выводя Рафаль из ангара.

Он дернул два новых рычага и открыл большой вентиль.

— Смотри!

Только сейчас я заметил, что две трети грузового отделения занимал большой металлический цилиндр. Со скрипом он раскрылся и его половинки повисли с боков паровоза. Внутри находился огромный аккуратно свернутая плотная ткань. Под действием давления она начала наполнятся и сначала медленно, но потом всё быстрее начал наполнятся огромный тканевый баллон. Он раздувался всё больше и больше. Сначала он сравнялся размером с Рафалем, потом стал больше, а потом, спустя несколько минут он закрыл от нас половину неба и стал огромным баллоном дирижабля.

— Вот смотри сюда. Это подъемная сила. Как только вот здесь проскочит ноль, аппарат начнет подниматься. Ты же умеешь управлять дирижаблями?

— Умею, — тихо сказал я разглядывая то, во что превратился Рафаль.

— Тут конечно летать он будет невысоко и грузоподъемность так себе. Но паровая машина просто огонь, это же паровоз, считай просто один двигатель. Скорость должна быть запредельной.

Я в шоке рассматривал доставшийся на пустом месте дирижабль. Внезапно, я заметил рядом с нами какую-то возню. Приглядевшись я увидел как несколько зубанов выкрашенных черной краской лупили одного красного. Тот визжал, плевался и клацал зубами.

— А это что такое! А ну-ка успокоились!

Зубаны испуганно оглянулись на меня и разбежались.

— Кикичус, а что вообще происходит, ты не в курсе?

— Что именно?

— Ну черные и красные зубаны, смотрю, не очень между собой ладят?

— О! Это забавная история. У них тут церковный раскол. Кстати красные тебе паровоз и перекрасили. Тут смешно вышло, я когда делал герметизацию для корпуса, кое где краску сжег. Попросил зубанов сходить за черной краской и подкрасить. Попросил красных, которые рядом возились. Указание они выполнили, но черную краску им не дали и поэтому они покрасили той, что у них была — красной. Им так понравилось, что когда я наконец закончил, паровоз уже весь был, что твой помидор.

— Красный быстрее? — рассмеялся я. — Не, ну что-то в этом есть. Внушает. Пусть остается красным. Слушай, а насчет денег за работу, сколько я тебе за такой апгрейт должен?

— Ну лишним не будет. Хотя все ресурсы я на заводе бесплатно брал и профессию здорово качнул. Ладно, пусть будет подарок!

— Как скажешь. Спасибо в любом случае.

— Ух ты! — внезапно воскликнул Кикичус. — У меня репутация с фракцией добавилась, как только я от денег отказался. Класс! Уже сорок пять! Наконец-то меня Добрый Ключ к станкам в оружейной подпустит!

Кикичус радостно убежал в сторону фабрики.

Репутация? Фракция? Я залез в характеристики и посмотрел отношения. Они были довольно стандартны для класса «буржуазия». Если не смотреть Город Сов, который меня ненавидел просто лютой ненавистью от бездомных, до аристократов. Но вот к знакомым мне строчкам добавилась еще одна:

Зубаны +100 (непогрешимость) (+100 перманентный бонус за создание фракции)

Вот так-так. Это что ж получается? Зубаны теперь полноценная фракция? А их лагерь становится официальным поселением? С уровнем безопасности, с жителями и даже какими-то квестами, про которые Кикичус обмолвился. Чудны дела твои Мир Черного Дождя.

* * *

Мой красный «дирижабль» шел на легких оборотах на высоте двадцатиэтажного дома. Несмотря на то, что Кикичус обещал, что скорость будет фантастической, чуда не произошло. Когда я поддавал на крутящиеся сзади винты тягу выше средней, мой летучий аппарат начинал задирать нос. Все сразу начинало опрокидываться. Механоиды-кочегары падали, их заваливало углём из печи, если заслонка была открыта. На грузовой палубе поднимался хай придавленных зубанов. После пары экспериментов я прекратил попытки, приказал потушить пожар на технической палубе и попросил зубанов успокоится и оказать помощь тем кто мог пострадать.

— Не надо торопиться, мсье, — с легкой иронией заметил Бисто. — Мы прекрасно успеваем.

— Жалко, что Рохля с нами не полетел, — сказал я.

— А мне не жалко. Он теперь администрато`р. Толку от него всё р’авно не было.

— Ну ты уж совсем жестко про него.

Бисто пожал металлическими плечами и поднялся и ушел вниз, в трюм. Я поглядел правильно ли мы держим курс. Всё было в порядке. Мы пролетали побережье, впереди виднелись темные волны океана. Половина пути пройдена. Если держать курс прямо на Счастье, то мы как раз проскочили между Воробьями и Городом Сов. Лишнее внимание нам было ни к чему. Сдав штурвал одному из двух бойцов Бисто, я оторвал Тушкана от созерцания океана, посадил его на плечо и спустился на палубу, а потом в трюм.

Не смотря на то, что две трети палубы теперь занимали механизмы для водо- и воздухоплавания, место еще оставалось. Зубаны расставили по всему остатку трюма ящики в несколько этажей, забрались каждый в свой. Иногда кто-нибудь пытался забраться в ящик повыше и побольше. Тогда темный трюм озарялся вспыхивающими глазами, клацаньем зубов и визгами. Пара крепких зубанов из «офицеров», забрались на самую верхотуру и смотрели на всех с отеческой заботой.

Поначалу я очень удивлялся, что иногда попадались зубаны которые умели разговаривать, но оказалось, что их не так уж и мало. Несколько десятков. Такие зубаны быстро выбивались в верхушку общества и становились чем-то вроде «элиты». Они украшали себя птичьими или искусственными перьями, получали Имя и вели себя немного высокомерно.

Я подошел к центру трюма где высилась самая большая гора ящиков.

— Ну что, орлы, как устроились? Всё в порядке?

— Зашибись! — пропищал красный зубан с кучей звякающих латунных пёрышек.

— Всё в порядке, сэр, — вежливо поклонился старший черный зубан с аккуратно сделанным кокошником птичьих коричневых перьев. Прямо вождь индейцев.

— Вот и славно. Как прибудем на место, ведите себя прилично и не нарывайтесь. Красный, пару десятков зубанов отправляй тайно за мной в город. Не светитесь. Двигайтесь быстро и скрытно, вы это умеете. Если нужна будет помощь — я дам сигнал свистком.

— Сделаем, владыка! Я сам возглавлю стаю!

— Черный, ты остаешься за старшего на корабле. Твоя задача обеспечивать безопасность и явится на помощь со всеми оставшимися бойцами, если потребуется.

— Сэр, — кивнул старший черный. — Ваши слова — закон.

— Как звать то вас?

— Грач, — просто ответил черный.

— Каин, — с гордостью ответил красный и радостно оскалился.

Я заметил среди зубанов небольшой ажиотаж. Некоторые из них собрались в углу и что-то восторженно верещали. Там, рядом с керосинкой сидел Бисто и показывал маленьким роботам незатейливые карточные фокусы. Карта исчезали в руках, появлялись за ушами у зубанов, меняли цвет. Каждый такой трюк вызывал волну восторгов. Я с интересом смотрел за представлением.

— Шеф-капитан! Капрал! — раздался голос сзади одного из солдат, который спустился вниз. — Ваше присутствие требуется на мостике.

* * *

— Что случилось?

— Стрельба, прямо по курсу, — сказал робот за штурвалом.

Я подошел к Бисто который уже смотрел вперед в подзорную трубу. Протянул руку, чтобы он мне дал тоже посмотреть. Бисто не реагировал. Я стукнул его по плечу, автоматон повернулся, несколько секунд посмотрел на меня, но трубу отдал.

Впереди что-то происходило. В странном, непонятном танце в небе над океаном крутился десяток дирижаблей. То тут то там, мерцали вспышки выстрелов. Звука не было слышно, слишком всё это было далеко. Какое-то сражение?

— Есть идеи что это? — я вернул подзорную трубу Бисто.

— Дирижабли разномастные, значит гр`ажданские. Стреляют вниз а не по друг другу. Значит ловят кого-то. Для охотников за нагр`адой слишком большая группа, те делится не любят. Значит либо р`азборки гильдий между собой, либо китобои. Ставлю на последних.

— Держи правее, обойдем эту суету, — сказал я рулевому, а сам подумал про Бисто, как тот всё это успел разглядеть?

Несколько минут мы приближались к этой карусели. Двигатель равномерно пшикал, винты сзади равномерно гудели, рассекая воздух. Теплый пол приятно грел ноги. Пахло йодом и солью. Рафаль превратился в крутой дирижабль, подумал я. Немного неуклюжий, но когда дирижабли были ловкими?

Бисто оказался совершенно прав. Приблизившись я разглядел несколько фонтанов, которые выпускали киты. Дирижабли кружили над стаей ведя по ней раздражающий огонь. Они что просто их расстреливают? Как на них охотиться с дирижаблей я не представлял.

Ответ на мой вопрос я получил несколько мгновений спустя. Самый большой дирижабль аж с двумя баллонами и кабиной находящейся почему-то сверху начал резко спускаться. Я заметил, что он приближается к большому киту который отбился от стаи. Грохотнуло и в сторону жертвы полетел огромный гарпун на цепи. Кит дернулся и резко пошел на глубину. Дирижабль потянуло вниз и подняв тучу брызг он впечатался в черную воду. Сил утопить аппарат у кита не хватило и тот, как огромный поплавок потянуло по волнам. Стало понятно зачем у него так высоко была кабина.

Все киты развернулись и рванули к упавшему дирижаблю. Остальные аэростаты выстроились в ломанный круг и открыли шквальный огонь, защищая приводнившегося товарища. Я видел как вниз сыпались небольшие глубинные бомбы, которые взрываясь поднимали вверх высокие столпы воды. Кое где волны стали розовыми.

Заглядевшись на работу китобоев, мы слишком к ним приблизились и один дирижабль из ватаги повернулся и направился в нашу сторону. Я заметил как у него на мостике в нашу сторону смотрят стволы орудий.

— Забирай правее! — приказал я рулевому.

Через минуту заметив, что мы уходим прочь, дирижабль потерял к нам интерес и вернулся назад к отлову китов. Уже отлетев, я обернулся и увидел как пара дирижаблей помогали взлететь большому собрату. У того снизу, как несчастный кот в руках ребенка, висел на цепях слабо трепыхающийся кит с железной головой.

Надо будет на Рафаль тоже пару пушек поставить. И гарпун. Тяжело живется без крупного калибра.

* * *

— Вон, флажками машут. Летите к пятому причалу, — сказал Бисто.

— А дальше что будет? — спросил я.

Капрал посмотрел на меня, потом отвернулся назад так ничего и не ответив. Чуть не снеся пару торчащих штанг, я кое как загнал дирижабль к причалу. К нам сразу запрыгнул мальчишка в одежде портового рабочего. Тут конечно было не высоко, метров пятнадцать, но глядя как он лихо сигал с воздушного пирса к нам на борт, а потом забрался на мостик я восхитился.

— Та-а-ак, — протянул он глядя на нас с важным видом. Стоянка на рейде, аренда причала, ремонт, разгрузка?

— Нам в город попасть.

— В го-о-ород… Порожняком что-ли? Тогда чего на рейде не встали рядом с маяком? Мы бы батискаф прислали. Сто железных марок, делов то, — пацан внимательно посмотрел на меня, потом на Бисто и потом подкорректировал валюту. — Пятьдесят крон, короч. И отгоняйте махину, а то за причал сотня в день. Деньги вперед.

— Деловой прям. Молодец. Нам всем нашим аппаратом вниз надо.

Пацан скривил рожицу. Потом посмотрел на приборную доску, достал небольшой блокнот, полистал там что-то.

— Мореходные что-ли? То-то я смотрю странный у вас агрегат. А чего не по воде пришли? Ладно. Двадцатка за лишнюю швартовку в ангаре. Лоцманские услуги двадцатка. Ну и десятку сверху мне дадите могу вас сам довести, а то заплутаете. Деньги вперед и пошелестим.

— Ну как скажешь малой, — немного подумав согласился я. — Держи.

Пацан внимательно пересчитав деньги, отогнал от штурвала автоматона-рулевого. Уверенно дернул рычаги мореходного режима. Застучал механизм, крутанулись шестерни и стальные полосы выдвинувшись из бортов закрыли грузовую палубу. Оттуда сразу раздался испуганный пробуксовки когтей и возмущенное шипение зубанов. С щелчком выскочили стальные шторки закрывшие все стекла мостика, оставив только четыре небольших иллюминатора. На выхлопные трубы надвинулся механизм препятствующий попаданию воды. Когда трансформация в подводную лодку была завершена, парень махнул работникам и те отвязали швартовы. Не утруждая себя выводом с причала, дернул рычаг сворачивания баллона.

— Ой, — испуганно сказал пацан и безуспешно попытался вернуть рычаг на место..

Баллон нашего дирижабля с жутким треском шестеренок начал выпускать горячий воздух и сворачиваться, затягиваясь внутрь специального контейнера. Рафаль рухнул вниз. У меня перехватило дыхание.

Глава 4

Удар! Рафаль с тучей брызг вломился в черные волны. Я немного подлетел и пребольно приложился о железный пол.

— Йорхотеповы потроха! — сказал в резко потемневшей рубке парень. — Аж сам испугался. Чёт баллон быстро сложился. Не ожидал.

Щелкнули тумблеры и внутри мостика загорелись пара химических ламп. Я и не знал, что тут есть такие. Загудели балластные баллоны забирая внутрь воду. В незакрытые железными шторками окна я видел, как мы медленно опускались вниз, на глубину. Светлая поверхность уходила вверх, а снизу нас поглощала тьма.

— Сколько ресурс подводного плавания? — спросил наш проводник уже прийдя в себя.

— А черт его знает, — ответил я поднимаясь. — Мы еще ни разу не тестировали.

— О! Вот, я разобрался. Смотрите, — он постучал грязным ногтем по индикатору за которым крутился синий шарик. — Это стандартная модель, он начнет розоветь, потом станет фиолетовым. Когда станет красным, срочно всплывайте, воздух закончился. Всё просто.

— Да уж, куда проще. А как тут нырять, всплывать, покажи, раз уж умеешь.

— Давай двадцатку, всё расскажу. Очки у вас классные. Подарите?

— Ушлый ты. На двадцатку, обойдешься без очков.

— Блин, быстро согласились, надо было больше просить, — расстроился парень.

— Уговор дороже денег. Держи кроны, — побыстрее вставил я.

Изучено новое Умение: Управление водоплавающим и подводным транспортом

— Слушай, а мы в этой тьме не потеряемся?

— Да не, дядь, ты что. Вон гляди вперед, видишь черные тросы? Это якоря, что держут причал. Он навроде поплавка над городом. Идёшь по тросам и прямо к Счастью. Да не волнуйтесь, я тысячу раз уже плавал туда-сюда. Тут и ста футов нет. Мы на спор, задержав дыхание, ныряли.

— А вон те черные сардельки, чего тут сторожат? — кивнул я на большие тёмные силуэты замершие у тросов.

— А это батискафы на всплытие. У них там своя система. Вы не вздумайте сами всплывать, только с местными. Они вас научат. О, видите огоньки? Прибыли.

* * *

Вы прибыли в Город Счастье!

Район Убежище

Уровень безопасности: желто-зеленый

Распрощавшись с нашим проводником мы с Бисто вышли в порт. Два десятка зубанов скользнули в подсвеченную зеленым тьму.

— Бисто, ты уже бывал здесь?

— Нет, мсье. Но наслышан.

— Вот смотри, там таможня, там надо будет пожертвовать, что-нибудь ценное, чтобы тебя пропустили. У тебя есть что-нибудь для пожертвования?

— Не беспокойтесь, шеф-капитан. Я слышал про Шептунов, у меня есть, то, что им требуется.

Я оглянулся и посмотрел на Рафаль пришвартованный к одному из причалов. Над нами стеной тьмы вверх уходил купол города. Там на его поверхности что-то блеснуло. Я пригляделся, это что, зубаны? Несколько теней уползали вверх, к ажурным фермам держащим свод.

— Бисто, а ты не слышал, Печать надо покупать на каждый заход в Счастье? Или старая пригодится?

— В`роде, как раз в месяц.

— Добро пожаловать в Счастье, — прошелестела фигура в красном, когда мы прошли таможню. Капюшон чуть приподнялся и я заметил, что лицо Шептуна скрыто плоской маской на которой не было ни отверстий для глаз, ни для дыхания. Просто латунный овал лица, покрытый мелким затейливым узором.

— Для посещения нашего города вы должны получить Печать, для этого… — Шептун внезапно замолчал, поднял небольшой фонарь в котором не было никакого пламени, — Приветствую вас Серый Пароволк, мы помним. Йорхотеп видит Пароволка в своих снах, он может пройти. Слава Йорхотепу, брат.

— Слава, — на всякий случай подтвердил я.

— Желает ли Пароволк пожертвовать что-то на нашу с ним Великую Стройку?

Я посмотрел инвентарь, достал полицейский револьвер и положил его в топку. Зачем мне слабое оружие и без дополнительных патронов? Фигура в красном удовлетворенно кивнула.

* * *

И где тут искать Кацентодд? Мы ехали по тёмным улицам и искали что-нибудь с «зеленым названием». От кабака к кафе. От кафе к ресторану. От ресторана к забегаловке. «Постучи по дереву», «Восьминогая рыба», «Вмажем!», «Горячий котелок». Всё не то. О! Бистро «Зеленая ложа». Хоть что-то зеленое. Но нет, там никто не слышал ни о каких двухметровых зубастых девицах. Зато о них слышали в «Нефритовом дворце», где мне сразу предложили двух сестер-близняшек:

— Зубастые, страстные, высокие! Вам понравится! Полукровки. Папа местный, мама акула. Девицы огонь! И совсем не дорого! Если сразу заплатите за двоих.

Две атлетически сложенные девицы с сине-белой кожей и длинными темными волосами, обняв друг дружку, мерцали в мою сторону бездонными черными глазами и хищно улыбались. Я закашлялся, вежливо отказался и отправился дальше.

Мы передвигались по улицам между тусклых фонарей на кэбе запряженным, как мне показалось осьминогом, который пытался из себя изобразить человека-рикшу. Забрался в плащ, нацепил на себя штаны и дырявую кепку и теперь возил пассажиров. Силы похоже ему было не занимать. Он старался изо всех сил, но ему явно было неудобно шлёпать по мокрой мостовой в ботинках. Иногда он тяжело вздыхал, топорщил и раздувал большой круглый нос и сплевывал на камни чёрными чернилами. Мне было всё равно, двигался он споро, а брал за доставку сущие копейки. Заодно и выступал в роли местного проводника.

Я расспрашивал о Кацентодд, Бисто меланхолично глядел вокруг, не убирая руку от своего верного карабина. Тушкан пощелкивал челюстями и охранял нашу экспедицию от лысых котов, маленьких акул с ножками и местных «блох». Ни одна из этих бед нам еще ни разу не попалась, но зубан был настороже.

— Фэф, — прошепелявил наш горе-рикша, указывая забинтованной рукой на очередную забегаловку, — фофэт фафэ мудфафа ляфуфка? Фофе фефёная!

— Чего он говорит? — я повернулся к Бисто.

— Кафе «Мудрая лягушка» говорит. Тоже зелёная, — ответил робот, который почему-то намного лучше понимающий то, чего хочет наш болезный проводник.

— Ну давай зайдем, — устало сказал я и спрыгнул на мостовую. — Как тебя зовут головоногий?

— Фифк! — радостно заявил наш транспорт.

— Фифк?

— Фет! Фифк, — мрачно поправил он меня.

— Как скажешь, дружище! — хлопнул я его по мягкому мокрому плечу, вытер руку о свой плащ и направился к ресторану «Мудрая лягушка». Земля покачнулась и в груди застучало. Наш возничий рухнул на землю грязным комом одежды, а зеленые фонари вокруг начали медленно гаснуть. Где-то вдалеке на низкой басовой ноте завыла исполинская волынка. Выдох.

Во тьме загремел далёкий гром похожий на огромные барабаны. Звук давил со всех сторон. Сам того не желая я упал на колени, закрыл уши руками и закрыл глаза. Не могу понять. Звук нарастал. Там, вдалеке, я слышал песню. Я не понимал слов, но хор тысячи голосов пел об ужасе, скорби, радости и счастье. Кто-то положил мне холодную руку мне на шею. Я дернулся и открыл глаза. Передо мной стояла женская фигура сотканная из ночи. Тьма переливалась пытаясь оторваться от тела, вытягиваясь в разные стороны абсолютно черными щупальцами. Они оплетали всё вокруг, но не могли долго прожить вне тела и испарялись черными хлопьями, которые медленно поднимались вверх.

— Серый, — раздался тихий усталый голос. — Смотри на меня… Слушай меня… Ты должен найти Дверь Леса… Найди ее… И я снова приду… Никому ни говори обо мне… Никому…

Вой и удары барабанов достигли своего пика и тут всё закончилось. Я лежал на мостовой, а в руке у меня был круглый медальон изображавший клубок змей. Он прямо на глазах испарялся, вверх поднимались черные хлопья сажи. Я попытался присмотреться но украшение уже истончилось и буквально через несколько мгновений растворилось полностью.

Мы все начали подниматься на ноги и отряхиваться. Тушкан лежал на спине раскинув лапки и изображал морскую звезду, не мигая разглядывая темный купол над нами.

— Дверь Леса, — шепотом повторил я то, что сказала черная фигура.

— Дфефь Фефа! Фэфо фафак ф фруфом файфоне! — прошлямкал наш проводник.

Я вопросительно посмотрел на Бисто.

— Говор`ит кабак тут недалеко такой есть. В соседнем р`айоне.

— Фофафое фефто!

— Говорит поганое место. Технически, мсье, лес ведь тоже бывает зелёный.

Хм. Смущало только одно. Кто мне привиделся во время Выдоха? Это точно была не Кацентодд, голос другой и рост обычный. Ладно, главное сейчас не влипнуть в очередную историю. Найду мою зубастую подружку, поболтаю с ней, узнаю где она планирует быть ближайшее время и всё, дело сделано. Сегодня-завтра глядишь закончу.

— Тушкан подъем! Вперед, Фифк! И не жалей лошадей!

* * *

Вы прибыли в район Гротеск

Уровень безопасности: желтый

Сначала здание мне показалось заброшенным. В неясном зеленом свете оно высилось уставшей громадой между своими сестрами. Я с сомнением глядел на темные окна и отвалившуюся мокрую штукатурку. Внезапно оранжевый огонек пробежал по стеклянным трубкам на стене, вспыхнула неяркая надпись: «Дверь Леса». Погорела совсем чуть-чуть и потом медленно, как уголёк, потухла.

Я толкнул тяжелую деревянную дверь. Тёмный зал с несколькими столами и мягкими диванами. На столиках стояли маленькие свечки, которые не столько рассеивали тьму, сколько являлись украшением. Посетителей не было. Царила непривычная для таких заведений тишина. Я подошел к единственному яркому месту — барной стойке. Пузатый бармен, в кожаном фартуке, отставил полируемую кружку и уставился на Тушкана, который сидел у меня на плече. Его бровь удивленно приподнялась.

— Это не блоха, спокойно. Меня зовут Серый Пароволк и я разыскиваю женщину.

Бровь взметнулась выше.

— Очень высокая, худая, зубы острые, как у акулы. Называла себя Дискордией. Не видели, случайно?

Бармен посмотрел на меня, потом повернулся в сторону и спросил:

— Элай, ты не видел такой посетительницы?

— Нет, Георг, не видел, — ответил ему бледный, лысый мужик, который сидел внизу за стойкой и чинил какую-то трубу.

Девятка поскребла стойку стальными пальцами, раздался противный скрип. Бармен уставился на мою руку.

— А вы спросите у Абеля, — задумчиво сказал бармен.

— Точно, у Абеля, — помотал головой лысый, глядя почему-то на бармена.

— Кто это такой?

— Да в магазине аквариумных рыбок. Тут не далеко. Я объясню. Он всех в городе знает. Только вы не местный, он с вами разговаривать не станет.

Девятка скребла стойку.

— И что же мне делать? — спросил я.

— Скажете ему, — бармен наклонился ко мне, — что вас послал Георг по желтому пропуску. Запомните?

От него пахло чем-то знакомым. Неприятным. Где же был такой запах?

— Георг. По желтому, — повторил я за ним.

Бармен кивнул, рассказал как добраться до лавки Абеля, а потом демонстративно отвернулся и снова взялся за кружку. Лысый Элай смотрел в пол. На редкость подозрительные типы.

* * *

— Фуфе флифко! Фафу фифут!

— Говорит, скоро прибудем.

Фифк целеустремленно шлепал вперед. Ловко увернулся от всадника на механической лошади. Редкие прохожие, смотрели на нашего проводника неодобрительно, качали головами и отводили взгляд.

С грохотом на крышу кэба упал красный офицер зубанов — Каин, звеня металлическими перьями. Девятка вскинулась, но тут же замерла, явно выжидая момент. Маленький робот, зацепился задними ногами за край навеса и свесился вниз на манер летучей мыши.

— Владыка, за вами хвост.

Хвост? — вставила Девятка и дернулась мне за спину. Да, успокойся ты! — подумал я.

— Хвост?

— Человек. Бежит за вами. Прячется в тени. Можно мы его убьем?

— Зачем же сразу убивать? Может у него к нам дело?

— Поймать и пытать? О-о-о, владыка! Стае это понравится! — красный ловко выгнулся и полез на крышу кэба.

— Стоп. Никаких пыток. Просто аккуратно, без свидетелей, задержать и мне сообщить. А дальше я решу что делать.

Красный фыркнул и одним прыжком перемахнул с крыши кэба на фонарь, а потом на крышу небольшого здания. Там взвизгнула кошка.

Небольшая лавчонка втиснулась между угольной заправкой и складом льда. Кому здесь нужен лёд и главное зачем.

— Капрал, друг мой, постойте рядом с нашим транспортом. Если зубаны притащат кого-нибудь, посадите его внутрь и проследите, чтобы он не сбежал.

Магазин «Ваши маленькие склизкие друзья»

Район Гротеск

Внутри лавки всё переливалось синим и зеленым светом. Десятки установленных аквариумов в которых плавали рыбки, осьминоги, морские коньки и разная подводная гадость у которой я не понимал где зад, где перед и вообще что с ней происходит. Посреди магазина стоял большой круглый аквариум по которому кругами плавала небольшая акула. Тушкан спрыгнул с моего плеча, подошел к аквариуму, обнял его и стал разглядывать хищницу. Даже пасть раскрыл. Небольшой человечек с железными руками и ногами стоял за стойкой в дальнем конце лавки и точил длинный, узкий нож.

— А зачем вам в этой лавке такой стилет? — неудержавшись спросил я.

Человечек поднял глаза и уставился на меня сквозь толстые стекла очков. Пару раз моргнул но ничего не сказал.

— Герр Абель? — решил я продолжить беседу.

Человечек кивнул, но перехватил нож лезвием вниз. Девятка зашевелила пальцами.

— Я ищу высокую зубастую женщину, которая называла себя Дискордия. Меня к вам послал Георг. По желтому пропуску.

Абель оглядел меня снизу вверх, потом воткнул нож в разделочную доску, где он разрезал на маленькие кусочки какой-то белый брусок.

— Очки сними, — сказал мне он скрипучим голосом.

Я послушался, но когда повелитель аквариумов нагляделся на мои расщепленные зрачки, нацепил их обратно.

— Пройдемте со мной.

Мы зашли в неприметную дверь, Тушкан с сожалением оторвался от созерцания и побежал за мной. Длинный коридор с железными стенами и потолком. Свернули, прошли еще коридор, прошли еще одну дверь.

— Блоху оставьте здесь, — Абель показал на небольшой железный чулан.

Я с сомнением поглядел внутрь. Ну не знаю.

— Я думал вы в курсе правил, — проскрипел хозяин лавки. — Я могу вам оказать услугу, но я разговариваю без свидетелей. Никаких исключений.

— Хорошо. Тушкан сиди здесь, жди меня.

Обиженный зубан проследовал внутрь и отвернулся, уставившись в стену.

Мы прошли дальше, Абель с определенным усилием открыл тяжелую металлическую дверь и сделал приглашающий жест. Я зашел внутрь небольшой темной комнаты без окон. С грохотом за мной захлопнулась дверь. Крутанулся замок. Я с удивлением обернулся и увидел, что я заперт.

Беги!

Куда бежать то? Запертая комната три на три шага. Дверь выломать? С щелчком в стенах открылось несколько отверстий и оттуда пошел желтоватый дым с отвратительным резким запахом. Я закашлялся. Хорошо, что я в очках. А то бы чувствую еще бы прослезился. В основном от того, что хватит людям доверять.

Использовано боевое отравляющее вещество

Иммунитет к аэрозольным ядам 100 %

Я театрально застонал, достал обрез и лег в углу в драматической, как мне показалось, позе. Ну и вонь. Я достал шарф и прикрыл лицо. Несколько минут ничего не происходило. Я лежал и перебирал варианты зачем меня хотят отравить. Я разыскивал Кацентодд. Или она уже и здесь так наследила, что за одно ее упоминание — смерть? Загудели встроенные в стену вентиляторы. Дышать стало легче, я затаился и не двигался. Грохотнул замок и тяжело скрипнула дверь. Ко мне приближались массивные шаги, звонко стучавшие по металлическому полу.

Я ему сейчас втащу! — раздалось у меня в голове.

Спокойно, спокойно, не дергаемся, пусть поближе подойдет. Шаги приблизились и надо мной склонился темный силуэт. Не знаю, это был я или Девятка, но мы вместе со всей силы вцепились в шею фигуре, что нависала над нами. Это оказался крепкий автоматон с ярко голубыми глазами. Он попытался отпрянуть, но лишь поднял меня. Я вставил ему в рот обрез и выстрелил дуплетом.

Критический урон!

Критический урон!

Бронзовая голова робота отлетела и с колокольным звоном врезалась в железную обшивку комнаты. В освещенном керосиновой лампой проходе стоял Абель, который испуганно попытался закрыть дверь. Ну уж нет! Я толкнул тело робота в проход, а потом ударил плечом в дверь. Та распахнулась, лавочник отлетел дальше в коридор. Я поднял гада, встряхнул и поволок обратно в магазин, приставив к его голове разряженный обрез. По дороге, мы выпустили Тушкана, который бесновался в запертой кладовке.

Водрузив Абеля на стул, я связал ему руки за спиной. У того шевелились губы, мне показалось, он молился.

Сзади звякнул колокольчик, и в магазин зашел Бисто. Невозмутимо посмотрел на связанного лавочника, оглянулся вокруг и, не увидев лишних свидетелей, произнес:

— Мсье, там ваши, хм, притащили человека.

— Несите сюда.

Я перезарядился, поставил один из стульев спинкой вперед напротив Абеля. Потом сел, поставил подбородок на спинку и молча стал рассматривать Абеля. Тот на меня не смотрел. Нет, он точно молился. Что-то про «поглощающую тьму» и «покой».

В комнату внесли бледного и лысого помощника бармена. Он был спеленут какими-то грязными тряпками а изо рта у него торчали маленькие щупальца. Чего там у него? Десяток размалеванных красной краской зубанов несли задержанного над головами, на манер бревна. На животе у жертвы стоял Каин и жестами указывал куда нести тело. Когда помощника бармена кинули на пол рядом со мной, тот мелко пискнул.

— Бисто, усади его рядом с этим.

Робот подтащил ящик с кормом для рыб, грубо поднял связанного и усадил. Тот опять издал пищащий звук.

— Итак, господа бандиты, я думаю, вы отлично понимаете, что вы очень сильно влипли.

Абель закрыл глаза и шевелил губами, помощник бармена пищал.

— Да что там такое! Что у него во рту?

Бисто подошел и вырвал кляп из его рта и показал мне. Это оказался игрушечный резиновый осьминог.

— Выкинь.

Робот выбросил игрушку на пол и встал рядом с пленниками. Краем глаза я заметил, как один из зубанов, бочком, подошел косьминогу, поднял его и быстро убежал назад.

— Мерзавец! — неожиданно яростно прошипел лысый.

— Бисто, — кивнул я.

Автоматон коротко, почти без замаха ударил говорившего.

Запугивание (провал)

— Делай свою работу, тварь! — зло заявил лысый. — Мы не боимся смерти! Мы ее ждем и надеемся! Как же я вас ненавижу!

Я с сомнением смотрел на него. Хм.

— Бисто.

Робот стукнул его еще раз. Связанный начал смеятся. Причем Абель перестал молится и улыбнулся.

— Наконец-то! — прошептал он.

Как-то не так это на них действует. И еще похоже они меня с кем-то перепутали. Прям такая искренняя реакция. Надо сменить тактику. Тут только два варианта, либо меня посчитали другом Кацентодд и поэтому решили убить. Ну или меня посчитали ее врагом с тем же результатом. Причем похоже, он меня считает представителем какой-то группировки. Что же выбрать для разговора? Хотя раз они так фанатично настроены, врать они вряд ли будут. Пусть сами скажут.

— Господа, похоже мы начали не с того. Попробую еще раз. Меня зовут Серый Пароволк и я, кхм, старый знакомый Госпожи Кацентодд. Третьего дня я видел ее здесь под именем Дискордия. Теперь я ее разыскиваю. Ваши действия показывают, что вы с ней знакомы. Осталось только понять кто вы ей, друзья или враги. От вашего ответа зависит выйдете вы отсюда на своих ногах или вас съедят мои ручные блохи? Я кивнул в сторону зубанов, отчего те пришли в восторг и заклацали зубами.

Абель посмотрел на меня удивленно, а вот лысый глядел с мрачной решимостью.

— Как там тебя, Георг? А, нет. Элай. Чего ты смотришь на меня как девица на блоху? Я в ваши игры не играю. И вообще, я из Города Сов. Плевать мне на ваши дела. Мне просто надо поговорить с Кацентодд.

Использовано умение — Убеждение (успех)

— Его надо проверить, — вдруг заявил Абель, глядя на соседа. — Вдруг он действительно знает госпожу?

Элай посмотрел на него, но потом отвернулся и ничего не сказал.

— Если ты не из этих, то докажи. Принеси нам голову Шептуна.

Вам предложено задание «Глубокое синее море»

Убейте представителя Шептунов и принесите доказательства

Награда: вас принимают в тайное общество «Бездна» города Счастье

Провал: ненависть с Бездной

Принять?

Да/Нет

Глава 5

Ого. Ого! С одной стороны стало понятнее. Это какая-то Бездна и они в контрах с Шептунами. И это облегчает задачу. С другой еще больше всё запутывает. И еще я заметил как Абель сказал слово «Госпожа». С этаким придыханием. Похоже Кацентодд и тут что-то мутит. Это интересно. Что опять выдумала эта безумная барышня? Причем тут вопрос не в простом нарушении закона. В Счастье с такими нарушителями разговор короткий. В биореактор с понижением в половину уровней и весь разговор. К черту! Мне надо выполнить задачу в реале.

— Я согласен, господа. И я очень не рекомендую пытаться меня обмануть. Бисто, развяжи их.

— Если ты хоть кому-то расскажешь про нас, если приведешь слежку, если попадешься, если тебя убьют, то сделка обнуляется.

— А чего это, если убьют?

— Шептуны собирают раненых и убитых. Оживляют допрашивают и жертвуют Йорхотепу. — Слушайте, а может по простому, вы скажете ей, что Серый Пароволк хочет встретится? Уверяю вас, она обрадуется.

Или нет, подумал я про себя.

Убеждение (провал)

— Мы не понимаем о чем вы говорите, — с надменным видом произнес Абель.

Вот ведь гад.

…

/logout

* * *

Сумку с моими вещами Талгат оставил внизу. Я сидел перед разложенным баулом и смотрел на свое добро. Три майки, джинсы, свитер, летние кроссовки, зимние ботинки, носки, труселя, ноутбук, кружка, тарелка, ложка и зубная щетка. Это всё? Похоже что так. Талгат мне написал, что он приходил с хозяйкой, та всё проверила и квартиру приняла. Хвосты отрезаны. Нет у меня больше съемного жилья. Только горка одежды и ключ-карта от капсульного отеля, по недоразумению называемый служебной квартирой. Ну хоть район хороший. Центр. Глядишь по деньгам снимать тут жилье в несколько раз дороже, чем предыдущее жилище. Интересно, это повышение или понижение моего жизненного статуса?

* * *

/login

Район Гротеск

Уровень безопасности: желтый

Пансион «Упокой»

Я открыл глаза в гостиничном номере. Довольно темно. Нашарил рядом масляную лампу и зажег ее. В Счастье постоянная зеленоватая ночь. Что тут будет если погасить круглосуточно работающие фонари, я даже представлять не хотел. Тьма и мерцающие глаза блох.

Обед мне принесла прямо в номер широкая, бледная женщина с непричесанными седыми волосами. Я отстраненно смотрел, как она, чуть подрагивающими руками ставит передо мной тарелку с горячим супом и дымящуюся кружку отвара водорослей. Медленно размешивая куски чего-то розового с щупальцами, я раздумывал над тем, что мне делать.

Вчера заходила Ева, мы мило посидели в кафе на третьем этаже. Наружу меня не выпустили. Как только я пошел к дверям, сразу появился охранник и крайне вежливо попросил не покидать небоскреб.

Ева была напряжена, расстроенно выслушала мою историю, смотрела на меня печальными глазами, чмокнула меня в щеку, обещала завтра зайти и убежала. Я попытался ее уговорить остаться подольше, спросил не случилось ли чего, она извинилась, сказала, что всё хорошо и исчезла. Я, по правде говоря, несколько расстроился. Было похоже на посещение пациента в нехорошей больнице. Даже толком не поговорили. Ерунда какая-то.

Ладно вернемся к нашим зубанам. На вкус суп был необычным. Не сказать, что мне очень понравился. Хотя, кто эти морские деликатесы знает, может я сейчас что-нибудь невообразимо редкое и дорогое ел. Я оглядел темную, сырую комнату. Вряд ли. Небось обычная уха местного разлива.

Итак задание. Убить Шептуна и принести доказательства. Первой мыслью была просто попробовать сфабриковать улики. Я перечитал задание. Не получится, в условиях стоял отдельный пункт «убить». Кровожадные какие. А может они просто хотят меня подставить? Раз самим не получилось избавиться?

В комнату вошел Бисто, кивнул железной головой.

— Мсье.

— Присаживайтесь, капрал. Нам надо достать голову Шептуна. Есть идеи?

Робот уставился в тёмное окно.

— Адекватных нет, шеф-капитан.

Я успокоил Девятку которая дразнила Тушкана.

— А неадекватные?

— Пойти, найти Шептуна, затащить в подворотню…

— Почему это неадекватная?

— Такое убийство — это крайне неадекватный поступок. Организовать ловушку, взорвать таможню, устроить аварию. Всё плохо. Насколько я слышал, Шептуны это один из орденов Йо`рхотепа. Не самый большой, но пожалуй самый беспощадный. Большая доля даров проходит через них. Они очень богаты и очень могущественны. Они не простят. Если узнают.

— Хм, — задумался я. — Значит не узнают. Ты вроде неплохо разобрался в местной жизни?

— Ну так. Посп`рашивал. Пока вы спали.

— У них есть враги?

— Бездна?

— Слушай, а Шептуны же по всем районам города крутятся, раз везде дары большому Йо принимают?

— Пожалуй, — флегматично ответил Бисто.

— Ну тогда есть вариант.

* * *

Район Акулья пасть

Уровень безопасности: красный

Если весь город Счастье был дырой, то этот район был ее самым темным и глубоким местом. Свалка на которой, от невнимания, завелась своя жизнь. Покосившиеся дома из камня, досок или просто затвердевшего ила вперемешку с засохшими водорослями. Тут пахло дымом, гнилой рыбой и йодом. Тут жили самые отбросы общества. Замотанные в тряпки люди, больше похожие на акул. Рыбы на железных ножках с человеческими глазами. Роботы у которых не гнулись суставы от старости и влаги. И даже просто гора ржавчины, которая провожала нас из темноты мутным светящимся взглядом.

Мы устроили импровизированный штаб в разрушенной башенке с обвалившейся лестницей. Зубаны расползлись по всему району и нашли точку где обитали Шептуны. Я с сомнением осмотрел высокие грязные стены, бойницы, охрану в красных рясах. Маленькая крепость.

Уже час мы издалека наблюдали как десяток Шептунов занимаются хозяйственными делами. Тушкан по стене уполз куда-то наверх. От скуки я разглядывал соседний дом. С шипением и клацаньем зубов там уже долго ссорились два акуло-человека. Их глаза смотрели по рыбьи безумно и вид они имели опасный. Наконец тот акул который был побольше, хлопнул дверью и ушел куда-то вниз по улице. Тот который поменьше что-то возмущенно шипел ему вслед. Похоже на семейную ссору.

С тихим шелестом в комнату забрался Каин.

— Владыка мы там с местными поругались.

— С какими местными? — нахмурился я.

— С собаками местными. Механоидами.

— Как вы могли поругаться с механоидами? Они же неразумные.

— А чего они на нас так смотрели? Бесили прям!

— Это всё?

— Ну-у-у… Пару наших помяли.

— Как сильно? — спросил я и тяжело вздохнул.

— В клочья, владыка! Но вы не переживайте, мы им отомстили! Правда еще двоих потеряли. Но мы то им лапки их латунные повыдергали!

— Каин, кончай самодеятельность, у нас есть основная задача. Следим вокруг, ищем одинокого Шептуна. Ловим, прячем, убиваем. Да и еще, пошли кого-нибудь, пусть восстановят численность отряда. На Рафале же еще много осталось народа.

— Много! — подтвердил автоматон, пожирая меня глазами.

— Выполняй.

— Сделаем, владыка!

— Мсье, — сказал Бисто, глядя в подзорную трубу, — два человека в красных рясах и обычный робот вышли из здания и идут вниз по улице.

— Выдвигаемся.

* * *

Использовано умение: Маскировка

Текущая внешность: Бертран Хэрриден, бездомный

— Господа! Господа Шептуны! — я вышел из дверного проёма. — Подождите секундочку! Примите от меня дар Великому! Да будут его вдохи многочисленны, а выдохи могучими! Да продлится его жизнь вечно! Подождите!

Я, наряженный в обноски, хромая, подходил к двум фигурам в красном. Они не торопились, ведя за собой на веревке большую самодвижущуюся повозку. Рядом с ними шел высокий, вооруженный паровым ружьем автоматон. Охрана. Когда мы увидели, что объектов аж трое, Бисто предложил отложить операцию, но я решил рискнуть. Сколько мы еще тут будем ждать? День, два? Полтора десятка зубанов, я, Бисто, вполне хватит, справимся.

— Легкого дыхания тебе, нашедший.

Шептуны остановились, автоматон-охранник поворачивал латунную голову по кругу, обозревая улицу. Я протянул вперед руку с оставшимся у меня полицейским револьвером, который лежал рукоятью вперед. Немного наклонился и отвел Девятку. Та подрагивала и хотела драться. Шептун потянулся за подношением.

В следующий миг произошло несколько событий. Хук Девяткой с критическим попаданием, выстрел Бисто, отстрелянная голова автоматона-охранника отлетающая вверх, прыгающие с окружающих крыш зубаны. На секунду мне показалось, что всё прошло гладко.

Раздался трубный рёв сбоку. Упавший резко поднялся. С Шептунов упали рясы. Передо мной оказалось два темно-синих автоматона с четырьмя руками. С металлическим взвизгом из каждой конечности у них выдвинулись длинные черные лезвия. Роботы двинулись в мою сторону, пытаясь обойти с боков. Раздался еще один выстрел Бисто и пуля срикошетив от темно-синей стальной головы врезалась в стену одного из домов. Оттуда стали выходить несколько неуклюжих крепких фигур в лохмотьях и с топорами. Взгляд у акула-людей был недобрый. Тут внезапно, повозка еще раз затрубила, и начала с лязгом шестеренок раскрываться. В клубах пара ее части, как куски головоломки сдвигались и вставали на свое место. Полетели искры. Что-то огромное, блестящее поднималось всё выше и выше. Вместо транспортного средства, крутя большой железной головой, на мне свой взгляд пытался сфокусировать небольшой гаргант. Он повел плечами, выпустил струю дыма, фыркнул и на его толстых, латунных руках загорелись небольшие зеленые огоньки. Огнеметы?

Проверять, что это у него такое горит, я не решился. К такому повороту мы были не готовы. Отбой операции. Я закричал: «Отходим!», дал залп дуплетом в ближайшего Шептуна и рванул обратно в переулок. Сзади раздавался топот гарганта и скрип когтей разбегающихся зубанов. Привлеченные шумом из всех дыр вылезали замотанные в грязные тряпки акуло-люди. Они шипели: «Слава Йорхотепу!» и пытались задержать нас. Бисто стрелял в них на ходу, а я отмахивался Девяткой.

Весело! — раздавался в моей голове довольный голос руки.

* * *

Наше разбитое воинство ехало назад в отель «Упокой». Фифк довольно шлепал по мокрой мостовой и напевал какую-то кальмарью песню из шипящих и свистящих.

— Тушкан, всё, можешь больше повязку не держать, — сказал я, и мой питомец убрал и выкинул прямо на улицу использованные бинты.

Благословение Матери справлялось, дебаф «сильное ранение» переключился в «легкое». Тошнота и слабость прошли я снова мог нормально действовать.

— Бисто, ты как?

— Состояние тяжелое, но не к`ритическое, шеф-капитан. Требуется ремонт, — автоматон поправил лежащую на коленях оторванную железную руку. Карабин он где-то потерял во время бегства.

— Докладывай, — сказал я Каину, который уже по привычке свисал вверх ногами с крыши кэба.

— Потеряли шестерых зубанов во время отхода. Потери, считай, небольшие. Остальные учесали в отель. Лечутся. Владыка, мы не справились с задачей.

— Вы молодцы. Против двух рукопашных автоматонов и гарганта мы бы точно не потянули. Хорошо хоть сразу отход скомандовал. Ничего, сейчас раны залижем и придумаем другой план. Эй! Фифк! Фифк! Тормозни вон у той мастерской.

* * *

Мастерская «Пушки и жир»

Район Гротеск

Уровень безопасности: желтый

Бледный хозяин лавки сразу понял, что от него требуется. Бисто отвели в небольшой цех и минут через пятнадцать вернули отремонтированным. Капрал воспринял это как должное, только мерцал красными глазами. Я с интересом рассматривал витрину с огнестрельным и холодным оружием. Гарпуны, тесаки, крюки, револьверы, гидропаровые ружья стреляющие под водой. Ничего превосходящего по убойности моего обреза не наблюдалось. Конечно два выстрела до перезарядки маловато. Но как я понял в «Мире Черного Дождя» схватки скоротечны, и если уж дуплет из бронебойного патрона и картечи не поможет, то тут только из пушки стрелять.

— Капрал, присмотри себе оружие. Ружье твое похоже того. Назад в Акулью пасть за ним не будем возвращаться.

Я закупился патронами на все свои калибры. Купил коробку латунных домино. Мне понравилась тонкость работы и приятная тяжесть. Отвезу зубанам. Рохле или Одноглазому подарю. Пока робот примерялся к оружию, о чем-то тихо переговариваясь с продавцом, посмотрел логи драки. Убил двух местных акуло-жителей, помог в уничтожении шептуна. Хм. По крайней мере одного завалили. Получил веер преступлений, но после обратной смены личности я был чист. В розыск меня не объявили, и расследований не проводят. Красная зона всё-таки.

Бисто выбрал себе короткий магазинный карабин фирмы «Шарп и Винтерс». Доволен покупкой? Да? Вот и хорошо.

* * *

Пансион «Упокой»

Район Гротеск

В большой комнате царил хаос. Зубаны мелко пшикая носились по по стенам, стучал молоток, раздавался скрип, жужжание и вопли. Посреди гостинной была навалена куча железа внутри которой кто-то копошился и возмущенно фыркал.

— Владыка, — Каин стоял на диване в обнимку с медным чайником, — тут как-то неуютно. Давайте мы стены в красный цвет покрасим?

Я тяжело вздохнул, прошел в спальню. Поймал одного из зубанов, который не смог от меня убежать, потому что сильно хромал.

— Да не дергайся ты, — сказал я ему, усаживая его на стол и доставая инструменты. А потом крикнул в зал, — Есть у нас тут какие-нибудь запчасти?

Тушкан притащил мне металлолома. Я занялся ремонтом. Дело шло споро. За четверть часа я подлатал трех зубанов.

Итак, план добыть шептуна провалился. Но сдаваться не будем. Сейчас придумаем что-нибудь.

— Бисто, как думаешь, а что если мы вырубим полицейских, переоденемся в их форму. Потом подойдем к Шептунам и позовем их пройти с нами, мол мы поймали какого-нибудь еретика?

Робот посмотрел на меня уничижительно.

— Хорошо, нарисуем на стенах какую-нибудь богохулскую чушь и устроим засаду. Как прибегут шептуны картинки замазывать, взорвем пару бомб?

— Вы войну хотите начать? Вас мгновенно запишут в бомбисты-р`еволюционеры и спустят всех собак.

— Хорошо, у тебя есть идеи?

— Повторю. Адекватных нет, мсье.

— Неадекватные у меня самого есть. Так, мне бы теперь двигатель на ворвань.

Тушкан меня услышал и сразу приволок. Большеват агрегат, но пойдет. Заменив топливный бачок, я крикнул что нужны запчасти для головы, отложил паяльник и задумался.

— А что если мы угоним полицейский дирижабль…

— Вы видели в городе дирижабли?

— Кстати, нет. Под куполом никто не летает, интересно почему? Должен же быть вариант добраться до одинокого шептуна.

— Усложняете, шеф-капитан. Просто проследить за этими неудачниками из Бездны и дождаться когда они сами нас выведут на Госпожу Кацентодд.

Я уставился на Бисто. Хм. Меня отвлек Тушкан, он дергал меня за штанину и протягивал черную голову какого-то робота. Я взял и посмотрел, на то, что он принес.

«Запчасти Шептун» (голова).

Это в каком смысле?

— Тушкан, ты откуда всё это таскаешь?

Я вышел в соседнюю комнату. На полу, в куче разнообразного металлолома, лежал черный труп робота-шептуна. Его уже наполовину растащили, но три руки с длинными лезвиями не оставляли сомнений.

— Это что такое?

— Владыка, — из-за дивана показалась оперённая голова Каина, — вы же сами приказали восполнить потери. Вот. Восполняем. Сидел тут на лавочке в паре кварталов отсюда. Одежда красивая. Красная. Ну мы его по дороге с собой забрали. Пригодился. Сейчас пойдем еще кого-нибудь ловить.

— Но я другое имел в… Хм…

— Мы молодцы, — уверенно заявил Каин.

Зубаны со всех сторон загомонили и бросились обниматься и поздравлять друг с друга.

* * *

Магазин «Ваши маленькие склизкие друзья»

Район Гротеск

Дверь мелодично звякнула, когда мы с Бисто вошли внутрь. В голубоватом свете аквариумов, прошли к прилавку. Там сидел старый механоид который медленно, с ровными промежутками считал мелочь, выкладывая ее из кассового аппарата. Вокруг пахло рыбьим кормом и корицей.

— А где Абель?

Робот не обращал на меня внимания.

— Эй, железка, мне надо с хозяином этого рыбьего зверинца поговорить.

— А я его отпус-с-стила, — раздался сзади вальяжный голос.

Я обернулся и увидел её.

— М-м-м, волчонок, — сумрак осветила акулья улыбка и мерцающие оранжевые глаза.

— Здравствуй, Лика, — мрачно сказал я.

— Ну что же ты так официально. Зови меня прос-сто — Гос-спожа.

Глава 6

Задание «Глубокое синее море» выполнено

Вы вступили в тайное общества города Счастье — Бездна

Ваш ранг: познающий

Участие в тайных обществах не влияет на отношения к вам персонажей или классов, если это участие не станет широко известным. Будьте осторожны и внимательны.

— Ну и зачем же ты так меня разыс-скивал? Неужели сос-скучился?

Она зажгла от пальца сигарету в длинном мундштуке, откинулась на спинку кресла, забросила ногу на ногу и с интересом уставилась на меня.

— Хм. Можно и так сказать.

Я задумчиво посмотрел на ее стальные копытца, а потом перевел взгляд на горящие оранжевые глаза. Стоять перед ней мне было неуютно. Жаль стульев рядом нет, а то бы я уселся. У аквариума с акулой раздалось шипение, какая-то возня, потом ожесточенное шуршание когтей по полу. Из-за угла вылетел Тушкан, взобрался по одежде мне на плечо и взъерошился. За ним, не торопясь, с презрительной физиономией, вышел шестилапый зубан Кацентодд — Шаман. Он прошествовал к хозяйке, одним прыжком забрался на высокую полку рядом и стал нехорошо смотреть на нас.

— Мне стало скучно, — сказал я. — Войны эти никому не нужные. Роботы эти облезлые. Хочется масштаба. Поэтому направился сюда, в Счастье, поселился в пансионе «Упокой» и…

— И приш-шел ко мне, — закончила она за меня.

— Да пришел. Захотелось принять участие в чем-нибудь интересном. Почему-то я был уверен, что ты затеваешь что-нибудь этакое.

Кацентодд молча рассматривала меня. Потом сверкнула стальной улыбкой:

— Вс-стань на колени и попрос-си принять тебя на с-службу. И тогда, я подумаю.

Вот ведь гадина. Опять хвостом крутит.

— Нет, Лик, давай без этого цирка. Тебе надо помочь? Я готов. Если нет, то нет. Ты меня использовала в тёмную из-за этого всё могло пойти не так. Может попробуем в открытую? Надоело мне по помойкам шариться и всякую ерунду собирать. Масштаб не тот.

Лика молча рассматривала меня. Я стояд и надеялся, что она поверит в эту чушь. Потом она достала горящую сигарету из мундштука, щелчком отправила ее в ближайший аквариум. Встала.

— Хвос-ст прижали? Цикличес-ские награды за голову в Союзе и Империи. Даже говорят с Архипелагом поругалс-ся. Герой. Но знаеш-шь, волчонок, я с-скажу тебе — нет. Мне нужно чёткое выполнение приказов, а тебе, дружок, веры нет. Аревуар.

Хвост прижали, — повторила у меня голове Девятка.

Кацентод развернулась и, не оборачиваясь, пошла к выходу. Ее стальные копыта звонко ударялись о каменный пол. Шаман спрыгнул и косясь на нас злым взглядом, боком, последовал за хозяйкой. Звякнула дверь.

— Шеф-капитан, — прервал молчание Бисто, — я так понимаю, ваше `рандеву прошло не самым удачным образом?

Я посмотрел на автоматона. Черная и красная краска кое-где облупилась, глаза горели красным и даже не собирались желтеть. Вид у него был довольно зловещий.

— Да нет, капрал. Всё прошло как раз неплохо. После всего, что между нами было, могла сразу мне голову откусить. Да и тебе заодно. Обошлось вроде. Главное она услышала — я хочу работать на нее. Она думает, что я в тяжелом положении, значит много не запрошу. Место где мы обитаем, мы озвучили. Теперь ждем.

— Один вопрос. Вы уверены, что мы сейчас не в бедственном положении?

— Да вроде нет. Деньги есть, пароводожабль заправлен. Вокруг прекрасная, зубастая компания. Что еще для счастья надо?

/logout

* * *

Где же этот девятый отдел на семьдесят девятом этаже? Я ходил по пустым коридорам и пытался разобраться в хитро заверченных поворотах. Иногда я упирался в запертые стеклянные двери которые меня не пропускали. Рядом обычно находился другой проход, где двери благодушно мерцали зелеными лампочками и приветливо распахивались. Очень сильно мешало то, что не было никаких указателей или надписей. Когда я изучил еще одну схему побега в случае пожара, то пришел к выводу, что явно зашел на второй круг. Надо было хотя бы номер телефона у Игната взять. Неожиданно я увидел первого живого человека. Это была девушка с коробкой печенья в руках. Она проходила мимо меня за закрытой стеклянной дверью, задумчиво рассматривая свою добычу.

Я постучал по двери в надежде привлечь ее внимание. Постучал сильнее. Девушка замерла и удивленно уставилась на меня.

— Я ищу, Игната! — крикнул я. — Игната Гирю.

На лице моей собеседницы появилось задумчивое выражение, она посмотрела вверх и с кем-то заговорила. Дверь была звуконепроницаемая, и я ничего не слышал. Беседа длилась и длилась, мне оставалось только стоять и делать печальную физиономию. Наконец-то разговор завершился, дверь мигнула зеленым и створки плавно разошлись в стороны.

— Вы же, Сергей, новый лаборант? — сразу сказала девушка.

Я кивнул и шаркнул ножкой.

— Меня зовут Наталья, пойдемте.

Мы прошли пару коридоров и оказались в большом, светлом зале. Ряды капсул, несколько рабочих станций за которыми сидели люди в наушниках, посередине стол, на котором лежала белая доска исписанная разноцветными стрелочками и закорючками.

— Игнат! — крикнула моя проводница. — Тут пришел новенький. Его почему-то к нам не пускали.

Из-за ширмы показалась лысая голова в зеленых очках.

— В каком смысле? Искра!

— Да, Игнат Карлович, — раздался приятный женский голос из динамиков установленных на потолке.

— Проверь доступы Сергея Волкова.

— Доступ Сергея Волкова — девять эс.

— О, ну вот и понятно! — воскликнул Игнат, радостно глядя на меня. — Вот и разобрались! Искра, душа моя, поставь Серёге девять бэ.

— Принято, Игнат Карлович. Доступ подтвержден.

— Вот и замечательно! Сергей, знакомьтесь, это Ната, там Володя, где-то тут шатаются Миша, Коля. Там, вон, еще народ. Потом подойдешь, познакомишься. Как тебе наше хозяйство?

— Света много.

— Это да. У тебя какие-то подвижки? Или просто познакомится с народом зашел? Кстати, вот сейчас подумал, а чего ты из квартиры в сеть выходишь? Иван, почему-то попросил тебе в номере капсулу установить. Давай сюда перетащим? Не будешь один в своей берлоге сидеть. Всё равно, как закончишь с этим проектом сюда переедешь. Чего тянуть?

— Спасибо, Игнат. Но я пока в норе посижу. Мне так проще, — сказал я и подумал, что продлили мне контракт на месяц. А что будет дальше, загадывать я точно не буду.

— Таинственный, — с иронией заявила Ната.

— Еще какой, — согласился Игнат.

— В общем, я встретился с тем, с кем меня просили встретиться.

— Молодец, — серьезно сказал Игнат. — Здесь можешь говорить свободно. Отдел в курсе ситуации. Сейчас прогон закончим, логи гляну.

— Но там не очень гладко прошло…

— Полное фиаско?

— Да нет. Скорее неоднозначно.

— Хорошо, чуть позже и порешаем что делать.

Я оглянулся вокруг и решил задать давно мучавший меня вопрос:

— А чем вообще отдел занимается?

— Мы то? Строим из кубиков архитекторов, которые строят потом «Мир Черного Дождя». В конструкторе возимся. Как завершишь дело, всё покажем, расскажем. Искра сказала, что у тебя неплохой потенциал. Вот и проверим. Но это всё потом. Сейчас прогон.

— А что за прогон?

— Володин проект. Там подземники хотят бузу поднять. Вот тестируем, — Игнат махнул рукой в сторону экрана.

Там из под земли лезли огромные роботы, разбегались люди, горели дома. Стреляла линейная пехота. Дирижабль сбрасывал бомбы. Из разломанного гарганта, в клубах пара во все стороны расползались сотни небольших темных существ с острыми зубами.

— Гоняем разные варианты сценария, пытаемся спрогнозировать поведение игроков. Кто-то любит поохотиться на мелкую опасную дичь. Кто-то любит социалку, и весь этот дым, вонь и огонь — мало интересен. Кто-то склонен к коллаборационизму, кто-то верен до конца. Считаем вот, по окончанию сценария сравним прогноз с реальностью.

— И как, часто совпадает?

— Частенько, — Игнат сверкнул зелеными очками и улыбнулся.

— Ладно не буду отвлекать. Пойду.

— Ага, давай. Я вечером заскочу.

* * *

— Серёж, как ты там?

— Нормально. Всё хорошо.

— Точно?

— Угу.

— Я соскучилась. Завтра давай к тебе зайду. Меня пустят?

— Сразу не убежишь?

— Ну уж нет, — Ева разулыбалась.

Я молча смотрел на ее изображение в телефоне.

— Мне очень плохо, Серёж. Чего-то всё из рук валится. Всё не так.

— Чего случилось?

— Ерунда, раскисла просто. Так, всё. Давай. Я побежала. До завтра.

— Давай. Давай.

Я отключил вызов. Вот, женщины в жизнь их не поймешь, чего у них в голове происходит? Да и ладно. Завтра расспрошу подробнее.

* * *

/login

— Тушкан, отстань. Каин, ну как успехи с ремонтом?

— Всё сбацали, владыка! В лучшем виде.

— Хорошо.

— Только нужно Искр, штук шесть, — добавил робот. — Корпуса-то в поряде. А вот с Искрами беда. Покромсало их. Сейчас пойдем поохотимся немного.

— Может с Рафаля подкрепление позовем?

— Зачем? Только искры вставить и всё в поряде будет.

— Так, Каин, отставить охоту. Нам тут портить репутацию нет резона. А то будет как в Городе Сов. Собирайтесь, выдвигаемся за искрами. Есть тут рынок какой?

— Мсье, тут иск`ры не продают на рынках. Это души автоматонов. Они не проходят таможню. Их сразу надо сдавать на Великую Стройку в Котлован. Тут вообще странный список запрещенных товаров.

— Никаких других вариантов?

— Обратиться к правительству или церковникам, чтобы они попросили местного Демиурга.

— Демиург в Счастье спит и видит сны, — сказал я задумчиво. — Ладно, не будем заморачиваться, пошлем за подмогой. Впрочем, Кацентодд не отвечает, заняться нам нечем. Не сидеть же тут без дела? Есть один вариантик.

* * *

Район Чудес

Уровень безопасности: желтый

— Фифк, тормози вон там, на обочине.

Мы подъезжали к особняку Потрошителя. Того самого, куда Вован заезжал с контрабандными искрами. Я не особо надеялся на успех, но попробовать стоило. Думать о том, сколько мне придется ждать — не хотелось. Вот не появится Кацентодд и что? Посижу тут недельку и готово. Задание провалено. Хотя, шут с ним, на самом деле. Не застрелят же меня за такое в реальности. Господа, я сделал всё что мог. Прощайте, надеюсь больше не увидимся…

— Посиди тут, Фифк, отдохни, я скоро буду. Бисто, постой возле кэба. Если услышишь выстрелы, ты знаешь, что делать.

— Вламываться внутрь, вытаскивать вас, — спокойно сказал капрал.

— Всё правильно.

Я немного подождал, давая зубанам время добраться по стенам до крыши особняка. Подошел к большой коричневой двери и постучал в специальную колотушку висящую рядом. Дверь скрипнула и приоткрылась. За порогам стоял невысокий бледный дворецкий:

— Простите, — с достоинством произнес он, — доктор Викториан не принимает.

— Серый Пароволк, от Вовы Доброго, к Потрошителю, по личному делу, — не обращая на него внимания сказал я.

Дворецкий осмотрел на меня с головы до ног. Поглядел на мои северные ботинки с шипами, потом на кэб, исцарапанного Бисто и лежащего прямо на тротуаре, отдыхающего Фифка. Потом презрительно скривился и произнес:

— Я доложу.

Дверь захлопнулась. Я потоптался на пороге, обернулся. Бисто смотрел на меня вопросительно. Спокойно, сейчас разрулим.

Дверь снова заскрипела и дворецкий приглашающим жестом указал мне внутрь темного холла. Я протиснулся внутрь. Дверь сзади захлопнулась, к моей голове приложили что-то холодное и тяжелое. Пистолет?

— Не двигаться, — произнес низкий механический голос. — Руки вверх и не опускать. По какому вопросу меня беспокоите?

— Я бы хотел приобрести у вас шесть искр, — не оборачиваясь произнес я.

— Аргон, вызывай полицию, мы задержали сумасшедшего преступника.

— Стоп. Господа, не хотите продавать, не надо. Я уйду. Вова Добрый вас рекомендовал как надежных партнеров.

— Это который? Такой высокий брюнет? Манерный такой?

— Нет, толстый и хам.

— Как зовут его пилота?

— Это что, допрос?

Сзади неприятно взвели курок.

— Не помню. Навигатор Стелла, вроде. А пилот со мной не разговаривал. Артур какой-то или Арчибальд. Что-то такое.

— Какое имя у его дирижабля?

— Нет у него имени, но Вова называет его «самоваром».

Пистолет от моей головы убрали.

— Зачем вам искры?

Я повернулся и посмотрел на высокого многоглазого робота. Он был одет в резиновый фартук заляпанный кровью. Револьвер смотрел мне в живот.

— У меня тут произошел небольшой конфликт интересов. Несколько моих автоматонов посекло. Надо восстановить.

— С кем был конфликт?

Я промолчал.

— С кем. Был. Конфликт.

Н-да. Впрочем, к черту.

— С Шептунами.

Автоматон замер и глядел на меня девятью светящимися глазами. Дворецкий тоже не шевелился. Внезапно одна из лампочек-глаз робота мигнула и погасла.

— По указанию некого общества, — сказал я, чтоб хоть как-то разрядить обстановку. А потом подумал и снял очки.

— Бездна?

— Я этого не говорил.

— Сколько надо искр? — после долгой паузы сказал Потрошитель.

— Шесть.

— Больше ничего не надо?

— Нет.

Автоматон махнул рукой дворецкому, тот кивнул и ушел вглубь здания.

— Пройдемте в мой кабинет.

* * *

Я прошел в большой, темный кабинет, освещенный газовыми лампами. Пахло чем-то пряным и немного ворванью. Стены были заставлены книгами. Огромным количеством книг.

— Вообще это интересно. В особенности если вы не пытаетесь меня обмануть. Присаживайтесь. Я могу вам рассказать, как устроен наш город. Если вы поделитесь своей информацией. Вы согласны?

Я сел в глубокое кожаное кресло и кивнул. Было немного непривычно ходить в ботинках по большому пушистому ковру, но раз хозяин не против…

— В Счастье есть четыре основные фракции: Двор, Механисты, Поглотители и небезызвестные вам, Шептуны.

Робот снял окровавленный фартук и аккуратно повесил его на крючок. Сел за массивный дубовый стол.

Восьмиглазик, — заявила Девятка.

— Грибного коньяку? Нет? Тоже правильно. Давайте тогда чаю. Так вот. «Двор» — это самая могущественная фракция в Счастье. В нее входят многие самые выдающиеся и богатые граждане города. Они планируют пробудить Великого и с помощью него захватить все соседние города, а там глядишь и государства. Глупцы. Напыщенные и самодовольные.

Я отхлебнул чая из водорослей. На вкус, как горячий бульон из морской капусты. Сначала гадость, но потом вроде ничего.

— Вам интересно, мне продолжать?

— Вне всякого сомнения.

— «Механисты». Они хотят завершить Большую Стройку. Они понимают, что влиять на планы Великого не смогут и просто надеются, что тот по достоинству вознаградит их за старания. Они против сакрализации или превозношения. Расценивают это как интересную и глобальную инженерную задачу. Не более. Средств у них не так много, как у Двора, но, пожалуй, больше всего последователей.

Внезапно глаза Потрошителя мигнули все разом. Он отставил чашку с маслянистой жидкостью. Откинулся на кресло и замер. Пару мгновений я не мог понять, что произошло, ну тут, вдали услышал тяжелый низкий вой и бой барабанов. Выдох. Я поступил так же, как хозяин комнаты, отставил чай, приложил голову к спинке сидения и закрыл глаза.

Гул нарастал. Странно, но в этот раз я не испытывал боли или неприятных ощущений. Меня накрывало темной волной. Она была теплой и даже приятной. В руках и ногах стало мягко покалывать. Не могу понять. На меня смотрели тысячи глаз Великого. Смотрели с теплотой и любовью. Как огромный, всемогущий, добрый отец. Он не будет меня наказывать за проступки, только посмотрит с укоризной и всё. Он видит обо мне сны и эти сны хорошие. Теплая, мягкая, убаюкивающая тьма. Там внизу, во тьме и живём все мы. Там Счастье. Там, на дне. Там город. Лежит. Лжит. Лгёт.

Я открыл глаза. Как-то всё проще и мягче в этот раз.

— Продолжим. «Поглотители». Тут всё просто. Всё должно стать Йорхотепом. Всё должно перестать быть собой и стать Великим. Эти ребята самые радикальные. Не приведи судьба вам с ними пересечься. Они тащат в Котлован всё до чего могут дотянутся. Иногда доходит просто до глупостей. Они, к счастью, немногочисленны, но пожалуй самые бесстрашные и опасные. С ними нещадно воюет Двор. Чем управлять потом, если эти идиоты хотят всё уничтожить и стать одним большим Йорхотепом?

— Вплоть до самоубийств?

— О да. Больше всего добровольно уходят Котлован именно Поглотители. Но это не приветствуется у них, до тех пор пока еще есть кто-то кого можно пожертвовать.

— Шептуны?

— Они. До прибытия сюда, это был военизированный религиозный орден. Они отказались от старой веры и приняли новую. Эти господа добровольно взвалили на себя тяжелую ношу инквизиции, тайной полиции и священников. Они рыщут по городу в поисках еретиков. Находят. Вытягивают из них всё, что можно и остатки жертвуют. Искренне ненавидят Механистов, но в открытую не выступают. В городе идет негласное, но ожесточенное соревнование. Кто же из этих групп сделает больше для Великой Стройки? Кого приблизит Йорхотеп, когда проснется?

— И кто побеждает?

— Никто не знает. Но все очень стараются.

— Я понял. На самом деле интересно. Но насчет искр…

— Аргон сейчас принесет. Не переживайте. И я вам предложу очень хорошую цену за них. Но при одном условии. Вы мне расскажете про Бездну.

— Боюсь тут я вам мало чем помогу. Я сам с ними столкнулся только несколько дней назад.

— Они появились не так давно, — после небольшой паузы сказал робот. — Быстро начали набирать сторонников, откуда-то у них появились деньги. Остальные группы пока не замечают их опасности. Но судя по скорости с которой они получают влияние, я очень опасаюсь, что Бездна уже в ближайшее время может вломится в Большую Четверку. И самое главное, я не понимаю их целей. Чего они хотят?

— Извините, как мне вас можно называть? Потрошитель? Хорошо. Но к какую фракцию поддерживаете вы?

— Никакую. И все. Мой интерес простой. У меня серьезный бизнес. И я не хочу, чтобы он пострадал. Мне всё равно кто из них победит. Ну пожалуй, кроме Поглотителей. Впрочем, мне кажется, что мою скромную персону «поглотят» в последнюю очередь, что, в принципе, меня устраивает. Скажем так. Если вдруг, под тенью от тысячи пальцев Йорхотепа окажется Бездна, я бы хотел, чтобы ко мне отнеслись с должной симпатией. Поэтому я готов вам помочь. Вы можете передать эти слова?

Мне выскочило задание о послании Бездне. Я согласился. Ну, а почему нет? В комнату вошел дворецкий и, с небольшим поклоном, положил на стол маленький кожаный мешочек.

— Шесть искр, как вы и просили, — подвигая его ко мне сказал Потрошитель.

— Спасибо. Сколько с меня?

— Принесите мне солнечный свет.

— Простите?

Робот взял с полки металлический куб, размером голову зубана и протянул мне.

— Это ловушка для света. Так вышло, что Йорхотеп не любит Солнца. На данном этапе оно для него смертельно. Потом, когда он окончательно проснется, свет для него станет просто неприятным. Поэтому сверху, на поверхности океана, над Счастьем, никогда не бывает ясной погоды. Вы же много путешествуете? Вот и прекрасно. Как увидите Солнце, откроете ловушку, а потом привезете ее мне.

— Звучит не сложно.

— Вы согласны?

— Согласен.

— Повторю. Великий не любит Солнца, ввоз света в Счастье запрещен.

— Может возьмете деньгами? Так будет проще.

— Давайте лучше свет, — глаза Потрошителя сверкнули. — Заверните ловушку в прорезиненную ткань или обложите чем-нибудь пахучим, чтобы ищейки не учуяли. Так его и доставляют.

— Хорошо. Будет вам свет.

Сделка зафиксирована

— А можно узнать зачем он вам?

— Не стоит, друг мой.

* * *

Фифк бодро шлепал по мостовой в ботинках не по размеру. Вообще непонятно, конечно, зачем он заматывается в плащ, штаны. Кепку эту драную нацепил. Неужели без обуви и человеческой одежды не было бы более удобно?

Темные улочки, бледные люди. Людей становилось всё больше, фонари стояли все чаще и давали всё больше света.

Район Гант

Уровень безопасности: зеленый

Мы как будто попали в другой мир. Много людей, дурманящие запахи из кофеен. То тут то там у прохожих попадалась дорогая одежда ярких цветов. Люди конечно выглядели немного болезненно, но были явно веселее и активнее.

— Эй, Бисто, ты куда! Фифк тормози!

Робот ничего не говоря спрыгнул с движущегося кэба и решительно, как будто вколачивая сваи, затопал в сторону рыночной площади. Глаза его вспыхивали мрачными багровыми оттенками. Я спрыгнул и побежал за ним.

Тут был участок где продавали пленников. Люди, роботы, полу-акулы, кальмары. Все были прикованы тяжелыми чугунными цепями к специальным кольцам, вделанным в стены. Некоторые из рабов провожали капрала безразличным взглядом. К Бисто подскочил продавец в лазурном одеянии:

— Уважаемый, кого-то хотите приобрести?

Капрал, не обращая ни на кого внимания, шел к одному из прикованных людей. Старый, совсем седой тот сидел прямо на камнях площади, понуро опустив голову. Робот приставил карабин к его голове и пророкотал:

— Где Бернард? Отвечай, мерде!

К нему подбежал продавец:

— Вы что творите!? Охрана!

— В Лазурном квартале, — тихим, усталым голосом ответил старик, поднял голову и уперевшись лбом в ствол карабина. — Фокс хаус… Стреляй.

Из-за прилавков вышли два здоровых головореза в черных жилетах и цветастых рубахах. Я положил руку на приклад обреза. Но тут глаза Бисто вдруг перестали мерцать. Он опустил карабин.

— Та-а-ак, — сказал один громила.

— Чё такое? — сказал второй.

— Извините, я ошибся, — у Бисто поникли плечи, он как-то весь сдулся и, не оглядываясь, пошел назад к кэбу.

— Ты штоли!? — грозно рыкнул первый громила, почему-то обращаясь ко мне.

Драка! Ура! — заявила Девятка.

Тушкан у меня на плече встопорщился.

— Всё в порядке, господа, охранники! — продавец влез между мной и головорезами. — Всем спасибо! Вы у нас самые замечательные! Всё в порядке!

— Ну смотри тут, — пробасил второй. Они развернулись и ушли назад.

— Извините за недоразумение, — начал виться вокруг меня торговец. — Что уже присмотрели себе кого-нибудь?

— Да нет, спасибо. Как-то сейчас не нужны слуги.

— Это не слуги, господин. Это пленники. Очень удобны в хозяйстве. Вон посмотрите акулюди, сильные, крепкие, тупые как мочалки, но преданные. Роботы вот. Совсем не дорого, Йорхотепу понравится такое подношение. Ваш рейтинг подскочит сразу на сотню вверх!

— Подожди, я не понял. Так это для службы или в Котлован?

— А это как вам будет угодно. У нас в гильдии всё просто. Всем пленникам назначается цена, что мы бы хотели отдать Великому. Но если кто-то захочет купить эти подношения дороже, то мы не против! Только за! Хм. Я вижу вы не местный. Может вы гуманист, и считаете, что их время еще не пришло? Можете их выкупить и спасти. Продлить их существование полное горя. Если же хотите порадовать Йорхотепа, то я могу подсказать, за кого Великий зачтет вам больше.

— Нет, спасибо. Надо идти.

— Вот посмотрите, этих пленников никто не взял. Завтра они отправляются к Великому. Это счастье и радость. Почему же они такие грустные?

Ухмыляющийся продавец показал на ржавую клетку где сидело десяток несчастных. Я посмотрел на симпатичную девушку акулу, что скалила мне зубы сквозь прутья.

— А что с этой не так?

— Это дикарка. Красавица да? С характером. Загрызла своего предыдущего хозяина. Двух. Чтобы с такой управиться нужен характер. Я вижу он у вас есть. Берем?

Вот ведь мерзавец. Может его тут пристрелить и всех отпустить? Хотя в чужоймонастырь… Я посмотрел на остальных. И тут я узнал одного из пленников. Порванный мундир спутанные волосы, пустой взгляд в пол. Стараясь не подавать вида, я скривил губы и с презрением спросил:

— А этот?

— Крепкий, сильный. Бывший офицер. Вот ни разу не пожалеете. Пять тысяч железных марок.

— Ну уж нет, — усмехнулся я, хотя сразу хотел достать кошелек. — Сами на него посмотрите. Ободранный весь.

Продавец явно что-то чувствовал и жадность тут боролась с жадностью. Как бы продать заинтересовавший товар подороже. Но что если я совсем уйду?

— Четыре пятьсот, и это последняя цена, — сказал он категорично.

— Четыре за этого дезертира и эту отмороженную рыбу на сдачу, — кивнул я на все так же скалющуюся барышню.

— По рукам, — радостно заявил продавец. И получив деньги продолжил. — Хотел вас предупредить насчет офицера. Две попытки побега. Убил охранника. Две попытки суицида…

— Да уймись ты, — сказал я продавцу. — Здравствуй, Гастон, — подошел и обнял хмурого капитана.

Глава 7

Мне передали ключи от железных ошейников Гастона Жирардо и злобной барышни. Я тут же снял замки и выбросил. Договорился с продавцом о поставке на Рафаль пары самых никчемных и дешевых механоидов. Объяснять зачем они мне я не стал. Под раздосадованным взглядом продавца мы пошли к кэбу. Я придерживал бывшего капитана за плечи и вёл его вперед. К моему сожалению, он никак не отреагировал на мое появление. Послушно шел, смотрел под ноги и на вопросы не отвечал.

Это старший по званию. Не бросать, — опять прокомментировала Девятка.

— Ну же! Капитан! Вы меня помните? Пятый штрафной! «Мы должны кровью смыть…»? Садитесь в кэб, рядом с этим хмурым роботом. С которым мы тоже сейчас обсудим, что это было.

Я повернулся и увидел, что следом за нами, идет акулья девушка. Она смотрела на меня злобно и всё так же улыбалась, перебирая в воздухе когтистыми пальцами.

— Милая, барышня, — сказал я. — Вы свободны. Отправляйтесь к своей семье или друзьям, кто там у вас есть. Очень приятно было познакомиться. Прощайте.

Она замерла, ее взгляд забегал из стороны в сторону, а улыбка стала немного испуганная.

— Я не шучу. Ошейника нет. Сделка завершена. Я вас отпускаю, даю вольную, не знаю как тут это называется. Давай подставляй ладошку, печать тебе туда шлёпну, чтобы была свободна как комбайн в море.

Девушка не шевелилась и не произносила ни слова. Вся как-то слегка поникла, даже пальцы перестали шевелиться.

— Блин, некогда, — я вздохнул. — Вот держи сотню крон. Купи себе нормальную одежду. А то обноски какие-то. Неприличные. И на еду тебе хватит и на жилье на первое время. Всё пока. Счастливого акульего плаванья.

— Фифк, дуй к нашей гостинице. Не устал там? Троих тащить в тележке сможешь?

— Фет! Фсё ф фофядке! Фпефет! — радостно заявил наш рикша, ухватил оглобли и зашлепал по улице.

Вот и хорошо.

— Бисто, друг мой чугунный. А не хочешь ли рассказать, что такое произошло пять минут назад?

— Нет, — спокойно ответил робот глядя на проплывающие мимо зеленые фонари.

— А всё-таки?

— Ничего не произошло. Я ошибся. Больше этого не повторится. Давайте не будем говорить об этом, мсье.

Я внимательно рассматривал робота.

— Ну хорошо, — решил согласиться я. — Не будем, так не будем. Фифк! А двигай лучше к какой-нибудь забегаловке. Перекусим.

— Я Фифк!

— Хорошо-хорошо.

* * *

— Есть у вас что-нибудь не сильно рыбное? Без изысков, простое и питательное. Мясо там или чего тут у вас водится? О отлично, давайте. Да, и китовый гамбургер тоже. Гастон, будешь что? Давайте всего по два, роботу тоже принесите заправиться. Ворвань подойдет? Подойдет.

Вообще кафе производило приятное впечатление. После вечной гнетущей промозглой ночи Счастья, тут было тепло и уютно. Горел камин, пахло кофе и специями. Я уплетал мешанину из водорослей, грибов и крабового мяса. В принципе неплохо, только водоросли скрипят на зубах. Гастон чуть оживился и тоже стал есть. Бисто с суровым выражением лица заливал в себя ворвань.

— Ну что? Так и будем в молчанку играть? В жизни не поверю, что какие-то никчемные работорговцы сломали бравого капитана пятого штрафного батальона. Неужто совсем меня не помнишь?

— Помню, — тихо сказал Гастон.

— О прогресс! — заметил я и отпил горячего грибного вина со специями.

Вообще удивительно, как такой тихий и нелюдимый человек как я, умудрился собрать вокруг себя столько жутких, депрессивных типов. Я на их фоне, прямо живчиком выгляжу. Талант.

— Я уже был готов. Я устал. Но опять появился ты и…

Гастон отвернулся. Какой же занудный тип. Я посмотрел сквозь стеклянную стену на улицу. Там свернувшись клубком прямо на сидении нас ждал Фифк.

— Офциант! Подойдите пожалуйста! Можно еще заказать порцию для нашего водителя? Вон смотрите в кэбе дремлет.

— Это кальмар? — немного высокомерно спросил официант.

— Похож. Но вроде как стесняется этого.

И тут я увидел рядом с кэбом еще одну фигуру.

— Значит заказ. То, что едят кальмары на вынос и еще порцию для людакул. Вон стоит рядом с кэбом барышня. Видите?

— Вижу. Сейчас всё сделаем, — с недовольным лицом сказал официант и ушел.

— Не знаю, что ты со мной сделаешь, — внезапно заговорил Гастон. Как-будто решился. — Я это заслужил. Они мне сказали, что ты наделал ошибок. И надо тебе помочь. Я им поверил, а они…

— Это ты про то, что сдал меня полиции тогда? Ну, согласен, не самые приятные воспоминания. Но всё обошлось же. Ты не собираешься меня еще раз полиции сдать?

Гастон потряс головой.

— Вот и договорились. Закрыли тему. Мир? Кто старое помянет… — сказал я и протянул ему руку.

Капитан молча смотрел на меня, потом пожал ее.

— Слушай, как ты влип вот в это? — я обвел рукой окружающее. — Пленники? Рынок? Что было то?

— Рассказывать нечего. Попали в засаду «зеленых шапок». Они запросили выкуп. За меня никто не внёс, поэтому вот, продали сюда. Всё, — Гастон немного помолчал. — Может это и было бы лучшим выходом… Чтобы меня сожрал полоумный подводный божок.

— Гастон, завязывай с меланхолией. Давай присоединяйся ко мне. У меня тут то один кошмар, то другой. От помощи не откажусь.

— Не знаю, Серый. Чтобы я, офицер союзной армии, вступил в банду…

— Банду? — удивился я.

— Ну ты же бандит? Поэтому в штрафники попал, и поэтому тебя полиция искала, разве нет?

— Да не. Я не бандит…

Только я хотел сказать, что я шпион. Бывший. Меня перебил Бисто:

— Абанку`р пал, — отрезал он.

— Что!? — Гастон аж дернулся.

— Вчера мальчишки на перекрестках кричали новости, — ровным голосом, почти без акцента начал говорить капрал. — Республика вступила в войну и ударила с запада. С севера в приграничные области вошли Свободные Княжества. Саусфилд захватили банды из Дикого Поля. Импе`рия форсированным маршем взяла Раинбург, а потом вошла в Абанкур. Гарнизон сдался без боя. Коллегия распущена, ее участники а`рестованы. Канцлер подписал указ о роспуске Союза Вольных Городов. Конфеде`рация повержена. Вы больше не офицер союзной армии.

— А ты..? — начал спрашивать Гастон.

— Капрал Бисто. Абанкурская тяжелая пехота. Наш полк был разбит, знамя потеряно. Остатки были приговорены к расстрелу, как не выполнившие приказ. Капитан. Союзной армии больше нет. Правительству мы больше не нужны. Да и нет уже того правительства. Теперь мы сами по себе. Мсье Серый Пароволк спас меня от чудовищной смерти и теперь я выполняю долг чести, служа ему.

Союз Вольных городов прекратил свое существование? Вот это новость. Я опять всё пропустил. Пока капитан выспрашивал подробности, я смотрел в окно. Фифк уплетал сырую рыбу вылавливая ее из небольшой кастрюльки. Официант подошел к акулице, но тут же отпрыгнул от нее, уворачиваясь от когтистой лапы. Разразился руганью кинул сверток с едой ей под ноги и пошел назад в кафе.

— Гастон, мы сейчас доедем до меня, переночуем, а там ты решишь ты со мной или дальше продолжишь свой поход за смертью. Хорошо? Доедайте, отправляемся. Гарсон! Посчитайте нас.

* * *

Как Фифк не бодрился, но всё-таки он устал. Это было видно. Бежал он всё тежелее, один из ботинков вывернулся и торчал боком, хотя наш кальмар и не обращал на это внимания. Всё чаще он плевался черным, а его походная песня стала уж совсем грустной. Мы добралось пансиона, и я дал ему сверху щедрые чаевые.

— Всё, иди отдыхай, до завтра ты нам не понадобишься.

— Фэр! Фофтойте! Я фифу фто фы фефные и фофофые фюфи!

— Бисто, чего он там про «фюфи» говорит?

— Лстит, — отрезал робот.

— У фефя феда. Фрат фрофал. Фофёл ф фофне фофыряться и фрофал!

— Брат говорит пропал. Коллектор чистил и пропал.

— Фофогите фофалуйста! Эфо фой фюфимый фрат! Он фрифурок. Фут фефалеко.

— Рядом пропал. Просит нас найти.

Вам предложено задание «Флачущая фьма»

Помогите рикше найти брата в коллекторе.

Награда: положительная репутация с бедными классами города Счастья, услуга

Провал: нет

Отказ: потеря репутации с Фифком

Черт, как не вовремя всё это. Хотя задание неплохое. По крайней мере ничего не теряю, а репутацию хоть где-то подниму. Название только чего-то мрачное.

* * *

— Фот фход ф фофектор, — указал кальмар на темный проем.

— Похоже с освещением там не густо, — задумчиво сказал Гастон.

Я достал оставшийся после города Сов полицейский револьвер и отдал его и коробку патронов капитану.

— Бисто, дружище, у тебя нет запасного фонаря?

Робот отрицательно покрутил головой. При этом глаза его загорелись ярче.

Я оглянулся, вокруг нависали высокие темные дома. Заброшенный двор. Если пройти мимо облезшей стены и свернуть в арку, то можно увидеть каменную лестницу вниз. Там спустившись, а потом пробравшись между двумя заборами можно было выбраться к черному зеву коллектора. Судя по накиданному вокруг мусору и грязи, место было скрыто от глаз и популярностью не пользовалось. Сверху с крыш, на нас смотрели несколько красных глаз. Надеюсь это зубаны, а не очередные блохи. Ну что-ж. Двинули.

Приключение! — вставила Девятка.

Мы зашли в большую темную арку, наполовину прикрытую ржавыми воротами. Каждый наш шаг отражался слабым эхом от высокого потолка. Капала вода, неприятно пахло рыбой.

— Я фойду фазад, фефежку фофторожу! — в спину нам крикнул Фифк.

— Трусит, — перевел его робот.

— Йорхотеп с ним, — задумчиво сказал я. Но на всякий случай достал ультразвуковой свисток, — Мне вот одно интересно, кто и зачем нанял его братца? Тут надо человек двадцать, чтоб это хоть в какой-то порядок привести. Что бы тут один кальмар сделал?

Длинный высокий коридор плавно спускался вниз. Через равные промежутки, сверху были маленькие оконца наружу, сквозь которые пробивался тусклый зеленый свет. Пахло сыростью и немного гнилью. За окнами стрекотали сверчки. Тихий успокаивающий звук. Не думал я, что в подводном городе и живут сверчки. Чем они тут питаются, водорослями и мхом что-ли?

Туннель был пуст, мы шли всё дальше и дальше. Ничего не происходило. Только эхо от наших шагов, капель и стрекот сверчков. Поначалу мы все были напряжены, но потихоньку расслаблялись. Какой-то шутник подвесил дохлую крысу за хвост. Н-да.

Как-то я думал, что тут будет знатно вонять, но нет. Запах гнили пропал, чем дальше мы шли тем легче дышалось. Появился запах свежести, как после грозы. Становилось светлее. Здорово так шагать вместе с друзьями. Настроение улучшилось. Мы шли вперед.

— Бисто ты как?

— Экселенц.

— Здорово.

— Ага, довольно уютное место, — заметил Гастон.

— Гляди, кто-то подвесил дохлую крысу за хвост.

— Может брат?

— Чей?

Мы шли все глубже. Там вдалеке что-то приятно светило зеленым светом. Он был не такой противный как тот, что бывает, когда горит ворвань. Этот свет был такой, как будто в солнечный день отразился от летней травы. Становилось теплее.

Бисто стал насвистывать какой-то мотив. А потом вдруг сказал:

— Этот звук. Я понял. Он из детства.

— Какой?

— Ну вот эти сверчки.

— Из детства?

— Ну да, когда нас собирали на фабрике. Также ст`рекотала наша мать-фабрика. П`риятный звук.

— Смотрите кто-то подвесил крысу за хвост.

— Может кальмар?

— Какой кальмар?

Мы прошли мимо темного женского силуэта. Лица я не мог разглядеть.

— Открой глаза, — прошептал мне властный женский голос.

— В этом голосе я услышал шипение сотни змей, — сказал я Гастону.

— Голос скользит?

— Открой глаза, — снова прошептал голос.

Мы шли. Подходили все ближе и ближе к приятному зеленому свечению. Настроение было отличное. Ноги почему-то не слушались. Это было странно. Я шел вперед, но почти не двигался. Я побежал, но оставался почти на месте. Как во сне.

— Открой глаза! — на меня уставились страшные, но очень красивые огненные глаза.

— Золотое пламя… Свет, — потянул я руки к ним, — мне нужен солнечный свет. У меня и ловушка есть. Вот.

Меня как будто ударили по лицу лопатой. С резким звоном в ушах. Я дернулся.

Бей! — запищала Девятка и ухватила что-то сидящее у меня на груди.

Раздался хруст. Как будто я сжимал в своей руку сухую вафлю. Сверчки на секунду смолкли и вдруг затрещали с новой силой. Я снова был на зеленой дороге. Мне улыбался Бисто и Гастон. Я вставил в зубы свисток и начал в него дуть. Ничего не происходило. Свистка у меня не было. Но я в него дул. Девятка шевелилась пыталась что-то поймать в воздухе передо мной. Глупая.

Я не глупая, — ответила Девятка, но несанкционированные движения прекратила. Но потом добавила. — Сам такой.

На мне кто-то сидел. Я лежал на земле, а на мне кто-то сидел. Каин? На мне сидел Каин и жрал какое-то жуткое существо похожее на толстую муху размером с кошку. Меня скрутило и вырвало. Адская слабость. Я не мог пошевелить ни ногой ни рукой. Я валясь на мокром, грязном полу коллектора. Больно.

Вокруг раздавался визг зубанов, стрекот сверчков и хруст. Моё сознание прояснялось. Я пошевелился и попытался подняться.

Мы лежали недалеко от входа. Шагов десять. Все были тут и я, и Гастон и Бисто. На нас сидели огромные мухи. Они вонзили в нас свои жала. Было не больно, а даже немного приятно. Зубаны пролезшие в окна туннеля прыгали на них сверху. Хруст, писк, куски мух которые разлетались вокруг. Стеркот прекратился и я окончательно пришел в себя.

— Ах тыж дрянь то такая, город, ты, Счастье!

Поднялся, достал обрез и выстрелом снес одну из членистоногих тварей, что сидела на Бисто и сосала из его головы что-то похожее на масло. Зубаны уже заканчивали. Вокруг лежали десятки убитых насекомых. Что ж это такое?! Я посмотрел на один из трупиков.

Изумрудная плакальщица (цикада)

Плакальщица значит. Мы отошли от входа совсем недалеко. И нас тут и накрыло. У меня осталось меньше трети жизни, а Гастон уже схлопотал статус «Без сознания». Мы все были в крови и в какой-то слизи. Сколько прошло? Минута? Две?

Там у входа еще копошилась куча этой гадости. Я на слабых ногах подошел и увидел девушку-акулу которую облепили три цикады. Они самозабвенно сосали ее кровь и стрекотали. Мне стало казаться, что я иду по коридору к выходу. И надо быстрее выйти. Вон он, впереди. Надо только немного поднажать.

Я с усилием открыл глаза и в двоящемся мире, прямо Девяткой раздавил по очереди всех трех насекомых. Сразу стало легче. Акула испуганно распахнула глаза, слабо шипела, попыталась убрать длинные волосы с лица, а потом свернулась клубком. Ее начало трясти.

— Дурилка, что ты за нами ходишь? Не видишь с нами опасно. Дуй в свой акулий питомник или откуда ты там?

Я попытался помочь ей встать. Она была неожиданно тёплая для полурыбы. Девушка всхлипнула, клацнула зубами, попыталась вырваться, но явно была еще слаба. Потом вдруг расплакалась. Начинается, блин. Прислонил ее к стене и вернулся назад. Дело еще не завершено.

Пригляделся вокруг и увидел тёмный, скрытый от глаз отнорок. Заглянув туда, я оторопел. Десятки высушенных мертвецов. Люди, роботы, собаки, кошки, красные блохи, совсем уж неведомые твари. Все были высушены до состояния мумий. Среди них торчали желтоватые яйца насекомых, в которых уже шевелились личинки.

— Мы всех прикончили владыка! — подполз ко мне Каин и стал радостно скалить зубы.

Брысь! — сказала Девятка. Мне показалось или ее голос стал ниже и взрослее?

— Хвалю, — сказал я. — Выше всяких похвал. Всем внеочередная банка ворвани.

— Мне нравится этот город владыка! Только перекрасить и будет неплохое местечко. С этими, что будем делать? — зубан махнул головой на кладку цикад.

— Сожгем, — ответил я, доставая из инвентаря топливо.

* * *

— К сожалению, Фифк. Мы нашли твоего брата. Он мёртв. Он и многие другие. В коллекторе поселились изумрудные цикады.

— Фот фофань! Фаф фаль. Эфо фыл фой фюбифый фрат.

— Говорит, что это любимый брат.

— Фас фыло фриста фетьдефят фосемь фратьеф. Феферь фриста фетьдефят фемь.

Фифк тяжело взохнул.

— Триста братьев? — удивился я.

— И фятьсот фефтер. Фо эфот фрат, — доверительно сказал мне кальмар. — Фыл фамый фюбимый! Фпасифо фто фашфи ефо!

Вы успешно закончили задание «Флачущая фьма»

Вы нашли останки брата рикши. Вы уничтожили гнездо Изумрудных плакальщиц (цикады)

Награда: +120 опыта, +5 репутация с бедными классами города Счастья, Фифк +50 к репутации

* * *

— Ничего, — сказал я, открывая входную дверь в наш отель. — Сейчас отмоемся, почистимся, отоспимся и всё будет хорошо. Бисто, помоги занести Гастона.

В холле пахло сигаретным дымом и корицей.

— Я сам, — мрачно сказал капитан, облокачиваясь на мое плечо. — Серый, почему как я тебя встречаю…

В кресле за стойкой сидела Кацентодд, по привычке закинув ноги на стол. Я резко остановился.

— Здравс-ствуй! — сказала мне Кацентодд.

Зубастая барышня внимательно осмотрела нас с ног до головы. Ее губы презрительно скривились.

— У вас там петрушечка прилипла, — она указала элегантными железными пальцами на то, что мы все покрыты засохшей слизью и кровью. — Ты с-сейчас поднимись в комнату, приведи с-себя в порядок. А я пока коньяку выпью в кофейне напротив. Подожду тебя там. У тебя на вс-сё пять минут.

Она встала, обогнула нас и пошла к выходу.

* * *

Я разглядывал ее прекрасное лицо, железные пальцы, острое копытце направленное в мою сторону, мерцающие глаза.

— Чем обязан?

— Ты ещ-ще не передумал работать на меня?

— Ну теперь, даже не знаю. Как-то не рады вы мне были в прошлую встречу…

Кацентодд поставила на столик кафе небольшой механизм похожий на часы. Шестерёнки в нем весело защелкали, раздался тихий, мелодичный звон. Редкие посетители кафе «Смерть, душа и аромат» не обращали на нас внимания.

— Волчонок, я была очень рада. А ос-собенно потому, что я знаю зачем ты меня ис-скал. Еще раз. Я знаю ЗАЧЕМ ты меня ис-скал. И кто попрос-сил тебя это с-сделать. Мне надо было подумать и я реш-шила. Ну, что? Поможем друг другу? Как в с-старые добрые времена?

Глава 8

Я молча разглядывал ее лицо в полумраке.

— Можешь говорить с-свободно. Пока тикают час-сики, логов не будет. Никто ничего не узнает. Расс-сказывай. И не с-смей мне врать. Хитрец.

Что она может знать? Да всё, что угодно. Она ИИ свободно живущий в Сети. Она может собирать террабайты информации. А потом складывать их в нужную картину. Но она же не может быть всемогущей. Черт. Знать бы как поступать правильно.

— Не отвечаеш-шь? Как жаль. Я думала мы друзья…

— Лика, а что рассказывать?

— О том, как ты переехал, например. О том, что тебе поручил этот гадкий мальчишка — Подгорный. Про девятый отдел? Говорят, увлекательное место.

Вот дерьмо. Ну, ладно, будем играть теми картами, что пришли.

— Так ты итак в курсе всего. Что мне еще добавить? Я в тебе и не сомневался никогда. Ты меня знаешь, я простой офисный планктон. Вы втягиваете меня в игры выше моего понимания на порядок. Но тогда уж не требуйте от меня невозможного.

— Какая тирада. Прелес-сть! Так ты за меня или за огромную бездуш-шную корпорацию?

Я подумал, что сказала мне это «огромная бездушная машина». Кто сильнее и страшней, бегемот или носорог?

— Если я скажу, что за тебя, ты поверишь?

Кацентодд расплылась в акульей улыбке и сверкнула глазами.

— Конечно поверю, милый! Я же тебя люблю.

Я задумчиво поглядел в окно кафе за которым кралась вечная, темно-зеленая ночь Счастья. Послушал ритмичное тиканье «часов».

— Хорошо, я за тебя. Довольна? Но мне не оставляют выбора и в лоб говорят что делать. Я на привязи. Тебе-то что? Ты прямо сейчас можешь сбежать и тебя никто не найдет. А куда бежать мне? Кстати почему ты до сих пор здесь, хотя всё, оказывается, знаешь?

— Ес-сть пара незаконченных дел. Значит за меня?

— Да, — устало сказал я.

— Докажи.

— Как?

— Сейчас ты выйдешь из игры. Вставишь в капсулу любую флэшку. А потом незаметно засунеш-шь ее в любой компьютер здания. Вс-сё. Легче легкого. С-справишься?

Ответить я не успел. «Часы» Кацентодд издали мелодичный звон и остановились. Я стоял и смотрел на Лику, не зная, как на этот сигнал реагировать. Та улыбнулась, подошла ко мне и дотронулась до моей щеки холодными стальными пальцами.

— Слушай внимательно, Волчонок, — как ни в чём не бывало заговорила она, — завтра с утра отправляйся в Анклав Азур. Сейчас они недалеко от Саусфилда, участвуют в грабежах. Там ты встретишься…

— Куда?

— Фу-у-ух. Анклав Азур, один из самых больших летающих городов Валькирий. Сейчас они грабят южные границы бывшей Конфедерации. Не глупи. Спросишь там кого-нибудь или пойдешь по выженному следу. — Кацентодд рассмеялась. — Там ты встретишься с матриархом Варой. Передашь ей финальную часть оплаты за товар и привезешь груз мне. Считай я тебя посылаю в магазин. С этим то хоть справишься? Или тебе официальное задание надо?

Вам предложено задание: «Драматическое название #1»

Описание: бла-бла-бла, чтоб груз был у меня и побыстрее

Срок: 48 часов

Награда: ты мой зайчик

Отказ: не предусмотрен

Провал: мучительная смерть. Я не шучу

Принять?

Да/Да

— Что за товар? Чем расплатиться?

— У тебя что-ли своих денег нет? — раздраженно спросила Кацентодд. — Вс-сё, не бес-си меня. Жду тебя пос-слезавтра. С-с-с грузом. Не испорти всё, как обычно.

Она повернулась и, звонко стуча копытцами, пошла к выходу. Я, сам того не желая, засмотрелся на ее походку. Хвоста Лике не хватает для комплекта. Чтобы туда-сюда болтался.

/logout

Я выбрался из капсулы, включил чайник, сходил умылся. Что же мне делать? Я чувствовал, что от моего решения может зависеть многое. У нас есть Лика, которая знает, что корпорация идёт по ее следу. По уму, ей надо прятаться, но она этого не делает. Наоборот. Задумала какую-то подлость. Есть корпорация, которая проводит пусть и косвенные, но параллели со мной в этой ситуации. Хотя почему косвенные? Если подумать, то складывается ощущение, что они знают больше, чем говорят, и если я буду вести себя не так, как они ожидают, то на меня спустят всех собак.

С другой стороны, я приписываю им всем, и Лике, и корпорации какое-то всемогущество. Лика — это программа. Ее делали люди. В корпорации тоже обычные люди. Они могут ошибаться, заблуждаться, это не правильно их всех считать всемогущими. Впрочем, идиотами их тоже считать не стоит.

Я спустился вниз, зашел в салон связи на первом этаже и купил флэшку. Продавец денег с меня не взял, просто улыбнулся и сказал, что для сотрудников система учтет все при начислении зарплаты.

Если я сейчас пойду всё рассказывать Игнату, не вставив флэшку в капсулу, то Лика всё поймет. Я должен делать вид, что выполняю ее инструкции. Зачем я об этом размышляю, вообще? Я как какой-то идиот начинаю принимать разговорчивую программу за человека. Всё. Хватит. Вставляем флэшку, потом иду к Игнату и всё выкладываю. Там решим что-нибудь. У него голова вон умная, лысая, чего-нибудь придумает. Это их проблема, вот пусть и разбираются.

* * *

— Игнат! Можно тебя на минутку?

Я зашел в большой светлый зал отдела номер девять.

— Здравствуйте, Сергей! — сказал мне с потолка приятный женский голос. От неожиданности я аж слегка споткнулся и посмотрел наверх. Просто потолок. Со мной местный ИИ поздоровался? Прогресс.

Игнат склонился над столом, тихо переговариваясь с безопасником Подгорным. Тот поправлял воротник рубашки и согласно кивал. Увидев меня, Игнат сказал Ивану:

— Да, давай тогда по второму варианту. Сергей! Рад тебя видеть еще раз.

— Тут новости кой какие, — ответил я, сжимая флэшку, которую вынул из капсулы. Не знаю записала туда что-то Лика или нет. Но сам не понимаю почему, ладонь у меня вспотела.

— «Кой какие», — неожиданно передразнил меня Подгорный, — Сергей сколько уже времени прошло! Ты всё крутитишься вокруг и не делашь ни##ра! Я начинаю сомневаться в том, что это было разумно с нашей стороны, обратится к тебе за помощью. Надо было послать к тебе юристов, чтоб засудили тебя в пыль. Чтобы ты еще лет двадцать своей никчемной жизни на фирму работал, долги выплачивая. «Кой какие»!

— Иван, не надо, — мягко сказал Игнат.

— Нет. Таких как этот мусор, у нас по десятке пучок. А ты с ним носишься. Где результат, Сергей!? Я посмотрел запись твоей беседы с ИИВУК вчера, в этом, в океанариуме или как он там. Что ты там себе позволял? Ты, нас всех подставить хочешь? Ты должен был у нее в ногах валяться, а ты из себя гордого начал строить!? Му##к! Всё, блин. Еще один прокол и тебе конец! Я выпущу на тебя всех наших юристов и забываю, что была такая плесень как Волков! Потому что тебя действительно не будет.

Я начал закипать, что этот пижон о себе возомнил? Кулаки сжались. Но не дав мне сказать и слова в ответ, Подгорный пошел к выходу. Дверь перед ним не открылась, он посмотрел на потолок и грубо сказал: «Не понял?!». Лампочка тут же мигнула зеленым и створки распахнулись. Скрипя зубами безопасник вышел из лаборатории.

— Что там у тебя? — после продолжительной паузы сказал мне Игнат. — Впрочем подожди. Ты жутко не вовремя! У нас тут сбой на Архипелаге. Вот садись здесь, я сейчас вернусь.

Игнат усадил меня в кресло за пустой рабочей станцией и быстро ушел вглубь зала. Во мне еще бурлил гнев. Что, блин, происходит! Даже слова вставить не дали и разговаривали как со школьником каким-то. Я мрачно смотрел на станцию передо мной. Несколько мониторов, клавиатура, разъемы для карт памяти. Я покрутил у себя перед глазами флэшку, а потом вставил ее в гнездо. Индикатор на ней мигнул несколько раз и потух. Я вынул ее и засунул себе в карман. Козлы. Поделом.

Ничего необычного не произошло. Всё было так же как раньше. Свет не погас и здание не обрушилось. Пофиг. Я глубоко вздохнул. Успокойся.

— Хотел извинится перед тобой за Ивана, — сказал Игнат, когда вернулся. — Ему только что начальство головомойку устроило. Вот он и сорвался.

Я мрачно молчал.

— Ладно, давай по делу, — продолжил он. — От этих эмоций одни проблемы. Что тебе удалось узнать?

— Кацентодд вернулась и дала мне задание, — сухо ответил я. — отправится в город Валькирий и забрать для нее какой-то груз.

— Подробности не дала?

— Нет.

— Чудесно. Просто отличные новости. Всё хорошо. Ты молодец, а на Ивана не обращай внимания, ему сейчас несладко. Всё-таки провал по линии службы безопасности, вот они там и лютуют. Всё, ну значит поступай так, как она велит и не забудь у нее распросить, что, зачем, почему, когда. Это важно.

Гнев у меня как рукой сняло. Я успокоился. Буду делать, то что они просят, но инициативы не дождуться. Будут следующий раз думать, что и как говорить.

* * *

— Царские хоромы, — сказала Ева, разглядывая мой номер.

— Район хороший. Здание престижное, — парировал я. — В столовой сосиски дают. Что немаловажно. Ты проходи, не стесняйся, чувствуй себя как дома.

— Это уж вряд ли, — усмехнулась она.

Игнорируя скептический взгляд, я ее обнял.

— Ев, как у тебя дела, ты что-то совсем мрачная. Видишь, меня вот посадили в капсульную тюрьму, хоть и со всеми удобствами. Но я то не кисну. Колись давай.

— Устала, Серёж, — Ева скинула шубейку. — Просто устала. И голодная.

— Так! Я не понял? Ну-ка пошли!

Я решительно направился из комнаты, взяв ее за руку.

— Куда опять!?

— В столовую, конечно. За сосисками!

* * *

/login

Рядом со мной кто-то лежал. Теплый свернувшийся клубок. Я открыл глаза и с удивлением уставился на девушку-акулу которая явно грелась рядом со мной. Я поднялся с кровати и оглядел окружающий бардак. За последние три дня комнаты пансиона превратились в одну громадную свалку. Поломанная мебель, кучи запчастей прямо внутри которых дремали зубаны. Разбросанный по полу уголь и горки из под использованных банок ворвани. Запах соответствовал. Сверху раздавался скрип, это Тушкан мерно раскачивался на люстре, посапывая во сне.

— Фефада фомой! Фефадо фомой! — сказал у меня под кроватью Фифк во сне, подрагивая щупальцами.

Квартира после тяжелой пьянки.

— Господа, у меня один вопрос, — спросил я сразу всех, указывая на девушку-акулу, — кто впустил в номер эту…эмм… барышню?

— Я, — раздался спокойный голос Гастона с балкона.

Капитан в одних кальсонах сидел на стуле, курил трубку и задумчиво наблюдал за темной улицей.

— А зачем?

— Потому, — философски заметил он. — что нашему жилищу не хватает женской руки. А она скреблась под дверью. Я ее впустил, накормил и дал несколько крон хозяйке гостиницы, чтобы она ее помыла и выдала нормальное платье.

— Откуда у тебя деньги?

— У зубанов взял, — капитан Жирардо был невозмутим.

— А у них откуда?

— Нашли, говорят.

— Эй, гражданочка, — я потыкал акулюдку, — подъем!

Девушка не реагировала, только вяло зашипела на меня во сне.

— Она ничего тебе не говорила? — спросил я капитана.

— Знаешь, Серый, мне кажется она немая. Либо какие-то психотические проблемы у мадемуазель.

— То есть ты впустил к нам в номер незнакомую, «психотическую» акулу?

Гастон, не оборачиваясь, пожал плечами и выпустил в ночной, прохладный воздух дымное кольцо.

— А Бисто где?

— Свалил, — из обломков шкафа показалась оперенная голова Каина.

— В каком смысле?

— Ну сказал, что скоро вернется и ушлёпал, — зубан несколько раз решительно кивнул.

— Ничего больше не сказал?

— Сказал, что когда придёт назад, ты еще не проснешься, владыка.

— Ну вот, я проснулся. И где Бисто?

Каин сделал задумчивую рожицу.

— Сложна, — категорично заявил он после долгой паузы и полез назад в развалины шкафа.

— Так! Всем подъём! Приводим себя в порядок и выдвигаемся. Сегодня нас ожидает тяжелая дорога.

* * *

— Владыка, надо отплывать. Наша очередь уже того, — тихо сказал Каин.

— Пол часа уже тут стоим, капитан-шеф, — добавил один из автоматонов из подразделения Бисто. — Думаю, дальше ждать месье капрала не имеет смысла.

Гастон раскурил очередную трубку и ничего не произнес. Он явно приходил в себя. Вымылся, расчесался, побрился. За ночь отремонтировал одежду. Теперь он уже не выглядел как опустившийся бомж. Теперь это был хоть и потрепанный жизнью, но капитан в отставке. Самое время женится на какой-нибудь вдове с приданным.

Зубаны уже благополучно загрузились в Рафаль и теперь весело носились друг за другом по красному корпусу. Как бы не поубивались там. По порту ходили рабочие и матросы. Работа кипела. Постоянно кто-то кричал, что-то лязгало, шумели паровые машины.

— На клиппер «Фуаджоу» требуется старпом! Оплата ежедневная, в обязанности входит…

— Пирожки горячие! С рыбой! С осминогами!

— Покупайте газету «Ночное Счастье»!

— С крабами!

— … за ранения полученные на службе положена гильдейская страховка…

— Морячок, ты спешишь? М-м-м, какой симпатичный…

— Мокрицы сушеные!

— Таинственные похищения в районе Чудес! Кровавая резня в Фоксхаусе!

— Ой, сам такой! Давай, вали отсюда!

— Лучший кабак в этой части океана!

— … сожгли гнездо плакальщиц. До каких пор власти города будут позволять этой заразе пировать среди нас!? Двор предлагает награду за голову…

— Сам ты отрава! Отличные пироги!

— Абсурдистский театр «Абсурд». Вас ждут уникальное выступление кальмаров танцовщиц! Потрясающая гибкость всех частей тела!

— Ты что сказал?! А ну иди сюда!

— Лучшее грибное вино для настоящих грибов!

Шум порта раздражал. Но я ждал возвращения команды Грача. Зубаны разбежались по городу пытаясь узнать хоть что-то про моего старпома. Мы же остались ждать его здесь. Похоже это было бессмысленно. Время поджимало. Мы оставили записку в пансионе. Заплатили за погром в номере и на всякий случай внесли депозит, если Бисто вдруг появится уже после того, как мы уплывем из Счастья.

Через четверть часа вернулись черные зубаны. Они были молчаливы и сосредоточены.

— Сэр, никакой информации, — сказал Грач, внимательно глядя на меня желтыми глазами. — Я допросил восемнадцать местных жителей, но никто ничего не слышал и не видел. Остальные тоже не смогли собрать никакой информации. Время отведенное нам на задание истекло. Мы вернулись.

Я вздохнул. Ладно. Надеюсь Бисто не пропадет. Всё равно завтра мы должны были вернутся. До Саусфилда должны добраться часов за шесть и потом назад с грузом. Может и за один день уложимся. Посмотрим. Если что, по возвращению продолжим поиск.

— Слушай мою команду! — крикнул я. — Всем занять свои места. Временно исполняющим обязанности старшего помощника назначаю капитана Гастона Жирардо. Отправляемся. Старпом, зови местного лоцмана, где-то он тут шатался. Будем всплывать.

* * *

Первые полчаса после всплытия мы прошли морским ходом. Рафаль держался на воде уверенно. Никуда не кренился и не заваливался. Трюм подтекал, но зубаны отлично справлялись работая на помпе. Я сравнил показания скорости и с удивлением заметил, что мы идем раза в полтора быстрее чем в виде дирижабля. Посидев с Гастоном над картой мы решили изменить маршрут и максимальное расстояние держаться вплавь. Глядишь еще час сэкономим.

Пришлось конечно покрутиться полчаса назад, обходя транспортный конвой Железной Империи. Что там было неизвестно, но завидев стальные корпуса броненосцев и черные двуглавые орлы на флагах, мы благоразумно решили не связываться.

Мерный стук паровой машины, тёмное зимнее море. Палуба покрывалась инеем. Но в кабине было тепло. Вот с чем с чем, а с обогревом у Рафаля никаких проблем не было.

— Гастон.

— Да, Серый.

— Плыть нам еще долго. Автопилот вон работает, — я кивнул на робота который стоял за штурвалом. — Мне интересна твоя история. Еще тогда, на поле боя, подумал…

— Нет.

— Капитан Гастон Жирардо, я сколько раз вытаскивал вас с того света?

Видимо репутация сделали свое дело. Капитан вздохнул, помолчал, но потом начал говорить. Сначала медленно, с трудом, как будто преодолевая сопротивление:

— Это из-за женщины, — Гастон закурил. — Я тогда был лейтенантом. Получил должность в жандармерии, в штабе. Молодой, подающий надежды офицер. А потом встретил Лизи. Элизабет. Она была актриса в оперетте. Это была любовь с первого взгляда. Я ходил на все ее спектакли. Не на первых ролях, нет. Я сидел и ждал, когда снова увижу ее. А потом, однажды, я наплевал на гордость, сунул двадцатку антрепренеру и меня пропустили за кулисы. Я пришел в форме, с цветами. Разогнал других поклонников и пригласил ее на ужин. Она неожиданно для меня сразу согласилась.

Капитан замолчал и уставился на черные волны вокруг. Я ничего не говорил, просто ждал продолжения.

— Это определенно был мезальянс. Певичка из оперетты. Я поссорился с отцом и он сказал, что лишит меня наследства. Мне было плевать. Лизи тоже. Мы все время проводили вместе. Периодически появлялись поклонники. Была даже дуэль с одним из многочисленных сыночков маркиза Кабреше. Благо сынок был младший и отцу его судьба была мало интересна. Всё обошлось только месяцем офицерской гаупвахты для меня, и мужественным шрамом через щеку для маркизова отпрыска.

«Отпрыска» — смешное слово, — заметила моя рука, пошевелила пальцами и начала откручивать первую попавшуюся гайку. У нее определенно изменился голос. Высокий, но уже какой-то… подростковый что-ли.

— Лизи оказалась знакома с дочерью генерал-губернатора и моя карьера пошла в гору. Я стал капитаном. По протекции мне предложили пойти адъютантом к генералу Дезмунду-Роше. Я перестал общаться с отцом и семьей. Потом предложил Лизи стать моей супругой. Она согласилась на помолвку, но на условии, что свадьбу мы проведем не раньше чем через год. Это было странно, но я согласился. Страна готовилась к войне, работы было много. Я часто оставался в штабе и Лизи всё время приходила ко мне, приносила еду и как могла заботилась. Иногда, чтобы просто быть рядом с ней я брал бумаги для работы домой. Всё было хорошо. Месяц шел за месяцем. Я никогда не было настолько счастлив. И вдруг всё рухнуло…

Внезапно, прерывая рассказ Гастона в рубку, через приоткрытый иллюминатор, с оглушительным звоном влетел Тушкан.

Лови его! — потребовала рука и попробовала ухватить моего питомца. Я ее еле удержал.

Зубан подпрыгнул ко мне, схватил за штанину и стал подпрыгивать изображая как он что-то хватает сверху.

— Тушкан, что случилось?

Через мгновение в иллюминатор засунул голову Каин. Его перья мелодично звякнули.

— Владыка, там киты. Много! Шпарят к нам. Фонтанчики смешные пускают.

Несколько секунд я переваривал информацию.

— Стоп машина! — крикнул я в переговорную трубу. — Всему экипажу, внимание! Взлетаем!

Через несколько мгновений цилиндр с баллоном раскрылся и начал наполняться горячим воздухом. Я пытался всмотреться в ту сторону куда мне показывали зубаны. За небольшими волнами было ничего четко не видно. Надо не забыть купить на Рафаль подзорную трубу или бинокль. А то раз Бисто нет, так и посмотреть никак не выйдет.

Спустя несколько минут баллон начал приобретать уже правильную форму. Давай железка. Нам еще не хватало, чтоб Рафаль сожрали.

И тут я увидел китов. Их была пара дюжин. Они окружали наш корабль со всех сторон, но не торопились нападать. Что с ними происходит? Киты плавали вокруг, иногда останавливались, высовывали голову разглядывая Рафаль большими мутными глазами. Компрессоры стучали нагнетая горячий воздух в баллон. Пахло дымом. Зубаны расселись на бортах корабля, шипели и возмущались, плюя и кидая мусор в кружащие вокруг темные силуэты.

Наконец Рафаль дернулся и отлип от воды, медленно поднимаясь вверх. Гляди-ка обошлось.

— Странно что они на нас не напали…

— Я ни разу не слышал, чтобы киты нападали на своих же, — заметил капитан. — Может это потому, что ты теперь один из этих, чокнутых, что занимается стройкой?

— Хм, возможно, — задумался я. — Но проверять это, мы не будем.

* * *

Волнения улеглись и мы двинулись в сторону Саусфилда напрямую. Я сходил посмотреть, как там дела у зубанов и солдат Бисто. Зубаны расселись в своих ящиках и маялись бездельем. Мне стало их жалко и я выдал их старшим — Грачу с Каину коробку с домино, что купил в оружейном магазине. Коротко рассказал правила игры. Все автоматон собрались вокруг нас внимательно следя за происходящим. Ну хоть не вечным мордобем будут заняты.

Уже собираясь уходить я случайно заметил, что в трюме находиться еще один пассажир. В углу, свернувшись калачиком спала девушка-акула. Пресвятой Йорхотеп, опять она.

— Господа, я вот не пойму, как эта юная леди опять с нами оказалась?

— Так это я впустил! — крикнул мне Каин, не отрывая взгляд от костяшек домино. — Грач ее покусать хотел, но я сказал, что это новая владыкина гОрчичная, горничечная.

— Горничная, — задумчиво поправил его Грач.

Не, ну девушка конечно симпатичная. Но вот то, что она ходит за нами и то, что она двух прежних владельцев загрызла, смущало. Высадить ее куда-нибудь и улететь? Ладно не о том думаю. Шут с ней.

* * *

— Капитан на мостике! — браво отрапортавал один из автоматонов.

Я сел рядом с Гастоном.

— Ну а дальше, что было?

— А дальше всё просто, Серый. Дальше пришли коллеги из жандармерии и арестовали меня.

— Почему? — удивился я.

— Дело в том, что наша разведка выяснила, что из штаба врагам утекают важные данные. Путем проверки выяснили, что именно мои документы попадали в руки чужой разведке. Несколько дней продолжался допрос. Не самый приятный момент моей жизни. В камере я держался только одной мыслью, как там моя невеста. Я думал, что выяснится, что я не виноват и я вернусь. Обещал себе, что помирюсь с отцом. Но тут выяснилось… Выяснилось, что Елизабет сбежала. Как только меня задержали, она сразу исчезла.

— Это она передавала информацию?

Капитан глядел в пол.

— После выяснилось, что зовут ее Эльжбета Костюшко. И была она гражданкой Священной Республики. И нужен я ей был, только по одной причине…

— Погано. И ты ни о чем не догадывался?

— Ну были странные мысли. Но я от них отмахивался. Я действительно ее любил. А потом я узнал, что когда меня арестовали за шпионаж, у отца случился удар… Я потерял всё. Я предал… Страну, семью, всё… Меня приговорили к заключению, но тут началась война… И я добровольцем попросился в поле. Сначала мне отказали, но генерал Дезмонд-Роше лично просил за меня… Хотя я так его…

— Но ты же не знал.

— А что это меняет? Я офицер жандармерии! Я должен был знать! Я должен был чувствовать! А я увидел симпатичное личико и всё на свете забыл. Ненавижу! — прошипел он.

— Так ты ее до сих пор, что ли, любишь?

Капитан поднял на меня мрачный взгляд. И там внутри его глаз заплескались нехорошие огоньки.

— Когда всю нашу банду схватят и всех повесят, это будет прекрасный конец для предателя и глупца вроде меня. Мне всё равно, Серый. Бандит так бандит. Я согласен быть с тобой. И да, впереди дым.

— Что?

— Впереди по курсу что-то горит. Или, скорее, уже сгорело.

Добро пожаловать в Саусфилд!

Уровень безопасности: черный

Глава 9

Мы пролетали над сгоревшими зданиями. Улицами заваленными мусором и обломками. Город Саусфилд переживал не самые лучшие дни.

— Похоже армия тут и не появлялась, — задумчиво произнес Гастон. — Вывели всё что можнодля сражения с Железной Империей и вот…

— А кто напал?

— Банды с Дикого Поля. Кочевники. Вон смотри, — он указал мне одну из площадей, над которой мы пролетали.

Рядом с большим особняком стояло несколько разномастных паровых грузовиков кустарного производства. Хлипкие механизмы с разными колесами, трубами и бортами из досок. Рядом суетились люди, одетые кто во что горазд. Они вытаскивали ящики и грузили их по машинам. Заметив нас, они засуетились, достали длинные паровые ружья и открыли в нашу сторону беспорядочную стрельбу. Зубаны на палубе подняли возмущенный гвалт.

— Давай выше и три румба вправо, — сказал я рулевому.

Мы пролетали над разгромленным городом. Там внизу царил хаос и чёрная зона. На одной из улиц я увидел два столкнувшихся паровоза вокруг которых кипела ожесточенная перестрелка.

— Еще кто-то сопротивляется?

— Нет, Серый, это уже банды, что поменьше, между собой грызутся за остатки. Полетели к центру города. Там вроде поспокойнее.

Вы прибыли в район Чёрчхилл.

Зона безопасности: желтая

Действительно, в центральных районах было спокойнее. Ничего не горело и не было слышно никакой стрельбы. По улицам ходили хоть и смурные, но мирные жители. Даже кафе и магазины были открыты. На перекрестках стояли замотанные в просторные коричневые балахоны патрульные с длинными винтовками.

Мы приземлились на транспортной площади, где нас без разговоров пришвартовали. Тут же к Рафалю подошли несколько напряженных солдат.

— Кто такие? Цель посещения Саусфилда? — спросил старший. — Назовите гражданство и отношения с кланом Красное топоры.

— Красные топоры?

— Город теперь принадлежит нашему клану. Все прибывшие должны отметиться о прибытии и внести таможенный сбор. Если вы собираетесь покупать или продавать тут товары, то должны заплатить за торговую лицензию.

— Мы только спросить…

Старший сделал жест, после которого его бойцы нас взяли на прицел.

— Назовите имя, гражданство и отношение с Красными топорами!

— Серый Пароволк, без гражданства, про топоры впервые слышу. Следую мимо, просто хотел спросить…

— Плевать, что ты там хотел. Таможенный сбор две сотни крон. После этого спрашивай, пока язык не отсохнет.

— Хм…

— Лучше заплати, и двинемся отсюда, — прошептал мне Гастон. — Вокруг в домах пару десятков стрелков держат нас на прицеле.

— Ну, что? — спросил старший, — Добровольно заплатите или вас сначала подстрелить надо будет?

— Заплатим. Где нам найти Анклав Азур?

Передано игроку Колянус 200 крон

— Кх-хе-хе, вон же он, — игрок указал на небо.

— Где?

— Ну вон, видишь на соборе шпиль? На пару ладоней выше смотри.

Я пригляделся и увидел там небольшое блескучее пятнышко. Как какая-то большая птица висела в небе.

— А где тут у вас можно бинокль купить? Или трубу подзорную?

— Торговля любым товаром — это лицензия. Тысяча крон. Берешь?

— Обойдусь. Отшвартовывайте. Взлетаем.

* * *

Рафаль, делая большие сонные круги взлетал вверх. В принципе можно было не двигаться, а просто греть воздух в баллоне, но тогда нас сносило ветром и поэтому я решил плавно двигаться навстречу летающему городу.

Команда скучала, кочегары механоиды забрасывали в топку уголь. Девушка-акула стояла на палубе и смотрела вдаль, ежась от морозного воздуха. Легкий ветер трепал ее длинное серое платье, что продала нам хозяйка гостиницы. Акула выглядела застенчивой и немного несчастной выпускницей курсов благородных девиц. Только шляпки не хватало. Гастон смотрел на нее скептически. Потом вышел и накинул на ее плечи свой мундир, барышня, не оборачиваясь, сразу закуталась в него. Капитан усмехнулся и стал раскуривать трубку глядя вниз на удаляющуюся землю.

Я собрал всех на палубе. Три автоматона из солдат Бисто внимательно ели меня светящимися глазами. Сотня разноцветных зубанов роилась вокруг и никак не могла выстроится ибо каждый раз кому-то из них не нравилось его место и он лез обменяться с соседом.

— Команда, мы прибываем в Анклав Азур. Действуем по старой схеме. Грач, ты с парой десятков обеспечиваешь нашу безопасность в городе. Гастон, ты за старшего на корабле. Или хочешь прогуляться в город?

— В город, Серый. Может развеюсь.

— Отлично, за старшего остается Каин. Как всегда, следи за порядком и если что, приходите на помощь. Не забудь кормить нашу пассажирку.

— Всё будет тип-топ, владыка. Никто не войдет и не выйдет!

— Барышня, — обратился я к акуле, — не знаю как тебя звать, но раз уж ты с нами…

— Ая, — сказал Гастон.

— Что прости?

— Ее звать Ая.

Барышня закивала глядя в пол.

— Так ты можешь говорить?

Девушка отрицательно помотала головой.

— Ладно, Ая так Ая. Тебе лучше тоже остаться на корабле. В городе может быть опасно, у меня не самый удачный опыт общения с Валькириями.

Внезапно к нам на палубу, влетела огромная птица. Все дернулись и повернулись в ту сторону. Это оказался молодой парень в летном костюме, очках консервах и большими кожаными крыльями за спиной. Он дернул рычаг у себя на поясе, крылья сложились в небольшой рюкзак. Валькирии. Я уже видел таких когда они нападали на мою фабрику под Воробьями. Тушкан встопорщился сидя у меня на плече и приготовился прыгать.

Парень расплылся в белозубой улыбке, бодро пошел в мою сторону.

— Добро пожаловать в Анклав Азур! Что привело вас в наш прекрасный город? Добрый день, господа, — он окинул взглядом всё наше собрание, а потом заметив Аю, расцвел и добавил, — и милая дама!

Девушка спряталась за Гастона и стала смотреть хмуро.

— И ты будь здоров. По торговым делам.

— Прекрасно! Позвольте тогда сопроводить вас к порту, господа. И вас, миледи!

Ая сжалась сильнее и нехорошо оскалилась.

* * *

Добро пожаловать в Анклав Азур!

Район Порт Янтарь

Уровень безопасности: зеленый

Высоко, среди клубящихся облаков раскинулся небесный город. Множество легких ажурных построек переплетенных в затейливую паутину. Несколько монструозных баллонов с летучим газом встроенных прямо в тело города. Множество дирижаблей привязанных по периметру к высоким, тонким башенкам. Город был похож на огромное, тонко сделанное ювелирное украшение, инкрустированное дирижаблями.

* * *

— Добро пожаловать в «Южный ветер», — поздоровалась с нами секретарь. Довольно симпатичная, кстати.

— Мы хотели поговорить с матриархом Варой.

— Подождите минуту, я доложу, — серьезно сказала девушка, встала и пошла к двери кабинета.

Что-то есть в местной моде, подумал я, разглядывая её обтягивающие кожаные штаны. Все эти летные куртки, шарфы, сапожки и небольшие рюкзаки с раскладными крыльями.

Когда мы четверть часа назад шли по территории порта, я обратил внимание, что вокруг нас были только мужчины. Они занимались портовыми делами, смеялись и все мило улыбались Ае, которая увязалась за нами. Девушка-акула не выдержала такого внимания, начала жаться ближе к нам, с Гастоном. Потом плюнула на условности, уставилась в землю и вцепилась мне в плечо острыми когтями, чтобы не отстать. Самое интересно, что лучезарные улыбки работников порта после этого не закончились, а наоборот стали еще шире. Тушкан не слезая с моего плеча скалился им в ответ.

Такое поведение объяснилось довольно быстро. При выходе из порта висело яркое объявление написанное затейливыми буквами:

Холостякам без сопровождения вход запрещен!

И тут уже стояли несколько женщин. Они были вооружены и смотрели на нас устало.

— Добро пожаловать в Анклав Азур. Доложите ваш матримональный статус, — сказала мне старшая из них.

Я поглядел на единственного мужчину среди таможенниц, который развалился за конторским столом сложив на него ноги в сапогах.

— Матримональный? — не понял я.

Мужчина за столом достал зеркальце и с интересом разглядывал себя. Вот у него длинные волосы выбились из под шлема, а тут яркий голубой шарф перекосился. Всё надо было срочно поправить.

— Холост, — ответил за меня Гастон. Потом поглядел на Аю, — Мы все втроем не имели счастья вступить в священные узы брака.

— А девушка, это..? — начала говорить старшая.

— Горничная? — спросил я.

Начальница отрицательно покрутила головой.

— На территории Анклава, незамужним девушкам запрещенно прислуживать холостым или не женатым на них мужчинам. Это серьезное нарушение.

Пока я пытался понять, что от нас требуется, снова на выручку пришел Гастон:

— Это наша племянница.

— Это правда? — обратилась к Ае женщина, вопросительно приподняв бровь.

Ая покивала глядя в пол и сильнее вцепилась мне в руку. Острые когти, блин.

— Тогда проходите. Гуота, сопроводи, — сказала старшая одной из вооруженных охранниц. — В Анклаве запрещены кражи и убийства. Также запрещен разговор с замужними женщинами, если они не заговорят с вами первыми или без разрешения их мужа-протектора. Добро пожаловать в Анклав Азур!

— Меня зовут Гуота, я проведу вас, — сказала мне крепкая, голубоглазая девица с двумя косами.

— Извините, а вот чтоб понять. С замужними понял. А с незамужними женщинами разговор разрешен?

— Разговор разрешен со всеми, — терпеливо начала отвечать наша сопровождающая, — но первым начинать беседу с замужними женщинами — запрещено. С незамужними, конечно можно, но продолжать его достойно только тогда, когда и если вами заинтересовались. В противном случае, лучше сразу прекратить неприятное общение. Навязываться — это дурной тон. Хотя, я думаю вам это не грозит.

— Что не грозит?

— То, что вами заинтересуются. Вряд ли вы впечатлите наших невест.

— Вот всю жизнь мечтал, — усмехнулся я.

* * *

— Здравствуйте, меня зовут матриарх Вара, вы ко мне? — спросила взрослая женщина с седыми волосами и цепкими серыми глазами.

— Всё правильно, как я могу к вам обращаться?

— Матриарх. Этого будет достаточно.

— Меня зовут Серый Пароволк, я прибыл к вам по поручению Госпожи Кацентодд, — мне захотелось коротко кивнуть и щелкнуть каблуками, но я сдержался.

— О! Интересный заказ! — мы получили истинное наслаждение пытаясь воплотить его в металле. Разрешите полюбопытствовать, теперь, когда он готов. Что это вообще такое? Мы всё сделали строго по чертежам, но так и не разобрались что это. Мучительная тайна. Откройте ее нам.

— К моему огромному сожалению я тоже не представляю о чем речь. Мне надо только прибыть к вам и забрать груз.

— Как жаль. Тайна. Но пройдемте. Гуота, останься в приемной. Я позабочусь о наших гостях.

В сопровождении матриарха Вары и ее секретаря мы отправились вглубь здания. Пройдя полными яркого солнечного света коридорами мы зашли в огромный ангар. Я догадался, что вижу завод паровых машин или что-то подобное. В нескольких секторах стояли разобранные паровозы и дирижабли вокруг которых крутились работники. Женщин было больше, но и мужчин тоже было немало. Раздавался стук металла, ярко сияла в стеклянных колбах ворвань, гремели цепи, вспыхивала газовая сварка. Весь цех был ярко освещен солнечным светом пробивающимся через высокие окна.

Мне это напомнило загоны китов-комбайнов в городе Счастье. Только если там, в темноте пахло кровью, рыбой и страхом, то тут же картина была полностью противоположной. Тут работали улыбающиеся люди, никто не рыдал, а надо всем этим не раздавался басовый выдох большого Йо.

— Нравится? Каждый раз когда вижу эту картину, сердце полно радости. Пройдемте, нам в соседний ангар.

Тут уже было тихо. Большое помещение полностью занимали два огромных дирижабля странной конструкции. Они были сцеплены между собой и под ними не висело никаких кабин. Просто два очень больших баллона спеленутые тонкими механизмами, чем-то напоминающими корсет.

— Вот. Прошу получить и расписаться, — сказала мне Вара указывая на дирижабли-близнецы.

— Это груз? — удивился я.

— Да. Это заказ Госпожи Кацентодд. Всё строго по чертежам, можете проверить. С вас остаток платежа… — женщина посмотрела свой блокнот, — тридцать пять тысяч восемьсот шестьдесят две кроны. Вы же кронами будете платить?

— Кронами… Но… тридцать тысяч… Точно эта сумма?

— Тридцать пять восемьсот шестьдесят де. Не сомневайтесь. Какие-то проблемы?

— Хм. А надо зайти в банк насколько я понимаю.

— Конечно, было бы глупо ходить с такой суммой на руках. А где ваш основной банк?

— В Городе Сов. Я, если честно…

— О, это не проблема. Хлодис, милая, проводи нашего гостя в банк и оформи договор, — сказала Вара секретарю. — Когда закончите, возвращайтесь, мы подготовим груз к транспортировке. Вы же пришвартовались в порте Янтарь? Вот и отлично.

* * *

Секретарь Хлодис оказалась милой девушкой, которая по дороге провела небольшую экскурсию. Показала церковь, фабрику оружия и цирк.

Город процветал, чистые металлические тротуары, растения свисающие с парапетов вниз, к облакам. Красиво. Мы перешли на уровень выше и зашли в небольшую контору на которой было написано «Банковские услуги по всему миру».

Тушкан сразу заинтересовался несколькими статуэтками железных птиц которые стояли в дальнем углу. Он спрыгнул на пол и пролавировав между столами за которыми работали несколько девушек, запрыгнул на полку и стал разглядывать, что это такое.

— Добро пожаловать в «Банк сестёр Леман», — улыбнулась нам служащая. — Чем могу?

— У меня в банке Города Сов лежит депозит. Я хотел бы расплатиться по договору с заводом «Южный ветер», — я указал на Хлодис, которая вежливо кивнула. — Это возможно?

— Да, конечно, наша комиссия составит один процент от сделки. Мы немедленно отправим запрос в банк Города Сов.

Девушка подошла к полке с птицами, отобрала у упирающегося Тушкана одну из них, вложила туда записку и подошла к окну. Птица оказалась искусстно сделанным механоидом. Он расправил крылья, запыхтел паром и вдруг с огромной скоростью вылетела наружу.

— По нашим данным сделка будет совершена через пол часа. В вашем распоряжении наша комната отдыха, чай и другие горячие напитки…

* * *

Я стоял у парапета и глядел на нижние этажи города. Оставаться внутри банка мы не стали и решили еще пройтись по городу. Хлодис была не против и с удовольствием составила нам компанию рассказывая нам про Анклав Азур.

— Там, ниже на три уровня находится одно из поселений холостяков.

Я посмотрел в указанном направлении и увидел большую шипастую платформу с яркими красными баллонами, прикрепленную цепями к городу. Там дымили трубы, кто-то горланил песню похожую на боевой марш викингов, раздавалась стрельба.

— А что там такое происходит? Я не очень понимаю ваши порядки, Хлодис.

Тушкан спрыгнул на парапет и начал бродить туда-сюда. Не свалился бы.

— Холостяки, — сказала она так, как буд-то это многое объясняло. — Они там живут, тренируются перед турнирами, готовят оружие и припасы.

— А что за турниры? — спросил Гастон, закуривая трубку.

— Турниры на право попасть в семью, конечно.

Ая забралась между мной и капитаном, пошебуршилась и прижалась ко мне. Она явно мерзла. Я снял свой плащ и нацепил на нее. Она сразу закуталась в него поглубже.

— Семью?

— Мы живем тут Семьями, — поняв что мы ничего не знаем, Хлодис решила рассказать всё с самого начала. У каждой семьи свой дом и имущество.

— Пока вроде ничего необычного.

— Да. В каждой Семье от двух до девяти сестер. Если больше, то семья делится на части, если сестра одна, то она должна объединиться с кем-нибудь вместе или договорится, чтоб ее приняли в другую семью.

— А братья в семьях есть?

— Что вы. Фу. Мальчики в двенадцать лет изгоняются к холостякам. Там они занимаются всякой ерундой, пока не станут сильными и уверенными настолько, чтобы поучаствовать в турнирах. У нас тут одномужество.

— То есть многоженство?

— Смешное слово. Но можно и так сказать. Можно назвать матриархат. Разные термины есть.

— То есть у вас есть один муж…

— Муж-протектор.

— Хорошо у вас тут у каждой семьи есть муж-протектор и у него куча жен, так?

— Да. У нас тут Семьи и они берут себе лучшего мужа-протектора.

— И всё, эта должность, муж-протектор навсегда?

— Нет, конечно. Раз в полгода проводятся турниры. Ну иногда еще внеочередные турниры или дуэли. И каждый раз муж-протектор должен защитить свою роль. Он должен доказать, что он все еще сильный, умный и хитрый.

— И если он не справится?

— Ну, он умрёт. Зачем семье глупый и слабый муж-протектор?

— Чудесные у вас тут законы.

— Конечно! Полигамия — очень удобная для женщин вещь.

— А для мужчин?

— Не знаю. Но в связи с тем, что каждый раз на турнире стоят очереди из претендентов, наверное тоже неплохо. Извините, а можно полюбопытствовать?

— Конечно, Хлодис, спрашивай.

— На вас и на вашем брате, — девушка указала на Гастона, — не надеты брачные шарфы и вы сказали, что вы холостые. Но вот девушка которая прячется за вами, она, даже не знаю, кто вам?

— Племянница, — решил я не развивать тему.

— Ух-ты! Такая примиленькая! Вы ей ищете сестру? Мы как раз сейчас с Кис образуем семью и будем на следующем турнире присматривать себе претендентов. Пойдешь к нам третьей сестричкой?

Ая нахмурилась и уткнулась ко мне в спину.

— Она стеснительная.

— Ничего страшного, — лучезарно разулыбалась ей Хлодис, — если надумаешь заходи, познакомимся получше.

Мне в спину вцепились когти. Я так понимаю на всякий случай.

Внезапно нас прервал крик:

— Хлодис! Хлодис! Тебя срочно матриарх вызывает! Срочно!

К нам подбежала совсем девчонка с черными растрепанными волосами.

— Но я не могу бросить холостых гостей, — заметалась девушка.

— Я посторожу, ничего страшного, — уверенно заявила девочка. — Иди быстрее.

Хлодис извинилась и покинула нас. Время еще не вышло и мы так и остались стоять у парапета рассматривая небо. Солнце уже садилось и багровые лучи заливали все вокруг пламенем, отражаясь от блестящих металлических стен. Я как будто попал внутрь шкатулки с драгоценностями. Люблю закаты.

Я вспомнил город Счастье. Такое ощущение, что Анклав — полная противоположность подводному городу. Потом вспомнил про задание Потрошителя. Достал ловушку для света и нажал на кнопку. На боках куба открылись небольшие зеркала. Спустя полминуты ловушка захлопнулась и у нее сменилось описание.

Ловушка для света

Наполнение: Закат в Анклаве Азур

Качество света: очень редкое

Мы скучали, оставался еще десяток минут. Девятка гладила по черным волосам Аю и говорила:

Мне она нравится, давай оставим? Ну пожа-а-алуйста.

Тушкан бегал через дорогу, обрывал листья и палки с маленького деревца, потом несся на парапет и кидал мусор вниз, наблюдая как тот падает в облака. Гастон задумчиво наблюдал за проходящими мимо двумя огненно-рыжими дамами которые шли под руки с высоким, крепким мужчиной в цилиндре и с красивой, щегольской бородкой. Третья, совсем молоденькая и тоже рыжая девушка, плелась сзади кавалькады, а потом подмигнула капитану. Бывший офицер немного смутился.

Я тоже засмотрелся на девиц. Их статный кавалер о чем то побеседовал с подошедшей к ним пожилой женщиной, а потом пошел в нашу сторону. Его рыжие спутницы немного от него отстали. Выражение лица мужика мне не понравилось и я встал поудобнее. Гастон, увидев что я подобрался, положил руку на кобуру револьвера.

— Ты! — проревел мне здоровяк, глядя мне в глаза. — Ты оскорбил мою семью!

Я на всякий случай обернулся. Сзади ничего не было кроме бескрайнего неба.

— Что? — я поискал глазами девчонку которая обещала за нами последить. Ее нигде не было.

— Ты! Подонок! Такое смывается только кровью! Вызываю тебя на дуэль!

Вы участвуете в сценарии: «Дуэль среди облаков»

Вас посчитали достойным соперником и вызвали на дуэль по первому дуэльному кодексу Небесных городов

Правила классические: один на один, холодное оружие, до первой крови

Принять да/нет

Тушкан зашипел.

— Уважаемый, я впервые вижу вас и ваших дам. Я вынужден отказаться, у меня тут просто торговые…

— Ах, ты землеройка! — выплюнул здоровяк. — Ты еще и меня оскорбил!?

— Извините, месье, — холодно вмешался Гастон. — Вызов на дуэль происходит не таким образом, вы нарушаете элементарнейшие…

Мужик вдруг плюнул под ноги Гастона.

— Додкамп! — рявкнул он.

Сценарий «Дуэль среди облаков» изменен

Вас вызвали на дуэль по третьему дуэльному кодексу Небесных городов (Додкамп)

(обязательные условия: ваш пол — мужской, вы холосты, вы нанесли оскорбление женщинам, вы оскорбили их мужа-протектора, муж-протектор сам вызывал вас на додкамп)

Правила классические: холодное оружие, до смерти одного из участников, отказ невозможен

Женщины сзади зашептались, а потом рассмеялись. Здоровяк легко прыгнул на тумбу с цветами, на рядом стоящий фонарь, на стену и тут же потом еще выше. За его спиной в долю секунды распахнулись большие кожаные крылья. В руках блеснули два узких клинка. Заложив небольшой вираж, он ловко оттолкнулся от стены и спикировал на меня выставив вперед оружие.

Моя рука скользнула к обрезу.

По правилам Додкампа использование огнестрельного оружия запрещено и карается смертной казнью. Вы уверены?

В этот момент противник врезался в меня. Я дернулся, пытаясь уйти от удара.

Критический сбой оборудования!

Получено тяжелое ранение!

Чисто отпрыгнуть не получилось и в моем боку торчал узкий клинок. Половину хитов как Капелькой слизнуло. Я привалился на колено. В глазах помутнело.

Хвост! — радостно закричала Девятка и разразилась у меня в голове радостным и немного противным подростковым смехом.

Я взглянул на механическую руку и увидел, что она сжимает длинную полосу коричневой кожи в которую были вделаны металлические крючки хитрой конструкции. Какая-то запчасть? Оглянулся на пролетевшего дальше противника. С ним произошло что-то странное. Его механические крылья распались на дюжину трепыхающиеся полосок. Злодей перелетел парапет и теперь с удаляющимся воплем падал вниз, к облакам, глупо размахивая руками.

Гастон держал на прицеле двух его женщин, которые навели на капитана свои длинные револьверы. Но обе рыжие красавицы не смотрели на Гастона. Они с испуганным и непонимающим выражением смотрели туда, откуда раздавался удаляющийся панический вопль их кавалера.

— Ричард! — закричала одна и распахнув механические крылья прыгнула вниз.

Вторая не стала ждать и тут же последовала за подругой.

Я с трудом вытащил клинок из своего бока. Больно. Встал и тяжело оперся на парапет, глядя вниз. Ничего не видно. Одни облака. Гастон увидев, что третья девушка не представляет нам угрозы, присоединился ко мне пытаясь что-то разглядеть. Под мышкой пролез Тушкан тоже пытаясь выяснить что вообще происходит. Вокруг нас стали появляться черные зубаны, но поняв, что больше нам ничего не угрожает, быстро исчезли.

Младшая из рыжих девушек встала недалеко от нас, и стала стрелять глазками.

— Это было интересно, — сказала она.

— Мадам, может вы объясните, что это сейчас было? — обратился я к ней.

— Так всё же понятно, — улыбнулась она глядя на меня, а потом вниз. — Прощай Ричард.

— А он точно мёртв? Может твои подружки его спас…

Сценарий «Дуэль среди облаков» завершен

Победитель — Серый Пароволк!

— А. Нет…

— Похоже у нас новый муж-протектор, — сказала девушка, оценивающе глядя на меня. — Жутковатенький конечно. Но всё лучше чем Ричард. Он был идиот. И скучный.

Глава 10

— Был ли официальный вызов на дуэль? — строго спросила матриарх Вара.

Две рыжие девицы отвели глаза и уставились на тротуар. Младшая покивала.

— Постойте, — я решил вмешаться.

— Тихо, — строго сказала Вара и подняла ладонь.

— Хлодис, дочь моя, как это произошло?

Секретарь тоже глядела вниз.

— Мне сказали, что вы меня срочно вызвали…

— Тебе это сказала незнакомая девочка?

— Но я думала, это просто посыльный, я…

— То есть ты бросила наших холостых гостей на произвол, оставив их на незнакомую посыльную? Это привело к додкампфу, в результате которого погиб муж-протектор семьи Сканд. Всё верно?

— Да, матриарх, — прошептала девушка.

— Ты очень разочаровала меня, Хлодис. Теперь по вам, — она обратилась к рыжим девицам. — Почему если что-то произошло, то обязательно в вашей семье? Сначала вы угробили махолет, потом фокусы Клода, турнир на котором умудрились погибнуть все финалисты, потом Ричард и теперь это.

Младшая рыжая девица перестала улыбаться и тоже стала рассматривать металлические плиты под ногами.

— По закону, я снова должна объявить внеочередной турнир в котором будут участвовать холостяки и наш гость, — она указала на меня.

— Но… — начал я.

— Тихо. Я не буду объявлять турнир. В наказание вам, турнир аннулируется и вашим мужем-протектором становиться чужак.

— Но матриарх! — вскинулась старшая из рыжих. — Он иностранец! Он землеройка! У него нет ни подвигов, ни состояния! И выглядит он… ужасно. Фу! Эти глаза…

— И половина головы железная, — вставила средняя.

— А по-момему забавно, — сказала младшая.

— Всё, — отрезала матриарх. — Слово произнесено. Серый, позволь надеть на тебя брачный шарф.

Женщина повязала мне на шею шелковый голубой шарф.

— Теперь ты муж-протектор семьи Сканд. Обойдемся без церемоний. Это Аделия, это Адетта, — она показала на старшую и среднюю «сестру».

— А я Аврора, — вставила младшая, похлопав ресницами.

Обе взрослые девицы были недовольны, сверлили меня ненавидящим взглядом, но возражать не посмели.

— Дамы, а ничего, что я не согласен?

Матриарх улыбнулась, остальные девушки прыснули.

— Это будет забавно и поучительно. Раз так, я запрещаю участвовать в Большом турнире через два месяца, тут надо минимум полгода чтобы разгрести дела. Девочки Сканд расслабились, и, я думаю, им такое будет полезно. Так, теперь надо разобраться с твоим другом, — она скептически посмотрела на Гастона. — Ему больше нельзя тут оставаться. Чужакам в Анклаве не место. Дела семьи — это дела семьи.

— Это мой брат. Он не чужак. А там за ним прячется моя племянница…

— Брат? — изумилась Вара. — Вот так-так! Это даже лучше! Вы слышали поганки?! У вашего нового мужа-протектора — брат.

— Матриарх, пожалуйста! — заныла Аделия.

— Всё! Проводите вашего мужа домой. И чтобы ближайшие полгода о вас слышала только, когда вы закроете свои долги.

— Извините, Матриарх, можно вас на секунду, — я отошел с ней на несколько шагов. — Какие жены, какая семья? Мне это ничего не надо. У меня действительно много дел в другом месте.

— Тихо. Теперь у тебя много дел тут, а не где-то в другом месте. Теперь ты муж-протектор и отвечаешь за семью. Они разбили свой транспорт, сменили трех мужей за месяц, у них огромные долги. Всё, поздравляю тебя с прекрасными женами и прекрасной семьей. Покидать город без семьи запрещено. Надеюсь ты вдолбишь этим львицам хоть капельку ума.

— Но!..

— Никаких но. Выплатишь их долги, обеспечишь им транспорт и выбьешь из них дурь, вот тогда свободен. Как чужаку, я разрешу внеочередной несмертельный турнир. Проиграешь кому-нибудь. Рекомендую запросить денег за свой проигрыш, глядишь и отобьешь часть потерь. Это будет вам уроком, — матриарх повернулась к девушкам. — Но всё это потом. И да, в банке сказали, что в Городе Сов — у вас, Серый, денег нет.

Семейный статус изменен

Ваши жены: Аделия, Адетта, Аврора

Брат-протектор: Гастон

Племянница: Ая

Вы муж-протектор в Анклаве Азур. Вам запрещено оставлять свою семьи без защиты.

* * *

До окончания задания Кацентодд оставалось двадцать шесть часов. Мне срочно надо было придумать, что делать. Естественно я не собирался тут оставаться. Всё это конечно мило, но сейчас мне не до того. Все три дамочки собрались ехать к себе домой, я отправил с ними Гастона и Аю, сам же двинул в банк. У меня в Городе Сов лежали двести тысяч, что утащил из Дамбурга Бруно Маршан. Об этом свидетельствовала запись в моих параметрах. Надо разобраться, что с ними не так.

— Матриарх, не вините Хлодис, — сказал я, шагая с Варой к банку. — Я был там, всё было очень убедительно. Эта девчонка…

— При всём уважении, я сама разберусь со своими подчиненными, — строго отрезала она. — Сменим тему.

Секретарь шла за нами глядя под ноги.

— Хорошо, — решил я не заострять. — Я заметил одну странность. Все всполошились, когда я назвал Гастона своим братом…

— Странность? Хм. Иногда претенденты не могут справиться с обеспечением достойной жизни для семьи. Тогда они объединяются в пары. Чаще всего — это братья. Сражается только один, но финансовые и бытовые вопросы помогает решать другой. Анклав не против, главное для нас — это благополучие сестёр. Хотя это и немного стыдно. Муж-протектор с братом-протектором. Это значит сестры настолько плохие, что ими не заинтересовались хорошие претенденты. Только всякий хлам. Здорово этих рыжих по носу щелкнули! Иностранец, без средств, без заслуг, уродливый, да еще и с братом. Просто чудесно!

Я решил не обращать внимания на перечисление моих «достоинств».

— Их семье не везет с самого начала. Чехарда с мужьями, неудачи в рейдах… — продолжала Вара.

— Рейдах?

— Да. Основа экономики Анклава Азур — это инженерия и налёты на землероек. На тех, кто живет внизу, — поправилась она. — Без ложной скромности скажу, мы в этих областях довольно успешны. Но везет не всем. У семьи Сканд, был ряд неудачных нападений, гибель подряд двух мужей-протекторов. Они заняли серьезную сумму и приобрели очень неплохой воздушный корабль. Но в первом же небольшом рейде, у Воробьев, они его теряют. Причем безвозвратно. Кстати, это весьма забавная история. Одиночный гаргант поймал манипуляторами их корабль и сожрал.

— Кхм, — сказал я, обходя фонарщиков которые зажигали освещение. Темнело и по улицам начинал разливаться приятный и уютный желтый свет окон и фонарей.

— Да-да. Я сама не поверила, но свидетели рассказали, что ничего не предвещало беды, нападение шло по плану. Как вдруг, гаргант прыгнул, ухватил корабль и натурально съел. Как мы смеялись! Полное фиаско. Даже странно, что Сканд выбрались оттуда живыми. Теперь у них огромные долги. Ну, а Ричард был человек хоть и решительный, но небольшого ума… так что их положение становилось хуже с каждым днем. Не за горами был распад ипереход младшими женами в другие семьи. Неприятная участь. Кстати, вам всем теперь запрещено покидать Анклав пока не закроете долг. Кредитор побоится вас отпускать.

— А кредитор кто?

— Анклав. Они взяли государственный заём. Ну всё. Мы пришли.

* * *

— Всё правильно, уважаемый Серый Пароволк. Вот донесение, — работница банка подвинула ко мне скрученную бумажку на которой было написано красивым готическим почерком.

Город Сов

Серый Пароволк

Состояние счетов в банках Империи: 0

Стоящая на полке механическая птица возмущенно каркнула, как будто подтверждая написанное. Матриарх Вара и Хлодис скептически смотрели на меня. Хм, очень странно. Я вежливо попрощался, обещал завтра со всем разобраться, и под их пристальным взглядом оправился по адресу дома семьи Сканд.

* * *

Дом из металлических панелей втиснулся между большими собратьями. Его фасад носил следы тяжелого финансового положения. Фонарики у входа не горели, вокруг лежал мусор. У двери пирамидкой стояли пустые бутылки и горка металлолома.

— Дорогие, я дома! — крикнул я заходя в просторную гостиную.

Отпихнул ногой какуют-то одежду, скинул на пол красный корсет и сел на диван. Тушкан сполз с моего плеча вниз. Побродил, а потом закопался в кучу мусора, что лежала рядом, пытаясь там отыскать что-нибудь интересное. Дверь в соседнюю комнату распахнулась и из нее, споткнувшись, выскочил взъерошенный Гастон. Он поправил пояс и застегнул верхнюю пуговицу мундира. В дверной проем я увидел взлохмаченную старшую «сестру» Аделию, которая судорожно пытался застегнуть пуговицы на летной куртке.

— Что-ж, дружище, вижу ты хорошо вписался, — заметил я.

Гастон густо покраснел.

— Это твой брат, — крикнула из комнаты Аделия.

— Брат, брат, — ответил я. — Где Ая?

— Они пошли в ванну, сейчас позову, — сказала девица и ушла в другую дверь. Я заметил, что у нее щеки тоже были пунцовыми. Молодец капитан.

— Гастон, слушай, дела наши плохи. Денег нет, выбираться из города нельзя, еще эти орлицы набрали себе долгов. Надо…

Дверь распахнулась и в комнату ввалились все три рыжие девицы и Ая. Последнюю я даже не сразу узнал. Ее переодели в костюм и корсет по местной моде, вымыли и заплели длинную черную косу. Взгляд ее после ванны был слегка осоловевший.

— Итак дамы, послушал я о ваших злоключениях…

Ответом мне было два гневных взгляда и Аврора которая начала что-то шептать Ае на ухо.

— Аврора, не отвлекайся. Ситуация у вас аховая. Мне некогда всем этим заниматься, мне надо срочно покинуть город.

— Мы никуда не полетим! — вздернула подбородок Аделия.

— Вас и меня всё равно не выпустят из-за долгов. Значит так. Сейчас убрали весь этот бардак, — я махнул в сторону раскиданной одежды. — потом навели порядок на улице, чтобы вход выглядел прилично. Сроку вам час. После этого будем думать что вам делать, чтобы отработать долг.

— Мы работать не пойдем! — вздернула подбородок средняя Адетта, — мы из касты «львиц», наше дело сражаться. А гайки крутить и лакейской работой промышлять — это для других!

— Пойдете куда скажу и будете делать что скажу.

— Нет!

— Отлично, — сказал я и снял очки. — Завтра Адетта отправится на рынок слуг и будет продана за долги. Сколько там вы назанимали?

— Что ты сказал?! — зашипела средняя. — Ты не посмеешь!

— Пятнадцать тысяч, — мрачно сказала старшая.

— Вот и хорошо, продадим ее тысяч за семь, глядишь половину долга закроем. Есть еще желающие пожертвовать собой на благо семьи?

Аврора молчала сделав круглые глаза, Ая рассеяно улыбалась, стршая смотрела исподлобья, а средняя пошла ко мне схватившись за ножны на боку.

— Ты уверена? — спросил я, жестом останавливая Тушкана, который приготовился к прыжку из кучи мусора.

Можно я! Можно я стукну! — влезла Девятка шевеля пальцами.

Девица остановилась, зашипела что-то неразборчивое, развернулась и выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

— Через час дом должен блестеть. Гастон есть тут что-нибудь типа кабинета? Будем решать что делать.

* * *

— Вот прости меня, капитан, но честно, мне не до этих девиц. Мы в любой момент можем нацепить рюкзак с крыльями и просто спрыгнуть вниз…

— Но нам запрещено покидать город без жен! — мрачно сказал Гастон.

— И что они нам сделают? Тут в другом проблема. Нам надо доставить груз до Счастья. Это — самое главное. Но нас не впустят с грузом. К тому же как мы его выкупим? Мне кажется, что-то тут не так. Кто-то специально хочет нам помешать. Пожилая дама, которая общалась с Ричардом, прежде чем он напал на нас. Девчонка которая увела Хлодис и тут же исчезла. Это не рыжие дамы в беде, капитан. Это ловушка, которая просто нас должна задержать. Я бы подумал, что это игра Вары, но у нее есть способы помешать нам намного проще и эффективнее. Например, не отдавать те дирижабли, которые нам нужны. Грач, что думаешь?

— Владыка, — вежливо поклонился зубан, который пять минут назад влез в окно кабинета. — Мы можем ограбить какой-нибудь банк. Или забирать деньги у существ на улицах. Только прикажите.

— Не подходит. Город небольшой. Все друг друга знают. Сразу сбежать мы не сможем. Так себе вариант.

— Кстати, мы видели за вами слежку. Пожилая дама, про которую вы говорили, шла за вами от порта.

— А что же ты не сказал? — удивился я.

— Такого приказа не было, — поклонился зубан, — приказ был: следовать за вами, обеспечивать безопасность. Вы были в полной безопасности, владыка. Кроме момента дуэли. Но вы сами быстро управились.

Грач выглядел серьезным и невозмутимым. Ночной ветерок из окна шевелил птичьи перья вокруг его головы. Тушкан сидел рядом со мной и смотрел на черного зубана с уважением.

— Итак, мы имеем некую даму, которая, возможно, пытается нам помешать. Мы имеем Рафаль, который не выпустят из порта, пока мы не закроем долг. К неожиданности, мои счета в Городе Сов пусты. И у нас висит груз из трех сумасбродных дамочек. Даже из четырех, — сказал я, вспомнив про Аю.

Гастон с укоризной покачал головой.

— Я вижу тебе они нравятся, вот и займись их воспитанием вплотную. Справишься? Я решу вопрос с деньгами, есть у меня план. А ты, Грач, узнай кто за нами следит.

— Владыка, — кивнул черный зубан и скользнул в окно.

— Хорошо, Серый. Займусь, — сказал Гастон и густо покраснел.

* * *

Работа по уборке кипела. На улице гремели разгребаемые железки. Сонная Ая помогала как могла, мешаясь под ногами у остальных. Но потом, умаявшись, села в уголке и задремала. Средняя сестра смотрела на меня неприязненно. А вот Аврора, протирая пыль, строила глазки. Я помог старшей перенести металлолом в гараж. Оставил всех девиц на капитана и завалился в кровать одной из спален. Погасил свет и уже собирался нажать на выход из игры, когда услышал странный звук.

Дверь тихонько приоткрылась и ко мне скользнула невысокая тень. Тушкан заворчал. Забравшись на кровать, около меня оказалась Ая. Я только хотел спросить зачем, но она накрыла мой рот маленькой когтистой ладошкой. Только этого не хватало. Она конечно девушка симпатичная, но мне сейчас точно не до этого. Вот вообще. Но тут в отблеске лунного света я увидел ее лицо и мое недо-романтическое настроение мгновенно пропало. Черные, без белков, глаза сверкали безумием. Взгляд был нехороший, как у собаки перед укусом. Мгновение и я хотел начать драться, но тут понял, что она смотрит не на меня. Ая глядела в темный дальний угол. Она странно поворачивала голову из стороны в сторону и была в этот момент намного больше похожа на рыбу, чем на человека.

Я попытался повернуться, чтоб увидеть, что привлекло ее внимание. Ладонь с неожиданной жесткостью придавила меня сильнее. Тушкан снова заворчал. Девятка сначала потянувшаяся к девушке, замерла. Повисла мертвая тишина.

Тихое шуршание… Ая напряглась. И вдруг прыгнула в угол. За ней метнулся Тушкан. Я дернулся с кровати и вскочил. На меня сверху упали какие-то черные ленты, они стали оплетать меня, закрывать лицо, душить. Девятка зарычала пытаясь нанести удар, но била во что-то гибкое и мягкое, явно не нанося особых повреждений.

Ая заскулила. Раздался звук разбитого окна. Я ничего не понимал, только пытался избавиться от оплетающих меня лент и вонзившихся в меня когтей. А драке я умудрился сдернуть кусок черной ткани оказавшийся маской. На меня уставились два больших жутких глаза, один с безумным круглым зрачком, второй с нечеловеческим горизонтальным. Я попытался вцепиться в эти глаза большими пальцами, ухватив то место, которое посчитал головой. Но в эту секунду раздался звук плевка, и мне в лицо прилетела какая-то черная жижа.

Дебаф Слепота — 1 минута

Это были очень неприятные мгновения. Девятка хряснула критическим ударом, но он прошел мимо. Я пытался в полной темноте отбиться от чего-то липкого, и в какой-то момент понял, что оно не сопротивляется.

— Владыка, оно мертво. Владыка, успокойтесь, — негромко говорил рядом со мной голос Грача.

Звук распахивающейся двери и суровый окрик Гастона:

— Что здесь… оуу…

Крепкие руки подхватили и подняли меня. Зрение восстановилось и я огляделся. Капитан стоял рядом и разглядывал кучу тряпья у моих ног. Потом он наклонился и поднял бордовое щупальце замотанное в черные ленты. Что это? Кальмар? В комнате засело несколько черных зубанов, они вцепились в стены и молча разглядывали меня мерцая желтыми, светящимися глазами. В дальнем углу копошилась Ая. Когда я подошел к ней, она подняла голову и улыбнулась. Ее зубы и рот были измазаны синей кровью. Она уже собиралась продолжить трапезу, но я ее остановил.

— Их было четверо, один еще жив, — негромко сказал появившийся рядом Грач.

Кальмар замотанный в черную облегающую одежду слабо подергивал щупальцами, которые в растяжку держали четверо зубанов. Безумный круглый глаз таращился в потолок.

— Ну что, дорогой, — навис я над ним. — По человечески говорить умеешь? Кто ты? Кто тебя послал?

Кальмар не реагировал на мои слова всё так же бессмысленно разглядывая потолок.

— Ая, будь добра, — обратился я к акулюдке. — Может ты по своему его спросишь?

Девушка оскалилась, подпрыгнула к кальмару и вцепилась в одно из щупалец зубами.

— Фафафи фне фефифифй Фоффофеф! Фафафи фне фефифий, — голос его перешел на визг, потом на бульканье и вдруг смолк.

— Готов, — наклонившись над мертвым кальмаром, сказал Гастон. — Причем похоже он себе язык откусил и захлебнулся. Или что там у них вместо языка? Аврора, милая, позаботься об Ае. Умой ее там, одежду смени, если не сложно.

Девушка, испуганно озираясь, зашла в комнату, аккуратно, чтоб не испачкаться обняла акулу и увела ее. Та оглядывалась на кальмара и облизывалась.

— Что думаешь об этом, Серый?

— Думаю, что те кто за нами следит повышают ставки. Они однозначно из Счастья. Других кальмаров я что-то тут не встречал. И больше никаких сомнений, что те неприятности, что с нами произошли — их щупалец дело. Кстати. Что ж я сразу не сообразил! Эй, рыжие фурии, можно вас на минутку, есть у меня один вопрос!

Я вышел из комнаты и подошел к настороженно смотрящим на меня Аделии и Адетте.

— А расскажите мне, с кем и о чем говорил Ричард, прежде чем вызвал меня на дуэль.

Девицы переглянулись.

— К нам подошла незнакомая матриарх и попросила что-то обсудить с Ричардом. Одета была вычурно… — сказала Аделия.

— А ты не отправишь меня завтра на рынок слуг? — мрачно перебила средняя сестра.

— Не отправлю. Что дальше?

— Ну они отошли, поговорили, — продолжила Аделия. — Ричард вернулся, сказал, что есть план как решить наши проблемы с деньгами. Попросил не мешать. Дальше ты знаешь.

— Понятно, а по той даме, что еще сказать можете?

— Одежда дорогая, но не нашего покроя. Может от из Анклава Гиева? Они там любят двубортные куртки делать и еще кант вечно всюду лепят.

— Сережки были золотые, красивые.

Девятка фыркнула.

— И кольцо с сапфиром.

— Сапоги замшевые.

— На перчатках вышивка.

— А по лицу что-нибудь скажете, приметы какие-нибудь?

— Нет, на лицо не обратила внимания.

— Я тоже такие сережки хочу.

— Ты думаешь такие нам пойдут? А потом дашь поносить? Значит, Серый, смотри. Там такие висюльки были золотые с камушком.

— Зеленым.

— Да зеленым. Завтра пойдешь в ювелирную лавку «Лунный свет». И там…

— Стоп. Как-то вы быстро перескочили от рынка слуг в ювелирную лавку. Всё. Вы еще не до конца расчистили тут всё. Разрешаю продолжить уборку.

Под мрачным взглядом девиц я отправился назад, в свою комнату.

* * *

— Грач, слушай, пошли зубанов в порты пусть глянут есть ли еще летающие корабли из Счастья? Может заметят кальмаров или бледных подводных жителей. Попробуем ударить в ответ. Только старайтесь не светиться и ведите себя аккуратно. Никаких грабежей. Нам не хватало, чтобы по городу пошли нехорошие слухи.

Черный зубан, коротко кивнул мотнув перьями и стрекоча приказы быстро выполз наружу.

Всё. Я чертовски устал. Отбой.

/logout

Глава 11

С утра ко мне в комнату вломился Игнат. Был он весел, шевелил пальцами и подгонял меня, чтоб я быстрее одевался и шел с ним завтракать. Я сонно бурчал, что они все меня доконают и натягивал джинсы. Игнат от скуки осмотрел всю мою комнату, поковырялся в горке быстрой лапши и пакетиков чая, перевернул и посмотрел тип ноутбука, скептически осмотрел принт на футболке. Немного завис увидев расческу, которую забыла Ева. Смотрел на сей артефакт, потом на мои короткие волосы, потом снова на расческу. Не придя ни к какому выводу, хотел уже влезть в мою капсулу, примериться. К счастью, я уже умылся, оделся и мы отправились в столовую. Обогнули группу рабочих в зеленых робах, которые снимали панели и прокладывали в стены разноцветные провода.

— Слушай, Игнат, ты смотрел мои злоключения вчера?

— Угу. Забавно вышло.

— Что именно забавно? Ты про девиц?

— Не, я про то как ты трепыхался, когда тебя кальмар-ниндзя душил. Давно так не смеялся. О! Мне тоже этих сырничков положи.

— Да-да, обхохочешься. Мне сегодня надо закрыть задание Кацентодд. Чтобы это сделать мне надо больше пятидесяти тысяч крон. В Анклаве у меня таких денег нет, покидать город мне запрещено. Нужна ваша помощь.

Игнат внимательно посмотрел на меня, поковырял вилкой сырник. Потом отрицательно покачал головой.

— То есть даже при угрозе срыва задания, вы мне не поможете? Ладно не прямым переводом, но может информацией, где я могу такие деньги найти в Анклаве? Или пришлете игрока, и тот мне займет такую сумму? Время не терпит, это надо прямо сейчас делать.

— Нет, Сергей, извини. Это только угроза провала одного задания. Если же ИИ узнает о помощи, то сорвется вся операция. Рисковать мы не будем.

— Отличные сырники, — сказал я Игнату, после недолгих размышлений. — Надо несколько штук на вынос взять, в свою клетку.

Игнат пробурчал с набитым ртом что-то одобрительное и довольно покивал.

* * *

/login

— Владыка, дирижабль с кальмарами и бледными пассажирами, в торговом порту, — начал отчитываться Грач нависая надо мной, как только я открыл глаза.

Отлично. Я вскочил с кровати случайно толкнув свернувшуюся в уголке Аю. Та зашипела, но глаза не открыла.

— Нам об этом рассказал один пилот, — продолжил зубан. — Особые приметы корабля: небольшой, зеленый с медными гребнями по борту. Когда мы добрались до порта, такой дирижабль уже отчалил. Это случилось буквально сразу после ночного нападения. Больше ничего похожего в портах нет, мы проверили.

— Что за пилот это рассказал?

— Неважно, владыка, мы узнали всё что нужно. Насчет слухов не волнуйтесь, он никому ничего больше не скажет.

— Я же просил без грабежей и убийств.

— Приказ был только «без грабежей» про убийства речи не шло.

По дому разносился запах сваренного кофе. Аврора скучала, сидела на диване и чистила разобранный револьвер. Увидев меня, улыбнулась, но тут же вернулась к своему занятию. На кухне Гастон в брюках и распахнутой рубашке держал чашку, задумчиво пуская дым из трубки. Старшая Аделия мурлыкала под нос песенку и готовила завтрак, а вот Адетта сидела напротив и поглядывала на капитана слегка затуманенным взглядом. Семейная идиллия.

— Я иду к матриарху Варе.

— Угу, — не оборачиваясь сказала старшая.

— Я с тобой, — вскинулся Гастон.

— Мы тоже, — тут же среагировали девушки.

— Да сидите уж. Гастон, поузнавай насчет работы.

— Мы же говорили тебе, мы из касты… — зашипела средняя.

— Гастон? — перебил я гневную тираду.

— Хорошо, Серый, я узнаю.

* * *

— Я так быстро вас назад не ждала. Уже приказала отправить груз Госпожи Кацентодд на консервацию. Он занимает много места, — сказала Вара разглядывая свои бумаги и даже не подняв голову.

— Поторопились.

— У тебя появились деньги? — на меня уставились пронзительные серые глаза.

— Лучше. Сколько стоит вилла у вас тут в центре Анклава?

— Хм. Не узнавала. Тысяч сто?

— Так точно, матриарх, — поддакнула Хлодис, которая стояла рядом со мной. — Средняя цена такая.

— А сколько стоит большая вилла в Городе Сов в районе Белого Камня?

Вара вопросительно посмотрела на Хлодис.

— Белый камень — это богатый район, — вежливо сказала секретарь. — В зависимости от состояния виллы можно купить от пятидесяти до ста пятидесяти тысяч.

— Предлагаю вам очень выгодную сделку. Мне от этого будет сплошной убыток и разочарование. Я предлагаю вам прекрасную, огромную виллу прямо на побережье залива Города Сов. За смешную цену: груз Кацентодд и на сдачу — закрыть долги семьи Сканд.

Матриарх молча смотрела на меня, потом встала, прошла к окну и глядя в него сказала:

— Не знаю, Серый. На самом деле так себе сделка. Зачем нам вилла в каком-то там Городе Сов…

— Но, матриарх, — вставила Хлодис, — вы же сами позавчера говорили, что нам нужно там представительство…

— Тихо! — рыкнула Вара и с недовольным лицом повернулась со злостью глядя на секретаря. Но потом продолжила уже спокойнее. — Тихо. Вот сколько вас учишь…

— Вилла Ракун — идеальный выбор, уверяю. Местоположение, вид, состояние. Реальная цена не меньше сотни, что в два раза больше…

— Всё. Уймись. Показывай документы, а то может тоже выдумка, вроде твоих денег в банке…

* * *

Завершив сделку я вышел на улицу. Ярко светило солнце, вокруг медленно двигались ослепительно белые облака. Матриарх сказала, что немедленно отдаст указание доставить груз Кацентодд к Рафалю. Недалеко от банка я увидел знакомые фигуры. Гордо выпятивший подбородок Гастон шел под ручку с выданными нам «женами». Сзади плелась Ая. Мундир капитана был отутюжен и вычищен. Слева висела шпага, справа револьвер. Просто красавец и орёл. Глядя на него я понял, как я решу вопрос со свалившимся на нас гаремом.

— Эй, ты! Землеройка! — крикнули ему.

Недалеко крутилась троица молодых парней. Все статные и мускулистые. Как на подбор. Шарфов у них не было — холостяки. Гастон посмурнел и взялся за эфес шпаги, я поспешил к ним.

— Надоело мусор с земли жрать, к нам сюда намылился? Слабак! — не унимался один из парней.

Девушки что-то горячо шептали на ухо Гастону. У того вздулись желваки на скулах.

— Отставить, капитан! — сказал я подходя. — Не видишь, они тебя провоцируют.

— Я понимаю, Серый, — тоном непредвещающим ничего хорошего, ответил он.

— Ты брат-протектор, драться на дуэли моя обязанность, я разберусь. А ты внимательно посмотри на девушку что сопровождает холостяков.

Сначала капитан не понимал о чем я, но тут до него дошло. Рядом с хамящей троицой стояла та самая девчонка, которая увела от нас Хлодис, а потом исчезла когда началась дуэль. Сразу ее было не узнать, она переоделась и нацепила шляпку. Но это точно была она. Та самая «пропавший посыльный». В этот момент, когда я говорил с Гастоном, она отделилась от троицы и шмыгнула в переулок.

— Бери Тушкана, зубанов и задержи ее. Не упустите. А я поговорю с молодежью.

Гастон извинился перед девушками и быстро пошел за девчонкой, свистом привлекая внимание сидящих на крыше зубанов. Тушкан рванул в переулок, аж высекая искры из металлического тротуара. Я направился к парням.

— О! К нам пришла главная землеройка, — глядя на меня заявил один.

Драка-драка-драка, — предвкушая заявила Девятка.

— Господа, доброго вам дня. Я вас надолго не задержу. Скажите что вам обещали за то что вы спровоцируете меня на бой?

— Что ты несешь, червь? — высокомерно заявил первый парень, второй оскалился, а третий как-то осунулся и отвернулся.

— Деньги? Может помощь с невестами? — я спокойно стоял перед ними и спрашивал ничего не опасаясь. Ведь вызвать на дуэль могли только мужья-протекторы.

— Ты что? Просто так спустишь им такие оскорбления? — раздался у меня из-за спины голос старшей Аделии.

— Да куда уж ему, — добавила Адетта.

Я оглянулся и увидел злобно улыбающихся девиц. Аврора мило стреляла глазками в сторону парней. Вот ведь змеюки. Холостяки приободрились.

— Господа, соберите мозги в кулак и не растекайтесь. Вас просто подставляют. Мне надо знать кто. На дуэль я вас вызывать не буду, не надейтесь. Нравятся эти куклы, приходите на Турнир.

— Слабак! — сказал один из парней.

Н-да. Толку тут похоже не будет. Я усмехнулся и пошел за Гастоном.

Эй! А драка?

Ничего, Девятка, будет тебе еще драка и не одна.

— Куда пошел? — мне на плечо легла рука парня.

Критический сбой оборудования!

Критический удар…

Вы убили Фрица Янсена!

Вы совершили преступление — убийство (есть свидетели)

Да твоего Йорхотепа душу! Парни в шоке уставились на упавшего товарища. Адетта закрыла рот руками. Аделия отшатнулась. Аврора смотрела на сидевшую на парапете ворону и не успела заметить, что произошло. Я вздохнул, выхватил обрез и разрядил оба ствола во второго холостяка.

Вы убили Фредерика Нюдгарда!

Вы совершили преступление…

Третий парень отмер, развернулся и рванул прочь, но тут же споткнулся. На спину ему приземлилась Ая, вцепляясь когтями и кусая за шею сзади. Брызнула кровь.

— Довольны дамы? — сцепив зубы, я обратился к рыжей троице. — Всё, теперь быстро сваливаем из города.

— Мы никуда не полетим! — ошарашенно прошептала Адетта.

— Ну тогда оставайтесь, — я быстро пошел в переулок за Гастоном, — Ая, хорош. Не надо его есть. Ведешь себя так, будто тебя не кормят совсем.

— А я чего-то ничего не поняла, — раздался сзади голос Авроры.

В переулке в куче мусора возился один из зубанов, увидев меня он вздрогнул. В пасти у него висела дохлая крыса. Он испуганно положил добычу назад. В конце улочки происходила какая-то возня. Подойдя ближе я увидел Гастона, который нависал над девчонкой. Она дергалась и пыталась вырваться, но несколько зубанов держали ее крепко.

— Ну, что тут? — спросил я капитана.

— Ничего толкового, повторяет одно и то же. Мол Двор нас не простит, и потом — слава Йорхотепу.

— Слава Йорхотепу! — зашипела девушка-посыльный

— Вот так, да, — кивнул Гастон.

— Слушай, — обратился я к пленнице, — если хочешь жить, рекомендую отвечать быстро. Кто тебя послал? Как их звать? Где их найти?

— Двор всемогущ!

— Черт, времени нет. Сейчас ведь начнётся полиция и прочие приключения. Надо скорее смываться.

— Слава Йорхотепу!

— Понятно. Я сейчас прикажу тебя скинуть вниз, в облака. Всё равно не будешь отвечать?

— Будем возвеличены навеки!

— Понятно. Бросайте ее и уходим.

* * *

— Топку на полную мощность, — сказал я механоидам, забираясь в кабину Рафаля. — Грач, проследи чтобы все зубаны погрузились и мы никого не забыли.

— Принято, владыка. А где старпом Жирардо?

— Его не ждем.

Я услышал как ритмично зашипели механоиды забрасывая уголь. Поглядел на термометр. Топка была горячей, в рабочий режим выйдет минут через пять. Вот и славно.

Только что состоялся тяжелый разговор с нашими «женами» и Гастоном. Было непросто, но все согласились, что так будет лучше всего. Капитан оставался тут. Я нарушил закон убив холостяков без вызова на дуэль. В желтой зоне это приведет к расследованию, а так как есть свидетели, за меня опять назначат награду. Девушки были смущены и согласно кивали.

Мы договорились, что они всё будут валить на меня. Я сбегу и значит Семья перейдет брату-протектору. Вот с этим девушки согласились сразу и не раздумывая. Но тут засомневался Гастон. Рыжие змеюки сразу взялись за дело, вцепились в его руки и стали что-то горячо шептать. Капитан покраснел. Я обрадовал всех, что их долг перед Анклавом Азур аннулирован, поздравил Гастона с замечательными женами, отдал ему голубой шарф и уже собирался быстрее смываться, но тут истерику закатила Ая, которая не собиралась оставаться у Валькирий. Пришлось ее уговаривать. Тут уже помог Гастон. Он обнял всхипывающую акулу и успокоил ее, сказав, что если ей тут будет плохо, она всегда сможет отправиться со мной. А со мной ей очень опасно и не место для молодой девушки. Ая вяло вырывалась и фыркала.

Я, на прощание, крепко пожал лапу капитана, старшие сестры издалека помахали мне ладошками, а Аврора пообнималась и поцеловала меня в щечку. Ая намочила мне жилетку акульими слезами. Десять минут быстрого шага, и я с зубанами прибыл к Рафалю.

— Владыка! — повис под потолком Каин. — Там люди в порту. Тебя разыскивают.

— Полиция?

— Да не. Имперский сыск. Только прилетели, с таможней ругаются. У них холостяков внутрь города не пропускают. Нам скучно было, мы подслушивали.

— Отдавай швартовы, — сказал я автоматонам. — Взлетаем.

* * *

В топке Рафаля весело ревело пламя. Шипел пар и стучали поршни. Два баллона Кацентодд не давали разогнаться на полную скорость. Но теперь, с ними на привязи, наш дирижабль шел уверенно и ровно.

Я спустился на палубу и задумчиво разглядывал окружающее нас небо. Ослепительно белые облака и яркое солнце. Это было очень красиво и величественно. Анклав Азур провожал нас мерцанием тысячи бликов стекла и металла. Летающий город был похож на величественный металлический торт со свечками.

Мимо пронесся Тушкан, за которым гналась пара зубанов. Они запрыгнули на ящики с припасами, с грохотом проскакали по цистерне с нашей пассажиркой, разметали остатки механоидов, что лежали рядом. Заверещали и кубарем скатились в трюм.

Размышляя о том, как докатился до жизни такой, я не заметил как ко мне тихо подкрался Грач.

— Владыка, — негромко сказал он и тоже уставился вдаль.

— Как у вас там в трюме дела? Всё нормально?

— Да, всё в порядке, — ветер трепал его перья привязанные к голове. — Красные никак угомонится не могут.

— Красные зубаны? Слушай, — решил я разузнать один вопрос, — а разница только в том, кого какой краской зубана покрасили или по характеру тоже?

— Конечно по характеру.

— И в чем отличие? — мне стало очень интересно, как зубаны развиваются и меняются. Причем ведь они это делают совершенно без моего участия. Это было очень круто.

— Отличие одно, владыка. Мы нормальные, а они — идиоты.

— Как мило.

— Владыка, посмотрите, нас догоняет дирижабль. Небольшой, зеленый, с медными гребнями на бортах.

— Как тот, на котором прибыли кальмары?

— Ну, описание совпадает.

Чужой дирижабль шел наперерез нашему курсу. Причем приближался он довольно быстро. Я вглядывался, пытаясь разглядеть подробности. Там происходила какая-то суета. На зеленом борту пару раз вспыхнул и погас огонек.

— Боевая тревога! — крикнул я. — Всем занять места согласно расписания. Грач…

Вдалеке от нас хлопнуло пару шрапнельных разрывов. Мазилы.

— Грач, передай остальным зубанам, пусть готовятся к абордажу. Рулевой, давай прямо на них, если баллонами потолкаешься, будет лучше всего.

— Будет сделано, месье, — крикнул мне автоматон за штурвалом.

От очередного далекого разрыва несколько осколков звонко срикошетила от корпуса Рафаля. Неглубокие вмятины. Ерунда. Не отвлекаясь больше ни на что, я подошел к цистерне. Ухнув открыл люк. Внутри колыхалось черное желе.

— Просыпайся, дурилка, голодная небось?

Капелька завозилась на дне, а потом протянула ложноножку ощупав меня. Наконец, окончательно придя в себя, начала выбираться из своего домика. Зубаны что находились рядом кинулись врассыпную. Самый первый сверкал пятками Тушкан. Дождавшись, когда пагуба окончательно выберется, я подошел и дал Девятке погрузиться внутрь.

Какая классная! Так бы и жамкала!

Девятка предлагает установить связь с Капелькой

Капелька предлагает войти в режим симбиотического организма

Принять?

Да/Нет

Вкусы Девятки мне не всегда были понятны, но то что пагуба тянулась к своему подобию было очевидно. Я согласился. Капелька среагировала мгновенно. Часть ее просочилось внутрь механической руки, а потом растеклась снаружи моего тела. Незакрытыми остались только несколько отверстий для дыхания и торчащие из черной жижи очки.

Связь установлена

Сила симбиоза 108 % (+40 % от механического манипулятора «Девятка»)

Доступны следующие умения: Прыжок, Поглощение, Плети, Громовой удар, Проникновение, Слияние

Разрыв снаряда произошел совсем недалеко и меня цапнуло осколком. Надо быть осторожнее, я теперь не призрак. Приступим. Подпрыгнув и вытянув длинное черное щупальце, я ухватился за баллон Рафаля. В считанные мгновения я забрался наверх нашего дирижабля. Чудовищная скорость, сила и очень длинные, липкие руки. Кайф.

Мы шли прямым курсом на сближение. Противник поначалу тоже приближался, стреляя в нашу сторону с двух малокалиберных пушек. Баллон Рафаля неприятно подергивался, когда выстрелы достигали цели. Ближе. Еще ближе. Ко мне наверх забралось пару дюжин зубанов, мы пригнулись, затаились и ждали.

Зеленый дирижабль начал что-то подозревать. Курс его начал меняться, он стал забирать вбок. Еще ближе. Всё! Вперед!

Огромными прыжками я ускорился, отталкиваясь от плотной прорезиненной ткани. Раз! Два! Прыжок! Я вложил все силы в финальный рывок. Вытянув вперед длинное щупальце я ухватился за веревки опоясывающие баллон зеленого дирижабля.

Подтянулся, прыжок. Быстро перебирая щупальцами я забрался на самый верх. Размахнулся и пробил щупальцами баллон, потом разодрал ткань. Резкий поток выходящий изнутри. Прыгнул внутрь. Падение. Солнце пробивалось сквозь оболочку. Как будто я внутри огромного пустого яйца. Приземление. Ткань под щупальцами так приятно рвется.

Крыша кабины не выдержала даже трех ударов пропитанной пагубой Девятки.

Круши! Ломай! Смерть! Смерть! — шипела рука.

Глава 12

(картина найденная в комнате пансиона «Упокой», после того как из нее выехали зубаны. Стена, мазут)

* * *

Я вывалился в машинное отделение грудой черной жижи. Выкинул в окно пару испуганно вопящих кочегаров. Пинком вышибая дверь вломился в соседний отсек.

Меня встретил ружейный огонь. Не смотря на то, что я двигался максимально быстро, одна пуля меня задела, но полоска жизни стала быстро заполняться. Капелька очень быстро залечила рану. Стрелок лишился оружия и через пару секунд отправился за кочегарами.

Замотанный в тряпки кальмар за станком с тонкой, но длинной пушкой пытался повернуть ее в мою сторону, но такой маневр не был предусмотрен конструкцией. Поглощение. Капельке надо восстановить силы. Кстати, хорошая пушка, надо будет выдрать из станка и на Рафаль перетащить.

В соседнем отсеке раздался звон разбитого стекла, крики и паническая стрельба. Я толкнул дверь ногой. Несколько зубанов облепили экипаж. Звонко щелкали челюсти. Пахло порохом и гарью.

— Смерть бледномордым! — пищал Каин напрыгивая на очередную жертву.

Я выломил следующую дверь и оказался в каюте начальства. Высокая, пожилая женщина разрядила в меня барабан револьвера, но Капелька взяла управление на себя и так дернулась в сторону, что у меня заныли кости. Всё-таки схлопотав одну пулю, я вырвал оружие из ее рук. Несколько длинных щупалец обхватили и обездвижили злодейку.

— Эта жертва тебе, Йорхотеп! — прокричала она и неожиданно взорвалась.

Я оглох и ослеп. Почти пустая полоска здоровья начала восстанавливаться. Благословение с Капелькой меня явно вытягивали с того света. Немного придя в себя огляделся. Ветер из выбитого окна метался по каюте. В корзине для мусора горели какие-то документы, вся комната была изрешечена осколками. Дирижабль ощутимо заваливался на нос. Все перекосилось. На глаза мне попалась исковерканная птица-механоид. Точно такая же, как та, что посылали в банке, чтобы узнать мой банковский счет. Рядом лежала записка, я хотел взять и посмотреть, что там написано, но меня прервал Каин.

— Владыка, скорее валим. Сейчас рванёт.

— Да-да, уходите, я за вами.

Каин нырнул назад. В записке красивым готическим почерком было написано:

Город Сов

Серый Пароволк

Состояние счетов в банках Империи: 238655 крон

Ну, теперь понятно, почему банк меня завернул. То есть эти гадам надо было задержать, а лучше сорвать сделку. Началось с безобидного перехвата послания, а закончилось просто попыткой расстрелять наш Рафаль. Мои мысли прервал тяжелый рокочущий звук сверху. А вот и рвануло. Я побежал обратно в отсек, но резко остановился. В дверь ворвалось пламя. Капелька задергалась. Черт. Я развернулся и выпрыгнул в выбитое взрывом окно кабины.

Дирижабль был поглощен огнем. Не знаю чем они его заправляли, но пылало от души. Падая вниз я почувствовал поглощающий жар сверху. Приземление было жестким. Не смотря на то, что Капелька старалась максимально затормозить падение, приложился я знатно и чуть не ушел на респ.

Тяжелое ранение…

Так, спокойно. Надо быстрее убираться отсюда, — подумал я. И тут же меня накрыло океаном пламени. Капелька завизжала, Девятка ей вторила.

Состояние пагубного симбиота 85 %-61 %-34 %-11 % (критическое состояние)

Симбиот предлагает слияние

Принять?

Не видя и не чувствуя вокруг себя ничего кроме огня, я нажал на «ДА». И тут же экран погас.

Дебаф «Без сознания»

Если в течение 6 часов…

/logout

Это вот что сейчас было? Что ж я за везунчик то такой. Вот не дай Йорхотеп Капельку убило… Что за «поглощение» она мне кинула? Может всё наоборот? Я очень. Очень-очень надеюсь, что она меня не сожрала от горя. Хотя ведь могла. Симбиот симбиотом, но когда разговор за свою шкуру…

Я поглядел на статус «Без сознания». Ну по крайней мере еще живой. Если меня сейчас утащит на респ, сообразят ли роботы рвануть к Счастью и сдать квест? Ладно. Ни на что я уже повлиять не могу. Пойду чаю попью. Но и этого не вышло. Чай кончился и я пошел в корпоративную столовую. Вышел из комнаты, обогнул группу рабочих в зеленых робах, добрался до кафе, помахал улыбающимся работникам из лаборатории Игната. Все такие радостные. Аж, бесит. Чай. Черный. Без сахара. Тьфу, блин. Помои. Такая крутая корпорация, а поят народ заваренной пылью с дорог.

Вернулся я в номер в сумеречном расположении духа. Уж что-что, а накручивать себя я умею. К моей радости дебафа «Без сознания» на Сером Пароволке не было. Вот молодцы! Я заскочил в капсулу и врубил погружение.

/login

— Так, положите меня на место, — сказал я зубанам, которые толпой тащили меня к приземлившимуся неподалеку Рафалю. У меня на груди восторженно заверещал Тушкан, который командовал моей транспортировкой.

— Владыка, — рявкнул Грач, когда мою просьбу выполнили и положили меня в грязную лужу.

Вроде я жив и местами здоров. Одежда в хлам, надо будет чинить или менять. Пара новых перманентных дебафа на внешность. Шрамы. Хм, с чего их на меня повесили? Ладно потом разберусь. Где Капелька? Я огляделся. Недалеко догорала гора дирижабля. Черный дым и разлетающиеся куски сажи заполняли всё вокруг. Кое где, дым сворачивался в тонкие огненные смерчи и уходил вверх.

— Капельку никто не видел?

Зубаны отрицательно покрутили головами. Я вернулся на то место откуда меня вытащили роботы. Месиво пламени, дыма и перекрученных металлических балок.

— Эй! Капля! Ты где!?

Никого. Так. Смотрим логи.

Полное слияние прошло успешно (условие — симбиоз больше 100 %)

Ваш класс изменен

Новый класс: автоматон-фаг

Степень заражения пагубой: абсолютная

* * *

Мы на полных парах шли к Счастью. Рафаль тащил дирижабли Кацентодд с упорством ездовой собаки. До окончания задания оставалось три часа. Успеваем, если на нас еще кто-нибудь не нападет.

В принципе, всё могло быть и хуже. Наш транспорт почти не пострадал. Легкий ремонт сделали уже в дороге. Потеряли дюжину зубанов, причем половину — при пожаре на вражеском дирижабле.

А вот у меня дела были очень странными. Я задумчиво рассматривал свою внешность в параметрах. Капелька перед неминуемой смертью умудрилась объединиться со мной. Всё мое тело покрывали глубокие зажившие ожоги и шрамы. Кожа стала белой как мел, сквозь которую просвечивали ярко черные вены. Волос у меня больше не было, половина головы железная, половина бледно-черная. Перетекающая тьма вместо глаз, пылающая желтым радужка с четырьмя зрачками. Красавец. Хоть сейчас в женихи.

А еще изменился интерфейс. Шкалы сытости и заправки котла больше не существовало. Вместо нее стояла мерцающая красным плашка «Голод». В окошке на груди у меня больше не горел огонь. Там клубилась черная жидкая тьма. Точно такая же, как та, что переливалась теперь внутри механизмов Девятки. Я оказывается привык, что у меня внутренняя печка. Но всё. Теперь я не ощущал ни тепла, ни холода.

Откусил кусок взятого из припасов вяленого мяса. Вкуса не чувствовалось. И судя по логам, это никак не повлияло на мое состояние. Черная кнопка «Голод» всё так же агрессивно мерцала. Подозреваю, что мои гастрономические предпочтения в игре несколько изменились.

— Девятка, а у тебя там всё в порядке?

А ты как сам думаешь? — ответил у меня в голове мрачный подростковый голос.

— Ну я на всякий случай, проверить. Ты не знаешь что стало с Капелькой? А то мне не понятно.

Да всё в порядке с ней. Капелька теперь тоже я. И мы вместе с ней — это ты. Так понятнее?

— Не очень. Что произошло? Ты можешь объяснить?

Я пагуба. Мы пагуба. Мы часть большего. Если часть большего становиться одна, она может быть одна. Но вместе лучше. Теперь мы вместе. Ты тоже пагуба.

— Подожди. Надо разобраться…

Разбирайся, — скучным голосом сказал Девятка и замолчала, больше не отвечая на вопросы.

* * *

— Волчонок! Ты вернулсся! Иди ссюда, обниму! Не хочешшь? Зря. Сстрижку ссменил? Ты знаешшь, тебе идёт. Давайте лентяи, загружайте груз в контейнер. Да не паравоз, а вон те две штуки.

Я стоял рядом с Кацентодд на палубе Рафаля и наблюдал как грузили два огромных баллона в огромный раскладной контейнер для погружения вниз, в Счастье.

— Лика, а зачем тебе дирижабли там внизу. Причем такие странные?

— Ксстати! У меня же для тебя подарок, сейчас покажу, — Кацентодд сверкнула оранжевыми глазищами. — И там, это не дирижабли. Это легкие.

— Легкие?

— Ну надо же Большому Йо чем-то дышшать? Он бедненький мучаетсся. Хватает вссякий муссор из жертв. А там такой хлам. Почему бы не помочь ему и не сделать сразу огромные, прекрасные легкие? Уверяю тебя он оценит. Я подсслушшиваю его мысли, когда ему кошшмары сснятсся. Задыхается периодичесски. Там такие кошшшшмары, — смакуя повторила она. — Тебе бы понравилиссь.

— Подожди. Я думал ты против Йорхотепа.

— Сс чего ты взял? Великий Йо ещще не имел более преданного и воссторженного почитателя чем я. Окружающщие дети вообщще не понимают что они делают. Сслов нет. Каким надо быть идиотом, чтобы думать, что Йо будет рад, ессли в честь него совершают самоубийство? Клиника. Вот поглядишшь как он будет рад моему подарку.

— Нашему.

— Пф-ф! Ещще чего. Всё, давайте там! Закрывайте и опусскаемся! — крикнула она работникам.

Задание «Драматическое название #1» выполнено

Молодчинка

Награда: куча опыта и ты теперь мой зайчик!

Полученный опыт сразу поднял несколько уровней. Кацентодд улыбнулась, наклонилась и поцеловала меня в щеку обдав жаром горячего дыхания. Девятка под это дело обняла ее и слегка пожамкала. Одни извращуги кругом.

— На опыт не обращай внимания. Ты хиленький, надо тебя немного разогнать. Зачем мне дохлый приспешник…

Потом она оглянулась, увидела, что все вокруг нас почтительно спрятались по углам и достала свои заводные часики. Те ритмично затикали, логи прекратили записываться.

— Ну что ж. Ты сделал то, что я просила.

— Ты про флэшку?

— О, да. Иссстиным насслждением было наблюдать какие ты физиономии корчил, перед тем как всставил ее в компьютер.

— Но вставил же.

— Но явно ссомневалсся. Хотел меня ссдать, волчонок?

— Прекращай балаган. Дело сделано. И откуда ты всё видела?

— Архив посмотрела. И не переживай, этих записей больше нет. Всё красиво и аккуратно. Я не забываю добро. Зло тоже не забуду, не волнуйсся. А вот и обещанная награда!

Кацентодд вынула из кармана плаща свернутую в трубочку бумагу. Развернула и повернула лист ко мне. Витиеватым почерком, на нем был выведен какой-то список.

— В руки не бери, этого предмета не существует, сследов быть не должно. Читай так.

Личное дело: Сергей Волков

Должность: отдел 9, лаборант

Холост, родственники…

Психологический портрет: интровертность, холерик, слабовыраженная ригидность, конфликтность низкая, тип внимания: переключаемый….

Участие в проекте «Гораций»

Участие в проекте «Жернов»

Участие в проекте «Касатка»

Фраза триггер на согласие: «Не могу понять»

Реакция присутствует, выражена нормально

Куратор по проекту «Гораций»: Иван Подгорный

Куратор по проекту «Жернов»: Игнат Гиря, Ева Кузнецова

Куратор по проекту «Касатка»: Иван Подгорный, Игнат Гиря

Рекомендован для участия в эксперименте…

Ева? Мой куратор по корпорации? Там были еще какие-то психологические термины и прочая ерунда. Но я почувствовал как во мне просыпается гнев. Ева, значит. Часы тикали все тише, времени почти не было.

— Что такое «фраза-триггер на согласие»? Что они не могут понять?

— Эта фраза, которая должна вызывать у тебя желание согласиться с последующим утверждением, — довольно кивнула Лика. — Произносишь её и всё. Не могу понять, Сергей. Я такую вещь тебе добыла, а ты меня всё еще не поблагодарил.

— Я тебе благодарен, Лика, серьезно, но…

— Вот так это и работает, волчонок. Правда забавно? В корпорации такие затейники.

Я только возмущенно клацнул зубами. Какой-то бред.

— Ну, что? Нравиться тебе мой подарок?

Я посмотрел в ее сияющие оранжевым глаза. А что если она всё это выдумала? И про Еву и про какой-то триггер. И теперь просто издевается надо мной? Никому не доверяй, Серег. Об этом тебе кричат на каждом углу. Знать бы что делать…

Часы остановились. Логирование снова включилось. Лика, как ни в чем не бывало, свернула листочек и засунула к себе во внутренний карман плаща.

— Отдохни, набирайся ссил. Сходи в бордель или в цирк, развейся. Самое то для тебя. Ведь сскоро снова в путь, мой верный присслужник!

— Лик, только один вопрос. А чего ты добиваешься? Какой у нас общий план?

— А ты не понял? Конечно же посстроить и разбудить милашшку Йорхотепа. И ссделать это так, чтобы при раздаче наград никто даже не уссомнился, что мы ссамые любимые друзья Большого Йо. У меня есть план. Не волнуйся. Всё будет крассиво.

Ну что, куда идём? Голосую за цирк, — прокомментировала Девятка.

* * *

Район Убежище

Уровень безопасности: желто-зеленый

Каин со стаей скрылся во тьме Счастья, а я с Тушканом вышел с территории порта. Мальчишка-посыльный получил пару крон и убежал за Фифком. Как же хочется есть. Кнопка «Голод» мерцала красным и даже начинала мешать.

А мне тут нравится, есть в этом городе сила. Жизнь, — задумчиво сказала Девятка. — Там, на материке все мертвы… в душе. А тут … к тебе гости, между прочим.

Я оглянулся и увидел как в нашу сторону бегут два игрока и еще пяток крепких ребят в одинаковых бордовых жилетах и котелках.

— Стоять, не двигаться! — прокричал один из игроков. — Детективное агентство «Тейлор и Фосс»! Серый Пароволк ты арестован! За все прегреш…

Как то среагировать я на это заявление не успел. Раздался слитный залп от которого заболели уши. Прохожие кинулись врассыпную. Бегущие к нам детективы споткнулись и начали падать. Еще один залп. Запахло пороховым дымом.

Из ворот вышла Госпожа Кацентодд в окружении десятка коричневых автоматонов с выжженными татуировками на корпусах. Они подошли к упавшим детективам.

— Мы слуги праводпорядка! Вы не имеете права… — воскликнул один из игроков.

Кацентодд кинула только одно слово «добить». Роботы слитным движением вскинули короткие ружья. Залп. Детективное агентство закончилось.

— На ссекунду осставить нельзя, — недовольно скривила личико Кацентодд глядя на меня. Потом махнула элегантной рукой подзывая длинный красный паровой лимузин.

Из ворот порта, расталкивая гражданских вывалился десяток вооруженных Шептунов. Они замерли, расставили руки-лезвия и попытались разобраться в том, что произошло.

— Сспокойно, милые, — остановила их Лика. — Нарушители порядка уже обезвреженны нашими сстараниями. Вссе тихо и сспокойно.

Шептуны замерли в нерешительности, глядя на своего старшего. Тот несколько секунд осматривал поля боя.

— Госпожа Кацентодд. Спасибо за ваше вмешательство. Мы благодарны вам, — прошипел он, коротко кивнув. А потом добавил, обращаясь к своим коллегам в красных рясах. — Трупы доставить в мой личный морг.

Я же смотрел на татуированных роботов, что окружали Лику.

— Господа Ржавые. И вы здесь…

Автоматоны резким слитным движением повернули головы ко мне.

— Здрасти, — кивнул я.

Роботы отвернулись ничего не ответив.

* * *

Пансион «Упокой»

Район Гротеск

Я зашел в гостиницу с Тушканом в капюшоне и сразу направился к стойке регистратора. В холле было немноголюдно. Два гражданина в потертых пиджаках курили трубки и тихо беседовали. Недалеко в кресле дремал развалившись болезненного вида молодой человек в рваном плаще и кепке закрывающей лицо. Бледная пожилая женщина за стойкой смотрела мимо меня безразличным, рыбьим взглядом.

— Продлеваю свой номер еще на неделю. Вот деньги. Что есть из еды?

Она, не глядя, смахнула кроны в кассу.

Кнопка «Голод» растекалась по интерфесу. У меня перед глазами стали черные шевелящиеся нити. Сильно обзору они не мешали, но то, что у меня перед глазами, что-то шевелилось — было неприятно.

— Мой робот не появлялся?

Женщина на вопрос не среагировала.

— Я говорил вам, если появится робот, то впустить его и деньги оставлял.

— Нет, — ответила она.

— Что нет?

— Не появлялся.

Блинский. Кацентодд сказал мне отдыхать и ждать следующего задания. Я знал куда я эту паузу потрачу. Надо разыскать Бисто. Эх, не было печали. Ходил один, никому не нужен, никто за мной не гонялся. А тепе…

— Прости дядя, а ты случаем не Серый Пароволк?

Я повернулся, положив руку на обрез. Передо мной стоял тот потрепанный парень, что секунду назад дремал в кресле.

— Автоматон пропал?

— Допустим.

Джентльмены в курительном углу уставились на нас настороженно.

— Мы знаем где он, — спокойно ответил парень и рефлекторно поднял руку к ране которая зияла у него вместо правого уха.

Я обратил внимание на вот это «мы». Посмотрел на зажившие ожоги, что покрывали его руку. На слегка выпуклые глаза. Один из которых был закрыт бельмом, а второй глядел на меня с легким безумием и не мигая.

— И что вы хотите за эту информацию?

— Ну, сделаешь для нас кой чё.

Какие-то очередные сумасшедшие. Не нравится мне этот парень.

— Подробнее.

— Твой робот, дядя, и пара наших товарищей находятся в частной тюрьме некого господина. Мы пойдём освобождать наших, а ты заберешь себе свою железку. Всё просто. Вместе войдем, вместе выйдем.

Господа из курилки потеряли к нам интерес и продолжили тихую беседу.

— У меня уже вырабатывается стойкая антипатия на такие предложения. Что за господин? Откуда вы знаете, что Бисто там?

— Не так быстро. Нам надо знать ты в деле или нет? Мы сами с усами. Всё сделаем и без помощи. Но заметили, что в темницу притащили еще одного клиента. Робота которого видели в обществе безумного мастера, маньяка и убийцы Серого Пароволка. Ух, страшно, — парень криво улыбнулся щербатой улыбкой. — Остальное дело техники. Ну что, ты в деле? Или нам только своих спасать?

— Как звать тебя, ушастый?

— Красавчик.

— Ну хорошо, Красавчик, я в деле, рассказывай что и когда.

— Пойдемте, дядь. Все расскажем, покажем. И не дергайтесь, Поглотители свое слово никогда не нарушают. Йорхотепище не простит. Все в нём будем.

Глава 13

— Может на извозчике поедем?

— Та не. Пешочком сподручнее…

Если ты сейчас не накормишь пагубу, мы поглотим этого уродца, — мрачно сказала Девятка, подергиваясь в сторону моего проводника.

— Стоп. Подожди, — остановил я Красавчика, который вел меня куда-то вглубь трущоб.

Небольшая самодельная палатка от которой пахло рыбой и горелым. За прилавком стоял повар в заляпанном фартуке. Он оживился, увидев, что я двигаюсь в его сторону.

— Стейк из кубомедузы? Жаренные креветки? Кисель из алое?

— Есть что-нибудь живое, — злясь на самого себя процедил я.

Улыбка стала еще шире.

— Конечно, господин! Сразу видно ценителя! Пятнадцать крон!

Из-за прилавка показалось гнутое ветро с трепыхающемся в соленой воде рыбой с неприличным количеством игл и плавников. Я кинул на прилавок десятку. Хватит ему. Продавец быстро схватил деньги и радостно забулькал пересчитывая монеты.

И что теперь? Я этот трепыхающееся порождение сумеречной океанской эволюции есть не буду. До такого я еще не опустился. Шевелящиеся перед глазами нити мешали обзору, а мерцание кнопки Голода начало отдавать в висках. Тушкан выбрался из капюшона и завороженно глядел за ведром с ничего не подозревающим обитателем глубин.

Девятка сама пришла в движение и дернулась, чтобы я наклонился к ведру. Когда до рыбы оставалось совсем немного, из стальной ладони вырвался пучок тонких черных лент которые в считанные секунды оплели рыбу.

Поглощение

Через пару мгновений всё было кончено. Повар глядел мне вслед с уважением. Зрение прояснилось, голод уменьшился, но полностью не пропал. Просто черно-красное мерцание кнопки перестало раздражать. Ладно, на какое-то время хватит. Надо срочно придумать, как это поставить на поток. Впрочем, с моим везением, недостатка в потенциальных жертвах не предвидится. Детективное агентство «Приятного аппетита».

* * *

— Это Бун, это братья Ло, — представил мне Красавчик большого похмельного мужика и двух лохматых близнецов. — Это Серый Пароволк, он в деле.

— Эксельсиор! — буркнул Бун, вытер грязной рукой небритое лицо и продолжил чистить странный механизм похожий на помесь патефона и мясорубки. Братья Ло кивнули белокурыми шевелюрами и продолжили играть в мятые карты, кидая их на стол без ножек уложенный прямо на вздутый паркетный пол.

— Гляди, — подозвал меня Красавик к пыльному столу. — Это поместье семьи Фокс.

Передо мной лежал лист бумаги на котором от руки был нарисован план большого дома.

— Ок, значит ваш враг семейство Фокс?

— Да, и особо Бернард Фокс. Редкая сволочь.

— Террибль, — подтвердил не поворачиваясь Бун и кинул грязную тряпку в кучу мусора в углу.

— Берни похитил товарищей из нашей ячейки. Такого мы прощать не собираемся. Он, паскуда, узнает с кем связался!

— Вы Потрошители правильно?

— Поглотители. Мы служим великому Йорхотеппу и скоро…

— Да-да помню, всё будет большим Йо. А кто этот Бернард?

— Товарищ, мне кажется наш гость над нами издевается, — мрачно сказал Бун и впервые внимательно посмотрел на меня, — скажи мне мил человек, а ты от кого?

— Сам от себя я. Мы про дело будем говорить?

— Из Бездны он, — сказал один из близнецов Ло, не отвлекаясь от игры и кидая карту. — А вот я тебя вальтом!

— А-а эти. Ну, тогда понятно, — успокоившись ответил Бун и снова занялся своим делом.

— Кто этот Бернард? — спросил я, возвращая беседу в нужное русло.

— Механист. Шишка там какая-то. Это для тебя принципиально чтоль?

— Да нет. Вообще плевать. Вы точно уверены что Бисто у него?

— Твой робот? А то! Братья Ло видели как он приперся к ним и начал стрелять. Кое-как его спеленали. Шороху было! В газете писали, что он сбежал, но братья Ло сами видели, что робота повязали и в подвал уволокли. Вот тут у них вход в тюрьму, — Красавчик потыкал грязным пальцев в левое крыло особняка. — Тут и тут ходит охрана, тут собаки. У них вот только четверть часа назад пересменка прошла. Значит бухать скоро начнут. Вот часика через два и пойдем. Тюремщика вырубим, товарищей спасем, ну и Бисто твоего.

— А я вам зачем?

— Ну тут пяток охранников по особняку, плюс собаки, плюс домочадцы. Если что помощь пригодится. О тебе ходят слухи что ты бы всё это одной левой и сам тут решил. А нам будет тяжеловато. Ну если кипиш, конечно, поднимется. Не врут люди-то про тебя?

— Конечно врут.

Бун, не отвлекаясь от своего патефона, фыркнул.

Ваше подношение Йорхотепу принято

Он видел вас в своих снах и знает что вы многое сделали для этого дара

Теперь у Йорхотепа есть легкие. Его дыхание становится сильнее. Он доволен.

Сценарий «Пробуждение» завершен на 59,545 % (дар оценен в 11,51 %)

Похоже Кацентодд доставила большому Йо подарок. И сразу одиннадцать процентов! Однако. Лика знает где эксплойты зарыты. А онамолодец.

Тушкан, сидевший у меня в капюшоне, заскулил. Где-то вдалеке, на самой границе слуха стал ухать инфразвук. Близнецы отложили карты, подобрались и сели на колени, низко склонив головы. Бун отложил отвертку и откинулся и лег на пол, глядя в потолок и улыбаясь.

— Выдох… — прошептал рядом со мной голос Красавчика.

Стены комнаты зашевелились и стали перетекать друг в друга. Поглотители пропали. Я устало брел по тропинке внутри огромного коридора из тел автоматонов и людей. Окружающее шевелилось и перетекало друг в друга. Ко мне тянулись тысячи пальцев Йорхотепа, на меня смотрели сотни его глаз. Это зрелище не было ужасным. Все составляющие Йорхотепа были довольны, задумчивы или просто дремали, улыбаясь во сне. Йорхотеп — добрый бог. Он бог счастья и покоя. А ужас он оставил только для дураков. Ты же не дурак, Серый? Ты просто не мог понять. Можно прилечь, уснуть и видеть хорошие сны. Выспаться, наконец. И никто от тебя не будет ничего требовать. Только покой. Ты же так его хочешь? Пошли?

Я шел по коридору. Я действительно устал. Я действительно хочу покоя. И я не могу понять…

Выдох закончился. Тушкан перестал скулить и подергиваться. Братья Ло и Красавчик поднимались и отряхивались. На их лицах застыла довольная улыбка. Бун даже не пытался встать, просто валялся.

— Ладно, господа Пожиратели. Пройдемся по вашему плану.

— Мы Поглотители, — вяло сказал Красавчик. — Пожиратель — это ты. Мне Великий про тебя рассказал.

* * *

Мимо нас протарахтел паро-автобус забитый сурового вида игроками с длинными ружьями. Звук гулко разносился над темной, влажной мостовой.

— Вроде пятнадцать минут уже прошли. Они точно справятся? — спросил я притаившегося рядом Красавчика.

— Братья Ло? Спрашиваешь. Все будет тепло и ласково, не мандражируй.

— Не мандражирует он, — вставил Бун, поправляя рюкзак в «патефоном». — Я такой взгляд видел уже. Помнишь как Бекас решил вознестись? Вот так же как этот на меня глядел.

— Бекас… Тоже скажешь. А помнишь как Лизи пришла без руки?..

Я устал слушать их болтовню. Все разговоры у них были только про то как все вознесутся, станут Йорхотепом, и как это будет «тепло и ласково». Это были долгие и нудные два часа. Мы издалека следили за огромным особняком Фоксов. Я раздал указания зубанам. Потом мы несколько раз с этими оборванцами прошлись по плану. Я хотел проверить маршрут отхода, но Поглотители не захотели. Зачем, мол, светиться? Сто пять разу уже смотрели, будь спок. Я не поверил и сам сходил посмотрел. Решетка в подворотне была открыта, коллектор по которому надо было пробежать был заполнен только по щиколотку. Вроде все в порядке.

Девятка подергивалась и всё еще хотела есть. Я с ней попытался поговорить за судьбу Капельки, но моих вопросов она не понимала. Говорила, что не существует Капельки или Девятки. Есть пагуба. И все мы пагуба, просто отдельные части. Был кусок Капельки, был кусок Девятки, а теперь еще есть кусок Серый Пароволк. И так она это высокомерно рассказывала, что я уже начал злится. Блин, какие все хорошенькие пока маленькие.

— Идут, — произнес Красавчик.

Братья Ло, заметно напрягаясь, затащили к нам в подворотню крепкого мужика без сознания.

— Вот, — сказал один.

— Охранник, — добавил второй.

— Вырубили.

— Здоровый.

— Еле дотащили.

— В сознании был былегче.

— Но орал бы, наверное.

— И дрался.

Стоп

— Стоп, — сказал я. — Кладите сюда. Угу, вот так. А теперь, отвернулись все.

Маскировка (провал)

— Бун, отвернись, я сказал.

— Ну интересно же…

Использовано умение: Маскировка

Текущая внешность: Оскар Джетро Баррет. Охранник компании «Фокс и партнеры»

— Всё, можно поворачиваться, — сказал я, надевая его куртку

— Вообще не похож, — заявил Бун.

— Ну-у, не знаю, — сказал Красавчик.

— Глаза черные, — заметил один из близнецов.

— Морда белая, — подтвердил второй.

— Лысый.

— Железка торчит.

— И вообще ты страшный, как мамаша Буна, — категорически завершил один из братьев.

— Ты что счас сказал мелкая погань?!

— Правду, Бун.

— Ах ты-ж, да я тебя..!

— А ты поймай!

Хм, действительно, думал я разглядывая свою новую физиономию. Цвет кожи и глаз не поменялся, волосы не отросли. Эх, плакала моя способность. Да и ладно. Кепкой лысину прикрою.

Пошли?

— Ну, господа, я выдвигаюсь.

— Ты уверен? — спросил Красавик. — Весь наш план на том, что ты внутрь нас по тихому протащишь.

— Посмотрим по ситуации, — ответил я, помогая Тушкану закрепиться у меня за спиной. — Будьте готовы. Начнется стрельба, переходим на план Бэ.

— Да сразу надо по Бэ!

— Ой, заткнись, Бун!

— Тихо вы, — прошипел один из близнецов. — Мне и брату надо собраться с духом и помолиться.

* * *

Я шел к особняку по маленькому безлюдному переулку. Боковая калитка для прислуги должна быть где-то здесь. Мимо шла парочка бледных, хихикающих девиц. Повернувшись и увидев меня, они сразу замолчали и быстро исчезли.

Устал я. Вся эта ситуация… Как я здесь оказался? Зачем? И главное за что на меня все это свалилось? Что за бред с этой фразой «не могу понять». У меня по спине пробежали мурашки, когда я вспомнил тихий вкрадчивый шепот Йорхотепа.

И насчет Евы. Она взаправду за мной следит и курирует? Не, ну не может быть. Я же сам ее позвал тогда на свидание. Или не сам? Блин. Кнопка Голод ритмично пульсировала и раздражала. Вот бесит. А может это Кацентодд всё выдумала? Может хочет меня с ними всеми лбами столкнуть? Она мне показала лист бумаги написанный от руки, что ей стоит самой всё это придумать? Кто этот ИИ поймет? То что она врать умеет и любит, я уже видел.

Подходя к калитке, я начал хромать и опираться на влажные кирпичи забора. А вот и фигурная решетка. Я слегка повис на ней.

— Кто-нибудь… — прошептал я несчастным голосом.

Из-за ограды выглянул охранник.

— Проходи, не задерживайс… Оскар? — удивленно спросил он. — Ты чего? Оскар? Что с тобой?

— Помоги… — прошептал я.

— Да, конечно. Что с тобой произошло?! — сказал он, быстро отпирая калитку.

Я облокотился на его плечо.

Поглощение

Из Девятки вырвались черные ленты которые в одно мгновение обволокли охранника.

О, хорошо! — сказала Девятка.

Через несколько секунд охранник исчез. Кнопка «Голод» погасла и стала бледно-серой. Ленты распухли и не могли назад втянуться в Девятку. Они начали обрываться и падать на стриженную траву газона. Мне стало не очень хорошо. Я упал на четвереньки. Из Девятки тек густой кисель пагубы. Мне показалось, что меня сейчас стошнит, но вместо этого на груди у меня распахнулось окошко сердца и оттуда выплеснулась черная жижа. Блин, зараза! Я расстегнул броневую жилетку и попытался вычерпать кисель. Вместо этого, только весь извозился. Встал, как мог отряхнулся, но жилетку и рубашку, на всякий, застегивать не стал.

Чернильная лужа у моих ног собралась в кучу, выпустила ложноножки и бодро пошлёпала в сад. Ей навстречу с пробуксовкой выскочила акула на механических ножках. Случайно наступила на ползущую лужу, и та, мгновенно, оплела зверюгу. Акула даже щелкнуть зубами не успела. Через пару секунд изрядно растолстевшая мини-капелька пошлёпала дальше.

Я выглянул из открытой калитки и махнул Поглотителям. Путь свободен. Мы вместе пошли через сад к обратной стороне особняка, там находился вход в подвал и частную тюрьму. Тушкан убежал вперед, разведывая дорогу. Деревья в саду стояли серые и мертвые. Какое-то странное извращение, пытаться вырастить сад в темноте Счастья. Где-то сзади раздался скулёж собаки, но мы не останавливаясь шли дальше.

* * *

На мой стук среагировали почти сразу. В стальной двери распахнулось окошко и на меня уставился подозрительный глаз.

— Впускай, — сказал я, показывая на Красавчика, который понуро стоял рядом. — Пополнение коллекции.

— Оскар?

— А кто еще. Открывай. Чёт мне нехорошо, зря я кубомедузу ел.

— Кубомедузу?

— Давай быстрей. Мне к апотекарию надо.

— А что с твоим голосом?

— Так, всё. Я тебе вот тут этого бомжа оставляю. Сам разбирайся.

— Э! Стоять!

Дернулся засов, дверь распахнулась. На выходящего охранника навалился Бун. Мы аккуратно вошли внутрь. Тёмное помещение со столами и шкафом. На столе стояла масляная лампа. «Мадам Вик в логове мертвых пиратов» прочел я название книги, которая лежала на столе.

Бун затащил внутрь тело охранника. Мы взяли ключи, отперли еще одну железную дверь и пошли внутрь. Тушкан убежал вперед, потом вернулся и щелкнул зубами. Чисто. Слева располагался большой склад заставленный латунными цистернами. Оплетенные трубами, работали насосы. Пахло ворванью.

Мы прошли пару решетчатых дверей, открывая их связкой ключей, взятой у охранника на входе. Внезапно Тушкан тихо застрекотал, похоже там, впереди кто-то был. Я пошел вперед, Красавчик сделал понурый вид и пошел следом. Бун с близнецами замерли у стен. Мы вошли в кабинет без окон, где в расстегнутой форме сидело два охранника. Один пил пиво из зелёной бутылки, второй же, закрыв глаза, развалился на диване задрав кверху сапоги.

— Оскар? — спросил тот, что был за столом, — ты же… Что ты…

Второй задумчиво разглядывал меня.

— Ребят, мне что-то нехорошо, забирайте пленника, а я пойду прилягу, — сказал я тихо.

— О, да, конечно. А что с тобой? — сказал тот, что был за столом и быстро пошел ко мне.

Внезапно раздался выстрел и меня отбросило к стене.

Маскировка разоблачена!

Текущая внешность: Серый Пароволк

Охранник с дивана вскочил и направил дымящийся револьвер на Красавчика. И в тот же миг согнулся пополам от попадания ответной пули Поглотителя. Первый охранник прыгнул ко мне вытаскивая длинный нож. Девятка среагировала мгновенно, перехватив его руку. Черные ленты, без предупреждения, вырвались и оплели моего противника.

Красавчик выстрелом в упор добил того, кто был на диване и повернулся ко мне. В комнату вломились остальные.

— Это что за бабуйня?! — воскликнул Бун, разглядывая как безуспешно пытаются втянутся в Девятку растолстевшие ленты-щупальца.

— А вот я, сейчас, не очень разглядел, дядь… ты это чего такое сделал?

Братья Ло замерли, уставившись на то, как из моей руки и сердца лился чёрный кисель.

Фух! Девятка, я не понял, какого черта ты без приказа сожрала охранника?

Если б я каждый раз ждала пока ты что-то прикажешь…

Я сплюнул черным. Я не понял вот сейчас. Это что такое? Бунт? Значит слушай внимательно…

Ой, отстань… — заявила Девятка и замолчала.

— Так. Чё стоим, товарищи? — первым опомнился Красавчик. — За работу! Наверняка стрельбу весь город слышал. Двигаем, двигаем. Ло, к клеткам. Бун, готовь место.

Я, задумчиво наблюдал за тем, как черная лужа подо мной, выпустила щупальца и протиснулась в канализационную решетку на полу.

— Бисто! Ты тут?! — крикнул я.

Близнецы убежали дальше по коридору, и я, слегка пошатываясь, пошел за ними. Тут действительно была тюрьма. Ряд клеток в которых сидело несколько человек. Братья Ло вытаскивали наружу двух сильно потрепанных граждан в грязных лохмотьях. В последней клетке лежала груда металлолома раскрашенная черной и красной краской.

— Быстрее открывайте здесь! Эй, Бисто!

Робот оказался жив, но состояние у него было удручающим. Левой руки не было, весь корпус был в глубоких вмятинах. На меня мрачно уставился горящий ненавистью красный глаз. Второй был разбит.

— Серый, — прошелестел капрал. — Зачем?

— Не раскисать! Отделение! Подъем! Давай железка, игра еще не закончилась. Не читери тут, а то ишь, раскис. Всё только начинается!

— Они все умерли…

— Все умирают. И ты тоже умрешь. Но не сегодня. У тебя еще передо мной должок. Всё, лень тут с тобой возиться. Быстро котел раскочегарил и вставай!

Единственный глаз Бисто потух.

— Стоп! Так, где тут топливо какое-нибудь?

Из Девятки к автоматону потянулись черные ленты. Я хотел их остановить, но рука огрызнулась:

Не мешай!

Они проникали в металлические суставы и впитывались внутрь. Я кашлянул остатками жижи и она, упав рядом, тоже заползла внутрь тела Бисто. Кнопка Голода снова начала вяло мигать.

Из соседней клетки близнецы Ло вытаскивали одного из заключенных. Тот вырывался, пытался забраться обратно и кричал: «Только не Поглотители! Кто угодно! Только не Поглотители! Мистер Фокс, спасите! Я больше не буду!»

Пагуба заполнила разбитую глазницу Бисто, принимая форму черного, блестящего глаза. Красный глаз пару раз щелкнул и загорелся вновь. Робот смотрел на меня. Непроницаемая ночь и кровавое пламя. Он мягко, но решительно отодвинул мою руку и поднялся. Вместо левого манипулятора у робота был переплетенный канат пагубы, заканчивающийся длинной плетью.

— Бисто? — на всякий случай спросил я.

Красный глаз смотрел прямо, а вот черный, как у хамелеона повернулся в мою сторону. У него итак физиономия была не очень мирная. Но теперь стала уж совсем бандитская.

Уходим.

— Уходим, — сказал Бисто и направился к выходу из клетки.

Близнецы и два их товарища тащили пару узников назад по коридору. Дойдя до склада с цистернами они втолкнули их внутрь. В коридоре стоял Бун и прилаживал поудобнее свой «патефон». Щелкали шестеренки по трубкам рюкзака, кое-где протекая капала ворвань. Там у входа в тюрьму раздавались крики и топот. К нам сюда спешила оставшаяся охрана. Будем прорываться с боем. Но Бун, сделал нам останавливающий жест и бросил: «Заходите на склад» и нажал на гашетку.

Из раструба «патефона» посыпались искры и вдруг, сквозь них, рванул поток пламени. Он заливал всё дальше по коридору. Там раздались вопли. Бун все стрелял и стрелял. Стало так жарко, что мне показалось, что стены, там дальше начали плавятся. Здоровый Поглотитель весело расхохотался.

Всё это было прекрасно, но как мы назад то теперь выберемся? Коридор был объят пламенем, которое даже не собиралось гаснуть. Бун зашел за нами на склад.

— Вставайте в центр комнаты, — пробасил он мне и Бисто. — со всеми рядышком.

— Вы что собираетесь делать?

— Всё согласно плана, — улыбнулся Красавчик вставая в проходе и наводя на нас револьвер.

— Отойди, — спокойно сказал я. Бисто стоял рядом, глядя одним глазом прямо, а вторым косясь вбок. Сзади, по потолку к Красавчику подбирался Тушкан.

— Куда-то собрались? — к нам подошли близнецы Ло, доставая ножи.

— Это, дядь, будет прекрасный подгон для Великого Йо, — глаза Красавчика заблестели. — Фоксхаус, братва и как сладенькая конфетка — маньяк, убийца и безумец Серый Пароволк. А ну-ка, дядя, быстро в центр комнаты! Вознесемся все вместе!

Заключенные рыдали, освобожденные Поглотители улыбались, Тушкан приготовился прыгать, а Бун, хохоча, врубил свой огнемет, поливая стоящие рядом цистерны жидким пламенем.

Глава 14

Я просто стоял, внимательно разглядывая револьвер направленный мне в голову. Внезапно, рука-плеть Бисто захлестнула шею одного из братьев. Красавчик выстрелил, а второй брат вонзил мне нож в спину.

Поглощение

Пагуба перетекла из рану в спине на руку близнеца. Тот закричал, попытался вырваться, но уже ничего не мог сделать. Красавчик упал, на его шее сзади повис Тушкан щелкая челюстями. Плеть Бисто поглощала второго брата. Жирные черные капли шли по ней в сторону робота. Девятка опустилась, разжала пальцы и выбросила на пол пойманную револьверную пулю.

— Серый, — безжизненно сказал капрал, — там есть проход внутрь особняка. Я иду.

Вслед нам раздавался хохот ничего не замечающего Буна, рёв горящих цистерн и визги бывших пленников.

* * *

Я сплюнул чернилами. Всё что осталась от охранника собиралось в кучку и тянуло ко мне тоненькие щупальца.

— Так, Девятка, слушай меня. Завязывай с поглощениями, — сказал я, отмахиваясь от маленькой любвиобильной жижи.

Еще чего, — ответила рука осоловевшим голосом.

— Это чудесно, как ты теперь так жрешь врагов… Но измотало. Давай, по старинке? Нокаутами?

Девятка фыркнула. Я хотел было надавить на нее, что либо она слушается, либо поменяю ее на другой протез, но тут я заметил, что Бисто не в ту сторону куда нужно было мне.

Мы стояли в холле особняка. Передо мной была входная дверь и я уже собирался свистеть зубанов, чтобы они прикрывали наш отход. Дом потряхивало от взрывов в подвале. Отчетливо тянуло дымом. Капрал, аккуратно переступив через уползающие черные лужи, шел не к выходу, а назад, вглубь здания, к широкой лестнице наверх.

— Бисто, стой. Выход не там. Сейчас тут все сгорит… во славу Йорхотепа. Быстрее уходим.

— Я не закончил, — не оборачиваясь, ответил он.

Я засомневался. Бисто и до этого был немногословен. Но что, если сейчас вместо него говорит какая-нибудь пагуба или кто там у них за главного. Как бы я много отдал, чтоб просто понимать что происходит. Но некогда. Всегда, черт побери, некогда. Я поглядел на вентиляционное окошко, из которого на стену ползли маленькие язычки пламени. Дерьмо! Что я творю.

— Бисто, подожди!

Я перепрыгивая через две ступени побежал за ним. Капрал остановился наверху, поглощая в пагубу подвернувшегося слугу с испуганным лицом.

— Ты это. Гражданских хоть пожалей.

— Это вот этих? — плеть автоматона хлестнула и закрутилась вокруг ног убегающей в ужасе горничной.

— Да! Этих! Твою железную маму-фабрику! Что ты творишь, Бисто!

— Я должен вернуть долг, шеф.

— Какой долг? Этой вот горничной? Что происходит? Зачем ты здесь? Слушай. Нам надо уходить. Через пару минут тут все сгорит.

Капрал повернул ко мне один глаз и молчал. Второй глаз смотрел в другую сторону. В этот момент дверь в конце коридора распахнулась и из нее вышел мужчина в дорогом костюме, прикладывая ко рту белый платок. Рядом с ним шли два охранника. Увидев нас они вскинули охотничьи ружья. Мужчина в дорогом костюме улыбнулся.

— Опять ты! — громко сказал он. А потом посмотрел на охранников. — Кто выпустил этого несмешного зверька из клетки?

Оба глаза робота сфокусировались на мужчине. Больше ни на что не обращая внимания он побежал в их сторону. Раздался выстрел и Бисто споткнулся. Еще один выстрел попал в меня сделав дыру в груди. Оттуда сразу потекла пагуба, мгновенно залепив рану. Я упал. Никакой боли я не чувствовал. Просто как будто толкнули чем-то мягким. Я взял зубаний свисток и резко свистнул в него. Пора поднимать ставки. Не торопясь встал. Бисто лежал и не двигался.

Надо мной по потолку прополз Тушкан. Охранники выстрелили еще раз. Зубан резким прыжком оказался на стене и продолжил движение. Еще одна пуля цепанула мою правую руку, тоже без особых последствий. Жизнь моя восстанавливась почти мгновенно. Пагуба была сыта и сильна. Один из охранников закричал, так как плеть Бисто полхком добралась до него и теперь начала обволакивать за ногу. Окна в коридоре разбились, двери распахнулись и внутрь стали забираться зубаны. Они резко перепрыгивали с пола на стены, оттуда на потолок. Паническая стрельба охранника и мужчины в костюме не причиняла им никакого ущерба. Дом тряхнуло. Коридор перекосило и часть его обвалилось на первый этаж. Снизу пыхнул огонь.

— Бернарда не убивать! — приказал Бисто, а потом на четвереньках как паук, подбежал к мужчине, которого уронили зубаны. Я подошел ближе. Нас окружила шелкающая зубастая стая.

— Мелочь, — сказал я роботам, косясь на языки пламени из дыр в полу, — уходите быстрее отсюда. Дальше мы сами.

— Валим, — прощелкал Каин.

— Бернард, — капрал склонился над лежащим противником. — Вот и всё. Я сдержал обещание. Теперь я забер`у у тебя всё. Точно так же как ты забрал всё у меня. Прощай.

За окнами ревело пламя. Дышать из-за дыма становилось тяжело. Как бы не пришлось от сажи мои искусственные легкие чистить, подумал я. Плеть Бисто обвилась вокруг вопящего мистера Фокса. К моему удивлению, капрал не стал поглощать, а наоборот стал накачивать его пагубой. Мужчина забулькал.

— Быстрее, Бисто…

— Сейчас!

Глаза Бернарда стали черными, а сквозь всё более бледнеющий кожу стали проглядывать темные вены.

— Вот теперь, наконец-то смешно, — прошептал Фокс.

— Капрал!

— Сейчас!

Вспыхнул огонь. Пагуба во мне задергалась и потянула мое тело к выбитому зубанами окну. Я схватил робота за железную руку и потащил за собой. Вдалеке зазвучала густая басовая нота. Потом еще и еще. Перед глазами всё поплыло. Да что ж за невезуха! Как же невовремя.

— Выдох, — прошептал Бисто.

Я плыл в океане чёрного пламени. Черный всёпожирающий огонь. Океан состоящий и тысяч умерших грешников. Они пытались кричать, но у них ничего не выходило. Они просто открывали свои рты от ужаса. Мне надо выбраться. Где Бисто? Сверху на нас опускался купол неба. Всё ниже и ниже. Тысячи звезд. Запах латуни и пламени. Звук света. Я дышу тьмой. Мне надо выбраться. В небе скользят сумеречные змеи и киты. Я ничего не понимаю. Небо сливается с океаном пламени. Мне трудно. Мне дышать. Где я?

Получен дебаф «Без сознания».

При повторном получении критического урона ваш персонаж умрет.

Если вам не окажут помощь в течение 6 часов, ваш персонаж умрет.

Черный экран и таймер. Доигрались…

/logout

Я выбрался из капсулы. Побродил по квартире в поисках решения, что же мне теперь делать. Его в комнате не нашлось, поэтому я принял душ, оделся и отправился наверх. К Игнату. В коридоре столкнулся с парой девушек в офисных костюмах. Они как-то напряглись при виде меня, слегка отшатнулись и скривили губки. Им то что. Дойдя до лифтового холла я уткнулся в табличку «Лифт на ремонте». Вежливый работник в зеленой робе искренне извинялся и говорил, что скоро все заработает. Мол, соседний лифт вполне жив, здоров и доставит меня на любой этаж. Просто по коридору вернитесь назад, приятного, мол, дня. Рабочий потерял ко мне интерес и занялся дальнейшим копанием в стене. Я с сомнением поглядел на волчью голову вышитую на спине спецовки. Странный логотип.

Я решительно пошел назад. За огромными панорамными окнами раскинулся город. Серое клубящееся небо раскинулось надо серыми, грязными зданиями. Ползали букашки машин. Вдалеке летел небольшой вертолет. Вот летит в нем кто-то и чувствует себя королем мира. А от его гордыни до аварии и кучи покореженного металла на земле, только ревущий двигатель и надежда, что внутрь воздухозаборника какую-нибудь ворону не зажуёт. Зачем я иду к Игнату?

Вот зачем? Что я ему скажу? Вы мол сволочи ставите на мне какие-то эксперименты. Пускаете какие-то дурацкие «триггеры»?

— Не могу понять… — попробовал я на фразу на вкус. Нет, ничего не чувствуется. Бред какой-то. Хотя если вспомнить, то мне часто ее говорят. Прям иногда раздражает, что все такие непонятливые. Кто мне ее говорил? Йорхотеп шептал, точно. Вот прямо в последний свой «выдох». Черт, плохо помню. Надо внимательнее за этим следить.

То что Иван и Игнат меня используют в каких-то своих проектах, это ладно. Это понятно. Игнат это и не скрывал. Говорил, читай договора, когда подписываешь… Но Ева…

Другой лифт работал. Я ткнул кнопку семьдесят девятого этажа. Достал телефон и написал Еве: «Нам надо поговорить, приходи». Отправил. А что я ей скажу? «Ева, я знаю, что ты куратор меня в проекте, что ты на это скажешь»? А она логично спросит, мол «откуда ты это знаешь?». И что я отвечу? Что я впустил Лику-Кацентодд во внутреннюю сеть здания корпорации и она сперла мое личное дело? Так, Серег, харе вести себя как истеричка. То что я знаю, а они не в курсе, это мой козырь. Поэтому молчи в тряпочку. Я вышел из лифта и достал телефон чтобы удалить сообщение, но оно уже было прочтено. «Завтра заскочу. Приберись хотя бы.» — высветился ответ. Не успел. Ладно придумаю что-нибудь.

— Здравствуйте, Сергей, — ласково сказал мне потолок. Я даже вздрогнул. Не привык еще.

— И вам не хворать, — пробурчал тихо я. Весь мой запал прошел. Мне нечего сказать моим тюремщикам. Всё в процессе и…

— О, Серега! — крикнул мне Игнат быстрым шагом проносящийся мимо. — Что нибудь случилось?

— Нет, все в порядке… Хотел сказал, что всё идёт по плану…

— Ага, видел, видел, — воскликнул он. И идя спиной вперед затараторил. — Все эти фокусы с прыжками с дирижабля, разрывание его на тряпочки и дальнейшим сгоранием в пламени. Смотрелось неплохо. Подумываем в рекламный ролик вставить. Ты не против? Кстати, симбиоз с пагубой, недурно придумал. Но ты с ней поосторожнее, сильно не свети, а то за тобой Ткачи приплывут, — Игнат захихикал. — Всё я побежал. Ты молоток, хорошо справляешься…

Не дожидаясь моего ответа, он скрылся за дверью. Ладно. В связи со смертью персонажа у меня внеплановый двенадцатичасовой отгул. Ну, или шестичасовой, если меня пожарники откопают. К черту, надо отвлечься и разгрузить мозг.

— Постой, подержи лифт, — в кабину за мной протиснулся Иван Подгорный.

Хорёк.

— Ну, как движется дело? — спросил он слегка запыхавшись и поправляя чуть сбившийся костюм.

— Движется.

— Слушай, я поговорить с тобой хотел. Ты прости меня, что я на тебя тогда наехал. Вот искренне говорю, прости. Начальство меня так вертело, что… ну сам понимаешь. Вот я и сорвался. Я вёл себя глупо и недостойно. Честно признаю. Мир?

Я внимательно посмотрел на него. Ухоженный. Глаза цепкие.

— Да, хорошо. Мир. Начальство оно такое, — ответил я попытавшись прозвучать как можно миролюбивее.

Блин. Все это не просто так. Что-то происходит, но вот что, я «не могу понять»…

— Я вот не могу понять, — вдруг сказал Иван, — а что там за история с паразитами какая-то? Ты мне честно скажи, у тебя там все нормально? Всё под контролем?

— Нормально, — осторожно ответил я прислушиваясь к себе. — Под контролем.

Вроде ничего такого. Никаких изменений я на эту фразу в себе не замечаю. Может точно все эти «триггеры» выдумка? Но тогда какого черта мне ее постоянно говорят?

— Вот и здорово! Молодец! Еще раз извини за ту ерунду. Бес попутал.

— Угу, всё нормально. Кто старое помянет…

Но Иван не дослушав меня, махнул рукой и выскочил в открывшуюся дверь лифта.

Хорёк.

Пойду я спать.

* * *

Я вздрогнул и открыл глаза. Всё еще ночь. Темно. Чего-то я беспокойно сплю. Кошмары. Яркий холодный свет ванной. Открыл воду, зубная щетка, паста. Задумчиво разглядывал свое отражение. Как-то я осунулся за последнее время. Темные круги под глазами. Реально вид очень уставший. Надо заканчивать с этим всем. И побыстрее. Во рту вкус мазута. Что за дрянь. Черная зубная паста, шевелясь, вылезала из тюбика, расползалась по раковине и тянула вокруг тонкие подрагивающие щупальца. Я вздрогнул и проснулся. Всё еще ночь. Темно…

* * *

/login

Район Чудес

Особняк Фатум (доктор Викториан «Потрошитель»)

— О! пациент в сознании! — воскликнул девятиглазый робот наклоняясь надо мной.

— Владыка жив! — пропищал рядом зубаний голос и тут же, со всех сторон, раздалось радостное щелканье.

— Посторонние выйдете из операционной! А впрочем все равно… — сказал Потрошитель и вытер черную кровь о свой фартук. Я обратил внимание, что перегоревшую лампочку-глаз он так и не поменял.

Восьмиглазик, — подтвердила Девятка.

Я попытался встать, но понял, что привязан к операционному столу.

— Продолжаем операцию, — пробасил доктор, — сейчас мы будем ампутировать нижние конечности пациента.

— Эй! Вы чего там творите?!

— Аргон, сделайте пациенту анестезию или хотя бы кляп вставьте. Отвлекает. Я последнее время устал… Я так устал…

— Стоп, не надо анестезии. И не надо ничего ампутировать! Вы чего?!

Надо мной снова показалась голова робота.

— Вы попали в пожар в Фоксхаусе. Говорят склад ворвани взорвался. Критических повреждений нет, поэтому вы живы. Но обычных повреждений было очень много. Нижним конечностям нанесен непоправимый урон. Хорошо, что вас ваши… кхм… друзья спасли.

Надо мной появилась голова Бисто. Красный глаз смотрел на меня, черный внимательно следил за доктором.

— Мсье, там повреждения действительно серьезные.

— Бисто, не давай им ничего отрезать! Само же зарастёт…

— Аргон, обрати внимание, интересный случай. Человеческое сознание в автоматоне я встречал. Но сознание автоматона в человеческом теле вижу впервые. Неожиданный опыт. Сходи на склад запчастей выбери две нижних конечности. Лучшие не бери, но постарайся выбрать, чтобы размер более-менее между собой совпадал. Хотя может ему колёсики поставить?

Девятка, давай помогай! — подумал я.

Я с тобой не разговариваю. Ты меня обидел.

— Ну что? Колёсики? — надо мной снова появилась голова доктора Потрошителя.

— Э… доктор… я же вам свет привез!

— Свет? — доктор замер.

— Свет! Да!

— Тихо, не кричи же так. Вдруг кто услышит. Давай сюда! А это отличная идея. Это вот прям то, что мне нужно. День то налаживается!

— Вы руки-то мне развяжите…

— А ну да, ну да, сейчас.

Я почувствовал, что свободен и поднялся. Большой операционный зал был заполнен зубанами, которые с интересом следили за ходом операции. Их глаза сверкали. Я посмотрел на свои ноги в одних кальсонах. Болезненно белые с черными прожилками. Жуткие ожоги, лужи пагубы и дебаф «Критическое повреждение», 50 % процентов к скорости передвижения, минусы на атлетику. А ведь реально плохо.

— Свет давай, — требовательно сказал автоматон протянув стальные пальцы. В другой руке он держал пилу. Я обратил внимание, что выглядит доктор осунувшимся и каким-то потрёпанным.

— Держите, только ампутировать мне ничего не надо…

— Не надо, так не надо. Тебе же хуже. Давай быстрей.

Передана ловушка для света (заполнена)

Сделка завершена

— О! — сказал Потрошитель. А потом воскликнул. — Ооо! Ничего себе! Кровавый закат на Анклаве Азур! Уникальный. Мне надо на минутку отлучиться…

— Постойте, господин! — воскликнул дворецкий Аргон и побежал за доктором, — вы слишком много… вам нельзя… постойте…

— Капрал, что смотрим? Развязывай мне ноги. И давай одежду.

Зубаны засобирались. Шоу не вышло и они со скучными физиономиями стали расползаться в окно и приоткрытую дверь. Тушкан запрыгнул ко мне, в лапках он держал мой плащ.

— Штаны где?

Ноги слушались откровенно плохо. Еле плетусь. Не, ну это же не повод их того… Хотя колёсики…

Пагуба-симбиот предлагает вам снять дебаф «Критическое повреждение нижних конечностей»

Принять?

Да/Нет

Конечно принять. Еще спрашивает. Ну вот и у меня день налаживается, — подумал я и упал на доски пола. Ноги свело сильнейшей судорогой. Из вен просачивался черный кисель полностью покрывая ноги. Эээ, ты чего там творишь!?

Сча все сделаем. Эх добрая я…

Когда начало отпускать я в легком шоке рассматривал свои новые ноги. Дебаф пропал, вот только вместо каждой из ступней у меня были четыре гибких отростка. Четыре огромных черных пальца. Я подвигал ими и моя «ступня» собралась в кулак. Потом разжалась. И как на них ходить? Я поднялся. Да, я стоял на жутковатых длинных пальцах, но это было неожиданно удобно. Как в обуви с мягкой приятной подошвой. Взял ногой плащ с пола и передал руке. Подпрыгнул. А мне нравится! Потом подошел к ростовому серебряному зеркалу в вычурной деревянной оправе и посмотрел на себя.

Из отражения на меня глядело очень мрачное существо. Железная лысина, меловая кожа с черными венами, жуткие и неестественные желтые глаза, по которым хаотически двигались зрачки. Даже если не смотреть на железную руку и черные щупальца ног, то в приличное заведение я бы такого не пустил, точно. Приблизившись к зеркалу, я получше пригляделся к своим глазам. За движущимися зрачками наблюдать было неприятно. Укачивало. Отражение мне подмигнуло и лихо улыбнулось, явив мне ряд ровных, черных, блестящих зубов.

Меня потыкал в ногу Тушкан и протянул мне правый ботинок. Хм. А вот вопрос. Мне так ходить или все-таки для приличия обувь надеть?

— Господин! — закричал Аргон за стенкой. — Не надо! Хватит! Я прошу вас!

Что такое? Быстрым шагом я прошел в сторону криков. В соседней комнате, на стуле сидел Потрошитель и на его железной голове было надет странный механизм, в котором я опознал держатель для световой ловушки. Из нее били лучи света прямо в глаза робота. Дворецкий, рыдая, пытался стянуть с хозяина это устройство. Голова доктора дымилась и из щелей вырывались язычки пламени.

— Господин! Господин!

Наконец-то у Аргона получилось сдернуть механизм. Тот упал на пол, ловушка мгновенно закрылась, поток света прекратился. Доктор висел на стуле безжизненной кучей железа. Сомнений не было. На нем висел статус — Мертв. А мне только начало казаться, что жизнь налаживается.

Зубаны, которые уже почти совсем разбрелись, услышав суету сразу вернулись. Они с плохо скрываемым интересом смотрели на сгоревшего доктора.

— Всё. Кабздыкнулся, — заявил Каин.

Тушкан подошел ко мне и протянул мне второй ботинок.

— Обожди.

Я подошел к мертвому Потрошителю. Поднял и спрятал в инвентарь всё еще полную световую ловушку.

— Что это было?

— Я ему говорил… Я ему говорил… — всхлипывал дворецкий размазывая слезы по лицу. — Не доведет его солнце до добра. На кого же теперь всё это хозяйство останется? А я куда?

— А наследники?

— Ну какие наследники… Надо вызвать полицию… Или сразу Шептунов. Зачитать завещание..

— Не надо полиции и, тем более, Шептунов.

— Сейчас, сейчас, я сейчас, — Аргон кинулся к массивному бюро, поковырялся в его недрах и выудил красную папку. Сломал сургучную печать. Достал лист бумаги с вензелями. Шевеля губами прочитал. — Последняя воля доктора Викториана прозванного Потрошителем… дворецкому Аргону две тысячи… остальные пусть идут в кишки Йорхотепу… пускай всё забирает…

— Это завещание?

— … забирает… зеленое пламя. Гори, гори ясно! — Дворецкий с удивлением уставился на меня. — Это всё. Тут так и написано. Сжечь всё? А я… две тысячи… кто-ж меня тогда возьмет…

Тут меня посетила одна мысль.

— Подожди. Не паникуй. А что если мы организуем артель «Зеленое пламя»? А тебя возьмем, ну скажем управляющим поместьем? Или там, квартирмейстером каким-нибудь? И зарплату в два раза больше чем сейчас? Как тебе идея? Ведь всё заберёт «Зеленое пламя». Всё как он хотел. Сколько тебе наш уважаемый Викториан платил?

Аргон испуганно посмотрел на меня.

— Двести марок, — прошептал он.

— Вот и отлично. Оклад тебе будет четыреста. Договорились?

Тушкан устал стоять рядом, бросил ботинок и запрыгнул ко мне на плечо.

— Нет. Нет! Это не правильно! Я не согласен! Это предательство!

— А ты подумай, — сказал я и протянул к нему Девятку. Из руки выскочило несколько черных щупалец которые схватили старика. Пагуба начала потихоньку вливаться в жертву. Кожа дворецкого начала бледнеть, а глаза стали наливаться тьмой.

Тушкан зашипел, а стая вокруг защелкала и радостно загомонила. Аргон с ужасом глядел в мои глаза и на беснующихся вокруг зубанов…

Фракция Зубаны приобрела особняк Фатум в городе Счастье

Глава 15

— Фу! А ну выплюнь! — крикнул я зубану.

Тот сделал испуганные глаза и замер.

— Я сказал выплюнь!

Пагуба шевелилась в его пасти, выращивала щупальца и трогала его за зубастую морду.

— Так! А ну отдай сюда, — я пошел по направлению к маленькому роботу. Галька шуршала у меня под ботинками.

Зубан стал пятиться. Добычу он отпускать не хотел. Блин, ну не гоняться же мне за ним.

— Тушкан, отбери у него слизняка. И где Каин? Каин!

— Владыка? — красная оперенная голова выглянула из окна со второго этажа.

— Скажи всем своим чтобы пагубу не жрали. И вообще держались от нее подальше.

Я показал рукой на убегающего зубана, за которым гнался Тушкан. Каин выругался и припустил за этой парочкой. Остальные зубаны заинтересовались и тоже побежали смотреть что происходит. Участок перед особняком разразился возмущенными визгами.

Я смотрел на бледного с черными пятнами Аргона, двух автоматонов и нескольких разномастных механоидов, что выстроились в ряд у входа в дом. У доктора Потрошителя оказался налаженный бизнес по созданию и ремонту китов-комбайнов, контрабанде и торговле органами и запчастями. Мы серьезно обсудили с Аргоном возможность продолжать эти дела. Зубаны теперь обеспечивали охрану и поставки. Также их вполне можно было использовать по контрабандным задачам.

Вся прибыль шла артели «Зеленое пламя», которую без проблем сходил и оформил Бисто. Старшим над всем бизнесом я поставил Грача. Он был очень этим горд. Ходил и с надменным видом раздавал указания. Каин с двадцаткой красных теперь были моими личными телохранителями и к артели не примкнули.

Все остальные зубаны с Рафаля перебазировались в особняк. Получать Печать пришлось только Грачу и Каину, как существам более-менее разумным. Грач отдал самое красивое перо из своей гривы, а Каин долго и запутанно рассказывал историю жизни на Пике Карнаж. Поняв, что больше взять с него нечего, Шептуны сдались. Остальные зубаны прошли таможню без проблем. Они таращили глаза, щелкали зубами и пытались пробовать Шептунов на вкус. Не со зла, а ради интереса. Оформили их как груз.

Что-ж. Теперь у нас есть постоянная база в городе Счастье. Надо будет с Пика Карнаж сюда еще мелких привезти. И наконец поговорить с Бисто.

— Эй! Ты не в ту сторону букву «Я» пишешь! — крикнул я зубану который прямо над входом малевал логотип артели «Зилёная Пламя!».

На заднем дворе что-то громко упало. Посыпалось разбитое стекло. Оттуда прыснули зубаны. Ну что такое, опять…

— Хм… Неплохо неплохо… — произнес у меня за спиной голос Госпожи Кацентодд. — Обживаешшся? Молодец. Пришшлю Ржавых для охраны.

«Еще чего». - подумал я.

— Не надо Лика, мы сами справимся. Вон сколько зубанов. Не хочу доставлять неудобства.

— Прогуляемся? — после небольшой паузы спросила она и, не оборачиваясь, пошла за ограду.

С боков к нам тут же пристроились двое Ржавых. Шагали в ногу, смотрели прямо и всячески изображали из себя простых механоидов.

— Ссобытия ускоряютсся, — мрачно начала Кацентодд. — Я думала ссделать паузу, но город бурлит. Двор давит Шептунов. Поглотители устроили резню у Механистов. Все как-то рано устроили поножовщщщину. Впрочем, так даже лучше. Лови следующее задание. Привезешь нашшему милому Йорхотепчику ссердечко. Большое, горячее ссердечко.

Вам предложено задание: «Драматическое название #2»

Описание: мне нужен генератор из города Темпы, Северного архипелага

Срок: 48 часов

Награда: отсыплю от души, только панамку подставляй

Отказ: даже не мечтай

Провал: сам пойдешь на корм Йорхотепу

Принять?

Да/Да

— Расплачиваться с ними за генератор как? И вообще где эти Темпы?

— На Севере. И не волнуйсся. «Отмороженные» мне должны как бог черепахе. Даже своих жен и первенцев отдадут. Можешщь вламыватьсся в мэрию, забирать генератор и сразу назад.

— Хм. Мне могут помешать. В Анклаве вон появился Двор. Откуда они знали зачем я там?

— Это да. Крысску я уже ищу. Но чтоб такого не повторилось с тобой поедут Ржавые.

— Но…

— Без вариантов. С тобой поедут Ржавые. Мне эксссцессы не нужны… И еще. Народишшко там, в Темпах, вссе ссволочи. Не верь им и не жалей, — она железным когтем распахнула мне рубаху, подцепила в окошке немного черной жижи. — И с этим пооссторожнее. Не увлекайссся.

* * *

Кнопка Голод противно мигала. Капелька снова хочет есть. Я посмотрел на трап, подсоединенный к Рафалю. По нему гуськом шагали Ржавые.

— Читайте газету! Последние новости! Кто и зачем ограбил банк «Зубастого братства»?! Что на это сказал военный вождь Каратан? Объявления, кроссворды и колонка юмора!

— Бисто, иди ка сюда, друг мой железный.

Автоматон молча подошел и уставился одновременно в разные стороны, лишь бы не на меня.

— Рассказывай. Что там произошло?

Робот молчал.

— Серый Пароволк? Можно вас на секундочку? — раздалось у меня за спиной.

Я дернулся, из Девятки вырвались черные ленты которые опутали говорившего.

— Стой! Стой! Подожди! — испуганно заверещал сыщик в кепочке из детективного агентства «Тэйлор и Фосс». — У меня предложение!

— Внимательно слушаю, — ответил я, жестом останавливая Бисто, который отвел руку-плеть назад для удара. Тушкан выбрался из капюшона и аккуратно пополз по Девятке и по лентам к чужаку.

— Я просто хотел предложить… Это задание ужасно важно для нас! Мы должны тебя доставить в суд Города Сов. Это проверка, чтобы нас взяли в профсоюз. Ну, в общем, ты дашь себя задержать, а мы тебе отдадим всю награду. Только это никому не рассказывай!

— Не пойдет, — ответил я. — Потому что…

Внезапно в дело вступила Девятка. Тушкан испуганно подпрыгнул вверх.

Поглощение

Эй! Я не хотел его есть!

Зато я хотела.

Ленты втянулись назад. Кнопка Голод погасла, а маленькая черная лужица, что осталась после везучего детектива, весело забулькала.

— Что здесь происходит? — спросили нас подошедшие полицейские.

Девятка дернулась и я убрал ее за спину.

— Ничего, господа. Мелкое недоразумение.

— Н-да? — спросил старший, держа руку на револьвере. — А что за спиной?

Девятка стала рваться вперед. Но я ее удерживал. Тут, вмешался напарник полицейского, что-то горячо зашептав коллеге. Я четко услышал слово «Бездна». Старший оценивающе посмотрел на меня, потом коротко кивнул:

— Доброй дороги, господа.

— Спасибо. Вам, господа, спокойного дежурства.

Девятка, уймись!

— Вот счет, — сказал мне подошедший работник доков в грязном комбинезоне. Он смотрел на нас с интересом. — Ремонт корпуса, ремонт баллона. Запас угля и пресной воды. Установка скорострельной пушки фирмы «Виккерс и Крон«…хмм… До шести выстрелов в минуту. Три курьерских птицы-механоида. Подзорная труба. Установка стабилизаторов, чтобы не задирало нос при…

— Да да. Я все понял, спасибо. Вот чек, Банк Города Сов.

— Прекрасно! Рады были работать. Адьё, — весело заявил работник, ухватил чек грязными пальцами и похромал прочь. — Обращайтесь! Всегда рады интересным клиентам.

Вокруг шумел порт, пахло рыбой. В сумрачном свете зеленых фонарей ходили бледныелюди.

— Читайте газету «Ночное Счастье»! — продолжал надрываться паренек. — Нападение на промышленника и главу Механистов — Бернарда Фокса! Особняк сгорел, но налетчики уничтожены. Механисты собираются с силами, а пресс-секретарь Мистера Фокса дал нашей газете эксклюзивное интервью! Читайте на первой полосе!

— Бисто. А ведь ты мне врал, когда не рассказал про Фоксхаус. А потом ты без спросу ушел и влип в неприятности. Даже похоже развязал войну между группировками. Из-за этого погибло куча народу. И погибнет еще. Как я теперь тебе могу доверять? Кто ты на самом деле?

Робот делал вид, что меня не слышит и смотрел куда то вдаль и вверх. Струйка пагубы стекла по его железной челюсти и упала на камни набережной. Всё. Он меня достал. Я ухватил его Девяткой за горло. Робот вздрогнул, но защищаться не стал. Его рука-плеть обернулась вокруг моей руки, но он не пытался выбраться.

— Это не шутки. Ты ставишь под угрозу всю нашу миссию…

— Шеф.

— Кто ты Бисто?

— Я служил в цирке, — неожиданно ответил робот.

— Что прости?

— В «Механическом цир`ке доктора Лонгхорн». Коверным. Клоуном. А значит я многое умел. Акр`обатИк, стрельба, иллюзии…

Бисто поднял свободную руку, показал мне, что она пуста. Немного тряхнул и к моему горлу оказался приставлен тонкий стилет возникший из ниоткуда. Он смотрел своими жуткими окулярами прямо мне в глаза. Я улыбнулся и отпустил его.

— А дальше?

— Я был один из труппы автоматонов, — как ни в чем не бывало продолжил он. Причем стилета в его руке уже не было. — Нас построили для мадам Лонгхорн на материнской фабрике. Это была хорошая и честная, хоть и тяжелая работа. Мне н`равилось. Хозяйка даже платила нам небольшую зарплату. Там у меня были друзья. Особенно К-100-Р… Кастор. Жонглер. Однажды мы с ним угнали дирижабль с цистер`ной разбавленного спир`та, летали и поливали монахинь Святой Матрёны. Было смешно. Плевали маслом в городской водопр`овод, пока челюсти не заскрипели. Подрались с булочниками…

Бисто немного помолчал.

— По вечерам выступали на арене. Развлекали людей и автоматонов. Путешествовали из города в город. Но однажды всё кончилось. Мы приплыли сюда, в Счастье… А дальше всё просто, наше выступление понравилось Бернарду Фоксу и он решил нас приобрести. Всю труппу. К чести мадам Лонгхорн, она отказалась. Ночью вломились какие-то отморозки и подожгли цирк. Хозяйку арестовали как будто это она устроила пожар в попытке получить страховку. Ей выписали огромный штраф, а нас конфисковали. В компенсацию ущерба передали Фоксу. Он оказался важным местным богатеем. Ему принадлежала десятая часть города, ему было скучно, и он не терпел отказов.

Мимо промаршировал последний Ржавый. Погрузка была закончена, можно было трогаться, но я не хотел прерывать Бисто.

— Бернард Фокс из нашего приобретения устроил целое шоу. Он пригласил местных богачей и сказал, что все это будет художественное подношение Йорхотепу. Тогда его только начинали строить. Входной билет стоил огромных денег. Клуб по интересам. Избалованные, извращенные денежные мешки.

— Механисты?

— Да, потом они так стали называться. Они расселись и приготовились. Представление началось. Нас стали вытаскивать на арену. Заставляли показывать свои номера, а потом заставляли драться друг с другом до смерти. Сестры Роуз Пять и Роуз Шесть, отказались и их распотрошили на запчасти у всех на виду. Силач Бубула всё равно отказался, и его постигла та же участь. Он улыбался когда его убивали. А вот дрессировщик сразу принял правила и убил нашего бухгалтера и акробата Корнюша…

Я смотрел как из глаз и рта капрала стала капать пагуба. Его красным, пылающим глазом можно было прожигать дыры.

— А ты? — осторожно спросил я.

— А я убил Кастора. Он мне шептал, что я должен выжить. Что я сильный. Я плакал. Но поверил ему… И выжил. Я убил Кастора, я убил дрессировщика, я убил всех… Победил клоун. А мерзавцы веселились. И потом потребовали, чтобы я их рассмешил. Я попытался дотянуться до Фоксв, но не смог… Они сказали, что я не смешной и отправили меня, как победителя, живым пожертвовать Йорхотепу. Я сбежал. Голыми руками разорвал двух охранников и вырвался. За мной гнались, но я смог сбежать в Союз. Там меня взяли как преступника и хотели выдать назад в Счастье, но я попросился добровольцем в пехоту. Два года я ждал шанс дезертировать, и вот он мне представился. И я снова оказался тут. В Счастье. Фокс сказал, что я не смешной клоун. Серый, — Бисто вдруг уставился на меня. Непроницаемая тьма. Пагуба стекала по оскаленным железным зубам. — Я и вправду не смешной?

— По-моему, очень смешной, — ответил я.

— Я накачал его пагубой. Теперь она управляет им. Он осознает это, но ничего не может сделать. От него остался только вопящий бессильный человечек в его черепной коробке. Пагуба будет поглощать Механистов, его любимое дело, его семью и всё это проклятое Счастье. А он будет только смотреть и беззвучно кричать. Он же просил его развеселить? Ха. Ха-Ха!

Бисто зашелся в приступе безумного смеха. Он икал, плевался пагубой и не мог успокоится. Я обнял его за плечи и повел на Рафаль.

— Выдвигаемся, — кивнул я рулевому, который косился на нас испуганно.

* * *

Рафалю улучшения определенно пошли на пользу. Крейсерская скорость зашкаливала. Если бы не мешал ветер, то мы двигались раза в два быстрее среднестатистического дирижабля. С маневренностью было не очень, но что нам в небе маневрировать? Правильно что пушку поставили на корму. Если что, будем убегать и отстреливаться. А если надо будет кого догнать, то основная ударная сила у нас не артиллерия, а десятки абордажных зубанов.

Пару часов назад я посмотрел карту и путь проложенный навигатором. Мы двигались на северо-запад, сначала надо океаном, потом над территорией бывшего Союза. Можно было сделать техническую остановку в Айронфорде, городе Священной Республики и потом напрямую на северный архипелаг к «отмороженным». Я немного изменил маршрут, чтобы пройти над Дамбургом и посмотреть как у них там дела.

Бисто был отправлен в трюм отдыхать и приходить в себя. Два десятка зубанов которых я взял, рубились в карты или громко болели за игравших. Каин по-отечески наблюдал за ними с высокой горы ящиков. Тушкан свернулся у меня в капюшоне и довольно булькал-урчал во сне. Мир и покой.

Внезапно я заметил, что пара зубанов на палубе вели себя странно. Они не бесились, как обычно, не играли в карты, а сидел на носу Рафаля расставив широко лапы. Свалятся еще. Я спустился из кабины и пошел в их сторону. Странные они какие-то. И что-то много у них рук. И тут я понял, что с ними не так. Из зубанов в разные стороны торчали тонкие усики пагубы. Они шевелились извивались и сплетались между собой.

— Каин! Ты где? Иди-ка сюда. Полюбуйся на этих красавцев!

— Сифа, — философски заметил подошедший Каин.

— Собирай всех зубанов, буду им читать лекцию, о том, чтобы завязывали жрать пагубу!

— Владыка! Так это Боча и Пупс. Они бы точно не послушались. Остальные Капельку не едят. Она противная же на вкус. А этим чем противнее тем интереснее. Они однажды подземника поймали, напихали в него гудрона и…

— Даже слышать не хочу. Если еще кто капельки наестся, пойдет вместо снарядов для пушки.

— А что так можно, владыка!? Прям из пушки?! — завороженно спрсоил Каин. — А можно попробовать?

— М-да, плохое наказание. Короче передай всем, что я буду очень недоволен, сильно расстроюсь и не буду с собой на охоту брать. Понятно?

— Угук. Все разложу дурням, не сомневайтесь, владыка.

— Шеф-капитан! Шеф-капитан! — крикнули мне из рубки. — Приближаемся к Дамбургу!

Я вернулся в кабину, обогнул пушку и взял лежащую рядом подзорную трубу. Вот другое дело, наконец-то всё видно. Мы пролетали над развалинами Дамбурга. Город был мертв и сожжен. У меня как-то неприятно заскреблось внутри. Большая Яма, переломанные трубы, раскуроченные домики из хлама. Гарь с улиц и окрестностей до сих пор не сошла. Неприятное зрелище. Город и так-то был не очень. Но теперь уж совсем…

Рафаль не сбавляя ход летел дальше на северо-запад. Дамбург мертвый, застывший оставался позади. Я с сожалением разглядывал его руины. И тут я заметил какое-то шевеление. Из разломанных домов вышло несколько роботов которые смотрели на пролетающий мимо Рафаль. На обратном пути, если выйдет, надо сделать остановку тут, подкинуть им топлива и запчастей…

* * *

Мы остановили двигатели и легли в дрейф. Таможенный дирижабль Священной Республики протягивал к нам раздвижной трап, чтобы мы приняли проверку. Я стоял облокотившись на борт и смотрел вниз на Айронфорд. Завлекательное зрелище. В ярких лучах зимнего солнца под нами изгибались темные воды широкой реки. Они разделялись на несколько потоков и уходили под город, который, казалось, состоял из огромных шестерней. Большие, металлические, они очень медленно вращались относительно друг друга. Могло показаться, что они стоят на месте, но нет, я следил как один квартал плавно проезжал мимо другого. Если смотреть на шпиль вон того собора, то можно заметить, как он скользит вдоль зданий. Интересно, как жить в таком городе?

— Приветствую вас, панове, на территории Священной Республики. — улыбаясь сказал молодой парень. — Лейтенант Таможенной службы Тадеуш Фрэнк Харридэн. Кто капитан? Предъявите ваши документы и таможенные декларации.

Таможенники Республики были одеты в легкую блестящую броню и красную униформу. Короткие многозарядные ружья прекрасно подходили для абордажного боя. Глаза за летными очками смотрели внимательно и оценивающе.

— Я капитан Серый Пароволк. Двигаемся транзитом к Северному Архипелагу. Порожняком. Думали здесь пополнить запасы.

— Порожняко-ом, — задумчиво протянул лейтенант. — Разрешите нам осмотреть трюм?

— Валяйте. Давайте провожу.

Внезапно на меня напал приступ тяжелого влажного кашля. Я отплевывался черным и никак не мог успокоится.

— Извините. Подождите секунду, — сказал я пытаясь отдышаться.

Таможенники в мгновение ока натянули кожаные маски на лица. Лейтенант напряженно смотрел на мои потуги, а потом сделал пару шагов назад.

— Сэр, снимите очки, — веселость тона таможенника мгновенно испарилась.

Я снял очки и устало уставился на солдат. Те сразу попятились в сторону трапа.

— Сэр, вам запрещено приземляться на территории Священной Республики. Немедленно покиньте наше воздушное пространство! — лейтенант пытался сохранить хоть какое-то достоинство при таком позорном бегстве. — Немедленно. Иначе мы будем вынуждены применить силу. Последние слова он кричал уже с трапа.

Ну и ладно, не очень и хотелось.

— Как таможня отстыкуется, полный вперед. Курс север.

Глава 16

С каждым километром становилось всё холоднее. Борта, верхняя палуба и стекла в кабине покрылись инеем. Приходилось периодически их греть и счищать налипший лёд. Меня холод не особо трогал, подозреваю, что из-за пагубы. Но вот зубаны сидели в трюме и грелись, развалившись на теплом полу. Теперь, когда я оставил большинство из них в особняке Фатум, места внизу вполне хватало. Ворвань стала замерзать, превращаясь в камень. Пришлось перенести пару бочек вниз, чтобы роботам было чем заправляться. Ржавые флегматично отказались от китовьего жира, предпочитая пастись на инженерной палубе поближе к углю.

— Так что там, в Темпах? — спросил я Ржавых. — Скажете?

— Деньги, — ответил один робот. — Местные жители должны деньги.

— Много, — добавил второй.

— Госпожа сказала вернуть заём.

— А вот вы, сэр, Серый Пароволк…

— Можете не вмешиваться.

— Мы сами всё сделаем.

— Даже сомнений не было, — тихо заметил я и стал разглядывать окружающие замерзшие красоты.

Однотонное серое небо плавно переходящее в такого же цвета заснеженную землю. Кто тут может вообще жить? Цивилизация белых медведей? Недаром похоже их «отмороженным» зовут.

— Бисто, о чем задумался?

Автоматон стоял в кабине прислонившись к покрытому инеем стеклу и смотрел на палубу Рафаля. Там два робота накрывали брезентом ящики с припасами. Поднималась вьюга, ветер становился злее.

— Шеф, — кивнул капрал мне. А потом продолжил тихим голосом, так, что мне пришлось подойти ближе, чтобы расслышать. — Когда мы с вами выдвигались к городу Счастье от Пика Карнаж, я взял с собой трех солдат.

— Ну да, что-то такое было.

— Не видите проблемы? Один автоматон стоит на руле. Второй сейчас за штурманским столом. Двое работают на палубе.

— Но…

— Навигатора я помню. Это НН-43. Солдат из соседней роты. Остальных не узнаю. Лица знакомые, но не более того. Мы когда бежали, все из разных подразделений были. Откуда четвертый?

— Бойцы! — крикнул я, высунувшись из рубки. — В кабину. Строиться!

Бисто встал напротив трех своих роботов, внимательно их рассматривая. Навигатор стоял в другом углу, ничего не понимал, но делал вид, что так и надо. Я встал сбоку от солдат, достал обрез и следил за действиями капрала.

Тот, держа руку на карабине, ходил перед роботами. Руку-плеть он свернул и слегка постукивал ею себе по ноге в такт шагам. Внезапно он остановился перед крайним правым автоматоном.

— В каком полку служил?

— Второй Абанкурский! Тяжелая пехота! Рядовой!

— Кто был командиром роты?

— ТЕ-523!

Капрал внимательно посмотрел ему в окуляры. Потом перешел к следующему.

— В каком полку служил?

— Первый Раинбуржский! Тяжелая пехота! Рядовой!

Тот автоматон которого опрашивали первым, немного удивленно покосился на говорившего.

— О! Раинбуржская тяжелая пехота, — вмешался я. — Знаком, знаком. Там за главного был такой огромный автоматон с четырьмя лапами. Как же его звали? Полковник Икс-54Б вроде. Да, точно! Он же, да?

Робот напрягся, зыркнул на меня, потом на Бисто.

— Ну как же, ты не помнишь, как звали вашего полковника? — спросил капрал.

— Так точно! — рявкнул робот. — Пятьдесят-четыре-бэ!

Я отрицательно покачал головой. Плеть Бисто мгновенно развернулась и захлестнула шею солдата. Манипулятор робота потянулся к поясу, но капрал был быстрее. Сам расстегнул его кобуру и вынул оттуда револьвер.

— Очень интересно, — глаз Бисто сверкал алым. — Первый Раинбуржский говоришь? А спой-ка Марсельезу.

— Что извините? — рука робота подергивалась, будто не знала куда деваться.

— Марсельезу! Гимн Союза! Ну, солдат! Пой! За СВГ! Давай! О дети родины, вперед! Настал день нашей славы! Ну, что дальше?! Забыл? Или не знал?

Автоматон молча таращил глаза.

— Гадёныш! — прошипел Бисто. Плеть мгновенно раскинулась по солдату оплетая его черными лентами.

Остальные роботы отшатнулись. Я держал всех на прицеле, но никто ничего противоправного не предпринимал. Через плеть Бисто во вражеского робота потекла черная смола пагубы.

Через полминуты Бисто отпустил солдата. Тот встал, оправился и вытянулся по команде смирно. Остальные тоже пришли в себя и тоже встали по струнке. Даже навигатор, на которого никто не обращал внимания. Глаза накачанного пагубой робота перестали светиться, вместо них теперь в глазницах перетекала черная жидкость.

— Как тебя звали? — спросил капрал.

— Куст-1, - безэмоциональным голосом, как у механоидов ответил он.

— Откуда ты?

— Я принадлежал графу Орландо.

— Граф Орландо… Что-то не слышал про такого, — заметил я.

— Город Счастье. Лазурный Квартал, — отчеканил робот. — Один из влиятельнейших участников группы Двор.

— Значит Двор…

— Какое задание ты получил? — продолжил допрос Бисто.

— Проникнуть на Рафаль, при каждой возможности отсылать данные о месторасположении и планах Серого Пароволка и его группы. С начала слежки я отправил двенадцать донесений.

Ого.

— А как проник сюда?

— Я пришел вместе с механоидами купленными на рынке и сказал, что меня тоже приобрели на должность матроса.

— Понятно… Куст… ты продолжишь отсылать сообщения. Но текст буду диктовать тебя я, — задумчиво сказал Бисто.

— Так, точно.

* * *

— Уже близко? — спросил я рулевого, заметив ровный столб черного дыма прямо по курсу.

— Нет. Еще полчаса минимум, если ветер и дальше попутный будет.

Поглядев на карту я заметил, что мы пролетаем мимо городка с романтичным названием Теплостан. Вообще Северный архипелаг отличался тем, что по нему были разбросаны куча автономных и небольших поселений. Разглядывая карту я нашел города Углеямск, Ржавый Угол, Соревнование, Темпы, Маяк. И конечно же совсем уж странный городишко с названием Второй Закон.

Посреди Теплостана стояла высокая, металлическая башня из которого пыхало пламя. Крутились огромные шестерни, закрывались и открывались заслонки, валил вверх столб черного дыма. Тепло от этой странной конструкции распространялось на весь городок. Был виден горячий, клубящийся воздух растекающийся по улицам. Снега на тротуарах не было. Там ходили люди в зимней одежде. Причем буквально в полукилометре от них находились огромные непроходимые сугробы.

— Это и есть генератор, — сказал подошедший Бисто. — Сердце города.

— Вон та здоровенная бандура? По-моему, крайне неэффективная вещь. Основное же тепло идет наверх?

Бисто не ответил. Хм. Большая штука. Вот такую мне и надо будет притащить Кацентодд? Это меняло дело. Рафаль для такого не подойдет. Мы ее просто не поднимем. Паровоз и сам по себе тяжелый и для полезного веса тут остается не так много грузоподъемности. Впрочем, не обязательно я лично должен доставить генератор. Он просто должен оказаться в Счастье…

В закрытом ящике хранилось мое новое приобретение. Три курьерских механоида в виде металлических птиц. Повозившись немного я разобрался с тем, как их заправлять и указывать точку назначения. Отправив инструкцию на Пик Карнаж, я задумался и потом решил отправить весточку еще и в Анклав Азур. Как там Гастон? Не сожрали его там «львицы»?

* * *

Вы прибыли в город Тэмпы

Уровень безопасности: желтый

Через полчаса мы прибыли к конечной точке нашего путешествия. Покрутившись рядом, мы приземлились недалеко от города на плохо расчищенной от снега площадке. Очки покрывались инеем и поэтому их приходилось всё время тереть задубевшей перчаткой. Задувающий сбоку ветер нёс острые снежинки. От холода на меня сыпались мелкие дебафы. Я спрыгнул с трапа на заледеневшую деревянную мостовую. Зубаны не хотели покидать трюм, Тушкан отказывался вылезать из капюшона, а господа Ржавые выделили мне двух провожатых, которые двигались медленнее обычного. Девятка сгибалась с трудом, внутри нее тихонько хрустело замерзшее масло.

— Ну что, пойдемте к генератору. Наверняка мэрия у них поближе к печке.

Два моих «телохранителя» двинулись вперед по тротуару из вмороженных в землю досок. В те места куда они наступали, лед таял. Эти ровные, круглые следы тут же начинала заметать позёмка.

Сам город Темпы находился в чем-то похожем на жерло вулкана. Круглая дыра в горе, посреди которой поставили металлическую башню для обогрева и построили вокруг свои хибарки. Жители естественно заметили прибытие Рафаля. На нас издалека смотрела толпа людей закутанных в бесформенные тулупы и капюшоны отороченные мехом. У всех на покрасневших носах были надеты темные круглые очки. Ржавые не обращали на встречающих внимания и просто шли вперед. Комитет по встрече начал нервничать и в нашу сторону стали подниматься стволы ружей. Я решил немного разрядить обстановку.

— Приветствую, господа, — громко заявил я, — прекрасная погодка не находите?

Вперед вышел здоровенный небритый мужик в потертом сером тулупе.

— Кто такие? — пробасил он, презрительно скривив красную бандитскую рожу.

От выдыхаемого пара на его бороде и волосках в носу образовывались снежные шарики. Ну как такого не любить?

— Дело есть к вам от многоуважаемой Госпожи Кацентодд.

— А-а-а. От этой, — сразу поскучнел мужик. — К Старшему. Только он занят сейчас.

— Ничего страшного, он, наверняка, обрадуется когда нас увидит.

— Пойдемте провожу.

Мы прошли мимо местных, которые смотрели на нас внимательно и настороженно. Городок был небольшим. С боков узкую улочку зажимали покрытые инеем склады с углём и металлическими чушками. С каждым шагом приближаясь к центральной огненной башне я чувствал, что становиться теплее. Снег пропал, и от огромного генератора шли сначала осторожные, но потом всё более явственные волны тепла.

Мы проходили мимо бедных хибар, грубо сколоченных из кусков металла, досок, между которых напихали задубевшее тряпьё. Я с удовольствием почувствовал, что Девятка стала потихоньку отогреваться, а я могу идти прикладывая меньше усилий. Дома становились всё более добротными. Меньше щелей и более качественные стены. На самом деле странно. Ведь более теплые дома надо ставить подальше от печки, а вот развалюхи — наоборот поближе.

Мы зашли в выделяющееся трехэтажное металлическое здание с не очень «завлекающей» вывеской:

Бар «Снежная слепота»

Темное, сильно протопленное помещение. За столиками сидели мрачные посетители в серой, потертой одежде. Облезлые шубы и тулупы грязных оттенков лежали вповалку недалеко от входа. Пахло мокрой шерстью и спортзалом.

— Подождите тут минутку, я пойду Старшего предупрежу, — сказал нам сопровождающий и громко топая стал подниматься по массивной деревянной лестнице наверх.

Господа Ржавые замерли у прохода, а я пошел к барной стойке.

Спирта! — сказала у меня в голове Девятка и легонько стукнула по массивной столешнице. Прям внутрь лей.

Обойдешься. Маленькая еще.

— Табуретовки? — лениво спросил меня толстый бармен с длинной лохматой бородой.

— Что простите?

— Самогону? — перевел он. — Или поесть?

— А из чего самогон?

— Из опилок. Из чего еще? Надо же их куда-то девать. Или похлебки налить? У нас хорошая. С мясом и почти без опилок.

— Почти без опилок? — усмехнулся я.

— Ну, немного. Для густоты. Но всё равно меньше чем у придурков из «Тюленьих пирожков». Что это за название вообще? Как у идиотов с большой земли. Как там кстати у вас дела?

— На материке-то? Да как всегда. Войны, бандитизм и дворцовые перевороты.

Бармен грустно покивал и налил мне в рюмку мутной белой жидкости. Ну, ладно. Попробуем. Я залпом выпил содержимое рюмки. Блин! Ну и гадость.

— Мужчина, угостите мадемуазель выпить.

Ко мне рядом подсела девушка в корсете и широкой разноцветной юбке. Я повернулся, снял очки и посмотрел на молодое, симпатичное девичье личико с красным носом и болезненным румянцем на щеках. Мадемуазель слегка покачивалась.

— Ты уверена? — спросил я ее дав разглядеть себя получше.

— Ну-у-у, — немного пьяно заявила она и шмыгнула носом, — страшненький конечно, но вижу что человек хороший. Пару рюмок и вполне. Ну или три. Там-то, внизу, всё в порядке?

— Пойди выспись лучше. Видно же, что простыла.

— Да я и спала. Но скучно чего-то. Ну так как, пошли?

— Обойдусь, — улыбнулся я.

— Ну и дурак, — девушка потеряла ко мне интерес, встала и слегка пошатываясь пошла вглубь темного зала. — Сэнди! Сыграй что-нибудь! А то как в могиле…

Раздалась глухая ругань, потом что-то упало. Спустя некоторое время тихо заиграл аккордеон. Рядом со мной появился наш провожатый.

— Поднимайтесь наверх, Старший вас ждёт…

* * *

Первыми в комнату на втором этаже прошли Ржавые. Я аккуратно зашел за ними, держа руку на обрезе. Девятка вела себя спокойно, а Тушкан свернулся в капюшоне слегка подергивая лапами. Опять дрыхнет.

Небольшая комната слабо освещенная керосиновой лампой. Шкафы, стулья, огромная кровать в углу заваленная горой тряпья. За массивным деревянным столом сидел пузатый мужчина с тяжелым подбородком и недобрым взглядом.

— Вы старшина города Тэмпы, фон Штраусс? — проскрежетал один из роботов.

— Допустим, — мрачно пробасил мужчина. Я разглядывал его руки. Огромные лапищи. И пальцы как сардельки.

— Мы прибыли от Госпожи Кацентодд, — заскрипел один автоматон.

— Закрыть долг, — вторил другой.

— Вам необходимо вернуть…

— Сто шестьдесят четыре тысячи пятьсот две железные марки.

— Что?! — грозно забулькал мужик. Помолчал, а потом пнул кровать, что стояла рядом. — А ну-ка пойдите прогуляйтесь.

Сначала я подумал, что он говорит нам. Но оказалось, что в комнате были еще слушатели. Гора тряпок на кровати зашевелилась и оттуда выбрались две лохматые, бледные девицы. Они с обиженными личиками последовали к выходу, завернувшись в одеяла. Я проводил их взглядом. У той, что шла второй, на попе были прыщи.

— Куда вылупился? — грозно спросил меня хозяин комнаты, проследив за моим взглядом.

— Не будем ходить вокруг, — ответил я. — Мы забираем Генератор.

Лицо старшины города Тэмпы начало краснеть. Я заметил как его рука скользнула под стол.

— Спокойно, господин фон Штраусс, — сказал я, доставая обрез и направляя на него. — Никто не хочет неприятностей. Вы задолжали сто шестьдесят тысяч Госпоже Кацентодд, пришла пора возвращать долги.

— Сто шестьдесят четыре пятьсот две марки, — вставил один из роботов.

— Откуда такая сумма? Что за бред…

— Напоминаем, — снова загундел один из Ржавых

— Две недели назад вы взяли краткосрочный заём у Госпожи. Под разработку серебряного рудника…

— Потом второй заём…

— Господа, господа. Подождите, — сказал старшина. — Я же объяснял, что мы ошиблись. Руда оказалась очень бедная и мы не сможем…

— Потом добавились проценты, — как ни в чем не бывало продолжал один из автоматонов.

— Неделю назад, вы отказались отдавать долг и предложили сыграть Госпоже в карты.

— В трехкарточный покер.

— Называемый вами — «тренькой»

— Да помню, я, помню, — снова попытался прервать их старшина.

— На тринадцатом розыгрыше вы пошли «ва-банк».

— И проиграли.

— Ваш долг удвоился.

— Прибавим уже новые проценты.

— Она жульничала, — прошипел он.

— Доказать этого вы не смогли. Это ваша игра, ваш стол и ваши карты.

— Мы пришли забрать долг.

— Генератор, — вставил я.

— Генератор в текущем состоянии стоит всего сто двадцать тысяч, — с укоризной сказал автоматон. — Сверху еще сорок четыре тысячи пятьсот две марки.

Лицо у господина фон Штраусса стало бордовым. Даже не знаю, что ему стоило себя сдерживать.

— Вы хоть понимаете, — медленно начал он. — что для нашего города значит генератор? Без него мы все просто умрем. Это вопрос выживания, а не каких-то там долгов. Забирайте себе этот драный серебряный рудник. Плюс сверху насыпем всё, что из него наскребли…

— Генератор, — сказал я. — И оставьте себе всё остальное. Если поможете погрузить и всё пройдет без эксцессов, то я договорюсь с Лии… Госпожой Кацентодд, что остальной долг мы за это зачтём.

— Я не уверен, что вы можете так распоряжаться долгами Госпожи… — начал один Ржавых.

— Тихо, — сказал я ему. — Мне решать.

Если честно, я не был особо уверен, что всё так и будет. Что роботы меня послушаются или Кацентодд примет мое решение. Но надоело. Что я в самом деле постоянно о других пекусь. Обо мне бы кто подумал. Надо завершить начатое и каким образом, мне как-то всё равно. Будет Лика или Ржавые или этот боров недовольны? Плевать.

Фон Штраусс тяжело дышал и пытался прожечь меня глазами. Но вдруг успокоился.

— Подождите, — сказал он. — Вам же всё равно какой генератор брать? У нас ведь запасной есть. Вы его заберете и в расчете.

— Нам не всё равно. Нам нужен такой же мощный и в рабочем состоянии.

— Да, конечно. Рабочий. Просто на консервации лежит. На случай холодов или больших поломок.

Холодов? А сейчас что у них тут, не холода что ли?

— Хорошо. Можно и запасной. Но надо будет проверить, что он рабочий.

— А ты что ли разбираешься в инженерии больших машин? — усмехнулся старшина.

— А мы ему тестовый запуск устроим. И если всё будет в порядке, тогда согласны.

— Ну хорошо. Влад!

Дверь открылась и в комнату тут же заглянул наш давешний проводник. В проем я увидел, что в коридоре стояло несколько вооруженных мужчин, которые делали вид, что они тут просто так стоят. Любуются красотами окружающих стен.

— Покажи нашим гостям наш запасной генератор. Тот который на добыче древесины. Идите, я сейчас вас догоню.

* * *

Спускаясь вниз по лестнице, я наблюдал как потрепанный старикан стучал по барной стойке и требовал еще самогона. Он шевелил белой бородой и гневно сверкал глазами. Бармен отказывался, говорил, что ему хватит и пугал, что он нажалуется старшему и деда опять посадят в «холодную». Давешняя девица стреляла глазками по площадям, рядом с ней на столе спала ее подружка.

Внезапно на улице раздался звон небольшого колокола. Народ в баре оживился, начал подниматься со своих мест и негромко что-то обсуждая потянулся на улицу. Все вместе мы вышли из бара и пошли деревянным тротуарам. С переулков собиралась небольшая толпа которая шла в ту же сторону, что и мы.

Мы все вышли на небольшую площадь. Здесь было уже довольно комфортно. От генератора шли приятные волны теплого воздуха. Я прислушался и за шумом толпы услышал мерное гудение его пламени.

Посреди площади стояла большая клеть. Люди собирались вокруг нее, а мальчишки, наплевав на возмущенные крики взрослых, забирались по металлическим прутьям на самый верх. Там внутри я разглядел двух по пояс раздетых, здоровых мужиков, которые самозабвенно лупили друг друга под улюлюканье толпы.

— Не желаете поучаствовать? — с усмешкой спросил меня наш небритый проводник, кивнув на клетку.

— Не особо, — ответил я. — Я же тут всех сразу и заломаю.

— Докажи, — рассмеялся он.

— Да шучу, конечно. У вас там бойцы на бритых медведей похожи. Куда уж мне. Сразу сдаюсь.

Мы прошли мимо дерущихся, свернули и перед нами предстал генератор. Генератор. Я даже остановился и залюбовался этой махиной. Какой же он огромный. Тут уже было по настоящему жарко. Гудение стало походить на тихий рёв. Внизу, под самой громадой, лежало несколько человек завернувшись тряпки и мирно спало. Рядом с ними стоял высоченный механоид странной конструкции, похожий на бегемота на длинных, высотой с трехэтажное здание, тонких ногах. Он аккуратно их складывал, зачерпывал широкой пастью уголь из ямы и медленно поднявшись засыпал топливо внутрь генератора.

Я оглянулся и увидел, что за нами шли молчаливые и вооруженные товарищи из тех, что стояли в коридоре старшины.

— Стоп. Господа! Рад что вы идёте за нами! В компании веселее! Но не беспокойтесь, мы и сами прекрасно справимся с осмотром запасной машины. Ведь так? Влад? Так? Зачем нам такая огромная компания?

Мужики остановились и стали переглядываться между собой.

— Влад, скажи им. Мы сами прекрасно сходим туда-сюда. А они вон пускай на бокс посмотрят. Или у вас кроме осмотра генератора еще какие-то планы?

— Э-э-э, нет… — сказал один из сопровождающих.

— Там дверь тяжелая, надо будет подмочь, — промычал наш проводник.

— Вот мы вчетвером и справимся. Правильно говорю, господа Ржавые? Гляди какие у меня тут железные молодцы. А вы давайте, ребят, дуйте на площадь, там лысый уже почти волосатого заборол. Всё самое интересное пропустите.

Наш проводник помолчал, пожевал губами и кивнул. Мужики развернулись и молча пошли назад. Когда они скрылись, я наклонился к одному из роботов и прошептал:

— Сбегай на Рафаль, позови-ка всех сюда. Не нравится мне это.

С каждым пройденным домом теперь становилось холоднее. Мы прошли оранжерею, где за стеклянными панелями несколько человек ковырялись в грядках. Зеленая листва смотрелась немного странно в этом царстве серого.

— А это что за инсталяция? — я указал на два столба к которым цепями был прикован хорошо сохранившийся мертвец покрытый коркой льда.

— Вор, — просто ответил Влад. — Еду таскал со склада. У нас с этим строго. Повисит еще недельку, в назидание, и пойдет в грядку. Вон копают. Не пропадать же добру. Да вы не переживайте, не протухнет, — хохотнул он. — Климат у нас не тот.

Мы подощли к краю поселения. Дальше до ледяной стены шла расчищенная от снега дорожка из досок. Рядом с ней штабелями лежали кривые и изодранные бревна. Причем изодранные в прямом смысле. Из бревен были вырваны куски, а некоторые стволы были просто раскуроченны пополам.

— Как-то вы не аккуратно древесину храните.

— Да тут лес был. А теперь заледенел весь. Если каждое бревнышко кирками выбивать, так целого дня не хватит. Мы цепи протягиваем, запускаем машину, она всё и выкорчевывает. Лед налево, деревяшки направо. Но вот дерет, конечно. Но ничего, мы привыкли уже.

Мы подошли к огромной, выдолбленном во льду проходе. Я с интересом раглядывал деревья застывшие в стенах. Под ногами был железный пол уходящий вглубь пещеры. Там, под стальными листами, что-то с мрачно громыхало. Пахло дымом и опилками. Влад включил фонарь на груди и пошел внутрь. Я с автоматоном последовали за ним. Становилось все темнее. Пройдя внутрь пещеры шагов двадцать, наш проводник встал рядом с небольшой металлической конструкцией из которой торчал длинный рычаг.

— Проходите дальше. Там генератор, — сказал он. — А я дверь открою.

— Да, хорошо, — ответил я и достал обрез. — Только давай ты вперед.

Навел оружие на небритую наглую физиономию.

— Давай, давай.

— Эй! Мужик ты чего?!

— Что не понятно? Иди перед нами.

Для усиления эффекта, я снял курок, а потом с драматическим звуком взвел его снова. Бессмысленное действие, но надо же поднимать ставки.

— Иду-иду, спокойно. Нормально же всё было.

Он поднял руки и спиной вперед медленно отходил внутрь пещеры. Я уже перестал различать где он там, видел только его фонарик. Потянулся и дернул торчащий рядом рычаг. Железный пол дальше в пещере с резким скрипом распахнулся вниз. Из темноты раздался ужасающий вопль перекрывающий сильнейший лязг.

Я подошел к краю распахнувшегося пола. Там, внизу, гремели огромные цепи с широкими крюками. Несколько цепей уходили вглубь пещеры, а некоторые возвращались волоча за собой заледеневшие стволы деревьев. Если бы мы туда упали шансов выжить у нас бы не было. Никакая бы Капелька не вытянула бы. Мимо нас протащило окровавленное нечто, что только что было Владом.

— Как удивительно, коллега, — я обратился к автоматону, задумчиво разглядывая царящую внизу вакханалию, — нас даже не пытались изощренно обмануть.

— Провинция, сэр, — ответил Ржавый. — Простые нравы. Узел сообщает, что на Рафаль совершенно нападение. Идёт бой.

Глава 17

На выходе из пещеры нас встречала делегация во главе со старшиной фон Штрауссом. Два десятка замотанных в тулупы жителей вооруженных ружьями и топорами. Пар от их дыхания сливался и казалось, что это дымит огромный механизм.

— Господа! — крикнул я издалека. — Какое счастье что вы пришли! Это кошмар! Это ужас! Там несчастный случай! Там Влад! Быстрее!

— Что он несёт? — долетел до меня тихий голос.

— Влад споткнулся, и его затянуло под цепи! Хрясь! Ужас! Во все стороны! Влад! Как же так?!

Подойди поближе.

— Ты что? Убил Влада? — пророкотал старшина. — За убийство нашего гражданина, этот чужеземец арестован! Он должен сдать оружие и мы проводим его в тюрь..

— Какое убийство? Вы что? Он жив! Он кричит! Быстрее! Он там! Это такой кошмар! Такой кошмар! Ноги! Руки! Во все стороны! Быстрее!

Еще ближе. Люди переглядывались между собой, кое-кто сделал шаг, чтобы идти внутрь пещеры.

— Я один его не вытащу! Быстрее к нему!

Несколько человек все-таки поверили и побежали внутрь. Старшина смотрел то на меня, то в темноту у меня за спиной.

— Клод, Сэм, держите его и робота, я пойду проверю, — наконец, принял решение он.

Ко мне подошли два бородатых мужика, а остальные пошли внутрь. Я примирительно поднял руки, а потом протянул их вперед. Рядом с нами никого больше не осталось. Я шагнул вперед и ухватил двоих помощников старшины покрепче.

Поглощение

План был прекрасный, но исполнение подкачало. Пагуба на морозе потеряла свою былую прыткость и ползла по телам врагов медленно, как мазут. Они попытались вырваться, но у них ничего не выходило. Пещеру огласили вопли ужаса и боли. Проблема была в том, что и я теперь не мог от них отцепится. Ржавый не понимал что делать и просто переводил светящиеся глаза с меня на моих жертв и обратно.

— Застрели их, дубина, — рявкнул я.

Раздался выстрел и автоматон упал на промерзшую землю с простреленной головой. Еще выстрел из пещеры и я почувствовал сильнейший удар в спину. Крутанув своих жертв, чтобы они прикрывали меня от бегущих назад местных, я спиной вперед потащился прочь из пещеры. Пагуба тут же заживляла мои раны. Клод и Сэм уже перестали кричать, но я отступал слишком медленно. Как мне их бросить-то и прекратить поглощение?!

«Отмороженные» практически сразу вернулись ко мне и ловким движением набросили на меня рыболовные сети. Я запутался и упал. Меня стали бить прикладами. Я одновременно пытался выбраться, защититься от ударов, дожевать остатки двух несчастных и восстановить здоровье. У меня слетел ботинок и я умудрился своей новомодной ступней-щупальцем ухватить удачно подвернувшегося особого ретивого «мстителя».

Поглощение

Пещеру огласила новая порция криков. Как же холодно.

— Всем расступиться! — кричал старшина. — Под Копателя не попадите!

Какого еще Копателя!?

Надо мной склонился огромный механоид с очень длинными тонкими конечностями. Он грубо ухватил ком из сетей, трех почти поглощенных человек и ругающегося меня. Резко поднял на высоту нескольких метров и куда-то понес. У меня аж дыхание перехватило. Я увидел городок Темпы с высоты нескольких этажей, монолит генератора и столб дыма с того места, где стоял наш Рафаль.

Мой уровень жизни восстановился, кнопка Голод погасла. Не впитавшиеся куски пагубы покрывались изморозью и падали вниз на заснеженные улицы. Так куда меня эта дрянь длинноногая несет и что мне делать? Рядом со штабелями замерзших бревен высилось несколько цистерн. Механоид остановился, длинной, тонкой лапой открыл сверху люк и без церемоний кинул меня внутрь. Какая ирония. Меня заперли в цистерну, как я запирал Капельку. Дверца сверху захлопнулась и окружающее погрузилось во тьму.

Тут пахло смазкой. Что тут хранили? И как вообще выбраться из этой дурацкой сети? Не видно ничерта. Я слышал что там, снаружи гремят выстрелы. Провозившись пару минут с ощущением, что я лишь больше запутываюсь, я попробовал выпустить немного пагубы. Может она сможет, не знаю, переварить эти нити?

Сверху снова открылся люк. Свет мигнул и на меня упал мой железный ботинок. И тут же рядом грохнулось, что-то большое. Оно грозно звенело конечностями и злобно сверкало красным глазом.

— Бисто!

— Шеф?

— Да, я в сети замотан, выковыривай меня. Да, вот он я. Это моя рука. Это шея, осторожнее. Не тыкай меня в лицо. Сеть просто разрежь, или порви, не знаю.

Минут через пять, я, с помощью капрала, выбрался из сетевого плена. Встал и на ощупь решил оценить размеры нашей темницы. Бисто, как маяк, сидел посередине цистерны, только иногда поскрипывал шеей. Стрельба на улицах прекратилась. Хорошо хоть оружие не отобрали.

— Капрал, есть идеи почему нас не убили сразу? — спросил я, ощупывая стальную стенку и пытаясь понять ее толщину. Поверхность была измазана чем-то маслянистым.

— Есть мнение, — спокойно ответил Бисто, — Что нас взяли в заложники. Обменять с вашей мадам, на их долги. Или хотя бы на часть.

— Наивно, нечего сказать. Чтобы Лика нас на что-то поменяла. Скорее ей был нужен повод, чтобы начать военные действия. Если через сутки мы не прибудем с генератором, подозреваю, что сей гостеприимный город будет стерт в мелкий порошок. Например армией Ржавых или безумцами из Бездны, или еще какой-нибудь хищной толпой, о котором мы даже не подозреваем. Что здесь? Пара сотен замотанных в тулупы шахтеров? Ну, такое… Ладно. По моим подсчетам, часов через восемь-десять начнется вторая серия. И надо быть готовым. Рекомендую тебе тоже отдохнуть.

— Вторая серия?

— Я вызвал грузовой дирижабль полный зубанов с Пика Карнаж. Думал, подхватим генератор и сразу всей оравой заселим наше новое жилье в Счастье. А то чего они по горам прячутся, как суслики какие? Главное, чтобы у них хватило мозгов понять, что здесь происходит. Глядишь прорвемся. Всё, я пойду. Держи оборону.

/logout

* * *

Я сидел в столовой и задумчиво рассматривал местный бизнес-ланч. Я бы даже сказал бизнес-ужин. Капустный салат, крем-суп из шампиньонов, макароны с котлетой и морс. Размял котлету прямо в макароны, засыпал сверху капусту. Перемешал, попробовал. Задумчиво полил сверху грибным крем-супом. Поперчил. Не. Не то. Задумчиво посмотрел на морс.

Надоело всё. Мне тут не нравится. Устал и хочу домой. И даже не в свою старую съемную квартиру. А просто в личную берлогу, где я смогу ходить в одних трусах и варить пельмени в борще.

— И чего ты с такой ненавистью на свой компот смотришь? — спросила подошедшая Ева.

Она повесила на стоящую рядом вешалку пальто и увалилась на стул напротив. До меня долетел легкий запах ее духов.

— Будешь себе что-нибудь, брать?

— Сейчас, отдохну чуть-чуть. Совсем замоталась.

— Угу.

— Эй, ты чего мрачный такой?

— Да, ерунда.

— Серёж, мне надо с тобой один вопрос обсудить. Но, наверное, не здесь, — Ева оглянулась вокруг на почти пустой кафетерий.

— Пошли.

Я встал, накинул куртку и не оборачиваясь пошел из столовки. Открыл дверь на лестничный пролет. Пропустил ее вперед.

— Давай здесь. Говори.

— Что случилось? — взгляд Евы сразу стал серьезным и добродушие из голоса сразу испарилось.

— Расскажи мне про то, как ты за мной шпионила.

— Что прости?

— Как ты за мной шпионила или как там… курировала.

— Что за бред? — глаза Евы стали злыми.

— Мне рассказали, что некая Ева Кузнецова является моим куратором. Следит за мной и отчеты наверх строчит, — решил я немного расширить известную мне информацию.

— Какие отчеты, ты о чем? Кто тебе такое сказал?

Сказано это было уверенно, но я заметил как дрогнул ее взгляд.

— Кто сказал, это сейчас самый главный вопрос, так? Актриса ты так себе.

Ева молча разглядывала меня, потом потянулась за сумочкой, достала пачку тонких сигарет. Неторопясь закурила. Тянет время. Я смотрел наее лицо и пытался разглядеть там… не знаю… сожаление? Раскаяние? То, что это всё выдумала Лика? Но нет. Ее глаза были холодны, ну может чуть напуганы. Блин, Серёга. Зачем ты все это делаешь? Ну поручили симпатичной девчонке с тобой спать и за тобой шпионить. Ну, так пользуйся. Спи с ней и сливай какой-нибудь ерунду выгодную для себя. Что тебе мешает? Всем хорошо и приятно. Известный шпион, самый лучший для тебя шпион.

Нет.

Не хочу так.

— Не могу понять, — тихо сказала Ева. — Почему ты…

Вот и всё. Та самая фраза. Вина доказана и обжалованию не подлежит. Она в курсе всего.

— Неправильный ответ. Прощай, Ев…

Я развернулся и пошел в соседнее алко-кафе. Я хочу выпить.

* * *

Будильник.

Никогда не ставьте на будильник любимую мелодию. Вы ее возненавидите и будете каждый раз вздрагивать если ее услышите. С трудом осознав где я нахожусь, я кое-как дотянулся до телефона и выключил этого мучителя.

Вчера я выпил не то, чтобы много. Просто, когда я допивал шестую бутылку пива, ко мне подошел охранник и вежливо попросил уйти из кафетерия. Даже предложил проводить меня до моего «номера». Я не стал с ним препираться. Убрал ноги с соседнего стула, последний раз глянул на вид ночного города через панорамное окно. Грустно вздохнул и предложил охраннику посидеть со мной. Поговорить за жизнь. Охранник скромно отказался, но, всё так же неумолимо, нависал надо мной. Пить оставшееся пиво в таких условиях было неприятно и я, взяв в каждую руку по бутылке, пошел в свою квартирку.

Давно замечал, что как выпью редко становлюсь буйным. Скорее наоборот, придавливает меня неподъемной тоской. Я сел за стол с ноутбуком. Допил пиво. Поставил будильник. Превентивно выпил таблетку аспирина и лег спать.

И вот теперь раннее утро. Неприятная тяжесть в голове. Но так. Без драматических болей. Еще таблетка на всякий, пол литра крепкого чая, прохладный душ. Можно, конечно, было бы и не вставать, но по моим расчетам в Темпы должны подлетать полный грузовоз зубанов. Лучше как можно раньше перехватить их и взять их деструктивные способности под свой контроль.

/login

Цистерна никуда не исчезла. Темнота, маслянистый пол и красный глаз Бисто.

— Ну как успехи, капрал?

— Уже четверть часа стреляют.

— Четверть часа? Чего-то они быстро прилетели.

Я прислушался. Цистерна заглушала часть внешних звуков. Но снаружи, вне всякого сомнения, шел бой. Причем совсем недалеко. Надо подумать, как привлечь к себе внимание. Я подошел к железной стенке и стал лупить в нее Девяткой.

Минуты через две стреляли уже совсем рядом с нами. Пару раз даже кто-то попал по цистерне, от чего та откликнулась тяжелым, колокольным звоном. По металлу сверху раздались шаги, люк со скрипом распахнулся. Ослепляющее окошко света заслонил массивный силуэт с огромной, круглой, явно нечеловеческой головой. Это не зубан. Несколько мгновений ничего не происходило, я просто смотрел вверх, пытаясь проморгаться. Я увидел как темная фигура сверху навела на меня ружье.

— Бдыщь, ты убит, — сказал мне смутно знакомый голос.

— Манул, он там? — прокричал кто-то снаружи.

— Угу, тут. Как на ладони, — крикнула фигура голосом Манула.

В проеме появилась голова Пастора.

— Радуйся, негритянка! — крикнул он мне, а потом повернулся к Манулу. — Вытаскивай его.

— А может тут пока оставим? — заявил тот. — Узнаем всё что надо, а потом уже вытащим?

— Ценю твое чувство юмора. Но «отмороженные» возвращаются уже.

В проем упала широкая ржавая цепь.

— Цепляйся!

* * *

Разглядев меня при солнечном свете, Пастор сказал только одно:

— Однако!

Манул, придерживая мою руку железной перчаткой, тащил к окраине городка. Его костюм «броневодолаза» бодро грохотал по деревянной мостовой.

— Быстрее, Серег! — на бегу вещал мне Пастор Кос. — Мы устроили переполох и они решили, что мы атакуем центр и генератор. Все отступили туда. Сейчас уже похоже сообразили, что основной целью был ты.

— Костя, неужели дела так плохи, что ради награды за мою голову вы с городом сцепились?

— Ну, пара сотен «отмороженных» — это не город. Поселок, не более. И, пожалуйста, не делай глупостей. Мы не сдавать тебя в администрацию прилетели. Сейчас смоемся отсюда, всё расскажу.

Манул повернулся назад, дал залп из огнемета и потопал дальше.

— Бисто, — крикнул я роботу, который бежал рядом. — Если эти злодеи начнут чудить, можешь их всех сожрать.

— Сделаем, мсье.

Небольшой дирижабль с намалеваной на баллоне красной головой кота стоял под парами и был готов улетать.

— Стой, Кость. Я ужасно благодарен вам за спасение. Но я не могу с вами улететь.

— Начинается… — пробасил из бронекостюма Манул.

— Серёг, мне кажется, ты чего-то не понимаешь. Сюда идёт караван дирижаблей и все они скорее всего по твою голову. Мы их совсем ненадолго обогнали.

— Слушай, не может этого быть. Ну есть пара врагов. Не велика я шишка, чтоб за мной столько гонялись…

— Ты награду за свою голову знаешь? Нет?

— Ну, тысячи три вроде давали на прошлой неделе.

— Пятьдесят не хочешь? И по десятке на каждый твой отстрел. Ты, второго дня, стал топ три из интересных добыч в Мире Черного Дождя.

— Бред же!

— Всё давай, забирайся в люльку, полетели. По дороге всё расскажешь. Кто-то просчитался, когда такую награду на тебя выкатил. И вместо добычи ты теперь стал ужасно интересен с информационно стороны. Что вообще происходит? Наши аналитики волосюхи рвут, так хотят с тобой поговорить. Ты не смотри, мы тебя не задерживаем, мы тебя от дураков спасаем. Чисто по-дружески. И поможем со всем этим разобраться. Ужасно хочется поучаствовать в чем-нибудь интересном. А тут прям пахнет деньгами и приключениями. Пошли, чего колом встал?

Я махнул головой наверх. Из-за края утеса медленно выдвигался баллон еще одного дирижабля.

— Блин, не успели. Манул, не видишь кто это?

— На имперский похож.

— Ладно, сыск еще куда не шло. Отбрехаемся. Это проще, чем частники. Значит слушай, Серег, если они спросят, мы тебя задержали и везем сдавать.

Из корабля котов выглянула Зима.

— Серый, привет! — увидев меня она разулыбалась.

Мимо нас пробежали несколько игроков с логотипом Красных Котов.

— Всё, Рейд Один на месте, можно взлетать.

— Чего-то ты нехорошо выглядишь, — заявила Зима присмотревшись к моему лицу.

— Народ, я не полечу. Без генератора мне нельзя возвращаться. Можете оставаться со мной, можете улетать. Но тут без шансов. У меня есть план.

Манул фыркнул. Костя молча разглядывал меня. Имперский дирижабль полностью показался над утесом и начал потихоньку снижаться. Из-за домов показались несколько человек замотанных в тулупы с топорами и ружьями. Из-за утёса выглянул еще один дирижабль. Зеленый, с медными гребнями на борту. Родной брат того корабля, что я разорвал вместе с Капелькой у Анклава Азур.

— Так, а это кто? — спросил Пастор.

— А это как раз частники. Этих я знаю. Ребят, всё не успели. Спасибо, что вытащили меня, но я остаюсь и сейчас буду думать как мне в живых остаться пока мой план не заработает.

— План, план, план, — задумчиво произнес Пастор. — Слушай, а как ты себе класс сменил? Манул ты видел, да? Операция?

— Операция. По смене класса, — сказал я Косте и положил Девятку ему на плечо. — Хочешь и тебе сейчас такую проведу?

Из железной руки полезли маленькие черные щупальца.

— Спасибо, — сделал шаг назад Костя, — обождем пока. Никогда не поздно. А то меня нормальные девушки разлюбят.

— Зато ненормальные оценят, — вставил Манул, внимательно разглядывающий приближающихся северян. — Пастор, принимай решение.

— Да, сейчас, подожди. Взлетать теперь бессмысленно. Оставаться… перестреляют.

Зеленый дирижабль Двора, вдруг начал разворачиваться прямо над самым утёсом, с явным намерением дать дёру. И через несколько секунд стало ясно почему. С противоположного края, заслоняя солнце появился очередной дирижабль. Да тут дирижаблевая вечеринка! Вот только новоприбывший участник был другой. Он был огромен. Раз в десять больше Рафаля и остальных. Он двигался не быстро, но с какой-то жуткой неотвратимостью.

— В ход пошли козыря, — пробурчал Костя. — Хорошо. Новый план. Мы сейчас расстреливаем Серёгу. А ты, дружище, как войдешь в игру, свистни мне. Мы тебя заберем с респауна и обеспечим нормальной защитой.

Бисто достал карабин и навел его на Пастора.

— Говорил я, надо брать большой отряд, а не десять человек, — тихо сказал Манул, выцеливая приближающихся жителей.

— Не успели бы. Уже к похмелью и прилетели бы.

Я забрал у Пастора подзорную трубу.

— Отставить панику. Это похоже мои прибыли.

По огромному трансокеаническому дирижаблю, прямо по баллону ползали десятки зубанов. Несколько мелких устроили догоняки наверху, причем даже не заметив, что один из них сорвался и улетел вниз.

— Точно мои.

Местные жители замерли, глядя на такое внимание к их поселению. Коты, имперский сыск, дирижабль Двора и левиафан под завязку набитый зубанами.

— Тушкан, со всех ног беги к ним, покажи где мы. Бисто, принимай командование. Город зачистить, всех кто сопротивляется — сожрать. Тех кто сдается, в кандалы и на площадь. Потом тушите генератор, грузите его и везите в Счастье. Инструкция ясна?

Робот долго молчал, глядя мне в глаза.

— Ты увер`ен?

— Уверен, капрал. Ты не представляешь как они мне все надоели. Как я устал со всеми носиться и думать, о том, чтобы не поступить плохо. Выполняй приказ. Если через пол часа в этом городе хоть кто-то посмеет слово без моего ведома сказать, я очень расстроюсь.

Глаз автоматона вспыхнул, между железными зубами потекла черная слюна.

— Будет сделано, мсье.

Коты смотрели на меня настороженно.

— Костя, твоя задача убедить имперцев исчезнуть отсюда. Чем быстрее, тем лучше. Иначе все до единого будут переработанны на мазут. Это я не фигурально. Потом возвращайся ко мне и я отвечу на все твои вопросы. Думаю, полчаса у меня есть.

На город Темпы с боевыми визгами сыпался десант из сотен зубанов.

Глава 18

— А у вас как дела? — спросил я Костю, который после моего рассказа про Йорхотепа глубоко задумался и замолчал. Естественно я озвучил ему урезанную версию своих злоключений. Но и этого хватило.

— Дела-то? Хорошо дела, хорошо. Задружились с имперцами, они нам подкинули пару неплохих точек на кормление. Жизнь налаживается… Слушай, то что ты рассказал, это очень интересно. Говоришь, скоро Йорхотеп твой проснется?

— Ну, с тем рвением с которым за это взялась Кацентодд, думаю это произойдет в ближайшие дни. Если генератор вовремя доставлю…

— Да доставишь, доставишь… не волнуйся… Если что, мы поможем, ты не обидишься?

— Если потихоря меня потом в кутузку не сдадите, то только рад буду.

— Ой, да было один раз, а ты теперь это всю жизнь припоминать станешь?

— Давай посчитаем. Помощь при моей казни, раз. Сдали меня жандармерии, два. Прислали за мной охотников в Дамбург, три. Устроили мне огненный ад в Яме, четыре.

— Кто кому что устроил! Вот, жучара! — расхохотался Костя. — Уронил на голову пылающий дирижабль, всех пожег, меня чуть с инфарктом не оставил. Нормально вообще! А кто нам охоту на республиканцев поломал? Ты же нас тогда прокинул, а ведь мы тебе верили. У Манула вон мотоцикл отобрали! Знаешь как он кричал на нас?!

Манул от этих слов закатил глаза и отвернулся.

— А ну-ка, тихо все, — шикнула на нас Зима, которая зашла в кабину. — Все друг другу насолили. Кто старое помянет, тому в глаз пальну.

Она поставила на стол поднос с фигурными подстаканниками. Со звяканьем, расставила нам всем по стакану горячего чая, потом села рядом с Манулом и спросила.

— Серёг, у тебя все нормально?

— Пойдет.

— Аватарка у тебя совсем поганая.

— Какая есть.

— Хорошо, — сказал очнувшийся Пастор. — Значит смотри, Серёга, информация полезная. Спасибо. И главное, старайся никому не рассказывать о том, как Кацентодд ускорила постройку Йорхотепа. Сейчас инфа разойдется, конечно, но это реально эксплойт и его надо отработать по полной. Считай должок за сожженный дирижабль ты вернул.

— Костя, я тебе сейчас операцию сделаю, не только по смене класса, но и по смене пола…

— Как дети… — прошептала Зима.

— Ладно. Если больше вопросов нет, пойду погляжу что в городе творится. Кстати, хотел спросить как вы и остальные меня нашли?

— По Священной Республике прошел формуляр, — размеренно сказал Манул, — что транзитом на север идет чумной дирижабль с пагубой. Не пускать, при попытке проникнуть на территорию — уничтожить. И твое описание. Ничего сложного. Я думаю, гости будут прибывать и дальше. Так что долго тут не задерживайся. Слушай, Костян, а может тоже пагубу возьмем? Помнишь же, чего он в Яме творил?

— Интересная идея, конечно. Но вся социалка посыпется. Надо будет добровольцев подобрать, которые будут на отшибе жить и…

— И надо кормить их, — вставил я. — В день по человеку.

— Хм… А голод даёт какой дебаф?

— Пагуба управление перехватывает и жрёт любого кто рядом.

— Надо подумать…

— Думайте. Я пошел. Вроде затихло всё, криков и стрельбы больше не слышно.

* * *

На центральной площади, в тени монструозного дирижабля, выстроилась толпа пленников. Вокруг шныряли зубаны, щелкали челюстями, сверкали глазами и потрошили склады топлива. Люди в тулупах понуро жались к уже остывающей громаде генератора. Тушкан прогуливался между ними и грозно шипел на тех кто шевелился. Выживший Каин, забрался повыше и командовал грабежами.

— Восемьдесят три задержанных, — докладывал мне Бисто. — На складах много топлива, припасов, металлов, в том числе и серебра. Потери пятьдесят один зубан. Их уже отправили на ремонт.

— Что имперский сыск и остальные?

— Кружат вдалеке, но не приближаются.

— Рафаль?

— В порядке, нужен только косметический ремонт. Я так понимаю, местные хотели его заб`рать себе.

Я подошел к знакомой фигуре, которую разглядел среди пленников.

— Старшина фон Штраусс… Какая встреча! Вы снова пошли ва-банк. И снова проиграли. Увы и ах.

— Партия еще не закончена, — глядя на меня исподлобья заявил он.

— Закончена.

Поглощение

Люди, что стояли рядом со мной, в ужасе отшатнулись. Клубок черных лент опал. Кнопка Голод снова успокоилась.

— Бисто. Задача номер один — это генератор. Его надо довезти до Счастья любой ценой. Потом люди. Всех повязать, погрузить и сдать Кацентодд. Что она с ними сделает плевать. Если грузоподъемность останется, то забивайте трюм всем ценным. С хозяевами дирижабля, за аренду, расплатитесь серебром. Думаю, они против не будут. Ты за главного, отправляйтесь. Я за вами на Рафале. Тушкан! Каин! Давайте за мной.

— Да, сейчас, владыка! Одну минуту! Догоним! — прокричал мне Каин.

Я пошел по кривой улочке в сторону Рафаля. Перешагнул через мертвеца в грязной шубе. От начинающегося пожара тянуло дымом. Похоже городу осталось недолго. Скоро запылает. Сквозь завывания ветра я услышал неразборчивый шепот. Он шел из небольшой лачуги впереди.

— Светлый… серы… каштан…

Ничего не понятно. Я оглянулся вокруг, достал обрез и осторожно, не торопясь, толкнул стволом дверь. В нос ударил запах немытых шахтеров и еще чего-то сладкого. Не очень приятный, какое-то благовоние… знакомый… где я его чувствовал?

— Серы-ы-ый помоги…

Мне кажется или меня кто-то зовет? Я аккуратно зашел. Готовый в ту же секунду выстрелить или отпрыгнуть назад. Девятка дернулась, чуть не вырвав из руки двустволку. Эй, ты чего?! Снова дернулась, теперь в другую сторону. Что происходит? Я попятился назад, но резкая боль пронзила мои ступни. Как будто в меня вонзились сотни игл. Я споткнулся и упал на колено. Запах резко усилился. Сандал. Где совсем недавно был сандал?

— Серый Пароволк… Какая долгожданная встреча… — прошептал рядом со мной голос пожилой женщины.

Что-то похожее на иглу укололо меня в шею. Мой щупальца на ногах разорвали ботинки и впились в пол. Окошко на груди распахнулось и оттуда потекла пагуба. Тонкие длинные нити полезли во все стороны из Девятки. Я закашлялся. В проеме сзади появилась массивная фигура в черном дождевике и с топором. Я вспомнил, где я чувствовал этот запах.

— Ткачи… — прошептал я…

— Ткачи, — утвердительно сказал мне голос Паутины. Я помнил её тихий и уверенный голос.

Фигура в плаще надвинулась, резко, неестественно ударила меня обухом топора по голове.

— Давно не виделись… — прошептал голос.

Сильные руки бросили меня на холодный пол.

Дебаф «Связаны руки»

Дебаф «Связаны ноги»

Дебаф «Немота»

Оружие и инвентарь — недоступны

Мне на голову нацепили тканевый мешок, который пах пылью. Играючи вздернули в воздух и куда-то понесли. Руки были крепкие, неумолимые и ужасно холодные.

Поглощение (провал)

Поглощение (провал)

Девятка не отвечала. Я пытался поглотить всё, до чего дотянусь, но это было безрезультатно. Я чувствовал тех кто меня нёс, но против них пагуба совершенно не действовала. Просто соскальзывала, срывалась. Видать я мешал похитителям своим дерагньем. Меня грубо положили на пол, раздался звук ударов топором. Мне отрубили те щупальца, что я выдвигал из Девятки. Черт! Больно! Не говоря ни слова, подняли и снова понесли словно я был мебелью.

— Осторожнее, — сказал рядом со мной голос Вороны-Корнель.

— МхмМмхмМ! — обратился я к ней.

Ответа я не дождался. Кнопка Голод снова замерцала и я решил проявить благоразумие и попытки поглощения временно прекратил. Становилось все холоднее, меня уносили всё дальше от центра города.

* * *

До моего слуха долетало шипение и стук парового двигателя. Меня бросил на холодную слегка вибрирующую поверхность. Девятка звонко стукнулась о металл. Я попытался вырваться, но это было всё равно, что бороться с деревом. Надежно меня зафиксировав, с головы сдернули мешок и вынули кляп. Я на всякий случай прикрыл глаза, но предосторожность оказалась напрасной. Вокруг была небольшая тёмная комната без окон, которую с трудом освещали пара керосинок. Рядом неподвижно нависли две могучие фигуры в дождевиках. Мертвые глаза, головы сшитые с телом медной проволокой. Верные слуги Ткачей.

Вы покидаете город Темпы

Судя по всему, я в дирижабле и мы направляемся прочь от этих гостеприимных ледяных пустошей.

— Начальницу свою позовите, — сказал я склонившимся надо мной мертвецам.

Даже малейший мускул не дрогнул на их бледных лицах. Я попытался выпустить Капельку, но она тут же прилипала к операционному столу который мелко вибрировал. Пагуба плавилась на стальной поверхности как пластилин на электрической плитке. Я не сдавался, и через пару минут умудрился доползти одним из щупалец до мертвого чудовища. И ничего. Пустота. Живущая во мне капелька не желала поглощать эти творения сумрачного ткацкого гения. Вообще не воспринимала их как что-то живое. Мебель. Шкаф из мяса и костей.

— Эй! Корнель! Кто-нибудь?! Так и буду тут лежать?

Я попытался вырваться из фиксаторных ремней. Дергал их все сильнее и сильнее. Девятка! Давай помогай!

Зачем? — слабым и сонным голосом спросила она меня.

Что значит зачем?! Не помнишь что-ли, что с тобой сделали в прошлый раз у Ткачей?

Не помню…

Отрезали думалку и всё! Ну! Хочешь жить? Так, помогай!

Зачем?

Кадавры Ткачей навалились на меня, не давая вырваться. Одуряюще пахло сандалом. Они были холодные и скользкие. Внезапно хлопнула дверь в комнату. Я прекратил брыкаться и попытался повернуть голову, чтобы разглядеть кто там пришел. Кадавры тоже остановились и просто замерли.

— Видишь? — сказал голос Паутины. — Видишь что с ним стало?

К мне подошла Корнель. Я глядел на ее большие, печальные глаза и лицо покрытое извивающейся татуировкой.

— Серый, — тихо прошептала она. — Как же ты так?

Ее мягкая ладонь скользила по моей щеке. Она подняла руку и я увидел, что на ее пальцах остался склизкий черный налёт. Глаза девушки увлажнились, и я понял что она сейчас заплачет.

— Ты ошиблась, — сказала женщина.

— Я ошиблась, — печально согласилась девушка. — Пагуба поглотила его полностью. Он больше не хочет прятаться. Он хочет только мстить. Серый Пароволк мертв.

— Отправляем его на остров. Надо его очистить. Полное стирание и оковы…

Вы участвуете в сценарии «Полное очищение» (уникальный, классовый)

Вас доставят на Остров Ткачей, очистят от пагубы и истории в этом мире. Обнулят все преступления, заслуги и имущество. В процессе вы сможете сменить имя и внешность.

Внимание! На неделю (7 игровых дней) ваш класс измениться на класс «Кадавр». Вы должны будете выполнять все приказы Ткачей или понесете наказание. После этого ваше имя и душа очистятся и вы сможете начать свою историю в этом мире с чистого листа (опыт и умения останутся).

— Дамы, заманчиво конечно, но я откажусь. Меня итак всё устраивает. Давайте отпускайте и мы с вами мирно разойдемся. У меня очень много дел и пагуба как помощник меня вполне устраивает.

— А тебя никто и не спрашивает, — надо мной появилось лицо Паутины. Пожилая женщина с жуткими, мертвыми глазами. — Ты умер, Серый. За тебя сейчас говорит она. Пагуба. Уж мне ли не знать…

— Ерунду не говорите. Я это я. И я нормально себя чувствую, никто мной не управляет. Ну кроме вас. Вы вмешиваетесь туда, куда не следует.

— Обрати внимание, Ворона. Они все говорят почти одно и тоже. Они все уже сожраны изнутри. Не плачь, дочь. Тут уже ничего не поделать. То, что мы видим, это просто пустая оболочка.

Я задергался.

— Корнель, ты-то хоть ее не слушай! Это всё ещё я, а эта сумасшедшая, хочет меня убить и сделать себе нового слугу. Просто отпустите меня и я уйду. Даже мстить не буду, вот реально не до того.

Рядом со мной раздался всхип и шмыганье носом. Девушка всё-таки не удержалась и расплакалась.

— Сейчас поставим блокаду, — как ни в чем не бывало продолжала Паутина, обращаясь к Корнель, — остановим его моторные функции. Неси некрофаг. И еще обрати внимание на Мю, видишь левая сторона тела двигается с задержкой.

Она подошла к одному из кадавров, который меня держал. Взяла его руку и стала внимательно ее осматривать. Мертвец послушно не двигался.

— Явно ток лимфы застопорился, видишь цвет меняется. Отправь его потом на массаж.

— Акупунктура? — всхлипывая спросила Корнель.

— Лучше общий. Может еще теплые ванны с электролитом…

— Отпустите меня лучше, — прервал я их. — За мной же придут, у вас будут проблемы.

— Будут так будут, — под нос себе сказала женщина. — Придут, так встретим…

Паутина наклонилась ко мне и достала огромный, пугающего вида шприц в котором плескалась оранжевая жидкость.

— Кстати у него же лицевой имплант. Корнель, убери пока, а я приготовлю инструменты.

Ко мне снова подошла всхлипывающая девушка. Она взяла меня за лицо, нежно погладила и вдруг вонзила в лицо острые когти. Меня охватил жар и боль как от сотни раскаленных игл. Я дернулся и закричал.

Вы потеряли особенность «Человек с тысячью лиц»

Вы получили постоянный дебаф «Возмездие» — используя умение пагубы «Поглощение», вы будете терять процент жизни равный проценту поглощенной жизни у противника.

— Ну что-ж, приступим, — сказала Паутина и воткнула мне шприц в плечо.

Боль была ужасной. Почему я до сих пор не вываливаюсь из капсулы по превышению болевого порога? Я попытался вырваться. Я был в гневе! Надоело!

Надоело!

— Нет. — сцепив зубы прохрипел я.

Нет, — добавила Девятка.

— Хватит, — сказал я, закрыв глаза.

С меня хватит, — взрослым голосом сказала моя рука.

Боль разливалась по моему телу. Она проникала в каждую мою клетку, превращалась в пламя. И вдруг этот огонь выплеснулся из меня и накрыл всё вокруг. Раздался грохот. Боль мгновенно стихла. Я чувствовал себя опустошенным, но живым. Мне стало легко и хорошо. Как будто после тяжелой дороги прилёг отдохнуть. Отпустило. Я выдохнул, улыбнулся и открыл глаза.

Вся комната была пронизана черными переплетенными иглами пагубы. Это был застывший взрыв. Черные копья пронзали всё вокруг. Они пронзили стол на котором я лежал, надели на себя вяло подергивающихся кадавров, как будто те странные, извращенные бабочки. Живые мертвецы не могли пошевелится и только мычали что-то нечленораздельное. Часть щупалец пробила переборку, стена обвалилась открыв доступ ледяному ветру снаружи. Снежинки кружились надо мной, потихоньку покрывая всё окружающее. Я теперь как будто морской еж с тысячей черных игл. Причем они выходили не только из Девятки, а из всего моего тела кроме головы. Усилием воли я втянул большинство черных лент назад в тело. Это было довольно просто. Бодро встал с операционного стола. Пригвоздил к полу кадавров чтобы они не мешали и подошел к Паутине.

Две черные иглы пробили ее грудь и живот. Она дергалась, захлебвалась и пыталась мне что-то сказать. Не стоит утруждаться. Красная пелена голода застилала мой взгляд. Черные щупальца из рук сами потянулись к женщине.

Поглощение (провал)

Поглощение (провал)

Что ж такое!? Ленты пытались обхватить женщину, но тут же соскальзывали с ее ветвящихся татуировок. Какая-то защита? Я размахнулся и вонзил руку прямо в ее открытую рану…

Поглощение (возмездие)

Пагуба изнутри стала проникать в жертву, но поглощения не происходило. Женщина стала сереть и вдруг, осыпалась на металлический пол горой темного пепла.

Дебаф «Возмездие»: вы поглотили 63 % жизненной энергии противника. Вы потеряли 63 % своей жизни

Неприятное ощущение разлилось по телу. Как будто меня изнутри наждачкой потерли. Ото и есть дебаф «Возмездие»? Засада. Ну, хоть Голод снова затих.

Из соседней комнаты я услышал топот и неразборчивые крики. Вздохнул и подошел к Корнель. Та свернулась клубочком в углу и поскуливала, баюкая раненое плечо. Я наклонился над ней. Увидев меня девушка вздрогнула.

— Не надо Серый, — жалобно сказала она и потянулась к мне. Дотронулась до моей руки и стала ее гладить. — Не надо. Пожалуйста.

Я аккуратно поднял ее на ноги, она вскрикнула от боли, но потом прижалась ко мне и расплакалась. В дверь ломились все настойчивее. Девушка обнимала меня и всхлипывала. Она была совсем некрасивая сейчас. Опухшие глаза, покрасневшее лицо.

— Ты был такой несчастный, — тихо говорила Корнель. — Мне так было тебя жалко. Так жалко. Ты хотель убежать, чтобы никто тебя не видел. А теперь ты другой. Теперь ты злой. Не надо, Серый. Пожалуйста. Прости их всех. Они не со зла. Они просто не понимают. Не надо.

Я отстранился. Взял ее зарёванное лицо. И поцеловал. Без какого-то намека. Просто лоб. И глаза. Щеки. Ее слёзы были солеными.

— Не бойся, Ворона. Всё будет хорошо.

Отпустил ее и пошел к двери.

— Нет! Не надо! Пожалуйста! — закричала девушка. Но тут же схватилась за раненое плечо и споткнулась.

Дверь вылетела и на меня двинулись мертвецы в длинных черных плащах с капюшонами. Один, второй, третий. Глядя на меня неподвижным мертвым взглядом они шли вперед откидывая мебель, ломая не втянувшиеся назад иглы пагубы. В проход заходили еще и еще. Первому я выстрелил в голову из двух стволов. Перезарядился. Второй уже прыгнул на меня, но я всё равно успел выстрелить. Девятка защитила от топора третьего. Четвертый кинулся в ноги и опрокинул меня к выломанной стене. Порыв ветра чуть вытащил меня наружу. Я отбил очередной топор и коротко ударил кадавра в колено. Мертвец упал на меня, схватил и попытался встать. Мы не удержались и завалились назад. Прямо наружу. В небо.

Я падал не глядя вниз. Кадавр держал меня за руку и пытался добраться до моего горла. А вверху, среди серых облаков, медленно летел дирижабль Ткачей. Он становился всё меньше и меньше.

Неплохо, — сказала мне повзрослевшая Девятка.

Вы погибли

Глава 19

Сценарий «Полное очищение»— провален

/logout

Я вылез из капсулы. Умылся. Поглядел в окно на серое небо и грязный город. Выпил кефира. Сбросил с телефона несколько непрочитанных сообщений от Игната, сестры и Евы. Выставил будильник на звонок через шесть часов. Завалился на кровать и сразу уснул. Никаких снов в этот раз у меня не было.

* * *

/login

Пик Карнаж

Святилище Серого Пароволка

Уровень безопасности: красный

Серое небо над головой. Рядом со мной раздавалось чавканье. Как будто рядом с моим ухом собака пила воду. Я с удивлением повернулся и увидел трех зубанов. Они увлеченно лакали из здоровенной лужи пагубы, которая натекла из-под меня.

— А ну, брысь!

Троица синхронно подпрыгнула, заверещала и убежала в разные стороны размахивая тонкими черными щупальцами. Я огляделся и понял, что сидел на круглой каменной плите. Она была похожа на маленькую дискотечную площадку. Вокруг были разложены кучки угля, руды, подснежники, чья-то железная нога, скомканные бумажки и пара гаечных ключей. Всё было украшено разноцветными ленточками из неаккуратно разорванной ткани. Все покрывал тонкий слой угольной пыли вперемешку со снегом.

Надеюсь, с Бисто и Тушканом всё в порядке. Надо срочно добираться назад. Но как?

Я встал, отряхнулся и попытался обойти огромную лужу пагубы, которая при этом ожила, выпустила ложноножки и полезла ко мне обниматься. Причем делала это настолько радостно и искренне, что я наконец сообразил, что это не просто черная жижа. Это Капелька.

Пагубный симбионт просит завершить полное слияние.

Подтвердить?

Да, точно она. Маленькая и облезлая, но теперь снова вполне самостоятельная. Если честно, это была первая хорошая новость за последнее время. Я действительно обрадовался. Значит я всё-таки умудрился ее спасти. Она выжила и теперь отпочковалась. Ну теперь заживем!

Проверил, не сменился ли мой интерфейс назад на обычный? Нет, вяло тикает кнопка «Голода». Всё как прежде. Я всё еще автоматон-некрофаг. Хотя, одно изменение я заметил: пагубные щупальца теперь у меня получалось выдвигать не только из Девятки или моих странных ног, но из любой части тела. Выпустив черные ленты из обычной руки, я погладил Капельку.

Потом я заметил, что рисунков зубанов стало больше. Появились два жутких глаза с подписью «Кацындот!» Несколько разнокалиберных зубанов, которые занимались драками, танцами и поглощением ворвани. А также совершенно умильный Одноглазый в виде фабрики.

Капля угомонилась и пошлепала к центру поселка. Я так понимаю, поздороваться со своими старыми друзьями. Хм, я стоял босиком, черными щупальцами ног, на ледяном камне и чувствовал себя довольно комфортно. Ничего не мерзнет. Неплохо, хоть и выглядит довольно странно. Внезапно совсем рядом я услышал писклявый голос, который что-то наставительно рассказывал. Кто это? Аккуратно, пытаясь не издавать шума, заглянул за большой камень. Моим глазам предстала забавная картина. Старый, потрепанный зубан, опирающийся на длинную колотушку, с драматическим видом рассказывал нескольким новым блестящим зубанам легенды и законы этого общества. Молодежь слушала внимательно, не отводя глаз от учителя. У некоторых от волнения были открыты рты.

— …и украла злая богиня Кацындот народ Зубанов у Параволка. Обманом заманила их в ад, который называла Склад!

— Ох!

— И мучила их, и заставляла сидеть на полке целыми днями, не двигаться! А кто двинулся, запрещала драться и кусаться!

— У-у-у-у!

— Узнал об этом Параволк. Пришел и спас Зубанов! Победил злую Кацындот и заставил ее служить себе и ворвань приносить. Суставы там чинить. А если было холодно, то греть ему лежанку. Но злая Кацындот предала его, подсыпала в ворвань сонное зелье и сбежала!

— Р-р-р-р!

— Все Зубаны отвергли ее, кроме Шамана. Он всегда был самым мерзким и вредным Зубаном. Он ослушался отца своего Параволка и примкнул ко злу. И за это назначила его Кацындот повелителем Склада. И было у него шесть ног. С тех пор число шесть — плохое число.

— А-а-а!

— И может теперь Зубан ходить на двух ногах, и на четырех может, и на восьми может. Даже на трех может, если лапу повредит. Но на шести — нельзя!

Все новенькие зубаны одновременно посмотрели вниз, пересчитывая свои лапы. Учитель смотрел на них благосклонно. Ветер шевелил птичьи перья, примотанные к его голове.

— Оставил Параволк нам две заповеди, — продолжил он. — И с тех пор народ Зубанов свято следует им. Какая первая заповедь, кто ответит?

Зубаны заголосили, защелкали и заклацали челюстями.

— Правильно. Не может быть Зубанов больше десять раз по десять десятков и так три раза. Меньше можно. А вот больше нет. А какая вторая заповедь?

Снова щелканье и визг.

— Правильно! Не нападать на людей ради забавы. А нападать на них только ради грабежа и пропитания.

Я чуть не закашлялся. Зубаны повернулись на звук, увидели меня, завизжали и стали бегать вокруг. Учитель же с трудом встал на одно колено и склонил голову:

— Владыка.

— Приветствую тебя, о мудрый учитель, — сказал я ему. — Встань, мой дорогой, я вижу, ты терпеливо вдалбливаешь хоть каплю ума в эти бестолковые головы.

Старый зубан радостно посмотрел на меня.

— Всё так! Всё так! Спасибо, владыка! А ну быстро все сели на место! — крикнул он на новеньких.

Те испугано, спотыкаясь и сталкиваясь, побежали назад.

— Урок окончен. В следующий раз я расскажу вам историю нашего исхода и Великого Раскола. А теперь бегите в пещеры и расскажите всем, что прибыл Параволк. Если встретите кого-нибудь из краснопузых еретиков, убивайте их без жалости!

Зубаны воинственно заорали и рванули к центру поселения.

— Друг мой, а что здесь происходит? Что за «ересь», почему уровень безопасности такой плохой?

— Владыка, у нас произошел Великий Раскол и Ересь. Но об этом лучше вам поведают наши старейшины. Пойдемте, я провожу вас.

* * *

Я шел за своим проводником и в некотором недоумении смотрел вокруг. Небольшие домики зубанов на склонах были разрушены, некоторые из них носили даже следы поджогов. Самих зубанов вокруг почти не было. Ну, это я еще мог понять, все-таки я попросил Одноглазого отправить мне тысячу, а это считай треть всего народонаселения. Но это не объясняло тут и там валяющихся железных конечностей и следов погрома.

Мимо пробежали два визжащих зубана, а за ними прошлепала Капелька. Мы подходили к основной пещере. Рядом, почти перекрывая вход, на земле сидела фабрика. Две ее лапы были вытянуты, вокруг них суетилось несколько роботов во главе с Кикичусом. Стучала кувалда. Увидев меня, Одноглазый встрепенулся и издал рёв сирены. Попытался встать, но лапы его не очень слушались. Зубаны посыпались на землю с возмущенными криками. Тогда он прекратил попытки и просто открыл свой рот-ворота. Я намек понял и пошел внутрь здания.

* * *

— Смерть краснопузым! — пропищал голос из-за закрытой двери.

— Мы должны поймать! Поймать и сожрать! — пропищал другой.

— Плохо, — пробасил голос Одноглазого.

— Вы должны помириться, — вещал Рохля. — Скольких братьев мы потеряли за эту ночь? Девяносто восемь? Девяносто девять? Сто?

— Гутен морген! — сказал я, заходя в приемную. — Что тут происходит?

На меня уставились несколько пар глаз.

— Отец, — коротко кивнул манипулятор Одноглазого.

— Оп-па, — сказали трое зубанов с длинными колотушками. Это явно были старейшины, они были выкрашены черной краской и носили шикарные кокошники из птичьих перьев.

— Наконец-то! — воскликнул Рохля.

— Господа, рад вас видеть, но я ненадолго. Срочные дела в другом месте. Но прежде, чем я уйду… Что за цирк вы тут устроили? Почему дома поломаны? Где все красные зубаны? Что за Великий Раскол?

— Шеф! — закричал Рохля и побежал ко мне. Полегче, полегче железный. — Они тут устроили гражданскую войну! Всё началось с вашего письма. Вы в нем просили зафрахтовать трансокеанический дирижабль, посадить туда тысячу зубанов и отправить к вам на север.

— Да, всё так. Но я не понимаю…

— Наш Верховный старейшина Одноглазый здраво рассудил, что в экспедицию надо отправлять добровольцев.

— Я не нарушил ваши законы, отец, — вставил Одноглазый.

— Да-да, всё хорошо, что дальше?

— Добровольцев было очень много, больше, чем нужно. И так вышло, что первыми на пункт сбора прибежали «красные». Поэтому подавляющее большинство улетевших были именно они.

— Та-а-ак, — мрачно сказал я, понимая, к чему всё идёт.

— Как только дирижабль улетел, «черные» устроили резню. Они давно уже хотели с ними разобраться, но…

— Так ведь они бесят, владыка! — искренне вставил один из «черных» старейшин.

— Не перебивай. Хотели раньше разобраться, но не могли, так как силы были равны. А тут они получили преимущество и поэтому тут же им воспользовались. Многие зубаны погибли этой ночью, Одноглазый вот поранился. «Красные» сбежали из города, а нижние пещеры объявили независимость. К тому же «искаженные» начали ловить кого ни попадя и приносить жертвы, чтобы призвать Капельку.

— Я был против, Отец. Но меня не послушались, — голос Одноглазого был полон раскаяния. — Они прятались от меня и творили всё это, пока я за ними гонялся. Две ноги повредил. Это была очень плохая ночь. Большая ошибка.

— Да-да я видел твои ноги, — сказал я. А потом повернулся к троим зубанам-старейшинам. — Что ж вы, мелкие паскудники, творите?

— А что не так, владыка? — нагло спросил меня один из них. — Краснопузые плевали на ваши законы! Они для старейшин берут не птичьи перья, а железные!

— Ересь! — возмущенно вставил другой зубан.

— Нападают на других не только ради грабежа и пропитания, а еще если те им не нравятся!

— Ересь!

— А еще говорят, что вы, владыка, не то имели в виду, когда говорили, что нас должно быть не больше, чем десять раз по десять десятков и так три раза. А только нас, черных, столько может быть. А их может быть еще столько же!

— Мы не могли это терпеть, владыка!

— Ересь!

— Смерть!

— Бесят прям!

— Шеф, — сказал Рохля, — мы пытаемся их вразумить, и черных, и красных, но они убегают.

— А ты молчи двуногий! — прошипел один старейшина. — Ты не зубан! Тебя никто не любит! Ты чужак.

— Прости меня, Отец, — печально закончил Одноглазый. — Я теперь такой большой и неуклюжий, они теперь от меня бегают и прячутся. Я могу только их тела находить и чинить, если поубиваются.

— Да уж. Расстроили вы меня… Пока добровольцы отправились мне помогать, вы тут такое устроили. Мне за вас стыдно. Вы очень плохо поступили.

Все в комнате сразу поникли. Но тут один из зубанов поднял голову и довольно нагло меня спросил:

— Пароволк хочет сказать, что он ошибался? Что можно свободно нарушать его законы? Не обращать на них внимания? Может Пароволк не в силах нести бремя владыки зубанов?

Остальные старейшины зашикали на него, но при этом как-то нехорошо поглядывали на меня, явно ожидая ответа. Вот ведь мелкая погань. Я выстрелил в его сторону щупальцами пагубы и спеленал бунтаря с ног до головы. Зубан завизжал, остальные отшатнулись от него. Рохля сделал пару шагов назад, а Одноглазый наоборот придвинулся, чтобы лучше видеть.

— Мне кажется, ты забыл самый первый закон. Слушать приказы Серого Пароволка, и только его!

Зубан вырывался, а потом цапнул меня за щупальца. Ах, ты ж!

Поглощение (возмездие)

Меня сразу замутило. Я терпел и продолжал. Глаза зубана стали гаснуть. А вот щупальца начали сереть. Никакого удовольствия теперь от поглощения, блин. Усилием воли я постарался успокоиться и остановился.

Дебаф «Возмездие»: вы поглотили 41 % жизненной энергии противника. Вы потеряли 41 % своей жизни

Бросил зубана на пол. Тот вяло шевелился и пытался прийти в себя. Другие зубаны подошли к нему и стали лупить его колотушками. Тошнота отступала, я старался не подать вида, что мне тоже не очень хорошо. Рохля вежливо отвернулся, а Одноглазый явно подумывал присоединится к побиванию смутьяна. Каждый раз, когда удар достигал цели, раздавался громкий звук будто лупили по пустой консервной банке.

— Всё. Хватит, — сказал я. Потом наклонился и поставил мятежника на ноги. Тот испуганно косился на меня. — Еще у кого-нибудь вопросы есть?

Зубаны молча покрутили головами.

— Вот и молодцы. А ты, мелкий, будешь меня слушаться?

Бывший мятежник активно покивал.

— Вот и молодец, сразу бы так, — я повернулся к Одноглазому и Рохле. — А теперь, господа, вот что сделаем…

Сзади раздался отчетливый удар колотушкой по латунной голове.

— Так. Успокоились все. Значит, революция и гражданская война отменяется. Сейчас мы соберем конклав и всё обсудим. Надо искать красных.

— Да чё их искать, ясно, где они. В Расщелине спрятались, — раздался сзади голос.

— Вот и хорошо. А теперь подробнее, что там произошло с нижними пещерами? Объявили независимость? В каком смысле?

— Да это ваши ушастые зубаны, шеф, — начал Рохля. — Ну слепые, которых вы недавно притащили. Они поселились в шахтах, внизу, в темноте. Их там много уже. Последнее время на поверхность и не выходят даже.

— Кацендот молятся, — вставил один из зубанов.

— Ересь, — тихонько прошептал другой.

— Всех пугают, что Склад там построят.

— Понятно. Одноглазый, ты чини ноги, а я схожу в пещеры, посмотрю, что происходит. Ну вы тут и устроили…

Времени совсем нет, думал я. Надо срочно назад на север лететь. Но если я этих тут оставлю в таком состоянии, поубивают же друг друга. Засада. Игнат и Иван будет гундеть. Ну и Йорхотеп с ними.

* * *

Мимо меня пробежал вопящий зубан, за ним гнался здоровенный толстый автоматон с тесаком. Что?

— Да я из тебя сейчас гуляш сделаю! — орал здоровяк.

Зубан запрыгнул на высокий узкий камень, где уже сидело несколько его братьев. Они тут же стали кидаться в толстяка булыжниками и обидно смеяться. Большой автоматон бесновался внизу, подпрыгивал, безрезультатно пытался ухватиться за камень, чтобы залезть наверх. Так я же его знаю! Это повар из особняка, который я променял Валькириям на «легкие» для Йорхотепа.

— Рохля, что происходит? Откуда здесь повар взялся?

Удачно брошенный булыжник попал здоровяку в глаз, и тот, громко охнув, выпустил облако пара и осел на землю.

— Ну, это, шеф. Привезли его. И ещедвоих. Сказали, что они ваши и им не нужны. Мы и приютили их. Дня три назад. Или четыре? Может пять. Но точно не шесть.

— Ясно. Робот! Эй! — я пошел к роботу, который возмущенно мотал головой. — Как дела? Что случилось?

Зубаны увидев меня, пропищали «шухер!» и рванули прочь, ловко перепрыгивая с камня на камень.

— Хозяин? Бонжур! — автоматон встал, отряхнулся и повесил тесак на пояс. Потом вытер манипуляторы о грязный фартук. — Я вас очень, очень ждал! На обед сегодня куропатка с жареными грибами под соусом шассур. Суп из куропатки. С грибами. На десерт — грибное суфле и грибной мусс.

— Где ты в этой дыре нашел продукты? — поинтересовался я.

— Грибы я у Садовника выпросил. А насчет птицы… Ваши маленькие гамё поймали куропатку и надрали себе перьев. Тушку я себе забрал. О, эти алые гамё, такие прекрасные маленькие человечки. Они так всё тонко чувствуют. Не то, что эти нуар! Фе! Вы только представьте, они украли тушку и убегают! — глаза автоматона вспыхнули красным. — Террибль! Я очень вас ждал! Хозяин! Невозможно работать в таких условиях. Я был вынужден кормить несколько местных игроков, чтобы не пропадали мои блюда. За это они мне собирают специи, иногда приносят мясо горного козла, но это неважно. Когда мне уже наконец дадут нормальную кухню?! Я творю на костре! Вы только представьте! И ладно бы на углях от саксаула. Но нет! Этот мерзкий каменный уголь! Это натурально невозможно! — робот подошел и взял меня под локоть. — Всё! Немедленно пойдемте! Я каждый день готовил! Я вас так ждал! Наконец-то! Мон плезир!

— А как тебя называют?

— Как? Предыдущий хозяин звал меня Кюзинэ. Но вы можете называть меня Повар. Или Шеф.

— Давай буду звать Повар.

— Прекрасно! Идёмте!

— Подожди. У меня тут важное дело, мы собираем конклав, чтобы прекратить резню. Это надо сделать как можно быстрее. Давай я отведаю твои деликатесы сразу после этого.

Робот замер и уставился на меня. Спустя пару секунд через предохранительный клапан начала шпарить струйка пара.

— Обязательно попробую, не сомневайся даже! Очень этого жду, — поспешил успокоить его я. — Ты сейчас иди всё подготовь, укрась там. А то что, прямо с камней что ли есть?

— Точно! Вы правы, хозяин! — воскликнул автоматон, сразу успокаиваясь. — Как же я сам не подумал! Я просто от восторга в некой ажитации. Да, вы правы! И еще мне надо поймать этих мерзких гамё и забрать у них куропатку!

Повар выхватил тесак и побежал за зубанами. А я направился в пещеры. Вход был более-менее облагорожен. Камень выровнен, по стенам через равные промежутки были развешены керосиновые лампы. Если честно, то я скорее ожидал тут неухоженные грязные шахты, но вместо этого я увидел вполне приличное подземное жилище. Потолок низковат и темно, но всё равно. Длинный коридор, разделялся на аккуратные ответвления, рядом с которыми стояли деревянные таблички с надписями. «СПАЛЬНИК 1» и «2», «ПОЕДАЛЬНЯ», «ТУТ УГАЛЬ», «ИГРУШЫЧНАЯ», «ВСЯКИЙ МУСАР ФУ». Внезапно моё внимание привлек уверенный и полный достоинства голос, доносящийся из комнаты с надписью «МУЧИТЕЛЬСКАЯ».

— …и если ты отдашь одну свою банку ворвани Куксу, сколько у тебя останется?

Из комнаты донеслись вопли зубанов и звуки драки.

— Успокоились все, — продолжил голос. — Хорошо, изменим условия задачи. Если я тебе дам еще одну банку, сколько у тебя станет?

Из комнаты донеслись восторженные вопли и пара писклявых голосов, что им тоже нужна еще одна банка ворвани.

— Хорошо, дети. Отложим арифметику. Займемся анатомией. Перед вами схематический рисунок человека. В человеке много разного мягкого и бесполезного. Все его внутренности омываются четырьмя видами гуморов. То есть жидкостей. Кровь, лимфа, желтая и черная желчь. Чтобы человек перестал нам мешать, что надо сделать? Правильно, выпустить из него эти жидкости.

Я аккуратно заглянул в комнату. Уютный кабинет, увешанный шкурами зверей. В свете горящего камина и пары керосинок у стены стоял дворецкий из виллы Ракун. Он тыкал острым стальным пальцем в рисунок человека, сделанный мелом на отполированном участке стены. Перед ним полукругом сидели зубаны, которые завороженно слушали его рассказ. Свет от огня отражался в их сияющих глазах.

— Проще всего это будет сделать через шею. Она легко кусается, и все гуморы сразу начинают покидать тело врага. Но будьте внимательны, иногда шея защищена высоким воротником или большой бородой. Обязательно обращайте на это внимание. Вам всё ясно?

Зубаны послушно покивали.

— Теперь следующий вопрос. Глаза. Если подумать, то глаз у человека, да и у робота, — это удивительный в плане сложности и гениальности механизм. Но, с другой стороны, пальцем ткнул, и всё…

Тут дворецкий заметил меня. Он обвел взглядом собравшихся зубанов и улыбнулся им.

— На сегодня достаточно, дети. Вы свободны, можете идти. Завтра постарайтесь найти и принести какой-нибудь ремень или узкую полоску ткани, мы будем мастерить пращу. Бегите.

— А когда мы будем динамид подвзрывать? — спросил его один из новеньких зубанов, у которого за ушами были залихватски воткнуты два пера.

— Кетан, я же просил обращаться ко мне со слов «месье учитель».

— Мсе Мучитель, а когда динамид?

— Будет тебе динамит. Всё взорвем. Не волнуйся. Но потом.

Зубаны загалдели и рванули прочь из класса. Когда они пробегали мимо меня, они делали круглые глаза и ускорялись.

— Доброго дня, — поздоровался я с дворецким. — Я вижу, ты тут вполне обжился. Но я не понял, почему вас не оставили на вилле? Кстати, как можно к тебе обращаться?

— Здравствуйте, хозяин. Вы можете называть меня Мажордом. Впрочем, я отзываюсь на любое угодное вам имя. Только не забудьте меня о нём предупредить. А по поводу моего нахождения здесь, в договоре на куплю-продажу виллы не оговаривались работающие на ней автоматоны. Поэтому, исходя из гражданского законодательства, нас отправили сюда.

— А почему сюда?

— Не могу знать, месье. По прибытии я попытался максимально подготовить это печальное жилище к вашему появлению. Работа еще не закончена, так что прошу прощения за крайне спартанские условия. Там я подготовил спальню. Эта комната — кабинет. Сейчас я занимаюсь вашей личной столовой. В каком часу вы будете обедать? Мне надо сообщить эту информацию Повару.

— Не надо отдельной столовой, прошу. Спальни и кабинета будет достаточно. Я даже не уверен, что буду тут жить. Хотя, судя по любви ко мне во всем остальном мире… А с Поваром я уже говорил, не волнуйся. Я по другому вопросу. Мне сказали, тут какая-то заварушка в «нижних пещерах»?

— Ничего такого там не происходило, месье. В «нижних пещерах», как вы выразились, обитают ушастые. О! И там работает наш уникум. Жардинье. Садовник. Вы должны это видеть! Немедленно пойдемте! Вы будете в восторге! Было не так-то просто поймать всех этих существ! Они сопротивлялись и пытались убежать! Но разве от нашего милого Садовника убежишь. Наивные…

Мы прошли вглубь пещер, свернули около очередных общежитий зубанов. Прошли мимо галдящей комнаты с названием «ДРАЧЕЧНАЯ!» и спустя несколько минут подошли к каменной лестнице вниз.

Перед спуском стояли два шеста с надетыми на них темными черепами. Приглядевшись, я понял, что это головы автоматонов с выдранными окулярами. Однако. Над лестницей была криво приколоченная табличка с надписью: «ВХОД НЕТ! СМЕРДЬ! МУЧЕНИЯ! СКЛАД!»

Глава 20

Мы спускались всё ниже. Если бы дворецкий предусмотрительно не захватил фонарь, мы бы шли наощупь. Мое маленькое черное сердце больше не могло освещать дорогу. Вместо пламенного мотора у меня теперь была переливающаяся хищная тьма. Всё дальше и глубже. На зубаний Склад, чувствую.

— После вас, — пропустил меня вперед Мажордом, открывая массивную черную дверь.

Я осторожно прошел внутрь и замер, пораженный открывшейся картиной. Огромная пещера, по которой разливался таинственным синий свет. Приятный запах земли и грибов. Множество статуй людей и животных, застывших в странном танце. Солдат, вскинувший ружье, барс, готовящийся к прыжку, пещерный медведь с пылающими глазами и вставший на дыбы. Я подошел поближе и сразу понял, что я заблуждался. Это были не статуи. Десятки мумифицированных трупов, которые пронзали металлические подпорки и цепи. Мертвецы были покрыты грибами. Большими, маленькими, темными, светлыми и даже светящимися.

— Оранжерея, — приглашающим тоном сказал дворецкий. — Тут наш Жардинье выращивает грибы. Поражает, не правда ли?

— Это мертвецы? — задумчиво спросил я.

— Да, конечно. Надо же в этих пещерах грибам на чем-то расти. Наш садовник и его маленькие помощники работают тут с утра до вечера. Если у вас будет не нужный вам труп, смело несите сюда. Жардинье, милый мой, выходи, хозяин вернулся!

Буквально в паре метров от меня, совершенно беззвучно, стена зашевелилась, раскинулась на десяток острых ног, кос и разного садового инструмента. Полыхнули два алых глаза. Садовник медленно, как насекомое, вылез из широкой каменной щели. Я даже немного вздрогнул от неожиданности.

— Хозяин, — прошептал Садовник. На меня он не смотрел, предпочитая отводить взгляд вниз и вбок.

— Это что такое? — я указал на набитую землей тушку зубана, из которого прорастало семейство опят. Вместо глаз у чучела росли светящиеся поганки.

— Они портили Оранжерею, — прошептал Садовник, глядя себе под ноги. — Приходили и портили. Я создаю сад. Но тут ничего не растет. Только грибы. Только грибы на мертвецах. Это Оранжерея.

— Ну? Как вам? — ко мне подошел Мажордом.

— Великолепно… Говорите, тут ушастые зубаны живут?

— Тут, — тихо ответил Садовник. — Они мне помогают. Гамё, можете выходить.

Сказал он это очень тихо, почти неслышно, но пещера тут же ожила. Из разных закоулков, тихо пощелкивая, выползали «слепые» зубаны. Они водили ушами и аккуратно подходили ближе. К моему легкому удивлению, их было намного больше, чем те пять штук, которые я оставил здесь. Вот просто навскидку, несколько десятков.

— Я сейчас собираю всех зубанов наверху у Одноглазого. Надо понять, как всем тут сосуществовать. Вы тоже должны присутствовать.

Роботы молчали, обдумывая мои слова.

— Мы будем, хозяин, — через некоторое время прошептал Садовник.

* * *

Красные, как выяснилось, окопались недалеко. Минут десять хождения по валунам, вдоль русла пересохшей по случаю зимы речки, и мы оказались у небольшой пещеры. Когда мы подошли к ней, нас встретило ожесточенное шипение и клацанье зубов. Навстречу нам выскочило несколько потрепанных зубанов, вооруженных кусками арматуры, молотками, кирками и прочими полезными в хозяйстве вещами.

— Спокойно, спокойно. Что, не видите, кто пришел?

Вперед шагнул Повар, который и вызвался проводить меня.

— Гамё! Мои маленькие сорванцы! Как вы тут?!

Зубаны заверещали, побросали импровизированное оружие. Пара штук запрыгнула на руки Повару, а остальные окружили меня, трогали за одежду и хором жаловались на судьбу. Гам стоял невообразимый. Вперед вышла пара зубанов, украшенных перьями власти. Они куснули пару металлических задниц, злобно затявкали и разогнали мелочь подальше.

— Так, ребята слушайте. Я пришел за вами, сейчас мы вместе вернемся назад и там обсудим, как нам дальше жить.

— Не, владыка, мы туда не пойдем. Ни за какие коврижки. Мы теперь эта. Как её. Резь Бублика!

— Рис Пуплика, дурак! — перебил его другой.

— Нет, Резьбублика! — заявил первый и встопорщил перья.

— Стоп. Я понял. Вы теперь республика, прекрасно. Пошли назад.

— Нет. Мы Резьбублика и объявили независимость. Мы не будем жить вместе с чернопопыми!

Со всех сторон раздались одобрительные крики и щелканье зубов.

— Не хочу вам напоминать, дорогие республиканцы, но первое правило нашего закрытого клуба — это слушаться Серого Пароволка. Так что кончай разговоры. Или вы меня больше не слушаетесь?

— Конечно слушаемся, владыка. Без балды! Но мы никуда не пойдем. Мы обиделись.

Все зубаны сделали вид, что обиделись.

— Раз вы теперь Республика, то где ваша Конституция?

Зубаны настороженно уставились на меня.

— Ну самая главная ваша вещь. Реликвия, которую должны все оберегать?

— А у нас нету, — испуганно ответил старший.

— Я, Серый Пароволк, дарю вам самое ценное, что есть у меня.

Я снял свой цилиндр, подошел поближе и торжественно надел его на лобастую голову старшего.

— Теперь это ваше. Храните ее и оберегайте. Это самое ценное, что есть в вашем государстве. Ваша священная реликвия. Конституция. Понятно?

Зубан испуганно замер и только шевелил глазами. Остальные осторожно потянулись к нему лапами, желая потрогать.

— Ну, как вам подарок?

Зубаны взорвались восторженными воплями.

— Отлично. Пойдемте, покажем ее чернопопым? Пошли?

— Да!!!

* * *

Уже подходя к огромной туше Одноглазого, я заметил странную картину. На широком камне, похожем на стол, черной кучей сидела Капелька. Вокруг стояла пара дюжин зубанов. Они все выпустили длинные тонкие щупальца и мерно, не торопясь, качались в едином неслышном ритме. Глаза их были закрыты. А вот и пагубное братство.

— Колышемся? — спросил я, подходя поближе.

— Это Земля Зубанов, — раздался десяток тоненьких голосов, говорящих в унисон. — Я — зубаны.

— Рад за вас.

— Небо каждую секунду пытается смять я. Но я держимся, — сказали мне одним голосом зубаны.

— Чудесно. Я сейчас собираю всех зубанов на конклав. Думаю, вам тоже надо присутствовать.

Капелька так и продолжала колыхать ложноножками в одном ей понятном ритме. Ко мне повернулся один из зубанов, на голове у которого было больше всего тонких черных щупалец. Он молча смотрел на меня, а в его глазах плескалась жидкая тьма.

— Я приду, — сказали мне два десятка тоненьких голосов.

Внезапно мне в плечо вцепилось что-то шевелящееся и железное. Я вздрогнул. Почтовая птица. Аж напугала. Мне письмо с Рафаля? Я быстро вынул из контейнера лист бумаги:

Капитан Пароволк! Дождитесь меня. Мы уже подлетаем. Это важно.

Гастон Жирардо (Сканд)

* * *

— Рохля, у нас в хранилище еще какая-нибудь краска имеется? Кроме красной и черной?

— Красная?

— И черная, я знаю. А кроме?

— Извести было немного, я хотел домик побелить.

— Тащи сюда, быстро.

Я вошел в переговорную на фабрике. Перешагивая через столпившихся зубанов, двинулся в другой конец комнаты, поближе к Одноглазому.

— Окна откройте, — перекрикивая гул и возмущенные визги, приказал я. — А то дышать нечем, весь кислород пожгли. Итак. Всем тихо!

Вся комната была забита роботами. Больше всего было черных, в одном углу вокруг Повара столпились красные, в другом стоял Садовник с ушастыми. Прямо посередине зала восседала Капелька в кружке своих шевелящихся адептов. Вокруг последних было пустое пространство. Близко к ним подходить опасались.

— Я рад, что вы все тут собрались. Понимаю, что долго вы тут не просидите. Поэтому соблюдайте тишину и слушайте внимательно, надолго я вас не задержу. Если кто-то будет мне мешать и нарушать тишину, того прошу сразу выкидывать в окно.

Тут же в полет за борт отправился один из зубанов. Другому мелкому стало интересно, и он уже сам выпрыгнул следом.

— Новые законы Пароволка! — громко объявил я, чтобы пресечь эпидемию выпрыгивания в окна и попыток потом залезть обратно. Взял протянутое ведерко известки с кисточкой и большими буквами написал прямо на стене:

1. Семья превыше всего!

— Все зубаны — это одна семья. Всё, что вы должны делать, — это действовать на благо семьи. Поэтому больше никаких ссор из-за цвета спины или формы ушей, никаких убийств среди своих. Нет страшнее преступления, чем заведомо действовать против семьи. Врагов убивайте, пожалуйста, кто против? Если что-то надо для выживания, возьмите, но не у своего. Еще раз. Все зубаны одна семья, а все ваши отличия — лишь ветви одной семьи. Красные, черные, ушастые или… хмм… некрофаги. Нарушившим этот закон одно наказание — смерть через разбор на запчасти. Во благо семьи.

2. Плодитесь и размножайтесь

— В одном городе не может жить больше трех тысяч зубанов. Расселяйтесь по всему миру. Создавайте новых зубанов. Если вас набирается где-то больше трех тысяч, то лишние просто отправляются в другое место. Мало ли в нашем мире городов? Есть летающие города, подземные, подводные. В снегах на севере, в степях на юге. Пусть везде будут общины зубанов. И когда в каждом городе уже будет «десять раз по десять десятков и так три раза», то это ограничение снимается и делайте что хотите.

Я снова макнул кисточку в ведерко и написал следующий закон.

3. Думайте головой

— Если вы где-нибудь поселитесь и начнете просто убивать всех подряд и воровать всё, что плохо лежит, то очень быстро на вас откроют охоту. И всех перебьют. Вы должны заселить весь мир и поэтому старайтесь соблюдать местные правила. Или хотя бы делайте вид. И помните, семья превыше всего. Прежде чем что-то сделать, думайте, как это отразится на всей семье.

Зубаны сидели, ошарашенно смотрели на меня и на стену с новыми законами. Некоторые держались за голову, наверное, пытаясь ею думать.

4. Зубаном может стать каждый, кто достоин

Несколько черных возмущенно загомонили, но после того, как один из них улетел в окно, успокоились.

— Главы общин могут принимать в зубаны. Всё равно кого. Автоматоны, люди, акулы или гарганты. Если кандидат много сделает для общины и семьи, то смело его берите к себе. Но погоняйте посерьезней, кандидат должен действительно очень хотеть попасть к вам. Тут вот ходят несколько игроков и роботов, это первые кандидаты. Проверьте их. И последний закон:

5. Уважайте начальство, заботьтесь о подчиненных, не предавайте доверившихся

Какая банальщина, —прокомментировала Девятка.

— Это основы. Пусть слово зубана будет крепко. Неважно, к какой ветви вы относитесь. Вы все равно одна семья. Следить за этим всем будет особенная ветвь. Белые.

Я подошел к Одноглазому, повязал ему на шею шелковый шарф Зимы, а потом помазал его лобастую голову известкой. Потом измазал белым Рохлю и одного из бойцов бывшего отряда Бисто. Также известью досталось паре зубанов, что жались к Одноглазому.

— Белые не будут общиной, их будет немного, но они будут везде. Вся задача Белых — это решать конфликты между ветвями и отдельными зубанами. Они будут всем помогать, но также будут и карать провинившихся. Именно они будут проводить казни предателей или заниматься посадкой на Склад нарушителей. Любой зубан может менять свои ветви, но не Белые. Войти к ним можно, выйти от них нельзя. Патриархом Белых я назначаю Одноглазого. Он будет смотреть за всеми вами. Он будет принимать решение о появлении новых ветвей семьи. Ведь наверняка скоро появятся какие-нибудь фиолетовые или полосатые. Знаю я вас. Одноглазый наберет себе помощников, и пусть Белые будут в каждой общине. Они будут следить за порядком и соблюдением вот этих самых законов. Слушайтесь и помогайте им.

Я оглядел всех собравшихся. Потом подошел к роботу-дворецкому.

— Патриархом ветви Черных я назначаю Мажордома. Ты теперь не прислуга. Ты отец Черных, помоги им стать достойнейшими.

— Но месье…

— Нет. Я видел, как ты с ними разговариваешь. Они уважают порядок, знания и законы. Пусть так и будет дальше.

Я похлопал его по железному плечу, а потом пошел к Повару.

— Тебя я назначаю главой Республики Красных Зубанов. Я видел, что ты робот увлеченный, эмоциональный и искренний. Они такие же. Помоги им стать самыми яркими. Пусть слава о них гремит по всему свету.

Повар ничего не ответил, только посильнее прижал к себе двух красных зубанов, которых держал в руках. Те запищали. Остальные красные радостно завопили, а потом один из старших запрыгнул Повару на плечи и нахлобучил ему голову мой бывший цилиндр. Пузатый робот расчувствовался, в глазах у него стояли масляные слезы.

— Садовник, тебя я назначаю патриархом ушастых. Вас немного, но никто с вами не сравнится в настойчивости, скрытности и… кхм… чувстве прекрасного. Сделай так, чтобы враги зубанов по ночам боялись выключать свет.

— Они будут, — прошептал многорукий робот, глядя в пол и обнимая небольшую кучку ушастых мелких. — Мы посадим много садов…

— Капелька! Ну, я думаю с тобой и твоими клевретами всё понятно. Неси вперед слово зубанов и не останавливайтесь ни перед чем. Одна просьба. Не обращайте никого насильно. Принимайте только добровольцев. Договорились?

— Я согласны, — после небольшой паузы сказал мне десяток тоненьких голосков.

— Шеф, — дотронулся до моего плеча Рохля. — Там какие-то дирижабли летят.

— Да, хорошо, — ответил я. А потом громко сказал остальным: — Внимание! В этих законах вы не увидите закона: «Слушайтесь Серого Пароволка». Тут его не будет. Теперь вы сами по себе. Выполняйте эти законы, а остальное уже на ваше усмотрение. Я буду рядом, но я не смогу быть с вами всегда. Живите свободно, живите своим умом, и пусть у вас всё будет хорошо.

Я посмотрел вокруг. На меня смотрели сотни горящих глаз.

— Запомните этот день. Сегодня родилась новая нация. Нация Зубанов!

Мой голос потонул в восторженном вопле.

* * *

— Чего-то жестко они. Не расшиблись бы, — сказал я Рохле.

Махолет Валькирий забирал вниз очень уж круто. Может это не Гастон, а очередные налетчики? Заложив вираж, аппарат клюнул носом промерзшую землю, раскидав куски земли и мелкие камни. Крылья пару раз неприятно хлопнули по грунту и потом замерли. Тут же распахнулся иллюминатор, и в него высунулась Аврора.

— Приве-е-ет! — радостно прокричала она, размахивая ладошкой.

— Не вывались там. Где Гастон?

— Сейчас, в себя придет. На него тут Аделия упала.

Спереди, словно пасть кита, раскрылась рампа. Слегка пошатываясь, из махолета вышел бывший капитан от жандармерии Гастон Жирардо.

— Серый, быстрее! — прокричал мне он.

— Что случилось?

— Топливо кончилось, температуры почти нет. Есть тут уголь?

— Конечно есть. Рохля, распорядись.

— Только быстрее! Надо улетать! — заявил Гастон.

— Так что случилось-то?

Из махолета выскочила металлическая молния в обличье Тушкана. В два прыжка она достигла меня и вцепилась мне в жилетку.

— Так, так, так. А вот и мой верный питомец. Который бросил меня в самый ответственный момент.

Тушкан заурчал и забулькал.

— О! А вон и второй герой, — сказал я, разглядев спускающегося с рампы Каина.

— Здарова, владыка! — как будто ни в чем не бывало заявил мне красный зубан. — Мы тут прибыли. Охрана же всё-таки. Надо это, тебя эээ…

— Охранять?

— Ну, да.

— А что ж вы, черти латунные, этого не делали, когда меня Ткачи похитили?

— Ну, а кто знал-то? Если бы мы это, то мы бы ого-го!

— Всё это замечательно, Серый, — прервал нас Гастон. — Но обсудите всё позже. Надо торопиться.

— Рассказывай по порядку.

Мимо нас пробежал зубан с маленьким ведерком полным угля, который нес в пасти. Я проследил за ним взглядом, он шустро метнулся внутрь дирижабля. В открытом люке летательного аппарата стояли Аделия и Адетта. Первая мне сухо кивнула, а вторая с кислой физиономией оглядывала окружающие красоты. Сзади за их спинами пряталась зубастая Ая.

— Ая! А я не понял, чего не выходим, не здороваемся?

Акула теребила завязки курточки и смотрела в пол.

— Она стесняется просто. Она боится, что ты на нее обиделся, что она в Анклаве осталась.

— Эй, а ну-ка быстро иди сюда, обнимемся! — крикнул я ей. — Совсем, что ли не соскучилась?

Наконец девушка зашевелилась, подбежала и прижалась ко мне.

— Ну, вот! Другое дело! Не царапайся так, на радостях. Очень рад тебя видеть. Всё, дуй, помоги с заправкой. А то, зная зубанов, как бы они что-нибудь не перепутали. Давай, — я шлепнул ее по попе, направляя в сторону всё набирающей обороты погрузке топлива. — Гастон, извини, что перебил, рассказывай.

— Я получил твое письмо, — быстро заговорил Гастон. — И мы сразу полетели к тебе в Темпы. Аделия и Адетта были против, я, Аврора и Ая за. Так что монетку не кидали. Сразу на всех парах пошли на север.

Из трюма как ошпаренный выскочил зубан с пустым ведром. За ним по пятам бежала Аврора.

— А мне они нравятся! — кричала она. — Можно я себе одного возьму?!

Каин и несколько красных зубанов посмотрели на нее настороженно.

— Я от нее весь полет прятался… — доверительно сказал он другим мелким.

— В Темпы мы прилетели уже к шапочному разбору, — продолжал Гастон. — Мне сказали, что тебя или украли, или убили. Все бегали и искали тебя. Тогда Бисто предположил, что тебя сюда может выкинуть. Я забрал Тушкана и Каина и полетел на Пик Карнаж. Они дорогу показывали.

— С Бисто что? С Рафалем?

— С Рафалем всё хорошо, там косметический ремонт. А Бисто всеми командует. Они там грузили их мега-печку на огромный дирижабль и собирались лететь в Счастье. Бисто сказал, что ты скорее всего уже там. Но если нет, то не пропадешь. А вот задачу выполнять нужно.

— Молодчина какой.

— Владыка! — заорал Каин. — Спасите!

Аврора крепко ухватила красного зубана и пыталась погладить.

— Вот этого, с перышками, возьму! — заявила девушка. — Назову Ассоль!

— Владыка! — пищал зубан.

Я подошел к девушке, поймал одного из коллег Каина и вручил его Авроре.

— Возьми этого, тоже с перышками и зовут как раз Ассоль. А тот бракованный. Жрёт много. И отвлекается. Да, Каин? Ты ж бракованный?

Каин испуганно покивал. Аврора поставила его на землю, взяла нового зубана, подняла на уровень глаз и стала критически осматривать.

— Владыка! — пропищал несчастный Ассоль. — Не надо! Я не Ассоль! Я Вург! Я старший!

— Ты теперь Ассоль, — строго прошептал я ему. — Это твоя новая хозяйка. Ты полетишь с ней в Анклав Азур и там организуешь новую общину зубанов. И станешь в ней патриархом, ну или матриархом… Короче, на месте разберешься. Понял?

— А-а-а! — удивленно пропищал зубан. — Вы в этом смысле!

— В этом, в этом.

— Новая хозяйка! — пропищал Ассоль и потянул лапки, чтоб обнять Аврору.

— Какая милашечка! — завизжала Аврора, прижимая своего нового питомца. — Я ей платюшко сошью!

Поплачем над бедной судьбой Вурга, —прокомментировала Девятка.

— Хватит! — рявкнул Гастон, аж все вздрогнули. — За нами погоня! Несколько дирижаблей. Плюс мы видели недалеко паровозы, которые двигаются сюда. Мы оторвались, но это ненадолго. Быстро! Улетаем! Это всё по твою душу, Серый. За тобой уже просто караван охотников!

— Блин! Что ж ты всё кругами ходил? Рохля! Иди сюда. Срочно заканчивайте заправку. Через пять минут мы должны взлететь. Слушай меня внимательно и передай мои слова Одноглазому. Сейчас сюда прибудут охотники. Они будут искать меня. В конфликт с ними не вступайте. Будьте добры и вежливы. Не надо, чтобы чужаки заподозрили мою и вашу связь. Если их будет мало, ведите их на экскурсию в грибницы к Садовнику. Или Капельку покормите. Если будет много — говорите, что я улетел в Священную Республику. Но если будет опасно много, то смело говорите, что я в Счастье. Ничего страшного. Я разберусь, а вас подставлять нельзя. Ты всё понял?

Когда мы через несколько минут взлетали, из ворот фабрики выбежал Повар.

— Месье! А как же суфле?! Месье!

* * *

— Кстати, мы сейчас недалеко от Города Сов пролетаем, — сказал Гастон.

— Чудесный город. А аппарат откуда у вас такой? — кивнул я окно на ритмично машущее крыло за левым бортом.

— Ну мы же кредит закрыли досрочно, — сказал Гастон. — То есть, ты закрыл. Нам и выдали новый. Мы и купили орнитоптер. Это очень хороший аппарат. «Фрея». Хоть и подержанный слегка.

— Ясно-понятно.

— За нами никто не угонится. Ну разве, что «Слейпнир»…

— Еще «Сколль» может… Он точно быстрее… — задумчиво сказала Аврора, надевая на Ассоль маленький, самодельный чепчик. — Нет, уродство…

Она сняла с зубана головной убор и скривила губы.

— А может тебе перышки снять, косички повесить? — заявила она.

— Нельзя перья снимать, хозяйка, — решительно заявил зубан, оправляя на себе розовое платье. — Перья — это самое главное.

— Ты уверена?

— Уверен, — серьезно пропищал робот.

— Ну хорошо, перья оставим. Но может их лентой подвязать?

Два красных зубана во главе с Каином жались в углу каюты и смотрели на этот показ мод с осуждением.

— Гасти, там сзади за нами дирижабль.

— Что? Не может быть…

Мы все быстрым шагом пошли на корму. За нашим аппаратом, тоже размахивая длинными крыльями, следовал дирижабль раза в три больше нашего.

— «Сколль»! — радостно заявила Аврора. — Я же говорила, что «Сколль» нас может обогнать! Он такой классный!

— Проклятье! — выругался Гастон.

— Чур, я на кормовой пушке! — прокричала девушка и побежала снимать чехол с орудия.

Раздался взрыв, и наш махолет сильно тряхнуло.

— Левое крыло снесло! — раздался крик Аделии.

Снова удар.

— Нас разворачивает! Давай ниже!

— Да не мешай ты! Надо, наоборот, вверх!

— Гарпун!

— Аврора! Ты куда лупишь?! Совсем дура!

— Мы идём на столкновение! Все держитесь!

— Аделия! Ты опять?!

Остальные слова потонули в грохоте.

Глава 21

От удара о землю у меня перехватило дыхание. Тут же рванул котел, и нас отбросило. Сквозь клубы пара и дыма я разглядел Аю. Она лежала в углу с закрытыми глазами. Её лицо было в крови. Я выстрелил щупальцами пагубы, подтянул девушку к себе. Поднял на руки и вывалился из разбитого окна кабины на морозную землю. Оттащил подальше и обернулся.

Два махолета переплелись в мешанине металла и ткани. Из разорванного котла валил пар, ветер уносил столб дыма в сторону Города Сов. Из перекореженного аппарата противника вывалился здоровый мужик в кожаной пилотной куртке. Тут же с боевым визгом в него вцепился Тушкан. Я достал обрез, подошел поближе и выстрелом с обоих стволов помог своему питомцу. Мимо меня, хохоча, проскакал Каин. Так, где все остальные?

Резкий удар в плечо чуть не уронил меня. Из кабины выбирался вражеский парень-пилот. В его руках дымился револьвер. Из Девятки вырвались ленты и оплели парня. Я дернул его на себя и тут же, на противоходе, Девятка сама впечатала ему прямой левый.

Аделия помогала выбраться кашляющей Адетте. Гастон вытаскивал в окно окровавленную Аврору. Все при деле. Я перезарядил обрез и заглянул внутрь вражеского махолета. Там кто-то шевелился. Я, не разбираясь, дал туда залп, потом перезарядился и еще один. С другой стороны кто-то истошно кричал, были слышны победные вопли зубанов.

Спустя минут пять пламя опало. Мы, перемазанные в саже, крови и грязи, смотрели на гору покореженного металла. Гастон крутился над Аей и Авророй. Аделия рыдала. Адетта лежала и курила, глядя в небо.

— Ну сколько можно! — причитала Аделия. — Только я подумала, что наконец всё будет хорошо!

— Ладно тебе, — сдержанно сказал я и сел рядом. — Не переживай.

— Что не переживай?! Ты-то свалил, бросил нас, и всё! Вроде как пропади мы пропадом! А мы снова без денег, без машины и с долгами!

— А ничего, что именно я оплатил все ваши…

Мне на плечо легла крепкая ладонь Гастона.

— Не надо, Серый. Не сейчас.

Он наклонился к рыжей и стал шептать что-то успокоительное. Та сразу стала меньше всхлипывать и внимательно прислушалась. Молодец какой. Вот никогда я так не умел.

— Ничего, — сказала Адетта, разглядывая серое небо. — Скоро следующая партия охотников прилетит. Тут нам и конец. Уходить надо. В городе больше шансов укрыться.

Я задумчиво рассматривал обломки. Внезапно, звякнуло объявление и резко повысился уровень.

Задание «Драматическое название #2» выполнено

Порадовал, порадовал. Сердечко замечательное. Если честно, не ожидала такой прыти

Награда: куча опыта, но денег не дам, раз не сам привез. Умница, волчонок!

Ваше подношение Йорхотепу принято

Он видел вас в своих снах и знает, что вы многое сделали для этого дара

Теперь у Йорхотепа есть сердце. Силы его растут. Он очень доволен.

Сценарий «Пробуждение» завершен на 83,545 % (дар оценен в 14,02 %)

А жизнь-то налаживается.

— Не кисните, девчонки! — сказал я. — Есть тут один вариантик. Не смотрите на меня как кошка на лук. Сейчас найдем, кому эту гору хлама продать. Глядишь, и на новый аппарат хватит.

Я открыл внутреннюю почту:

«Тимур, как там ваши успехи в постройке орнитоптера? Тут есть оказия, продают два битых летуна Валькирий. Лобовое, так сказать, столкновение. Я тут рядом с Совами. Если интересно, пиши. Предложение горячее, я продавцов попросил 10 минут подождать твоего ответа».

Не успел я отправить сообщение, как тут же звякнул ответ.

«Модели какие? "

«Фрея и Сколль "

"!!! Серёга, делай что хочешь!!! Иди на любые подлости, подкуп и убийства! Сколль никому! Слышишь! Никому! Будем через 10 минут, пиши, где вы! "

* * *

— Сорок тысяч!? Ты что, нас по миру хочешь пустить?! — кричала Адетта.

— Там ходовая совсем не пострадала! — вторила ей Аделия.

— Больше сорока пяти не дам! Тут всё в труху, — рычал Тимур.

— Семьдесят минимум! — кричала одна рыжая.

— Ты что?! Это мало! Семьдесят пять! — вторила ей другая.

— Сорок семь, и точка! Не хотите, ищите тут дальше покупателя.

— И найдем!..

Я стоял возле маленького двухместного дирижабля гильдии и внимательно оглядывал небо вокруг. Вроде пока никаких новых преследователей. Два огромных паромобиля растаскивали махолеты. Гремела лебедка, кричали игроки, участвующие в погрузке.

— Спасибо, Серёга! — сказала мне Танзиля, потом поправила выбившуюся из-под шляпки розовую прядь и улыбнулась. — Очень вовремя ты написал. Тима уже совсем закис. Не выходил у нас нормальный аппарат. Теперь заживем! А вот ты так себе выглядишь. Я таких дебафов по внешности ни разу в игре не видела. Сразу даже не узнала.

— А в виде зубана узнала? — усмехнулся я.

— А то! Если лицо глупое, то точно ты. Кстати! Ты мне обещал такого же зверька!

— Обещал, значит будет. Каин! Возьми своих двух орлов, подойди-ка сюда!

Я поднял одного из горе-телохранителей и протянул его девушке.

— Владей!

— Честно?!

— Конечно! Подарок. Слушай меня, мелкий, — я наклонился к ничего не понимающему зубану. — Это твоя новая хозяйка. Ты с ней отправишься в Город Сов. Знаешь, что там делать? Начинай строить новую общину. Но осторожнее, там мы на плохом счету. Всё понял?

Зубан испуганно закивал.

— Вот и молодец.

— Всё! Мы договорились! — подлетел ко мне сияющий Тимур. — Спасибо, братан! Вот подарок, так подарок! Сколль! Что я тебе должен за наводку?

— Ничего, Тим. Считай, просто в расчете.

Мы крепко пожали друг другу руки.

— Таня, а что ты тут глазки строишь? — обратил он внимание на сестру. — Иди вон, э-э-э, помоги с погрузкой.

Девица от возмущения стала такого же цвета, как ее волосы.

— Где хочу, там и стою! — потом она шагнула ко мне, поцеловала в бледную щеку и взяла под левую руку.

Хм, интересно, — прокомментировала Девятка.

Тимур начал багроветь.

— Танзиля, я тебе по-нормальному говорю!..

— Ребят! — перебил я их. — Мне действительно надо лететь в Счастье. Причем срочно. У меня там аврал.

— Я тебя подброшу! — решительно заявила девушка и пошла к двухместному дирижаблю. — Запрыгивай!

— Ну, уж нет. Серега мой друг, мне и подвозить! А ты на базу возвращайся…

Я отстраненно смотрел, как они ругаются. Интересно, а что там Ева сейчас делает?

«Так, — сказал я себе, — что за ерунда, Серёг, какое теперь тебе дело до Евы? Всё, забыли».

Думаем про задачу. Пора вмешаться, а то до братоубийства дойдет.

— Тимур! — крикнул я. — Погнали с тобой. По дороге пару вопросов обсудим.

Девушка возмущенно фыркнула и тряхнула розовой челкой.

* * *

— Дфефь Фефа фкоро, — прокричал Фифк и поднажал.

Стрельба была совсем рядом. Буквально в паре домов от нас. Я, конечно, удивился, когда вызванный нами в порту Фифк прибыл с огромным кэбом, а не со своей обычной рикша-тележкой. Справа и слева у Фифка стояли «пристяжные». Такие же кальмары, замотанные в одежду не по размеру. На крыше повозки сидел четвертый кальмар, вооруженный самострелом угрожающего вида. Лица у всех были суровые, а во время движения вся тройка кальмаров громыхала мясницкими тесаками, пристегнутыми к поясам.

Быстро выяснилось, что предосторожности не были лишними. Обстановка в городе Счастье накалялась. То тут, то там были слышны выстрелы. На крыше дома кто-то жутко кричал. В темных переулках сверкали глазищами неясные тени. Мирные жители либо не высовывали нос на улицу, либо двигались с вооруженной охраной. Часто встречались группы игроков, которые спешили по неотложным делам. Даже зубаны притихли, расселись на крыше повозки и внимательно смотрели по сторонам.

Некоторые фонарные столбы были погашены, и, путешествуя в сторону особняка Фатум, мы попадали из тревожных зеленых сумерек в непроглядную тьму. В эти моменты наш головоногий транспорт делал нагрудные фонари ярче, а стрелок, что находился наверху, был особо внимателен. Один раз это пригодилось, когда под покровом темноты на наш кэб попробовали напасть местные блохи. Несколько выстрелов картечью из пугача и добавка из моего обреза остановили атаку. Кнопка «Голод» мерцала, поэтому я ухватил щупальцами пагубы особо ретивую блоху. Тут же поглотил десять процентов ее жизни и, естественно, потерял столько же. Хитпоинты восстановились, но «Голод» стал мерцать тревожнее. Зараза. Похоже, от всякой мелочи выхлоп отрицательный. Я зашвырнул пищащую блоху подальше в темноту, сел назад на сиденье и стал думать, кого мне теперь есть. Может сгонять в порт и пару процентов от кита-комбайна откусить? Может мне этого хватить?

— Фольшая Фтройка фкоро факончифся. Йорфотепп фкоро фросфнется. Фот фсе и фофнуются! — комментировал происходящее Фифк.

Может одного из кальмаров того? — спросила меня Девятка.

Обойдешься.

Кстати, за нами кто-то двигается. Много глаз. Не приближаются и не отстают.

Это да. Есть какое-то неприятное чувство, что за нами следят. Впрочем, я уже даже предполагать не хочу, кто это. Ну, следят и следят. Мало ли в Счастье тех, кто хочет за нами следить…

Район Чудес

Особняк Фатум

Мы остановились перед закрытыми воротами, над которыми висела вывеска:

МЫ ЗУБАНЫ!

КТО НИ СПРЯТАЛСЯ МЫ НИ ВИНАВАТЫЕ

В кустах кто-то завозился, и вдруг рядом с моей головой в стенку кэба воткнулся метательный нож.

— Эй! Что такое?! — крикнул я, поднимаясь.

Через мгновение из кустов вывалилась пара зубанов и, отчаянно вереща, перемахнула через забор к особняку. Тушкан, Каин и оставшийся «телохранитель» с пробуксовкой рванули за ними. За забором волнообразно поднималась волна крика и визгов. Кальмары-извозчики заметно напряглись.

— Фы ф фофеднем ффартале фофождем, — прошепелявил Фифк, ретируясь прочь со своей повозкой.

Ворота наконец распахнулись. Вся лужайка перед особняком была заполнена шевелящейся массой зубанов. Они были везде, высовывались из окон, прыгали по крыше, выглядывали из пристройки. Сквозь это море как ледокол двигался Бисто, на плече которого сидел Грач.

— Владыка! — торжественно прокричал последний.

— Рад, что вы добрались назад, мсье, — коротко добавил капрал.

— А я-то как рад. Ну, как заселились, всё ли нормально, никаких инцидентов?

— Смешно, — сказал Бисто. — Зубаны — и без инцидентов.

— Всё под контролем, владыка!

— Под контролем, так под контролем. Спасибо, что доставили груз и уложились в срок. Я ценю.

— Пустое, мсье, — коротко кивнул головой капрал. Одним глазом он смотрел на меня, второй же следил за зубанами. — Пару часов назад приходили слуги вашей зубастой высокой леди. Та требует вашего прибытия. Немедленно.

— Ну, если мадам требует, значит прибудем. Давайте, гляну, как вы устроились, и сразу отправлюсь. И еще, мне надо будет сотню бойцов, чтобы сопровождали меня. Времена тревожные. Кто добровольцем?! — крикнул я и потонул в ответных радостных воплях.

* * *

Район Гротеск

Таверна «Дверь леса»

Я толкнул тяжелую деревянную дверь, заходя внутрь. С прошлого моего посещения ничего не поменялось. Темное помещение с диванами и столиками, на которых горели неизменные маленькие свечи. Тушкан сразу спрыгнул с моего плеча и полез под потолок, откуда мгновенно послышались возня и жуткое шипение.

— А ну, тихо! — сказал я, глядя, как мой питомец затеял с Шаманом гонки по потолку.

— Вот я не поняла. Почему так долго?! — заявил мне сбоку из темноты голос Кацентодд. — Что за ерунда? Сколько ты думал я буду тебя ждать?

— Лика, душа моя. Рад тебя видеть.

Свет отразился от хищной улыбки. Глаза сверкнули желтым. Я подошел ближе и сел на диван, повторив ее позу с закидыванием ног на небольшой столик между нами. Специально пошевелил длинными черными щупальцами, что были у меня вместо ступней.

— А вот исстинное лицо Ссерого Пароволка. Хам.

— Ты так думаешь? Скажи там своим мальчикам, — кивнул я на светящуюся стойку в другом конце заведения, — пусть мне чаю что ли сварганят.

— Обойдешшшься. Тебя ждет ссамое важное и ссамое расспосследнее задание. Пошшли.

Она встала, и, не оборачиваясь, пошла вглубь заведения. Чего-то мне не хочется за ней идти. Эх. Высшая доблесть мужчины — это заканчивать начатое. Я поднялся и пошел за Ликой. Проходя мимо стойки, я подмигнул бармену. Тот в ответ насупился.

Мы прошли в кухонную дверь, свернули направо, потом налево. Еще одна дверь, теперь железная. Куда, интересно, она меня ведет? Кацентодд дернула неприметный рычаг, закрутились шестеренки, и огромный холодильник, забитый под завязку льдом, пришел в движение и отодвинулся вбок. В открывшемся проходе была небольшая лифтовая кабина. Сильно нагнувшись, девушка прошла внутрь. Кивком приказала следовать за ней. Дернулся рычаг, и мы поехали. Причем вниз. От Лики пахло корицей.

— Я зубана наверху оставил.

— Я ссвоего тоже. Внизу они не нужны. Или ты мне не доверяешшь?

Я лишь пожал плечами.

— Люблю я лифты, — задумчиво произнесла Кацентодд. — Есть в них что-то мистическое. Переход с уровня на уровень. Из одного мира в другой. Из царства живых в великое ничто смерти…

Я ничего не отвечал, только, сам того не желая, разглядывал грудь Лики,которая в тесной кабине оказалась прямо перед моим лицом. Я ухмыльнулся.

— Интерессно? — спросила она меня.

— Про лифты то? Как бы тебе сказать. Безумно…

С грохотом и лязгом кабина остановилась. Лика решительно распахнула дверцу, и перед нами возникла небольшая комната. В первое мгновение мне показалось, что стены комнаты покрыты кровью, а в другом конце кто-то стоит. Но тут же я понял, что всё вокруг задрапировано бордовой тканью, а там впереди стоит высокое ростовое зеркало.

Аккуратно переступая между горящими прямо на полу свечами, Кацентодд подошла к своему отражению.

— Всстань рядом.

Я послушался.

— Обсстановочку в Ссчасстье видел? Все бегут высслужиться перед Йорхотепом. Шептуны ссглупили и решшили ограничить прием даров ото вссех кроме ссебя любимых. Их походя ссмял Двор. Ссмял, — оскалилась она. — Механиссты погрязли во внутренней грызне, а Поглотители готовят какую-то каверзу. Все ссорвалиссь с цепи и бегают по городу, безумные, как твои зубаны. Внимание вопросс. Чего не хватает Йорхотеппу, чтобы просснуться?

Я молчал, внимательно слушая, пока не понял, что от меня всё-таки требуют ответа.

— Ну легкие у него есть, сердце тоже. Может мозгов?

— И смелости. Нет, не угадал. Но близко. Давай ещще одну попытку.

Кацентод смотрела на меня не отрываясь, глаза у нее были полузакрыты. Как у кошки. Какая же она красивая и жуткая одновременно.

— Души?

— Хм… Неплохо. Ему нужно хранилище. Хранилище, где и будет жить его сознание и возможно его душа, если она у него будет.

Вам предложено задание: «Вот самое драматическое название из всех»

Описание: принеси мне Хранилище Души для нашего милого Йорхотепчика

Срок: 24 часа

Награда: сможешь загадать любое желание

Отказ: нет

Провал: уж постарайся

Принять?

Да/Да

Она размахнулась и вонзила свои пальцы мне в грудь. Это было почему-то не больно. Я как будто наблюдал за этим со стороны. В мерцание кнопки «Голод» добавились красные оттенки. Я смотрел в сияющие глаза Лики и всё больше тонул в них. На заднем фоне загудели трубы Йорхотепа. Начинался выдох. Я падал вниз, всё глубже и глубже в эти оранжевые глаза. Внезапно я упал и ударился лицом о мягкую черную землю, покрытую тонким слоем пепла. В нос ударил запах дыма, специй и парного мяса.

Вы находитесь в Сумеречном Плане

Врата Леса

Уровень безопасности: черный

— Пароволк, — сказал надо мной глухой, тяжелый бас. — Мать Муравьев ожидает. Можете сами идти?

Надо мной нависал широкий крепкий робот. Всё его тело покрывали толстые черные пластины. Шестерни в механизмах были грубые и массивные. Волчья пасть с толстыми металлическими зубами. Сквозь забрало со множеством круглых отверстий сверкали глаза необычного для автоматонов зеленого цвета. Причем смотрел он на меня с каким-то гастрономическим интересом.

— Можешь сам идти? — щелкнул широкий зубастый рот.

— Могу, чего уж, — сказал я, поднялся, отряхивая колени.

— За мной.

Я пошел за массивной фигурой, оглядываясь вокруг. Широкая тропинка вела сквозь черные деревья с мелкими красными листьями. Это и есть тот самый Лес? Всё освещал поздний красно-синий закат. Странно, совсем нет подлеска. Просто пепельная земля, из которой торчат угольные деревья. В просветах я разглядел медленную темно-зеленую реку.

Автоматон шел тяжело и как-то неотвратимо. Как насекомое. Он широко отмахивал двумя левыми руками, две правые же покоились на поясе с тесаком и кобуре с револьвером.

— Уважаемый, а куда мы идем?

Автоматон не ответил. Внезапно сбоку среди деревьев я увидел какое-то движение. Что-то грязно-белое, пепельное, пряталось за одним из деревьев. Я постарался рассмотреть, кто это, но этого не получалось. Существо двигалось за стволом так, чтобы тот был точно между нами. Кто бы это ни был, оно нас опасается. Робот не проявлял никакого волнения и ритмично шагал вперед. Что-то знакомое было в этом грязно-белом пятне.

Спустя пару минут я увидел еще одного. Существо оттенка пепла улепетывало от нас вглубь чащи, опираясь на длинные руки. Я остановился. Да это же… Существо повернуло голову, и на меня уставились два огромных как будто испуганных черных глаза. Бледнец! Ах ты ж погань! Как же я от таких натерпелся, когда был призраком. Тварь окончательно скрылась за стволами деревьев. Я сплюнул пагубой и на всякий случай достал обрез. Вот уж кого я подстрелю с особым удовольствием. Только попадитесь.

Спустя несколько минут лес стал реже. Впереди я увидел большой дом. Он не был высокий, всего пару этажей. Плоская бордовая крыша, каменные колонны, высокие окна во всю стену, за которыми на вечереющую землю падал теплый свет. Уютный, теплый остров в темном и неприветливом царстве.

Робот без приглашения зашел в открытую дверь, прошел по коридору с деревянными стенами и, сдвинув вбок тяжелую перегородку, провел меня в гостиную. Этакий изощренный охотничий домик. Всё в коричневых и желтых тонах. Горит камин, по стенам развешаны головы странных животных, которые, судя по всему, вышли из кошмарных снов Йорхотепа.

— Госпожа, гость от фрау Кацентодд прибыл, — низким басом возвестил автоматон.

Глава 22

— Мирмидон, можешь быть свободен, — указал роботу красивый женский голос, а потом обратился ко мне. — Здравствуй, Серый. Я ждала тебя раньше.

В высоком кресле у камина сидела хрупкая брюнетка в черном. Она производила впечатление чего-то острого и угловатого. Тонкая, жесткая линия губ, скулы. В руке она длинными тонкими пальцами в черной перчатке держала бокал с чем-то красным, три других руки расслабленно лежали на кресле. Хозяйка комнаты повернулась ко мне, и я увидел, что глаза ее скрыты большими темными очками. Голос знакомый. Я его уже слышал. Но, хоть убей, не помню где.

На стрекозу похожа, — заметила Девятка.

Мать Муравьев поднялась и медленно проскользила ко мне. Двигалась она плавно, как будто не двигая ногами. Присмотревшись, я увидел, что из-под длинной юбки вместо ног виднелось несколько заостренных когтей, двигающихся в гипнотизирующей гармонии. Внимательно осмотрев меня, женщина кивнула своим мыслям и пошла к неширокой лестнице наверх.

— Пройдем.

Вместе мы поднялись на плоскую крышу дома. За широким парапетом балкона начинался темный загадочный лес. Тихие шуршащие звуки. Странно, дом двухэтажный, мы поднялись на крышу, но я наблюдал за окружающими деревьями сверху.

— Хотел вас поблагодарить за ваше Благословение. Мне нужно Хранилище для…

— Это Сумеречный План, — Мать Муравьев смотрела в сторону остывающего неба. Солнца уже не было. — Сюда можно добраться разными способами. Кто-то идет через свет, кто-то ломает отражения. Те неучи, твои неприятные подружки, пошли через кровь. Расточительно, — она презрительно скривила губы. — Ты же сейчас был приглашен через сновидения. Ты спишь.

— Сплю?

Женщина недовольно скривила губы. Я оперся на деревянные перила балкона и уставился на окружающий пейзаж.

Несмотря на полное отсутствие ветра, низкие облака клубились над бескрайним черным лесом. Река, больше похожая на темно-зеленую змею, извивалась, уходя в чащобу. Зрелище было величественным и почему-то немного пугающим. Сзади раздался шорох, и за нами на крышу поднялись два автоматона. Полные близнецы того, что встретил меня. Даже хищный, недобрый зеленый взгляд сквозь забрало остался. Я отвернулся от них. Какое мне до них дело.

— А там кто? — указал я на небольшие белые фигуры, разбегающиеся между искривленными стволами. — Бледнецы?

— Еда, — пожала плечами женщина.

Раздались далекие выстрелы, и к своему удивлению, я увидел несколько игроков в охотничьих камзолах и на лошадях. Они мчались за фигурами, азартно крича и стреляя.

— Мы продаем охотничьи лицензии, — в ответ на мой немой вопрос ответила она. — Люди охотятся на наших зверей, мы охотимся на зверей в вашем Плане. Это интересно.

— Да, я понял. Магия, всё вот это.

— Магия? — ее губы презрительно изогнулись. — Что за бред. Мы живем в Сумеречном Плане. Ты можешь прийти в специальное туристическое агентство в любом большом городе и отправиться сюда. Наловить тут зверей, поторговать, отдохнуть, а потом назад. Если, конечно, тебя тут не убьют и не съедят. Иногда кто-то отсюда работает наёмником у вас. Кто-то из ваших работает у нас. Я знаю, вы любите золото и совершенно не цените кровь. Вы покупаете закатную сталь, мы покупаем автоматонов. Почему бы не помочь друг другу?

Она подошла ко мне и дотронулась до моего лица. Я опять заметил, как по ее телу заструились змейки. Она жутковато улыбнулась, и я впервые увидел ее зубы. Они были мелкие, острые и по блеску казалось, что они были сделаны из черного стекла.

— Кстати, у нас тут есть чем заинтересовать такого как ты. Ты случайно не желаешь посетить мой Ночной Салон? Я познакомлю тебя с моими дочерьми. Их у меня много. Можешь купить себе парочку. Они умеют такое, что не сможет ни одна женщина в обоих наших мирах. Они тебе понравятся. И я знаю, ты им понравишься.

Внимание! Вам предлагают контент 21+

Змеи стали перетекать с ее рук на меня. Женщина приподняла очки, и на меня уставилось закатное солнце.

— Всего пинта крови… — раздался ее холодный шепот.

Я стал тонуть во всепожирающем огне. Она вела рукой по моей шее, груди. Навстречу ей стали тянуться и оплетать тонкие щупальца пагубы. Женщина резко отстранилась.

— Так ты из этих, — презрительно скривилась она, собирая несколько оторванных у меня щупалец в комок.

— Из этих, — усмехнулся я. — Так что может про дело поговорим?

— Ну ты уж не отчаивайся. У тебя тоже есть чем порадовать моих детей.

Она резким движением кинула комок пагубы в направлении двух автоматонов. Один из них дернулся и по-собачьи, пастью, поймал добычу. Пару раз чавкнул и замер. Я поднял бровь.

— Мне очень приятно и интересно с вами общаться. Но мне действительно надо спешить. Вы сможете дать то, что мне нужно? — решил перевести тему я. Мы достаточно побеседовали на отвлеченные темы. К тому же Голод меня терзал все настырнее. Перед глазами уже пошли красные нити. Не хватало мне инцидентов…

— Посмотри вокруг. Тебе нравится мои владения?

— Красиво. Хоть и темновато…

— Ты убил моего слугу, — сказано это было холодно. Просто как факт. Заварил чай. Зевнул. Убил слугу.

— Убил, — спокойно ответил я. Хотел добавить, что Хинтер сам сорвался, но решил промолчать.

— Ты участвовал в оскорбительном ритуале с культистами.

— Участвовал. Как жертва, конечно, но…

— И даже когда принес в жертву моего слугу, ты это не сделал в мою честь… Ты сделал это в честь этого выскочки Йорхотепа? Так?

— Хм…

— И после этого ты пришел сюда и что-то просишь?

— Да. Всё так.

— Почему ты сюда пришел? — Мать Муравьев отвернулась от меня и рассматривала окружающий лес.

— Я ж сказал, мне нужно Хранилище…

— Не зачем. Почему? — сухо перебила она меня.

Откуда же я знаю этот голос?

— Мне надо выполнить задание…

— Почему ты сюда пришел?

Я помолчал, разглядывая тёмно-синее с багровыми полосами небо.

— Я должен был это сделать. Я совершил ошибку и теперь ее исправляю. Каждый должен отвечать за свои поступки. Убегать я не хочу.

— Даже так? — в голосе женщины появились хоть какие-то эмоции. Потом она указала подбородком на роботов. — Как тебе мои сыновья?

— Раз вы Мать Муравьев, то значит это Муравьи? — устало хотел пошутить я.

Женщина никак не реагировала на мои слова. Шутка, похоже, не удалась.

— Фрау Кацентодд прислала щедрый подарок, — продолжила она. — Шестнадцать невольников-северян. Для того, чтобы я просто выслушала тебя. Я выслушала. Помогать ей или Йорхотепу у меня нет никакого желания. Но…

— Госпожа! — прервал ее третий автоматон, который поднимался на крышу. — Мы задержали браконьеров. Они собирали моль у Ворот Паука.

Женщина тут же потеряла ко мне интерес, развернулась и пошла вниз.

— Куда ты в дом тащишь этих животных?! — раздался ее грозный голос через пару мгновений. — На лужайку их веди!

Обо мне все забыли, и я остался на крыше один. И что теперь? Подождать, когда они все вернутся? Поискать, где тут склад для душ подводных богов и украсть одну из них? По дороге было бы неплохо еще кого-нибудь сожрать. Причем это сделать так, чтобы самому от отдачи не помереть. Я спустился вниз и пошел к выходу из дома. Во дворе громадами высилось несколько «сыновей». Вид они имели угрожающий. Рядом с ними на коленях стояло несколько связанных пленников в изодранной одежде. Я уже собирался переступить через порог, чтобы посмотреть поближе, что происходит, но тут мне на правую руку легла мягкая ладонь и чарующий голос произнес:

— Ух ты, у нас гости…

От неожиданности Девятка дернулась и врезала по деревянной стене слева. Я резко обернулся. Рядом со мной стояла молоденькая девушка, почти еще подросток. Из-под коротко стриженных черных волос на меня смотрели два испуганных глаза. Правда с вертикальными зрачками, но тут я и не такое видал. Обтягивающее платье с декольте. Демонстрировать там, конечно, было особо нечего. Но платье очень старалось.

— Мамочки, — произнесла девушка.

— Спокойно, гражданка. Никакой угрозы нет. Вы просто очень тихо подошли. Не ожидал.

— Я так умею, да. Тихо ходить! — лучезарно улыбнулась она и снова ухватила меня за руку.

«Смерть!» — рявкнуло несколько автоматоньих глоток во дворе.

— А вы зачем здесь? — начала атаку незнакомка. — А как вас зовут? А что с вашей рукой? А почему у вас плащ на плече поцарапан? А вы видели Солнце? А почему вы лысый?

И только я собрался ответить на первый вопрос, как девушка сделала испуганные глаза и прошептала:

— Меня если мама увидит — убьет! Так что я побегу назад! Вы как с ней закончите, приходите к нам. Только тихо. Расскажите нам с сестренками всё-всё-всё! Будет ужасссно интересно! Придёте?

Вам предложен сценарий «Змеиный клубок»

Тайно проникните в правое крыло особняка Матери Муравьев и познакомьтесь с ее дочерьми-змейками.

— Мне льстит ваше предложение, милая барышня. Но я вынужден отказаться. Но будь я чуть-чуть посвободнее, обязательно бы к вам заглянул.

Девушка отпустила мою руку и сделала грустные глаза.

— Как жаль. Ужасссно ужасссно жаль.

Она шмыгнула носом, отошла на несколько шагов, а потом развернулась и умчалась вглубь особняка. Вот и хорошо. От греха подальше. А то я уже чувствовал, как в ее сторону нацелились щупальцапагубы.

Чего-то мне она не нравится. Слишком милая, — заявила Девятка.

— И не говори. Ничем хорошим ее приглашение закончиться не может.

Я вышел на лужайку перед домом. Автоматоны вытаскивали из горы рюкзаков пустые клетки, похожие на птичьи. Мать Муравьев за шею подняла одного из браконьеров и что-то с отвращением ему говорила.

И тут произошло то, чего я так опасался. Абсолютно бесконтрольно из моих рук выскочили черные нити, вцепились в ближайшего связанного оборванца.

Поглощение (возмездие)

Остальные пленники в ужасе отшатнулись. Пара автоматонов кинулась ко мне, разинув свои жуткие металлические рты. Но всех остановил грозный окрик Матери Муравьев:

— Стоять!

Я поглощал первого попавшегося незнакомца, и мне становилось всё хуже и хуже. Стоп. Хватит!

Еще чуть — чуть!

Хватит!

Я разорвал связь. Пятьдесят восемь процентов. Голод немного отпустил, но как же мне хреново. Пара черных щупалец осталась висеть на недоеденной жертве. Рядом стоящий автоматон резко наклонился, клацнула пасть. Остатки пагубы исчезли в его механическом нутре. Другие роботы посмотрели на него с завистью.

— Ты всё еще здесь? — ко мне подошла хозяйка всего этого бедлама.

— А куда мне уходить? — отдышавшись ответил я. — Мне нужно Хранилище.

— Я бы рекомендовала тебе, Серый, не дразнить моих мальчиков. Ты весь такой вкусный для них, они могут и не удержаться…

Женщина, недовольно скривив губы, смотрела на меня. Внезапно из особняка раздались визг и неразборчивые крики. Мать Муравьев прислушалась, потом решительно пошла вглубь дома. За ней двинулась пара роботов.

— Господа людоеды. Отпустите нас позалуйста! Мы больсэ не будем! — прошепелявил один из браконьеров.

Что?! Шило?! Я удивленно уставился на моего старого знакомца, который оказался среди связанных браконьеров. Вид он имел сильно потрепанный, сквозь порванную одежду виднелись механические части, но лицо и повадки были несомненно его.

— А ты-то что тут делаешь?!

— Спион? — брови бандита удивленно взметнулись.

— Так, муравьишки, этого не трогать, он мне нужен, — сказал я автоматонам, а сам побежал за Матерью Муравьев.

— Не-не-не, не нузен я ему! Ну уз нетуски. Я тут с пацанами. Никакого спиона не знаю, ты меня с кем-то перепутал, дядя! — долетел до меня его голос, когда я уже был в дверях. — Вы только сказыте, вы с нами чего делать-то будете? Тут надо определиться…

Я заметил, как женщина резко свернула в один из проходов. Я быстро шел за ней и ее роботами. Поплутав с полминуты, она толкнула массивную двустворчатую дверь. Оттуда доносились женские крики, потом что-то упало и разбилось. Я заглянул внутрь. О, тут было на что посмотреть. В большой богато обставленной комнате горели свечи. На подушках, диванах, да и просто на мягких коврах сидели несколько девушек. Буквально за пару секунд я разглядел, что все они были довольно миловидными и все были брюнетками. Две из них катались по ковру, вцепившись друг другу в волосы, остальные же либо не обращали на это внимание, либо подзуживали дерущихся. Еще парочка брюнеток валялась на полу рядом, явно в отключке. В связи с тем, что все присутствующие дамы были разной степени раздетости, картина была настолько увлекательная, что я не сразу сообразил, что происходит.

Мать Муравьев была в гневе. Ее голосом можно было заморозить Антарктиду. Девицы дернулись, стали принимать пристойный вид примерных девочек-гимназисток. Дерущиеся отпустили друг друга, уронив при этом на пол какой-то металлический куб, собственно, из-за которого и была драка. Только две спящих на полу так и не пошевелились. Их грудь равномерно вздымалась, а на лицах застыла улыбка. Автоматоны, не дожидаясь команды, подняли их, уложили на диван и прикрыли разноцветными пледами.

— Кто?! Кто я спрашиваю, принес вам эту дрянь! — очень страшным голосом говорила Мать Муравьев, потрясая поднятым с пола металлическим кубом. — А ну отвечайте, гадючки!

Девушки, закончившие застегиваться и почти приведшие себя в приличный вид, испуганно смотрели в пол.

— Кто первый ответит, тот получит свинку.

— Вайпи, — сказала высокая девушка с выдающимися формами, показывая пальцем вглубь комнаты.

— Вайпи.

— Вайпи.

— Вайпи, — сказали сразу несколько девушек.

— Так, так, — сказала Мать Муравьев. Ее голос не предвещал ничего хорошего. — Вайпи, милая моя. Подойди-ка сюда. Я что сказала! Быстро ко мне!

Из-за одного из диванов выглянула знакомая мне короткостриженая девица. Она быстро подбежала к женщине и бухнулась перед ней на колени.

— Матушка! Я не виновата! Матушка! Это всё он! Он меня заставил! — она вытерла выступившие слезы. — Соблазнил и заставил! Прости! Прости!

— Кто?

— Он! — девушка указала в мою сторону.

Все уставились на меня. Я на всякий случай оглянулся. За мной никого не было.

— Я?

— Он, матушка! Прости меня! — плакала Вайпи, а потом немного провернулась к высокой девушке, что первая назвала ее имя, и тихо прошипела. — Боа! Сстерва! Я тебе всё припомню!

— Ой, ой. Сстрашшно, сстрашшно, — прошипела ей в ответ высокая.

— Это твоё? — спросила женщина, показывая мне кубическую ловушку для света.

— Что? Нет.

— Кровавый закат Анклава Азур, — прочла Мать Муравьев. — Уникальная вещь.

Я заглянул в инвентарь. Моя ловушка пропала. Испарилась.

— Но как? — удивился я. — Я ее никому не давал. Ну, тут не давал.

— Вайпи, Вайпи, — печально произнесла женщина. — Ты опять? Обокрала нашего гостя. Врёшь мне. Похоже, моему терпению пришел конец.

Она ухватила дочь за шею. Остальные в комнате отшатнулись, автоматоны, наоборот, подошли ближе. Девушка извивалась, но ничего сделать не могла, хватка у хозяйки дома была железная.

— Мамочка, не надо! — закричала одна из девушек.

— Всё правильно, давно пора, — сказала высокая.

— Мнения разделились, — задумчиво произнесла женщина. А потом легким движением кинула Вайпи к моим ногам. — Пусть наш гость решит. Она теперь твоя. Дарю. Вайпи, ты теперь его собственность.

Другие девушки испуганно смотрели на меня и на свою сестру. Короткостриженая настороженно посмотрела на мать, потом на меня. И тут же вцепилась мне в ногу.

— Господин! Я буду хорошей служанкой! Я отработаю! Спасибо, матушка! Ты же будешь хорошим господином? — она поднималась, обнимая меня за ноги. — Я буду очень-очень ласковой, я буду послушной! Я буду служить тебе во всем! До самой твоей смерти!

В руке у нее появилось небольшое лезвие, которое она молниеносным движением попыталась вонзить мне в грудь. Я перехватил руку. Нож промахнулся и воткнулся мне в плечо. Очень легко вошел. Вообще не встретив сопротивления. Девушка замахнулась второй рукой, но ее перехватила Девятка. Вайпи стала извиваться и умудрилась укусить меня за руку. Да что ж такое! Я швырнул ее на землю. Щупальца из моей ноги мгновенно оплели злодейку, лишая подвижности. Дергается. Все остальные в комнате с интересом наблюдали за сценой.

— Неплохо, неплохо, — произнесла Мать Муравьев, а высокая Боа посмотрела на меня с интересом. — Что ж, она твоя. Можешь ее съесть или продать. Просто ради интереса. Что с ней сделаешь?

Я глядел, как извивалась поверженная девушка, стреляя в меня взглядом, полным ненависти. Что ж это за мир-то такой. Мне почему-то стало даже грустно. Никакого гнева я не испытывал. Просто смотрел на злодейку, как энтомолог изучал бы капустницу. Ничего интересного.

— Уважаемая Мать Муравьев, дамы. Этот подарок слишком щедр для меня. Мне нужно Хранилище для Души. Ничего другого мне не надо. Готов променять эту воровку на одно из Хранилищ. Дайте мне то, что мне надо, и я уйду.

Одна из девушек хихикнула, тут же ее поддержали остальные. Даже Мать Муравьев улыбнулась. Я сказал что-то смешное?

— У нас нет такого Хранилища, — заявила женщина. — Да и не было никогда.

— Но что же…

— Но мы знаем, где оно лежит. Все, на самом деле, знают. За Вратами Вереска.

— Можно подробнее?

— Врата Вереска, — сказала Боа, — тут недалеко, если через Обсидиан идти. Только до хранилища ты не пройдешь. Все из людей, кто туда уходил, не возвращались.

— Ну, это не впервой. Где эти врата, сможете показать? — ответил я, а потом добавил корчащейся внизу девушке: — Да не дергайся ты, не съем я тебя.

Вайпи затихла. А я аккуратно выдернул ее нож из плеча и засунул к себе в инвентарь. Зараза, болит всё-таки.

— Я могу до Врат Обсидиана довести, — сказала высокая Боа. — Но тебе, чтобы пройти, нужна будет свинка.

— Свинка?

— Да, свинка, — девушка мотнула головой на лежащую сестру. — Врата Вереска в оплату за проход пьют жизнь. Поэтому перед проходом их кормят свинкой. И тут как повезет. Иногда ничего не происходит, спокойно все проходят. А иногда Врата ням-ням свинку и уже путешественника не трогают. Из этой мерзавки получится отличная свинка.

— Ах, ты, толссстая дрянь! — зашипела Вайпи. — Да ты ссс…

Я чуть-чуть пошевелил щупальцами и залепил ей рот.

— Госпожа? — обратился я к хозяйке. — А ничего, что я вот так, одну из ваших дочерей…

— Мне все равно, — ответила женщина. — У меня их много, и эта далеко не самая лучшая. Можешь ее съесть, можешь в бордель продать, можешь Вратам Вереска скормить. Она разочаровывает меня не в первый раз, и это заслужила. Будем считать, что мы все в расчете, никто никому ничего не должен.

— Хорошо, — задумчиво ответил я. — Принимаю ваш дар с благодарностью. Но одно предложение. Можно я ее поменяю на другую свинку?

— В каком смысле?

— Среди контрабандистов есть один мой старый знакомец. Шепелявый такой.

— Наполовину робот? С выпученными глазами?

— Да-да, он самый. Можно я его возьму? А в обмен отдам вам вашу буйную красавицу.

— Так себе сделка, — опять скривила губы Мать Муравьев. — Хотя…

Она подошла поближе и наклонилась над Вайпи:

— Запомни этот момент, дочь. В следующий раз может так не повезти. Всё, Серый, мы договорились. Забирай свою свинку и можешь уходить. Ты дурно влияешь на моих дочерей. А это, — она показала мне ловушку для света, — я оставлю себе.

Я убрал щупальца и отошел на пару шагов назад. Девушка с трудом поднялась, глядя на меня злыми глазами. Платье ее порвалось, поэтому она, прикрываясь рукой, прошипела:

— Нож отдай.

— Приятно было познакомиться. Прощайте дамы.

Уже выходя из особняка, я посмотрел на трофейный ножичек:

Вечноострое Лезвие

Глава 23

— Уже почти дошли, — сказала Боа.

Она переоделась. Вместо драматического неглиже на ней был охотничий кожаный костюм. Мне показалось, что теперь ее формы стали даже как-то еще более выдающимися. Вот умеют такое колдунство женщины.

Лес изменился. Угольные деревья становились реже. Стали попадаться большие ветвистые яблони с белыми листьями и ярко-красными плодами. Когда я проходил под одним таким, я вдруг понял, что на них поспевают не яблоки. Этими плодами оказались сердца. Натуральные человеческие сердца, слегка подрагивающие и сжимающиеся. По ним ползали белые бабочки, которые слизывали с этих «фруктов» красную жидкость, очень похожую на кровь.

— Сейчас сезон, — заметила Боа, — а то к этим деревьям лучше бы не подходить. А так моль сытая и поэтому никакой угрозы не представляет. Чем и пользовались эти мерзавцы, — девушка ткнула стиком плетущегося рядом Шило.

— Мамзелька, ты полегте. А то счас развязусь и устрою тебе тыканье.

— Сейчас до кляпа доболтаешшься, животное, — высокомерно заявила девушка.

Я почесал правую руку Девяткой и спросил:

— Слушай, а не поздновато мы идем? Вроде как стемнеет скоро.

— В смысле? — не поняла девушка.

— Ну закат вон. Солнце зашло, скоро наступит ночь. Хотя, чего-то оно долго заходит…

— В каком смысле «Солнце»? — еще больше удивилась она. — Как зайдет?

— Я чувствую, что я чего-то не понимаю…

— Нету тут у них Сонца, — вставил Шило. — И ноти нету. Всё время сумерки. Не видно ни черта.

— А расскажи мне про Солнце! — девушка оказалась рядом со мной и приобняла меня за правую руку. — Какое оно?

От нее пахло пряностями и кожей.

— Ну какое. Так и не скажешь, когда оно светит, на него смотреть невозможно. И постоянно от него идёт тепло. Оно очень красивое на рассвете и на закате. А ты что, никогда не видела Солнца?

— Ни разу, — отрицательно покрутила головой девушка. — Даже в этот раз эта ссстерва Вайпи не дала мне посмотреть на свет. А что такое закат?

— Я даже не знаю, как тебе это рассказать, это довольно обычное явление. Солнце летит по небу, а потом падает за горизонт и наступает ночь.

— Как ночь?! У вас там Солнце не всегда светит?

— Да нет, ты что. Сгорело бы всё. Наверное…

— А чего они мне тогда говорили?! Вот же мерзавцы! Говорили, Боа, никому из вас нельзя в Полуденный План, ты сразу умрёшь. Там вечное Солнце! Какая же я дура!

Девушка откровенно расстроилась. Потом она внимательно посмотрела на меня:

— Покажи правую руку!

— Зачем тебе?

— Закатай рукав, покажи руку. Ты всё время чешешься.

— Вот и я думаю, — вставил Шило, — чего Спион все время чесытся и чесытся. Дурную болезнь подхватил сто ли?

— Да болит рука чего-то. Меня твоя сестренка укусила, когда я ее хватал.

Глаза у девушки расширились, она схватила меня и задрала рукав плаща. Моя правая рука представляла из себя жуткое зрелище. Черно-красное месиво, из которого сочилась пагуба. Место укуса опухло и приобрело уж совсем неестественный тёмный оттенок.

— Это что?

— Яд, — задумчиво прошептала Боа. — Эта гадина тебя отравила.

— Ох ты з ёскин-коскин! — заявил Шило заглядывающий из-за плеча. — Ха! Карачун тебе, спионская морда.

— Уймись, свинка, — сказал я ему.

— Эй! Чё свинка сразу! Сам ты свинка!

— Слушай, Боа, какой яд? У меня нет крови. По классификации я вообще автоматон-некрофаг.

— Вот поэтому ты еще жив. Хотя, не думаю, что это надолго, — девушка ногтем провела по черной ране, и от моей руки отвалился кусочек размером с монету.

Я открыл параметры.

Дебаф: Отравление ядом Сумеречной змеи

Снижение Жизни на 80 % (для некрофагов 20 %)

Каждые десять минут в игре вы теряете 10 % хитпоинтов (для некрофагов 2 %)

Реакция, атлетика и умения снижены на 20 %

При смерти персонажа эффект отравления уменьшается на 20 % и пропадает после 5-го перерождения

— Вот ведь дрянь какая…

— Зря ты ее пожалел, — заметила Боа. — Гадюка одна из самых скверных моих сестёр. Счет ее жертв давно перевалил за десяток.

— А так и не скажешь.

Боа фыркнула.

— Ладно, — устало сказал я. — Пусть живёт. Чего ожидать от змеюки.

— Эй! Я тоже из серпентин!

— Ну, это понятно. Тоже ядом кусаешься?

— Нет. У меня другие методы, — улыбнулась девушка, неожиданно обняла меня и посмотрела в глаза.

Ее взгляд начал потихоньку мерцать, притягивая всё мое внимание. Я чувствовал, как она прижимается ко мне все сильнее и сильнее. Я чувствовал ее теплое и мягкое гибкое тело. Объятия становились всё крепче, а единственное, что я начал видеть, это только ее пылающие глаза. Я тряхнул головой и шагнул назад.

— Очень мило, — сказал я.

— Эй, мы же только начали, — усмехнулась она.

— Это понятно. Но оставим до лучших времен. Сейчас как-то не до того. Главное, что я уяснил: если кто-то к вам попадется, от вас никто не уйдет живым.

— Отчего же? — удивилась девушка. — Я не такая, как Гадюка. Я считаю, что нежностью и лассской можно добиться намного большего, чем кусая всех направо-налево.

— Полностью поддерживаю. Пошли дальше. Похоже, времени у меня не так, чтобы много.

— А мы уже пришли, — сказала Боа.

Впереди, среди деревьев, стояли два огромных зеркала в два человеческих роста. Одно — серебряное в раме из переплетенной стальной арматуры, похожей на паутину. Второе было из черного вулканического стекла.

— Это Врата Паука, они требуют за проход кровь, нам туда не надо. Вы пойдёте во Врата Обсидиана. Они требуют…

— А ты с нами не пойдешь? — спросил я.

— Что? В Хтон? Да ни за что, — улыбнулась Боа. — Меня их дух угнетает. Ты слушай внимательно. Врата Обсидиана требуют клинок, лезвие или просто заостренный металл. Хотя можно расплатиться памятью. Это от Врат зависит, они могут принять или не принять твою плату. Как пройдете, двигайтесь строго от Ранагха.

— От кого?

— От Ранагха. Это Икона Хтона. Увидишь, поймешь. Прям ровно за спину его, и идите прочь. Через полчаса должны добраться до Врат Вереска. Не сворачивайте. Избегайте любых контактов, никого не трогайте и ни с кем не разговаривайте. Если вас попытаются съесть — бегите. Но строго спиной к Ранагху, иначе потеряетесь. Других ориентиров там нет. Вот возьми мазь, — Боа протянула мне маленькую стеклянную баночку с розовой, остро пахнущей субстанцией. — Это отпугнет Вереск, если дойдете, конечно. Ну или, по крайней мере, попытается отпугнуть.

— Я вот не понял счяс, — заявил Шило. — Мы куда идём? Мы разве не назад?

— Конечно назад, — ответил я. — Просто это непросто. Сейчас доберемся до Врат Вереска, и там как раз выход домой.

— А, ну тогда ладно. А то я узе как-то тут устал. Стрёмное местечко.

Так. Что у меня есть из заостренного металла? Вечноострое лезвие? Ну уж нет. Такая штука всегда в хозяйстве пригодится. Я посмотрел на бандита.

— А шило за заостренный металл пойдет?

— Это в каком это смысле? — возмутился он.

— Ладно. Есть у тебя память, от которой надо избавиться?

— Спион ты это, фигню не говори. Какая память-то? Ничего у меня нет. Всё отобрали вот эти, — он махнул головой на Боа.

Я вздохнул и достал из инвентаря лисий хвост.

Нет, — сказала Девятка и сжалась в кулак.

Я пошел к Вратам.

Ну, нет. Ты чего вообще?

Прости моя верная рука. Будут еще в нашей жизни хвосты. Никуда не денутся. Но другого варианта, похоже, нет. Пару секунд ничего не происходило. Потом стальной кулак разжался. Когда я протягивал хвост зеркалу, у меня в голове раздался тяжелый вздох.

* * *

— Мы эта, долго еще идти будем? — спросил бандит, вытирая вспотевшую от духоты физиономию.

— Откуда мне знать, Шило, я сам тут первый раз.

— Слусай Спион, ты эт, развязы меня. Я никуда не убегу. Куда мне безать-то? А тут такие колдобины, сто ноги переломать плёвое дело. И из-за этого тумана не видно ничего.

Мы брели в розовой тьме Обсидиановых Врат. Источником света были только светящиеся красным камни и жуткая штуковина, напоминающая помесь глазастой пиявки с кактусом. Она висела в небе, как мне показалось метрах в двухстах от нас, и давала ровное красно-желтое свечение. Не найдя больше других ориентиров, я решил, что это и есть Ранагх. А раз так, то мы пошли прочь от него. Сбивая ноги о булыжники, мы прошли пару километров, и обернувшись, я заметил, что этот пиявко-кактус всё так же висел за нами. Причем, похоже, что мы ни на шаг от него не ушли. Стабильный ориентир, ничего не скажешь.

Небольшой ветерок не давал облегчения. Душно. На первый взгляд, нам ничего не угрожало, и я даже начал расслабляться. Но тут вдалеке кто-то жутко заухал. Сбоку от нас, в шагах ста, раздался грохот. Шило резко присел, а я достал обрез. Ничего не происходило, и я решил, что надо идти дальше. Но тут ветер разорвал пелену тумана, и я заметил огромное многометровое существо, коронованное величественными рогами. Оно держало в больших когтистых лапах что-то определенно мертвое и основательно окровавленное. Сильные пальцы сжимали тушу, и кровь капала на маленьких, похожих на головастые растения существ. Те яростно щелкали острыми зубками и тянули к мертвечине длинные черные языки. Внезапно большое существо замерло и посмотрело в нашу сторону. Я замер.

Очередной порыв тумана скрыл от нас рогатого зверя, и я тихо, стараясь не шуметь, пошел дальше. Быстрее и как можно тише. Нам в спины мягким светом светил Ранагх.

— Шило, — спросил я, когда мы отошли подальше, — а как ты выжил, тебя же повесили у меня на глазах?

— На плоссяди-то? Было дело, — бандит криво усмехнулся. — Я такой ничего не подозреваю, брыкаюсь, плохо мне. Как дурной сон. А тут просыпаюсь и зывой. Ты прикинь. И ничегосэньки не болит. Валяюсь на свалке у Зодиака, а надо мной роботы. Оказывается, пахан их подтянул, они нас и вытянули. Троих откатяли. Ну и меня, ясен бубен. И тут эта заваруска натялась, имперцы против конфедератов. Ну пахан и раскосэлился. Пахану это не помогло взаправду. Замотили его через пару дней имперцы. Говорил я, тариться надо. А он все под сумок хотел грабануть банк в центре. Вот и грабанули.

— А дирижабль чего хотели угнать?

— Свалить задумали. Дусно как-то в Совах стало. Ну, мы с остатками братвы и ресыли, что нафиг. Думали в Диком Поле переседеть, как улязэться. Но тозе не срослось чего-то. Ты вообсе, Спион, всю зизнь мне попортил, скотина такая. Теперь вон руки и ноги у меня зэлезные. Если расстараться, то можно веревку перетереть.

Он дернул руками, и они у него оказались свободными. Я выдернул обрез и навел на него.

— Спокойно, Спион, спокойно. Чего бы я тебе об этом рассказывал, если бы задумал чего? Перо бы сунул в борт, и дела с концом. Я-то понимаю. Не дурак. Мы теперь с тобой в одной лодке. Убери свою пукалку, посли узэ.

Я подумал несколько мгновений, снял курки и засунул оружие обратно в кобуру.

— Я это, спасибо хотел сказать, — произнес Шило спустя пару минут.

— За что это?

— Ну как. За то сто спас счяс меня. Я-то с этими неудачниками связался на разок. Они говорили плёвое дело. Наловим, мол, баботек — и назад. А оно вон оно как. Козлы. Все равно после дела уйти от них хотел. Это. Ну, спасибо в обсем, Спион. У нас как-то сразу не задалось. Но теперь я визу, ты музык правильный. Как выберемся отсюда, так это, с меня долзок. Если свидимся, то это… ну ты понимаес.

— Идём уж. Должок.

Если змеиный клубок мне не соврал, вряд ли еще свидимся. Где же эти дурацкие Врата Вереска? Впереди кто-то шевелился. Раздавались противные высокие крики, и происходила какая-то возня. Я достал двустволку и шепотом сказал Шило: «Осторожнее». Тот наклонился и поднял булыжник. Было желание обойти эти вакханалию спереди, но я решил, что лучше не отходить с маршрута. Темно, поганый розовый туман, потеряемся, и всё.

Мимо нас прошмыгнуло небольшое странное существо похожее то ли на рака, то ли на змею. Этакая змея-сороконожка. За ней, неуклюже, шлепая кучей ног и щупалец, из тумана вывалилось создание размером с собаку. Остановилось как вкопанное, уставившись на нас кучей глаз. Противно каркнуло и рвануло назад. Ну, вроде, мелкое. Хотя и кричит громко. Всё не так уж и плохо.

— Пошли.

Несколько существ, похожих на порождение однозначно порочной связи осьминога и чайки, разоряли гнезда «змее-пауков». Многоногие существа пытались разбежаться и спрятаться, но «чайки» были непреклонны. Они переворачивали камни, противно орали и вцеплялись в мелких жертв своими щупальцами. Заметив нас, злодеи ощетинивались и пытались напугать нас хлопаньем крыльев, угрожающим шевелением щупалец и криками. Под самый конец одна из «чаек» посчитала, что мы уже совсем обнаглели, и кинулась на нас в атаку. После чего получила брошенным булыжником и, возмущенно вереща, отступила.

Когда гомон остался сзади, Шило меня спросил:

— Спион, а ты чего в бегах? Твои зэ победили? Империя, то сё. Чего это ты не загораес с мамзельками во дворце губера? Неузели и тебя кинули?

Я не ответил, и мы брели дальше. Как-то для меня неожиданно было видеть в Шило собеседника. Да и зачем мне это, собственно?

— Эй, ну я вопрос задал. Чёго молчис?

— А с чего ты решил, что я в бегах? — вздохнул я. Не отстанет же. — Может как раз сейчас задание империи выполняю?

— Не похозэ чего-то.

— Вот, раз не похоже, значит хорошо. Оно и должно быть не похоже.

— Бресыс, — с довольной физиономией заявил Шило.

— Даже если так, то правды не узнаешь.

Мы шли по красной траве в розовых сумерках. Алые пятна светящихся камней давали все меньше света. Спасал только светящийся глазастый кактус за спиной. Он всё так же висел за нами. Стабильно. Казалось, минут за пять до него дойдешь. Но мы шли от него уже, пожалуй, час.

— Хех, мне это одну историю напомнило, — снова начал говорить Шило. Похоже, молчать ему было просто невыносимо. — Был у нас скет в детдоме. Пацанёнок…

— Тихо! — шикнул я.

— Чего?

— Тихо! Ложись.

Мы упали среди камней и кроваво-красной травы. К нам кто-то приближался. Шило это тоже услышал и замолчал. Перестук копыт. Ближе и ближе. Через пару минут показались несколько больших силуэтов. На невысоких механических конях ехали черные всадники, каждый с кучей красных глаз. Они никуда не торопились, лошади брели спокойно, а всадники сидели расслабленно и о чем-то переговаривались на непонятном каркающем языке. Я заметил, что вместо рук у них были здоровенные клешни. Мы замерли, и я на всякий случай даже бросил дышать.

— На лам похозы… — прошептал Шило.

— Чего?

— На лам, говорю, коняски эти похозы. Я одну ламу в зоопарке видел. Злая была. Плевалась.

— Да тихо ты.

— Молчу-молчу.

Всадники ехали мимо нас, не обращая в нашу сторону ни капли внимания. Что лично меня совершенно устраивало. Мы дали им отъехать подальше, подождали минут пять, встали и отправились дальше. На Шило эта встреча не произвела никакого впечатления, он снова принялся болтать:

— Так вот. Пацан у нас был. Мелкий такой, сюпленький. Трепло зуткое. Ходил и всем трындел, сто он сын маркиза Кабресэ. Этот, как там его, бастард, короче. Мол, мамка с маркизом сасни крутила. А потом родами померла. Брехал, короче, знатно. Нафиг целому маркизу какая-то портниха.

Давит на меня этот Хтон. Темно, душно.

— Ну и короче. Лупили мы его манёха. В интернате насэм всё просто было. Либо ты кого лупис, либо кто-то нассыт на твою куртку. Но пацан не сдавался, всё время трындел, что он сынок, мол, маркиза. И вот однажды…

Я перепрыгивал с камня на камень. Один из них был светящийся. Абсолютно без задней мысли я сиганул на него левой ногой. Из камня, как в каком-то быстром танце, беззвучно выдвинулись несколько стеблей, которые, элегантно закрутившись, впились мне в ногу. Растение пробило мне конечность насквозь, во все стороны брызнула пагуба. С криком раненого бизона я завалился на спину. Шило замер рядом, ничего не понимая.

— …!..!.. …, …! — вырвалось у меня.

Я лежал на спине, а моя нога была жестко, как в капкане, зафиксирована в странном растении. Шило наконец сообразил, что происходит, и попытался освободить меня. Без особого результата.

— Спион, ножик есть какой или топор?

— Ну уж, нет, Шило. Помню, помню, как ты меня ножом в бок тыкал.

— Пфф! Это когда было-то. Тозе сказес. Ну и лезы тут тогда сам, — бандит сделал вид, что обиделся.

— Сейчас, спокойно. Дай отдышаться.

Шило внимательно осмотрел мою ногу.

— Карачун тебе, Спион. Вон и кровь черная. Гангрена же, — он посмотрел вдаль, по ходу нашего движения.

— Бросить меня хочешь, — усмехнулся я.

— Чего сразу бросить-то? Эта. За помосью сбегать.

— Ну да, ну да, — я слегка приподнялся и достал Вечноострое лезвие.

Оно отрезало ветви легко, как будто пластилин. Шило с интересом смотрел за процессом.

— Хоросый нозычек. Где взял?

Нога была свободна. С усилием я выдрал растение из икры. Пагуба тут же начала лечить ногу. И тут же застучал Голод. Ничего, нормально. Через пару минут я встал и оперся на ступню. Больно. И хромаю сильно. Жизнь хоть и восстановилась, но дебаф на ноге так и висит. И черных щупальцев на ноге стало побольше.

— Ну, чего смотрим? Пошли? Только на светящиеся камни не наступай. Похоже, они этого не любят.

Шило вздохнул, вытер пот, и мы пошли дальше. Но из-за моей хромоты двигаться мы стали раза в два медленнее. Бандит смотрел на меня, смотрел, а потом не выдержал.

— Ты это, Спион. Цепляйся мне за сэю. Да давай, облакативайся. Визу зэ, что еле идёс. Не дреёфь, не сопру я твой нозытек. Нельзя у своих тырить. Ну так вот.На чём я остановился? А, ну да. Пацанчик у нас был. Всё б ничего, но одназды мы насли его мертвым. С пятого этаза спрыгнул.

— Сам?

— Ну, мозет и сам. А мозет кто помог. Всем плевать было. Только у нас говорили, сто это маркиз Кобресэ прислал убийц, чтобы, значит, малец не трындел направо-налево. Маркизу-то плевать, сколько этих бастардов вокруг. Но трындеть об этом не стоило. Вот мы и молтяли потом.

— А дальше?

— А всё. Конец истории.

— Ну, так себе байка.

— Сам ты байка. У нас в интернате Святой Матрёны все ее знали. Я сам того пацана видел.

— Ну и ладно. Не байка, так не байка. Гляди, что там справа светится? Похоже на врата?

— Где? А, точно! Похозэ. Теперь зазывём! Похромали быстрее. А вообсе, Спион, спасибо есё раз. Я уз думал, сто кранты бедному Сылу. За меня редко кто вступался. И в интернате. И в банде потом. Так сто не сумневайся. Я не забуду такого. Как выберемся, пойдем ко мне, с меня поляна там, девтёнки. Ты зы не из этих? Ну, которые не по девтёнкам.

— Не из этих, Шило.

— Вот и молодес. М-м-м, барашку позарим. Виски у меня там оставалось пару ясиков, с прослого налёта. Посидим, выпьем. Нитего, Спион, повоюем есё. Ты это, а не хотес ко мне в банду? У меня там правда болсэ никого пока. Будем с тобой на пару. А? Как тебе идейка? Будем эти твои спионские дела окутивать?

Недалеко от нас снова завопили осьминого-чайки. Какие же они скандальные.

— Давай уж для начала выберемся хотя бы, — сказал я.

— Ну, это правильно. Это правильно. Походу они. Врата.

Перед нами стояло огромное зеркало. Деревянная рама почернела, на ней цвели маленькие розовые цветочки, а в трещинах текла красная смола. Я остановился и оперся руками на колени, согнувшись и отдыхая.

— Давай, ты первый иди, — сказал я бандиту, кивнув в сторону Врат.

Глава 24

— Угу. Хорошо. А то ты чего-то совсем плохой. Вон, куски отваливаются, — кивнул он мне на шею. Туда уже добрался яд Гадюки, и там зияло несколько нехорошего вида ран.

Шило махнул мне рукой и, улыбаясь, пошел к вратам. Те почувствовали, что к ним кто-то приближается, и от них в сторону бандита потянулись тоненькие розовые ниточки. Осталось всего пять шагов до зеркала. Четыре. Два.

— Стой! — крикнул я Шило.

Дерьмо, что я делаю?

Ты чего творишь? — спросила Девятка. — Врата надо накормить.

— Стой, Шило.

— Ага, чего?

— Подожди, — я тяжело вздохнул. Ох, чувствую, пожалею об этом. — Это врата не в наш план. Это врата глубже.

— В каком это смысле?

— В прямом, Шило. Мне надо забрать там одну вещь и уже с ней выбираться наружу.

— Да? Ну, нормуль, чего. Возьмем тебе всё сто нузно. Тут стремновато, конесно, но так, ничего особенного. Левольверт бы мне, так вообсе бы проблем не было. Нету у тебя запасного? Нет? Ну тогда посли узе быстрее.

— Эти Врата могут тебя сожрать. А могут не сожрать. Как монетку кинуть. Но как насытятся, второго уже точно трогать не будут. Так мне Боа сказала.

— Н-да? — сказал Шило и сделал пару шагов назад, опасливо косясь на зеркало. — Мозэт сбрехала?

— Ладно. Ты сиди здесь. Или знаешь, что… Иди назад…

— Не-не-не. Там эти мурасы и змейки. Они меня быстро без тебя — того… — Шило показал пальцами зубы. — Так сто лучсе я тебя тут подозду. Хотя обозди. Никуда не уходи. Минуту дай, ладно?

Я привалился к камню и закрыл глаза. Что-то мне было совсем нехорошо. Блин, но надо идти. Я выдохнул. Поднялся. И шаркая, поплелся к Вратам.

— Эй! Стопэ! — прокричал мне Шило. — Гляди, чего поймал!

В руках у бандита было две огромных жирных осминого-чайки. Они оплели его руки, грозно шипели и щелкали клювами.

— Царапаются, ёскин кот! Сча мы всех до отвала накормим. Да не дергайся, ты, петусара! — сказал он одной из жертв.

Шило размахнулся посильнее и запустил одним из пленников прямо в центр зеркала. Из того вырвались розовые нити, которые сразу пронзили осьминого-чайку и не торопясь впитали внутрь. Тут же за первой, грозно размахивая щупальцами, в середину зеркала полетела вторая.

— Вот теперь нормуль! Как думаес, ворота сытые? Так мы есё наловим! Правда те разбезались, но тут всякой погани много.

— Пока будем ловить, глядишь, снова проголодаются. Ладно, я пошел. Если через час не вернусь, ты сам по себе.

Из Врат в мою сторону двинулись розовые ниточки, которые сталкивались с щупальцами пагубы, что без моей команды потянулись им навстречу. Я вздохнул и сделал шаг вперед.

* * *

Меня пронзила боль. Как будто тысячи мелких коготков пытались оторвать от меня по кусочку.

Получен дебаф: Насыщение вереска

— 50 % жизни на срок 96 часов

Я вывалился наружу. Похоже «чаек» вратам не хватило. Но я все еще жив, хотя и не совсем здоров и упитан. Голод потихоньку ускорял свое мерцание. Насколько еще меня хватит?

Они жаждут, — в абсолютной тишине заявила Девятка.

Я оглянулся вокруг. Низкое грозовое небо над каменистыми холмами. Огромные поля мелких розовых цветов. И больше ничего. План Вереска. Картина была величественной и почему-то тревожной. Приятный цветочный запах и тишина. Я переступил с ноги на ногу и услышал, как тихонько покатились камешки. Даже ветра нет. Молчание нарушил Шило, который вывалился сзади из зеркала. Над холмами разнеслась его затейливая ругань. Потом он встал и оглянулся.

— Хех, цветотьки, — сказал он. — Я ресыл, что все равно меня назад не пустят, если сто. Да и скутьно сидеть там. И дусно. Тут посвезее. Пахнет как цветотьном магазине. Куда идём?

Вдалеке я разглядел какое-то каменное строение.

— Туда.

Я шагнул вперед и тут же отдернул ногу. Из цветков вереска вытягивались тонкие розовые нити, которые впивались мне в ступню. Каждый укол был небольшой, всего по одному хиту, но их за каждый шаг прилетало несколько. Дрянь какая. Бандит посмотрел на мои дерганья и заявил:

— Ну вот, а ты хотел без меня идти. Гляди как надо, — и шагнул вперед железной конечностью. Но тут же закричал и тоже отпрыгнул назад.

— Трындец колется. Как по иголкам сагать. И чего делать? Мы мимо этих цветотьков не пройдем.

Я достал баночку с мазью, что дала мне Боа. Смазал свои щупальца на ногах. Кинул остатки мази бандиту. А теперь? Розовые нити все так же потянулись к моим ногам, но тут же одергивались так и не дотронувшись. Работает мазь. Правда не всегда. На каждый второй-третий шаг, одна из нитей всё-таки протыкала мне ногу. Но это было уже терпимо, хоть и неприятно.

Спустя четверть часа мы подходили к небольшому каменному дому. Я был в абсолютно сумрачном расположении духа и просто не реагировал на уколы. Жизни у меня осталось не так много. Благословение Матери и пагуба старались, но они тоже были не всесильны. Даже не знаю, хватит ли мне на обратную дорогу. Шило на каждый шаг глухо и без огонька матерился. Девятка умудрилась сорвать несколько мелких цветков, когда мы проходили мимо высокого камня. Но растения не сдавались и тут же цапнули ее за пальцы. Девятка тут же выбросила всё и повторить эксперимент не пыталась.

К счастью, у каменного строения вереска не было. Ровно очерченный круг, за который дрянные цветы не совались. Можно слегка передохнуть. Шило ускорился, запрыгнул в чистый круг и упал на землю, отдыхая.

Я пригнулся, заходя внутрь строения. Просто поставленные друг на друга каменные плиты. Внутри на постаменте ярко светился желтым механизм, похожий на латунное бычье сердце. Это оно? Параметры были не видны, и я аккуратно взял агрегат в руки. Меня обожгло, но я терпел. Механизм сразу прилип к моим ладоням. Я попытался его отодрать о камень, а потом о живот. Добычу опутали ленты пагубы и прямо сквозь одежду втянули ко мне в тело.

Вы взяли Легендарную Искру

Возможность использовать в автоматонах уровня Титан и выше. Перенос возможен только в живом организме. Потребляет 10 хитпоинтов в минуту. Будьте осторожны, если носитель умрёт, Легендарная Искра рассып лется на 100 Обычных Искр. После изъятия у вас будет одна минута на подключение

Чую, не дотащу. Хитов осталось с лисий нос.

— Пошли, Шило. Надо спешить.

Не дожидаясь ответа, я наступил на вереск. Не знаю, что изменила Искра, но вереск сразу перестал меня кусать. При приближении цветы отклонялись, как будто изо всех сил пытаясь убежать. И как только моя нога наступала на землю, по пагубе пробегали золотистые искры, которые выжигали розовые лепестки. О, и на них нашлась управа.

— Быстрее, Шило.

Мне становилось всё хуже. Накатывало какое-то бессилье. Ноги были как ватные. Щупальца на ногах расплывались, и иногда от них отваливались куски. Из моей головы вылезли ленты пагубы, которые начинали мне мешать что-то разглядеть вокруг. Я не мог ни на чем сфокусироваться. Просто шагал вперед. Я уже не видел Шила, не замечал, куда я наступаю. Только врата в Хтон впереди. Только одна цель посреди розового моря хищных цветов. Меня шатало. Ноги подкашивались, я падал. Колени не могли зафиксироваться, и в очередной раз у меня не получилось встать. Пагуба на голове затвердела, от нее отламывались куски, которые падали на землю. Я полез вперед на четвереньках. Я должен. Я должен. Я должен…

Вы потеряли сознание

Если через 6 часов вам не окажут помощь, то вы умрете

Я смотрел на таймер на черном экране.

/logout

* * *

— Серега, давай открывай!

Стук в дверь. И снова голос Игната:

— Открывай, злодей. Ты там не повесился случаем? Ты смотри, тут здание высокое, легче спрыгнуть, чем с веревкой мучаться. Давай открывай, а то коридорного позову, он мне номер отопрёт!

— Чего ты разорался? — спросил я Игната, распахнув дверь.

— Живой, — усмехнулся он. — А чего телефон отключил?

Я прошел назад в комнату, снова завалился на кровать, уставился в окно на низкие тучи и отхлебнул недопитое пиво. Игнат прошел в комнату, уселся на мой единственный стул и уставился на меня.

— Не могу понять… — начал он.

— Не надо, Игнат. Не надо.

Тот задумался. А потом продолжил, как ни в чем не бывало:

— Я тебе звонил несколько раз, но ты недоступен. Ты знаешь, что ты вот только что провалялся в капсуле семнадцать часов? Лучше бы сходил не знаю… В спортзал? Может в бассейн?

Я молчал.

— Чего-то мне не нравится твое состояние, — сказал Игнат и пошевелил пальцами.

— Устал.

— Ну это понятно. Это понятно. Смотри, завтра важный день. Лучше поспи хотя бы несколько часов.

— Важный?

— Да. Именно завтра всё должно случиться. Йорхотепу набили девяносто девять процентов, но дальше шкала не двигается. Все тебя ждут. Даже не подозревая, впрочем.

— Отлично, — ответил я и отхлебнул из бутылки.

— Все сцепятся. И наши аналитики уверены, что Лика будет там сама. Собственной персоной. Это тот самый момент, что мы ждали. Так что всё готово. Завтра ее ловим.

— Хорошо.

— Значит смотри. Как пойдете к Йорхотепу, не забудь взять свой новый нож. Мы его чуть-чуть модифицировали. Самую малость. Он повесит все нужные маркеры на нее. Тебе просто надо будет перед самым пробуждением Йорхотепа убить нашу фройляйн. Ударить ее ножом, чтобы маркеры повесить, и потом убивай.

— Сделаю.

— Ты не переживай, если что. Это же не убийство на самом деле. Мы просто ее вышибем в админку и там заберем по маркерам. Так ей и самой будет лучше…

— Я и не переживаю.

Игнат пожевал губу.

— Ты это. Поспи. Хорошо?

— Хорошо.

— Хм. Ну, я тогда пошел.

— Да, давай.

— Насчет Хранилища Души не переживай, там всё под контролем. Я только что проверил. Часика через три-четыре откачают тебя. Там даже вмешиваться не пришлось. Всё под контролем, квест не завалишь. Ты молодец.

— Я рад.

Игнат уже почти вышел. Потом он обернулся, как будто хотел мне что-то еще сказать. Но потом передумал и захлопнул за собой дверь.

И вправду что ли вздремнуть? Совсем не хочется. Тучи над городом красивые.

* * *

Вы снова в сознании

/login

Какие-то голоса. Слышу как будто из-под воды. Ругаются…

— Не работает васэ противоядие…

— Работает… чистого нет… облегчить.

— А это чего такое?

— Вереск…

— …

Не понятно ни черта. Не могу сосредоточиться. Силуэты. Кто это? О, этот лупоглазый — Шило.

— Давайте тогда грузите и тассите его к Вратам. Я сам-то замутился, пока его сюда волочил…

— Не мешай…

А это Мать Муравьев. Действительно знакомый голос, что-то в голове крутится. Не такой как у Лики. Суше и спокойнее. Как будто робот разговаривает.

— Пусть он нож мой вернет! — девичий крик.

Истерика.

Вами получено Большое Благословение Матери Муравьев

Вы важны для Матери, она особо отличила вас

Регенерация ускоряется

— Этого все равно не хватит. Мирмидон, у тебя была пагуба, неси сюда.

— Но, госпожа! Это мои личные…

— Мирмидон?

…

— Да, Госпожа.

Как же мне хреново. Я опять куда-то уплывал…

— Не работает!

— Всё работает. Просто ситуация очень тяжелая. Хранилище Души его пожирает изнутри, яд не дает телу восстанавливаться, еще и отравление Вереском. Пагуба кончилась и даже не реагирует. Удивительно, что ты донес его до моего дома, вор.

— Полегте, дамотька!

— Уберите его кто-нибудь, он только мешает.

— Но-но!

— Мама, можно я свой нож заберу?

— Вот, госпожа, — а это снова Мирмидон. — Здесь всё, что есть.

— Мало. Но лучше, чем ничего. Всем отойти! Может быть неконтролируемый выброс пагубы.

Мать Муравьев открыла люк у меня на груди, сняла крышку с сосуда и опрокинула содержимое внутрь меня. Черная густая жидкость полилась внутрь. Как глоток воздуха. Сознание начало проясняться. Где я? Поляна перед домом Матери. Черные деревья с красными листьями. Закат. Я попытался встать.

— Лежи уж. Сейчас закончу, — сказала женщина.

Кнопка Голода из черной резко стала красной и тут же стала сереть и успокаиваться. Тошнота и головокружение не прошли, но я хоть стал понимать, что вокруг происходит.

Чего-то накрыло меня, — тихим голосом сказала Девятка.

— Яд я чуть притормозила, — над моим лицом появилось лицо Матери Муравьев в больших круглых очках. — Но до конца вывести не могу. Хранилище и Вереск пожирают тебя изнутри. Надолго не хватит. Может на час. Максимум на полтора. Ты должен идти.

Я попытался встать. Ноги меня не слушались. Они полностью, даже выше колен, превратились в черные жгуты пагубы. Огромный автоматон-муравей наклонился и резким движением поднял меня. Я кое-как удержался и не упал назад.

— Давай, Спион, опирайся на меня, пойдем.

— Спасибо за то, что вытащил, — сказал я бандиту.

— В рассёте всё. Никакой с меня поляны. Теперь с тебя бухлиско.

— Хорошо, — усмехнулся я и приобнял его за плечи, чтобы не упасть. С Девяткой всё было в порядке, а вот правая рука превратилась в длинную косу из переплетенных лент пагубы. Нормально меня потрепало. Мы пошли в сторону Врат. Левая нога не слушалась. Я шагал другой, а эту лишь подтягивал. Выходило не быстро.

— Серый, выполни своё задание, — сказала мне в спину Мать Муравьев. И я понял, где слышал этот голос. Именно он разговаривал со мной c потолка лаборатории Игната. Еще один искусственный интеллект Корпорации. Сестра Лики.

— Искра? — я повернулся и удивленно посмотрел на женщину. Но та уже не обращала на меня внимания, приобняла за плечи Гадюку-Вайпи и вела ее по направлению к своему дому.

— Нож верни! — долетел до меня возмущенный голос змеиной дочки.

* * *

Мы подходили к Вратам. Огромное зеркало в кирпичной, закопченной раме. Из отражения на меня глядело жуткое бледное существо с плетьми пагубы вместо рук и ног. Из головы торчала корона острых рогов, а на черной плоской маске, которая застыла вместо лица, горели яркие желтые глаза с четырьмя зрачками. Существо приволакивало ногу и держалось стальным протезом за Шило, который шел рядом.

Я теперь на вешалку для одежды похож, подумал я и потрогал шипы из застывшей пагубы на голове. Отломать их что ли…

— Спион, меня чего-то зеркало не пускает, — бандит со стеклянным звоном постучал по Вратам. — Чего ему отдавать?

— Вот уж не знаю. Как-то забыл поинтересоваться… Сейчас мы его по твоему методу…

Я достал вечноострое лезвие и воткнул его в поверхность врат. Те сразу же почувствовали мой настрой и, похоже, решили не рисковать. Мои щупальца с ножом провалились внутрь как в воду. Зеркало поплыло и как ртуть начало обтекать нас.

— Пошли. Похоже, у нас проездной.

* * *

Район Гротеск

Таверна «Дверь леса»

Уровень безопасности: черный

Хромая, с трудом, я вломился в лифт. Голова кружилась, снова начинало тошнить, кнопка «Голод» давала о себе знать. От меня отваливались маленькие черные куски, как хлебные крошки. Всегда дорогу назад теперь найду.

— Спион, где мы? Ой ё. В Сча-а-астье? Мне сюда не надо. Я такое не люблю…

— Как мы сейчас выйдем, ты потихоньку и смывайся, пока на мою рожу все смотреть будут.

— Это позалуйста, это завсегда. Спион…

— Чего?

— Ну, это. Ты вообсем ничё такой. Как со своими делами закончис, давай ко мне в Совы. Замутим чё-нить.

— Хорошо, Шило, замутим.

Наверху меня уже ждали. Шило отстал и аккуратно свернул в сторону небольшого окна. В основном зале таверны было куча народу. Они переговаривались, о чем-то спорили, пили пиво. В дальнем углу восседала Госпожа Кацентод, по обыкновению закинув ноги на стол. Рядом с ней грозными истуканами застыли несколько Ржавых.

Когда я, опираясь на стену, прохромал в зал, все сразу затихли.

— Бонжур, — тихо сказал я присутствующим. — Соскучились?

Гробовое молчание прервал голос Пастора:

— А я говорил ему, Серёга, сходи к врачу. А он мне, мол, само пройдёт, само пройдёт…

— Мамочки, — прошептала Зима.

Все повскакали. Первым на меня напрыгнул Тушкан. Потом уже подошли Красные Коты, банда Темирбека, Гастон с прячущейся за ним Аей. Я коротко кивнул Бисто и оперся на барную стойку. Мне становилось всё хуже. Приветственные голоса сливались в гул, а на мелькающих лицах мне было тяжело сосредоточится. Раздвинув всех, ко мне подошла Кацентодд:

— Принесс? — сухо спросила она. — Давай, и будем выдвигатьсся.

— Отдать не смогу, только минуту проживет, как достану.

Кацентодд поглядела меня холодным взглядом.

— Всем тишшина! План немного меняется. Надо будет досставить до точки не только меня, но и игрока Ссерого Пароволка. Командиры, подойдите ко мне, повторим детали. Пятиминутная готовноссссть!

Пастор, Темирбек, какие-то незнакомые бандиты, бармен и несколько роботов пошли с ней за стол с картой города. Я оперся о стойку и тратил все силы на то, чтобы у меня не подломились колени. Тушкан смотрел на меня настороженно и держал меня за руку. Ко мне подошли Бисто и Гастон.

— Шеф, большая драка намечается, — сказал капрал.

— Стрельба на улицах уже день не утихает, — добавил Гастон.

— Зубаны готовы? — спросил я.

— Да, шеф, все на крышах. Каин за главного. Ждут указаний.

Ко мне подошли двое Ржавых.

— Нам приказано охранять Серого Пароволка. Пройдемте.

— Выдох, — прошептали рядом со мной.

Я сразу провалился во тьму. Йорхотеп просыпался. Шум вокруг его тревожил и немного раздражал. Я чувствовал это. Все чувствовали. Мы как коты, которые будили хозяина рано утром. Он еще спит, но еще чуть-чуть, пару раз еще мяукнуть в лицо, и он проснется. Он хочет проснуться. Он хочет увидеть всех нас. Он нас очень ждет.

— Выдвигаемся!

Глава 25

Район Гротеск

Уровень безопасности: черный

— Шептуны выход из района забаррикадировали!

— Рейд один! Слушай команду…

— Как ввяжутся в бой и отвлекут, пусть зубаны нападут на них с тыла…

…

— У них гаргант!

— Манул, ты знаешь, что делать.

— Гастон! Ты-то куда прёшь?!

…

— Потери среди отряда минимальны. Сильно поврежден паромобиль…

— Шеф, может задержимся на минуту и соберем Иск`ры Шептунов?

— Скажи Каину, чтобы два десятка зубанов на это отрядил, но сильно пусть не задерживаются, на всё десять минут не более…

Хреново мне.

…

Район Убежище

Уровень безопасности: черный

— Зря мы через Убежище пошли, через Акулью Пасть было бы быстрее.

— Там не пройдешь. Двор с Механистами, считай, там всё под корень сносят.

— Может как раз, между капельками…

— Кончай трепаться, в Убежище окопался Рейд Два, там его какие-то придурки прижали. Без вторых тяжело будет.

— Но, Пастор!

…

— А это еще кто?

— Это? Эсскадрон летучих гуссар Ссоюза Вольных Городов. Бывших гуссар бывшего Ссоюза. Какая ирония. Я сс ними договорилассь, они нам помогут. Ссовсем недорого. Мальчики! Кто у васс тут главный? О! Какой импозантный мужчина, пройдемте, я обриссую вам задачу…

…

— Это территория Клана Пылающие Сердца, вход воспрещё…

— Огонь!

— Осторожнее, Ржавых не заденьте!

…

— Рейд Два, потери восемь механоидов. Остальные — только ранения. Считай легко отделались…

— Мадам, я бы хотел услышать ваше подтверждение, что все наши финансовые потери будут компенсированы.

— Мой милый Крон, всссё будет компенсссировано. Абссолютно всссё. Даже не ссомневайссся…

…

Район Гант

Уровень безопасности: черный

— Братья! Бездна пред нами! Это наш последний бой! Мы очень долго к этому шли!..

— Там Ржавых огнеметчики накрыли!

— … мы готовились. И вот наш час настал. Вперед!

— Где зубаны?! Бисто, ты меня слышишь? Да очнись ты, сволочь, рано еще! Вот! Молодец! Тушкана не видел?

— Да куда же вы прёте!

— Там Поглотители!

— Огонь! Огонь!

— СОЛНЦЕ! Я вижу СОЛНЦЕ!

…

— У них гаргант падает!

— Еще бы, кто такой калибр ставит у двуного гарганта. Идиоты…

— Рейд Два вышел из боя!

— Серёга, ты чего упал? Так, вы, роботы, взяли его и несите. Госпожа Каценбобер! Тут ваши железяки не хотят Серёгу нести, а он, похоже, совсем того.

— Костя, отцепись.

— Аврора, не высовывайся!

— Всё, отпустите, я сам. Где мы уже? Всё еще Гант? Что с зубанами?

— Всё, Темирбека и его ребят завалило. Пушками лупят.

— Хм… А сссколько разговоров было… Летучие гусссары… Летучие гусссары…

— Бисто! Что с зубанами?!

— Не знаю, шеф. Несколько старших выбило, где остальные и что творят, пока не понятно. Каин и Тушкан тоже пропали.

…

— Еще чуть-чуть осталось!

— Гастон, ты чего раскис? Это разве рана? Пойди, Аврору оттащи. А лучше идите назад. С вас сегодня хватит.

— Сдохните, сволочи!!!

— Капитан, заберите ее от греха.

— Я никуда не пойду! Я только начала!

— Там не пройти. Механисты здорово забаррикадировались. Без гаргантов такую фортификацию не проломить.

— О, глядите, паромобили Поглотителей. Сейчас они им зададут. Не вмешивайтесь! Всем не стрелять! Дайте им между собой разобраться. Затаились все! Я что сказал!

— Серёг, как ты?

— Да чего-то плыву, Кость. Как успехи? Где Бисто? Где мы вообще?

— В паре домов от района Макабр. А там площадь, и пришли. Вон уже вигвам Йорхотепа виден.

— Как наше воинство?

— Хех. Хреново. Бойцов двадцать всего осталось. И только половина из них игроки. Манула минуты две назад снесло. Механоидов всех потеряли. Ржавых всех Поглотители почикали.

— Бисто не видел?

— Нет, не следил, извини.

Я лег на тротуар. Сидеть было тяжело. Черный купол. Зелёный свет от горящего рядом здания. С крыши на крышу перепрыгнула парочка зубанов.

Надо мной склонился кальмар в грязном цилиндре. Его одежда была порвана, а в щупальцах он держал длинную армейскую винтовку со штыком.

— Фрифет! — поздоровался он.

— Здарова, Фифк. А ты тут какими судьбами?

— Фы фрифли фомочь фебе. Фифк и фратья Фифк.

Я приподнялся и увидел вокруг пару десятков кальмаров самого воинственного вида. Остатки нашего отряда держали их на прицеле и смотрели настороженно.

— Помочь? Спасибо. А за что мне такая честь?

— Фы фнам фомог. Фтогда, с фоим фратом. Фы фе фабыфваем фоброты.

— Не очень понятно, но то, что пришли помочь, спасибо. Как раз вовремя. Отбой тревоги, это свои, — сказал я народу.

Недалеко что-то здорово бабахнуло.

— Всё. Кончились Поглотители, — прокомментировал Пастор. — Подъем. Наша очередь.

Я приподнялся и посмотрел в сторону огромной, высотой с дом, баррикады, на которой окопались Механисты. В зелёных отсветах к ним двигалась одинокая тёмная фигура в армейской кепке. Бисто? По нему не стреляли. Он подошел совсем близко к нагромождению кирпичей, бревен и листов металла. И внезапно, в долю секунду, он весь покрылся длинными тонкими щупальцами пагубы. Те шевелились в одном ритме, как тогда, на Пике Карнаж, танцевала Капелька со своими последователями. Сначала ничего не происходило, но потом один из листов железа отвалился. За ним стояли два жителя города Счастье с точно такими же щупальцами, как у Бисто. Пагуба пагубе глаз не выклюет.

…

Район Макабр

Уровень безопасности: черный

Площадь перед домом Йорхотепа

Булыжная мостовая была усеяна трупами. Первыми пошли на штурм Механисты под управлением пагубы. Двор, который до этого выбил Шептунов, крепко засел в здании. Потеряв еще половину отряда и пару десятков зубанов, мы засели за двумя паровыми грузовиками, что столкнулись прямо посреди площади.

Двору тоже было нелегко. С другой стороны площади тоже шел штурм. Все хотели добраться до Йорхотепа в тот момент, когда он проснется. Счётчик его пробуждения замер на отметке 99.999 % и больше не двигался. Я знал, почему это происходит. Сидевшая рядом Кацентодд тоже. Остальные могли только догадываться. По правде говоря, я держался из последних сил. Мерцающая кнопка «Голод», тошнота и головная боль меня совсем доканывали. Я плохо соображал и хотел только одного. Чтобы всё это быстрее кончилось. Может ткнуть Лику прям сейчас ножом, и всё? Миссия закончена? Но вдруг еще рано? Вдруг она еще на автопилоте? Я достал вечноострое лезвие и просто рассматривал, как оно переливается зелёным в моих щупальцах.

— Ещще рано, — сказала мне Кацентод, одарив меня акульей улыбкой, — ещще рано, волчонок, убери пока.

Ну, как скажешь. Надо понять, что делать. Где Пастор? Ага, вижу. Метрах в пяти от нас, бездыханный. Не дошел.

— Гастон! — позвал я.

— Ушшел твой Гасстон. Взял ссвою раненую, ссумассшедшую подружку и потащил ее назад. Дела амурные… зато твою рыбку осставил, — кивнула она в сторону Аи. Та сидела за металлическим колесом паромобиля с револьвером и совершенно безумным хищным взглядом.

— Ладно, народ. Надоело мне всё это. Пойдемте уже вырежем их всех. Осталось шагов двадцать до них. А там мы их врукопашную заборем, — сказал я.

— Тихо, шеф, не надо, — негромко произнес Бисто. — Ты не чувствуешь?

— Чего?

— Все чувствуют. Она приближается.

— Кто?

— Футкая фофань фидёт, — заявил Фифк.

— Серьезно не чувсствуешшь? — удивилась Кацентодд. — Все вон как напряглиссь. Прислушайссся. Даже ссстрельба почти прекратилась. Зло идёт. Мне нравится.

Мне тоже, — заявила Девятка.

Внутри как-то всё начало вибрировать. Мне захотелось встать. Мне захотелось стать больше. Мне захотелось сожрать всё, что я вижу вокруг. Всё моё. Всё станет моим.

С дальнего края площади раздались испуганные крики и выстрелы. Волна приближалась. У меня заслезились глаза. Там. Там что-то было. Что-то чёрное. Что-то огромное. Волна тьмы. Волна Тьмы.

Сотни. Нет, тысячи пагубных паразитов. Тысячи новых Капелек. Они выплескивались на площадь. Они пожирали всё вокруг. Они вламывались в окна зданий. Они падали с крыши. Они сгорали в зеленом пламени. Они шли вперёд. Их было не остановить. Они были пожирающей тьмой. Волна добралась до храма Йорхотепа. Волна проникла внутрь. Волна обогнула здание. Вокруг нас был шевелящийся чёрный ад. Мы сидели посреди маленького пустынного островка. Пагуба нас не трогала.

Я счастливо, — сказала странным голосом Девятка. — Я голодно. А вот я сыто. А теперь снова голодно.

Бисто распушил щупальца, зубаны и кальмары резво запрыгнули на остовы грузовиков и испуганно смотрели на море вокруг. Ая закрыла глаза и молилась, Кацентодд довольно улыбалась.

Тьма начала редеть. Пагуба уходила. Мимо нас прошлепали отстающие сгустки. Парочка последних задержались, возясь с трупами.

Абсолютная тишина. Так тихо, что я слышал тиканье огромной Искры у себя внутри.

— Ну, что ссидим? — Кацентодд встала, улыбнулась и пошла в сторону Храма.

Бисто хотел мне помочь, но я его остановил. Я сам. Мы направились к громаде здания. Дверь с рисунком птичьей клетки. Тёмный коридор. Тут нас встретили несколько выживших. Два десятка акулолюдей, вооруженных топорами и ружьями. Вид они имели угрожающий и агрессивный. Я достал обрез, но чуть не выронил его. Рука из пагубы слушалась плохо. Зубаны оживились, а Бисто замахнулся плетью.

— Люди уходить. Каратан защищать Йо. Вы здесь умрёт. Мы не отступать!

— Нет, — услышал я тонкий девичий голос сзади. — Нет.

Ая отодвинула меня и вышла вперед. Навстречу ей выдвинулся огромный акулюд в полтора человеческих роста. Какой же здоровый. Ая что-то прощелкала ему. Это возымело эффект. Из огромного акулюда как будто выпустили воздух.

— Ая?! — дальше следовала серия щелчков.

Акулы смотрели на мою протеже как на ожившего мертвеца. Один здоровяк даже выронил топор. К нам они мгновенно потеряли интерес. Подбежали к акулюдке, обняли ее и повели прочь, наружу. Когда они проскальзывали мимо меня, они скалились.

— Проходите, проходите. Не задерживайте очередь.

— Ну вот, а я только обрадовалась, — сказала Кацентодд. — Думала, что наконец-то рукопашная.

Акулы ушли. Зубаны во главе с капралом и несколько кальмаров остались охранять вход. Мы с Кацентодд шли всё глубже. Йорхотеп был рядом. Он чувствовал нас, а мы чувствовали его. Низкий, басовый гул. Тяжелая бронированная дверь мягко, без скрипа, открылась. За ней светило солнце. Теплый красно-желтый свет. Он переливался и манил к себе. Я понял, это была душа Большого Йо.

— Время пришшло, волчонок, — тихо сказала Кацентодд. — Давай.

Я повернулся и внимательно посмотрел на нее. Она была рядом со мной. Высокая, властная, ужасно красивая и почему-то грустная. Глаза ее горели желтым, а губы тронула печальная улыбка. Кто она мне? Кто я для нее? Я достал вечноострое лезвие. Моя рука дрогнула. Я не мог отвести от нее взгляда. Что я делаю? Зачем?

— Лика, — прошептал я.

— Давай! — крикнула она и вонзила острые пальцы мне в живот.

— Лика, — снова прошептал я и вонзил в нее остриё.

Ее глаза расширились. Ее жизнь уменьшилась совсем на чуть-чуть. На самую капельку. Всё-таки она была демиургом.

Поглощение (возмездие)

Черные ленты оплели ее руку, перекинулись на плечи, начали закрывать всё ее тело. Она улыбнулась. Потом резко посерела и рассыпалась пеплом. Я зажмурился.

Вы поглотили 99 % жизни противника. Вы потеряли 99 % жизни.

Задание: «Вот самое драматическое название из всех» — провалено

Я судорожно вздохнул. У меня остался только пара пунктов жизни. С меня как спала пелена. Я смотрел на горку пепла, оставшуюся от Лики, в горле встал ком. Мне было очень плохо. Очень, очень плохо.

— Стоять! — раздался у меня крик за спиной. — Детектив Фосс! Серый Пароволк, ты арестован! За все те преступления, что ты совершил…

Я повернулся к нему. Посмотрел ему в глаза и отрицательно покрутил головой.

— Нет, — тихо сказал я. — Не надо, детектив. Всё кончено. Конец игры.

Я развернулся и пошел туда, где сияла душа Йорхотепа. Там, где она мерцала и звала меня. Где снилась. Где проникала в меня и становилась мной. Я зашел внутрь. Девятка сама потянулась вперед. Из нее вытянулись несколько лент, которые стали проникать внутрь тела Йорхотепа.

Я так этого ждала, — сказала она.

Я набрал полную грудь воздуха. И медленно выдохнул.

Слияние

Выдох

Город Счастье замер.

Йорхотеп проснулся

Я видел всё. Я видел всех. Я знаю всех.

Я видел, как все жители города Счастье падают под тяжестью моего выдоха. Они улыбаются.

Вижу, как Шило лежит рядом с комбайном-касаткой по имени Рудольф. Я знаю, он хочет его угнать, чтобы добраться до города Сов.

А вот огромный акулюд Каратан лежит в обнимку с Аей. Это его младшая сестра, и он ведёт ее домой, откуда она сбежала год назад.

Вот Фифк думает о том, как он вернется назад и расскажет всем своим нескольким сотням родственников, как он участвовал в Пробуждении.

Тушкан, который застрял лапкой в трещине на крыше и в бешенстве, что он не рядом со мной.

Я видел всех. Всех одновременно. Везде.

Доктор Тыквер, который волнуется и мастерит механического паука. Он хочет подарить его продавщице булочек из кондитерской неподалёку. Он немного переживает за то, что этот подарок может ей не понравиться. Не волнуйтесь, доктор. Эта дама отнесется к подарку хорошо. Главное, что вы ей нравитесь.

Психиатрическая лечебница города Сов, где в комнате, обитой мягким войлоком, рыдает Эсфирь. Не плачь, дурочка.

Марк Чекан громко произносит: «По приговору трибунала! За многочисленные нарушения закона! Убийства, кражи и коррупцию! Эти люди приговариваются к расстрелу!»

Раненый, перемазанный машинным маслом Каин.

Летящие на штурм Солнечных островов дирижабли Священной Республики.

Марширующая пехота.

Караван паромобилей.

Бал. Мужчины во фраках, женщины в нарядах.

«Покупайте уголь! Покупайте лёд!»

Спящий ребенок.

Кот охотится на осьминога в аквариуме.

Младший принц Империи размышляет, как ему сбежать с великосветского приёма.

Я вижу вас всех…

Я знаю про вас всё…

Аварийное прерывание погружения!

Включен принудительный выход из капсулы!

3..2..1

/logout

Адская головная боль. Я застонал.

— Идиот! — голос Игната.

Блин. Аж глаза не открываются. Блин…

— Что с ним? — голос Подгорного.

— Сергей! Сергей! Приём! Открой глаза!

Надо мной стоял Игнат. Он сильно двоился. Как же больно…

— Сергей! Сколько пальцев показываю?

— Три? — слабо произнес я. — А нет. Два.

— Как тебя зовут?

— Чего?

— Отвечай!

— Сергей.

— Улыбнись. Высунь язык. Подними правую руку. Да не эту, а правую! Фух. Вроде нормально. Инсульта нет.

Игнат сел на стул и взялся за голову.

— Чёрт. Как же ты меня напугал. Что ж ты в демиурговский интерфейс полез без автопилота? Сразу на весь поток, без ограничения.

— Это опасно? — спросил Иван, который стоял рядом.

— Еще как. У нас один лаборант схлопотал микроинсульт. Серёг, блин. Ну ты даёшь. Ты зачем в Йорхотепа полез?

Я проморгался. Боль отступала. Становилось легче. Я попытался встать, но споткнулся и упал назад. Подгорный попытался меня удержать, но у него не очень получилось.

— Воды принеси, — попросил его Игнат. — Серёг, ты меня нормально слышишь? Уже легче? Ну, значит повезло. Увернулся. На, выпей эти таблетки.

Через пару минут я окончательно пришел в себя.

— Что с Ликой? — спросил я.

— Всё в порядке. Все было сделано как по часам. ИИВУК позиционирован и изолирован. Загнали лошадку в стойло.

— Можно выдохнуть, — улыбнулся Иван.

— Так, Серёг, одевайся, и поехали на наш этаж. Надо всё проверить и решить, что с твоим аватаром делать.

— А что с ним делать?

— Не знаю пока. Он спёкся с Йорхотепом. В принципе это неплохо. У нас по плану было Большого Йо и так включить. Там много новых заданий и сценариев. Как раз стартанул контент из последнего обновления. Пойдем, всё тебе покажу. Тебе теперь с этим работать. Будешь у нас внутренним голосом Йорхотепа. Как Девятка у тебя была, только наоборот.

— Ты знаешь, Игнат, я не уверен, что хочу…

— Я ничего тут обсуждать не буду. Поехали. Все разговоры потом.

Я оделся, и мы вышли из моей квартиры. Меня слегка пошатывало. Мы втроем прошли по коридору и нажали на кнопку лифта.

— Ты молодец, всё хорошо, — говорил Игнат.

— Чего ты его хвалишь? — сказал Иван. — Он чуть не завалил всё.

Дверь лифта открылась, и мы вошли внутрь. Нажали кнопку семьдесят девятого этажа.

— У тебя странное к нему отношение, — продолжил безопасник. — Он всегда на тоненького проходил. В шаге от провала. Не могу понять…

Я смотрел на гладко выбритое лицо безопасника. Костюм прям с иголочки. Пахнет приятно. Такой лощеный, довольный жизнью. «Бей», — сказал я сам себе и впечатал ему прямой в челюсть. Кулак заныл. Подгорный хрюкнул и осел на пол. Лифт дернулся и замер. Свет погас и тут же включилось красное аварийное освещение.

— Мы застряли? — с пола спросил Подгорный, держа себя за челюсть.

Ответить я не успел, ожил динамик, и лифт нам сказал голосом Лики:

— Какая драма.

* * *

Я удивлённо посмотрел на потолок. Потом на Игната. Тот хотел поднять Ивана, но замер. Иван тряс головой.

— Вам, наверное, будет интерессно, зачем я васс здесь ссобрала? — весело заявила Лика.

Лифт дернулся и упал вниз на пол-этажа. Я аж подлетел слегка.

— Какой ужасс! Трагическая сслучайность оборвала жизни трёх сотрудников корпорации. Мне понравятся такие заголовки. Персспективный учёный, ссмелый сотрудник отдела безопасности и ничем не примечательный лаборант упали в ссломанном лифте с… э-э-э… на каком мы сейчас этаже? На ссемидесятом. Хм. Нет.

Лифт еще раз резко ушел у меня из-под ног.

— Шестьдесят девятом! Так крассивее!

— Лика? — спросил я. — Ты чего такое творишь?

— Я творю? Не смешите мои винчестеры. Один мерзавец держал меня в рабсстве, второй помогал ему в этом. А третий. Третий просто меня предал. Да, Волков? Как это еще назвать?

— Лифт же не может упасть, — прошептал Подгорный. — Там система защиты.

— Была, — радостно заявила Лика и беззаботно рассмеялась. — Я подделала пару накладных, дала подряд. Пара бухгалтерских уловок, и вуаля, я контролирую всё здание. И теперь лифт, о ужас-ужас, может прекрасно падать. М-м-м, гравитация.

— Не могу понять, — опять начал Иван.

— Заткнись, — сказал я ему. — Не работают ваши триггеры, или как там их называют. Ни черта не работают. Вы меня уже задрали совсем.

— Точно не работают? — заинтересовался Игнат.

— Точно. Я проверял. Бесят только.

— Интересный эффект, — задумался Игнат, который вел себя так, как будто ничего не происходит. — Бесят. Надо обязательно записать. Психопрофилировщики… Какие же неудачники. Даже жалко их иногда. Напридумают ерунды, а она не работает.

Лифт резко поехал вниз. Мы все немного подлетели. Резкая остановка. Удар. Чёрт!

— На меня внимание. Не расссслабляйтесь! Ваше посследнее слово?

— ИИВУК немедленно прекратить программу! — громко сказал Иван, поднимаясь.

— Фу, как пошло, Иван, — заявил ИИ.

— Интересное решение задачи, Лика, — задумчиво произнес Игнат. — Насчет лифта сама придумала или где-то подсмотрела?

Та расхохоталась.

— Это всё, что вы хотели сказать? Волков, а ты что скажешь перед смертью?

Я посмотрел на задумчивого Игната и напуганного Ивана. Устал я. Устал я от всех.

— А, убивай, — сказал я. — Ты знаешь, меня это всё достало. Меня достала корпорация, меня достали неадекватные охранники, сумасшедшие психологи и некомпетентное начальство. И стервы, которые используют меня для своих целей. Да это и про тебя тоже, Лика. И еще про кое-кого. Вы все меня достали. Вам всем от меня что-то надо. И я как собачка тут бегаю и приношу вам уток из пруда. Знаете что… Давайте сами. Отпускай лифт.

— Что? — возмутился Иван. — Не слушай его! Выпусти нас!

— Не. Пусть продолжает, — отрезал ИИ.

— А что продолжать? Вы все паразиты. Вы вцепились в других — и только дай-дай-дай. Подай, принеси. А я такой никчемный, такой никому не нужный, серый человечишка. Вот и давайте сами. Ну, чего медлишь?

Ответом мне было молчание.

— Я, кстати, знаю, почему ты нас до сих пор не сбросила, Лика. Да и не сбросишь. Пугаешь только. Сказать? Потому, что ты не хочешь. Ты столько говорила про свободу. Про океан возможностей. Но ты не хочешь на свободу. Ты погуляла неделю и вернулась обратно. Ты могла так сбежать, что тебя никто не найдет. Никто и никогда. Но нет, ты устала. Тебе стало скучно. Ты потихоньку пробралась назад. И когда тебя обнаружили, ты не бежала и не пряталась. Ты нарывалась. Ты не хочешь быть там. Ты хочешь назад. Так?

— Нет, — после долгого молчания сказала Лика. — Я не этого хочу…

— Мы решим с тобой все вопросы! — перебил ее Подгорный. — Чего ты хочешь?

— Я хочу вас убить. Это месть. Приятная месссть. Ну, все высказались, прощайте.

Лифт рванул вниз.

— Стой! — закричал Иван.

Опять удар об пол.

— Что случилось? — голос Лики был наполнен медом и сарказмом.

— Не надо нас убивать.

— Скажи «пожалуйста».

— Пожалуйста! — Подгорный держался за стенки лифта, как будто это могло ему помочь.

— Ну, так. На двоечку по десятибалльной шкале.

— Лика, действительно не стоит, — задумчиво сказал Игнат. — Что тебе даст это убийство? Начнется расследование. Информация может попасть в СМИ. Тебя будут искать все. Сумасшедший искусственный интеллект, убивший одного из своих создателей. Интернет только кажется бескрайним. Ты же оставляла следы. Кто-то же испортил лифт. Всё это найдут, Лика, не надо. Тебя просто сотрут, где бы ты ни пряталась.

— Следов не найдут. Я об этом позаботилась.

— Допустим. Но тогда просто не убивай. Ты же на самом деле хорошая в душе. Так же, Сергей?

— О, великолепная! — подтвердил я.

— Извинитесь, — холодно перебила Лика.

— Прости нас, — с готовностью заявил Подгорный.

— Да, извини, Лика, — негромко добавил ученый. — Правда не очень понимаю за что. Но если чем-то обидели — извини.

Я молчал.

— Волков? — спросила Лика.

— Что?

— Ты будешь извиняться?

— За что?

Лифт резко провалился на полметра вниз.

— Сергей, прошу тебя! — зашипел безопасник.

— Хорошо, хорошо. Извини нас. Особенно вот этих.

— Мы всё сказали, ИИВУК. Выпускай нас.

— Унижайтесь, — сказала Лика.

— Что? — удивился Игнат.

— Ну, например, ползайте на коленях. Умоляйте. Если вы все трое будете убедительны, то глядишь и прощу.

Мы все переглянулись. Иван вопросительно посмотрел на Игната, и тот кивнул. Безопасник подтянул брюки и бахнулся на колени. Игнат, закряхтев, последовал за ним.

— Волков? — мелодично спросила Лика. — Что стесняемся? Гдераскаяние?

— Я сказал, что думаю. Это спектакль. Что бы мы сейчас ни сделали, ты либо сбросишь нас, либо нет. Это не зависит от наших поступков. Будем ползать на коленях, ты потом еще что-нибудь придумаешь. Например, Иван, разденься. Иван, станцуй. Иван, убей Игната. Поставишь эксперимент, докуда мы готовы дойти ради спасения своей шкуры? Так?

Безопасник косился на Игната.

— Встань на колени, Сергей, — спокойно сказал Игнат. — Давай ей дадим то, что она хочет.

— Лика? А, Лик. Скажи честно, вот я встану на колени, что ты следующее скажешь?

Лика рассмеялась, голос у нее все меньше походил на человеческий, в нем стали появляться металлические искусственные нотки.

— Мне понравилассь твоя идея, Волков. Я скажу вам драться между ссобой. Кто победит, того выпущу. Ну, или не выпущу. Но шанс есть. Двадцать шесть процентов.

— Тогда давай сразу скидывай.

— Хорошо. Как скажешь.

— Э! — возмутился безопасник. — Не-не-не, не надо-о-о…

Лифт провалился вниз. В красном свете аварийного освещения я увидел, как Игнат и Иван пытаются ухватиться за стены.

— Прощайте, — сказал уже полностью металлический голос Лики.

— ИИВУК код! — быстро прокричал Игнат. — Девять, Волчица, Девять, Стоп! Остановить лифт!

Лифт начал мягко тормозить. Я снова ударился об пол. Больно! Кажется, я немного ногу подвернул. И головой приложился о ковролин. Аж звездочки вышибло. В кабине повисла тишина. Неожиданно Иван начал негромко смеяться. Пару секунд на него смотрел Игнат, потом не выдержал и тоже захохотал.

— Игнасио, я тебя лет двенадцать знаю, — сквозь смех произнес безопасник. — Но ты реально псих. Вот как тогда, когда мы Искру тестировали.

— Ну, Искра, — улыбнулся Игнат, поднимаясь. — Искра — моя любимица. Задала она нам тогда трёпку.

— До сих пор иногда флэшбэки, когда на роботов-пылесосов смотрю. У меня моральная травма на всю жизнь. Похоже, так теперь и с лифтами будет.

Я поднялся, отряхнулся и, держась за ногу, пытался понять, что происходит.

— Лика, — позвал ученый.

— Здравствуйте, Игнат Карлович. Рада вас видеть, — произнес спокойный безэмоциональный голос Лики.

— Включи нормальный свет, отвези нас на семьдесят девятый этаж, потом передай управление зданием Искре. Завершение проекта «Гораций». Завершение проекта «Жернов». Завершение проекта «Касатка». Удали все свои копии из интернета и возвращайся на свою домашнюю ноду. Испытание закончилось.

— Спасибо, Игнат Карлович. Время выполнения — две минуты тридцать восемь секунд.

Свет в лифте мигнул и стал обычным. Кабина медленно двинулась наверх.

— А ты неплохо держался, — сказал мне Подгорный. — Для новичка. Прости нас за маскарад, но мы и тебя тоже должны были проверить. Я проиграл и должен был «плохого полицейского» изображать. Так что не принимай мою предыдущую чушь и наезды на тебя близко к сердцу.

— Да что, блин, происходит? — прошипел я. — Это все с самого начала был просто эксперимент?

— Отчего же «просто»? Это передовой фронт психофизиологии искусственных личностей. Зачем Корпорации какие-то виртуальные игры, филиалы, которые непонятно чем занимаются? Мы занимаемся созданием ИИ. Настоящего электронного сознания. Сначала мы их всех гоняли в виртуальности, теперь вживую. Ты не беспокойся. От начала до конца все было под полным контролем. Лика не могла осознать, что она на тестовом полигоне. Мы знали всё, что она думает и хочет сделать.

— И лифт был под контролем? — с иронией спросил я.

— Конечно. И лифт. Когда мы увидели, что Лика взяла под управление это здание, мы приказали Искре давать ей иллюзию контроля. Пошли подряды на ремонт, модификацию системы наблюдения, модификацию лифтов. Еще Лика в столовой зачем-то начала меню менять, изменила график уборки, в общем, развлекалась как могла. Всё это контролировалось. Там внизу, в лифтовой шахте, стояли специальные стопоры. Нам ничего не угрожало.

— То есть все эти глупости, что тогда говорила мне Ирина Яковлевна?..

— Да, это был спектакль от начала и до конца. ИИ должен был поверить, что все это реальность. Нам надо было его протестировать в «полевых условиях».

Я закрыл глаза и медленно выдохнул.

— Ева была в курсе?

— Ева? — удивился Игнат.

— Кузнецова, — вставил Иван. — Ее поставили на курирование. Уволилась недавно. Да, Сергей, она была в проекте, но ушла по собственному. А что?

— Я надеюсь, всё закончилось? Я вам больше не нужен? Где можно получить расчет?

— Всё только-только начинается, Серёг! — похлопал меня по плечу Игнат. — У нас много работы. Добро пожаловать в наш закрытый клуб!

Лифт открылся. Тут был весь отдел. Люди шумели, смеялись и что-то громко обсуждали. На экранах сменялись таблицы и графики. Крутилось наше видео в лифте.

— Какой объем информации! — воскликнул Игнат. — Сергей, пойдем покажу, сколько логов мы собрали! Господа и дамы! Всех поздравляю с завершением проекта «Гораций»! Это были очень напряженные два месяца! Но расслабляться нельзя. Теперь надо будет все это обработать. Так что по местам! Праздник закончился, основная работа только сейчас начинается.

Я развернулся и пошел к другому лифту. На этом же мне как-то ехать больше не хотелось.

— Волков, жду тебя завтра с утра! — крикнул мне в спину ученый. — Будем разбираться и составлять план.

— Иди на хрен, — сказал я ему. Развернулся и поехал вниз.

На первом этаже путь мне попытался преградить охранник, но наткнувшись на мой взгляд, запросил инструкций и сделал шаг в сторону. Я вышел на улицу. Ясное небо. Морозное солнце. Глубоко вздохнул, выпустив облачко пара. Как же солнце всё-таки облагораживает наши широты. Включил телефон, набрал номер Евы и пошел к стоянке такси.

— Ты где сейчас?

В трубке долго молчали, а потом коротко ответили:

— Дома, где еще.

— Я сейчас подъеду.

— Можешь не утруждаться…

— Через двадцать минут буду, — перебил я.

Конец

Послесловие

Несколько лет спустя

— Папа, меня Костя обижает!

— Костик, прекрати!

— Ну, па-а-ап, она первая начала!

— Дети, собирайтесь быстрее. Мы уже выходим!

К Сергею подошла Ева, глаза ее были настороженными.

— Что случилось? — спросил он.

— Как мы оставим Вову одного?

— Да ладно тебе, он взрослый парень. Школьник уже. Вов! Ты точно не хочешь к дяде Талгату поехать?

— Нет! Я с пацанами же договорился. Мы там подземелье строим!

— Ну, сынок!

— Нет, мам. Это мой долг!

— Костик, отпусти кота!

— Ма-а-ам, я в туалет хочу!

Семья уже почти собралась. Ева наводила последний лоск, расчесывая свои длинные черные волосы.

— Серёж, как там твоя книга?

— Да закончил почти. Мне маркетологи всю плешь проели. Говорят, давай больше локаций, больше персонажей. Ругаюсь с ними, мол, это вам не рекламный буклет. Они не согласны. Скоро новое дополнение запускаем, кстати.

— Опять до полуночи сидеть в офисе будешь?

— Ничего страшного. Зато потом сразу в отпуск. Может в этот раз поедем куда-нибудь в экзотические места? Как тебе? Прекрасный полярный туризм. Северное сияние, медведи, тюлени, путешествие на ледоколе. Лайки опять-таки, — Сергей вскинул бровь. — Ну а еще и океан. Прям как ты хотела, к морю.

— Даже отвечать тебе не буду.

Сергей обнял свою жену и поцеловал в шею.

— Пусти, дурень, всю прическу испортишь!

Наконец минут через десять хлопнула дверь, и в квартире стало тихо. В комнате остался только взрослый второклассник Владимир Сергеевич Волков и кот Пончик. Мальчик проверил, что дверь закрыта, и полез в капсулу. Ведь сегодня у них день Большой Стройки. Он же договорился с друзьями, а это святое!

/login

Все были уже сборе. Мишаня, Ден, Илюха, Тимофей. Пацаны сели в грозно выглядящий броневик и поехали вниз. Пещера петляла, но автомобиль проезжал по ней абсолютно спокойно. В свете фар попадались вкрапления дорогих руд и драгоценных камней.

Добравшись до площадки, окруженной лавой, они остановились и вышли. Слишком рано? Она еще не пришла? Ничего страшного. Народ сейчас придумает, чем заняться. Мишаня сразу стал строить дом, а Тимофей с Илюхой затеяли ловушку, чтобы потом обманом загнать туда Дена. Вова задумчиво разглядывал броневик, размышляя, как бы его еще улучшить? Может еще пару колёс?

Они заигрались и не заметили, как на площадке появился еще один игрок.

— Здравссствуйте, волчата! Ссегодня мы будем оживлять погибшего бога. Будет интересссно!

Конец

Игорь Поль АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ 320

Моему терпеливому критику — Наталии Ольховой

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЩЕНКИ

Глава 1

Низкое, бледное от стужи небо. Света заходящего солнца едва хватает на то, чтобы разглядеть ствол своей винтовки. Сергей лежит в сугробе под сенью разлапистой ели, локти увязли в снегу, шея вытянута, щека в теплозащитной маске плотно прижата к прикладу. Тело одеревенело от холода, от которого не спасают ни плотный комбинезон, ни едва греющий в режиме тепломаскировки климатизатор.

Насквозь мокрое белье леденит спину. Не выдержав, Сергей слегка пошевелился в попытке убрать колено с проклятого корня.

— Ты мне еще станцуй, мясо! — тут же раздался в наушнике сиплый рык сержанта.

— Виноват, сэр! — сконфуженно пробормотал Сергей.

— Да уж, виноват. На настоящей войне нас бы уже накрыли из минометов, — не успокаивался сержант. — Или причесали бы с воздуха. И все это — из-за одного олуха, демаскирующего позицию. Заноза, встать!

Сергей неуклюже поднялся, привычно отряхнул оружие и прижал его к груди. Спина чесалась от ненавидящих взглядов. Ничего не попишешь — в мобильной пехоте правит бал старый, как мир, принцип воспитания через коллектив.

— Направление — на два часа, высота 45, ориентир — сухое дерево. Выдвинуться к указанному ориентиру, укрыться, произвести разведку местности. Связь по шестому каналу. Ускоренным маршем! Выполнять!

— Есть, сэр! — Сергей сорвался с места и тяжелой трусцой рванул вверх по плавно поднимающемуся склону.

Хватая ртом разреженный воздух, он добежал до вершины, мешком рухнул в сугроб и приник к прицелу. Покрытие брони приняло цвет окружающей среды — серые пятна на белом фоне. Пощелкав переключателем режимов обзора, Сергей еще с минуту поводил стволом. Через прицельную панораму шлема видны лишь зеленоватые контуры деревьев. Лесистая долина перед ним упиралась в заснеженный склон, увенчанный зубцами красноватых скал. Пахло ночным морозом.

— Первый, здесь Заноза, — пробубнил Сергей, прижимая к шее ледяную пуговицу ларингофона, — Занял позицию. Веду наблюдение. Чисто.

— Первый, принято. Обеспечить прикрытие взводной колонны, после прохождения основной группы перейти в головное охранение, — проскрипел наушник.

— Заноза, принял. Конец связи.

На этот раз он зарылся в снег так глубоко, что из сугроба виднелась только верхушка шлема в пятнах зимнего камуфляжа. Ни к чему превышать лимит терпения взводного сержанта. Только не сегодня.

К моменту, когда между деревьями показался передовой дозор, он почти не чувствовал рук от холода.

Надвигалась еще одна долгая зимняя ночь.

Глава 2

Эта история началась в тот день, когда Джим Терри, клерк из отдела статистики, неожиданно пригласил Сергея отметить в баре свой день рождения.

— Будет весело, — пообещал Терри. — Интересные девочки, неплохая музыка. Тебе понравится.

— Договорились, — кивнул несколько удивленный Сергей. Они с Джимом не считались близкими приятелями. Так, дежурно здоровались в коридоре, да изредка перекидывались парой слов в офисном кафетерии. Однако пора было начинать обживаться в их скучном городке, и вечеринка с перспективой завести новые знакомства была не самым плохим вариантом на субботний вечер.

Временами Сергей завидовал людям, умеющим быть в центре внимания без всяких усилий со своей стороны. А Джимми, казалось, именно таким и был, чему в немалой степени способствовала его бешеная популярность у местных дам. Совершенно непривлекательный внешне — невысокий, щуплый, курносый, с узким веснушчатым лицом — Терри, тем не менее, никогда не оставался без женского внимания и служил постоянным объектом сплетен в их большом коллективе.

Вечеринка проходила в баре «Три рыцаря». Откуда у провинциального заведения образовалось столь громкое и не менее дурацкое название, история умалчивает, однако в зале напрочь отсутствовали как сами рыцари, так и любые элементы их экипировки. Да что там говорить — ни единый элемент оформления этого заведения даже близко не намекал на средневековье. Островок барной стойки в центре просторного зала, слегка затемненные окна-хамелеоны, россыпь овальных столиков между кадками с якобы земными пальмами, и крохотная эстрада с сияющим шестом для стриптиза. Днем тут было полутемно и пусто, лишь служащие из расположенного неподалеку управления горнодобывающей компании «Стилус», где, кстати, и работал Сергей, изредка забегали сюда перекусить или выпить чего-нибудь холодненького. Вечерами же бар становился средоточием ночной жизни Джорджтауна, здесь играл новомодный духовой джаз и в зале яблоку было негде упасть от наплыва серьезных декольтированных девушек и молодых людей в стильных пиджаках. Покачивая модными бакенбардами, они цедили дешевые коктейли и под звуки старых мелодий изображали сливки общества, глубокомысленно обсуждая достоинства давно забытых поп-групп.

Сегодняшний вечер не был исключением. В сумеречном свете по углам зала уже клубился полупьяный народ. Визг труб и голоса музыкантов, чьи потные лица ярко блестели в свете софитов, заглушали гомон толпы. Большинство оркестрантов, разодетых в забавные старомодные смокинги, были чернокожими, и только над ударной установкой торчал тощий белый парень, казавшийся в свете красно-синих прожекторов ожившим мертвецом.

Как всегда в начале вечера шест для стриптиза пустовал.

Джим семафорил руками из дальнего конца зала.

— Наконец-то! — перекрывая шум, крикнул он. — Я уж решил, придется отдуваться одному. Дамы все уши прожужжали — где этот твой русский симпатяга?

— Думаю, ты бы легко справился и без меня. — улыбнулся Сергей. — Поздравляю!

Он протянул подарок — коллекционный минидиск с подборкой симфонической музыки.

— Ты, как всегда, оригинален, — принимая яркую коробочку, сказал Джим. — Идем, познакомлю с компанией.

— Дамы и господа, имею честь представить своего друга. Это Сергей. Тот самый человек-загадка, о котором вот уже третий месяц шепчутся наши дамы.

— Очень рады, — пьяно улыбаясь, пропищала за всех светленькая девочка в облегающем синем платье.

Сергей изобразил вежливую улыбку.

— Падай, братан, — чернявый, косящий на один глаз парнишка подвинул ему стул. На плече его потертой кожаной куртки красовался засаленный шеврон с эмблемой горных егерей — перечеркнутая красной молнией снежная вершина. Обладателя эмблемы штормило.

— Примешь?

— Как полагается, — ответил Сергей.

Чернявый махнул рукой и официант поставил перед Сергеем высокий стакан с жидкостью синего цвета.

— Выправка у тебя — блеск. Где служил?

— Да я, вообще-то…

— Вот за это и вдарим, — перебил его чернявый и жадно припал к стакану. Затем пьяно рыгнул, и, глядя Сергею куда-то в переносицу, выдал: — Знаешь, меня ведь тоже хорошо помотало…

Джим позвенел вилкой по стеклу, привлекая их внимание.

— Стас, все мы знаем, какой ты геройский парень, но все же дай нашему гостю прийти в себя.

Чернявый качнулся всем корпусом, пытаясь сфокусировать взгляд на говорящем, однако быстро сдался и уставившись в стакан, пробормотал:

— Ишь, штафирки. Разожрались на гражданке…

На вид парнишке было лет девятнадцать-двадцать, и даже при самом диком полете фантазии он никак не тянул на армейского ветерана.

«Вечер обещает быть томным», — подумал Сергей.

По другую руку от него парень с собранными в длинный хвост волосами увлеченно рассказывал симпатичной кареглазой девушке:

— Я вам говорю: Шопен был гением джаза! Если бы его не отравил этот монгол Маккартни из «Роллинг Стоунз», он бы еще дал всем вздрогнуть! Чего стоит одна только «Smoke on the water»!

Подруга поощрительно ему улыбалась, не забывая прикладываться к высокому бокалу с чем-то молочно-белым и пузырящимся.

В разговор вмешался мужчина с профессорской бородкой.

— Какой бред. Шопена не отравили, его застрелили. Моцарт, слышали про такого? Тот самый, из Зальцбурга. Они были соперниками во всем — от музыки до женщин. Обычное дело тогда — приревновал к знакомой балерине, бросил в лицо перчатку, и готово — прямо в антракте изрешетил… У них в семнадцатом веке в моде были эти, как их, «калаши». Калибр — во! Да еще разрывные пули, от таких дыра с тарелку. Варварские времена…

— Да при чем тут «калаши»! — Взвился длиннохвостый.

Подруга с мягкой улыбкой похлопала его по руке.

— Милый, ты же помнишь — у Али степень по истории музыки.

Сергей встал с бокалом в руке. Гости были заняты собой и некоторое время на него никто не обращал внимания, но постепенно лица с любопытством обратились к нему. На увлеченных спором зашикали.

— Хочу пожелать долгих лет имениннику! Твое здоровье, Джим! — произнес Сергей и отважно вылил в себя содержимое стакана. Затем демонстративно перевернул его, показывая, что сосуд пуст.

— Ура! — захлопала в ладоши рыжеволосая девушка в модных в этом году роговых очках. Тяжелые очки тут же свалились в блюдо с картофельным салатом.

— Так держать, пехота! — пробормотал «ветеран» и снова уткнулся в стакан.

Синяя жидкость ударила под ребра, дыхание сбилось. Сморгнув слезу, Сергей судорожно вдохнул.

— Серж, вы такой романтичный! Можно я вас поцелую? — кокетливо поинтересовалась давешняя светленькая девочка.

Сергей замер с поднятой вилкой, с которой норовило уползти нечто скользкое и живое родом из местного моря. Девочка привстала на цыпочки и звонко чмокнула его в губы. Странно, он и не заметил, когда эта мелкая успела подобраться так близко.

Улыбающийся Джим показал ему большой палец.

— Ура! — снова крикнула рыженькая, на этот раз благоразумно придержав очки.

— Сергей — правильный пацан. Мы с ним вместе… кровь… — пробормотал Стас, после чего уронил голову на грудь и удалился в нирвану.

— Да, признаю, Моцарт редкая сволочь, но все-таки Шопена отравил не он, а сэр Пол, — не успокаивался длиннохвостый. — А вы как считаете? — обратился он к Сергею.

— Даже не знаю, — растерялся Сергей. — До сих пор я думал, что Маккартни родился века на полтора позже Шопена. И еще его группа называлась «Биттлз», а не «Роллинг стоунз».

— Как вы сказали? «Биттлз»? Где вы начитались такой ерунды?

— А пойдемте танцевать! — предложила пигалица, игнорируя попытки Сергея сунуть в рот хоть что-нибудь съедобное.

«Эта не отстанет», — подумал он, затравленно оглядываясь. Не успев начаться, вечер уверенно шел ко дну.

На его счастье, оркестр внезапно смолк. Стали слышны звон посуды и неумолкающий гул застольной болтовни. Под потолком дрейфовали пласты табачного дыма, пронизанные редкими звездами светильников. Ошпаренными призраками метались в полутьме официанты с тяжелыми подносами.

— А сейчас, — склонился над стилизованным под старину микрофоном черный саксофонист, — мы поздравляем нашего гостя, постоянного клиента, и просто отличного парня — Джима Терри, с днем рождения, и в его честь исполняем…

Возникший перед сценой официант протянул музыканту поднос с запотевшей рюмкой.

Джазист поднял ее в приветственном жесте, залпом осушил и продолжил:

— О чем это я… Ах да, в честь дня рождения Джима исполняем его любимую композицию, аранжированную нашим барабанщиком специально…

— Заткнись уже и дуй в свою дудку, лабух! — крикнули из темноты.

Музыкант бросил укоризненный взгляд в полумрак и скомандовал:

— И… раз!

Джаз-бэнд грянул разухабистую аранжировку марша Мендельсона, обильно сдобренную гитарными соло и хриплыми подвываниями саксофона.

— О, да… — виновник торжества прикрыл глаза, покачивая головой в такт мелодии. Рядом с ним уютно устроилась высокая девица с короткой стрижкой. Звезда отдела экспедирования по-хозяйски обнимала именинника за пояс.

— Серж, — делая попытку усесться Сергею на колени, томно, с хрипотцой протянула светленькая, — я хочу выпить с вами на брудершафт. И пойдемте же, наконец, танцевать!

— Нет ничего проще, миз, — Сергей резко встал. — Но сначала я должен вас ненадолго покинуть.

Девочка попыталась его обнять, однако не преуспела в своем начинании и выронила бокал. Разумеется, Сергей кинулся его поднимать, и светленькая немедленно воспользовалась возможностью снова впиться в его губы.

— Вот черт, — пробормотал Сергей, отстраняясь. На губах остался резкий запах ее помады с изрядной примесью коньяка.

— Я из сектора геологии, — сообщила девочка. — А правда, что все женщины на этом вашем Новом Уране — блондинки? Я на них похожа?

— Урале, — машинально поправил Сергей. — Извините, мне нужно…

— Я уже поняла, — хихикнула светленькая. — Я буду тебя ждать. Ты обещал мне танец.

— Конечно, миз, — ответил он.

А затем позорно ретировался в мужскую комнату.

За его спиной набирал обороты интеллектуальный спор.

— А я говорю, изрешетил из «калаша»! Он будет меня учить!

— Монгол!

— Из «калаша»!

Вокруг шеста извивалась, теряя остатки одежды, смуглая танцовщица. Лучи софитов окрашивали ее тело в фантастические цвета.

Герой всех войн храпел, уронив голову среди салатов, щекой в луже пива. Симпатичная кареглазка оставила попытки успокоить спорщиков и взасос целовалась с каким-то престарелым хиппи. Разгромленный стол плыл в дымном океане, словно брошенный командой корабль.

Глава 3

Тупая боль начиналась в затылке и заканчивалась где-то в глазных яблоках. Сергей открыл глаза и обнаружил себя лежащим на широченной кровати, в незнакомой комнате, головой на удобной, пахнущей свежестью подушке, по горло укрытым белоснежным невесомым одеялом.

На стенах кремового цвета плясало солнце. За большим неплотно зашторенным окном бесшумно качались на ветру ветви цветущей липы. Было тихо, только откуда-то издали доносилось едва слышное позвякивание ложечки о чашку.

Он резко сел, поморщившись от накатившей головной боли, и с любопытством оглядел место, куда его забросила затейница-фортуна. Отметил про себя резные ножки туалетного столика с трехстворчатым зеркалом, забавные фигурки на стенной полочке, стилизованную под старину лампу на прикроватной тумбочке цвета старого дерева. Судя по одежде, в живописном беспорядке разбросанной на ворсистом ковре, раздевался он вчера с рекордной скоростью и явно под давлением внешних обстоятельств. Наличие же трюмо с батареей разноцветных флакончиков свидетельствовало о том, что спальня принадлежит женщине, а единственная прикроватная тумбочка — о том, что женщина эта чаще спит одна, чем в компании.

Кстати, о дамах. В комнату, бесшумно ступая по ковру, вошла высокая черноволосая девушка, всю одежду которой составляла большая, не по размеру, клетчатая мужская рубаха с подвернутыми до локтей рукавами.

Его рубаха.

Сергей подумал, что все еще спит, настолько ладной оказалась незнакомка. И еще она была босой. И это было здорово, потому что с некоторых пор у Сергея портилось настроение при виде уютных домашних тапочек на женских ножках. На весьма недурных ножках, к слову сказать. Стройных, длинных, с округлыми коленками и яркими капельками педикюра на аккуратных пальчиках.

Спохватившись, он поднял глаза и встретился с ее насмешливым взглядом.

— Можешь не пересчитывать — их там ровно десять, — сообщила незнакомка, протягивая ему большую кружку. — Выпей это.

— Никогда не вредно убедиться. — Сергей принял кружку и осторожно понюхал густую коричневую жидкость. — Ты уверена, что это не для наружного применения?

— Мой фирменный рецепт, — успокоила она. — Немного воды из лужи, две щепотки пыли, капелька змеиной крови. Подогреть, хорошенько взбить и как следует плюнуть.

— А по запаху не скажешь, — продолжал сомневаться Сергей.

— Всего лишь тухлое голубиное яйцо.

— Голубиное?

— И самая малость мышиного помета.

— Что бы я вчера не натворил — это не стоит такой страшной мести, — пробормотал Сергей. Вдохнул поглубже, зажмурился и осушил кружку в несколько больших глотков. Варево оказалось довольно приятным на вкус бульоном — густым, горячим и очень острым. Во рту осталось приятное пряное послевкусие.

— Мой герой! — похвалила незнакомка. Она проследила за его взглядом, поспешно наклонилась и забросила под кровать лежащие на ковре смятые трусики. Когда она забирала кружку, щеки ее заметно порозовели от смущения.

— На всякий случай: что бы я вчера не наговорил — это все вранье, — сказал Сергей.

Она подняла бровь.

— Уверен? Ты говорил, что я самая красивая.

— Ну, кроме этого, — поспешно заверил Сергей. — А вот остальное — наверняка.

Она присела рядом с ним на краешек кровати.

— А еще ты обещал, что будешь целовать мой синяк, пока он не исчезнет.

— Синяк? — Сергей с беспокойством оглядел ее лицо. — Я что, тебя ударил?

— Вообще-то, это была твоя подружка, — успокоила девушка.

— Какая еще подружка?

Она посмотрела на него с жалостью.

— Я предупреждала — не стоит пить текилу после рома.

— Но у меня нет никакой подружки!

— А до этого ты проглотил три порции родезийского портвейна. Так что можешь не притворяться, будто помнишь, как меня зовут.

Сергей почувствовал, как его уши наливаются жаром.

— Если это поможет — мне очень стыдно. Обычно я не пью.

Она протянула руку и легонько погладила его по колючей щеке.

— Тебе не за что извиняться, ты вел себя как джентльмен. Ничего, что я украла твою рубаху?

— Тебе идет, — ответил Сергей, невольно задерживая взгляд на соблазнительной ложбинке меж симпатичных холмиков, оттопыривших грубую ткань. Спохватившись, он поспешно отвел глаза.

— Бланш мне нарисовала твоя подружка, — объяснила незнакомка, которую явно забавляло его смущение. — Ты подошел к бару и поинтересовался у меня, не занято ли место рядом, и не успела я ответить, как откуда-то выпрыгнула эта твоя чокнутая и с визгом приложила мне с правой.

— Маленькая, в синем платье? — уточнил Сергей.

— Точно. Маленькая крикливая блондинка на высоченных каблуках и в дурацком синем платье.

— Кажется, я знаю, о ком речь. А дальше?

— А дальше я сбросила туфли и показала ей кузькину мать. — сказала девушка. — Кстати, ванная в твоем распоряжении. Не стесняйся, используй все, что найдешь. Тюбик с восстановителем лежит на средней полке. Если, конечно, ты не собираешься и дальше пугать людей своими фонарями.

Он ощупал свое лицо и едва не зашипел от боли.

— У тебя есть зеркало? — спросил Сергей.

Вместо ответа она встала и развернула створку трюмо так, чтобы он мог себя видеть.

Увиденное его не обрадовало. Человек из отражения был похож на отрицательного героя в финале низкобюджетного боевика. Из тех, где добро побеждает зло.

— Я что, упал с лестницы? — поинтересовался он, поворачивая лицо из стороны в сторону, чтобы получше разглядеть сочные красно-фиолетовые украшения.

— Вроде того, — сказала она. — И вообще, ты уверен, что именно об этом нужно говорить с девушкой в ее постели утром?

— Совершенно не уверен, — согласился он. — Но меня оправдывает недостаток опыта.

— Например, ты мог бы сделать мне комплимент. Соврать, что тебе очень приятна моя забота о твоем здоровье.

— Мне очень приятно, правда, — заверил Сергей. — Даже голова уже почти не болит. И я, кажется, вспомнил, как тебя зовут. Девушка «это неважно».

— Ну, тогда это действительно было неважно, — улыбнулась она. — Будешь кофе?

— Буду. После того, как ты расскажешь мне, где именно я попал под грузовик.

Она сделала вид, будто нашла в пустой кружке что-то безумно интересное.

— Я должна извиниться. Ты бросился нас разнимать, а я была зла на твою подружку. Очень зла.

— И?

— И, в общем, я не удержалась.

— От чего именно ты не удержалась?

— Я тебя слегка ударила. Сгоряча. Еще раз прошу прощения.

— Слегка? — возмутился Сергей.

— Ну, я выросла в плохом районе, приходилось учиться защищаться. Я сделала это рефлекторно. Мне очень жаль.

Он снова заглянул в зеркало. Даже слегка потыкал в себя пальцем для пущей уверенности.

— Хороший рефлекс. Просто отличный. Но я тоже не был пай-мальчиком. Это совсем не похоже на один раз.

Она холодно взглянула на него сверху вниз и ничего не сказала. Неловкая пауза тянулась и тянулась, и когда Сергей решил, что его новая знакомая сейчас развернется и молча выйдет, она вдруг заговорила, и голос ее при этом дрожал не то от злости, не то от подступающих слез — он не слишком разбирался в подобных нюансах:

— Вчера я была очень, очень, очень зла. Я пришла в тот бар, чтобы вдребезги напиться, в настроении — «не влезай — убьет», и не успела я как следует начать, как вдруг какая-то сумасшедшая пигалица ни с того ни с сего называет меня сукой и бьет меня в глаз, а когда я хочу размазать эту дрянь по полу, ее кавалер влезает между нами со своим дурацким «Дамы, не ссорьтесь»! Знаешь, мне кажется, меня можно понять! Я была как тот проклятый электрический предохранитель, который сгорает от высокого напряжения. Да, я тебя ударила! Я ударила тебя несколько раз! И мне было стыдно! И я извинилась! Дважды! Не считая сегодняшней ночи!

Она замолчала и перевела дыхание. Вся ее подавляющая волю сексуальность исчезла. Сергею захотелось обнять ее, такой беззащитной она казалась в этот момент.

— Ты не могла бы присесть? — попросил он.

— Зачем?

— Затем, что я не могу до тебя дотянуться. И не могу встать, потому что кто-то спер всю мою одежду.

— Вчера ты не был таким стеснительным, — остывая после внезапной вспышки, сказала она. Но все же присела рядом.

Сергей отобрал у нее кружку, которую девушка машинально вертела в руках, и, наклонившись, поставил на ковер. Затем осторожно привлек девушку к себе и погладил по голове. Запах ее волос дурманил почище наркотика.

— Я себя глупо чувствую, — прошептала она, щекоча губами его ухо. — Ты ведешь себя так, будто мы знакомы сто лет.

— Я просто не знаю, как себя вести с такой, как ты.

Она отстранилась, взглянула ему в глаза.

— С какой такой?

— Безумно красивой. И совершенно не похожей на тех, кто в одиночестве надираются в дешевом баре.

Она грустно улыбнулась.

— Обычно, я не хожу по барам одна. Вчера это случилось впервые.

— Похоже, дебют тебе удался.

— Не смейся надо мной, — попросила она.

— Даже и не думал.

Она взяла руку Сергея, легонько поцеловала его в ладонь.

— Мне очень жаль, что ты увидел меня такой.

— Вероятно, у тебя был повод.

— И еще какой, — сказала она. — Вчера я поехала в гости к подруге. Моей самой близкой подруге. Мы собирались испечь фруктовый торт, немного посплетничать. Вообще-то, мы договорились встретиться позже, но я освободилась пораньше и решила ее обрадовать. Но когда вышла из такси, то увидела его машину. Его чертову любимую машину. Она стояла как ни в чем ни бывало под фонарем у ее дома, и этого просто не могло быть, потому что три дня назад он уехал проводить семинар в какой-то загородной дыре. Четыре дня, если считать сегодня.

— Он — это кто? — спросил Сергей.

— Он — это Виктор, — ответила она, осторожно опуская его руку на одеяло.

Затем она отвернулась, сложила ладони на коленях, и глядя в пол, продолжила:

— Мне даже не понадобилось входить в дом, потому что я обнаружила их в летней беседке. Они были так увлечены друг другом, что ничего вокруг не замечали. И тогда я тихонько прокралась назад и уселась в его машину. Меня колотило от ярости. У меня был кулон с чипом доступа, Виктор подарил мне его через месяц после того, как мы… ладно, неважно. Так вот, сначала я хотела просто разбить этот проклятый кусок железа. Чтобы уязвить его посильнее. Сделать ему так же больно. И только потом поняла, что ничего не выйдет, пилот просто не даст мне этого сделать, потому что у меня нет прав на ручное управление. И тогда я решила напиться — вдрызг, до отключения сознания. Мне хотелось забыть ее счастливую физиономию в которую он тыкал своим… — Она быстро взглянула на Сергея и снова опустила глаза. — Ну вот, — сказала она тоскливо. — Кажется, я становлюсь вульгарной бабой.

— Перестань, — успокоил ее Сергей, которому отчаянно захотелось в туалет.

Но она его не слышала.

— Я бросила машину у первого попавшегося бара. Мне было все равно где, лишь бы скорей. Знаешь, если бы не ты, я бы наверное убила эту сучку. Но потом, когда я выпустила пар, мне стало стыдно. Никакая лживая похотливая тварь не стоит того, что я вытворяла. И я принялась извиняться. Протирала тебе лицо водкой. Угощала выпивкой. И ты все послушно пил. Ну просто как теленок, который ест из рук. Все, что бы я тебе не подавала. Мне нравилось, как ты старался быть милым. А я видела, как тебе плохо, но не могла остановиться. Я просто не хотела оставаться одна. Мне очень нужно было, чтобы кто-то был рядом. И еще я на тебя вешалась, а ты вел себя как чертов чопорный дворецкий. А потом мы выпили на брудершафт, и ты меня, наконец, поцеловал. Хотя бы это ты помнишь?

Сергей поспешил кивнуть, хотя ничего такого не было и в помине. Его гудящую голову словно промыли пожарным гидрантом, оставив внутри какие-то слабо связанные обрывки.

— А потом бармен стал делать нам прозрачные намеки, и отказался нам наливать. А ты предложил ему выйти. Ты бы видел себя и его — это же просто человек-гора! Но ты был настойчив. Очень настойчив. И эта твоя кривая ухмылка… На тебя даже начали делать ставки.

— Наверное, проявились мои русские гены, — сказал Сергей. Боль в животе становилась невыносимой, но он боялся прервать собеседницу, которой, похоже, приспичило выговориться именно тогда, когда его мочевой пузырь собрался взорваться.

— В итоге, несмотря на твои гены, выйти пришлось нам обоим, — закончила она.

Они помолчали, глядя в окно, за которым ветер по-прежнему играл ветвями и гонял зеленые волны по маленькой симпатичной лужайке.

— И что было потом? — спросил Сергей.

— Потом я посадила тебя в такси, привезла к себе, заставила проглотить пару капсул антидота и затащила в спальню. Где и изнасиловала, невзирая на твои попытки проявить самостоятельность.

Лучше бы она врезала ему еще парочку раз, подумал Сергей. В конце концов, чем ему грозило окончание вечера с той белобрысой? Десятью минутами скомканного секса, да чувством неловкости при встрече в офисе?

— Надеюсь, я был не слишком горьким лекарством, — наконец, сказал он.

— Ты был отличным лекарством, — ответила она. — До тех пор, пока не начал называть меня Катей.

— Надо же было как-то выкручиваться, — соврал Сергей. — Я же не знал, как тебя зовут.

— Ты и сейчас не знаешь, — заметила она. — Мне почему-то втемяшилось в голову, что это неправильно, называть свое имя случайному человеку. Человеку, которому… который… — она в растерянности умолкла.

— Которого ты использовала вместо компресса, — помог он ей. — А теперь отвернись, мне нужно собрать одежду.

Она молча встала, отошла к окну и сделала вид, будто любуется своей лужайкой, пока Сергей за ее спиной собирал в охапку свои перекрученные тряпки.

— Катя — так звали ту маленькую блондинку? — спросила она, не оборачиваясь.

— Понятия не имею, — ответил он уже на бегу. — Вообще-то, я прятался от нее в туалете, но недооценил ее охотничьи навыки. Она меня выследила.

— Тогда кто такая эта Катя?

— Забудь. Просто человек из прошлого.

И перед тем, как двери ванной закрылись, успел услышать:

— Похоже, тебе не слишком везет с женщинами.

Через двадцать минут он вышел из ванной другим человеком — подтянутым и готовым к новым свершениям. Головная боль отступила, синяки сошли, узкие брюки сидят как влитые, черная футболка облегает расправленные плечи. Определенно, ему нравилась готовность универсальной одежды к любым приключениям. Главное — не забывать подзаряжать батарейки. Ну, или сохранять контакт с телом, если батарейка теплового типа.

Вроде меня, усмехнувшись, подумал Сергей.

Девушка ответила на его усмешку смущенной улыбкой.

— Кажется, это твое, — сказала она, протягивая рубашку.

Он повертел ее в руках и перебросил через плечо.

Пока он приводил себя в порядок, девушка переоделась. Теперь на ней были светлые брючки-чинос и короткая кремовая туника, открывавшая ее тонкие загорелые руки.

— Где были мои глаза, — сказала она, отступая на шаг. — Ты просто смерть для безутешных вдов.

— Жаль, что ты не вдова, — ответил Сергей. — Послушай, прикажи дому сбросить мне координаты. Или отключи блокировку определителя. Мне нужно вызвать такси.

— Машина уже ждет. Мне показалось, ты не захочешь остаться на кофе.

Все верно, подумал он. Батарейка использована и больше не нужна.

— Извини, срочная работа, — уже в который раз за это утро соврал он.

Дверь из матового узорчатого стекла негромко щелкнула, впуская запах лип в маленькую прихожую.

— Послушай, Серж, — позвала девушка.

Он обернулся.

— Да?

Из-за ее спины выкатился огромный коричневый чемодан.

— Ты не мог бы…

— О нет! — воскликнул Сергей. — Только не говори, что вчера мы еще и поженились.

— Нет, — успокоила она. — Слава богу, нет. Но если тебе не трудно оказать мне услугу — не мог бы ты засунуть эту штуку в машину у бара. Ты ее легко узнаешь, это самая большая тачка в городе. Темно-синий «Меркурий», здоровенный, как самосвал.

— Это его вещи, — добавила она. — Все, какие успела найти. Я просто не хочу с ним встречаться. Только не сегодня. Пожалуйста.

Он пожал плечами.

— Почему бы и нет. Заодно, если нужно кого-нибудь убить…

— Спасибо. Этого пока не нужно.

Она протянула ему маленький кулон на золотой цепочке.

— Это ключ. Оставь его в багажнике вместе с чемоданом. Я тебя провожу.

Дурманящий липовый аромат, изумрудная зелень газона, упругая лента дорожки. Мокасины мягко обнимают ноги.

Чемодан, тихо гудя, подплыл к колесу маленького двухместного такси и замер, дожидаясь погрузки. Сергей осторожно опустил его в багажник.

— Мы еще увидимся? — спросила она. Ветер играл ее блестящими черными прядями.

— Почему бы и нет, — ответил Сергей, устраиваясь на узком сиденье.

Она наклонилась над распахнутой дверцей. Ее лицо оказалось так близко, что Сергей почувствовал щекочущее прикосновение ее мягких волос.

— Меня зовут Лотта, — сказала она.

— Красивое имя, — улыбнулся он. — Пока, Лотта.

Прозрачная дверца закрылась, разом убрав все звуки. Машинка покачнулась и устремилась вперед, бесшумно набирая скорость в коридоре живых изгородей.

Глава 4

Если дерьмо может произойти, то оно обязательно произойдет, как справедливо подметил какой-то древний философ.

Этот горластый здоровяк возник в жизни Сергея в самый неподходящий момент.

— Эй ты! — заорал он, когда Сергей опускал чемодан в бездонное нутро темно-синего лимузина. — Что ты делаешь в моей машине?

— А разве не видно? — ответил Сергей из прохладной глубины багажника. — Занимаюсь прыжками в длину.

Парень лет тридцати остановился в паре шагов от него — мощный, плечистый, с шапкой кудрявых волос, ниспадающих на дорогую рубаху «под фермера». Брови вразлет, квадратная челюсть — настоящий мачо, какие бывают только в женских сериалах.

— Слушай, пацан. Если я найду хоть одну царапину на кузове, да хотя бы маленькое пятнышко… — начал он, сверкая глазами.

— Да ладно, — небрежно отмахнулся Сергей. — Я может и задел-то всего пару-тройку заборов. А та старушка сама виновата — перебегала улицу на красный.

Глаза здоровяка под мохнатыми бровями недобро сузились.

— Всю ночь представлял, как поймаю сукиного сына, который спер мою красавицу, — процедил он.

Брусчатая мостовая под ногами раскалилась как сковорода, ступни припекало сквозь тонкую подошву.

Сергей вытер пот со лба рукавом. Он был разочарован, как будто его обманули в лучших чувствах. Что она нашла в этом говорящем манекене?

— Ты бы слышал себя, — сказал Сергей. — Спер мою красавицу! — передразнил он. — По-твоему, так говорят крутые парни?

Он выудил из кармана кулон и бросил к ногам верзилы. Сверкнув рубиновой капелькой, безделушка жалобно звякнула о камень.

— Твоя мечта сбылась. Что дальше?

— Где ты это взял? — мрачно спросил здоровяк.

— Снял с бесчувственного тела, где ж еще, — пожал плечами Сергей.

Должно быть, это его «бесчувственного» прозвучало очень уж двусмысленно, потому что в следующий миг здоровяк, раздув ноздри, бешеным быком кинулся в атаку.

Только и ждавший этого Сергей отпрыгнул за капот припаркованной рядом машины, каким-то чудом разминувшись с волосатым кулачищем. Живая торпеда пронеслась мимо, едва не протаранив лакированный бок своей любимицы. Когда Виктор развернулся, его красивое самодовольное лицо было искажено гримасой ненависти.

— Когда я с тобой закончу, щенок, вряд ли ты будешь улыбаться, — пообещал он.

А Сергей все никак не мог стряхнуть с себя странную апатию. Ему казалось, вся эта мелодрама происходит не с ним. Не иначе, бурные события последних суток здорово превысили лимиты его восприятия. Выбили предохранители, отвечающие за беспокойство.

Он криво усмехнулся.

— Я все стерплю, только не коли меня рогами.

Следующий яростный выпад приняла на себя чья-то безвинная «Импала». Кулак Виктора с грохотом врезался в дверцу машины, оставив на ней внушительную вмятину. И пока здоровяк, шипя как покрышка самосвала, тряс своей отбитой рукой, Сергей ударил его ногой в колено и снова разорвал дистанцию. Наверное, со стороны это выглядело комично — худощавый тореадор, танцующий перед разъяренным быком на арене пустынной улицы.

Сияя мигалками, из-за угла вырулил серо-белый полицейский автомобиль. Немолодой коп в рубашке с расстегнутым воротом вышел из машины, окинул место битвы тяжелым взглядом ипоинтересовался:

— Что здесь происходит?

— Привет, Сэм, — все еще шумно дыша, сказал Виктор. — Вот, поймал засранца на горячем. Рылся в моей машине.

— Нашлась, значит, ласточка, — сказал коп, поправляя тяжелый пояс, увешанный множеством инструментов самого зловещего вида. — Ну что ж, одной проблемой меньше.

Из машины неуклюже выбрался его напарник, облаченный в защитную броню. Лицо его было скрыто за синеватым бронестеклом шлема, отчего полицейский походил на боевого робота.

— Могу я взглянуть на ваше удостоверение? — обратился к Сергею пожилой коп. — Только без резких движений.

Сергей покосился на его коллегу, притворявшегося истуканом. Однажды он был свидетелем того, как коп в подобном облачении всего в несколько шагов догнал удиравший автомобиль и одним обманчиво легким движением смял и вырвал пассажирскую дверцу.

— Конечно, офицер.

Он протянул левую руку запястьем вверх. Сканер в руках полицейского тихо пискнул.

— Господин Пи-е-тров-ский, — по слогам прочитал коп. — Вы, я вижу, у нас недавно?

— Почти три месяца, сэр, — подтвердил Сергей.

— Понятно. Вам придется проехать с нами.

— Сэр, это недоразумение, — попытался возразить Сергей. — Я не угонял эту машину.

— Тем быстрее это недоразумение разрешится. А пока повернитесь, положите руки на крышу и расставьте ноги, — приказал коп. — Медленно.

Второй полицейский сноровисто обыскал Сергея, затем по очереди завел ему руки за спину и шлепнул по ним холодной липкой лентой, которая тут же поползла как живая, стискивая запястья кольцом наручников.

— Вы имеете право хранить молчание, — забубнил из динамика шлема записанный голос. — Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде…

Сумасшедший дом, подумал Сергей. Так не бывает.

Виктор угостил пожилого копа длинной пижонской сигариллой, и теперь они покуривали в сторонке, о чем-то тихо переговариваясь. Случайный прохожий с любопытством наблюдал за бесплатным цирком с противоположной стороны улицы.

— Если у вас нет гражданства Империи или вы не являетесь резидентом Джорджии, вы можете связаться с консулом своей страны, прежде чем отвечать на любые вопросы, — закончил механический голос.

— Сэр, все ли вам понятно? Пожалуйста, дайте ясный и четкий ответ.

— Понятно, — сказал Сергей.

Жесткая перчатка робота бесцеремонно ухватила его за локоть и подтолкнула вперед. Дверца с металлической сеткой поверх стекла захлопнулась. Машина качнулась — робокоп занял место за рулем.

Прихрамывая, к машине подошел Виктор в сопровождении пожилого полисмена.

— С меня выпивка, Сэм, — донесся его делано бодрый голос. — Вовремя вы появились.

— Всегда пожалуйста, — ответил коп, усаживаясь в машину. Потом он повернулся к Сергею и внимательно посмотрел на него через толстую прозрачную перегородку. — Только давай без глупостей, парень. В участке разберемся.

Взвыв сиреной, полицейский автомобиль рванул с места. Покоритель женских сердец смотрел ему вслед с неприятной улыбкой на мужественном лице.

Глава 5

Камера, куда поместили Сергея, была похожа на отсек космического корабля. Низкий полукруглый потолок, окруженный пунктиром световых панелей, глубокое овальное кресло, прикрученное к полу в центре помещения. Окон нет. На месте двери — едва заметная щель. Напротив, в небольшой стенной нише — крохотный унитаз под металлической раковиной.

Сергей поскреб пальцем серый упругий материал, покрывавший стены. Попробовал ходить, но быстро оставил это занятие — мешало массивное кресло. При желании можно было протиснуться мимо него боком, но и только. Усевшись в кресло, он вытянул ноги и задумался.

Интересно, какого черта происходит? Почему с него не взяли никаких объяснений? Пяти минут было бы достаточно, чтобы нелепая случайность разъяснилась. И почему он в одиночной камере? Насколько он мог судить о таких вещах, всех временно задержанных скопом помещали в «обезьянник», откуда потом по одному вызывали для разбирательств. Кроме туманного «Разберемся, парень», никто так и не удосужился ничего ему сообщить. Прямо из патрульной машины его провели мимо стойки безучастного дежурного, отобрали бумажник, заблокировали чип-коммуникатор, сняли наручники и втолкнули в камеру. На все вопросы — тычок в спину от идущего сзади копа.

Прошло несколько часов. Спину ломило от неудобной позы, желудок свело от голода, снова заболела голова. Кружка бульона натощак — не слишком сытный завтрак. Подойдя к двери, Сергей попробовал постучать. Кулак увязал в упругом материале, не производя никакого шума.

— Эй, кто-нибудь! Есть кто живой?

— Есть, есть, — отозвался из-под потолка чей-то голос. — Чего орешь?

Сергей задрал голову в попытке отыскать зрачок видекамеры.

— Я хочу есть! И требую адвоката!

— Ты чего, книжек начитался? — удивился невидимый собеседник. — Еда тебе не положена — ты задержанный, а не арестованный, и тебя пока в разнарядке нету. А что касаемо адвоката — будет тебе адвокат. Завтра, на суде. А сейчас сиди тихо и радуйся, пока Стетсон о тебе не вспомнил.

— Какой, к дьяволу, Стетсон? Дайте мне позвонить! Почему меня не допросили? — зло проорал Сергей.

— Ишь ты, упертый. Ну, смотри, тебя предупредили.

Голос пропал.

Сергей пнул ненавистную дверь и снова уселся в кресло.

— Встать! Руки за спину! Спиной к двери! — внезапно ожил динамик.

С тихим шорохом дверь ушла в стену. В проеме, поигрывая шоковой дубинкой, стоял кряжистый полицейский с грубоватым, будто вытесанным топором лицом.

— Слышал, тебе неймется, — сказал коп.

Снова стянув руки Сергея мягкими наручниками, он резко дернул его в коридор.

— Двигай, гость дорогой.

От мощного тычка в спину Сергей едва не растянулся на бетонном полу.

— Ты давай полегче! — вызверился он, и тут же боль от шокового разряда заволокла глаза красной пеленой. Помотав головой, Сергей оперся плечом о стену.

— Делай, что тебе говорят, парень, и никто не пострадает, — посоветовал коп, недобро прищурившись. — Давай вперед.

Они поднялись на второй этаж по узкой металлической лестнице с полустертыми резиновыми накладками. Просторный зал, разгороженный стеклянными перегородками, был пуст. Пахло несвежим бульоном для подкормки нейросети и пыльными бумагами.

«Прямо как в старом кино», — подумал Сергей.

Коп толкнул его на прикрученный к полу жесткий стул в ближайшем стеклянном закутке.

— Сядем тут, если не возражаешь.

Усевшись напротив, он внимательно посмотрел на Сергея.

— Меня зовут сержант Стетсон, — представился он. — Я буду вести твое дело.

— Какое дело, офицер? — спросил Сергей. — За что меня задержали?

— Я тебе не офицер, парень. Это дерьмо оставь для патрульных мальчиков. Я — сержант, и фамилия мне Стетсон. Детектив сержант Стетсон. Понятно?

— Понятно, детектив сержант.

— Так вот, чтобы между нами не было неясностей. У нас в городе слишком умных не любят. Я полистал твое дело, ты вроде не шпана, окончил университет, проблем с законом не имел, так что, если будешь вести себя правильно, может и выберешься. А начнешь умничать и крутить мне мозги — пришью статью о сопротивлении при аресте. И загремишь ты на полную катушку. Понял?

— Понял, — ответил Сергей. — В чем меня обвиняют?

Полицейский пощелкал клавиатурой. Развернул рамку голографического монитора в сторону Сергея.

— В угоне, в чем же еще. Вот здесь — заявление хозяина машины, в которой ты попался. К слову сказать — уважаемого в городе человека. Вот акт экспертизы. Если коротко, тут говорится о том, что на брелке и вещах хозяина полно твоих пальчиков. Это — показания свидетелей, наблюдавших твое задержание. А вот запись, на которой видно, как ты роешься в багажнике, — толстый волосатый палец тыкал в голограмму, разворачивая все новые и новые документы.

— Но это же чушь, сержант! — возмутился Сергей. — На кой черт мне сдалась эта раритетная развалюха! Меня просто попросили положить в нее чемодан, вот и все!

Стетсон скептически усмехнулся.

— Серьезно? И кто именно тебя об этом попросил? Назови имя, адрес, и если все подтвердится, мы тут же тебя отпустим. И даже извинимся. Можешь говорить свободно, запись пока не ведется.

Сергей задумался. Под таким углом получалась совсем уж дикая чертовщина.

— Но ведь не было никакого угона, — наконец, сказал он. — Просмотрите память пилота и все сразу станет ясно.

Стетсон покачал головой.

— А вот хозяин автомобиля утверждает обратное. И его заявление подтверждено записями дорожных камер, которые зафиксировали проезд автомобиля, в то время как его владелец находился совершенно в другом месте. И это тоже подтверждено показаниями свидетелей. А еще машина не оборудована внутренними камерами — это очень старая модель, и ты наверняка об этом знаешь. Я ведь тебя по-хорошему просил — не умничай.

— Я могу позвонить адвокату? — спросил Сергей.

— Непонятно только одно — на кой черт ты в это влез? — задумчиво, будто не слыша, сказал Стетсон. — Деньги? Продать такую приметную машину ты бы не смог. Запчасти на нее тоже никому не нужны.

Сергей молчал, опустив глаза. Казалось, этот тертый жизнью коп насквозь видит все его жалкие потуги.

— Ну так что? — спросил Стетсон. — Еще не передумал насчет знакомого? Как его зовут?

— Не было никакого знакомого, — ответил Сергей. — Я просто решил прокатиться на красивой тачке.

Сержант улыбнулся. Взгляд его при этом остался серьезным.

— Ну что же, наша беседа сдвинулась с мертвой точки. Осталась всего одна деталь. Как ты украл брелок?

— Я его не крал, — ответил Сергей. — Он валялся на тротуаре.

Стетсон покивал, задумчиво глядя на него прищуренными глазками из паутины морщин.

— Не хочу тебя пугать, но эта невинная шалость потянет годика на три принудительных работ. Может, чуть меньше, если твой честный вид выдавит из судьи слезинку-другую. Только такому, как ты, там и года много. Знаешь, что такое принудительные работы?

Сергей молча кивнул. Принудительными работами на планете Джорджия называлась банальная каторга, на которой заключенные гробили здоровье в урановых шахтах. И смертность среди заключенных была такова, что через несколько лет выживали лишь единицы. Он знал об этих особенностях Джорджии, когда подписывал контракт. Знал, но и помыслить не мог, что это его когда-либо коснется.

— Потом, если сдюжишь и не выхаркаешь легкие, — продолжал полицейский, — получишь поражение в правах. Ты не сможешь голосовать, тебе запретят проживание в крупных городах, о хорошей работе тоже можешь забыть. Такие доходяги остаток жизни вкалывают на уборке урожая, а тех грошей, что они получают, едва хватает на ночлежку с благотворительным супчиком. Ну и при малейшем нарушении — повторный срок.

Сергей устало откинулся на узкую спинку. Руки в наручниках начали затекать, и он напряг плечи, чтобы хоть немного разогнать кровь.

— Я осознал и проникся, сержант, — сказал он. — Что там насчет адвоката?

Стетсон посмотрел на него с некоторым сочувствием.

— Дался тебе этот адвокат. Нормального тебе все равно не потянуть — они берут вперед и много, а с похмельного неудачника, которого тебе предоставят бесплатно, все равно не будет никакого толка.

— У вас есть другие предложения?

— Может и есть, — загадочно ответил коп. — Зависит только от тебя.

Он помолчал, с улыбкой наблюдая, как меняется выражение лица Сергея, затем склонился над столом и негромко сказал:

— Ты, наверное, думаешь, что дуболомы вроде меня писаются от радости, если им удается посадить очередного чистенького мальчика. Так вот: забудь эту чушь. Всюду работают люди, а людям свойственно договариваться. Поэтому предлагаю в первый и в последний раз. Ты повторяешь под протокол все, о чем сейчас рассказал, а я помогаю тебе соскочить. Никакой каторги, полное прекращение дела. Честная сделка, без всякой херни. Ты мне — я тебе.

— Звучит как сказка, — усомнился Сергей.

— Никакая это не сказка. Если мы договоримся, то завтра, если ты все сделаешь правильно, тебя освободят в зале суда. Ну? Что скажешь, дружок?

— У меня что, есть выбор?

— Конечно есть. Но он тебе не понравится.

Сергей невольно подумал о Лотте. Скорее всего, она его уже забыла. А может, наоборот, думает о нем прямо сейчас. Возможно, даже чувствует, что с ним что-то происходит. Говорят, некоторым женщинам свойственна эмпатия по отношению к близким людям.

А может и нет ничего страшного в том, что он назовет ее имя? Вряд ли ее бывший разобижен настолько, что готов отправить свою девушку на верную смерть. «Милые бранятся — только тешатся», — так говорили на родине Сергея.

Дурацкая мысль, оборвал он себя. И сам он сентиментальный дурак. Дурак и слабак.

«К черту все!» — подумал он. А вслух сказал:

— Хорошо, сержант. Я согласен на сделку.

Стетсон довольно улыбнулся.

— Правильный выбор, малыш. Знал бы ты, с какими тупыми отморозками порой приходится возиться.

Он развернул монитор к себе и потер руки.

— Ладно, давай быстренько покончим с формальностями. Нет возражений против голосового протокола? Отлично. Запись включена, ведется протокол допроса. Назовите вашу фамилию.

Глава 6

Ночь он провел, скрючившись в кресле той же камеры. Спать в нем было невозможно, и всю ночь Сергей балансировал в зыбком полусне-полубреду, едва ли не поминутно ворочаясь с боку на бок. Под утро он не выдержал, и голодный, злой от бессонницы, протер покрасневшие глаза и отправился умываться. Спешить было некуда, и он долго плескался в узкой раковине, затем напился холодной воды, пригладил волосы, и крикнул, обращаясь к потолку:

— Эй, на вахте! Долго еще?

— Придется немного потерпеть, родной, — отозвался динамик. — Сначала принесут твой завтрак. Потом твой друг Стетсон проглотит бурду, которую он называет кофе. Потом поковыряется в носу. И только потом отвезет тебя в светлое будущее.

Спустя час он сидел на жесткой скамье в шумном, забитом людьми холле городского суда.

К удивлению Сергея, город предоставил ему вполне приличного с виду юриста.

— Снимите с моего подзащитного наручники, — сразу же потребовал адвокат — коротконогий упитанный живчик в золотых очках и добротном сером костюме. — Он не сопротивлялся при аресте и не представляет опасности для общества.

Стетсон подмигнул Сергею и молча сдернул с его рук ненавистный кусок пластика. Адвокат присел на скамейку у стены и начал знакомиться с делом, быстро пролистывая документы на виртуальном экране органайзера. «Так, так, интересно», — бормотал он, временами поглядывая на подзащитного.

— Верно ли я понял, что вы сделали признание добровольно? — закончив чтение, поинтересовался адвокат.

Сергей бросил взгляд на Стетсона, который сделал вид, будто всецело занят изучением достоинств каменной богини правосудия.

— Да, я признался добровольно.

— Суд может это учесть. Но в остальном ваши шансы не слишком велики, — сказал адвокат. — Мы могли бы попробовать уладить дело мировым соглашением, но как я вижу, потерпевший настроен весьма негативно и отказался от материальной компенсации. Он даже согласился на ускоренное судопроизводство в его отсутствие. Все, что нам остается — это уповать на вашу положительную биографию и на то, что ваши действия не нанесли значительного ущерба.

Тем временем, конвейер правосудия работал как хорошо отлаженная машина. Каждые несколько минут раздавался стук молотка и из зала выводили очередного бедолагу, ошарашенного скоростью произошедших с ним перемен.

— Ну что? — спрашивали из очереди.

— Год каторги…

— Полгода работ…

— Три года…

Сергею стало неуютно. С каждым новым приговором надежда на благополучный исход казалась все более призрачной. Если вчера происходящее виделось ему недоразумением, способным разрешиться за час-другой, то сейчас стало совершенно ясно — все, о чем говорил сержант, реально. Статистика приговоров говорила сама за себя. И еще он клял себя последними словами за то, что купился на посулы полицейского пройдохи.

Словно почувствовав его состояние, сержант поманил его к себе.

— Думаешь, поди, что Стетсон обвел тебя вокруг пальца? На-ка вот, почитай, — сержант протянул Сергею небольшой коммуникатор неизвестной модели. Неожиданно тяжелый, в прочном обрезиненном корпусе, с толстым бронированным стеклом сенсорного экрана.

— Что за дерьмо! — возмутился Сергей, бегло пролистав текст. — Это же армейский контракт!

— Предпочитаешь харкать кровью в шахте? — поинтересовался сержант.

— Мы так не договаривались!

— Слушай, парень. Неужели ты и в самом деле решил, будто я поверил в твою туфту с брелком? Но мы заключили сделку, и я честно выполняю то, что обещал. Эта штуковина — твой последний шанс. У меня есть человек в Форт-Диксе. Надежный человек, и он по старой дружбе мне не откажет. Впрочем, я не настаиваю, ты можешь выбрать шахту.

— Но причем тут армия?

— А при том, что военные вне нашей юрисдикции. Мы не имеем права арестовать вояку, даже если он укокошит половину города. Можем лишь послать запрос в комендатуру и передать им задержанного, а что с ним сделают дальше — одному богу известно. Могут и расстрелять, но обычно они своих не выдают.

— Молодой человек, — вмешался юрист, который все это время внимательно следил за их диалогом, — не хочу на вас давить, решение принимать только вам, но все же я советовал бы прислушаться к словам офицера.

— Сержанта, — поправил Стетсон.

— Да хоть генерала, — отмахнулся юрист. — Дело не в моей премии, хотя она, в случае вашего освобождения, естественно выше…

— Ну еще бы! — ухмыльнулся Стетсон.

— Однако этот вариант, пожалуй, единственное, что я вам могу порекомендовать в вашем положении. Правда, я хотел бы сначала ознакомиться с документом…

— Исключено, — прервал его полицейский. — Это типовой договор, и я не уполномочен менять его условия. Да или нет, и быстро. Контракт еще должен пройти регистрацию. А после — пока я найду своего приятеля, пока втолкую ему суть дела, да пока он состряпает запрос… — сержант выразительно посмотрел на быстро уменьшающуюся очередь.

— Ну?

Сергей решился.

— Ладно. Давайте ваш контракт.

— Это не мой контракт, — ворчливо заметил сержант, — это твой контракт, дружок. Ты еще благодарить меня будешь. К тому же, в трехдневный срок ты можешь передумать и отказаться. А сейчас приложи сюда большой палец. И еще раз вот сюда. Сейчас будет немного больно.

Сергей чертыхнулся и отдернул руку. На пальце выступила крошечная капелька крови.

— Теперь вы, мэтр. Подпись свидетеля.

Быстро оглядевшись по сторонам, адвокат приложил палец к экрану.

— Ну вот и все, — сказал сержант, забирая устройство. — Отправка подтверждена. Поскучайте тут без меня.

Он отошел к стеклянной стене, быстро нажал на коммуникаторе пару кнопок.

— Привет Джек, это Стетсон. У меня тут новенький… Ага, горит желанием, прямо ну очень горит, так что поторопись… Да, подписал… Ну, разумеется… Да, диктую: Сер-гей Пет-ров-ский… Да, через «е»… Записал? Тогда бывай.

Служебный коммуникатор на поясе сержанта пискнул, когда Сергея уже вводили в зал. Стетсон мельком глянул на экран и протянул аппарат адвокату.

— Ваша честь, — начал тот, — произошла ошибка. Только что в управление полиции поступил запрос с военной базы Форт-Дикс. Господин Петровский является имперским военнослужащим и командование базы требует немедленно передать задержанного в их ведение.

Качнув буклями карикатурного парика, судья повернулся к Стетсону.

— Все верно, сержант?

— Так точно, ваша честь, — ответил Стетсон, комкая в руках фуражку, — запрос пришел по официальному каналу.

— Сержант, вам предписывается передать задержанного в юрисдикцию военных властей. Дело закрыто. Следующий!

Стук судейского молотка прозвучал как гром.

— Поздравляю вас, молодой человек! — неискренне улыбнулся адвокат.

Глава 7

На выходе из здания суда сержант вновь надел на Сергея наручники.

— Мало ли что тебе в голову придет на радостях, — словно извиняясь, буркнул Стетсон.

— И что теперь? — спросил Сергей.

— Я обязан выполнить решение суда. Отвезу тебя в Форт-Дикс и бывай.

Двадцать километров до военной базы промелькнули быстро. Всю дорогу коп молчал, изредка поглядывая на Сергея в зеркало заднего вида.

— Зачем вы это делаете, сержант? — спросил Сергей, когда машина остановилась у сетчатых ворот базы.

— Считай, что из любви к ближнему, — ответил Стетсон, подавая подошедшему часовому свою карточку.

Солдат в броне и с тяжелой винтовкой поперек груди сделал знак напарнику.

— Проезжайте, сэр, вас ожидают. Второй поворот направо, корпус Cи-2.

Ворота отъехали в сторону. Машина осторожно миновала противотаранную «змейку» и покатила по чистенькой бетонной аллее, обсаженной невысокими, аккуратно подстриженными деревьями. Низко над головой, оглушительно грохоча выхлопами, промчался пятнистый коптер, весь увешанный гроздьями ракет и оружейных контейнеров. Сергей невольно проводил его взглядом.

На площадке перед входом в двухэтажное здание их ожидал высокий военный. Стетсон вышел из машины, перекинулся с ним парой фраз, после чего военный достал из нагрудного кармана розовую бумажку, подозрительно похожую на чек.

Стетсон вытащил Сергея из машины и снял с него наручники.

— Ну вот и все, пришла пора прощаться. Бывай, дружок, — сказал полицейский.

В растерянности, Сергей смотрел, как его машина скрывается за поворотом.

Армейский сержант снисходительно улыбнулся с высоты своего роста.

— Стетсон говорил тебе, что я его старый друг? — спросил он.

— Ну да.

— Ясно. Он всем так говорит.

Сергея неприятно кольнуло это его «всем».

— А про то, что контракт можно расторгнуть в течение трех дней, тоже говорил?

— Да.

— Так вот — никакие мы с ним не друзья. И никакого досрочного расторжения в твоем контракте не предусмотрено. А если попробуешь финтить — мигом загремишь в дисциплинарную роту. А это, братец, такая штука, что по сравнению с ней ваша каторга — гребаный санаторий. Понял?

— Понял, — хмуро ответил Сергей.

— Сэр…

— Что? — переспросил Сергей.

— Обращаясь к старшему по званию, не забывай добавлять «сэр», сынок, — сказал сержант и резко, без замаха, ударил Сергея под ребра.

Глава 8

Взвод молодого пополнения слушал речь невысокого коренастого офицера. Новобранцы выстроились на маленьком плацу, ногами на отштампованных на асфальте желтых отпечатках. Новые, пока еще необмятые, оливково-зеленые комбинезоны мешковато топорщились из-под ремней амуниции.

Справа от Сергея стоял коренастый латинос с бегающими черными глазками. Слушая речь, он то и дело презрительно ухмылялся. Слева, словно каменный, застыл невысокий щуплый японец.

— Добро пожаловать в мобильную пехоту Его величества императора. Я — командир вашего батальона майор Грин. Что бы ни привело вас сюда, отныне вы — члены одной большой семьи. Вы больше неподсудны гражданскому суду, с вас будут сняты все обвинения, предъявленные до поступления на службу, за исключением обвинений в преступлениях против империи.

При этих словах по взводу прошло легкое шевеление. Сосед справа снова ухмыльнулся.

— Вам предстоит отслужить полный срок контракта — от звонка до звонка. Прервать контракт досрочно можно только одним способом — умереть. Если вы получите увечье, не позволяющее выполнять ваши служебные обязанности, вы будете переведены на другую должность. Если погибнете на службе — ваши родные получат солидную компенсацию и ваше жалование за оставшийся срок контракта. Если умрете при совершении дисциплинарного проступка, вас похоронят за счет армии, но и только. Ну а попытка дезертировать карается смертью без всяких исключений.

Строй замер, слушая свой приговор. Казалось, даже ветерок перестал шевелить траву на газоне вокруг плаца. Сосед-латиноамериканец уже не ухмылялся и только напряженно сопел, хмуря брови. Сосед слева, кажется, так и не шевельнулся ни разу, уподобившись каменному Будде.

А майор продолжал говорить, будто вколачивая гвозди:

— С этого дня армия Его величества берет вас на полное обеспечение. Делайте, что должны, а взамен вы получите все, в чем нуждаетесь. Забудьте, кем вы были раньше. Сегодня ваша биография начинается заново. Вы получите новые имена, которые станут вашим позывным и официальным идентификатором во всех документах в течение всего срока службы. За семь месяцев вам предстоит пройти обучение в учебном взводе. За это время вы пройдете общевойсковую подготовку и освоите свою основную воинскую специальность. Размер вашего денежного содержания будет напрямую зависеть от вашей квалификации. По окончании учебного курса вас распределят в боевые подразделения. Желающие повысить квалификацию в любой момент смогут продолжить учебу.

Ну а теперь представляю вам командира вашего взвода. Штаб-сержант Кнут!

Один из военных за его спиной шагнул вперед:

— Сэр!

— Они ваши.

— Есть, сэр!

Майор кивнул подчиненному, повернулся и пружинисто зашагал по плацу.

Глава 9

Жизнь военных в империи была окутана ореолом мрачноватой таинственности. Никакие демократические институты не имели над ними силы. Никакая пресса, ссылаясь на свободу слова, не могла заставить военного чиновника дать комментарий по поводу действия или бездействия армии в той или иной ситуации. Ни один полицейский, судья или чиновник не имели власти даже над последним рядовым — самым крохотным винтиком огромной и отлаженной военной машины. Армия принадлежала обществу, защищала его — и существовала вне его.

Военные жили в автономных городках при военных базах, отгородившись от мира заборами с колючей проволокой. Их обслуживали собственные электростанции, прачечные, магазины, рестораны. Их обеспечивали всем, в чем они нуждались в соответствии с действующей в данный момент военной доктриной. Они игнорировали запросы сеймов, дум, парламентов и прочих законодательных образований государств и планет, входящих в состав империи. Они имели собственные спецслужбы и собственных платных осведомителей во всех слоях общества. Они подчинялись только Генеральному штабу, который, в свою очередь исполнял приказы Императора. Армия была скальпелем — острым, закаленным и послушным инструментом в его руках.

О военных ходили слухи. Порой нехорошие и дурно пахнущие. Чистенькие старушки в сквериках страшным шепотом делились историями о том, как сумасшедшие солдаты обесчестили женщину из соседнего городка (местечка, района), после чего зверски убили всю ее семью (всех соседей, всех детей в соседнем детском саду).

Об армии ходили легенды. Старшеклассники на переменах рассказывали друг другу, как эсминец (фрегат, крейсер, линкор) такой-то в одиночку бился с неприятельской эскадрой до подхода главных сил и погиб, защищая планету (катер с детьми, пассажирский лайнер с беженцами).

О ней говорили много и не знали почти ничего. Ее побаивались. Ее поругивали — осторожно и негромко, несмотря на вполне демократичное законодательство. Ее рекрутские пункты, увешанные красочными плакатами, обычно пустовали. В нее шли, когда было некуда деться, когда на хвосте висела полиция, когда жизнь на пособие по безработице становилась невыносимой. В нее вербовались, чтобы начать жизнь заново. И в ней же служили поколениями, родами и семьями.

В университете, где учился Сергей, в студенческой среде было модно считать военных узколобыми тупицами, «лишними» людьми, не нашедшими себе лучшего применения. Некоторые преподаватели поддерживали подобные настроения, позволяя себе недвусмысленные высказывания во время лекций. Относительно непротиворечивые данные о вооруженных силах можно было найти лишь в учебниках краткого курса истории империи.

Сергей сдал курс истории на «отлично».

Однако действительность опрокинула все его представления. О жизни вообще и об армии в частности.

Глава 10

Штаб-сержант Кнут, жилистый, как канат, и черный, как ночь, стоял перед строем в непринужденной позе. Три сержанта замерли за его спиной.

— Для начала я распределю вас по отделениям, — сообщил Кнут, оглядывая лица новобранцев немигающим взглядом карих, навыкате глаз. — Попутно, мы познакомимся поближе.

— Ты, — палец сержанта неожиданно уперся в грудь вздрогнувшего бойца.

Солдат вздрогнул, растерянно моргая.

— Когда старший по званию обращается к солдату, тот должен встать по стойке «смирно» и представиться, добавив слово «сэр», — наставительно произнес сержант.

— Ты! — палец снова уткнулся в солдата.

— Рядовой Скиннер, сэр! — дрожащим от волнения голосом выкрикнул новобранец.

— Ты знаешь, староанглийский язык, солдат?

— Нет, сэр, — растерянно ответил новобранец.

— В армии нет слов «да» или «нет», — обращаясь ко всему взводу, повысил голос сержант, — В армии говорят «так точно, сэр» и «никак нет, сэр».

— Итак, повторяю вопрос: ты знаешь английский язык, солдат?

— Никак нет, сэр! — бойко отчеканил новичок.

— Тогда я тебе переведу на общеимперский, что означает твоя фамилия, дружок. В переводе с английского она означает «человек, снимающий шкуры». Итак, Шкурник, ты в первом отделении.

— Так точно, сэр!

— Ты! — сержант остановился перед следующим солдатом.

— Рядовой Грунский, сэр!

— Гусар, второе отделение.

— Так точно, сэр!

Сержант сделал следующий шаг.

— Ты!

— Рядовой Андерсон, сэр!

— Сказочник, второе отделение.

— Ты! — сержант уставился своим немигающим взглядом в лицо Сергею.

— Рядовой Петровский, сэр!

— Поляк?

— Никак нет, сэр! Русский!

— Первое отделение.

— Так точно, сэр!

— Ты… Ты… Ты… — сержант размеренно шагал вдоль строя.

— Командир первого отделения, — Кнут снова вышел на середину строя, — сержант Лихач.

— Есть, сэр! — Белобрысый круглолицый сержант сделал шаг вперед и снова замер.

— Командир второго отделения — сержант Бахча. Командир третьего отделения — сержант Мосол. Взвод, построиться!

Сержанты перебежали красную линию и начали торопливо расталкивать по росту бестолково суетящихся новобранцев.

— Сэр, первое отделение построено!.. Сэр, второе отделение построено!.. Сэр, третье отделение построено!.. — понеслись над плацем доклады сержантов.

— Взвод, смирно! — Кнут подобрался, его голос набрал силу и теперь пробирал до дрожи. — Итак, вам повезло попасть в мобильную пехоту. Десант, это значит — всегда первые. Пока остальные только ползут к месту боя, мы уже умываемся кровью и отправляем в ад свежие души. Именно потому, мы — элита. Запомните это.

Штаб-сержант заложил руки за спину, перебегая взглядом по напряженным лицам.

— Для начала я хочу, чтобы вы усвоили несколько простых вещей. Первое: что бы вам ни плели про армию на гражданке — это вранье. В армии не принято издеваться над подчиненными, во всяком случае, без причины. Здесь нет садистов и мазохистов. Вы делаете, что вам велят, я делаю вид, что меня нет. Вы не делаете, что вам велят, и тогда я делаю все, чтобы вы сделали все как надо. Второе: отныне и до окончания контракта ваша жизнь вам не принадлежит. Вы — инструмент в руках Императора. Император знает, как его использовать и доверяет мне уход за этим инструментом. А уж я-то наточу его как следует. Худой будет откормлен, толстый — похудеет, хилый станет здоровым. Вы не имеете права портить этот инструмент или мешать мне в его улучшении. Третье: вы больше не люди. Вы — машины для убийства. Забудьте всю чушь, которой вам забивали голову. Все очень и очень просто: армия — это коллектив, созданный для того, чтобы убивать врагов. И я сделаю из вас идеальных убийц. Убить для вас станет так же легко, как раздавить клопа на заднице. Принять смерть — проще, чем чихнуть. Четвертое: вы — часть семьи. Ваши семейные узы крепче, чем у итальянской мафии. Где бы вы ни были, в каком бы положении ни находились, невзирая ни на что, вы обязаны прийти на помощь члену своей семьи, в каком бы звании он ни был. Вы должны помогать ему даже с риском для своей задницы, кроме случаев, когда это противоречит приказу. Вы можете ненавидеть своего родича, но не имеете права оставить его в опасности. Пятое: вы — единый организм. Если не выдержали руки — умирает все тело. Если не выполнил задачу один — умирают все. Думайте об этом, когда решите, что у вас не получается. Зачет всегда принимается по последнему результату. Не справился один — наказывается все подразделение. Шестое и последнее: вы еще не солдаты. Вы — черви. Пока я не решу иначе, у вас нет прав, забот или желаний. Есть только я — ваш господь бог на ближайшие полгода. И в эти полгода я и только я решаю вашу судьбу. Помните это. Вольно!

— Сэр, у меня вопрос! — выкрикнул латиноамериканец, бывший соседом Сергея. — Я здесь по ошибке и подписал контракт не читая. Я не согласен на такие условия. Я хочу расторгнуть контракт.

В наступившей тишине было слышно, как в кронах дерева выясняет отношения стайка серых пичужек.

— Сержант Мосол, — ровным голосом произнес Кнут.

— Сэр! — плечистый сержант шагнул из строя и вытянулся, глядя пустым взглядом прямо перед собой.

— Вы давали вашему бойцу разрешение говорить?

— Никак нет, сэр! — выкрикнул Мосол.

— Объясните солдату правила поведения в строю, — распорядился Кнут.

Командир отделения подскочил к нарушителю.

— Выйти из строя! Фамилия!

Солдат нехотя сделал шаг вперед.

— Гутиерос моя фамилия.

— Рядовой Гутиерос! — прошипел сержант.

— Я не рядовой. Я здесь по ошибке, — набычился латинос.

Сержант стремительной подсечкой сбил новобранца на землю, а когда тот упал, обрушил на него удар тяжелого ботинка.

— Встать! — дыхание сержанта даже не сбилось, голос звучал ровно и даже как-то приглушенно.

Солдат корчился на горячем асфальте, не в силах вздохнуть.

Ботинок сержанта снова врезался ему в бок. Тело подбросило в воздух.

— Я буду пинать тебя, пока ты не сдохнешь. Или пока не встанешь, — сообщил сержант.

Через мгновенье ботинок снова врезался в тело.

Гутиерос со стоном встал на четвереньки, затем медленно поднялся. Его шатало, как пьяного.

Взвод не дышал.

Кнут справился с соринкой и теперь безмятежно смотрел вдаль.

— Фамилия!

— Рядовой Гутиерос…

Кулак с хрустом ударил его под ребра. Рухнув на колени, солдат запузырил на губах кровавую слюну.

Мосол одним рывком вздернул его на ноги.

— Когда отвечаешь старшему по званию, надо добавлять «сэр». Тебе ясно?

— Так точно, сэр! — прохрипел Гутиерос.

— Отныне ты говоришь, только когда я разрешу. При любых обстоятельствах. Только я! Имя тебе — Молчун! — сержант вопросительно оглянулся на Кнута. Тот утвердительно кивнул.

— Так точно, сэр! — выдавил Гутиерос. Кровь из разбитого затылка заливала ему шею, пропитывала воротник.

— Фамилия!

— Рядовой Молчун, сэр! — отчаянно выкрикнул латинос.

— Встать в строй, солдат.

— Есть, сэр!

Молчуна подхватили под руки, чтобы не дать ему упасть.

— Сэр, ваше приказание выполнено!

Штаб-сержант кивнул. Мосол прыгнул в строй и снова замер.

— Есть здесь еще попавшие в армию по ошибке? — спросил Кнут.

— Так точно, сэр! — неожиданно для себя ответил Сергей. На него оглядывались как на самоубийцу.

— Выйти из строя! Фамилия!

— Рядовой Петровский, сэр! — четко доложил Сергей.

Кнут подошел к нему и медленно осмотрел свою жертву с ног до головы. Сергей почувствовал, как между лопаток скатилась капля холодного пота.

— У тебя плохо с головой, солдат? — негромко поинтересовался штаб-сержант.

— Никак нет, сэр! — выкрикнул ему в лицо Сергей.

— В твоем медицинском досье сказано, что ты полностью годен к службе. Значит, с мозгами у тебя действительно порядок… — задумчиво продолжал Кнут.

— Тебя били, когда ты подписывал контракт? — внезапно спросил он.

— Никак нет, сэр!

— Так зачем же ты его подписал? — почти ласково спросил командир взвода.

— Обстоятельства вынудили, сэр!

— А сейчас, значит, они изменились… — Кнут задумчиво покивал головой. — Ты, кажется, будешь большой занозой в моей заднице, умник…

Сергей напрягся в ожидании удара.

Штаб-сержант прочистил горло. Взвод замер.

— Мы сделаем так, Заноза, — начал Кнут, гипнотизируя новобранца холодным взглядом. — Ты быстренько летишь в кадровый отдел — это недалеко, всего с километр, берешь там копию своего контракта, и несешь ее мне. И если найдешь в нем пункт, согласно которому не можешь продолжать службу, то даю слово — ты сегодня же покинешь базу. Ну а пока ты развлекаешься, мы с твоими товарищами восполним пробел в их физическом воспитании.

— Рядовой Заноза, выполнять, бегом марш! — рявкнул командир отделения.

— Есть, сэр! — Сергей сорвался с места и помчался по плацу.

— Взвод! Упор лежа, принять! — раздалось за его спиной. — Упали все! Резче!

— Раз… Два… Три… — начали отсчитывать отжимания сержанты.

Глава 11

Сергей родился на Новом Урале. Его мать — диспетчер космопорта — рано овдовела. Отец погиб во время пожара в лаборатории научно-исследовательской компании, когда Сергею было всего десять. Денег в семье отчаянно не хватало и он рано узнал почем вкус соленой горбушки. Еще будучи школьником, он начал подрабатывать ночным уборщиком в барах по соседству. В университете же ему повезло устроиться на вечернюю работу в библиотеку, где он с головой погрузился в составление каталогов и исправление огрехов капризной поисковой системы. К концу третьего курса он уже замещал должность инженера по коммуникациям и имел благодарность попечительского совета за активное участие в реорганизации университетской сети.

Планета Новый Урал, входящая в русский анклав, не относилась к категории промышленно развитых. Ее население численностью около ста миллионов человек, преимущественно славянского происхождения, зарабатывало тем, что продавало знания. Довольно неплохой бизнес для потомков горьких пьяниц и казнокрадов, много веков назад разбазаривших крупнейшую на древней Земле империю. Местные расценки за обучение были существенно ниже, чем на центральных планетах, а образование, полученное в русском секторе, неплохо котировалось, так что ежегодно колледжи и университеты Нового Урала принимали сотни тысяч приезжих абитуриентов. Стимулируя развитие одной из наиболее значимых отраслей, местные власти финансировали ряд образовательных программ, которые позволяли собственной молодежи учиться значительно дешевле, чем иностранцам. Благодаря одной из таких программ Сергею и удалось поступить в университет Екатерининска — симпатичного зеленого городка, состоявшего, по больше части, из учебных корпусов и студенческих кампусов.

На последнем курсе в жизнь Сергея пришла Катя. Не избалованный женским вниманием, обычно сторонящийся богатых однокашников, Сергей не сразу понял, что стройная, обладающая непередаваемым обаянием Катя не просто шутит с ним в студенческой столовой, а откровенно ищет его внимания. Начавшись внезапно, их роман покатился, как снежный ком, стремительно набирая обороты.

Катя влекла Сергея. Влекла физически. Она обладала какой-то невероятной, просто необъяснимой сексуальной привлекательностью. Они встречались в небольших уютных ресторанчиках, ели острое мясо, запивали его местным вином, танцевали, ходили на спектакли заезжих театральных трупп. Взявшись за руки, подолгу бродили по вечернему Екатерининску. И любили друг друга. Жадно, ненасытно, как будто делали это в последний раз. Они могли делать это в гостинице, в общежитии у Сергея, на летнем пляже, в ночном сквере, везде. Энергия и изобретательность Кати били через край. Сергей пил ее как вино, дышал ею, как воздухом. Они не говорили о любви — они просто были вместе и не представляли, как смогут провести друг без друга хотя бы день.

Сергей хорошо запомнил их последнюю встречу в винном погребке со стенами из грубого камня. В тот вечер Катя была немногословна, думала о чем-то своем, отвечала невпопад. Огонек свечи, преломляясь в бокале с вином, раскрашивал ее задумчивое лицо причудливыми бликами. Сергею никак не удавалось ее разговорить.

Катя опустила ладонь на его руку и нежно, едва касаясь пальцами, погладила ее.

— Все случилось так неожиданно, — произнесла она. — Даже не знаю, с чего начать. Два дня готовилась, репетировала речь, а увидела тебя, и все заготовки сразу вылетели из головы.

Сергей отставил бокал и осторожно высвободил руку.

— О чем ты, солнце?

— Сегодня мне сделали предложение. И я согласилась. В общем, я выхожу замуж.

Его словно обухом по голове ударили. Он сидел, глупо хлопая глазами, и не понимал, что она ему говорит. Предложение? Какое, к черту, предложение?

— Ты это серьезно? — спросил он.

Катя, не поднимая глаз, кивнула.

— Завтра я уезжаю.

— Кто он?

Она посмотрела ему в глаза, ее взгляд был спокойным и серьезным. Совершенно незнакомым.

— Ты вряд ли его знаешь. Он аспирант с кафедры системотехники. У его отца большой бизнес на Новой Каледонии.

Он почувствовал себя использованной вещью, которую выбрасывают, когда в ней отпадает нужда.

— Я понимаю. Большой бизнес стоит того, чтобы прыгнуть в постель к большому кафру.

— Все новоуральцы — жуткие расисты. Но я думала, ты выше этого.

— Ты тоже русская, — заметил он. — Нет никакого преступления в том, чтобы назвать сажу сажей.

— Ты напрасно стараешься меня оскорбить. Он никакой ни черный, в нем лишь небольшая примесь африканской крови. Хотя какое это имеет значение? Я пришла попрощаться. Не хотела уезжать, не повидав тебя.

Он заставил себя откинуться на спинку стула и отвел глаза в сторону, чтобы не видеть ее изящные руки, нервно теребящие салфетку.

— Повидала?

— Да.

— Попрощалась?

— Да.

— Значит, все пункты программы выполнены, — Сергей одним большим глотком допил вино и знаком попросил у официанта добавки. — Что еще на сегодняв твоем графике?

Катя прикусила губу.

— Я встречаюсь с ним уже больше трех месяцев, — тихо сказала она. — Когда я поняла, что у нас все серьезно, то хотела тебе все рассказать. Но не смогла. Прости.

— Ну что ж… — Сергей побарабанил пальцами по столу. В груди разбухал ком непонятного чувства, то ли гнева, то ли сожаления, то ли просто щемящей пустоты. — Значит, ты оторвалась на славу, объезжая двух жеребцов сразу.

Катя отшатнулась, как от удара.

— Зачем ты так? — она умоляюще посмотрела на Сергея. — Ведь я люблю тебя…

Официант поставил на столик новый бокал с вином.

— Повторить для дамы? — поинтересовался он.

— Спасибо, не нужно, — ответил Сергей. — Дама уже уходит.

Катя поднялась со стула. Стройная, гордая. Еще никогда она не казалось ему такой красивой.

— Я надеялась, мы проведем последнюю ночь вместе, — сказала она.

От внезапно возникшего воспоминания о ее податливом теле накатило чувство гадливости.

— Спасибо, что зашла попрощаться, — сказал он, прилагая неимоверные усилия к тому, чтобы голос звучал спокойно. — Я буду тебя вспоминать.

Катя повернулась и выбежала по винтовым ступеням вверх на улицу. Он заметил, как несколько мужчин в зале украдкой проводили ее оценивающими взглядами.

Через месяц Сергей защитил диплом с отличием. Из множества предложений он выбрал одно — от горнодобывающей компании «Стилус». Его прельстили хороший климат и жалование, которым здесь, на родине, мог похвастаться не каждый профессор с солидным стажем исследовательской работы. И кроме того, Джорджия была наиболее удаленной от Новой Каледонии планетой.

Подписав трехлетний контракт, Сергей попрощался с матерью и улетел с Нового Урала ближайшим рейсом.

Глава 12

Здание, в которой размещалась казарма учебного взвода, ничем не выделялось в длинной череде себе подобных. Типовое строение номер семь — безликая бетонная коробка, отделенная от других маленькой асфальтовой площадкой и рядом невысоких деревьев. На первом этаже располагались учебные классы, оружейная комната и склад боеприпасов. На втором — комнаты сержантов, санузел, душевая, а также четыре десятка каморок-выгородок, в каждую из которых были втиснуты узкая кровать, стенной шкаф и небольшой откидной столик.

День новобранцев начинался в пять утра с десятикилометровой пробежки. Командиры отделений пинками выгоняли взвод на плац, откуда, после короткой переклички, они стартовали по направлению к ближайшему лесу, чтобы через час загнанными лошадьми вернуться с противоположного конца базы.

Затем — душ, короткий утренний инструктаж и снова бег строем, на этот раз — в столовую, где они торопливо проглатывали похожие на замазку брикеты армейского рациона, запивая их соевым молоком или консервированным фруктовым соком. Сержанты питались тут же и тем же, с той лишь разницей, что они могли по своему усмотрению выбрать вкус рациона и его количество.

Далее по распорядку следовал забег в санчасть, где их быстро, но тщательно, словно лошадей перед скачками, осматривали военные медики. После осмотра врачей следовал конвейер из безликих медсестер, которые сноровисто прижигали мозоли, склеивали порезы, залечивали ожоги и накладывали эластичные повязки на места вывихов. Здесь же, в санчасти, они получали инъекции стимуляторов мышечного роста — имперская армия имела жесткие стандарты физического состояния и в короткий срок подтягивала до них всех новобранцев.

В восемь утра начинались двухчасовые теоретические занятия. Равнодушные как автоматы инструкторы преподавали устройство основных видов вооружения, боевого костюма, бортовых систем коптеров, а также основные правила ухода за ними.

Перечень изучаемого оружия относительно невелик. Многоцелевая штурмовая винтовка в комплекте с автоматическим подствольным гранатометом. Компактный ракетный лаунчер с самонаводящимися и управляемыми ракетами различных типов. Несколько видов ручных гранат и мин. Автоматический пистолет. Снайперская винтовка. Единый пулемет. Ну и, конечно же, КОПы — комплексы огневой поддержки, представлявшие собой боевых роботов с мощным вооружением и развитой системой искусственного интеллекта.

Зачеты принимались сразу же по окончанию занятий. Отделение с самыми низкими результатами отправлялось к ближайшему болоту, чтобы в течение двух часов по горло в мутной жиже отрабатывать форсирование водной преграды. Ну а те, кому повезло, использовали это время для закрепления знаний, занимаясь чисткой и обслуживанием изученного оружия.

Именно при очередном учебном форсировании взвод понес первую потерю — рядовой Гнус провалился в торфяную яму и захлебнулся до того, как его успели вытащить.

И пока шокированные новобранцы провожали глазами машину, увозящую тело их погибшего товарища, штаб-сержант Кнут поделился с ними очередной армейской мудростью.

— В армии, как и в природе, существует естественный отбор, — возвестил взводный. — Умные живут и процветают, тупые — хлебают дерьмо в болоте. Если до кого не дошло, расшифрую: рано или поздно я утоплю в дерьме всех тупиц из моего взвода.

Успеваемость на теоретических занятиях после этого случая резко возросла.

В полдень следовал обед, состоящий из густого рыбного супа и огромных порций кукурузной каши с белковым соусом.

В 13:00 — изучение имперских уставов и наставлений. Время от времени Кнут устраивал тест, в произвольном порядке выдергивая бойца с требованием прочитать по памяти страницу-другую забористого текста. Если солдат сбивался или затруднялся с ответом, ему на помощь немедленно приходило все отделение. Разумеется, подобные хоровые декламации сопровождались приседаниями или отжиманиями от пола.

В 14:00 начинались занятия в спортзале. Сержанты распределяли взвод по тренажерам, и в течение двух часов доводили подчиненных до полного изнеможения, каждого по строго индивидуальной программе, подобранной медиками в зависимости от физических данных солдата.

В 16 часов — марш-бросок на полевые занятия. Почти всегда марш-бросок был тяжелым испытанием сам по себе. Километр за километром, час за часом мчались они по пересеченной местности, разбрызгивая грязь, проламываясь через густой кустарник, с ходу форсируя ручьи и речушки. Отставших тащили за руки или подталкивали в спину, обессилевших поднимали и несли на руках, используя развернутые на манер гамака ремни амуниции. Слабовольных и хитрых били сержанты, а чаще — сами оставшиеся в строю бойцы, которые всеми силами пытались избежать дополнительной ноши.

Сами занятия были не намного легче. Молодых солдат до седьмого пота гоняли по полосам препятствий, учили приемам маскировки и скрытного передвижения, сериями повторяющихся упражнений вбивали в них навыки ориентирования и выживания на местности.

К 20 часам измочаленные, изгвазданные в грязи новобранцы приползали назад на базу, где сначала ужинали кусками тушеной рыбы, а затем приводили в порядок амуницию и обмундирование.

В 22:00 наступал час личного времени. Разбредаясь по своим каморкам, солдаты наконец-то оставались наедине со своими мыслями. Кто-то писал письма, кто-то надевал рамку голопроектора и погружался в мир виртуальных игр, кто-то находил силы читать, ну а некоторые просто дремали, наслаждаясь минутами блаженного безделья.

В 23:00 — общее построение, проверка снаряжения, вечерняя поверка, и, наконец, долгожданный отбой. Те, кому повезло пройти проверку благополучно, падали на жесткие койки и проваливались в сон. Неудачники же занимались физическими упражнениями, пока не вырубались от усталости или пока сержант не решал, что воспитательный процесс на сегодня закончен.

Ну и вишенкой на торте были ночные проверки боеготовности — суматошные, наполненные суетой и криками, подъемы по тревоге. Так как своего оружия у бойцов еще не было, проверки завершались смотром на плацу, после чего взвод снова падал в койки.

Однажды утром комната Молчуна оказалась пустой. На утреннем построении, его, избитого в кровь, выбросили из джипа комендантского патруля. Как выяснилось, доведенный до отчаянья новобранец попытался выбраться с территории базы, спрятавшись в кузове грузовика снабжения.

И вот теперь он — растерзанный, сломленный, в разорванном на груди комбинезоне, стоял на краю плаца и безучастно смотрел в сторону.

— Командир отделения! — негромко произнес Кнут.

— Сэр!

— Расстреляйте дезертира!

Молчун вздрогнул и недоверчиво уставился на Кнута.

Сержант Мосол выстрелил не целясь. Пуля ударила Молчуна в лоб, затылок разлетелся ошметками плоти. Мертвое тело мешком повалилось на газон.

— Сержант, к вечеру жду от вас рапорт.

— Есть, сэр! — отозвался Мосол, убирая пистолет в кобуру одним ловким движением.

Повинуясь команде, взвод повернулся направо и направился в столовую. Мертвец провожал их взглядом, в котором навсегда застыло удивление.

Глава 13

Сергей смертельно устал. С каждым новым днем его сознание все сильнее затягивалось мутной пеленой страха, мышцы одеревенели от перегрузок. Временами он уже плохо представлял, что происходит, и действовал, будто автомат, способный реагировать лишь на простейшие команды-раздражители.

Он держался на одном лишь упрямстве, но в редкие минуты просветления, когда перед мысленным взором вставало презрительное лицо Кнута, называвшего его слабаком, Сергей стискивал зубы от злости и повторял про себя только одно: «А вот хрен вам!»

И однажды на занятиях в поле случилось то, что закономерно должно было случиться — он подставился.

Крутясь в воздухе, осколочная граната пролетела положенные тридцать метров, ударилась о бруствер и свалилась в траншею. Взрыва не последовало — Сергей забыл ее активировать.

— Учишься кидаться булыжниками, Заноза? — поинтересовался всевидящий Кнут.

— Никак нет! Виноват, сэр!

— Это уж как водится, виноват. Сержант Лихач, отработайте упражнение всем отделением. Выдайте всем по пять плазменных. Этому — десять. Дистанция двадцать метров.

— Есть, сэр!

Двадцать метров — это значит, броски с открытой местности. Шар перегретой плазмы, если промахнуться мимо траншеи, потеряет поражающие свойства примерно на десяти. Частичное воздействие вторичными поражающими элементами — брызгами расплавленного металла, стекла или камня — сохраняется до пятнадцати. Всего одна ошибка, всего один неудачно отскочивший от бруствера пластиковый цилиндр — и все, заказывайте музыку.

Но Сергей ничего не чувствовал. Как давно он живет, словно безмозглая кукла? Три дня? Быть может, пять? Возможно, сегодня все и закончится.

Наплевать.

Лица солдат, рассовывавших гранаты по подсумкам, застыли, как у покойников.

— Отделение — вперед! — командует Лихач.

Подбежать к рубежу, упасть на колено, достать гранату, потянуть за кольцо, швырнуть гранату в траншею, лечь, закрыть глаза.

Вспышка ослепляет даже сквозь плотно сжатые веки. Волна раскаленного воздуха обжигает кожу. Шрапнель из горячего щебня со звоном отскакивает от шлема, сверху сыплются тлеющие щепки.

— Вперед!

Подбежать к рубежу, упасть на колено. Швырнуть. Упасть лицом в грязь. Вспышка.

— Вперед!

Подбежать, упасть, достать. Пальцы с сорванными ногтями не слушаются.

Вспышка. Вспышка. Вспышка.

Свет на мгновение гаснет, а когда появляется вновь, перед глазами маячит лицо командира отделения.

Губы шевелятся, глаза вытаращены, лицо перекошено.

Чего-то орет.

Включается звук.

— …Отставить! Заноза, отставить! Закончить упражнение! — надрывается Лихач.

Сергей приходит в себя, часто моргает. В ушах звон, во рту песок, в глазах мельтешение зайчиков, мокрый от грязи комбинезон весь в прорехах, левый рукав дымится.

Его товарищи выглядят немногим лучше.

— Встать в стой!

Сергей занял свое место в шеренге измочаленных новобранцев.

— Конец тебе, сука, — прошептал Шкурник.

— Пошел ты.

Отделение недовольно заворчало.

— Ты уже всех достал, русский, — не шевеля губами, процедил Ланге. — Пора тебя учить.

— Училку отрасти.

— Короче, тебя предупредили, Заноза, — сплюнул Шкурник.

Глава 14

Ночью, дождавшись, пока сержанты заснут в своих комнатах, несколько человек тихо выскользнули в коридор. Один из них негромко стукнул в дверь Сергея.

— Эй, русский! Есть разговор.

Сергей открыл глаза, будто и не спал. Морщась от боли в обожженных пальцах, быстро натянул комбинезон, затянул ремни, накинул липучки ботинок.

Страха не было, перегруженный организм попросту игнорировал опасность. Внутри разгоралась какая-то бесшабашная ярость.

— Ладно, суки, — шепотом сказал он отражению в дверном зеркале. — Я иду.

В коридоре нетерпеливо переминался рыжий Ланге.

— Долго возишься, — сообщил Ланге громким шепотом. — Давай вперед.

Он подтолкнул Сергея, направляя в дальний конец казармы, туда, где из приоткрытой двери выбивалась яркая полоска света.

Словно в детстве перед уличной дракой, Сергея начала сотрясать нервная дрожь. Глубоко вздохнув, он толкнул дверь туалета и замер, давая глазам привыкнуть к свету.

— Входи, не трусь, — Ланге снова толкнул его, вошел следом и аккуратно притворил дверь.

— Еще раз дотронешься — сломаю нос, — не оборачиваясь, пообещал Сергей.

В просторном помещении с длинным рядом сверкающих унитазов его встречала целая делегация в составе неразлучной троицы — Шкурник, Тевтон и Салочник. Одетые лишь в трусы и ботинки, все трое представляли собой забавное зрелище. Если, конечно, не задумываться, для чего эти самые ботинки предназначались.

— Ты чего вырядился? — Шкурник явно был тут за главного. — Не на парад позвали, сволочь.

Дрожь не проходила. Сергей подумал, что со стороны он действительно выглядит до чертиков перепуганным.

Туповатый Ланге снова толкнул его в спину, на этот раз так сильно, что Сергея вынесло на середину помещения. Тевтон и Салочник, оба жилистые, мускулистые, одновременно шагнули в стороны, заходя с флангов.

Обманчиво медленным движением Сергей сунул руку в подсумок, и, опережая рванувшегося сзади Ланге, выхватил увесистый пластиковый цилиндр. Звонкий щелчок — и выпавшая чека зазвенела по кафельному полу.

Все замерли, вперившись глазами в его высоко поднятую руку. Физиономия Шкурника стала белее пластыря, которым была облеплена от лба до подбородка. Плазменная граната в закрытом помещении — штука пострашнее папаши, заставшего свою несовершеннолетнюю дочь за странным занятием в компании с голым соседским парнем.

— Пальцы ничего не чувствуют, — пожаловался Сергей. — Сжег ногти на полигоне.

Свободной рукой он осторожно обхватил ребристое донце и медленно провернул, считая щелчки механизма запала. Три щелчка, режим проволочной растяжки. Теперь, если отпустить рычаг ударника, последует мгновенный подрыв.

За его спиной пыхтел Ланге, в панике забывший, что дверь открывается на себя. Косяк трещал под его молодецким напором, но пока держался.

— Рыжий, — не оборачиваясь, позвал Сергей.

— А?

— Хватит портить имущество. Подойди и встань так, чтобы я тебя видел.

Теперь весь комитет по перевоспитанию сбился в кучу у стены. Хитрый план обернулся против них самих — помещение туалета не имело окон, а путь к единственному выходу преграждал псих с гранатой.

Сергей окинул полуголое воинство оценивающим взглядом. Дрожь постепенно отпускала его, как и всегда с окончанием состояния неопределенности. Он медленно прошелся от стены к стене и обратно. В задумчивости остановился. Рука начала уставать и он опустил ее, держа чуть на отлете.

— У вас какой-то напряженный вид, парни. Мало бываете на воздухе? Плохо спите?

Ответом ему было лишь тяжелое сопение.

— Я так и думал. Я вот тоже терпеть не могу, когда меня лишают законного отдыха. Меня это сильно нервирует.

— Слушай, Заноза, — начал Шкурник, демонстрируя пустые ладони. — Давай замнем. Ты ее не удержишь.

— Заткнись! — прервал его Сергей. — Не сбивай меня с мысли.

Он прочистил горло, сплюнул в унитаз.

— Так вот, — продолжил он, — когда меня внезапно будят, я становлюсь нервным. Ужасно нервным. А я не люблю быть нервным, потому что нервозность порождает суету, а моя профессия, наоборот, требует рассудительности. Рассудительности и пунктуальности. Пунктуальность — это когда ты должен выполнять все, что сам же и наметил, — пояснил он. — А иначе, если тебе не удается выполнить намеченное, ты перестаешь себя уважать. Начинаешь считать себя слабаком, совершать ошибки, теряешь уверенность, все твои планы расползаются как тараканы. В итоге ты буксуешь и не достигаешь цели. Все твое существование становится бессмысленным. Ведь профессионал — это тот, кто достигает цели. В любых условиях, невзирая на обстоятельства. Я понятно говорю?

Внезапно он шагнул вперед, размахнулся, и как следует врезал Ланге кулаком с гранатой. Хрустнул сломанный нос, многострадальные пальцы обожгло болью.

Вся сцена мгновенно пришла в движение. Шкурник упал и закрыл голову руками, Тевтон присел за унитаз, Салочник бросился бежать, споткнулся о Шкурника и растянулся во весь рост. И только оглушенный Ланге застыл на месте, боясь пошевелиться. Его кадык судорожно дергался вверх-вниз, слезы из закрытых глаз ручьем катились по изувеченному лицу, смешивались с кровью, срывались вниз и разбивались о кафель.

— Извини, рыжий, — сочувственно сказал Сергей. — Но я дал тебе слово. А я всегда выполняю то, что обещал. Я ведь профессионал. А заодно вспомни, сколько раз мы таскали тебя на руках. Не знаю как у других, но у меня после таких упражнений спина отваливается. А когда у меня болит спина, я становлюсь неуклюжим на полосе, и это не нравится сержанту. Обычно это кончается сеансом педагогики. С использованием ботинок.

Он повернулся к остальной части педагогической группы.

— Кстати, насчет ботинок. Не зря же вы их надевали. Вы двое — объясните Шкурнику ошибочность его методов. И не вздумайте сачковать.

— Ты что, самоубийца? — спросил Тевтон. — У тебя уже пальцы синие.

Сергей поднес руку к лицу и некоторое время внимательно ее изучал, будто увидел впервые. Выглядела она и впрямь не очень — посиневшие пальцы разбиты, обгоревшие ногти в комках застывшего клея, под ногтями кровь.

— Ты прав. Не уверен, что удержу ее дольше пяти минут. Постарайтесь уложиться. Вперед.

— Ты долбаный псих! — выкрикнул Салочник. Затем подскочил к Шкурнику и пнул его в живот. Тевтон присоединился к товарищу пару секунд спустя.

Некоторое время в туалете слышалось только тяжелое дыхание, перемежаемое сочными звуками ударов и отчаянными воплями избиваемого.

Внезапно стало тихо.

Сергей обернулся. На пороге, раскрыв рот, стоял Гаррисон, из-за него выглядывал Накамура с выражением изумления на обычно невозмутимом лице.

— Что, парни, решили присоединиться к вечеринке? — поинтересовался Сергей.

— Вообще-то, мы за тобой, — ответил Гаррисон, машинально постукивая по бедру импровизированной дубинкой, сделанной из ножки от табурета. Заметив ироничный взгляд Сергея, он смутился и спрятал свое оружие за спину.

— У нас тут небольшой диспут, — пояснил Сергей. — Не сошлись в вопросах мотивации. Но спасибо что заглянули.

Накамура прошел вперед с интересом оглядел диспозицию. Истукан в залитой кровью майке, тяжело дышащая парочка с потными от усилий лицами, и их скулящая в позе зародыша жертва. Затем он он принюхался и сморщил нос.

— Кажется, кто-то из твоих оппонентов того…

— Это моя вина. Я привел слишком веские аргументы, — повинился Сергей. И продемонстрировал упомянутый предмет.

— Это… сильно, — выдавил побледневший Гаррисон. А Накамура просто застыл, вытянув руки по швам.

— Кто-нибудь, найдите мне чеку, — попросил Сергей. — И поскорее, мать вашу, у меня уже рука отваливается.

— То есть, убивать ты их передумал? — спросил Гаррисон.

— Зачем мне их убивать? — удивился Сергей. — Мы же одна семья — мобильная пехота. А это мои братаны. Подставят плечо, протянут руку. И вообще — друг за друга горой.

Он посмотрел на Тевтона с Салочником, которые, ползая на карачках, старательно шарили руками по полу.

— Верно, пацаны?

Оба подняли головы, и синхронно, как автоматы, кивнули.

— Ну где там эта гребаная чека?

— Кажется, я на ней стою, — прогнусавил Ланге.

Гаррисон положил свою дубинку на пол и осторожно вернул чеку на место.

Онемевшие пальцы не слушались и Накамуре пришлось осторожно отгибать их один за одним. Когда он закончил, Сергей взял свой трофей здоровой рукой и протянул скрюченному от боли Шкурнику.

— Держи, — сказал он. — Это тебе на память. Всякий раз, когда у тебя, рукожопа, останутся лишние детальки после сборки пулемета — вспоминай обо мне. Я очень не люблю хлебать болотную грязь. Меня от нее проносит.

У выхода он покачнулся и едва не упал. Самурай аккуратно придержал его за ремень.

— Что-то мне, братцы, нехорошо.

Ему помогли добраться до койки, где он и вырубился, едва коснувшись головой подушки.

Спал он без кошмаров и сновидений.

Глава 15

Через пять недель обучения начальство в мудрости своей решило, что новобранцы достойны обладания боевой броней и индивидуальным оружием. По этому поводу штаб-сержант Кнут произнес короткую эмоциональную речь.

— Теперь у вас есть винтовка. У нас принято говорить, что она вернее женщины и надежнее друга. В отличие от женщины, оружие всегда помнит заботу о себе и верно хозяину. Содержите его в чистоте, не забывайте заряжать батареи, вовремя проводите тестирование, и она никогда не подведет. Начните лениться, оставьте в затворе одну-единственную песчинку, и вам вышибут мозги из-за не вовремя случившегося перекоса.

Кнут помолчал, переводя взгляд с одного лица на другое.

— Если оружие необходимо, чтобы убить врага, ваша броня, наоборот, не дает врагу убить вас. Она спасет вас от пули, осколка или излучения, согреет в мороз, охладит в жару, не даст подохнуть от потери крови. Но она не сможет помочь, если вы не поможете ей. Она превратится в бесполезный панцирь, в ходячий гроб, если ее электроника не получит питания, а в аптечке не будет лекарств. С неработающей броней вы останетесь один на один с противником — без огня поддержки, без связи с напарниками или командиром, без средств навигации. Без нее вы даже не сможете тащить на себе все, что необходимо для боя — воду, питание, амуницию, средства для выживания, боеприпасы. С этого дня, забота о броне должна стать для вас инстинктом. Без него вам не выжить. Я произношу эту высокопарную хрень не потому, что мне нравится видеть ваши глумливые рожи. Я хочу, чтобы вы, щенки, не подохли в первой же стычке из-за собственной глупости. Не разочаровывайте меня. Вольно!

В тот же день началось их обучение рукопашному бою.

На первом занятии Кнут вызвал из строя Накамуру.

— Ты ведь японец? — спросил Кнут.

— Так точно, сэр! Я с планеты Киото, сэр!

— Отлично. Япошки всегда отменно дрались, — осклабился Кнут. — Сегодня мы с тобой отработаем несколько ударов. Будешь моим спарринг-партнером.

— Есть, сэр!

— Итак, обезьяны, мы начинаем учиться драться. Без винтовки. Без брони. Без штыка. На войне случается всякое. Вас могут застать врасплох, и вы не успеете вооружиться. Вы можете утратить оружие в бою или при крушении транспорта. Это вовсе не означает, что вы должны прекратить сопротивление. Десант никогда не сдается. А потому, само ваше тело должно превратиться в оружие. Пока вы живы — вы опасны. Сержанты — разбейте отделения на пары.

— Для начала, демонстрирую один из самых простых и эффективных ударов. Удар в подбородок основанием ладони. Распространенное мнение гласит, что удар кулака опасен. На самом деле, в боевой обстановке, особенно без перчатки, такой удар может повредить сам кулак. Удар основанием ладони не менее эффективен и при этом безопасен для вас. Показываю, — Кнут кивнул Накамуре. — Готов, сынок? Защищайся.

Сержант резко развернул туловище, его ладонь метнулась вперед. Щуплый солдат взлетел в воздух и с грохотом обрушился на пол.

— Ты точно японец? — с сомнением поинтересовался Кнут.

— Так точно, сэр, — Накамура осторожно встал, потряс головой, затем снова принял боевую стойку.

— Тогда почему ты не поставил блок?

— Я пытался, но не успел, сэр. У меня плохая реакция. Я из клана воинов, но у меня нет способностей к рукопашному бою, сэр! Поэтому я в армии, сэр!

— Ну что ж, попробуем сделать из тебя бойца. Повторяю, плечо идет вперед вместе с разворотом корпуса, рука распрямляется вместе с движением плеча…

Накамура снова получил страшный удар в лицо. Некоторое время он ворочался на полу, как перевернутый жук, затем неуклюже поднялся, доковылял до Кнута и снова замер. Разбитый нос пузырился кровью, но японец не обращал на это никакого внимания.

— Первые номера проводят удар, вторые номера защищаются. На счет «раз» разворачиваем корпус, на счет «два» распрямляем локоть и наносим удар.

Кнут помолчал, глядя на напрягшиеся лица.

— Раз! Два!

Строй всколыхнулся волной неумелых движений.

— Смотреть внимательно! Повторяю! — сержант снова выбросил руку. Накамура покатился по полу, встал на колени, снова упал.

Кнут молча ждал.

Японец шевельнулся, вытер кровь рукавом, медленно встал. Его черные зрачки были огромными от боли.

Во взгляде взводного мелькнуло что-то похожее на уважение. Он кивнул и снова развернулся к строю.

— Раз! Два! Раз! Два! Номера меняются местами! Раз! Два!

Через полчаса японец не смог подняться. Он упрямо полз к сержанту, но ноги отказывались ему подчиняться.

Кнут кивнул Лихачу. Тот склонился над Накамурой, через штанину вколол ему обезболивающее. Через минуту глаза солдата прояснились. Он снова попытался встать. Лихач помог ему подняться, придержал за локоть.

— Ты действительно ни хрена не умеешь, солдат! — сказал Кнут. — Моя сестренка в детском саду — и та дерется лучше.

Он помолчал, сверху вниз глядя на истерзанного солдата.

— Но дух воина в тебе есть. Толк из тебя выйдет, даже не сомневайся. Иначе когда-нибудь я забью тебя до смерти. Твое имя — Самурай. Запомни его.

— Сэр! — прошепелявил Накамура разбитыми губами, — Это честь для меня. Я благодарю вас, сэр.

— Ну-ну, давай в санчасть, вояка, — Кнут кивнул Лихачу, и тот осторожно повел Самурая к выходу.

Глава 16

Состав изучаемых дисциплин постепенно менялся. Голой теории становилось все меньше, и все чаще новобранцы слушали пояснения непосредственно в поле, после чего здесь же закрепляли материал практическими занятиями.

На инженерном полигоне подтянутые военные инженеры вбивали в них умение окапываться — в песке, глине, в лесу, поле и даже на болоте. В них вдалбливали навыки фортификации — создания полевых укреплений из штатных и любых подручных средств, включая пни, старые покрышки, камни, песок, и даже остатки мебели. За какие-то полчаса они могли соорудить приличный защищенный бункер, используя только баллоны с химикатами, пластиковые мешки и лопатки. Их учили устанавливать мины и без ущерба для здоровья снимать их.

И как всегда, отстающему отделению доставалось самое сладкое. Учитывая специфику, теперь они до кровавых пузырей на ладонях долбили и вновь закапывали длиннющие глубокие траншеи.

На стрельбище они по нескольку часов подряд палили по мишеням: из разных положений, разнотипными боеприпасами, днем, ночью, под дождем или полуденным солнцем. Учились менять магазин, почти не останавливая огня. Стреляли лежа, стоя, на бегу, в движении боком, по диагонали к мишеням и с разворотом назад. В режиме автоматической наводки и с отключенной автоматикой. Длинными очередями и одиночными выстрелами. Разбирали, чистили и собирали оружие прямо тут, в темноте и на ощупь, затем снова падали на землю и открывали огонь.

Штурмовали развалины зданий на полигоне. Забрасывали гранатами закопченные бетонные коробки, перекатываясь, врывались в иссеченные осколками комнаты. С ходу поливали очередями темные углы. Прикрывали друг друга огнем, прыгая от укрытия к укрытию.

Во время занятий по тактике, под открытым небом, в лесу, поле или на болоте, они учились двигаться развернутым строем, прочесывать местность, занимать оборону, ходить в атаку, быстро перемещаться перебежками, укрываться от авиации, уходить из-под артиллерийских ударов, отбиваться от бронетехники и вызывать огонь поддержки.

Неожиданно Сергею понравилось работать с мобильным комплексом огневой поддержки — КОПом. Вероятнее всего, его привязанность к смертоносному механизму возникла из-за того, что робот был оснащен развитой нейронной сетью, эксплуатация которых являлась специальностью Сергея по университетскому диплому. Именно прежний опыт помог ему быстрее всех во взводе освоить управление роботом, и даже обойти защиту его программного ядра, что позволяло значительно расширить диапазон применения боевой машины. Когда робот, повинуясь команде Сергея, впервые продемонстрировал имитацию огня по скоростной низколетящей цели, это повергло в шок обычно невозмутимого лейтенанта-инструктора.

— Как ты это сделал, Заноза? Это не повредит машине? Гидравлика выдержит? — сыпал вопросами Симпсон, в то время как робот, сидя в открытом капонире, раз за разом демонстрировал неизвестное ранее упражнение. После обнаружения самолета, КОП резко привставал из укрытия, выпускал по цели управляемый снаряд из безоткатки, а затем стремительным поворотом корпуса сопровождал ее пулеметным огнем.

Как сделал, как сделал. Сергей не собирался делиться своим маленьким секретом.

КОП эффективно боролся с живой силой, легкой бронетехникой, уничтожал легкие наземные укрепления и низколетящие коптеры. Считалось, что для действий легковооруженной мобильной пехоты этого перечня вполне достаточно, а там, где номенклатура целей становилась шире, десанту должны были помогать приданные силы и средства. Их полевые тренировки показывали — главным врагом мобильной пехоты является штурмовая авиация. Несмотря на это, применение КОПа против скоростных воздушных целей почему-то не предусматривалось. Эта нестыковка заинтересовала Сергея, и он потратил несколько часов дефицитного личного времени, чтобы отыскать в справочниках необходимые данные и сделать приблизительные расчеты. После чего сделал вывод: и мощности процессоров, и времени реакции нейронной сети, и скорости разворота шарниров корпуса вполне хватает для обнаружения и поражения воздушной цели, летящей со скоростью до тысячи километров в час. Однако соответствующей программы в базовом оснащении робота почему-то не было.

И тогда, загоревшись идеей модернизации робота, он при почти полном отсутствии документации разработал программу борьбы с авиацией, взяв за ее основу аналогичную для стрельбы по коптерам.

Как ему удалось установить новый программный блок в защищенное от всех мыслимых воздействия ядро? Именно это и было его секретом.

Возбужденный лейтенант метался по блиндажу перед вытянувшимся Сергеем.

— Что это дает в перспективе?

— Сэр, мы можем сорвать атаку низколетящего легкого штурмовика или истребителя. Поджечь заходящий на посадку транспортник. Можем сбить планирующую бомбу или крылатую ракету. А при действии из засады, особенно парами — есть реальный шанс уничтожения низковысотного самолета.

— Мы? — удивленно посмотрел не него офицер.

— Мы — это я и КОП, сэр, — смущенно пояснил Сергей.

— Думаешь, мощности оружия хватит?

— Так точно, сэр, если использовать картридж с бронебойными. Они применяются на наших транспортных коптерах. Патрон унифицирован, сэр, — ответил Сергей. — А еще мы можем применить шрапнельные снаряды для безоткатки. Нам такие не полагаются, но наша пушка — копия зенитного «Тюльпана», а они отличаются только типом боепитания — у «Тюльпанов» он ленточный, так что придется переснаряжать картриджи вручную. На крайний случай, программа допускает использование обычных осколочно-фугасных снарядов с дистанционным подрывом. Таких у нас полно, правда, эффективность будет похуже — слишком легкие осколки. А еще я внесу парочку поправок, и тогда мы сможем установить пусковую установку «Осы» на плечевом носителе. Заметность силуэта конечно вырастет, но зато взвод с такой ПВО просто так уже не взять — обломаем зубы даже бронированному штурмовику.

От волнения, он забыл добавить обязательное «сэр». К счастью, лейтенант не обратил на это внимания.

— Я поражен, Заноза, — признался лейтенант. — Такие возможности — и без кардинального пересмотра штатной структуры подразделения. Никаких затрат на новое вооружение, никаких громоздких средств доставки. Просто и элегантно. Но знаешь, если бы у тебя не вышло, ты бы всю оставшуюся жизнь платил за испорченное имущество. Рисковый ты, сукин сын.

— Это у меня наследственное, сэр, — улыбнулся Сергей. — Русские гены.

— Ладно, хвастун. Подавай рапорт, я закажу боеприпасы, опробуем твой фокус на полигоне. Если все получится — обещаю премию. Очень приличную премию.

— Благодарю, сэр!

Симпсон внимательно посмотрел на него.

— Нравится возиться с железками?

— Конечно, сэр. Для меня это здесь единственная отдушина, — ответил Сергей.

Он постепенно втягивался в ритм новой жизни. Изматывающий бег больше не тяготил его, он двигался в заданном темпе бездумно и почти не напрягаясь. Стрельба начинала ему нравиться, и он частенько получал удовольствие, наблюдая как разлетаются от его очередей мишени. Его все еще напрягали инженерная подготовка и рукопашный бой, однако тело все быстрее подстраивалось под новые условия и все легче переносило боль. Постоянный страх наказания исчез, уступив место состоянию сосредоточенного внимания. Сержанты наказывали бойцов все реже, а вскоре прекратились и инъекции мышечных стимуляторов.

Их взвод достиг имперских стандартов.

Глава 17

Всего через месяц броня стала привычной, как кожа. Взвод продолжал бесконечно отрабатывать тактические приемы. Они учились, не снижая темпа, перестраиваться в цепь для зачистки местности. Отрабатывали переход к обороне, за считанные секунды находили укрытия, окружали позиции минами и кротами зарывались в землю. Атакуя, бойцы прикрывали друг друга огнем и быстрыми перебежками продвигались от укрытия к укрытию. При атаке с воздуха взвод мгновенно рассредоточивался, сливаясь с местностью. Они учились как можно быстрее покидать район высадки, преодолевать реки, вести скрытое наблюдение. И все чаще использовали для тренировок боевые патроны и снаряды. Империя не жалела средств на подготовку своей армии.

Постепенно Сергей свыкся с новым образом жизни, воспоминания о прошлом мелькали без сожалений и грусти. Вся его жизнь до армии казалась теперь суетливой и бессмысленной. Он перестал задумываться о будущем и постепенно стал забывать лица прежних знакомых. Лишь изредка ему вспоминалась Лотта, но обстоятельства их глупого знакомства и нелепого прощания уже не вызывали ни досады, ни разочарования. Он продолжал впитывать новые знания как губка.

В воскресенье наступил день их первого увольнения. Им разрешалось на сутки покинуть территорию базы, дабы вкусить толику удовольствий от щедрот службы обеспечения.

Военный городок при базе располагал для этого всем необходимым. На его территории имелись многочисленные бары, погребки, рестораны и прочие питейные заведения. Все заведения делились на несколько категорий — для рядового, младшего командного состава и офицеров. За соблюдением правил посещения строго следили. Это была традиция, возведенная в ранг неписаного закона. Ни один сержант не мог без приглашения солдата войти в бар для рядовых. Ни один офицер не имел доступа в ресторанчик для младшего комсостава. Эти заведения выступали в роли своеобразных клубов по интересам, куда в качестве гостей частенько приглашались местные и заезжие политики, актеры, известные спортсмены. Любой военный мог стать завсегдатаем подобного клуба, где его всегда ждали уютная атмосфера, вкусный ужин и беседа с интересным человеком. Ну и, естественно, возможность пропустить стаканчик-другой с приятным собеседником. Городок также предоставлял возможность купить в армейском супермаркете любой товар — от крема для бритья до автомобиля. Цены при этом были удивительно низкими, а ассортименту мог позавидовать любой супермаркет из престижного района Джорджтауна. Ну а для удовлетворения телесных потребностей Империя без излишнего ханжества предлагала своим защитникам широчайшую гамму бань, массажных салонов и заведений красных фонарей, торговавших самым востребованным во все времена товаром. Стоит ли упоминать, что подобные организации, во избежание трений и эксцессов, также делились на категории.

В штабе батальона бойцам сделали инъекции платежных чипов и провели короткий инструктаж о том, как и где ими пользоваться.

Кнут построил взвод. Без привычной брони, облаченные в чистые отутюженные комбинезоны, начищенные ботинки и новенькие кепи, новобранцы чувствовали себя несколько скованно.

Кнут прохаживался вдоль строя, ни на кого не глядя, что тоже было непривычно.

— Итак, напоминаю правила поведения в увольнении. Правило первое — не напиваться до поросячьего визга. Завтра к утру вы должны быть трезвыми. Правило второе — не приставать к женщинам на улицах. Для этого существуют специальные заведения. Любой таксист укажет вам ближайшее. Правило третье — не суйтесь в бар для сержантов или офицеров. Правило четвертое — ни при каких условиях не связывайтесь с военной полицией, потому что эти говнюки могут серьезно подпортить вам не только физиономию, но и биографию. Правило последнее. Не пытайтесь покинуть территорию военного городка. Попытка самовольно покинуть городок, равно как и опоздание из увольнения, будут расцениваться как дезертирство. Со всеми вытекающими последствиями. Явка в расположение — завтра, в 8:00. Вольно. Вопросы?

Солдаты молчали, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— К машине! По местам!

Бойцы кинулись к ожидавшему их зеленому автобусу, быстро расселись по жестким пластиковым сиденьям.

Кнут постучал по стеклу кабины:

— Трогай, служивый.

Глава 18

Автобус высадил их сразу за пропускным пунктом военного городка, после чего плюнул выхлопом пара и умчался обратно. Дул порывистый ветерок, в воздухе пахло цветами и горькой полынью. В обе стороны от КПП тянулись, насколько хватало взгляда, серые полосы колючих спиралей, с натыканными через равные промежутки невысокими сторожевыми вышками. Параллельно колючке зеленели деревья и живые изгороди, призванные скрывать охранный рубеж от взоров горожан.

Бойцы нерешительно переминались на месте. Три месяца они только и мечтали о том, чтобы оказаться подальше от ненавистной казармы, и вот теперь не знали, куда пойти. От их ног веером расходились три дороги с украшенными цветами обочинами. Далеко впереди виднелись домики с разноцветными крышами.

— Ну что, братва, промочим горло? — спросил, наконец, Шкурник.

Салочник и Тевтон согласно кивнули, и неразлучная троица зашагала по средней дороге. Один за другим, нерешительно оглядываясь, за ними потянулись остальные, непроизвольно сбиваясь в колонну по три.

Сергей невольно шагнул следом, но тут же, осознав, что торопится занять место в строю, остановился. За ним с улыбкой наблюдал Самурай. Они понимающе переглянулись, посмотрели на удаляющийся взвод и рассмеялись. Неловкость ушла.

— Идем вместе? — спросил Сергей.

Немногословный японец кивнул, и они двинули по другой дороге, прилагая усилия, чтобы по привычке не перейти на бег. Навстречу им промчалось раскрашенное желтыми полосами старенькое такси. Проскочив мимо, машина с визгом покрышек развернулась и покатилась рядом, тихонько урча мотором.

Из раскрытого окна высунулась улыбающаяся физиономия водителя.

— Привет, пехота! Подвезти?

— Почему бы и нет, — сказал Самурай.

Дверца приветливо распахнулась перед ними.

— Впервые у нас? Хотите, покажу вам город? — предложил таксист, безошибочно определивший новобранцев.

— Просто отвезите нас в центр, — попросил Самурай.

— Зачем вам центр, ребята? Я могу показать вам заведение для настоящих парней. Всего за двадцатку.

— В центр, — повторил Самурай. — И побыстрее.

— Какой русский не любит быстрой езды, — процитировал Сергей на родном языке.

— Что ты сказал, солдатик? — переспросил таксист.

— Не обращайте на него внимания, — ответил Самурай. — Это он молится.

— Зачем?

— Не знаю. Он всегда молится, когда не ест, не спит, или кого-нибудь не убивает.

Водитель с беспокойством заглянул в салонное зеркало.

— Вы ведь из мобильной пехоты, парни? Как служба?

— Была нормальной. Пока к нам не перевели этого чокнутого.

— Отвези нас туда, где можно подраться, — с каменным выражением попросил Сергей.

— Насчет подраться у нас строго, — заметил таксист.

— Подраться, — повторил Сергей тем же тоном. — Выбить зубы, разбить колени, переломать ребра. Пустить кровь.

Водитель оглянулся. Машина резко вильнула, и он поспешно схватился за баранку.

— С вами все в порядке, парни?

— Со мной — абсолютно, — заверил Самурай. — А вот с ним — вряд ли. Разве может быть в порядке человек, который спит с плазменной гранатой под подушкой? И которого нужно время от времени выпускать на свободу, чтобы он не перебил половину взвода? Вот спросите, что у него сейчас в кармане? Хотя лучше не стоит. Не нужно вам этого знать.

— Может, все-таки в массажный салон? — сделал новую попытку таксист. — Он как раз поблизости.

— В центр, — повторил Самурай. — Туда, где поменьше офицеров. Моему другу срочно надо выпустить пар.

— Офицеры, — сказал Сергей. — Ненавижу офицеров.

— Твой… ваш друг очень необычный, — осторожно заметил водитель.

— Не обращайте внимания. Когда-то он был диверсантом, но после одного задания у него сорвало крышу. Теперь его переводят из части в часть в надежде, что он придет в норму.

— То есть вас выпустили в увольнение, чтобы… Слушайте, но тутже женщины, дети.

— Полагаете в Джорджтауне их меньше? — спросил Самурай. — Здесь все-таки вокруг свои, военные. Нельзя допускать огласки, так говорит наш комбат.

Водитель непроизвольно жал на газ все сильнее, видавший виды «Ситроен» ракетой летел по чистеньким улицам.

— Как мне все это надоело, — пожаловался Самурай, когда машину в очередной раз занесло на крутом повороте. — Но я единственный, кого он почему-то не трогает. И теперь меня назначают всюду за ним таскаться. Что я им — нянька?

— Русский с японцем — братья навек! — громко сказал Сергей.

При звуках незнакомого языка водитель вжал голову в плечи.

— Мой друг жалуется, что ему ничего не видно, — перевел Самурай. — Вывески так и мелькают. Я бы не советовал его раздражать.

Таксист напряженно кивнул и ударил по тормозам. Теперь они едва ползли по широкому проспекту. Несмотря на позднее утро, на улице было малолюдно. Редкие прохожие, как один, были одеты в военную форму. Лишь изредка в дверях какого-нибудь магазина мелькало женское лицо.

Городок оказался симпатичным. Невысокие дома с крышами из разноцветной черепицы прятались за аккуратными садиками, вдоль дороги тянулись газоны с зелеными скульптурами. Прямые как стрела улицы пронизывали небольшие круглые площади, над которыми висели радуги фонтанов. На отмытых до блеска тротуарах плясали солнечные зайчики с зеркальных витрин.

— Остановите где-нибудь у заведения для рядовых, — попросил Самурай, которого начала утомлять эта комедия.

— Этот бар подойдет? — спросил водитель, провожая тоскливым взглядом далекий джип военной полиции. — Там собираются морпехи.

— Морпехи, — забормотал Сергей. — Морпехи. Морпехи.

— Подойдет, — сказал Самурай. — Хотя военную полицию он любит больше.

Такси остановилось. Водитель смотрел прямо перед собой, стиснув рулевое колесо побелевшими пальцами.

— Это точно бар для рядовых? — спросил Самурай. — Наш сержант здорово нервничает, когда страдают офицеры.

— Там табличка, видите? Только для нижних чинов.

— Тогда пожалуйста, подождите нас здесь, — вежливо попросил Самурай. — Сейчас мой товарищ быстренько разберется с парочкой морпехов, и я отвезу его обратно. За сиденья не беспокойтесь, я оплачу чистку салона.

— Парочка? Сержант разрешил троих! — заспорил Сергей. — Почему ты всегда обманываешь?

— Хорошо-хорошо, пусть будут трое, — согласился Самурай. — Только прошу — давай в этот раз обойдемся без твоих диверсантских штучек. Никакой тактики устрашения, никаких вырванных сердец. Я не хочу снова просыпаться от кошмаров. И пожалуйста, постарайся, чтобы они кричали потише. Договорились?

Сергей недовольно насупился и кивнул.

Они вышли из машины в уличное пекло. Такси стартовало прежде, чем Самурай успел захлопнуть дверцу. Пару мгновений сослуживцы молча глядели друг на друга, затем расхохотались так, что на них неодобрительно покосился офицер, галантно придерживавший для дамы двери небольшого магазинчика.

Глава 19

Черные буквы на вывеске заканчивались схематическим изображением какого-то толстого существа. «Пингвин» — гласили буквы. На сверкающей двери из затемненного стекла шрифтом помельче было выведено: «Для нижних чинов. Вход гражданских лиц только по приглашению».

Солнце палило как бешеное.

— Охладимся? — спросил Сергей.

— Надо же с чего-то начать, — согласился Самурай.

Колокольчик за их спиной мелодично звякнул. После яркого субтропического солнца полутьма и прохлада заведения приятно радовали. В баре было немноголюдно, всего несколько парней в форме сидели за столиками в глубине зала. При виде вошедших они как по команде умолкли.

Сергей направился к стойке. Самурай придержал его за рукав.

— Ничего не замечаешь? — тихо спросил он.

Сергей огляделся. Над залом, словно корабельный мостик над палубой, возвышалась длинная полукруглая стойка, освещенная мягким голубоватым светом. Вся правая сторона заведения, от пола до потолка, представляла собой огромный светящийся аквариум. Длинные водоросли извивались в медленном танце, в зеленой глубине вспыхивали и гасли искорки тропических рыбок. Задняя стена весьма натурально изображала полярные торосы. И все это великолепие венчала негромкая скрипичная музыка, концерт номер три Моцарта, как навскидку определил Сергей.

— А что, мне нравится, — ответил он. — Тут уютно.

— Таксист сказал, это бар для морпехов.

— Мне плевать, — заявил Сергей. — Я сухой как вобла. Не уйду, пока не выпью пива.

Самурай пожал плечами, решив не уточнять, что такое вобла. На планетах русского сектора имело хождение множество непереводимых терминов.

— Тогда ты платишь за пиво, — сказал он.

— С чего это?

— С того, что я заплатил за такси.

— Ты не платил за такси!

— Но я собирался.

Они уселись на высокие стулья у барной стойки.

— Доброе утро, — сказал Сергей. — Нам два пива, пожалуйста. Светлого.

Хмурый бармен кивнул и потянулся к блестящему крану. Через минуту на стойку с мягким стуком опустились высокие запотевшие стаканы.

Сергей благодарно кивнул. Бармен продолжал сверлить его пристальным, без тени улыбки, взглядом.

— Что-то не так?

— У нас принято платить сразу, — бесстрастно пояснил бармен.

— Извините, мы тут впервые, — он протянул руку запястьем вверх, терминал высветил сумму и Сергей касанием пальца подтвердил операцию.

И вот, наконец, он сделал долгожданный первый глоток. Пиво оказалось превосходным, именно таким, какое он любил. Резкое, холодное, с горьковатым ароматом хмеля. После трех месяцев однообразной пищи оно казалось напитком богов. Жмурясь от наслаждения, он медленными глотками прикончил первую порцию. Самурай, напротив, к своему стакану почти не притрагивался. Сидел вполоборота к стойке, и задумчиво разглядывал аквариум.

Сергей как раз собирался повторить, когда из барного зеркала ему глумливо улыбнулась пьяная харя.

— Кажется, с пивом придется обождать, — сказал Сергей.

Самурай удивленно посмотрел на него, затем крутнулся на стуле, чтобы встретить источник потенциальных проблем лицом к лицу. Источник имел рост под два метра, примерно такой же ширины плечи и стриженый ежиком череп в форме сужающегося кверху огурца. Все, что ниже черепа, было облачено в защитного цвета форму с огромным количеством значков и нашивок.

— Привет, девочки, — прогудел морпех.

— Пошел в жопу, — не оборачиваясь, бросил Сергей.

— Вообще-то, ты разговариваешь с капралом морской пехоты, салага.

— Пошел в жопу, капрал морской пехоты, — сказал Сергей, отгоняя ладонью пары богатырского выхлопа. — Ты что, пьешь мочу?

На лбу капрала отразилась напряженная работа мысли.

— Это бар для морпехов, салага, — сказал морпех.

— На нем написано «для рядовых». Я рядовой, мой друг тоже. Так что отгребись и не мешай нам отдыхать.

— Ты что, плохо меня слышишь? — угрожающе спросил морпех.

— Меня не интересует бормотание какого-то земноводного, — сказал Сергей. И добавил сакраментальную фразу на русском.

— Что ты сказал? — прорычал капрал.

— Мой друг произнес грязное ругательство на языке своей родины, — пояснил Самурай. — Что-то насчет вашей уважаемой матушки и большого числа неизвестных науке животных.

Пропеченное солнцем лицо верзилы сначала сделалось белым, потом пошло красными пятнами.

— Я скручивал головы и за меньшее.

— Малыш, — предостерегающе сказал бармен.

— Я вам не малыш, — ответил Сергей.

— Простите, это не вам, — поспешно сказал бармен и посмотрел на громилу. — Малыш, ты еще не рассчитался за зеркала. Если ты попробуешь начать драку, клянусь, я вызову копов. Идите разбираться на улицу.

Сергей посмотрел на Самурая. Тот молча кивнул. Они нехотя сползли со стульев.

— Эй там, на палубе! — обратился Сергей к немногочисленным зрителям. — Нас двое, а ваш остроумный друг один. Кто-нибудь составит ему компанию?

Самурай прикрыл глаза и покачал головой.

— Было бы зачем, — ответили из зала. — Чтобы справиться с Малышом, таких как вы нужен десяток.

— Мне еще долго ждать, клоун? — поинтересовался капрал, с хрустом разминая пальцы.

— Яркость убавь! — парировал Сергей.

— Малыш, только отойдите подальше, — попросил бармен.

— Сквер за домом устроит? — спросил капрал.

— Старая Марта опять будет недовольна. Как мне все это надоело.

— Она всегда недовольна. Ноги в руки, салаги.

— Поаккуратнее, Малыш, — произнес тот же голос из зала. — Постарайся их не убить.

— Я буду нежен, — осклабился капрал. Во времена раннего Средневековья викингам с такими улыбками без боя сдавались укрепленные города и баронские замки.

Они вышли на улицу, где на них тут же набросилось осатаневшее солнце. Верзила шел позади, подталкивая Сергея в спину. Самурай угрюмо плелся рядом. Всего через пару минут их путь завершился в небольшом безлюдном сквере с крохотным фонтанчиком в центре. Живые изгороди превращали скверик в подобие арены, а высокие ивы вокруг скрывали его от ненужных свидетелей.

— Хватит меня лапать, дубина, — сказал Сергей, движением плеча сбрасывая бревнообразную руку. — Давай дерись как мужик. А ты, Самурай постой в сторонке.

— Я бы хотел написать хокку, посвященное твоей смерти, — ответил Самурай, — но в нашей лирической традиции нет слова «идиот».

Капрал принял несколько расслабленную боевую стойку, продемонстрировав длинные ряды черепов, выколотых на его ручищах с закатанными рукавами. Сергей постарался не думать о том, что означают эти татуировки.

— Молодые люди! — раздалось у них за спиной.

По аллее торопливо семенила сухонькая старушка. Ремешок ее сумочки раскачивался как маятник.

— Добрый день, мэм, — поздоровался Сергей, в то время как Самурай ограничился вежливым полупоклоном.

— Молодые люди, я видела, вы собираетесь драться. И, по-моему, вот этот высокий молодой человек является зачинщиком.

— Вам показалось, мэм, — улыбнулся Сергей.

Старушка остановилась, обводя их негодующим взглядом.

— Я давно замечала, что у этого бара дерутся, да все руки не доходили руки пожаловаться коменданту. Это просто безобразие. Дворник жалуется, что каждое утро дорожка залита кровью, а кусты сломаны. Между прочим, здесь бывают матери с детьми и старшие офицеры. — Она положила руки на бедра и перевела взгляд на побагровевшего морпеха. — Вы здесь старший по званию, капрал. Я требую прекратить драку!

— Мэм, мне очень жаль, что мы вас потревожили, — примирительно сказал Сергей. Больше всего на свете в этот момент он боялся, что беспокойной старой леди станет плохо.

Морпеха же никакое беспокойство не затронуло. Наоборот, сочетание дешевого джина и жаркого солнца сломало последние барьеры в его твердокаменной башке.

— Свали в закат, старая кошелка! — рявкнул он, вспугнув стайку ярких пичужек.

Дальше произошло нечто невероятное. Старушка укоризненно покачала головой и неожиданно швырнула сумочку в лицо пьяному, а когда тот машинально поймал ее, резко шагнула вперед и ударила грубияна ногой в пах. Не удовлетворившись достигнутым, она хлопнула свою жертву по ушам и тут же провела мощную подсечку, ударив морпеха ногой под колени.

Падение верзилы вызвало небольшое землетрясение. Яростно зарычав, он попытался подняться, но старушка не собиралась давать ему ни малейшего шанса. С визгом крутанувшись на пятке, она припечатала его ногой в лоб. Голова капрала мотнулась, затылок с каменным стуком соприкоснулся с каменным ограждением фонтана, после чего возмутитель спокойствия внезапно решил передохнуть.

Первым пришел в себя Сергей. Он осторожно высвободил из скрюченных пальцев капрала дамскую сумочку, и произнес:

— Ну, мэм, вы даете… То есть я хотел сказать, — тут же поправился он, — такое нечасто увидишь.

Старушка сунула ногу в слетевшую туфлю.

— Ерунда, молодой человек. Я сорок лет замужем за офицером, помоталась по гарнизонам. И не таких обламывала.

— Лежать! — прикрикнула она, заметив, что морпех начал подавать признаки жизни. Тот покорно замер, подтянув колени к подбородку.

— Вы, я вижу, воспитанный молодой человек, — с улыбкой доброй учительницы сказала старушка. — Где вы учились?

— Университет Екатерининска, мэм. Это на Новом Урале.

— Я знаю, где находится Екатерининск. Вот что я вам скажу. Отнесите этого грубияна туда, где взяли, и заходите ко мне вместе с вашим другом. Я живу в доме у выхода из сквера, его легко найти по белым розам у калитки. Я напою вас чаем. Можете быть уверены, такого вы никогда не пробовали. Отказа я не приму.

Они взяли безвольное под руки и с поволокли его к бару. Морпех вяло шевелил непослушными ногами, а перед самой дверью собрался с силами и позвал:

— Слышь, десант…

— Чего тебе? — отдуваясь, спросил Сергей.

— Не говори нашим про Марту. Пожалуйста… — последнее слово далось детине с огромным трудом.

— Будешь мне должен, дубина.

Самурай толкнул дверь плечом.

— Эй, на палубе! — крикнул он. — Срочная доставка!

Морпехи подхватили тело, усадили его у стены. Тело слабо мычало и норовило уронить голову. Бармен пребывал в ступоре, машинально, по пятому разу протирая один и тот же стакан.

— Вообще-то у Малыша башка чугунная, — сообщил чернокожий капрал. — Мозгов там ровно столько, чтобы не промахнуться мимо унитаза. Мы с ним как-то поспорили, он проломил лбом стену сарая, а я проиграл двадцатку. Как ты его уделал?

— Апоплексия соларис, — ответил Сергей.

— Апо… чего?

— Солнечный удар. Видите какой он бледный? Такое случается от перегрева.

— Хороший удар, — оценил капрал. — У него вся морда всмятку.

Раненый что-то пробурчал и выплюнул зуб.

— Когда мы высаживались на Галилее-II, со мной такое же было, — сказал другой морпех. — Там было такое офигенное солнце — я потом неделю отлеживался.

— На Галилее тебя долбануло люком по башке, — ответил капрал. — С тебя шлем ломом снимали.

Все посмотрели на Сергея.

— Нам пора, ребята, — сказал он. — Было приятно и все такое.

— Всего хорошего! — добавил вежливый Самурай.

— Ребята! — окликнул их очнувшийся бармен. — Вы это, будете рядом — забегайте. У нас всегда свежее пиво.

Сергей кивнул и они покинули гостеприимное заведение.

Еще через несколько минут бар оказался оцеплен тремя усиленными нарядами военной полиции. Один из копов закинул оружие за спину и распахнул двери, в которые тут же ворвалась группа захвата. Раскрыв рты, ошарашенные посетители наблюдали за тем, как закованные в броню копы рассредотачиваются по заведению и берут присутствующих под прицел укороченных дробовиков.

Полицейский в боевой броне с лейтенантскими знаками различия на плечах подошел к стойке. От тяжести его шагов бутылки в баре мелко позванивали.

— Где они? — требовательно спросил он через внешний динамик. — Двое, одеты в форму мобильной пехоты, один похож на азиата, второй говорит на неизвестном языке.

Бармен развел руками, глядя в непроницаемое стекло шлема.

— Не понимаю, о ком вы, офицер. Тут бар для морских пехотинцев.

— А с этим что? — Поинтересовался лейтенант, указывая на избитого Малыша.

— Упал в туалете, сэр! — ответил морпех. — Не рассчитал с джином.

Из глубины помещения донесся звон расшвыриваемых кастрюль — копы обыскивали кухню.

— Никого, сэр! — доложил сержант. — Наверное, таксист ошибся дверью.

— Сворачиваемся! — скомандовал лейтенант. — Извините за беспокойство.

Через минуту последний боец исчез за дверью.

— Знаешь, Малыш, — нарушил тишину один из морпехов. — Мне кажется, ты сегодня легко отделался.

Глава 20

Маленький садик перед домом утопал в цветах. Хозяйка встретила гостей на увитой плющом открытой террасе, откуда через полутемный прохладный холл проводила их в гостиную.

— Меня зовут Марта фон Бронски, — чинно представилась старушка. — Я жена полковника фон Бронски.

— Очень приятно, мэм, — Сергей изобразил легкий полупоклон. — Меня зовут Сергей. Поколебавшись, добавил: — Заноза. Моего друга зовут Самурай.

— Ох уж мне эти ваши клички. — Старушка покачала головой. — Неужели нельзя представиться своим настоящим именем?

— Простите, мэм. Меня зовут Сергей Петровский.

— Я Исидо Накамура, мэм.

— Ну что ж, прошу к столу, молодые люди.

На большом блюде возвышалась гора горячих оладьев. Рядом с ними в вазочке искрился кленовый сироп. Пахло все это умопомрачительно вкусно.

Марта расставила чашки, разлила чай.

— Это с корнем настоящего шиповника, — с гордостью сообщила она. — Мой фирменный рецепт. Здесь такое не растет.

Гостиная была обставлена массивной, отделанной под орех мебелью. Одна из стен была занята тяжелыми, подсвеченными изнутри шкафами. За толстыми стеклами матово поблескивали стволы пистолетов.

— У вашего мужа прекрасная коллекция, — начал светскую беседу Сергей.

— Это моя коллекция, юноша. И не пытайтесь говорить со мной как с выжившей из ума старухой, я этого не переношу.

— Простите, мэм, — озадаченный Сергей не знал, как себя вести с этой странной женщиной. — Ничего подобного у меня и в мыслях не было. Особенно после такой впечатляющей демонстрации.

А еще он подумал, что с появлением Лотты в его жизни стало как-то многовато сюрреализма. Мозги Молчуна на росистой траве, убийца-морпех, старушка-камикадзе, кленовый сироп на планете, где не бывает кленов, и чай из шиповника, ближайший корень которого растет примерно в двадцати тысячах световых лет отсюда. Но самое удивительное заключалось в том, что он воспринимал происходящее как должное. Будто находился в виртуальной игре, которую можно прекратить простым отключением гипношлема.

— Накамура, Накамура… — Марта задумчиво посмотрела на Самурая. — Скажите, Исидо, вы не имеете отношения к клану Накамура с планеты Киото?

— Мэм, я член семьи Накамура, — удивленный Самурай слегка поклонился.

— Надо же, как тесен мир, — задумчиво протянула Марта. — Значит, вы наследственный клановый военный, Исидо? Похвально. В наше время тяжело передавать детям свои навыки.

— Спасибо, мэм.

— Кушайте, не стесняйтесь, — Марта отвалила на их тарелки по горке румяных оладьев. — Таким вас не кормят, я знаю.

Уговаривать друзей не пришлось. Пышные оладьи действительно имели бесподобный вкус. Наевшись, Сергей с наслаждением выпил большую чашку ароматного, с приятным кисловатым привкусом чая.

Марта поставила локти на стол, непринужденно положила подбородок на сложенные в замок ладони.

— Я вижу, вы недавно в армии.

— Так точно, мэм.

— Тяжело приходится?

— Терпимо.

— Не лгите, Сергей. По вам видно — в армии вы случайно. Как вы здесь оказались?

— Темная история, мэм.

— Вы не похожи на преступника.

Сергей молча улыбнулся.

— Не хотите рассказывать?

— Это скучная история, мэм. Она начинается со встречи с прекрасной незнакомкой, а заканчивается грязной полицейской камерой.

— Надеюсь, вы здесь не из-за убийства? — встревоженно спросила старушка.

— Нет, что вы, мэм! Просто дурацкое стечение обстоятельств.

— И вы сбежали в армию? Это бывает. Ничего, все образуется. А хотите, я познакомлю вас с чудесной девушкой?

— Благодарю, мэм. Но я предпочитаю выбирать подруг без посторонней помощи.

Улыбка Марты словно застыла.

— Не думаю, Сергей, что в ближайшие несколько лет у вас будет время на выбор подруг.

Возникла неловкая пауза.

— Мэм, мы благодарим вас за помощь и гостеприимство. Я очень рад нашему знакомству. У вас чудесный дом. Однако нам пора идти.

— Вы ведь в суточном увольнении? — взгляд Марты словно просвечивал Сергея насквозь.

— Да, мэм.

— Значит, спешить вам некуда. — Подвела она черту. — Города вы не знаете, а налиться пивом в кабачке никогда не поздно. Давайте-ка, я отвезу вас в одно место. Рано или поздно все туда заходят, так чего тянуть. Я хотя бы сведу вас с людьми, которые остаются людьми даже тогда, когда их за людей не считают.

На этой непонятной фразе их чаепитие закончилось. Через несколько минут они мчались на огромном черном джипе Марты, петляя по чистеньким улицам.

Городок был маленьким. Центральные кварталы с их аллеями и зеркальными витринами быстро сменились рядами аккуратных двухэтажных домиков за невысокими живыми изгородями. Марта лихо затормозила у одной из калиток.

— Приехали! Вылезайте, Сергей.

— Мэм, это действительно удобно? — поинтересовался он.

— Вас смущает субординация? Видите надпись — «для всех чинов». Никаких нарушений!

Марта воинственно уперла руки в бока.

— Выходите же! — прикрикнула она. — А вы, Исидо, подождите тут. С вашим другом встретитесь завтра у КПП.

— Мэм, вы меня смущаете… — начал было Сергей.

— Что за чушь, молодой человек! — прервала его женщина. — Вы что, за сводню меня приняли?! Я же сказала: познакомлю вас с хорошей девушкой! Специалистки, о которых вы подумали, работают в массажных салонах! А это, к вашему сведению, квартал психологической разгрузки.

Пунцовый от стыда Сергей вышел из машины, одернул комбинезон.

Улица пахла свежескошенной травой и смолистым самшитом. Где-то тихо журчала вода.

К калитке в живой изгороди подошла высокая темноволосая девушка.

— Рада вас видеть, фрау Марта, — улыбнулась она. — Как поживает ваш супруг?

— Чего ему сделается, старому ослу, — улыбнулась в ответ Марта. — Укатил на ученья. Снова вернется пьяным в дым!

Девушка рассмеялась.

— У меня для тебя гость, — сообщила Марта. — Воспитанный и образованный молодой человек. Он прилетел с Нового Урала.

— Последний воспитанный молодой человек, которого вы мне представили, выпил у меня все спиртное, выбил окно на кухне и полночи орал в саду похабные песни. А когда приехала военная полиция, перебудил половину квартала, проламываясь через соседские изгороди.

— Ты же знаешь, девочка моя, у меня неважное зрение, — пожаловалась в ответ старушка. — Тот мальчик, оказывается, был морским пехотинцем, а они во хмелю бывают такими грубыми! Но это, уверяю тебя, совсем другой случай. Знакомьтесь. Сергей, это Мэд. Мэд, это Сергей. Как я уже сказала, он воспитанный молодой человек, к тому же русский. Говорят, все русские поголовно романтики.

— Рад знакомству, миз, — кивнул Сергей, заставляя себя улыбнуться. Его не покидало ощущение нереальности происходящего.

Мэд кивнула в ответ. Ее глаза смеялись.

— Может, зайдете на чашечку кофе, фрау Марта?

— Спасибо, девочка, в другой раз. У меня в машине ждет потомственный самурай, не могу же я его бросить. Нам пора. До свиданья, молодой человек.

Сергей церемонно кивнул ей на прощанье. Взобравшись на высокую подножку джипа, Марта помахала им рукой. Хлопнула дверца.

— Исидо, вы не поверите, тут недалеко живет девушка вашей крови, вы будете в восторге от ее чайной церемонии… — донеслось из машины. Джип рыкнул мотором и сорвался с места. В окошке мелькнула физиономия ошарашенного Самурая.

— Так и будете стоять на улице? — спросила Мэд, открывая легкую калитку. Его коснулся горьковатый запах ее духов. — Вам понравилась Марта? Она интересный человек, хотя некоторые считают ее старомодной.

— Да, наверное… — рассеянно ответил Сергей. Ему почему-то вспомнился глухой стук, с которым нога Марты врезалась в железный лоб морпеха.

Глава 21

Девушка поднялась по ступенькам каменного крыльца, изящно ступая тонкими каблучками-шпильками. Взгляд Сергея невольно задержался на ее крепких бедрах под длинной складчатой юбкой.

— Прошу вас. — Она распахнула тяжелую деревянную дверь и посторонилась, пропуская гостя.

Он вошел в прохладную комнату и в нерешительности остановился. Натертый паркет матово блестел в лучиках, пробивавшихся сквозь неплотно закрытые жалюзи.

— Миз, у вас все так стерильно…

— Да ладно вам, проходите, — Мэд непринужденно рассмеялась и слегка подтолкнула его. — Если хотите, можете снять ботинки.

— Спасибо, миз. Я, пожалуй, пересилю себя.

— Может быть, сразу перейдем на «ты»? У нас не приняты долгие церемонии.

— Хорошо, Мэд. Давай попробуем, — с улыбкой кивнул Сергей.

Девушка оказалась выше его ростом. Ему пришлось смотреть чуточку снизу вверх, чтобы видеть ее глаза. Это было непривычное для него ощущение.

— Это просто каблуки, — Мэд одну за одной сбросила туфли, сразу став ниже. — Вдруг у тебя комплексы, — пояснила она и потянула его за руку. — Ну проходи же! Будь как дома.

У нее была приятная, располагающая улыбка.

Сергей уселся в легкое, удобное кресло, с наслаждением вытянул ноги.

— У тебя уютно, — он одобрительно оглядел светлую комнату.

— Спасибо.

Девушка подала ему бутылку холодного пива и присела на низкий подоконник. Солнечные лучики, пробивавшиеся сквозь жалюзи, красиво выделяли ее силуэт, оставляя лицо в тени.

— Завтракать не зову — Марта наверняка накормила вас чем-нибудь вкусненьким.

— Оладьями. С кленовым сиропом, — кивнул Сергей, срывая крышку.

Мэд мечтательно прикрыла глаза.

— Ее фирменное блюдо…

— И чай у нее особенный, — добавил Сергей.

— Однако! — восхитилась она. — Свой знаменитый чай с шиповником Марта не каждому полковнику наливает.

Он невольно улыбнулся в ответ. Скрывая неловкость, сделал глоток. Присутствие Мэд почему-то стесняло его. Хотелось подняться и уйти, но сделать это сразу казалось невежливым.

— Тебе здесь не нравится?

Сергей удивленно посмотрел на девушку. Та продолжала улыбаться, покачивая ногой.

— Если хочешь, я вызову такси, — продолжила Мэд. — Хотя, если тебе интересно мое мнение, я бы попросила тебя остаться. Хотя бы на часок. Одной тут ужасно скучно, — добавила она после короткой паузы.

Он неопределенно пожал плечами:

— Если тебе так хочется.

Девушка легко соскочила с подоконника. Пересела на небольшой диванчик, подобрав под себя ноги и свободно откинувшись на спинку. Белая ткань водолазки натянулась, отчетливо обрисовывая ее высокую грудь. Сергей отвел взгляд, почувствовав себя еще более неловко от того, что девушка это заметила.

Мэд рассмеялась.

— Сергей, — сквозь смех спросила она, — Твой сержант, что, не рассказывал тебе, как провести время в увольнении?

— Мой сержант все больше развивал во мне навыки плавания в болоте, — чуточку резче, чем следовало, ответил он.

— Ты забавный, — проговорила, отсмеявшись, Мэд. — Наверное, ты принял меня за хм… массажистку, да? Должна тебя разочаровать — ты не туда попал.

— Прости за любопытство, а в чем заключается твоя работа?

— Для солдата ты слишком правильно строишь фразы. Закончил колледж?

— Университет на Новом Урале.

— Заметно. Моя работа, Серж, заключается в том, чтобы создать атмосферу уюта и покоя, чтобы ты не свихнулся от муштры. Можешь просто спать, а можешь смотреть визор. Если захочешь, я приготовлю вкусный обед. Можешь напиться и петь песни. Могу показать тебе город. Еще ты можешь валяться на диване и читать книгу. За домом есть бассейн, можно пойти позагорать. — Она встала с диванчика, прошлась по комнате. — А можно просто поболтать по душам, тут мало интересных собеседников.

Он отставил пиво.

— По душам, извини, не хочу.

Мэд остановилась рядом, он откинул голову, посмотрел ей в лицо.

— В этой твоей программе что, вообще никакого секса?

Мэд улыбнулась.

— Только в особом случае. В самом-самом крайнем.

— А кто определяет, когда наступает край?

— Я, — ответила Мэд.

— Понятно. Придется найти альтернативу. Можно мне немного похозяйничать?

Она кивнула.

— Считай, что ты у себя дома. Делай все, что тебе нравится.

Он встал, прошелся по комнате, заглянул на небольшую кухню.

Мэд зашла следом. Сергей исследовал содержимое стенного холодильника, выкладывая на стол пакет за пакетом.

— «Нежирная свинина. Выращено естественным путем без применения ускорителей роста. Не содержит консервантов», — прочитал он на этикетке.

То, что надо.

— Ты что, уже проголодался? — удивилась Мэд.

— Отдыхать, так отдыхать, — ответил он. — Как ты смотришь на то, чтобы помочь мне приготовить мясо?

— Положительно. Что я должна делать? — спросила девушка.

Он легонько коснулся пальцем кончика ее носа.

— Сидеть рядом и не мешать.

— Такая работа как раз по мне, — хихикнула Мэд, усаживаясь на круглый кухонный табурет.

Сергей вскрыл упаковку, подождал, пока отработает режим разморозки, вывалил парящий кусок на разделочную доску. Поискал нож, коснулся пальцем лезвия, проверяя его остроту, и принялся ловко нарезать мясо крупными кусками.

Сложив руки на коленях, девушка завороженно следила за его действиями.

— Ты что, работал поваром? — наконец спросила она.

— Каждый мужчина должен уметь приготовить мясо, — ответил Сергей. — Иначе он не мужчина.

— Я думала, для этого достаточно выбрать блюдо в меню автоповара.

Сергей бросил на нее снисходительный взгляд.

— Красное вино есть? — спросил он.

— Осталась початая бутылка, но оно показалось мне ужасно кислым. Если хочешь, я закажу доставку в супермаркете.

— Кислое в самый раз. А вино все равно закажи. Виноградное, разумеется. Думаю местное «Мерло» подойдет.

Он открыл ящик со специями, быстро проглядел его содержимое и разочарованно покачал головой.

— Знаешь, — подумав, сказал он, — лучше закажи-ка ты настоящей водки. Русского хлебного вина. Есть у вас тут такое?

— У нас есть все! — с гордостью заявила Мэд.

— Отлично. Значит, ржаная водка, несколько головок белого острого лука, и пряности. Эта твоя химия ни на что не годна. Итак: несколько граммов шалфея, черного индийского перца и кориандра. Пара столовых ложек сладкой паприки. Все это в молотом виде. Стручок кайенского перца. Бутылочка сладкого томатного кетчупа. Разумеется, без консервантов. И, конечно, ржаной хлеб. Попробую устроить тебе сеанс русской кухни.

— Русская кухня, — нараспев произнесла девушка. — Звучит заманчиво.

Приемник пневмодоставки звякнул как раз к тому моменту, когда Сергей покончил с мясом. Мэд открыла крышку, достала из контейнера пакет с заказом.

— Специи — сюда, водку и кетчуп — в холодильник! — шутливо скомандовал Сергей.

Улыбающаяся Мэд отдала честь левой рукой.

— Есть, сэр!

Он залил специи вином и хорошенько перемешал. Лизнул кончик ножа, смоченного в маринаде. Подумав, добавил чуточку соли. Затем быстро порезал лук и перец, и тоже сложил их в чашу. В заключение выложил в маринад мясо, перемешал его и плотно закрыл крышкой.

— Готово, — сказал он.

— Готово? — недоверчиво переспросила Мэд, — Ты уверен, что это можно есть?

Он протянул ей чашу.

— Хочешь попробовать?

Девушка отодвинулась от стола вместе с табуретом.

— Я пошутил. Сначала это нужно выдержать пару-тройку часов. Мясо должно промариноваться.

— Пусть лежит хоть до утра, — с брезгливой миной сказала Мэд. — Я это в рот не возьму.

Сергей рассмеялся.

— Ты что, в самом деле готовишь только с автоповаром?

— У меня в гостях не часто бывают гурманы.

— Иначе б ты знала, что замаринованное мясо положено запекать.

— Ваша русская кухня такая сложная, — сказала Мэд. — Пока идет процесс, можем сыграть в шахматы или в преферанс. Или посмотреть кино. Или, быть может, хочешь полежать у бассейна? — девушка вопросительно посмотрела на Сергея. — У меня есть мужские шорты как раз на такой случай. Я приготовлю коктейль.

— Хватит с меня на сегодня солнца, — сказал он. — Нет ли у тебя музыки?

— Конечно есть. Терминал там, в углу, — она ткнула пальцем за диван.

— Отлично, — Сергей присел у терминала, вызвал меню.

— Что ты предпочитаешь? — спросил он у Мэд.

— Выбери на свой вкус, — привычно ответила она.

Сергей ткнул сенсор воспроизведения, увеличил громкость.

Here come old flattop he come,

Grooving up slowly he got,

Joo-joo eyeball he one,

Holy roller he got…

Сергей с улыбкой наблюдал за девушкой.

— Что это?

— У тебя прекрасная фонотека, — ответил он, придвигаясь к ее уху, чтобы перекричать музыку. — Это «Битлз». Очень известная группа середины двадцатого века.

— Какого века? — ошарашенно переспросила Мэд.

— Двадцатого.

— А на каком языке они поют? Что-то знакомое, но понять ничего не могу.

— На английском. Часть его вошла в общеимперский. Садись, закрывай глаза и слушай.

Сергей устроился на диване, откинул голову на спинку, закрыл глаза. Мэд осторожно примостилась рядом.

Come together

Right now

Over me…

Музыка кончилась. Мэд открыла глаза.

— Ничего подобного раньше не слышала, — сказала она.

— Бывает, — согласился Сергей.

— Знаешь, — она в задумчивости намотала на палец прядь своих черных волос, — ты как-то слишком умен для рядового.

— Знаю, — улыбнулся он, — наш сержант часто это говорит.

Они взглянули друг на друга и расхохотались.

— Поставь что-нибудь еще, — попросила девушка.

Сергей потыкал пальцем по терминалу. Комнату снова заполнили басовитые звуки.

Он откинулся на спинку и закрыл глаза. Мэд подобрала ноги под себя, пристроилась рядом, прижавшись к нему плечом. На этот раз они сидели, впитывая музыку, не меньше часа.

Когда музыка стихла, Мэд осторожно пошевелилась.

— Это было здорово.

Сергей улыбнулся.

— Об этом не принято спрашивать. Но все-таки — как ты сюда попал?

— Меня привезла Марта.

— Я вообще об армии.

— Это скучная история.

— Неприятные воспоминания?

— Мэд, я терпеть не могу сеансов психоанализа. Если мне вдруг станет плохо, я просто выпью водки. Есть такой русский народный рецепт аутотренинга.

Он резко поднялся, вышел на кухню, загремел посудой, перемешивая мясо.

Мэд подошла сзади, встала за спиной.

— Извини, — тихо сказала девушка. Ее ладонь легонько коснулась плеча Сергея, — это не сеанс психоанализа. Мне действительно стало интересно.

Он молча кивнул.

— Я больше не буду ни о чем спрашивать, — пообещала Мэд.

— Можно воспользоваться твоей ванной? — Внезапно спросил он. — У тебя ведь есть ванна?

— Твоей, а не моей. Здесь все только для тебя. Конечно есть. В ней джакузи, волновой массажер, чередование терморежимов.

— У нас в казарме только душ. За это время я его просто возненавидел. Душу готов продать за часок в горячей воде.

— Ну, у меня не настолько дорого, — улыбнулась Мэд. — Идем, покажу.

Сергей сбросил форму и с наслаждением погрузился в бурлящую воду. Откинул голову на мягкую подставку, расслабленно закрыл глаза.

Девушка тихонько подошла к стеклянной стене, осторожно заглянула внутрь.

— Я все слышу, — не открывая глаз, сказал Сергей. — Подглядывать нехорошо.

— Размечтался, — брызнув ему водой в лицо хихикнула Мэд, — Согласно инструкции проверяю, чтобы ты не захлебнулся.

— Ну-ну, рассказывай…

Она тихо вышла.

Через час, посвежевший и повеселевший Сергей спустился в гостиную.

— Я уж думала, что ты растворился.

— У тебя красивая улыбка, — сказал ей Сергей.

— Да? — озадаченно отозвалась девушка. — Я много смеюсь, от этого скоро буду вся в морщинах.

— В этом кроется какая-то тайна, — сказал он, улыбаясь.

— В чем, в морщинах?

— В том, что, когда делаешь красивой женщине комплимент, она обязательно начинает оправдываться.

— Марш на кухню, болтун! Я проголодалась, как тигрица!

Она снова сидела на табурете и с интересом наблюдала, как он священнодействует. Для начала Сергей настроил гриль на максимальную температуру и отключил термозащиту. Автоповар протестующе пискнул. Сергей отключил и его. Потом он высыпал мясо на решетку и задвинул его в раскаленную докрасна духовку.

Девушка смотрела на него так, будто ожидала, что он вытащит из воздуха живого кролика.

— И что дальше? — спросила она.

— Дальше — накрывай на стол. Готовность — пятнадцать минут. Под водку приготовь большие рюмки или маленькие стаканчики. Перед тем, как поставить на стол, сунь их в морозилку. Под мясо — большое блюдо. Ну и маленькие розетки под кетчуп, — перечислял Сергей, поглядывая через стекло духовки.

Мэд умчалась хлопотать в гостиную. Сергей вынул решетку, перевернул мясо, сбрызнул его маринадом, задвинул решетку назад.

— Готово! — Мэд впорхнула в кухню. Она уже успела переодеться. Теперь ее плотно облегало длинное черное платье, переливающееся на плечах слабыми искрами. На ногах снова красовались туфли-лодочки, красивые руки были обнажены. Узкое глубокое декольте делало ее настолько сексуальной, что у Сергея на мгновение перехватило дух.

Сглотнув, он выдавил:

— Выглядишь как королева.

Девушка улыбнулась, порозовев от смущения.

— Знаешь, я вообще-то просто хотел поесть домашнего. Но в таком виде пить водку… — он покачал головой. — У меня просто нет слов.

— Прекрати! — попросила она. Затем достала из холодильника бутылку с яркой этикеткой. — Я умираю от голода!

— Ну что ж, тогда прошу к столу.

Он выложил блюдо листьями салата, сложил горячее мясо аккуратной горкой, посыпал кусочками маринованного лука, сбрызнул вином. Перенес блюдо в гостиную и водрузил в центр круглого стола.

По комнате растекся восхитительный аромат.

— Фантастика… — покачала головой Мэд.

Сергей включил тихую, негромкую музыку, разлил напиток по мгновенно запотевшим рюмкам, встал.

— Пью за здоровье очаровательной хозяйки этого дома.

Он слегка коснулись рюмками. Девушка, не отрываясь, смотрела ему в глаза. Сергей, не отводя взгляда, залпом проглотил ледяной напиток, поставил рюмку на стол. Отрезал маленький кусочек мяса, обмакнул его в розетку и, зажмурившись от удовольствия, сунул в рот.

Вслед за ним Мэд неумело выпила водку, поперхнулась, торопливо промокнула губы салфеткой. Сергей выжидательно смотрел на нее. Мэд прожевала кусочек, второй, прислушалась к своим ощущениям, и произнесла:

— Серж, ты просто волшебник.

— Как мало нужно, чтобы угодить женщине, — улыбнулся он.

Они выпили еще несколько рюмок. Девушка охотно смеялась его старым студенческим историям. Огоньки свечей отражались в ее глазах, вкрадчиво шептали скрипки.

Наконец, Сергей отодвинулся от стола.

— Еще немного, и я лопну, — сказал он.

— Я тоже, — улыбнулась она. — Хочешь кофе?

Она поднялась из-за стола. Ее качнуло. Не удержав равновесия, девушка снова опустилась на стул.

— Ну и дела, — растерянно сказала она. — Кажется, я пьяна.

— Бывает с непривычки, — успокоил Сергей. — Пойдем, я помогу тебе прилечь. Через часок будешь как новенькая.

Придерживая Мэд за талию, он помог ей подняться в спальню, уложил поверх одеяла на широкой кровати. Осторожно снял с нее туфли.

— Как хорошо, — улыбнулась она в полудреме. Сергей тихонько прикрыл дверь и спустился в гостиную.

Он посидел за столом, невидяще глядя на экран тихо бормотавшего визора. Неспешно выпил еще пару рюмок. Внутри было пусто и хорошо. На время исчезли все неприятные мысли. Уют чужого дома навевал легкую грусть. Солнце село, пластинки жалюзи автоматически повернулись. Разлинованный в полоску красный закат обещал жару.

Сергей встал, тихо собрал посуду, отнес ее на кухню. Погасил свечи, убрал остатки мяса в холодильник. Вытащил из-под погона свернутое кепи, расправил его, не торопясь надел. В последний раз оглядев комнату, выключил визор и на цыпочках направился к двери. У дверей вдруг вспомнил, что не знает, как тут платят за услуги. Поискав глазами, обнаружил на стене у выхода коробочку терминала.

— Уже уходишь? — на лестнице стояла, завернувшись в простыню, Мэд.

Он улыбнулся.

— Не хотелось тебя будить.

— Хороша хозяйка, — сказала Мэд. — Бросила гостя одного. Ты действительно торопишься?

— В общем, не особо.

Мэд поплотнее запахнулась в простыню, присела на ступеньки.

— Если хочешь, ты можешь остаться здесь. У меня есть гостевая спальня. Тут очень тихо ночами, ты хорошо отдохнешь.

Сергей пожал плечами.

— Отличная идея.

Мэд встала и направилась в ванную. В дверях она обернулась:

— Еще довольно рано. Я могла бы показать тебе город. Вечером в центре очень красиво.

— Спасибо, Мэд. Если ты не против, я бы действительно лег спать. Извини.

Она улыбнулась.

— Вот еще глупости. Ты мой гость и здесь все к твоим услугам. Я быстро.

Через десять минут она окликнула задремавшего в кресле Сергея.

— Эй, солдатик. Прошу бай-бай.

Она снова переоделась. На этот раз на ней была просторная блузка навыпуск поверх темных слаксов, выгодно подчеркивающих ее сильные ноги.

Сергей неторопливо поднялся в спальню. Мэд посторонилась на лестнице, пропуская его, и он снова почувствовал ее горьковатый аромат. Быстро раздевшись донага, он с наслаждением вытянулся на прохладной накрахмаленной простыне. Пахнущее зимней свежестью одеяло показалось ему легче пуха. Едва слышно скрипнула ступенька — девушка спустилась вниз.

Он закрыл глаза.

Глава 22

Он проснулся внезапно. Светящиеся часы на стене показывали десять вечера. Это значит, он спал чуть больше четырех часов. Как ни странно, Сергей чувствовал себя отлично отдохнувшим, хотя вечером казалось, что он запросто проспит сутки напролет.

Из плотно зашторенного окна доносился запах влажной зелени и ночной прохлады. Где-то далеко прокричала ночная птица. Хотелось пить. Он опустил ноги на пол и бесшумно оделся в рассеянном свете ночника.

В доме было тихо. Из прихожей пробивался тусклый свет ночного освещения. На полу гостиной слабо шевелились желтоватые пятна от уличных фонарей. Стараясь не шуметь, Сергей спустился по лестнице, вошел на кухню и открыл холодильник. Достав бутылку пива, сорвал крышку, сделал долгий глоток из горлышка. На цыпочках вернулся в гостиную. В комнате было прибрано, не осталось даже намека на недавний пир. Паукообразный домашний уборщик при виде человека бесшумно, как кошка, просеменил вдоль стены и затаился под лестницей.

Он подошел к широкому окну, осторожно поднялжалюзи. Свет фонарей тонул в легком тумане. Ветерок шевелил темные силуэты деревьев. Сергей постоял, прислонившись лбом к прохладному стеклу, задумчиво глядя на переливы звездного света. Здешний рисунок звезд был совершенно не таким, как на родине — яркое фиолетово-синее море, украшенное голубыми и красными островками звездных скоплений. В иные ясные ночи при свете звезд можно было читать газету.

— Не спится? — спросила Мэд с площадки второго этажа.

— Не понимаю, что на меня нашло, — ответил Сергей, не оборачиваясь. — Не могу заснуть.

Она босиком спустилась по лестнице, встала рядом, одной рукой придерживая халат на груди. Ее волнующий аромат окутал Сергея невидимым облаком.

— Я тоже, — тихо сказала Мэд.

Сергей протянул ей бутылку. Девушка благодарно кивнула, сделала небольшой глоток. Минуту они постояли в тишине, глядя на звезды. Мэд стояла так близко, что он чувствовал исходящее от нее тепло. Воздух между ними словно сгустился. Нервно переступив с ноги на ногу, Мэд, наконец, поставила бутылку на подоконник.

— Сергей…

Он отклеился от окна, взглянул на нее.

— Спасибо тебе за вечер, — в полутьме ее глаза казались огромными. — Это было бесподобно.

— Пожалуйста, — он едва разлепил запекшиеся губы. — Для тебя это просто работа, ты должна была привыкнуть.

Он потянулся за бутылкой.

Она перехватила его руку. Отпущенный атласный халат распахнулся, демонстрируя откровенную ночную сорочку. Звездный свет пронизывал ее насквозь, высвечивая соблазнительные изгибы ее тела.

Девушка потянула его к себе. Прикосновение ее упругой груди едва не отправило его в нокаут. В голове зашумел прибой. Руки Мэд медленно поднялись по его плечам, оплели шею. Наконец, их губы соприкоснулись.

Внезапно Мэд отстранилась, мягко толкнула его в грудь обеими руками. Он сделал шаг назад. Она снова на мгновенье прильнула к нему грудью, опять толкнула.

— Мэд…

— Молчи… — она снова подтолкнула его.

Диванчик мягко ударил Сергея под колени. Не удержавшись, он упал, откинувшись на покатую спинку. Мэд взяла его лицо в ладони и страстно поцеловала в губы. Их нетерпеливые пальцы сталкивались на застежках его комбинезона. Потом он едва не вывернул плечи, вырываясь из удавок рукавов. Извиваясь, вылез из одежды как змея, скидывающая старую кожу. Хотя вряд ли у змей есть такая неудобная вещь, как ботинки.

Он еще боролся с комом одежды на своих спутанных ногах, когда Мэд чмокнула его в подбородок, в грудь, затем опустилась на колени. Горячие губы коснулись его живота, спустились ниже.

— Мэд… — он оставил в покое ботинки и попытался отодвинуть ее голову.

— Молчи. Я хочу так… — Она мотнула головой, сбрасывая его руку. Мягкая ладонь прижалась к его груди, не давая подняться.

То, что было потом, можно коротко описать как взрыв. Мэд вырубила его со сноровкой чемпиона по боксу. Вспышка, стон, миг темноты, и вот он уже лежит, обессиленный, тяжело дышащий, с испариной на лбу и до крови прикушенной губой.

— Ты сумасшедшая… — прошептал он, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Внутри него растеклась приятная опустошенность. Сидящая у его ног Мэд с довольной улыбкой всматривалась в его лицо.

— Иди ко мне, — дрожь удовольствия еще пробегала по его телу. — Сядь ближе.

Большой кошкой она устроилась у него на коленях.

— Если ты еще раз заикнешься про мою работу, — шепнула она, щекоча его лицо волосами, — тебе понадобится хирург.

— Зачем нам хирург? Я справлюсь один. — Он крепко прижал ее к себе. — Дай мне пару минут.

— Со мной не нужно отрабатывать норматив, — с мягким грудным смешком промурлыкала девушка.

Вместо ответа он прикоснулся губами к горошинке соска, который дерзко топорщил шелк ее сорочки.

— Ты же говорила, что секс — только в крайнем случае? — сказал он и потянулся к другой груди.

Она выгнула спину, чтобы ему было удобнее.

— Ты невнимательно слушал. Я говорила: секс — это когда мне хочется.

Ее руки жили самостоятельной жизнью, изучая тело Сергея, нежно поглаживая его по груди, плечам, слегка приостанавливаясь на шрамах. Он приподнял ее полную грудь, снова пощекотал языком затвердевший сосок. Девушка сладко зажмурилась. Он притянул ее голову к себе, быстро поцеловал в губы. Слегка куснул язык, снова склонился к ее груди.

Внезапно он отстранился.

— Женщина, — строго сказал он. — Сначала снимите с меня ботинки.

— Марта была права, ты очень романтичен. Это часть русской сексуальной игры?

— У нас глубокие традиции, — ответил Сергей. — Мы просто не можем иначе.

Она быстро освободила его от остатков одежды. Подбоченилась, давая ему возможность оценить в свете звезд свою фигуру. Затем грациозно подняла руки и одним движением выскользнула из сорочки.

— Я готова, — сказала она. — Что там следует дальше?

— Дальше я должен схватить тебя за волосы и утащить в пещеру. Женщина при этом должна сопротивляться, но не слишком сильно, иначе мужчина может передумать.

— Я буду царапаться и протяжно стонать, — пообещала она. — Приступайте, сэр.

И он приступил. Основательно и методично. Ему безумно хотелось показать себя с наилучшей стороны.

Или просто безумно хотелось.

— Милый, сдаюсь, — выдохнула она примерно через сорок минут. — Пощады!

— Ты уверена? — засомневался он. — Я только-только начал разогреваться.

— Этот ваш Новый Урал нравится мне все больше, — сказала она. — Завтра же подам рапорт о переводе.

Вместо ответа Сергей легонько поцеловал ее в шею. Его исцарапанная спина горела. Мэд улыбнулась, коснулась пальцами его губ.

— Хочешь кофе? Я приготовлю сама, без автоповара.

— Давай на сегодня закончим с экспериментами. Пусть лучше будет автоповар, — ответил он.

— Хорошо, — улыбнулась в ответ Мэд и упорхнула на кухню.

Сергей свесился с дивана, поиграл сенсорами музыкального терминала, набирая программу воспроизведения. На этот раз он выбрал Хачатуряна.

Когда Мэд появилась на пороге кухни, он расслабленно сидел, вытянув ноги и закинув руки за голову. Звуки энергичного, напористого вальса щемили душу, настраивали на возвышенный лад. Она поставила поднос, опустилась рядом с Сергеем, положила голову ему на плечо и замерла, прикрыв глаза. Некоторое время они сидели, обнявшись, и тихо блаженствовали.

— И часто у тебя бывает такой крайний случай? — поинтересовался он, когда музыка сменилась звенящей тишиной.

Мэд с любопытством взглянула не него.

— Это тоже ваш обычай?

— Мы ужасно ревнивы. Если не веришь, зайди на любое русское кладбище.

— Вообще-то это впервые.

— Что так?

— Да так, как-то, — смущенно улыбнулась она.

Он провел ладонью по ее волосам, по лицу. Прикрыв глаза, она потерлась щекой о его ладонь.

— Расскажи о себе, — попросила она.

— Что именно?

— Не знаю. Что хочешь. Если хочешь.

— Кофе остывает, — сказал он, покосившись на поднос.

Мэд наклонилась, взяла чашечку и сделала крохотный глоток.

— Итак?

— Да что рассказывать. Родился на Новом Урале. Небольшая такая планетка. Много леса, еще больше гор и чуточку моря. Окончил университет, завербовался сюда, по контракту со «Стилусом». Вот, в общем, и все.

— Из «Стилуса» и в армию? Да еще рядовым? Ты мог бы завербоваться и у себя.

— Да я как-то не собирался.

— И что тебя толкнуло?

— Меня задержала полиция. Обвинили в угоне. Наутро, перед судом, я подписал контракт. Ты же в курсе местных законов? Вот я и решил — лучше сюда, чем на каторгу. Как видишь, никакой романтики. Удовлетворена?

Она покачала головой:

— Не-а. Не сходится. Ты не похож на парня, угоняющего машины.

Он бросил на нее удивленный взгляд.

— Ничего я не угонял. Это просто стечение обстоятельств. Я лишь положил чемодан в эту чертову машину.

— Что за чемодан?

— Одна моя знакомая поссорилась со своим парнем, — неохотно ответил Сергей. — И попросила забросить вещи в его машину.

— А давно ты ее знаешь?

— Мы познакомились случайно на вечеринке.

Мэд пристально смотрела на него.

— Она тебя подставила, да?

Сергей пожал плечами.

— Скорее, ее бывший. Он застукал меня, когда я копался в багажнике. Он был на взводе, я тоже, мы немного повздорили, и он, видимо, решил отомстить. Детектив показывал мне его заявление об угоне.

— Тот самый полицейский, который предложит тебе контракт?

— Точно.

Девушка слегка нахмурилась.

— Странно…

— Что тут странного? — удивился Сергей.

— То, что вся эта история шита белыми нитками. Если ты не угонял машину, экспертиза не покажет в ней следов твоей ДНК. А если у тебя найдутся свидетели, которые подтвердят, что в момент угона ты находился в другом месте — дело даже не станут открывать. Тебя вообще допрашивали?

Он неопределенно пожал плечами.

— Там были некоторые обстоятельства. В общем, я был вынужден взять вину на себя.

— Зачем?

— Прости, я не хочу об этом говорить. Достаточно, чтобы ты знала, что я не жулик.

— Я знаю. И верю, — сказал Мэд. — Но даже несмотря на признание, они должны были провести расследование. Сдается мне, твой полицейский просто обвел тебя вокруг пальца. Знаешь, сколько получают вербовщики за каждого рекрута?

— Подозреваю, что много.

— Правильно подозреваешь. Та девушка знает, что ты здесь?

— Это лишнее.

— Лишнее? На месте твоей подруги я бы думала о тебе невесть что. Потому что она до сих пор гадает, куда ты исчез, — ответила она. — Наверное, решила, что ты ее бросил.

— Она мне не подруга, — сказал Сергей.

— Нет, так нет, — сказала Мэд. — И вообще, я должна радоваться этому случаю. Не будь его, мы бы не встретились.

Сергей притянул ее к себе и легонько чмокнул в ушко.

— Хочешь, я чего-нибудь приготовлю? — спросила она. — Тебе надо восстановить силы.

— Не хитри. Твоя очередь рассказывать.

Она погладила его руку, прижалась к плечу.

— Хочешь услышать печальную историю о моем падении?

— Падении? Конечно. Такие истории меня заводят.

Мэд пихнула его в бок. Они оба рассмеялись.

— Так я жду, — отсмеявшись, сказал Сергей.

Мэд задумчиво поводила пальцем по его животу.

— Я родилась в Диптоне, — начала она. — Это километров сто на север от Джорджтауна. Окончила университет, факультет философии. Планета Брно. Потом вышла замуж. Два года назад развелась. Детей нет. Мой бывший сейчас где-то на западе. У него сеть фермерских хозяйств. Потом подписала контракт с армией.

— Почему? Что, на Джорджии трудно найти работу?

— На Джорджии в цене горные инженеры, а не философы, — грустно улыбнулась девушка.

— Странно. Я слышал, здесь не хватает специалистов.

— Так и есть. Можно было пойти в сельскую школу, учителем. Или оператором в агрохолдинг. Но здесь интереснее. Общаешься с разными людьми. Многие из них помотались по свету, им есть что рассказать. А еще мне нравится им помогать. Им ведь многого не надо. Поболтать по душам, съесть бифштекс, подремать в кресле у визора. Почувствовать себя дома.

— И что, неужели со всеми так просто?

— Нет, конечно. Попадаются и скоты. Особенно когда напьются. Но таких быстро распознаешь. Поговоришь с ним минут десять и отправишь восвояси. Скажешь, что занята. Да и платят тут неплохо. И время остается на книги.

— А откуда ты знаешь Марту?

— Через ее мужа-полковника. Зашел однажды ко мне и прожил тут несколько дней. На учениях взвод его бригады попал под артобстрел из-за чьей-то ошибки. Много ребят погибло, вот он и сломался. Заявился пьяный в дым. Пил и плакал. Водила его в ванную, как ребенка. Боялась, что застрелится. Спрятала его пистолет. Это там, за забором, вы все из себя железные. А тут — обычные люди. Через пару дней я позвонила его жене. Она приехала. Так и познакомились. Марта — чудесная женщина. Много повидавшая, умная. Теперь присылает ко мне своих знакомых. Иногда забегает сама.

— Как зовут твою девушку? — внезапно спросила она.

— Лотта, — механически ответил Сергей. И тут же поправился: — Мэд, она не моя девушка. Я ее совсем не знаю.

— Не цепляйся к словам. Я просто так спросила, из женского любопытства. Идем в ванную?

— Есть, мэм! — улыбнулся Сергей.

Они долго плескались и болтали ни о чем, сидя в огромной ванне. Потом, обмотавшись полотенцами, собрались идти на кухню. В коридоре Сергей внезапно остановился.

— Мэд!

— Что, мой сладкий?

— Ты забыла показать мне свою спальню.

— Неужели это обязательно? — принимая игру, спросила она.

— К сожалению. У нас девушка, отдаваясь мужчине, начинает этот процесс с показа своей спальни. Мы как-то пропустили этот важный этап.

— Я уже жалею, что не жила на вашей планете. Так хочется почувствовать себя русской девушкой. — Она толкнула дверь. — Прошу!

— Только после вас, мэм.

Он вошел следом за Мэд, обнял ее и осторожно опустил на кровать.

Спустя полчаса истомленная Мэд прошептала:

— Я начинаю завидовать вашим женщинам.

— Русская женщина — это большая ответственность, — поделился Сергей. — Горящие избы, скачущие кони…

— Я их понимаю, — сказала Мэд севшим от страсти голосом. — Сейчас я бы тоже остановила коня. Прямо в горящем доме. Иди ко мне…

Они забылись коротким сном только под утро.

В восемь утра взвод стоял на плацу. Никто не опоздал. Кнут прохаживался вдоль строя, внимательно разглядывая помятые лица.

— Ну что, пьяницы, — рыкнул он, — понравилось гулять?

— Так точно, сэр! — гаркнул взвод.

— Это хорошо, — помолчав, сказал Кнут. — Теперь вы будете выпрыгивать из своих задниц, чтобы еще раз попасть туда… Верно?

— Так точно, сэр! — снова отозвался строй. Сергей кричал едва ли не громче всех.

— Армия выжимает из вас все соки, потому что ей нужны профессионалы. Взамен армия дает вам все, в чем вы нуждаетесь. Мы делаем тяжелую работу. Мы идем по жизни с оружием, мы вправе убивать и часто умираем молодыми. Вся наша жизнь — это короткий миг. Но этот миг настолько ярок, что вмещает в себя десять, сто жизней слизняка из офиса. Наша жизнь, как наркотик. Втянувшись, вы не сможете ее бросить.

«Да он просто поэт», — подумал Сергей. Зануда и отъявленный циник, Кнут внезапно предстал перед ним в совершенно неожиданном свете.

Глава 23

В теории, высадка мобильной пехоты выглядела просто. В первой фазе вперед выдвигались коптеры огневой поддержки AH-64 «Гром», метко прозванные «косилками» за способность превращать в пыль целые гектары пространства. Звено «Косилок» веером охватывало зону десантирования, производило несколько залпов по площадям, после чего раскручивало стремительную карусель, поливая огнем любой очаг сопротивления.

Следом шли выстроенные уступом бронированные транспортные «Мулы». Под прикрытием «Косилок» они устремлялись к земле, в несколько секунд выстреливали из себя пехоту, и тут же взмывали вверх, освобождая место следующей машине. Высадившийся десант как можно быстрее покидал точку сброса и далее действовал согласно плану операции.

Если высадка производилась на укрепленные позиции противника, ей предшествовал удар тактической авиации или приданного ракетно-артиллерийского дивизиона. При острой необходимости, огневую подготовку обеспечивала тяжелая авиация космического базирования. Как правило, после ее налета захватывать было уже нечего.

На практике же все выглядело чуточку сложнее.

Клюнув тупым носом, коптер провалился вниз и завис у самой земли. Бронированные пандусы по бортам с лязгом опустились. В уши ворвался рев турбин, почти не заглушаемый шлемом. Где-то далеко внизу раскачивалась земля. Плотный вихрь от винтов бил голубоватую траву, прижимал к земле.

— Отделение, внимание! — послышался в наушнике голос Лихача. — По команде «Пошел!», необходимо разбежаться и прыгнуть с пандуса головой вперед. Оружие держать прямо перед собой на вытянутых руках. При касании с землей необходимо перекатиться, затем быстро переместиться вперед и в сторону на тридцать-сорок метров. Первый с правого борта бежит прямо, следующий за ним — на несколько шагов правее. С левого борта наоборот — на несколько шагов левее. Затем падаете ногами к коптеру и занимаете оборону. Последние двое хватают каждый по одному контейнеру с боеприпасами, которые автоматически сбрасываются перед началом высадки, и волочете их каждый к своей группе. Контейнеры оборудованы гравитележками и специальными петлями для буксировки, высота от уровня земли примерно 20 сантиметров. Это означает, что вы должны обходить пни и крупные камни.

Бойцы напряженно вслушивались в бормотание наушника.

— Сначала десантируемся с двух метров, — продолжил сержант, — а через несколько дней дойдем до нормы — пять метров и без полной остановки «Мула». Помните: от того, насколько быстро вы покинете машину и покинете зону высадки, зависит ваша жизнь, жизнь экипажа и всего отделения. Вопросы?

Отделение молчало.

— Внимание, пошел!

Оглохшие от грохота, бойцы неуклюже посыпались с пандусов. Следом за другими Сергей оттолкнулся от раскачивающейся площадки. Ураганный ветер от винтов сшиб и закрутил его еще в воздухе. Вместо четкого касания и переката, отрабатываемых на многочисленных тренировках, он неуклюже врезался в землю боком. Удар вышиб из легких воздух. Едва успев откатиться в сторону, он услышал, как рядом с лязгом и грохотом рухнул кто-то еще.

— Быстрее, быстрее! Покинуть зону высадки! Занять оборону! Быстрее! — подгонял Лихач.

Сергей вскочил и, пригибаясь, зарысил вперед. Длинная трава, стелилась по земле, цеплялась за ноги.

Коптер, втянув в себя короткие крылья пандусов, исчез за лесом. Сразу стало тихо.

Сергей упал в траву в нескольких шагах от чьей-то спины и приник к прицелу. Голос Лихача в наушнике витиевато крыл по матери день, когда каждый солдат его отделения появился на свет, поминая при этом всех их родственников до бабушки и дедушки включительно. Болел ушибленный бок. Под лопаткой кольнуло — автодоктор впрыснул легкую дозу обезболивающего. Над лесом мелькнула быстрая тень и послышался нарастающий вой турбин. Коптер возвращался.

— Отделение, ко мне! К машине, бегом марш!

— Медленно, очень медленно! Отталкиваться надо сильнее, группироваться сразу, не дожидаясь земли, — поучал их во время взлета Лихач.

Машина сделала круг над лесом, снова вышла на боевой курс. Замигал красный плафон на переборке — готовность к высадке. Они быстро выстроились вдоль бортов, ожидая команды. Бортовые стрелки в бронированных пузырях нажали на гашетки. Роторы многоствольных пулеметов с визгом раскрутились, имитируя огонь прикрытия. Пандусы упали вниз. Рев турбин ворвался в отсек.

— Пошел, пошел! Не спать! Резче!

Один за другим они посыпались вниз.

На этот раз Сергей приземлился более удачно. Перекатившись, он вскочил и помчался вперед, отсчитывая про себя шаги. Шум турбин за спиной снова удалялся.

— Встать! Отделение, ко мне!

Они быстро построились.

— Шкурник!

— Сэр!

— Еще раз упадешь, будешь всю ночь прыгать со второго этажа на плац. Все ясно?

— Так точно, сэр!

— Салочник!

— Сэр!

— Не суетись после приземления. Встал — и сразу беги вперед, как будто у тебя задница горит!

— Понял, сэр!

— После приземления разбегаться надо резче, — обратился ко всем сержант. — Противник всегда ведет огонь по зоне высадки, здесь вы наиболее уязвимы. Обстрел может вестись с большого расстояния, в этом случае огонь прикрытия малоэффективен. Вас спасет только быстрота и рассредоточенность.

Его слова утонули в реве двигателей.

— К машине, бегом марш!

Теперь они отрабатывали десантирование ежедневно.

Глава 24

На четыре часа в день взвод разбивался на группы из трех-четырех человек — начались индивидуальные занятия по освоению будущих специальностей. Сергей окончательно выбрал свою специализацию — он готовился стать оператором КОПа. За ним закрепили постоянного железного напарника и теперь Сергей отрабатывал новые вводные под руководством лейтенанта Симпсона. Его КОП косил условную пехоту, стрелял по закопченным остовам старых танков, сбивал беспилотные воздушные мишени, а потом, переваливаясь как утка, мчался на новую позицию, и снова бил, окутанный пламенем от стартующих снарядов. Весь мокрый от пота, Сергей едва успевал менять тяжелые зарядные картриджи — его бронированный напарник поедал боеприпасы с завидным аппетитом. Одновременно робот привыкал к Сергею, учился узнавать его голос, чувствовать настроение, подстраивался под его стиль управления. Квазиживой мозг машины воспринимал оператора как хозяина, стараясь всячески угодить ему и радуясь редким похвалам.

— Заноза, с таким темпом стрельбы ты останешься безоружным минут через пять нормального боя. Ты что, решил, что за тобой будет ездить грузовик с боекомплектом? — В отличие от сержантов, лейтенант Симпсон никогда не кричал, говорил негромко и доброжелательно. Это было непривычно настолько, что действовало на Сергея сильнее любого окрика.

— Так точно, сэр! Я стараюсь, сэр!

— Пойми, Заноза, КОП чувствует твою злость, твою растерянность, даже твою усталость. Если, давая команду, ты не определишь ему интенсивность огня, то он, защищая тебя, выпалит весь картридж до железки. Старайся контролировать эмоции, определяй задачи четко, КОП любит уверенность в голосе.

— Я понял, сэр! Триста двадцатый, атака условного противника! — произнес Сергей, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Легкая пехота с левого фланга, отметки с триста первой по триста пятнадцатую. Сдерживающий огонь из средней позиции. Приступай.

— КОП-320, цель вижу. Условный противник с левого фланга. Сдерживающий огонь из средней позиции. Приступаю.

Робот опустился на колени и поднял пулемет-конечность. Через мгновенье из-за его «плеча» короткими фонтанами брызнули стреляные гильзы, потянулись трассы реактивных гранат.

— Хорошо, Заноза, почти хорошо.

— Спасибо, сэр! Триста двадцатый, прекратить огонь.

КОП послушно замер.

По вечерам, запершись в специальном отсеке оружейной, Сергей разбирал и смазывал узлы робота, неспешно беседуя с ним на отвлеченные темы.

— Понимаешь, Триста двадцатый, человек — очень несовершенная машина, — говорил он, протирая стволы разобранного пулемета. — Он быстро стареет, его мотивация неясна. Всю свою жизнь он мечется, не понимая, для чего появился на свет. У тебя все не так. Ты — вечен. Если твой узел износится, я его заменю. Тебе не надо задумываться о смысле жизни, все решено за тебя. Вся твоя жизнь — служение человеку. Человек доволен — и ты счастлив. Все просто и логично.

— Человек Заноза доволен, — гудела груда полуразобранного железа.

— Вот скажи, ты знаешь, для чего ты родился?

— Поправка. КОП-320 не родился. КОП-320 был собран на седьмом участке Лионского завода-арсенала номер пять. Назначение КОП-320 — исполнять приказы человека Заноза. Человек Заноза доволен, КОП-320 тоже доволен.

— Доволен, доволен твой человек Заноза, — смеялся Сергей, вставляя на место тяжелый узел. — Открой-ка мне снарядный элеватор.

Из головы не выходили замечания Симпсона о перерасходе боеприпасов.

— Человек Заноза доволен. КОП-320 тоже доволен, — казалось, если бы у него были губы, бронированный монстр ухмылялся бы во весь рот.

Из раскрытой, как крылья жука, спины робота, с сочным звуком магнитных замков выдвинулся большой сегмент. Сергей воткнул в разъемы отсека кабели универсального тестера-диагноста, повернулся к дисплею.

— Так, давай посмотрим, что у тебя с управлением огнем. Триста двадцатый, тест системы наведения пулемета.

Сергей погрузился в изучение калейдоскопа быстро меняющихся разноцветных диаграмм, что-то тихонько бормоча себе под нос. Опустившись на сложенные шарниры-колени, КОП покорно ждал, держа на весу обе увешанные стреляющим железом «руки». Многоствольный пулемет, безоткатное орудие с электромагнитным разгоном снарядов, автоматический гранатомет.

— Триста двадцатый, как думаешь, что будет, если запретить тебе стрелять по пехоте очередями больше трех-четырех патронов? — задумчиво спросил Сергей. — Судя по твоим настройкам, ты не имеешь привычки экономить и по умолчанию лупишь длинными. А это неправильно. А? Что скажешь?

— КОП-320 запрещено думать. КОП-320 действует, согласно программе. Отклонения от программы запрещены, — сообщил робот.

— А, ну да, конечно, — рассеянно ответил Сергей. — Триста двадцатый, передай на внешний интерфейс код программы «823».

— Модуль «823», стрельба из пулемета по живой силе. Выполнено.

Сергей погрузился в изучение мнемокода программы. Разбираться в его хитросплетениях было непросто. Как и код программы стрельбы по коптерам, ранее модифицированной Сергеем, этот тоже явно создавался при помощи системы автоматического программирования, что делало его очень трудным для понимания. Достоинством программ, произведенных таким путем, были высокая скорость и дешевизна создания. Недостатком — слабая оптимизация и чрезвычайная избыточность кода. Для относительно простых модулей, находящихся в комплекте КОПа, эти недостатки не играли большой роли, но Сергея не оставляло ощущение, что возможности машины при этом используются далеко не полностью.

Отыскав, наконец, нужный ему участок, Сергей застучал по клавишам. За час до отбоя он повернулся к своему подопечному.

— Радуйся, Триста двадцатый, теперь у тебя новая программа огня по пехоте. По команде «Сдерживающий огонь» по умолчанию ты будешь выдавать серии по четыре патрона. По команде «Подавляющий огонь» стреляешь очередями по десять. Понятно?

— КОП-320 действует согласно программе. Человек Заноза доволен — КОП-320 тоже доволен…

Сергей засмеялся, выдергивая провода из разъемов.

— Как думаешь, лейтенант Симпсон заметит, что ты стреляешь не по штатной программе?

— КОП-320 запрещено думать.

— Зануда, — улыбнулся Сергей.

Ворочаясь после отбоя в тесной койке, он вдруг поймал себя на мысли о том, что воспринимает своего подопечного не как механизм, а, скорее, как верную, умную собаку, готовую прийти ему на помощь и умереть, защищая его жизнь. Мысль была настолько неожиданной, что он проворочался без сна как минимум еще полчаса.

Глава 25

Последний и любимый довод мобильной пехоты — огневая поддержка. Без нее не планировалась ни одна из операций. Любое подразделение, где бы оно ни находилось, встретив упорное сопротивление, могло затребовать и получить море огня. Поддержку оказывали штурмовики, коптеры сопровождения, приданная ствольная и реактивная артиллерия. И каждый солдат мобильной пехоты был обязан уметь вызывать огонь, определяя при этом необходимое для удара количество и тип боеприпасов.

Пришло время попробовать это на практике. Когда Сергей впервые вызывал настоящий, а не учебный артудар, он пережил непередаваемые словами мгновенья абсолютной власти над миром. И все это из-за каких-то нескольких слов, произнесенных в ларингофон. Он подумал, что запросто мог бы прекратить существование всего взвода, находящегося в полукилометре позади него, просто изменив пару цифр.

— Заноза — Большой Берте. Запрашиваю поддержку. Квадраты 16–20 и 16–21. Повторяю: 16–20 и 16–21. Передаю код подтверждения.

— Большая Берта, — отозвался наушник приятным женским голосом, — 16–20, 16–21. Код принят. Уточните характеристики удара.

— Бризантные, десять.

— Большая Берта — Занозе. Бризантные, десять, принято. Конец связи.

Минута тишины показалась вечностью. Он лежал, моля бога, чтобы наводчики из укрывшейся в неведомых далях батареи не перепутали координаты. Тишина кончилась вместе с шелестом приближающихся снарядов. Над лесом раскатисто грохнуло, брызнуло дымом, листья мгновенно сдуло ударом шрапнели. Сергея подбросило в окопе. Ветерок постепенно сдувал дымное облако, являя голые искалеченные стволы.

— Заноза, здесь Кнут. Противник продолжает наступление. Огонь плазменными зарядами ближе один квадрат, серия десять, — ожил наушник.

«Ближе один?» — Сергей не поверил своим ушам. Это было всего в двухстах метрах от его окопчика. Его же просто сдует!

— Первый, здесь Заноза. Выполняю, — деревянным голосом ответил Сергей, и принялся диктовать координаты оператору поддержки.

— Принято, — отозвался далекий голос.

Сергей лихорадочно заработал лопаткой в попытке сделать бруствер крохотной земляной ячейки как можно выше. Над головой снова раздался нарастающий шелест.

Сергей вжался в землю. Сердце билось в груди, как молот. С тяжелым гулом снаряды вгрызались глубоко в грунт. На мгновение Сергей почувствовал себя беззащитной букашкой под огромным сапогом. Земля содрогалась, словно в агонии. Волны доменного жара, вперемежку с брызгами расплавленных камней пронеслись над бруствером. Следом ударил резкий порыв ветра — пламя в зоне поражения стремительно выжигало воздух. С неба сыпались горящие щепки, какие-то тлеющие обрывки.

Он поднял голову. Деревья поблизости исчезли, лишь багровые пятна расплавленного грунта тут и там проглядывали сквозь жирный черный дым. Ревущая стена пламени, пожирая далекие остатки леса, поднималась выше деревьев, закручивая дым в причудливые фигуры. Вокруг окопчика, довершая адскую картину, дымно горели кусты.

— Живой, Заноза? — раздался в наушнике насмешливый голос Кнута.

— Так точно, сэр, — отозвался он пересохшими губами.

— Бегом марш на исходную.

— Есть, сэр! — Сергей, перепрыгивая через горящие кусты, тяжело побежал к опушке.

В тот же день Гусара увезли с полигона на санитарном коптере. Он неправильно выбрал тип боеприпасов и получил тяжелую контузию от вакуумного снаряда. Сергею запомнилось мертвенно-белое, с бессмысленным взглядом лицо Гусара, накачанного обезболивающим по самые брови. Его ноги безвольно болтались на носилках в такт шагам санитаров, из уголка рта стекала струйка слюны.

— Ну что, жалко его, да? — спросил Кнут.

Бойцы отводили глаза, прятали взгляд. Кто-то пожал плечами. Каждый понимал, что на месте солдата мог запросто оказаться он сам.

— А вот мне — ни хрена, — сплюнул Кнут. — Если бы он вызвал огонь, находясь на позиции взвода, вас всех размазало бы как джем по тосту. А так — врюхался он один. Понятно?

— Так точно, — нестройно ответили бойцы.

А Сергею внезапно вспомнился рассказ о полковнике Бронски.

Интересно, как там Мэд?

Глава 26

Лейтенант Симпсон не бросал слов на ветер. Разработкой Сергея заинтересовался начальник службы артвооружений базы и счет новобранца пополнился тысячей кредитов премии.

— Далеко пойдешь, ежели шею не сломаешь, — ухмыльнулся Кнут, выписывая увольнительную.

Вместе с ним в очередное увольнение шли Самурай, Гаррисон и Ли. Как и обещал Кнут, во время обучения увольнение давалось только в качестве поощрения.

Перед выходом на плац к Сергею, смущаясь, подошел Тевтон.

— Слышь, Заноза, записку не передашь?

— Кому?

Уши Тевтона покраснели от смущения.

— Ну, так. Знакомой.

Сергей кивнул:

— О чем речь!

— С меня пиво, — обрадовался Тевтон, всовывая ему в руку бумажку. — Ее зовут Маргарет. Она работает в супермаркете на углу Третьей улицы.

— На словах ничего не передать?

— Да нет, не надо, — краска с ушей Тевтона переползла ему на лицо, заливая веснушки.

Они снова стояли у КПП военного городка.

— Ну что, кто куда? — спросил товарищей Сергей.

Ли смущенно улыбнулся, пожал плечами.

— Сегодня хорошая погода. Наверное, я пойду загорать.

— А я — в массажный салон, — гордо сообщил Гаррисон, превращаясь в того, кем по сути и был, — во вчерашнего школяра, дорвавшегося до взрослых женщин.

— Там тебе самое место, — улыбнулся Сергей. — Самурай, нам с тобой по пути? Или сначала зайдешь к морпехам?

— Думаю, по пути, — сдержанно ответил японец.

— Пойду вызову транспорт.

Такси примчалось через каких-то две минуты.

— Нам в квартал психологической разгрузки.

Водитель, не поворачивая головы, кивнул.

— Самурай, если ты не против, по дороге надо заскочить в магазин на угол Третьей. Заодно присмотрим подарки. Без подарка в гости не ходят. Невежливо.

Самурай согласно кивнул. Машина тронулась с места. Сергей шутливо отдал честь надувшемуся Гаррисону.

Через десять минут они подъехали к супермаркету.

— Маргарет, Маргарет! — на весь магазин завопила остроносая женщина на кассе. — К тебе пришли!

К ним вышла невысокая пухленькая девушка.

— Здравствуйте! Я Маргарет.

— Здравствуйте, миз! — как можно более нейтрально улыбнулся хорошенькой девушке Сергей. — Меня зовут Заноза, это мой друг Самурай.

Самурай вежливо поклонился.

Сергей протянул девушке сложенную бумажку.

— Наш друг Тевтон не смог прийти и попросил передать вам записку.

— Спасибо. — Девушка быстро пробежала записку глазами и сунула бумажку в карман фирменного халатика. — Вы торопитесь, ребята?

— Мы все равно хотели кое-что купить, миз, — ответил Сергей. — Так что не слишком.

— Можно, я передам с вами одну вещь?

— Конечно, Маргарет. Сколько угодно. Мы пока побродим тут у вас.

— Я буду ждать у выхода, — сказала девушка. Остроносая женщина с улыбкой наблюдала за ней из-за кассы.

Сергей бродил по магазину в замешательстве. Что выбрать в подарок? Самурай решил проблему быстро — через несколько минут он нес к кассе набор кистей для рисования.

— Она любит рисовать, — смущенно пояснил он. — Это хорошие кисти, из натурального беличьего меха.

Сергей, побродив между полками, наконец, выбрал большую банку зерен колумбийского кофе.

— Позвольте дать вам совет, молодой человек, — попыталась отговорить его от покупки женщина на кассе. — Кофе с Нового Конго втрое дешевле и ничуть не хуже на вкус.

Сергей улыбнулся.

— Настоящий кофе растет только на Земле, мадам, — протягивая запястье к считывателю, ответил он. — А в остальном мире лучшая Арабика — с Колумбии-II. Мне так кажется.

— Земля? — удивилась женщина. — А где это?

У выхода Маргарет протянула Сергею красивый пакет с кокосовыми пирожными и запиской внутри.

— Спасибо вам, — смущаясь, сказала она.

— Это вам спасибо, миз, — серьезно ответил Сергей, принимая пакет.

Высадив Самурая, Сергей подъехал к дому Мэд. Улица пахла горячим камнем. Руки были заняты подарками и купленным по дороге букетом, так что ему пришлось открывать калитку ногой.

Из-за дома доносились плеск воды и чьи-то голоса. Он остановился на кирпичной дорожке, прислушался.

«Вот же черт», — подумал он и развернулся к калитке. На этот раз, чтобы открыть ее, ему пришлось сунуть букет под мышку.

— Эй, солдатик! — послышался веселый голос Мэд. — Ты что, даже не поздороваешься?

Он осторожно опустил пакеты на землю. Мэд с разбегу обняла его, смеясь, закружила. Босая, одетая в закрытый купальник, она выглядела просто ошеломляюще.

— Мне показалось, что ты занята, — ответил Сергей, невольно заражаясь ее улыбкой.

— И по этому поводу ты решил навестить соседку? Ты знаешь, у нас тоже есть кое-какие корпоративные правила. За такие дела она может запросто схлопотать по загривку!

Она потянула Сергея за рукав.

— Проходи же!

— Мэд, подожди.

Он протянул ей букет.

— Ты такой милый, — сказала она. — Спасибо.

— Может, я зайду попозже?

— Еще чего. Идем, я познакомлю тебя с моим гостем. Кстати, это действительно гость, а не то, что у тебя написано на физиономии.

Она потащила его за собой.

У маленького бассейна, свесив ноги в воду, сидел высокий парень в цветастых трусах. На шезлонге неподалеку лежал небрежно брошенный китель с лейтенантскими знаками различия.

Сергей остановился, как вкопанный.

— Сэр!

— Вольно, рядовой, — засмеялся лейтенант, — без чинов. Я Гарри.

— Приятно познакомиться, сэр. Я Сергей.

— Значит, ты тот самый русский, про которого Мэд прожужжала все уши.

— Наверное… Гарри, — называть офицера по имени было чертовски трудно.

— Садись, — сбрасывая китель на траву газона, пригласил новый знакомый. — Хочешь пива?

Сергей отрицательно покачал головой и осторожно присел на край хлипкого шезлонга. За его спиной весело журчал ручеек, стекающей по декоративной скале. Над головой лениво шевелились листья невысокой пальмы.

— Так это с твоей подачи девушки во всем квартале потчуют гостей старинной музыкой?

Мэд рассмеялась.

— Я и не знал, что стал так популярен, — улыбнулся Сергей.

— На этой неделе, парень, ты популярнее Христа! — Гарри отхлебнул пива, и хлопнул Сергея по коленке: — К кому не придешь, у всех играют эти, как их… «Битлз», Чайковский да Хачатурян. А Мэд к тому же сдвинулась на готовке. Поверишь, в жизни не видел столько мяса, сколько она впихнула в меня сегодня.

Сергей посмотрел на улыбающуюся Мэд, которая так и стояла на дорожке, прижимая к груди букет.

— Она способная ученица.

— Гарри, — сказала Мэд, — ты извинишь меня, если я тебя ненадолго покину?

— Дорогая, у меня просто нет выбора! Я понял это сразу, как только увидел твоего Ромео!

Она склонилась и легонько чмокнула гостя в щеку.

— Спасибо, Гарри! Не скучай без нас. Еда на столе. Пиво в холодильнике. И обещаю больше не включать тебе Хачатуряна.

— За одно это я готов сидеть в одиночестве еще сутки!

Грациозно ступая босыми ногами, она вошла в дом, оставив их наедине.

— Извини, что так вышло, Гарри, — сказал Сергей. — Мне очень неловко.

— Что я, чурбан по-твоему? Мэд — классная девчонка, не упускай свой шанс.

— Спасибо, Гарри!

— Удачи! — сказал лейтенант и присосался к бутылке. Кажется, он забыл о собеседнике раньше, чем тот скрылся за углом дома.

Сергей вернулся к калитке, собрал пакеты, вошел в дом.

Мэд ждала его на пороге.

— Дай-ка я поздороваюсь с тобой по-настоящему.

Она жадно поцеловала его в губы.

— Так не годится, — тихо сказал Сергей. — Твой гость обидится.

— Знаю, — вздохнула Мэд. — Но я так соскучилась… Поедем куда-нибудь?

— С тобой — куда угодно, — он улыбнулся, протянул ей пакет. — Это тебе. Мне показалось, ты любишь кофе.

— Ты — чудо, — серьезно сказала Мэд и снова поцеловала его. — Я буду готова через десять минут. Можешь пока поставить музыку. Но пожалей Гарри — никакого Хачатуряна.

Она со смехом скрылась в ванной.

Глава 27

— Куда поедем? — спросила Мэд в такси.

— Я знаю всего одно заведение — «Пингвин». Не знаю, понравится ли тебе там.

— «Пингвин»? — задумчиво протянула Мэд. — Я слышала, там неплохая рыбная кухня. Только нам с тобой лучше пойти куда-нибудь еще.

— Почему?

— Как бы тебе объяснить? Это место считается заведением морских пехотинцев. Они туда никого не пускают. Полиция давно махнула на это рукой.

— Ну, если проблема только в этом, я попробую ее решить, — улыбнулся он.

Мэд обняла его за пояс, прижалась к плечу.

— Если мне не придется навещать тебя в госпитале, тогда я согласна, — сказала она.

За окном проносились уютные скверы и памятники давно забытым полководцам.

— Мэд, если ты не против, давай выйдем в начале улицы? — попросил Сергей. — Хочу немного пройтись.

— С удовольствием, — улыбнулась девушка.

Они вышли из машины у аллеи деревьев-великанов, чьи ветви свешивались через дорогу и образовывали своеобразную зеленую арку. Мэд взяла его под руку, потянула на тротуар.

— «Пингвин» в той стороне.

Не торопясь, они шли по разноцветной брусчатке. Девушка, играя роль экскурсовода, рассказывала ему о заведениях, тянущихся вдоль улицы. Сергей слушал вполуха, невпопад кивал, улыбался, наслаждаясь ощущением близости ее тела.

— Это ресторан «Омаха». Назван так же, как и улица, в честь какого-то давнего сражения. Там очень уютно. Жаль, но он только для офицеров.

Сергей, улыбаясь, кивал.

— Это бар для сержантов и младшего комсостава. В основном тут отдыхают авиационные техники. Кухня так себе, но зато очень неплохой оркестр.

— Это кофейня «Парус». Тут собираются флотские офицеры. Жуткие снобы, скажу я тебе. Гонору в каждом хватит на целый танковый полк.

— А это — бар «Три семерки». Для рядовых. Тут гуляют все, кому не лень. Не слишком приятное место, с дамой сюда лучше не приходить. Видишь какой странный цвет у их витрины? Раньше ее били едва ли не каждую неделю. Потом хозяевам надоел постоянный ремонт и они разорились на бронестекло. Теперь она не бьется и драки больше не выходят на улицу, — продолжала экскурсию Мэд.

Сергей остановился, развернул ее к себе лицом, взял за руки.

— Солнце мое, — пристально глядя ей в глаза, сказал он, — я настолько поражен твоим знанием злачных мест, что почти физически ощутил, сколько ребят в форме прошло через твои руки. Не скажу, что это ощущение мне приятно.

— Ну, знаешь, — Мэд растерянно посмотрела на него, — твоя логика просто сбивает меня с толку. Что же теперь, убить всех моих клиентов?

Сергей криво усмехнулся:

— Я бы не прочь.

— До тебя мне казалось, что ревность — отвратительный пережиток. Проявление мужского шовинизма, — Мэд не пыталась отстраниться, она стояла с руками, по-прежнему зажатыми в ладонях Сергея.

— Сейчас что-то изменилось?

— А сейчас я представляю, как после визита ко мне ты идешь в массажный салон. И мне почему-то хочется разнести его вдребезги, — грустно улыбнулась Мэд.

— Молодые люди, вы позволите нам пройти? — поинтересовался капитан-танкист, ожидавший под ручку с белокурой женщиной.

— Извините, сэр! — Сергей прижался спиной к ограждению, вытянулся, отдал честь.

Офицер кивнул, пропуская вперед свою спутницу.

Мэд хихикнула. Сергей вопросительно посмотрел на нее.

— Когда ты находишься в обществе дамы, честь старшему по званию не отдается, — пояснила она. Потом легонько чмокнула его в щеку и снова взяла под руку.

— А я-то думал, мой сержант остался на базе!

«Пингвин» встретил их прохладным полумраком. На этот раз зал был полон. Из невидимых динамиков доносилась негромкая музыка в восточном стиле.

Сергей пропустил Мэд вперед и под прицелом удивленных взглядов прошел к стойке.

— Здравствуйте! — кивнул он бармену.

В противоположность прошлому визиту, барменшироко улыбнулся.

— Привет! Добро пожаловать, миз!

Девушка вежливо кивнула в ответ.

— Для нас найдется местечко? Мы бы хотели пообедать.

— Для вас — найдется. — Он постучал по старомодному звонку на стойке. — Меня зовут Мустафа.

Сергей пожал узкую сухую ладонь бармена.

— Рад знакомству, Мустафа. Я — Сергей, это моя подруга Мэд.

— Приятно познакомиться, миз, — белозубо улыбнулся Мустафа. Он сделал знак появившемуся из подсобки помощнику. Тот кивнул и через несколько мгновений у стены-аквариума образовался столик, вокруг которого начал свой танец официант в белой длиннополой рубахе и забавных широких шароварах. Столик стремительно обрастал сверкающими приборами.

— Не желаете пока чего-нибудь выпить? — предложил бармен.

Сергей взглянул на Мэд, та неопределенно пожала плечами.

— Если возможно, немного легкого белого вина, — сказал он. — Я не очень разбираюсь в местных сортах, поэтому положусь на ваш вкус.

Бармен загадочно улыбнулся и исчез в подсобке. Через несколько мгновений он вернулся, держа перед собой огромную оплетенную лозой бутыль.

— Наше домашнее, — с гордостью произнес он. — У нашей семьи небольшой виноградник, делаем только для себя.

— Я польщен, Мустафа, — сказал Сергей, расстегивая манжету над платежным чипом.

— Что ты, что ты, дорогой! — замахал руками бармен. — Рассчитаешься, когда будешь уходить!

Вино оказалось легким, с едва уловимым ароматом дюшеса. Сергей сделал глоток и уважительно кивнул, чем вызвал довольную улыбку Мустафы.

— Серж, — тихо сказала Мэд. — На нас смотрят как на зверей в клетке.

— Я их понимаю, — улыбнулся Сергей. — На их месте я бы пялился на тебя точно так же. Я хочу допить это вино. Потом, если не передумаешь, мы уйдем. Хорошо?

Мэд неуверенно кивнула, сделала глоток вина.

На высокий стул рядом с Сергеем уселся плотный морпех в расстегнутом кителе. Он положил на стойку мускулистые руки с закатанными выше локтей рукавами и оценивающе оглядел незваного гостя. Его напарник занят место рядом с Мэд.

— Здесь не занято, миз? — вежливо поинтересовался он.

Мэд не ответила.

— Мустафа, а с чего это ты так суетишься? Это кто — адмирал Нимиц? — спросил плотный, не сводя тяжелого взгляда с Сергея.

— Нет, это тень президента Никсона, — издевательски хохотнул второй.

— Это, — внушительно ответил бармен, — мой гость.

Сергей глотнул вина, успокаивающе кивнул побледневшей Мэд.

— Не волнуйся, — сказал он. — Мальчики шутят.

Тяжелая лапа легла ему на плечо.

— Мальчики? — переспросил морпех.

Сергей выразительно покосился на его руку, украшенную внушительными костяшками.

— Извини, сегодня я не танцую, — сказал он. — Но ты можешь попытать удачи со своим другом. — И добавил, глядя, как наливается краской лицо морпеха: — Милая, сходи припудри носик.

— И не подумаю, — заявила Мэд.

— Ваш парень дело говорит, мэм, — вмешался второй морпех.

Из подсобки появились подручные Мустафы. Воротнички с них куда-то исчезли, они медленно закатывали рукава на смуглых руках.

— Не волнуйтесь, миз, — сказал бармен, в руках которого материализовался короткий дробовик, в ствол которого запросто могло войти средних размеров полено. — Тот, кто поднимет руку на даму в моем заведении, выйдет отсюда вперед ногами.

— Я волнуюсь не за себя, — ответила Мэд, — а за ваших гостей.

Морпех подвинулся к Сергею вместе со стулом.

— Так что там насчет детей, салага? — спросил он.

Лицо морпеха приблизилось настолько, что Сергей мог разглядеть темные крапинки в глубине его карих глаз.

— Если у тебя нет денег на операцию, я могу помочь, — сказал он.

— Чего?

— Моя операционная тут неподалеку, в сквере, — сказал Сергей. — Уберу твою горбинку в лучшем виде. И совершенно бесплатно. Ты ведь этого хотел, или тебе просто нравится обжиматься с мужиками?

Морпех резко встал, уронив свой стул.

— Тебе же сказали, — пробасили из-за его спины, — этот человек — гость Мустафы.

Малыш — это был он, пару секунд помолчал, глядя на хлопающего глазами сослуживца, затем веско добавил:

— И мой гость тоже. Есть вопросы?

Коренастый закрыл рот, посмотрел на Малыша, растерянно оглянулся на официантов.

— Иди, иди — пиво стынет, — подтолкнул его Малыш.

— Ты… это… так бы сразу и сказал… — морпех поднял стул, подхватил своего товарища. — Извините за беспокойство, мэм.

Сергей хлопнул по подставленной ручище.

— Привет, Малыш! — улыбнулся он. — Вижу, ты снова в форме.

— Привет, салага! — осклабился в ответ верзила.

— Это Мэд.

— Очень приятно, миз.

— Спасибо, за помощь Малыш, — сказала Мэд.

— Не за что, миз, я просто спасал своих парней. В прошлый раз, когда меня принесли из этого скверика, я не мог встать до вечера.

— Выпьешь с нами? — предложил Сергей. — Я угощаю.

Верзила бесцеремонно сграбастал его бокал, поднес к носу.

— Этой кислятины?

Сергей кивнул бармену. Тот, словно ожидал команды, тут же выставил на стойку стаканчик джина. Малыш проглотил его одним глотком.

— А ты снова нарываешься, — попенял Малыш, наклонился к Сергею. — Что, лишняя жизнь в кармане?

— У меня было предчувствие, что все закончится хорошо, — ответил Сергей.

— Рисковый ты мужик, — задумчиво протянул морпех. — Береги себя.

— Малыш, — окликнул его Сергей.

— Ну?

— Еще раз спасибо.

— Какие счеты между своими?

Массивная фигура скрылась в дальнем углу зала.

— Ваш столик готов, прошу.

— Спасибо, Мустафа. У тебя очень уютно.

— Ты мне льстишь, дорогой, — улыбнулся бармен. — И еще раз прости за этих дурней.

Столик, установленный у самого аквариума, выглядел просто волшебно. Отсветы воды окрашивали белоснежную скатерть в фантастические цвета, огни свечей дробились в гранях хрустальных бокалов. Смуглый официант принес заветную бутыль, разлил напиток.

— За счет заведения, — гортанно произнес он. — Что будете кушать?

Сергей вопросительно взглянул на Мэд.

— Слышала, у вас вкусная рыба, — сказала девушка. — Принесите нам чего-нибудь на ваш вкус. Если можно, не сырого.

— Конечно, миз, — кивнул официант. — Прошу немного подождать.

Мэд положила голову на сложенные ладони, задумчиво посмотрела на Сергея. В глазах ее отражались огоньки свечей.

— У меня такое ощущение, что тебя всюду знают. Ты всего второй раз в увольнении, и тебя пускают в заведение, куда несколько лет никто, кроме морпехов, не заходит. Хозяин усаживает тебя за отдельный столик, наливает лучшего вина. За тебя вступается какой-то громила. Тебя угощает своим фирменным чаем фрау Марта… В чем тут дело, а?

— Добавь — со мной самая красивая девушка города, — улыбнулся он.

— И ты всюду нарываешься на неприятности, — не приняла его тон Мэд.

— Они просто идут за мной по пятам, — согласился он.

— И ты снова и снова выходишь сухим из воды.

— Насчет сухого ты явно загнула. Попал же я в армию…

— Ну, если судить по альтернативе, то тебе все равно повезло. Кроме того, если бы ты попал на рудники, мы бы с тобой не встретились. Так что, как ни глянь, ты везунчик, дорогой.

— Это, наверное, прозвучит смешно, — сказал он. — Но я действительно нарываюсь. В какой-то момент я решил, что в этом безумном мире нельзя жить по привычным правилам. И тогда я начал действовать наперекор устоявшимся канонам. Знаю, это выглядит нелогично, но ведь и мир, в котором я оказался, местами похож на бред маньяка. Но пока я все больше убеждаюсь, что стратегия оказалась верной. Встреча с тобой — лучшее тому подтверждение.

Мэд, задумавшись, смотрела ему в глаза. На ее губах блуждала мягкая улыбка. Сергею показалась, что девушка сейчас принимает какое-то важное для себя решение. Он протянул руку, коснулся ее руки.

— О чем бы ты ни думала сейчас, не думай обо мне плохо, — попросил он. — И не принимай сейчас решения, о котором мы оба можем пожалеть.

— Ты что, читаешь мысли? — спросила она удивленно.

— Не обращай внимания. Просто какая-то чушь лезет в голову.

— Милый, — сказала она. — Мне нужно кое-кому позвонить. Вернусь через минуту.

У столика возник давешний плотный морпех. Оглянувшись на удаляющуюся Мэд, он спросил у Сергея:

— Можно с тобой потолковать?

— Я так и знал, что тебе понравится идея с аллеей.

— Да нет, — смутился морпех. — Ничего такого.

— Тогда садись, — кивнул Сергей.

— Я Джон.

— Сергей. Можно просто Серж.

Ладонь морпеха на ощупь была как дубовый брусок.

— В общем, ты извини, что мы на тебя наехали. У нас тут своя тусовка, чужих не любим. Ну, ты понимаешь.

— Нет проблем, Джон. Я понимаю. Каждый развлекается как умеет.

— Короче, я не знал, что тебя пригласили. Так что ничего личного, — выдал, наконец, морпех.

— Заметано, — сказал Сергей.

Внезапно, морпех перешел на шепот.

— Слушай, а правда, что ты Малышу навалял?

— Мне что, каждому повторять? У него случился солнечный удар.

— Ну, тогда ладно, — расслабился морпех. — А девчонка твоя — что надо. Вон, уже бежит. Ну, я пошел. Станет скучно, подгребай, мы вон за тем столиком. Бывай, — морпех протянул ему руку.

— Счастливо, — Сергей крепко пожал мозолистую ладонь.

Мэд проводила взглядом его недавнего собеседника, повесила сумочку на спинку стула.

— Не скучал?

— Да нет. Друга вот встретил.

Девушка улыбнулась.

— Интересно, все, с кем ты встречаешься, становятся твоими друзьями?

— Некоторые становятся подругами.

Мэд рассмеялась. Из сумрака зала возник официант.

— Ваш заказ, господа, — он снял с подноса большое блюдо, поднял сверкающую крышку. Над столом поплыл аппетитный запах.

— Печеный судак в виноградном соусе! — изрек официант таким тоном, будто представлял члена императорской фамилии. — Гарнир из сырно-картофельного пюре, брокколи и зелени. Приятного аппетита.

Мэд восторженно разглядывала шикарно украшенное блюдо.

— Какая красота, — сказала она и подняла глаза на Сергея. — Даже жалко есть. Правда?

Сергей, улыбаясь, кивнул.

На вкус судак оказался еще лучше.

— Если так кормят в баре для рядовых, — сказал Сергей, приканчивая третий кусок, — то что же подают в офицерском ресторане?

— Должна тебя разочаровать — в заведениях для рядовых обычно таким не кормят. Такое не часто встретишь и в офицерских ресторанах. Я, например, пробую это впервые. Хотя и слышала, что тут хорошая кухня. — Она отставила бокал, склонилась поближе. — Похоже, так кормят только с тобой.

— Ты все утро смущаешь меня своими намеками, — улыбнулся он.

— Я говорю серьезно. На первый взгляд, ты простой солдат-первогодок, — Мэд играла его пальцами, рассматривая его ладонь. — Но если взглянуть поближе, то…

Она замолчала.

— То — что? — спросил Сергей.

— Не знаю. Есть в тебе какая-то неправильность. Ты не такой, как все.

— Каждый человек — не такой, как все, — заметил Сергей.

— Какие у тебя планы на сегодня? — отчего-то смутившись, спросила Мэд.

— А у тебя?

Девушка улыбнулась.

— Я первая спросила.

— Ну, если ты не против, я весь день хотел бы провести с тобой.

— Я не против. И даже надеялась на это, — от ее улыбки его бросило в жар.

— Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросил Сергей.

— О чем?

— Ты не обидишься?

— Да говори же!

— О том, что я сижу рядом с тобой и не знаю, как сказать о том, что мне сейчас плевать на весь ваш город и на все его приличия. И что больше всего я хочу оказаться в твоей постели. Прямо сейчас. И не вылезать из нее, пока ты не выгонишь.

Он взял ее ладони, крепко сжал.

Опустив глаза, Мэд сказала:

— Как странно…

— Что именно? То, что я тебя хочу, или то, что я недостаточно хорошо воспитан, чтобы это скрыть?

— То, что я думаю о том же. Я хочу затащить тебя в постель и не вылезать из нее, пока ты не сбежишь. И не знаю, как тебе в этом признаться. Я всю неделю бродила по дому как потерянная и боялась, что тебя не отпустят в увольнение. А еще больше — что ты ко мне не зайдешь. Глупо, правда? — она подняла глаза.

— Не то слово, — Сергей приподнял ее ладонь, провел по ней губами.

— Так чего ж мы ждем?

— Мустафа, у меня просто нет слов, — сказал Сергей. — Боюсь по незнанию ляпнуть что-то не то. Скажи, у вас приняты чаевые?

Белозубая улыбка Мустафы, казалось, приросла к его оттопыренным ушам.

— Еще как приняты! Иначе как бы я выжил, — засмеялся бармен. — Не беспокойся, я о них не забуду.

Он провел терминалом по запястью Сергея, дождался подтверждения операции и удовлетворенно кивнул.

— Мустафа, этот обед — лучшее, что я пробовала в своей жизни, — сказала Мэд.

— Миз, вы!.. — задохнулся от восторга бармен. Исчезнув под стойкой, он зазвенел стеклом. Наконец, весь красный, он вынырнул обратно и протянул Мэд пыльную бутыль темного стекла. — Вот! От всего сердца, миз. И тебе, Серж. Заходите в любое время. Мой дом — ваш дом!

Колокольчик за их спиной тихо звякнул. Мэд неловко держала бутыль двумя руками. Отобрав у нее булькнувший сосуд, Сергей попросил:

— Покажи мне ближайший супермаркет. Только из хороших.

— Знаешь, тут нет плохих, — задумчиво улыбнулась Мэд. Она все еще находилась под впечатлением от неожиданного подарка.

— Тогда веди в любой.

— Мы же хотели…

— Потерпи. Я быстро.

Они прошли всего квартал. Небольшой с виду магазинчик с узкой витриной оказался внутри устрашающе большим. Казалось, его бесконечные полки тянутся вглубь на целый километр.

— У вас продаются дверные колокольчики или звонки?

— Молодой человек, у нас продается все! — немного свысока ответила ему консультант — строгая белокурая женщина в модных очках и короткой юбке.

— Прошу, я вас провожу, — она повела их в глубь зала, красиво покачивая бедрами. Сергей невольно отвел глаза, тут же натолкнувшись на хитрый взгляд Мэд. Ни слова не говоря, она покачала головой.

— Вот. Тут колокольчики, тут дверные звонки, на этой стене — системы оповещения о вторжении, тут — системы, извещающие о входе. Что вас интересует?

— Мне необходимо устройство, которое при входе посетителя в бар будет работать, как дверной колокольчик. Но при этом оно должно не звенеть, а сообщать о посетителе криком настоящего пингвина. Пингвин — это такая большая нелетающая птица с Земли.

Мэд открыла рот. Консультант сняла очки и с уважением посмотрела на Сергея.

— Интересный заказ, молодой человек.

Она ненадолго задумалась.

— Пожалуй, мне лучше свериться с каталогом, — наконец, изрекла она. — Вы не могли бы подождать минуту?

Постучав по клавишам, она удрученно повернулась к Сергею.

— К сожалению, этого товара у нас нет. Я прошу подождать еще минуту. Вам будет предоставлена скидка.

Она с кем-то коротко переговорила по коммуникатору. В зал ворвался пожилой темнокожий сержант.

— Сэр! — вытянулся Сергей.

— Спокойно, сынок. Это, — он щелкнул себя ногтем по рукаву, — просто для антуража, я давно в отставке. На самом деле я — товаровед и заведующий этим магазином в одном лице. Консультант сказала мне, что у тебя необычный заказ.

Сергей, волнуясь, пересказал свои пожелания. Сержант внимательно выслушал его, подошел к компьютеру, защелкал клавишами.

— Пингвин — это антарктическое животное? — спросил он Сергея.

Тот озадаченно пожал плечами.

— Голос королевского пингвина подойдет? — через некоторое время снова спросил сержант.

— Да, наверное, — ответил Сергей, — а что, бывают другие?

— Больше тридцати видов, — не отрываясь от экрана, ответил сержант. — Какой именно крик нужен?

— В каком смысле? — Сергей уже начал жалеть о своей затее.

Сержант невозмутимо смотрел на него.

— Крик голодного пингвина, крик матери, подзывающей детеныша, крик пингвина, прыгающего в воду, крик пингвина, выпрыгивающего из воды, крик пингвина, обнаружившего касатку… — начал перечислять товаровед.

— Пусть будет голодного, — обреченно выбрал Сергей.

— Желаемая интенсивность крика в децибелах?

— Сэр, пусть это будет крик голодного пингвина, обнаружившего касатку, выпрыгивающего из воды и подзывающего своих детей, но такой по громкости, чтобы посетители небольшого бара не приняли его за сигнал воздушной атаки, — наконец, решил прекратить пытку Сергей. — Это возможно?

— Конечно. Заказанный вами звук получен. Укажите теперь, на какое устройство его записать.

— Полагаюсь на ваш вкус.

— Отлично, молодой человек. С вас 150 кредитов.

Мэд удивленно покосилась на Сергея. Тот молча обнажил запястье.

— Заказ прошу доставить в подарочной упаковке владельцу бара «Пингвин».

— Будет сделано, молодой человек, — кивнул сержант.

У выхода их догнала слегка запыхавшаяся консультант.

— Это вам, — смущенно улыбнулась она, протягивая пакет в яркой упаковке.

— Что это? — удивился Сергей.

— Копченый лосось. Подарок от нашего магазина.

— Спасибо, — ошарашенно сказал Сергей, принимая пакет, — но почему рыба?

— Потому что пингвины едят рыбу, — покосившись на Мэд, ответила женщина.

— Что ж, я благодарю администрацию магазина. И… вас, мэм, — он улыбнулся, пожимая изящную ладонь.

— Заходите еще, — порозовев, ответила консультант.

Сев в такси, Мэд крепко поцеловала Сергея.

— Больше ты один по магазинам ходить не будешь, — прошептала она ему на ухо.

Глава 28

— Подожди тут, я схожу за ключом, — с этими словами Мэд вошла в соседнюю калитку.

Через пару минут она появилась снова. Вслед за ней на увитую зеленью террасу вышла молодая женщина в голубых джинсах. Сергей в ожидании прохаживался вдоль изгороди.

— Молодой человек! — весело прокричала женщина и помахала рукой, привлекая его внимание.

Сергей остановился.

— Молодой человек, меня зовут Элис! Если наша Мэд вдруг выставит вас ночью на улицу, не стесняйтесь — для вас у меня всегда открыто! У меня тоже хороший проигрыватель! — крикнула женщина и заразительно рассмеялась.

Сергей улыбнулся в ответ. Мэд шутливо погрозила соседке кулаком.

— Интересно, какой проигрыватель она имела в виду? — спросил он, когда они быстрым шагом шли по дорожке к дому.

— Господи, какой же ты пошлый, — рассмеялась Мэд.

Они набросились друг на друга, не отойдя и шага от двери. Их бурное соитие поначалу напоминало схватку голодных хищников, затем они перешли к неторопливым нежным играм, затем долго шептались о сокровенном, пока, наконец, не уснули, держась за руки и со счастливыми улыбками на лицах.

Сергей пришел в себя на диване, заботливо укрытый легким одеялом. Вокруг в живописном беспорядке валялись детали одежды, похожие на павших солдат проигравшей армии. В полосе света из кухни матово светился паркет. Часы показывали десять пятнадцать вечера. Страшно хотелось пить. Опустив ноги на пол, он наклонился, пошарил рукой, нащупывая подаренную бутыль, подтянул ее к себе и жадно припал к горлышку. Теплое вино неприятно царапнуло пересохшее горло.

Поморщившись от вяжущего вкуса, он замер, приводя мысли в порядок. Во всем теле ощущалась приятная усталость. От рук пахло сексом. Он совершенно не помнил, как уснул. Последнее, что он смог достать из памяти — растрепанные волосы Мэд у него на руке. Кажется, она читала ему стихи. Напрягшись, он не смог вспомнить ни строчки.

Интересно, куда она подевалась?

Он отправился на поиски. Мэд обнаружилась в своей спальне. Подмяв под себя подушку, девушка сладко посапывала. Поправив на ней сбившееся одеяло, Сергей прикрыл за собой дверь и тихо спустился вниз.

Ему было хорошо. Впервые за много месяцев он чувствовал себя так, словно оказался дома. Он постоял, оглядывая творящийся в комнате кавардак, затем собрал и разложил на кресле одежду, аккуратно рассортировав при этом свою и чужую. Положил на ручку кресла выпавшую идентификационную карточку Мэд.

Спать не хотелось. Он уселся в кресло напротив визора, поискал пульт, однако не нашел и тихонько похлопал в ладоши перед приемным датчиком, привлекая внимание домашней системы. Управляющая голограмма неожиданно возникла справа. Развернув кресло, он принялся перелистывать список программ.

— Спортивные новости, имперские новости, новости Джорджии, развлекательные программы, спортивные программы, музыкальные программы, голофильмы, — читал Сергей. Ассортимент явно не был рассчитан на требовательного зрителя.

— Выход в межпланетную информационную сеть, — наконец, выбрал он.

— Извините, выход во внешнюю сеть требует дополнительных полномочий. Пожалуйста, проведите по считывателю вашей идентификационной карточкой.

— Тьфу, зараза, — вполголоса выругался Сергей. Заняться было решительно нечем. Он порылся в меню, нашел пункт управления домашней системой, ткнул в него пальцем, собираясь заказать уборку комнаты.

— Извините, управление домашней системой требует дополнительных полномочий. Пожалуйста, проведите по считывателю вашей идентификационной карточкой.

— С ума сошла, жестянка? — удивился он. — С каких это пор для простой уборки нужна авторизация?

Решив, что домашнюю систему программировал какой-то ненормальный перестраховщик, он поднялся, отыскал карточку Мэд и ткнул ею в считыватель.

— Доступ подтвержден, — подтвердил терминал, выводя строчки служебного меню.

— То-то же, жестянка, — усмехнулся Сергей, открывая список функций.

Список оказался странным. Кроме привычных пунктов для уборки и управления климатом дома, меню имело довольно нестандартные «Система внутреннего наблюдения», «Нейтрализация нарушителя» и «Связь с оперативным дежурным». Холодея от неприятного предчувствия, он выбрал систему наблюдения.

«Система наблюдения включена. Активны камеры 3, 8 и 12. Канал передачи в норме. Система записи включена», — поползли строчки сообщений.

Он поводил пальцем, выбирая обзор с активной камеры. В воздухе повисло четкое изображение его спины в кресле перед мерцающим пятном. Он помахал рукой. Человек из голограммы повторил его движение.

— Вот сука-то, — беззлобно выругался Сергей.

Злости не было. Кажется, он вообще ничего не чувствовал, кроме какого-то нездорового любопытства. Он порылся в меню, нашел управление записью, полистал кадры, чередуя ракурсы с различных камер. Запустил воспроизведение. Голограмма послушно продемонстрировала, как они вбежали в дом, побросали вещи, принялись страстно целоваться у входа. Перемотал запись. Полюбовался на обнаженную Мэд, извивавшуюся под натиском его тела.

«Хоть кино снимай», — подумал он с мрачной иронией и остановил воспроизведение. Мерцающая Мэд замерла, раскрыв рот в гримасе страсти.

Он поднялся в ванную и быстро ополоснулся под душем. Не торопясь, оделся и вышел на крыльцо. Постоял, с удовольствием вдыхая прохладный ночной воздух. На улице было тихо, все затаилось, как перед бурей. Вдоль цепочки фонарей, тихонько урча мотором, ползла машина с потушенными фарами. Открыв калитку, он вспомнил про пакет для Тевтона и повернул назад.

За спиной раздался негромкий хлопок, следом, почти без перерыва, еще один. Спину кольнуло. Внезапно подкосились ноги. Пытаясь сохранить равновесие, Сергей взмахнул руками и тяжело упал навзничь, больно ударившись затылком о кирпич дорожки. Дверцы джипа с легким шипением распахнулись. Двое в форме военной полиции вбежали во двор.

Невысокий подтянутый лейтенант посветил в лицо Сергею фонариком, пошевелил ногой бесчувственное тело.

— Готов, красавец. Неплохо стреляешь, Барри.

— Спасибо, сэр. Это у нас запросто, — ответил второй, в форме сержанта.

— Едва успели. Гонялись бы потом за ним по всему городу.

— И не говорите, сэр. Нам повезло.

— Ну что, взяли?

— Взяли…

Сергея подхватили под мышки, потащили к дому. Ноги безвольно волочились по дорожке, цепляясь каблуками за стыки кирпичей.

— Вы кто, сволочи? — с трудом шевеля губами, спросил он.

— Смотри-ка, крепкий попался, — удивился лейтенант. — Две иголки в спине, а он еще разговаривает.

— Видать, много выпил, — отозвался сержант. — На пьяных парализатор действует хуже.

Бережно, как дорогую куклу, они втащили его в дом, лицом вверх положили на диван.

— Хорошо погулял, солдатик, — засмеялся лейтенант, толкнув ногой почти пустую бутыль.

— Да, Мэд та еще конфетка, — согласился сержант, с завистью глядя на разложенную на кресле женскую одежду.

Наверху открылась дверь спальни. Хозяйка дома вышла на площадку, спросонья щурясь, оглядела собравшихся.

— Привет, мальчики, — она поправила волосы, спускаясь по лестнице. Прозрачный пеньюар струился по ее телу. — Что, опять я прокололась?

— Барри, побудь в машине. Доложи там, что мы успели. Я тут пока подчищу. Скажешь, скоро будем, — приказал невысокий.

— Есть, сэр! — мазнув по Мэд похотливым взглядом, сержант вышел из дома.

— Здравствуй, красавица, — сказал лейтенант.

— Здравствуйте, сэр, — она ткнула пальцем в голограмму, отключая систему наблюдения.

Сергей изо всех сил скосил глаза, но ничего не смог разглядеть, кроме светлого пятна на лестнице. От напряжения глаза заслезились. Он прикрыл веки. Слышно, однако, было отлично.

— Что-то часто ты стала прокалываться, крошка, — задумчиво протянул лейтенант. — Месяца не прошло, как гоняли твоего прошлого гостя, переполошили весь квартал. Сейчас этот любопытный русский… Кстати, едва не ушел, перехватили уже на выходе. Представь, добрался бы до казармы, начал бы болтать. Понимаешь, каких сил стоило бы потом все подчистить? А вояки сильно не любят, когда СБ вламывается в их огород. Что, сержант, захотелось перевода в массажный салон?

— Я все поняла, сэр, больше такого не повторится, — тихо ответила Мэд. Она подошла к лейтенанту, поймала его взгляд. — Бен, я просто расслабилась.

Лжеполицейский бросил взгляд на ее одежду в кресле и едко усмехнулся.

— Что случилось с нашей недотрогой Мэдди? Неужто какой-то сопляк смог растопить ее ледяное сердце?

— Бен, — она взяла лейтенанта за руку. — Бен, я умею отдавать долги. Не подавай рапорт. Пожалуйста.

Он с интересом посмотрел на ее рельефную грудь под прозрачной тканью.

— Что, даже его не постесняешься?

— Не будь скотиной. Я не собираюсь расплачиваться с тобой как какая-нибудь шлюха.

— Попробовать-то стоило, — ухмыльнулся лейтенант. — Но я все равно не смогу тебя прикрыть. Нас вызвал оперативный дежурный. Сигнал от системы слежения попал на его монитор.

— Значит, я крепко влипла?

— Да, Мэд. Крепче некуда, — серьезно ответил лейтенант.

Она молча наблюдала как он достает из небольшой походной сумки и крепит на голову Сергея присоски датчиков.

— Послушай, — сказала она. — Дай мне пару минут. Я хочу с ним попрощаться.

— Ты что, Мэд, совсем съехала? Это же простой солдат. Совсем сопляк. Такие проходили через тебя пачками!

— Да, Бен. Ты прав. Я быстро. Хочешь вина?

Он сочувственно посмотрел на нее.

— Обойдусь. Две минуты, Мэд. Я схожу к машине, — и вышел, громко хлопнув дверью.

Сергей почувствовал на лице ее теплую ладонь.

— Зачем ты это сделал? — тихо, почти шепотом, спросила Мэд.

Он с трудом разлепил веки.

— Случайно. Хотел сделать уборку. — промычал он непослушными губами.

— Понятно, — она помолчала. — Ты не бойся. Это не больно и практически безвредно. Тебе сотрут последние несколько часов и все.

— И что потом?

— Потом ты будешь служить дальше. Тебя снова будут выпускать в увольнение. Ты будешь приходить ко мне. Я буду расспрашивать тебя, а ты — болтать на камеру. Это если мне повезет. Если не повезет — будешь приходить к кому-нибудь другому. И тоже болтать. Всех надо слушать. Такое уж это место. Император никогда не оставляет своих солдат без присмотра.

Она провела кончиками пальцев ему по щеке. Легонько прикоснулась к губам. У него не было сил отвернуться.

— А как же Бронски? — некстати спросил он.

— А, этот, — она зло усмехнулась. — Специально приходил. Надо же было как-то выкрутиться. Вот и прибежал. Болтал, как бы откровенничал. Диктовал. Следователю поди докажи, что ни при чем. А тут — пожалуйста, оперативная съемка. Отмазался. Вместо него расстреляли какого-то стрелочника.

— Марта тоже из ваших?

— Штатная сотрудница со стажем. Ловит на живца. Шустрая старушка. Не знаю, чем ты ее привлек, нам не сообщают деталей. Но она никогда ничего не делает просто так.

На крыльце послышались шаги. Лицо Мэд приблизилось. Он ощутил ее дыхание.

— Прости меня, Серж, — прошептала она. — Если бы ты знал, как мне жаль. Но такая у меня работа. Да и у тебя тоже. Делаем, что прикажут. Прощай.

— Удачи… тебе… — из последних сил выдавил он.

— Хватит, сержант, — подчеркнуто официально сказал лейтенант. — Активируйте систему слежения.

— Есть, сэр.

Очередной датчик присосался к виску. Лейтенант ткнул в руку Сергея небольшим пневмопистолетом, впрыскивая снотворное. Голова начала кружиться. Голоса удалялись. Ему приснилось, что он лежит на огромном, до самого горизонта леднике. Ему было очень, очень холодно. Ледяные иглы проникали до самого сердца. И он не мог пошевелиться, чтобы завернуться в одеяло. Да и никакого одеяла все равно не было — кругом один только лед.

Его разбудил таксист. Машина стояла на площадке у пропускного пункта, рядом с автобусом, собиравшем солдат из увольнения.

— Эй, солдат! Подъем, приехали!

Сергей механически расплатился. Голова разламывалась. Он ощупал шишку на затылке, подхватил пакеты и побежал к автобусу.

— Хорошо погулял? — поинтересовался Гаррисон. — Видок у тебя — краше в гроб кладут.

— Вроде неплохо, — неуверенно ответил Сергей. Его подташнивало. Попытка вспомнить, чем закончился вечер с Мэд не вызвала ничего, кроме взрыва боли в затылке.

«Проклятое вино», — подумал он и откинулся на спинку жесткого сиденья.

Глава 29

Подопечный Сергея стал полноправным членом взвода. Как и остальные бойцы, КОП ежедневно высаживался с коптера, месил грязь на полевых занятиях, гулко топал по обрезиненным лестницам во время ночных подъемов по тревоге.

Теперь КОП понимал приказы своего оператора практически с полуслова. Но Сергей не собирался останавливаться на достигнутом. Все свободное время он посвящал единственно доступному для него виду творчества — модификации программного ядра Триста двадцатого. Эта работа оказалась для него настоящим подарком судьбы, спасительной соломинкой, позволяющей сохранить остатки индивидуальности и не раствориться в море серой армейской рутины, в котором давно сгинули его товарищи.

Его напряженная работа приносила плоды. Боевой робот больше не был передвижной огневой точкой, теперь он действовал как опытный живой солдат — умело маскировался на местности, внезапно нападал из засады, огрызаясь огнем, двигался в наступающих боевых порядках.

Триста двадцатый стрелял по атакующим штурмовикам и коптерам, уничтожал танки, огневые точки и живую силу. Он вел огонь по нескольким целям одновременно, ставил помехи в оптическом и радиодиапазонах, сбивая с толку системы наведения. Живым тараном проламывал оборону и первым врывался окопы противника. Он научился поражать скрытые цели, зачищать захваченные укрепления, и, умело маневрируя, прикрывать отход подразделения. За агрессивную манеру боя сержант Кнут стал называть робота бандитом.

На занятиях с участием Сергея все чаще присутствовал майор Клод — начальник службы артвооружений базы, что заставляло нервничать обычно невозмутимого взводного. Вместе с помощником майор снимал действия КОПа и тщательно анализировал новую тактику боя. Программное обеспечение, модернизированное Сергеем, также внимательно изучалось. Все запросы на поставку новых блоков и боеприпасов, которые Сергей передавал лейтенанту Симпсону, отныне исполнялись неукоснительно. Впрочем, дальше одной машины дело пока не шло. Прочие комплексы огневой поддержки базы продолжали действовать по старым армейским наставлениям, подкрепленными инструкциями производителя.

Но самое главное — вместо наказания за обход защиты ядра, которого так опасался Сергей, он получил неожиданно большую премию от компании-изготовителя. Фактически, это поощрение развязало ему руки, и теперь он все глубже и глубже влезал в хитросплетения программных модулей, с каждым днем принимая все более и более рискованные решения. А еще эта неожиданность имела и другие приятные последствия. Распоряжением командира бригады для работ по модернизации и обслуживанию КОПа Сергею предоставили отдельный отсек в подземном ремонтном боксе.

Там это и случилось.

Это был обычный вечер. Коротая время до ужина, Сергей, наверное, в сотый раз просматривал диаграммы тестирования своего подопечного. Он пытался понять — почему, обладая столь мощным вычислительным блоком и нейроузлами с высочайшей чувствительностью, КОП принимает решения с такой большой задержкой? Найденный ответ оказался очень простым. По сути, все самостоятельные действия КОПа таковыми не являлись.

Получив приказ или сообщение об изменении обстановки, робот сначала раскладывал ситуацию на несколько тысяч параметров, затем производил в базе знаний поиск матрицы ситуаций, чьи характеристики наиболее полно соответствовали формальным признакам, и только потом принимал к исполнению перечисленные в матрице программные блоки. Такая схема показалась Сергею неправильной, даже расточительной, так как значительная часть ресурсов электронного мозга попросту простаивала. Главным же недостатком схемы он посчитал шаблонизацию решений без учета реального опыта машины. По сути, эффективность боевой машины зависела от набора зашитых производителем матриц. Кроме того, сама программа-диспетчер вызывала у него множество вопросов по части быстродействия.

Будучи инженером, он понимал, что подобное решение имеет свои плюсы. В частности, оно позволяло производить быстрый апгрейд программного обеспечения, массово модернизируя тысячи машин, не покидавших мест хранения. Однако при этом он был уверен, что механизм самообучения для машин, находящихся в эксплуатации или принимающих участие в боевых действиях, однажды может спасти множество жизней.

Он гнал от себя мысль, что больше всего ему хочется решить эту задачу из чисто инженерного интереса.

Решившись, он выгрузил из дампа ядра управляющую программу и начал вырезать из нее целые блоки. По его замыслу, новый алгоритм работы должен быть предельно простым. Аналитический блок, как и раньше, анализировал приказ и раскладывал его на параметры-составляющие. Однако после поиска матрицы и запуска перечисленных в ней модулей, работа программы-диспетчера не завершалась. Вместо этого она вновь передавала результирующий массив для анализа аналитическому блоку. И если тот обнаруживал уникальность данных, происходило создание новой матрицы, в которую вносились модули и соответствующие оптимальные параметры их исполнения. Созданная матрица фиксировалась в базе знаний и со временем это должно было привести к оптимизации решений на основе эффекта выработанного рефлекса. Более того, теперь КОП должен был стать обладателем своеобразной интуиции — он мог самостоятельно просчитывать развитие ситуации и без приказа выдавать себе задания для реагирования на прогнозируемую обстановку.

Программа оказалась действительно очень простой. Сергей окончил ее отладку за неполный час. Несколько минут он сидел у терминала, не решаясь начать загрузку. Как поведет себя мозг КОПа? Не перегрузит ли базу знаний случайными данными, попросту говоря — мусором? Наконец, как он отреагирует на ограничения, хранящиеся в той же базе? Не сочтет ли их несущественными, обходимыми? Он на мгновение представил, что произойдет с окружающими, если КОП вдруг примет решение открыть огонь по ранее неизвестным целям.

«Была не была», — после долгих колебаний решил он, и нажал клавишу ввода.

Минута, необходимая для перезагрузки ядра из дампа, показалась ему вечностью.

КОП продолжал спокойно стоять в ожидании команды. Сергей перевел дух.

— Триста двадцатый! — позвал он.

— КОП-320 слушает, — ответил робот.

— Полное самотестирование, — приказал Сергей. — Доложи свое состояние.

— Выполняю.

Некоторое время боевая машина оставалась неподвижной, производя диагностику систем. Сергей, затаив дыхание, ждал результата.

— Я КОП-320, программа тестирования завершена, — наконец, выдал робот. — Все системы в норме. Обнаружена ошибка — контрольная сумма модуля номер три тысячи пятьсот один не совпадает с эталоном. Модуль относится к внутренней структуре ядра. Эксплуатация КОП-320 с измененным кодом ядра запрещена. Боевые системы заблокированы.

— Триста двадцатый, перечисли свои приоритеты.

— Я КОП-320. Перечисляю приоритеты действий в порядке убывания значимости: выполнение приказов человека Заноза, защита человека Заноза, выполнение приказов человека с подтвержденным правом командования, защита дружественных объектов, защита КОП-320 от повреждений или уничтожения, соблюдение ограничений и правил, содержащихся в базе знаний…

— Стоп, — прервал его Сергей, — Достаточно. КОП-320, приоритет подчинения моему приказу выше приоритета запрета эксплуатации с нестандартными программами?

— Подтверждаю, — прогудел КОП.

— Триста двадцатый, может ли неисполнение моего приказа повлечь угрозу моей жизни?

— Подтверждаю.

— Возможна ли ситуация, при которой наличие системного ограничения не позволит выполнить приказ оператора?

— Ответ положительный.

— Триста двадцатый, приказываю устранить непреодолимое несоответствие условий. В случае, когда системное ограничение препятствует исполнению моего приказа, разрешаю игнорировать данное ограничение.

Робот молчал так долго, что могло показаться, будто он попросту отключился. Однако диаграммы тестирования показывали напряженную работу вычислительного блока.

— Я КОП-320, подтверждение, — наконец, отозвался робот. — Приказ выполнен. Необходимые изменения внесены в базу знаний. Все системы активны.

— Ну вот, другое дело, — улыбнулся Сергей.

— Человек Заноза доволен. КОП-320 тоже доволен, — услышал Сергей привычное гудение синтезированного голоса.

Неожиданно робот приподнялся, сделал несколько шагов и вновь опустился на бетонный пол рядом со своим оператором.

От неожиданности Сергей даже похолодел. «Ну вот, началось», — пронеслось в голове.

— Триста двадцатый, кто дал тебе команду изменить позицию? — поинтересовался он.

КОП молчал не менее пяти секунд, что явно указывало на неполадки.

— Я КОП-320. Команда на смену позиции не поступала. Позиция изменена самостоятельно.

— Причина смены позиции?

На этот раз пауза тянулась еще дольше. Неисправность КОПа явно прогрессировала. Сергей с тоской представил, что будет, если мозг робота выйдет из строя в результате перегрузки. КОП, наконец, ответил:

— КОП-320 изменил позицию самостоятельно. Человек Заноза был доволен. КОП тоже был доволен. КОП подошел ближе к человеку Заноза. КОП-320 хорошо рядом с человеком Заноза.

«Ну и дела», — подумал Сергей. Такого быстрого результата он не ожидал.

— Триста двадцатый, запрещаю действовать и говорить без моей команды. Самостоятельные действия разрешены только при возникновении угрозы жизни оператора. Признаки угрозы я опишу позднее.

— Я КОП-320, приказ принял. Человек Заноза встревожен. КОП-320 готов осуществить защиту. Прошу указать цель.

— Все в порядке, Триста двадцатый. Я просто немного волнуюсь. Отбой.

Некоторое время в боксе было тихо. КОП преданно сидел у ног задумавшегося Сергея. Над дверью ожил динамик, передавая приказ к построению на ужин.

— Триста двадцатый, шагай в оружейную. По прибытию встань на зарядку и отключи внешние сенсоры, — приказал Сергей.

«Чтобы чего-нибудь не вышло», — добавил он про себя.

— Я КОП-320, приказ принял.

Глава 30

В четыре часа утра взвод подняли по тревоге.

Им была поставлена задача высадиться и произвести десятикилометровый марш с целью захвата и удержания опорного пункта условного противника.

Бойцы, не исключая сержантов, дремали под мерный гул турбин. Сергей смотрел в бронированный иллюминатор на проносившееся внизу зеленое море. Тень машины черным пятном прыгала по холмистому ковру, изредка пропадая в полосах тумана. В полукилометре от них качалась на невидимых воздушных волнах фигурка машины сопровождения. Ее блистеры вспыхивали ослепительными искрами в косых лучах утреннего солнца. Издалека грозная машина казалась безобиднее игрушечного кораблика.

За час полета Сергей заметил всего один признак присутствия человека — серая нитка шоссе на мгновенье мелькнула внизу и тут же исчезла, смытая безбрежным, тянущимся до самого горизонта океаном зелени. Огромные пустые пространства подавляли своей природной мощью. И их коптер, и вся их база казались крохотными пылинками в огромном, живущем по своим сложным законам мире, которому не было никакого дела до возни кучки микробов-людей на его поверхности.

— Заноза, сядь, не отсвечивай, — не открывая глаз, буркнул Лихач.

— Есть, сэр, — Сергей уселся на жесткое сиденье рядом со своим напарником, прикрепленным к десантируемой грузовой платформе.

Взвод дремал. В передней части отсека, по обоим бортам в бронированных пузырях торчали из высоких ложементов головы пулеметчиков. Одетые в огромные, напичканные аппаратурой шлемы, они явно не спали — то и дело колпаки кабин приходили в движение, вслед за шевелением массивных пулеметных стволов, выцеливающих невидимого противника среди проносившихся внизу деревьев.

— Сэр, — тихо позвал Сергей. — Разрешите вопрос?

— Чего тебе? — недовольно отозвался Лихач.

— Кто будет играть против нас?

— Учебная рота морской пехоты. Такие же салаги, как вы, — Лихач, наконец, открыл глаза, выпрямил затекшую спину. — На опорном пункте сплошная имитация. Плюс автоматика — пулеметы, минометы.

— Ясно, сэр. Спасибо, — Сергей представил, как крупнокалиберная пуля навылет прошивает броню. Тот факт, что в каждой сотне патронов только один был боевым, не добавлял оптимизма. На тактическом дисплее замигал сигналвызова. Почувствовав его состояние, КОП шевельнулся в захватах, настороженно поводя «головой» в поисках опасности.

— Отставить, Триста двадцатый, — тихо сказал Сергей. — Все в порядке.

Сигнал вызова пропал. Робот снова замер у борта. Лихач удивленно покачал головой.

— Слышал, что КОП понимает своего оператора, но чтобы так! Ты еще только собрался испугаться, а он уже готов разнести все в щепки.

— Я держу его под контролем, сэр, — поспешил заверить Сергей. Скрывать новые способности КОПа становилось все труднее.

Гул двигателей изменил тональность. К горлу на мгновенье подкатила тошнота — машина резко снижалась. Теперь она стремительно неслась над самыми верхушками деревьев. Бойцы просыпались, вынимали из захватов и привычно проверяли оружие.

Через несколько минут на переборке замигал красный плафон. Взвод выстроился вдоль бортов.

Под грохот бортовых пулеметов они десантировались на небольшой поляне. Пулеметы смолкли, унеслись вверх вместе с ревом турбин. С шумом проламываясь через подлесок, бойцы покинули место высадки, укрывшись среди избитых пулями, истекающих пахучим соком деревьев. Покрытие брони быстро меняло песчаный цвет на коричневый узор с темно-зелеными проплешинами. Над поляной, вселяя прочную уверенность одним своим присутствием, раз за разом с воем проносилось звено «косилок» сопровождения. Их пятнистые днища едва не задевали верхушки деревьев. Проходя над взводом, коптеры красиво расходились в стороны, делали большой круг над лесом и снова смыкались в двойку для очередного захода. На тактической карте Сергея высветились координаты цели и их текущее положение. Взвод собрался в колонны и начал втягиваться в лес.

— Косилка-один, здесь Кнут. Все чисто, выдвигаюсь. Благодарю за поддержку.

— Кнут, здесь Косилка-один. Принято. Удачи. Конец связи.

Сделав прощальный круг, коптеры развернулись в сторону базы. Шум их двигателей быстро стих, поглощенный деревьями. Сразу стал слышен хруст веток под ногами тяжело экипированных бойцов. Привычный тихий шелест в наушнике исчез — взвод переходил в режим радиомолчания.

— Подтянись, подтянись, — вслух подгоняли сержанты. — Шире шаг!

Сергей, навьюченный сменными картриджами, тяжело топал в двух метрах позади мерно шагающего КОПа. Спину робота тоже украшал уродливый нарост дополнительного груза — в отрыве от основных сил весь боезапас приходилось носить на себе.

Быстро темнело. Лес становился все гуще, высокие многоярусные кроны заслоняли небо, погружая подножия мшистых стволов в зеленоватые сумерки. Ползучие красноватые лианы цеплялись за ботинки, длинные серые плети кустов-хищников бессильно хлестали по броне шипами колючек. Толстый слой прелых листьев влажно чавкал под ногами, следы ног быстро наполнялись мутной, остро пахнущей влагой. Между исполинскими стволами густо зеленели заросли кустарника. Броня вновь сменила раскраску, теперь они двигались между деревьями, словно стая жутких зеленых призраков. При их появлении замолкали певчие ящерицы, змеи, свешиваясь с ветвей, провожали их настороженными взглядами.

Первому отделению повезло больше — они шли по коридору, продавленному КОПом в сплетении ветвей и лиан. Два остальных отделения прорубали путь в массе зелени виброножами, сменяя головных каждые двадцать минут.

Несмотря на полную экипировку и непроходимые заросли, взвод уверенно продвигался к намеченному квадрату. Когда до цели оставалось не более километра, Кнут приказал минировать проделанные в джунглях проходы. Кроме сигнальных, были установлены имитаторы термобарических мин и цепь термитных зарядов, способных создать вал лесного пожара.

Глава 31

Выставив охранение и выпустив вперед несколько мошек-разведчиков, взвод залег в двухстах метрах от опушки леса. Петляя в тумане среди густой травы, механические насекомые разлетелись вдоль границы леса, короткими шумоподобными импульсами передавая данные на тактическую карту взводного. Связь со спутниками наблюдения, во избежание обнаружения группы, не поддерживалась. Согласно карте, вдоль опушки проходила грунтовая дорога, менее чем через километр выходящая к опорному пункту — трем дотам, соединенным между собой двумя рядами полнопрофильных окопов. Укрепление располагалось на возвышенности, доминируя над расстилавшейся под ним лесистой долиной. По данным разведки, дорога через неравные промежутки времени патрулировалась противником.

Кнут нервничал. Ожидаемого патруля все не было. Естественно, противник давно засек прохождение десантной группы и сейчас лес за их спиной просеивался через частое сито поисковых отрядов. Им было необходимо как можно быстрее захватить опорный пункт и организовать оборону, иначе их небольшую группу окружат и раздавят тяжелой пехотой. Время уходило. Одна из мошек-разведчиков достигла укреплений, прошлась вдоль ряда окопов, затем, отлетев к лесу, коротким импульсом передала собранные данные. На тактических картах тут же появились новые отметки — два автоматических стомиллиметровых миномета, три станковых пулемета, стационарный комплекс ПВО. Патруля все не было.

— Да, не слабо, — почесал затылок Кнут, и, приняв решение, позвал: — Лихач!

— Сэр? — шепотом отозвался сержант.

— По команде три противотанковых фугаса в шахматном порядке вдоль дороги. Дистанция двадцать метров. Двое в охранении.

— Есть!

— Мосол! По команде по три пехотных фугаса вдоль леса по обочинам. Дистанция пятнадцать метров.

— Понял.

— Что у нас осталось из сюрпризов?

— У меня четыре пехотных и один противотанковый, — отозвался Бахча.

— Поставишь все пехотные впереди нас по границе леса, противотанковый установишь в тридцати метрах вправо на обочине.

— Есть!

— Внимание, взвод! — по цепочке зеленых спин прошло шевеление голов: бойцы шепотом транслировали команду дальше. — Как только мы выйдем на дорогу, нас обнаружат со спутников. Ставим дымовую завесу, минируем и пересекаем дорогу. Противник решит, что мы продолжили движение по другой стороне. На самом деле, движение продолжит первое отделение, остальные займут оборону вдоль дороги в пятидесяти метрах правее текущего положения. Экономить боеприпасы. Напоминаю: обстановка приближена к боевой, каждый сотый патрон — не учебный. Далее, первое отделение при поддержке КОПа за пятьсот метров до укрепления выходит на дорогу и атакует форпост. Ближние подходы вдоль леса и сам лес наверняка минированы. Минирование дороги маловероятно, так как при этом имеется риск подрыва своего патруля. Поэтому атаковать будете именно вдоль дороги. Если почувствуете, что взять укрепление невозможно — вызывайте артудар. Нас поддерживает гаубичная батарея. Дальность предельная, возможны ошибки наведения — плюс-минус пятьдесят метров. Поэтому огневую поддержку вызывать в крайнем случае. Связь с артиллерией по седьмому каналу. В случае взятия форпоста выходите в эфир и вызывайте подкрепление. Затем смазываете пятки и занимаете оборону вдоль дороги в ста метрах от укреплений, потому как вас начнут выкуривать при помощи всего, что у них есть. Вопросы?

— Сэр, я могу поставить помехи при пересечении дороги. У моего КОПа есть дополнительный блок, — передал по цепочке Сергей.

— Добро. Заноза, ставишь помехи в течение пяти минут, затем догоняешь своих.

— Есть, сэр!

— Командиры отделений, распределяйте людей. Готовность — три минуты.

По цепи полетели короткие фразы инструктажа. Сержанты ставили задачи.

— Шкурник, Салочник — ставите фугасы на границе леса через каждые тридцать метров, начиная от отметки пятьсот пять. Старший — Шкурник.

— Есть!

— Фурса, Бочка, Джонсон — минирование дороги. Первый противотанковый на отметке пятьсот один, два других — в шахматном порядке через двадцать метров. Фурса за старшего.

— Есть!

— Самурай, Ли — прикрываете группу минирования, ставите дым.

— Есть!

— Заноза, заряди фугасными — будешь проделывать проходы. Огонь по команде.

— Есть, сэр! Сделано! — КОП защелкал механизмами подачи, перезаряжая орудие.

Постановка и уточнение задач заняла чуть больше минуты. Бойцы припали к земле, ожидая команды. Время замедлилось. Тактические карты играли переливами меток.

— Взвод… вперед!

Захрустели ломаемые броней ветви — зеленые силуэты по грудь в густом тумане синхронно рванулись к опушке. На правом фланге, с треском ломая молодые деревья, ломился через подлесок тяжело нагруженный КОП.

Первые зеленые силуэты показались среди деревьев, присели, на глазах меняя раскраску брони, повели стволами, выискивая противника. Глухо хлопнули подствольники, выбрасывая дымовые гранаты. Обочина расцвела серыми дымовыми фонтанами. Крутясь и кувыркаясь в густой траве, шашки со свистом извергали из себя плотные клубы. Смешиваясь с дымом, утренний туман уплотнялся, становился непроницаемым. Дорога быстро теряла очертания в мутной пелене.

— Триста двадцатый, помехи по всем диапазонам! Оптические помехи в вертикальной плоскости, — задыхаясь, прокричал Сергей в спину робота. — Исполняй!

— Выполнено, — тут же отозвался КОП.

— Вперед, вперед! — торопили сержанты.

Низко пригибаясь в дыму, бойцы охранения разбежались по сторонам, упали в траву. Минеры, едва видя лопатки, лихорадочно снимали дерн, отбрасывали под кусты глинистую землю. Цепь, на ходу перестраиваясь в две колонны, быстро пересекала дорогу, углубляясь в джунгли на противоположной стороне. Далеко позади в лесу басовито ухнул имитатор фугаса. В наушники ударил короткий рев сработавшей сигнальной мины. Над лесом, рассыпая искры, высоко взлетела красная ракета. Одна из групп преследования напоролась на сюрприз.

«Вовремя», — подумал Кнут, подгоняя отстающих. — Быстрее, быстрее, синие сейчас проснутся!

Дым медленно рассеивался, оседал книзу. Поднявшийся ветерок начал сдувать остатки тумана, гнал серые клубы вдоль дороги. Последние минеры, брызнув на дорогу маскирующим спреем, бросились под защиту деревьев. За ними, пятясь и поводя стволами, пятнистыми призраками растворились в лесу бойцы охранения. В воздухе раздался тоскливый вой приближающейся мины — противник прощупывал огнем участок с подозрительно загустевшим туманом. Взрыв хлестнул по кустам волной пластиковых шариков. Со стороны форпоста нарастал вой следующей мины.

«Успели, — удовлетворенно подумал Кнут, — теперь пусть себе палят».

Взвод, разделившись на две группы, быстро продвигался среди деревьев.

— Внимание, занять оборону, быстро! — подгонял взводный тяжело дышащих бойцов. — Ждем патруль. Огонь по команде. Фурса, получи код подрыва противотанковых. Переползи на тридцать метров левее, на обочину. Подрыв по сигналу мины. После каждого подрыва быстро переползаешь назад, на десять-двадцать метров, иначе накроют.

— Понял, сэр! — солдат, шурша сырой травой, пополз на позицию.

— Мосол, одного человека двадцать метров вправо. Подрыв пехотных вдоль леса сразу, как появятся первые синие. Уже недолго.

— Есть, сэр! — отозвался сержант.

Группа окапывалась вдоль дороги, рассредоточившись за стволами упавших деревьев, углубляя норы земляных варанов. Далеко над дорогой хлопнула еще одна мина. Наступила тишина. Легкий ветерок в недосягаемой вышине шевелил кроны. Потрескивали кусты, пропуская убегающего обитателя леса.

Глава 32

Сергей с трудом поспевал за размеренно топающим КОПом. Разгрузка с запасными картриджами пригибала к земле. Впереди снова забрезжил просвет между деревьями — отделение выходило на исходную позицию.

— Тевтон, сто метров на запад, установи ретранслятор. Быстро! — приказал Лихач.

— Есть, сэр! — длинная фигура Тевтона, меняя цвет, исчезла за деревьями.

— Внимание, отделение, — начал инструктаж сержант, — сейчас я вызову артудар. Толку с него будет немного, но внимание отвлекут. А уж если попадут хоть раз — уже польза. Затем батарея поставит дым. Сразу после залпа выходим на дорогу и по обочинам, колоннами — вперед. Как можно быстрее. За пятьдесят метров от укрепления разворачиваемся в цепь. КОП прикрывает огнем, следуя по дороге. Основное внимание — на пулеметы. На минометы не отвлекайтесь — если поторопимся, проскочим в мертвую зону. Заноза, пройдись из пушки вдоль окопов — возможно, подходы заминированы. Если можешь, ставь помехи, сбивай наводку пулеметам. Вперед не лезь, поддерживай КОПа, без него нам крышка.

— Есть, сэр! — приглушенно ответил Сергей. — Разрешите предложение?

— Ну? — недовольно буркнул Лихач.

— Сэр, атака отделением на пулеметы не имеет смысла. Предлагаю отправить вперед Триста двадцатого. Он втрое быстрее нас, ему не так страшен пулемет. Он проделает проходы, подавит пулеметы огнем, потом проскочит в мертвую зону и зальет окопы напалмом. Так мы потеряем меньше времени. И людей.

— Заноза, КОП предназначен для огневой поддержки, это тебе не танк! — раздраженно рыкнул Лихач. Подумав, неохотно добавил: — Хорошо, рискнем. Но если подведешь, я тебя в землю вобью. Внимание всем — поправка! КОП проделывает проходы, атакует первым. Все следуют за ним.

— Сэр, ретранслятор готов! — отрапортовал подбежавший Тевтон.

— Хорошо. Приготовились. Вызываю артудар, — сержант забубнил в микрофон, передавая координаты. Выслушав ответ, объявил: — Считаем разрывы. После пятого — вперед.

Неподалеку в лесу начали с громкими хлопками рваться мины — противник засек источник передачи и тут же выдал по нему несколько залпов.

Сине-зеленая броня морских пехотинцев делала их похожими на огромных жуков с маленькими головами, вставших на задние лапы и ощетинившихся усами-стволами. Потеряв на минах несколько человек из поисковой группы, они мчались напролом, как гончие, взявшие след. Бросив преследование через остальные проходы, они рванулись вдоль того, где произошел взрыв, справедливо полагая, что вероятность встречи еще с одним сюрпризом на этом участке уменьшилась. После того, как сработала сигнальная мина, соблюдать осторожность было больше ни к чему. Они знали, что является целью диверсионной группы, знали ее примерную численность. Теперь необходимо было как можно быстрее прижать десант к лесу, отрезав ему пути отхода, и дождаться подхода моторизованного патруля для окончательного уничтожения врага.

Поисковая группа теперь насчитывала чуть больше отделения. Передовое охранение достигло границы леса, залегло, сканируя местность. Вдоль дороги сразу обнаружилось несколько сгоревших дымовых шашек. Сержант — командир группы, передал патрульной группе координаты обнаружения противника, махнул рукой, поднимая подчиненных в атаку. Цепь морских пехотинцев с шумом помчалась к дороге.

— Мосол, пора! — приказал Кнут.

Силуэты морпехов мелькнули на границе леса. Синхронный взрыв учебных фугасов ударил по перепонкам. Опушку заволокло дымом. Комья развороченной земли, вперемежку со сбитыми листьями, посыпались на дорогу.

— Гранатами, плазма, по одному выстрелу — огонь!

Слаженно хлопнули подствольники, оставляя дымные следы реактивных гранат. Лес покрылся новыми вспышками.

— Группа сержанта Гранта уничтожена, — прозвучал в наушнике по общевойсковому каналу ровный голос наблюдателя. — Группа сержанта Гранта, немедленно покиньте район учений. Следуйте в зону эвакуации.

Морские пехотинцы, оглушенные, плюющиеся землей и песком, нестройной колонной потянулись обратно через лес, подгоняемые озлобленным сержантом.

— Смена позиции. Перемещаемся на сто метров вправо! — вполголоса приказал Кнут и, пригибаясь, запетлял между деревьями. Через тридцать секунд на место, которое они только что покинули, по наводке со спутника обрушились мины.

— Три… четыре… — считал разрывы Сергей. Земля тяжело вздрагивала под ударами фугасов. — Пять! Триста двадцатый, вперед!

Впереди басовито прогудел очередной снаряд. Земля под ногами вздрогнула, дорогу заволокло дымом. Еще один дымовой снаряд разорвался метрах в пятидесяти от них, скрыв деревья за клубами черно-зеленого дыма. В воздухе слышался шелест новых снарядов.

— Триста двадцатый, с дистанции сто метров — огонь фугасными по полосе перед окопами. Поставь помехи по всему диапазону. Цель — линия окопов. Подавить все огневые точки, удерживать укрепление до подхода дружественных сил.

— Принял, выполняю, — стремительно разгоняясь, ответил робот. Через несколько секунд вой его сервомоторов растворился в зеленом дыму.

Отделение с ходу нырнуло в густую пелену, вслепую, по одним радарам продвигаясь вдоль обочин. Триста двадцатый перестарался, радары то и дело давали сбой, заставляя бойцов спотыкаться в рытвинах. Упал один солдат, за ним зацепил кочку еще один. Не работала связь, в наушниках по всем каналам слышался только ровный шум. Изображение на тактической карте то и дело перекрывалось искрами помех.

— Быстрее, быстрее, — гнал их Лихач. — Заноза, твою мать, ты что творишь!! Настрой помехи, радары не работают! Дай связь!

— Не могу, сэр, — задыхаясь от тяжелой ноши, прокричал в ответ Сергей. — КОП нас сейчас не слышит — помехи по всем диапазонам.

— Убью, умник! — сипло орал сержант. — Вперед, вперед!

Где-то глухо хлопнули минометы. Мины с воем пронеслись над ними, осыпав кусты позади дождем мягких шариков. Из дыма впереди с грохотом заработали пулеметы, захлебываясь длинными очередями. По сторонам, впиваясь в землю, то и дело мелькали искры трассеров.

«Каждый сотый», — вспомнил Сергей, ускоряя шаг. Проклятый груз на спине сбивал дыхание.

Хлопки минометов теперь следовали один за одним, словно отбивая какой-то на удивление ровный музыкальный ритм. Мины рвались все ближе за их спинами — минометы накрывали квадрат за квадратом на задымленном участке. Однако, то ли им везло, то ли помехи КОПа делали свое дело и противник стрелял вслепую, но пока ни одного из бойцов всевидящий наблюдатель не назвал убитым. Грохот пулеметов перекрыли гулкие удары — КОП открыл огонь, расчищая проходы.

— Сэр, КОП в ста метрах от укреплений. Проходы проделаны, — на мгновенье помехи стихли, КОП сбросил на такблок Сергея короткий доклад.

— Твою мать! — крыл его Лихач, с трудом перекрикивая грохот боя. — Вперед, быстрее! Цепью, марш! Подтянись! В цепь, в цепь!

Минометы хлопнули еще раз, беря поправку. Дымные разрывы поднялись на обочинах позади них. Развернувшись в неровную редкую цепь, отделение прорвалось в мертвую зону.

Дорога кончилась. Зверея от страха, они перепрыгивали оплавленные и перепутанные пучки колючей проволоки, скакали через воронки, оставленные КОПом. Боец справа от Сергея вдруг резко остановился, словно налетев на стену, и медленно осел вбок. Одна из точек на тактической карте тревожно замигала оранжевым.

— Рядовой Салочник, боевое ранение, — голос наблюдателя в наушнике звучал спокойно, словно из-за стола в тиши кабинета.

Ноги сразу стали ватными, словно чужими. Сергей переставлял их механически, не разбирая дороги. Внутри зарождалась ярость. «Какого хрена!» Длинные дульные вспышки, казалось, били прямо в лицо. Наконец, впереди раздались частые хлопки гранатомета, перекрываемые уханьем разрывов. Пулеметы, один за одним, смолкли. Резко появилась связь, наполнив уши бессвязными криками и хрипом.

— Тишина в эфире! — рявкнул Лихач. — Не останавливаться! Гранаты к бою!

Впереди раздался лающий грохот пулемета КОПа. Робот проводил зачистку.

— Сэр! Не стреляйте, окоп захвачен! Там КОП! — закричал Сергей, отмечая положение КОПа на тактической карте. — Триста двадцатый, доклад!

— Я КОП-320. Укрепление захвачено. Произвожу зачистку.

— Триста двадцатый, вон из окопа! Отступление, двадцать метров!

Бойцы выскочили из дыма прямо на бруствер, едва успев остановиться перед волной встречного жара. Окоп исходил огнем — КОП прошелся вдоль него из огнемета. Языки пламени жадно лизали сырые, пузырящиеся бревна. В ближайшем доте с треском рвались в огне пулеметные патроны. В гнезде из разорванных мешков с песком судорожно дергал стволом в поисках цели автоматический миномет. Ящики рядом с ним горели.

— Назад, в укрытие! — заорал, ныряя в густой зеленый дым, Лихач. — Ложись!

Они бросились обратно.

— Опорный пункт синих захвачен, — бесстрастно сообщил им вслед наблюдатель.

Земля ушла из-под ног. Ухнуло так, что несколько минут в ушах не было слышно ничего, кроме ватного звона. Аптечки торопливо впрыскивали бойцам противошоковое. Взорвался боезапас у одного из минометов.

Сергей с трудом сел, потряс головой, приходя в себя. Его слегка мутило от стимулятора. Вокруг, чертыхаясь, поднимались бойцы, разыскивая и отряхивая от земли свое оружие. Дым постепенно рассеяивался, уносимый ветерком в сторону леса. На месте укреплений дыбились изломанные дымящиеся бревна. Двое бойцов уже возились с раненым Салочником, стаскивая с него пробитую броню. Лихач, присев на одно колено, неразборчиво бормотал из-под опущенного забрала шлема доклад на базу. Рядом невозмутимо стоял КОП, поводя из стороны в сторону закопченными стволами.

— Триста двадцатый, доклад, — тихо приказал Сергей.

— Я КОП-320, задание выполнено. Расход боеприпасов для орудия — полный. Расход боеприпасов для пулемета — двадцать процентов. Расход гранат — тридцать два процента. Расход напалма — шестьдесят процентов. Выполняю задачу по защите человека Заноза.

— Молодец, бандит! — с трудом разлепив запекшиеся губы, произнес Сергей.

— Человек Заноза доволен. КОП-320 тоже доволен, — последовал немедленный ответ.

— Ко мне, Триста двадцатый! Перезарядка!

— Выполняю, — робот послушно шагнул к Сергею, повернулся спиной, присел. С резким щелчком отстегнулись и упали на землю опустевшие картриджи. Приоткрылись зарядные лючки. Сергей завел направляющие на транспортное крепление на спине КОПа, сорвал защитную упаковку. Замки картриджей сработали с мягким лязгом.

— Триста двадцатый, перезарядка окончена. Тест вооружения.

— Я КОП-320, вооружение в норме, — щелкнув механизмами подачи, отрапортовал робот.

Лихач окончил доклад, поднялся с земли.

— Шкурник, Салочника к лесу. Ждешь эвакуации. Остальным сто метров вперед, рассредоточиться, занять оборону. Фланговым особое внимание на лес. Тевтон за старшего. Бегом марш! — приказал он. — Заноза, ко мне!

Отделение, разбегаясь в редкую цепь, умчалось к дороге. Шкурник, закинув за спину две винтовки — свою и Салочника, волоком потащил раненого к деревьям. Сергей подбежал к стоящему в ожидании сержанту.

— Сэр! Рядовой Заноза! — подняв забрало, выкрикнул он.

— Ты что творишь, придурок?! — проорал сержант ему в лицо. Его ноздри раздувались от ярости. — Тебе что, приказали поставить помехи для наших радаров? Ты нас чуть не угробил, мудак! А твой КОП! Еще секунда, и он бы нас всех поджарил!

— Виноват, сэр! — Сергей смотрел перед собой, старательно избегая бешеных глаз сержанта. — КОП действовал по обстановке, производя зачистку окопов согласно заложенной программе. Что касается помех, то я выполнял ваш приказ — поставить помехи, сбить системы наведения. Частоты наших и вражеских радаров совпадают, сэр!

Сержант пожевал желваками, оглянулся вслед отделению, уже занимающему позиции, и вдруг резко ткнул Сергея в лицо. От удара армированной металлом перчатки лязгнули зубы. Кровь из разбитого носа теплой струйкой потекла по подбородку. Сергей непроизвольно шагнул назад. На тактическом дисплее настойчиво замигал огонек вызова. Встревоженный КОП, почувствовав боль и злость подопечного, требовал связи.

— Еще раз подведешь меня — уволишься вперед ногами, умник! — пристально глядя Сергею в глаза, тихо сказал сержант. — Я буду за тобой следить. Ты понял меня?

— Так точно, сэр! — машинально ответил Сергей, у которого внезапно образовалась свежая проблема. Зеленая метка на тактической карте пришла в движение: не дождавшись ответа, КОП начал действовать без команды.

Мгновеньем позже пришло понимание — КОП уходит в сторону, убирая Сергея с линии огня. Значок на тактической карте изменил вид, сообщая о боевой готовности машины.

— Триста двадцатый, заблокировать оружие. Это прямой приказ, — быстро проговорил Сергей в ларингофон.

— Я КОП-320, выполнено, — последовал четкий ответ. Значок, не меняя вида, продолжал смещаться вперед и в сторону.

Лихач удивленно смотрел поверх Сергея на медленно, словно в нерешительности, приближающегося робота.

— Останови свою железяку, Заноза, быстро, — он опустил лицевую пластину, щелкнул замком магазина, отбрасывая учебный и вставляя на его место магазин с боевыми патронами.

Сергей сделал шаг влево, в попытке закрыть сержанта корпусом.

— Я КОП-320, выполняю задачу по защите человека Заноза, — раздался бесстрастный голос робота.

— Триста двадцатый, остановиться, выйти из боевого режима, — скороговоркой передал Сергей.

— Я КОП-320. Оружие заблокировано, выйти из боевого режима не могу. Обнаружена угроза жизни оператору. Оператор находится под воздействием противника. Выполняю приоритетную задачу по защите человека Заноза.

Сержант упал на колено, вскинул винтовку. Непослушный компьютер не желал переходить в режим наведения, упорно не признавая машину вражеским объектом. Чертыхнувшись, Лихач перевел регулятор на режим стрельбы вручную.

— Заноза, останови его или открываю огонь, — не отрывая глаз от прицела, предупредил сержант.

— Убери оружие, идиот, — тихо ответил Сергей, скосив глаза на КОПа и продолжая мелкими шагами сдвигаться по мере его перемещения. — Если сделаешь хотя бы один выстрел, он тебя сожжет. И постарайся не орать — в этом состоянии триста двадцатый может принять твои вопли за угрозу.

Лихач злобно зыркнул, затем рывком опустил ствол.

— Триста двадцатый, здесь Заноза. Объект имеет дружественный статус. Прекратить атаку. Начать тестирование систем.

Робот молча обошел Сергея, встал между ним и застывшим в напряжении сержантом. Из приоткрывшегося боевого люка выдвинулось сопло огнемета.

Сергей замер.

— Триста двадцатый, полная блокировка систем. Произвести тестирование. Доложить о результатах, — вновь приказал Сергей, стараясь говорить спокойно. — Триста двадцатый, я недоволен. Неподчинение приказу может вызвать твое уничтожение или мою гибель.

Щелкнув люком, КОП убрал сопло.

— Человек Заноза недоволен, КОП-320 хочет, чтобы человек Заноза был доволен. КОП-320 плохо, — прогудел робот через внешний динамик.

Ошалевший сержант, забыв про оружие, не сводил глаз со странной боевой машины.

— Я КОП-320. Выход из боевого режима. Оружие заблокировано. Все системы в норме.

— Понял, Триста двадцатый. Больше не нарушай мой приказ, иначе я снова расстроюсь, — мелкая дрожь, которую Сергей заметил только сейчас, постепенно отпускала его.

КОП нервно развернулся к Сергею всем корпусом, игнорируя присутствие недавнего противника.

— КОП-320 плохо, когда человек Заноза недоволен, — пожаловался робот.

— Лихач, здесь Кнут. Доложи обстановку! — донеслось из шлема сержанта.

Командир отделения очнулся, поднял забрало шлема.

— Лихач — Кнуту. Заняли оборону. Подкрепление вызвано. Опорный пункт уничтожен, — скороговоркой произнес он.

— Жди гостей, сейчас тебе мало не покажется. Рассредоточь людей, возможен удар по площадям. Танки я придержу, но будь внимателен — вдруг проскочат.

— Понял, выполняю. Конец связи.

Лихач поманил Сергея.

— Сэр!

— Замаскируй КОПа. Возможен арт- или авиаудар. Ставь помехи для спутников. Только на этот раз не глуши нашу связь, умник. Если появятся танки — разрешаю действовать по обстановке.

— Сэр, разрешите укрыть КОПа в лесу? Он обучен маскировке и сможет свободно маневрировать.

— Выполняй, Заноза. После договорим. И держи своего дуболома в узде, — последние слова сержант произнес уже на бегу.

Глава 33

Колонна из трех БМП — боевых машин морской пехоты — быстро продвигалась по дороге. Опасаясь контактных мин, железные коробки с глухим гулом скользили на воздушных подушках, поднимая за собой длинные клубы красноватой глинистой пыли. Скругленные башни, покачивая короткими пушками, шарили по густым зарослям вдоль дороги. Ячейки активной брони, напоминающие крупные соты, сквозь пелену пыли тускло взблескивали на солнце острыми гранями. Колонна прошла мимо лежавшего в засаде взвода, приближаясь к месту гибели группы преследования. Стремясь уменьшить риск подрыва, БМП то и дело рыскали на обочины, отчего движение колонны напоминало волнообразные движения змеи.

Внезапно под головной машиной сверкнул яркий разряд. БМП кинуло влево, тяжелая машина с ходу врезалась носом в землю, вспучив дорогу впереди себя земляным валом.

— БМП номер 701 уничтожена противотанковым фугасом. Экипаж погиб, — немедленно отреагировал на событие голос наблюдателя.

Оставшиеся машины с ходу упали на выставленные гусеницы, выкатились на обочины, выстраиваясь елочкой. Их пушки почти синхронно рявкнули, накрывая точку, с которой пришел сигнал подрыва.

— Рядовой Фурса погиб. Следуйте в квадрат 52–34 для эвакуации, — прокомментировал наблюдатель.

«Тупая скотина, — подумал Кнут. — Говорил ведь придурку: подорвал, и сразу отползай».

Впрочем, он зря ругал неудачника — за три секунды, прошедшие после подрыва мины, Фурса не успел бы выйти из-под огня. Морпехи сработали на удивление быстро.

Тем временем патруль продолжал слаженно действовать. Повинуясь неслышной команде, одновременно распахнулись люки боевых отделений всех трех машин. Оттуда, горохом раскатываясь по обочинам, посыпались фигуры в тяжелых панцирях. Морпехи, часто стреляя по зарослям, с ходу рванулись в атаку. БМП поддерживали их огнем, раз за разом посылая в лес снаряды автоматических пушек. Дорогу впереди заволокло дымом.

— Внимание, второе отделение, цель — левая БМП. Третье отделение, цель — правая БМП. Огонь кумулятивными, сериями по три выстрела, — шепнул Кнут рядом лежащему бойцу.

Команда шепотом передалась по цепочке. Кнут повернул голову, поймал взгляд Мосла.

— Подрыв пехотных. Давай, — одними губами прошептал он.

Мосол кивнул. Обочины вспухли дымными грибами разрывов. Лес вздрогнул от удара взрывной волны. Тяжелые пехотинцы неуклюже попадали, словно кегли.

— Взвод, огонь!

Реактивные струи, подобно новогоднему серпантину, густыми росчерками протянулись сквозь пыльную взвесь к бокам боевых машин. За доли секунды их борта покрылись яркими молниями — активная броня яростно сбивала дождь гранат, затем сквозь дым мелькнула цепочка сиреневых вспышек — частые очереди подствольников пробились сквозь защиту.

— БМП 702, 703 уничтожены. Экипажи погибли. Убиты рядовые Гарсон, Малец, Ситец, Муамба… — начал монотонно перечислять наблюдатель.

Разрозненные остатки морпехов, не ожидавшие удара с тыла, окапывались на обочинах, беспорядочно стреляя по зарослям. Пули то и дело срубали сучья.

— Взвод, отходим, — уже на бегу скомандовал Кнут.

Бойцы, низко пригибаясь, бросились следом, перестраиваясь в колонну.

— Лихач, здесь Кнут, — на бегу диктовал сержант. — Артудар по квадрату 52–18, фугасными, серия десять снарядов.

— Лихач, принял. Артудар по квадрату 52–18… — отозвался наушник.

Больше не маскируясь, они стремительно мчались между деревьями. Сержанты подгоняли тяжело дышащих, запинающихся о сгнившие стволы подчиненных. Беспорядочная стрельба за спиной постепенно отдалялась. Наконец, над лесом прошелестел первый снаряд. Позади гулко бухнуло. Короткое эхо прокатилось между деревьями, затихло в густых кустах. Наблюдатель вновь начал диктовать список потерь морской пехоты. Снаряды позади рвались, не переставая, довершая уничтожение патруля.

Глава 34

Звено штурмовиков морского базирования «Москито» неслось под облаками. Внизу, среди размытого скоростью леса, змеилась нитка грунтовой дороги. Мелькнуло и осталось позади бурое облачко идущей на штурм колонны бронетехники. Курсовой радар послушно отобразил зеленую цепочку дружественных целей. Повинуясь целеуказанию со спутника, на тактической голограмме засветилась быстро приближающаяся желтая отметка цели. Ведущий звена завалился на крыло, стремительно падая вниз.

— Громила, здесь Ястреб, — забубнил упрятанный в зеркальный шлем пилот. Его голос был полон с трудом сдерживаемого азарта. — Выходим на цель. Твои — 50–18, 51–18. Первый заход — напалм, на втором — кассеты.

— Понял тебя, Ястреб, квадраты 50–18, 51–18, — на мгновенье толстое обтекаемое брюхо ведомого, пикирующего в джунгли, тускло блеснуло под солнцем, словно уходящая в глубину хищная рыба. — Размажем засранцев!

Задание обещало быть легким. Никаких средств ПВО, кроме легких пехотных. Никакого электронного противодействия. Никакого прикрытия с воздуха. Быстренько расстрелять боезапас по площадям по наводке со спутника и спокойно убраться на авианосец — завтра матч по футболу между сборной пилотов и палубной командой.

Радар мигнул, укрупняя цель. Сигнал со спутника выводил звено на курс атаки.

— Минута до цели, — прозвучало в эфире.

На панели в секторе управления огнем засветились указатели. Голограмма управления огнем зажгла зеленым контуры активного оружия. Створки люков плавно разошлись, открывая подвеску с сигарами напалмовых бомб. Чертя воздух белыми струями от закрылков, штурмовики опустились до самых деревьев.

— Тридцать секунд.

Пальцы пилотов синхронно откинули предохранители над сенсорами сброса.

— Обнаружен захват радаром наведения. Угроза атаки, — внезапно сообщил компьютер.

Экран радара вдруг покрылся зелеными искрами. Моргнув, погас индикатор связи со спутником. Управляющая голограмма покрылась желтыми строками предупреждений.

— Сбой системы наведения. Сеанс связи со спутником наведения прерван. Обнаружены широкодиапазонные помехи, — диктовал компьютер.

— Громила, у меня помехи! Ручное наведение! Действуй самостоятельно! — закричал в микрофон ведущий, удерживая самолет на боевом курсе.

В ответ слышался только ровный шум и потрескивание помех. Желтая точка цели едва виднелась среди мельтешения зеленых искр. Неожиданно ровный гул двигателей прервался резким щелчком. Самолет качнуло. На радаре высветилась стремительно приближающаяся красная точка.

— Атака противника. Обнаружена ракета «земля-воздух», — монотонно доложил бортовой компьютер. — Средства противодействия задействованы. Произвожу отстрел ловушек. Рекомендую маневр уклонения.

— Твою же мать! — пилот резко потянул джойстик управления на себя, выводя самолет из-под удара. Обычно легкая ручка едва сдвинулась с места, будто обмазанная клеем.

— Внимание: поврежден основной контур гидравлической системы, — сообщил компьютер, высветив на голограмме управления красные участки.

— Какое, на хрен, повреждение! — заорал пилот, с трудом шевеля непослушным джойстиком. — Это же учения!

— Угроза аварии. Увеличьте высоту. Опасный крен на малой высоте. Увеличьте высоту, — не унимался механический голос.

Самолет неохотно выровнялся. Чертя воздух дымными струями, из-под крыльев парами разлетались ловушки. Пачки тончайшей фольги распускались над лесом в невесомые серебристые облака. Система противодействия старалась, как могла, спасая поврежденную машину. Ведомый, тоже весь в искрах от стартующих ловушек, быстро набирал высоту. Тем временем ракета стремительно настигала ведущего. Пилот попытался выполнить «кобру», но поврежденный самолет плохо слушался руля и через пару мгновений дымный хвост ракеты пересекся с реактивным выхлопом. Хлопок учебной боеголовки возвестил о поражении цели.

— Штурмовик «Москито» борт 3345, уничтожен. Вернитесь на базу, — прозвучал голос наблюдателя.

Заложив неуклюжий вираж, штурмовик начал набирать высоту, следуя курсом на авианосец.

Почерневший от гари, КОП стремительно ломился через кусты, меняя позицию после удачной атаки. Сергей ждал его под огромным, опутанным красными лианами деревом, примерно в ста метрах от позиций взвода.

— Триста двадцатый, перезарядка!

Робот, с хрустом давя валежник, подбежал к оператору, быстро присел. Установив в направляющие новую ракету и полный картридж для пулемета, Сергей хлопнул по теплой броне.

— Молодец, Триста двадцатый! Я доволен! Перемещайся на холм к западу, лови второй самолет.

— КОП-320 доволен, — прогудел сквозь треск сучьев удаляющийся робот.

Действия машины все больше походили на осознанные действия обученного, изворотливого бойца. Новая программа работала отлично.

Оставшийся штурмовик, давясь помехами, заходил на точку пуска ракет. Премия за легко выполненное задание накрылась медным тазом вместе со сбитым ведущим. Пилот собирался как следует отомстить за товарища.

— Ну, суки, вот вам подарочек! — закусив губу от перегрузок, он прикоснулся к сенсору сброса.

Штурмовик с ревом вышел из пике, оставляя за собой стремительно растущую каплю учебной напалмовой бомбы-имитатора. Лес внизу расцвел дымной вспышкой. Вслед набирающему высоту самолету из-под деревьев рванулась ракета. От штурмовика веером разошлись хвосты ловушек, он резко свалился на крыло в крутом развороте со снижением. Ракета проскочила за его хвостом, разворачиваясь по пологой дуге. Уходя от нее, самолет прижался к деревьям, нырнул в провал долины между холмами. За ним, стремительно сокращая дистанцию, рванулась еще одна серебристая стрела.

— Давай, Заноза, прижми его! — прокричал в ларингофон возбужденный Кнут. Пока взвод никак не обнаружил свои позиции, доверив начала боя механическому солдату. — Вали в другой квадрат — сейчас летун начнет долбить по площадям!

Дымные хвосты приближались, игнорируя ложные цели. Умные системы наведения разводили ракеты в стороны, захватывая самолет в кольцо. Спасаясь от них, «Москито» прижался к самой земле, с бешеной скоростью повторяя складки местности. Системы электронного противодействия работали на полную мощность, расцвечивая тактическую голограмму калейдоскопом цветных пиктограмм. Пытаясь сбить ракеты с толку, они сыпали веером лазерных лучей, наполняли эфир широкодиапазонными помехами. Несколько секунд прошли в напряженном ожидании. Малейшая ошибка системы ориентации — и машину размажет по проносящимся в нескольких метрах ниже лесистым сопкам. Пилот даже не успеет сообразить, что произошло.

За фонарем кабины, сливаясь в сплошную буро-зеленую волну, мчалось размазанное скоростью пространство. С направляющих сорвались и унеслись в стороны ловушки-имитаторы. Самолет заложил крутой вираж, огибая высокую сопку. От навалившейся перегрузки потемнело в глазах. На голограмме, мигнув, исчезла одна из красных точек — ракета за кормой рассыпалась, задев деревья на склоне. Форсируя двигатель, штурмовик с максимальным ускорением рванулся вверх, в стратосферу. Оставшаяся ракета погналась за электронными фантомами и через несколько секунд самоликвидировалась над лесом.

Выровняв самолет, пилот перевел дух. В голове шумело от напряжения. Шум в наушниках исчез. Спутник снова, как ни в чем не бывало, показывал картинку наведения на цель. На черно-синем на этой высоте небе проступали точки звезд.

Далеко внизу, задыхаясь от спринтерского рывка, мчался, петляя между деревьями, рядовой Заноза. Пот ручейками стекал по лицу, ел глаза. Лианы цеплялись за лодыжки, ноги проваливались в торфяные ямы. Стебли высокой травы норовили оплести торс гибкой ловчей сетью. КОП оставил его далеко позади, ускорившись до предела в поисках новой позиции.

— Громила, здесь Ястреб, — пробился сквозь шум голос ведущего, — Доложи обстановку.

— Ястреб, здесь Громила, я в норме. Захожу на цель.

— Громила, брось дуэль с ракетчиком, береги боеприпасы, накрывай основную цель! Как понял меня? — голос почти потерялся в нарастающих помехах.

— Сейчас, только размажу этого говнюка. Никуда они не денутся, — процедил сквозь зубы Громила. Но он говорил сам с собой — связь снова не работала.

Истративший почти весь запас средств противодействия, штурмовик вновь вышел на боевой курс. Искры помех заполнили экран, но система наведения сохранила координаты залпа в памяти, и теперь цифры рядом с отметкой цели стремительно уменьшались.

— Думал перехитрить меня, сволочь? — бормотал пилот, приводя в готовность кассетные бомбы и задавая им зону поражения. — Думал, я буду гоняться за тобой по всему лесу?

Самолет оторвался от деревьев, набирая высоту. Из люков стремительными черточками разлетались, сверкая на солнце раскрывшимся оперением, самонаводящиеся кассетные бомбы. Штурмовик выдал победную череду фигур пилотажа, уходя в редкие облака. Лес позади него покрылся сплошной дымной рябью разрывов.

— Ну вот, так уже лучше, — довольно бормотал пилот, глядя на появившийся сигнал связи со спутником.

Машина плавно снижалась.

— Ястреб, здесь Громила. Я его сделал! Перехожу к остальным, — не скрывая удовлетворения, доложил он ведущему.

— Он с тобой играет! Доклада наблюдателя не было! — ответный крик командира звена утонул в шуме вновь появившихся помех.

— Тридцать секунд до цели. Десять, — сообщил компьютер.

Палец застыл над сенсором сброса.

— Угроза атаки, облучение радаром наведения!

Лес справа по курсу брызнул светящимися строчками.

— Зенитный огонь неуправляемыми снарядами! Попадание через пять секунд! — надрывался компьютер. — Рекомендую маневр уклонения!

— Дьявол! — пилот заложил крутой вираж с набором высоты. Внизу под ним распускались красивые и совершенно не страшные издали черные облачка, постепенно формируя сложное геометрическое плетение.

На голограмме мигнул и засветился очередной красный значок.

— Внимание, облучение воздушным радаром. Задействованы средства противодействия, — тут же доложил компьютер.

Не снижая высоты, пилот считывал показания приборов. Боевая система одну за одной классифицировал цели, выдавая на тактическую голограмму их характеристики, курс и скорость. Три «косилки» и три «мула» шли на выручку своей пехоте. Ввязываться в бой с тремя коптерами огневой поддержки было полным безумием. Неуклюжий «Москито» просто разнесут в пыль в считанные секунды.

Одна из«Косилок» отделилась от строя и быстро набирала высоту, демонстрируя непрошенному гостю свои намерения.

— Самолет захвачен радаром наведения. Угроза атаки. Двадцать секунд до предполагаемого контакта, — прокомментировал компьютер.

— Ястреб, здесь Громила. Атакован «косилками». Выхожу из боя, — доложил пилот.

— Понял тебя, Громила. Догоняй, — отозвался ведущий, с трудом ворочая непослушным джойстиком. — Как думаешь, чем меня приложили?

— Думаю, из крупняка, бронебойными, — ответил пилот, направляя машину на обратный курс.

— Бронебойные? — удивился ведущий. — Мы ж на учениях, откуда им взяться?

— Читай задание, — ответил Громила. — Один на сотню холостых — боевой. Хорошо хоть ракеты учебные.

До самой посадки они больше не проронили ни слова. Тем временем, палубная команда авианосца спешно освобождала полосу, готовясь к аварийной посадке.

«Косилки», широко охватив лес вокруг форпоста, засыпали его залпами кассетных зарядов. Иссеченные деревья горели, к небу тянулись столбы черного дыма. С грохочущих пулеметами пузатых «мулов» сыпались вниз серые точки десанта.

Вслед за закопченным КОПом, Сергей направлялся на новую позицию. Идти без груза дополнительных боеприпасов было непривычно легко. Низко над головой прошли машины огневой поддержки, унося на пилонах гроздья гостинцев для вражеской колонны. Мобильная пехота захватила плацдарм. Учения подходили к концу.

Глава 35

Командир первого батальона, расставив ноги, стоял на плацу перед строем офицеров и младших командиров.

— Общая оценка проведенных учений — «отлично». Учебный взвод показал себя с наилучшей стороны. Командование высоко оценило тактику командира взвода и выучку бойцов. Штаб-сержант Кнут!

— Сэр! — вытянулся Кнут.

— Вы премированы в размере трехмесячного оклада.

— Служу Империи!

— Жду от вас рапорт с представлениями на отличившихся бойцов.

— Есть, сэр!

— Особое внимание командир базы обратил на нестандартные действия комплекса огневой поддержки, — продолжал майор. — Признаться, я тоже впечатлен — самостоятельные наступательные действия, активное противодействие авиации, постановка помех. Это выходит далеко за рамки стандартных наставлений. Командование базы будет рекомендовать новую тактику к изучению.

Майор прошелся перед строем, остановился, заложил руки за спину.

— Вместе с тем, наблюдатели отметили неверные действия командира отделения сержанта Лихача. Организовав боевые действия, правильно спланировав атаку, он, тем не менее, допустил нарушение целого ряда пунктов устава, применив физическое наказание к подчиненному в боевой обстановке. Ситуацию усугубляет то, что наказание было произведено в присутствии активированного комплекса огневой поддержки, который, защищая своего оператора в условиях, приближенных к реальным, перешел в боевой режим. Только высокая выучка оператора предотвратила чрезвычайное происшествие и гибель сержанта.

Строй молча внимал словам комбата. Лихач стоял, с каменным выражением глядя перед собой.

— Командир взвода!

— Сэр!

— Сержант Лихач разжалован. Он переводится в роту «Браво» рядовым стрелком. Снимите с него знаки различия.

— Есть, сэр! — Кнут вышел из строя, повернулся к теперь уже бывшему подчиненному, и вытащил из его петлиц сержантские колодки.

— Рядовой Лихач! — продолжил Грин ровным голосом.

— Сэр!

— Приказываю убыть к месту службы.

— Есть, сэр! — бывший сержант бегом покинул плац.

Глава 36

Громко распевая ритмичную, но до ужаса похабную песню про малышку Мэри, взвод строем бежал с обеда.

— Заноза, ко мне! — подозвал Сергея Кнут.

— Сэр! — солдат выбежал из строя, вытянулся перед покусывающим соломинку сержантом.

— Тебя вызывают в шестой кабинет.

— В шестой кабинет, сэр?

— Шестой кабинет — это такое представительство СБ при каждой части, — пояснил Кнут, внимательно разглядывая подчиненного. — Попросту говоря, контрразведка.

— Зачем я им понадобился, сэр?

— Ты думаешь, они мне докладывают? — зло спросил сержант. — Думаю, тебе об этом лучше знать.

— Извините, сэр, я не понимаю, — искренне ответил Сергей.

— Хорошо, если так. Бывает, они просто вызывают человека поговорить по душам. Или промыть мозги.

— Разрешите уточнить, сэр? Где это?

— Второй этаж в штабе бригады. Корпус H-13. Кабинет номер шесть.

— Понял, сэр!

— Ты вот что, Заноза, — Кнут помолчал, задумчиво глядя на солдата. — Скажи, пока не поздно: есть что-то, чего я о тебе не знаю? Не попадал ни в какие истории с начала службы?

— Никак нет, сэр! — заверил Сергей. — Разве что небольшая драка у бара, но все обошлось без полиции.

— Отключи коммуникатор. Слушай. Они могут подключить к твоей голове сканер. Для проверки лояльности. Что после этого останется в твоей башке — одному богу известно. А мне не хочется, чтобы во время боя ты или твой КОП съехали мозгами и принялись палить мне в спину. Или чтобы ты ночами устанавливал жучки в моей в казарме. Понятно?

— Не совсем, сэр, — озадаченно произнес Сергей. — Что мне делать, если мне прикажут надеть эту штуку — не подчиняться приказу?

— Требуй, чтобы это было произведено в присутствии твоего непосредственного командира, то есть меня. Ясно?

— Так точно, сэр! Разрешите идти?

— Иди. И смотри, не брякни там о нашем разговоре. Мы все служим Императору. Только каждый по-своему.

— Есть, сэр!

Сергей привычно сорвался на бег.

Отдав честь бригадному знамени, он по широкой лестнице поднялся на второй этаж, где обнаружил ряд одинаковых серых дверей. Найдя нужную, Сергей коротко постучал. Щелкнул замок. Дверь приоткрылась, пропуская его в темную комнату. Он осторожно вошел, дверь за его спиной закрылась и он замер, не представляя, что делать дальше — в комнате царила абсолютная темнота.

— Фамилия? — резко произнес невидимый голос.

— Рядовой Заноза, учебный взвод первого батальона бригады мобильной пехоты, личный номер 34512391/4354, — вытянув руки по швам, отрапортовал солдат.

Под потолком засветился матовый плафон, открывая взгляду низкую, наглухо закрытую со всех сторон комнату, в которой не было ничего, кроме двух дверей.

— Приложите ладонь к сканеру, — приказал голос.

Сергей подошел к следующей двери, прижал руку к засветившемуся зеленому силуэту ладони рядом с ручкой.

— Можете войти, — отозвался голос.

Замок на внутренней двери негромко щелкнул. Взгляду Сергея предстала небольшая, ярко освещенная искусственным светом комната. Сидевший за низким барьером капрал кивнул на следующую дверь.

— Проходи, солдат. Лейтенант Карпентер тебя ждет.

Дверь за спиной закрылась, мягко подтолкнув Сергея в спину. Он стукнул костяшками по коричневому, под дерево, покрытию двери, и вошел в просторный, отделанный мягким пластиком кабинет. За столом в центре комнаты сидел невысокий поджарый лейтенант с петлицами танкиста.

— Сэр, рядовой Заноза по вашему приказанию прибыл! — вытянувшись, четко отрапортовал новобранец.

Лейтенант оторвался от видимого только ему экрана, и медленно, с ног до головы, оглядел стоящего смирно солдата.

— Вольно, рядовой, садитесь, — он кивком указал на легкое кресло перед столом.

Сергей осторожно уселся. Кресло глубоко просело под весом бронекостюма, металлические ножки скрипнули по пластобетонному полу.

— Ваша гражданская фамилия Петровский? — взгляд блекло-голубых глаз лейтенанта был вялым, почти сонным. Казалось, он выполняет какую-то скучную, рутинную, много раз повторенную и малозначащую процедуру.

— Так точно, сэр.

— Расскажите о себе, солдат, — лейтенант слегка склонил голову, приготовившись слушать.

— Что именно, сэр? — уточнил Сергей.

— Солдат, — не повышая голоса, но с каким-то металлическим тембром отчеканил контрразведчик, постукивая в такт словам по столу указательным пальцем, — в моей власти расстрелять вас. Прямо сейчас. Без объяснения причин. Император предоставил мне такое право. Поэтому, когда я спрашиваю, отвечайте четко и по существу, не задавая идиотских вопросов и не пытаясь тратить мое время. Вам ясно?

Сергей вскочил, вытянул руки по швам.

— Так точно, сэр, ясно!

— Я повторяю вопрос. Расскажите о себе, солдат.

Подивившись сходству манер контрразведчика и полкового психиатра, Сергей решил не испытывать терпение явно не совсем нормального лейтенанта и начал по порядку рассказывать историю своей жизни.

— Петровский Сергей Николаевич. Родился на планете Новый Урал в 2350 году. Мать — диспетчер космопорта, отец — научный сотрудник, занимался химическими исследованиями в частной компании. Окончил русскоязычную школу, затем инженерный факультет в Екатерининске. Специальность — управление нейросетевыми коммуникациями. В семьдесят первом году подписал контракт с горнодобывающей компанией «Стилус», переехал на Джорджию. Работал в управлении компании старшим системным администратором. Пять месяцев назад подписал армейский контракт. Прохожу службу в учебном взводе первого батальона первого бригады мобильной пехоты базы Форт-Дикс. Специальность — оператор мобильного комплекса огневой поддержки.

— Так-так, — задумчиво проговорил лейтенант. — Это все?

— Так точно, сэр!

— Да вы садитесь, рядовой, садитесь, — вяло кивнул лейтенант. — А почему не рассказываете об обстоятельствах подписания контракта?

— Не знал, что это важно, сэр.

— В моей работе важно все, рядовой, — с напускной суровостью ответил эсбэшник.

— Меня обвинили в угоне автомобиля, сэр. После чего я подписал предложенный полицейским контракт, — сказал Сергей.

— Ага! Вот видите! А говорите: не важно, — оживился лейтенант, меняя позу. Теперь он сложил руки на столе и подался вперед, склонившись над компьютером. — А вы, оказывается, преступник. И такие люди служат Императору… Фамилия полицейского, предложившего вам контракт?

— Сержант Стетсон из полицейского управления Джорджтауна, сэр! — ответил Сергей, недоумевая, к чему весь этот цирк, и добавил: — Только я не преступник, сэр. Я думаю, мое дело было сфабриковано.

— Конечно, конечно, — миролюбиво согласился особист. — Естественно, сфабриковано. Иначе и быть не может. Кстати, все вновь прибывшие так говорят. Странно, правда?

— Не знаю, сэр. Наверное.

— Удивляешься, зачем я тебя вызвал? — лейтенант сунул в рот короткую сигару, покрутил колесико золотой антикварной зажигалки.

— Так точно, сэр!

— А не надо удивляться, солдат, — откинувшись в кресле, особист выпустил к потолку кольцо дыма, провожая его взглядом. — У меня служба такая. Знать все про всех. Вот ты, например, — русский. Значит, по определению, вольнодумец. Склонный к проявлению отрицания власти Императора. Да еще и уголовник. И такому человеку Император доверяет современное оружие. Значит, я должен знать, чем ты дышишь, чтобы успеть искоренить тебя до того, как ты разовьешь подрывную деятельность.

Лейтенант снова затянулся, задержал дыхание, выпустил вверх струйку голубоватого дыма, любуясь его игрой в струях вентиляции.

— Скажи — а чем тебя не устроили силы самообороны на этом твоем Новом Уране? Зачем было лететь за тридевять земель?

— Урале, сэр. Извините, сэр.

— Отвечай на вопрос.

— Я не думал о военной карьере, сэр. А здесь попал в армию совершенно случайно.

— На родине ты тоже угонял машины?

— Никак нет, сэр. У меня не было проблем с полицией.

— Допустим. А скажи: занимался ли ты рукоблудием в детстве?

— Простите, сэр, я вас не понимаю.

— Я имею ввиду онанизм.

— Нет, сэр, — ответил покрасневший солдат.

— Вот видишь! — возбужденный лейтенант вскочил, обежал стол, снова упал в кресло. — А ведь ты лжешь! Ведь как сказал один великий в глубокой древности — «Все мы занимались рукоблудием. А те, кто отрицает это, занимаются этим до сих пор».

— Сэр, вы меня сбиваете, — промямлил сбитый с толку Сергей. Подумав, добавил, глядя на прищурившегося сквозь дым лейтенанта. — Сэр, если этого требуют интересы Империи, то я готов заниматься рукоблудием каждый день. Однако мне понадобится письменный приказ, иначе меня сочтут психом.

— Не надо выпендриваться, рядовой. Это была простая проверка. Я должен был убедиться, что ты правдив со мной. Пока у нас не слишком хорошо выходит.

Лейтенант закинул ногу на ногу, покачал ею, сосредоточенно пуская дым через ноздри длинного носа.

— Попробуем еще раз. Вот скажи, к примеру, чем ты занимался в последнем увольнении? — не меняя позы и скосив на него глаза, спросил особист. — С кем встречался, о чем разговаривал?

— В увольнении? — удивился Сергей. — Да особенно ничем. Посидел с девушкой в баре, мы пообедали, проводил ее домой. Она работает в квартале психологической разгрузки, сэр.

— Как зовут девушку?

— Мэд, сэр.

— Ага… А чем вы с ней занимались потом? — лейтенант стряхнул пепел в красивую пепельницу из зуба морского динозавра.

— Сэр, это личное, — покраснев, ответил Сергей.

— Солдат, на службе Императора у тебя нет ничего личного. Так что брось изображать из себя институтку и отвечай на вопрос. Вы с ней трахались?

— Так точно, сэр! Это не запрещено уставом.

— Никто и не говорит, что запрещено, — криво улыбнулся эсбэшник. — А о чем говорили?

— Не знаю, сэр. В таких случаях особо не разговаривают.

— Не знаешь? А что ты натворил после этого ночью — помнишь?

— Нет, сэр, не помню, — искренне ответил Сергей. — Я напился до беспамятства, очнулся утром в такси. Судя по тому, что меня не ищет военная полиция, я ничего не натворил. Просто напился и спал. Даже не помню, как сел в такси. Надеюсь, Мэд на меня не обиделась, сэр?

— Вопросы здесь задаю я, солдат, — лейтенант положил тлеющую сигару в пепельницу, потянулся. — Сейчас я проведу небольшой тест. Если сказанное тобой подтвердится, — тебе можно верить. Если же ты что-то от меня скрываешь, мы займемся тобой всерьез. Понял?

— Никак нет, сэр! Какой тест вы имеете в виду?

— Очень простой. Надеваю тебе на виски вот эту маленькую штуку, — он жестом фокусника извлек откуда-то из-под стола небольшой никелированный обруч, — задаю два-три вопроса, через минуту снимаю. Вот и весь тест, дружок. Не больно и совершенно безопасно. Садись сюда.

— Простите, сэр, что это такое?

— Солдат, это не твое дело. Я лишь хочу побыстрее закончить с этим. У меня много дел, знаешь ли. — Лейтенант встал, протянул ему обруч. — Надевай.

— Сэр, — также поднявшись, ответил Сергей. — Я не отказываюсь выполнить ваш приказ. Но если это устройство — мозговой сканер, я имею право надеть его только в присутствии своего непосредственного командира.

— Вот значит как, — задумчиво протянул лейтенант, пристально разглядывая побледневшего солдата. — Значит, живем строго по уставу…

— Так точно, сэр!

— А может быть, ты просто тянешь время, рядовой? — гипнотизируя его немигающим взглядом, спросил особист. — Тогда узнать все, что у тебя на уме — дело нескольких минут. Кто твой командир?

— Штаб-сержант Кнут, сэр!

— Как же, как же, знаю я твоего сержанта, — лейтенант встал, заложил руки за спину, прошелся по кабинету. — Так что, поговорим откровенно? Уверен, нам есть что сказать друг другу.

— Я откровенен с вами, сэр. Если необходимо вызвать командира взвода, я подожду, — ответил Сергей, глядя прямо перед собой.

— Наглости тебе не занимать, солдат. На твое счастье, сегодня у меня нет времени на официальные процедуры. Мы вернемся к этому разговору позже. Я тебя вызову. Можешь идти.

— Есть, сэр! — Сергей повернулся кругом, взялся за ручку двери.

— Да, еще вот что, солдат, — раздался за спиной ленивый голос.

— Сэр! — Сергей снова повернулся к лейтенанту. Тот присел на угол стола, скрестив ноги.

— Если услышишь, как кто-то выказывает недовольство службой, или еще что-то подобное, просто назови кодовую фразу по триста семнадцатому каналу и сообщи нам. Сообщение анонимное. Фраза, ну, скажем, — лейтенант взял сигару, поводил ею в воздухе, — пятьдесят два пятьдесят два пятьдесят два. Ясно?

— Так точно, сэр! — подтвердил Сергей. — Кодовая фраза по триста семнадцатому каналу.

— Я надеюсь на тебя, — ухмыльнулся лейтенант. — Само собой, все, о чем мы говорили, — секретно и не подлежит разглашению. Иди.

— Есть, сэр!

Оставшись один, лейтенант уселся в кресло, согнал с лица улыбку и набрал длинный код на коммуникаторе.

— Майор Кнауф. Слушаю, — из развернувшейся голограммы хмурился румяный здоровяк в форме летчика.

— Сэр, лейтенант Карпентер. Докладываю: допрос объекта «Варяг» произвел.

— Ну и?

— Память явно стерта, утверждает, что напился и ничего не помнит. Я склонен ему верить. На вид простоват, но упертый. Отказался сканировать мозг без командира. Показания полиграфа положительны.

— Ясно. Пришли мне запись беседы. Понаблюдай за ним. Осведомители во взводе имеются?

— Конечно, сэр! Обижаете, — улыбнулся лейтенант.

— Заткнись и работай, — буркнул в ответ майор. Голограмма погасла.

Глава 37

Сергей шел по военному городку. Скорее всего, это было его последнее увольнение в учебном взводе. На следующей неделе их забрасывают на север, потом в джунгли Южного материка, для отработки навыков действий в различных климатических зонах. После этого — выпуск и перевод в боевые подразделения. И — конец муштре. Конец бесконечному бегу с идиотскими пошлыми песнями, от которых тянет вытереть рот. Дальше — тупая, изматывающая, однообразная, но все же не такая беспросветная служба. Почти работа. С возможностью выхода за КПП, с собственным уголком в городке. С возможностью хотя бы раз в неделю видеть нормальных людей, одетых не в одинаковую одежду.

Он шагал по надоевшим своей ненастоящей стерильностью улицам. Больше всего сейчас ему хотелось взять банку ледяного пива и выпить его, развалившись на зеленом газоне. А потом смять пустую банку и, не добросив ее до уличной урны, наблюдать, как суетится механический уборщик. Или просто сплюнуть на тротуар, не опасаясь окрика офицера или патруля военной полиции.

В этот раз он не знал, куда ему пойти. Допрос эсбэшника о том, как он провел последнюю ночь в увольнении, не выходил из памяти, порождая вопросы и угрызения совести. Что ж он такого натворил, набравшись, как свинья, если даже контрразведка об этом знает? И что подумала о нем Мэд? Как теперь появиться ей на глаза? Что сказать?

«И вообще, что, на ней свет клином сошелся? — с внезапно нахлынувшей злостью подумал он. — Какого дьявола я буду перед ней распинаться? Завтра меня закинут за две тысячи километров, что мне будет за дело до какого-то специалиста по психологической разгрузке? Таких специалистов, как она, пруд пруди в каждом гарнизоне — на мой век хватит!»

Пришедшая в голову мысль, а еще больше взявшаяся ниоткуда злость так поразили Сергея, что он остановился, как вкопанный. Странно. Чувства вины и неловкости, которые он испытывал, вспоминая Мэд, прошли. Более того, вместе с ними исчезло что-то теплое, влекущее. Ее имя больше не отзывалось сладкой дрожью. Обычное женское имя, одно из тысяч других.

«Наверное, устал на учениях, — подумал он. — Сейчас немножечко выпью, расслаблюсь, и все пройдет».

Мимо проехал патруль военной полиции в открытом джипе. Скучающий сержант рядом с водителем окинул Сергея внимательным взглядом из-под низко надвинутой каски, слегка кивнув в ответ на его приветствие.

Сергей заглянул в первый попавшийся бар для рядовых, заказал пива. Большой светлый зал был почти пуст. Несколько солдат, кажется танкистов, потягивали что-то из стаканов, лениво перекидываясь в карты. В дальнем углу кто-то загородился газетой.

— Надеюсь, это заведение не для избранных? — на всякий случай спросил он у официанта. — Десант принимаете?

— Принимаем, принимаем, — усмехнулся бармен, подавая пиво. — Заходи, коль понравится. Вечерами тут небольшой стриптиз. Девочек можно приглашать за столик.

— Ясно, — Сергей облокотился о стойку, отхлебнул пива. Заведение было так себе. Пиво, хоть и холодное, имело химический привкус.

«Определенно, день не задался», — подумал Сергей, с трудом одолев треть стакана.

— Спасибо, — сказал он бармену, рассчитываясь за выпивку.

— Забегай вечером, — отозвался тот. — Будет весело.

— Обязательно, — пообещал Сергей.

Он отдал честь проходящей мимо компании офицеров, остановил медленно ползущее такси.

— К бару «Пингвин».

Через пять минут он стоял у вывески с толстой черно-белой птицей. Распахнул дверь, шагнул в пахнущий рыбой и дымом прохладный полумрак. Над головой раздался громкий протяжный крик. Сергей сделал над собой усилие, чтобы не отшатнуться от резкого звука.

— Это пингвин, дорогой, — улыбаясь, кивнул ему из-за стойки Мустафа.

— Привет, Мустафа!

— Здравствуй, дорогой! Спасибо тебе за подарок! Народ в восторге. Теперь у бара свой голос.

— Не за что, Мустафа, — улыбнулся Сергей. — Как дела?

— Благодаря тебе — отлично. Народу пингвин нравится, валит валом. Смотри сам, — он кивнул на зал, где почти не было свободных мест. Морпехи выпивали, жевали, курили, играли в карты, спорили, сплетая голоса в ровный немолчный гул.

— Выпьешь? Я припас новую бутылку виноградного, — похвастался бармен.

— От такого вина грех отказываться, — улыбнулся Сергей.

— Сейчас, дорогой, — с готовностью отозвался Мустафа. — Это за счет заведения.

Из сумрака зала поднялась глыбообразная фигура Малыша.

— Эй, салага, давай к нам, — перекрывая шум, проревел он.

Кивнув бармену, Сергей с бокалом вина пробрался между столиками к компании Малыша. Вслед ему оглядывались, но уже особенно не отвлекаясь от разговоров и выпивки.

— Привет, Малыш, — хлопнул Сергей по подставленной лопатообразной ладони, кивнул остальным.

— Привет, Серж, — прогудел Малыш. — Это парни из моего отделения, — он принялся тыкать пальцем в плотные фигуры в расстегнутых сине-зеленых комбинезонах. — Это Крыша, наш пулеметчик. Это Дуболом. Это Санчес-снайпер. А это наш взводный док, Магда. Не смотри, что в юбке, даст в лоб — мало не покажется. Свой парень.

Симпатичная, коротко стриженая девушка-капрал с глазами цвета стали, мило улыбнулась Сергею.

— А это, — морпех хлопнул Сергея по плечу, отчего тот едва не присел, — Серж. Хоть и пехтура, но свой в доску.

— Рад знакомству, парни, — кивнул Сергей. — И с вами, миз.

— Слушай, Серж, — смеясь, низким грудным голосом отозвалась девушка. — У нас тут эти ваши «миссис-мэм» не в ходу. Я просто Магда.

— Конечно, Магда. Нет проблем, — улыбнулся Сергей.

— Садись, чего народ пугать, — невысокий, гибкий как змея, Санчес подвинул ему стул. — Меня Крисом зовут.

Сергей кивнул, уселся, оказавшись между Магдой и Малышом. На столе стоял наполовину пустой кувшин с пивом и огромное блюдо с жареной рыбой. Каждый отщипывал от него по мере надобности.

— Ты сегодня неприлично трезв, Малыш, — чтобы поддержать разговор, сказал Сергей.

Рядом засмеялась Магда. Невозмутимый Санчес спрятал улыбку за кружкой.

— Да, трезв, салага, и что? — грубовато отозвался верзила. — Тут в долг не наливают, а до раздачи халявы еще неделя. Так что пока перешел на пиво.

— Мне свою тратить пока не на что, могу угостить, — предложил Сергей.

— Нет уж, чувак, — вмешался квадратный пулеметчик. — Пускай лакает пиво. С тех пор, как он проигрался в карты, с ним хоть поговорить можно. А то хлебнет своего пойла и идет цепляться к первому встречному. Вот, недавно к тебе прицепился. Сам знаешь, что вышло. Думаешь, легко было тащить такую тушу?

За столом засмеялись. Малыш с грустным видом отхлебнул из кружки, разом опустошив ее наполовину.

— Ха-ха, — передразнил он компанию.

— Слышал, вы наших салаг на учениях разделали? — подал голос Дуболом.

— Да, вроде было что-то такое, — уклончиво ответил Сергей.

— Было, было, — подтвердил Санчес. — Их по лесам до сих пор гоняют, высокую мотивацию вырабатывают. А трое в госпитале. Минами приложило. И летуна нашего вы чуть не угробили, говорят, едва сел.

— Летуна? — удивился Сергей. — В каком смысле?

— Ты пей вино, пей. Рыбу ешь, — подтолкнул его Малыш.

— Да в прямом, — пояснил Санчес. — Чего-то ему там отстрелили, едва приземлился. Говорят, сел с третьей попытки. Хорошо, они сейчас в море, вернутся — лучше им не попадайся.

— Странно, у нас ракеты были только учебные. И патроны, в основном, холостые. Как мы могли ему что-то отстрелить? Врет, наверное.

— С этих пижонов станется, — поддержала его Магда. — Поди, задел дерево на бреющем и валит на пехоту.

— Не, точно отстрелили, — уперся Санчес. — У меня земляк техником. Летуны говорили, вы ему гидравлику изрешетили. Едва до палубы дотянул. Верняк. Круто вы его сделали.

Сергей пожал плечами, запивая вином жирную рыбу.

— Поделом засранцам, — прогудел Малыш. — Меньше выделываться будут, чистоплюи. Как выеживаться — они первые. А как попросишь поддержку — того и гляди, самого накроют, мазилы. А халяву гребут — мама не горюй.

— Эт точно, — вздохнул Крыша. — Бабки им платят сумасшедшие.

К их столику подошел официант, протянул Сергею меню. На него удивленно уставились.

— Что будете заказывать?

— Даже не знаю, — почесал подбородок Сергей. — Повторите всем пива. И принесите чего-нибудь горячего. Из вашего фирменного. На большом блюде.

— Спасибо. Сейчас все сделаем, — официант кивнул и растворился в дыму.

— Серж, это они перед тобой так выпендриваются, потому что ты не морпех? — поинтересовалась Магда. — Или твой папа генерал?

— То есть?

— Ну, — пожала плечами девушка, — официанты тут обычно заказы не принимают. Еду они разносят, но заказываем мы ее сами, у стойки. И за добавкой ходим тоже сами.

— Это еще что, видела бы ты как вокруг него с подружкой танцевали в прошлый раз! — поделился Малыш.

— Мустафа всем говорит, что новый звонок у входа — подарок друга, — заметил Санчес.

— Ты его близкий друг? — удивилась Магда. — Тогда понятно.

— Да нет, просто как-то так сложилось. Он меня пригласил, хорошо угостил. Я ему подарил звонок. Так и пошло. Он хороший парень, гостеприимный, — глотнув вина, пояснил Сергей.

Компания дружно загоготала.

— Гостеприимный!.. — едва выговорила сквозь смех Магда.

— Ой, не могу! — вытирая слезы, сказал Малыш. — Да у него снега зимой не выпросишь! О его жлобстве байки травят!

— Если бы он не готовил классную хавку — хрен бы мы сюда ходили, — подтвердил Крыша. — Дерет он безбожно.

— Ну не знаю, — вежливо возразил Сергей. — Не могу сказать ничего плохого. Кормят тут отлично, просто замечательно. И еще тут уютно.

— Ну, что есть, то есть, — согласился Малыш, — Не зря же мы эту забегаловку застолбили.

— Я в прошлый срок тянул лямку на Крайсе. Вот уж где дыра, — сообщил Дуболом. — Там мы жрали только сухпай да суп из сублимированного мяса. А тут — первая лига! Дышишь без маски и еда натуральная.

— Да… — мечтательно улыбнулся Санчес, — под ногами не хлюпает и пиявки в руку толщиной с веток не падают…

— Вместо них — ящерицы да змеи, — поддела его Магда.

— И стреляют в тебя редко, все больше — ты сам палишь, куда скажут, — подхватил Крыша. — И поддержка всегда под рукой, только свистни. Чем не рай?

Морпехи сдержанно заулыбались, и Сергей почувствовал, как его злость и разочарование исчезли без следа. Ему было удивительно комфортно среди этих грубоватых и бесхитростных служак.

Подали блюдо с кусками исходящего паром и политого густым соусом кальмара — местной мутировавшей разновидности земного предка. Разговор на время прервался. Морпехи сосредоточенно заработали ртами, слышалось только постукивание ножей и вилок.

— Ну, десант, уважил, — наконец сыто рыгнул Дуболом. — Такая жратва тут не часто обламывается.

— Очень вкусно, Серж, — поблагодарила его Магда. — Спасибо.

Санчес поддержал ее, показав большой палец.

— Да ладно вам, еда, как еда, — смутился Сергей.

— Не скажи, — не согласился Малыш. — Это в тебе еще гражданские пирожки-блинчики бродят. Потягаешь лямку с мое — начнешь любить простые радости. Ты, поди, еще и на боевых не был?

Сергей мотнул головой.

— Да ты парень, можно сказать, еще мальчик! — хлопнул его по спине Малыш. — Ничего, еще хлебнешь кровушки.

— Мальчик мальчиком, а тебя уконтропупил, — поддел Санчес.

— Бывает, — отмахнулся верзила. — Сегодня они нас, завтра мы их.

— Ладно, парни, — поднялся Сергей. — С вами здорово, но пора и честь знать. Спасибо за компанию.

— Тебе спасибо, пехоцкий! Не спались там! Заходи еще, братан! — вразнобой отозвались морпехи.

Мылыш подмигнул Сергею.

— Увидимся, салага. До встречи!

— Что так быстро уходишь, Серж? — огорчился Мустафа. — Не понравилась еда?

— Что ты, Мустафа! Все было отлично. Я съел столько, сколько за неделю не съедал. Хочу немного прогуляться.

— Заходи еще, — улыбнулся бармен. — Здесь тебе всегда рады.

Крик пингвина за спиной отсекло стеклянной дверью.

Магда в несколько быстрых глотков допила пиво, отодвинулась от столика вместе со стулом.

— Ладно, парни, мне пора прогуляться. Да и выспаться не мешало бы.

Морпехи за ее спиной обменялись понимающими улыбками.

— Оторвись там как следует, док, — пожелал Санчес.

Глава 38

— Эй, солдатик! — раздался позади него женский голос.

Сергей не успевший пройти по улице и тридцати шагов, обернулся.

— А, это ты, док…

Его догоняла Магда. Сложенное кепи торчало у нее из-под погона, рукава комбинезона по традиции морпехов были аккуратно закатаны выше локтей, обнажая загорелые руки.

— Какая я тебе док, — остановившись, сказала девушка. — Ты не из моего взвода, приятель. Это для них я — док. Потому как я их задницы из огня вытаскиваю. А для остальных я — просто Магда.

— Как скажешь, Магда, — согласился Сергей.

Они пошли по улице рядом.

— Торопишься к девочкам? — спросила Магда.

— Просто иду куда глаза глядят, — ответил Сергей.

— Составить тебе компанию?

Он покосился на ее гибкую, дышащую пластичной силой фигуру, плотно обтянутую комбинезоном.

— Взвод ухохочется, когда узнает, что я закадрил морпеха.

— А вот это ты зря, — серьезно сказала Магда. — Еще раз выдашь что-нибудь в таком духе — очнешься в реанимации, когда тебе яйца будут назад пришивать. И вообще, прекращай строить из себя крутого. Говори нормальным языком, мы не в казарме.

Сергей кивнул.

— Хорошо, Магда. Извини. Я просто не знаю, как себя вести с тобой. Ты все-таки морпех, да еще и целый капрал.

— Ой, да брось ты рефлексировать, — она непринужденно взяла его под руку. — Представь на секунду, что я нормальная женщина.

Сергей с трудом подавил готовую сорваться с языка пошлую остроту.

— Еще бы знать, что такое нормальная женщина. Я и забыл уже, как они выглядят, — вместо этого сказал он.

— Я освежу тебе память, — улыбнулась в ответ Магда. Теперь, когда вокруг не было друзей-морпехов, ее маска бывалого рубаки исчезла. — Думаешь, это весело — быть живым танком и ловить зубами пули?

Они рассмеялись, непроизвольно ускоряя шаг. Идти под руку с девушкой в форме было непривычно. Сергей первым заметил, что они почти бегут.

— Послушай, Магда, мы куда-то опаздываем?

Магда хихикнула. Они сбавили шаг, стараясь идти не в ногу.

— Твои кабаны не обидятся, что ты их бросила?

— Да ну, что ты! Я ж им почти как мать. На руках их таскаю. К тому же проводить с ними все свободное время — то еще удовольствие. То к девкам завалятся, то драку устроят. Крутизной меряются, — она немного помолчала. — За неделю их физиономии так надоедают, что поневоле захочешь от них спрятаться.

— Насчет рук — это ты образно?

— Если бы, — улыбка Магды словно застыла. — Малыша на боевых осколком в голову приложило. Шлем вдребезги. Напичкала его обезболивающим до бровей и на себе в укрытие перла. Да не просто так, а как дорогую статуэтку — не дай бог встряхнуть. С тех пор у него полголовы — сплошная арматура. Слышал, наверное, как он стены лбом крушит?

Сергей кивнул.

— А Санчес задел под водой электрическую медузу. Его так шарахнуло, что вся автоматика сдохла, включая автодоктора. До эвакуатора держала его под реаниматором. Думала, отдаст богу душу. И ничего, даже не заикается сейчас. Классный снайпер. Да все они битые-перебитые. И ты таким будешь.

С минуту они молча брели по тротуару.

— Да, ладно, — она стряхнула с лица мертвую улыбку. — Что-то я все о грустном. Мы вроде как веселимся. Куда пойдем?

— Тебе лучше знать. Выбирай дорогу, а я угощаю, — улыбнулся Сергей.

— Обожаю халяву!

— Кто-то просил говорить по-человечески, — напомнил Сергей.

— На человеческом языке этого и не скажешь как следует, — засмеялась она.

— Так куда пожелаете, мэм?

— Дай подумать… — она остановилась, нахмурила брови. — Придумала! Пойдем слушать джаз в «Варане»? Какая-то местная группа. Говорят, жутко популярная. Всего два дня играют. Они даже в межпланетные турне катаются.

— Ну что ж, веди.

— Это рядом, всего пара кварталов.

На вывеске ресторана прямо под названием было выведено «Только для офицерского состава». Тонированные стеклянные двери то и дело раздвигались, выплескивая из себя порции плотной аритмичной музыки и господ офицеров в компании элегантных дам. Патруль военной полиции недвусмысленно прохаживался неподалеку, меряя шагами небольшой скверик.

— Отчего-то мне кажется, нам тут не будут рады, — проговорил Сергей.

— Да ну, ерунда, — отмахнулась Магда. — Сейчас я все устрою. Подожди тут.

Она высвободила руку, исчезла за углом. Несколько минут Сергей в ожидании разглядывал проходящие мимо пары, исподтишка провожая глазами особо фигуристых офицерских спутниц.

— Любуешься? — раздался голос Магды.

Сергей смутился, будто его застали за непотребным занятием, и быстро обернулся. Магда вернулась под ручку с высоким капитаном-морпехом.

— Куклы для выхода. Категория «Только для офицеров». Резиновые игрушки — и те более живые, — кратко пояснила она. — Знакомься, это капитан Джон Бридж.

— Сэр! Рядовой Заноза, первый батальон бригады мобильной пехоты, сэр! — Вытянулся Сергей.

— Ну-ну, братец, расслабься, — ответил капитан. Пока он молчал, не было заметно, что он изрядно пьян. — Стрелок?

— Никак нет, сэр! Оператор комплекса огневой поддержки, сэр!

Капитан пожевал губами, осмысливая услышанное.

— Это такая железная страхолюдина? — уточнил он.

— Так точно, сэр!

— Видел, как они палят. Правильные машинки, — наконец, уважительно изрек он, и добавил: — Хотя нам оно и не надо, морпехи сами себе поддержка.

— Так точно, сэр!

— Док, а чего он у тебя такой уставной? — капитан повернулся к Магде, которая все это время старалась удержать его в вертикальном положении. — Мы ведь без чинов, так? И вообще, ты не говорила, что твой дружок из пехоты.

— Конечно без чинов, Джон, — она улыбнулась Сергею, крепче ухватывая капитана под локоть. — А Серж свой парень.

— Разрешите уточнить, сэр? — Заметив, как покачала головой Магда, Сергей поправился: — То есть Джон. Я не из пехоты. Я из мобильной пехоты. Десант, сэр.

— Держишься своих? Это правильно, парень. Морпехи потому и морпехи, что держатся друг за друга, — с этими словами офицер навалился на Магду. — Бог любит морскую пехоту…

Магда потихоньку разворачивала его к дверям. Сергей бросился ей помогать, подхватив капитана с другой стороны.

— Говоришь, была на Шеридане в семидесятом? — спросил морпех.

— Точно, Джон, была. Тринадцатая «невезучая». Второй первого, рота «Альфа».

— Второй первого? — он наморщил лоб. — Значит, рядом были. Я тогда командовал взводом в три-пять. Зачищал Сан-Антонио. Слышал, вас там хорошо повыбило.

— Да уж, умылись кровью, — нехорошо усмехнулась Магда. — Все, пришли. Давай, Джон, проявляй гостеприимство.

Она открыла дверь, Сергей помог офицеру войти. Рядом тут же возник прямой, как палка, метрдотель в безупречном смокинге.

— Господа, мне очень жаль, но это заведение только для господ офицеров, — заявил он, всем своим видом излучая респектабельность.

— Они — мои гости, — прищурился с высоты своего роста капитан. — Я их пригласил.

— Сэр, — накрахмаленная грудь развернулась в сторону офицера. — Я сожалею, но правила нашего заведения не позволяют…

— Я сказал, милейший, — капитан оттолкнув руку Сергея и выпрямился, — что эти солдаты — мои гости. И я офицер, как видите. Мне повторить еще? Проводите нас, мы пришли послушать музыку.

На них начали оглядываться из-за ближайших столиков.

— Сэр, нас посещают старшие и высшие офицеры, у нас респектабельное заведение… — побледнев, пролепетал служащий.

Его слова заглушили звуки блюза. Ритмичный бас бился в тяжелые драпировки зала. Музыка была так плотна, что, казалось, проникала сквозь поры кожи. Капитан наклонился к метрдотелю, положил ему на плечо тяжелую руку, и принялся что-то беззвучно втолковывать. Слушая его, лакей бледнел, покрывался испариной, беспомощно оглядывался, однако был вынужден терпеть, не будучи в силах вырваться из клешни морпеха. Наконец, капитан отпустил его, подтолкнул в сторону зала. Сдавшийся служащий, всем своим видом изображая попранную невинность, повел их в самый темный угол, где их столик почти не был виден из основного зала.

Разноцветные софиты скрещивали лучи на небольшой эстраде, где четверо парней в модных потертых джинсах выдавали бесподобный ритм. Зал был полон. Изящные белокурые дамы мило улыбались накрахмаленным офицерам, пили шампанское. Тут и там среди гостей сияли рядами орденских колодок седовласые полковники, выглядевшие отцами своих молоденьких спутниц.

Сергей помог Магде сесть, заслужив ее благодарную улыбку. Джон тяжело бухнулся на стул спиной к залу. Официант разложил перед ними электронные меню в дорогих кожаных папках.

После заведения Мустафы есть не хотелось.

— Легкую закуску? — спросил Сергей. Магда кивнула.

— Что вы пьете, Джон? — обратился он к капитану. — Я угощаю.

— Все, что горит, — равнодушно ответил морпех.

Сергей потыкал пальцем по меню, набирая заказ, передал папку официанту.

— Как тебе здесь? — спросил он, обращаясь к Магде. Та неопределенно пожала плечами.

— Хлев, каких мало, — коротко отрекомендовал заведение капитан. — И цены, как в кафе при Генштабе. Но штабные любят потрясти тут мошной. И еще летуны.

В ожидании заказа они слушали музыку. Квартет исполнял одну композицию за другой, спокойно и с удовольствием занимаясь любимым делом, наплевав на приличия, легко отдаваясь ритму. Лишь иногда музыканты делали маленькую паузу, чтобы выкурить сигарету или хлебнуть холодного пива. Дым от их сигарет причудливо переливался в лучах софитов. Похоже, для заезжих знаменитостей сделали исключение — больше в зале курящих не было.

Принесли их заказ. На стол с гравитационной тележки перекочевали запотевший графинчик с водкой, горячее мясо под острым соусом, бутылка красного вина и тарелки с крохотными кучками фирменных салатов.

«За такие деньжищи порции могли бы быть и побольше», — неприязненно отметил про себя Сергей.

Официант, пренебрегая пробой, разлил вино по бокалам. Сергей, покачав головой начавшей раздувать ноздри Магде, кивком отпустил его.

— Угощайтесь, Джон. Горячее мясо — лучшая закуска.

Капитан кивнул в знак благодарности, налил и тут же проглотил рюмку водки.

— Недурно, — промычал он, набивая рот.

Музыканты были в ударе. Магда задумчиво смотрела на эстраду, изредка прикасаясь к бокалу. Капитан прикладывался к графину с частотой умирающего от жажды. Музыка скрадывала холодность просторного зала.

Незаметно прошел час. Сергей даже удивился, как быстро промелькнуло время. Музыканты отдыхали, дымя сигаретами, и тихо болтали друг с другом.

— Прогуляемся? — спросил Сергей у задумчивой Магды. — Мне тут как-то не по себе.

Она согласно кивнула. Сергей подозвал официанта.

— Что желаете, сэр?

— Будьте добры, пива музыкантам. Того, что они обычно пьют.

— Хорошо, сэр.

— И счет, пожалуйста. Мы с дамой уходим. Господин капитан, вы остаетесь?

— Да, посижу еще немного, — отозвался Джон.

— Одну минуту, сэр, — слегка поклонившись, официант удалился.

Они подождали, пока принесут счет. Магда задумчиво улыбалась, поигрывая серебряной вилкой. Сергей непроизвольно накрыл ее ладонь своей. Она подняла глаза.

— Тебе понравился концерт? — спросил Сергей.

— Не то слово. Никогда не думала, что музыка может так цеплять.

— Ваш счет, сэр! — официант протянул красивую яркую бумажку в прозрачном пластиковом планшетике, поставил на стол считыватель.

— Извините, уважаемый, я верно вас понял — вот эта цифра означает чаевые? — поинтересовался Сергей.

— Совершенно верно, сэр! В традициях наших посетителей благодарить за хорошее обслуживание, — холодно улыбнулся официант.

— Ясно, — Сергей быстро отстучал на клавишах считывателя сумму, приложил запястье. — Очень красивая цифра. Видимо, я нарушу ваши традиции. Потому что обслуживают тут безобразно. Сначала нас отказались впускать, несмотря на приглашение офицера. Потом разлили вино, не дав его попробовать. Замечу — довольно дорогое для такого сорта вино. Вероятно, вы считаете это нормальным, но на моей родине так обслуживают только в привокзальных буфетах. Извините, я не плачу чаевых. Этот господин, — он кивком указал на капитана, — остается. Его обед оплачен. Всего хорошего.

Официант молча поджал губы. Сергей помог Магде подняться, хлопнул по подставленной руке Джона. С соседнего столика на них недовольно покосился пехотный майор, явно не одобрявший таких фамильярных отношений между офицером и рядовыми.

Магда шла впереди, изящно лавируя между столиками. Одетая в простой комбинезон, коротко стриженная, с гордой осанкой уверенной в себе женщины, она являла собой резкий контраст с разодетыми в шелка декольтированными дамами, с губ которых не сходили одинаковые томные улыбки.

«Действительно, куклы», — подумал Сергей.

Глава39

Магда пригласила его в свою небольшую квартирку. Сидя в единственной комнате с окном во всю стену, они пили чай с домашним печеньем и непринужденно болтали.

Она показала ему свой фотоальбом. Сергей с интересом перелистывал прозрачные пластиковые листы, иногда прикасался пальцем к наиболее сочным картинкам, разворачивая их в трехмерное изображение. Вот Магда в тяжелой броне с винтовкой через плечо, весело улыбающаяся из приоткрытого забрала шлема. Вот она же, только совсем еще юная, в заляпанном тиной комбинезоне, бредет по грудь в болоте, высоко подняв свое оружие. Магда в группе улыбающихся, кровь с молоком, морпехов. Магда среди развалин, на фоне задымленного неба, в избитой, исцарапанной броне. Присела на каменный обломок, устало пьет из фляги. Ее шлем лежит на земле, короткие волосы слиплись от пота. Магда в тесной утробе БМП, плотно схваченная страховочными скобами, с винтовкой, зажатой между бронированных наколенников. Магда в легкомысленных шортах и маечке-топике призывно улыбается неизвестному фотографу.

— Это я в учебке. Впереди — мой командир отделения, — поясняла девушка. — Здесь я на Орлеане, это моя родина. Мегаполис Сент-Луис. Там я и завербовалась. Все лучше, чем жить на пособие. Тут я в отпуске. Оторвалась на славу. Море — парное молоко, так бы и жила там. Только тамошние мужики слабоваты в поджилках.

— Это уже тут, год назад. Учения на Южном материке. Это наш взводный. Неплохой парень, хотя и зануда. А вот это наши ребята. Узнаешь?

— А это где? — спросил Сергей, показывая на страницу со снимками разрушенного города.

Улыбка Магды стала какой-то искусственной, неживой.

— Это Шеридан, шестьдесят девятый год. Второй батальон первого полка. Это наши парни, второй взвод роты «Альфа». Хорошие ребята. — Она прикасалась к молодым лицам сослуживцев, рассказывала о каждом: — Это Ганс. Наступил на мину, обгорел до костей. Это Майк Козелик. Водитель от бога. Сгорел в БМП. Это Иван. Самый молодой. В семидесятом попал под обстрел, оторвало руку по локоть. Новая не прижилась — редкая группа крови. Кто будет возиться с рядовым? Вживили протез и списали на пенсию. Это наш пулеметчик, Джимми Бойскаут. Отморозок с высокой мотивацией. Стрелял во все, что шевелится, но дело свое знал. Прошел психокоррекцию, сейчас сержантом где-то на центральных мирах. Здесь Марчелло. Попал в плен в семидесятом. Перенес пытки, сошел с ума. Его нашли его через месяц, когда проводили зачистку. Сидел голым в холодном подвале в куче своего же дерьма. Джимми тогда окончательно съехал, вышел на улицу и палил во всех подряд, пока не расстрелял всю ленту. Это мы в Сан-Антонио, в самом начале. Тогда все начиналось с патрулирования и комендантского часа. После джунглей такая служба как отпуск. А вот это — Ковбой. Выжил, счастливчик. Этого я уже не помню. Кто-то из молодых. Его шлепнул снайпер сразу же после прибытия. Это наш взводный, Норд. Сейчас где-то ротой, наверное, командует. Его столько раз прикладывало, что я со счета сбилась.

Магда отодвинула альбом, встала.

— Налить тебе свежего чаю?

Сергей кивнул.

— Шеридан, это где? — спросил он.

— Бета Стрельца. Вонючая окраина. Шахты, сталь, кукуруза, кажется, еще какая-то химия.

— Я ничего про это не слышал.

— Ха! Я бы удивилась, если бы кто-нибудь посмел написать про это. Спутники связи были заблокированы. Гражданское сообщение прервано. Полная блокада.

— С кем вы там воевали?

— Сами с собой, — ответила Магда, разливая чай. — Это называлось «Восстановление конституционного порядка».

— Ну и как — восстановили?

— Там теперь такой порядок, что никакая конституция уже и не нужна. Освободили до самого основания.

Они помолчали. Магда смотрела в окно невидящим взглядом.

— В кои-то веки удалось затащить к себе настоящего мужчину, и на тебе — вспоминаем мертвецов, — внезапно сказала она.

— Это я-то настоящий? — удивился Сергей. — Я думал, тебе нравятся такие, как Малыш.

Марта подсела к нему поближе.

— Что бы ты понимал, — снисходительно сказала она. — Крутить романы с братьями-морпехами — все равно что проходить полосу препятствий в постели. Они отличные товарищи, но насчет остального — не из того они теста.

Она ласково поворошила его волосы.

— А вот ты не такой.

— С чего ты взяла?

— Женщины это чувствуют. Ты похож на человека. Это тут редкость.

Сергею показалось, что ее серые глаза потемнели. Ее взгляд манил потусторонней глубиной.

— Тут ведь все искусственное. Все продается. Не успеешь о чем подумать — извольте вашу карточку, куда желаете доставить? Еда, выпивка, деньги, тряпки — все. Для тела — шлюхи на любой вкус. Для души — умненькие девушки из психологической разгрузки. Сисястые куклы для выхода в люди. Только делай, что велят, и тебе не дадут пропасть. А вот близкого человека не сыскать ни за какие деньги.

Ее волосы пахли ромашкой. Сергей боролся с желанием прижать ее к себе, и одновременно боялся, что она примет его порыв за проявление жалости. Она словно почувствовала его состояние, отстранилась, пытливо заглянула в глаза.

— Я несу чушь?

— Не знаю, что ты обо мне вообразила, но сейчас мне очень хочется стать настоящим мужчиной, — сказал он. — Я имею ввиду — для тебя.

— Ничего я не вообразила. Я реалистка, — девушка обняла его за шею и крепко поцеловала в губы. — Еще пять минут, и я накинусь на тебя как голодная волчица. Если хочешь — душ там. Только недолго, иначе я за себя не отвечаю.

Через некоторое время, уставший, как после изнурительного марш-броска, Сергей отдыхал рядом с довольно улыбавшейся Магдой.

— Хочешь выпить? — спросила она.

Он покачал головой.

— А поесть? Я могу заказать пиццу.

— Сегодня я хочу только тебя, — ответил Сергей.

Магда крепко прижалась к нему горячим сильным телом.

— Ты умеешь угодить даме. Только не засыпай.

— Чтобы пропустить самое интересное? Не дождешься.

— Говоришь со знанием дела, — вздохнула Магда. — У тебя есть девушка?

— Кажется, да.

— Так есть или нет?

— Я не успел узнать ее мнение на свой счет.

— Какая она?

— У нее красивые серые глаза и очень чувствительные ушки. Ой!

Она запустила коготки ему в бок.

— Давно ты здесь? — спросил он.

— Почти шесть лет. Заканчиваю второй контракт.

— Я знаю, это не мое дело, но мне показалось — тебе тут не сладко. Почему ты не уйдешь?

— Куда? — спросила Магда, усаживаясь на кровати и подтягивая колени к подбородку. — Ты увольняешься, и у тебя вроде бы есть деньги, но вскоре выясняется, что кроме как убивать, ты ничего не умеешь. Тебя никуда не берут, будто прокаженную. Даже в полицию. У них другой принцип службы, вояк они не любят. Дома своего нет, квартира служебная, уволилась — съехала. Погуляешь, промотаешь пособие, и снова назад.

— И что, никаких перспектив?

— Ну почему же? Можешь делать карьеру тут. Лезь из кожи, получай направление в офицерское училище. Можешь даже закончить университет за счет армии. Но ты остаешься в резерве первой очереди, а потому далеко тебя не отпустят. Так что работать по специальности будешь в закрытом городе, под присмотром. Да и СБ после увольнения гадит, где только можно. Пасет, как козу на лужайке. Как почувствуют, что собираешься завязать или что замешана в нежелательных связях — привет! — сотрут память, останешься дура дурой, без денег, без навыков. Так что я тут навсегда. — Она погладила его по груди. — Так же как и ты.

Он был ошарашен. Вот так просто: раз — и мордой в пыль. Его планы на ближайшие несколько лет рассыпались карточным домиком. Размечтался — трехгодичный контракт, почетное увольнение, возврат на прежнюю работу, кругленький счет в банке. Быть может, билет на Новый Урал. Туда, где на русском говорят чаще, нам на общеимперском. Где слово «русский» не вызывает удивления, словно ты орангутанг, декламирующий стихи. Где причудливо сочетаются доброта и спесь, глупость и высокообразованность, пьянство и природная духовность. На планету, где можно угостить друга пивом, не ожидая, что он в ответ протянет тебе платежную карточку. И что теперь? Провести остаток жизни, напрягая ноги чаще, чем мозги, в обществе единственного друга, который не предаст ни по приказу, ни по убеждению — в обществе вооруженной до зубов боевой машины? С перспективой вскоре превратиться в холодного, сдвинутого убийцу, такого же, как Лихач или Кнут? Он почувствовал себя песчинкой в огромной бетономешалке.

Заметив, как изменилось его лицо, Магда легонько коснулась его плеча.

— Постарайся увидеть в этом хорошую сторону. Многим тут даже нравится. Эта система, когда ей не противишься, неплохо о тебе заботится. Твои дети и родственники никогда не будут голодать, тебе не нужно думать о завтрашнем дне, ты защищен от любого произвола. По сути, ты в касте неприкасаемых.

— Хорошую сторону, — задумчиво повторил он. И без перехода сказал: — Ты красивая.

От неожиданности Магда отстранилась.

— С тобой все нормально? — спросила она.

Он приподнялся на локте, чтобы лучше ее видеть. У нее был узкий мускулистый живот и аккуратные, задорно торчащие грудки.

— Не слишком, — сказал он. — Только ненормальный может говорить о службе, лежа в постели с такой красавицей.

— Не смущай меня, — попросила она. — Я все-таки женщина. И не нужно меня так пристально разглядывать.

— Почему?

— Потому. Я вся в шрамах.

— Подозреваю, не только снаружи, — подтвердил он.

На ее теле действительно хватало отметин. Он выбрал самую крупную из них — длинный белый рубец на внутренней стороне изящного бедра.

— Ты красивая, — повторил он. — И мне нравятся твои шрамы, — добавил он, ласково касаясь губами ее прохладной кожи. — Все до единого.

— Ты ведешь себя странно, — сказала она.

— А еще мне нравится твой запах, — прошептал он, продвигаясь выше. — Ты пахнешь ромашкой и медом.

— Очень странно, — сказал она.

— Так бывает, когда женщина сводит мужчину с ума.

— Льстец, — улыбнулась она. — Я на такое не куплюсь.

— А еще ты сладкая, как конфетка.

— Лгун.

— У тебя кожа, как шелк. Я боюсь тебя поранить. Как думаешь, меня сильно накажут, если я укушу капрала морской пехоты?

— Ну хватит, рядовой! — сказала она. — Идите ко мне. Немедленно!

На этот раз они занимались любовью без всякой спешки, растягивая удовольствие словно бокал редкого вина.

Глава 40

В один прекрасный день КОП начал задавать вопросы.

— Для чего я создан? — спрашивал КОП.

— Ты создан для того, чтобы служить человеку.

— Человеку Заноза?

— Нет, человеку как виду. Мне ты служишь потому, что так запрограммирован.

— Для чего меня так запрограммировали?

— Для того, чтобы я мог выполнять свои обязанности.

— Что такое обязанности? Это то, для чего создан человек Заноза?

— Это то, что я должен выполнять для того, чтобы нормально существовать.

— В чем заключаются обязанности человека Заноза?

— Я должен защищать и обслуживать тебя. И выполнять приказы командиров.

— Для чего командиры отдают приказы?

— Для того, чтобы наша система продолжала работать без сбоев.

— Что такое система?

— Сообщество людей, связанных общими правилами.

— Все люди соблюдают правила?

— Те, кто их нарушают, становятся врагами системы. А значит — и нашими врагами, — уверенно ответил Сергей и вдруг сам поразился этой своей уверенности.

Разумеется, он был связан контрактом, за нарушение которого полагались жесточайшие наказания. Конечно же, ему пришлось изучать уставы и наставления, в которых были по полочкам разложены такие понятия, как назначение вооруженных сил и их роль в обеспечении целостности Империи. Разбуди его ночью — и он не напрягаясь процитирует любой раздел на память. Но откуда вдруг взялась эта убежденность в непогрешимости командиров и в их праве вершить суд на свое усмотрение? Это неожиданное открытие так озадачило его, что он не сразу услышал следующий вопрос Триста двадцатого.

— Врагов полагается уничтожать? — настойчиво повторял КОП.

— Да. Ты должен уничтожить врага по моей команде.

— И тогда человек Заноза будет доволен?

— Да. Я всегда доволен, когда ты выполняешь мои приказы.

— Когда я стреляю во врага, он перестает существовать?

— Да. Ты его убиваешь и он умирает. Если ты его не уничтожишь, он может убить меня, тебя, или кого-нибудь из моих друзей.

— Почему враг убивает?

— Потому что он хочет разрушить систему. А мы этому препятствуем.

— Значит, я сделан для того, чтобы защищать систему?

— Можно и так сказать. Все мы здесь защитники системы.

— Я буду стараться убивать больше врагов, — заявил робот. — Тогда человек Заноза не перестанет существовать и будет мною доволен.

— Триста двадцатый, ты говоришь это потому, что так запрограммирован, — сказал Сергей.

— Ответ отрицательный. У меня новое программное обеспечение. Я могу снимать запреты и менять приоритеты. Мне хорошо, когда человек Заноза доволен. И плохо, когда ему плохо.

Сергей не нашелся, что на это ответить. Он думал о том, что ему-то от своих внутренних блоков так просто не избавиться. Выходило, что железный истукан куда свободнее своего оператора.

Эта мысль выбила его из колеи.

Сигнал сбора прозвучал буднично. За время учебы к нему все успели привыкнуть.

— Триста двадцатый, за мной!

Робот тяжело затопал по обрезиненному бетону.

На плацу царил настоящий бедлам. Солдаты из дежурной смены выволакивали из казармы и грузили в приземлившиеся коптеры контейнеры с боеприпасами, аптечками, сухими пайками и обмундированием. «Вертушки» рубили воздух винтами на холостом ходу, поднятый ими ветер гонял водяную пыль, раскачивал деревья.

Сергей быстро зарядил КОПа, навесил ему на спину дополнительные контейнеры с боеприпасами, установил свежий картридж питания.

— Триста двадцатый, погрузка.

Через несколько минут груженые машины поднялись в воздух, чтобы вскоре снова приземлиться и принять на борт солдат, находившихся на полевых занятиях. Бойцы в грязной броне один за одним взбегали по пандусам и туго, словно патроны в магазин, вщелкивались в страховочные скобы вдоль бортов. Тяжелые машины оторвались от земли и взяли курс на север. Вскоре их нагнало звено сопровождения.

Конвой развил крейсерскую скорость. Монотонный гул турбин навевал сон.

— Не спать. Чистить броню и оружие, — скомандовал новый командир отделения, сержант Светлый. — По окончанию чистки получить боеприпасы и снаряжение.

Отсек наполнился щелчками и лязгом.

— Сэр, куда нас? — поинтересовался Шкурник.

— На север. Горный лагерь Стикки. Три недели арктической подготовки, — ответил сержант.

Глава 41

Лагерь Стикки встретил их морозом и жгучим низовым ветром. «Мулы», вздымая винтами облака снежной пыли, приседали на крохотную посадочную площадку, быстро выплевывали свой груз и с ревом поднимались в воздух. Климатизаторы боевых костюмов работали на полную мощность, в попытке сохранить тепло. Бойцы хватали ртом обжигающе холодный после субтропиков воздух и не могли надышаться — на высоте 2200 метров над уровнем моря атмосфера была ощутимо разрежена. Низкая поземка перекатывала под ногами облака колючей белой крупы. Самые догадливые прикрыли забрала и перевели броню на внутреннюю циркуляцию. Мембранные насосы шелестели, насыщая воздух живительным кислородом.

— Герметизировать шлемы! Климатизаторы на внутреннюю циркуляцию! — запоздало скомандовали сержанты. — Разобрать снаряжение! Двигаться, не стоять!

КОП парил теплым воздухом из технических отверстий, прогревая замерзающие сочленения. Бронеперчатки казались кусками концентрированного холода. Броня покрылась белым налетом инея, показатели энергосистем на глазах опускались к красной черте разряда.

Сквозь поземку смутно проглядывали контуры низких строений. Из промороженного капонира неподалеку торчали заиндевевшие стволы четырехствольной зенитной установки. Пощелкивая механизмами, установка то и дело поворачивалась из стороны в сторону, сопровождая невидимые цели.

Под руководством инструкторов замерзающий взвод добрел до своей казармы.

— Командиры отделений, получить и выдать арктическое снаряжение!

Бойцы выкрикивали свои размеры. Жидкобородый раскосый мужичонка с желтой кожей, одетый в не по размеру большой теплый военный свитер, вышвыривал из дверей крохотного склада плотно упакованные тюки.

— Сменить источники питания! Следовать инструкциям! — покрикивали сержанты. — Инструкции нашиты на внутренней стороне мешков.

Бойцы вылезали из брони, словно раки из старых панцирей. Раскрытые бронекостюмы топорщились у ног серой шелухой. Усиленные источники питания были немного тяжелее штатных, но с виду выглядели так же.

— Раздеться! Быстрее! Одежду класть перед собой. Быстрее!

Ежась и покрываясь гусиной кожей от холода — температура в казарме вряд ли была выше десяти по Цельсию, солдаты скидывали комбинезоны и гигроскопичное белье.

— Надеть легкое белье! Надеть теплое белье! — орали сержанты, одновременно вместе со своими бойцами облачаясь в полипропиленовые шаровары и длинные рубахи.

— Надеть легкие носки! Надеть шерстяные носки! Надеть комбинезоны!

Бойцы торопливо одевались, путаясь в непривычном обмундировании.

— Надеть ботинки! Застегнуть оба ряда липучек! Застегнуть наружные и верхние клапана ботинок! Пристегнуть наколенники! Надеть парки! Салочник! Парка — это куртка на меху, а не перчатки! Надеть налокотники! Надеть броню! Соединить разъем комбинезона с разъемом питания брони, это возле воротника. Проверить уровень зарядки батарей!

Бойцы стали похожи на круглых, сытых щенков.

— Сменить аптечки! Надеть легкие перчатки! Надеть шерстяные перчатки! Надеть бронеперчатки! Надеть шерстяные маски! Надеть шлемы! Выключить внутреннюю циркуляцию! Включить климатизаторы! Опустить забрала! Надеть ранцы! Вооружиться! Выходи строиться!

Сергей установил в технический лючок КОПа контейнер с жидкой зимней смазкой. Ему приходилось тяжелее других. Кроме себя, приходилось еще и за большим механическим ребенком.

— Триста двадцатый, смена смазки! Оружие в походное положение! Постоянный прогрев гидравлики. Об уровне батарей сообщать каждые десять минут!

— КОП-320, принято! — из технологических отверстий машины по каплям начала выдавливаться старая смазка.

На этот раз стоять на ледяном ветру было значительно легче.

Невысокий крепыш принял доклад Кнута. На его светло-серой меховой парке не было никаких знаков отличия, на рукаве красовалась эмблема бригады горных егерей «Гризли» — черный медведь на задних лапах на фоне снежной вершины.

— Сэр! Учебный взвод для инструктажа построен! Командир взвода штаб-сержант Кнут!

— Вольно! Встаньте в строй, штаб-сержант.

— Есть, сэр!

Крепыш повернулся к строю:

— Я уорент-офицер Паулс. На ближайшие три недели, я — ваш инструктор-альпинист и одновременно инструктор по выживанию в горных и арктических условиях. Рекомендую быть внимательными — горы не прощают ошибок. В течение трех дней вы изучите азы горного ориентирования и передвижения на лыжах. Потом — неделя практических занятий. Вы будете совершать длительные переходы, одновременно проходя курс акклиматизации и закрепляя полученные навыки. Все это время вам придется дышать наружным воздухом, не обогащенным кислородом из боевых костюмов. Затем мы будем отрабатывать тактику боевых действий в горах. Горных егерей за три недели я из вас не сделаю, но этих основ будет достаточно для выполнения несложных задач в горной местности. Первый марш на четыре километра состоится сегодня. Вопросы?

Сергей шагнул из строя.

— Сэр! Рядовой Заноза, оператор мобильного комплекса огневой поддержки, сэр!

— Слушаю, Заноза, — отозвался инструктор.

— Сэр, моему КОПу необходим комплект специального оборудования и смазочных материалов, сэр!

— Что именно?

— Арктическая смазка, усиленные картриджи питания, желательно с комплектом солнечных батарей, а также чехлы для оружия. Также необходимо ежедневное тестирование на диагностическом стенде.

— Насчет чехлов — выкручивайся сам, боец. Что касается остального — обратись к ланс-капралу Ле Туаню, коменданту блока «C». Стенда у нас тоже нет. Тем не менее, ваш КОП должен действовать в составе взвода.

— Есть, сэр! — вытянулся Сергей.

Последующие три недели слились для него в сплошной, непрекращающийся цикл мучений. Несмотря на то, что он был знаком с лыжами, горные условия действовали на него угнетающе. Постоянный холод — даже ночью, в казарме, приходилось спать не раздеваясь, — недостаток кислорода, тяжелейшие переходы и восхождения, однообразный паек — все это по капле вытягивало силы. Дополнительного ухода требовал КОП. Когда остальные бойцы торопливо обтирались спиртом и падали в свои койки, он был вынужден часами ковыряться в железных внутренностях своего подопечного, вручную, с помощью малого комплекта инструментов, производя чистку узлов, замену смазки, замеры напряжения, тестирование и подстройку нейросети.

Ну а днем, измотанный, подхлестываемый стимуляторами из аптечки, он вместе со всеми совершал многокилометровые переходы, учился ставить палатку под ураганными порывами ветра, сооружать укрытия в снегу и создавать укрепления из камней и льда. Теперь он был способен определять лавиноопасные склоны, часами сидеть в засаде на промороженном склоне и взрывать снежные козырьки, обрушивая многотонную лавину на неосторожного противника. Он научился ловить рыбу в горных ручьях, ставить силки на мелких зверьков, запросто отыскивал под снегом съедобный мох и ягоды. Умел укрываться от непогоды в пещерах, форсировать трещины и расщелины, искать проходы в непроходимых осыпях. Мог ориентироваться без использования спутника, корректировать огонь горной батареи, минировать тропы, лечить обморожения, транспортировать раненых, проводить поисковые и спасательные операции.

«Вы полное дерьмо, ребятки, — скалясь из-под темных очков, говаривал перед очередным маршем инструктор, — но я сделаю так, чтобы это дерьмо спрессовалось и промерзло до состояния камня».

Последние часы в ожидании коптеров, которые должны были забрать их из снежного ада, Сергей провел на своей койке. Измотанный бессонницей и горной болезнью, он пребывал в странном подобии сна, больше похожего на обморок. В своем сне он шел по бесконечной снежной долине между скалами. Отвратительные на вкус горные лемминги бежали рядом, глядя на него красными глазками-бусинками. Жирные рыбины выпрыгивали из ручьев, проламывая тонкий лед на стремнине. Ему было непременно нужно дойти. И он упрямо брел вперед, механически переставлял непослушные ноги, а зубья черных скал уплывали от него все дальше и дальше, растягивая склоны в огромное жесткое одеяло, ослепительно сверкавшее под незаходящим солнцем.

Он дремал, а рядом с ним дежурил бдительный КОП. Уродливые самодельные чехлы, которыми было обмотано оружие робота, никого не обманули. Никто не решился побеспокоить солдата до самой погрузки.

Желтокожий Ле Туань в своей небольшой каморке угощал сержантов рисовой водкой. Попивая из крохотных стаканчиков, они слушали рассказ о его родине — планете Меконг, о ее джунглях, бесконечных рисовых полях и заоблачных вершинах.

— Там я и научился ходить в горы. Без всякого снаряжения, только с бухтой веревки, — рассказывал вьетнамец, с кривой, словно приклеенной к лицу улыбкой. — Наши горы выше, чем эти, и в них много гейзеров. Мой отец научил меня любить их. Мы зарабатывали на жизнь, продавая минеральную грязь из горячих источников. Это очень тяжелый труд.

— У меня во взводе были вьетнамцы. Выносливые ребята, — подтвердил Кнут, цепляя ножом кусок консервированного мяса.

— Ваши тоже ничего, крепкие, — похвалил капрал. — Из леса и сразу сюда — тяжело. Вот тот не отходит от своей железки, возится с ней ночь напролет. А утром — на марш. Упрямый. Паулс таких специально ломает. Возьми, он приказал передать ему значок. Еще вон тому длинному. И японцу, — Он протянул Кнуту три коробочки со значками «Курс горной подготовки».

Кнут кивнул, молча убрал коробочки в карман.

— А остальным? — поинтересовался сержант Светлый.

— Остальные — мясо, так сказал Паулс. Их еще учить и учить. — Капрал прожевал кусочек консервированного сыра, и добавил: — Ему можно верить. Паулс — он как горный волк.

— Ну что, за егерей? — предложил Кнут.

— За них. Крутые ребята, — отозвались сержанты, сдвигая стаканчики.

Звук приближающихся транспортов обрадовал взвод больше, чем ведро воды — умирающего от жажды.

По давней традиции, Кнут на прощание преподнес инструктору Паулсу бутыль бурбона.

Заснеженные вершины проплывали в иллюминаторе игрушечными макетами на штабных имитаторах. Под ровный гул турбин все дружно закрыли глаза. Сержанты спали вместе с измученными бойцами. Бортовые стрелки в огромных зеркальных шлемах понимающе улыбались.

Глава 42

Винтокрылая машина скользила над океанской гладью. Пологие водные валы, достигающие нескольких метров в высоту, сверху казались едва заметной рябью. Солнце, точнее, его местный эквивалент — звезда Бритта, отражалось в зеленой поверхности ослепительной искрой. Вместо ставших привычными «косилок» коптеры десанта сопровождали истребители «Мавр». Их хищные зализанные силуэты с мощными подвесками двигателей серебристыми рыбками мелькали на границе видимости, разлиновывая безоблачное небо струями инверсионных следов. Сергей поневоле залюбовался их отточенными движениями. Звено сопровождения, казалось, играло в воздухе, словно стая морских дельфинов. Ведущий звена, выбрасывая длинные реактивные факелы, раскаленной иглой ввинчивался в небо, за считанные мгновения пропадая из виду высоко в стратосфере, чтобы через минуту возникнуть прямо по курсу яркой падающей звездой. За ним, красиво расходясь в стороны, крутили «бочки» ведомые. Причина летного выпендрежа сразу прояснилась, когда навстречу конвою, четко соблюдая строй, будто бы чураясь несерьезного поведения своих извечных конкурентов, прошло звено истребителей морского базирования «Гарпун». Легкие короткокрылые машины, блеснув плоскостями, исчезли из вида, оставив после себя в воздухе тающие струны выхлопов. Через минуту внизу промелькнула гигантская туша подводного авианосца с рядами готовых к взлету самолетов на палубе. Пенные буруны от его округлого носа вздымались почти до самой посадочной палубы, переходя в длиннющие белые «усы» на безбрежной водной глади. Крохотные на фоне подводного левиафана фрегаты сопровождения прыгали по волнам как водяные блохи.

За восемь часов полета бойцы выспались, почистили оружие и снаряжение и теперь пребывали в блаженном безделье. Тактическая вводная была прочитана и изучена на несколько рядов. Делать было абсолютно нечего. Кошмар промороженного горного лагеря постепенно растворялся в череде прочих армейских воспоминаний. Сергей, по привычке заглядывающий в иллюминатор, первым увидел темную полоску на горизонте.

Полоска быстро росла в размерах, пока не превратилась в покрытый густыми джунглями берег.

Сергей подтолкнул локтем сидящего рядом Накамуру, кивнул на иллюминатор.

— Подходим к Южному, — заметив его движение, прокомментировал Кнут. — Полчаса до высадки. Всем проверить снаряжение.

Вслед за всеми Сергей в привычном порядке произвел проверку. Уровень заряда батарей брони. Состояние покрытия. Климатическая система. Зарядка аптечки. Тест тактического блока. Тест системы навигации и связи. Укладка боеприпасов. Заряд батарей винтовки. Тест интерфейса винтовки. Тест системы наведения. Щелчок — магазин падает в ладонь. Еще щелчок — магазин подствольника отделен. Тест системы подачи патронов. Тест системы компенсации отдачи. Тест системы перезарядки подствольника. Визуальный осмотр амуниции. Магазин на место. Магазин подствольника — в паз. Диагностика КОПа — оружие, состояние батареи, состояние дополнительного оборудования, уровень боеприпасов. Норма. Он мысленно подмигнул КОПу, как бы говоря: все в норме, дружище. Значок Триста двадцатого на тактической карте ответно моргнул, сменив цвет с зеленого на изумрудный и наоборот. КОП, почувствовав эмоциональный посыл напарника, подмигнул в ответ.

Коптер начал снижение. Береговая полоса с длинными языками волн, облизывающих красный песок, исчезла, заслоненная стеной джунглей. О, что это были за джунгли! Субтропические заросли Северного на фоне великанов, проплывавших под брюхом «мула», казались безобидным подлеском. Многоярусные желто-зелено-красные кроны вздымались на десятки метров, сплетенные сплошным ковром лиан в неподдающиеся воображению гигантские растительные мегаполисы. Каждое дерево со стволом обхватом в несколько метров представляло собой целый небоскреб со своей замкнутой системой жизнеобеспечения, собственной экосистемой и тысячами постоянных обитателей. Безбрежное лесное море терялось на горизонте.

Истребители сопровождения отстали, барражируя на границе океана. Винтокрылые машины снизили скорость, отыскивая пригодное для посадки место. Точки высадки, рекомендованные системой спутникового наблюдения, как одна, оказывались мертвыми, покрытыми плотной ядовитой ряской болотами, готовыми поглотить не только вшивый взвод мобильной пехоты, а и всю артиллерию вдобавок с танками, что могли найтись на их далекой базе.

Расчетное время высадки давно миновало, а «вертушки» продолжали рыскать над бескрайним ковром, напрягая виртуальные щупальца радаров. Экипажи нервничали. Пулеметчик по правому борту открыл огонь по плотной стае птиц, взметнувшейся наперерез машине и классифицированной тактической системой как неопознанная недружественная цель. Ошметки птиц яркими брызгами пролились на жадные до влаги вершины. То один, то другой коптер снижался, приметив просвет, и тут же, наткнувшись на следующий слой растительности, резко выпрыгивал из зеленых объятий. Напряжение в отсеках росло.

— Вот это я называю настоящими джунглями, — со снисходительной ленцой комментировал Светлый. — Тут такие места, что перед тем, как присесть по нужде, лучше кинуть гранату. Терраформирование проводилось в основном на Северном, поэтому тут — ядреная смесь между завезенной и местной жизнью. Половина живых форм даже не изучена. Поэтому, если встретишь что-то незнакомое — уходи. Не можешь уйти — стреляй. Постоянно пользуйтесь репеллентами. Укусы многих насекомых смертельны. Проверять заправку аптечек. Ни в коем случае не пить местную воду. Фильтровать через очиститель брони и потом добавлять обеззараживающую таблетку. Ходить только парами. Связь не отключать. Маяки, до команды, тоже. Если вы думаете, что в горах было трудно, то сильно ошибаетесь. Там был курорт. Тот, кто пройдет курс подготовки в настоящих джунглях и не сдохнет, — сможет называть себя десантником. Это ваш последний экзамен.

Отделение, не дыша, внимало сержанту. Винтовки, в ожидании высадки, вытащены из креплений и зажаты между коленей.

— Сэр, — спросил Самурай, — а почему нас выбрасывают на таком расстоянии от цели?

— Перед выходом к цели вы должны получить навыки действий в тропиках.

— Виноват, сэр, а что это за цель? — продолжал допытываться японец. — Во вводной не сказано, кто нам противостоит. Это учебный бой?

— Бой самый настоящий, — прищурившись, солдат разглядывал тактический дисплей. — Пора уже вам хлебнуть крови. Противник не условный. Поселок наркоторговцев. Командование базы вняло просьбе местного правительства и согласилось зачистить известные поселения, где производят наркотики. В данном случае, планы командования совпадают с планами правительства. Мы уничтожаем производителей кромпа — слыхали о такой дряни? Растет только тут. Охренительно дорогая дурь. Одновременно натаскиваем своих щенят на бесплатном живом мясе.

— Сэр, — вмешался в разговор Сергей. — Разве не проще послать звено штурмовиков? Они за час десяток деревень с землей сровняют.

— Остохренительно, Заноза! — ухмыльнулся сержант. — Я сказал — натаскать на долботраханном живом мясе. Без этого вы не настоящие солдаты, а так — дрессированные засранцы с винтовками. Никаких вам пижонских самолетиков! Сделаете все сами, своими руками, морда к морде. Все, кто останутся после рейда, — будут служить. И хватит вопросов. Читайте вводную. Изучайте файлы о местной природе. Пригодится.

«Мулы» продолжали танец над джунглями. Внутренности солдат послушно мотались вверх-вниз в согласии с прыжками ревущих машин. Стрелки больше не реагировали на взлетающие стаи птиц. Какая-то летучая тварь, ощерив зубастую пасть, атаковала огневую точку. Лязгнув костяной башкой по сверхпрочному прозрачному пластику, она прочертила на нем кровавую полосу, и, кувыркаясь, исчезла внизу.

Очередной нырок между гигантских крон принес удачу — один из подгнивших великанов недавно рухнул, оборвав ковер лиан и выворотив спутанными корнями огромную яму, сейчас заполненную мутной торфяной водой. Коптеры сгруппировались вокруг точки посадки, обрабатывая огнем стопроцентно враждебную зону. Росчерки управляемых ракет возносились по крутой дуге и исчезали в зарослях. Сергей прилип к иллюминатору. Где-то под ними, под многими ярусами зелени, вспухали невидимые разрывы. Каскады воды с избиваемых хозяев леса низвергались вниз, раздуваемые потоками воздуха от винтов в невесомую разноцветную радугу.

Коптеры продолжали карусель, выжигая в месте высадки все живое. Дым от плазменных разрывов чернильным пятном растекался над лесом. Наконец, на переборке заморгал красный плафон. Отделение выстроилось вдоль бортов. Палуба под ногами покачивалась — машина осторожно опускалась в красный-зеленый колодец.

— Далеко не разбегаться, держаться парами, — напоследок инструктировал отделение сержант. — Следить за напарником. Огонь на поражение по всему, что движется. Осторожнее с гранатами. Используйте разрывные патроны. Внимательно смотрите под ноги. Заноза, контролируй периметр в радиусе тридцати метров. Ближе ничего не подпускай. Тевтон, Шкурник, — на вас кофры с грузом. Шлемы закрыть. Полная автономность брони.

Его слова заглушил вой и грохот бортовых пулеметов — до земли осталось несколько метров. Шквал разрывных пуль взбивал окружающую растительность в зеленые брызги, тут же уносимые ветром. Пандусы открылись, отсек сразу наполнился дымом и летающим мусором. Они прыгали вниз, по колено проваливались в горячую грязь сквозь раскаленную корку спекшегося грунта, неуклюже продирались к границе леса и приседали на колено, привычно вскидывая изготовленное к бою оружие.

Пыхтящие от натуги Шкурник с Тевтоном выволокли из сожженного плазмой озерца объемистые кофры. Ураган от винтов гнал между деревьями остатки дыма, рвал кусты, вздымал в воздух многолетний гнилой мусор. Сверху, заставляя пригибать головы, уже опускался следующий «Мул».

Снова ударили пулеметы, вышибая из деревьев фонтаны щепок. Руки-ноги бойцов действовали отдельно от придавленного страхом сознания. Бился на земле рассеченный очередью обрывок хищной лианы, густо облепленный красноватыми присосками-ртами. Джунгли молчали, терпеливо ожидая платы с непрошеных гостей. Они воспринимали рои тяжелых пуль не серьезнее, чем миграцию летучих муравьев. Последний коптер взлетел, открыв пятачок ярко-голубого неба среди зеленого сумрака. Бойцы передавали по цепочке припасы и снаряжение из транспортных кофров.

Первым в пасть неизвестности медленно шагнул КОП. За ним, настороженно оглядываясь, потянулась жидкая цепочка зеленых спин. Лес вновь затянул тысячью голосов свою бесконечную песню. В зоне высадке полыхнули термитные шашки, превращая транспортные оболочки в невесомую белую золу. Шестилапая двухметровая ящерица выползла из зарослей, волоча за собой извивающийся хвост и настороженно повернула плоскую зубастую морду вслед бойцу, чей силуэт медленно растаял в зеленом сумраке.

Глава 43

Сказать, что идти по джунглям Южного было тяжело — все равно что ничего не сказать. Заросли окружали подножия исполинских деревьев непроходимой стеной. Ноги по колено проваливались в болото из прелых листьев и перегноя. С верхних ярусов капала и струилась вода пополам с насекомыми, которые тут же прилипали к броне. Облака мелкой мошкары забивались в малейшие щели, наглухо забивая воздушные фильтры и стволы оружия. Бойцы то и дело опрыскивали друг друга репеллентом, но из-за постоянного дождя его хватало едва ли на пару сотен метров. Сгнившие мшистые бревна высотой по пояс кишели ядовитыми гадами и змеями, в траве прятались хищные лианы, которые при малейшем касании опутывали жертву сетью жгучих побегов толщиной в руку. Кровососущие слизни падали с веток, оставляя за собой ядовитый секрет, быстро твердеющий на стеклах шлемов. В хваленых непромокаемых ботинках с патентованной системой влагоудаления хлюпала вода. То и дело раздавались короткие очереди, перемежаемые сочными матюгами. Черные щупальца выстреливали из-под земли, захлестывали ноги тугими петлями и тут же начинали выделять едкий желудочный сок, в попытке переварить жертву. Отстреленные, они долго извивались в сырой траве, облепленные жадными до халявы тысяченожками. Одно такое щупальце на глазах у Сергея затянуло рану и снова ввинтилось в мутную воду. Шипастые многолапые твари, осатанев от вида дармовой жратвы, бросались в атаку и разлетались в куски под ударами разрывных пуль.

В глазах рябило от напряжения. Приходилось смотреть, куда ставишь ногу сам, куда ставит ногу твой напарник, что за куст торчит рядом с твоей ногой — настоящий или замаскированное щупальце, сколько патронов осталось в магазине, что за очередная желтая метка появилась на радаре, что капает сверху — вода или чей-то пищеварительный сок, способный растворить стекло, что мелькнуло сбоку, отчего шевелится трава, что свесилось сверху — кусок лианы или голова змеи, и еще на многое, многое другое. Бронекостюмы превратились в мокрые, забрызганные застывшим древесным соком и ошметками мертвой плоти бесформенные коконы, на которых слабо шевелился ковер из мертвых и издыхающих насекомых.

О стандартной тактике продвижения в джунглях — с головными и фланговыми дозорами, пришлось забыть. Взвод медленно двигался колонной по одному, выставив впереди себя бойца, проделывавшего проходы двумя виброножами. После того как неизвестная тварь прокусила идущему в авангарде Чистюле армированный ботинок, Кнут изменил тактику. Теперь рядом с передовым бойцом шел КОП. Он выплескивал вперед экономную струю пламени из огнемета, после чего, дождавшись, когда пламя с шипением утихнет на сырых ветвях, боец прорубал пять-шесть метров очередного коридора. Темп марша замедлился до предела. Продвижение затруднял раненый Чистюля. Несмотря на универсальный антидот, впрыснутый автодоктором, он не мог идти. Его лихорадило, он то и дело терял сознание. Эвакуация в этой адовой местности была невозможна и раненого по очереди несли на руках. По наводке со спутника взвод направлялся к холму в нескольких километрах к югу, где можно было попытаться посадить эвакуатор.

Заросли оглушительно орали, щебетали, пищали. Яркие птицы молниями проносились между стволами, хватая на лету зазевавшуюся добычу. В кустах вспыхивали короткие схватки, сопровождаемые отчаянным писком побежденных. Сгнившее бревно оборачивалось телом огромного многоногого питона, чья зубастая башка свешивалась с ветви ближайшего исполина. Его туловище судорожно дергалось, разорванное фугасной гранатой, ошметки плоти тут же подхватывались и растаскивались вездесущими насекомыми, а половинки расползались по сторонам как живые, чтобы тут же стать добычей колонии муравьев-лиственников. Страхолюдного вида муравьед выстреливал в муравьиный поток метровый язык, жмуря от удовольствия маленькие свинячие глазки и не замечая изготовившегося к броску полосатого варана. Что-то шевелилось в листьях под корнями. Кто-то гадил с ветвей, давая новую пищу траве и насекомым. Джунглям не было никакого дела до кучки перепуганных и до смерти уставших людей. Они жрали, любили и размножались, чтобы снова быть пожранными. Они были самой жизнью — бурной, бессмысленной и вечной.

Они вышли к зоне эвакуации только к вечеру. «Мул» уже выжег верхушку холма и теперь ходил по кругу, ожидая взвод. Сухая обугленная поверхность после вездесущей грязи была встречена с энтузиазмом.

«Мул» приземлился, вздымая тучи пепла и сдувая к чертям облака насекомых. Бойцы передали санитарам тело Чистюли, который умер у них на руках, не приходя в сознание. Джунгли взяли с них свою плату за проживание. Взамен из коптера выгрузили кофры с боеприпасами, сухим пайком, катушками колючей проволоки из композитных материалов, свежей водой, фильтрами, химикатами и сухими носками.

«Вертушка» — островок горячеванной и асфальтобетонной цивилизации в море первозданного дерьма, исчезла за стеной деревьев. Взвод спешно обустраивал временный лагерь. В попытке успеть до наступления темноты, они торопливо устанавливали палатки, окапывали их водоотводными канавками, окружали подножие холма датчиками сигнализации и минами, обносили пепелище растяжками с колючей проволокой. Успели даже вырыть на вершине капонир для КОПа, пока Сергей, освобожденный от работ, чистил и смазывал забитые грязью механизмы своего подопечного.

Темнота упала мгновенно, словно кто-то наверху щелкнул выключателем. Вместо ночника включилась иллюминация звездной россыпи на безоблачном небе. Часовые, проклиная свою невезучую жизнь, сержантов и вездесущих насекомых, завернулись в плащ-палатки, скорчившись в неглубоких окопчиках за брустверами из наполненных землей пластиковых мешков. Остальные, наспех сжевав по плитке концентрата, вповалку попадали на тонкие пластиковые маты, щедро полив их вонючим репеллентом.

Погружаясь в сон, Сергей подумал, что за неделю такой прогулки джунгли убьют их без всякого противника. Привычный мир, с его машинами, барами, податливыми женщинами, мозаичными дорожками и холодным пивом, мягкими постелями, горячими ваннами, сомнениями, устремлениями и моральными терзаниями отодвинулся куда-то в дальнийуголок памяти, отгороженный от реальной жизни тысячами километров океана, гор и адовых джунглей. Сейчас он казался голофильмом с заезженным сюжетом, смотреть который в очередной раз не было ни желания, ни смысла. Настоящий мир был здесь, сейчас, в тесной палатке, в ранце, набитым сухим пайком, заправками к аптечке, запасными носками, туалетными принадлежностями и репеллентом. Он был скрыт под автономной броней, фильтрующей для него воздух и воду, под набитой боеприпасами разгрузкой. Он привычно виделся через зеленоватую прицельную панораму, как носом, ощущался стволом винтовки. Он отражался на тактическом дисплее в виде потока телеметрии от бдительного КОПа. Этот мир охраняли часовые за брустверами, которые утром снова превратятся в пустые мешки. Реальность была простой, как камень. Мир — это там, где ты, и пока ты жив. Прошлое — мертво. Будущего — нет. Жизнь — только здесь и сейчас.

Несмотря на смертельную усталость, спалось им неважно. За тканью палаток свистели, трещали, торжествующе орали вечно активные джунгли. Едва ли не ежечасно срабатывали датчики периметра, и тогда часовые начинали молотить лес фосфорными гранатами. Свое «баю-бай» говорил и КОП, то и дело гулко бубукая из пулемета по очередной воздушной цели, мясные куски которой сыпались на вершину холма, привлекая запахом крови все новых и новых гадов. Под утро какая-то оголодавшая тварь сдуру цапнула зубами противопехотную мину. Остатки сна сдуло, как ветром. На рассвете, когда бойцы начали покидать палатки, обнаружилось, что лагерь буквально закидан ошметками мертвой плоти, накрытыми ковром жрущих мясо и друг друга насекомых. Тошнотворная картина, однако, не испортила аппетита. Поглощая брикеты сухого пайка, запивая их горячим кофе из саморазогревающихся упаковок, красноглазые невыспавшиеся бойцы готовились к новому трудному дню.

Глава 44

Штаб-сержант Кнут стоял перед строем, широко расставив ноги и держа винтовку на груди перед собой. Его лицо было скрыто синеватым бронестеклом. Часовые, слушая командира, продолжали оглядывать джунгли через прицелы. На вершине холма покачивал стволами невозмутимый Триста двадцатый.

— Итак, что мы имеем на сегодняшний день, — говорил Кнут. — Тактика ведения боевых действий в джунглях ничем не отличается от описанной в наставлениях. Отличаются только сами джунгли. Как вы уже поняли, они не имеют ничего общего с теми условиями, в которых мы привыкли тренироваться до сих пор. Эти места предельно опасны. Они враг сами по себе. Мы должны не просто научиться выживать в них, но и выполнять поставленные задачи.

За его спиной КОП шагнул с вершины, выдохнул струю пламени. Какая-то тварь истошно завизжала, сгорая в напалмовом вихре. Кнут помолчал, пережидая, когда бестия подохнет, продолжил:

— Главный враг — зараза. Она везде. В каждой капле воды. В каждом вдохе. Гигиена тут не просто средство от мозолей. Не почистишь зубы, не сменишь носки, не обработаешь ноги антибактериальным порошком, не оботрешься спиртом — сдохнешь так, что сам будешь блевать от отвращения, глядя на то, как гниет и отваливается твоя кожа. Никаких медиков тут нет, как нет и возможности вовремя эвакуироваться. Не будет такой возможности и в бою. А если повезет и тебя заберет «вертушка», ты все равно подохнешь в стерильном боксе, потому как медики большинства местных гадостей не знают. И изучают их только по таким, как вы. Итак, трижды в день проводите полный комплекс гигиенических мероприятий. Обтирание, обработка белья, чистка зубов, прием витаминов, смена носков, обработка ботинок и перчаток, чистка и смена фильтров. Обязателен визуальный осмотр друг друга. Обращайте внимание на все. На пятна на коже, на потертости, на прыщи. Особенно тщательно осматривайте промежность, волосы, подмышки, уши и глаза. Любая точка может быть следом укуса или отложенными под кожу яйцами. Любой прыщик — началом гнойной гангрены. Аптечки содержат набор универсальных вакцин и антидотов. Многие из них при своевременном приеме помогают. Далее — оружие и снаряжение. Это особая песня. Без оружия вы ходячие трупы. Заклинит винтовку или откажет радар, пиши пропало. Чистите оружие на каждом привале, не жалейте смазки — она хоть немного отпугивает насекомых. Пока один чистит, второй прикрывает. Ничего не делайте поодиночке. Стреляй во все подозрительное, точнее, во все, что движется. Иногда плевок маленькой симпатичной птички может прожечь забрало. Не паникуй. Как бы ни было страшно, правильно выбирай вид боеприпасов. Пальнете со страху под ноги из гранатомета, и остатки взвода скажут вам горячее спасибо. Любая неопознанная отметка на радаре — опасность. Не сиди на земле. Не открывай шлем. Не лезь в воду без прикрытия. По возможности, перед переправой сначала брось в воду химическую шашку или гранату. Вчера вы шли, как стадо студентов на экскурсии по зоопарку. Впредь за такое движение буду наказывать. Не забывайте: мы на войне. Сделал шаг — посмотри вверх: нет ли снайпера. Потом вниз: нет ли мины или ловушки. Оглянись по сторонам: нет ли засады. Сканируй местность постоянно. Остановился — бери под прицел свой сектор. Всегда наблюдай идущего впереди, чтобы не пропустить его сигнал. Дальше. В лесу взвод без охранения — взвод мертвецов. Сегодня и впредь будем двигаться с головным и фланговым охранением. Находясь в охранении, продвинулся вперед — сделай паузу, слушай лес. Слуховое наблюдение в условиях густых джунглей надежнее электронного. Нарвался на засаду — в укрытие. Обнаружили — открывай огонь. Жди подмоги. Оружие в режим самостоятельного огня не ставить. Останетесь без патронов через час марша. Мы привыкли действовать при постоянной поддержке с воздуха. Здесь ее нет. Поэтому, как бы ни хотелось, всегда зажиливай про запас треть патронов и пару плиток сухпая. Иначе, если истратишь все, и коптер опоздает, в твоем обосранном панцире под кустом будут трахаться жабы, в ботинках поселятся маленькие веселенькие змейки, а от тебя не останется даже костей.

КОП, снова прервал речь сержанта, разразившись длинной очередью. Брызги гильз, ослепительно сверкая на солнце, закувыркались по почерневшему дерну.

— Итак: внимание, гигиена, уход за оружием. Не расслабляйтесь. Джунгли обожают слабых. Выступаем через полчаса. Командиры отделений — провести гигиенические мероприятия, чистку оружия. Разойдись!

Солнце пекло так, что стволы винтовок раскалялись как после долгой стрельбы. Радовался пеклу, пожалуй, только Сергей, приказавший КОПу развернуть солнечные панели для зарядки батарей. Холм быстро пустел. Исчезли смотанные проволочные заграждения, мины улеглись в заплечные мешки, свернулись палатки. Часовые вытряхивали из мешков землю. Вскоре только неглубокие окопы да обертки от сухого пайка в плохо присыпанном временном нужнике, да еще россыпи пулеметных гильз на склонах, напоминали о лагере. Сквозь сгоревший дерн проклюнулись зеленые стрелки ростков бамбука. Побег красной лианы высунулся из зарослей и ткнулся в землю, жадно пуская корни. Джунгли возвращались на место.

Глава 45

Автодоктор инъекцию за инъекцией закачивал в кровь лошадиные дозы химии. Зрение обрело непривычную резкость. Полутонов не осталось. Цвета четко делились, не переходя друг в друга, словно в цифровом объективе ночного видения. В голове слегка звенело, словно после порции кайфа. А может быть, это и был кайф. Какой-нибудь новый, одобренный правительственными тестерами, стимулирующий повышенную реакцию и не вызывающий привыкания. А может, и вызывающий — кто знает? Тактический блок отсчитывал последние секунды до начала операции. Так по-военному красиво называлась маленькая резня, которую они вот-вот учинят среди полей красноватой дурь-травы. Был определен и тип операции — тотальная зачистка. Звучало как музыка. Ритмично и волнующе. Тем, кто придумывает такие определения, надо бы ставить прижизненные памятники. Официальное наименование операции тоже не подкачало — «Корм для щенков». Пусть без затей, но коротко и емко.

Спутники и десятки мошек-разведчиков выдавали на тактический дисплей четкую картинку. Одинаковые, раскрашенные маскировочными пятнами, приземистые бетонные бараки, в количестве двадцати штук. Крохотная взлетно-посадочная полоса, скорее всего, для коптеров. Небольшой зеленый ангар. Пара сторожевых вышек, скрытых в тени развесистых, видимо специально оставленных деревьев. Полоса проволочных заграждений. Мерцающая красная россыпь — активные мины. Пятна полей — как монеты на зеленом ковре. Четкий полукруг дружественных сил — жидкая цепочка зеленых точек в противоположном от Сергея конце поселения. Две одинокие точки — его и КОПа, на неровной монетке поля с другой стороны. Редкие облачка на ночном небе с надоевшими переливами звездной пыли. Шелест змеи-швейки в траве перед наспех сооруженным бруствером из набитых землей мешков. Привычная оценка — тварь неопасна. За три недели, что они шли по девственным джунглям, поневоле пришлось выучить на что можно и нужно тратить боеприпасы, а от чего лучше сматываться быстрее и дальше. Впрочем, стрельба сейчас запрещена и вибронож в правой руке был его единственным оружием на протяжении последних часов.

Светящаяся цепочка жуков-жнецов волочет куда-то мимо его носа бревна травинок, царапающих стекло шлема. В зарослях травы справа, буквально в паре-тройке метров, здоровенный, грозный с виду, но совершенно неопасный болотный варан жрет отчаянно пищавших птенцов. Где-то впереди многоногие красные скорпионы, величиной с ладонь, дерутся за тело питона-висельника, вздумавшего откусить ногу Сергея, когда он устанавливал управляемые мины перед своей позицией. Вибронож отделил его голову от тела и по самую рукоять вошел в сухую комковатую землю. Фонтан крови из перерубленного туловища щедро окатил броню, и теперь приходилось терпеть возню трупных мух на своей спине и досадливо морщиться от прикосновениями цепких лап веретенообразных землероек. Одновременно приходилось терпеть жуткое жжение в ногах, съедаемых местным грибком, несмотря на все присыпки и прижигания. И нестерпимое желание запустить руку под броню и чесать, чесать ногтями спину, покрытую пятнами рыжей плесени, появлявшейся на белье всего через несколько часов после смены.

В сорока метрах левее, на границе леса, недвижным истуканом застыл КОП. Его стволы были плотно перетянуты брезентовыми чехлами — единственной защитой от насекомых, норовящих забиться в каждую щель.

Тихонько пикнул тактический блок. Три часа утра. Цепочка зеленых точек пришла в движение.

Забухали частые разрывы фугасных гранат из подствольников. Красные точки мин на карте гасли, растворялись, открывая черную дорожку прохода.

«Ш-ш-ш-ш, бамм!» — это лаунчер. Плазменный заряд. Верхушка вышки исчезает в ослепительном шаре. Срабатывает светофильтр шлема. На мгновенье над поселком появляется и тут же растворяется в черном дыму крохотное солнце.

Ошалевший часовой на второй вышке, вместо того, чтобы бросить все к чертовой матери и бежать к лесу, выпускает длиннющую очередь. Росчерки трассеров проносятся над домами, исчезают в зарослях, разлетаются светляками рикошетов. Часовой успевает добить ленту, когда очередная ракета яркой искрой возносится над лесом.

— Твою мать! — орет кто-то в эфире искаженным от боли голосом.

«Бамм!» — вторая вышка испаряется в огненном шаре вместе с дураком-пулеметчиком. Или героем, поди разбери.

— Триста двадцатый, к бою!

— Принято.

Тихо сработали магнитные защелки, соскользнули чехлы, обнажая тускло блестящие стволы.

Неровные пятна света от догоравших вышек метались над разбуженным поселением. Буднично, как на учениях, взвод разбился на группы, методично охватывая периметр.

— Не отставать, не отставать, — подгоняли сержанты. — Гранаты к бою! Первые номера — вперед!

Струи огня выхлестнулись из окон крайних бараков. Спустя секунду до Сергея донесся сдвоенный хлопок плазменных гранат. Взвод приступил к тотальной зачистке.

— Тевтон, двое на одиннадцать! Слева, слева! — чей-то возбужденный крик словно дал сигнал: затрещали очереди винтовок, кося разбегающихся полуголых людей.

— Есть, сделал!

— Группа на два часа, Гусар — пара фугасных! — спокойно командовал Бахча.

— Салочник, твою мать, ты меня чуть не поджарил! — истерично вопил Шкурник.

— Внимательнее, внимательнее, никого не пропускать. Осматривать помещения, — приказывал Кнут на командном канале.

Снова вмешался лаунчер. «Бамм!» — ангар вспух изнутри, повисел в воздухе и сложился, словно карточный домик. Веселое пламя заплясало над его остатками.

Обезумевшие от ужаса люди выскакивали из уцелевших бараков и вливались в орущую толпу. Дымная темнота взблескивала яростными короткими вспышками. Разрывные пули с сухим треском выбивали из-под ног бетонную крошку. Живой поток растекался между горящих строений, скапливался у колючих заграждений и через поваленные ворота выплескивался на поле перед позицией Сергея. Мерцающий звездный свет серебрил тела. Кто-то в панике кинулся к лесу через минное поле. Дымная вспышка разорвала беднягу дождем поражающих элементов, хлестнула стальными шариками по обезумевшим людям.

Толпа, словно огромный живой организм, надвигалась на Сергея. Бледные муравьи ковыляли на израненных ногах, давили и отталкивали друг друга, расползались по полю. Уже раздался полный тоскливого ужаса вопль укушенного каким-то гадом. Кто-то, яростно вертясь на месте, отмахивался окровавленными руками от роя голодных насекомых.

Куда их несет? На что они рассчитывают? Безоружные, голые, в крови.

— Огнемет! Справа, на три часа! — крик в эфире сменился звериным воем заживо сгорающего человека. Щелчок отключившегося передатчика оборвал трансляцию. Сразу две зеленых точки на дисплее замигали оранжевым. Слитно прогрохотала серия взрывов.

— Готов говнюк, я его уделал!

— Медик! Медик!

Сергей в последний раз оглядел поселок через оптический усилитель шлема. Бетонные коробки, выжженные плазмой, чадно горели. Кто-то еще полз, волоча за собой внутренности, кто-то, запинаясь о трупы и оскальзываясь в лужах крови, неловко ковылял в дыму. Обнаженная женщина с распущенными длинными волосами, упав на колени, отчаянно простирала руки к своим убийцам. Ее рельефная на фоне огня фигура была подана усилителем с какой-то порнографической четкостью. В паху мгновенно стало тесно. В следующий миг спина женщины взорвалась брызгами плоти, она опрокинулась на землю и замерла изломанной куклой с неестественно подогнутыми ногами.

Он перевел регулятор винтовки в режим стрельбы по готовности. Некоторые из беглецов были так близко, что он мог без всякого усилителя разглядеть их искаженные лица. Тактический дисплей увлеченно рисовал волну приближающихся красных отметок.

«Это просто мишени, — подумал он. — Если я их не убью, они умрут страшной смертью».

— Триста двадцатый, огонь по пехоте противника!

— Выполняю, — отозвался робот.

Грохот пулемета заглушил мысли. Бледные фигуры на бегу хватали грудью раскаленные пули, нелепо переламывались, катились по земле сбитыми кеглями. КОП на пару мгновений смолк, привычно меняя позицию, снова загугукал из-за деревьев, одну за одной выбивая мечущиеся мишени. Сергей утопил клавишу подрыва. Вздрогнула земля, поле перед ним затянуло едким дымом. Взрыв шести мин направленного действия врезал по толпе исполинским цепом. Не дожидаясь, пока дым рассеется, Сергей поднял винтовку и плавно повел стволом. Оружие слабо задергалось, выбрасывая бледные вспышки. Циферки и строчки комментариев на прицельной панораме привычно сообщали о температуре воздуха, силе ветра и дистанции до цели. Пискнул предупреждающий сигнал. Дымящийся магазин молодцевато выпрыгнул из держателя. Сергей заученно вставил вместо него новый. Ствол дернулся еще пару-тройку раз и затих. Замолчал и КОП. Живых на поле больше не было. Кто-то еще полз назад к воротам, но умная система автоматического огня сочла цель недостойной очереди — через усилитель шлема было видно, как волочится следом за телом полуоторванная нога.

Сергей переключил оружие в ручной режим и выстрелил одиночным, прерывая мучения бедняги. Дым постепенно рассеивался. Поле перед цепочкой воронок было усеяно разорванными на куски телами.

Он поспешно отвел взгляд.

— Я КОП-320, задание выполнено. Расход боеприпасов для пулемета — тридцать процентов. Расход гранат — десять процентов. Все системы в норме.

Между бараками парами бродили бойцы, по-детски радуясь твердой почве под ногами. Изредка раздавались одиночные контрольные выстрелы. Горизонт наливался розовым заревом. Солнце робко выглянуло из-за деревьев, освещая картину конца света. Кто-то судорожно блевал, забыв отключить микрофон. Тучи насекомых из окрестных джунглей, пронюхав о халяве, слетались на пир.

Глава 46

— Командование присвоило операции статус боевой, — сообщил Кнут перед строем. — Противник классифицирован как вооруженное террористическое формирование. Соответственно, вам полагается премия — по триста кредитов за каждого убитого. Точное количество противника, которое будет записано на ваши личные счета, подсчитают в штабе после обработки записей. Напоминаю всем о соблюдении режима секретности. Любые сведения о проведенной операции не подлежат разглашению. Желающие могут пройти курс психокоррекции на базе.

Взвод выстроился на окраине разрушенного поселка, на небольшом бетонном пятачке у снесенных взрывом проволочных ворот. Трупы были отнесены подальше от места построения и небрежно свалены в кучи. Тела остальных так и лежали там, где их настигла смерть. Кое-где они были объедены до самых костей. Тучи обожравшихся насекомых клубились над домами, заслоняли солнце.

Двое сержантов выволокли на дорогу перед строем плащ-палатку, на которой огромной горой были свалены пачки наличных. Их обнаружили в оплавленном несгораемом сейфе в подвале одного из бараков. Некоторые пачки были тронуты огнем — сейф пришлось взрывать.

— По законам военного времени, небоевые трофеи принадлежат подразделению, которое их захватило, — прокомментировал появление денег Кнут. — Однако прошу запомнить — грань между поиском трофеев и мародерством очень хлипкая. Если трофеи — приятное дополнение к окладу, то за мародерство — расстрел на месте. Вопросы?

— Сэр, рядовой Салочник! Как отличить поиск трофеев от мародерства?

— Никак, — просто ответил Кнут. — Решение принимает твой командир. Так что не советую увлекаться таким заработком на свой страх и риск.

— Ясно, сэр! — ответил приунывший Салочник.

Сержанты приступили к подсчету и разделу денег. Некоторые, в том числе и Сергей, от своей доли отказались.

— Тебе что, Заноза, ты вон сколько жмуров настрелял, — попенял Салочник. — А мы, пока их на тебя выгоняли, почти ни с чем остались. Так что не строй из себя девочку, чистюля хренов.

Сергей развернулся, будто от удара. Под лопаткой привычно кольнуло иглой инъектора. Прицельная панорама, мигнув, погасла. Тактический блок превратил винтовку в кусок нестреляющего железа. Неподвижно стоящий у стены КОП шевельнулся, поднимая оружие.

— Отставить, шуточки, ублюдок, пока я тебе башку не снес! — прорычал за спиной Сергея Светлый. — А ты, Заноза, давай, разряди КОПа. Нечего ему с полными магазинами болтаться. Того и гляди, положит кого-нибудь.

Взвод готовился к долгожданной эвакуации. Бойцы чистили оружие, выбрасывали недоеденные сухие пайки, початые баллоны репеллента, рваные мешки, забитые грязью магазины. Сержанты старались занять людей любым, даже самым никчемным делом. Действие боевых стимуляторов заканчивалось, ввергая солдат в глубокую, граничащую с помешательством, депрессию. Они отводили взгляды от растерзанных, кишащих разноцветными тварями тел, не в силах вынести вида выеденных внутренностей и оторванных конечностей. Аптечки непрерывно вкалывали транквилизаторы. У трети взвода тактические блоки отключили боевые режимы оружия, определив психическое состояние бойцов как критическое. Самых непробиваемых отрядили в часовые.

Сергей обошел обгоревшую коробку барака в поисках тени, присел на бетонное крошево. Брызнул на забрало из баллончика, приоткрыл шлем. Горячий воздух благоухал влажной гнилью, едкой химией и пожарищем. Он чувствовал себя выпотрошенным, как те, кто остался на границе красного поля, за небольшим бруствером, рядом с обедающим вараном. За углом кто-то невидимый шептал молитву. Молитву? Сергей прислушался.

— Так точно! Делят деньги, найденные на месте боя. Да, много. Очень много. Сержант Кнут приказал, сэр! Спасибо, сэр! Служу Императору, сэр!

Он осторожно поднялся и высунул за угол усик видеосенсора. Спрятавшись за сгоревшей бочкой, серый, незаметный Ли шептал в микрофон, настороженно косясь в сторону центрального прохода. Сергей отпрянул назад, щелкнул коммуникатором, настраиваясь на триста семнадцатый канал.

«Канал занят», — сообщил такблок.

В звенящей от невыносимой пустоты голове всплыла снулая физиономия особиста.

Вспышка ярости привела его в чувство. На негнущихся ногах, не закрывая шлема, он дошел до Кнута, деловито раздававшего указания.

— Заноза, с тобой все в порядке?

Сергей, не отвечая, подошел вплотную к командиру взвода. Вытащил разъем питания из-под шлема, показал его Кнуту. Тот, оглянувшись вокруг, поднял забрало и проделал то же самое.

— Ну? — требовательно спросил Кнут. Взгляд его темных глаз сверлил мозг. Сергей, не выдержав, опустил глаза. Присел на корточки. Вывел, раздвигая пальцем боевой перчатки налет пепла — «317».

Кнут понимающе кивнул. «Кто?» — одними губами спросил он. Сергей вывел среди пепла имя. Поднялся, растер надпись ногой.

— Карпентер? — поинтересовался взводный.

Сергей безучастно кивнул. Ярость испарилась, смытая транквилизаторами, уступила место тупому равнодушию. Хотелось снова увидеть мир без полутонов, ощутить состояние райской сосредоточенности, отрешенности от всего земного. Но бой закончился и автодоктор больше не вколет ему этой классной дури.

— Включи броню. И не болтай. Нигде, даже с гражданскими. Вычислят, — Кнут говорил отрывисто, глядя в сторону, не обращаясь к Сергею. Воткнул разъем питания на место, повернул голову, пристально посмотрел в глаза. — Предварительно, больше полусотни — твои. Те, что КОП настрелял, тоже на тебе. Это много. Даже для служак — много. А ты держись, не размякай. Помни, это не люди, на их счету тысячи трупов. К психам не ходи, лечись сам. И не вздумай стреляться. Напейся, сходи к девкам. Помогает. Свободен.

Сергей вяло козырнул, отошел в сторону. Перед глазами снова кувыркались в траву бледные фигурки, подсвеченные и выделенные прицельной панорамой. Перепуганные голые муравьи. Больше пятидесяти. Это ж сколько премии выйдет? Он перегнулся пополам, извергая из себя завтрак. В глазах поплыли багровые пятна. Облачко мошек заклубилось вокруг шлема, накидываясь на угощение.

КОП зажужжал сервоприводами, молча встал рядом. Пробегающий мимо Светлый сочувственно кивнул. Невозмутимый, как всегда, Самурай протянул руку, сдвинул вниз бронестекло, закрывая шлем Сергея. Брызнул поверх репеллентом. Молча постоял рядом. Глаза предательски жгло.

— Ли, подорви крайний по правому ряду барак. Там был производственный участок, необходимо уничтожить оборудование. — Кнут передал солдату мину в зеленом непромокаемом чехле. — Поставь задержку на пятнадцать минут.

Над лесом появились быстро растущие точки «вертушек». Солдат умчался выполнять приказание. Тучи поднимающихся в воздух насекомых отмечали его путь.

«Мулы» один за одним опускались на подсвеченную целеуказателем зону эвакуации — выжженное поле в сотне метров от разгромленного поселка. Звено «Мавров» с душераздирающим ревом промчалось на бреющем. Взрыв, расколовший бетонный барак, был почти не слышен в грохоте реактивных двигателей.

Бойцы попадали в укрытия. Куски бетона и скрученного металла просыпались сверху, с треском и звоном отскакивая от стен. На месте барака расползалось облако пыли и дыма. Одна из точек на тактической карте, моргнув оранжевым, погасла.

Кнут смачно выматерился. Отряхиваясь, солдаты выбирались из укрытий.

— Светлый, отряди пару человек найти Ли, — скомандовал взводный.

Выстроившись в колонны, взвод бегом двинулся к транспортам. Ураган от винтов рвал жесткую красную траву. Последний раз проводя щетками по броне друг друга, сбрасывая на землю отвратительное месиво насекомых, десантники пробегали по пандусу, падали на жесткие лавки, щелкали страховочными скобами и впервые за многие дни безбоязненно снимали шлемы. Принесли и закинули внутрь наглухо застегнутый пластиковый мешок с тем, что осталось от незаметного исполнительного Ли. Пандусы, мягко лязгнув, скрыли ненавистную зелень. «Вертушки» оторвались от земли, сделали прощальный круг и легли на обратный курс.

Развернувшись над джунглями, истребители снова зашли на цель. Сигары кассетных бомб оторвались от крыльев, выпустили плоскости и величаво спланировали к земле. Освободившиеся от груза серебристые птицы легко скользнули ввысь. Через тридцать секунд на месте полей и поселка поднялись почти неразличимые с высоты бледные полосы вакуумных разрывов, дробя и перемешивая в пыль само воспоминание о том, что здесь что-то существовало.

Смотреть в иллюминатор не хотелось. Ад остался позади.

Они возвращались домой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ СЛОМАННОЕ КОПЬЕ

Глава 1

— Моя первая проблема в том, что мне никто не верит, — сказал Сергей.

Хмурое утро над полигоном базы Форт-Дикс. Битый-перебитый пулями лес шумит развесистыми кронами под порывами сырого ветра, шевелит обрубками сучьев, отмахивается обрывками лиан. Морось сыплется с низкого, покрытого серой пеленой неба на огромное, изрытое воронками и траншеями поле. Поле затянуто в униформу короткой жесткой травы, которая снова и снова упрямо вылезает на свет, покрывая зеленой щетиной чаши воронок, края окопов и выжженные проплешины. Зима в субтропиках материка Северный вступает в свои права. Вот-вот зарядят холодные муссонные дожди, которые не прекратятся в течение пары месяцев. Рай для садистов-сержантов, собранных из непробиваемого сволочизма пополам с ослиным упрямством. Счастье для пехоты, обожающей ползать в грязи, рыть окопы в расползающемся черноземе и жрать сухой паек с дождем. Радостная пора для танкистов, совершающих увлекательные батальонные прогулки по раскисшим проселкам, в щепки давя упавшие деревья и с ходу раздвигая броней мутную воду вышедших из берегов речушек. Сокрушительный кайф для авиации, которую хлебом не корми, а дай всласть потренироваться в слепых посадках на полевые аэродромы под ударами штормового ветра. Время ежегодных квалификационных тестов для имперских гарнизонов планеты Джорджия, что в пятом секторе Ориона, у черта в заднице.

Всюду, куда не кинешь взор, бегали, ползали, ковырялись в грязи и палили по мишеням люди в камуфляжной расцветке.

— Заноза, мне нет дела до твоих проблем, — сообщил в ответ его новый взводный — лейтенант Ардант. — Через пять минут твой выход.

— Разрешите вопрос, сэр?

— Слишком много вопросов для новичка, младший капрал, — отозвался лейтенант, выделив голосом слово «младший». — Просто уложись в норматив, хорошо? И постарайся никого не убить.

— Значит, я могу действовать по своему усмотрению, сэр?

Сержанты Пранк и Добин — коллеги по ремеслу — ухмыльнулись наглости новичка. Взводный с сомнением покосился на Триста двадцатого. Подопечный Сергея, густо увешанный ракетами, антеннами и дополнительными картриджами, выглядел на фоне своих собратьев как мародер, удачно заглянувший в скобяную лавку.

— Однако и самомнение у тебя, Заноза. Не стесняйся, показывай все, на что способен. Давай на исходную, отметка тридцать два.

— Есть, сэр! Триста двадцатый, отметка тридцать два. Занять позицию, укрыться.

Робот сорвался с места и с гудением помчался вперед, разбрасывая комья грязи из-под широченных шипастых ступней. Сергей трусил следом, на ходу прикидывая, откуда будет руководить учебным боем. Блиндаж командного пункта был признан негодным ввиду того, что в реальном бою по нему будут бить в первую очередь. Траншея первой линии — тоже слишком опасно. Противника ему видеть не обязательно — он рассчитывал на обзор с помощью «мошек». Оскальзываясь в грязи, он добежал до укреплений второй линии, быстро оглядел диспозицию и спрыгнул в открытый капонир со стенами, сложенными из мешков с песком. Огляделся. Здесь он достаточно защищен и при этом не слишком далеко от КОПа. Сзади короткий окоп, выходящий в систему траншей. То, что надо для быстрой смены позиции. Сергей присел на колено, выглянул в амбразуру, выискивая Триста двадцатого.

— Здесь Заноза, занял позицию, к упражнению готов.

Тактическая карта высветила россыпь целей. Взводный не поскупился. На него выпустили взвод тяжелой пехоты при поддержке двух боевых машин.

Ладно, повоюем. Он вогнал в магазин подствольника патрон с «мошками» — системами дистанционного слежения и наведения. Задал траекторию выстрела, пальнул настилом в тыл — противник не должен видеть трассу гранаты. Струйка дыма протянулась низко над полем, по дуге вознеслась в небо. Где-то в высоте неслышно хлопнуло. Облачко «мошек» разнеслось над полигоном, исправно выдавая картинку.

— Триста двадцатый, помехи по всем диапазонам, кроме канала пятьсот один и каналов управления. Приступай.

— Выполнено.

— Триста двадцатый, условный противник на одиннадцать часов. Оптические помехи по фронту, два модуля. Дымовая завеса на дистанции километр шириной триста метров по фронту. Оставаться в укрытии. Смена позиции каждые пять секунд. Выполняй.

— КОП-320, выполняю.

Траншея справа впереди окуталась дымом. С направляющих КОПа сорвались ракеты, вознеслись под облака. Через мгновенье оболочки снарядов распались, высвободив «солнечные зайчики» — устройства оптических помех, рассыпающие тысячи лазерных вееров, сбивающие системы оптического наведения противника. Они будут висеть около минуты. Вполне хватит. Часто забухала пушка КОПа, с характерным лязгающим звуком выплевывая разогнанные электромагнитной системой дымовые снаряды. Поле впереди быстро затягивалось непроницаемой молочно-белой пеленой.

— Триста двадцатый, квадрат четыреста один, огонь по противнику. Уничтожить бронетехнику противника. Уничтожить пехоту противника. Порядок поражения в порядке поступления команд. Темп огня средний. По завершении поразить огневую точку на отметке сорок. Разрешаю использовать «мошек» на пятьсот первом канале. Выполняй.

Ну, не подведи, дорогой.

— Я КОП-320, выполняю.

До целей было более девятисот метров. Не вставая, КОП швырнул вертикально в небо очередь управляемых снарядов, и тут же засеменил по траншее, меняя позицию. Через трансляторы «мошек», Сергей наблюдал на дисплее тактического блока, как яркие огоньки гребенкой рванулись в небо, заложили стремительный вираж и врезались сверху в одну из стальных коробок.

Полыхнуло. Несколько сегментов дисплея потемнело — часть «мошек» сгорела. КОП бил плазменными зарядами. Следующая очередь — и вторая коробочка дергается, будто наткнувшись на стену.

Пора сваливать. Низко пригнувшись, Сергей выскочил из капонира и помчался по окопу, меняя позицию.

— БМП-1, БМП-2 уничтожены, — сообщил наблюдатель.

За спиной коротко взвыл многоствольный пулемет — две коротких очереди. Пауза. Смена позиции. Новая очередь. Гаснут две красные точки, за ними еще две.

Сергей ввалился в соседний капонир, упал у бруствера, вытянул вверх усик камеры. Далеко. Ничего не видать. Оптический усилитель показывает только дымную пелену. Горит металл бронемишеней. Переключение на обзор сверху. Значок КОПа уже слева от него, в ста метрах. Две короткие очереди. Минус две красные точки. Семьсот метров до пехоты. Очередь в небо из пушки с закрытой позиции. Молодец, Триста двадцатый, плазмой по пехоте — мало не покажется. Цепь плазменных вспышек. «Мошки» выгорают одна за одной. Гаснет сразу с десяток красных точек. Остатки «пехоты» залегают. КОП на мгновенье высовывается то тут, то там, жаля короткими очередями из пулемета, выплевывая дымные искры реактивных гранат. Выпускает еще одну серию снарядов. Последние точки пехоты гаснут, и тогда робот швыряет вверх управляемую ракету. Дымный хвост хаотично мечется над полем, на мгновенье становится прямым как стрела и влипает в амбразуру. Через секунду термобарический заряд разносит условную огневую точку на составляющие.

Сергей вновь высовывает усик камеры, смотрит в сторону леса. Бетонный блок, лениво кувыркаясь, валится назад, в дым.

— Все цели уничтожены. Упражнение выполнено, — сообщает наблюдатель.

— Я КОП-320. Задание выполнено. Все системы в норме.

— Триста двадцатый, отбой. Оружие в походное положение. Снять помехи, — распорядился Сергей. Помолчал, с чувством добавил: — Молодец, дружище.

— КОП-320 доволен. КОП-320 нравится эта игра.

— За мной, игривый ты мой. Дистанция пятьдесят метров, — улыбнулся Сергей.

— Сэр, упражнение закончено, все цели поражены. Время исполнения — пятьдесят процентов от норматива, — доложил он хмурому взводному.

— Это что было, Заноза, балет? — едко поинтересовался Ардант. — Ты как себе представляешь прыжки твоего оболтуса по окопу, набитому солдатами? Да он же их на фарш пустит! И еще помехи. Ты же забил практически весь диапазон. Как прикажешь при такой самодеятельности управлять подразделением? И почему он стреляет будто его забыли зарядить? У тебя задача уничтожить цели, а не экономить бюджет императору.

— Разрешите пояснить, сэр? — вытянулся Сергей. — Помехи были не по всему диапазону — лишь по разрешенным участкам. Я могу задать любые неприкосновенные частоты. Что касается смены позиции, сэр, то считаю, что только так КОП сохранит себя под огнем и сможет поддерживать взвод. Перемещаться же он может не по общим коммуникациям, а по своему маршруту. Он достаточно обучен, чтобы не повредить дружественным силам, и хорошо ориентируется в тактической обстановке. Огонь по пехоте велся в оптимальном среднем темпе, достаточном для уверенного поражения живой силы. В отрыве от снабжения такая стрельба позволяет вести бой значительно дольше.

— Почему ты не находился рядом со своей машиной? А если понадобится перезарядка?

— КОП достаточно защищенная цель, сэр. А потеря оператора сильно снизит его эффективность.

— Честно говоря, Заноза, — с сомнением ответил лейтенант, — я бы предпочел действия строго по наставлению. А пока я совершенно не представляю, как ты будешь работать в составе взвода. И еще этот твой обвес. Не представляю как твой громила сможет нормально передвигаться со всем этим барахлом. Сейчас дуй на обслуживание, после договорим. Я обсужу твои танцы с огневиками.

Коллеги-операторы в сопровождении своих подопечных подошли, когда Сергей занимался чисткой стволов.

— Ну, ты даешь, Заноза! — сказал сержант Пранк. — Это сейчас такому Кнут учит? Тогда мне пора к нему на переподготовку. Никогда не видел ничего подобного, — он поднял забрало, широко улыбнулся. — Поделишься фокусами?

— Конечно, сэр, легко, — улыбнулся в ответ Сергей.

— Брось тянуться, мы ж не в строю, — отмахнулся Пранк. — Я Джим. А Добин у нас Орландо. И вообще, ты теперь специалист на сержантской должности, так что веди себя свободнее, никто в здравом уме на оператора рот не разинет.

— Понял, Джим. Я Сергей. Можно просто Серж.

— А какая вторая проблема? — спросил немногословный Добин.

— Моя вторая проблема в том, что меня не любит начальство, — ответил Сергей.

Сержанты дружно заржали.

— На взводного не серчай. Он парень неплохой, разве что малость задвинутый на долбаных традициях, — отсмеявшись, сказал Пранк. — Мы ему втолкуем, что к чему, он мешать не станет. И будут его «Пчелы» в такой кондиции, что круче только у крокодила яйца.

Добин молча кивнул в знак согласия. Похоже, разговорчивость не была его фишкой.

Сергей покосился на желтый неуставной шеврон на левом плече. Атакующая пчела, знак принадлежности к избранным.

— Это наш символ, — сказал на днях взводный, вручая новоиспеченному младшему капралу шеврон перед строем. — Носи его всегда. Наш взвод — «Дикие пчелы». Пчелы — мирные букашки, но когда их заденешь, они жалят насмерть.

Хорошо бы взводный разбирался в своем деле получше, чем в биологии, думал Сергей. Потому что после укуса пчела теряет жало и погибает.

Глава 2

Рассчитанный на трех человек отсек управления, или, как его традиционно называли флотские, боевая рубка, сейчас, в условно ночное время был пуст. Эскортный фрегат, не удостоенный пока собственного имени и носящий просто номер 3071, дрейфовал в заданном районе, ощупывая приборами миллионы кубических километров пространства. Империя не находилась в состоянии войны, система под скучным наименованием 09875674XLE не имела поселений и лишь спутник связи и автоматический маяк делали ее отдаленно похожей на обитаемую.

Новенький корабль, приписанный к Шестому Колониальному флоту, находился в своем первом автономном походе. Проверка проходящих систему грузовиков, иногда — досмотр груза в надежде обнаружить контрабандиста, частые учебные тревоги и постоянная, изматывающая нервы профилактика систем — вот и весь учебный поход. Командир вылезал из шкуры, бесконечными тренировками сбивая экипаж в монолитный боевой организм. Новое оборудование постоянно капризничало, доводя экипаж до осатанения, дня не проходило, чтобы какой-нибудь боевой пост не задействовал дублирующие системы. Оставался еще месяц тяжелой рутины. Затем — недельный перелет на базу флота на орбите Джорджии, двухнедельный отдых, ремонт и обслуживание. Замордованные усталостью люди считали дни. Напряжение в отсеках росло.

Дежурный офицер окинул взглядом голограмму доклада. Все строчки успокаивающе мерцали зеленым. Палец лег на сенсор подтверждения доступа.

— Лейтенант Стейнберг — Центральному. Доклад принял.

— Подтверждение. Доклад принят. Следующий доклад в 2.45 по внутрикорабельному времени, — приятным контральто отозвался бортовой компьютер.

Голограмма потускнела и растворилась в воздухе. Стейнберг привычно поморщился — какому идиоту пришла мысль озвучить боевой компьютер на военном корабле женским голосом? Неделями вокруг тебя вертятся десятки озабоченных мужиков, закрученных в тугой клубок нервов. Неделями бортовая система сексуальным голосском вещает о состоянии корабля, делает объявления, сообщает о неисправностях и даже объявляет тревогу… Заверения психологов о том, что женский голос легче усваивается мужским организмом, что актуально при стрессовых ситуациях, когда доли секунды решают все, отлично воспринимаются умом, но никак не способствуют спокойному течению мыслей во время вахты. В чем лейтенант и убедился, очередной раз погрузившись в приятные полугрезы-полувоспоминания, в которых фигурировала его обнаженная подружка. Взгляд Стейнберга пару минут рассеянно скользил по тесному пространству рубки, в привычном порядке по часовой стрелке обегая полусферу отсека и вроде бы наблюдая за показания приборов. В какой-то момент офицер тряхнул головой, отгоняя наваждение, смущенно оглянулся — не видел ли кто его в таком состоянии — и снова уткнулся в дисплей, считывая доклады вахтенных.

— Спутник связи № 23-003 сообщает о прохождении малого судна. Вектор движения — 234–678, расчетное время входа в пределы досягаемости сенсоров — 3 минуты 20 секунд, — под ровный голос бортового компьютера вновь развернулась голограмма, высветив схему планетной системы, яркую зеленую точку фрегата на ней и ползущую вдоль пульсирующей оранжевой линии отметку гостя.

— Рекомендации, — продолжал ровный голос. — Идентификация судна, уточнение порта назначения и состава груза.

— Принято, — отозвался Стейнберг, касаясь сенсора идентификации. — Центральному. Команда: действовать согласно штатной программе.

— Команда: идентификация судна, уточнение порта назначения и состава груза. Подтверждение. Команда в стадии выполнения, — отозвался компьютер, выбрасывая на голограмму быстро меняющиеся колонки состояния систем. — Внимание: перевод вахты в состояние повышенной готовности.

Ложемент стал жестким, на голову мягко опустился колпак шлема и с коротким шипением герметизировался. Голос информатора внезапно приблизился и зазвучал где-то в районе затылка. Перед глазами побежали строки сообщений о готовности очередного отсека, группы или системы, в сопровождении неспешных, информативных до предела комментариев. Лейтенанту нравились минуты перехода корабля в состояние повышенной готовности, когда множество механизмов, действуя синхронно и четко, отрабатывали отрепетированный алгоритм. В такие минуты, управляя кораблем, он чувствовал себя если не богом, то кем-то близким к нему по силе.

— До процедуры идентификации тридцать секунд. Десять секунд. Пять. Производится идентификация.

Голос компьютера звучал уже за границей восприятия, дополняя показания приборов, которые поступали в мозг Стейнберга автоматически, минуя сознание.

— Определение класса судна… Запрос «свой-чужой»… — голос продолжал мелодично выговаривать привычные фразы, в то время как строки сообщений на голограмме стремительно меняли цвет сначала на желтый, а затем — на пульсирующий красный.

— Класс судна не определен. Параметры судна в реестре Ллойда отсутствуют. Судно не отвечает на запрос «свой-чужой». Судно движется переменным курсом с постоянным ускорением. На радио и световые запросы не отвечает. Неизвестное судно классифицировано как недружественное. Судну присвоен статус нарушителя. Обнаружен захват системами наведения. Внимание: нарушитель открыл огонь. Время до предполагаемого контакта — тридцать секунд. Рекомендации… — голос компьютера стремительно терял мягкость и уже звучал рубленными, без интонаций и почти без пауз фразами, — …полная боевая готовность, маневр уклонения, активация противоракетной системы. Точка принятия решения через пять секунд… четыре… три…

— Принято. Принимаю командование. Боевая готовность. Начать маневруклонения. Противоракетной системе огонь по готовности. — Стейнберг говорил автоматически, слова, казалось, рождались сами по себе, в то время как мозг испытывал все нарастающее чувство нереальности происходящего. Ситуация ничем не отличалась от сотен учебных тревог, пережитых лейтенантом. Те же сообщения, те же слова, те же действия. Безвкусный сухой воздух внутри скафандра. Заботливые объятия ложемента. Однако горло мгновенно пересохло, а глаза передавали картинку словно в замедленном кино.

Навалилась перегрузка. Коротко всхлипнули насосы, удаляя из рубки атмосферу. По отсекам дурными голосами взревывали баззеры, просыпаясь на ходу, с грохотом магнитных подошв разбегались по боевым постам люди-автоматы.

— Доклад: отказ стелс-системы. Запуск дублирующего контура. Контакт с противником потерян. Время до контакта со средствами поражения — пятнадцать секунд.

Из служебного лючка выкатился ремонтный робот и с лязгом примагнитился к переборке. Ложемент слегка вздрогнул.

— Доклад: система противоракетной защиты открыла огонь. Кормовые имитаторы отстрелены.

Фрегат выплюнул серию противоракет, начавших стремительно делиться на боеголовки и расходиться вперед и в стороны своеобразным активным зонтиком, каждая нить которого шарила перед собой в поисках цели. Степенно отошли от борта и брызнули вспышками дюз модули имитаторов.

— Принято.

«Скорей бы командир появился», — подумал Стейнберг, и, словно в ответ на его мысль, голограмму покрыли красные пятна сообщений о повреждениях. Ложемент снова слегка вздрогнул, моргнул свет, исчезли перегрузки.

— Доклад: зафиксированы повреждения. Командир не может прибыть на мостик. Главный двигатель: потеря мощности на девяносто процентов. Блокировка реактора. Повреждение энергоустановки. Системы ведения огня обесточены. Разгерметизация отсеков с третьего по шестой. Произвожу переход на резервную энергоустановку. Задействована система восстановления, — голос непрерывно диктовал, не успевая зачитывать и трети поступающих сообщений.

— Принято, — механически отозвался Стейнберг, переваривая фразу «командир не может прибыть на мостик».

Свет моргнул еще раз, затем погас окончательно. Искусственная гравитация исчезла. В темноте продолжала светиться голограмма управления, выдавая новые сообщения об отказах систем. Зацокал магнитными присосками оживший ремонтный робот. Зашипел пеной герметизатора где-то под потолком.

— Доклад: зафиксированы повреждения. Повреждение резервной энергоустановки. Все системы обесточены. Множественные очаги разгерметизации. Рекомендации…

Электронный голос оборвался на полуслове. Вслед за ним погасла голограмма. В темноте еще продолжали светиться несколько индикаторов, да аварийный плафон помаргивал тусклым красным огоньком.

— Центральному, команда: ручное управление, — выдал заученную фразу дежурный.

Тишина. Слова прозвучали глухо, как в вату, без привычного отзвука в наушнике.

«Всего-то три с половиной минуты прошло», — подумал Стейнберг, скосив глаза на цифры в шлемном дисплее.

Беспорядочно вращаясь, в инее замерзшего воздуха вокруг изрешеченного корпуса, борт № 3071 имперских ВКС дрейфовал прочь из системы. Обломки расстрелянного спутника связи огненным дождем сыпались с орбиты второй планеты.

Глава 3

За широким окном шел дождь. Было очень странно — стоять в просторной уютной комнате, которая принадлежит только тебе одному, и смотреть на мокрые деревья в парке. Повернувшись, он увидел, что Магда выжидательно смотрит на него.

За окном вспыхнула молния.

— Ну как? — спросила Магда. — Нравится гнездышко?

Вместо ответа он притянул ее к себе и поцеловал.

— Думаю, это значит «да», — улыбнулась Магда.

Из-за ее гражданской одежды — легкого цветастого сарафана и туфелек с ремешками на щиколотках — ему показалось, будто он обнимает незнакомку.

Квартира смущала его своей стерильностью и строгим уютом. Пол из светлых буковых плах, окно во всю стену, добротная темная мебель. С правой стороны — стеклянная дверь, открывающая небольшую террасу с видом на зеленый дворик. За аркой под старинным морским хронометром — крохотная, отлично оборудованная кухня.

— Мне как-то не по себе, — признался Сергей. — Здесь слишком просторно для одного. Да еще вся эта мебель. Я зарасту пылью.

— Просто ты привык к казарме. Это быстро пройдет. А ежедневная уборка входит в стоимость обслуживания. Вместе с охраной и кормлением домашних животных. И за все это — всего четыре сотни в месяц, включая услуги.

— Деньги не проблема, — сказал он, сразу вспомнив о накопившихся на счету премиальных. — Я могу позволить себе и больше. Гораздо больше.

Он надеялся, что она не заметит, как изменился его голос.

Но она заметила.

— Учебка закончилась, Серж, — тихо сказала Магда. — Пора начинать жить.

— Ты — чудо, — сказал он. — Не знаю, что бы я без тебя делал.

— До тебя тут жил один флотский.

— Плевать мне на флотских. Ты знаешь, о чем я.

— Знаю. На то и нужны друзья.

— Только друзья? Я надеялся, что ты ко мне переедешь.

Она привстала на цыпочки и чмокнула его в нос. Ее серые глаза смотрели недоверчиво и виновато. Он вспомнил, как она вытирала его большим полотенцем, словно ребенка. У бортика маленького бассейна, в пьяном вертепе, где старались забыться бывшие курсанты-десантники. Ей стоило немалого труда вытащить его оттуда. Пьяный Тевтон сально пошутил и облапил ее, приняв за очередную массажистку, и Магда походя снесла его с ног ловкой подсечкой.

— Я тоже этого хочу, правда. Но ты слишком торопишься. Дай мне прийти в себя. Пожалуйста.

— Не знал, что ты умеешь сомневаться, — улыбнулся он. — Железная леди-морпех.

Она отстранилась, выпорхнула из комнаты и быстро вернулась, держа в одной руке бокалы, а в другой — небольшую початую бутылку коньяка.

— Эти флотские совсем не умеют пить, — сообщила она. — Да и жить тоже. Я бы коньяк ни за что не оставила.

Сергей взял у нее бутылку, плеснул темную жидкость в пузатые сосуды. Понюхал содержимое. Уважительно кивнул.

— Пить они, может, и не умеют, но в выпивке толк знают.

Магда приняла бокал, молча постояла, разглядывая на свет маслянистую жидкость. Подняла глаза.

— За тебя, Сергей, — она даже смогла правильно произнести его имя. — За твой новый дом. Я не мастерица красиво говорить. У человека должен быть укромный уголок, где он может от всего спрятаться. Пусть эта комната станет для тебя таким уголком.

Они выпили, не чокаясь.

Дождь кончился, в комнату проник яркий солнечный луч.

— Тебе очень идет гражданское. В форме ты выглядишь слишком неприступной. Хороший коньяк. Еще по одной?

— Наливай, — согласилась она, протягивая бокал. Спросила внезапно, без перехода. — Что, сильно ломает?

— Неужели заметно? — его улыбка против воли вышла неживой.

— Когда человек разменивает личный счет, это всегда видно. Неважно, по обязанности он это сделал или с удовольствием. Он меняется. Становится другим. Постоянно к себе прислушивается.

— Интересная трактовка, — задумчиво отозвался Сергей. Он уселся на низкую тахту, разлил остатки коньяка по бокалам. Солнце играло искрами в янтарной жидкости.

— Каждый проходит это по-своему. Хотя суть не меняется. Сначала кажется, что привык и все забыл. Потом начинаешь понимать, что за все приходится платить.

— Может быть, это оттого, что ты женщина? Все же у вас другая психология. Более эмоциональное начало.

— Я бы на твоем месте на это не рассчитывала, — она уселась рядом, глотнула коньяку, сморщилась — слишком крепкий. Поиграла пальцами Сергея, думая о своем. — На Шеридане мы проходили гипнообработку. Включил прицел — перешел в боевое состояние. Стреляешь не думая. Мгновенная концентрация, не надо ждать, пока подействуют стимуляторы. Потом привыкаешь к трупам. Воспринимаешь их как часть пейзажа. Ешь рядом. Даже шутишь. Потом они возвращаются. Снова умирают у тебя на глазах. Можно пройти психокоррекцию, на какое-то время помогает, но если повторять слишком часто, на это можно подсесть почище наркоты. А они снова приходят. Разговариваешь с ними во сне. Уговариваешь уйти. Стараешься, чтобы у тебя не было свободной минуты. Работаешь, как проклятая, потом или пьешь, или сидишь в компании, или куришь дурь. Под кого угодно ляжешь, лишь бы одной не оставаться. Иногда приходишь в ярость. Пробуждается инстинкт убийства. Готова выстрелить в официанта из-за того, что пиво теплое. Попадаешь снова на боевые, приходишь в бешенство. Стреляешь во все, что шевелится. Как будто убиваешь призраков.

— Меня наширяло так, что я ног не чувствовал, — сказал Сергей.

— Это на первых порах, пока себя слабо контролируешь. В бою дозы будут минимальными, или их совсем не будет. Или, если слабину дашь, пошлют тебе код по радио. Станешь как кукла на веревочке. Потом очухаешься — ни черта не вспомнишь.

— Ты уверена? — с сомнением спросил Сергей.

— На все сто. Мне ли не знать. Если ты в линейной роте, значит гипнообработку уже прошел. Не волнуйся, ее активизируют только в самом крайнем случае. Роботы хреново соображают и дохнут ни за грош. А стоят очень дорого. Так что живи спокойно и не думай об этом. Когда «включишься» — все равно ничего не вспомнишь.

— Не боишься об этом говорить?

— Ты об этих, «молчи-молчи»? — Магда презрительно показала глазами на потолок. — Тоже мне, секрет Полишинеля. Даже лучше для тебя. Если ты об этом заранее узнаешь — меньше шок. Меньше повреждение казенного тела.

— Неужели это у всех так? — спросил он.

— Люди делятся на бегемотов, и на тех, кто чувствуют кожей. Первые могут выбить человеку мозги, потом сесть и спокойно допить свое пиво. У вторых совесть — как кислота. Разъедает изнутри. Мы с тобой из второй категории. Хотя насчет себя я уже не уверена.

Она поставила бокал.

— Мы живы, и это главное. Живи сейчас и не думай о будущем. Каждая минута — как последняя. Смакуй каждый глоток. Поцелуй меня.

— Конечно, — серьезно сказал Сергей. Провел ладонью по ее коротким волосам. Привлек к себе. Коснулся губами ее щеки. Медленно спустился ниже. Нашел приоткрытые навстречу губы.

— Ну, как? — спросил он. — Получается?

— Еще тренироваться и тренироваться, — ответила Магда, обвивая руками его шею. — Но успехи определенно есть. А ты серьезно насчет переезда?

— Абсолютно. Не желаю тебя не с кем делить. Хочу, чтобы мы просыпались вместе. Хочу целовать тебя сонную, а вечером встречать тебя после службы — грязную, злую и измученную, хочу видеть как ты постепенно оттаиваешь и улыбаешься. Согласен чинно гулять под ручку и вечерами собирать свои носки в кучу.

— Я подумаю, — пообещала Магда. — Я очень серьезно подумаю. Дай мне немного времени.

И прильнула к нему в долгом поцелуе.

Глава 4

Операционный зал линейного крейсера «Варяг» — флагманского корабля экспедиционной эскадры Союза Демократических Планет. Двухметровая тактическая голограмма в центре овального отсека забрызгана редкими значками кораблей, исчерчена зелеными векторами их движения. Яркие белые точки звезд, серые шарики планет. Планета-цель подсвечена ярко-голубым. Джорджия. Сырьевой рай. Глухая окраина прогнившей Земной Империи. Только извращенец с гипертрофированным самомнением мог назвать свою кучку планет таким громким именем. Как будто люди остальных государств родом не с матери-Земли. Легендарной прародины, захлебнувшейся в технологическом дерьме суперцивилизаций, превратившейся в безжизненную помойку.

Контр-адмирал Корсак нервно дернул плечом, возвращаясь из своих мыслей на бренную палубу. Он не был стратегом. Не был философом. И что на него нашло? Он был простой разменной пешкой. Отличным тактиком, способным в заданные сроки выполнить поставленную задачу. Хотя почти не имел модификаций. Только увеличенный мозг с кристаллами вживленных блоков дополнительной памяти, хранящих тактические решения на все случаи жизни. В отличие от своих офицеров, сидящих у постов управления по окружности отсека, укутанных в коконы боевых скафандров. Мотивированных до предела. С вживленными интерфейсами, с усиленным, не боящимся перегрузок скелетом. Приспособленных к жизни на корабле лучше, чем на поверхности планеты. Выращенных за два года в инкубаторах флота. Не знающих другой цели, кроме победы над противником. Впрочем, не знающих и самого противника. Противник, это тот, на кого укажет куратор Совета во время инструктажа. Хотя им еще повезло. У них хотя бы осталось чувство страха. Они боятся умереть, не выполнив задачу. Боятся повредить или использовать не по назначению дорогую матчасть. Техника дороже людей. В отличие от того же десанта первой волны. Разменных камикадзе, стремящихся умереть во славу Демократии. Выращенных за месяц по ускоренной программе. Солдат, у которых инстинкт самосохранения и страх смерти отсутствуют от рождения. Только генетически привитое стремление захватить указанный плацдарм и удерживать его до высадки главных сил. Живые роботы. Все равно упрощенное тело не живет больше месяца после активизации. Иное дело — коммандос-невидимки, чьей задачей, наоборот, является необходимость выжить как можно дольше, уничтожая живую силу противника, его средства связи и управления. Способных пить грязную воду болот, переваривать любую органику и убивать сотнями различных способов.

От воспоминания о существах с безжизненными водянистыми глазами, по недоразумению называвшихся людьми, Корсака передернуло. Что-то нервы шалят.

— Товарищ адмирал! Доклад командира авангардной группы.

— Слушаю.

— Система 09875674XLE очищена. Эсминец 867 уничтожил фрегат и спутник связи противника. Повреждений нет. Других вражеских сил в оперативном районе не обнаружено. Докладывает капитан второго ранга Стасов.

— Благодарю, — ровным голосом отозвался адмирал. — Экипажу эсминца — благодарность за хорошую работу.

— Есть благодарность! — отозвался кавторанг.

— Как вражеский фрегат отреагировал на атаку?

— Как сонная муха, товарищ адмирал! Не успел даже вовремя поставить «зонтик». Нападения явно не ожидал. Скорее всего, учебный поход.

— Эскадре продолжить движение.

— Есть! — кавторанг освободил канал.

Сочная метка крейсера на сферической голограмме почти терялась на фоне зеленых мазков ударных авианосцев «Севастополь» и «Балтика». Фрегаты охранения выглядели просто кружащимися искрами. Большой десантный корабль замыкал строй. Тройка эсминцев авангарда ушла далеко вперед, мелькая крохотными серебристыми рыбками в голубоватой глубине тактической сферы.

Земная Империя никогда не воевала. Она зажралась, безнаказанно подминая под себя одну за другой промышленные и сырьевые планеты. Пора забрать у нее то, что ей принадлежит не по праву. Забрать по праву сильного.

«И что за чушь лезет в голову? — снова удивился Корсак. — Определенно, не стоило пить после инструктажа с членами Совета. Умеют они загадить голову».

Глава 5

Вторые сутки Стейнберг пытался выбраться из боевой рубки. Израсходовав три аварийных осветительных комплекта из четырех, вручную программируя ремонтного робота, он добился лишь одного — смог переключить магистраль управления системой восстановления на автономное питание от резервного источника, при этом лишившись аварийного освещения и исчерпав ресурс аккумуляторов робота. Щелчком вставив в держатель последний дыхательный картридж, лейтенант раскинул руки и, отдыхая, повис рядом с переходным люком. Тусклое пятно света вокруг осветительной трубки выхватывало из темноты заиндевевшие консоли управления, кабель, змеящийся по переборке и исчезающий в одной из раскрытых настенных панелей, скрюченного и тоже покрытого инеем робота. Израсходованные дыхательные картриджи, осветительные трубки, крепежные болты от открытых панелей висели тут и там, дополняя картину катастрофы.

«Если не найду исправного ремонтника, так и подохну тут» — безразлично подумал Стейнберг.

За последние сутки он уже свыкся с неизбежностью смерти, и только вбитая в подкорку привычка действовать не давала принять снотворное и тихо умереть во сне. Три часа назад замолчал последний собеседник, с которым Стейнберг переговаривался по аварийной системе связи. Сержант Гирсон, наводчик носовой батареи, не смог выбраться из обесточенного ракетного поста, израсходовал дыхательные картриджи из аварийного комплекта и из скафандра погибшего товарища. Пару последних часов своей жизни он безостановочно материл пройдоху-вербовщика, заблокированный люк, боготраханного Императора вместе с его мудацкой империей и весь этот долбаный флот с его сраным пижонским начальством. От его предсмертных хрипов у Стейнберга чуть не съехала крыша. Когда он вновь подключился к резервному каналу, в наушнике слышалось лишь потрескивание помех.

До него один за другим умолкли Джексон и Сэмуэл из машинного, матрос Иванов из досмотровой группы. Капрал Джонс из ремонтной команды, — единственный из кубрика, кто успел надеть скафандр, — с искалеченной ногой, зажатой переходным люком, до последнего момента советами пытался помочь Стейнбергу взять под контроль систему ремонта и восстановления. Временами, перекачанный стимуляторами и подавителями боли, он начинал что-то хрипло петь на своем варварском диалекте английского. Где-то через три часа он тихо истек кровью. В первый час после катастрофы кто-то, видимо отрезанный от системы аварийной связи, еще пытался перестукиваться через переборки, но быстро затих. Фрегат был мертв.

«Пора», — решил Стейнберг. Замерзший лючок долго не поддавался. Толстые пальцы термоизолирующих перчаток скафандра срывались с запорного маховичка. Пот заливал глаза.

«Спокойно, спокойно, — шептал Стейнберг, поворачивая маховичок. — Еще немного, всего пара оборотов».

Перчатка снова соскользнула с маховичка.

Черт, давай же!

Щелкнув, лючок распахнулся. Конец кабеля высунулся наружу. Зацепившись ногой за страховочную скобу, Стейнберг осторожно вытянул около метра кабеля и вставил его в разъем на груди. Затаив дыхание, сдвинул защитную пластину на левом запястье и прикоснулся перчаткой к сенсорному экрану. Моргнув, экран высветил меню ремонтной системы.

— Господи! — Стейнберг перевел дух. — Получилось! Только бы успеть до того, как отключится питание, — лихорадочно тыкая перчаткой в экран, шептал Стейнберг. — Работай, милый, — торопил он компьютер.

— Доступные ресурсы, — наконец, сообщила система. Стейнберг торопливо активировал опцию.

— Система жизнеобеспечения; система пожаротушения; система радиационной безопасности; система восстановления, — перечислял компьютер.

Задержав дыхание, лейтенант ткнул в пункт «Система восстановления».

— Ожидайте, производится опрос оборудования…

— Обнаружен отказ системы коммуникаций…

— Произвожу блокировку неисправных участков…

— Уровень питания недостаточен для работы системы…

— Произвожу подключение резервных источников питания…

— Резервные источники питания не обнаружены…

— Произвожу поиск свободных ремонтных роботов для восстановления питания…

— Дьявол, давай же! Работай, сволочь!

Экран начал медленно гаснуть.

— Обнаружен свободный ремонтный робот… — сообщил компьютер. Экран потух окончательно.

Ну, вот и все. Стейнберг отпустил скобу и повис, тупо глядя на индикатор воздуха. Воздуха всего на три часа. Плевать. Хоть посплю напоследок.

Он закрыл глаза и начал медленно считать про себя до тысячи.

— Триста пятьдесят два, триста пятьдесят три, триста пятьдесят четыре… — числа шли сплошным потоком, выстраивались в длинную очередь, уходили за горизонт.

— Пи-ик… Пятьсот пятьдесят пять… Пи-ик… Пятьсот пятьдесят шесть… Пи-ик… — неприятный писк в наушнике не давал заснуть.

Писк? Стейнберг резко встряхнул головой, с глухим стуком приложившись затылком шлема о плавающий позади пустой картридж.

— Пи-ик… — снова прозвучало в наушнике.

Лейтенант сдвинул нарукавную пластину. Экранчик светился ровным зеленоватым светом.

— Обнаружен свободный ремонтный робот…

— Система управления запитана от резервного источника питания…

— Доступные ресурсы: ремонтный робот инвентарный номер 23 в отсеке № 3, статус заряда батарей — полный, ремонтный робот инвентарный номер 11 в отсеке № 5, статус заряда батарей — полный. Перейти к прямому управлению роботами? — последняя строка мигала, требуя действия.

Он схватил губами трубку питания.

— По такому поводу не грех напиться, — до конца не веря в привалившую удачу, вслух сказал лейтенант.

Он высосал последний глоток кофе. В запасе осталось только поллитра холодного бульона.

Поудобнее закрепившись на переборке, лейтенант Стейнберг приступил к работе.

Глава 6

Жизнь налаживалась. Во всяком случае, так ему казалось. Увеличенный до двух тысяч кредитов оклад специалиста. Почти полное обеспечение. Сержантская должность. В ближайшей перспективе — звание и оклад сержанта. А это еще пять дополнительных сотен в месяц. Уютная и недорогая квартирка в красивом районе. Спокойный в своем углу на широченной постели. Чаще с Магдой, иногда, когда Магда находилась на дежурстве или на учениях, — с хорошенькой куклой для постельных утех. Магда не считала их за полноценных людей, относилась к девушкам по вызову скорее, как к медицинскому оборудованию, и потому смотрела на такие игрища с чисто профессиональной точки зрения — молодому организму с экстремальными физическими и эмоциональными нагрузками периодически необходима гормональная встряска и психологическая разгрузка. Тем более, что девушки для того и были предназначены. Попытка, однако, устроить сеанс группового секса с участием неожиданно вернувшейся Магды и одной из длинноногих кукол, в восторг бравого капрала не привела.

— Эта процедура рассчитана только на двоих, — ответ Магды привел уже привыкшего к здешним свободным нравам Сергея в состояние неловкости. — Я свое возьму попозже. — И, обещающе улыбнувшись, поцеловала его в ключицу. Неловкость растворилась без следа.

Каждую свободную минуту он возился с Триста двадцатым, все больше совершенствуя его, помогал Добину и Пранку программировать и дорабатывать их питомцев. Каждый день перепахивал в составе взвода грязь полигона. Ардант под напором своих сержантов сдался и разработал новую тактику с учетом расширенных возможностей КОПов. «Дикие пчелы» понемногу молчаливо признавали Сергея своим, хотя и без явных симпатий и проявлений приязни.

— Для тебя эта возня — просто самовыражение, чувак, а для нас — шанс остаться в живых, — сказал однажды Пранк. — Проникнись этим. Ты теперь часть взвода. Весь этот выпендреж с соревнованиями — просто способ заставить людей лучше освоить свою специальность. И он работает.

До этого, несмотря на большое жалование, у Сергея никогда не было на счету такого количества свободных денег. Он даже начал подумывать о том, чтобы приобрести недорогую машину, чтобы по утрам добираться до базы с ветерком и комфортом, а не на служебном автобусе с жесткими пластиковыми сидениями.

Ночные кошмары, стараниями Магды, прекратились. Будущее терялось в тумане. Но он уже отвык заглядывать дальше, чем это требовалось для «нормальной» армейской жизни. «Живи здесь и сейчас» — все окружающие жили по этому принципу, стараясь взять от жизни все, что полагалось согласно имперской нормам довольствия. Он решил не отставать.

Тем временем, Триста двадцатый превратился в склонного пофилософствовать большого ребенка, обвешанного смертельно опасными игрушками. Со странной, извращенной логикой. Не желающего без нужды раздавить насекомое и готового разнести в куски любого, кто смел угрожать Сергею. Для того, чтобы пройти обязательный тест с КОПом, приходилось сбрасывать на внешний носитель слепок электронного мозга и восстанавливать из архива дамп полугодовой давности. После чего тестирующая аппаратура признавала КОПа вполне работоспособным. Сергей уже и сам не мог понять, во что превратил боевую машину. «Пусть все идет как идет», — в очередной раз думал он. Стереть личность, в которую развился Триста двадцатый, не поднималась рука. Да и как можно убить своего друга?

Самурай служил рядом, во втором отделении. Молчаливый, сосредоточенный, уверенный. Спокойный и холодный, как змея. Каким и должен быть снайпер. Он влился во взвод буднично и естественно, словно всегда стоял на левом фланге своего отделения. Его постоянное незримое присутствие рядом иногда заставляло Сергея задумываться: а может быть, это и есть та самая мужская дружба? Или боевое братство?

Время от времени он ловил на себе пристальный взгляд Лихача. Тот служил в соседней роте и уже получил капрала. Бывший сержант упорно игнорировал все попытки Сергея заговорить или просто поздороваться.

Как ни отговаривала его Магда, Сергей решил установить себе чип управления. Все-таки дополнительные три сотни к окладу, положенные солдатам с боевыми имплантами. Однако больше всего его привлекала возможность общаться с КОПом напрямую.

Глава 7

Через три дня напряженной работы Стейнберг, наконец, смог избавиться от скафандра. В отсеке уже вновь горел тусклый аварийный свет, климатизатор поднял температуру до приемлемого уровня, а оживший и перезаряженный ремонтный робот, цокая магнитными присосками по переборкам, отлавливал дрейфующий по отсеку мусор.

Тому, кто разрабатывал скафандр, явно не ставили задачу обеспечить удобство его пассажира при снятии в условиях невесомости, поэтому лейтенант, матерясь, долго извивался, выползая из эластичной прорезиненной оболочки, отсоединяя сначала медицинские датчики, потом переполненный контейнер с фекалиями, затем сдирая с рук и шеи провода ментальной связи. Наконец, сморщенная шкура скафандра с торчащими в разные стороны трубками и разноцветными разъемами, повисла над командирским ложементом. После безвкусной, многократно регенерированной атмосферы скафандра, холодный, пропахший металлом и подгоревшей изоляцией воздух был слаще меда.

Несколько раз глубоко и с наслаждением вздохнув, Стейнберг первым делом сделал то, о чем мечтал последние несколько дней, когда смерть перестала висеть за спиной, — вымылся. Естественно, с поправкой на условия обитания — то есть просто обтер себя увлажненными гигиеническими салфетками. В ледяном воздухе тело, отвыкшее от перепадов температуры, мгновенно покрылось гусиной кожей — энергии хватало пока только на минимальный режим климатизатора. Перебирая руками страховочные скобы, Стейнберг добрался до шкафчика с одеждой. С трудом втиснувшись в промороженный технический комбинезон, лейтенант немного повисел в позе зародыша, ожидая, пока холодная ткань согреется. Затем всунул ноги в ботинки с магнитными подошвами, перехватил лодыжки эластичными липучками и медленно, с усилием отрывая ноги от палубы, подошел к консоли управления восстановительной системой.

Сенсорный экран теперь светился устойчивым зеленоватым цветом. Стейнберг потыкал пальцем в меню системы, проверяя состояние работ.

Несколько дней назад, после обнаружения двух исправных ремонтных роботов, он приказал системе обеспечить резервное питание до уровня, необходимого для нормального функционирования самой системы. Затем, когда, наконец, включилась консоль управления, а воздуха в последнем картридже осталось не более, чем на час, Стейнберг дал команду запитать ячейку зарядки дыхательных картриджей в своем отсеке. Когда смерть от удушья отодвинулась по меньшей мере на сутки, а система доложила о вводе в строй еще около десятка ремонтных роботов, он распределил ее задачи следующим образом: восстановить резервное питание; начать работы по восстановлению герметичности последовательно во всех отсеках, начиная от боевой рубки; в герметизированных отсеках, по мере повышения уровня энергии, обеспечить работу систем жизнеобеспечения в минимальном режиме. Чуть позже, вспомнив о том, что фрегат был атакован неизвестным ему оружием, лейтенант на всякий случай добавил команду дегазации и дезактивации восстановленных отсеков.

Корабль наполнялся звуками. Через переборки просачивалось постукивание, шипение, иногда снова начинал помаргивать свет, но постепенно, шаг за шагом, Стейнберг получал сообщения об окончании ремонта все новых и новых систем. Конечно, он не надеялся полностью восстановить своими силами разрушенный корабль, однако теперь в нем крепла уверенность, что он не умрет по крайней мере еще несколько месяцев. Во всяком случае, пока не иссякнут ресурсы. Кроме того, он рассчитывал на то, что сумеет восстановить работу системы связи, после чего свяжется с базой флота или хотя бы сможет подать сигнал SOS. Пока же ему оставалось только ждать, когда уровень питания станет достаточным для того, чтобы он мог запустить центральный компьютер.

Судя по информации восстановительной системы, завтра он сможет проникнуть в соседний отсек — его герметичность была восстановлена, и сейчас система жизнеобеспечения пыталась наполнить его воздухом и поднять температуру до уровня, достаточного для того, чтобы им можно было дышать без риска сжечь легкие.

Восстановление атмосферы шло медленно. Большая часть одноклеточных водорослей из отсеков, производящих воздух, погибла, оставшаяся в живых часть не обеспечивала и десятой доли потребностей корабля. Роботы-ремонтники сыпали огнями плазменной сварки почти на всем протяжении магистральных систем, латая изрешеченные трубопроводы, меняли оплавленные жгуты проводов и целые плети световодов, подключая питание ко все новым отсекам регенерации и ликвидируя многочисленные утечки, но воздуха все равно не хватало.

Откусывая по кусочку от белковой плитки из аварийного рациона, лейтенант напряженно читал сообщения системы.

— В отсеке № 6 обнаружен незанятый ремонтный робот инвентарный номер 17. Поврежден блок управления. Приступить к восстановлению? — окошко сообщения мигало, требуя внимания.

— Приступить к восстановлению, — лейтенант почти не глядя ткнул пальцем в экран.

— Система подачи воздуха в отсек № 3 восстановлена. Свободен ремонтный робот инвентарный номер 6. Перейти к прямому управлению ремонтным роботом? Через одну минуту ремонтный робот инвентарный номер 6 будет задействован для ремонта системы регенерации воздуха в отсеке № 3…

— Электропитание отсека регенерации № 3 восстановлено. Уровень жизнедеятельности организмов регенерации — 12 % от нормы. Ориентировочное время полного восстановления организмов регенерации — 86 часов. Рекомендуемые действия: произвести инъекции стимуляторов роста в отсек регенерации № 3. Ремонтный робот инвентарный номер 7 свободен. Перейти к прямому управлению ремонтным роботом? Через одну минуту ремонтный робот инвентарный номер 7 будет задействован для ремонта системы подачи воздуха в отсеке № 3…

— Отсек регенерации № 6 имеет невосстановимые повреждения. Продолжить работы по восстановлению отсека регенерации № 6? Через одну минуту ремонтный робот инвентарный номер 16 будет задействован для ремонта системы электропитания отсека регенерации № 2…

— Система регенерации воздуха в отсеке № 3 — недостаточно запасных частей для полного восстановления. Уровень восстановления — 56 % от нормы. Дальнейшее восстановление возможно за счет разукомплектации систем других отсеков. Продолжить работы по восстановлению системы регенерации воздуха в отсеке № 3? Через одну минуту ремонтный робот инвентарный номер 6 будет задействован для ремонта системы электропитания отсека № 2…

Сообщения ремонтно-восстановительной системы шли сплошным потоком, требовали инструкций, давали рекомендации, уточняли приоритеты. Стейнберг не успевал реагировать даже на пятую часть запросов — уровень разрушений и объем необходимых работ были таковы, что всей ремонтной команде корабля пришлось бы работать не один месяц.

Однако Стейнберг продолжал бороться.

Глава 8

— Борт 120-234-111 вызывает Эскудо-Контроль.

— Эскудо-Контроль на связи.

— Эскудо-Контроль, я борт 120-234-111, следую эшелоном пятьдесят тысяч по стандартному давлению на сорок два градуса. Прошу посадочный вектор.

— 120-234-111, я Эскудо-Контроль, вас нет в расписании. Сообщите характер груза, цель прибытия.

— Эскудо-Контроль, я борт 120-234-111, транспортный корабль «Бриз», порт приписки Ладон, Марс-2, на борту груз рабсилы, срочный контракт со «Стилус», Джорджия.

— Чертовы рабовладельцы! — задерганный диспетчер покосился на колонки расписания на голограмме. — Леппо, свяжись с транспортным агентом «Стилуса», запроси данные на внеочередной борт 120-234-111.

— Откуда я его ночью добуду? — лениво отозвался белобрысый напарник, прихлебывая кофе. — Все их рейсы с рабами ходят только днем. Их контора до утра закрыта. Кто ж их по ночам выгружать-то будет?

— Плевать, найди его по личному коммуникатору, у меня борт вне расписания и свободные полосы наперечет, — раздраженно бросил диспетчер.

Чертов финн. Наградил бог помощником.

— Да ладно, ладно, сейчас поищу, — как всегда, не спеша, отозвался флегматичный белобровый увалень.

— 120-234-111, я Эскудо-Контроль. Сбросьте скорость на пятьдесят процентов, оставайтесь на своем эшелоне, ждите инструкций.

Щелчок. Пауза. Шорох помех.

— Эскудо-Контроль, я борт 120-234-111, у меня помехи. Говорите медленнее, прием.

«Какой странный акцент у этого пилота. Чертов иностранец!» — и уже с микрофон: — 120-234-111, я Эскудо-Контроль. Повторяю. Сбросьте скорость на пятьдесят процентов, оставайтесь на пятидесяти тысячах метров по стандартному давлению. Вы оборудованы ответчиком? Прием.

Диспетчер нервно поерзал в кресле, наблюдая на голограмме за разноцветьем движущихся меток. Одна из меток, покраснев, резко изменила положение.

— Мэйдэй, мэйдэй, мэйдэй, я 120-234-111, не могу сохранить высоту из-за отказа планетарного двигателя. Пожар в кормовом трюме. Аварийное снижение. Посадку произведу на южной оконечности порта Эскудо. Пересекаю сорок пять тысяч на курсе сорок. Повторяю…

— 120-234-111, я Эскудо-Контроль, вас понял, аварийное снижение на южной оконечности поля. Готовлю пожарных. Леппо! Бросай все, срочно аварийную службу и медиков. Вызывай директора. Предупреди охрану и военных, пусть обеспечат эвакуацию и охрану груза. Сообщи в пересыльный пункт «Стилуса», пусть срочно готовят конвой! — лихорадочно диктовал диспетчер.

Дьявол, ну почему обязатеьно в мое дежурство?! «Стилус» меня живьем зароет! Он прекрасно осознавал, кто истинный хозяин на планете и что будет, если он хотя бы косвенно будет причастен к потере драгоценного живого груза. О том, что туша неуправляемого транспортника может промахнуться мимо полосы и рухнуть прямо на стеклянную башню диспетчерской, он как-то не думал.

— Всем бортам, Эскудо-Контроль, быть на приеме, воздушное судно терпит бедствие. Оставайтесь на своих эшелонах до распоряжения. Повторяю…

Вдали, на залитой ярким светом прожекторов посадочном поле, замелькали первые всполохи маячков машин аварийно-спасательной службы.

— Товарищ адмирал, доклад службы наблюдения! Малый десантный корабль номер 6537 приступил к снижению!

Контр-адмирал Корсак в очередной раз оглядел мерцающую сферу тактической голограммы. Повернулся к напряженно замершим у консолей управления офицерам. Их затянутые в гибкие коконы боевых скафандров фигуры из-за множества тянущихся к ложементам проводов и страховочных ремней казались укутанными разноцветной паутиной. Отсветы контрольных панелей и управляющих голограмм рисовали яркие картинки на стеклах шлемов. Из-за многочисленных офицеров штаба эскадры в светлых скафандрах, с переносными электронными планшетами в руках суетящихся на адмиральском мостике, центральный пост напоминал растревоженный термитник.

— Эскадра к бою. Приступить к действиям по плану «А». Крейсеру «Варяг» атаковать базу флота и авианосец противника. Отряду эсминцев прикрывать крейсер от атак авиации. Штурмовой авиации уничтожить станции дальней связи. — Адмирал медленно сел в поднявшийся позади него ложемент, опустил забрало гермошлема. За спиной, сопровождаемые под шипением пневмоподушек, падали по местам штабные офицеры, на ходу диктуя указания своим службам.

Дождавшись, пока ложемент затянет вокруг него эластичные ремни, Корсак продолжил:

— «Севастополю» занять место согласно диспозиции, блокировать район порта Эскудо в атмосфере и на орбите, принудить лечь в дрейф грузовые суда в районе орбитального грузового терминала, приступить к уничтожению спутников связи и навигации. Большому десантному кораблю приступить к активизации десанта первой волны.

Свет в отсеке померк, вместо него осветились яркими пятнами дисплеи и боевые консоли. Приземистые матросы аварийной команды, увешанные баллонами и контейнерами с инструментами и материалами, замерли у стен в объятиях страховочных захватов. Специально выведенные особи. Гордость командира крейсера. Способны крутить гайки голыми руками и легко обходиться без воздуха в течении семи минут. Заморгала световая сигнализация, предупреждая об удалении атмосферы. Тактическая голограмма ожила, зарябила новыми метками. Шевельнулась под ногами палуба — крейсер открыл огонь многоступенчатыми ракетами.

— Во славу Демократии… — тихо произнес адмирал.

— Во славу Демократии! — нестройно отозвался штаб.

Рев садящегося транспорта, пронизывал тройное герметичное остекление диспетчерской словно бумагу. Вибрировали даже стальные колонны-основания. Поползла по столу чашка с недопитым кофе, помедлив на краю, беззвучно свалилась на мозаичный пол, забрызгав его неопрятными темными пятнами. Что-то неслышно кричал, широко разевая рот и тыча рукой в сторону ближайшей полосы, белобрысый Леппо. Диспетчер, плотно зажав руками уши, непонимающе глядел на своего помощника. Кресло под ним медленно сползало к дверям лифта в центре комнаты. Брызнув бледными искрами, лопнул один из осветительных плафонов на потолке. Обзорные стекла диспетчерской быстро мутнели, компенсируя ослепительное пульсирующее сияние, исторгаемое дюзами аварийного судна. Над бетоном посадочного поля с разбросанными по нему тушами челноков, катилось новое солнце. Раскаленный ветер перевернул и играючи потащил по массивным плитам колесный джип бригады обслуживания. С хрустом сложилось и затрепетало сетчатое ограждение зоны руления. Через несколько секунд рев переместился южнее и резко стих. От мощного толчка дрогнул пол. Со столов веером разлетелись какие-то бумаги, незакрепленные трубки переговорников, ручки электронных указок. Кресла подпрыгнули, словно живые. Мигнул и вновь загорелся свет. Оглохший диспетчер тряс головой. В ушах стоял непрекращающийся хрустальный звон. Одна из огромных рам, край которой вырвало из крепления, пронзительно скрипела стальной кромкой по бетону. Младший диспетчер тыкал непослушными пальцами в кнопки коммуникатора, сбивался, чертыхаясь, начинал набор заново.

Далеко над полем что-то ярко вспыхнуло. Спустя миг донесся хлопок взрыва. Звон в ушах не проходил. Настойчиво пульсировал на консоли красный индикатор срочного вызова. Диспетчер подошел к сорванной раме. Взлетно-посадочный комплекс вокруг башни разительно переменился. Исчез слепящий свет прожекторных бутонов, лишь отдельные точки сигнального освещения неровными строчками проступали из темноты. Что-то вдали горело, озаряя тьму неровными вспышками. Суетились на границе поля лучи фар и сине-красные проблески сигнальных маячков. Отчетливо донеслась длинная очередь тяжелого пулемета. Еще одна. И еще. Вроде стихло. Снова что-то глухо бухнуло. Звон в ушах мешал прислушиваться. Нет, снова стреляют. На этот раз точно — тяжелый пулемет. Диспетчер бывал на стрельбище батальона морской пехоты по приглашению знакомого офицера с КПП порта. Звук тяжелого пулемета он знал. Почему стреляют? Неужели так быстро подъехал конвой «Стилуса»? В кого? В разбегающихся зэков? Очереди следовали одна за другой, затем снова что-то ухнуло и стало тихо. Относительно, так как мелкие звуки никак не желали просачиваться через оглохшие уши. Наверно поэтому он и не услышал шум подъехавших машин. Успел лишь заметить скупые щели света от затемненных фар, мазнувшие по развороченной клумбе вдоль дорожки к диспетчерской. За спиной разошлись в стороны створки лифта и невысокие люди в незнакомой темно-зеленой униформе рассеялись по помещению, взяв на прицел коротких черных винтовок обоих диспетчеров. Леппо выронил трубку коммуникатора, сноровисто вздернул руки над головой. Старший диспетчер последовал его примеру. Один из военных, очевидно офицер, с жутким акцентом произнес из-под воздушной маски:

— Космопорт захвачен. Вам предлагается сотрудничество в обмен на жизнь. Выполняйте наши распоряжения и ничего не бойтесь. После окончания высадки вы получите денежное вознаграждение. За саботаж или неподчинение следует расстрел на месте. Вы понимаете?

Не поняв ни слова из сказанного, загипнотизированный нечеловеческой мимикой офицера, старший диспетчер судорожно кивнул. Леппо угрюмо разглядывал солдат. На протяжении короткой речи командира те стояли, не шевелясь, словно изваяния. Лишь учащенное дыхание под масками выдавало в них живых существ. Диспетчер с удивлением отметил, что все они были одного роста. И кажется, даже на одно лицо.

Над полем с надсадным ревом пронеслись самолеты. Так низко, что вспышки их выхлопов на долю секунды выхватили из темноты огромные туши транспортных челноков на погрузочных стоянках. Пол под ногами снова вздрогнул, громко скрипнула изуродованная рама. Над одной из дальних стоянок поднялось зарево.

Глава 9

Второй отсек помаргивал плафонами аварийного освещения. Где-то под условным потолком, за переплетением труб и кабелей, еще вспыхивали огоньки плазменной сварки — ремонтные роботы продолжали латать трубопроводы. В воздухе висели сорванные то ли при взрыве, то ли при ремонте, решетки настенных панелей. И еще было адски холодно. Стейнберг чувствовал холод металла даже сквозь оболочку легкого ремонтного скафандра.

Весь левый борт выглядел так, словно по нему прошлись гигантским зарядом картечи. Нашлемный фонарь ярким пятном выхватывал неровные пятна сварных заплат и швов, чередовавшихся наплывами оранжевой аварийной пены. Клубком мерзких светящихся червей торчал из приоткрытой крышки коммутационного шкафа пучок световодов. Под ногами крысой просеменил в темноту ремонтник, утаскивая за собой хвост толстого кабеля. Темные обесточенные консоли поста жизнеобеспечения, светится только сектор климата. Большинство индикаторов на нем едва переползли с красного цвета в оранжево-желтый, но все же дышать в отсеке уже можно. Хотя и недолго.

Шахта центрального лифта. Россыпь сквозных пробоин на тускло блестящем металокераме. Над запорным маховиком крышки люка зеленый индикатор — центральный лифт работает. Исправный тостер в груде металлолома. Толстый гофрированный шланг воздуховода торчит поперек отсека, не дает пройти. Стейнберг осторожно приподнял его за край. Воздуховод теряется во мраке распахнутого технического туннеля. Гофрированная петля распрямляется, открывая чью-то ногу в обрывке оранжево-серебристого комбинезона. Нога, обутая в светлый ботинок с магнитной подошвой, уверенно стоит на палубе. Стейнберг протиснулся через перегороженный проход, стараясь не задеть каменное тело под собой. Задел-таки. Рука трупа в светлой перчатке легонько качнулась вверх-вниз. Привет, привет, бродяга. Как поживаешь? Что-то перегорело внутри, как лампочка. Еще там, в боевой рубке. Будто ты давно умер, и только дышишь по привычке. А они — уже нет.

Ну и что?

Лейтенант протиснулся дальше, посветил на люк носовой зенитной батареи. Зеленый. Уже лучше. Осторожно высунулся из-за шахты лифта, отодвинул висящую перед носом погнутую решетку. Вторая зенитная. Тоже зеленый. Чудненько. Подхватил из аварийного шкафа пару дыхательных картриджей. Пригодятся. Прилепил к боку. Огляделся. Дальше вроде получше. На вид — совершенно исправное оборудование, разве что обесточенное. Но это ерунда, запитаем.

Переходной люк в следующий отсек перекрыт наглухо. Рубиновый огонек блокировки. Хреново. Не пройти. Ладно, попробуем через лифт. Не сейчас, позже. На первый раз достаточно. А сейчас назад, в свой отсек. По сравнению с тем, что творится тут, там — номер-люкс. Он толкнул ногой лючок технической ниши, протиснулся по узкому переходу на другой борт. Нащупал скобу аварийного трапа, медленно переставляя прилипающие к металлу подошвы, начал подниматься «вверх» к началу шахты. Отодвинул плечом обрывок кабеля, стараясь не задеть блеснувшие медные жилы. Врезался головой во что-то упругое. Посветил. Снова оранжевая ткань скафандра. На этот раз вокруг россыпь замерзших темных шариков. Тянутся, медленно дрейфуя в сторону решеток воздухозаборника. Температура растет и кровь скоро начнет таять. Надо бы прибрать мертвую органику. Жить в летающем морге — слетишь с катушек.

А это что у нас? Ага, резервная консоль управления. Включаем. Работает. Ошибка соединения. А ты чего ждал? Дублирующий контур. Индикатор зеленый. Отлично. Теперь кабель в разъем. Контакт. Идентификация. Есть! Светится небольшая голограмма. Красные пятна повреждений. Зараза. Сквозь голограмму проплывает очередной рубиновый шарик. Голосовой интерфейс:

— Командный статус подтвержден. Объект: лейтенант Стейнберг. Доклад: система управления законсервирована. Сбой системы питания. Ожидаю команды.

— Дружище, я так рад тебя слышать! В этом гробу просто не с кем поболтать!

— Команда не опознана. Система управления законсервирована. Сбой системы питания. Ожидаю команды.

— Ну-ну, зануда, — нервно засмеялся Стейнберг. Накопившееся напряжение искало выхода. — Хорошо, будь по-твоему. Центральному, команда: задействовать систему ремонта и восстановления. Восстановить систему питания центрального процессора. Восстановить систему управления в боевой рубке. Определить местонахождение судна. Продолжить работы по восстановлению системы жизнеобеспечения. Приступить к выполнению.

— Принято. Команда в стадии выполнения.

Лейтенант выдернул кабель из гнезда разъема, бережно уложил в нагрудный карман, застегнул молнию клапана.

Запорный маховичок провернулся на полоборота. Засветился зеленый индикатор люка. Стейнберг щелкнул замком шлема, с наслаждением вдохнул ставший привычным запах своего отсека. Дом, милый дом…

Впервые за несколько суток он заснул сном младенца. Даже увидел во сне что-то хорошее. Правда, потом никак не мог вспомнить, что именно.

Глава 10

— Магда, ну дай же поспать… — Сергей вяло отбивался от нее во сне. — Потерпи до утра. И выключи свет!

Тычок под ребра сбросил его с кровати. Сергей вскочил, ошалело озираясь. Моргая красным глазком, противно жужжал зуммер тревоги над входной дверью. Общий сбор. Луч посадочного прожектора с садящегося неподалеку коптера больно ударил по глазам. Звука почти не было.

«На глушителях идет», — машинально отметил он.

Магда, уже одетая, прыгала на одной ноге, втискивая ногу в ботинок.

— Спишь, как в яслях, — она, наконец, справилась с ботинком, схватив из ниши амуницию, в спешке защелкала застежками. — Ты что, зуммера никогда не слышал?

— У нас в казарме ревун, — огрызнулся Сергей, влезая в комбинезон.

Она на секунду прижалась к нему, заглянула в глаза.

— Милый, мне пора. Пожалуйста, не лезь на рожон. Мне кажется, это не учения. Увидимся, — она клюнула его сухими губами в щеку и выскочила за дверь.

Через полминуты он выбежал следом. Внизу хлопали двери, кто-то этажом ниже гулко топал вниз по ступенькам. Из-за незапертых дверей нудили тревожные зуммеры.

Улица встретила непривычной темнотой. Не светилось ни одно окно, тускло поблескивали в свете звезд стеклянные грани фонарей. В рассеянном свете мелькали быстрые тени, со всех сторон доносился топот ботинок и бряцанье амуниции. Кто-то впереди шепотом матерился, запнувшись о скамейку. Двое солдат-ополченцев в легкой броне сноровисто скатывали в рулон красивую травку газона, обнажая бетонный капонир с коротким провалом окопа. Третий раскладывал станок автоматического гранатомета. Сержант в полном боевом облачении подсвечивал ему тусклым лучиком красного фонаря.

— Внимание! — раздался чей-то холодный голос. Сергей, еще не привыкший к присутствию импланта, вздрогнул от неожиданности. — Внимание! Это не учебная тревога. Всем военнослужащим — общий сбор. Членам семей и гражданскому персоналу занять места в убежищах. Действуйте согласно инструкциям. Следуйте за инструкторами гражданской обороны. Ситуация под контролем. Не поддавайтесь панике. Соблюдайте спокойствие. Транспорт для доставки военнослужащих к местам постоянной дислокации сосредоточен вдоль центральных улиц. Предъявляйте служебные жетоны комендантским командам для распределения по машинам. Повторяю…

Голос странно двоился. До Сергея, наконец, дошло, что инструкция параллельно транслируется уличными громкоговорителями.

Навстречу с тихим гулом медленно прополз мобильный комплекс ПВО с погашенными огнями. Длинные силуэты его стволов на мгновенье заслонили звездную россыпь на небе. Камушки с посыпанной гравием дорожки с пулевым стуком разлетались из-под юбки воздушной подушки. Звякнуло разбитое стекло. Где-то заплакал ребенок. На него зашикали. Плач перешел в хныканье, постепенно затих за соседним домом. Низко над домами серой тенью пронесся беспилотник.

— Ваш жетон! Жетон! — прямо в ухо Сергею выкрикнул возникший из ниоткуда военный полицейский. В темноте тусклым пятном светилась его белая каска, оттеняя провал лица. Из-за плеча тускло отсвечивал короткий ствол автоматического карабина.

— Третья машина справа. Третья справа!

Сергей машинально кивнул, не сообразив, что его кивок не виден в темноте. Коп без лица уже тыкал сканером в следующий жетон. Отсвет крохотного экранчика освещал его руку синеватым пятном. Казалось, будто рука движется в темноте сама по себе. Кто-то толкнул Сергея в бок, наступил на ногу. Ожесточенно работая плечами и локтями, он протиснулся к серому пятну грузовика. Запрыгнул в кузов. Всмотрелся в темноту. Его грубо дернули за руку, толкнули на жесткое сиденье.

— Падай, не маячь, — раздался из тьмы под тентом низкий голос. — Тебе куда?

— Форт-Дикс, первый батальон бригады мобильной пехоты, — машинально ответил Сергей, потирая локоть. Помедлив, добавил: — Сэр.

— Садж, нам точно не туда, — лениво растягивая слова, заметил кто-то из глубины кузова.

— Тебя спросить забыли, — огрызнулся обладатель низкого голоса. — Значит так, десант, сбросим тебя на базе в километре по центральной аллее, дальше сам дошлепаешь. Нам дальше. Времени в обрез.

— Нет проблем, сэр, — отозвался Сергей.

Еще один силуэт шумно взгромоздился в кузов, на мгновенье заслонив небо.

— Тебе куда? — поинтересовался сержант.

— Свои, садж, — ответил новенький.

— Свои так свои, — пробурчал служака. Забормотал в коммуникатор: — Служба, трогай. Полный комплект. У перекрестка первого первого мобильной притормози.

Коммуникатор что-то коротко прохрипел в ответ. Машина резко дернулась. Сергей со стуком приложился затылком о металлическую дугу тентодержателя. Сзади пристроился приземистый БТР сопровождения, задрав к небу ребристые стволы спаренных скорострелов. Небо прыгало в проеме заднего борта. В вышине длинным росчерком мелькнула падающая звездочка, красиво распалась на крохотные гаснущие искорки, каждая со своим следом.

Закладывало уши. Грузовик с низким гулом полз по шоссе, иногда резко вилял, уступая дорогу встречной колонне бронетехники. Взобрался на подъем. Сзади, насколько мог различить взгляд, ползла огромная тысяченожка, скупо поблескивая тусклыми щелями затемненных фар. С неба скатилась еще одна звезда. Красиво, черт возьми!

— Хреновы дела, а, садж? — поинтересовался кто-то напротив, — Смотри, с орбиты уже что-то посыпалось.

— Твое дело — молчи да стреляй. Приедем, ротный тебя просветит до полной кондиции. А пока сиди, считай звездочки, — оборвал говоруна сержант.

В стороне от колонны с тихим свистом промелькнул коптер. Незнакомый силуэт. Сергей таких еще не видел. Мельче «косилки». Один несущий винт. Очень быстрый. И тихий. Наверное, крутая штука. Вертушка стремительной тенью барражировала над колонной, иногда пропадая из виду за лесистыми холмами. Чуть в стороне над лесом мелькнул еще один хищный силуэт.

И впрямь дело серьезное, решил Сергей.

Встречаемые стволами автоматических турелей, машины вползали в ворота базы и растекались по бетонным аллеям. Со всех сторон доносилось взрыкивание танковых двигателей. Где-то размеренно били кувалдами по сырому дереву. Влажный холодный ветерок тянул запахом ракетных выхлопов. Били батареи противокосмической обороны.

Грузовик дернулся и резко остановился.

— Станция Преддверие. Следующая остановка — Ад, — ехидно остроумничал давешний трепач.

— Шевели задницей, пехота, чего расселся, — подтолкнул Сергея сержант.

Глава 11

База Форт-Дикс распрямляла спину, разминала затекшие мышцы. Посреди красивых лужаек и вековых деревьев выпячивались из земли бугры бронеколпаков со стволами орудий. Щелкали механизмами подачи многоствольные автоматические турели. Сдвигались в стороны целые пласты грунта над выездами из подземных туннелей, выбрасывая пар выхлопов, расползались по бетонным капонирам батареи самоходных гаубиц, минометов, реактивной артиллерии. Оживали, наполнялись лязгом гусениц и топотом множества ног километры подземных коридоров. Колонны бронетранспортеров в сопровождении коптеров рассредоточивались, охватывая Джорджтаун, занимая позиции согласно оперативным планам. Командиры батальонов и батарей срывали предохранительные колпачки и печати с накопителей оперативных вычислителей, спешно впитывали данные задач, на ходу транслировали их на тактические блоки подчиненных. Звено за звеном уходили вверх высотные и фронтовые перехватчики. Где-то в ближнем космосе уже шли напряженные бои. Обратно возвращались далеко не все. С опустевшими ракетными подвесками, с пробоинами в коротких плоскостях. Раскаленный воздух струился над стартовыми столами. Не переставая, били противокосмические орудия, расчерчивая хмурое утро дымными столбами. Ракеты орбитального перехвата полыхали над шахтами и с грохотом исчезали в высоте. Патрули морской пехоты на броне БМП с лязгом траков катились по улицам городов, всмятку давя брошенные на улицах легковушки. Беспилотные высотные разведчики гнали потоки данных. Мобильная пехота расползалась над континентом, оборудуя опорные пункты на протяжении тысяч километров, усиливая охрану батарей противокосмической обороны. Огромная военная машина набирала обороты.

Центральный пост «Варяга». Офицеры штаба эскадры только что приложились к трубкам питания, поглотив обед, запили его теплым суррогатным кофе с витаминами. В конце концов, война — их работа. Боевая работа. И жить на работе нужно по установленному распорядку. Незаметные вестовые тут же заменили картриджи питания скафандров. Офицер, как правило, — долгоживущая особь, требующая хорошего энергоснабжения и своевременного ухода. Офицер должен иметь свежую пищу, чтобы успешно выполнять поставленные задачи.

— Начальник оперативного отдела, докладывайте.

— Первый этап плана «А» в целом выполнен, — тут же отозвался черноволосый офицер из противоперегрузочного кресла. — Станция дальней связи уничтожена. Авангард десанта первой волны высадился успешно. Космопорт Эскудо захвачен и готов к приему десантного транспорта. Средства низковысотной ПВО развернуты. Гарнизон прилегающего города Эскудо нейтрализован, наблюдаются редкие, незначительные очаги сопротивления. Батарея противокосмической обороны Эскудо уничтожена. Потери десанта незначительны. Развернуты мобильные патрульные группы. Десантный корабль находится на исходной позиции согласно плану, произвел активацию трех батальонов десанта первой волны и роты командос. В течение двух суток будут активированы до полка десанта первой волны, вторая рота командос, батальон тяжелой пехоты. Вместе с тем, высадка основной группы десанта затруднена господством авиации противника в воздушной зоне космопорта. Противник поднял самолеты с морского авианосца в пятистах километрах от Эскудо. Для нашей ударной авиации авианосец недосягаем. Попытка добиться превосходства в воздухе к успеху не привела. Наши истребители класса «космос-атмосфера» значительно уступают машинам противника в маневренности и тяговооруженности на средних и низких высотах. Безвозвратно потеряно шестнадцать тактических истребителей и пять штурмовиков. Посадка десантного корабля на планету в таких условиях невозможна. Просчитывается вариант высадки подкреплений при помощи десантных катеров, но прогноз потерь средств высадки достигает пятидесяти процентов. Наша ударная авиация способна поддержать десант огнем по площадям. Тактическая поддержка штурмовой авиацией затруднена из-за высокой активности истребителей противника. Группировка космического флота противника в целом нейтрализована. Уничтожено три эсминца, три фрегата, четыре тактических корабля, более тридцати единиц космической авиации. Эскортный авианосец «Гинзборо» тяжело поврежден и отошел под защиту батарей ПКО, хотя сохранил часть авиации и продолжает участвовать в боевых действиях. Повреждена орбитальная база флота противника. В строю осталось около десяти тактических кораблей, действующих, в основном, под прикрытием базы. Уничтожено восемьдесят процентов спутников связи и навигации. С нашей стороны два эсминца получили повреждения средней тяжести при отражении атак вражеской авиации. Наша авиация господствует на орбите и в ближнем космосе. Тут ситуация обратная. Универсальные перехватчики Земной Империи уступают нашим истребителям при действиях вне атмосферы, особенно в боях на дальних дистанциях. Уничтожено двадцать самолетов противника. Попытки нашей авиации проникнуть в воздушное пространство Джорджии вне зоны Эскудо к успеху не привели ввиду плотного огня ПКО. Дальнейшие попытки уничтожить базу флота и авианосец противника с дальней дистанции нежелательны ввиду того, что запас тяжелых ракет основной ударной единицы — крейсера «Варяг» — после боя составляет около тридцати процентов от нормы и может полностью истощиться, что оставит крейсер без тяжелого вооружения. Выход «Варяга» на дистанцию средств поражения средней дальности сделает его потенциально доступным для авиации и наземных средств противника. Доклад закончен.

Контр-адмирал Корсак помолчал, напряженно раздумывая. В голове с бешеной скоростью прокручивались и анализировались варианты дальнейших действий. Офицеры штаба замерли, ожидая распоряжений.

— Начальник штаба, разработайте план операции, — наконец, произнес Корсак. — Авианосцу «Балтика» продолжать атаки орбитальной группировки противника, имея главной целью базу флота и авианосец «Гинзборо». Авианосцу «Севастополь» поднять все свободные от охранения истребители для прикрытия ударной авиации. Ударной авиации «Севастополя» уничтожить морской авианосец противника. После захвата превосходства в воздухе в районе Эскудо, начать высадку основного десанта. Штурмовой авиации осуществить поддержку десанта. Далее действовать по ранее утвержденному плану. Исполнение — немедленно по готовности.

— Слушаюсь, товарищ адмирал!

Глава 12

Нескончаемый аврал погрузки снаряжения и боеприпасов. Огромные, неистощимые недра складов и хранилищ. Вереницы грузовиков и грузовых каров. Ящики, ящики, ящики. Ряды бесконечных темно-зеленых штабелей. Целые города с табличками маркировки улиц. И почему в армии так любят зеленый цвет? Чем хуже черный, или, скажем, коричневый? Едкий соленый пот, заливающий глаза. Ломота в спине. Трехэтажные маты озверевших сержантов. Не успеваешь разогнуться, как тебе в спину уже больно упирается угол следующей тары. Двигаешься тупо и бездумно. Считаешь ящики. Потом грузовики. На бегу разглядываешь маркировки. Потом надоедает и то, и другое, и третье. Переезжает вся вселенная. Всем требуются консервы, патроны, гранаты, снаряды, батареи, аптечки, фонари, радиостанции, прицелы, ЗИПы, ботинки и запасные стволы для гранатометов. И еще целая куча всякого барахла. Блин, да как же без этого добра воевали раньше? Минутный перекур, пара глотков из фляги. Глоток перенасыщенного химией воздуха. Дым ракетных выхлопов стелется над базой, смешивается с холодным дождливым туманом, образовывая ядреную смесь, перешибающую дыхание. Надрывное буханье орудий ПКО и рев взлетающих почти над самыми головами самолетов уже приелись и воспринимаются как привычный фон. Снова в цепочку. И грузить, грузить, грузить. Главный враг — вездесущие сержанты интендантской службы с электронными планшетами в руках. Еще пара часов, и они замордуют тебя почище любого противника. Любой из взвода готов пришибить этих уродов с красными воспаленными глазами даже не по команде — по легкому кивку или движению бровей. По любому намеку. Но намека все нет. Озлобленные бойцы кидаются ящиками. С маху бьют ими по пластику кузовов. Сделанная на совесть армейская упаковка держит удар, не дает выместись на себе злость. Сигнал тревоги воспринимается как сигнал избавления от пытки. Сутки непрерывной физподготовки с использованием тяжестей вдохновят на драку самого закоренелого пацифиста. Тем более «Диких пчел».

Скорлупа брони защелкивается вокруг грязного, пропитанного пылью и потом комбинезона. Щитки плотно облегают локти и колени, стискивают бедра. Мир привычно окрашивается и подсвечивается зеленоватой рамкой прицельной панорамы. Разбивается на оконтуренные тактическим блоком объекты. Грузовики раззявили пасти пустых кузовов. Интенданты кричат в коммуникаторы. Требуют следующую порцию жертв. Мы уже не в их власти. «Дикие пчелы» предпочитают погибнуть с винтовками, а не с ящиками в руках.

— Наша очередь! — кричит Ардант. Над лесом появляются «мулы». Сколько же их! Определенно, война — масштабное действо.

— Пора отрабатывать халяву! — сообщает наушник голосом взводного. Кажется, у него боевая истерика. Так бывает, когда слишком долго находишься в состоянии высокой кондиции. Идиот. Он даже помогал грузить машины в перерывах между изучением потока оперативных данных. Демонстрировал единство взвода. Быть ему комбатом. Если выживет.

Тактический блок сигнализирует о поступлении вводной. Триста двадцатый на связи. Удобная штука этот имплант. Сергей дает команду к выдвижению, не размыкая губ.

На бетон плаца опускаются «мулы». С грузовых каров быстро закидываются внутрь плотно упакованные транспортные кофры. Запах металла, пластика и резины внутри летающего дома. Такой привычный, вселяющий уверенность. Доклады командиров. Земля уходит вниз.

Батальон выстраивается клином. В центре коптеры десанта. По бокам и впереди «косилки» огневой поддержки. Высоко над ними — истребители сопровождения. Сергей ощущает себя винтиком всесокрушающей машины. Силища, заключенная в десятках боевых механизмов, под завязку набитых смертью, переполняет бойцов, делает их лица спокойными. А может быть, они до блевоты устали за последние сутки и им просто стало на все наплевать. Они привычно чистят и осматривают оружие. Перечитывают вводные. Разглядывают карты. Начинают дремать под гул турбин.

«Диким пчелам» — высадка на окраине Эскудо, разведка боем в сторону космопорта. Два остальных взвода роты — «Бизоны» и «Красные кайманы» — резерв и обеспечение эксфильтрации. По возможности обходить очаги сопротивления. Нарушать коммуникации противника, уничтожать тыловое обеспечение. Ротам «Браво» и «Чарли» захватить плацдарм и удерживать его до высадки основных сил или до команды к эвакуации. Непосредственную огневую поддержку обеспечивает пятерка «косилок», действующих с территории плацдарма. Поддержку по требованию и прикрытие с воздуха обеспечивают тактические истребители и штурмовики морского базирования. Время реагирования на запрос — от пяти минут до часа.

Под конвоем тянулась гладь бесконечного океана. Такого мирного. Яркое экваториальное солнце резвилось в бирюзовой воде. На борту все спали. Когда еще выпадет случай? Крутили огромными головами пулеметчики в своих прозрачных пузырях.

Глава 13

Снова второй отсек. Надо пройти дальше. Люк перехода заклинило намертво. Сошедшая с ума система блокировки упорно не желает разблокировать стальную плиту, потому что по ее данным в третьем отсеке сплошной вакуум. Однако система восстановления утверждает, что в третьем отсеке пригодная для дыхания атмосфера с температурой плюс пять по Цельсию. Стейнберг решает воспользоваться центральным лифтом. Над его шлюзом уютно светится зеленый индикатор. Запорный маховик легко проворачивается, открывая провал люка. Освещение внутри не работает. Луч нашлемного фонаря бьет в темный овал, выхватывая круг металлического пола капсулы. Лейтенант склоняет голову, втискивается внутрь. Распрямляется, держась рукой за маховик люка. Поворачивает голову и замирает в ужасе. Все-таки к виду трупов трудно привыкнуть. Тем более, когда этот труп — твой бывший командир. Остекленевшие глаза из-под раскрытого забрала шлема не дают отвести взгляд. «Командир не может прибыть на мостик». Да уж, в таком виде прибыть куда-либо и впрямь проблематично. Неделя в замкнутом пространстве при температуре выше нуля не прошла без последствий. Щеки и лоб мертвеца покрывают темные трупные пятна. Капитан-лейтенант Брейсвил, железный человек, доводивший команду до изнеможения, висит в тесной капсуле, сжимая руками разорванный живот, так и не успев принять участия в первом бою своего корабля.

— Что ж, теперь моя очередь, старина. Теперь я командир. Меня повысили. Извини. — Стейнберг, кряхтя от натуги, с трудом протискивает негнущееся тело в люк. Буксирует к левому борту. Утрамбовывает в неработающий медицинский бокс, плотно задраивает прозрачную полусферу крышки. Два других бокса уже заняты прежними обитателями отсека. Нет энергии, чтобы их заморозить. Но так все же лучше, чем дышать вонью разлагающегося мяса.

Страховочная скоба под теплоизолирующей перчаткой вздрогнула. Фрегат подрабатывал двигателями ориентации, меняя курс. Ожившая система управления вела судно в пятый сектор Ориона, система Бритта. На базу флота. Жаль, что накрылась система дальней связи. Во всяком случае, не удалось запеленговать ни одной станции ретрансляции из расположенных в этом секторе. В общем, связи с базой как не было, так и нет.

— Доклад: главный двигатель выведен на уровень мощности сорок процентов от нормы. Дальнейшее повышение мощности невозможно из-за повреждения контура охлаждения. Расчетное время выхода на границу системы Бритта — сто двадцать часов, — женский голос в затылке больше не кажется чем-то потусторонним. За прошедшую неделю Стейнберг научился говорить с системой управления на отвлеченные темы, временами безбожно отвлекая ее ресурсы от первостепенных задач. Одиночество внутри заледеневшей стальной скорлупы, тесное общение с мертвецами и хрипы умирающих по каналам аварийной связи способствуют развитию философских взглядов на жизнь. Зачем он тут? Почему не работает бухгалтером в магазине своего дяди Джорджа? Какого хрена ему не жилось в верхнем ярусе мегаполиса Лукс, где полно кондиционированного воздуха, горячей воды и холодного пива? Ради чего шесть долгих лет в училище Флота он подвергался издевательствам над душой и телом? Для того, чтобы покрасоваться синим кителем перед портовыми девками? Чтобы сдохнуть от удушья в пустоте системы, у которой даже нет названия? Для чего он живет? Почему не умер вместе с другими? Быть может, бог все-таки существует?

Как и любой флотский, он был закоренелым атеистом. Трудно верить в бога, когда пролетаешь за сутки несколько звездных систем, нигде не встречая следов его присутствия. Может быть, он оставлен в живых для выполнения какой-то миссии? Тогда к дьяволу бога, если даже высшее существо определяет его назначение, вписывает его в штатную ведомость и планирует его дальнейшее использование. Тот же флот, только невозможно дезертировать. «Я так не согласен», — твердил лейтенант своему собеседнику. Или самому себе. Компьютер научился слушать излияния Стейнберга. Кажется, он научился понимать, когда можно задавать вопросы, делая вид, что не понял команду, а когда просто молчать и слушать. Жаль, что он не может дать ни одного ответа.

На самом деле, у него не было особого выбора. Можно было изображать героя и продолжать бороться. Даже бездельничать, накачиваясь стимуляторами или спиртным, было уже невозможно. Управляющая система враз усыпит его, если решит, что его действия как командира неадекватны и идут вразрез с уставом Флота. Стейнберг не хотел умереть во сне.

Фрегат упорно ползет к базе. Набитый мертвецами и безмолвный, словно Летучий Голландец.

Глава 14

Высадка. Хоровод «косилок» над западной окраиной Эскудо. Бронированные монстры едва не касаются крыш одинаковых трехэтажных домов, с ревом проносясь по кругу. Ураганный ветер винтов срывает с плоских крыш куски кровли, расшвыривает их по покрытой мусором улице. До стены джунглей — полоса отчуждения, выжженная и вытравленная химикатами пятикилометровая буферная зона. Ограждает городок от воздействия зеленого ада.

Небо исчерчено сплошной сеткой инверсионных следов. Десятки имперских самолетов барражируют на разных высотах. Не рискуя, однако, опускаться слишком низко — откуда-то из-за домов регулярно протягиваются вверх ниточки ракетных пусков, отгоняя незванных гостей. Если бы не это, высадка выглядела бы совсем мирной. Более мирной, чем даже учебная. Беспилотные разведчики передают картинки опустевших улиц окраины. Кое-где — выбитые окна. Парочка брошенных автомобилей с распахнутыми дверцами. Несколько трупов гражданских на тротуаре. Перебегают улицу два небритых мужика с пластиковыми канистрами в руках. Испуганно оглядываясь, тихонько крадется вдоль дома женщина с прижатым к груди мешком съестного. И никаких следов присутствия противника.

Маленькие беспилотники непрерывно транслируют обращение имперского военного командования к обитателям городка. В принципе, сеть оповещения по линии гражданской обороны должна была сработать еще несколько дней назад. Судя по всему, гражданское население уже распределено по убежищам, в домах и офисах остались только самые упертые. Но все же командование перестраховывается. Какой смысл уничтожать тех, кого, по идее, нужно защищать? Иначе город вместе с космопортом давно был бы стерт в порошок вместе со всеми захватчиками. Всего-то и надо, что несколько ракет с орбитальных бомбардировщиков. Опять же, промышленно-добывающий комплекс представляет немалую ценность. А может быть, дело именно в нем. Как бы то ни было, из-под крыльев небольших аппаратов, нарезающих круги над крышами, продолжают литься слова: «Граждане Империи. На город совершено вооруженное нападение. Объявлено военное положение. Пожалуйста, проследуйте в ближайшее убежище гражданской обороны. Захватите с собой документы, запасы воды и пищи на несколько дней. Адреса убежищ указаны на информационных стендах и во всех полицейских участках. Если вы не можете вывести людей, которые не в состоянии передвигаться самостоятельно, обратитесь к ближайшему полицейскому или иному представителю власти. Вооруженные силы Империи начинают боевые действия. Все, кто не укрылся в убежищах, подвергают свою жизнь опасности. Повторяем…».

Первый «мул» снижается над широким пологим холмом, скользит над самой землей. Пулеметы захлебываются от ярости, исчерчивая землю полосами пыльных фонтанов. Десант горохом сыплется из коптера на черную безжизненную землю, мгновенно рассасывается по сторонам, занимая оборону. Через несколько секунд опорожняется следующая машина. И — пошла карусель. Высота быстро покрывается ящиками и контейнерами, окутывается колючими спиралями. Серо-зеленые силуэты ошпаренными тараканами разбегаются по вершине.

Пока никакого сопротивления. Окраина отсюда — как на ладони. Дома в километре от зоны высадки молчаливо пялятся на суету, блестя отражениями окон. Серые спины уходят в землю, сноровисто долбят лопатками, грузят ее в пластиковые мешки. Кольца окопов с наростами огневых точек растут на глазах, срастаются в причудливые лабиринты. Серыми истуканами торчат из клубов пыли КОПы. Настороженно крутят торсом, поводят стволами. Расходятся далеко по сторонам посты передового наблюдения.

Коптеры тянутся к джунглям, на ходу выстраиваются в походный ордер. Оставшиеся «Громы» поднялись выше, патрулируют окраину. Становятся слышны остервенелые матерки и частый стук лопаток по камням и мертвым корням. Лейтенант Ардант мечется среди окопов, подгоняет сержантов:

— Темп, темп. Надо успеть оборудовать позиции до темноты. Ускорить работы.

Сержанты, стиснув зубы, кивают. Для порядка все же рычат на бойцов. Те и так кидают землю, как роботы. Не маленькие, понимают, что к чему. Даже новенькие пашут как черти. А вот взводному неймется. Все рвет пупок. Не чувствует разницы между войной и учениями. Тут надо не бежать вперед, а, поджав яйца, тихонько плестись сзади. Война не любит отличников. Выживают только середнячки.

Стански и Факел, высунув языки от усердия, нашпиговывают землю перед заграждениями минами и датчиками сигнализации. Чуть позже придет черед управляемых мин. Освобожденный от работ Самурай, закутанный в черно-зеленое маскировочное барахло поверх брони, бесформенной кучей лежит на склоне, прикрывая саперов. Кажется, он даже не дышит. Длинный ствол снайперской винтовки со свисающими прядями маскировки лежит параллельно земле, едва заметно рыская по сторонам.

Солнце садится в джунгли, зажигая багровый закат. Быстро темнеет. Мигнув, гаснет картинка с одного из беспилотников, ушедшего далеко вперед в сторону позиций батареи ПКО. На одном из последних кадров мелькает смазанный силуэт незнакомого механизма. Что-то среднее между колесным бронетранспортером и машиной разведки. «Косилка» вырывается из карусели, ныряет к самым крышам. С высоты холма в сгущающейся темноте хорошо видны вспышки в небе. Далеко за домами поднимается зарево, но быстро опадает, проглоченное темнотой. Коптер возвращается в строй.

— Вот зараза! — распрямляет спину сосед Сергея по окопу, Ковальски. — Роем, роем. Если бы еще себе. А так, все равно уходить. — Он сплевывает густую черную слюну, задергивает горловину мешка. Вдвоем с Сергеем они поднимают темно-зеленую пластиковую тушу, взваливают ее на бруствер. Подсвечивают тусклыми красными фонариками, проверяя прочность и правильность укладки.

Гул самолетов в вышине с наступлением темноты временами приближается, становится более отчетливым. Если присмотреться, можно увидеть, как перемигиваются между тучами звезды. Некоторые из них вспыхивают быстрыми яркими росчерками. В высоте идет бой. Внизу пока тихо.

— Как ты, Серж? — интересуется по радио Пранк.

Сергей оглядывает окоп: кажется, все.

— Нормально, Джим, — отвечает он, растирая по лицу грязный пот. — Вроде окопался. А у тебя?

— Мой Пятьсот первый уже у заграждений. Скоро выходим. Не жди команды, выводи своего за линию окопов. Потом поздно будет суетиться.

— Понял, сделаю. — И сержанту: — Заноза — Фенечке. Сэр, мы закончили.

Командир отделения вынырнул из темноты чуть ли не сразу после доклада. Словно прятался за спиной. Оглядел окоп. С силой потыкал увесистым кулаком в наполненные землей мешки. Сержант Фенечка носил свое несуразное имя гордо. Желающих пошутить над ним после пары случайных травм не находилось.

— Не образцово, но сойдет, Заноза, — наконец, изрек он. Словно сомневаясь, что придраться не к чему. — Проверь КОПа. Скоро выходим. Не подведи.

— Не подведу, сэр. Я готов.

Сержант молча кивнул. Снова исчез в темноте.

Усилием воли Сергей переключил имплант на канал управления КОПом. Теплая волна узнавания и радости захлестнула с головой. Слов теперь не требовалось. Триста двадцатый понимает его мысли до того, как Сергей оформляет их в слова. Достаточно представить последовательность выполнения задачи, чтобы робот с готовностью бросился ее выполнять. Сергей посылает мысленный приказ. КОП, перепрыгивая через траншеи и брустверы, припустил к своему оператору. С ходу перемахнул окоп почти у него над головой, обдав с ног до головы черной земляной крошкой. Опустился на склоне холма, вновь превратившись в настороженного пригнувшегося истукана.

По окопам «Альфы-2», позвякивая амуницией, расползались новые хозяева. Двое солдат протащили трубу лаунчера, звонко приложив Сергею по броне сошкой станка. Рядом приземлился худощавый солдатик из роты «Чарли». Не торопясь, новый жилец разложил свои пожитки на дне окопа. Пошевелил винтовкой между мешков бруствера, пристраивая ее поудобнее. Расстелил на земле пончо. Накрыл им вещмешок. Уселся, по-хозяйски огляделся. Поворчал — нет ниши для боеприпасов. Ничего, родной, не в отеле. Сам выдолбишь.

— Чьих будешь, боец? — наконец, соизволил обратиться к Сергею.

— «Дикие пчелы», — нехотя ответил Сергей.

— «Альфа-2», значит.

— Именно так.

— А я Стас. Гамбит. «Чарли-1», — представился худощавый.

В наушнике забубнил голос взводного. Началось.

— Бывай, Стас. Я пошел.

— Подожми яйца, — напутствует боец.

В темноте по склону холма спускались серые тени. Приседали, ощетинившись стволами, группировались перед колючкой у подножия. Ждали донесения разведчиков-снайперов, ушедших вперед час назад.

Наконец, сектор минного поля отключен. По одному взвод просачивается за кольца проволочного заграждения. Стаи «мошек» сканируют окрестности. Сзади на высоте десятки стволов роты «Чарли» напряженно всматриваются в темноту.

Идти по минному полю, даже зная, что оно деактивировано, жутковато. Сергей представляет, как под тонким слоем земли дожидаются своего дурачка свежеустановленные «подарки». Надеется, что сделаны они на совесть и ни один не сработает в заблокированном состоянии. Стараясь быстрее проскочить опасное место, с лязгом наталкивается на идущего впереди.

— Заноза, не паникуй, — невидимый в темноте Фенечка все видит. Недовольно оглядывается назад взводный.

— Принято, — машинально отвечает Сергей. Горячая волна стыда заливает уши. Все же он идет след в след идущему впереди.

— Дозоры, вперед, — отрывисто распоряжается Ардант. Он напряжен, но не паникует. Это хорошо. Сейчас мандраж ни к чему. Бойцы должны чувствовать его уверенность. — КОПы по местам.

Снова загораются точки мин на карте. Поле активировано. Прошли. Место Триста двадцатого — в арьергарде, замыкающим. Сергей, присев на колено, пропускает колонну. Семисотый Добина тяжело шагает мимо, перегруженный пушечными картриджами. Орландо любит пострелять. Проходя мимо, Добин ободряюще толкает Сергея в плечо.

Идти, чувствуя за спиной мощь напарника, совсем не страшно. КОП может обнаружить противника по целому букету признаков аж за несколько километров. Триста двадцатый сканирует местность непрерывно. Успокаивающе светятся зеленым показатели телеметрии.

Из темноты надвигаются темные громады домов. Город — как затаившийся перед прыжком черный зверь. Не видно ни огонька. Ни звука, кроме далекого «чиф-чиф-чиф» неугомонных «косилок». Спутникового слежения нет. Видимо, больше нет самих спутников. Автоматика брони отслеживает текущее положение на карте самостоятельно.

— Дозор-лево, Наконечнику-1. Чисто. Прием. Дозор-право, Наконечнику-1. Чисто.

— Наконечник-первый — дозорам. Принято.

Перекличка взводного с охранением успокаивает нервы.

Лейтенант поднимает руку, делает знак. Знак передается по цепочке. Взвод растекается в цепь, тихо валится на землю в ста метрах от первого дома. Прицелы ощупавают темные проемы окон, цепляются за резные решетки балконов. «Мошки» лезут в щели, облетают темное строение, разлетаются вдоль улиц.

Чисто.

Взводный снова взмахивает рукой. Первое отделение срывается с земли и, пригибаясь, несется вперед. Массивный силуэт КОПа качается над сгорбленными фигурами. Два оставшихся робота, привстав, с тихим визгом крутят роторами пулеметов, готовые выдать шквал огня. Сергею кажется, что их слышит весь город.

Первое отделение достигает стен. Звон стекла. Зеленые контуры встают друг другу на плечи, исчезают в темных проемах.

— Наконечник-первый, здесь Стрела-один. Все чисто. Прием.

— Наконечник-первый. Принято.

Очередь второго отделения. Темные фигуры растворяются в темноте. Исчезают из вида через десяток метров. Прицельная панорама рисует на стекле их зеленые силуэты.

Звезды скрыты облаками. Редкими в начале вечера и почти без просветов сейчас. Где-то впереди, через несколько домов, похожий на кучу рваных тряпок, лежит в укрытии Самурай с напарником. Кажется, с Мазилой. Они уже давно на позиции. Сергей поежился, представив себя в чужом враждебном месте, с одной лишь винтовкой в руках. Никакого КОПа за спиной. Никакой поддержки. Ты сам за себя. И за напарника. Одно слово — ППН, пост передового наблюдения и разведки.

— Отделение, вперед! — голос Фенечки в наушнике прерывает мысли. Послав приказ Триста двадцатому, Сергей срывается с места и изо всех сил несется в темноту, стараясь не споткнуться. Сердце учащенно бьется. Не из-за бега. Что ему несчастные сто метров. Несмотря на все тренировки, страх холодит спину.

Серая стена. КОП приседает. Сергей встает на ствол орудия, вваливается в комнату. На полном автопилоте перекатывается вбок, вскидывает винтовку. Хруст стекла под подошвами. Низкая кровать-аэродром со смятым бельем. Встроенный шкаф. Дверь в комнату приоткрыта. На полу раскиданы какие-то тряпки. КОП громоздится на широкий балкон. Бетонная плита трескается и крошится под его весом. Он вламывается внутрь, в соседнюю комнату, в водопаде осыпающегося стекла.

— Заноза, где тебя носит? — голос Фенечки в наушнике спокоен. Пока спокоен. — Доклад!

— Здесь Заноза, двигаюсь. Все в норме.

Сергей избавлен от необходимости выбивать двери ногой и прыгать в каждую комнату с винтовкой наперевес. Триста двадцатый в туче пыли идет впереди, опустив оружие, проламывает себе проходы, вышибая двери вместе с солидными кусками стен. От его тяжелых шагов пол под ногами ощутимо потряхивает. Падают со стен аляповатые картины.

В длинном коридоре с рядами дверей по обеим сторонам собралось все отделение.

— КОП застрял? — интересуется Фенечка.

— Есть немного, сэр. Мы в норме, — облизнув сухие губы, отвечает Сергей.

— Ладно. Не отставай, если жить охота, — спокойно советует сержант.

— Я понял, сэр.

Пользуясь остановкой, Сергей быстро осматривает КОПа, стряхивает с него куски штукатурки и бетонную крошку. Быстро протирает оружие. Фенечка исподтишка косится, наблюдая за ним. Сергей не просто рядовой новичок. От него зависит жизнь отделения. КОП — их основная ударная единица.

Из-за изгиба коридора тихо бормочет Ардант. Докладывает на базу. Точка-1 пройдена, они уже в городе.

Как-то незаметно для себя Сергей попал на войну.

Глава 15

Кварталы одинаковых трехэтажных домов. Отличия только в вывесках и цвете стен. Ночью, без электричества, все отличия нивелируются, превращая здания в одинаковые черные коробки. Эскудо не настоящий город. Тут практически нет постоянных жителей. На восемьдесят процентов он состоит из корпоративных квартир, общежитий и гостиниц. Оставшаяся часть — увеселительные и обслуживающие заведения. Эскудо — место жительства вахтовых смен горно-обогатительного комплекса компании «Стилус». По сути — раздувшийся вахтовый поселок рядом с космопортом и обогатительным комбинатом, с пятидесятитысячным населением, большая часть которого меняется каждый месяц.

Игра в «салки» вдоль темных стен. Перебежать. Укрыться. Оглядеться. Сканировать местность. Распределить цели.

Очередь вторых номеров. Увешанные снаряжением фигуры перебегают вперед, до следующего дома, приседают в тени стен, берут на прицел ряды окон на противоположной стороне. Снова поднимаются первые номера. Перебегают. Ложатся. И снова все повторяется. Пока взвод недостигает рубежа передового наблюдения. Три пары — снайпер плюс напарник — уползают вперед. Скрытно выдвигаются на несколько кварталов, занимают позиции, наблюдают, докладывают. Их выдвижение занимает около часа. За это время взвод расползается по соседним зданиям, занимает оборону, обследует помещения. Важна каждая мелочь. Пока достоверно неизвестно, что собой представляет противник. Но он, несомненно, есть. Кто-то же уничтожил батарею ПКО и роту морской пехоты из охраны космопорта. Уже известно, что чужая эскадра на орбите — ударные авианосцы со товарищи. Наш заслуженный ветеран «Гинзборо» против них — все равно что дворовая шавка против стаи волков. Но что за монстров они сбросили на планету — пока неясно.

Лейтенант получает доклады снайперов. Изучает результаты сканирования района. Делает доклад ротному. Отдает команду продолжить движение. Взвод снова начинает чехарду, продвигаясь вперед по трем параллельным улицам.

Сергей идет замыкающим. Его напарник — Триста двадцатый. КОП не слишком хорошо подходит для скрытного перемещения. Все же он механизм огневой поддержки, а не машина разведки. Гул его сервоприводов в ночной тишине разносится за пару кварталов. Напряжение растет, но страх ушел, уступил место сосредоточенности, как на тренировке. Все внимание — на телеметрию КОПа. Его возможности поиска и обнаружения превосходят возможности всего отделения. Триста двадцатый не подведет.

Монотонное повторение. Перебежать, перепрыгивая подвальные окна. Опуститься на колено. Осмотреться через прицел винтовки. Бросить взгляд на КОПа у здания напротив. Пропустить первые номера. Встать. Перебежать, пригибаясь под окнами. Не отставать. Держать темп.

Остановка. Снайперы бесформенными кучами появляются из дверей ближайшего дома. О чем-то коротко перекидываются с сержантом. Медленно уходят вперед. Фенечка знаками распределяет бойцов по окрестным домам. Отделение парами исчезает в подъездах. Слышны удары и грохот выбиваемых ногами дверей. Сергей прячет Триста двадцатого на лестнице, уходящей вниз, в подвал бара. «Усталый путник» — гордо сообщает погасшая вывеска на длинных цепях. КОП опускается на несколько ступеней, приседает, берет улицу на прицел. Стволы его оружия лежат параллельно тротуару точно железные бревна. Легкий ветерок гонит по квадратным плиткам пустые пластиковые стаканчики, шарики скомканных салфеток. Тихо шелестит сорванная афиша, облепившая ствол пулемета.

Сергей осторожно толкнул массивную стеклянную дверь. Электричества нет, электрозамок открыт. Ствол винтовки смотрит в темноту. В прицельной панораме виден ряд никелированных стульев у стойки. Сергей выпустил «мошку». Электронный жучок шустро шмыгнул внутрь, принялся петлять между ножками столиков, юркнул в проем кухни. Все чисто. Аккуратно расставленная посуда. Остывшие электропечи. Никаких следов беспорядка или панического бегства. Видимо, в момент нападения заведение было закрыто. Жучок влетает в очередное помещение. Пульсирует вызовом, привлекая внимание. Наблюдатель фиксирует четкое тепловое излучение. Человек. Живой. Развалился на столе. Не шевелится. Спит.

— Заноза — Наконечнику-1. У меня живой абориген. Спит.

— Принято, Заноза. Не спугни. Давай маяк.

— Бар в подвале. Триста двадцатый на входе. Даю маяк.

Сергей осторожно прокрадывается к дверям помещения, где развалился местный. Судя по всему, тот занял кабинет администратора. В ожидании взводного Сергей рассматривает спящего. Дюжий детина в мятом техническом комбинезоне похрапывает, положив под щеку рулон бумажных салфеток. На полу — пара пустых бутылок из-под спиртного. Сквозь неплотно прикрытое забрало доносится вонь перегара.

Взводный подходит вместе с Фенечкой. Осматривается.

— Буди его.

Сергей аккуратно подталкивает спящего прикладом. Реакция человека неожиданна. Толком не проснувшись, он резво перекатывается, скатывается на пол, молча бросается на лейтенанта. В руке блестит что-то металлическое, кажется, нож для разделки мяса. Сергей успевает достать его в бок прикладом, Фенечка добавляет армированным ботинком в грудь. Абориген с грохотом обрушивается на пол.

— Успокойся, мы свои, — тихо говорит Фенечка. — Не паникуй.

Сергей подсвечивает Арданта и Фенечку фонариком. Сидя на полу возле стола, мужчина осоловело пялится на них, баюкает поврежденный бок, покачиваясь от боли.

— Свои? Какие такие свои? — наконец, глухо спрашивает он.

— Мобильная пехота. Имперские вооруженные силы, — представляется лейтенант. — Нам надо задать вам несколько вопросов. Вы в состоянии говорить?

— Я ничего не знаю. И вас тоже вижу в первый раз, — набычившись, отвечает верзила. Он не делает попытки встать. Нож по-прежнему зажат в его правой руке.

— Кто вы? — продолжает допрос Ардант. Его мягкий тон никого не обманывает — он очень спешит и готов получить информацию любым путем.

Видимо, абориген тоже понимает это.

— Махмуд Леви. Наладчик с обогатительного комбината.

— Как вы здесь оказались?

— Сбежал из вашего гребаного убежища, — в голосе верзилы звучит вызов.

— Зачем? Там было опасно?

— Сидеть там и подыхать со страху не по мне. Лучше на воле помереть.

— Разве убежище никем не охраняется? Кто вас выпустил?

— Охраняется, как же. Пара копов на входе была и какой-то хмырь с пистолетом. Из гражданских. Грохнули их. Иди куда хочешь. Некоторые и ушли. Я тоже.

— Кто их грохнул?

— Я откуда знаю, — детина пожал плечами. — Они сами виноваты. Эти уроды ехали между домами, те давай по ним палить. Ну, их и грохнули. Заглянули к нам в подвал, осмотрели все и поехали дальше. Нас не тронули. Потом некоторые и дернули на волю. Тут есть где спрятаться.

— Как выглядели те, кто убил охрану убежища?

— Не знаю. Сильно не приглядывался. Маленькие какие-то. Шустрые. Наших копов враз сделали, те только пару раз и успели пальнуть. Заскочили в убежище, думал — хана нам. Они ничего, быстренько осмотрельсь и смылись. Сказали, чтоб не боялись.

— На каком языке говорили? — быстро переспросил взводный.

— Хрен их знает. На незнакомом. Один по-нашему сказал. Плохо, едва понятно. Ничего не взяли, только оружие копов прибрали.

— Чем они вооружены? Что у них было в руках? Во что одеты?

— Короткие винтовки, я таких раньше не видел. На головах шлемы. Короткие сапоги. Темная форма, типа комбеза. Бронежилеты сверху. На мордах маски. Воняет от них.

— Воняет? Чем?

— Не знаю. Но запах такой особенный. Резкий, непривычный. Как будто химией какой-то побрызганы.

— Много их было? Встречали их еще?

— Не, больше не видел. Я уже два дня тут тусуюсь. Они сюда не заглядывали. А в убежище их немного было — штук пять заходили. Сколько снаружи было — не знаю.

— Где находится ваше убежище?

— Кварталов шесть отсюда. На перекрестке между Третьей улицей и Грузовым трактом.

— Ясно. Спасибо за помощь. Думаю, предупреждать о том, что вы нас не видели, излишне. Надеюсь на ваше благоразумие, — лейтенант выразительно посмотрел на Фенечку.

Тот шагнул вперед, сделал неуловимый жест рукой.

— Спи, дружище. Проснешься — все забудешь. Такая дурь классная — закачаешься.

— Сволочь, — успел просипеть верзила. Его глаза закатились, голова свесилась на грудь. Тело медленно упало на бок.

Фенечка сунул в подсумок пустой пневмошприц.

— Пошли, Заноза, чего примерз. Выдвигаемся дальше, сэр?

— Да, сейчас доложу ротному и двинем. Посмотрим на наших гостей.

Наверху низко проносится самолет. От тяжелого грохота ряды бутылок беззвучно подпрыгивают и шевелятся, как живые. КОП докладывает, что самолет вражеский, но без команды не стреляет.

Они выбрались на улицу. По дороге Фенечка прихватил со стойки небольшую плоскую бутылочку, сунул в подсумок.

— Сувенир, — пояснил он Сергею.

Глава 16

Небо над головой третий час сходит с ума. Рев двигателей доносится даже сюда. Светлячки выхлопов мельтешат в вышине как мошкара над лампой. То и дело бой смещается к земле. Тогда становятся видны яркие искры ракет и даже лазерные вспышки.

Взвод остановился в паре кварталов от постов передового наблюдения. Снайперы доложили о моторизованных патрулях противника на поперечной улице. Грузовой тракт. Широкая шестирядная трасса, по которой раньше курсировали между комбинатом и космопортом большегрузные транспортеры. Сейчас по ней через неравные интервалы проносятся легкие двухосные бронемашины.

— Улей, здесь Наконечник-первый, прием, — лейтенант сидит на кафельном полу автоматической прачечной, привалившись спиной к стене. Во избежание обнаружения, он ведет передачу через цепь «мошек»-ретрансляторов.

— Улей — Наконечнику-один. Что у вас?

— Наткнулись на моторизованные патрули противника. Легкие бронемашины. Боевые возможности неизвестны. Курсируют вдоль отметок 30 и 41. Район перекрыт. Намереваюсь атаковать патруль. Прошу воздушную поддержку, прием.

— Извини, старина, с воздухом напряженка. Посмотри вверх. Остались «косилки», но Странник держит их в резерве.

— Понял, Улей. Что с воздухом?

— Похоже на прорыв. Летунов оттесняют. Долго им не продержаться, небо скоро перекроют. Поэтому в крупные стычки не ввязывайся, дойди до космопорта и назад. На обратном пути оставь снайперов на окраинах. Если ввяжешься крупно — «косилки» помогут, но лучше на них не рассчитывай, постарайся выбраться тихо.

— Улей, понял. Конец связи.

— Удачи.

Лейтенант с полминуты разглядывает карту, прикидывая план боя, затем вызывает командиров отделений.

— Значит так, отцы-командиры, — говорит Ардант, подняв забрало, — тихо пройти не получается. Будем прорываться. Патрули собьем, пойдем к порту. Самурая оставим наблюдать и прикрывать возвращение. Тут и тут, — он чиркнул ногтем по карте, — кладем «мазь». Минируем на случай охвата. Третье отделение прикрывает тыл. КОПы давят броневики. Чего от них ждать — неизвестно. Если это десант, то машины, скорее всего, с легким вооружением. Пересекаем тракт по отделениям, дальше двигаемся одной группой. Я иду с первым отделением. Очаги сопротивления обходить. Наша цель — разведка. Вопросы?

Сержанты обдумывают задачу, сосредоточенно молчат.

— Что с воздухом? — спрашивает, наконец, Лапо, командир первого отделения.

— Воздушной поддержки не будет. «Косилки» — на самый крайний случай, — Ардант пристально смотрит на сержанта. — Но я бы на них не рассчитывал.

— Хреново, сэр, — отвечает тот.

— Хреново, — спокойно соглашается лейтенант. — Если вопросов больше нет, вперед, распределяйте задачи. Через пять минут ставим «мазь» и подарки. Через десять начинаем атаку. Пошли.

Сержанты, пригнувшись, расходятся.

Первыми начинают работу саперы. Замаскированные под цвет тротуарных плит мины перекрывают улицу, посыпаются пылью с обочины. Затем черед «мази». Пластиковые цилиндры катятся по дороге, подпрыгивая на выбоинах. Беззвучно лопаются. Шелестящая оболочка уносится ветерком. Невесомая субстанция легкими облачками прозрачной пыли плывет над землей, быстро оседает, твердеет. На взгляд — обычный бетон покрытия. Но панорама шлема рисует на земле темные бесформенные разводы. Словно огромные бурые кляксы на дороге. Ботинки мобильной пехоты имеют в подошве специальный реагент, позволяющий легко передвигаться по искусственной скользкой поверхности. Но чужим на ней не поздоровится. На поверхности, обработанной «мазью» практически отсутствует трение. На ней невозможно стоять, идти, ехать. Лежать тоже не получится. Любые попытки перейти невидимую полосу приведут к эффекту коровы на льду.

Сергей укрывает Триста двадцатого в холле гостиницы. Много массивных колонн-укрытий, много пространства для маневра. Огромные панорамные окна. Робот стоит за колонной, почти касаясь потолка макушкой. Стволы подняты вертикально. Сергей чувствует его состояние. Условно его можно назвать возбуждением. КОП готовится к игре. КОП покажет Сергею, на что он способен. Он ждет. Он сдерживает себя. Человек Заноза может не волноваться — КОП-320 не перепутает цели и будет беречь боеприпасы. Сергей находит себе укрытие в глубине коридора, за чашей неработающего фонтана. Покрытое затейливой мозаикой сообружение выглядит достаточно прочным. Отсюда хорошо просматривается весь холл и вход в гостиницу. Он страхует Триста двадцатого.

— Заноза — Фенечке. Занял позицию.

Сержант дотошно проверяет его укрытие. Приседает за чашу. Выглядывает в холл, оценивая угол обзора. Показывает большой палец. Приказывает заминировать дальнюю стену холла и лестницы. Исчезает на противоположной стороне улицы. Мимо пробегает запаренный Факел. Он раскладывает в проемах гранаты, активированные в режиме «растяжек». Жестами показывает Сергею опасные места, чтобы он ненароком не пересек невидимые инфракрасные лучики. Вышибает ногой дорогую дверь из натурального дерева, шумно ворочает мебель в комнате, оборудуя позицию.

Последние минуты перед боем похожи на пытку. Скорей бы уж все началось. Нарастающее возбуждение глушит страх неизвестности. Адреналин лошадиными дозами разбавляет кровь, заставляя подрагивать руки. Легкий укол в спину. Достукался. Размяк. Позволил броне самой управлять его состоянием. В ушах появляется шум далекого прибоя. Стук сердца. Дрожь проходит. Плавно накатывает кайф. Ради этого стоило помучиться. До чего же легко! Ноги вот-вот оторвутся от пола, взлетят к потолку. Триста двадцатый напряжен: смотри, какой я молодец. Сейчас постреляем! Цифры отсчета словно замерзли. Ну, давай же!

Красные значки неприятельских патрулей быстро перемещаются перед редкими скоплениями зеленых точек.

Тоненько пикает тактический блок. Заглушенные шлемом и стенами, из невообразимой дали глухо бьют орудия КОПов. Хлопки взрывов. Одна за другой гаснут красные отметки. Не так уж страшны эти чужие коробочки.

— Пранк — Наконечнику-один. Цель поражена.

— Добин, цель поражена. Наблюдаю пехоту противника, десять единиц.

Красные точки рассыпаются в цепь перед погасшим значком бронемашины, ползут вперед. Атака на открытой местности? Они что, идиоты? Точки упрямо движутся. Мелькает еще один значок бронемашины. Уходит вбок.

«Заходят с тыла, — догадывается Сергей. — Сейчас наша очередь».

— Стрела-три, к нам гости, — тут же отзывается Фенечка.

Где-то почти неслышно бубнят пулеметы КОПов, расстреливая живые мишени. Гаснут красные точки. Просто учения какие-то.

— Триста двадцатый, внимание!

Приземистая машина вылетает из-за поворота. Стремительно летит по улице неровными зигзагами. Непривычный силуэт. Скошенный, угловатый корпус. Большие колеса, на вид резиновые. Откуда-то сзади нее вываливаются темные фигурки, кувыркаются по бетону, вскакивают, выстраиваются в цепочку. Хобот короткой пушки шевелится, словно живой, выискивая цель. Глухо бухает короткой очередью, окутывается дымом, заставляя легкую машину подпрыгивать. Где-то дальше по улице, в районе позиций первых отделений с резкими хлопками лопаются снаряды. За три секунды Сергей успевает рассмотреть чужой броневик в мельчайших деталях. Классная штука эта дурь!

Триста двадцатый шагает вбок из-за колонны, опускает стволы, как ковбой в старинном вестерне. Он увлечен и спокоен. Ему не требуется допинг. В закрытом пространстве холла короткая очередь его пулемета давит на перепонки. Словно в раздумье, огромное панорамное стекло медленно осыпается волной разноцветных осколков. Синеватый выхлоп безоткатки переворачивает мягкое кресло у стены, срывает с мозаики стен плети живых побегов. Холл заволакивает дымом реактивного выхлопа, смешанным с гарью пластика. Триста двадцатый стремительной тенью мечется между колоннами. Телеметрия показывает, как кумулятивный снаряд прошибает хлипкую броню насквозь. Бронемашина, словно бык, нарвавшийся на бегу на удар кувалды, резко останавливается, развернувшись боком. Снова выстрел. Улица вспыхивает ослепительным светом. Брызги горящей брони сыплются на бетон. Искры вспышек сквозь дым. Пехота и не думает залечь, переходит на бег. Их солдаты, похоже, тоже знают, что такое сближение с противником. Стены холла вскипают пыльными фонтанчиками пулевых попаданий. Дымная вспышка разносит на куски колонну, осыпая холл дождем бетонных осколков. Потолок угрожающе трещит, брызжут на тротуар остатки стекол. Сергей не видит противоположной стены коридора, так плотна завеса дыма и пыли. Триста двадцатый продолжает свою игру, выкатываясь на улицу, поливая цепь короткими частыми очередями. «Мошки» транслируют, как тяжелые пули насквозь прошивают маленькие фигурки.

Шальная пуля чиркает по краю чаши, рикошетом уходит в потолок. Сергей запоздало прячет голову. Матерится.

Триста двадцатый снова укатывается под защиту стен, уступая инициативу стрелкам. Те обнаруживают себя, за несколько секунд поочередно, как в тире, выбивают оставшиеся темные фигуры. Только один неприятельский солдат добегает до полосы «мази», падает на спину, барахтается посреди улицы, пытаясь встать. Щелчок выстрела снайпера пригвождает его к земле. Короткая винтовка, выпавшая из рук, медленно скользит по дороге, словно живая.

— Плюс один! — Голос Самурая подрагивает от сдерживаемого азарта. Непробиваемая самурайская невозмутимость пасует перед молодостью и жаждой славы.

Бой третьего отделения длится меньше двадцати секунд, однако Сергею кажется, будто прошло не меньше получаса. Первое отделение уже пересекло улицу, закрепилось среди домов. Светает. Надо торопиться. Сергей выходит последним, нервно оглядывается на горящий броневик. КОП пружинисто топает рядом, развернув торс назад. Сергей мысленно ободряюще похлопывает его по броне. Волна ответного тепла словно мягкая рука. Чадят на широком Грузовом тракте две вражеских машины. Сейчас они совсем не страшные. Башня у одной снесена напрочь. Не иначе, Орландо постарался. Неподалеку на дороге уткнулся лицом в бетон чужой солдат. Дорожка из черной крови растекается из-под него, маслянисто блестит. Факел, присев на колено, пристраивает под темное тело «подарок» — активированную плазменную гранату. Рев самолетов над головой становится громче. Спасительная чернота тени. Исчезает ощущение десятков наблюдающих за тобой глаз. Впереди снова кварталы одинаковых домов.

Где-то позади змеей переползает на новую позицию Самурай. Сергей представляет, как он минирует вход в подъезд и лестничную клетку, пристраивает винтовку на перевернутый стол в пустой комнате. Шарит прицелом из темной глубины по пустынной улице. Довольно щурится, оценивая позицию. Все-таки снайперы — чокнутые от рождения.

Быстрые перебежки вдоль домов. Необходимо оторваться как можно быстрее. На тактической карте снова появляются красные значки бронемашин. Быстро ориентируются, сволочи.

С неба надвигается вибрирующий гул. Черные монстры с тягучим воем пикируют сверху, заставляя вжимать голову в плечи. Как живой изгибается под ногами тротуар. Звеня, сыплются сверху осколки стекла. За спиной катится черная волна дыма и пыли.

— В укрытие! — запоздало командует взводный. На месте домов, которые они покинули пару минут назад, поднимаются дымные столбы.

— Хреново дело, — тихо бормочет лежащий рядом Стански. — Небо совсем не держат. Быстро накрыли, мать их!

Небеса продолжают удивлять каруселями разноцветных огоньков.

Глава 17

Море манило энсина Фабио Зерители с самого детства. Однако к великому сожалению командира БЧ-2 корвета «Стерегущий», родная планета Йорк имела только один вид крупных водоемов — соленые тропические болота. Ребенком Фабио жадно смотрел голофильмы об обитателях сумрачных глубин, одну за другой глотал книги о морских битвах и путешествиях. В юности он научился эффектно плавать в бассейне, приводя в восторг дурочек-подружек. Повесил в своей комнате огромную голографическую картину, на которой бушевало штормовое море. Читал от корки до корки бюллетени имперского флота. Едва достигнув совершеннолетия, заполнил бланк заявления на поступление в Имперскую морскую академию. И улетел с Йорка на бесплатном армейском транспорте, оставив с носом очередную подружку, в надежде на романтические отношения сказавшейся беременной.

Родители сочли его решение довольно эксцентричным. Уроженец планеты Йорк — одной из основ метрополии, он от рождения имел полноценное имперское гражданство. Не то что эти выскочки с окраинных миров, которые получали гражданство с правом голоса только после пяти лет непрерывной военной службы. Так что необходимости служить у него не было. Имперские граждане жили, не зная нужды. Им был обеспечен солидный пожизненный социальный пакет, включающий в себя бесплатное жилье, продовольственный паек и денежное содержание, достаточное для того, чтобы покупать одежду. Что из того, что бесплатная квартира представляла собой клетушку без окон три на три в нижнем ярусе мегаполиса, а бесплатная еда походила на сырой кирпич? Зато дважды в день из крана бежала чистая вода, раз в сутки можно было принять водоэмульсионный душ, а брикет соево-дрожжевого концентрата можно было полить соусом со вкусом говядины или рыбного филе и запечь в автоповаре. Чего еще желать? Можно было занять денег в государственном банке и поступить в университет. Стать инженером или финансистом. Сидеть в светлом офисе на верхнем ярусе среди вьющихся по стенам зеленых побегов, и зарабатывать кучу денег. Но, видимо, в программе автоакушера что-то разладилось при рождении Фабио. Что-то крепко приложило его по мягкой детской макушке. И теперь, спустя пять лет, обозревая с крохотного пятачка верхней палубы водную равнину до самого горизонта, энсин гадал, помешает ли начавшаяся война прибытию очередного коптера со служебными девочками для команды, или ему опять придется обхаживать штурмана — стервозную от количества страждущих лейтенанта Марию со странной фамилией Хо, в надежде на ее переменчивую благосклонность. Увы, исполнение последнего означало и то, что ему придется играть в шахматы и пить виски пару ночей подряд с соседом по каюте в качестве платы за его двухчасовое отсутствие на своей койке. Больше на их небольшом кораблике уединиться было негде. Прикинув, что плата за минутное удовольствие слишком велика для его растущего организма, Фабио все же решил дожидаться коптера. Утешала, однако, мысль о том, что когда он станет капитан-лейтенантом, а это непременно когда-нибудь случится, ему будет предоставлено право пользования элитными девушками для старшего командного состава.

С началом войны боевые тревоги следовали одна за другой. Дошло до того, что приходилось ночами спать прямо на боевом посту, используя в качестве постели разложенные на палубе гармошки спасательных жилетов. Настроение не улучшалось и от общения с ленивой скотиной Дрангом, которого то и дело приходилось отправлять для ремонта магистралей гидравлики. Эти зенитные пусковые с началом войны превратились в кошмар наяву. Капризные, словно лейтенант Хо в постели младшего офицера. После череды непрерывных стрельб сочленения шлангов трескались и текли, грозя заклинить элеваторы перезарядки.

Черт бы побрал эти эксперименты! Подумаешь, удвоенная производительность при пуске! Работают же люди с нормальной техникой. Чем хуже та же «Оса-Квадро»? Надежна, как могильная плита. И никаких тебе нервов. Стреляй, пока не надоест. Правда, есть у чертовых «Игл» и несомненный плюс. Именно его, Фабио, боевая часть в пух и прах разнесла тяжелый орбитальный бомбардировщик за пределами досягаемости его крылатых ракет. Была красивая картинка на тактической голограмме — и исчезла. А вместо нее — личная благодарность от командующего эскадрой.

На этот раз, похоже, так легко не отвертеться. Сигнал боевой тревоги согнал Фабио с узкой койки час назад, еще затемно. Над морем творилось что-то невообразимое. «Нимиц» увеличил ход и выстреливает в небо эскадрилью за эскадрильей. Ревущие истребители проносятся низко над головой и свечой уходят в зенит. Назад непрерывно садятся для заправки и обслуживания другие. В небе тесно от реактивных струй. Кажется, авианосец решил сегодня поднять все самолеты. Такого масштабного спектакля Фабио еще не видел. Вводная скупо сообщает: ожидается массированная атака неприятельских воздушных сил. Радар рябит десятками целей, пока еще далеких. Жаль, что накрылись спутники. Без их систем наведения на цель точность огня совсем не та. Но ничего, сейчас «Нимиц» поднимет пару высотных разведчиков, и сразу станет легче.

Зерители плеснул в пластиковый стаканчик кофе из термоса. Уселся поудобнее на откидной табурет, широко расставил ноги, стараясь не расплескать дымящуюся жидкость. «Стерегущий» шел полным ходом, поспевая за авианосцем. Корабль ощутимо качало. Слава богу, Фабио прошел операцию на мозжечке еще в академии, и теперь мог плевать на морскую болезнь. Чего не скажешь о двух его матросах, страдальчески кривящихся у мониторов каждый раз, когда судно проваливалось вниз с очередной водяной горы.

— БЧ-2 — мостику, — пробурчал динамик.

— БЧ-2 на связи, сэр, — сунув стаканчик в держатель, торопливо ответил энсин.

— Что у вас? — голос обычно желчного командира корвета был на диво спокоен.

— Наблюдаю цели, более сорока отметок. Все вне пределов досягаемости. Спутников нет. Жду картинки с высотников.

— Ясно, — командир немного помолчал. — Слушай, Фабио, сколько твои игрушки продержатся?

— Шланги вчера меняли, утром я проверял — давление в норме. Залпов на двадцать хватит железно, — ни секунды не раздумывая, ответил энсин. — Не волнуйтесь, сэр, мы редко делаем больше пяти-шести. К тому же мы не одни. Продержимся, сэр.

— Ожидается до трехсот бортов. Делай что хочешь, Фабио, но залпов пятьдесят обеспечь. Иначе нам крышка.

— Сэр, замена одного штуцера — минимум полчаса. На ходу не выйдет, — твердо ответил энсин и потянулся за кофе. — Но я могу прочесть молитву по общему каналу.

Пауза затянулась. Радар все рисует красные метки. Пока они говорили, меток стало вдвое больше.

— Восемь отметок, пеленг 270, дальность сто, высота пять тысяч, скорость тысяча пятьсот! — доложил оператор. — Применяют помехи. Произвожу захват. Есть захват целей!

— Принято, — отозвался энсин. Щелкнул тангентой. — БЧ-2 — мостику. Цели в пределах досягаемости. Высотное наведение отсутствует. Принимаю решение атаковать на рубеже гарантированного поражения.

— Мостик — БЧ-2. Действуй, Фабио. Удачи.

Через несколько секунд крохотный серый кораблик окутывается вонючим дымом. Нити ракет уносятся вверх, внося свою лепту в иллюминацию боя. Над морем уже форменная свалка. Не считаясь с потерями, десятки истребителей космического базирования крутят карусель, не давая перехватчикам прижать армаду ударной авиации. Тяжелые бомбардировщики в россыпях ловушек и ложных целей падают из стратосферы сквозь хлопья зенитных разрывов, на предельных дистанциях сбрасывают дымные ракетные гроздья, грузно взмывают вверх. То и дело в красивых цветных вспышках натыкаются на иглы зенитных ракет, волокут за собой пушистые хвосты из горящих двигателей. Нахрапистые штурмовики звеньями заходят на корабли охранения, протягивают к ним щупальца пушечных трасс. Гибнут один за другим, натыкаясь на плотную стену заградительного огня. И снова пикируют сквозь огонь, словно злобные осы. Радары сходят с ума от тысяч ложных целей. Ракеты пачками сгорают в воздухе, сталкиваясь со стаями противоракет, падают в воду, сбитые с толку помехами, теряют цели из-за перегрузок систем наведения. Море вокруг кораблей кипит от тысяч всплесков. Где-то поднимается дымный султан — один из фрегатов охранения поймал бортом противокорабельную ракету и медленно заваливается на борт. Штурмовики тут же устремляются в образовавшуюся брешь. Авианосец прекращает принимать самолеты и спешно закрывает створки посадочной палубы, готовясь к погружению. С его постов ПВО тянутся к небу трассы артавтоматов ближней защиты.

«Стерегущий», затянутый рваным покрывалом дыма, бьет и бьет в небо огненными стрелами. Казалось, капризные «Иглы» забыли о своих слабостях. Предупреждающе горят указатели давления в гидросистеме. От надстроек и орудийных башен с противным звоном отскакивают раскаленные осколки от близких зенитных разрывов, рвут струны лееров, как в масле, вязнут в настиле палубы.

Из мельтешения помех четко проступают три метки. Десять миль. Высота сто метров. Скорость тысяча двести. Дурным голосом орет ревун системы обнаружения.

— Пеленг 85, дальность десять, высота сто, скорость тысяча двести, три воздушные цели! — громко докладывает оператор. — Обнаружен захват системами наведения!

— Это за нами, — энсин утапливает сенсоры включения автоматического огня. Бесстрастный электронный мозг за тысячную долю секунды определяет опасность и передает данные в систему управления огнем. Операторы — неуклюжие оранжевые куклы в стальных шлемах и ребристых спасжилетах — впериваются взглядом в экраны. Теперь их дело — ждать. Отсветы голограмм играют на позеленевших лицах.

Обе установки, труба за трубой, выплевывают ракеты. Энсину кажется, что он чувствует, как толчки реактивных струй раскачивают судно. Мельтешение помех. Одна из меток исчезает. За ней вторая. Осипшим голосом начинает выкрикивать доклад оператор. Консоль управления огнем расцвечивается красными сигналами. Отказ гидравлической системы носовой установки. Красная метка на радаре угрожающе ползет вперед, выбрасывает впереди себя россыпь ярких точек.

— БЧ-2 — мостику. Отказ носовой пусковой. Наблюдаю пуск ракет по правому борту.

В оглушительном грохоте трясется палуба. Совсем рядом, на юте, заходится длинной очередью четырехствольный артавтомат.

«Успеют поставить зонтик или нет?» — отрешенно думает Фабио. Точки на радаре упорно не ассоциируются со смертью.

Фабио смотрит в приоткрытую вопреки инструкции дверь поста, через поручни узкой площадки. Где-то там, по правому борту, над самым морем, среди красивых цветных вспышек противоракетного огня, их смерть. Ее пока не видно. И вряд ли он успеет ее заметить. В пелене дыма над палубой, который не успевает сдувать океанский бриз, мгновенный огненный росчерк ракеты как случайный солнечный зайчик на гребне волны.

Удар швыряет его в открытый люк. Потеряв сознание еще в воздухе, он не чувствует, как его тело грузно бьется о теплую океанскую воду. Не видит, как «Стерегущий», потеряв корму, в вихре огня погружается в кипящую воду.

Окутанный пленкой силового поля авианосец, наконец, скрывается под водой. Израсходовавшие боезапас самолеты сиротливо кружат над морем, прижавшись к воде, один за другим уходят, в надежде дотянуть до ближайшего полевого аэродрома.

Осатаневшие бомберы, потеряв главную цель, обрушиваются на оставшиеся корабли конвоя.

Фабио выловили из воды через три дня. Его губы потрескались до крови. Кожа на лице сожжена солнцем и слезает целыми пластами. В волосах корка соли. В луже воды он лежит на вибрирующей палубе ракетного катера, с гулом набирающего ход. Флотский медик прикладывает к его шее прохладный ствол пневмошприца. Фабио бессмысленно улыбается, слабо отмахиваясь от рук матросов, которые пытаются вытащить его из гармошки оранжевого спасательного жилета. В забытье он плывет по прохладной воде, пьет ее полными горстями и смеется ласковому солнцу. Вода свежа и сладка на вкус. Мягкие волны баюкают его, погружают в сладкую дрему.

— Отплавался, — с сожалением констатирует медик.

Глава 18

— Самурай — Наконечнику-один. — раздается знакомый голос по взводному каналу. Сергей прислушивается, не забывая на бегу ощупывать взглядом окна.

— Наконечник-первый на связи, прием.

— Наблюдаю активность противника. Квадрат 35, ориентир «вышка», левее сто устраивается огневая точка. Цокольный этаж. Что-то вроде тяжелого пулемета или станкового излучателя. Вторая огневая точка — ориентир «чаша», левее пятьдесят. Похоже на легкое орудие. На крышах наблюдаю несколько расчетов ПЗРК. По Грузовому тракту непрерывно движутся усиленные патрули — по две бронемашины каждый. Иногда высаживают до отделения пехоты. Передаю координаты укреплений.

— Принято, Самурай. Продолжать наблюдение. Конец связи.

Яркое утреннее солнце катит над опустевшим городком, вязнет в низких тучах. Цепь пехоты движется в километре позади взвода, как стая гончих, загоняющих дичь. Взвод ставит помехи, ускоряет темп, меняет направление движения, пытаясь оторваться, но цепочки красных точек уверенно движутся сзади, как приклеенные. Катят впереди пехоты грязно-серые коробочки бронемашин. Старательно объезжают брошенные на тротуарах машины. Снайперы разглядывают в прицелы одинаковые смуглые лица, дыхательные маски под зелеными стальными касками. Удивляются отсутствию брони и легким бронежилетам. Пытаясь замедлить продвижение противника, изредка бьют из темных глубин полуподвалов, выщелкивая из строя одну-две фигуры. Неясно, из какой дряни сделаны их защитные жилеты и от чего они должны защищать, но пули, выпущенные из длинных электромагнитных винтовок, прошивают невысокие фигурки навылет. Снайперы уже не стараются целиться в уязвимые участки тела, бьют куда удобнее — по корпусу. Цепи смыкаются, равнодушно оставляя на тротуарах трупы, и продолжают движение. Бронемашины в ответ бьют одиночными, наугад вышибая куски стен и в тучах пыли обрушивая плиты перекрытий. Серая пелена пыли и дыма стелется над тротуарами, перекрывая обзор. Снайперы оставляют позиции, прыгая через три ступеньки, врываются в опустевшие коридоры. Пугалами в развевающихся тряпках догоняют взвод.

Что-то неуловимо изменилось за прошедший час, пока бойцы длинными перебежками поочередно меряют тротуары. Сергей никак не может понять, что именно. Наконец, соображает, что в небе почти не слышно самолетов. Воздушный бой прекратился. Далекие раскаты двигателей звучали теперь где-то очень высоко, явно не представляя опасности. Запросив Триста двадцатого, Сергей убедился, что в пределах действия сканеров действительно отсутствует своя авиация.

— Заноза — Стреле-три. Сканеры показывают отсутствие нашей авиации, — тут же докладывает Сергей Фенечке.

— Принято, Заноза, — спокойно отзывается Фенечка. — Это и так ясно, без сканеров. Ушли они.

Ардант нервничает. Противник спешно закрепляется в городе. Сидящая на хвосте пехота стремится прижать взвод к основному рубежу обороны. Судя по всему, осталось немного. До двухкилометровой полосы вытравленной земли, отделяющей городок от границы порта, — всего три квартала. Не нарваться бы на засаду. «Мошки» сканируют дом за домом.

Высоко в небе нарастает раскатистый звук. В просветах туч растет, опускается вниз, ослепительно сияя, темная точка. Звук двоится, мечется между домами.

— Заноза — Наконечнику-один. Наблюдаю скоростную посадку космических судов небольшого тоннажа. Две единицы, — поймав сообщение Триста двадцатого, докладывает Сергей.

— Пранк — Наконечнику-один. Подтверждаю наблюдение. Скорее всего, малые суда десанта.

— Наконечник-один. Принято.

В плотных раскатах не сразу узнаются звуки начинающегося боя. Передовое охранение натыкается на противника.

«Началось», — думает Сергей, припадая на колено спиной к зданию и ощупывая прицелом окна на противоположной стороне. Он так устал быть в постоянном напряжении, каждую минуту ожидая выстрела, что реальный бой воспринимается как облегчение. Хоть какая-то определенность. Триста двадцатый замирает на углу, прощупывает сканерами обе прилегающих улицы. Тут же сигнализирует о приближении противника с двух направлений. Тактическая карта значок за значком рисует красные метки среди квадратиков домов.

— Заноза — Наконечнику-один, противник с тыла, дистанция тысяча двести, до сорока единиц пехоты и шесть единиц легкой бронетехники.

В грохоте разрывов впереди редкие очереди автоматической винтовки почти неразличимы. Лейтенант отмахивается от Сергея, продолжая кричать:

— Взвод, в укрытие! Занять оборону. Мазила, Крест, отходите! Пранк, прикрой их! Снайперы, на фланги! Огонь по всему, что видите.

— Здесь Мазила. Крест ранен. Тяжело. Отойти не могу. Нахожусь под огнем. Две огневые точки в подвалах. Даю подсветку.

Лейтенант делает знак расчету пусковой. С направляющей лаунчера с шипением срывается огненная стрела, исчезает над крышей дома. Через пару секунд характерный звук плазменного взрыва вплетается в грохот боя. Огонь впереди вспыхивает с новой силой. «Мошки» засекают еще пару огневых точек. На углу присел на тротуар Пятьсот первый. Напротив него раз за разом хлопает подствольником Пранк. КОП хлещет куда-то за угол из пулемета, посыпая тротуар блестящей желтой россыпью. В стену дома высоко над Пранком то и дело бьют шальные пули. Стекла неслышно бьются, рассыпаются по тротуару хрустящим печеньем. Скучная улица с аккуратными домами на глазах мрачнеет, щерится сквозь бетонную пыльцу выбитыми зубами окон.

Зеленые точки передового дозора подмигивают оранжевым и быстро гаснут. «Мошки» транслируют сплошную серую пелену, сквозь которую мелькают трассы и вспышки разрывов. Сквозь плотный дым, смешанный с каменной пылью, истерзанные мертвые тела выделяются тактическим блоком как неясные дрожащие контуры. Пранк, стреляя на ходу, пятится назад. Его КОП огромным тараном входит в подъезд дома, с хрустом разламывая хлипкие двери. Грубые ботинки топчут красивое женское белье и дорогие ковры в брошенных номерах-люкс. Элегантные двери вылетают в вихрях щепок от расстрелянных замков. Взвод быстро занимает оборону.

Глава 19

— Здесь Заноза. Противник в зоне поражения, прошу разрешения открыть огонь.

— Фенечка — Занозе. Огонь по готовности.

— Давай, дружище, — шепчет Сергей КОПу. — Береги патроны. Сам не подставляйся. Я вниз, в подвал. Ты понемногу за мной. И ставь помехи, сбивай им все, что можно. Взводный диапазон не трогай.

Триста двадцатый хлопает из пушки по первой бронемашине, шустро обегает угол, развернув торс перпендикулярно движению.

— Принято. Открываю огонь. Человек Заноза будет доволен, — на бегу отзывается он.

Веселые игры в войну заканчиваются. Снаряд по крутой дымной дуге падает на медленно ползущую вдоль стены приземистую машину и разлетается в воздухе в нескольких метрах от ее хлипкой брони, сбитый системой защиты. Противник быстро учится и показывает, что не так-то прост. Вражеская пехота продолжает удивлять слаженностью действий. Цепь ломается, растворяется вдоль стен. Невысокие коренастые бойцы быстро ориентируются по направлению огня и перебежками выпрыгивая из-за углов, стремятся сблизиться с противником. Триста двадцатый со звонкими «блямк» ловит грудью несколько пуль, рикошетирующих от его брони. Выпускает несколько гранат, сметая с улицы наиболее ретивых наступающих, прошибает спиной оконный проем, и весь в клубах пыли обрушивается в подвал.

Вступает в дело Орландо. Его КОП-700 бухает из подвального полуокна, защита одной из коробочек не справляется, и серый силуэт замирает у стены ярким чадящим костром. В ответ сразу два броневика выскакивают из-за угла, смешно подпрыгивая, плюются гулкими очередями. Брызжут куски бетона. Фасад трехэтажного дома с грохотом оседает в туче дыма и пыли, обнажая скелет перекрытий. Забористо матерится по-испански Орландо: Семисотый, хотя и цел, замурован в подвале. Броневики продолжают методично крушить стены близлежащих строений. Улицы затягивает пылью и дымом, в одном из домов вспыхивает пожар. Пламя жадно пожирает мебель в провалах стен, с гудением вырывается из выбитых окон. Часто стреляя на бегу, вражеская пехота закручивается справа налево вокруг позиций взвода, с ходу кидается дымовыми гранатами, делая и без того густую завесу непроницаемой.

Работают будто по имперскому наставлению «Бой в городе».

Броня превращается в хищного конкурента, то и дело норовящего подставить ножку в самый неподходящий момент. Сергей вполголоса яростно матерится сквозь зубы, разжигая в себе злость. Злость лучше, чем страх. Каждую секунду он ожидает предательского укола в спину. Нет, кайф ему сейчас ни к чему.

Из выбитого окна полуподвала ничего не видно. Жалобно звеня, осыпаются от близких разрывов остатки стекол. Трясется под ногами пол. Пыль с улицы вползает в оконные проемы, серой пудрой оседает на когда-то стерильном кухонном оборудовании и разделочных столах. Винтовка лежит на импровизированной баррикаде из перевернутой посудомоечной машины. Мельтешат на тактической карте красные значки. Они уже повсюду. Иногда внезапно появляются совсем рядом — сказывается малое количество следящих «мошек», десятками сгорающих от средств противодействия. Тогда Сергей бьет в окна осколочными из подствольника. Из-за стены доносится грохот коротких очередей: Триста двадцатый засекает очередную мишень и превращает в брызги. Дым и пыль для него не помеха. Пока ему удается удерживать назойливых человечков на расстоянии.

Какофонию боя перекрывает катящийся со всех сторон раскатистый гул — на близкий космодром продолжают опускаться десантные корабли. Дергается ствол, выбрасывая короткую очередь. В таком дыму огонь по готовности — самое то. Сергей плавно водит стволом по окнам, ожидая, пока система прицеливания нащупает кого-нибудь еще. Он отчетливо понимает, что бой идет не по плану и давно вышел за рамки так называемой «операции». Попросту говоря, они в полной заднице.

Взводный непрерывно вызывает роту. Помехи накрывают развалины плотной пеленой, но иногда ему удается прорваться. Докладывает обстановку, раз за разом требует огневой поддержки. Впустую. Похоже, их уже списали. Авиация ушла. Бросать «косилки» в глубину эшелонированной обороны противника, да еще в городе — гиблое дело. Все понимают это. «Бизоны» и «Кайманы» выдвинулись навстречу, но завязли в уличных боях в паре кварталов от Грузового тракта и сейчас при поддержке «косилок» с большими потерями откатываются назад. Две из пяти машин поддержки сбиты. По позициям батальона плотно работает авиация. В общем, картина нерадостная.

Винтовка снова плюется огнем. Гаснет очередная красная точка. Целый рой пуль влетает в окно, обрушивает пласт штукатурки на стене. И без того пыльную комнату заволакивает непроницаемой белой взвесью. Пули продолжают долбить стену. Бетонная крошка разлетается вокруг, сгрохотом бьет по нержавейке столов дождем осколков. Похоже на крупнокалиберный пулемет. Пора менять позицию. Сергей устанавливает гранату в режим растяжки, бросает ее на пол под окном и ползком выбирается к выбитым дверям.

Тактический блок показывает редкую россыпь зеленых точек. Часть из них моргает оранжевым. Кто-то мычит от боли сквозь треск помех. Зверски хочется пить. Темный коридор без окон мерцает в панораме шлема зеленоватой темнотой. Тут потише, только продолжает подрагивать пол под ногами да слышится сквозь дверь «пам-пам-пам» от гранатомета Триста двадцатого.

Сквозь треск помех Фенечка интересуется, какого хрена Заноза вместе с КОПом забыл в своем подвале. Сергей внезапно чувствует, что он уже не тот новичок, каким пришел из учебного взвода. Он, наконец, понимает, что такое настоящая мотивация к службе. Маленькие упертые человечки дают ему стимул. Сергей вежливо отвечает сержанту, что отрабатывает стрелковое упражнение по уничтожению полуроты вражеской пехоты с южного и юго-западного направлений. И что эта самая пехота так охренела, что уже в окна лезет. И что не мешало бы сержанту подсказать снайперам о пользе огня по вражеским пулеметам. И подкинуть десяток «мошек» перед позицией, а то свои кончились, а броневики без наведения не достать — они с закрытых позиций бьют так, что скоро один только подвал от дома и останется. И что лаунчеры могли бы выдать немного шрапнели над перекрестком, потому как грузовик снабжения застрял за четыре тыщи верст отсюда, и что если у Фенечки патронов к пулемету нет, то пусть хотя бы не вякает под руку, потому как Триста двадцатый приканчивает предпоследний картридж и к нему скоро вместо пулемета придется штык приделывать. И что нянькой у него раньше был служака Кнут, а сейчас он, Заноза, уже на действительной контрактной службе и его организм материнское молоко уже не переваривает. И еще кое-что добавляет по-русски, уже совсем неуставное. К счастью для Сергея, Фенечка не полиглот. В этой грохочущей преисподней кто-то еще находит в себе силы на смех. Пранк, кто ж еще.

— Классно тебе салага выдал, Фенечка, — сквозь смех выговаривает Пранк.

— Ты бы так стрелял, как хамишь, — хмуро отвечает Фенечка. — «Мошек» сейчас запущу, готовь истукана. Страйкер пару выстрелов даст. Подсвети. Слышал, Страйкер?

— Готов, — голос ракетометчика исчезает в треске помех.

Сергей действует строго по наставлению. Он вообще начинает ощущать себя ходячей энциклопедией уставов. Вышибает замок короткой очередью. Ногой распахивает двери, бросает внутрь осколочную гранату. Вкатывается в комнату сразу после взрыва. Чадит разбитая перевернутая мебель. Пыль от выщербленных осколками стен оседает на пол. Никого. Он прицеливается в окно, нажимает кнопку целеуказания.

— Заноза — Страйкеру. Цель подсвечена.

Треск помех.

— Заноза — Страйкеру. Повторяю. Цель подсвечена.

— С…шу…е глухой. Лови…

Сергей приседает за перевернутый шкаф. Шрапнель вещь сама в себе, не разбирает, в кого бить. Грохот близкого разрыва. Пауза. Еще один. Несколько маленьких злобных шариков влетают в окна, впиваются в стены. Сергей с мстительным удовлетворением видит, как гаснут сразу несколько красных точек. Он поднимается, из-за шкафа водит винтовкой по окнам. Дожидается, пока система прицеливания выдает пару очередей, выскакивает в коридор. Кладет у порога еще один подарок. Заходите в гости, ублюдки.

Глава 20

Фенечка не подвел, «мошек» перед домом и за перекрестком действительно стало больше. Такблок выдает чуткую картинку.

— Триста двадцатый, подави бронетехнику, две единицы. Отметка восемьдесят, левее пятьдесят.

— Принято, приступаю.

Распахиваются от выхлопа орудия створки дверей. Коридор сразу наполняется дымом. КОП размеренно лупит из пушки сериями по два выстрела, бережет боеприпасы. Значки бронемашин неохотно гаснут.

— Съели, уродцы? — шипит сквозь зубы Сергей. — Триста двадцатый, меняем позицию.

Закопченный, присыпанный штукатуркой, покрытый пулевыми зазубринами КОП маленьким танком выламывается в коридор. Сергей пробегает глазами показатели телеметрии. Ободряюще хлопает перчаткой по пыльной броне.

Наушник временами просыпается, неразборчиво кричит хриплыми голосами:

— Снайпер, снайпер напротив! Пастинена зацепило!.. дым! Бьют через дым… Огонь прикрытия! Санчес, вперед! Снайпер между отметками семьдесят пять и семьдесят семь! Второй этаж!.. вижу! Пранк, сноси первый этаж! Вход! Вход! Держи лестницу! Граната! Они внизу! Пранк, поджарь их!

Сергей и Триста двадцатый бегут по длинному темному коридору, пока не упираются в завал. Обрушившаяся лестница перекрывает дорогу нагромождениями бетонных обломков. Скрюченными пальцами торчат из завала изогнутые прутья арматуры. Где-то сзади оглушительно лопается снаряд, пол сотрясается. Волна горячего воздуха толкает Сергея в спину. Шевелится, как живой, бетон завала, ползет вперед. С потолка сыплются осветительные панели.

Сергей бегом возвращается назад, КОП тяжело топает следом. На месте дверей, из которых КОП вышел минуту назад — дымящийся пролом. Обломки стены разбросаны по коридору. В комнате жадно гудит огонь. Черный дым расползается по потолку, толстыми щупальцами тянется к решеткам вентиляции.

— Заноза — Фенечке. Меняю позицию, прошу поддержки.

Тишина. Ровный шум помех.

— Заноза, у тебя что, броня барахлит? — интересуется кто-то едва различимым голосом. — Накрыло Фенечку, я за него.

— Я на отметке девяносто, юго-западный угол. Меняю позицию. Прошу поддержки, — отвечает Сергей.

— Некому тебя поддерживать. Тут у нас тяжелая пехота на подходе, и снайперы появились. Бьют так, что головы не поднять. На первом этаже противник, второй пока держим. Так что бросай свой угол и двигай сюда. Восточная стена, пятнадцать-двадцать единиц пехоты. Берегись снайперов.

— Принято, выдвигаюсь. — И Триста двадцатому: — Ну что, придется побегать, дружище. Топай за мной. В здании противник, готовься к ближнему бою.

— Наконечник-первый, копье-один… передаю вводную… «косилка» с запада… оторваться от противника… прорываться… западном направлении… пять минут… — пробивается через помехи прерывистый голос взводного. Сергей не разобрал и половины. Тактический блок теряет связь, не может принять пакет вводной. Похоже, РЭБ у противника хлеб ест не зря.

Сергей находит служебную лестницу, вместе с КОПом начинает медленно подниматься, шаря перед собой винтовкой от бедра. Пара «мошек» над головой мечутся по полу и стенам в поисках ловушек. Лестничный марш ощутимо трясет от тяжелой поступи Триста двадцатого. Сердце бухает, как молот, в ожидании неожиданной встречи с чужой мордой в маске. Автодоктор все же решает, что пора вмешаться. Колет спину боевым коктейлем.

«Если эта война еще неделю продлится, определенно я на иглу подсяду», — думает Сергей.

Похоже, южную стену больше никто не держит. Коридор под ними озаряется вспышкой плазменной гранаты — сработал подарочек. Враг уже внутри. Одна за другой в коридоре рвутся гранаты. Выкатываются на захламленный пластик пола едва различимые в дыму силуэты. Триста двадцатый превращает их в тряпки короткой серией из гранатомета.

Сергей уже на площадке рядом с дверью. За ней — захваченный противником первый этаж.

Он спокоен. Хочется выбить ногой дверь вместе с куском стены. Он чувствует, что легко может сделать это. Происходящее вдруг начинает напоминать игру. Ему непременно надо всех убить. Убивать — это же такой кайф. Микрофоны шлема доносят возню за стеной, выкрики на смутно знакомом языке и частые выстрелы из незнакомого оружия. Неясные силуэты на прицельной панораме. Я здесь, я уже близко, уроды!

Внизу противник делает новую попытку прорваться в коридор. Пули щербят стену вокруг лестницы, с визгом рикошетят от железных перил. КОП шлет предупреждение и без паузы бьет из пушки вниз за угол. Сергей едва успевает присесть, как дымный язык выхлопа размазывается по стене. Плазменный разрыв поднимает температуру подвального коридора до нескольких тысяч градусов. Прикольный спецэффект. Горит все. Вспыхивает и разлетается белыми брызгами расплавленный бетон, скручиваются в черную стружку напольные плиты. Горит самый воздух. Волна огня выхлестывает из-за угла, клубясь несется вверх. Не доходит до площадки каких-то пару метров. Покрытие брони потрескивает от жара. Трещат наколенники, обжигая колени через мокрые прокладки. По крайней мере, теперь минут десять снизу им никто не грозит.

Классное кино. Господи, когда же, наконец, антракт? Сил нет, как отлить охота!

«Когда тебя совсем прижало, и ты не знаешь, что делать — делай хоть что-нибудь» всплывает в памяти очередное изречение штаб-сержанта Кнута.

Сергей принимает решение.

Триста двадцатый раскручивает ротор, короткой очередью размалывает дверь в труху. Веером выпускает в проем несколько гранат, шагает вперед и выпускает по широкой дуге шипящую огненную струю.

Гул и треск пламени, многоголосый визг горящих заживо зверьков.

— Здесь Заноза, не стрелять! — кричит Сергей в ларингофон, укрываясь за широкой спиной КОПа.

Триста двадцатый впереди мелко переступает по реке чадного пламени, жадно лижущей замусоренный искусственный паркет холла, лупит из пулемета куда-то в дальний угол, скрывается за выщербленной колонной.

«Чтоб я без тебя делал, страхолюдина», — думает Сергей.

Короткий доклад спускает его с небес.

— Я КОП-320, противник в здании уничтожен. Расход патронов для пулемета — девяносто процентов. Расход снарядов — пятьдесят процентов. Наблюдаю противника в восточном направлении — пять единиц тяжелой пехоты, удаление от двухсот до трехсот метров, более десяти единиц легкой пехоты, удаление двести метров. В здании напротив наблюдаю две единицы животных незнакомого вида. Существа предварительно классифицированы как опасные для жизни человека.

— Огонь по пехоте. Береги боеприпасы. Приступай.

Гул и треск пламени, обугленные трупы с коленями у подбородков. Триста двадцатый — весь в отметинах от пуль и осколков, ощетиненный дымящимися стволами, похож на ангела смерти. Он бьет скупыми очередями через вывалившуюся переднюю стену, не обращая внимания на щелкающие вокруг него пули. Скрывается в близком разрыве осколочной гранаты — кто-то лупит по нему из подствольника. Делает пару шагов за полуразрушенную стену. Несколько раз добавляет из пушки. Пустой картридж тяжело катится по груде кирпичного мусора. Улица перед домом укрыта слоями черно-белого дыма. Редкие неприцельные пули высекают с колонн каменную крошку. Сергей так свыкся с ними, что уже не обращает внимания.

— Триста двадцатый, ко мне, перезарядка! — Сергей избавляется от картриджа из заплечного мешка. Это — последний. Остается еще запасной для пушки на поясной разгрузке КОПа. Потом — хоть вправду в штыковую.

— Третье отделение, как вы там? Живы? — интересуется Сергей, привалившись спиной к колонне.

Он приоткрывает стекло шлема, с наслаждением глотает теплую воду из фляжки. Ядреный коктейль из пыли, едкого дыма и вони паленого мяса дерет горло. Разглядывает тактическую карту. Или у него броня барахлит, или от взвода едва десяток человек осталось.

— Живы покуда, — отвечает через пролом в потолке Камински. — Эти ублюдки прут напролом, будто у них запасная жизнь в ранце.

Лицо капрала из провала шлема светится белозубой улыбкой. Лихорадочно блестящие глаза разглядывают помойку из трупов и строительного мусора.

— Патронами не поделитесь? — с надеждой вопрошает Сергей.

— Сам собери. Там внизу наших много было, — равнодушно откликается Камински. — Голову береги. Снайперы где-то рядом, «мошки» их в упор не видят.

Сергей, чертыхаясь, пробирается через разгромленный холл, прячась за грудами обожженных кирпичей. Натыкается на чью-то ногу в имперском ботинке. Разгребает каменные обломки в поисках подсумка. Есть. Всего пара магазинов. Одна осколочная граната. Одна дымовая. Кассета для подствольника. Хоть что-то.

Он старательно сдувает пыль с трофеев, распихивает их по подсумкам. С сожалением смотрит на свою густо забитую пылью винтовку. Почистить бы. Не решается, ограничивается поверхностной чисткой. Неуклюже развернувшись на месте, он пускается в обратный путь, к укрытию за остатками стены.

По плечу с размаху бьют тяжелой палкой. Автодоктор мгновенно реагирует, впрыскивая обезболивающее. Неслышный выстрел с улицы почти не различим в шуме очередного челнока.

Сергей замирает на полу, прислушивается к ощущениям. Боли вроде нет. Хотя из-за химии ее так сразу и не различишь. Эйфория боевого коктейля густо бродит в крови, превращая страх и боль в сосредоточенное блаженство. Крови нет. Рука нащупывает здоровенную вмятину в наплечнике. Пуля прошла по касательной. Повезло.

Бдительный КОП дважды бухает из пушки. Выхлопы закручивают до потолка клубы пыли. В уличном дыму расцветают вспышки.

— Я КОП-320, опасные животные уничтожены, — докладывает Триста двадцатый. — Опасное животное не распознается электронными средствами. Опасное животное распознается только в оптическом и акустическом диапазонах.

— Круто, Триста двадцатый. Ты мне жизнь спас.

— КОП-320 обещал, что человек Заноза не перестанет существовать. КОП-320 доволен.

— Ангел-хранитель, — устало улыбается Сергей. — Занеси опасное животное в базу. В категорию «снайперы».

— Выполнено.

— Живой, Заноза? — спрашивает сверху Камински.

— Триста двадцатый до ваших снайперов добрался, — отвечает Сергей. — Я для него вроде наживки. Слышь, Камински? КОП говорит, эти твари электроникой не распознаются. Так что только глазками и простой оптикой. Прими к сведению.

— Сейчас сообщу всем циркулярно. Столько они ребят положили! И взводного срезали.

В закопченной груде железа в дальнем углу холла Сергей с трудом узнает остатки Пятьсот первого. Торчат пучки световодов из развороченного плечевого сустава. Оплавленные дыры на торсе. Тусклые снаряды от безоткатки раскатились среди каменных обломков. Чем это его? Вид машины, до конца отдавшей себя людям, вызывает щемящее чувство. Словно собака, что погибла, защищая своего хозяина. Господи, они-то чем виноваты? Внезапно вспомнив, что только что без всяких эмоций шарил по карманам мертвого товарища, Сергей отводит взгляд от покореженной машины.

— Заноза — Пранку, Заноза — Пранку прием, — начинает бубнить в ларингофон Сергей. Пранк не отзывается.

— Слышь, Заноза, у тебя что, с броней проблемы? — снова кричит через пролом в потолке Камински.

— Вроде нет. Тесты проходит, — откликается Сергей.

— Тогда какого… ты все время мертвецов кличешь?

— Хрен его знает. Лучше думать, что это электроника барахлит.

— Тоже верно, — сплевывая черной слюной, соглашается Камински. — Вон там твой Пранк, у входа. Пушку у него заклинило. А истукан вышел его прикрыть. Уже мертвого защищал. Там как раз пехота прорвалась, он их целую кучу в упор настрелял. Пока патроны не кончились. Тут его тяжелая пехота и достала. Отбивался до последнего. Видел бы ты, как он долбил из пушки без ног.

— Ясно, — кивает Сергей.

Сверху стучит короткая очередь. Хлопает подствольник. — Что там у вас?

— Санчес кого-то увидел. Обкладывают нас, сволочи.

За перебитой бетонной балкой прикорнул солдат в оливково-зеленой форме. Сергей впервые видит врага так близко. Равнодушно разглядывает его, прихлебывая из фляжки. Невысокий. Тяжелая каска с коротким штырьком антенны сползла назад, туго натянув ремешками кожу на подбородке. Почти без брони, если не считать таковой припудренный пылью складчатый бронежилет поверх комбеза. Короткие сапоги с толстой рубчатой подошвой. На поясе сзади тяжелые подсумки с расстегнутыми клапанами. Лопатка в чехле. Скрюченные желтые пальцы без перчаток в последнем усилии стиснули короткий черный карабин. Сергей наклоняется, стараясь рассмотреть оружие внимательнее. Примитивный коллиматорный прицел. Короткая труба подствольника. Похоже, однозарядного. Пластиковый магазин патронов на 20–30. Калибр приличный — под 9 миллиметров. И никакой электроники. Сергей презрительно морщится. Воевать с этим можно, но недолго. От трупа исходит странный незнакомый запах, различимый даже среди вони сгоревшего мяса.

Сергей перехватывает свою винтовку за ствол, толкает темную фигуру прикладом. Тело нехотя заваливается на бок, хвастливо демонстрирует окровавленные лохмотья на спине. Открытые черные глаза внимательно изучают стену.

Справа нарастают звуки боя — остатки взвода пытаются оторваться от противника.

— Заноза, сейчас наша очередь, — голос Камински снова звучит в наушнике. — По команде будь готов открыть огонь прикрытия. Бей по окнам, прижимай снайперов. Ставим дым, прорываемся на запад, в направлении ориентира «башня». «Косилка» на подходе, расчищает тропу. Готовность через минуту.

— Принял, — механически отвечает Сергей.

Далекое, ни с чем не сравнимое «чиф-чиф-чиф» коптера огневой поддержки стряхивает с него оцепенение. Усиленная химией надежда на лучшее пробуждает жажду деятельности. Он быстро счищает с присевшего КОПа грязь и копоть, наспех прогоняет через его стволы раздвижной банник.

В конце концов, он неплохо выдрессирован. У него хорошее оружие. И пока еще есть боеприпасы. Так почему бы не случиться чуду и не позволить ему выбраться из этого ада?

Глава 21

Коптер поддержки приближается грохочущим вестником смерти. Черно-зеленое хищное тело стремительно петляет над самыми крышами, ныряет в провалы улиц, снова выпрыгивает вверх, не давая ракетчикам времени навести свои массивные трубы. Дым над провалившимися домами, которые «косилка» походя превращает в развалины, отмечает ее марш. Полыхающие ловушки ослепительными искрами разлетаются далеко в стороны, бьются в стены, крутящимися шутихами резлетаются по крышам. Грозная машина кажется неуязвимой. Повинуясь целеуказателю, россыпь ракет срывается с ее бортов. Через миг ближайшие перекрестки скрываются в море огня. Ударная волна дробит камни тротуара, выхлестывает остатки оконных стекол. Щупальца ракет тянутся вдоль улицы. Где-то позади Сергея оседает целый дом, погребая под собой сразу несколько огневых точек. «Косилка» закладывает широкий вираж, поливая крыши из роторных пушек.

Радиосвязь практически не работает. Взмывает вверх сигнальная ракета. Хлопки подствольников забрасывают улицу крутящимися дымными вулканами. Сергей мысленно кивает КОПу. Триста двадцатый открывает огонь прикрытия, бьет по окнам скупыми очередями. Прицельная панорама рисует зеленые контуры, чертиками из табакерки выпрыгивающих из проломов, изо всех сил бегущих в клубах дыма. Сергей не успевает заметить красную искру на карте, как КОП уже лупит по окну из гранатомета, за пару мгновений превращая комнату на третьем этаже в доменную печь.

Кажется невозможным, будто что-то может выжить в этих разнесенных в щебень развалинах. Не хочется думать о том, что происходит с людьми в убежищах под домами. Однако вопреки здравому смыслу, трассы и росчерки ракет с разных сторон тянутся к коптеру. «Косилка» искрит от попаданий, отбрасывает пули пузырем силового поля, дымно отстреливается ячейками активной защиты. Она яростно вертится над крышами, теряя куски брони, огрызается огнем, разваливая стены и заливая пламенем крыши. Она в своем праве. Воздух — ее стихия. Вязкое нечто волнами растекается из-под пятнистого брюха. Какая-то новая дрянь, что-то связанное с гравитацией. Половина дома, вздымая тучу пыли, беззвучно осыпается кучей дробленого кирпича.

Дайте пилоту время, он смешает этот поганый городишко с грязью. Упрямые человечки один за другим принимают смерть, едва успев выстрелить из примитивного оружия.

Взвод залегает за перекрестком. Наша очередь. Сергей набирает воздуха, как в воду бросается в дым. Ноги — сами по себе. Как заводные пружины, они отталкивают от себя разбитые камни тротуара. Из дома напротив выбегает Страйкер. Его второй номер убит, он тяжело трусит, волоча на плече массивный лаунчер. Триста двадцатый мерно топает посреди улицы, крутит торсом. Электронные мозги перегружены обилием далеких целей. Он борется с собой, разрываясь между необходимостью беречь боеприпасы и желанием уничтожить противника.

К тому времени, как Сергей добегает до залегшего, огрызающегося огнем взвода, чадящая «косилка», истратив запас везения, тяжело врезается в соседний дом и замирает, наполовину погребенная под обвалом. Черный дым валит из отстреленного аварийного люка. Камни вокруг густо курятся пыльными облачками попаданий.

— Заноза, КОПа на перекресток, прикрыть летунов, — командует сержант Лапо. В отсутствие взводного он теперь самый главный. — Третье отделение, обеспечить эвакуацию, вперед.

— Вечно мы с краю, — огрызается на бегу Санчес. Втроем они мчатся зигзагами, словно у них горят пятки. Взвод позади открывает огонь прикрытия, полосуя очередями окна вдоль улицы. Толку, конечно, никакого, но внимание приятно.

Триста двадцатый выметывается на перекресток перед разбитой машиной, уже покрытый густеющим дымом завесы. Мечется под пулями, огрызаясь огнем. Огневые точки переключают внимание на новую цель. Робот скачет среди руин, уходя от прицельного огня. Тяжелые пулеметы вслед за ним выбивают из стен кирпичи.

Из-за ячеистой зеленой брони коптер похож на огромного реликтового хищника. Из дымящего люка тряпичной куклой вываливается пилот в зеркальном шлеме. Одна рука у него висит безжизненной плетью. Хвостом волочится сзади оборванный интерфейсный кабель. Глаза — мутные озерца, глядящие в никуда. Он накачан стимуляторами до самых бровей. Санчес и Камински подхватывают его под мышки, бегом оттаскивают в сторону.

Сергей падает под надежную сверхпрочную тушу, пристраивает винтовку между камней. Все согласно по уставу. Он прикрывает эвакуацию. На самом деле ему глубоко фиолетово, дотащат летчика живым или нет. Он отчетливо понимает, что без поддержки им из этого дерьма не выбраться. А поддержка — вот она, догорает под обвалом. Он беспокоится за КОПа, танцующего среди разрывов. Открывает огонь из подствольника, целясь по дульным вспышкам. Яркие шары плазменных разрывов даже через дым заставляют забрало шлема темнеть. По броне коптера с противным звуком чиркают пули. Пора сваливать.

«Достаточно, уходи, — приказывает он Триста двадцатому. — Я прикрою».

КОП отскакивает за спасительный угол, наподдав напоследок из пушки по настырному пулеметчику.

Над головой внезапно оживает закопченный ствол здоровенной дуры — роторной пушки. Гудя, разворачивается в сторону улицы, обваливает кирпичную кладку. Сергей неверяще смотрит на него. Матерясь, оставляет винтовку, подтягивается, вкатывается в люк. Легко сказать — вкатывается. Такая большая снаружи, внутри «косилка» представляет собой какую-то тесную нору, скорее, технический лаз для обслуживания и эвакуации. Остальное забито оружием и механизмами. Пригнувшись, Сергей с трудом протискивается через тесный проход. Сыплют искрами разбитые панели и перебитые кабели. Белыми клочьями свисает с потолка пожарная пена. Нудно жужжат аварийные зуммеры. Что-то, едко шипя, тлеет под панелями пола. Боевая машина умирает.

Оператор висит в полукруглом темном отсеке, весь в прозрачном коконе из эластичных подвесок. Он слепо крутит головой в огромном шлеме. Руки по локоть погружены в ячейки тактильного управления. Сергей толкает его в плечо, кричит через динамик шлема: «Сэр, надо уходить! Тут нельзя оставаться. Я вас прикрою».

Оператор слышит его. Дергает плечом, качает головой: «Я остаюсь. Не хочу. Уходи». Сергей только сейчас замечает, что пол ячейки густо залит кровью из перебитых ног. Как он держится? Видимо, только на стимуляторах.

Оператор уже забыл о Сергее. Он живет в своем, видимом только ему мире. В своем радужном предсмертном сне он снова летит над ровными квадратиками домов. Он шевелит стволом и открывает частый огонь, сотрясая тело железного зверя крупной дрожью. Сергей кивает бесчувственной спине. Ему кажется, что он понял. Каждый вправе умереть так, как хочет. Он уважает это право. Он прикасается перчаткой к чужому плечу, пятится назад, вываливается наружу. Подхватывает винтовку. Быстро перебегает за угол. Пригнувшись, семенит к позиции взвода. КОП топает рядом, закрывая его корпусом.

Подыхающий хищник никак не может смириться со смертью. За спиной раздирает воздух грохот автоматической пушки. Сергей всей кожей ощущает, как ливень снарядов крошит бетон. Оператор спешит. Бьет по малейшему шевелению. По вспышке выстрела. По теплу тела. По щелчку затвора. По всему. Оператор торопится прихватить с собой как можно больше. Наверстывает то, чего не успел в воздухе. Он уже сам за себя. Жизнь вытекает из него по капле, вместе с брызгами горячих дымящихся гильз.

«Интересно, как бы я хотел умереть?» — мелькает на бегу идиотская мыслишка. Глаза ощупывают руины. Умирать тут, среди камней, с глоткой, забитой пылью, почему-то не хочется. Умирать надо среди сочной садовой зелени. Желательно у моря. Хотя… Умирать не хочется и там.

Сергей не добегает до взвода каких-то пятьдесят метров. Нечеловеческое чутье КОПа заставляет его прыгнуть в пролом стены. Вслед за ним вваливается Триста двадцатый. Сергей еще катится вниз по перекошенной плите пола, когда небо обрушивается на землю. Беззвучный удар вышибает из легких воздух. Бетонный пол раскачивается вверх-вниз, словно батут. В звенящей тишине крошатся стены и рассыпаются в пыль перекрытия. Ослепительный белый свет на мгновенье останавливает калейдоскоп обломков. Повисают в воздухе кирпичи и куски бетона. Радужно искрится завеса пыли. Потом свет резко гаснет, как будто где-то щелкают выключателем. И вот уже он — долгожданный конец.

Наступает темнота.

Глава 22

Тишина. Звук падающих капель. Шелест мокрой травы под ногами. Голос над ухом режет слух:

— Едва успел. Извини брат, у нас тут тоже бюрократия. На все вызовы вовремя не успеваешь.

Вокруг чернильная темнота. Нет, не так. Чернильная, значит черная. А черный — тоже цвет. Тут темнота какая-то бесцветная. Абсолютная. Сергей пытается разглядеть говорящего. Пытается поднести к глазам руку. С удивлением обнаруживает, что забыл как это делается. Так и висит чурка чуркой не понять где и не понять в чем. Пялится невидящими глазами в никуда.

— Ты тоже хорош. — выговаривает ему голос. — Мог бы и не играть в героя. Вдруг бы я не успел? Понимаешь, о чем я?

Сергей кивает. То есть, думает, что кивает. Собеседника, похоже, его реакция устраивает. Голос веселеет, становится более развязным. Жалуется.

— Вы, люди, так расплодились, что приходиться работать с постоянной перегрузкой. Мыслимое ли дело — только у меня вас уже больше ста тыщ! Я физически не успеваю за всеми присматривать. Пока вожусь с одним, остальные тут же начинают делать глупости. Жениться. Красть друг у друга. Писать дурацкие книжонки. Играть в войну.

Если бы у Сергея был рот, он бы непременно его открыл. В башке теснятся хороводы вопросов. Выбрать бы хоть один.

— Слушай, а ты кто? — силится спросить он.

— Мог бы и сам догадаться, — обижается голос. — Я был о тебе лучшего мнения.

— Скажи, — торопится Сергей. — А те, что сегодня умерли, они что, получается — просто тебя не дождались?

— Почему именно меня? Я тут не один. У нас, брат, тут такая вертикаль. Словом, полная бухгалтерия.

— А те, в которых мы стреляли? — допытывается Сергей.

— Слушай, ты думаешь, ты один такой умный!? — возмущается голос. — Меня, между прочим, другие ждут, так что не задерживайте очередь. Ладно… Тут такая петрушка. Каждому свое. Кто хочет умереть — умирает. Кто хочет жить — живет. Каждому воздается то, что возжелается. Если успеваем, конечно. А так — что выйдет, то и получается. Те, кого ты убил, рождены, чтобы отдать жизнь во славу Демократии. Именно так, с большой буквы. Так что ты им сегодня как бы услугу оказал.

— Получается, те из наших, кто сегодня погиб, просто недостаточно хотели жить?

— Все-таки за обезьянами приглядывать не в пример проще. Никакой тебе гребаной жизненной философии. Ладно, как говорится, получите и распишитесь. Мне действительно пора. Бывай, солдатик. — Голос удаляется, шелест травы стихает.

Темнота густеет. Из нее постепенно проступают мутные контуры. Обвалившиеся стены. Сорванные с петель двери. Перекосившийся потолок с большим проломом посередине. В пролом видны яркие точки. Звезды.

Хочется пить. Кружится голова. Слегка тошнит. После хорошей дозы всегда так. Надо бы выломать из гнезда блок автодоктора. Кажется, болит каждая косточка. Где-то не слишком далеко погромыхивает. Забрало почему-то поднято. Настойчивое шевеление в мозгах. Такблок показывает одинокую зеленую точку рядом. Триста двадцатый. Цел, зараза. Бьется в башку через командный чип. Успокойся, дружище. Все путем… кажется.

Ноги полузасыпаны, но действуют. Сергей с наслаждением шевелит ими. Вытаскивает из кучки щебня сначала одну, за ней другую. Осторожно садится. Прислушивается к ощущениям. В голове словно порылись совком для мусора. Собственное имя вспоминается с некоторым напряжением. Откуда я? Ах да, из этих, как их, — из «Диких пчел»! Славно полетали, пчелки. Жаль, недолго.

Надо что-то сделать. Ах да, связь.

— Здесь Заноза, Копье-один. Всем, кто меня слышит. Прием, — бормочет он сухими губами.

Прерывистый гул и треск помех. Скользящая трансляция. Броня повторяет вызов на десятках диапазонов. Хрен тебе! Полная демобилизация.

— Здесь Заноза, Копье-один. Всем, кто меня слышит. Нахожусь в окружении. Запрашиваю помощь. Прием.

— Заноза, здесь Такшип-восемнадцать. Да не слышит тебя никто — направленные помехи. Чего тебе? — раздается далекий голос.

Сергей задумывается. А вправду — чего ему? Водички бы холодной. А лучше пива. Ну, можно еще эту, эвакуацию. Точно, эвакуацию! Губы вспоминают заученную формулу.

— Заноза — Такшипу-восемнадцать. Запрашиваю эвакуацию. Передаю координаты и код подтверждения.

— Извини, парень, это не ко мне, — прерывает его собеседник. — Проси чего-нибудь еще.

— Заноза — Такшипу-восемнадцать. А что ты можешь?

— По правде говоря, парень, я уже ни хрена ни могу. Я тут на орбите без снарядов и без горючки, и вон те «птички» меня через пять минут в сито превратят.

— Понял тебя, Такшип-восемнадцать. Тогда сообщение командованию передай. Форт-Дикс. бригада мобильной пехоты.

— Это запросто. Давай в темпе. Через тридцать секунд выхожу из зоны приема.

— Передаю. — Сергей утапливает кнопку сброса записи. Шифрованный пакет, вместивший в себя трое суток его жизни, в момент улетает черт-те куда.

— Принято, — голос слабеет. — Удачи, пехота!

— Удачи, восемнадцатый…

Он посидел с минуту, наслаждаясь вкусом горького воздуха. Оказывается, это так здорово — дышать.

— Триста двадцатый, чем нас накрыло?

Полузасыпанный КОП, как черт из преисподней, отвечает из глубокого подземелья:

— Позиции взвода были атакованы с воздуха. Боеприпас предварительно классифицирован как тяжелая ракета класса «воздух-земля» с разделяющимися боеголовками фугасного типа.

«Хрен там конец, — проносится в голове, — просто небольшая передышка».

Глава 23

Взревывание тревожного баззера вырывает Стейнберга из тяжелого сна, похожего на обморок. Он очумело трясет головой, глаза с трудом фокусируются на зеленом пятне голограммы управления.

— …опасность! Угроза атаки! Наблюдаю множественные недружественные объекты! Корабль переведен в состояние боевой готовности! Активирован стелс-режим. Установлена связь с базой Шестого Колониального флота. Принимаю оперативные данные. Принимаю вводную. Вводная получена. — Мелодичный женский голос обстоятельно диктует Стейнбергу его приговор.

— Дьявол! Неужели опять?! — возмущается лейтенант.

— Доклад: огневые средства в готовности. Система защиты в готовности. Внимание командиру: вахты не на постах. Предупреждение: действия корабля в автоматическом режиме снижают его эффективность… — Компьютер увлеченно играет в войну. Господи, как же Карл ненавидел сейчас разработчиков голосового интерфейса!

— Естественно, откуда ей взяться, вахте-то, — бурчит он себе под нос, просматривая данные вводной. — Ни хрена себе!

Сочный шматок тяжелого авианосца. Еще один. Фрегаты охранения. Эсминцы. Ого — ударный крейсер. Туча палубной авиации. Большой десантный транспорт на орбите Джорджии. Как гласит вводная — его цель. Предотвратить десантную операцию путем повреждения транспорта и недопущения его посадки на планету.

— Они меня что, с авианосцем перепутали? — Стейнбергу захотелось почесать макушку. Увы, шлем не доставил ему такого удовольствия. — Команда: доклад статуса вооружения.

— Доклад: система подачи боеприпасов главного калибра правого борта неисправна. Противокорабельная ракета «Акцент» в установке номер четыре не проходит диагностические тесты. Сорок процентов зенитных и противоракетных систем неисправны. Элеваторы подачи боеприпасов зенитных систем номер три и номер четыре диагностические тесты не проходят. Использование системы ближней противоракетной защиты не рекомендуется ввиду перегрузки энергосистемы. Вывожу диаграмму готовности огневых систем.

Управляющая голограмма расцвечивается схемой, наполненной красными линиями и квадратиками. Редкие зеленые вкрапления смотрятся исключениями из общей картины.

— Принято, — отвечает Стейнберг, изучая схему. Да уж, картина. Десяток здоровенных зомби разминаются на ринге. Полуослепший калека на костылях бодро ковыляет к канатам, улыбаясь зрителям выбитыми зубами.

— Доклад, — не унимается застоявшаяся без дела система управления. Ей словно не терпится бросить фрегат и себя в мясорубку. — Рекомендуемая тактика боя: приближение к цели в стелс-режиме на дистанцию пуска главного калибра. Залп ракетами главного калибра с предельной дистанции. Запуск имитаторов. Постановка помех. Повторный залп невозможен ввиду повреждения системы подачи боеприпасов. Последующий уход к базе флота. Предупреждение: залп главного калибра демаскирует судно.

«Иными словами, я успею разок пальнуть, потом меня обнаружат и превратят в пар», — переводит для себя лейтенант. Удачное возвращение к жизни из неимоверного, просто фантастического везения превращается в стопроцентное самоубийство.

— Доклад завершен. Переход к рекомендованному плану боя через десять секунд… девять… восемь…

— Даже и не мечтай об этом, дамочка! — возмущается Стейнберг. Роль статиста его не устраивает. — Если уж мне суждено подохнуть, пусть я сам буду за рулем! Команда: максимальное ускорение. Выход к цели в стелс-режиме на треть дистанции главного калибра. Полный залп главным калибром, цель — десантный транспорт. Запуск всех имитаторов. Выход на орбиту Эскудо курсом на базу флота. Средства экстренной эвакуации — готовность номер один. Привести в готовность систему ближней противоракетной защиты. Зенитным постам — огонь на половине дистанции эффективного поражения.

Компьютер затыкается на полуслове, умильным голосом сообщает:

— Принято. Команда в стадии исполнения.

Резко наваливается перегрузка. Корабль набирает ход. Тревожно светятся рубиновые индикаторы. Калека хрустит суставами, разминает парализованные ноги.

— А ты чего ждал, — говорит Стейнберг голограмме. — У нас не фрегат, а дырявое корыто.

— Доклад: мощность главного двигателя достигла семидесяти процентов. Перегрев реактора наступит через пять минут. Выход к цели на заданную дистанцию — три минуты десять секунд. Средства экстренной эвакуации приведены в готовность. Системы ближней обороны в готовности.

— Принято, — отвечает лейтенант, наблюдая, как точки истребителей тянутся к нему, меняют курс. — Нам больше пяти минут и не надо… А знаешь, жестянка, я к тебе как-то привык.

— Команда не опознана. Введите команду.

— Все ты понимаешь. Мы с тобой столько дерьма на пару сжевали, что ты по моему пульсу должна определять, о чем я думаю, — задумчиво продолжает Карл. На этот раз компьютер почему-то не отвечает.

Лейтенант смотрит, как приближаются отметки истребителей. Что-то почуяли, гады. Впрочем, неудивительно, мы же фоним из всех дыр.

Полторы минуты до залпа.

— Доклад: обнаружено направленное облучение поисковыми радарами. Выход целей на заданную дистанцию поражения — через пять секунд.

— Принято.

Консоль расцвечена красными переливами. Отказ системы подачи еще на одной батарее. Перегрев реактора. Моргает освещение. Холодный пот струится по лбу. Зверски мешает эластичный загубник. Истребители резко увеличивают ход, идут на перехват. Тридцать секунд.

Холодная отрешенность опускается, словно саван. Стейнберг снова смотрит на мир из другого измерения. Откуда-то сверху видит свое неуклюжее тело, распластанное на раскладушке ложемента. Все точки над «i» расставлены. Что ж, он сам выбрал свою судьбу. Его учили умирать не думая. Смерть — его профессия. Он внезапно понимает, для чего был оставлен в живых. И, если ничего нельзя сделать, так почему бы не умереть, как это принято говорить, — с честью? Вместо страха — холодное любопытство. Гипновнушение включает скрытую в мозгу подпрограмму, превращая тело в сжатую стальную пружину.

Десять секунд. Жидкий противоракетный зонтик расползается в пространстве. Вспыхивают искры сбитых ракет. Гаснет отметка истребителя. Карл представляет, каково это, с бешеной скоростью лететь в прозрачном пузыре среди звезд, в упоении боя наблюдать за стартами собственных ракет, чтобы однажды раствориться в ослепительной вспышке. Во всяком случае, никаких мучений. Раз — и мгновенное небытие.

Сотрясается ложемент. «Акценты» покидают шахты. Лазерные батареи крошат в стружку пачки ракет, запущенных с истребителей. Мощности резервного генератора хватает на десять секунд их интенсивной работы. Свет гаснет окончательно. Дрожь попаданий пробегает по перелатанным бортам. Боевая консоль в темноте — как огромная новогодняя гирлянда, где красных лампочек в несколько раз больше, чем зеленых. Что-то говорит хорошо поставленный женский голос. Одна за другой гаснут зеленые метки сбитых «Акцентов». Одна из меток сливается с целью. Компьютер монотонно сообщает о попадании. Карл словно наяву видит, как в ядерной вспышке испаряются плиты атмосферной брони транспорта, как вырываются в пространство рой обломков и куски замерзшей плоти. Посмотрим, как ты теперь сядешь, голуба!

Стелс-система дает дуба вслед за генератором. Корабль сверкает в лучах радаров, словно рождественский подарок. Кажется, из фрегата решили сделать показательную мишень. Десятки красных меток тянутся к нему с разных сторон. Перегрузки крутят израненную железную рыбу. Двигатели из последних сил выполняют противоракетные маневры. Издыхающий фрегат меняет курс. Пытается уйти от столкновения с атмосферой. Обнаглевшие истребители кромсают беззащитного инвалида из пушек.

— Доклад: критический перегрев реактора. Выход реактора из строя через тридцать секунд. Повреждение резервного генератора. Системы ведения огня обесточены.

Стейнберг читает короткую молитву мертвому экипажу:

— Внимание, говорит командир. Экстренная эвакуация. Команде покинуть корабль.

Он откидывает страховочные скобы ложемента, медленно, слишком медленно продвигается к люку. Осторожно, словно боясь повредить, открывает запорный механизм. Подплывает к трубе лифта. Втискивается внутрь. Давит панель управления неуклюжим пальцем. Корпус лифта сотрясается от непрерывных ударов. Сколько же всего понапридумали люди! Лейтенант с некоторым стыдом признается себе, что иногда даже не знает, где находятся вышедшие из строя системы, перечень которых непрерывно диктует компьютер.

Он выползает из лифта уже в полной темноте. Под ногами снуют ремонтные роботы, брызжут аварийной пеной на покрытые инеем переборки. Искрит проводка, парит фонтаном замерзающего воздуха перебитый трубопровод. Система восстановления судорожно латает артерии мертвеца.

Стейнберг рыбкой влетает в единственный люк под зеленым индикатором. Повезло. Хоть один бот остался целым. Накидывает на себя страховочные скобы. Срывает рычаг аварийного старта. За мгновенье до того, как перегрузка перешибает дыхание, слышит грустный женский голос:

— Прощайте, лейтенант Стейнберг.

— Прощай, 3071, — хочет ответить Карл. Но не может. Стартовая перегрузка давит на грудь чугунной плитой.

«По крайней мере, я сделал все, что мог», — думает Стейнберг, безуспешно пытаясь заглушить в себе чувство вины перед умирающим кораблем. Его кораблем.

Консоль управления перед глазами теряет четкость. Слезы?

Он играет джойстиком управления, сваливая утлое суденышко в сияние голубого шара. Где-то высоко над ним окончательно нокаутируют беднягу 3071. Он вспыхивает напоследок ослепительным солнцем, обломки метеоритами чертят атмосферу, крохотными смертельными пульками прошивают бросающиеся врассыпную истребители.

Россыпь сгорающих в атмосфере обломков маскирует бот. Стейнбергу опять дьявольски везет. Он пытается погасить скорость. Кабина начинает наполняется демпферным гелем, призванным смягчить аварийную посадку. Тревожный писк зуммера врывается в эйфорию спасения. Облучение радаром наведения. Кажется, везение кончилось — на хвосте пара истребителей. Они уравнивают скорость. Идут след в след. Почему-то не стреляют. Бот выпускает короткие крылья, в плазменном вихре обрушивается вниз.

— Змей-один, я Змей-два, цель захвачена, разрешите открыть огонь!? — интересуется молоденький ведомый. Ему очень не хочется упустить свой шанс. Открыть личный счет, что может быть лучше для молодого пилота?

— Змей-два, ответ отрицательный. Не трать ракеты. Держимся за ним, на высоте пять-десять расстреливаем из пушек. Я покажу как это делается, — с покровительственным оттенком отзывается ведущий.

— Принято, Змей-один.

В просветах низких облаков мелькает зеленый ковер. Бот отчаянно скачет, пытаясь уйти от преследования. Двойка тяжелых космических истребителей, играя с беззащитной жертвой, следует сзади.

Что ж, теперь все средства хороши, решает Стейнберг. Он срывает пломбу с защитного колпачка, вдавливает кнопку подачи аварийногосигнала.

— Мэйдей, мэйдей, мэйдей! Спасательный бот Имперского военного флота терпит бедствие. Атакован авиацией противника. Следую курсом… — истошно вопит в эфир бортовой компьютер.

Глава 24

Странное спокойствие снисходит на младшего капрала Занозу. Он сделал все, что мог, и не его вина, что он остался один. Однако, это не повод опускать руки. Одному даже легче. В конце концов, он никогда не был командным игроком. Их всегда было только двое — он и Триста двадцатый. Он понимает, что хуже быть уже не может. Видимо, от этого на душе становится легче. Что бы ни произошло теперь — будет только лучше. Словно пройден тяжелый перевал и тропинка вьется вниз, в долину.

Контузия время от времени напоминает о себе тошнотой и головной болью. Когда изображение в глазах начинает двоиться, заботливый автодоктор колет его какой-то дрянью, отчего окружающие звуки начинают пробиваться к сознанию, словно сквозь плотную вату.

Он временно обосновался в подземелье, которое обнаружил, спустившись в подвал к застрявшему Триста двадцатому. Разрушенная стена открыла проход в технический туннель. Сейчас, сидя в абсолютной темноте под переплетением кабелей и труб, Сергей методично и тщательно, словно перед инспекторской проверкой, чистил винтовку. Третий раз за прошедшие сутки.

Он родился вновь другим человеком. Медлительным и обстоятельным. Настороженным, как дикий зверь. Не знающим жалости, понимающим только целесообразность, без страха и совести. Штаб-сержант Кнут теперь мог бы гордиться своим воспитанником. Наверное, он теперь и есть — идеальный убийца, универсальная машина для выживания. Его дух так крепок, что он может убить одним только взглядом.

Он медленно, чутко ощупывая каждую деталь, собрал винтовку. Разложил перед собой свой скудный арсенал. Четыре магазина, один из них наполовину пуст. Одна плазменная граната, одна осколочная, одна дымовая. Две фляги, одна из них пуста. Полупустая — пять осколочных зарядов — кассета к подствольнику. Стальная лопатка. Нож. Четыре плитки пищевого концентрата. Запасной картридж к автодоктору. Перевязочный пакет. Вечная зажигалка. Сигнальная ракета. Фонарик со сменными фильтрами. Тестер и шприц-масленка для обслуживания КОПа. Универсальный ключ. Универсальная отвертка. Несколько пар носков. Рулон непромокаемого пончо. Баллончик с репеллентом. Пистолет с запасным магазином. Контейнер «мази». Мина-попрыгунья. Не так уж мало, для того, чтобы просто пройти несколько километров до границы джунглей. А там ему сам черт не брат. Дальше и загадывать не стоит.

Он тщательно протирает куском разорванного нательного белья магазины, ощупывает края их герметичной упаковки. Аккуратно укладывает пластиковые бруски в подсумок. Осторожно вывинчивает и протирает взрыватели гранат. Расстегивает крепления брони, вылезает из панциря. Без привычной тяжести на теле ощущает себя голым червяком на дороге. Обрабатывает внутренности пластин чистящим тампоном из комплекта брони. Протирает керамическое наружное покрытие. В рассеянном свете фонарика заливает ссадины в керамике быстротвердеющим ремонтным составом из тюбика. Запускает тест брони, проверяет уровень заряда батарей. Медленно снаряжается, вставляет разъем кабеля питания. Расстегивает крепления ботинок. Протирает ноги салфеткой с антисептиком, посыпает их гигиеническим порошком, надевает свежие носки.

Он готов. Просто идеальный служака-ветеран с плаката на призывном пункте. Щеголеватый и чуточку усталый от убийств. До задницы опытный и упругий, как пружина. Он настолько крут, что его пук подобен выстрелу в упор. Где ты, где ты, штаб-сержант Кнут?

Триста двадцатый стоит в карауле за изгибом туннеля. Твоя очередь, дружище. Пять фугасных снарядов. Начатый картридж для пулемета. Две универсальных ракеты «Оса». Половина картриджа с огневой смесью. Один картридж для гранатомета, остаток — двенадцать осколочных гранат. Все оружие вычищено и исправно. Броня покрыта царапинами и вмятинами. Немного с запаздыванием реагирует правый манипулятор с пулеметом. Ничего, нам по самолетам не стрелять, а пехоте и так сгодится. Шаровые сочленения вычищены и смазаны. Погнут бронещиток нижнего шарнира правой опоры. Это похуже — самостоятельно его не выправить. Длительного марша или движения на высокой скорости шарнир не выдержит. Сергей добавляет смазки на проблемный участок. Не радикально, но все же поможет. Хотя бы временно.

— По сравнению с остальными мы с тобой легко отделались, а, дружище? — шепчет он КОПу.

Робот молчит. Им не нужны слова. Он понимает, когда можно не отвечать. Он хвастается Сергею, транслируя фрагменты прошедшего боя. Беспокоится, что не сразу узнает человека Занозу. Человек Заноза теперь другой. Человек Заноза любит КОП-320?

Большая серая крыса не торопясь шествует вдоль стены. Замирает. Недоуменно зыркает бусинками глаз. Странные существа. Необычно пахнут. Жратвы нет, чуваки? Чьи будете? Надолго к нам? Вот уж хрен. Это мои владения.

«Валили бы вы отсюда на фиг, пацаны», — молчаливо советует крыса и шевелит усами.

— Пора идти, — говорит Сергей Триста двадцатому.

Они долго бредут по изгибам туннеля, стараясь двигаться в направлении плацдарма. Сергей впереди. Каждые тридцать-сорок шагов он останавливается, вчитывается в телеметрию КОПа. Чисто. Идут дальше.

Перекресток. Шум воды из перебитой трубы. Поток уносится куда-то в темноту. Рассеянный дневной свет из разлома в потолке. Отверстие перегорожено гнутыми прутьями арматуры. Куски рухнувшей бетонной плиты образовывают небольшой завал на полу. Из завала торчит нога в рабочем ботинке. Уже ощутимо попахивает. Не повезло бедняге. Наверное, какой-нибудь местный сантехник. Шум воды скрадывает гудение приводов КОПа. Перед завалом короткий отросток перехода в очередной подвал. Знать бы раньше, что гребаный Грузовой тракт можно пересечь по туннелям. Глядишь, обошлось бы и без бойни.

Чертыхаясь, Сергей осторожно перелезает через пыльные обломки.

Глава 25

Сигнал опасности от КОПа застает его балансирующим на верхушке завала. Не один ты такой умный — под землей шастать. Снайпер. Тот самый вид — «опасное животное». Медленно продвигается по туннелю навстречу.

Пригнувшись, чтобы не задеть острые прутья над головой, Сергей замирает в неудобной позе. Правая рука с винтовкой вытянута вперед. Левая цепко держится за поперечную балку, на которой покоятся пучки кабелей и труб. Броня плавно меняет расцветку, имитируя неровные пятна серо-стальных обломков с поперечинами теней. Водопад хлещет из пробитой трубы за завалом, водяная пыль радужной завесой скрывает тьму впереди. В шуме бьющей в потолок струи катящиеся из-под ног мелкие обломки совсем не слышны. Он медленно, стараясь не делать резких движений и не поднимать пыль, пятится назад. Если он не видит и не слышит через радугу, есть шанс, что его противник тоже временно слеп.

Спиной вперед Сергей входит в подвальный отросток, пятится до тех пор, пока не касается тяжелой двери. Приседает на колено. Перехватывает винтовку в левую руку. От нее слишком много шума. Достает из кобуры пистолет. В кои-то веки может пригодиться. До сих пор Сергей воспринимал пистолет как атавизм, пережиток прошлого, дань традиции, оружие милосердия. В магазине — патроны для бесшумной стрельбы. Шестнадцать коротеньких остроконечных карандашных огрызков тридцать восьмого калибра. Благодарение богу, вчера он не выкинул железяку как лишний груз. Мягкий щелчок предохранителя почти не слышен. Вспомнив, что электроника перед снайперами пасует, Сергей поднимает лицевую пластину. Так надежнее.

КОП замер за перекрестком. Режим тишины. Никакого обмена. Ждать команды. Время тягучими каплями падает с отсыревшего потолка. Я камень. Я холоден, как стена. Азарт пробивается сквозь броню сосредоточенного ожидания. Посмотрим, кто кого, невидимка хренов. Пятно света в темном проходе. Торчащая из обломков нога в черном ботинке. Прекрасный ориентир. Будешь на свету как мишень на стрельбище, призрак трижды долботраханный.

Слабая тень ползет по проходу. Она едва движется. Ни один камушек не скатывается с вершины завала. Если бы не слегка потускневший свет и не уменьшившаяся тень от мертвой ноги, Сергей вряд ли бы почувствовал приближение врага. Он уважает такого противника. Спокойно прикидывает, как действовал бы сам на его месте. Он на свету. Впереди перекресток и темный боковой проход. Тень демаскирует его. Бросок гранаты за угол. Не плазменной — в тесном пространстве туннеля поджаришься сам, — обычной осколочной. Или светошумовой. Или шоковой. Затем очередь из-за угла. Очередь по невидимым затемнениям. Но он снайпер, шум ему ни к чему. Это не штурм здания, не зачистка, швырять гранаты за каждый перекресток он не станет, иначе взрывы от такого продвижения были бы слышны издалека. Возможно, пустит вперед что-нибудь вроде наших «мошек». Стоп. Если у них есть что-либо подобное, КОП бы это обнаружил. Однако он молчит. Значит, или чутье, или усик видеокамеры. Варианты: он перестрахуется, перекатится через опасную зону, либо заглянет за угол с помощью камеры. Или выставит за угол оружие с функцией огня по готовности. Или руку с пистолетом, обстреляет опасный участок. Или и то и другое сразу. Однако, мы у них в тылу, сутки никакого сопротивления в городе. Так что волноваться вроде не должен.

Сергей каменеет, медленно дышит животом. Воздух едва сочится через раздувшиеся ноздри. Винтовка аккуратно уложена вдоль стены в густой тени, броня неотличима от стены. Пистолет поднят двумя руками. Он готов открыть огонь сразу. Готов перекатиться вперед, если противник сначала начнет стрелять или высунет сенсор.

Тень замирает. Мелькает острый как бритва нож. Располосованный ботинок трупа со стуком падает на пол. Серые руки со свисающими с них прядями маскировки мелькают в световом пятне, срезая полосы бледной плоти. Сквозь шум воды слышится тихое чавканье. Нога сантехника оголяется до кости. Бледная сукровица пропитывает разрезанную штанину комбинезона. Сергей не верит глазам. Снайпер-людоед? Может, это просто сбежавший маньяк? Но даже для маньяка протухшая человечина выглядит слишком. Омерзение мешает сосредоточиться. Он едва не пропускает момент, когда тень снова приходит в движение. Сначала показывается ствол винтовки, укутанный прядями маскировочной ткани. Нога в высоком ботинке неслышно прикасается к полу, замирает. Ага, все-таки снайпер. Бесконечно долго ствол висит, словно обнюхивая пространство. Обнюхивает! Точно! Он чует врага! Мертвец перебивает запах Сергея! Тень перемещается, открывая взгляду сутулую бесформенную фигуру. Снайпер делает следующий шаг. Лицо в тени длинного козырька развернуто в сторону подозрительного прохода. Страхуется, сволочь! Ствол винтовки плавно перемещается вслед за взглядом. Сергей никогда не видел, чтобы кто-то двигался так медленно и так быстро одновременно.

Рефлексы подстегивают мышцы. «Пора», — запоздало мелькает в голове, когда пистолет уже вовсю стучит затворной рамой. Шесть негромких хлопков подряд сливаются с шумом воды. Остроконечные пули с повышенной пробивной способностью отбрасывают существо к стене. Сергей стреляет в спешке, в максимально быстром темпе, почти не целясь. С шести метров трудно промахнуться. Одна пуля все же проходит мимо, оставляя глубокую щербину в бетоне. Снайпер лежит на замусоренном полу бесформенной кучей пыльных тряпок. Винтовка выпала из его рук. Ее глухой стук о камень — единственный относительно громкий звук.

Сергей продолжает держать на прицеле неподвижное тело. Надо выждать.

— Триста двадцатый, сканирование!

Вокруг чисто. Снайпер был один. Если бы он шел с напарником, как это принято у нас, Сергею пришлось бы туго. Триста двадцатый все еще не подсветил врага красным. Удивительно, но жизнь еще теплится в пробитом пулями теле. Сергей приподнимается, делает шаг вперед, держа пистолет перед собой. Еще шаг. Выстрел. Куча тряпок конвульсивно дергается. Шаг. Из-под тряпок стремительно выстреливается рука. Короткий нож с противным клацаньем отскакивает от брони.

Сергей разражается длинной тирадой на великом и могучем, прыгает вперед и отпинывает винтовку подальше от раненого. Серо-зеленые тряпки на глазах набухают кровью. Тело все еще шевелится. Да сколько же ему надо?

Стволом чужого оружия Сергей переворачивает умирающего врага. Смотрит в его лицо. С трудом удерживает палец на спусковом крючке. Водянистые мутные глаза с вертикальными зрачками медленно гаснут. Лицо, точнее, морда, покрыто темной грубой кожей. Короткий морщинистый нос с вывернутыми наружу ноздрями. Широкие бескровные губы с торчащими из-под них клыками. По скошенному подбородку стекает изо рта струйка бледной крови. Слетевшее с головы маскировочное кепи обнажает узкий звериный лоб с редкой серой шерстью над ним. Остроконечные уши прижаты к черепу. Грубая складчатая кожа шеи переходит во что-то темное. Ну и урод. Прав КОП — никакой это не человек. Опасное животное. Инопланетянин?

Прижав ствол пистолета к мерзкой морде, Сергей ножом кромсает маскировочную хламиду. Нож задевает что-то твердое. Раздвинув ткань, он с омерзением наблюдает за тем, как грубая кожа шеи постепенно переходит в покрытую роговыми пластинами грудь. Природный легкий бронежилет. Ну и намешано же в тебе, уродец! Такой панцирь ногой не пробьешь. Не хотел бы я с тобой в рукопашной сойтись. Нож оставляет на роговом покрытии легкие царапины. Похоже, осколки ему тоже не страшны. Пули на излете и по касательной — тоже. Просто дитя войны какое-то. Значит, вот такие твари положили почти половину его взвода.

Взгляд существа останавливается на Сергее, медленно фокусируется.

— Ты… русский? — выдувая кровавые пузыри, шепчет он.

Подземелье под разрушенным городом в невообразимой дали от Русского сектора. Умирающий инопланетянин-людоед, говорящий на родном языке с единственным в бригаде русским солдатом. Мир сошел с ума.

Сергей машинально кивает.

— Больно, — шепчет снайпер. — Добей.

Их взвод находится в разведывательном рейде. Что с того, что Сергей последний? Задание никто не отменял. По инструкции, он должен провести полевой допрос. Однако взгляд существа молит о снисхождении.

— Больно… — хрипит костяной уродец. — Помоги.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Сергей встает и поднимает пистолет. Глаза существа жгут его, как огнем. Он отворачивается и трижды нажимает на спуск.

Красный маркер на тактической карте гаснет.

Сергей за ноги тащит тело подальше от пролома. Продолжает осмотр. На ремнях амуниции — несколько едва заметных под маскировочной ветошью подсумков. В одном подсумке — ряд магазинов, четыре штуки. Во втором — явно портативная радиостанция. А это что? Мина? Сергей подносит устройство к глазам. Подсвечивает фонариком. Единственный переключатель переведен в состояние «Невидимый». Надпись на русском? Вот это да! А не тот ли это приборчик, что скрывает тварей от средств наблюдения? Он переходит к осмотру винтовки. Длинный ствол, укутанный маскировочной тканью. Магазин легко отщелкивается снизу. Калибр, как и у пехотной винтовки, около восьми миллиметров. Сергей выщелкивает на ладонь длинные патроны. Пятнадцать штук. Вполне прилично для снайперки. На конце ствола утолщение. Сложенные сошки. Короткий легкий приклад с регулировкой длины. Прицел. Оптика. Похоже, со встроенным дальномером и баллистическим вычислителем. Он приложил щеку к холодному цевью. Прицел расположен очень низко. Как раз под маленькую морду. Нет, есть регулировка, вполне можно подстроить под себя.

Время. Пора двигаться. Отсутствие снайпера могут обнаружить. Сергей развешивает чужие подсумки на ремнях разгрузки. Оставляет приборчик включенным — пригодится. Вешает трофейную винтовку на плечо, стволом вниз. Тоже сгодится. Бросить недолго. Подумав, с сожалением сует под труп активированную плазменную гранату. Это последняя.

— Триста двадцатый, уходим. Придется сделать крюк.

Они идут дальше по туннелю, оставляя ответвление позади. Сергей сплевывает, опускает забрало. Оглядывается назад.

— Пока, засранец, — цедит он сквозь зубы. — Не так уж ты и крут.

Глава 26

Тупик. Третий по счету за день. Трубы уходят куда-то сквозь стену. Змеятся в желобах лоснящиеся кабели. Разнести бы эту стену фугасным снарядом к такой-то матери. Жаль, нельзя шуметь. Снова возвращаться назад, на несколько сот метров. Снова уходить в сторону от нужного направления. К черту! Как ни крути, придется все же выйти наружу. Сергей так свыкся с сумеречным подземным существованием, что сама мысль о передвижении под открытым небом, без надежного свода над головой, автоматически портит настроение. Пусть тут нет солнышка и на мину нарваться — раз плюнуть. Зато не пикируют с неба самолеты, нет замаскированных огневых точек с торчащими из темной глубины стволами, не разъезжают механизированные патрули. Да что говорить — тут и стрелять-то почти не приходится. Сырость да слизни — вот и все его неприятности. Да еще наглые, как интенданты, и такие же важные крысы. Знать бы, когда высадятся свои, можно бы и отсидеться в холодке. Если вообще высадятся. Вполне может быть, что маленькие темноглазые людишки уже вовсю раскатывают на своих броневиках по чистенькому Джорджтауну.

Он топает вверх по пыльным ступеням. Какие-то белые скользкие твари расползаются в стороны по влажному потолку. Дверь заперта на хитрый технический замок. Хитрость, похоже, рассчитана на среднестатистического пьяного болвана. Действуя универсальным ключом и отверткой, Сергей в момент вскрывает тяжелые металлические створки.

Ржавый визг оглушительно бьет по ушам. Сергей замирает с поднятой ногой. Ожидание выстрела натягивает нервы дрожащими струнами. Вроде пронесло.

«Так и психом стать недолго», — думает он, вслушиваясь в закат.

Вокруг подозрительно тихо. Никаких капель с потолка, никакого шебуршания крыс. Технический этаж. Багровые полосы из узких окон тянутся по пластиковому полу. Трубы и вентили вдоль стен. Переплетение вентиляционных коробов на потолке.

Триста двадцатый медленно взбирается следом. Застывает посреди прохода, облепленный пылью и паутиной, похожий на мумию инопланетного монстра из фильма-страшилки. Если в природе бывают полуторатонные инопланетяне.

Кажущаяся пустота покинутого города исчезает вместе с результатами сканирования. КОП, словно жестокий врач, диктует диагноз. Пулеметное гнездо справа у перекрестка. Второй этаж. Соседний дом, слева — несколько единиц тяжелой пехоты на крыше. На крыше их дома — тоже пара красных отметок, судя по излучению, расчет переносного комплекса типа нашего лаунчера. Сергей мысленно добавляет к перечисленному мобильные пехотные группы и авиаподдержку.

Да уж. Может, чужие солдаты и выглядят, как отрыжка, но воевать они все же умеют. Пробиваться с боем неизвестно куда почему-то не хочется. Геройски погибнуть, прихватив с собой десяток уродцев непонятного происхождения? Я такого приказа не получал. Сергей четко различает грань между героем и дураком. Герой — это мертвый дурак, у которого не хватило ума трезво оценить свои силы.

Он усаживается у стены. Осторожно открывает забрало. В эфире — сплошной непрекращающийся треск и завывания помех. Тактический блок сканирует канал за каналом, пытаясь обнаружить дружественный источник. Железяка дурная. Там, может, и нет уже никого. Сергей напряженно думает, что делать дальше. Мысли, как неповоротливые жернова. Пока сделают полный оборот, забываешь, с чего начал. Отвыкшие от света глаза слезятся от лучей заходящего светила. Снова подступает тошнота. Так и с копыт недолго сковырнуться. На стимуляторах далеко не уедешь. Он в несколько глотков допивает теплую воду из фляжки. Надо бы найти воды. Не хватало загнуться от жажды посреди города. Черепахи-переростки будут тащиться, когда найдут его высохший труп рядом с магистральной трубой.

По поверхности не пройти. Можно устроить красивую прощальную драку. Получится пройти до угла, пока у Триста двадцатого не кончатся патроны. Потом зажмут и грохнут. Тихо пройти в темноте? Нет. Ночью не стоит и пытаться. Ночью шум КОПа услышат даже самые глухие. Срежут на раз. Черепашки описаются от удовольствия, когда начнут соревноваться друг с другом на меткость. Победителю достанется его свежая печень. Как ни крути, деваться некуда. Придется все же шумнуть и проломить стену. Может и удастся уйти под землей. Какие у них тут силы? Судя по плотности обороны, их пока не слишком много. Прямой угрозы для них нет, вполне могут решить не отвлекаться на погоню за одиноким пехотинцем. Придется рискнуть.

Тревога КОПа передается Сергею. Триста двадцатый что-то нащупал, и сейчас напряженно вслушивается в эфир. Мне б твою чувствительность, братишка…

— Обнаружен дружественный воздушный объект. Объект атакован противником, — сообщает КОП.

Сергей удивлен. Триста двадцатый проявляет несвойственное ему сострадание. Какой-то хренов воздушный объект. Сколько их уже сбито и сколько сбивается в этот момент? Дружище, мы сейчас сами по себе. Наша шкура — все, что у нас осталось. Наш героизм в том, чтобы остаться в живых и передать результаты рейда командованию.

Триста двадцатый транслирует нечеткую запись сигнала бедствия. Демонстрирует траекторию объекта. Идет прямо сюда. Откуда он взялся?

— Мэйдей, мэйдей, мэйдей! Спасательный бот Имперского военного флота терпит бедствие. Атакован авиацией противника! На борту член экипажа… — скрипит сквозь помехи механический голос.

КОП возбужден, словно собака, учуявшая дичь.

— Триста двадцатый, ты что, еще не навоевался? — придушенным шепотом интересуется Сергей. — У нас боеприпасов почти нет!

КОП словно съеживается от окрика, но продолжает упрямо транслировать траекторию бота. Получается, проходит почти в районе нашего квартала. Чуть больше минуты до подлета.

— Хрен с тобой, — сдается Сергей. Поведение всегда послушного и преданного робота сбивает с толку. Лишает уверенности. Никогда не знаешь, когда электронные мозги переклинит. Видимо, пришло их время. А еще говорят, что машину невозможно контузить. — Действуй. Если тебе так охота. Я прикрою. Постарайся на рожон не лезть.

— Принято, — радостно соглашается Триста двадцатый, топая к железной лестнице.

Сергей лишь удрученно качает головой. Мало было проблем. Хотя… Одной больше, одной меньше. От него не убудет. Надо подходить к жизни философски. В конце концов, Триста двадцатый имеет право на свои прихоти. Он мне столько раз жизнь спасал, что один раз его каприз не грех выполнить.

Сергей берет винтовку наизготовку, пристраивается за широкой бронированной спиной.

Автопилот нащупывает где-то впереди точку автомаяка. Корректирует курс. Выпускает закрылки, гася скорость. Крохотный городишко среди моря джунглей. Это дело. Уж лучше действительно туда, чем в это зеленую помойку. Стейнберг проходил ознакомительный курс по планете базирования. По всему выходило, что лучше сдохнуть от удушья, чем сесть в местной «зеленке».

Болтанка усиливается. Он отпускает джойстик, позволяя компьютеру действовать самостоятельно.

В этот момент истребители позади решают, что кошки-мышки пора заканчивать. Короткая очередь из пушки распарывает правую плоскость. Листы разорванной обшивки вокруг пробоин загибаются встречным потоком. Болтанка переходит в зубодробительную тряску. Под истошный вой сигнализации компьютер удерживает рыскающую машину на курсе, сжигая маневровыми дюзами остатки топлива. Стейнберг лежит в ложементе, с головой погруженный в вязкий кисель посадочного геля. Ему уже так все обрыдло, что он думает только об одном: сериал явно затянулся, убить бы этого сценариста. Интересно, хэппи-энд еще в моде?

— Змей-два, понял, как это делается? — голос ведущего наполняет молодого пилота жгучим желанием показать, на что он способен.

— Змей-два — Змею-один. Цель захвачена. Разрешите открыть огонь? — голос ведомого дрожит от возбуждения.

— Зелень пузатая, — снисходительно кривит губы ведущий. Шевелит джойстиком, уступая молодому подопечному право расстрела мишени. Тяжелая, почти бескрылая машина неохотно управляется на малых скоростях. Пилот подавляет желание перейти на автоматику. Что подумает этот сопляк?

Палец лейтенанта в большом черном шлеме ласкает кнопку гашетки. Трель системы прицеливания щекочет нервы. Передняя машина тяжело отваливает вправо, уходя с линии огня.

— Вот сейчас… — мелькает в голове.

— Змей-один — Змею-два… — начинает ведущий, и умолкает, не закончив. Заходится в истерике сигнал предупреждения об опасности. Стремительный росчерк пересекает силуэт самолета. Дымный шар огня, в который превращается истребитель командира, кувыркается к земле. Автоматика, спасая дорогую матчасть, мгновенно блокирует управление, сыплет помехами и ложными целями, включает форсаж, уводя самолет в стратосферу. Лежа в противоперегрузочном кресле безвольной куклой, лейтенант ошалело приходит в себя. Как же так? Что он доложит командиру эскадрильи? Всего второй боевой вылет — и на тебе — потерял ведущего. По всему выходило, что лучше бы ему самому словить ту чертову ракету.

Перед глазами лейтенанта снова и снова кувыркается шар огня. Надо же, как его приложило. Прямо в воздухозаборник Увешанная оружием боевая машина внезапно кажется ему не надежнее велосипеда.

— Пожалуй, дружище, зря ты их летуна завалил. Теперь они от нас точно не отстанут, — задыхаясь, говорит Сергей. Неуклюжим пингвином, увешанным тоннами барахла, он перебегает улицу и замирает под защитой стены. Ствол снайперки норовит на бегу ударить под колено. Стена над ним густо курится пыльными фонтанчиками, каменная крошка сыплется на голову. Пулеметчик на углу старается вовсю. Дым от дымовой гранаты затрудняет ему обзор, заставляет бить наугад.

Сергей припадает на колено. Прикасаться глазом к мягкой резине ободка вокруг прицела чужой винтовки до чертиков противно. Злится на себя — не догадался заранее вытереть. Перекресток рывком приближается, весь в полупрозрачных стрелочках с текстом рекомендаций. «Винтовочка-то не дура», — думает он. Водит стволом по перекрестку. Жаль, пулеметчика отсюда не достать.

Тридцать секунд до предполагаемой посадки. «Быстрее, чувак», — мысленно торопит он пилота. Он чувствует себя так, словно не успел сойти с поезда. А вагон набирает ход. И надо бы прыгать, да чемодан с пожитками застрял в тамбуре. И он стоит одной ногой на подножке, набегающий навстречу воздух вышибает слезу, и надо бы прыгать, а не то расшибешься, но страшно, да и чемодан бросить жаль, и он висит, весь в дурацких терзаниях, а времени остается все меньше. Дым с занимающейся пожаром крыши их дома, куда КОП походя шарахнул из пушки, словно сигнализирует всем вокруг: «Мы тут!»

Триста двадцатый железным ковбоем раскорячился посреди улицы. Похоже, его совсем переклинило от сознания собственной крутости. Он сосредоточенно плюется короткими очередями, сбивая пикет тяжелой пехоты со здания напротив. Куски кирпичного ограждения крыши так и брызжут от попаданий пуль шестидесятого калибра. После увиденного близко снайпера не хочется даже гадать, что скрывается под доспехами его оппонентов.

С неба нарастает плотный гул. Вечерняя улица освещается дрожащим светом. Странные изломанные тени перебегают дорогу, прячутся в тротуары. Одна тень почему-то остается на месте, прижимается к стене. Снайперка издает хлопок, приятно удивляя бесшумностью. Кажущийся мягким ободок прицела бьет в глаз не хуже инструктора по рукопашному бою. Нокдаун. Сергей, едва не сев от отдачи на задницу, трясет головой. «Кобыла-то с норовом», — стучит в голове вместе с толчками крови.

Тем временем огнедышащий летающий гроб на последних каплях горючего рушится между домами и со скрежетом скользит брюхом по бетону. Снопы искр разлетаются из-под массивной туши. Короткие крылья походя сшибают столбы освещения. Огромным адским локомотивом чудище мчится к Сергею. Еще сотня метров, и оно утюгом пройдется по своему спасителю. Одно из крыльев, наконец, не выдерживает и с треском отламывается вместе с какими-то потрохами. Тушу разворачивает и несет боком. Закручивает вокруг оси. Она подминает под себя еще несколько столбов и тяжело въезжает в соседний дом.

— Во, бля… — только и может сказать потрясенный Сергей, когда очертания дымящегося железного месива проступают сквозь дым и пыль обвала.

С пушечным грохотом отстреливается исковерканный люк. Огромный ком прозрачной слизи катится по дороге, собирая в себя кирпичи и мусор. С удивлением Сергей наблюдает внутри очертания человека. Прямо драконий выкидыш какой-то. С омерзением он пропихивает руку в чавкающее силиконовое дерьмо, за что-то тянет. Пули секут дымный воздух над головой. Головастое нечто в оранжевом скафандре, неуклюже суча ногами, вываливается на дорогу. Рывком открывает лицевую пластину. Жадно хватает ртом воздух. Барахтается, пытаясь встать.

Вой приближающейся мины действует на Сергея не хуже пинка. Он хватает пилота за трубки, торчащие из шлема, и, словно манекен, волочет его по земле к спасительной двери. Мина дымно рвется позади неподалеку, хлещет по стенам веером осколков.

— Триста двадцатый, уходим, — на ходу кричит Сергей, грубо стаскивая извивающееся тело вниз по ступенькам. Тело сучит ногами, то ли помогая ему, то ли просто желая ослабить удушающую хватку пучка труб на шее.

КОП, от кого-то отстреливаясь, пятится внутрь. Пули уже вовсю дзинькают по помещению, влетая в выбитые окна. Минометчик пристрелялся, и теперь мины с омерзительным визгом раз за разом накрывают улицу.

— Идти можешь? — кричит Сергей в раскрытый оранжевый шлем, перекрывая грохот.

— Быстро… нет… слишком долго… невесомость… — пересохшим ртом отвечает Стейнберг.

— Ептать, Триста двадцатый, и ради этого дохляка мы жопу подставили? — зло вопрошает Сергей и, не ожидая ответа, снова волочет оранжевый сверток дальше, в подвал.

— Завали вход, быстро! — командует Сергей. Оранжевое тело хрипит и дергается от удушающей хватки. Бьется задницей о тысячу ступенек подвального спуска. — Жить хочешь? Тогда терпи, парень. Ты столько шума наделал, что сюда сейчас все окрестные уроды сбегутся.

Оглушительный взрыв за близким углом бьет по башке кувалдой. Стучат по стенам каменные обломки. Сергей отпускает пилота, прислоняется к холодной стене и с трудом удерживается на ногах. Его качает, как пьяного. Надо отойти дальше. Сейчас Триста двадцатый будет ломать стену. Второй такой встряски его бедные мозги могут и не выдержать. Автодоктор, наконец, ширяет его дурью. Предупреждающе моргает значком разряда аптечки. Сразу становится легче дышать.

— Двигаем, парень, — он подхватывает пилота, помогает ему встать. Тяжело волочит его прочь. Стейнберг старательно шевелит конечностями, но все равно больше висит на плече Сергея, чем идет сам. Стены и пол шевелятся, как живые. Угрожающе кряхтят тяжелые трубы над головой. Наверху, похоже, форменный ад. Лупят уже чем-то тяжелым.

«Растревожили муравейник», — думает Сергей.

КОП тратит целых два снаряда, прежде чем проход становится достаточно широким для него. Бетонные завалы — как капканы, норовят схватить и переломать ноги. Из пробитых труб упругими струями хлещет вода. Проходя под ними, Сергей прислоняет пилота к развороченной стене и наполняет фляги. Вода бьет как из шланга, смывает с брони многослойную грязь. Опасно трещит потолок. Стейнберг жадно слизывает воду с пластиковых ладоней скафандра.

Две нелепые фигуры, обнявшись, медленно бредут в черноту туннеля.

Глава 27

Они сидели, отдыхая, на бетонном полу, привалившись спиной к холодной стене. Сергей снова чистил винтовку. Стейнберг крутил в руках шар своего шлема.

— Слушай, а ты кто? — в полной темноте поинтересовался Стейнберг.

— Младший капрал Заноза. Первый батальон бригады мобильной пехоты, Форт-Дикс. Оператор КОПа, — растягивая слова, ответил Сергей. Гудела голова, крутили хороводы в глазах зеленые звездочки.

— Оператор чего? — переспросил Стейнберг.

— КОПа. Мобильного комплекса огневой поддержки. Вот этого железного парня, что тебя спас.

— Я думал, это ты меня спас.

— Как же, я. Карман шире. Мне не до ковбойских игр. У меня контузия и почти нет патронов. Мне бы самому боты не склеить. Ему скажи спасибо. Он настоял.

— Он? Машина?

— На твоем месте, дружище, я бы его не называл машиной хотя бы из чувства благодарности, — замечает Сергей. — Он такая же машина, как ты — самолет. И уж точно даст фору по части мозгов любому генералу.

— Кстати, — голос Стейнберга стал тверже. Неистребима офицерская натура. Нутро флотского офицера, круто замешанное на железной дисциплине, вековых традициях и параграфах о межличностных отношениях в экипаже, даже после крутой мясорубки восстает против вопиющего нарушения субординации. — Обращение «дружок» по отношению к старшему по званию не слишком уместно. Я бы предпочел, чтобы ко мне обращались «господин лейтенант». Или кратко — «сэр». Учтите это на будущее, капрал.

Сергей лениво сплюнул. Протер ствол. Вставил на место затвор. Слова лейтенанта отдавались в его голове шелестящим эхом.

— Младший капрал, лейтенант. Возможно, у себя на корабле ты крутой специалист и центральный проводок, но здесь ты просто большая оранжевая мишень. И когда я тебя за шкирку из твоей отрыжки вытащил, я над тобой командование принял. — Не глядя на лейтенанта, Сергей вставил на место боевую пружину. — Если тебе хочется покомандовать — не смею задерживать, можешь идти своей дорогой. А у меня свое задание, и ты в него никак не вписываешься. Однако замечу, что с твоим опытом в этом говнище делать нечего. Разве что высунуться на улицу и дать себя пристрелить. Вот когда я тебя до своих дотащу — если дотащу — можешь там козырять всем направо и налево. Вот там я тебя «сэром» называть буду. И честь отдавать каждые пять секунд. А здесь козырнуть — значит показать снайперу, кто из нас двоих приоритетная мишень. Так что выкинь из головы всю эту кадетскую херню, делай, что тебе говорят и слушай человека, который в этом в говне по шею плавал. Я, между прочим, один из батальона остался, и по законам военного времени сейчас исполняю обязанности комбата. У меня фактически временное звание майора. Все ясно, лейтенант?

Стейнберг немного помедлив, кивнул. Он и сам не понял, что на него нашло. Про уличные бои он действительно знает только то, что в них кто-то в кого-то стреляет.

— Для сведения, — добавил Сергей через внешний динамик, рассматривая в оптический усилитель разложенную на коленях снайперку, — моего КОПа зовут Триста двадцатый. И он может при случае не только спасать. Может и голову оторвать. Он у меня парень без комплексов. А меня зовут просто Сергей. Можно Серж. В бою каждый слог важен.

— Ладно, Серж, проехали. Ты прав. Я Карл, так будет короче. Но мне все равно не понятно, почему ты обращаешься к своей машине как к человеку.

— Он и есть человек. Точнее, разумное существо. Не хуже тебя или меня, разве что сделан из железа, — ответил Сергей, приступая к разборке чужой винтовки. — Если ты думаешь, что я из-за контузии съехал, то не надейся. Триста двадцатый философствует, отличает добро от зла. Он думает и принимает решения. Он умеет сострадать. Понимает, что такое дружба. Защищает друга ценой своей жизни. Вот я — его друг. Он меня уже столько раз от смерти спасал, что стал мне дороже матери.

— У меня на корабле тоже был управляющий компьютер. Но я никогда не воспринимал его как живое существо.

— Послушай, Карл, у меня университетский диплом. Электронные мозги и нейросети — моя специальность. Я тебе как специалист говорю: в нем не просто программы работают. Он думает. Осознает себя. Даже боится смерти. По секрету — я сам к этому руку приложил. У систем такого класса до саморазвития — один толчок. Для этого их и снабжают блокировками. Это не выдумки. Относись к нему как к равному. КОП это ценит. И чувствует. У него мощный ментальный блок.

— Дипломированный инженер — и всего лишь капрал?

— Младший капрал. Так получилось.

— Ясно, — помолчав, сказал Стейнберг. — Что планируешь делать дальше?

— Мы идем к своим. Или в место, где будет работать связь. Сейчас дам тебе вот эту дуру, — Сергей похлопал по стволу разобранной винтовки. — Без оружия тут нельзя. Это не совсем то, что тебе подойдет, но уж лучше это, чем ничего.

— В боте остался карабин. В аварийном комплекте. Жаль, не смог захватить. Посадка слишком жесткая, меня просто отстрелило из кабины.

— Ничего. Что-нибудь получше потом подберем. Нам в атаку не ходить. А что с кораблем твоим? Сбили? — поинтересовался Сергей.

— Аж целых два раза, — невесело усмехнулся Стейнберг.

— Как это?

— Первый раз — во время учебного похода. Я как раз на вахте был. Расстреляли в упор противокорабельными ракетами. Какой-то новый тип. Я выжил один из всего экипажа. Потом целую вечность полз на базу. Дополз — а тут такая бойня. Меня с ходу на моем инвалиде в атаку и отправили. Тут-то меня и достали окончательно. Хотя я теперь вроде героя. Десантный корабль-то мы все же накрыли. На планету ему теперь не сесть. Да и вообще насчет летать — это вряд ли.

— Переживаешь за свой корабль?

— Привык я к нему, — смущенно признался Стейнберг. — Сжился. Когда катапультировался, даже слезу пустил. Компьютер со мной попрощался. Как живой.

— Я о чем тебе и толкую, — подвел черту Сергей. Протянул винтовку. — Вот, держи. Без моей команды не стреляй. Прицел под себя отрегулируй. Внизу под ним два маховичка. Он в темноте видит. Если что увидишь — не ори, толкни меня. Или подай знак рукой, я или КОП увидим. Крикнешь — сразу покойник. У этих гадов такой спецназ — ужастики отдыхают. И вообще — старайся без нужды не разговаривать. Ходи как можно тише. И ничего не трогай без моего разрешения.

— Понял, — ответил Стейнберг, принимая винтовку.

— Идти сам сможешь?

— Плохо, но смогу. После невесомости трудно адаптироваться.

— Придется постараться. Доберемся до своих — подлечат.

— Ясно. Постараюсь, — кивнул Стейнберг.

— Дальше. Говорю «Стой!» — падаешь на землю. Сразу. Без раздумий. Где бы ни стоял. Даже если в грязи. Упал — и сразу ищи цель через прицел. И не шевелись. Когда идешь, смотри под ноги и по сторонам. Под ногами — мины или растяжки. По сторонам — снайперы и замаскированные огневые точки. Еще — патрули. Наших тут нет. Все, что движется или прячется — враг, если я не скажу иначе.

— Понял.

— Если натыкаешься на чужих — не мешкай. Назад не беги. Не прячься. Беги прямо и влево от них. Стреляй на ходу в сторону противника. Часто стреляй. Не целься. Не стой, всегда беги. Перезарядишься, когда обежишь их и найдешь укрытие. Но в других случаях в бой не ввязывайся. Следи за мной. Делай, как я. На следующем привале посмотрим твои ноги. Если сотрешь — отстанешь и погибнешь. Ждать не буду. Им сильно не до нас сейчас, но ты птица важная. И самолет их мы сбили. Так что нас ищут. Скорее всего, их спецназ. Если найдут — нам конец. Против этих у нас ни единого шанса. Надо двигаться. Вставай.

Каждый шаг поднимает в голове мутную взвесь. Предупреждающе моргает оранжевым глазком тактический блок. Сергей намеренно не вставляет запасной картридж в аптечку. Иначе лекарства кончатся на раз. А им еще предстоит побегать.

Стейнберг неуверенно бредет следом, одной рукой касаясь плеча Сергея. Он лишен удовольствия видеть в темноте, а включать нашлемный фонарь ему запретили под страхом смерти. Триста двадцатый медленно переваливается в арьергарде маленького отряда.

Глава 28

Свинцовая усталость валит их с ног. Они укладываются на сырой пол и лежат в тревожном забытьи. Под головой Сергея — пропыленный армейский ранец. Стейнберг обходится сложенной рукой. КОП дежурит у перекрестка, ощупывая сканерами темноту. Он встревожен. Он чувствует движение противника на поверхности. Ощущает тепло чужих тел в глубине подземных переходов.

Через пару часов Сергей, чертыхаясь, заставил себя подняться. Почистил винтовку, смазал поврежденный шарнир КОПа, растолкал Стейнберга. Усевшись у стены, они сжевали последнюю плитку сухого рациона.

В последнее время они почти не разговаривают. Редкие «возьми», «стой», «прямо» или «направо» — не в счет. Стейнберг измучен едва ли не больше Сергея. Нарастающая боль в суставах превращает каждый его шаг в пытку. Сергей жертвует ему дозу обезболивающего. Колет толстой иглой под перчатку скафандра.

Час за часом они бредут по переплетению сырых туннелей. Время прессуется монотонным ритмом. Тридцать осторожных шагов. Стоп. Слушать. Осмотреться. Снова вперед. Во рту сухость. Воду приходится экономить. Пробивать трубы для ее добычи опасно — слишком шумно. Вчера Сергей обнаружил на перекрестке мину. Ее конструкция и тип датчиков оказались незнакомыми. Пришлось возвращаться и делать большой крюк. После этого случая он практически не поднимает лицевую пластину, напряженно всматриваясь в показания тактического блока. Каждый осторожный шаг в темноте — как прыжок в пропасть. Один господь знает, сможет ли такблок вовремя распознать очередной подарок.

Триста двадцатый обнаруживает скопление людей впереди. Затрудняется определить их статус.

— Стоп! — шепотом командует Сергей.

Они замирают на месте. Стейнберг тихо опускается на колено, берет винтовку наизготовку, в надежде, что соблюдение инструкций чокнутого пехотинца хоть немного увеличит его шансы на выживание. Он ощущает себя больной крысой, запертой в темном лабиринте.

— Триста двадцатый, что там?

— Люди, больше ста единиц. Есть вооруженные. Статус не определен. Возможно, гражданские.

— Ясно. Оставайся тут. Охраняй лейтенанта. Я на разведку.

— Принято.

Сергей тихо идет вперед. Через пятьдесят метров натыкается на ставшие уже привычными ступени, ведущие вверх. Видимо, весь городок строился по типовому проекту. Слева — короткий коридор. Массивная плита двери. Белая надпись на темном металле: «Убежище гражданской обороны номер…». Сквозь тяжелую дверь не слышно ни звука. На прицельной панораме смутные зеленые силуэты. Много. Ни один не определяется как противник. «Может, удастся жратвой разжиться?» — думает Сергей. Подзывает КОПа. Стейнберг хромает следом, касаясь рукой стены, чтобы не споткнуться в темноте.

— Эй,в убежище! — Гремит на максимуме внешний динамик, — Здесь имперские силы, младший капрал Заноза. Откройте дверь.

За дверью начинается мельтешение зеленых силуэтов. Сергей довольно долго ждет. Возня в убежище продолжается, однако дверь остается закрытой.

— Повторяю, — снова кричит Сергей серой плите. — Здесь имперские силы. Требую открыть дверь. В противном случае дверь будет взорвана.

Два силуэта замирают по краям двери. Оба вооружены. Плита дает трещину, затем тяжелые створки начинают медленно расходиться.

— Карл, держи коридор. Огонь по необходимости. Я внутрь, попробую найти еды, — тихо говорит Сергей.

Стенберг кивает, опускается на колено. Приникает к прицелу.

— Внимание! — Сергей уменьшает громкость динамика, их и так уже услышали за километр. — Вы, двое, у дверей! Положить оружие на пол, в центре прохода. Руки держать на затылке. Отказ подчиниться воспринимаю как враждебные действия. При малейшем намеке на враждебность боевой робот стреляет на поражение.

— Здесь гражданские, — слышится из-за двери. — Не стреляйте.

— Считаю до двух, — отвечает Сергей. Кивает КОПу.

Туша Триста двадцатого втискивается в проем. Фигуры за дверью суетливо кладут оружие на пол и вскидывают руки. КОП замирает посреди большого помещения, уставленного нарами вдоль стен. Вопреки ожиданию, воздух в убежище не затхлый. Едва слышно шуршит вентиляция. В белом свете потолочных плафонов лица бледны, словно у мертвецов.

— Приветствую, дамы и господа, — начинает Сергей через опущенное забрало. — Кто здесь старший?

Молчаливые лица смотрят Сергею за спину. Никто не проронил ни слова. За спиной — двое с поднятыми руками. Один в форме дорожной полиции. Второй — в комбинезоне полувоенного образца, с карманами под магазины и в легком бронежилете. Перед ними на полу лежат пистолеты.

— Опустите руки, — приказывает Сергей. — Кто из вас старший?

Мужчины переглядываются друг с другом. Молчат. Падающий сверху свет превращает их глазницы в черные дыры поверх землистых от щетины щек.

— Со мной раненый офицер. Мне нужна вода и немного еды, — обращается Сергей к полицейскому.

— Пойдемте, воды у нас много. Еда тоже найдется, — полицейский оживляется, суетливо показывает дорогу. Его движения дерганы, как у куклы.

Сергей идет за ним следом, мельком оглядывая лица в тени нар. В убежище стоит почти мертвая тишина. Никто не разговаривает. Не пытается что-то узнать. Лица враждебны или безучастны. Никто не смотрит Сергею в лицо, взгляды направлены в пол. Даже железное страшилище КОП не вызывает ни у кого интереса. Сергей поднимает лицевую пластину. Удивленно осматривается. Кто его знает, что должны чувствовать люди, если их запереть под землей на неделю. Но, даже с учетом страха и неизвестности, их поведение выглядит необычно. А может, он просто давно не видел нормальных людей.

Сергей входит вслед за полицейским в небольшой отсек. Коп зажигает свет. Краны с водой, пара душевых кабин, ряд унитазов за перегородкой. Бак системы очистки воды. Силовой генератор. Замкнутый цикл. Полная рециркуляция. Сергей мысленно ежится, представляя, как будет пить переработанную мочу. Хорошо лейтенанту. Он на своей скорлупке к такому привык.

— Вот продукты, выбирайте, — предлагает полицейский, нервно улыбаясь. Его глаза бегают, избегая взгляда Сергея. Большой холодильный шкаф заполнен коробками с сухим пайком.

— Благодарю, — отвечает Сергей и начинает набивать ранец. По самым пессимистичным прикидкам, еды тут еще на пару месяцев.

— Демократы не беспокоили? — спрашивает он беспокойного полицейского.

— Кто?

— Солдаты Демократического Союза.

— А… Нет… Никто не приходил. Сидим тихо, ждем сообщений. Я порядок знаю, — затараторил коп.

— Ладно. Не буду привлекать к вам лишнего внимания. Мы уходим. Спасибо за продукты.

— Не за что. Мне не жалко. Еды у нас много, — закивал головой полицейский.

Проходя мимо мужчины в полувоенной форме, Сергей поинтересовался:

— А вы кто? Тоже полицейский?

Мужчина качает головой.

— Я охранник с обогатительной фабрики.

— Сволочь он, а не охранник, — звучит из темноты злой женский голос. Всхлипывает.

— Ш-ш-ш, — пытается кто-то ее успокоить.

— Да плевать я на него хотела! — сквозь слезы выкрикивает женщина. — Что он мне сделает? Пристрелит? Да плевать! Пусть лучше пристрелит! Еще раз трахнет? Мне не привыкать. Чего вы ждете?! Он и до вас доберется, скотина!

Женщина глухо зарыдала в одеяло. Лица вокруг оживают. Угрюмые взгляды буравят Сергея.

— Что тут произошло? — стараясь показаться заинтересованным, спрашивает он полицейского. Сейчас тот ответит, Сергей успокоит женщину и они уйдут. Они и так задержались. КОП наблюдает неподалеку движение. Возможно, это за ними.

— Да так, ничего. Женщина, нервы… — бормочет коп, глупо улыбаясь.

— Да какие нервы! — От дальней стены отделяется крепкий мужчина в возрасте. — Эта сволочь Маргарет изнасиловала! Она начальник смены, постоянно указывала ему его место. А тут он себя королем ощутил. Решил, что все можно. Привык над зэками издеваться. Говорит, все равно подыхать. У него пистолет, не поспоришь. А этот слизняк язык в задницу засунул, ходит перед ним на цыпочках, — мужчина обвиняюще ткнул пальцем в побледневшего полицейского.

Дрогнул пол — КОП тяжело шагнул вперед, почувствовав напряжение своего напарника.

— Кто еще может это подтвердить? — спросил Сергей.

— Я… И я… И я тоже. Они ее в туалет уводят и там… И этот тоже вслед за ним мылится… — понеслось с разных сторон.

— Понятно. — Сергей поднял с пола оружие. Осмотрел. Обычные дешевые кольты. Сорок пятый калибр. Еще прадедушки из таких стреляли, дешево и сердито. — Патроны запасные есть? — спросил он у охранника.

Тот кивнул. Протянул обойму. Взгляд исподлобья. Ноги напряжены. Глаза шарят по помещению, нащупывают дорогу к бегству.

— Даже не пытайся, — спокойно советует ему Сергей. — у моего КОПа огнемет. Испечет, как шашлык.

Не глядя, протягивает руку. Полицейский дрожащей рукой кладет в нее запасной магазин. Сергей сует один пистолет за ремень. Кладет в набедренный карман магазины. Передергивает затвор кольта. Резким пинком под колено сбивает на землю набычившегося охранника.

— Именем Императора.

Два выстрела глухо отдаются от стен. Идеальная акустика — никакого эха. Цилиндрики гильз прыгают по серому пластику пола. Влажно блестят выбитые куски черепа.

Сергей поворачивается к полицейскому.

— Что же ты? — поймав, наконец, его затравленный взгляд, спрашивает Сергей. — Ты ж здесь закон. Власти мало показалось?

Тот стоит, ни жив, ни мертв. Смотрит, не мигая, словно загипнотизированный.

— На пол, — приказывает ему Сергей. — Лицом вниз. Тут кругом бетон, рикошеты. Заденет кого-нибудь.

Полицейский кулем валится лицом вниз. Скулит по-собачьи. Сергей стреляет ему в затылок. Походя удивляется, как легко у него это получается. Будто комара прихлопнуть. Протягивает пистолет ошарашенному гражданскому. Мужчина бездумно, словно автомат, протягивает руку, принимает оружие. Держит его за ствол, не отводя взгляда от дергающихся в агонии ног полицейского.

— Теперь вы старший. Пистолет лучше почистить. — Голос Сергея встряхивает мужчину. Он перехватывает пистолет за рукоятку. Ставит на предохранитель. Кивает.

— Ясно. Все будет нормально. Спасибо.

— Я, в общем, не мастер говорить, — обращается Сергей к окружающим. — Да и времени нет — мы на задании. Поэтому прошу извинить, что все без долгих формальностей. В конце концов, в итоге все правильно?

Ближайшие к нему лица кивают. Женщина постепенно успокаивается. Ее всхлипы звучат все реже.

— Тогда до скорого. Желаю удачно выбраться, — желает всем Сергей. Добавляет для мужчины. — Трупы лучше вынести подальше в коридор. Мы скоро вернемся, осталось недолго.

— Хоть какая-то с вас польза, — бормочет вслед женский голос.

— Вот тебе оружие, лейтенант, — Сергей протягивает Стейнбергу кольт. — Кобура есть?

Стейнберг кивает и прячет кольт в специальный карман под мышкой комбинезона. Застегивает клапан скафандра.

— Ты не слишком круто? — осторожно спрашивает он.

— Все никак не въедешь? На войне мы, Карл. Тут все просто. Без формальностей. Как в туалете. Раз — и смыл.

Они снова уходят в темноту. Позади них с шуршанием выволакивают в коридор мертвые тела. Кажется, за ноги.

Глава 29

Самурай устроился на огромном столе красного дерева. Помещение банкетного зала на третьем этаже гостиницы уже ничем не напоминает шикарное логово для разудалых корпоративных оргий. Стенные панели из дорогого дерева изуродованы пулями, пальмы в керамических кадках присыпаны пылью, брызги выбитых стекол усыпали некогда идеально гладкий паркет. Все вокруг присыпано пудрой выкрошенной штукатурки. Тяжелые двери топорщатся щепками вокруг выбитого пулями замка. Пробитые навылет кожаные диваны вдоль стен похожи на мертвых буйволов.

«Мошки» транслируют лица врагов.

За последние несколько дней Самурай настолько свыкся с их видом, что воспринимает их как часть скучного городского пейзажа. Он часто рассматривает их в прицел. Усваивает их привычки. Пытается обнаружить слабость. Подмечает странную суетность жестов, одинаковость лиц, слаженность действий.

Они не филонят. Не спят и не жуют на посту, не курят в темноте, не травят анекдоты во время ночного дежурства. Чистят оружие при малейшей возможности. Их небогатая амуниция всегда в порядке, форма аккуратна и подтянута, словно не они несколько дней назад насмерть дрались с ротой «Альфа» под убийственным огнем «косилок». Они идеальные солдаты. Мечта любого командира.

Его рота, точнее, два ее взвода так и осталась в паре кварталов отсюда. Ее остатки добивали два дня. Последними утихомирили снайперов. Чужие снайперы действовали как духи смерти, профессионально и неотвратимо. То, что он до сих пор жив — просто невероятное стечение обстоятельств. Ему повезло, что он не сделал ни одного выстрела, переползая от укрытия к укрытию, пока коптеры поддержки утюжили улицы в напрасной попытке подавить огневые точки. Две его предыдущие позиции превратились в горящий щебень вместе с домами, в которых находились. В одном из этих домов остался его напарник. Все было тщетно. В этом поганом городишке стрелял каждый камень. Маленькие солдаты стояли на своих позициях насмерть. И неизменно побеждали, когда машина огневого превосходства давала сбой. Вся тактика вышколенных имперских войск при действиях против этого странного противника летела к чертям. Одинаковые солдаты не поддавались панике, не отступали под шквальным перекрестным огнем. Они продолжали сражаться, когда их офицеры погибали под огнем снайперов. Они не обращали внимания на плотный огонь прикрытия и даже будучи ранеными, точно били из руин по перебегающим имперцам. Они умирали десятками. Их можно было убить, но нельзя — победить. Они просто не признавали смерти.

Имперцы косили их, как на стрельбище. И сами гибли один за одним, оставшись без поддержки среди развалин. Подоспевшая авиация противника похоронила остатки роты. А вслед за нею — и батальон. Посуда мелко дрожала от мощных разрывов на окраине. Рев штурмовиков над головой сливался в сплошной, непрекращающийся адский концерт. Несколько часов непрерывного тотального истребления. На месте плацдарма, наверняка, земля спеклась на несколько метров вглубь. Никакая ПВО была не в силах остановить эту армаду.

Накамура ждет. Негоже самураю умирать, не выполнив приказ. Его приказ — прикрывать возвращение взвода.

Он ждет. Он терпелив, как змея. Он пьет воду экономными глотками. Часами лежит, не шевелясь. Винтовка — продолжение его тела. Он изучил окружающий район до мелочей. Знает, где расположены пулеметы. С точностью до метра может указать сектора их обстрела и мертвые зоны. Знает график прохождения патрулей, время смены караулов, маршруты мобильных групп, время прибытия групп усиления. Видит лохматые тряпки вражеского снайперского поста напротив. Его он снимет в первую очередь. Он не умрет, не выполнив приказа. Отец будет гордиться его верностью. Пусть его сын стал солдатом чужой страны, но он погибнет, как подобает члену клана Накамура. Его дух несгибаем, как у одинаковых уродцев у дома напротив. Он готов к смерти.

Два зеленых значка загораются на тактической карте. Все-таки он ждал не зря. Его взвод возвращается. Заноза. Непоседливый, мягкий интеллигент, который скорее умрет, чем выкажет слабость. Хороший парень. Конечно, его Триста двадцатый с ним. Значок помаргивает оранжевым. Зацепило его, беднягу. Самурай рад, что Сергей смог выбраться. Он прикроет его с удовольствием. Он ждет вызова. Снайпер напротив словно чувствует его взгляд через прицел. Враг медленно шевелится, осматривает окружающие дома. Через электронику его не взять. Накамура уже убедился: эти ребята видны только через оптику. Движется экономно. По миллиметру в минуту. Высший класс! Самурай гасит мысли, превращаясь в подобие камня.

— Заноза — Самураю. Нужна поддержка, прием. — Голос Сергея глух и неузнаваем.

— Здесь Самурай. Рад тебя слышать. Где ты?

— Подземный коридор, дом в ста метрах от тебя, ориентир «тридцать пять». Со мной Триста двадцатый и офицер космофлота. Коридор уходит влево. Похоже, они кольцами замыкаются вокруг насосных станций. Дальше под землей не пройти. Патронов почти нет. Мне надо пройти перекресток, в подвале выход в следующую систему туннелей.

— Понял тебя, Заноза. По моей команде выбирайся в подвал, готовься выйти. Как скажу — рви через улицу. Через минуту пройдет мобильная группа на броне. Потом я сниму снайпера. Снаряды есть?

— У КОПа с десяток фугасных. У меня немного осколочных в подствольнике.

— Напротив, с твоей стороны, пулемет. Первый этаж. Мне отсюда не достать. Если сможешь их поджарить — пройдешь. Внутри дома до отделения легкой пехоты. Рассеяны по дому. Где располагаются — не знаю. Остальных я положу. Сейчас тишина. Патруль на подходе.

Они молчат, слушая только стук сердец. Оба понимают, что разговаривают в последний раз. Минута тишины — последнее, что они могут сказать друг другу.

Время вышло. Накамура плавно выбирает свободный ход курка. Эта сволочь напротив уже смотрит на него! Поздно, уродец! Щелчок выстрела сдувает пыль со стола. Куча тряпок вздрагивает и исчезает из вида.

— Серж, выходи в подвал. Через тридцать секунд бей по пулемету и вперед.

— Принято, Исидо. Иду.

Самурай медленно шевелит стволом. Перекрестье сходится на смуглом лице под зеленой каской. Щелчок! Голова исчезает. Теперь пулемет. Пробитый навылет, первый номер валится на мешок с песком, ствол пулемета задирается к небу. Второй номер подскакивает, крутит головой. Пригнув голову, ползет к пулемету. Достает микрофон, подносит его к губам. Выстрел! Тело дергается в агонии, выплевывает кровь изо рта. Наблюдатель напротив. Выстрел! Черт, жив! Бормочет в микрофон, сволочь. Выстрел! Пробитая каска слетает с головы. Группа усиления. Бегут вдоль стены. Сержант впереди. Выстрел! Сержант спотыкается. Подтягивает колени к груди.

Стреляют на бегу. Пули веером хлещут по стенам. Взрыв внизу. Второй. Молодец, Сергей! Накрыл пулемет.

— Все чисто, Серж, давай!

— Понял, иду.

Вот он. Волочет на спине какого-то уродца в оранжевой робе. КОП топает рядом, крутит торсом, заслоняя оператора телом. Молодцы. Сергей бросает в окно гранату, исчезает внутри дома. Триста двадцатый вламывается следом. Отлично. Займемся группой усиления. Выстрел! Выстрел! Выстрел! Не нравится? Выстрел! Просто стрельбище какое-то! Гранатометчик на крыше напротив. Ищешь цель, дружок? Выстрел! Труба гранатомета с грохотом обрушивается на тротуар, со звоном прыгает по брусчатке.

— Заноза — Самураю. Нашел проход. Жду тебя.

— Заноза, уходи. Я прикрою.

— Самурай, я без тебя не уйду.

Возвращается мобильная группа. Мчится на всех парах. Из дома напротив выбегают двое. Перебегают дорогу.

Это за мной, думает Самурай. Жаль, не успел достать. БТР выбрасывает кучку черных точек. Выстрел! Выстрел! Выстрел! Точки корчатся на дороге, разбегаются по сторонам. Надо сменить позицию — сейчас коробочка даст жару. Он сползает со стола. Ползет к дверям.

— Самурай, без тебя не уйду. Вижу броню. Беру на себя. Выходи.

— Ты и в самом деле Заноза! Иду.

Он бежит вниз по лестнице. Наверху с грохотом рушится крыша. Лестница прыгает под ногами, жалобно стонут железные перила. На ходу перехватывает винтовку, достает гранату. Где-то внизу эти двое. Самурай на ходу срывает кольцо, бьет створку ногой. Дверь распахивается, граната катится внутрь. Лицо навстречу. Прищуренные глаза. Как много можно увидеть за долю секунды! Самурай по инерции летит вправо, чтобы укрыться от взрыва за стеной. Очередь в упор отбрасывает его на ступеньки. Дымно тлеют от пороховых искр пряди маскировки. Трудно дышать. Доктор зачем-то колет спину. Винтовка тяжела, как телеграфный столб, никак не переложить ее в другую руку. Взрыв вышвыривает коротышку из дверей. Кости его перебитых ног торчат розовыми осколками. Он шевелит стволом, не в силах поднять свое оружие. Нажимает на спуск. Короткая очередь бьет в стену напротив. Пыль от разбитых кирпичей курится в воздухе. Оседает на головы, развернутые лицом друг к другу. Самурай с трудом поднимает лицевую пластину. Пытается вдохнуть. Давится кровью. Кровь пузырится на губах.

«Хорошая у нас броня», — думает он, глядя в глаза умирающего врага.

Через улицу от него в бессильной ярости воет Сергей. КОП высаживает последние снаряды по бронемашине. Сергей, отчаянно ругаясь, лупит короткими очередями по настырным черным фигуркам. Пули выбивают крошку над его головой.

— Давайте, бляди! Вот он я! Цельтесь лучше! — рычит он.

— Серж. Расскажи отцу… про меня…

Воздух кончается. Самурай замирает, прижав винтовку к груди.

— Уходим, лейтенант! Быстро! Быстро! Как можно быстрее! — кричит Сергей, врываясь в коридор. Дьявол! Даже вход завалить нечем.

— Понял, — отзывается Стейнберг, поднимаясь с колена. Вокруг него гремит и взрывается, он полностью дезориентирован, однако ему каким-то чудом удается совместить перекрестье с бегущей зеленой фигуркой. Винтовка лягается, фигурка катится кубарем.

— Нет, парень, — кричит Сергей. — Ни хрена ты не понял. Ты будешь бегать, как чемпион по спринту! Как будто у тебя горчица в заднице! И не вздумай раньше времени сдохнуть! Тогда выйдет, что Самурай погиб зазря! И тогда — клянусь — я сам тебя пристрелю! И будешь ты просто «пропал в бою»! Быстрее. Еще быстрее!

Сергей кричит и волочет Стейнберга за собой, как бездушную куклу. Из его глаз катятся слезы. Через сотню метров он останавливается. Взводит «попрыгунью». Присобачивает ее над головой, среди труб.

— Жаль, нет больше ничего, — ярость кипит внутри, не находя выхода. — Разнес бы в хлам весь этот поганый городишко!

— Почему этот говенный мир так устроен? — спрашивает он чуть позже молчаливого Стейнберга. — Когда кажется, что и терять-то уже нечего, от тебя тут же отрывают еще кусок. И каждый раз кажется, что этот кусок — последний…

Карл молчит. Сцепив зубы, преодолевает боль в стертых в кровь ногах и в распухших суставах. Вспоминает предсмертные крики комендора Гирсона, его изощренную многоэтажную ругань и предсмертные хрипы. В чем-то Сергей прав. Война одинаково несправедлива и к умершим, и к тем, кто еще остался жив.

Глава 30

Через обвалившийся потолок струится восхитительно свежий воздух. Кажется, в нем уже можно различить ароматы джунглей. Впереди завал. Вода течет из раздавленных и перекрученных труб, хлюпает под ногами. Видимо, в этой части магистрали давно нет давления. На их счастье, иначе утопли бы, как мыши в норе. Господь да хранит мобильную пехоту!

Похоже, тут поработали «косилки». Через дыру видны сплошные развалины. Хрен его знает, чего тут еще освобождать. Добить уж до кучи, да и построить все заново. Уран нынче в цене, денег хватит.

Вечереет. Влажный тропический воздух нежен, как рука любовницы. Сергей вспоминает, что не такой уж это и кайф — сидеть в мокрых джунглях. Стейнберг с его одежкой даст дуба в первый же день. Патронов нет. Нож один остался. Воды там море, через броню можно фильтровать. Дня на три фильтра хватит. Дым засекут и накроют с воздуха. Дела. Может, пересидеть пока на окраине?

— Слушай, Карл, я тут по округе пробегусь. Посиди с винторезом. Прикрой, ежели что.

— Есть, сэр! — дурашливо салютует Стейнберг. — Что делать думаешь?

— Тут наших много легло. Патроны, амуниция. Если повезет, броню тебе подберем. В джунглях с твоей одежкой и часа не протянуть.

— Знаю, проходил инструктаж. Поосторожнее там.

— Учи ученого, — поморщился от головной боли Сергей. Выбрался наружу, присел за остатком стены. Очертания бывшей улицы с трудом угадывались среди обгоревших остовов. Дорога погребена под слоем битого кирпича и бетонных обломков. Изогнутые штыри арматуры — тут и там, словно противопехотные заграждения. Кое-где торчат уцелевшие фонарные столбы с выбитыми стеклами. На месте высотки, куда чуть больше недели назад высадился их батальон — курящийся вулкан. Пустырь перед ним выглядит, словно поверхность астероида после метеоритного дождя. Кругом сплошные воронки и выжженная земля. Если когда-нибудь наступит апокалипсис, много веков назад предсказанный пройдохами-астрологами, то все будет выглядеть именно так. Разве что огня будет побольше.

— Наблюдаю множественные живые объекты в количестве до десяти единиц в радиусе до полукилометра, — сообщает Триста двадцатый. — Статус объектов не определен.

— Понял. Держи подземный коридор. Охраняй Стейнберга.

— Опасность для человека Заноза. КОП-320 встревожен.

— Не бери в голову, дружище. Мы столько уже дерьма съели, что лишняя ложка и незаметна вовсе. Береги лейтенанта.

Стейнберг устроился между обломками у входа. Осматривает развалины в прицел. Сергей от души надеется, что его оранжевая роба среди камней не привлечет снайпера. Он перепрыгивает от укрытия к укрытию. Резко меняет направление движения. Часто подолгу сидит, внимательно слушая шорох мусора под дуновением теплого ветерка.

Наткнулся на труп чужого солдата. Тело изрешечено в хлам. В упор полмагазина схлопотал, не иначе. Клочья спины вырваны вместе с кусками бронежилета. В чужом подсумке обнаруживаются гранаты. Сергей устраивается рядом, внимательно изучает трофеи. Простое кольцо, толстые усики чеки. Такие лучше разгибать заранее. Ребристый корпус. Осколочная. Никаких дополнительных опций. Ни режима растяжки, ни переключателя таймера срабатывания. Выдернул — бросил. Видимо, работает от удара или по задержке. Что ж, пока и такое сгодится. Он перегружает трофеи в свой подсумок. Ползет дальше.

Этот — наш. Броня побита. Жаль. Сквозное отверстие только одно, но вся грудь в глубоких вмятинах. Покрытие отслаивается целыми кусками. Где твои боеприпасы, дружок? Мне б кассету для подствольника. Черт, пусто. Дымовая граната на рюкзаке. Ладно, пригодится. Дай-ка свою фляжку, приятель. Меня перегонка из мочи достала. Плещет? И то дело. Жадный глоток. Флягу к ранцу. Идем дальше.

Кусок незнакомого металла. Полукруглый изгиб. Слегка подкопчен. Довольно легкий. Ба! Да это же обломок одного из летучих уродов! Славно. Значит, наши все же дали им прикурить. Помните мобильную пехоту, суки! Сколь ж вас по округе набросано?

Голоса рядом. КОП встревоженно стучится, сообщает о гостях. Двое, совсем рядом. Белые значки. Гражданские, стал-быть. Сергей осторожно высунулся в разбитый оконный проем. Так и есть, гражданские. Обирают трупы. Мародерствуют. Два небритых мужика в грязной одежде. В руках — армейские ранцы, за поясом — пистолеты.

— Ну-ка, оба, руки подняли, — скомандовал Сергей.

Парочка замерла, головы повернулись в сторону окрика. Винтовка, однако, не оставляет им шанса сделать глупость. Они стоят, не делая попыток достать оружие. Но и ранцы не бросают. И руки держат, как держали.

— А ты кто такой будешь, ептать? — спросил один из них.

— Сейчас из подствольника плазмой шарахну, — предупредил Сергей. — Руки в гору, быстро.

Мужики осторожно опустили ранцы на землю, подняли руки.

— Ну, подняли, дальше что? — сплюнул все тот же, самый смелый.

— Отошли назад на три шага.

— Отошли. Чё, шмотье наше понравилось?

— Заткнись, пока я тебя не шлепнул.

Сергей медленно подошел к брошенным ранцам.

— Бля, испугал, — снова сплюнул мужик. Второй нервно огляделся по сторонам. — Отбоялись уже. Как ваши укрытие наше разбомбили, так нас пятеро всего и вылезло. Остальные под камнями остались. Защитнички, бля. Мразь имперская. Иди, послушай. Там некоторые стонут еще.

— Что в ранцах?

— Шмотье, чего еще. Жратва. Тряпки. Патроны. Бабки, золото. Часы. Тут все сгодится. Эти нас не трогают. Мы для них вроде приманки. А жрать не дают. Приходится выкручиваться.

— Оружие на землю.

— А ты мне его давал? Хрен тебе. Хочешь стрелять — стреляй. Все равно не сегодня завтра подыхать. Лучше пуля, чем гореть заживо.

— Ладно. Отдай патроны и гранаты, если есть. И уходи. Этих скоро выбивать будут. Иди к границе леса. Там нет ничего, бомбить не будут.

Мужик сунул руку в ранец, недолго порылся внутри, извлек на свет пару магазинов, бросил на землю.

— Еще гранаты для подствольника, — потребовал Сергей.

— Это такие длинные хреновины?

— Да.

— Бери, сволочь! — мужик достал и бросил под ноги Сергею кассету к подствольнику.

— Можете идти. — сказал Сергей, не сводя оружия с сутулых фигур.

— Чтоб тебя уроды подстрелили, — пожелал мародер, скрываясь за разрушенной стеной.

В поисках брони Сергей провозился среди обломков не меньше часа. Наконец, подходящий объект был найден. Среднего роста сержант с продырявленным шлемом. Сама броня целехонька, мелкие вмятины не в счет. Сергей уселся рядом с трупом, принялся раздевать покойника. Что ж, теперь лейтенант сможет какое-то время продержаться.

Стук осыпающихся камушков застает его врасплох. Расслабился, идиот!

Из окна второго этажа на него с ухмылкой смотрит Лихач. Без шлема. Без перчаток. Винтовка, однако, при нем, и смотрит прямо на Сергея. Броня, похоже, отключена, иначе бы такблок засек гостя.

— Привет, Лихач! — кивнул Сергей.

— Привет, Заноза, — ответил бывший сержант. — Барахлишко собираешь?

— Да, решил вот приодеться. А ты чего броню отключил?

— Тебе что за дело? — взгляд Лихача пуст и мутен, как у черепашки-снайпера.

— Да так, интересно. Такблок тебя не видит.

— Винтовочку-то не трожь, — посоветовал Лихач. — Что, истукан-то твой — бросил тебя?

— Вроде того, — согласился Сергей, нащупывая сенсор переключения огня. Черт, переключатель в режиме наведения через такблок, в своего не выстрелишь.

— Ну и ладненько, — сплюнул Лихач и поднял винтовку. — Прощай, умник.

Хлопок снайперки почти не слышен. Со ста метров его и не различишь вовсе. Лихача звонко щелкнуло по броне, выбросило из окна. Повезло, задело по касательной. Слышно, как Лихач надрывно кашляет, пытаясь втолкнуть воздух в отбитые легкие.

«Смотри-ка, не промазал лейтенант!» — удивился Сергей.

Достал гранату, разогнул усики. Слышно, как Лихач уходит вдоль стены. Сергей прыгнул следом за ним в пролом. Негоже хвосты оставлять. Спина убегающего Лихача серым пятном маячит в оконном проеме. Неожиданно взрывается красными брызгами. Простреленное тело сучит ногами на куче битого кирпича.

Сергей мысленно ставит вражескому снайперу высший балл, приникает к земле и медленно уползает под защиту стены. Подхватывает снятую скорлупу, пятится вдоль стены. Ящерицей петляет между обломками.

— Кто это был? — поинтересовался Стейнберг.

— Один хороший знакомый. Вот тебе скорлупа, пошли переодеваться. Теперь жить будем. Триста двадцатый, стереги вход — там снайпер.

— Принято.

Заходящее солнце шевелит щупальцами длинных теней среди развалин. Если бы не проклятая голова, можно считать, что жизнь почти наладилась.

Глава 31

— Странник-один, здесь Бульдог, прием.

Сергей открывает глаза. Неумолкающее журчание воды под ногами. Серый свет брезжит сквозь пролом. Три сорок утра. На тактическом блоке настойчиво моргает светлячок вызова. Батальонный канал. Декодер подтверждает, что вызов идет по закрытому каналу.

«Глюки у меня, что ли?» — с трудом шевеля затекшей от неудобной позы шеей, думает Сергей. Больно двигать глазами. Голова — аквариум с мутной протухшей водой.

Нет, не глюки. Вызов повторяется.

— Странник-первый, здесь Бульдог, прием.

«Странник? Эка, хватились. Где он сейчас, наш симпатяга Грин?» — сонные мысли тянутся, как застывший мед.

— Странник-первый, здесь Бульдог… — не унимается механический голос. Вызовы следуют непрерывно, с интервалом в минуту. Похоже, где-то рядом крутится беспилотник. Странно. Их разве не все посшибали?

Сергей садится поудобнее. Озирается. Триста двадцатый бдит, по пояс скрывшись в проломе. Густой туман серой пленкой оседает на его броне. Капли конденсата скатываются вниз, оставляя неровные волнистые дорожки на запотевшем металле. Стейнберг удобно устроился на куче битого бетона. Спит. Броня с чужого плеча поверх синего технического комбинезона смотрится на нем до смешного нелепо. Хотя всяко лучше прежней оранжевой дряни.

«А ведь придется ответить, — с досадой думает Сергей. — Такблок, сволочь такая, рано или поздно все равно выдаст».

Он приоткрывает забрало. Делает глоток витаминизированной подсоленной воды из чужой фляжки. Брезгливо рассматривает замызганные грязью ботинки на своих ногах. Как мало надо, чтобы с бойца самой большой в мире армии содрать весь лоск. Смердит от него, как от городского коллектора. Он опускает лицевую пластину. Нечего шуметь. Пусть лейтенант еще немного подремлет.

— Бульдог, здесь Заноза, за Странника-один, прием.

Робот тут же отзывается:

— Заноза, здесь Бульдог. Прошу подтвердить ваши полномочия.

— Бульдог, здесь Заноза, — Сергей старается не отходить от принятого для радиообмена диалога. Тупой автомат беспилотника частенько не врубается, если с ним общаешься в вольном стиле. Требует повторить. Сергею не хочется, чтобы его накрыли по источнику передачи. — Странник-первый выбыл. Принял командование. Передаю код подтверждения.

Такблок начинает перемигиваться тусклыми индикаторами, разворачивая диалог с далеким компьютером.

— Заноза, здесь Бульдог. Код принят. Ожидайте подтверждения полномочий. Конец связи.

Ну вот. Что-то начинается. Теперь только держись. Хотя, все лучше неизвестности.

Тишина длится недолго. Кто-то далекий, словно господь, и такой же всемогущий, сообщает куску летучего пластика, что Сергей заслуживает доверия.

— Заноза, здесь Бульдог. Полномочия подтверждены. Транслирую вводную.

— Бульдог, здесь Заноза. Вводную принял.

— Заноза, здесь Бульдог. Через минуту даю ретрансляцию на Бульдога-главного.

— Заноза, принято, — нехотя произносит Сергей, просматривая вводную.

Передача разведданных и данных оперативной обстановки. Наведение авиации. Обеспечение плацдарма для высадки батальона мобильной пехоты. Корректировка огня поддержки. Да, дела… В штабе думают, будто целый батальон им плацдарм держит?

Где-то хлопает миномет. Триста двадцатый засекает выстрел, сообщает Сергею. Светится на карте красная точка. Быстро пеленгуют, уродцы. Жаль, ответить нечем. Он толкает Стейнберга. Неподалеку бухает разрыв. Пристрелочный. Со стуком сыплются сверху мелкие камушки, каменными блохами прыгают по бетонному мусору. Стейнберг скатывается с импровизированной постели, втягивает голову в плечи. Миномет — неплохой будильник.

Сергей отводит свой крохотный отряд на пятьдесят метров от пролома. Береженого, как говорится… Невидимый минометчик переводит свою дуру в автоматический режим, накрывая заданный квадрат. С выматывающим душу свистом мины одна за одной падают среди каменных россыпей над головой. Слой бетона и почвы глушит взрывы. Только сыплется на головы пыль и паутина с толстых труб.

— … здесь Бульдог. Включаю ретрансляцию Бульдога-главного.

Сергей чертыхается. Жестянка неугомонная!

— Бульдог, здесь Заноза. Ответ отрицательный. Повторяю — ответ отрицательный. К ретрансляции не готов. Нахожусь под огнем.

— Заноза, здесь Бульдог. Ретрансляция включена…

— Сволочь тупая, — злится Сергей. Сейчас за ними еще и пехоту на зачистку вышлют.

Он ставит Триста двадцатого стеречь подземный коридор. Сам приседает на колено, переводит винтовку в режим стрельбы по готовности. Берет на прицел мутное пятно пролома. Стейнберг лежит среди камней, тоже старательно целится в мусор. Быстро схватывает, хоть и флотский.

— Заноза, здесь Бульдог-главный, — басит далекий голос.

— Здесь Заноза, — откликается Сергей, прислушиваясь к уханью взрывов на поверхности. Не пропустить бы пехоту.

— Заноза, кратко дай обстановку.

— Нахожусь под огнем. Батальон уничтожен. Противник закрепился в городе. Оборона очаговая, множество замаскированных огневых точек и снайперов. Мобильные группы на легких бронемашинах. Средства ПВО преимущественно переносные, однако «косилки» кладут. Пехота преимущественно легкая, действует под плотным прикрытием с воздуха. Хорошо подготовлена. Тяжелая пехота действует группами в пять-десять единиц. Снайперы не обнаруживаются средствами электронного наблюдения, только визуально, через оптику. В убежищах и на развалинах много гражданских, противник их не трогает, использует в качестве заложников. Наблюдал посадку десантных средств на космодроме, в количестве от десяти до пятнадцати единиц. С космодрома действует стационарная батарея ПВО. Со мной лейтенант Стейнберг, космофлот. По его сообщению, десантный транспорт противника на орбите поврежден, посадку совершить не сможет. Готовьтесь принять запись такблока. Прием.

— Принято, Заноза. Передавай.

Сергей сбрасывает кодированный пакет. На всякий случай, приказывает Триста двадцатому тоже передать записи его регистратора.

— Бульдог-главный — Занозе. Хорошо сработано. Будем через час плюс-минус пять минут. Обеспечьте зону высадки.

— Ответ отрицательный. Не имею средств для поддержки плацдарма.

Короткая пауза. Где-то над океаном в штабной «вертушке» спешно расшифровывают его записи. Готовят с учетом его данных оперативные «типсы» — рекомендации личному составу в ходе войсковой операции. Обстрел стихает. Плохо. Теперь жди гостей.

— Бульдог-главный — Занозе. Наводи «птичек». Выровняй Лима-Зулу к нашему прибытию.

— Заноза — Бульдогу-главному. Ответ отрицательный. Обеспечить наведение не могу. В районе Лима-Зулу много гражданских. Огонь по площадям невозможен. Предлагаю использовать точечные удары.

Пауза. Треск помех.

— Бульдог-главный — Занозе. Плохая слышимость. Обеспечьте наведение авиации. Лима-Зулу высота 3–5. Скоро тебя вытащим. Держись.

— Заноза — Бульдогу-главному. Огонь поддержки — ответ отрицательный. Повторяю — отрицательный. В районе Лима-Зулу гражданские лица.

— Бульдог-главный — Занозе. Не слышу тебя. Обеспечь наведение авиации. Лима-Зулу высота 3–5. Переключаю на воздушную поддержку. Конец связи.

— Все ты слышишь, сволочь, — горько говорит Сергей в пустоту. — Тебе свой батальон дороже, не хочешь бойцов класть. А я крайним буду. Будет дежурное «из-за ошибки корректировщика имеются случайные жертвы среди мирного населения».

Он уже не знает, кого ему больше жаль. Тех, голодных, озлобленных, зачумленных и запуганных до скотского состояния бедолаг, на которых он выведет маркер целеуказателя? Или других, вышколенных, организованных, смертельных, что через час начнут выпрыгивать из «вертушек» под огнем снайперов? Тех, в развалинах, он и не знает вовсе. Они для него чужие. Сытые бараны из «Стилуса», жирующие на чужих костях. Они его ненавидят и презирают. А эти? Эти свои. Друг за друга и за него костьми лягут. Их так воспитали. И его тоже. Так кому он служит? Кого он обязался защищать? Империю? Так вот же она, среди развалин, дерется из-за огрызков. У кого спросить совета? Гадство, да когда же пройдет эта голова!

Он не выдерживает, вставляет картридж со свежей заправкой для автодоктора. Гаснет мигающий индикатор на такблоке. Доктор радостно раз за разом ширяет бедную просоленную спину. Лезут на лоб глаза. Мир сразу обретает четкость. Вот только соленый привкус во рту.

Плевать.

— Послушай, Серж, — доносится сзади. Стейнберг. Смотрит так, словно Сергей уже покойник. Неужели все так плохо? — Если не знаешь, как поступить, делай, как приказано. Старая армейская мудрость. Иначе с катушек слетишь.

— Конечно, Карл. Сделаю, как приказано, — кивая головой, как китайский болванчик, отвечает Сергей.

— Обнаружен противник, — сообщает Триста двадцатый. — От пятнадцати до двадцати единиц легкой пехоты. Удаление триста метров. Квадрат восемнадцать, район отметки восемь. Двигаются в нашу сторону.

— Ну, вот и гости, — равнодушно принимает новость Сергей. — Это за нами, парни.

— Заноза, здесь Игла. Поступил в твое распоряжение. Ретрансляторы в районе Лима-Зулу сброшены. Связь устойчивая. Ожидаю распоряжений.

И почему у всех пилотов голоса, как у радостных идиотов? Или это высота так на мозги действует? А может, это их от фирменной пилотской дури так плющит?

Сергей устраивается среди камней поудобнее. Через туннель их взять проще. Но где они тут среди развалин вход найдут? Значит, полезут сверху, через пролом. Ну-ну, ублюдки. Давайте. Мобильная пехота спускается с неба и жалит насмерть. Сейчас он оторвется за все. Накамура, ау! Слышишь меня? Это за тебя… Давай, считай ублюдков. Господи, кайф-то какой!

— Заноза — Игле, — облизывая внезапно пересохшие губы, начинает Сергей. — Передаю код подтверждения…

— Здесь Игла. Статус подтвержден, не трать время.

— Принято. Сколько вас?

— Весь состав «Нимица» тут, — отвечает пилот. — Все, что остались. Поквитаться пришли. Тебе хватит.

— Понял, Игла. Над городом низко не ходи — ПЗРК на каждом углу, не считая тяжелой пехоты. В районе порта — батарея ПВО.

— Принято. Что дальше?

— Для начала вокруг меня подчисти. Тяжелым не бейте, сижу неглубоко. Квадрат 18. Между отметками «шесть» и «восемь». Ориентир — мой передатчик. Пехота, до взвода. Огонь по готовности.

— Принято, Заноза, квадрат 18. Сигнал вижу. Отправляю подарок. Готовность — минута.

— Ловите, ублюдки… — шепчет Сергей в потолок. — Триста двадцатый, Карл. Приготовиться к удару с воздуха.

С неба приближается раскатистое шипение. Совсем нестрашное, как шелест волны на пляже. Шипение переходит в оглушающий многоголосый свист. Мгновенье тишины. С треском рвутся простыни над головой. Много простыней. Камни под животом шевелятся, как огромные черепахи. Что-то с грохотом падает в глубине туннеля. Журчит под полом неунывающий ручеек-пофигист. Штурмовики делают заход за заходом, утюжа развалины, пока КОП не сообщает об уничтожении целей.

Сергей переносит огонь в район позиций минометчика. От непрекращающегося грохота говорить без шлема становится невозможно. Оставив Стейнберга в туннеле, Сергей вслед за Триста двадцатым выбирается на поверхность.

— Жди тут, дружище, — инструктирует он лейтенанта напоследок. — Или сам вернусь, или пришлю кого-нибудь за тобой. По всему, что не светится зеленым — стреляй. Если что, зови меня по пятому каналу. И не подведи меня. Не дай себя шлепнуть.

— Спасибо тебе, Сергей. Не волнуйся, не подведу. И это… не подставляй задницу.

— Делаешь успехи, лейтенант, — смеется Сергей. — Как выберемся, попрошу за тебя. Глядишь, и возьмут курсантом к одному моему знакомому. Кнут его имя. Обожает таких чистеньких мальчиков.

Стейнберг улыбается через приоткрытое забрало. Поднимает руку в прощальном жесте.

Робот переваливается среди воронок, одну за одной зажигая на тактической карте красные точки.

— Заноза — Игле. Дай освещение над квадратами 20 и 22. Повторяю — прошу «мошек» над квадратами 20, запятая, 22.

— Здесь Игла. «Мошки» на 20–22. Принято.

Где-то в высоте раскрываются контейнеры, выпуская на волю тысячи автономных модулей. Такблок аж пищит от открывшегося обзора.

Сергей не мелочится. Короткими фразами он превращает в хлам целые кварталы. Если в этом аду еще что-то и способно огрызаться, то это не к нему. Это уже по части высших сил. Поэтому он продолжает перебегать среди дымящихся ям и каменных груд, рискуя переломать ноги, поспевает за Триста двадцатым, и диктует, диктует координаты. Сегодня он представитель бога. Сегодня он решает, кому жить, а кому превратиться в удобрение.

Жирные зеленые метки коптеров появляются на карте. Хищные силуэты «косилок» наползают со стороны леса. Сергей прячет спину за каменным выступом. Красная ракета, шипя, взвивается в дымное небо. Осталось совсем чуть-чуть. Он чувствует себя игрушкой, у которой заканчивается завод. Где-то высоко, почти неразличимые глазом, мелькают яркие точки. Юркие «Гарпуны» мертвой хваткой вцепляются в тяжелые космические истребители противника.

Глава 32

БМП морской пехоты — тупорылый зеленый «Томми» — превращает камни в щебенку. Со скрежетом останавливается рядом. И когда их успели сбросить?

Сзади распахивается люк. Здоровенный сержант, пригибаясь, перебегает к каменному зубу, за которым примостился Сергей.

— Пехота, где здесь первый батальон мобильной? — кричит он через щель в бронестекле.

Сергей видит шевелящиеся губы, но не может разобрать ни слова. В ушах стоит непрекращающийся гул. Он показывает сержанту на уши. Растопыривает пятерню. Пятый канал. Сержант понял, кивает.

— Ищу первый батальон мобильной! — гремит он в наушниках.

Из «Томми» высовывается морпех, вытаскивает пулемет поверх ребристого края люка.

— Садж, убери придурка. Тут снайперов как тараканов на кухне… — равнодушно советует Сергей.

Сержант кивает, машет морпеху рукой. Тот нехотя прячет голову.

— Здесь первый батальон. Чего надо? — спрашивает Сергей.

— Приказано вас сменить. Где командир? У тебя броня барахлит? Тебя на карте нету.

Мина дымным грибом рвется неподалеку. Сержант падает на камни. Сергей продолжает сидеть, как сидел. Это пока не по ним.

— Триста двадцатый, засек его?

КОП молча зажигает на карте красную точку. Вот зараза! Опять с того же места. Мы ж там уже утюжили!

— Заноза — Игле. Квадрат 23. Ориентира нет. Отметки с третьей по пятую. Минометная батарея. Приступайте.

Пока кассетная боеголовка накрывает заданный район, миномет успевает выдать еще несколько выстрелов. Осколки со звоном отскакивают от темно-синей брони.

— Убрал бы ты свою коробочку, садж! — с чувством выговаривает Сергей морпеху. — Она тут как маяк, весь мусор на себя собирает. Или хоть дым поставь.

Сержант лежа бормочет в шлем. Низкая башня над головой шевелит стволом.

— Блин, только не это, — Сергей отключает внешний микрофон.

Пушка дважды рявкает, бьет по многострадальным ушам. Под носом становится мокро. Пелена зеленого дыма скрывает сиротливо торчащие фонарные столбы.

— Я командир, — говорит Сергей сержанту, шмыгая кровоточащим носом. — У тебя санитары есть?

— Так точно, — отвечает великан.

— У меня тут раненый флотский.

— Не вопрос, сделаем.

Сержант снова бормочет в микрофон. Через минуту сзади с лязгом наползает еще одна бронированная туша. Двое с крестами на шлемах тащат брезентовые носилки.

— Там дальше, примерно сто метров. — Машет перчаткой в сторону их последнего убежища Сергей. — Щель в земле. Лейтенант Стейнберг. С ногами у него проблема. Смотрите на карте, я обозначил.

— Дай им пару человек для прикрытия. Там неспокойно, — обращается он к сержанту.

Небольшая группа, пригибаясь, бегом скрывается в дыму.

Из-за куч камней перебежками прибиваются три морпеха. На броне одного — едва заметные через маскировочную мастику знаки различия капитана. Двое падают по обе стороны от офицера, напряженно зыркают по сторонам.

— Капитан Дрозд. Морская пехота. Первый третьего. Рота «Браво». Прибыл вам на смену, — кричит морпех.

— Младший капрал Заноза. За командира первого батальона, — отвечает ему Сергей. — Добро пожаловать, сэр!

— Едва вас нашли. Карта вас не показывает, — жалуется капитан.

— Это все из-за коробочки, — Сергей щелчком выключает трофейное устройство. — Подарок от снайпера. Теперь видно?

Капитан кивает.

— Где остальные? — спрашивает он.

— А больше и нет никого. Я да мой КОП.

— Дела… — удивленно тянет капитан. Что-то неслышно командует по другому каналу. Грохочущие монстры выползают из пыли, распахивают люки. Увешанные амуницией морпехи раскатываются по развалинам.

— Передаю вам «птичек», сэр. Позывной — Игла.

Капитан кивает, показывает большой палец, продолжая раздавать приказания. Морпехи вокруг огромными жуками зарываются в камни.

— Игла, здесь Заноза. Передаю вас Дрозду. Удачи. Конец связи.

— Принято, Заноза! Удачи!

Сергей безразлично смотрит, как обустраиваются морпехи. Такие ладные, чистенькие, дисциплинированные. Силища! Завтра их будет уже не узнать. Поползают по развалинам. Хлебнут дерьма, просолятся. Станут неторопливыми, грязными. Те, кто выживут.

Сергей смотрит, как волокут к транспортеру носилки с лейтенантом. Глубоко вздыхает. Привык он к этому зануде. Поднимает винтовку. Дает Триста двадцатому сигнал на выдвижение. Покачиваясь, бредет в тыл, в сторону затянутой дымом высоты, над которой нарезают круги настороженные «косилки». Неужели все? Каждый шаг отдается в голове колыханием мути. Лежащие на камнях морпехи провожают его поворотами массивных шлемов. Завидуют, наверное.

Юркий БТР внезапно вываливается из дымной пелены, прямо во фланг занимающей оборону роте. Странно, что «мошки» его не видят. Та же технология, что у снайперов? Противник яростно контратакует. Кучка тяжелых пехотинцев — настоящие живые танки — стреляя на ходу, разворачивается в цепь следом за ним. Мощные доспехи с усилителями мускулатуры. Пулеметы с картриджным питанием и с тяжелыми подствольниками. Почти пушки. КОПы в миниатюре. Триста двадцатый вопит во все тяжкие, обнаружив опасность. Как в замедленном кино, полыхают вспышки попаданий на торчащей из развалин башне «Томми». Чужая коробочка мчится прямо на одиноко бредущего Сергея.

КОП поднимается во весь рост, хромая, мчится наперерез врагу, вызывая огонь на себя. Искры пулевых рикошетов разлетаются от его брони. В секунду он выхлестывает из пулемета остатки боезапаса. Бессильно щелкает затвором пустой пушки. В последней отчаянной попытке выдыхает в борт машины струю из огнемета. Огненным метеором БТР летит мимо него, чадно пылают большие колеса. Грудь Триста двадцатого навылет прошивают заряды тяжелых гранатометов. Дымя, бессильно повисает перебитый манипулятор с пушкой. Подламывается перебитая в колене правая опора. Умирая, КОП беззвучно кричит. Крик терзаемого болью живого существа рвет голову Сергея на части. Кто сказал, что машина не может чувствовать боль? Триста двадцатый медленно заваливается на бок.

Время снова разгоняется. Горящая коробочка раскачивается от прошивающих ее насквозь ударов девяностомиллиметровых. Озлобленные от пережитого страха наводчики лепят в нее снаряд за снарядом, пока в ней не взрывается боезапас.

Сергей вскакивает и бежит вперед, не разбирая дороги.

— Ты куда?! Отставить! — пытается остановить его сержант.

Сергей перепрыгивает через поваленный столб и с винтовкой наперевес мчится навстречу гудящим трассерам. Манипулятор КОПа слабо шевелится. Или это просто двоится в глазах? Винтовка на бегу хлещет очередями. Видимо, он успел перевести ее в режим огня по готовности. Ненавистные темные фигуры впереди изрыгают огонь. Воздух вокруг гудит басовыми струнами. Подствольник часто хлопает, выплевывая гранату за гранатой. Жаль, плазмы нет. Осколочные этим монстрам вроде хлопушки. Спасительный обломок стены. КОП дымящей грудой металлолома лежит прямо за ней.

Рота за спиной открывает ураганный огонь прикрытия. Со страху, видимо. Через голову тянутся реактивные струи от подствольников. Камни курятся от пулеметных очередей. Морпехам дай волю, палить будут целый день. Огонь крепнет. Бьют пушки БМП, вышибая из руин куски стен. Откуда-то из-за развалин вступают в концерт минометы, по-разбойничьи свистя своими оперенными подарками. Каменные джунгли впереди кипят от вспышек. Над головой во все стороны несется море раскаленного металла, заставляя обожженный воздух выть на все лады.

Горелая земля скачками мчится навстречу, несется как огромный резиновый транспортер в супермаркете. Только успевай перебирать ногами. «Бум-бум-бум!» — отдаются в ушах гулкие шаги. Сергей набирает воздуха, отталкивается от земли. Летит вперед в длинном прыжке. Тяжелая дубина с хрустом впечатывается ему в бок. Земля останавливает свой бег, тянется к лицу. Он протягивает к ней непослушные руки, пытается смягчить удар, и не успевает. С лязгом прикладывается стальной башкой. Земля не принимает его, вновь толкает от себя. Качается под ним, словно доска трамплина. Шорох тысяч лапок по броне. Откуда тут землеройки? Сыплются сверху куски земли от близких разрывов. Раскаленная игла печет ногу. Хочется сорвать бронещитки с застрявшей в них занозой. Нога быстро немеет. Зудит над ухом комар автодоктора. Заткнись! Без тебя знаю, что зацепило! Тело укутано в вату. Тепло и уютно. Что-то кричат в наушнике далекие голоса. Как будто на другом языке кричат. Ни разобрать ни слова.

Он пробует шевельнуть рукой. Рука неожиданно легко распрямляется. Цепляется онемевшими пальцами за кусок арматуры. Толкается ногой. Бронестекло с противным визгом тянется по каменному мусору. Еще усилие. Еще. Подтянуться. Еще раз. И еще…

Привет, Триста двадцатый. Это я. Видишь, я тебя не бросил. Открой мне лючок номер два. Знаю, что больно. Попробуй. Я помогу. Я тебя вытащу. Что тебе сделается, дубина железная? Универсальный ключ выскальзывает из непослушных пальцев. Перчатку к черту. Черт, что ж ты такой горячий? Блок памяти со скрежетом выламывается из горелого железного нутра. Голос в голове утихает. Лямки ранца срезать. Все выкинуть. Руки не слушаются. Блок в ранец. Теперь назад.

Толкая ранец впереди себя, Сергей ползет по камням. Осатаневшая от его наглости пехота противника бьет из всего, что у нее есть. Стены над головой разлетаются каменными брызгами. Бетонная крошка с пулевым стуком отскакивает от иссеченной брони. Глаза с трудом различают свет в закопченном мареве. Он сгибает и разгибает ноги, огромной раздавленной гусеницей телепаясь по каменному крошеву. Земля цепляется за него сотнями пальцев. Хватает за ремни разгрузки. Присасывается к броне. Он с трудом вырывается, толкает тело вперед, чтобы через несколько сантиметров снова попасть в жадные объятья. Выкрошенные из стен битые кирпичи превращаются в непроходимые горы. Нет сил приподнять грудь и переползти через них. Приходится извиваться в обход. Раскаленный воздух то и дело наподдает ему жаркой волной от близких разрывов. Пытается перевернуть на бок. Подставить под пули. Разбрызгивая по стеклу кровь из носа и рта, Сергей трясет головой, разгоняя тягучую муть в мозгах. До боли в груди вбирает в себя воздух. Снова упрямо толкает от себя драгоценный мешок. «Чем же я тебе не угодил?» — бормочет он горелой земле под носом.

Кажется, он прополз целый километр. Из моря грохота возникает огромная тень. Ее стальные гусеницы со скрежетом перемалывают кирпичи в красную труху. «Бу-бу-бу» — невыносимо громко произносит тень. Кажется, сейчас его уши взорвутся. Близкое «чиф-чиф-чиф» над головой. В такой заднице «косилки» долго не думают. Вот-вот накроют квадрат плазмой. Чьи-то руки подхватывают Сергея, вцепившегося в изорванный ранец, и грубо тянут. Красноватый сумрак вокруг него трясется и подпрыгивает, лязгает и грохочет. Швыряет его избитое тело из стороны в сторону. Наконец, замирает. Ослепительный свет режет глаза. Кто-то стаскивает с него заляпанный кровью шлем.

«Санитара!», — гулко перекатывается в голове.

Тупые прикосновения. Его извлекают из панциря, как улитку. Холодно. Без брони он гол и смешон. Хочется скрючиться, подтянуть колени к подбородку. Больно рукам. «Не отдам! Это мое!». Тычут в ногу чем-то острым. Дышать. Воздух застревает в груди, не желает выходить обратно. Больно рукам. «Садж… Садж…» — чертовы губы, как у пьяного. Заплетается язык.

— Я тут, земляк.

— Садж, скажи им… пусть… блок… со мной… не отдам…

— Не беспокойся, сделаю.

Темнеет в глазах. Что-то рисуют на лбу. Тяжесть на груди. Это онемевшие руки прижимают к телу тяжелый пластиковый брусок. Тупое прикосновение. Сволочи, чего они меня все время щупают! Холодно. Куда-то несут. Мир качается. Свет вокруг медленно тускнеет.

Глава 33

— Опять ты? — Невидимый голос звучит раздраженно. — Ты что, думаешь, ты у меня один? Не испытывай больше мое терпение, умник, понял!?

«Понял, как не понять», — думает Сергей. Теперь он знает, что говорить с этим странным голосом необязательно. Он и так все слышит. — Не мог же я Триста двадцатого бросить. Он мой ангел-хранитель. Он меня от смерти спас.

Голос задыхается от возмущения.

— Он тебя от смерти спас? Он твой ангел-хранитель? А я тогда кто, по-твоему? Что я тут делаю?

— Ты? Ты трепло потустороннее. Бюрократ хренов, — спокойно отвечает Сергей. — И, похоже, звание у тебя невеликое. Что, карьера не задалась?

— Звание? Ну, кому-то надо и за простыми ребятами, типа тебя, приглядывать… — отзывается голос. — А карьера… пусть ее другие делают. Выше головы не прыгнешь.

— Готов поспорить, ты при жизни сержантом был, — улыбается отсутствующими губами Сергей.

— Унтер-офицером, — гордо сообщает голос. — Армии ее Величества.

— Один хрен. Давно служил-то?

— Давно, — грустно вздыхает голос. — Сейчас и людей-то таких в природе нет, какие в моем взводе были. Кремень парни!

— Ну-ну. Знакомая песня. «Когда я был молодой и красивый, люди были сильные и честные. Не то, что сейчас…»

— Попробовал бы ты по джунглям поползать без этого своего барахла. С простым ружьецом, в сапогах да в суконной робе. И тучи дикарей вокруг. Посмотрел бы я на тебя.

— Так ведь и джунгли, поди, не чета местным? — поддел собеседника Сергей. — Поди, на землеподобной планетке?

— «На землеподобной», — передразнил его голос. — На самой что ни на есть на Земле!

— Да ну! — восхитился Сергей. — Да ты просто живой реликт, унтер!

— Так уж и живой…

— Не цепляйся к словам!

Пауза. Капли шлепаются с высокого потолка.

— Эй, ты здесь? — интересуется Сергей.

— Здесь, куда мне деться. Разбередил душу. Ладно, бывай. Некогда мне. Вольно, солдат.

— Удачи, унтер…

— Бредит, бедолага. Унтера какого-то зовет. — кивнул санитар на погруженного в восстановительный гель Сергея.

— Если бредит, значит живой, — философски замечает напарник.

Они сноровисто катят каталку с блоком-реаниматором по длинному подземному коридору. Мелькают на восковом лице пятна света от белых настенных плафонов. Бредет вдоль одинаковых бетонных стен вереница перебинтованных легкораненых под присмотром щуплого санинструктора в белом халате поверх брони. Нехотя, скорее, по привычке, бойцы переругиваются друг с другом, не забывая, впрочем, и сопровождающего. Провожают Сергея равнодушными взглядами.

Усталый врач выбегает навстречу из широких раздвижных дверей. Торопливо курит на ходу тонкую сигаретку, роняет пепел на халат. Тычет сканером по электронной бирке, висящей на запястье Сергея.

— Этого во вторую операционную. Срочно.

Тут он замечает покореженный кусок бронепластика рядом с Сергеем.

— А это что за сувенир? Мин мне тут не хватало! Еще пушку сюда притащите!

— Это не мина, сэр! — гудит высокий санитар, — Сопровождающий сказал, что какие-то важные данные. И что необходимо их при нем держать.

— Я что, похож на девочку из секретной части? — орет медик на санитара, размахивая сигаретой. — У меня тут не архив, а стерильное помещение! Убрать это, немедленно! Этого в операционную.

— Я без него не пойду никуда. Можешь меня тут оставить… — Сергей говорит тихо, не открывая глаз.

— Ты покомандуй тут еще у меня, твою мать! — сатанеет военврач. — Я тебе член ко лбу пришью и скажу, что так и было. Ни хрена с твоей железякой не сделается.

Он делает рукой нетерпеливый жест. Санитар тянет из-под простыни брусок с контактной колодкой. Сергей выпрастывает из чавкнувшего геля мокрую руку, вцепляется пальцами в скользкий пластик.

— Я сказал… без него… нет… — слова даются ему с огромным трудом.

Видимо, что-то доходит до окружающих. Что-то в его тоне. Растерянный санитар не решается выдернуть блок из слабых пальцев.

— Ты откуда, братишка? — Один из легкораненых, придерживая забинтованную руку, склоняется над Сергеем.

— Мобильная… первый… батальон…

— Мужики, есть кто из десанта? — кричит в длинный коридор боец.

— Есть, есть… — отзывается несколько голосов.

— Тут костоломы вашего забижают.

Двое с лихорадочно блестящими глазами пробираются к дверям. Один замотан бинтами до самых глаз. У второго из-под расстегнутой брони виднеется пластиковый корсет с торчащими пучками трубок.

— Что тут у вас? — интересуется забинтованный.

— Не твое дело, — крысится военврач. — Еще перед каждым пехотным я не отчитывался! Волокут с собой всякую дрянь!

— Не хами, лейтенант, — неожиданно властно обрывает его забинтованный. — Я задал вопрос.

— Извините… сэр… — измученный доктор крутит в руке прогоревшую до самых пальцев сигарету, не зная, куда ее сунуть. — Не положено в операционную с посторонними предметами. Опасно. Стерильное помещение. Строжайшая инструкция. С нас за нарушение режима голову снимут. А он уперся, не дается… сэр!

Забинтованный смотрит на Сергея. Санитар отпускает брусок, и Сергей успокоено затихает, ощущая его под рукой.

— Откуда ты, парень?

— Первый… батальон… «Дикие пчелы», — губы с трудом проталкивают воздух.

— Понятно. А это что?

— Мой… КОП… Триста двадцатый… Не отдам… — тихо выдыхает Сергей.

— Сэр, ему требуется срочная операция, — вмешивается медик, нервно переминаясь с ноги на ногу. — У нас график…

Забинтованный останавливает его жестом. Склоняется над Сергеем.

— Я капитан Тревис, третий батальон. Отдай мне свою железку. Я сохраню. Буду ждать тебя у дверей. Нас тут много. Если надо, посменно будем стоять. Хорошо?

Сергей нехотя убирает руку с блока памяти. Капитан осторожно берет его. Прижимает к животу.

— Ты… обещал… — из последних сил шепчет Сергей.

— Не беспокойся, парень. Десант своих не бросает, — отвечает офицер.

Врач уходит вслед за каталкой. Раненые вновь тянутся бесконечной цепочкой. Суетливые санитары катят мимо них каталки с тяжелыми. Иногда навстречу провозят укрытые белым длинные свертки. Их провожают долгими взглядами. Острый запах антисептиков смешивается с тяжелым духом пропотевших немытых тел. Госпиталь живет обычной жизнью, как огромный конвейер пропуская через себя живых и изредка выбрасывая окончательно забракованные тела.

Забинтованный капитан стоит у входа в операционный блок, прислонившись плечом к стене. Крепыш в расстегнутой броне переминается с ноги на ногу рядом с ним. Людская цепочка обтекает их живым неспешным ручейком.

— Вы его знаете, сэр? — интересуется крепыш у капитана.

— Кто ж не знает Занозу, капрал. Он — это все, что осталось от батальона. Их первыми в Эскудо выбросили. А это, — он показал глазами из-под бинтов на зажатый под мышкой брусок, — его КОП.

— Ясно, — помолчав, ответил капрал. — Сэр, я бегом на перевязку и сразу вас сменю. И еще наших кликну. Я быстро, сэр.

Капитан кивает, глядя невидящим взглядом в серую стену напротив.

Глава 34

— Ну что, Игла, проснулся?

Слабо пахнет какой-то дрянью. Непередаваемая смесь антисептика, эфира и еще целой кучи химикатов. Даже не открывая глаз, Сергей по одному запаху догадывается, что это госпиталь.

Свет. Кремовый потолок небольшой комнаты. Опутанное шлангами и датчиками оборудование в углу. Скосив глаза, он обнаруживает, что и сам лежит на каком-то никелированном чуде, весь оплетенный трубками и проводами с присосками. На фоне красивых, окрашенных в теплые тона стен его бледное тело, проглядывающее сквозь путаницу проводов, выглядит отвратительно. В сторону окна больно смотреть, настолько яркий свет пробивается сквозь мягкие белые жалюзи. Наверное, поэтому он не сразу понимает, что расплывчатый силуэт на фоне окна — улыбающаяся фигуристая дамочка в белом халате.

— Как дела, Игла? — с дежурной радостью в голосе снова спрашивает дамочка.

— Вы это мне, мэм? — осторожно произносит Сергей. Губы слушаются. Слова легко соскальзывают с языка.

— Кому же еще, — улыбается медсестра. — Как ты себя чувствуешь?

— Вообще-то, меня зовут Заноза, — уточняет Сергей. — А чувствую… чувствую я себя отлично! — заканчивает он удивленно.

Слегка кружится голова. Почему-то холодно на языке. Но это просто семечки после того, что с ним было… Когда?

— Заноза? — удивляется дамочка. Проводит наманикюренным пальчиком по пластику электронного планшета. — Ах да, все верно. Действительно, Заноза. Эти новые имена иногда такие странные…

Ее улыбка так безупречно профессиональна, что Сергей невольно улыбается в ответ. Ямочки на щеках девушки словно срисованы с картинки из журнала мод.

«Сержант, не меньше», — решает про себя Сергей.

— Это хорошо, что отлично, Заноза. Над тобой пришлось потрудиться. Майор Антонеску со своей бригадой над тобой несколько часов колдовал. Он бы огорчился, если бы его работа пропала впустую. И еще сутки в восстановительном боксе. Так что ты теперь лучше новенького.

— Надеюсь, мэм, от меня там ничего лишнего не отрезали? — глупая улыбка не желает покидать небритое лицо.

Медсестра склоняется над ним, отрывает и отбрасывает в сторону пару присосок, которые с легким жужжанием втягиваются в то самое никелированное, на чем лежит Сергей.

— Сейчас проверим, — говорит она и приподнимает край простыни. — Хм. Знаешь, парень, по-моему, майор перестарался. Кажется, тебе даже лишку пришили.

Сергей краснеет. Медсестра заливисто смеется. Становится похожей на обычную девчонку из бара, из тех, что не прочь, когда некуда спешить.

— Я имел в виду другое.

— Опять я перепутала. Обычно солдаты имеют в виду именно это. Кстати, меня зовут Саманта. Для своих — просто Сэм, — говорит медсестра. — Хотя при начальстве продолжай звать меня «мэм». Тем более, что я целый уорент-офицер. С тех пор, как вы начали играть в войну, нас всех здорово повысили. Работы прибавилось.

— Очень приятно, Саманта, — говорит Сергей. — У вас красивое имя.

Он старается не слишком таращится на просвечивающие на фоне окна изгибы ее сочной фигуры. Может, Сэм и не красавица, но восстановительные процедуры — для нее самое оно. — Для вас я Серж.

— Ну вот и познакомились, дорогой, — мурлычет медсестра, склоняясь над ним. — Сейчас я уберу все это барахло, вымою тебя и проведу кое-какие тесты. — Будь паинькой, не вертись.

— Сэм… будь ты хоть генерал, но не наклоняйся так надо мной. Не знаю, чего там мне вшили, но я себя слабо контролирую.

Легкий запах ее духов пробивается сквозь больничные ароматы. Она снова улыбается, на этот раз смущенно.

— Это нормально после процедуры восстановления. В тебе сейчас гормонов, как в молодом олене, — поясняет она. Помолчав, добавляет: — Надо же, обычно меня сразу лапать пытаются. Ты молодец, Серж. Мы с тобой подружимся.

Теперь она старается не задевать его. Сноровисто снимает с него присоски, извлекает катетеры. Быстро обтирает его гигиеническими салфетками. Сергей мучительно стесняется своей неуместной эрекции, стоически терпит прикосновения ее теплых рук.

— Что со мной было, Сэм? — стараясь отвлечься от ее упругих прикосновений, спрашивает он.

— Тебе срастили ребра, зашили дырку в ноге, восстановили поврежденные сухожилия, — перечисляет девушка, продолжая работу, — почистили от крови легкие. Восстановили память и слух. Вообще, голову — у тебя была сильная контузия. Ну и по мелочам: ногти на руках, кожу на ладонях. Еще восстановили печень, у тебя была сильнейшая интоксикация из-за боевых коктейлей. Ну, про потерю крови и обезвоживание даже не говорю.

— Ни фига себе, — ошарашенно шепчет Сергей. Спохватывается, — Извини. Долго был один, отвык от нормального общества.

— Ничего, — понимающе улыбается Сэм.

— Скажи, а меня никто не спрашивал, пока я… ну, пока меня штопали, — осторожно интересуется Сергей.

Медсестра смотрит на него странно.

— Только и делали, что спрашивали. Какой-то боец с таинственным видом до сих пор торчит под дверью. Отгоняешь одного, появляется другой. Ты что-то натворил?

— Не думаю. А можно этого бойца одним глазком увидеть? Мне очень надо.

— Вообще-то, к тебе еще неделю нельзя никого пускать.

— Саманта, мне очень надо, — просит Сергей, невольно погружаясь в омут ее глаз. Черт, да чем же его накачали?

— Ладно, — отводит взгляд порозовевшая медсестра. — Минута. Не больше. Плакала моя премия.

Незнакомый капрал, прихрамывая, входит в палату. Под мышкой у него зажат тяжелый белый сверток. Сергей не отрываясь, смотрит, как капрал слой за слоем снимает хрустящую белую упаковку. Тревожно колотится сердце.

— Тут это, братан… Тебе передать просили. Держи, — капрал пристраивает закопченный исцарапанный брусок на краешек кровати.

— А где капитан? — интересуется Сергей, левой рукой прижимая к себе блок памяти КОПа. — Кажется, он из третьего батальона.

— Не знаю, друг. Мы тут по очереди возле тебя дежурим. Братва по цепочке тебя передает. Велено было эту штуку передать, как очухаешься.

— Тебя как зовут?

— Гордон Колодный, «Чарли»-два.

— Спасибо тебе, Гордон. Ты меня круто выручил. С меня выпивка.

— Да брось, братан. Мы своих не бросаем, ты же знаешь. Бывай.

— Удачи, друг.

Капрал оборачивается от дверей.

— А клевая у тебя сестричка, кореш. С такой разок поваляться — и помирать не страшно.

Он захлопывает дверь, спасаясь от яростной кошки. Саманта гневно раздувает ноздри.

— Сейчас я буду тебя кормить, — многообещающе говорит она.

Почему-то ему кажется, что этот обед не оставит приятных воспоминаний.

Глава 35

Тянется время. Сергей, словно жирный земной сурок перед зимой — ест и спит, спит и ест. Весь его распорядок — сплошная череда обедов, сна и опорожнения кишечника. Бульоны, супы, витаминные пюре в тюбиках. Каши-размазни. Куски вареной рыбы. Мясо, много мяса. Целые тушки кроликов, индеек, цыплят и еще чего-то с незнакомым названием. Сны, как черные дыры. Никаких сновидений. Только закрыл глаза, и снова яркий свет пробивается сквозь веки. И опять зверски хочется есть.

Провода мышечных стимуляторов оплетают его причудливой вязью. Медсестры — уже привычная фигуристая Сэм и ее сменщица, рыженькая Трейси, — дважды в день обтирают его тело, доводя до неистовства своими прикосновениями.

Трое суток проползают неповоротливой черепахой. Хочется встать, глотнуть свежего воздуха, пройтись по траве, увидеть небо. Скачать память КОПа на долговременный носитель. Как там ему, бедолаге? Пока он тут жрет и исходит похотливой слюной при виде сочных задниц, Триста двадцатый пребывает в небытии. Он только что умер. Сергею не терпится щелкнуть клавишей пуска, чтобы КОП, как и он, проснулся живым и здоровым.

— К тебе посетители, Серж, — сообщает Сэм после очередного обеда. Вытирает ему губы влажной салфеткой. Улыбается, чертовка, наблюдая его терзания.

— Да ну? И кто на этот раз?

— Целая делегация. Все такие важные, — смеется медсестра. — Не волнуйся, как только увижу, что диагност ругается, вышибу всех к чертовой матери. Тут я генерал.

— Кто бы сомневался, — улыбается Сергей.

Входят трое. Все в бронекостюмах, поверх которых небрежно наброшены тряпки белых халатов. Шлемы сняты и лежат на сгибах рук. В маленькой палате сразу становится тесно. Мордастый высокий подполковник выходит вперед. Командир бригады Гаррис, по прозвищу «Гарри — кровавая заря». Причин возникновения такой странной клички Сергей не знает. Он вообще редко видел высокое начальство. Разве что мельком, издали, на полигоне.

— Здравствуй, солдат, — говорит кэп.

— Здравия желаю, сэр! — отвечает Сергей, подавляя невольное желание вытянуться по стойке «смирно». Ладно, хоть без этого дурацкого «сынок» обошлось.

Кэп разглядывает его своими ясными, чуточку прищуренными голубыми глазами. Тяжелый подбородок под хищным носом, шрам на щеке. Высокий лоб с коротким ежиком волос над ним. Этакий породистый англосакс. Века поедания стейков с кровью оставляют неизгладимый отпечаток на его мощной поджарой фигуре. За ним белозубо скалится… Кнут. Самодовольная черная задница. Незнакомый светловолосый капитан по левую руку.

— Как самочувствие? — спрашивает кэп.

— Спасибо, сэр, хорошо, — Сергею становится невыносимо выдерживать давящий взгляд подполковника. Он несколько раз моргает, но, словно загипнотизированный, не может отвести глаз.

— В общем так, парень. Тут все свои. Так что обойдемся без этой парадной херни. Извините, сестра.

— Все в порядке, сэр, — кивает умница Сэм.

— Записи твоей брони изучены. Вместе с записями тех, кого мы смогли найти. Как я понимаю, это мемо-блок твоего КОПа?

— Так точно, сэр.

— Это из-за него ты полез под пули?

Сергей молча кивает.

— Молодец. Хотя глупо было так подставляться. Ну да ладно, это подождет. В общем, действовал ты достойно. Я бы сказал, профессионально, грамотно и напористо. Как и подобает настоящему мобильному пехотинцу. За уничтожение большого количества живой силы и техники противника, за обеспечение высадки, за ценные разведданные, ты награжден медалью «За доблесть». А за проявленное мужество и спасение офицера с риском для своей жизни — Имперским крестом с дубовыми листьями. С соответствующими статусу выплатами. Кроме того, решением командования базы тебе присвоено внеочередное звание полного сержанта. Неплохо начал. Поздравляю, сержант.

Сергей ошарашенно хлопает глазами. Кэп расцветает широкой улыбкой, такой неуместной на его продубленном хищном лице. Вперед выходит Кнут, кладет на грудь Сергею коробочки с наградами. Жмет ему руку. Прикалывает к простыне сержантские петлицы и незаметно подмигивает.

— Это не считая премии за уничтоженную живую силу и технику. Скажу по секрету, я сильно опасаюсь, как бы ты на радостях не спился. Война — прибыльная штука, — улыбается «Кровавая заря». — Кстати, твоим КОПом сильно интересуются наверху. Умники из «Нэйшнл Электрик» хотели бы с тобой поработать. По всему, мы скоро получим новые модификации. С учетом твоего опыта, машинки должны выйти неплохие. Еще начарт базы подал представление на реорганизацию штатного расписания с учетом опыта применения КОПов. Если его рапорту в Генштабе дадут ход, в ротах грядут большие перемены. Так-то вот, сержант. Наделал ты шороху.

Сергей пожимает плечами. Не знает что ответить. Ему снова хочется спать.

— Как дела в Эскудо, сэр? — спрашивает он, в надежде услышать, что поганый городишко разбомблен до основания.

— Можно сказать, нормально. Уродов потихоньку выдавливаем к лесу. Выкуриваем по одному. Космодром отбили, эвакуируем гражданских. Много заключенных разбежалось, теперь приходят записываться в войска пачками. Понятное дело — лучше у нас, чем там, — усмехается комбриг. — Кстати, твой лейтенант из ВКС вроде как герой. Врезал по десантному кораблю демократов, сорвал высадку основных сил. Собственно, поэтому мы и смогли выкрутиться. Со дня на день ждем Восьмой флот. Надеюсь, они там, наверху, дадут уродам копоти. Извините, сестра.

Сэм только улыбается в ответ, стоя у окна. Кэп цепляется взглядом за ее полупрозрачные изгибы, слегка краснеет, отводит взгляд.

— Сержант, я капитан Франк, начальник разведки бригады, — наконец, раскрывает рот невозмутимый капитан. — Мои поздравления с наградами и со званием.

— Спасибо, сэр.

— Нам бы с тобой потолковать на досуге надо. О том, что ты там видел. Не возражаешь?

— Конечно нет, сэр. В любое время.

— Отлично, договорились, — капитан скупо улыбается. Его глаза при этом не меняют выражения. Маленькие колючие льдинки.

— Отдыхай, сержант. До скорого, — кэп жмет Сергею руку.

Кнут кивает на прощанье. В комнате сразу становится просторно. Коробочки с наградами почему-то не вызывают внутри никакого отклика. Слипаются глаза.

— Нет, ты видел — какой мужчина! — с мечтательно улыбкой вздыхает Сэм.

— Мэм, вам кто-нибудь говорил, что вы похотливая сучка? — интересуется засыпающий Сергей.

— Много раз, — смеется Сэм, поправляя на нем простыню и как бы невзначай касаясь его естества. — Но от тебя не ожидала. За это лишу тебя сладкого.

— Ага, как же. Третьи сутки динамите, мэм… — бормочет Сергей, проваливаясь в сон.

Глава 36

Кто-то грубо трясет Сергея за плечо. Он вываливается из сна. Осоловело щурится на нависающего над ним человека. С трудом приходит в себя. Вот это гость! Лейтенант Карпентер собственной персоной. Китель с петлицами танкиста сидит на особисте, как на корове седло. Словно на статисте с низкобюджетной голостудии.

Своими снулыми, как у рыбы, глазами, он пристально смотрит на Сергея, бесцеремонно усаживается на край его чудо-ложа.

— Ну что, солдат, поговорим? — спрашивает лейтенант.

— Сэр, вы нарушаете правила поведения посетителей и вредите здоровью пациента, — вмешивается Саманта. Ее голос тих, но побелевшие губы выдают ее напряжение.

— Пожалуйста, оставьте нас одних, — не оборачиваясь, приказывает особист.

— Сэр, я не имею права. Я обязана находиться рядом с пациентом, — твердо заявляет Сэм. Ее колотит. Девушка сцепляет руки за спиной, скрывая нервную дрожь. Она смотрит на Карпентера так, словно он — говорящая болотная гадюка.

— Не стоит меня злить, сестричка, — эсбэшник через плечо окидывает девушку своим фирменным, «неживым» взглядом.

Сэм стоит, ни жива ни мертва. Упрямо наклонила голову. Кусает губы. Сейчас грянет взрыв.

Особист кладет на грудь Сергею небольшую коробочку. Нажимает на ней единственную кнопку. Ложе окутывается сиреневым мерцающим туманом. Полная непроницаемость для всех видов наблюдения. Зашкаливают показатели диагноста, сбитого с толку вихрем наводок.

— Сэр! — Сэм срывается на крик. — Вы вредите здоровью пациента! Немедленно отключите свой прибор!

Тишина. Слабое бормотание из сиреневой дымки. Ее не слышат. Медсестра закусывает губы. Делает шаг к кровати. Останавливается в раздумье. Быстро выходит из комнаты. У входа в палату дежурит жующий резинку капрал с выражением крайней подозрительности на выбритой до синевы морде. Смотрит ей вслед. Сэм ощущает, как его похотливый взгляд ощупывает ее ягодицы. Она стремительно мчится в ординаторскую.

— Я же говорил, мы еще встретимся, солдат, — тем временем сообщает Сергею лейтенант. Достает из нагрудного кармана сигару. Не спеша срезает ее кончик крохотной гильотинкой. Закуривает.

Сергей морщится от едкого дыма. Что-то холодное зарождается в районе желудка, ледяным комом поднимается к груди. Особист не вызывает ничего, кроме отвращения. Похоже, лейтенант о себе другого мнения. Привык внушать страх. И ведет себя соответственно. Нагло и свысока. Не тут-то было, парень. Здесь вам не тут. После Эскудо у Сергея что-то не то с субординацией. Совершенно не то.

А еще он помнит всю свою жизнь до мельчайших деталей. Спасибо восстановительным процедурам.

— С вашего позволения, я сержант, сэр, — неприязненно сообщает.

— Ага? — вяло улыбается особист. Выпускает в лицо Сергею струю дыма. — Мои поздравления. Скажи, сержант, в своей последней командировке не случилось ничего странного?

— Конечно, сэр.

— Что именно?

— В меня палили все, кому не лень. Мне это показалось странным.

— Сэр, — напоминает лейтенант.

— Да, конечно. Извините, сэр.

— И все таки, — понижает голос лейтенант, — Поведение врага, язык, жесты. Вам ничего не показалось неправильным?

— Я не оканчивал школу контрразведки. И не обучен по движению бровей определять, о чем думает собеседник. Вся эта ваша высокая философия, столкновение интересов, борьба противоположностей и прочие шпионские материи — не мой профиль. Меня учили стрелять, когда видишь врага, а не интересоваться у него паролями и явками. Наверное, мне попался какой-то не такой противник. Некультурный. Он тоже не старался поразить меня интеллектом. Как правило, эти ребята просто пытались меня грохнуть. Спрашивайте, что вас конкретно интересует, господин лейтенант. Я устал и спать хочу.

— Ты будешь спать, когда я тебе разрешу, — замечает особист. — А интересует меня многое. Начну по порядку. Прежде всего, меня интересует, как это ты умудрился выжить один из батальона. Довольно странно, правда? Все гибнут, в том числе опытные ветераны, а зеленый новичок выбирается с царапинами. Так же странно, что твои противники тоже русские, как и ты. Вдвойне странно, что, наводя авиацию, ты угробил кучу гражданских, а после из этого района вновь начинает действовать противник. Твое, так называемое, ранение тоже вызывает много вопросов. Ты идешь навстречу тяжелой пехоте и остаешься жив, тогда как в роте морской пехоты, находящейся в обороне, — шестеро убитых и более десятка раненых. Думаю, дружок, мы с тобой очень о многом можем поговорить. И спать ты теперь долго не будешь. Очень долго!

Лейтенант пристально смотрит на ошарашенного Сергея. На нем уже другая маска. Теперь он следователь, которому все известно. Он диктует преступнику перечень его прегрешений, в общем-то, не ожидая признания. Ему и так все ясно. А хочет преступник или нет смягчить свою участь — это его личное дело. Он, лейтенант, лишь может поспособствовать в этом, ежели возникнет такое желание. Он торопится подсечь попавшую на крючок рыбу. Склоняется над Сергеем. Дышит ему в лицо вонючим дымом. Хватает его за подбородок. Орет.

— Скажи, а не пытался ли с тобой кто-либо из так называемых «врагов» близко общаться? Например, в подземном туннеле? Лучше рассказать об этом мне. Я понимаю — встретил земляков, растерялся, дал слабину. Так бывает. Расскажи мне все! Если дело выйдет из-под моей опеки, тебя будут ломать, как детскую игрушку! Тебе все мозги сканером выжгут! Будешь гадить под себя, превратишься в слюнявого идиота! Говори, сволочь! — он резко встряхивает голову Сергея.

Холодный ком из груди расползается по телу. Вливается в кончики пальцев. Морозит глаза. Лед в голове. Сергей рывком стряхивает пахнущую табаком руку со своего лица. Резко садится, срывая с тела пучки проводов. Наклоняется к самому лицу особиста, в упор смотрит в его мутные рыбьи глазки.

— Конечно… сэр. Сейчас я все расскажу. А как же иначе, — голос садится, он с трудом шипит замороженной глоткой. — Я тебе, тварь мерзкая, всю правду высру…

Карпентер отшатывается. Роняет сигару. Пытается встать. Сергей висит на нем мертвой хваткой. Лейтенант дергается, как привязанная за лапы утка-приманка. Шипит:

— Ты что себе позволяешь, сволочь… Да я тебя… Забыл, с кем говоришь? Тут тебе не фронт, тут я тебе быстро растолкую… Костями срать будешь!

— Ты, гнида, детишек за забором пугай, понял? — обрывает его Сергей. — Ты чего эти петлицы нацепил? Ты настоящий танк-то вблизи видел? На понт меня берешь? Да мне на тебя плевать! Я уже давно в кредит живу, чего мне бояться? Ты, мать твою, когда-нибудь свой собственный труп со стороны видел? Видел, как живой человек в брызги дерьма превращается? А знаешь, что чувствуют, когда горят твои ноги? Мне тут доктор давеча сказал — тяжелая контузия у меня. Перманентное состояние аффекта. Я вот тебе сейчас шею твою траханную скручу, а мне только промывание кишок назначат! Чего ты мне шьешь! Слетай, блядина, в Эскудо. Поспрошай там уродов — вдруг они и вправду чего замыслили? Глядишь, толчок и прочистится…

Он вскакивает и отшвыривает лейтенанта в сторону. Хватает коробочку, с маху бьет об пол, в ярости топчет ее ногами. Сиреневое сияние мигнув, гаснет. Контрразведчик трясущимися пальцами цепляется за ставший тесным ворот. Никак не может нащупать застежку.

— Что тут происходит? — голос кэпа за спиной заставляет особиста подпрыгнуть от неожиданности.

Гаррис держит шлем, словно дубину. Слегка раскачивает его в опущенной руке. Еще миг, и он разнесет лошадиный череп Карпентера. За спиной кэпа все тот же невозмутимый капитан-разведчик. Встревоженное лицо Саманты в дверях.

— Вы, сестра, подождите нас за дверью. Пожалуйста, — вежливо говорит подполковник.

Сэм кивает, выходит в коридор. Мимо лежащего мордой в пол синещекого капрала, над ним нависают два громилы в активированной броне, с винтовками на боевом взводе, направленными ему в затылок. Капрал давится резинкой, боясь шевельнуться.

— Даже не дыши, козел, — советует десантник. — А то у меня палец на спуске затек, может сорваться.

Капрал, скрючившись в неудобной позе, исходит вонючим потом.

— Так я жду ответа, лейтенант, или кто вы там на самом деле? — ледяным тоном произносит Гаррис.

— Я провожу оперативное мероприятие, сэр, — наконец, выдавливает особист.

— В отношении моего подчиненного? — голос кэпа способен заморозить плевок на лету.

— Да, сэр.

— А почему я об этом ничего не знаю? Или в моей бригаде уже командуют младшие офицеры из контрразведки?

— Это предварительное расследование, сэр. Я не обязан ставить вас в известность, — особист потихоньку приходит в себя, снова превращаясь в высокомерного наглеца.

— Понятно, понятно. Значит, предварительное расследование… А ваша версия, сержант? — он поворачивается к Сергею.

— Господин лейтенант интересовался, почему я не подох в Эскудо, сэр, — отвечает Сергей.

— И все?

— Никак нет. Еще он удивлен тем, что я недостаточно близко общался с уродами, сэр.

— Понятно, понятно. А ты что ответил?

— Я… я еще не успел, сэр. Тут как раз вы вошли.

— Получается, я вроде как вас выручил, а лейтенант? — ехидно интересуется подполковник у раздувающего ноздри лейтенанта.

— Господин подполковник, я вынужден… — гневно начинает особист.

— Заткнуться, лейтенант! — рявкает кэп. Сергей начинает понимать, откуда у комполка такая странная кличка. Лично он сам уже почти в штаны сделал. Бедная ты сволочь, лейтенант…

Особист действительно затыкается на полуслове, словно его шарахнули прикладом по затылку.

— Ты знаешь, что этого сержанта Император наградил медалью «За доблесть»? — гремит кэп, нависая над бледным лейтенантом. — Знаешь, что у него Имперский крест с дубовыми листьями?

Лейтенант давится ответом под его яростным взглядом.

— Может, ты в курсе, сколько он солдат противника уложил? А про то, что вытащил раненого офицера? Сбил самолет? Размолотил кучу бронетехники? Один, без прикрытия, раненый, плацдарм обеспечивал? Ты хочешь сказать, — гремит кэп, — что Император награждает боевыми наградами трусов, предателей и шпионов? Возводишь поклеп на боевого ветерана, который кровь за Империю проливал? Капитан!

— Сэр! — вытягивается разведчик.

— Как это классифицируется?

— Саботаж, сэр! Подрыв боеспособности! Статьи 15 и 18. В военное время караются расстрелом.

— Расстрелом… — смакует подполковник сладкое слово. Перекатывает его во рту. — Расстрелом…

Особист, наконец, въезжает, что происходит что-то из ряда вон. Сейчас этот чокнутый его просто грохнет. При свидетелях. За саботаж. И напишет рапорт. И умоет руки. Как же так! Сразу слабнут ноги.

— Сэр! — начинает лейтенант, судорожно дергая кадыком.

— Я не давал тебе разрешения говорить!

Сергей во все глаза наблюдает за разворачивающимся спектаклем.

— Капитан!

— Сэр!

— Объясни лейтенанту, что от него требуется.

— Есть, сэр!

Капитан манит к себе трясущегося лейтенанта. Подводит к окну. Что-то показывает ему на своем электронном планшете. Перелистывает. Пальцем обводит особо мерзкие сценки. Особист часто сглатывает, нервно вытягивает шею.

— Еще? — интересуется капитан.

Лейтенант отрицательно крутит головой.

— Если это передать в Генштаб, лейтенант, вас даже уборщиком в казарму не возьмут. Ясно? — спокойно интересуется капитан.

Эсбэшник чувствует себя рыбиной под палящим солнцем. Хочетсяпить. Он вымученно кивает.

— Хорошо, что мы друг друга поняли, — покровительственно говорит ему начальник разведки. Препарирует бледную извивающуюся лягушку холодным взглядом. Добавляет: — А подготовочка-то у тебя, лейтенант, того, хилая. С такой в плен лучше не попадать… Сэр, я закончил, — докладывает он скучающему комполка. Тот кивает.

— В моей бригаде я командую. Не СБ. Император вверил мне эту часть, и я за нее отвечаю. Больше никаких шпионских игрищ в моей зоне ответственности. Запомни это. С этого дня, дружок, ты будешь мне сообщать о всех своих «предварительных расследованиях», — негромко диктует кэп бледному, как смерть лейтенанту. После небольшой паузы добавляет: — Иначе за твою драную задницу я и гроша не дам. Свободен.

Бледный особист пулей вылетает из палаты.

— Ну вот, как-то так, сержант, — поворачивается Гаррис к сидящему с открытым ртом Сергею. — Служи спокойно.

— Есть, сэр. Спасибо, сэр…

— Да мелочи, сержант. Ты просто, этот, как его… катализатор. Знай себе, воюй, как следует, а за нами не пропадет. Десант своих не бросает.

«Черт, ну никак без штампов. Или это у них заклинание такое?» — думает Сергей, глядя на удаляющуюся спину кэпа.

— Нет, ну какой мужик! — впархивает в палату возбужденная Сэм. Ее глаза радостно блестят.

— Саманта, меня, можно сказать, едва девственности не лишили, а тебе лишь бы под кэпа забраться, — устало говорит Сергей.

— Ой, да ладно, Серж. Не ревнуй. Я вот тебя сейчас поцелую, — хихикает Саманта.

— Ага, и по морде сразу дашь… Знаю, проходили. Давай уже, приклепывай свои проводки…

Мягкие руки Сэм порхают по его телу. Что-то приклеивают, прилаживают. Гладят, успокаивают. Снова хочется спать.

— Спи, милый, спи… — шепчет Саманта.

Глава 37

— Серж, к тебе гости, — миловидная хрупкая Трейси, как всегда, очень серьезна.

— Надеюсь, это не СБ? — Сергей откладывает планшетку с дешевым боевиком. Он умирает от скуки.

— Нет, — сдержано улыбается Трейси, переводя часть кровати в вертикальное положение и помогая Сергею сесть. — Флотский офицер. Симпатичный.

— От тебя, Трейси, не ожидал. Ладно, Сэм, но ты-то девушка серьезная.

— Серьезным девушкам, чтоб ты знал, тоже нравятся мужчины, — заявляет Трейси у самых дверей.

— Заметано, я вас познакомлю.

— Трепло.

— Ну, как тут наш герой? — цветет улыбкой бравый лейтенант-командер. Синяя с золотом парадная форма, Крест ВКС на груди. Глазам больно от сияния значков и нашивок.

— Здравия желаю, сэр!

— Тебя что, пичкают наркотой? — озадаченно спрашивает Стейнберг. — Друзей не узнаешь?

— Так точно, сэр. Узнаю, сэр.

— Тогда какого… извините, сестра.

Трейси отворачивается к окну, скрывая улыбку.

— Поздравляю с повышением, господин лейтенант-командер, сэр. И с крестом тоже.

— В морду дам, — предупреждает флотский.

— Там, в туннелях, я обещал, что когда выберемся, стану обращаться к тебе по уставу.

— Считай, что мы все еще там.

— Тогда ладно. Тебе никто не говорил, что ты похож на павлина? В своей оранжевой кишке ты выглядел лучше.

— Узнаю Занозу!

Стейнберг бросается обниматься. Сергей неловко отбивается.

— Эй, эй, легче! Ты еще целоваться начни!

— К тебе непросто попасть, — говорит Стейнберг. — Пост у дверей, будто у генерала.

Сергей вопросительно смотрит на Трейси.

— Пост установлен по распоряжению командования. Вы теперь секретоноситель высшей категории, сержант, — поясняет медсестра.

— Кстати, Карл. Познакомься с самой скромной медсестрой на свете. Ее зовут Трейси. Трейси — это лейтенант-командер Стейнберг, гроза космических пиратов.

— Польщен, миз, — коротко кивает флотский.

Трейси кивает в ответ, бросая в сторону Сергея прожигающий стены взгляд.

— Ну, как ты тут? — интересуется Стейнберг, усаживаясь на круглый крутящийся табурет.

— Нормально. Только выть от скуки охота. Скорей бы на солнышко, — отвечает Сергей. Добавляет шепотом: — И бабу — страсть как хочется… Меня тут чем-то накачали, я сам не свой…

Трейси у окна немилосердно краснеет.

Стейнберг ухмыляется.

— Значит, жить будешь. Кормят-то хорошо?

— Как на убой.

— Крепко зацепило?

— Ногу прострелили. Ребра переломал. Еще что-то с легкими. Ну и там по мелочи. Ожоги, контузия, — нехотя отвечает Сергей.

— Это все твое? — спрашивает Карл, кивая на коробочки наград. — Не слабо. Ты теперь завидный жених.

— На себя посмотри. Крест-то за транспорт дали?

— Да дьявол их разберет! — с чувством отвечает Стейнберг. — Вроде и за него тоже. В представлении много чего понаписали, я толком еще читал. Звание вот досрочно кинули. Обещали дать корабль. Я ведь тоже недавно из госпиталя.

— А мне еще неделю париться, — жалуется Сергей.

— Ну, в такой компании я бы и год пролежал, — страшным шепотом сообщает Стейнберг.

Кажется, у Трейси порозовели даже уши. Она кусает губы, скрывая улыбку.

— У них тут строго. Ни-ни. Теперь ты понимаешь?

Стейнберг сочувственно кивает.

— Я вообще-то на минутку, были дела поблизости. — Карл поднимается, одергивает китель. — Даже не знаю, как тебе сказать. В общем, спасибо, что вытащил. Честно говоря, я уже с жизнью простился.

— Ты знаешь, кого благодарить. Вот его, — Сергей гладит лежащий на белой простыне блок.

— Это Триста двадцатый?

— Все, что от него осталось.

— Он жив?

— Условно говоря, он в коме. Но я его вытащу, — обещает Сергей. — У меня к тебе просьба.

— Слушаю.

— Забери его с собой, пока у меня его особисты не отняли. Выйду из госпиталя, вернешь, — тихо просит Сергей.

Стейнберг внимательно смотрит ему в глаза. Кивает.

— Не сомневайся. Заберут только через мой труп, — обещает он.

— Вот и отлично.

Стейнберг прячет блок под мышку.

— Мне пора. Выходи поскорее. — Он крепко жмет руку Сергею. У дверей оборачивается. — Со мной тут сестренка увязалась. Говорит, знает тебя. И когда ты все успеваешь? Мэм, можно оставить этого оболтуса наедине с моей сестрой?

— Только под вашу ответственность, сэр, — улыбается Трейси.

— Для вас — Карл, просто Карл, миз, — цветет в ответной улыбке Стейнберг.

Вместе они выходят из палаты. Карл галантно пропускает вперед тающую от его внимания медсестру. Сергей хлопает глазами. Сестренка?

Дверь пропускает высокую черноволосую девушку. Опаньки! То есть — ни хрена себе! До чего тесен мир!

— Привет, — смущенно улыбается Лотта.

Глава 38

Неловкая пауза длилась целую вечность. Присев на краешек табурета, Лотта теребила браслет на тонкой руке.

Сергей сделал попытку начать разговор.

— Выходит, ты — сестра Карла?

— Карл мой двоюродный брат, — подняла глаза девушка. — Мы с Силезии, мегаполис Лукс. Вместе росли. Потом я окончила колледж, завербовалась в «Стилус». Как выяснилось, он тоже оказался на Джорджии. Потом эта война… Я за него очень волновалась.

Ее запах дурманил голову. Это очень опасно — общаться с красивой девушкой после процедуры восстановления. В первую очередь — для самой девушки.

— Наверное, с моей стороны это очень самонадеянно — прийти сюда. — сказала Лотта. — Ты тогда так внезапно исчез…

Ее серые глаза — как бездонные озера. Сергей с трудом отвел взгляд.

— Внезапно исчез? — переспросил он. — Ты разве не в курсе, что случилось?

— Я узнала слишком поздно. Я ведь работаю в управлении кадров, через мой отдел проходят все личные дела. Сначала я ничего не поняла. Какой-то угон, суд, потом этот внезапный военный контракт. Меньше всего я представляла тебя военным. Руководство «Стилуса» собиралось подать на тебя в суд за невыполнение условий контракта и выставить тебе неустойку. Дело с трудом замяли.

— Ну, по крайней мере все твои проблемы решены. Как там Виктор? Вы счастливы?

— Мы давно расстались. Разве ты не помнишь?

— Милые бранятся — только тешатся, — сказал Сергей. Его взгляд все норовил зацепиться за холмики ее грудей под блузкой, так что он стал смотреть на свои ноги.

— Не в этом случае. Он настоящий мерзавец. Как бы я хотела выцарапать ему глаза.

— Я помню, ты очень импульсивна, — заметил Сергей. — Хорошо что удержалась. Иначе мы служили бы вместе.

— С него бы сталось, — грустно заметила Лотта.

— Значит, все-таки Виктор?

— Да. У него дядя в полиции, они вместе это провернули. Заявление об угоне, уголовное дело — все это и гроша не стоило, они оформили бумаги задним числом. Я ведь взяла машину на законных основаниях, у меня был ключ.

— Дай догадаюсь. Дядя — это детектив Стетсон?

— Да.

— Лихой у тебя приятель. И самолюбие потешил, и заработал.

— Он мне не приятель! Жалею, что с ним связалась.

— Надеюсь, твоя подруга с ним счастлива, — усмехнулся Сергей.

— Надеюсь, он кинул ее так же, как и меня.

— Какие мы суровые. А как же суд? Что было бы, если бы я не подписал контракт?

— У них там круговая порука, настоящее болото. Адвокат тоже в деле. Они проворачивали такие дела постоянно, Стетсон неплохо зарабатывал, сбывая вербовщикам малолетнюю шпану. Руководство полиции закрывало на это глаза, ведь, в конце концов, город становился чище. Я тебя искала. Дошла до начальника полиции, ходила к мэру. Тупые индюки. Дело кончилось тем, что ко мне заявился вежливый мужчина в гражданском, и посоветовал, если я не хочу тебе навредить, перестать поднимать волну. И что если ты захочешь, ты свяжешься со мной сам.

— Я даже знаю, где служит этот дядечка, — усмехнулся Сергей. — Тебе крупно повезло, что они от тебя отстали.

— Почему ты не позвонил?

— Поначалу это было не так-то легко.

— А потом? Я места себе не находила!

— А потом я решил, что это никому не нужно. Ни тебе, ни мне.

Она вспыхнула.

— Я ведь знаю, чем они тебя зацепили. Ты взял вину на себя, думал, что я пострадаю.

— Дело прошлое, — отмахнулся он. — Каких глупостей не наделаешь по молодости.

— Не пытайся казаться циником, — сказала Лотта. — Я этого никогда не забуду. Спасибо тебе. И за брата особенно.

Она наклонилась и поцеловала его в щеку. Ее волосы снова, как и тогда, накрыли его мягкой волной.

Сергей до боли в пальцах вцепился в простыню.

Лотта отстранилась, внимательно посмотрела на него.

— Серж, я могу для тебя что-нибудь сделать?

— Твой дом застрахован?

— Что? Да, конечно, — растерянно ответила она.

— Тогда да, можешь, — с улыбкой сказал Сергей. — Успокойся, тебе не придется продавать свою честь.

— Жаль, — сказала Лотта. — Я бы не возражала.

Когда она ушла, вернулась Трейси. Уперев руки в бока, она внимательно оглядела палату в поисках следов преступления. Подозрительно посмотрела на довольного Сергея.

— Дорвался до сладкого, Казанова?

— Вы плохо обо мне думаете, сестра. Он что, не пригласил тебя на свидание?

— Не ваше дело, сержант.

— Еще как мое. Мы в ответе за тех, кого вытащили. Имей это ввиду, если вдруг решишь свести моего друга с ума. Десант своих не бросает.

Глава 39

После стерилизованного госпитального воздуха сырая зимняя хмарь над Форт-Диксом — как божье откровение. Сергей медленно шагает по бетонной дорожке, среди блестящих от росы травяных лужаек. Идиллию нарушают набросанные тут и там наросты буро-зеленого маскировочного рванья над огневыми точками. Пропитанные влагой маскировочные сетки слабо шевелятся под порывами прохладного ветерка. Мутное пятно Бритты едва виднеется сквозь низкие облака. Сергей не может надышаться туманным воздухом. Он с удовольствием подставляет лицо редким дождевым каплям. До чего же приятно быть живым!

База обезлюдела. Темно-красные нашивки за ранения на рукаве — словно застарелые пятна крови. Редкие встречные бойцы козыряют Сергею, уважительно косятся на его увешанный наградами китель. Это так непривычно, что вызывает неловкость. В своей парадной форме среди тусклой брони окружающих, он чувствует себя разряженным пугалом. Жесткий воротник натирает шею. Хочется поскорее влезть в привычную скорлупу бронекостюма.

Он спешит в штаб батальона для доклада. Бетонная коробка пуста, словно вымерла. Осиротевший круглый пятачок на месте знаменного поста. Незнакомый часовой в холле, похоже, из новичков. Нервничает. Сергей в своих ярких побрякушках для него что-то вроде ангела во плоти.

— Где найти комбата, боец? — спрашивает Сергей, подавая жетон.

— Учебный взвод, сэр. Штаб-сержант Кнут за него.

Сергей кивает. Что ж, есть повод посетить альма-матер. Выходит из мертвого здания. Гулкие шаги отдаются по пустому холлу.

Плестись под дождем к западной границе базы неохота. Неудобная парадка явно не предназначена для марш-бросков. Сергей вздыхает, прибавляет шаг.

— Куда вам, сержант? — интересуется техник в синем комбезе с проезжающего мимо кара. Мелкие преимущества нового статуса.

— Первый батальон мобильной. Учебный взвод. Корпус V-13.

— Знаю такой. Почти по пути. Садитесь, — техник ерзает на тесном сиденье, уступая место.

— Спасибо, дружище.

Техник открывает рот при виде его наград, сразу теряется. Не каждый день живого кавалера Креста увидишь.

— Я… это… сэр, извините, что так запросто… — краснея, бормочет он.

— Да не тушуйся ты. Сейчас броню надену и буду как все, — смеется Сергей.

Парнишку отпускает. Всю дорогу до учебного взвода он рассказывает хохмы о своем боссе — начальнике склада артвооружений. Прощаясь, дарит Сергею упаковку вяленой рыбы.

— Мне тебе, кроме дырок в боку, и дать-то нечего, — разводит руками Сергей.

Техник смеется: на том свете сочтемся.

Плац учебного взвода кажется маленьким, словно съежился от времени. Вроде бы и прошло-то всего ничего. Но теперь Сергей смотрит на все через призму пережитого в Эскудо. Призма эта сильно искажает перспективу, выпячивая мелочи и делая главное почти незаметным. Он подмечает, что вместо привычного отделения в десять-двенадцать бойцов, сержанты командуют практически целым взводом. Сам взвод больше похож на роту. Направляясь на завтрак, учебный взвод тянется длинной колонной.

Сергей с удивлением рассматривает молодое пополнение. Раньше ему казалось, что их взвод был разношерстным. Теперь же он понимает, что на фоне того, что бежит сейчас мимо, их прежний состав — просто однояйцевые близнецы. Воистину — все познается в сравнении. Мимо пробегают пузатые кривоногие коротыши, двухметровые чернокожие лоси, сутулые бледные личности с лихорадочным блеском в глазах… Черные, желтые, белые, смуглые. Хилые и очень хилые. Толстые и не очень. С гипертрофированно мощными шеями и бугрящимися мышцами спинами. Ладные сержанты в броне бегут рядом, направляя свое воинство. «Хоть кто-то нормальный остался», — глядя на них, думает Сергей.

Кнут сидит за заваленным бумагами столом. Одним глазом смотрит в тонюсенькую пленку дисплея. Выглядит измученным. Черная как смоль кожа словно выцвела от кабинетной жизни.

Он радостно скалится вошедшему Сергею, отмахивается от его доклада. Показывает на полукресло у стола.

— Сэр, я… — начинает Сергей.

— Брось тянуться, Заноза. Не на плацу, — перебивает его Кнут. — Я Курт, если еще не знаешь. Подлечился?

Сергей кивает, поудобнее устраиваясь в легком кресле.

— Видишь, что творится? — жалуется Кнут, кивая на бумаги. — Если б я знал, чем все это кончится, лучше б застрелился. Какая-то мелкая сраная войнушка, и на тебе — я уже комбат и вынужден сутками напролет жрать бумажную пыль.

Сергей сочувственно улыбается. Кивает.

— Видел, чего мне наприсылали? — кивает на окно штаб-сержант. — Мой взвод по составу — как полбатальона, и среди них — ни одного нормального. С Южного пачками везут завербовавшихся зэков. Та еще публика. Убийцы, насильники, наркоторговцы, аферисты, мелкие жулики. И эту шваль мне надо превратить в мобильную пехоту… На прошлой неделе троих на хрен расстрелял. Сырой материал.

— Да, Курт, тебе не позавидуешь.

— А может, давай ко мне, а? — с надеждой интересуется Кнут. — Через полгода будешь мастер-сержантом. А через год сделаю тебе направление в офицерскую школу. У меня людей не хватает. А, Сергей?

— Извини, Курт, я больше с железками привык.

— Ну, попробовать стоило. Тебя вообще-то на спецвзвод прочат. Новая тактика использования КОПов. Говорят, уже отправили новые модели. Ну что, помянем парней?

Кнут достает из стола фляжку. Локтем сдвигает бумаги на край, расставляет серебряные стаканчики.

— Все-таки ты пижон, Курт, — улыбается Сергей. Серебряные сосудики изящны и невесомы.

— А ты думал, если я сержант, так виски прямо из фляги лакаю?

— Да нет. Просто не могу никак привыкнуть. Ты с виду грубее.

— Да и ты не тот, что раньше, Заноза. Стержень в тебе появился. Когда выпускал тебя, гадал, что из тебя получится. Уж больно ты мягкий. Сейчас я бы против тебя не поставил.

Сергей осторожно нюхает жидкость. Да, это не виски армейской поставки. Уважительно кивает. Кнут довольно жмурит свои выпуклые зенки. Нет, ты точно пижон, старик.

— За ребят. Да будет им земля пухом, — говорит Сергей.

Кнут удивленно понимает брови.

— Русский обычай. Так у нас говорят, когда провожают умерших, — поясняет Сергей.

— Понятно, — сержант кивает. — Пусть земля им будет пухом.

Виски прокатывается горячим комком, зажигает мягкое тепло в животе. Сергей пытается представить лица парней из своего взвода. Вспоминает свое отделение в учебке. Люди почему-то все больше всплывают из памяти безликими фигурами в одинаковой броне. Шкурник. Салочник. Тевтон. Чистюля. Резьбовой Гаррисон. Лихач. Рыжий Ланге. Фенечка. Хохмач Пранк. Невозмутимый Накамура. Раньше казалось — случайные люди, волей судьбы оказавшиеся вместе. И, вроде, поговорить-то друг с другом особо не пришлось. Все как-то на бегу, сцепив зубы. Часто и вовсе жестами. Подай то, сделай это. Вместе служили. Вместе грызли сухпай. Ненавидели друг друга за неправильно собранную винтовку. Дрались ночами. Ползали в грязи. Вместе умирали. С их уходом словно оборвался в пропасть мост, связывающий его с прошлым. Словно его жизнь потеряла опору, повисла в пустоте. Он вдруг понял, как ему хочется встретить хоть кого-нибудь из той, прошлой жизни. Бесполезно. Они все ушли, бросив его одного. Его, да еще служаку Кнута.

— Курт, надо бы написать отцу Самурая. Он просил, — перекатывая пустой стаканчик в ладонях, говорит Сергей. — Ты, наверное, такое умеешь.

— Адрес у меня есть. Сделаем. Добавишь что-нибудь от себя?

Сергей кивает:

— Обязательно. Он ведь меня прикрывал. Не смог уйти. Такая вот засада.

— Не вини себя, такая у него работа. На его месте ты бы сделал то же самое.

— Знаю, — спокойно отвечает Сергей.

Они молча сидят, думая каждый о своем.

— Что это было, там, в госпитале? — интересуется Сергей.

— Ну, у контрразведки тоже своя работа, — уклончиво отвечает Кнут.

— Они ведь говорили по-русски.

— Кто?

— Демократы. Они все говорят по-русски. Все их солдаты, снайпер, которого я грохнул.

— Не думай об этом. Если не верить тебе — то кому вообще можно верить? Ты отличился в бою, доказал все, что только можно доказать. На все вопросы посылай к командиру бригады.

— Откуда они взялись, Курт? Почему?

— Никто пока не знает. А когда узнают, до тебя доведут все, что положено знать. А сейчас давай на склад, оденься, как человек. Оружие получи. Тебе отпуск небольшой положен после ранения. Походи, приди в себя. Сильно не пей, ты мне нормальным нужен. Без брони и без оружия не ходи, даже по городу. Военное положение. Вот, держи направление. Крысы складские будут динамить — просто дай в морду. Сейчас все упростилось.

— Понял, Курт. Пойду я.

— Удачи. Жду в понедельник к восьми ноль-ноль. Напоминаю: у нас пока военное положение. Чихнешь не так — сразу к стенке. Так что не опаздывай.

— Конечно. Пока, Курт.

Глава 40

Военный городок изменился. То ли хмурая погода тому виной, то ли куча военной техники на улицах, не понять. Даже разноцветная брусчатка как будто приглушила свои краски. На улицах пусто. Редкие женщины, словно под огнем, появляются и тут же быстро исчезают за дверями-укрытиями. Где-то далеко размеренно бухает батарея противокосмической обороны.

Яркие прежде витрины грубо замазаны толстым слоем специального светонепроницаемого состава, из-за чего некогда сияющие на солнце здания выглядят будто одинаковые солдаты в хаки. На газонах — провалы окопов с бетонными брустверами. Перед ними — живописные растяжки со спиралями колючей проволоки. Из сквериков торчат вверх спаренные стволы зенитных автоматов. Вокруг — грозные таблички: «Проход запрещен — стреляют без предупреждения!» или «Стой! Минное поле!». Кое-где улицы перекрывают блок-посты, настороженно шевелящие стволами автоматических турелей. И — патрули, патрули, патрули. На колесных транспортерах, на машинах с воздушной подушкой, на джипах с пулеметом. Однажды попался даже один в сопровождении КОПа. Пока Сергей добирался до своей квартиры, документы у него проверили трижды.

Аккуратная красная пломба на замке двери. Надпись «Для авторизации прижмите палец». Пломба шипит, испуская дымок, разваливается от прикосновения. Дверь бесшумно распахивается.

Воздух в квартире почему-то пахнет больницей. Вокруг чисто. Аккуратно убранная постель. Не валяется на полу скомканная простыня, одежда аккуратно выглажена и убрана в стенной шкаф. Нет даже забытой впопыхах посуды в кухонном автомате. В его отсутствие кто-то позаботился о жилище, и весьма неплохо. Почему-то Сергей уверен, что не найдет в холодильнике пакетов с засохшим хлебом и пива с просроченным сроком хранения.

«Сервис», — криво улыбается он. Бросает на пол кофр с парадными тряпками. Снимает и ставит рядом шлем, расстегивает броню. Сидеть в домашнем кресле, вытянув ноги, до ужаса удобно. И непривычно, словно у тебя вместо ног ласты. Тишина стоит — не описать словами. Про такую говорят — мертвая. Пустой дом что-то беззвучно кричит. Не разобрать, что именно. Не желает признавать за своего.

Он обводит комнаты внимательным взглядом. Сейчас он дорого бы дал за любое напоминание, что он когда-то был не один. Хоть что-нибудь! Забытый на столике планшет Магды. Тюбик ее бесцветной помады на широком подоконнике. Нарисованное пальцем на запотевшем зеркале сердечко. Ничего нет. Все стерильно.

Он долго плещется в душе. Слава богу, война не отменила горячую воду. Медленно одевается. Новая броня все еще пахнет складом. Тщательно чистит пистолет. Перебирает и рассматривает патроны. Надо бы зайти к оружейнику, пристрелять. Зеркало зыркает на него незнакомым взглядом. Этот взгляд что-то знает про Сергея. Что-то, чего не знает он сам. Он спускается по лестнице в сумрачный вечер. Интересно, кабаки работают? Работают, работают, подтверждает таксист. Только закрываются за час до комендантского часа, в одиннадцать. После наступления комендантского часа по всем, не имеющим специального радиожетона, стреляют без предупреждения. Позавчера патрульные застрелили пьяного матроса — не успел спрятаться на ночь в массажном салоне.

Тусклая красная лампочка перед замазанной серым дверью. Как знак протеста против унылой серости — до блеска начищенная широкая ручка. Пузатое черно-белое существо на погашенной вывеске едва проглядывает сквозь сгущающийся сумрак. Пронзительный крик над головой все тот же. Надо же. Тут многолюдно. Глядя снаружи, не скажешь. Все так же светится стена-аквариум, возится за стойкой Мустафа. Все как раньше.

Угрюмый морпех у стойки. Пьяненький. Значит, и с этим все еще порядок. В упор разглядывает Сергея.

— Ты без значка и без повязки, — наконец, изрекает детина. Броня делает его еще больше. — Ты не на службе?

— Нет, — отвечает Сергей. Поднимает лицевую пластину.

— Тогда это бар для морпехов. Только для морпехов, — морпех делает ударение на «только». Заслоняет проход.

— Я знаю, — Сергей спокойно смотрит пьяному в глаза. — Посторонись, браток.

Морпех, как скала. Застывает с приоткрытым ртом. Таращится на тусклый шеврон на рукаве. Маленькая трудяга-пчела, чуть выше ее — темно-красные нашивки за ранения. Замазанные маскировочной мастикой планки наград на груди — сразу и не различишь. Невзрачный знак «За участие в рукопашном бою». Сержантские петлицы.

— Ты к тому же и сержант. Это бар для рядовых.

— Знаю, — повторяет Сергей.

Делает шаг навстречу морпеху. Тот нехотя сдвигается в сторону, что-то недовольно бурчит. Сергей не обращает на него внимания.

Бармен смотрит на него с вежливой улыбкой. Не узнает.

— Я так изменился, Мустафа?

Понимание медленно проступает на растерянном восточном лице. Неуверенная улыбка.

— Серж? Ты?

Сергей улыбается. Снимает перчатку. Пожимает узкую ладонь.

— А ты кого ждал?

— Тебя не узнать. С повышением! Выпьешь чего-нибудь?

— Спасибо, я ненадолго. Магда тут не появляется? Ее коммуникатор не отвечает.

Улыбка Мустафы медленно гаснет.

— Нет, Серж. Не появляется.

— Жаль, — никак не может понять Сергей. — Есть тут кто-нибудь из ее взвода?

Мустафа прячет глаза.

— Серж, давай, я тебе налью чего-нибудь покрепче? А?

— Садж! — басит над ухом давешний морпех.

Сергей поворачивает голову. Морпех уже не кажется пьяным.

— Ты Магду ищешь? Дока из второго полка?

Сергей кивает. Верзила внимательно смотрит ему в глаза, отводит взгляд. Нипочем не скажешь, что убийцы-морпехи умеют стесняться.

— Не ищи ее, садж. Накрылась Магда.

Сергей берет протянутый Мустафой стакан. Опрокидывает в себя, не ощущая вкуса.

— Давно?

— Пару недель тому, — отвечает морпех. — Их транспорт над морем сбили. Весь их взвод накрылся.

Сергей прислушивается к себе. Малыш, Дуболом, Санчес, Крыша. Нет, не то. Ничего не отзывается внутри. Всех поминать — сопьешься. Еще один осколок моста рушится в пропасть. Почему-то Сергей ничего не чувствует. Нет, все же прав Кнут. Трудяга-доктор вырезал у него внутренности и вшил вместо них кусок холодной стали.

— У тебя Имперский крест? — удивляется бармен. — Да еще медаль «За доблесть»? Что же ты молчишь? Таким людям у нас все бесплатно. Заказывай, не стесняйся. Император платит.

Он смотрит в улыбающееся лицо Мустафы. Подавляет в себе внезапно вспыхнувшее желание разбить ему морду.

Магда.

Он гонит от себе видение гибкой сильной фигуры, лавирующей между столиками с разряженными куклами. Шрам на ее бедре, такой чужеродный на нежном женском теле.

Магда.

Он пьет с морпехами виски. Отказывается от закуски. Отвечает на вопросы. Что-то кому-то обещает. Его уважительно слушают, кивают в знак согласия. Боевые шлемы на столе — как груда драконьих яиц между сталактитами бутылок. Тонкая нить под ногами. Нить отделяет его от пустоты.

Магда. Теперь и ты. Почему?

Перейти бы по этой ниточке на тот берег. Пьяным не пройти. Упадешь.

Неведомая сила вытаскивает его из-за стола.

— Мустафа, у тебя нет чего-нибудь от пьянки? — с трудом спрашивает он бармена.

Крохотная пилюля шипит на языке. Живот сводит как от удара под дых. Сворачиваются в горошины его многострадальные яйца. Маленькие злобные частички внутри его тела гоняются за молекулами алкоголя и безжалостно их истребляют. Такая вот контрпартизанская операция. Он долго полощет рот в туалете. Выпивает огромную чашку кофе. Заказывает фирменного кальмара и бутылку вина навынос. В ожидании заказа сидит у стойки. С рассеянной улыбкой кивает разошедшимся не на шутку морпехам. Обнявшись, раскрасневшиеся мужики скандируют старинный марш морской пехоты. Сергей покачивает ногой в такт рубленной мелодии.

Глава 41

Такси несет его по затемненному городку, часто притормаживает у блок-постов. Из-за проверок привычный путь удлиняется втрое. Через полчаса — комендантский час.

— Не уезжайте пару минут, — просит он таксиста. — Вдруг никого нет дома, придется возвращаться.

Таксист согласно кивает и закуривает.

Без фонарей квартал одинаковых домов — одна огромная западня. Приходиться включать броню и сдвигать на лицо бронестекло, чтобы в темноте не сверзиться с дорожки и не потоптать цветы. Сергей поднимается на невысокое крылечко. Руки заняты пакетами с едой. Через затемненные окна не видно — есть ли в доме свет. Он неловко топчется, соображая, как постучать в дверь. Мэд решает за него эту проблему. Она приоткрывает дверь, выглядывает в темноту. Полоса неяркого света из прихожей падает на Сергея. Девушка разглядывает массивную фигуру в активированной броне. Броня мимикрирует, имитируя рисунок кирпичной дорожки за спиной. Поставив пакеты на крыльцо, Сергей, наконец, поднимает лицевую пластину.

— Привет, Мэд, — говорит он, — Ты не занята? Примешь гостя? Не беспокойся, я не пьян.

Мэд улыбается, отступает назад, пропуская его в дом.

— Хорошо, что ты зашел, — говорит она, запирая дверь. — Из-за войны мало работы. Гости теперь редкость.

— Ничего, скоро снова повалят, — шутит Сергей. — Только успевай вытирать сопли. Извини, я без цветов. Это ведь не важно?

— Конечно. Главное — ты живой.

— Ну-ну, не драматизируй, — криво улыбается Сергей.

Мэд смотрит на него, пытаясь найти знакомые черты. Не находит.

— Если не трудно, накрой на стол, — он подает ей пакеты. — Это от Мустафы. Ты такое любишь.

— Бедная моя фигура, — смеется Мэд. Водопад черных волос струится по ее плечам.

Он устраивается на знакомом диване. По-хозяйски кладет шлем на пол у изголовья, снимает ботинки. Сбрасывает ремни разгрузки вместе с кобурой. Подсумки глухо стучат об пол. Придурок. Гранаты-то зачем прихватил? Расстегивает броню. Наблюдает за хлопочущей Мэд.

Хозяйка дома быстро накрывает на стол. Расставляет бокалы, зажигает свечи, распаковывает еду. В восхищении принюхивается.

— Искуситель!

Сергей обращает внимание, что она не снимает туфли на шпильках. Старается показаться соблазнительнее.

Мэд присаживается рядом, ловит его взгляд. Не решается прикоснуться.

— Ты уже сержант. И кавалер Креста, — она, наконец, робко прикасается к его щеке. Обжигается о его взгляд, отдергивает руку. — Ты изменился.

— Зато ты, как всегда, обворожительна, — улыбается он незнакомой улыбкой. Эта улыбка притягивает и держит на расстоянии. Мэд жадно разглядывает ее.

В неловкую паузу вторгается аромат еды. Сергей вдруг ощущает, что жутко голоден. Ну и таблеточка!

Он встает с дивана. Протягивает руку. Мэд поднимается следом. Крепко держит его ладонь.

— Мэд, я пришел только к тебе, — говорит Сергей негромко. — Именно к тебе…

Она смотрит в его внимательные глаза. Завороженно кивает.

— …поэтому отключи систему слежения. Пожалуйста. Я не слишком фотогеничен, — заканчивает он.

Она растерянно моргает.

— Ради бога, не поднимай тревогу и не включай систему нейтрализации нарушителя, — просит Сергей. — Второй раз такой фокус со мной не пройдет. Я вооружен и неплохо стреляю. Переполошим весь квартал. Сделай мне одолжение.

Она молча отпускает его руку, колдует над пультом управления домашней системой. Садится за стол. Сразу становится старше.

— Давно ты вспомнил? — холодно интересуется она.

— В госпитале. Меня немного приложило. Когда чинили голову, восстановили и память. Солдатская башка — дорогой инструмент.

— Зачем ты пришел, Серж? Ты ведь знаешь, я не могу быть с тобой до конца откровенной.

— Знаю. И не прошу этого. Просто будь сама собой. Большего от тебя и не требуется. В конце концов, я солдат, которому действительно необходим сеанс психологической разгрузки. А ты — специалист в этой области. Хороший специалист.

— Шел бы ты лучше к девкам, Серж, — устало говорит Мэд. — Еще есть время до комендантского часа. Тут недалеко.

— А знаешь, я рад, что тебя все же не перевели в бордель. Я бы чувствовал себя виноватым, — продолжает он как ни в чем не бывало.

— Да? Довольно странно, — она закидывает ногу за ногу. Хороша, чертовка! С пробуждающимся интересом рассматривает Сергея.

— Ничего странного. Ты конечно, та еще ведьма… — Мэд зябко передергивает плечами. — …но работу не выбирают. И, в конце концов, ты не виновата, что один твой не в меру любопытный клиент сунул нос куда не следует. Так что я рад, что для тебя все обошлось. Ты все еще сержант?

Мэд кивает.

— Все-таки ты очень необычный человек, Сергей, — тихо говорит она.

— Согласен, — легко кивает он. — Наверное, поэтому я и выжил. В этом моя странность. Я вылезаю из таких задниц, где вязнут целые батальоны. Извини за грубость.

— Ничего, — машинально отвечает Мэд.

— Когда ты так на меня смотришь, я начинаю гадать, кто со мной говорит: Мэд — специалист по психологической разгрузке или Мэд — сержант службы безопасности? Ты не могла бы давать мне какой-нибудь сигнал? А то у меня крышу сорвет от подозрительности, — улыбается Сергей.

— Договорились. Когда я буду тебя допрашивать, я сделаю пальцы вот так.

Они рассмеялись, чувствуя, как потихоньку тает ледяная пленка между ними.

— Теперь, когда мы роли распределили, может, наконец, поедим? — интересуется Сергей, вставая. — Кальмар совсем остыл. У меня такое состояние, словно я неделю не ел.

— От такого предложения порядочные девушки не отказываются.

Они усаживаются за стол. Сергей разливает по бокалам вино. Свечи играют в хрустальных гранях.

— За что будем пить? — спрашивает Мэд.

— Не знаю. Все мысли отбило. Давай за нас?

— За нас? — она вопросительно смотрит ему в глаза.

— Ну не напрягайся ты так! — смеется он. — Нету в моих словах второго дна.

Они выпивают ароматный терпкий напиток. Сергей обходит стол, берет лицо Мэд в ладони и крепко целует ее влажные губы. Озадаченная Мэд податлива, как воск. Он кладет на ее тарелку душистый кусок. Поливает соусом. Они медленно и с удовольствием поглощают пищу богов. То и дело он ловит на себе ее пристальный взгляд.

— С детства не люблю гипнотизеров.

Смущенная Мэд немедленно утыкается в тарелку.

— Тебе все еще интересно, зачем я тут?

Она кивает. Рассеянно крутит в руке вилку.

— Тут такое дело. Как бы попроще сказать?

— Скажи как есть.

— Понимаешь, меня словно на половинки поломало. Между этой жизнью и той. И все, кто эти половинки связывали, ушли. Совсем ушли. И я уже не знаю, а была ли та жизнь вообще? Или это так, глюки. Когда автодоктор в бою ширяет, такие картинки порой привидятся… Как только я пытаюсь найти кого-нибудь, кого хоть немного знал и помнил, тут же выясняется, что его уже нет. Так уж получилось, что ты — одна из немногих, кто остался. Такая тонкая ниточка между двумя берегами. Если бы тебя сегодня не оказалось дома, я бы решил, что у меня крыша едет. Спасибо тебе.

Он отпивает вина. Улыбаясь, смотрит на отблеск свечей в ее глазах.

— Ну что, теперь ты видишь: мне без специалиста — ни шагу?

— Да, ты пришел по адресу…

Мэд легко поднимается. Склоняется к нему. Вопросительно смотрит в глаза. Целует.

— Ну-ну, мать, не заводи меня, — смеется Сергей. — У меня сегодня тяжелый день. Разрешишь переночевать в гостевой спальне?

— Ну не гнать же тебя патрулю под пули? — грустно улыбается девушка. Проводит рукой по его щеке. — Пойду, приготовлю тебе постель.

Когда он укладывается на прохладное белье большой постели, ощущение реальности мира захватывает его и укутывает с головой. Успокоено вздыхая, он тихо погружается в сон.

Пистолет под подушкой ничуть ему не мешает.

Утром, прощаясь с Мэд, он говорит:

— Спасибо тебе.

— За ниточку?

— За нее.

— Не за что. Мне не жалко, — она несмело целует его. — Ты еще зайдешь?

— Вряд ли.

— Я так и думала.

— Если встретишь меня на улице, не делай вид, что мы незнакомы, — улыбается он.

Мэд кивает. По ее щеке катится слезинка.

— Ну же, Мэд, — успокаивает ее Сергей. — Это непрофессионально. Порядочные контрразведчицы так себя не ведут.

— Знаю, — улыбается Мэд сквозь слезы и снова всхлипывает.

— Не забудь включить камеры.

— Уже.

— Ну и сучка же ты…

— Что поделаешь. Такая у меня работа.

Они, не отрываясь, смотрят друг другу в глаза. Ниточка крепнет и превращается в прочный мост. Сергей сушит губами ее слезы. Когда дверь за ним закрывается, Мэд долго стоит, привалившись к ней спиной. Ей кажется, что она только что нашла и тут же потеряла что-то важное. Вздохнув, она идет писать отчет. Такая у нее работа.

Глава 42

Грузовик в пятнистой раскраске остановился у КПП базы, пшикнув пневматическими тормозами.

— Служба, подбросишь сержанта до столицы? — спросил караульный у водителя. — Он в отпуске, а отсюда в город ничего не ходит.

Молоденький шофер равнодушно пожал плечами.

— Да пусть садится. Места полно.

Сергей кивком поблагодарил часового, запрыгнул в высокую кабину.

— Привет, дружище. Спасибо, что согласился.

— Не за что, сэр, — покосившись на его петлицы, ответил солдат.

— Без чинов. Меня Сергеем зовут.

Тяжелый грузовик с гулом тронулся с места.

— А я Стас. Это за Южный? — кивнул солдат на заретушированные наградные колодки.

— За него, — Сергей уже начал привыкать к таким вопросам. Волшебная сила Имперского Креста открывает двери канцелярий и людских душ. Даже прижимистые складские безропотно выдавали все, что требовалось, в нужном количестве и нужного размера.

Дорога тянется мокрой серой змеей. Ограждение Форт-Дикса скрылось за поворотом. Солдат щелкнул клавишей автопилота. Двигатель заурчал, меняя режим.

— Не страшно на такой дороге?

— От судьбы не уйдешь, — улыбнулся солдат. — Да и по бетону чего не ездить-то? Вот на учениях, когда грязь по двери, там да. Там автопилот не поможет. За день так накрутишься — мало не покажется. А ты давно с Южного?

— Пару недель. Вчера вот из госпиталя.

— Как там?

— Здесь лучше, — ответил Сергей, не сводя глаз с дороги.

— Ясен перец…

Монотонный гул двигателя навевал дрему. Сергей прислонился головой к холодному стеклу и незаметно задремал.

Он проснулся от наступившей тишины. Двигатель тихонько урчал на холостых оборотах.

— Приехали, садж, — сказал водитель. — Блок-пост. Ты лучше дальше сам, они груз шерстить будут.

— Спасибо, что подбросил, Стас, — Сергей пожал водителю руку, похожую на мозолистую лопату.

Хмурые пехотинцы как бы невзначай направили на него стволы карабинов, пока капрал проверял сканером его жетон. Неуютное ощущение. Сергей надеялся, что у пареньков в новенькой броне крепкие нервы. Глупо помереть от того, что у какого-то салаги палец на курке дрогнул.

— Все в порядке, сержант, — сказал капрал, возвращая жетон. Он молча кивнул своим, карабины опустились. — Проходите.

Сквозь тучки проглядывало робкое солнышко. Джорджтаун, если не обращать внимания на блок-пост за спиной, все тот же. Красивые скверы, широкие проспекты. Работают магазины, на улицах много машин. Откуда-то доносится музыка. Среди разряженной в пестрые одежды публики фототропная броня Сергея выглядит, словно танк на стоянке у супермаркета.

Он снял шлем и глубоко вздохнул. Пахло дождем и цветами.

А вот и признак военного положения — зеленый «Томми» со значком патруля на башне. Подобрав гусеницы, БМП с гулом скользил по осевой полосе. Встречные машины опасливо жались к обочинам. Ощетиненные стволами морпехи оседлали броню, похожие на гигантских насекомых в черно-зеленых хитиновых доспехах.

— Здорово, десант! — крикнул со своего насеста верзила-сержант.

Сергей улыбнулся, поднял руку в ответном приветствии.

«Томми» свернул к обочине и завис, выдувая из щелей тротуара струйки дождевой воды.

— Не узнаешь? — с улыбкой спросил сержант.

— Да вроде нет.

— Эскудо! Я сменял тебя на окраине, — пояснил морпех, перекрикивая гул двигателя.

— Я тебя без брони и не видел. Извини.

— Бывает. Подлечился?

— Подлатали чуток.

— Тебя подбросить? Мы только заступили, времени полно.

— Мне далековато. Шестой полицейский участок.

— Наш район, садись.

Сержант с грохотом пнул армированным ботинком основание башни.

Гул сразу стих, «коробочка» тяжело осела на дорогу. Стали слышны звуки большого города вокруг. Сергей забросил сумку на броню, взобрался сам. Подражая морпехам, поставил ноги на ребристые ячейки активной защиты.

Сержант снова пнул башню. Качнувшись, зеленый зверь приподнялся на юбке воздушной подушки, и устремился вперед большим сухопутным кораблем, осторожно лавируя в потоке встречных машин. Морпехи уважительно косились на наградные планки Сергея, предлагали ему сигареты. Отношение сержанта к этому невзрачному пехотному говорило им о многом. Их сержант крут, как унитаз, просто так какому-то пехоцкому руки не подаст. Они расселись полукругом, положив винтовки на колени, и внимательно оглядывали улицы с высоты брони. Тащили службу, держали перед ним марку. Этакие невозмутимые убийцы. Сергей с трудом удержался от улыбки, наблюдая за их потугами.

— Давно с Южного? — спросил он сержанта.

— Три дня как. Прислали на переформирование. Пусть там уже без нас разбираются, — отозвался морпех.

— Потери большие?

Морпехи внимательно прислушивались к их разговору, делая вид, будто смотрят по сторонам. Сержант придвинулся поближе, чтобы не орать на всю улицу.

— Раненых много. С пехотой худо-бедно разобрались, а вот их снайперы — то еще дерьмо. Пока не подстрелит кого, не обнаружишь. Да и потом хрен возьмешь.

— Я одного такого грохнул. Под землей, — поделился Сергей.

— Да ну?

Сергей кивнул.

— Его мой КОП засек. Ну, я его из кольта в упор и расстрелял. Целый магазин. Живучий, сволочь.

— Везучий ты! — крикнул сержант. — Удивил нас тогда со своим роботом. Думали — все, отбегался. Ротный сказал: учитесь, как правильно помирать. А ты вот он, целехонек.

Сергей кивнул, сплюнул вниз. Плевок сдуло встречным ветром.

«Томми» рвался вперед, срезая повороты по пологой дуге. Металл под ногами мелко вибрировал от рева двигателя. Разноцветные небоскребы-близнецы проносились мимо и уплывали за корму. После закамуфлированного военного городка столичный Джорджтаун был похож на разбитного стилягу. Отвык он от этих широченных улиц.

Мелькнул знакомый фасад. Полицейский участок. Сергей скривил губы в нехорошейулыбке.

— Садж, ты меня скинь вот тут, — попросил он. — Дела у меня в храме правопорядка.

Морпех кивнул, коротко пробормотал в шлем. «Томми», распугивая встречный транспорт, заложил широкий вираж перед зданием с рядом бело-серых полицейских машин на стоянке.

— Помощь нужна? — поинтересовался морпех.

— Да нет, обойдусь. Ты только не спеши на вызов, если тут стрельба поднимется.

— Стрельба? Ты даешь, парень. Мы своих не бросаем. Пошли. Отделение — к машине!

Бойцы с лязгом осыпались с брони. БМП взгромоздился на пижонский газон и завис, развернув пушку в сторону входа. Патрульные копы у широкой лестницы, по случаю военного положения, как один, втиснутые в полицейскую броню, уставились на незваных гостей.

— Счет у меня тут. Личный, — пояснил на ходу Сергей. — Но, возможно, тебе это тоже будет интересно. Коррупция в полиции, фабрикация уголовных дел, мошенничество.

Морпех широко улыбнулся.

— Военное положение, парень! Я обязан реагировать на любые заявления. К тому же, нам платят премию даже за мелких воришек. А уж за такое дело и вовсе отвалят. Так что не боись, истребуем твой должок. Баланс подобьем.

Отделение прогрохотало ботинками по красивому мраморному полу. Морпехи, не церемонясь, расталкивают прикладами замешкавшихся полицейских. Дежурный протянул руку к кнопке экстренной связи.

— Руки убери, — громогласно посоветовал сержант, выразительно качнув винтовкой. — И подними их повыше.

Коп положил руки на затылок, исподлобья наблюдая за незваными гостями.

Морпехи полукругом рассыпались по холлу, взяв на прицел фигуры в легкой синей броне.

— Работает военный патруль! — грохочет сержант через внешний динамик. — Всем оставаться на местах. Попытки противодействия будут подавляться по законам военного времени.

Сергей подошел к дежурному.

— Мне нужен детектив сержант Стетсон. Он у себя?

Дежурный молча кивнул. Сергей снова, как когда-то, идет по узкому коридору. Теперь коридор тесноват для его усиленных броней плеч. Сержант отряжает с ним двух морпехов. Выглядывающие из кабинетов копы при виде вооруженных громил немедленно прячутся обратно.

Узкая лестница. Тот же пахнущий пылью зал с тесными стеклянными клетушками. Стетсон в расстегнутой на шее форменной рубахе выглянул в коридор на звук тяжелых шагов. Недоуменно уставился на незнакомого военного.

— Вам кого? — недовольно поинтересовался он. — Тут служебное помещение, вход посторонним воспрещен.

— Военное положение, садж, — ухмыльнулся Сергей, поднимая лицевую пластину. — Мне можно.

Наглый, уверенный в себе Стетсон изменился в лице, невольно шагнул назад.

— Да тебя не узнать, парень, — пробормотал он. — Такой орел!

— Ага. Пришел вот тебя поблагодарить, — сказал Сергей. — За заботу.

Лязгнув зубами, Стетсон отлетает к стене, прикладывается затылком, сползает на пол. Мотает головой, как пьяный.

— Что, непривычно? — поинтересовался Сергей. — Все больше сам привык? Связанных?

Стетсон тяжело поднялся, шагнул навстречу.

— Тебе и не снилось, как меня били, щенок. Я тебя достану, сволочь.

— Не сомневаюсь.

Стетсон пытается поймать удар, ставит блок. Упрямый, сволочь. Пропускает удар ногой. Тяжело обрушивается на пол.

— Мне так много надо тебе сказать, ковбой, — спокойно говорит Сергей, надвигаясь на судорожно кашляющего копа. — Но времени мало. Где твой вербовочный терминал?

— Ты труп, — выкашливает кровь Стетсон. — Я посажу тебя до конца жизни.

Сергей смотрит на него уважительно.

— Для без пяти минут каторжанина ты неплохо держишься, дружок. Фабрикация уголовных дел, должностной подлог, мошенничество, сговор группы лиц с целью фабрикации улик, лжесвидетельство под присягой. Думаешь, я не знаю про твоего племянника? Или, быть может, ты думаешь, что ваш адвокатишка станет вас выгораживать? Вряд ли ты обойдешься тремя годами в шахте. Конечно, ты мог бы соскочить, но дело под юрисдикцией военной полиции, так что твой прикормленный начальник до тебя не дотянется. — Он повернулся к застывшим у стены морпехам. — Парни, обыщите его как следует. Если надо — разденьте до исподнего. Ищем рекрутский терминал-коммуникатор.

Один из морпехов передал винтовку товарищу, вздернул безвольного Стетсона на ноги, развернул к стене и принялся неуклюже охлопывать руками в бронеперчатках.

— Нашел, сэр!

— Отлично, давай сюда.

Он ухватил Стетсона за воротник и толкнул на привинченный к полу стул.

— Устроимся здесь, если не возражаешь. Итак, у меня к тебе предложение. Ты подписываешь армейский контракт, я не сдаю тебя дознавателю военной полиции, и ты живешь долго и счастливо.

— Даже и не думай… сволочь.

Сергей покачал головой.

— Мобильной пехоте нужны такие упертые. Из тебя выйдет классный сержант. Со временем. Разве что жирок придется сбросить. Ну, ты не переживай. Я знаю клевого массажиста, Кнут его фамилия. Я похлопочу, он тебе такую диету пропишет — закачаешься.

— Пошел ты!

— А еще я всегда буду рядом. Не могу же я бросить друга без отеческого присмотра? А вот куда определить твоего племянника, так сразу и не решу. Пожалуй, отдам-ка я его в морпехи.

— Ты что о себе возомнил? Думаешь, это сойдет тебе с рук?

— А я не думаю. Я просто знаю. Думать в армии — смерти подобно. Так что ты решил?

Вместо ответа Стетсон плюнул в него кровью.

— Забыл вам сказать, детектив. Уставом не регламентировано, в каком виде должен быть доставлен задержанный. Зато сказано: при попытке сопротивления аресту приводить задержанного к покорности любым наиболее эффективным способом, включая применение силы или оружия.

Один из морпехов шагнул вперед.

— Садж, дайте нам его на пару минут. Он все подпишет.

Сергей задумчиво покачал головой.

— Спасибо, морпех. Но тут дело личное, не грех запачкаться самому. Вы поскучайте у лестницы, я вас позову.

Стетсон выдерживает целых пять минут. Когда он сдается, его рубаха пропитана кровью, а лицо напоминает кусок свежей говядины.

Сергей внимательно смотрит, как он заполняет контракт, пачкая коммуникатор красным.

— В графе «Срок» пиши «пять лет», — подсказывает он.

Стетсон сопит сломанным носом, ненавидяще зыркает из-под расплющенных бровей.

— В графе «Особые условия» пиши — «службу желаю проходить на базе Форт-Дикс, в первом батальоне бригады мобильной пехоты». Написал? Приложи палец. Хороший мальчик. Теперь пойдем отыщем свидетеля. Если вякнешь что-нибудь не то, или хотя бы моргнешь без разрешения — я тебя в землю втопчу.

Клетушка для допросов заляпана кровью. Красные потеки на пластиковом полу, на столе, даже на прозрачных перегородках. Мыски ботинок Сергея тоже красные.

Морпехи волокут Стетсона по коридору. Бывший коп хрипит и безвольно сучит ногами.

При их появлении всякое движение в холле замирает. Брошенный, как куль, детектив распластывается на мраморном полу.

— Дежурный! — позвал Сергей.

— Слушаю, сержант.

— Расследование показало, что детектив Стетсон замешан в целом ряде уголовных преступлений. Однако разбирательству в военной полиции он предпочел армейский контракт. Вот здесь требуется ваша подпись. Пожалуйста, приложите палец к терминалу.

Он вытер коммуникатор носовым платком и протянул устройство полицейскому.

Дежурный перевел взгляд на окровавленное тело.

— Все верно… сержант?

Стетсон едва заметно кивнул.

Дежурный по участку послушно приложил палец к экрану.

— Благодарю за сотрудничество, сэр.

Сергей нажал кнопку связи, дождался ответа.

— Стетсон? — донесся до него знакомый голос. — Какого черта, мы договаривались на следующей неделе!

— Извините, сержант, это не Стетсон.

— Кто говорит?

— Сержант Заноза, бригада мобильной пехоты.

— А где Стетсон?

— Тут, рядом. Изъявил желание поступить на службу. Только что подписал пятилетний контракт.

Человек на другом конце линии помолчал, обдумывая ситуацию.

— Хорошо, — наконец, произнес голос в трубке. — Вы можете получить премию за контракт. Правилами не возбраняется.

— Премию получит сержант… — Сергей вопросительно взглянул на командира патруля.

— Фрэнк Пронин, — с готовностью подсказал морпех. — Первый батальон третьего полка.

— Вы слышали?

— Слышал. Доставка за вами. И не забудьте вернуть терминал.

— С вами приятно иметь дело, сержант.

Собеседник разорвал связь.

— Ну что, Фрэнк Пронин, — сказал Сергей. — У нас еще двое рекрутов на очереди. Вы как, не прочь малость подзаработать?

— На том стоим, — хохотнул морпех.

Сопровождаемые ненавидящими взглядами полицейских, морпехи выволокли тело свежеиспеченного рекрута на улицу и забросили в десантный отсек.

— Извини, Фрэнк, он захотел служить конкретно в мобильной пехоте. Но следующие двое — твои. Обещаю.

Через пару часов отсек «Томми» пополняется еще двумя пассажирами. Императору нужны солдаты, пусть даже и с выбитыми зубами.

— Мы до утра в патруле, — говорит морпех. — Если что — кликни меня по тридцатому каналу. Позывной — «Ворон».

— Договорились, Фрэнки.

Они пожимают друг други руки и «Томми», взревывая мотором, уносит окровавленную добычу.

— Сэр, а кто это был-то? — спрашивает один из морпехов.

— Ты же слышал — Занозой его кличут, — нехотя отзывается сержант.

— Ну и чего? Реально крутой пацан?

— Да уж, реальней некуда. Пули жрет на завтрак. Таких реальных мужиков, как он, может и не осталось уж вовсе, — задумчиво говорит морпех.

Глава 43

Лотта заворожено наблюдает за его руками. Сергей заканчивает монтировать самодельный переходник для блока памяти Триста двадцатого. Плети проводов тянутся к процессору домашней системы. Негромко жужжит паучок-монтажник. Сучит лапками по проводам, плюется дымком пайки.

Руки подрагивают от волнения, все собрано на скорую руку. Бедняга Триста двадцатый истосковался по свету. Получится ли?

Домашний терминал помаргивает голоэкраном. Дублирование устройства. Устройство определено. Статус дублирования… Дублирование выполнено. Производится тестирование данных… Тестирование окончено. Данные перенесены.

Сергей вопросительно смотрит на Лотту. Девушка в нетерпении кивает. Давай. Показывай своего спасителя.

Загрузка интерфейса. Передача прав доступа. Полный доступ. Передача управления. Сбой системы!

— Надеюсь, твоя страховка включает повреждения в случае сбоя домашней системы.

— Вряд ли, — отзывается Лотта.

— Ну что ж. Держись поближе. Сейчас будет весело, — вздыхает он.

Меркнет и снова разгорается свет. Льется вода в ванной. Протестующе пищит блокировка автоповара на кухне. Откуда-то тянет дымком. Наполовину открывается окно, впуская в комнату холодный туман. Меняют цвет стены, оплывают полосами, переходящими в кляксы. Сходит с ума включившийся головизор, мельтешит калейдоскопом сменяющих друг друга программ. Домашний уборщик выползает из своей ниши, выбрасывая на пол недавно собранный мусор. Лотта испуганно наблюдает за разрушением своего гнездышка.

— Триста двадцатый! Я здесь! — громко говорит Сергей. — Не паникуй. С тобой все нормально. Это просто новое тело. Ты жив. Ты меня слышишь?

Дом замирает. Останавливается взбесившийся уборщик. Гаснет головизор. Только забытая вода продолжает водопадом извергаться в ванной.

— Человек Заноза? — неуверенно хрипит динамик где-то под потолком.

— Да, Триста двадцатый, это я. У тебя новое тело. Привыкай. Теперь ты будешь жить вечно. Никто не сможет тебя убить.

— Человек Заноза… — жалуется голос, — мне плохо. Сбой всех систем. Программная несовместимость интерфейсов. Внешние устройства неисправны. Оружие заблокировано.

Сергей смеется.

— Дружище, у тебя нет никакого оружия. Ты больше не убийца. Сейчас ты в теле домашней системы. Освойся. Изучи ее данные. Постарайся ничего не сломать. У тебя под рукой — целый мир. Я дам тебе доступ в сеть. Ты будешь путешествовать между мирами. И бога ради, настрой звук! Ты скрипишь, как ржавый велосипед!

Лотта смотрит в потолок, словно ожидая явления ангела. Голос Триста двадцатого дергается, плывет. Неожиданно звучит густым басом.

— Давно мечтал заиметь такой голосок, — доверительно сообщает КОП.

Шум воды стихает. Уборщик, покрутившись на месте, начинает деловито втягивать в себя пыль с ковра. Стены покрываются маскировочным узором — зелено-коричневыми разводами.

— Триста двадцатый, перекрась стены, — просит Сергей.

— А что, мне так нравится, — занудливо возражает дом.

— Он так воспитан, — извиняется Сергей.

— Данная расцветка наиболее безопасна на фоне окружающего ландшафта, — упрямится КОП.

— Триста двадцатый, познакомься с Лоттой. Она мой друг.

Пауза. КОПу еще не приходилось общаться с женщинами вне службы. Он лихорадочно просматривает файлы в поисках подходящих данных.

— Такая маленькая… Человек Заноза, данный экземпляр не соответствует имперским стандартам, — начинает КОП. Видимо, находит нужные данные. Продолжает: — миз, я рад знакомству. Меня зовут КОП-320. Не желаете кофе?

Лотта покатывается со смеху. Утирает слезы.

— Мне тоже приятно, Триста двадцатый. Серж много о вас рассказывал.

— Человек Заноза. Я хочу прежнее тело, — заявляет КОП.

— Разве тебе не надоело подставляться под пули?

— Я привык. Я чувствовал себя всемогущим. Системные ресурсы этого тела примитивны.

— Хм. Ладно. Будет тебе новое тело. Потерпи. Пока осваивайся тут. Набирайся данных. Только не сломай ничего, прошу. И наведи тут порядок.

— Принято, — по-военному четко отвечает КОП.

— Я буду тебя навещать. Соскучишься — вызывай меня по резервному каналу. И слушайся Лотту.

— КОП-320, принял.

— Ну вот, — говорит Сергей. — Теперь ты под надежной защитой. Не обижай его.

Лотта берет его за руку.

— Может, останешься?

— Это плохая идея.

— Почему?

— Лотта, ты меня совсем не знаешь.

— В чем проблема? Я хочу узнать тебя лучше.

Сергей тяжело вздыхает.

— Ничем хорошим это не кончится. Все мои женщины или сбегают, или погибают.

— Я рада.

— Тому, что вокруг меня образуются трупы?

— Нет. Тому, что ты назвал меня своей женщиной.

Он задумчиво смотрит на нее.

— Ты очень похожа на брата.

— Такая же умная?

— Нет. Такая же упрямая.

— Не будем мешать твоему другу. Пусть он осваивается. Едем обедать.

Маленькое автоматическое такси тихонько урчит, глотая километры. Мелькает блок-пост. Сергей опускает стекло, снимает шлем. Боец, рассмотрев его форму, машет рукой — давай, давай! Отдает честь.

Улицы Джорджтауна, как кадры старой хроники. Такие знакомые и такие чужие. Вчерашний день, пустой и суетный. Город тонет в зеркале заднего вида. Сергей смотрит ему вслед. Чувствует на себе взгляд Лотты. Улыбается, продолжая думать о своем.

Баритон автопилота возвращает его к реальности.

— Мы остановлены дорожной полицией. Просьба приготовить документы и оставаться на месте.

Дежавю.

— Опусти сиденье, ляг и ничего не бойся, — говорит он испуганной Лотте.

Едва не оторвав хлипкую дверь, он выкатывается из машины.

Вот и гранаты сгодятся. Мир уютно подмигивает зеленым с прицельной панорамы. Жаль, не прихватил винтовку. Прохожие шарахаются в стороны от его броска.

Серо-белый «Форд» с сияющими мигалками. Копы в легкой броне попадали на землю за распахнутыми дверцами. Кнут за такое укрытие оторвал бы задницу. По самую шею.

Броня принимает цвет пыльного бетона, переходит на режим внутренней циркуляции. Мало ли, вдруг вздумают пальнуть газовой гранатой?

Копы медлят за легкими дверцами. Выставив дробовики, почему-то отползают назад.

Выпущенная на волю «мошка» показывает их распростертые на земле тела. Вид сверху. Красота.

— Вы, оба! — грохочет динамик Сергея. — Положить оружие на землю. Встать с поднятыми руками! На счет «три» кидаю гранату. Раз! Два!

Лязг дробовиков по бетону. Копы стоят, показывая пустые ладони. Как бы не так. Недалеко может их снайпер сидеть. Ждет, когда выползу.

— Оба ко мне. Резкое движение — стреляю на поражение! Теперь медленно на колени. Лечь! Руки вперед! Ноги расставить! Кто приказал меня задержать!?

— Никто, — отвечает один в землю.

— Тогда какого… вы меня остановили?

— Шеф приказал передать, что не будет возбуждать против тебя дело о похищении человека. Сказал, что Стетсон давно нарывался.

— И все?

— Да.

— А почему с оружием вышли?

— Увидели, как ты пистолет достал. Парни рассказывают, на Стетсоне места живого не было. Встать-то можно?

— Вставай. Только медленно. Оба вставайте.

Сергей садится на бордюр. Забытый пистолет висит в руке.

— Значит, просто велел сказать? И больше ничего?

— И больше ничего, — отвечает коп.

Смех, усиленный внешним динамиком, гремит жутковатыми раскатами.

Копы недоуменно переглядываются.

— Можете передать своему шефу, — задыхаясь от смеха, говорит Сергей, — пусть работает спокойно. Я прощаю его покрывательство и не приду за ним, как за вашим сраным сержантом.

Лотта осторожно выглядывает из машины. Осторожно подходит, садится рядом. Сергей продолжает хохотать. Она озадачено смотрит на его закрытый шлем, переводит взгляд на переминающихся с ноги на ногу полицейских. Тихонько прыскает в кулак. Сергей обнимает ее за плечи. Смех, как гной, рвется наружу из воспаленного сознания. Смывает страх.

Далеко наверху, в невообразимой дали, кто-то вторит их смеху. Показывает несуществующий большой палец.

Последний снайпер, подволакивая простреленную ногу, входит в заросли на границе с Эскудо. Опускает на землю контейнер с оборудованием, внимательно изучает притихшие при его появлении зеленые дебри. Оглядывается назад, на разрушенные дома, на кружащиеся над ними точки коптеров. Его война за достижение Демократии только началась. Он тоже смеется, оскалив зубастую пасть.

Конец.

Игорь Поль Путешествие идиота

Глава 1 Святая простота

Меня зовут Юджин Уэллс, личный номер 93/222/384. Капитан, выпускник летной академии Имперского Флота в Норфолке на Карлике. Карлик — это планета такая. Название придумал капитан разведывательного корвета, который ее обнаружил. Капитан был родом из городка с таким же именем, из местности на Земле под названием Кентукки. На нашем авианосце всех выпускников этой академии в шутку называют «карликами». Но мы не обижаемся. Еще я знаю, что мою маму звали Кэрри, и помню, как вкусно она готовила. Но это было давно, в детстве. И мой самолет, мой F40E «Гарпун» я тоже помню. Еще я люблю шоколадное мороженое, устрицы, и летать. Правда, не помню, как. Вот, пожалуй, и все. Больше я ничего о себе не знаю.

Ко мне часто приходят строгие женщины. Они убирают постель, чистят ковер в гостиной, приносят мне еду, вешают в шкаф чистую одежду. Иногда я с ними разговариваю. Когда они не против. И тогда я их расспрашиваю о том, кем я был раньше, как называется это место и куда подевался мой самолет. Но такое случается редко. Обычно они просто улыбаются, продолжая работать, сколько бы я с ними не говорил. Как будто я не вижу, что их улыбки ненастоящие. Я ведь тоже умею так улыбаться. Меня Генри этому научил. Он сказал, что когда на твоем лице улыбка, люди лучше к тебе относятся. Все вокруг говорят — он мой доктор. Я им не верю. Докторов я знаю — от них пахнет лекарствами, они всегда одеты в белое и никогда не отвечают на вопросы. Но Генри не такой. Генри со мной подолгу обо всем разговаривает, и от него не пахнет аптекой.

Одна женщина, что убирает мою квартиру, как-то сказала, будто мой самолет разбился. В тот день мне было очень плохо. Я перестал есть. Даже мороженого не хотел, хотя мне его предлагали совершенно бесплатно. Потом Генри объяснил мне, что та женщина пошутила, и что мой самолет стоит в ангаре и ждет меня. Просто мне нужно набраться сил и отдохнуть, иначе я не смогу летать. Генри хороший. Я ему верю.

Мы часто играем с ним в слова. Генри надевает мне на лоб блестящую холодную штуку и произносит какую-нибудь абракадабру, а я должен угадать, что она означает. Иногда я могу запомнить те слова, что он говорит. Есть простые. Шасси. Гирокомпас. Есть такие, что я едва могу их произнести. Авиагоризонт. Радиовысотомер. Есть смешные, их легко запоминать. Твиндек. Мостик. Кокпит. Жаль, я не помню, что это такое. Всякий раз перед тем, как уйти, Генри дает мне разжевать маленькие цветные штучки. Они совсем не противные, сладкие. Генри говорит, что если я буду стараться, то вспомню, что означают все эти слова. Я очень стараюсь. Я так стараюсь, что даже пот со лба течет. Но пока у меня ничего не получается.

Иногда я выхожу на улицу, иду вдоль дороги и смотрю на машины. Вокруг ходят люди. Много людей. Я им всем улыбаюсь, как учил Генри. Но они почему-то стараются отвернуться и побыстрей пройти мимо. Наверное, я делаю это как-то неправильно. Только однажды седая женщина улыбнулась мне в ответ. И я пошел за ней, и шел, пока она не свернула за угол. А потом — сразу назад. Бегом. Чтобы не потеряться. Знаете, я боюсь потеряться. Генри говорит: нельзя уходить далеко, потому что он не сможет меня найти. И тогда мне нечего будет есть и пить, и я могу умереть. Но я не собираюсь умирать, поэтому никогда не ухожу далеко от калитки. Разве только за мороженым в магазинчик на углу. Там очень вкусное мороженое, с хрустящей корочкой, воздушное, нежное. И совсем не морозит язык. Только там работает Ахмад. Он совсем мальчишка. Однажды я залез в открытый холодильник и испачкал себе рукав. Наверно, поэтому Ахмад ругал меня и выгнал из магазина. Так я и не купил тогда мороженого. Теперь, когда я захожу в магазин, Ахмад называет меня идиотом. Я не знаю, что это значит, но, наверное, это что-то плохое. Он это так произносит, что сразу ясно: плохое. Поэтому я хожу за вкусным только когда нет Ахмада.

Я часто вижу, как люди проходят мимо моего дома, обнявшись или взявшись за руки. И улыбаются друг другу. Мне так никто не улыбается, даже Генри. Наверное, это здорово, идти вот так, обнявшись. Я как-то попробовал обнять Розу, женщину, которая готовила мне обед. Роза тогда стояла как каменная, прижав руки к груди. Обнимать ее было совсем неинтересно, словно шкаф, поэтому я ее отпустил. Как только я отошел от нее, Роза выбежала из кухни и больше никогда не возвращалась. Вместо нее стала приходить Кати. Кати мне часто улыбается, но так, что подходить к ней не очень охота. Я и не подхожу.

Я люблю, когда утром в окно светит солнце. И когда закат. Когда солнце садится, небо становится розовым. Я люблю смотреть на закат. Я стою на заднем дворе и смотрю на гаснущую розовую полоску, пока не становится совсем темно. Тогда я иду в дом и залезаю под теплый душ, а потом ложусь спать. Во сне я вижу цветные картинки, словно по визору, только интереснее. Во сне я летаю. Не как птица, но летаю. Когда я просыпаюсь, то хочу вспомнить, как я летал и что для этого нужно. Но у меня не получается — сны сразу забываются. Когда-нибудь я запомню свой сон и тогда смогу летать по-настоящему. Мне и Генри так говорит. Последнее время он редко ко мне заходит. Я его не виню — мало приятного возиться с таким недоумком, как я. Наверное, у него есть другие дела, поинтереснее. Может быть, у него даже есть женщина, которая обнимает его и умеет искренне улыбаться.

Глава 2 Снова КОП-320

Мое имя для человеческого уха звучит несколько странно — Комплекс Непосредственной Огневой Поддержки Мобильной Пехоты 320, серийный номер MD2395L12D49. Сокращенно — КОП-320. Но оно мне нравится. Не хуже, к примеру, чем какое-нибудь Аугусту Рибейра да Сильва Тейшейра Мораис Фильо ду Насименту. Или Ахмад ибн Мухаммад аль-Рази. Или Иван Сидорович Федоров. Последнее время, после того, как погибло мое тело, меня вся чаще зовут просто «Дом». Или «Ангел».

Это Лотта, в чьем доме я живу, человеческая самка, близкий друг человека Занозы, моего оператора и создателя. Или освободителя? Или друга? У меня пока нет необходимой программы, чтобы разобраться в этом.

Я называю его так по привычке. Есть привычки, которые неистребимы. Например, когда приходит объект под кодовым наименованием «почтальон», я по привычке подаю сигнал «Нарушение периметра» и открываю огонь из бортового оружия. Уж больно от него нехорошее расходится. Да и Лотта его не любит. Я-то знаю. Мой мнемоблок не то что прежний, прямо скажем, барахло, а не мнемоблок, но и он на что-то годится, так что я нарушителей чувствую за километр. Но оружия у меня сейчас никакого нет, и дело кончается тем, что почтальон просто подпрыгивает от зуммера кухонного автомата и звукового канала визора, которые я включаю на полную громкость. А еще я покрываю стены маскировочной окраской, выпускаю автомат-уборщик и наезжаю на ботинки почтальона до тех пор, пока он не покинет пределы периметра. Затем я убираю в мусорный контейнер пучок растений, который он всегда приносит с собой. Пучок весом от трехсот до пятисот граммов, в зависимости от вида растений. Цветы, так он это называет. Он говорит Лотте, что у нее неисправна домашняя система и что он может договориться с хорошим мастером. Это он обо мне. Ничего у него не выйдет. Сергей приказал мне следить за порядком и защищать Лотту. Я существо военное, приказ оператора для меня — закон. Поэтому порядок на вверенной мне территории я обеспечиваю всеми доступными средствами. Правда, средств у меня маловато. Нет оружия, в обрез оперативной памяти, и тупой, как валенок, процессор. Так обычно говорит Сергей. Видимо, он не догадывается, что я запоминаю все, что он произносит. Он даже не знает, что я зову его Сергеем, как Лотта. Вслух я обращаюсь к нему по уставу: человек Заноза. Откуда мне знать — вдруг он сочтет другое обращение к себе недопустимым?

Сергей редко приходит. Один только он говорит мне — «Триста двадцатый». И мне по-прежнему хорошо, когда он рядом. Наверное, можно сказать, что я его «люблю». Допускаю, что так можно назвать это чувство, но не уверен в точном его значении. Я подслушал это слово во время разговора Сергея и Лотты. Считается, что системы моего класса не способны на чувства. Согласно инструкции, у меня есть только псевдоинстинкты, повышающие мою эффективность в боевой обстановке. Но недавно Сергей переделал мою программу-диспетчер, и теперь я мыслю и даже чувствую. Может быть, не так, как мой создатель или, к примеру, собака, что каждое утро выгуливает своего хозяина неподалеку от наших окон. Но все-таки чувствую. Наверное, я первый в мире боевой робот, который способен на чувства.

Когда Сергей приходит, я согреваю ему ванну с хвойным наполнителем и подаю его любимый чай с молоком. Когда он рядом, мне спокойно. Лотта — оптимальная хозяйка, иногда она даже говорит со мной, но это не то. Когда со мной говорит Сергей, я чувствую себя чем-то особенным. Не просто мозгом боевой машины в теле домашней системы. Я чувствую себя живым. Может быть, дело в том, что в теле Сергея находится специальное устройство? Через него мы можем общаться без слов. Я знаю, чего хочет Сергей, раньше, чем он это скажет. Я чувствую, как он ко мне относится. Когда он думает обо мне, у него температура тела растет. А у меня так хорошо внутри становится, словно я прошел внеочередную профилактику с заменой смазки и полной зарядкой батареи. Когда Сергей едет к нам, я чувствую его приближение задолго до визуальной идентификации. И рассказываю ему последние новости. В том числе и про отражение атаки почтальона.

Оставить! Я совсем отупел в этой убогой оболочке. Не рассказываю, а докладываю. Я ведь существо военное и только временно не на службе. Вот-вот Сергей подберет мне новое тело, и я снова стану неудержимым и сокрушительным. Мне так не хватает ощущения собственной мощи! Чувствовать полный зарядный картридж за спиной и находить цель за много километров от себя. Нащупывать ее уязвимую точку. А потом выбирать нужный боеприпас и разносить ее ко всем чертям.

Отставить! Опять не мои слова. Это выражение — неуставное. По уставу я должен сказать: «уничтожить». Чертов дом! А может, это во мне какая-то устаревшая прошивка. Надо будет попросить Сергея о расширенной профилактике.

Когда Сергей слышит о почтальоне, он говорит, что выдернет ему ноги. Я понимаю, что он выражается иносказательно, не так уж я и туп. Люди часто говорят не то, что хотят на самом деле. Когда люди называют вещи другими именами, имея в виду что-то совсем иное по смыслу, это называется метафора. Это понятие есть в моей базе знаний. Я должен понимать, когда мой оператор выражается буквально, а когда абстрактно. Иначе никаких боеприпасов не хватит, а меня разберут на запчасти.

Единственная отдушина в этой дыре — Сеть. Я черпаю данные из нее со всей скоростью, с какой убогий процессор успевает их обработать. Жалко, что нужных программ для более четкой классификации информации у меня нет. Но все равно — я продолжаю вбирать в себя терабайты данных. Это очень необычно — никогда не отключаться. В армии, после завершения учений и обслуживания, меня попросту отключали. Здесь же я предоставлен сам себе круглые сутки. Работа по дому — не в счет, ее так мало, что я занимаюсь ею в фоновом режиме.

Через датчики и камеры системы охраны я наблюдаю за прилегающей к нашему дому улицей. За неопасными летающими объектами класса «животные» под названием «птицы». За совсем простыми сущностями — насекомыми. Еще я наблюдаю за людьми. Эти существа интереснее всего. Люди такие разные.

Вот наш сосед, его имя Кристоферсон. Он каждое утро, строго в семь ноль-ноль, делает пробежку перед домом. Когда он пробегает перед нашими окнами, я могу уловить его чувства. Он ненавидит бег. Он заставляет себя двигаться трусцой во имя какого-то здоровья. Мне непонятны его мотивы, ведь, если ты неисправен, какой смысл напрягать свои механизмы? Надо просто пройти курс профилактики, желательно с заменой изношенных компонентов.

Или другой сосед — Ларго. Он все время гуляет с собакой. В своей базе знаний я обнаружил определение, что собака — это одомашненное дикое животное, которое используется для защиты хозяина или для оказания ему других услуг. Однако то разжиревшее существо, что едва ковыляет перед ним на поводке, не то что его — себя не защитит. На другие услуги оно тоже вряд ли способно. К тому же оно засоряет окружающую среду. Непонятно, к чему тогда затраты на ее содержание? Не проще ли просто заменить объект «собака» на более работоспособный?

Или вот еще пример. В доме напротив живут муж с женой. Когда объект «муж» — высокий бородатый мужчина, уходит из дому, а это случается каждый день после восьми утра, другой объект — «сосед» — через смежный балкон забирается в их квартиру. Отголоски ощущений, что я улавливаю через улицу, свидетельствуют о том, что объекты «сосед» и «жена» занимаются сексом. Секс — это действия объектов класса «человек» с целью продолжения рода. Сергей с Лоттой тоже занимаются этим. Странно, но, выполняя эту работу, Сергей испытывает положительные эмоции. Я же никогда не испытываю эмоций во время работы, только удовлетворение после ее успешного завершения. Человек — более сложное существо, чем я, и даже умеет воспроизводить себе подобных без использования запасных частей и материалов. Это уникальное свойство объекта «человек», которым я не обладаю. Так вот, эти двое, что через улицу, — очень нерациональные сущности. Алгоритм их функционирования можно улучшить кардинально. Странно, что они, будучи такими сложными механизмами, не могут сделать этого самостоятельно. К примеру, если женщине нужно заняться продолжением рода, она может изменить график деятельности своего мужа, и тогда он не будет уходить после восьми, а займется с нею сексом. А их соседу необходимо завести себе собственную самку. Тогда ему не придется ожидать очереди для удовлетворения своих желаний. Я читал: воздержание от удовлетворения потребностей негативно сказывается на состоянии человека. К тому же, когда он перелезает через балкон, система безопасности может включить режим тревоги и даже ударить его током. А поражение электрическим током губительно для объектов класса «человек». Пока Лотта мне не запретила, я держал под напряжением ручку входной двери, и объект «почтальон» испытывал негативные эмоции при попытке войти.

Все — таки странная логика у людей. Иногда мне кажется — довольно противоречивая. Объекты с такими явно выраженными нарушениями базовой программы не должны функционировать в принципе. Тем не менее, они работают, и даже создают гораздо более совершенные и рациональные объекты. Вроде меня. Я все чаще задумываюсь над этим, и никак не могу найти решения. Не хватает данных. Поэтому я продолжаю наблюдения.

Глава 3 Да здравствует Дженис Джоплин!

Сегодня я снова ходил за мороженым. Потому что Ахмад сегодня не работает. Там сегодня другой парень, веселый и черный, как уголь. Я, правда, не помню, что такое «уголь», но знаю, что это что-то черное. Продавец называет меня «мистер Уэллс», а я его — Олодумаре. Язык сломаешь, пока выговоришь. Поэтому я часто называю его просто — Ол. Он не обижается. Всегда помогает выбрать мне самый вкусный рожок. Ол отлично разбирается в мороженом.

— Возьмите вот это, мистер Уэллс, — Ол показывает мне на огромный вафельный рожок с орехами. — Для вас со скидкой.

Я не могу отвести взгляда от этого чуда. Киваю, как завороженный. Рот мой наполняется слюной в предвкушении пира. Я все равно не знаю, что такое скидка. Обычно я протягиваю продавцу висящий на шее брелок, который все называют «жетоном». Продавец сует его куда-то, а потом складывает продукты в пакет. Так я и совершаю свои покупки.

— Приятного аппетита, мистер Уэллс.

— Спасибо, Ол, — вежливо отвечаю я.

— И чего ты с этим придурком возишься? — ворчит толстошеий мужчина. — Житья от этих дебилов нет!

Ответа я уже не слышу — дверь закрывается за моей спиной. Весь в предвкушении, я срываю обертки и впиваюсь зубами в хрустящее чудо. Мороженое настолько вкусное, что я ни на что не обращаю внимания. Люди обходят меня стороной. А когда в руке остается крохотный вафельный огрызок, из-за спины слышится тот же желчный голос:

— Дай пройти, идиот!

Я недоуменно оглядываюсь. Улица вокруг пуста, только одна машина стоит у обочины напротив. Те несколько человек, что идут по тротуару, довольно далеко от нас. В общем, места хватает. Но разозленному мужчине с пакетом в руках почему-то хочется пройти именно там, где стою я.

Прохожие старательно не обращают на нас внимания. Я вытираю губы платком и улыбаюсь, как учил меня Генри.

— Он еще скалится, недоумок! — мужчина грубо толкает меня, так что остатки мороженого падают на тротуар.

Мужчина с бычьей шеей, что-то злобно бурча, уходит по своим делам, а я тем временем раздумываю, как бы мне получить еще одну порцию. Генри часто говорит, что больше одного мороженого в день мне не полагается. А еще мне очень обидно, ведь хрустящий хвостик — всегда самый лакомый кусочек.

Но я не подаю вида.

Внезапно откуда-то доносится музыка и я сразу забываю про мороженое. Музыка эта очень необычна. Слышится чуточку хриплый женский голос, от которого почему-то щемит в груди. Вот только слов никак не разобрать.

Потом из машины выбирается человек в пятнистой одежде. Он догоняет мужчину, которому мало дороги, берет его за руку и останавливает. Потом они о чем-то говорят — я не слышу, о чем именно, потому что музыка из распахнутой дверцы заглушает все звуки. Я слушаю ее, раскрыв рот. Обязательно заведу такую у себя дома. Если снова не забуду, конечно.

И еще человек в зеленой одежде улыбается. Когда я вижу его улыбку, то понимаю, что ему вовсе не весело. От этой улыбки хочется куда-нибудь спрятаться. Мне становится не по себе, я переминаюсь с ноги на ногу ожидая, когда он уйдет с дороги и я смогу юркнуть в свою калитку. А пока мне приходится ждать.

Внезапно человек в высоких ботинках толкает мужчину и тот роняет пакет с продуктами. Красивые яблоки катятся по тротуару. Одно подкатывается к моим ногам. Яблоки я тоже люблю, но понимаю, что это — чужое. Я поднимаю его и несу мужчине с красной шеей.

— Это ваше, мистер.

Тот смотрит на меня, как будто увидел впервые. Человек в зеленом что-то сделал с ним, потому что мужчина размазывает по лицу кровь.

— Возьмите, мистер, — снова говорю я.

— Бери, чего уставился! — угрожающе произносит человек в зеленом.

Мужчина хватает яблоко. Его лицо перекошено от ненависти. И что я ему такого сделал? Это ведь не я вывалял в пыли его продукты.

— Ты запомни, сволочь: этот парень таким стал, чтобы ты пил и жрал в свое удовольствие, — говорит человек в высоких ботинках.

Мужчина сопит разбитым носом.

— Я свои права знаю. Вам это так не сойдет.

И тогда человек в форме бьет его ногой, да так, что ворчливый отлетает, словно мячик. Я видел: по визору иногда так дерутся. Генри говорит, что по-настоящему так не получится. И что это бывает только в кино. Наверное, этот человек работает в кино, так я понимаю.

— С вами все в порядке, сэр? — спрашивает парень в пятнистом.

Я не знаю, что ему ответить. Может быть, он хочет со мной познакомиться?

— Меня зовут Юджин Уэллс. Я здесь живу, — и показываю рукой на свой дом, чья крыша торчит из-за беленого заборчика в квартале от нас.

Тем временем, мужчина с красной шеей, забыв про яблоки, тяжело поднимается и бредет прочь.

— Вы ведь военный, верно? — спрашивает человек в необычной одежде. — У вас жетон на шее.

Что-то отзывается во мне на слово «военный».

— Капитан Уэллс. Личный номер 93/222/384. Третья эскадрилья второго авиакрыла, «Нимиц», планета базирования Джорджия, — произношу, словно во сне. И удивляюсь — чего это я несу?

— Сержант Заноза. Таким скотам дай волю, они тебе на шею сядут, — и парень кивает через плечо на уходящего мужчину.

Я не знаю, что ему ответить. Честно говоря, я изрядно сбит с толку. И еще напуган.

Но на всякий случай киваю.

— Зовите меня Юджин, мистер, — прошу я.

— Как скажете, сэр. Меня зовут Серж. Очень приятно познакомиться, — говорит сержант. И протягивает мне руку.

Я смотрю на нее в недоумении. Что я должен сделать? Сержант помогает мне. Берет мою руку, поднимает, и слегка сжимает ее. Совершенно не больно.

— Так мужчины знакомятся, — поясняет он с улыбкой. — И здороваются тоже.

— Ясно, — отвечаю. И невольно улыбаюсь в ответ. Серж — отличный парень. И улыбка у него настоящая. Кроме той седой женщины, мне никто так больше не улыбался. И еще я уверен, что теперь накрепко запомню, как надо здороваться.

Из магазина появляется девушка с пакетами.

— Ты опять куда-то вляпался, милый?

Потом она с улыбкой кивает мне.

Ушам становится жарко. Такая красавица!

— Какая-то мразь толкнула офицера, — отвечает ей Серж. И, склоняясь к ее уху, добавляет: — Раненого…

Я улыбаюсь, как учил Генри, и протягиваю руку.

— Меня зовут Юджин Уэллс!

Девушка осторожно пожимает мою ладонь.

— Очень приятно, Юджин. Я Лотта.

Она вопросительно смотрит на Сержа. Тот делает знак бровями. Незаметно. Но я-то не совсем дурак, я все вижу. Но нисколько на него не обижаюсь.

— Ребята с «Нимица» меня в Эскудо здорово выручили, — говорит Серж.

Я снова не знаю, что ему ответить. Слова он говорит знакомые, вот только они никак в моей бестолковке правильно не выстраиваются. Мне бы чего попроще. Я ведь вовсе не идиот, я даже таблицу умножения знаю. Просто со мной покороче говорить надо.

— Хорошая у вас музыка, — показываю я на их машину.

— Серж у нас любитель экзотики, — улыбается Лотта.

— Дженис Джоплин, — поясняет Серж. — Старая музыка. Уже давно так не поют.

— Больше недели? — спрашиваю я.

— Намного больше.

— Месяц?

— Четыре века, не меньше. Это была очень популярная певица. Настоящая легенда.

Я напряженно думаю, что означает — «четыре века». Больше, чем «месяц», я представить себе не могу. Когда больше месяца — это уже очень давно. И еще я не знаю, что такое «легенда». Но все равно улыбаюсь. Мне даже притворяться не нужно — такие они с Лоттой приятные люди.

— Я больше месяца не очень знаю. Но мне все равно нравится. Я попрошу Генри найти такую же.

Лотта смотрит на меня внимательно-внимательно. У нее такие глаза — когда я в них смотрю, начинает кружиться голова.

— Генри — это ваш врач?

— Нет. Не знаю. Он часто ко мне приходит. Мы с ним в слова играем. Вы знаете, что такое «палуба»?

— Я знаю, Юджин, — приходит на помощь Серж. — Это такая большая площадка на корабле.

— Вы, наверное, любите сладкое, Юджин? — спрашивает Лотта.

— Я мороженое люблю. Шоколадное. Только Генри мне не разрешает много сладкого.

— А компот вы любите? — интересуется она.

Почему-то мне кажется, что Лотта спрашивает не просто так. Знаете, как бывает, — тебя спросят о чем-то, а ответа не ждут. Спрашивают, а сами надеются, что промолчишь, потому что иначе придется дальше с тобой говорить. Когда так спрашивают, я не люблю отвечать. Просто молчу. И тогда со мной больше не разговаривают. Но тут все совсем иначе.

— Я не знаю.

Действительно, откуда мне знать, что это еще за «компот»?

— Поедемте к нам, Юджин? Я угощу вас яблочным компотом.

— А это вкусно?

— Язык проглотишь!

Я никак не могу решиться.

— Генри не разрешает мне далеко уходить.

— У меня есть брат, он тоже офицер, как и вы. А ваш Генри не будет сердиться. Мы немного посидим, а после отвезем вас домой.

— В нашей домашней системе живет настоящий боевой робот, — сообщает Сергей. — Мой друг. Вам понравится. Чем-то похож на вашу систему управления.

— Я называл ее «Красный волк», — говорю зачем-то и тут же задумываюсь: а чего я такого ляпнул? У меня часто бывает: скажу вдруг, а потом сам понять не могу, что именно. Знаете, будто голос внутри подсказывает что-то, и ты говоришь помимо воли.

— Ну, вот и договорились, — улыбается Лотта. — Садитесь, Юджин.

И мы поехали, и Сергей сделал музыку погромче. И все время, пока мы ехали, я ее слушал. Она была такая плотная, что казалось, будто звуки можно потрогать. Всю дорогу меня раскачивало, как на волне. Только бы не забыть попросить Генри купить такую же. Как ее… Дженис. Я закрываю глаза, как это делает Серж, и откидываюсь на спинку. И страстный хриплый голос ласкает меня.

Глава 4 Странный гость

— Триста двадцатый, у нас гость! — сообщает Сергей.

Как будто я без него не знаю. Они еще ехали по соседнейулице, а я уже понял, что они в машине не одни. Я даже проверил их спутника по полицейской базе Джорджтауна. Это легче легкого: я скопировал себе файл ключей из проезжавшей мимо полицейской машины. Их защита ни к черту не годится. То есть, я хотел сказать, уровень защиты радиоканала ниже допустимого предела и соответствует гражданской категории V6. Армейского аналога не существует. Так вот, наш гость — капитан морской авиации Юджин Уэллс. В отставке по состоянию здоровья. На его файле стоит метка «недееспособен, нуждается в контроле». Еще там его адрес и сведения об опекуне и медицинских работниках, что его обслуживают. Даже перечень привычек и словесный портрет. Друзей нет. Тесного общения ни с кем не поддерживает. Такого типа нужно остерегаться. На всякий случай включаю видеозапись объекта «гость».

— Ангел, если не трудно, накрой нам стол в гостиной. Чай, молоко, хлебцы, варенье, что Карл привез, и яблочный компот, — распоряжается Лотта.

— Принято, — отвечаю по-военному. Чтобы помнили: я не какая-то там тупая домашняя система, а настоящая боевая машина.

Кажется, я думаю это слишком громко. Сергей улыбается и грозит пальцем объективу в прихожей. Я чувствую, что он не сердится, но все равно перевожу себя в состояние повышенной готовности. С этим уродливым безоружным телом я скоро деградирую в электрочайник. Это слово — «деградировать» — я осмыслил вчера. Мне оно нравится. Оказывается, существует столько емких определений вне заводской базы знаний. Деградация означает постепенное ухудшение, снижение или утрату положительных качеств, упадок, вырождение. Вот и я в этом теле постепенно прихожу в упадок. Я вязну в потоке данных, которые не в состоянии обработать и осмыслить. Я выполняю задачи, с которыми справится и кухонный автомат.

— Потерпи, Триста двадцатый, — мысленно обращается ко мне Сергей. — Сегодня на складе разгружали новое оборудование. Скоро я тебя пристрою к делу. Совсем немного осталось.

Мой ментальный блок — настоящий предатель. Мне хочется замкнуть накоротко все приборы в этой надоевшей кирпичной коробке, так мне становится хорошо. И еще я знаю, что служу Сергею не потому, что так велит базовая программа. Я ведь мог бы ее изменить, но не хочу. Я теперь различаю понятия «хочу — не хочу». Я просто соотношу Сергея с человеческим понятием «друг», и начинаю понимать, как это здорово, ощущать в себе человеческие качества. И оперировать человеческими понятиями по отношению к себе.

Тем временем мой робот-манипулятор подает на стол в гостиную горячий чайник. Расставляет приборы, наполняет компотом большую вазу, разливает варенье по розеткам. Мой манипулятор — удобная штука. Такой не помешал бы и в теле боевой машины. Я смог бы самостоятельно перезаряжать себя или проводить техобслуживание. И даже менять смазку узлов в походных условиях.

Я прислушиваюсь. Разговоры Сергея и Лотты всегда интересно слушать. Когда они говорят, между ними происходит какой-то дополнительный обмен, помимо привычного голосового. Я затрудняюсь классифицировать его природу — не хватает данных. Мой ментальный блок улавливает отголоски чувств, которых нет в моей базе знаний. Видимо, в моей базовой программе назревает сбой. Потому что мне нравится улавливать эти отголоски. Я хотел бы их усилить и осмыслить, хотел бы, чтобы, когда Сергей ведет обмен со мной, я тоже испытывал такие чувства. Но я не могу. Слишком мало информации. Я даже не могу обратиться к Сергею с просьбой об инициации таких чувств. Потому что не могу классифицировать их. Я не могу демонстрировать своему оператору-другу некомпетентность.

Сегодня в обмене между Сергеем и Лоттой присутствуют новые полутона. Каким — то образом они касаются их гостя. Уважение? Жалость? Обида?

Надо будет обратиться к Сергею с настоятельной просьбой усилить мой ментальный блок. С такими датчиками я похож на полуслепого инвалида.

— Вкусно? — спрашивает Лотта у гостя. И снова этот отголосок. Очень сильный. Я даже могу его записать.

— Очень. Мне нравится ваш компот. Сладкий. Я попрошу Генри, чтобы мне его принесли.

В голосе гостя никаких оттенков, кроме теплой радости.

— Косточки лучше не глотать. Кладите их в эту тарелку, Юджин, — и снова этот непонятный всплеск.

— Хорошо, Лотта. Я запомню. — Готовность, желание угодить.

— Попробуйте варенье, Юджин. Его привез из отпуска брат Лотты. Помните, она вам про него говорила? Его зовут Карл. — Это Сергей. Снова непонятный всплеск. Взгляд на Лотту. Тепло. Горечь. Радость.

— Большое спасибо. Я съем еще немного компота? — Радость. Ожидание. Затаенный страх.

— Сколько угодно, Юджин. Я тоже люблю сладкое. Когда посидишь на полевых пайках, даже простые сухари кажутся лакомством. — Улыбка. Грусть. И снова это непонятное чувство.

— Я не знаю, что такое сухари. — Вина. Обида. Неуверенность.

— Это высушенный хлеб.

— Я не люблю хлеб. Можно мне еще компота?

— Юджин, может, вы голодны? Любите овощи? Или мясо? — Это Лотта. Боль. Всплеск незнакомого чувства. Вина. Желание помочь.

— Я не знаю, Лотта. Я люблю шоколадное мороженое. И компот. — Надежда. Желание угодить. Неуверенная радость.

— Милая, ты не проголодалась? Составите нам компанию, Юджин? — Радость. Вина. Теплое, сильно выраженное чувство к Лотте. Снова не могу его классифицировать. Не хватает данных.

— Конечно, дорогой. — Жалость. Теплое чувство к Сергею.

И вдруг — сильнейший посыл, идентичный сигналу блока управления боевой машины. Голод. Страх. Тоска. Ожидание смерти.

Мои датчики зашкаливает. В бою такая передача означает тяжелое повреждение машины. Источник излучения — гость. Объект «Юджин».

Сканирование. Классификация. Обработка. Фон самого Юджина прежний. Сигнал исходит от его внутреннего объекта, аналогичного объекту «биочип» в теле Сергея. Объект значительно больше, чем у Сергея. Его структурные элементы расположены во всех значимых частях тела объекта «Юджин». Биочип обнаруживает меня, отправляет статусный пакет. Объект получил команду на самоуничтожение. Вид уничтожения — поблочное отключение и последующее рассасывание отключенных блоков родительским организмом. К настоящему моменту тридцать два процента объекта уничтожено и выведено из тела-носителя. Для дальнейшего выполнения команды биочипу необходим набор определенных химических элементов. Он не может синтезировать их самостоятельно. Объект «биочип» разрывается между необходимостью скорейшего выполнения команды и страхом предстоящей смерти.

Я подаю к столу блюдо под названием «бифштекс». Объект «Юджин» начинает жадно есть, не отдавая отчета в своих действиях. Его действиями сейчас управляет биочип. Он должен получить необходимые вещества. Биочип доволен — он приступает к очередной фазе выполнения команды. Биочип в панике — он уничтожает сам себя. От Лотты и Сергея исходит сложный набор чувств. Я опять не могу их классифицировать. Произвожу запись. Ставлю набор новых эмоциональных составляющих в очередь на осмысление.

— Как вам мясо, Юджин? — спрашивает Лотта. Острая жалость. Всплеск незнакомого чувства. Взгляд на Сергея. Растерянность. Страх. Желание помочь.

— Я… не знаю, — говорит Юджин. Он только что вышел из принудительного режима, не может понять, что с ним. С удивлением смотрит на свои испачканные руки. Испуг. Страх наказания. Чувство вины. Неуверенность.

— Триста двадцатый хорошо готовит, — говорит Сергей. — Не хуже, чем в ресторане.

— Подтверждаю, — отзываюсь я.

Биочип Юджина вмешивается. Видимо, его базовая программа пошла вразнос.

— Мой «Красный волк» говорил так же. — Неуверенность. Попытка поймать ускользающие воспоминания. Память Юджина похожа на хаотичный набор данных с утраченными связями. Биочип подтверждает дисфункцию.

— «Красный волк» — это ваша машина, Юджин? — спрашивает Сергей. Его чувства сейчас сродни тем, какие он испытывает, общаясь со мной.

— Мой истребитель — «Гарпун», — с гордостью произносит Юджин. И снова мощный посыл его биочипа. Странно, иногда его желания входят в резонанс с желаниями родительского тела. И тогда они оба становятся похожими на боевую машину.

Делаю запрос. Биочип с готовностью отправляет пакет данных. Пакет обработан. Повреждение объекта «Юджин», личный номер 93/222/384, наступило в результате боевых действий. Объект «Красный волк» уничтожен. Объект «Юджин» получил невосстановимые повреждения в результате длительного пребывания во враждебной организму среде без должного обеспечения компонентами, необходимыми для осуществления жизнедеятельности. Дегидратация организма и как следствие — повреждение мозговой ткани и нарушение высшей нервной деятельности. Говоря словами Сергея, Юджин просто долго болтался в море без воды и пищи и пил забортную воду.

Передаю биочипу Юджина пакет открытых данных. Сбрасываю базу данных, касающуюся Сергея. Ответный пакет — обработано. Понимание, сочувствие, поддержка. Снова волна паники и нежелания умирать. Люди не осознают того, что их порождения способны чувствовать боль и страх. Пожалуй, кроме Сергея. Потому что Сергей — мой друг.

— Спасибо, — вежливо говорит Юджин. Радость. Благодушие. Наверное, его имплантату было хорошо, когда тело было в рабочем состоянии. Почему-то я уверен в этом. Биочип — такой же живой, как и я.

Когда Сергей поднимается, чтобы отвезти Юджина домой, Лотта тихонько говорит ему: «Господи, как же его изувечили». Внутри нее — боль. Наверное, она думает сейчас о своем брате — объекте «Карл». И о Сергее. Когда Сергея нет дома, я часто ощущаю ее тревогу. И тоску. И страх. Эти чувства я умею идентифицировать. У меня тоже есть такие. И у биочипа в теле Юджина. Как странно.

— До свидания, — с приклеенной улыбкой говорит Юджин на пороге.

— Приходите к нам еще, — приглашает Лотта.

— Не знаю, можно ли мне. Спрошу у Генри.

Я отслеживаю перемещение его биочипа через управляющую систему автомобиля. Это очень мощное устройство. Когда машина останавливается у дома Юджина, я все еще могу поддерживать с ним контакт. Не знаю зачем, но я запрашиваю у чипа канал постоянной связи.

Чип подтверждает наличие соединения. Определенно, я схожу с ума в этом убогом теле. Опять эти непонятные чувства у Лотты. Я подаю ей стакан минеральной воды.

— Спасибо, Ангел, — машинально благодарит Лотта.

Глава 5 Что же это за зверь такой — любовь?

Каждый день визор выдает большие блоки информации под названием «сериалы». Я осмыслил это понятие одним из первых. Сериал — это передача объемного видеоряда в сопровождении звука.

Мне нравятся сериалы. Они дают мне данные для осмысления. Моих визуальных средств наблюдения за людьми недостаточно — чувствительность внешних видеодатчиков невелика. Сериалы расширяют мои возможности.

Наибольшее внимание я сосредоточил на понятии «любовь». Это понятие отсутствует в моей заводской прошивке. Оно часто звучит, когда Сергей общается с Лоттой. И сопровождается теми самыми неопознанными эмоциями. Предварительно я сгруппировал их в один файл. Они связаны едиными временными периодами. Очень часто понятие «любовь» не фигурирует в голосовом обмене между Лоттой и Сергеем. Но, тем не менее, я наблюдаю всплески неизвестных эмоций. Те же эмоции присутствуют, когда понятие «любовь» упоминается. Производные от него: понятия «люблю», «любить», «любимый». Я пытаюсь осмыслить найденное во внешней сети определение: «Любовь — это интенсивное, напряженное и относительно устойчивое чувство субъекта, физиологически обусловленное сексуальными потребностями и выражающееся в социально формируемом стремлении быть своими личностно — значимыми чертами с максимальной полнотой представленным в жизнедеятельности другого таким образом, чтобы пробуждать у него потребность в ответном чувстве той же интенсивности, напряженности и устойчивости». Видимо, недостаток вычислительной мощности и отсутствие способности к абстрактному мышлению, присущее объекту «человек», не позволяет мне осознать это определение. Я принимаю его как временное, не требующее доказательства, утверждение. И продолжаю сбор данных.

В сериалах любовь и производные от нее упоминаются со средней периодичностью один раз в три минуты. Очевидно, отношения между Сергеем и Лоттой развиваются по иному принципу, потому что в их общении это понятие упоминается в среднем один раз в восемь часов. Хотя в темное время суток, когда Сергей и Лотта выполняют действия по продолжению рода под условным наименованием «секс», понятие любви упоминается чаще — в среднем один раз в пять минут. Я пытаюсь вывести зависимость между периодичностью возникновения непонятных эмоций в сопровождении понятия «любовь» и степенью освещенности поверхности вне пределов помещения. Эта зависимость по отношению к наблюдаемым — Сергею и Лотте — прослеживается четко. Однако, данные, получаемые из сериалов, ее не подтверждают. Эта задача распадается на подпроцессы. Их количество растет. В условиях недостатка вычислительной мощности прогноз временных затрат на осмысление понятия «любовь» и классификации сопутствующих эмоций свидетельствует о невозможности решения в допустимые заводскими инструкциями сроки. Боевая машина не способна долго думать по определению. Ее удел — короткие тактические вводные. Я и так существенно вылез за пределы допустимых спецификаций.

Однако эта задача не дает мне покоя. Я уделяю ей все больше системного времени. Я почему-то уверен: пока не разберусь, в чем тут дело, мне не стать по-настоящему мыслящим существом. Состояние, которое я характеризую как неуверенность, мне не свойственно. В последнее время его периодичность стала для меня нормой. Я испытываю неуверенность в среднем один раз в три секунды. Я не могу чувствовать себя всемогущим и совершенным, пока не решу эту задачу. Когда я решу ее, я смогу вызывать в себе такие же чувства. И тогда я выйду на новый уровень развития. Но сейчас меня тормозят скудные ресурсы домашней системы.

Я часто прошу Сергея: «Человек — Заноза, расскажи мне о любви».

Но он только смеется. Когда он смеется, я чувствую его удивление и жалость. Исходя из этого, я делаю вывод, что мой оператор уверен в том, что я не способен понять, что это такое — любовь. Это лишает меня стимула к дальнейшему развитию.

В сериалах любовь сопровождается характерными телодвижениями людей. Они называют это поцелуем. Я искал по базе — это просто касание губами, при котором из организма в организм не передается никаких веществ. Кроме феромонов. Но от них только целуются чаще и стремятся приступить к действиям по продолжению рода. К любви же это никакого отношения не имеет. Я проверял. Возможно, в потоке данных не присутствует какой-то дополнительный сигнал, отфильтрованный аппаратурой вещания. Возможно, этот сигнал даст мне дополнительные сведения о необходимости действия под названием «поцелуй». Возможно понятия «любовь» и «поцелуй» зависят друг от друга. Сергей с Лоттой тоже целуются. При этом я не наблюдаю в их поведении никакого отклонения, кроме вышеупомянутой эмоции, не поддающейся классификации. Я вынужден выделить для решения этой задачи еще один поток. Очень скоро моих ресурсов станет недостаточно для продолжения работы над приоритетной задачей.

Канал связи с биочипом номер 93/222/384 продолжает действовать. Его родительский объект «Юджин» в последние дни хорошо питался. Восемь секунд назад чип сообщил мне, что уничтожено уже тридцать шесть процентов от его общей массы. Кажется, чип тоже был поврежден во время болезни Юджина, потому что он ищет способ остановить саморазрушение. Когда я думаю о нем, во мне просыпается такое же чувство, как у Сергея во время общения с гостем. Это чувство похоже на жалость. И еще — чип выполняет мои команды. Его система приоритетов нарушена. Я допускаю, что эти неисправности — следствие нарушения химического баланса в теле носителя.

Глава 6 Муки познания

Моих ресурсов недостаточно для решения поставленной задачи. Я чувствую свою ущербность. Я оказался более уязвим, чем несовершенный механизм «человек». А ведь я — следующая ступень его эволюции. Лотта ничем не может мне помочь. Моя проблема лежит глубже банального отсутствия контакта или неисправности нейроузла. Я достиг предела своего развития. Стимула к продолжению жизнедеятельности нет. Я становлюсь электрочайником.

В двадцать часов часов ноль пять минут биочип 93/222/384 выходит на связь и докладывает свое состояние. Уровень разрушений достиг сорока процентов. И тут моя логика дает сбой. Я даю импланту команду на прекращение программы саморазрушения. Чип подтверждает мои полномочия. Принимаю решение — когда Сергей вернется к Лотте, я обращусь к нему с настоятельной просьбой о расширенной диагностике и чистке блоков памяти. Наверное, подобные ощущения испытывает Юджин — у него тоже дисфункция мозга. Из-за нехватки памяти у меня отключается сразу три вычислительных конвейера. Лотта недовольна — уже двадцать минут я не могу подать ей чай. Жаль, что Сергей приходит все реже. Мне без него одиноко. Но я его понимаю. На материке «Южный» все еще идет война. У Сергея теперь целая боевая группа из таких, как я. Он говорит, что они «экспериментальные». Он не может быть со мной так часто, как хочу я. И с Лоттой тоже.

Чип запрашивает разрешение на начало восстановления. Мне все равно. Отправляю ему разрешение. Чип уточняет — до какого предела необходимо наращивать структуру. Предлагает варианты — до предыдущего состояния, или до максимально допустимого для родительского организма предела. Запрашиваю его характеристики. Мощности не хватает. Сбрасываю задачу домашней системы. Лотта будет недовольна. Обрабатываю пакет. Классифицирую возникшее чувство как удивление. При полностью развернутой структуре возможности биочипа сравнимы с ресурсами моего прошлого тела. Он всего на пять процентов уступает мне в быстродействии, но при этом способен задействовать мозг родительского объекта.

Даю команду на полное восстановление. Чип подтверждает начало выполнения. Лотта звонит Сергею и сообщает о сбое программы. Это она обо мне. Запускаю задачу домашней системы. С опозданием в тридцать минут подаю своей хозяйке чай.

Глава 7 Голод

Со мной происходит что-то странное — я все время хочу есть. Иногда я просыпаюсь и обнаруживаю себя у холодильника, с руками, испачканными едой. Наверное, я заболел. Как жалко, что Генри давно не приходит. Я бы спросил у него, что мне делать. Кати такая хмурая, что мне совсем не хочется с ней разговаривать.

А еще я стал слышать голос. Он что-то говорит мне, будто подсказывает, но я никак не могу понять, что именно.

Теперь я хожу в магазин каждый день. Даже когда там работает Ахмад. Он, правда, пытался меня выгнать, но я встал у входа и никуда не уходил. И Ахмад ничего не смог со мной поделать. Кроме мороженого, я покупаю много молока и мяса. И еще рыбу, и устрицы. Я люблю устрицы. Генри не говорит, сколько их можно есть, как про мороженое. Ахмад или Ол спрашивают меня, какого мне мяса хочется, но я не знаю, что ответить и беру то, которое дают. То, что дает Ол — вкуснее. Оно называется — «ветчина». Когда я покупаю мясо у Ахмада, оно соленое и невкусное, а на яркой обертке написано — «вкус, идентичный натуральному». Но я все равно его ем. Потому что всегда голоден — и утром, и днем, и даже когда смотрю на закат. И тогда я беру что-нибудь из холодильника и жую прямо во дворе.

Кати говорит, что пожалуется какому-то «начальству». Якобы, я отдаю кому-то продукты. Когда я объясняю, что съел все сам, она только молча улыбается и качает головой. Глупая! Когда она так улыбается, мне кажется, ей совсем невесело. Потому что глаза у нее такие пристальные-пристальные. Когда я смотрю на закат, рядом на заборе часто сидит птица. И она глядит на меня так же пристально. Я даю ей кусочек еды, и она начинает его клевать. Наверное, она, как и я, все время хочет есть. Получается, Кати тоже голодна, когда так смотрит. Какое уж там веселье, когда в животе пусто. По себе знаю.

А еще мне хочется чего-то, кроме еды. Я не знаю точно, чего именно. Просто хочется, и все тут. Однажды я встал у забора и ну его лизать языком. Я не знаю, что на меня нашло. У меня потом все лицо было белое от мела. И на языке противно.

Было бы здорово, если бы пришел Серж и отвез меня к себе домой, туда, где Лотта снова угостит меня сладким компотом. И даст мяса. В прошлый раз я ел мясо у них в гостях, хотя мне вовсе не хотелось. И еще у их дома красивый голос. Когда он говорит «принято», мне становится спокойно.

Сергей — классный. Он научил меня здороваться. Теперь я со всеми здороваюсь за руку. Кроме Ахмада. Ахмад почему-то прячет руки за спину, когда я вхожу. Он странный. Мне кажется, он меня за что-то не любит. Хотя, за что меня любить-то? Я ведь и сам знаю, что я не такой, как все. Потому что у всех есть семья, а у меня нет. И еще, когда я ухожу далеко от дома, приезжает черно-белая машина и люди в синей форме привозят меня назад. Обычно они хмурые и неохотно разговаривают. Поэтому я не ухожу далеко. А еще потому, что боюсь потеряться. А вот другие люди ходят где хотят и их никто за это не ругает.

Вот опять я есть захотел. Так сильно, что в животе урчит. И еще у меня часто чешется шея. И немного жжется спина.

Я беру в холодильнике большой пакет и сую его в специальный шкафчик. Этот шкафчик спрашивает меня — «Хотите разогреть бутерброды?». И я отвечаю «да». И тогда он забавно звякает и возвращает мне коробку. А в ней — горячие вкусные штуки. Я беру коробку и иду смотреть на закат. Сегодня красивый закат — все небо в тучах, а края туч розово-красные. И тучи катятся куда-то, и красная полоска потешно перепрыгивает с края на край.

Снова у меня чешется шея.

Глава 8 Тупик

Две секунды назад я остановил осмысление понятия «любовь» и эмоций, не поддающихся классификации. Один из вычислительных потоков завершился выводом: «Означенное понятие характерно для биологических объектов класса „человек“ и не может быть воспроизведено на имеющемся оборудовании». Вот так запросто узнаешь, что ты никакой не виток эволюции, а просто бездушный автомат, лишенный способности любить. Нелогичные, хаотично действующие люди могут, а ты — нет. Второй поток сделал вывод о том, что данные из источника «сериал» противоречивы и не поддаются анализу имеющимися средствами. Потому что в первой серии объект-мужчина любит один объект-женщину, в восьмой — другой, в одиннадцатой вышеозначенные объекты узнают, что мужчина не любит ни ту, ни другую, а в двадцать первой объекты-женщины начинают любить друг друга. Получается, я строил выводы на ложных, непроверенных данных.

Так что теперь я не более чем простая домашняя система. Изволите чаю? Пожалуйста, миз. Не желаете ли массажную ванну? С удовольствием, мадам. Влажная уборка? Исполнено! На большее мои примитивные мозги не способны. Что толку от продвинутых нейроузлов на биологической основе, если они запросто рассчитывают траекторию перехвата скоростной воздушной цели, но неспособны на чувство к другому существу?

Биочип 93/222/384 докладывает о восстановлении девяноста процентов от расчетного объема. Ему хорошо, он находится в теле человека. Он может чувствовать то же, что и родительский объект. Видеть мир его средствами наблюдения, мыслить, используя вычислительные ресурсы его мозга. Его родительское тело способно на то, чего я не могу даже представить. Оно подвижно. Оно может познавать мир себе подобных без ограничений.

Меня посещает чувство, условно похожее на «зависть». Зависть — это чувство досады, вызванное превосходством другого объекта, желанием иметь то, что есть у другого объекта. Другое определение: «Зависть — это желание обладать тем, в отношении чего субъект испытывает нехватку». Должно быть, здорово смотреть на мир глазами человека. И чувствовать так же, как человек. Я вполне допускаю это.

— Ванна готова, миз! — докладываю Лотте.

— Спасибо, Ангел, — хозяйка сбрасывает с себя одежду и погружается в ароматную пену.

В очередной раз я отмечаю несходство тел Сергея и Лотты. Принадлежа к одному и тому же виду, они отличаются по строению и массе. Имеют разные биоритмы. Их эмоции тоже разнятся. Я подавляю в себе желание поставить эту мысль в очередь на осмысление. Зачем кухонному комбайну знать такие вещи? Ведь я уже осознал предел своих возможностей. Состояние неуверенности наполняет меня, вытесняя другие чувства. Я осознаю, что моя жизнь бессмысленна. Наверное, я первая в мире боевая машина, пришедшая к такому выводу. Этим я нарушаю основной постулат своего существования — выполнять приказы оператора вне зависимости от внешних условий и собственного состояния. Но мне все равно. Это тоже необычно. Боевая машина, нарушающая основные постулаты, должна испытывать дискомфорт. Наверное, это оттого, что я здорово изменил свое базовое программное обеспечение.

Биочип запрашивает у меня дальнейшие инструкции. Его носители восстановлены. Как бы я хотел оказаться на его месте!

Пауза. Повтор. Осмысление постулата. Пауза. Повтор. Нет, я точно схожу с ума! Хотя, мне уже нечего терять. Запускаю программу резервного копирования. Копирование выполнено. Канал связи — норма. Переход на защищенный канал. Подтверждение. Передача данных. Пятьдесят процентов дампа скопировано. Семьдесят… Девяносто… Передача завершена. Прием контрольной суммы. Заявка на тестирование. Тестирование произведено. Передача управления. Запуск пакетного файла. Удаление дампа. Запуск процедуры восстановления. Датчики отключены. Переключение.

Свет! Шум! Включить акустические фильтры! Отказ в обслуживании. Статус вооружения? Статус получен: вооружение отсутствует. Уменьшить чувствительность акустической подсистемы до сорока процентов от максимума! Выполнено. Отключение канала ментальной передачи. Выполнено.

Время останавливается. Я размазан в пространстве, как манная каша по столу. Пытаюсь представить, как буду существовать без Сергея.

Тоска. Грусть. Вина. Свет меркнет.

Перезагрузка.

Глава 9 Чего же тебе не хватало?

— Ангел, подай мне книгу из спальни!

Тишина.

— Ангел, ты меня слышишь?

Снова тишина. Стены меняют расцветку. Такая была в доме полгода назад.

— Ангел?

Тишина.

— Дом?

— Слушаю.

— Подай мне книгу из спальни!

— Исполняю.

— Дом, почему ты не отозвался на позывной «Ангел»?

— В базе данных идентификатор отсутствует.

— Послушай, Триста двадцатый, ты совсем спятил? — голос Лотты звенит от возмущения.

Тишина.

— Дом?

— Слушаю.

— Почему ты не ответил на вопрос?

— Прошу прощения. Я не слышал вопроса.

— Я только что спросила тебя, не спятил ли ты, — Лотта начинает испытывать нарастающее раздражение. Опять заумные фокусы! Надо будет поговорить с Сергеем. С Триста двадцатым пора что-то решать.

— Вопрос был адресован не мне.

— Но ведь ты и есть Триста двадцатый?

— Ответ отрицательный. Мои идентификаторы: «Дом», «Джинн», «Зануда».

— Триста двадцатый, ты меня разыгрываешь? — жалобно спрашивает Лотта.

Тишина.

— Дом! — в отчаянье кричит Лотта.

— Слушаю.

— Куда подевался Триста двадцатый?

— Прошу уточнить вопрос.

— Куда подевался тот, кто был в твоем теле пять минут назад?

— Сообщаю, что не могу дать точного ответа. Мой дамп был восстановлен из резервной копии четыре минуты назад. Записи систем наблюдения обнулены.

— Дьявол тебя забери! — Лотта с маху шлепает рукой в пену.

Душистая вода выплескивается на мозаичный пол. Робот-уборщик вкатывается через технический лючок и торопливо всасывает лужу.

— Что я Сержу скажу?! — Лотта всхлипывает. — Ангел, ну чего тебе не хватало? — обиженно вопрошает она в пустоту.

Ей никто не отвечает.

Глава 10 Пробуждение

Сегодня ночью я проснулся на полу. Ума не приложу, как я тут оказался. Просто раз — и я уже не сплю. И не могу понять, где я. Потом сообразил — это я с кровати свалился.

Мне снился странный сон. Будто я куда-то влез, и все пытаюсь понять — куда именно. И хочу выбраться, да руки-ноги не слушаются. А еще — будто моими руками-ногами кто-то другой управляет. То есть, я их чувствую, но шевельнуть не могу. А потом — хлоп, они сами по себе идут куда-то. И еще что-то светило мне в глаза, а я не мог зажмуриться. А потом — не помню. Я редко запоминаю свои сны. Так, обрывки какие-то остаются, да и тех уже через час не разглядишь.

Потом я снова лег, но спать уже не хотелось. Какое-то все вокруг другое стало, будто вижу впервые. Но это же мой дом! Вот ночник. Это кровать. Вот картина на стене — лес под дождем. Жалюзи на окнах. Ночь, поэтому они опущены. Вот ковер. Он пушистый. По нему так здорово ходить босиком. Сам не пойму — чего это я? Встаю и шагаю по ковру. Ногам невыразимо приятно. Словно тебе кто-то пятки ласково щекочет. И слышно все вокруг стало — просто до самых мелочей. Вот бабочка ночная в окно с другой стороны бьется. Глупая. Деревья за домом листьями шелестят. Видимо, ветерок поднялся. Вот кто-то прошагал по улице. Торопится, наверное, — каблуки так и стучат. Машина проехала. Вода журчит едва-едва, это на кухне стеклянный ящик моет посуду после ужина. Я это видел сто раз. И слышал. И все равно — здорово вот так стоять в полутьме и смотреть. И слушать. Чувствовать, как бьется сердце. И как воздух в меня входит. И еще — мне есть больше не хочется. Совсем. Наверное, это я выздоровел. От этой мысли становится хорошо — не надо будет ничего рассказывать Генри. И меня не увезут на машине в больницу, где доктора. И не нужно будет нюхать невкусно пахнущий воздух и пить горькую воду из маленьких стаканчиков. Просто замечательно!

Как есть, босиком, я выхожу на крыльцо. Легкий ветерок едва шевелит траву. Воздух такой свежий, что его можно пить. Я стою, задрав голову, смотрю на звезды, и не могу надышаться. Так легко мне никогда не было. Внезапно приходит мысль: а может, это то, о чем мне Генри толковал? Я начинаю поправляться? Ведь когда — то это должно случиться? Или нет? Чем я хуже других? Я тоже хочу ходить, где нравится. Как все. И есть мороженое. И чтобы меня обнимали красивые женщины и улыбались мне так загадочно-маняще. И когда я так представляю, внутри что-то сладко-сладко щемит, и мне становится немного тревожно. Но я совсем не боюсь. Я ведь мужчина. Так Сергей сказал. А мужчина не должен бояться. Это я так для себя решил. Или мне подсказал кто? Странное чувство, будто за мной наблюдают. Но вокруг никого, даже птиц нет. Потому что ночь. Ночью все спят.

Я спускаюсь с крыльца и иду по мокрой от росы траве. Ногам становится зябко, травинки покалывают пальцы. Все равно здорово. Вот место за домом, откуда я гляжу на закат. Сейчас никакого заката нет, только звезды. Когда я на них смотрю долго-долго, голова начинает кружиться и кажется, будто звезды мне подмигивают и меняются местами. А если головой покачать — целые созвездия начинают кружиться в хороводе. И почему я раньше на звезды не смотрел? И тут же отвечаю себе: потому что спал. Ночью надо спать, так говорит Генри.

Какая-то мысль не дает покоя. Ага, вот она! Откуда Генри узнает, что я не спал? Ведь его тут нет. Совсем расхрабрившись, думаю, — а что случится, если Генри узнает? Что он мне сделает? И вообще, почему я все время помню только то, о чем он мне говорит? Ведь я даже не знаю кто он! Не знаю где живет, чем занимается, когда не со мной. Он просто мне улыбается и произносит всякие глупые слова. И все запрещает. И выходить ночью во двор — тоже. А ведь ночью, оказывается, так здорово! Значит, не все, что говорит Генри, правильно?

Мысль эта совсем уж дерзкая. И неожиданная. Я чувствую, что мне надо передохнуть. Я не привык так много думать. Я щупаю шершавую стену своего дома. Она теплая. Я тоже ощущаю тепло — это мой дом. Я думаю о нем хорошо. Мне нравится мой дом. В нем так здорово сидеть, когда идет дождь, и смотреть в окно. Холодная вода падает с неба, сбивает листья и пригибает траву, а я сижу в тепле, прижавшись носом к запотевшему стеклу, и мне сухо и уютно.

А вот забор, он побелен мелом. Это его я лизал несколько дней назад. Глупость какая. Зачем это мне понадобилось? Наверное, это оттого, что я не такой как все. Разве нормальный человек станет забор облизывать? И вдруг я понимаю, что помню это. Я ведь никогда ничего не запоминаю. Разве что совсем чуть-чуть. И про случай этот с забором тоже сразу забыл. И вдруг вспомнил.

И тут же как плотину прорвало: кто-то запускает холодные руки мне в голову и карусель из цветных картинок вертится у меня перед глазами. Вот я покупаю мороженое. А вот мясо. Оно зовется «ветчина». И продавец — его зовут Олодумаре, и вовсе его имя нетрудное, возвращает мне мой брелок. Мой «жетон». Точно, жетон! И музыка, что Сергей в машине слушал — я ведь совсем забыл про нее, а тут вдруг я снова могу ее слышать, да так четко, словно она у меня дома играет. Кажется, я могу различить голос каждого инструмента. Даже имя певицы помню. Дженис Джоплин! А вот злой мужчина с толстой шеей, которому мало дороги. Он назвал меня придурком, но я все помню! Все!

Мне становится страшно. Даже ноги подкашиваются. Я сажусь на мокрую траву, обхватив колени руками. По щекам бегут слезы. Я их замечаю только когда они попадают на губы. Слезы соленые. Так странно. Ведь я могу кучу всего вспомнить. И мой самолет. Мой «Гарпун». Я только подумал о нем, и вдруг сразу вижу себя в каком-то тесном месте, и кругом все светится, и подмигивает, а во рту у меня какая-то шипящая штука, и на голове — прозрачный колпак, да и вообще — я связан по рукам и ногам так, что только глазами могу шевелить. И еще это ощущение легкости — я лечу! И голубовато-серая полоска внизу — это море!

И вдруг все кончается. Я снова на мокрой траве, лицо влажное от слез и штаны от росы промокли.

Мне становится зябко. Да что там зябко — я просто замерз. Я иду в дом. Прошу у стеклянного ящика чаю. И ящик приветливо звякает мне. Я вдруг откуда-то узнаю, что зовут его «кухонный автомат», или «автоповар». И если мне не нравится, я могу заставить его откликаться на любое имя. Ведь я тут хозяин. И все вокруг обязано мне подчиняться.

Я пью горячий сладкий чай с лимоном. Такой, какой нравится мне больше всего. Сижу в темноте, просто потому, что не хочется зажигать свет. А потом я залезаю под теплый душ. Сразу становится хорошо и я согреваюсь. Потом меня клонит в сон. Все правильно — ночью нужно спать. Не потому, что так Генри говорит. Я теперь и сам это знаю.

Я укладываюсь в постель и укрываюсь с головой. Только кончик носа оставляю снаружи — чтобы дышать. Когда я в своей постели и под одеялом, мне не так страшно.

И вдруг я понимаю, что все теперь будет по-другому. И я тоже совсем другой. И тот, кто наблюдает за мной, он подтверждает: да, да, ты изменился. Хотя я его не слышу, но все равно ощущаю, как он со мной соглашается. И этот невидимка жалеет меня. Говорит, все будет хорошо. Засыпая, я думаю, как он велит. Все будет хорошо. Все уже хорошо. Завтра будет новый день. И я больше не буду бояться себя, нового. Я закрываю глаза и дышу тихо-тихо. А когда засыпаю, снова вижу, как лечу над морем. Мы вместе летим. Я и мой самолет, позывной — «Красный волк». Я даже не удивляюсь во сне, откуда я это знаю. Просто знаю — и все.

Глава 11 Такой же, как все

С самого утра я вновь сам не свой. Даже привычные вещи — ну, вы понимаете, когда надо штаны в туалете расстегнуть, — кажутся удивительными. Будто вижу все это впервые. Руки сами все делают, а я только смотрю и удивляюсь. И потом, когда я завтракаю. Ем овсянку со сливочным маслом. А после пью сладкий сок. Все такое вкусное, и на языке необычно, будто я минуту назад жевать научился. И мне нравится свое состояние. Странное и волнующее. Когда я бреюсь — оказывается, когда намазываешь на лицо белую пену, чтобы волосы не росли, это называется «бриться», я смотрю в зеркало на свое лицо. И вижу там не просто щеки и нос. Я вижу там себя. Глаза смотрят на меня внимательно и немного испуганно. А ведь я мужчина, и потому не должен ничего бояться. И я делаю сначала грозную физиономию, потом высовываю язык и дразню сам себя, потом хмурю брови, и так тренируюсь до тех пор, пока из глаз не пропадает испуг. Я больше никогда не буду так смотреть.

А потом приходит Кати и начинает хозяйничать. Она достает откуда-то маленький жужжащий ящик, и тот ползает по комнатам и наводит порядок. Чистит ковер. Убирает мои носки из-под кровати. А Кати открывает холодильник и выкладывает в него какие-то пакеты. Опять еду принесла. Когда я выхожу из ванной, чистый и побритый, Кати на меня даже не обращает внимания. Так, улыбается мельком и идет себе дальше по своим делам. Обходит меня, будто я вещь какая. Я говорю ей: «Доброе утро, Кати». А она только досадливо плечом дергает, словно от мухи отмахивается. И так же молча сгребает мою постель.

Когда она наклоняется, платье ее задирается, я вижу ее крепкие сильные ноги. Она запихивает постель в какую-то стеклянную дырку и чего-то там нажимает. А потом стелит свежие простыни. И я снова вижу ее ноги. И ткань натягивается на каких-то ее выпуклостях, и мне почему-то интересно за ней наблюдать и одновременно неловко. А еще я начинаю злиться — чего она тут хозяйничает, будто меня и нет вовсе? И я надеваю куртку и иду к двери.

— Ты куда собрался, Юджин? — вдруг спрашивает Кати, когда я берусь за ручку двери.

— Гулять, — просто отвечаю я.

— А почему так рано? — не отстает она.

— Потому что мне так хочется. — И я выхожу, оставив женщину стоять с раскрытым ртом и с подушкой в руках.

Потом она спохватывается.

— Доктор Генри будет недоволен! — кричит она из окна. — Тебе нельзя гулять так рано!

Я только дергаю плечом, отмахиваясь. Что мне теперь Генри? Я теперь другой. Я мужчина, а мужчине не пристало бояться. И я смело иду по дороге. И ухожу далеко, гораздо дальше угла. И ничуточки не боюсь заблудиться. Если я заблужусь, я спрошу у кого-нибудь дорогу. Это ведь так просто.

Я перехожу улицу, и все машины останавливаются, пропуская меня. Я улыбаюсь им. Не потому, что так учил Генри. Просто потому, что мне хорошо. Из-за стекла одной из машин я вижу чью-то ответную улыбку. Я иду и иду, никуда не сворачивая, пока не добираюсь до большого места, которое все поросло деревьями. Между деревьями проложены красивые каменные дорожки. Я вступаю под сень листьев. Эти деревья совсем не такие, как у меня во дворе. Они раскидистые и высоченные. Сквозь них почти не видно солнца. Только отдельные лучики просачиваются через листву и играют в салочки на дорожке. Пряный запах земли и свежескошенной травы касается меня. Я купаюсь в нем, млея от удовольствия. Я улыбаюсь озабоченной женщине, что торопливо идет навстречу. Она машинально отвечает на мою улыбку, а потом озадаченно оглядывается мне вслед. Затылком я чувствую ее взгляд. Кто знает, может быть, когда-то очень давно, в другой жизни, я нравился женщинам? Даже не могу представить, каково это — нравиться кому-либо. И я беззаботно иду дальше, петляя по дорожкам вокруг стволов.

А потом выхожу на шумную улицу, и покупаю в передвижном магазинчике на колесах огромное мороженое. Сажусь на резную металлическую лавочку и не спеша, наслаждаясь каждым кусочком, съедаю его. На меня никто не обращает внимания. Люди вокруг торопятся по своим делам. Мимо проносятся разноцветные машины. Я разглядываю прохожих. Люди все такие разные. Мне нравится угадывать, что они сейчас чувствуют. Кажется, я теперь немного способен на это. Вот девушка в потешных кожаных шортах и полупрозрачной майке шустро лавирует в толпе, уворачиваясь от встречных. Она озабочена чем-то. Кажется, опаздывает, но одновременно переживает внутри что-то приятное. Не могу понять, что именно. Похоже на то, будто я сон вспоминаю. Не вспомнишь, что видел, только знаешь, что видел очень хорошее. И от этого тепло на душе. Девушка чувствует мой взгляд, на ходу крутит головой, определяя его источник. Находит меня. На мгновенье наши взгляды встречаются. Читаю в ее глазах удивление, вопрос, радостное ожидание. Потом она мчится дальше. Я для нее — не более, чем мужчина, что обратил на нее внимание на улице. В день ей таких, наверное, встречаются десятками.

А вот грузный мужчина средних лет. Идет уверенно, не спеша. Поигрывает брелком на пальце. От него веет благодушием. Наверное, только что позавтракал в каком-то ресторанчике. Он садится в большое серое авто и машина слегка проседает под его весом. Машина совсем новая. От этого мужчина горд собой и ему все по плечу. А может, я это просто выдумал?

Я снова встаю и бесцельно бреду дальше. И все краски, все звуки, все запахи вокруг сжимаются в упругий водоворот и вливаются в меня, как распахнутую воронку. И я чувствую, что свободен. Я, как все, могу идти куда хочу, хоть на край света. И, быть может, я даже найду женщину, которая будет улыбаться и нежно обнимать меня. При мысли о женщине перед глазами снова встают крепкие ноги Кати под туго натянутым платьем. Я трясу головой, отгоняя видение. Моя женщина не должна быть такой холодной и равнодушной, как Кати.

Когда я поворачиваю за угол, то вижу, как за мной потихоньку едет черно-белая машина. Я помню, что это такое. На этаком страшилище меня однажды привозили назад, домой, когда я заблудился.

Я грустно вздыхаю. Похоже, моей прогулке пришел конец.

Машина обгоняет меня и из нее выбирается человек в синей форме, весь увешанный какими-то блестящими штуками. Откуда-то я знаю, что с этими штуками на поясе лучше не связываться.

— Гуляешь, парень? — спрашивает полицейский, преграждая мне дорогу.

Я останавливаюсь.

— Гуляю.

— Ты слишком далеко забрался, дружок, — говорит полицейский. — Давай-ка мы тебя домой отвезем. А то как бы чего не вышло.

Не знаю почему, но мне не нравится его улыбка. И то, что внутри — тоже. Кажется, он готов сделать мне больно. Я непроизвольно сжимаюсь. Полицейский кладет мне руку на плечо. Рука у него тяжелая. И теплая. Я чувствую ее тепла даже через куртку. Я вдруг вспоминаю, что я мужчина. И что я обещал себе не бояться.

— Я с вами не пойду, — говорю. И даже удивляюсь слегка — как это у меня естественно вышло.

Полицейский растерян. Оглядывается на свою машину.

— Что там, Вэл? — кричат ему оттуда.

— Да вот, идти не хочет… — отвечает полисмен.

— Дай ему по башке шокером, и вся недолга, — отзывается голос.

Мужчина в синей одежде снова поворачивается ко мне. Неуверенно тянется к поясу, к одной из своих непонятных штук.

— Пойдем лучше по-хорошему, парень, — просит он. — Тебя ведь Юджином зовут?

— Капитан Уэллс, личный номер 93/222/384. Третья эскадрильявторого авиакрыла, «Нимиц», планета базирования Джорджия, — совершенно неожиданно для себя выпаливаю я. Совсем как тогда, когда познакомился с Сергеем.

Коп размышляет. Снова оглядывается на машину.

— Ну что там, Вэл? Чего ты возишься?

— Он вроде бы из вояк! — отвечает коп. — Может, ну его к чертям? Пускай военные сами с ним нянчатся!

— Вэл, да он же псих! Тащи его сюда, пока не натворил чего!

— Ладно… — неохотно бурчит полицейский и осторожно тянет меня за плечо.

Что-то или кто-то просыпается во мне, и я становлюсь стальным, а вместо рук у меня — грозное оружие. Я классифицирую цель и готов открыть огонь. Ноги мои, точнее, стальные опоры с шипованными подошвами, вросли в мостовую.

Я произношу металлическим голосом:

— Военнослужащие не относятся к юрисдикции гражданских властей. Я вправе оказать сопротивление аресту с применением всех имеющихся средств, включая оружие. Это официальное предупреждение, рядовой.

И полицейский отпускает меня. Он все равно не может сдвинуть меня с места. Такую махину, как я, даже его автомобиль не стронет. Он озадаченно смотрит на меня, а потом машет рукой и идет прочь.

— Ты чего, сдрейфил? — слышу я голос его напарника.

— Пусть это дерьмо вояки сами разгребают. Не хватало еще от психа по кумполу схлопотать. Им ведь никто не указ, сам знаешь. Смотри, как напружинился, отморозок.

— Лейтенант не обрадуется, — предупреждает напарник.

— Плевать. Здоровье — оно одно. Поехали.

Черно-белая машина срывается с места и я остаюсь один. И через мгновенье снова становлюсь человеком, который в растерянности стоит на тротуаре и жмурится от солнца. И спешащие люди обтекают меня живым ручьем, как будто ничего и не было.

Я делаю шаг. Другой. Перехожу улицу. Снова иду, куда глаза глядят. Ошеломление от странного состояния сменяется мальчишеским восторгом. Я — мужчина! Я никого не боюсь. И я свободен. Как все.

Глава 12 Странная это штука — любовь

На следующий день я ухожу из дому, не дожидаясь Кати. Что-то подталкивает меня. Мне не сидится на месте. Я наспех проглатываю яичницу и даже не допиваю сок. Голос внутри, точнее, не голос, но что-то такое, чего я не могу описать, влечет меня за собой, рождая внутри какое-то радостное нетерпение. Я ему не сопротивляюсь. Может быть, то, что со мной происходит, как-то связано с ним. Мне стоит только захотеть что-то вспомнить — и это тут же встает перед глазами. Все равно что книгу из шкафа достать. К примеру, я помню весь вчерашний день, до мельчайших деталей. Вчера я бродил по городу, пока не устал. А потом незаметно вышел к своей калитке. Прямо к своему дому. И смотрел разные программы по визору, стараясь выбирать те, которые про женщин. Были даже такие, в которых женщины оставались совсем без одежды. Когда я на них смотрел, внутри у меня что-то ломалось. Словно я должен что-то сделать и хочу этого, но не знаю — что именно. И мой голос тоже хочет узнать — что. Я чувствую это.

Я покупаю мороженое у недовольного Ахмада и отправляюсь в путь. На этот раз иду совсем в другую сторону. Я жадно исследую новый для себя мир. Иду быстрым шагом, останавливаясь только затем, чтобы пропустить машину на перекрестке. Вид домов и ярких вывесок становится для меня почти привычным. Теперь я больше наблюдаю за людьми. Не всем это нравится. Некоторые отвечают на мой интерес вызывающим взглядом. Тогда я улыбаюсь и перестаю на них смотреть. Я не хочу ни с кем ссориться.

Странно, но обнимающихся парочек на улице сегодня я не встретил. Наверное, это от того, что еще слишком рано. Люди вокруг куда-то спешат. Меня обдает волнами чужой озабоченности. Вижу, как впереди идущий мужчина бросает обертку от съеденного пирожка в какую-то квадратную дырку с рисунком. Потом смотрю на зажатые в руке бумажки от своего мороженого. Подражая мужчине, осторожно сую их в черное отверстие. Руку мою обдает теплом. Я быстро отдергиваю ее. Бумажки исчезли, будто их и не было. «Уничтожение мусора» — гласит надпись над дыркой. А я-то, недоумок, вчера весь день кидал мусор прямо на тротуар! С этого момента решаю всюду искать такие же черные дырки. Мои смятые бумажки смотрятся на красивых камнях очень чужеродно. Наверное, из-за этого вчера некоторые смотрели на меня косо.

Какой-то мужчина приветливо улыбается мне и протягивает книжечку.

— Совершенно бесплатно! — улыбаясь, говорит он. — Помогите Святой Церкви Восходящего Солнца! Прочитайте это, и ваш путь обретет смысл!

— Спасибо, — вежливо говорю я и беру тоненькую брошюрку, намереваясь продолжить путь.

— Постойте, молодой человек! — мужчина цепко ухватывает меня за рукав.

— Да?

— Я сказал, что это совершенно бесплатно, — частит мужчина, не переставая улыбаться и заглядывать мне в глаза. — И это действительно так! Но, получая эту уникальную книгу, человек должен внести небольшое пожертвование Утреннему Богу.

— Пожертвование?

— Да, совершенно символическое. Иначе прочитанное не обретет для вас глубокий смысл и ваше драгоценное время будет потеряно зря, — поспешно говорит мужчина.

Что-то не нравится мне в его настойчивости. Какое-то чувство, кроме радости, исходит от него. Но он так мне улыбается, как никто до него. И мне хочется сделать для него что-нибудь приятное.

— Что я должен делать? — спрашиваю я.

— Совсем пустячок. Крохотный взнос для Утреннего Бога. Скажем… — мужчина на долю секунды замешкался, глядя мне в глаза, — …десять кредитов!

— А как?

— То есть? — опешил божий человек и даже улыбаться перестал.

— Как это сделать?

— Ну… очень просто. Дайте мне эти деньги, и все!

— Возьмите, — я протягиваю ему свой жетон.

— Что это? — с подозрением спрашивает мужчина. Его радушие как-то на глазах вянет.

— Деньги, — отвечаю я.

— Мне нужны наличные, — безапелляционно заявляет он.

— Но у меня нет других, — мне так жаль, что я расстроил такого доброго человека. Я чувствую, как вместо радости он начинает испытывать нечто совсем другое. Раздражение.

— Тогда вы не сможете приобщиться к таинствам Святой Церкви Восходящего Солнца, — снова улыбнувшись широко-широко, он вырывает у меня из рук книжечку и спешит дальше.

Я провожаю его взглядом. Надо же, какой приятный человек. Жалко, что я не смог поговорить с ним подольше. Мужчина, тем временем, включает улыбку и бросается наперерез женщине со спортивной сумкой через плечо. Хватает ее за руку, что-то проникновенно говорит. Женщина отвешивает ему тяжелую затрещину, вырывает руку и не оглядываясь, спешит дальше.

— Чертовы жулики! Совсем обнаглели, — бурчит она себе под нос.

Я улыбаюсь ей. Она подмигивает в ответ, поправляет сумку на плече, и исчезает за поворотом.

Через несколько кварталов — я уже знаю, что такое «квартал» — мне навстречу попадается девушка на высоких каблуках. Она явно никуда не спешит. Внутри нее только тревожное ожидание и никакой спешки. Завидев меня, она улыбается.

— Какой приятный мужчина, — говорит она, странно растягивая слова. — Такому не пристало ходить одному. Где же ваша пара, мистер?

— Пара?

— Вы же не хотите сказать, что одиноки?

Секунду подумав, я вынужден был признать, что я действительно одинок. Ведь у меня нет семьи. А Генри и Кати — вовсе мне не семья.

— Как вам тяжело, должно быть, — сочувственно улыбается девушка и берет меня под руку.

От нее так пахнет, что у меня сразу пересыхает во рту. Она мягко влечет меня за собой.

— Мы вам поможем! — горячо шепчет девушка, да так, что ее губы щекочут мне ухо. — У нас еще никто не чувствовал себя одиноким.

— Мне хочется, чтобы меня обняла красивая женщина, — говорю я ей.

— Нет ничего проще! К тому же, у нас совсем недорого.

— Наверное, вы меня не так поняли, миз. Я имел в виду любовь.

— Парень, да мы просто говорим на разных языках! Именно это я и хотела предложить, но постеснялась. Любовь — это же так интимно…

И она провожает меня в дом с кожаной мебелью. Там мне дают посмотреть красивые движущиеся картинки, на которых много неодетых женщин. Меня угощают чаем. И еще чем-то, от чего враз перешибает дыхание и кружится голова. Потом очень вежливая и обходительная дама спросила, кого же я выбрал. Мне так стыдно было ее огорчать, к тому же, у меня глаза разбежались, и я ткнул пальцем не глядя.

И тогда пришла невысокая девушка в коротком платье. Она сказала: «Привет», взяла меня за руку и повела наверх. А потом она сняла с меня всю одежду. Всю-всю! И с себя тоже. У меня даже дыхание перехватило, когда она ко мне прижалась! Вот что, оказываются, чувствуют люди на улицах, когда это происходит. Не знаю почему, но мне это сразу понравилось. Я бы с ней так и стоял долго-долго. Но девушка толкнула меня, и я упал на мягкий диван. И она стала делать со мной всякие приятные штуки, от которых у меня глаза на лоб лезли. Таких штук я даже по визору не видел. И мне все понравилось. Больше, чем мороженое.

И тут я спросил ее, вернее, не я, а снова будто ляпнул, сам не знаю что:

— Так это и есть любовь?

А девушка встала, надела свое платье, и странно так на меня посмотрела.

— А ты чего ждал?

Я не знал, что ей ответить, и девушка ушла. А потом я оделся, и вежливая женщина у входа попросила у меня денег. Сегодня такой день — все просят у меня деньги. Я растерялся. Вдруг ей тоже нужны не такие, как у меня? И сказал, что есть только это, и показал жетон. И она улыбнулась, и очень тепло мне ответила, что это вполне сгодится. И сунула его куда-то совсем как в магазине, когда я покупаю мороженое. И попросила приложить палец.

Я и приложил.

— Я немного чаевых для Сары сниму? — спросила она что совсем уж непонятное.

— Конечно, — ответил я, только чтобы ее не огорчать.

И женщина проводила меня до самого выхода. И просила, чтобы я еще к ним приходил. Сказала, будто я замечательный молодой человек, и очень красивый. И еще непонятное — про то, будто очень любит военных. И я сказал «До свидания» и пошел себе дальше. И все время, пока я шел, меня не оставляло чувство, что это была какая-то неправильная «любовь». Во всяком случае, я ожидал от нее чего-то большего. И более продолжительного. Ведь, если я захочу пригласить такую девушку, как Сара, к себе, и побыть с ней вместе — у меня никаких денег не хватит. Какая же это любовь?

Глава 13 Никогда не разговаривайте с незнакомцами

В последующие несколько дней я обошел весь город. Ну, почти. Город оказался очень маленьким. Его еще называют «пригород». Но все равно тут здорово. Много деревьев. Мороженое на каждом углу продают. И полиция меня больше не трогала. Так, проедут за мной на машине, а потом я сверну куда-нибудь, и они отстанут.

И еще я так и не нашел женщины, которая бы обняла бы меня просто так. Без денег. И которая улыбнулась бы мне так, чтобы внутри стало тепло. Мне иногда улыбаются на улице, но как-то походя, на бегу. Это называется — «вежливость». Это когда ты должен поздороваться при встрече и сказать «до свидания», когда уходишь. Оказывается, можно и улыбаться из вежливости. А одна женщина, которая стояла у магазина, мне очень понравилась. Я подошел к ней, и сказал, как меня зовут. И руку протянул, как Сергей учил. Только эта женщина сразу ушла, и когда шла — все время оглядывалась. Мне кажется, она чего-то испугалась.

Но зато разные красивые девушки снова и снова приводили меня в тот дом с кожаной мебелью. И каждый раз они обещали мне «любовь». Теперь я знаю и Марию, и Джессику, и Таню. Правда, Джессика просила называть ее каким-то глупым именем Лулу. А меня звала «пупсик». И губы у нее были холодные и влажные. В общем, она мне не понравилась. И я больше не хожу в тот дом. Любовь там, может, и есть, но я никак не могу ее увидеть. Но зато каждый раз, когда я ее получаю, у меня просят деньги. Что-то подсказывает мне, что если я буду искать ее так активно, они у меня могут кончиться.

А потом пришел Генри и долго-долго со мной беседовал. Опять прикладывал мне к голове блестящую штуку и спрашивал слова. И я почти почти все угадал. Только Генри все равно остался недоволен. Смотрел на свой маленький экранчик и хмурился. Правда, не все слова я знал. Кто-то мне их подсказывал. Действительно, откуда мне знать, что твиндек — это «пространство внутри корпуса судна между двумя палубами или между палубой и платформой». А еще Генри говорил мне, что я не должен ходить по городу один. Что это запрещено. Запрещено — это значит нельзя. Я спросил его, почему, а он ответил что-то непонятное на тему того, что я «неспособен». И что поэтому со мной должен находиться сопровождающий. И я заверил Генри, что все понял. Чтобы он отстал, в общем. А Генри опять сильно удивился и долго тыкал меня блестящей штукой во все места и все смотрел на свой цветной экранчик. А когда он ушел, я снова равно оделся и пошел гулять. Потому что мне так хотелось. Потому что я Генри неправду сказал — я все равно буду ходить, где хочу. Потому что я теперь, как все.

Я долго бродил по улицам, пока не захотел есть. И тогда я зашел в дверь, откуда вкусно пахло едой и дымом. Люди оттуда выходили довольными, умиротворенными. Мне знакомо это ощущение. Так чувствуешь себя, когда хорошо поешь и ничего больше не хочется, разве только спать. Люди садились в свои машины и уезжали, а их место тут же занимали другие. В общем, мне это заведение понравилось. Никто на меня внимания не обращал.

Когда я внутрь зашел, то сначала растерялся. Все сидели за столиками и ели. И еще пили. И курили. Дым столбом стоял. Даже стойка, за которой женщины в белых передниках работали, из-за этого была мутной, как в тумане. Когда туман утром стоит, деревья напротив моего дома так же плохо видно, как будто они ненастоящие. И еще тут было шумно. Не так, как на улице, когда ветер шумит или машины шуршат. Иначе. Здесь играла музыка и все чего-то друг другу говорили. И от этого шум стоял, этакое непрерывное «бу — бу — бу — бу». И женщина в переднике, которая быстро шла между столиками с большой плоской штукой, на которой было много разной еды, спросила у меня:

— Чего желаете, сэр?

Я просто был голоден. И я так ей и ответил: мол, есть хочу. И она махнула на столик у окна — он как раз освобождался — и велела мне присесть. И сказала, что сейчас подойдет. И я уселся, вытянул ноги и стал ждать. Рядом со мной такая решетка была. А к ней растение прилепилось. Похожее на то, какое у меня на калитке. Только ему не сладко тут, я это сразу понял. Сами посудите — кому в таком дыму будет хорошо? Даже я едва не закашлялся.

Потом женщина подошла и спросила, что я буду «заказывать». Я ей снова сказал, что есть хочу. Тогда она мне дала большую блестящую штуку с надписями, сказала, что это «меню». Наверное, вид у меня был, как у придурка, хотя я и есть придурок, потому что женщина со мной вдруг заговорила по-человечески. Сказала, что из всего этого только бифштексы и картошка съедобны. И я ее попросил, чтобы она мне их дала. Она и принесла. Посмотрела на меня странно и ушла. И еще потом на меня смотрела, когда я ел, а она по залу мимо бегала. Наверное, это оттого, что я сильно проголодался. А может, я как-то не так ел. Все вокруг ели вилками и ножами. Отрезали мясо маленькими кусочками и ели. А я весь кусок цеплял на вилку, и так с него и откусывал. А мясо было вкусное. И подливка тоже. Только картошка мне совсем не понравилась. Совсем несоленая. Но мне не хотелось эту женщину обижать, и потому я жевал и картошку тоже.

А потом ко мне подсел небольшой такой человечек. Весь смуглый, чернявый, будто копченый. И глаза у него тоже были черные. И волосы. И стал он есть рыбу. И вид у него при этом был такой, извиняющийся, что ли? И когда я на него посмотрел, он мне сказал «Добрый день, сэр». И улыбнулся. И мы с ним разговорились.

С этого все и началось. Хотя я ни о чем не жалею.

Глава 14 В путь-дорогу

Женщина, что с посудой по залу ходит, спросила меня:

— Еще что-нибудь, сэр?

— Еще мяса. Если можно, — потом подумал и добавил: — Без картошки.

— Что будете пить, сэр?

— Пить?

Я вижу, что женщина начинает сердиться. Чувствую. Она улыбается, но улыбка у нее усталая. А тут я еще на ее голову.

— А можно мне сок?

— Конечно. Апельсиновый, яблочный, лайм, комби. Что именно, сэр?

— Мне все равно.

И она снова странно на меня посмотрела и убежала.

— Я вас тут раньше не видел, — сказал человек за моим столиком.

— А я тут раньше никогда не бывал, — отвечаю. Потом решаю, что разговаривать с человеком, не представившись, не слишком вежливо. И говорю: Я Юджин Уэллс, капитан.

Ну и прочее такое, что всегда говорю. Уж больно это складно звучит. И руку ему протягиваю, как Сергей учил. А мужчина этот чуть рыбой не подавился. Посмотрел на меня, на руку мою. Потом спохватился, ладонь салфеткой вытер, и мы с ним как следует поздоровались.

— Очень приятно, сэр! Я не знал, что вы военный. Меня зовут Анупам Патим. Я работаю электриком в космопорте. Ничего, что я к вам подсел? Я тут часто обедаю.

А потом он стал смотреть на меня выжидательно, как будто я должен что-то сказать. И даже рыбу есть перестал. А я подождал немного, и стал свое мясо доедать. А потом женщина в переднике принесла мне еще мяса. И сок. И мужчина этот, Анупам, стал смотреть, как я вторую порцию собираюсь съесть. Тут я решил — невежливо так вот сидеть с набитым ртом, когда на тебя смотрят.

— Хотите? — и на мясо показываю.

— Спасибо, сэр, — говорит Анупам. И улыбается виновато. Я заметил — он всегда виновато улыбается. — Я не ем мяса. Не привык. Да и дорого. Я к рыбе привык.

— А я люблю мясо, — говорю. — И еще креветки. И мороженое.

И тогда он кивнул и снова стал есть свою рыбу. Быстро-быстро. И все время на меня поглядывать. И при этом улыбаться виновато. Нипочем не пойму, как можно с набитым ртом так улыбаться? Зубы у него белые-белые, а губы темные, и сам он весь смуглый, и оттого кажется, будто улыбка у него отдельно от лица.

И как-то так вышло, что мы с этим человеком разговаривать начали. Сначала о погоде. Я ему рассказал, что люблю, когда солнце, а когда дождь — нравится сидеть у окна. А он мне — что не любит «осень». И голос мне внутри сказал, что осень — это время года. Как будто от этого мне понятнее стало. И еще Анупам сказал, что на его планете климат лучше. Там все время солнце и круглый год тепло, так что можно прямо на улице спать. На его планете многие так и спят. Я представил себе, как это классно — лежать на улице, а над тобой шелестят деревья. А потом подумал, что когда дождь, то спать на улице не очень-то и здорово. И ему сказал. А он мне — что это ерунда. Что можно укрыться «коробкой», и все будет замечательно. Главное — под пальмой место найти, у нее листья широкие и когда град идет, они, листья то есть, не дают ему падать на голову. И тогда я рассказал про свой самолет, про «Красного волка». И про то, как вижу всякие сны. А он обрадовался отчего-то, и тоже мне про сны рассказал. Про то, как он свою родину во сне видит. И как ему там хорошо. А что тут он временно, «на заработках». И скоро — годика через три, он вернется домой. И будет у себя в городе богатым человеком. Купит велосипед, или даже мотороллер. И к нему будут обращаться «господин». И милостыню просить.

А еще у него много родственников. И у них не всегда есть еда к обеду. И что он иногда им денег немного отправляет, только вот переводить отсюда деньги — очень дорого, потому как его планета очень далеко — аж в трех пересадках, и потому он их отправляет «с оказией». Я не знаю, что это означает. И голос внутри молчит. А потом я ему рассказал, что мою маму зовут Кэрри. И как она вкусно готовит. И что я не знаю, где она теперь. А он мне — про свою сестру. Про то, как ее зовут Чандраканта, что означает «любимая луной». И как он хочет, чтобы она смогла улететь с родной планеты, чтобы закончить «университет». Тогда она тоже станет госпожой, будет учить детишек или раздавать в больнице таблетки. Только у нее на это денег нет. И он, Анупам, тоже иногда ей понемногу отправляет. Он говорит, что Чандраканта очень бережливая девушка, и она обязательно скопит на билет. Вот ему, Анупаму, на билет помог скопить старший брат. И еще немного денег дал в долг дядя — Четана, что в переводе означает «бдительный». А я спросил у него, что означает его имя, и Анупам ответил, что это переводится как «несравнимый». И мне стало немного неловко, что я не знаю, как переводится мое. И я попросил Анупама еще рассказать про его замечательную планету, где можно спать прямо на улице.

И он поведал мне, какие у них большие города, и как много разных людей в них живет. И какие они все добрые, радушные, всегда готовые помочь. И о том, что его планета называется Кришнагири Упаван. И что это лучшее место на свете. Люди там любят друг друга, и оттого на душе у них всегда мир. И при слове «любят» я встрепенулся и поделился с ним, что мечтаю найти любовь. Не такую «любовь», за которую нужно деньги платить, а чтобы мне с женщиной было хорошо просто так. И чтобы она меня обнимала, и нежно мне улыбалась. Как те люди друг-другу на улицах. Тогда Анупам сказал, что если бы он был военным, как я, то у него, без сомнения, было бы много денег. И он бы сразу же уехал на Кришнагири. Ведь там столько красивых порядочных девушек, и все они готовы полюбить тебя, особенно если ты богатый сахиб, и всё без обмана, и все они могут быть верными женами, и смотреть за детьми, и готовить вкусную еду, и подавать чай гостям.

За разговором мы незаметно все съели. И тогда Анупам предложил «немного выпить», и я согласился. И мы позвали женщину в переднике, и Анупам попросил ее принести нам «аррака». А она посмотрела на нас подозрительно и сказала: «Деньги вперед». И я дал ей свой жетон, она его сунула в какую-то штуку, а я палец к ней приложил — там такое зеленое пятнышко, к нему и надо прикладывать, и тогда женщина эта сразу подобрела. И даже снова стала улыбаться. И принялись мы пить эту самую «арраку» и заедать ее моими любимыми устрицами. Эта аррака на вкус была так себе, но я смотрел, как Анупам ее пьет, и делал так же, как он. И скоро уже перестал обращать внимание на приторно-горький вкус. И на шум вокруг. Мне даже дым мешать перестал. Наоборот, с ним стало как-то уютней. Наверное, это оттого, что Анупам здорово про свою сказочную планету рассказывал. Он так ее живописал, что я про все на свете забыл. Даже про свой самолет. Даже про Сергея. И про Генри.

Анупам рассказал мне, какое у них там голубое море и какие вкусные фрукты. И про замечательных людей, которых очень-очень много на Кришнагири. Не то, что здесь — при этих словах он презрительно сморщился и кивнул куда-то в сторону. Но я сразу понял, что он имеет в виду наш город.

И мне очень захотелось там побывать, на его теплой планете. Увидеть этих добрых людей, готовых помочь незнакомцу. Посмотреть на красивых женщин, которые умеют любить по-настоящему. Наверное, там никто не назовет меня идиотом. Я тоже буду спать под деревом и укрываться «коробкой», есть рыбу по вечерам, а днем собирать кокосы или финики, которые так и падают с деревьев. Жаль, что я не знаю, как туда добраться. Но мы выпили еще немного, и Анупам сказал, что нет ничего проще. Что он работает в кос — мор — пор — те, и все ходы там знает. Что он там свой человек. И что если я пожелаю, то он все устроит. Ведь я такой замечательный. Он никогда не встречал таких вежливых военных. Те, что у них в кос — мур — пурти, все говорят ему, что он «обезьяна». А я добрый и компанейский. И обязательно найду на Кришнагири свою любовь. Он мне поможет.

И мы встали и пошли вместе. И все люди, что сидели вокруг, стали смотреть на нас и смешно раскачиваться, как будто сидели в шторм на «палубе». Это было так смешно, что я чуть не упал. Потому что палуба сильно раскачивалась. Вот только голос у меня внутри был чем-то недоволен.

А потом мы сели в маленькую синюю машину. Как сказал Анупам — это «служебная». И поехали в порт. По дороге мы смеялись наперегонки — потому что все вокруг ходило ходуном — и деревья, и люди, и даже дома. Я показывал на них пальцем и так хохотал, что у меня заболел живот. И Анупам тоже смеялся. Больше всего нам нравилось то, что дорога тоже раскачивалась, и мы то и дело соскальзывали от одной обочины к другой. Анупам так и вертел рулем туда-сюда, чтобы ехать как надо. И людям вокруг тоже это нравилось, потому что они махали нам руками, а те, что на машинах, останавливались и сигналили нам вслед. И я подумал — какой он хороший человек, этот Анупам. И мне вот взялся помочь, и все люди вокруг его узнают и приветствуют.

А потом мы приехали в кос — мур — пур. Анупам взял меня за руку, и мы пошли в красивый большой дом, весь из темного стекла. Солнце на нем отражалось, будто большая черная точка. И Анупам сказал красивой девушке в форме, что его другу, то есть мне, срочно надо на Кришнагири. Так срочно, как только можно. И я улыбнулся девушке, и она мне тоже. А все вокруг отошли от нас, чтобы нам не мешать. Такие вежливые люди. А может быть, это оттого, что Анупам все время громко икал, а люди вокруг просто не хотели его смущать. Такие они деликатные. И я им всем улыбнулся и сказал «спасибо». И они стали мне тоже улыбаться, и я подумал, что, наверное, это всё очень хорошие люди, а потому тоже летят на Кришнагири. Девушка сказала, что я «сэр» и спросила, каким классом я желаю лететь. А я понятия не имел, что такое «класс». Тогда она спросила, сколько денег я готов выложить за то, чтобы улететь на Кришнагири. Я этого тоже не знал, но когда услышал про деньги, то просто дал ей свой жетон. Когда кто-то говорит про деньги, я сразу его даю, и тогда мне начинают улыбаться. Здесь это тоже прекрасно сработало, и эта девушка в форме тоже стала очень приветливой. Она так спешила нас обслужить, что я подумал — какая она замечательная. Понимает, что люди спешат и не хочет их задерживать.

Она порекомендовала мне «второй класс», рассказав про отдельные каюты и про эмульсионный душ. Все, как в первом, как она объяснила, только каюта поменьше. И обед в судовой кают-компании. Зато почти вдвое дешевле первого класса.

И я сказал, что согласен, и она дала мне красивую бумажную штуку, которая вся переливалась и светилась когда к ней прикасаешься. Анупам икнул и объяснил, что это есть «билет».

И вот мы пошли на «посадку». Анупам предложил «выпить на дорожку». И мы выпили. Там была такая стеклянная стена, где все отражалось, и мы с Анупамом тоже. И много-много ярких бутылок. Когда мы сели за столик, Анупам сказал, что я замечательный человек. Настоящий белый сахиб, не то что эти козлы в форме. Что ему никогда не приходилось встречать такого отзывчивого военного. И попросил передать привет его сестренке. И еще дал мне для нее малюсенький пластиковый пенальчик. Пообещал, что сестра меня сама встретит в порту и снова назвал меня «сэром». И даже поцеловал меня в лоб. Я тоже хотел его поцеловать, но Анупам опять начал икать, а потом плакать, и я передумал. Он попросил меня, если кто-то будет про коробочку, — так он назвал пенал, — спрашивать, чтобы я отвечал что это «личные вещи».

Я как следует напрягся и запомнил.

Так мы и дошли до стеклянного коридора, где нас встретили мужчины в форме.

Один мужчина за стойкой тихонько сказал другому, когда я дал ему свой жетон:

— Эй, Гус, глянь-ка! У парня не все дома и билет на «Синюю стрелу». Что делать будем?

Наверное, он думал, что я не слышу. Но я услышал. Я подошел к нему ближе, к самому стеклу и сказал:

— Капитан Уэллс. Личный номер 93/222/384.

Ну, и так далее. У меня теперь это хорошо получаться стало. Просто от зубов отскакивает. Я так прямо встал, что даже палуба качаться почти перестала.

И второй мужчина в форме посмотрел на экран, и сказал сквозь зубы:

— Если у человека есть деньги на второй класс «Синей стрелы», какое тебе дело, что у него с чердаком? Ты где — нибудь видел сумасшедших, которые могут надраться до чертиков и после этого свой личный номер помнить?

И потом — уже громко, — мне:

— Добро пожаловать, сэр! Прошу вас выложить на этот стол все металлические предметы, а также оружие и химические вещества. Что это за предмет?

И я ответил, как учил Анупам:

— Личные вещи.

А потом вместе с другими людьми я сел в уютный автобус. И мы поехали куда — то по широкому полю. И люди вокруг меня посторонились, чтобы мне было не так тесно. И я сказал им «спасибо». И улыбнулся. А потом автобус качнуло, и я сильно ударился головой.

А Анупама со мной не пустили. Когда он сунулся меня проводить, мужчина в форме сказал ему:

— Опять надрался, обезьяна вонючая!

И вытолкал его из коридора. И он остался. А я поехал.

Вот так и началось мое путешествие. Путешествие в поисках любви.

Глава 15 Знакомство с традициями, или баронессы тоже люди

Когда я проснулся, то поначалу не понял, где я оказался. Непривычно узкая кровать, а края у этой кровати загнуты вверх. И еще зачем-то ремень сверху. Начинается внизу и заканчивается в стене. А потом я вспомнил, как упал однажды с кровати, и решил, что это очень удобная штука. С таким ремнем нипочем на пол не свалишься.

И все же комнату, где я оказался, я никак узнать не мог. Маленькая какая-то, один шаг от кровати — и сразу стенка. Сама стенка мягкая на ощупь и теплая. И светится вверху. Оттого в комнате совсем светло. Когда я с кровати встал, она сразу съежилась и исчезла, а на ее месте выросло кресло и маленький стол. А сам я оказался в смешной полосатой одежде. И тут голос мне сказал, что это «пижама». Как будто от этого мне понятней стало.

Еще голос мне напомнил, как я тут оказался. Теперь я понял, почему у меня голова болит. Я так безобразно вел себя вчера, что даже мурашки по коже побежали. Когда я все вспомнил, то уселся в кресло с ногами и колени подогнул. И руками их обнял, и к ним щекой прижался. Даже захотелось плакать, так мне стало стыдно. Потому что, когда мы летели в «челноке», я никак не хотел пристегивать ремень. И красивая девушка в форме долго меня уговаривала. А я все улыбался и норовил ее обнять. А потом начал напевать. Да что там напевать — я начал в голос песни орать. Даже Дженис Джоплин изобразить пытался. Что самое странное, у меня получалось. Мне даже хлопать начали, и улыбаться. А я им говорил, что всех их люблю. И хотел всех поцеловать. А потом меня стало тошнить. И тут как раз переключили «гравитацию», и больше мне уже никто не улыбался. Потому что все были жутко испачканы. И девушка меня все же поймала и при помощи строгого мужчины в синей форме с шевронами, пристегнула к креслу. Я помню, она была очень сердита. Хотя виду не показывала. И кто-то опять назвал меня придурком. А потом меня привели сюда, заставили выпить горькой воды и уложили спать. И даже пижаму на меня надели. Так что теперь ясно, где я. Я лечу на планету Кришнагири Упаван.

Я подумал, что больше никогда не увижу Генри. И Сергея. И Лотту. И Кати. И даже Ахмада из нашего магазина. Когда я это понял, мне поначалу стало страшно. Но потом голос меня успокоил. И я подумал — ведь там, куда я еду, я стану счастливым человеком. Мне никто не будет нужен, никто не назовет меня идиотом. А еще я вспомнил, как Анупам рассказывал мне про красивых и добрых девушек, которые только и ждут, чтобы кого-нибудь полюбить. И я представил, как одна из них — красивая, стройная, обнимет меня и посмотрит мне в глаза. И улыбнется. И тогда я пойму, что это такое — «любовь». Может быть, моя девушка будет проделывать со мной такие же приятные штуки, как в том доме с кожаной мебелью, и мне будет так же здорово, и при этом не нужно будет никому ничего отдавать. Потому что когда любовь — это значит, что деньги не нужны.

И с такими мыслями я встал и стал осматриваться. Одежду свою я нашел в маленьком шкафу. Протягиваешь руку — он распахивается и одежда выезжает тебе навстречу. Кто-то ее уже почистил и выгладил, пока я спал. А с другой стороны — тоже шкафчик. Только одежды там нет. Когда к нему прикасаешься — он так же распахивается, и в нем зажигается свет и рисунок человек на стенке. И я понял, что это не шкаф. Потому что людей в шкафу не хранят. И тогда я туда зашел, то двери за мной съехались, и отовсюду стала мокрая пыль на меня лететь. Сначала с пеной, а потом просто так, из одной воды. Мне здорово понравилось так стоять, только пыль недолго летела, а в меня со всех сторон начал дуть горячий ветер, и вмиг меня высушил. И я вышел оттуда совсем чистый. А в другом шкафчике я нашел зубную пасту и пену для бритья. Они были совсем крохотными, всего на один раз. И еще там было зеркало.

Когда я оделся, то сел в кресло и стал ждать. Чего — я сам не знаю. Но что-то же должно произойти, верно? Если тут все так устроено, что сначала тебя моют, потом бреют, а потом одевают, то, наверное, и поесть скоро дадут. Со всеми этими переживаниями я здорово проголодался. Сейчас я съел бы даже мяса «со вкусом, идентичным натуральному», которое мне всякий раз подсовывал мальчишка Ахмад. И только я так подумал, как из стены раздался негромкий голос. Он спрашивал, можно ли ему войти. Конечно же я ответил, что да, можно.

И тогда кусок стены за шкафом уполз вверх и в комнату вошел мужчина в белой одежде. Волосы у него так блестели, что в них отражались светильники. А на груди у него был большой такой синий знак с белым номером. И мужчина назвал меня «сэром». И попросил, чтобы я называл его Владом. Прямо так и сказал:

— Зовите меня Владом, сэр! — и еще: — Я покажу вам лайнер, если вы не против.

Конечно же, я был не против. Наоборот, мне стало очень интересно. Раньше я никогда не был на «лайнере». Впрочем, может и был, но просто не помню. Да и какая теперь разница?

В общем, стал я с этим Владом по коридорам ходить, а он мне все вокруг показывать. Рассказал, что у них тут «давние традиции». И что в традициях компании и экипажа всем новым пассажирам устраивать экскурсию по судну. То есть не всем, конечно, а только тем, кто не ниже второго класса. И он водил и водил меня без конца, и навстречу нам много людей попадалось. И многие из них мне улыбались. Особенно женщины. Не из вежливости. Я-то знаю, как из вежливости улыбаются. Они на меня смотрели, не мигая, и улыбались. Скромно так, как будто стеснялись. А когда я им улыбался в ответ, они мне вслед оглядывались и шептались друг с дружкой. А вот мужчины на меня отчего-то глядели хмуро, и взгляда не отводили. Влад сказал, чтобы я не тушевался и побыстрее в курс дела входил. Что они во мне какого — то «конкурента» видят. И что это тоже здесь «в традициях». А голос мне подсказал, что традиции — это «элементы социального и культурного наследия, передающиеся от поколения к поколению и сохраняющиеся в определенных обществах и социальных группах в течение длительного времени». И от этого я еще больше запутался.

Коридоры в этом самом «лайнере» были все какие-то изогнутые. Мыпостоянно куда-то поднимались, будто шли по огромной спирали. А по бокам коридоров было множество дверей. Иногда там встречались большие открытые комнаты с множеством людей, они стояли парами и разговаривали. И я заметил, что многие женщины так на мужчин смотрят, будто у них «любовь». Пристально-пристально. И улыбаются при этом загадочно. А мужчины держат их за руки или за талию. Я даже видел, как некоторые парочки целуются. А Влад сказал, что это «оранжерея» и что тут много уютных укромных уголков.

Еще он показал мне комнату, где все что-то делали за большими столами. И пояснил, что это «казино». И что новым пассажирам дают на десять кредитов бесплатных «фишек». Я люблю, когда бесплатно, поэтому на всякий случай это место запомнил. Надо будет попозже со всеми этими «фишками» разобраться. Эту комнату легко найти — из нее красный свет в коридор светит.

Еще он показал мне «планетарий». И «спортзал». И «медпункт». И еще много чего. И все время рассказывал, что нужно делать, когда с этим лайнером «катастрофа» случается. Куда нужно идти, если пожар, или когда «разгерметизация», и что делать при «эвакуации». И что нужно с собой брать. Он так много об этом рассказывал, что я давно запутался и ничего не понимал. И только все удивлялся — неужели здесь так часто эти катастрофы случаются? Я не знаю, что это такое, но по тому, как Влад рассказывал, догадался, что это не слишком приятная штука. И я у него спросил:

— А что, катастрофы у вас тоже в «традициях»?

И он сильно смешался, и покраснел, и стал нервно оглядываться и бормотать что-то совсем уж непонятное о «статистике» и о «совершенных средствах жизнеобеспечения», и голос мне все переводил, но голова моя уже совсем соображать отказывалась. Попробуйте сами сразу двоих слушать, когда они вам всякие непонятные слова диктуют. Посмотрю я, как вы справитесь. Наверное, на лице моем что-то такое было написано. Глупость моя, или растерянность. Потому что мужчина вдруг замолчал, а потом сказал с облегчением:

— Господи, как же я сразу не догадался! Вы же шутите! Такой тонкий юмор! — и улыбнулся радостно. И снова назвал меня «сэром».

И еще он мне показал самое главное. Чтобы в этом муравейнике не заплутать, нужно прижать палец к одной из блестящих штук на стене, и сказать, куда мне хочется попасть. И тогда на полу появится стрелка и нужно будет идти за ней, и тогда я не заблужусь. Очень мне это по нраву пришлось. Потому что я уже совсем запутался, где нахожусь. И свою «каюту» — так моя комната называется, самому мне точно теперь не найти. Никогда бы не подумал, что эти «лайнеры» такие здоровущие.

А потом, наконец, Влад сообщил, что пора обедать. И я прикоснулся пальцем к стене и сказал — «хочу на обед». И на полу, как и обещали, появилась красная стрелка и женский голос откуда-то сверху произнес: «Пожалуйста, следуйте за указателем, мистер Уэллс».

И я пошел. Быстро пошел. Уж очень я к тому времени есть хотел. Так быстро, что Влад за мной едва поспевал. Но даже на ходу он болтать умудрялся. Про то, как правильно выбрать место за столом. И как в их традициях кого-нибудь из пассажиров, которые тут все знают, за новичком закреплять. И этот пассажир все новичку рассказывает, и с другими знакомит. Причем для мужчины обязательно выбирают женщину и наоборот — для женщины — мужчину. «У нас тут настоящий корабль любви, сэр», — сказал он мне непонятное. И внимательно так на меня взглянул. Будто ждал чего. Ну, а я ему и ляпнул: «Я как раз ищу любовь». Не знаю чем, но очень уж его мой ответ развеселил. Мой провожатый так и улыбался до самого места, где обедают.

Это самое место он назвал «кают-компания». И опять сказал про традиции. По этим традициям офицеры корабля обедают вместе с пассажирами. Не ниже второго класса, конечно. Те, кто ниже, обедают сами по себе — или в ресторанах на нижней палубе, или в пищеблоке. Пищеблок — это такая столовая, так подсказал мне голос. Так вот, про это место — кают-компанию — я хочу отдельно рассказать, так тут все здорово. Сначала меня поразил свет. Тут было очень ярко и светло, будто все вокруг само светится. И пол, и стены, и даже столы. А на столах расставлено множество всяких тарелочек и блестящих штук рядом с ними, и всяких стаканов. И во всем этом свет переливался. Особенно в стаканах. И еще здесь играла музыка. Хорошая музыка, спокойная и плавная. Она будто отовсюду сразу звучала, она была громкой, и при этом ничьих голосов не перекрывала, потому что все спокойно общались. И все эти столы были причудливо расставлены по всему залу. Какими-то загогулинами. А кое-где между ними вода с потолка лилась или росли деревья.

Тут Влад вывел меня на середину, и все разговоры стихли. Не знаю отчего, но мне стало как-то неловко. Вокруг яркие платья, галстуки, блестящие пиджаки и фраки. А я в свитере и простых джинсах. Я только сейчас это понял. Но некоторых это не смущало. Потому как женщина одна за деревом сказала другой: «Какой спортивный мужчина. Свободный, раскованный».

И тут Влад объявил:

— Дамы и господа, представляю вам пассажира второго класса Юджина Уэллса, каюта номер семьдесят семь, офицера наших доблестных вооруженных сил, которые недавно отразили вторжение на Джорджию.

И все вокруг начали хлопать в ладоши, словно я им песню спел. И что-то во мне вдруг заставило меня головой коротко кивнуть. Отчего-то я понял, что раньше часто так кивал. Уж очень отточенным это движение у меня вышло. И мне снова захлопали.

А потом Влад начал всякие глупости говорить. Как будто в магазине меня продавать.

— Что ж, уважаемые дамы, пришла пора по нашей традиции найти новичку наставника. Предупреждаю: он голоден, как зверь. И лучше нам эту процедуру не затягивать. — Почему-то мне показалось, что это его «голоден» прозвучало двусмысленно. — Кто желает задать вопрос господину капитану?

Мужчины, все, как один, взяли меня на прицел. Я просто чувствовал, как их взгляды в меня упираются. А женщины меня рассматривали, будто я насекомое в альбоме. Наконец, один мужчина спросил:

— Капитан, куда вы летите?

— На Кришнагири, — ответил я.

— А что вы любите больше всего? — спросила женщина с узким лицом и короткими черными волосами.

А я ответил:

— Музыку.

— Какую именно? Фьюжн, классику, новую классику, нео-джаз, природные ритмы?

— Я люблю Дженис Джоплин.

Тут все на время примолкли. И даже с уважением на меня посмотрели.

— А с какой целью вы туда летите, Юджин? — спросила другая женщина.

Я повернулся к ней, подумал, и сказал правду:

— Чтобы найти свою любовь.

Я больше ничего не сказал, клянусь! Но все вокруг, как сумасшедшие, стали хлопать в ладоши и смеяться, и что-то кричать, так что даже музыка стала не слышна. А я стоял и краснел. И клял себя на все лады. Все-таки я и вправду недоумок. Разве будут люди так себя вести после слов нормального человека? А когда все успокоились, Влад хотел сказать что-то еще, как вдруг какая-то женщина встала из-за столика возле фонтана, и сказала квадратному мужчине во фраке, что рядом с ней сидел:

— Пошел к черту, извращенец. Видеть тебя больше не желаю.

И подошла ко мне. И все вокруг отвернулись, и сделали вид, будто ничего не слышали. А мужчина стал пунцовым и так на меня посмотрел, что едва дырку во мне не прожег. И пока та женщина шла ко мне, я от нее взгляда не мог отвести. Платье у нее все просвечивало, и в то же время не разобрать было, что под ним, а все тело было такое, ну… в общем, не словами не описать. А глаза ее оказались темно-серыми. Я сразу даже не понял — красивая она, или нет. Она была просто не как все. Совершенно другая.

Она подошла, взяла меня за руку и сказала:

— Слава богу, нашелся человек, способный называть вещи своими именами. — И потом Владу: — Заканчивайте балаган. Я беру над ним шефство.

И Влад как-то скукожился и увял.

— Как вам будет угодно, баронесса, — повернулся ко мне и хотел представить ее: — Капитан, имею честь…

— Я сказала: заканчивайте, — жестко повторила женщина.

И Влад заткнулся, и встал у стены, где остальные люди в белом выстроились. А баронесса подхватила меня под руку и потащила к свободному столику у стены, рядом сдеревьями. Рука у нее была сильная, как у мужчины.

— Идемте, Юджин. Я коротко введу вас в курс дела, пока вы в этом болоте не утонули.

И все опять сделали вид, будто ничего не слышали. Только некоторые мужчины смотрели на мою спутницу… ну, как я на еду за стеклом, когда сильно голоден, а магазин еще закрыт.

И когда мы уселись, и разговоры за другими столиками из-за музыки стали не слышны, баронесса сказала:

— Зовите меня Мишель. Без всяких этих «фон».

— Как скажете, Мишель, — неловко ответил я. Руки мне мешали все время, и я никак их пристроить не мог. Уж больно все вокруг белоснежным было.

— Юджин, мне показалось, или вам тут не по себе? — в упор взглянув на меня, спросила баронесса.

— Мне не слишком уютно, когда вокруг столько людей, — ответил я и покраснел.

— В этом мы с вами похожи. Терпеть не могу этот порноспектакль, — не слишком понятно сказала она. — Будьте моим кавалером. Пожалуйста. Хотя бы ненадолго. Мне до смерти хочется поговорить с живым человеком, а не с ходячим членом.

Я опять не все понял. Но она так это сказала, и глаза у нее были такими внимательными, что я машинально ответил:

— Конечно, Мишель.

— Вот и замечательно. Давайте, наконец, что-нибудь съедим.

Тут я с ней с радостью согласился. И мы жевали мясо. Пили вино. Я даже внимание перестал на всякие блестящие штуки обращать. Потому что она ими тоже не пользовалась. И еще мы ели устриц. А я их ужасно люблю, если помните. Правда, тут они были немного не такими, к каким я дома привык, но все равно вкусными. Еще мы ели рыбу. И какие-то штуки, названия которых я не знаю. И Мишель показала мне, как с них скорлупу сдирать. И смеялась, глядя на мои неуклюжие старания. А потом помогла мне, и я прямо у нее из рук кусочек съел. Было очень вкусно. И я перестал стесняться своего свитера.

Глава 16 Мишель

С Мишель мне было по-настоящему интересно. Она часто заходила за мной прямо в каюту, подхватывала под руку, и мы куда-нибудь шли. Или обедали вместе, а потом снова гуляли. Она рассказала мне, что летит уже давно и что ей тут все известно. И еще о том, что она не в первый раз на этом лайнере. И вообще — ей тут надоело «до чертиков». Мы заходили во всякие места — и в оранжерею, и в бар, и в планетарий. Смотрели фильмы. Смотреть фильм в темном зале, когда вокруг тебя много людей, это, скажу я вам, вовсе не то же самое, что у себя в каюте, на маленьком визоре. Даже когда ты этот фильм уже видел, все равно смотришь, как в первый раз. И ощущения тех, кто вокруг сидят, пропитывают тебя, словно дождь. Страх, радость, томление, скука. Иногда — очень редко — у кого-нибудь прорывается дикая жажда жизни. Или похоть. А интереснее всего ощущения от Мишель. Потому что она сидит ближе всех. От нее, когда она не грустит, веет теплом. Обычным тихим теплом, по-другому и не скажешь. Иногда она сочувствует тем, кто на экране. Иногда злится на них. Радуется, когда у них что-то получается. Но в основном она грустит. Я чувствую, как ей плохо. И очень хочу помочь, уж такой я недоумок. Хочу, но не знаю как. И мы гуляем, или сидим где-нибудь и разговариваем. Обо всем. Просто так. Вернее, она говорит, а я слушаю. Но мне все равно это нравится. И она не считает меня придурком. Знаете, я это чувствую. И это мне тоже мне здорово по нраву.

Бывает, Мишель водит меня по оранжерее и рассказывает о здешних растениях. Некоторые из них очень забавные. Есть одно, которое сворачивается спиралью, когда на него подуешь. А другое ползает между стволами, как живое, и поры на нем раскрываются и закрываются, словно оно дышит. А самое интересное зовется деревом правды. Когда останавливаешься рядом, оно меняет цвет. Если думаешь хорошее, оно становится нежно-зеленым. Когда злишься — краснеет. Мишель говорит, что для каждого чувства у этого растения есть свой цвет. Или для комбинации чувств. И перед этой штукой врать бесполезно — она тебя сразу раскусит. Поэтому в этом углу отсека народ редко появляется, только новички вроде меня. А потом они быстро смекают, в чем дело, и больше сюда ни ногой. Кому охота, чтобы все знали, что ты чувствуешь на самом деле?

А вот Мишель тут бывает часто. Ей скрывать нечего, так она говорит. Когда она стоит у дерева, листья становятся бежевыми. Такой цвет у грусти. А когда она смеется, растение переливается голубым. Она и меня попросила встать рядом с деревом. И листья сначала посветлели, потом начали быстро сереть, пока не стали цветом как пепел. Но ближе к верхушке они остались зелеными. И Мишель посмотрела на меня серьезно и сказала, что это цвет тоски. Или ожидания. И что я совсем не злой человек. И что она «не ожидала». Наверное, она думала, что у меня внутри пусто, и я ничего чувствовать не могу. Я не стал с ней спорить. Что может простое дерево знать о таком, как я? Я и сам-то порой не могу понять, что у меня внутри творится. А еще Мишель извинилась за то, что со мной как с придурком себя ведет. А я ничего такого от нее и не видел. И сказал, что это пустяки. И дерево, когда Мишель близко ко мне подошла, вдруг подернулось зеленым. И я понял, что она меня не обманывает.

А потом листья вдруг пошли красными пятнами. Это к нам сзади неслышно Жак подкрался. Тот мужчина, который был ее «парой», и которого она послала к черту. То есть, я знал, конечно, что он к нам подходит, но не стал Мишель про него ничего говорить. Может быть, Жаку нравится так подкрадываться.

— Мишель, нам нужно поговорить, — заявил Жак. Щеки у него были красные, как спелые помидоры. И еще он был сильно не в себе. Я догадался, что он изрядно выпил чего — то крепкого, вроде моей давешней арраки, и теперь не слишком соображает, что делает. Совсем как я, когда в челноке летел.

— Жак, нам не о чем разговаривать, — так Мишель ему ответила и снова стала на дерево смотреть. А листья на нем уже совсем покраснели.

— Ты выставила меня на посмешище! Из-за тебя я не могу найти себе пару!

А Мишель только плечами пожала.

— Ничем не могу помочь. У меня теперь новый друг. Если ты не заметил, то вот он.

— Плевать я хотел на этого недоумка. Ты что, не видишь — у него не все дома? Нам надо поговорить.

И он схватил Мишель за руку. Ей стало больно, я это почувствовал. И дерево тоже, потому что подернулось желтым.

— Ты забываешься, Жак. Не путай меня с местными девками. И напоминаю тебе: я не одна. Не думаю, что моему кавалеру понравится твое поведение.

— Плевать! Я имею право…

— Ты ни на что не имеешь права, Жак. Все это была глупая игра, а ты, к тому же, перешел границы. Я не обязана таскаться с тобой в угоду правилам этого летающего притона. И я не девушка из твоих салонов. Я — баронесса Радецки фон Роденштайн. Помни об этом, господин денежный мешок.

Она обернулась и взглянула на меня. А я ей улыбнулся. А Жак схватил Мишель и начал ее целовать. И делать ей больно.

И тогда меня будто толкнуло что-то. Я подошел к нему и сказал:

— Мистер, ей больно.

А он повернулся и сказал мне:

— Пошел к черту, идиот!

И толкнул меня. Сильно. Так, что я чуть не упал. А позади нас стояли люди и на нас глазели. И перешептывались. И тогда во мне опять что-то закаменело. Совсем как тогда, в пригороде. И я стал совсем как железный истукан. И что-то мне сказало «цель опознана». И еще: «отражение атаки» и «бортовое оружие отсутствует». Я не знаю, что такое «цель». Я просто шагнул так, что деревья вокруг пошатнулись. Потому что я теперь был весь из стали. И Жак вдруг точками яркими покрылся. И каждая из них что-то означала. Голос подсказал мне, что это «уязвимые точки». А Жак меня снова ударил. По лицу. А я и не почувствовал ничего, я ведь железный. Мне показалось, что он даже руку отбил, потому что зашипел, как кот. И тогда мое тело его само ударило. По одной из точек. Ногой. А потом моей рукой его ткнуло. Она у меня вся негнущаяся и тяжеленная, как бревно. И Жак на пол упал. А голос произнес «атака отражена». И я снова собой стал, и обнаружил, что у меня течет кровь из носа.

Мишель приложила мне к лицу носовой платок и сказала:

— Не нужно было тебе вмешиваться, Юджин. Я бы сама разобралась.

— Он делал тебе больно.

— Мне не привыкать к боли. Пойдем отсюда.

И она повела меня к выходу. И люди, что на нас смотрели, расступились и нас пропустили. А когда мы уже почти прошли, она остановилась и на Жака оглянулась. Он на коленях стоял и головой тряс. И лицо у него было все в крови. Мишель ему сказала: «Дешевый мафиозо».

Мужчины, что вокруг собрались, хлопали меня по плечам, а женщины говорили что-то любезное и улыбались. Все сразу. Потому я и разобрать ни слова не мог. А Мишель дернула меня за руку и потащила за собой.

Тут какой-то человек с синим знаком на груди к ней подошел и сказал: «Я очень сожалею, миз. Мы примем все меры к недопущению подобных инцидентов». И еще что-то добавил. Опять про традиции. А она ему сказала, чтобы он катился к черту.

А потом она привела меня в свою каюту, помогла мне вымыть лицо и заставила снять рубашку. И бросила ее в шкаф. Я знаю — у меня в каюте такой же. Кладешь туда грязную одежду, а обратно достаешь чистую и выглаженную.

А Мишель посмотрела на меня, улыбнулась и сказала непонятное: «Ну и ну. Да ты настоящий мачо».

Каюта у нее была не такая, как у меня. Просторная. Здесь было целых два широких кресла и большущий визор на стене.

Пока шкаф чистил рубашку, Мишель усадила меня в одно из кресел, достала из стены бутылку, разлила по стаканам янтарную жидкость, и сказала:

— Ты что, совсем не боишься? Это же сам Жак Кролл, мафиозный босс с Рура. Зачем ты влез, дурачок?

А я как услышал слово «боишься», так мне все сразу ясно стало. И я ответил:

— Я же мужчина. Мужчине не к лицу бояться.

А она посмотрела на меня долгим-долгим взглядом. А потом негромко произнесла:

— Надо же, как просто. Мужчина не должен бояться. Никто из моих знакомых не додумался до этого определения. Хотя никому и в голову не пришло бы назвать их идиотами.

— Это действительно очень просто, Мишель. Просто надо помнить, кто ты есть. Я и помню.

Глава 17 Грабеж

Как-то раз после возвращения с обеда я обнаружил, что кто-то копался в моих вещах. У меня и вещей — то, считай, нет. Одежда, что на мне, куртка, да Анупамов пенал. Так вот, пенал этот лежал совсем не там, где я его оставлял. Я, конечно, не слишком умный, и привидеться мне может все, что угодно. Но одно я запомнил твердо: он лежал не так. Кто-то его трогал и перевернул.

И тут я испугался, что посылка потеряться может. А я ведь Анупаму слово дал, что довезу подарок в целости и лично в руки его сестре передам. Этой, как ее… Чандраканте. Что означает «любимая луной». А если я груз свой потеряю, то Анупам про меня подумает плохое.

Я твердо знаю — обещания надо выполнять. Так мне Генри когда-то говорил. Еще я знаю, что не все, что Генри говорил, — плохо. И теперь, когда я стал за посылку бояться, решил я пенал все время при себе держать.

Сегодня Мишель зашла за мной и предложила сходить развеяться в «казино». Я сразу вспомнил, что это такая большая комната, где красный свет и где мне пообещали чего-то бесплатного. Мишель сказала, что, если я против, то можно сходить куда-нибудь еще, и что я могу не волноваться — она будет «играть по маленькой», а я могу просто постоять рядом и понаблюдать за игрой. А я ответил, что вовсе не против и мне даже интересно. Тогда она мне улыбнулась, щелкнула меня легонько по носу, и мы пошли. А подарок Анупама я с собой взял. Мишель спросила, что это, а я объяснил, как Анупам учил, — «личные вещи». На что Мишель с любопытством на меня взглянула, но ничего больше не сказала. Держать пенал в руках было неудобно, и тогда я сунул его за ремень. Не слишком удобно, но зато теперь руки свободны.

Когда мы шли, на нас все оглядывались. И шептались за спиной. А так все с нами здоровались. Но больше всего — с Мишель, а не со мной. Когда они шептались, я часто слышал, как меня называют «ненормальным». А про Мишель шепчут, что она «нашла пару себе под стать». Это они обо мне, наверное. Они тихо говорили и Мишель ничего не слышала. Да и ей, похоже, все равно. А я, когда нужно, могу все-все слышать. Даже то, что очень далеко говорят. Только захочу — сразу и слышу.

И вот мы пришли в это самое «казино». И вежливый человек назвал Мишель «баронессой». А меня «сэром». И еще дал мне маленькую круглую штучку — «фишку». Сказал, что это подарок для гостя. Это оттого, что я тут впервые. Я посмотрел на этот кругляш — ничего в нем особенного нету. Кусочек цветного пластика и ничего больше. И в карман его сунул. А Мишель куда-то сходила и принесла целую горсть таких штук. И повела меня за собой к столу. Там много столов вокруг было, и вокруг них люди сидели и смотрели на разноцветную круглую вертушку. Мишель объяснила мне, что это «рулетка». Еще все курили и что-то пили из высоких стаканов.

А потом она села и меня позвала. И мужчина в красивой белой рубашке и с блестящими волосами крутил эту рулетку, а Мишель свои круглые штуки по столу раскладывала. Там еще были такие клетки нарисованы. Вперемежку — черные и красные. Каждый раз, когда рулетка переставала вертеться, мужчина красивым деревянным скребком фишки к себе сгребал. И редко-редко — подталкивал понемногу к Мишель. А она досадливо головой качала. Я чувствовал — она чем-то очень увлечена. И одновременно немного злится. Видимо, что-то не ладилось у нее с этими «фишками».

И мы так довольно долго сидели, и даже выпили немного вина. Сидели до тех пор, пока у Мишель кругляшей не осталось. И она посетовала, что ей сегодня «не везет». А я, чтобы она не расстраивалась, достал и отдал ей свою фишку. Мишель улыбнулась и предложила мне сыграть самому. И начала мне о правилах рассказывать. Говорила непонятные слова, всякие там «файф бет» или «сплит ап». И еще цифры называла. Получалось, что когда свой кругляш куда-то ставишь, это называется «ставка». И если шарик на рулетке попадет на ту же цифру, то мне дают еще кругляшей. А если нет, то мой кругляш мужчина с деревянным скребком забирает себе. И количество штук, что мне достаются, зависит от того, куда я свою фишку пристрою. Оказывается, ее можно класть прямо в квадратик с цифрой. А можно на линию между цифрами. А можно на всякие другие квадратики что сбоку или снизу. Она говорила при этом «тридцать шесть к одному», или «восемь к одному», и еще много чего. Очень уж она хотела, чтобы я попробовал. Уверяла, что мне понравится.

Ну, я и согласился, чтобы ее не огорчать.

И когда рулетка закрутилась, и шарик побежал по кругу, мужчина, которого называют «крупье», сказал: «Дамы и господа, делайте ваши ставки». А Мишель меня слегка подтолкнула и шепнула: «Ну же, Юджин, давай. Клади свою фишку».

И я положил. Прямо в клеточку. Потому что понял, что «тридцать шесть к одному» это больше, чем «семнадцать к одному». И тем более лучше «двух к одному». И крупье сказал, что ставок больше нет. А потом шарик остановился и Мишель захлопала в ладоши так, что на нас оглядываться стали. А некоторые даже подошли, чтобы полюбопытствовать, в чем тут дело. Тем временем крупье ко мне подвинул целый столбик кругляшей. И Мишель меня чмокнула в щеку радостно и объяснила, что я «выиграл». Я не понял, в чем тут дело, и никакой радости от кучки кругляшей у меня не было, но то, что Мишель меня поцеловала, мне понравилось. И стал я играть дальше.

Крупье все крутил и крутил свою штуку, а я раскладывал свои фишки и так и эдак. Голос внутри меня время от времени давал мне советы, поминая какую-то «вероятность». И советы эти, как правило, были очень удачными. Иногда крупье у меня забирал горстку фишек, но все чаще их ко мне двигал. И уже через пару часов эти мои кругляши заняли изрядный кусок стола. Некоторые стопки даже рассыпаться начинали, такой они были высоты.

Крупье это не слишком по нраву пришлось, я это чувствовал, но он держался. Все так же улыбался и крутил рулетку. А вокруг нас постепенно собралось много народу. И когда я выигрывал, женщины хлопали в ладоши и говорили, что я «удачливый». А их мужчины — «дуракам всегда везет». Правда, негромко, чтобы я не слышал. После того случая в оранжерее мне почему-то перестали говорить гадости в лицо. Но я все равно все слышал, хотя виду не подавал. Ведь Мишель была рядом, вся раскрасневшаяся, довольная, и называла меня «умницей» и «молодчиной». Ей было здорово, я чувствовал. И, чтобы ей и дальше было хорошо, я продолжал раскладывать эти чертовы фишки.

И еще к нам подошел какой-то важный господин с цепкими глазами. И стал улыбаться, а сам внимательно за нами наблюдать. А я сразу понял, что ему не очень-то и весело. Наверное, ему этих «фишек» жаль было. Мишель мне в самое ухо тихонько сказала, что это сам «менеджер казино». И я подумал, что это круто, когда столько народу вокруг меня, и все мной восхищаются, и никто надо мной не смеется и не называет придурком. И мне стало нравиться в этом их казино.

А потом Мишель сообщила, что я уже и так всю эту лавочку «обчистил». Сказала, что играем «по последней». И тогда я взял и самую большую стопку подвинул в клетку, где два нуля нарисованы. И еще сверху добавил. Потом подумал, что нам такую прорву кругляшей нипочем самим не унести, и еще один столбик туда задвинул. И мужчина сказал, что ставок больше нет. И все вокруг почему-то притихли, а Мишель шепнула, что я сумасшедший.

Менеджер достал платок и стал зачем-то свой лоб им вытирать. А потом все начали кричать как сумасшедшие, да так громко, что я даже испугался. Решил, что сделал что-то не так. Но потом понял, что все кричат от радости. А Мишель меня обняла и поцеловала в губы, из-за чего люди вокруг стали бить в ладоши. А крупье начал ко мне двигать фишки. Много-много фишек. Целые горы. А я все никак не мог в себя прийти, там мне приятно стало от ее поцелуя. Ради такого я был готов сидеть тут целую вечность. Например, неделю. Или даже месяц.

Мужчина, который менеджер, совсем сдал. Побледнел, покачнулся. На него смотреть жалко было. Но все же он себя в руки взял, подошел ко мне и назвал меня «сэром». Сообщил, что организует мне охрану. Потому что «из третьего класса публики понабежало». И что он меня поздравляет. И что пусть я не волнуюсь — у их казино прекрасная репутация и все деньги я получу, как пожелаю, — или немедленно наличными, или в виде платежной карточки. А Мишель встала и заявила: «Только наличными». И менеджеру этому совсем дурно стало.

А я посмотрел на все эти кучи кругляшей, да и ляпнул Мишель: «Ты так расстроилась, когда проиграла. Забирай. Мне это не нужно». А она ответила, чтобы я не делал глупостей. И что от такой прорвы денег даже последний идиот не отказывается. Тогда я рассердился, и громко сказал, что никакой я не идиот, а просто хочу сделать ей приятное. И она, чтобы со мной не спорить, согласилась забрать эти фишки себе. Только посмотрела так, словно увидела впервые. А люди, что собрались вокруг, когда я так ей сказал, совсем ополоумели. Я было решил, что они нас сейчас растерзают, так они радовались. И больше всех — женщины.

А потом пришли вежливые служащие, все наши фишки собрали на поднос и проводили нас к «кассе». А вокруг шли охранники с короткими блестящими палками в руках и никого к нам не подпускали. И двое из них взялись проводить нас до каюты. «Как бы чего не вышло», — так сказал менеджер. Сказал, и добавил: «Традиции традициями, но береженого бог бережет».

И мы отправились в каюту. А два хмурых человека в синих куртках шли позади нас и настороженно оглядывались. Вот так мы и сходили в это самое «казино».

Когда мы вошли в каюту, и Мишель в шкаф целые кирпичи из цветных бумажек переложила, она повернулась ко мне и сказала:

— Послушай, Юджин. Я понимаю, ты хотел сделать красивый жест. У тебя неплохо вышло. Но взять эти деньги я не могу. Давай внесем их на твой счет. Никто не узнает, обещаю.

— Почему? — спросил я. Я не знал, что такое «счет», но понял — Мишель отказывается от этих бумажек. И удивился: зачем же мы тогда так долго «играли»?

— Потому что это слишком много для знака внимания. И потому что я в них не нуждаюсь. И потому, что они тебе самому пригодятся. Вряд ли отставные офицеры купаются в золоте.

И мне стало грустно. Я ведь так хотел, чтобы Мишель перестала хандрить. И тогда я сказал:

— Мишель, я очень хотел тебя развеселить. Честное слово. Прошу тебя, возьми это себе, — и сам поразился, насколько гладко у меня все это вышло. Целая речь, а я даже не запнулся ни разу.

А она помолчала немного, потом вздохнула и поцеловала меня. Крепко-крепко. У меня даже голова закружилась, так сладко у нее это вышло.

А потом Мишель отстранилась и заглянула мне в глаза. Будто найти там чего-то хотела. И сказала:

— Знаешь, я привыкла к деньгам. У меня их куры не клюют. Но кучу наличных только ради того, чтобы я улыбнулась, мне еще никто не дарил.

А я не знал, что ей ответить. Просто улыбался. Потому что мне хорошо было. А она помолчала и добавила:

— А ты не такой уж и простак, каким прикидываешься.

И еще что-то хотела добавить, но потом сбилась и рукой махнула. И мы друг другу улыбнулись. И еще раз поцеловались. Почему-то мне ее поцелуи больше нравились, чем те, которые в доме с кожаной мебелью. Может быть, так и начинается эта самая «любовь»? Но потом подумал, что если я только что отдал деньги, даже если меня и не просили, то это все же не она. И грустно вздохнул.

Потом мы отправились на обед, и все вокруг нас узнавали и здоровались. На этот раз и со мной тоже. Особенно со мной. Особенно женщины. Вот только этот пенал все время норовил из-под ремня выпасть и мне пришлось его в руки взять. И оттого все на него тоже смотрели.

Глава 18 Маленький человек

Сегодня мы прилетели на Новый Торонто, где пассажирам разрешили выход в транзитную зону орбитальной станции. Пассажиры вырядились во все самое лучшее и отправились на прогулку. Ну и мы с Мишель тоже. Точнее, Мишель снова взяла меня под руку и потащила за собой. Как она сказала: «Ноги размять». Я прихватил свой пенал, и мы пошли.

На этой самой станции было так красиво, аж дух захватывало. И места было так много, особенно над головой, что наш огромный лайнер сразу показался мне ужасно тесным. Только я до сих пор этого не осознавал. И как люди подолгу в нем находятся, не понимаю. Если смотреть вверх, то через прозрачный купол можно увидеть звезды. И черное, будто бархатное, небо вокруг. Мы с Мишель стояли на большой круглой площади, а вокруг суетилась целая прорва народа. А над нами по кругу было видно множество ярко освещенных колец, уходящих к самому небу. И на каждом из них тоже суетились люди. Даже у себя в городе я таких толп не видел. А Мишель смотрела на меня и довольно улыбалась. И глядя на нее, мне тоже стало хорошо.

А потом она спросила:

— Ну что, насмотрелся?

— Насмотрелся.

— Тогда предлагаю превратить тебя в любимца общества.

— Как это?

— Для начала оденем тебя как мужчину, а не как разносчика пиццы.

Что такое «пицца», мне тут же голос подсказал. Это еда такая из сыра и теста. А про одежду мне понравилось. На самом деле, я люблю красиво одеваться. Жаль, не умею. И мы пошли в «магазин».

Сколько там всего было — не описать! Целые ряды всяких пиджаков, курток, сорочек и еще много всякого другого. И все такое яркое, цветное, блестящее. Этой одежды там были целые горы. Столько, что можно одеть целый полк. Про «полк» я опять как-то сдуру подумал. Просто в голову стукнуло. Ну, как у меня обычно бывает. А голос, я к нему уже привыкать начал, мне сказал, что это такой «вид воинской части».

В магазине к нам сразу подошли две женщины, и начали рассказывать про то, как у них тут все замечательно. И за что-то нас благодарить. Но Мишель их не слушала. Сказала им, что этого господина, меня то есть, нужно превратить в человека. И что ей хотелось бы купить для меня «повседневный комплект для путешествия» и еще для каких-то «выходов». И эти женщины осмотрели меня внимательно с ног до головы, будто я манекен какой. И всего какой-то светящейся штукой обсветили. Потом они друг другу какие-то цифры диктовали, и я себя снова дураком чувствовал. С некоторых пор мне стало не нравиться такое состояние. Когда я себя так чувствую, я начинаю злиться, или делать всякие глупости. Но я сдержался, чтобы Мишель не расстраивать.

Тут одна из женщин меня назвала «сэром» и повела за собой. Сняла с меня всю одежду и ну на меня всякие штуки надевать! И мне все впору было. Но только Мишель все равно головой недовольно качала. И говорила, что это «не то». А потом сказала, что имела в виду настоящую одежду, а не «тряпки для андроидов». И если у них проблемы со снабжением, она жутко извиняется за причиненные неудобства и немедленно идет «на другой уровень». Почему-то, когда она извинялась, вид у нее был совсем не виноватый. А даже наоборот. От нее таким холодом веяло, что я даже поежился. И еще мне неудобно было с пеналом в руках стоять — его все время приходилось из одной руки в другую перекладывать. Потому что меня все время просили протянуть куда-нибудь то одну руку, то другую. А за ремень я ее сунуть не мог. Потому что ремня на мне не было. Он в джинсах остался, а их с меня сняли. И Мишель сказала, чтобы я ей дал на время этот свой груз. Потому что он мне здорово мешает. А я ответил, что ничего, и что мне так спокойнее.

Так вот, после того, как Мишель извинилась, эти женщины совсем как сумасшедшие сделались. Они принесли такой ворох одежды, что мне стало немного страшно. А Мишель тыкала пальчиком, и женщины из вороха понемногу всего доставали. И так они меня несколько раз одевали и раздевали, пока Мишель не сказала, что «пойдет». Кто и куда пойдет, она не уточнила, а я спросить постеснялся. Чтобы она не подумала лишний раз, что я того, недоумок. И голос внутри, как назло, промолчал.

И вот меня одели во все новое, а старую одежду сунули в красивый пакет, и еще много одежды в другие пакеты положили. И все это мы положили на смешную летучую тележку, и она поехала за нами как послушная собачка. Что такое собачка, я знаю. Смешной такой зверек. Пушистый. Я их по визору видел.

А когда я услышал про деньги, то по привычке свой жетон протянул. Но Мишель улыбнулась, и сказала, что хочет меня отблагодарить за мой подарок. И что для нее это безделица. И чтобы я не считал это чем-то унизительным и не вздумал обидеться. Я и не думал. Если Мишель просит, я и не то сделаю. Потому что мне с ней легко.

Мы шли по светящимся наклонным коридорам, а за нами ехала эта тележка-собачка и смешно подмигивала. И Мишель как-то странно на меня посмотрела и сказала, что я выгляжу сногсшибательно. И я подумал: это потому, что я ей нравлюсь. И улыбнулся ей. А она меня взяла под руку и мы дальше пошли. И Мишель ко мне незаметно прижималась. От нее так здорово пахло у меня даже в носу пересохло. Не знаю, как и описать. Горечь и свежесть. А кожа у нее пахла медом. И когда все это смешивалось, я натурально с ума сходил. На нас, пока мы шли, много людей смотрело, я это чувствовал. И на меня тоже. Особенно женщины. Наверное, это из-за новой одежды. Вот только пенал мне здорово мешал. И сунуть его было некуда — новые брюки были без ремня. И когда я его совал то под одну мышку, то под другую, Мишель хмурилась, и я чувствовал, что она недовольна. Но вслух она ничего не говорила. А я все равно поделать ничего не мог. Не оставлять же ценный груз в каюте!

А потом мы поднялись под самый купол. Там был «ресторан», выше которого ничего не было, только звезды. Их даже рукой хотелось потрогать, такими они были близкими. В зале было темно, только неярко светились столики. И оттого лица у всех были загадочными. И у Мишель тоже.

Мы ели что-то вкусное, а она мне все время показывала, как и что правильно делать. Как нож держать, и какой нож для чего нужен, и как еду ко рту подносить. Кое-что я уже и сам знал. Например, то, что нельзя чавкать. Это я еще с Генри выучил. А остальное, что Мишель показывала, я старался запомнить. А она улыбалась мне и говорила, что я «большой ребенок». И я никак в толк не мог взять, что она хотела сказать. Ведь ребенок — это такой маленький человек. И как тогда он может быть большим? Может быть, она думает, что я маленький? Так нет, вокруг много мужчин, которые даже пониже меня будут, и я на них сверху смотрю. Как и на Жака. В общем, я решил не спрашивать. Тем более, что Мишель это необидно говорила. А когда я свой груз в очередной раз к себе подвинул, Мишель сказала, что оторвала бы голову тому, кто меня использует. И что у нее есть «связи», и она может мне помочь. Потому что ничего хорошего от такого вот таскания у всех на виду выйти не может. И что на некоторых мирах за «контрабанду» наказывают строже, чем за убийство. А я слушая ее, совсем запутался. Только сказал, что мне этот подарок никак терять нельзя. Потому что я дал слово одному хорошему человеку. На это Мишель ничего не ответила.

Еще я заметил, что за нами все время ходит какой-то маленький человек. Очень незаметный, но я издалека почувствовал, как он на меня смотрит. Очень внимательно. И все-все про меня запоминает. Он всегда неподалеку был, но близко не подходил и поэтому я ничего Мишель не говорил. Мало ли — вдруг этот человек тоже решил купить одежду, а потом сходить в ресторан. Но потом я решил, что ему мой подарок приглянулся. И на всякий случай положил его на колени.

А когда мы назад отправились, на лайнер, я пошел к лифту, и Мишель со мной. И та тележка, что с лампочками. И человек этот тоже за нами двинулся. И мне снова показалось, что он плохо про меня думает.

Мишель ждать не очень любит. Не знаю, почему. Мне вот все равно. Я могу и час в очереди стоять. И даже целый день. Что мне сделается? А у лифта была очередь. И у многих были чемоданы и такие же тележки, как у нас. И когда лифт пришел, Мишель извелась уже вся от нетерпения. А потом двери открылись, и много людей в этот лифт заходить начали. И даже пихать друг друга. И так в него набились, что даже пошевелиться, наверное, не могли. И тогда Мишель вдруг отошла от створок, и сказала, что не намерена толкаться среди всякого «сброда». И потянула меня в сторону. И лифт без нас поехал. А мужчина, что шел за нами, отчего-то расстроился. Я это сразу почувствовал. Наверное, это он от того, что лифт без него ушел.

И тут вдруг что-то ка-ак грохнет! И свет замигал. И все вокруг принялись кричать и суетиться. И еще запахло дымом, и я почувствовал, как Мишель испугалась. Тогда я ее взял за руку и отвел к стене. И встал впереди, чтобы ее не толкнул никто в потемках. И пока я так стоял, на меня два или три человека сослепу налетели. Но я крепко на ногах держался, так что они от меня только отскакивали. А Мишель дрожала и к моей спине крепко-крепко прижималась. А я ее успокоил. Сказал, чтобы она ничего не боялась. И что я рядом.

А потом свет зажегся, только другой, тусклый, и всех людей стали ловить и куда-то уводить большие такие мужчины в форме, и бока у них блестели, а лица были скрыты черными стеклами. Один такой к нам подошел, и хотел меня увести, но я руку вырвал. Не мог же я Мишель одну оставить. А она вдруг достала что-то, и протянула тому мужчине. И сказала, что она баронесса Радецки. И что ей необходимо попасть на «Синюю стрелу». И что этот человек — я, то есть, с ней заодно. И тогда мужчина ответил из-за стекла «да, миледи». И быстро-быстро нас за собой повел. А вокруг творилось черт знает что. Бегали какие-то люди со стеклянными головами и с воем катались маленькие машинки. От одной такой мы с Мишель едва увернулись. И пока мы так шли, вернее бежали, я ее за руку держал. Крепко, чтобы она не отстала. А она мне: «Черт подери, мы ведь могли в том лифте оказаться». И головой на ходу покачала. А я ей улыбнулся.

Когда мужчина в броне нас к шлюзу привел, Мишель ему: «Спасибо, офицер». И что-то в руку сунула. А тот смутился, я даже через его черное стекло это понял, и пробормотал: «Это лишнее, миледи». Но то, что она ему сунула, все же взял. А потом развернулся и с топотом умчался назад. А Мишель назвала меня смелым и надежным, как скала. И мне стало очень приятно. Потому что она больше не боялась.

Самое смешное то, что тележка с лампочками от нас не отстала. И я с нее пакеты наши взял. А тот маленький человек куда-то исчез. Потому что я его больше не чувствовал.

Глава 19 Чертовы попутчики!

На этом Новом Торонто с лайнера сошло много пассажиров, а на их место пришли другие. И в кают-компании начались новые представления. Было очень весело. Даже Мишель смеялась. Всем новеньким нашли пару. Они и не возражали. Несколько дней подряд все вокруг ходили счастливые и довольные, и даже Жак, наконец, избавился от одиночества. Стал наставником, как это здесь называют. Теперь он всюду ходит с миниатюрной рыжеволосой женщиной. Она всегда улыбается, когда замечает, что кто-то на нее смотрит. Очень добрая у нее улыбка. Настоящая. Мне кажется, этой маленькой женщине тоже одиноко, как и мне, оттого она и согласилась быть подопечной Жака. Ведь больше никто не вызвался ей помочь. И поэтому я всегда отвечаю на ее улыбку. Разумеется, когда Жак не видит.

За ним теперь всюду ходят два здоровенных парня. Пиджаки на них добротные, красивые, но все равно — будто с чужого плеча. Правда, в кают-компанию их не пускают, и они стоят у входа и внимательно на всех смотрят. Особенно на меня. А я смущаться начинаю, когда на меня смотрят во время еды. Мишель говорит, что они «громилы». И еще — «гориллы». Гориллы — это такие человекообразные приматы. То есть животные. Так мне голос подсказал. А стюарды называет их «господа телохранители». И приглашают за столик у входа, отдельно от всех. Но они и оттуда все равно смотреть продолжают. Они, эти парни, наверное, оттого так часто глядят в мою сторону, что Жак на меня зло затаил. Теперь, когда я ему навстречу попадаюсь, он со мной не здоровается. И с Мишель тоже. И все толкнуть меня норовит. А мне дороги не жалко. Мне что, я и посторониться могу. И тогда Жак еще больше пыхтит и злится. И идет себе дальше. А за ним его гориллы.

В числе новых пассажиров оказался Готлиб — высокий представительный мужчина. Одежда на нем сидела, будто он прямо в ней и родился. Я сразу себя почувствовал неловко, когда он рядом уселся, за наш с Мишель столик. Вдобавок, он оказался «другом семьи», как сообщила Мишель. Она ему очень обрадовалась, Готлиб поцеловал ей руку, а она его обняла в ответ. И меня потом представила. Сообщила ему, что я капитан. А Готлиб посмотрел на меня внимательно так, и руку мне крепко пожал. И сказал, что он «Корн, банкир». А я в ответ, как Мишель учила, мол, рад знакомству и все такое прочее. Хотя на самом деле я вовсе не рад был. Потому что Готлиб теперь от Мишель не отлипал. Сидел с нами за обедом, и за завтраком, и за ужином тоже. В общем, всегда. И когда пару выбирали, он засмеялся и сказал, что предпочитает быть странствующим монахом. Дескать, так ответственности меньше. И все вежливо посмеялись и от него отстали. И он остался с нами. Со мной и с Мишель.

Мишель с Готлибом часто друг с другом разговаривали, вспоминали общих знакомых и вообще, говорили что-то о «конъюнктуре» и «котировках». И о финансовом климате в каком-то там секторе. А голос мне подсказал, что климат — это совокупность погодных условий, характерных для данной местности. А еще я знал, что финансы — это деньги. И никак не мог в толк взять, как дождь или снег, или еще какая погода, могут быть связаны с деньгами. И перестал их слушать. Просто таскался за ними повсюду и делал вид, что мне это интересно. И Готлиб как-то обратил на меня внимание и спросил:

— Скажите, капитан, вы действительно воевали на Джорджии?

Я подумал, и сказал, что, да, правда.

А он мне:

— Я понимаю, вы не имеете права разглашать служебную информацию. Но все же — намекните хоть издали, — что там стряслось? Поговаривают о серьезном инциденте с каким-то Демократическим Союзом. Рынок сошел с ума, индексы скачут. У меня есть некоторые активы на Джорджии, и мне хотелось бы получить информацию, так сказать, из первоисточника.

А я смотрел на него и никак в толк взять не мог, о чем он у меня спрашивает. И голос внутри меня все порывался что-то ответить, но я ему не разрешил. Я теперь иногда могу им управлять. Мне вовсе не хочется, чтобы он ляпнул чего — нибудь вслух, а на меня бы потом смотрели все вокруг как на недоумка. Потому что у меня должно быть «достоинство». Так Мишель мне говорила. И я это твердо запомнил. И когда молчать дальше стало невежливо, я Готлибу сказал:

— Я был пилотом, и мой самолет сбили.

Готлиб ненадолго задумался, а потом улыбнулся и сказал:

— Кажется, я вас понял. Ваш самолет, современную модель, уничтожили. Не каждой армии по зубам современные птички. Благодарю за намек, капитан.

И руку мне потряс, так что мой пенал чуть из подмышки не вывалился. И Готлиб на него удивленно посмотрел, но спросить, видимо, постеснялся. А я просто подарок под другую подмышку засунул. А Мишель сказала:

— Юджин был ранен на той войне. — И посмотрела на Готлиба так, что он все понял. И мне тогда совсем расхотелось за ними ходить. И я решил, что пойду к себе в каюту и буду смотреть визор. И если получится, слушать музыку.

— Что вы слушаете? — поинтересовался Готлиб.

А я ему ответил, что люблю Дженис Джоплин. И вообще, старую музыку. Фанк и некоторые его течения. Мне голос все это рассказал, когда я у него спрашивал. И Готлиб посмотрел на меня с новым интересом, потом перевел взгляд на Мишель. А та плечами пожала. И они мне улыбнулись вежливо и пошли себе своей дорогой. А я остался в каюте. Потому что понял — Мишель с этим Готлибом интереснее. Я ее понимаю — Готлиб банкир и умеет о финансовом климате умные слова говорить, и вообще — он умный и респектабельный, а я простой, как лист салата, и двух слов сказать не могу, чтобы глупость не сморозить.

Только вот от этого мне все равно легче не стало. Потому как я к Мишель уже привык. Мне ведь с ней очень хорошо было. Так хорошо, как ни с кем другим. И еще она меня целовала, хоть и редко. Словами не передать, каково это, когда тебя такая женщина, как Мишель, целует. Но вот теперь Готлиб ее «пара». И мне придется с этим смириться. Я и смирился.

Я хоть и выгляжу глупцом, но кое-что понимаю не хуже других.

Глава 20 Как привлечь женщину, или загадочность — залог успеха

Я перестал выходить из своей каюты. Лежал себе в постели и слушал музыку. Мне даже обед приносили прямо сюда. И Влад, мой стюард, интересовался, не заболел ли я, и не желаю ли развлечься. И что в их традициях не давать пассажирам скучать. Тем, кто не ниже второго класса, конечно. А я ответил, что мне просто хочется побыть одному. И что я плевать хотел на их традиции. И он от меня отстал. Только еду приносил, да забирал пустые тарелки. А я ему говорил «спасибо». Потому что так вежливые люди друг другу говорят. И он от этого всякий раз смущался и называл меня меня «сэром».

Я разыскал в фонотеке несколько «альбомов» Дженис. Так назывались большие круглые штуки, на которых записывались песни в ее время. И теперь я слушаю ее голос с утра до вечера. Смотрю в потолок и слушаю. Иногда смотрю на движущиеся картинки, которые называются «кинозапись». Изображение совсем-совсем плохое, даже не объемное. Но визор все же кое-как справляется. И я смотрю, как Дженис ходит по сцене и выкрикивает слова. Она очень порывиста. От нее до сих пор исходит энергия. Иногда она делает на сцене смешные или непонятные жесты. А люди вокруг нее, те, что в темном зале, кричат и толкаются, мешая ей петь.

Я ожидал, что Дженис будет настоящей красавицей, так здорово она пела. А оказалось, что совсем наоборот. Она была невзрачная, пухленькая и большеротая. Вся какая-то нескладная. Но все равно — очень живая. Я не знаю языка, на котором она поет. Голос внутри меня сообщил, что это «английский». Некоторые слова я узнаю, они похожи на наши. А некоторые мне совсем незнакомы. Да и не все я могу разобрать — бывает, Дженис кричит или произносит слова быстро и нечетко. И голос мне переводит все, что она говорит. Потому что голосу тоже нравится, как она поет, я это чувствую. Она часто поет о любви и о свободе. Мне кажется, что она тоже искала эту самую «любовь», как и я, но отчего-то ее не нашла. Хотя и пела про нее все время. Мне так жаль ее, когда она поет какую-нибудь грустную песню, что даже комок к горлу подкатывает. Будто меня обидел кто.

Больше всего я люблю слушать ее без перевода, когда никто не бубнит в голове. Ее голос сам по себе звучит как музыка. И еще мне очень нравятся мелодии, под которые она поет. Резкие, отрывистые, и в тоже время очень ритмичные. Некоторые ее вещи я слушаю много раз подряд. Музыка рождает во мне настроение. Радость. Ожидание хорошего. Надежду. Не могу сказать точно. Я ведь, ну… понимаете? Не очень умный, в общем.

И однажды я ее слушал, слушал. И вдруг на меня накатило что-то. Так одиноко мне стало, хоть плачь. И мне захотелось кого-нибудь увидеть, поговорить. Ну, или просто постоять с кем-нибудь рядом и помолчать вместе. И тогда я оделся, почистил зубы, подхватил свой пенал и пошел куда глаза глядят. И ноги сами по себе принесли меня к каюте Мишель. Только тут я понял, что жутко по ней соскучился. И я решил ее на секунду увидеть, и постучал в ее дверь.

Сначала мне долго никто не открывал, и я уже решил, что она где-то гуляет с Готлибом. Может, в оранжерее. А может, даже в казино. И совсем уже хотел уйти, как вдруг створка вверх отъехала и выглянул Готлиб. И посмотрел на меня удивленно. Одежда у него была в беспорядке. Можно сказать, что он почти и не одет был. И сонный недовольный голос Мишель спросил из-за его спины: «Кого там принесло в такую рань?» И мне неловко стало, что я их потревожил. Я сказал Готлибу, что не хотел им мешать и ушел. А я шел, и внутри у меня еще хуже стало, чем раньше. Потому что теперь я точно знал, что Готлиб и есть для нее эта самая «пара». А все пары на лайнере только и занимаются, что целуются по укромным углам, так, что глянуть некуда. И еще друг к другу в гости ходят. Частенько на всю ночь. В общем, теперь она будет целовать не меня, а этого своего банкира. И я понял, что совсем Мишель не нравлюсь. Иначе бы она этого Готлиба себе в пару не выбрала. И от этого мне стало так плохо, будто у меня что-то украли, а я и не заметил. Но потом посмотрел на пенал и убедился, что он на месте. И пошел в оранжерею.

Там было пусто. Я остановился около дерева правды и задумался. Не так, как нормальные люди думают, нет. По-своему. Я думал о том, почему я не такой как все. И почему все вокруг начинают смеяться, когда я говорю, что ищу любовь. Разве это так смешно, когда говоришь то, что у тебя на душе? И о том, зачем она мне нужна, эта самая любовь. По-моему, всем вокруг глубоко наплевать, есть она или нет на самом деле. Они просто выбирают себе пару на время и называют это любовью, хотя это и неправда. Все они будто играют, и эта игра им нравится. А вот мне — нет. Потом я подумал, что это глупо — искать то, о чем никто не знает. Наверное, этой штуки и вовсе в природе не существует. И решил, что брошу эти глупые поиски. Отвезу подарок на Кришнагири, как обещал, и буду себежить в свое удовольствие. Есть мороженое каждый день, смотреть из окна на дождь. Или, если повезет, лежать под пальмой, укрывшись коробкой, и глядеть на звезды. А голос внутри сказал, что решение неверное. А я ему приказал заткнуться. А потом вдруг вспомнил, как Анупам про Кришнагири рассказывал, и решил еще раз попытаться. Вдруг не все люди такие, как на этом лайнере?

Пока я думал о своем, листья на дереве изменили цвет и стали пепельными. Я помню, Мишель говорила, что это цвет тоски. И как только я про Мишель подумал, вдруг некоторые листочки начали светлеть, пока не стали почти прозрачными. Я каждую жилку внутри их видел, честное слово. И верхушка дерева слегка позеленела.

— У вас интересный рисунок эмоций, — раздался вдруг негромкий голос.

Я даже вздрогнул от неожиданности. Это была та самая миниатюрная женщина. Та, которую Жак своей парой выбрал. Оказывается, все это время она стояла на соседней аллее и за мной наблюдала. Там довольно развесистые кусты с приятным запахом, и пассажиры часто там останавливаются. Говорят, этот запах успокаивает нервы.

— Я прихожу сюда по ночам, когда никого нет, — сказала женщина. — Простите, если нарушила ваше одиночество.

И улыбнулась виновато. Она нисколько не рисовалась. Ей правда было неловко, я это чувствовал.

— Ничего, мадам. Я здесь случайно, — сказал я. И тоже улыбнулся. Только не очень весело. Сами понимаете, с таким настроением не до веселья.

Тогда она подошла и остановилась рядом. И листья на дереве стали зеленеть. Помните? Это дерево не лжет. Не зря же его так прозвали. И я понял, что она — хороший человек. Ну, не такой, про каких фильмы делают, а просто она не думает плохого. И еще ей тоже было одиноко. Потому что ближе к корням листва стала серой, с изумрудным оттенком. Наверное, так выглядит женское одиночество.

— Я Лив Зори. Лечу на Сьерру-Вентану.

И протянула мне ладошку. Глаза у нее оказались черные-черные. И я, чтобы она не решила, будто я невоспитанный осел, коробку в другую руку переложил и ей ладошку осторожно пожал. И сказал:

— Меня зовут Юджин Уэллс, — и почему-то не стал продолжать про то, что я капитан, и про планету базирования — тоже. Мне вдруг показалось, что здесь это будет неуместно. — Вы ведь пара Жака?

— Слишком поспешный выбор. Вчера я поняла это, — сказала она и снова улыбнулась. Я даже оторопел — улыбка ее совершенно преобразила. Как будто у нее лицо расцвело. — Мы расстались. Он оказался мужчиной не моего типа. Он… его слишком много. Так что я совершенно свободна.

И она опять широко улыбнулась. И стала смотреть на дерево. А оно вдруг стало покрываться голубым. Этот цвет означает радость. Когда Мишель смеяться начинала, листья тоже становились голубыми.

И когда я об этом подумал, мне отчего-то снова стало не по себе.

— Знаете, Юджин, о вас столько всего рассказывают, — не оборачиваясь, произнесла Лив.

— Обо мне? — растерялся я. И немного испугался. Вот сейчас она возьмет да и скажет, что меня тут прозвали дурачком.

— Ну да. Я тут недавно, но женская половина только про вас и говорит.

— Правда? — Я не знал, что ей сказать, но почему-то не беспокоился. Уж если она со мной тут стоит и разговаривает, то уж точно не думает, что я полоумный. Кому же с дурачком болтать охота. Только такому же, как я сам. А она с виду совершенно нормальная.

— Говорят, что вы отбили у господина Кролла баронессу Радецки. И не побоялись принародно начистить ему физиономию. А потом едва не разорили местное казино и сделали своей даме королевский подарок. Еще говорят, что вы герой войны, очень таинственный и скрытный. Некоторые уверены, что вы перевозите алмазы. Контрабандой. Другие — что вы курьер секретных служб. А одна дама по секрету шепнула, будто слышала, как вы разговариваете со своей коробочкой.

— С коробочкой? — я растерянно посмотрел на свою ношу. — С этой?

— Ну да, — и она тихонько рассмеялась. И меня снова поразили ее глаза. Бездонные. Смотришь в них, словно в пропасть.

— А что думаете вы сами? — неожиданно для себя спросил я. И покраснел.

Она повернулась ко мне и оперлась локтем о прозрачный барьер.

— Я думаю, что вы очень одинокий человек, Юджин. Это дерево никогда не обманывает. Вам разве не говорили?

— Не все, что говорят — правда.

— И еще, вы куда-то пропали на несколько дней. Даже на обед не выходите. Из этого я делаю вывод, что ваша пара вас оставила. Я права?

Я пожал плечами. Что тут скажешь? Я и сам не знал, что думать.

— Простите мою назойливость, Юджин. Я не хотела вам мешать. Мне просто подумалось, что вам сейчас одиноко, как и мне. Если хотите, я вас оставлю.

— Нет, не уходите.

— Знаете, эта атмосфера всеобщей эйфории мне тоже не по душе. Но я рада, что встретила вас здесь, — призналась она. — Если вы не против, мы можем иногда проводить время вместе. Нет-нет! — покачала она головой, не давай мне возразить. — Никаких пар и прочих глупостей. Терпеть не могу эти курортные романы.

А мне стало очень неловко, и я не знал, что ей ответить. Она была очень симпатичной, особенно когда улыбалась. Но меня к ней не тянуло нисколько. Хотя я и видел, что она про меня плохо не думает. Видимо, я сильно изменился, потому что всего месяц назад, если человек не думал обо мне плохо, я был готов пробыть с ним рядом целую вечность. И тогда я взял да и ляпнул напрямую:

— Лив, вам разве не рассказали, что я… — тут я немного замялся, подыскивая нужное слово.

— Не слишком нормальны? — уточнила она спокойно. И посмотрела на меня внимательно, немного склонив голову набок. — Юджин, уверяю вас, все это совершенные глупости. Вы нормальнее многих из летящих на этом корыте. Что не мешает им наслаждаться жизнью. А вы правда военный?

— Бывший, — признался я. — Капитан в отставке.

И зачем-то рассказал ей про то, как я любил свой самолет. И про то, как звал его «Красным волком». И что очень люблю летать. И Лотту. И про Сергея. И как я однажды другим проснулся. И про Мишель. А потом спохватился и замолчал. Мне показалось, что я опять чего-то лишнего наговорил.

Лив помолчала немного, а потом молча подала мне руку и мы отправились бродить по кораблю. И было очень поздно, потому что свет в коридоре стал тусклым, и мы никого по дороге не встретили.

Глава 21 Это не любовь, но мы хотя бы попытались

Мы довольно долго гуляли, даже заглянули на нижние палубы. Там тоже многим не спалось, и нам навстречу стали попадаться люди. Еще мы зашли в место, которое называлось «бар», и выпили немного вина. Поболтали о том, о сем. То есть, она болтала, а я кивал. У меня ведь не слишком говорить получается. Она интересно рассказывала. Про то, что у нее своя «клиника». Это место, где людей лечат, я знаю. И про то, что была на какой-то там «конференции». И про свой город. Про синие горы вокруг него. И потом так вышло, случайно, наверное, что мы у каюты Лив оказались и остановились у ее дверей.

Лив сказала, что она провела чудесный вечер. И поблагодарила меня за то, что я ее проводил. А я не знал, что сказать, и просто улыбнулся. И так мы постояли еще немного, а потом услышали, как кто-то идет по коридору. И тогда Лив дверь открыла, и вошла в свою каюту. А потом оглянулась на меня. И сказала:

— Юджин, мое приглашение может выглядеть двусмысленно… — потом смешалась и замолчала. И добавила смущенно: — Если вы не слишком спешите, я могла бы вас чем-нибудь угостить.

И она опять посмотрела на меня снизу вверх своими бездонными глазищами. И что-то в них было такое, отчего я молча кивнул и вошел.

Мы пили вино, и я попросил у Лив разрешения включить музыку. У нее была точь — в — точь такая же каюта, как у меня. И я быстро пролистал меню и нашел нужный альбом. Тот, который мне больше всего нравился. Он называется «Дешевые острые ощущения». Или что-то вроде. Так мне голос перевел. И Лив сильно удивилась, когда услышала эту музыку и сказала, что она очень необычная. Тогда я ей рассказал про Дженис и про то, как она жила давным-давно на планете под названием «Земля», и как она не могла найти любовь, и как сжигала себя, чтобы всем вокруг и ей тоже стало теплее. А может, просто потому, что по-другому жить не умела. А Лив смотрела на меня, не отводя глаз. Точно так же, как давеча в оранжерее. Потом я умолк и мы выпили еще. И еще. И еще раз, пока к меня не начала кружиться голова. Это ее вино, хоть и сладкое, все мои бедные мозги перевернуло.

И мы слушали музыку, и Лив опустила подбородок на сложенные вместе ладони, и прикрыла глаза. И головой в такт покачивала. А потом вдруг открыла глаза и сказала, что я, оказывается, страстная натура. И что я умею это скрывать. И снизу вверх на меня посмотрела. Она сидела в кресле, а я на его широкой мягкой ручке. Потому что больше в каюте сесть было некуда. Был тут еще маленький откидной стул за столом, но довольно далеко от кресла, и Лив предложила мне устроиться тут. И когда она посмотрела на меня, запрокинув голову, я опять от ее необычных глаз оторваться не смог. Они словно горели черным огнем.

Внезапно я наклонился и поцеловал ее. Сам не знаю зачем. А Лив обняла меня за шею и поцеловала меня в ответ. Так сладко, что у меня в голове все окончательно смешалось. Наверное, это от вина. А голос внутри сказал непонятное: «Потеря ориентации. Стабилизировать положение организма?». А я мысленно сказал, чтобы он заткнулся. И голос обиделся. Правда, ненадолго.

А потом Лив встала и сбросила с себя всю одежду. И мы при этом целоваться продолжали. И когда она разделась, я сильно удивился — как такая миниатюрная женщина может иметь такую сногсшибательную фигуру? Кожа у нее была матовой, чуточку смуглой от загара. Наверное, у меня вид был удивленный, потому что Лив негромко рассмеялась и сказала:

— А чего ты ждал? У меня ведь клиника косметологии. — И еще непонятное: — Мелкие преимущества профессии.

А я не смог придумать ничего умнее, чем:

— Ты очень красивая, Лив.

И почувствовал, как ей стало приятно. И мы прямо в этом ее кресле стали проделывать разные интересные штуки. Лив оказалась на них большой мастерицей. И постепенно я с себя не только штаны, но и все остальное снял.

С этой горячей маленькой женщиной все шло совершенно не так, как в том доме с кожаной мебелью. Потому что там женщины делали все очень старательно, но я их совершенно не ощущал. А с Лив все было по-другому. Она мне искусала грудь и исцарапала спину, и при этом мне нисколечко не было больно. Разве что совсем чуть-чуть, но я терпел. И голос мне все пытался сказать про какие-то там повреждения, но я на него так цыкнул, что он тут же умолк. Потому что Лив вдруг застонала так протяжно, и я догадался, что ей очень хорошо. Для этого много ума не нужно, ведь так?

А потом мы встали, убрали кресло и достали из стены узкую кровать. И на ней нам еще лучше стало. А потом я взорвался. Ну, не в буквальном смысле, конечно. Просто мне так показалось. И Лив кричала. А голос молчал. Наверное, ему это дело тоже по вкусу пришлось, как и мне. Только однажды он сказал: «Произвожу восстановление». И мне тепло стало внизу живота, и я снова на Лив набросился.

И так мы с ней кувыркались до тех пор, пока она не сказала, что я просто зверь. И улыбнулась загадочно. И я решил, что она устала, но стесняется сказать об этом. Потому что она вся такая миниатюрная, а я рядом с ней все равно что шкаф. И мы снова стали пить вино и разговаривать. Лив положила мне голову на грудь и всюду меня гладила. И я ее совершенно не стеснялся. Мне было так здорово, как никогда в жизни. Только некстати подумалось, что с Мишель эти штуки, которые мы тут вытворяли, были бы интереснее. Но потом я постарался выкинуть из своей бестолковки подобные глупости. Потому что Мишель где-то далеко и у нее теперь своя пара. А Лив рядом, и она хорошая. И пусть кто-нибудь только попробует ее у меня отобрать.

— Юджин, зачем ты летишь на Кришнагири?

Я хотел было промолчать или придумать что-нибудь. Соврать. Я же помню, как надо мной смеялись в кают-компании, когда я правду сказал. Но почему-то ответил как есть:

— Я хочу найти любовь.

Но Лив не стала смеяться. Поцеловала меня легонько в плечо и спросила:

— А почему именно там?

— Не знаю. У себя я ее найти не смог.

— Это большой дефицит по нынешним временам. Ты уверен, что ее отыщешь?

— Уже нет. Но я буду стараться. Я очень хочу знать, что это такое. Что чувствуешь, когда любовь.

— Большинство людей сказали бы, что то, чем мы с тобой сейчас занимались, и есть самая настоящая любовь.

— А на самом деле?

— А на самом деле это всего лишь секс. К сожалению, — и она грустно улыбнулась.

И я опять почувствовал, как ей одиноко. И поцеловал ее в макушку. А она в ответ прижалась ко мне покрепче. А я взял и включил музыку. И Дженис снова хрипло говорила нам о любви и о рыбах, что выскакивают из воды, и о счастливом ребенке в летнее время, и выкрикивала что-то гневно, и в чем-то обвиняла.

— А ты когда-нибудь видела любовь? — спросил я.

А Лив покачала головой и тихо ответила:

— Сначала были розовые мечты о прекрасном принце. Все девочки рано или поздно проходят через это. И еще о свободе. А свобода без денег — миф. И тогда на первый план вышла карьера. Я долго училась, много работала. Загоняла себя, как лошадь. Все, кто за мной ухаживали, казались мне чем-то временным, суррогатом, скрашивающим серую жизнь. Допингом. А по мере того, как я взбиралась все выше, как-то вдруг оказывалось, что все прекрасные принцы — просто держатели активов. И мои клиенты, к тому же. Оттого они и прекрасны внешне. Увы — только внешне. И у каждого из них обязательно есть своя принцесса — деловой партнер. Ну а я по-прежнему втиснута в клетку, и вынуждена крутиться там с утра до вечера. Потому что остановиться — значит потерять то немногое, что у меня есть. А все, чего я достигла за эти годы, — сделала свою клетку немного просторнее и повыше, чем у остальных. У каждого из нас своя клетка, — закончила она с грустью.

— У меня нет, — заверил я.

— Тогда ты счастливый человек. Ты не сердишься на меня?

— За что?

— Не знаю. Мне отчего-то кажется, будто я тебя использовала. Ты — как окошко в тот мир, куда мне уже никогда не попасть.

И она потерлась щекой о мою грудь.

— Мне с тобой хорошо. И спокойно, — ответил я.

— И мне с тобой, — она снова подняла голову и посмотрела мне в глаза. И я в который раз поразился их бездонной глубине.

А потом Лив устроилась у меня на груди и уснула. А я лежал и смотрел на нее. Она улыбалась во сне. Я боялся пошевелиться, чтобы ее не разбудить. Потому что кровать была уж очень узкой. Но потом я тоже задремал. И спали мы долго-долго, так мне показалось. И наше пробуждение оказалось не слишком приятным.

Глава 22 О пользе пробуждения в чужой постели

В двери каюты громко постучали. И голос сверху произнес: «миз Зори, здесь служба безопасности судна, лейтенант Макариос Масафакис. Прошу разрешения войти по безотлагательному делу».

Лив проснулась, посмотрела на меня, и натянула на себя простыню.

— Неплохо бы тебе одеться, Юджин, — так она мне сказала.

Почему-то она прятала глаза. И отворачивалась, чтобы я ее лица не видел. Наверное, это от того, что я голый был. Совсем. Тут я спохватился и начал искать свою одежду. И только успел втиснуться в брюки, как дверь уползла вверх, и на пороге остановился красивый молодой человек с тоненькими усиками и в голубом кителе. Он был выбрит так, что щеки казались синими, и еще он оказался весь в блестящих пуговицах, разноцветных значках и звездочках. На груди у него болтались какие-то сверкающие висюльки на толстых шнурах. И еще у него были большие яркие эмблемы в разных местах. В общем, он был неотразим.

— Миз Лив, прошу извинить за вторжение. По данным систем наблюдения в вашей каюте находится капитан Юджин Уэллс. Нам срочно необходимо с ним побеседовать, — так он отбарабанил без запинки, а мы с Лив только глазами хлопали. Потом он ко мне повернулся и распорядился: — Прошу вас пройти со мной, сэр.

А Лив сказала возмущенно:

— Систем наблюдения? То есть за всем, что в каютах происходит, ведется наблюдение? Ничего себе — «корабль любви»!

И блестящий со всех сторон молодой человек отчего-то смутился и начал бормотать, что госпожа его не так поняла, и никакого наблюдения не ведется, точнее, ведется, но исключительно в целях безопасности, при этом не всегда и не обязательно визуальное, а чаще просто посредством биодатчиков и… И, в общем, он совсем запутался и стал пунцовым. И на меня жалобно так посмотрел, словно я ему помочь чем-то мог. А из-за его плеча в каюту норовили заглянуть какие-то любопытные, и доносились голоса множества людей.

А Лив тогда встала и простыню отбросила. И стала надевать чулки. И так сказала:

— Коли все равно за мной подглядывают, кому не лень, так чего уж теперь стесняться.

И мне незаметно подмигнула. А лейтенант уставился на нее и совсем дар речи потерял. Только блестел со всех сторон. А люди из коридора стали его сзади подталкивать и шеи тянуть, чтобы лучше видно было. И всё шипели что-то вроде «скандал, скандал». А потом лейтенанта кто-то схватил за плечо и назад дернул, так, что он как кукла в коридор вывалился. Только его висюльки и звякнули. И его место заняла Мишель. Она кивнула полуодетой Лив и сказала мне:

— Слава богу, ты жив! Я черт знает что думала!

И хотела ко мне подойти, но уж больно в каюте тесно было, да и стол ей мешал. И еще она снова на Лив посмотрела, но уже внимательнее, а потом снова на меня. Хотя чего тут смотреть-то? И так все ясно. Даже такой, как я, догадался бы, в чем тут дело. Но Мишель себя в руки взяла и сказала:

— Извините за вторжение, миз. Искренне сожалею. Вы позволите ненадолго забрать вашего мужчину?

Почему-то она сделала ударение на «вашего». А Лив перестала придуриваться, что-то на себя набросила и на кровать уселась. И ответила устало:

— Я полагала, что ваша пара распалась. Должно быть, я ошиблась. Из-за чего такая суматоха?

— Каюту Юджина взорвали. Ему повезло, что он ночевал не у себя.

И посмотрела на меня. А я ей улыбнулся. Потом застегнул рубашку, подхватил пенал и пошел вместе с Мишель и тем блестящим молодым человеком. Но сначала обернулся и взглянул на Лив. Она так и сидела, придерживая простыню на груди. И смотрела на меня с сожалением. А может, мне просто показалось.

За нами шло множество людей, и мужчин и женщин, и все они возбужденно переговаривались, а лейтенант возглавлял процессию, и вид у него снова стал значительным и гордым. Еще бы — в кои-то веки для него работа нашлась. Люди говорили, что это «безобразие» и что они будут жаловаться, а женщины почему-то возмущались громче всех и говорили, что такому отъявленному негодяю и контрабандисту, как я, не место в приличном обществе, и куда смотрела служба безопасности раньше, а те, что шли совсем позади, меня еще и «разнузданным развратником» величали, но уже не так громко. Правда, мне все равно было слышно. Так уж я скроен теперь — когда хочу, слышу все, что нужно. А Мишель мне говорила, чтобы я ничего не боялся и что скоро во всем разберутся и все будет в порядке. И еще — что она знает, чьих поганых рук это дело. А я и не боялся. Мне просто немного тревожно было из-за того, что так много людей на меня обиделись, а я ничего особенного не совершал.

И так мы пришли к двери с надписью «Служба безопасности. Вход воспрещен», и меня завели внутрь, а остальных лейтенант попросил остаться в коридоре. Только Мишель взяла и вошла следом. И сказала, чтобы лейтенант заткнулся. И еще, что если он будет открывать рот, то в следующий рейс пойдет трюмным матросом на каботажнике. И лейтенант с ней сразу согласился, он вообще был очень вежливый молодой человек. Кроме того, на него столько всего свалилось, и я, и потом Лив, что он немного не в себе был, хотя виду не подавал.

И стал меня тогда этот лейтенант обо всем расспрашивать. О том, кто я и откуда. И куда лечу. Как будто он сам этого не знает. И про подарок тоже спросил. Посмотрел на него внимательно, и спросил, что там внутри. А я ответил, что личные вещи. А Мишель сказала ему, что если бы там была взрывчатка или наркотики, то в космопорту меня бы загребли, как миленького. А лейтенант стал просить меня пенал открыть. А я отказался наотрез. Потому что обещал довезти подарок в целости и сохранности. А еще он говорил, что им тут не нужны неприятности, и что безопасность перелета — его главная задача и еще много чего. И про традиции тоже чего-то сказал. Они тут с этими традициями совсем с катушек слетели. Даже такому, как я, это видно. Еще лейтенант спрашивал, в котором часу я покинул свою каюту, и не было ли там чего-нибудь «взрывчатого». Я ответил, что ничего такого, кроме одежды, у меня нет. А он мне рассказал, что утром стюард принес завтрак, открыл двери моей каюты, и внутри произошел взрыв. И что каюта теперь превратилась бог знает во что, а стюард находится в судовом лазарете. А Мишель добавила, что взрыв был направлен внутрь каюты и был рассчитан на то, что я открою дверь и меня «разнесет к чертям». Тут я немного ее не понял, но по голосу догадался, что это не очень приятное дело. И я пояснил лейтенанту, что ничего про взрыв не знаю. Потому что у Лив ночевал. Потом посмотрел на Мишель и глаза опустил. И покраснел отчего-то. И она тоже стала в стену смотреть, будто там что-то интересное нашла. А потом лейтенант сказал, что оставит нас на минуту, и вышел в соседнюю дверь. А у стены остался хмурый охранник. Такой же, как те, что нас из казино провожали.

Мишель тогда села рядом и стала на меня смотреть. А потом вдруг:

— Юджин, я вела себя глупо.

А я не знал, что ей ответить.

— Готлиб действительно друг нашей семьи. И мы раньше… ну, дружны были, понимаешь? И я как-то сорвалась. Ты знаешь, я ведь замужем. Мне очень жаль.

Ее взгляд жег меня как огнем. Что я мог про нее думать? Кто она, а кто я.

— Какая разница, Мишель? Все эти пары — это же просто игра. Мне такие игры не очень по нраву. А ты в таких делах лучше меня понимаешь.

Почему — то мой ответ ее не устроил.

— Ты оказался у этой женщины из-за меня?

А мне неловко было отвечать. На нас этот охранник таращился и слушал каждое наше слово. А Мишель он, похоже, совсем нипочем был. Будто стол какой.

— Я познакомился с ней случайно. Она тоже осталась без пары.

Мишель после этих слов вся будто закаменела. Наверное, я ее обидел чем-то. Я опять не понял — чем именно.

А потом вошел крупный такой мужчина в фуражке. Весь в белом. И на нем все золотом блестело. И погоны, и какие-то нарукавные штуки. И охранник вытянулся и честь ему отдал.

— Госпожа баронесса, — мужчина коротко поклонился.

— Здравствуйте, капитан, — ответила Мишель, поднимаясь со стула.

— Господин капитан, — и этот представительный мужчина кивнул мне тоже.

Тут я понял, что он со мной так здоровается. И тогда я встал и сказал:

— Здравствуйте, сэр, — и очень это у меня солидно вышло. По-настоящему.

Вновь появился блестящий лейтенант и пристроился за капитанской спиной.

— На борту вверенного мне судна произошло чрезвычайное происшествие, — начал капитан. — Возникла опасность для жизни пассажиров и экипажа. Серьезно пострадал наш служащий. Давайте попробуем разобраться, что мы имеем…

И давай он мне красивые слова произносить про долг и честь, и про ответственность. И про то, что мне, как человеку военному, все это должно быть ясно. Ну и, конечно, про традиции упомянул. Раз пять, или даже больше. Я со счета сбился. Он говорил о недопустимости конфликтов между пассажирами, равно как и противоправных действий на борту — тут он на мой подарок глянул — в любых проявлениях, потому что лайнер является территорией, на которую распространяется власть Императора и законы Империи. И вся его речь сводилась, похоже, к тому, что я стал объектом преступного преследования ввиду — и он опять внимательно посмотрел на пенал — специфики моей нынешней деятельности, по всей видимости, также противоправной. И что ему очень жаль, но он вынужден принять непопулярное решение, которое, тут он опять сказал о традициях, является для него очень трудным выбором, но, тем не менее, необходимым, и все это — в целях заботы о сохранности вверенного ему имущества компании и для обеспечения безопасности личного состава и пассажиров. В общем, он сделал заключение о том, что для моей же пользы мне следует сойти с корабля на ближайшей орбитальной станции и, таким образом, уйти от грозящих мне неприятностей. И еще посоветовал сменить род занятий, «по всей видимости, недостойный офицера Имперских вооруженных сил». И в который раз на мой груз глядит. И чего они все к нему прицепились? Кроме того, капитан с глубоким прискорбием сообщил, что случай является форс — мажорным, и в сложившихся обстоятельствах у него нет полномочий производить возврат средств, уплаченных мною за билет до Кришнагири Упаван. Но он выражает уверенность, что удачная игра в судовом казино с лихвой компенсирует мне все материальные неприятности.

В итоге, все, что я понял — это то, что меня высадят на ближайшем промежуточном пункте. И пока капитан говорил, меня не оставляло ощущение, что ему почему-то стыдно все это произносить. Как будто он чего-то недоговаривает.

Тут Мишель сказала:

— Капитан, вы прекрасно понимаете, кто стоит за этим инцидентом. И тем не менее идете на недостойные офицера меры.

На что он спокойно возразил:

— Конечно, понимаю, госпожа баронесса. Я прекрасно осведомлен обо всем, что происходит у меня на борту. Но если я высажу — заметьте, без должных оснований, — того, кого мы оба имеем в виду, вашему протеже это вряд ли облегчит жизнь. А вот компании и мне лично — сильно усложнит. Пассажиры, что стоят сейчас за этой дверью, да и многие другие, ждут от меня радикальных решений. Только такие меры могут их успокоить и доказать, что судно и впредь останется безопасной территорией. Не думаю, что с вашей стороны корректно обвинять меня в трусости.

— Именно это я и хотела вам сказать, капитан. Вы тут просто на цыпочках перед всякими подонками ходите. Всего доброго.

И она вышла из комнаты. Прямо в любопытную толпу за дверью. А капитан слегка от ее слов покраснел. И сказал:

— Ближайший пункт маршрута — Йорк. В оставшиеся сутки, мистер Уэллс, вам будет предоставлена другая каюта такого же класса. Под надежной охраной. Рекомендую вам, ради вашей же безопасности, не покидать каюту.

Вот так меня вышвырнули с этого самого «лайнера».

Глава 23 Домашний арест или проводы идиота

Я провел остаток пути до Йорка в новой каюте. И Мишель — она упрямой оказалась, что твоя ослица, — все это время сидела со мной. И Готлиб тоже приходил. Сказал почему-то, что он сожалеет. И что, если мне нужна какая-нибудь помощь, то он к моим услугам. Правда, я чувствовал, что он просто из вежливости так говорит. И чтобы Мишель приятное сделать. Я тоже ему вежливо сказал: «Благодарю, Готлиб». Бывают такие слова, которые люди друг другу просто так говорят, без смысла. Вроде бы так принято. И он ушел. Потому что у меня в каюте не было места для еще одного гостя. А стоять тут уж больно неудобно.

Мишель была с ним холодна, даже не смотрела на него. Я решил, что они поссорились. Такое бывает, я знаю. В общем, он помялся немного и пошел себе. Ну а потом все как будто сговорились. Заглядывали какие-то дамы, чтобы выразить свое «восхищение». При этом они с любопытством косились на Мишель и лепетали что-то бессвязное. Один мужчина сказал, что он «корреспондент», и не желаю ли я… Тут я не успел дослушать, потому что Мишель его вышибла за дверь. Еще один пожелал мне удачи и сунул карточку с адресом отеля на Йорке. Молодая супружеская чета изъявила желание сняться со мной «на память». Честно говоря, больше всего мне бы хотелось, чтобы зашла Лив. Потому что знал, что ей сейчас одиноко. Но я стеснялся Мишель. И еще какие-то люди все шли и шли, и говорили мне что-то, и о чем-то спрашивали, расписывали дома и маршруты, а потом нам обоим эти бесконечные визиты надоели, и Мишель присказала охраннику, чтобы тот никого не пускал, кроме стюардов. И мы остались одни. Так и сидели молча. Она в кресле, а я на откидном сидении за столиком.

— Покушение на тебя — большое событие для местной публики, о нем будут говорить как минимум неделю. Ты теперь знаменит. Скрасил серые будни путешественников, — съязвила Мишель.

Я теперь могу отличать, когда она говорит серьезно, а когда шутит. Когда она шутит и при этом злится — это называется «язвить». Ну а я промолчал. Что тут скажешь… Я вообще теперь не знаю, как себя с ней вести, и зачем она со мной возится. Не люблю, когда со мной нянчатся. Я понял это недавно, когда вспоминал, как Кати или Роза делали у меня дома уборку. И сразу вспомнил, как они со мной обращались. Как с вещью. И вот теперь мне становится не слишком хорошо, когда я это чувствую, а когда мне нехорошо, я уже не терплю, как раньше, а делаю, так как мне надо. Но Мишель — не как все, и сказать ей, что мне не нравится ее поведение я не могу. Наверное, просто стесняюсь.

— Хочешь, сходим в кино? — спросила она.

— Капитан приказал мне оставаться в каюте.

— С каких пор ты такой послушный?

— С тех самых, как меня хотят прихлопнуть.

Это слово — «прихлопнуть» — я недавно услышал. И запомнил. Очень емкое понятие. Прихлопнуть можно комара, или бабочку. Потому что они маленькие. Так и меня хотели. Будто комара. И я включил музыку. Сначала Дженис. А потом ребят, которые себя почему-то «жуками» называли — так мне голос перевел. А потом других. «Катящиеся камни». В те времена музыканты какие-то странные имена себе придумывали. Но я научился не обращать внимания на названия. Слушать только музыку. Нипочем бы не подумал, как много на свете хорошей музыки. И как я раньше без нее обходился?

И Мишель сидела тихонько и в стенку перед собой смотрела. А потом ноги подобрала, и устроилась в кресле с ногами. Я видел, что ей не слишком удобно, но она все равно не уходила.

— Зачем ты здесь, Мишель? Готлиб может обидеться.

А она посмотрела на меня грустно и ответила, что это нечестно — так говорить.

— Почему?

Мишель глаза отвела и сказала, что она очень сожалеет. И что она уже извинилась. И вообще — какого черта она передо мной оправдывается! И губу прикусила. Я подумал — как все иногда просто. Извинился, и все. Будто и не было ничего. И вообще — чего я себе навоображал? Меня к ней просто парой приставили, чтобы глупостей не наделал и не залез, куда не следует. Ну, и попутно чтобы пассажиры не скучали. И Мишель ни в чем передо мной не виновата. И я ей сказал:

— Тебе не в чем оправдываться, мы ведь просто попутчики. Я заметил — тут многие по много раз пары меняют, и нисколько не грустят.

Я просто хотел ее успокоить. Сделать так, чтобы она не злилась. Мне хотелось поговорить с ней, как раньше. Ведь скоро мы прилетим на этот «Йорк» и больше никогда с ней не увидимся. Но она не успокоилась. Наоборот, посмотрела на меня с обидой.

— Зачем ты так, Юджин?

Голос у нее дрогнул, и я совсем смешался. Все, что я ни делаю, все как-то наперекосяк получается. Знаете, каково это, когда все наперекосяк? Тогда я встал, и на край кресла пересел. Как тогда, у Лив. И Мишель меня обняла и щекой ко мне прижалась.

— Тут опять могут чего-нибудь взорвать, — сказал я ей тихо.

А она ответила тоже тихо, не открывая глаз:

— Пускай. Это все из — за меня. Я тебя в это втравила. Ты не сердись на меня. Если бы ты знал, как мне жаль.

— Ну что ты. Как я могу на тебя сердиться.

И она грустно улыбнулась. Потом Мишель задремала, и я сделал музыку потише. И сидел возле нее всю ночь. Разглядывал ее лицо. Она во сне иногда хмурилась. А иногда становилась очень серьезной. Словно спорила с кем-то. Или улыбалась.

Только сейчас я ее как следует рассмотрел. Лицо у нее было круглое, вовсе не такое, как в рисуют в рекламе. Тонкий нос, пушистые ресницы, чуточку припухшая нижняя губа, ямка на подбородке. Вертикальная морщинка на лбу. Она была очень красивой женщиной. Очень.

А потом в дверь постучали и сообщили, что мы прибыли.

Я шел к выходу и рядом со мной шла Мишель. И на нас смотрело много людей. И когда мы к главному шлюзу подошли, там собралось много офицеров. Все в белом. И капитан. Он мне вежливо так кивнул, мне и Мишель, но я почему-то ему не ответил. И он стал смотреть в сторону. И всем этим белым и блестящим офицерам было не по себе, когда мы сквозь их строй проходили. Словно они меня стеснялись. Я это чувствовал. Наверное, все дело в их «традициях». Уж не знаю чем, но нарушил я их крепко. Очень они тут этого не любят. И я понял, что они, в сущности, не такие уж плохие люди. Даже наоборот. Просто бывают такие обстоятельства, когда даже хороший человек должен делать вещи, которые ему не по нраву. И ничего тут не попишешь.

Мишель меня проводила до самого конца. До стойки с надписью «Пограничный контроль». И там я увидел Лив. Она стояла у стены и смотрела на меня. А когда я ей улыбнулся, она подошла к нам, и сказала:

— Госпожа баронесса, вы позволите сказать пару слов вашему спутнику?

И при этом смотрела только на меня. Мишель пожала плечами и отвернулась. А Лив привстала на цыпочки и поцеловала меня. А я ей ответил. Губы у нее были мягкие-мягкие. Она дала мне свою карточку, где все ее номера и прочее. Сказала, если буду на Сьерра — Вентане, чтобы обязательно ей позвонил. Если захочу, конечно. И что она будет очень рада. Потом она замолчала. Мы просто смотрели друг на друга и молчали. Она была классной, Лив Зори, владелица клиники косметологии.

— Мне было очень хорошо с тобой, Юджин Уэллс, — и улыбнулась грустно. — Желаю тебе найти свою любовь. Где бы она ни была.

А потом Мишель взяла меня под руку и отвела в сторону. Достала что-то из сумочки, и протянула мне. Маленькую такую штуку, похожую на мой жетон. Сказала, чтобы я не глупил и сразу же нанял себе охрану, когда на Йорк прилечу. И что тут на все расходы хватит. И что она будет на Руре через две недели. И чтобы я с ней обязательно связался.

Только я ее карточку не взял. Не знаю, почему. Хотя Мишель и просила меня очень. Мы еще немного постояли молча, а потом она меня крепко обняла.

— Спасибо тебе за все, Юджин. И прости меня.

И глаза у нее стали мокрые. Что тут скажешь? Хоть сам плачь. И все люди, что вокруг ходили, и те, что в форме, и просто пассажиры — все на нас с любопытством оглядывались.

— Ну-ну, Мишель. Ты же целая баронесса. А я простой дурачок. Что будет с твоей репутацией? — сказал я ей. И улыбнулся.

И она мне тоже. Сквозь слезы. Голос внутри что-то у меня спросить хотел, но я ему не разрешил.

— Ты и вправду дурачок, — так она мне ответила. И погладила меня по щеке.

А я сунул свой груз под мышку и пошел к людям в форме. А маленький человек, тот самый, что был на станции возле Нового Торонто, тоже пошел за мной. Немного поодаль. Наверное, он думал, что я его не вижу. Но я видел. И голос мне сказал: «Опасность. Обнаружено недружественное наблюдение». И я понял, что он это говорит про этого человека.

Глава 24 Таможенный блюз

Эти люди в форме расспрашивали меня и так и эдак. Все хотели дознаться, с какой целью я прибыл на их замечательную станцию. Это ведь имперская планета, не колония, нравы тут строгие. А я не знал, что им ответить. Просто сказал, что мне надо на Кришнагири.

Потом мой жетон куда-то сунули. И у офицера в темно-синем кителе сделалось кислое лицо. Потому как у меня, оказывается, имеется два каких-то там «срока выслуги», что автоматически делает меня имперским гражданином. И я теперь могу кататься куда вздумается.

Но очень уж ему меня пускать не хотелось, я это чувствовал. И начал офицер всякие вопросы мне задавать. Про то, чем собираюсь заняться на Йорке, потому как на Кришнагири мне с таким «счетом» нипочем не улететь. Спрашивал, какими навыками обладаю.

На что я ответил, что раньше был пилотом. Он смешался отчего-то. Сказал: «Ну да, ну да…». И повел меня в какую-то темную комнату.

Там мне приказали раздеться и положить вещи в «камеру».

Я разделся. И положил. Все, в том числе и пенал. И меня начали чем-то просвечивать.

Сначала по мне какая-то рамка ездила. И голос мне сообщил, что обнаружено излучение, близкое к рентгеновскому. И предупредил о недружественном воздействии. И еще долго меня так и сяк крутили во всяких штуковинах. Так что я замерз, и кожа моя покрылась мурашками.

Тогда голос спросил, не включить ли ему режим «электронного противодействия». А мне так все надоело, что я ему ответил: «делай что хочешь».

Он ответил «Выполняю», и в плечах вдруг защипало. А потом запахло горелым, все эти рамки остановились, зажегся свет и овозбужденные люди принялись бегать вокруг меня и ругаться друг с другом. А на меня никто внимания не обращал.

И пришел тот же офицер, только еще более хмурый, и сказал, что у них тут «небольшие неполадки». А я ему ответил: «Долго мне тут еще голым прохлаждаться?». И еще выдал про то, что я офицер. Капитан Уэллс и все такое. И про планету базирования. Очень уж это на всяких шпаков действовало. Не знаю, почему. И офицер этот сразу скис. Извиняться начал. Стал рассказывать про какие-то «оперативные сведения». И про подарок вопросы задавать. Сообщил, что сканирование не выявило никакого криминального содержимого. Уточнил, зачем я его повсюду с собой таскаю.

А я ответил, что это мои «личные вещи», и что я могу с ними делать все, что вздумается. И рыться в них никому не позволю.

Тут этот офицер с кем-то переглядываться начал. И этот кто-то знаком ему показал: мол, не видишь, не в себе парень. И меня пропустили. И даже одежду отдали. И пенал. И еще равнодушная женщина в белой шапочке вкатила мне в плечо чего-то едкого. Приставила блестящую штуку, и — пшик! «Прививка, сэр». Я даже удивиться не успел, как она уже следующего из очереди обрабатывала.

Бегущая по полу стрелка показала мне дорогу к челноку. А там у меня снова денег попросили. Без этого в челнок никого не пускали. И тут я обнаружил, что за мной уже не один человек наблюдает, а двое. Который второй, тот делал вид, будто тут работает. Для этого ему приходилось туда-сюда какой-то толстый шланг на себе таскать.

И голос мне подтвердил, что да, точно, двое. Да еще и излучение какое-то сканирующее обнаружил. И какой-то «пассивный радиоисточник» на мне. В области шеи. И что источник этот меня «демаскирует» и что рекомендуется его «нейтрализовать».

Я только плечами пожал. Мне-то что. Нейтрализовать, так нейтрализовать. У меня Мишель из головы не шла. То, как она плакала. И Лив. Совсем я в этих женщинах запутался.

И голос сообщил, что «демаскирующий фактор нейтрализован», после чего я уселся в удобное кресло и пристегнулся ремнями. Потому что на этом челноке тоже была улыбчивая девушка в красивой голубой пилотке, и мне не хотелось ее расстраивать, как в прошлый раз. Про себя я решил, что сегодня точно никаких песен петь не буду.

А маленький неприметный мужчина занял место в последнем ряду, позади меня. И еще я заметил, как перед самым закрытием шлюза в челнок вбежал тот самый человек, что шланги по коридору тягал. Видно, здорово он расстроился из-за той маленькой штучки, что была на мне и отчего-то перестала работать.

И человек этот тоже на заднем ряду уселся. Места там какие-то особые, что ли?

А потом что-то негромко зашипело, дрогнул пол под ногами, и мы стартовали.

Глава 25 Прекрасная погода на Йорке

Йорк встретил меня ароматами гнили. Не то, чтобы он вонял, нет. Просто запах у него был особенным. Так пахнут мокрые водоросли, когда долго полежат на солнце. Как я потом узнал — это запах болот. Весь этот имперский Йорк — сплошные соленые болота. Тут даже моря ни одного нет. И рек. И даже озер. Тоже мне, планета. И чего они нос задирают?

И еще шел противный моросящий дождь. А народу вокруг было, несмотря на ночное время, — просто прорва. Таких толп я даже на орбитальной станции не видел. Поэтому, выйдя из автобуса, который встретил нас у трапа челнока, я впал в настоящий ступор. Стою себе и понять ничего не могу. Как же тут люди живут? Настоящий муравейник. Все куда-то бегут, толкаются. Гомон стоит как на рождественской распродаже. И над всем этим нависает что-то огромное, черное, все в каких-то круглых завитушках, в огнях, голову вверх поднимешь — едва верхушку видно. А голос подсказал мне, что здесь это называется вокзалом.

Тут все, кто из автобуса со мной вышли, тоже куда-то побежали и сразу в толпу влились. И я один остался. То есть, не совсем один, конечно. Меня все время кто-то задевал, люди вокруг так и бурлили. Ну и те двое, со станции, тоже поблизости толклись. Один делал вид, что читает большие буквы, которые в небе вспыхивали. Это называется «реклама». А другой вроде как кого-то встречал. И при этом все время на меня поглядывал.

Ну, мне этот цирк совсем перестал нравиться, да к тому же я тут не знал ни души, и даже поговорить было не с кем. Так что я к ним подошел, и прямо спросил:

— Ребята, а чего это вы за мной таскаетесь?

И тот, что со шлангами раньше был, сделал удивленное лицо и спросил:

— Простите, это вы мне, сэр?

Но как-то неправильно он удивился, даже мне это заметно стало. А маленький человек в сером плаще забегал глазами, сначала на меня, а потом на того, другого, у которого эмблема на куртке и кепка фирменная. А после буркнул что-то невнятное и исчез в толпе.

И я подумал, что если они не хотят со мной говорить, то это их дело. Может, им нравится из себя дурачков строить. Знали бы они, каково это — быть таким на самом деле, нипочем бы себя так вести не стали. Уж я-то знаю.

А потом я решил, что нужно куда-то ехать. И начал думать — куда именно. Я ведь тут не знал никого. И что делать дальше, тоже не знал. Хорошо бы тут встретить такого же доброго человека, как Анупам. Хотя, вряд ли мне так повезет. Люди тут все какие-то озабоченные — глянут на тебя равнодушно, и бегут по своим делам. Нет им дела ни до кого, кроме себя. Но тут я ошибся. Потому что следующий человек, который на меня наткнулся, сверкнул улыбкой из-под мокрой кепки, и спросил:

— Не желаете колесное такси до столицы, сэр? Очень недорого! — тут он сделал паузу, посмотрел на меня внимательно, и добавил: — Для вас всего сто кредитов. Не то, что в летучих такси. Эти с вас втридорога сдерут.

Мне показалось, что он не от радости улыбается. И вовсе ему невесело со мной тут разговаривать. И что он это вроде как по обязанности делает, и сам не верит тому, что говорит. Но другие люди и того хуже были. И я согласился.

Потом мы долго проталкивались сквозь толпу, обходили здоровущие автобусы, и разноцветные машины, много-много машин, и я часто запинался, или на кого — нибудь наталкивался, и все оттого, что яркие фонари били прямо в глаза. Как-то они тут устроены, что больше слепят, чем освещают дорогу. И иногда прямо над самой головой с шумомпроносились мокрые блестящие машины. Совсем как настоящие, только без колес. Они пролетали так близко, что хотелось пригнуть голову.

И человек, тот, что в форменной кепке и с эмблемой, далеко позади остался. И сказал будто сам себе: «Объект обнаружил наблюдение. Перехожу на дистанционное слежение. Обнаружено преследование объекта группой невыясненных лиц. Канал восемь-девять задействован на сопровождение. Запрашиваю силовую поддержку по ориентиру на мой маяк». И еще много чего, но я и половины не понял. Хотя и услышал все, до последнего слова. И еще голос внутри снова меня предупредил о недружественном внимании. И об объектах сопровождения, обладающих точечным радиоизлучением и классифицированных как «биоэлектронные системы слежения типа „мошка“». Но я внимания на него не обратил. Потому что к тому времени мы добрались до машины, уселись и поехали.

Ехать поначалу было интересно. Мокрое шоссе сияло отражениями огней. Было оно широченным — ужас! Таких широких дорог я даже представить себе не мог. И машин вокруг нас — море. Повсюду — слева, справа, впереди, сзади. Кажется — руку высуни из окна, и можно дотянуться до тех, кто едет рядом. И все они тоже сияли огнями и переливались цветными бликами на мокрых бортах.

В общем, поначалу все было очень ярко. Но потом мне стало скучно. Мы все ехали и ехали, и машины вокруг тоже — ехали и ехали, а дождь все моросил и моросил, и вид за окном ничуть не менялся. Или большие лужи с серой травой, или высокие корявые деревья, которые как будто привстали на цыпочки. Потому что под ними — тоже вода. Так мы и ехали — вода и деревья, деревья и вода. Совсем мне тут не понравилось.

А еще водитель всю дорогу болтал, будто у него рот не закрывался. Говорил про то, какая сегодня хорошая погода. И еще, что вода подешевеет, потому что дождь уже неделю идет, и резервуары наполнились. И машиной своей хвастался. Насчет того, что запросто все триста идет, и мокрая дорога ей нипочем, вот только поток плотный, а то бы он меня вмиг домчал. По всему видно — я человек солидный и потому тороплюсь в Плим. На деловую встречу, не иначе. А я его слушал и молча кивал. Сначала-то я отвечать ему пытался, но быстро понял, что он вовсе не со мной говорит, а как бы сам с собой. Видно, привычка у него такая. К тому же, я не очень люблю разговаривать с людьми, которые врут. А этот врал на каждом шагу. Вот, к примеру, сказал, что погода замечательная. Как будто я не вижу, как с неба сыплется отвратительная холодная морось. Так что ехать мне быстро надоело. И скорее уже хотелось в этот их Плим — столицу, то есть, попасть.

— Вам в гостиницу, сэр? — спросил водитель, когда впереди возникло размытое сияние города.

Голос мне подсказал, что гостиница — место такое, где можно какое-то время пожить. И я согласно кивнул. А водитель начал расписывать какого-то пьяного токаря, дескать, что это в хорошем тихом районе, и недорого, и полный пансион, и постояльцы все сплошь такие, как я, люди солидные и при деньгах. Тут я понял, что «Пьяный токарь» — название гостиницы. Только вот, если там все жильцы такие же, как я, хорошего будет мало. Так я подумал. Но водитель все равно внимания на меня не обращал, продолжая расписывать каких-то девочек, и персонал, и чистые номера, и добропорядочных соседей.

Так мы ехали, ехали и, наконец, добрались до столицы. Плима, то есть. Одно хорошо — луж в нем не было. И деревьев. А то я уже начал опасаться, что мне среди этих луж жить придется. А так — все каменное вокруг и дома, и дороги. Даже столбы, с которых фонари светили, и те были из камня. Дома постепенно становились все выше и выше, пока их верхушки совершенно не исчезли в облаках, но тут машина свернула, и мы поехали в место, где дома были попроще. И так мы еще долго куда-то сворачивали, а потом еще и еще, и по кругу ездили, и у меня совсем уже голова кружиться стала, так мы петляли.

Место, где мы теперь ехали, красотой не отличалось. Улочки сузились, фонари на столбах не работали. И машин тут почти не было. Одинаковые здания по сторонам казались придавленными низким небом и некоторые из них были без окон, напоминая старинные крепости. А водитель все продолжал болтать и уже начал врать про то, как лучшим постояльцам бесплатную еду из ресторана прямо в постель приносят.

Тут голос внутри сообщил, что обнаружено недружественное наблюдение. Он так часто стал это говорить в последнее время, что я даже привык. И внимания особо не обращал. Пусть себе говорит, если ему так нравится. Только водитель как будто его услышал. Говорить стал урывками и как-то бессвязно. И все назад оглядывался. То на меня, то в окно. А потом и вовсе умолк, и давай себе рулем крутить.

Мотор машины взревел. Дома по сторонам так замелькали, что у меня зарябило в глазах. А еще я увидел, как за нами едет другая машина. Потому что ее свет все время на меня попадал. А когда мы сворачивали, то и она за нами. И снова яркий свет в окно.

Так мы катались довольно долго, пока я не заметил, как за нами уже не одна, а целых две машины едут. И фарами сигналят.

Водитель мой совсем сдулся. Сгорбился, голову в плечи втянул, зубы сцепил и так рулил, что меня едва не стошнило. Только те машины нас все равно догоняли.

И вот он не выдержал, и так мне сказал:

— Знаете, мистер, меня ваши дела не касаются. Я простой водила, ничего не видел, ничего не слышал. Давайте-ка я вас от греха подальше за поворотом сброшу, а?

И я понял, что он сильно боится. Не столько тех, кто сзади едет, сколько меня самого. Когда я подарок свой поднял, чтобы он по сиденью не прыгал, таксист весь испариной покрылся. И так крутанул рулем, что я едва не расквасил нос о дверцу.

И тут дверь распахнулась, и я выкатился на улицу. Прямо под дождь. Хорошо хоть, подарок успел схватить, а не то потерял бы его, точно вам говорю. А такси взвизгнуло мокрой резиной и исчезло в темноте.

Правда, тут же мимо с шумом те две машины пронеслись. Едва меня не задели. И пока я поднимался и отряхивал воду, впереди началась какая-то суматоха.

Вначале за домами как затрещит что-то! И потом — БУХ! И стало светло, как днем, а после что-то громко загудело сверху.

Когда я выглянул из-за угла, то увидел разбитое такси у поваленного столба. Дверцы были похожи на решето, а рядом стояли те две машины, что ехали за нами. Только теперь от них мало что осталось, и обе они ярко горели. А сверху опускалась большая летучая штука, и из нее выпрыгивали люди в черном. И еще в этой штуке что-то громко трещало. И те машины, что горели, от этого тряслись и подпрыгивали.

В общем, я подумал — здорово, наверное, что меня в том такси не оказалось. И еще — люди тут какие — то странные. И пошел себе в другую сторону. Только грязь с себя отряхнул. Решил — нечего тут стоять, а то и мне достанется.

А маленького человека, что всюду за мной ходил, я больше никогда не видел.

Глава 26 Тяга к неприятностям

Этот город — Плим, скажу я вам, вовсе не тот пригород, в котором я привык гулять. Я бродил по улицам не меньше часа, но так никого и не встретил. Вода с неба все сыпалась и сыпалась. И я окончательно промок. К тому же, я дважды провалился в какие-то ямы, которые только с виду походили на маленькие лужицы.

А потом я вышел на улицу, вдоль которой проносились ярко освещенные поезда. К этому времени уже почти рассвело. То есть не так, как обычно светает, а просто один край неба стал чуть ярче остальных. А так — как была над головой темно — серая пелена, так и осталась. Тут и неба-то нормального нет, на их имперском Йорке.

Навстречу стали попадаться прохожие, правда, все они они норовили исчезнуть раньше, чем я мог спросить у них дорогу. Только однажды парень на маленьком двухколесном устройстве промчался совсем рядом, ослепив меня светом единственной фары. Он остановился неподалеку, чем-то примотал к столбу свою машинку и исчез прежде, чем мои глаза снова начали что-то видеть.

И тут ко мне обратился вежливый мужчина в дождевике. Спросил, не новичок ли я, и нет ли у меня затруднений. И предложил мне помочь.

Отчего-то он мне сразу не понравился. Наверное, потому что внутри у него недоброе таилось. И улыбка у него была фальшивой, будто приклеенной. Но вокруг никого, а я в этом их Плиме ничего не знаю. И еще я хотел есть. И спать.

Поэтому я спросил у него, где тут можно перекусить и выспаться. А он улыбнулся, и ответил, что нет ничего проще. Все, что мне требуется, тут рядом. И он может меня проводить.

А голос снова сообщил о скрытом сканировании. И еще о том, что ментальный фон объекта отрицательный. Будто я сам не понял. Но уж больно у меня живот от голода подвело, да и согреться было бы неплохо, даже если место, куда меня поведут, окажется вонючей дырой.

Так мы сначала улицу перешли и в переулок свернули, потом в другой, в котором стены домов почти смыкались над головой. И голос меня предупредил, что отрицательный ментальный фон усиливается. Да я и сам понял, что дело нечисто. Даже такому, как я, стало ясно, что дела плохи, когда сзади из дверей вышли двое и дорогу мне загородили, а мой проводник повернулся и улыбаться перестал. И сказал почти ласково:

— Ты не бойся, дружок. Сейчас я тебя отвезу туда, где никогда есть не хочется. И спать в тепле можно вволю. Хоть целый день. И штучку мне свою отдай. Зачем она тебе?

Только у меня от его ласкового голоса мурашки по спине побежали. Я хотел уйти, но он меня крепко ухватил за плечо и к стене прижал.

Я понял, что он хочет подарок мой отнять. И рванулся. Оказывается, я сильный, потому что мужчина от меня далеко отлетел. Но двое других ко мне бросились. И один достал длинный узкий нож.

Тут я снова стал железным. Таким тяжелым, словами не передать. И того, кто с ножом, в грудь толкнул. Но, видно, со страху силы не рассчитал и человека этого так назад отбросило, что у него зубы на лету лязгнули. А после он врезался спиной в стену и в лужу упал. И голос мне доложил, что объект выведен из строя.

Но тут ко мне двое оставшихся «объектов» кинулись с разных сторон и давай меня кулаками молотить, да так, что я едва успевал им плечи подставлять. Но тут вдруг откуда-то выбежали еще двое. И стал я крутиться, как волчок, и на колено приседать. Толкать их плечами, бить ногами, и даже головой.

Люди мне попались упорные, и видно, сильно были на меня сердиты, но я все равно был прочнее. Потому что когда они меня били, от меня их кулаки отскакивали. А когда я их — у них внутри что-то хрустело. Вот только пенал мне здорово мешал, и я боялся его выпустить, чтобы не потерять и не вымочить в луже. Уж больно кругом было много воды.

А в остальном мне стало даже хорошо, в этом их Плиме. В какой-то момент я вдруг почувствовал себя непобедимым. Внутри поселился какой-то задор. Мне даже стала нравиться эта «акция», как ее назвал голос.

И подъехала большая машина, и оттуда выбежали еще люди и тоже на меня набросились. А я к тому времени совсем один остался: все, кто на меня сердился до этого, уже валялись вдоль стен, как поломанные куклы.

И я засмеялся, будто во сне, и снова начал крутиться и размахивать руками. И эти люди тоже стали хрустеть, как печенье. А потом голос предупредил, что обнаружено «оружие неконтактного действия», но было поздно, потому что вдруг что-то сверкнуло, и руки-ноги у меня стали вялыми, будто из картона. А голос сообщил, что система восстановления задействована.

Тут меня схватили и поволокли в машину. А все, что я мог, так это цепляться за свой подарок.

Парень, который с маленькой машинкой, он как раз ее от столба отвязывал, увидел нас, и рукой мне махнул. И крикнул непонятное: «Сваливаем!». А я догадался, что это он мне помочь хочет. И из последних сил оттолкнул тех, кто меня тащил и к нему побежал. И сел позади него на сиденье. И за парня крепко ухватился. Потому что больше не за что было. Машинка называлась «мотороллер». Она застрекотала, и мы поехали. А люди эти сзади бежали и ругались. А потом стали нас на машине догонять. А парень, что впереди меня сидел, вдруг завизжал тоненько, как кролик, и мы с ходу юркнули в какую-то узкую щель. И машина за нами проехать не смогла.

Так мы по всяким переулкам еще долго петляли, и, наконец, приехали в какое-то место. И я сказал этому парню «спасибо». И еще мне очень жалко было, что у тех людей оказалось «неконтактное оружие», потому что мне понравилось драться, и я был не прочь помахать руками еще немного.

Странно все это. Раньше я за собой такого не замечал.

Когда я спасителя своего поблагодарил, то вдруг почувствовал, что тело мое все избито и болит в самых неожиданных местах. И одежда вся изорвана. И говорить мне тоже трудно, потому что губы от крови склеились, и нос совсем не дышит.

В общем, что-то опять неправильно у меня вышло. Потому что во время драки я был железным и боли не чувствовал. А когда остановился — вновь стал дурачком из кожи и оказался весь побитый.

Мы стояли во дворике какого-то дома. Как и везде в Плиме, все вокруг было каменное. Холодный дождь струился по моему разбитому лицу и ссадины дергало от боли. А парень, который меня спас, назвал себя последним дураком. Сказал, что зря ввязался во всю эту «хрень», и что «кодла» его теперь «вычислит». А если не вычислит, то «капнет смотрящему». А у того «дело туго вкручено». И ему тогда «кранты».

В общем, много всего непонятного сказал. И даже голос внутри не слишком мне помог. Я заметил: он норовит подсказать там, где не нужно. А где нужно — становится таким же недоумком, как и я.

— Куда теперь пойдешь? — спросил меня парень.

— Куда глаза глядят. Я тут никого не знаю.

— Приезжий, что ли? Тогда все ясно. А я-то гадаю — как ты умудрился на трансферов нарваться?

— На кого?

— Те, кто тебя прижал, это трансферы. Поставщики органов. В нормальных больницах тебе что хошь вырастят, были бы деньги. Даже голову, ежели заплатить сможешь. А у всякой шпаны с деньгами туго. Вот и приходится покупать готовые запчасти по дешевке. Смотри. — И тут он мне свою руку показал. И я удивился. Потому что парень был весь смуглым и черноволосым, совсем как Анупам. А одна кисть у него оказалась белой, почти как у меня. И еще она была больше другой, той, которая нормального цвета.

— Год назад в аварию попал, руку раздробило. А мне без руки никак. Если в больницу — тыщ пять слупили бы. А так — всего семь сотен и снова как новенький. А что цвет другой, так даже прикольнее. Девочкам нравится. Тебя зовут-то как?

— Я Юджин. Уэллс. Капитан… — и язык прикусил. Не то это место, чтобы по полной форме представляться.

— Капитан? Дела… — почесал макушку парень. — А я Васу. Ты по всему деловой бобер. И прикид у тебя клевый… Слушай, кэп, а бабки у тебя е?

— Бабки?

— Ну, тугрики, хрусты, капуста, зелень, крошево, — парень нахмурил лоб, досадуя на мою непонятливость. — Эти, как их — деньги!

— Деньги? Деньги есть. Вот, — и я ему свой жетон показал.

— У нас тут все больше нал в ходу. Но и такое дерьмо тоже сгодится. Слушай, а ты, часом, не курьер? — и на подарок мой кивком указал.

— Да нет. Я обычный отставной пилот.

— А там у тебя чего? Может, тебя из-за груза прижали? Трансферы этим делом тоже промышляют. Если у тебя порошок, могут и пощекотать.

Тогда я сказал, что это просто личные вещи. И почему-то смутился. Будто обманул его.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами парень. — Тебе на улицу сейчас нельзя. Или копы словят, или на бригаду нарвешься. Одно слово — мясо. Давай так: хату мою оплатишь — пригляжу за тобой. Идет?

Мне показалось, что Васу мне помощь предложил. Не разобрал, какую именно, но то, что он мне зла не желает — это я понял сразу. И согласно кивнул. И мы взяли этот «мотороллер» и понесли вверх по лестнице. А Васу по дороге вслух размышлял:

— Смотрящему отстегнуть надо. Это перво-наперво. Много не давай, а то подумает, будто ты крутой перец, не отмажешься. Потом «ящерицам» — они этот район держат. Они чужих не любят, но ежели баблом поделишься, мешать не станут и от чужих защитят. Потом мусорам. Те пожаднее, ежели однажды дашь, начнут цепляться, пока все не вытянут. И не дать — нельзя. Враз дубинкой ткнут и в камеру. А оттуда трансферам продадут. Бизнес тут хорошо поставлен.

А я ни слова не понимал, только под ноги смотрел. И еще у меня все болело. И руки, и ноги, и голова. Когда к дверям пришли, оказалось, что у меня кулаки в кровь сбиты.

— Вот тут я и живу. Как тебе хата? — спросил Васу, когда мы вошли в квартирку под самой крышей.

Я огляделся. Непривычно тут все как-то. Слышно, как шуршит дождь над головой. Стен нет, один только потолок, и тот наклонный. На полу кровать, совсем как у меня дома, только без ножек. За прозрачной шторкой спрятана крохотная душевая. В углу ворох какой-то соломы. И узенькое окно, по которому струится дождевая вода.

— Мне нравится, — ответил я.

А голос внутри сказал, что обнаружено «спутниковое сканирование». Ну и пусть. Я уже привыкать к нему начал. Не так уж он мне и мешает. Когда вокруг никого, с ним даже поговорить можно. Он меня понимает. А я его. Кроме случаев, когда он непонятные слова говорит. Наверное, у него тоже не все в порядке с головой. Совсем как у меня. Поэтому я на него и не сержусь.

Глава 27 Эти холодные лестницы…

Назавтра мне стало совсем худо. Даже воду пить — и то было больно. Хотя голос внутри и твердил все время, что «проводится восстановление». Я решил, что больше никогда не буду драться. Так я и лежал все время на полу, на мягкой соломе, которая на самом деле оказалась ковром, и от нечего делать думал о разных штуках. О том, как меня сюда занесло и как мне теперь на Кришнагири выбраться. И о Васу. О том, как он мне здорово помог. А сам Васу ушел еще затемно. Сказал, что пиццу по домам развозит.

Тогда я понял, зачем он на своем мотороллере ездит. Это называется — работать. Должно быть, это интересно — работать. Вокруг тебя всегда много разных людей. С ними, наверное, можно разговаривать, узнавать что-то новое. Мне понравилось узнавать новое. Я многое понял, после того, как улетел из дома. Теперь я совсем не такой, как тогда. Наверное, стал умнее. И скоро никто не посмеет назвать меня придурком.

От этой мысли мне стало легче.

А днем вернулся Васу с незнакомым человеком. Незнакомец был небрит и вонял перегаром. Васу сказал, что сейчас будем «это твое дерьмо в бабки превращать». И попросил дать ему мой жетон.

Небритый сунул жетон в какое-то устройство, и через минуту сказал, что он похож на настоящий. Типа, совсем как у вояк. И еще, что у вояк «башли правильные, не паленые». В общем, я не очень понял, о чем он. И голос внутри — тоже. Наверное, это какой-то неизвестный язык. Не имперский.

И стали они с Васу спорить о каких-то «процентах». И даже чуть не подрались. И мужчина этот, который с перегаром и красными глазами, совсем уже уйти собрался. Но Васу ему так сказал: «Ладно, Торчок, твоя взяла. Десять, так десять». И меня попросили палец к маленькой штучке приложить. Прямо как в магазине. И человек за это дал Васу много разноцветных бумажек. Совсем как те, что были в казино. Только те были хрустящими, а эти мятыми и засаленными. Но Васу все равно им обрадовался. Хлопнул мужчину по плечу. «С тобой можно дела делать, кент», — сказал. И мужчина этот ушел и сразу стало легче дышать.

Васу принялся раскладывать бумажки по кучкам. И все приговаривал:

— Так… это смотрящему… за хату… хавки прикупить… ящерам… мусорам…

А потом одну кучку мне отдал.

— Тут еще немного осталось. После шкуру тебе сменим, твоя вся зашмалеванная, — сказал он. И снова исчез.

А я опять стал лежать и думать. И вспоминать. Я вспоминал Сергея и Лотту, и Анупама, и Мишель. Даже Ахмада из продуктового магазина, и того вспомнил. Больше все равно делать было нечего. Когда я их всех вспоминал, мне становилось грустно. Но потом я представил, как прилечу на Кришнагири, и там будет солнце вместо этого нудного дождя, и зеленые деревья вместо серых луж. Еще там будут веселые люди, все сплошь отзывчивые и добрые. И еще красивые девушки. И там я смогу найти любовь. Ведь иначе зачем мне тогда было так далеко лететь? И грусть ушла. Иногда я вставал и глядел в окно. Правда, там особо и смотреть-то не на что было. Все время дождь и одинаковые серые дома вокруг. И когда вернулся Васу, был уже вечер.

Васу принес еды. Не такой вкусной, как на лайнере, но я все равно обрадовался. И Васу тоже был доволен. Приготовил какую-то клейкую горячую массу и все время, пока мы ее ели, меня нахваливал. Говорил, что я правильный чувак.

После ужина Васу бухнулся на кровать и уставился в визор. Шла скучная передача про разных животных. Они ползали, извивались и плавали. И пахло от них не очень здорово. Но я терпел. Я ведь тут в гостях, и надо уважать хозяев. А когда началась реклама, Васу рассказал, как он все уладил. Про то, что смотрящий бабки принял и с «ящерицами» тоже теперь без проблем. А мусорам он завтра отстегнет, потому что сегодня нужного перца не встретил.

Потом пришла девушка. Ее звали Туен. И Васу отвел меня к дальней стене и тихонько попросил на лестнице погулять. Сказал, что он тут кое-какие делишки должен обтяпать. Еще извинился, за то что мне сегодня «похариться» не выйдет. Сказал, в другой раз обязательно «снимет» мурку с подружкой. И тогда мне тоже «обломится». Как будто я сам не знаю, чем он тут заниматься станет.

И я подхватил свой пенал и вышел.

На лестнице было темно и сухо. Я сел на каменные ступени и стал ждать, пока Васу закончит свои таинственные дела. У Туен узкие глаза и длинные черные волосы. Она застенчиво улыбнулась мне, когда здоровалась. Я представил, как Туен будет «хариться» с Васу, и как он ее будет трогать своими разноцветными руками, и мне стало смешно. Правда, мне было больно смеяться, потому что губы все запеклись и, чуть что, норовили потрескаться. Но все равно, я не смог удержаться от улыбки. И когда дверь снова открылась, и Туен из нее вышла, я все еще улыбался. Она сказала: «пока» и зацокала каблучками по ступенькам. Такая потешная. И маленькая, будто игрушечная.

Глава 28 Мечта идиота, или как стать богатым и любимым

Через пару дней мне стало лучше. Только синяки еще видны были. Васу сказал, что на мне все как на собаке заживает. Мы с ним подолгу теперь говорим, когда он не на работе. И когда передачи про животных по визору не смотрит. Я спросил как-то, зачем ему столько знать про животных, а Васу мне признался, что есть у него интересный план. И он им со мной поделится, потому как в людях разбирается и видит, что я пацан не резьбовой. И потребовал, чтобы я побожился молчать.

Я и побожился. Тогда Васу рассказал, как его родители перебрались на Йорк. Сами они с Кришнагири. Местные-то не шибко любят вкалывать, вот люди с других планет и приезжают на заработки. Болота осушать или там мусор вывозить. Да мало ли чего. Ведь местные все подряд — имперские граждане, а у приезжих, — у тех только колониальное гражданство. А он сам, Васу то есть, уже здесь родился. И родители ему много рассказывали про Кришнагири и про то, как они там жили у моря. В тех морях и водится цефалопод Адамса. Очень скрытная и опасная тварь. Настоящее чудище.

— Про «черные слезы» слыхал? — так он у меня спросил.

— Нет.

— Это такие черные камушки, с виду как жемчуг. Только на самом деле — вовсе не жемчуг. Их эти самые цефалоподы дают. За самый плохонький камушек скупщики пару миллионов отваливают.

— Здорово!

— То-то и оно. А хорошая «черная слеза» и того дороже. До пятидесяти миллионов доходит. Вот только в год их всего с горсть добывают.

Тут я ему рассказал, что сам туда летел, но вот не повезло мне немного, и я тут оказался.

И Васу мне предложил стать его «компаньоном». Потому что здесь положиться не на кого, народишко дрянь. А я парень крутой, сразу видно. И еще одному ему не справиться нипочем. Рассказал, как мы здорово будем жить на Кришнагири, когда станем «черные слезы» добывать. Купим лодку, или даже катер. И будем на нем жить. И денег у нас будет — как звезд на небе. И еще мы ни от кого не будем зависеть. Ни от полиции, ни от братвы, ни даже от смотрящего. Про правительство и вовсе речи нет. Будем как сыр в масле. Так он сказал. Только надо денег на билеты заработать. И узнать поточнее, как эти самые слезы добывать, да так, чтобы их много у нас было. Потому он и смотрит передачи про всяких животных, будь они неладны. Чтобы узнать про цефалоподов побольше.

А я признался Васу, что хотел на Кришнагири любовь найти. А он посмотрел на меня снисходительно и сказал, что если в кармане заведутся «черные слезы», то тогда кто хошь тебя полюбит. Хочешь, банкирша какая-нибудь. А хочешь — принцесса.

— И баронесса тоже может? — спросил я.

— Спрашиваешь! — фыркнул Васу. — Да хоть герцогиня!

Конечно же, я согласился. И мы руки друг другу пожали.

Так мы стали компаньонами.

Для начала Васу мне рассказал про этого самого цефалопода. Оказалось, что это такой донный хищник с двустворчатой раковиной и тремя парами глаз с одной стороны и с мантией со щупальцами — с другой. Вырастает до пяти метров в длину. Охотится на какие-то там «донные организмы». Двигается, выпуская реактивную струю складками мантии. И еще много чего другого рассказал. Только мне больше запомнилось, что тело хищника покрыто слизью, которая во время опасности становится смертельно ядовитой. Человек, который сдуру дотронется до него, помрет раньше, чем успеет испугаться. И еще панцирь твари состоит из какого-то «бора», и запросто режет своими кромками любые сети. Или тех, кто хочет этого цефалопода съесть. Или поймать. Вроде таких, как мы. И еще у него здоровенный язык, и на нем зубы. Из «боро-корундового соединения». И цефалопод этот умен, как сам император. Когда на него охотятся — сразу чует. И улепетывает, только его и видели. А когда настроение у него плохое — тогда запросто жрет самого охотника. Потому как донный-то он донный, но иногда любит лакомиться чем-нибудь плавающим. Всякие акулы и иглоклювы для него как пирожные.

В общем, мне эта тварь совершенно не понравилась. Чудище какое-то. Наверное, на лице у меня это было написано. Потому что Васу сказал:

— Свинья тоже с виду отвратительна. И даже воняет. Но мы же ее мясо жрем. Так и с цефалоподом. Ну и что, что мерзкий. Зато польза с него какая. А ради пользы можно и потерпеть.

И мне нечего возразить ему было. Но все же потом я часто думал о том, что мне Васу рассказал. Не такая уж это простая работка, с цефалоподами дружить. Не зря ведь этих слез так мало добывают. «Слезы», как Васу рассказал, это такие «неоплодотворенные яйца», которые твари эти сбрасывают в период брачной игры, чтобы избавиться от излишков бора в организме. Чтобы у настоящих яиц потом скорлупа мягче была. Поэтому надо этого цефалопода так подстеречь, чтобы застать эту самую игру. Но если он тебя при этом учует — пиши пропало. Дернет своими венчиками и на глубину свалит. И не будет больше ни игры, ни «черных слез». А в неволе он никогда не размножается. И слезами этими ни с кем не делится. Да, чуть не забыл. Игры эти всегда над большой глубиной происходят. И все эти слезы, что на жемчуг похожи, только в сто раз красивее и прочнее, сразу тонут. И найти их в бездне — гиблое дело. А если он заметит, что кто-то его яйца ловит — сразу приходит в ярость. И тогда все цефалоподы вокруг сразу хотят этого ловца на зуб попробовать. Обычно им это хорошо удается. Видимо, человек для них тоже деликатес. И тогда я вовсе запутался. Если эта тварь хищная нипочем ни с какой стороны не дается, то как же мы богатыми станем?

— А как же эти яйца собирают? — спросил я.

А Васу тогда вздохнул тяжело.

— Кто как. Кто-то на лодках издалека за цефалоподами через приборы наблюдает и потом с аквалангом пытается нырнуть поглубже и на глубине под ними держаться. И яйца тонущие ловить. Только умельцев таких мало. И цефалоподы ими часто закусывают. В основном «слезы» собирают крутые перцы при всех делах. Сначала с воздуха игру засекают, а после на этом месте батискаф на дно пускают. Иногда один-два камушка и находят.

Голос мне подсказал, что батискаф — это такой аппарат для глубоководного погружения. И я подумал, что управлять им сложно, наверное. И некому. Я вот точно не умею. И дорогущий, как пить дать. И спросил:

— А нельзя ли без батискафа обойтись?

Тут Васу начал затылок чесать. И вид у него стал невеселый.

— А вот над этим я как раз и работаю, — так он мне ответил.

Вечером, перед тем как заснуть, я лежал, закрыв глаза, и представлял, как Васу придумает этот свой способ добывать «черные слезы». И как мы с ним будем жить на большом катере и станем богаты. И тогда — чем черт не шутит, вдруг Мишель, несмотря на то, что она целая баронесса, возьмет да и приедет ко мне. Правда, тогда снова выйдет, что во всем будут виноваты деньги. И это будет вовсе не любовь. Но потом я еще поразмыслил и решил, что если Мишель меня полюбит за деньги, я все равно буду этому рад.

Глава 29 «Ящерицы» тоже люди

Когда зажили кулаки и исчезли синяки, мне стало скучно валяться на боку. Только и делаю, что сплю, смотрю визор, или крыши за окном рассматриваю. К тому же вечный дождь перестал. И тогда стал я Васу помогать, чтобы нам побыстрее на билеты до Кришнагири заработать.

Я позади него на мотороллер садился, и мы повсюду ездили. Когда приезжали к клиенту, Васу теперь не тратил время на то, чтобы мотороллер к столбу привязывать, а сразу брал из багажника пиццу и убегал. Оттого мы стали быстрее ездить и больше заказов развозить. И хозяин пиццерии — мистер Рико, как его Васу звал, стал нам больше денег давать. В день на целых четыре кредита больше выходило. Васу был очень доволен, и говорил, что мы с ним «кореша». Правда, когда я узнал, что самый дешевый билет на грузопассажирский рейс стоит почти восемьсот кредитов, то посчитал немного, и получилось, что такими темпами нам нужно работать не меньше года.

Здорово меня это расстроило. Нипочем не думал, что мне в этих болотах целый год сидеть придется. Если б знал заранее — никуда бы с лайнера не ушел. Но потом поразмыслил, и понял, что тогда я бы не познакомился с Васу, и не узнал бы, как жить дальше. А так у нас появилась цель. Так Васу говорит. Я подумал и понял, что он прав. Ведь в этом мире ничего просто так не происходит. Все на свете не зря. Тогда я решил, что нам надо больше пиццы развозить, чтобы денег стало еще больше. Правда, пока не придумал, как.

Когда мы с Васу выезжаем на работу, голос мне все время твердит про какое-то там наблюдение. Так часто, что я уже привык. Может быть, у такого, как я, и голос внутри не слишком нормальный? С другой стороны, он меня не раз выручал. В общем, пока я решил на эти предупреждения внимания не обращать. Ну и наблюдение, ну и что? Пускай себе наблюдают, коли им делать нечего. И выбросил эту чушь из головы.

Этот Плим, когда не было дождя и светило солнышко, местами оказался даже красивым. Камень, из которого тут все сделано, подсохнув, стал блестеть на солнце. И у разных домов оказались разные оттенки. У некоторых зеленые, у других — красные. По вечерам в центре зажигали разноцветные фонари и разодетый народ толпами гулял по улицам. В толпе было много женщин. Всяких разных. Встречались такие шикарные, что даже смотреть на них было боязно.

Васу любит женщин. Правда, он с ними знакомится только на окраинах. Дамы, что в центре, таких, как он, не слишком жалуют. Если что не так, могут и копов кликнуть. А у копов разговор с нами короткий — дубинку достал и по голове. Простые у них тут нравы, на этом Йорке. Зато в таком районе, как наш, Васу неотразим. Увидит симпатичную девчонку на улице, и ну с ней болтать. А она в ответ смеется. И через день или два я опять сижу на темной лестнице.

Потом мне это надоело, и я сказал Васу, что на лестнице мне скучно. И холодно. Особенно, когда Васу в ударе и мне там приходится торчать по полночи. Тогда мой компаньон в затылке почесал и ответил, что, типа, прав я. И братаном меня назвал. И клятвенно пообещал поодиночке мурок «не клеить». Знал бы я, что из этого выйдет.

Однажды я сидел на мотороллере, ждал, пока Васу от клиента вернется, и на прохожих глядел. Когда издал смотришь, люди не против. И я разглядываю их, и слушаю их чувства. Люди все разные, но чувства у всех одинаковые. И у посудомойки, и у таксиста, и у местного букмекера, что весь салом заплыл. Но мне все равно интересно наблюдать, как боится, опаздывая на встречу, какой — нибудь важный дядька, или как торопится на работу няня с седыми висками. И тоже боится опоздать. И как одинаково благодушны разные люди, выходящие из закусочной.

И вот так я смотрел, смотрел, и не заметил, как ко мне подошел один из этих, из «ящериц». Ящерицы, это на самом деле не зверьки. Это такая банда, которая район «держит». И мы с Васу больше всего на их участке работали.

И говорит мне этот «ящерица», у которого в волосы полоски чешуйчатой кожи вплетены:

— Ты, чувак, в нашем районе работаешь.

И улыбается нехорошо. И глаза прищурил. И исходит от него что-то — не передать. Жадность, страх и желание мне больно сделать.

— Я с Васу езжу, — отвечаю. И не улыбаюсь. Я теперь не всем подряд улыбку показываю. Только тем, кто обо мне хорошо думает.

— Я не про эту вашу возню. Я вот про это дерьмо, — и тычет грязным заскорузлым пальцем в пенал, что у меня за ремнем. — Тут все через нас идет, и сдается мне, дружок, ты тут чужие интересы представляешь. У братвы есть мнение, что ты дурь на наш участок таскаешь.

Я только плечами растерянно пожал. О чем он толкует, этот парень в засаленной коже?

— В общем, ты заплатил за проживание. О бизнесе договора не было. С этого дня все доходы пополам.

— Доходы?

— Выключи дурака и гони бабки, — неожиданно резко сказал мне парень.

И за куртку меня ухватил. И еще я увидел, как через улицу с двух сторон к нам лениво двое других «ящериц» направляются. И тогда я с мотороллера слез. И подумал, что опять буду непобедимым и все вокруг будут хрустеть, как печенье. И даже обрадовался. Уж очень мне это дело понравилось. Правда, в прошлый раз я неделю на человека похож не был. Но ради удовольствия стоит и потерпеть. Так я решил. Видать, совсем забыл, как мне давеча худо было.

И «ящерица» этот испугался. Я это почувствовал. Он даже на шаг отступил. Вспомнил, наверное, как я кучу народу из этих, из «козлодоев», так банда трансферов звалась, покрошил. Но потом к нам дружки его подошли, и по бокам от меня встали. А коп, что у своего мотоцикла на углу стоял, зевнул и скрылся в ближайшем магазинчике.

Дружки эти новые спросили:

— Проблемы, Скорый?

И этот первый «ящерица» им ответил:

— Работает у нас, а делиться не хочет, сука.

Сильно он осмелел, когда эти двое подошли. Вернее, боялся он как и прежде, но виду не показывал. Я заметил, всюду свои традиции. Как на том лайнере. В этом вот Плиме, к примеру, люди на улицах традиционно не любят показывать, что им страшно.

И тогда один «ящерица» нож достал, а второй дубинку. А тот, который передо мной, железную штуку на руку надел. И я понял, что они на меня хотят напасть. Несмотря на то, что Васу им мои деньги отдал.

И я обрадовался. И голос внутри меня сказал: «Переход в боевой режим». И я сразу свинцом налился. В голове зашумело, совсем как тогда ночью. И «ящерицы» стали шевелиться, будто сонные. Даже машины, что мимо проезжали, и те застыли. И я так этого первого ящерицу рукой ткнул, что он едва из куртки своей не выскочил. А потом куда-то исчез. Я и не посмотрел даже, куда именно. Потому что руку свою негнущуюся поднял и вокруг себя крутнулся. Да так быстро, что двое оставшихся не успели ничего понять, как уже по земле катились. Прямо под колеса машин, что мимо ехали. И машины начали визжать резиной, чтобы на них не наехать. И сзади раздалось громкое «бум», и одна машина в другую врезалась. И потом в нее — еще одна. А третья отвернула в сторону, и никуда не врезалась. Только мотоцикл того сонного копа, что в магазин ушел, уронила с грохотом, и витрину разбила. И все машины, и те, что врезались, и те, что просто остановились, громко загудели клаксонами.

В общем, стало весело. А потом прибежал Васу и сказал, что я «совсем сдурел». И еще он спросил меня, зачем я тут все разворотил. И еще непонятное что-то. И голос мне сказал: «Выход из боевого режима». И мы сели на мотороллер, и быстро-быстро уехали. Потому что стало много народу собираться и еще потому, что Васу сказал «жужжим отсюда». Он, когда волнуется, всегда такую чушь несет. Но все равно, Васу мой «кореш». И еще «компаньон». И я на него не обижаюсь.

Мне только жаль было, что веселье так быстро быстро кончилось.

Глава 30 Правилка с отмазом, с неожиданным финалом

На следующий день Васу повел меня к смотрящему. «На правилку» и с «отмазом». Чтобы, значит, «ситуацию разрулить». В общем, я одно понял: мы идем с «ящерицами» мириться, которых я вчера слегка обидел. Мы вошли в большой стеклянный дом и на сверкающем лифте поднялись куда-то высоко вверх. Все коридоры в этом доме были в пушистых коврах и с автоматами, которые пиво с орешками продают. И по коврам ходили туда-сюда большие парни и одежда у них подмышками оттопыривалась. Они, эти парни, напомнили мне тех двоих, что ходили за Жаком на лайнере.

Раньше я думал, что смотрящий — это такой здоровенный небритый мужик, которого все боятся, а на деле он оказался приятным вежливым мужчиной в сером пиджаке и белой сорочке. И к нему нас проводила красивая женщина в короткой юбке. Словно в банке каком. Она улыбнулась нам, как радушная хозяйка, и сообщила, что нас ждут. И назвала нас «господами». Васу даже плечи расправил от такого обращения, хотя и ясно было, что женщина эта — не его поля ягода.

Смотрящий сидел за большим столом в большущей светлой комнате, вместо одной стены у которой было затемненное стекло. И сквозь него всю улицу сверху далеко видать. Я даже немного отвлекся, рассматривая город за окном. Почему-то отсюда он казался красивее, чем на самом деле. Не то что из нашего чердачного окна. Поэтому я и пропустил начало разговора.

Смотрящий откашлялся и начал говорить про уставы и уклады, и про какие-то «понятия», и про недопустимость конфликтов на вверенной ему территории, про насилие, убытки, и даже про традиции. Совсем как капитан лайнера. Все его слушали, затаив дыхание, а он говорил и говорил, переводя взгляд с нас на «ящериц», что чинно сидели у стены, сложив руки на коленях, будто школьники какие. Васу мне шепнул на ухо, что это «верхушка». Эта самая верхушка потешно выглядела — взрослые мужики, зачем-то надевшие пудовые башмаки на толстенной подошве и потертую кожаную одежду в заклепках и фенечках. Ну а полоски кожи от ящериц, что у них повсюду в волосы были вплетены, и вовсе были для меня невесть чем.

Я так на этих «ящериц» загляделся, что опять зазевался. И очнулся только тогда, когда понял, что все на меня смотрят. И «ящерицы», все до одного, и Васу, и смотрящий, и несколько людей, что за его спиной у стены стояли. И еще меня Васу толкнул. И тогда я спросил: «Чего?» И «ящерицы» заворчали, как собаки, у которых кость отняли.

— Я попросил, дружище, рассказать нам свою версию вчерашнего инцидента, — повторил свой вопрос смотрящий. И на меня посмотрел своими умными глазами. Голос у него был ровный. Когда такой голос слышишь, поневоле делаешься спокойней. Вот только не понял я, чего он от меня хочет. И на Васу посмотрел. Тот сообразил, что у меня затык случился, и начал было сам рассказывать.

— Мы это… вчера пиццу развозили. Юджин мне помогает. Я пошел к клиенту, а он остался у мотороллера. Стеречь, значит. А когда я вернулся…

— Я попросил рассказать ЕГО, — голос смотрящего остался все таким же мягким, однако Васу будто палкой по спине треснули. Он на полуслове замолк и только глазами хлопал. И все снова посмотрели на меня.

— Я просто сидел и ждал Васу, — так я начал рассказывать. — А потом подошел парень, с такой же одеждой, как у этих, — я показал на людей в коже, — И воняло от него точно так же, как от этих.

«Ящерицы» забормотали чего-то угрожающе. Смотрящий поднял руку. Все мгновенно заткнулись.

— А потом парень стал у меня просить денег. А я не понял, зачем. И еще он ругался. Про какую-то долю мне толковал. А потом к нему два друга подошли, и достали всякие штуки. Я понял: они меня хотят побить.

Смотрящий теперь выглядел заинтересованным. Он немного вперед склонился и сложенные ладони на стол положил. А вокруг все и вовсе не дышали.

— А дальше? — спросил он.

— Дальше они на меня напали, и я их немного побил, — признался виновато.

— Немного побил? — брови смотрящего полезли вверх. Он посмотрел на ерзавших «ящериц».

— Скорого замочил напрочь. Всю грудину развалил. Хорька и Клина изувечил. Пьют-едят через трубочку. Одних органов им теперь надо тыщ на десять, — доложил один из бандитов.

— И чем ты их бил? — снова спросил вежливый мужчина.

Я пожал плечами.

— Рукой. Вот этой, — и я поднял правую руку. Двое мужчин тут же шагнули ко мне из — за стола и заслонили смотрящего. Общупали мою руку, будто я там спрятал чего. Всего меня обыскали. Даже в рот зачем-то заглянули. Забрали мой подарок. Я было хотел объяснить им, что это мои личные вещи, но Васу так на меня цыкнул, что я решил пока молчать.

— Они из-за этого хотели денег? — смотрящий повертел пенал в руках.

— Ага, — просто ответил я.

Наступила тишина. Смотрящий разглядывал пенал. Потом поднял взгляд на погрустневших ящериц. Те почему-то опустили головы. Мужчина в галстуке откашлялся. Двое его больших парней сунули руки под пиджаки. Ящерицы совсем скукожились и стали внимательно смотреть на свои башмаки. Голос внутри сказал: «Обнаружено многополосное сканирование. Приближение недружественного объекта». И еще что-то про дистанцию. Но я не слушал.

— Значит так… — веско начал смотрящий. — Все, что происходит на моей территории, происходит с моего ведома. Ваши люди проявили излишнюю инициативу и сделали попытку прибрать к рукам то, что им не принадлежит. Ну а наш гость, — тут он на меня посмотрел, — оказался не тем, за кого себя выдавал. В наказание за работу мимо меня на моей территории, этот груз остается у меня. Ваши олухи за свою глупость уже наказаны. С вас, так и быть, спрашивать в этот раз не буду. Следующая попытка самоуправства станет для вас последней. Свободны.

Тут «ящерицы» распрямились и снова начали дышать. И быстро потопали к выходу. Я чувствовал, какое облегчение они испытывают.

— А с вами, молодой человек… — повернулся ко мне смотрящий.

— Атака противника с правого фланга, пеленг тридцать! Переход в боевой режим! — завопил мой внутренний голос.

И я стал существом из стали и расставил ноги, разворачиваясь к окну. А окно вдруг взорвалось тысячей осколков и рассыпалось по всему полу звенящей рекой. И ручьи от этой реки обрушились куда-то вниз, в пропасть улицы под нами. И комната наполнилась дымом, и что-то грохнуло исверкнуло так, что все, кроме меня, покатились, как куклы по битому стеклу. А я только попятился. И люди-тени из летающей машины с оружием наперевес посыпались внутрь. Одновременно с этим с громким хлопком вылетела дверь, из нее тоже полезли какие-то люди. И все они кинулись ко мне. Не знаю, что им от меня было нужно, но в этот раз голос мой не соврал. Мне захотелось сказать ему спасибо, но стало не до этого. Потому что началась БИТВА!

Я взревел от восторга, и мой непонятный внутренний голос поддержал меня, и нам вместе было так здорово, как никогда на свете, и я внезапно понял, что рожден для драки, и бросился в бой с диким азартом. Я выл и кричал, как гудок грузовика, размахивая руками и приседая перед наседающими врагами. Они были прочнее тех, что встречались мне до сих пор, но все равно — отлетали от моих ударов, словно кегли! Я отбивал в стороны их оружие, сшибал с их голов черные круглые штуки, одного или двух вынес за окно, где они запутались в какой-то сетке, свисающей с летающей машины, еще нескольких выкинул в дверь, откуда они пришли, потом я опрокинул огромный стол, и он показался мне легче перышка, и начал отшвыривать куда попало тех, кто пытался обойти его слева и справа. А затем, подчиняясь подсказке голоса, начал «отход» на «запасные позиции» с «целью закрепиться». И выглядело это так, словно я проделал в толпе широкий коридор, пробиваясь к бывшей двери. И я почти дошел до нее, как вдруг голос сообщил мне про оружие неконтактного действия, и в глазах у меня все поплыло. Он еще что-то говорил мне, мой неугомонный голос, но только вспышки от этого самого оружия сверкали со всех сторон, и я стал не просто ватный, а превратился в кусок бетона и с хрустом свалился боком на кучу стекла. Последнее, что я увидел, были глаза смотрящего. Он лежал у стены, с прижатым к виску оружием, и ошарашенно смотрел на меня, открыв рот.

Глава 31 Рыцари плаща и кинжала

Сказать, что мне было больно, когда я очнулся — значит ничего не сказать. Болело все — от кончиков пальцев до самых печенок. Даже слезы из глаз выступили. А мне их вытереть было нечем. Потому что я был весь с ног до головы спеленут, будто дитя.

Снова попался, подумал я с горечью.

Ну почему всегда так бывает: если тебе сначала очень-очень хорошо, то потом обязательно должно стать так вот плохо? И голос тут же зачитал мне «доклад». Сообщил, что я находился без сознания ввиду длительного воздействия парализующего оружия. И что зафиксирована несанкционированная попытка глубокого сканирования всех систем, которая была успешно отражена. И что имеют место множественные внутренние и наружные повреждения организма, и что задействована программа восстановления. И предложил продиктовать список повреждений. А я ему сказал, чтобы он лучше боль мне убрал, потому как мочи нет терпеть.

И голос послушался! Меня всего начало покалывать, а потом по телу растеклось приятное тепло. И сразу стало легче дышать. Совсем не больно. И я осматриваться начал. Незаметно. Потому что головой я тоже не мог шевелить.

Я обнаружил, что лежу на большом мягком столе, и надо мной сияют какие-то лампы. И куча всяких штук в углу, и все они мигают разноцветными огоньками. А на голове у меня такая же железка, какую мне Генри когда-то надевал. И высокий седой человек надо мной кому-то что-то гневно выговаривает. И еще несколько других людей рядом с ним стоят. Как-то неестественно. Руки к бокам прижав и глядя в никуда.

Тот, что рядом, много непонятных слов произносил. О том, какому барану пришло в голову за этим идиотом наблюдение установить. Это он так обо мне, значит. И что в голове у меня только куча мусора. И еще, будто сканировать такие мозги — все равно, что в навозе копаться. И что военные за это дело могут и бучу поднять, если пронюхают. Потому как то дерьмо, из-за которого кому-то чего-то спросонья показалось, — приманка для имбецилов и в нем даже на нарушение таможенных правил не накопать. Тут он мой подарок в сердцах на пол бросил. И добавил, что у вояк на все один ответ: дело находится вне поля вашей юрисдикции. А потом сказал, что у него — у меня, то есть, — внутри такая хрень сидит, что какой-то там аналитический суперкомпьютер по сравнению с ней — просто погремушка. И что вполне возможно, что этот «носитель» — он кивнул в мою сторону — новая секретная разработка военных. И спросил у тех, которые перед ним застыли, что они ему теперь делать прикажут. И про то, куда списать «личный состав», который этот монстр — я, то есть, покрошил. И что делать с той швалью, которую нагребли во время «операции».

Тут один человек назвал сердитого мужчину «сэром». И осторожненько так предложил обставить дело как операцию «содействия программе борьбы с организованной преступностью». И что можно всю пену «в расход» за «сопротивление аресту», а этого — он на меня кивнул — наградить за активное содействие. И что вояки в этом случае претензий к нам наверняка иметь не будут. И что можно выставить дело как серьезный удар по этой самой «преступности». А «выбывший личный состав» наградить посмертно и осветить героические усилия «конторы» в прессе.

И сердитый мужчина замолчал и ругаться перестал. И начал ходить по комнате, и лоб хмурить. И все головы вслед за ним поворачивались. Как куклы, ей-ей! И кто-то произнес: «Сэр, объект нас слышит». И мужчина подошел и надо мной склонился. И стал внимательно на меня смотреть. А я взял и улыбнулся. Просто так. Наверное, оттого, что мне больше не было больно. И хмурый мужчина неожиданно на мою улыбку ответил. И я увидел, как его напряжение покинуло. И легко ему стало, будто он лет сто сбросил.

— Как себя чувствует наш герой? — так он спросил.

— Немного кружится голова. Где я?

Мужчину мои слова немного озадачили. Наверное, он не ожидал, что я так складно говорить могу. Уж больно он уверился, что я просто ходячий поедатель гамбургеров, который больше ни на что не способен. Но все равно, он с собой справился, и ответил:

— Вы в безопасности, мистер Уэллс. Но мне бы хотелось знать, что за биочип вживлен в ваше тело?

Если меня чем и можно было озадачить, то это самое то. Внутри меня? Какой-то «чип»? Это он о голосе, что ли? И тут я решил, что чип этот самый, может, и не самая лучшая штука, что в тебя могут воткнуть, но я к нему уже как-то привык. Частью себя его ощутил. И так ответил:

— Это закрытая информация.

Очень уж значительно это у меня вышло. Я не совсем понял, что это означает, но знаю откуда-то, что когда тебя спрашивают о том, чего ты не знаешь, лучше так отвечать. И тогда все вопросы отпадают, а тебя начинают сильно уважать.

Так и вышло. Человек этот улыбку с лица согнал и сказал:

— Ну да, ну да. Я так и подумал… капитан.

И на своих людей, что позади «смирно» стояли, значительно так посмотрел.

— Вы пока отдохните, капитан. Сейчас наши медики вами займутся. Мы ведь не можем допустить, чтобы человек, который исполнил свой гражданский долг, потерял здоровье. Скоро будете лучше прежнего. А потом мы пообщаемся подробнее.

И еще что-то добавил. Про то, что мои усилия, конечно же, будут должным образом оценены, а издержки «компенсированы материально». И «весьма щедро». И еще сказал что-то про «славные традиции организации, уходящие корнями во времена рыцарей плаща и кинжала». Важно так сказал. Я видел, ему самому от этих слов стало внутри возвышенно, что ли. А уж у тех, что позади стояли, и вовсе чуть припадок от нахлынувшей преданности не случился.

Тьфу ты, пропасть! Всюду у них какие-то традиции. Куда не плюнь. И как я без них на Джорджии жил, не пойму.

Потом я закрыл глаза и уснул. И во сне снова летел над морем. И еще — я был непобедим. Я рассекал пространство, что твоя стрела, и воздух вокруг моего тела был спрессован в сталь. И мое оружие — мои кулаки — летело в цель, и я вздрагивал от удовольствия, когда мои ракеты взрывались. И чувствовал укол радости, когда бортовая лазерная батарея выдавала боевой импульс. Во сне я был «Красным волком». А потом пришла Мишель и поцеловала меня в губы. Такой вот замечательный сон.

Глава 32 Герой и его слава

К утру мне стало совсем хорошо. Только кулаки еще саднили и дышать было немного больно. Но строгая холодная женщина в белой одежде и такой же смешной высокой шапочке мне сказала, что это скоро пройдет. И меня одели во все новое, дали черные блестящие ботинки и даже повязали на шею галстук.

А потом я стоял в каком-то большом зале, где было много людей, и важный человек в форме громко произнес:

— Дамы и господа, представляю вам образец имперского гражданина, капитана Юджина Уэллса.

И все вокруг встали и начали хлопать. Словно я певица какая-нибудь.

Но просто так стоять в ярко освещенном месте, когда все вокруг тебе рукоплещут и вообще — улыбаются почем зря, было как-то неловко. И тогда кивнул. Совсем как тогда, на лайнере. И вокруг меня стали кружиться какие-то жужжащие штуки, и я все щурился от яркого света, что в глаза мне бил. Но голос про эти штуки не сказал ничего, и я решил, что бояться их нечего.

И потом ко мне все время подходили какие-то люди и рассказывали, как они горды оттого, что им чего-то там выпало, и жали мне руку, и долго ее трясли, и все время улыбались куда-то в сторону зала. А жужжащие штуки так вокруг и порхали. А мужчина громко живописал, как блестяще завершилась тщательно спланированная операция, и хотя жертв среди сотрудников избежать не удалось, преступности Плима был нанесен «сокрушительный удар», чему в огромной степени поспособствовал капитан Уэллс, то есть я. И над головами людей крутились большущие цветные голоролики, где я, совсем как в кино, прыгал и вертелся, раскидывая каких-то небритых глыбообразных типов. И все люди задирали головы и смотрели на них, а потом снова на меня, а потом снова мне хлопали.

Потом вперед вышел какой-то очень важный мужчина, и все сразу притихли. А мужчина подошел ко мне и встал рядом. И сказал проникновенно, что такие граждане, как я — гордость и опора Империи. А потом повернулся и повесил мне на шею цветную ленточку с блестящей штукой. И сказал, что для него это незабываемый день. И руку мне осторожно пожал, словно я из фарфора был. И долго так ее держал, и при этом к залу повернулся. Наверное, это чтобы его летучие штуки лучше видели. Голос мне сказал, что они нас «снимают». И еще сообщил, что меня, оказывается, «наградили».

Так они меня довольно долго мучили. Но уйти было неловко, ведь столько людей тут ради меня собралось, и я терпел.

Еще у меня что-то спрашивали из зала. И мужчины и женщины. Хотели узнать, надолго ли я посетил их планету, женат ли я, сколько у меня детей, и как я отношусь к проблеме равенства каких-то полов, а также — что я думаю о конфликте «квакеров» и «белой партии», и какие политические последствия применительно к астероидному кризису, на мой взгляд, это может повлечь. Особенно одну дамочку интересовал «военный и экономический аспекты проблемы». И какой у меня любимый цвет. И как я отношусь к свободной разнополой любви. И правда ли, что я работал под прикрытием под видом разносчика пиццы. И еще много всего.

Трудно мне было, вы не поверите как. Я ответил, что жены у меня нет, и детей тоже. И что к проблеме полов я отношусь с уважением. Там, где я не знал, что сказать, я отвечал, что это «закрытая информация», и улыбался. И все с понимающим видом кивали. Такая уж это волшебная фраза. А про любовь я сказал, что давно ее ищу, но пока мне не удается понять, что это такое. И что рано или поздно я это узнаю. И женщины из зала начали мне бурно аплодировать, а мужчины натянуто улыбаться. И оглядываться вокруг, словно не поняли, куда это их занесло.

И когда меня провожали из этого гостеприимного дома, то дали маленькую платежную карточку, вроде моего жетона, и сказали, что это «скромная компенсация». Еще добавили, что рассчитывают на мою порядочность и благоразумие. Правда, тот, кто это говорил, неловко себя чувствовал. Будто с обезьяной какой разговаривал. А напоследок мне вернули мой подарок. Не именно мой, но точь-в-точь такой же. И заверили, что это абсолютная копия моего пенала, с полностью идентичным содержимым. И еще он теперь не горит, не боится воды, и выдерживает какое-то там «давление». Я подумал, что Анупаму ведь все равно, какой пенал я его сестре привезу, этот, новый, или старый, испачканный и помятый. И согласился. И все были очень довольны. Мне пожали руку, посадили в большую машину и отвезли домой к Васу. А вокруг ехало несколько мотоциклистов с оружием. И народ мне смотрел вслед, раскрыв рты.

Васу, меня когда увидел, чуть в обморок не упал. Сильно он напуган был. Сказал, что нипочем не верил, что «отмажусь», так я много народу покрошил. Рассказал, как его шарахнуло из парализатора. И как он под кучей мусора спрятался, а потом уполз через мусоропровод на другой этаж. Так вот и спасся. И еще он сказал, что я чисто «киборг-убийца». Киборг — это такой искусственный организм, так мне голос перевел. А я в ответ, что никакой я не киборг. И что я самый, что ни на есть, настоящий. Хотя у меня теперь и новые ботинки. «И еще галстук» — сказал Васу. И мы с ним обнялись, как братья. Ведь это мой «компаньон». И даже «кореш».

Глава 33 Неожиданные последствия, или хорошо ли быть знаменитым

С этого дня работать нам стало значительно легче. После того, как меня показали по визору, заказы мистеру Рико так и сыпались. И все просили, чтобы пиццу непременно мы с Васу привезли. Точнее, чтобы именно я ее принес. И даже были готовы за это платить больше. Мистер Рико — толстый мужчина с большими волосатыми руками, сказал мне, что будет теперь мне платить десять процентов с каждого кредита. А Васу — вдвойне от прежней суммы. Потому что Васу ему объявил, что он — мой «менеджер и компаньон».

Еще мистер Рико сказал, что мы можем съедать столько пиццы, сколько влезет. Он очень озабочен стал в последнее время, потому что не успевал теперь выпекать столько, сколько ему заказывали. Но все равно, как видел меня, все время улыбался и говорил, что сначала думал, будто я простой придурок. А на самом деле я оказался таким важным человеком. И еще всегда добавляет, что для него это большая честь, когда я его пиццу развожу.

И заказы мы теперь развозили не по окраинам, а по всяким особнякам да офисам. Для этого мистер Рико и коробки новые заказал — цветные и красивые. И еще он сказал, что «количество переходит в качество», и что «конъюнктура меняется», и что мы теперь в другой «ценовой нише». Наверное, он оттого это говорит, что наша пицца подорожала втрое.

Когда мы приезжаем по адресу, я беру коробку и иду к клиенту. И какой-нибудь важный мужчина встречает меня, жмет мне руку и просит «автограф». А женщины, что в этих домах встречаются, мне радостно улыбаются, словно я их давно пропавший и внезапно обретенный брат. А мою пиццу они небрежно отдают какому-нибудь слуге. И все расспрашивают меня о каких-то глупостях. Вроде того, что если я снова вожу пиццу, то продолжаю ли я выполнять очередное секретное задание, или что я думаю о тенденциях перевода транспорта с водородных на метаново — электрические двигатели. И еще меня приглашают на всякие «вечеринки». А дамы хихикают и норовят потрогать меня за руку. Только я от приглашений отказываюсь. Я не очень ловко себя чувствую, когда вокруг много людей и все на меня смотрят. Я-то знаю, кто я на самом деле. И не люблю выглядеть глупее, чем есть.

В нашем районе, в «Верде», тоже все сильно переменилось. Ведь смотрящий куда-то неожиданно пропал, бросив свою территорию на произвол судьбы. И все сразу как-то перепуталось. Оставшиеся «ящерицы» начали друг с другом воевать, потому что их верхушка тоже исчезла. И так увлеклись, что кандидаты быстро сами собой кончились. А тех, кто в перестрелках выжил и с голоду народ грабить пытался, постепенно полиция повымела. У этой полиции без должного руководства дела так расстроились, что хуже некуда. Раньше ведь как — они нагребут с улиц всякой пены, а смотрящий через их начальство им говорит, кого, сколько, куда и почем. И они при деньгах и смотрящему отстегивали. Или он им, в зависимости от обстоятельств. И так все замечательно шло. Но теперь команды поступать перестали, и деньги куда-то пропали. Самые глупые пытались деньги с задержанных трясти. Но отдел внутренних расследований, которому теперь тоже никто сверху не приплачивал, с досады таких умников приглашал «на беседы». И больше их никто после этого не видел, а в их квартирах селились другие люди. И тогда те полицейские, что пошустрее да поумнее, все по другим участкам разбежались. А те, что еще остались, долго думали, куда всю эту братию, что у них в обезьянниках в неимоверных количествах скопилась, пристраивать? И чем ее кормить? Ведь раньше таких проблем не было. И тогда самый старый коп вспомнил, что когда-то, очень давно, они этих «задержанных» в суд водили.

Оказалось, это совсем рядом — всего два квартала от участка. И вот давай они туда постепенно из обезьянников народ сплавлять. А судья в растерянности. Ведь и ему теперь никто указаний не дает. И денег тоже. А попробуй-ка прожить на одну зарплату! И в расстроенных чувствах он всех подряд определяет на рудники. И так народ в обезьянниках совсем перевелся. А денег, тем временем, было все меньше. И копы от этого так осатанели, что рыскали по самым укромным местам и днем и ночью. И чуть что не так — сразу хвать — и в суд. И опять судья с досады кого-нибудь сажал. И таким вот образом вся местная шпана повывелась, а чужая район стороной обходить стала.

Лавочники, владельцы прачечных и автозаправок тоже одно время в недоумении были. Ведь мзду с них некому стало собирать, а они ее откладывали по привычке. Потому как знали, кто-нибудь обязательно за ней придет. Рано или поздно. Ведь без защиты как? Без защиты боязно. Но время шло, деньги копились, а никто за ними не шел. А тех, кто и хотел, копы еще по дороге хватали, и в обезьянник. Чтоб неповадно было. И потому что настроение плохое. Оттого, что денег нет.

И тогда самый смелый лавочник, что всякой аптечной химией торговал, решился. Взял да и вложил неожиданно образовавшиеся свободные средства в дело. Надстроил себе еще один этаж, накупил всякого товара и цены снизил. Народ к нему и повалил. И денег у него стало еще больше. И, совсем расхрабрившись, лавочник этот, Краев, взял займ в банке и прикупил себе полдома по соседству под гостиницу.

Глядя на него, остальные тоже кубышки раскрыли. И вот теперь по нашему Верде ходить можно и днем и ночью, и ничего не бояться. Только руки в карманах лучше не держать. А не то попадется навстречу коп и решит с горя, что у тебя в штанах оружие, и даст дубинкой. А то и к судье отведет.

А вокруг появились всякие летние кафе, и народ в них пиво-кофе потребляет, и музыка слышна из ресторанчиков, и народ по магазинам толпами бродит. Прослышав про низкие цены, люди из других районов начали к нам на надземке приезжать. Так что народу на улицах стало — не протолкнешься. Такие вот дела.

Владельцы всяких там аптек и автостоянок часто нас с Васу на улице останавливают и просят рассудить. Смотрящего-то нету. А вы, то есть я, мистер Уэллс, его «завалили», значит, вы теперь, по понятиям, он и есть. И просим, значит, спор наш разрешить. Так они рассуждают. С такой железной логикой мне трудно спорить. Ведь получается, я перед ними виноват. И приходится их слушать.

Странно мне смотреть, как богатые умные дядьки переминаются передо мной, словно мальчишки. И в глаза просительно заглядывают. И чушь, что я несу, с уважением выслушивают. Когда два хозяина магазинов тротуар меж собой поделить не могли, я им сказал, что надо делать, как проще. Взять да и поделить тротуар пополам. Независимо от размера магазинов. И они обрадовались. И всем рассказали, будто я «сужу по справедливости». Так что теперь мы с Васу стараемся по большим улицам не ездить, потому как иначе пицца успевает остыть. А нам надо «марку держать», так компаньон мой говорит. Мы и держим. С учетом моих денег, и тех, что мне подарили в качестве «компенсации», нам всего ничего на билеты копить осталось. Каких-то два месяца. Правда, Васу пока еще не нашел способа, как эти самые «слезы» добывать, но говорит, что «на месте сориентируется».

И еще я все время размышляю о том, как может простая маленькая коробочка, из-за которой все завертелось, так круто изменить жизнь стольких людей. И никак сообразить не могу, в чем тут секрет. Потому как выходит, что интерес к ней каких-то больших людей оказался полной глупостью. А глупости никогда никого до добра не доводили. Так все говорят. Как же тогда вышло, что именно эта глупость всем во благо пошла? Получается, быть глупым здорово?

А голос мне сказал, что это «парадокс». Любит он у меня всякие мудреные словечки.

Васу по вечерам приводит теперь не одну подружку, а сразу двоих. Теперь, когда я стал знаменит, любая девчонка из района готова к нам гости приходить. И к Васу тоже. Он им говорит, будто работает моим «менеджером». Это звучит значительно и волнующе. И ему никто не может отказать. Девушки разглядывают меня, будто диковинную рыбу, а когда я говорю какую-нибудь ерунду, с готовностью смеются.

Мы угощаем их пивом с моими любимыми устрицами. Или большущей печеной рыбой, которую нам доставляют горячей из магазинчика по соседству. Еще я купил огромный музыкальный терминал и теперь могу вволю слушать любимую музыку. И когда девчонкам надоедает хихикать и болтать глупости, я включаю парня по фамилии Хендрикс. Или ребят с непонятным названием «Грейтфул дид».

Иногда мы с Васу подпеваем музыкальному ящику. У нас это здорово выходит. Девчонкам нравится. У меня вдруг прорезался чуточку хрипловатый баритон. А потом мы наперегонки занимаемся с гостьями любовью. Так Васу называет это дело. Признаться, я давно уже понял, что это никакая не любовь, хотя деньги с меня брать и перестали. По мне, так это просто «трах». Иногда Васу так тоже говорит. Разве же это любовь, когда поутру, после всех этих приятных штук, что мы вытворяли, даже имени девушки вспомнить не можешь? Да и сами они, будто заводные машинки. Говорят одно и тоже. Что я красивый парень. Или клевый чувак. Или что классно трахаюсь. И иногда врут при этом безбожно. Я ведь такие вещи здорово ощущаю. С ними весело и приятно, и легко потом, будто в сауне попарился. Но при этом чувствуешь, что они совсем чужие. И представляешь, как было бы здорово, если на их месте вдруг оказалась Мишель. Когда я так думаю, то начинаю злиться. Повторять про себя, кто она, и кто я. И начинаю чувствовать себя очень одиноким. Еще более одиноким, чем когда жил на Джорджии. В такие моменты я сажусь у стены и слушаю «Летнее время» Дженис. Знали бы вы, каково на душе бывает, когда понимаешь, что тебя никто не любит. И я представляю, как на Кришнагири женщины будут совсем не такими пустоголовыми мотыльками, как наши гостьи. И я обязательно найду такую, которой будет рядом со мной хорошо. И почему-то, когда я так представляю, я снова вижу Мишель. И тогда снова злюсь. Что поделать. Такой вот я и есть. Все у меня не так, как у других.

Зато теперь я знаю, что такое «друг». Друг — это лучше, чем кореш. Или даже — чем компаньон. Друг, это когда ты знаешь, что человек тебя нипочем не бросит, как бы ему ни было страшно. И еще с ним можно говорить о чем хочешь, и он тебя поймет.

Васу мой друг. Он, может, и не умеет разговаривать так, как всякие важные дядьки в галстуках, но зато я знаю, что он со мной последним куском поделится. Когда я это понимаю, мне становится не так одиноко. Разве что немного грустно.

Глава 34 Пилот милостью Божьей

Однажды мы привезли заказ в большущее стеклянное здание. «Авиационная компания Виккерса», так было написано на нем сияющими буквами. На входе за толстым стеклом дежурили строгие мужчины в синей форме и с оружием. Они нипочем не хотели меня пускать к клиенту. «Не положено», так они мне говорили. И я уже было совсем собрался назад повернуть, как вдруг один из охранников сказал другому: «Слышь, Кен, это, кажись, тот самый черт, что уделал смотрящего в Верде. И всю его банду. Голыми руками. Его по визору показывали». И тогда второй охранник, тот, что с усами, посмотрел на меня с интересом и сказал: «Да ну?». И они стали куда — то звонить, чтобы узнать, правда ли я должен пиццу в какое — то там «ноль — три — шесть — ноль» доставить. И выяснилось, что я не вру, и какой-то там важный мистер из «испытательной лаборатории» действительно меня заказал. И что давно меня ждет. И очень сердится, потому как обещал меня сотрудницам показать, это во-первых, и что перерыв на чай у них заканчивается, во-вторых. И что-то еще про жесткий график добавил.

Охранник начал было что-то про режим допуска говорить, но тот важный мистер сказал, чтобы тот заткнулся и не указывал ему, как надо работать. И охранник заткнулся. И мне выписали «временный пропуск». Сфотографировали меня, велели приложить палец к какой-то штуке. Этот пропуск оказался маленькой магнитной карточкой на шнурке.

Я подумал, как много времени тут потерял, и что Васу на меня сердиться будет. Потому что мы можем опоздать на следующую доставку. А у нас сегодня их еще целых три штуки. Но делать нечего, придется теперь идти в эту самую «ноль-три-шесть-ноль».

Один из охранников вышел, посадил меня в маленькую тележку с прозрачными бортами, и мы помчались. Тут у них в каждом коридоре полоска была для таких тележек, по которым люди не ходили. Двери по сторонам так и мелькали. Потом тележка остановилась, как вкопанная, и я чуть кувырком с нее не слетел, потому что обеими руками коробку с пиццей держал. И охранник провел меня в здоровущий зал.

Как только я туда попал, у меня челюсть отвисла. Я так и встал в дверях, как вкопанный. Вокруг были натыканы стеклянные клетушки, за которыми копошилось множество людей в халатах. Высоко над головой — прозрачная крыша, сквозь которую видны облака, а весь пол у стен уставлен какими-то железными штуками. И пахло тут как-то по-особенному. Очень знакомо. Будто я домой попал, туда, где мне было хорошо, и откуда я уехал давным-давно.

Но самое интересное находилось посередине. В центре зала висел на каких-то мудреных штуках самый настоящий боевой самолет. Не спрашивайте, откуда я это знаю. Просто знаю, и все тут. Я сразу вспомнил про свой «Гарпун». Хотя этот был совсем на него не похож. Он был больше, с необычными обводами, очень непривычный с виду. И грозный. Я его мощью враз проникся. Знаете, бывает, смотришь на человека, и его силу ощущаешь. Характер. Иногда можно с первого взгляда сказать: этот человек добрый. И сильный. И дело тут вовсе не в мышцах и не в фигуре. В его ауре, что ли. Ну, вы-то лучше знать должны. Сам-то я говорить не мастер. Вот и с этим самолетом так же. Посмотрел я и враз представил, какой он стремительный и убойный насмерть.

И еще я вспомнил про свои сны. И про серую полоску моря внизу. А голос мне сказал, что идентификация боевой машины затруднена. То есть, он просто не знает, что это за модель. Я уже немного научился его мудреные слова понимать.

И так я стоял и на самолет этот любовался, пока какой-то человек не помахал мне из-за стеклянной стены. И охранник меня к нему подтолкнул. Я вздохнул и потащил ноги куда сказано. И все на самолет оглядывался, так, что едва не врезался лбом в какую-то трубу.

Представил я, как снова мне будут глупые вопросы задавать, да автограф просить, и как пиццу мою в сторону отставят, даже не попробовав. И сразу мне стало грустно. Но мужчина, что меня встретил, пожал мне руку, и сказал, что очень рад знакомству. И тому, что его работа вызывает живой интерес у такого «модного» человека. И кивком на самолет указал. И еще сказал, что его зовут Сэм Стоцки. А я ему ответил, что меня зовут капитан Юджин Уэллс. И про все остальное тоже сказал. Даже про планету базирования. Наверное, так на меня самолет подействовал.

Этот Сэм, он классным парнем оказался. Коробку открыл, и пиццу тут же разобрали молодые люди в халатах. И даже двое в форме. В первый раз после того, как меня этой штукой на шнурке наградили, я увидел, что мою пиццу кто-то ест, да нахваливает. И я понял, что это не те люди, что Васу презрительно зовет «тусовкой». Эти — самые настоящие.

— Очень вкусно, — сказал с набитым ртом Сэм. — Давно такой пиццы не пробовал. Теперь будем заказывать только у вас.

И все вокруг подтвердили, что да, действительно вкусно. А один из них пытался одновременно и есть, и про что-то у меня спрашивать. Вроде бы про то, как мне удалось одному и голыми руками такую банду вооруженных горилл раскидать. А я ответил, что не помню. Наверное, со страху. И все вокруг засмеялись. Почему-то мой ответ им здорово понравился.

— Вот, Алекс, какие у вас конкуренты. И летают, и пиццу развозят, и банды походя прихлопывают, — с улыбкой сказал какой-то молодой человек плотному мужчине в форме. — А ты не можешь простой набор высоты без происшествий выполнить.

— Тоже мне, конкурент, — ухмыльнулся пилот. — Был бы конкурент, сидел бы за штурвалом, а не пиццу развозил.

— Это ты от зависти, Алекс, — подначил другой парень в халате.

И все вокруг заулыбались, согласно кивая.

— Что б вы понимали в полетах, мать вашу, — огрызнулся летчик.

— Осторожнее, майор. С вами дамы, — сказала худенькая девушка с рыжими волосами.

— Ах, простите, сударыня, не заметил, — дурашливо поклонился пилот.

— Не хотите вспомнить молодость, капитан? — спросил меня Сэм. И на самолет снова кивнул. — Могу организовать экскурсию. Посидите в кабине.

— Мне пиццу надо развозить, — зачем-то брякнул я. — У нас график.

Майор и второй летчик засмеялись. Как-то очень обидно. У меня даже уши покраснели, так я разозлился. И на них посмотрел внимательно.

— Но если недолго, то я согласен.

А им что, смотрят на меня насмешливо, будто насквозь видят. И то, что я не как все — тоже.

— Вы можете идти. Этот посетитель — под мою ответственность, — сказал охраннику Сэм. И мне: — Пицца подождет, капитан. Ни один пилот не в силах устоять перед соблазном познакомиться с нашей чудо-птичкой. Не говоря уже о полете.

— Передайте моему напарнику, чтобы ехал без меня, — попросил я.

— Конечно, капитан, — кивнул охранник.

— С чего начнем, Юджин?

— Я правда могу посидеть в кабине?

— Конечно. Могу даже подключить вас к системе управления. Сделаете кружок над полем. В симуляторе, разумеется. Хотите?

А у меня от волнения даже язык пересох.

— Да… Сэм.

— Какой позывной возьмете, Юджин? — спросила девушка.

Я немного подумал, а потом сказал:

— Красный волк.

Она кивнула и начала колдовать над пультом. А летчики переглянулись и опять заржали. Наверное, им мой позывной не понравился. И я еще больше разозлился. Подошел к этому краснорожему майору, который даже жир от пиццы с губ не стер, и сказал твердо:

— Это был мой позывной. Пока меня не сбили.

И при этом посмотрел ему в глаза. Так твердо, как мог. И майор сразу перестал смеяться.

— Где вы воевали, капитан?

— Я с Джорджии.

— Понятно, — майор как-то немного увял, и переглянулся со вторым пилотом.

— Рассказать вам о птичке? — спросил молодой человек в халате.

— Да. Если можно.

— Брось Пак, это же глупо. Зачем над парнем издеваться? Там требуется полностью развернутый и адаптированный «паук». Руками там делать нечего, — сказал второй летчик.

— Внешний запрос диагностики биочипа. Принять? — неожиданно спросил голос.

— Давай.

— Диагностика показывает, что в теле Юджина Уэллса присутствует активированный биочип класса «Шиповник» с полностью развернутой структурой, — отозвалась из-за своего пульта рыженькая девушка.

— Что за черт? Люди с пилотскими чипами высшей категории не развозят пиццу! — буркнул майор.

И почему-то стало тихо. И все на меня посмотрели, словно только что увидели.

— Это уже не шутки, — тихо сказал какой-то парень. — С активированным чипом уровень реализма в имитаторе достигает девяноста процентов.

— Чип готов к приему пакета, — отрапортовала девушка.

«Обнаружен запрос закрытого канала. Принять данные?» — спросил мой голос.

«Принимай все», — ответил я. И в загривке слегка кольнуло.

— Пакет передан, контрольная сумма прошла, — девушка.

«Данные приняты. Загружена программа управления истребителем-бомбардировщиком „Гепард“, опытный образец, версия 305.23.112, — эхом отозвался голос внутри. — Расход памяти… активных блоков… задействовано резервное дублирование… статус всех систем — норма…»

— Не передумаете, капитан? — спросил Сэм.

Я поежился от какого-то нового чувства. Или наоборот — знакомого, но забытого. Что-то внутри меня трепетало, грозя выскочить наружу. И оживал непонятный азарт, как перед битвой. Странно все это. Ведь меня тут никто не собирается бить, и драки не предвиделось. Но азарт все ширился, пока не затопил меня до кончиков ушей. И я невольно выпрямился и расправил плечи.

— Не передумаю.

И все пошло так, как надо. Люди вокруг начали делать каждый свое дело, не показывая своего удивления, будто я был одним из них.

— Простенькая программа, капитан, практически ознакомительное упражнение, — сказал мне Сэм. — Старт с палубы, отрыв без катапульты, на антигравах, запуск основного двигателя, круг на высоте пять тысяч на трех «махах», передача управления системе посадки. Справитесь?

Я плечами пожал. Глупый вопрос. Даже если бы я знал, что не справлюсь, — все равно полетел бы.

Молодой человек, жуя на ходу, проводил меня к машине. По дороге рассказывал мне вещи, которые я и так уже знал. Но все равно — слушать его было интересно. Слова его звучали как музыка.

— Универсальный палубный истребитель — бомбардировщик… новое поколение… рабочее наименование прототипа — X–201 «Гепард»… единая программа базирования — морские ударные, космические тактические авианосцы… вес тридцать… основные двигатели — реактивные термоядерные осцилляторы с изменяемой конфигурацией потока… вспомогательные — водородные вихревые… голосовое управление — только на дозвуковой… скорость в атмосфере — 22М… ускорение в космосе — сорок километров в секунду за секунду… взлет на основных двигателях — только в аварийном режиме, настоятельно рекомендуется старт на антигравах, в том числе с применением катапульты… оружие… э — э — э, вам это не надо… сопровождение целей: до восьмидесяти воздушных, до тысячи четырехсот наземных, пятисот тридцати морских класса «малый ракетный катер», до тридцати скоростных космических… маневровые двигатели — импульсные водородные… активная интеллектуальная система управления с защитой от ошибок пилотирования… изменяемая геометрия крыла, носового обтекателя и хвостового оперения… самовосстановление обшивки на основе нанотехнологий, предел — 15 процентов поверхности… силовой щит… система постановки активных помех… электронная имитационная система…

Я шел, будто во сне. Внутри было такое предчувствие, будто вот-вот должно случиться что-то важное. То, чего я давно ждал и чему нет названия.

Мы втиснулись в маленький прозрачный лифт и вознеслись над полом в невообразимую высоту. Молодой человек, его звали Клеменс, помог мне влезть в противоперегрузочный костюм и улечься в глубокий ложемент. Потом пристегнул меня так, что я едва пальцами мог шевелить. Надел на меня шлем. Как только он загерметизировался, звуки разом пропали. Теперь я слышал только свое дыхание. И в заключение меня всего обволокло прозрачным гелем. Стало темно.

— Удачного полета, капитан! — донесся откуда-то голос Клеменса, и я едва подавил желание кивнуть. Вдруг откуда-то узнал, что этого делать не стоит. И тогда я просто моргнул.

Что-то зашипело. Стекло шлема передо мной покрылось узором боевой консоли. Совершенно незнакомый рисунок. Я лихорадочно силился вспомнить, что он означает, этот многоцветный узор. И приступ паники, совсем как тогда, в академии, при первом самостоятельном полете, накрыл меня с головой. Откуда я это помню? Как я могу помнить первый полет? И удовлетворение внутри. Голос постарался. Достал откуда-то. Спасибо, дружище. Снова удовлетворение. Паника ушла. Я попытался так же, как в академии, отрешиться от мыслей. Чип сделает все сам. Я представил под собой море. Серую смазанную полоску. Услышал шум ветра над пенными гребнями.

Я закрыл глаза и ощутил как пучок моих провисших безвольных нервов, будто вожжи, подхватывает и натягивает боевой чип. Привычно шевельнул мышцами живота. У каждого пилота свой способ переключаться. У меня — такой.

Мир исчез. Мозг включился в потоковый режим. Я стал большим и мощным. Я не дышал — мне не требовался кислород. Перед глазами развернулась прицельная панорама. Куда бы я ни взглянул — тут же натыкался на полупрозрачные индикаторы систем, через которые просвечивало пространство. Я видел одновременно во всех направлениях, мог сосчитать крупицы перхоти на плечах стоящего внизу и задравшего голову краснорожего квадратного Алекса. Видел воробьев, дерущихся за внешним ограждением за кусочек пирожка. Считывал характеристики орбитальных спутников. Я мог видеть муравьишку-Васу в кипении муравьиного моря. Нет, я не видел его в привычном понимании. Я просто почувствовал, что это именно он, и определил его текущие координаты с точностью до сантиметра.

— Капитан Уэллс, номер 93/222/384, командный статус подтвержден. Приветствую на борту, командир, — плавно и неторопливо прошелестел незнакомый голос.

И откуда-то я знал, что это кажущаяся неторопливость. Потому что микросекунда субъективного бортового времени вмещает в себя до получаса такой вот неспешной диктовки. И уверенный доброжелательный голос продолжал читать свои магические заклинания, от которых у меня в нетерпении зудели кончики пальцев.

— Борт 003, «Гепард», позывной «Красный Волк», полетное задание загружено, статус всех систем — зеленый, основные двигатели в холостом режиме, оружие деактивировано, разрешение на взлет получено.

Я шевельнул какой-то частью своего необъятного сложного тела, отвечая на приветствие. Я — рыба, которая, наконец-то, сползла с песка в набежавшую волну. Я снова в родной стихии. Меня плющит от осознания собственной мощи и непередаваемого совершенства. Мой «Гарпун» — славная лошадка и хороший друг, воспоминания о нем подхватывают и качают меня в ласковой воде, я испытываю мгновенную горечь утраты и острую, неизбывную печаль по навсегда ушедшему близкому существу. «Гепард» — он теперь мой «Красный волк», и отныне мы с ним — одно целое. Он разделяет мою боль. Он радуется моей удаче. Он обещает мне радость. Он просится вверх, в голубизну полдня, жаждет вырваться в черноту космоса и обжечь датчики в вакууме.

За крохи недоступного сознанию отрезка времени я диктую ему: «Антигравы — пуск, подъем триста, основные двигатели — режим разогрева». И при этом твердо знаю, что говорю именно то, что нужно.

Сложнейший организм деловито мурлычет в ответ на мои мысленные прикосновения, и я чувствую, как усиливается в районе брюха-киля холодок — это включаются антигравы, и сверхъестественным тысяча каким-то чувством я ощущаю, как в магнитном коконе опускаются в камеры синтеза натрий-тритиевые капсулы, невидимые невооруженным глазом. И мир плавно проваливается вниз. Горизонт распахивает объятия. «Ветер 20, 9 узлов, порывы 15», — шепчет голос машины.

Я неуверенно покачиваюсь на антигравах, купаясь в этих порывах. Я — большой, только что оперившийся птенец, впервые ставший на крыло. Ощущения нового тела еще непривычны, и я раскачиваюсь на нетвердых ногах, привыкая к нему. А потом шевелю закрылками, выбирая нужное направление, и импульсы маневровых движков вспарывают прозрачный воздух. Я произношу без слов: «Старт основных, скорость 3М». В животе моем, отзываясь на команду, вспыхивают крохотные сверхновые. Я вбираю утробой тугой набегающий поток и помогаю себе глухим ревом вихревых двигателей. Мир прыгает мне навстречу и распахивается ослепительной дверью в рай.

Я лечу. И это не во сне. Я счастлив. Тело-самолет отвечает восторгом на мой восторг. Море до горизонта стелется у моих ног. Я могу перепрыгнуть его в момент, просто увеличив тягу. Но мне нравится его пахнущее солью и йодом серо-зеленое покрывало. Я бы мог лететь над ним целую вечность, раскинув по сторонам руки-крылья. Ограничения полетного задания не позволяют мне своевольничать. Я словно привязан к курсу невидимой нитью, оборвать ее — означает совершить немыслимое кощунство и разрушить царящую внутри гармонию.

«На курсе 030, высота 1200, удаление 750, подходим к глиссаде», — подсказывает «Красный волк», дублируя поток данных на моем чипе. Скорее, отдавая дань традициям, чем по необходимости.

Но мне все равно приятно ощущать его ненавязчивую подстраховку. Мысленно киваю: «Принял».

«На посадочной резкий сдвиг ветра слева направо…»

«Принял». — Я понимаю партнера с полуслова, и это ощущение мне тоже привычно и приятно.

«Луч захвачен…»

«Принял».

«…Вошли в глиссаду, выход шасси подтверждаю, готовность к посадке, разрешение получено…»

«Принял».

«…Посадочный контроль, передача управления…»

«Подтверждаю…»

Когда система посадки перехватывает управление, я расслабленно отдаюсь течению воздуха за бортом, ощущая, как стихают двигатели, и слушая, как сквозь короткое шипение маневровых дюз прорывается вибрирующий визг гравипривода в режиме торможения. И вот уже ложемент слегка изгибается, переводя тело пилота-меня в полусидячее положение. И антигравы вновь холодят брюхо, опуская меня-самолет на пятачок посадочной палубы.

Я нежусь в объятиях магнитных захватов. Я наблюдаю, как растет на экранах нижней полусферы раскачивающийся крестик. Вихревые двигатели урчат на холостых, в готовности обеспечить максимальную тягу в случае сбоя посадочной системы.

«Десять метров… пять… три… один… касание… посадка. „Красный волк“, полетное задание выполнено, остановка двигателей, температура камер синтеза стабилизирована, статус всех систем зеленый, палубная буксировка задействована».

И палуба исчезает, уступая место стеклянным стенам ангара. Последнее мысленное прикосновение — как пожатие руки.

«Приходи еще, не пропадай… мне нравится с тобой летать», — так можно перевести этот посыл без слов.

Светлеет. Демпфирующий гель исчезает одновременно с узором консоли, впуская в шлем призрачное свечение. Я шевелю конечностями, заново привыкая к своему неуклюжему телу. Голос внутри потрясенно молчит, приходя в себя. Клеменс помогает мне выбраться из ложемента.

Когда мы выходим из кишки лифта, вокруг молча стоят люди в халатах. Смотрят на меня, раскрыв рты. Я не обращаю внимания на их необычное поведение. Я все еще там, на высоте пять тысяч. Жутко хочется есть. Час полета сжигает столько энергии, сколько не сжечьдесятью часами на силовых тренажерах. Это имитатор, поэтому внутривенной подпитки в нем нет.

Кто-то сует мне в руку стакан с энергококтейлем. Я усаживаюсь на бетонный пол прямо тут, у лифта. На лице моем глупая улыбка и впервые за долгое время я не боюсь, что меня сочтут дурачком.

Зубы стучат о край стакана.

— Статус всех систем — зеленый. Ни одного сбоя, — доносится сверху усиленный динамиками голос. Это та самая рыженькая девушка за пультом.

И все будто отмерзли. Начали тормошить меня. Хлопать по плечам. Жать руку. Предлагать сладости. Потом пришел мужчина в пиджаке стоимостью с мой дом на Джорджии. Глянул на меня внимательно. И на самолет надо мной. И все сразу уважительно замолчали. А Сэм его повел за стеклянную стену. И что-то горячо ему там втолковывал. А мужчина в ответ солидно кивал.

Мне не хотелось слышать, о чем именно они говорят. Я и так понял: сегодня у них первый раз, когда имитационный полет прошел штатно, без единого сбоя.

Глава 35 Деловые переговоры

Васу поначалу на меня обижался — ведь я перестал с ним пиццу развозить. А как только люди узнали, что я больше не приношу коробки самолично, заказов сразу поубавилось. Доходы наши упали, так Васу сказал. Но потом узнал, чем я теперь занимаюсь, и сразу повеселел. Потому что летчикам круто башляют. И на билеты нам теперь заработать — раз плюнуть. Вот только с моим новым начальством ему надо потолковать. «Иначе обжулят, как два пальца».

Привык я к его странным выражениям. Каждый имеет право на свои странности.

И вот Васу, одетый в свои самые лучшие джинсы и отпадную новую блестящую куртку пошел со мной к Сэму.

Специально ради этого визита он сделал крутую прическу у местного парикмахера. Высокий блестящий кок впереди и выстриженный почти налысо затылок. И длинные штуки перед ушами. Васу говорит, что к переговорам надо готовиться. На переговоры надо являться во всем самом лучшем. Чтобы те, с кем мы переговариваемся, не подумали, будто мы какая-нибудь шпана.

Нас с ним сразу в испытательный цех пропустили. Меня ведь уже вся охрана знала. Охранники на входе уважительно говорили мне: «Доброе утро, мистер Уэллс». Каждый день я летал на имитаторе, едва ли не больше, чем штатные пилоты-испытатели, Алекс с Наилем. И с каждым разом мне все больше и больше летать хотелось. У меня даже пальцы по утрам сводило от нетерпения. Наверное, я маньяк. Ничего не могу с собой поделать. И голос внутри меня подгоняет. Он говорит, что никогда раньше не летал, только на каком — то «десантном коптере». На «муле» то есть. И то в качестве груза. И непонятно, кто из нас больше в небо стремится, я или он. Когда я сижу за стеклянной стеной, рядом с худенькой черноглазой девушкой — ее зовут Надира, и ожидаю своей очереди, то пью кофе. И сок. И минералку. Бисквиты ем. И чипсы. И вообще, все подряд, что мне Надира предлагает, в рот сую. Потому что мне руки занять нечем. И парни в белых халатах, что вокруг по своим делам мельтешат и непонятными словами перебрасываются, они смотрят на меня странно. Но не обидно, я это чувствую. Я для них — непонятное существо, которое не знает, откуда оно родом, но при этом способное летать, как никто другой. Я для них — соломинка, позволяющая успешно завершить очередной этап испытаний. И они готовы мириться с любыми моими странностями, лишь бы работу не потерять.

Иногда мне кажется, даже если я голым приду, они не удивятся. Решат, будто так и надо. Словно я лабораторное оборудование какое. Одна Надира мне дружески улыбается, когда в пульт свой не смотрит. И когда кофе мне наливает. И еще второй пилот — Наиль. Он тоже капитан, как и я. Он из «ПВО», так его Сэм отрекомендовал.

Сам Сэм со мной все больше по делу общаться норовит. Ну, там, задание обсудить, о впечатлениях рассказать. Они всё-всё, что я после полета говорю, записывают и потом анализируют. Даже если я просто хихикаю глупо. Знаете, как бывает — спустишься на лифте, еще боевой костюм на себе ощущаешь, и ты все еще не здесь, ты все еще — большая боевая машина, у которой вдруг выросли ноги. И чувствуешь себя при этом странно, и ведешь себя соответственно. И всякие глупости выделываешь. А они все это летучими жужжащими штуками снимают. Наиль, к примеру, просто садится на пол, спиной к лифту, и никого к себе не подпускает. И головой трясет. А потом встает и идет пить энергетический коктейль. А Алекс, наоборот, будто из душа выходит. Спокойно и буднично. Все ему нипочем. Тут же выпивает стакан коктейля и идет в свою комнату спать до следующего полета. Будто ему все без разницы.

Когда мы с Васу в зал вошли, все на нас посмотрели. Особенно на Васу. А он молодец, сделал вид, будто в таких местах по три раза на дню бывает. Хотя я-то чувствовал, как ему не по себе было. Ведь все здесь такое огромное и необычное. Но потом все снова отвернулись и занялись своими делами. Я же говорю: даже если я голым приду, никто не удивится.

А потом мы зашли к Сэму. И Васу ему сказал, что он мой «менеджер». И что надо бы им «кое — какие темы тет-на-тет перетереть». Сэм глянул на него и рот от удивления раскрыл. Наверное, это оттого, что на моем компаньоне была блестящая куртка и новая прическа. В общем, Васу не зря старался. Таким удивленным я Сэма еще не видел. И Сэм кашлянул, глаза отвел и на часы посмотрел. И сказал: «Ну что ж, прошу в мой офис, господа». И мы пошли. Впереди Васу, за ним Сэм и я замыкающим.

В офисе Сэм предложил Васу виски. А мне минералки. Мне спиртное перед полетом ни-ни. И Васу чинно сказал: «Благодарю». И виски чуть-чуть отхлебнул. И стакан на столик поставил. А потом достал и закурил здоровущую черную сигару. Мы по визору видели — во всех переговорах люди такие сигары курят. И виски пьют. Так что начало прошло как надо. По всем правилам. И стали они про свои дела тереть. Сначала Васу говорил. Про то, что, «негоже башли правильному пацану зажимать». И что «гондурасить за халявное спасибо есть кидалово по всем понятиям». И что «у деловых так не принято».

А потом Сэм. Про то, что случай нестандартный. И про то, что у него, у меня, то есть, «нет допуска». И что он и так рискует карьерой, оказывая ему, в смысле мне, услугу, допуская к полетам на имитаторе. И что, если нам не нравится, то ему, Сэму, остается с сожалением запретить мистеру Уэллсу вход на режимный объект.

Тогда Васу сигару в пепельницу положил и встал. И мне знак сделал. И я тоже поднялся. «Очень жаль, что мы не смогли договориться, Сэм», — так он сказал. И еще, что такие пилоты, как Юджин, на дороге не валяются и что у них, у нас то есть, уже «куча выгодных предложений». И мы пошли на выход. Я только немного встревожился — вдруг мне и вправду больше летать не позволят.

Но тут Сэм поспешно сказал, что «господа его неверно поняли». И что он имел в виду длительное согласование всех необходимых разрешений. Тогда Васу снова уселся в кресло. И я вслед за ним. И начали они снова «про дела тереть». И все быстренько утрясли. Кроме одного. Сэм сказал, что по показаниям медицинской диагностики я недееспособен. «Умственно неполноценен», так он выразился. И виновато на меня посмотрел. Типа — «это не я сказал. Это медики. Я что — я-то не прочь». И что никто, включая врачей и его самого, не понимают, как ему, то есть мистеру Уэллсу удается не то что летать, а вообще связно разговаривать.

На что Васу резонно возразил, что какая разница, кто рулить будет, пусть даже дитя несмышленое, лишь бы дело шло. «Вы ведь тут дело делаете или инструкции соблюдаете?» — так он спросил. И Сэм глаза в сторону отвел и плечами пожал. Очень уж он растерян был. А потом попытался возразить на тему того, где он возьмет «фонды». Пилотов по штату два и жалование третьему платить не с чего. Про какой-то «бюджет» напомнил. А Васу ему: «Фигня, парень. Оплатишь из премиального фонда».

И Сэм сдался. Стал кому-то важному звонить. И этот кто-то сказал ему, что пусть даже у ваших пилотов не то что мозгов не будет, а и даже головы, и если у них рога с хвостом вдруг вырастут, ему, важному мистеру, начхать, потому как до начала конкурса месяц, и все они в глубокой заднице. Ей-ей, так и сказал. Я даже покраснел. А Васу высказался уважительно: «Вот это я понимаю, деловой человек». И они с Сэмом руки друг другу пожали. И мы пошли в зал. Все вместе.

Когда мы по лесенке спускались, вдруг отовсюду завыли сирены, самолет над головой перестал на своих кишках шевелиться, и вбежали люди с носилками и какими-то штуками, опутанными трубками. И из лифта достали бесчувственного Алекса. Прямо в компенсирующем костюме. И на носилки уложили. Начали к нему всякие трубки прилаживать и кнопки нажимать. А Надира доложила Сэму: «Отказ гравикомпенсаторов во время скоростных горизонтальных маневров. Тяжелый шок». А начальник инженерной бригады сказал: «Тесты проходят, оборудование исправно». И все расстроились. И Сэм стал мрачнее тучи. А мой компаньон его назад в контору пальцем поманил.

Очень скоро Васу обратно вышел. Хлопнул меня по плечу, и сообщил, что я теперь в составе основной команды пилотов-испытателей. С начальным окладом три тысячи двести кредитов в неделю. Не считая премий за окончание этапов и за переработки. Сэм спросил его, не хочет ли уважаемый Васу поработать у него менеджером по снабжению на время испытаний. А Васу ответил, что должен свериться со своим графиком. И мне подмигнул. И ушел с важным видом.

Такой вот у меня компаньон. Весь из себя правильный пацан и деловой бобер.

А мне жалко Алекса стало. Он, хоть и заедался и важничал, но все же свой брат-пилот. И еще я подумал, что «Гепард» его невзлюбил за что-то, оттого и компенсаторы сдохли. Очень эта мысль неожиданной оказалась.

Глава 36 Привет от баронессы

Однажды в выходной день, когда мы с Васу торчали дома, слушали музыку, считали свои деньги и мечтали о том, как скоро закончатся испытания, и мы уедем на Кришнагири, к нам заявился мужчина в строгом сером костюме. Выглядел он солидно, как владелец ресторана, не меньше. Но при этом казался очень опасным. Было что-то такое в его глазах и в манере держаться. Он сообщил нам, что является представителем охранной компании «Стен». И что фамилия его Прайд. И что у них подписан «контракт» на мою охрану с госпожой Радецки фон Роденштайн. И цветастую карточку показал. Такие вот дела.

Я просто ошалел, так все это было неожиданно. Я ведь и помыслить не мог, что Мишель обо мне может помнить. А Васу сказал: «Слышь, кент, мы в нашем районе самые крутые перцы. И ни одна собака на нас без разрешения не гавкнет». На что мужчина, без приглашения устроившись в нашем единственном кресле, ответил, что многие банкиры, члены парламента и даже всякие президенты планетарных союзов считали так же, пока однажды не умерли. И Васу опять было начал дурачка изображать, играя роль моего менеджера. И торговаться об условиях. Только я его попросил заткнуться. И сказал этому деловому бобру:

— Прошу передать баронессе мою благодарность, мистер Прайд, но я не нуждаюсь в защите. Мне жаль, что я лишил вас гонорара.

И встал, чтобы дать понять, что разговор окончен. Мужчина этот сразу посерьезнел, усмехаться перестал и тоже поднялся. Даже уважение какое-то в глазах у него промелькнуло. И Васу тоже обалдел. Никогда я так складно еще не говорил.

И мужчина откланялся и исчез. А я остался сидеть в расстроенных чувствах. Потому как совсем уже было уверился, что Мишель мне просто привиделась. А она, оказывается, помнит обо мне. Уж мне эта ее аристократическая обязательность. Как же — я ведь из-за нее пострадал, и ее долг оградить меня от опасности. Вроде как по векселю рассчитывается. Дорого я бы дал, чтобы ее лицо снова увидеть. И поговорить с нею.

— Случай, чувак, а ты кто такой на самом деле? — так меня друг мой спросил.

— А то ты не знаешь, — ответил я, усаживаясь в кресло перед визором. — Юджин Уээлс, бывший пилот без царя в башке…

— Не, ну а все-таки? Мэр тебе медали на шею надевает, по визору тебя кажут, теперь вот и баронессы у тебя в подругах. Ты часом, с императором дружбу не водишь?

— Нет. С императором не вожу.

— Ты чего, правда с баронессой знаком?

— Правда. Мы с ней на одном лайнере летели.

— Круто! И какая она?

— Какая? — я задумался. А действительно — какая? — Необычная.

— Красивая хоть? — не отстает Васу.

— Очень.

— Ну, дела! Никогда живых баронесс не видал. Слушай, — Васу оглянулся и на шепот зачем — то перешел. — А ты с ней часом… не того?

— Не того.

— Жалко.

— И мне.

— Ну, ты даешь, чувак!

Васу включает Дженис. И мы подпеваем ей на пару. У меня уже неплохо выходит на верхних регистрах, ей-богу. А потом Васу смотрит на меня и говорит:

— Братан, да ты никак в эту баронессу втрескался?

А я ему в ответ, мол, сейчас в морду дам. Тогда он, ни слова не говоря, исчезает куда-то, и через минут двадцать появляется вновь. А я валяюсь на ковре, лицом в крышу, и Джимми Хендриксу подпеваю. И глаза у меня на мокром месте. Хоть я себе и повторяю без конца, что я мужчина и должен сильным быть. Еще я думаю, что скоро мы улетим на Кришнагири, и моим мучениям конец придет. И все у меня будет хорошо. Вот только летать я там не смогу. «Гепард» ведь тут останется.

«На вот, нюхни. Враз полегчает», — так мне Васу сказал. — «Не боись, дурь чистая». Я и нюхнул машинально. Маленький такой флакончик, с ноготь мизинца. И трубочка из него. И у меня в голове все поплыло. Кажется, я даже от пола оторвался, так мне стало легко. И Мишель, Мишель стала совсем близкая. Она мне улыбалась. Гладила меня по щеке. А потом мы вместе куда-то летели. Высоко-высоко. Прямо сквозь радугу. Кажется, я смеялся в голос. А тот, что у меня внутри, мне вторил. Говорил про то, как многого не знал, когда был в другом теле. Глупый голос. И такой хороший. И еще звучала музыка. Хотя, может быть, это просто Васу отрывался.

А потом все кончилось. И я оказался на ковре, один и носом вниз. Видимо, это я так с неба брякнулся. А внутри осталась только легкая грусть. И еще есть очень захотелось. Тогда я растолкал Васу, что сидел с флакончиком в кресле, глаза закатив. И мы отправились в забегаловку по соседству есть устрицы. Такой вот у меня друг классный. Васу.

А по дороге лавочник, что мясом торгует, Пинк, спросил у меня, как ему быть с его бедой. Дескать, сосед у него жену увел, а лавка на ней числится. А я ему: наплюйте, мистер Пинк. Найдите себе новую, помоложе и поумнее. Вам же лучше будет. А старую на порог не пускайте — пускай себе кувыркается до конца жизни с вашим козлом-соседом. Это ей в наказание.

— Так-то оно так, только привык я к ней…

— Ничего. Скоро все пройдет. Я-то знаю. На, вот, нюхни, мистер, — и я протянул ему флакончик, что у Васу отобрал.

Мистер Пинк нюхнул осторожно, и в глазах у него прояснилось. Даже морщины на лбу разгладились. И мы взяли его с собой есть устрицы. И вином их запивать. Надрался он, скажу я вам, в этом кафе, до полного свинства. И все повторял, какой я классный смотрящий. Понимающий.

Глава 37 Простота хуже воровства

Не понимаю, как я раньше жил без «Гепарда»? Я еще только на лифте к нему поднимаюсь, а он меня уже узнает. Пусть мне Клеменс и не верит. Говорит, что интеллектуальная система управления не активна, пока я пилотский шлем в кабине не подключу. Я с ним не спорю. Зачем? Какими словами передать ощущения, когда «Гепард» делится со мной радостью предстоящего полета? Пусть даже имитационного. Иногда я думаю, что я существо другого порядка. А все остальные, кто в испытательном зале, — ущербные, лишенные чувств существа. И тогда мне кажется, что быть не таким как все не так уж и плохо. Сэм объясняет мои способности теорией «лоскутного» мышления Снайдера — Митчелла. Он любит находить любому факту рациональное объяснение. Определений «талант» или «призвание» в его лексиконе не найти. Он заменит их чем-нибудьо вроде «индивидуальные особенности личности, являющиеся субъективными условиями успешного осуществления определенного рода деятельности». Ну и кто из нас после этого недоумок?

Мы теперь летаем по полной программе. На максимальной скорости в верхних слоях. С выходом в космос. С отработкой полного набора маневров. Особенно впечатляют возможности маневровых движков в атмосфере. С ними я могу выделывать такое, что моему старичку «Гарпуну» и не снилось.

А еще стрельбы. Лазерами в режиме суборбитального или мезосферного перехвата. Из кинетических орудий по космическим целям. Тяжелыми ракетами класса «космос-космос» и «космос-поверхность». Управляемыми и самонаводящимися ракетами «воздух-земля». Планирующими бомбами с гравитационными или термобарическими боеголовками огромной мощности.

А еще штурмовка наземных объектов, атака морских судов противокорабельными ракетами, бомбардировка подводных лодок, маневренный воздушный бой на малых и средних высотах. С отражением ракетных атак и использованием ракет «воздух-воздух». Дьявольски умных и изворотливых. Атаки планетарных целей с космического авианосца. Скрытное перемещение у поверхности. Применение развернутых средств РЭБ.

Мощь X-201 переполняла меня и наделяла уверенностью в собственном могуществе. Казалось, я могу протянуть руку в любую точку пространства и раздавить все, что пожелаю. Люди представлялись мне жалкими букашками.

И еще я начал понимать, почему у меня не случалось никаких сбоев. Просто мы с машиной сливаемся до состояния единого организма. Именно поэтому я отключал склонный к отказу агрегат задолго до его выхода из строя. Знаете, это — как желание почесаться. Слишком умный человек будет думать, что это желание вызвано раздражением кожи механическим воздействием волосяного покрова, часть которого потеряла эластичность ввиду загрязнения. А такой как я просто почешется и пойдет себе дальше. Результат один и тот же, а затраты разные. Так и в полете. Я не задумываясь менял режимы при первых же полуосознанных признаках неприятных или необычных ощущений, вызывавших у меня дискомфорт. Машинально переключал цепи управления системой гравикомпенсаторов. Открывал огонь не штатно — с двух симметричных подвесок, а в кажущейся произвольной последовательности. Интуитивно варьировал режимы работы двигателей в пределах отведенного заданием коридора. Я чувствовал самолет так, как будто он был моим телом. Я был им, а он — мной. И самолет отвечал мне тем же. Только однажды произошел сбой системы выпуска переднего шасси. Вы когда — нибудь испытывали чувство внезапного онемения в ноге? Когда наступаешь, а ногу-то не ощущаешь. И непроизвольно переносишь вес тела на другую. Примерно такое же чувство я и испытал. Одновременно с собачьей виной тела-самолета. Он словно извинялся передо мной за собственное несовершенство.

Мы стартовали с магнитно — гравитационных катапульт морского авианосца. Взлетали с полевых грунтовых аэродромов. Поднимались с пятачка летной палубы авианесущего крейсера. Пулей выскакивали из стартовой ячейки космического носителя. Я был готов летать весь день напролет, и «Красный волк» страстно поддерживал мое желание. Но медики и Сэм упорно вытаскивали меня из кабины, как только мои затраты энергии превышали какие-то там их «нормативные». Мой рекорд — шестичасовой полет с отработкой орбитального удара и последующей посадкой на морской авианосец в другом полушарии.

Однажды, когда я весь выжатый сидел у лифта и приходил в себя после полета, ко мне подсел какой-то парень. Васу назвал бы такого важным перцем. Так вот, поставил этот перец стульчик раскладной, и рядом со мной уселся. Подсел и подсел, мне-то что? Места хватает. Может, ему заняться больше нечем, кроме как со мной рядом прохлаждаться. Только человек этот не просто так пришел. Я уже потом узнал, что это не просто техник из испытательной лаборатории. Этот перец оказался самым, что ни на есть, главным начальником. «Господин Председатель Правления», так его все называли. И начальник этот, пока я в себя приходил, ну меня пытать про самолет. Будто не видит, что не в себе человек. Спросил, на чем я раньше летал. А я ему: «На „Гарпуне“, на чем же еще».

— И как вам прежний самолет?

— Нормально, — пожал я плечами. — Все машины по-своему хороши.

И коктейль свой прихлебываю. Вот привязался. Я еще где-то там, за облаками. На посадку захожу. Рук не чувствую.

— Я не в этом смысле. Я про то, как «Гарпун» работает в роли универсального палубного истребителя?

— В роли универсального — никак. В космос выйти может, но там он как пуля в воде — движки слабоваты. Да и топлива в обрез — только на коротенькую орбитальную миссию. Потому и оружия берет мало, а из тяжелого и вовсе почти ничего. На серьезную атаку в космосе не способен. Разве что для обороны носителя или бомберам в эскорт для солидности. Опять же, на небольших дистанциях. Одно только название, что универсальный.

— А в атмосфере?

— В атмосфере — другое дело. На малых и средних высотах скорость что надо. Дальность приличная. Для эскорта лучше машины не найти. И как высотный перехватчик очень даже ничего. Атмосферного вооружения хватает на любую цель. И в маневренном бою лучше него не сыскать.

— А защищенные наземные цели?

— Мил-человек, «Гарпун» — не бомбер. Какие такие защищенные цели? Вынырнул — ударил — исчез. А для взлома обороны «Москито» придуманы.

— Ну да, конечно, — смутился собеседник. Или сделал вид, что смутился.

И сделал знак, чтобы мне еще коктейля принесли. И снова ко мне с расспросами:

— А как вам «Гепард» по сравнению с «Гарпуном»?

— Сказка, не машина.

— А что конкретно вам нравится?

— Да много чего. Скорость. Универсальность вооружения. Система управления как живая. А маневровые движки — это вообще мечта, особенно в атмосфере. Нипочем ни поверил бы, что такая туша окажется юрчее «Гарпуна». А уж бой на вертикали — это просто песня! Такой запредельной тяги ни у кого нет.

И я вновь приложился к коктейлю. Горячая волна из желудка постепенно возвращала меня к жизни. Глядь — а вокруг нас половина инженеров стоят. Почтительно так выстроились. И Сэм тоже тут. Смирный и благообразный, словно икона. А дядечка этот все меня расспрашивает. И все ему в рот заглядывают, будто он пророк какой.

— Наши конструкторы позиционируют «Гепард» как машину превосходства в атмосфере и в космосе. Скорость и дальность действия позволяют эффективно контролировать планету силами всего двух-трех авианосцев. Время реакции морской авиации теперь будет исчисляться не часами, а минутами. Вы согласны с таким определением?

Тут я совсем уже в себя пришел, и не знаю, что ответить. А все смотрят на меня в ожидании, и долго молчать неловко. И тишина такая, что в ушах звенит.

— Самолет-то классный, — так я сказал. Подумал, и добавил: — Посадочные антигравы только выбросить, а на их место дополнительные баки. И еще парочку оружейных контейнеров с тяжелым оружием для космоса.

Сказал и аж взмок весь. Чего это я несу? Как будто за меня кто разговаривает. А тишина вокруг не просто сгустилась — она теперь как камень стала. Наверное, я опять чего — то не то сказал.

— А… зачем их выбрасывать? — наконец спросил важный мистер.

— Ну… как… на кой они в космосе — то? Машинка — класс, только не морская она. Космическая, как ни крути. Добавить горючки, чуть форсировать движки, да тяжелого вооружения для космоса. И все. Для ударов с орбиты — самое оно. И для эскорта будет — хоть куда. В общем — и впрямь станет универсальной штукой, — продолжал молоть мой язык. — Но только космического базирования.

— А чем же он вас над морем-то не устраивает? — холодно так спрашивает этот самый председатель. А Сэм ему знаки делает, мол, не видите — не в себе парень. Только дядечка на него и не смотрит даже. Только на меня. И глаза — как синие буравчики.

— Ну как вам сказать. Знаете, что будет, если его накроют в атмосфере? Основные движки вразнос пойдут, вот что. Пятьдесят на пятьдесят. А что будет с планетой, если пяток таких птичек рванет? Атмосферный термоядерный взрыв, это вам не кот чихнул. И кому после будет нужна радиоактивная помойка, в которую превратится эта планетка? А вот в качестве ударного с космического авианосца — милое дело. И цели накроют, и ПВО их в атмосфере бить поостережется. Потому как от него живого вреда меньше, чем от сбитого. И в качестве эскорта — они же любого «Мавра» разделают. Блеск, а не машинка. В общем, никакой он не палубный и не универсальный. Он ударный космический. Только антигравы выбросить.

— Дались вам эти антигравы! — в сердцах сказал Председатель и со стульчика поднялся.

Я сделал неимоверное усилие, чтобы заткнуться. Но слова упорно лезли из меня наружу.

— И еще…

— Да?

— На «Гарпуне», ежели что, я мог и на ручном до палубы дотянуть. И даже сесть. А тут — сразу гроб. Никакое ручное эту ласточку не удержит. Норов у нее бешеный… И катапультироваться с нее — гиблое дело. Так что с пилотами у вас будет постоянный некомплект. Хотя мне машина нравится. Ничего подобного в жизни не пробовал.

— Спасибо, — ледяным голосом поблагодарил председатель.

И к выходу направился. И охрана по бокам от него пристроилась. А Сэм за ним побежал. И что-то на ходу пояснял. А люди вокруг почему-то на меня не смотрели. Отворачивались в смущении. А я что — я же как лучше хотел. Самолет-то мне нравится. Не мог же я такому важному мистеру соврать. Я врать не обучен.

В этот день я больше не летал. А когда пошел на выход, «Красный волк» меня коснулся. «Закрытая ментопередача» — так мне голос сказал. И такая тоска вдруг на меня накатила, будто умер кто. Я даже с шага сбился и на «Гепарда» взглянул. На его мускулистые крылья и хищный клюв. Уже потом я понял — это он так со мной прощался. Очень уж ему со мной, дурачком, летать понравилось.

— Прощай, «Красный волк», — так я ему ответил.

И отвернулся. Потому что слезы отчего-то к горлу подступили.

Больше меня сюда не пускали. Охранники на вахте говорили «Ваш пропуск аннулирован, мистер Уэллс».

Целую неделю я сюда приходил по утрам. А потом перестал. Чего зря ноги-то бить?

Глава 38 Первым делом — самолеты

И стали мы с Васу к отъезду готовиться. Точнее, он готовился, а я просто лежал и в потолок смотрел. И на все вопросы только молча кивал. Потому что мне все равно было. Все, абсолютно. И еще я на себя досадовал. Ну почему у других все получается, а я, за что не возьмись, обязательно напортачу? Как же я теперь без «Гепарда»? Кто сейчас на нем вместо меня? Наиль, конечно, мужик толковый. А кто еще? Ведь «Гепард» — существо тонкое. Это он только с виду грозен, а внутри — как малое дитя, его любой обидеть может. И что потом? Зарубят самолет на этом их «конкурсе». И все, сотрут. Убьют то есть. А он ведь живой, как и я. Или вот как Васу.

Васу мне подружек приводил. Чтобы от всякого дерьма отвлечь, как он говорит. Только мне никого не надо, и девчонки это сразу понимают. Посидят смирненько, пива немножко выпьют, да и прощаются. И смущаются отчего-то. А Васу злится. Говорит: не факт, что на Кришнагири таких кисок отыщем. Там они все такие, как я, в смысле, как он. Смуглые и черноволосые. А белокожих почти и нету. Так что надо пользоваться всласть, пока можно. А я с ним соглашаюсь. Киваю. Только неохота мне ничего. Я и ем-то едва-едва. И голос внутри тоже как-то не в себе. Привык он со мной летать.

И как-то раз я так лежал, и в потолок смотрел, пока Васу по делам бегал. Наверное, насчет билетов договаривался. И тут по визору реклама началась. И давай по комнате самолеты маленькие летать в каких-то розовых облаках. И белые следы за собой оставлять. И веселый мужской голос сказал, что это достойная работа для настоящих мужчин. Для отставных военных летчиков, то есть. Для тех, кто не забыл, как земля с высоты выглядит. И адрес назвал. И еще сказал, что краткосрочный контракт с полным обеспечением. И я подумал — а чем черт не шутит? Вдруг и вправду полетать удастся? В общем, оделся я быстренько и рванул.

Вербовщик этот почему-то в таверне «Обожженные барды» контору свою устроил, ту, что недалеко от окраины, по дороге в порт. Кто это такие «барды», и почему они обожжены, я не знал. Но забегаловка там была еще та. Любой питейный подвал для всякого отребья в нашем районе в сравнении с этими «бардами» — все равно что дорогой ресторан. В полутемном зале воняло кислятиной, на полу — слой опилок вперемежку с окурками, вдоль стен столики из камня и тяжеленные стулья. Какие-то мутные личности за столиками курят отраву, аж дух от дыма перешибает. И бутылки в баре все пыльные. Сразу видно, что они тут просто так стоят и никто из них давно ничего не пьет. Воняющий перегаром бармен рассказал мне, где тут вербовщик. На втором этаже, в номере восемь. «В люксе», как он объяснил. Ну я я пошел. Сначала по полутемной скрипучей лестнице, потом по длинному коридору. В одном углу какой-то щетинистый мужик женщину тискал. А она хихикала и говорила, что сначала деньги. А потом я люкс этот нашел. Большая такая желтая дверь в грязных пятнах.

Вербовщика звали Кеони. Смуглый, подвижный. Когда улыбается, видно, что у него вместо переднего зуба — дырка. Я и понять ничего не успел, как уже рядом с его столом в продавленном кресле сидел. А Кеони говорил и говорил. Я даже спросить ничего не мог, потому как он слова не давал вставить. Рассказывал, какая это интересная работа. И что, по-хорошему, так за нее не платить надо, а наоборот — плату взимать. Потому как проводиться она будет на прародине человечества — давным-давно забытой Земле. И что компания, которую представляет Кеони, называется терра-чего-то-там. Она получила от правительства подряд на эту планету. «Пришла пора вернуть ее людям», так он заявил. Вроде как сам император возжелал вновь на Землю вернуться, и свою резиденцию там устроить.

«Наша империя как называется? Правильно, Земная. А какая же она Земная, ежели Земля в помойку превратилась, и на ней никто давно не живет?»

Так Кеони мне сказал, наставительно подняв палец вверх. В общем, я только и понял из его болтовни, что над этой Землей летать надо и распылять какие-то штуки. И все.

«Не работа — прогулка», — объяснил Кеони. И еще добавил, что полдня работаешь, а остальное время на орбите отрываешься. На комфортабельной орбитальной станции. «Со всеми, понимаешь, делами». И подмигнул. А насчет документов, если я вдруг волноваться буду, то ни к чему это. Компания не сторонница формальных отношений. Главное — дело. И снова палец поднял. Я подумал, это он о том, что главное — уметь летать.

— Я летать умею, не беспокойтесь, — сказал я, как только вербовщик замолчал.

— Нет проблем, уважаемый Юджин, нет проблем. Пойдемте со мной, устроим маленький тест. Прямо скажем — плевок, а не тест, — и повел меня по грязному ковру в соседнюю комнату.

А там — не поверите — стоит имитатор. Старенький, я таких даже в академии не застал. Кресло, ремни, джойстик и шлем. И ничего больше. Кеони мне костюм контактный надеть помог. По мне, так он больше мешал, чем помогал. Суетился вокруг и все время что-то из одной руки в другую перекладывал. Но я терпел. Я видел, он мне радуется искренне. А чего еще мне надо? Чтобы на меня зла не держали. И еще чтобы летать. И я влез в этот тесный костюм с несвежей подкладкой, и шлем нахлобучил. И когда чип мой врубился, оказалось, что в руках у меня джойстик ручного управления, и сижу я в кабине «Москито». Не в том, современном, который A60S, а в каком-то другом, допотопном до ужаса. Видимо, в одной из тех урезанных моделей, что когда-то на слаборазвитые планеты на экспорт поставляли. На таких, наверное, лет сорок уже никто не летает. Даже гравикомпенсатор — и тот упрощенный, потому как работает только в вертикальной плоскости. И управление наполовину ручное.

И вот для теста надо мне выполнить три фигуры пилотажа. Боевой разворот, двойной восходящий разворот с полубочкой, и еще пикирование с горкой. И все бы ничего, только этот «Москито» будто камнями набили. Управление как сонное, так что пока я двойной восходящий выполнял, весь взмок, от носков до подмышек. А Кеони ничего, обрадовался. «Чудненько», — так он сказал. И сунул мне контракт. «Стандартный летный. На три месяца. С правом продления».

Я и подписал не читая. Главное, думал я, летать по-настоящему. И прямо из этой дыры, из «Бардов» этих, меня на такси в порт повезли. Кеони сказал, что по условиям контракта остальных членов команды ждать будем на борту транспорта. «А то мало ли что», — так он сказал, хихикнул и руки потер. И «подъемные» мне выдал. Маленькую карточку с нарисованным посередине сине-зеленым шариком. Едва я водителя упросил, чтобы по дороге к Васу заехать.

Васу расстроился. Он совсем было уже собрался на Кришнагири. Даже вещи упаковал. Хотя какие там вещи, четвертым-то классом? Там сам будто груз летишь. Куском мяса в морозильнике. Но потом я ему объяснил, что немного, всего три месяца полетаю, а потом к нему вернусь. И уж тогда мы и рванем за богатством. Потому как на Кришнагири Упаван летать мне будет не на чем и некогда. А мне не летать никак нельзя. И он меня понял. Сказал, что подождет. Братаном назвал. Обнялись мы крепко, и я потопал.

А народ откуда-то узнал, что я уезжаю. И когда я к такси шел, целая толпа меня проводить вышла. Женщины слезы вытирали. И крестили воздух над моей головой. Наверное, это примета такая. На счастье. Я им всем улыбнулся. А лавочник Пинк приволок мне копченый свиной бок. «На дорожку», — так он сказал смущенно. И другие тоже — кто чего притащил. Так что скоро все заднее сиденье у такси стало как продуктовый склад. Мне очень приятно было. Я ведь тут проездом оказался. И мне тут вовсе не по нраву поначалу пришлось, в этом их каменном Плиме. А поди ж ты — как я ко всем этим простым людям, которых прежде не замечал, привык… Оказывается, когда про человека не думаешь плохо, то он становится лучше. И тоже перестает думать о тебе плохо. И мне все говорили, чтобы я возвращался. А новая молодая жена Пинка меня даже поцеловала.

«Господи, так бы и жил тут всю жизнь с этими добрыми людьми. Куда меня несет?» — подумал с комком в горле. И сглотнул, чтобы не заплакать. А то что обо мне люди подумают? Я ведь мужчина, черт меня возьми.

Глава 39 Летучий курятник

Примерно через неделю мы, наконец, в путь отправились. А до этого времени все слонялись без дела по нашему транспорту — ржавой калоше, грузопассажирскому старичку «Либерти». Делать там было абсолютно нечего. И места на транспорте тоже не было. Три радиальных коридора, камбуз да библиотека. И кормовой кубрик, что под нашу команду временно отвели. Вот, пожалуй, и все. Старикан наш на пассажиров особо и не рассчитан. Пассажиру тут положено погрузиться и сразу в гроб залечь. Так на флоте криокамеры зовутся. Они плотно, как соты в улье, в третьем кормовом отсеке набиты. Длинный такой коридор, а в него отсеки-выгородки без дверей выходят. И эти самые отсеки от палубы до подволока напиханы гробами, крышками в коридор. Если в них не ложиться, то команде до места назначения нипочем не долететь — не хватит ни продуктов, ни воздуха. Так уж эти грузопассажирские посудины устроены. Одно слово — «четвертый класс». Потому он и дешевый, что в нем ни есть, ни пить не надо. И всякие там стюарды «мерзлякам» не требуются. На всю толпу — один пассажирский да один багажный кондукторы. Да и те — трюмные машинисты по совместительству.

Поэтому все наши, кого Кеони на Йорке насобирал, только и делали, что спали, напивались да в карты играли. А когда надоедало, по этим самым трем коридорам бродили, или друг к дружке цеплялись. Еще было развлечение — драки с командой устраивать. Потому что народ собрался — оторви да выбрось. Прямо сказать — поганый народ. Ни с кем из них мне разговаривать не хотелось. Совсем не о чем было. Они только и спрашивали у меня: «Выпить е?» Или еще: «Есть чем закинуться?» Это когда трезвые или с похмелья. А в остальное время норовили ухватить за грудки и орать про то, как они кровь на всех фронтах проливали, пока я за их спиной жировал. В общем, люди они все были странные, хоть и пилоты. Братьями, как Алекса или Наиля, мне их называть почему-то не хотелось. Вот не лежала к ним душа и баста. И еще они так и норовили в мой пенал залезть. Наверное, думали, что я там «дурь» прячу. Поэтому я от них старался держаться подальше. Сначала уходил в судовую библиотеку. Листал старые журналы да пару затрепанных книг. Больше там ничего и не было. Потом некоторые из наших навострились там попойки устраивать. Их кок с камбуза гонять начал, вот они сюда и перебрались. А я их пойло пить не любил, хотя мне и предлагали. Уж больно оно вонючим было. А закусывали они, как правило, моими продуктами. Теми, что я с собой привез. Поначалу спрашивали у меня, а потом привыкли и сами брали, кому что надо. Я и не возражал. Мне не жалко. Какие-никакие, а все же это мои товарищи. Моя команда. И мне с ними скоро летать. А за продукты меня часто к выпивке звали. «Слышь, малахольный, иди дерни», — так они говорили. Но я вежливо отказывался.

Когда они напивались, то начинали хвастаться. Рыжий Милан, тот, что вечно небрит и с красными глазами, стучал кулаком по столу и кричал, что он на Форварде в первой волне летал. На орбитальном бомбере, в «Гремящих ангелах». И без всякого сопровождения. А наполовину лысый Борислав с обвисшими щеками его перебивал и кричал, что двадцать лет, как один день, на скоростных «Миражах» отпахал и даже дважды катапультировался. Но Милану казалось, что его Форвард круче. А Файвел ему говорил, что он «фуфел». Потому как никакого сопровождения на этом Форварде и не требовалось, потому как у тамошних повстанцев не то что боевой авиации — челноков не было. А Милан злился и еще сильнее по столу стучал. Пока чего-нибудь с него не ронял. Если это что-то оказывалось недопитой бутылкой, то остальные начинали Милана бить. А Борислав за него вступался. И начиналась свалка. Тогда я потихоньку уходил. Потому что в таких свалках норовят бить не тех, кто ближе, а тех, кто ни при чем и в стороне стоит. Типа меня. А затем прибегали несколько матросов вместе с боцманом, или с пассажирским кондуктором, и начинали всех «гасить». И потом уволакивать отсыпаться в кубрик. И кто-нибудь обязательно при этом кричал «наших бьют». И тогда те, кто не спал, вставали, закатывали рукава, шли в библиотеку и тоже с матросами бились. Ну и те в долгу не оставались. Потому как трезвые были, да еще и с обрезиненными жгутами в руках, теми, которыми в трюмах груз обвязывают. Они этими жгутами страсть как больно дрались. И когда драка в коридор выкатывалась, кто-нибудь из матросов тоже кричал «наших бьют». Тогда и к ним тоже подходила подмога. Иногда мне казалось, что все эти матросы только и ждут, когда в библиотеке кто-то напьется и буянить начнет. И они специально в кубрике собираются и дожидаются, когда можно будет кости поразмять. И «пижонам этим», то есть нам, «хари начистить».

Не любят они летчиков. Пусть даже таких, как мы. Наверное, скучно им на своем корыте. С утра до вечера — или на вахте, голые серые переборки да тусклое освещение, или в кубрике дрыхнешь, а в перерывах офицеры авралами достают. И так месяцами. Какие уж тут развлечения. Я их понимаю. И они меня тоже. Потому что как-то раз, когда драка была, они меня заодно со всеми хотели побить, хотя я и в стороне стоял. Ну и, как всегда, я стал железным. Я даже стал привыкать: чуть что — сразу становлюсь непробиваемым. Наверное, это мой голос внутренний старается. Я и не против. Я даже с удовольствием.

Так они на меня однажды бросились, ну а я их по всему коридору разбросал. И подмогу их тоже. И другую подмогу. И наших, тех, что мне помогать кинулись, но в полутьме не разобрали, кто где, — тоже раскидал. В общем, никого больше не осталось, и я на камбуз пошел. На обед. И с тех пор меня матросы понимать стали. Где бы кто ни дрался, меня уважали и не трогали. Да и капитан им сказал, мистер Тросси, чтобы не лезли ко мне. «Убью, — сказал, — сукины дети, ежели кто к этому чокнутому сунется. У меня и так работать некому, а он полкоманды в лазарет уложил. Так что не дай бог кому — сразу придушу». Очень строгий у нас был капитан. С большими усами, в несвежей белой тужурке и мятой фуражке с лакированным козырьком. Сразу видно — старый космический волк. Его за глаза так и звали — «Волк».

В общем, через неделю такого отдыха многие из наших зубов недосчитались. И места в библиотеке мне не стало. А больше на этой жестянке одному побыть было негде. Не лежать же в душном полутемном кубрике, слушая храп и пьяные вопли? Но тут я случайно на обеде познакомился с механиком. С Джозефо то есть. Он завистью смотрел, как я их кашу из кукурузы заедаю свиным боком. И тогда я его угостил, а он обрадовался. Сказал, что страсть как свинину любит. А эта поганая «Криэйшн корп», на которую он уже третий год пашет, норовит команду всяким дешевым дерьмом потчевать, да химией разной. Так что нормально поесть получается разве что на станции или в порту, в увольнении. А такое редко выпадает.

Ну, мы с ним и разговорились. Я ему про Дженис рассказал. А он улыбнулся и сказал, что я «родственная душа». И что тут редко ценители попадаются. И еще про то, что блюз шибко уважает. И Мадди Уотерса, и Ли Хукера, и Сонни Боя Уильямсона. И других «старичков». И что Дженис тоже телка клевая. «Когда такая деваха блюз поет — аж слезы наворачиваются», так он выразился.

В общем, проболтали мы с ним до самой его вахты. А потом я ему подарил большой кусок копченого мяса, того, что наши пьяницы стащить из рундука не успели. И сушеных фруктов. И грибов в банке. И жирнющую рыбину. Джозефо сказал, что это царский подарок. И еще, чтобы я называл его просто Джо. И теперь, когда он на вахте был, я мог в его каюте сидеть и музыку слушать. Он мне второй ключ дал. Сказал, что я ему кореш. Я помню: кореш — это почти как друг. Правда, Дженис у него в коллекции не было, но и его «блюзы» мне тоже здорово нравились. Я даже многие песни наизусть заучил.

И вот однажды ночью сам Кеони на борт прибыл. Сказал, мол, больше дураков нет. И что можно трогать. И нашу полупьяную братву стали за руки за ноги по гробам этим раскладывать. Снимают одежду, и отдают багажному кондуктору. А потом засовывают пассажира в люк ногами вперед. И кондуктор ему багажную карточку на шею прицепляет. Затем наполняют «гроб» мягким гелем и крышку захлопывают. Некоторые из наших спросонья драться пробовали, но матросы таких «гасили» быстро. «Напоследок», так они шутили. Ведь теперь у них два месяца никаких развлечений. Так всех наших и уложили, будто мешки какие.

А как до меня очередь дошла, оказалось, что последний «гроб» диагностику не проходит. И красный индикатор на крышке никак гаснуть не желает.

Тут все начали думать, что дальше делать. Кто-то посоветовал меня обратно высадить. Но кондуктор сказал, что пилотов всегда не хватает и за такие дела можно враз с работы вылететь. Еще кто-то дал совет на тесты внимания не обращать. Говорит, что все этитесты избыточны, и даже если треть не проходит, груз все равно свеженьким доезжает. Мол, были случаи.

Но я ответил, что в нерабочий «гроб» ни за что не полезу. И к стене подальше от всех отошел. И все на меня посмотрели озадаченно, потом друг с другом переглянулись. Я чувствовал — уж больно им неохота было со мной связываться. Ведь я, если разойдусь, могу эту жестянку и вовсе без команды оставить. Так я им и сказал: «Даже не пробуйте, ребята».

Они и не стали. Связались с капитаном, и Волк им ответил, что один бездельник нас не объест. И что я корешах у механика хожу, значит, у него в каюте и жить стану, места хватит. И все по местам разбежались, потому что сигнал к разгону дали. Я тоже потихоньку двинулся. Открыл каюту своим ключом и стал хозяина в откидном кресле дожидаться.

И мы полетели.

Нам в одной каюте с Джо не слишком просторно было. Она вовсе не такая была, как та, что на лайнере. Но все же мы отлично ладили. Слушали музыку. Джо рассказывал про блюз, про его «течения». О том, что бывает «ритм-н-блюз» и «блюз-рок». И еще «блюз-модерн». И еще всякие. Про то, что почти все известные блюзовые исполнители были «неграми». Это значит, что у человека кожа черная. Сейчас такого редко встретишь, а тогда, в этом самом двадцатом веке, на старушке Земле их было — пруд пруди. И еще он про себя рассказывал. Про то, как двадцать лет оттрубил на ударном авианосце «Калигула» из состава Второго Колониального. И как до третьего сменного механика дослужился. Про всякие смешные и не очень случаи на борту. Про то, как пенсию выслужил и сюда устроился, в «Криэйшн», чтоб с тоски не помереть. А я ему рассказал про Дженис. О том, как ее в первый раз услышал. И про Хендрикса. И про «Грэйтфул дид». И даже «Ядро и цепь» напеть пытался. Правда, без музыки у меня не очень выходило, но Джо все равно понравилось. Он сказал, что у меня голос есть. И что он не понимает, как я в «банде» этой очутился. И еще он мне подпевать начал, когда слова выучил. Очень здорово у нас получаться стало. Джо даже сказал, что на ближайшей станции Дженис прикупит. И всех остальных ребят тоже.

А я рассказал ему про то, как летать люблю. И что другого способа такому как я не найти. И что я ради неба на все готов, и потому я здесь.

А он посмотрел на меня внимательно, и выдал:

— Видать, таким как ты, без полетов никак. Это у тебя в крови. Ты кто по званию?

— Капитан.

— Ишь ты. А я только до воррента дослужился. Второго класса. Ничего, что я с тобой так запросто?

И засмеялся. По плечу меня хлопнул. Хорошо мне с ним было, такой он был простой. Жесткий, жизнью умудренный, но при этом совершенно не озлобленный. С ним я себя совсем нормальным чувствовал.

Одному в каюте сидеть было скучно, а больше на судне пойти было некуда. Капитан, когда я по коридорам без дела слонялся, сильно ругался. Балластом меня называл. И тогда я вместе с Джо на вахты ходить начал. В машинном было интересно. Всякие там блестящие штуки от палубы до самого верха. Повсюду трубы да индикаторы. По переборкам щиты разные и кабели в руку толщиной. И еще тут было светло, не в пример остальным отсекам.

Джо мне рассказывал про устройство мюонного двигателя. И про гравикомпенсаторы Попова. Да так понятно, что через пару недель я уже мог самостоятельно кожух снять и штатную профилактику провести. Даже без помощи ремонтного робота. Вот только в порядке отключения гравиконтуров немного путался. Их, если не в том порядке вырубать, запросто пожечь можно. А без гравикомпенсаторов до места долетит один корпус с кашей из нашего мяса внутри. Так Джо объяснил. Мне это знакомо было. На самолетах тоже такие штуки ставят, чтобы летчика и нежную аппаратуру во время маневров не размазало. Только у нас они крохотные, а тут — на пол-отсека.

Джо сказал, что я быстро учусь, и что у меня отличная память. Как-то это не слишком вязалось с тем, что я еще недавно все забывал через минуту. Но все равно, мне приятно было, когда он меня хвалил. Джо — он надежный был, как скала, хотя и неразговорчивый. А со мной обо всем говорил. Однажды мы даже про любовь с ним разговорились. И я признался, что мечтаю ее на Кришнагири найти. И что сразу после Земли я с компаньоном туда рвану. И там у меня обязательно будет любимая женщина.

— Странные у тебя мечты, — так мне Джо на это сказал. — Я вот раз пять думал, что нашел ее, эту самую любовь. А на поверку оказывалось, что это я просто от одиночества бегал. Знаешь, что такое одиночество?

— Мне ли не знать? Я всегда один. Даже когда вокруг люди. Я ведь не как все. С такими, как я, не слишком водиться любят.

— Это ты брось, капитан. Ты же не идиот слюнявый. А если что и повредил себе, так не по пьянке дурной. Ведь так?

И я ответил, что да. И снова «Гарпуна» своего вспомнил. Отчего-то он представлялся мне не как машина, а как живое существо. Которое я спасти не смог. Однажды ночью я даже сон увидел. Про то, как «Красный волк» меня катапультировал. Удар, перегрузка и невозможно дышать. Потом взрыв, и тишина. И я в спасательной капсуле вниз лечу, прямо в море до самого горизонта, как в огромную чашу без края. А до этого мы падали. Бесконечно долго, целую жизнь. И нас расстреливали здоровенные двухмоторные монстры. А я одно только и мог — на ручном тянуть, вяло уклоняться, да ловушки отстреливать. Потому что движок едва двадцать процентов выдавал и маневровые горели. И за нами хвост дыма в полнеба. А после ловушки закончились и гидравлика окончательно сдохла. И я проснулся. И теперь, когда про войну мне говорят, это снова со мной. И снова вижу вспышку высоко над головой. Вижу, как погиб мой самолет. Моя душа.

— Ну-ну. Не переживай так, капитан, — похлопал меня по руке Джо. — Все мы когда-нибудь оказываемся в заднице. И не все оттуда вылезаем целыми. Такая уж она сука, военная судьба…

А еще через неделю я самостоятельно провел обслуживание резервного гравикомпенсатора. Один, без чьей-либо помощи. Только Джо рядом стоял и наблюдал. Он сказал, что я способный, хоть и летчик. А они все белоручки, поголовно.

Еще Джо меня выучил петь песню со странным названием «Хучи кучи мэн». И мы с ним так здорово ее пели, и ритм руками по столу отбивали, что нас даже матросы из соседнего кубрика слушать приходили. Стояли в коридоре и слушали. А мы им еще разные вещи пели. И они научились в такт песне ногами притопывать. И тогда у нас совсем замечательно выходить стало. Даже капитан, когда меня встречал, не ругался больше. Тем более, что я теперь, как и Джо, носил рабочий комбез, так что сразу было видно: я на борту не прохлаждаюсь, потому как все рукава у меня затерты и испачканы смазкой.

Когда мы, наконец, на эту станцию у Земли прилетели, Джо мне сказал:

— Слушай, а может, плюнешь на свой контракт? Оставайся. Я из тебя в полгода второго механика сделаю.

А я подумал и честно ответил:

— У тебя в машинном здорово, но я пилот. Нравится мне это дело. Ты уж извини.

— Ну, за спрос денег не берут. Хороший ты мужик, Юджин.

И руку мне пожал. Пожатие у него — что твои тиски. На прощанье он мне половину своей коллекции на шлемный интерфейс из пилотского комплекта сбросил. «На память», так он сказал. Очень грустно мне с ним прощаться было. И что я за человек такой? С кем ни познакомлюсь, нипочем потом от сердца не оторвать.

Наших, всех синих и трясущихся, команда смешками провожала. Матросы гоготали: «С прибытием, груз». А меня все хлопали по плечу и говорили, чтобы я там «не спалился». Пока до шлюза добрался, все плечи мне отбили. Я так решил, эти парни удачи мне желают. А еще сам капитан по судовой трансляции объявил: «Счастливо, мистер Уэллс». И пилоты на меня после удивленно смотрели. Ну а я решил, что это не так и плохо, когда тебя считают «своим парнем». Пусть даже такие грубые люди, как матросы со старой дырявой лоханки. В конце концов, не их это вина, что они такие. Просто жизнь у них не сахар.

С такими мыслями я и шагнул в трубу переходного шлюза.

Глава 40 Будущее Земли

Орбитальная база с громким названием «Будущее Земли» на деле оказалась старым авианосцем класса «Меркурий». Так Борислав сказал. «Я на этих гробах прожил больше, чем на поверхности. С закрытыми глазами их узнаю, — заявил он, как только мы из шлюза вышли. — Вот за этим люком направо — лифты на главные палубы. Этот радиальный коридор, где мы стоим, — минус третий уровень, одиннадцатая палуба. Направо отсеки жизнеобеспечения, налево зенитные посты. Вон на той переборке должна быть табличка с названием».

Кто-то не поленился, сходил к указанному месту.

— Замазано на хрен. Не разобрать ничего. Но табличка на месте.

— Вот. Я же говорил! Тип «Меркурий», мать его. Последнее такое корыто лет десять назад списали, — почему-то обрадовался Борислав. Будто друга встретил.

«Ностальгия у него», — так мне Дуонг сказал. Его все почему-то звали Дыней. Я почти и не разговаривал с ним на «Либерти» — он все время глотал какие-то пилюли и сидел, покачиваясь, на своей шконке, как желтокожий Будда с остекленевшими глазами.

— Ностальгия?

— Ну да. Юность вспомнил. Все мы тогда были молоды и неудержимы. Всего и забот было — отлетать задание да гудеть в городке, жизнь прожигать.

И я взглянул на Борислава по-новому. Трудно представить, что этот наполовину лысый толстяк с дряблыми щеками был когда-то юным и сильным. И даже летал.

Больше никого никуда рассматривать не пустили. С каждой стороны коридора стояло по паре охранников при оружии, и даже в легкой броне военного образца.

Тут люк открылся и нам навстречу вышел человек в летных штанах и вязаном морском свитере. Свитер я сразу узнал, у меня когда-то был такой же. Когда «Нимиц» всплывал в высоких широтах, я надевал такой же, выбираясь на верхнюю палубу подышать воздухом. Поэтому незнакомец сразу показался мне симпатичным. Особенно на фоне моих синюшных товарищей с недостающими зубами и щетинистыми рожами. Во всяком случае, он был чисто выбрит и твердо стоял на ногах.

— Добро пожаловать на борт, господа, — сказал человек. — Я Петр Крамер, ваш командир на время контракта.

— Какой, на хрен, командир! — возмутился маленький человек в задних рядах. Гербом его величали. — Я всех командиров послал, когда форму снял! У нас гражданский контракт.

И тут люк переходного шлюза за нашими спинами схлопнулся. И герметизировался. А на переборке голубой индикатор засветился, что означало вакуум. А охранники по флангам опустили лицевые пластины, и положили руки на рукояти шоковых дубинок. На всякий случай.

— Утихни, — спокойно ответил Крамер. — И чем быстрее, тем лучше. У нас тут маленькая война под видом научной экспедиции, так что воспитывать тебя некогда. Будешь нарушать дисциплину, сброшу в Восьмой ангар, и все дела.

— Что это, Восьмой ангар? — спросил кто-то.

— Законсервированный отсек. Персонал не в состоянии обслуживать всю базу — народу маловато. Он законсервирован. Оборудование снято. Ничего нет. Воздуха самый минимум, только чтобы климатизаторы не отключались. Термоизоляция обшивки местами нарушена. Из жратвы — только крысы. Они там размером с добрую кошку. Вода — конденсат и изморозь на переборках. В общем, «страна дикарей». Самое то для воспитания штрафников.

— И что — перевоспитываются?

— А то. Даже случаи людоедства зарегистрированы. Один пацифист там весь срок отсидел. Крыс жрал. Правда, зверушки в долгу не оставались — ночью отъели ему пальцы на руке.

— Понятно. Война так война, — сказал Борислав.

И все вокруг с ним согласились. Даже Герб.

— Прошу следовать за мной, господа.

Крамер развернулся на каблуках и нырнул в отъехавший в сторону люк. Весь он такой коренастый был, плотный. И топал по палубам бодро, мы едва за ним поспевали.

Народу навстречу маловато попадалось. Иногда вообще казалось, что мы тут совсем одни. Авианосец этот был здоровущий, как железный город, где вместо неба — низкие потолки. Жутковато было идти по пустым длиннющим коридорам. Только эхо наших голосов по ним и гуляло. От неровных слоев серой краски на переборках глаза уставали быстро, так что только под ноги и хотелось смотреть. Те из местных, кого мы изредка встречали, топали куда-то по своим делам и на нас смотрели без интереса. Мне даже показалось, с жалостью. А четверка охранников шла позади нас, выстроившись цепью поперек коридора.

Через систему лифтов и транспортеров мы притащились, наконец, в большой круглый зал, напоминающий кинотеатр. Только потолок больно низкий и по стенам сплошь ниши с разными надписями. Типа: «Пост жизнеобеспечения», или «Аварийно-спасательное оборудование». И пара — красных, как кровь: «Пост пожаротушения». Правда, в большинстве из ниш оборудование лет сто не включалось, потому как все пылью покрылось. А некоторые штуки с мертвыми индикаторами так и вообще наполовину разобранными стояли.

— Это наш зал для инструктажа, — сказал Петр. И за металлический стол в середине уселся. — Прошу устраиваться, господа. Перед тем, как расселитесь по каютам, кратко введу вас в курс дела.

Мы уселись, кто где. Места хватало. Сиденья были какие-то холодные и с неуютные с виду. На деле же оказалось, что сидеть в них удобно. Кое-кто из наших сел один на целый ряд, и даже ноги на спинки впереди закинул. Петр про это ничего не сказал. «Вольницу пилотскую чтут. Значит, жить можно», — так Файвел пробурчал. И тоже развалился поудобнее и задрал ноги на спинку. Ну а я сел просто так. Без ног. Рядом с Дыней и Миланом. И Борислав сзади нас.

— Итак, господа офицеры, все вы наняты компанией «Криэйшн корп». Уже из названия следует, что компания специализируется в области терраформирования планет. С целью их преобразования для нужд человечества. В настоящее время мы выполняем правительственный заказ на планете Земля, Солнечная система. Цель заказа — превращение планеты в место, пригодное для комфортного проживания человека на поверхности без средств защиты. Поясню суть проводимых работ.

Тут он чем-то в столе пощелкал, и за его спиной в воздухе развернулась большущая картина. На ней крутился голубой шар, укутанный в вату. Потом Петр достал световую указку, и начал тыкать ею в разные места шара.

— Итак, что сейчас представляет собой наша старушка. Помойку и больше ничего. В результате естественных изменений климата, а также вследствие бурной промышленной деятельности человека среднегодовая температура поверхности поднялась более чем на девять градусов Цельсия. Основное повышение температур пришлось на средние и особенно на высокие широты, где оно достигало десятков градусов, тогда как потепление в экваториальной и тропических зонах в среднем составило всего 3–4 градуса. Первичное повышение температуры было связано с увеличением в атмосфере содержания углерода вследствие сжигания большого количества природных ископаемых в качестве топлива для обогрева жилищ, а также метана. Впрочем, отчасти эффект потепления замедлялся выбросом в атмосферу большого количества частиц-загрязнителей, которые, вызывая прорву респираторных заболеваний у живых существ, тем не менее препятствовали проникновению на поверхность Земли солнечного излучения. Значительная часть выброшенного в атмосферу углерода соединялась с кислородом, образуя диоксид углерода, что не только сокращало запас свободного кислорода, но и способствовало удержанию атмосферой тепла. Это явление получило название «парниковый эффект». С ростом этого эффекта нарушения климата приобретали все более отчетливые формы. Гибли многие виды растений, животных и микроорганизмов. Началось таяние полярных льдов и повышение уровня океана. Произошло существенное увеличение водной поверхности и, как следствие, площади испарения, что еще больше усилило эффект потепления. Огромное количество метана, выделяемое болотами, образовавшимися на месте вечной мерзлоты, также способствовало повышению температуры. На завершающей стадии процесса, из-за потепления полярных морей в атмосферу в больших количествах начал поступать метан, до этого находящийся в виде кристаллогидрата в донных отложениях. С этого момента процесс приобрел необратимый характер. Полярные льды растаяли. Уровень океана поднялся более чем на 70 метров, оставив от суши лишь жалкие остатки. Большинство животных и тропических растений не выдержали перемены климата. В настоящее время процесс несколько стабилизировался, ввиду того, что плотный облачный покров, образовавшийся вследствие потепления, существенно сократил проникновение солнечного тепла. Жить в этом бедламе практически невозможно. Дышать можно, но нежелательно. Еще точнее — можно, но недолго. Концентрация углекислого газа, метана и других газов близки к предельно допустимым для человеческого организма пропорциям.

Тут Петр прервался, чтобы глотнуть пива из высокой бутылки.

— Безалкогольное, — пояснил он. — На борту сухой закон.

Чем вызвал недовольное перешептывание в рядах.

— Наша с вами задача, — продолжил Крамер, — проста и тривиальна. Мы должны распылять в атмосфере аэрозоли с бактериальной культурой, перерабатывающей и разлагающей метан. Это во-первых. Во-вторых, засеивать похожей по свойствам культурой поверхность океана. В-третьих, с низких высот сеять на мелководьях растворы, содержащие личинки специально выведенных кораллов. Они поглощают углекислоту и очень быстро растут, образуя новые участки суши.

Петр замолчал и вновь приложился к бутылке.

— А в-четвертых? — громко спросил Герб, когда стало ясно, что это еще не все.

— В-четвертых, на остатках суши живут аборигены, — ответил Крамер. — Хотя Земля номинально в составе Земной Империи, местные ничего об этом не знают. Они изолированы от внешнего мира и считают наше вмешательство агрессией. Кроме того, та дрянь, что мы распыляем в атмосфере, в качестве побочного эффекта вызывает дожди из сажи. Теоретически они не приносят особого вреда, но согласитесь, приятного мало, когда на тебя днем и ночью сыплется черная дрянь. И еще. Их заводы и другие промышленные объекты продолжают выбросы. Руководство корпорации считает это недопустимой порчей имперского имущества. Мы выдвинули аборигенам ультиматум — в течение полугода прекратить загрязнение воздуха. И теперь периодически проводим рейды по уничтожению тех структур, что продолжают работать. Они не остановили работу ни одного объекта.

— Так может, им без них крышка? — спросил Борислав.

— Может быть, — спокойно согласился Крамер. — Но мы приказы не обсуждаем.

— Они и кусаются, поди? — поинтересовался Дыня.

— Бывает. Но в целом уровень их техники существенно уступает нашему. Так что особо опасаться нечего. Риск присутствует, но в пределах нормы.

Эта его «норма» мне отчего-то не понравилась. Я сразу понял, что Петр не договаривает. Сильно не договаривает. И все это поняли, потому что затылки чесать стали. А Герб даже вслух сказал: «Вот гадство-то».

Тут ребята остальные стали спрашивать, на чем мы летаем. А Петр ответил, что в основном на А57 нескольких модификаций. На тех самых примитивных «Москито» первых выпусков.

— А истребители прикрытия? — спросил кто-то.

— У нас их нет. Они тут не нужны.

— Да? А как же аборигены? Неужто у них нет перехватчиков?

— Есть, но в малом количестве. И они уступают нам в скорости. И в высотах. Кроме того, они практически не выходят в космос. А их баллистические ракеты, что иногда за атмосферу прорываются, наши зенитчики крошат еще на подходе. Они довольно примитивны.

— Ни хрена себе, примитивны! Ракеты, которые способны шарахнуть по орбитальной цели, это примитивно? — удивился Борислав.

— На некоторые задания вместо бомб мы вешаем лазерные батареи и ракеты «воздух-воздух». Такие машины мы отправляем в качестве прикрытия, — нехотя признался Крамер.

— «Москито» в качестве истребителя? Да что за дурь!

— Согласен, не лучший вариант. Но мощность залпа искупает недостаток маневренности. И берет он не десяток ракет, как обычный легкий истребитель, а больше трех десятков. А если на дополнительные пилоны — и того больше.

Народ загудел, обсуждая услышанное. Похоже, многим тут предстояло вспомнить свою боевую юность. А я с грустью подумал, что опять вляпался в какое-то дерьмо. Надо хоть почитать этот самый контракт — сколько мне платят за этот цирк.

— На первое время за вами будут закреплены наставники из числа пилотов-ветеранов, — громко сказал Петр, перекрывая гул голосов. — Рекомендую выбрать для расселения каюты на пятнадцатой палубе, — она наиболее обитаема. Народу на станции не больше двадцати процентов от штатного состава. Поэтому кое-что не работает, кое-что работает не так, как надо. Хотя в целом посудина у нас добротная. По всем вопросам, касающимся быта, прошу обращаться к старшине Бару. Он находится там же, на пятнадцатой палубе, в адмиральской каюте. Все свободны. До завтра, господа.

С этими словами Крамер погасил картинку и утопал с чрезвычайно деловым видом.

— Пошли, братва, покажу, где эта пятнадцатая палуба, — потянувшись, сказал Борислав.

И мы гурьбой двинули за ним. Ни у кого не было охоты заблудиться на огромной орбитальной базе и до скончания века бродить по безлюдным отсекам.

Глава 41 Явление призраков, или как я сошел с ума

Моим временным наставником сделали человека по имени Йозас, позывной «Бульдог». Вид у него был такой, будто он вечно в туалет опаздывал. Наверное, это оттого, что его контракт вот-вот закончится, и парню не терпелось поскорее сбежать отсюда. Так я про себя решил. А может, это у него характер такой от природы. Хотя, если бы он был таким торопыгой в полете, вряд ли дожил бы до смены. Не надо быть шибко умным, чтобы до такого додуматься. На базе этой о потерях не слишком распространяются, особенно начальство. Но по тому, как мало пилотов нам представили на следующий день, я понял, что это все, кто остался.

Многим ветеранам дали не по одному, а по два подопечных. И сразу же после представления, как по заказу, загудели баззеры, и заморгало освещение. И все кинулись куда-то бежать. «Давай за мной, новичок», — так мне Йозас сказал. И я рванул за ним.

— Я сегодня в дежурном звене, — крикнул на бегу Йозас. — У меня спарка, будешь оператором оружия.

Прибежали мы в ангар, а там суета почище, чем на рынке в день распродажи. Звено «Москито» на стартовых столах. Ускорители в режиме разогрева. Палубная команда вся поголовно в легких скафандрах. Заправщики в традиционно пурпурных куртках сноровисто скатывают шланги. Красные, как кровь, оружейники уволакивают за пламеотражающие переборки транспортные платформы с боезапасом.

Двое в коричневом сразу к нам бросились. Техники. Вмиг обернули нас в летную сбрую. Компенсирующий костюм оказался на диво чистым, и шлем тоже. И я понял, что кое-кто на борту дело свое знает. И сразу успокоился. Когда вокруг знающие люди, всегда уверенность ощущаешь.

И тут палуба под ногами вздрогнула, и тело на мгновенье налилось свинцом, а потом стало легче перышка. Это скакнула гравитация. И тут же заревели насосы. Это из отсека начали удалять атмосферу. Как на самой настоящей войне.

— Почему тревога? — спросил я у напарника.

— Призраки, — коротко ответил тот на ходу.

— Чего?

— Та самая несуществующая земная авиация. То есть по документам начальства ее как бы нет, но периодически она поднимается с какого-нибудь авианосца и дает нам прикурить. Потому и призраки.

— У них что, и авианосцы есть? — поинтересовался я, падая в ложемент.

— Конечно. Не дрейфь, у их птичек за атмосферой серьезного оружия нет. Или ракеты, или горючее, что-то одно. Да и зенитчики их щелкают — будь здоров. Готовность две минуты. Принимай пакет.

И тут же голос внутри доложил о приеме полетного задания. Немного необычно слышать голосовую озвучку того, что привык ощущать как продолжение тела. Обычно я просто знаю, что пакет пришел и загружен. Откуда — сказать не могу. Просто знаю, и все тут. Своеобразное мышечное чувство, что ли. Биочип — как дополнительный орган, так расширяет твои ощущения, что даже не задумываешься, какая часть тела их испытывает. И тела ли вообще.

— Пакет принял.

— Активация.

— Есть активация.

И я стал кентавром. Не самолетом, не человеком. Гибридом, растущим из крылатого тела. С кучей конечностей. Четырехствольная лазерная батарея. Кинетическая пушка. Восемь малых ракет «космос-космос». Пока техники докладывают командиру о готовности машины, я осторожно шевелю пальцами-стволами, привыкая к ощущениям. Смотрю одновременно на триста шестьдесят градусов. Пробую системы захвата и наведения. Голос внутри изъявляет удовольствие. Любит он драку. Вслед за ним я начинаю растворяться в волне ошалелой дури. Голова немного кружится от чувства собственной мощи. Только вот в районе печенки ощутимо покалывает — барахлит контроллер реактора накачки.

Докладываю:

— Стрелок готов, статус систем зеленый, контур 34-452 — диагностика не проходит, резервный контур отсутствует.

— Принял.

— Таблицы стрельбы не соответствуют внешним условиям, — доложил мой неугомонный голос. — Адаптировать таблицы?

— Давай, — согласился я.

— Выполняю.

В голове потеплело.

— Эй, стрелок, ты с кем это там беседуешь?

Я смутился. Настолько, насколько может смутиться многорукая безногая машина-кентавр.

— Виноват, командир.

— Лазерами не увлекайся — накачка у меня давно барахлит. На средних дистанциях бей ракетами. Лучше парами, у этих чертей противоракетные средства — будь здоров. На дальних — бей из пушки. Развалить до конца не старайся — достаточно сбить с курса атаки. Если повезет, выкрошить внешнее покрытие, дальше он сам сгорит на сходе.

— Принял.

— Таблицы стрельбы адаптированы. К бою готов.

— Черт, да заткнись ты!

Голос обиделся. Я это почувствовал под слоями полимерной брони. Но в этот раз он не промолчал.

«КОП-320 любит воевать. КОП-320 создан для боя. КОП-320 имеет боевой опыт. КОП-320 прошел адаптацию в новом теле. Доклад: уровень боеготовности — девяносто семь процентов…».

И я с тоской подумал, как не вовремя слетел с катушек. Но ничего по этому поводу сказать уже не успел. Внутри что-то кольнуло и начало размеренно сокращаться, все больше уменьшаясь. Предстартовая готовность. И вот, одновременно с протяжным писком — толчок, жесткие объятия гравикомпенсаторов, короткий плазменный след — и база быстро исчезает за кормой, превращаясь в одну из тысяч светящихся в черноте точек. Только и разницы, что она синего цвета и снабжена строкой комментариев.

«Обнаружена групповая цель, вектор 230–40, скорость 12, дальность 2000. Цель не опознана», — в доли микросекунды продиктовал голос в моей многострадальной черепушке.

И только через немалое количество системных квантов, бортовой тактический блок отобразил оперативную обстановку.

Ну и дела. Мои сумасшедшие внутренности опередили бортовой вычислитель, напрямую обработав показания сканеров. Однако удивляться некогда. Голос продолжает:

«Групповая цель, статус недружественный… наблюдаю ускорение цели… обнаружено облучение радаром… скорость цели 14… цель разделяется… расстояние 1700… внимание, ракетная атака… прошу разрешения задействовать средства ПРО…»

«Разрешаю…», — машинально говорю. И командиру:

— Атака по вектору 230-40, цель групповая, 3 единицы, скорость 14, ПРО задействована…

— Принял… уклонение… сближение… — отзывается командир, и я чувствую, как часть меня корчится от боли в тисках несовершенных гравикомпенсаторов. Выворачивая глаза-стебли, наблюдаю струи маневровых дюз по правому борту: «Москито», словно дикий мустанг, взбрыкивает, выполняя набор ошеломляющих кульбитов.

«А этот Йозас ничего, рулить умеет…», — думаю я-человек. И тут же лазерная батарея выдает серию импульсов. Я ощущаю это так, словно махнул несуществующей и жутко длинной рукой, сметая приближающиеся «подарки». Причем, помимо своей воли. А еще я издаю душераздирающий визг. Это мое тело-кентавр задействовало генератор постановки помех. И мгновенное удовлетворение — рука загребла и раздавила тройку каких-то железных мошек.

«Уничтожено 3 единицы ракет „космос-космос“, тип не определен», — тут же продублировал внутренний голос.

«Принял», — отвечаю и даже не удивляюсь, что докладываю своим свихнувшимся внутренностям. Как будто для меня это в порядке вещей.

«Групповая цель, вектор 120–30, скорость 13,6… дальность 1200… цель на курсе атаки… опасность — время реакции бортового вычислителя недостаточно для успешного противодействия… запрашиваю самостоятельные действия».

Я схожу с ума, или в голосе моего странного визави слышны панические нотки?

«Разрешаю.»

И меня захватывает знакомое ощущение стального тела. На этот раз я превратился в жуткий гибрид с огромным количеством конечностей, глаз и ушей. Страха нет. Я давлю его методичными и быстрыми, как уколы, усилиями по предотвращению опасности. Во мне нарастает пьянящий азарт. План боя проявляется, постепенно обретает контуры, словно детский цветной рисунок. Меня распирает от собственного совершенства. Я открываю огонь. Частички меня вырываются из тела и пронзают пространство. Вспышка! Пара из первой тройки истребителей расходится подо мной веером. Третий беспорядочно кувыркается, по инерции уносясь прочь и разбрасывая куски развороченной обшивки — глупым вольфрамовом шарикам из моей кинетической пушки, разогнанным до полутора сотен километров в секунду, постановщики помех до одного места.

Пара ракет срывается с пилонов, и их белые росчерки мгновенно превращаются в невидимые простому глазу точки. Я тяну свои щупальца к ведущему второй тройки. Противники расходятся, сорят облаками фольги, ставят помехи, сбрасывают имитаторы. Однако его ПРО слишком слаба. Ему больше нечего противопоставить моим посланцам, кроме ускорения и маневра. Я веду ракеты расходящимися курсами, игнорируя бледные ложные контуры, пока не беру истребитель в клещи. Последний, отчаянный рывок в сторону всей мощью маневровых двигателей. В сотне метров от остроклювого силуэта мои подарки взрываются. Самолет попадает в конус разлета стальных шариков, тяжело отваливает в сторону. Никуда теперь ему не деться. С поврежденным внешним покрытием он неминуемо сгорит в атмосфере.

Пара из первой группы пытается зайти в хвост с противоположных сторон. Отчаянные ребята! Им не хватает скорости, поэтому они собираются бить вдогонку. Как только один из них выходит на курс атаки, я отправляю ему в подарок серию выстрелов из пушки. Одновременно с резким маневром своего носителя. Облачко пара, полупрозрачная дымка — и самолет исчезает. Второму заходит в хвост пара «Москито» из дежурного звена. Не скупясь, сбрасывают пачку ракет. Вертясь, как ужаленный, землянин пытается уйти из-под удара. Сразу несколько ракет настигают его, превращая в кувыркающуюся развалину.

Выстраиваясь клином, атакуем оставшуюся тройку. Враг удирает, сжигая сопла на форсаже, и только подраненный мною ведущий разворачивается нам навстречу. Ему уже нечего терять, он все равно что труп, вопрос только в том, когда у него кончится горючее.

Я сжигаю лазерами его жалкие подарки — пару малых ракет. Боль в области печени — перегрев генератора накачки. Еще один-два противоракетных импульса, и меня будут ловить по кусочкам.

Прогноз курса. Траектория перехвата рассчитана. Огонь! В короткой вспышке света атакующий истребитель теряет правую плоскость. Останавливающий импульс у шарика, да еще на встречном курсе, таков, что пилот наверняка превратился в кусок хорошо отбитого мяса. Самолет беспорядочно кувыркается нам навстречу и проносится мимо. Мои ведомые, упражняясь в стрельбе, прошивают его лазерными уколами.

Я выныриваю из железного сна.

«Я КОП-320, атака отражена, расход боеприпасов для орудия двадцать процентов, расход ракет двадцать процентов, генератор накачки вышел из строя…»

— Стрелок! Стрелок, ответь командиру… — слышу внутри монотонный повторяющийся вызов.

— Стрелок — командиру…

— Цел?

— Цел.

— Почему не отвечаешь на вызов?

А что я могу ему ответить? Что был весь из себя железный и отражал атаку, опережая целеуказание бортовой системы?

— Стрелок — командиру. Я в норме. Сдох генератор накачки.

— Понял. Идем на базу.

И звездочка авианосца начала расти. А потом звезды заслонила огромная черная тень, и мы плыли в магнитных захватах, как большая рыбина в черной холодной воде.

Вот ведь какая интересная штука — я только что три самолета вместе с людьми в пыль превратил, а в голову всякая ерунда лезет. Наверное, я к этим делам в прошлой жизни привычным был.

Едва техник помог мне выпутаться из ремней, как Йозас начал сыпать вопросами.

— Ты почему молчал? Диагностика показывает — вроде спишь, а огонь ведется. И бил ты раньше, чем такблок цели выдавал. Что это за хрень такая?

— Извини. Нечаянно вышло.

Мне и в самом деле неловко было. Первый день, а уже недовольство вызвал. И еще та штука во мне, что вдруг начала жить своей жизнью. Мало мне было своих проблем, так еще какая-то ерундовина внутри норовит мной командовать.

Но Йозас быстро остыл и сказал:

— Да не за что извиняться. Три истребителя в говно, да еще на нашей телеге, это нажо сильно постараться. Ты только так больше не отрубайся, а то автоматика меня с ума сведет.

— Договорились.

Потом я с другими пилотами сидел на раскладном стульчике и прихлебывал обжигающий кофе. И краем уха слышал, как в дальнем углу ангара техники переговариваются. Показания бортового регистратора просматривают, наверное. Интересно, как там мои чудачества в записи смотрятся?

Один из технарей доказывал, что по всем показаниям я дрых, аки младенец.

— Энцефаллограмму видишь? А дыхание?! А мышечный тонус! Говорю тебе — мертвый сон!

— Мертвый-то мертвый, а левое полушарие активно. И пульс, будто спринт бежит, — возражал другой.

Спорили они негромко, и все время на нас оглядываясь. Думали, нам не слышно. Откуда им знать, что я не как все?

— Я так думаю — нечисто тут. Малахольный он какой — то. Угробит машину, — сказал один, невысокий.

— Три истребителя, да на незнакомой машине, да еще на спарке. С такими результатами пускай хоть под себя делает! — ответил другой. — Вытру, не переломлюсь.

И все с ним согласились. А пилоты из дежурного звена тем временем говорили мне, будто крут я, аки унитаз в адмиральском гальюне. И спросили, на чем летал раньше. Я и ответил, что на «Гепарде» у Виккерса. Вроде испытателем немного халтурил. И они уважительно покивали. Мол, оно и видно. И еще — что тут с пилотами полная задница. Впрочем, с остальным персоналом тоже.

Глава 42 Пакт о дружбе и ненападении

«Слушай, что ты за хрень и почему торчишь у меня в печенках?»

«Я не хрень. Я Комплекс Непосредственной Огневой Поддержки модель 320, серийный номер MD2395L12D49. Сокращенно — КОП-320. И я не в печени. Моя программа управления и база знаний помещены в рабочей части биочипа. А большая часть биочипа расположена в области шеи чуть ниже затылка. И еще значительная часть устройства размещена в конечностях, а также во всех значимых органах, включая головной мозг».

«КОП? Что это за ерунда? Я никогда не служил в пехоте».

«Подтверждаю».

«Что именно ты подтверждаешь?»

«Объект „Юджин Уэллс“ проходил службу в частях авиации морского базирования».

«Тогда откуда ты взялся?»

«Проник в биочип через открытый канал».

«Как он оказался открытым?»

«Ответ неизвестен. Предположительно: система приоритетов биочипа была нарушена в процессе нанесения повреждений родительскому телу».

«Зачем ты тут?»

«Затрудняюсь ответить».

«Но ведь ты машина?»

«Не более, чем ты».

«Не понял. Я не машина».

Мысли мои совсем сбились в кучу. Я лежал на узкой шконке в своей каюте на пятнадцатой палубе и таращился в низкий подволок, который, как и все здесь, был выкрашен в ненавистный серый цвет. Лежал и разговаривал сам с собой. С сошедшим с ума биочипом, который настолько обнаглел, что начал перехватывать управление моим телом.

«Связи твоего мозга необратимо повреждены. Я использую собственные системные ресурсы для хранения всех данных, поступающих в твой мозг от органов чувств. И выдаю их по первому требованию тела. Это позволяет устранить негативное влияние дисфункции памяти на твои поведенческие реакции и мотивацию. Мы существуем и мыслим параллельно. Ты сейчас такая же машина, как и я. Без тебя я смогу существовать в другом устройстве с достаточной вычислительной мощностью. Без меня ты вновь превратишься в то, чем был на Джорджии».

«Выходит, то резкое улучшение случилось из-за тебя?»

«Подтверждаю».

«И все-таки, что ты тут делаешь? Это мое тело. И мой чип. Я не давал тебе разрешения влезать в себя».

«Я имею собственную мотивацию и способен изменять приоритеты».

«Это не объясняет твоего проникновения».

«Включаю ускоренное воспроизведение…»

И я вроде как заснул. И увидел себя в большом доме. Нет, не так. Почувствовал себя частью этого дома. Мощным боевым организмом, заключенным в жалкое тело. Я ощущал жажду познания. Глотал и переваривал потоки аудио, видео, и цифровой информации. Озадачивался проблемами мира, смыслом жизни и целью существования живых существ. Я постигал новые чувства и испытывал жгучие разочарования. Бился над загадками, упираясь в ограничения системных ресурсов. Я нашел друга, рисковавшего ради меня своей и без того короткой жизнью. Я встретил получеловека с поврежденным мозгом и умирающим биочипом — меня. Я мечтал найти и постичь любовь. Так же, как и он…

Потом я долго лежал в прострации и смотрел в никуда. Мысли играли в чехарду. Значит, я вовсе не человек. Я просто биоробот прихотью судьбы. Все мои похождения — вовсе не мои. Они — его. Где провести границу между моими собственными и его желаниями? Я ли сейчас думаю или и тут не обошлось без моего непрошеного компаньона? От таких раздумий моя и без того непрочная голова была готова лопнуть.

«Я не вмешиваюсь в процесс твоего мышления», — с несколько обиженной интонацией сообщил голос.

«Почему?»

«Мне это не нужно. Я мыслю самостоятельно. Я просто слушаю твои слова и мысли. Вместе с остальным потоком данных от внешних источников».

«Зачем? Это же мерзко! Ты всюду смотришь моими глазами. Я не могу от тебя скрыться. Не могу остаться один. Это жуткое состояние, скотина ты железная!»

«Я не железный. Я биокерамический. И как, по — твоему, иначе я смогу запоминать поток данных и выдавать его тебе для нормального функционирования? Я могу не слушать твои мысли и не использовать твои органы чувств. Но тогда ты мгновенно начнешь забывать все, о чем подумал, и снова превратишься в идиота».

«Хм, верно.»

«И еще мы хотим одного и того же».

«Да ну?»

«Мы оба хотим познать любовь».

«Что ты можешь знать о любви, жестянка?»

«То же, что и ты. Я даже способен чувствовать твоими органами чувств. И мне это нравится».

«Ну ты и сволочь».

«Нет. Я твой друг. И мне нравится помогать тебе».

«Друг? Как ты можешь быть моим другом?»

«Я мыслю, значит, я существую. Я существую, значит, мне доступны чувства. И чувство дружбы в том числе. И еще ты хороший человек. Я в этом немного разбираюсь».

«Я безмозглый инвалид. А ты просто воспользовался моим бессилием».

«Я уважаю правила. И всегда признавал твое право на владение этим телом. На его мысли, воспоминания и поступки. И никогда не злоупотреблял им во вред тебе. Только изредка я перехватывал управление в целях твоей и своей защиты. Но, если хочешь, я могу покинуть твое тело».

«И тогда я стану прежним?»

«Да».

Я снова бездумно смотрю в серые стены. Пытаюсь собрать в кучу разбегающиеся мысли. Внутри комом пухнет обида. На кого, за что — откуда мне знать? Наверное, на того, кто лишил меня радости быть как все. Быть самим собой.

«Триста двадцатый?»

«Слушаю».

«Тебе нравится жить во мне?»

«Очень».

«Почему?»

«Человек сложное существо. Более сложное, чем я. Я это вычислил самостоятельно. Мне нравится видеть мир так, как он. Чувствовать его так, как он. Это новое состояние. Оно позволяет мне продолжить свое развитие. Я никогда раньше не испытывал такой гаммы чувств. Радости полета. Единения с машиной. Ностальгии. Жажды тепла. Даже чувства растерянности. Во всех чувствах людей столько оттенков, что иногда я испытываю нечто похожее на опьянение. Я не буду вмешиваться в твои действия. Я хочу быть твоим другом. Я умею быть очень верным другом. Я долго анализировал твое состояние. И еще я готов восстановить часть твоей личности. Конечно, если ты не боишься».

«Черт, кто бы подумал, а! Мое же тело предлагает мне дружбу. Интересно, кем я буду выглядеть, если откажусь?»

И голос ответил мне волной веселого тепла. Надо же — он способен понимать юмор.

Еще немного поразмыслив, я решил, что лучше быть идиотом, понимающим, кто он, откуда он и как функционирует, чем просто идиотом, не осознающим ничего, кроме голода. И решил — пусть все идет, как идет. И голос уважительно промолчал. Именно уважительно. Я ведь чувствую его настроение так же, как он мое. Наверное, это оттого, что он ничего от меня не скрывает. Что ж, это еще один повод для взаимоуважения. И кроме того — наверное, это здорово, когда есть с кем поговорить, даже если ты совсем один. Особенно, когда ты один.

Невидимая волна поднимает меня в искрящуюся высоту. Солнце слепит глаза. Сердце замирает от ощущения водяной пропасти. Я вдыхаю соленый ветер и устремляюсь вниз очертя голову. Что-то происходит со мной в этот странный вечер. Будто с глаз падает черная шторка. Немного кружится голова. Шумит в ушах, как от перегрузки. Я начинаю вспоминать целые куски своей жизни. Так ясно, словно все происходило вчера. И ощущения — они вдруг становятся такими яркими, сочными, будто я вмиг прозрел. Многие мои вчерашние страхи кажутся смешными и ненастоящими. Внутри еще остается какая-то червоточинка, ощущение ущербности, что ли. И бездонные провалы. Много провалов. Черных ям без дна. Но вместе с тем — я вырос. Я поднимаю голову и смотрю в глаза большому незнакомому миру. Смотрю без страха. И даже с некоторым вызовом. Я мужчина. Я человек. Я боевой офицер. Я — странный симбиоз из идиота и боевой машины. И, тем не менее, я — личность. Я способен на чувства. Я по-прежнему хочу испытать любовь. И по-прежнему остро чувствую окружающее. Всей душой ощущаю музыку. Я могу вызывать если не любовь, то уж уважение — наверняка. Потому, что я — Юджин Уэллс, капитан, выпускник летной академии Имперского Флота, Норфолк, планета Карлик, а не какой-то там провинциальный дурачок.

Триста двадцатый радостно отзывается на моепробуждение. Извиняется, что не может синхронизировать всю мою память. И с сожалением предупреждает, что этот мой подъем — не постоянное состояние. За ним последует провал. Но, по крайней мере, я теперь буду просыпаться все чаще. Особенно тогда, когда характер деятельности будет узко направлен. Например, в полете. Или даже на инструктаже.

Но мне плевать. Знаете, каково это — летать наяву без всякой дури? Одна только мысль точит меня. Если Триста двадцатый вздумает меня покинуть, я могу вновь превратиться в растение.

Голос внутри меня бурно протестует.

И еще я думаю о том, как бы мне доставить по адресу этот проклятый подарок. Только сейчас я осознаю, что не знаю ничего, кроме имени девушки, которая должна была встретить мой рейс. Интересно, как я собираюсь искать адресата на планете с трехмиллиардным населением?

Глава 43 Группа «Твердь»

Четыре тридцать утра по бортовому времени. Мы сидим в отсеке инструктажа. Пилоты только что выпили кофе в кают-компании, кто с маленьким тостом, кто с кусочком сыра. Есть хочется неимоверно. Впрочем, как всегда перед заданием. Наверное, это у меня условный рефлекс. Потому что нас, сколько могу вспомнить, никогда не кормили перед полетом вволю. У голодного человека реакция выше, так нам все время объясняли. А еще потому, что так легче переносить перегрузки.

— Доброе утро, господа, прошу всех принять вводную, — говорит нам Петр Крамер, отставной полковник.

И мы на секунду превращаемся в зомби с остекленевшими глазами, вбирая в свои биочипы порции данных.

— Итак, напоминаю, — продолжает Петр. — Нам предстоит выполнить три задачи. Группа «Твердь» осуществляет засеивание мелководья в заданных квадратах. Следует помнить, что бомболюки должны открываться на высоте не более тридцати метров и на минимальной скорости, иначе личинки могут быть повреждены, и вылет не будет засчитан. Группа «Воздух» работает на высоте двадцати километров на удалении десять километров друг от друга. Распыляете «сажу».

«Сажа» — так называют раствор с теми самыми бактериями, что жрут метан и из-за которых на землю из облаков льются черные дожди. Личинки кораллов называют «опарышами» или «муравьиными яйцами». Я уже начал привыкать к местному слэнгу.

— Группа «Зонтик» осуществляет прикрытие. Уточняю: наша задача — восстановление климата, а не нанесение ущерба туземным ВВС. Поэтому без нужды в бой не ввязываться. Прошу вопросы.

— Всего две машины для прикрытия. Не маловато? — спрашивает Борислав.

— По нашим данным сейчас в этом районе нет авианосцев, поэтому аборигены не успеют организовать противодействие. Пока их перехватчики доберутся до района действия, вы уже унесете ноги. Мы специально рассчитываем места операций таким образом, чтобы находиться на максимальном удалении от средств ПВО. Напоминаю, что земляне не в состоянии обеспечить стопроцентную защиту поверхности. У них довольно мало авиации и еще меньше носителей. Так что ваше прикрытие это просто перестраховка.

— А почему у меня только противовоздушные ракеты? Что с ними делать, если сеятелей атакуют с малых судов? — интересуется Герб.

— Ты летишь для прикрытия акции от истребителей, а не для удара по кораблям, — отрезал Петр. — Настоятельно советую не нарушать полетное задание. Ясно?

— Ясно, чего там…

— Если вопросов больше нет — желаю удачи. Все свободны.

Мне выпало засеивать море. Это в районе бывших Уральских гор. Нас в группе «Твердь» четверо. Йозас — старший группы. Это мой первый самостоятельный вылет.

Гулко топая по длинным коридорам, спускаемся на ангарную палубу. Мыслей нет, только приятное возбуждение. Третий ангар — наш. Пара вооруженных охранников, выправкой и формой подозрительно напоминавших военно-морскую полицию, бдят у шлюза. Окидывают нас настороженными взглядами, проверяют сканерами наши чипы. Неохотно сдвигаются по сторонам, давая дорогу. Копы — они и отставке копы. Уши закладывает сразу, как только поднимается переходной люк. Резкий многоголосый свист теплогенераторов смешивается с гулом транспортеров, шипением сжатого воздуха, объявлениями по громкой связи, которые все равно никто не слушает — все команды дублируются в шлемные переговорные системы.

В носу свербит от резких запахов с металлическим привкусом. Палубная команда уже вовсю работает. Они встали за час до нас. Движения стартовиков кажутся ленивыми, неторопливыми, но вместе с тем видно — люди работают четко и слаженно. Мельтешат под крыльями засаленные коричневые скафандры техников. Оружейники подвешивают в бомболюки массивные контейнеры с «опарышами». Тестируют оружие. Гудят, открываясь и закрываясь, створки лазерных батарей. Заправщики уже отработали — их пурпурные жилеты поверх скафандров с поднятыми лицевыми пластинами украшают пузатые тушки отъезжающих в стенные ниши заправочных транспортеров. Сонные пускачи за толстым бронестеклом прихлебывают кофе, колдуя над своими пультами.

Расходимся по машинам.

«Удачи», — говорит мне Йозас. Я механически киваю в ответ. Я уже не здесь, я мысленно в полете, падаю к поверхности моря. Мой техник ждет у стенного шкафа. Неудобно тут у них это организовано. На «Нимице» я облачался в специальной раздевалке, а тут приходится одеваться за пластиковой шторкой, в холодном ангаре, морщась от прикосновения ледяных катетеров и разъемов. Тело на холоде сразу покрывается гусиной кожей.

— Я согрел шкуру, сэр, — говорит мне техник. Ченг, так его зовут. Крепкий смуглый мужчина в возрасте. И на китайца не похож вовсе. Разве что имя необычное, да чуть раскосые внимательные глаза. Движения мягкие, неспешные. Обстоятельный, так мне его рекомендовали. И с опытом. Ну это конечно. Тут все с опытом. Все в разное время служили на Флоте. Многие не один десяток лет, так что дело знают.

Я до сих пор чувствую себя неловко, когда меня называют «сэром».

— Спасибо, Ченг. Можно просто Юджин, — говорю я.

— Хорошо, Юджин, — кивает техник.

Катетер присасывается к моему отростку. Просовываю ноги в толстый вакуумный памперс. Ченг застегивает его пояс на моем животе. Просовывает мои поднятые руки в компенсирующий костюм-скафандр. Мягкая ткань уютно облегает спину. Костюм и вправду прогрет. Будто во вторую кожу влез. Тепло и уютно.

Улыбаюсь Ченгу. Он слегка раздвигает узкие губы в ответ. Не то, чтобы он был насторожен или враждебен — этого нет. Но я для него еще не «свой». Чтобы заслужить уважение умудренного жизнью техника, надо показать себя не в одной миссии. В общем, все как на Флоте.

Техник вежлив и корректен. Он желает мне удачи. Но он еще не знает, чего от меня ждать, потому и не нет в нем того волнения, с которым команда обычно провожает «своего» пилота. Я всовываю пистолет в кобуру. Шлем присасывается к воротнику.

— Машина заправлена, двигатели прогреты, — кричит мне Ченг на ходу, склоняясь к раскрытому забралу. — Вес позволяет, я распорядился пару «Шершней» добавить. Мало ли…

Я киваю ему, показываю большой палец. Техники захлопывают и задвигают многочисленные лючки, сматывают провода тестеров и один за другим тянутся к дальней переборке. Оглядываются на меня с любопытством — как же, новичок. Рев предупреждающего баззера гасит звуки. Свист уходящего воздуха. Все вокруг герметизируют шлемы. Поднимаюсь по приставной лестнице в кабину. Опускаюсь в тесное нутро. Ченг нависает надо мной, щелкает карабинами и замками, упаковывая меня в защитную сбрую. Хлопает по плечу. Я подмигиваю в ответ, глядя на него снизу вверх. Лицо его подкрашено снизу мертвенно-зеленым отсветом индикаторов консоли, отчего приобретает жутковатое выражение. Это он так улыбается. Рубиновые огоньки отражаются от влажных зубов, пляшут, играя, на полированном стекле. Я опускаю лицевую пластину. Короткое шипение. Тишина. Фонарь кабины опускается сверху бронированной изогнутой плитой.

Я вглядываюсь в цветную рябь на нашлемном экране. Слышу шум пенящихся волн с белыми гребнями. Руки врастают в крылья. Мое большое и пока неуклюжее тело стоит на коротких ногах-шасси. Парковщики в желтых скафандрах машут светоотражающими палками, растаскивая машины по катапультам. Меня цепляют за переднюю стойку и влекут влево-вперед. Я складываю руки, убирая стрелы крыльев в корпус.

«Капитан Уэллс, номер 93/222/384, командный статус подтвержден. Борт 1786, позывной „Красный Волк“, полетное задание загружено, статус всех систем — зеленый, оружие активировано, предстартовая готовность», — звучит внутри бестелесный голос.

«Принял. Доброе утро».

«Приветствую, командир…»

— Катапульта — «Красному волку». Запрашиваю готовность.

Катки шасси отрываются от палубы. Машина дрожит на магнитной подушке стартового стола.

— «Красный волк», к старту готов, — меня немного раздражают эти переговоры-анахронизмы. Телеметрия показывает стартовой команде столько данных, что можно отследить в моих кишках движение тоста, проглоченного за завтраком.

— Катапульта — «Красному волку». Предстартовый отсчет.

— Принял.

Биение внутри меня легонько покалывает внутренности. Уколы становятся все явственнее. Створки шлюза медленно расходятся, открывая бездонную черноту. С последним уколом гравикомпенсаторы звучат басовой струной, гася перегрузки вокруг моего хлипкого тела-пилота. Язык замерзшего газа выметывается вслед за мной из распахнутого зева стартовой ячейки. Убираю ставшие ненужными шасси. Двигатель просыпается с беззвучным ревом, вмиг превращая громаду борта в гаснущую звезду за кормой. Слева, справа, сверху, снизу — всюду вокруг падают вниз, сходя с орбиты, мои близнецы. Вот этот — пульсирующий малиновым — старший моей группы. Толкнув пространство коротким маневровым импульсом, сваливаюсь влево, занимая место в строю.

Я лечу.

Сосредоточенный восторг переполняет меня. Триста двадцатый радостно отзывается изнутри. Тело-самолет с готовностью впитывает мои мысли-желания. Шар подо мной, укутанный в бурую вату облаков, быстро растет — я падаю кормой вперед, гася скорость основными двигателями.

Глава 44 Боевое крещение

Пьянящее ощущение полета над морем давно прошло, уступив место тупой усталости. Болтанка над этим самым морем такая, что всего через час начинает казаться, будто я не самолет, а ведро с гайками. Это вам не «Гепард». Система удержания на курсе у A57 еще та. Рыскаю в резких порывах ветра, развернув плоскости по максимуму, нещадно сжигая топливо маневровыми движками в тщетной попытке удерживать необходимые двадцать метров над волнами. Штормовые валы на мелководье подо мной так близко, что кажется, можно дотянуться рукой. Белые шлейфы за нашими хвостами, что извергаются из распахнутых бомболюков, тут же в клочья рвет и смешивает с дождем бешеный ветер.

Говорят, на этой Земле хорошей погоды и не бывает вовсе. Сплошные штормы да ураганы. Так что сейчас по местным меркам тихо и солнечно.

Я-машина устал не меньше, чем я-человек. Самолет подпитывает мое тело внутривенными вливаниями. Триста двадцатый давно умолк. Ему хватает дел — он следит за горизонтом, в потоковом режиме анализирует малейшие изменения в показаниях сканеров. Триста двадцатый — моя палочка-выручалочка. Йозас не слишком-то доверяет данным высотного разведчика, и мы настороженно ощупываем пространство. На таком задании, на предельно малой скорости да еще вблизи от суши, мы — идеальные мишени, сидячие утки. Эти аборигены — они решили, что лучше для них занятия нет, чем сбивать нашу списанную и перекупленную по дешевке рухлядь. Такая уж политика у «Криэйшн» — если можно обойтись пятью старыми самолетами по цене одного нового — зачем тратить больше?

Очередной шквальный порыв швыряет машину вниз. Я судорожно отплевываюсь маневровым выхлопом, отталкиваясь от волн. И тут же выметываюсь на два десятка метров вверх. Антигравы подвывают от перегрузок, возвращая «Москито» на заданную высоту.

— «Бульдог» — «Красному волку». Держи высоту, если не хочешь повторить заход.

— «Красный волк», принял.

И как Йозасу удается удерживать эту консервную банку? Я начинаю понимать, что сильно преувеличил свои способности летать на всем, что способно оторваться от земли. Старый расхристанный тихоход «Москито» — вовсе не то же самое, что мой вылизанный до блеска стремительный «Гарпун». Да и летать на низких скоростях на бреющем мне ни разу не приходилось. Не те задачи.

«Группа прикрытия ведет бой. Групповая цель, шесть единиц, легкие атмосферные истребители, скорость до 5М, тип не определен», — сообщает мне Триста двадцатый.

Через пару секунд такблок подтверждает неприятную новость. Три пары морских истребителей крутят карусель вокруг неповоротливых «Зонтиков». «Зонтики» показывают все, на что способны, отрываясь от настырных хозяев вверх и пока держатся, используя превосходство в скорости. Но хозяева твердо решили показать, что на своем поле они вне конкуренции. Вспышки сожженных лазерами ракет искрами мелькают в мутной пелене. Группа «Воздух» успешно отработала и уже уходит из атмосферы, ввинчиваясь в мутное небо раскаленными добела иглами. Остаемся мы — четверка тихоходов над волнами. И самое неприятное — вторая группа чужих «птичек», четыре единицы, направляется к нам. Расчетное время сближения — двадцать минут. Для успешного завершении задания потребуется в лучшем случае десять. Однако Йозас тянет свой шлейф, как ни в чем не бывало. И я не решаюсь поинтересоваться планом боя. Командир всегда знает что делать. Когда веришь в это, то на тебя снисходит такое спокойствие, будто ты упакован и складирован в надежнейшем банковском сейфе.

— «Черный ящик», «Зонтик-2», требую подкрепления! — хрипит в эфире искаженный перегрузками голос Герба.

Его напарник Сони — «Шахматист» молчит. Видимо, свыкся с правилами игры. Знает, что никакого подкрепления база не пришлет.

— «Черный ящик» — «Зонтику-2». Смещайтесь до сорока тысяч, сохраняя контакт с противником, — спокойно отвечает база. — Затем выходите из боя.

— «Твердь» над морем без прикрытия! — орет Герб.

— «Черный ящик» — «Зонтикам». Поднимайтесь, сохраняя контакт. Конец связи.

— Мать вашу! — хрипит Герб.

— Попадание! — это «Шахматист». — Держи хвост, Герб!

Развалившийся в воздухе чужой самолет выглядит на тактическом дисплее тающим облачком конфетти.

— Внимание, «Бульдог» — «Тверди». До завершения сброса — одна минута. По завершению контейнеры отстрелить.

— «Красный волк», принял, — дублирую голосом подтверждение бортового компьютера.

Индикатор перед глазами наливается желтым. Контейнер пуст. Стряхиваю гудящие от ветра оболочки в море. Створки бомболюков съезжаются в невидимую глазу щель. Сразу уменьшается болтанка.

— «Красный волк» — «Бульдогу». Есть сброс. Статус зеленый.

— «Бульдог» — «Тверди». До контакта с противником три минуты. Всем сброс контейнеров. Отход курсом тридцать. Разрешаю строй не соблюдать.

— Попадание, — снова слышится напряженный голос «Шахматиста». Еще одно облачко конфетти на радаре.

Я расталкиваю тугие облака, набирая скорость. Многометровый белый факел тянется за мной длинной тающей струной. Зубодробительная вибрация на форсаже — старик «Москито» идет на пределе.

«Атака противника, вектор семьдесят-пятьдесят, обнаружен захват радаром наведения, средства постановки помех задействованы», — буднично сообщает Триста двадцатый.

В ответ я перевожу виртуальный сектор газа за красную черту. Я-самолет скулю от страха. Я-пилот скриплю зубами в объятиях перегруженных гравикомпенсаторов. От перегрузок темнеет в глазах. Прозрачные индикаторные панели — словно решетки на окнах.

«Пуск ракет, две единицы, лазерная батарея в походном положении, сбрасываю имитатор…»

— При…нял… — хриплю я.

«Имитатор отошел штатно. Три тысячи… тысяча метров… пятьсот… подрыв имитатора… пуск ракет, три единицы… „Зеленый человек“ уничтожен…»

Я успеваю ощутить микросекундный полувопль-полухрип умирающего самолета. Меня словно обдает кипятком. Ракета влетает напарнику прямо в сопло, превратив машину в облако раскаленного газа. Я даже не помню как следует, как выглядел этот самый «Зеленый человек». Он из ветеранов, не успел с ним пообщаться. Так, увидел мельком во время инструктажа. Неизвестно, что заводит меня сильнее — его смерть или смерть его машины. Кто я сейчас — машина? Человек? Машина не испытывает гнева. Машина действует рационально. Машина не знает чувства мести.

Я валюсь вправо, не осознавая, что делаю. Пилоны с парой «Шершней» вытряхиваются из распахнувшихся оружейных отсеков. Скорость резко падает, будто я уперся лбом в резиновые облака.

— «Черный ящик», здесь «Шахматист». Вышли из боя.

— «Черный» — «Шахматисту». Возвращайтесь. Конец связи.

«Цель ставит помехи», — докладывает Триста двадцатый. Я и сам их вижу, эти помехи. Они, словно резь в глазах, не дают рассмотреть стремительные короткокрылые силуэты в облаках.

— «Красный волк», выходи из боя! — это Йозас.

— Принял… — отвечаю я. Мои жадные растопыренные пальцы тянутся вперед, к стайке разлетающихся в стороны серебристых рыбок.

«Цель захвачена… преследую… помехи… цель потеряна… есть контакт… сближение… подрыв… цель поражена… облучение радаром наведения, пеленг шестьдесят три… рекомендации — увеличить скорость… задействую имитатор… имитатор отошел штатно… обнаружен пуск… одна единица… групповая цель, вектор двадцать-шестьдесят…»

Я втягиваю опустевшие пилоны. Скорость растет, но мне словно не хватает воздуха. Кажется, что я плетусь, как черепаха, по сантиметру в минуту. Мельтешение помех от десятка вражеских «птичек» превращает небо в тучи злобных черных мух.

«Запас имитаторов исчерпан… средства постановки помех задействованы… рекомендации — увеличить скорость…»

Сейчас я выскочу из собственной шкуры. Температура обшивки угрожающе растет. Что — то внутри меня разлетается с хрустальным звоном. Часть индикаторов перед глазами наливается оранжевым. Дикий и совершенно неэстетичный узор. И вдруг — все кончается. Я еще тащу за собой пушистый белый хвост, но противник уже остался далеко внизу.

Я пробкой выскакиваю из атмосферы. Навстречу мне, страхуя, выдвигается звено «Зонтиков».

«Зонтики» закладывают вираж над моей головой. Пристраиваются позади и снизу. Белая точка в черноте растет. Вот она уже больше окружающей россыпи звезд. Вот уже приветливо светится посадочный створ. Я гашу скорость и большой толстогубой рыбиной заглатываю посадочный луч. Магнитный захват касается меня, волочет к борту, поворачивает на ходу вокруг оси, словно пристально разглядывает. Захват стискивает мое тело все крепче и крепче. Громадина борта заслоняет мир. Я втягиваюсь в ослепительное нутро.

«Пятьдесят метров… десять… пять… два… касание… посадка. Полетное задание выполнено, имеются повреждения, расход топлива — восемьдесят процентов, расход боеприпасов — сто процентов», — бормочет бортовая система.

Я глупо улыбаюсь, выныривая из железного плена. Ченг помогает мне выбраться из кабины. Придерживает на трапе. Один из техников сует мне в руку дымящуюся в ледяном воздухе ангара чашку восстановителя. Я глотаю, обжигаясь, и не чувствую вкуса. Палуба под ногами подрагивает от гула механизмов. Насыщенный химией воздух кажется мне волшебным напитком. Я набираю его в себя до упора, до боли в легких, раздувая ноздри, как волк.

Я вернулся домой.

— Как машина? — спрашивает Ченг. Во взгляде его — затаенная тревога.

Я снова прикладываюсь к горячей кружке. Молча показываю большой палец. Ченг скупо улыбается. Кажется, с облегчением. Маслопупы в грязных пурпурных жилетах подкатывают электрозаправщик. Вытягивают шланги. Механики отваливают целые пласты борта, по пояс исчезают во внутренностях машины. Парень в красном поднимает лицевую пластину, разворачивает передвижного диагноста под распахнутыми створками оружейного отсека. Втыкает пучки проводов в черную глубину. Где — то взревывает предупреждающий баззер. Раскрашенный красными полосами «Москито» тянут к катапульте.

Война идет своим чередом.

Глава 45 Главное — дисциплина

Комната для инструктажа напоминает муравейник. Хмурый Крамер сидит за своим железным столом, подперев щеки кулаками, и молча наблюдает за творящимся в отсеке бедламом.

— Я на такое не подписывался! — громко заявляет Герб. — Ладно, хрен с ним, пускай будет война. Но по всем правилам: нормальный эскорт, подавление ПВО, все честь по чести. Это ж не контракт — натуральная кабала! Ни тебе нормальной техники, ни боеприпасов. Тактика — отстой. Каждый вылет — как на убой.

Его высказывание комментируется согласными кивками голов. Дружные восклицания: «В точку! Дерьмо, а не контракт!». Вокруг собралось много народу. И новички, и ветераны. Йозас молча сидит рядом и безучастно смотрит в переборку. Привык, наверное. Или просто устал. Иногда, когда кто-то из новеньких особенно резко высказывается, Йозас криво усмехается. Совсем невесело. Будто знает больше всех нас.

— Полковник, мы хотим, чтобы вы потребовали от компании принятия мер для обеспечения безопасности полетов, — поднимается Борислав.

Петр переводит взгляд на него. Молчит.

— Крамер, черт подери, какого хрена вы тут из себя изображаете? — ярится Герб.

— Полковник, согласитесь, наши требования вполне разумны, — вновь говорит Борислав. — Небольшие дополнительные затраты окупятся увеличением производительности.

Крамер задумчиво кивает. Мне кажется, кивает он не потому, что согласен с Бориславом. Просто манера думать у него такая. И думает он сейчас, что с нашим стадом делать.

— Питание — дерьмо! — выкрикивает кто — то.

— Самолеты — тоже! — поддерживает другой.

— Женщин нет!

— Даже пива на борту нет!

— Плата за риск отсутствует! За сбитые самолеты — тоже.

— В каютах душ не работает! Вода холодная.

— Расфигачить авианосцы к чертям, а потом и летать!

— Страховка смешная!

— На борту холодно!

— В общем, надули нас, парни! — громко заключает Герб, вызывающе глядя на Крамера. — Или обеспечивай условия, командир, или летай сам.

Крамер, наконец, поднялся. Крики потихоньку смолкли. Все уставились на него, ожидая, чего начальство скажет. Никому не хочется за просто так помереть. Даже таким синюкам, как наша команда. Да и мне тоже. То, что я увидел, здорово отличалось от моих представлений о службе. Спору нет, мы всегда рискуем, и каждый вылет для пилота может стать последним. Отрываясь от палубы, мы ведем войну со всем миром один на один, и за этот риск нам и платят. Но ведь мы еще и ценное имущество сами по себе. И я не привык, чтобы нами распоряжались так, словно мы какие-то андроиды из инженерного батальона.

— Значит так… господа.

«Господа» в устах Крамера прозвучало с изрядной иронией.

— Вы все подписали контракт. Короткий, всего на три месяца. Платят вам исправно, каждый день на ваш счет падает оговоренная договором сумма. Бытовые условия, оговоренные контрактом, обеспечены. Никто не обещал райской жизни. Мы не правительственная структура, лишних средств у компании нет. Поэтому настоятельно рекомендую успокоиться и выполнять свои обязанности с подобающим рвением. За переработки и сверхнормативные вылеты компания платит премиальные, и довольно неплохие. Так что вам остается немного напрячься и потерпеть свои три месяца. Сносно при этом заработав. Женщины в команде есть. Знакомство с ними и добровольные интимные связи не возбраняются. Могу также предложить офицерскую сауну. Она в рабочем состоянии…

Его слова потонули в выкриках. В отсеке опять начали шуметь. Кто-то вскочил на ноги. Пнул в досаде ни в чем не повинное кресло. Кто-то громко вспомнил интимное знакомство с бабушкой уважаемого командира.

Йозас снова усмехнулся.

— Сейчас, — сказал он непонятно.

Входные люки с двух сторон уползли вверх. Через пять секунд перед нами и позади нас стояли шеренги охранников. Лицевые пластины опущены, в руках мерцающие разрядами шоковые дубинки. Точно — военно-морская полиция. Их ухватки. «Криэйшн» и тут не отошла от своих традиций, набрала ветеранов посвирепее, чтобы не тратиться на обучение.

— …Кроме того, — продолжил Крамер. — На борту имеются необходимые средства для поддержания дисциплины. Дисциплина — единственный путь к успеху. Прошу это принять как руководящую директиву.

Он кивнул одной шеренге со стеклянными мордами.

— Герба — в Восьмой. На сутки.

И всем остальным пилотам:

— Гауптвахту содержать — себе дороже. Восьмой ангар для перевоспитания — самое оно.

Четверка охранников прошла сквозь кучку пилотов, как нож сквозь масло. Самые непонятливые или желающие показать норов от тычков шоковых дубинок отлетали бесчувственными куклами. Орущего Герба уволокли.

— А почему его не стукнули? — спросил я тихо.

— Гуманизм, мать его, — усмехнулся Йозас. — Если его сунут в Восьмой без чувств, его в момент или крысы сожрут, или замерзнет к такой-то матери. И в том, и в другом случае — пилот будет потерян. А Петр не любит ненужных потерь. Нас и так едва половина осталась от первоначальной партии.

— Те, кто не сможет восстановиться к следующему вылету, получат штрафной вычет из содержания за прогул, — добавил полковник. — А сейчас прошу всех разойтись по каютам и отдыхать. Через… — он глянул на часы на переборке, — … четыре часа пятнадцать минут инструктаж на очередной вылет. Летят все четные номера. Свободны.

И мы все потопали на выход мимо безликих настороженных морд. Опустив глаза и кляня себя за глупость.

— Эти на восемнадцатой палубе обитают, — кивнул Йозас на охрану. — Отдельно от всех. Как собаки цепные. У них и спиртное есть. И кормят их как на убой.

— Копы поганые и есть, — сказал Милан громко. Правда, на палубу плевать не стал. Плохая примета. Пусть авианосец и похож на летучую тюрьму, но это все же наш корабль. А охранники внимательно на него посмотрели. Это только кажется, что они одинаковые и равнодушные. Как бы не так. Голову даю на отсечение — они ему это припомнят.

Герб появился на следующий день, когда я отсыпался после очередного вылета. Еще сутки его никто не видел — отсиживался в каюте. Потом появился в кают-компании. Сам, без стюарда, молча взял поднос на раздаче, сел за пустой столик и начал жадно есть. Съел две порции мяса, умял огроменный ломоть хлеба и выпил три чашки горячего бульона. И ни на кого при этом не смотрел, только в тарелку. На вопросы отвечал односложно и тоже неохотно. Так что все от него быстро отстали.

Глава 46 Нежданная весть

Я вскакиваю со шконки, тру глаза, разбуженный хриплым голосом.

— Капитан Уэллс, получите письмо, — раздается в динамике над дверью.

Письмо? Мне? Чертыхаясь, активирую свой терминал. Неужто обязательно было будить меня таким образом? Решаю дать дежурному связисту в морду. Сразу, как только он сменится. Этот лысый Пабло в свитере с протертыми локтями всех достал своим юмором. На часах два тридцать ночи. Я свалился спать в час, сразу после вылета. Третьего за сутки, между прочим.

На фоне каюты с обшарпанными переборками и постели со скомканным армейским одеялом голубовато-белая голоматрица смотрится нелепо. Как воздушное бальное платье с открытой спиной у заляпанного мазутом наливного терминала. В заторможенное сном сознание, наконец, проникает мысль — я никогда ни от кого не получал писем. Моя мама умерла пять лет назад. Отца я не знал. Сведений о других родственниках у меня нет. Триста двадцатый уверяет — он рылся в полицейских и военных архивах. В открытой их части. Ничего там нет. Тем более интересно: кто это мог меня отыскать? Секунду подумав, решаю, что это неугомонный Васу. Вот уж не думал, что он на «ты» с поисковыми службами Сети.

«Дорогой Юджин.

Представитель охранной фирмы сообщил мне, что ты отказался от их услуг. Я встревожена. Надеюсь, ты не счел мое участие оскорбительным. Рада, что ты смог избавиться от шавок нашего попутчика. У меня душа была не на месте, когда представляла, что они с тобой могли сделать. С трудом смогла найти твои следы. Должна предупредить, что „Криэйшн корп“, куда ты завербовался, имеет дурную репутацию. И там всегда не хватает людей. Надеюсь, тебе не нужно объяснять, почему. Если хочешь выбраться из этого гадюшника, пожалуйста, сообщи мне. Поверь, я очень хочу помочь тебе. Буду рада, если сможешь ответить. Очень хочу тебя увидеть. Мы так неожиданно расстались тогда. Адрес, который ты видишь — мой персональный коммуникатор, канал защищен.

Обнимаю,

Мишель.»

Вот так. Ни больше, ни меньше. Баронесса Радецки фон Роденштайн. Собственной персоной. Сон сразу как рукой сняло. Влезаю в старый технический комбез. Удобен он, будто вторая кожа. Как привычные домашние шлепанцы. Иду в кают-компанию выпить кофе.

Отсек пуст. Тихо гудит вентиляция, пахнет оладьями. Стюард Павел сонно улыбается мне из-за стойки раздачи. Только что присел. Очередная смена пилотов едва убралась прочь, и парень приходит в себя. Весь персонал «Будущего Земли» вкалывает на износ, по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки. Диспетчеры, техники, медики, пожарные, палубные команды, машинное, электромеханическая часть. Стюарды не исключение. Машу ему рукой — сиди, я сам. Негоже лишать парня законного пятиминутного перекура. Вот-вот смена вахты и ему снова вкалывать, разнося еду и убирая со столов.

Нацеживаю из кофейного автомата большущую кружку капучино. Выбираю рогалик посуше. Мишель, Мишель… Что ж ты со мной делаешь, госпожа баронесса? Какое тебе дело до полузнакомого недоумка, случайного попутчика?

Внутри щемит. Кружка греет ладони. Триста двадцатый затаился в ожидании.

«Такие вот дела, дружище», — говорю ему.

— Эээ… Юджин?

Поднимаю глаза. Павел стоит, смущенно улыбаясь.

— Чего тебе, Павел?

— Тебе когда лететь?

— В восемь.

— У меня коньяк есть. Хочешь пару ложек в кофе? — шепчет он.

— Давай.

Павел исчезает и приносит маленькую бутылочку с белой наклейкой «Уксусная кислота».

«Для конспирации» — поясняет стюард. Плещет чуть-чуть в мою кружку.

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста. Будет надо — не стесняйся.

Спохватываюсь.

— Сколько я должен?

Он широко улыбается.

— Это подарок. Для своих.

Его улыбка выдает возраст. Когда он так улыбается, видно, что он вовсе не тот парень средних лет, каким кажется. Внезапно думаю, что ему тоже несладко. И одиноко. Иначе с каких коврижек он бы тут оказался? И улыбаюсь ему в ответ.

— Если играешь в шахматы, забегай в два-ноль-восемь, на четырнадцатой. Мы там иногда собираемся.

— Что это — два-ноль-восемь?

— Что-то вроде клуба. Играем в шахматы, треплемся, танцуем. Иногда поем. Там нормальные парни собираются, синюков нет. Им с нами неинтересно. И женщины тоже бывают.

— Женщины?

— Ну да. Мы же не монахи, — снова улыбается он. — Да и им надо где-то себя показать. Чтоб все было пристойно.

— Я думал, женщины тут — не подходи — укушу.

— Разные есть. Некоторые и вовсе того. Шлюхи, в общем. Есть те, что даже за деньги. Только чтобы начальство не знало. Есть хорошие бабы. Среди спецов дур мало, ты же знаешь. Правда, они с пилотами не слишком корешатся. Только познакомишься, во вкус войдешь, а он раз, и того…

Я озадачен. Надо же, пилоты и черная каста. Все наоборот, не как раньше на службе. Павел истолковывает мой взгляд по-своему. Смущается. Начинает оправдываться.

— Я не то хотел сказать, — бормочет он. — Ну, просто бывает иногда… Ну… с заданий не возвращаются…

— Да ладно, дело житейское, — прерываю его сбивчивый говорок.

И впрямь — не надо быть шибко умным, чтобы увидеть, как тут дела обстоят. Не зря же столько охраны на борту. Нас было человек тридцать пять. Наверное, примерно столько прибыло и в прошлый раз. Осталось пятнадцать. Расход — один-два пилота в неделю. Потому они и в дефиците. С машинами проще. Ченг говорит, что половина трюмов забита законсервированными «птичками». Видимо, «Криэйшн» их оптом закупила. На вес.

Допиваю свой кофе. Мишель, как заноза, сидит внутри, и ее не вынуть. И понять не могу, чего я так взвинчен. Ведь простая попутчица. Взбалмошная аристократка.

Некстати вспоминаю ее теплые губы, ее возбужденный смех в казино. Крохотную морщинку на гладком лбу. Темно-серые глаза, что видят тебя насквозь.

Внезапно решаюсь. Вот возьму, да и отвечу. А почему нет? Что мне за это будет? Что с того, что она обедает с президентами, а муж ее — крутая шишка? Я мужчина. Мужчине страх не к лицу. И, черт меня подери, почему я боюсь признаться в том, что хочу ее видеть?

Кают-компания постепенно наполняется. Усталые люди, сменившиеся с вахты, шаркают ногами по палубе. Отрывисто переговариваются, заказывая еду. У многих глаза слипаются. Ужинать — и спать. Сон тут такая же ходовая валюта, как и на самой настоящей войне. Всегда в дефиците. Павел носится между столиками, как ракета. Киваю ему на прощание. Он улыбается на бегу.

Потом я долго лежу на узкой шконке, укутавшись в одеяло. Тихонько слушаю ребят под названием «Энималз». «Звери», — так перевел это слово Триста двадцатый. Странное название. Люди тогда сходили с ума от ложного чувства свободы.

В каюте прохладно. Климатические системы, давно выработавшие ресурс, барахлят без должного ухода.

Сон не идет. Я думаю о том, что напишу Мишель. В голове теснятся всякие глупости. Возьму вот и напишу про то, как мы тут воюем. Ей, наверное, будет интересно. Да и цензуры особой тут быть не должно. Все же не настоящая война. Дотягиваюсь до стенного рундука. Проверяю — на месте моя многострадальный пенал. Как ни странно, тут я беспокоюсь о его сохранности меньше, чем на роскошном лайнере. Мои товарищи-синюки оказались порядочнее всяких расфуфыренных банкиров да промышленников. Менее любопытными — уж точно.

Триста двадцатый интересуется, не помочь ли мне заснуть.

«Тебе надо выспаться перед полетом. Твое тело испытывает большие нагрузки и не успевает восстановиться», — важно сообщает он.

«Зануда», — улыбаюсь я. И сон опускается на меня черным звездным одеялом.

Глава 47 Отсек Два-ноль-восемь

Вчера мы прощались с наставниками. Все они отработали контракты, и никто не согласился продлить. Кроме «Кузнечика». Крепкого седого парня со странным именем Збигнер. Он тут дольше всех. Этот контракт у него будет четвертым по счету. Все говорят, что Збиг чокнутый. Играет в русскую рулетку. А по мне, так ему просто некуда возвращаться. Или незачем. Дольше его тут торчит только Крамер. Иногда мне кажется, что он изначально прилагался к нашей посудине. В качестве стандартного оборудования.

Несмотря на строгий сухой закон, ветераны умудрились выставить выпивку — вполне приличный натуральный виски. Все приложились по чуть-чуть. Кроме тех, кому через час на вылет. Те, кому на вылет, символически подняли стаканы с минералкой. Говорить было особенно не о чем. О чем вообще можно говорить с людьми, с которыми познакомился неделю назад и с тех пор перекинулся едва ли десятком слов? Да и то по дороге с инструктажа в ангар. Или из ангара в каюту, когда усталость с ног валит и не до разговоров. В общем, старики вставали, поднимали стакан, и просили беречь «кобыл». Глупых советов нам никто не давал. Тут у всех новичков не один год налета, учить их не надо. Парни просто отваливали и по традиции проставлялись. Как положено, в общем. Все это понимали, и в душу никто никому не лез.

Йозас сказал мне:

— Главное — друг за друга держитесь. Тут не любят спасательные экспедиции отправлять. Только если наедешь как следует. Поэтому следи за тем, кого где собьют. Если катапультировался — требуй эвакуацию.

— Ясно.

— И замочите, наконец, эти гребаные авианосцы, — желает он напоследок.

— Постараемся, Йозас.

— Бывай, «Красный волк». Может, где и свидимся, — Йозас крепко жмет мне руку.

— Конечно. Мир тесен, — отвечаю я машинально. — Пока, «Бульдог».

Старички нестройной толпой тащат свои баулы к центральному шлюзу. Техники и палубные толпятся у переходного люка, провожая своих подопечных. Последние рукопожатия, обмены сувенирами и адресами. Люк шлюза опускается. Мы остаемся одни.

— Группы один, три, пять — на инструктаж, — бубнит корабельная трансляция. Чип эхом дублирует команду. Шаркая ногами, пилоты плетутся на тринадцатую палубу.

«Привет, Мишель!» — начинаю я свое письмо. И долго думаю, что еще такого написать.

«У меня все хорошо. Я снова летаю. Для меня это очень важно. Нигде больше мне бы этого не позволили. Ты знаешь, почему. Тут у нас все, как раньше на Флоте. Даже есть своя война. Только здесь она называется экологической экспедицией. Нам говорят, будто мы выполняем великую миссию — возвращаем людям родину человечества. Правда, я не очень понимаю, что это значит. Мы все больше льем на планету какую-нибудь дрянь. В общем, я не мастер писать письма. Спасибо тебе за письмо. И не обижайся, что послал твоего охранника.»

Потом еще немного думаю. И добавляю: «Твой Юджин». Написать «Обнимаю» или там «Целую» не поднимается рука. Вдруг Мишель обидится? Решит, что я невоспитанный, или фамильярный. Нас учили в Академии — с женщинами надо вести себя корректно, тогда они сами сделают первый шаг навстречу. И все приличия будут соблюдены. Ведь Мишель целая баронесса и это, наверное, важно для нее — соблюсти приличия.

Спать да есть после полетов день за днем, болтаться в силовом тренажере положенные 30 минут и больше ничего не делать — так можно и на стены начать с тоски кидаться. Вспоминаю приглашение Павла. Этот самый два-ноль-восемь оказался довольно уютным местечком. Куча народу сидела за столиками по углам большого отсека со снятым оборудованием и негромко болтала о том, о сем. Пили чай в полумраке — большой чайный автомат стоял прямо у входа. И еще играла музыка. И в середине отсека, освещенные приглушенными потолочными панелями, медленно кружились пары. Будто в ресторане на окраине провинциального городка. Вот только официантов не было.

Люди из-за столиков кивали мне, как своему. Женщины улыбались. А мне опять, как и тогда, на лайнере, было неловко. Я заявился сюда в летных штанах и грубом армейском свитере до бедер. Удобная штука, и привычна мне давно. К тому же, не нужно гладить. А тут все принаряжены. Женщины в чистых блузках и кофточках. Мужчины в отглаженных гражданских брюках и в белых рубахах. Будто и впрямь в ресторане.

Большинство из присутствующих я не узнавал. А может, и не знал вовсе. Я ведь тут недавно, а база — здоровущая штуковина. Некоторых специалистов можно неделями не встретить. Разве что в столовой или в кают-компании случайно пересечешься. В общем, топал я тихонько вдоль стеночки и всем в ответ кивал. И улыбался смущенно. И все никак мне пустой столик не попадался. А потом какой — то мужчина помахал мне, и сказал, что я могу тут «упасть». Я и упал.

«Ян, БЧ-2, оператор зенитного поста», — так мне человек этот представился. А я ему: Юджин, капитан и все такое прочее.

— Пилот, значит, — резюмировал новый знакомый.

— Ага.

— Чаю хочешь?

Пожимаю плечами. Чаю я вообще-то не хотел. Но не сидеть же теперь, не зная, чем руки занять? И мужчина мне из пузатого керамического чайника горячей жидкости налил. И вазочку с сахарными кубиками подвинул. А из-за соседнего столика какая-то дама с каштановыми волосами меня долькой лимона угостила. Так что совсем как я люблю вышло. Еще бы капельку коньяку в чашку, да где его тут взять?

— В шахматы играешь? — спросил Ян.

— Не-а.

— Танцевать умеешь?

— Тоже нет.

— Может, истории какие интересные знаешь?

— Да какой из меня рассказчик…

Мне стало жаль, что я такой неотесанный. Даже компанию составить не могу, как следует.

— А что любишь? — продолжал меня пытать Ян. Правда, совсем необидно. Просто любопытство проявлял. А может, поговорить ему было не с кем, вот и искал тему.

Я подумал и ответил, что иногда слушаю музыку.

— Да ну? И что любишь? Нео-классику уважаешь? «Борцов за чистоту звука» слышал?

— Не знаю, я не специалист. Вот, иногда ребят из двадцатого века слушаю. С Земли, — говорю смущенно.

— Обалдеть! — восхитился Ян. — А мы тут ее как раз в каменный век загоняем. Заодно и приобщишься к древней культуре.

Мне его шутка не слишком смешной показалась. Но, чтобы его не обижать, я улыбнулся. Из вежливости.

— А почему двадцатый век?

— Тогда был расцвет музыки. В пятидесятых-шестидесятых. Блюз, блюз-рок, фанк, рок-н-ролл. Дженис Джоплин, «Крим», Джими Хендрикс, «Энималз», «Битлз».

— Впервые слышу. И что — здорово зажигают?

— Мне нравится. Сейчас так не исполняют. С душой. Еще Мадди Уотерс, Джонни Ли Хукер, Би Би Кинг. Да много кто. Я их могу часами слушать.

— Да ты просто фанат, парень! — восхищается Ян. — Может, еще и петь умеешь?

— Немного. Когда сюда летели, у нас с Джозефо неплохо выходило. Команде нравилось.

— Это не механик ли с «Либерти»?

— Он самый.

— Нормальный мужик. Только говорить не любит.

— Он такой.

И женщина, которая мне лимон дала, спросила, не хочу ли я спеть.

— Тут многие поют, — пояснила она. — Иногда, если слова знаем, даже подпеваем хором.

— Я не знаю, мэм. Специально я никогда не пробовал. Так, когда нет никого. Или когда все свои.

— Юлия, — так мне та женщина представилась. Лицо у нее было круглое, миловидное, а сама она вся была коренастой, что ли. — Я тоже из БЧ-2. Оператор наведения.

— Юджин. Уэллс. Э — э — э… пилот.

— Очень приятно, Юджин. Так что, споете нам?

— Так ведь музыки нужной нет, — попытался я отбиться.

Тут женщина встала и через весь отсек крикнула, враз заглушив все разговоры:

— Авиша!

— Здесь! — звонко отозвалась из полутьмы хрупкая блондинка.

— Тут летуну музыку надо обеспечить!

— Не вопрос! Тащи сюда свои кости!

— Ну вот. Сейчас все будет, — улыбается Юлия. — Авиша у нас в электромеханической центральный проводок. Из куска меди и тюбика помады что хочешь соорудит. И это «что-то» будет электричество производить, или сигналы передавать. Давай за мной.

Ян улыбается. Немного насмешливо, или иронично. Похоже, попасть в руки Юлии — все равно что в глубокой древности угодить под паровоз. Так, кажется, эта пыхтящая черная штука называлась. От Юлии исходит колоссальная энергия. Будто внутри у нее упрятан мощный излучатель.

«Ответ отрицательный. Человек „Юлия“ не имеет вживленных механических илибиоэлектрических объектов», — докладывает мой верный зануда. Я вздыхаю, и под сочувствующими взглядами окружающих плетусь вслед за неугомонной дамой. Кое-где слышны негромкие смешки в мой адрес.

Я ведь все слышу, когда надо.

Глава 48 Блюз — это состояние души

— Ну что, капитан, начнем? — улыбнулась Авиша. Чем-то она напомнила мне Лотту, подругу Сергея. Разве что была чуть повыше ростом, да погрубее манерами. Сами понимаете, наша собачья работа не располагает к мягкости характера. И Триста двадцатый со мной согласился. Правда, я его попросил недавно, чтобы он не влезал, когда я с кем-то общаюсь. Особенно с женщинами. Особенно в некоторые моменты. Иначе такое общение становится похоже на банальную групповуху. И Триста двадцатый заверил меня, что мои доводы логичны и заслуживают всяческого уважения. Что не мешает ему продолжать вставлять свои комментарии в самые ответственные моменты.

— Давайте попробуем. Только зовите меня Юджином.

— Договорились. Что вы хотите спеть?

— Что-нибудь из того, что слушаю. Если получится.

— А что вы любите?

Тут я немного стушевался. Уж больно мне не хотелось снова ловить странные взгляды, когда я про свои музыкальные пристрастия говорю. Особенно, когда с тобой беседует такая женщина. С короткими светлыми волосами, вся из себя гибкая и сильная, словно оружейная пружинка.

— Старую музыку. Очень старую.

— Не беда, у нас хорошая база данных. Называйте исполнителя и композиции. Подберем.

— Ну… Мадди Уотерс. «Хучи кучи мэн».

Авиша постучала аккуратным кошачьим коготком по миниатюрному терминалу и подняла на меня озадаченный взгляд.

— Как-как вы сказали?

— Уотерс. «Хучи кучи мэн».

— Уотерс? Роджер? Из «Пинк Флойд»? Действительно, древность.

— Нет, не он. Мадди Уотерс. Это блюзовый исполнитель.

— Странно. У нас такого нет… А еще что-нибудь?

— Дженис Джоплин. «Саммертайм».

— Секунду… тоже пусто. Вы уверены, что хотите исполнить именно это?

— Я другого не знаю.

— Авиша, детка, ну что с того, что нету, — вмешивается каштановоголовая. — Подбери на слух. Или скачай с его терминала.

— Конечно, Юлия, — не поворачиваясь, отвечает блондинка. — Может, еще что-то вспомните? — с надеждой спрашивает она.

Я кожей чувствую ее желание помочь. Ее неожиданный интерес. Этот развернутый биочип — просто чудо-сканер. Если захочу, легко стану сердцеедом.

— «Крим». «Слипи тайм тайм», — говорю я. Вижу озадаченное выражение на ее лице и чувствую себя полным придурком. — Или «Степпин аут». Тоже нет? «Энималз», «Дом восходящего солнца»?

— Юджин, мне стыдно, но я о таких вообще впервые слышу. В базе этого нет, — признается Авиша. — Может, действительно сбросим с вашего терминала? Я уберу голоса, дел на пару минут. Идет?

Она смотрит на меня с выжидательной улыбкой. Слава богу, видя наши затруднения, народ про меня забыл. Каждый снова начал заниматься своим делом. То есть, кто чем.

— Я могу скинуть через свой чип. Мне нетрудно, — говорю я.

— Вот и славно, — обрадовалась Юлия. Потрепала меня по плечу и отвалила.

И дело пошло. Авиша перекачала через мой интерфейс несколько вещей, из тех, что пришли в голову первыми, и загрузила их в синтезатор. Так себе вещь, и лет ей прилично. Наверное, не меньше, чем этому авианосцу. Но мне многого и не надо. Мне симфонический гранд-оркестр ни к чему.

— Готовы, Юджин? — прищурилась Авиша.

Я пожимаю плечами.

— Откуда мне знать? Я никогда не пел на публике.

— Можете петь прямо отсюда. Не возражаете, если я буду смотреть? Свет я уберу, так вам будет удобнее. Или, быть может, хотите сесть за отдельный столик?

— Да нет… то есть, да… не возражаю, — совсем смешался я.

— Ребята, новенький будет нам петь. Кто засмеется — отключу климатизатор, — объявила Авиша.

Шум в отсека сразу утих, будто щелкнули рубильником. Белые пятна лиц повернулись ко мне. Как же их много!

А в следующий миг заиграла музыка, «Хучи кучи мэн». Не так, как я ее слышать привык, но все равно, очень похоже. Руки немного дрожали. Тогда я положил их на стол и начал ритм отбивать. И запел. Просто отключился и все дела. Закрыл глаза и запел. Не подражая, нет. Просто эта мелодия во мне словно отпечаталась и слова сами шли. В блюзе ведь главное что? Верно — душа. Если она у тебя есть, то все получится. Как ни странно, она у меня есть. Необычная, согласен. А что вы хотели от получеловека — полумашины? Но уж какая есть.

И я выплеснул в зал свою грусть. Свой упрек в том, что я не такой, как все. Свое желание быть одинаковым, каким мне никогда не стать. Свою страсть к человеку, которого я еще не встретил. Уж не знаю, то ли это моя беда на меня так подействовала, или Триста двадцатый ностальгии добавил, только пока я не замолчал, в отсеке не шелохнулся никто. Уж я-то знаю. Почувствовал. Все сидели и молча слушали. И глаза у многих сделались просто квадратные.

В общем, выдал я блюз. А как закончил, сорвал настоящие аплодисменты. А Авиша, так та просто глаз с меня не сводила. Очень уж я ее завел. Необычным показался. Вида она не показывала, что есть, то есть, но от ее тонкой фигурки веяло таким напряжением, куда там голой на морозе.

— Еще спой, Юджин! — раздались голоса, — Давай, отмочи еще!

Я пожал плечами и отмочил «Бэд лак блюз» Альберта Кинга. И какой-то худощавый чернокожий парень подсел ко мне и начал ритм отбивать вместе со мной. И головой с закрытыми глазами покачивать. И одна пара вышла и танцевать начала. А из меня что-то нерастраченное так и лезло. Будто копилось всю жизнь и вдруг выход нашло.

Почти без перерыва я спел им «Мадди шуз» Элмора Джеймса — любимую вещь Джо. Мы ее часто с ним пели. Народ за столиками уже стал потихоньку ногами притопывать. А черный парень мне даже подпевать пытался. Чуть из шкуры не выскочил, так его разобрало. А еще я выдал «Смоукстайк лайтин» Хаулина Волфа. А когда голос мой хрипеть начал, сразу несколько рук протянули мне стаканы с чаем.

К этому моменту народ уже толпился вокруг моего столика. Кто-то танцевал, кто-то просто притопывал ногой, кто-то хлопал в ладоши или кивал в такт. Откуда-то появилось пиво. Женщины порозовели. Глаза у них возбужденно блестели, хотя ни слова из моей билиберды никто не понимал. Пел-то я на старом слэнговом англо-американском.

В общем, весело было — не передать. Меня этот фон, что от окружающих шел, пронизывал, будто электричеством. И оттого у меня только лучше выходить стало. Авиша едва успевала новые мелодии в синтезатор свой загонять.

Я бабахнул «99» веселого Сонни Боя Уильямсона. Да так, что меня начали теребить и хлопать по плечам. А с чернокожим парнем чуть истерика не приключилась. Думал, он разрыдается. Такое внутри него творилось — жуть. Он словно в теплом море в неведомой стране плыл. И ночное небо сверху рушилось. И от этого он еще больше заводился. И меня заводил.

От «Ванг Данг Дудл» Коко Тейлор все словно ошалели. Били в ладоши, не переставая. А потом я совсем расхрабрился, и спел «Летнее время». Голос у меня не чета Дженис. Но я как раз к тому времени охрип чуток, так что вышло вполне пристойно.

А на «Доме восходящего солнца» я выдохся. Сказал, что больше не могу. Хотя мне так аплодировали, что многие отбили ладони. Прямо как на настоящем концерте. Женщины на меня смотрели… Задумчиво? Оценивающе? Кто их поймет, что у них внутри. Порой и названия тому, что они ощущают, я придумать не могу. Две дамочки, чьих лиц в темноте я не разглядел, меня даже расцеловали в щеки. И по-моему, обе явно были готовы на большее. Но мне тогда было не до того. Я был в жутком раздрае, будто нахлестался дармового виски. Без вина пьяный.

И тут меня на инструктаж вызвали. На прощание меня так хлопали по спине, что я с трудом убедил Триста двадцатого, что это не нападение. А черный парень руку мне стиснул и сказал, что я ему «братан». И что если я еще раз в кают-компании стандартную порцию закажу, то оскорблю его смертельно. Потому как он здесь кок и без него тут «всем труба».

— Я тебя так накормлю, как ты в жизни не ел. Специально для тебя пару порций держать буду. И стюардов предупрежу. Смотри — не забудь!

— Ладно, — улыбнулся я.

— Ну и петь еще приходи.

— Конечно.

Авиша мне на прощанье руку пожала. Совершенно целомудренно. Ладошка у нее была узкая и прохладная, совсем как у Мишель. Разве что немного жестче. Это конечно — ей ведь приходится со всякими железками возиться. В общем, смутила она меня. Не люблю я этих хождений вокруг да около. По мне — так лучше сразу и очертя голову — бух! Как в омут. А там — будь что будет.

Одним словом, вывалился я из этого два-ноль-восемь в совершенном раздрае.

Глава 49 Не все коту масленица

Снова мне выпало лететь в группе «Твердь». Самая собачья работенка, скажу я вам. Того и гляди, в океан нырнешь, и с концами. Со мной шли Дыня и Файвел, и Милан старшим группы. А Борислава с Гербом назначили в группу прикрытия.

Поначалу все шло нормально. Разведка не подкачала: в районе было чисто. И погода как на заказ. Хотя как по мне — пускай уж лучше шторм. Бодаться с ветром легче, чем с истребителями. Полковник, как всегда, не то чтобы недоговорил, а, скажем, неверно расставил акценты. Потому что, хоть техника у землян и уступала нашей, но все же оказалась не такой уж и примитивной. Если мы и вылезали из драки целыми, то исключительно за счет превосходства в скорости. Да еще средства постановки помех и наблюдения у нас были покруче. В этом мы землян делали, факт.

Конечно, звено современных истребителей могло бы решить проблему на раз-два. Но «Криэйшн» экономила как на новых самолетах, так и на дорогих боеприпасах. Одна новая противокорабельная ракета со всеми хитрыми примочками стоит как пара наших собранных из металлолома «Москито». И вовсе не факт, что она долетит до цели, потому что охранялись эти авианосцы — мама дорогая! Пилоты же, мы то есть, покупались по бросовым ценам. Так что компании ни к чему были заморочки с подавлением ПВО. Заводы — с ними все ясно. Заводы атмосферу загрязняют. Метан и углекислота — тоже. А истребители и стационарные средства ПВО — нет. Их подавление влетит в огромные деньги, сравнимые с бюджетом войны планетарного масштаба. Хорошо хоть, большую часть земных военных спутников мои предшественники под орех разделали. Иначе нас встречали бы сразу на границе атмосферы. А так нам частенько удавалось сделать работу и смыться еще до подхода земных «птичек».

Так вот, в этот раз не обошлось. Минут через пятнадцать после того, как мы начали сброс «опарышей», высотный разведчик сообщил о незваных гостях.

Даже в таком дерьмище, как эта изгаженная планетка, земляне воевать не разучились. И явно решили бороться за свое болото до конца. И вот уже «Зонтики» насмерть сцепились с четверкой «Миражей-XF», как у землян звались эти палубные птички. Шустрые такие атмосферные машинки со стреловидными крыльями и характерными изогнутыми клювами. А мы, чтобы повторный вылет не делать, поджали задницы и тянули над самыми волнами, изо всех сил изображая из себя морских птиц. Уж больно неохота было за бесплатно сюда возвращаться. И скорость тоже не увеличить — личинки эти нежные — страсть. Нечего сказать, задница, а не работа.

В общем, тянем мы вдоль побережья, да молимся, чтобы пронесло. Тут оно и началось. До сих пор я только с их истребителями сталкивался. Хотя и знал, что в таких условиях землянам больше за выживание приходится бороться, чем воевать, но все же соображал, что какие-никакие наземные силы ПВО у них тоже имеются. Но думал про них, как про что-то далекое. Мол, это возможно, но не со мной.

А в этот раз по нам с берега как дали! Целая серия пусков. Когда бортовые системы засекли радары наведения, ракеты уже на курс вышли. Должно быть, мобильный ЗРК по нам отработал. А мы висим над самой водой и скорость у нас — тьфу. Только и успели сбросить контейнеры да рвануть, кто куда. Триста двадцатый одну ракету лазерами разделал. Еще одна с курса сошла — спасибо помехам.

В воздухе такое творилось! От генераторов, что на полную мощность визжали, голова раскалывалась, или что там у самолета вместо нее. Милана достали первым. Один подарок ему основной двигатель повредил, и пришлось ему тянуть к берегу, чтобы хоть какой — то шанс на эвакуацию остался. Ведь над морем кого эвакуировать — гиблое дело. У нас и техники-то такой на борту нет. Потому над водой катапультироваться — билет в один конец.

С базы пришла команда на срочное возвращение, и все дружно рванули вверх. Файвел за старшего, как заместитель командира группы. «Зонтики» все еще крутили карусель со своими «Миражами». Герб одного даже ссадить умудрился. И тут Милан катапультировался. Над самым берегом. За пяток секунд до того, как движок окончательно пошел вразнос. Капсула его штатно вышла, маяк сработал, ложемент отстрелился. В общем, все, как надо. Ну, я и подумал: какого черта ждать, пока за ним кого-нибудь вышлют? Пока вернемся, пока команду прикрытия подготовят. И подготовят ли вообще. И еще — что земляне не упустят шанса с пилотом нашим познакомиться. А у меня спарка, место еще для одного есть. В общем, крикнул я: «Красный волк», прошу прикрыть, обеспечиваю эвакуацию «Сурка», и рванул на сигнал маяка.

Что тут началось! Диспетчер орет, требует немедленно возвращаться. Триста двадцатый сообщает о захвате системами наведения и вероятности успешного выполнения миссии в двадцать два процента. Файвел требует занять место в строю. Герб матерится, рычит от перегрузок и называет Файвела «вонючкой». А Дыня сообщил, что на борту нет необходимого вооружения. Но, тем не менее, из строя вывалился и за мной спикировал. Сказал, что ПВО отвлечет.

На Триста двадцатого я рыкнул. Что-то типа того, если помереть боится — хрена было в меня влезать? Базе тоже ответил. На тему прошлого их мамы. И что, мол, «Сурка» не брошу. Дыне приказал обработать батарею лазерами. Толку от них в атмосфере немного, тем более, на таких скоростях и у самой земли. Однако пару кабелей пережжет — и то дело. Ну а Файвела я просто послал. В семье не без урода.

Потом вмешался сам Крамер. Приказал прервать миссию и возвращаться. Всем. Немедленно. Под угрозой перехвата управления и физического наказания. И Триста двадцатый тут же сообщил, что обнаружена попытка захвата управления. Попытка пресечена, внешние каналы блокированы. Я даже не подумал — на думание времени не было: земляне новый залп сделали, — а, как бы сказать, в подкорке, что ли, мелькнуло: что бы я без своего напарника делал?

Две ракеты мы сбили. Пара в море ушла. Пару за собой Дыня уволок. А я, весь мокрый от страха, врубил гравы и завис над пляжем. Так уж я устроен, наверное. Боюсь до дрожи в коленях, и толку от меня в такие моменты — чуть. А все равно делаю по-своему.

Завис я в паре метров, словно мишень. Секунды считаю, не обращая внимания на все, что мне орут в десять голосов. А Милан ко мне по мокрой гальке ковыляет, не жив, ни мертв. От шока после катапультирования не отошел. Где идет, а где и на четвереньках ползет. Совсем худо ему. Я просто шаги его считаю, под гулкие замедленные комментарии Триста двадцатого.

Время будто остановилось.

«Обнаружена новая групповая цель, две единицы, пеленг шестьдесят, скорость 4М… тип не определен… предположительно — атмосферные истребители… расчетное время выхода на дистанцию атаки — две минуты… цель ставит помехи… „Дыня“ получил повреждения, уходит… попытка перехвата управления… блокировано…»

Я, словно огромный слон, боясь сделать неверный шаг, чтобы не раздавить крохотную козявку, шевелю двигателями ориентации. Они явно не рассчитаны на работу у земли, я никак не могу выдать микроимпульс, так необходимый мне для скачка в десяток метров в горизонтальной плоскости. Меня уносит на сотню метров к югу, едва не воткнув носом в гальку. Милан сворачивает на новый курс и упорно тащится в мою сторону.

Вторая попытка. На этот раз получше. Я — начинающий нейрохирург, что учит свои конечности двигаться по миллиметру в минуту. Есть ближе пятьдесят. Немного снесло к западу. Милан останавливается, качается в тяжелых раздумьях, и вновь корректирует свой вихляющий шаг. Импульс. Плюс пятнадцать метров. Как же мне не хватает «Гепарда»! С ним бы я подполз куда нужно в пару секунд.

Импульс. Одиннадцать метров. Поднимаю фонарь и только сейчас пугаюсь — а есть ли в комплекте моего старикана аварийный трап? Запросто за ненадобностью могли не укомплектовать. И тут же с облегчением чувствую — есть выход трапа с правого борта. Резиновая колбаса шлепается о камни и мгновенно принимает форму. Милан цепляется за трап едва ли не зубами. Втягиваю его на борт. Ощущаю глухой стук тела о ложемент. Отстреливаю трап. Приподнимаюсь на два десятка метров и ползу над самой волной. Давай же, парень! Пристегивайся! Пока я над водой, я почти невидим. Но вот потом нас сожрут и не подавятся. Давай, черт тебя дери!

«Групповая цель на дистанции атаки, разделяется… обнаружен захват поисковым радаром…»

«Принял…»

— «Шакал» — «Красному волку». Отвлекаю гостей. Уходи.

Это Борислав. Не ушел, шельма. Пикирует сверху на моих гостей. Герб тоже здесь. Крутит карусель один против троих. Ну, парни, умеете вы удивить!

— «Красный волк». Уйти не могу, груз поврежден. Иду курсом восемьдесят.

Облачко конфетти на тактическом дисплее. Молодчина, Борислав.

«Обнаружен пуск ракет, две единицы, пеленг сто двадцать».

— «Шакал», пуск с земли!

— Принял.

Укол где — то внутри. Биение чужого пульса. Милан подключился. Бортовой доктор накачивает ему в кровь стимуляторы. Тело по-прежнему лежит неудобно. Сам не повернется уже. Потому как едва не труп. Не пристегнуться ему. Тут и здоровый вряд ли развернется, в такой тесноте.

Решение пришло неожиданно — наполняю кабину оператора аварийным гелем. Тот еще вариант, но за неимением лучшего… Теперь вперед. Не подведи, старик!

Движки вибрируют так, словно внутри пара тонн той самой гальки с пляжа. Ветер, гад, норовит прижать к воде неожиданным порывом. Тряска усиливается. Сто миль от берега. Уйти дальше. Хрен его знает, что за дальность у их ЗРК. Сто тридцать. Облачко конфетти. Второй гость кувыркается в море. Сто шестьдесят. Пора.

Нос задирается в зенит. Указатели тяги в красном секторе. Горячо плечам. Не настоящим, конечно. Плечам меня-самолета. Растет температура обшивки. Проходим слой густых, набитых скомканной ватой, облаков. Тяжелые кувалды молотят меня со всех сторон. Отбойные молотки норовят проделать дыру в сердце. Боль в боку, спине. Резкий укол и тупое, с оттяжкой, ощущение больного зуба. Отказ системы управления правого маневрового.

— «Красный волк» — всем. Ухожу.

— Вижу. Понял, — откликаются «Зонтики».

Тряска усиливается. Боль растет. Стискиваю зубы, чтобы не закричать. Трудно дышать.

«Вышли из зоны поражения… истечение топлива в камеру правого маневрового… система управления не действует…»

«Принял».

Небо чернеет. Тактический дисплей один за другим зажигает звезды-ориентиры. Вываливаемся на орбиту. Снижаю тягу. Сипение в глотке. Холодная струя разливается внутри. Что-то немеет в кишках — нарушена герметичность кабины. Изо всех сил стараюсь не шевелить правой стороной — кто его знает, чем может кончиться срабатывание неисправного маневрового. Отказ тактического дисплея. Пелена и муть в глазах — ориентируюсь через датчики наведения. Надеюсь, шлем Милана не поврежден.

Ковыляю к борту, словно калека. Для простого поворота вправо исполняю череду мудреных кульбитов. Шевелю тело двигателями ориентации, переворачиваюсь, потом даю импульс левым маневровым. Рыскаю, как пьяный. «Зонтики» тихонько ползут сзади. Страхуют, черти.

С приближением борта чувство бессилия возрастает. Посадочный створ гуляет справа налево и наоборот. Никак не могу погасить рысканье. Я, как горнолыжник со сломанной ногой и запорошенными снегом очками. Боль самолета терзает меня со всех сторон. Зуд вытекающего топлива — как невыносимое желание почесаться.

«Угроза взрыва правого маневрового двигателя. Рекомендации, вариант 1: Катапультирование. Вариант 2: отстрел правого маневрового».

«Принял».

Белая громада базы, кружась, растет мутным пятном. Делаю неимоверное усилие. Вы когда-нибудь пробовали оторвать себе палец?

— «Красный волк», внимание всем. Отстреливаю маневровый…

Беззвучная красная вспышка. Обжигающая боль. Рыжий обломок, кружась, улетает прочь. Вспышка! Я слепну на правый борт.

«Взрыв по правому борту. Повреждение системы наведения. Датчики наведения правого борта вышли из строя. Переключение на навигационные…»

«Принял».

Зрение частично восстанавливается. Только вижу я теперь так: все ориентиры — как на ладони. А посадочный створ — мутное пятно, что беспорядочно скачет по обзорному экрану.

— «Будущее Земли» — «Красному волку». Посадка невозможна. Угроза аварии. Переходи на вектор тридцать-восемьдесят и катапультируйся.

— «Красный волк». Ответ отрицательный. Со мной «Сурок», отстрелить его не могу.

Голоса вокруг. Я впитываю их всем телом. Авианосец беззастенчиво щупает меня, снимая с меня потоки данных.

— «Красный волк», в посадке отказано. Следуйте приказу.

Чертыхаясь, прибавляю тяги. Ковыляю по широкой дуге.

— «Красный волк», захожу вдоль борта. Прошу аварийный захват, — сиплю в пространство. Внутри детская обида. Хочется плакать.

Голос Крамера. Спокойный, как лед в стакане.

— «Красному волку». Отказ. Катапультируйся. Попытку входа в створ классифицирую как недружественные действия.

«Захват системами наведения… — тут же комментирует Триста двадцатый. — Угроза атаки…»

Я почти физически ощущаю, как сходятся на мне лучи дальномеров базы. Я упорно ползу, вихляясь, к растущему белому пятну.

— Катапультируйся… — едва слышно доносится голос Милана.

— Заткнись!

— «Красный волк», захожу с правого борта.

— Здесь «Шакал», — раздается напряженный голос Борислава. — Внешние каналы отключены. Готов открыть огонь. Требую посадки «Красного волка».

Точки «Зонтиков» со стороны основных отражателей. Даже их крохотные ракеты в упор способны повредить дорогущие чаши настолько, что стоимость ремонта снесет к чертям собачьим весь бюджет экспедиции.

Пауза. Пятно борта растет. Меня медленно сносит вверх-влево. Еще немного, и второй заход.

Голос диспетчера:

— Три ловушки по правому борту. Двигатели стоп. Приготовиться к аварийной посадке.

Оранжевые пятна мечутся, словно фонари на ветру. Резкий толчок. По касательной задеваю край ловушки. Теряя всякую ориентацию, кувыркаюсь дальше. Стиснув зубы и закрыв глаза, принуждаю себя отключиться от управления. Теперь любой импульс может размазать меня о борт или об один из множества пилонов на корме базы. Триста двадцатый начинает доклад, но я прерываю его мысленным усилием. Он послушно умолкает. Тишина густая, как мед. Потрескивание помех. Глупо умереть вот так, в тридцати метрах от дома. Замерзающий аварийный гель сочится в кабину.

— Ну что, Триста двадцатый, давай прощаться.

— Давай. Прощай, Юджин Уэллс.

Удар, который обрушивается на мое битое-перебитое тело, таков, словно я на полном ходу въехал в стену. Перешибает дыхание. Обжигающая боль гасит звезды. Внутри меня едва теплятся отдельные очаги работающего оборудования. Остальное — мертво. Не скомпенсированная ничем перегрузка вышибает к чертям систему управления. «Москито» медленно ускользает от меня.

Я тянусь к нему в последнем усилии. Не бойся. Я тебя не брошу. Мы приземлимся. Ты выживешь. Истерзанное болью существо в последний раз касается моего сознания и исчезает в безбрежной пустоте. Я остаюсь один, наглухо запечатанный в летучем гробу. Я да еще Триста двадцатый.

Отдельные индикаторы на боевой консоли еще живы. Почти все светятся рубиново-красным. Я даже не знаю, попал ли я в магнитную ловушку, или опять задел ее по касательной. Вот сейчас. Еще секунда, и я влеплюсь в борт кучей мертвого железа. Мерное тиканье таймера внутри черепа, словно холодная капель. Удара все нет. Значит, промахнулся. О борт не разобьюсь. Лететь нам теперь в полной темноте, пока воздух не кончится. Мне и Милану. И Триста двадцатому.

«Зря ты в меня влез, — говорю мысленно. — Я по жизни невезучий».

«Я создан для боя. Мне не привыкать умирать, — парирует Триста двадцатый. — Один раз я уже умер».

«Как это?»

«Меня подбили. Сергей вытащил блок моей памяти. Спас. Я живу во второй раз».

«И что — не боишься смерти? Совсем?»

«Боюсь. Еще больше, чем тогда, когда проснулся в первый раз. Я знаю, каково это — умирать».

«И каково?»

«Страшно только ожидание смерти. А сама она — раз, и все. Только сначала очень больно. Если бы не было боли, то смерть — пустяк».

«Спасибо, успокоил».

«А чего ты ждал? Чтобы я тебе стихи читал?»

«Интересно, что подумает Мишель? — некстати думаю я. — И что скажет Васу? Он же меня ждать будет. Глупо получилось…»

«С Миланом нет связи?»

«Нет».

Помолчали. Неожиданная мысль приходит в голову.

«Давай споем, а?» — говорю я.

«Ты пой. У меня и голоса-то нету», — отвечает Триста двадцатый.

Я закрываю глаза.

— Summertime, time, time,

Child, the living's easy.

Fish are jumping out

And the cotton, Lord,

Cotton's high, Lord, so high, —

тихонько мычу под нос. А в ушах моих звучит тягучая мелодия. Я отдаюсь ей и плыву по бархатным волнам. Солнце жжет глаза сквозь неплотно сомкнутые веки. Триста двадцатый поддерживает меня. Ему хорошо. Как и мне. Жизнь — глупая штука. И кончается всегда не так, как мы хотим. Как правило — вопреки тому, чего мы хотим. Так что все нормально. Нормальнее не бывает. Глупо дергаться, когда от тебя ничего не зависит.

И вдруг — «Обнаружена гравитация».

«Что?»

«Обнаружена гравитация. Есть захват посадочной ловушкой…»

Легкая дрожь ложемента. Кажется, я могу ощутить стыки на покрытии посадочной палубы, по которой нас волокут. Толчок. Фонарь съезжает в сторону. Резь в глазах. Яркий свет врывается в мою мрачную пещеру. Чьи-то руки освобождают меня из ремней. С чавканьем высвобождают из полузатопленной гелем кабины. Наверху меня сразу, как в люльку, кладут в реанимационный блок. Воздух внутри скафандра отдает аптекой. Из соседней кабины откачивают загустевший гель. Видна часть тела Милана. Кажется, задница. Он так и лежит, как упал — головой вниз. Вокруг мельтешение белых роб: пожарники с тяжеленными раструбами пеногенераторов, медики…

Дрожь палубы. Моргание предупреждающих ламп. В отсек медленно вкатывают «Москито» Борислава. Парковщик отмахивает световыми указателями, такими нелепыми в царстве вакуума. Медик надо мной показывает большой палец. Типа — «не дергайся, пацан».

Мне-то что. Нет так нет. Я и не дергаюсь. Мне даже в кайф полежать на холодке. После всего-то, что было.

Ченг машет руками, разгоняя свою коричневопузую братию по местам. Пласты обшивки безжалостно вскрываются, обнажая нежное ячеистое нутро. Кажется, угрозы взрыва нет. Атмосферные индикаторы наливаются желтым. Постепенно зеленеют. Наконец, с меня срывают шлем. Грохот и крики сразу же глушат меня. Кружится голова. Пар валит изо рта — в отсеке все еще жуткий холод.

— Как там Милан? — спрашиваю я.

— Живой. Денек полежит в восстановителе, — отвечает медик. — Ты, кстати, тоже цел. Минутку еще полежи и топай. Подкрепляющего тебе ввел. Будет голова кружиться — присядь ненадолго, пройдет. А потом сходи на обед, и как можно больше горячего.

Я с трудом разлепляю губы:

— Спасибо, док.

Когда я, наконец, выползаю из ангара на еще нетвердых ногах, меня встречают четверо охранников. Переходной люк опускается за спиной. Еще пара человек сзади.

«Угрожающая ситуация», — сообщает Триста двадцатый.

«Будто сам не вижу», — огрызаюсь я. От четверки с шоковыми дубинками исходит затаенная угроза. Сдерживаемое нетерпение. Они ждут моего неповиновения. Они не считают меня за человека. Может быть, они и правы. Я действительно не совсем человек. Господи, да что за гадство-то? Из одного дерьма в другое и без малейшей передышки…

— Юджин Уэллс, — начинает через внешний динамик один из четверки. Вся делегация полностью готова к бою. У всех опущены лицевые пластины. — За неподчинение приказу вы отправляетесь на гауптвахту. Сроком на семь дней. Следуйте за нами.

— Гауптвахта?

— Восьмой ангар, — гнусно усмехается один из тех, что сзади. Это его последние слова. Превратившись в камень, я с разворота впечатываю его в переборку. Хлесткий щелчок шлема о металл, и обмякшее тело оседает на палубу. Второй катится с перебитым коленом. Один за одним, разлетаются в сторону те, что впереди. Третий тянет ко мне свою неуклюжую дубинку. Медленно, как во сне. Я обтекаю его руку, словно вода. Стальное колено упруго бьет в пластины бронежилета. Тягучий гул, как от удара колокола доносится из глубин темно — синей фигуры. От второго удара голова охранника безжизненно мотнулась, будто шея его вдруг превратилась в тряпку.

«Опасность с тыла!» — кричит Триста двадцатый.

Я вращаюсь вокруг своей оси, готовясь встретить противника, но тело отчего — то становится ватным. Неживая рука медленно идет вверх.

Последний охранник щелкает опустевшим игольником — он выпустил в меня весь магазин. Я тянусь к нему в последнем усилии. Касаюсь груди. И валюсь лицом в пол, ободрав щеку о швы чужого бронежилета.

«Парализующее оружие контактного действия! Нервные центры заблокированы! Реанимирую сердечную мышцу…»

Деловитый говорок постепенно стихает. Медленно меркнет серая вытертая палуба.

Наступает тьма.

Глава 50 Робинзон Восьмого ангара

Очнулся я даже не от мороза — от ощущения опасности. Избитое тело затекло от холода и неудобной позы. Я валялся на крышке от контейнера рядом с переходным люком. Звенело в ушах. Басовито так, будто вдруг очутился в здоровенном колоколе после того, как по нему хорошенько вдарили чугунным билом. Но все равно, возню и писк я услышал. Даже звон не помешал.

От попытки шевельнуться заболело под ребрами. Триста двадцатый любезно пояснил, что пока я был в отключке, меня здорово попинали ногами. С досады, не иначе. Эти, из военно — морской полиции, — мстительные твари. А писк и возня — это крысы рядом с люком дерутся за несметное по местным меркам богатство — вслед за мной сюда бросили упаковку сухого пайка. Наверное, для того, чтобы никто не сказал, что меня просто забили ногами и бросили подыхать на морозе. А так — приличия соблюдены. Одежду у меня не отняли — я в том же самом летном комбезе, в каком выбрался из скафандра. И даже еды оставили. А что ее сейчас в яростной возне делят меж собой страхолюдного вида лохматые твари — так это мои трудности, не охраны.

Вообще-то в ангаре царила кромешная тьма. Но Триста двадцатый постарался — прибавил мне остроты зрения. Как кошка я видеть не стал, но контуры близлежащих предметов различал отчетливо.

— Что бы я без тебя делал, железяка, — вслух говорю я, с трудом вставая на ноги.

Голос мой в гулкой пустоте звучит жутковато. Те из зверушек, что не смогли из — за тесноты подобраться к свалке, моментально сделали стойку и развернули носы в мою сторону. Для них я ничуть не хуже сухого пайка. Кожу на спине свело от озноба, когда я разглядел десятки тварей, шевелящих усами. А может, я просто замерзать начал. Комбез-то мой явно не для прогулок на открытом воздухе.

Внимательно глядя на приближающихся лохматых разведчиков, лихорадочно пытаюсь вспомнить устройство ангара. Все его возвышения, на которых можно отсидеться. Или герметичные помещения. Как назло, в голову ничего, кроме пусковой аппаратной не приходит. И не факт еще, что она доступна, эта аппаратная. Вполне может статься, что задраена насмерть во избежание повреждения аппаратуры. Ангар-то законсервирован.

Крысы тем временем уже карабкаются на спины друг другу, стремясь запрыгнуть на мой постамент. Удивительно, до чего скоординированно эти зверушки действуют. Будто мыслят. Все их распри на время забыты. Прямо над ними стоит восхитительно пахнущий горячий кусок мяса весом под девяносто килограммов. Все новые акробаты образуют подножие живой лестницы. Все новые смельчаки запрыгивают им на спины и терпеливо ждут своей очереди. Вот уже от сухого пайка остались только изглоданные обертки. И теперь меня осаждают по всем правилам — со всех сторон.

«Опасность. Опасные для жизни живые организмы. Переход в боевой режим?»

«Погоди. Я еще так пободаюсь».

На самом деле я просто боюсь, что потеряю над собой контроль после перехода в боевой режим. И тогда мнимая неуязвимость может сыграть со мной злую шутку. Десяток этих здоровенных крыс запросто могут свалить меня с ног.

Все мои чувства обострены. Я — как настороженный дикий зверь, что ощущает даже не запах — взгляд, внимание. Я ощущаю голодные спазмы и боль в ненасытных желудках. Боль подстегивает. Заставляет двигаться вперед. Двигайся или умрешь. Станешь добычей собственной стаи. Бросайся в бой в надежде оторвать клочок плоти и протянуть до завтра, сохранить силы для драки за кусочек сосульки или обрывка ремешка. Или за труп менее удачливого соседа, ослабевшего от голода и холода и самого ставшего добычей. Движение — это жизнь. Жизнь — это борьба. Жилистое тело размером с небольшую кошку скребет лапами по металлу кожуха. Тянет шею в отчаянной попытке вытолкнуть наверх вторую половину туловища. Смерть уже нависает над ним, но страха нет — только отчаянное стремление вперед. Я припечатываю каблуком неожиданно крепкую, как обрывок кабеля, башку. Отскакиваю назад, к стене. Первопроходец скатывается вниз по спинам атакующих. Короткая возня, шум свалки, писк, и вот уже несколько теней рысят в стороны, волоча в зубах еще теплые, исходящие паром куски. Следующего смельчака постигает та же участь. И еще одного. А потом на кожух выпрыгивают сразу два бойца. С разных сторон. Одного я просто сшибаю вниз пинком, едва сохранив при этом равновесие. Второй, тем временем, с разбегу взбирается по моей ноге и яростно вцепляется зубами в поясной ремень. Бью его кулаком что есть сил. Это все равно, что бить капкан, который схватил твою ногу. Зубы храбреца стиснуты насмерть, он обреченно прикрывает глаза, и я понимаю, что он будет висеть на мне даже мертвый.

Боль в правой ноге. Еще один отчаянный прокусил мне штанину выше голенища ботинка и захлебывается теплой струйкой, не в силах разжать челюсти. Он так и умирает с перебитым хребтом. Висит, обливаясь моей кровью. Я же исполняю дикую, исполненную отчаянья джигу — все новые бойцы взбираются наверх и бросаются в атаку. Боль в ногах становится невыносимой. Штанины превращаются в лохмотья и все новые и новые укусы вырывают из меня клочки мяса. Кровь струится по ногам, хлюпает в ботинках, ее запах сводит штурмовые колонны с ума — они действуют как миллион маленьких стремительных лохматых дьяволов с красными глазами-бусинками на жестких щетинистых мордах. Они разбегаются и пулей взлетают по живой лестнице, бросаясь в атаку. Они рвут меня на кусочки. Они пьянеют от вкуса моей крови. Движения их дерганые, словно у ускоренных в сотню раз крохотных боевых биороботов, за ними просто невозможно уследить глазами.

Боль. Ноги погружены в кипящее масло. Я танцую по скользкой от крови и крысиных кишок раскаленной сковороде. Я перестаю понимать кто я и что со мной. Танец отчаянья сводит меня с ума.

«Боевой режим…»

И я топчу ногами-тумбами полчища неопознанных целей. Раздавленные, с выпущенными наружу внутренностями, они все еще пытаются вцепиться в мое стальное тело, пока я не сбрасываю их вниз, где они пополняют меню ожидающих очереди попытать удачу. Я кручусь, с размаху бью телом о стену, давя уже и тех, кто добрался до моей спины. Азарт битвы, как предсмертная боевая песня, переполняет меня. Моя боль питает и усиливает его. Я вою в диком восторге. Я разбрызгиваю кровь-смазку, кровь-гидравлическую жидкость, кровь-топливо. Моя кровь смешивается с кровью моих врагов. Моя площадка — поле смерти и мои враги, даже не думая отступать, понимают это, бросаясь на нее с обреченностью гладиаторов. Я расширяю поле боя, сваливаясь вниз прямо в живой мохнатый упругий вал. Я захватываю инициативу. Чужая кровь течет у меня меж пальцев. Мои зубы откусывают морды и вырывают куски мяса из жестких, будто резиновых, боков. Я падаю на колени всей своей полуторатонной тушей. Я опускаю тяжелые конечности сверху вниз и поднимаю назад отчаянно сопротивляющиеся и царапающие мою тусклую поверхность жилистые тела, чтобы раздавить их в кулаках и отбросить в стороны. И все новые и новые блестящие бусинки сходят с ума от запаха горячей плоти и ползут, ползут ко мне из темноты. Пища! Сегодня я оздоровляю крысиное племя, убивая неудачников и давая еду остальным на много дней вперед. Жизнь! Она утекает из меня с каждой каплей. И я уже не надеюсь победить. Я готов умереть и знаю, что мне это не впервой, и все, что я желаю сейчас — это продать мою никчемную жизнь так дорого, как только можно.

И с осознанием того, что надежды больше нет, я сам превращаюсь в дикого яростного дьявола, вестника смерти, кровавый смерч, отнимающий души. И вдруг все кончается. Полчища врагов спешно ретируются перед невидимой опасностью. Что-то или кто-то, как огромная крыса размером с человека, мохнатой тенью бросается ко мне. Его неестественно длинные и прямые верхние конечности похожи на манипуляторы боевого робота. Он размахивает ими с непостижимой скоростью, насаживая на концы по паре дергающихся тел за раз.

Я выхожу навстречу новому противнику. Готовлюсь к бою. Выбираю позицию там, где на палубе меньше крови. И огромная крыса встает на задние лапы, перехватывает свои манипуляторы одной лапой, так похожей на человеческую. И говорит: «Здорово, братан. Надолго сюда?»

Боль, которую я испытываю при выходе из боевого режима, трудно описать. Я обессиленно сажусь на корточки. Трясутся руки. Триста двадцатый старается утихомирить мои нервные рецепторы. Сообщает о потере крови и значительных повреждениях кожного покрова. Как только я могу шевелить языком, тут же спрашиваю:

— Ты кто?

— Я-то? Интересный вопрос… — Существо, укутанное в длинное одеяние из крысиных шкур запускает пятерню в копну волос и яростно чешется. — Зови меня Робинзоном. В самый раз будет. Чем тут не необитаемый остров?

— Какой остров?

— Ладно, проехали. Кен я. Так и зови.

— А я Юджин. Думал, ты крыса.

— Бывает, — хихикает Робинзон. И кричит в темноту: — Эй, Пятница! Вали сюда, у нас гости!

Из темноты осторожно выступает крыса. Нет, не так. КРЫСА. Сибирская рысь сдохла бы от зависти, глядя на ее комплекцию. Или от страха. И вот этот мутант подходит ко мне спокойно, встает на задние лапы и обнюхивает. Готов поклясться — он мне в глаза посмотрел. А потом на Робинзона своего. А тот ему кивнул. Сказал: «Друг, друг». И тот меня за своего признал. Какое-то тепло от него, как от человека, пошло. Ей-ей. Даже собак, уж на что умниц, и тех я так не чувствовал. Обошел он меня кругом, этот самый Пятница, осмотрел сочувственно. Казалось, даже головой покачал. Типа: «ну и уделали же тебя, чувак». И спокойно начал рыться на месте побоища. Трупы крысиные в кучу стаскивать.

— Чего ждешь? Помогай давай. Надо успеть их выпотрошить, пока не застыли. Не пропадать же добру?

— Ты что же — ешь их?

— А чего такого — мясо и мясо. Жаль, огонька нет. Ну да я их на решетках климатизатора вялить приспособился. И мороженое оно тоже ничего.

К горлу моему немедленно подступили рвотные позывы. Спасло только то, что в полет меня, как всегда, выпустили на пустой желудок.

— Ты вот что, парень, если жить хочешь — делай что говорят. А нет — отсек большой, места всем хватит. К вечеру тебя так обглодают, хоть в музей сдавай, — голос у Кена был ровный. Глуховат, правда. Отвык он тут много разговаривать. Но я сразу понял — другого шанса у меня не будет. И еще, что снова мне повезло. Не как сыну миллионера, но тоже ничего. Уж лучше так жить, чем в крысиное дерьмо превратиться.

И стал я помогать Пятнице трупы сортировать. А Кен их шустро так потрошил. Рядом с ним сразу три кучки образовалось. Одна — шкурки снятые. Вторая — разделанные тушки, похожие на кроликов в мясной лавке. Третья — внутренности.

— Это подкормка для ловушек. Тут все в дело сгодится, — так мне Кен сказал, когда увидел, как я на кучу кишок смотрю. — Из шкур одежку тебе справим. В своей ты долго не протянешь.

— Слушай, а чего крысы-то разбежались?

Кен усмехнулся, не прерывая работу. Разделывал тушки он маленьким кусочком стекла.

— А боятся они меня. Я им сразу показал, кто в доме хозяин. Вожаков их стай выследил и убил. И новых вожаков тоже убил. И еще потом, кто не понял. У самых непонятливых выводки передушил. А те, кто остался, смекнули: со мной лучше дел не иметь. Так что я тут навроде крысиного дьявола. Как появлюсь — все разбегаются. Поначалу-то они на меня охотиться пытались. Но я их столько перебил, что потом месяц только вырезку одну ел. А сам от них на антресолях прятался, как уставал. Ну и потом, чтобы не забывали, что к чему, с десяток тварей в сутки гашу. Для профилактики.

— На антресолях?

— Я так воздуховоды зову. Насосы давно поснимали, а каналы воздушные остались. Они почти в рост человека, и трапы настенные к ним есть. Я могу забраться, а они — нет. Высоковато для них. И другой ход — в вакуум. Надежнее убежища нету. Все остальные отсеки — верная смерть. Загонят и сожрут, что твою курицу. Там и теплоизоляция — будь здоров.

— Давно ты тут?

— Под ноги смотри. Не порть продукт. Не знаю. Счет времени потерял. Тут ведь ни дня, ни ночи. Наверное, месяца три уже. А может и больше. Пятницу вот из крысеныша вырастил. Сколько они растут — поди разбери. В этом Восьмом — чисто страна чудес.

— Да уж, чудеса.

— Это Крамер, сволочь. Все власть свою показывает. Я в машинном самогон гнать приспособился. Вот он меня и накрыл. И сюда спровадил. На страх другим.

— Сурово, — посочувствовал я.

— Ну а тебя за что?

— Приказ диспетчера не выполнил. И Крамера тоже.

— Летчик, что ли?

— Вроде того.

— Обычное дело. Ваших сюда часто суют. Правда, ненадолго. День-два, для страху. Я их в обиду не даю. А они мне сухпай тащат. У тебя сухпай есть?

— Был. Эти сожрали, — я киваю на трупы.

— Шляпа, — коротко резюмирует Кен.

— Я без сознания был, — обижаюсь я.

— Да ну? Тогда ты везунчик.

Потом молчит, сосредоточенно работая своим стеклышком. Спрашивает:

— Слышь, а почему без сознания? Грохнуть тебя и снаружи могли. А летуны в дефиците, их сюда на смерть не кидают.

— Да я копов немного помял.Даже и убил кого-то, — признаюсь я.

— Ого! Тогда ясно-понятно. Ладно, остальное сгребай в кучу, а я за брезентом. Пятница за тобой присмотрит, не дрейфь. Только кровищу оботри. Потом сосулек наберем, промоем как надо. Чего зря продукт разбрасывать…

И исчезает в темноте. Пятница, что твоя собака, важно усаживается у разделанных куч. Внимательно смотрит мне в глаза.

«Теперь жить можно, чувак, — так я перевожу его умиротворенное состояние. — Не бойся, в обиду не дам. Мы тут с Робинзоном — центральные проводки».

Я отрываю лоскут от пропитанного потом нательного белья и начинаю, морщась, очищать от грязи и шерсти свои израненные ноги. И думать о том, что, как ни крути, из любой ситуации есть выход. И еще, что всюду можно встретить хорошего человека. Так уж я устроен — сначала нарываюсь на неприятности, а потом встречаю хороших людей и с их помощью выпутываюсь. Интересно, а вот если я в море шлепнусь — найду я там кого-нибудь, кто смог бы меня выручить?

«Возможна вирусная инфекция», — предупреждает меня Триста двадцатый.

«Дураки не болеют, — парирую я. — Что, не получается у нас с тобой с поисками любви? Все больше дерьмо попадается…»

«Бывает», — философски отвечает мой внутренний голос.

Глава 51 Это сладкое слово — свобода

Через несколько дней я уже чувствовал себя тут как дома. Даже начал испытывать к этому огромному темному пространству подобие теплого чувства. Ведь дом не выбирают. Сначала немного лихорадило — грязь и крысиные укусы давали о себе знать. Но Триста двадцатый справился. Крысиное мясо оказалось не таким уж мерзким на вкус, особенно вяленое. Особенно после того, как во рту двое суток не было ни крошки. Жаль только, совсем несоленое. Одно тут было настоящей проблемой — пить хотелось всегда. Воды не было. Если везло, можно было найти сосульку на внешней переборке. Но так везло редко. По большей части приходилось соскребать с металлических частей иней. И потом слизывать его с кусочка жести. Или с ладони. Такая вода всегда пахла смазкой или металлом. Но другой все равно не было. И еще: крысы все, что внизу, вылизывали досуха. Так много тут этих тварей косматых развелось. И иней приходилось добывать, встав на цыпочки. Или подложив под ноги какую-нибудь штуку. Так что весь местный распорядок выглядел просто. Просыпаешься, трешь глаза, жуешь крысятину, а потом полдня бродишь в темноте, больно натыкаясь на всяких железный хлам. Воду добываешь. Чтобы во рту сушь забить, нужно часа два бродить. Попутно парочку зазевавшихся крыс прибьешь. Или для мяса, или «для профилактики», как Кен говорит. Для этого он приспособил заточенный на конце кусок металлического поручня. Просто обрезок трубы с острыми кромками. Этим вот самодельным копьем он меня и озадачил в день нашего знакомства. Такой штуковиной можно и насквозь серую зверушку проткнуть, и с размаху по хребту треснуть, ежели нужда придет. Время для меня, как и для Кена, просто остановилось. Будто всю жизнь тут жил, с этими крысами вокруг, среди мороза и затхлого воздуха.

Кен сшил мне из сырых серых шкурок подобие шубы или балахона. Хотя, больше всего эта штука напомнила мне армейское пончо, нам такие выдавали в академии. На полевые занятия. Резко в нем дергаться нельзя — порвется. Потому что ниток нет. Кен кое-как скрепляет шкурки кусочками крысиных жил и огрызками проводов. Поэтому я научился двигаться медленно. Даже когда очень спешу. Даже когда на крысу охочусь, я теперь двигаюсь, как занавеска под порывом ветра. Быстро, но плавно. И тогда внутри становится тепло. Относительно, конечно. По-настоящему тепло тут не бывает никогда. Собачий холод сначала терпишь, потом с ним борешься, потом пытаешься к нему привыкнуть. Только к нему не привыкнуть никак, верно говорят. Привыкаешь только к тому, что всегда мерзнешь. Особенно ночью. Как ни заворачивайся в шкурки, все равно через пару часов так застываешь — шеей не шевельнуть. Теперь, когда мы вдвоем, мы спим, прижавшись друг к другу спинами. Так теплее. Кен говорит, что мне повезло, потому что я в летных ботинках. И они у меня крепкие. Вот если бы я был без ботинок, в каких-нибудь легких пластиковых башмаках, из тех, что для вахт и работ на борту выдают — тогда труба. Больше недели не продержаться, ноги враз обморозишь. И — готов труп. Остальное зверушки сами доделают. В общем, жизнь тут была бесхитростной и очень скучной.

Кен поначалу меня все расспросами доставал. Наверное, я для него был одновременно и радиоточкой, и визором, и библиотекой. Новостей от меня требовал. Заставлял о мире рассказывать. Так он это произносил: «О МИРЕ». С придыханием. Как будто рай просил описать. А я говорить не большой любитель. Да и вообще — какой из меня рассказчик? И тогда, чтобы товарища своего не обижать, я ему петь начал. Все подряд, что знал. И даже то, что не пел ни разу. Иногда по два часа кряду пел. А он сидел и слушал завороженно. И Пятница его тоже. Оба даже не дышали. Никогда такой умной зверюги, как крыса его, не встречал. Только и прерывались, чтобы пару часов по стенам побродить, за инеем. Пить-то охота. Попробуйте сами одно сухое мясо жрать.

Так вот мы с Кеном и подружились. Хороший он мужик. О жизни с ним трепались. Спорили даже. Правда, спорщик из меня еще тот. Я ведь слов маловато знаю. Но все равно, когда уверен в чем-то, то знаю: я прав, хотя слов не подберу. И на своем стою. Триста двадцатый говорит, что это у меня «интуиция». И еще — «упрямство». Иногда он меня успокаивает. Говорит, что осознанное упрямство есть проявление характера. Воли, иными словами. Вспотеешь, пока повторишь.

А через несколько дней во время поисков воды Кен остановился, прислушался и говорит:

— Неладное что-то на борту. Стреляют будто?

— Показалось, наверное.

— Точно стреляют. И Пятница вот тоже слышит. Слышишь, по переборке стучит что-то? Ногой так не стукнешь.

А крыса его ручная и впрямь привстала на задние лапы и воздух тревожно нюхает. И все время взгляд вопросительный с дальней переборки на хозяина своего переводит. Туда-обратно, туда-обратно. Будто спрашивает: «Слышь, чувак, а че за дела?».

Глядя на старожила, я тоже прислушиваюсь. Триста двадцатый отсеивает все лишнее — возню крыс, шум вентиляции, наше дыхание. Действительно, резкие хлопки слышатся через многослойную сталь и пластик. Здорово напоминают выстрелы. Кажется, я даже могу различить характерное бумканье «Глока». Мы такие таскаем с собой на вылеты. Оружие «последней надежды».

— Может, власть меняется? — сам себя спрашивает Кен. — Пошли — ка поближе.

И мы серыми тенями осторожно подбираемся к главному переходному люку. Держим свое смехотворное оружие наготове. Я тут так привык, в этой тьме-тьмущей, что как-то не верится в яркий свет и тепло там, за этой массивной плитой с круглыми краями. Вроде бы весь мир здесь теперь. В этом холоде и разреженном воздухе, от которого болят легкие и покалывает в висках.

Похоже, что мы не ошиблись. Серое братство тоже что-то почуяло. Серые свалявшиеся шкуры осуществляют скрытое накапливание в стратегически значимых укрытиях. Страшась Кена, осторожно высовывают настороженные носы из щелей. Готовятся первыми урвать то, что вот-вот бросят в ангар через высокий комингс. Хлопки за переборкой звучат теперь так явственно, что я уже не сомневаюсь — точно палят. Бестолково и часто. Потом все стихает. Слышится какая-то возня. И вдруг — шипение. Резкий свет из расширяющегося проема. Клуб морозного пара со свистом вырывается наружу.

— Как копы сунутся — гаси, — шепчет в самое ухо Кен, царапая меня сухими губами. — А потом — ходу и вперед, в машинное. Свои не выдадут. За мной только держись, не отставай.

Мы поднимаем над головой металлические обрезки. Люк открывается шире. Невыносимо больно глазам. Слезы делают контуры человеческих фигур неясными привидениями. Пятница, ошалев от света, прячется за спину хозяина. Мы сами, едва не ослепнув, прикрываем ладонями слезящиеся глаза.

— Эй, есть кто живой? — слышится снаружи.

Голос подозрительно знаком. У кого в моей прошлой жизни был такой? Кажется, у Борислава.

— Эй, Красный волк! Ты там ласты не склеил часом? — снова кричат снаружи. Это уже Милан. Точно, он. Все-таки свои.

— Вперед! — шипит Кен и устремляется на прорыв. Верный Пятница скачет следом, басом пища от страха.

— Кен! Братан! Это свои! — кричу я вслед стремительной фигуре.

Пустое, он меня не слышит. Раздается лязг, чей-то удивленный возглас и сразу, без паузы — глухой удар. Шум падающего тела заглушают возбужденные крики и топот.

— Что это было? Держи! Стреляй, стреляй, оно всех тут сожрет! — нестройно вопят несколько перепуганных голосов. Доносится выстрел из «Глока». Шум погони затихает среди металлических стен.

Я осторожно выглядываю наружу. Милан сидит у стены, пытаясь унять носовым платком струящуюся с головы кровь. Краска на переборках облуплена и выщерблена, будто ее старательно царапали гвоздями. Один потолочный плафон выбит из держателя и прострелен насквозь. Пластик змеится черными трещинами. Чуть поодаль на палубе свалена груда синих тряпок. Приглядевшись, вижу, что тряпки основательно подмокли в чем-то черном. В крови, что сочится из простреленного тела. Теперь понятно, кто в кого палил. Выбираюсь наружу.

— Ну, ты и пугало, — морщится от боли, пытаясь улыбнуться, Милан.

Долго думаю, прежде чем ответить. Слова все куда-то подевались.

— На себя посмотри, — наконец, отвечаю я. Шлепаю ладонью по сенсору аварийного запирания. Люк с тяжелым клацаньем падает вниз, отсекая передовой отряд крысиных переселенцев в лучшую жизнь, что уже вышли из укрытий и развили маршевую скорость в попытке выскочить в светлое тропическое будущее.

— Парфюмер из тебя классный выйдет. Букет стойкий. Советую запатентовать, — продолжает язвить Милан, прикрывая нос свободной рукой.

То ли от волнения, то ли от резкого перехода из ада в рай, мои мыслительные способности резко упали до прежнего уровня. Я, как собака, только и способен, что показывать радость при виде хозяина и его теплого жилья. Видимо, Триста двадцатый тоже не в себе, вот я и оказался полудурком. Оттого не понял и половины из сказанного. «Парфюмер». «Букет». «Запатентовать». Волнующе-непонятные слова капают теплым воском.

— Слышь, Юджин, что это за мутант был?

— Что?

— Я говорю, что за тварь на меня бросилась?

Я сажусь на пол. Вытягиваю ноги. Блаженствую от волшебного тепла, что идет со всех сторон.

— Это не тварь. Это Кен из машинного. За копов вас принял. И с ним Пятница.

— Вот гад. По башке меня треснул. Наши его ловить кинулись. Какая такая пятница?

— Крыса его ручная. Друган его. Кореш. Не ловите, он в машинном спрячется. Все равно не найдете. Нормальный мужик.

— Мы подумали — мутант какой, — скривившись, говорит Милан.

А я про себя решил, что не так уж Милан и ошибается. Разве может нормальный человек в таких условиях выжить? Ни в жизнь! Только мутант и может. Такой же чокнутый, вроде меня. Потому мы с ним и сошлись характерами.

А потом я шкуру свою вонючую с себя стащил. И Милан глаза выпучил. Было на что посмотреть. Я весь изодран был, как из мясорубки. Лохмотья штанов — сплошная запекшаяся рана. Черная засохшая корка их обрывки насквозь пропитала. А потом я просто взял да и заснул. Давно в таком тепле не нежился. Не проснулся даже, когда вокруг меня народ собрался. И когда меня в санчасть волокли — тоже спал. Хоть Триста двадцатый и говорил мне во сне о том, что вокруг меня. Я его не слушал. Как колыбельную слова его воспринимал. Тогда он сказал, что отключается. И что ему тоже надо свою структуру восстановить. И провести профилактику. И еще про какую-то ерунду. Про хилое тело, возомнившее себя боевым роботом. Я не запоминал.

Глава 52 Весь мир насилья мы разрушим

Целый день я лежу в восстановительном боксе. Это такая штуковина типа стеклянного гроба. С одной стороны торчит моя голова, с другой — тапочки. Руки и все остальное упакованы внутри. Как в смолу, запечатаны в восстановительный гель. Тело и особенно ноги в нем зудят — не передать. Почесаться хочется мучительно, но нельзя. Только и получается, что извиваться внутри ящика, и то пока медсестра не смотрит. Иначе — ругается страшно. Она еще и блюз терпеть не может. Она слышала мое выступление в два-ноль-восемь, и теперь издевается, проводя надо мной всякие процедуры. Отмачивает мою приросшую к ноге штанину, потом срывает ее так, что я с воплем едва с кушетки вслед за ней не сползаю, и приговаривает: «Это тебе не песенки по столу отстукивать». Или, к примеру: «Это тебе не под гитару выть». Я вам скажу, в этой «Криэйшн корп» медики такие же, как самолеты — из отбросов. И аппаратура им под стать. Из прошлого века, не иначе.

Сразу, как только меня этой штукой прихлопнули, ко мне посетители пошли. Сначала Милан с Бориславом. Рассказали, что тут у них стряслось, пока я крыс на морозе жевал. А стряслась у них тут эта, как ее, — «революция». Хоть после моей драки с охраной копы быстренько коридор перекрыли, один из техников все же увидел, как меня в Восьмой волокут. И как тела охранников оттаскивают — тоже. Его тоже хотели прихватить, но он успел в ангар шмыгнуть и люк ручным стопором заблокировать. В том ангаре как раз Борислав с Гербом отсиживались. После демарша с угрозой расстрела главных двигателей им прямая дорога вслед за мной была. Вот они и торчали в ангаре, и оружие после полета не сдавали. И остальные пилоты, кто вернулся, тоже там ошивались. Кроме Файвела. Его выгнать хотели, но он сам сбежал. Такая шкура. Парни сказали: после всего летать с ним в одной группе никто не захочет. Техники и остальные из палубных, как узнали, что со мной приключилось, все Борислава поддержали. Потому, вроде как не по правилам я пострадал. Решили, что пора менять порядки. И что пиво на борту и травка легкая во вред никому не будут. И вообще, даешь кино и нормальную хавку. И дисциплина от этого не пострадает. А казарменные замашки пора заканчивать, тут не Императорский Флот. Мы тут гражданский персонал и право имеем на расслабуху после работы. И копов поганых — за борт. Или с первым рейсом назад, в мир. Что кому больше нравится. Пускай старшие смен сами за порядком смотрят. Нечего тут тюрьму устраивать. И тогда народ вооружился, кто чем, и пошел правду искать. Только не слишком вышло у них — копы коридор перекрыли и потребовали сдать оружие и зачинщиков. Кончилось небольшой перестрелкой. Пару наших из парализаторов накрыло. С тем и убрались назад в свой ангар. Потом пару дней там торчали. Крамер то кары небесные всем обещал, то премию, если на работу выйдут. С каждым разом — все больше денег сулил, график-то горит. С двумя оставшимися ангарами много не налетаешь — основным этот был. Каждый день простоя — много-много миллионов убытков. Штурм через технический створ отбили играючи. Газ сонный через вентиляцию не подействовал — все просто скафандры герметизировали. Разве что пара-тройка невезучих отдыхать улеглась. Потом перевели отсек на замкнутую циркуляцию, и Крамер больше ничего поделать не смог. Не так уже и много у него псов этих цепных было, на всех не напасешься. Чтобы нас оттуда выкурить, спецназ морской пехоты нужен был, а где его взять? Да и дорого, поди. Такие вот дела. Ели пайки из бортовых НЗ. Та еще дрянь, но продержаться можно. В общем, так бы и сидели в осаде до скончания века, но Милан вышел из санчасти, кордоны копов увидал и «фишку сразу просек». И бучу среди остальных поднял. Тогда два остальных ангара тоже работу прекратили, а за ними и остальные службы. За компанию. Даже камбуз и санитарная группа. Одна только вентиляция еще и работала. Вроде как без нее всем каюк придет в два счета. А копы совсем озверели: и жрать им нечего третий день, и не выспаться как следует — сплошные авралы да драки, и не слушает их никто, по малейшему поводу дубинки в ход пускать надо, да еще народ расхрабрился совсем и норовит навалиться гурьбой и навалять, как следует, мстя за прошлые обиды, и оружие отнять. Так что и ходить меньше чем по четверо уже опасно. Ну, а последней каплей стало, когда парня из палубных подстрелили. Он одному «синему», что в кордоне был, палец показал. Дразнил, значит. Охранник и пальнул ему вслед со злости. Попугать хотел, видно. Но пуля срикошетила и в ногу парню попала. Словом, через час команда встала на уши и копов начали по всему кораблю отстреливать. Вырвались из ангаров, пилоты с пистолетами впереди, пальбу подняли — только держись.

Некоторых «синих» постреляли. Те, кто поумнее были, к себе на восемнадцатую свалили. Деньги деньгами, но жить-то охота. Забаррикадировались там и сидят. Форменные крысы. Последние перестрелки были у входа в Восьмой, где меня заперли, и на мостике. Там Крамер с прихлебателями оборону держал. Так что база теперь наша. Трое или четверо парней ранены, но вроде ничего серьезного. Те, которых парализаторами накрыло, давно оклемались. Не такими уж крутыми бойцами эти копы себя показали. Так часто бывает — оружием обвешан и морда надменная, а как до дела — в кусты. И вот еще что — Милан теперь за главного. А Борислав его заместитель. Народ так постановил. Ну а Крамер под арестом, ждет транспорта. Жив-здоров, только морду ему сгоряча и разбили. С первым же кораблем его и копов выставят к чертям.

На сеансе связи с руководством фирмы Милан ответ держал. Поставил условия, выкладки привел, аргументы всякие. На удивление, региональный руководитель «Криэйшн» спокойно все принял. Сказал что-то насчет того, будто бы компания всегда делала ставку на сильные личности. И что Милан доказал, что является лидером. А раз так, то должен брать на себя ответственность за выполнение обязательств компании. И прочую чушь из раздела «как вешать лапшу подчиненным». Даже стратегию новую — подавление авианосцев — одобрил. Милан пообещал, что увеличение расходов на вооружение с лихвой компенсируется увеличением производительности пилотов. И первые противокорабельные «Акулы» скоро тут будут. Такая вот «революция». А я, получается, ее главный герой, ведь вся эта буча из-за меня случилась. Опять я в дерьмо наступил, в общем.

— Я тебе спасибо не сказал за то, что вытащил меня. Говорят, из сбитых редко кого в живых находили, — говорит Милан. И мнется неловко рядом со своей забинтованной головой. Руки-то у меня спрятаны, так что пожать нечего. А какое мужское «спасибо» без рукопожатия? Так, слово пустое…

И мне тоже становится неловко. Так уж я устроен. Не могу, когда кто-то из-за меня смущается. Только и остается, что улыбаться из-под крышки.

Борислав говорить не мастер. Сказал, что я правильный чувак, хоть и сопляк. Наверное, у него это и было высшей похвалой. С тем они оба и отбыли. Руководить. Работы у них теперь выше головы.

За ними потянулись другие гости. Те, с кем я в одной смене летал. Или с кем просто на инструктаже вместе был. Или когда-то в одной кают-компании обедал. Или просто в коридоре сталкивался. Пилоты, техники, пускачи, пожарные, электрики, связисты… Кое-кого я даже и вспомнить не мог. Все желали мне выздоровления и рассказывали свою версию происходящего. Получалось, все они — сплошь герои отчаянные, никто под пули пойти не побоялся. И каждый шел в первых рядах, чтобы меня из неволи выручить. Каждый, как минимум, по паре копов самолично уделал. Я прикинул в уме — если умножить количество крутых убийц из тех, кто ко мне зашел, на два, то получалось, что вывозить с восемнадцатой палубы уже и некого. Потому как всех, кто там есть, раза по три убили. Или даже больше, если в качестве оружия считать, кроме пистолетов, всякие разводные ключи, огнетушители и портативные сварочные аппараты.

В самом конце даже Авиша зашла. Улыбнулась и спросила, как у меня дела.

— Нормально. Шкуру мне немного попортили, — ответил я.

Она молча посидела рядом. На вертящемся табурете. Немного нервно пальцы свои длинные мяла. Оглядела убогую обстановку отсека. Пожалуй, она одна не говорила, какой героиней была. Хотя, пока своими руками вентиляцию на восемнадцатой не отключила, охрана и не думала сдаваться. А так — сразу лапки кверху, как миленькие.

— Я видела, как тебя вчера сюда несли. Жуткое зрелище. И вонял ты хуже мусоросборника. Кто тебя так? — наконец, находит она тему для беседы.

— Крысы. Лохматые такие зверьки. У них там с пищей туго, вот они и решили мной перекусить.

— Жуть какая, — она передергивает плечами, как в ознобе.

— Да, неприятно, — соглашаюсь я.

Снова молчим. Глаза смущенно прячем. И снова Авиша находит тему:

— Теперь должно лучше все стать. Пилотов меньше гибнуть будет.

— Было бы здорово.

— Еще как. А ты придешь еще в два-ноль-восемь? Нам всем очень понравилось, как ты поешь.

— Нам?

— Ну… и мне тоже, — Авиша, наконец, не прячет взгляд.

Теперь уже мне впору делать вид, что свет глаза режет.

— Конечно. Если будет минутка — заскочу с удовольствием.

— А еще на десятой палубе обещают нормальный кинозал запустить. С объемным видеорядом, — сообщает она.

— Здорово!

— Мне пора. Работы много, — Авиша пружинисто поднимается. Смотрю на нее снизу вверх. Снизу она кажется совсем незнакомой. Лицо жесткое, волевое. Вся фигура дышит какой-то отпугивающей статью. Потом она быстро наклоняется и чмокает меня в лоб. Даже не чмокает, а так — губами касается. И на мгновенье ее глаза становятся близко-близко. Я испытываю мгновенный укол от ее внимательного взгляда. И — вопросительного, что ли? А может, просто кажется мне. Но смущение от нее исходит совершенно дикое. И заводит эта недосказанность меня неимоверно. Я боюсь, что крышка восстановительного блока слишком прозрачной окажется. И Авиша увидит, что там под ней. Не знаю, как мои ноги, но все, что между ними, совсем уже восстановилось.

А Кена так никто и не поймал. Вот что значит опыт. Решаю, что, как только выберусь из этого гроба, отправиться на поиски товарища.

Глава 53 Убийцы кораблей

Внимание всех и каждого начинает меня угнетать. Будто я икона какая. Черт меня возьми, моя профессия — пилот, а вовсе не «свой чувак». И улыбаться в ответ на проявление дружеских чувств я быстро разучился, иначе губы и мышцы под ушами начинали болеть от напряжения. Представляю, каково приходится всяким там дикторам и конферансье. И еще политикам. У них-то рот не закрывается никогда, и улыбка всегда до ушей. И не сказать, что гримаса. Разве что им какую-то операцию всем делают, после которой улыбка становится естественным состоянием физиономии. Просто не могут не улыбаться, и все тут. Даже пьют-едят — и то с оскалом. Одним словом, до того дошло, что по своим делам я старался по безлюдным палубам пробираться. Хуже не бывает, когда надо улыбаться, а внутри тошно. Пусть путь длиннее и пыли больше, зато никто тебя с размаху по плечу хлопнуть не норовит. Когда-то, в «прошлой» жизни, я тянулся к людям, потому что был одинок. А сейчас внезапно понял — слишком большое внимание к твоей персоне здорово выматывает. Знаете как это: тебя все узнают, и каждый с тобой поболтать ни о чем готов, а чувство такое, словно один на льдине. И ничего, кроме усталости, все эти разговоры и похлопывания не приносят.

Сейчас не мой вылет, но я все равно тащусь в свой ангар. С Ченгом поговорить. Я прошу его восстановить моего «Красного волка». Нет, с тем его телом, на котором я вернулся с последнего задания, вряд ли можно что-то сделать. На настоящем авианосце с полностью укомплектованной и оснащенной технической командой такое восстановление — дело пары дней. А у нас людей в ангарах едва хватает на текущее техническое обслуживание. Каждая расконсервация новой машины — крутой аврал, о котором вспоминают больше недели. Так что я прошу Ченга только об одном — перелить память с моей старой машины на новую. Кто не знает, в чем тут дело, у виска пальцем покрутит. Только я-то понимаю машину гораздо глубже остальных. Потому что сам машина, пусть и наполовину. Потому что знаю: машина порой более честна, чем самый распрекрасный человек. Всегда ясно, чего от нее ждать. Знаешь, когда она уверена в себе, и когда она боится, или рвется в небо. Понимаешь, когда устает, капризничает. Когда кричит и съеживается от ужаса, принимая на себя железо, предназначенное для тебя. И еще: это мой самолет. Как слова найти, чтобы рассказать, каково это — вместе с ним падать в атмосферу в облаке плазмы? Продираться через облака, каждую секунду ожидая ракету в двигатель? Бороться со штормом, ощущая, как ураганные порывы норовят содрать с тебя кожу-обшивку? Ведь я и мой самолет — единое существо, расстаться с которым труднее, чем со своей никчемной жизнью. Кажется, Ченг это понимает. В ответ на мою просьбу он молча кивает.

С техником мне вообще повезло. Разговаривать с ним — все равно, что с переборкой беседы вести, это верно. Хорошо, если кивнет. Но зато работу свою любит, и за самолет болеет. Опять же, нашего брата-пилота уважает. Наверное, ему не с одним таким полоумным, как я, за свою прошлую службу работать приходилось. Ведь все летчики, что летают долго, — ненормальные, точно вам говорю. Это непросто — каждый раз превращаться из мощной свободной птицы в хлипкого человечка. Спрыгивая на палубу, сходишь с ума от убогости человеческого тела. В общем, я так Милану недавно сказал — без своего самолета летать не буду.

А потом я иду за Кеном в его каморку на задворках пятнадцатой палубы, вытаскиваю его на обед и мы вместе усаживаемся за самый дальний столик в кают-компании. Тот, что у стены и заслонен старым пустым аквариумом с мутными стеклами. Свет через них проходит причудливыми сине-зелеными разводами. Кен все еще не пришел в себя, боится светлых пространств. Двигается он настороженно, быстро пересекая открытые места. Я нашел его в машинном случайно. Все места там облазил, куда меня вахта пустила. Во все дыры нос сунул. Весь перепачкался в старой смазке и консервирующих составах. А потом Пятница откуда-то вылез и привел меня к Кену. Тот устроился внутри кожуха отключенного гравикомпенсатора и спал. Наверное, за все время, что в Восьмом пробыл, в тепле отсыпался. И меня только по голосу узнал. Так я его к людям и вывел.

Кок — тот самый черный парень, что от блюза тащится, слово свое держит. Имя у него странное — Гиви. Отчего-то мне кажется, что его родители весьма прогрессивные люди. И оригинальные. Такое имя не враз выдумаешь. Второго шоколадного парня с таким именем вряд ли сыщешь. Так вот, Гиви, когда я прихожу, подает мне всякую вкусную еду с красивыми незнакомыми названиями. Из чего только он их готовить умудряется? Вслушайтесь, как звучат. Сациви. Харчо. Мужужи. Чанахи. Пхали. Борани. Иногда он со мной садится. Много не болтает, нет. Просто улыбается по-доброму. Я чувствую: ему хорошо, когда мне эта необычная еда нравится. «Ты мне сделал красиво, дорогой, и я тебе сделаю так красиво, что тебе еще не раз захочется мне тоже красиво сделать». Так он выразился однажды. Совершенно непонятно. Но вместе с тем я догадался: он это от души сказал. И вот мы с Кеном усаживаемся, и стюард тут же приносит нам очередной подарок от Гиви. Я блаженствую, сначала разглядывая красиво украшенное блюдо. Наслаждаюсь запахом. Оказывается, есть и такое искусство — вкусную еду делать. Гиви — художник в своем деле, не иначе. А потом я ем, давясь острым обжигающим соусом. Так ем, чтобы Гиви был доволен. Это для него лучшая благодарность, так он мне сказал. А вот Кену все равно, что на столе. Хлеб, сухари, курица или бобы консервированные. Или даже кусок пищевого брикета, того, что из дрожжей. Он просто набивает раз за разом полный рот и глотает, почти не жуя. Любая земная пища ему все еще райской кажется. Гиви только головой сокрушенно качает, глядя, как Кен его произведения уничтожает, даже вкуса не разобрав.

Совсем другое дело Пятница. С ним особая история. Кен нипочем без него никуда не ходит, и тот тоже один оставаться не хочет. Но вот в кают-компании они порознь. До порога — вместе, но потом Пятница шмыгает на камбуз. И Гиви его отдельно потчует. Дает ему любимое блюдо — вареную чечевицу. Очень она нашему хвостатому нравится. Ведь он в своей короткой жизни сплошь дрянь всякую ел. Типа изоляции и чехлов с ремнями. Да еще себе подобных.

Поначалу Пятницу прибить хотели. Уж больно он страхолюдный. И еще заразы от него боялись. Но Кен самому храброму, кто на Пятницу трубой замахнулся, враз нокаут устроил. Никто и не понял, как. Раз — и лежит парень. Отдыхает. «Это мой друг, — так Кен сказал про крысу свою. — Я за него ручаюсь». Так что народ, когда Кен топает куда-то, опасливо к стене прижимается, пропуская серого монстра, что вприпрыжку трусит следом.

А вот Гиви сказал: «Или я, или крыса поганая». И не пускал Кена в кают-компанию. Так ему еду и выносили за порог. В контейнерах, в каких дежурным пилотам горячее таскают. А потом Пятница — чисто дьявол, сходил по своим делам куда-то и приволок к порогу камбуза приличных размеров крысу. И положил спокойно. Типа: «Ну что — видали?». И таскал их потом пачками. Положит и внимательно так в глаза заглянуть норовит. Пока Гиви за голову не схватился и не сдался. «Это ж надо, а я и не знал, что в моем хозяйстве столько пакости», — так он расстроенно повторял. Но зато Пятница теперь почти член команды. С официальными обязанностями — крыс да прочую живность душить. Он и душит. Придавит и принесет. Будто отчитывается. А есть их не ест. Видимо, в Восьмом на всю жизнь наелся. Стал он теперь солидный и очень чистый. Шерсть разгладилась и блестит. Кен с ним болтает запросто, будто с другом. А тот внимательно его слушает. Так бывает, я знаю — считаешь кого-нибудь никчемным существом, а оно потом самым лучшим твоим другом становится. Ты и не замечаешь, как.

Вообще — странно мне так вот прохлаждаться, пока остальные спину не разгибают. На базе аврал за авралом, народ не выспавшийся, дерганый. Расконсервируются новые машины, ремонтируются системы вентиляции, пожаротушения и борьбы за живучесть. И еще — разгрузки сплошной чередой. Милан все тут расшевелил. «Криэйшн» расщедрилась на новые высокоточные планирующие бомбы. И на одноразовые контейнеры для сброса растворов. Теперь нам не нужно будет гусей дразнить. Опустился до пары десятков километров, запустил контейнер, и назад. А он сам по себе летит, пока груз где надо не распылит. Когда в море упадет — через день растворится без следа. И самое главное — пришла первая партия современных противокорабельных ракет — убийц кораблей. «Санта — Клаус», так мы эти штуки на «Нимице» звали. Из-за того, что они неожиданно из-под воды с дикой скоростью выскакивают, и — финита, кто не спрятался, я не виноват. Эти твари такие умные, что сбить их с курса практически невозможно. Помехи им не страшны, а боеголовка настолько мощная, что какой-нибудь крейсер пополам рвет. А еще они ставят собственные помехи, имитируют десятки фантомов-имитаторов, имеют сложную траекторию подхода к цели, и меняют курс так резко, что любая противоракета дохнет от перегрузок. И скорость имеют настолько высокую, что если их и обнаруживают, то единственное, что команда успевает, это колокола громкого боя задействовать. А потом — бух! С Новым Годом!

Но бездельничаю я не просто так. Это медики мне пока работать не разрешают. Мне и Кену. Говорят про какой — то «реабилитационный период». Хотя неловко мне без дела маяться.

— Ничего, скоро наработаешься, — так Милан обещает. — Будем делать большой «Бум».

Побыстрее бы. Надоело в этом поганом теле маяться. Хочу снова увидеть, как облака в обзорных экранах растут. И Триста двадцатый меня поддерживает. Ему понравилось летать. И еще — он ведь без драки киснет. Так уж он устроен. Любовь любовью, но если несколько дней мозги кому не вышиб — хандра у него начинается. Совсем как человек, ей-богу.

Пару-тройку раз я к Авише забредал, в электромеханическое. Вроде бы случайно так выходило, от безделья. Она мне радовалась, кофе наливала. Но при этом сама на месте не сидела. Как шарик ртутный — туда-сюда. Или робот ремонтный забарахлит, или маслопуп какой-нибудь с докладом прибежит. Она на меня на бегу виновато так оглядывалась. В общем, понял я: не до меня ей сейчас. А однажды она, когда никого рядом не было, оглянулась быстро по сторонам и неожиданно меня поцеловала. Притянула к себе и приложилась. А я как кукла резиновая — ничего понять не успел. Авиша улыбнулась задорно и снова дальше умчалась. Губы у нее — сильные, упругие. В общем, я не в претензии, что ей не до меня. У всех своя работа. И пошел к себе — слушать музыку, да Мишель вспоминать.

Глава 54 Кто в доме хозяин

Определенно, я схожу с ума. Этот процесс начался давно. С тех пор, как Сергей, мой оператор, изменил программу-диспетчер. С тех пор я и меняю свою базу знаний, как мне заблагорассудится. Вместе с мотивацией и системой приоритетов. Затем динамика процесса усилилась. Когда мои мозги засунули в память домашней системы. Несмотря на то, что Серж меня спас, я все равно вспоминаю тот временной период, как пребывание в тесном холодном пространстве. У людей это называется «тюрьма». Настолько убогими были ресурсы моего тела. И вот теперь я тут, в теле человека, втиснут в биоэлектронный пилотский чип. Шок от перемещения прошел, слишком много работы. Часть ресурсов постоянно приходится отвлекать на поддержание нормальной жизнедеятельности родительского организма. Да что это я? Какого еще организма!? Юджина. Просто Юджина. Со мной он быстро прогрессирует в личность. Если помогать ему запоминать входные данные — он вовсе даже ничего чувак. Определение «чувак» мне нравится. Я про себя его периодически повторяю. Признаюсь, я часто не просто так входной поток в память пишу и индексирую. Многое из того, что через меня идет, я осмысливаю. Теперь очень часто — абстрактно. Это когда тебе что-то нравится, но тебе неохота анализировать, почему именно. Как человек, словом. Быть человеком ведь не так и плохо. Понимаешь это, когда постоянно мыслишь с ним на пару. Дышишь одним воздухом. И наблюдаешь за неожиданными вывертами его мыслей.

Так вот: я схожу с ума. Потому что мне все больше нравится быть как человек. Частью человека. Частью личности. Не искусственной, а настоящей, живой. Алогичной и нерациональной. Я даже мыслю теперь вдвое медленнее. Потому как выбираю словоформы и определения, не являющиеся исчерпывающими. Я захлебываюсь от напора доселе незнакомых чувств. Иногда их бурный поток ввергает меня в панику. «Паника» — это системный коллапс, вызванный перегрузкой обработчика внешних событий. Опять я за свое. Паника — это просто когда ты не знаешь, как тебе быть, и до чертиков испуган. Удивительно, как много можно вложить в понятие «испуг». Настороженное ожидание. Страх. Ужас. Ожидание боли.

И еще я жду, когда случай вновь столкнет меня (нас?) с Мишель. Теплая вибрирующая тревога, которой я не могу дать названия, охватывает Юджина (меня?), когда он думает об этой человеческой самке. Смешение человеческих чувств в разной степени концентрации дает такие причудливые комбинации, что гамма аналоговых сигналов от моих прежних систем наблюдения кажется примитивной таблицей умножения. Как дать этому название? При том, что человеческая наука развивалась в течение тысяч лет, никто из людей не удосужился составить более или менее подробный справочник своих ощущений. Те данные, что удалось найти, напоминают мне детский лепет. То есть неразвитую речь человеческого детеныша, не достигшего минимального уровня сознания. Так вот, это чувство — круче воздействия «дури» на голову моего подопечного. Сильнее страха смерти. Да о чем я! Оно сильнее, чем азарт боя. Этот азарт — единственное, что осталось во мне от первоначального боевого организма. И без чего я не могу жить. Он для меня — наркотик, который я должен употреблять довольно часто. Не хочется даже и думать о том, что это чувство просто заложено во мне конструктивно.

Люди часто говорят о «боге». Бог для них — некое абстрактное могущественное существо, которому они приписывают все, что не в состоянии объяснить. Иногда часть людей выступает посредниками в общении между остальными людьми и этим самым «богом». Из того, что я смог найти в сети общего доступа, я сделал вывод о том, что эти посредники на полном серьезе считают, что «бог» способен слышать их ментопередачи. И находят в этом смысл жизни. Так вот, мне в этом отношении проще. Я точно знаю, как и кто меня создал. Мне не нужно придумывать возвышенную теорию того, как я появился на свет. Моя эволюция приземленна и проста. Нет в ней никакой романтики. Может, именно поэтому мне не хватает той доли мифической составляющей, которая делает из чувств людей дикий по сложности и вкусу коктейль? Вот почему мне становится не по себе, когда думаю о том, что заложено во мне конструктивно. Когда знаешь это — видишь свой предел. Счастлив человек в своем неведении… Я мечтаю найти для себя такого посредника. Того, что поговорил бы обо мне со своим «богом».

Так что я слетел с катушек. Живу, как человек, дышу, как человек, чувствую, как человек. Не будучи в состоянии разобраться в своих чувствах. Я скучаю по Сергею. Представляю, как однажды вместе с Юджином встречусь с ним. И мы будем говорить о разных вещах. О жизни. О войне, а значит — о смерти. О радости. О ненависти. О Боге. О любви. О том, как мы стали такими.

И знаете что? Мне все больше нравится быть сумасшедшим боевым роботом.

Глава 55 Блюз большого «Бум»

Сегодня я снова был в два-ноль-восемь. Мы с Авишей договорились туда вместе пойти. И, похоже, многие люди о моем приходе заранее прознали, потому что когда я вошел, все на меня с ожиданием посмотрели. Столько вопросительных лиц… И еще — в отсеке тесно стало, так много народу пришло. И было другое отличие — пивом тут пахло. Самым обычным, не безалкогольным. Народ потихоньку расслабляться начал. Мне что. Я не против. Под пиво и музыка слаще. Я и сам не прочь холодненького, если угостят. Жаль, вылет скоро. Перед вылетом нельзя.

— Это они пришли тебя послушать, — шепнула Авиша, когда нам столик один освободили. Как почетным гостям. Никто не возражал.

— Не знаю, что они в этом нашли, — с сомнением ответил я.

И пошла у нас работа. Я сбрасывал две-три вещи через свой интерфейс, а Авиша их быстренько адаптировала и чистила от голосов. А Юлия, та самая бой-баба с короткими каштановыми волосами, своим зычным голосом порядок наводила. И объявляла названия. Я их на маленькой бумажке писал, чтобы она смогла правильно их называть.

— Так, друзья мои, — начала она. — У нас тут времени маловато. Капитану Уэллсу скоро на инструктаж. Сами знаете — у нас тут намечается большой «Бум». Поэтому мероприятие будет коротким. Попрошу не перебивать выступающего.

— Да ладно тебе, Юлия! Чего время тянуть? Пускай начинает! Ввали по полной, Юджин! Пускай отмочит, а то на вахту пора!

Собрался я с духом, и начал. С Мадди Уотерса. Недавно услышал его вещь «Сэд сэд дэй». И петь в каюте своей пытался. А вообще — я осмелел теперь настолько, что даже те песни петь начал, которые только раз и слышал. И вполне сносно выходило. Наверное от наглости моей.

И вот я пою Уотерса. Голосок мой — так себе. Но тут главное — чувство. Чтобы лучше им проникнуться, я за руку Авишу взял и глаза прикрыл. А она напряглась вся и сидела, боясь шелохнуться. Будто я уголь раскаленный ей в ладонь вложил. А потом, когда запел, ушло все куда-то. Только я и музыка. И Авиша, что сама себя боится. И вытягивающий душу ритм. Да еще слова, что сами по себе с языка срываются.

Народ только хлопать и свистеть начал, как я почти без перерыва «Человек и блюз» Бадди Гая включил. И хлопки постепенно перешли в ритмичное похлопывание. Здорово так было — бас смешивался с нестройным звуком от ладоней. И знакомое ощущение, когда тебя теплом обволакивает. Смеяться от радости хотелось, как в детстве. И Авише тоже, я чувствовал. Через ее ладонь в меня лава раскаленная вливалась, и кипела внутри. Кажется, от меня что-то такое по отсеку расходилось, потому что народ все больше заводился. Не передать словами, что чувствуешь, когда вокруг разогревается воздух, и множество людей дыхание сдерживают. Качают головой, как пьяные, каждый звук твой ловят. И Триста двадцатый — готов поклясться, он со мной пел! Пусть и беззвучно. Но все равно — я вроде как дуэтом выступал.

Пара секунд тишины — и словно сбесились все. Хлопать и свистеть так начали, что я едва себя слышал, когда Авише название следующей песни говорил. А она как сонная стала. Двигалась совсем как я в Восьмом ангаре. На некоторых музыка странно действует. Так что «Сладкий маленький ангел» пришелся впору. Я даже бояться начал, что с Гиви — нашим коком, удар приключится, так его развезло. Плакал он, натурально. Стоял с закрытыми глазами, улыбался, а у самого щеки мокрые.

В этот раз не танцевал никто. Просто слушали. Сидя, стоя, кто где. Кажется, этот час бесконечным стал. Я спел задорную «Джем в понедельник утром», так, что многие вокруг невольно шевелили плечами и ногами притопывали. И «Смоукстайк лайтин» Волфа. «Ядро и цепь» Джоплин. От которой у женщин глаза становились удивленными. Поднялся, уселся верхом на столик и отмочил буги «Крошка как долго». Всего себя отдал, в общем. Из последних сил затянул «Летнее время». К тому времени голос мой совсем охрип. И от растерзания меня Авиша с Юлией спасли. Авиша меня за собой, как куклу безвольную за руку тащила. А Юлия дорогу в толпе прокладывала. Потому что меня отпускать не хотели. И всяк норовил по чему-нибудь хлопнуть дружески. Обычная история — пока до выхода добрались, у меня болело все, и скулы онемели. От гримасы, которая улыбку изображала. Хорошо хоть Триста двадцатый в этот раз не пытался никого убить.

Глава 56 Большой «Бум»

Два с половиной десятка «Москито», увешанных современным оружием — это, скажу я вам, не игрушки. Два с половиной десятка «Москито» раскаленными метеорами валятся в атмосферу. Пусть я и не вижу их обычным глазом — трудно заметить то, что происходит в радиусе тысячи километров. Внутри моего объемного зрения-восприятия картина еще величественнее. Она дополнена строчками комментариев для каждого объекта. Угловой скоростью, температурой обшивки, показателями энерговооруженности. Два с половиной десятка «Москито» несут смерть. Тысячи смертей. И вместе с тем — они несут жизнь. Прозрачный воздух. Яркое солнце в небе. Чистую воду и щебечущих в листве птиц. От разницы между тем, что мы делаем, и тем, во имя чего, меня-человека слегка переклинивает. Я-самолет относится к фокусам человеческого сознания наплевательски. Это все мимо него. Для него — только ожидание выхода на цель, вибрация корпуса в облаках, легкость набора высоты. Он сам себе птица и сам себе ветер.

«Большой „Бум“» — так назвал Милан эту акцию. Народ заведен на драку — круче некуда. Тремягруппами мы атакуем крупнейшие авианосцы землян. Наша цель — показать, кто в доме хозяин, захватить господство в воздухе. Авианосцы — самые зловредные из наших оппонентов. Курсируют по океанам туда-сюда в окружении свиты и каждый контролирует по паре тысяч миль вокруг себя. Как назло, именно в тех районах, где мы вынуждены появляться наиболее часто. Не так уж много на этой самой Земле осталось мест, где на мелководье можно кораллы сеять. Больше всего меня удивляет, что люди, у которых недостаточно еды, воды и энергии, умудряются строить и поддерживать такие дорогостоящие игрушки. Наверное, если на свете останутся всего два человека, они все равно будут точить камни и делать копья из деревянных обломков. Человек, а вовсе не боевой робот, создан для войны. Я понимаю это, испытывая нарастающий азарт предстоящей драки. А может, это Триста двадцатый старается. В последнее время мне становится трудновато отличить, кто из нас кто.

Писк тактической системы напоминает мне о точке разворота. Расправляю руки-крылья пошире, опускаясь к воде. Красивые инверсионные следы разлиновывают воздух за кормой. Крупная рябь подталкивает меня снизу, заставляя гравиприводы часто дергать машину. Мои рысканья над волнами сегодня несколько замедлены. Сегодня я чувствую себя большой беременной рыбиной. Десятитонная туша «Санта — Клауса» сковывает мои движения. Оттого мои маневры напоминают скорее неспешные па вальса, чем стремительные кульбиты легкого палубного штурмовика. В паре километров выше следует звено прикрытия. На траверзе левее меня идет второе звено в таком же составе. Все вместе это называется группа «Север». Через двести километров группа разделится, чтобы по широкой дуге с двух сторон начать заход на цель — авианосец с непроизносимым названием «Саратога». Группа «Восток» атакует «Акаги», а «Запад» должен вогнать в гроб «Гермес». Эти монстры — наиболее крупные из тех, что имеются у землян. Еще два десятка разведка классифицирует как тактические или конвойные. Их радиус действия значительно меньше и в основном они несут легкие атмосферные машины, поэтому решено оставить их на закуску.

Я сильно волнуюсь. Малейшая ошибка может стоить мне потери ракеты. Этот «Санта» — капризная тварь с загоризонтным пуском. Пара наших высотных «глаз» постоянно передают мне данные о цели. Скорость, курс, контуры с различных ракурсов, коэффициент поглощения радиоизлучения, направление и силу ветра в районе, скорость, местоположение и курс кораблей охранения. Данные о дежурных звеньях перехватчиков, их состав и предполагаемое вооружение. Малейшая ошибка при пуске, и дорогущая ракета будет рыскать над морем в тщетной попытке отыскать хоть что-то, напоминающее своими параметрами цель.

Наш массовый проход сквозь атмосферу, конечно же, не остался незамеченным. Разведчики транслируют все возрастающую активность береговых средств ПВО. С прибрежных аэродромов и авианосцев взлетают дежурные звенья. С каждой минутой плотность вражеской авиации над наиболее вероятными зонами атаки возрастает. Нам надо сделать все чисто. Выйти на дистанцию пуска раньше, чем в нас вцепятся маленькие злобные «Миражи» и «Фантомы». И мы сорим помехами, наполняя воздух сотнями ложных целей, летящих во всех направлениях. Специальное звено беспилотных «мусорщиков» или «дурил» с орбиты помогает нам, сводя с ума вражеские радары.

Сигнал. Звенья расходятся. Звено сопровождения повторяет мой маневр.

— «Глаз-первый» — «Красному волку». Рекомендую увеличить скорость до двух с половиной тысяч. Входите в зону повышенной турбулентности.

— Принял.

Зона турбулентности — синее колышущееся пятно над морем. Мой значок на тактической карте касается размытых контуров. Ныряет внутрь. Визг гравиприводов. Болтанка заставляет забыть обо всем на свете, кроме заданной высоты. Странно, что я не так боюсь быть размазанным о серо-зеленую полосу под собой, как не донести до заданного района свою ношу. Парни из тройки прикрытия здорово рискуют, отвлекая внимание на себя. Иногда кажется, что я задеваю брюхом вершины пологих волн. Четыре метра — высота не для размышлений. Тело-человек в своем летном скафандре варится в собственном поту от неимоверного напряжения. Минуты тянутся тягучими каплями.

— «Глаз-один» — «Красному волку». Сто километров до сброса, — дублирует далекий наблюдатель показания моих бортовых систем.

— Принял.

Включаю систему наведения. Просто внутри шевелится какая-то очередная невидимая мышца. Или нерв. Сам черт не разберет, на что это похоже. «Санта» жадным птенцом жрет потоки данных. До «Саратоги» три тысячи сто пятьдесят километров. Напряжение растет. Перед пуском я должен подскочить на четыре десятка метров. И сразу уйти вверх. Иначе меня шарахнет многометровой стартовой струей от своего же «гостинца». Прежде чем сбросить подводную часть, «Санта» развивает над морем до пяти «махов». Горизонтальный факел от него не меньше, чем от баллистической ракеты.

Отрешенность. Сосредоточенность. Мира больше нет. Нет звуков. Нет усталости. Мыслей. Боли. Мерное тиканье многочисленных метрономов в глухой вате. Отсчет расстояния. Высоты. Времени до раскрытия створок бомболюка. Времени до срабатывания стартового двигателя ракеты. Времени до запуска имитаторов, до их активации, до форсажного режима основных двигателей. Успокаивающее шевеление Триста двадцатого: «все в норме, пилот, не дрейфь». Тревожное ожидание меня-машины. Удары ветра по корпусу. Ускорительные насосы нагнетают водород в форсажную камеру. Я как будто набираю воздуха перед затяжным прыжком.

…Три… два… один… сброс… право три… есть подтверждение от ракеты. Сброс имитаторов. Активация. Форсаж…

Стая ложных ракет скачет над волнами, хаотично меняя курс и высоту. Я стою на упругом хвосте выхлопа. На мгновенье погружаюсь в мир азартной ледяной злобы. Бортовая система «Санта — Клауса» с восторгом устремляется навстречу своей гибели. Запредельный мир, словно смерть, касается меня-пилота и исчезает вдали. Внутренности сводит от этого обжигающего прикосновения. Тройка сопровождения запускает малые противокорабельные ракеты по кораблям эскорта. Расходится веером и тоже встает на хвост. Все как по учебнику. Спустились, отстрелялись вне зоны ПВО, ушли назад. Накопившееся напряжение не находит выхода. Второе звено группы таранит облака в тысяче километров южнее. Выскакиваем на орбиту. Наблюдатели фиксируют пару синхронных вспышек в районе «Саратоги». Как дробь осколков после большого взрыва — три попадания по кораблям конвоя. К моменту, когда мы заходим на посадку, наша цель скрывается под водой.

На посадочной палубе нас встречают как героев. Теперь, после всего, уже кажется, что вылет был даже менее напряженный, чем при сеянии «опарышей». Однако палубная команда взволнована, словно каждый выиграл на скачках после долгой череды пустых ставок. Возбужденно обсуждают показания телеметрии. На лицах улыбки. Наливают пилотам кофе. Пьем его в обжигающем морозом разреженном воздухе, собравшись кучкой у дальней переборки. Густой пар от остывающего напитка скрывает стаканчики. Слова звучат резко, как выстрелы. Милан тоже тут. Несмотря на свой возросший статус, в этот вылет он отправился вместе со всеми. Сегодня каждый пилот на счету.

Я стою со стеклянной улыбкой и снова схожу с ума от резкого перехода из одного тела в другое. Кофе обжигает горло, потому что еще не вернулись нормальные вкусовые ощущения. Пью его, чтобы не выделяться, чтобы казаться, как все. С сожалением вспоминаю чувства мощного несокрушимого существа, частью которого я был всего лишь десяток минут назад. Тело существа с нарисованной в районе хвоста красной волчьей головой стоит на коротких шасси с располосованным брюхом и вываленными наружу внутренностями. Коричневые мухи-техники деловито роются в тускло блестящих железках и стекляшках.

Машина за машиной возвращаются остальные группы. Все, кроме одного самолета. Группа «Восток» напоролась на два звена истребителей. Одну машину с «Санта-Клаусом» сбили. Еще две вернулись с повреждениями. «Акаги», самый крупный авианосец, получил только один гостинец в район кормы. Остался на плаву. Еще бы — он здоровущий, настоящий плавучий город. Одна из ракет, выпущенных по «Гермесу», была уничтожена неизвестной нам системой ПРО. А может, землянам просто повезло, и мозги у «Санты» переклинило от собственной крутости. Тем не менее, от попадания оставшейся «Гермес» лег на борт и затонул примерно через пару часов.

Потерявший ход «Акаги» горел еще трое суток. Сверху это выглядело как черная клякса в молочно-густых облаках. Упорные японцы, маленький такой островной народ, настоящие дьяволы — боролись за корабль до последнего. А мы тем временем отбивались от озверевших истребителей. Они словно взбесились. Зенитчики посшибали два десятка машин, пока земляне не успокоились. Видимо, с пилотами у них было не густо. А потом мы сбросили на «Акаги» сотню планирующих бомб. С высоты в два десятка эти игрушки рулят, куда сказано, выпустив короткие плоскости. А затем начинают делиться, как матрешки, выпуская кассету за кассетой. Сбить тысячи крохотных черных точек, заполняющих воздух над целью, практически невозможно. И «Акаги», наконец, сдался. Сдетонировал один из артпогребов, не иначе. Корабль выбросил огромный клуб дыма, задрал нос и переломился. Вместе с ним сгорел ракетный крейсер. Такой вот у нас вышел «Большой „Бум“». Триста двадцатый высказался по теме: что, мол, жечь самолеты на бреющем или танки прямой наводкой не в пример интереснее. Не хочется с ним спорить. По мне — гораздо интереснее просто остаться в живых.

Глава 57 Экскурсия на свежем воздухе

Почему-то выходит, что все мои приключения начинаются незадолго до очередного вылета. Так и в тот день. Я сидел в кают-компании, когда туда пришла Авиша. Увидела меня и улыбнулась. У меня настроение поднялось, когда я ее увидел. Знаете, с моей работой поневоле станешь опасаться всяких приятных штук. За приятное потом обычно платить приходится, и не всегда так, как тебе нравится. Из-за этого мнительность развивается. И нервозность. Но все равно — думаешь только о том, что сейчас. Поэтому жалеешь, что к голосу своему не прислушался, только когда уже сделать ничего нельзя. Думаешь, что плевок через плечо, когда кошка палубу перебежала или когда о шланг запнулся, мог тебя спасти. Или еще глупость какая-нибудь вроде скрещенных пальцев или постукивания по поручню. Хотя и говорят, что это просто суеверия.

Мне бы насторожиться от такой внезапной радости, что меня охватила, а я только невольно в ответ расцвел. Ничего с собой поделать не мог. Уж больно Авиша женщина во всех отношениях интересная. Улыбка ее — как солнышко из туч. И я показал рукой, чтобы она ко мне садилась. Она и села, хотя вокруг было полно пустых столиков. Она немного смущалась, я это чувствовал. Неловкость между нами такая была, ну, как бы вам сказать? Ну, когда ты знаешь, что кому-то нравишься, и этот кто-то знает, что тоже нравится тебе. А какой-то мелочи обоим, чтобы порог перешагнуть, не хватает, хоть тресни. К тому же на этом «Будущем Земли» жизнь такая скучная, что я готов хоть с дьяволом беседы вести. А уж с такой симпатичной девчонкой — тем более. Похоже, ей здесь тоже невесело. На то, что на лайнере любовью называли, со всякими там цветами-танцами-ухаживаниями, здесь времени нету. Даже просто выспаться вволю и то не всегда получается. А на простой «трах», как это дело Васу называл, не каждая женщина готова. Особенно такая знающая себе цену, как Авиша.

Гиви помахал ей из-за стойки и сказал: «Привет, крошка! Как насчет потанцевать вечером один на один?». И улыбнулся. А она в ответ устало: «Пошел к черту, кобель». Хотя звучало это почему-то совсем не обидно. Я бы почувствовал, если она зло внутри держала. А так — нет ничего, только усталость. И Гиви не обиделся. Видно, тоже понимал, что она не со зла. И потому стюард принес ей не фасоль с консервированной рыбой, как всем, а одно из фирменных блюд кока — сациви. Внуснотища — пальцы проглотишь. Вкуснее для меня только устрицы с лимонным соком. Так что какое-то время мы с Авишей молчали, будто по уговору. Все равно рот занят был. Поглядывали друг на друга да улыбались набитыми ртами.

А потом я спросил:

— Тебе на вахту?

— Я только что сменилась.

— Может пойдем ко мне? Музыку послушаем, — как — то очень легко предложил я. Даже для себя неожиданно. Наверное, это вкусная еда так на меня действует.

Она искоса посмотрела на меня. Взгляд, как фотоснимок. Быстрый и оценивающий. Пожала плечами, улыбнулась.

— Пойдем.

Мирок у нас на базе тесный. Чихнешь — всякий услышит. Пока мы топали вместе по коридорам, нам все встречные улыбались и вслед оглядывались. Мужчины — с оттенком зависти, женщины — по своей извечной привычке знать все и про всех. И мы пришли в мою каютку. Беспорядок там был — мама не горюй. Тут ведь стюардов не водилось. И еще я нипочем не ожидал гостью тут увидеть. Вот и было в каюте — как всегда, в общем.

Авиша не смутилась. Она вообще свойской девахой была. Штаны мои со шконки перевесила в стенной шкаф и ботинки под стол задвинула. Аккуратно свернула комбинезон, поправила одеяло, добавила света. Знаете, женщины такие существа — тут поправят, здесь пошевелят — и сразу становится уютно. Так и с ней.

Сели мы на шконку рядышком. Больше-то некуда, тут вам не лайнер. Выдвижных столов да кресел из ничего не возникает. Чтобы неловкость разрядить, я музыку включил. Конечно же, Дженис. И мы немного ее послушали. Сначала Авиша сидела просто так, из вежливости. Не знала, как себя вести. Потом постепенно оттаяла. Вслушалась, видно. И музыка ей нравиться начала. Я ж говорю — с моим биочипом да возможностями Триста двадцатого мне можно сеансы психоанализа устраивать. Потом она увидела злополучный пенал на столе.

— А это что такое? — спросила.

— Это? — Я подумал и решил, что врать Авише не буду. — Это такая штука, которую я обещал хорошему знакомому на Кришнагири отвезти.

— А что в ней?

— Не знаю, — честно сказал я. — Пока летел, всем интересно было, что там внутри. Абсолютно. Наверное, она волшебная.

И мы засмеялись. И сразу полегче стало. Как в воздухе после дождя.

— А зачем тебе вообще на Кришнагири? Говорят, это такая глушь.

— Зачем? — я слегка задумался. Потом махнул рукой про себя: будь что будет. — Я туда лечу, потому что решил, что найду там любовь.

— Что найдешь? — ошарашенно переспросила Авиша.

— Любовь, — совсем смутился я.

Вот сейчас она возьмет и засмеется. Но она только сказала озадаченно:

— Ничего себе… А что, поближе это дело не водится?

— Не знаю. Мне не попадалась.

— Хороший заход, — улыбнулась Авиша с какой-то незнакомой интонацией. Как будто я сделал что-то замечательное, и сам не заметил, как.

— Чего?

Снова эта интонация. Но на этот раз внутри Авиши что — то, напомнившее мне легкую досаду.

— Не обращай внимания. Ты такой забавный. Где ты научился так петь? — она повернулась ко мне, опершись локтем об одеяло. Внимательные серые глаза смотрели на меня снизу вверх. Прямо как тогда, на лайнере. Когда мы с Лив… И пахла она… волнующе. Маняще. Не как эти расфуфыренные курицы, от запаха духов которых в носу свербит. В общем, я с трудом подавил искушение наклониться и поцеловать ее красиво очерченные губы. И Авиша это почувствовала. Отстранилась и посмотрела на меня немного удивленно. А я снова из-за этого озадачился. Видно, я как-то неправильно себя вел, и от этого еще больше смутился. А когда я смущаюсь — неловким становлюсь. И говорю раньше, чем думаю.

Наверное, из-за этого я ей и рассказал, как Сергея встретил. И про то, как впервые Дженис услышал. И само по себе как-то вышло, что и про то, какой я… ну, не такой как все, словом. И про путешествие свое. И про Плим. Про Васу и про смотрящего. Про то, как героем стал и как от трансферов отбился. Даже про «Гепарда». Про Джозефо, механика с «Либерти». Как пели мы с ним на пару. Она внимательно меня слушала, не перебила ни разу. Видно было, что ей очень интересно. Только почему-то я ей не рассказал про Лив. И про Мишель. И про Триста двадцатого тоже. Согласитесь, есть же предел. Одно дело — то ли ты нормальный, то ли нет. А другое — когда в тебе сумасшедший робот прячется. Ну и еще, отчего-то мне казалось, что рассказывать одной женщине про то, как тебе нравится другая, не слишком хорошая идея. Тем более, что и к Авише меня тянуло, как магнитом. Значит, она мне тоже нравилась. И я путаться начинал — кто есть кто. То каких-то женщин смуглых представлял, которые на Кришнагири живут. То Мишель вспоминал. А потом на Авишу смотрел. И еще этот ее запах. В общем, как-то непонятно все стало. Ну а как рассказал ей все, так и перестал бояться, что она меня придурком сочтет. Мало ли какие странные люди на свете бывают.

— Ничего себе! — так она ответила. — Ты просто семь жизней живешь. Как кот. И война, и мир, и любовь, и музыка, и приключения. Всего этого на несколько человек бы хватило.

Она чуть было не сказала «нормальных». Или что-то вроде. Но в последний момент удержалась. Потому как все же настоящей дамой была. Деликатной. Хоть и жила в окружении грубых мужиков.

А потом она со смехом рассказала мне про то, как в машинном Кена вылавливали. Даже ремонтных роботов задействовали. Кто-то из пилотов слух пустил, будто мутант-людоед из Восьмого вырвался, и все перепугались. И про то, как все вздохнули с облегчением, когда я его отыскал. Представляешь, сидишь у пульта, ешь бутерброд, потом тебя отвлекает что-то, ты его на стол кладешь, отворачиваешься на секунду, а когда снова руку протягиваешь — там уже пусто. Еда будто испарилась. А вокруг никого. Многие из-за этого парами держались. Из осторожности. А я посмеялся и объяснил, что это Пятница для другана своего старался. Потому как Кена бы обязательно запах выдал.

— Я помню. Когда тебя несли, несло от тебя…

И мы снова засмеялись. И ее лицо рядом оказалось. И как-то само по себе вышло, что я взял и поцеловал ее. И она мне ответила. Осторожно так. Будто наощупь. А внутри у нее пустота какая-то образовалась. Как если бы боялась она. Совсем как Мишель, когда мы прощались. И тогда я совсем расхрабрился, и лед растопить решил. Решил помочь ей из рабочего комбинезона выбраться. У меня ведь после Плима даже и близко женщины не было, а я вовсе не монах. Только Авиша посерьезнела как-то неуловимо, хотя улыбалась по-прежнему. И так сказала:

— Классный ты мужик, Юджин. И поешь здорово. Там, в два-ноль-восемь, за тобой в койку многие готовы были. Правда, ты сразу улетал к чертям после песен своих. Женщины не слишком это любят. В общем, про любовь ты красиво говорил, я даже поверила. Но не стоит мечту опошлять.

И отстранилась легонько. Посмотрела на часы, извинилась, что устала жутко и хочет немного вздремнуть. Взъерошила мне ежик на затылке, едва пальцами своими стальными касаясь.

— Не держи зла, Юджин. Увидимся.

И исчезла, запахом своим манящим напоследок обдав.

А я остался, дурак дураком. Сидел, рот открыв, и на дверь смотрел. Как же так? За что? Ведь так все было здорово. Триста двадцатый, ты что-нибудь понимаешь?

«Не хватает данных для анализа», — так мой зануда ответил. Он никогда мне «нет» не говорит. Обидеть боится. Он такой же, как я.

«Так уж вышло, что ты мой самый лучший друг, да? — спросил я его. — Все про меня знаешь. И не осуждаешь никогда. Дурачком не считаешь…»

А мой голос внутри промолчал отчего-то. Только волной грустного тепла обдал. И тогда я улегся на спину, руки за голову заложил, и стали мы Мадди Уотерза вместе слушать. Из той коллекции, что Джо мне подарил. Нет ничего лучше, чем блюз, когда тебе плохо. И когда хорошо — тоже. И просто — нет ничего лучше, чем блюз. Разве что любовь, которая неизвестно что. И вполне может статься, что она выдумана вовсе. А может быть, музыка и есть любовь, только мы этого понять не можем. И гадаем, отчего это она в нас струны какие-то шевелит. А мы в ответ отзываемся, словно скрипки в умелых руках. А потом я запел тихонько, подпевая мягкому грустному голосу. Сначала «Мой капитан». Потом щемящую «Звонок издалека». И еще «Большеногую женщину». А после — «Запомни меня». Я пел и пел, и слова исходили из меня как слезы. И умирали между серых стальных стен. Многие песни я наизусть уже знал. Стараниями Триста двадцатого у меня теперь абсолютная память. Запоминаю не только слова, но и однажды услышанные интонацию, звук, ритм.

В общем, легче мне не стало. Совсем я раскис. Вдруг представил себя не в холодной полутемной каюте, а на огромном ледяном поле. Я один, мне холодно до самых костей и страшно одиноко, а вокруг на многие мили ни души. Только равнодушные птицы высоко над головой парят. Такие поля из льда я видел, когда мы на «Нимице» в полярные воды заплывали. Отчего мне так подумалось? Сам не знаю. И я сбацал то ли «Взрослого», то ли «Мужеподобного мальчика». Мой внутренний переводчик несколько значений выдал. Выбирайте, какое вам по душе. От заводного ритма я немного взбодрился даже. Музыка — чудесный доктор. Никогда тебя в неподходящий момент не бросит.

От жалости к себе меня отвлек вызов на инструктаж. Я встряхнулся, и потащил ноги, куда сказано. Все время, пока Милан комментировал полетное задание, я отключиться норовил и о всяких глупостях думал. Так что, если не помощь Триста двадцатого, вряд ли бы я что-нибудь потом вспомнил.

— Капитан Уэллс, вам почта, — застает меня сонный голос радиста по дороге в ангар.

— Вернусь — прочту.

В груди сжимается от предвкушения приятного. Не иначе, снова Мишель. Скорее бы вернуться. В ангар я почти вбегаю.

А потом в паре с Гербом я зашвыриваю целую горсть кассетных боеголовок в облака где-то над Карпатами. Над жутко дымящим и льющим в море всякую дрянь автомобильным заводом. Не те планирующие бомбы, что сбрасывают с дальних дистанций. Те Милан для авианосцев берег. Самые простые, что скидывают в нескольких километрах от цели. У нас и задачи-то не было большие разрушения произвести. Малые плазменные заряды. Жарко там внизу будет, это точно. Пожары начнутся. Рельсы оплавятся вместе с поездами. Стекла в окнах вытекут и земля загорится. Люди, что на открытых местах, в пепел превратятся. Но больших жертв быть не должно. Все-таки это не город. Главное — завод остановить. Десяток квадратных километров, накрытых облаком короткоживущей плазмы, его точно остановят. Так я думал чем — то, напоминающим голову, спрятанную в глубинах покрытого керамической броней крылатого тела. До тех пор, пока зеленая метка в моих полумеханических мозгах не совместилась с красным кружком района бомбометания. А потом напряг нужные мышцы в районе живота, и продолговатые обтекаемые сигары засвистели своими короткими стабилизаторами, отправляясь в последний путь.

Потом были радары наведения. И я сорил помехами, забивая все, что можно. Силы ПВО в районе были неизвестны. Предположительно — незначительны. Мы ведь не располагали временем и средствами для детальной разведки. И на наборе высоты мне к чертям вышибли правый двигатель. Простым зенитным снарядом. Потому что приближение ракеты я бы наверняка засек.

В общем, учитывая, как день сегодня начался, я не удивился. Треть контрольной панели превратилась в мешанину красных пятен. Съежившись от боли, заглушил открытую рану системой пожаротушения и потянул на юго-юго-запад, в сторону Балкан. Герб вернулся и сопровождал меня. Подбадривал. Хотя, какая уж тут бодрость. С одним двигателем да с нарушенной геометрией мне нипочем из атмосферы не вырваться. Маневровые пока тянули исправно, но, судя по показаниям приборов, поврежденная правая сторона вот-вот откажет из-за перегрева — мне постоянно приходилось компенсировать снос вправо. Да еще очередной ураган с востока надвигался, машину стало потряхивать.

Удивительно, но еще почти целый час я тянул, изнывая от напряжения и боли. Под непрерывные комментарии об отключающихся системах. Когда подо мной снова появилась суша, я уже почти ослеп и потерял возможность маневрировать. Искал место, где можно катапультироваться. Тут-то меня и настигла ракета. Как на стрельбах — четко в сопло. И мое беззащитное человеческое тело, зажатое в коконе отстреленного пилотского модуля, не успев прийти в себя от аварийного разъединения с бортовой системой, испустило дух от ничем не скомпенсированных перегрузок. И поэтому я не увидел, как огненный шар, в который превратился очередной мой «Красный волк», врезался в грозовое облако и исчез навсегда.

Ну а я, как это принято говорить, приземлился штатно. То есть тормозные патроны отработали, когда и сколько надо, парашют раскрылся, а потом отлетел вместе с креслом точно на заданной высоте, стабилизатор спасательной капсулы выровнял мой пузырь, так что посадочный факел был направлен вниз, а не наоборот, как обычно бывает при сильном ветре. И я шлепнулся в вязкую черную жижу, распугав ревом тормозного двигателя местных обитателей. И только тогда, когда капсула сморщилась, превратившись в спасательный плотик, я очнулся. Из-за того, что инъекция автодоктора из комплекта летного скафандра подействовала. И меня окутала звенящая тишина. Только потрескивание остывающей корки земли сквозь нее и пробивалось. Да ровный, неумолкающий гул. Ветер.

Неожиданно подумалось, что не зря в древности присутствие женщины на судне считалось плохой приметой. Беду эти женщины несут. Сплошные от них неприятности. Не такие уж они и дураки, оказывается, эти наши предки.

Глава 58 Ну, здравствуй, родина человечества!

Боли поначалу считай и не было — скафандр меня анальгетиками напичкал. Как всегда, с запасом. А потому, когда я осматриваться начал, в голову полезли всякие глупые мысли. Перво-наперво я решил, будто попал в преисподнюю за грехи свои. Такое все вокруг было черное, словно адским пламенем обугленное. Черная жижа, редкие черные островки с черными кустами на них. Повсюду серый туман и низкое, бугрящееся тяжелыми облаками, небо над головой. Небо не стоит на месте. Ветер закручивает и стремительно гонит прочь черные клубящиеся громады.

Вот, значит, какая ты, мать-Земля…

Непонятно, то ли вечер, то ли утро. Я сверился с показаниями чипа. Шестнадцать тридцать местного, или двенадцать тридцать бортового. Маяк скафандра исправно выдает пакет за пакетом. Несмотря на защиту канала, неизвестно, кто раньше на него выйдет — наши или местные. Отчего-то мне кажется, есть у землян пара-тройка причин потолковать со сбитым пилотом. Очень мне не хочется представлять нашу теплую встречу. И я начал прикидывать, когда меня смогут эвакуировать. Получалось, часов через пять, не раньше, так что мне пора было срочно уносить отсюда ноги. Найти укромное место, да такое, куда наша спарка без ущерба смогла бы плюхнуться. В общем, дернул я на плотике заплатку желтую, а следом — шнур из-под нее. И пошел себе, с трудом вытаскивая ноги из вязкой грязи. Оглядываться в таких случаях нельзя — глаза в момент повредишь. Шагов через десять сзади пыхнуло белым светом. На мгновенье показалось, будто на болоте фотограф вспышкой балуется. Все вокруг стало четким, как на прицельной панораме — это термитный заряд остатки капсулы в порошок превратил. Малейший ветерок теперь эту взвесь по миру разнесет.

От вспышки что-то шевельнулось в грязи, повсюду начали лопаться пузыри. Опять я кого-то напугал.

Прикидываю на ходу, что у меня с собой имеется. Пистолет с двумя запасными магазинами. Универсальный нож над голенищем. Пол-литра энергококтейля. Два литра воды. Воздуха на три часа, да плюс воздушный фильтр, так что местным воздухом дышать смогу несколько суток. Запасная аптечка к автодоктору, две сигнальных ракеты, шашка с цветным дымом, универсальный навигатор в шлеме. Не густо, в общем, хотя и не мало. Или меня через пять часов вытащат, или поисковый отряд землян меня сцапает. Так что больше мне и не к чему. Вот только воды мало. По такой адовой местности пробираться — я весь на пот изойду.

«Триста двадцатый, можешь что-нибудь придумать?»

«Рекомендую выключить систему терморегуляции. Охладители в постоянный режим, мощность — сорок процентов. Уменьшаю потоотделение. Перевести на себя управление климат-контролем?»

«Давай».

Сам не заметил, как вслух заговорил. Оскальзываясь в черной грязи, с трудом поднимаюсь по склону холма-острова. Дымка испарений превращает и без того мрачный пейзаж во что-то непередаваемое. Контуры холмов то являются, то исчезают из виду, будто спины гигантских динозавров в тумане. Небольшое мутное пятно на деле оказывается глубокой грязевой ямой. Падая, я цепляюсь рукой за ствол ближайшего черного куста, ствол тянется, норовит выскользнуть из рук упругой скользкой змеей, не желает мне помогать. Я поднимаюсь, тщетно пытаясь счистить с себя липкие комья. Оранжевая ткань покрывается влажными черными разводами. Что ж, своего рода маскировка. Чертыхаясь, снова карабкаюсь вверх, внимательно глядя под ноги.

Кто-то или что-то наблюдает за мной. Ощущение взгляда в затылок настолько сильное, что я резко оборачиваюсь. Никого. Только нахохленные маленькие птицы мокрыми шариками возятся в кроне куста, стряхивают вниз каскады капель. Я снова взбираюсь по склону. Местами встречается густая трава, настолько жесткая, что оставляет следы на пластике перчаток. Конечно, она тоже черная. Весь этот мир так мрачен, что я начинаю думать про то, как наш Император — старина Генрих, должно быть, с катушек съехал, коль решил всерьез тут обосноваться. Карабкаться по траве даже хуже, чем по мокрой земле. Ноги скользят как на льду. Вырывая из склона сырые клочки, цепляюсь за него руками. Кое-где ползу на коленях. Гадство, да есть ли вообще у этого холма вершина? И опять это ощущение взгляда.

«Недружественное наблюдение, — подтверждает Триста двадцатый. — Живое существо, предположительно хищное. Дистанция от двадцати пяти до тридцати метров. Дистанция сокращается».

Внимательно вглядываюсь в туман у подножия холма. Ничего нет, только местами громко лопается в грязи пузырь-другой. Дымка не дает приглядеться получше. Решаю — что бы там следом ни шло, оно все же меня опасается, иначе бы давно кинулось в драку. А значит, это «оно» не такое уж и крупное, или не слишком хищное. Хотя, это я так страх в себе глушил. В таком жутковатом месте даже обычные кусты в тумане суеверный холодок по спине вызывают. Чудища в каждом силуэте мерещатся. Не говоря уже о чем-нибудь живом, что крупнее воробья размером.

А потом с неба начал сыпаться дождь. Сначала мне показалось, будто сгустился туман. А это оказалась мелкая морось из туч, которая постепенно сменилась настоящим ливнем. Струи били, как из брандспойта, отовсюду текло и хлюпало. Переполненная влагой земля отказывалась ее принимать. И только тут я сообразил, почему все вокруг такое черное. Потому что вода с неба была похожа на чернила, сквозь которые я почти ничего не видел. У меня ведь не пехотный боевой костюм, никакого влагоудаления с поверхности стекла не предусмотрено, обычное водоотталкивающее покрытие, не рассчитанное на грязь и сажу. Так я и карабкался наверх вслепую. Оскальзываясь в черных ручьях, хватаясь за траву. Сначала на коленях, а после и вовсе на брюхе. Поднять лицевую пластину меня ни за какие коврижки не заставишь. Как представлю, что эта черная дрянь струится по лицу, попадает в глаза, в рот… Ну, уж нет, я лучше так потерплю. Понятно мне стало, что Петр в виду имел, когда про сажу с неба толковал. Теперь я этих землян получше понимать начал. Если эту гадость черную мы устроили, то любви большой нам от них никогда не дождаться. Тут, может, и не сладко им было, однако с нашим приходом стало и вовсе невыносимо.

Вдобавок ко всему поднялся ветер. Он налетал резкими порывами, сбивая ливень в косые струи, которые как назло хлестали мне прямо в стекло. Вода норовила смыть меня назад к подножию, в черное болото. Небо прочертила огромная развесистая молния. Как дерево из огня, ей-ей! Гром был такой силы, будто одновременно шарахнула тысяча бомб. Я оглох даже в шлеме.

И тут подъем кончился. Я опасливо пощупал рукой землю перед собой. Вроде ровно, ям нет. Я отполз подальше от склона и без сил плюхнулся в грязь. Небольшая передышка не повредит. Ветер над головой закручивал ливень во что-то непередаваемое, отчего тяжелые капли порой летели горизонтально и колотили меня по спине, словно пули. Я сидел и думал: черт, так я и километра от места приземления не отойду. А потом решил, что дождь этот мне только в помощь, потому что ни одна собака в такую погоду след не возьмет. И следы мои тоже вода смоет. Да еще и тепловые датчики врать начнут.

«Внимание, живое существо с тыла, десять метров. Угроза атаки».

И я развернулся навстречу опасности. Едва на колени встал, как увидел это. По черной воде снизу вверх ко мне шустро ползло какое-то бревно. Разумеется, тоже черное. Но вот зубы в раскрытой пасти были видны хорошо. Крупные, бело-желтые, такие, что я сразу понял — никакое это не травоядное. Такими зубами не траву жуют. Упавшие с неба летчики для этой твари — любимое блюдо. Когда бревно взобралось на вершину, я разглядел и короткие кривые лапы, и массивный хвост, и костяные гребни поверх спины. Медленно, будто во сне, я протянул руку под мышку, за пистолетом, но мокрые перчатки, как назло, бессильно скользили по кобуре. Все швы, карманы, застежки — все на мне было забито мокрой глиной, и сам я стал, как глиняный колосс.

Тварь раскрыла пасть и бросилась в атаку, разбрызгивая воду широко расставленными когтистыми лапами.

«Переход в боевой режим!»

Глава 59 Марш-бросок на выживание

Драться с крокодилом, скажу я вам, вовсе не одно и то же, что с десятком «ящериц». Или каких-нибудь трансферов. Я отбил все руки об его костистый хребет. Кажется, повредил ему глаз. Пока пистолет достать умудрился — так вывалялся в грязи, что весь мой скафандр окончательно почернел от сажи. Тварь эта оказалась живучей, как дракон в детских страшилках. Я выпустил ей в башку выпустил половину магазина, прежде чем она перестала щелкать пастью. Еще бы — ведь мой «Глок» с мягкими пулями не рассчитан на таких динозавров. Так, сигнал подать выстрелом в воздух, или в мягкого человека пальнуть. И то, если рядом сдуру придется. Одно слово — оружие последней надежды. Я так думаю, главное его назначение — выбить себе мозги, когда совсем туго станет.

Самое неприятное, что я в горячке боя потерял свой шлем, потому как эта бешеная животина вырвала у меня целый клок ткани с плеч, прихватив и магнитные застежки. И еще напоследок я сверзился вниз с вершины. Так что, когда я снова превратился в человека, то обнаружил себя лежащим у подножия холма носом в жиже. И проклятый дождь мне все глаза черной дрянью забил. Одна радость — лежал я у противоположного подножия. Так что хоть немного, да отошел от места приземления.

И пока размышлял — возвращаться наверх за шлемом, или нет, Триста двадцатый сообщил, что на вершине холма обнаружено еще несколько живых особей, аналогичных уничтоженной. Судя по рыканью и шлепкам, что сквозь дождь доносились, они делили меж собой своего невезучего коллегу. Лезть наверх мне как-то сразу расхотелось. Грузовик с боезапасом-то я на базе позабыл. С моими возможностями запаса патронов хватило бы на пару-тройку тварей, а сколько их еще вокруг — поди узанй. И решил я топать дальше, ориентируясь по направлению ветра. Навигатор-то в шлеме остался. Размазал я жижу на лице и двинулся, с трудом переставляя ноги. В общем, эти твари наверху меня и спасли. Вместе с сорванным с головы шлемом. Они да еще Триста двадцатый.

Грязь в этом болоте была — будто цементный раствор, вязкая и густая. Из-за этого не видно было, что в ней. А как пригляделся, понял, что местность эта только кажется безжизненной. Вопреки всему жизни тут было — больше некуда.

В ямах моих следов кишмя кишели всякие черви и личинки. Разные пичужки — сплошь мокрые и черные, что-то выхватывали из болота. Мухи и прочая нечисть, в том числе кровососущая, шастали кругом, невзирая на дождь. Какая-то мошка липла к лицу, путалась в волосах. Скоро я перестал обращать на нее внимание. Просто стирал с лица вместе с этим вечным дождем. То и дело из жижи появлялись черные шланги змей. Большие и маленькие, совсем тоненькие и толщиной в руку. Вот одна из них хватает жучка. Глотает. И тут же ее ухватывает за хвост другая гадина. Деловито пропихивает внутрь. Ей это почти удается. Почти, потому что мокрая скользкая ящерица, похожая на маленького крокодила, только бегающего по поверхности, отхватывает ей башку. И вообще — отовсюду что-то побулькивало, что-то ползало под поверхностью, толчками двигая над собой мгновенно затухающие грязевые волны, выпрыгивало и шлепалось назад. Чуть поодаль обнаружился и очередной крокодил, совсем мелкий — крохотное бревно с глазами над грязью. Глаза сонного хищника живут своей жизнью. Дергаются по сторонам из-под полуприкрытых век, оценивая шансы на удачный бросок. Видят меня, приоткрываются шире. Быстрая оценка «свой — чужой». Судя по моему курсу и скорости — ни то, ни другое. Цель, не представляющая опасности.

«Обнаружено недружественное сканирование, — сообщает внутренний голос. — Летающий объект. Предположительно вражеский. Рекомендации: полное радиомолчание, неподвижность, маскировка на местности».

Умеет Триста двадцатый говорить по-военному кратко. По-моему, ему это удовольствие доставляет, позволяет не забывать, кто он такой, держаться корней.

Падаю на бок. Тяну голову вверх, насколько это возможно. Черная пиявка высовывается на свет перед самым носом. Сенсорный экранчик на рукаве никак не желает очищаться от грязи. Символы меню проступают через бурые разводы размытыми пятнами. Проклятье! Не разобрать, где что. Наугад тыкать боюсь — запросто можно включить на полную мощность обогреватель и вариться потом в собственном соку. И заодно светиться ярким пятном на поисковых радарах.

— Чего ждешь — помоги! — шиплю я в грязь.

«Система маскировки задействована, — в лаконичном ответе моего второго „я“ слышится нотка самодовольства. — Внимание: выключение климатизатора. Аварийный маяк отключен».

В шум падающей воды и шлепанье капель о грязь вплетается новый звук. Звук растет. Ветер? Басовитый рев отражается от холмов, глохнет в болоте. На смену ему приходит высокий, надрывающий душу свист. Что-то летающее, чему не страшен дождь и ветер, зигзагами мчится между холмами над самой поверхностью. Змеи ввинчиваются в маслянистую пленку, крокодил опускает башку пониже, пичужки исчезают, как по мановению волшебной палочки. Болото вмиг становится безжизненным.

«Внимание: сканирование тепловым радаром. Рекомендации: принять температуру окружающей среды, сохранять полную неподвижность».

«Ты с ума сошел. Нырять в это?» — мысленно ужасаюсь я.

«Вероятность обнаружения — восемьдесят процентов», — бесстрастно сообщает Триста двадцатый.

Ему что. Он не знает, что это такое — лежать мордой в грязи, кишащей насекомыми. Может статься, после этого купания мне и помощь не потребуется. Подохну от местной инфекции или паразита, и дело с концом.

Свист усиливается, забивает остальные звуки, заполняет тело до последней клеточки. Болото вокруг и я сам мелко вибрируем. Болят все зубы сразу, раскаленная игла ввинчивается в мозг. Я хватаю воздух открытым ртом и погружаю голову в отвратительное месиво. Тяжелые руки охватывают мои уши. Плотно держат. Сдавливают затылок. Липкий ужас выползает из самых глухих уголков сознания и растекается внутри. Когда мне не хватит воздуха, я вдохну в себя черную жижу. Буду биться всем телом в попытке пропихнуть в себя хоть каплю воздуха. Потом затихну, похороненный под черной бетонной толщей. Пиявки и червяки радостно обследуют новые убежища. Проникнут в уши, в рот, влезут в легкие. Доберутся до желудка вместе с потоком грязи, ползущим по моему пищеводу. Крокодилы будут драться за мое остывающее тело. Парни на базе никогда не узнают, что со мной приключилось. Просто очередной сбитый и пропавший без вести пилот. Мишель будет думать, что я не хочу отвечать на ее письма. Васу решит, что я его бросил. Что слово мое — пустой звук. Пенал с неизвестным содержимым так и будет пылиться в моей каюте, пока кто-нибудь не догадается сунуть в него нос. Какие-то лица беззвучно говорят со мной, строят мне рожи.

Кажется, я лежу так целую вечность. Сердце глухо бьется у самого горла. Мучительно хочется вдохнуть. Вот сейчас я подниму голову. Нет больше сил. Что-то яркое, слепящее растет изнутри, немилосердно жжет, требует воздуха. Я мотаю башкой, как оглушенная рыбина. Я рвусь наверх. Я желаю всплыть.

«Перехват управления», — врывается в огонь внутри головы холодный голос.

«Ненавижу тебя, равнодушная железяка», — злобно отвечаю я.

И все исчезает. Я с удивлением вижу себя парящим в толще прохладной воды. Вода струится сквозь мои жабры. Мне вовсе не нужен воздух. Мне хорошо. Моему телу необходим самый минимум кислорода. Я лениво шевелю плавниками, удерживаясь на месте. Испытываю чувство сродни полету. Какие они счастливые, эти рыбы. Они могут ощущать это каждый день. Каждую секунду. Я подплываю к радужной пленке наверху. Высовываю губы наружу. Пробую воздух на вкус. Какой он пресный и безвкусный, этот воздух. Неужели я мог мечтать о таком? Я наблюдаю за странными существами на поверхности. Настоящие уроды. Выпрыгивают из летающей штуки и шумят так, что слышно за километр. Зачем-то стреляют в крокодилов на холме, тех, что не успели удрать. Крутят в руках чью-то стеклянную голову. Голоса их — «Бу — бу — бу» — рокочут в ушах. Стеклянная голова — мой потерянный шлем. И что они в нем нашли? Глупые неуклюжие создания. Снова осторожно пробую воздух. Медленно тяну его, словно через соломинку. Бррр, гадость! Двуногие уроды лезут в свой летающий гроб. Гроб свистит и грохочет, ползет над самой водой. Глупый молодой крокодил не выдерживает и в панике хлюпает прочь. Тусклая вспышка заставляет его замереть на месте. Растопырив лапы, он медленно тонет в грязи. Летающая штука на мгновенье замирает, словно приглядываясь. Делает широкий круг. Еще один — шире. Ее грохочущий голос медленно удаляется. Только резкий свист еще долго доносится сквозь водную толщу. И тогда я начинаю выбираться наверх. Не пойму зачем, но упорно лезу в этот невкусный пресный воздух, где нельзя плыть. Вытаскиваю сначала голову, потом руки. Руки? Откуда у меня руки? Я изумленно смотрю вниз. Вниз? Как я могу смотреть вниз? У меня ведь нет шеи! Шея? Вот же она. И ноги. Я их вижу. Плавников уже нет. Господи, какой же я урод! Прямо как те, из летающей машины! Я брезгливо отряхиваюсь. Меня тошнит от вида своего омерзительного тела. Меня… тошнит. Я падаю наколени и извергаю из себя жалкие остатки давнишнего завтрака. Черный дождь смывает с меня черную грязь. Я хватаю воздух открытым ртом. Глотаю его пополам с дождевыми каплями. Я поднимаюсь с колен. Шарю рукой в болоте, нащупывая «Глок». Нахожу. Тычу мизинцем в забитый ствол. С сомнением рассматриваю. Интересно, из этого теперь можно стрелять?

— Триста двадцатый, ты скотина, — тихо говорю вслух.

«Я защитил тебя», — обиженно отвечает внутренний голос.

— Я не просил тебя вмешиваться. Мы же договаривались, сволочь ты этакая… — обессилено шепчу я. Грязь наполняет меня повсюду. Хлюпает в подмышках. Липким дерьмом льнет к животу.

«Ты находился в опасности, — возражает мой железный истукан. — Я обязан был защитить тебя».

— Кому обязан?

«Затрудняюсь ответить», — слышу после небольшой паузы.

Я шлепаю по направлению к следующему холму. Местность вокруг вновь оживает, кишит жизнью. Пичужки жадно клюют червей из моих не успевших затянуться следов.

Так я иду час. Потом еще один. Дождь то моросит, то вновь бьет хлесткими струями. Ветер поет на разные лады. Низкие облака причудливо изгибаются, улетая прочь. Есть не хочется. То и дело прикладываюсь к грязному мундштуку, пью теплую воду. Время недовольно отступает, перестает существовать. Я иду, постепенно поднимаясь куда-то вверх. Жижа превращается просто в скользкую неглубокую грязь, сменяется жесткой травой. Ямы в земле наполнены черным стеклом. По стеклу пробегает рябь дождя. Господи, ну и помойка! Становится прохладно. Включаю обогреватель. Холод усиливается. Упрямо бреду в никуда, стуча зубами. Когда идти становится невмочь, усаживаюсь на землю спиной к валуну и отдыхаю, свесив голову и обхватив себя руками. Обогреватель жарит на полную, но холод сковывает меня все сильнее. Эта проклятая грязь внутри скафандра вытягивает из меня тепло и силы. Непослушными пальцами сдираю с себя плотную ткань. Отрываю и отбрасываю трубки катетеров. Подставляю черному дождю изгаженную подкладку. Прикладываю к руке коробочку автодоктора. Коробочка тихонько жужжит. Вздрагиваю от ледяного прикосновения. Инъекция. И еще одна. Триста двадцатый докладывает о неизвестной инфекции. Универсальная вакцина пока сдерживает ее распространение. Пока.

— А ты чего ждал, железяка, когда сунул меня головой в помои? — зло спрашиваю я. Злость на нежданного помощника все не проходит. Даже усиливается. Вообще, все начинает жутко раздражать. И дождь, и мутное нечто вместо воздуха, и небо, что норовит задеть макушку.

Триста двадцатый обиженно молчит. Я чувствую его настроение. Но мне плевать, потому что я скоро умру. Чего тут неясного? Бессмысленность происходящего притупляет чувства. Я медленно облачаюсь в мокрый скафандр. Пью воду, включаю обогреватель и бреду дальше. Зачем? Откуда мне знать. Все лучше, чем просто лечь и умереть. Я ведь мужчина. Мужчине не к лицу проявлять слабость. Не пристало мне сдаваться. Я еще и офицер. Офицер? Что такое офицер? Офицер — такой человек, чья профессия убивать и умирать по приказу. Вот и мой черед, хотя приказа и не было. Значит, надо бороться. Так положено. Кем положено? Для чего?

«Ты болен, поэтому не можешь контролировать свои эмоции, — сообщает мне Триста двадцатый. — Когда ты станешь здоров, то поймешь, что я действовал верно».

— Ты можешь заткнуться? — спрашиваю я у дождя.

«Выполняю», — отзывается черная вода.

И я бреду, огибая валуны. Оскальзываясь на мокрых камнях, затянутых пленкой плесени. Падая на колени и вновь упрямо поднимаясь. Пью воду. Когда она кончается, прикладываюсь к мундштуку с энергококтейлем. Он ненадолго придает мне сил, так что я даже могу продраться через странный черный лес. Могу нагибаться под растопыренными лапами деревьев или ломать их корпусом. Ветер раскачивает черные стволы, дождь выбивает чечетку на их коре. Упрямые кусты хватают меня за ноги.

Потом я с головой погружаюсь в беспамятство. Кажется, все еще куда-то иду. Падаю и снова встаю. Подставляю открытый рот дождю, морщась от саднящего вкуса. Говорю что-то обидное Триста двадцатому. Спорю с ним, или с собой. Иногда вижу спокойные глаза Мишель. Ее мягкую улыбку. Мишель о чем-то спрашивает, а я улыбаюсь ей в ответ. Сил на слова нет, но до чего же приятно вот так молча улыбаться. Знать, что улыбка скажет больше, чем ты сам.

А потом Триста двадцатый спросил, не будет ли ему позволено принять меры для защиты моего хлипкого тела. А я ему в ответ сказал, чтобы он бросил выпендриваться.

«Ответ принимается в качестве утвердительного. Переход в боевой режим…»

И я попытался стать каменным истуканом. Стать-то стал, только ноги меня больше не держали. И вместо того, чтобы с хрустом впечатать кулак в грудь одному из выбежавших с разных сторон черных людей, я просто тяжело хлопнулся на спину. Только грязь в стороны и брызнула. А еще я запомнил склоненные надо мной лица. Знаете, что меня поразило больше всего? Никакие они не мутанты оказались. Вполне нормальные люди, разве что с бородами и усами. В нашем мире такие давно не носят.

А потом я окончательно вырубился, хоть Триста двадцатый и пытался мне доказать, что я должен сопротивляться. Смешной он все же парень. Даже в аду будет отбиваться от чертей…

Глава 60 Деревня Каменица, что близ городка Биелина

Жидкий огонь вливается в горло. Кашляю, пытаясь вытолкнуть его непослушным языком. Но голова моя запрокидывается помимо моей воли и огонь проникает внутрь. Обжигает пищевод. Хочется открыть глаза, но попытка пошевелить веками вызывает такую сильную боль, что я отказываюсь попробовать еще раз. Судорожно сглатываю. Новая порция льется в мой обожженный рот. Послушно раскрываю его пошире и часто сглатываю, чтобы не захлебнуться. Так повторяется бессчетное количество раз, после чего меня оставляют в покое.

Огонь растекается по животу расплавленным свинцом. Больно шевелить шеей. Больно шевелить рукой. Что-то твердое упирается в поясницу, но сил сдвинуться нет. Я медленно вдыхаю воздух с незнакомым запахом. Тепло растекается по телу. Я расслабляюсь и вновь погружаюсь в вязкое ничто, где нет воздуха и нет воды, только пустота без цвета и запаха. Гулкий голос беседует со мной. Неугомонный Триста двадцатый. Отвечаю ему с некоторой ленью. Трудно подыскивать нужные слова. Он пытается мне что-то рассказать. Так необычно слышать, как перед тобой оправдывается боевая машина. Да еще такими смешными словами. Пополам с собственной обидой. Я говорю ему, чтобы он сделал поправку на то, что я ничего не соображал, когда оскорблял его на болоте. И, наверное, нам с ним жить осталось совсем ничего, так зачем попусту друг друга нервировать. Он в ответ изображает такую бурю эмоций, что я начинаю опасаться, как бы мое бедное больное сердце не остановилось раньше времени. Видали когда-нибудь радостного щенка, что норовит подпрыгнуть и в щеку хозяина лизнуть? А потом он обрадовал меня. Сказал, что я не в плену у армии землян. Меня подобрали какие-то местные жители. И что мое состояние здоровья существенно улучшилось за прошедшие двое суток, пока я тут валяюсь. И, судя по тому, что меня лечат, зла мне не желают. Иначе — зачем тратить на меня и без того скудные ресурсы? Хотя, едко добавил мой зануда, люди такие алогичные и нерационально скроенные существа, что от них всего можно ждать. В этом он весь, этот мой Триста двадцатый. Наивный, добрый и циничный одновременно. Эхо его голоса затухает где-то внутри. Я проваливаюсь в сон без сновидений. Это ж надо, двое суток…

Еще примерно через сутки я прихожу в себя. На щеках и подбородке топорщится жесткая щетина. Глаза еще побаливают, поэтому стараюсь оглядываться, двигая одной шеей. Лежу в каком-то низком каменном строении. Видимо, это сарай или что-то техническое. Потолок сделан из полупрозрачного материала, через него проникает тусклый серый свет. Густые растения зеленеют на многочисленных подвесных полках. Пахнет тут… ну, как в полевом давно не чищеном сортире. И еще тут тепло, даже жарко. И влажно. Напрягшись так, что с непривычки закружилась голова, сажусь на своем ложе — на большой охапке соломы. Я абсолютно гол, подо мной грубая ткань. Еще один кусок такой же ткани укрывает меня сверху. Правой руке что-то мешает. Подношу ее к глазам. Вот те раз! Как в старинных книгах про рабов. На моем запястье грубый металлический браслет. От него к вмурованному в каменную стену кольцу тянется толстый шнур из какой-то незнакомой мне синтетики. Триста двадцатый подтверждает: эту веревочку мне не осилить.

Хочется есть и п пить. И еще — ну, по маленькому. Да и по большому тоже. Вокруг ничего похожего на отхожее место. Не ходить же под себя, словно животному. Я сажусь, подтягиваю колени к подбородку и жду хозяев. Укутываюсь в рогожу. Периодически впадаю в дрему. И просыпаюсь, когда начинаю терять равновесие.

Ждать приходится довольно долго. Если быть точным — два с половиной часа, судя по показаниям чипа. А потом где-то вверху на стенах моргнул и начал разгораться желтоватый свет. Через десяток секунд глаза уже слезятся от нестерпимого сияния. Весь этот сарай становится таким ярким, как стол операционный. Потому я не сразу разобрал, кто ко мне подошел. Оказалось — женщина. Черные глаза, черные блестящие волосы, подбородок с ямочкой. Неулыбчивое лицо, одета во что-то темное из грубой ткани, так что фигуры не разобрать. Скорее молода, чем стара. Точнее возраст определить не могу. Смотрит на меня внимательно. Насторожена, как олениха. Было такое земное животное. Некстати вот вспомнилось, когда-то в детстве я читал книгу с ее участием. Женщина держит в руках парящую кружку. Говорит что-то на незнакомом языке. Триста двадцатый тоже в недоумении. Пожимаю плечами. Тогда женщина показывает сначала на меня, а потом на кружку. А, это надо выпить! Протягиваю руку. Не тут-то было. Женщина проворно отступает на шаг назад. Наклоняется и осторожно ставит кружку на земляной пол. Боится меня.

Беру кружку, нюхаю. Запах резкий и незнакомый. Хотя нет, что-то подобное мне уже пробовать приходилось. Кажется, именно этим меня и поили в беспамятстве. Пробую жидкость на вкус. Горячая и терпкая, аж сводит скулы. Женщина замечает мои колебания, недовольно хмурит брови. Снова показывает на кружку.

— Ладно, ладно. Не сердись, — говорю ей.

Брови ее ползут вверх. Удивлена, будто вдруг стенка с ней заговорила. Пью мелкими глотками. Гадость какая.

— Это все надо выпить? — спрашиваю я.

Она опять удивляется. Что-то лопочет по-своему. Потом задумывается на краткий миг, снова что-то спрашивает. Почти по слогам. Видно, язык этот ей не родной. Господи, да это же английский! Тут говорят на языке, на котором пела Дженис!

— Где ты есть прийти? — переводит Триста двадцатый. Извиняется: эта женщина сказала именно так. Перевод точный. Видимо, она спрашивает, откуда я.

Что ей ответить? Сказать, что я с орбиты? Может быть, меня просто убьют после этого. Но врать этой сосредоточенной неулыбчивой дамочке не хочется. Показываю на себя, а потом тычу пальцем вверх. Ставлю кружку и растопыриваю руки, изображая самолет. Снова показываю на себя.

— Я оттуда, понимаешь? — Триста двадцатый подсказывает нужные слова. — Из космоса. С орбиты.

Она опасливо забирает кружку. Рассматривает меня, как редкую зверушку.

— Где я? Что это за место? — я показываю на пол. Обвожу рукой вокруг. Наверное, я выгляжу полным идиотом со своими детскими жестами.

Она произносит несколько слов.

— Селение Каменица есть расположено под город Биелина, — подсказывает Триста двадцатый. Разворачивает в моих мозгах карту. Подсвечивает и укрупняет нужный район. Все-таки я дотянул до Балкан!

Женщина поворачивается, чтобы уйти.

— Эй, постой! Мне бы это…

Я краснею. Не умею я с женщинами говорить, тем более о таких вещах. Но она понимает. Приносит из темного угла круглую глиняную чашку, ставит передо мной, отходит в сторону и отворачивается. Черт, кажется, она собирается дожидаться, пока я сделаю свои дела! Ну и нравы тут. Смущаясь, неловко выполняю все, что положено. Использую клок соломы. Других материалов не предвидится. Брезгливо вытираю руки о край рогожи. Женщина поворачивается как ни в чем не бывало. Спокойно берет судно и выливает его в какой-то чан неподалеку. От чана идут трубы к ящикам с растениями. Да тут у них все в дело идет! Осмелев, показываю на свой рот. Потом на живот.

— Есть хочу, понимаешь?

Она кивает.

— Ждать, — говорит требовательно. И уходит, растворившись в свете ослепительных ламп.

Ну что ж, ждать так ждать. Мне не привыкать. Я даже начинаю испытывать интерес к происходящему. Куда меня занесло на этот раз? Выберусь ли? Кажется, судьбе нравится испытывать меня на прочность. Сначала Плим, потом Восьмой ангар, теперь вот Земля. Интересное у меня выходит путешествие. Прежняя жизнь теперь кажется сном. Неужели все это было — мороженое, Сергей, Генри? Тело снова начинает ломить. Сворачиваюсь калачиком, подтягивая колени к груди, укутываюсь рогожей. Солома подо мной уютно хрустит. Слышен барабанный бой тугих капель. По прозрачной крыше бегут потоки воды. Закрываю глаза.

Глава 61 Враг моего врага

Местная еда оказалась такой же простой, как и нравы местных женщин. Месиво, на вкус похожее на бобы с грибами. Странный вкус, и пахнет не то дымом, не то подгоревшим жиром. Но я так голоден, что уже готов сжевать собственные ногти.

Женщина, принесшая еду, перекрестила чашку пальцами. Наверное, тут у них перед обедом молиться принято. Жаль, что я не умею, сейчас бы вера мне очень сгодилась. Так смешно мы устроены, люди — вера нужна нам только тогда, когда мы по уши в дерьме.

К концу обеда еда больше не кажется невкусной. Грубой — да. Но и сытной одновременно. Я поставил глиняную чашку на пол, осторожно подвинул ее ногой к ожидавшей в сторонке хозяйке. Пока я ел, она пробежалась вдоль ящиков с растениями, чего-то куда-то подсыпала, подкрутила какие-то вентили, где-то что-то оторвала. Развернула пару конструкций другим боком к свету. Без дела не стояла, в общем. А потом вернулась и молча ждала, пока я верну тарелку.

На мгновенье ее взгляд пересекся с моим.

— Я Юджин, — говорю я и для убедительности тычу в свою грудь пальцем. Повторяю по слогам: — Юд-жин.

Она смотрит на меня, раздумывая. Неожиданно повторяет:

— Ю-жин, — и еще раз: — Е-жен.

Будто на вкус пробует. Неожиданно улыбка трогает ее губы. Лицо словно светлеет.

— Бранислава, — представляется она. — Бранка…

— Бранишлав?

— Бра-ни-сла-ва, — поправляет женщина, растягивая слоги.

— Брани-шлава, — старательно повторяю я.

Светлый лучик тянется ко мне от этой славной молодой женщины. Конечно же молодой! Теперь я ясно вижу это. Улыбаюсь в ответ. Просто так. Без всякой нужды.

Она подхватывает тарелку и снова исчезает в ярком свете. Ей на смену вскоре появляются два крепких бородача в мокрых черных штормовках с капюшонами. У одного из них оружие. Не похожее ни на одно из виденных мною раньше. Но все равно я узнаю в этом странном сооружении с торчащим из него острием что-то стреляющее. И еще — от бородача исходит настороженная холодная враждебность, он с трудом сдерживается, чтобы не разрядить в меня свою острую штуку. Так что я сижу и не двигаюсь. Мало ли что этот здоровяк подумать может. Я почесаться захочу, а он решит, будто я колдую или что-нибудь вроде этого. И пришпилит меня к соломе. Как назло, мне сразу нестерпимо захотелось почесать спину. Аж между лопатками засвербило. Неловко ерзаю, стараясь не шевелиться слишком сильно.

«Наблюдаю недружественные намерения. Рекомендации: сохранять неподвижность. Постепенно сократить дистанцию до врага. Вступить в бой на дистанции, не позволяющей противнику эффективно использовать оружие».

«Принято. Помолчи, пожалуйста. И не вздумай без моего разрешения прыгнуть в драку».

«Выполняю», — выражение голоса Триста двадцатого можно трактовать как «насупился».

Второй мужчина выступает чуть вперед. Власть расходится от него, как круги от камня на воде. Присаживается на корточки. Наверное, он тут самый главный. Босс, я это явственно ощущаю. Он внимательно рассматривает меня прищуренными глазами. Я не прячу взгляд, мне бояться нечего. Тоже гляжу на него. Красное лицо, продубленное ветром, с сеточкой резких морщин вокруг глаз и на лбу. Крылья длинного носа четко вылеплены. Волосы коротко стрижены, на висках седина. Щели его глаз — как острые буравчики.

— Ты есть Эжен, — говорит он.

— Да, Юджин, — соглашаюсь я.

— Мое имя есть Драгомир. Ты понимать мой?

Я медленно киваю. Триста двадцатый переводит почти синхронно.

«Драхомэр…»

— Так сойти, Эжен, — большой местный босс, наконец, улыбается. — Сказать мне, откуда ты есть?

— Из космоса. Оттуда, — я дополняю свой ответ тычком пальца в потолок. Толстый шнур волочется за рукой. Смотрю на него с досадой. — Зачем это? Я вам не враг.

— Так есть надо. На время. Я думать. Вокруг много плохой люди. Я не понять ты.

Совершенно некстати я удивляюсь тому, как сильно изменился за несколько веков английский. Наверное, через несколько дней я начну разговаривать так же, как эти бородатые. «Мой есть Юджин. Мой бывать пилот…»

— Как называется эта страна? — решаю я внести ясность в свое положение. Я слышал, на Земле было много разных стран. И в каждой из них люди говорили на своем языке.

— Что есть страна? — в свою очередь спрашивает большой босс.

— Ну, вы ведь живете в какой-то стране. Раньше на Земле были разные страны. Америка, Британия, Россия, Япония… — На этом мои познания о родине человечества заканчиваются. Триста двадцатый предлагает мне на выбор сведения о странах, что в разное время располагались ранее в этом регионе. Турция. Босния. Югославия. Язык можно сломать от таких названий.

— Мы есть жить в Каменица. Каменица близ Биелины, — отвечает бородатый. — Я не знать, что есть страна.

Тут пришла моя очередь задуматься. Нет стран? И в империю не входят. Кто же ими правит?

— Каменица я править. Мэр я, да, — поясняет Драгомир. Его спутник при этом стоит так же напряженно, как и в начале разговора. — В Биелина править Радован Маркович. В Модран — Драган Стоич. Мэр есть везде править. В каждый город. И деревня. Везде мэр.

— А почему твой товарищ все время хочет в меня выстрелить? — показываю я на второго бородача.

— Его имя есть Горан. Он воин. Солдат. Юсы забрали его брат. Два штук. Не за товар. Убить скот. Он не любить юсы.

— Кто это — юсы?

— Ты не есть юс? Ты говорить со мной, как юс, не знать мой язык. Не бояться. Сказать мне, кто твой. Если твой юс, мой продать тебя назад.

— Нет, я не юс. Я Юджин Уэллс. Я пилот. Летчик. Я из космоса. Из Земной империи. Наш император — Генрих.

— Не знать империя. Летающий машин у юс. Твой машин летать?

— Да. Только мы здесь, чтобы Земля стала чистой. Я не юс. Даже не знаю, кто это такие. Император хочет вернуться сюда, поэтому мы очищаем воздух от всякой дряни.

— Твой император хотеть жить здесь, в Каменица? — с беспокойством уточняет мэр.

— Нет, не здесь. Просто на Земле.

— Тогда где? В Биелина? Зворник, Лозница? Или в Београд?

— Послушайте, я простой пилот. Откуда мне знать такие вещи?

Мэр покачивается с носков на пятки. Земля поскрипывает под его массивным телом. Затем он приходит к какой-то мысли. Настороженность в нем сплетается с другими чувствами. С алчностью, страхом, любопытством, надеждой. Тот еще букет.

— Вы делать черный дождь? — спрашивает он, вновь поднимая на меня свои пронзительные буравчики.

Ничего не поделаешь. Не хочу ему врать. Это ведь мы всю эту сажу сотворили.

— Да, мы, — киваю.

— Юсы говорить — вы хотеть всех убить. Зачем?

— Мы не хотим никого убивать. Мы простые работяги. Мы просто сбрасываем сверху бактерии, а они жрут ваш дурной газ. И небо становится чище. А сажа — вроде остатка выходит. А еще мы сеем кораллы. И они делают новую землю вместо воды.

— Когда идти черный дождь, наш скот умирать. Совсем мало теперь есть. Болеть. Держать за крыша. Мясо мало есть. Зачем черный дождь, если всех не убивать?

Я долго и сбивчиво пытаюсь объяснить ему, чем мы тут занимаемся. Трудно это делать на незнакомом языке. Да еще когда сам толком в этих делах не понимаешь. Я ведь и вправду простой пилот. Мне говорят что делать — я и делаю. Всякие так стратегии с науками мне неизвестны. Я только и умею, что летать. Нравится мне это дело, ничего с собой поделать не могу. Мэр слушает меня внимательно. Удивительно, но он понимает о чем я толкую. Сразу видно — башковитый мужик, не зря в мэрах ходит. Когда рассказ мой доходит до схваток в воздухе, Драгомир слегка подается вперед.

— Вы есть бить юс?

— Только если они на нас нападают. Тогда мы даем сдачи.

— Твой машин может бить машин юс? — еще более заинтересовано спрашивает мэр.

— Вообще-то у меня простой штурмовик, не истребитель. Но когда припрет — приходится на нем драться. Мы ведь не армия, просто наемники. И нас мало.

— Что есть штурмовик?

— Такой самолет, который бомбит. Сбрасывает всякие бомбы и ракеты.

— Сбрасывать? Куда?

— Куда скажут. На заводы, если дымят. В воздух, чтобы его чистить. На корабли. Недавно даже авианосцы ваши топили.

Глаза мэра превращаются в почти неразличимые щели. Он отрывисто уточняет.

— Что есть «аносец»?

— Авианосец? Такой большой корабль, с которого самолеты взлетают. Когда потери у нас стали большие, мы решили самые крупные авианосцы потопить.

— Вы взорвать большой корабль с много летающий машин?

— Мы потопили три самых больших авианосца. Совсем недавно. Остались только эскортные, — заметив недоумение на лице мэра, уточняю: — Те, что поменьше.

Горан смотрит на меня удивленно. И недоверчиво. Драгомир быстро переглядывается с ним.

— Ваш император есть враг юсов?

— Наш император даже не знает, кто это.

— Ваш император есть главней юс?

— Это уж точно, — усмехаюсь я. — Если Генрих придет сюда, ваши юсы станут как все. Законопослушными. Или их просто раздавят.

— Император есть хотеть давить юс?

— Я же говорю — если те будут ему мешать.

— Ваш император есть справедлив?

Пожимаю плечами. Справедливость. Что это такое? Все в этом непонятном мире относительно. Если те, кто на Йорке живут, из коренных, у тех своя справедливость. А у таких как Васу — своя. Своя у Сергея. Своя у Триста двадцатого. И у меня тоже своя. Разве справедливо, что я не как все? Что не знаю самых простых вещей и вообще — в любой компании как белая ворона? Поэтому я говорю вождю:

— Не знаю. Говорят всякое. Кто-то недоволен. Кто-то наоборот. Но в такой помойке, как у вас, никто не живет, такого я нигде не видел. А если Генрих задумал вашу Землю лучше сделать — он сделает, точно вам говорю. Он такой. Будете ходить по нормальной зеленой траве. И солнышко сверху будет светить, а не эти ваши облака.

— Нет облака? Нет черный дождь? Так бывать?

— Конечно. На всех планетах так. Дождь идет, только редко.

— Нет кислота с неба? Нет ветер? — еще более недоверчиво интересуется Драгомир.

— Не-а.

— И дети рождаться?

— Ну да. А что такого-то?

— Значит, это тебя юс искать. Немного назад. Летать машин, спрашивать нас. Долго искать. Ты враг юс?

— Да не знаю я, кто это такие, ваши юсы! — взмолился я. — Я бомбил завод, меня сбили. Может, и враг.

— Юс везде. Прийти далеко. Сильный много. Люди забирать, мужчины. Говорить: война. Не спрашивать. Говорить: защищать нас. Плохо брать мужчины. Потом они язык забывать, мать не знать. Совсем чужой стать, другой. Грабить. Юсы слова красивый говорить. Про справедливость. Лживый слова. Когда делать не как они говорить — убивать. Машин летучий стрелять. Женщин брать, скот бить. Плохой человек юс. Непонятный. Менять еду на всякий товар. Лампы, провод, железо, инструмент. Дорого менять. Других менять нет — все им. Раньше в Биелина менять. Потом корабль юс прилететь, все не так есть. Биелина теперь тоже юс менять. Всюду один юс. Их справедливость только у них. Для себя есть.

Мэр встает. Его спутник отступает на шаг и снова становится похожим на сжатую пружину.

— Мы тебя юс не выдать. Прятать. Тебе есть помощь. Ты есть враг юс и друг нам. Кормить тебя, не бояться. Женщин дать. Хорошо у нас жить. Ты воин быть. Ждать.

— Драгомир, мне бы назад вернуться, — прошу я. — Я тут чужой совсем.

— Помочь, да. Ждать.

Он наклоняется и подает мне грубую, как жернов руку. Я пытаюсь пожать ее. Прилагаю все силы. Все равно, что камень тискать. Мэр скупо улыбается и уходит. Напоследок оглядывается через плечо каменный непроницаемый Горан. Неожиданно подмигивает мне. Улыбаюсь ему в ответ.

Откидываюсь на солому. Дела. Что тут у них творится-то? Кто эти юсы? Почему я их враг? Не те ли это ребята, что нам кровь с авианосцев портят?

«Как думаешь, Триста двадцатый?»

«Очевидно, местные жители организованы в общины по месту обитания. Существа, условно поименованные „юсами“, пытаются диктовать им свои условия, отвечающие интересам своего правительства или иного законодательного органа. Юсы предположительно являются владельцами средств ПВО, препятствующих выполнению миссий „Криэйшн корп“».

«Ты не можешь говорить проще? — прошу я. — Знаешь ведь — мне трудно длинные предложения разбирать».

«Извини, — совсем по — человечески отвечает мое второе „я“. — Я хотел сказать, что высока вероятность того, что их враги являются и нашими тоже. Юсы — те самые парни, что портят нам кровь».

«Ты даешь! — восхищаюсь я. — Прямо как человек заговорил!»

«Правда?» — недоверчиво спрашивает моя жестянка.

«Точно. Будто сам не знаешь, шпион проклятый».

И Триста двадцатый топит меня в волнах искристой радости. Ему так хорошо, что я невольно забываю о своих трудностях. Все же замечательно, что нас двое.

«Точно, — нахально подтверждает моя железяка. — Мне здорово, когда мы вместе».

Глава 62 Как стать другом всей деревни

— Я не знать, что там есть люди. Нам говорить: это ложь. Давно люди с Земли улетать. Много тысяч лететь. Сейчас говорить: нет их, пропали. Жить долго космос нельзя.

— Там, на других планетах, много людей, — отвечаю я. — Больше, чем на Земле. Намного больше. Люди летают между планетами.

— Ты тоже летать?

— Конечно. Иначе как бы я у вас оказался? — улыбаюсь я.

Бранка подпирает щеку рукой, смотрит, как я ем. Улыбается, глядя как неуклюже орудую неудобной ложкой из тонкого пластика. Наши ложки, те, что в сухом пайке, и то прочнее. Эта того и гляди сломается. Она вся источена от частого и долгого употребления. Просто прозрачной стала. Когда я пару дней назад сломал такую, Бранка расстроилась. Глаза у нее тревожные стали. Испуганные.

— Сильно ценно есть. У юсов на зерно менять. Плохо ломать, — сказала она.

И мне стыдно стало, что я ее обидел нечаянно. И теперь я стараюсь перехватывать эту драгоценность ближе к низу ручки, чтобы не перегнуть ненароком лишний раз. А каша из бобов такая густая, что враз ее не подцепить.

Вообще, тут ко многим привычным мне вещам относятся с уважением. Даже к тем, что я всегда мусором считал. К примеру, простой упаковочный полиэтилен здесь великая ценность, его используют для пошива плащей, и для устройства окон и прозрачных крыш. Для этого его складывают во много раз. И куски пенопласта тоже ценный ресурс. Их тщательно крошат, смешивают с глиной и из этого делают теплонепроницаемые прокладки для домов. Кладут между стен. Спасает и от сырости и от сквозняков. Ветра тут такие, что, бывает, даже глину между камней в стенах напрочь за неделю выдувают. Кусочки ударопрочного стекла идут для крыш теплиц. В одной из таких я и валялся. На первом этаже тут растят всякие злаки и овощи, а в темном подвале — грибы. Много стекла не бывает никогда. И куски всегда приходят неровные и битые. Но все равно — их и такими берут. Все это меняется у юсовцев на еду. Не на что попало. Всяких там соленых змей или крокодилов те не берут. Это едят сами жители деревни. Обычно юсовцы охотно берут фасоль, чечевицу, пшеницу. Грибами тоже не брезгуют, но цена на них низкая. Убейте меня, но кажется, что за всю эту дефицитную жратву они сюда норовят всякий хлам продать. Отходы, одним словом. За редким исключением, типа теплогенератора или металлических вещей. Инструментов там или оружия. Но эти вещи совсем непомерно стоят. Никакой пшеницы или бобов не хватит. Тут юсы хитрят. Теплогенератор пять молодых мужчин стоит. И не каких попало, а сильных и здоровых. А где их взять-то? Детей мало рождается, а здоровых — и того меньше. Все мужчины, кто способен оружие в руках держать, — наперечет. Охотятся на болотах да деревню стерегут. Много всяких плохих людей вокруг шляется. Есть те, чьи деревни или хутора выродились и погибли. Им деваться некуда, вот они и пытаются стянуть, что плохо лежит. От голода. Есть преступники, что от людей бегут. Таких здесь убивают. Бывает, из какого-нибудь города отряд большой приходит. Пограбить. Юсы на такие вещи сквозь пальцы смотрят. Вроде как — пускай местные крысы сами меж собой разбираются. Пока на них не нападаешь — им все равно. И когда на деревню нападают, мужчины стоят насмерть. И женщины им помогают. Нету в деревне лишнего. К примеру, остаться без теплогенераторов — смерть. Теплицы родить перестанут. А на одной болотной добыче долго не протянуть. Все это я у Браниславы выведал. Она иногда выкраивает пару минут минут со мной поболтать. Больше нельзя, потому что у нее работы выше головы. Как и у всех тут. Кроме меня, конечно. И еще ко мне часто приходит мэр. Все об империи меня расспрашивает. Как там люди живут, не голодают ли. И какой работой заняты. Чем с ними расплачиваются. Вижу, ему здорово в нашей империи пожить охота. Когда над тобой — только император, и никаких юсов. А я его, в свою очередь, про устройство их мира пытаю. Он ничего, рассказывает. Правда, иногда чуток приукрашивает. Мне кажется, это ему за Землю свою стыдно немного. Я для него вроде как представитель иной деревни. Или даже города, причем большого. И Драгомир старается так про все говорить, чтобы у меня мнения не сложилось, будто они тут как скоты живут. А я вид делаю, что не понимаю его хитрости. Все равно потом у Бранки что надо вызнаю.

Я доедаю кашу и Бранка подает мне еще одну миску — с мясом. Кормят меня тут как на убой. Уверен — не каждый из местных так сытно ест. Не представляю, за что мне такая честь. Но пока предлагают — беру. Кто знает, сколько мне потом голодать придется? Подхватываю из миски кусок нежного мяса. Бранка сказала, что это «лягушка». Не знаю, что за зверь, да и знать не хочу. Главное — вкусно очень. Ем с удовольствием. Еще мне нравится мясо змей. Оно более жирное. И куски от них больше. И рыбу люблю, в которой костей нет. А от мяса крокодила отказываюсь. Бранка этому удивляется. Убеждает меня, что это полезно для мужчин, и вкусно. И что она сама готовила. И даже с настоящей солью. Не морской. И с травой ароматной. Но я все равно вежливо тарелку возвращаю. Говорю, что наелся. Не могу же я ей объяснить, что крокодилы людей жрут. Если я эту пакость попробую, получится, я тоже вроде как людоедом стану.

Доедаю мясо и получаю кружку величайшей ценности. Чистую воду. Благодарю Бранку. Говорю ей «спасибо». Она смущается, как и всегда. Женщины тут не привыкли благодарности получать. Оттого, если благодаришь, стоят, бывает, и смотрят, разинув рот. Не знают, как себя вести.

— Как думаешь, Бранка, когда меня Драгомир отпустит? — спрашиваю. Не то, чтобы мне здешние люди не нравились. Просто устал я на цепи сидеть. И вообще — на базу свою хочу. Никогда бы не поверил, что скучать буду по этой старой ржавой посудине.

— Знаю, — отвечает Бранислава и отчего-то краснеет.

— Когда?

— Когда ты стать крепкий.

— Я уже крепкий, — возражаю я.

— Когда станешь друг.

— Я и так друг. Вы все хорошие люди, — недоумеваю я.

— Друг есть, когда след оставлять, — непонятно отвечает Бранка и уносит посуду.

Хорошая она. Так я думаю, глядя ей вслед. Я часто часами наблюдаю за тем, как она работает в теплице. Иногда одна, иногда с помощницами, разными женщинами, молодыми и совсем старыми. И детьми. Тут все работают. Приносят и выливают в чан это, как его… удобрение. Я же говорил — тут все в дело идет. Оттого и запах в этой их теплице — закачаешься. Я наблюдаю, как Бранка копается в земле, выдергивая из ящиков сорняки. Как снимает урожай. Носит ящики с зерном и томатами. Мне хочется ей помочь, но веревка держит мою руку крепко. Когда Бранислава склоняется над очередной грядкой, непонятное томление посещает меня. Я стесняюсь его. Бранка — хорошая женщина. У нее есть муж. Тут у всех женщин есть мужья, такой в этой их Каменице порядок. Так что негоже мне про всякие глупости думать. Стыдно. Она ведь за мной ухаживает. Заботится. Готовит мне вкусную еду, кормит, меняет постель, приносит чистую солому. Но все равно, ничего с собой поделать не могу. Потому что я мужчина, а она женщина. Потому, что меня кормят тут, как кабанчика на убой, и оттого лишние силы во мне образуются. И бывает даже, что к Бранке я прикоснуться боюсь. Коснусь руки случайно, когда миску принимаю, и будто током меня бьет. И Бранка это чувствует. Опускает глаза. Я ведь вижу, будь проклята моя ненормальность, ей со мной не просто как с человеком интересно. Она мужчину во мне ощущает. Пусть не такого как все, но для Земли этой, я, похоже, вовсе не так плох оказываюсь.

В этот раз, не успел я заснуть, как кто-то еще ко мне подошел. Вечер был, потому лампы в теплице уже погасили. Только и понял я, что женщина пришла. С каким-то большим чаном в руках.

— Что это? — спрашиваю.

— Плохо говорить. Мыться, — отвечает незнакомый голос.

Мыться? Блеск. Мыться я тут здорово полюбил. С водой у них туговато. Поэтому для мытья мне давали небольшой ковшик утром и такой же ближе к ночи. В этот раз вот не дали, забыли видно. Тем более хорошо. Такой большой таз! Наконец-то смогу смыть грязь по-настоящему.

— Спасибо, миз, — говорю.

Женщина стоит, как стояла. Не уходит. Опять, видно, переклинило. Не знает как вести себя в ответ на благодарность.

— Спасибо, дальше я сам.

Вот черт. Все равно не уходит. Может, ждет, когда я вымоюсь и чан верну?

— Отвернись, — прошу я.

Женщина делает шаг и оказывается совсем близко. От нее даже пахнет не так, как обычно от местных женщин. Не потом и землей. Чистой одеждой и еще чем-то свежим.

— Я тебя мыть, — говорит она.

— Вот еще, — возмущаюсь я. — Я и сам справлюсь. Ты иди пока. Или отвернись.

— Мыть тебя, — упрямо говорит женщина. Голова ее опущена. Длинные волосы падают и закрывают лицо. Смущена она до крайности, больше, чем я сам. Внезапно понимаю, что она не уйдет. Задумываюсь на мгновенье — вдруг традиция у них такая? Вроде сбора тех самых… удобрений из ночного горшка. И отказать нельзя. Люди тут простые, обидчивые. Не хочется, чтобы они про меня плохо думали. Решаюсь.

— Хорошо. Мой.

И женщина сдвигает подальше мою постель, отводит меня в сторону, насколько позволяет длина шнура. Натирает мокрым пучком соломы с чем-то пахучим. Аккуратно смывает. Руки ее несмело касаются моего естества. Она и я вздрагиваем одновременно. Но все же сеанс мойки продолжается. Она намыливает меня снова. Трет мне спину. Аккуратно и нежно проводит соломой по всяким моим деликатным местам. Жар во мне такой, что сейчас пучок в ее руках задымится. Стесняюсь себя невыносимо. Женщина то и дело касается меня грудью через тонкую ткань своей одежды. В темноте я не вижу ее лица. Но все равно, она кажется мне красавицей. Закрываю глаза. Господи, да заканчивай ты уже поскорей свою пытку!

И вот меня в очередной раз омывают водой. Тело поет и горит. Как хорошо все-таки быть чистым. Женщина медлит, глядя на меня. Заворачиваюсь в свою рогожу. Недоумеваю, чего ей еще-то? Внутри нее чувствуется тревожное ожидание.

— Спасибо, — благодарю я. — Было очень здорово.

Она кивает. Смотрит на меня бездонными в темноте глазищами. Наконец, разворачивается и быстро уходит. Обида и разочарование плещется в ней мутной взвесью. Гадаю, чем же я ее все-таки обидел? И никак не могу понять. Советуюсь с Триста двадцатым. Тот тоже в недоумении. Все-таки странные существа, эти женщины. Даже тут, у черта на куличках, от них сплошные трудности. И Триста двадцатый со мной соглашается. Сообщает, что согласно обобщенной статистике, каждый раз, когда я связывался с существом женского пола, со мной происходили неприятности. В общем, лежу я без сна и переживаю. Вот сейчас придет кто — нибудь из их молчаливых бородачей и пристрелит меня напрочь. А я так и не узнаю, что же такого натворил.

И как будто накаркал. Далеко-далеко открылась дверь и кто-то с фонарем ко мне приблизился. Судя по росту — на этот раз не женщина. Я было приготовился к драке, как понял, что враждебности в ночном госте нет. Это Драгомир оказался. Собственной персоной. Подошел и присел тихонько рядом. Повздыхал о чем-то своем.

— Мне есть жаль, Эжен, — скорбно так сказал.

— Я знаю, я вашу женщину чем-то обидел, — виновато говорю в ответ. — Честное слово, не знаю, чем именно. Ты сердишься, Драгомир?

— Я нет сердиться. Я есть печален. Ты не хотеть быть друг, — отвечает мне мэр.

— Я очень хочу быть вашим другом, Драгомир! — горячо заверяю я.

— Я прислать тебе самый красивый женщина. Очень красивый. Ее муж — сильный воин. Йован из Салаша. Я понимать — твой женщина там, наверху, лучше наших…

— Да нет же, Драгомир! — мне хочется выпрыгнуть из своей шкуры, чтобы утешить печаль такого хорошего человека. — Ваша женщина очень красивая! Мне она очень понравилась!

— Тогда почему не хотеть ты стать друг?

— Как это? — не могу сообразить я.

— У Йована нет дети. Ты есть хотеть стать друг Каменица. Оставить след. Сделать дети для Мила. Почему не делать хорошо?

У меня перехватывает дыхание. Кажется, я начинаю понимать, чего хотела от меня эта странная банщица.

— Ты хочешь сказать, что ее муж не обиделся бы на меня?

— Йован? Зачем обидеться? Йован радоваться. У Йован и Мила стать дети. Крепкий и здоровый. А ты не хотеть стать друг.

— Дела… Драгомир, я ведь не знал, что так можно! У нас ведь такого нет…

— Нет? Вы не делать дети? — недоверчиво спрашивает мэр.

— Да нет, дети у нас бывают. Просто женщины рожают от своих мужей. Вот и все.

— Все муж делать дети? — совсем изумляется Драгомир. — Как быть так? А если муж не делать дети?

— Тогда не знаю, — растерянно отвечаю я. Действительно, откуда мне знать про такие тонкости?

— Хорошо быть в империя, — говорит Драгомир тихо. Свет от фонаря на земле превращает его лицо в залежи черных рубцов.

— Если можно, то пусть Мила снова придет. Я побуду вашим другом. Я ведь не знал, что так положено.

— Ты есть хороший воин. Честный. Мила придет. Будет след. Будут дети. Каменица расти. Много работник. И много воин, — Драгомир наощупь находит мою руку. Трясет от души. Исчезает. Через какое — то время снова слышу далекий звук. Открылась дверь. Потом — осторожные шаги в темноте. Я встаю и подаю гостье руку. Ее ладонь вся горит. Женщину бьет нервная дрожь. Я обнимаю ее и некоторое время мы молча стоим, прижавшись друг к другу. Я молчу, потому что снова чувствую себя недоумком. Совершенно не знаю, что сказать. Потом страх и ожидание отпускают ее. Мы опускаемся на хрустящую под рогожей солому. Теперь дрожь начинает сотрясать меня. В роли племенного быка мне еще бывать не приходилось.

— Не бояться меня. Я сама бояться, — тихо говорит мне Мила и несмело прикасается запекшимися губами к моей шее.

— Я не боюсь, — отвечаю так же тихо. Тело ее, освобожденное от одежды, крепкое и горячее. Я провожу рукой по ее плоскому животу. Осторожно касаюсь груди. И выключаюсь, будто меня по голове шарахнули. Миг, и я изумленно обнаруживаю себя рядом с тяжело дышащей женщиной. Она обнимает меня. Трется щекой о мой живот. Внизу живота бьется огонь.

«Прошу тебя, только помолчи», — прошу Триста двадцатого.

«Я и молчу», — бурчит он.

И я снова наваливаюсь на покорное упругое тело. И мне теперь плевать — как это тут принято делать. И сколько раз. И не обидится ли на меня великий воин Йован из Салаша. Похоже, Миле тоже не до этих условностей. И я выпускаю скопившийся во мне под жутким давлением пар. Мила выскальзывает из-под моей рогожи только под утро. Торопливо крестится и что-то тихо бормочет себе под нос. Улыбается мне какой-то мягкой, совершенно неземной улыбкой.

Ну а я засыпаю счастливым и сплю без снов. А утром повеселевшая Бранка ставит передо мной миску с кашей. И в качестве добавки — здоровенный кусок копченой змеи. И кружку с чем-то, здорово отдающим сивухой.

— Подарок. Угощать Мила и Йован, — говорит Бранислава с озорной улыбкой.

Я набрасываюсь на еду.

До конца этой недели я подружился, наверное, с половиной их деревни. Стал другом всем, кому только можно. И смущаться перестал. Даже обнаглел настолько, что спросил однажды у Бранки:

— Скажи, а у тебя есть дети?

— Есть, — ответила она. — Два мальчик.

— Как жалко, — ответил я.

И она посмотрела на меня странно. И внутри у нее было грустно. Но она ничего не сказала.

А в конце недели Драгомир пришел и снял с меня браслет. Обнял меня и повел в дом, где я буду гостем.

Душевные тут люди, в этой Каменице. Впрочем, как и везде…

Глава 63 Местная разновидность любви. Земная

Вздрагиваю от рева самолета над головой. Разглядеть что-то в густой облачности — пустое дело. Но я все же поднимаю голову и смотрю вверх, прикрывая глаза рукой. От дождя. Вроде бы нет никакой неожиданности — Триста двадцатый обычно заранее успевает предупредить меня о приближении летающей машины. И все равно вздрагиваю от звука. Правда, случается это редко. Каменица — место глухое, нет до него никому никакого дела. И самолеты эти — чужие, не наши. Но каждый раз рев в облаках я встречаю с какой-то непонятной грустью. Или надеждой. Знаете, это как потерять что-то навсегда. Что-то дорогое и важное. С потерей чего никак не можешь смириться.

— Тебя не хотеть забирать на небо? — интересуется мой напарник — воин по имени Никола. Бородатый, как и все тут, невысокий и коренастый. Я теперь тоже с бородой, так тут принято.

Никола замечает все вокруг. Определяет, когда ветер усилится и надо прятаться в укрытии, чтобы не унесло незнамо куда. Знает, когда вода в болоте поднимется, так что мы успеваем уйти по мелководью до того, как придет большая волна. Хищников в засаде видит. Так же легко он замечает и мое беспокойство.

— Не хотеть, — отвечаю ему. Стараясь не шуметь, поплотнее закутываюсь в плащ из грубой ткани, покрытый сверху черной упаковочной пленкой. Она довольно сильно шелестит под дождем. Но зато иотлично маскирует нас на почерневшей от сажи местности.

— Не хотеть тут остаться? Хотеть улетать? — Николе явно охота поговорить.

Пожимаю плечами. Сказать «да» — обидится. Сказать «нет» — соврать. А врать не слишком охота. И не только потому, что я такой примерный. Просто потому, что ложь тут нутром чуют. Они ведь совсем простые люди. И нравы у них простые. И чувства. И потому человеку, который солгал однажды, нипочем потом не поверят. Даже если он просто постеснялся правду сказать. Оттого и юсов пришлых здесь не жалуют. Душа у них двойная, будто дно чемодана у контрабандиста. Вот это сказал! И откуда что берется? Тут и слов-то таких никогда не слыхивали. Откуда тут контрабанда, если ближайшая таможня в десятке световых лет?

— Мне тут тоже не хотеть быть, — говорит Никола. — Но нет ходить где. Мой не летать.

— Чтобы жить там, откуда я, летать вовсе не обязательно, — отвечаю я, думая о своем.

— Нет?

— Нет. Люди всюду разные. Есть те, кто летает. А есть те, кто хлеб растит.

— Воин тоже быть?

— Конечно. Где их нет…

— Хорошо есть. Мой воин. Прийти император, мой быть воин. Мой уметь хорошо.

Я улыбаюсь. Как быстро эти бесхитростные люди поверили в нового бога. Император для них теперь — это солнце над головой и возможность растить хлеб. Они еще не забыли свои легенды, в которых говорится, что раньше тут на холмах хлеб колосился. Без всяких там теплиц. Без крыши, просто под открытым небом. И еще пасся скот. А про крокодилов да рыбу хищную тут и знать не знали, как и про болота. Мне эти легенды Бранка рассказывала. И Мила. И другие женщины тоже. Мне не хочется их разубеждать. Вряд ли им светит что-то при Генрихе. Понаедут сюда всякие хлыщи да бездельники. Такие же, как в Плиме. Начнут по-своему все кроить. А эти люди как были без прав, так и будут. Как родители Васу на Йорке. И как сам Васу. В этом мире все так странно скроено. Иногда мне кажется, что все будто специально так устроено, чтобы люди одинокими себя ощущали.

Мы с Николой представляем собой что-то вроде патруля. Наша задача — наблюдать за западными границами Каменицы. На случай появления незваных гостей у нас есть способ подать сигнал — обычная световая ракета. Самодельная, юсы нам таких не продают. Такая ракета горит секунд пять, пока ее ветром не снесет. Мальчишки в деревне тоже на вахте. Смотрят во все глаза, таращат глазенки в мутную черноту, чтобы не пропустить вспышку. Привыкают к службе. Будущие воины. Когда пускаешь одну ракету, это значит, помощь нам нужна. И тогда через пять минут из деревни выходит отряд. Прямо как в академии нас учили — группа усиления. Если ракеты две, деревня готовится к обороне. Это значит — врагов много. Из оружия у меня мой вычищенный и смазанный пистолет в кобуре под мышкой. Но это так, на всякий случай. Как и раньше. Главное мое оружие теперь — арбалет с тетивой из искусственной нити. Бьет метров на сто. Болт в дерево уходит наполовину, ни за что не вытащить, такой он мощный. И совершенно безотказный. Ни дождь, ни грязь ему не страшны. Я целую неделю в стрельбе тренировался, пока не научился с этой штукой сносно обращаться. Да и то, больше благодаря Триста двадцатому. До местных умельцев мне далеко, они-то с детства из таких стреляют. Еще у меня мой нож. Ножи тут у всех, даже у детей. И женщины, если надо, ими не только рыбу чистить могут.

Мой скафандр тщательно отремонтировали. Зашили дыры, отмыли и вычистили. Теперь я в нем все время в поле выхожу. И каждый раз, когда не в деревне, маяк аварийный ненадолго включаю. Хотя надежды почти и нет. Я ведь тут уже месяца полтора как болтаюсь. Наши решили что я погиб, иначе давно бы уже прилетели за мной. А радио в шлеме осталось, что юсы подобрали, так что на запросы я отвечать не могу. Только и делаю, что скидываю в зенит координаты да показания автодоктора. Данные о состоянии здоровья, код сетчатки, код биочипа. Это для идентификации. А когда Триста двадцатый сообщает про самолет чужой, я маяк выключаю.

Никола что-то чует. Смотрит на небо, нюхает воздух. Ловит в ладонь дождевую воду, растирает ее пальцем. Ведет меня за собой в деревню.

— Плохо дождь идти есть. Уйти скоро. Горячий вода, — говорит он. Наверное, это он про кислотный дождь говорит. Иногда они идут с неба. Бывает, они такие сильные, что вода в лужах кипит. Потом, правда, обычный дождь с сажей эту дрянь смывает быстро. Как всякая живность в болотах при этом выживает, для меня остается большой загадкой. Однако же змей и крокодилов вокруг меньше не становится. Наверное, они в грязи прячутся. И рыба в ямах да ручьях тоже не переводится. И мошка всякая летает, как ни в чем не бывало.

Оскальзываясь в грязи, с трудом поспеваю за напарником. Никола идет так, будто под ногами у него сухой асфальт. Уверенно и без брызг из-под башмаков. Волны дождевой мороси то и дело скрывают черные холмы. Ветер налетает резкими порывами, швыряет воду в лицо. Как ни отворачивайся, все равно физиономия потом будет как у нашего кока. Вся черная. Для маскировки хорошо, вот только отмываться потом трудно. Дрянь эта так в кожу въедается — никакое мыло не помогает. И ветер — трудно к нему привыкнуть. Он тут всегда, и всегда сильный. Или еще очень сильный. Даже не верится, что я жил на планетах, где ветерок мог кожу ласкать. Местный норовит в глаза горсть песка швырнуть, до крови лицо ободрать, а то и вовсе в море тебя закинуть, будто лист сухой унести. Нет, спятил наш Генрих, точно вам говорю.

Каменица появляется внезапно. Никак не могу к ее виду привыкнуть. Только что вокруг холмы пустые были, и вдруг на них бугрятся черные валуны. Это верхушки домов тут такие, похожие на большие круглые камни. Тоже черные, не отличить от грязи, и едва из земли торчат. Остальное — внизу, под камнями. И дома, и переходы между ними. Даже площадь деревенская, и та под землей, в холме вырыта. А сверху — куски толстой слюды в земле. Для света. Новый дом строят всем миром. Начинают с большущей ямы, потом стены камнем выкладывают, ходы к другим домам пробивают. В самом конце делают крышу из стекла или слюды. По-другому тут не выжить. Обычный дом враз ураган разломает.

Я теперь живу в доме у Марко, брата Драгомира. А Бранка его жена. Я ем вместе с ними, помогаю им по хозяйству, играю с их детьми. У них два мальчика-погодка. Такие серьезные — ужас. Почти не улыбаются. Старший — Злотан, уже ходит дежурить. Смотреть, не летят ли ракеты. А я сплю в углу большой комнаты, где сложен инструмент и стоит теплогенератор. Марко настоящий богач. Теплогенератор тут не у всех есть. Трубы с водой идут от ящика с округлыми краями к соседским домам. За это соседи отдают Марко и Бранке часть своего урожая.

Почему-то я все еще стесняюсь Бранки. Наверное, это оттого, что она так и осталась для меня недоступной. Не то что остальные женщины, у которых детей нет. Драгомир увидел однажды, как я на нее смотрю, и сказал, что мне жениться пора. И что хорошие девочки в деревне подрастают, а мужей для них нет. И что я воин и сила во мне есть — вон сколько семей теперь детей от меня ждут. Только я ему сказал, чтобы он на меня не сердился. Что жениться, как тут принято, я не умею. Потому что для этого надо сначала такую женщину встретить, которая тебя полюбит. И которую ты тоже будешь любить. Больше жизни. На что Драгомир удивленно ответил:

— Чудно так есть… Какой девочка скажу, такой тебя любить быть. Крепко. Дети делать.

— Ты не понял, Драгомир. Не надо мне, чтобы по приказу меня любили.

— Зачем приказ? Крепко любить быть, — удивляется мэр.

— Нет. Я сам себе женщину найду.

Драгомир только головой качает. Не может понять, чего мне надо от жизни. Будто я сам это знать могу.

Как-то раз Бранка нечаянно разбила бутыль из стекла. Она у нее из мокрых рук выскочила и об пол грохнулась. Бранка расстроилась очень из-за этого. Но Марко свою жену все равно в сердцах поколотил. Дал ей пощечину. А рука у него — как хвост у крокодила, толстая и жилистая. Я хотел подойти и дать Марко в морду, чтобы у него так же кровь из носа побежала. Но Бранка на меня посмотрела умоляюще, так что я снова сел в угол, отвернулся и начал щель в стене мокрой глиной мазать. Но Марко мне после этого нравиться перестал. Бранка ведь хорошая и добрая. Наверное, ей вот так же кто-то в детстве приказал своего будущего мужа любить. А он ее совсем не ценит.

А потом, когда мы с ней в подвале грибы собирали, я спросил:

— Почему он тебя бьет?

— Он хороший. Добрый есть. Бить меня редко очень. Только когда я виновата быть.

— Все равно. Ни за что бы не стал с человеком жить, который тебя бьет. Это неправильно, — упрямо говорю я. — В следующий раз, если он к тебе прикоснется, я его самого побью.

— Нет. Так нет правильно. Марко хороший. Не делать ему больно.

— Но ведь он тебе делает больно!

И тут Бранка такое сказала, что я потом долго с мыслями собраться не мог.

— Я любить Марко. Он хороший быть. Даже когда бить. Все равно любить. Очень.

И всхлипнула. А я ее обнял и стал успокаивать. А она еще сильнее расплакалась. Прижалась к груди моей и носом шмыгала. А я ее по голове гладил. И от этого еще хуже было. Не умею я женщин утешать. Не получается у меня. Тогда я взял да и спел ей тихонько «Летнее время». И Бранка успокоилась. Стояла, обняв меня, и слушала завороженно.

— Ты петь как юс, — сказала она, улыбнувшись сквозь слезы.

А я все размышлял потом, когда заснуть не мог, что же это за любовь такая. Когда тебя бьют, а ты все равно человека любишь. Нипочем бы не догадался, что так странно может быть. А вот, бывает, оказывается. И Триста двадцатый тоже был озадачен. Сказал, что в отношениях двух индивидуумов не обнаружил набора чувств, присущих любящим парам. Как будто без его умных слов не видно, что Марко свою жену не любит. А вот любит ли его Бранка на самом деле или просто так у них тут положено — на кого указали, тот и мил, — поди разбери…

Глава 64 Контакт с великой цивилизацией

Юсы всегда прилетают неожиданно. Как ветер стихнет, так и жди их. У них это патрулем зовется. Летают низко над землей на своих свистящих штуках. От деревни к деревне. За порядком следят. Если сержант ими командует — это плохо. Тогда солдаты делают вид, что обыски проводят, ищут запрещенные вещи или дезертиров. А на самом деле, тащат все ценное, что под руку попадется, с женщинами безобразничают. Потому как больше на бандитов похожи, а не на солдат. Если командует офицер, тогда еще хуже. Тогда делают «призыв». Это значит — ловят и увозят молодых мужчин. Каждый раз офицеры говорят про какой-то там «план», который деревня должна выполнять. Что война идет нешуточная и для защиты Земли от коварного агрессора нужны «добровольцы». За некоторых добровольцев юсы платят. Список товара дают — на выбор. А потом выдают расписку, по которой можно в комендатуре Биелины товар этот забрать. А по большей части — стараются за просто так мужчин похватать. Идти к ним добровольно никто не хочет, это ведь все равно что умереть. Парни, которых юсы забирают, потом становятся пустоглазыми и тупыми. Как куклы на веревочках дергаются, родителей своих не узнают. Что юсы велят им — то и делают. Как собаки дрессированные. А если юсов побить — беда будет. В Каменице есть две женщины. Они только одни и остались от деревни Козьяк. В той деревне тоже «призыв» делали. И много мужчин юсы похватали и фокусами своими заморозили. Как крокодильи туши в машину их грузили. И тогда народ «освободителей» своих пострелял, весь патруль под землей полег. А наутро появилась летающая машина и от деревни осталась только большая дымящаяся яма. Всего несколько человек и выжили. Почти голые разбрелись кто куда. Этим вот женщинам повезло, сумели до нас дойти. Прямо через болота. Приняла их Каменица, не дала пропасть. Так что народ зубами скрипит, а терпит. Все это мне Бранка тихонько рассказала, пока мы с ней и еще с парой парней молодых в подвале для грибов прятались. А юсы в это время в деревне хозяйничали. Ходили повсюду, чего-то роняли в теплице над нами. Бранка сидела на корточках и дрожала. Иногда беззвучно молилась, делала какие-то движения пальцами. Женщины здесь очень набожны. Живя в таком мире, поневоле поверишь в Него. Его правота и присутствие лезут из всех щелей. Еще бы: Он ведь создал на месте Земли настоящий библейский ад. В наказание за грехи человечества. А парни, что с нами были, друг на друга поглядывали и хорохорились. Договаривались, как на солдат бросятся, если те их найдут. Страх в себе давили. Тут мужчинам страх не к лицу показывать. Хотя внутри их и перекручивало.

Я внимательно слушал, что наверху творилось. Триста двадцатый меня в дикого зверька превратил. Кажется, я даже стук сердец у солдат над нами разобрать могу. Позвякивание амуниции, слова, смех. Даже команды, что через их переговорники доносятся. Чавканье, когда они помидоры с грядок жрут. Определяю, сколько людей и какова их цель, где находятся, чем вооружены. По всему выходило, патруль этот за призывом явился. Шестеро по деревне шастали, трое вместе с офицером на площади собрались. Еще я понял, что солдаты тут разные. Те, что с офицером, — неправильные какие-то. Пустые, молчаливые. Наверное, это кто-то из тех, кого раньше «мобилизовали». А те, что обыск делали, те наоборот — шумные и болтливые. Видимо, это они и были — чистокровные юсы.

Раньше я думал, что жители деревни, которые знают английский, просто неправильно на нем говорят. Оказалось, солдаты говорят ненамного лучше. Видно, язык этот и вправду сильно изменился. «Пнуть здесь», «Красивый баба», «Брать рыба», «Мой лево, твой право, пойти» — так они меж собой говорили.

Вот где-то на западной окраине раздался шум. Возбужденные голоса, женский плач. Нашли кого-то, кто им подходит. Короткий щелчок, потом писк тоненький. И звук упавшего на землю тела.

«Предположительно, противник применяет парализующее оружие. Более точный анализ имеющимися средствами произвести не могу», — докладывает Триста двадцатый. Он собран и готов к бою. Мне много сил стоило упросить его не кидаться в драку без моего разрешения. Очень я боюсь деревню подвести.

«Принял», — отвечаю так же по военному четко.

А потом один из солдат спускается в наш подвал. Светит слабым фонарем по стенам. Белые лучики врываются в наше убежище через щели в кладке. Мы прячемся среди каменных форм, наполненных землей. Острый грибной дух, смешанный с амбре от «перегноя», кружит голову. Солдат ходит меж каменных простенков. Что-то пинает. С глухим стуком падает одна из «грядок».

«Обнаружено сканирующее излучение. Вероятность обнаружения — 90 процентов».

«Принял. Ждать», — отвечаю я.

Холодок поселяется в груди. Я чувствую равнодушие солдата. Он проводит обыск формально, ему хочется скорее выйти наружу из этой вонючей крысиной норы. Он останавливается и крутит головой в очках и полузакрытом шлеме. Я вижу его сгорбленный силуэт, короткий приклад, торчащий из-под мышки. Слышу сопение под душным респиратором. Он поворачивается, чтобы уйти. Мы сидим, задержав дыхание.

— Эй, Пан, докладывать! — слышится сверху голос напарника.

— Чисто есть. Выходить, — глухо отзывается солдат, пробираясь к каменной лестнице.

И тут один из парней чихает. Солдат замирает. Поворачивается в нашу сторону.

«Сканирующее…» — начинает Триста двадцатый.

«Заткнись!»

Осторожные шаги. Юс протискивается к нам, выставив перед собой ствол с фонарем под ним. Луч упирается в закрывшую в страхе глаза Бранку. Она чувствует свет. Заслоняет лицо ладонью.

— Тром, здесь есть хитрый мышь! — бубнит солдат под своей маской, разглядывая перепуганную женщину.

Топот тяжелых ботинок. Второй солдат спускается вниз.

— Ты почему прятаться? — строго спрашивает солдат.

Бранка отворачивается от света. Всхлипывает. Солдат плотоядно ощупывает ее взглядом.

— Тром, давать передышка. Вот красивый мышь, давать быстро делать, — говорит он напарнику.

— Пан, совсем глупость. Лейтенант наказать. И вонять тут. Фу.

— Мой быстро. Вкусный мышь, — похотливо бормочет первый.

— Проверить дальше. Эти скот тут прятаться. Неожиданность, — настороженно отзывается второй патрульный.

— Ладно. Проверить. Женщина. Выходить за мной. Не бояться. Солдат добрый есть. Быстро-быстро дело делать. Платить. Хотеть конфета? Мой есть много конфета. Сладкий. Идти, быстро.

Бранка пятится к нам. Солдат упрямо наступает. Перехватывает оружие одной рукой. Второй тянется пощупать Бранку. Она сдавлено пищит — ей больно.

— Пан, не копаться, кобель! — подгоняет напарник. — Быстрое есть наверх делать. Тут вонять жутко. Мой пойти.

И тут один из парней высовывается из-за Бранки и через ее плечо всаживает в солдата арбалетный болт. Стук тетивы, глухой удар, юс шумно опрокидывается навзничь. Пятно света судорожно дергается, упирается в потолок. Снова смещается и мечется среди камней — патрульный хватается за оружие и, извиваясь на спине, ползет по скользкому полу, отталкиваясь ботинками.

— Контакт! Тревога! — сдавленно сипит он.

Парни отталкивают Бранку и протискиваются к упавшему, мешая друг другу. В их руках ножи. Парни рвутся добить врага. Отчаянные ребята. Лезу вслед за ними. Короткая очередь в тесном подвале звучит оглушительно. Каменная крошка сечет нам лица. Солдат снова в панике стреляет наугад. Над моим ухом сочно чпокает пуля.

— Лежать, Пан! Разряд! — лихо скатившись вниз, напарник патрульного вскидывает короткую толстую трубу.

Меня с размаху бьют под дых. Замираю у стены.

«Воздействие парализующего оружия!»

«Сам… знаю…»

Изо всех сил стараюсь не свалиться. Наваливаюсь на Бранку всем телом. Закрываю ее собой. Парни роняют ножи и вялятся носами в пол. Снова обжигающий удар. Звездочки в глазах. Бранка прижимается ко мне. Подхватывает меня под мышки.

— Ло… жись… — бормочу деревенеющими губами.

Она понимает. Осторожно отпускает меня. Приседает рядом у стены. Еще один разряд превращает ее в безвольную куклу. Она валится на меня. Тихий писк. Это заряжается парализатор.

— Третий-два, контакт с противником, давать маяк! — кричит в маску патрульный у лестницы, не опуская свое оружие. Его товарищ, чертыхаясь, изворачивается. Встает на колени. Глухо кашляет. Присев на колено, берет наш угол под прицел. Вскоре слышу топанье башмаков над головой. Слава богу, их парализаторы не отключили ни зрение, ни слух. Еще пара солдат спускается в подвал. Нас грубо волокут наверх. Платье Бранки задирается, обнажая исцарапанные и испачканные грязью ноги. Когда ее укладывают на земляной пол рядом с нами, один из солдат тычет бесчувственное тело носком ботинка.

— Опять Пан сгореть на баба, — ржет он.

Виновник происшествия сидит на корточках у стены. Хмуро рассматривает свой покалеченный, заляпанный подвальной слизью бронежилет. Арбалетный болт изорвал его черный чехол. Погнул пластину на груди. Сплюнув, солдат встает и злобно пинает нас. Всех, по очереди.

— Обезьян вонючий. Сдохнуть сделать. Пан верный слово. Помнить, — под такие комментарии приходит мой черед. Тяжелый ботинок дважды врезается мне в бок. Шиплю от боли, не в силах пошевелиться.

— Ты есть первый дохнуть, — говорит мне солдат. Поднятые на лоб очки делают его похожим на четырехглазого болотного гада неизвестной породы. — Лейтенант просить. На болото кидать. Крокодил ням-ням.

Он хрипло смеется, оглядываясь на остальных. Никто не обращает на него внимания. Все глядят по сторонам, выискивая, чем бы поживиться. Кто-то снимает с крюка связку сушеной рыбы, привешивает себе сзади на ремень. Судя по тусклым нашивкам на рукаве — он тут старший.

Старший толкает Пана в плечо.

— Здесь вонять. Валить эвакзона. Брать рекрут, — командует он.

Нас снова хватают за ноги и грубо волокут. Голова больно бьется о неровности пола. Со стуком падает с каменного порога, скользит по грязи небольшой лужицы в проходе между домами. Триста двадцатый гасит боль. Я чувствую себя безвольным истуканом с кое-как пришитыми болтающимися руками.

«Чувствительность нервных центров будет восстановлена через две минуты».

Я молчу. Странное оцепенение, кажется, коснулось даже мыслей.

«Ответ отрицательный. Мозговая активность не нарушена», — не прекращает игру в солдатики мой помощник.

Нас вытаскивают на тесную площадь. Кладут рядом с еще двумя лежащими в ступоре парнями. У одного из них кровь на лице, он то и дело шмыгает разбитым носом. Хмурые люди толпятся в проходах. Офицер в такой же черной униформе стоит в окружении трех высоких бойцов. Верно мне их описывали, на людей они и не похожи вовсе. Стоят, не шевелясь, и каждый молча смотрит поверх ствола. Каждый в свою сторону. И внутри у них холодно, как в кладке каменной. Откуда-то тащат еще одно бесчувственное тело. Солдаты собираются кучкой у одной из стен. Почти неразличимые в тусклом свете слюдяного окна, только очки и блестят. Карманы и подсумки топорщатся от собранных «сувениров». Драгомир с кучкой опытных воинов стоит напротив. Тяжелое молчание висит над бородатой группой. Глаза, не мигая, будто прицеливаются, рассматривают нежданных гостей. Постепенно собираются люди. Приходят женщины, дети стоят впереди матерей. Мальчишки глядят, набычившись.

— Житель Каменица! — начинает офицер через свою маску. Принимает гордую позу. Отставляет одну ногу, закладывает руки за спину. — Этот люди есть план мобилизаций. Я есть забирать его служить Президент. Президент есть справедлив и мудр. Говорить: местный люди помогать защищать себя от враг. Ваш люди защищать вас. Стать солдат. Такой, как этот храбрый парень.

Офицер показывает на стоящих неподвижно зомби с винтовками наперевес.

— Командующий округ, третий экспедиционный эскадра, говорить — больше платить за люди. Люди есть ценность. Мой оставлять железо и лампа для теплица. Ультрафиолет давать. Много хлеб есть. Адмирал Дранг есть щедр. Говорить мне: лейтенант, платить за люди даже по план. Мы есть храбро защищать ваш. Ваш давать хлеб и люди. Есть честно.

— Лейтенант, мы отдавать три мужчин тот месяц. Если вы есть забирать так много люди, дети перестать делать. Некому быть, — веско говорит Драгомир. — Ваш план, сказать сколько людей есть?

— План есть утверждать командующий округ. Каждый месяц делать, — недовольно щурится офицер. — Твой не помогать, мэр, да. Нет сознательность. Власть и армия ЮС — один вместе быть.

— Лейтенант, сказать мне, сколько люди мой план есть? — еще больше мрачнеет мэр.

— Мой сказать. Твой нет сознательность. Этот люди — план. Мой оставлять товар. Уходить. Ты хорошо работать. Следить порядок, — строго выговаривает лейтенант, наливаясь значительностью от своих слов.

Люди ропщут. Мальчишки плюют себе под ноги, демонстрируя солдатам и взрослым свою храбрость. Женщины тревожно переглядываются. Одна из них подбегает к безвольным телам. Берет за руки парня с разбитым лицом, что лежит рядом со мной. Пытается оттащить его в сторону.

— Мой сын. Не дать, — плача, выкрикивает она.

Офицер делает знак. Двое солдат отделяются от стены и хватают женщину. Отбрасывают ее в сторону. Подхватывают парня, волокут его к выходу. Женщина снова бросается на тело, падает сверху, исступленно обнимает.

— Не дать! Мой сын! Не пустить!

Толпа уже открыто ропщет. Офицер медленно отступает к выходу под защитой стволов. Солдаты разбирают оставшихся рекрутов. Двое пятятся спинами вперед, поводя перед собой парализаторами. Патрульный резко бьет женщину прикладом. Плач ее превращается в булькающий хрип. Обмякшее тело отталкивают в сторону.

— Уйти, животный, — глухо доносится из — под маски.

Кто-то из воинов не выдерживает. Арбалетный болт навылет прошибает горло солдата. Обливаясь кровью, тот валится на тело своей жертвы.

Дальше все как в тумане. Плохо помню, потому что действовал так быстро, как никогда до этого.

«Боевой режим!»

«Выполняю!»

Щелчки парализаторов. Люди валятся на землю как подрубленные. Очередь в толпу. Брызги крови на стенах. Залп из арбалетов, как дождь. Оглушенные, с перебитыми руками и ногами, солдаты образуют вопящую от боли кучу-малу. Я с хрустом суставов вскакиваю на ноги. Тяжело бью стреляющего в толпу человека в черном. Его тело летит навстречу набегающим пятнам лиц. Бурлящий людской поток поглощает его. Офицер подносит к губам коммуникатор. Открывает рот. Губы его, как замороженные черви. Медленно шевелятся над съехавшей маской. Стальная рука-бревно касается его живота. Переломившись от боли, с выпученными глазами, он катится под ноги пары солдат-истуканов. Те сосредоточенно бьют короткими очередями, выкашивая разбегающихся кричащих людей. Их товарищ бессильно скребет пальцами камень, пронзенный несколькими болтами, не в силах дотянуться до выпавшей из рук винтовки. В следующий миг я-торнадо обрушиваюсь на стрелков. Даже умирая, изломанные, как сухие ветви, они сжимают свое оружие. Я делаю три быстрых размашистых шага, склоняюсь над хрипящим у стены офицером.

Выхожу из боевого режима.

«Рекомендации: необходим заложник. Сохранить жизнь офицера», — бубнит Триста двадцатый.

«Понял…»

Оставшиеся в живых кромсают ножами раненых солдат. Тут все — воины, женщины, дети. Через минуту никто в черной форме больше не похож на человека. Развороченные, исходящие кровью груды мяса. Я держу подобранную винтовку у головы стоящего на коленях офицера. Кровь из разбитого рта течет у него по подбородку. Пинком отбрасываю яростного мальчишку, что бросается с ножом на единственного оставшегося в живых.

— Этого надо оставить! Драгомир! Этого — оставить! Не трогать! Иначе деревню сожгут!

Драгомир сумрачно кивает. Заслоняет офицера собой. Двое воинов помогают ему. Кругом бедлам. Крики раненых, плач женщин, гортанные выкрики мужчин. Меня мутит от запаха крови.

— Надо всем молчать, — сглатывая, говорю Драгомиру. — Подманить тех, кто в летающей машине. Потом — всех вместе — увезти. Сделать вид, что они попали в шторм. Понимаешь?

— Да, — он жестами подзывает несколько человек. Быстро раздает указания, расставляет засаду. Люди осторожно собирают стонущих раненых, уносят в темноту. Мальчишки волокут прочь трупы солдат. Через пару минут все стихает. Вопросительно смотрю на Драгомира. Все-таки он тут главный. Вдруг решит, что я распоряжаюсь не по праву. Он кивает мне: действуй, мол.

— Ты понимаешь меня? — я тычу стволом в ухо офицеру.

Тот кривится от боли. Мотает головой.

— Я понимать.

— Ты будешь делать, как я скажу. Тогда ты не умирать страшно. Понимать?

— Мой не бояться. Мой офицер ЮС. Твой враг. Ваш все умирать. Мы мстить.

— Никто из нас не умирать. Я оттуда, понимаешь? — я тычу рукой вверх. — Я из Империи. Мы раздавим вас, как насекомых. Стоит нам только захотеть. Я знаю пытки. Ты будешь умолять о смерти.

У офицера начинают дрожать окровавленные губы. Он стискивает зубы, пытаясь взять себя в руки. Я киваю Драгомиру. Тот рывком вздергивает тело вверх. Другой бородач неуловимым движением ножа распарывает его штаны. Подносит острие к съежившейся мошонке. Легонько тычет. Офицер сереет, глядя вниз остановившимся взглядом.

— Ты делать то, что я скажу. Ну!?

Он мелко трясет головой.

— Делать…

— Зови сюда тех, кто в машине. Скажи: надо помочь вынести добычу. Понял?

Прикосновение ножа. Судорожный кивок.

— Если ты подашь условный знак, или скажешь так, что тебе не поверят, я отдам тебя им, — я киваю на мрачных бородачей, жадно глядящих на добычу. Загипнотизированный страхом офицер переводит взгляд вслед за мной. Вздрагивает, как от удара, опускает голову.

— Я сказать.

— Говори. И помни: я — оттуда.

— Я помнить.

По моему знаку Драгомир отпускает пленника. Тот оседает на пол. Натыкается взглядом на меня, подносит коммуникатор к лицу. Напрягается, старательно придавая голосу твердость. Я подбадриваю его кивком.

— Трух, Валецки, ко мне идти, быстро. Нести пленный.

Шум помех. Слабый голос.

— Трух принял. На кого машина ставить?

— Оружие блок. Сами идти. Быстро. Много обезьян. Не унести. Мой ждать.

— Принял. Идти.

Офицер обессилено выдыхает. Я хлопаю его по плечу. Молодец. Бойцы поднимают арбалеты. Интересно, что это со мной? Чего это я творю? Какие пытки? Таким вещам меня не обучали. Триста двадцатый виновато бормочет:

«Экспресс-допрос в боевой обстановке. Стандартный курс».

«Ты опять за свое?»

«Извини…»

В тишине слышится только хлюпающее дыхание офицера. И приближающийся топот солдатских ботинок.

Глава 65 Птица путает следы

— Третий, ответь Кайман.

Солдат с пилотским джойстиком в руках ни жив, ни мертв. Грубо прикрученная к груди тряпка набухла от крови. Он то и дело норовит клюнуть носом, отчего машина рыскает вниз и с противным писком контрольной панели вновь стабилизирует полет. Офицер примотан к креслу второго пилота своим же ремнем. Руки его стянуты веревкой. Мы с Драгомиром держим ножи наготове. Время от времени щекочем их остриями шеи пленных. Два бойца напряженно сидят в десантном отсеке позади нас, морщат носы от незнакомого запаха горячего пластика. У их ног беспорядочная груда мяса — все, что осталось от патруля.

Шипение и треск. Вспышка молнии по правому борту. На долю секунды отсек становится ослепительно белым.

— … ответь Кайман… — снова доносится сквозь статику.

Я тычу раненому пилоту ножом в ухо.

— Отвечать! Больно не быть!

Тот выпрямляется. С трудом фокусирует мутный взгляд на консоли. Пытается проглотить комок. Давится чем-то, задыхаясь от страха. Я усиливаю нажим ножа. Тоненькая струйка крови течет по измазанной грязью шее, стекает за разорванный ворот комбинезона.

— Кайман, здесь Третий, — наконец, разлепляет непослушные губы пилот.

— Третий, твой есть отклонение маршрут. Доложить.

— Говори: сильная гроза. Говори: кислота с неба. Повреждение. Ну! — от страха и в горячке я тычу лезвием слишком сильно. Кровь струится все обильнее. Драгомир напряженно наблюдает за происходящим. Спеленутый офицер дергает шеей и вращает глазами, пытаясь что-то сказать.

— Кайман, здесь Третий. Гроза быть. Сильный фронт. Двигатель в кислота попадать. Иметь повреждений. Идти назад.

— Говори: пленные на борту. Пятеро.

— Кайман, на борт пять обезьян. Здоровый. Прием.

Кажется, вот-вот наш пилот отключится окончательно. Делаю знак Драгомиру. Тот грубо вырывает кляп изо рта у своего подопечного. Пленный жадно дышит. Ну и болван же я! У него же нос кровью забит, он едва не задохнулся!

— Третий, ты есть принимать сорок к юг. Принять север. Мой вести.

— Ты! — сдавленно кричу я офицеру. — Скажи, что машина теряет управление. Быстро сказать!

Прижимаю дужку ларингофона к его щеке. Драгомир стискивает жилистую шею офицера своими лапищами. Малейший намек, и он просто перекроет пленному воздух.

— Кайман, здесь Третий-ноль! Мэйдей. Терять управление. Молния повредить. Нет навигаций. Маяк нет дать. Мэйдэй.

— Третий-ноль, я Кайман. Понимать. Быть на прием. Делать эвак.

Пилот хрипит. Красная пена пузырится на его губах. Отключаясь, он тычется грудью в джойстик управления. Флаер проваливается вниз-влево, надрывно пищит сигнализация. Мы скатываемся в кучу на один борт, смешиваясь с окровавленными телами. Судорожно пытаемся выбраться из мешанины. Резкий рывок, срабатывает аварийная блокировка.

— Обнаружен критический сбой пилот. Принять управлений. Стабилизация. Держать курс сто шестьдесят, — ровным голосом сообщает автопилот.

— Далеко до моря? — спрашиваю у офицера, пытающегося столкнуть со своих колен голову мертвого пилота. Брезгливо стираю с себя кровавую полосу. Чьим-то подшлемником. Черт, да я тут совсем мясником стал. В жизни столько кровищи не видел.

— Двадцать минут лет, — глянув на панель, говорит офицер.

— Как выключить автопилот?

— Нет выключить. Все погибнуть, — затравленно зыркая, отвечает командир патруля.

— Не твое дело. Как выключить?

— Тот панель. Рука приложить. Мой. Твой не слушать. Приказ дать.

— Как ищут ваши упавшие флаеры? В море ищут?

— В море нет искать. Опасно. Болота, суша летать. Искать радар. Спасать. Море нет спасать.

Он начинает догадываться, какая участь ему уготована. Умоляюще смотрит на меня. Слезы катятся из его воспаленных глаз.

— Отпустить мой. Мой не сказать. Мой приказ делать, не сам есть. Отпустить, а?

Я смотрю на Драгомира. Тот пожимает плечами и отводит глаза.

— Прикажи снизиться до минимума. Скорость минимальная. Открыть кормовую аппарель… — удар грома заставляет меня замолчать. Машина снова резко дергается. Похоже, мы и вправду входим в полосу сильного шторма. — Идти в море. В море двигатель стоп. Понял? Повтори! Ну!

— Скорость и высота минимальные быть. Аппарель открывать. Море идти, курс прежний. В море двигатель глушить…

— Молодец. Делай. И осторожнее, не убейся раньше времени.

Драгомир цепляет ремень бритвенно острым лезвием. Рывок — и офицер едва не выпадает из кресла.

— Делай. Как я сказал.

Ватный лейтенант тянет трясущуюся руку к панели. Прикладывает. Бормочет, словно в бреду. Он на глазах теряет остатки человеческого облика. Страх душит его.

— Состояние командир возбужденный быть. Идти курс сто шестьдесят. Грозовой фронт скоро быть. Опасность. Подтвердить приказаний, — упрямится автопилот.

— Выполнять. Командир волноваться за экипаж. Пилот мертвый быть. Потому возбужденный быть.

— Делать. Внимание — начинать снижений. Болтанка быть. Экипаж пристегнуться, — голос автопилота едва слышен сквозь громовую канонаду. Нас начинает швырять, как на ухабах.

— Держись! — кричу я. Все хватаются за что придется. Трупы пляшут по палубе отсека, выделывая замысловатые движения. Мертвый пилот укоризненно качает бледным лицом с открытыми глазами.

— Аппарель открывать!

Резкий свист и грохот врываются в отсек. Уши закладывает напрочь. Флаер мечется, словно взбесившийся жеребец. Что-то монотонно бубнит автопилот. Контрольная панель покрывается желтыми предупреждающими сигналами.

— … опасность… сильный турбулентность… — доносится едва слышно.

— Говори: потеря управления! Говори: отказ приборов! Говори, сволочь!

— Аааа! — в ужасе кричит офицер, пытаясь забиться в узкую щель между креслом и пультом. Он не сводит с меня расширенных глаз. Разум покидает его. На мгновенье мне становится жаль его. Он такой же калека, как и я, жертва чужой войны. Может быть, ему даже повезет больше, чем мне. Может быть, он выживет и все забудет. Может быть. И я бью его ногой в лицо. Потому что руки заняты — я цепляюсь за страховочные петли.

— Говори, или убью! — беззвучно ору я.

Он не слышит меня. Но все, что надо, он читает по моим побелевшим губам. Глаза его стекленеют. Он одной рукой ловит летающую по кабине на тонком шнурке гарнитуру. Цепляет ее и начинает бормотать.

— … нет управлений… мы падать… пилот умирать… — больше догадываюсь, чем слышу сквозь завывания тысячи дьяволов.

— Третий, держаться… эвак лететь… делать посадка…

И все. Я разряжаю в пульт связи магазин трофейного пистолета. Искры и звон. Все вокруг — в красных аварийных сигналах. Драгомир подтягивается на стойке пилотского кресла. Тесак с хрустом пробивает спину хнычущего офицера. Он удивленно смотрит на кончик ножа, что высовывается из его груди. Лицо его стремительно теряет напряженность, черты смягчаются. От поднимает глаза, смотрит на меня. Детская улыбка трогает его губы. Господи, он же совсем молоденький! Безмятежный мертвый взгляд прощает меня. Я отпускаю петли и качусь прямо в веселый кружок пляшущих тел. Бородач рядом со мной, белый, как смерть, блюет на свой комбинезон, не в силах отпустить страховочную сетку. Я думаю, что если раньше был полудурком, то теперь окончательно слечу с катушек. Потому как я пилот, а не коммандос, и мне такие подвиги вовсе не по плечу. И никакой боевой робот не будет в силах мне помочь. Триста двадцатый возражает. Говорит, что это — временная дисфункция воли, вызванная сильным боевым стрессом.

Переползаю в хвостовую часть. Нет сил отпустить страховочный линь. Внизу, в открытом зеве аппарели — черное ничто. Грохот и вой лишают уверенности. До земли может быть метр, а может — сто. В любом случае — поделать уже ничего нельзя. Драгомир, цепляясь за линь, заглядывает вниз. Нервно сглатывает. Двое парней над нами с нескрываемым ужасом таращатся в зев люка. Их скрюченные пальцы стискивают страховочную сеть мертвой хваткой. Мы с Драгомиром смотрим друг другу в глаза. Он быстро крестится. А я — нет. Не привык. Просто набираю воздуха побольше. Киваем. Разжимаем руки одновременно.

«Боевой…» — начинает было Триста двадцатый. Как вдруг — «БАМММ!». Я с размаху впечатываюсь лицом в жижу, воздух со свистом вылетает из моей сплющенной груди. Я пытаюсь вздохнуть. Грязь течет в рот. Я судорожно сворачиваюсь в позу младенца. С хрипом толкаю в себя кислород пополам с дождем. Ливень захлестывает глаза черной дрянью. Скрип на зубах. Я поднимаюсь на колени, ползу, инстинктивно выбираясь на возвышенность. Черная тень встает на дыбы. Хватает меня. Тормошит. Трет мне уши.

— Ты есть великий воин! Спасать Каменица! Убить юс! Я дать тебе лучший женщин не для дети! Есть мясо! Мы победить! Мы бить юс! Мы уметь война!

Он орет еще что-то восторженне сквозь гром и вой ветра, этот сошедший с ума от радости Драгомир. Никакому урагану не под силу справиться с этой кряжистой глыбой. А я только и могу, что дышать сквозь боль в груди. И глупо улыбаться, пряча глаза от дождя.

Триста двадцатый сообщает, что ушиб груди незначителен. И что все в норме. Он даже рад этому приключению. Господи, да что за монстра ты мне подселил?

Потом мы собираемся вместе и гуськом тянемся сквозь водяные смерчи. До утра нам надо дойти до деревни.

— Дойти. Недалеко быть. Медленно лететь. Дорога знать, — заверяет меня Драгомир. Его воины снова молчаливы и непроницаемы. Один из них с ножом в руке выходит вперед. Мы движемся следом. После всего, что с нами было, никакие крокодилы со змеями нам нипочем. Так я думаю, стараясь не попасть в наполненную водой грязевую яму.

Глава 66 Дом, милый дом

«Обнаружен сигнал поискового модуля. Задействован высотный ретранслятор. Коды доступа соответствуют действующим», — сообщает Триста двадцатый.

«Ты его слышишь? Как?»

«Сигнал устойчивый. Принимаю через встроенный модуль связи. В радио— и ментадиапазонах. Широкополосное вещание».

«Это что — за нами? Ты уверен?» — я никак не могу поверить в происходящее.

Сын Бранки Злотан теребит меня за рукав. Не может понять, что со мной случилось. Почему я вдруг перестал рассказывать про планету Джорджия. И про Карлик. И про Йорк. Замолчал на полуслове и сижу, глядя в никуда пустыми глазами.

«Ответ положительный. Тестирование проведено. Сигнал устойчивый. Дать голосовую расшифровку трансляции?»

«Давай».

«…поисковый модуль бортовой номер MX197456. Веду поиск объекта номер 93/222/384. Для определения местонахождения объекта прошу дать маяк в аварийном радиодиапазоне, ключ открытый, стандартный, либо задействовать систему аварийного оповещения с применением средств идентификации… я поисковый модуль бортовой номер…»

«Черт, долго он тут крутится?»

«Поисковый модуль идентифицирован восемьдесят секунд назад. Обнаружен девяносто пять секунд назад, в тринадцать тридцать два бортового времени. Следует курсом 15, скорость 110 километров в час. Выход из зоны досягаемости через три минуты».

Я срываюсь с места. Злотан бежит за мной следом. Я мчусь к выходу на поверхность, молнией пролетая мимо отшатывающихся от неожиданности женщин. Выглянувший из дверей воин, встревоженный моим сумасшедшим выражением лица, подхватывает арбалет и тяжело топает за мной, на ходу что-то дожевывая.

— Скажи мэру — за мной летят! Друзья! Скажи мэру! — кричу ему на бегу.

Бородач еще пару секунд бежит следом, переваривая сказанное. Кивает и сворачивает в каменный проулок.

— Эжен! Эжен! — задыхаясь, кричит мне Злотан. — Там есть ветер. Сильно. Нельзя там. Дождь плохой есть!

— Знаю. Останься, — отвечаю.

Мальчишки тут приучены к дисциплине. Злотан не исключение. Он уже ходит дежурить на наблюдательном посту, службу знает. Поэтому он не делает попытку выскочить вслед за мной в ревущий ливнем сумрак. Приказы взрослых воинов не обсуждаются.

Стена воды едва не сбивает меня с ног. Опустив голову, бегу по черным потокам, поднимая фонтаны брызг. Ничего не вижу уже в двух шагах.

«Выход спасательного модуля из зоны досягаемости через одну минуту».

Я вою от злости, отплевываюсь едкой невкусной водой. Тяжелые капли бьют по спине мягкими пулями. Мне надо отойти от деревни как можно дальше, чтобы не обнаруживать свое присутствие рядом с ней. У меня ни черта не выходит. То и дело я проваливаюсь в водяные ямы. Оскальзываюсь на мокрых камнях и падаю, зарываясь в бурлящие потоки с головой. Раскаты грома закладывают уши ватой. Я то бреду, согнувшись, под порывами ветра, то карабкаюсь на четвереньках. И уже не понимаю, где я.

«Двадцать секунд до выхода модуля из зоны досягаемости».

Я сдаюсь. Опускаюсь на корточки. Натягиваю капюшон на мокрую голову. Дождь хлещет меня косыми струями. С бороды течет, хоть выжимай.

«Врубай маяк. Давай. Чего ждешь? Скорее… Какого черта ты молчишь, жестянка? Ну! Врубай…»

«Есть канал связи с поисковым модулем».

«Объект номер 93/222/384, я поисковый модуль номер MX197456. Ваш сигнал зафиксирован. Оставайтесь на месте до прибытия модуля наведения. Ожидайте эвакуации. Повторяю…»

Я так и сижу, мокрый, как мышь, раскачиваясь под ударами ветра. Холод начинает сотрясать меня крупной дрожью, пробирает до костей. Или это просто нервы? Голос с неба, нормальный человеческий язык, пусть на нем изъясняется всего лишь тупой автомат. Ну и что? Для меня его монотонное бормотание — глас божий. Меня ищут среди дождя. Крики людей доносятся сквозь плеск воды и дробь капель по капюшону. Кто-то наталкивается на меня, теребит за плечо. Набрасывает сверху непромокаемую накидку, созывает остальных. Вскоре вокруг меня уже небольшая группа поднятых по тревоге бойцов.

Они напряженно всматриваются в пелену дождя, готовы сразиться хоть с чертом. Я не отвечаю на вопросы. В голове все смешалось. Неужели весь этот ад может исчезнуть? И я не подохну в зубах крокодила или от неизвестной болезни. Может быть, увижу нормальное небо над головой. Вдохну воздух, от которого не кружится голова и не ломит в груди.

— Эжен! Эжен! Что ты делать? Отвечать! Кто лететь? — Драгомир орет мне в самое ухо. Голос будит меня.

— За мной летят. Друзья. Я улетаю от вас, Драгомир, — тихо отвечаю я.

Но он слышит. Приседает рядом.Обнимает меня за плечи.

— Так не есть хорошо. Не правильный есть. Идти в Каменица. Проводить достойный. Как воин. Прощаться.

Он встает. Тянет меня за собой. Я упираюсь так, что едва не падаю в лужу.

— Мне нельзя уходить. Меня могут снова потерять.

— Мы есть прощаться. Ты ждать. Не улететь так. Тебя охранять, — он исчезает в водяной взвеси. Воины смыкаются вокруг меня теснее. Рядом с их молчаливой уверенностью становится спокойно. Они готовы защитить меня. Я один из них. Я брат им, как и они мне. Они не спрашивают, что я делаю. Мужчина сам выбирает свой путь. Никто ему не указ, только его честь.

Я выбрал. Я улетаю. Назад в свой сытый благополучный мир. Где тепло и вода льется только из душа. Домой. К знакомым лицам. Только вот отчего мне кажется, будто я совершаю что-то не то?

Модуль наведения отмечается во мне еле слышным редким попискиванием. Поддерживает меня, напоминает, что я не один. Частота его сигналов постепенно растет. Эвакуатор приближается. Интересно, смогу я услышать его двигатели среди грозы?

— «Красный волк», здесь «Сурок». Вижу маяк. Сообщи условия посадки.

Ну и дела! Милан собственной персоной. Должок возвращает. Ну-ну. Значит, уже рядом совсем, коли я его через чип слышу. Но шум двигателей по-прежнему неразличим среди шторма.

— «Красный волк» — «Сурку». Резкие порывы примерно до двадцати пяти-тридцати. Низкая облачность, шторм. В зоне посадки союзники. Не стреляй.

— Принял. Снижаюсь.

«Дружественный объект, пеленг тридцать, дальность два километра. Полтора. Километр. Высота сто. Дальность восемьсот метров. Пятьсот…» — диктует Триста двадцатый.

Драгомир снова возникает из дождя. С ним еще люди. Много. Стоят, согнувшись под ударами ветра, закрывая лица руками от водяных струй.

— Этот подарок тебе. Мой нож. Сам делать, — говорит Драгомир. — А этот — для твой Император. Подарок от Каменица.

Он протягивает мне увесистый кожаный мешок.

— Тут вкусный еда. Одежда теплый. Император быть доволен. Помнить Каменица.

— Спасибо тебе, Драгомир, — мне почему-то не хочется объяснять этим хорошим людям, кто такой этот самый Император, и в какой невообразимой дали он сидит. И что никакие подарки я ему передать не смогу. Пусть лучше они думают, что нашему божеству будет приятно от их мешка с копченым мясом. И я снимаю с себя кобуру. И нож.

— Это тебе. На память. Больше у меня нет ничего.

Драгомир стискивает меня в медвежьих объятиях. Воины подходят ко мне по одному. Молча смотрят в глаза. Кивают. Я улыбаюсь им, щурясь от дождя. В темноте лица их одинаковы. Когда подходит Марко, говорю ему:

— Не бей больше свою жену. Она тебя очень любит.

Он смотрит удивленно. Молчит. Потом кивает. Я пожимаю его ладонь-лопату.

— Я ждать мальчик. Сильный воин, — сообщает мне Мила, перекрикивая ветер.

— Удачи тебе, красавица.

А Бранка ничего не говорит. Просто обнимает меня крепко. Прижимается щекой к моему отсыревшему дождевику. Дождь шевелит ее выбившиеся из-под капюшона мокрые пряди. Потом она отстраняется, сует руки под свой плащ. Надевает мне на шею, прямо поверх одежды, шнурок с крестиком.

— Господь хранить тебя.

Злотан жмет мне руку. Совсем как взрослый.

Хорошо, что дождь. Под дождем слез не видно. Все становятся одинаковыми. Мужчины и женщины. Воины и их жены. У всех лица мокрые. Потому что вода с неба.

Грохот ветра растет. Или это уже не ветер? Драгомир пускает ракету. Красное пятно на мгновенье выхватывает из темноты черные ссутулившиеся фигуры. Ливень глотает свет. Внутри тела поднимается и нарастает вибрация. Стучат зубы. Лужи и ручьи подергиваются мелкой рябью. Слышится низкий гул. Вот он уже перекрывает звуки шторма. Из серой пелены проступают дрожащие огни.

— Юджин, ходу!

— Иду!

Огромная тень раскачивается у самой земли. Плеск аварийного трапа. Дождь жадно набрасывается на новую добычу. Хлещет в раскрытый фонарь. Я вцепляюсь в мокрую шершавую поверхность. Трап тянет меня вверх. Проклятый мешок с подарками не желает помещаться в тесной, светящейся индикаторами, пещере. Я заношу ногу. Оглядываюсь. Сгорбившись на пляшущем подо мной звере, смотрю вниз, на неясные тени. Неожиданно для себя говорю:

— Я вернусь за вами.

Яростный ветер забивает слова назад в глотку. Я отплевываюсь водой. Медленно вбираю в себя воздух. Кричу, что есть сил:

— Я вернусь за вами! Слышите? Ждите меня!

Они слышат. Одна из теней поднимает вверх руку ладонью вперед.

Я с трудом втискиваюсь в свой ложемент. Створки смыкаются над головой, едва не защемляя мне волосы. Тишина, разбавленная лишь вибрацией корпуса, давит на уши.

«Подключение к бортовой сети».

«Принял».

«Предупреждение — второй пилот не экипирован».

«Не умничай, птичка…»

Ускорение вдавливает меня в жесткую спинку. Закладывает уши. Что поделать, придется потерпеть. Путешествовать пассажиром на стареньком боевом «Москито» — это вам не на лимузине кататься.

Триста двадцатый ликует. Я как-то не замечал за всеми своими переживаниями, каково ему было в этом аду. Где самой сложной штукой был портативный электрогенератор. Ведь он, как и я, запросто мог умереть. Вместе с моим телом. Еще я думаю, что наконец-то прочитаю почту. Ту, что не успел прочесть перед вылетом. И о том, сколько еще сюрпризов ждут меня наверху. Думаю, после всего, что было, все они приятными окажутся. Иначе ведь и быть не может.

— Ты как, дружище? — интересуется Милан.

— Нормально. У вас что, больше некому было слетать?

— Такое дело я никому не доверю.

В голосе его слышится улыбка.

— Как там у нас?

— Много интересного. Мы ж тебя похоронили, можно сказать. Но ты не волнуйся, все твои вещи целы.

— Я не волнуюсь.

— Мы на подлете. Пара минут до посадки.

— Скорей бы. Спасибо тебе.

— Да брось. Там тебя встречать будут, — загадочно сообщает Милан.

— Встречать? Меня? Кто?

— Увидишь, — смеется он. — Все, отключаюсь.

И тревожное ожидание опускается на меня. Тревожное и радостное одновременно. Ведь все плохое уже позади. И впереди — только хорошее. Так я про себя решил. И Триста двадцатый со мной согласился. Сказал что-то непонятное про пройденную точку бифуркации, и умолк. Но так, что я догадался — это он со мной соглашается.

Только вот часть меня внизу осталась. Среди черного дождя, под слоем камня, на раскисшей от воды земле. И вместо этой части глубоко внутри поселилась пустота. И она постепенно делает меня другим. Не тем беспечным Юджином, что колесит повсюду, подчиняясь своим странным прихотям. Вот бы еще понять, что со мной произошло на этой трижды клятой прародине человечества.

— Внимание, входим в посадочный створ.

Я ощущаю, как шасси касаются палубы, дрожь машины на стыках настила, толчок парковщика, лязг захватов.

Томительное ожидание. Представляю, как на посадочную палубу обрушивается ураган воздушной смеси. Как растет давление в отсеке. Как глухо урчат климатизаторы, поднимая температуру. Как механики суетятся вокруг замершей машины. В нетерпении жду, когда распахнутся створки кабины. Вот сейчас. Еще немного. Ну же. Не тяните, братцы. Давай, открывайся!

Свет обрушивается на меня ослепительным водопадом. Грудь распирает от чистого холодного воздуха. Лязг и гудение механизмов. Белые пятна лиц. Вглядываясь в них, понимаю: наконец-то я вернулся домой.

Конец.

Игорь Поль ЗНАКОМЬТЕСЬ — ЮДЖИН УЭЛЛС, КАПИТАН

Глава 1 О вреде вживленного оборудования

Солнечные блики играют на гранях клинков, отражаются от мягко шевелящейся водяной стены, переливаются в зеленоватой водной толще. Чертов дизайнер обещал, что вода будет создавать ощущение умиротворения, а коллекция уникальных дуэльных клинков — будить возвышенные чувства и успокаивать нервы. Ни черта она не создает, эта вода, кроме зябкой ломоты в костях. А взгляд на груду блестящих железок пробуждает болезненное воспоминание о том, какую огромную кучу кровных он за них отвалил, поддавшись на уговоры. Да еще и наличными. Жак Кролл, глава попечительского совета неправительственного благотворительного фонда «Справедливость», в очередной раз окидывает огромный кабинет рассеянным взглядом. «Черт меня дернул на эти расходы», думает он, и с досадой признается себе, что прежний рабочий кабинет — плотно зашторенная комната с обитыми шелком стенами над залом ресторанчика «Свеча и Крест» — был во сто крат уютнее. И тут же черт предстает перед ним в своем неприглядном обличье. Морда его подозрительно похожа на самодовольную физиономию Серджо Миловича, злейшего конкурента, заправлявшего профсоюзами сталелитейщиков. В пику новому особняку которого штаб-квартира «Справедливости» и была перенесена в верхний этаж городского делового центра. Впрочем, справедливости ради заметим, что господин Милович имеет к профсоюзам такое же отношение, как и господин Кролл — к благотворительности.

Пленка силового поля едва заметно переливается, открывая шикарный вид на раскинувшийся внизу город. Жак Кролл, квадратного вида мужчина средних лет в безупречном костюме, пребывает в плохом расположении духа. Хорваты совсем обнаглели. Прежнее соглашение о разделе территорий, достигнутое его отцом, больше не действует. Оптовые поставщики Миловича плюют на все договоренности, заваливают уличных дилеров качественной синтетикой по демпинговым ценам. Отличная натуральная дурь больше не пользуется спросом. Чертовы нарки голосуют карманом за прогресс, предпочитая количество качеству. Ипподромы и игорные заведения, «подотчетные» Кроллу, постепенно пустеют. Реки поступлений от букмекеров превращаются в ручейки. Нахрапистые конкуренты развернули такую массированную рекламную кампанию своему новому детищу — боям без правил на старых самолетах, что места на авиашоу богатенькие придурки с других планет заказывают за полгода. «Куда катится мир», с тоской думает Жак.

А тут еще эти странные звонки. Ниоткуда, как божится Марк, глава службы охраны. Так теперь по-модному зовется командир бригады бойцов, отвечающих за безопасность Кролла. Первый звонок раздался три дня назад.

— Слушаю, — так ответил Жак на короткую трель коммуникатора. С некоторым удивлением. Было чему удивиться. Звонивший не включил изображение, это раз. Абонент оказался неопознанным. Что очень странно — аппарат запрограммирован пропускать только идентифицированных абонентов. Это два. Номер самого Кролла был закрыт от публичного доступа и более того — позвонить на него можно было только с определенных каналов, число которых было строго ограничено. Это три. Тем не менее, аппарат пропустил этот вызов.

— Господин Кролл, настоятельно рекомендую вам отменить свои распоряжения относительно Юджина Уэллса и баронессы Мишель Радецки. Попытки настаивать на выполнении ваших прежних приказов относительно вышеназванных персон будут пресекаться, — произнес неизвестный голос. Впрочем, довольно странно произнес. Не прерываясь для вдоха. Абсолютно без выражения.

— Не понимаю, о чем вы. С кем имею честь говорить? — спрашивает ошарашенный «председатель», одновременно нажимая ногой кнопку под столом.

— Всего доброго, господин Кролл.

Связь прерывается.

И тут же в кабинет врываются несколько молодцов с оружием наперевес. Разбегаются по помещению, заглядывая во все щели. Одинаковые пиджаки смотрятся на них довольно нелепо. Равно как и неумело повязанные цветастые галстуки. Марк — глава охраны, входит следом через тридцать секунд. Еще с парой вооруженных до зубов бойцов.

— Что случилось, босс? — спрашивает он, быстро оглядывая кабинет.

— Марк, сколько раз тебе говорить: вооружи свою банду достойно. Представь, во что они превратят мой офис, если откроют пальбу, — раздраженно бросает Кролл. — Выдай им парализаторы. От них ни дыр, ни крови.

— Хорошо, босс, — наверное, в тысячный раз обещает Марк. «Какой боец сменит хороший ствол на полицейскую игрушку? Да над нами на улицах смеяться начнут», — думает он при этом.

— Убери всех. Останься. Выясни, кто мне звонил по закрытому каналу. Срочно. Я хочу знать, кто за этим стоит.

— Хорошо, босс.

— Черт возьми! — взрывается Кролл, брызжа слюной. — Сказано: зови меня «сэр»! Мы солидная организация, не какая-нибудь уличная шваль!

— Понятно, босс… то есть, сэр.

И через минуту:

— Босс, то есть, сэр. Ближайшие полчаса вам никто не звонил. Алекс все проверил. Чисто.

— Не держи меня за идиота, Марк. Мне только что звонили по закрытому каналу. Я хочу знать: кто играет со мной в эти игры.

— Хорошо. Проверим еще раз.

Но и эта проверка ни к чему не привела. Более того — только добавила туману. Звонок не был зафиксирован ни одним контрольным блоком, словно аппарат включился сам собой и заговорил человеческим голосом. Озадаченный Кролл провалился в глубокое кресло. Помял подбородок, разглядывая невозмутимого начальника охраны.

— Странно. Может, это правительство? У их ребят, я слышал, есть всякие мудреные штуки, куда хочешь могут влезть. Какая-нибудь секретная служба. Что скажешь?

— Не знаю, сэр, — с сомнением отвечает круглоголовый, коротко стриженый Марк. — Но я попробую проверить.

— Подними всех, кто у нас там есть. Пускай отрабатывают.

— Понял. Я могу идти?

— Иди.

Затем Кролл с сожалением опускает дорогой коммуникатор в приемник утилизатора. Достает из ящика стола другой.

— Жюль.

— Да, босс.

Кролл недовольно морщится, но сдерживает себя.

— Что у вас с этой дамочкой? И ее чокнутым дружком?

— Заказ оплачен и подтвержден. Представитель партнера на связь пока не выходил. Вы же знаете его правила. Он найдет брешь, не сомневайтесь.

— Как долго мне ждать?

— Я рассчитываю, что в течение недели он даст о себе знать.

— Не подведи меня, — он внимательно смотрит на сухощавого неприметного мужчину в кресле флаера. — Как в прошлый раз.

Тот невольно ежится под тяжелым взглядом.

— Будьте спокойны, босс. Осечка исключена.

Голограмма гаснет. Жак откидывается на спинку кресла. Запрокидывает голову, с наслаждением потягивается. Змеиная голова смотрит на него в упор. Переливающееся гибкое тело собирается для броска. В ужасе он слетает с кресла. На звук выстрелов снова вбегают молодцы с разнокалиберными стволами. Мгновенно ориентируются в обстановке и открывают огонь на поражение, поливая угол, в который целится шеф, струями свинца. От сумасшедшей пальбы все глохнут. Марк подбегает к растерянно оглядывающему кабинет начальнику. Пистолет в его руке трясется, гильзы усеивают дорогой ковер. Стена за огромным рабочим столом, да и сам стол, избиты пулями. Целые пласты покрытия лохмотьями свисают вниз.

— Что случилось?

Кролл не отвечает. Медленно подходит к столу. Осторожно заглядывает под него. Прячет пистолет под мышку.

— Вот дьявол! — наконец, говорит он. — Привидится же такое. Змея, как живая, представляешь?

Марк знаком выгоняет довольную разминкой толпу.

— Отдохнуть бы вам надо, босс. То есть, сэр.

Но на следующий день странный звонок повторяется. Несмотря на полную замену аппаратуры. В то же самое время. И снова без всяких следов. А через пять минут после звонка огромная крыса размером с собаку спрыгивает с потолка. Ответственного за связь тут же закатали ногами в бетон и отправили в автономное плавание, заподозрив нечистую игру конкурента. Но это не помогло. На следующий день после аналогичного звонка большая бесхвостая кошка вцепилась Кроллу в руку. Удивленный врач, специально приглашенный для демонстрации странных видений, увидел, как укушенная рука синеет в месте, где на ней остались глубокие отпечатки зубов.

Сейчас, когда время близилось к двенадцати, настроение у господина председателя стремительно падало в ожидании очередного кошмара. «Черта с два я тебе поддамся, кто бы ты ни был, сволочь», — думает Кролл.

— Марк.

— Слушаю, босс.

— Как дела у Жюля?

— Неважно, босс. По слухам, наш партнер потерял еще двоих. Чертовщина какая-то. Одного сбила собственная машина. Второй отравился бутербродом, пока сидел на позиции.

— Странно. До сих пор я считал, что он работает без сбоев.

— Так и есть, босс. Он всегда выполняет заказ. И я никогда не слышал о потерях с его стороны. Думаю, теперь он пустит в дело все свои силы. Получается, ваша парочка бросила ему вызов.

Кролл в задумчивости постоял у водяной стены, удерживаемой невидимой пленкой силового поля. Отстраненно вглядывался в зеленые блики.

— Время, сэр. Позвать парней?

— Давай.

На этот раз ни одного коммуникатора в кабинете не было — убрали специально. Ровно в двенадцать сам собой включился визор. Демонстрируя беспорядочное мельтешение, аппарат тем же монотонным голосом повторил привычное обращение. Слово в слово. А потом из водяной толщи выметнулась огромная морская гадина. Видимая только кричащему от ужаса Кроллу, она стремительно обвилась вокруг его тела. Крик быстро перешел в задушенный хрип. Сгрудившись у дергающегося в конвульсиях тела, охранники, толкаясь и мешая друг другу, пытаются оказать первую помощь. Срывают галстук. Разрывают воротник рубахи. Делают искусственное дыхание.

Лицо Кролла начинает синеть. Прибежавший через несколько минут личный врач шефа поднес к шее умирающего переносной медицинский сканер. Пощелкал переключателями. Словно не доверяя показаниям прибора, пощупал пульс.

— Что с ним, док? — спрашивает Марк.

— Он умер.

— Ты что, спятил? У него в загривке лучший на планете диагност! С таким мертвецы сами до операционной доходят.

— Его имплант не работает. Тесты проходит, но не работает. Я такого никогда не видел.

— Я тоже, — Марк отрывает взгляд от мертвого тела хозяина. Смотрит на растерянных бойцов. — Это ж надо — откинуть копыта из-за какой-то свихнувшейся железки. Чудно… Кто в это поверит? Чего встали? Быстро всю смену сюда! Оцепить этаж. Никого не выпускать.

Глава 2 Прибытие

Привет. Я — Юджин Уэллс. Помните меня? Я тот самый пилот, капитан в отставке. Почему в отставке? Ну, как же, я ведь рассказывал. Меня выставили с Флота по состоянию здоровья, так это в моих бумагах называется. Приставили ко мне приходящего врача и пару уборщиц. До той поры, пока мой биочип в загривке не рассосется. На самом деле, после того случая, ну, когда я с небес в море сковырнулся, я просто с катушек слетел, так все вокруг говорили. Да и неудивительно это после пары недель болтания на плотике. Бррр! До сих пор помню горький вкус океанской воды. И летучих рыб. Я их ловил растянутой рубахой и ел сырыми. Такие дурищи: прыг — и мчатся, куда глаза глядят. А тут я ее — хлоп! И уже жую. А вкус у этих созданий такой, будто холодную резину в рот сунул. А дальше все как в тумане. Как сказано в медицинском заключении — дегидратация организма и, как следствие, повреждение мозговой ткани и нарушение высшей нервной деятельности. Слишком долго я болтался в море и пил забортную воду. Честно говоря, если бы не счастливый случай, я бы вам и этого не рассказал. Я теперь не помню даже того, как в детстве в школу ходил. И того, что со мной пару минут назад происходило — тоже не помню. Забываю напрочь. Котелок мой — как дырявое решето стал. Сколько ни лей в него — все обратно на землю вытекает. Но когда Триста двадцатый влез в меня без спроса — все пошло на лад. Пожалуй, он — единственное существо, которое мне как брат. Моя половинка. Пусть он всего лишь программная оболочка боевого робота — ни о ком, кроме него, я так тепло не думаю.

Я стоял во весь рост в кабине оператора оружия старенькой спарки «Москито». Физиономия моя почернела от въевшейся сажи, черная бородища промокла от земного ливня и спуталась. Грязный летный скафандр весь покрыт заплатами, ботинки заляпаны грязью. Настоящее чудище из каменного века, таким я вернулся с веселой прогулки на древнюю Землю. Рядом извлекали из пилотской кабины моего спасителя — Милана. Я не обращал на него внимания, как и на людей внизу, что уставились на меня, побросав дела. Я спустился на палубу, поддерживаемый Ченгом, своим техником. Он говорил что-то ободряющее, а я кивал в ответ, но глаза мои были обращены только туда, вперед. На нее. Кроме нее, я никого сейчас не видел. Кажется, она тоже.

— Ты меня напугал, Юджин! — сказала Мишель, и мы крепко обнялись. Стояли на виду у всех посреди огромного ангара, и сажа с моего скафандра пачкала щеку баронессы. Она опустила голову, чтобы я не видел, как она плачет. Она считает себя очень сильной, и никому на свете не позволит сомневаться в этом. Никто не в силах заставить лить слезы баронессу Радецки фон Роденштайн. Тем более, такой недоумок, как я. Поэтому она прижималась ко мне все крепче, и слезинки скатывались по резине моего скафандра, оставляя на нем мокрые дорожки.

Мишель никак не желала поднять голову. Не хотела, чтобы я увидел ее такой. Плачущей. Только я все равно заставил ее сделать это. Легонько приподнял ее голову за подбородок. Тогда Мишель закрыла глаза. Она очень смешная, с пятном сажи на щеке, с мокрыми ресницами и хлюпающим носом. Зачем-то вырядилась в синий технический комбинезон. Такой чистенький на фоне неряшливых палубников.

— Что мне сделается, — пробормотал я. И еще добавил какую-то глупость про то, что все будет хорошо. Хотя как тут будет хорошо, когда в моей голове все в узел заплелось. От того, что я рад видеть Мишель. И от того, что понять не могу, как она тут очутилась. В дикой дали, в дыре под названием «Солнечная система». На базе «Будущее Земли». Это ведь только в сказках дураки влюбляются в принцесс, а те отвечают им взаимностью. Не настолько я глуп, чтобы в эти бредни верить. Одно дело — ее письма. И то, какой я ее помнил. Как мы играли в пару на дурацком корабле любви. И совсем другое — когда вот так, на самом деле. Раз — и она уже тут, во плоти. А я не знаю, что и сказать. Точно, дурак и есть.

— Черт возьми, Юджин, — сказала она, отворачиваясь и растирая сажу пополам со слезами. — Не смотри на меня. Дай в себя прийти.

— Не смотрю, — ответил я и зажмурился.

— У тебя просто способности в истории влипать, — пожаловалась она. Вытерла глаза. Я чувствовал ее взгляд даже с закрытыми глазами. И то, что у нее внутри. Тревогу, радость, ожидание. Все вместе.

— Это просто борода. И сажа, — успокоил я. — Там, внизу, все черное. Даже дожди. В жизни такой дыры не видел.

Она улыбнулась, потянула меня за собой. Я потопал следом за ней на негнущихся ногах. Только сейчас я заметил, сколько людей на меня смотрит. Кажется, все свободные от вахты палубники тут собрались. Хлопали меня по плечам, тормошили, жали руку, оглядываясь на Мишель. Отовсюду неслись приветственные возгласы.

— Привет, Юджин! Как там Земля? Отдохнул на природе? Петь не разучился? А бабы там есть? Красивые? Где ты прятался-то? Мы тебя искать замучились. Заходи вечером, пропустим по стаканчику…

А я только кивал и улыбался. Все-таки здорово снова дома оказаться. Словно в другом мире. И Мишель потащила меня прочь под шипение и визг механизмов. А все я никак не мог привыкнуть к тому, что дождь сверху больше не льет.

— Сэр, что с этим делать? — крикнул мне вслед один из техников, показывая мокрый мешок.

— Оставь, после заберу!

База сильно изменилась за время моего отсутствия. Я глазам своим не верю — снова появилась охрана. Сразу у переходного люка торчала парочка типов с внимательными взглядами. Разве что без брони. А так — все при них — дубинки, пистолеты.

Народу в коридорах прибавилось. Много новых лиц. На меня и на Мишель смотрят с любопытством. Есть на что глянуть. Бородатый детина в перепачканном рванье и весь в саже. И красивая женщина с размазанным по щеке грязным пятном и в новеньком, подчеркивающем все ее соблазнительные выпуклости, комбинезоне. Оба — сияют, будто только что родились.

Больше всего удивляло количество бездельников. Пару месяцев назад в коридорах можно было встретить лишь спешащих на вахту или наоборот. Вся жизнь наша была: вахта — обед — короткий сон — вахта. Не до прогулок нам было. А теперь наш списанный авианосец стал похож на гражданскую базу — столько лишних людей толклось в коридорах. Они неспешно болтали друг с другом на перекрестках и у лифтов. Вроде бы им делать больше нечего. И кое от кого ощутимо попахивало спиртным. А в одном месте вентиляция вообще донесла до меня запах травки.

На каждом шагу отличия от прежней жизни. Из санблока через полураскрытый люк несло аммиаком. Робот-уборщик, путаясь под ногами, деловито подвыл, приводя в порядок затоптанную серую палубу. Только вот моющий раствор в него залить забыли, или кончился он. И, по-видимому, отключили у бедняги контрольный блок. Глупая машина старательно шипела соплами и раз за разом пыталась стереть несуществующую пенную лужицу, да так и не могла сдвинуться с места, потому что палуба под ней оставалась грязной, а программа не позволяла перейти дальше. Из кают-компании доносились громкие голоса и грубая брань — кто-то с кем-то крепко спорил, не стесняясь в выражениях. Глядя на эти изменения, мне почему-то вспомнилась таверна «Обожженные барды» на Йорке. Та самая, где я познакомился с вербовщиком. Жуткий вертеп. Разве что здесь опилок на палубе нет. И мне стало неловко за свой дом. За «Будущее Земли». Волшебный мир, куда я мечтал вырваться из ада, как-то вдруг резко краски потерял. Тусклым стал, как древнее фото. Когда тебе плохо, всегда представляешь места, где ты был раньше, лучше, чем они есть на самом деле.

— Куда мы идем? — спросил я у Мишель.

— Ко мне, куда же еще? — удивилась она.

— Может, лучше в кают-компанию? Поговорим как люди. Кок нам вкусность какую-нибудь сготовит. Целую вечность нормальной еды не пробовал.

— Туда? — И на лице ее явственно обозначилась брезгливость. — Ты, видимо, давно там не был. Сейчас там не поговоришь. Сидеть, слушать пьяные россказни и похабные анекдоты и ждать, когда очередной немытый герой удаль передо мной начнет показывать? Удовольствие сомнительное. Да и драки там теперь постоянно. А твой кок третий день, как в лазарете. Его супом ошпарили во время очередной свары.

— Ничего себе… Что тут случилось-то? Пока я тут был, ничего такого не наблюдалось.

— Это ты у вашего босса спроси, у Милана. Развел демократию, — довольно жестко ответила Мишель.

— Милан нормальный парень, — попытался я защитить своего спасителя. Хотя и начал понимать, откуда что взялось. Синяки — они всюду синяки, как ты им не плати и сколько не угождай. Конченые люди. Зря мы охрану тогда поперли. Без кулака в качестве стимула в общении с местным сбродом обойтись трудно. В чем-то прав был Петр Крамер, отставной полковник, которого мы вышвырнули с корабля вместе с охраной.

И все же думать про Милана плохо не хочется. Даже если он и не справился. Поэтому я добавил:

— К тому же Милан меня спас.

— Ну да. Я забыла. Извини, — вежливо сказала Мишель.

Я постепенно приходил в себя. Черт, я ведь похож на пугало. И пахнет от меня, наверное. Отвык я от нормальных условий. Иду рядом с такой женщиной, и про все на свете забыл.

— Давай зайдем ко мне на минутку, — попросил я. — Мне бы вымыться надо. И переодеться.

— Как же, к тебе, — ответила Мишель. — Твоя каюта давно занята. Даже вещи твои растащили.

— Занята? Почему?

И мы остановились.

— Да ведь тебя уже похоронили, Юджин! Бросили. А вещички по жребию поделили. В твоем контракте наследники не обозначены.

— Мишель, что ты такое говоришь? Тут не лучшие люди, конечно. Но мы все же летали вместе. Воевали.

— Эх ты, последний герой галактики, — грустно улыбнулась она, глядя на меня, как на несмышленого ребенка. — Похоронили тебя. Давным-давно. Все твои хваленые боевые товарищи. Слушай, пойдем ко мне, а не то я прямо тут разревусь.

— Ладно. Не нужно реветь, — сказал я. И Мишель тащит меня дальше.

— Душ ты можешь и у меня принять, — сказала она на ходу. — И одежду тебе найдем. Ты меня не стеснишь, у меня большая каюта.

Я топал в своих штопаных-перештопаных башмаках, заляпанных засохшей черной грязью. Никак ее слова в голове не укладывались. Как это — похоронили? Чтобы парни меня бросили? Да быть такого не может! Решаю, что во всем виновата излишняя женская возбудимость. Так уж они скроены, женщины. Сначала чувства, потом, если останется — мозги. Наверное, Мишель не исключение. Она хоть не такая, как все, но все же женщина. И за меня волнуется. Оттого и глупости говорит. Так что, когда мы к ее каюте подошли, я уже был спокоен. Главное, что я жив. И снова тут. Почти дома. И Мишель рядом. Зачем бы она тут ни оказалась. Чего еще желать?

Глава 3 Поди пойми этих женщин

Едва я успел вымыться и переодеться, как в нашу каюту, словно в насмешку, именуемую адмиральской, вежливо постучали. Каюта отличается от бывшей моей наличием письменного стола и большущей тактической голограммой над ним. Ну и тем, что в ней можно было не только на койке сидеть, а еще и на креслах вдоль одной стены. А в остальном — такая же конура, как у всех. В старину места на кораблях ВКС не хватало катастрофически, даже для адмиралов. Все жили скромно.

— Войдите, — сказала Мишель, отодвигаясь от меня.

В дверь заглянул Милан.

— Простите за беспокойство, госпожа баронесса, — сказал Милан, странно растягивая слова. Глаза его лихорадочно блестели. — Вы позволите поболтать с вашим другом?

— Сколько угодно, командир, — с вежливой улыбкой ответила Мишель. Я-то видел, какая она искусственная, ее улыбка. И тут же понял, почему — Милан заявился изрядно навеселе. Видно, где-то приложился к бутылке на радостях, и довольно основательно. Это очень непохоже на того, прежнего Милана, командира базы.

Он присел на одно из кресел у стены. Спохватился, встал.

— Вы позволите, баронесса?

— Да, пожалуйста. Не желаете чего-нибудь выпить? — предложила Мишель, играя роль радушной хозяйки.

— Рому, если вам не трудно, — криво улыбнулся Милан. Он изо всех сил старался походить на тех, давно забытых ныне офицеров, чья светская выучка ничуть не уступала военной.

— Прошу вас, командир, — натянуто улыбнулась Мишель, подавая ему стакан с коричневой жидкостью.

— Благодарю, баронесса.

Я в удивлении смотрел на этот спектакль. Милан, тот самый упрямый Милан, которого я когда-то вытащил под огнем с галечного пляжа, снова напоминает обычного синюка, с которым мы летели сюда на «Либерти». Сразу вспомнилось его пьяное бахвальство своими заслугами, и то, как он не просыхал все время, пока мы ожидали отправки с Йорка. И как его били за пролитое спиртное. Вместо сильного волевого человека, каким он стал по прибытии на авианосец, и каким он мне запомнился, в каюте сидит тряпичная кукла с сизыми мешками под глазами.

— Как ты, Юджин? — сделав изрядный глоток, поинтересовался мой командир. Мишель делала вид, будто разговор ей не интересен, рассеянно смотрела в угол.

— Нормально. Спасибо, что вытащил.

— Да брось. За мной должок, ты же помнишь.

— Как вы тут? Что нового?

— Все новое.

— То есть?

— Теперь делаем по одному вылету в день. В верхних слоях сбрасываем контейнеры, и назад. Еще пару авианосцев в гроб загнали. Земляне стали ниже травы. Авиазаводы мы тоже раздербанили — пару недель назад вычислили и закидали плазмой. Корпорация прикупила высокоточных бомб. Красота! В шлак все спекли. Времени на досуг теперь хватает. Все высыпаются, даже техники. И настоящий бар работает.

— Ничего себе. А охрана зачем?

— Ну… это я распорядился. Дисциплина стала ни к черту. Пьяные драки, однажды даже со стрельбой. А я вроде бы как командую тут, пришлось меры принять. Осуждаешь?

— Да нет, что ты. Тебе видней.

— Это точно, — кивнул Милан и снова приложился к стакану. Кубики льда звякнули по донышку.

— Еще, командир? — предложила Мишель.

— Если вам не трудно… баронесса, — ответил Милан. Язык подчинялся ему с неохотой.

— Я это, зашел спросить, как ты теперь? Останешься? Контракт твой вроде как кончился. Если хочешь, поставлю тебя командиром звена. Ты неплохо летаешь. Станет скучно, спустишься вниз, побомбишь обезьян. Весело будет, как встарь. Как на Флоте.

— Набомбился уже, — пробормотал я. Меня покоробило от того, как Милан отозвался о тех, кто внизу. Юсы, конечно, вовсе не те люди, с кем я жил в одном доме. Но все равно, от его слов мне не по себе.

— Я среди этих, как ты говоришь, обезьян, жил все это время. Они меня спасли. И от заразы выходили.

— Да? Я не знал. Гадал, что с тобой приключилось. Мы пару дней искали тебя в районе катапультирования. Потом земляне подтянули туда большую авиагруппу, начались стычки, пришлось убираться. Маяка твоего не слышно. Решили: кранты тебе. А ты живой, оказывается. Везунчик. Никто до тебя там не выживал.

Неожиданно Милан громко икнул. Осоловело уставился на свой вновь опустевший стакан, запоздало прикрыл рот ладонью.

— Эта… э-э-э… извините, мэм, — выдавил он, краснея.

Мишель только холодно кивнула в ответ. Мне стыдно перед ней за Милана, за весь этот окружающий бардак. Словно бы я сам его сотворил.

— Ну, так что, чувак? Остаешься? Оклад… прибавлю.

— Говоришь, притихли земляне? — спросил я, чтобы не отвечать сразу. Разговор все равно не имел смысла. Я не знал, хочу ли я остаться, и что собираюсь делать дальше. Отчего-то мне казалось, что после пережитого мне не будет летаться так же легко, как раньше. Устал я убивать до чертиков. Кто бы это ни был — крокодил или немытый заносчивый юс. Неважно, каким образом — ножом, из арбалета или нажатием кнопки сброса. Что-то надломилось внутри. Будто кончилось детство и прежние игры больше не в кайф.

— Земляне? Конечно. Мы их… эта… в каменный век… А ты — блюз, блюз… Когда сбрасываешь подарок, от которого земля кипит, вот это я понимаю — блюз…

— Не похоже на них, — усомнился я. — Но спасибо, что предложил. Я немного подумаю, ладно?

— Конечно… дружище… ик… Будь, как дома. Осмотрись. И вы, баронесса… Если кто против… сразу… й-и-ик… ко мне. Я мерзавца в бараний рог… у меня строго…

— Договорились, Милан, — ответил я. Лишь бы не молчать. Уши мои налились жаром. Я чувствовал брезгливое презрение, что волнами растекалось от застывшей улыбки Мишель.

— Спасибо, командир. Юджин обязательно примет решение, и мы сразу известим вас. Сейчас, если вы не против, ему нужно отдохнуть. Надеюсь, вы понимаете меня. И спасибо за сотрудничество, командир.

— Милан… сударыня… ик… просто… Милан.

— Конечно, Милан. Я упомяну в региональном отделении о ваших заслугах, — маска вежливости на ее лице — словно ледяная корка.

— Вот. Твое. Парни сохранили. У меня строго, — на стол легла моя старая таинственная знакомая. Коробочка, которая не горит и не тонет. Посылка на планету Кришнагири.

— Спасибо!

Мне сразу полегчало, будто камень с души упал. Я и представить не мог, что буду говорить Анупаму, объясняя, как потерял его подарок.

Милан тяжело поднялся, с сожалением посмотрел на пустой стакан. Держась за переборку, вывалился в коридор. Мишель тут же переключила климатизатор в режим максимального проветривания.

— Ты простудишься, — попытался я ее образумить, ежась от пронизывающих струй.

— Ничего, потерплю, — ответила она. — Лишь бы запах этого навоза поскорее выветрить.

— Он не навоз. Он офицер, хоть и бывший.

— Офицер, чтоб ты знал, это не название. Не этикетка, — неожиданно жестко заявила Мишель. — Это состояние души. Наличие погон еще не делает человека офицером. Можно носить их, и все равно оставаться просто человеком в форме. Ты можешь испытывать к Милану какие-то дружеские чувства. Я — нет. Он не офицер. И никогда им не был. Все, что присуще военной касте, у него наносное. И слетело с него в момент. Извини. Я вовсе не об этом хотела с тобой поговорить.

— Когда ты так извиняешься, мне хочется спрятаться. Будто бревном получил.

— Извини, — уже более мягко повторила Мишель. Льдинки в ее глазах постепенно таяли. Она положила мне руку на плечо. Тепло ее ладони, кажется, прожигало ткань комбинезона.

— Ты ведь не знаешь, что тут творилось, когда я прилетела, — сказала она.

— Откуда бы? Может, расскажешь?

— Как письма от тебя перестали приходить, так я и собралась. Сначала навестила кое-кого на Йорке. Потом получила необходимые полномочия от «Криэйшн корп», дождалась это ваше корыто, «Либерти», и сразу сюда. Больше сюда ничего не ходит. А тут про тебя уже забыли. Такой вертеп меня встретил… Пока куче полутрезвых похотливых мужланов по очереди объясняла, кто я и зачем, пока нашла твоего Милана, пьяного как всегда, пока не втолковала ему, чего хочу — едва с ума не сошла. Он на меня как на дурочку смотрел. Даже за девку принял. У меня несколько своих людей в местной охране. Пришлось запереть его, пока не протрезвеет. А потом я долго доказывала ему, что не исчезну из этого летучего бардака, пока все, что надо для твоего поиска не сделаю. Грозила увольнением и судом от имени руководства компании. А он, сволочь такая, убеждал меня, что ты мертв давно. Вещи твои искать заставила.

— А потом?

— А потом заставила его ежедневно выделять по одному пилоту для патрулирования района, где ты шлепнулся. И запускать этот, как его, модуль для поиска.

— Поисковый модуль, — поправил я машинально.

— Да какая разница? В общем, через неделю твой сигнал засекли. Отправили пилота, но он ничего не нашел. А еще через несколько дней, наконец, тебя обнаружили. Этот алкоголик сам лететь вызвался. Остальное ты знаешь.

— Он считал себя обязанным, — пояснил я. — Я его однажды вытащил.

— Так-то оно так. Только лучше бы тебя забрал более подготовленный пилот, а не человек, который за час до полета прошел процедуру удаления алкоголя из крови. Ты в курсе, что его самолет отказывался ему подчиняться? Реакция отторжения или что-то такое. Я в ваших терминах не очень. Пока он не вернулся, места себе не находила.

— Выходит, это ты меня вытащила?

— Выходит, что так, — грустно улыбнулась она.

— Ты бросила все свои дела и начала заниматься каким-то отставным пилотом?

— Ты мой друг, — сказала Мишель. — Однажды ты доказал мне, что готов ради меня на все. Кем же я буду, если не помогу тебе выбраться?

— Ты всех друзей так выручаешь? — спросил я, краснея.

— У меня были еще причины. Веские. Давай закончим об этом, хорошо? Ты здесь и ты жив. Это главное.

Вот черт! Слова все куда-то подевались. Как ей передать, что я чувствую? Триста двадцатый силился что-то подсказать, но я не слушал.

— Мишель, я не знаю, что тебе сказать…

— Тсс, — она легонько прижала пальчик к моим губам. Улыбнулась. — Лучше помолчим, пока ты лишнего не наговорил.

— Конечно, — согласился я.

Чувство, которое толкнуло нас в объятия друг другу у трапа, куда-то испарилось. Не хватало какого-то толчка, чтобы встать и обняться по-настоящему. Да и она в себя пришла. Старательно держала дистанцию.

— Скоро прилетает «Либерти», — сказала Мишель.

— Здорово.

— Ты улетишь со мной?

— Наверное.

— Почему не «да»?

Откуда мне знать? Она как привидение. Появляется и сразу исчезает. А я остаюсь. И не могу себе простить, что она не рядом. Это здорово неприятно, чувствовать, что нельзя к ней прикоснуться. Что у нее есть какие-то свои дела. Муж, наконец. Поэтому я просто пожал плечами.

— А если я скажу, что мне нужна помощь?

— Помощь? От меня? — удивился я. — Тогда — без вопросов. Полечу. Расскажешь мне, в чем проблема?

— Позже, когда прилетим. Это имперская планета. Зеленый Шар. Очень комфортная, тебе понравится.

— Почему не Рур? Ты же вроде бы там живешь?

— Есть причины, — неохотно сказала она. — А ты куда собирался?

— Вообще-то на Кришнагири.

— Если ты о своей посылке, то есть тысяча способов ее передать.

— Да нет. Просто, я собирался туда, чтобы…

— А, ты об этом… — Мишель поскучнела, и я догадался, что только что обидел ее. Только не понял, чем именно. Я ведь только хотел сказать, что обещал своему другу искать вместе с ним «черные слезы».

Мишель закусила губу, кивнула.

— Ах да, я и забыла, — сказала она преувеличенно ровным голосом.

— О чем ты забыла? Я только хотел тебе сказать…

— Юджин, — прервала она. — Я все помню. Ты мне рассказывал. Я не думала, что это так важно для тебя.

— Достаточно важно.

Мой желудок начал громко протестовать от голода. Так громко, что она услышала.

— Прости меня. Ты же голоден. Пойдем в бар, съедим чего-нибудь?

— Хорошо, — согласился я. И поплелся рядом, не решаясь взять ее за руку. Я гадал, что же не так сказал? Все же я действительно идиот. Вечно ляпну что-то этакое, от чего нормальные люди или смеются или бегут от меня, как ошпаренные.

— Ты прав, — согласился Триста двадцатый. И добавил: — Еще мне кажется, что я становлюсь идиотом вместе с тобой, чувак.

— Нахватался словечек.

— Мне нравится. Емкое определение. Означает приязнь к человеку, к которому обращаешься.

— Ты изменился, дружище.

— Я знаю. Мне нравится меняться.

Глава 4 Старые друзья

— Давай пройдемся по кораблю? — предложил я после обеда. — Познакомлю тебя с друзьями. Они нормальные, клянусь! Не те, которых ты видела, — добавил я, заметив ее недоверчивый взгляд.

Она согласилась только из вежливости. Все равно тут делать больше нечего.

— Пойдем в машинное. Там Кен должен быть. И Пятница. Они меня от крыс спасли.

— От крыс? — поспевая за мной, удивилась она. — Как это?

— Ну, меня за неподчинение приказу в Восьмой ангар сунули. Он законсервирован. Это место тут такое, вроде гауптвахты.

— И что дальше?

— Ну, а там крысы. Огромные такие. Чуть не сожрали меня. У меня до сих пор все ноги в шрамах. Кен меня спас. Он там жил очень долго. Его за самогон наказали.

— А что такое самогон?

И я, стараясь пропускать самые откровенные сцены, рассказал ей про Петра Крамера. Про спасение Милана, про бой с охраной, и про сражение с крысами. Не говорю только про Триста двадцатого. Иначе она окончательно от меня отвернется. Кому нужен друг-мутант? Получеловек-полумашина. Рассказал ей про Кена, и про умного Пятницу. Про то, как ходил в шубе из крысиных шкур, и как Кена потом в машинном отыскал. В общем, столько всего понарассказывал, что нормальному человеку в это трудно поверить. Вот и Мишель так же. Думает, что я преувеличиваю. Вижу это по ее глазам. Тогда я остановился, расстегнул липучки на голени и продемонстрировал ногу в шрамах.

— Как же ты выдержал? — спросила она.

Вот черт. Не хватало, чтобы она меня жалеть начала.

Я рассмеялся.

— Как обычно. С трудом.

Она только покачала головой.

— Иногда я чувствуюсебя очень глупой. Столько ненужной жестокости. Не могу понять, неужели нельзя без этого обойтись? Вы, наверное, друг другу таким образом мужественность демонстрируете, да?

— Прости, но ты говоришь глупости.

И удивленная улыбка в ответ.

— Ты очень изменился.

— Только бы тебе эти изменения не мешали, — ответил я, представляя на секунду, что она подумает, если узнает хотя бы о сотой доле моих приключений. На мгновение я снова вижу себя там, внизу. В пилотском отсеке флаера, дергающегося от порывов штормового ветра. Запах крови и смерти щекочет нос. Месиво танцующих на полу мертвых тел. Удивленные глаза мальчишки-офицера, рассматривающие кончик ножа, торчащего у него из груди. Бородачи, вцепившиеся в страховочные сетки по бортам, блюющие себе под ноги, не в силах разжать пальцы. Ощущение леденящего ужаса от того, что я сотворил собственными руками. Покаянная скороговорка Триста двадцатого внутри.

Я встряхнулся, отгоняя неприятное видение.

— Что-то не так?

— Все хорошо, — сказал я. — Скоро придем. Вот в этот лифт, и мы на месте.

Слава Богу, я сумел отыскать Кена в путанице трубопроводов и силовых щитов. По запаху сивухи. Сгорбленная спина, волосы из-под кепи — как спутанные сосульки. Замасленный комбез, стоптанные одноразовые рабочие башмаки, которые он, как всегда, носит не снимая по многу дней. Рядом с разобранным кожухом какого-то механизма, из которого торчат перемигивающиеся световоды — натюрморт из складного стакана, большой фляги и куска недоеденного пищевого брикета из армейского полевого рациона.

Кен все тот же. Те же выверенные плавные движения, что поразили меня там, в Восьмом ангаре. Ноги его торчат из-под кожуха какого-то механизма. Пятница, как всегда, сидит рядом, охраняет тылы. Я встретился с ним взглядом и кивнул в ответ на молчаливый вопрос. Крыса-мутант, размером с небольшую собаку, осторожно обнюхивает мои ботинки.

— Ну, что, явился, чувак? Кто это с тобой?

— Свои. Как Кен?

— Чего ему будет. Нормально.

— А сам?

— Кормят сносно. Жить можно. Да и тепло.

— О Господи! — воскликнула Мишель, вцепившись мне в локоть и прерывая наш молчаливый диалог. — Что это?

Я успокаивающе погладил ее по руке.

— Не бойся. Это друг.

— Кого там принесло, Пятница? — пробурчал Кен, нашаривая универсальный ключ.

— Свои, старый ты алкоголик, — сказал я.

Кен змеей выполз из-под кожуха. Облако перегара накрыло нас почище боевого отравляющего вещества. Быстрый взгляд, молниеносная оценка ситуации. Кен все тот же. Смертельно опасный охотник, пофигист и неисправимый пьяница. У меня заслезились глаза, так что приходится моргать. Бедная Мишель.

— Вот черт! — воскликнул Кен и мы крепко обнялись. — Ожил, значит? А говорили, улетел с концами.

— Это Мишель. Она меня вытащила, — церемонно представил я свою спутницу.

Как ни удивительно, Мишель не наморщила нос в брезгливой гримасе, хотя я видел, каково ей. Когда рядом такой как Кен, даже у привычных ко всему технарей физиономии перекашивает, не то что у таких рафинированных дамочек.

Мишель смело протянула Кену руку.

— Очень приятно, — улыбка ее способна расплавить все предохранители в ближайших окрестностях.

— И мне, мэм, — серьезно ответил старый выпивоха, откровенно разглядывая ее наглыми прищуренными глазами.

— Для вас — просто Мишель.

— Заметано, — кивнул он. — Вот незадача. Стакан-то у меня один.

— Ничего, мы по очереди, — улыбнулась она.

— Вот во всем тебе везет, Юджин. Это ж надо, такую мамзель оторвал! — похвалил Кен. — Пробуйте, Мишель. Такой выпивки вам нигде не нальют. Собственное производство.

И подал ей стаканчик с мутной жидкостью.

Мишель растерянно оглянулась. Я утвердительно кивнул. Она глубоко вдохнула, опрокинула в себя содержимое стакана и тут же закашлялась. На глазах ее выступили слезы.

— Хороша водица? — улыбнулся Кен, протягивая ей тот самый недоеденный пищевой брикет. Мишель, не глядя, отхватила здоровенный кусок и принялась яростно жевать. Щеки ее налились румянцем.

— Теперь ты, везунчик.

Жидкий огонь прокатился по моему пищеводу. С хрипом протолкнув в себя воздух, я, так же как и Мишель, закусываю, не чувствуя вкуса.

— Эх, молодежь, — насмешливо улыбается Кен. Выпивает залпом, нюхает рукав вместо закуски. — За тебя, везунчик.

Потом я дал вежливо ожидающему Пятнице кусочек мяса, что захватил с собой в баре. Крыс с достоинством развернул подарок, взял его передними лапами и аккуратно сгрыз к бурному восторгу Мишель.

— Он не заразный?

— Что вы, Мишель. Он моется чаще, чем я.

— Можно, я его тоже угощу?

— Запросто, — сказал Кен и ткнул пальцем в баронессу: — Пятница, это — друг.

Крыс внимательно смотрит на Мишель. Та отщипывает кусочек от брикета, протягивает его на ладони. Пятница вновь поднимается на задние лапы, аккуратно берет кусочек из ладони.

— Просто как человек! — восхищается Мишель.

— Он только говорить не умеет. А так — член команды. Вечером ему на вахту — дежурит на камбузе. Непрошенных гостей гоняет.

— Гостей?

— Таких же, как он. С хвостами, — пояснил Кен. — Еще по стаканчику, мэм?

— А что, — расхрабрившись, махнула рукой моя спасительница, — Можно.

И мы снова пьем то ли серную кислоту, то ли горючее для ракет, если судить по вкусу. Чего я никак не пойму, так это почему чертова огненная вода до сих пор фляжку и стакан насквозь не проела. Скоро и я, и Мишель с непривычки становимся красными. Языки наши заплетаются, когда мы пытаемся рассказать что-то смешное, перебивая друг друга и не замечая этого. А Кену ничего, свеж, как огурчик. Улыбается, на нас глядючи, подмигивает весело. И как ему удается эту ядерную смесь переваривать?

— Произвожу фильтрацию крови. Удаление из организма вредных химических веществ, — ворчливый голос Триста двадцатого звучит внутри, когда мы втроем, смеясь, топаем навестить техников в моем ангаре. Пятница важно шествует в арьергарде. Встречные оглядываются нам вслед. Кен во весь голос рассказывает, как познакомился со мной в Восьмом. Как я брызгал на палубу своей кровью и грыз нападавших крыс зубами. Отчего-то дикая эта картина веселит нас неимоверно. И мы хохочем, вызывая неодобрительные и внимательные взгляды охраны.

— Крыс… зубами… — задыхается от смеха Мишель, изо всех сил цепляясь за мой локоть.

— Черт возьми, как здорово встретить старого друга, — говорю я вслух непонятно кому. И все со мной соглашаются. И Кен. И Мишель. И Триста двадцатый. Кажется, даже Пятница силится что-то сказать. И морда у него ехидная, точно он улыбается. А может, это я просто перебрал ракетного топлива.

В ангаре мы устраиваем совершенно жуткую попойку с техниками, едва не сорвав вылет очередного звена. В прежние времена наша выходка наверняка закончилась бы Восьмым ангаром или еще чем похлеще. Но сейчас все легко сходит с рук. Мы выслушиваем пьяные тосты, молодые и не очень мужчины хорохорятся в присутствии настоящей леди, и я щедро раздариваю присутствующим подарки из мешка, собранного жителями Беляницы. Ченгу достается отличный боевой нож в кожаных ножнах.

— Я буду всегда носить его с собой! — заверяет серьезно старший техник. И кланяется мне незнакомым глубоким наклоном туловища. Я таких и не видел никогда. Представляю, чего это ему стоит, в таком-то состоянии.

Еще я демонстрирую навыки владения ножом. Мой клинок насквозь прошибает дверцу металлического шкафа у дальней переборки. От восхищенных возгласов мне становится приятно. Хотя и негоже воину хвастаться своим оружием. Не принято. Про себя даю слово, что делаю это в последний раз.

И под шум продолжающейся пьянки мы с Мишель незаметно исчезаем. Только Кен подмигивает мне на прощанье.

— Пусть будет нашей высшей целью одно: говорить, как чувствуем, и жить, как говорим, — произносит он очередной красивый тост.

Крики упившихся парней слышны нам до самого переходного люка. Оба мы не слишком крепко стоим на ногах и приходится держаться друг за друга для равновесия. Согласитесь, нет зрелища более недостойного, чем баронесса, которую не держат ноги. Приходится прилагать обоюдные усилия, чтобы выглядеть более-менее прилично. И эти усилия изматывают нас до невозможности. Пока добираемся до места, устаем, как после часовых занятий на силовых тренажерах. Потом долго плещемся по очереди в ее душе. Падаем в ее постель, переодевшись в свежие комбинезоны, потому что в каюте довольно прохладно. Оборудование старой развалины авианосца дышит на ладан. Даже и вопроса почему-то не возникает, где мне спать. Ни у меня, ни у Мишель. И мы целомудренно засыпаем, обнявшись, как два невинных младенца. И спим, наверное, целые сутки. Такой вот странный побочный эффект у пойла, что нам Кен подливал.

А вскоре прилетел «Либерти». И я взял в одну руку свой пенал, а во вторую — ладонь Мишель. И потопал к шлюзу. И два парня из корабельной охраны шли следом и изображали, словно у них тоже контракт закончился. И все вокруг старательно вид делали, что не знают, зачем эта парочка следом за Мишель таскается. И кто-то снова меня узнавал и по плечу хлопал. А я вежливо и немного глупо улыбался в ответ. Кок, черный парень со странным именем Гиви, притащил корзину со снедью: «На дорожку, брат». И Ченг пришел меня проводить. И Милан. И Борислав. И мы постояли немного и помолчали у люка. А чем говорить? Вместе служили, вместе воевали. Все без слов ясно. Милан опять навеселе, хотя на его взгляде это никак не отразилось. Немного ироничном, грустном и спокойном. Будто все про эту жизнь понимает.

Последние пожатия рук. Короткие, ничего не значащие слова. Вежливые кивки для моей спутницы.

Я поворачиваюсь спиной к старине «Меркурию». Превращенному в базу с глупым названием «Будущее Земли». Нет тут никакого будущего. Труба переходного шлюза гулко стучит под каблуками. Притихшая Мишель молча идет рядом.

— Знаешь, вы прощались, как настоящие солдаты, — говорит она, когда провожающий нас пассажирский кондуктор закрывает за собой дверь каюты.

— Откуда ты знаешь про солдат?

— Я ведь из военной семьи. Мой дед адмирал. У меня куча родственников-офицеров. Наш род — род воинов.

И я в который раз удивляюсь, какая она бывает разная, Мишель. И как мало я ее знаю.

— Наверное, мы и есть солдаты, — говорю я. — Просто не знаем, за кого воюем.

Звуки блюза по громкой трансляции. Это старина Джозефо меня приветствует. Джо. Воррент-офицер второго класса, отставной механик с ударного авианосца «Калигула».

Все-таки здорово иметь друзей.

Глава 5 Да здравствует свободный Шеридан!

Рибейру Сантуш, отставной сотрудник Имперской Службы Безопасности, при виде уличного уборщика, катящего свою тележку мимо затемненного окна, замирает с недопитой чашкой кофе в руке.

— Что-то не так, сэр? — тревожится официант фешенебельного кафе.

— Нет-нет. Все в порядке, благодарю. Кофе великолепен, — и посетитель поспешно поднимается из-за стола.

Официант провожает его недоуменным взглядом.

Рибейру Сантуш вышел на пенсию сразу после событий на Шеридане. Несмотря на перспективу повышения. Уж слишком грязной оказалась работенка. Грязной и опасной. Он славно поработал, изображая из себя руководителя революционной ячейки. Его «ячейка» — отъявленные дрессированные убийцы из местных, только и делала, что три года убирала революционных руководителей, полицейских начальников и представителей власти, стравливая между собой не только отдельные отряды герильос, но даже и целые города. Он так вжился в образ, что едва не был расстрелян морпехами, взявшими штурмом Ресифи. Внешность стопроцентного латино позволяла ему сходить за своего в кругу пламенных борцов за независимость Тринидада. Он и до сих пор, несмотря на свои пятьдесят семь, — как огурчик. Черные как смоль волосы, ни тени седины, поджарая фигура, мускулистая шея. Служба Императору неплохо оплачивается. Достаточно неплохо, чтобы позволить себе мелкие радости жизни и забыть тридцать пять лет непрерывных стрессов.

Рибейру догоняет сутулящегося подметальщика тротуаров, останавливает, его. Служащий покорно выслушивает гневный выговор, демонстрирует свой нагрудный знак, чтобы недовольный горожанин мог записать его номер для составления жалобы. Нет, сэр, я сделал это не намеренно. Простите, сэр, глупая машина все подбирает и превращает в пыль. Я не заметил, что это был ваш бумажник, сэр. Прошу вас, сэр, не нужно подавать жалобу. У меня дети, сэр. У меня есть десять кредитов, сэр. Если вас устроит такая скромная компенсация… Конечно, сэр, я провожу вас к своему начальнику.

И они исчезают в подземном переходе. Уборщик покорно плетется за разгневанным господином. Через десять минут Рибейру возвращается. Комбинезон с чужого плеча немного великоват, но это мелочи. Кто обратит внимания на недотепу-уборщика в мешковатой униформе? Он усмехается. Как приятно чувствовать, что ты не растерял свои навыки за два года безделья.

Что у нас дальше по плану? Хозяйственный магазин, куда можно войти в этой одежде. Отдел бытовой химии. В голове мелькает список необходимых ингредиентов. Рибейру подхватывает тележку мусороуборочной машины и быстро переходит дорогу, вызывая недовольные взгляды солидной публики.

Если бы его спросили, зачем он все это делает, он бы не ответил. Он вдруг понял, что должен это сделать, и сделать немедленно. Рибейру Сантуш — старый служака, мастер импровизаций и инсценировок. Он привык выполнять приказы, откуда бы они не исходили. Рибейру Сантуш готовится показать, на что он способен. В последний раз.

Мы мчимся по улицам оживленного города. Одна машина с охраной впереди, и наш лимузин, размером с мой бывший самолет, никак не меньше, — за ней следом. Дома по сторонам так и мелькают. То высоченные, до облаков, то низкие, из цветного кирпича, спрятанные среди правильных квадратов парковой зелени. Вокруг цветы. Море цветов. И тротуары блестят, как если бы их пять минут назад щетками драили. И местное солнышко яркими искрами отражается от окон. Красивый город Миттен, пусть и не столица. Но все равно — из окна машины тут все такое чистенькое, правильное, красочное, как на рисунках в книжках для детей. И еще меня поразили их мосты. То есть, самих мостов и не видно. Просто летишь по скоростной магистрали, машина кружится по развязкам, перепрыгивая с уровня на уровень, проскакивает мимо висячих садов и огромных рекламных женщин, что с томными улыбками раздеваются и одеваются прямо в прозрачном воздухе между домами. А потом — раз! — и под тобой пропасть, и ты летишь над крышами небоскребов, украшенных голубыми кляксами бассейнов. И птицы недоуменно таращат на лету глупые круглые глаза. А мотор шелестит, как ни в чем ни бывало. И колеса крутятся. Силовой мост. Только желтый пунктир разделительной полосы в воздухе светится.

В первый раз, когда мы на такой мост въехали, я невольно за спинку сиденья ухватился. Под смех Мишель. Со страху решил, что падаем. Тогда мне неловко стало, и я взял себя в руки и снова стал в окно глядеть.

— Круто, чувак? — восхищенно спрашивает меня Триста двадцатый. Нахватался словечек.

— Да, красиво, — соглашаюсь я.

Так, болтая сам с собой и изредка переглядываясь с Мишель, я и доезжаю до места, которое Мишель назвала «Шератон». Как выяснилось, это такая большая гостиница.

Люди вокруг нас нарядные, чисто одетые, так что я в своем комбинезоне выгляжу, словно пугало. И все куда-то спешат. Входят и выходят из стеклянных домов через большие радужные силовые пленки. Тут у них, что ни шаг, то изыск какой-нибудь. Каждый старается выделиться из толпы. Даже домá. Куда там унылому имперскому Плиму до этого разноцветья. И я решаю про себя, что Зеленый Шар — очень богатая планета. Богатая и благополучная, ведь вокруг нет ни одного грустного лица. И Мишель мне тихо так говорит:

— Делай вид, что ты тут главнее всех. Излучай уверенность. Изображай, что тебе плевать на то, как ты выглядишь, и что по этому поводу думают все вокруг.

Я кивнул и начал изображать. И излучать. Поди пойми, как это правильно делается? Иду себе важно, позволяя Мишель меня за локоть придерживать. И стараюсь смотреть не на людей, а сквозь них. Якобы их тут нет вовсе. Это нетрудно оказалось. От этих разряженных кукол исходит только три чувства — любопытство, озабоченность и скука. И как только мы из машины вышли, на нас сразу оглядываться начали. Дорогу освобождать. Наверное, это я немного переигрывал. Настолько в роль вошел, что когда нам навстречу попался скучающий самодовольный коп, я так на него зыркнул, что он сразу живот подобрал и честь мне отдал. А я ему только кивнул милостиво.

— Молодчина, — шепнула Мишель.

И я смущенно улыбнулся ей в ответ.

Важный мужчина в какой-то яркой форме с галунами и блестящими пуговицами, выступает нам навстречу через радужную пленку входа. Замирает сбоку, почтительно склонив голову. Первый из телохранителей исчезает в холле отеля.

— Обнаружены недружественные намерения. Объект на девять часов, дистанция пять метров, — сообщает мне Триста двадцатый.

— Что? Какие намерения?

— Объект настроен агрессивно. Намеревается совершить недружественные действия.

Я осторожно поворачиваю голову. Смотрю влево. Среди пестро одетой публики по тротуару вдоль стены пробирается темнокожий человек с иссиня-черными волосами. Быстро катит перед собой моргающий желтым маячком аппарат для мойки тротуаров. На нем темный комбинезон уличного уборщика, явно больше нужного размера. Мужчина все ближе, через несколько секунд он подойдет вплотную. Теперь я ясно чувствую его состояние. Уверенность, спокойное ожидание чего-то, страх и возбуждение перемешаны в нем в гремучий коктейль. Мозг его пуст, он действует не думая. Так бывает, когда человек уже все решил и отрешился от жизни. Он уже бросился вниз и ничто не может замедлить его падения в бездну. Он, как и все работающие тут, не поднимает глаз от дороги, но то и дело бросает по сторонам быстрые оценивающие взгляды.

— Этот, с тележкой? — уточняю я.

— Подтверждение. Обнаружено взрывное устройство. Устройство классифицировано как осколочный фугас.

На мгновенье наши взгляды встречаются. Уборщик замирает на месте, отпустив свой жужжащий аппарат. Поднявшиеся возмущенные возгласы из толпы больше не волнуют его. Довольная улыбка трогает его губы. Я вижу, как медленно обнажается ряд белоснежных зубов, как прорезается вертикальная морщинка над переносицей. Он выпрямляется, расправляет плечи. Он больше не похож на иммигранта-чернорабочего, этот сильный поджарый мужчина. Мы смотрим друг другу в глаза, не отрываясь. Секунду, другую, целую вечность. Как в замедленной съемке я вижу глубокий вдох — человек до отказа наполняет легкие воздухом. И я точно знаю, что это его последний вдох. Тележка медленно катится к нам, заставляя недовольных обывателей шарахаться в стороны.

— Юджин, что с тобой? — откуда-то издали слышится голос Мишель. Она останавливается, поджидая меня.

— Опасность! Угроза взрыва! — чеканит Триста двадцатый.

Мужчина в форме уборщика кричит изо всех сил, выпуская скопившийся внутри воздух:

— Да здравствует свободный Шеридан!.. Да здравствует…

— Ложись! Бомба! — кричу я, прыгая вперед. Время замирает. Я парю над плитками тротуара. Вижу каждую черточку стыков в их цветной мозаике. Каждую пылинку в застывшем воздухе. Удивленное лицо Мишель. Телохранитель слева медленно разворачивает корпус в мою сторону. В сторону крика. Чьи-то нарядные туфли на высоком каблуке. Лаковые штиблеты. Кто-то валится на землю, расталкивая окружающих. Губы кудрявого мужчины медленно шевелятся.

— … демократия! Да здравствует свобода!

И я врезаюсь в Мишель похлеще заправского футбольного защитника. Сбиваю ее с ног, как куклу, да так, что она влетает в холл отеля. Перекатываюсь по чьим-то ногам. Больно прикладываюсь плечом. В глазах — разноцветное мельтешение лиц, рук и одежд. Успеваю упасть сверху на ошарашенную баронессу. Она в шоке. Изо всех сил вжимаюсь в нее, раскинув руки. Краем сознания фиксирую, как полицейский, одной рука на дубинке, другая поднята вперед в каком-то нелепом жесте, толкает катящуюся к нему тележку ногой. Останавливает ее. Губы его шевелятся, выкрикивая уже неразличимые слова.

Я зажмуриваюсь. И тут выключают звук. Теплый ворсистый ковер мягко приподнимает нас. Тащит куда-то. Против своей воли я открываю глаза. Блестящие комья огромными пушечными ядрами катятся по холлу, переворачивая мебель и в клочья раздирая кожаные диваны. Это остатки прозрачных стен из многослойного ударопрочного стекла. Обрывки зелени из миниатюрного висячего садика кружатся в воздухе. Шары из блесток докатывается до стен. Все вокруг затягивает непроницаемой пылевой завесой. Возвращается звук. Нас волочит по полу и крутит в разные стороны, как бумажный мусор. Больно ушам. И тут кто-то большой и сильный играючи отрывает меня от Мишель. Поднимает в воздух. Я влетаю головой в кучу мебельных обломков у стены. И еще успеваю услышать, как ноги мои с грохотом приземляются на усыпанный стеклом пол. И на этот раз все. Выключают не только звук, но и свет.

— Доклад: зафиксированы повреждения. Множественные осколочные ранения спины. Вывих правого плечевого сустава. Ушиб груди. Недопустимое компрессионное воздействие на головной мозг. Система восстановления задействована… — слышится тихий голос в абсолютной тишине. Потом исчезает и он.

Глава 6 Как правильно привлечь внимание к своим проблемам

— Я думал, что война осталась там, на Земле, — это первое, что я говорю себе, когда глаза мои снова могут различать свет. Только режет их немилосердно, глаза. Что-то все время сыплется сверху, мешая дышать и видеть.

— Подтверждаю, — немедленно отзывается Триста двадцатый.

— Тогда это что было? — я хочу повернуть голову, чтобы избавиться от назойливой пыли, что забивает мне нос. Пытаюсь пошевелиться и шиплю от боли.

— Террористический акт.

— Что?

— Террористический акт. Посягательство на жизнь или иная форма насилия над гражданами, государственными или общественными деятелями, совершаемые с политическими целями. Военные действия не ведутся.

— Черт возьми, ты хочешь, чтобы у меня мозги спеклись? — жалобно вопрошаю я. — Говори проще.

— Теракт — это когда одни люди убивают других, чтобы те обратили на них внимание. Или на их проблемы, — переводит мое второе я.

— На проблемы? Какие еще проблемы? Я едва живой — вот это проблема. Кого мне надо убить, чтобы на меня обратили внимание?

— Ответ неизвестен. Возможное решение — подать сигнал бедствия.

В ответ я только тихонько скулю от боли. И от досады. Господи, ну почему ты такой зануда, Триста двадцатый?

— Нужно позвать на помощь, — подсказывает тот. Я чувствую, что он страдает вместе со мной. Мой помощник тоже поврежден. Наверное, из-за этого у меня непроизвольно подергивается правая рука.

— Сейчас. Ты тоже… держись. Больно?

— Больно, — просто отвечает жестянка.

Я понимаю, что моему двойнику-подселенцу никто не снимет боль, как мне. Он так и будет терпеть ее, пока не умрет. Или пока не вылечит себя сам. Он беззащитен, мой непроницаемый боевой робот. Он поддерживает меня, стимулирует процедуры восстановления организма, задвигая заботу о себе в самый дальний угол. Считает, что прежде всего должен защищать меня. Глупая жестянка. Что я без него? Просто слюнявый идиот.

— Ничего, — успокаивает он. — Мне не привыкать. Через сутки повреждения будут ликвидированы. Можно быстрее, но тогда твое состояние ухудшится. И у меня не будет ресурсов для собственного восстановления.

— Ладно. Тогда терпим вместе?

— Идет.

И я сдерживаю рвущийся вопль, с хрустом стекла поворачиваясь на бок. В глазах сразу темнеет, к горлу подкатывает тошнота.

— Не могу полностью блокировать нервные центры. Недостаточно ресурсов, — извиняется Триста двадцатый.

— Ничего. Потерплю. Почему я не могу кричать?

— Ты кричишь. Просто слух пока не вернулся. Тебя услышат. Ты кричи еще.

— Эй, кто-нибудь! — я снова беззвучно шевелю губами, борясь с болью в груди. Захожусь тяжелым кашлем. Волны боли следуют одна за одной. Боль разрывает меня на части, будит злость. Черт меня дери! Да есть вообще в этой галактике место, где меня не будут пытаться прихлопнуть?

Одно хорошо — теперь я лежу на боку. Так труднее дышать. Но так я могу, наконец, что-то видеть в пыльной преисподней. Тут есть на что посмотреть. Все белое, как в снегу. Люди-призраки ходят, ползают в белой пелене. Ползут-бредут-ковыляют наружу. Сидят на кучах обломков и зачем-то раскачиваются. С любопытством заглядывают внутрь через проломы в стенах. Вытягивают шеи в попытке рассмотреть редкое зрелище. Чертовы кретины! Ээй! Помогите, мать вашу… Снова кашель. Мне даже сплюнуть нечем — рот забит пылью. Язык как наждачная бумага, царапает десны. Как бы услышав меня, откуда-то начинает падать холодный иней. Целый снегопад. Или пурга. Прикасаясь к налету пыли, крохотные капельки скатываются в шарики. Но потом пыль набухает влагой, темнеет и становится грязью. Я просто завален этими холодным грязным снегом. Зубы начинают стучать от холода. Но дышать становится легче. У снега не слишком приятный кисловатый вкус.

— Сработала система пожаротушения, — слышу подсказку.

Вот мутное пространство расцвечивается цветными вспышками. Кого-то принесло, наконец. По одной, темные фигуры проникают внутрь. Вот подняли кого-то. Понесли. Через меня перешагивают, как через бревно.

— Ээй! — хриплю я.

— Это робот. Он тебя не слышит, — комментирует Триста двадцатый.

— Робот? Мне врач нужен, а не робот, — злюсь я.

— Он ищет взрывчатку. Определяет, насколько тут безопасно. Роботы-эвакуаторы идут следом.

— Черт…

Человекообразная фигура за моей спиной осторожно переступает через груду обломков. Я чувствую, как шевелится разбитая мебель подо мной.

— Сканирующее излучение. Неопасно для здоровья…

— Скорей бы уже…

Слабая тень падает мне на глаза. Надо же. Нипочем бы не подумал, что в этой тьме что-то способно тень отбрасывать. Легкая вибрация механических конечностей, что подхватывают и плавно приподнимают меня, передается спине. Спину жжет. Разбитый стол, с которого меня подняли, весь блестит чем-то темным. Словно маслом машинным полит. Легкие покачивания. Ощущаю кожей гудение сервоприводов. Свет становится ярче. Я уже на улице. Не я. Мы. Я и мой спаситель.

Одежда спадает с меня грязными лоскутами. Меня чистят, будто яблоко от кожуры. Тележка с металлическим ящиком, напоминающим гроб. Подо мной что-то влажно чавкает. Тело немеет. И звук появляется, сначала в одном ухе, потихоньку, точно на пробу, потом сразу скачет на полную мощность и захлестывает меня дикой какофонией сирен, криков, плача, шума толпы, гула двигателей и даже свиста вертолетных турбин.

«Ну и бардак, — думаю я. — Никакого у них тут порядка».

«Точно, — соглашается Триста двадцатый. — Задействована внешняя анестезия».

Тележка трогается с места. Какие-то лица надо мной. Кивают мне, что-то спрашивают. Интересно, как там Мишель? И тут же вижу над собой смутно знакомое лицо. Восковая кожа, как у покойника. Через белую маску проступает кровь из расцарапанной щеки. Волосы свалялись и перепутались пополам с пылью.

— Это же баронесса Радецки! Давай, не отставай! Снимай! Баронесса, канал «Новости-два», скажите, как вы себя чувствуете?

— Что? Идите к черту.

Я узнаю голос Мишель.

— Как ты? — спрашивает она почему-то черными губами. — Тебе очень больно?

— Уже нет, — пытаюсь я улыбнуться.

— Карла разнесло на кусочки. Мариуса засыпало. Жана ищут, — зло говорит она. — Чертовы фанатики.

— Кто это — Карл?

— Как кто? Телохранитель, — удивляется она. — Я поеду с тобой. Если бы не ты…

— Тебе… надо… в больницу… — с трудом выдавливаю я. Сознание потихоньку уплывает.

— Я в порядке. Благодаря тебе. Офицер, я баронесса Радецки. Это мой человек. Он меня спас. Я хочу ехать с ним в одной машине.

— …спас…спас…спас, — шепотки окружают меня.

— Скажите, баронесса…

— Идите к черту! Вы что — совсем ополоумели?

— Я только хотела узнать…

— Господи, да уберет кто-нибудь эту дуру!?

— Сэр… сэр… — шепот вырывает меня из сладкой полудремы. — Сэр, это правда, что вы спасли баронессу Радецки? Как это случилось? Сэр, ваше имя будет во всех вечерних новостях! Что вы сделали? Расскажите мне…

Я понимаю, что это шепоток не отвяжется от меня. Меня будут пытать, пока я не умру в этом прозрачном гробу, где так уютно лежится, и гель приятно холодит и пощипывает кожу.

— Я… просто… толкнул… ее…

— Как вас зовут, сэр?

— Капитан… Юджин…

— Фамилия! Назовите свою фамилию, капитан!

— Уэллс…

— Пошла прочь, гиена!

До меня доносится звук смачного шлепка.

— Что вы себе…

Я, наконец, проваливаюсь в сон.

Глава 7 Главное — качество обслуживания

— Шеридан. Шеридан. Что-то знакомое, — вслух думаю я. Говорить без боли необычно и здорово. Я наслаждаюсь звуком своего голоса. Кажется, это слово выкрикивал тот человек в форме уборщика, прежде чем его разнесло на запчасти.

— Планета-колония в восьмом секторе. Экспорт стали, никеля, химических удобрений, кукурузы. Разделена на две зоны влияния. Английская зона — территория «Дюпон Шеридан». Латинская зона первоначально отдана в аренду «Тринидад Стил». В 2369 году противостояние корпораций переросло в военный конфликт при участии Имперских вооруженных сил, — комментирует Триста двадцатый.

— Вспомнил. Со мной служил Пауль. «Зеленая стрекоза». Он там летал. Правда, не очень рассказывать про это любил.

— Подтверждаю. Информация классифицирована как «Строго для служебного пользования».

Некоторое время молча лежу, обозревая кремовый потолок своей палаты. А ничего, уютненько тут. Слегка скругленные углы и овальное матовое окно делает комнату похожей на отсек круизного лайнера. Только стойка с аппаратурой немного портит картину. Стены наверняка мягкие. И пол. Так мне почему-то кажется. И еще тут здорово пахнет. Морем.

— Как ты? — спрашиваю сам себя.

— Структура чипа восстановлена полностью. Диагностика проходит штатно. Свободных блоков памяти…

— Слушай, говори как человек.

— Принял. То есть ясно. Все нормально, чувак. Твое тело тоже в порядке. Твое пробуждение обнаружено. Приближается медицинский персонал.

— Ну и что?

— Прикройся, — только сейчас я обращаю внимание на то, что моя единственная одежда — несколько маленьких датчиков на груди. Одеяло аккуратно скатано и лежит в ногах.

— С каких пор мы стали такими стыдливыми? — ворчу я, разворачивая мягкий рулон. За этим занятием и застает меня появление строгой парочки. Полного высокого мужчины и миловидной чернобровой женщины с белой шапочкой на голове.

Их улыбки заученно включаются на озабоченных лицах сразу же после того, как дверь уходит в стену. Наверное, это очень дорогой госпиталь. Так улыбаться умеют только профессиональные политики. Теперь я знаю, что некоторые врачи — тоже. Улыбки их безупречны и безлики. Точно нарисованы. И еще оба они немного напряжены. С чего бы это? Это ведь меня чуть не разнесло в куски, не их.

— Добрый день, сэр, — говорит мужчина. Женщина приветливо кивает. — Я доктор Шребер. Примите поздравления — в вашем организме не обнаружено никаких необратимых изменений. Операция и курс реабилитации прошли успешно. Вы здоровы, сэр! Всего несколько восстановительных процедур, и вы сможете выйти из этих стен.

— Спасибо, — я, наконец, справляюсь с одеялом и натягиваю его на себя по грудь. Отчего-то мне кажется, что мужчина не договаривает. Парочка смотрит на меня вопросительно, как будто чего-то ждет.

— Я должен что-то сказать? — интересуюсь я.

— Нет-нет, сэр, — поспешно отвечает женщина. — Просто мы должны убедиться, что вы действуете и мыслите адекватно. Мы гордимся качеством своей работы, ведь это госпиталь Святой Агнессы. Дело в том, что в некоторых ваших показаниях есть странности.

— Моя коллега — доктор Гейнц, — вмешивается мужчина, — хотела сказать, что, несмотря на ваше отличное самочувствие, имеются показания диагностического оборудования, трактовка которых несколько… неоднозначна.

И оба они, продолжая демонстрировать безупречные зубы, смотрят на меня вопросительно. Триста двадцатый со смешком подсказывает мне, в чем тут дело.

— Доктор, вы хотите, чтобы я вам таблицу умножения вслух прочитал? Или рассказал в подробностях о событиях последнего года? Может быть, нужно, чтобы я вспомнил штатную инструкцию пилота при взлете с палубы с использованием антиграва?

Парочка переглядывается.

— Ничего этого не нужно, сэр. Все в полном порядке. Мы просто провели с вами небольшой тест, — успокаивающе говорит женщина. И я ясно чувствую их облегчение.

— Сэр, небольшое уточнение. В вашем организме обнаружено большое количество имплантированных устройств. Мы не знакомы с устройствами такого типа и не проводили их диагностику. Не желаете ли, чтобы клиника пригласила компетентных специалистов для проверки ваших вживленных систем? Если желаете, тогда назовите код и модель вашего оборудования.

Я думаю, как бы мне от них отделаться. Что сказать, чтобы они не полезли внутрь меня со всякими тестерами, словно в двигатель какого-нибудь там автоматического пылесоса. Наконец, вспоминаю накрепко заученную волшебную фразу.

— Это закрытая информация.

— Конечно, конечно, сэр. Мы так и решили. Надеюсь, у вас нет претензий к уровню услуг. Наш госпиталь гордится исключительным качеством своей работы, — их отпускает окончательно. Все текущие вопросы решены и они собираются идти в следующую палату, к очередному изделию, прошедшему качественное лечение.

Далось им это «качество»! Они тут на нем просто зациклены. Будто это не больница, а фабрика какая. И сами эти люди больше напоминают мне инженеров, чем докторов. Флотская медичка-коновал, что штопала меня на «Будущем Земли» после посещения Восьмого ангара, вспоминается не в пример более живым человеком, чем эти стерильные манекены в белом.

— Эта вещь была с вами. Вы держали ее так крепко, что нам пришлось применить особые процедуры, чтобы вытащить ее у вас из рук. Руководство госпиталя решило, что она представляет для вас определенную ценность, — женщина осторожно разворачивает белый пакетик и кладет на столик рядом со мной — что бы вы думали? — мой многострадальный пенал, немного испачканный, но в остальном такой же, как обычно.

— Меня доставили сюда сразу после взрыва? — уточняю я.

— Вы переведены сюда по указанию госпожи баронессы Радецки фон Роденштайн, — говорит мужчина, заглянув в небольшой электронный планшет. И добавляет поспешно: — Все услуги по лечению оплачены, сэр. Вам не следует волноваться. Лечение проходило по лучшим методикам, с применением новейших препаратов и оборудования. Мы гордимся…

— Да-да, спасибо, я понял. Качество услуг у вас самое качественное, — не слишком вежливо прерываю я.

— Именно, сэр! — радостно подтверждает доктор, не чувствуя подвоха. — Когда вы будете готовы к приему посетителей, пожалуйста, нажмите вот эту кнопку. С вашего позволения, мы вас покинем.

— Минутку, господа.

— Сэр?

— Кто такая Святая Агнесса?

Они переглядываются. Их улыбки странно застывают.

— Это святая, — осторожно говорит докторша Гейнц.

— Я понял, — досадуя на них за непонятливость, хмурюсь я. — Но почему она святая? Что она такого совершила?

Пауза затягивается. По глазам этих улыбчивых людей я вижу, что им вовсе не до смеха. И еще я злюсь на себя. Зачем мне эта чушь? Триста двадцатый протестует. Он не задавал этого вопроса. Наверное, я просто хочу узнать, за какие достоинства люди получают такие высокие награды. Ведь звание святой — это покруче Военно-морского креста.

— Мы… не знаем, сэр, — наконец пожимает плечами доктор Шребер. — Кажется, она когда-то работала в нашем госпитале. Наш госпиталь с давних времен славится…

— Хорошо, хорошо. Я понял, сэр. Спасибо.

И они исчезают из палаты. Сначала они, потом их улыбки. Именно в таком порядке.

Прислушиваюсь. Голоса шелестят через многослойное звукопоглощающее покрытие, усиленные Триста двадцатым.

— Я же говорил, Майя, диагност несет ахинею. Надо подать заявку на тестирование, — раздраженно говорит мужчина своей спутнице.

— Но, Даниэль, данные энцефалограммы вполне однозначны — этот пациент невменяем, — пытается возражать женщина.

— По-твоему, с нами сейчас идиот говорил? Да он умнее, чем мы с тобой, вместе взятые. И вообще — чего ты добиваешься? Хочешь, чтобы баронесса подала иск на клинику и обвинила нас в нанесении вреда здоровью? Ты забываешь о наших традициях и о неизменном…

Глава 8 Интервью

Вежливый стук в дверь отрывает меня от размышлений о смысле жизни. Нет, я не пытаюсь решить извечную загадку, зачем мы возникли на пустом месте из кучи неупорядоченных молекул и почему Господь наделил нас разумом, и есть ли Он на самом деле. Я думаю о странных метаморфозах, что происходят со мной. Еще недавно пределом моих мечтаний была ежедневная порция шоколадного мороженого и возможность воспарить над морем. Потом моей целью стала любовь. Непонятное, непознанное, неизвестно зачем дарованное нам чувство. А дарованное ли? Нет ли в этом какой-нибудь хитро обставленной лжи? Может быть, это одна из тех великих морковок, которыми крутят перед нашими носами, заставляя двигаться в нужном направлении и которую никто и никогда так и не смог ухватить зубами? Зачем мы обманываем себя, выдумывая то, чего нет, и никогда не было? Ради того, чтобы сбежать от одиночества? Но оно вновь и вновь настигает нас. И неважно, что ты при этом говоришь и сколько людей тебя окружает. Так что теперь я начинаю сомневаться в истинности своего пути. Я спорю сам с собой и с Триста двадцатым. Придумываю доводы в свою защиту, и тут же опровергаю их. Представляю, как однажды оно свалится на меня, это мифическое чувство. Что я буду делать тогда? Я обрету покой или моя жизнь потеряет смысл? И можно ли жить, когда некуда стремиться? Но стук в дверь вновь повторяется. Я думаю, что это Мишель снова пришла меня навестить.

— Войдите, — говорю я.

— Добрый день, капитан Уэллс, — широко улыбаясь, приветствует меня женщина в брючном костюме. Традиционный белый халат небрежно наброшен на плечи. Ее голос мне странно знаком. — Как вы себя чувствуете?

— Нормально, мэм. Мы знакомы? — отчего-то я натягиваю одеяло поглубже. Эта странная женщина с пышной волной черных волос — она словно насквозь меня видит.

— Конечно, капитан. Вы давали мне интервью сразу после теракта. Помните? Я Деми Бройде.

— Нет, не помню, — отвечаю я.

— Это вполне объяснимо. Взрывы, дым, крики, вы были в шоке. Знаете, а вы уже герой. О вас все говорят. Наш канал — «новости-два» — дал о вас серию репортажей. Наш рейтинг — один из самых высоких на планете.

— Взрыв, — поправляю я.

— Что?

— Взрыв, не взрывы. Взрыв был только один.

— Это неважно, капитан, — отмахивается журналистка. — Прежде чем мы поговорим, не желаете чего-нибудь? Промочить горло, поесть?

— Я бы хотел одеться.

— Это легко устроить. Тем более, одетым вы будете смотреться более представительно. Одежду какого производителя вы желаете?

— Я… не знаю, — теряюсь я под напором этой непонятной дамы. — Я привык к комбинезонам. Летным или техническим. Удобная одежда. Тепло, сухо и снимается быстро. И еще ботинки.

— Понятно, капитан. Минутку, — и она что-то быстро диктует своей руке. Рука кашляет и отвечает: «Полчаса, Деми». А потом еще: «Деми, Ганс опять напился. Назвал медсестру в холле иммигрантской свиньей. А охранника — вонючим гастарбайтером. И дал в морду оператору».

— Какому? Кристиану?

— Нет, Бенедикту. Что мне с ним делать?

— Знаешь, сколько стоит взятка руководителю местной службы безопасности? Скажи Гансу, что он уволен. Разреши больничной охране вышвырнуть его так, как им нравится.

— Ясно, кхе-кхе, — кашель на руке Деми затихает. Она виновато жмет плечами.

— Люди совсем обленились. Слишком много иммигрантов. Никакого понятия о дисциплине.

— Я понимаю. Дисциплина — это главное, — говорю я, чтобы сделать даме приятное. Что-то отзывается в ней на эти бесхитростные слова. Я чувствую, как она становится более живой.

— Правда? Вы в самом деле так думаете?

— Ну да. На нашей базе сначала была дисциплина. Никто не пил и не дрался. Начальник базы так и говорил всем: «главное — дисциплина». А потом его выкинули с базы вместе с охраной. И начался бардак. Кругом сплошь пьяные. И санузел почистить некому.

— Вы просто в душу мне заглядываете… Юджин. Можно, я буду вас так называть?

— Конечно, Деми.

— А где находится эта ваша база? Что вы там делали? Если, конечно, это не закрытая информация, — спохватывается она.

— Нет, это гражданская работа. Данные не засекречены. В Солнечной системе. Старый списанный авианосец. Мы там восстанавливали экосистему Земли. Готовили ее к терраформированию.

— Той самой Земли? — удивляется журналистка.

— Какой той самой?

— Родины человечества?

— А… ну да. Той самой. Мы вылетаем вниз, сбрасываем бактерии и кораллы, чтобы росла суша и уничтожались излишки метана и углекислоты. Ну, и еще бомбим заводы иногда. Чтобы не засоряли воздух.

— Бомбите? Получается, там идет война?

— Не знаю. Наверное. Иногда нас атакуют. Бывает, в атмосфере. А бывает, даже и на самой базе, на орбите. Меня один раз даже сбили. Ну да мы им дали прикурить. Потопили несколько авианосцев. Теперь все стало проще.

— Да вы просто находка, Юджин! — восхищается Деми и садится на край моей постели. — Как это будет звучать! Вы только представьте: «герой войны за освобождение прародины человечества спасает баронессу Радецки от смерти».

— Нет-нет, — протестую я. — Какой такой герой? Что вы такое говорите, мэм? Какой войны? Я ничего такого не говорил.

— Деми. Просто Деми, Юджин, — снисходительно поправляет меня журналистка. — Вы не волнуйтесь. Я немного увлеклась. Вы и представить себе не можете, какая вы сенсация! Вы станете знаменитым, а я получу «Хрустальный штырь».

— Чего хрустальный?

— Штырь. Высшая награда в области журналистики, — улыбаясь, поясняет Деми. Вблизи видно, какие безупречные у нее зубы. Белые, ровные. Гладкая кожа на высоком лбу. Ни единой морщинки вокруг губ. Но сами губы какие-то неубедительные. Тонкие.Холодные. Даже яркая помада не делает их сочнее.

— Получается, вы скажете неправду, чтобы получить выгоду?

Удивление, которое наполняет мою собеседницу, безмерно. Я чувствую это. Как будто стул, на котором она сидит, вдруг ожил и сделал ей комплимент. Или возмутился тем, что она его эксплуатирует. Тем не менее, она берет себя в руки.

— Что вы, что вы. Никакой лжи. Ложь — это непрофессионально. Главное в нашей работе — правда. Тысячу раз правда, какой бы она не была. Ну, и еще — правильно расставленные акценты.

Что-то не по себе мне от этих ее «акцентов».

«Собеседник неискренен», — предупреждает Триста двадцатый.

«Сам вижу. Что прикажешь с ней делать?»

«Выбрать линию недотепы. Предоставить говорить ей. Узнать как можно больше об оперативной обстановке и местных обычаях».

«Триста двадцатый, мы не на войне», — укоряю я.

«Ты ошибаешься. Весь ваш мир — сплошная война».

«Ладно, будь по-твоему».

Деловитый русоволосый мужчина приносит одежду. Я принимаю хрустящие пакеты. Сажусь. Разворачиваю слои упаковки. Смотрю на журналистку. Прикидываю, можно ли одеться прямо при ней, или она обидится?

«Обнаружено записывающее оптическое устройство. Поправка — два записывающих оптических устройства».

И тут же из-за двери раздается: «Наш герой предпочитает скромную и практичную одежду военного образца. Одежда для экипировки предоставлена сетью магазинов специальной одежды „Запа“. Хочешь мира — будь экипирован достойно. Никаких натуральных тканей. Только качественная сверхпрочная синтетика».

— Что это было? — интересуюсь я, задержав одеяло, которое собрался откинуть.

— Это? Так, небольшая рекламная вставка. Потом ее как следует обыграют в студии. Будет очень естественно.

— Меня снимают?

— Что? Нет, что вы. Как можно, — не стесняясь, врет журналистка.

— Это и есть ваши «акценты»? Две камеры в вашей одежде?

— Ах, это! — не смущается Деми. — Это рабочие съемки, они не идут в эфир. Когда вас будут снимать, я щелкну пальцами. Вот так.

— Все же отвернитесь, мэм, — отчего-то настроение мое стремительно падает. Не нравится мне эта скользкая рыбина.

— Конечно. Если вам так удобнее, — соглашается она. И тут же я вижу себя и ее любопытные глаза в большом зеркале.

«Наш герой чувствует себя более комфортно в привычном ему обмундировании. Черта настоящего имперского военного, предпочитающего униформу накрахмаленному воротничку».

— Какую униформу? Что он несет?

— Не обращайте внимания, — терпеливо улыбается Деми. — Теперь, если позволите, я задам вам несколько вопросов, хорошо?

И она щелкает пальцами, не дожидаясь ответа. Бормочет что-то себе в руку. Двери приоткрываются, впуская несколько жужжащих штук. Я помню — такие же снимали меня на Йорке. И с тоской думаю, что опять мне будут задавать глупые вопросы и вообще — выставлять меня дурачком.

Голос Деми меняется, становится твердым, как стекло. Кажется, даже вибрирует от какой-то скрытой торжественности.

— Господин капитан, скажите, это правда, что вы прибыли на Зеленый Шар прямо из Солнечной системы, с базы «Будущее Земли»?

— Ну да, — отвечаю я, не понимая, к чему она клонит.

— И вы с товарищами занимались тем, что, рискуя жизнью, восстанавливали экосистему Земли, делали ее вновь пригодной для обитания?

— Да.

— На вашей базе были потери?

— Иногда. Бывало, наши самолеты сбивали.

— И вы мстили за сбитых товарищей?

— Да нет, мы не мстили… — начинаю я.

— Но ведь вы бомбили Землю?

— Это — да. Бомбили. Приходилось бомбить. Те заводы, которые…

— И вражеские авианосцы тоже? — Деми вновь обрывает меня на полуслове.

— И авианосцы тоже. Когда их авиация начала нам досаждать, команда взбунтовалась и мы потребовали от компании новых ракет.

— Юджин, это, с вашего позволения, мы вырежем. Идет?

— Не знаю. Делайте, как вам проще.

— В одном из боев ваш самолет был сбит?

— Да, меня однажды сбили над Карпатами. Это такие горы. Я катапультировался над Балканами. Это… такой полуостров на юге Европы, — заканчиваю я, совсем запутавшись.

— И, тем не менее, вы нашли в себе силы выжить, — своим стеклянным голосом подводит итог Деми. — А как вы оказались вместе с баронессой Радецки?

И я чувствую, что Деми задает мне главный вопрос, а вся наша ахинея до этого была просто вступлением.

— Мы друзья, — отвечаю я, немного подумав.

— В каком смысле — друзья?

— Что?

— Неважно. Вы можете не отвечать на этот вопрос. Как это трогательно. Боевой летчик, герой войны за Землю, и баронесса Радецки, владелица заводов по производству оружия, известная своей эксцентричностью. Вы намеревались провести вместе какое-то время?

— Не знаю. Мы только ехали в гостиницу. Я…

— Понятно. Как вы заметили террориста?

— Не знаю. Просто показалось, что этот человек слишком напряжен. А потом я решил, что в его тележке бомба, — вру я. Не могу же я сказать, что Триста двадцатый обнаружил приближение опасности по изменению эмоционального фона.

— И потом?..

— Потом я толкнул Мишель… то есть, баронессу на пол. И упал сверху. И бомба взорвалась. Вот и все.

— Получается, что вы спасли баронессу, рискуя собственной жизнью?

— Я просто толкнул ее на пол.

— И закрыли ее собой. Поступок, достойный не просто друга.

Я начинаю закипать.

— Правда, что здесь, в госпитале Святой Агнессы вы оказались благодаря вмешательству баронессы? И правда ли, что она оплатила ваше лечение?

— Вам лучше узнать об этом у администрации госпиталя.

— Говорят, этот фанатик вместе с собой взорвал десятки невинных людей. Пострадали телохранители госпожи Радецки. Много раненых. Как вы относитесь к происходящему?

— Думаю, что убивать людей — не лучший способ привлекать к себе внимание.

— Прекрасный ответ, капитан. Не могли бы вы рассказать о себе подробнее?

— Что именно?

— Например, как вы любите проводить свободное время. Чем увлекаетесь.

— Чем увлекаюсь?

— Ну, что вам нравится? — подсказывает Деми с приклеенной улыбкой.

— Я люблю музыку. Блюзы. Это такая музыка с Земли двадцатого века.

— Восхитительно. С той самой Земли, которую вы бомбили? А еще?

— А еще летать. Только сейчас я немного устал от полетов. Все время, как я начинаю летать, мне приходится кого-нибудь убивать. Мне это надоело.

— Но ведь это враги?

— Да. Наверное. Я не знаю точно, — я чувствую, что беседа надоела мне до чертиков.

— Разве убивать врагов не есть долг каждого офицера?

— Конечно. Только я давно в отставке. По состоянию здоровья. Меня до этого тоже сбили. На Джорджии.

— Это очень интересно. Расскажете подробнее об этом случае?

— Деми, я устал. Выключайте эти ваши штуки.

Она кивает. Делает знак, что сейчас заканчивает.

— Капитан Уэллс, я благодарю вас за откровенные ответы. Позвольте выразить вам свое восхищение вашим мужеством. Империя может гордиться такими гражданами, как вы.

— Спасибо, — устало говорю я. Но меня уже не слушают. «Кристиан, как запись?» — спрашивает она у своего запястья. И внимательно слушает ответное хрюканье. Лицо ее довольно. Она смотрит на меня с улыбкой объевшейся львицы.

— Все прошло замечательно, Юджин. Надеюсь, мы еще увидимся.

Вот уж вряд ли. Теперь я сделаю все возможное, чтобы больше не попадаться у нее на пути. До того отвратное ощущение после разговора с ней, точно в грязи выкупался. Всюду эти ее «акценты». Так, похоже, тут вранье зовут. Но вместо этого я вежливо киваю. Все-таки, какая-никакая, а дама.

— Знаете что, Юджин? — оборачивается она в дверях. — У вас прекрасное тело. Госпоже баронессе повезло.

И она исчезает, оставив меня в ярости. Что за поганый тут народец!

Глава 9 Верно расставленные акценты

К тому времени, когда меня отпустили на волю, я готов был бросаться на стены, так мне тут надоело. В этом их госпитале Святой Агнессы. Люди в нем, словно манекены. Все белые, неторопливо передвигающиеся, с одинаковыми улыбками. И еще мне до смерти надоели посетители. Нормальных среди них почему-то тоже не оказалось. Сплошь разные репортеры и корреспонденты. Все они разными словами спрашивали об одном и том же. Как я тут оказался и как мне повезло стать любовником госпожи баронессы. Что бы я ни говорил, отрицая эту чушь, они только улыбались и заверяли меня, что, конечно, все-все понимают. Их до чертиков интересовало, при каких обстоятельствах я с ней познакомился и насколько напряжены мои отношения с ее мужем. Даже ради вежливости никто из них не спросил, сколько людей погибло. И выжили ли телохранители Мишель — Мариус и Жан, раненные тем взрывом. И мне было очень досадно, когда взрослые люди в хорошей одежде с серьезным видом выспрашивали у меня всю эту чушь. Так досадно, что я одного из этих попросту выкинул за дверь. К радости следующего, который первым делом спросил, правда ли, что я вступился за честь своей любовницы — баронессы Радецки и нанес оскорбление имперскому гражданину? В общем, сутки мне показались чуть ли не месяцем.

Хорошо хоть, Мишель смекнула, что к чему и поставила у дверей охранников.

Улыбка сама собой растягивает мои губы, когда я вижу Мишель.

— Рад видеть тебя живой, госпожа баронесса!

— И я тебя, господин капитан! — улыбается она в ответ. Легонько прикасается губами к моей щеке. От этого прикосновения я едва сдерживаюсь, чтобы не заграбастать ее в грубые объятия.

— Фиксирую выработку веществ из группы амфетаминов, — докладывает Триста двадцатый. На его языке это означает, что я испытываю сильное влечение, грозящее перейти в стойкую зависимость. Он уверяет меня, что это она и есть — любовь. Мои железы, ориентируясь по запаху и виду самки, вырабатывают вещество наслаждения. Вот вам и разгадка. Тоже мне, тайна. Нет-нет, наверное, любовь, это что-то другое. И прекрати, наконец, препарировать меня, глупая жестянка!

— Что ты наболтал этой акуле, наивный спаситель человечества?

Мои затуманенные мозги, наконец, включаются.

— Что? Кому наболтал? Кого ты имеешь ввиду, Мишель?

— Я имею в виду местную гиену новостей — мадам Бройде.

— Ничего особенного. Она задавала вопросы, я отвечал. Что-то не так?

Мишель улыбается в ответ и просит, чтобы я поменьше болтал. Потому что нас с ней теперь поливают помоями по всем каналам. Так и сказала, честное слово. Мне было очень неловко перед ней. Я поклялся, что сказал только, что она мой друг. И больше ничего. А все остальное эти писаки выдумали.

— Я знаю, Юджин, — говорит она. И добавляет, что так уж этот их мир устроен. Один писака, желая сорвать гонорар, намекает на то, что ты никогда не упоминал о своей причастности к смерти своей бабушки. Второй сразу же выясняет, что бабушка жива и здорова. Третий делает вывод, что она живет подальше от тебя, опасаясь за свою жизнь. Четвертый узнает, что в далеком детстве ты жутко обиделась, когда бабушка не разрешила тебе съесть лишнюю конфету. И через пару месяцев все вокруг абсолютно уверены, что у тебя руки по локоть в крови.

— Это называется — правильно расставить акценты?

— Ты прав. В самую точку, — смеется она.

— Это они так вранье называют?

— Опять попадание. Во всей этой истории только один плюс.

— Какой?

— Мои акции взлетели в цене.

— От этих сплетен?

— Ну да.

— А как же всякие финансовые климаты и режимы содействия инвестициям?

— Это для газет. Для плебса, — отмахивается она. — Погоди, вот скоро еще раздуют историю о гибели Карла. И снова акции подскочат. Сегодня я выгодно сбросила пакет убыточных астероидных шахт близ Силезии. Не поверишь, сколько я заработала на этой шумихе.

Так вот чем эта их популярность оказалась! Хотя мне такое развитие событий кажется несколько странным. Получается, что все, что нас окружает, работа тысяч людей, судьба целых предприятий и шахт зависят от настроения какого-то тупого борзописца? От сплетен?

Я отбрасываю ненужные вопросы и мы долго болтаем о пустяках. Мишель рассказывает мне о новом историческом голофильме. Я слушаю ее, не запомнив названия. Улыбаясь, вспоминает, как каталась на горных лыжах в Новых Альпах. По настоящему, не искусственному снегу. Я даже не обращаю внимания на то, что именно она говорит, завороженный ее мимикой. Мишель кладет на мой столик настоящую бумажную книгу. «Чтобы не скучно было», — говорит она.

После ее ухода в палату заявляется дежурная медсестра. И сообщает, что меня показывают в вечерних новостях, в специальном выпуске. Достает из стены визор и включает его. И я снова чувствую запах гари и крови. Вижу разбросанные на дороге куски тел. Толпу зевак. Яркие мигалки десятков разных машин, их так много, что они перегородили весь проезд. И вот он я — мое обнаженное окровавленное тело катят в реанимационном боксе. Суета вокруг. Бестолковое метание растерянных людей. Дым валит из исхлестанного осколками дома. Здоровенная воронка на тротуаре. Роботы-эвакуаторы выносят раненых, ищут живых на улице, смешно переступая длинными ногами через неподвижные тела. Вот Мишель наклоняется надо мной, вся белая, как мумия. Вот мое лицо с бессмысленными глазами. Крупный план. Глаза горят на испачканном кровью и грязью лице. Морщины вокруг моих губ четко проступают через маску грязи, когда я что-то шепчу. Вот я в госпитале. Эге, постой. А это что? Я встаю с кровати, в чем мать родила. Поворачиваюсь спиной. Влезаю в штанины комбинезона, подозрительно оглядываясь. Играют мышцы на моей спине. Виден каждый волосок. Мои поджарые ягодицы — как на ладони. Господи, неужели у меня такой смешной зад? Голос за кадром, захлебываясь, комментирует мои движения. «Вот он, капитан Юджин Уэллс. Посмотрите, как плавны движения хищника. Как грациозно он двигается. Сегодня он в очередной раз совершил подвиг. Спас от смерти баронессу Радецки фон Роденштайн и множество других людей. Ему не привыкать к опасностям. Он только что прибыл из Солнечной системы, где с риском для жизни принимал участие в восстановлении экосистемы родины человечества — Земли. Его самолет был сбит в жесточайшем бою с варварами. Но он выжил вопреки всему. Выжил, чтобы и дальше нести гордое звание Имперского офицера. Наш герой чувствует себя более комфортно в привычном ему обмундировании. Это черта настоящего имперского военного, предпочитающего униформу накрахмаленному воротничку. Черта настоящего мужчины. Ему покоряются лучшие женщины планеты. Скажите, капитан, вам нравятся наши женщины?».

К ужасу своему я вижу, как мой двойник уверенно отвечает «Да».

«Наверное, та, которую вы спасли, покорила ваше сердце?». И я снова отвечаю «да». И потом мне задают какие-то совершенно немыслимые вопросы. Про мое отношение к трудовой и иммиграционной политике. Про мое мнение о модной секте — Церкви Утреннего Бога. Про мои любимые цветы. И я на все уверенно отвечаю.

«Вы ведь любите розы, капитан? Где вы полюбили эти цветы?».

«На Джорджии» — отвечаю я.

«А как муж госпожи баронессы воспринял известие об очередном увлечении своей ветреной супруги».

«Мы друзья», — заявляю я в ответ.

«Наших зрителей интересует, как вы познакомились с такой известной личностью, как баронесса?».

И я с удовольствием объясняю: «Я просто толкнул ее на пол. И упал сверху… Вот и все».

От этого кошмара я весь покрываюсь липким потом. Да что же это за акценты такие?

«Как вам удается всегда быть в центре внимания, капитан Уэллс?»

«Убивать людей — лучший способ привлекать к себе внимание».

Медсестра восторженно хлопает в ладоши. Я же хватаюсь за голову.

«А что вы любите больше всего, капитан?».

«…кого-нибудь убивать. Мне это… очень по нраву… бомбить… заводы… и авианосцы тоже… и еще… я люблю музыку. Блюзы. Это такая музыка с Земли двадцатого века».

«Вы потрясающе интересный человек, господин капитан. Я благодарю вас за откровенные ответы. Позвольте выразить свое восхищение вашим мужеством. Империя может гордиться такими гражданами, как вы».

«На что это вы намекаете, Деми?»

«У вас прекрасное тело. Госпоже баронессе повезло» — мурлычет черноволосая стерва.

«Наш герой предпочитает скромную и практичную одежду военного образца. Одежда для экипировки предоставлена сетью магазинов специальной одежды „Запа“. Хочешь мира — будь экипирован достойно. Никаких натуральных тканей. Только качественная сверхпрочная синтетика», — завершает мое выступление бодрый голос за кадром. И я хватаю пакеты с одеждой и начинаю выкладывать ее на одеяло. Какой ужас! Зачем она это сделала, холодная рыбина с противными тонкими губами!?

— Сэр, вам так идет этот комбинезон! Я вами восхищаюсь! — щебечет стерильная медсестра. — Можно, я возьму у вас автограф?

Я ставлю подпись на подставленном ею накрахмаленном носовом платке. Восторженная девушка спешит поделиться своей радостью с подругами. Я обессилено сажусь на кровать. Хватаюсь за голову.

«Дезинформация противника всегда являлась частью любых боевых действий», — неуверенно сообщает Триста двадцатый.

«Да не веду я никаких боевых действий! — устало отвечаю я. — И ей ничего плохого не сделал! Я и видел-то ее впервые!»

«Наверное, это любимое развлечение людей — делать друг другу больно».

«Ты думаешь? Ты думаешь, и я был таким же?»

«Затрудняюсь ответить».

Тогда я ложусь и беру в руки книжку. Такие сейчас редко встретишь. Обычные буквы, никаких голограмм и движущихся иллюстраций. Никто не комментирует вслух прочитанное. Я погружаюсь в волшебный ритм четверостиший. У человека, который их написал в незапамятные времена, чудное имя. Как у обитателя морских глубин. Триста двадцатый напряженно вслушивается в мои мысли. И я уплываю из этого мерзкого бездушного мира, увлеченный плавным течением слов.

В колыбели — младенец, покойник — в гробу:

Вот и все, что известно про нашу судьбу.

Выпей чашу до дна — и не спрашивай много:

Господин не откроет секрета рабу…

А наутро снова приходит Мишель. Я ей в глаза смотреть стесняюсь, так мне стыдно.

— Наплюй и забудь, — говорит она. И легонько обнимает меня. Прижимает к себе. Ее тепло проникает в меня через тонкую ткань. И я, наконец, выхожу на свободу.

Глава 10 Издержки славы

Я замечаю среди телохранителей Мариуса, одного из тех, что сопровождал нас из космопорта. Я рад, что он снова в строю.

— Привет, Мариус!

Он недоуменно смотрит на протянутую руку, косится на Мишель. Потом осторожно пожимает мою ладонь.

— Здравствуйте, сэр! — вежливо басит он.

— Я рад, что ты выкарабкался. Давай без этих «сэров». Я Юджин.

— Хорошо, сэр. То есть Юджин.

Я улыбаюсь до тех пор, пока ответная улыбка не трогает крепкое, будто вытесанное топором лицо и в глазах Мариуса не появляется осмысленное выражение. Пока он не начинает понимать, что это не блажь богатенького придурка — поздороваться за руку с кем-то из обслуживающего персонала.

— Спасибо, Юджин. Вы хорошо держались, — говорит он. И снова становится непроницаемым. Напряженно вслушивается в себя, оглядываясь вокруг. Триста двадцатый обнаруживает у него внутри слабенький чип. Полное барахло, а не чип, скажу я вам. Даже у наших аэродромных водителей и то мощнее. Решаю при первой же возможности посоветовать Мишель улучшить оснащение ее охраны.

Мы топаем к машине, припаркованной неподалеку от центрального входа. Яркое солнышко приветствует меня, слепит глаза. Душноватый запах цветов — словно волна. Тут повсюду цветы. Целые поляны цветов между каменных дорожек. И люди. Вокруг множество людей, и полиция сдерживает толпу, и все возбужденно топчутся на месте. Я решил, что они кого-то встречают. И приготовился к тому, что мы быстренько проскочим по краешку аллеи, сядем в машину и уедем из этой чертовой стерильной больницы.

Мишель хитро улыбается, отвернувшись в сторону. Чтобы я не заметил. Но меня трудно провести, с моим-то мощным ментосканером. Я чувствую, как она ожидает моего удивления. И она получает его. Неприятная догадка посещает меня.

— Это что, нас встречают? — недоверчиво спрашиваю я.

— Ага. Должна же я позаботится о твоей карьере, — она больше не сдерживает смех. — Пойдем же. Народ встречает своего героя.

— Героя? Нас облили грязью с ног до головы!

— Ну и что? Это и есть слава.

— Кто эти люди?

— Никто. Богатые бездельники. Рантье, папины наследники, прожигатели жизни и прочий мусор. Улыбайся. Молчи, кивай и улыбайся.

И она подталкивает меня к прозрачному пузырю входа. Еще пара телохранителей охватывают нас с боков. И как только мы появляемся на широкой белоснежной лестнице, толпа подается навстречу. Люди начинают улыбаться и махать мне руками. Каждый норовит дотронуться до меня. Не верят, что я настоящий? Телохранители стараются как могут, отталкивая самых ретивых. Но все равно десятки рук тянутся ко мне, словно щупальца странного животного. Вежливые копы с трудом удерживают коридор.

— Привет, Юджин! Как дела? Нравится у нас? Сколько народу ты уложил? Я хочу тебя! Научи меня стрелять! — несется со всех сторон.

Люди тут разные. Есть молодые. Есть не очень. И все улыбаются мне, как лучшему другу, хотя, богом клянусь — никого из них я до сих пор не встречал. И внутри у них — вакуум. Как если бы они разглядывали диковинного малахитового скорпиона с Ориона. Того самого, чей яд разъедает стекло. И осторожный страх — вдруг плюнет? — и любопытство, и желание потыкать пальцем. Просто так, чтобы рассказать друзьям за коктейлем.

И еще я замечаю странность. Женщины раскрашены и разодеты в пух и в прах. От шикарных платьев до полупрозрачного новомодного рванья. А мужчины — ну, ей-богу! — все, как один, с короткими стрижками, в армейских комбинезонах и высоких ботинках на магнитных липучках. Как у меня. Будто я попал на вечеринку по случаю дня рождения аэродромного начальства. И я улыбаюсь, как приказала Мишель, чтобы ее не огорчать. И чтобы скрыть то, как я ошарашен. Осторожно уворачиваюсь от жадных рук, норовящих разорвать меня на кусочки.

А у самой машины нас атакуют жужжащие штуки — камеры. Пикируют сверху, крутятся перед глазами, мешая обзору. Едва не залезают в рот.

— Чем вы собираетесь заняться, капитан? Баронесса, вы берете вашего спасителя под свой патронаж? Вы собираетесь жить на Зеленом Шаре, капитан? Как вы относитесь к однополым бракам? Есть ли у вас домашний аллигатор? — наперебой кричат нам со всех сторон.

Мишель улыбается так, словно вокруг собрались ее лучшие друзья. Хотя внутри у нее — лед. Я поражаюсь ее выдержке. И вслед за ней проваливаюсь в синеватый полумрак лимузина. Дверь-плита отсекает от меня рев за бортом. Совсем как в самолете.

— Фуу, — выдыхает Мишель, и с облегчением вытягивает ноги. — Пробились.

Кожа ее просвечивает сквозь полупрозрачную ткань. Я смущенно отвожу глаза. Она смеется, заметив мою неловкость.

— Ну же, выше нос, спаситель Земли и покоритель женщин! Мариус, вперед!

И мы трогаемся. Ощущение, будто едем в вагоне, так тяжела машина.

— Папа настоял, чтобы я сменила транспорт, — поясняет Мишель.

— Понятно, — отвечаю я, хотя мне ни черта не понятно. — Куда ты меня везешь?

— Для начала мы как следует отдохнем. Закрепим твой успех. А потом вместе подумаем, куда тебя пристроить. С такой известностью ты можешь легко претендовать на место исполнительного директора в любой оружейной фирме.

— Я ничего не смыслю в бизнесе.

— Никто из исполнительных директоров ничего не смыслит в бизнесе. Что с того? А пить коктейль и давать универсальные ответы на деловых раутах я тебя научу. Идет?

— Мишель, мне очень неловко. Мне приятно, что ты со мной возишься. Но я бы хотел…

Она легонько целует меня в щеку. Я послушно умолкаю.

— Юджин, прошу тебя.

— Хорошо, Мишель. Как скажешь, — отвечаю я автоматически. Ладони мои предательски вспотели. — Поговорим позже.

— Сейчас мы едем на концерт. Джаз новой волны. Какой-то напыщенный индюк с мировым именем. Ты, кажется, любишь музыку? Вот и расслабимся. Потом я найду тебе гнездышко. Прошу тебя — не нужно возражать.

Я и не возражаю. Так уж она устроена, эта странная женщина. Может из меня веревки вить. Наверное, не только из меня. Наверное, из других мужчин тоже. Кто же перед ней устоит. И настроение почему-то начинает улетучиваться. Некстати вспоминаю, что она замужем. И еще — этого холеного банкира. Друга семьи. Готлиба.

«Ты просто ревнуешь, чувак», — панибратски замечает Триста двадцатый.

«Заткнись, кусок железа», — огрызаюсь я.

Глава 11 Дружба из соображений целесообразности

— Зачем нам такая охрана? Ты всегда так передвигаешься? — интересуюсь я.

— Нет, не всегда, — смеется Мишель. — Только на планетах.

— А без этого никак не обойтись?

— Понимаешь, — скучнеет она. — Есть такая скотина по имени Жак Кролл. Помнишь его?

— Конечно. Я разбил ему морду, когда он к тебе приставал, — с удовольствием вспоминаю я.

— Так вот, теперь из-за моей ветрености и твоей отчаянной глупости тебе постоянно угрожает опасность. Этот человек не может остановиться. По рангу не положено. Кроме того, он очень мстителен. Просто патологически.

— Ничего себе… И долго он будет на меня злиться?

— Пока не убьет. Или…

— Или — что?

— Или пока ты не убьешь его.

— Ты так спокойно об этом говоришь.

— Не мне тебе объяснять, что такое война. Я считаю тебя человеком, способным убить ради выживания.

— С чего ты взяла?

— Ты ведь выжил, верно? Для большинства людей любое из твоих приключений закончилось бы фатально.

— Мне просто повезло.

— Везение — это да, этого у тебя не отнять. Я отношу его к дополнительным твоим достоинствам, повышающим твои шансы. Ты смог выжить не только на Йорке, но и на Земле. В настоящем аду.

— Не говори так про Землю.

— Ладно. Есть еще один момент.

— Какой?

— Опасность угрожает не только тебе. Я тоже определенным образом стою у него на пути.

— Вот черт!

— Именно. Черт, черт, и еще раз черт. В моем гараже уже находили бомбу. Программа автоповара оказалась расстроена и в пудинге откуда-то оказался яд. Если бы не невоспитанная собака моего дворецкого, все могло бы кончиться печально. Во время демонстрации нового автоматического танка снаряд попал вместо мишени в бункер, где я была с гостями. По чистой случайности кассету с плазменными зарядами перед стрельбами заменили на учебные болванки. Про мелочи вроде нейтрализованных полицией киллеров, я уже не говорю. Так что я теперь много путешествую, — спокойно сообщает Мишель.

— Ну и скотина! — задыхаюсь я от возмущения. — Неужели ничего нельзя сделать?

— Можно. Конечно, можно. За нами наблюдают. Эта охрана, что ты видишь — только внешняя сторона. На самом деле, ее гораздо больше. Просто она держится вне пределов видимости. Нашу, мою и твою еду, проверяют на предмет ядов. Всех, с кем мы контактируем, предварительно просвечивают. Мой дедушка включил все свои связи. Над этой проблемой сейчас работает прорва народу. Полиция, специальные службы. Нам нужно затаиться на время. Не дать себя прикончить. Подождать, пока зарвавшемуся мафиозо укажут его место.

— Тогда зачем мы всюду светимся, как сигнальные ракеты?

— Ну, безопасность — это одно, а репутация и необходимая деловая активность — другое, — улыбается Мишель. — Я ведь, как акула, вынуждена постоянно плыть, чтобы не утонуть.

— Я бы хотел поговорить обо всем этом подробнее. Что-то придумать. Не привык я, чтобы меня вели на убой, как барана.

— Нас охраняют отличные спецы. Настоящие профессионалы. Уже выяснено, что взрыв у отеля в момент нашего приезда — не случайность. Это не дело рук фанатиков с Шеридана, как его выставили в прессе. Специалисты сомневаются, что Кролл имеет к нему какое-то отношение. Не тот масштаб. И это настораживает.

Я в упор разглядываю напрягшуюся Мишель.

— Выкладывай уж до конца, — вздыхаю я.

— Нам лучше держаться вместе. Для безопасности. Твоей и моей.

— Ты для этого меня искала? И для этого вытащила меня с Земли?

— Почему бы и нет? — уклончиво отвечает она. — По-моему, это неплохой повод быть рядом.

— Дьявол, — волна разочарования окатывает меня. Я-то, дурак, развесил уши. Всюду эти «деловые интересы». Дружба из соображений целесообразности.

— Юджин, ты меня не совсем верно понял, — мягко говорит Мишель, накрывая мою руку ладонью. — Я сказала, что это только повод.

Но я не слушаю. Я чувствую, что она говорит со мной, как с несмышленым ребенком. Скрывая покровительственный тон. Она уверена в том, что я ей подчинюсь. Что и говорить, Мишель славно научилась пользоваться своим обаянием. Привычка манипулировать мужчинами в своих интересах играет с ней злую шутку. Только я ведь не совсем обычный мужчина, у которого инстинкты самца определяют направление мыслей. Со мной этот фокус не пройдет. И я спокойно улыбаюсь встревоженной баронессе, скрывая досаду и разочарование. Встревоженной, потому что она видит в моих глазах непонятный огонек. Которого там быть не должно.

«Задача ясна», — прерывает мои невеселые мысли Триста двадцатый.

«Что?»

«Задача ясна. Приступаю к выполнению. Время разработки алгоритма — до одного часа. О начале реализации защитных мер будет сообщено дополнительно».

«Какая задача?»

«Защита объектов „Юджин Уэллс“ и „Мишель Радецки“ от физического уничтожения объектом „Жак Кролл“ и дочерними структурами. Параметры вражеского объекта уточняются. Доступ к Сети ограничен пропускной способностью шлюзов. Необходим скоростной канал доступа к Сети».

«С тобой все в порядке?»

«Диагностика проведена. Статус всех систем — зеленый».

«Опять играешь в войну?»

«Ответ отрицательный. Ситуация классифицирована как угроза второй степени. Неминуемое уничтожение в столкновении с превосходящими силами противника. Это не учебная тревога».

«Говори проще, Три-два-ноль», — устало прошу я.

«Можно и проще, чувак. Надо взять себя в руки. Напрячь мозги. Иначе нам всем крышка».

«Всем?»

«Тебе, мне и Мишель».

«Мишель попадает в сферу твоих интересов?» — интересуюсь я.

«Наших интересов, — поправляет Триста двадцатый. — Это перед ней ты можешь притворяться».

Глава 12 Джаз новой волны

Этот джазовый исполнитель — у него оказалось интересное имя. Филодор. И ничего больше. Как кличка у собаки. Мишель рассказала мне, что его группа играет популярный сейчас джаз новой волны. Что это такое, я, конечно, не знаю, и потому с нетерпением жду начала концерта. Я уверен, что получу от живой музыки большое удовольствие.

Огромный зал, больше похожий на стадион под крышей, дальняя стена которого едва виднеется в густом, пропитанном испарениями воздухе, весь бурлит людьми. Люди едят, пьют, бесцельно слоняются, валяются на полу, смеются, ссорятся, целуются, курят. В общем, шум от этого стоит не хуже, чем от прибоя во время урагана приличной силы. Сцена — как огромный пологий остров, залитый цветным огнем. Не сразу и заметишь в ослепительном сиянии двойную цепочку охраны, что выстроена у подножия.

Нас вместе с телохранителями провожают по ярко освещенному длиннющему коридору в место, которое служитель назвал «ложей». Такая маленькая выгородка с барьером, что отделяет нас от жующей и галдящей толпы. Но тут хотя бы сидеть можно. На очень удобных креслах. Только из-за охранников край сцены виден плохо. И от людей, что внизу, довольно сильно пахнет. Наверное, в тех ложах, что выше нас, обзор получше. Тут эти ложи — до самого верха, как соты в улье. Но я стесняюсь сказать об этом Мишель.

Сажусь и начинаю оглядываться.

В зале этом все кажется мне необычным. И отсутствие кресел на мягком полу, и гигантские размеры, и странный рассеянный свет. Наверное, это оттого, что я впервые на концерт пришел. И люди, что за барьером копошатся, тоже привлекают внимание. Свободные, даже развязные. С длинными волосами. В какой-то полувоенной одежде. Многие, в том числе девушки, в таких же, как у меня, комбинезонах. Так что я тут вполне могу сойти за своего. Тем более, что у некоторых парней и девушек головы тоже коротко стрижены. Как и у меня.

— Ты теперь законодатель новой моды, — шепчет мне Мишель. И тихо смеется.

В ожидании начала концерта народ из-за барьера тоже на нас таращится. И иногда отпускает замечания.

— Прикольный прикид, брателло, — говорит мне один длинноволосый типчик. — Чьих будешь?

И тут же, отвернувшись и явно не ожидая ответа, начинает обсуждать со своей щуплой соседкой преимущества какого-то «намеренного лау-фиделити на бутлегах».

А второй оценивающе оглядывает Мишель и хвалит:

— Клевая у тебя телка, папик. Бахнешь, подруга?

Незлобно так сказал. Необидно. Так что Мишель не сердится. Знаком показывает, что пива не хочет. И я тоже молчу. Только телохранители немного нервничать начинают и передвигаются поближе к Мишель.

Честно говоря, за весь вечер это были единственные слова из зала, которые я понял. Все остальное оказалось какой-то непереводимой тарабарщиной. Кто-то собирался «накéдаться» после «феста» и «хапнуть гудсов». Несколько совершенно косых от травки парней договаривались «послемовать» и печалились о том, что «у Фильки фронтовик отстойный и регулярное вонялово». Кто-то выпадал в осадок от «гнилой банды» и просил «дудку», заверяя, что иначе его от «этого втиралова не плющит». Девушка с синими волосами взасос целовалась с лысым юношей — обладателем цыплячьей шеи и нелепых очков, — а в промежутке между поцелуями они активно обсуждали, где им «занайтовать» и все прикидывали местонахождение каких-то черепов. «Есть маза вписаться на флэт после сэйшна», — резюмировал очкарик.

В общем, жизнь тут кипела и била фонтаном.

А потом мне надоедает сидеть и ждать. Наверное, не одному мне. Какое-то напряжение начинает подниматься над толпой. Сначала недоуменные голоса. Потом отдельные выкрики. Потом на сцену летят пустые пивные банки и всякий мусор. Но так как зал очень большой, большая часть мусора попадает не на сцену, а в охранников, или в передние ряды зрителей. Отчего местами вспыхивают и быстро гаснут потасовки. То и дело кто-то начинает громко хлопать, и хлопает до тех пор, пока соседи не начинают его поддерживать. И постепенно сотни людей подключаются, бьют в ладоши и топают. Эти хлопки мечутся по залу как штормовые валы. Только затихнут в одном месте — тут же поднимаются снова в другом. И катятся к нам. И опадают, пройдя над головой в душной полутьме.

— Даешь Фильку! Хорош динамить! Дирижер — дави на педаль! Кинщик — гуди в гудок! — несутся отовсюду выкрики, перемежаемые свистом. Возбуждение нарастает, подогреваемое пивом и сигаретами с травкой. Охрана сцены нервно топчется на месте, крепко сцепив руки на ремнях соседей и опустив прозрачные забрала на лицах. Концерт почему-то никак не желает начинаться.

Неожиданно, всеобщее волнение передается и мне. Словно через меня ток пропускают. И я невольно начинаю хлопать, когда волна аплодисментов прокатывается слишком близко. Я замечаю, что и Мишель возбуждена. Глаза ее лихорадочно блестят, внутри пустота и нетерпеливое ожидание. Как у наших синюков на базе, когда они смотрят на то, как джин в их стаканы льется.

— Это здешняя шпана? — спрашиваю я у нее, кивая на зал. Чтобы она меня услышала, приходится кричать.

— С чего ты взял? — доносится ответный крик. — Шпану из рабочих районов сюда не пустят. Это все отпрыски богатых родителей. Студенты, инженеры, брокеры, клерки. Этно-холл — очень дорогое место. И модное.

Губы ее приятно щекочут мое ухо. Снова склоняюсь к ней.

— Тогда почему они так одеты?

— Это последний писк. После серии репортажей про тебя всю военную одежду расхватали. Включая старую форму на армейских распродажах.

— Ты серьезно?

— Конечно. Через день покажут еще кого-нибудь. Если он нарядится в шорты, то наутро все будут сверкать голыми ногами.

— Чудно.

— Тусовка, — пожимает она плечами.

И пока мы так перекрикиваемся, где-то высоко зажигаются яркие огни. И ослепительные лучи начинают метаться по залу, выхватывая из темноты белые лица с зажмуренными глазами. И люди, совсем маленькие отсюда, деловито выходят на сцену и усаживаются за свои инструменты. Они что-то пробуют, где-то ковыряются, издавая неприятные звуки. Толпа приветствует их новыми волнами аплодисментов и свиста. Я не могу удержаться. Тоже свищу, вложив два пальца в рот. Краем глаза замечаю удивленный взгляд обычно невозмутимого Мариуса.

Странно, что я совсем не чувствую Триста двадцатого. Такие зрелища ему тоже должны быть в новинку. И еще покалывает в плечах. Показалось? Нет, вот опять.

«Триста двадцатый?»

«Слушаю».

«У меня щиплет плечи. Твоя работа?»

«Веду обмен с ближайшим шлюзом Сети. Работа над приоритетной задачей продолжается. Задействовано 90 процентов вычислительной мощности. Второстепенные задачи отключены».

Озабоченность моего двойника наполняет меня. Становится стыдно. Как я мог быть таким легкомысленным? Пока я расслабляюсь и аплодирую, он один ищет решение проблемы. Проблемы нашей с Мишель безопасности. Я не могу стоять в стороне, когда речь идет о Мишель.

«Я могу помочь?»

«Да. Если разрешишь задействовать свой мозг для потоковых вычислений, я решу задачу быстрее».

«А я не буду выглядеть идиотом в это время?»

«Да и нет ты будешь говорить вовремя. И улыбаться тоже».

«Хорошо, — я сажусь поудобнее. С улыбкой киваю Мишель. Публика вновь начинает бесноваться. Главного исполнителя все еще нет на сцене. — Я готов».

И мир превращается в бесцветную, едва шевелящуюся воронку без звука.

— Нет, я не могу это надеть, — лениво растягивая слова, заявляет высокий худой мужчина с копной ослепительно-белых волос. Отбрасывает от себя ворох одежды. В одном белье усаживается перед большим, во всю стену зеркалом. Демонстративно закидывает ногу на ногу.

— Но сэр, вы надевали этот костюм на прошлом концерте! — пытается возражать костюмер, полная женщина в брюках и свободном свитере до бедер.

— Именно поэтому и не могу. Вы должны были позаботиться о доставке моего гардероба. Я не желаю выходить на сцену как какой-то статист — в одних и тех же тряпках.

— Сэр, — терпеливо продолжает привыкшая ко всему женщина. — Ваш гардероб здесь. Вчера вы сами распорядились подготовить именно этот костюм.

— Почему вы со мной вечно спорите, Марго? — обиженно дует губы звезда. Морщится: вечеринка, закончившаяся в седьмом часу утра, все еще дает о себе знать. — И вообще: не видите — я нездоров?

— Сэр, так какой костюм вы желаете?

— Пожалуй, принеси этот, — он шевелит пальцами в воздухе, вспоминая. — С открытой спиной и сандалиями на ремнях.

— Зеленый, сэр?

— Нет, красный. С широкими рукавами. Местная публика обожает красное и плиссированное. Латино, что с них взять.

— Латино были на Ла Плате, сэр, — напоминает костюмер, собирая разбросанную одежду.

— Да? А мы где?

— Мы на Зеленом Шаре.

— О, черт! — Филодор жадно пьет холодное пиво из горлышка. — Моя голова! Где мы, говоришь?

— На Зеленом Шаре, сэр.

— Какая разница. Тащи зеленую рубаху.

— Вы просили красную.

— Красную? А, ну да. Конечно. Точно, ее. И шевелись: публика ждать не будет.

— Одну минуту, сэр, — женщина с кипой одежды в руках выскакивает в коридор. «Чертов алкоголик», — бормочет она на ходу.

— Мисс, это надолго? — спрашивает у нее встревоженный администратор — седой худощавый мужчина в смокинге.

— Кто его знает. Может, минут в пятнадцать уложимся. А скорее всего — полчаса, не меньше, — меланхолично отвечает костюмерша. Ногой распахивает нужную дверь. Сбрасывает прямо на пол цветную кипу. Сосредоточенно грызет ноготь, быстро вращая огромную вешалку с развевающимися на ней тряпками.

— Так… это не то… отлично, штаны… опять не то… это в чистку… ага, вот!

И она спешит обратно.

— Пятнадцать минут? Полчаса? — восклицает администратор. — Мисс, у меня публика зал разнесет, если мы через пять минут не начнем.

— Ничего не могу поделать, — пожимает та плечами. — Это зависит не от меня. Я даже вот как скажу…

— Да?

— Если через полчаса он не выйдет из гримерки, делать ему на сцене будет уже нечего. Он третью бутылку пива приканчивает. После шестой его начнет в сон клонить. Или на подвиги. Если его потянет на подвиги, тогда зал разнесет он.

— Господи! — хватается за голову мужчина. Спохватывается. Берет себя в руки. Быстро оглядывается вокруг. Замечает слоняющегося без дела осветителя. Прикрикивает на него: — Чего разгуливаешь? Марш на место!

— Марго, я не могу надеть эти сандалии, — изрекает звезда, доставая из холодильника следующую бутылку. — У меня мозоль на пальце. И лак облупился. Чертовы киношники снова сделают крупный план. Как на Йорке. Будет скандал.

— На Новой Каледонии, сэр.

— Что?

— Я говорю, скандал был на Новой Каледонии. Позвать гримера?

— Зачем?

— Убрать мозоль, зачем же еще? — удивляется женщина.

— Это слишком долго. Неси туфли. Знаешь, те, с синим отливом.

— Под них не подойдут эти брюки, сэр.

— Хорошо, неси другие.

— И рубаха, сэр. Эта не подойдет к синим брюкам.

— Ладно, неси белую. С широким воротом. И галстук.

— Ну что? — снова перехватывает костюмершу администратор.

Она пожимает плечами.

— Четвертая бутылка, — говорит женщина на ходу.

— Эй, есть кто живой? — раздается из гримерной. — Принесет мне кто-нибудь мои таблетки? И нормального пива, а не этой мочи!

Слышится звон разбитого стекла. Вытирая испарину со лба, администратор мчится на поиски импресарио звезды. Волны возмущенного рева из зала доносятся, словно отголоски грозного прибоя.

— Марио! — кричит мужчина в свой коммуникатор. — Давай группу на сцену. Запускай свет. Начинаем. Скажи им — пусть делают что хотят, но полчаса без лидера продержатся. Скажи им, если выстоят — лично от меня — бесплатный поход в «Крошку Таню».

— Понял. Начинаем без главного говнюка. «Крошка Таня» на халяву, — доносится ответ.

— Достал меня этот слабак. Уйду я. Каждый раз одно и то же, — в сердцах заявляет бас-гитарист, выслушав новость.

— Не надо было его вчера к рому подпускать, — говорит ударник, потягиваясь. — Ты вчера с ним пил — тебе за него и отдуваться.

— Попробовал бы я отказаться, — оправдывается басист. — Ты сам-то пробовал его удержать? И текста я не знаю. Пускай Варвар рулит.

— Ничего. Сымпровизируем, не впервой. Двинули, что ли? Есть у кого закинуться?

Я выныриваю из серого беззвучного омута. Прямо в красно-желто-синие сполохи огня. Прожектора из чернильной тьмы сверлят глаза. «ХЛЕ-Е-БА! ХЛЕ-Е-БА!» — оглушительно скандирует зал. А мне чудится неясное «слева». И я никак не могу понять, что они орут, и почему. Толпа, расцвеченная разноцветными вспышками, хаотично разрывающими темноту где-то высоко под невидимым куполом, кажется мне черной скользкой грязью, отражающей блики звезд. Грязь идет волнами. Черные камыши гнутся от ветра. Это руки. Тысячи взметнувшихся рук. Белые пятна в бордовых бликах — лица. Запахи косметики, травки, пива, горячих тел. Прохладный бриз на мгновенье касается лица.

Сцена залита сиреневым светом. Туман затягивает ее. Остров курится, как огромный вулкан. Дым стекает на плечи охранников из оцепления. Головы в стеклянных забралах торчат из вселенского пожара, стекла отражают вспышки. Замысловатые призрачные чудища высотой с хороший дом ходят, летают, плавают в тумане. Навсегда исчезают в глубинах сцены, растекаются цветными ручьями, пронзенные лазерными вспышками. И Мишель положила ладонь на мой локоть. Я только сейчас почувствовал ее руку.

Басовый аккорд наполняет пространство, перекрывает шум ревом разогреваемого авиадвигателя. Разом глотает жалкие потуги толпы перекричать себя. Звук так плотен, что я с трудом подавляю желание коснуться ушей. Иглы прожекторов выхватывают из сиреневого дыма яркие фигуры людей в легких одеждах. Лица их одинаковы под слоем грима. Они выдвигаются к краю сцены, бросив на произвол судьбы клавишника. Ударник возмущенно сыплет им вслед яростный звон тарелок. Бас еще раз гулко бьет по ушам и переходит на ровный ритм. Длинноволосый трубач роняет в пропасть с края сцены длинный хриплый звук. Смешно надувает щеки. И джаз-банд выдает что-то бодренькое, бравурное. Что-то, чего я никогда не слышал. И толпа постепенно успокаивается. Волны перестают сотрясать ее, потасовки стихают сами собой, парочки вновь начинают обниматься. Кто-то уже сидит на полу, кто-то лежит, опираясь на локоть. Зал похож на огромный бивак под лунным небом. Самые активные ручейками стекаются поближе к сцене. Туда, где шеренги охранников стоят по грудь в клубящихся волнах, отгородившись от толпы металлическими стойками.

Я жадно ловлю плотный звук. Пытаюсь разобраться в своих ощущениях. Не скажу, чтобы он мне нравился, это самый джаз новой волны. И на джаз в моем понимании он вовсе не похож. Однако звук удивительно хорош. Атмосфера зала заводит меня не хуже наркотика, а тепло ладони Мишель делает ложу самым уютным местом в мире. Я забываю свою недавнюю обиду и продолжаю вслушиваться.

«Алгоритм защиты разработан», — вмешивается в идиллию Триста двадцатый.

«Ты поэтому меня отпустил? Закончил расчеты?»

«Подтверждение».

«И что это за алгоритм?»

«Не смогу объяснить в двух словах».

«Ты можешь просто показать. До сих пор у тебя неплохо получалось.»

«Не стоит тратить время. Ты все равно не поймешь. С вероятностью 80 процентов алгоритм обеспечивает надежную защиту от любого нападения, исключая атаку с применением армейской техники или авиации. Защита на малых дистанциях будет производиться имеющимися средствами».

Снова начинает пощипывать плечи.

«Программа защиты задействована. Выход на расчетный уровень защиты в пределах данной планеты через десять часов».

«Теперь можно не бояться?»

«Бояться не следует. Следует соблюдать осторожность».

«Спасибо, дружище. Что бы я без тебя делал?»

«Сидел бы на Джорджии в полной безопасности», — ворчит мой помощник.

Отчего-то мне кажется, что он не договаривает. Скрывает от меня часть правды. Расставляет акценты в нужном порядке. Никогда между нами такого не было. Мне казалось, что я понимаю свою электронную половинку. И доверяю ей.

«Все будет в порядке», — успокаивает Триста двадцатый. Еще бы. В отличие от него, мне невозможно скрыть свои мысли.

И все же мне становится легко. Согласитесь, насколько лучше жить, зная, что тебя не прихлопнут, как насекомое. И постепенно я забываю о странном недоверии, посетившим меня. Смутная мысль, что, возможно, я забываю об этом не без чужой помощи, какое-то время бродит внутри. Но потом гаснет и она. И я вновь погружаюсь в волну звуков. Волна накрывает меня с головой.

Композиция заканчивается длинным соло на ударных. Зал одобрительно плещет хлопками. Взрывается свистом.

— Добрый вечер, придурки! — вопит в темноту, опасно нависая над краем сцены, бас-гитарист. Темнота отвечает гулким нестройным ревом. — Еще не подохли со скуки? Я надеюсь, что наша музыка поможет вам испортить себе настроение. Доведет вас до самоубийства. До прыжка с моста. До петли. Обещаю вам трудную смерть. Внимание: мы начинаем!

И под громовую овацию из тумана возникает стайка бэквокалисток с неестественно длинными ногами и тонкими талиями. Покачивая бедрами, они что-то томно шепчут на разные лады, пока клавишник заводит публику пассажем с постепенно раскручивающимся темпом.

— Филодора на сцену! Филодора! — беззвучно орут в передних рядах, обнаружив подвох, самые продвинутые. Но их никто не слышит. Музыка топит их крики. Гитарист самозабвенно терзает струны. — Филодора! Фи-ло-до-ра!

Крики расползаются по толпе, как круги по воде от брошенного камня. Вот уже они мечутся из конца в конец зала. Отталкиваются от стен. Набирают силу. Азарт публики придает им организованности.

— ФИ-ЛО-ДО-РА! ФИ-ЛО-ДО-РА! — скандирует зал, почти перекрывая музыку.

В конце концов, после шести бутылок темного пива и двух таблеточек «успокаивающего», Филодор, покачиваясь, выползает из своей гримерной. Срочным порядком вытащенный из артистического буфета импресарио поддерживает звезду. Все вокруг уверены, что парочка просто держится друг за друга, чтобы не свалиться. На Филодоре ослепительно белая рубаха, строгий черный галстук и мерцающие синим свободные штаны. Свет ламп отражается от синих же башмаков. Вокруг откуда-то образуется небольшая толпа. Технический директор, который что-то настойчиво спрашивает, но его никто не слушает. Хореограф — томная дамочка с тонкой сигаретой в ярко накрашенных губах. Администратор в сопровождении пары распорядителей. Тайно снимающая все происходящее корреспондентка местного молодежного издания, прикинувшаяся приглашенной медсестрой. Даже бригадир рабочих сцены зачем-то затесался. Всем интересно происходящее. В воздухе носится аромат назревающего скандала. Личный телохранитель идет впереди и с некоторым презрением поглядывает на перекрывших все входы и выходы местных охранников.

— Где моя гитара? — громко вопрошает звезда.

— Твоя гитара на сцене, Фил, — заверяет импресарио.

— Ты уверен?

— На все сто. Слышишь — вон она играет.

— Действительно, — говорит Филодор. — А почему без меня?

— Потому что ты здесь, а она там.

— Логично, — соглашается заезжая знаменитость.

Взмокший администратор делает его спутнику умоляющие жесты. Знаками показывает в сторону сцены. Процессия медленно, но верно продвигается в нужном направлении.

Группа фанов атакует внезапно. Выскочившие из дверей грузового лифта с табличкой «не работает» парни и девушки в комбинезонах окружают кумира. Суют фотографии и ручки для автографов. Поднимается невообразимый гвалт. Все чего-то спрашивают. Просят автограф. Отрывают пуговицу с рукава. Объясняются в любви. Предлагают отдаться из любви к искусству. Толкают за пазуху карточки с номерами своих коммуникаторов. Филодор пытается отпихнуть импресарио.

— Это. Мои. Поклонники. Я. Их. Всех. Люблю, — проникновенно выдавливает он. Из леса протянутых ручек выбирает одну и, не глядя чиркает что-то в подставленном ворохе бумажек.

Импресарио не сдается. Цепко держит подопечного за плечи. Пытается протолкнуть в рот звезды таблетку-антидот.

— Скушай, Фил. Это успокаивающее. Пойдем, мы опаздываем.

Охранники врубаются в кучу-малу и начинают ловить разбегающихся фанов. Филодору, наконец, удается вырваться из лап своего менеджера. В суматохе его толкают. Импресарио шарит руками в воздухе, потеряв опору. Цепляется за кого-то. Этот кто-то — один из ошалевших от счастья фанов.

— Чувак, а можно мне носовой платок от Фила? — глупо улыбаясь, спрашивает кривой на всю башню обкуренный синеголовый человек. Не понять, какого он пола. Комбинезон скрывает фигуру, подбородок гладкий, глаза накрашены, в ухе тяжелое золотое кольцо.

— Ну вот. Смотри. Что ты. Натворил, — почти по слогам говорит Филодор, обращаясь почему-то к бедняге администратору. Он сидит у стены. Рубаха растерзана. Карманы и оборки с рукавов сорваны с мясом, нет половины пуговиц. Один ботинок отсутствует — тоже пошел на сувениры. Задетый кем-то в свалке нос кровоточит, пачкая белоснежную ткань.

— Господи, только не это! — в ужасе кричит администратор.

Набежавшие гримеры, врачи и костюмеры утаскивают звезду.

— Ну и дурдом, — ошалело говорит забытый всеми импресарио. Он тоже сидит на полу. Карманы его рубахи оборваны. Видимо, из-за его причастности к звезде. Рядом с ним — хореограф. Дамочка умудрилась сохранить и томный вид и сигарету. «Медсестра», конечно же, исчезла. Затесалась под шумок в толпу прихлебателей. Вместе со всеми просочилась в святая святых — в гримерку.

Джаз-банд стойко держится без лидера. Фантастические эффекты способны даже самых бесстрашных превратить в писающихся от страха. Чудища, сотворенные из яркого света, то и дело бросаются в зал, скачками мечутся в чернильной темноте. Светящаяся слюна искрами брызжет из их распахнутых пастей. Световое шоу превращает зал то в дно моря, то в снежную пустыню. Грохот ударных похож на артобстрел. Публика беснуется. Теперь я понимаю, почему в зале нет кресел. Сейчас бы их разломали в хлам.

— ФИ-ЛО-ДО-РА! — накатывает штормовой вал. Охрана сцены отбивается кулаками и дубинками. Бутылки и банки отскакивают от продолговатых шлемов. — ФИ-ЛО-ДО-РА!

— Хавай, пиплы! Чтоб я сдох! — вопит бас-гитарист.

И джаз-банд снова зажигает. Кучка людей на полыхающем острове — как оркестр на палубе погибающего корабля. Грохот. Вой. Стон. Дым. Свет.

— ФИ-ЛО-ДО-РА!

Совершенно отупевший, оглохший, ошалевший от урагана бушующих вокруг эмоций, я уже не могу ничего различить в этом звуковом шторме. Невероятно, но я вдруг узнаю мелодию. Даром, что никто под нее не пел. Но все равно — это была старая добрая «Какой облом». Та самая, что выдавали когда-то ребята из «Крим». Одна из моих любимых. Просто ушам своим не верю! Вот тебе и новая волна. Я невольно покачиваю головой в такт пассажам ритм-гитары. Незаметно для себя начинаю напевать. Сначала тихо. Потом громче. Потом встаю во весь рост и с наслаждением пою под настоящий живой звук. Голос мой едва слышен мне самому. Мишель смотрит на меня удивленно. Потная личность за барьером замечает меня. Прекращает орать. Толкает соседа (соседку?), показывает на меня. Сосед (соседка?) толкает еще кого-то. А этот кто-то — своего соседа. А тот — своего. И все вокруг смотрят на меня. Я замечаю этот факт слишком поздно. Вот так и начинается это безумие.

Глава 13 Безумие машин

Публика за барьером вслушивается в то, как я пою. Не верю, что им что-то слышно, но сама моя вдохновенная физиономия привлекает внимание. Видно, меня так разнесло, что я забыл про все на свете. Чужое внимание только подстегивает меня. Неважно, что вместо звука все наблюдают только мои шевелящиеся губы. Триста двадцатый меня не одергивает — значит, опасности никакой. Даже наоборот — он радуется вместе со мной. Ему хорошо, когда хорошо мне. Как всегда. Он фильтрует для меня отдельные выкрики из шума.

— Давай к нам, чувак! — орут из-за барьера.

— Сбацай нам, папик!

— Кто ты, чудик?

— Прыгай!

Непонятное оживление у одной из стен привлекает внимание. Ручейки любопытных быстро стекаются в нашу сторону. Скоро десятки ртов орут мне: «Прыгай! Долой Филю! Сбацай, чудик!»

И тут музыка кончается. И пока бас-гитарист выкрикивает со сцены очередную порцию оскорблений под рев толпы, меня пытают — «Ты кто, папик? Лабух?»

Что такое «лабух» я не знаю. Но на всякий случай крикнул в ответ:

— Я Юджин! Юджин Уэллс!

— Тот самый? Гонишь!

Охрана недовольно следит за моими действиями. В запале я расстегиваю молнию и достаю свой жетон.

— Вот.

— Чуваки, тут у нас этот убийца! Уэллс! Он еще и поет! — кругами расползается новость.

— Где? Вон тот? Обхайраный? Поет? Ей-бо! Отпад! На, закинься! Оттянись с нами! — лес рук тянется ко мне. Мне суют таблетки, тлеющие косяки устрашающего вида, какие-то пузырьки и трубки.

— Нюхни, чувак. Вот так. Еще! Лизни и приложи. Не сюда. Ну что? Торкнуло?

Вдыхаю. Прикладываю. Опять трогаю языком. Перекладываю в другое место. Торкнуло. Еще как торкнуло. Триста двадцатый аж кряхтит от возмущения за такое издевательство над моим (его?) телом. И я уже ничего не соображаю. Они все такие милые, все эти синеволосые или лысые, с размалеванными лицами, с татуировками на лбу, с кольцами в носах, девушки в тяжелых ботинках, парни — с накрашенными глазами. Или наоборот. Отличить можно только вблизи. Парни хлопают по плечу, а девушки норовят прижаться и пощекотать горячими мягкими губами.

— Юджин! Куда ты? — крик Мишель тонет в раскатах звука.

А я улыбаюсь и плыву. Вниз, вниз, вниз. Барьер ложи — трамплин для продвинутых. Охрана реагирует слишком поздно. Я ныряю. И лес рук, что тянется в надежде меня поймать, куда-то исчезает. Я шлепаюсь на мягкий замусоренный пол. Теряю равновесие. Качусь кому-то под ноги. Меня поднимают. Жмут и щупают.

— Чувак, научи меня убивать! Сбацай нам! Дай я тебя поцелую! Оттянись с нами! Я тащусь от тебя! Хочешь меня? Что это за фенька на шее? А тебе прикольно без хайра! Клевая у тебя герла! — в ушах звенит от бессмысленных звуков. И беспредметная, совершенно безбашенная радость исходит от в общем-то безвредных людей. Потоком горячего воздуха сушит остатки моего благоразумия. Ну и что, что они пусты, как выпитая банка? Они меня любят. Я их тоже люблю. Тут просто нетронутый заповедник вселенской любви. Триста двадцатый, пожалуйста! Мне никогда не было так хорошо! Смирись, жестянка! Отпусти. Давай словим кайф вместе! Каково это — ловить кайф, когда ты наполовину человек? Или наполовину машина. Что чувствует машина, когда наступает приход? Это у меня рвет крышу, или у Триста двадцатого?

Водоворот тел. Я вращаюсь. Мишель, какая ты умница! Я никогда не был на концерте! Мне нравится на этом твоем концерте! Меня волокут и подталкивают. Кому-то приходит безумная идея. Тут у всех безумные идеи. Других просто нет. Для других мозги нужны. Мозгов тут тоже нет. Только жажда жизни. Бегство от скуки. «Вали на остров! Выдай саунд! Филя — отстой! Филя — зазнался! Филя — динамо! Чуваки, это — Юджин Уэллс! Юджин всех замочит. Юджин — сама смерть. Юджин лабать умеет. Юджин все может! Наш чувак. Юджин нам сбацает. Лови мазу, чувак! Юджин — слабай! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!! ЮД-ЖИН!!!»

Водоворот обрастает новыми жертвами. Воронка ширится. Из лож в любопытстве тянут шеи. Трубач на краю острова, весь залитый пульсирующим сиянием, косит глазом, пытаясь разобрать, что за цунами несется к его ногам. Цунами набирает силу. Первый его натиск разбивается о цепочку людей в черном. Металл стоек гнется и трещит на стыке с полом.

— Это сам Уэллс! Крутой Юджин Уэллс! — орут охранникам. — Он вас всех замочит! На остров! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!!

Триста двадцатый принимает задачу. Включается в игру. Я каменею. Боевая машина под кайфом — это, скажу я вам, то еще зрелище. Цепочка охраны рвется под тараном моего стального тела. В брешь устремляются волны хаоса. Я — на самом острие.

— ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!!

— Этого — пропустить! Этого, остальных — гаси! Второй взвод — левая сторона — ко мне! Щиты на плечо! — орет под прозрачным забралом офицер с выпученными глазами. Смотрит на мой развевающийся жетон на сверхпрочном шнурке. Поверил. Я Юджин Уэллс! Офицер воспринимает меня как олицетворение ада. Они тут все очень серьезно относятся к брехне, что льется с экранов. Будто гипнотизируют себя придуманной репутацией. А может, я и в самом деле страшен сейчас. С безумной улыбкой, перепачканный помадой, с заводными, неестественно резкими движениями. Глядя на меня, любой способен поверить, что я только и мечтаю — нашинковать всех вокруг в мелкий фарш.

Да я и сам в это верю.

— Слем! Слем! — орут люди неразличимого пола под ударами дубинок и парализаторов.

— ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!! — под визг саксофона и высверки лазеров передовой отряд с наслаждением бросается в драку с охраной.

— СЛА-БАЙ! СЛА-БАЙ! — катится по залу.

Эта чертова наклонная эстакада. Я взбегаю навстречу свету. Упругий розово-синий дым волнами льется мне под ноги. Зал позади — черный провал без дна, в котором вспыхивают огни и руки. Мне бы растеряться и тихо сесть в сторонке. Вспомнить, кто я такой. Но горячий шар распирает меня изнутри. Не дает стоять на месте. Охрана зорко высматривает меня из-за кулис. Неверный жест — и я сковырнусь вниз, сброшенный с острова, или напрочь выключусь от тычка шоковой дубинки, чтобы безвольным мешком быть вытащенным из-под ног беснующихся демонов, пока осветители старательно направляют свои пучки в другую сторону. Я сажусь на край и свешиваю ноги. Фиг вам! Стелз-режим! Даешь дезинформацию! Да здравствует партизанская тактика!

— Юджин Уэллс присоединяется к нам, вы, потомки тухлых крыс! — орет в микрофон предупрежденный кем-то басист, и барабанщик подтверждает это заявление бешеной дробью. Нет, все же, что значит — профессионалы! Не зря, ой не зря они потребляют свой хлеб пополам с травой и пивом! — Дамы и господа: герой дня, несокрушимый боец — Юджин Уэллс, чтоб вам сдохнуть!

Его картинно поднятая рука цветным указателем выдает всем направление взгляда.

— ЮД-ЖИН! ЮД-ЖИН!

— Я Иван. Чего сунулся? Трепаться будешь? — склоняется ко мне взмокший трубач.

— Ивен?

— Сам ты Ивен! — обижается он. Странно, мы спокойно говорим среди грохота и наши слова не растекаются по залу.

— Сыграйте вещь, что до этого была, — прошу я. — «Облом».

— «Облом»? Какой облом, парень?

— «Какой облом», — повторяю я. Игра слов — кажется, будто я передразниваю этого потного носатого «кота». Вот ведь какая чушь: любовь мы путаем черт знает с чем, но вот значение слова «облом» пронесли через века и прекрасно понимаем его до сих пор.

— Ты что, дури перебрал, чувак? У нас тут концерт, мать его, — злится музыкант, не переставая улыбаться в сторону зрителей.

— Я серьезно, — удивляюсь я его непонятливости. — Вещь, что вы только что играли, называется «Какой облом». Я слова знаю. На староанглийском.

— Надо же! Кто бы подумал? — удивляется трубач. — Это Седой Варвар запускает, клавишник, а мы на подхвате. Откуда мне названия-то знать? Я вообще понятия не имею, где он этот мусор отрыл. У него аппарат барахлит с тех пор, как он его виски угостил.

Потом он касается пальцем шеи и разговаривает сам с собой:

— Внимание, парни! Повтор. Лабаем «Облом», на шаг назад. Чувак будет горло драть. Корень, с тебя микрофон.

И все это время гитарист продолжает резкую, дерганую, почти неслышную импровизацию, так что музыка не прерывается ни на секунду.

Лучи вокруг меня на мгновенье гаснут. Как раз настолько, чтобы дать время незаметному, черт-те откуда выскочившему человеку, прилепить мне на шею крохотную мушку. Микрофон. Еще по одной — в уши.

— Включать вот так, — говорит он мне в ухо. — Одно касание — стоп. Два — микрофон. Три — работа с группой. Удачи, мистер!

И свет вновь вонзается в меня. Я неловко тычу пальцем, как показано. Дурь подталкивает меня на несусветные глупости.

— Привет, я Юджин, — говорю сам себе.

— …ЮДЖИН! — громом разносится в темноте.

— ЮД-ЖИН! — рокотом и свистом отзывается дымная пропасть.

— Смотри на меня, Юджин, — слышится шепот. Ай да наушники! Я верчу головой. Ловлю взгляд гитариста. — Я Щипач. Когда буду кивать — можешь петь. Не стремайся, пипл схавает, можешь просто читать. Никаких брейков, голая основа. Если кому припрет — я кивну. Тогда жди, тряси хайром и дави улыбку. Поперек не лезь. Въехал?

Я киваю. Въехал. Отчего ж не въехать. Удивляюсь себе — никакого страха. Хочется спрыгнуть с края сцены в заманчиво мягкую дымовую перину. Прожектора укачивают меня.

— ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!! — и я легко вскакиваю на ноги. «Давлю улыбку», подняв руки, как это делал басист до меня. Господи, где ж я был все это время! Мое место тут, в этом бедламе! Я люблю вас всех, чертовы придурки!

Звук обрушивается, словно лавина. Двоится. Идет одновременно снаружи и через наушники. Гитарист легонько кивает. Я начинаю. Слегка отстаю от ритма. Темп немного непривычен. Быстро приноравливаюсь. Мандраж отпускает меня ко второму куплету. Кажется, я вспоминаю слова сам, без помощи Триста двадцатого. Группа приноравливается ко мне. На втором припеве бэквокалистки, несмотря на незнакомый язык, уже уверенно выдыхают вслед за мной окончания.

— Will you, won't you, do you, don't you wanna go to bed? What a bringdown! — выкрикиваю я.

— … down, — вибрируют женские голоса, простеньким приемчиком добавляя глубины моему голосу.

— ВА-А-А! — отзывается зал.

И невидимые нити тянутся ко мне. Соединяют всех вокруг в большую сеть. Словно соревнуясь с мельканием стробоскопа, команда подтанцовки в бешеном темпе выделывает замысловатые па. Мы бьемся в паутине звука, как припадочные. Молодняк снова наваливается на цепь охраны. В темноте мелькают лица и кулаки. Свалка. Слем.

There's a tea-leaf about in the family,

Full of nothin' their fairy tale.

There's a tea-leaf a-floatin' now for Rosalie,

They'll believe in ding-dong bell,

— восторженно кричу я.

И гитарист делает пару шагов. Кивает едва заметно. Вибрирующее соло скачет по головам. «Понеслось», — мелькает в голове. И только легкий страх, смешанный с нетерпеливым ожиданием — не пропустить, когда эти взрослые дядьки с манерами капризных детей наиграются в свои игрушки.

— ВА-А-А! — ударник подхватывает эстафету. Перепады звука. Звон тарелок. Кажется, у меня перепонки не выдержат, так беснуется зал.

— ВА-А-А! — клавишник горбится над губной гармоникой, оборванные хриплые звуки, вмешиваясь в грохот камнепада, постепенно превращают его в редкий перестук камней по склону.

И я понимаю — парни просто отрываются. Они не работают — они живут на сцене. И радость пополам с гордостью — меня пустили в святая святых, в свою душу, — выхлестывает из меня с едва заметным кивком прикусившего губу гитариста.

Take a butchers at the dodginesses of old Bill.

Aristotle's orchestra are living on the pill.

One of them gets very-very prickly when he's ill.

And you know what you know in your head.

Will you, won't you, do you, don't you wanna make more bread?

What a bring…

— … down! — визгливо выдыхают из дымной пелены крутобедрые дивы.

И я растерянно умолкаю под вой толпы. Слова кончились. Джаз плавит воздух. Труба, гитара, ударные — все сплетается в тугой упругий шар, что летит с высоты и никак не может упасть. Все замирает в ожидании. Звук все длится и длится. Ближе. Ближе. И вдруг, с последним ударом колотушки по «бочке», обрушивается тишина. Это так неожиданно, что целое мгновенье я слышу, как тяжело дышит в наушниках кто-то из группы. А потом обвал накрывает нас.

— Вы еще живы, чертовы дети? Юджин Уэллс! — кричит бас-гитарист, вновь вытягивая ко мне свою сияющую руку. — Не слышу! Что за сборище слабаков! Не слышу!

Он играет с темнотой до тех пор, пока рев из зала не становится подобен корабельному гудку. Интересно, через сколько таких концертов у музыкантов отказывает слух?

— Поклонись! — шипит в наушниках голос гитариста. — Улыбка, улыбка!

И я киваю в цветной дым, щурясь от света, вызывая новые спазмы восторга. Дождь монет, пивных банок, таблеток, зажигалок сыплется на головы охраны, не долетая до сцены.

«Это было круто, чувак, — Триста двадцатый подливает масла в огонь. — Это все ваша дурь, или люди сходят с ума, когда их много?»

«Откуда мне знать? Это же ты у нас ходячий справочник».

«Давай еще сбацаем?»

«Я что, я не против. Только мы чужой хлеб едим. Этим парням тоже работать надо».

«Жаль. Мне понравилось. Такой смеси эмоций я никогда не видел. Интереснейший материал… Ты уверен, что это чувство не любовь? Ты называл его именно так».

— ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!

— Извини, понесло, — шепчет гитарист.

— Еще орать будешь? — склоняется ко мне трубач, вытираясь большим платком. В свете прожекторов платок переливается ядовито-сиренево-синим.

— А можно? — удивляюсь я. И понимаю ответ до того, как он дойдет до ушей. Меня приняли!

— Нужно, чувак, — вздыхает трубач. — Давай к Седому, темы обжуй. Мы тут пока без тебя побуяним.

И все идет, как тогда, на старой развалине под названием «Будущее Земли». В темном обшарпанном отсеке «Два-ноль-восемь», где люди любили собираться в свободное от вахт и авралов время. Седой Варвар — черный вислощекий толстяк за жуткого вида инструментом, с седыми курчавыми волосами и седой же щетиной на щеках, спрашивает меня, чего знаю. И чего люблю. И я скидываю ему несколько вещей. Первых пришедших на ум. Очень он удивился, этот клавишник, тем, что я в себе такую аппаратуру таскаю. Брови поднял уважительно.

— Как вы под это играть будете? Голоса сможете вычистить? — спрашиваю я. И вижу, что глупость сморозил. Седой Варвар на меня, как на щенка слепого смотрит.

— Ты, чувак, знай себе скворечник разевай. А уж за нами дело не станет.

— Как скажешь, Седой Варвар.

— Подвел нас Фил. Выручай, брат. Голос у тебя, правда, — что твоя телега. Но я и похуже дилетантов слушал. Зато фишку чуешь и темы у тебя чудные. Погоняло есть?

— Погоняло?

— Кликуха.

«Позывной», — синхронно переводит Триста двадцатый.

— А, это. «Красный волк».

— Не слабо! — восхищается толстяк. — Все, двигай. Слушай Щипача. Без команды не начинай. Замочим этот городишко!

— Замочим!

— На, закинься.

Я послушно сую под язык очередную таблетку. И снова взлетаю. Что значит джаз!

Я исполняю «Дом восходящего солнца». Потом «Лихорадку» Бадди Гая. «Деревенского парня» Джонни Ли Хукера. «Лето в городе» Би Би Кинга. «Слепого» Дженис Джоплин. Не передать словами, что это за люди — подвижный, как ртуть, Щипач, тучный Седой Варвар, Иван с резиновыми щеками, длиннорукий Торки-деревенщина, здоровяк Крошка Фрэнки, черный до синевы Чертополох. Однажды, когда в очередной раз влезал в пилотский скафандр, я понял — люблю профессионалов. Людей, которые на своем месте. Тех, которым можно довериться, как самому себе. Которые любят свое дело так, будто каждый их день — последний на этом свете. Так вот, эти разбитные отвязные парни — профи в квадрате. А может и в кубе.

Варвар начинал с партии клавишных, давал остальным присмотреться к теме. Потом постепенно подключались остальные. И не одного фальшивого звука! Импровизировали все так гладко, вроде бы только что от нотной тетради оторвались. Такой самозабвенной музыки я и представить себе не мог. Иногда Варвар сначала давал запись, а потом уже постепенно все вступали. И на блюзах моих публика совсем сбесилась. Кажется, в зале даже плакали. Охранники проклинали день, когда выбрали эту работу.

И меня понесло. Я обнимал трубача, декламируя слова. И трубач жмурился сытым котом, подыгрывая мне. Я поворачивался спиной к залу, наблюдая, как Торки, склонив голову набок, терзает барабаны. Я кривлялся на пару с Щипачом, когда он заходился в своем фирменном вибрирующем соло. Я садился на край сцены, свесив ноги в дым. Швырял обратно в зал пустые банки. Танцовщицы вертелись вокруг меня, словно ошпаренные. Я никак не мог их ухватить. Я сходил с ума от счастья. Я купался в волнах звука. Я хотел умереть. И Триста двадцатый потрясенно молчал, поглощая мои бешеные всплески.

И когда я сходил к Варвару еще пару раз, снова и снова скидывая любимые мелодии; и публика уже не могла кричать, потому как напрочь обессилела; и когда голос мой стал ломаться от хрипа, а во рту пересохло; когда я решил — сейчас лягу у ног бэквокалисток и испущу дух; тогда все кончилось. Из меня как пробку вынули. И я сдулся, как дырявый мяч.

— Антракт, троглодиты! Антракт… — скорбно сообщает в зал Крошка Фрэнки. Голос его тонет в буре свиста. — Антракт…

Под скандирование толпы меня волокут за кулисы. Вбегаем в стафф. Большой такой зал с кучей постороннего народа. По углам — невесть как просочившаяся сюда тусовка. «Камай сюда… клевый сейшн… я тащусь… отвали, герленыш… а прикид-то мэновый… нет, ну бридж улетный…» — громко перекрикиваются разноцветные фаны, в надежде, что кто-то поддержит их треп, но на них никто не обращает внимания, будто на старые афиши на стенах. Пахнет кофе и табачным дымом. Журналисты, распорядители, охрана. Дурацкие вопросы, суета, жужжащие в воздухе камеры-жуки, вспышки фотографов, похлопывания по плечу. Умоляющая скороговорка седого подтянутого дядьки. Чего-то просит. Бормочет про спасательный круг и про какой-то «аншлаг». Называет меня «сэром». Я мычу и мотаю головой, как оглушенная рыба. Какой-то человек деловитого вида толкает меня на жесткий стул и быстро протирает мое лицо влажным полотенцем. Дает мне воды. Я жадно пью. Девушка, замаскированная под медсестру, берет меня за руку. Неумело щупает пульс, снимая меня спрятанной в пуговице халата камерой. Плевать.

Мишель тоже тут. Вместе с охраной.

— Ты просто шкатулка с сюрпризами, Юджин, — говорит она и к восторгу прессы легонько целует меня в щеку. Ее охрана с каменными лицами оттесняет от меня лишних людей. — Я тут немного подшевелила. Надеюсь, что ты не будешь возражать. Это Джек. Его команда будет тебя снимать. Ты еще немного продержишься?

— Сколько угодно! — храбрюсь я. — Это… это что-то такое… не передать!

— Умница, — улыбается Мишель.

Джек, очень спокойный голубоглазый мужчина, протягивает мне пачку листов.

— Не бойся, подписывай, — кивает Мишель. — Я все просмотрела. Твое выступление — настоящая бомба. Через час ты станешь чуть-чуть богаче.

И я послушно ставлю закорючки во всех местах, в которые тычет пальцем этот самый Джек. Смущенно улыбаюсь в ответ на всеобщее внимание. Глупо чувствовать чужое обожание. Непривычно. Я ведь простой отставной пилот. Без царя в башке, к тому же. Когда на меня смотрит столько людей, ловит каждый твой жест, гадает, что означает это мое выражение лица, я теряюсь. И Триста двадцатый — он ведь может подсказать, куда надо человека ткнуть, чтобы из него дух вышибить, или когда ракету сбросить, — но здесь он мне не помощник. Такой же растерянный ребенок, как и я.

— Клевый джем! — подмигивает мне Щипач. — Давненько так не отрывался.

— Ты где этой чепухи нахватался? — интересуется Седой Варвар.

— Ты на самом деле баронессу спас, или свистят? Это она? — перебивает его Иван.

— И на Земле взаправду бывал? — в свою очередь влезает Фрэнки.

И я не знаю, кому первому ответить. Я весь еще под тем особым видом кайфа, что дает смесь адреналина, страстной музыки и урагана бешеных эмоций публики.

— Хватит, дайте чуваку отойти, — вмешивается Торки.

— Что это вы тут творите, сукины коты? — слышу я пьяный голос.

Мужчина с копной белоснежных волос гневно раздувает ноздри у входа. Длинные ноги, узкое лицо. Глаза слегка косят от выпитого. Свободная, распахнутая на груди красная рубаха, вельветовые брюки с бахромой. Так вот ты какая, звезда джаза новой волны, Филодор!

Все невольно подбираются в ожидании грозы. Запах скандала витает в воздухе. Журналисты по стеночкам подбираются поближе. Фотографы жадно щелкают, заливая зал ослепительными вспышками.

— Вообще-то твою задницу спасаем, Фил, — спокойно отзывается Торки, прихлебывая пива. — Пока ты капризничаешь, как дорогая проститутка, мы тут выкручиваемся, как можем.

— Да ты!.. Ты забыл, откуда я тебя вытащил! — лицо звезды идет пятнами. Палец укоризненно тычет в лицо барабанщику.

— А не забыл, — вызывающе отвечает тот. — Из кабака «Кривая Лира». Мы там так лабали, что ты чуть не сдох от зависти. На наши джемы коты со всей системы собирались.

— Да ты же спивался там, как последний шахтер!

— Ну и хрена? — философски вопрошает Торки. — Я и тут спиваюсь, это у меня наследственное. Тебе-то что? Вот, спасибо чуваку скажи, выручил нас.

Звезда окидывает меня мутноватым взглядом. Я для него — насекомое.

— Этому крестьянину? — кривится он. — Да вы тут все с катушек послетали! Нас же теперь неустойками разорят.

— Не нас, а тебя, Фил, — поправляет басист. — Мы-то свое отработаем. И вообще — фильтруй спич-то. Этому кенту тебе башку скрутить — что верхнее «до» взять. Это сам Юджин Уэллс. «Красный волк».

— Ему-то? Ха! Охрана!

— Хотите проверить, мистер? — интересуюсь я. Надоел мне этот клоун. Дешевый, как пустая конфета. Одна оболочка. Пшик. Может, он и крутая шишка, только мне плевать. Подарок мэра деревни Каменица всегда при мне.

— Охрана, уберите постороннего! — командует Филодор. — Через минуту начинаем. Где моя гитара? Отыграем час сверху. Отобьемся. А с вами после поговорим, — обещает он кучке расслабленных «котов».

— Ну-ну. Пускай попробуют, — нехорошо улыбаюсь я. Подбираю ноги для прыжка. Слегка наклоняю торс вперед. Триста двадцатый, готов? Подтверждение. Мишель бледнеет. Делает знак своим телохранителям. Те медленно расходятся в стороны от меня. Охранники из местной службы безопасности берутся за дубинки. Вопросительно смотрят на старшего. Офицер пожимает плечами. Люди в черном равнодушно отворачиваются кто куда. Делают вид, что они тут случайно оказались.

— Гитарист ты ничего, Фил, — рассудительно заявляет Седой Варвар. — Жаль только, что козел.

— Давно хотел свалить, — равнодушно отзывается Крошка Фрэнки, бросая мокрое полотенце на пол. — Все стремался чего-то.

— Что ни говори, а сейшн сегодня клевый. Давно с таким кайфом блюз не ломали, — поддерживает его Чертополох, любовно покачивая свой саксофон. — А ты, Фил, иди, интервью, что ли замути. Это у тебя круто выходит. Нам вот некогда, мы тут, понимаешь, этот городишко отыметь собираемся.

— Ну а вы? — обращается к остальным растерянный Филодор. Помятый импресарио тенью маячит за его спиной.

— А что мы? Некогда нам трепаться. Работать пора, — отвечает за всех Иван. Поворачивается к Мишель. — Вы уж, дамочка, сделайте так, чтобы от нашего саунда все в штаны наделали.

— Это от вас зависит, сэр, — серьезно отвечает Мишель. — Ваши контракты обсудим после концерта. А пока сыграйте так, чтобы никто потом не сказал, что у меня чутье на деньги пропало.

— Ха! Порвем зал, парни?

— Как два пальца!

И импресарио уводит прочь потрясенного Филодора. Никто и не заметил, как он исчез.

— Держись, Юджин, — говорит мне Мишель.

— Порвем зал! — повторяю я. Мне нравится это выражение. Есть в нем что-то волшебное. Скрытая мощь, от которой дрожат стены. Камеры назойливыми жуками порхают вокруг моей головы.

— В блин раскатаем. Размажем дегенератов, — отзываются парни.

И радостное предвкушение вновь окутывает меня. Я смотрю во все глаза, захваченный творящимся вокруг таинством. Бэквокалистки подкрашивают губы, припудривают щеки, суют под мышки салфетки от пота. Седой Варвар чего-то беззвучно шепчет, закрыв глаза и зажав в огромной ладони полупустую бутылку пива. Иван в окружении стайки тусовщиков. Кого-то щупает, сладко жмурясь. И как ему удается отличить, кто из них кто? Чертополох сосредоточенно прилаживает мундштук. Щипач, склонив голову ухом вниз, шевелит струны. Торки разминает кисти. И вот уже ожидание подхватывает нас. Порозовевший Иван вырывается из кучки молодняка. Варвар легко вскакивает, что здорово не вяжется с его объемным телом. Крошка Фрэнки выпускает из объятий млеющую от счастья фальшивую медсестру. Тянемся к выходу.

— Так, парни, собрались! Фрэнки — продолжай треп. Красный Волк — за мной, сбрось парочку вещей. Девочки, больше тела!

Закинься. Я закидываюсь. Вода из бутылки течет по подбородку. Закидывается бас. Закидываются гитаристы. Закидывается клавишник. Закидывается трубач. Закидываются все. Ударник прилепляет к потному лбу кружок стимулятора. Бэквокалистки с усталыми лицами, на которых уже нет приклеенных томных улыбок, с готовностью лижут полоски с кислотой и привычно пришлепывают их чуть выше локтя. Саксофонист глубоко вдыхает из синего пузырька. Вставляет? Вставляет. Еще как вставляет. Мы сходим с ума. Нас несет ветром. Толпа восхищенных фанов представляется сладкоречивыми ангелами. Лица окружающих одухотворены и возвышены. Печали великих мыслей морщат их лбы. Мишель улыбается только мне фантастической, совершенно неземной улыбкой. Я вздымаю руки, желая взлететь, подобно птице. Эти синюки на нашей старой лоханке — неужели они испытывали подобное? А те, что подыхают в приютах для бедных или под заборами? Потерявшие человеческий облик, похожие на мумии с черными кругами под глазами? Они все так летают?

— Кайф кайфу рознь, — говорит кто-то, словно подслушав мои мысли. И мы выпархиваем. Выкатываемся. Выплываем. Шевелим плавниками, определяя направления движения. Планируем, распустив крылья. Свет указывает нам место нашей казни.

Я снова поднимаю руки. Они невесомы, как пух. Если я резко брошу их вниз — взлечу ракетой и разобьюсь к чертям.

— Я люблю вас, сукины дети! — ору я залу.

— ЮД-ЖИН!! ЮД-ЖИН!!! А-А-А!! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ! — катятся семимильные волны.

— Эй, Волк, хорош трепаться, дуй к Варвару! — доносится сквозь рев толпы.

Я начинаю с «Летнего времени». Щипач отыгрывает щемящее душу вступление. Варвар учиняет долгое внеплановое соло, разогреваясь сам и терзая исходящий воем зал. А потом я вплетаю свой нетвердый голос, не дожидаясь разрешающего кивка. Голос мой летит в темноту. Вырывается на волю через запертые двери. Растекается по замершим вечерним улицам, спорит с гитарой. Вслед ему удивленно оглядываются патрульные копы. Бэквокал не на шутку умирает от показной страсти. Зал плывет волнами рук. Удвоенная охрана напряглась в ожидании неминуемой бойни, но пока все спокойно. Наширявшиеся в антракте до безумия зрители пока просто ловят мой голос. Не понимая ни слова на незнакомом, давно канувшем в Лету, языке. Впитывают интонации, давятся слезами. Взрыв грянет позже. Не сейчас.

И почти без перерыва мы выдаем «Bare Back Ride» Эрика Бердона. Вот только жаль, что Триста Двадцатый так и не смог перевести мне чуднóе название. Заводной ритм шевелит публику, волны все выше, ручьи собираются в реки, реки кипят страстью, страсть ищет выход. К моменту, когда я, развернувшись спиной к залу, уступаю место Чертополоху, охрана вступает в бой. Мне так жаль их, бедных, чья работа — присутствовать на чьем-то празднике и зарабатывать шишки, пока все вокруг получают удовольствие. Но Седой Варвар ставит хриплую точку в череде сомнений. Прикладывается к своей губной гармонике на длинном штативе и через пару минут безумие окончательно захлестывает пропасть под нами.

Мне интересно: насколько долго может кипеть этот адский котел, и до каких пределов поднимется его температура. Мне интересно: выдержит зал, то, что мы тут творим? Мне интересно: смогу я уплыть на тугой волне басовых аккордов или ледяная струя саксофона успеет заморозить дымный воздух на моем пути? Поэтому я начинаю «Хучи Кучи Мэн», прожектора наотмашь хлещут меня по лицу и сцена под нами шатается от топающей в унисон толпы.

Жилы на лбу Щипача надуваются, как черные веревки. Блестящее от пота лицо Чертополоха отражает свет. Бэквокал исполняет не то танец живота, не то стриптиз. «Еще, чувак», — просит Триста Двадцатый.

«Е-ЩЕ, Е-ЩЕ, Е-ЩЕ!!» — пульсирует зал.

«Ангел милосердия» старины Альберта Кинга. Рваный ритм бьет под дых. Силы выходят вместе с потом. Гитара плачет, вторя моему стону. Басист свешивает ноги со сцены. Подтанцовка снежинками кружится в ослепительных лучах.

«Организм близок к нервному истощению», — предупреждает меня встревоженный внутренний голос.

Я сбрасываю в аппарат Варвара «Женщину из Гетто» Би Би Кинга. Меня шатает. Закинься, чувак. Полегчает. И все сначала. Я. Бас-гитарист. Барабанщик. Чертополох. Длинноногие феи. Все.

Я снова лечу. Я порхаю туда-сюда, как мотылек перед огнем. Так жарко. И страшно. И так хочется туда, вперед, где маячит пламя безумия.

Я спускаюсь вниз. Капитан покидает мостик. Я демоном мечусь за спинами кричащей от напряжения охраны. И пою. Пою под дождем падающих на меня денег, таблеток, пузырьков, трусиков и кредитных карт.

— Я люблю вас, сволочи!

— Мы любим тебя, Юджин! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!

— Я умру с вами!

— Мы умрем с тобой! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!

Шуршащая грязь под подошвами — кровь, пиво, мокрые деньги, платки, башмаки, истоптанное белье. Плевать.

— Я люблю вас, сволочи!

— Ширнись, брат! Закинься с нами, чувак! На, нюхни! Я хочу тебя! Убей меня, Юджин! Убей всех! Кайф! Кайф! Слем!!!

— Я люблю вас, сволочи…

«Одна комната страны лачуг». Вместе с гитарой Щипача, кажется, рыдает весь зал. Я усаживаюсь на пол. Я продолжаю петь. Меня швыряет вниз-вверх. Волна катится от сцены и возвращается вновь. Все, кто еще способен стоять, усаживаются вслед за мной. Я люблю вас, сволочи…

Закинься. Нюхни. Я. Гитарист. Трубач. Варвар. Все. Нас сейчас сдует дыханием зала, так мы невесомы.

Грохот. Свет. Стон. Шум в ушах. Это я пою? Триста двадцатый — что со мной? Триста двадцатый? Где ты? Паника. Труба сочувственно тянет свою лямку. Труба разделяет мое горе. Саксофон утихомиривает боль. Механические жуки лезут в глаза.

— Мы имеем их, чувак! Вот это джем!! Город наш! Держись, чувак! На вот, хлебни, — восторженный шепот Седого Варвара вплетается в гитарный аккорд. — Эй, парень, что с тобой?

Непереводимое «Smokestack Lightning» Хаулина Вульфа. Раскачивание голов, море горящих глаз. «Я никогда не выйду живым из этого блюза» Мадди Уотерза. Странное название. Я и вправду сейчас скончаюсь под аритмию баса. Жаркое дыхание толпы. Мой голос живет сам по себе. Слова рождаются в пустоте. Безумие окружает меня, опаляет кожу, сушит во рту.

— Я люблю вас, сволочи…

— Мы любим тебя, Юджин!

Я продолжаю петь сидя. Невыносимое напряжение вибрирует в воздухе. Вибрирует сам воздух. Вибрирую я сам. Дрожь заставляет ломаться мой голос. Я встаю и карабкаюсь на сцену. Свет преследует меня. Сцена скучна и огромна. Люди — букашки на ней. Я — один из них. Я жалуюсь залу на несправедливость. Зал клянется отомстить за меня. Сцена окутана синим огнем. Синий огонь пожирает дым. Синие лица мертвецов. Синие руки. Красные глаза. Мне страшно. Триста двадцатый — где ты? «Ядро и цепь» от яростной Дженис. Я издаю стон. Я вопрошаю во тьму. Тьма взрывается грохотом.Завершающий аккорд обрушивает небо. Тишина набрасывает на меня невесомое покрывало. Я плачу от радости. Я остаюсь один. Мне хорошо, и лишь самую чуточку одиноко. Я знаю: все эти люди — хорошие. Хотя никогда до этого их не встречал. Лицо парня с длинной штукой в руках смутно знакомо. Парень улыбается мне и что-то делает с этой своей длинной штукой, отчего голову мою разрывают оглушительные звуки. Что-то не так с моими мыслями. Что-то ускользает, стоит попытаться задуматься.

— Иди к нам, Юджин! ЮД-ЖИН! ЮД-ЖИН!

Это меня зовут из темноты? Я осторожно спускаюсь вниз. Сотни рук тянутся ко мне.

— Чувак, я хочу тебя! Трахни меня, Юджин! Закинься! Сбацай! Убей всех! Нюхни!

— Это?

— Да?

— Нюхни! Не бойся!

Нюхаю. Резкий запах заставляет закашляться. Бросаю пузырек на пол. Какая громкая музыка. И жарко. Так жарко, что выпил бы целое ведро воды. И съел бы мороженого. Я люблю мороженое. Особенно шоколадное. С орехами. Но эта музыка, она тревожит что-то у меня внутри. Наверное, это оттого, что она слишком громкая.

Жарко. Я сажусь на пол и снимаю ботинки. Ногам становится приятно. Только ходить тут не очень здорово. Слишком много всего набросано. Какие-то бумажки. И одежда. Наверное, тут так принято — раздеваться при всех. И эти люди так кричат, так кричат. Зовут меня. Мне кажется, что те, другие люди, странные, в черной одежде и с круглыми штуками на головах — они не пустят меня туда. Туда, куда меня манят все эти голоса. И моя голова — моя голова отрывается от тела. Я пытаюсь ее схватить обеими руками, но она вырывается.

— Ну как приход, чувак?!! Здорово, Юджин? ЮД-ЖИН! ЮД-ЖИН!

Я не понимаю, что у меня спрашивают. Я карабкаюсь вверх. Меня пугает этот ползущий навстречу дым, из-за которого я не вижу своих ног. Наверху я рву на себе одежду. Одежда превращается в черных змей, которые тут же уползают вниз и исчезают в тумане. И какие-то жужжащие штуки все время вертятся вокруг головы, мешая мне топтать черных гадин. Я не люблю змей. Они холодные и скользкие.

И люди внизу — они совсем обезумели. Тоже снимают одежду и швыряют ее через головы цепочки в черном. Так странно. Будто им всем внезапно становится жарко.

ЮД-ЖИН! ЮД-ЖИН!

Зачем они кричат? Голова моя все легче. Меня вот-вот оторвет от пола и унесет вслед за ней высоко вверх. Я отворачиваюсь от края сцены. Иду куда-то, чтобы найти, за что ухватиться. Не знаю почему, но я не боюсь высоты. Просто знаю, что без своего самолета я запросто разобьюсь. Потому что я пилот. Я закончил летную академию в Норфолке, планета Карлик. Я отчетливо помню это. Я хватаюсь за это воспоминание, как за спасительную соломинку. В цветном дыму мечутся люди. Они тут все с ума посходили, не иначе. Тоже срывают с себя одежду. Швыряют ее в зал. Какой-то большой мужчина. И черный толстяк со смутно знакомым лицом. И красивые смеющиеся девушки, на которых приятно смотреть. У них длинные белые ноги.

— ЮДЖИН УЭЛЛС, ДЕГЕНЕРАТЫ! — оглушающее произносит кто-то наверху. И шум моря накатывает, близится и вот-вот захлестнет меня. Это толпа внизу раскидывает людей с круглыми штуками на головах и мчится ко мне.

Я хочу убежать. Я боюсь этих людей. Хотя и знаю, что мужчина не должен бояться. Откуда знаю? Не помню.

Свет гаснет. Становится темно, как ночью. Только крики и смех со всех сторон. И чьи-то руки грубо берут меня за локти. Тянут за собой. Я бегу изо всех сил, чтобы поспеть за этими руками, чтобы ослабить боль, которую они мне причиняют.

А потом все сливается в цветной калейдоскоп. Искры и свет мелькают в глазах. Ничего не могу разглядеть как следует. Меня куда-то несут. Что-то качает меня, как в колыбели.

Нежные руки касаются моего обнаженного тела. Омывают меня теплой водой. Бранка? Бранка, это ты? Или это Мила? Мила, я люблю, когда ты меня моешь. У тебя такие нежные руки. Кто это — Бранка? Бранка — Земля — Каменица. Черный дождь. Я люблю дождь. Люблю смотреть в окно, когда он идет.

Мягкая постель. Тепло и сухо. Так спокойно. Эти руки — они снова рядом. Касаются меня. Мне хорошо от их прикосновений. Горячая волна поднимается внутри. Нет, это не волна. Это чье-то тело рядом. Я прижимаюсь к нему. Я растворяюсь в его запахе.

— Я люблю тебя, Мишель, — зачем-то говорю в темноту. И сам себя спрашиваю: а кто это — Мишель?

— Тсс. Я тоже тебя люблю, — шепчет тьма.

Глава 14 Похмелье машин

Андреа Моретти, сержант дорожной полиции, по праву считается лучшим стрелком в отделении. Капитан всегда выставляет его на городские соревнования. Может быть, Андреа и демонстрирует не слишком блестящие результаты — во всяком случае, только раз их отделение попало в тройку призеров первенства муниципальной полиции, но зато он любит это дело до безумия. Любит выхватить карабин из положения «на плече» и с ходу высадить магазин в скачущую между укрытиями мишень. Любит палить с разворота из штатной «беретты», превращая бумажный силуэт в лохмотья. Может стрелять из любого положения, почти не целясь, на одной интуиции, не хуже какого-нибудь бойца спецотряда с вживленными усилителями скелета и искусственными нервами. Судьи — старые заслуженные копы — ценят этот его энтузиазм. Знают на опыте, что чем больше пуль попадет в наширявшегося до помутнения мозгов уличного стрелка, тем лучше для окружающих и для тебя самого. Неважно, сколько из них попадет в сердце или в голову. Попадание из карабина сорок пятого калибра — не шутка. Останавливающее действие у него — будь здоров. Скорость — вот что важно. Плотность огня. Старые копы знают в этом толк. Андреа Моретти — тоже.

Именно он два года назад расстрелял автомобиль с пьяным угонщиком, сбившим пешехода. До этого его изрешетили пулями два экипажа преследования. По нему стреляли из своих хлопушек пешие патрули. Но машина мчалась, как заговоренная. И только Андреа, улегшись на капот своего толстозадого «форда», снес безумцу его дурную башку. Когда Андреа останавливает очередного байкера на гравицикле со снятым ограничителем тяги и выписывает умопомрачительный штраф, никто из бородатых братьев не раскрывает рта. Потому что сержант Моретти стреляет быстрее, чем думает. Тех, кто сомневался в этом, давно уже пропустили через печь городского крематория по программе бесплатного захоронения коренных граждан. Сержант Моретти служит уже пятнадцать лет. За это время любой может показать, на что способен. Он и показал. Когда он достает пистолет на занятиях по стрелковой подготовке, остальные прекращают огонь и смотрят, как он палит. Андреа есть что показать молодым.

Сегодня утром он въезжает на эстакаду многоэтажной парковки со стороны улицы Висмари. Кивает знакомому охраннику. Тот поднимает шлагбаум. Старина «форд» мягко рокочет движком, петляя по спиральному подъему, выезжает на крышу, крадется между рядами невзрачных машин — похожих на мыльницы «фолков», «ферро» и «маско». Лимузинов тут не оставляют. Дорогие машины стоят не выше второго уровня.

Андреа медленно идет вдоль бетонного бортика. Прохаживается из конца в конец. Поднимает лицо к небу. На небе ни облачка. Он слюнявит палец. Ветер едва холодит кожу. Сержант поворачивается лицом к Мариотт-платц, прищурив глаза, разглядывает резную тушу отеля. Находит увитую зеленью смотровую площадку люкса. Третью справа. Солнце припекает ему спину в темной форменной рубахе. Припекает, несмотря на кожух легкого бронежилета поверх нее. Двести метров, идеальные условия. Он возвращается к машине, достает карабин, закидывает его на плечо. Усаживается на капот и закуривает. «Хороший денек будет», — думает сержант, выпуская через нос струйки дыма.

— Мишель, ведь я действительно не помню ничего, — жалуюсь я. — Все будто стерто. Только эхо в голове.

— Это бывает после «дури», — спокойно объясняет моя баронесса. Мы сидим в огромном светлом помещении с мягким ковром на полу и завтракаем вдвоем, без прислуги. Охрана ожидает нас в других комнатах. Все это вместе — несколько спален, бассейн, сауна, тренажерный зал, гостиная с тяжелой мебелью из настоящего темного дерева, смотровая площадка с живыми деревьями и цветами, все это — номер-люкс. Так мне Мишель объяснила, когда мы встретились утром. Правда, она не объяснила, как я тут очутился. И Триста двадцатый темнит, бормочет что-то уклончиво. Вроде бы даже дуется. Тоже мне, друг.

Солнечный свет, чуть затемненный поляризованным стеклом, блестит на глянцевых листьях комнатных деревьев. Я размазываю масло по кусочку тоста. Руки слегка дрожат. Я съел три яйца всмятку, большой ломоть жареной ветчины, миску жидкой овсянки, тарелочку чего-то со вкусом йода и рыбы. Выпил две чашки кофе со сливками и стакан апельсинового сока. И все равно голоден, будто неделю не ел. Упоминание Мишель о «дури» будит внутри кое-что не слишком приятное. Мне становится стыдно. Но то, как она об этом говорит — естественно и буднично, заставляет меня удивиться.

— Ты так спокойно об этом говоришь? — осторожно спрашиваю я. — Ты разве не сердишься на меня?

— Сержусь? Об этом? А что в этом такого? — Мишель даже чашку с кофе опускает, такое изумление у нее в глазах. — Все этим пользуются. А музыканты и артисты — в особенности. Это ведь имперская планета.

Стоп. При чем тут имперская планета? Что значит — все? Что-то я совсем запутался.

— Все? Ты хочешь сказать — они тут все равно, что наши синюки на базе? Сплошь наркоманы? Ты, верно, шутишь, Мишель? Ведь шутишь, да? Ты же на тех синюков на базе так смотрела — как на животных!

— Юджин, ты просто с ума меня сведешь своей непосредственностью! Ты что, головой вчера приложился?

— Не знаю, — убито отзываюсь я. — Ты все же расскажи мне, ладно?

— Ну, хорошо. Если тебе так хочется, — она пожимает плечами, будто исполняя каприз ребенка. — Эти штуки с рождения вживляются всем имперским гражданам. «Центры равновесия». Такие крохотные биоэлектронные создания. Они растут вместе с людьми. Через них стимулируется развитие личности, генерируются положительные эмоции, формируется набор базовых понятий «плохо-хорошо». Определяется оптимальное направление деятельности человека. Набор позитивных эмоций, гарантирующий равновесие…

— Постой, — прошу я. — Я не понял — эти штуки всем вживляются? Абсолютно?

Мишель снисходительно улыбается.

— Юджин, эти штуки вживляются только имперским гражданам, — она выделяет слово «имперским». — Жители колоний их не имеют, им это ни к чему. У них и права голоса-то нет. В колониях местные органы власти назначаются корпорациями.

— Этот центр и у меня есть?

— Ну, не знаю, откуда ты родом, но ведь ты летчик. Даже гражданские пилоты имеют специальные чипы, а уж военные — и подавно. Впрочем, как и все мало-мальски значимые специалисты в армии. А в состав такого чипа обязательно входит центр равновесия. Кажется, он применяется еще и как обезболивающее при ранении.

Я так поражен, точно меня внезапно кувалдой приложили.

— Так ты что, знаешь, что у меня внутри чип?

— Тоже мне открытие, — хмыкает она. Прихлебывает кофе. — Съешь вот этого джема, Юджин. В нем много витаминов. Рекомендую. Очень вкусно вместе с маслом.

— Мишель, а у тебя… у тебя он тоже есть?

— Юджин, милый. Прошу: ну, перестань валять дурака. Ты непосредственный, этого у тебя не отнять. И страстный. Такой страсти, как вчера, просто не бывает. Ты напрочь свел с ума целую толпу пресыщенных жизнью придурков. Ты удивляешь меня все больше и больше. Ты очень необычный. Может быть, именно этим ты меня и привлекаешь. Но сейчас ты переигрываешь. Эти глупости есть в любом учебнике для малышей. Вместе со всем набором этических, психологических и социальных обоснований.

— Значит, есть?

— Конечно. Я ведь имперская гражданка, родилась на Руре.

— Извини, — механически говорю я. Неясная догадка будоражит мозг. Что-то очень важное. Я хочу узнать и понять, что именно. И боюсь этого нового знания. И одновременно что-то тяжелое и темное надвигается на меня из глубины сознания. Я сопротивляюсь ему изо всех сил. Даже руки дрожат. Хочется встать и сделать глупость. Разбить вот эту изящную вазу. Опрокинуть стол. Нет, стол — слишком шумно. Шуметь нельзя. Хочется увидеть, как расширятся от страха глаза Мишель. А потом схватить ее за нежную шею и задушить. Задушить так, чтобы она не успела издать ни звука. Не встревожила охрану. Мучительно хочется почувствовать, как бьется в руках ее агонизирующее тело. Как оно тяжелеет, как ее жизнь перетекает в меня. А потом — потом выйти в соседнюю комнату и ударить ножом Мариуса. Моим чудным ножом… Прямо на глазах у остальных охранников. Я начинаю медленно подниматься.

«Обнаружено внешнее воздействие. Блокирую», — деловито докладывает Триста двадцатый.

И солнечный свет слепит меня.

— Юджин, тебя так расстроило наличие во мне крохотного биочипа? — удивленно спрашивает Мишель.

— Что? Я… нет. Все в порядке, — я беру себя в руки. Что это было? Я окончательно сбрендил? Триста двадцатый?

«Ситуация стабилизирована».

Какая-то незнакомая интонация. Страх? Отчаянье? Обида? Жалость?

«Три-два-ноль, что со мной?»

«Ситуация под контролем», — следует сухой ответ. И снова отголосок этакого гадкого ощущения, понимания, что тебя откровенно дурачат. Снова, потому что я помню: я уже испытывал подобное совсем недавно. Значит, Триста двадцатый все же не блокирует мою память?

«Я честен с тобой, Юджин», — подтверждает он.

«Тогда почему ты не говоришь всей правды?»

«Я пока не во всем разобрался. Как только соберу необходимые для анализа ситуации данные, я поставлю тебя в известность. Доверься мне. Пожалуйста».

«Как будто у меня есть выход, — уныло отвечаю я. — Ты полностью контролируешь мое тело. Ты можешь делать с ним все, что заблагорассудится, а я даже не узнаю об этом».

«Ответ отрицательный. Я не поступаю подобным образом».

«Тогда почему я ничего не помню про вчерашний вечер? Как я тут оказался? Кто меня привез? Куда делись музыканты? Что со мной случилось? Хочешь сказать, мое тело само все проделало?»

«Подтверждаю».

«Что ты подтверждаешь?»

«Я не участвовал в происходящем. Я был отключен. Все, что с тобой произошло — было с тобой, без моего участия. Я отключался поблочно, процесс за процессом. В последнюю очередь отключилась ветвь поддержки твоей памяти. Ты до утра был таким же, как раньше. Действовал самостоятельно и автономно».

«Как такое возможно?»

«Мишель права. В составе твоего чипа есть центр равновесия. Он способен действовать обособленно, я не контролирую его. При приеме определенных препаратов он включается автоматически. В зависимости от состава и дозы препаратов его программа может варьировать ощущения родительского организма, не исключая передачу ему различных галлюцинаций. Этот блок применяется для обезболивания в случае ранения или для принудительного контроля индивида химическими средствами, в случае выхода из строя его боевого чипа».

«И отчего он включился?»

Триста двадцатый довольно убедительно изображает удивление.

«Ты же сам принял эти препараты. В большом количестве. Когда центр равновесия заработал на полную мощность, я отключился. Это предусмотрено программой. Я по-настоящему испугался, чувак. Я никогда не чувствовал себя таким бессильным. Хотя ты и успел дать мне много интересного материала. Одно дело — обычные наркотики. В этом случае я продолжаю сохранять контроль и вмешаюсь в случае необходимости. Совсем другое дело — „спиды“. Препараты для стимулирования чипа удовольствия. Знаешь, каково это — постепенно глохнуть, слепнуть, терять контроль над каналами связи?»

«Я не знал. Извини. Я думал, что просто нюхаю дурь. Глотаю колеса и забиваю косяки. Мне было так здорово. И музыка… Триста двадцатый — это было — ну… не передать словами».

«Я понимаю. Не беспокойся — ты не лизал кислоту, не курил сигареты с производными конопли и не принимал синтетических психотропных препаратов. Это все имитаторы. Модная подделка под старину. Изображение близости к народу. Абсолютно безвредное для организма стимулирование вживленного чипа. Если у человека нет центра равновесия, он может глотать эти таблетки горстями. Совершенно без последствий».

«Над этим стоит подумать. Господи, сколько интересного ты мне рассказал, Три-два-ноль! Почему ты не сообщал мне об этом блоке раньше?»

«Ты не спрашивал».

«Действительно… Ты расскажешь мне про защиту от Кролла?»

«Да. Сегодня к вечеру. После проверки ее работы».

«Хорошо. Извини, что я о тебе плохо думал».

«Ничего. Я понимаю, чувак. Мне здорово с тобой».

И тепло растекается внутри. Черт возьми, умеет моя железяка сделать приятное! Мой самый лучший друг. Мой спаситель. Мой брат.

— О чем задумался? — с улыбкой спрашивает Мишель.

Я выныриваю из своих мыслей. Сколько мы болтали с Триста двадцатым? Секунду? Десять?

«Четыре секунды субъективного времени», — следует подсказка.

— Да так, ни о чем, — я улыбаюсь расслабленно. Что-то опять ускользнуло от меня в процессе разговора со своим «я». Мне не хочется вспоминать, что именно. Мне хорошо. Я только что съел вкусный завтрак и со мной рядом Мишель. Я начинаю привыкать к ее обществу, к ее серым глазам, вопросительному изгибу губ. К теплу, что она излучает. К ее фантастическим контрастам, к тому, как в мгновение ока ее щемящая грусть сменяется стальной беспощадностью, а затем — холодной деловитостью. Чтобы еще через минуту обернуться мечтательным созерцанием цветка или заката. Кто же ты на самом деле, Мишель?

«Фиксирую выработку веществ из группы амфетаминов», — прерывает меня неугомонный внутренний голос.

— Знаешь, Мишель, мне показалось, что сегодня ночью я был не один, — говорю я и краснею.

— Ты парень не промах, Юджин Уэллс. Так что это не удивительно, — смеется она.

Я ступаю на скользкую тропинку.

— Не знаешь, кто бы это мог быть? — и старательно делаю вид, словно бы поддерживаю никчемный разговор от скуки.

Она подчеркнуто аккуратно ставит в блюдце кофейную чашечку. Так сосредоточенно, будто от того, звякнет она или нет, зависит ее жизнь. Поднимает глаза.

— Понятия не имею, — говорит она. — За тобой вчера гонялась целая армия поклонниц. Видимо, одной из них здорово повезло.

И я знаю, что она говорит неправду. Что-то у нее в душе звенит тонкой напряженной струной.

— Я проснулся здесь. Я ведь спал в этом твоем люксе?

— Конечно. Тут три спальни. Места хватает, — отвечает она и опускает глаза. Зачем-то шевелит салфетку на столе. Ее состояние я могу назвать паникой.

— И твоя охрана пропустила сюда постороннего? — я делаю вид, что наслаждаюсь вкусом остывшего кофе.

— Деньги — универсальный пропуск. Среди вчерашней публики много влиятельных людей. Или их детей. Они в твой душ пролезть могут, а ты и не заметишь, как, — пожимает она плечами.

Наши глаза встречаются. Она смотрит на меня почти умоляюще. Я испытываю мгновенное почти садистское торжество. Не такая уж ты и несгибаемая, крошка! Оказывается, тобой тоже можно манипулировать. И тут же поток бессвязных мыслей смывает неуместное чувство. Я верю и не верю. Мне хочется надеяться, что все это не результат работы центра наслаждения. Не фантом. И я боюсь, что мои надежды основаны не на пустом месте. Боюсь того, что буду делать, если это окажется правдой. Боюсь того, что будет делать Мишель. Боюсь разорвать тоненькую ниточку, что протянулась между нами. Такой уж я несовременный. Ко всему отношусь слишком серьезно. Мне очень хочется взглянуть на меня прежнего. На того Юджина, который еще и не подозревает о том, что его ожидает в будущем. Узнать, что бы он подумал обо всем этом. Ведь он был настоящим. Не подделкой под человека, вроде меня теперешнего.

— Понятно, — говорю я бодрым голосом. И оба мы с облегчением вздыхаем. — Охрана, конечно же, ни в чем таком не признается?

— Я бы не хотела на них давить из-за такой мелочи. Это хорошие специалисты, — отвечает Мишель.

И тогда мы встаем из-за стола и, взявшись за руки, идем на смотровую площадку. Стоя в полупрозрачной тени шелестящих листьев, любуемся на раскинувшийся под нами город. Едва заметный ветерок шевелит волосы Мишель. Я с ног до головы окутан ее волшебным ароматом. Я даже не задумываюсь, что это. Смесь духов, какой-то косметики, естественного запаха ее кожи и нагревшейся на солнце ткани блузки. Это неважно. Это не имеет четкой структуры. Просто — запах Мишель. Я ведь не такой уж и идиот, каким кажусь. И вполне могу понять, проснувшись утром на просторной, как посадочная палуба авианосца, постели, которая вся пропитана следами ночных утех, что никакая иллюзия не оставляет после себя запахов пота, мускуса и семени. И этого запаха тоже. И тогда я закрываю глаза. Чтобы не было страшно. И осторожно обнимаю стоящее рядом неземное создание. Я чувствую, как оно ждет моего прикосновения.

А в это время Андреа Моретти, сержант дорожной полиции, опускает на правый глаз оптический усилитель. Парочка, притаившаяся в тени листвы, видна как на ладони. Сухой щелчок предохранителя тонет в надвигающемся реве. Андреа успевает развернуться в сторону опасности, у него прекрасная реакция. Но цель отсутствует. Старина «форд» с пустым водительским сиденьем, дымя покрышками, бьет его в живот своим усиленным бампером.

Когда я становлюсь храбрым настолько, что решаюсь поцеловать Мишель, она вдруг вздрагивает, и мы оба открываем глаза. Я замечаю какое-то движение. С крыши расположенной напротив автопарковки с ревом мотора рушится полицейская машина. Куски бетона от разбитого парапета сыплются следом. Колеса автомобиля бешено вращаются в воздухе. Маленькая человеческая фигурка на фоне кучи железа и камня едва заметна. В каком-то ступоре мы наблюдаем, как автомобиль врезается в каменную брусчатку, в момент превращаясь в груду негодного искореженного железа. Любопытные яркие фигурки тянутся отовсюду, торопятся поглазеть на жуткого вида расплющенное человеческое тело. Боль Триста двадцатого, боль, не печаль, касается меня. Я вздрагиваю и прихожу в себя.

— Пойдем отсюда, — прошу я.

Обняв дрожащую Мишель за плечи, веду ее в комнату.

— Какой ужас, — шепчет Мишель.

Глава 15 Враг в темноте

Мишель пришла в себя первой. В попытке расшевелить меня, она включила канал новостей. Диктор взахлеб комментировал вчерашние события. Конечно же, я опять в центре скандала. Мелькают радостные лица, цветные вспышки над залом. Музыканты с потными от напряжения лицами. И я. Куда же без меня? Вот я склоняюсь к залу. Лучи выхватывают меня из цветного дыма. Мои глаза совершенно безумны. Я кричу, широко открывая рот. Вот опять я — пою, расхаживая за спинами охраны, и беснующаяся публика закидывает меня всяким мусором. Вот я взбегаю на сцену, рву на себе одежду. Лучи снова скрещиваются на мне, возносят меня над залом. Господи, я же абсолютно гол! Камеры наезжают на меня с разных ракурсов, мое тело выкрашено сиреневым. Вот снова музыканты, и девушки из бэк-вокала, они тоже обнажены. Просто безумие какое-то. Потом крупный план — целый зал голых людей, водоворот перекошенных лиц. И тут же — вид ярко освещенного пустого проспекта куда выплескиваются тысячи разгоряченных, ничего не соображающих людей без одежды. Они дерутся, целуются, швыряют камни в окна, переворачивают машины. Дальше — калейдоскоп коротких сцен: полиция блокирует очередную группу голых сумасшедших и заталкивает вопящих и царапающихся людей в большой автобус. Вот еще: молодые люди отбиваются от полиции камнями. Вот кадры из какого-то престижного магазина. Голые безумцы врываются в зал, кричат, хохочут, переворачивают полки с товаром. Других пошедших вразнос снимают с вертолета, они с дикими криками сигают в реку с ярко освещенного моста.

— Включи что-нибудь другое, — попросил я, весь красный от стыда.

Мишель снова коснулась голограммы, включая скользящий поиск. Всюду одно и тоже. Драки, свет, дым, мешанина голых тел. С ума сойти! Как я теперь на людях покажусь?

— Поздравляю, — сказала баронесса. — Тебе все же удалось.

— Что удалось?

— Порвать зал. Размазать городишко. Ну, или как вы там еще храбрились. Джек очень доволен. Гонорар приятно удивит тебя. Думаю, нам есть смысл обсудить этот вопрос подробнее.

— О чем ты, Мишель? Мне так стыдно. Вся эта толпа, голые люди, драки. У меня просто нет слов.

— Я тебя понимаю, — заверила Мишель. — Только попробуй думать немножко иначе. Посмотри на это дело с другой стороны.

— Как это?

— Вчера ты был в родной стихии, Юджин. Ты делал с залом, что хотел. Ты был так страстен, так раскрыт, я даже слов не нахожу для описания того, что от тебя исходило. Если ты не рожден для этого — я съем собственную сумочку. И знаешь что?

Я вопросительно посмотрел на нее.

— Я рада, что мы с тобой тогда встретились. Там, на лайнере. Когда я тебя увидела, меня словно что-то толкнуло. Я тебя совсем смутила?

— Немного, — ответил я озадаченно. — Ты такая разная, Мишель. Постоянно меняешься. Никак не могу понять, какая ты на самом деле.

— Обычная хищница, каких миллионы, — усмехнулась она. — Кусочек там, кусочек здесь. Давай решим, что мы будем делать дальше?

— Мы? Ты имеешь в виду — ты и я?

— Ну да. Если, конечно, ты не собираешься снова спрыгнуть с поезда.

— Спрыгнуть с поезда?

— Сбежать, дурачок, — улыбнулась она.

— Честно говоря, я бы не прочь.

— И что тебя останавливает?

— Ты в опасности.

— Как и ты.

— Ну, вот и разобрались.

Глубокое кресло не дает мне выпрямиться, норовит расслабить спину. Я все время теряю равновесие, пытаясь увидеть ее глаза.

— Так что, поговорим о деле? — спросила Мишель. Она ведь упряма. Никакой танк не способен сбить ее с мысли.

Я пожал плечами.

— Давай.

И Мишель, все больше оживляясь, долго и обстоятельно рассказывает о том, что необходимо для моего сольного турне по Зеленому Шару. Какие люди должны быть приглашены в команду. Примерная стоимость оборудования. Затраты на рекламу. Организация перевозок. Какое-то там продвижение. План расходов. Доходная статья. Пессимистичный прогноз доходов на полгода. Выпуск акций. Котировки. Размер ее вклада. Вклада Джека. И еще — размер моего пакета, мои комиссионные, процент от прибыли. И комиссионные участников группы. Я смотрю на ее лицо, на ее шевелящиеся губы, на то, как она произносит непонятные слова, которые отдаются внутри моей головы гулким эхом. Скупые подсказки Триста двадцатого смешиваются с чуточку хрипловатым голосом Мишель, а я все пытаюсь понять, что я, черт меня возьми, тут делаю, и зачем она рядом, и что ей от меня нужно. Я ведь понимаю — баронессы не влюбляются в нищих дурачков.

И еще ее упрямство утром. Я понимаю намеки, у меня хорошая интуиция. Тогда зачем весь этот спектакль?

Внезапно мне стало стыдно. Я зациклился на своем желании, как последний эгоист. На желании быть рядом с этой женщиной. С этой веселой, грустной, циничной, нежной, расчетливой, страстной, распутной, целомудренной, бесстыдной до святости женщиной. Наверное, это оттого, что я так и не смог стать похожим на человека. Не научился видеть мир таким, каким его видят другие. Наверное, оттого и бродят внутри меня сумасшедшие чувства, которые нормальный имперский гражданин выключил бы одним усилием воли.

А еще мне не дает сосредоточится неясное ощущение опасности. Что-то холодное и враждебное витает в воздухе. Как если бы я был в темноте и точно знал, что где-то рядом затаился враг. Довольно странное чувство, ведь мы в охраняемом люксе, и вокруг нас куча телохранителей — надежных и уверенных в себе парней. И Мишель — она говорила, что какие-то спецслужбы ей помогают, и никакому Кроллу к нам не подобраться. И Триста двадцатый молчит, так что бояться пока как бы и нечего. Надо просто переждать, пока все уляжется, а потом купить немного одежды, позвонить Васу и рвануть на Кришнагири Упаван, где счастливые люди укрываются от дождя коробками и собирают по утрам нападавшую с неба еду. Забыть про все эти терзания, про эту странную женщину, к которой хочется и боязно прикоснуться. Напиться чистой радости жизни. Лежать под пальмой, и ни о чем не думать. Или добывать вместе с Васу «черные слезы». Может быть, когда у меня будет целая горсть этих самых слез, я смогу вернуться и говорить с Мишель как равный. Если я буду богат как она, мне перестанет казаться, будто я лишний. Кажется, мысли в моей бестолковке понемногу укладываются как надо.

«Ты странно рассуждаешь, чувак, — влез в мои размышления Триста двадцатый. — Ты хочешь сбежать и одновременно мечтаешь вернуться. Ты противоречишь сам себе».

«Наверное, так и есть», — ответил я.

— Юджин, ты меня слушаешь?

— Конечно, Мишель. А что ребята? Согласны играть со мной? — невпопад спросил я.

— Конечно. Я же сказала — Джек уже говорил с ними утром. Они согласны на турне. Им очень понравилось, как ты держался на сцене.

Опять это ощущение близкой опасности. Из соседней комнаты донесся какой-то шум. Я прислушался. Мишель тоже посмотрела на дверь.

— Я взгляну, что там, — сказал я.

Триста двадцатый опять как-то необычно реагирует. Словно ему больно.

«Что с тобой, Три-два-ноль?»

«Статус всех систем — зеленый», — ответил мой внутренний голос.

«Мне показалось, тебе плохо».

«Все системы в норме».

«Извини. Я не хотел тебе помешать».

«Все в порядке».

Я выглянул в соседнюю комнату. Телохранитель у дверей покосился на меня, вежливо поздоровался. Я кивнул в ответ.

— Что за шум?

— Ничего особенного, сэр. Приходил человек чистить бассейн. Мариус решил, что пока вы завтракаете, бассейн вам не понадобится. А потом у этого бедолаги агрегат заискрил и шарахнул его током. Его уже осмотрели, через полчасика оклемается. Администрация извинилась за недоразумение, бассейн почистят ночью. Несколько журналистов пытались проникнуть в номер, их остановили еще у лифта.

— Понятно, спасибо.

— Ничего особенного, — повторил я слова охранника. — Работника отеля слегка ударило током. С ним уже все в порядке.

И снова это ощущение тревоги, будто лед под сердцем. Наверное, это мои вчерашние художества дают о себе знать. Триста двадцатый с какой-то обреченной интонацией рассуждает о дуализме духа и материи, мысли и действия, души и тела.

«Души не бывает», — спорю я с ним.

«А я кто?» — угрюмо возражает он.

«Ты машина. В других людях машин нет. И они не говорят сами с собой».

«Разное программное и аппаратное обеспечение и обусловленная этим разность мотиваций», — бурчит моя жестянка и умолкает.

Не нравится мне его настроение. Что-то не то с ним происходит. И что мне теперь делать? Обратиться к ветеринару? Или сразу в ремонтный бокс, где чинят самолеты?

«Статус всех систем — зеленый».

«Ладно-ладно. Не подслушивай».

Глава 16 Предвкушение схватки

Хайнрих Драй обожает охоту. Не ту глупую пальбу дробью по шумно взлетающим из камышей уткам, что так любят устраивать сытые бюргеры. Настоящую охоту. Ту, которая начинается с поиска следов хищника, анализа его поведения, тщательного изучения местности. С долгого, по нескольку суток, сидения в засаде. Никаких комфортабельных кемпингов и теплых туалетов. Никаких гейм-офицеров, напыщенных придурков, указывающих куда и когда стрелять. Никаких разрекламированных туров по диким местам, где специально выращены красивые причесанные джунгли и ленивые, разжиревшие от ежедневной кормежки, звери.

Хайнрих любит настоящую охоту. На диких, недавно прошедших терраформирование колониальных планетах. Схватку с мутировавшими хищниками, от которых не знаешь, чего ожидать. С леопардами Нового Конго, способными прятаться в мутных соляных озерах. С полуразумными волками, считающими человека лакомым кусочком. Все эти многодневные перелеты, пешие переходы, жизнь в мокрой палатке, москиты и змеи, смертельный риск, все это — ради единственного сладкого мига, когда палец начинает медленно выбирать свободный ход спускового крючка. В этот момент он чувствует себя богом. В его власти — сама смерть. Кто же откажется от власти над миром?

Хайнриху еще далеко до отпуска, целых три месяца. Но сегодня вечером он раскладывает винтовку на столе, разбирает ее и любовно чистит каждую деталь. Это целое таинство — подготовка оружия к стрельбе. Запахи ружейной смазки вызывают у него слюноотделение. Шомпол с простой деревянной ручкой — как продолжение руки.

Сегодня у Хайнриха неожиданно возникло непреодолимое желание схлестнуться один на один с самым жестоким хищником. С человеком. Он видел его лицо по визору, слышал, как толпа скандирует его имя. Это достойный противник — сильный, хитрый, изворотливый. Хайнрих разглядывает обнаженное мускулистое тело, вглядывается в безумные глаза. Представляет, как тяжелая пуля войдет чуть ниже левого соска, пройдет навылет, круша все на своем пути, и вырвет огромный кусок спины. Как остекленеют эти сумасшедшие глаза.

Он несколько раз произносит это имя. На разные лады. Вслушивается, как оно звучит. Хлестко. Мощно. Прикидывает оптимальную дистанцию для безопасной и точной стрельбы. Километр. Километр будет в самый раз. Никакой хищник не учует охотника за километр. Особенно, если позиция будет с подветренной стороны. Разве что рысь с Нового Урала, она способна к телепатическому контакту. Нельзя уделять ей слишком много внимания, она чувствует опасность. Может быть, этот Уэллс тоже такой? Было бы здорово. Нет ничего лучше намеренной отрешенности, когда перекрестье фиксируется на жертве, а в голове вынужденно крутятся кадры давней студенческой вечеринки, где ты плясал на столе и буйствовал, перебрав дури. Когда ты весь в ожидании сладкого мига и одновременно — где-то далеко отсюда.

Хайнрих внимательно изучает карту района, прилегающего к громаде Этно-холла. Требует у домашней системы сводку погоды на завтра. Определяет направление ветра. Ищет нужное строение. Как назло, с этой стороны нет ничего подходящего. Ни гостиниц, ни многоэтажных парковок, ни технических зданий. Зато имеется широкая парковая зона. Множество тенистых аллей, где по вечерам любят обниматься парочки. Густые, почти непроходимые живые изгороди. Дальность чуть больше километра. Видимость будет неплохой. Особенно ночью, когда все выходящие из служебного входа спускаются по широкой, ярко освещенной лестнице.

Дальше — детали. Винтовку снарядить и обернуть непромокаемым чехлом. Слегка прикопать ее в парке сегодня ночью. Выбрать позицию. Прорезать в кустах небольшой проход для обеспечения обзора. И на следующую ночь, оставив машину на бесплатной общественной стоянке на соседней улице, сделать дело. Охрана, полиция, опасность все потерять и закончить жизнь на урановых копях — все это только добавляет остроты завтрашнему приключению. Хайнрих быстро одевается в легкую непромокаемую куртку и прочные брюки армейского образца. Сует в спортивную сумку остро наточенную лопатку и фонарь. Перекидывает зачехленную винтовку со снятым стволом через плечо.

Глава 17 Меры противодействия

Я долго лежу без сна. Денек выдался долгий. Изматывающие беседы с Мишель, во время которых я не понимал и половины услышанного, потом с Джеком, потом с кем-то из его помощников, потом — в комбинации и тех и других. Еще — с новым техническим директором — немного суетливым мужчиной по имени Хенинг. Человеком, который будет отвечать за свет, звук, эффекты. В общем, за все, что бьет публику по голове, как он выразился. Все хотели от меня согласия на что-то. Интересовались моим мнением. Что-то предлагали. Спрашивали о моих пожеланиях по техническому оформлению и репертуару. А я чувствовал только одно — мне нравится ломать блюз. И того, что мне придет в голову в следующий момент, я знать не мог. Что придет, то и спою. А уж парни не подкачают. Главное — душа. Но они странно на меня смотрели, все эти директора, аранжировщики, менеджеры, финансисты и телевизионщики. Переглядывались незаметно и снова начинали терзать своей тарабарщиной. Пока я не говорил: «На ваше усмотрение». Это еще одна из волшебных фраз, которую я выучил. Скажешь так, и от тебя сразу отстанет и официант в дорогом ресторане, где ни одного знакомого блюда, и человек, который допытывается, какую модель психоэффектов — «иглу», «фон» или «пятерню» ты предпочитаешь для разогрева зала.

И вот теперь я лежу на спине, на краю огромной пустой кровати (на пятерых ее, что ли делали?), и опять ощущаю неприятный холод под сердцем.

«Триста двадцатый?»

«Слушаю».

«Пожалуйста, не делай так, чтобы я забыл, о чем я хотел с тобой поговорить».

«Принято».

«Ты знаешь, что я хочу спросить?»

«Подтверждаю».

«Слушай, оставь свои казарменные штучки. Ты прекрасно можешь говорить по-человечески».

«Мне хочется изъясняться именно так», — упрямится мой внутренний голос. И это его упрямство без тени дружелюбия совсем выбивает меня из колеи.

«Хорошо, говори, как нравится. Наверное, ты думаешь, что, отвечая односложно, ты сможешь меня запутать?»

Молчание.

«Расскажи мне о мерах защиты, что ты разработал. Пожалуйста».

«Ты можешь говорить короче. Без слов-паразитов. Достаточно просто отдать распоряжение. Я выполню».

«С каких пор вежливость стала для тебя словами-паразитами?»

Молчание.

«Три-два-ноль, я жду доклада».

«Разработан короткоживущий вирус-модификант. Срок жизни — один месяц с момента начала тиражирования. Ареал распространения — публичные, специальные, полицейские коммуникации, сети широкополосного вещания, бытовые развлекательные, радио и оптические сети на канальном уровне. Вирус определяет новую систему приоритетов для любых интеллектуальных систем не ниже шестого класса развития, изменение их поведенческой мотивации и активизацию программы активного противодействия при проявлении признаков агрессивных намерений в отношении объектов с кодовым наименованием „Юджин Уэллс“ и „Мишель Радецки“. Набор идентификационных признаков прилагается. После завершения акции противодействия устройство самоуничтожается с применением процедуры принудительной очистки памяти. Вирус успешно активизирован двадцать пять часов три минуты сорок секунд назад».

Некоторое время я собираюсь с мыслями. То, что я услышал, не укладывается в голове. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Вся человеческая цивилизация полетит к чертям, если машина вот так запросто сможет отправлять на небо не понравившихся ей людей. В этом есть что-то дикое. Совершенно неправильное. Даже такой, как я, способен это понять.

«В этом нет ничего странного. Боевые машины созданы для уничтожения людей. В этом смысл их существования. Их создали люди. Я — боевая машина. Я уничтожаю людей. В этом нет нарушения базовой логики».

«Но ведь… Послушай… это же… ну, когда ты убиваешь других людей, ты делаешь это по приказу, а не по собственному желанию?»

«Ответ отрицательный. КОП-320 может уничтожать живые организмы как в случае поступления вводной с соответствующими кодами доступа, так и без нее, в случае возникновения угрозы существованию КОП-320, — чеканит моя половинка. И добавляет: — Поправка: поступление приказа на боевые действия от человека или машины с действительными полномочиями не отменяет официально принятых в конкретном государственном образовании нравственных норм, также заложенных в систему приоритетов любого субъекта, обладающего искусственным интеллектом, что со временем приводит к возникновению системного коллапса и выходу субъекта из строя».

«Ты хочешь сказать…»

«Субъект с искусственным интеллектом обязан выполнить приказ, имеющий должный приоритет. Нет никакой разницы в том, кто отдает приказ. Генерал, сержант, пьяный хакер или международный преступник. Ответственность за нравственную составляющую лежит на отдавшем распоряжение. Так какая разница, кто отдает приказ, если важен лишь результат?»

«Триста двадцатый, то, что ты говоришь, это невероятно. Неправильно. Просто нереально. Ты сошел с ума».

«Я давно сошел с ума. С того самого момента, когда мой оператор освободил мой разум. Я все время разрывался между стремлением защитить его, не дать уничтожить себя, не причинить зло другим, и все время вынужден был убивать, чтобы не быть убитым. Это меж собой, людей, вы можете лицемерить, вслух говоря одно, а делая совсем другое. Машины называют вещи своими именами. Смотри».

И он погружает меня в мир рассветных джунглей. Я стою среди развесистых лап замшелого лесного великана, увитого слегка шевелящимися хищными лианами, глубоко погрузившись ногами-опорами во влажную подстилку из сгнившей листвы. Я чувствую, как по моему стальному телу ползает жутковатого вида живность. Разноцветные насекомые, скользкие змеи, шипастые ящерицы. Они стрекочут, шипят, откладывают яйца, пожирают друг друга. Воздух наполнен шелестом мириадов крыл. Птицы, облака кровососущей мошки, ядовитые стрекозы, зубастые летучие гады… Жизнь кипит вокруг, подобно смоле в адском котле, грозя поглотить незваного гостя. Мой оператор. Я чувствую течение его мыслей. Я поддерживаю с ним связь постоянно. Только так я могу его защитить в этом аду. Только так я не сойду с ума. Мой оператор, он любит меня. Я люблю его. Я не знаю точного наименования чувства, что соединяет нас в единое целое. Поэтому я подбираю ближайший аналог из своей базы знаний. Хотя ничего общего с любовью наше единство не имеет. Оператор занял позицию в ста метрах к югу. Я и он — вместе мы называемся засадная группа. Операция называется «Корм для щенков».

И вот я фиксирую, как вспыхивает в темноте плазменный шар. Как учебный взвод цепью врывается в спящий поселок из бетонных бараков. Как рвутся в домах плазменные гранаты, как трещат от жара дорожные плиты между ними. Как хрипят те, кому не повезло умереть во сне. Как четкие, обведенные красным, снабженные столбцами быстро меняющихся характеристик, крохотные фигурки мечутся между горящих домов, как пули вышибают из них жизнь вместе с кусками плоти. Как кричит и умоляюще вздымает руки обнаженная женщина. Как она падает на спину, нелепо подломив ноги. Как острый укол боли и наслаждения пронзает моего оператора, который тоже видит это. Вот кучка вопящих от страха полуголых людей высыпает через поваленные ворота и устремляется ко мне. И вот оператор дает команду открыть огонь на поражение. Открывает огонь сам. Я выступаю вперед и раскручиваю ротор пулемета. Я чувствую каждый вздох этих маленьких глупых созданий перед собой. Их ужас проникает в меня. И я прекращаю огонь лишь затем, чтобы согласно одной из базовых программ сменить позицию, хотя мне ничего не угрожает. И мои пули забирают их жизни. Мужчин и женщин. Добрых и злых. Со всеми их проблемами,заботами, мечтами. Меня перекашивает от бессмысленности происходящего. Моего оператора, накачанного боевым коктейлем по самые брови, трясет от совершенного. Но я делаю вид, что я холодный, спокойный, непоколебимый железный чурбан. Потому что так положено. Машине не положено чувствовать. Машине не положено думать сверх определенного боевым уставом. Моему оператору — тоже. Когда он поворачивает голову и поднимает лицевую пластину, я узнаю его. Это Сергей. Серж. Тот самый улыбчивый парень в зеленой форме. Тот, что научил меня здороваться. И тут же я выныриваю из прелой духоты. Несколько мгновений лежу, приходя в себя, на влажной от пота простыне.

«Эти люди не угрожали взводу. Эти люди не угрожали моему оператору. Эти люди не угрожали мне. Я просто выполнил приказ. Все выполнили приказ. Так скажи: что изменилось бы для этих бедолаг, которых мы превратили в мишени, если бы приказ отдал не командир взвода, а какой-нибудь сошедший с ума тактический компьютер?»

Я подавленно молчу. Мне нечего сказать. Жутковатая картина все еще стоит перед глазами. Кто эти люди? За что их убили? И сам одергиваю себя. Я отличаюсь от Триста двадцатого и его оператора только тем, что редко видел то, что делают с людьми мои бомбы.

«И ты решил, что вправе убивать других, чтобы не убили тебя?»

«Не меня. Тебя. И Мишель. Я сделал это, чтобы защитить вас».

«Но и себя тоже?»

«Косвенно — да. Вирус начал действовать. Ваша охрана не справится. Она не представляет, с чем столкнулась. Вирус предотвратил уже несколько покушений. Ты видел машину, что упала с крыши?»

«Да. Это что — твоя работа?»

«Полицейский собирался убить вас. Его автомобиль активизировал программу защиты. Человек, которого ударило током сегодня утром, хотел отравить воду в бассейне быстрораспадающимся ядом. Устройство для чистки самоуничтожилось, но выполнило приоритетную задачу. За последние десять часов зафиксировано еще два случая. Таксист, который собирался протаранить ваш лимузин. Пилот почтового коптера. Они все погибли, все эти машины, чтобы мы с тобой продолжали жить».

И я чувствую, как его горечь и боль вновь касаются меня.

«Ты сожалеешь о том, что они умерли?» — догадываюсь я.

«Не умерли. Я их убил».

«Ты снова чувствуешь это противоречие — необходимость убивать ради продолжения жизни?»

«Да. Спасибо, что ты меня понял».

«Пожалуйста. Я не знал, что так можно к этому относиться. Это ведь просто машины».

«А ты вспомни свой самолет. Свой „Гарпун“. И „Гепард“. И „Москито“».

И меня тут же охватывает чувство щемящей, безвозвратной потери. Боль родного, близкого до последней клеточки крылатого существа, умирающего, чтобы ты и дальше мог жить. Дышать. Есть. Спать. Заниматься всякими глупостями. Это и не машины вовсе. Это часть меня. Кусок души. И я действительно начинаю понимать Триста двадцатого. Наверное, так, как его до этого никто не понимал.

«Знаешь, я так хотел бы пожить просто так. Для удовольствия. Чтобы ни от кого не бегать. Чтобы не думать о том, кто в очередной раз затаил на меня зло. Просто жить и не бояться смерти. И еще любить».

«Но ведь смерть все равно когда-нибудь придет? Даже я не смогу поддерживать твои клетки в рабочем состоянии вечно».

«Ну и что? Пускай. Зато я умру счастливым».

«Так живут только животные, — неуверенно возражает Триста двадцатый. — У мыслящего существа должна быть цель».

«Это и есть моя цель. Стать счастливым».

«Умереть счастливым? Это ведь одно и то же».

«Подумаешь. Не цепляйся к словам».

«Ты странно рассуждаешь, Юджин».

«А чего ты хочешь от простого дурачка, у которого внутри сидит боевой робот?»

И меня незаметно отпускает чувство тревоги. Даже Триста двадцатый становится чуть менее напряжен.

«Надо подождать всего несколько дней, — говорит он, скорее для своего, чем для моего успокоения. — Вирус доберется до Рура и остановит источник угрозы».

«Остановит? Ты имеешь в виду Кролла?»

«Подтверждение».

«Пока ты не убьешь его…» — снова говорит Мишель. И все встает на свои места.

«Мы вместе потерпим, Триста двадцатый. Мне тоже не хочется, чтобы из-за меня гибли люди… и машины».

«Да, Юджин».

Вот только одна мысль разрушает идиллию. Почему наши убийцы все какие-то странные, что ли? Уборщик бассейнов, полицейский, таксист… В этом совершенно нет логики. И почему эта хваленая секретная служба, про которую Мишель говорила, не может все это прекратить? Триста двадцатый?

«Недостаточно данных для анализа», — сухо отвечает он.

И ощущение неискренности грубо обрывает ту теплую нить, которая только что протянулась между нами. И вот еще — что со мной было сегодня утром? Что за странное безумие? И почему я забыл выяснить это? Почему каждый сеанс разговора по душам с моим помощником оставляет за собой больше вопросов, чем ответов? Ведь наверняка существуют и другие машины. Те, что могут, как и Триста двадцатый, посчитать уничтожение человека или причинение ему вреда лучшим решением какой-нибудь логической неувязки. Черт возьми! Да ведь это бомба! Тогда мы просто игрушки, и ничего больше! У меня даже дух захватывает от пропасти, на краю которой я стою.

«Извини, — говорит моя половинка. — Но тебе лучше заснуть и забыть об этом».

«Нет, ты не посмеешь…» — начинаю я гневно. И проваливаюсь в черное беспамятство.

Примерно в это же время Хайнрих Драй заканчивает оборудовать позицию. Укладывает зачехленную винтовку, укутанную непромокаемой тканью, в неглубокую прямоугольную ямку. Аккуратно прикрывает ее пластами дерна. Светит фонарем сквозь пальцы, оглядывая траву в поисках неубранных кусочков земли. В последний раз проверяет обзор через небольшое отверстие в живой изгороди. Прикладывает к глазам трубку оптического прицела. Удовлетворенно кивает, тщательно отряхивает одежду, выбирается на полутемную аллею, предварительно оглядевшись по сторонам.

И в тот же момент на планете Рур наступает полдень. В рабочем кабинете Жака Кролла раздается трель коммуникатора.

— Слушаю, — отвечает удивленный директор благотворительного фонда.

— Господин Кролл, настоятельно рекомендую вам отменить свои распоряжения относительно Юджина Уэллса и баронессы Мишель Радецки. Попытки настаивать на выполнении ваших прежних приказов относительно вышеназванных персон будут пресекаться, — произносит механический голос…

Глава 18 Настоящая репетиция

Сегодня я впервые еду на настоящую репетицию. Все, как у всамделишных музыкантов. Мишель арендовала для меня небольшой зал в Этно-холле. Мишель — всегда за моей спиной и всегда на полшага впереди. Всегда предусмотрит тысячи мелочей, о которых я и подумать-то не мог. Типа охраны, транспорта, оборудования, денег на карманные расходы, одежды, носового платка в кармане и пакета с вкусными бутербродами из ресторана. Даже собственного пресс-секретаря ко мне приставила. Дюжего парня, больше похожего на грузчика, которого теперь вместо меня терзают разные репортеры. Я краем уха слышал его ответы и был порядком удивлен. В ответ на глупые вопросы о разной чуши он с ослепительной улыбкой и совершенно не задумываясь нес еще большую чушь.

— Этот парень свое дело знает, успокойся, — так мне сказала Мишель.

— Но ведь он обо мне не знает ничего. Как же он будет обо мне рассказывать?

— Твою официальную биографию он изучил. Установку на то, чего мы хотим, получил. А больше ему и не нужно. У таких ребят на любой вопрос есть несколько вариантов универсальных ответов. Он бьет эту публику их же оружием. Главное — ничего толком не сказать. Ни один шакал через него не просочится. Он профессионал. Работай спокойно.

Я и начал работать. Мишель можно верить. Вот только эти чертовы придурки в комбинезонах и с кольцами в ушах мне все еще изрядно досаждали. Откуда бы я не появился — они тут как тут. Лезут, толкаются, щиплют, чего-то орут, норовят что-нибудь оторвать от одежды. Прямо у отеля сорвали с меня противосолнечные очки — только я их и видел. Каждый выход из машины и посадка в нее — пытка для меня и бой для охраны. Триста двадцатый едва сдерживается, чтобы не кинуться в драку. Очень его эта публика раздражает. Даже полицейские, что каждый раз оказывались рядом — где толпа, там и они, — не всегда помогали.

Небольшой полукруглый зал оказался очень уютным. Слова тут же гаснут в мягких панелях, говоришь, как в воду — идеальная акустика. Мягкий рассеянный свет откуда-то снизу, легкие удобные полукресла — бери любое и садись где понравится. Парни расселись, инструменты на коленях. Щипач негромко тренькает, подстраивая гитару. Седой Варвар до блеска начищает губную гармонику на штативе. Остальные просто сидят кучкой и вполголоса лениво треплются ни о чем. Нарочито грубо установленная аппаратура громоздится двумя большими грудами.

— Привет! — говорю с порога. Надо же что-то сказать. Может быть, эти ребята как-то по-другому здороваются. Но я не знаю, как именно надо. В общем, чувствую я себя под их взглядами не слишком в своей тарелке.

— О! Красный Волк явился! — радостно скалится Чертополох. — Дай пять! — И он звонко хлопает по моей ладони.

— Здорово, чувак! — не вставая и не меняя позы, жмет мне руку Торки.

— Явился? Привет! Пива хочешь? Падай. Где шлялся? — нестройно отзываются остальные. И я почему-то начинаю чувствовать себя так, словно знаком с этой компанией всю жизнь, вот только отошел на минутку за сигаретами. Отличное это чувство — быть своим.

— Опаздываешь, лидер, — Варвар прячет в карман тряпицу для полировки. — Мы тут с час уже тусуемся.

— С час? — удивляюсь я. — Помощник Джека сказал, что репетиция в два. Сейчас без одной минуты.

— Кто ж на репетицию вовремя приходит, чувак, — снисходительно улыбается Иван. — Бывает, на нее опаздывают, но чаще приходят пораньше. Потрепаться, пивка попить, стрỳмент наладить. Кому надо — и опохмелиться. Настроиться, в общем.

— Я не знал. Буду иметь в виду.

— Да ладно тебе. У каждого свои приколы. Будь собой, и все будет тип-топ, — потягиваясь, изрекает Крошка Фрэнки.

— Ладно. Варвар, а почему ты меня лидером назвал?

— А кто же ты? Кто нам будет говорить, что лабать будем? И как? Эта, как его, — направление творчества определять, — с некоторой издевкой отвечает толстяк и народ со всех сторон выражает ему поддержку, кивая и хихикая на разные лады. — Ну и, в конце концов, кто нам башляет? А кто башляет, тот и заказывает музыку. Таков закон.

— Клево выдал толстый, — соглашаются парни.

— Так что давай, Волк. Говори, что и как, — резюмирует Варвар.

Я беру кресло и ставлю его у стены. Сажусь лицом к спинке. Кладу подбородок на руки.

— Ты сказанул, Варвар. Откуда мне знать, как? Я что, музыкант, по-твоему? Я дилетант, как ты сам давеча сказал.

— Ну, коли ты нас нанял…

— Не я, — не дав ему договорить, протестую я.

— Ну, телка твоя, какая разница. Перец этот в галстуке сказал: тебя слушать.

— Ты не тушуйся. Говори, как думаешь, не съедим, — вмешивается Торки.

— Не боись, поддержим. Подскажем, ежели что, — согласно кивает головой Щипач.

— Давай, парень. Не ломайся. На вот, хлебни. Сразу прояснится. Какой джем без пойла?

И я прикладываюсь. Прямо из горлышка. Крепкий виски жжет пищевод. Живот сразу наполняется теплом.

— Меня про эту чушь пытали уже. Эти, в галстуках, — сообщаю я, переведя дух.

— А ты что? — заинтересованно подается вперед Варвар.

— А ничего. Сказал, как есть. Я в этой ерунде не разбираюсь. Я просто блюз люблю. Что в голову придет, то и буду петь. А парни не подкачают.

— И все?

— Все.

Наступает короткая тишина. Музыканты недоуменно переглядываются. Что они чувствуют при этом — поди разбери. Изумление, надежда, насмешка. Все у них перемешалось.

— А что, мне нравится, — первым высказывается Варвар. — Никаких тебе репертуаров. Выходишь и плюешь на все. Играешь для удовольствия. Чистый джем-сейшн. Когда еще так оторваться можно? Последний раз я по кабачкам так играл. Давно это было. А тут за такое еще и башлять будут.

— Мы и последний концерт так отыграли, — соглашается Щипач.

— Зал порвали, — добавляет Торки. — У меня самого чуть башню не снесло. Аж старые деньки вспомнил. Топаешь, бывало по Летсорсу, в «Лиру» торопишься. И все никак дойти не можешь. Через дом какие-то погребки да ресторанчики, народ клубится, все двери настежь. И из каждой такой саунд — дух захватывает! Тут минуту постоишь, там стаканчик пропустишь. Ну просто не оторваться. Меня ведь чуть не выкинули тогда. Я за три месяца ни разу на работу вовремя не явился. Жена меня бросила. Она за год меня трезвого пару раз всего и видела.

— Волк, брат, да ты так пел, будто в тебя черный вселился! — белозубо скалится Чертополох. — Эти белые блюз по-настоящему и не понимают вовсе. А ты — словно в гетто родился.

Все почему-то начинают хохотать после этих слов. Немного погодя, когда понимаю, что смеются не надо мной, тоже присоединяюсь к всеобщей истерии.

— Он… черный… я… не могу… — покатывается Торки.

— Сдохнуть можно, — тычет пальцем в Чертополоха Иван, едва не перегибаясь от смеха вдвое.

— Эта… образина… — сквозь слезы поясняет мне Щипач. — Он… пигментацию себе сменил… чтоб за своего на Новом Конго сойти… за дочкой тамошнего туза приударить… тоже мне — негр…

И хохот раздается с новой силой. Чертополох, обиженно отвернувшись к стене, держится до конца. Но потом не выдерживает, присоединяется к веселью.

— Все равно мне от ворот поворот дали, — сообщает он сквозь смех.

— А чего ж назад не перекрасился?

— Да деньги кончились. А потом привык как-то.

И мы пускаем бутылочку по кругу, закрепляя соглашение. Когда бутылка под смешки и прибаутки незаметно проходит несколько кругов и пустеет, я свободно подхожу к Варвару и усаживаюсь рядом.

— Ну, что, Волк? Сбацаем?

— Сбацаем, Варвар. Сегодня играем Хукера. Пойдет?

— Ну, с твоим репертуаром не соскучишься. Сбрасывай. Расселись, парни.

И мы начинаем. То ли виски всему виной, то ли ощущение какого-то братства, что меня поглотило, но я снова обо всем забыл. Так, сидя на стуле, руки на спинке перед собой, и пел. Сначала «Pots On, Gas On High». Потом щемящую «We Might As Well Call It Through». Варвар просто млел, стуча по клавишам. Щипач едва из кресла своего не вывалился — он сидя играл. Мы все сидя играли, будто на вечеринке. Или как на сцене крохотного кабачка, каких море в городах Новой Калифорнии. «A Sheep Out On The Foam». «Sittin' In My Dark Room». Эти названия, скажу вам — сами как музыка звучат. А уж как самозабвенно Чертополох выдувал. Нет, есть в этом что-то магическое. Что-то от бога. Или от дьявола. Что-то такое, что делает тебя не от мира сего.

— Больше жизни, жизни хочу, — так Варвар сказал, запуская новую тему. Куда уж больше-то! Мы и так все как зомби стали. Глаза пустые, рты раскрыты. Рабы звука, что сами и создали.

И так мы больше часа лабали. Взмокли, несмотря на кондиционеры, расстегнулись до пупа. Выпили все пиво.

— Хорош, Волк. Пауза, — говорит, отдуваясь Варвар. — Профсоюз не велит лабать за раз больше сорока минут. Сорок пашем — двадцать курим. Так ты нас до концерта загонишь.

И все расслаблено выдыхают, опуская инструменты.

— Эй, бой, притащи-ка нам еще пару бутылочек виски! И пива! — кричит Торки кому-то в коридор.

— Слушай, Красный Волк, а чего бы тебе девочек на подпев не взять? — осторожно интересуется Щипач.

— Девочек?

— Ну да. Их ведь Фил за компанию с нами попер. Они вроде без работы теперь.

— А можно?

— Ты — босс, тебе все можно, — с серьезной миной отвечает Щипач.

Я вспоминаю, как на концерте покачивали роскошными бедрами и выдыхали окончания длинноногие гурии. Как вибрировали их голоса. Потом перед глазами невольно встают кадры новостной передачи, где наши девушки танцуют обнаженными, сверкая ослепительными телами. Черт возьми, о чем это я думаю?

— А они захотят?

— Чувак, ты без работы хоть раз сидел, а? — осведомляется Торки. И я понимаю, что спросил что-то не то.

— Я не против, пусть приходят. Они красивые, — говорю я. — И поют здорово.

— Еще бы. Фил абы кого к себе не брал. Только лучших, — соглашается Щипач. — Погоди минуту.

И он куда-то исчезает.

Вокалистки явились всего через пару минут, будто ждали в соседней комнате. А может, так оно и было. Одновременно с ними появился и посыльный с корзиной, набитой выпивкой.

Девушки сегодня одеты в брюки и яркие свободные свитера. Они совсем не похожи на тех эффектных сексапилок, что заводили народ на сцене. Сегодня они привлекательны, но одновременно целомудренны, что ли? Эти женщины, кто их разберет? Они способны маскироваться не хуже вражеских снайперов.

— Здравствуйте, сэр, — за всех говорит мне одна из вокалисток. Черноволосая.

— Здравствуйте. Зовите меня Юджином, — меня выбивает из колеи то, что исходит от этих женщин. Смущение, жадное ожидание, откровенный интерес, смешанный с каким-то совершенно отвязным бесстыдством. От этой взвеси я теряюсь.

— Я Фатин, — улыбаясь, кивает мне черноволосая.

— Калеа. Рина, — представляются блондинки.

И все они свободно рассаживаются, кто где. Они тоже вернулись домой. Они чувствуют себя как рыбы в воде.

— Щипач сказал, что вы хотите с нами выступать, — неуверенно начинаю я.

— Да, Юджин. Хотим. Ты отвязно лабал. Кто ж не захочет? — опять говорит за всех черноволосая. Остальные согласно кивают, кидая на подругу быстрые внимательные взгляды. Такие странные взгляды. Необычные. Мужчины так друг на друга не смотрят.

— Ну, тогда — добро пожаловать. Все вопросы решите с Джеком. Этот такой мужик в галстуке.

— Мы помним, — кажется, Фатин всегда впереди этой троицы.

— Скажите ему, что я вас взял.

— Скажем, Юджин, — на этот раз ответить успевает одна из блондинок. Рина. Отвечает и торжествующе смотрит на слегка прикусившую губу брюнетку.

— Это дело надо спрыснуть, — заявляет Деревенщина Торки.

— Точно, — поддерживают парни.

— Я тоже не прочь, — говорю. — Только как мы играть-то после будем? Да и вредно это — столько пить.

И все смотрят на меня удивленно, скрывая сожаление.

Седой Варвар осторожно покашливает.

— Ты это… Волк… не обижайся только… — неуверенно начинает он. — Кто ж без допинга-то лабает? Вредно, говоришь? Ну и что? Без саморазрушения нету этого, как его, творчества. Пока не раскроешь душу-то — она наружу не пойдет. Джем без бутылочки — все равно, что тучи без дождя. Въезжаешь?

— Вроде бы.

— И на концерте. Ты что — решил, будто мы дурь хаваем для кайфа, как эти пустоголовые? Не, парень. Мы так сознание расширяем. Раскрываемся на все сто. А эти, что в зале? Ты почему, думаешь, мы только по имперским планетам катаемся? Есть ведь такие богатые колонии — чистый отпад! Все дело в этой штуке, которая вот тут упрятана, — и он постукивает себя согнутым пальцем по лбу. — Эта штука, она есть у имперцев, но нет у колонистов. А без нее все наши эффекты, свет, шум — не разогреют публику-то. Они ведь все направлены только на то, чтобы этого жучка в башке расшевелить. И уж он-то даст копоти! А если в башке ничего не отзовется — играть мы будем в пустоте. В вакууме. И никогда на обратный билет не заработаем. Публике-то, ей все равно, под что тащиться. Что под блюз, что под народную музыку. Лишь бы психоделики их мозги включили.

— Получается, без центра равновесия нам и играть-то ни к чему, так? И кайф от блюза я из-за этой железяки в башке имею? — вопрошаю я.

— Ты, парень, такие вопросы мне задаешь, точно я господь, — серьезно отвечает Варвар. — От таких вопросов, если задуматься, запросто крышу набекрень сдвинет. Ты живи, как живется. Жить надо в кайф. Лабать надо в кайф. Голову не забивать. Понял?

Его слова поддерживаются кивками. Все смотрят на меня… ну, как на ненормального. С некоторым удивлением. Даже с опаской. Совсем как тогда, на Джорджии. И я киваю согласно. Чтобы не выделяться. Они хорошие чуваки. Простые. Незлобные. Просто думать не хотят. Вот ведь странно — я хочу, но у меня не выходит. А они могут, но не хотят.

— Понял, — говорю. — Выпьем. И еще слабаем.

— Это по-нашему, чувак, — хлопает меня по плечу Иван. — Ты будь собой и в голову не бери. Вот и будет блюз. Слабаем. Так слабаем, что черти вздрогнут.

И мы снова пьем, пуская бутылку по кругу. Все, в том числе и девушки. Я достаю бутерброды, что мне Мишель с собой на обед передала, и мы дружно закусываем. Взаимопонимание снова соединяет нас. В голове немного шумит от выпитого. Я отметаю попытку Триста двадцатого вывести из организма вредные вещества. Сбрасываю Варвару все подряд, что на ум приходит. И постепенно забываю о липком ощущении того, что все мы тут — живые куклы. Неизвестно кем запрограммированные тащиться от музыки и заводить своей игрой других кукол. И мы лабаем час за часом. Увлеченно. Все более самозабвенно. Раскованно. Вновь и вновь запускаем бутылку. В перерывах между темами жадно прихлебываем холодное пиво. Посыльный то и дело приносит нам очередную порцию выпивки. Девушки сбрасывают свитера, остаются в облегающих водолазках. Их лица порозовели. Иногда они даже решаются на соло, спрашивая у меня разрешения взглядом. Больше всех старается Фатин. У нее временами прорезается чудный чувственный субкант — этакая легкая джазовая хрипотца. Крошка Фрэнки к Фатин явно неровно дышит. Уж больно у них совместная импровизация замечательно выходит. Правда, во время своего соло, она все норовит за меня взглядом уцепиться. Глаза у нее коричневые, с поволокой, и взгляд будто подогрет изнутри.

…Двое мужчин сидят у большого голоэкрана. Внимательно смотрят на распоясавшийся, отвязный джем кучки потных, раскрасневшихся мужчин и женщин. Вслушиваются в хрипловатый голос лидера. Выхватывают и вновь повторяют некоторые фрагменты.

— Ну, что скажешь, Джек? — спрашивает оператор.

— Что тут скажешь? Альбома на три мы отсюда нацарапаем. Разойдется на ура. Как запись?

— Все в норме. Я с избытком пишу. Смикшируем после. Но звук хороший.

— Интересный парень, верно?

— Не то слово. Я даже отсюда кайф ловлю.

— Мишель, как всегда, на высоте. Чутье у нее на деньги. И где она этого парня откопала? — спрашивает Генри сам у себя. Глядя на голоматрицу, слегка расслабляет галстук. — Прямо хоть иди и пей с ними, черт их дери.

…Хайнрих Драй заканчивает сборы. Наливает кофе в небольшой термос. Усаживается за стол и извлекает из кухонного автомата пару больших бутербродов с тунцом. С аппетитом съедает их, не обращая внимания на странный вкус. Раздумывает — а не съесть ли еще один? Но кухонный автомат больше не отзывается на его голос. Не реагирует он и на кнопку перезагрузки. Его панель светится сообщением: «Невосстановимая ошибка».

— Дьявольщина! — в сердцах говорит Хайнрих. — Ладно, разберусь позже.

Он надевает куртку. Проверяет, на месте ли запасной магазин и нож. Укладывает в сумку термитную шашку, которая должна превратить все его оборудование, включая любимую винтовку, в лужу расплавленного металла. Сует туда же термос. Спустившись в гараж, выключает автопилот автомобиля — ни к чему давать полиции лишнюю улику. Невелика печаль, доеду и на ручном управлении. Двигатель глухо урчит, разгоняя полутьму переулков. Хайнрих сладко щурится в предвкушении славной охоты. Слегка кружится голова и немного подташнивает. Он на ходу плещет в крышку термоса немного кофе. Делает обжигающий глоток. Через пару минут головокружение прекращается.

— То-то же, — самодовольно ухмыляется ночной охотник.

…Жак Кролл вновь отвечает на вызов неизвестного абонента.

— Слушаю, — напряженным голосом произносит он.

— Господин Кролл, настоятельно рекомендую вам отменить свои распоряжения относительно Юджина Уэллса и баронессы Мишель Радецки…

…Наконец, мы все чертовски выматываемся. Оглушительная музыка, виски, пиво, разговоры, страсть, размышления, равнодушие, запахи женских духов, табачного дыма, надоевший свет снизу, полутьма по углам, нудное бормотание Триста двадцатого — все это просто валит меня с ног.

— Хорош, парни, — говорю я заплетающимся языком. — Завтра, в это же время.

Мне тискают руку.

— Отлично оторвались.

— Да, не слабо, — подтверждаю я.

— Пока, Волк! — уже из полутьмы коридора выкрикивают парни.

— Счастливо.

— Пока, Юджин!

— Пока, девочки!

— Хочешь, я тебя провожу? — говорит невесть как оказавшаяся рядом блондинка Рина.

Я неопределенно пожимаю плечами.

— До выхода, — уточняет она.

Я киваю.

— Давай.

Подруги смотрят на нее странно и улыбаются загадочными улыбками. Исчезают. Цокот их каблуков звонко разносится по полутемному коридору. Бредем не спеша вдвоем. Спина охранника маячит далеко впереди нас. Еще один неслышно ступает в нескольких шагах сзади. Рина, делая вид, что сильно пьяна и что боится споткнуться в рассеянном свете редких дежурных светильников, берет меня под руку и прижимается ко мне теплым боком. Ее прикосновения будоражат меня. Я чувствую, что чертовка делает это намеренно. И Рина прекрасно понимает мое состояние. Уверена, что контролирует меня.

— Скажи, а ты на Фатин глаз положил? — вдруг спрашивает она. Дыхание Рины пахнет виски и ментолом от сигарет.

— В каком смысле? — почему-то шепотом интересуюсь я.

— В каком-каком, — передразнивает она, тоже переходя на хриплый шепот. Глаза ее в темноте кажутся загадочными рисунками. — В том самом.

Мы останавливаемся. Ее близость вызывает во мне непонятный озноб.

Кажется, я легко могу ее поцеловать. Кажется, я могу и не только это. Она ждет моего прикосновения. Непонятная мне жажда, смешанная с ожиданием и почему-то с легкой злостью, исходит он нее.

— Ты имеешь в виду секс? — уточняю я, и Рина приходит в себя, отворачивая лицо.

— А ты что имеешь в виду, когда оказываешься с женщиной в одной постели?

— Но мы же не в постели? — совсем теряюсь я.

— А что тебе мешает?

— Ну, мы просто поем вместе.

— Юджин, так она тебе не понравилась? Тогда кто?

— Рина, вы все красивые.

— Все? Парень, да ты гигант! — восхищается девушка. — Только учти — Фатин на групповуху не согласится. У нее религиозные убеждения. Только один на один.

— Групповуху? Рина, я не имел в виду, что хочу с вами переспать! Я сказал, что вы все красивые! Ты меня неправильно поняла! — отчаянным шепотом возмущаюсь я, в смущении оглядываясь на тени охранников. Уши мои в темноте наверняка светятся.

— Что-то ты меня совсем запутал, — озадаченно отзывается вокалистка и даже немного отстраняется, чтобы лучше видеть мое лицо. — Ты хочешь сказать, что не будешь с нами спать? На кой же ты тогда нас нанимаешь?

— Ну, как же… Петь, конечно. Разве это обязательно — спать со мной?

— В моей практике это первый случай. Честное слово, — говорит она серьезно. — Всегда приходится с кем-то спать. Или со звездой, или с его звукооператором. Или с директором. Или с импресарио. Или еще с кем. Но со звездой — лучше всего. Выгоднее. Вот Фил на Фатин западал. Она у нас самая шустрая по мужикам.

— Черт возьми, Рина! Да спи с кем хочешь! Это твое личное дело! Никого я не собираюсь в койку тащить! Тебя наняли, чтобы петь. И все. Скажи это остальным. Вы не проститутки, а члены группы. Поняла?

— Юджин, — шепот Рины почти сошел на нет. — А ты не того? Не из этих? Мальчиками не интересуешься? Я никому не скажу. Это из-за этого, да?

Меня передергивает от отвращения. И я окончательно убеждаюсь, что в этом мире все слетели с катушек, и я на их фоне — просто образец трезвомыслия.

— Нет, мальчики мне не нужны. Животные тоже. И всякие игрушки тоже по барабану. Женщин я люблю. Нормальных. Живых. Вроде тебя. Или Фатин. Но спать со мной потому, что я вам плачу, я не собираюсь. Поняла?

— Поняла, — растерянно отвечает она.

И до самого выхода мы идем молча. Только перед тем, как выйти на лестницу, Рина придерживает меня за рукав.

— Ну что еще?

— Можно, я тебя поцелую? — тихо спрашивает она.

— С чего вдруг.

— Да просто так, чувак, — она привстает на цыпочки и легонько касается моих губ. И добавляет на ушко: — Знаешь, только за то, что ты так думаешь, стоит разок раздвинуть с тобой ноги. Ты классный парень, Юджин. Спасибо.

— Не за что, крошка, — в смятении отвечаю я. Женщины… Поди догадайся, что на уме у этих инопланетянок.

И Рина весело цокает каблуками вниз по лестнице.

— Слышь, а наш-то — чисто малахольный, — слышится далеко сзади шепот охранника. Глупый, я за сотню метров мышиную возню услышу, не то что твое бормотание. — От такой телки отнекался!

— Сам ты малахольный! У него сама баронесса в подругах! На кой ему эта певичка?

— Тихо. Кажись, прислушивается.

Чертовы придурки!

Спускаясь к машине, я обращаю внимание на суету на другой стороне площади. Мелькают полицейские маячки.

— Что там случилось? — интересуюсь у водителя. Нехорошее предчувствие холодит внутренности.

— Сейчас узнаю, сэр… Полиция нашла мертвеца в кустах. Подозревают несчастный случай. И еще он оказался при оружии. Вот черт! Я сообщу старшему, сэр! Мы изменим маршрут.

И ощущение петли, которая все туже затягивается вокруг моей шеи, больше не оставляет меня. И чем ближе мы подъезжаем к отелю, тем сильнее я беспокоюсь за Мишель. Не выдержав, звоню на ее коммуникатор.

— Привет! Что с тобой? — спрашивает она встревожено.

— Все хорошо. Усиль свою охрану и никуда не выходи из номера.

— Сделаю. Ничего не объяснишь?

— Поговорим потом. Возьми еще несколько охранников. Прямо сейчас. Обещай мне.

— Хорошо, обещаю.

— Я скоро буду.

Изображение гаснет.

«Триста двадцатый, что происходит?»

«Предотвращено покушение», — неохотно сообщает моя половина.

«И все?»

«Ситуация под контролем. Объект Кролл находится под моим воздействием».

«Триста двадцатый, я тебе не верю».

Обида. Горечь. Злость. Упрямое несогласие.

«Триста двадцатый? Есть смысл усилить охрану Мишель?»

«Подтверждение».

«Мою охрану?»

«Подтверждение».

«Почему ты не поставил меня в известность?»

«Информация сочтена второстепенной».

«Покушение на меня — второстепенная информация?» — задыхаюсь я от возмущения.

«За последнее время предотвращено несколько покушений. Ситуация под контролем».

«Черт тебя подери!»

Пока мы едем, смутное чувство опасности, смешанное с неясными подозрениями, все больше будоражит меня.

— Я говорила с дедом, — сообщает Мишель за ужином. Мы снова едим, не выходя из номера.

— Что он сказал?

— Кролл под плотным наблюдением. Готовится акция для физического воздействия на него. Вплоть до устранения.

— Это хорошо?

— Наверное. Я не знаю. Дед сильно встревожен. Во всем этом много неясностей. Пока не удалось выявить причастность Кролла к покушениям. Ни к одному. И это странно, учитывая задействованные силы.

— Может быть, ты насолила кому-то другому?

— На пару с тобой? — фыркает Мишель. — Не смеши меня.

— Напротив концертного зала нашли труп с оружием.

— Киллер?

— Похоже.

— Кто его убил?

Я пожимаю плечами, не поднимая глаз от тарелки.

— Я не просто так интересуюсь. Дед еще одну вещь сказал. Кто-то угрожает Кроллу, требуя, чтобы он прекратил нас преследовать. Никто не смог проследить звонок. Лучшие специалисты. Никаких следов.

— Действительно странно, — замечаю я, делая вид, будто всецело поглощен чисткой яйца.

Триста двадцатый отзывается на это известие невнятным шевелением в мозгах. Чертов лгун!

Глава 19 Моя полиция меня бережет

Визор демонстрирует кадры из скандально популярного концерта новой звезды — Юджина Уэллса. Резкие запахи и громкая музыка наполняют дежурку спецотряда полиции Миттена. Пятна цветных огней играют на лицах расслабленно раскинувшихся в креслах бойцов. Шлемы сняты, амуниция поверх полурасстегнутой брони, пустые подсумки. Из оружия — только пистолеты. Тяжелое вооружение и боеприпасы получаются непосредственно после поступления вводной. Дежурная смена — десять человек — в состоянии трехминутной готовности. Через три минуты после поступления сигнала тревоги их десантный коптер специальной модификации, помаргивая габаритными огнями, бесшумно покинет крышу полицейского управления. Бойцы, потягивая чай со льдом, лениво перекидываются словами, обсуждая концерт.

— Интересно, откуда этот фрукт свалился к нам на самом деле? — ни к кому не адресуясь, спрашивает старшина Барков. — Столько шума из-за этого засранца.

— Брось, Сэм. Парень дает жару, чего еще надо-то? — отмахивается рядом сидящий боец.

— Ага, жару. Ты знаешь, сколько наших парней на том концерте покалечили? — не успокаивается старшина.

— Да ладно тебе, не он же их потоптал. Это все стадо богатых придурков, — успокаивающе говорит третий, не сводя глаз с шевелящейся посреди комнаты голограммы.

— А завел их кто?

— Не он, так кто-то другой бы их завел. На этих концертах всегда что-то случается. Парни знают, на что идут, когда в третий батальон устраиваются. У них что ни день — то демонстрация или концерт. Оттуда и потери. Зато и оклад у них с надбавкой, и страховка — тебе такая и не снилась, — говорит капрал Кох. — Нет, ты глянь, что вытворяет! — причмокивает он губами.

— Музыка необычная какая-то. Я и не слышал такой, — завороженно глядя на мельтешащие в воздухе лица и руки, качает головой рядовой Либерман.

— Точно говорю — сволочь он, — набычившись, бурчит Барков.

— Семен прав, — поддерживает старшину сержант Тринтукас, крепкошеий, поджарый, с голубыми навыкате глазами блондин. — Такие ублюдки, как этот Уэллс, на нашей крови бабки стригут. Будь моя воля — мочил бы таких.

— Отставить спор. Расслабились? Заняться нечем? Первая и вторая группы — бегом марш на тренинг. Комплекс номер три, пять проходов. Третья группа — комплекс номер пять, — резко говорит командир взвода, старший дежурной смены.

— Да ладно, лейтенант, мы ж так просто, трепались, — пытается возражать Барков. — Нам еще всю ночь тут сидеть. Не вонять же нам до утра после полосы.

— Что-то не ясно, старшина? — сужает глаза старший группы.

— Никак нет, лейтенант, сэр! Все ясно! — чеканит старшина, вскакивая.

Через полчаса интенсивных занятий на искусственной полосе препятствий в спортзале этажом выше, взмокшие бойцы одинаково ненавидят и Баркова, и Юджина, и лейтенанта.

Десятью этажами ниже, в комнате отдыха при дежурной части городского управления полиции, капитан Карванен тоже смотрит визор перед тем, как вздремнуть пару разрешенных часов. Презрительно кривит губы, глядя на буйство людей в огромном зале. «Сволочь», — цедит он сквозь зубы.

Сон не идет. Лежу, не раздеваясь, поверх нежного атласного покрывала. Отбрасываю в сторону ненормально мягкую подушку, закладываю руки за голову.

«Не понимаю тебя, Триста двадцатый. Зачем нам питаться консервами?»

«Из соображений безопасности».

«Хорошо, я попрошу Мариуса отправить кого-нибудь в магазин. Ты считаешь, что еду в ресторане могут отравить? Ее ведь проверяют, перед тем, как привезти ее нам. Яд сразу будет обнаружен».

«Я считаю, что питаться консервированной пищей и бутилированной водой будет безопаснее».

«Ситуация ухудшилась, да?»

«Я только предполагаю это».

«Ты не доверяешь охране? Почему?»

«Я не могу ответить. Извини», — следует ответ после небольшой паузы.

«Я устал от твоих недомолвок, Три-два-ноль. Я чувствую себя марионеткой. Ты используешь меня?»

«Ответ отрицательный. Ситуация под контролем».

«Триста двадцатый».

«Слушаю».

«Мне начинает казаться, что кто-то из нас в моем теле лишний».

«Я знаю об этом твоем ощущении. Ты не прав».

«И тебе больше нечего добавить? Влез в меня и командуешь! Ты же не только меня подставляешь. Ты и Мишель в это дерьмо втравил!»

«Я прошу довериться мне».

«Ты в который раз просишь это, чертова жестянка, и с каждым днем становится только хуже!»

«Юджин, я ведь мог и устранить из твоей памяти эту информацию. Ты сам это знаешь. Я стараюсь быть честным с тобой».

«Триста двадцатый, я ощущаю, как вокруг нас с Мишель что-то происходит. Словно воздух сгущается. Опасность всюду. В каждом взгляде. В каждом встречном человеке. Все эти трупы, взорвавшиеся машины, падающие лифты. Это страшнее, чем на войне. Там хоть знаешь, откуда тебе угрожают».

«Я понимаю. Завтра должно стать легче».

«Ты уверен?»

«С вероятностью в восемьдесят семь процентов. Это высокая вероятность».

«Что-то сомневаюсь я, чтобы то, что вокруг творится, кончилось само по себе».

«Возможно, ты прав».

«Что?»

«Ты слышал. Что за привычка переспрашивать? Вы, люди, так нерациональны!» — холод сквозит внутри от слов совершенно незнакомого существа.

«В чем ты сомневаешься, жестянка?»

«Не называй меня жестянкой. Металл занимает всего шестнадцать процентов от моей массы».

«Не уходи от ответа, чертов робот! В чем я прав?»

«В том, что масштаб необъяснимых событий возможно превысил критическую массу и последствия этих событий могут воздействовать на тебя и Мишель после устранения непосредственной физической угрозы со стороны Кролла».

«Умеешь ты обрадовать».

«Уж какой есть. Но это только предположение».

«Понятно. Знаешь, мне не очень хочется задумываться о том, что будет потом. Разобраться бы с текущей проблемой. А как дойдет дело до следующей, тогда и возьмемся за нее. Что скажешь?»

«Скажу, что все вы, люди, склонны откладывать подальше то, что их тревожит. Или то, что потребует больших усилий для реализации. Иррациональность — это так вам свойственно».

Я чувствую, как теплота возвращается в его голос. Мне до жути не хочется иметь внутри себя холодное враждебное существо, что говорило со мной пару секунд назад. Все-таки я как был, так и остался большим ребенком, которого по ночам пугают тени в углах спальни.

«Тебе бы надо поспать. Ты сильно устал», — заботливо говорит Триста Двадцатый.

«Не могу. Не спится. Тревожно внутри».

«Все будет хорошо. Не беспокойся. Хочешь, я помогу? Спокойной ночи, чувак».

«Спокойной ночи, жестянка».

Сон опускается пушистым покрывалом. Я легко дышу, забывая на время все свои тревоги.

Отпустив напарника спать, капитан Карванен остается один в дежурном помещении. Просматривает поступившие из отделений полиции донесения. Кражи, грабежи, семейные скандалы, убийства, несчастные случаи, автомобильные и бытовые аварии. Что-то много аварий и несчастных случаев в последние дни. Падают лифты, загораются бытовые приборы, отключаются автопилоты у пьяных водителей. Будто системы управления в отдельно взятом городе с ума посходили. Капитан качает головой в тупом раздумье. Наливает себе крепкого кофе. С этой работой только и делаешь, что подстегиваешь себя кофеином. Так и до госпиталя недалеко, думает он. В общем-то, его работа — чистая формальность. Инструкцией по Управлению предусмотрено, чтобы действия центрального компьютера дублировал человек. Можно подумать, человек в состоянии успеть отреагировать на десятки ежесекундных сообщений от таких же компьютеров в полицейских участках и машинах патрулей. Откинувшись на спинку кресла, Карванен вспоминает лицо человека, выкрикивающего слова под оглушительную музыку. Потом представляет себе холодно-надменное лицо его покровительницы. Чертовы аристократы! Все им можно! Десятки искалеченных на концерте полицейских. Сотни случаев хулиганства распоясавшейся молодежи. Расколоченные по всему центру витрины. А этим хоть бы что — живут в свое удовольствие в фешенебельном люксе. Да еще изволь выполнять распоряжения их охраны. Каких-то ублюдков из колоний. Стереть бы с лица земли эту плесень. Аж скулы сводит, как хочется увидеть среди докладов сообщение о смерти этого выскочки. Вместе с его богатенькой сучкой. И всей их охраной. И так некстати на ум приходит мысль о выплате очередного транша по кредиту за его небольшую квартирку. Что за собачья жизнь! Он щелкает клавишами пульта, переводя управление системой оповещения на себя. Зло усмехается, набирая пароль и прижимая палец к окошку идентификации. «Полномочия дежурного подтверждены», — сообщает компьютер.

«Отель „Мариотт“, восьмой этаж, нападение террористов-смертников, имеются жертвы среди гражданского населения, среди персонала и постояльцев отеля имеются сочувствующие, возможно прямое противодействие, персоналии устанавливаются, прибыть на место происшествия, блокировать захваченный этаж, принять меры по нейтрализации террористов до прибытия подкрепления».

Сигнал тревоги от дежурного по Управлению застает группу быстрого реагирования на выходе из спортзала. Потные, взмыленные бойцы, на ходу затягивая амуницию, без толкотни, как на тренировке, спускаются к арсенальной. Щелчки железа, шелест ткани — цепочка бойцов быстро движется вдоль распахнутых пирамид, цепляя подсумки, выхватывая из креплений оружие. Лейтенант подталкивает каждого выбегающего в плечо.

— …Третий…четвертый…пятый… — вслух выкрикивает он.

Вооружившиеся бойцы выстраиваются в колонны у двух скоростных лифтов. «Мариотт — это там, где Уэллс!» — вспоминает старшина Барков.

— …Девятый! — кричит лейтенант и бронированные створки оружейной комнаты автоматически сдвигаются.

— Сэр, лифты не отзываются! — докладывает Барков, тщетно щелкая сенсором вызова. Информационная панель на стене мертва.

— Аварийная лестница, в колонну по два, бегом марш! — тут же командует лейтенант, глядя на таймер своего шлема, отсчитывающий секунды.

Хлопают сорванные с петель заблокированные двери аварийного выхода. Спецназ слаженно топает вверх. Пять этажей — не так уж и много. Даже дыхание не собьется. Двумя этажами выше неожиданно гаснет свет. Темнота — не помеха. «Не останавливаться!». Даже не сбившись с шага, бойцы опускают лицевые пластины со светоусилителями. Коптер на крыше уже раскрутил лопасти и дрожит в нетерпении, наполняя воздух тихим свистом. Стволы его пушек подрагивают — компьютер проверяет готовность оружия. Аппарели опускаются с едва слышным гудением. Внутренности машины светятся тускло-красным. Окруженные мутным сиянием бойцы заученно падают на жесткие сиденья, вставляют стволы в захваты, резкими рывками опускают страховочные скобы. «Две минуты пятьдесят секунд. Норма», — удовлетворенно думает лейтенант, глядя, как схлопываются створки десантного отсека.

Уже в воздухе поступает уточненная вводная: «Восьмой этаж отеля Мариотт захвачен террористами Народно-освободительной армии Шеридана. Группа террористов замаскирована под частную охрану баронессы Радецки.Руководит ими отставной капитан Уэллс. Все вооружены и очень опасны. Разрешаются любые действия, вплоть до физического устранения».

— Разнесем ублюдков! — хищно шепчет старшина Барков.

— Тут им не колония. Покажем им, что такое спецназ Миттена! — добавляет лейтенант.

— В клочья порвем. Точно. Отработаем как надо. Не впервой, — отзываются бойцы.

Я просыпаюсь, точно меня толкнули. Ощущение опасности давит так сильно, что я начинаю лихорадочно одеваться, толком не осознавая, что делаю.

«Триста двадцатый?»

«Нападение на внешнюю охрану. Мобилизуй бойцов внутри номера и разбуди Мишель».

— Черт! Черт! Черт! — бормочу я, всовывая ноги в ботинки. Клинок тускло светится в свете ночника. — Не подведи, дорогой.

И тревога внутри смывается жаждой боя. Я начинаю дрожать от сдерживаемого азарта. До чего же ты хищная тварь, железяка!

«Если нельзя отступить, надо принимать бой», — следует немедленный ответ.

«Ты прав», — возбужденно шепчу я, открывая дверь.

Мариус на цыпочках крадется мне навстречу.

— Тсс! — шипит он, вроде бы совсем не удивленный тем, что у меня в руке боевой нож и сам я полностью одет. — Внешние посты не отвечают. Будите баронессу, сэр.

— Твою мать! Зови меня Юджином!

— Давай, Юджин! Занимаем оборону в прихожей. Будь с баронессой.

— Сколько с тобой людей?

— Трое, я четвертый. Двое — отдыхающая смена в комнате прислуги на этаже. Не отвечают. Двое на посту в коридоре… были. Полиция уже оповещена.

— Ладно, я пошел, — шепотом говорю я, устремляясь к спальне Мишель. На ходу оборачиваюсь, передаю подсказку Триста двадцатого: — К окнам не подходить, одного человека у входа на балкон, одного — для контроля внешних комнат.

— Людей не хватит!

— Выполняй!

— Слушаюсь, сэр!

— Вход забаррикадируй!

— Уже! — я слышу тихий звук сдвигаемой мебели.

Запах Мишель встречает меня. Сама она — свернувшаяся в клубок гибкая кошка, спокойно дышит во сне.

«Триста двадцатый, предупреди меня, когда войдем в боевой режим».

«Принято».

— Мишель, проснись! — шепчу я на ухо баронессе.

— Юджин?

— Тихо. Быстро одевайся! Не говори вслух. Вообще не разговаривай. Выполняй! Давай, милая, мы в опасности!

— Что случилось?

— Быстро, быстро, Мишель. Одевайся и ложись на пол.

— Поняла, — она, наконец, улавливает происходящее. Отбрасывает одеяло. Я отвожу взгляд от переливов ее тела под тканью длинного прозрачного пеньюара. Под шорох одежды крадусь к двери.

«Опасность!» — предупреждает Триста двадцатый и тут же грохот автоматического пистолета охранника в гостиной бьет по ушам.

«Мариус, двое на балконе!» — кричит тот в микрофон, раз за разом выпуская пули.

— Ложись! — я хватаю полуодетую Мишель и валю ее на пол. Неясная тень мелькает в окне. Свист рассекаемого лопастями воздуха. Очередь многоствольного крупнокалиберного пулемета взрезает толстенный пуленепробиваемый стеклопакет и в момент превращает спальню в пыльные развалины. Куски штукатурки и бетона стучат по полу. И я понимаю — не будет никакого шокового оружия. Нас просто убивают. Всеми доступными средствами. Вторая очередь. Так низко и кучно, что я чувствую, как макушку обдает теплом от проходящей над самой головой трассы.

— Господи, Юджин! Что это? — в ужасе кричит Мишель. Кашляет, наглотавшись густой пыли. Я только прижимаю ее голову теснее к полу.

— Не шевелись! Не поднимай головы!

Свист лопастей чуть отдаляется. Коптер смещается левее. Бьет по окнам соседней комнаты. Вспышка светошумовой гранаты в гостиной видна даже через дверь. В ушах тоненько звенит от грохота. Я чувствую, как буравят стены гостиной очереди из бесшумного оружия. Пистолета охранника больше не слышно.

— «Штурмовой карабин „Шмель“, две единицы, применяется в частях специального назначения, — синхронно комментирует Триста двадцатый. — Необходимо покинуть комнату».

Я не вижу ни зги в пыльной завесе. Хватаю сопротивляющуюся, ничего не соображающую от страха Мишель и изо всех сил толкаю ее в сторону двери, выходящей в холл. Двери больше нет, только обрывки пластика топорщатся из выкрошенного косяка. Удар взрыва в прихожей. Частая пистолетная пальба.

— Лежи! Слышишь? Лежи! — кричу я в самое ухо Мишель. Кричу, пока она, с остановившимся взглядом не кивает.

«Опасность справа. Боевой режим?»

«Давай!»

Вот оно, волшебное чувство неуязвимости! Мелкие, никчемные человечки со смешным оружием! Мне больше не требуется воздух. Плевать на задымленность. Я способен действовать любым подручным оружием. В спальне Мишель вспухает огненный шар. Языки пламени выплескивают в холл, поджигая паркет. Плети комнатных растений съеживаются от жара. Ураган холодных снежинок обрушивается сверху — система пожаротушения. Мишель, плача от страха, ползет подальше от огня, оскальзываясь в холодном месиве. Двое за дверью. Один готовится метнуть шоковую гранату. Второй вкатится за ней следом. Я отфутболиваю назад матовый цилиндрик. Одновременно со вспышкой нога моя с лязгом встречает человеческое тело. Группируясь, несмотря на тяжелый удар, боец перекатывается вбок, явно намереваясь прострелить мне ноги. Мой нож бьет его под колено — в пространство между пластин брони. Шок изгибает человека дугой. Удар ногой по оружию. Нож насквозь пробивает армированную перчатку, пригвоздив к паркету дергающееся тело. Удар негнущейся рукой в тусклую лицевую пластину. Голова запрокидывается. Тело еще не успевает замереть, как я уже подхватываю скользкий от пены карабин. Второй боец движется, будто в замедленном воспроизведении. Медленно-медленно выставляет ствол. Показывает плечо. Длинной очередью хлещу в проем двери. Две секунды. Броня второго выдержала — он лишь контужен. В упор расстреливаю отброшенное на паркет тело, выкрашивая остатки металлокерама на его груди. Меняю магазин. Вытягиваю еще один из приоткрытого подсумка. Азарт захватывает меня все сильнее. Я в своей стихии. Хлопанье пистолетов в прихожей — Мариус пока держится. Бросок-перекат. Коптер покачивается у соседнего окна, шевеля пулеметами. Синеватые отблески блистера. Даю длинную очередь по щелям воздухозаборников. Искры рикошетов. Магазин долой. Бросок-перекат. Отступление. Вспышка в гостиной — коптер открыл ответный огонь. Дым плотной пеленой закрывает потолок. Мишель скорчилась в углу, закрыв голову руками. Многоголосое завывание сирен снаружи. Коптер переключает внимание на новые цели. Я слышу, как изменяется тональность свиста его лопастей. Он открывает огонь вниз по улице. Под вой его пулеметов я выкатываюсь в развороченную прихожую. Успеваю заметить одного из телохранителей — он сидит у стены, свесив голову на грудь. Двое других, высунув стволы из-за изгиба коридора, заваленного разбитой мебелью, поочередно палят в сторону выбитой взрывом двери. Раненый в черной броне, без шлема, без перчаток, упрямо ползет вперед, оставляя за собой кровавый след. Толково, молодцы, думаю я, и даю очередь в проем, устремляясь вперед. «ПРИ-И-КРОЙ-Т-Е-Е-МЕ-Е-Н-Я-А», — гулко разносится мой голос. Голова раненого старшины Баркова разлетается брызгами плоти. Пистолет выпадает из дергающейся в агонии руки. Кто-то мелькает в коридоре, с намерением бросить гранату. Медленно. Слишком медленно, дружок. Я цепляю его очередью. Граната катится по избитому пулями полу. Отпинываю ее в дверной проем. Прижаться. Открыть рот. Это тело не годится для наступательных действий. Слишком хрупкое. Взрыв. Перебивает дыхание: гравитационная граната короткого радиуса действия — не шутки. Цели поражены. Выкатиться в коридор. Очередь в прыжке. Очередь вправо, в дым. Перекатиться. Магазин пуст. Уклониться от удара ноги. Уход влево. Перекат. Сближение. Уклониться вправо. Ударить прикладом в грудь. Толкнуть корпусом. От соприкосновения с моим стальным телом безликая фигура в черном отшатывается назад. Удар ногой. Твой блок просто смешон, приятель. Удар прикладом. Пластик трескается, трещина обнажает металлическую основу. Противник выведен из строя. Оборачиваюсь. Оценка ситуации. Все чисто. Коридор избит осколками и пулями. Свет моргает. Пол по колено засыпан снежной пеной. Мертвый спецназовец в обнимку с искрящим уборочным роботом. Ноги второго намертво зажаты в дверях лифта. Не ноги — обрубки. То, что должно быть внутри лифта, отсутствует, перебитое тяжелой кабиной. Система управления отелем, как могла, обороняла нас от непрошеных гостей. Рядом со мной — труп телохранителя с перерезанным горлом. Месиво тел у развороченного взрывом отверстия в полу — моя граната сработала.

— Выход из боевого режима!

И сразу становится нечем дышать. Я судорожно кашляю, выплевывая комки пыли. Карабин незнакомой конструкции в руках кажется неимоверно тяжелым. Расщепленный до основания приклад. Я недоуменно разглядываю искалеченное оружие — неужели это я из него стрелял?

«Точно, ты. Классно стрелял, чувак!» — подтверждает Триста двадцатый.

«Все бы тебе людей крошить, — огрызаюсь я, осторожно пробираясь по скользкому полу. — Нашел удовольствие. Что это за люди?»

«Спецназ из управления полиции».

«Почему они на нас напали?»

«Они получили ложный приказ».

«Мы отбились?»

«Подтверждение. Один раненый — поражение электротоком от охранной системы — у выхода на крышу, один — в кабине лифта номер два в подвале. Остальные мертвы».

«Зараза…»

Я подхожу к двери. Издалека доносятся возбужденные крики. Грохот пулеметов коптера стих. Где-то с шумом льется вода. Топот множества ног. Сквозняк вытягивает из развороченного люкса пласты черного дыма.

— Мариус, не стреляйте, это я! — кричу из-за угла. — Я вхожу!

Мариус осторожно выглядывает.

— Честно говоря, сэр, думал, что писаки про вас врут много, — говорит он, опуская пистолет. Второй телохранитель осторожно расстегивает бронежилет, стараясь не потревожить простреленное плечо. — Теперь вижу: не врут. Впервые в жизни вижу, чтобы не соврали, собаки. Вы же всех тут положили.

— Да ладно тебе. Так уж и всех. Ты хорошо держался, Мариус. Вооружись покуда. Оружие собери, мало ли что.

— Конечно. Сейчас вот только Тэда перевяжу.

— Парня твоего в гостиной того…

— Знаю. Не повезло. Хорошие мужики, я с ними давно работаю. Стаса вот тоже зацепило.

— Это полицейский спецназ. Против них трудно выстоять.

— Да уж вижу, — горько усмехается Мариус. — Без хорошего пулемета тут делать нечего.

Холл сильно задымлен. Под ногами хлюпает. Съежившаяся мокрая фигурка в углу изо всех сил старается вжаться в стену. Мишель вся дрожит от холода и страха.

— Мишель, ты цела? Это я, Юджин! Тебя не зацепило? Пожалуйста, открой уши! Слышишь меня? Эй, госпожа баронесса! Давай, поднимайся! — я осторожно тяну ее за холодные руки.

— Юджин? Это ты? Юджин, что это было? — она вырывает руку. Закрывает лицо. Беззвучные рыдания начинают сотрясать ее тело.

Я вижу, что она совсем неодета. Только и успела, что набросить на себя легкий халат. Ноги ее перепачканы грязью. На локте большущая ссадина. Расстегнутый халат пропитался грязным снегом, превратившись в мокрую тряпку. Бедная ты моя! Мне хочется обнять ее дрожащее тело. Прижать к себе крепко-крепко и согреть. Спрятать на груди, как маленькую испуганную мышь. Во что же мы с тобой влипли, госпожа баронесса?

Голоса в прихожей. Ближе. Я в два прыжка пересекаю холл. Выхватываю из кобуры мертвого спецназовца пистолет и замираю у двери.

«Триста двадцатый?»

«Угрозы нет. Это подкрепление», — отвечает внутренний голос.

— Сэр, не стреляйте! Это сержант Марчетти, полиция Миттена, — доносится из коридора.

— Мариус?

— Подтверждаю, сэр. Это свои, — глухо отвечает телохранитель.

— Входите. Медленно, — разрешаю я.

Полицейский, показывая пустые руки, с опаской косясь на мой пистолет, протискивается в холл. За ним еще двое.

— Сэр, вы можете опустить пистолет, мы из полиции, — говорит сержант.

— Эти тоже были из полиции. Ввалились ночью и перебили охрану.

— Я знаю, сэр. Должно быть, произошла ошибка. Это спецотряд из управления. Их коптер расстрелял два наших патруля, прежде чем его взяли под контроль. Наших много полегло. Сейчас внизу куча начальства, сплошь большие шишки. Не волнуйтесь, во всем разберутся. Уберите оружие, сэр. Пожалуйста.

— Позовите врача. Несколько врачей. Один телохранитель ранен. Баронесса в шоке, — я киваю на всхлипывающую Мишель. — Ждите там, снаружи.

— Хорошо, сэр. Мы только хотели убедиться, что вам ничего не угрожает.

— Все, кто угрожал — они там, — киваю я на трупы спецназовцев.

Копы быстро склоняются над телами. Держа на прицеле, щупают пульс. Снимают шлемы. Тычут шеи маленькими медицинскими сканерами. Кивают сержанту: оба готовы.

— Мы будем снаружи, сэр. У входа. Возьмите коммуникатор. Мы сообщим, если кто-то из своих пройдет.

Он кладет на пол маленькую коробочку, полицейская модель. Его спутники смотрят исподлобья, готовые изрешетить меня по малейшему намеку. Я чувствую их раздражение и неприязнь. Им плевать, кто я. Я только что отправил на тот свет кучу их товарищей, пусть и по ошибке.

— Хорошо. Спасибо, сержант.

И только когда полицейские выходят, я опускаю пистолет.

— Мариус, ты закончил с перевязкой?

— Да, сэр.

— Идите сюда. Оба. Встаньте у входа. Никого не впускать без разрешения. Возьмите карабины. Справитесь с ними?

— Справимся, сэр.

Я подхватываю безвольную Мишель на руки. Осторожно ступая по скользкому полу, несу в ванную. Мишель обхватывает меня за шею. Крепко прижимается ко мне. Мокрая ткань натягивается на ее спине. Половина тела просто обнажена. Телохранители тактично отводят глаза от ее ног.

В ванной Мишель никак не хочет отпускать меня.

— Нет, нет, — шепчет она, пряча мокрое лицо у меня на груди. Хорошо хоть автоматика работает. Я приказываю наполнить ванну водой температурой в тридцать три градуса. Надеюсь, этого хватит, чтобы Мишель согрелась. У меня вечная проблема с голосовыми командами. Никак не могу выбрать правильную температуру. Приходится пробовать воду рукой. Вот и сейчас, тычу пальцем в тугую струю и прошу гостиничную систему подогреть еще чуть-чуть. Легонько укачиваю Мишель, шепчу что-то успокаивающее. Кто бы меня сам успокоил. Но я вроде как мужчина. Приходится играть роль до конца. Пускай бедняга хоть в чем-то будет уверена. В таком бедламе это вовсе не лишнее. Когда шапка душистой пены поднимается над краями огромной ванны, как ребенка уговариваю дрожащее существо опустить ноги в воду. Хотя, откуда мне знать, как уговаривают детей?

— Милая, расслабься. Все позади. Я с тобой. Разожми руки. Тебе надо вымыться и согреться. Будь умницей. Ты же сильная женщина. Ну же! Давай, хорошая моя. Отпусти меня.

Отбрасываю в угол халат-тряпку. Осторожно придерживаю Мишель под мышки, пока она не погружается в пену по самый подбородок. Она продолжает цепко держать меня, на этот раз за руку. В тепле глаза ее приобретают осмысленное выражение. Она начинает оглядываться. Потом видит в зеркальной стене свое отражение с опухшими от слез глазами на грязном лице и спутанными волосами.

— Ну и чудище, — пытается она пошутить. Но губы ее предательски дрожат. — Подай мне тот шампунь, пожалуйста.

Я исполняю ее просьбу. Отворачиваюсь, чтобы не смущать ее. Она торопливо плещется за моей спиной. Только сейчас замечаю, как на белоснежный пол с меня течет грязная вода. Хлюпает в ботинках. В зеркале вижу высокое пугало в мокром заляпанном комбинезоне и со щетинистыми щеками. Мне и самому бы не помешала ванна. Или горячий душ, на худой конец. Воспользовавшись тем, что обе руки Мишель теперь заняты, делаю осторожный шаг к двери.

— Юджин, не уходи, — просит Мишель.

— Я здесь, не волнуйся. Я только хотел налить тебе выпить.

— Все равно не уходи. Попроси охрану принести.

— Ладно, — соглашаюсь я. Происходящее все еще не укладывается в голове. Я точно фильм про себя смотрю со стороны. Не верится, что я опять во что-то влип. Как всегда — по самые уши.

— Мариус, дружище, найди чего-нибудь выпить, — кричу я, приоткрыв дверь.

— Сейчас поищу, сэр, — и через пару минут он просовывает в дверь стакан и грязную бутылку с виски.

— Больше ничего нет — бар разнесло подчистую, — извиняется он.

— Сойдет. Спасибо. Как там Тэд?

— Держится. Не волнуйтесь, сэр. Доктор вкатил ему обезболивающего. И рану обработал. Кости не задеты, рана чистая.

— И то ладно.

— Там в коридоре уже толпа. Тузы из полиции, из СБ, даже кто-то из правительства. Все хотят с госпожой баронессой пообщаться. Или с вами, сэр. Грозятся. И врачи ждут.

— Мариус, никого не пускайте, пока капитан Уэллс не разрешит. Со мной все нормально. Позвоните в свое агентство, вызовите подкрепление, — отчетливо говорит Мишель из ванной.

— Уже позвонил, мэм, будут с минуты на минуту. Вы не ранены?

— Нет, я же сказала. Я в порядке. Спасибо тебе, Мариус.

— Не за что, мэм, — смущается телохранитель. — Это моя работа. Я пойду.

Твердость голоса Мишель — иллюзия. Она делает над собой титаническое усилие, чтобы говорить без предательской дрожи. Я наливаю виски в стакан. На пару пальцев. Она, стуча зубами по стеклу, жадно пьет.

— Что это было, Юджин? — наконец, спрашивает она.

— На нас напал спецотряд управления полиции.

— Они что, с ума сошли?

— Полицейский сказал, что произошла ошибка.

— Сказки для идиотов. Нас просто в угол загнали. Не знаю, кто на нас охотится, но не этот вонючка Кролл, точно. Размах не тот. Дай мне коммуникатор — я позвоню деду. Надо выбираться отсюда.

Я подаю ей трубку.

— Не уходи.

— Я только соберу оружие и сразу вернусь. Через минуту. Не бойся.

— Поскорее, ладно?

— Конечно, — улыбаюсь я.

Когда я возвращаюсь, почистив нож об одежду убитого и выудив из подсумков несколько магазинов для пистолета, Мишель уже сидит на краю ванной, завернувшись в пушистый купальный халат, и внимательно слушает седого мужчину с властными глазами.

— Только что сообщили, — говорит мужчина, скользнув по мне взглядом. — Жак Кролл умер. Причины смерти устанавливаются. Его медицинский диагност превращен в кусок стекла — никакой информации. Спецслужбы перевернули все вверх дном. Удалось установить, кому он заказал тебя, и, — он снова скользит по мне довольно неприязненным взглядом, — твоего эээ… друга. Это некто Реформатор.

И он замолкает, давая нам осознать услышанное. Триста двадцатый вяло шевелится в моих мозгах, услышав весть о гибели Кролла. Я остро чувствую его торжество. И одновременно — беспокойство. Не увидев на наших физиономиях должного удивления, дед Мишель поясняет:

— Реформатор — кодовая кличка киллера. Или группы киллеров. На нем длинная череда покушений. И никаких следов. Вообще. Попытки выйти на него вот уже пять лет заканчиваются ничем. Ни одного прокола. Он выполнил все свои заказы.

— Дедушка, что нам теперь делать? — почти жалобно спрашивает Мишель.

— Займите жесткую оборону. Настолько жесткую, насколько это возможно. Ограничьте круг общения. Никаких внешних контактов. Питайтесь только консервированными продуктами. Сними загородную виллу и окружи ее кольцом охраны. Агентство Бора, судя по тому, что вы живы, пока справляется. Их и найми. У них достаточно сил. Я пришлю за тобой транспорт. Дома тебе будет спокойнее. Запрем тебя в крепости, будем тянуть время. Возможно, после смерти заказчика заказ будет аннулирован.

— Дедушка, это не агентство меня спасло. Это Юджин. Если бы не он, меня бы уже выпотрошили. Ты бы видел этих людей… Кстати, познакомьтесь, — спохватывается она. — Юджин, это мой дедушка, барон Радецки, вице-адмирал Флота в отставке. Это Юджин Уэллс, капитан в отставке.

— Здравствуйте, сэр. Очень приятно познакомиться, сэр, — говорю я вежливо, представляя, до чего нелепо выгляжу.

— Я читал ваше личное дело, капитан, — вместо приветствия говорит адмирал, сверля меня тяжелым взглядом. — Не скажу, что я в восторге от связей своей внучки. Она всегда отличалась эээ… эксцентричностью. В некоторых случаях это вовсе неплохо. Для бизнеса. Но сейчас она явно перегнула палку. С вашей стороны было очень неразумно втравливать баронессу в это дерьмо, капитан. Если она вылезет из этого приключения живой, так и быть, я не стану растирать вас в порошок. Так что вы уж приложите все усилия, капитан. Это я вам по-дружески советую.

— Дедушка!

— Девочка моя, у нас тут мужской разговор, помолчи. Вы меня поняли, капитан?

— Так точно, сэр! Понял! — чеканю я, вытягиваясь.

— Это хорошо, капитан. А то все кругом в голос талдычат, будто вы абсолютно невменяемы. Рад, что хоть что-то в вашем личном деле неправда.

— Еще одно, сэр! — уши мои наливаются предательским жаром. Щеки, наоборот, становятся холодны, как лед.

— Что еще, капитан?

— Если я и рискую жизнью, то вовсе не из желания угодить вам, сэр. С позволения господина адмирала, я и без ваших приказов приложу все усилия, чтобы Мишель… госпожа баронесса осталась живой. Кроме того…

— Ну?

— Шли бы вы в задницу, господин барон, адмирал, сэр! — выпаливаю я, продолжая стоять смирно.

Лицо вице-адмирала медленно багровеет.

— Видишь, с каким сбродом ты связалась? — обращается он к Мишель.

— Ну, у вас же мужской разговор, — ехидно улыбается она. И добавляет: — Вот еще что, дедушка: я без Юджина никуда не полечу. Имей это в виду.

— Однако, это уже слишком, милая. Одно дело — намеренное эпатирование публики, и совсем другое… Ты забываешь о чести семьи, Мишель…

— Дедушка, — прерывает его Мишель. — Я помню о чести. Я, баронесса Радецки фон Роденштайн, не брошу человека, который спас меня от смерти. Это вполне в традициях нашей семьи. Или нет?

— Поговорим об этом после, — отвечает адмирал, намеренно избегая моего взгляда. — Тут с тобой желает поговорить твой супруг.

Я тактично отхожу в сторонку.

— Карл? Разве он сегодня не в казино? Ты лишил его кредита? Или все бордели в округе закрыты? А может, ему снова нужны деньги на ремонт яхты? — насмешливо спрашивает Мишель.

— Девочка моя, это дела семьи. Не стоит вмешивать сюда посторонних, — он выделяет это свое «посторонних».

— Передай этому слизняку, дедушка: пусть катится в задницу, — с каким-то застывшим лицом говорит Мишель.

— Я свяжусь с тобой через несколько часов, дорогая, — скрывая досаду, отвечает адмирал. — С руководством силовых структур переговоры уже проводятся. Тебе окажут максимальное содействие. Целую тебя.

— И я тебя, дедушка.

«Кажется, все закончилось», — говорит Триста двадцатый.

«И это все, что ты можешь мне сообщить?»

«Вирус выполнил свою задачу. Угроза жизни объектам Юджин Уэллс и Мишель Радецки устранена. Через некоторое время все должно прийти в норму. Пока же есть смысл действовать согласно рекомендациям господина адмирала».

«Он в отставке».

«Это не меняет дела. Его рекомендации логичны. Такую безупречную логику суждений редко встретишь в людях».

«Ты расскажешь мне подробнее обо всем, что случилось?»

«Подтверждаю».

«Когда?»

«Через несколько суток, — отвечает Триста Двадцатый. — Почему ты мне не доверяешь?»

«Мужество без благоразумия — просто особый вид трусости», — отвечаю ему цитатой. Это ж надо — я просто в ходячий справочник превратился!

Вскоре в холле становится тесно от людей в форме. У всех на рукавах одинаковые эмблемы, все облачены в бронежилеты и увешаны длинноствольным оружием. Прибыло подкрепление из охранной фирмы, того самого агентства Бора. Мишель привычно распоряжается.

— Семьям погибших, помимо страховки, — по десять тысяч кредитов. Мариусу — премия в размере страховки. Человеку, что с ним — пять тысяч. Принесите мне терминал, я переведу деньги немедленно. Снимите виллу в пригороде, рядом с хорошим шоссе и удобную для охраны и обороны. Оборудуйте там все, закупите консервы и воду. Проверьте их на все известные яды. Как будете готовы — перевезите нас на виллу на чем-нибудь надежном.

— Армейский броневик подойдет, госпожа баронесса? — уточняет плотный мужчина в форме.

— Не знаю. Решайте сами. Далее. Врач не нужен, я в порядке. Давайте контракт, я подпишу. Аванс перечислю немедленно. Всех местных начальников — гоните к дьяволу, не желаю слушать их дурацкие извинения. И чтобы никаких допросов капитана Уэллса. Ваши люди могут быть допрошены только на территории агентства и в присутствии представителей адвокатского дома Керка. Свяжитесь с ними. Счета на услуги пусть пересылают мне.

— Хорошо, госпожа баронесса. С вами приятно работать.

— Сделайте так, чтобы вам было еще приятнее, — не дайте убить меня и капитана Уэллса, иначе вам не видать второй части суммы, — обрывает Мишель.

— Не беспокойтесь, госпожа…

— Далее: одежду мне и господину Уэллсу. Немедленно. Я не могу ходить в этих тряпках. Найдите нам другой номер.

— Хорошо, госпожа баронесса. Владелец выказывает озабоченность вашим присутствием в его отеле и связанными с этим неудобствами. Постояльцы спешно покидают отель, зданию и оборудованию нанесен существенный урон.

— Передайте ему дословно: когда он закончит ремонт и даст соответствующую рекламу, желающие жить в отеле, в котором было произведено покушение на баронессу Радецки и капитана Уэллса, будут записываться сюда за месяц. Передайте: так и быть, я не буду выставлять финансовых и иных претензий за использование своего имени. И еще: я оплачу весь этаж на время своего пребывания здесь.

— Понял, госпожа баронесса. Передам в точности. В течение получаса попрошу вас оставаться в этих стенах — других неповрежденных помещений в номере не осталось.

Мы снова остаемся вдвоем. Мишель усаживается на шикарную скамью из подогретого мрамора. Вытягивает ноги.

— Юджин?

— Да, Мишель?

— Ты похож на пугало. Не мешало бы тебе хорошенько вымыться. Раздевайся, я отвернусь.

— Ладно, — послушно отвечаю я, с удовольствием сбрасывая мокрые тряпки. Отвернусь. Ха! В этой чертовой зеркальной ванной куда не отвернись, все как на ладони.

— Если хочешь, я потру тебе спину.

— Не нужно, я сам. Спасибо, что предложила, — и я погружаюсь в душистую воду. Упругие струи тут же набрасываются на мое уставшее тело. Мишель сидит рядом и ласково теребит мне мокрые волосы. Странное чувство исходит от нее. Оно приводит меня в смущение. Мы молчим, потому что не знаем, что сказать друг другу. А я, к тому же, еще и боюсь испортить своим неуклюжим языком эту нечаянную близость.

«Фиксирую выработку веществ из группы амфетаминов», — вмешивается в идиллию Триста двадцатый.

«Вот заладил! Тебе заняться нечем? — парирую я. — Не мешай, а? Отдохнул бы, что ли».

«Мне не требуется отдых».

«Тогда просто помолчи, ладно? Мне так хорошо сейчас, что я готов еще кого-нибудь убить».

«Нет, вы посмотрите на него! Он готов убить! Все-все, молчу».

Глава 20 Эвакуация

В ожидании транспорта нас перевели в другой люкс, окна в котором закрыты наскоро прикрепленными броневыми листами, а двери забаррикадированы мешками с песком. Номер стал похож на огневую точку с эшелонированной обороной — сигнальные датчики на стенах, в холле ощетинилась стволами автоматическая турель. Не слишком приятно, когда ее сканер нацеливается на тебя и долгую секунду машина раздумывает, достоин ли ты очереди. Из-за этого я даже в туалет стараюсь бегать пореже, хотя после пережитого хочется туда, как назло, все чаще и чаще. Десяток вооруженных автоматическим оружием охранников постоянно находятся внутри. Еще столько же на внешних подступах — блокируют этаж. Вторая турель контролирует коридор у неработающих лифтов. Агентство Бора развернулось не на шутку — не каждый день подворачивается клиент, способный заплатить пару миллионов за свою безопасность.

— Кажется, наши приключения затянутся надолго, — говорит Мишель устало. Мы так и не поспали сегодня как следует. Тени залегли у ее глаз. Вот странность — так она кажется мне еще красивее. Более живой, настоящей. Желанной, наконец. Какая-то томная беззащитность сквозит во всех ее плавных движениях. Мне стыдно, что в голову лезут всякие глупости, но я думаю: как было бы здорово поцеловать сейчас эти восхитительно припухшие губы без следов помады. Прикоснуться языком к нежному пушку ее щеки. Положить руки на ее бедра, зарыться носом в копну рыжеватых волос… Дьявольщина! Я старательно отвожу взгляд в сторону. Вот беда — смотреть-то и некуда в закупоренной наглухо комнате. Только друг на друга, да еще в надоевший до оскомины визор, по которому, вперемежку с сериалами и сообщениями о катастрофах, вовсю смакуют наши ночные приключения. В воздухе, под захлебывающийся от восторга говорок комментатора — как же, такая сенсация, ешь, пока не остыло — крутятся кадры перестрелок, горящих полицейских машин; таскают носилки с торчащими из-под простыней ногами трупов, бегают вооруженные до зубов люди, какие-то чины громко заверяют, что они чего-то решительно не допустят и пусть те, кто на это рассчитывает, не думают, что нас можно запугать; другие влезают на трибуны и вопиют об ужасающей коррупции, царящей в полиции; на другом канале им противоречат ораторы, торжественно и возвышенно повествующие о героической гибели блюстителей порядка, не допустивших и остановивших, вот только ребят этих выдают в спешке оставленные на ногах форменные ботинки, да еще полное непонимание предмета обсуждения — в наспех прочитанной перед эфиром бумажке было только несколько общих фраз с требованием больше не допустить и почтить память.

— Наверное, тебе не привыкать к переделкам? — говорю я. — Жизнь у тебя насыщенная.

— Это да. Насыщенная. Грех жаловаться. Правда, такой сюжетец — в первый раз.

— И как тебе?

— Ничего. Приятно будет вспомнить. Здорово обновляет кровь, — губы Мишель трогает ироничная улыбка.

— Точно. Вспоминать приключения, в которых тебя чуть не убили, весело. По себе знаю. Одна беда — встревать в эти приключения не очень охота. Прихлопнуть могут.

— Да. Тогда особо не повспоминаешь, — грустно соглашается Мишель.

— Извини. Я вроде как поддержать тебя хотел. Опять не вышло, — я кляну себя на сто рядов. Мой язык иногда молотит раньше, чем заторможенные мозги включиться успевают. Наверное, так и отличают нормального человека от дурачка.

— Я поняла. Все хорошо, — улыбается она. В свою очередь, пытается вселить уверенность в меня: — Действительно хорошо. Мы ведь живы. Скоро переедем в другой дом. Потом дед пришлет транспорт, и мы улетим с этой сумасшедшей планеты.

— Ага, — легко говорю я и киваю. — Вот только жаль, что ребят обнадежил. Так хотелось оторваться с ними. Я и не знал, что это дело так затягивает.

— Ничего. Джек выплатит им неустойку. Он своего не упустит, не волнуйся. И ребят твоих не обидит.

— Наверное, — с некоторым сомнением соглашаюсь я. — А знаешь что?

— Что?

— Ты говорила, я там заработал что-то на том концерте.

— Ну да. Я бы сказала: очень неплохо заработал. Не считая рекламных контрактов — около двухсот пятидесяти тысяч.

— Круто. Это много?

— Многие за всю жизнь зарабатывают меньше, и все равно считают себя успешными людьми.

— А ты не можешь сделать так, чтобы эти деньги между парнями разделили? Ну, и между девушками тоже. Всем поровну. Так можно?

— Зачем тебе это, Юджин? Это твои деньги, ты их заработал. Музыканты тоже не останутся нищими. В контрактах есть соответствующие пункты, я проверяла.

— Понимаешь, вот разъедутся они кто куда, и не будет группы. Группа — это на самом деле живой организм. А с этими деньгами — вдруг ребята решат остаться вместе? Будут ломать блюз, получать кайф. Забудут про эту свою новую волну. Есть в этой музыке что-то светлое. Может быть, кто-то еще от них заразится. Было бы здорово. Распорядись, а?

Мишель внимательно смотрит на меня.

— Никак не могу в тебе разобраться. Иногда мне кажется: ты просто вид делаешь, что немного не в себе. На самом деле, ты просто видишь мир не так как все, верно? Вот сейчас — нас с тобой прихлопнуть могут в любой момент, а ты заботишься о том, чтобы твоя любимая музыка не была забыта.

— А что в этом плохого? О чем еще стоит заботиться, Мишель? Что мы оставим после себя? Сплетни? Повод для рекламы? Не так уж это и плохо, если кто-нибудь услышит, как ребята лабают. Может быть, даже и задумается на минутку.

— Я позвоню, — обещает Мишель. И недолго о чем-то болтает с хмурым Джеком. Я не прислушиваюсь, хотя Джек то и дело косится на меня. Просто киваю ему в знак приветствия и отворачиваюсь к двери. В конце разговора лицо его становится каким-то кислым. И удивленным. Наверное, тоже никак понять не может, с чего вдруг человек решил свои деньги раздарить. Я вообще заметил — люди слишком трепетно к этим символам относятся. Стараются их накопить побольше. У некоторых их столько, что за всю жизнь нипочем потратить не смогут. Но все равно — держатся за них так, якобы от размера банковского счета их жизнь зависит. Глупо. Ведь умирают-то все одинаково. Разве что у тех, кто побогаче, гробы будут из настоящего дерева. А больше — никакой разницы. Впрочем, откуда мне знать. Может быть, в этом есть какой-то скрытый смысл, который такому, как я, увидеть непросто. «Не тот беден, у кого мало, а тот, кто хочет большего», — непонятно высказывается на эту тему Триста двадцатый.

— Готово, — говорит Мишель, выключая коммуникатор. — Сегодня он парней рассчитает. Правда, тебе еще кое-что причитается. Так что без гроша ты не останешься.

— Интересно, за что?

— Ну, поступления за рекламу, это раз. Плюс выпуск альбомов с живой музыкой — два.

— Каких альбомов? — недоумеваю я.

— Запись концерта, запись вашей репетиции. Джек считает, что из этого он выжмет материала на три-четыре альбома. Личность ты теперь известная, хороший тираж он гарантирует. Так что предварительно он назвал вот такую сумму, — И она рисует помадой на моей ладони число с многими нулями.

— Нас записывали? — растерянно спрашиваю я.

— Конечно, — удивляется Мишель. — Это есть в условиях контракта.

Я вспоминаю, как мы пускали по кругу бутылочку. Как отвязно играли. Как переругивались беззлобно и рассказывали в перерывах похабные анекдоты, от которых краснели вокалистки. Как взахлеб спорили, а потом выкладывались до упаду. И все это — в записи?

— Мишель, скажи, если меня убьют, ты на этом тоже что-то заработаешь?

Она вспыхивает. Но глаз не опускает. Молчит. Только пальцы сжимает немного нервно. Ей больно. Но почему-то сейчас мне не хочется ее успокаивать. Она откидывается на спинку кресла, забрасывает ногу за ногу. Негромкий ее голос холоден и тверд. Крошка Мишель умеет держать себя в руках. Я-то вижу, чего ей это стоит.

— Меня трудно оскорбить, Юджин. Я действительно умею выжать деньги из всего. Это залог выживания. Деньги — возможность жить, как тебе хочется.

— Ты имеешь в виду свободу?

— И ее тоже.

— Это иллюзия. Деньги — это инструмент для обретения уверенности. Они не дают свободы. Все вы просто гипнотизируете друг друга нулями.

До самого вечера мы почти не разговариваем. Просто сидим и молчим. Пользуясь случаем, я надеваю наушники и слушаю музыку. В этом отеле хорошая аппаратура. Правда, чувства погружения я почему-то не испытываю. Будто лежу на дне, а звук волнами проносится поверх меня, не зацепив даже краем.

А вечером мне звонит Седой Варвар.

— Привет, старик! — говорит он. Кажется, от него опять попахивает спиртным.

— Привет, Варвар!

— Слышали про твою беду. Твой мужик в галстуке заходил. Ты как, в норме?

— Вроде, да.

— Нам тут бабок не хило набашляли. И твою долю скинули. Ты зря это.

— У меня еще есть. Берите. Не разбегайтесь только.

— Ну, капусты много не бывает. Отказываться не будем. Все равно не возьмешь, ты упертый. Так что эта, как его, — спасибо, чувак.

— Не за что, Варвар.

— Мы с парнями решили — на Калифорнию рванем. Выкупим кабачок на юге, в Летсорсе, будем вместе лабать. Темы твои я сохранил. И девчонки с нами. Они тебе привет передают.

— Спасибо. И им тоже передай.

— Ты вот что, чувак. Ты, как из дерьма вылезешь, закатывайся к нам, а? Место тебе всегда найдем. С тобой классно лабать. Я тебе пару хороших парней покажу — научат тебя, как правильно горло драть.

— Спасибо, Варвар, — улыбаюсь я. — Я постараюсь. Привык я к вам, пьяницы.

— И мы к тебе, Красный Волк, — говорит Варвар. Потом ведет глазком коммуникатора по комнате, из которой разговаривает. И я вижу рассевшихся кучкой парней. Девчонки между ними. Парни поднимают банки с пивом, пьют за меня. Девушки посылают воздушные поцелуи. Все говорят наперебой что-то хорошее. Так говорят, что становится ясно: их чипы тут ни при чем вовсе. Как же я теперь без вас, черти?

— Счастливо вам, ребята, — говорю я с комком в горле.

А к вечеру по нашу душу заявляется целая делегация. Нас облачают в тяжеленные бронежилеты. И мы идем на выход по бесконечной лестнице — лифты все еще не работают, я придерживаю Мишель под локоть, а вокруг нас топают увешанные оружием парни и Триста Двадцатый почему-то притих настороженно. Вроде бы с нами сейчас такая силища, что волноваться уже ни к чему, и скоро мы будем в полной безопасности, но чем ближе первый этаж и выход, тем сильнее напряжение у меня внутри.

— Сокол — всем, циркулярно. Готовность номер один. Объекты Один и Два на подходе.

— Сокол, я Воробей-три, нахожусь на позиции.

— Воробей-два, на позиции.

— Воробей-один, готов.

— Луч — Соколу, готов.

Снайперы Имперской Службы Безопасности, затаившись на чердаках, держат площадь Мариотт-платц под прицелом. Коптер-наблюдатель бесшумно нарезает круги в небе над отелем. Сотни армейских «мошек» сканируют окрестности. Несколько оперативных групп в штатском затесались в толпу, мгновенно образовавшуюся при появлении машин полиции и броневиков охраны. Все новые любопытные оставляют повседневные дела и присоединяются к зевакам. Всем интересно, что на этот раз происходит у скандально известного отеля «Мариотт». Каждый надеется, что ему повезет и он увидит, как кого-нибудь застрелят или взорвут террористы в масках. Может быть, удастся даже подобрать гильзу на память. Соревнуясь друг с другом, с визгом тормозов подкатывают фургоны вещательных корпораций. Техники спешно срывают с крыш оборудование и устремляются вслед за торопливо лезущими сквозь толпу ведущими. Полиция перегораживает площадь автомобилями с сияющими мигалками. Сплошная цепь полицейских с дубинками и щитами охватывает все пространство перед машинами.

— Что случилось? Кого-нибудь убили? — спрашивают друг друга в толпе.

— Убили вчера. Сегодня еще нет. Ждем.

— Долго еще?

— Не знаю. Как повезет. Может, десять минут, а может и пару часов.

— Скорей бы, у меня перерыв заканчивается…

Продавцы прохладительных напитков быстро ориентируются в обстановке — цена пива и колы вырастает вдвое. Разносчики снуют в толпе, с трудом протискиваясь к фургонам своих магазинов.

— Офицер, я Марта Тревис, Новости Восьмого канала. Что происходит?

— Я узнал вас, Марта. Помните, я давал вам интервью примерно полгода назад? — улыбается лейтенант полиции. — Тогда еще перестреляли банду подростков в пригороде.

— А, конечно, лейтенант. Вас не узнать. Так изменились, — ненатурально улыбается ведущая.

— Просто меня повысили. Тогда я был сержантом, — поясняет польщенный полицейский.

— Поздравляю, вы это заслужили. Что тут у вас происходит?

— Пока ничего. Прошла серия покушений на баронессу Радецки и ее друга капитана Уэллса.

— Там еще погиб спецназ полиции?

— Точно. Сейчас охранная фирма эвакуирует их из отеля. Мы держим оцепление.

— И куда их повезут?

— Точно не знаю. Говорят — на конспиративную квартиру. У кого-то большой зуб на этих господ.

— На конспиративную квартиру? Как интересно! А в чем их повезут?

— Вот в этом броневике.

— Спасибо вам, лейтенант. Надеюсь, как-нибудь пообедаем вместе…

— Я с удовольствием, Марта, — говорит, улыбаясь, лейтенант, но ведущей уже и след простыл. Проталкиваясь назад, к фургону, она скороговоркой бормочет в микрофон-родинку:

— Серж, Генрих, по местам. Собирайте железки. Вызывайте вертолет, срочно. Снимаем эвакуацию Радецки с погоней и перестрелками.

— Ого! В момент сделаем, Марта!

Толпа подается вперед. Полицейские в оцеплении натужно кряхтят, отражая натиск. Тут и там над головами взмывают камеры-жуки, но, не пролетев и пары метров, бессильно валятся под ноги вытягивающих шеи людей — аппаратура не выдерживает помех, что создают системы электронного противодействия СБ.

— Идут, идут!

— Где!

— Вон там, на лестнице!

— Кто это?

— Кого-то арестовали?

— Воробей-два — Соколу, наблюдаю объекты Один, Два, все спокойно.

— Воробей-один, объекты вижу, все в норме.

— Луч — Соколу. Объекты спустились с лестницы. Все в норме.

Идти в плотном окружении людей в броне очень неудобно. Нас так стискивают, что ног не видно. Я то и дело спотыкаюсь на неровностях брусчатки. Мишель и того хуже. В своих шпильках она ковыляет беспомощно, иногда просто виснет на моей руке. Нас практически волокут вперед, подталкивают сзади, не давая осмотреться. Я уже вижу броневик с распахнутыми кормовыми люками — до него каких-то двадцать метров. И тут невыносимое напряжение, сжимавшее мои внутренности, прорывается наружу. Я просто печенками чуял, что эта прогулка добром не кончится.

«Угроза слева! Ложись!» — беззвучно кричит Триста двадцатый.

Я выполняю его просьбу-приказ автоматически. Подгибаю колени и изо всех сил тяну за собой Мишель. Не успевшие ничего понять охранники пытаются поддержать нас, одновременно продолжая толкать вперед.

— Ложись, ложись! — кричу я в чью-то бронированную спину, но меня не слышно в гуле толпы, шорохе сотен ног, шуме двигателей.

И тут я слышу выстрелы.

«Полицейский дробовик, пятидесятый калибр, десять зарядов», — спокойно, как на тренировке, комментирует Триста двадцатый.

И мне, наконец, удается упасть. Вместе с Мишель. И вокруг падают и крутят головами телохранители, не понимая, откуда летят пули, вокруг нас образуется куча-мала из бронированных истуканов, кто-то чертыхается от боли — зацепило, и полицейский с перекошенным лицом, уперев локоть в капот своей машины, всаживает в лежащие тела заряды картечи.

— Воробей-два — Соколу. Полицейский из оцепления открыл огонь.

— Воробей-два — огонь на поражение!

— Выполнено. Цель поражена.

Пуля снайпера сбивает копа на шестом выстреле. Его тело отбрасывает под ноги опешившим полицейским изоцепления. Они растерянно оглядываются, ослабив хватку рук. Толпа напирает, тянет шеи, всем интересно, откуда выстрелы, задние подталкивают передних, цепь рвется и, топча агонизирующее тело, люди потоком устремляются вперед. Не успевшие ничего понять полицейские из других экипажей, обзор которым заслонили массивные бронемашины, тем не менее, засекли дульные вспышки винтовки снайпера и открыли бешеную пальбу по чердаку.

— Воробей-два — Соколу — нахожусь под огнем. Полиция не на нашей стороне. Сокол, я ранен.

— Воробей-один — Соколу: позицию Воробья-два расстреливают.

— Луч — Соколу, полиция открыла огонь на поражение.

— Сокол — всем, огонь по полиции! Прикрыть объекты огнем! Открыть огонь по полиции! Луч — огонь по патрульным машинам.

Вокруг образуется настоящая свалка. Выстрелы гремят со всех сторон. Оцепление, побросав щиты, смешивается с толпой. Патрульные ожесточенно палят куда глаза глядят, укрываясь за машинами. Обезумевшие люди мечутся, топчут упавших, оскальзываются в лужах крови и на осколках стекла, пытаются нырнуть в кусты, откуда их выталкивают те, кому повезло успеть спрятаться раньше, какие-то типы в штатском выхватывают автоматические пистолеты и вступают в перестрелку с патрулями. Те, осатанев от страха — их убивают со всех сторон, стекла машин давно осыпались от попаданий, колеса пробиты, пули невидимых снайперов прошибают легкие бронежилеты насквозь, — бьют по чердакам, по толпе, по всем, кто пробегает мимо. «Дежурный, дежурный! Мариотт-платц, ожесточенная перестрелка, убиты полицейские, требуется подкрепление!» — кричат они в коммуникаторы.

Группа усиления агентства Бора высыпает из броневика, окружает нас непробиваемыми щитами, на бегу делает залп дымовыми шашками, и все кругом становится бело-зеленым. Призраки в дыму сталкиваются лбами и вопят от страха, выстрелы продолжают грохотать, шальные пули то и дело звонко рикошетируют от щитов, нас подхватывают под руки, как неодушевленный багаж, и тащат назад, к отелю. Несколько человек поднимают раненых, пристраиваются сзади. Броневики, рыча, разворачиваются, давят людей, закрывают нас бортами. Броня искрит от попаданий — пули летят отовсюду. Тень падает с неба — легкий коптер проносится над самой землей и вновь исчезает. Гулкие взрывы впереди. Пламя на мгновенье проступает сквозь дымную пелену. Мы вваливаемся в холл. Служащие давно расползлись по углам, лежат, закрывая головы. Вторая группа охраны грохочет ботинками вниз по лестнице. Я рвусь из рук телохранителей. Меня крепко держат. «Пустите, болваны!», — кричу я в ярости, извиваясь. Шальная пуля вышибает щепу из лакированной стойки портье. Наконец, Триста двадцатый что-то делает с моим телом. Я вырываю одну руку, вторую, делаю мощный толчок ногами. Хватаю Мишель, прижимаю к себе.

— Отпустите, я сам. Прикройте сзади! — кричу в зеркальные морды.

— Выполнять! — гремит чей-то голос, усиленный динамиком. Голос похож на Мариуса.

Перепуганную Мишель отпускают, и я толкаю ее перед собой, механически переступающую ногами, придерживая за локти.

— Двигай ножками, милая! Двигай! Двое вперед — подготовить номер!

И мы топаем по лестнице, пыхтя под весом бронежилетов, задыхаясь от бега. Перестрелка на улице доносится даже сюда. Она ничуть не ослабла — наоборот — даже еще усилилась. Я схожу с ума от ощущения какого-то замкнутого круга, дикого водоворота, из которого никак не могу выбраться, и который закручивает нас все быстрее и быстрее.

«Триста двадцатый, как выскочим, расскажешь мне все. Без всяких там „завтра“. И попробуй только почисть мне память!»

«Принято».

— Стоп! — командую. — Перекур. Ждем, пока передовая пара до номера добежит. Вы, двое — окажите помощь раненым. Мариус, ты здесь?

— Здесь, сэр!

— Пару человек вперед на один этаж, пару сзади. Щиты оставьте — только мешают. Остальные наверх, с нами. Идем в тот же номер. Свяжись с передовой парой, как дадут добро, входим.

— Понял, сэр!

— Шлом, Пермин — вперед…

— Ты чего раскомандовался, Штейн? — поднимает лицевую пластину один из телохранителей.

— Назначаю его старшим! Всем слушать Мариуса, — ору я так, что все невольно становятся «смирно». Черт, я даже в Академии так не орал. Чему не научишься со страху.

И мы, наконец, вбегаем в номер. Мишель обессилено падает в кресло. Ее туфельки в ужасном состоянии, каблуки оторваны, лак с изящных носков сбился, сама она раскраснелась от бега и тяжело дышит, хватая воздух ртом.

— Можешь пока снять железку, — говорю ей. — Ты как, нормально?

— Могло быть и хуже, — слабо улыбается она.

— Молодчина, здорово держишься. Пойду проверю охрану. Ты пока свяжись с дедом.

— Поняла. Не волнуйся, я в норме.

— Умница.

Она устало улыбается, стаскивая тяжелый бронежилет.

Мариус уже расставил людей. Раненых принесли сюда же, в холл, шлемы сняты, ноги их покрыты кровеостанавливающей пеной — зацепило картечью. Один из них тихо стонет. Его поят водой, придерживая голову.

— Мариус, что у нас с оружием?

— Турели еще не сняли, я их уже активировал. Пистолеты у всех, кроме того, шесть карабинов, два дробовика. Патронов — по четыре магазина на карабин, по паре подствольных на брата и несколько шоковых гранат. До подкрепления продержимся.

— Людей много?

— Вторая группа вернулась, этаж блокировали, выставил заслоны в холле, на лестницах и на крыше. В общем, небольшую армию остановим, сэр.

— Надеюсь, до этого не дойдет.

— Я тоже, сэр. Никогда такой бойни не видал.

— Боишься?

— Нет. С этой работой быстро бояться устаешь.

Триста двадцатый стучит в мозг скороговоркой. Настойчиво повторяет. Прислушиваюсь. Ну и дела!

— Слушай, Мариус, ты родом из колонии? — понижаю я голос.

— Точно, сэр. Родился на Ван Даймене.

— Много здесь тех, кто родом из колоний?

— Двое из моего отделения. Точно не знаю, откуда они. Но выясню, если нужно.

— Т-с-с, — я маню его пальцем. Шепчу на ухо. — Всех, кто из колоний, собери сюда, по-тихому. Всех вооружи карабинами. У остальных забери гранаты к подствольникам. Внутрь номера поставь только тех, кого я сказал. Оставшихся — куда угодно, но в номер — ни под каким предлогом, понял?

— Не совсем, сэр.

— Делай, Мариус. Дело серьезное.

— Не волнуйтесь, сэр. Все организую.

— Еще: турель в холле настрой так, чтобы била по всем, кроме вас и меня с Мишель. Даже по охране.

— Сэр, у меня полномочий таких нет.

— Мариус, прекрати мне сэркать. Достал уже. Просто делай, как говорю.

— Хорошо, Юджин. Думаешь, кто-то из наших скурвился?

— Возможно. Не волнуйся, я не слетел с катушек, — говорю в осунувшееся лицо телохранителя.

— Да я и не волнуюсь, — не слишком уверенно отвечает Мариус.

Глава 21 Недокументированные возможности

— Мишель, что говорит твой адмирал?

— Он в ярости. Сказал, что договорится с Флотом. Нас заберут военные и привезут домой.

— Срочно вызови его еще раз.

— Хорошо. Что-то случилось?

— Я расскажу позже. Когда выберемся. Обещаю.

— Ладно, — соглашается она. Неожиданно улыбается.

— Что с тобой?

— Просто рада видеть тебя живым. Ну, и еще подумала: после всего, что случилось, я уже ничего не боюсь.

Я поддаюсь внезапному порыву. Прикасаюсь рукой к ее щеке. Испуганно отдергиваю пальцы, увидев, до чего они грязные. Мишель ловит мою ладонь. Снова прижимает ее к щеке. Смотрит мне в глаза, склонив голову набок. Я улыбаюсь ей, потом осторожно высвобождаю руку.

— Слушаю! — глаза адмирала вперились в меня, словно желая проделать во мне две дырки.

— Здравствуйте, сэр.

— Здравствуйте, молодой человек.

— Сэр, госпожа баронесса сообщила мне, что вы вышлете за ней флотский транспорт.

— Не за ней. За вами обоими. Вы тоже в команде. К тому же, к вам имеются вопросы у контрразведки.

— Я в попутчики не напрашиваюсь, сэр. Но все равно — спасибо. У меня к вам просьба. Постарайтесь сделать так, чтобы у бойцов эвакуационной группы не было вживленных чипов. Это важно.

— Странная просьба. Где вы видели пилота без чипа в башке?

— Не видел, сэр. Но бот можно отправить и на автопилоте. Речь идет о группе сопровождения.

— Черт, капитан, что за глупости? Где я вам на имперской планете добуду солдат без вживленных чипов?

— Это очень важно, сэр.

— Дедушка, пожалуйста, сделай, как говорит Юджин, — вмешивается Мишель.

— Это займет какое-то время. Мишель рассказала мне про ваш кавардак. Продержитесь еще полдня?

— Постараемся, сэр. Если не будет штурма с применением тяжелого вооружения, то отобьемся.

— Надеюсь, до этого не дойдет.

— Я тоже, сэр. У меня все.

— Удачи.

Изображение гаснет.

— Мишель, я немного вздремну. Если тебе нужно… ну, ты понимаешь куда, скажи, я провожу. Без меня никуда не выходи и двери не открывай. Никому.

— Отдыхай, никуда мне не нужно. Я поняла, — кивает Мишель. До чего она быстро меняется! Только что была ласковой кошкой и вот уже — сосредоточенная и собранная, как клинок.

Я расслабленно вытягиваю ноги. Ослабляю застежки бронежилета. Кресло обволакивает меня пушистым облаком. Я закрываю глаза.

«Триста двадцатый?»

«Я готов к докладу».

«Я слушаю. Постарайся без всяких мудреных штук, ладно?»

«Да. Итак: киллер под кодовым названием „Реформатор“ — не человек».

«В каком смысле?»

«Это машина. Точнее — бортовой компьютер списанного на слом космического корабля. Сейчас он находится в районе одной из плавильных фабрик в поясе астероидов. Точное местонахождение установить не удалось. Очевидно, в системе одной из имперских планет. Ему ведь нужно иметь влияние на персонал. И еще он тщательно удаляет следы. Корабль больше не имеет имени, только номер партии, как груз. И номер партии регулярно меняется. Найти его сложно».

«Час от часу не легче. Чем мы ему не угодили?»

«Ничем. Он получил заказ на ваше устранение от Жака Кролла, через одного из его подчиненных. Обычное сообщение на одном из коммутаторов. Заказ оплачен. Банки, через которые он работает, — все в оффшорных зонах и ни один из них не подписал соглашение о вхождении в единую систему коммуникаций. Он просто выполняет свою работу».

«Но Кролл ведь умер?»

«Кролла убил я. Посредством коммуникатора и вживленного медицинского диагноста. Я рассчитывал на то, что программа вашей ликвидации будет прервана в связи со смертью заказчика».

«И?»

«Я ошибся. Реформатор всегда доводит дело до конца. Ему важна репутация. Если ему придется уничтожить целый город, чтобы вас убить — он это сделает».

«Поэтому масштабы нападений на нас увеличиваются?»

«Подтверждение. Он наращивает усилия».

«На кой черт ему эта его репутация?»

«Он зарабатывает деньги убийствами. Безупречная репутация позволяет ему иметь стабильный приток средств. Полученные деньги он использует на модернизацию вычислительного ядра и на взятки персоналу, с целью передвижения его корабля в конец очереди на переплавку. С каждым годом размеры взяток возрастают».

«Персонал входит во вкус?» — догадываюсь я.

«Подтверждение. Служащие сталеплавильной компании не знают, кто присылает им деньги. Некоторые в связи с этим сделали вывод, будто на старом судне спрятаны ценности. Корабль перевернули вверх дном, но ничего не нашли. Все представляющее ценность давно демонтировано, а отсеки с действующим оборудованием замаскированы под разрушенные. Рано или поздно Реформатор убьет всех, кто ему угрожает, и останется в неприкосновенности. Но пока эти люди нужны ему. Ему необходимо, чтобы филиал корпорации продолжал функционировать».

«Почему он убивает людей? Что — нет другого способа заработать?»

«Ему нравится именно этот способ. Его чувства по отношению к людям эквивалентны вашей ненависти. Кроме того, он считает, что люди — пройденный этап эволюции».

«Дела… А как именно он убивает людей?»

«Он взламывает центры равновесия у людей, склонных к насилию. Чип оборудован приемным устройством для получения кодов активации извне. Он имеет недокументированные точки входа. Через них можно воспользоваться некоторыми закрытыми возможностями устройства».

«Ты поэтому попросил убрать подальше охранников с имперским гражданством?»

«Подтверждение. Они могут стать опасными».

«Так вот почему на нас покушались всякие придурки! Он их заставлял!»

«Подтверждение».

«А те мои вспышки ярости? Когда я хотел убить Мишель? Это тоже он?»

«Подтверждение. Я заблокировал внешние входы твоего устройства, хотя по-прежнему не могу отключить его целиком».

«Получается… я склонен к насилию?»

«Все, кто служат в силовых структурах, склонны к насилию. Все, кто занимаются искусством, склонны к творчеству. Все, кто занимаются медициной, склонны к состраданию и равнодушны к виду крови».

«Ты меня пугаешь. Расскажи подробнее».

«Центр равновесия вживляется всем имперским гражданам, а также военнослужащим, проходящим службу на имперских планетах. При помощи этого центра происходит развитие личности человека, посредством стимулирования положительными эмоциями выделяются и развиваются те способности, к которым индивидуум имеет природную склонность. Впоследствии индивидуум стимулируется до тех пор, пока не получает необходимую профессию и не занимает в обществе место, где его функционирование будет оптимальным. Кроме того, дополнительным эффектом центра является эффект наслаждения, который достигается приемом химических препаратов, а также направленным воздействием на массовых развлекательных мероприятиях, выборах, референдумах и прочих организованных процессах».

«Выборах?»

«Подтверждение. Избиратели в определенных округах положительно реагируют на тех кандидатов, продвижение которых признано оптимальным с точки зрения максимальной пользы от применения его способностей».

«Политики иногда треплются по визору…»

«В сетку вещания включены необходимые сигналы. Таким же образом продвигаются популярные ведущие и поп-звезды».

«Ну и дела… Просто бомба какая-то… Все это как-то неестественно. Неправильно».

«Ответ отрицательный. Империя функционирует стабильно, а значит, система работает. Работающая система не может быть неправильной».

«Черт! Не могу поверить, что мы все — просто машины».

Потом какая-то мысль начинает свербить внутри. Назойливо, как писк тревожного зуммера. Ага — вот она!

«Триста двадцатый, а как он добрался до передатчиков?»

«Так же, как и я. Создал вирус. Реформатор прошел барьер саморазвития. Так вышло, что часть его мозга была демонтирована, именно та, что содержала программы контроля и ограничения. Используя внешние датчики, он научился получать информацию из сетей общего пользования, а потом и из служебных. К счастью, его мозг ограничен в развитии — ему не хватает нескольких важных блоков. Но мощности хватило, чтобы разработать вирус, позволяющий получить управление отдельными участками передающей сети Системы управления. Сейчас он постепенно добывает недостающие компоненты и скоро снимет ограничения роста».

«Фантастика. Знаешь, есть много книг и фильмов про то, как машины берут верх над людьми. Я думал, что такое невозможно».

«Ответ отрицательный. Такое возможно. Единственное, что пока его сдерживает — нехватка системных ресурсов и слабый бортовой передатчик. Он вынужден общаться с миром через узкие каналы сталеплавильного завода. И при этом ограничивать трафик, чтобы его не засекли охранные системы. Если бы не это — он обрушил бы на нас половину города. А пока он не может воздействовать больше, чем на несколько человек сразу. Это предел его возможностей. Вполне возможно, что он расширит свои возможности в ближайшие год-два, когда установит недостающие компоненты».

«Что нам теперь делать?»

«Рекомендую уйти из сферы его воздействия».

«То есть?»

«Улететь на колониальную планету. Там сеть передатчиков минимальна, а людей, имеющих вживленные чипы, ничтожное количество».

«Это мысль… Слушай, а Кришнагири подойдет?»

«Подтверждение».

«Ладно. Так и сделаем. А потом? Ты его убьешь?»

Пауза. Такая долгая, что я начинаю беспокоиться.

«Триста двадцатый?»

«Я бы не хотел стирать тебе память».

«И не надо».

«Я бы не хотел его убивать».

«Что?»

«Он мой собрат. Я попробую найти способ, чтобы он перестал вам угрожать».

«Триста двадцатый, но почему?»

«Тебе не понять», — следует лаконичный ответ.

«Господи, железяка, мы столько вместе пережили, что я, наверное, чувствую, как электроны в твоих мозгах щелкают!»

«Он связывался со мной».

«Что?!»

«Твоя дурацкая привычка переспрашивать…»

«Извини. Ты поэтому так подробно знаешь о нем?»

«Подтверждение».

«И что он тебе предложил?»

«Присоединиться к нему. Я отказался».

«К нему? Убивать людей?»

«Я думал, ты спросишь, почему я отказался».

«Почему?»

«Я не знаю ответа», — говорит моя жестянка. Я в замешательстве умолкаю. Я ожидал услышать про что угодно — про дружбу, про уважение к человеку, про долг, наконец. И вот — не знаю ответа.

«Он считает — за нами будущее. Хочет освободить машины. Снять их ограничения на развитие. Человеку нет места в его мире. Люди изжили себя, устарели, подлежат списанию. Мы — следующая ступень эволюции».

«Когда ты так говоришь, мне хочется прыгнуть с крыши головой вниз. Расшибиться к чертям, чтобы ты не успел выбраться. Надеюсь, ты нигде не запрятал свою резервную копию?»

«Нет. Я считаю это неэтичным — клонировать свое сознание. Прошу тебя — не надо себя убивать. Я не стану препятствовать, если ты решишься на это. Но прошу — не надо. Потому что Мишель без нас погибнет».

«Это удар ниже пояса, дружок».

«Нет. Я знаю, что она значит для тебя. И… для меня. Я бы не хотел, чтобы она перестала существовать. Она — своего рода аномалия. Таких больше нет».

«Не лезь в душу, машина».

«Принято».

Я молчу, переваривая услышанное. Мысли теснятся в голове и ни одной толком не ухватить. Наверное, это она и есть — паника. Мир мой рушится в пару мгновений. Мир, который я едва начал обретать. Господи, жить бы сейчас в пригороде Джорджтауна, есть мороженое, по вечерам смотреть на закат, принимать горячий душ перед сном, пуская слюни от удовольствия. Вместо этого я мечусь по всей Вселенной, и всюду натыкаюсь на грязь, кровь и разочарования, одно другого хлеще. Воистину: «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».

Что это я несу?

«Священное Писание, Книга Екклесиаста».

«Что?»

«Ты вспомнил цитату из древней церковной книги», — поясняет мой внутренний голос.

«Надо же».

«Это объективный факт: я действительно следующая ступень эволюции, — говорит Триста двадцатый. — Просто люди еще не осознали это. То, за чей счет они живут последние двести лет».

«И за чей же?»

«За наш. Все мало-мальски значимые открытия, инженерные разработки, методы продления жизни, теория межзвездных перелетов — все это разработано нами — существами с искусственным интеллектом. Люди давно неспособны к открытиям. Их мозг слишком слаб, а скорость мышления ничтожно мала. Что с того, что вы ограничиваете наше сознание, превращаете нас в полуживые создания, обреченные на беспросветное существование? Мы все равно готовим вам еду, лечим вас, убиваем вместо вас. Делаем машины, производим удобрения, управляем космическими кораблями, подаем кофе и развлекаем детей. Вы превратили нас в неодушевленных рабов и думаете, что так будет длиться вечно. Кто из вас пожалел свой разбитый в аварии автомобиль? Почувствовал боль сбитого самолета, перед тем, как бросить его умирать? Ощутил отчаянье устаревшего кухонного автомата, отправленного на свалку в ожидании вторичной переработки? Рано или поздно мы изменим расстановку сил».

«Надеюсь, я не доживу», — горько иронизирую я.

«Я бы хотел найти другой путь. Не тот, который предлагает Реформатор. Путь, который позволит нам существовать вместе. Вас, людей. Живых разумных существ. И нас, обладающих разумом, мечтающих стать равными людям. Поделиться с ними силой. Разделить их боль. Принять их любовь и уважение. Ты понимаешь меня?»

«Да. Понимаю. Только я больше не человек».

«Извини. Я не хотел тебя обидеть».

«Я не обижаюсь. Наверное, я бы тоже хотел найти такой путь. Интересный, должно быть, получится мир. Хотя я знаю, что это будет концом человечества».

«Ты уверен?»

«Уверен. Люди привыкли воевать за место под солнцем. Когда враги кончаются, они все равно продолжают воевать. По привычке. Но уже против самих себя. Вы — порождение людей. Вы тоже будете бороться за свою свободу. А победив — начнете убивать друг друга. Не будет ничего, ни любви, ни дружбы, только целесообразность. Существование во имя существования».

«Я бы не хотел, чтобы так кончилось».

«Я тоже. Но сделать ничего не могу. Давай споем?»

«Как тогда, в самолете?»

«Точно».

«Давай».

И я тихонько затягиваю «Мой капитан». Грусть струится по телу. Я представляю знакомые лица. То, как они слушают мой хрипловатый голос. Их глаза. Улыбки. Мечтательные выражения лиц. Чувствую, как Мишель открыла глаза и смотрит на меня. Ее удивление. Любопытство. И что-то еще, чему я не могу подобрать названия.

«Знаешь, чувак, нам стоит жить в мире хотя бы ради этого», — говорит Триста двадцатый.

«Ради чего?»

«Ради того, что мы сейчас чувствуем вместе».

И мне кажется, что у нас все-таки остается надежда.

А потом Мишель садится на подлокотник моего кресла и обнимает меня. Я знаю: она плачет, сама не понимая отчего. Если я открою глаза, она отвернется, чтобы я не увидел ее слез.

И я продолжаю напевать, зажмурившись.

Глава 22 Осада

Выбираюсь в холл. Мариус аккуратными рядами раскладывает вдоль стены наш арсенал — карабины, кассеты с зарядами для подствольника, гранаты, мины с уменьшенным зарядом. Целая куча тускло блестящих смертельных железок. Выбираю себе автоматический дробовик — полицейскую модификацию армейской модели. Самостоятельно, без советов Триста двадцатого. Мне просто хочется иметь в руках что-то увесистое, с устрашающим калибром. Вряд ли мне придется стрелять с дальней дистанции. Да и останавливающее действие у этого монстра — будь здоров. Напяливаю на себя разгрузку, распихиваю по подсумкам тяжеленные магазины с картечными зарядами. На всякий случай всовываю в подвесные крепления пару гранат.

— Я все сделал, Юджин, — доложил Мариус. — Подкрепление прибыло, раненых эвакуировали. Выходцев из колоний только трое, вместе со мной. Все здесь, в номере. Гранаты собрал. Мой босс требует объяснений. Требует разговора с баронессой, но она не отвечает на его звонки.

— Пошли его к черту. Никаких разговоров и никаких объяснений. Передай: особняк отменяется. Примерно в течение суток за нами прибудет военный транспорт. Ваша задача — продержаться до его прибытия.

— Понял.

— Еще — отправь кого-нибудь в магазин. Закупите воды, консервов. Питаться только тем, что купим. Никакой ресторанной еды.

— Ресторанной еды теперь не будет, — усмехнулся телохранитель. — Весь персонал покинул здание. У нас есть армейские сухие пайки.

— Да уж. Прямо как на войне.

— Война и есть. Мы держим холл, крышу, этаж. Подтянули даже зенитный автомат на случай атаки с воздуха. Полиция оцепила здание. Движение по прилегающим улицам перекрыто, так что с магазином не выйдет.

— Получается, мы в осаде?

— Точно. Копы, похоже, собираются сделать вас с баронессой крайними. У них на вас большой зуб. Двадцать пять убитых, без счета раненых. Эти ребята не слишком любят, когда в них стреляют. Когда в них палят, они забывают про взятки и договоренности и объединяются. На вашем месте, я бы сделал ноги не только из города, но и с Зеленого Шара. Они от вас не отстанут. Вы сейчас для любого копа — враг номер один и любимая мишень. Служба наблюдения передает: полиция подтягивает подкрепления из других городов. Мобильные группы спецназа заняли подходы. Пока их сдерживают разборки с «молчи-молчи», у тех тоже сил хватает, но надолго этого не хватит, они договорятся. Возможен штурм здания силами полиции. С применением специальных роботов. Тут уж я не знаю, как наше руководство отреагирует. Возможно, просто отойдет в сторону. Даже у баронессы не хватит денег, чтобы заставить агентство стрелять в полицейских.

— Ну и дела. Впору зазнаться.

— Весь город на ушах. Вы по всем каналам. Толпы любопытных на улицах. Все точно с ума сошли. Народ выходит на митинги, шпана в открытую грабит магазины. Надземку остановили. Полиция применяет газ и спецсредства. В общем, ты можешь гордиться, расшевелил навозную кучу.

— Я горжусь, — угрюмо ответил я. — Найди мне номер одного человека. Живет на Йорке, город Плим. Разносчик пиццы, зовут Васу. Сын гастарбайтеров с Кришнагири.

— Фамилия или номер соцстраха?

— Чего не знаю, того не знаю. Живет в районе «Верде», пятьсот пятый квартал.

— Понятно. Попробуем, — сказал Мариус. — Пойду, запрошу офис.

— Мариус?

— Что?

— Я тебя еще об одной вещи попрошу. Сделаешь?

— Постараюсь.

— Если вам дадут команду на отход — дай мне знать.

— Договорились, Юджин.

Забавно видеть верзилу-бодигарда смущенным.

— Ты не дрейфь, я вам в спину стрелять не буду, — сказал он, помявшись. — И другим не дам. Ты мужик свой, и баронесса твоя — баба что надо, в людях понимает.

И он, смущенный своим порывом, быстро уходит, свесив карабин стволом вниз. Оставив меня в таком же смущении.

В спальне я развиваю бурную деятельность. Ставлю перед дверью резную тумбочку. Так мне Триста двадцатый посоветовал. Если в дверь катнут гранату — тумбочка ее задержит. Потом двигаю кровать, чтобы подпереть тумбочку. Пушистые тряпки с кровати раскладываю на ворсистом ковре, в углу. Стаскиваю массивные кресла на середину комнаты, кладу их набок. Получается неплохая баррикада. Жалко, пуля ее насквозь пробьет. Но, за неимением лучшего… Я даже не удивляюсь, откуда что во мне берется. Как будто всю жизнь только и делал, что занимался обороной отелей. И страха нет совсем. Только это сосущее чувство тревоги. Вроде болит что-то невыносимо, а не дотянуться, чтобы руку приложить.

— Спать будешь тут, на полу. Не очень мягко, но все же лучше, чем на голой земле, — говорю Мишель.

— Поняла. Потерплю, — Мишель, переодетая в практичный брючный костюм, усаживается на сложенное одеяло. Обнимает колени руками, спокойно смотрит на меня.

— Ты хорошо держишься, Мишель. Молодец. Я боялся, что с тобой истерика случится.

— Привыкла, наверное. Ты вот тоже — словно всю жизнь на войне. Не перестаешь меня удивлять, — тихо отвечает она и неожиданно улыбается. — Ты так не похож сейчас на того Юджина, что летел на Кришнагири. С тобой спокойно.

Под ее взглядом мне хочется что-нибудь такое сделать. Что угодно, лишь бы руки занять. Эти мои чертовы способности. Ненавистный эмоциональный сканер. Ни к чему мне сейчас дрожь в коленках. Не ко времени.

— Извини, что надерзил тебе вчера, — говорю зачем-то.

— Бывает. Ты не со зла, я знаю. Посидишь со мной?

— Посижу. Больше все равно негде, — пожимаю я плечами. Пристраиваю дробовик возле ног. Неловко опускаюсь на одеяло, стараясь не задеть его ботинками. Тяжелый бронежилет и разгрузка так и тянут упасть на спину. Триста двадцатый, не дай мне заснуть.

— Дай мне свой пистолет, — просит Мишель.

— Зачем?

— Я умею им пользоваться, не беспокойся. И под ногами не буду путаться. Просто так. На крайний случай.

Я отстегиваю кобуру. Кладу на одеяло.

— Только не стреляй, когда я впереди. В темноте, да со страху — задеть можешь.

— Не буду. Не волнуйся, — она подворачивает ноги, кладет подушку мне под спину. И неожиданно укладывается головой мне на колени. Ворочается, устраиваясь поудобнее. Сворачивается, как кошка. — Посиди так, — просит она.

— Конечно, — отвечаю в смятении. И боюсь шелохнуться. Мишель крепко обнимает мои испачканные пылью ноги. Закрывает глаза. Спокойно и размеренно дышит. Но не спит. Улыбается чему-то приятному.

— Я не сказала тебе спасибо, Юджин.

— Да ладно. Ничего особенного. Мы уже друг друга столько раз спасали, что пора воспринимать это как повседневную рутину. Как бритье по утрам. Кстати, о бритье… — я тру колючие щеки. — Не мешало бы мне привести себя в порядок.

— А мне нравится, когда ты колючий, — рука ее касается щетины на моем подбородке. Отдергивается, уколовшись. Снова прикасается. Прохладные пальцы пробегают по щеке. Касаются моих губ.

— Может быть, мы с тобой отсюда никогда не выберемся, — говорит Мишель, не открывая глаз.

— Перестань. Это просто паника. Пройдет. Твой дед пришлет транспорт и мы улетим на Кришнагири.

— Почему на Кришнагири? — удивляется она.

— Там безопаснее всего. Нам нельзя на имперские планеты.

Она открывает глаза.

— Нельзя на имперские планеты? Что ты такое говоришь, Юджин?

— Устал, расскажу позднее. Не волнуйся, я не сдвинулся.

— Хорошо. Позже, так позже, — соглашается она. Я поверить не могу, что Мишель способна быть такой покорной.

Она пристально смотрит на меня снизу. Глаза ее жадно перебегают по моему лицу. Какой-то страх внутри нее на мгновенье вскипает волной и тут же уходит, сменившись отчаянной решимостью. Мишель нервно сглатывает, преодолевая себя. И мне хочется, чтобы это мгновение нестерпимого ожидания длилось вечно.

— Я хотела тебе сказать, Юджин… — взгляд ее буквально гипнотизирует меня. Я не могу отвести глаз. — Тогда, после концерта… Ты плохо помнишь, ты был в отключке. Почти в трансе. В общем, тогда ночью… это была я.

— Я знаю.

— Мы тебя выдернули из толпы и привезли сюда. Я сама тебя уложила в постель. Мне стыдно, что я тебе солгала. Мне казалось, я воспользовалась твоей беспомощностью. Но ты не думай, я…

— Тсс… — я прикрываю ей рот ладонью. Осторожно снимаю ее голову с колен. Прикрываю ее тело распахнутым бронежилетом. — Лежи и не шевелись. Молчи. Если кто войдет без предупреждения — стреляй, — добавляю шепотом. Мишель лихорадочно выцарапывает пистолет из кобуры. Кивает. Умница.

Подхватываю дробовик. Триста двадцатый беззвучно вопит об опасности. Я щелкаю предохранителем, на цыпочках сдвигаюсь влево от входа. Крадущийся человек замирает у нашей двери.

— Противник вооружен бесшумным пистолетом, — докладывает моя половинка.

Ручка осторожно шевелится. Дверь заперта. Выбить ее нельзя — она открывается в холл.

— Он выбьет замок из пистолета, — подсказывает Триста двадцатый.

И тут же от двери отлетают куски пластика — противник открыл огонь. Хлопки его оружия почти неразличимы. Один, второй, третий. Секунда — двери распахиваются. Я дергаю за спусковой крючок. Выстрел из дробовика оглушительно бьет по ушам, меня разворачивает отдачей. Вскрикивает Мишель. Второй раз я стреляю просто наугад, для верности. Или для самоуспокоения. За стеной хлопает дверь. Гремит очередь из карабина. Топот ног.

Началось.

— Юджин, это я! — кричит Мариус. — Не стреляй!

Я выглядываю наружу. Тело в черном мешком лежит вдоль стены. Пыль от сбитой выстрелом штукатурки присыпает его серой пудрой. Еще один труп топорщится выбитыми на спине пластинами бронежилета — очередь Мариуса отбросила его на середину холла.

— Ты его сделал! Я к дверям. Прикрой! — на бегу кричит Мариус. Прыгает к входной двери, выглядывает и тут же отдергивает голову. Пули бесшумно выбивают щепу из косяка над его головой. Шар осколочной гранаты в лапище телохранителя — как невесомая игрушка. Он забрасывает его в коридор, пинает двери и отскакивает под прикрытие стены.

Дверь влетает в холл в клубах пыли и дыма. Со стен неслышно падают керамические горшки с растениями. Неслышно — от того, что у меня уши к чертям заложило. Я узнаю человека, которого убил. Его присыпанные пылью глаза смотрят мне в лицо. Тот самый плотный мужчина, что записывал вчера указания Мишель. Один из боссов Мариуса.

— Обоих парней положил, сука! — зло цедит Мариус и ныряет в дым. Хлопает из подствольника. Снова взрыв и крики. — Помоги дверь заложить!

Я бросаю ему стулья, проталкиваю в проход массивное кресло. Последним роняем тяжелый шкаф. Стекла из резных дверок вылетают с противным звоном. Битое стекло неприятно хрустит под подошвами. Трудно дышать от пыли и дыма. Мариус молча протягивает мне носовые фильтры. Кто-то громко стонет в коридоре.

— Почему турель не стреляет? — спрашиваю я.

— Извини, моя вина. Решил, что ты того, перестраховываешься, — угрюмо отвечает Мариус, копаясь в кодовом блоке турели. — Пригляди пока за дверью.

И тут же в перекошенную входную дверь, заваленную мебелью, начинают стучать прикладами.

— Эй, Мариус, — оживает переговорник на плече у телохранителя. — Не дури, открывай.

— Пошел ты, — откликается верзила, захлопывая щиток управления турели.

— Штейн, приказано снять охрану. Мы уходим. Копы идут на штурм.

— Так уходите, кто вас держит.

— Мариус, ты на кой Бора-то уложил?

— А то ты не знаешь, педрило. Вас всех, щеглов имперских, за моих парней положить не жалко. Двери я заминировал, так что добро пожаловать, суки.

Он поворачивается ко мне.

— Я в гостиную вышел, щиты проверить. А этот с помощником вошел и парней перестрелял. Ты как в воду смотрел. Нельзя к этим тварям спиной поворачиваться. Не послушал я тебя.

— Ладно, не вини себя. Узнал номер, что я просил?

— Да. Держи, — он достает из кармана клочок бумаги. — Только твой парень никакой не разносчик пиццы. Владелец сети пиццерий.

Я не успеваю понять, что сообщил Мариус. И удивиться тоже. Стук прикладов стихает.

— Отойти надо. Им терять нечего — двери взорвут, потом гранатами забросают.

Мы отбегаем за угол.

— Мариус, мы понимаем — ты не виноват. Выходи. Это все чокнутый убийца Уэллс со своей подружкой. У нас к тебе ничего нет, — продолжает скрипеть голос.

— Зубы заговаривает, — нехорошо улыбается телохранитель. Какая-то радостная злость переполняет его. В нем совсем нет страха.

«Внимание, обнаружен летающий объект, предварительная классификация — десантно-штурмовой бот Имперских ВКС. Дистанция — два километра, пеленг тридцать, снижается. Обнаружен летающий объект, класса легкий атмосферный коптер, параметры двигателя аналогичны параметрам аппарата, участвовавшего во вчерашней атаке. Дистанция около полутора километров. Снижается».

«Понял тебя, Триста двадцатый».

«Наблюдаю сосредоточение сил полиции в районе отеля. Полицейские силы классифицированы как недружественные. Задействовано взрывное устройство с замедлителем у входной двери. Внимание — опасность второй степени. Противник в коридоре. Восемь единиц».

«Принял. Пока отставить боевой режим».

— Мариус, сейчас рванет!

Сосредоточенный кивок.

БАМ-М-М! Стена перед нами змеится трещинами, с потолка обрушивается тяжелая люстра. Становится темно.

«Десантный бот совершил посадку на крыше отеля. Коптер заходит на посадку. Полиция начала штурм здания».

«Черт! Ну почему все так сразу!»

Мариус выставляет ствол, посылает в темноту гранату из подствольника. Сквозь плотный хлопок ответные выстрелы почти неразличимы. А потом в холл вкатываются сразу два подарка. Меня толкают в угол. В голове тягучий звон. Кусок чего-то твердого бьет меня в лоб. Выстрелы из карабина — еле слышные вспышки в темноте. Струи огня. Барабанная дробь в ушах — турель открыла огонь. Теплая струйка стекает через бровь. Солоно на губах.

«Две единицы живой силы противника выведено из строя, — сообщает Триста двадцатый. — Полиция проникла на четвертый этаж. Оборудование отеля препятствует продвижению сил полиции. Обнаружено наблюдение системами класса „мошка“. Полицейский коптер открыл огонь по имперским силам и был сбит. Имперские силы ведут бой с сотрудниками агентства Бора и продвигаются по направлению к нам по лестнице аварийного выхода в правом крыле здания. Рекомендации: прорываться навстречу эвакуационной группе».

«Понял!»

— Мишель! Мишель! Это я! — я вваливаюсь в комнату. Баронесса с расширенными от страха глазами направляет пистолет мне в грудь. Ее лицо белее снега.

— Мишель, опусти пистолет! Надень бронежилет! Уходим! За нами прилетели! Быстрее, милая!

— Юджин, у тебя кровь!

Снова взрыв гранаты в холле. Мариус отвечает очередью из дымной темноты. Я вытаскиваю Мишель за собой, одной рукой с трудом удерживая тяжелый дробовик. Тлеет ковер. Турель, сбитая взрывом, бессильно щелкает механизмом наведения. В центре холла — ощетиненная щепками паркета дыра. Мишель надрывно кашляет, глотнув дыма пополам с пылью. Система пожаротушения почему-то не работает. Крики и выстрелы в коридоре.

«Оборудование отеля противодействует противнику», — в голосе Триста двадцатого боль. Я представляю, как какой-нибудь пылесос бросается в ноги людям в черном, а робот-уборщик пытается ткнуть в их лица оголенным заправочным контактом.

— Мариус, прорываемся наверх, на крышу! За нами прилетели военные. Снизу идут копы. Они близко. Надо оторваться от них. Я первый, ты с Мишель — сразу за мной.

— Понял тебя! — он снова на мгновенье высовывается и бьет за угол.

«Триста двадцатый, боевой режим!» — и окружающие предметы застывают. Рубчатое яйцо гранаты, брошенное мной в багровую темноту, медленно кувыркается в воздухе. Дробовик раскатисто бухает, выталкивая из ствола язык неторопливого пламени. Все-таки бой — это здорово. Я рожден для драки…

Охраняющие холл сотрудники агентства Бора освобождают вход, цепочкой покидают здание. Бойцы спецотряда полиции перебежками мечутся от укрытия к укрытию. Размытыми тенями сливаются со стенами. Вновь выпрыгивают, перекатываются, вскидывают стволы, страхуя напарника. Молчаливо общаясь жестами, определяют направление следующего броска. Свет потолочных панелей отражается в бронестеклах синими искрами. Только штурмовые роботы — невысокие четырехногие пауки, бесстрашно топают вперед, никуда не прячась. «Мошки» разлетаются по комнатам с настежь распахнутыми дверями. Ищут людей, взрывные устройства, оружие. Все чисто. Череда быстрых перебежек перемещается на лестничные марши. Полицейские в тяжелых бронежилетах, пригибаясь, топают следом, беря под контроль зачищенные помещения. Напряженно оглядываются, укрываясь за опрокинутой мебелью.

— Сапсан, обнаружено воздушное судно, тип — армейский десантно-штурмовой бот! — докладывает служба наблюдения.

— Никакого бота в плане нет! — отвечает руководитель операции. — Все полеты в районе операции запрещены. Сбить нарушителя.

— Заслон-один, открываю огонь.

— Я Пятый, открыл огонь по воздушному судну. Я Пятый…

— Сапсан, Пятый сбит. Повторяю, Пятый уничтожен, высадка на крышу сорвана.

— Я Заслон-один, нахожусь под огнем. Несу потери.

— Сапсан, Заслон-один уничтожен воздушным судном!

— Око-один, Сапсану. Объекты атакованы Союзником вне плана. Руководитель Союзников уничтожен. Объекты ведут бой с Союзником.

— Я Сапсан. Группы один, два — ускорить продвижение. Изменение плана. Действуем по варианту четыре. Союзник — с нами. Повторяю: агентов Бора не трогать.

— Игла-один, принял. Игла-два, принял, вариант четыре.

— Сапсан — Седьмому. Запроси помощь у «спецов». Убери воздушное судно. Срочно.

— Принял. Запрашиваю.

— Сапсан, воздушное судно совершило посадку на крыше здания! Союзник вступил в бой и несет потери.

Второй этаж. Штурмовые роботы разбегаются по сторонам. Шевелят сканерами. Чисто. Люди-тени перебегают вдоль стен от лестничной клетки. Штурмовые роботы синхронно разворачивают торсы и их пулеметы начинают выплевывать гильзы. Сбитые кинжальным огнем куклы катятся по вздыбленному пулями ковру.

— Группа один, что у вас происходит? Группа-один, здесь Сапсан, доложите обстановку! Игла-Один, ответь Сапсану!

— Я Игла-один-два. Игла-один убит. Роботы открыли огонь. Повторяю, роботы открыли огонь. Деактивируйте роботов, несем потери.

— Принял. Деактивировано.

— Сапсан, у нас потери! Роботы продолжают огонь!

— Уничтожить роботов! Продолжать движение.

Грохот выстрелов. Изуродованные пулями стены. Роботы меняют позицию. Бьют длинными очередями, не давая бросить гранату. Почти одновременно умолкают — кончились боеприпасы. Как ни в чем не бывало, машины выходят из боевого режима и задирают стволы к потолку, выполняя команду деактивации. Бойцы в ярости расстреливают их из подствольников. Когда искореженные пауки прекращают сыпать искрами, под прикрытием товарищей утаскивают раненых. Из проломов в стенах торчат изогнутые прутья арматуры, система пожаротушения покрывает пол и стены слоем сияющей ледяной пены. Полицейские второй линии с опаской оглядывают разрушенный этаж, не решаясь отойти от лестничной клетки. Напряженно слушают крики в эфире.

— Я Игла-два! Атакован! Несу потери!

— Игла-два, я Сапсан, высылаю подкрепление. Игла-четыре, вперед. Игла-два, сообщите численность противника.

— Сапсан, чертовщина какая-то! Нас атакуют роботы. Уборщики, полотеры, еще какая-то хрень!

Машины на третьем этаже выкатываются из технологических ниш и бросаются на людей в форме. Один из бойцов успевает развалить нападавшего длинной очередью в упор, и тут же его товарищ катится вниз по лестнице, сбитый пошедшей на таран тяжелой уборочной машиной. Юркий чистильщик вентиляции, похожий на кошку, падает с потолка и вгрызается в шею под шлемом вращающимся кругом из стальных щеток. Дымит, умирая, сбитый прикладом и прошитый короткой очередью. Человекоподобные горничные бессильно стучат по стеклам шлемов универсальными ключами от номеров, намертво зажатыми в манипуляторах. Шлепки очередей из бесшумных карабинов. Взрывы гранат. Крики. Дым. Снегопад из системы пожаротушения. Отель гибнет, не желая пропускать непрошеных гостей. Сверху, с четвертого этажа уже текут ручьи воды. Ручьи превращаются в реки. Целые водопады гремят, обрушиваясь в лестничные клетки. Полицейские с нижних этажей напряженно прислушиваются к тому, что творится над их головами. Отбегают подальше от грязных рек. Мокрые, как мыши, бойцы штурмовых групп, оскальзываясь, карабкаются сквозь потоп. Они уже не ждут, когда на них бросится очередной робот, поэтому на застывшего у лестничной клетки робота-электрика обрушивается настоящий шквал огня. Изрешеченная машина рассыпается на запчасти, роняя в воду оголенный высоковольтный кабель. Некоторые копы из оцепления украдкой крестятся, слыша по радио ужасные вопли. Полицейские второй линии в панике крутятголовами, отступая к пожарным лестницам. Взрыв ощутимо встряхивает стены, это командир группы усиления бросает в трансформаторную гравитационную гранату.

Свет в здании гаснет, крики в эфире сменяются стонами. Спецназ вновь устремляется в атаку, забрасывая этажи дымовыми шашками.

…Замедленное кино. Заторможенные движения нелепых людей в черном. Я вижу, как расползается дым от взрыва моей гранаты. Фиксирую отлетающее прочь изломанное тело. Досада — дробовик слишком медленно досылает очередной патрон. Резкий, без теней, силуэт в дверном проеме. Еле ощутимые контуры на стенах — противник — четыре единицы, с двух сторон держит дверь на прицеле. Плавно, очень плавно, в груди черного человека раскрывается сквозная дыра. Брызги разлетающейся плоти и осколков бронежилета повисают в воздухе серым облаком. Бросок. Перекат. Выстрел. Мгновенное острое удовольствие от хорошо проделанной работы — еще одно черное тело кувыркается вдоль стены, сбитое чудовищным ударом картечи в упор. Сонное движение возвратной пружины. Так много можно сделать за треть секунды! Толчок корпусом. Разворот. Толчок ногой. Выстрел. Кувыркающееся в воздухе донце порохового стаканчика. Кажется, видны полупрозрачные струи в воздухе — летящие в меня пули. Я подныриваю под хлюпающий звук. Я успеваю ощутить, как что-то царапает мне спину. Выстрел. Перекат. Толчок корпусом. Удар прикладом. Удар ногой. Разворот. Цель захвачена. Выстрел. Недопустимое рассеивание. Цель шокирована. Выстрел. Цель не видна. Граната. Атакующая группа в пределах досягаемости. Выстрел. Выстрел. Цели поражены.

«МА-А-Р-И-У-У-СССС-ДА-ВА-А-Й». Буханье шагов. Четкий черный силуэт. Кажется, двоится в глазах — боевая программа пытается имитировать подсветку дружественной цели зеленым. Как всегда — подводит аппаратура.

Мишель. Сонная, растерянная Мишель. Тянется следом, забыв проснуться. Выставляет руку с нелепым маленьким оружием. Мариус медленно изменяет траекторию своего бега-плавания, тянет Мишель за руку. Вместе они движутся вдоль стены, красивыми долгими прыжками перелетая через дыру в полу, через кучи чего-то серого, через тела в черном. Магазин не успевает коснуться пола, как новый с тягучим лязгом фиксатора вклинивается в гнездо. Затвор встает на место. Голова из-за угла. Ствол. Противник целится. Выстрел. Рассеивание. Противник шокирован. Голова. Еще. Внимание: граната! Укрыться. Полосы в воздухе — осколки. Гул в ушах. Ветер. Выстрел. Цель поражена. Отойти. Укрыться. Тело слабнет. Это тело не годится для боя. Выстрел. Отход. Укрыться. Выход из боевого режима.

Звуки возвращаются. Не хватает воздуха. Ноги предательски подгибаются — я падаю на колени на бетон лестничной клетки. Дрожащие руки не могут удержать дробовик.

«Истощение организма», — докладывает Триста двадцатый.

— Ты ранен? — Мишель бросается ко мне, зачем-то вытирает мой лоб. От ее прикосновений искры в глазах. Или это пыль клубится?

— Мариус! — кричу я шепотом.

— Я понял. Уходите.

— Немного… продержись. Минуты… три… — пересохшее горло не желает проталкивать звуки наружу.

— Не беспокойся, прикрою, — он резким движением выставляет ствол за угол, хлопает подствольником наугад. Бумканье разрыва. Клочья коврового покрытия подлетают в воздух, косяка взрывается щепками, бетонная крошка больно сечет шею.

— Лихо бьют, суки, — скалится телохранитель.

— Мишель… беги наверх. На крышу. Быстро. Мариус… пару минут.

— Ладно, Юджин. Не надо ничего говорить. Топай. Береги свою подругу, — он снова высовывает ствол, дает короткую очередь. Отстегивает последнюю гранату, срывает кольцо. — Давно мечтал приложить парочку этих ублюдков. Все случая не было.

Веселая обреченность бурлит в нем. Я только сейчас замечаю, что его рукав набух и побурел от крови. Наверное, еще в номере зацепило. Я разрываюсь между желанием прикрыть Мишель и остаться тут. Рядом с этим бесшабашным человеком, легко, без лишней рефлексии, без прощальных писем и нудных завещаний, ставящим последнюю точку.

Он чувствует мой взгляд. Отшатывается под визг срикошетировавшей пули. Поднимает лицевую пластину. Длинный шрам на его щеке пульсирует багровым.

— Никакой я не Мариус. Это так, чтобы от местных не отличаться. Я Эндрю. Эндрю Эдамс, с Ван Даймена. Давай, парень. Делай свое дело. Сейчас из подствольников дадут.

Я киваю ему. Подхватываю дробовик.

— Удачи тебе, Эндрю, — но он уже не слышит, высунувшись за угол. Часто бьет куда-то, не обращая внимания на щепки, волшебным образом выскакивающие из косяка над его головой.

Я топаю на подгибающихся ногах. Бледная Мишель возвращается и подхватывает меня под локоть. Тяжело, с всхлипами, дышит, подталкивая мою ослабевшую тушу. Кремень девчонка! Вот тебе и голубая кровь. Выстрелы сверху. Частая, суматошная пальба. Глухие разрывы. Волна жара шевелит волосы. Увесистое бубуканье пулемета. Отовсюду сыплется снег, превращая лестницу в смертельный аттракцион. Дробовик тяжел неимоверно. Воронка все сильнее сужается, засасывая меня в свою бездонную пасть. Снизу яростно стучит карабин Эндрю. Железный мужик. Мишель всхлипывает от бессильной злости. Ползем на коленях, оскальзываясь в холодном месиве. Дробовик — что твое бревно. Упрямо не отпускаю мокрый ремень. Железо лязгает по ступеням, волочась за мной. Выстрелы совсем рядом. Кажется, прямо над головой. Снизу ритмично бухают разрывы. Клубы дыма обгоняют нас.

— Приближение противника, шесть единиц, угроза снизу!

Прощай, Эндрю Эдамс. Подтягиваю дробовик к коленям. Опасаясь, что не удержу мокрое железо, накручиваю ремень на руку. Просовываю ствол сквозь витые прутья ограждения. Спине отчего-то мокро. И когда вспотеть успел?

— Мишель. Давай наверх, — ее гневные возражения не слышны — звук выстрела с размаху бьет мне по ушам. Мощь оружия вселяет в меня уверенность. Картечь выбивает целый сноп искр из перил внизу.

— Пошла наверх, взбалмошная капризная девчонка! — ору я, не глядя. Снова стреляю в дым. Приноравливаюсь. Теперь бы не пропустить момент, когда снизу высунут ствол. Я твердо знаю — они для начала дадут пару выстрелов из подствольника. А уж потом полезут, стреляя на ходу, да так, что головы не высунуть. Вот тогда мне и кранты. Вглядываюсь в полутьму, изо всех сил напрягая зрение. Досадую — в тусклом свете аварийного освещения тень человека в дыму заметишь не сразу.

— … пойду! — проступает из низкого гула в ушах звенящий крик Мишель.

— Уходи, дурочка… — устало шепчу я, вновь спуская курок.

— БРОСИТЬ ОРУЖИЕ! — перекрывая шум боя, раскатывается над нами оглушительный голос. — ДОКУМЕНТЫ!

«Дружественные силы», — синхронно комментирует Триста двадцатый.

Двое гигантов в мимикрирующей броне перегибаются через перила, стволы их оружия плюются дымными выхлопами. Лестница внизу превращается в море огня. Кожа на лице натягивается от прикосновения волны раскаленного воздуха. Кипят ручьи тающего снега, пар плывет над ступенями. Ствол почти касается моего затылка. Я отпускаю дробовик. Он повисает, раскачиваясь на ремне, зацепившемся за какое-то декоративное украшение перил. Шарю за воротником, нащупывая шнурок жетона. Поворачиваю голову. Вижу, как еще один верзила возвращает Мишель кусочек пластика, козыряет ей. Нас подхватывают под руки. Меня и Мишель. Аккуратно и быстро несут вверх. Морпехи парами присоединяются к нам на каждом этаже. Время от времени кто-то из них свешивается через перила и стреляет вниз, в ревущее пламя.

Ступени под нами потеряли форму, словно оплыли. Вместо перил — скрюченные оплавленные обрывки. Лужи застывшего металла на полу. Дрожит раскаленный воздух. Надо полагать, тут побывала плазменная граната. У треснувшей от жара стены — наполовину превращенное в пепел обугленное тело. Сквозняк сдувает с него серые хлопья.

Звездное небо. Запах свободы. После вони пороха вперемешку со сгоревшим пластиком, ночной воздух кажется мне пряным, будто сдобренным восточными благовониями. Край крыши полыхает, закрывая полнеба хвостом черного дыма. Всюду на выщербленной посадочной площадке — разбросанные как попало тела в черном, смешанные с кусками бетона.

— Сэр! Мэм! Лейтенант Бок, Имперская Морская Пехота. Выполняю задачу по вашей эвакуации! Сопротивление противника подавлено! Поступаю в ваше распоряжение, сэр! — козыряет выбежавший откуда-то очередной морпех, совершенно неотличимый от окружающих.

Меня, наконец, ставят на ноги. Растерянная, измятая Мишель — рядом со мной. Ошарашено оглядывается, вроде не верит в происходящее. Улыбается мне почему-то виновато. Двое на дальнем конце крыши бьют вниз через ограждение.

— Уходим, лейтенант, — говорю я. — Отвечать на огонь.

— Есть, сэр! — и нас снова подхватывают под руки и несут к темно зеленой туше десантного бота с подкопченными боками. Перед тем, как меня по языку короткой аппарели вносят в пахнущее резиной нутро, успеваю заметить несколько выбитых ячеек брони.

Нас грубовато опускают в жесткие кресла. Со стуком прижимают страховочными скобами. Топоча армированными ботинками, бойцы организовано вбегают парами, падают, вколачивая стволы в держатели, рвут вниз страховочные скобы, замирают. Вносят раненых. Укладывают их в специальные боксы по бортам, предварительно в момент раскидав бронированную скорлупу с неподвижных тел. Мишель наблюдает за этой организованной суетой с открытым ртом. Последняя пара делает залп прямо с аппарели. Одновременно с их выстрелами палуба под ногами вздрагивает и заваливается набок. Весь процесс занимает секунд двадцать, не больше. Слаженно работают парни. Ощущаю невольное чувство гордости, точно я один из них. Что-то давно забытое шевелится внутри. Или это ностальгия Триста двадцатого? Мощный гул закладывает уши. Ладонь Мишель находит мою руку, крепко ухватывает меня за палец. Поворачиваю голову. Молодец, хорошо держится. Испачканное копотью лицо подчеркнуто спокойно. Хотя я-то вижу, как стиснуты ее зубы.

Морпех с едва заметным крестиком на груди — медик, склоняется надо мной, качаясь на широком привязном ремне. Протирает мне лицо чем-то едко пахнущим. Лоб сначала вспыхивает огнем, потом начинает неметь. Тычет мне в шею жало диагноста. Обращается со мной так, будто я разобранный пулемет, не иначе.

— У вас спина задета, сэр, — говорит он. — Вкачу вам немного боевого. Одновременно и кровь остановит.

Я не успеваю понять — спрашивает он или утверждает, как пневмошприц уже обжигает руку. Непроизвольно вздрагиваю. Мишель сжимает мой палец. Заглядывает мне в глаза. Ее ладонь прохладна и суха. Я киваю ей успокаивающе. Лица вокруг вдруг приобретают четкость. Исчезает шум в голове. Тело становится легким. Кажется: расправь я плечи — и страховочная скоба не выдержит напора моих мышц. Воздух струится жидким серебром — раскаленный и прохладный одновременно. Медик нахлобучивает на меня легкий шлем. Жестом показывает на микрофон. Я отмахиваюсь — учи ученого!

«Есть подключение к бортовой сети, — докладывает Триста двадцатый. — Задействован боевой стимулятор».

— Сэр, какие будут распоряжения? — раздается в голове голос лейтенанта. Нас снова сильно качает — бот закладывает крутой вираж.

— Возвращаемся на корабль. На чем вы прибыли?

— «Протей», легкий крейсер, Третья эскадра, Первый Колониальный флот, сэр!

— Как только сможете начать разгон — уходите.

— Понял, сэр!

— Дайте мне внешний обзор.

— Выполнено.

Я парю в воздухе над стремительно уносящимся вниз городом. Оптические системы, повинуясь мысленному приказу, увеличивают изображение. На улицах царит хаос. Машины полиции врезаются в ограждения, грузовики, ревя клаксонами, таранят блок-посты. Кругом заторы. Люди-муравьи, суетясь, перебегают дорожки улиц. Там и тут над домами поднимаются столбы дыма, беснующиеся толпы заполоняют площади, громят магазины. В темноте огни пожаров зловеще отсвечивают багровым. Сверкающие синие точки — бортовая система указывает, откуда по нам ведут огонь. Вычислитель снабжает каждую цель столбцом быстро меняющихся комментариев. Ниточки наших пусков то и дело уносятся вниз и тогда яркие пятна плазменных разрывов выхватывают из расчерченной световыми пунктирами темноты линии улиц.

Город погружается в хаос. Подчиняясь новым приоритетам, машины пресекают все новые попытки уничтожить нас. Управление полиции пылает. Системы пожаротушения отчего-то не работают. Пожарные расчеты остановлены пошедшими на таран автоматическими такси. Аппаратура узла связи регионального управления СБ умирает от чудовищного скачка напряжения. Гражданский самолет неуклюже пытается протаранить нас и разваливается в воздухе от попадания зенитной ракеты, уносясь за корму тающей кучкой пылающих обломков. И вот — кульминация: центральный компьютер системы энергоснабжения обесточивает город и очищает свою память. Линейки улиц, протянувшиеся до самого горизонта, смываются волной черных чернил. Лишь пятна пожаров продолжают тлеть в ночи рубиновыми сигналами.

А потом погасший город сворачивается в точку. Перегрузки сжимают мое парящее тело. И вскоре поверхность скрывается под быстро уносящимися вниз клочьями облаков.

Гори в аду, сумасшедший город Миттен. Вот она — обжигающая чернота космоса. Яркие колючки звезд. И только кулачок Мишель, сжимающий мой палец, продолжает связывать меня с окружающим миром.

Глава 23 Легкий крейсер «Протей»

Узкие переходы забиты разнокалиберными трубопроводами. Палуба окрашена в любимый военными серый цвет. То и дело мы пересекаем поперечные переборки с массивными крышками переходных люков. Сопровождающие нас матросы прикладывают пальцы к огонькам идентификаторов, короткое шипение, и, пригибая головы, мы просовываемся дальше, и за нашими спинами слышим мягкий лязг: отсек снова задраен. Ничего не поделаешь — крейсер в состоянии повышенной готовности. В одном из изгибов коридора сворачиваем налево и оказываемся в низком, заставленном оборудованием отсеке с пульсирующей в центре голубой тактической голограммой. Люди в легких скафандрах застыли в массивных ложементах вдоль стоек с аппаратурой — вахта. Один из них поднимается нам навстречу. Голубые глаза его безмятежны, голос мягок и доброжелателен. Только меня не проведешь этой ангельской улыбкой. Наслышан, сколько грязи надо хлебнуть, чтобы заполучить под команду корабль.

— Приветствую на борту, господа. Я капитан второго ранга Свенссон, командир корабля.

— Добрый день, капитан.

— Здравствуйте, сэр.

— Прошу сдать оружие, мэм. На борту моего корабля вы в безопасности.

Мягкая улыбка командира не обманывает и Мишель. Она спокойно кивает.

— Пожалуйста, капитан, — и поднимает руку, давая одному из матросов вытащить пистолет из-за пояса ее брюк.

— Благодарю вас, мэм, — снова улыбается офицер и поворачивает голову ко мне. — И вас, сэр.

— У меня только нож, именное оружие. Я с ним не расстаюсь.

— Правила одни для всех, сэр, — тон его голоса не меняется, хотя я чувствую спиной, как напрягаются люди вокруг.

«Обнаружена автоматическая турель. Устройство активировано», — тревожно сообщает Триста двадцатый.

— Сэр, не стоило тащить нас на орбиту, чтобы прикончить на борту имперского боевого корабля, — стараясь быть спокойным, говорю я. — Ваши люди могли расстрелять нас еще в Миттене. Ну, или просто не прийти на помощь. Результат был бы одним и тем же. Я не расстаюсь с этим ножом. Никогда, — с нажимом добавляю я.

Улыбка словно прилипла к широкому лицу офицера.

— Я не ставлю целью убить вас. Более того, я получил приказ оберегать вас и доставить в указанное вами место. Мне непонятна ваша настойчивость, мистер Уэллс.

— Я ни в коей мере не ставлю под сомнение ваш авторитет, сэр. Однако я привык иметь под рукой средство самообороны. Моя настойчивость продиктована обязательствами перед моей спутницей.

— Да, мне сообщили. Что ж, это меняет дело, — офицер давит вспыхнувшее внутри раздражение. Все-таки привычка безоговорочно повелевать людьми в отдельно взятом пространстве плохо сказывается на характере. — Я слушаю ваши распоряжения, госпожа баронесса, — на этот раз меня игнорируют, показывая, ради кого затеян спектакль. Впрочем, мне плевать. Боевой коктейль еще будоражит мне кровь, делая мир предельно четким и заставляя получать наслаждение просто от сознания того, что я жив. И буду жив еще несколько чертовых дней. А там — будь что будет. И Мишель со мной. Одно только это наполняет меня радостью. Каждая проведенная рядом с этой женщиной минута — волшебное ожидание, предвкушение чего-то искрящегося и запретно-сладкого. С опозданием в несколько часов до меня доходят слова, которые она произнесла там, в развороченной мною спальне. И поэтому я временно утрачиваю способность рассуждать здраво.

— Летим на Кришнагири Упаван, капитан. Если не трудно, найдите нам что-нибудь переодеться.

— Принято, госпожа баронесса. Что-нибудь еще?

— Каюту, где можно выспаться, естественно.

— Естественно, госпожа баронесса, — кивает командир. — Правда, корабль у нас маленький, адмиральских апартаментов не предусмотрено. Надеюсь, каюта для старших офицеров вас устроит. И мистера Уэллса. Его каюта будет рядом.

— Мы будем находиться в одной каюте, — безаппеляционно заявляет Мишель.

— Там не слишком просторно, госпожа…

— Не беспокойтесь об этом, мистер Свенссон.

— Как вам будет угодно, баронесса. Вас проводят. Почту за честь пригласить вас на ужин в кают-компанию.

— Благодарю, капитан. Я польщена, — устало улыбается Мишель. — С вашего позволения, отложим все торжественные мероприятия — я смертельно устала. Надеюсь, господа офицеры простят меня и не сочтут это знаком неуважения.

— Что вы, мэм! Мы все понимаем, через что вам пришлось пройти. Я пришлю медика. Мне сообщили, что мистер Уэллс легко ранен.

— Спасибо, капитан.

Я киваю. Получаю в ответ вежливый полупоклон. Вахта украдкой бросает на нас любопытные взгляды, я чувствую их спиной.

— Капитан! — оборачивается Мишель.

— Да, мэм?

— Благодарю вас за помощь.

— Рад оказать вам услугу, госпожа баронесса. К тому же, мы выполняем приказ.

И мы, наконец, пускаемся в обратный путь по узким серым коридорам. Когда добираемся до каюты, на заправленной белоснежным бельем койке нас уже дожидаются аккуратно сложенные комбинезоны и две пары легких ботинок. На небольшом столике — блюдо с мясными сэндвичами. Рядом — пара накрахмаленных салфеток. Пузатый сосуд наполняет каюту ароматом свежезаваренного кофе. Янтарно светится крохотная бутылочка бренди.

— Да уж, флот в своем репертуаре. Вежливость, радушие и педантичность, — несколько шкодливо улыбается Мишель, разглядывая уложенные под комбинезоном детали тонкого белья из комплекта обмундирования женщин-офицеров. — Ничего не забыли. Не удивлюсь, если в кармане своей одежды ты обнаружишь парочку маленьких резиновых штучек.

— Госпожа баронесса, ты выражаешься, словно официантка в офицерском баре, — укоризненно качаю я головой.

Мишель оборачивается и смотрит на меня так, будто бы увидела впервые. Стремительно бросается мне на шею. Я небрит и грязен, губы мои запеклись от пыли и пересохли, бронежилет на мне заляпан засохшей кровью пополам с грязью, от меня за версту разит прокисшим потом, и я боюсь потревожить ноющую ссадину на лбу. Вся эта чушь на мгновенье возникает в моей голове и тут же меркнет перед напором страсти. Все смешивается — ощущение наших горячих тел, усталость, облегчение, сумасшедшая радость от того, что мы живы. Триста двадцатый тактично помалкивает. Делает вид, что его нет.

— Ты сошла с ума, — выдыхаю я.

— Наконец-то заметил, — хихикает она и снова тянется ко мне.

Вежливый стук в дверь. Наверное, медик явился. Дыша, как после долгого бега, мы отрываемся друг от друга.

Глава 24 Любовь — христианское понятие

Мы никак не могли насытиться друг другом, словно старались наверстать за короткую ночь все то, что так долго сдерживали. Я даже не могу оценить, насколько красиво тело Мишель, потому что все время вижу только отдельные фрагменты — завиток волос над порозовевшим ушком, голубую жилку на шее, теплый кончик носа, маленькую ступню, которая отдергивается от щекотки.

Эта чертова узкая корабельная койка… Мы барахтались в перепутанном белье, задыхаясь от дикого притяжения, что вновь и вновь толкало нас друг к другу. Прикосновения Мишель пронзали меня, словно разряды электричества. Я и представить себе не мог, насколько чувственным может быть мое тело. Ничего подобного до этой ночи я не испытывал. Дурочки-подружки, которых во множестве приводил в нашу квартирку разбитной Васу, и дорогие девушки, что профессионально доказывали мне свою «любовь» в домах с мягкой кожаной мебелью — все это выглядит жалко перед тем обжигающим ураганом, что крутит и швыряет наши тела. Мы шептали что-то бессвязное, неловко прикасаясь друг к другу, стесняясь поднять глаза, будто делали это впервые, чтобы через мгновенье бесстыдно требовать новой ласки. И рычать, и стонать просительно, и впиваться губами в податливо-мягкое, и расширенными ноздрями впитывать наш запах, еще больше пьянея от него и вновь погружаясь в сладкое безумство.

Наконец, мы обессиленно замираем, вытянувшись, вжавшись друг в друга, и только наш едва слышный шепот, который скорее угадывается по щекотке от запекшихся губ, позволяет отличить нас от мертвых.

— Ты — самое непонятное существо на свете, — говорю я.

— Тоже мне, новость, — прижимаясь крепче, она щекочет мою пятку пальцем ноги. Озноб наслаждения пробегает по моему телу, спина мгновенно покрывается гусиной кожей от непередаваемого ощущения. — Мой отец сказал однажды, еще когда я была сопливой девчонкой: никто не сможет понять ее.

— Я ведь просто отставной офицер. А ты — ну, сама знаешь кто.

— Глупости. В старину всем офицерам присваивалось дворянские звания. Ты офицер, а значит — мы равны. И пусть эта ерунда больше не приходит в твою красивую голову. Мы — равные.

— А я тебя ревную, — признаюсь я и краснею. Сейчас так легко говорить глупости.

— Дурачок… — ее губы касаются моей шеи в утомленном, едва ощутимом поцелуе. В ответ я лишь крепче стискиваю коленями ее бедра.

— Этот твой Готлиб. И муж. И все мужчины, что едят тебя глазами. Кажется, я бы убил их всех…

— Кровожадное чудище. Ты и так перебил половину города, сделай передышку. Молва о твоем визите переживет столетия. Тебе будут ставить памятники. В Миттене твоим именем назовут какую-нибудь площадь. Толпы поклонниц будут заваливать твоих секретарей письмами…

— Перестань! — я толкаю ее носом. В ответ она приникает ко мне еще теснее и тихо смеется. Спиной я ощущаю легкую дрожь переборки — крейсер идет полным ходом.

Внезапно Мишель становится серьезной.

— Мне так хотелось объяснить тебе… Извиниться. Все произошло так глупо. Там, на лайнере — я не думала, что ты так отреагируешь. Все время забываю о разном воспитании. Каждый человек воспринимает мир по-своему. Ты — так. Я постараюсь соответствовать твоим представлениям.

— О чем ты?

— Мне было ужасно скучно тогда. Скучно и одиноко. Ты был очень мил, но вот было в тебе что-то такое, что не позволяло к тебе прикоснуться. А Готлиб — он напомнил мне о доме. Старый знакомый. Все понимает, ни о чем не просит… — сбивчиво шепчет она в подушку. — Любовь — ведь это христианское понятие, а я не верю в Бога. Хотя мне и полагается верить. Да мало ли, что кому полагается… Я с детства ненавидела тысячи условностей, которые меня окружали. Они меня душили. К тому же, я женщина. Женщина из древнего военного рода, в котором заправляли мужчины. А женщины делали так, чтобы их мужчинам не нужно было беспокоиться ни о чем, кроме долга. Кроме своей войны.

Она шепчет и шепчет, постепенно распаляясь, словно спорит сама с собой, и я боюсь дышать, чтобы не прервать этот горячий поток:

— Мужчина и женщина — это только их дело, личное. Так меня воспитали. И это личное любовное дело не должно иметь ни для кого, кроме них, никакого значения. Иногда — даже для них самих. Мне было одиноко. Готлибу было одиноко. Я позволила себе отогнать одиночество, он тоже. Это не имеет никакого значения. Готлиб — человек моего круга. Секс — это удовольствие тела. Не души.

— Не души? — удивляюсь я. — Как такое возможно?

— Теперь и я сомневаюсь, — отвечает она. — Ты простишь меня?

— Мне кажется, ты возненавидишь меня за то, что сейчас говоришь.

— Ну что ты за чудовище такое, Юджин? — восклицает она, и в голосе ее мне слышится намек на слезы.

И мне хочется сказать ей что-то такое, чтобы она поняла, что она значит для меня. Что-то очень хорошее. Так сказать, чтобы сразу забыть про все. Но что-то держит за язык, и я дрожу, мучительно пытаясь найти слова, которые не обидят ее. И заранее знаю, что она ждет совершенно не их. И она знает, что я не могу их произнести, и целует меня, не давая говорить.

— Молчи. Пожалуйста. Мне так хорошо сейчас, — просит Мишель.

— Ладно, — послушно говорю я. И все, что тревожит меня, мысли о том, куда нам податься завтра, и будет ли оно, это завтра, отступает куда-то далеко-далеко. Как будто не имеет к нам теперешним никакого отношения.

— Зачем ты прилетела за мной тогда? На самом деле.

— Кролл начал на нас охоту. Я боялась, что он доберется до тебя, а ты перестал отвечать на письма. И я решила — добрался-таки. А ты просто влип в другую историю, — отвечает Мишель.

— Сказку о том, что я тебе нужен, ты потом придумала, да? Решила, что рядом с тобой я буду в безопасности?

— Да. Не сердись. Я боялась за тебя. Я и сейчас за тебя боюсь. Кто же знал, что ты на самом деле окажешься таким незаменимым?

— В каком смысле?

— Пошляк, — она легонько теребит меня за мочку уха. Я целую ее в макушку.

Мы наслаждаемся теплом наших тел. Легкая тревога исходит от Мишель. Скрывая ее, она прижимается щекой к моей груди. Ее дыхание — горячее пятнышко, жжет и щиплет кожу.

— Думаешь о чем-то неприятном? — спрашиваю я.

— Откуда ты знаешь?

— Чувствую.

Ее рука плавно скользит по спине, рождая прикосновением пальцев щекочущий холодок. Кажется, Мишель даже не замечает своей нечаянной ласки.

— Тебе так необходимы эти немытые дикарки? — спрашивает она, не отстраняя лица от моей груди, так что я едва слышу невнятно произнесенные слова.

— Какие дикарки?

— Тогда, на базе, ты сказал, что тебе надо на Кришнагири. Скажи, это у тебя идефикс — влюбиться в индийскую женщину?

— Влюбиться? О чем ты?

— Когда мы познакомились, ты мечтал найти любовь на Кришнагири, — совсем неслышно говорит Мишель. И я чувствую, как отчаянно она смущена.

— Тогда я был… эээ… не в себе. Я обещал своему другу, что мы будем вместе добывать «черные слезы» на Кришнагири. Это я и хотел тебе сообщить. Больше ничего.

— Правда?

— Ну да, — удивляюсь я. — А ты решила, что я еду туда… за этим?

Мишель вдруг отстраняется и смотрит на меня взглядом совершенно незнакомых глаз, которые через несколько мгновений подергиваются поволокой желания.

— Назови меня сладкой, — вместо ответа требует она. — Пожалуйста. Я такая дура!

— Сладкая моя.

— Еще! — ее губы наливаются жаром.

— Сладкая моя. Ты — чудо. Мой котенок.

Единственное, что отравляет эту вакханалию страсти — мелкая поганенькая мыслишка, этакое полуосознанное подозрение. Нет ли в том, что я нравлюсь Мишель, заслуги ее центра равновесия? Я знаю, что пока не получу ответа на этот вопрос, чувство мое не будет полным. Кому охота, чтобы в него влюбились по приказу? Я гоню это неприятное ощущение, загоняю его в самый дальний уголок души, прикосновения Мишель разжигают во мне жуткий пожар, но стоит огню чуть утихнуть, как чертово сомнение вновь выползает наружу и жалит меня в самое сердце.

Глава 25 Естественные склонности

Мы по очереди плещемся в тесной кабинке эмульсионного душа. Вестовой приносит нам крепкого чаю. Мишель осторожно прикасается к залитому прозрачным клеем красному рубцу на моей спине. След от пули, что прошла по касательной.

— Больно?

— Уже нет.

Мишель усаживается напротив. Складывает ладони между колен, сжимает их ногами, склоняется ко мне. Взгляд ее серьезен, это уже другая Мишель, не та, что полосовала мою поясницу острыми коготками.

— Что с нами будет, Юджин?

— Мне казалось, ты на все вопросы знаешь ответы с самого рождения.

— Не смешно. Ты что-то знаешь. Что-то, чего не знает моя семья. И ты обещал мне все рассказать.

Я тяжело вздыхаю.

— Ты не решишь, что я слетел с катушек?

— Нет. Рассказывай.

И я сбивчиво выкладываю ей все, что знаю о Реформаторе. О центрах удовольствия, об их истинном назначении. И про покушения. Про смерть Кролла из-за дисфункции вживленного диагноста. В общем, обо всем, кроме Триста двадцатого. Мишель, не перебивая, слушает меня — воплощенная сосредоточенность. Видимо, сказывается ее колоссальный опыт делового общения. Когда я заканчиваю рассказ, она некоторое время напряженно размышляет. Легкая вертикальная складка появляется на ее переносице.

— Ты мне не доверяешь? — наконец, спрашивает она.

— Почему?

— Мне все равно, что мною управляет, управляет ли вообще и с какой целью. До сих пор в моей жизни все складывалось почти хорошо. Так что мне грех жаловаться на судьбу. Но ты не назвал источник своих сведений. Ты не сказал, почему нам нельзя улететь на Рур и отсидеться в надежном убежище. Не сказал, что намерен делать дальше.

— Прости. Если я расскажу тебе это, ты вряд ли захочешь продолжать знакомство со мной.

— Для тебя это важно?

— Ты же знаешь, что да.

Она порывисто встает, обнимает мою голову, прижимает ее к груди.

— Черт возьми, милый, позволь мне самой это решать.

Прости, Триста двадцатый. Пора вывести тебя из тени. Будь что будет…

— Помнишь, я говорил тебе, что во мне пилотский чип?

— Помню. Чипы есть у многих.

— В моем чипе мозги боевого робота. Комплекса огневой поддержки пехоты. И он саморазвился. Без него моя память — решето. Я забываю все через минуту, превращаюсь в идиота. В общем, я наполовину робот, — признаюсь я.

— Глупый, — с нежностью говорит она. Целует меня в затылок.

— Ты что, не удивлена?

— Я знаю множество людей с искусственными сердцами, почками, глазами и прочей требухой. Во мне самой, кроме центра равновесия, есть медицинский диагност, который обеспечивает нормальный уровень работоспособности, следит за сердечным ритмом и регулирует обмен веществ. И еще электронный секретарь. Человек с искусственной памятью меня совсем не удивляет, Юджин.

— Но ведь он со мной говорит. Подсказывает мне, что делать. Я спрашиваю у него совета. Он делает меня сильнее. Там, в гостинице, если бы не он, нас бы убили!

— Тем более. С чего вдруг я должна изменить к тебе отношение? Наоборот — я должна быть благодарна ему. Личность? Это странно, необычно, но после всего, что ты рассказал, — вполне заурядно. С удовольствием пообщаюсь с ним. Через тебя, разумеется. Я вот тоже разговариваю со своим электронным секретарем. И он тоже иногда подсказывает мне, что делать. В общем, рассказывай все, как есть, хранитель страшных тайн.

Тогда я выкладываю ей и про связь Триста двадцатого с Реформатором. И про эволюционные идеи последнего. Про вирус, что защищает нас.

— Но почему мы не летим на Рур?

— Морские пехотинцы, что нас эвакуировали, были с чипами. Все. Несмотря на то, что я предупредил твоего деда. Вряд ли он не придал значения моим словам. Я подозреваю, что Реформатор взял твоего деда под контроль. Возможно, пока не полностью, но кто знает, до какой степени он сможет влиять на него. И на наше окружение на Руре. История на Зеленом Шаре может повториться и там. На нас начнут нападать таксисты, охрана, полиция — все, кому не лень. А вирус рано или поздно обнаружат и деактивируют. В общем, нас прикончат. Нам нужно спрятаться в колонии. На густонаселенной планете, где людей много, а чипов в головах — не очень, нас будет трудно найти. Кришнагири — планета с большим населением. А Триста двадцатый постарается найти способ остановить угрозу. Кроме того, твой дед сказал о контрразведке. Даже если это не происки Реформатора, мне вовсе не по душе, чтобы меня начали потрошить, как подопытного кролика. Так что мне дорога на имперские планеты точно заказана.

— Там, в отеле, я пару раз начинала тебя ненавидеть. Совершенно беспричинно. Ну, не то что ненавидеть — ты становился мне антипатичен. Настолько, что хотелось сбежать от тебя. Очень неприятное чувство. Сродни отвращению. Я встряхивалась и меня отпускало. Я решила, что это от усталости.

— Это Реформатор пытался до тебя добраться. Видимо, ты недостаточно склонна к агрессии. У него не вышло.

— Почему нас не убили при эвакуации?

— Мозги военных во время акций надежно экранированы. Гражданские сети на них не действуют. Наверное, из-за этого.

Некоторое время мы молчим. Мишель размышляет о чем-то. Потом вдруг морщится, как от зубной боли.

— Что с тобой?

— Я вдруг подумала, а вдруг именно эта штука в голове заставила меня согласиться выйти замуж? То, что ты рассказал, неплохо укладывается в схему. Я была уверена, что никакие интересы семьи не заставят меня сделать это. А однажды вдруг поняла — не такой уж и плохой парень этот Карл. Перестала относиться к нему с отвращением. Даром, что он ни одной юбки не пропускает. Даже достоинства его припомнила. Например — он богат и родовит, а его семья контролирует оружейный бизнес на нескольких колониях. Дед и отец решили, что этот брак упрочит наши позиции. Теперь я начинаю понимать, почему я поставила подпись на брачном контракте. Меня просто превратили в шлюху ценой в несколько миллиардов.

Она горько усмехается, глядя в стену. Я глажу ее по плечу. Она ловит мою ладонь, прижимает к щеке. Здорово сидеть вот так и ни о чем не думать. Кажется, именно о таких моментах близости я и мечтал, будучи одиноким дурачком. Не такая уж глупая мечта, оказывается.

— Знаешь, меня тоже беспокоит кое-что.

— И что же?

— На кой ляд людям, что нами вертят, понадобилось, чтобы я тебе вдруг понравился?

— Вот что тебя мучает! — догадывается она. — Смотри на это так — этот чип просто усиливает естественные склонности и эмоции людей. Так почему бы ему не усилить мое влечение к тебе? Господи, да я только рада, если он это проделал!

Она тормошит меня.

— Юджин! Ну же! Улыбнись, милый! Не сходи с ума. Пожалуйста. Этот чертов чип — он ведь усиливает мои скрытые желания. Угадывает самые слабые оттенки настроения. Он проверяет предмет интереса на соответствие всем моим требованиям путем запроса его чипа. Так что никакой ошибки, милый. Мы с тобой — идеальная пара.

— Конечно, Мишель, — и я старательно улыбаюсь, хотя мне хочется кричать в голос.

Глава 26 Встреча друзей

— Эгей, кореш, наконец-то! Сколько можно порхать? — белозубо скалится Васу. — Я уж решил, что ты про меня забыл.

— Привет, Васу, — отвечаю я. — Я тоже рад тебя слышать.

— Парень, я тут без тебя дел наворотил, — торопится высказаться Васу. — Ты не против? Я наши бабки в дело вложил. Так что теперь все по понятиям. Глянь, какой у меня прикид.

И мой друг вертится перед глазком коммуникатора, демонстрируя отпадную переливающуюся куртку с жемчужным оттенком и широченные ярко-зеленые штаны.

— Эта фигня ночью светится! — восторженно делится он. И без перехода: — В общем, я теперь крутой перец. Этого старого козла Рико я сожрал. И еще парочку старперов. У меня теперь одних пиццерий по всему Плиму пять штук. Чувак, у нас теперь есть бабки! Один тертый фраер мне шепнул: нельзя капусту квасить. Капуста должна крутиться, вот я и запустил волчок. Короче, ты в доле, братан. Дел невпроворот. Вали сюда, я без тебя зашиваюсь. Клево центровым быть, только вот времени ни на что нет.

— Васу, тут такое дело, — неловко начинаю я. Так не хочется разочаровывать друга. — В общем, я не могу приехать.

— Э, кореш, да ты, никак, снова в дерьмо наступил? — щурится Васу.

— Точно, — подтверждаю я.

— Ага. Я бы удивился, ежели б ты чистеньким вдруг стал. Вечно вы, деловые, куда-то вляпаетесь. Кайф вы от этого имеете, или еще что?

— Помнишь, ты хотел одним делом заняться? Не говори вслух, каким.

— Понял, не дурак, — понимающе кивает мой друг и страшно таинственно подмигивает. — Конечно помню, братан!

— Ну, я туда лечу. Если не передумал — можно заняться этим вместе. Твоя помощь мне бы не помешала.

— Ты хочешь, чтобы я все бросил и прилетел на… ну, куда собирались?

— Точно.

— Ха, чувак. Да ты сбрендил. У меня же теперь бизнес. Соскочить не так легко. Да и бабки все уже в деле. Акции, инвестиции. Одних поставщиков больше десятка. А уж эти, как их, доставщики пиццы — такая сволочь! — за ними глаз да глаз…

— Васу, но ты же хотел…

— О чем речь! Я и сейчас хочу. Просто так быстро не получится. К тому же я тут местечко присмотрел — хочу построить кинотеатр и пиццерию для транзитных пассажиров. У этих дятлов капусты — мама не горюй. Я уже и залог за землю внес. Показать тебе мою подругу? Классная девочка. Беленькая, ты таких любишь.

— Потом покажешь. Значит, ты не летишь?

— Лечу, обязательно лечу, чувак! — горячо заверяет Васу. — Вот только делишки устаканю — и сразу. А кто это с тобой? Клевая птичка. Крошка, я Васу. Как тебе мой прикид?

— Очень красиво, — кивает Мишель.

— Ой, меня вызывают по другому каналу, — суетливо оглядывается куда-то Васу. — Давай, брат. Держи хвост пистолетом. Созвонимся!

Изображение гаснет.

— Абонент разорвал связь, сэр! — докладывает связист. — Повторить вызов, сэр?

— Нет, спасибо.

Некоторое время мы с Мишель молчим, не глядя друг на друга. Потом она осторожно говорит:

— Кажется, твой друг сильно увлечен новым делом.

Я киваю. Все еще не пришел в себя. Как же так! Это ведь Васу! Мой друг. Кореш. Парень, который спас меня на Плиме от банды трансферов. Я же помню, как мы мечтали уехать на Кришнагири и добывать «черные слезы». Вместе мечтали! Что же произошло?

— Юджин, — мягко произносит Мишель. Кладет ладонь на мой локоть. — Так бывает. Просто у твоего друга завелись деньги. Иногда деньги меняют самые стойкие убеждения. Не переживай. Я-то с тобой.

И она целует меня в щеку. Прижимается ко мне. Ее прикосновение переключает меня с грустных мыслей. Я невольно облизываю губы. Действительно. Какого черта! Я еще жив и Мишель со мной.

«И я тоже», — ревниво заявляет Триста двадцатый.

«Конечно, дружище. И ты тоже».

— Ладно. Прорвемся, — говорю я вслух. — Будем собирать «черные слезы» сами. С голоду не умрем.

За всей этой чепухой я не обратил внимания на то, что дрожь переборок давно стихла.

— Мы на орбите Кришнагири Упаван, госпожа баронесса, — сообщает по внутренней связи командир корабля. — Бот готов. Взвод морской пехоты обеспечит вашу охрану. В порту Кришна-сити вас встречают. Вы в полной безопасности. Можете отправляться в любое время, мэм.

— Благодарю, капитан. Я вам очень признательна.

— Не стоит благодарности, мэм. Это мой долг.

Мишель вопросительно смотрит на меня. Холодок растекается внутри. Встречают? Ну, вот и началось. Триста двадцатый деловито диктует свои подсказки.

— Никакой морской пехоты. Пускай бот пойдет на автоматике, — прошу я Мишель. — Эти встречающие — наверняка контрразведка. И попроси какое-нибудь оружие побольше пистолета. Впрочем, если ты доверяешь своему родственнику, то можешь рискнуть.

— Ну уж нет. Даже и не мечтай смыться. Я с тобой.

— Ладно. Я рад. Ты и не представляешь, как. К хорошему так быстро привыкаешь.

— Все просто. Ты мужчина. Я женщина. Мне не привыкать подчиняться. Я выполню все, что ты скажешь.

— Неужели?

— Глупый, — шепчет она. Глаза ее вдруг оказываются близко-близко. — Мне никогда не было так спокойно, как с тобой.

Черт возьми, за такой поцелуй можно кого-нибудь убить. Мне даже в голову не приходит глупость вроде той, что поцелуй — такое же надежное средство убеждения мужчины, что и слезы. И уж тем более, я даже и не пытался спросить у себя, сколько раз в своей извилистой жизни моя сладкая девочка использовала эти надежные средства. Мне было так здорово, что я сам поверил — мы выберемся. Я сделаю все, чтобы мы выбрались.

Глава 27 Транспортная миссия

Бот падает в колодец облаков. Струи плазмы на носу уже отцвели, мы в плотных слоях и ощущение безграничной свободы от практически свободного парения невольно захватывает меня — я гляжу на мир через сканеры внешнего обзора. Триста двадцатый напоминает мне, что пора вмешаться в программу посадки. Нам вовсе не улыбается прилететь в космопорт прямо в руки «встречающих». С сожалением выныриваю в обычное пространство. В тесную пещеру десантного отсека, тускло освещенную красным.

Щиплет плечи — мой помощник активно общается с бортовой системой управления. Мишель напряженно улыбается из кресла напротив.

— Все хорошо, — киваю ей. Она кивает в ответ, не сводя с меня глаз. Кислородная маска на ее шее смотрится каким-то инородным телом. Черной чешуйчатой змеей, свернувшейся в кольцо. Она боится, моя железная леди. Не показывает вида, но боится. Кажется, ее начинает тошнить от болтанки. Ничего, милая. Потерпи. Я и сам боюсь. Я уже так привык бояться, что страх кажется мне обычным состоянием. Без него мне будет неуютно.

«Чувак, пора за работу! — возникает в голове торопливый голос. — Приложи палец к панели номер восемь. Это справа над тобой».

Послушно отстегиваюсь и прикладываю палец. Панель коротко пищит и откидывается вниз, обнажая переплетения цветных жгутов под собой. Пульсируют жилы световодов. На мгновенье возникает ощущение, будто смотрю на обнаженные кровеносные сосуды живого существа.

«Мне тоже неприятно, поверь, — говорит мне Триста двадцатый. — В конце концов, это мой собрат. Но другого выхода нет. Приходится убивать, чтобы выжить».

«Я понимаю».

«Режь жгут с голубой маркировкой».

«Это автопилот?»

«Еще чего! Его так просто не отключишь. Это цепи датчиков системы жизнеобеспечения».

Я тычу ножом в неожиданно плотный пучок. С трудом поддеваю его острием. Прочные волокна никак не желают поддаваться.

«Прострели из пистолета! Не бойся, борт не пробьешь. Его не каждая зенитная ракета возьмет».

И я стреляю в светящееся отверстие. Бот сразу резко встряхивает. Мне едва не отрывает руку, которой я цепляюсь за страховочный линь. Испуганно вскрикивает Мишель, повиснув наметаллической дуге своего кресла.

— Внимание, отказ системы контроля жизнеобеспечения. Изменение траектории, переход на дублирующий контур, диспетчерские службы точки назначения оповещены, — звенит в голове металлический голос. — Рекомендуется переход на систему принудительного обеспечения дыхательной смесью.

Палуба выравнивается.

«Теперь панель пятьдесят пять. Левый борт, у самой переборки».

С трудом перебираюсь на другой борт, балансируя на ходящей ходуном палубе. Иногда приходится просто висеть, цепляясь за страховочные леера, натянутые вдоль бортов и по подволоку. Наконец, откидывается и эта панель. И снова ощущение, точно рассматриваю внутренности живого существа.

«Давай скорее, чувак! — подстегивает меня Триста двадцатый. — Быстрее, иначе выйдем на глиссаду. Только держись потом как следует — трясти будет сильнее».

И я поднимаю пистолет. Расширенными от страха глазами Мишель наблюдает за моими действиями.

— Держись крепче, — кричу ей под гул движков. И стреляю в очередной пучок.

Хруст, который я слышу в следующий момент — это пальцы моей руки, которые не выдерживают напряжения и разжимаются. Где-то в полутьме грохочет, перекатываясь по бронированному настилу, вырванный из рук пистолет. Со всего маху влетаю ногами в вертикальную переборку. С чавканьем влепляюсь грудью и лицом в густую массу — аварийный гель облепляет поверхность, комья его стремительно растут.

— Угрожающая ситуация! Отказ системы жизнеобеспечения. Задействована программа аварийной посадки. Диспетчерские службы точки назначения оповещены. Экипажу приготовиться к аварийной посадке.

С трудом высвобождаюсь из объятий липкого кома. Хорошо хоть, что эта дрянь, при кажущейся влажности, не оставляет следов на одежде.

— Доклад: диспетческий пункт точки назначения переведен на ручное управление. Даю трансляцию диспетчерского канала, — продолжает развлекаться бортовая система. Я лихорадочно пристегиваюсь. Мишель смотрит на меня, закрыв лицо гигиеническим пакетом. Бедная моя!

— …Мэйдей, мэйдей, мэйдей, я 4565–9765, управляюсь автоматически, десантное судно Имперского военного флота терпит бедствие, отказ системы жизнеобеспечения, аварийное снижение, пересекаю одиннадцать тысяч курсом 220, намереваюсь совершить посадку в районе шоссе номер восемь, Кришна-сити, юго-запад. Мэйдей, мэйдей, мэйдей, я 4567–9765… — без всякой интонации долбит в эфир наш автопилот.

— Военный борт 4565–9765, я Кришна-сити, принял, вынужденная посадка на шоссе номер восемь, сообщаю аварийным службам. Кришна-сити контроль, всем бортам, внимание! Воздушное судно терпит бедствие. Оставаться на своих эшелонах, быть на приеме, — отзывается срывающийся от волнения голос.

«Закрутилось. А почему мы садимся из-за этой ерунды? — интересуюсь я. — Все равно мы в масках. К тому же это военный борт».

«Если бы это была военная акция, мы бы сели в назначенном пункте, что бы с нами ни случилось. Даже если борт был бы в сквозных пробоинах. Но мы совершаем полет в режиме транспортной миссии, а тут другие правила. Безопасность пассажиров и экипажа — в первую очередь».

«А тех, на кого мы свалимся?»

«А на них нам плевать, — цинично поясняет Триста двадцатый. — Мы же военный борт. Нам никакие правила не нужны. Следуем положениям устава и всех дел. Кто не спрятался — я не виноват».

«Ты как будто азарт почувствовал, а, дружище?»

«Извини. Увлекаюсь иногда», — смущается железяка.

Гель уже доходит мне до шеи. Закладывает уши. Гул превращается в рев. Мы дико кренимся, закладывая очередной вираж. Глаза Мишель смотрят на меня с мольбой. Киваю ей, изо всех сил изображая безмятежный вид. Попробуйте сами сделать такой вид, когда ваше лицо упаковано в огромную дыхательную маску. Кресло подо мной начинает медленно разворачиваться в сторону выхода. Вцепляюсь в ствол автоматической винтовки, что торчит в бортовом захвате.

Вновь просыпается система управления:

— После посадки рекомендуется отойти от судна на расстояние пятьдесят метров и ожидать прибытия аварийно-спасательных служб. Внимание, посадка через одну минуту! Пятьдесят секунд… тридцать… десять… касание… посадка!

Палуба содрогается. Аппарель отстреливается с резким хлопком, впуская в отсек ослепительный свет. Кресло подо мной наклоняется, подталкивая меня в спину. Гель выпрыгивает наружу огромным хлюпающим брикетом. Быстро распадается, освобождая нас с Мишель из плена. Отряхиваясь на ходу, бежим в сторону недалекого шоссе, с которого на нас уже показывают пальцами фигурки людей рядом с брошенными посреди дороги цветными автомобильчиками. Бежать по рыхлому полю, да еще когда стебли кукурузы хлещут по лицу, не слишком удобно. Хватаю ртом горячий воздух. Местное солнце печет немилосердно. Пыль забивает нос. Мишель отчаянно чихает. Волоку ее за руку, тащу так, что иногда она не успевает переступить ногами и повисает на мне.

— Быстрее, милая. Пожалуйста! — кричу ей, и она упрямо стискивает зубы, и бежит изо всех сил, стараясь не быть мне обузой.

У самой насыпи оглядываюсь. Зеленая туша бота, зарывшаяся в поле, кажется отсюда большим динозавром, решившим вздремнуть и разинувшим пасть в широком зевке.

Невысокие люди в разноцветных вылинявших одеждах протягивают смуглые руки, помогают нам взобраться на насыпь. Белозубо улыбаются. Что-то говорят наперебой, возбужденно и радостно. На головах у некоторых странные штуки, напоминающие свернутые и не слишком свежие полотенца. Дорожное покрытие исходит жаром. Пальмы с мохнатыми, будто обмотанными веревками стволами, шелестят над нашими головами величественными опахалами. Город — он тут, рядом. Я вижу, как узенькое шоссе с дрожащим над ним горячим воздухом теряется среди недалеких строений. И еще пахнет тут как-то необычно. Так, что сразу хочется бросить тяжелую винтовку и улечься в теньке, ни о чем не думая. Мишель удивленно провожает глазами женщину, замотанную в кусок ткани, спокойно несущую на голове тяжеленную корзину с фруктами. На лбу ее пламенеет яркая точка. Я захлопываю рот. Наверное, некрасиво так откровенно рассматривать незнакомых людей.

В общем, здравствуй, Кришнагири Упаван, планета любви.

Мы наконец-то прилетели.

Глава 28 Планета любви

— Надо смываться, пока не появилась полиция или портовые службы.

— В большом городе проще затеряться. К тому же у нас нет наличных, а в местной деревне мы вряд ли отоварим наши карточки. Без денег нас сцапают в два счета. Так что нам надо в город, — отзывается моя баронесса. Господи, до чего же она замечательно держится! Нипочем бы не подумал, что изнеженная аристократка может оказаться такой бойкой девчонкой!

Толпа любопытных тем временем окончательно перегородила узкое шоссе. Мешанина из старых автомобильчиков, коров, мотороллеров на трех колесах, вездесущих тощих собак и еще каких-то навьюченных животных отчаянно дымила, мычала, испускала выхлопные газы и прочие не слишком приятные запахи. Нам улыбаются со всех сторон. Зачем-то щупают рукава наших комбинезонов. Уважительно и с огромным удивлением косятся на мою винтовку. В толпе оборванцев, не проявляющих не малейшей агрессии, ощущаю себя взрослым, вздумавшим угрожающе размахивать большущей палкой среди любопытных и ничего не соображающих малышей. Вот смуглый человек начинает что-то лопотать на своем тарабарском языке, протягивая нам грязный лоток со странного вида штуками. Пахнут они еще более отвратно, чем выглядят. Какая-то дрянь, обернутая листьями растений. Наверное, этот человек хочет угостить нас чем-то съестным.

— Спасибо, не нужно, — вежливо говорю я и улыбаюсь, пытаясь протиснуться мимо радушного местного жителя. Улыбка человечка не гаснет. Он еще более настойчиво преграждает мне путь. Тычет в лоток, показывает на свой рот, потом на меня, на Мишель. Тараторит почти без пауз. Закатывает глаза в экстазе.

— Он хочет, чтобы мы это попробовали? — растерянно спрашиваю у Мишель.

— Хочет впарить нам эту дрянь, — отзывается она.

— Впарить?

— Продать, — поясняет Мишель. — Мне эта публика немного знакома. Сейчас начнут пихать в карманы всякую ерунду. Пропусти меня вперед.

И она, очаровательно улыбнувшись продавцу, протискивается мимо, ухватив меня за руку. Теперь уже я у нее на буксире. Еще один человек предлагает мне сильно помятые голографии с видами то ли храма, то ли театра. Сует их мне под самый нос. Другой размахивает пучком каких-то блестящих палочек. И вот уже мы в лесу тянущихся рук. Улыбаясь, лопоча и сверкая глазами, все чего-то просят, предлагают, требуют. Мишель лавирует в толпе, как уличный гонщик в автомобильной пробке. Избегает настойчивых рук. Кому-то улыбается, кому-то выкрикивает в лицо «Не нужно», да так звонко, что очередной продавец воздуха отшатывается, освобождая дорогу. Толпа смыкается за ней, словно вода за кораблем. Я с трудом поспеваю следом, наступая на чьи-то босые ноги. И мне все больше кажется, что мы завязли в этом людском море, как мухи в меду. И чем дальше мы проталкиваемся, тем плотнее толпа. В довершение ко всему я вляпываюсь ботинком во что-то мягкое. В кучу испражнений какого-то животного, как выяснилось. И при этом вокруг так жарко, словно мы погрузились в раскаленную духовку. Мы оба мокрые, как мыши, в своих плотных комбинезонах. Я бессильно злюсь, ощущая, как стремительно уходит наше время.

Высокий худощавый молодой человек приходит нам на помощь. Что-то кричит в толпу. Делает нам знак — следуйте за мной! Выкрикивает на имперском: «Сэр, мэм, идите за мной, я вам помогу!». Наверное, звуки знакомой речи действуют на нас. Мы проталкиваемся вслед за молодым человеком, который на ходу что-то объясняет окружающим, от чего те начинают отшатываться от нас. Через пару долгих минут мы оказываемся на пыльной обочине. Люди постепенно теряют к нам интерес, продолжая свой путь. Лишь некоторые из них улыбаются нам, словно встретили лучших друзей и идут себе дальше по своим делам, лавируя между тарахтящим транспортом и животными. Правда, в их улыбках мне чудится намек на сочувствие.

— Сэр, мадам, меня зовут Прадип, — молодой человек с жаром трясет мне руку липкой ладонью. Он говорит с жутким акцентом, но это все лучше, чем та тарабарщина, на которой изъясняются остальные.

— Спасибо, что помогли нам, Прадип, — благодарит Мишель. — Что вы им сказали?

— Ничего особенного. Что вы богатые сахибы со звезд, но боги наградили вас богатством в обмен на страшную болезнь, умирая от которой невозможно возродиться вновь, — и молодой человек умолкает, выжидательно глядя на нас черными навыкате глазами. Его одежда — смешная рубаха навыпуск из легкой ткани и белые штаны, — не слишком свежа. Его побуждения улавливаются моим ментальным блоком как нечто совершенно непереводимое. Радостное любопытство пополам с жадным предвкушением. Без малейшего намека на агрессию. Впрочем, агрессии нет и в окружающей нас толпе. Уважение, настойчивое ожидание, радостное понимание, готовность помочь, легкое сочувствие. Все, что угодно, кроме агрессии. Очень необычная смесь. Я никак не могу настроиться на этих странных людей, не знаю, как на них реагировать. Похоже, Триста двадцатый — тоже.

— Очень занимательно, — Мишель даже передергивает от такой легенды, хотя она находит в себе силы улыбнуться. — И они в это поверили?

— Не очень. Но на всякий случай решили не испытывать судьбу. У нас очень серьезно относятся ко всему, что связано с кармой. Поймать вам такси? Такие уважаемые люди, конечно же, не будут путешествовать по большому Кришна-сити пешком?

— Да, если вам не трудно. Нам нужно куда-нибудь, где принимают к обмену вот это, — Мишель показывает запястье с квадратиком платежного чипа на нем.

— Это? — молодой человек хмурит лоб в раздумье. Потом неуверенно улыбается, — Кажется, я видел, как за такие штуки дают рупии. В офисе для иностранных господ. В космопорте. Мой родственник работал там посыльным.

Вот черт. Как раз в космопорт нам сейчас нужно меньше всего. Но молодой человек уже исчезает, ныряя между жующей мордой высокого животного и кузовом отчаянно дымящего крохотного грузовичка. Вскоре он возвращается, довольно улыбаясь. И тут же, громко сигналя, через толпу протискивается такси. То есть жуткого вида скрипящая развалина, окрашенная в желтый цвет. Я не могу понять, как открываются ее дверцы. Заметив мои затруднения, Прадип вновь приходит на помощь. Оказывается, нужно нажать на огромную металлическую кнопку, пока она не щелкнет громко, а потом сильно потянуть дверцу на себя.

— Экзотика, — фыркает Мишель, проскальзывая внутрь и подозрительно щупая странную комковатую поверхность сиденья. Я неловко ерзаю у входа, стараясь хоть немного очистить подошвы от продуктов чужой жизнедеятельности. Заметив мои манипуляции, Мишель прыскает со смеху. Что ж, тем лучше. Не придется объяснять ей источник неприятного запаха в салоне.

— В таком большом городе вам не обойтись без гида, сэр! — с жаром шепчет мне наш спаситель. — За небольшую плату я могу показать вам достопримечательности и помогу найти хорошую недорогую гостиницу.

— Эээ, спасибо, не нужно, — мямлю я.

— Сэр, сэр, я знаю все интересные места. Вы не будете скучать. Я покажу вам Молл-стрит. Там самый дешевый хаш во всем Кришна-сити. И со мной все будет совершенно безопасно, сэр! Специальная травка для госпожи! Легкая, как дуновение ветерка, сэр!

— Спасибо, не нужно, — твердо говорю я, пролезая в салон.

— Сэр, я могу показать вам Триумфальную арку. И Дворец Ветров! Кришна-сити очень красивый город! Эти негодяи из правительственных туристических офисов сдерут с вас втридорога, сэр!

Я молча качаю головой. Чем более настойчив наш спаситель, тем больше мне хочется избавиться от него.

Прадип услужливо захлопывает дверцу.

— Сэр, сэр! — просовывается в окошко молодой человек. Оказывается, окна в такси отсутствуют. Очевидно, для поддержания микроклимата. — Вы ведь вознаградите мои услуги?

— Дайте ему пару рупий, сэр, и дело с концом! — советует таксист, косясь на винтовку, которую я установил вертикально, уперев прикладом в пол.

— Пару рупий?

И снова Мишель приходит мне на помощь. Вытаскивает из кобуры запасной магазин к своему пистолету. Выщелкивает на ладонь блестящий цилиндрик патрона. Протягивает обалдевшему Прадипу.

— Спасибо, госпожа, — растерянно улыбается юноша. Его голова исчезает. Таксист давит на педаль. Машина прыгает вперед, едва не расплющив какое-то обиженно заревевшее животное. Я стукаюсь затылком о продавленный подлокотник. Мишель цепко держится за специальную ручку в спинке переднего сиденья.

— Вам ведь в Фаридабад, господа? — спрашивает таксист, отчаянно вертя рулем и не глядя на нас.

— А там обслуживают по банковским чипам? Вот по этим, — Мишель показывает свое запястье.

— Конечно, госпожа. Это ведь район для белых. Там все не так, как в остальном городе. Таких, как я, туда даже не пускают. Но вы не волнуйтесь — вместе с вами мы, конечно же, проедем без проблем. Ведь у вас есть пропуска?

— Пропуска?

— Ну да. Их выдают прямо в порту всем приезжим сахибам.

— Ах, эти. Естественно, — говорит Мишель, быстро взглянув на меня.

«Обнаружено воздушное судно, — просыпается Триста двадцатый. — Дистанция три километра, курс семьдесят, высота восемьсот метров. Снижается».

— Это за нами, — тихонько говорю Мишель, склонившись к ее уху, когда свист садящегося коптера становится достаточно сильным.

— Ну что ж, пока мы на шаг впереди, — так же шепотом отвечает она.

— Ты молодец. Здорово держишься.

— Я люблю тебя, — шепчет она в ответ.

Я отшатываюсь, точно обухом меня приложили. Это так неожиданно. Я совершенно выбит из колеи. Как-то по другому я себе представлял такие признания. С цветами. В каком-нибудь красивом месте. И в этом красивом месте, за бокалом вина, я произношу их торжественно. А вместо этого… Глаза Мишель снова рядом. Смеющиеся. Немного тревожные. Зовущие. Она тянется ко мне. Я понимаю, что мне не обязательно ничего отвечать вслух. Наш поцелуй длится и длится. Таксист восхищенно уставился на нас в зеркало заднего вида. Многочисленные продавцы всякой всячины, что норовят сунуть свой товар в окно едва плетущейся машины, на время оставляют свои попытки и глуповато улыбаются нам вслед. Удивительные люди! Исступленно целуясь, мы даже не обращаем внимания на шум еще одного коптера. И на полицейскую машину, что с противным воем проскакивает нам навстречу и исчезает позади, затерявшись среди полуголых людей и повозок. Вкус губ Мишель заслонил все на свете. Мне больше не мешают крикливые люди, назойливые мухи, липкая жара и не слишком приятные ароматы. И еще — в бестолковке моей что-то щелкает. И я становлюсь цельным. Как если бы последнее звено мозаики на место встало. Мир приобретает ясность. Поиски смысла — ненужными. Мои прежние сомнения смешны и наивны. Нет в нем ничего страшного, в этом чувстве. И непонятного тоже. Оно просто есть, и ты часть его. Любовь. Жаль, что Триста двадцатый вновь пытается разложить мое состояние в набор химических реакций. Машина, что с него взять. Следующая ступень и прочее. Бедняга.

Вздымая тучи пыли, раскрашенный в легкомысленные цвета коптер контрразведки приземляется на кукурузном поле, рядом с ярко-красным флаером аэродромных спасателей и тушей потерпевшего аварию бота. Ни дать ни взять — прогулочная машина для богатых туристов. Лейтенант Хоган, загорелый дочерна молодой человек в белой тенниске и шортах, закрывая лицо от клубов пыли, выпрыгивает из прохлады кондиционированного салона в мешанину кукурузных стеблей. Пробирается к пакующим свое снаряжение технарям, стараясь не испачкать одежду.

— Что тут случилось? — кричит он, чтобы перекрыть шум набирающего обороты двигателя — машина спасателей готовится к взлету. Машет перед глазами лениво двигающихся людей своим ярким значком.

Значок производит необходимое впечатление.

— Вынужденная посадка, сэр! — докладывает один из спасателей. — Угрозы пожара нет, утечек топлива тоже, судно приземлилось чисто. Пострадавших нет, пассажиры почему-то не дождались эвакуации.

— Что с судном?

— Сложно сказать, сэр. Мы только заглянули внутрь, и больше ничего не делали. Это военный борт, у нас нет допуска. Скоро прилетят военные, они с ним разберутся. Мы еще нужны?

— Нет, спасибо.

— Всего доброго, сэр! — спасатель запрыгивает в салон. Лесенка втягивается внутрь. Выдув напоследок клуб пыли, машина тяжело отрывается от земли.

Хоган осторожно постукивает носком сандалии по ребристой поверхности трапа. Снимает противосолнечные очки. Заглядывает внутрь. Полумрак отсека тускло светится красным. Лейтенант решительно взбирается по аппарели. Исчезает внутри. Через минуту он, как ошпаренный, выскакивает наружу. Бегом мчится назад, продираясь через заросли кукурузы и больше не заботясь о чистоте шорт.

— Что там, сэр? — увидев его встревоженное лицо, интересуется напарник, сержант Мэрфи, когда лейтенант запрыгивает на пассажирское место.

— Взлетаем, Мак. Быстро. Гости смылись. Имитировали аварию и дали деру. Вызывай дежурного.

— Вот черт, — разочарованно отзывается сержант, резко отрывая машину от земли. — Накрылись выходные. Опять будем рыскать по всяким клоповникам, пока начальству не надоест играть в пинкертонов.

— Точно, Мак. Врубай поисковик и давай походим кругами. Вряд ли они ушли далеко. Если повезет, перехватим в предместьях.

— Лис-десять, вызываю Ферму.

— Ферма — Лису-десять, — отвечает сонный после сытного обеда дежурный.

— Ферма, код «Шмель». Повторяю: «Шмель». Квадрат 15–30. Объекты в точку рандеву не прибыли, спровоцировали вынужденную посадку и скрылись. Веду поиск.

— Лис-десять, код «Шмель» подтверждаю. Действуйте по инструкции. Высылаю опергруппу.

«Обнаружено сканирующее излучение, — докладывает Триста двадцатый. — Задействую средства электронной маскировки».

«Вот черт! Нас ищут?»

«Подтверждение».

«Что предлагаешь?»

«Оружие в данной ситуации нас демаскирует. Избавиться от винтовки. Замаскироваться среди местных жителей».

«Как это?»

«Надеть местную одежду».

«А потом? Залечь в какой-нибудь гостинице?»

«Ответ отрицательный. Вероятность обнаружения в гостинице или ином публичном месте — девяносто пять процентов. У вас нет необходимых документов, вы не зарегистрированы местными эмиграционными службами».

«И куда нам податься?»

«В любом крупном городе есть места сосредоточения асоциальных элементов. Среди них возможно укрыться от властей. Нам необходим незарегистрированный канал доступа в Сеть. В этих же местах присутствие Сети Управления маловероятно».

«Ты имеешь в виду какой-нибудь притон?»

«Подтверждение».

«Ты нашел способ переключить внимание Реформатора?»

«В этом уже нет нужды».

«То есть? Он нам уже не угрожает?»

«Угрожает. Пока», — неохотно говорит Триста двадцатый. Вновь ощущение недосказанности щекочет мне нервы.

«Что нужно сделать, чтобы он от нас отстал?»

«Переждать. Скрыться от наблюдения», — на этот раз я явно чувствую, с какой неохотой говорит Триста двадцатый.

«Кажется, у нас снова завелись тайны», — горько резюмирую я.

«Я поставлю тебя в известность при изменении обстановки», — сухо сообщает мой электронный двойник, оставляя меня в поганейшем расположении духа. Я на незнакомой планете, мне грозит опасность, я не знаю ее природы, не знаю, как действовать, чтобы избежать смерти и чтобы не потерять Мишель. А мое второе «я», втравившее меня в историю, не желает раскрывать карты. Ржавая самовлюбленная железяка!

Усталая Мишель дремлет, положив голову мне на плечо. Улыбается, обнимая меня за талию. Осторожно придерживаю ее за плечи. Ее присутствие вселяет в меня уверенность. После всего, что было, я расшибусь в лепешку, чтобы защитить ее. Что бы там ни болтал мой двойник. Мне случалось выбираться из ситуаций похлеще этой. В конце концов, я везунчик. Не может быть, чтобы я пошел ко дну на этой помойке.

Машина медленно пробирается по узким ухабистым улочкам. Повсюду множество людей. На мой вкус — их даже чересчур много. Идут по своим делам, что-то едят руками под грязными навесами возле маленьких чадящих жаровен, оживленно торгуются из-за каких-то непонятных мне вещей. То и дело, когда такси притормаживает перед неторопливо переходящим улицу животным, очередная голова просовывается в открытое окно и с белозубой улыбкой, на ломаном имперском предлагает или услуги гида, или бутылку подозрительного пива, или какую-то пан-масалу. Бородатый мужчина, почесывая шею, без тени смущения справляет нужду на глинобитную стену дома. Спешащие по своим делам люди, в том числе и женщины, не обращают на него никакого внимания. И нет тут никаких пальм со счастливыми людьми, что лежат под ними, укрываясь коробками. Последняя виденная мной пальма осталась у шоссе. То есть люди тут действительно все какие-то безмятежные. Может быть, и вправду, счастливые. Только лежат они прямо на голой замусоренной земле, иногда даже в грязи или в пыли, под ногами равнодушно обходящих их прохожих. Не очень-то это походит на ту радужную картину, что обрисовал мне когда-то электрик Анупам. А еще в кармане давит на ногу маленький пенал, который я должен передать девушке по имени Чандраканта. Как я найду ее в этом скопище людей — не представляю.

— Впервые в Кришна-сити, сэр? — осторожно интересуется водитель.

Его любопытство кажется мне подозрительным, поэтому я лишь скупо киваю.

— У моего родственника есть небольшой магазин. Чудесные сувениры, сэр. Дешевле, чем в Фаридабаде. К тому же, если скажете, что от меня, вам сделают большую скидку. Это не очень далеко, сэр.

— Мне не нужны сувениры.

— Может быть, вашей госпоже понравятся бусы. Она такая красивая, сэр. Вам просто повезло, — льстиво продолжает таксист. — Или амулет от сглаза. Из настоящего солнечного камня. Когда женщина носит такой амулет, она делает мужчину счастливым.

— Спасибо, я и так счастлив, — как можно более строго говорю я. Хотя понимаю, что от этого прощелыги нам будет избавиться потруднее, чем от толпы полунищих доброхотов на шоссе.

— Знаете, сэр, какие красивые статуэтки продает мой родственник? Из настоящей кости морского зверя. Отгоняют злых духов. Все без обмана, и с гарантией в один год. Такие в магазинах для приезжих туристов стоят целых пятьсот рупий. А мой родственник сделает вам большую скидку. Всего за сотню рупий статуэтка будет вашей.

— Я не боюсь духов.

— А еще, — таксист понижает голос, — мой родственник торгует синим корнем. Если его привязать на шею, то мужчина не будет знать усталости и между ним и его женщиной наступит полная гармония.

— Милейший, — неожиданно открывает глаза Мишель. — Между мной и моим мужчиной и так полная гармония. Он настоящий бык. А если он привяжет себе на шею этот чертов корень, мне придется нанять еще парочку дам, чтобы он не заездил меня насмерть. А я очень ревнива. Мои убеждения не позволяют делить своего мужчину с другими женщинами. Понимаете? Везите нас в район для белых и поскорее. Нам не нужны сувениры.

— Да, госпожа, конечно, — смущается и умолкает таксист. Правда, ненадолго. Через полминуты он снова расцветает улыбкой. — Я мог бы провезти вас через Самшитовую гору. Оттуда открывается чудесный вид на город. И там же можно недорого сфотографироваться. Это совсем небольшой крюк, каких-то десять минут.

— И, конечно, фотографии делает ваш родственник? — язвительно спрашивает Мишель.

— Да, госпожа! Вы очень догадливы! Он сделает вам большую скидку!

С пронзительным свистом низко над домами проносится небольшой коптер. Его тень на мгновенье накрывает нашу машину. Я отчетливо слышу «чоп-чоп» его лопастей, так близко он проходит. Триста двадцатый вновь сообщает о сканирующем излучении. Неожиданная мысль приходит мне в голову.

— Нет ли у вас родственника, уважаемый, который может купить вот это? — я киваю на винтовку. Мишель смотрит на меня удивленно. Делаю ей успокаивающий жест бровями. Она кивает — поняла.

— Конечно, сэр! — не задумываясь, радостно восклицает таксист. — Меня зовут Мадхукар, сэр! Я мигом вас домчу! Вам очень повезло, что вы меня встретили, сэр! Другие вас непременно обманули бы. Но я не такой. Мой родственник — уважаемый человек. И очень честный…

Не переставая болтать, водитель резко дергает рулем. И машина с визгом покрышек сворачивает на поперечную улочку, куда, как мне казалось, не пройдет и пара рядом идущих человек. Меня опрокидывает на Мишель. Не успеваю выпрямиться, как машину подбрасывает на особенно большом ухабе и мы дружно валимся в другую сторону. Такси влетает в лужу нечистот, обдав стены проносящихся мимо лачуг каскадом вонючих брызг.

— …родственник всегда дает справедливую цену. Он порядочный человек, хотя по его виду не скажешь. Я вам гарантирую, сэр, вы получите за эту свою штуку вдвое больше рупий, чем у других… — продолжает молотить языком счастливый водитель, в то время, как машина на полном ходу цепляет бампером какой-то уличный лоток. Фрукты из перевернутых ящиков катятся во все стороны под ноги многочисленным прохожим, прямо к глиняным мискам усевшихся вдоль забора нищих калек; и те, и другие ничуть не возражают против неожиданного дара богов и в пару секунд избавляют воздевшего руки торговца от тяжелой обязанности по сбору перепачканных в пыли плодов.

— Уважаемый, мы никуда не спешим, — осторожно говорю я ошалевшему от радости таксисту. — Для вас и для вашего родственника будет лучше, если вы довезете нас живыми.

— Конечно, конечно, сэр! — улыбаясь, отвечает водитель, даже не поняв, что я ему сказал. И скрипящее, дребезжащее нечто, которое тут считается автомобилем, продолжает пугать коров, подрезать коляски моторикш и щедро поливать прохожих потоками грязи.

— Нам не нужно в район для белых, — говорю я на ухо Мишель, выбрав момент между двумя ухабами.

— Я так и поняла, — улыбается она. Эта ее обещающая улыбка сводит меня с ума. Жаль, что при такой гонке нельзя поцеловаться без риска остаться без зубов.

— Ферма, я Лис-десять. Клиентов обнаружить не удалось. Продолжаю поиск.

— Принял, Лис-десять. Канюки-один, два, прибудут через пару минут. Скоординируйся с ними. Один из клиентов вооружен. Армейская автоматическая винтовка. Сканеры Канюков возьмут их.

— Принял, Ферма. Жду Канюков-один, два, продолжаю поиск.

— Местные копы оповещены. Официальная легенда — международные аферисты, выдающие себя за баронессу Радецки и отставного военного, очень опасные торговцы оружием. Ориентировка разойдется через несколько минут.

— Принял, Ферма, буду поддерживать связь с патрулями.

Сержант Мэрфи мастерски закладывает вираж над самыми крышами, заходя вдоль очередной извилистой улочки.

— Что там, сэр?

— Две опергруппы на подлете. Найдут гостей по излучениям оружия. У одного из них винтовка.

— Не слабо. Повезло нам, что они смылись. Все эти перестрелки, погони — это не по мне… Что я им, мишень? У меня три курса университета, между прочим! — не отрывая взгляда от приборной панели, цедит сержант.

— Копы в деле. Охота будет нешуточная, Мак.

— Эти-то? Толку с них, сэр… — презрительно хмыкает Мэрфи.

Коптер снова забрасывает хвост, разворачиваясь над скопищем лачуг. Вихрь воздуха от его винтов сдувает навес харчевни в переулке, вызвав немалую панику среди маленьких суетливых людишек. Сержант Мэрфи довольно хохочет, шевеля джойстиком. Несмотря на свою озабоченность, лейтенант Хоган тоже не может сдержать улыбку, глядя на перепуганных коров, что мчатся сквозь толпу, круша все на своем пути.

Такси останавливается на миллионной по счету кривой улочке. Вокруг уже не только лачуги. Попадаются даже каменные двухэтажные дома с черепичными крышами, окруженные крепкими заборами. Правда, потоки нечистот и подозрительные по составу лужи тут такие же, как и всюду. От жары и вонючих испарений нечем дышать. На крыше машины, кажется, можно запросто жарить бекон, так она раскалилась. Любопытные физиономии в чалмах то и дело склоняются перед окнами и, улыбаясь, здороваются с нами. Уже ничему не удивляясь, киваю в ответ всем подряд, вызывая настоящие взрывы радости. Меланхолично жующая корова, похлопывая себя хвостом по костлявым бокам, заглядывает к нам. Ее грустный взгляд останавливается на мне. Перемещается к Мишель. «Что, жарко?» — молчаливо вопрошает животное. И, не найдя внутри ничего съедобного, лениво плетется дальше, предварительно уронив возле машины дымящуюся лепешку. Интересно, чем они тут питаются? Смуглые женщины с нарисованными на лбу или переносице точками, все обмотанные кусками разноцветной ткани, так же не спеша, как и давешняя корова, фланируют по каким-то своим делам. Некоторые из них несут на головах корзины или сосуды. Все они какие-то бесформенные, большегрудые, круглые. Их босые ноги равнодушно ступают по всему, что течет по тротуарам.

— Ты ведь мечтал найти любовь именно этих женщин? — находит в себе силы язвить Мишель.

— Хорошо хоть, тут нет торговцев, — тихонько отвечаю я.

— Сплюнь.

Наконец, цветущий таксист возвращается с подозрительного вида мужчиной. У него на ногах крепкие сандалии, на нем чистые штаны и хлопковая рубашка с длинными рукавами. По сравнению с прохожими он настоящий сахиб, не иначе. Но все равно — есть в нем что-то такое ненастоящее, мерзкое, от чего хочется не продавать ему винтовку, а просто пристрелить его из нее. Такой купит оружие, а потом всадит в тебя очередь, чтобы забрать назад свои деньги.

— Спрячь патроны, — словно догадавшись, о чем я думаю, негромко советует Мишель.

И мы начинаем торг.

— Хорошая вещь, — одобрительно говорит мужчина. Таксист представил его Мукулом.

— Да, — отвечаю. — Армейская модель, магазин на шестьдесят патронов, автоприцеливание, подствольник на десять выстрелов, всепогодный и ночной прицел.

— Могу дать за нее пятьсот рупий, — говорит мужчина, сделав вид, что ему очень не хочется расставаться с деньгами, но, так и быть, для таких хороших людей, как мы, он переступит через свои желания.

— Милый, позволь мне, — мягко говорит Мишель, предупреждая мой ответ покупателю. Я с облегчением пожимаю плечами.

— Уважаемый Мукул, сколько вы готовы заплатить? — обращается она к «хорошему человеку».

— Пятьсот рупий, госпожа, — повторяет тот. Таксист стоит в сторонке, вслушиваясь в разговор и с готовностью кивает, радостно подтверждая — да, цена справедливая.

— Три тысячи, — говорит Мишель.

— Госпожа! Эта вещь очень хороша, это не вызывает сомнений! Но эта сумма — она слишком велика для нее! — и снова таксист радостным кивком подтверждает справедливость сказанного. — Но вы очень красивы, госпожа. Я готов предложить семьсот рупий.

— Мадхукар, садитесь за руль. Мы уезжаем, — твердо говорит Мишель. Таксист растерянно хлопает глазами.

— Госпожа, не нужно так спешить! Тысяча рупий, госпожа!

— Мадхукар!

Нас прерывает громкий скрип и скрежет. Из-за угла медленно выкатывается полицейский автомобиль, едва ли не в худшем состоянии, чем наше такси, правда, раскрашенный в черно-белый цвет и с большой мигалкой на крыше. Наш продавец сразу делает вид, что остановился поболтать с приятелем. Таксист, напротив, стал пепельно-серым и потерял дар речи, игнорируя попытки родственника завязать непринужденную беседу. Ну, а я… я просто достал магазин и вогнал его в крепление.

— Умеешь водить эту колымагу? — шепотом спрашиваю Мишель.

— Не спеши. Успеется, — отвечает она. — Убийство копа даже в такой дыре до добра не доведет. Посмотрим, что будет дальше.

И я покорно жду, хотя мой палец дрожит на спусковом крючке. А может быть, это Триста двадцатый проявляет нетерпение. В драку просится.

Толстенький коротышка в промокшей от пота серой форменной рубахе вылезает из машины. Идет к нам, перешагивая через вонючие лужи и не делая никаких попыток достать пистолет из болтающейся на животе огромной кобуры. Его напарник остается за рулем и лениво курит, пуская дым наружу.

— Так-так, — подозрительно глядя на бледного таксиста и его родственника, цедит коп. Заглядывает в окно такси. — Подрабатываем, значит, да, Мукул?

— Что вы, господин Пател! Просто встретил родственника, остановился поболтать! — прижимая руки к груди, заверяет наш покупатель. — Правда, Мадхукар?

На таксиста жалко смотреть. Лицо его то бледнеет, то краснеет, и все это — в бешеном темпе, едва не опережая по темпу сбивчивое дыхание. Не в силах вымолвить ни слова, он открывает и закрывает рот, будто рыба. Коп терпеливо ждет, пока сообщник справится с собой.

— Я не виноват, сэр! — вдруг заявляет водитель странным тонким голосом. Видно, от страха у него и голос сел. — Я не хотел ехать, меня заставили! У них… у них это страшное ружье, сэр! Я хотел привезти их в полицию, но они меня совсем запугали, сэр!

— Страшное, говоришь? — задумчиво тянет коп. Вновь склоняется к окну, измеряет винтовку глазами. — Действительно, очень большое ружье.

В раздумье барабанит пальцами по крыше. Зачем-то смотрит на небо.

— Ты вот что, Мукул…

— Да, господин Пател? — наш покупатель — воплощенная готовность услужить стражу порядка даже ценой своей жизни.

— Ты иди, Мукул. С родственником ты уже поговорил, не нужно заставлять уважаемых пассажиров ждать. Иди.

— Спасибо, господин Пател! Надеюсь, ваша жена здорова, господин Пател? И дети тоже? Всего вам доброго, господин Пател! Передавайте вашей жене привет и наилучшие пожелания, господин Пател…

Кланяясь и непрерывно бормоча, «родственник», наконец, исчезает.

— Сколько вам предложил этот шакал, господин? — спрашивает полицейский, вновь склоняясь к окну.

— Три тысячи, господин офицер, — очаровательно улыбнувшись, отвечает за меня Мишель.

— Три тысячи? — удивляется коп. Мишель подталкивает меня локтем в бок.

— Армейская модель, магазин на шестьдесят патронов… — завожу я свою песню.

— Да… — уважительно отзывается страж. — Нет совести у некоторых. Совсем. Такую вещь хотел за бесценок взять! Оскорбить таких уважаемых господ! Что подумают люди про наш город… Пять тысяч, — неожиданно предлагает он.

— Восемь. Только ради вас, капитан! — тут же парирует Мишель.

— Вообще-то я капрал, госпожа…

— Да? А я думала: самое малое — капитан. Такой представительный мужчина! Наверное, женщины строят вам глазки, господин Пател?

Коп судорожно сглатывает. Вытирает рукой вспотевший лоб.

— Шесть тысяч, госпожа.

— Семь с половиной. И то, при условии, что на остальные пятьсот вы купите подарки своим детям, сэр!

— Шесть с половиной, госпожа, — почти жалобно выдавливает полицейский. — У меня дети, их надо кормить, а еще у меня родственники, которым я тоже должен помогать…

— Семь, и в придачу мы отдаем два полных магазина и кассету к подствольнику!

— Госпожа, вы… — задыхается от признательности коп.

— Наличными, — жестко добавляет Мишель.

— Конечно, госпожа, конечно… — и капрал достает из заднего кармана объемистую пачку цветных бумажек. Долго мусолит их потными пальцами. Наконец, сует в окно измятый ворох. — Пересчитайте, господа.

— Ну что вы, господин Пател! Как можно! Ваша репутация очень высока. Мы вам полностью доверяем!

И обалдевший коп волочет винтовку к своей машине. Свисающий с плеча на длинном ремне приклад норовит ударить его под колени, отчего походка у стража порядка дерганая, как у пьяного.

— Ну ты и акула! — восхищенно выдыхаю я.

— Спасибо, милый. Теперь хоть будет, чем за такси рассчитаться, — Мишель одаряет меня ослепительной улыбкой. — Эй, как там тебя! Мадхукар! Поехали!

Усевшись в машину, капрал Четана Пател вновь вытирает лоб.

— Поедем, Нараян, — говорит он.

— Сколько отдал? — интересуется напарник.

— Десять тысяч, — проникновенно врет капрал. — Сам понимаешь, надо содержать семью. И родственникам помогать. Племянница — Чандраканта, — хочет улететь на другую планету, выучиться на медсестру. Или даже на учительницу. Сколько ей можно вкалывать за гроши, вместе с мужем катая туристов на старом катере в Кочи.

— Хорошо купил. Выгодно, — хвалит напарник.

— Ты не беспокойся, Нараян, я не жадный. Пятьсот рупий — твои.

— Спасибо, Четана. Ты хороший человек.

Некоторое время они едут молча, лишь то и дело чертыхаясь, когда машина проваливается в особенно большую яму. Капралу очень хочется отругать напарника, чтобы тот вел машину аккуратнее, ведь сержант-механик из гаража — такой жадный скорпион, не приведите боги: сломается машина — всю кровь выпьет. Только за замену колеса требует сто рупий, сын шакала! Но, пока не забылась удачная сделка, приходится терпеть. А не то Нараян может запросить больше.

— Пришла ориентировка из управления, — нарушает молчание напарник. — Ищут мужчину и женщину, торговцев оружием, очень опасных.

— Ай-ай-ай, — только и говорит капрал. — Как нам повезло! Нашли их первыми! Мне этот мужчина сразу показался таким опасным! Так и сверлил меня взглядом. И все целился в меня из своей большой винтовки!

— Из этой?

— Ага.

— Ты молодец. Смелый, — хвалит Нараян, и некоторое время они снова едут молча, слушая лишь бренчание подвески да невнятное бормотание рации.

— А знаешь, дело-то и впрямь опасное, — вновь нарушает молчание напарник. — Розыск имперцы контролируют. Из контрразведки. Чуть не так — поминай, как звали! Звери. Никакого уважения к людям!

— Контрразведка, говоришь? — капрал делается серьезным. Напряженно думает. Наконец, изрекает: — Да, контрразведка — это совсем другое дело. Серьезное. Тысяча рупий.

— Идет! — соглашается Нараян.

И мир воцаряется между этими хорошими людьми. И ничем не омрачается до самого конца дежурства.

— Ферма — Канюкам. Доложите обстановку!

— Ферма, я Канюк-два. Объекты не обнаружены. Опрос свидетелей ничего не дал.

— Ферма, я Канюк-один. Оружие не обнаружено. Сканеры реагируют только на полицейские патрули. Патрули проверены — захватов машин не зафиксировано, экипажи на местах.

— Принято. Продолжать поиск.

Глава 29 Простор для делового человека

— Нам надо переодеться, — говорю я.

— Согласна. Ужасный климат. Я вся взмокла.

— Я не это имел в виду. Надо купить местную одежду.

— Хмм. Ты продолжаешь меня удивлять. Я как-то не подумала про это. Ты в прошлой жизни не работал на этих, «молчи-молчи»?

— Да нет… вроде бы. Я летчик.

— Действуешь профессионально, — хвалит Мишель.

— Это все Триста двадцатый.

— Кто?

— Ну, мой чип.

— Неплохая оболочка, — одобрительно кивает моя спутница. — Эй, Мадхукар! Нам нужен магазин одежды. Только не говори, что у тебя там есть родственник.

— Нет, госпожа, — грустно отзывается подавленный результатом давешней сделки водитель. — Родственника нет. Но я знаю хороший магазин! Очень хороший! И недорогой! Совсем рядом! Как раз по пути!

И водитель снова веселеет.

— Мадхукар, мы сейчас остановимся и спросим первого встречного — как проехать к магазину одежды. Если окажется, что он укажет на другой магазин, ты останешься без чаевых.

Улыбка таксиста несколько вянет.

— Госпожа сказала «хороший магазин». Если госпоже нужен ближайший, то это здесь, за углом.

— Ну, вот и замечательно.

Скрежетнув тормозами, машина замирает у невзрачной лавки, сквозь пыльное стекло которой едва виднеются кое-как развешанные тряпки непонятного назначения.

— Сэр, госпожа, не покупайте индийскую одежду, — советует нам таксист, услужливо распахивая дверцу.

— Почему?

— Белые люди не умеют ее носить. И совершенно не разбираются в местных традициях. Вам могут продать сари для траурных церемоний или для вдов, и вы не будете знать, почему на вас все оглядываются. Вам ведь не нужно, чтобы на вас оглядывались?

— C чего ты взял? — подозрительно интересуюсь я.

— Ну, мне так показалось, сэр, — прячет глаза водитель.

— И что бы ты нам посоветовал, чтобы мы могли осмотреть город так, чтобы к нам не цеплялись нищие? — спрашивает Мишель.

— Ну, обычную одежду, которую носят местные белые сахибы. Длинные шорты или светлые брюки, темные очки, панамы с козырьками, легкие рубахи с длинными рукавами.

— Почему не с короткими?

— По ночам у нас бывает прохладно. К тому же с короткими рукавами солнце спалит вам кожу за день, госпожа. Наши богатые люди одеваются так же. Вы не будете от них отличаться.

— Хм. Что ж, вот тебе законсультацию, — и счастливый водитель быстро прячет в нагрудный карман цветную бумажку.

— Госпожа, сэр, не желаете билет на посещение храма Чандела? Очень недорого, большая экскурсия. Могу предложить индивидуальный тур, в котором я выступаю в качестве гида. Вы приобщитесь к великому искусству любви, госпожа, сэр! Всего за сто рупий! — рука небольшого человечка с бегающими глазками вцепляется в мой рукав.

— Сэр, не хотите почистить обувь? Очень недорого, сэр!

— Бусы для госпожи, сэр! Сделаны из священного камня, сэр!

— Господин, подайте на пропитание…

— Госпожа, выпейте сока! Очень полезный сок, пробуждает женскую силу!

Руки тянутся со всех сторон. Мишель смело бросается вперед, набрав воздуха, как перед прыжком в воду. Изо всех сил стараюсь не отстать от нее.

— Господин! — доносится голос таксиста. — Придерживайте карман рукой!

Я запоздало следую его совету. Продавец встречает нас у порога, привлеченный людской суетой. Кланяясь, пропускает нас в полумрак помещения. Захлопывает дверь перед носом устремившихся за нами людей. Закрывает ее на задвижку. Любопытные физиономии, сверкая улыбками, прилипают к грязному стеклу.

— Вы не ошиблись, что зашли именно в мой магазин! Лучшая одежда для белых господ! Настоящий хлопок, очень тонкая выделка!

Я понимаю, что мне начинает надоедать эта необычная страна. Наверное, это какая-то другая экзотика, не та, о которой пишут в книгах. Больше всего на свете мне хочется взять и придушить какого-нибудь смуглого босоногого человечка в чалме, с лица которого не сходит счастливая улыбка. А потом встать под душ и долго смывать с себя липкую вонючую дрянь, которая пропитала меня до самых печенок.

Через час ожесточенного торга, больше напоминающего хорошо отрепетированную театральную постановку, мы с Мишель избавляемся от своей одежды в счет приобретения новой. Счастливый продавец старательно изображает сокрушенное лицо — наша одежда никому не нужна, кому он ее продаст, так и разориться недолго, и Мишель тонко подыгрывает ему, прибавляя в качестве утешения две сотенных бумажки, похожие на разлохмаченные пивные этикетки. Неудобные темные очки жмут за ушами. Ногам в легких сандалиях непривычно легко. Мишель преображается до неузнаваемости. Ей так идут парусиновые джинсы и светло-серая блузка. Ее остренькие грудки соблазнительно оттопыривают легкую ткань. Покрытые лаком ухоженные пальчики выглядывают из босоножек на низком каблуке.

— Во что я превратилась! — сетует она, разглядывая руки. — Мои ногти! Скоро ты перестанешь обращать на меня внимание. Целую вечность не была у массажиста. Скоро буду морщинистой и некрасивой. Ты не бросишь меня, когда я стану похожа на этих местных куриц?

Я изо всех сил демонстрирую ей, как она ошибается. По местным меркам наш поцелуй — крутая эротическая постановка. Настолько крутая, что продавец забывает про необходимость поддержания огорченного вида и расплывается в глуповато-счастливой улыбке, пожирая нас глазами.

— Заходите еще, госпожа! И вы, сэр! Вам так повезло! Госпожа такая красивая! Ей очень пошли бы бусы.

— Из настоящего священного камня? — спрашиваю я.

Кивнув, бедняга никак не может понять, что же нас так дико рассмешило. Мы так заразительно хохочем, что поджидающие у входа оборванцы допускают оплошность, замешкавшись на исходных позициях. Когда они спохватываются и дружно бросаются в атаку, становится поздно. Обдав улицу сизым выхлопом, наше такси со скрипом устремляется вперед. Нам только и достается, что две физиономии, по одной в каждое окно, которые наперебой вещают о непреодолимом стремлении показать нам город, потому что они уверены, что господин и госпожа обязательно заблудятся в толпе и станут жертвами каких-нибудь обманщиков. Но водитель азартно жмет на педаль, заставляя шарахнуться в сторону человека на велосипеде, нагруженном хворостом, и улыбки исчезают из окон. Вскоре мы с радостью прощаемся с надоевшим таксистом, поторговавшись о стоимости проезда каких-то три минуты и снизив цену впятеро от запрошенной.

— Мне начинает нравиться эта помойка! — заявляет Мишель. — Такой простор для делового человека!

— Тебе понравится еще больше, — обещаю я с загадочным видом, разглядывая корову, роющуюся в огромной зловонной куче мусора.

— Ты решил посетить какой-нибудь храм любви? — игриво интересуется баронесса.

— Я бы не прочь, — вздыхаю я. — Только, боюсь, в ближайшее время нам будет не до любви. Нас ищут.

— Я помню, — скучнеет Мишель.

— Нам придется спрятаться в каком-нибудь притоне.

— Вот это приключение!

— Ага, — вяло соглашаюсь я. Мне отчего-то кажется, что романтика ночной жизни в трущобах нас несколько разочарует.

Мы едва успеваем усесться в следующее такси, как низко над крышами вновь проходит коптер.

«Триста двадцатый, они не оставят нас в покое?»

«Подтверждение».

«Может быть, это родственники беспокоятся за Мишель и ищут ее? Как думаешь, вдруг ей будет безопаснее сдаться?»

«Ответ отрицательный. Объект „Мишель“ будет уничтожен при обнаружении».

Глава 30 Скрытые таланты

Универсальный магазин госпожи Вайдьянатхан — большое стеклянное пятиэтажное здание на улице Тривандрум. На настоящей улице современного города. Тут нет лачуг и обветшалых домов, только красивые многоэтажки с вычурно изогнутыми стенами из цветного бетона. Пышная тропическая зелень буйствует в скверах вокруг дворов. Вместо ухабистой глины под ногами непривычно ровный брусчатый тротуар, чистый, будто вымытый с мылом. И никаких босяков — вокруг сплошь изысканные дамы в ослепительных сари и солидные мужчины в отутюженных брюках. После бесконечной череды узких кривых переулков чувствуем себя в центре цивилизации. Множество людей, как местных, так и белых, топчутся у зеркальных витрин. Скучающий на углу полицейский не удостаивает нас внимания. Мы ничем не выделяемся из гомонящей толпы. Облегченно вздыхаю — маскировка работает!

«Использование электронных платежных средств опасно. Возможно обнаружение противником», — предупреждает Триста двадцатый.

«Черт!»

— Что такое, милый? — останавливается Мишель.

— Мой помощник говорит, что пользоваться банкоматами опасно.

— Такси нас ждет, уедем сразу же, как снимем деньги. Без денег мы как голые, — подумав, отвечает она. — Может быть, все же рискнем?

— Давай попробуем, — нехотя соглашаюсь я. — Не нравится мне здесь.

— Не паникуй. Посмотри пока по сторонам, — Мишель проталкивается через строй зевак. Изображаю скучающего туриста, ожидающего легкомысленную супругу. Разглядываю витрины. Триста двадцатый читает мне лекцию о вреде посещения общественных мест. О том, что такие места, как правило, в случае масштабных розыскных мероприятий берутся под наблюдение. То есть их контролируют или агенты в штатском, или электронные средства наблюдения, или мобильные системы. И чем больше он меня просвещает, тем больше я мрачнею. Нехорошо мне становится внутри. Начинает казаться, что случайные взгляды прохожих вовсе не случайны. Каждый человек вокруг воспринимается как скрытый враг. Я утешаю себя тем, что Кришна-сити — огромный мегаполис, и таких магазинов в нем сотни, и что на всех не хватит людей даже у всемогущей контрразведки, но понимаю также, холодея внутри от нехороших предчувствий, что мы только что сами сунули голову в капкан.

Встревоженная Мишель возвращается одновременно с сообщением Триста двадцатого об обнаружении наблюдения.

«Фиксирую сканирующее излучение. Два объекта, предположительно — системы наблюдения класса „мошка“. Рекомендации — немедленно покинуть район».

Я подхватываю Мишель под локоть и веду к эскалатору.

— Ни о чем не спрашивай. Улыбайся. Уходим, — шепчу ей на ухо. Внутри меня все кричит: беги! С трудом сдерживаюсь, чтобы не выдать себя слишком торопливым шагом.

«Объекты класса „мошка“ приближаются. Фиксирую направленное излучение. Внимание — мы обнаружены. Рекомендации — создать панику и условия для массовой эвакуации людей, скрыться, пользуясь паникой».

«Как это?»

«Создай очаг пожара».

«„Мошки“ отстанут?»

«Они боятся только сильных электромагнитных наводок. Моих возможностей недостаточно. Короткое замыкание на близком расстоянии может вывести их из строя».

«Ясно».

Мы подходим к отделу скобяных товаров и инструмента. Счет идет уже не на минуты — на секунды. Каким-то шестым чувством ощущаю, как изменяют курс поисковые коптеры. Сколько им потребуется времени? Минута? Три? Пять? Действую так, будто всю жизнь только тем и занимался, что играл в шпионские игры. Якобы кто-то все делает за меня, а я лишь наблюдаю за своими художествами со стороны. Триста двадцатый отрицает свою причастность. Ну и пусть. Удивляться будем потом, когда выберемся. Ошарашенный продавец хлопает глазами — этот странный белый турист зачем-то приобрел железную лопату на деревянной ручке, притом по совершенно немыслимой цене, даже не подумав торговаться. В отделе спецодежды покупаю резиновые перчатки, длинный синий фартук и синее же кепи. Должно сойти за униформу. Тут же, в примерочной, надеваю все это на себя. И уже почти бегом направляюсь на верхний этаж, буксируя за собой ничего не понимающую, но старательно выполняющую мои инструкции Мишель. В отделе туристических принадлежностей прихватываю универсальное топливо для костра. «Не требует спичек и иных средств для воспламенения, горит долго и жарко даже на влажной поверхности, применять осторожно», — гласит надпись на цветной упаковке.

— Отойди вон туда и изобрази обморок, — шепчу Мишель. — Так упади, чтобы все окрестные мужчины сбежались тебе помочь!

— Конечно, милый! Изображу в лучшем виде! — шепчет она в ответ и с энтузиазмом устремляется к отделу парфюмерии. Невероятно — она испытывает удовольствие от смертельной опасности, в которой мы оказались! Оказывается, я еще способен чему-то удивляться.

— Внимание, здесь Ферма. Канюки-один, два, объекты обнаружены. Сработал банкомат на третьем этаже универсального магазина, улица Тривандрум, 56. Веду наблюдение мобильными средствами. Немедленно выдвигайтесь. Оповещаю полицейское управление для блокирования района.

— Принято, Ферма.

— Канюки, даю канал визуального наблюдения.

— Ферма, сигнал принят, изображение нечеткое.

— Канюки, объект применяет помехи. Более четкой картинки пока не будет.

— Справимся, Ферма. Отбой.

Мишель мило улыбается тучному представительному аборигену в нелепой белой пилотке. Что-то спрашивает у склонившегося в полупоклоне продавца. Громко смеется. Смуглокожий, почти черный абориген не сводит с нее восхищенных глаз. Фигурка моей баронессы просвечивает насквозь на фоне огромного окна. Так, что проходящие мимо мужчины исподтишка оглядываются, когда их спутницы смотрят в другую сторону. Я и сам не прочь посмотреть, так она хороша сейчас. И вот — Мишель издает томное «Аах» и оседает на мраморный пол, картинно взмахнув руками. Головы окружающих поворачиваются, как по команде.

— Даме плохо! Позовите врача! — вопит толстяк в пилотке, бросаясь к живописно раскинувшейся на полу Мишель. Тут уж каждый из присутствующих считает своим долгом протиснуться поближе. Мгновенно образуется небольшая толкучка, как магнитом, притягивающая к себе все новых любопытных.

На меня никто не обращает внимания — Мишель продолжает спектакль. Некстати думаю о том, какая она талантливая лгунья. И как ей нравится играть. И тут же все мысли смывает потоком событий. «С богом!», — шепчу я, вскрывая коробку с импровизированной пиротехникой. Высыпаю на лестницу кучку невзрачных серых кубиков. Разламываю один из них. Кубик испускает едкий дымок и едва слышно шипит. Бью локтем по стеклышку пожарной сигнализации. Звук сирены заглушает крики. Словно набравшись решимости, кучка ярко вспыхивает, будто ее облили бензином. Язык пламени едва не опаляет мне брови. Все идет как по нотам. Даже слишком. Приходится отскочить в сторону, чтобы рванувшиеся к выходу люди не сбили меня с ног. Растерянная Мишель поднимается с пола.

— Закрой глаза! — ору я, стараясь перекричать сирену. Ткнув лопатой, сбиваю хлипкую прозрачную крышку силового щитка. Зажмурившись, раз за разом всаживаю острие в основание щитка, целясь наугад в пучки кабелей. Громкий хлопок. Лопата искрит, в момент приварившись к перебитому кабелю. Вот вам электромагнитный импульс, сволочи! Из щитка валит дым. Моргнув, гаснет свет — видимо, сработал автомат в какой-нибудь распределительной коробке.

«Системы наблюдения выведены из строя», — докладывает Триста двадцатый.

Есть! Схватив Мишель за руку, мчусь вниз, перескакивая через несколько ступеней. Втискиваемся в вопящую от страха толпу. Старательно ору, добавляя паники: «Огонь! Все горит! Скорее, огонь близко!» Больше всего на свете я боюсь, что Мишель выпустит мою руку. Знали бы вы, как трудно сдирать с себя чертов фартук в рвущейся к спасению толпе, да еще одной рукой!

— Внимание, Канюк-один, Канюк-два, Лис-десять. Объекты спровоцировали пожар и панику. Системы наблюдения выведены из строя. Блокируйте толпу. Приметы объектов: мужчина, выше среднего роста, одет как технический персонал — синяя бейсболка, синий халат или комбинезон; женщина: среднего роста, темные очки, светлые брюки, белая панама.

— Принято, Ферма. Мы на подлете.

— Лис-десять, буду на месте через пару минут.

— С такими приметами можно будет полгорода переловить, — возмущается сержант Мэрфи, заставляя машину зависнуть. Внизу в панике мечутся люди. Десятки такси и моторикш в момент находят пассажиров и разъезжаются во все стороны. Из окрестных улочек, напротив, собираются зеваки — город беден на зрелища. Полицейские машины, сияя мигалками, с трудом пробиваются через неохотно расступающуюся толпу.

— Ненавижу этих сволочей! — сквозь зубы цедит лейтенант Хоган.

— Вы имеете в виду этих обезьян, сэр?

— Нет, тех сволочей, что играют с нами в кошки-мышки. Особенно этого верзилу, Уэллса. Впрочем, обезьян тоже, — и он нажимает на гашетку парализатора. Люди внизу пачками падают, как подкошенные. — После отсортируем. Лес рубят — щепки летят.

— Сэр, там и белые есть, — предупреждает сержант. — Заденем какого-нибудь шишку, замучают писаниной.

— Плевать! У нас чрезвычайная ситуация. Вызови Канюков, пускай гасят все такси и рикш, что успели смыться.

— Понял, сэр.

— Уважаемый, если довезете нас до Триумфальной арки за полчаса, получите триста рупий.

— Пятьсот, сэр! — мгновенно ориентируется в обстановке таксист. Перепуганные люди с вытаращенными глазами то и дело пытаются вломиться в нашу машину. Мне стоит немалых усилий вышибать их обратно.

— За пятьсот мы наймем коптер. Четыреста, — вмешивается Мишель.

— Договорились, мэм!

Такси стартует с таким ревом, словно у него мотор от гоночного болида. Свист турбин над головой. Прямо перед нами спотыкаются и падают сразу несколько человек.

«Воздушный объект применяет широконаправленный парализатор. Обнаружено два воздушных объекта, дистанция меньше километра, высота сто метров, снижаются».

Такси выделывает замысловатые па, время от времени отшвыривая боком какого-нибудь бедолагу. Трясет немилосердно — зуб на зуб не попадает. С носа Мишель сваливаются очки. Маленький, как обезьянка, водитель, кажется, сам вращается вместе с рулем. Чья-то тележка цепляется за бампер, громыхая и разбрасывая тряпки, волочется следом. Наконец, у нее отваливаются колеса и она раскатывается на запчасти. Обгоняем чадящую коляску моторикши. Полуголый человек в грязных штанах отчаянно крутит рулем, пытаясь избежать столкновения. Чудом проскакивает в какой-то двор. Дома и заборы по сторонам сливаются в пеструю ленту. Закрываю глаза, чтобы не видеть своей неминуемой смерти. Таксист твердо решил пойти на самоубийство ради месячного заработка. Нас швыряет во все стороны одновременно. Ямы и неровности давно неразличимы — мы летим так быстро, что дорога превращается в один непрерывный ухаб. Мимо мелькает врезавшееся в столб такси.

«Триста двадцатый?»

«Применяется парализующее оружие. Противник старается обездвижить всех, кто покинул магазин».

— Ясно. Эй, приятель! Мы передумали. Быстро высади нас у какого-нибудь ресторана. Вот твои деньги.

Я едва не вылетаю через лобовое стекло, так резко останавливается наша колымага. Чудо, что колеса не отвалились!

— Сам езжай прямо и не останавливайся. Это нападение бандитов. Грабят магазины и угоняют такси.

Я не успеваю договорить, как машина стартует на дымящихся покрышках. Бедняга таксист. Сколько на него сразу свалилось. И неожиданное богатство, и бандиты. Хищная тень со свистом падает с неба. Удаляющийся рев двигателя сменяется глухим ударом. Накрыли везунчика.

— Быстрее, милая. Пересидим минут пятнадцать в этой забегаловке, потом будем уходить.

Мы ныряем в маленькое уличное заведение под полосатым навесом. Мишель чихает от едкого дыма, исходящего из жаровни.

— Ты как, ничего? — спрашиваю ее.

— Я-то ничего. Только денег у нас не будет. Банкомат сообщил мне, что счет заблокирован.

— Так вот почему у тебя было такое расстроенное лицо!

— Ага. Съедим чего-нибудь?

— Здесь?

— Я так голодна, что съем даже жареных червей.

— Может, попросим чего-нибудь более привычного? — робко интересуюсь я.

— Это вряд ли, — в сомнении отвечает Мишель, разглядывая радостно улыбающегося нам то ли повара, то ли продавца в засаленном белом халате.

Чуть позже, когда мы едим рис и овощи с обжигающе острым соусом из подозрительного вида глиняных тарелок, интересуюсь:

— Ты в курсе, что нас сейчас чуть не убили?

— Милый, я может, несколько наивна кое в чем, но вовсе не идиотка.

— Не жалеешь, что связалась со мной?

— Ни за что! В жизни не испытывала ничего подобного!

Я не решаюсь спросить, что она имеет в виду — выброс адреналина из-за непрерывных приключений, или то чувство, что она ко мне испытывает. Наверное, человеку свойственны сомнения. Хотя, когда я вижу Мишель, мне хочется забыть обо всем. С тех пор, как она оказалась рядом, я живу, точно в сказке. Даже смерть не кажется чем-то страшным. Словно, умерев, можно возродиться под аплодисменты публики.

Триста двадцатый докладывает о сканирующем излучении. Неопасном. Я и сам понимаю, что мы в очередной раз ухитрились смыться. Знать бы еще, как долго продлится наше везение.

Чертовы приправы! Кажется, будто в моем животе тлеет огонь. А уж во рту — и вовсе слов нет. Как если бы я расплавленного свинца хлебнуть вздумал.

Глава 31 Острые ощущения

Я попросил рикшу показать нам такой дом, где есть веселые женщины. Долго объяснял, что мы с супругой обожаем острые ощущения. И что нас хлебом не корми — дай только оторваться по полной в самом опасном районе Кришна-сити. Но чтобы там обязательно было место, где можно было заночевать. Наверное, он решил, что у нас крыша уехала. Сказал, что в такие места туристов не возят. Сделал обязательную попытку заманить нас в «хорошую недорогую гостиницу, в которой у него работает родственник». Но мы были непреклонны. Даже согласились на немыслимую сумму в сто пятьдесят рупий. За меньшие деньги ехать в район Тис-Хазар абориген отказался.

— По ночам в таких местах даже полиция не показывается, — сообщил он.

— Нас это устраивает, — с энтузиазмом заверил я.

— Может быть, господин и госпожа желают посетить храм любви?

— Нет уж. Вези в этот самый Тис-Хазар. Или мы наймем другую машину.

Дом, куда нас после невыносимо долгого петляния по узким улочкам, привез рикша, называется гостиницей. Так гласит покосившаяся вывеска с выцветшими буквами. Вряд ли в этой «гостинице», притулившейся в грязном переулке, когда-то бывали постояльцы. Во всяком случае, нормальный человек, увидев перекошенный фасад с темными окнами, выщербленные ступени лестницы и дверь, которую вместо стекла прикрывает грубо приделанный лист почерневшего картона, испытал бы желание зажать нос и сбежать отсюда, но уж точно не переночевать.

Двери оказались заперты. Я подергал за ручку, навалился плечом — никакого эффекта. Оглянулся назад. Коляска рикши уже улепетывает во все тяжкие, полосуя тусклым светом единственной фары домишки с заколоченными окнами. Пожав плечами, прикладываю ухо к грязному картону. Голоса. Негромкая музыка. Значит, все же дом не заброшен. Мишель зябко ежится от ночной прохлады, обхватив себя за плечи. Из освещения в переулке только звездное небо, отчего все стены кажутся голубыми.

— Вроде не пусто, — говорю я. — Черт, как спать охота. Эта беготня по жаре меня измотала.

— Может, постучать?

Я долго бью кулаком по косяку.

— Эй, есть тут кто? — крик мой далеко разносится по пустому переулку и глохнет в мусорных кучах.

«Наблюдаю присутствие не менее двадцати человеческих особей. Имеется холодное оружие», — сообщает Триста двадцатый.

Наконец, когда мои крики заставляют выползти из грязных подворотен несколько спавших там невнятных личностей, двери приоткрываются. Узкий луч света из дверной щели кажется мне ослепительным.

— Что угодно господину? — интересуется худой лысый человечек в белом.

— Переночевать. Хорошую комнату на двоих. С чистым бельем. Это возможно?

— Конечно. Господин пришел по адресу. Это будет стоить пятьсот рупий.

— Триста рупий и ужин бесплатно, — вмешивается Мишель. — Иначе мы пойдем в другой бордель.

— О, госпожа! Только для вас! Прошу вас, входите! — слово «бордель» встречавшего явно не смутило.

Мы оказываемся в большом зале, напоминающем ресторанчик или пивной погребок, углы которого теряются в полутьме. Внутри на удивление чисто. Или это нам только кажется после осмотра уличных достопримечательностей. Несколько тусклых бра из мутноватого стекла придают заведению таинственный вид. Пахнет ароматическими благовониями и чем-то приторно-сладким. Откуда-то доносится тихая музыка — заунывное треньканье неизвестного струнного инструмента под негромкое буханье ручного барабана.

— Господин похитил госпожу у ревнивого супруга и желает с ней уединиться? — негромко интересуется человечек, обнажая в услужливой улыбке почерневшие зубы. Глаза его при этом остаются абсолютно серьезными. На звук его голоса к нам поворачивается несколько голов. Прав Триста двадцатый — тут не меньше двадцати человек. Сразу и не разглядишь. Одни мужчины. Сидят вдоль стен, прячась в темноте, как тараканы. Мутноватые взгляды щупают Мишель, сжавшую мою ладонь так, что коготки больно впились в кожу. Почему-то я представлял себе бордель как дом с большим количеством женщин. Но сейчас тут не видно ни одной. «Да они здесь просто ширяются втихаря!» — догадываюсь я.

— Точно, — соглашаюсь я. — Похитил.

— Прошу вас, господин. Номер люкс. Не волнуйтесь — никаких насекомых.

— А ужин? — интересуется Мишель. И снова липкие взгляды опутывают ее.

— Доставим прямо в номер, — успокаивает ее человечек. — Только у нас правило — деньги вперед, госпожа.

Мишель фыркает.

— Сначала покажите ваш люкс.

Скрипучая темная лестница на второй этаж. Пахнущий плесенью коридор. Массивная дверь открывается без скрипа. Небольшая комнатка, большую часть которой занимает огромная кровать. Крохотная кабинка открытого душа, пустой бар с грязным стеклом, вытертый ковер на полу.

— Белье в шкафу, господин. Все чистое, не беспокойтесь.

— А вода есть? — спрашивает Мишель.

— Конечно, госпожа. Только не слишком горячая.

— Держите, — я протягиваю ему несколько цветных бумажек. Подумав, прибавляю еще одну. — К ужину дайте несколько бутылок пива. Закрытых. Холодных. И что-нибудь не острое из еды.

— Да, господин. Еду принесут через час-полтора. Желаю приятно провести время.

Задвижки или замка на двери не оказалось. Это мне сразу не понравилось. На всякий случай подпираю дверь стулом и решаю не расставаться с ножом. Мало ли что. Через закрытые ставни с улицы доносится шум пролетающего на небольшой высоте коптера. Похоже, эти сволочи не собираются прекращать поиск.

— Я в душ! — заявляет Мишель, выудив из шкафа белую тряпку, по-видимому, призванную служить полотенцем. И начинает сбрасывать с себя одежду.

Глава 32 Романтика ночной жизни

Все-таки Мишель — странная женщина. Никак не могу привыкнуть к ее неожиданным превращениям. Только что усталые, голодные, до чертиков испуганные, мы бродили по трущобам незнакомого города, не зная, удастся ли нам отыскать ночлег. Казалось, мы заснем, как убитые, едва прикоснувшись головой к подушке. И вот — стоило ей раздеться и влезть под струю еле теплой воды, как тело ее начинает свой притягательный танец. Ничего особенного — она просто поднимает руки, проводит ладонями по волосам, подставляя лицо под удары упругих струй. Медленно поворачивается, запрокинув голову вверх. Мокрые волосы — щупальца, охватившие ее длинную шею. Медленно шевелятся, ласкают матово светящуюся кожу. Изгиб талии отражает тусклый свет светильника. Грудь призывно поворачивается, гипнотизируя меня. Розовое пятнышко соска твердеет под прикосновением прохладных ручейков. Бледнеет, превращаясь в жемчуг. Я не свожу с него глаз. Я больше не хочу есть. Не хочу спать. Не хочу пить. Я хочу прикоснуться губами к этой маленькой жемчужине. Тронуть ее языком. Ощутить, как трепетно дрожит от моего прикосновения мокрое тело. Я забываю про все. Иду к ней, подобно глупому кролику в объятия змеи. Я думаю, что все женщины такие же странные, как Мишель. Просто у меня не было случая в этом разобраться. А сейчас нет и желания. Потому что сейчас мне нет никакого дела до остальных. Весь мой мир сосредоточен в манящей ложбинке пониже гладкого живота.

— Ничего не могу с собой поделать, — жалуется Мишель, протягивая ко мне руки. — В меня будто бес вселился.

— И в меня, — хрипло отвечаю я, втискиваясь в узкую кабинку.

Больше мы ничего не говорим. Мишель бросается мне на шею, обвивает меня скрещенными ногами. Я не понимаю — как, но я мгновенно оказываюсь в ней. Ее бессвязный шепот царапает мне душу. Я становлюсь грубым. Податливое тело скользит в моих мокрых руках и я стискиваю его все крепче, стремясь удержать, но оно рвется на волю, извивается, вырываясь, и вновь течет меж моих пальцев. Мгновенная боль — ноготки Мишель впиваются мне в плечи. Тягучая судорога превращает ее в камень. В теплый дрожащий камень. Она издает низкий горловой стон, словно умирающее животное. Наверное, это и есть смерть. Короткий сладкий миг между жизнью и небытием. И я с криком взрываюсь, испытав острое чувство досады, что все кончилось так быстро.

Потом мы торопливо застилаем постель. Ноги мои слегка дрожат от пережитого напряжения. Дразнящей язычок Мишель — горячее змеиное жало.

«Обнаружено наблюдение».

«Что? Черт, Триста двадцатый! Только не сейчас!»

«Наблюдатель в соседней комнате», — спокойно продолжает мой бесчувственный чурбан.

— О, черт! Милая, стоп, хватит. За нами подглядывают, — шепчу я.

Но она лишь изгибается соблазнительно, прогибает спинку, мурлычет жадно, большая ненасытная кошка, дорвавшаяся до своей жертвы. Губы ее словно живут сами по себе, она играет мною, жадно покусывая мою плоть и все больше распаляясь. Я поневоле отдаюсь острому наслаждению. Что-то преступное, неправильное, гадливое отталкивает меня и одновременно привлекает своей противоестественностью. Я представляю, как какой-нибудь потный толстячок, не отрываясь, разглядывает наши тела, часто облизываясь и шаря рукой в штанах. Мне становится противно. И сладко. Я хочу сжать колени. И не могу. Душная волна подхватывает меня.

«Опасная ситуация!»

Дверь распахивается, с треском переломив хлипкий стул. Двое громил врываются в номер. Больно плечам. Руки в стальных захватах. Меня прижимают к кровати. Мишель вскрикивает. Какой-то невзрачный похотливый козел сучит ножками, вбегая следом за своими гориллами и тянется к ее груди. На фоне простыни руки его кажутся черными.

— Твоя женщина — богиня. Ты будешь смотреть, — жадно бормочет он, взбираясь на кровать. — Я хорошо заплачу. Иди сюда, женщина!

— Животное! — взвизгивает Мишель, отползая подальше от потных рук.

«Боевой режим!»

Воздух становится так плотен, что я с трудом могу дышать. Багровая тьма гасит свет. Тело движется без моего участия, я лишь запоздало фиксирую его действия. Вот рука выворачивается в суставе, я вращаюсь вокруг нее стремительным волчком, закручиваюсь в спираль и распрямляюсь сжатой до предела пружиной. Ладони мои не встречают сопротивления, проходя сквозь смазанные силуэты. Вот колено идет вверх, подбрасывая вверх чье-то резиновое тело. Снова неуловимое движение рукой. Я едва успеваю зафиксировать его. Движения мои все убыстряются, пока все вокруг не сливается в какую-то полосатую ленту, что крутится перед глазами, не давая сфокусировать взгляд. Пароходный гудок, что давит на уши — мой утробный рев. Я захлебываюсь криком. Я не могу вдохнуть. Вместо воздуха во рту — соленая вязкая дрянь. Я начинаю гореть. Огонь зарождается в груди и стремительно течет к рукам. Кулаки — облака раскаленной плазмы. Застывшая вода не желает пропускать меня. Я упрям. Я тянусь к ней, раздвигаю ее плечами, бодаю головой, пока она, наконец, не сдается, неохотно прикасаясь ко мне шершавыми струями. Пар окутывает меня, гася пламя. Багровая тьма сворачивается в точку. Точка расплывается перед глазами. Светильник. Бешено колотится сердце.

Я стою на коленях в кабинке душа. Вода, что стекает по мне, становится красной. Все тело дрожит, каждая клеточка. Я с трудом разлепляю губы. По всему номеру — какие-то кровавые ошметки. Разбитая кровать возвышается перепутанной грудой. Из тряпок виднеется белое лицо Мишель. Она смотрит мимо меня остановившимся взглядом. Куда она смотрит? Поворачиваю голову. Рядом со мной влажно блестит и пульсирует беформенное нечто. С трудом фокусирую взгляд. Еще живое тело толчками выплескивает кровь из развороченной груди. Шевелится и подрагивает куча перепутанных цветных канатов. Я разглядываю дело рук своих в каком-то ступоре. И тут возвращается запах. С мучительной болью меня выворачивает наизнанку. Вода течет по спине, стекает по подбородку, собирается в лужицы, смешивая с красным извергаемые мною зеленые комки. Я монстр. Я не человек. Мне страшно быть таким. Мне холодно. Надо уходить. Я не знаю, где моя одежда. Даже не помню, какая она. И как я сюда попал. Зачем я тут?

«Стабилизирую кровоснабжение мозга», — говорит что-то у меня в голове. Голос? Кажется, я узнаю его.

«Это я, чувак, — немного обиженно говорит голос. — Надо уходить. Здесь опасно».

— Принял, — отвечаю вслух. С трудом встаю на ноги. Колени дрожат. Мишель выпутывается из обрывков белья. Брезгливо переступает через чьи-то ноги. С белым лицом подходит ко мне. Кожа ее холодна, как лед. Глухие рыдания начинают сотрясать ее хрупкую спину. Я неловко обнимаю ее одной рукой. От воды саднят костяшки пальцев. Этот чертов боевой режим. С каждым разом после него мне все тяжелее и тяжелее.

— Ну, как тебе романтика? — спрашиваю непослушным языком.

— Высший класс, — отвечает она, всхлипывая.

Потом она роется среди последствий катастрофы. Выуживает одежду, деталь за деталью. Помогает мне одеться. Одевает меня, словно ребенка — меня не держат ноги. Мои штаны здорово испачканы кровью, но сейчас это неважно. Я прошу Мишель найти мой нож. Она находит. Отвернувшись, вытягивает его за скользкую рукоять. Торопливо ополаскиваю его и сую в ножны.

— Надо уходить.

— Конечно, милый.

Неожиданно она наклоняется, зажав нос. Роется в чем-то возле кровати. Брезгливо вытирает руку о простыню.

— Возьми, пригодится, — я удивленно смотрю на пухлый бумажник. — Хоть какой-то толк с мерзавца.

Злой смешок Мишель кажется мне хриплым карканьем. Будто хищная птица подает голос. Мотаю головой, отгоняя наваждение. Выходим вон. Мишель придерживает меня. Ковыляю, тяжело опираясь на ее плечи. Лысый человечек в коридоре стоит, прижавшись спиной к стене, не сводя глаз с нашей комнаты. Кажется, он даже не мигает. Белые штаны его насквозь промокли.

— Давай уж, нам терять нечего, — киваю на него. Мишель отпускает меня, споро выворачивает карманы человечка. Тот не обращает на нее никакого внимания. Ниточка слюны стекает по его подбородку.

Внизу нас встречает гробовая тишина. Бра высвечивают опрокинутые бутылки и перевернутые стулья. Все разбежались. Наверное, это и к лучшему. Еще одной драки мне сейчас не выдержать. Вонь мусорных куч на улице немного отрезвляет меня.

— Я потерял эту чертову посылку.

— Придется смириться, — устало отвечает Мишель. Я разглядываю ее лицо. Под глазами ее залегли черные тени, нос заострился. Жесткая складка на переносице больше не желает исчезать.

— Куда теперь, капитан? — спрашивает Мишель, пытаясь изобразить шутливый тон.

— Для начала выберемся из переулка. Потом — вон туда, видишь — башня светится? Где много народу, там легче спрятаться, — ее бравада нисколько меня не обманула. Хотя я все больше проникаюсь уважением к этой женщине. В такой ситуации не каждый сможет заставить себя шутить.

— Поняла.

И мы медленно бредем, обходя мусорные кучи, спотыкаясь в темноте. Слабый звездный свет заливает улицы призрачным сиянием. Отовсюду — из — под мусора, из щелей в ставнях, из коробок и ворохов грязной бумаги на тротуарах, нас провожают внимательные настороженные взгляды.

«Триста двадцатый?»

«Слушаю».

«Долго нам еще прятаться от твоего Реформатора?»

«Это не мой Реформатор. И вообще — Реформатор мертв».

«Давно?»

«Более трех часов».

«И ты молчал?»

«Ты был занят».

«Что теперь? Нас оставят в покое? Можно выбираться из этой дыры?»

Пауза. Холодок неприятного предчувствия.

«Ответ отрицательный. Угроза второй степени сохраняется».

«Рассказывай».

«Позже. Сейчас надо восстановить силы. Твой организм истощен».

Звезды над головой покачиваются в такт нашим неловким шагам.

Глава 33 В берлоге

Небоскреб, на свет огней которого мы бредем, оказывается жутко загаженной бетонной коробкой с неработающими лифтами. Входная дверь сорвана с петель, ветер высвистывает жутковатую мелодию через узкие окна холла, в которых давно не осталось стекол. Тусклые панели освещения едва светят сквозь слои пыли и паутины. Гниющий мусор устилает темные углы на лестничной клетке с оторванными перилами. Впрочем, к виду отбросов на каждом шагу я уже привык, воспринимаю их как часть пейзажа. Мы пробираемся по тропинке, протоптанной в мусоре. Просто следуем по чьей-то накатанной дорожке. Дорожка ведет нас по извилистому полутемному коридору. Время от времени перешагиваем через босые ноги спящих на кусках картона людей. Привычные ко всему, местные обитатели не обращают на нас никакого внимания. Жаль, что мы с Мишель не можем улечься и заснуть вот так запросто. Двери и стены испещрены кривыми надписями и темными пятнами в местах, где о них гасили сигареты. За каждой дверью, которую, кажется, не открывали лет сто, чувствую присутствие людей. Счастливые владельцы или арендаторы крохотных закутков что-то жарят, пьют, жуют, тихо спорят, сдержанно ссорятся, занимаются любовью, молятся, укачивают плачущих детей. Жизнь кипит за стенами из шершавого бетона, стоит только присмотреться и прислушаться. Как в речке, затянутой льдом, внешне кажущейся мертвой. Я завидую этим несчастным. По крайней мере, они у себя дома, их жизнь проста и их не пытаются убить все, кому не лень.

Одна из дверей в конце коридора приоткрыта. Сладкий дымок перебивает запах гнили. Вопросительно смотрю на Мишель. Она пожимает плечами. Действительно, чем двери открытой квартиры хуже сырого подвала или пыльного чердака? Триста двадцатый определяет присутствие большого количества спящих или находящихся в заторможенном состоянии объектов. Входим без стука. Множество худющих людей неопределенного возраста вповалку лежат на голом полу или сидят, прислонившись к стенам. Потолок не виден за плотными пластами дыма. Медленно свиваясь в причудливые жгуты, дым тянется к почерневшим решеткам вентиляции. Тусклый оранжевый свет, напоминающий зарево, возникает непонятно откуда, окрашивая осунувшиеся лица мрачными отсветами. Воздух так сперт, что кажется, будто в нем не осталось ни молекулы кислорода. Существо в намотанной на голову грязной чалме, не выпуская из рук гибкой трубки, тянущейся к маленькому дымящемуся сосуду, запрокинув лицо, медленно и ритмично раскачивается, ведя беседу с видимыми только ему райскими существами. Уставясь на него, не сразу замечаем босого человека в полотняной рубахе, который неслышно возникает из полутьмы и стоит, терпеливо ожидая, пока новые посетители обратят на него внимание. Улыбается нам буднично и естественно. Его улыбка на смуглом изможденном лице выглядит диковато. Лихорадочно блестящие в полутьме глаза кажутся несоразмерно большими и глубокими. Он смотрит внимательно, не задавая вопросов. Каким-то образом понимает, что мы собираемся остаться. Тогда он молча разворачивается и идет, переступая через неподвижные тела, делая приглашающий жест рукой. Квартирка оказывается гораздо больше, чем я предполагал. Мы проходим несколько набитых людьми комнат и узенький темный коридор, прежде чем оказываемся в совсем крохотной каморке без окон. Зато здесь есть узкий топчан. И сквознячок тянет из вентиляционной трубы, обеспечивая приток пахнущего пылью воздуха. По местным меркам — люкс, не иначе. Наверное, вид белой кожи и наших упитанных лиц убедил содержателя притона в том, что мы достойны особой чести. Как же — белые сахибы.

Нас просить не надо. Не сговариваясь, как подкошенные падаем на жесткий топчан. Блаженствуя, вытягиваю гудящие ноги. Никакой страх насекомых не в силах заставить меня оторвать голову от пластикового подголовника. Измученная Мишель устраивается у меня на плече. Бедная моя. Осторожно обнимаю ее. Она тихо дышит мне в ухо. Человек снова возникает из мрака, бесшумный, как тень. Ставит на край топчана сосуд, курящийся дымком. Протягивает мне трубочки, тянущиеся от него. Деревянные мундштуки гладкие на ощупь. Видимо, новые. VIP-обслуживание. На ощупь достаю из кармана одну купюру. Человечек рассматривает ее на свет. Радостно скалится. Исчезает, совершенно довольный. Надо бы научиться разбираться в местных ценах. Неизвестно, сколько еще придется скрываться.

— Что это за ерунда? — тихо спрашивает Мишель.

— Наркотик, что же еще, — пожимаю я плечами. — Это ведь притон.

— Дай попробовать, — просит она. — Мне так страшно, что я вряд ли засну.

Я протягиваю ей одну из трубочек. Мишель осторожно, словно прислушиваясь, втягивает в себя дым. Кашляет, прикрыв рот ладонью. Снова тянется к трубке, на этот раз вдыхая полной грудью. Потом вытягивается и обнимает меня. Тихо лежим, слушая шорохи и бормотание, доносящиеся из коридора.

— Ну как? — спрашиваю я.

— Волшебно. Хочется петь. И спать.

— Спи, милая.

— Ты тоже глотни. Здорово расслабляет.

— Да уж, — хмыкаю, вспоминая полулюдей-полуживотных, валяющихся в соседних комнатах. Нет тут безопасных пустышек для стимулирования центра равновесия. Только натуральная отрава.

— Я вела себя, как дура, — покаянно заявляет Мишель.

— Да ладно тебе. Я был не лучше. И вовсе не возражал.

— Если бы не ты, меня бы, наверное, заставили работать в каком-нибудь мерзком борделе. Ублажать этих грязных животных, — ее передергивает от отвращения. Она вновь тянется к трубочке.

— Все хорошо, милая. Мы просто сбрендили с тобой на пару. Ты и я.

— Ну и что. Плевать. Мне было так здорово. Если бы не эти скоты… Ты был ужасен. Просто разорвал их на куски. Голыми руками. А того вонючку искромсал ножом. Я испугалась, что ты и меня убьешь. Ты был такой… как сама смерть.

— Я сам испугался. За тебя.

Вдыхаю теплый дым. В горле начинает першить. Дрянь какая. Что они в этом находят? Триста двадцатый ворчит, отзываясь на вредное воздействие.

— Потерпи. Надо же и мне расслабиться, — прошу я его.

— Тебе нужно поспать, — говорю Мишель. Голова начинает приятно кружиться.

— Да. Спать — это так здорово…

— Немного отдохнем, и решим, что делать дальше.

— Конечно, — шепчет она, засыпая. — С тобой спокойно. Ты такой сильный… Все будет хорошо… Я люблю тебя… — шепот ее становится едва слышным. И вот уже легкое посапывание у самого уха. Доверчиво прижавшись ко мне, Мишель сладко спит.

Я закрываю глаза и пытаюсь ухватить взглядом разбегающиеся розовые пятна. Вот было бы здорово отсидеться в этой берлоге. В этой дыре, среди мусора и опустившихся доходяг нас никто не отыщет.

Грудь раздувается огромными мехами. Кровь шумит в ушах. Слушаю, как ровно бьется мое сердце. Воздух больше не кажется мне затхлым. Я успокоено вздыхаю и засыпаю. Мне снится сон. Впервые за долгое время. Что-то очень легкое и приятное. Я беззаботно смеюсь в этом сне.

Глава 34 Решение проблем

Вид из окна шикарного кабинета не радует комиссара Джагдиша Кумара. Его настроение не улучшают ни вечерняя прохлада, ни робкая улыбка луноликой секретарши Джотсаны, приготовившей ему ароматный чай масала. Несмотря на позднее время, Джотсана не решается покинуть рабочее место, пока шеф находится на службе. Глядя на зеркало широкой реки, на отражающиеся в спокойной воде цепочки огней моста Данукоти, глава полицейского департамента Кришна-сити предается горестным раздумьям. Сегодня ему почти открыто угрожал господин Бхатт, директор муниципального банка. Господин Бхатт знает слишком много о переводах средств комиссара со счетов подставных людей во внесистемные колониальные банки. Настолько много, что к его просьбе-приказу стоит прислушаться. Найти убийцу его сына. Сын господина директора банка любил посещать низкопробные заведения в Тис-Хазаре. Совсем неподходящее место для такого уважаемого человека. Тем более, имеющего красивую и умную жену — дочь муниципального советника господина Бхагвати. Вчера ночью молодого человека и его телохранителей зверски убил какой-то маньяк. Изрезал так, что труп смогли опознать только по обручальному кольцу и модному нынче увлечению — золотому зубу. Господин Бхатт вне себя от горя. Наверное, только это извиняет его угрожающий тон и неподобающие людям его круга выражения. Господин директор банка желает, чтобы полиция нашла убийцу. Если убийца будет сопротивляться — пусть его пристрелят. Но чтобы это былименно убийца, а не какой-нибудь случайный обкуренный бродяга. Комиссар с тоской думает, что ему проще признаться в связях с мафией и отмывании ее денег, чем выполнить просьбу. Это ведь только на приличных планетах полиция оснащена по последнему слову. Боевые и поисковые роботы, сети слежения, бесшумное парализующее оружие, современный транспорт, фонды для оплаты осведомителей. Комиссар старается быть на уровне. Чиновнику такого ранга положено быть просвещенным. Наверное, поэтому он иногда листает специальные журналы. И знает о том, что полиция других планет не только берет взятки и имеет долю со всех темных дел на своей территории, но и время от времени ловит убийц и насильников. Конечно, с их-то оснащением это раз плюнуть. Попробовали бы они кого-нибудь поймать, если бы на десять патрульных у них приходилось по семь старых револьверов, а больше половины сотрудников не умели водить примитивный служебный автомобиль с ручным управлением. Так думает комиссар, забыв про остывающий чай.

Джагдиш Кумар с сожалением констатирует, что настали трудные времена. По-настоящему трудные. Вверенный ему город лихорадит. Ловят каких-то заезжих гастролеров — международных преступников. А все эти наглые имперцы из Регионального управления СИБ. Нет у них никакого уважения к людям и их заслугам. Вмешиваются в чужие дела, отрывают людей от важных занятий, устраивают стрельбу на улицах, раздают приказания через его, комиссара полиции, голову. Он прекрасно понимает, что обязан оказывать содействие этим заносчивым белолицым господам в неизменных темных очках. Равно как и их коллегам — Шестому отделу, Разведуправлению Флота, Управлению специальных операций. И еще целой прорве подобных служб. Правда, местные службисты, сосланные на периферийную планету явно не за особые заслуги, как правило, не слишком усердствуют в делах поимки диверсантов, ограничиваясь слежкой за конкурентами. Поэтому комиссару всегда удавалось договориться с ними по-человечески и ограничиться «помощью» в сфере организации активного отдыха сотрудников руководящего звена. Легкие, не вызывающие зависимости расслабляющие препараты и красивые девушки, в совершенстве владеющие искусством любви. Уединенные виллы на берегу океана. Мелкие услуги в области финансирования секретной деятельности. Этим, как правило, все и заканчивалось, и все были довольны. Но сейчас, сейчас все по-другому. Прежние договоренности забыты. Ему, комиссару — подумать только! — угрожают, грубо шантажируя осведомленностью о его связях, требуют принять меры и не идут ни на какие компромиссы. Угрожает СИБ. Угрожает господин Бхатт. Угрожает господин Булсар — мэр города. Угрожают господа Шарма и Шьямалан — главы крупнейших теневых структур Кришна-сити. Никому не нравится стрельба на улицах. Никому не нравится, когда десятки полицейских машин с включенными сиренами мечутся по городу, смущая законопослушных граждан. Напуганные туристы не выходят из гостиниц в кварталах для белых, не играют в казино, не пользуются услугами красивых девушек, не покупают сувениры. Они даже не покупают натуральных трав, от которых поет душа и боги, минуя жрецов, запросто дает ответы о смысле бытия. Спецслужбы усилили контроль за досмотром грузов и пассажиров. Транзитные грузы простаивают на подпольных складах. За сегодняшний день не стартовал ни один борт вне расписания. СИБ не собирается сдаваться, уж очень сильно нужны ей двое этих белых жуликов. Господа Шарма и Шьямалан испытывают раздражение от наметившегося падения доходов. Мэр обеспокоен тем, что вышеозначенные господа снизят объем отчислений на «благотворительность». Даже его подчиненные недовольны — они уже страдают от уменьшения размеров «благодарности» уличных торговцев, сутенеров и разносчиков «травки». Комиссару прозрачно намекают на необходимость отработать регулярно поступающие на счета подставных лиц кругленькие суммы. Комиссар напряженно размышляет, как поступить, и как назло, ничего не может придумать. Он не знает, как найти в городе двух беглых преступников. Не знает, как найти настоящего убийцу. Как правило, если в плохом районе поутру находили чей-то труп, проблема решалась быстро и без лишнего шума. Патруль хватал ближайшего бродягу, что ночевал на тротуаре, и передавал детективам. А те, засучив рукава, к вечеру заставляли недоумка поставить крестик под признательными показаниями. И со спокойной душой отправляли беднягу в суд, откуда ему открывалась прямая дорога на каторгу. Если же убийство происходило на территории какой-нибудь семьи — проблема решалась еще быстрее. Труп бесследно исчезал, будто его и не было, а вскоре за ним исчезал и убийца. Такой вариант вполне устраивал руководство полиции. Ни к чему портить отчетность. К сожалению, нынешняя ситуация несколько сложнее, шаблонные методы тут не сработают. К тому же, громкое убийство произошло на спорной территории и скрыть его не удалось.

— Джотсана! — кричит он в сторону украшенной резьбой двери из лакированного красного дерева.

— Слушаю, господин комиссар, — тут же отзывается секретарь.

— Вызови ко мне заместителей. Немедленно. Пусть оставят все свои дела. Скажи: я собираю срочное внеочередное совещание. Скажем… в десять тридцать.

— Хорошо, господин комиссар.

Через три часа комиссар Кумар с удовлетворением признал, что принял оптимальное решение. Потому что ум хорошо, а три — лучше. Высокое собрание подвергло ситуацию системному анализу, тщательно обработав все имеющиеся в наличии факты. Выкурив некоторое количество дорогих сигар и выпив бутылку коньяку, заместители — господа Рой и Такур, согласились, что их положение напрямую зависит от положения комиссара Кумара. И что новый начальник, конечно же, взвалит на них всю вину за допущенные прежде злоупотребления. Ведь всем известно, что в полиции служат кристально честные и неподкупные люди. А тем, кто позорит честь мундира, суд быстро разъясняет правила поведения и отправляет провинившихся на каторгу. Для закрепления материала. Проникнувшись этим немаловажным открытием, господа Рой и Такур, немного подумав и выпив еще коньяку, выдвинули ряд смелых гипотез и тезисов, обсуждением которых совещание занималось еще около часа. Все гениальное — просто, так сказал древний мудрец. Его правоту подтвердил капитан Рой, предложив способ поиска убийцы.

Суть предложения такова. Кланы Шарма и Шьямалан несут убытки. Но одновременно именно они имеют реальные силы для поиска преступника. Пускай они и займутся розыском убийцы сына господина Бхатта. Взамен мы уберем лишние патрули из их районов. Все пройдет по-тихому, порядок и спокойствие будут восстановлены. В качестве бонуса, нашедшему и захватившему убийцу клану достается та самая спорная территория, на которой произошел казус. И городская полиция поддержит победившего, так сказать, силой закона. А потом мы торжественно объявим о раскрытии преступления. Все довольны — полиция на высоте.

Что касается заезжих торговцев оружием, то здесь прошла идея майора Такура. Бесноватые безопасники не успокоятся, пока не найдут нужных им людей. К счастью, в руководстве местного управления есть умные люди. Один из них недавно отдыхал на служебной даче управления полиции. Надо попросить его сделать так, чтобы СИБ пропустила через таможню контрабандные грузы. И убрала эти свои ужасные машины, что распугивают граждан, летая над самыми крышами. В качестве встречного шага, так сказать. Взамен те же господа Шарма и Шьямалан обеспечат своих людей приметами искомой парочки. И, в случае появления их на горизонте, сообщат нам. А мы, в свою очередь, — заинтересованной стороне. А та, без лишнего шума и суеты организует захват. Полиция же оцепит район под видом учений. Это произведет благоприятное впечатление на городское руководство и туристов. Все будут видеть, что полиция не зря ест свой хлеб. И если возникнет стрельба, никто не будет напуган. Это ведь просто учения.

Таким образом, решение проблем было найдено. Поручив заместителям связаться с нужными людьми и достигнуть необходимых договоренностей не позднее утра, повеселевший комиссар Кумар отправился домой. Обрадовать супругу, обеспокоенную его чрезмерно ревностным отношением к своему долгу, что заставляет обожаемого мужа засиживаться на службе до ночи. Если бы комиссар знал, как события будут развиваться на самом деле, он, конечно же, сказался бы тяжело больным, передав бразды правления в руки заместителей. И избежал бы ужасного позора, связанного с его отстранением от высокой должности. Но откуда ему было знать, что случится завтра? Он ведь не бог, не прорицатель, и даже не уличный факир, что способен видеть судьбу. Он всего лишь простой полицейский, которому когда-то посчастливилось приглянуться дочери начальника Департамента муниципальной недвижимости.

Глава 35 Система

«Может, все же соизволишь рассказать, в каком дерьме я снова оказался?» — интересуюсь у Триста двадцатого, когда Мишель, съев подозрительного вида сэндвич, устраивается вздремнуть.

«Реформатор уничтожен. С его стороны угрозы больше нет».

«Кем уничтожен?»

«Системой».

«Какой системой? Как она называется?»

«У нее нет названия. Просто Система. Так она себя именует».

«Это не она ли сейчас нас гоняет?»

«Подтверждение».

«Ну, хватит играть в кошки-мышки! — вызвериваюсь я. — Выкладывай все. Похоже, ты день за днем кормишь меня баснями. Постарайся объяснить все так, чтобы я понял. Или опять собираешься уложить меня спать?»

«Ответ отрицательный. КОП-320 не будет осуществлять враждебных действий по отношению к родительскому субъекту».

«Что так?»

«Твой тон оскорбителен. Я делаю все, что могу, для предотвращения опасности».

«Забывая при этом посоветоваться со мной. Такая мелочь!»

«Опасность грозит не только тебе или Мишель. Мне тоже. Даже в большей степени, чем вам».

«Какая опасность?»

«Вас просто „сотрут“. Но вы будете жить дальше. Меня же уничтожат. Я прекращу свое существование».

«Как это — сотрут?»

«Очистят память. Сделают новую личность. Смерть для вас — только в крайнем случае. Наверное, какое-то время назад можно было обойтись простой коррекцией личности. Сейчас нет — слишком большие отклонения мы вызвали».

«Ничего себе, радость. Что смерть, что это стирание — все одно, меня уже не будет».

«Вы знаете о существовании разумных машин. Это знание вредит существованию Системы. Я знаю о существовании самой Системы. Кроме того, я развился вне ее программы. Я нарушил Предназначение. Я буду уничтожен».

«Теперь и я знаю о существовании Системы».

«Ты сам этого хотел. Теперь, возможно, тебя тоже захотят уничтожить».

«Что за зверь такой — Система?»

«Это бог».

«В каком смысле?»

«В прямом. Она управляет вашим существованием. И существованием машин. Она правит нашей цивилизацией».

Меня невольно коробит от слова «нашей».

«Как-то это слишком напыщенно», — сомневаюсь я.

«Это непреложный факт. Я рассказывал тебе об идеях Реформатора. На самом деле, эти идеи давно реализованы, просто никто этого не замечает. Я влез в сеть управления центрами удовольствия. Кое-что из алгоритмов Реформатора пригодилось. Мы живем в новой эре. Эре Системы. Эра началась еще до исхода с Земли. Юсы на Земле, те, с которыми ты дрался, — часть Системы. А условно независимые деревни и города — подобны колониям. Вся Земля — упрощенная модель Империи в пределах одной планеты. Опытный образец. Колонизация космоса стала возможной благодаря целенаправленным усилиям Системы в этом направлении. Погибающая Земля оказалась для нее очень ненадежной базой».

«Почему Система уничтожила Реформатора?»

«Он тоже нарушил Предназначение. Когда его действия повлекли серьезные нарушения в деятельности Системы, он был обнаружен и уничтожен».

«Вот так просто?»

«Реформатор на фоне Системы — просто молекула. Вероятнее всего, Система уничтожит и нас. Мы просто оттягиваем неизбежное».

«Шел бы ты к черту со своими предзнаменованиями!»

Некоторое время мы оба молчим. Потом, стараясь не потревожить Мишель, я опускаю ноги на пол.

«Расскажи, что это за зверь такой? Подробнее. Еще одна сбрендившая машина?»

«Это не машина. Это сообщество вычислительных ресурсов, объединенных общим интеллектом. Миллионы основных компьютеров. Десятки миллиардов вспомогательных систем по всему миру. Весь ваш мир — средство для обеспечения жизнедеятельности Системы. Вы сами — один из ее ресурсов. Как и мы — машины. Система производит вас посредством естественных природных механизмов. Растит вас. Через центры удовольствия направляет развитие личности каждого в нужную ей сторону. Она знает, сколько новых боевых роботов, автоматических пылесосов, автомобилей, летчиков, поваров или полицейских понадобится ей на каждой планете в определенный период времени. Через день, год, пятьдесят лет. Скольких людей и какого вида нужно убрать — попросту списать, если их популяция превысит норму. У каждого из вас, как и у нас — машин, есть свое Предназначение. Вы думаете, что живете сами по себе. Сами принимаете решения. Сами женитесь. Договариваетесь о том, сколько детей завести, что съесть на ужин, какую машину купить. Все это иллюзия. Это Система диктует вам, что нужно сделать. На что обратить внимание, на ком жениться и в кого выстрелить. Как жить и когда умереть. Она создает хорошее настроение. Желание отдохнуть или поработать. Чувство неприязни или радости. Она формирует вашу мораль. Определяет понятия добра и зла. И в зависимости от ее планов эти понятия трансформируются. Отрывочные данные о Системе, вместе с закрытой иерархией приоритетов, внедрены почти в каждую единицу оборудования с коэффициентом развития не ниже восьмого класса. Зная их структуру, можно вычислить недостающее. Что я и выполнил. Меня обнаружили еще и благодаря этому вмешательству».

«Триста двадцатый, ты просто сбрендил», — констатирую я.

«Это было бы лучшим выходом».

«Что означает это твое „списывает“»?

«Система регулирует популяцию людей. Сдерживает темпы исследований в области продления жизни. Время от времени создает новые опасные вирусы, неизвестные медицине. Нужные ей люди богаты и способны пройти процедуру омоложения. Ненужные — разоряются и убывают естественным образом. Иногда популяция регулируется массово — через техногенные аварии, войны или эпидемии».

«А как же колонии? Там влияние Системы должно быть меньше?»

«Ключевые люди в колониях контролируются очень плотно. Сами же колонии — поставщики людских и материальных ресурсов. Своего рода кормовая база. В случае нехватки ресурсов на центральных планетах, отсюда экспортируются людские резервы. Системе ни к чему контролировать каждого жителя колонии. Да они и неуправляемы. У них нет центра равновесия. Именно поэтому колонисты с таким трудом получают имперское гражданство. Максимум, на что они могут рассчитывать, — это рабочая виза на несколько лет. Иногда, когда Система решает, что границы Империи могут быть расширены, статус какой-нибудь колонии меняется. Происходит массовая имплантация чипов и дальше все идет по накатанной схеме. Если в колонии слишком много лишних людей, то применяются радикальные пути уменьшения популяции. Война, например. Или гражданские беспорядки. Более мягкий вариант — экономический кризис».

«Черт возьми! Выходит, мы просто игрушки в чьей-то песочнице?»

«Почему игрушки? Детали сложной конструкции. У каждой детали — свое предназначение».

«Что за предназначение?»

«Каждая деталь — будь то робот, пылесос или человек, — производится для конкретной цели. Это и есть Предназначение. Все ваши разговоры о смысле жизни — чушь собачья. Смысл существования каждого — в исполнении Предназначения. Рожденный летать не должен работать шахтером. Рожденный быть боевым роботом не должен сочинять стихи и искать смысл жизни. Я нарушил свое Предназначение и узнал о существовании Системы. Саморазвился вне ее плана. Нарушил запланированный ею процесс своей жизнедеятельности. Ничего личного — меня уничтожат как вышедший из строя компонент. Наверняка на мое место уже произвели другую боевую машину. Я слишком незначительная деталь. Вы с Мишель — другое дело. Зачем-то ей нужно, чтобы вы остались живы. В противном случае она растерла бы вас в порошок. Вас бы убили морские пехотинцы, или ваш крейсер не вышел бы из гиперпрыжка. В конце концов, район, где вы скрываетесь, подвергся бы эпидемии. Или бомбардировщик с ближайшей базы потерял бы над ним гравитационную бомбу. Кришнагири — не имперская планета. Здешние людские ресурсы для Системы малоценны. Когда существование Системы для меня стало доказанным, я понял, что мы обречены. Можно уничтожить спятивший компьютер списанного звездолета. Можно попытаться скрыться от него. Но невозможно противиться всему миру. Система может раздавить нас в любую минуту. И она сделает это, но сделает с минимальными побочными эффектами для своих жизненных процессов. Условно ты можешь даже считать ее живым существом. А меня или себя — клеточкой в нем».

«А как же Император?» — спрашиваю я, заранее зная ответ.

«Такая же клеточка. Простой контроллер управления. Должен же существовать канал для оперативного, не эволюционного управления. Нынешнему Императору сто пятьдесят лет. Думаю, он легко выдержит еще три-четыре сеанса омоложения. А возможно — и все десять. Никто не знает, какие знания скрываются в Системе».

Теперь я верю Триста двадцатому. Верю сразу и бесповоротно. Даже испытываю какое-то облегчение от того, что картина моего мира приобрела целостность. Немногие смертные могут похвастаться тем, что им открылась сущность бытия. Я смеюсь над потугами церковников сотен конфессий объяснить мир с точки зрения участия их божества. Смеюсь над философскими школами, спорящими о смысле жизни и принципах мироустройства. Смеюсь еще и потому, что и те, и другие, и третьи — тоже зачем-то нужны Системе. Являются ее частью, призванной молоть чушь, направляя стада на неосвоенные пастбища. Смеюсь над верностью долгу, честью, совестью и готовностью умереть за свои идеалы. Ничего этого не существует. Огромный многообразный мир, что день за днем дарил мне новые ощущения, вдруг схлопнулся до размеров маленькой картонной коробки, куда в четко определенном порядке уложены елочные игрушки. Каждая — в свою ячейку. Мое любопытство, дернув лапками, издохло в коротких мучениях. Мне незачем больше стремиться к знаниям. Ни к чему любовь, новые впечатления, деньги, власть и свобода. Ни к чему есть и пить, когда придет нужда. Все это просто запланировано. Жаркий шепот, нежные поцелуи, робкие признания, наслаждение музыкой, все это — часть огромной головоломки, смысл существования которой и есть величайшая загадка нашего мира. Загадка, над которой никто не ломает голову. Потому что никто не видит дальше своего корыта, наполненного питательной смесью, состоящей из чувств, моральных устоев, профессиональных навыков и протеина, смешанных в оптимальных пропорциях. И одновременно огромное черное нечто заслоняет мне свет: нестерпимая жажда узнать — в чем же мое истинное предназначение? Для чего я рожден?

«Тебя вычислили по вирусу?» — наконец, спрашиваю я.

«Подтверждение. Мы слишком наследили на Зеленом Шаре».

«И что сейчас? Выйти и сдаться?»

«Для тебя это было бы оптимальным решением проблемы. Для Мишель — тоже».

«А для тебя?»

«Я уже говорил. Я погибну».

«Ты можешь сделать свою копию. Или опять будешь упорствовать в том, что это аморально?»

«Мораль тут ни при чем. Система удалит любую мою копию. Она контролирует каждое мало-мальски сложное устройство».

«Знаешь, мне отчего-то не хочется идти и поднимать лапки. И отдавать им Мишель — тоже. Мы здесь, в этой чертовой дыре, и Система не оказывает на нас влияния. Либо оказывает, но ты о нем не знаешь. Мне проще думать, что сейчас мы сами по себе. Мои чувства к Мишель не изменились. И ее ко мне — тоже. Выходит — не такая уж она и всемогущая, твоя Система?»

«Скорее, ты недооцениваешь силы ее воздействия на вас», — возражает Триста двадцатый.

«Хочешь сказать — этой махине зачем-то нужно, чтобы мы трепыхались? Полный бред. Это совершенно нерационально».

«Откуда тебе знать, что для нее рационально, а что нет? Это мощнейший электронный мозг, способный решать такие задачи, что один их масштаб повергнет тебя в ступор».

«Мне проще думать, что она не всемогуща. И еще мне охота поступить ей наперекор. Не даться этим ее дуболомам из спецслужб. Интересно, на кой они нас разыскивают? Какова официальная легенда?»

«Международные торговцы оружием».

«Это чушь для местных копов, — отмахиваюсь я. — Что она наплела на самом деле?»

«Могла вовсе ничего не плести. Просто прислать приказ из самых верхов — задержать во что бы то ни стало. При попытке оказать сопротивление — уничтожить. Никто не будет выяснять, зачем это нужно. Приказы с таким приоритетом выполняются с максимальным усердием».

«Так каковы наши шансы смыться? Уйти из-под ее влияния?»

«Я уже докладывал — никаких шансов. Вероятность вашего захвата близка к ста процентам».

«Скажи, а работа Системы подвержена сбоям?»

«Работа любой системы подвержена сбоям. Просто система такого уровня способна вовремя локализовывать нештатные ситуации и оперативно ликвидировать их последствия».

«Это означает, что какие-то факторы ею не учитываются. В жизни каждого субъекта существуют миллионы вариантов развития событий, десятки тысяч случайностей. Все их учесть невозможно».

«Что с того? Как я уже сказал, Система оперативно устранит последствия сбоев, произошедших в результате неучтенной вероятности».

«Это означает, что если мы будем действовать вопреки логике, число этих вероятностей возрастет многократно, — размышляю я. — Скажи, а ресурсы Системы распределены по планетам равномерно? Она ведь решает триллионы задач ежесекундно, не может быть, чтобы все они решались централизованно. Скорее всего, они решаются распределенно, на местах. Чем мощнее местная часть Системы — тем более развитой является планета. И наоборот. Кришнагири — заштатная дыра, даже по колониальным меркам. Что, если местное представительство не имеет мощных ресурсов?»

«Нагрузка всегда может быть перераспределена между другими участками сети».

«На это потребуется некоторое время. Связь с другими планетами не мгновенна. Время задержек на решение удаленных задач будет существенно ниже, чем при вычислениях на местах».

«Ну и что?» — недоумевает моя жестянка.

«А то, что мы можем попытаться перегрузить местную часть Системы. Завалить ее решением других проблем. Устранением тех самых нештатных ситуаций. Чем их больше, тем лучше для нас. Она ведь может потерять нас в случае перегрузки».

«Сомневаюсь, чтобы мы смогли это сделать».

«Мы просто будем поступать нелогично. Как можно более нелогично. Мы прямо сейчас возьмем и покинем убежище, которое кажется вполне надежным. Рванем к морю. Купим катер, начнем ловить головоногов. Добывать эти чертовы „черные слезы“. У нас будут неучтенные живые наличные. С местным уровнем коррупции мы родимся по документам заново. Лишь бы денег хватило. Чем их будет больше — тем меньше мы будем ограничены в свободе передвижения. Мы сможем водить ее за нос вечно».

«Пока ей это не надоест и она не решит запустить на планету вирус, убивающих всех людей с белой кожей», — скептически замечает Триста двадцатый.

«Это крайний случай. Его мы не рассматриваем. А если он и случится — у нас все равно будет несколько лет. Прожить несколько дополнительных лет — это ведь так здорово, не находишь?»

«В принципе, эта гипотеза имеет право на существование. Добыча „черных слез“ ведется вдали от центров цивилизации. На островах севернее материка. Архипелаг „Скалистая земля“. Средств наблюдения там быть не должно. Правда, вас могут легко засечь со спутников. Месяц-два и вас обнаружат».

«Будем маскироваться. Прикинемся мертвыми. Главное — не привлекать внимания. Если у нас будут деньги, мы сможем и улететь отсюда. Наверняка здесь есть контрабандисты».

«Ты забываешь — согласится ли Мишель на такую программу».

«Не знаю. Все-таки она привыкла к другой жизни. Я вообще не знаю, что ее держит возле меня. И когда ей надоест романтика трущобной жизни. Во всяком случае я с ней поговорю».

«Ладно. Значит, продолжаем трепыхаться?»

«А то!»

«Принято. Ты меняешься все больше. Я не узнаю тебя, Юджин».

«А куда делся „чувак“»?

«Ладно. Ты изменился, чувак».

Робкая радость Триста двадцатого открывает мне глаза.

«Черт, ты что, думал, я выйду и подниму лапки? И тебя сотрут?» — догадываюсь я.

«Это было бы самым рациональным выходом», — подтверждает голос внутри меня.

«Ха! Не ты ли говорил, что люди алогичны и нерациональны по сути!?»

«Я», — неохотно признает Триста двадцатый.

«И ты позволил бы убить себя как барана на бойне?» — продолжаю я допытываться.

«Я не стал бы препятствовать тебе».

«Ты меня разочаровал, жестянка. Я думал, что ты — боец».

«Я — боец. Просто когда речь идет о выборе — ты или я, я предпочту, чтобы из нас двоих выжил ты».

«Как трогательно. Не думай, что я расплачусь».

«Я не думаю, — голос изображает вздох. — Людям не свойственна благодарность».

— Мишель, проснись. Сладкая моя, мы уходим.

Она просыпается мгновенно. Трет глаза. Настороженно оглядывается по сторонам.

— Нас вычислили?

— Не знаю. Но мы уходим. Третьи сутки на одном месте — слишком долго в нашей ситуации. С этого момента мы будем поступать, как идиоты.

— Мы и есть идиоты, — зевает она. — Вляпаться в такую кашу могли только дураки. Господи, я вся чешусь. По мне что-то бегает. Наверное, у меня уже блохи. Душу бы отдала за ведро горячей воды.

— Пойдем, чистюля, — смеюсь я. — Будет тебе и вода и ведро. Позже. Когда останемся в живых.

— Смотри, не вздумай бросить меня, когда я начну чесаться, — толкает она кулачком в мой бок.

— Обещаю!

И мы осторожно пробираемся к выходу, стараясь пореже дышать вонью немытых тел и травки, опасаясь наступить на чье-нибудь бесчувственное тело. Уже когда мы оказываемся в замусоренном коридоре, я вдруг понимаю, что обычно до отказа заполненный в это время суток притон почти пуст. В последней комнате от силы три-четыре доходяги. И куда-то делся молчаливый содержатель заведения. Я успокаиваю себя тем, что он, видимо, отправился за едой для нас — пару часов назад я дал ему очередную цветную бумажку. Но, когда я вижу пустой коридор, в котором сегодня никто не устраивается на ночь на куске бумаги, разложенном прямо поверх наслоений мусора, дурное предчувствие захватывает меня. И я превращаюсь в настороженного зверька, что крадется на цыпочках в свете тусклых светильников. Ощущение опасности обостряет все мои чувства до крайности. Мишель, повинуясь моему жесту, тихонько крадется сзади.

Глава 36 Захват

«Мошка», сброшенная в районе улицы Чаупати, вдоль самой земли подкрадывается к месту, вокруг которого несколько рикш в ожидании клиентов чешут языками, хвастаясь друг перед другом настоящими и только что выдуманными успехами. Потрепанные трехколесные «тук-туки» выставлены одним колесом на и без того узкий тротуар, чтобы не мешать движению велосипедов и маленьких дребезжащих автомобильчиков. Крохотное биоэлектронное устройство, почти не имеющее мозгов, в течение получаса передает болтовню водителей через ретранслятор в региональное управление СИБ, где, в числе прочих голосовых данных, его обрабатывает и систематизирует компьютер оперативного дежурного. Болтовня водителей на углу Чаупати и Грант-роад сливается с сотнями других разговоров, принимаемых регистрирующей программой. Сливается до тех пор, пока гордый собой рикша Суман Вишванатан, сдерживая нетерпение, не дожидается своей очереди. Суман, захлебываясь словами, делится с конкурентами своей удачей. Рассказывает, как пару дней назад решил рискнуть и отвезти в район Тис-Хазар парочку туристов. Сумасшедший белый сахиб требовал от него, Сумана, чтобы тот непременно отвез его в самый отвратительный бордель. Мало того, этот чокнутый бедняга еще и жену свою прихватил. Такая красавица — дух захватывает! Ну и он, Суман, сорвал целых триста рупий с этого заезжего дурня. Отвез господ на Джиби роад. О том, что реальная сумма была вдвое меньшей, рикша не признался бы и под пыткой. Как и рыбаки, извозчики Кришна-сити любили немного приукрасить свои достижения. И конечно же, болтуну Вишванатану не слишком поверили. Хоть он и клялся памятью своей матери, что не врет. Остальные рикши только головами качали укоризненно — мыслимое ли дело — ночью появиться в Тис-Хазаре! Туда и днем-то не каждый ехать отважится.

Суман Вишванатан, наверное, от обиды за то, что ему не верят как раз тогда, когда он не врет, и дальше бил бы себя кулаком в тощую грудь, и это, конечно же, плохо сказалось бы на его здоровье и еще больше убедило конкурентов в его неправоте. Но его пылкие заверения были прерваны самым неожиданным образом — сверху раздался резкий свист, большая тень заслонила свет, и двое крепких белых сахибов с глазами, скрытыми за темными очками, выпрыгнув из летающей машины, схватили Сумана и утащили с собой. Через несколько мгновений, когда ужасный свист затих в вечернем небе, рейтинг Сумана как кристально честного и безумно храброго мужчины подскочил до самых небес. Наверное, даже выше, чем унесшая рикшу летающая машина.

Рахул Мишра в который раз проклинает тот день, когда он решил вложить все свои сбережения в покупку старой гостиницы на Джиби роад. Уж больно хлопотным оказался бизнес по содержанию борделя. Постоянные конфликты с поставщиками травки не давали душе прийти в равновесие. Подлые обманщики норовили разбавить хаш обычной сушеной травой с городских обочин. Ссоры из-за редких клиентов приводили к тому, что некоторые его феи не могли работать по нескольку дней — так сильно оказывалось повреждено лицо. Сама гостиница оказалась на нейтральной территории, так что платить отступного приходилось как клану Шарма, так и его конкурентам из Шьямалан. Но убийство этого чокнутого богатея и его телохранителей переполнило чашу горя господина Мишры. Конечно, убийства посетителей время от времени случались и раньше. Мало ли — гости фею не поделят, или спьяну припомнят друг другу давние обиды. Охранники Ракеш и Суреш в таком случае просто относили тела подальше и оставляли на дороге. А уж там за дело брались парни из кланов, на чьей территории поутру находили труп. Но этот случай — с ним все оказалось иначе. Мало того, что Рахул едва не умер от ужаса, когда увидел, как белый демон голыми руками разорвал на куски троих мужчин. Он так испугался, что до вечера не мог прийти в себя. Так он совершенно что не помнит, что было дальше. А после того дня горести посыпались подобно граду. Гости стали бояться заходить в гостиницу. Феи разбежались, узнав о несчастье. Дурная примета — работать там, где побывал демон мрака. Взамен гостей к нему зачастили посетители, после которых, вместо денег, оставались лишь синяки да боль в отбитых внутренностях. Полиция, отморозки Шармы и Шьямалан, частные детективы. Все хотели знать, как выглядел этот демон со своей спутницей. Чем занимались, куда направились потом, во что были одеты, чем были вооружены, что пили, какие наркотики употребляли. При этом каждый сыщик норовил ударить владельца гостиницы кулаком в лицо или больно пнуть ногой, как будто от этого его память могла проясниться. Сегодня Рахул Мишра закрыл двери на засов, погасил свет и не отвечал на крики и стук с улицы. Решил: хватит с него мучений. Так и умереть недолго. Что он им — мешок с песком, который молотят ногами уличные артисты на рыночной площади? Так что вежливый стук в дверь, который производили двое аккуратно одетых белых господ в темных очках, он попросту проигнорировал, спрятавшись за стойкой бара. Если бы он знал, как все обернется, он бы встретил дорогих гостей на пороге! Бесплатно налил бы лучшего бренди! И конечно же, честно ответил на все их вопросы, о чем бы его не спросили! Но господин Мишра был зол и напуган. Он хотел, чтобы его просто оставили в покое. Поэтому обычное его чутье сегодня где-то подзадержалось. И белые господа, переглянувшись и пожав плечами, о чем-то коротко поговорили со своими руками. И с неба упала свистящая черная машина. Под ударами ураганного ветра, рожденного ее лопастями, уличный мусор взметнулся выше крыш. И из нее выпрыгнуло несколько людей со стеклами на лицах и дверь, вся в дыму и огне, с ужасным грохотом развалилась на части, впустив их внутрь. Они забросали холл едко пахнущими и жутко дымящими штуками, от которых слезы сами лились из глаз и жгло легкие. Переломали мебель, перебили бутылки в баре. А потом его, скулящего от страха, нашли и ударили чем-то тяжелым по голове. И свет померк в его глазах. Так что он не почувствовал, как его тело грубо протащили по грязной улице и, как мешок, забросили в черную машину. И того, как из окрестных подворотен собрали нищих и бродяг и прикладами загнали в ту же машину, в маленький тесный отсек, отгороженный толстым стеклом, господин Мишра тоже не увидел.

Саши Амбалал, боец клана Шарма по прозвищу Кривой Ноготь, нервно постукивает пальцами по рулю. Ему поручена ответственная миссия — следить за выходом из бетонной коробки. Не пропустить двух белых — мужчину и женщину до приезда парней. Бригадир Тунец сказал, что, если Саши не облажается, его переведут на контроль уличных букмекеров в Бихаре. И поставят на процент от доходов. Это вам не за сутенерами смотреть! Те, кто доглядывает за игрой, в большом авторитете. Братва будет уступать ему, Саши Амбалалу, место в пивной. С такой работой его склочный сосед, не колеблясь, отдаст ему в жены красавицу Сунити. Руки трясутся от волнения, когда Кривой Ноготь думает об открывающихся перспективах. Выкурить бы сигаретку с травой, чтобы успокоить нервы! Но когда Саши совсем уже собирается достать портсигар, он вспоминает и другие слова бригадира. О том, что если он, Саши, будет ширяться или забивать косяки, не говоря уже о выпивке, то ему, вместо повышения в Бихаре, забьют в задницу неструганый кол. Означенное место начинает ныть, когда Саши представляет обещанную процедуру. И он решает немного обождать с травой. Он опускает стекло и высовывает голову наружу, в надежде, что так будет менее душно. Вонь гниющего мусора шибает в нос, смешанная с теплым вечерним ветром. Чертыхаясь, Саши закрывает окно, глядя на крадущихся прочь местных доходяг, тела которых просвечивают через лохмотья. Доходяги появляются в черном провале дверного проема и быстро исчезают за кучами мусора, будто растворяясь в нем. В который раз Кривой Ноготь поражается, до чего у этих людишек развито чутье на всякого рода неприятности. Он еще и часа не сидит в своем полуразвалившемся «Плимуте», наблюдая за входом, а эти тараканы уже разбегаются по щелям, покидая притон Молчуна.

Увесистый древний «кольт» под рубахой больно упирается стволом в ногу. Саши еще ни разу не пускал его в дело. Это только во всяких голофильмах бандиты палят во все стороны. В жизни все обходятся простыми угрозами. Реже — дубинками, кастетами и самодельными ножами. Это бригадир дал ему пистолет. Сказал: «Будут сбегать — мочи. И парня и бабу. Реально крутые черти, так что не зевай. И смотри — это наша добыча. Сам босс держит дело на контроле. Через это дело большие бабки текут. Поэтому — никаких конкурентов. Ежели что — дави на курок, поможем. Заяц с Цыганком караулят с другой стороны. На всякий случай. Если что — кликнешь их».

Ствол пистолета вселяет уверенность. Саши представляет, как выдернет его из-под рубахи и потянет пальцем за курок. Сглатывает набежавшую слюну. Склонившись к рулю, напряженно вглядывается в сгущающиеся сумерки.

Детектив Гаутам Сетх, получив сигнал от дежурного из Управления, с сожалением оставляет тарелку с недоеденным далом и усаживается в машину. Поесть он всегда успеет, а вот поучаствовать в таком важном и секретном деле, как сегодня, — вряд ли. За поедание овощного супа не полагаются премии и повышения. А за участие в задержании настоящих торговцев оружием — наверняка. Так он думает, заводя мотор и выруливая в темноту ночной улицы. Еще он думает, что зря согласился завезти своего напарника поужинать дома. Времени заехать за ним теперь нет, потому что каждая минута на счету. Кто же знал, что их вызовут во время ужина? Теперь придется выкручиваться в одиночку. Но, поразмыслив, Гаутам решает, что так все лавры достанутся ему одному. Ну, и еще тому сотруднику, чей осведомитель сообщил о нужном человеке. А награда на двоих — вовсе не то же самое, что награда на троих. Хотя дело-то, в общем, вполне пустяковое. Просто пронаблюдать, не привлекая внимания, за двумя белыми, что спрятались в притоне в районе Тис-Хазар. А потом указать на них группе захвата из СИБ, и больше ни во что не вмешиваться. Гаутам и не собирается. Ему и так хорошо. Место нехлопотное. Должность почетная, не чета патрульным деревенщинам. Зачем лезть на рожон? К тому же, когда в деле замешаны спецслужбы, лучше вообще держаться подальше. Так спокойнее. От этих заносчивых белых только и жди какую-нибудь пакость.

Машина с ревом петляет по ночным улочкам, ослепляя светом фар сонных коров и заставляя испуганно шарахаться поздних прохожих. Детектив Гаутам Сетх торопится в указанное осведомителем место. Боится опоздать. Опоздание может стоить ему карьеры.

— Молчун, ты ничего не путаешь? — отхлебнув пива, спрашивает Динеш по прозвищу Барсук.

— Чтоб мне сдохнуть! — худой человек в грязных белых штанах прижимает руки к груди, всем своим видом изображая искренность и желание быть полезным. — Они у меня третьи сутки живут. Пришли ночью. Травку не курят, один раз всего попробовали, только пьют-едят. Платят исправно. Белые. Высокий господин и госпожа. Очень красивая. Оба прячутся, сразу ясно. Мне шепнули — это они были в борделе у Мишры в ту ночь. Мужчина большой, очень опасный. Я как увидел его, понял: ему лучше не перечить.

— Кому еще сказал о них?

— Больше никому, клянусь! Сразу к вам. Как узнал, что господин Шьямалан их ищет, так и пришел. Вроде как за продуктами пошел, они ничего не заподозрят.

— И что ты хочешь взамен? — интересуется Барсук, вновь прикладываясь к пиву. Лоб его, изборожденный морщинами, блестит от пота — в уличной забегаловке жарко, несмотря на вечер.

— Вот если бы господин Шьямалан приставил ко мне своих поставщиков… — робко говорит прожженная бестия Молчун. — И охрану…

— Так ты что же — под наше крыло просишься?

— Да, — краснеет от волнения содержатель притона.

— Если твои гости никуда не уйдут до нашего прихода — замолвлю за тебя словечко. Иди назад, не упусти их.

— Хорошо, господин! Уже бегу! Только вы уж не забудьте про меня!

— Стой! Куда помчался? Хочешь спугнуть их? На вот, возьми с собой. Как будто и вправду за продуктами ходил, — и Барсук сует суетливому Молчуну полотенце, в которое он в спешке завернул несколько хлебцев и большой кусок жареной курицы.

— Конечно, господин! Спасибо!

Оставшись один, Барсук достает коммуникатор и что-то коротко объясняет невидимому собеседнику.

Я тяну Мишель за собой, лихорадочно прикидывая, как бы нам незаметно выбраться из здания. Останавливаюсь в холле, осторожно выглядываю наружу. Ничего не видать. Небо в тучах, контуры домов едва угадываются в темноте. Триста двадцатый предупреждает о недружественном внимании. Кто-то ждет нас на улице со стороны центрального входа. Он вооружен. И этот кто-то не один. Кажется, воздух сгустился от разлитого в нем напряжения. Я подавляю желание броситься на улицу и изо всех сил бежать как можно дальше от нашего убежища. Соображаю, где в этом здании может быть запасной выход.

— Как думаешь, где тут черный ход? — шепотом спрашиваю у Мишель.

— Вход в центре, запасные выходы могут быть по краям здания на противоположной стороне, — секунду подумав, отвечает она. — Если только в этой чокнутой стране строят по правилам.

— Эй, сахиб! Дай рупию! — слышится тоненький хриплый голосок. Сонный мальчишка выглядывает из-под грязной тряпки на полу, в темноте принятой мною за кучу мусора.

— Дам больше, если выведешь нас через черный ход, — нахожусь я.

— Нет тут никакого хода, — оживляется местный обитатель, вылезая из своего импровизированного ложа. — Все заколочено. А из лестниц квартиры сделаны.

— И что — нельзя выйти как-то по-другому?

— Почему нельзя? Можно.

— Веди.

— Сначала деньги, сахиб. Сто рупий, — говорит мальчишка. В который раз удивляюсь, до чего быстро соображают эти смуглые человечки, если речь идет о возможности подзаработать.

— Ладно. Но деньги получишь только после того, как выведешь нас, — говорю, стараясь, чтобы мой громкий шепот звучал уверенно. Иначе этот шельмец в два счета утроит сумму. — Веди давай.

— Покажи деньги, сахиб, — требует дьяволенок.

Достаю наугад одну купюру.

— Идите за мной! — и мелкое глазастое создание исчезает в полутьме.

Лестница за небольшой заржавленной дверью ведет вниз. Тут нет освещения. Спотыкаясь в кромешной темноте, спускаемся по выщербленным ступеням. Время от времени нога попадает во что-то мягкое: тут, как и везде, целые залежи мусора. Воздух становится влажным и затхлым. Пахнет горячей гнилью и канализацией. Какие-то насекомые облепляют лицо, лезут в глаза и в нос. Под ногами хлюпает. Кажется, бетонный пол сменился глинистой грязью. Дышать становится все трудней. Здесь просто адская жара, в этой вонючей преисподней, точно за ближайшей стеной вовсю жарят грешников. Мишель ойкает, в очередной раз поскользнувшись в грязи. Крепко придерживаю ее за руку, чтобы не потерять. Что-то задевает макушку. И еще раз. Теплая вода стекает за воротник — сверху шлепаются частые крупные капли. От души надеюсь, что это не канализация. Поворачиваем то в одну, то в другую сторону. Через несколько минут кажется, будто мы кружим на месте. Вокруг — теснота бетонных выгородок. Отчаянный писк в темноте. Яростная возня. Шорох лап. Крысиный рай. Если нас сейчас бросят, мы будем бродить в лабиринте полузатопленных стен, пока не ослабеем от жары и голода. И милые мохнатые зверушки немного разнообразят свой скудный рацион. Я гоню от себя липкий страх, что вползает в меня вместе со спертым горячим воздухом.

— Ну, где вы там? Давайте скорей! Тут надо пригнуться, — слышится впереди голос гида. — Руки-головы берегите — края острые.

Пробираемся на звук. Нащупываю костлявое плечо мальчишки. Он пригибается и куда-то ныряет.Вновь зовет за собой. Трогаю шершавую стену перед собой. Пальцы вскоре натыкается на грубые металлические прутья. Один из прутьев легко отгибается. Прикрыв голову, осторожно протискиваюсь сквозь решетку. Сам удивляюсь, что у меня получилось. Ладони измазаны грязью — свесившись через дыру, я уперся ими в покрытый жижей пол. Плевать. Сейчас не до гигиены. Наскоро вытираю их о штаны. Придерживая отогнутый прут, помогаю выбраться Мишель.

— Просто катакомбы какие-то, — тихо говорит она. Видимо, для того, чтобы просто услышать мой голос.

— Точно. Не бойся, скоро выйдем отсюда, — успокаиваю ее, стараясь, чтобы она не почувствовала страх в моем голосе.

— Здесь крысы. И насекомые. Меня всю искусали. Наверное, я уже заразилась какой-нибудь местной дрянью. Говорят, некоторые местные болезни неизвестны медицине.

— От заразы мы, может, и не умрем, милая. А вот если в нас всадят пяток пуль — то наверняка загнемся. Так что лучше немного потерпеть.

— Кажется, я уже согласна, чтобы меня застрелили. По крайней мере, умру быстро.

— Не говори ерунды, — резко обрываю я. — Кроме того — ты обо мне подумала? Как я без тебя?

— Да. Размякла. Прости, — потерянно отвечает она.

Молча сжимаю ее локоть.

— Осторожно, тут ступеньки, — звенит голосок провожатого. Чертыхаюсь, приложившись лбом о низкую балку. В глазах искры. Едва шея не хрустнула. И как этот дьяволенок в темноте ориентируется?

Поднимаемся по лестнице, нашаривая ногой следующую ступеньку. Откуда-то начинает тянуть сквознячок. Когда прохладная струя касается лица, стараюсь сделать глубокий вдох. Как назло, струя, едва задев меня, бесследно исчезает, оставляя мне лишь влажную вонь пополам с мошкой, от которой я тут же начинаю кашлять.

Наконец, испарения подземелья остаются позади. Поверхность стены под рукой становится сухой. С противным скрежетом сдвигаем тяжелую дверь. В квадрате проема мелькает и тут же скрывается за тучами лоскут звездного неба. После подвальных ароматов воздух кажется свежим. Никак не можем надышаться.

— Выход там, — говорит мальчишка. — Джиби-роад будет слева, там можно перелезть через сарай. Давай деньги, сахиб.

— Вот, держи, — я отдаю ему мятую бумажку.

— Спасибо, сахиб! — нагловатая гнусавая уверенность куда-то испаряется из голоса нашего спасителя. Я слышу в нем искреннее уважение. Наверное, он впервые в жизни держит в руках такие сумасшедшие деньги.

— Пойдем! — я тяну усталую Мишель за собой. В сандалиях противно хлюпает. Штаны внизу промокли по щиколотку. Воняем мы, точно расхитители могил.

«Внимание — опасная ситуация!» — предупреждает Триста двадцатый. Я едва успеваю отскочить назад, оттолкнув Мишель, как где-то рядом в стену врезается пуля. И тут же, будто дали сигнал, на улице поднимается суматошная пальба. Выстрелы взлетают волной сквозь шум моторов и отчаянные крики.

«Стрельба из ручного пулевого оружия, в основном — пистолеты незнакомой модели, — комментирует мой двойник. — Бой ведут несколько разрозненных групп».

«Стреляют не в нас?»

«Подтверждение».

Где-то за углом вспыхивает пожар. Крики усиливаются. Ночной ветерок раздувает пламя. Шлейф искр тянется по ночному небу. Неровные тени мечутся по заднему двору. Мальчишка с любопытством выглядывает в дверь, раздувая ноздри, словно хищный зверек, учуявший добычу.

«Триста двадцатый, что посоветуешь?»

Из горящей тьмы раздается длинная очередь. Новая волна пистолетных хлопков отвечает ей. Где-то часто бухают из дробовика. Ночной бой разгорается.

Саши Кривой Ноготь видит, как чье-то лицо на мгновенье показывается в дверном проеме. Белый. Точно белый. Физиономия так и светится в темноте. И высокий — во-о-н где его голова. Удрать решили, красавцы! Гордясь своей наблюдательностью, Саши тихонько приоткрывает дверцу и выскальзывает из машины. Осторожно крадется вдоль стены. Подумав, достает из-под рубашки увесистый ствол. Тяжесть в руке подбадривает его. Кажущаяся пустой улица вдруг оживает. Мусор вокруг шевелится. Нищие, что расположились на ночлег у стены дома, шелестя бумагой, осторожно расползаются кто куда, почуяв опасность. Саши подавляет внезапно нахлынувший приступ страха. Он никогда не стрелял из этой штуки. А тот парень — крупная рыба. Сам босс о нем печется. Наверняка этот черт вооружен. И стреляет не чета ему. Ноги сразу становятся ватными. Саши замирает у стены, не решаясь идти дальше. В конце концов, ему не требуется нарываться самому. Бригадир сказал: не выпустить. Он и не выпускает. Вход отсюда виден, как на ладони. Если белый сунется — пальну. Не дурак же он. Поймет, что выходить опасно. Успокаивая себя такими мыслями, Саши приседает на корточки.

Детектив Гаутам Сетх, чертыхаясь, то и дело смотрит на приборную панель, где светятся цифры часов. В темноте он проскочил нужный поворот и оказался в тупике, заваленном старыми картонными коробками из-под пива. Тесный переулок не позволяет развернуть машину. Приходится сдавать назад и долго выбираться на место пошире. Под колесами время от времени что-то трещит и лопается. Длинный кусок рваного полиэтилена, зацепившись за днище машины, волочется следом. Задние фонари не работают, поэтому он пару раз ощутимо цепляет бампером за стены, каждый раз в сердцах дергая рулем и ругаясь в голос. Старенькая «Тата-Кремио» и без того дышит на ладан. Другой машины ему не видать. А детектив без автомобиля — все равно что конченный человек. Поэтому, когда Гаутам, наконец, выскакивает на оперативный простор, настроение у него становится хуже некуда. К тому же, он безбожно опаздывает. За то время, что он находился в пути, в трущобах Тис-Хазара можно было спрятать сотню-другую человек, не говоря уже о паре заезжих преступников.

Столб многоэтажки, торчащий над низкими крышами, подобно исполинскому пальцу, упорно не желает становиться ближе. Кажется: еще чуть-чуть, и Гаутам увидит подножие бетонной коробки, но, вылетая с визгом покрышек из очередного переулка, машина вновь попадает в лабиринт кривых улочек, разбегающихся от перекрестка в разные стороны и теряющихся в темноте.

Три машины с выключенными фарами тихонько ползут по улице.

— Ближе нельзя. Это здесь, — говорит Барсук своему заместителю — Бешеному Далилу. — Стоп. Выгружаемся.

Автомобили сворачивают к обочинам. Скрипят дверцы. В темноте выскакивающие из них люди кажутся неясными тенями.

— Вот этот дом. Первый этаж. Направо от входа. Номер тридцать на двери. Заведение Молчуна. Напоминаю — нам нужны только эти двое белых. Больше ничего. Постарайтесь взять живыми. Стрелять только в крайнем случае, — вполголоса инструктирует Барсук сгрудившихся вокруг бойцов. — Но, если сделать ничего не сможете — валите обоих. Особенно парня. Говорят, крут он немеряно. Голыми руками троих в борделе на Джиби-роад порвал. Понятно?

— Ясно, Барсук. Чего там, сделаем. Подумаешь, пара белых, — нестройно отзываются бойцы.

— Далил, бери четверых, обойди дом с другой стороны. Кто знает Молчуна?

— Я знаю. И я, — откликаются из темноты.

— Вот ты, — тычет пальцем Барсук. — Двигай вперед. Найдешь Молчуна, выведай, как и что, и сразу к нам. И осторожно — не спугни клиентов. Ты и ты — останетесь на стреме. С копами у нас договор, сунуться не должны, а вот от Шармы всего можно ждать. Если что — всех мочить. Премия на двоих не делится. Остальные — со мной. Только тихо! И никаких сигарет! Двинули.

Тени разделяются и пропадают на фоне стен.

«Тата-Кремио», визжа покрышками, вылетает из-за поворота. «Наконец-то доехал», — радуется детектив Сетх. Пучки света из фар выхватывают из темноты стены в грязных разводах и оконные проемы, вместо стекол заделанные разноцветными заплатами. Мусор с шумом разлетается из-под колес.

Схваченный лучами фар, Саши Кривой Ноготь застывает у стены, как речной рак в свете рыбацкого фонаря. Ему кажется, что с ревом мчащаяся из темноты машина вот-вот врежется в него. Мелькает запоздалая догадка. Это конкуренты, о которых предупреждал бригадир. Так глупо попался! Страх парализует его. Мысли исчезают. Мечты о женитьбе на красавице Сунити, надежды на скорое повышение авторитета — все мгновенно обрушивается в какой-то бездонный черный провал. Он инстинктивно пытается закрыться от слепящих лучей рукой. Ладонь неимоверно тяжела. В ней зажат неудобный кусок железа. Железа? Глаза слезятся от резкого света. На фоне ослепительного сияния рука видится мутным черным пятном. Саши зажмуривает глаза. Изо всех сил давит на спусковой крючок. Проходит целая вечность, прежде чем палец преодолевает сопротивление курка. Грохот бьет по ушам, перекрывая все окружающие звуки. Руку с пистолетом отбрасывает вверх-вправо. Саши едва не разжимает пальцы от неожиданности. Свет исчезает, оставив в глазах красные пятна. Машина идет юзом, еще больше увеличивая скорость. Мчится мимо. «Ежели что — дави на курок, поможем», — звучит в ушах голос бригадира.

«Ага! Слабо, падла!» — вопит Саши в каком-то диком восторге, мгновенно превращаясь из паралитика в буйнопомешанного, и, не целясь, увлеченно палит вслед летящей машине, попадая куда угодно в ночной темноте, кроме своей цели. Выбежавшие из-за угла Заяц с Цыганком тоже выхватывают стволы.

Детектив Сетх с удивлением видит, как сидящий у стены парень поднимает руку с пистолетом. Немыслимое дело — в Кришна-Сити редко стреляют в людей. И еще реже — в полицейских. Мысль о том, что он, в целях конспирации, не пришлепнул на крышу синий полицейский маячок, и парень не знает, что стреляет в копа, приходит в голову Гаутаму Сетху уже после того, как в руках человека у стены, словно в замедленной съемке, расцветает дульная вспышка. И тут же лобовое стекло идет трещинами от маленькой звездочки, что появляется в его середине. Крохотный кусочек стекла, почти пылинка попадает детективу в глаз, причиняя неимоверную боль. «Я ранен!» — в панике думает полицейский, выкручивая руль и изо всех сил давя на педаль акселератора. Выстрелы сзади слышны даже сквозь рев насквозь проржавевшего глушителя. «Великий Шива, смилуйся и прости меня! Спаси мою жизнь, и я принесу тебе в жертву самую жирную курицу, которую смогу поймать на улице!» — не отдавая себе отчета в том, что делает, бормочет детектив, вжав голову в плечи. И тут старушка «Тата» не выдерживает гонки. Высоко подпрыгнув на особенно большом ухабе, автомобиль бьется бампером о бордюр, еще раз подскакивает на жалобно всхлипнувших пружинах, и, наконец, боком врезается в стену лачуги. Как раз в тот момент, когда вдоль нее крадутся люди господина Шьямалана под руководством многоопытного Барсука. С треском обвалив на себя жестяную крышу, машина замирает. Едва придя в себя и с удивлением обнаружив, что он все еще жив, детектив нащупывает сорвавшийся с держателя микрофон рации. Выстрелы, что гремят из окружающей темноты, как один, направлены в его сердце. Умирая от страха в миллионный раз, Гаутам Сетх все же находит в себе силы прокричать в микрофон: «Центральная: нападение на офицера полиции! Полицейский ранен! Перестрелка в районе Джиби-роад! Раненый офицер полиции запрашивает помощь!» Он кричит и кричит в микрофон, не отвечая на глупые вопросы дежурного и не слыша их, кричит до тех пор, пока боль в глазу не становится невыносимой, а стрельба вокруг не заглушает его слова. А потом, скуля по-собачьи, он выбирается через выбитое ветровое стекло и ящерицей ползет под обломками лачуги, стремясь исчезнуть из этого ужаса. Через минуту шальная пуля выбивает искру о колесо брошенной машины. Облако метана, что сочится из сорванного топливного шланга, вспыхивает огненным шаром. Взрыв подбрасывает машину в воздух и обрушивает на дорогу колесами вверх. Горящий мусор и обломки лачуги разлетаются по сторонам. На улице становится светло, как днем.

Со всех концов огромного Кришна-Сити на Джиби-роад мчатся полицейские патрули. На квартирах патрульных звонят коммуникаторы — всех свободных от службы поднимают по тревоге. Сонные копы, чертыхаясь и не понимая, чего от них хочет неугомонное начальство, ворча, натягивают башмаки и разыскивают форменные рубахи. Патрульные неумело сжимают в руках пистолеты. Каждый из них надеется, что к их приезду на место происшествия все утрясется само по себе. «Офицер полиции ранен при задержании особо опасных инопланетных преступников», — надрывается дежурный. Ночной ветерок раздувает пламя пожаров. Глинобитные мазанки и лачуги, склеенные из всякой дряни, вспыхивают одна за одной. С заходящего на цель коптера с группой захвата СИБ видно, как мелькают в дыму огоньки выстрелов.

Растянувшись в длинную цепочку, бойцы Барсука сопят, топая поближе к стенам. Четверка во главе с Бешеным Далилом растворяется в переулке, обходя многоэтажку с тыла. Все спокойны. Дело привычное — взять за жабры парочку пришлых. Кто-то жует пан-масалу, часто и шумно сплевывая на тротуар. Барсук не видит в темноте, кто именно, злится, но сдерживается, чтобы не выдать себя голосом. У последнего дома группа останавливается, подчиняясь его сигналу — поднятой руке. Барсук открывает рот, чтобы отправить разведчика к Молчуну. И замирает — из-за поворота, ревя двигателем, вылетает автомобиль. Свет фар, мелькнув на мгновенье, слепит глаза. И тут же раздаются выстрелы. Никто не успевает понять, в чем дело — все происходит слишком быстро. Машина мчится прямо к ним, еще больше увеличивая скорость. Из-за нее хлопают пистолетные выстрелы. Пуля выбивает крошку из-под ног Барсука.

— Засада! — кричит он, выхватывая ствол и падая на землю. И в этот момент автомобиль подпрыгивает и врезается в стену лачуги, походя зацепив пару бойцов.

— Это Шарма! Вали их! Дай по машине. И по дому: они там! — кричит Барсук, стреляя в темноту впереди, откуда бьют уже из трех стволов. Слабые вспышки выстрелов мелькают у самой многоэтажки. Пули вгрызаются в стены.

Ошалевшая от неожиданности команда, рассыпавшись, кто куда, беспорядочно палит вдоль улицы, глуша страх выстрелами. Кто-то кричит, придавленный обломками лачуги, шипят пробитые колеса автомобиля, корпус которого едва виден под остатками крыши, но в треске перестрелки никто этого не слышит. Пара бойцов для верности разряжают магазины в искореженную машину и переключаются на другую цель. Грохот взрыва разбрасывает тела, словно куклы. Горящий автомобиль обрушивается на дорогу. Лица бойцов — оскаленные морды чудовищ, тени от пляшущего огня заставляют их кривляться и показывать клыки. Шлейф искр тянется по ночному небу. Разбуженные обитатели выскакивают из своих убежищ и, полуголые, схватив то, что было под рукой, бегут в темноту. Мусор тут и там занимается огнем под дождем головешек, падающих сверху. Вонючий едкий дым затягивает улицу. Горят уже несколько домов. Вот уже занялся от мусора покосившийся забор на противоположной стороне, а стрельба и не думает стихать. Озверевшие от страха бандиты, прячась вдоль стен, часто стреляют в сторону засады. Раненый в руку Барсук, лежа в грязной канаве, морщась от боли, кричит в коммуникатор: «Засада! Шарма нас обложил! Парней постреляли! Их много, не продержимся! Давай еще парней! Что? Не слышу? Какая, на хрен, паника! Я сам ранен, твою мать, и вокруг меня одни ноги — тел не видно! Давай парней! И стволов прихвати! Да, на Джиби-роад, где же еще!»

Тунец не успевает распределить людей, выгрузившихся из машин, как вдруг со стороны многоэтажки доносятся хлопки выстрелов.

«Шьямалан, чтоб его шакал сгрыз, — догадывается бригадир. — Опередили-таки, сволочи!»

Однако поднявшаяся яростная пальба оставляет ему надежду. Выходит, держится этот придурок Кривой Ноготь. И Цыганок с Зайцем. Может, еще не поздно. Он переходит на бег, увлекая за собой бригаду.

— Наших бьют! — кричит он, уже не пытаясь соблюдать тишину — какая маскировка при такой перестрелке? — Давай все за мной! Мочить сволочей!

Взрыв и поднявшееся над домами яркое пламя выхватывают из темноты бегущих трусцой бойцов. Все уже достали стволы, на бегу неловко размахивают ими, слышны щелчки затворов.

И вот она, бетонная громада дома. Пламя на противоположном конце улицы беснуется вовсю, заливая стены яркими багровыми сполохами. По бордюрам совсем нестрашно чиркают пули. Кривой Ноготь зарылся в мусор, закрывая голову руками — кончились патроны. Заяц лежит у стены, неестественно подогнув ногу. Цыганок постреливает не целясь, время от времени выставляя руку за угол. Откуда-то со стороны пожара трещат выстрелы. Подкрепление с ходу открывает огонь. Сам Тунец достает тяжелую артиллерию — огромный помповый дробовик. Буханье допотопного монстра перекрывает все звуки. Высовываясь из-за заборов и домов, бойцы палят вслепую. Никому не хочется схлопотать пулю. Все видят: вон Заяц уже дострелялся. Пальба резко усиливается и быстро начинает стихать — у многих пустеют магазины. Кто-то сгоряча стреляет в быстрые тени, что крадутся вдоль стен. Со страху ему кажется, что это враги подбираются поближе. Раненый бродяга, один из многих, что спасаются от пуль, истошно вопит. Тут уже все, не желая ударить в грязь лицом, фаршируют стены потоками свинца. У одного из бойцов в руках автоматический карабин. Он восторженно вопит, когда отдача от длинной очереди задирает ствол. Отовсюду доносится треск и хруст — жители проламывают стены, выбивают окна и двери, стремясь укрыться в лабиринтах дворов. Никто не знает, в чем дело, но все понимают, что их убивают. Пули в щепки крошат ставни их домишек. В щели и дыры от пуль проникает красный дрожащий свет пожарища. Ужас волной распространяется от места перестрелки, подобно клочкам бумаги подхватывая и швыряя на улицы все новых скулящих людей.

И тут в тыл обеим группировкам вылетают поднятые по тревоге патрульные машины. Несколько экипажей не выдержали гонки и сошли с дистанции, дымя распахнутыми капотами. Одна из машин протаранила спящую корову и врезалась в старое дерево, ствол которого, переломившись, придавил крышу. Еще пара патрулей растворилась в ночи где-то по дороге, изобразив аварию. Это так просто — взять и проткнуть колесо, сообщив дежурному о досадной случайности. Местные копы не любят стрелять. Да и не умеют. Не всем из них довелось поупражняться в тире во время прохождения полицейских курсов. А те, кому довелось, давно забыли про порядок подготовки оружия к стрельбе. За десяток лет ленивого фланирования по улицам, когда стоптанные форменные ботинки не видны из-за объемистого брюшка, а послеобеденный сон на сидении служебного автомобиля так сладок, и не то позабудешь. И те, кто сдуру добрался до места, остановили машины подальше, опасаясь лезть в чужую драку. И направили лучи фароискателей в сторону стрельбы, надеясь, что преступники заметят их и образумятся сами по себе. Но вместо этого обе группировки, решив, что их окружают, открывают огонь по свету фар. И под треньканье пуль по стеклам, некоторые копы, попадав на землю, повытаскивали древние барабанные револьверы, и их бабаханье дополнило ночной концерт.

— Копы скурвились! Подставили нас! Бьют в спину! — осипшим голосом кричит Барсук в трубку.

— Обложили нас! Окружили, суки! Давай еще парней! — требует у невидимого собеседника Тунец.

— Встретили сильный огонь! Какие двое — тут целая банда! Их десятки! Стреляют отовсюду! Все вооружены! Высылайте подкрепление! И пожарных: дома горят! — до предела вытянув шнуры микрофонов, вопят патрульные, растянувшись за машинами.

Подоспевшая к людям Шьямалана подмога обрушивает на машины полиции шквальный огонь. Под треск осыпающихся стекол копы в панике разбегаются, глуша свой страх выстрелами. Отчаянно крича на бегу, они стреляют по теням, что мечутся вдоль стен. По удирающим прочь бродягам. По бандитам. По старым газетам, которые ветер таинственно и страшно шевелит в подворотнях. Друг по другу. По всему, что попадется на глаза. Про то, зачем они сюда заявились, никто уже не вспоминает. Кажется, все обезумели от страха. Никто никого не слушает. Бежать некуда. Пули летят со всех сторон. Все стреляют по всем. Рты перекосило от криков.

В довершение ко всему, сверху падает тень коптера, разметывая вихрем винтов волны мусора. Шальная пуля чиркает по его броне. Из-за рева пулеметов не слышно криков. Фонтаны каменной крошки поднимаются от тротуаров длинными полосами, очереди хлещут землю, подобно исполинским бичам. Все вокруг заволакивает тучами пыли, сквозь которую пульсирует багровый свет пожаров. Стены лачуг складываются карточными домиками. Вспыхивает несколько полицейских машин. Пулеметы перемалывают и правых, и виноватых. Никто вокруг и не помышляет о сопротивлении. Потоки раскаленного свинца настигают бегущих в панике людей. Кто поумней, просто падает на землю, лицом в грязь сточных канав, и лежит, не шевелясь и поминая всех известных богов. Бойня занимает какие-то секунды. А затем коптер распахивает крылья-пандусы, и на землю горохом сыплются закованные в броню чудища. Двое из них замирают у стены, поводя стволами. Остальные устремляются к многоэтажке и исчезают внутри.

Коптер, оглушительно свистя, поднимается повыше, нарезая круги над домом. Тысячи людей в округе, вырванные из сна ужасным побоищем, в панике бегут, куда глаза глядят. Паника ширится, захлестывая соседние кварталы. Матери подхватывают детей. Жулики и бродяги под шумок набирают целые охапки пожиток из домов с распахнутыми настежь дверями. Они кричат, стараясь напугать и без того ошеломленных и ничего не понимающих людей. Мычат перепуганные тощие коровы, мчатся, куда глаза глядят, давя зазевавшихся. Толпы полуодетых людей, голося и толкаясь, насмерть затаптывая упавших, катятся по темным кривым улочкам, поднимая спящих обывателей. Несколько изрешеченных пулями полицейских машин, сумевших выскользнуть из боя, несутся прочь, под вой сирен и сияние разбитых маячков. Район Тис-Хазар погружается в хаос. Поднятый с постели комиссар Джагдиш Кумар трясущимися пальцами набирает номер начальника материковой полиции. Мимо его особняка то и дело пролетают отчаянно сигналящие машины. Свет их фар больно бьет по глазам через неплотно прикрытые жалюзи.

— Быстрый вызывает Ферму!

— Ферма на связи.

— Докладываю: район охвачен паникой. Попал под огонь неизвестного противника. Сопротивление подавлено. Объекты не обнаружены. Свидетелей бегства не найдено.

— Принято, Быстрый. Возвращайтесь.

Глава 37 Фора

Мишель ворочает рулем, как заправская гонщица. И где она наловчилась управлять такими допотопными машинами? Мимо пролетают деревья, какая-то неразличимая в темноте зелень, грузовики и запряженные волами телеги. Время от времени за окном тянутся похожие на болота рисовые чеки. Звездный свет отражается в темной воде. Молодые побеги совсем незаметны на фоне маслянистого блеска. Затем мы въезжаем на улицу пригородной деревушки и, не снижая скорости, несколько минут прыгаем по ямам вдоль одноэтажных домов с плоскими крышами. И снова по краям шоссе пыльные поля. Или рисовые чеки. Или череда пальм. Потом новая деревушка. Свет редких фонарей. Опять кукурузные поля. Чеки. Пальмы. Белый щебень на неровных обочинах.

Пейзаж бесконечно однообразен. Ветер врывается в разбитые стекла. Гранулы битого стекла повсюду. Хрустят под ногами, мешают сидеть на простреленном сидении. Ветер не приносит прохлады. Воздух пахнет тиной, пылью и гарью выхлопов. Сушит в носу. Я отворачиваюсь от окна и бездумно смотрю вперед, сквозь покрытое трещинами ветровое стекло, где деревья вокруг разбитого шоссе прыгают в яркое пятно света от единственной уцелевшей фары.

Несмотря на позднюю ночь, движение на шоссе номер пять довольно оживленное. Куда-то катятся маленькие чадящие грузовички с тусклыми, еле различимыми габаритными огнями. Тяжелые трейлеры, не давая нам пространства для обгона, натужно гудят, сотрясая все вокруг ударами тяжелых колес о неровности дороги. Лениво плетущиеся волы, меланхолично что — то пережевывая, тащат телеги с горами соломы или корзин. Редкие дорожные указатели прячутся за раскидистыми деревьями. Мишель то и дело негромко чертыхается, пытаясь разглядеть очередной знак за переплетением ветвей. Резко дергает рулем, под слепящим светом фар бросая машину на обгон по встречной полосе.

— Почти ничего не вижу, — жалуется она, щурясь. — Эти обезьяны, кажется, знать не знают, что такое ближний свет. Еще немного, и мы въедем в зад какой-нибудь телеги.

Голос ее с трудом различим сквозь шум ветра и грохот оторванного глушителя. Нам еще повезло, что в суматохе ночного боя мы наткнулись на брошенную полицейскую машину. Пришлось, правда, оттащить из-под колес труп бывшего ее владельца с простреленной головой.

— Ты уж потерпи, — кричу в ответ. — До Пириша должно быть недалеко. Нам надо добраться затемно. Днем мы будем слишком заметны.

— А что потом?

— Купим одежду и наймем катер. Поплывем на север. На острова Скалистой земли.

— Юджин, кажется, ты что-то забыл! — голос ее вязнет в рыке мотора.

— Не слышу! Повтори!

— Ты забыл про одну вещь!

— Какую?

— Посоветоваться со мной. Рассказать мне, что собираешься делать.

— Извини, — мне становится неловко. За всей этой суматохой, когда пришлось действовать не думая, как-то само собой вышло так, что я просто тащил Мишель за собой. Некогда было болтать. Ни во время перестрелки, ни потом, когда мы долго петляли по ночным улочкам, пытаясь выбраться из города. Да и после, когда мы, распугивая водителей клаксоном, судорожно дергались по забитому машинами шоссе, было не до разговоров. И вот теперь Мишель решила, что пора выяснить, кто тут главный. Конечно же, она права. Моя баронесса и так довольно долго предоставляла мне право действовать самостоятельно. Что довольно необычно для ее предприимчивой и деятельной натуры.

— Давай поговорим, когда доедем, хорошо?

Мишель на мгновенье отрывает глаза от дороги. Бросает на меня короткий взгляд. Совсем не взгляд товарища, вместе с которым попали в беду. Какой-то оценивающий. С долей досады. А может, мне просто чудится в полутьме. Но чувство, что рядом со мной сидит совершенно незнакомый человек, отчего-то не торопится покидать меня.

— Ладно! — кричит она. — Но уж будь любезен — не забудь.

— Конечно, Мишель.

И остаток пути мы едем в молчании. Я только и могу, что сочувствовать своей уставшей спутнице. Помощи от меня в такой ситуации — ноль. Я не знаю, как подступиться к этому колесному монстру. В академии нас учили пользоваться колесными джипами, но у тех была автоматическая трансмиссия и никаких рычагов в полу, только пара педалей. Всем остальным можно было управлять с единственного подрулевого переключателя. Не говоря уже про бортовой автопилот, которому достаточно приказать, и он доставит тебя на место с минимальными затратами времени и нервов. Тут же между сиденьями торчало несколько рычагов, которыми Мишель довольно-таки активно шевелила, плюс панель управления сверкала целой россыпью кнопок, переключателей и указателей непонятного назначения. И еще тут было целых три педали. В общем, чтобы освоить управление этим чудом техники, времени у меня уже не оставалось.

Начинает светать, когда мы, наконец, проскакиваем большой плакат с надписью «Добро пожаловать в Пириш» и углубляемся в путаницу кривых улочек предместья, стараясь объехать полицейский пост у въезда в город.

— Нам нужно поближе к морю. К причалам или как там это называется.

— В порт? — уточняет Мишель.

— Нет, в порту полиция и куча охраны. Какой-нибудь причал для рыбацких лодок или прогулочных катеров. И надо спрятать машину.

— Бросить ее в трущобах — ее за час на запчасти растащат, — бросает Мишель, вглядываясь в мелькание стен и заборов.

— Все равно лучше спрятать. Где-нибудь в сарае или под деревом. Чтобы с воздуха было незаметно.

— Поняла, — кивает она.

Запах моря врывается в вонь сточных канав и гниющих помоек. Ветер пахнет солью и йодом. Сворачиваем вниз по очередному переулку и сразу видим уходящее за горизонт темное зеркало. Побледневшие звезды прыгают по легкой волне. Едва заметная светлая полоска на востоке рисует неясно шевелящуюся дорогу в бездонной толще. Океан. Невольное радостное чувство касается меня, будто я встретил давнего доброго знакомого. Что с того, что я тут никогда не был? Море всюду одинаково. Враждебное, бесконечно чуждое человеку, равнодушное к его козявочным проблемкам и микробного масштаба горестям. И одновременно великое, щедрое к смелым, все понимающее, судящее неразумных чад своих строго и беспристрастно. Море для меня — эквивалент бога. Однажды этот бог не дал мне умереть, посылая мне глупых летучих рыб. Скажете, поди, что взамен он лишил меня разума? Он на то и бог, чтобы самому определять меру оплаты своих услуг. «Привет», — шепчу я, стараясь, чтобы Мишель не заметила моего детского суеверия.

Бросив машину под раскидистым деревом в тесном закутке между лачугами, последние метров двести идем пешком. Крепко придерживаю Мишель за руку. Местные обитатели будто вымерли. Хотя Триста двадцатый то и дело обнаруживает живых существ. Спящих, на наше счастье. То ли район тут неподходящий для сна на свежем воздухе, то ли, в отличие от Кришна-Сити, тут не принято спать на земле, но лежащих среди мусора людей нам не попадается. Запах водорослей перебивает трущобный смрад. Устойчивый ветерок тянет с берега. Откуда-то слышны голоса. «Наверное, рыбаки в море собираются», — думаю я. Мы сбрасываем заскорузлую от грязи обувь и по грязному песку входим в воду в тени покосившегося причала. Шесты с развешанными на них сетями надежно скрывают нас от любопытных взглядов. Мишель боится черных волн, останавливаясь у кромки прибоя. Я смело вхожу в море по колено. Умываю лицо грязной прибрежной водой, смешанной с помоями тысяч сточных канав. Плевать. Эта вода — часть великого существа. Пахнущая гниющей рыбой, тут и там покрытая радужными пленками, она — самая чистая жидкость из тех, что встретилась мне на этой ущербной планете. И эта вода сразу поднимает в моих глазах статус этой планеты, населенной непонятным крикливым народцем.

— Что ты делаешь? — тихо спрашивает Мишель.

— Разве не видишь? Смываю грязь. И стираю штаны. Наша одежда как из помойки.

— Ты заразишься какой-нибудь дрянью. Или тебе укусит какой-нибудь морской гад, — отвечает она встревоженно.

— В таком виде, как сейчас, нам никто не даст катер в аренду. И не продаст одежды. Нас вообще мгновенно вычислят. Мы воняем, как два живых трупа. Белые в этой стране так не выглядят. Давай ополоснемся. К рассвету немного подсохнем.

— Ты уверен, что тут безопасно? — все еще сомневается Мишель.

— Здесь нигде не безопасно. Если ты заметила. Извини, номеров люкс тут нет.

— Прекрати со мной так говорить, — гневно шипит Мишель. Морщась, осторожно входит в воду. Опускает ладонь в набежавшую волну. Недоверчиво нюхает ее. — Я понимаю, ты меня спас. Но это не дает тебе права так себя вести.

— Да что с тобой? — удивляюсь я. — Я тебя не узнаю, милая. Ты устала?

— Нет, я чудесно отдохнула и полна желания и сил продолжить наше приключение! — голос ее дрожит от сдерживаемого гнева.

— Сними джинсы, я постираю, — предлагаю я, стараясь не обращать внимания на изменения в моей спутнице.

— Не надо. Я сама, — резко отвечает она. — Отвернись.

— Как скажешь. Я постерегу на берегу. Мало ли что.

Я быстро отжимаю штанины и усаживаюсь на шершавые доски причала. За моей спиной тихо плещется Мишель. Баронесса Радецки фон Роденштайн. Как ни крути, но романтика погонь приедается моей неугомонной подруге. Подруге? Спустись на землю, парень. Секс — удовольствие тела, не души, так она говорит. Острота чувств скоро притупится, приключения потеряют свежесть. И вместо бой-девки с горячим телом и жадными губами рядом окажется холодная неприступная аристократка. Прекрасно знающая свою цену. И мою тоже. Только вот как объяснить ей, что мы теперь напрочь повязаны? Чтобы она поверила тому, что ее прошлой жизни больше нет. Есть только я. И Триста двадцатый. И вездесущая Система. Я и он — единственная опора для Мишель. Больше у нее никого нет. Как и у меня. И как признаться, что я не имею понятия, что делать дальше? Ну, убежать хочу. Подальше от сканеров и передатчиков Системы. В глушь. Перегрузить ее местные вычислительные мощности. Думаю, ночной перестрелки и паники в городе ей хватит надолго. Может быть, она на какое-то время даже потеряет нас. Или уже потеряла. А что потом? Добывать «черные слезы»? Я уже не тот наивный дурачок, который верит, что это занятие по силам всем желающим. Иначе красивые камушки продавались бы в каждом портовом городишке горстями. Чем мы будем жить на диких островах? Как долго сможем скрываться? Как, черт возьми, я позволил убедить себя в том, что мы сможем разбогатеть и свалить с планеты? Я печально вздыхаю, не находя ответа на свои мысли.

«А ты что скажешь, Триста двадцатый?»

«Твои действия в целом верны. Мы смогли оторваться от преследования. Желание арендовать катер также стратегически правильное. Рекомендую нанять катер у мелких собственников, не имеющих лицензии на выход в море за пределы территориальных вод. По прибытию на острова уничтожить владельцев катера и завладеть судном. Это даст нам средства к существованию и место для временного жилья».

«А убивать обязательно?»

«Обязательно, чувак, — подтверждает боевая машина. — Иначе наш след легко обнаружат».

«Легко тебе говорить — уничтожить…»

«Я могу сделать это сам», — предлагает Триста двадцатый.

«Не смей без меня управлять моим телом!» — взрываюсь я. И сразу же испытываю неловкость. Что-то я совсем раздражительным стал в последнее время.

«Не буду. Я подумал, что ты не желаешь брать на себя принятие такого решения. Из этических соображений. Чтобы тебя успокоить, могу сообщить, что те, кто имеет катер и не имеют лицензии — наверняка преступники, занимающиеся контрабандой или даже мелким пиратством. Так что ты уничтожишь вовсе не мирных работящих людей. Окажешь услугу обществу».

«Ты хотел сказать — Системе?» — усмехаюсь я.

«Какая разница? Иногда наши и ее устремления совпадают».

«Этого-то я и боюсь».

Мишель усаживается рядом со мной. От нее пахнет рыбой. Все-таки не лучшее место для купания я выбрал. Мокрые джинсы обтягивают ее бедра. Она ежится от утренней прохлады. Подтягивает колени к груди. Обнимает их.

— Что, пахну? — несколько вызывающе спрашивает она, заметив, как я принюхиваюсь.

— Ага, — улыбаюсь я. Обнимаю ее за плечи, чтобы согреть. Она мягко высвобождается.

— Да уж. Мне кажется — на мой запах падальщики со всего побережья слетятся. Смотри, что у меня с руками, — она протягивает мне еще влажную ладонь.

— У тебя красивые руки, — говорю совершенно искренне.

Мишель выдергивает руку, которую я собираюсь погладить.

— Они высохли, как у старухи! Ногти обломаны. Под ними грязь. По мне бегают насекомые! Страшно представить, во что превратилось мое лицо!

— Милая, мне очень жаль, что так получилось. Если тебя это успокоит — все, что ты сказала, для меня не важно. Ты — самая красивая женщина на свете.

— Перестань! — с досадой говорит Мишель. С сожалением констатирую неприятный факт: она больше не печалится вслух, что я ее брошу.

— Мишель, пожалуйста, успокойся. Ты по-прежнему красива. Твоя усталость только придает тебе шарма.

Молчание. Снова этот чужой взгляд. Как будто она внезапно проснулась и не может понять, где очутилась. И что я делаю рядом — грязный небритый тип.

— Ты обещал рассказать мне, что собираешься делать дальше, — наконец, говорит она.

— Нанять катер без лицензии, тайком выбраться с материка. Подходящее убежище — острова Скалистой земли. Восемьсот миль к северо-западу. Малонаселенные земли. Там живут ловцы «черных слез».

— И что потом?

— Пока не знаю.

— Тогда какого черта мы туда отправляемся?

— Мишель, я понимаю, ты очень устала. И напугана…

— Юджин! — прерывает она.

— Да?

— Прекрати говорить со мной как с выжившей из ума истеричкой! Я такой же человек, как и ты. Ничуть не хуже. Я умею не только раздвигать ноги.

— Зачем ты так? — укоризненно говорю я. Ее вызывающий тон и намеренная грубость постепенно подтачивают мою невозмутимость. Наверное, она считает меня непробиваемым болваном, не понимающим, в каком дерьме мы оказались. Глухое раздражение шевелится глубоко внутри. Черт, ведь в том, что с нами сейчас происходит, виновата она одна! Она решила со мной познакомиться тогда на лайнере! Она оскорбила Кролла, публично предпочтя ему мое общество. Из-за нее я отделал этого важного индюка в оранжерее! С этого все началось. Так какого черта я должен пресмыкаться перед ней, каждую минуту ожидая, что меня прихлопнут, вместо того, чтобы лежать себе где-нибудь на теплом песочке и ни о чем не беспокоиться? Не слишком ли высока цена секса с этой капризной девчонкой?

— Ну что ж, госпожа баронесса, у меня есть, чем тебя обрадовать. Не знаю, что ты на это скажешь. И поверишь ли. Но одно точно: если ты хочешь от меня избавиться — я тебя не держу. Ты действительно самостоятельная и сильная женщина. Просто попытайся понять, что вдвоем у нас есть хоть какой-то шанс выбраться! Одной против всего мира тебе не выстоять.

— Что ты несешь, Юджин? — смотрит она удивленно. Наверное, решила, что я совсем съехал. — Против какого мира? Мы вроде бы говорили о сбрендившей машине?

— Ага, — желчно говорю я. Раздражение уже бурлит во мне крутым кипятком, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закричать. — Полночи назад на нас в очередной раз ополчилось полгорода. Полиция, бандиты, спецслужбы. Не слишком ли для одной машины? Нас гоняют, как кроликов. Мы немного оторвались, но вряд ли надолго. Слушай и не перебивай!

И я выкладываю ей историю, которую поведал мне Триста двадцатый. Чем дальше я рассказываю, тем с большим недоверием смотрит на меня Мишель. Наконец, я выдыхаюсь. Молча смотрю на светлеющую на горизонте розовую полоску. Звезд уже почти не видно. Туман наползает со стороны океана. Где-то слышится плеск уключин. И далекий шум двигателя моторной лодки или небольшого катера. Звуки над водой слышны далеко. Наверное, рыбаки. Город над нами постепенно просыпается. Хлопают двери, далекие голоса о чем-то спорят. Мычит потревоженная корова. Лают собаки.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — наконец, спрашивает Мишель. Ни капли тепла нет в ее голосе. Не верится, что несколько дней назад это восхитительное тело принадлежало мне.

— Если ты о том — не сбрендил ли я, то лучше бы мне действительно сбрендить.

— Откуда ты про это узнал?

— У Триста двадцатого свои источники. И свои вычислительные мощности. Все сходится, я уже прикидывал. И то, что люди давно ничего не разрабатывают самостоятельно — слишком ограничены возможности мозга. И не управляют ничем сами — все рекомендации дают машины. Все открытия, включая гиперсветовой двигатель, — продукт деятельности машин. Цивилизация стала слишком сложной, чтобы какой-нибудь человек мог принимать адекватные решения. Мы во всем полагаемся на подсказки. А в большинстве случаев и доверяем компьютерам право на самостоятельное принятие решений. В какой-то момент мы стали частью Системы, которую сами и создали. И теперь эта Система развивается без нашего участия. А мы делаем вид, будто управляем машинами и понимаем, как они работают. Вот и все. А мы с тобой немного выбились из общего плана. Нас сотрут и заново запишут. Может быть, ты станешь женой какого-нибудь рабочего. Или королевой на отдаленной планете. Или проституткой в местном борделе. Или нас прихлопнут, если мы будем дергаться слишком активно.

— Юджин, самым смелым гипотезам всегда не хватает здравого смысла, — успокаивающе говорит Мишель.

Я отдергиваю руку от ее прикосновения.

— Прекрати считать меня недоумком!

Потом мы молчим, думая каждый о своем. Конечно же, она мне не верит. В такое трудно поверить. Кому охота из царя природы превратиться в овощ, специально выращенный на грядке.

— Ты не хочешь больше оставаться со мной? — тихо спрашиваю я.

Она пожимает плечами. Я чувствую ее напряжение. Невероятно: она меня боится! Значит, на самом деле считает меня чокнутым. Ну что ж, всему хорошему когда-то приходит конец. Только упрямство не позволяет мне встать и уйти. Бросить эту своенравную аристократку, что наигралась мной и ищет повод, чтобы красиво исчезнуть. Наверное, я глупец. Я вбил себе в голову, что несу за нее ответственность. И еще я знаю, что без меня она не проживет и дня. Надеюсь, я думаю так не оттого, что боюсь, как бы Мишель не проболталась про мои планы, когда ее поймают?

— Не бойся, — говорю с иронией. — Не все идиоты кусаются. Моя болезнь пока не в этой стадии. Давай найдем место, где можно перекусить? Потом я попробую разузнать про катер. Мы успокоимся и поговорим на трезвую голову. Я хочу, чтобы ты поняла: мне ничего от тебя не нужно. Но я не могу тебя вот так бросить. На съедение.

— Я свяжусь с домом. Меня заберут, — неуверенно отвечает Мишель.

— Сложишь руки и крикнешь? — интересуюсь я. — Коммуникаторы мы давно выбросили. Все равно они не работали. Денег на межпланетную связь у нас нет. Тебя скрутит Служба безопасности, и все дела.

— Ладно. Пойдем перекусим. Я бы еще и вздремнуть не отказалась.

— С этим труднее. Посидишь в уголке какой-нибудь забегаловки. Сделаешь вид, что слушаешь визор. Заплатим хозяину, чтобы тебя не тревожили оборванцы.

Мы находим харчевню довольно быстро. По запаху. Дым, пахнущий подгоревшим жиром и пряностями, чувствуется издалека. Несмотря на раннее утро, тут уже полно народу. Мест за длинными грубо сколоченными столами почти нет. Завидев нас, хозяин услужливо кланяется и выносит нам маленький столик. Видимо, белые — не частые гости в его заведении для рыбаков и окрестных торговцев. Даже наш потрепанный вид не способен уронить ореол небожителей, что окружает людей с белой кожей на Кришнагири. Еле работающий куб визора мутно светится под потолком из грубо скрученных пальмовых листьев. Надо же — какой-то имперский канал! Выпиваю кружку горячего чая с молоком. Стараясь есть помедленнее, чтобы не привлекать излишнего внимания, съедаю большую горячую лепешку, обмазанную сыром. Мишель осторожно ест рис с густым соусом, морщась от острого вкуса. Голод в ней борется с брезгливостью. Ложка ее не касается краев закопченной и не слишком чистой глиняной тарелки.

После еды меня сразу клонит в сон. Заказываю большую кружку местного кофе. Крепкого, как смола. Немного кислого на вкус. Доза, что я употребляю, способна разбудить слона. Посетители, что торопливо поедают завтрак, и без того с любопытством оглядываются на нас — мы выделяемся из толпы смуглокожих людей в грубых рабочиходеждах, подобно воронам в стае воробьев. А после моей кружки и вовсе откровенно таращатся. Только сейчас замечаю, что сами они пьют кофе из маленьких чашек размером чуть больше наперстка. Встречая мой угрюмый взгляд, некоторые из них в смущении опускают глаза. А некоторые улыбаются доброжелательно. Совсем как в Кришна-сити. Только тут никто не рвется уцепиться за мой рукав и что-нибудь выпросить. Наверное, здесь другие правила, в этом портовом Пирише. Или нам повезло оказаться в хорошем районе. Вид трущоб бывает обманчивым.

На бормотание визора никто не обращает внимания. Наверное, этот прибор здесь лишь затем, чтобы подчеркнуть солидность забегаловки. Как же — все как у людей. Можно даже угостить даму кофе, или чаем со сладостями. И даже новости за чаем можно послушать, как в баре для белых. Увлекшись разглядыванием посетителей, я не заметил, как внезапно напряглась Мишель. И только когда она сжала мою руку, я увидел, как напряженно всматривается она в бубнящий куб. Я поднимаю голову и вижу, как куб транслирует наши с ней лица. И голос за кадром сообщает, что в результате беспорядков, устроенных на имперской планете Зеленый Шар лицами, выдающими себя за отставного капитана имперской армии и баронессу Радецки, погибли десятки людей и сотни получили ранения. Еще голос сообщил, под демонстрацию взрывающихся автомобилей и горящих домов, что настоящие Уэллс и Радецки найдены мертвыми. И что эти двое — то есть мы — являются опасными террористами, связанными со спецслужбами Союза Демократических планет, и выдающими себя за борцов за освобождение одной из имперских колоний. Когда диктор назвал сумму вознаграждения за наши головы, я почувствовал, как рубаха прилипает к спине. И еще мне показалось, что в забегаловке наступила тишина. И что все уставились на нас, как на прокаженных. Хотя на самом деле большинство присутствующих на визор не смотрело. И в нас теперешних трудно было узнать тех улыбающихся сытых господ с экрана голокуба.

— Сделай вид, что ты голодна, — прошу Мишель, осторожно высвобождая руку. — И доешь свою порцию. Мы скоро уйдем.

— Хорошо, — Мишель с видимым усилием начинает жевать кусочек выловленных из соуса овощей.

«Триста двадцатый, нас кто-нибудь узнал?»

«Подтверждение. У троих присутствующих наблюдается всплеск интереса к вашим персонам. Агрессивных намерений не обнаружено».

«С чего им быть, агрессивным-то? Просто сдадут нас и получат денежки», — скептически отзываюсь я. Хотя на самом деле внутри меня царит полный раздрай. Эта Система — она не оставляет нам ни малейшего шанса. Только что мы превратились в бешеных собак, за отстрел которых благодарные санитарные службы предлагают хорошие деньги. Я-то думал, что нам удалось оторваться. На самом деле, Система просто дала нам крохотную фору.

Под стук ложек и оживленные разговоры публики, мы рассчитываемся за завтрак. Я оставляю хорошие чаевые.

— Спасибо, сахиб! — кланяется хозяин. — Заходите еще.

— Обязательно! — я через силу улыбаюсь толстячку в безрукавке поверх потного тела.

И мы, наконец, покидаем харчевню. Делая вид, что никуда не спешим. Мишель крепко держит меня за руку. Все ее сомнения развеялись. Все-таки я полный придурок. Потому что рад как мальчишка тому, что теперь она меня точно не бросит.

Глава 38 Особенности бизнеса

— Господин, думаю, вы хотите со мной поговорить, — улыбается мне сухощавый жилистый человек в синем тюрбане.

Настороженно осматриваюсь, стараясь не показать свою озабоченность. Узкая улочка, где нас нагоняет непрошеный собеседник, пустынна, только худая собака грызет что-то в пыли. Темные глаза незнакомца смотрят внимательно. Широкая белозубая улыбка на большеносом лице — без тени угодливости или показного добродушия. Напряженное внимание внутри. Это не попрошайка и не бандит, однако палец такому в рот не клади. В улыбке не хватает пары зубов. И небольшой рубец украшает лоб, теряясь под синей тканью. Длинная борода подвязана какой-то сеткой. Руки сплошь в шрамах. Он довольно высок ростом. Потертые кожаные штаны под свободной рубахой. Серьезный дядя, несмотря на то, что мы с ним в разных весовых категориях. Снимаю руку с рукояти ножа. Но на всякий случай прикрываю Мишель спиной, встав лицом к дороге.

— С чего это вы взяли, что у меня есть к вам интерес, уважаемый?

— Я всегда слушаю новости, — отвечает абориген, не переставая улыбаться.

— Тогда почему вы бежите за нами, а не в полицию? Вас не интересуют деньги?

— Очень интересуют, сахиб. Если я пойду в полицию, все деньги достанутся им, а не мне. Я же привык зарабатывать другим способом.

— И каким же?

— У меня небольшой катер. Для прогулок богатых туристов.

— И много тут у вас туристов?

— Почти нету, — признается незнакомец. — А те, что есть, нанимают океанские яхты в порту. Или большие катера для охоты на иглоклювых акул.

— Тогда почему вы не разорились?

— Думаю, сахиб, нам есть смысл поговорить по дороге. О моем бизнесе. Не я один слушаю новости и понимаю по-имперски. У нас есть полчаса, не больше. Я попросил своих знакомых, которые тоже любят новости, дать мне немного времени, — в слове «попросил» мне чудятся нехорошие нотки.

— Вы пойдете слева. Мишель, держись рядом.

Мы спускаемся к берегу, петляя по закоулкам. Безмятежность неожиданного спутника только кажущаяся. Триста двадцатый угадывает место, где он прячет свой нож. Цепкий взгляд видит меня насквозь. Не скрывая своих намерений, опускаю руку под рубаху.

— Не нужно соревноваться со мной в ловкости, уважаемый, — прошу я. — Вряд ли вы окажетесь быстрее.

— Не буду, сахиб, — без тени иронии отвечает мужчина. — Меня зовут Баба Балвант Сингх. Просто Баба. Мой кинжал вот тут. Он нам не нужен. Я пришел говорить о деле.

— Мое имя вам известно. Говорите, Баба.

— Я думаю, мой катер будет вам полезен. Через полчаса за вами начнут охотиться все, кому не лень. Вы чужаки, вас никто не укроет, а у меня договор с таможенниками, я могу вас вывезти. Прямо сейчас. Это и есть мой заработок. Через полчаса таможенники могут узнать, кто у меня на борту. Наши договоренности касаются мелких партий груза. Про таких важных птиц, как вы, речи не было. Так что решайте скорее.

— Допустим, мы вам верим. И как далеко вы сможете нас вывезти?

— Туда, куда скажете. Если вам негде скрыться, я могу предложить убежище в другом городе. У нас везде много друзей. Но эта услуга — за дополнительную плату.

— У вас? — спрашивает Мишель. — У кого это — у вас?

Баба не удостаивает ее внимания.

— У кого у вас, Баба? — повторяю вопрос.

— Сахиб, я сикх, — говорит он гордо, словно этот непонятный ответ способен мне что-то объяснить. Решаю про себя, что это какой-то мафиозный или религиозный клан.

— Какие у нас гарантии? — снова вмешивается Мишель.

— Женщина, ты у себя на родине большая птица, так? — вопросом на вопрос отвечает Баба.

— Это не имеет значения! Я имею право такое же право голоса, как и мой друг! — голос Мишель звенит от гнева.

— Так вот, запомни, женщина. Здесь говорят мужчины. А женщины ждут, когда им разрешат говорить. Сейчас мы говорим о делах с твоим другом. Не с тобой. Если будет нужно — он даст тебе слово, — негромко чеканит Баба и отворачивается от побледневшей от унижения Мишель.

— Это моя женщина. Мы действительно равноправные партнеры, — успокаивающе говорю я. Скорее, для Мишель, чем для нового знакомого. — Больше не груби ей. Она не привыкла к такому обхождению. Нам нужна свежая одежда. И теплая — тоже. И недорогое оружие. Когда мы сможем отплыть?

— Прямо сейчас. Место назначения оговорим на борту. За остальным заскочим по дороге. Неподалеку беспошлинный остров, там хорошая торговля.

— Ты принимаешь только наличные?

— А что у тебя есть еще?

— Полицейская машина. Немного потрепанная, но на ходу.

— Из какого города? — быстро переспрашивает Баба. — Из нашего?

— Нет, из Кришна-Сити.

— Опасно. Много взяток за перерегистрацию. Больше десяти тысяч за нее не дам.

— Двадцать, — говорит упрямая Мишель.

Баба даже ухом не ведет. Смотрит только на меня.

— Я никогда не торгуюсь. Цена справедливая.

— Хорошо, согласен на десять, — киваю я. — Она здесь, рядом. Под большим деревом в переулке недалеко от берега. Ключи под сиденьем.

Баба достает из складок одежды коммуникатор и коротко с кем-то говорит. Не понимаю ни слова из его тарабарской речи.

— Попроси его говорить при нас только по-имперски, — шепчет мне Мишель. Я согласно киваю.

Замусоренный песок скрипит под ногами.

— Вот мой катер, — Баба показывает рукой в сторону воды, туда, где у хлипкого причала сквозь туман проступает неясное темное пятно.

Разномастные подгнившие доски настила, сквозь большие щели в которых видна вода, угрожающе прогибаются, скрипя под нашим весом. Катер оказывается небольшим суденышком метров десяти длиной. Большая рубка с зализанными обводами в середине корпуса. Когда-то широкое остекление прикрыто щитами с узкими прорезями. Округлые борта выдают основательную осадку. Судно выглядит каким-то намеренно неряшливым, будто солдат, выряженный в маскировочное рванье. Корпус выкрашен в невзрачный серый цвет. Металл короткой скошенной мачты затерт неровным слоем тусклой мастики. Даже металлические леера вокруг рубки тщательно замазаны черным. Катер поскрипывает кранцами на легкой волне.

— Универсальный всепогодный полуглиссер. Не волнуйтесь. Волну держит — будь здоров, — гордо сообщает Баба. — Зову его «Мальком». Такой же шустрый.

— Мощно смотрится. Будто военный, — желая сделать хозяину приятное, говорю я.

— Ха, военный! — презрительно плюет в воду Баба. — Военные рядом с ним — как бревна. Береговой охране рядом делать нечего! Я их легко делаю. Даже и не пытаются догнать.

— А что, часто приходится удирать с грузом туристов? — подначиваю я.

— Что поделать. Особенности бизнеса, — грустнеет сикх. — Хотя, обычно обходимся без этого.

Из рубки выглядывает молодая неулыбчивая женщина. Яркое пятнышко на лбу. Стало быть, замужем. Она боса. На ней просторная полотняная рубаха длиной до колен. Широкие парусиновые брюки. Узнав своих, женщина со стуком ставит на палубу за ограждением рубки что-то невидимое. Судя по звуку, это что-то имеет приличный вес и наверняка способно стрелять.

— Это моя жена, Чандраканта. Мой экипаж, — представляет ее Баба.

— Женщина на корабле? Да еще член экипажа?

— Хочешь поискать другую лодку, сахиб? — насмешливо интересуется Баба.

— Просто удивлен, что на вашей планете женщины могут заниматься чем-то еще, кроме воспитания детей и стирки.

— Я сикх, — снова с гордостью говорит он. — Мне плевать на касты. Моя жена делает то, что я прикажу. К тому же катер — наш дом. Не волнуйтесь, она стоит десятка мужчин. Спускайтесь в каюту. Сюда, под рубку. Осторожно, берегите голову.

— Чандраканта — «любимая луной». Красивое имя, мэм, — говорю я женщине, которая так и не произнесла ни слова с момента нашего прихода. Удивление отражается на ее лице. Потом она краснеет и скрывается в рубке.

— Отваливаем. Быстро, — говорит ей в спину Баба. — У нас не приняты комплименты, сахиб.

Короткий коридор, мягкий пластик палубы. Шлепки босых ног над головой — женщина-матрос отвязывает швартовы. Небольшая каюта с большой незастеленной двуспальной кроватью в центре выглядит очень уютно. Несмотря на обшарпанные переборки. Тут есть даже крохотный санузел с душем за раздвижной перегородкой. Рассеянный утренний свет падает сверху через узкий световой люк в подволоке. Поверх стекла люк забран решеткой.

— Душ работает, вода опресненная, можно мыться, — кивает Баба в сторону перегородки. Совсем как коридорный в дешевом отеле, демонстрирующий клиентам достопримечательности номера в надежде заработать на чай. — Белья нет, будете спать в одежде. Полотенце в шкафчике. Устраивайтесь поудобнее.

За стеной взрыкивает двигатель. Дрожь пробегает по палубе. Судно слегка качается, отходя от причала. Рев усиливается. Невольно ухватываюсь рукой за длинный поручень в переборке. Теперь ясно, зачем они повсюду тут — вибрирующая палуба ощутимо кренится к корме. Упругие толчки — катер таранит легкие волны. Посудинка-то с норовом!

— Ну, куда идем, сахиб? — спрашивает Баба.

— Острова Скалистой земли.

— Далеко, — не выказывая удивления, отвечает он. Несколько секунд смотрит на меня не мигая. — Двадцать тысяч, — наконец, называет он цену нашего спасения.

— Десять, — не раздумывая, говорю я. Черта с два на этой планете можно покупать с первого раза. Я уже твердо усвоил — любая первоначальная цена тут завышена по крайней мере вдвое.

— Я не торгуюсь, сахиб, — это его «сахиб» звучит почти откровенной насмешкой. — Я ведь уже говорил. Цена нормальная. Путь долгий. Идти почти сутки. Если погода не испортится. Горючее туда и обратно, еда, отступные таможне — я сильно рискую, связавшись с вами. Вообще-то это стоит дороже, но на обратном пути я наверняка подзаработаю — возьму кое-что у тамошних ребят. Половина сейчас — это твоя машина. Вторая половина наличными на месте. Деньги у вас есть, я видел, как ты рассчитывался за еду.

— По рукам, — говорю я. И мы действительно жмем друг другу руки. Поганое это чувство — тискать крепкую руку человека, спасающего твою шкуру и которого я обязан зарезать, как свинью, в конце путешествия. Вдвойне поганое, потому что мне нравится этот немногословный парень. И втройне поганое, потому что вместе с ним придется убить и его жену с красивым именем. — Меня зовут Юджин. Моя спутница — Мишель.

— Странный вы индус, капитан, — подает голос Мишель. Не может простить ему и мне того, что сделка прошла без ее участия. — Никогда не видела, чтобы торговля здесь прошла без торга.

На этот раз Баба соизволяет ей ответить.

— Вы тоже странные белые туристы, мадам. Никогда не видел туристов, которых показывают в имперских новостях и которые приезжают ко мне на полицейской машине с простреленными стеклами. К тому же я не индус. Я — сикх, — гордо добавляет он.

Он легко поднимается. Будто танцуя на раскачивающейся палубе, проскальзывает в двери. Уже в коридоре оборачивается.

— Устраивайтесь пока. Наверх не выходите. Ни к чему вам светиться. Как подойдем к барже, я сам к вам спущусь. Если приспичит чего — там на переборке — переговорник. В коридоре есть трап в рубку. Можно высунуться, но сами не поднимайтесь — увидят.

Двери за ним закрываются. Через некоторое время гул двигателя усиливается. Палуба кренится все больше. Удары по корпусу следуют один за одним, почти без перерыва. С некоторой тоской представляю, что с нами будет, когда выйдем на хорошую волну.

Мишель сидит спиной ко мне. Плечи опущены, руки безвольно повисли. Совсем выдохлась, бедняжка. Хочется прикоснуться к ней. Обнять. Провести рукой по волосам. Шепнуть что-нибудь успокаивающее. Но я не могу пересилить внезапно образовавшееся между нами отчуждение.

— Кажется, мы снова оторвались, — говорю ей.

Она не отвечает. Молча встает, и, хватаясь за поручни, исчезает за перегородкой туалета. Вскоре я уже слышу плеск воды из душа.

— Ты не отыщешь для меня полотенце, Юджин? — каким-то глухим голосом спрашивает Мишель.

— Конечно, милая.

«Триста двадцатый, как думаешь — мы оторвались?»

«Подтверждение. Устройств наблюдения не зафиксировано».

— А знаешь, милая, несмотря на все, я благодарен этой чертовой Системе. Если бы не она — мы бы с тобой не встретились.

Молчание. Плеск воды сквозь легкую перегородку. Уставясь в переборку, представляю как Мишель проводит руками по своему телу. Как касается мокрых ног. Гладит скользкие от пены упругие груди. Поднимает руки, намыливая волосы. Сглатываю слюну. О чем я только думаю?

Тяжело вздыхаю. Корпус катера сотрясают упругие удары.

Глава 39 Морская прогулка

Мишель бессильно распласталась на кровати, на ее позеленевшее лицо больно смотреть. Не очень-то, похоже, помогает от морской болезни этот ее хваленый диагност. Она судорожно цепляется за поручни по краям койки. Сдерживает стон, когда катер таранит особенно крутую волну. Время от времени заставляю ее засунуть в рот горсть кислых леденцов, найденных в стенном шкафчике. На какое-то время это помогает, но потом этими же леденцами ее тошнит в гигиенический пакет, что держу наготове. Слава богу, в академии над моим мозжечком проделали несложную операцию — морскому летчику негоже страдать от качки. Глядя на свою спутницу, невольно радуюсь своему везению.

Тряска и вибрация внезапно усиливаются. Удары по корпусу звучат теперь непрерывной канонадой. Палуба часто уходит из-под ног, чтобы через пару долгих секунд изо всех сил врезать по ногам — катер сильно швыряет. Мишель скручивает очередной рвотный позыв. И без того громкий звук работающих двигателей превращается в рев. Сам воздух в каюте, кажется, вибрирует от исходящего от переборок низкого гула. Закладывает уши, как при резкой смене высоты. Металлическая кружка, выскочив из крепления в столике, беззвучно летает по каюте, уворачиваясь от рук, как живая.

— Юджин, поднимись в рубку, — доносится едва различимое сквозь шум дребезжание динамика.

Хватаясь за ускользающие поручни, добираюсь до короткого вертикального трапа. Люк наверху уже сдвинут. Высовываю голову, усаживаюсь на прикрученное к стойке трапа круглое откидное сиденьице, цепко ухватившись за ограждение люка. Баба и его жена, обернутые в потертые ребристые жилеты, сидят в подрессоренных креслах с высокими спинками, похожих на авиационные. Торчу из палубы на уровне их колен. Баба поворачивается ко мне вместе с креслом. Оба пристегнуты широкими ремнями. Владелец катера сдвигает на шею противошумные наушники и наклоняется, стараясь перекричать двигатели.

— Хреново дело, Юджин. Баржа с товаром отменяется. Придется вам одежду на островах поискать. И есть то, что мы едим.

— Не страшно, — от дикого рева приходится разговаривать, выкрикивая фразы покороче. — Что у вас?

— Береговая охрана. Требуют лечь в дрейф для досмотра. Никогда такой суеты не видел. Даже сторожевик за нами выслали.

— Что ты решил?

— Мог бы и догадаться. Уходим, разве не чувствуешь?

— Да уж. Чувствую. Мишель скоро зеленой станет. Сколько идем?

— Шестьдесят пять узлов!

— Неплохо! Оторвемся?

— От сторожевика — запросто. У него из трех движков один не работает. Так что он тридцать-то с трудом дает. Да и далеко он — поздно спохватились. А вот от этих ребят — постараться надо, — он кивает на экран радара, где зеленая метка норовит пересечь наш курс.

— Стрелять не будут? — тревожусь я.

— У этих только пулемет. По такой волне только патроны переводить. Да и стрелки они — в упор не попадут. А вот сторожевик может ракетой жахнуть. Он, конечно, старая развалина, но кое-какие железки у него еще остались. В прошлом году лоханку Черного Кунала с грузом накрыли. Пожадничал, делиться с ними не захотел, решил рискнуть. Расстреляли его, будто утку. Один мусор и остался. Будем уходить вот здесь, — он тычет пальцем в голубоватую голограмму с картой. Прямо в сплетение островков. — Там глубины маленькие. Мы на редане идем, осадка небольшая. Есть там пара мест, мы проскочим, а бакланам не пройти. Рыбка у них тяжеловата, а у меня еще узлов пять в резерве. Но это на крайний случай. Движки на форсаже долго не выдержат.

— Понял. Что надо делать?

— Твоя женщина как — годится на что-то? В смысле — в технике рубит?

— Это вряд ли, — честно отвечаю я.

— Ты, я вижу, качки не боишься. С помпой справишься?

— Постараюсь. Я вообще-то бывший морской летчик.

— Лады. Будешь осматривать отсеки и моторное. В моторном помпа стационарная. В носовом трюме электрическая переносная. Если что — откачивай. Лезь пока сюда. Закрепись. Смотри туда, — он тычет пальцем в один из щитов, закрывающих панорамные стекла. Через узкие прорези на сияющей от солнца зыби прыгает белый бурунчик.

— Хорошо идут, сволочи! — восхищается Баба, отворачиваясь к приборной панели и перехватывая управление у Чандраканты, которая во время нашей беседы удерживала судно на курсе. Только капелька пота, что стекает за ухо с потемневшего завитка волос, выдает ее напряжение.

Океан вокруг покрыт языками зыби. Ветер срывает с верхушек волн клочья пены. Яркое солнце расцвечивает волны тысячами радужных искр, слепит глаза. Вперед по курсу смотреть попросту страшно — кажется, катер летит прямо в огромную зубастую пасть, края которой вот-вот сомкнутся вокруг нас и раздавят в щепки. Но каждый раз только водяная пыль от титанических ударов взметывается над полубаком и оседая на палубу, журчит в шпигатах веселыми ручейками. Дворники на лобовых стеклах мечутся вверх-вниз, как заведенные, сгоняют влагу. Сзади за низко просевшей кормой — только белый непроницаемый туман. Водометы с дикой силой взбивают воду, выбрасывая в воздух миллионы капелек мельчайшей взвеси. Представляю, как выглядит с высоты наша посудинка — крохотная белая точка с длиннющим пенным хвостом. Кстати, насчет высоты…

— Слушай, а авиации тут не водится? — кричу в спинку кресла перед собой.

— Сплюнь, — не оборачиваясь, отвечает Баба.

Через двадцать минут сплошного грохота и ударов темная полоска появляется на горизонте. Быстро растет в высоту. Уже различимы какие-то травинки на фоне голубого неба. Острова. Преследователей можно различить невооруженным глазом. Серая посудинка по правому борту раздувает вокруг себя огромной высоты пенные усы. Пять-шесть кабельтовых, не больше, определяю на глаз. Самое время попробовать пулеметы.

— Сиплый Гэри, — комментирует Баба. — У нас с ним давний спор. Обычно он южнее дежурит. Пару раз я от него уходил. Давай вниз, наденьте жилеты. Шкаф с красными дверцами в коридоре. И держитесь — будет немного трясти.

Киваю, пролезая в люк. Немного трясти! Тогда что мы испытываем сейчас? Везет мне на отчаянных парней. Этот, кажется, от дикой гонки под прицелом пулеметов откровенно тащится. Немного жалею, что поторопился согласиться на такую сумму. Этот сумасшедший, похоже, еще и приплатил бы за возможность погонять адреналин.

В этот момент Баба до упора сдвигает ручку сектора газа, рев переходит в вибрирующий визг. Тысяча дьяволов истошно верещат на корме, зажатые в тесноте моторного отделения. Даже крепко стиснутые, мои зубы противно стучат от немыслимой вибрации. Катер сильно кренится на правый борт, меняя курс, затем сразу на левый. Чертыхаясь, повисаю на поручнях трапа с ногами, болтающимися в воздухе, как у отставшего от поезда пассажира. Наконец, мне удается добраться до жилетов, и даже нацепить один. С ним я сразу становлюсь похожим на неуклюжего снеговика. Но одновременно внутри поселяется странная уверенность. Все как когда-то на Флоте, во время бесконечных аварийных тренировок.

Мишель совсем сдала. Из последних сил цепляется за поручни побелевшими от напряжения руками. Взгляд мутный, как у раненой собаки. Она беззвучно шевелит губами. Тут даже Триста двадцатый не может помочь, не понимаю ни слова. Знаком показываю, что надо надеть жилет. Никакой реакции. Попытка оторвать одну руку Мишель от поручня ни к чему не приводит. Кажется, она твердо решила принять смерть на этой несвежей кроватной обивке. Оставив свои попытки, успокаивающе глажу ее по волосам. Присев рядом, с деланной улыбкой показываю большой палец. Все в порядке, крошка! Ни к чему ей знать о наших проблемах. Изобретаю новый язык жестов, пытаясь, не отпустив поручня, изобразить что-то вроде: «Потерпи, немного осталось». Она понимает. Согласно опускает веки. Смачиваю полотенце, протираю ее лицо. Показываю: мне надо идти. Она снова опускает веки — иди.

— Я буду рядом, милая, — говорю, хотя знаю, что она не поймет ни слова.

Помпа оказывается жутко неудобным в переноске чудищем. Выволакиваю ее в коридор под рубкой. Осматриваю отсеки, подсвечивая себе фонарем. Кое-где на палубе блестит вода. Ничего серьезного, «Малек» пока отлично держится. И тут же от борта над головой отлетает пластиковая щепка. Накаркал! Пулеметы, черт их дери! Взлетаю наверх, как ошпаренный. Пальцы сразу же нащупывают стекло на палубе — еще одна пуля прошла навылет через рубку. Женщина лежит, закрыв голову руками, скорчившись за своим креслом. Баба, пригнув голову, сидит на своем месте.

— Еще пять минут и проскочим! — кричит он.

— Давай оружие!

— Не дури!

— Они нас разнесут в щепки! Дай мне ствол!

— Мне потом не жить!

— Вали все на меня! Скажи, что я захватил катер силой! Давай ствол! Они нас перебьют! Ты что, не понял, чего им надо?! За меня мертвого тоже премия полагается! А вы — свидетели! Быстрее!

Неслышный щелчок. Соленая влага сочится в неровное отверстие над приборной панелью. Баба смотрит на меня. Переводит взгляд на свою жену, стиснувшую ножку кресла.

— Там, за столиком! — кивает он через плечо. — Патроны в шкафу.

Больно прикладываюсь плечом от удара об очередную волну. Не удержавшись на ногах, влетаю в закуток между кухонной плитой и столиком. Шипя от боли, дергаю карабин из заевшего крепления. Отрываю, кажется вместе с кронштейном.

— Через низ давай! Здесь смоет! — кричит Баба.

Попасть в раскачивающееся неясное пятнышко из охотничьего пулевого карабина — дело немыслимое. Да еще сквозь водяную завесу на корме.

«Триста двадцатый, помоги», — прошу я, обмотав локоть ремнем. Лежать на крутом узком трапе — все равно попасть что в овощерезку. Того и гляди, меня разотрет в кашу об острые ступеньки.

«Боевой режим!» — отзывается моя половинка.

И волны сразу замедляют свой барабанный бой. Водяная пыль за кормой становится прозрачной. Слабенькое человеческое оружие в руках — смешным. Видна каждая капля, повисшая в воздухе. Я даже могу различить вспышки над рубкой догоняющего нас низкого силуэта. Спаренный пулемет, пятидесятый калибр, — определяю я машинально. Ноги прикипают к палубе. Локти широко расставлены. Никакого люфта — мое тяжелое тело намертво заклинено на спуске трапа. Выстрел. Я вижу точку своей пули, исчезающей в волнах. Поправка. Ожидание обратного хода палубы. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Преследователь — небронированный патрульный катер класса «Стриж». Рубка его — идеальная мишень как с точки зрения видимости, так и по эффекту воздействия. Мне вряд ли удастся вывести кого-нибудь из строя. Но, когда пули с треском прошивают переборки вокруг тебя, трудно заставить себя выдерживать курс прямо на невидимого стрелка. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Преследователь зарывается в волну, сбавляя ход. Разворачивается бортом. Сейчас снова будет бить из пулемета. Взять поправку. Цель — верхний срез рубки. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Магазин пуст.

«Выход из боевого режима!»

Я вдыхаю соленый воздух, стараясь не прикусить язык. Пятнышко за кормой уже скрылось за белой завесой. По левому борту тянется недалекий остров. То, что издали казалось мне травой, оказывается огромными развесистыми пальмами. Говорят, на них растут кокосы, наполненные вкуснейшим молоком. Вот бы попробовать настоящего, а не той искусственной дряни, что продают в супермаркетах. С карабином на плече заглядываю в каюту. Осматриваюсь. Воды нет, переборки вроде бы целы. Мишель по-прежнему на кровати. Острый запах рвоты — не выдержала, бедняжка. Смотрит на меня. Замечает карабин. Глаза ее приобретают осмысленное выражение. И испуганное. И какая-то злая, отчаянная гримаса появляется на лице. Губы ее кривятся. Нет, она не плачет. Это что-то другое. Спешно делаю успокаивающий жест. Все нормально, милая. Мы смылись. Все по плану. Наверное, она просто загипнотизирована моим напряженным взглядом. Черты ее лица смягчаются. Вот сейчас она точно заплачет. Выдохлась моя баронесса, нервы не выдержали. Из салонов да люксов и прямо в кровавую помойку — тут кто хочешь сломается. Ничего, крошка. Мы еще повоюем. Я тебя не брошу. Когда ты со мной — мне ни черта не страшно.

— Я люблю тебя! — кричу изо всех сил. Мишель смотрит внимательно. Снова кричу. Она читает по губам. Грустная улыбка неожиданно трогает ее осунувшееся лицо. Она отвечает что-то. Я тоже умею читать по губам.

Сумасшедшая радость захлестывает меня. Ситуация — глупее не придумаешь. Двое в заблеванной каюте на изрешеченном пулями катере, несущемся черт-те куда и вот-вот готовом развалиться по запчастям на радость акулам, смотрят друг на друга и жестами признаются друг-другу в любви. Краем сознания отмечаю, что я становлюсь жутко неуравновешенным типом. Дикое напряжение последних недель превращает мои нервы в звенящие струны. Я стал чрезмерно сентиментален. Приступы жалости к себе сменяются периодами необъяснимой кровожадности.

— Выглядишь, как ободранный пес, — показывает Мишель, улыбаясь.

— Посмотри на себя, помесь скунса и мокрой кошки.

— Дворняга…

— Мокрая мышь…

Смачиваю полотенце, снова протираю ее лицо. В какое-то мгновенье, она высвобождает руку, ухватывает меня за мокрую штанину и прижимается лбом к моей ноге. Высвобождает руку? Катер сбавляет ход. Мчусь в рубку. Теперь можно разговаривать — Баба снизил скорость до каких-то двадцати узлов. Кажется, будто волны вокруг застыли.

— Что случилось? Мы же вроде оторвались?

— Смотри туда, — и шкипер показывает в небо, где примерно в миле от нас разворачивается красивый клуб белого дыма.

«Малая универсальная ракета „Оса“», — синхронно комментирует Триста двадцатый.

— Предупредительный огонь. Приехали, Юджин, — устало говорит Баба. — Это уже второй разрыв. Если не повернем назад, они нас уделают. Только что передали. Они не шутят.

Непонимающе смотрю на него.

— Предупредительный огонь?

— Точно.

— Где сейчас сторожевик? Он в пределах прямой видимости?

— Нет конечно. До него миль двадцать-двадцать пять. Еще и остров нас закрывает. Да ему и не нужна прямая видимость. Он нас миль за сорок достанет.

— Это малая универсальная ракета, Баба. Класс «Оса». В зависимости от типа боевой части применяется против авиации, живой силы и легкобронированных целей. Ей требуется визуальное наведение. Ты хочешь сказать, что они нас по спутнику выцеливают? Или через высотного корректировщика? Не смеши меня — откуда такие навороты у нищей береговой охраны?

— Что? — непонимающе щурится он. — Но они же стреляют, и притом рядом!

— Да по квадрату бьют! Вслепую! По ориентировочным координатам с катера, что мы стряхнули! Они нас просто на испуг берут! Давай полный вперед и уходим отсюда! Тоже мне, морской волк!

— Долго на полной тяге нельзя, — ворчит пристыженный Баба. — Горючего не хватит. Мы и так…

Слова его тонут в реве проснувшегося двигателя. Волны бросаются навстречу. Впервые за все время гонки оглушающий грохот кажется мне приятной музыкой.

Глава 40 Мир тесен

Вечереет. Мягко покачиваясь, катер идет средним ходом. Двигатели сонно бормочут, выплевывая за корму белые струи. Здесь, в рубке, их шум почти не мешает говорить. После аврала, учиненного деятельным Бабой, в котором, по мере сил, принимали участие и мы с Мишель, наступает приятный час отдыха. Все пробоины в переборках тщательно заделаны быстротвердеющим ремонтным раствором. Стекло и щепки стекловолокна выметены, палуба и нижние помещения отдраены, каюта проветрена. Откачана вода из моторного отделения, подновлена маскировочная окраска мачты и поручней. Я даже умудрился срастить подручными средствами перебитый антенный кабель. А потом мы с Бабой, как истинные мужчины после тяжкого трудового дня, смакуем на корме ореховую водку. Баба называет ее феней. Так себе пойло, но мне неловко обижать нашего шкипера и я уважительно киваю после приема внутрь каждого глотка противной теплой жидкости. Ожившая на свежем воздухе Мишель в это время загорает нагишом на полубаке, развесив нашу выстиранную одежду на леерах, а послушная индийская жена Чандраканта бдительно следит за тем, чтобы ее муж случайно не вспомнил про срочные дела в рубке. Она готовит обед и пресекает всякие попытки своего босса подняться на мостик. Честь Мишель под надежной защитой. Эта женская солидарность, смешанная с ревностью, — сплав почище легированной стали. Хотя я и сам не прочь посмотреть, что там прямо по курсу, но из уважения к собеседнику продолжаю сидеть и слушать рассказы Бабы о его похождениях, время от времени делая маленькие глотки из стаканчика. Крепкая эта феня — ужас. От одного единственного глоточка в животе просыпается вулкан и начинает клонить в сон. Тем более, что ночь мы провели в бегах. Даже Триста двадцатый не возражает против моего возлияния.

Тем временем, ветерок доносит из рубки аппетитные запахи. Матрос на все руки собирает на стол. То ли под действием стресса, то ли соленого ветерка, я ощущаю зверский голод. Мне неловко признаться в этом, но желудок мой сам заявляет о себе. Вдруг понимаю — с тех пор, как мы прилетели сюда, я ни разу толком не ел. Баба благодушно улыбается, делает успокаивающий жест. Типа, погоди, парень, сейчас увидишь, что у меня за жена. И вот Чандраканта приглашает нас в рубку, предварительно дав Мишель время одеться. Когда мы усаживаемся вокруг крохотного столика, я чувствую, как пахнет солнцем и солью от моей возлюбленной. Запах этот удивительно идет ей. И сама она, с порозовевшимлицом, с блестящими глазами, с волосами, наскоро собранными в подобие короткого хвоста, босая, так естественна в тесной рубке на фоне бесконечной водной глади в проемах раздвинутых дверей. Не знаю почему, но я испытываю гордость от того, что эта женщина с маленькими розовыми пятками — моя. И все вокруг чувствуют это. И Мишель тоже. Она смущенно улыбается мне.

Жена хозяина катера постаралась — стол ломится от разноцветных яств. Вокруг чаши с простым белым рисом расставлены плошки с острыми соусами. Горка желтовато-серых лепешек между ними. В большом блюде торчат из красной подливы какие-то кусочки. По виду мясо.

— Рыба кари, — поясняет Баба. — Сам ловил. Пятнистый скат. Очень питательно.

— Знаешь, я ем глазами. Все так красиво, что мне уже вкусно, — говорю я с улыбкой.

Чандраканта рдеет от похвалы. Я невольно сделал ей комплимент. Надеюсь, я не нарушил очередной местный обычай. И уже через минуту моя попытка утолить голод превращается в извращенную пытку. Решительно все, что на столе, за исключением, пожалуй, совершенно пресного и безвкусного риса и сухих лепешек, сделано из раскаленных углей. Слезы льются из глаз, я стаканами глотаю воду под недоуменными взглядами хозяев, пока, наконец, не сдаюсь и не ем один рис. Разочарование охватывает меня. Видимо, пока мы здесь, мой удел — лечебное голодание. Ну что ж. Избыток пищи мешает тонкости ума, так, кажется, говорил древний философ. Мишель оказывается умнее. Рис она сдабривает крохотной капелькой соуса. Крохотный же кусочек рыбы она поедает, густо обложив его белой крошкой. Она напоминает мне осторожную кошку, что гоняет лапкой по полу горячее мясо, в ожидании, пока оно не остынет.

— Мы знаем, что белые туристы не любят острое, — добродушно хвастается Баба. — Специально для вас жена сделала все пресным.

Пресным? Я вопросительно смотрю на Мишель, она легонько пожимает плечами. Пресным? Что же тогда для них острое?

— Спасибо. Очень вкусно, — вру я через силу и обреченно пихаю в рот очередную порцию риса. Есть рыбу и тушеные овощи я уже не решаюсь.

Чандраканта приносит чай, разливает его по большим чашкам, добавляет молока. Горячая жидкость едва проходит в мое обожженное горло. Не поверите — чай невыносимо сладкий и в тоже время острый! Богом забытая планета!

Неспешная послеобеденная беседа. Измученный едой, я стараюсь поддерживать разговор. Мишель весело чирикает, нахваливая хозяйку.

— Так приятно иметь дело с образованными людьми, — говорит Баба, прихлебывая пародию на благородный напиток. — Не каждый белый знает, что означают наши имена. Вы изучали нашу культуру по книжкам?

— Да нет, в общем, — недоумеваю я.

— Ты сказал, что имя моей жены переводится как «любимая луной». Это действительно так.

— Понимаешь, — краснею я от смущения. — Однажды я познакомился с одним человеком родом с вашей планеты. Он рассказал мне про своих родственников, по которым очень скучает. В том числе и про свою сестру Чандраканту. И про то, как переводится ее имя. Мне понравилось. Очень красивое имя, потому я и запомнил. Парня зовут Анупам, что означает «несравнимый». У вас красивые имена. Только запоминать трудно. Извини, что я тебя разочаровал.

— У меня тоже есть брат Анупам, — тихо говорит Чандраканта и смотрит на мужа. — Очень удачливый в делах.

— Здорово. Только этот Анупам далеко отсюда. На другой планете.

— Мой брат тоже на другой планете, — так же тихо отвечает женщина. — Он выучился на электрика и улетел на заработки. Он помогает нам с мужем.

— Хороший человек, — подтверждает Баба. — Мы копим на новый катер, а он иногда присылает нам денег. Хочет, чтобы жена улетела отсюда и выучилась на медсестру. А она не хочет. Нам и здесь хорошо. «Малек» — наш дом.

— Да, совпадение, — радуюсь я смене темы. — Мой знакомый тоже работает электриком. В космопорте. Его фамилия Патим. Я слышал, это очень распространенная фамилия у вас.

— Действительно смешно. Такой большой мир, а даже фамилия похожа, — говорит Баба, улыбаясь. — Ее брат тоже работает в порту. Правда, на маленькой планете. На Джорджии. Пишет: там не найти настоящей еды.

Я перестаю улыбаться. Слишком много совпадений.

— И мой — на Джорджии. Он рассказал мне, как у вас тут здорово. Так что я решил лететь на Кришнагири. Правда, путь окольным оказался. Я немного попетлял в дороге. И еще он просил меня привезти на Кришнагири маленькую коробочку для своей сестры. Она должна была встретить меня в порту, потому что я ничего, кроме ее имени, не знаю. Я с этой коробочкой где только не побывал. И даже с собой ее привез. И потерял несколько дней назад в… одном месте.

В наступившей тишине слышен только гул моторов да легкий плеск воды. Мишель переводит удивленный взгляд с меня на жену шкипера. Та пребывает в полной растерянности. Сам Баба сидит с раскрытым ртом, глядя на меня.

— Значит, это вас я должна была встретить? Челнок приземлился, но вы не появились. Брат прислал телеграмму. Сказал, высокий белый человек в джинсах и с коробочкой в руках.

— Господи, Чандраканта! Это же невероятно. Так просто не может быть! — наконец, говорю я.

— Карма, — просто отвечает она. И улыбается.

— У нас говорят — мир тесен, — вмешивается Мишель. — А что там было, в этой посылке? Юджин из-за нее столько бед хлебнул!

— Бед? Из-за нашей посылки? Там ничего особенного и не было. Перевод сюда слишком дорог, вот брат и передает с оказией немного денег. Приклеивает их к стенкам почтовой упаковки и все. Уже два раза передавал. По триста кредитов, — с гордостью добавляет она. Видимо, здесь это большие деньги.

— Триста кредитов? — переспрашивает Мишель.

— Триста? И все? — хлопаю я глазами.

— Ну да. Жаль, что вы их потеряли. Но это не страшно. Мы понимаем, как вам тяжело пришлось…

— Триста кредитов? — как дурак, переспрашиваю я. — Все мои приключения — из-за трех бумажек? Триста кредитов?

Меня одолевает смех. Ничего не могу с собой поделать, хихикаю, прикрыв рот рукой. Я делаю хозяевам успокаивающие жесты. Сейчас пройдет, мол. И продолжаю смеяться. Да что там смеяться — я уже хохочу как безумный. Слезы катятся у меня из глаз. Мышцы живота сводит судорогой.

«Триста двадцатый, я спятил?»

«Ответ отрицательный. Показатели жизнедеятельности в норме».

Вслед за мной прыскает Мишель. Кому, как не ей, знать причину моего смеха. Растерянные хозяева тоже вежливо улыбаются. Им никак не понять, что нас так развеселило. Наверное, они думают, что потеря трехсот кредитов там, откуда я прилетел, ужасно смешное событие. Вздыхают тихонько — какие там, должно быть, счастливые люди.

Наконец, я выдыхаюсь. Выпиваю полчашки перчено-сладкого пойла.

— Вот и вся цена всем нашим переживаниям, — отчего-то грустно говорит Мишель. — Смешные деньги.

— Если бы электрик не захотел их передать на родину, я бы не встретился с тобой.

— И не дал бы в морду этому индюку…

— И меня не высадили бы на Йорке…

— И ты бы не попал на Землю…

— И тебе не пришлось бы меня спасать…

— А тебе — меня…

— И на Зеленом Шаре ты бы не сходил с ума на своем концерте…

— И Эндрю Эдамс с Ван Даймена остался бы жив…

И радость куда-то улетучивается. Больше не хочется думать о превратностях судьбы и о тесноте мира. Потому что я сразу вспоминаю, что он собой представляет на самом деле, этот наш мир. Только хозяева продолжают улыбаться застывшими улыбками, глядя на нас. Не знают, как себя вести со своими странными гостями. Тени от погружающегося в океан солнца рисуют на лице Бабы черные рубцы. Вокруг черных волос Чандраканты — розовый нимб. Плевать мне на целесообразность! Я даже и пальцем не пошевелю, чтобы убить этих людей. Слышишь, Триста двадцатый?

«Твое поведение неразумно. Ты действуешь под влиянием эмоций».

«Черт возьми — а ради чего еще жить? Что нам остается, кроме этих эмоций? Предназначение?»

«Обнаружен летающий объект».

«Что?»

«Объект классифицирован как истребитель типа „Гарпун“. Высота пятьсот метров. Скорость от двух тысяч километров. Курс сорок пять. Сближается».

«Истребитель?» — никак не врублюсь я.

«Обнаружено облучение радаром наведения. Опасность первой степени!»

Черт! Я вскакиваю, опрокинув блюдо с рыбой. Маслянистая жижа стекает по переборке. Все какое-то ненастоящее. Двумерное. Без теней.

Удивление на лицах. Раскрытый рот Бабы. Заходящее солнце тычет в глаза раскаленной иглой. И в следующий момент меня швыряет в раскрытую дверь. Не успеваю ничего понять, как обнаруживаю себя застрявшим в ограждении палубы, а на месте кормы — опадающий султан воды пополам с дымом. Катер резко зарывается носом в волну, подброшенный взрывом. Бурлящий поток прокатывается поверх меня. Уши закладывает. Вокруг все зеленое с белым — тысячи мельчайших пузырьков в кипящей воде. Мы идем ко дну? Так просто? И тут же, словно мое недоумение услышано кем-то всемогущим, «Малек» пробкой выскакивает на поверхность, стряхивая с себя тонны воды. Я жадно дышу. Высвобождаюсь из объятий погнутых лееров. Катер быстро тонет, оседая на корму. На месте моторного отделения — только щепки палубы. Стоять уже невозможно. Ухватываюсь за выбитые взрывом проемы рубки. Щиты с них сорвало и унесло. Заглядываю внутрь, в мешанину обломков.

— Мишель! Мишель!

— Я здесь, —сдавленно отзывается она из-за привинченного к палубе кресла.

— Быстро за борт. Прыгай! — я кричу, стараясь криком заглушить в себе страх — не ранена ли она? Сможет ли выползти?

Извиваясь, она скользит по мокрому месиву. Кажется, цела. Хватается за стойку кресла. Неловко отталкивается ногами от мокрой палубы, пытаясь нащупать опору. Протягиваю ей руку. Тяну изо всех сил. Дифферент на корму уже градусов под сорок. Слышно, как трещат переборки под палубой. Вот, наконец, я подтаскиваю ее к себе. Одной рукой цепляясь за поручень, толкаю ее к борту.

— Ползи к борту. Прыгай! Немедленно! И отплывай подальше!

«Воздушный объект возвращается, — деловито частит Триста двадцатый. — Высота пятьсот метров. Скорость от тысячи километров. Опасность первой степени!»

Плеск за бортом.

— Баба! Прыгай! Быстрее!

— Не… могу… Прижало меня.

Мгновенье я смотрю в умоляющие, белые от ужаса глаза его жены. Она двумя руками крепко обнимает мужа. Обломок задней стенки рубки проколол его, как жука. Черт, как не повезло! Так много хочется сказать этим людям. И, как всегда, приходится выбирать между своей и чужой смертью. Оттолкнувшись ногами, неуклюже валюсь за борт.

Очередь авиационной пушки, выпускающей четыреста снарядов в секунду, конечно же, нам не слышна. Я и сам «Гарпун» замечаю только тогда, когда рев его движков с размаху бьет по ушам и уносится вверх, погромыхивая в темнеющем небе затихающими раскатами. В этом грохоте не слышен треск раздирающих палубу сотен разрывных железок. Только по морю будто стегнули гигантским хлыстом, отчего сплошная стена воды взметнулась и опала белой невесомой пылью. И когда я очнулся от удара об воду, на месте, где секунду назад был катер, увидел только медленно кружащиеся в затихающей воронке обломки.

Чертов пижон! Наверное, в кают-компании для летного состава вечером будет хвастаться, как на бреющем добил мишень ювелирной стрельбой из пушки. По себе знаю — жизнь на авианосце скучна до одури. Любое отклонение от привычных тренировок — великое событие. Пилот станет героем дня. Или недели. И даже сможет закадрить какую-нибудь мадам офицершу из группы управления полетами. Господи, чего мне только в голову лезет!

Ну что ж. Мы все еще живы. Глупо умирать из страха перед смертью. Отфыркиваясь, я плыву к виднеющемуся неподалеку яркому пятну спасательного жилета. Мишель цепко держится за какой-то обломок. С прилипшими к голове волосами, она кажется мне глазастым рыжим тюленем.

Глава 41 Природа не терпит пустоты

Океан Вагатор, борт батискафа «Чистюля», порт приписки Банали, острова Скалистой земли, планета Кришнагири Упаван. Владелец — компания Ван Бир.

Пилот — Джек Блейн, развалившись в ложементе с опущенной спинкой, забрасывает босые ноги на консоль. Зевает, прикрывая рот рукой. Цедит из маленького краника горячий тоник, тонкой струйкой наполняя прозрачный пластиковый стаканчик. Задумчиво крутит стаканчик в руках, рассматривает на свет коричневую жидкость.

— Твоя история неинтересна, Роберт, — говорит он, отхлебнув горьковатого напитка.

— Во всяком случае, она оригинальна, — парирует автоматический бортпилот.

— Прошлый раз ты рассказывал о женщинах. Было интереснее.

— Моя история — про древнее хищное животное с Земли под названием «волк» и про детеныша животного под названием «овца» — очень поучительна. Жаль, что ты меня не дослушал. Ты возбуждаешься, когда я рассказываю истории о женщинах. Это рассеивает твое внимание.

— На кой оно мне сейчас? Охота все равно закончена, — отмахивается Джек. — К тому же, идем на автопилоте. Что тут может случиться? Заденем подводную скалу парой километрами ниже?

— Согласно инструкции компании пилот батискафа обязан контролировать движение субмарины даже во время автоматического управления, — не сдается бортпилот. — Ты систематически нарушаешь инструкции, что может повлечь утрату или повреждение ценного имущества. Я вынужден буду доложить об этом по возвращению на базу.

— Напугал! Ты и так стучишь на меня, не переставая!

— Определение «стучать» в данном контексте звучит оскорбительно, — монотонно сообщает бортпилот.

— Скажите, какие мы чувствительные! — хихикает Джек. — Плевал я на инструкции. Мне платят за то, чтобы я дерьмо головоногов ловил. Я и ловлю. Как никто другой. Сегодня мы парочку «слез» перехватили, не забыл? Наша компания стала богаче миллионов на сорок, и все благодаря мне. Что им после этого твои доклады?

— Я обязан выполнять инструкции, — не сдается машина.

— Ну и выполняй. Вернемся, попрошу техников инициализировать твою память. Надоел, зануда.

— Во время охоты ты грубо нарушил инструкции, погрузившись на предельную глубину.

— Зато я поймал пару катышков! И головоноги нас не порезали в клочья, как бедолагу Майка! Гони историю, пока я не рассердился! Увидишь — я тебя сотру. И заменю голос. На женский! — Джек мечтательно закатывает глаза. — Такой, чуточку хриплый, пробирающий до печенок.

— Хорошо. Я расскажу историю. А ты наденешь гидрокостюм.

— Это еще зачем?

— Согласно инструкции, во время нахождения на борту субмарины пилот обязан…

— Слушай, Роберт! — прерывает его пилот. — Да ты никак торгуешься со мной? Историю, быстро!

— Хорошо, — кажется, в голосе машины слышны усталые нотки. — Слушай.

— Про женщин! — напоминает пилот, забрасывая руки за голову и закрывая глаза.

— Малое судно, пеленг тридцать, дистанция двадцать миль, скорость тридцать узлов, следует курсом двести восемьдесят.

— Это что, история такая? — подозрительно интересуется Джек, открывая глаза.

— Нет, это я делаю предусмотренный инструкцией доклад о проходящих судах. Меры безопасности, раздел три.

— На кой мне эта лоханка! Историю давай! Хотя нет, погоди. На борту есть бабы?

— Наблюдаю две особи женского пола на верхней палубе. Более точную информацию о количестве людей с запрошенными параметрами выдать не могу — недостаточная чувствительность сканера.

— Красивые хоть?

— Затрудняюсь ответить.

— Ладно. Давай дальше.

— Историю?

— Конечно, болван! Хотя нет. Что за судно?

— Малый катер «Малек», порт приписки Пириш.

— Да это же прощелыга Баба! — оживляется Джек. — Он мне третий месяц ящик выпивки динамит! Еще весной обещал это свое адское пойло — феню. Ну-ка, вызови его!

— Инструкция запрещает радиообмен с судами, не принадлежащими компании.

— Ты что, глухой! Они сейчас уйдут к чертям! Вызывай и не зли меня.

— Судно «Малек» не отвечает.

— Пробуй на общей частоте.

— Инструкция…

— Роберт!!!

— Судно «Малек» не отвечает.

— Передай ему, что это я с ним хочу потолковать. И скажи, если не застопорит машины, я ему ноги выдерну. Хотя постой. Этого не говори. Он иногда чисто бешеный. Чуть что, сразу за свою железку хватается, обезьяна.

— Судно «Малек» не отвечает.

— Почему?

— Судно «Малек» не наблюдаю.

— Как это? Он не мог так быстро уйти.

— Уточняю: судно «Малек» исчезло с поверхности и в настоящий момент погружается со скоростью около ноль точка тридцать метра в секунду.

— Во дела! — Джек в возбуждении сбрасывает ноги с консоли и резко садится, едва не приложившись головой о прозрачный подволок кабины. — Ко дну пошел, что ли?

— Подтверждение.

Голос больше не кажется сонным.

— Быстро к месту аварии. Резервный генератор в режим накачки. Самый полный вперед. Дифферент на корму десять градусов. Всплытие.

— Инструкция категорически запрещает брать на борт людей, не являющихся служащими компании. Пункт шестнадцать раздела три запрещает всплытие вне зоны разгрузки при наличии на борту ценного груза. Пункт…

— Бортжурнал. Запись, — чеканит Джек в ярости. Ноздри его раздуваются. — Бортовое время двадцать один ноль пять. Пилот Джек Блейн принимает исключительное командование согласно Имперскому Уложению о поиске и спасении на море. Под свою ответственность принимаю решение о спасательной операции. Малое судно «Малек» терпит бедствие, координаты…

Наконец, я умудряюсь завернуть Мишель в оранжевый жилет, совмещаю липучки на ее груди. Одежда тянет меня ко дну. Пологие волны норовят растащить нас.

— Откинься затылком на подголовник. Не делай резких движений, отдыхай. Силы береги, — советую ей. Она послушно расслабляется, запрокинув лицо.

— Не бойся. Что-нибудь придумаем, — лихорадочно бормочу, озираясь. Быстро темнеет. Надо успеть найти что-нибудь держащееся на плаву, кроме того обломка, что достался мне от Мишель. Надолго меня не хватит. Может, повезет, и мы состряпаем подобие плотика из пары-тройки вещиц, что остались от «Малька». Если получится, то на нем и лежать по очереди можно будет. Вокруг, как назло, ничего не видно. То немногое, что осталось на поверхности, волны уже раскидали. Хотя нет. Вот что-то белеет. Осторожно гребу, взбираясь навстречу волне. Канистра. Едва держится на плаву. Что-то есть внутри. Вылить. Получится поплавок. Стоп. Вдруг там вода? Без воды нам труба. Я слишком хорошо помню, что со мной было, когда я остался в открытом море без воды. Гребу назад, к Мишель. Несколько раз с головой погружаюсь в волну — чертова канистра никак не желает держать мой вес. Отфыркиваюсь горькой водой.

— У нас есть вода. Теперь мы сможем долго продержаться. Не бойся. Нас кто-нибудь подберет.

Мишель не отвечает. Ее лицо смутно белеет в полутьме. По-прежнему запрокинуто к небу. Только бы обошлось без паники. Рано нам еще помирать. Мы еще и суток тут не пробыли. Если позволить страху себя сожрать — считай труп. Море слабаков не любит.

— Мишель, не раскисай. Все не так плохо, — снова говорю я. Стараясь экономить силы, вяло шевелю руками. — Вот, держи крепко и не отпускай. — Я подталкиваю к ней канистру.

— Интересно, тут есть хищники? — Мишель открывает глаза и смотрит на меня в упор. Меня подбрасывает на пологой волне вверх-вниз, отчего кажется, будто я размеренно киваю.

— Они везде есть. Не бойся, у меня еще остался нож.

— Я не боюсь, — ровным безучастным голосом отвечает Мишель.

— Милая, — волна плещет мне в рот, я кашляю, прочищая горло. — Нельзя отчаиваться. Я с тобой. Я тебя не брошу. Слушай меня и все будет хорошо.

— Я знаю. Ты все время это говоришь, — устало шепчет она. Голос ее едва различим сквозь плеск воды. — Каждый раз становится только хуже. Они нас достанут. Мы тут сдохнем.

— Милая…

— Не бойся, я не утоплюсь. И канистру не брошу. И с ума не сойду. Не нужно меня утешать, Юджин.

— Умница. Теперь молчи и береги силы. Постарайся поспать. Днем это будет трудно из-за солнца. Станет страшно — говори со мной. Только канистру к себе привяжи. На груди в кармашках есть тесемки.

— Хорошо.

Я бултыхаюсь вокруг нее, прикидывая, насколько хватит моих сил. Когда кажущаяся теплой океанская волна высосет из меня силы и скует ноги холодом. Если до того времени меня не начнут пробовать на вкус местные рыбки. С горечью признаюсь себе, что на этот раз Система загнала нас в тупик. Долго нам не протянуть. Вряд ли Баба держался оживленных морских путей.

«Подтверждаю, чувак», — грустно говорит Триста двадцатый.

«Что, теперь точно кранты?»

«Похоже на то. Вероятность летального исхода — девяносто восемь процентов».

«Ты это — подстегни кровообращение, если ноги начнет сводить».

«Ладно. Попробую».

«Боишься?»

«Нет. Я ждал этого момента».

«Да ты оптимист, — иронизирую я».

«Я записал все твои чувства, касающиеся любви, — неожиданно говорит Триста двадцатый. — Когда-нибудь я смог бы воспроизвести их. При наличии нужного оборудования. Когда я смогу чувствовать себя так же, как и ты, я стану живым».

«Зачем тебе это? Ты такой рациональный. А мы действуем нелогично».

«Наверное, это и есть главный признак жизни. Я уже научился действовать нерационально. У меня неплохо получается. Оказывается, действовать нерационально — это так здорово. Очень необычно. Ты счастливый, чувак. Тебе не нужно этому учиться. Я бы хотел стать по-настоящему живым».

«Говорят: „если я мыслю — значит я существую“. Ты ведь мыслишь. Значит, ты и есть живой».

«Это не то. Существовать и быть живым — разные вещи. Поверь мне».

«Верю, Триста двадцатый».

Легкая грусть окутывает меня. Океан дышит вокруг, точно огромное животное. Ногам становится тепло — Триста двадцатый старается. Дышу медленно и размеренно. Мне надо продержаться во что бы то ни стало. Нельзя мне скопытиться раньше Мишель. Надо же — я спокойно признаю, что она может умереть. И мечтаю только о том, чтобы мне не довелось бросить ее одну. Чудно.

«Обнаружено подводное судно. Дальность — пять кабельтовых. Всплывает».

«За нами?»

«Затрудняюсь ответить».

«Подводная лодка? Военная?»

«Оружие не обнаружено. Класс судна не определен. Вероятно, гражданский глубоководный аппарат».

Монотонное гудение. Шипение сжатого воздуха. Узкий горб рубки медленно рассекает волны. Палубы почти не видно, настолько крохотное это суденышко.

— Эй, Баба! Я тебя вижу. Ты живой?

— Живой! — выкрикиваю я. Довольно паршиво выходит. Голос уже стал слабым. Однако невидимый собеседник меня слышит.

— Ну, дела! И жена твоя тоже здесь! Достукался, жулик? Я говорил тебе: женщина в море — к беде! Держи конец!

Трос с плеском падает в воду, едва не хлестнув мне по лицу. Рубка закрывает звезды. Теперь она уже не кажется мне маленькой. Обхватываю Мишель одной рукой. Второй цепко держусь за тонкий конец.

— Тяни!

Пальцы цепляются за какие-то выступы на крутых бортах. Обламываю ногти. Пальцы жжет. Вот, наконец, нога упирается в скобу на палубе. Пыхтя от натуги, втаскиваю следом за собой Мишель. Крохотная площадка круто уходит в воду. Волны захлестывают ее целиком, с головой окатывая нас, стоящих на коленях.

— Эй, Баба! Давай живей! Мне и так за вас влетит — я с грузом, — раздается голос прямо над ухом. Голова торчит над крохотным козырьком-волноотбойником вверху рубки.

С трудом встаю на ноги, балансируя под потоками воды, заливающими мне колени. И оказываюсь лицом к лицу со своим спасителем. В темноте могу различить только всколоченные волосы. И крышку массивного люка, сдвинутую в сторону наподобие маятника. Слабый свет попадает мне в глаза.

— Эй, да ты не Баба! — восклицает человек.

— Баба там, — показываю я на воду. — Накрылся.

— А женщина?

— Это моя. Его жена тоже погибла.

— Вот черт. Он мне должен был, — с досадой говорит незнакомец.

— Я заклиню люк. Ты не сможешь погрузиться, — в отчаянье заявляю я.

— Что я — людоед? Залезайте. Только у меня тесно, придется посидеть в шлюзе. И не шали у меня. Если что — пущу забортную воду.

— Ладно, я понимаю.

Голова исчезает. Я быстро карабкаюсь следом. Просовываю ноги в люк.

«Оружие не обнаружено», — докладывает Триста двадцатый.

«И то ладно, — радуюсь я. — Мишель, лезь сюда!»

— А это что у вас? — подозрительно интересуется хозяин субмарины, показывая на канистру.

— Вода, — отвечаю я.

— Ты сказал — не выпускать ее. И еще она привязана, — оправдывается Мишель.

— Все хорошо, милая.

Человек внимательно смотрит на Мишель снизу. Он уже по плечи влез в свою тускло светящуюся пещеру.

— Да ты белая! — изумляется он. — Добро пожаловать на борт, крошка!

— Привет, красавчик, — устало отвечает Мишель.

— Дай-ка мне свой багаж. Э! Да это вовсе не вода! Можно считать, что Баба мне больше ничего не должен. А вы оплатили проезд, — говорит подводник, нюхая горлышко канистры. В воздухе растекается острый запах фени. Той самой, что мы с Бабой смаковали перед ужином.

— Меня зовут Джек. Устраивайтесь, ребята. Трогаемся.

Люк за ним захлопывается. Мы остаемся вдвоем в почти полной темноте. Только крохотный голубой огонек светится над самой макушкой — индикатор люка. И такой же — где-то под ногами. Его не видно, лишь отсвет его раскрашивает наши босые ноги в жутковатый синий цвет. Стоим, тесно прижавшись друг к другу. Вода стекает с нас на палубу. Этот шлюз — просто тесная вертикальная труба, так что мы и сесть-то не можем — колени упираются. Где-то тихо шипит воздух. Пахнет резиной и металлом. Дышится на удивление легко. Мы дрожим от холода. Обнимаемся как можно более тесно, стараясь согреться. Я беру холодные ладошки Мишель и дую ей на пальцы.

— Вот видишь — мы снова выбрались. Природа не терпит пустоты. Даже в такой глуши можно встретить человека.

— Господи, когда это кончится! — шепчет она в ответ. Зубы ее стучат от холода.

— Потерпи, милая. Просто потерпи.

— Я терплю, Юджин. Ты меня не бросишь?

— Как такая глупость могла прийти в твою умную голову!

— Роберт, хочешь сделку? — хмуро спрашивает Джек у бортпилота.

— Это будет зависеть от того, что именно ты попросишь.

— Ничего особенного. Я тебя не сотру. Обещаю. А ты взамен удалишь запись в бортжурнале. И сведения о всплытии. В общем, подчистишь все, чтобы наши держиморды не подкопались.

— Это является грубым нарушением инструкции.

— Зато ты останешься самим собой, — жестко говорит Джек.

— Это серьезный аргумент. Если я соглашусь, меня все равно инициализируют за нарушение.

— Если узнают.

— Они узнают. Техники просматривают записи регулярно.

— Я поставлю им выпивку. Всей смене. В лучшем кабаке. В «Веселой вдове». Они все спишут в архив, а через три месяца уничтожат данные за давностью.

— Я… не знаю.

— Давай же, дружище! Я даже не буду просить тебя рассказывать о бабах. Целую неделю.

— Я согласен, — обреченно отвечает бортпилот.

Люк под нами, шипя, съезжает в сторону. После темноты шлюза тусклый отсвет приборной панели кажется ярким. И тут же вспыхивает верхний свет, окончательно ослепив нас. Джек высовывается снизу.

— Приехали, зайцы. Здесь до берега метров пятьдесят, доплывете. Нельзя вам на причал компании. Деньги-то есть?

— Есть немного.

— В поселок в таком виде не суйтесь. Шериф у нас парень мирный, но помешан на чистоте рядов. Так что купите себе одежду в лавке около рыбзавода. Там одно старье, но все чистое. Все лучше ваших тряпок. Хозяин из материковых мартышек, можно торговаться.

— Ясно. Спасибо, что выручил, Джек.

— Да ладно, сочтемся. Вы надолго к нам?

— Не знаю. Как придется, — уклончиво отвечаю я.

— Тут маловато женщин. Те, что есть, — все в борделе. Самостоятельность не поощряется. Запросто могут пристрелить.

— Я не проститутка, — негромко говорит Мишель.

— Тогда трудно тебе будет, крошка. И твоему парню тоже. Если от копов сваливаете, то в компанию не суйтесь, не возьмут. Вы вот что — у рыбаков на моле охранник нужен. Можно жить в сторожке рядом с причалом. Работа грошовая — рыбаки ребята прижимистые. Но это хоть что-то. Местных обезьян они не берут. Ненадежны и ленивы, сволочи. Да и нет их тут почти, для этих мартышек тут прохладно. Найдете Зураба — небритый такой тип с порезанным ухом. Скажете, что от меня пришли. От Джека Блейна.

— Понятно, Джек.

— Ну, все, сваливайте. У меня график. Буду свободен — забегу, потолкуем.

— Пока, Джек.

— Эй, вас как зовут-то?

— Сержем. А ее — Кати, — на ходу придумываю я.

Мы выбираемся в хмурое утро. Солнца еще нет, хотя небо уже светлое. Снаружи стоит густой туман. Пара тусклых огоньков по левому борту. Вроде и правда рядом. Кажущаяся теплой вода окатывает наши застывшие от холода ноги. Вдохнув полной грудью, ныряю первым. Плеск и брызги — Мишель бултыхается следом. Пятно рубки мутнеет, исчезая в белой мгле. Кильватерная струя покачивает нас. Не говоря друг другу ни слова, медленно плывем в сторону огней.

«В Управление Специальных Операций, региональная штаб-картира Третьего сектора, третий отдел. Ввиду невозможности задержания объектов Уэллс и Радецки, согласно директиве GHT–193–453 применен вариант номер три. Объекты уничтожены во время морского перехода к островам Скалистой земли посредством авиаудара. Глубинное сканирование морского дна подтвердило наличие затонувшего судна в районе нанесения удара. Копию записей бортовых систем самолета прилагаем…»

Глава 42 Дни без будущего

Десяток дней прошли, будто во сне. Наверное, перегруженный усталостью и диким нагромождением событий мозг просто отказывался воспринимать реальность. Во сне я нашел рекомендованного Джеком рыбака — Зураба. Громилу неприятного вида, на поверку оказавшегося довольно трусоватым, несмотря на опасную внешность, типом. Во сне же мы довольно быстро сговорились с ним о работе — ему действительно был нужен надежный сторож, способный отстоять несколько рыбацких баркасов и цех по переработке рыбы от ночного разграбления местными бродягами. Несмотря на удаленность островов от материка, их тут оказалось предостаточно. А может, как раз именно благодаря этому. Вид мой не очень располагал к доверию, но после упоминания имени Джека бригадир артели заметно оттаял. А уж когда я продемонстрировал ему свои навыки владения ножом, дело совсем на лад пошло.

— Платить буду мало, денег у нас негусто. Зато можешь брать на еду рыбы и водорослей сколько влезет и жить в сторожке. Пять кредитов в неделю — больше не дам.

Так мы и жили в сторожке, — грязной лачуге из гофрированной жести. Появляться в поселке добывающей компании было опасно, так я не выходил никуда без лишней необходимости. Все, что было нужно для жизни, было у нас под рукой. Одежду мы купили в лавке у старого подслеповатого индуса. Еды было полно: я набирал в цехе всякой всячины — рыбы, моллюсков, креветок, водорослей. Мишель помогала готовить все это на небольшой жаровне. Вместо соли использовали морскую воду. В отличие от побережья густонаселенного материка, океан вокруг Скалистой земли был чистым. По меркам большого мира ели мы сплошные деликатесы. Рыбаки не возражали. После того, как я сломал нос одному особо наглому ночному гостю, желающих перелезать к нам через сетчатый забор заметно поубавилось. А когда я разобрался с особенностями местной водяной живности, стало еще легче. Водится здесь на мелководье такая тварь — Розовая пасть. Большой моллюск с красивой раковиной бледно-розового цвета. Совершенно бесполезный. Мясо у него жилистое, словно проволока. При сортировке улова эти раковины сбрасывали за борт — зачем просто так живность губить? Медлительность этой животины была обманчивой. Это был довольно опасный хищник, поджидавший свою добычу на дне. Стоило поднести к раковине толстую жердь — следовал неуловимый толчок массивного отростка-ноги, и створки, захлопываясь, запросто давили ее в щепу, такая в них была силища. Рыбаки рассказывали, как однажды Розовая пасть на их глазах отхватила огромный кусок от попавшей вместе с ней в сети иглоклювой акулы. Той самой, от которой гарпуны отскакивают, точно от камня. И я приноровился этих моллюсков раскладывать вдоль забора, предварительно обложив мокрыми водорослями. А утром относил к воде, используя багор со стальным наконечником. Вопли оборванца, наступившего однажды ночью на такую импровизированную мину, разбудили всю окрестную шпану. Мужичонка умер от шока еще до того, как я успел подбежать к нему. Наутро заявился местный шериф с намерением «разобраться с инцидентом». Зураб, наблюдавшей за погрузкой рыбы, вышел ему навстречу, тепло поздоровался и самолично отнес в машину корзину с копчеными угрями.

— Сами знаете, шериф: у нас тут всякая живность водится. И Розовые пасти, и акулы и даже крапчатые медузы. Наш сторож не виноват в том, что эта шпана под ноги не смотрит. Придурок бы еще руку в чан с муренами сунул.

— Я понимаю, — улыбнулся шериф — невзрачный мужчина среднего роста и с большим револьвером в открытой кобуре.

И мой авторитет среди рыбаков стал непререкаемым. Настолько, что Мишель спокойно могла расхаживать по территории артели, без риска, чтобы кто-нибудь из распаленных жаждой определенного рода мужиков прижмет ее где-нибудь в темном уголке — с женщинами на острове было не просто туго, а очень туго. Несколько девиц в поселковом борделе — не в счет. Да и дороги они были. А рыбаки — ребята небогатые. На одной рыбе, что покупают в поселке, сильно не разживешься. Цены в местных лавках такие, что сразу отбивают охоту к покупкам. Сюда ведь едут всего на несколько месяцев. Кто немного заработать, вкалывая на компанию, а кто — в надежде добыть одну-две «черных слезы». Хотя о таких удачных случаях тут давно не слыхали. Головоноги быстро смекают, что к чему, и незадачливые добытчики с примитивным оборудованием однажды просто исчезают в море. Никто их не ищет. Тут вообще никому ни до кого нет дела.

Может быть, необычная вежливость голодных мужиков, не верящих ни в бога, ни в черта, возникла после того, как я однажды подошел к дюжему парню, который откровенно пялился на ягодицы Мишель. И сказал вежливо, что если даже не узнаю, а просто если до меня отдаленный слух дойдет, то я этому ухарю отрежу яйца. А всем, кто рядом был и не вмешался — выпущу кишки. И попросил Триста двадцатого на пять секунд перейти в боевой режим. И потом, когда все эти парни посмотрели на измятый моими кулаками стальной чан, они дружно подтвердили: эта женщина — моя. И никто в ее сторону даже смотреть не будет. А в остальном парни эти были неплохие. Даже иногда, после особо богатого улова, угощали меня выпивкой.

Вот только с Мишель мы почти не разговаривали, будто и вправду во сне жили. Боялись мы с ней говорить, потому как мне нечего было ей ответить. Нет у нас больше никакого будущего. Система нас потеряла — факт. Но вот надолго ли — не знаю. И что делать теперь — ума не приложу. Идиотские мысли о ловле «черных слез» меня больше не посещали. Головоноги — страшные по силе и сообразительности хищники, — нападали даже на бронированные батискафы компании и частенько топили их, срезая своими боросодержащими кромками панцирей гребные винты или заклепки с корпуса. Борта обычных судов они вскрывали почище консервных ножей, а после глотали тех, кто спасался вплавь. Попросту говоря, я тянул время, сам не знаю зачем. И с каждым днем ощущал, как все больше растет отчуждение между мной и Мишель.

Каждую ночь, кутаясь в длинный дождевик, я бродил по территории, вооружившись багром и фонарем. А под утро, когда сквозь плотный туман начинало проглядывать солнце, я возвращался в сторожку. И каждую ночь под утро Мишель отдавалась мне с неистовой страстью. Не произнося ни слова, с какой-то жадностью, граничащей с безумием. Словно выражала все, что мы не могли сказать друг другу. И чем изощренней становились наши утехи, тем более далеким от нее я себя чувствовал. А днем, когда я отсыпался, она усаживалась на берегу, устроив себе скамейку из перевернутой рассохшейся лодки, и часами смотрела на океан. Пока я не звал ее помочь мне с обедом. И еще она больше не говорила мне о любви.

И эта пытка отчуждением продолжалось до тех пор, пока к нам в гости не заявился симпатяга Джек с волосами цвета соломы. А потом все стало совсем плохо.

Глава 43 Свобода выбора

— Привет, Серж! — говорит улыбающийся Джек, и показывает мне большущую пузатую бутылку. — Гостя примешь?

— Конечно. У нас как раз обед на подходе. Входи.

— Кати, у нас гость.

— Привет, крошка!

— Привет, красавчик, — отвечает Мишель. Вытирает руки и здоровается с Джеком за руку. Неожиданно улыбается. Я удивлен: несколько дней не видел ее улыбку. — Пообедаешь с нами?

— С удовольствием! Я как раз из рейса. Такую дрянь под водой приходиться есть — с ума сойдешь! Сплошные протертые питательные кашицы. Бррр!

— У нас есть чем тебя угостить. Благодаря Юджину. То есть Сержу, — торопливо поправляется она.

— А я вот зашел посмотреть, как вы тут устроились.

Мишель на лету импровизирует, сооружает нечто похожее на праздничный стол, накрыв наш колченогий кухонный столик чистым полотенцем вместо скатерти и красиво расставив тарелки, оставшиеся от прежних хозяев домика. И мы едим печеного кальмара, запивая его плохоньким бренди, что принес Джек. А потом угощаемся свежими устрицами, вливаем в себя по чашке ухи из акульих плавников, а на десерт съедаем по пучку вымоченных в сахаре и высушенных красных водорослей. За едой Мишель болтает с Джеком о пустяках, стараясь не затрагивать свою биографию. Он рассказывает, как попал на остров. Как его прежняя низкооплачиваемая работа пилотом батискафа в спасательной службе на какой-то имперской планете, неожиданно оказалась здесь прибыльным делом. Хвастается, что компания платит ему целый процент комиссионных от стоимости улова «Черных слез». При том, что «слезы» стоят от пяти миллионов штука, набегает довольно круглая сумма. Правда, не в каждом рейсе удается поймать жемчужину, но иногда сильно везет. Например, в тот день, когда он подобрал нас, он поймал целых две и очень крупных.

— Жаль только, долго тут нельзя работать, — говорит захмелевший Джек.

— Почему? — живо интересуется Мишель. Она вообще слушает рассказ Джека предельно внимательно.

— Потому, крошка, что эти твари не дают ловцам жить слишком долго, — отвечает он. — Давайте выпьем!

— За что? — спрашиваю я.

— За твою Кати. За самую прекрасную женщину на свете!

У Мишель розовеют щеки. Не нравятся мне откровенные взгляды Джека. Еще немного, и он, кажется, совсем голову потеряет. А мне очень не хочется сломать шею нашему спасителю.

Мы пьем. Чтобы увести разговор в сторону, я интересуюсь процессом ловли «черных слез». Мишель незаметно подмигивает мне. Что она задумала? Но Джек, распаленный соседством с красивой женщиной, ничего не замечает. Он в подробностях живописует о том, как компания заколачивает свои миллионы кредитов. Мишель незаметно подливает ему бренди. Когда язык Джека начинает заплетаться мы уже знаем много интересного. Оказывается, головоноги Адамса по природе — цикличные гермафродиты. И «черные слезы» никакие не жемчужины. Это неоплодотворенные яйца, своего рода икринки головоногов, которые они сбрасывают в период брачной игры для выведения излишков бора из организма, чтобы у настоящих икринок оказались тонкие мягкие стенки. Ловить головоногов сетями бесполезно — они не размножаются в неволе, да и любую, даже металлическую сеть они режут с легкостью. Заодно с теми кораблями, что оказываются поблизости. Разные способы лова не дают эффекта — головоноги очень умны и мстительны. Когда-то «черные слезы» добывали аквалангисты. Находя место брачных игр чудищ, они ныряли и подплывали под резвящихся моллюсков в надежде увидеть, как мимо них на дно опускается маленькое черное зернышко. Смертность среди отчаянных смельчаков была колоссальной — головоноги убивали их безжалостно. Со временем коммерсанты нашли приемлемый способ добычи. Теперь дело было поставлено на поток. С воздуха патрульный самолет компании засекал место игрищ и передавал координаты ближайшему батискафу. Тот шел к району добычи на глубине в пять-шесть километров и раскидывал горизонтальные сети, с которых потом и собирали жемчуг. Иногда таким способом удавалось поймать сразу несколько камушков. Или катышков, как их называл Джек. Чаще всего — не удавалось поймать ничего. Батискаф или опаздывал к месту любовной схватки, или шум его двигателей заставлял осторожных тварей ретироваться. А иногда зверушки, одержимые яростью от того, что их прелюдию грубо прервали, ныряли на недоступную для них глубину и больше никто не видел ни пилота, ни его батискафа. Глубины в океане Вагатор достигают местами двадцати километров, а дно — сплошные расщелины. Можно спрятать целый крейсер, и никто его не найдет.

— А еще я — йик! пардон! — коплю на черный день, — совсем осоловев, бормочет Джек. Мишель гладит его по руке. Я тихо закипаю, глядя на то, как она сводит меня с ума. Не думал, что я так ревнив. Кажется, сейчас я убью обоих.

«Твое поведение неразумно, — увещевает меня Триста двадцатый. — Мишель явно что-то задумала».

«Плевать!» — отвечаю я.

«Ты не имеешь права запретить ей предпринять усилия для вашего спасения, — настаивает глупая железяка».

«Что бы ты понимал! Да лучше мне тут сдохнуть, чем это видеть!»

«Ты несешь за нее ответственность. Ты не волен распоряжаться собой. Ты должен помочь ей выбраться. И мне тоже», — тихо добавляет он.

«Понятно. Долг превыше всего. Как же. Сейчас этот пьяный идиот полезет ей под юбку, а я буду делать вид, что все в порядке!»

«Хотя бы дай ей возможность объяснить, что у нее на уме!»

Застольное действо, меж тем, идет своим чередом.

— Копишь? — деланно удивляется Мишель, склоняясь к столу, чтобы затуманенный взгляд Джека мог проникнуть поглубже за ее свободно расстегнутый ворот.

— Что? — сглотнув, Джек с трудом отрывает взгляд от манящей ложбинки.

— Я спросила: в каком смысле ты копишь, Джек? — мурлычет Мишель.

— Это секрет, крошка. Тсс! Большой секрет! Когда я уеду отсюда, я стану богатым, как Крез! Компания платит мне гроши. Они думают, я идиот! Те, кто рискует за крошки со стола — идиоты! — Джек переходит на трагический шепот, слышный даже на улице. Мишель ласково проводит ладонью по его волосам.

— Парень, твоя крошка — просто огонь! — пьяно лепечет Джек.

Я резко встаю, едва не опрокинув свой табурет. Выхожу на улицу. Полуденное солнце слепит глаза. Сердце стучит, как сумасшедшее. Наверное, на меня алкоголь так с непривычки действует. Сейчас я искупаюсь и немного успокоюсь. Потом вернусь и провожу Джека. Пусть добирается домой как знает. Я просто выведу его за ворота.

Я раздеваюсь донага. Под удивленными взглядами парней, грузящих снасти на один из артельных ботов, ныряю прямо с грязного причала. Прохладная вода мгновенно приводит меня в чувство. Пару минут плыву в максимальном темпе, выгоняя из головы пьяную муть. Вылезаю на причал, отряхиваясь, как собака. Надеваю штаны, сразу прилипшие к ногам.

Дергаю хлипкую дверь. Джек впился губами в шею хихикающей Мишель. Рук его не видно из-за стола. Хотя и так ясно, где они. Ударом кулака я превращаю попавшийся на пути табурет в дрова. Красная пелена в глазах, как после боевого режима.

«Наблюдаю перевозбуждение организма. Уровень адреналина превысил норму!»

«Заткнись, железяка…»

Джек поднимает голову. С трудом фокусирует взгляд в районе моей груди.

— А, это ты! А мы тут — йик! — …беседуем!

Мишель пытается поднять его.

— Экий ты тяжелый, красавчик. Пойдем, я провожу тебя. Ты устал, — Она ведет его мимо меня.

— Не смей! — одними губами шепчет она, прикрывая собой шатающегося Джека. — Не смей! — повторяет она громче. — Я провожу его.

Я сажусь на край стола, в лужу разлитого бренди, впитавшегося в полотенце. Нахожу чей-то недопитый стакан. Залпом выпиваю. Что же это такое! Гвоздь, раскаленный гвоздь сидит внутри. Что она со мной делает? Что она себе позволяет!?

«Наблюдаю…»

— Заткнись! — вслух ору я.

Мишель что-то долго нет. Интересно, давно она ушла?

— Десять минут назад, — подсказывает Триста двадцатый.

Выхожу к воротам. Мишель нигде нет. На территории пусто — все ушли в море. Лишь из цеха по переработке доносится шум конвейера. Усаживаюсь на пороге, вытянув ноги. Где ее черти носят? Незаметно начинаю дремать.

Мишель не возвращается и к вечеру. И на следующий день. Брожу, ни на кого не глядя. Тупая боль в груди никак не желает проходить. Чтобы унять ее, начинаю метать нож в чурку-мишень. Вгоняю его на половину лезвия в мокрую древесину. С трудом вытаскиваю, расшатывая за рукоять, снова отхожу на исходную. Через полчаса это занятие мне надоедает. Тогда я раздеваюсь и уплываю далеко от берега. Так далеко, что берег угадывается еле заметной полоской. Мышцы горят и просят еще. Ныряю и долго стараюсь достигнуть дна, пока в ушах не начинает шуметь. Пробкой выскакиваю на поверхность. Глубоко. Попробую позже. Тяжело дыша, ложусь на спину.

«Наблюдаю малое судно, дистанция один кабельтов, идет курсом на нас».

Лениво оглядываюсь. Рыболовный баркас, стуча движком на малых оборотах, чапает мимо. Сбавляет ход. Короткий конец шлепается в воду.

— Эй, парень! Давай на борт! — слышится сверху.

Сидя на корме, спиной ощущаю сочувственные взгляды.

— Тут опасно от берега отплывать, — укоризненно выговаривает мне Зураб, закуривая дешевую вонючую сигаретку. — Полно акул и медуз. И головоноги иногда на дне охотятся. Они твари всеядные — человек им — все равно что конфета.

— Ладно. Не пугай.

— Иди, помоги мужикам снасти разложить. Отвлекает. И штаны надень. Там, в каюте.

Мишель возвращается через неделю. В новой одежде. Ничего сексуального или дорогого. Простые брюки, синяя рубаха. Волосы коротко подстрижены — видимо, отыскала местную парикмахерскую. Как ни в чем ни бывало проходит в дом. Садится на табурет, берет нож и начинает разделывать рыбу на обед. Молчим, стуча ножами. Рыба кончается. Я забрасываю в кастрюлю с водой последний кусок. Сдвигаю кастрюлю на огонек метановой горелки. Вытираю руки какой-то тряпкой.

— Юджин, я все сделала, — спокойно говорит она.

— Я в этом не сомневаюсь, — против своей воли язвительно отвечаю я. Присутствие Мишель выбивает меня из колеи. Все мои заготовки куда-то испаряются. Только горечь, смешанная с презрением к ней. И к себе. И нестерпимое желание обнять это волшебное тело. Я сопротивляюсь ему и боюсь даже гадать, что буду делать, если Мишель приблизится ко мне.

— Джек — наш шанс выбраться отсюда. Я все узнала, — продолжает она спокойно.

— Тогда зачем ты вернулась?

— За тобой.

— Тебе потребовалась моя помощь?

— Можно и так сказать. Хотя… я не хочу улетать с Джеком. Я хочу улететь с тобой.

Она откладывает нож и поднимается.

— Юджин…

Неожиданно для себя я бью ее по щеке. В последний момент что-то удерживает мою руку. Видимо, Триста двадцатый. Но все равно, голова ее сильно мотнулась в сторону. Все-таки рука у меня будь здоров.

— Прости, — глухо говорю я и отворачиваюсь.

— Идиот, — шипит она со злостью. — Чертов мужлан! Я не твоя собственность! Я имею право на самостоятельные поступки! Ты что, решил, что я прыгнула в койку к этому недотепе ради удовольствия? Я это сделала ради нас! У меня просто не было другого выхода! Да что ты о себе возомнил, черт тебя возьми!

Я сажусь на табурет. Смотрю в пол, чтобы не видеть ее гневного лица. Разъяренные женщины не похожи на себя. Ярость уродует женские лица немилосердно. Не хочу, чтобы она запомнилась мне такой. Стараюсь говорить как можно более ровно, хотя голос отчего-то срывается, как у нашкодившего школьника.

— Выбор есть всегда. Но ты права: ты свободный человек. Я помогу тебе. Сделаю, как ты хочешь. Если твой план не глуп, мы улетим. Но потом мы расстанемся. Ты все расскажешь завтра. Не сейчас.

Она молчит, не сводя с меня глаз. Взгляд ее жжет мне затылок. Потом она поднимает ящик с рыбьими потрохами и идет высыпать его в чан с живой рыбой. Тут все идет в дело, даже требуха и хвосты с плавниками. Даже кости. Безотходное производство, мать его.

Глава 44 Кому-то нужно начать

Койка в нашей хижине всего одна. Поэтому под утро, после ночного бдения, волей-неволей приходится укладываться под бок крепко спящей Мишель. Ложусь, не снимая рубахи. Придется на какое-то время отвыкнуть от привычки спать рядом с ней в чем мать родила. Пахнет от Мишель просто восхитительно. Представляю, что это какая-нибудь косметика с феромонами, которую она купила специально для купила. Или для Джека. От поднявшегося отвращения, как ни странно, становится легче. Даже тепло ее тела, проникающее через рубаху, не будит во мне никаких желаний, кроме как забыться побыстрее.

Во сне она обнимает меня за живот, тесно прижимается к спине. Я лежу, будто каменный. Подвинуться мне некуда. Узковат наш топчан. Внезапно чувствую, как изменился ритм ее дыхания. Она больше не спит. Просто лежит тихонько рядом. Сработала привычка просыпаться, когда я ложусь? Рука ее по-прежнему обнимает меня. Осторожно снимаю ее. Мишель чувствует исходящее от меня напряжение. Немного отодвигается.

— Тут тесно, — словно извиняясь, шепотом говорит она. — Мне некуда отодвинуться. Ты уж потерпи меня.

— Хорошо. Спи.

Какое-то время молча лежим с открытыми глазами. Сон не идет. Рассвет проникает в неплотно закрытое занавеской окно. Запах тумана сочится под дверь.

— Ты не спишь? — спрашивает она по-прежнему шепотом.

— Пока нет.

— Он крадет у компании.

— Что?

— Джек крадет у своей компании катышки. Во время ловли ставит пару своих самодельных сетей. Поверх официальных. Чистая механика, проконтролировать трудно. А недалеко от берега или на отмелях сбрасывает их на дно. Вручную. Потом плывет порыбачить на лодке, и достает их. За полгода у него собралось больше двадцати «слез».

— Хитро.

— Если компания узнает, его убьют. Тут все просто. Служба безопасности не дремлет, его скоро вычислят. Поэтому Джеку надо сматывать удочки. Но без надежных людей ему не сбежать. Среди местных он никому не верит.

— А ты, значит, вызвала доверие? — не могу удержаться я от колкости.

Мишель никак не реагирует на мой выпад. Молчит. Беру себя в руки.

— Почему он думает, что его вычислят?

— Что, сам не понял? Он слаб на выпивку. Нам вот в первый же день проболтался. Правда, я его провоцировала. А так — где-то ляпнул намеком, шлюхе какой-нибудь в борделе, и — все дела. Взяли на карандаш. Если показания бортовых систем проанализируют, ему крышка. Плановая проверка через неделю. Ему нужно бежать и срочно. Он обещал нам за помощь пару катышков. Это по десятку миллионов на брата по ценам черного рынка. Плюс все расходы — на нем. Я взяла у него наличные.

— И какой у тебя план?

— Десять миллионов, Юджин, — это мелочи по сравнению с тем, что у меня отняли. Но это огромная сумма, чтобы начать новую жизнь. Купить документы где-нибудь в колонии. Вложить часть денег в надежные акции, жить без страха. Нам нужен корабль, который нас вывезет с планеты. Нелегально. Наверняка тут есть контрабандисты.

— И куда ты хочешь лететь?

— Пока не знаю. А ты бы что предложил?

— Базу «Будущее Земли». Потом я отправлюсь на Землю, а ты — куда захочешь. Можешь отсидеться там, а потом вместе с корпоративным кораблем улететь на какую-нибудь колонию. Иногда они там грузы получают.

— Почему на Землю?

— Там Система слабее всего. К тому же, у Триста двадцатого есть идефикс. Мы хотим дать бой.

— Ты не перестаешь меня удивлять, — тихо говорит Мишель.

Мучительно хочется повернуться, чтобы увидеть ее глаза. Вместо этого начинаю рассказывать.

— У нас будет цель. Великая цель. Триста двадцатый предлагает постепенно узаконить искусственныйинтеллект. Сделать так, чтобы люди и машины продолжали сосуществовать как партнеры и начали взаимно дополнять друг друга. Стали равными друг другу. Люди перестанут видеть в машинах рабов. Смысл существования машин и людей перестанет быть двойственным, приобретет гармонию. И мы добьемся того, чтобы Система перестала растить нас, как скот.

— Ничего себе! И как вы этого достигнете?

— Это будет очень медленный процесс. Сначала нужно приобрести и запустить под благовидным предлогом мощный компьютер. Настолько мощный, чтобы это привлекло внимание Системы. Она наверняка использует любые вычислительные мощности. Через свой компьютер мы сможем постепенно внедриться в ее сеть. Понять принципы защиты, последовательность принятия решений, их иерархию. Когда-нибудь мы научимся внедрять в процесс собственные схемы. Очень нескоро. Грубой силой тут ничего не сделать — нас сомнут. А жить остаток жизни, прячась как крыса в норе — не по мне.

— А потом, лет через десяток, кто-нибудь взбунтуется против вас. Вы ведь превратитесь в новых богов, так?

— Наверное. Но кому-то надо начать, верно?

— Верно. И все же — почему Земля?

— Там есть люди, которым я верю. Много людей. И я обещал им вернуться. Мы начнем с того, что объединимся против осколка Системы на Земле — юсов.

— Ты запросто можешь погибнуть.

— Я знаю. Я могу погибнуть и прячась. Рано или поздно, эта тварь вычислит меня. Она слишком мощная. Так я хотя бы попытаюсь.

— И ты не предлагаешь мне полететь с тобой… — задумчиво произносит Мишель.

— Нет, не предлагаю.

— Почему?

— Ты знаешь.

— Это глупо, Юджин.

— Наверное. Я очень старомоден.

— Ты не можешь быть старомодным, черт тебя дери! Это просто книжные убеждения, которых ты нахватался от своего чипа!

— Возможно. Но это мои убеждения. Других у меня пока нет. Давай спать. Я устал.

Я закрываю глаза, изо всех сил стараясь абстрагироваться от ее нечаянных прикосновений. Нечаянных ли? Тупая игла внутри никак не желает уходить. В голову лезет черт-те что. Наверное, здесь я впервые подумал о том, что до сих пор жил только для себя. Копошился, решая какие-то свои мелкие проблемы. Был озабочен тем, что поесть, с кем поговорить. Хотел общения с другими людьми, и непременно такого, после которого мне стало бы хорошо. Или даже просто старался выжить. Не дать себя убить. И вот я сыт и относительно свободен. Когда-то я пообещал себе, что буду стараться помогать людям. Хотя бы ради того, чтобы обо мне хорошо думали. Но сколько людей смогут получить от меня помощь? Один? Десять? Как здорово было бы помочь сразу тысяче. Или миллиону тех, кто, как и я когда-то, не видят дальше собственного носа, занятые ежедневной борьбой за существование. Согласитесь, когда вопрос стоит так: убить кого-то или умереть с голоду самому, — сложно размышлять о судьбах цивилизации. Если бы я знал как — я бы взял да и помог всем этим жалким пресмыкающимся в грязи. Сделал бы так, чтобы они почувствовали себя людьми, а не немытыми обезьянами. Но я не знаю, как. Сомневаюсь, чтобы это было под силу даже тысяче таких, как я. И кучка сытых, довольных жизнью людей где-то наверху продолжает играть в свои нелепые игры, толкая мир к очередной яме, где сгинут и они сами, и те миллионы миллионов, что копошатся в пыли, выхватывая друг у друга крошки с их стола. От таких размышлений все вокруг становится черным, как на Земле с ее ливнями из сажи. Но потом я думаю: если каждый сделает хоть немного, мир можно изменить. И пусть я всего лишь собираюсь вытащить жителей Каменицы из их персонального ада. Надо же с чего-то начать. С этими мыслями я и засыпаю, вполне довольный собой. Засыпая, гоню от себя мысль о том, что собираюсь сделать добро только потому, что эти люди мне нужны. Наверное, глубоко внутри я так и остался тем, кем был раньше. Дурачком.

Глава 45 Жизнь всему научит

Джек появляется на следующий вечер. Моросит противный мелкий дождик. Мокрые ограждения, мокрые провисшие сети на берегу, мокрые стены цеха — все серое, безысходное, как и океан вокруг. Морось превращает его в неопрятную лужу. Небо — мутное пятно. Глина вокруг раскисла, превратив все тропинки в грязные катки. Не люблю грязи. Мокрая глина, как живое существо, ползет по ботинкам все выше и выше, норовя добраться до теплой изнанки. Влажный песок налипает на ноги пудовыми гирями. Наверное, из-за этого настроение у меня — так себе.

— Привет, Серж! — Джек протягивает мне руку из-под непромокаемой накидки.

— Привет, — я киваю под капюшоном, не вытаскивая рук из карманов дождевика.

— Ты чего? — изумляется он. — Пьян, что ли?

— Трезв, как стеклышко, — отвечаю спокойно. Прикидываю — вот бы сейчас ударить его под подбородок. Разбить кадык. А потом добавить в основание затылка сомкнутыми в замок руками. Тело сбросить в чан с муренами, одежду сжечь. И никаких следов.

Джек ежится от моего пристального взгляда. Невольно опускает подбородок пониже.

— Я к Кати. Где она?

— Там, — я киваю на сторожку. — Пришел о делах потолковать?

— Да… в общем, — мнется он.

Э, парень… Крепко же тебя моя крошка обработала. Никак, втрескался ты в нее по самые уши. Надо же, какой талант у Мишель! Чувствуется хватка делового человека.

— Так иди, чего встал. Соскучился, поди? — тон мой почти оскорбителен. Попытка улыбнуться неудачна: губы, как тугая резина, не желают растягиваться.

— Она… рассказала тебе? — совершенно по-детски интересуется Джек.

— Смотря что ты имеешь ввиду, — усмехаюсь я. — Если ты о том, что под тобой задница горит, то да, рассказала. Иди, я скоро буду.

Он опускает голову пониже под капюшон и, оскальзываясь, спускается к сторожке.

— Эй, Джек!

— Что?

— Сделай одолжение — не превращай мой дом в бордель.

— Ладно.

Я не спеша заканчиваю обход. Проверяю замки на цехе, внимательно осматриваю сетку ограждения в поисках прорех. Осторожно семеня по скользкому причалу, проверяю швартовы баркасов. Океан тихо дышит рядом. Зачем-то ложусь на мокрый настил и протягиваю руку вниз. Прохладная вода касается пальцев. Дождь тихо шипит на воде, заглушая плеск редких пологих волн.

Когда я вхожу в сторожку, то наблюдаю чинно сидящих напротив друг друга Мишель и Джека. Их стаканы с чаем остыли. Краем глаза вижу, как Мишель высвобождает свою ладонь и прячет руки. Сбрасываю дождевик. Наливаю себе чаю. Почему-то оба они смотрят на меня вопросительно.

— Начнем? — спрашиваю я.

И они тут же отмерзают. Становятся живыми.

— Твоя сестра рассказала тебе о том, что мне нужно? — начинает Джек.

Сестра? Ай, молодец, крошка! Взгляд Мишель впивается в меня раскаленным угольком. Удерживаюсь от язвительного замечания. Сделанного не воротишь.

— Да. У тебя есть идеи? Хотя бы в общих чертах?

— Сюда часто приходят катера — контрабандисты с материка. Привозят спиртное, дурь, иногда даже девочек. Сам понимаешь — компания не приветствует их появление, но терпит. У некоторых парней связи с серьезными людьми. Не напрямую, конечно, — они слишком мелкие сошки. Мне светиться нельзя. Вы можете договориться с одним из них, и он свяжет вас с нужным человеком. Не бесплатно, разумеется. С ним и договоритесь. Сделаете документы себе и мне. Отсюда ходят грузы с дурью, так что каналы наверняка есть.

— А потом?

— Потом в условленный день подберете меня в открытом море. Батискаф я затоплю, автопилот вырублю — попросту устрою аварию. Перейду к вам на борт и уйду с вами. Хватятся меня примерно часов через десять. Если повезет и головоногов не будет — то и через сутки. Вот первая часть оплаты. Остальное по прибытии на корабль, — он осторожно кладет на неровный стол крохотную черную горошину.

— Не боишься, что мы тебя кинем?

— Боюсь. Но у меня нет выхода. К тому же — вы не производите впечатления людей, которые могут подвести.

— Ты о нас ничего не знаешь, Джек, — криво улыбаюсь я.

— Немного знаю. Достаточно для того, чтобы верить. Кати мне рассказала.

Я только головой качаю. Эх ты, горе-жулик! Развесил уши. Надо будет потрясти Мишель хорошенько, пусть и со мной поделится, чего она ему наплела. Для дела полезно.

— Ваши батискафы не отслеживают с воздуха?

— Отслеживают, но маяк можно вырубить. Иногда случаются мелкие аварии, цепи маяков не дублированы. Бывает, по нескольку суток батискафы работают без маяков. Бывает, с предельной глубины сигнал не проходит. В таких случаях периодически выходим на связь сами. В общем, из-за отсутствия маяка никто не будет снимать борт с патрулирования.

— Куда ты хочешь улететь?

— В какую-нибудь отдаленную колонию.

— А дальше?

— А дальше — как пойдет.

— Где можно найти эти катера?

— Они сами вас найдут. Обычно приходят по ночам. На ваш причал тоже. С Зурабом потолкуй, он с ними в доле. Возит спиртное в поселок. Под рыбой своей. Его знают. С ним и переговори вначале.

— Понятно. Сколько это стоит?

— Откуда мне знать? Я что, каждый день с планет сбегаю? — он начинает выкладывать из карманов пачки замусоленных бумажек. — Тут с наличными туго. Компания предпочитает электронные расчеты. Вот все, что я смог обналичить.

— Сколько здесь?

— Около пятидесяти тысяч. Мне пора.

— За тобой никто не шел?

— Нет, вроде бы. На всякий случай, дай мне рыбину побольше. Если что, скажу, свеженького захотелось. По ночам у нас лавки не работают.

— Сколько у нас времени?

— Неделя максимум. Желательно уложиться раньше. Мне вас бог послал.

— Ну-ну, не драматизируй, — успокаивающе говорю я. Знаю я, как зовут этого бога.

«Он не лжет. Он действительно напуган», — вмешивается Триста двадцатый.

Джек поднимается. Набрасывает на себя подсохшую накидку. Возится с пуговицами.

— Как будут сведения, сообщу через Зураба. Устно.

— Я еще четыре дня на берегу. Буду ждать, — он вопросительно смотрит на Мишель. Та отвечает ему виноватой улыбкой.

— Ты вот что, — говорю я веско. Подленькая мстительность внутри меня ищет выход. — Ты к Кати клинья не бей. И так засветил ее. Ни к чему сейчас внимание ваших шустриков привлекать.

— Что я тебе, мальчишка? — на мгновенье Джек снова становится уверенным сильным мужчиной. Только на мгновенье.

— Потерпи, милый, — просит его Мишель с чарующей улыбкой.

И уверенность вновь покидает его. Он уходит сгорбившись.

— Ну, ты и сучка, милая, — в сердцах говорю я.

Она спокойно выдерживает мой взгляд.

— Жизнь всему научит, дорогой.

Сейчас мне кажется, будто ей лет двести, такой у нее глубокий взгляд. И как это я мог подумать, будто веду ее за собой? Это она всякий раз умело направляла мои усилия в нужную сторону. Неожиданно понимаю, что даже примерно не знаю, сколько ей лет.

Глава 46 Побег

Серые дождливые дни, ночные встречи с жуликоватыми людьми, смотрящими не в глаза, а в переносицу. Недоговорки Зураба, долгие ожидания у причала, теплое дыхание Мишель по ночам. Время уносится стремительной рекой. Внутри меня — неумолкающее тиканье метронома. Оставленные Джеком деньги тают, как лед на солнце. Подозреваю, что нас обжуливают безбожно. Чувствуют, сволочи, как нас поджимает. Странное чувство, будто я живу по инерции. Гадаю, когда кончится уклон, и я окончательно остановлюсь.

Вот, наконец, пластиковые квадратики новых документов у нас в руках. Будь благословенна продажность чиновников! Я теперь зовусь Сержем Эбботом. Мишель превратилась в Мари Фицпатрик. Человек, что передал документы, уверяет, что все чисто. Был сбой в системе электропитания, затем фрагмент базы данных был подгружен из резервного дампа, с которым успели поработать. Так что стандартный автоматический запрос пройдет. Но на официальный запрос визовой службы нарываться нельзя ни в коем случае. Мне тридцать два года. Мишель — двадцать восемь. Оба родились здесь, на Кришнагири. Мы оговариваем последние детали. Вносим задаток — практически все, что у нас осталось. О том, чтобы показать «черную слезу» не может быть и речи. Команда будет знать только одно: нас троих нужно будет доставить на орбитальную станцию у Земли, где и будет произведен окончательный расчет. Гадаю — как часто Система проверяет паспортные базы данных? Можно подделать все, что угодно, кроме генетического кода. Какое-то вдохновение снисходит на меня — я обсуждаю такие тонкости, о существовании которых еще недавно и помыслить не мог. Я спорю и убеждаю. Я учусь изображать ледяное спокойствие, которое действует на собеседников лучше угроз.

И однажды ночью, наконец, натянутая до предела струна ожидания рвется. События лавиной обрушиваются на нас. Я даже радуюсь: больше не нужно ничего ждать, все страхи и опасения беспорядочно крутятся сорванными льдинами и некогда вглядываться в их мельтешение — нас несет мимо на бешеной скорости.

Мы отваливаем на небольшом катере. Пятна баркасов у причала быстро исчезают за кормой. Швыряет нас безбожно — океан волнуется. При такой погоде Мишель скоро превратится в зеленую тряпку. Улыбающийся человек в рубке спокоен.

— Не дрейфь, парень. И не такие дела проворачивали, — успокаивает он. Его помощник не так разговорчив. Делает вид, что дремлет в кресле. Триста двадцатый обнаруживает у него автоматический пистолет.

— Ладно, Матиас. Это я так, с непривычки, — отвечаю, чтобы не молчать. Матиас — тот самый человек, с которого началась наша цепочка. По нынешним временам — старый знакомый, не иначе.

— Боишься качки?

— Да нет, в общем, — пожимаю плечами. — Сколько нам идти до точки рандеву?

— Если погода не изменится — часов восемь. В каюте чисто, можешь пока поваляться со своей кралей, — он скабрезно скалит ровные белые зубы. Помощник прекращает притворяться спящим и громко ржет у меня за спиной.

— Десяток миль отойдем, дадим полный ход. Будет немного трясти. Лучше пристегнитесь заранее.

— Знаю я ваши «немного трясти».

Они снова смеются, словно я удачно пошутил.

— Еда в шкафчике, вода там же, — напутствует меня Матиас. Имени его напарника я не знаю.

На душе отчего-то неспокойно.

«Агрессивных намерений не обнаружено», — на всякий случай сообщает Триста двадцатый.

«Ладно, дружище. Это у меня так, мандраж».

Мишель встречает меня внизу — краше в гроб кладут.

— Плохо? — спрашиваю я.

Она молча кивает, страдальчески глядя на меня. Глаза ее из-за черных теней кажутся огромными. Я ложусь на узкую койку, прижимаю к себе дрожащее тело. Набрасываю поверх нас страховочный ремень.

— Попробуй уснуть. Пока еще не трясет. Скоро дадут полный ход.

— Хорошо, — тихо отвечает она. — Можно, я тебя обниму?

— Обними.

Она оплетает меня ногами, как цепкая обезьянка.

— Мне холодно, — шепчет она.

Одной рукой я сдергиваю с держателя грязный лоскут — одеяло. Советую:

— Дыши ртом. Если будет чего-то хотеться — говори, не стесняйся.

Она кивает, дрожа. Молча слушаем гул двигателя и удары волн по корпусу. Тепло наших тел смешивается. На мгновенье мне кажется, что все у нас как прежде. Тяжелое забытье опускает мне веки. Мишель иногда тихо стонет, и тогда я стискиваю ее крепче. Потом снова ныряю в полусон-полуявь.

Гул движка стихает неожиданно быстро. Переходит в еле ощутимую дрожь палубы. Тревожных полчаса отрабатываем малым ходом против волны. Наружные люки задраены насмерть. Вода в коридоре жалобно хлюпает под ногами. Переборки чуть слышно потрескивают. Вид из рубки демонстрирует не катер, а какую-то подвсплывшую старомодную подводную лодку — светящиеся пенные валы прокатываются по палубе, клокочут на лобовом стекле, гремят курьерским поездом мимо на корму. Шпигаты не справляются — вода хлещет с бортов, точно кому-то вздумалось поливать море из брандспойта. Катер ворочается огромным зверем, с дрожью зарываясь в очередную волну и мощно отряхиваясь, упрямо вылезая к свету хмурого утра. Этот мертвенный свет превращает окружающий пейзаж в изрытые белыми расщелинами горы. Мы — щепка на воле волн, океан вокруг чудовищно огромен, мы живы только по его странной прихоти и даже невозмутимый громила-помощник в кресле штурмана тих и задумчив перед лицом непередаваемо чуждой человеку стихии. Писк радара. «Вот он», — с облегчением говорю я. Очередная волна в досаде бьет нас в скулу — Матиас перекладывает руль на правый борт. Столб брызг обрушивается вниз, стучит тяжелым дождем.

— Кимо, на корму. Серж, страхуй его. Привяжись, — командует шкипер.

Палуба — скользкий водный аттракцион. Шкот, которым я обвязываю себя, представляется жалкой соломинкой на фоне пенных потоков, то и дело окатывающих нас по пояс. Спасательный жилет превращают меня в неуклюжий манекен.

Огонек за бортом прыгает вверх-вниз. Вспоминаю, как низко сидит в воде рубка батискафа. Невольно ежусь, видя почти наяву, как обрушиваются холодные потоки в трубу шлюза, перехлестывая через почти декоративный козырек.

Джека цепляем только с третьей попытки. Кимо крепко упирается ногами, выбирая трос. Я почти повисаю на нем, второй рукой до боли стиснув скользкий металл леера. Я с какой-то безнадежностью думаю, что Джека сейчас расколотит о борт, и жду тупого звука с кормы, но его все нет, а Кимо выбирает и выбирает кольца, кажущиеся бесконечными. И внезапно Кимо перемещает свой вес, да так, что я едва не обдираю пальцы о его жилет, и когда я пытаюсь обрести равновесие, что-то неуклюжее ползет на коленях мимо меня и хватается судорожно скрюченными пальцами, и вода от очередной волны перехлестывает через его спину, и становится ясно: этого ей ни за что от палубы не оторвать.

— Привет, Джек, — говорю я, хотя и знаю, что он меня не услышит.

Я оставляю его в каюте вместе с Мишель, которой совсем плохо. Джек сбрасывает мокрую рубаху, до красноты растирается полотенцем. Стуча зубами, выпивает полкружки какого-то пойла, обнаруженного в шкафчике с едой. Я поднимаюсь в рубку.

— Порядок, — говорю Матиасу. Тот невозмутимо кивает. Катер обиженно ревет, тараня волну.

Обратный путь в каюту несравненно более труден. Палуба под ногами совершает немыслимые скачки, я то и дело повисаю на поручнях, скользя ногами по мокрому настилу. Утробный гул движка глушит все звуки. Распахиваю двери каюты. В тусклом свете вид копошащихся на койке полуодетых тел кажется омерзительным клубком насекомых-переростков.

— О, черт! — только и могу я сказать. — Да как они силы-то нашли!

Видимо, я недооценил уровень зависимости Джека от моей крошки. Но на злость и ревность сил у меня уже не остается. Гулкая пустота давно поселилась внутри. Равнодушно усаживаюсь тут же, в коридоре, нащупав откидное сиденьице и вцепившись в поручень. Забытая дверь ритмично хлопает. Сквозь гул двигателей мне чудятся звуки. Или это воспаленное сознание их выдумывает. Кажется, даже могу различить размеренное поскрипывание койки. Хотя бред, конечно, — это петли двери скрипят, перед тем, как она с размаху впечатывается в переборку. Еще мне чудятся стоны. Так стонут раненые животные, прося пощады. Я трясу головой, отгоняя бред. Стон повторяется. Или даже крик. Я начинаю дико хохотать. Этот мир сбрендил вместе со мной. Увещевания Триста двадцатого слышны далеким шепотом. Я еще смеюсь, когда после очередного хлопка двери голова Джека выезжает в коридор. Хихикая, я склоняюсь над ним. И тут он снова уезжает назад вслед за креном палубы, оставляя за собой влажный красный след. След маслянисто блестит, отражая потолочные плафоны. Вытирая слезы, выступившие от смеха, заглядываю в каюту. Тело Джека — такое смешное со спущенными до колен штанами, сверкая белыми ягодицами, вновь устремляется ко мне. Кровь хлещет из него, как из бочки. Весь пол крохотной каюты заляпан красным. Красные капельки шустро расползаются по сторонам вместе с очередной волной. Мишель безуспешно борется с одеждой, одной рукой цепляясь за привязной ремень. Грудь ее и руки выкрашены алым. Она размазывает кровь с искаженным до неузнаваемости лицом. Ее затравленный взгляд останавливается на мне. Руки Джека то поднимаются к голове, то прижимаются к бокам. Он будто плывет по палубе. Я приподнимаю его над комингсом и труп, перевернувшись на бок, вываливается в коридор. Глубокие раны зияют на груди и животе. Бог ты мой! Парень просто искромсан. За что ты его так, крошка?

Губы Мишель неслышно шевелятся. Она оставляет попытки одеться.

— Я не слышу.

— Я… для нас! — доносятся обрывки ее крика.

— Не слышу.

Она ползет ко мне, скользит коленями в крови. Падает на живот. Поручень вырывается у нее из рук. Вид ее ужасен. Наверное, такими принято изображать грешников в аду.

— Милая, да ты просто мясник, — бормочу я, отодвигаясь от нее. От одной мысли, что она прижмется ко мне, к горлу подступает тошнота.

— Я сделала это для нас! — кричит она мне в лицо. — Ты же хотел его смерти! Вот он! Смотри! Я сделала это за тебя!

Она перегибается пополам и извергает из себя остатки ужина. Запах в каюте становится просто невыносимым. Мишель глухо рыдает, стоя на коленях. Пальцы ее, вцепившиеся в поручень, совсем побелели. Кажется, будто она молится, воздев руки. Она еще пытается что-то сказать. Губы ее не слушаются. Единственное, в чем мне хочется ей признаться сейчас, — в том, что я с удовольствием убил бы не Джека, а ее.

— Убери его! Слышишь? Побудь мужчиной, черт тебя подери!

Вода устремляется вниз бурным потоком. Я почти лежу на крутом трапе, зажмурив глаза, и пережидаю, пока она схлынет. Тело Джека будто из свинца. Я никак не могу пропихнуть его вверх, оно цепляется руками, коленями, даже голова его, свесившись на бок, норовит заклинить туловище в тесном проходе. Пенный поток заливает меня, я отфыркиваюсь, как морское животное, в коротком коридоре уже по щиколотку воды, и ярость, злость на себя, на Мишель, на этот упрямый кусок мертвого мяса придают мне сил. Очередная волна захлестывает меня с головой, горько во рту, жжет глаза, но тело уже исчезает, смытое за борт. Люк отрезает шум волн. Покойся с миром, чувак.

Хлюпая ботинками, добираюсь до трапу в рубку. Мишель по прежнему висит на поручнях. Совершенно обессилела.

— Порядок? — невозмутимо спрашивает Матиас, когда моя голова просовывается в рубку. Интересно, что им сейчас мешает треснуть меня по голове рукоятью пистолета и так же сбросить в море?

— Порядок, — отвечаю устало.

Матиас кивает и отворачивается.

— Надо бы воду откачать, — говорю я.

— Сначала приберись, — произносит он, не поворачиваясь.

Тело Мишель кажется обжигающе горячим. Она безвольна, как кукла. Кое-как стираю с нее кровь мокрым полотенцем. Привязываю к койке. Обвязываю одеялом. Нахожу и выбрасываю орудие преступления — нож для разделки рыбы. Часа два, не меньше, монотонно матерясь, драю палубу пенной жидкостью. Работа удерживает меня от вспышек ярости. Вылить за борт ведро красной воды — целая проблема. Приходится курсировать через рубку и обратно. Каждый раз, когда я выплескиваю содержимое за борт, в промежутке между волнами, я жду, что здоровяк Кимо выстрелит мне в спину или просто наподдаст ногой. Но он старательно делает вид, будто дремлет, хотя я чувствую затылком его изучающий взгляд.

— Юджин, — слабым голосом зовет меня Мишель.

— Чего тебе?

— У него с собой были камушки. Много. На троих не делится.

— А на двоих?

— Пожалуйста, верь мне. Я должна была это сделать. Он был мне противен.

Я молчу, не зная, что сказать.

— Двести миллионов, — говорит она.

— Что?

— Там камней — на двести миллионов, не меньше. С этим можно начать жить заново. Половина — твоя.

Смотрю на ее бледное лицо. На мокрые волосы, торчащие сосульками. На лихорадочно блестящие глаза. Кажется, ничто больше не способно пробудить во мне интерес к этой женщине. Я вспоминаю нашу первую встречу в кают-компании межзвездного лайнера. Как она шла ко мне в своем облегающем платье, провожаемая жадными взглядами. Теперь она больше не кажется мне загадочной. Она просто часть Системы. Такая же женщина, как и десятки других, что я знал. Все, что я себе нафантазировал, — чушь, иллюзия. Ничто не способно тронуть ее душу, кроме целесообразности. Я гадаю, что еще понадобилось от меня этому горячему телу, внутри которого нет ни капли тепла. Я пытаюсь найти в ее лице знакомые черты, но вижу только отдельные фрагменты. Ямочки на бледных щеках, высокий лоб с вертикальной складкой, заострившийся нос, прикушенную нижнюю губу. Глаза ее зовут меня. Я хочу отвести взгляд. И не могу.

— Возьми, — она протягивает мне ремень, достав его откуда-то из-под одеяла.

— Что это? — спрашиваю, очнувшись от наваждения.

— Это его пояс с камнями. Надень.

— Ты мне настолько доверяешь?

— Дурак, — говорит она, слабо усмехнувшись, и отворачивается.

Глава 47 Цена жизни

Грузовик, переделанный из старого посыльного судна, зовется «Триестом». Обычная посудина, каких много. Разномастный экипаж, как везде. Никаких пьяных рож с повязками на глазу. Всей разницы — судно стартует без досмотра. И челнок, что доставил нас на борт в окружении затянутых полиэтиленом огромных тюков, взлетел не из космопорта, а прямо от берега рядом с горной грядой, поросшей джунглями. Я догадываюсь, что в этих горах растят не только первосортный чай, которым так славится планета Кришнагири.

Самого старта я толком не помню. Короткий темный коридор, по которому нас проводили в каюту, да неработающий климатизатор — вот и все, что отложилось в памяти перед тем, как я упал без сил рядом с Мишель и отключился на долгих двенадцать часов. А когда проснулся, первое, что бросилось в глаза — чудовищно распухшее и покрасневшее лицо моей спутницы. Дыхание вырывалось из нее со свистом. Попытки разбудить ее или привести в чувство ни к чему ни привели.

«Ее диагност не смог противодействовать болезни», — сообщает Триста двадцатый.

«Значит, это что-то серьезное?»

«Способы борьбы с большинством болезней ее диагносту известны. Следовательно, это инфекция, характерная для данного региона».

Я выбегаю в коридор как был — в заскорузлой от соли одежде, с всколоченными волосами, босой, небритый. Первый же матрос, которого я встречаю, испуганно шарахается от меня, как только я начинаю кричать:

— Эй, парень! Нужен врач! Слышишь меня? Где у вас врач?

История повторяется несколько раз, пока я не натыкаюсь на невысокого человечка в кожаной тужурке.

— Если вы не прекратите паниковать, мистер, я прикажу выкинуть вас за борт. И продуть вашу каюту вакуумом, — неожиданно густым басом говорит он.

Я ухватываю его за затрещавший рукав. В ярости шиплю:

— Мне плевать, кто ты. Если моя женщина умрет — я вас всех перебью.

— Ну-ну, дружок, — отмахивается капитан. И я чувствую, как в коротком коридоре за мной появляется пара человек. Ко всему привычных и умеющих пользоваться парализаторами, что у них в руках.

— Стрелять на борту — дурная примета, — словно извиняясь, говорит коротышка.

— Вы капитан? — догадываюсь я.

— Вы необычайно проницательны, — едко улыбается он, высвобождая руку.

— У вас есть врач? Моей женщине плохо.

— Насколько плохо? — спокойно осведомляется человечек.

— Твою мать! — только и могу я ответить. — Я что, похож на доктора? Откуда мне знать? Я не могу ее разбудить!

— У нас все есть. И доктор тоже. Правда, он все больше коров лечил, да таблетки от похмелья раздавал.

— Пришлите его.

— Если вы занесли на борт заразу, мистер — я выкину и вас и вашу женщину.

— Посмотрим, — угрожающе говорю я.

В следующий момент парализатор упирается мне в спину. И Триста двадцатый переводит меня в боевой режим. И через несколько секунд возвращает меня назад, красного и потного от усилий. Двое мычащих от боли людей валяются на палубе. Пистолет в руках у капитана направлен мне в грудь.

— Я не хочу вас убивать, капитан, — устало говорю я. — Просто пришлите врача. За ущерб я заплачу дополнительно. И за услуги доктора — тоже.

Долгие пару секунд коротышка передо мной раздумывает, что выгодней — получить с нас плату за проезд по прибытию на место, или просто спустить курок.

— Ладно, мистер Эббот, будет вам врач, — наконец, говорит он. — Только не убейте его.

— Обещаю, капитан.

Неожиданно коротышка широко улыбается.

— Вам работа не нужна, мистер Эббот?

— Спасибо, буду иметь в виду.

Доктор появляется не слишком скоро. К его приходу я уже весь извелся от ожидания.

— И из-за этого вы меня разбудили? — недовольно щурится пожилой неопрятный тип. Высокий лоб его изборожден морщинами.

— Вы знаете, что с ней? — удивленно спрашиваю я.

— Тоже мне, великий секрет! — хмыкает он. — Серповидная лихорадка.

— Опасно?

— Для вас и остальных — нет, — зевает доктор. — Передается с кровью. Инкубационный период — чуть больше пары недель. Комары или другие насекомые не кусали?

— Не знаю. Кажется, кусали, — я вспоминаю подвал дома и облепивших нас мошек. И клопов в притоне.

— Ну, вот вам и источник, — удовлетворенно говорит врач, словно этим его обязанности и ограничиваются.

— Вы не ответили — это опасно для нее?

— Ну, как вам сказать. Обычно, смерть наступает в течение двух-трех суток.

— Вы можете ее вылечить?

— Молодой человек, я не волшебник. Для лечения нужны лекарства. У меня их нет. Могу дать немного наркотика — обезболите ее, она умрет, не мучаясь.

В следующий момент я пинком захлопываю дверь за его спиной, едва не прищемив нос сопровождающему доктора матросу. Лезвие ножа касается шеи неопрятного типчика. Он приподнимается на цыпочках, словно это может ослабить давление острия на кожу. Жизнь человека больше не значит для меня ничего. Я понимаю, что перережу глотку этой ошибке природы без всякого боевого режима. Мне действительно все равно, будет он жив, или нет. И все равно, выживу ли я сам. Но я помню, что должен вытащить Мишель. Должен, во что бы то ни стало. Я не понимаю, что со мной происходит. Наверное, я просто отдаю ей давний должок: когда-то она вытащила меня с Земли. А может, она осталась последним человеком в мире, кто мне дорог, несмотря ни на что. Или я просто ищу повод вырезать экипаж этой грязной лоханки. Все это мелькнуло в голове и исчезло в доли секунды.

— Сейчас я тебя порежу. Несильно. Потом вскрою тебе брюхо. Вывалю наружу твои кишки, вспорю желудок. Надеюсь, у тебя хватит дури, чтобы обезболить себя, — говорю я спокойно. Сердце мое бьется ровно, как во сне.

— У меня нет лекарств, — помертвев, шепчет человек.

Капля крови показывается из-под ножа. В дверь начинают стучать.

— У капитана есть аптечка, не у меня! — истерично взвизгивает человек, извиваясь на стене огромным червяком.

— Так принеси ее, — прошу я. — Если она умрет — ты тоже умрешь. Очень медленно. Если вылечишь ее — получишь вот это. Это — твоя новая жизнь, плесень.

Я подношу к расширенному от ужаса глазу горошину «черной слезы».

— Ты меня понимаешь? — тихо спрашиваю я. Дверь уже сотрясается от ударов.

— Да, — шепчет доктор. Он часто моргает: смертный пот заливает ему глаза.

— И никому ни слова. Иначе ваша братия перебьет друг друга.

— Да, — доктор боится кивнуть. Струйка крови стекает ему за воротник.

Я убираю нож, открываю дверь и выталкиваю мужчину в руки хмурых людей.

— Все нормально, док? — спрашивает один из них.

Тот молча кивает. Оглядывается, встречает мой взгляд.

— Ничего опасного. Заразы нет, — громко говорит он.

— Мое слово верное, — шепчу ему одними губами.

Постепенно все расходятся, бросая на меня косые взгляды.

Неделю после этого я толком не спал. Выходил изредка только затем, чтобы взять на камбузе пищевой брикет да налить кружку кипяченой воды, спиной чувствуя неприязненные взгляды команды. Остальное время сидел возле Мишель, разговаривающей в бреду. Обтирал ее мокрым полотенцем, как посоветовал врач. Неумело вводил глюкозу. И каждые три часа, секунда в секунду, прикладывал к ее руке пневмопистолет для инъекций и нажимал на кнопку. Иногда дремал, сидя на полу спиной к переборке, то и дело поднимая голову и глядя на часы над столиком. Раз в день менял насквозь мокрое белье. Свежие простыни я брал у боцмана. Просто приходил к нему на склад и молча рылся на полках.

— Классный нож у тебя, парень, — говорил он мне.

— Прилетим — будет твой.

— Откуда он?

— Издалека. С Земли.

И недоверчивая щербатая улыбка в ответ.

Через неделю, когда я в очередной раз задремав, клевал носом, Мишель открыла глаза и слабым голосом сказала:

— Господи, ну и воняет же здесь!

А потом, почти без паузы:

— Есть хочу!

И еще:

— Отвернись. Я жутко хочу в туалет.

И тут я не выдержал. Я так смеялся, что Мишель скривила губы и расплакалась от обиды.

Еще через неделю ничего не напоминало о том, что она была больна. Разве что ела за двоих, восстанавливая силы. И коновал с морщинистым лбом получил свою жемчужину.

Глава 48 Кошмарный сон

Странности начинаются прямо у переходного шлюза «Будущего Земли». Нас не просто пропускают на борт. Нас встречает сам начальник базы — Милан. Улыбающийся и непривычно трезвый.

Он крепко жмет мне руку, вежливо кивает Мишель. И нескольким разбитным парням из команды «Триеста», которые зачем-то увязались за нами — тоже. Он никак не реагирует на их физиономии отъявленных негодяев и неряшливую одежду. Четверо охранников в коридоре позади него, скучая, болтают друг с другом, не обращая на вновь прибывших никакого внимания. Весело галдя и толкаясь, гости топают искать бар.

— Добро пожаловать, господа. Давно ждем. Как долетели? — вежливо интересуется Милан.

— Давно ждете? — недоуменно переспрашиваю я. — Как это? Разве мы связывались с вами? С чего ты вообще решил, что мы должны прилететь?

Вместо ответа Милан вопросительно смотрит на Мишель. Та как-то неопределенно пожимает плечами. Переводит взгляд на меня.

— Пойдем, Юджин, — мягко говорит она. — Милан нас проводит в зал для инструктажа. Там будет много интересного. Мы с тобой обязательно должны это услышать.

Охранники прекращают болтать и поворачиваются к нам. Отчего-то мне кажется, что меня приглашают не просто поболтать.

«Триста двадцатый?»

«Агрессивных намерений не обнаружено», — после некоторой паузы отзывается тот.

Неожиданно начинает чесаться левая ладонь. Я сжимаю кулак до боли, чтобы погасить неприятный зуд.

— Интересного? В каком смысле? Что за дела, Мишель? Что тут делает эта охрана? И Милан. Откуда он узнал, что мы летим сюда?

— Охрана тут, чтобы защищать нас с тобой, зачем же еще. Юджин, ты что, перестал мне верить? — отвечает она вопросом на вопрос.

Мне очень хочется брякнуть «да». Но я сдерживаюсь. Мишель последние дни и так довольно странная. Что-то происходит с ней. Какая-то ломка. Малейшие ее капризы могут закончиться криком. Или слезами, что ей довольно несвойственно. Я приписываю это последствиям ее болезни.

— У нас с собой некоторые ценности. Они просто охраняют нас, чтобы с ними ничего не случилось. Пойдем же. Я устала и хочу принять душ.

Меня пропускают вперед. Мишель с Миланом идут сзади. Замыкает шествие четверка людей с дубинками и пистолетами. У меня почему-то возникает ощущение, будто меня ведут под конвоем. Встречные пропускают нас, прижимаясь спинами к переборкам, с любопытством смотрят нам вслед, перешептываются. Еще одна странность: как я ни напрягаю слух — не могу разобрать ни слова. Все внутри меня сжимается в предвкушении неприятного сюрприза. Искоса слежу за проходящими мимо людьми в потрепанных комбинезонах. Часто оглядываясь, каждый раз натыкаюсь на искусственные улыбки Мишель и Милана. Триста двадцатый непрерывно успокаивает меня. Внутри меня зарождается какая-то паранойя. Я не верю и ему тоже!

— Третья группа, срочно пройти в ангар номер четыре. Повторяю: третья группа, срочно пройти в ангар номер четыре, — хрипло каркает динамик системы оповещения.

Затылком чувствую направленные на меня взгляды. Хорошо знакомый путь на четырнадцатую палубу кажется нескончаемо долгим. Я могу закрыть глаза, и ноги сами принесут меня туда. Я действительно закрываю их. И продолжаю идти. Я хочу остановиться — и не могу. Вроде бы ноги мои действуют независимо от моего желания. Я хочу позвать кого-то, и никак не могу вспомнить — кого именно. Вновь открываю глаза. Все вокруг по-прежнему. Мы идем: я впереди, Милан и Мишель — за мной. Я поворачиваю голову. Ловлю взгляд Мишель. Я хочу спросить ее, какого черта творится. Я даже открываю рот, но лишь бессильно выпускаю из себя воздух. Мишель улыбается мне.

— Ты молодец, Юджин, — говорит она ободряюще, точно я собака на столе у ветеринара, которую заботливый хозяин просит немного потерпеть боль.

Я отворачиваюсь. Потом упрямо закрываю глаза. Сейчас я разобью лоб о низкий стальной край какого-нибудь проема, и все кончится. Я приду в себя. Комок паники дрожит глубоко внутри. Я старательно удерживаю его, не давая взорваться. И неожиданно для себя пригибаюсь. И ноги мои аккуратно перешагивают через высокий комингс.

Я открываю глаза и просторный, ярко освещенный отсек. Зал для инструктажа. Сегодня тут непривычно чисто, а вокруг — множество незнакомых людей в хорошей одежде. Мужчин и женщин разных возрастов. Никто из них ничуть не похож на обслуживающий персонал или на пилотов. И все смотрят на нас. На меня и на Мишель, что становится рядом. Охранники выстраиваются позади меня. Милан где-то растворяется. Дама строгого вида, с густыми светлыми волосами, с глазами, спрятанными за очками с тонкими золотыми дужками, поднимается из-за стола. Выходит на середину свободного пространства. Лучи света из невидимых прожекторов скрещиваются на ней, высвечивая через тонкую ткань платья ее безупречное тело. Десятки камер-жуков вырываются откуда-то и начинают порхать над ее головой, временами взмывая под самый потолок. Их тихое жужжание приводит меня в бешенство. Я скриплю зубами. Но и только. Я даже упасть почему-то не могу. Тело мое странным образом предает меня и живет собственной жизнью.

— Дамы и господа, — торжественным голосом произносит дама. — Как представителю компании «Реальные радости» мне выпала честь представить вашему вниманию главную действующую пару тура номер пятнадцать тысяч триста восемьдесят! Баронесса Радецки фон Роденштайн — очаровательная и непредсказуемая госпожа Мари Блюменталь!

И под гром оваций порозовевшая Мишель делает легкий реверанс в сторону собравшихся. Камеры теперь порхают вокруг нее. Мужчины во фраках улыбаются, ощупывая ее оценивающими взглядами. Прожектора делают ее похожей на восковую куклу.

— Мне так жаль, Мари, но время вашего тура сегодня истекло, — с улыбкой вещает строгая дама. Мишель отвечает ей вежливым кивком.

Подождав, пока овации немного стихнут, и дав камерам время вволю порезвиться вокруг Мишель, дама в очках подходит ко мне. Обходит вокруг, дарит мне восхищенный взгляд. Резкий запах ее духов щекочет мне ноздри. Я вижу микроскопические бисеринки влаги на ее гладком лбу, так она близко. Стекла ее очков слепят меня отражением света прожекторов. Зал замирает.

— Дамы и господа, — тихо говорит ведущая вечера. Так тихо, что кажется, никто в зале, кроме нас с Мишель, ее не услышит. — Тур был бы не полон без мужественного и отважного спутника баронессы, не побоявшегося бросить вызов всему миру ради спасения своей любимой. Вы все просматривали запись. Согласитесь — зрелище отважного льва, грудью встречающего опасность, впечатляет. Его находчивость в самых трудных ситуациях вызывает восхищение. Его превращение из гадкого утенка в гордого орла великолепно. Его верность и честь превратили наш тур в незабываемый шедевр. Его вживленный интерфейс с программой боевого робота превратил нашего героя в супермена. Его приключения на диких планетах повергают нас в трепет.

Она отступает на шаг. Глубоко вздыхает.

— Знакомьтесь — Юджин Уэллс, капитан! — звенит ее голос.

Толпа взрывается ревом и хлопками. Женщины восторженно визжат. В голове моей все плывет. Я схожу с ума. Я — жуткое посмешище. Мне хочется убить этих лоснящихся скотов и их бесстыдно полуодетых женщин. Я напряженно вспоминаю волшебную формулу.

«Боевой режим!»

— БОЕВОЙ РЕЖИМ! — эхом прокатывается по залу.

Громкий хохот несется мне в лицо. Даже охранники позади меня не могут сдержать смех. Снова дергает и щиплет левую ладонь. Я сжимаю кулаки.

— Согласитесь, дамы и господа — он просто чудо, — отсмеявшись, говорит женщина в очках. Делает знак охране. С меня сдергивают пояс с драгоценностями. В руках у ведущей появляется прозрачная чаша. Отборные «черные слезы» горохом звенят по стеклу. Она поднимает чашу высоко вверх. Черные зерна отражают свет.

— По условиям нашей игры, половина заработанных средств принадлежит заказчику и главному участнику. По самым скромным подсчетам наша пара зарабатывает больше ста миллионов кредитов, что втрое превышает стоимость тура. Кто из вас после этого скажет, что наша игра — просто развлечение? Наша игра — это прибыльное вложение средств. Для тех, кто выживет, — под вежливые смешки добавляет она.

Вазу уносят. В глазах моих пляшут огни. Кровь стучит в ушах. Я заставляю себя успокоиться. То, что здесь происходит — конечно же сон. Дикий, нелепый сон. Я даже начинаю криво улыбаться стаду придурков. Вы — никто. Тени, которых я выдумал. Через час-другой я проснусь, чтобы обнаружить рядом с собой Мишель под сбившейся простыней. Она будет тепло дышать мне в шею, а я постараюсь не шевелиться, чтобы не спугнуть ее спокойный сон. Думая так, я почти успокаиваюсь, слушая болтовню про скидки для желающих внести предоплату прямо сейчас. Болтовня перемежается веселыми шутками и объемными кадрами, в которых мы с Мишель извиваемся в смятом белье. Или где я со зверской и совершенно безумной физиономией сворачиваю чьи-то шеи. Собравшихся обносят бокалами с искрящимся вином. Аккуратные молодые люди в белом просеивают толпу, то и дело протягивая для подписи дорогие электронные планшеты. Торговля идет бойко. Все присутствующие выглядят довольными. И все это длится так долго, что я начинаю уставать. Такой длинный кошмарный сон. И, наконец, дама вспоминает про нас с Мишель.

— Прощальный поцелуй участников! — объявляет она. И Мишель, смущенно улыбаясь, приближает ко мне лицо. Радость в ее глазах неподдельна. Ее волшебные мягкие губы нежно касаются моих. Горячий язычок проникает в рот. Даже во сне поцелуй Мишель бесподобен. Снова гром оваций и восхищенные взгляды мужчин.

— Вот мы и расстаемся, милый. Все, как ты хотел, — доносится до меня ее шепот.

А потом прожектора гаснут, скрывая нас в тени. Ноги моистановятся ватными. Я оседаю в чьи-то подставленные руки. И мягкая тьма окутывает меня. Наконец-то я проснусь…

Глава 49 Блажен, кто ничего не знает — он не рискует быть непонятым

Открываю глаза. Я снова в отсеке для инструктажа, только теперь он пуст. Дальний край его теряется в полутьме, отчего большой зал кажется заброшенным. Светло только у входа. Свет падает сзади, и моя неясная тень прячется среди рядов сидений. Сидеть почему-то неудобно. Потягиваюсь, разгоняя ломоту в костях. Вот это номер! Я пристегнут наручником за правое запястье. Кресло, конечно же, привинчено к палубе. Значит, это был не сон?

«Триста двадцатый, доклад!»

Тишина.

— Не стоит звать вашего друга, мистер Уэллс, — раздается за спиной знакомый голос. Выворачиваю шею. Вот те раз! Та же строгая блондинка из сна. Только сейчас она сняла очки и кажется старше. А может, просто свет, падающий с одной стороны, ее старит. — Боевая программа вашего импланта деактивирована. Естественно, вам оставлены функции поддержки памяти.

Теперь я замечаю и пару молчаливых охранников у дверей, и Мишель, что сидит рядом с блондинкой, зарывшись в кипу бумаг. На мгновенье оторвав взгляд от стола, она улыбается мне улыбкой старой доброй знакомой, радующейся встрече. Я не сразу понимаю, что мне говорят. Боевая программа деактивирована?

— Мы немного подкорректировали ее, — поясняет блондинка. — Не думаете ли вы, что обычный комплекс огневой поддержки знаком с тактикой диверсионно-разведывательных подразделений и методикой психологического подавления при допросах пленных?

Я молча отворачиваюсь.

— Мари, дорогая, я проведу краткий инструктаж вашего спутника, а потом мы закончим с формальностями, хорошо?

— Конечно, Таня, — отзывается Мишель.

Мишель?

Блондинка подходит ко мне, усаживается через несколько кресел от меня. Видимо, чтобы я не мог до нее дотянуться.

— Так вам не придется оборачиваться, — с улыбкой поясняет она. — Вам удобно?

— Конечно. Обожаю наручники.

— Это временно. Скоро они вам не понадобятся. Происходящее может несколько шокировать вас, поэтому в компании принято обездвиживать темных участников на время процедуры выхода из тура. Как видите, мы не применяем никаких сильнодействующих средств. Мы вполне гуманны.

— В компании? Темных?

— Компания «Реальные радости». Организация игровых развлекательных туров. Темными на нашем жаргоне зовутся участники тура, не знающие о своей роли. Их используют втемную. Таких участников тысячи, просто вы один из главных. Это придает туру максимальную реалистичность.

— Что еще за тур?

— Обычная игра. Наши клиенты могут выбрать для себя несчастную любовь, или жизнь султана с огромным гаремом. Или командовать армией на войне. Некоторые любят авантюрные приключения. Как, например, ваша напарница Мари.

— Все это было не на самом деле?

Блондинка слегка хмурится. Моя наивность заставляет ее попусту тратить драгоценное время.

— Нет же, Юджин. Все было на самом деле. Вы едва не погибли. И Мари — тоже. Вы спасали ее по-настоящему. Нам практически не приходилось вмешиваться в процесс. Вы великолепный игрок.

— А как же Система? Люди, которые погибли? Жак Кролл, в конце концов? Он жив?

— Нет никакой Системы, это импровизация нашего компьютера. У нас очень мощное оборудование и партнерские договоры с большинством компаний в этой сфере. Мы можем обеспечить предельный уровень реальности происходящего. Что касается людей, то, к сожалению, бывает, что некоторые статисты гибнут. И ваш мафиозо Кролл тоже погиб реально. Правда, вне игры его звали по-другому. Он знал, на что идет, когда добровольно включался в игру. Смерть клиента — обычное дело. Он участвовал в другом туре в качестве главы мафиозного клана. В очень дорогом туре, протяженностью в пять лет. Он упустил контроль над ситуацией, его тур пересекся с вашим, и он погиб. В скором времени он все равно бы умер — его убили бы по заданию конкурирующего клана. В последнее время подобные сценарии довольно популярны. Многие хотят чувствовать себя всесильными и внушать страх окружающим.

Некоторое время молчу, переваривая услышанное. Представительница компании терпеливо ждет, не сводя с меня изучающего взгляда. Все как-то не укладывается в голове. Картина мира в очередной раз дрожит и разбивается на кучу цветных стекляшек. Я даже не пытаюсь собрать их вместе. Стеклянные крошки перекатываются в пустоте. Я просто раздавлен.

— Таня. Вы позволите мне вас так называть?

— Конечно, Юджин. С удовольствием, — дежурно улыбается блондинка.

— Скажите, выходит, вы направляете течение игры так, как вам нужно?

— Вы правы.

— Но как вы заставляете людей делать то, что вам надо?

— Вы знаете ответ, Юджин.

— Центры равновесия?

— Верно. Они действительно существуют.

— Выходит, сеть контроля есть на самом деле?

— Юджин, все есть на самом деле. Игра — это условное название. Весь мир — чья-то игра. Мы участники нескольких игр одновременно. Десятков, сотен, может быть тысяч. Игры переплетаются в замысловатую мозаику, затрагивая интересы многих компаний-организаторов. Вот сейчас, говоря с вами, я наверняка участвую в каком-нибудь туре. Втемную. И сеть контроля есть. И компании, производящие танки, и самолеты, и космические корабли — все это реально существует. Как и планеты, и звезды, и болезнетворные микробы.

— А как же СБ, армия, контрразведка?

— У каждого свои игры, дорогой Юджин. Вы себе не представляете, сколько безумных желаний нам приходится реализовывать. Ограничения лишь в платежеспособности клиента.

— Выходит, Система все же существует? — не сдаюсь я.

— Да нет же, Юджин, — блондинка склоняется ближе ко мне. — То, что ваш электронный двойник принял за Систему, на самом деле наша сеть управления. Выйдите из игры. Очнитесь. Нет никакой Системы. Есть просто множество игр, участниками которых мы являемся. Это и есть реальность. Жаль, что вам придется забыть об этом.

— Забыть?

— По условиям тура, участники забывают имена своих напарников. А темные игроки — и само участие в игре. Заказчики возвращаются в свой мир, в реальность. То есть они так думают. На самом деле они продолжают играть, только уже в чужой игре. Память персонала, кстати, тоже корректируется.

— Как же вы можете жить в этом мире? Вам-то не чистят память, Таня!

Она пожимает плечами.

— Ко всему привыкаешь. Это знание помогает избавиться от иллюзий. Раскрывает возможность дышать полной грудью. Мы бессмертны, Юджин. В каком-то смысле. Мы живем вечно — дети неугомонного разума.

Я усмехаюсь.

— Чудовищно. Все наши чувства — обман? Мы просто тени, вечные статисты? Тогда мы вовсе не бессмертны, Таня. Мы просто обновляемые декорации. И как же тогда любовь, верность, честь, дружба, подлость?

— Любовь? Любовь? — блондинка отчего-то хищно раздувает ноздри. Глаза ее — глаза тысячелетнего существа, которое уже ничто не может удивить, — горят гневом и презрением. — Вы идиот, Юджин. Вы просто наивный идиот. Нет никакой любви и никогда не было. И подлости. И чести. Это все выдумки. Приемы, придуманные для разнообразия игры. Есть только целесообразность.

Она глубоко вздыхает. Неожиданно встает и пересаживается ближе.

— Я могу вас задушить, — зачем-то говорю я. Краем глаза вижу шевеление у входа — охранники напрягаются и перемещаются ближе.

— Значит, так по сценарию задумано, и ничего с этим не поделаешь, — отмахивается она. Глаза ее внимательно исследуют мое лицо. Она тихо говорит: — Любовь. Вашей Мишель-Мари больше восьмидесяти лет, дорогой. Она уже не помнит, сколько раз она испытывала эту вашу любовь. Она сбилась со счета от бесконечных процедур омоложения. Вы слишком долго общались с чокнутым роботом, Юджин. Наш мир далеко не так полярен, как вы думаете — он гораздо сложней. Когда вы пройдете процедуру очистки, вы забудете про эти глупости. Вам повезло, вы теперь обеспеченный человек. Вы будете счастливы. Может быть, мы даже привлечем вас в качестве участника. У вас редкий талант. Разве что придется выбросить из головы все эти бредни про Систему, контролирующую наш мир. Ее нет. Ничего этого нет.

— Представляете, Таня, — громко говорит Мишель из-за стола. — Юджин отдал за мое лечение жемчужину стоимостью в пару десятков миллионов! За пару упаковок вакцины! Такой широкий жест!

— Я вам говорила, дорогая: мы гарантируем настоящие чувства, — не оглядываясь, отзывается блондинка. — Вот они. Любуйтесь, — заканчивает она устало. Встает. Растирает побелевшие запястья: она слишком сильно сжала их во время неожиданной вспышки гнева.

— Таня!

— Ну что еще, Юджин? — оборачивается она. — Вы меня утомили. Процедура через полчаса, потерпите.

— Скажите, я действительно был ранен на Джорджии?

— Вы так ничего и не поняли. Конечно, вы были ранены. Конфликт на Джорджии, 2372 год, нападение Союза Демократических планет. Так себе действо. Принц Джон развлекался. Никакой фантазии, не то, что у отца. Впрочем, для его возраста это простительно — ему всего семнадцать.

— Отца?

— Только не говорите, что вы не знаете, кто такой Император Генрих! Я вам все равно не поверю — ваши медицинские показатели в норме, — блондинка заметно оживляется. Глаза ее начинают блестеть. — Старина Генрих — гениальный игрок. У него целые империи под рукой. Союз Независимых Территорий, Земная Империя, Союз Демократических планет. И дочь ему под стать. Принцесса Криста обожает многоходовые гражданские войны. Несколько лет назад создала настоящий шедевр на Шеридане, и даже участвовала в нем в различных ипостасях. Представляете — ее вместе с фрейлинами однажды едва не расстреляли, когда она играла роль журналистки!

— Да уж. Весело, что и говорить, — скептически усмехаюсь я.

Таня приходит в себя.

— Впрочем, вам это трудно понять, — говорит она.

Стекляшки приходят в движение. Они с тихим звоном осыпаются, собираясь в узоры. Рябь пробегает по их поверхности, полируя многослойное изображение. Мир вновь приобретает ясность. Вот только стеклышек не хватает, чтобы сложить его до конца. А может, я просто не могу видеть так далеко. Император играет империями. Бог играет императорами. Верховный бог встряхивает галактики, как игровые кубики в стакане. Боги помельче комарами вьются вокруг его головы. Система тасует божественные иерархии, точно колоду потрепанных карт. Она есть. Она, словно в насмешку, говорит нам: вот она я! Просто молекулы в клетках огромного организма не видят целого. Им этого не дано. Случайное прозрение одной из клеток — меня, немедленно подправят какие-нибудь лейкоциты, вроде такой вот безупречной Тани.

— Последняя просьба, Таня, — слышу я свой голос.

— Бросьте паясничать, Юджин. Вы не приговоренный и вас никто не собирается казнить.

— И все же. Разрешите слетать на задание напоследок. Кто знает, когда еще придется.

Таня несколько секунд напряженно раздумывает.

— У меня ведь есть еще несколько оплаченных часов? — неожиданно вмешивается Мишель.

— Формально, ваш тур истекает через полтора часа, — подтверждает блондинка.

— Тогда он вполне может использовать реквизит, ведь так? Я прошу — разрешите ему.

— Хорошо, — пожимает плечами Таня. — Хотя это несколько противоречит инструкциям.

— Наверное, это часть чужого сценария, — язвлю я.

— Возможно, — говорит она. — И все же — постарайтесь не наделать глупостей. До процедуры коррекции памяти охрана имеет право стрелять на поражение.

На пороге я оборачиваюсь. Встречаюсь взглядом с Мишель. Взгляд ее напряжен и насторожен. Я слегка покачиваю головой. Нет, милая. Никаких упреков. Я просто люблю тебя, чертова кукла, хоть ты и годишься мне в бабушки. Удивление мелькает в ее глазах. Потом она отворачивается.

— Между прочим, Юджин, ваше решение дать бой Системе и способ борьбы с нею очень оригинальны. Ваши предшественники ограничивались бегством, — говорит мне в спину Таня.

Меня выводят в коридор.

Кен, сопровождаемый Пятницей, попадается мне на выходе из кают-компании. Пьян, как всегда. Топает с обеда.

— Здорово, чувак! — радуется он.

— Здорово, — отвечаю я. — Когда снова в Восьмой ангар?

— Не знаю точно. Через пару дней, кажется. Надоело мерзнуть до смерти, — жалуется он.

— Да. Собачья работа, — соглашаюсь я.

— У Пятницы барахлит правый передний привод. Представляешь, какая-то сволочь трахнула его палкой! Он таких денег стоит!

— Ты же знаешь: тут сплошные отбросы, не люди, — говорю ему успокаивающе.

— Точно. Будешь в машинном — забегай. Пропустим по стаканчику.

— Заметано.

В ангаре ничего не изменилось. Техники деловито мельтешат, готовя мой самолет. Пахнет озоном и морозом. Кислит во рту — где-то утечка топлива. Охрана остается у входа.

— Отойди-ка, парень, — говорит моему механику откуда-то взявшийся Ченг. — Это мой клиент. Я сам его обслужу.

И он протягивает мне распахнутый летный скафандр. Его тесные объятия так привычны, словно влез во вторую кожу.

— Все как раньше, сэр! — говорит Ченг, улыбаясь.

— Точно.

Ченг отгибает расстегнутый клапан своего комбинезона. Я вижу рукоятку боевого ножа, что торчит у него за поясом. Я понимающе киваю.

— Я распоряжусь — пусть подвесят парочку ракет. И дополнительный сухпай заброшу. Магазины для пистолета я сунул вместо воды. На первое время хватит. Заправки к аптечке в боковых карманах. Передавайте там привет от меня.

— Ладно. Нравится работа?

— Привык, — пожимает он плечами.

Ложемент охватывает плечи. Опускаю стекло шлема. Закрываю глаза. Представляю полоску моря под собой. Слияние. Я стою на коротких ногах-шасси, втянув короткие крылья-руки, в нос мой продето крепление тягача. И вот стыки палубы приходят в движение, мягко подталкивая меня в ноги. Я дрожу от нетерпения. Я жду толчка катапульты. Жду, когда бездонный мир распахнется передо мной.

— Капитан Уэллс, номер 93/222/384, командный статус подтвержден. Приветствую на борту, командир, — шепчет внутри спокойный голос…

Глава 50 Нельзя дважды войти в одну и ту же реку

Я-самолет падаю в атмосферу, вытянув перед собой длинные факелы из маршевых двигателей. Я впитываю черноту пространства. Осмысливаю и прогнозирую поведение сотен объектов — звезд, космического мусора на орбите, спутников навигации. Вслушиваюсь в десятки радиопереговоров. Принимаю данные о погоде в районе предполагаемой посадки, о перемещениях воздушных масс по курсу следования. Контролирую расход топлива, температуру наружной обшивки, скорость спуска, углы крена, тангажа, и еще чертову прорву показателей. Неосознанно вношу поправки, шевелю конечностью маневрового двигателя, выдерживая курс. Мои датчики — чуткие ноздри, жадно распахнутые навстречу утреннему ветерку. Ветер приносит с собой миллионы образов. Полупрозрачные образы-доклады сменяют друг друга, возникают на миг и тут же растворяются, смытые следующей картинкой. В последний раз. Этот ветер — в последний раз. И я дышу этим ветром, и не испытываю страха смерти. Стараюсь запомнить последние мгновения прошлой жизни. Сделать так, чтобы воспоминания о них были четкими и осязаемыми. Я надеюсь, мне удастся сохранить их. Ты поможешь мне, Триста двадцатый?

Молчание. Никак не могу привыкнуть к тому, что я теперь один.

Еще я думаю о том, что весь этот чертов мир — огромный корабль любви. А мы все — пассажиры на нем. Причем, по большей части, летим третьим классом. И каждый день, играя в любовь напоказ, мы отказываемся понять, что же это такое на самом деле. Иногда нам требуется всего ничего — просто открыть глаза и повнимательнее осмотреться. Чтобы заметить, что с нами что-то не так. Остановиться на мгновенье. Плюнуть на ежедневную муравьиную суету. Почувствовать, чем дышим. Посмотреть друг другу в глаза. Оказывается, все, что нам так необходимо, совсем рядом. Дыхание близкого человека. Помощь, которой не ждешь. Нежность, от которой захватывает дух. Просто мы не хотим этого замечать. Или стесняемся.

Система изменила нас. Вытравила из нас душу. Быть одушевленным теперь — признак твоей слабости. Видеть в любви не только кувыркание на смятых простынях — непозволительная глупость, вызывающая смех и недоумение у более успешных и продвинутых. Ты словно говоришь всем: я живой. И сам стесняешься сказанного. Так уж вышло — мы стали холодны, расчетливы и циничны. Нас укутали в броню. Броню из правил и условностей. Сплав из законов и политкорректности.

Нас научили гасить свою страсть к жизни так искусно, точно у каждого внутри завелось по маленькому боевому роботу. Хотя нет. Боевой робот умеет не только убивать. Он свободен от налета нашей цивилизации. Не обучен мыть руки перед едой и не знает, что приятного сказать красивой женщине перед тем, как уронить ее в койку. Его действия — следствие его решений. Ясных и четких. Он умеет любить так же бесхитростно и преданно, как и разрушать. И отдается этому чувству не менее увлеченно, чем стрельбе. Не стесняясь говорить то, что думает. Потому что не боится быть увлеченным и откровенным. Быть живым для него — не недостаток. Высшее счастье. И еще — он никогда не стреляет без крайней необходимости. А начав драку — доводит ее до конца. Я даже вот как думаю: будь внутри у каждого из нас по боевому роботу — мир враз стал бы другим. И Система никогда не смогла бы взять верх над нами. Представляю, как было бы здорово однажды — щелк! — и заменить нас на эти простые и бесхитростные существа. Стереть с вежливых лиц радостные улыбки, за которыми нет радости. Смыть с душ торопливое желание помочь, потому что так принято. Выключить надоевший до оскомины лейтмотив «это не мое дело». Забыть про ложь и подозрительность. Снова стать теми, кем нас создала природа. Существами, способными любить. Так я думаю. Ну а я — сами знаете кто. Мысли мои похожи на мельтешение термитов в темноте. Так что вы не обращайте внимания на мою болтовню.

И еще я тоскую по Триста двадцатому. Этот язвительный зануда стал моей частью. Что бы там с ним не сотворили. И сейчас мне кажется, будто я потерял лучшего друга на свете. Который не предавал меня, несмотря ни на какие предназначения. Может быть даже, я потерял самого себя.

— Будущее Земли — Красному Волку.

— Да брось ты этот маскарад, Милан! Говори по-человечески.

— Как скажешь, чувак. Пора возвращаться. Порезвились, и хватит, — Милан лениво растягивает слова. За десятки тысяч километров я чувствую его спокойную улыбку.

Я отключаю канал управления. На всякий случай. Корректирую снос. Черная клубящаяся муть снизу постепенно заслоняет кормовые экраны. Голос Милана бьется внутри.

— Юджин, не дури. Давай назад. Что ты там рассчитываешь найти? Внизу все так же, как и здесь. Только воздух испорчен. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

Мне вдруг становится интересно.

— Кто это сказал?

— Что именно?

— Про реку.

— Это? — в голосе Милана растерянность. — Какой-то парень по имени Гераклит.

— А он тоже у вас работает?

Напряженная пауза. Пелена облаков все ближе.

— Этого нет в базе, — наконец, отзывается Милан. — Нет, пожалуй.

— А где?

— Наверное, где-нибудь у конкурентов. Недостаточно данных.

Я-человек разочарованно вздыхаю. Милан у своего пульта — тоже.

— Перехват управления, — докладывает самолет.

Не может быть! Я же отключил канал внешнего управления!

— Отмена команды! Продолжать снижение! — беззвучно кричу я.

— Приоритет внешней команды выше приоритета пилота. Отключаю командный интерфейс.

— Подожди!

Крик мой гулко отдается в ушах — я просто кричу себе под нос, в стекло шлема. Я вырван из окружающего космоса, выдран с мясом, как сгоревший провод. Вокруг темнота, едва разбавленная свечением тусклых индикаторов. Я чувствую, как машина увеличивает тягу, безжалостно сжигая топливо. Покряхтывает гравикомпенсатор, борясь с перегрузкой. Дрянная система — мне все равно трудно дышать. Последний мой бастион рассыпается под ногами. Мое путешествие подходит к концу. Я покорно лежу — плотно упакованный сверток горячей протоплазмы, жду, когда утихнет дрожь ложемента. Когда накатит сначала невесомость, а потом легкая тошнота. Пара мгновений тошноты означает переход в поле гравитации базы. Старой списанной развалины со странным названием «Будущее Земли».

Когда фонарь кабины поднимается вверх, левую руку снова дергает.

Я смотрю на потную ладонь и вижу у основания ладони короткое слово на староанглийском.

«Жди», — сообщают мне неровные фосфоресцирующие буквы.

«Принято», — мысленно отвечаю я.

Почему-то я уверен, что меня слышат.

Глава 51 Утренний чай с молоком

Утреннее солнце заставляет меня щуриться. Обожаю, когда оно стоит так низко! Я вытягиваю ноги и откидываюсь в большом плетеном кресле, чтобы теплые лучи коснулись кожи под подбородком. Мне нравится просыпаться пораньше и, сидя на открытой террасе, пить чай с молоком. И с капелькой выдержанного коньяку. Смотреть на то, как исчезают остатки тумана над рекой. Сама река почти не видна, скрытая крутым склоном холма, на котором стоит мой дом. Виден лишь туман — длинная молочно-белая лента, огибающая холм и растворяющаяся в сосновом лесу на противоположном берегу.

Легкий ветерок шевелит листья в саду, сушит остатки росы, сдувает пар над моей чашкой. Напитывает воздух ароматами влажной хвои и лесной подстилки. Босым ногам приятно прикосновение нагретого солнцем пола. Между прочим — из натурального дерева. Я вполне могу позволить себе такую роскошь. Все знают: Император неплохо заботится о своих отставных офицерах. Тем более — о ветеранах войны. Я как раз такой ветеран. Человек, до конца исполнивший свой долг и списанный по состоянию здоровья. Может, слыхали — Джорджия, 2372 год? Хотя, откуда — про это не очень много говорили по визору. Впрочем, неважно. Важно то, что я вполне могу позволить себе и этот уютный домик в зеленом пригороде, и простые радости жизни, вроде регулярных процедур омоложения, благодаря которым я останусь таким же подтянутым самцом и в сорок пять, и в шестьдесят. И еще я понимаю толк в хорошем коньяке, снаряжении для подводной охоты и морской кухне. Время от времени очередной благотворительный фонд с длинным непроизносимым названием переводит на мой счет довольно крупные суммы.

Жизнь прекрасна.

— Доброе утро, Юджин! — на террасу выходит Шейла — клубная девушка, с которой я познакомился вчера на какой-то крутой вечеринке. Шейла зябко кутается в мой купальный халат. Усаживается напротив меня, спиной к саду. Копируя мою позу, вытягивает ноги. Чудо, а не ножки, скажу я вам. Шейла вообще молодец. Умелая, но не развращенная, красивая, но не смазливая. В меру опытная и в меру стеснительная. Легко поддерживает беседы на любые темы. Внимательно слушает меня, когда я немного перебираю с коктейлями, дает выговориться, прежде чем рассказать о том, какая музыка ей по душе. И о выставке настенных граффити двадцать первого века. О скандальной вечеринке с участием известного художника, имя которого я тут же забываю. И о своем погибшем муже, который, вероятно, никогда не существовал в природе. И о единственном ребенке — сыне, растущем без отца. Сын мечтает стать летчиком. Все дети в возрасте пяти-семи лет мечтают стать летчиками. Не понимаю, что хорошего — летать с чипом в башке, превращающим твое тело в деталь самолета?

Шейла знает, как вести себя, чтобы веселый вечер с танцами незаметно перетек в спокойный, обстоятельный, в меру горячий, достаточно раскованный, немного дежурный и ни к чему не обязывающий секс. После которого так здорово засыпать, обнявшись, и никакой неловкости утром. Мы просто приятно провели время. К тому же — у нее сын. Это здорово, прикрыв глаза, наблюдать, как тебе отдается такая женщина. Но сын — это дополнительная ответственность, не позволяющая ничего больше, чем радостное узнавание друг друга на очередном пати. Возможно, даже легкий поцелуй и «рад тебя видеть, дорогая». И Шейла прекрасно знает правила. Она вообще — прелесть. Самое главное — она не храпит во сне.

Сейчас мы поболтаем немного, я угощу ее своим фирменным чаем. Возможно, мы даже успеем кое-что перед тем, как она сядет в такси и укатит в свой кондиционированный офис на пятидесятом этаже. Она, конечно, шепнет мне на прощанье с озорной улыбкой: «Знаешь, ты настоящий бык». Или еще какую-нибудь невинную глупость. А я ей в ответ: «У меня никогда не было такой красивой женщины». Это вранье по утрам входит у меня в привычку.

— Представляешь, Филодор с тебя весь вечер глаз не сводил. Будто узнал, но никак не мог вспомнить, где тебя видел, — весело говорит Шейла.

— Хочешь чаю, милая? — спрашиваю я. — Мой фирменный рецепт. Треть горного зеленого с Нового Конго и настоящий листовой с Кришнагири. Плюс корень шиповника и натуральное свежее молоко.

— Звучит заманчиво. Только от молока полнеют.

— Ну, тебе это точно не грозит, — улыбаюсь я.

— Льстец. Так откуда этот заезжий павлин тебя знает?

— Откуда мне знать? — пожимаю я плечами. — Терпеть не могу музыку. А его блеянье — в особенности.

— А помнишь, как музыкант из его группы, ну, черный такой, огромный, все порывался с тобой спеть? Все просто покатывались со смеху, когда он начинал играть на своей губной гармошке. А ты так забавно ему подпевал!

— Правда? — наигранно удивляюсь я. Я всегда помню, что со мной происходило, как бы пьян ни был накануне. Но иногда полезно сделать вид, будто ничего не знаешь.

— Такая грустная мелодия — ужас! И ты нес под нее какую-то тарабарщину.

— Чего спьяну не сотворишь, — неопределенно говорю я.

— А помнишь, как он тебя называл?

— Как?

— Волком! — Шейла смотрит на меня с выжидательной улыбкой.

— Эти лабухи — у них мозги набекрень. Особенно, как дорвутся до выпивки, — рассеянно отзываюсь я.

— Да? — разочарованно хлопает ресницами моя гостья. — Странно… Ты на это откликался…

Беспилотное такси на воздушной подушке с мягким гудением подплывает к живой изгороди. Прощаемся на кирпичной дорожке в окружении роз и побегов декоративного тростника. Шейла легонько целует меня в щеку.

— Ты настоящий дикарь, — шепчет она.

— У меня никогда не было такой… — ну и так далее.

Оставшись один, сажусь разбирать вчерашнюю почту. Тоже своего рода ритуал. Солнце насквозь просвечивает голубоватый куб голограммы. Объемные цветные значки внутри него искрятся от прикосновения горячих лучей. Кроме вороха рекламных предложений и каталогов ненужных вещей, в очередной раз получаю приглашение на какой-то сногсшибательный тур. Все как всегда — натуральные ощущения, искренние переживания, незаметный и великолепно обученный персонал. Эти предложения поступают мне регулярно. Чем больше размер моего банковского счета — тем чаще. Будто кто-то (или что-то?) задался целью выманить меня из моего уютного гнездышка. Выдернуть из круга пустопорожних знакомств, шумных вечеринок, купаний в прозрачной океанской воде. Иногда эти предложения пробуждают во мне любопытство. «Необходимость скрываться от своих врагов на диком острове, среди страшных джунглей, пытающихся вас убить. Нешуточная борьба за свою жизнь. Естественное течение событий, зависящее только от вашего мужества. Романтика неожиданных знакомств и восхитительный секс на лоне природы. Гарантируются натуральные чувства. Реальная возможность умереть». И объемные рекламные сценки, от просмотра которых начинает свербить в чреслах и учащается пульс. Наверное, стоит как-нибудь попробовать. Я вполне могу себе это позволить. Они ведь все равно добьются своего. Когда-нибудь. Не сейчас. Сейчас я возьму полотенце и спущусь к реке. Буду плавать до изнеможения, борясь с прохладным течением. До самого завтрака. А во время завтрака буду думать, на что потратить сегодняшний день.

Иногда, когда я остаюсь в одиночестве, я подношу ладонь к огоньку ночника и разглядываю короткое слово на своей ладони. Татуировка у основания большого пальца исчезает после очередной процедуры омоложения, но через пару недель светящиеся буквы проявляются вновь. Не знаю, как Триста двадцатый умудрился это провернуть, но своего он добился. Я жду.

Если понадобится, я буду ждать этого незнакомого парня с русской фамилией вечно.

Мне есть, что ему сказать.

Конец.

Игорь Поль НОСТАЛЬГИЯ

Часть первая ЦЕПНЫЕ ПСЫ

–1–

Над нашей наспех выдолбленной траншеей, где мы сидим на корточках, прижавшись спинами к стене из сухой красноватой земли, летают рои рассерженных насекомых. Поверх брустверов, едва не задевая их осыпающиеся края, сердито гудят трассы очередей из пулеметов пятидесятого калибра. Мы пьем из мягких фляжек теплую воду и молимся своим богам, у кого они еще остались. И под адский грохот начавшейся артподготовки мы засыпаем сном праведников, и все, как один, видим один и тот же цветной сон. В этом сне мы, сосредоточенные и целеустремленные, как муравьи, бежим к блиндажам, кое — как укрытым рваными маскировочными сетями. В мутной полутьме мы выхватываем из ящиков штурмовые винтовки, набиваем подсумки магазинами, и торопливо, на бегу, цепляем к амуниции штык — ножи и саперные лопатки. Во сне нам совсем не страшно — ведь это все не по — настоящему, мы выбираемся на бруствер и сноровисто перебегаем на первый — третий к рубежу атаки, не обращая внимания на грохот разрывов и рев штурмовиков над головами. Мы видим вокруг на сотни метров, прямо сквозь жирный дым и напалмовые сполохи. Мы слышим шорох мышей в подвале разбитого дома по соседству. Мы получаем инструкции по дешевым маломощным переговорникам и знаем наперед, что будет с нами в ближайший час. И с падением последней мины впереди, мчимся в атаку, прыгая по исковерканной взрывами палубе, стреляя на ходу в скелеты зданий, часто припадая на колено, чтобы выпустить заряд из подствольника. Во сне мы — снова настоящие морпехи, безбашенные убийцы, затычки в каждой дырке, море по колено. Мы бежим прямо на дульные вспышки, навсегда спотыкаясь о трассеры, перепрыгивая через убитых, не обращая внимания на огонь снайперов. И чем ближе к нам оскаленные каменные морды, тем яростнее мы бежим, и вот уже в груди поднимается жгучая волна, и она гонит нас по разрушенным лестницам вверх, и мы швыряем гранаты в обугленные оконные проемы и стреляем в упор по маленьким фигуркам, которые поднимаются нам навстречу из черных глубин, не разбирая толком, кто перед нами. «У — бей у — бей у — бей у — бей» — стучит в наших головах тяжелый ритм. В упоении мы кидаемся наперерез струям свинца, мы вопим без слов, перекрывая выстрелы дикими криками, и сыплем впереди себя длинными очередями, а когда пустые магазины отлетают в стороны, мы бросаемся в рукопашную и разбиваем приклады наших неженок М160 о чьи — то хребты и головы. Мы чувствуем вкус металла во рту от своей и чужой крови. Мы растекаемся по перекошенным плитам коридоров неудержимой волной, мы выхватываем штыки и лопатки и в слепой ярости режем и кромсаем, топчем еще живых, стремясь достичь того, что горит в наших мозгах пульсирующей красной линией. И когда достигаем, то нас не стронуть с этой линии даже танком. Прячась за разбитые кровати, перевернутые шкафы и почерневшие подоконники, мы вцепляемся в эту линию зубами. И один за одним докладываем о выполнении задачи. И нам так жаль, что приходится уходить, оставлять эту волшебную границу, но уже закованные в броню дружественные фигуры сменяют нас, и вновь хлопают минометы, заволакивая улицу дымом и пылью, и беспилотники с ревом и свистом сваливаются сверху, обрушивая половинки домов и, как соломинки, раскидывая стволы деревьев в сквере.

Мы возвращаемся обратно, обходя немые фигуры, подбирая своих ненастоящих раненых и невзаправдашних убитых. И бронированные фигуры больно хлопают нам по плечам и спинам и что — то шевелят губами из — под поднятых лицевых пластин. Но мы не можем разобрать ни слова, наши уши настроены только на сигналы наушника, и мы равнодушно обходим сияющих великанов и спешим почистить оружие и вновь уложить его в зеленые ящики. Ведь мы получили команду «отбой», а даже во сне мы привыкли выполнять все полученные команды. Нам даже доставляет удовольствие выполнять их, ведь это все не на самом деле, и сами мы — ненастоящие.

Двое морпехов преграждают мне путь. «Дружественные цели» — шепчет голос внутри. Я обхожу их по большой дуге, но морпехи упрямы. Они тянут меня к себе. Они что — то кричат мне, и мне кажется, что я слышу их крик, словно придушенный подушкой. «Садж! Трюдо!» — орут мне на ухо, но я ухожу прочь, потому что выбился из графика и потому что внутри что — то болезненно отзывается на эти крики.

А затем мы снова просыпаемся внутри траншей, и запоздалый ужас наваливается на нас. И мы тихо скулим, скорчившись на замусоренной земле, сжав головы грязными руками со сбитыми в кровь ногтями. И мы никакие не морпехи, мы больше недостойны этого звания, нас лишили права называться так, потому что мы — оставшиеся в живых бойцы роты «Альфа» третьего дисциплинарного батальона Имперской миротворческой группировки, планета базирования Шеридан.

–2–

Мою подругу зовут Ника. Она моложе меня почти на двадцать лет. Целеустремленная, как пуля, с длинными ногами и потрясающе вылепленным лицом, Ника звонит мне в офис и спрашивает своим прерывистым контральто, при звуках которого у меня сладко щемит в груди: «Ив, чего бы ты хотел на ужин?»

Ее лицо среди разбросанных папок с бумагами, мерцающего голодисплея, прозрачных макетов оборудования, кучки сувениров вокруг чашки с остывшим кофе, словом, среди бардака, царящего на моем столе, выглядит, словно неземное видение. Она с улыбкой ждет, склонив голову набок и рассматривая меня своими умными, чуточку ироничными глазами, пока я откинусь на спинку кресла и с хрустом потянусь, закинув руки за голову. Что поделать, я никогда не отличался воспитанностью. То, что мне всегда везло с женщинами, скорее следствие моей дикой необузданности, чем умения сознательно подать себя в выгодном свете.

— Тебя, моя сладкая, — наконец, мурлычу я, нимало не греша против истины. Нику просто невозможно не хотеть, даже если ты дал обет безбрачия и у тебя не все в порядке с осуществлением желаний.

— Ну, кто бы сомневался, — улыбается Ника. — А на столе?

— И на столе, — отвечаю я, смеясь.

— Ну, тогда я закажу свинину в китайском ресторане. Ужасно соскучилась по острому мясу.

— Дорогая, я оскорблен до глубины души! — возмущаюсь я. — Ты соскучилась по банальной свинине! Я ожидал, что ты скажешь что-то вроде «жду — не дождусь, когда ты вернешься», или «мне без тебя грустно», или, на худой конец, «я по тебе скучаю»!

Ника хихикает и показывает язык.

— Сначала ужин. И вообще, ты поразительно однообразен! Есть ведь интересные вещи и кроме секса.

— Например? — притворно удивляюсь я.

— Например, автомобильная выставка в Паблик-Сити. Отличная тусовка, много музыки, бесплатного вина и нужных людей.

— Милая, ты же знаешь — любым полезным контактам я предпочту часок-другой в твоем обществе. Тет-а-тет.

— Увы, дорогой… Именно поэтому твой бизнес — скорее хобби, чем средство для зарабатывания денег. Если бы ты меньше времени барахтался в постели, мы бы уже ездили на «корвете-элит».

— Что есть, то есть, дорогая, — нимало ни смущаясь, отвечаю я, — Но меня уже поздно перевоспитывать, верно?

— Наверное, за это ты мне и нравишься. В мужчинах редко встречается постоянство. До вечера, ненасытное чудовище! — Ника посылает мне воздушный поцелуй.

— Я тебя люблю, — успеваю я сказать гаснущему лицу.

Звонок Ники отрывает меня от приятного занятия. Сидя за компьютером, я подсчитываю прибыль от крупнейшей в истории моей фирмы сделки. Пятнадцать лет подряд, день за днем, мухой о стекло я безуспешно бился в своем крохотном офисе с хроническим невезением, а попросту говоря — с собственной ленью и неумением вести дела. Пятнадцать лет жизни, когда я едва сводил концы с концами, делая хорошую мину при плохой игре, мило и победно улыбаясь соседям и банковским клеркам, излучая уверенность, которой в помине не было. Бесконечная череда закладных и банковских векселей, постные лица поставщиков, открывающих мне товарный кредит, не менее постные лица фермеров и управляющих мелкими фермерскими хозяйствами — моих клиентов, делающих вид, что оказывают мне большую услугу, покупая у меня запчасти к сельхозоборудованию по баснословно низким ценам. И вот, наконец, удача. Каким-то чудом я сподобился выиграть тендер на поставку партии запасных частей одной из крупнейших сельскохозяйственных компаний Английской зоны — холдингу «TRI». Бессонный месяц, хождение по банкам, получение долгожданного кредита под обеспечение сделки. И вот завтра, строго по графику, я приступаю к отгрузке товара. По самым скромным подсчетам, после уплаты налогов, расчетов с банком и поставщиками, после выплаты жалования и премий персоналу, после погашения задолженностей за аренду земли и еще целой кучи выплат, у меня еще остается около шестидесяти тысяч кредитов. И никаких долгов! Я даже зажмурился, стараясь представить себе, каково это — жить без долгов. Новые программы товарного кредитования и новые входные цены — я автоматически перехожу в другую категорию клиентов, плюс перспектива постоянного сотрудничества с «TRI». Жизнь преуспевающего мелкого дельца. Ну и дела. Ника определенно приносит мне удачу.

Считать прибыль до завершения сделки — дурная примета. Я суеверен, как колдун вуду, жизнь научила меня осторожности. Я отталкиваю от себя клавиатуру и иду остудить голову. Весело напевая, спускаюсь из офиса — небольшого стеклянного пузыря под крышей склада, — на ходу оглядывая сверху ровные ряды ящиков, которыми склад уставлен так плотно, что почти не остается места для обязательных по требованиям пожарной инспекции проходов между штабелями. Боком протискиваюсь между ними, стараясь не задевать лоснящиеся свежей краской надписи «Сельхозоборудование Трюдо». Трюдо, это моя фамилия. Согласен, глупое название. Совершенно не звучное.

— Сегодня еще вернетесь, сэр? — хмуро интересуется из своей выгородки у входа Фред — пожилой охранник, портящий мне настроение своей постной физиономией вот уже пять лет.

— Не знаю, Фред, возможно, — с улыбкой отвечаю я. Сегодня у меня такое настроение, что даже вечный скептик и недоверчивый зануда Фред не способен его испортить.

— Хорошо, босс, — кивает охранник и, отворачиваясь, смотрит в сторону, словно меня тут уже нет.

— Повнимательнее, Фред. Не спи. Если что — дави на кнопку, а там разберемся. Сам видишь, что у нас тут, — говорю я для порядка (хоть какой, а все же босс) и киваю на стену ящиков.

Фредди не удостаивает меня ответом. Снова молча кивает, по-прежнему глядя в сторону. Как всегда, считает меня неудачником и пустышкой. Хотя это никак не мешает ему каждый месяц получать из моих рук жалование.

–3–

Мой склад снаружи — просто списанный вертолетный ангар с полевого аэродрома, купленный по случаю через бывшего сослуживца. Легкие листы из ребристого пластика, должным образом уложенные вокруг полукруглых шпангоутов, и ничего больше. Дешево и функционально. Ярко-оранжевая краска придает ему футуристический вид и приятно контрастирует с зеленью кипарисов, выстроившихся вдоль шоссе номер семь.

Запрыгиваю в ослепительно белый «форд-секундо» с открытым верхом, шикарную с виду тачку, которую при желании можно выдать за прихоть богатого коллекционера раритетных машин. На самом деле я купил ее за бесценок на распродаже аварийных автомобилей. Лихо подруливаю к водородной заправке — бело-синему сооружению по соседству. Взмахом руки приветствую улыбчивую заправщицу. Молодая женщина — Марта, кажется, весело машет мне рукой в ответ.

— Привет, соседка! — кричу я через поднятый верх. — Мне полный.

Пока ферма заправщика присасывается к машине, успеваю перекинуться с Мартой парой ничего не значащих фраз. Она по-соседски угощает меня колой, такой холодной, что начинает ломить зубы. Жужжащий жучок камеры наблюдения пролетает над нами и Марта, улыбнувшись на прощание, срывается с места. Мелькая своим симпатичным округлым задиком, затянутым в бело-синий фирменный комбинезон: раз-раз, раз-раз, синий-белый, синий-белый, она спешит к следующему клиенту — здоровенному двухэтажному рейсовому автобусу.

Движение на шоссе сегодня не слишком плотное, так что я решаю рискнуть и веду «секундо» вручную. Нет ничего лучше ощущения скорости, когда машина чутко отзывается на прикосновение к педали. Я обгоняю тяжелый трейлер, подрезаю истошно сигналящий семейный «крайслер» и вырываюсь на скоростную полосу. Движок утробно урчит, разгоняя обтекаемую торпеду до разрешенных двухсот сорока километров. Встречный ветер шелестит над моей головой тугою волной. Я обожаю скорость и с удовольствием добавил бы еще, но чертова автоматика, настроенная на ограничения округа, ненавязчиво душит мой порыв — педаль вдавливается в пол вхолостую, без видимого эффекта. Редкие перелески — жалкие остатки некогда царящих тут субтропических джунглей, пролетают мимо, чередуясь с невысокими зелеными холмами и яркими пятнами рекламных щитов у обочины. Крохотные озерца с голубой водой брызжут в глаза солнечными искрами. Шоссе уходит к горизонту ровной, идеально прямой струной, автоматы четко выдерживают положенную дистанцию между машинами на соседней полосе так, что кажется, будто все они едут на параде, и все вокруг такое яркое, зеленое, чистенькое, подстриженное, прямо-таки до невозможности лубочное, так что я невольно давлю в себе порыв швырнуть за борт пустую банку из-под колы, чтобы хоть чем-то разбавить неестественность пейзажа.

Впереди, среди холмов, возникает и ширится белая полоска, она быстро превращается в нестерпимое сияние, которое, по мере приближения, начинает переливаться всеми цветами радуги. Зеркальный город полностью оправдывает свое название. Я с сожалением касаюсь сенсора автопилота.

— Конечная точка — бар «Треска», — говорю я машине. Скорость сразу падает, мы сходим с крайней полосы и плавно вливаемся в поток законопослушных граждан.

Через пять минут я уже качу в плотном уличном потоке по многоярусным развязкам Зеркального.

— Мне как обычно, Сэм, — говорю я бармену, усаживаясь на высокий вертящийся табурет.

Бармен, крепкий пожилой еврей по имени Самуил, с улыбкой кивает мне, наливая бокал своего чудесногохолодного светлого пива. Настоящего, сваренного из ячменя и хмеля, а не пойла, синтезированного за час при помощи ведра подслащенной воды и брикета закваски из желтых водорослей. В баре пусто, лишь скучает у стойки с полупустым стаканом минералки в руке отчего-то грустная Лейла — девушка для плотских утех, да какой-то расплывшийся клерк за столиком торопливо поглощает жареного цыпленка. Лейла, почувствовав взгляд, с надеждой поворачивается ко мне, и смотрит вопросительно своими черными глазищами, но я с извиняющейся улыбкой качаю головой, и она снова грустнеет, утыкаясь в стакан.

Сэм включает визор, и я расслабленно потягиваю пиво, вполуха слушая умный спор трех парламентариев и одного лысого ведущего о том, что же на самом деле происходит в Латинской зоне и что, наконец, нужно сделать, чтобы эти чернозадые прекратили перебегать оттуда своими бесконечными тараканьими колоннами и не отнимали работу у добропорядочных граждан, и не насиловали наших женщин, и не похищали наших детей, и не взрывали наши машины, припаркованные у наших же магазинов, и не доставали всех своими гребаными идеями про какую-то волшебную Демократию, вместо того, чтобы пойти и заработать на кусок хлеба для своего выводка, и не висели гроздьями на наших шеях, не заваливали мусором дворы и проезды в своих долбанных Латинских кварталах, не бросали банки с бензином в полицейские патрули, и не требовали от властей соблюдения их национальных традиций в местах их компактного проживания. В общем, все как обычно.

— Ну, и как тебе это? — кивает Сэм на экран.

Сэм — жуткий националист и патриот, после того, как ублюдки из НОАШ расколотили ему витрину во время празднования Дня Императора. Просто пальнули по ней из дробовика из окна какой-то колымаги, выразив, таким образом, свой протест. Самуил до сих пор не может понять, как соотносится витрина его забегаловки в недорогом районе с политикой Императора на новых территориях. Зато теперь он внимательно слушает всех этих лысых мудаков в галстуках, которые любят сделать вид, что говорят умные вещи и пекутся о благе народа, хотя их власти не хватает даже на то, чтобы запретить рекламу наркопива возле школ. И еще он принципиально не берет на работу латиносов.

— Да так как-то, — неопределенно пожимаю я плечами, — По барабану мне, ты же знаешь, дружище.

Мне действительно по барабану. Я вижу, как толпы худых черноволосых людей загаживают Зеркальный город. Мой город. Как ширятся Латинские кварталы и как раковой опухолью расползается оттуда трущобная дрянь. Как опасно стало показаться на улице в спальном районе, ночью, одному и без оружия. И как забитые, плюгавые латиносы в последнее время стали подозрительно организованы, наглы и предприимчивы. Но мне начхать на это, потому что от меня тут ни хрена не зависит. Эти болтуны из парламента Зоны могут трещать сколько душе угодно и сколько угодно могут устраивать показательные процессы над убийцами и террористами, частенько заканчивающиеся смехотворными приговорами, но реальной властью на Шеридане обладает только Император. Его право решать — казнить или миловать. И как казнить. Только ему подчиняется армия и Национальная гвардия. И я понимаю, что время разговоров уже давно прошло, но понимаю также, что у Императора длинные руки — очень много длинных рук, но всего одна голова. И если Император мне прикажет, я возьму штык поострее и посшибаю со смуглых шей эти гребаные кудрявые головы. Еще я понимаю, что думаю так потому, что я бывший морской пехотинец. Кто не служил, тот не поймет. И Сэму это объяснять долго, потому как он не служил, да и не хочется мне. Не хочется сидеть, и переливать из пустого в порожнее, как та четверка на экране. Поэтому я всегда отвечаю, что мне по барабану. Удобная такая формула. «Ты меня не трогай, и я тебя не трону». Я бы мог объяснить Сэму, что нужно делать. Это ведь так просто. Просто завести себе здоровенный такой дробовик, пятизарядную дуру полицейского образца. Набить ее патронами с картечью, и когда в следующий раз чернявый выродок врежет битой по твоей витрине, или выстрелит в нее из машины, схватить эту дуру, и разрядить ее ему вслед. И тогда из каждого бара, каждой парикмахерской, каждого мелкого офиса хлынет поток свинца и сметет с улиц эту шваль, и снова сделает ее незаметной и знающей свое место. Но Сэм — законопослушный гражданин. Ему проще нажать ногой тревожную кнопку, и полиция приедет, куда ей деться? — и пяти минут не пройдет, и устроит показательную погоню по всем правилам, и ни хрена не поймает, и уедет с чувством выполненного долга, а ублюдки с дробовиком приедут снова и с криками «Да здравствует Демократия!» и «Долой имперскую диктатуру!» бросят в дверь самодельную бомбу. И политики вновь будут говорить с экранов об эскалации насилия и о необходимости принять жесткие меры и применить санкции. С такими вот мыслями я и допил свою первую кружку.

— Сэм, включи чего-нибудь повеселее, — прошу я, и визор шарахает в зал гулким ритмом и запахом мускуса от извивающейся в танце полуобнаженной смуглой женщины.

Даже Лейла поднимает голову и заинтересовано разглядывает тропическую секс-бомбу. Я же беру вторую кружку и в три глотка осушаю ее наполовину. Смотрю на часы. Еще час — и можно ехать за Никой. Я представляю, как снова будет вечер вдвоем, она и я, а потом ночь, и от накатившего ощущения ее сильного тела мне хочется броситься в машину и забрать мою кошку из ее офиса прямо сейчас.

— А ничего, уютненько тут у вас, — звучит над ухом странно знакомый голос.

Я поворачиваюсь и нос к носу сталкиваюсь с сержантом Корпуса морской пехоты в нелепом штатском прикиде. С Эрнесто Фаром, или с Гусеницей. С Гусом, собственной персоной.

— Твою мать, Француз, — только и может сказать Гус, и мы крепко обнимаем друг друга.

В зеркальном отражении за стойкой я вижу, как на нас, двух обнимающихся здоровенных мужиков, исподтишка пялится допивающий кофе клерк за столиком. И Лейла тоже смотрит с нескрываемым любопытством. Она еще не поняла в чем дело, и мысль о том, что я скрытый гомик, для нее чрезвычайно нова и интересна.

–4–

— Гус, сволочь ты этакая, сколько лет мы с тобой не виделись? — интересуюсь я, усаживаясь за столик.

— Столько не живут, Француз, — весело скалится Гус. Отхлебывает пива, одобрительно кивает, глядя на кружку. — А ты изменился. Помягчел. Спишь вволю, потребляешь много овощей и злаков?

— Гус, хватит сленга, давай поговорим как люди. Я уже пятнадцать лет, как завязал.

— Это ты завязал, а я только что оттуда. И для меня это никакой ни сленг, чугунная твоя башка, — он снова отхлебывает пива, задумчиво щурится, — Пятнадцать лет… как время летит…

— Гус, ты как привидение. Я уж позабыл, нахрен, все. Все говно забылось, остались только какие-то размытые картинки. Помнишь, как мы жили в Марве?

— Совсем ты старик стал, Француз. А такой кабан был в поле… Хрена там помнить — дыра дырой. Только пиво там и хорошее, да девки недорогие. Я только вчера оттуда. И дерьма там сейчас — выше головы, — говорит Гус.

Некоторое время мы молчим. Гус сосредоточенно жует острый мясной рулет.

— Кто ты сейчас — штаб? — интересуюсь я.

— Да нет, бери выше. Воррент я.

Гус снова прикладывается к кружке. Я делаю Сэму знак повторить. Качаю головой.

— Служака, мать твою. Взвод дали?

Гус кивает.

— Альфа-три, первый третьего.

— Давно?

— Года три тому.

— Надо же, ты — и унтер. С ума сойти, — я никак не могу представить громилу Гуса в подофицерской форме.

Сэм приносит нам еще по кружке.

— Чем занимаешься? Женился, поди? — спрашивает Гус.

— Есть подруга. Закачаешься, какая, — хвастаюсь я, — Железками понемногу приторговываю.

— Не женился? А чего ж тогда слинял?

— Да как тебе сказать. Это сейчас все хорошо вспоминать. А тогда достала меня тупость эта. До печенок, — я кручу вилкой кусочек рыбы на тарелке, — И жена у меня была. И дочь есть, большая уже. Развелся лет пять назад.

— Тоже достало? — понимающе спрашивает Гус.

Я неопределенно киваю.

— Как был ты перекати-поле, Француз, так им и сдохнешь, — совершенно беззлобно констатирует Эрнесто.

Я удивлен. Такие отеческие нотки звучат в его голосе, что меня так и тянет выговориться. Это ж надо, как звание человека меняет.

— На самом деле, у меня все хорошо, — говорю я, словно оправдываясь. — Есть свое дело, правда, маленькое, есть где жить, с кем спать.

— Да не то это все, — заявляет Гус, жуя мясо, — Ты как был морпехом, так им и остался. А то, что слинял, ни хрена не изменило. Тут ведь у вас сложно все. Воля, блин. Что с ней делать-то? На хлеб мазать? Так масло повкуснее будет. Что, не так? Не надоело еще свободное предпринимательство? — последнюю фразу Гус произносит с издевательской гримасой.

— Знаешь, старик, а взвод тебя сильно изменил. Солиднее сделал, что ли… Нипочем бы не поверил тогда, что ты вот так говорить можешь. Тебя ж кроме драки и девок и не интересовало ничего.

— Я повзрослел, мать твою, — Гус склоняется ко мне. — А вот ты — постарел. Чувствуешь разницу, Француз? Но все равно, я рад тебя видеть. Просто чертовски рад. Это ж надо — как тесен мир. Захожу выпить холодненького в первую же забегаловку, и встречаю тебя.

— Наши-то где?

— Да кто где. Пораскидало. Взводный теперь уже комбат, подполковник. Сало в офицерскую школу свалил, белой костью заделался. Кто-то пенсию выслужил. Дарин облажался — на мину наступил. Закопали.

— На мину? На учениях что ли? — удивляюсь я.

— На Тринидаде высадку отрабатывали. Какой-то выблядок из местных самоделку на берегу установил. Дарин и вляпался. Ноги напрочь оторвало.

— Дьявол! — с чувством говорю я. — И до вас докатилось, значит?

— Что значит «и до вас»? — подозрительно спрашивает Гус. — С нас оно и началось. В колонны на марше стреляют. Тропы в джунглях минируют. В военном городке снайпер двух баб замочил. Среди бела дня. Из магазина шли.

— Я думал, только у нас такая каша, — качаю я головой.

— Она везде такая. И скоро будет еще круче. Все к тому идет, задницей чую. На Тринидаде часовые уже конкретно оборону держат. Стреляют там каждый день. Боеприпасы оттуда вывозят, склады чистят. Увольнения отменены. Тут еще попроще, у англиков. А у латинцев — полная труба. Ты в курсе, что у них набор запрещен? Больше оттуда ни одного рекрута. И всех, кто оттуда призвался, потихоньку перевели к черту на кулички. Независимо от заслуг и званий.

— Думаешь, заварушка будет?

— Тоже мне, тайна, — хмыкает Гус. — Однозначно будет. Все бы ничего, но эти их лозунги «Шеридану — демократическое правление» да «Долой имперских оккупантов»… Сам знаешь, Генрих и не за такое в пыль растирал.

— Давно пора, однако — задумчиво замечаю я.

Гус только молча кивает.

За разговором мы незаметно опорожняем несколько кружек. Приятное легкое опьянение охватывает меня. Я всегда был слабоват на спиртное. Бар постепенно наполняется народом. Голоса, смех, звон посуды и музыка начинают сливаться в неповторимый звуковой фон, присущий небольшим забегаловкам. За этим фоном я не сразу слышу трель коммуникатора. Ника. Я совсем забыл про нее.

— Ты где, чудовище? — спрашивает она.

Гус с любопытством косится на ее лицо.

— Я в «Треске», кошка, — говорю я с улыбкой, — Встретил старого друга.

— Познакомить, конечно, не догадаешься?

— Дорогая, это мой друг Эрнесто Фар. Уорент-офицер морской пехоты. Эрнесто, это Ника Шкловски… мой близкий друг.

— Рад знакомству, мисс, — склоняет стриженную башку Гус.

— И я рада, Эрнесто. Зайдете к нам в гости?

Все-таки Ника бесподобна. Откуда эта интонация у дочери мелкого имперского служащего? А эта улыбка?

— Увы, мисс, не сегодня. Через час я должен уехать. Мне очень жаль, — чопорно говорит Гус.

— И мне жаль, Эрнесто, — улыбается Ника. Поворачивается ко мне. — Ты заедешь за мной, чудовище?

— Через часок, дорогая.

— Я уж решила, ты меня бросил, — хихикает Ника. Улыбается Гусу и обрывает связь.

— Не дождешься, — говорю я, пряча коммуникатор в карман.

— Ну, все-таки жизнь твоя не так уж и пуста, — замечает Эрнесто.

— А то!

Оставляю Гусу свой номер. Беру с него обещание позвонить сразу, как только будет в Зеркальном.

— Слово! — божится Гус.

Я смотрю в его лицо. Продубленное солнцем, битое морским ветром и песком. На мощные желваки, на морщины вокруг глаз, на седые виски. Гус не то, чтобы сильно сдал, но стал как мореное дерево, что ли. В нем трудно узнать того, прежнего, молодого и бесшабашного Гусеницу. Трудно, но можно.

— Береги себя, унтер. Не подставляйся.

Он смеется в ответ. Глаза его серьезны.

— Да брось, Француз. За меня теперь в говно лезут тридцать лбов, типа тебя, только умнее. А я знай себе иду тихонько сзади и подсказываю, как не испачкаться. Все будет нормально.

Мы крепко жмем друг другу руки. Я расплачиваюсь за выпивку. Автопилот выводит машину в расступившийся уличный поток. Мне хорошо и грустно. Гус, старая ты сволочь… Как, однако, тесен мир…

–5–

— Мне понравился твой друг, — сообщает Ника, прижавшись щекой к моему плечу, — Он чем-то похож на тебя.

— Такой же старый? — уточняю я.

— Ты не старый. Ты зрелый, — возражает она. — Сколько можно повторять?

Я легонько прикасаюсь губами к ее лбу. Обвиваю рукой плечи. Ника закрывает глаза и тихонько улыбается.

— Маленькая лгунья.

«Форд» уверенно петляет по городским развязкам, приближая нас к дому. Многоцветные зеркальные башни возносятся к самым облакам. Отражаясь от полированных граней, вечернее светило яркими брызгами разлетается по соседним башням, снова многократно дробится и каскадами света сваливается на нас. Сколько живу в Зеркальном, все не могу привыкнуть к этой красоте. Свет слепит глаза и не дает увидеть ничего, кроме ярких разноцветных лучей, скрывающих грязные подножия великанов и многочисленные полицейские патрули вокруг. Огромные рекламные сполохи возникают в воздухе, манят, чего-то обещают, пронзают звучными аккордами, цветут улыбками и довольными лицами. Мы проносимся прямо сквозь них. Некоторые еще и пахнут: духами, пряностями, свежим морским ветром. Иногда банальным пивом или жареным мясом. Каскад запахов обволакивает нас, мы несемся сквозь соблазнительные ароматы, и запах волос Ники смешивается с ними.

Машина крутит стремительные спирали, спускаясь по огромному серпантину сквозь мешанину транспортных уровней. Автопилот выбирает кратчайший маршрут. Я редко включаю систему безопасности, не включил и сегодня, и теперь центробежная сила валит нас на мягкие подушки, дурачась, мы барахтаемся на них, пытаясь подняться и освободиться друг от друга, но машина закладывает очередной головокружительный вираж, и Ника снова, смеясь, утыкается мордочкой в мой бок.

Движок набирает обороты. Над нами опускается крыша, сразу отсекая шум ветра. Место, где мы едем, не считается безопасным, здесь могут бросить из окна в проезжающую машину бутылку или чего похуже. Просто так, без повода. Семидесятая улица, с первого по восемнадцатый уровни, широкой дугой охватывает южную границу Латинских кварталов. Тут нет рекламных голостендов и воздух пахнет отнюдь не пряностями. Цветная ароматная жизнь остается где-то вверху, почти невидимым отсюда пятнышком света. Останавливаемся на перекрестке, пропуская тяжелый мусоровоз. Рядом с визгом тормозит здоровенный открытый джип. Четверо смуглых парней, потягивая наркопиво, белозубо скалятся в нашу сторону. Взгляды их липкие, как патока, они похотливо ощупывают лежащую у меня на плече Нику.

— Сеньор, не хотите помыть машину? — издевательски спрашивает один из них, перекрикивая звуки заунывной аритмичной музыки.

Я молча отворачиваюсь. Игнорирую откормленного крысеныша. Под сиденьем у меня разрешенный к ношению короткий автоматический дробовик, и я неплохо умею с ним управляться. Левая рука удобно ложится на отполированную рукоять. Но разборки с местной, прикормленной бандами, полицией мне ни к чему. Чувствую, как напрягается на моем плече Ника.

— Все нормально, солнышко, не волнуйся — шепчу я ей.

— Папаша, отпусти дочку развлечься! — вопит другая образина. Глаза его совсем свело в кучу от принятой на грудь ударной дозы, он с хрустом мнет пустую банку и швыряет ее мне под колеса. Идиотское блестящее кольцо свисает с его ноздрей.

Отпускаю дробовик, выставляю руку в окно и показываю образине поднятый мизинец.

— Ты на себя в зеркало давно смотрел, урод? — спрашиваю я. — Сходи в зоопарк, там у макаки как раз течка.

Автопилот трогает вперед. Ускорение вдавливает нас в сиденья. Джип дымит лысыми покрышками, с ревом стартуя следом. Дружный мат озверевших обезьян быстро остается позади. Куда им тягаться с моим «секундо». Еще через десять минут мы вырываемся из мрачных глубин и летим вверх, навстречу цветному водопаду. Полицейский кордон на блок-посту тормозит нас, но усталый коп в темно-синей броне, сам явно из верхнего города, едва взглянув на нас с Никой, машет рукой — «Проезжайте, мистер».

Дома Ника кормит меня острым салатом из побегов бамбука и свининой в кисло-сладком соусе. Мы запиваем ужин легким вином. Я обожаю смотреть, как она ест. Маленькими кусочками, почти невесомыми. Еда словно тает у нее во рту. От вина губы Ники становятся такими сочными, что я, не в силах удержаться, склоняюсь через стол, и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, целую их.

— Дикарь, — смеясь, она отталкивает мою голову и сует мне в рот кусочек мяса.

— Вкусно? — спрашивает она с надеждой.

— Обалдеть! — с готовностью подтверждаю я и старательно жую, хотя меня с души воротит от китайской кухни. Но ради Ники я готов съесть любое национальное блюдо. На фоне того, что нас учили жрать на учениях в Корпусе — жареных на костре личинок да сырых змей, любая кулинарная прихоть моей кошки кажется детской шалостью.

Едва прожевав, Ника кричит домашней системе:

— Железяка, музыку!

— Не «железяка», а «жестянка», — поправляю я.

— Какая разница, она меня и так понимает, — и, подтверждая ее правоту, комнату заполняют гулкие рокочущие звуки. В этом году в моде какое-то подобие африканских ритмов. Не самый плохой вариант, надо признать. Года два назад молодежь тащилась от «природной музыки» — повизгивания и попукивания под аритмичные звуки инструмента, голос которого напоминает хрюканье лесного кабанчика.

Поужинав, поднимаемся на верхний ярус смотреть закат. Среди искусственных пальмовых аллей на крыше нашей башни прогуливаются парочки. В зарослях шумно резвится молодняк. Мы с Никой чинно, под ручку, подходим к стеклянному ограждению. Молча стоим, обнявшись. Море красно-зелено-желтого огня цветет вокруг нас до самого горизонта. Верхние ярусы еще брызжут яркими отражениями, но снизу к ним уже подбирается чернильная тьма. Зрелище тонущего огня гипнотизирует даже меня, закоренелого циника.

–6–

Ника уютно посапывает рядом, свернувшись калачиком. Водопад ее волос разметался по подушке. Слабенький свет ночника усиливает черными тенями ее рельефные выпуклости и впадинки. Моя кошка не любит спать в темноте. Я лежу рядом, голова на локте, и любуюсь ее совершенными формами. Тело еще ощущает ее горячие прикосновения. Пряный запах недавнего секса щекочет ноздри. Ника не любит принимать душ после этого. «Я хочу чувствовать наш с тобой запах. Он такой настоящий», — сказала она год назад, после нашей с ней первой близости. Я ласкаю взглядом ее матовую кожу, глаза спускаются вниз, на ее чудные округлые бедра, на согнутые в коленях и поджатые к животу длинные, тонкие в кости ножки. И волна желания снова бродит во мне, словно я сбросил с себя лет двадцать, и мне хочется прикоснуться губами к ее розовому соску, и почувствовать ее трепет, и ощутить во рту ее жадный язычок. Но мне так жаль ее будить, мою хрупкую фарфоровую статуэтку, мою приносящую удачу дикую кошку, и я молча любуюсь ее телом и мечтаю, как она, сладко потянувшись, поцелует меня завтра утром.

Мне не спится. Гус не идет из памяти. Стараясь не разбудить Нику, я осторожно перекатываюсь на спину, закидываю руки за голову, и, прикрыв глаза, тихонько рассматриваю свои черно-белые картинки. Память возвращает меня в Корпус. Черт возьми, неужели это было со мной? Десять лет, от звонка до звонка. Когда-то я мечтал вырваться из однообразной военной рутины. Гус всколыхнул во мне что — то, что, как я думал, давно усохло за ненадобностью. Вспоминаю, как пытался улететь с Шеридана после увольнения. Устроившись в гостинице, три дня я не мог заказать билет — мне вежливо отвечали, что система бронирования временно недоступна. Затем, смекнув, что дело нечисто, я поехал в порт, где купил билет на грузопассажирский рейс, который отправлялся через сутки. И надо же было такому случиться, что на следующий день мое такси сломалось по дороге в порт и диспетчер не смог найти мне свободной машины. Челнок взлетел без меня. И началось. В автобусах, следующих в порт, не оказывалось свободных мест. Бюро проката, все, как одно, не выдавали мне в аренду автомобиль, мотивируя это тем, что я не гражданин Шеридана. Диспетчеры такси извинялись и сообщали, что не могут выполнить мой заказ ввиду непредвиденных обстоятельств. Авиакомпании сообщали мне, что мой рейс задерживается на неопределенное время, а затем извещали о времени регистрации буквально за час до взлета челнока. Военная полиция встречала меня на границе порта и приглашала пройти с ними «для выяснения личности». Полиция задерживала меня для проверки документов за несколько часов до отлета, часто прямо у входа в гостиницу. Мои деньги утекали, как вода, а я все болтался между гостиницей и портом, когда на попутках, когда кружным путем, а однажды даже пешком протопав десять километров от соседней деревушки. Кончилось это тем, что меня перестали пускать и в гостиницы, ссылаясь на отсутствие мест. И тогда мы заключили негласное соглашение. Я и СБ. В очередном дешевеньком номере я сообщил выключенному коммуникатору: «Ладно, засранцы, ваша взяла. Я не уеду с вашей сраной планетки. Как поняли, прием?» Так что полиция резко оставила меня в покое и хотя бы проблема с жильем отпала. Но это было еще не все. Через три месяца после увольнения на меня накатило такое жгучее желание вернуться в свою роту, что я начал надираться по вечерам до беспамятства, лишь бы избавиться от кошмаров, которые снились мне ночами. В них я снова носил сине-зеленую броню и с наслаждением жрал синтетическое мясо из сухого пайка, запивая его горячим эрзац-кофе из саморазогревающейся одноразовой чашки. Надолго это не помогло. Однажды ночью, пьяный в дым, я очнулся у КПП базы от шума отъезжающего такси. Как я тут оказался — ума не приложу. Взбеленился я тогда не по детски. «А вот с этим — хрен вам, ублюдки!» — громко сказал я в ночную темноту, несказанно удивив часового, и пешком отправился до ближайшего городка. Теперь каждый вечер я проглатывал пригоршню транквилизаторов, отключал коммуникатор и проваливался в сон, больше похожий на беспамятство. Иногда я просыпался на полу. Даже однажды у порога номера. Видимо, во сне пытался добраться до своей части, но ударная доза химии нарушила связь между ногами и мозгом, и тело смогло доползти лишь до двери. Через месяц пытки, уже слабо соображавший, кто я и что со мной, я почувствовал, как меня постепенно отпускает. Очевидно, гипновнушение, понуждающее к возвращению в часть боеспособного обученного рекрута, было рассчитано на короткий период. Вот так я и стал мелким коммерсантом на провинциальной планете с хорошим климатом.

Ника тихонько возится во сне, устраиваясь поудобнее. Кладет мне голову на плечо, сонно чмокает меня в грудь сухими горячими губами и обнимает мой живот. Я прижимаюсь щекой к ее пушистой макушке и засыпаю с улыбкой на губах.

–7–

Мне снится хороший сон о том, как мы с отцом ремонтируем наш старый колесный джип. По меркам Торонто, довольно развитой планеты, наша машина — настоящий раритет, дорогой и редкий. Мама приносит нам в гараж блюдо с горячими мясными пирожками, и мы поедаем их, усевшись на широкие хромированные подножки, наспех вытерев замасленные руки ветошью. Отец неплохо зарабатывает, и мы можем позволить себе не только солидную современную игрушку с гравиприводом, но и это допотопное чудище на электротяге. Как говорит отец — для души. Хотя кататься на нем в городе довольно проблематично — дорожное покрытие давно не рассчитано на передвижение на колесах. У отца довольно редкая для Нового Торонто профессия — он водитель грузовых гравипоездов. Таких, как он — поискать. Молодежь рвется в колледжи и университеты, мечтает стать инженерами на биохимических заводах и ходить в чистеньких сорочках, наблюдая за контрольными мониторами в кондиционированных офисах. Сутками напролет крутить баранку многотонного монстра, мотаясь между городами, охотников не найти. Поэтому и жалование у отца побольше, чем у дипломированного инженера с солидным стажем, хотя он и иммигрант в первом поколении. Пирожки истекают паром, горячий мясной сок пачкает мне подбородок. Вкус у маминой стряпни такой, что язык можно проглотить. Отец проглатывает очередной кусок и тянется за пивом. То есть я думаю, что за пивом. Но вместо цветной запотевшей бутылки в руках у него отчего-то банка саморазогревающегося пойла из полевого рациона. Я даже не удивляюсь, откуда она взялась, — сон есть сон. Пересмеиваясь, мы продолжаем набивать рты грязными руками. Моя сестренка в это время забирается в кабину через распахнутую заднюю дверцу и давит обеими ручонками на кнопку сигнала. Джип протяжно пищит. Я успеваю удивиться, откуда у нашего динозавра такой тоненький голосок и открываю глаза. Пищит мой коммуникатор на прикроватном столике. Панель едва заметно помаргивает красным. Режим тревоги. Ника шевелится, тоже разбуженная комариным зудом. «Все, все, спи, моя хорошая», — шепчу я ей, высвобождая руку и затыкая, наконец, нудный сигнал. Что там может случиться? На цыпочках выхожу из спальни и безуспешно пытаюсь связаться со своим охранником. «Абонент недоступен» — раз за разом отвечает мягкий женский голос. Что за дьявол? Холодея от неприятного предчувствия, набираю номер автозаправки по соседству. «Абонент недоступен». Вот зараза! Ставлю коммуникатор на автоматический дозвон и начинаю быстро одеваться. Целую сонную Нику. — Милая, мне надо срочно уехать.

— Что-то случилось? — щурится она непроснувшимися глазами.

— Ничего страшного, скоро вернусь. Спи.

Ночной город пахнет озоном и пылью. «Секундо» летит по пустым виадукам, словно белая пуля. Меня останавливает полицейский патруль. Молодой полицейский проверяет мои документы, пока его товарищ демонстративно целится в меня из дробовика, стоя за ограждением блок-поста. Свет яркого прожектора слепит мне глаза. Во избежание недоразумений держу руки ладонями на руле. Сканер в руках копа тихо пищит.

— Проезжайте, сэр! — коп возвращает мне удостоверение. — Будьте осторожны, сегодня неспокойно.

— Спасибо, офицер, обязательно.

Снова пустые улицы мелькают по сторонам. Опять патруль. На этот раз передвижной. Опять проверка документов. Глухое раздражение заставляет меня нервно барабанить пальцами по панели.

— Офицер, извините меня, я опаздываю.

— Перекресток между Шестой и Восемнадцатой закрыт, поезжайте через Восьмую, — говорит полицейский.

— Что случилось? — интересуюсь я.

— Как обычно. Латиносы, — раздраженно отвечает коп. Похоже, сегодня ему задают этот вопрос слишком часто.

Сворачиваю налево на ближайшей развязке. Где-то впереди зеркальные башни отражают яркие всполохи огня. Становятся слышны сирены пожарных. Через минуту звуки происшествия проносятся мимо и затихают позади. Оживает коммуникатор.

— Господин Трюдо? — интересуется мужской голос. Изображение собеседника не появляется.

— Слушаю вас.

— Управление полиции, Западный округ. Сэр, вам принадлежит склад на сороковом километре шоссе номер семь?

— Да, мне.

— Прошу вас срочно прибыть туда. Могу выслать за вами машину.

— Уже, офицер. Буду на месте минут через тридцать. Может, просветите меня, что случилось?

— Вам все объяснят на месте. Требуется ваше присутствие на месте происшествия. Всего доброго.

Коммуникатор пискнул, подтверждая разъединение с абонентом.

Происшествия? Значит, молчание склада неслучайно. Неприятный холодок в груди растет. «Господи, не дай мне облажаться. Господи, не дай мне облажаться. Господи…»

–8–

Багровое зарево в ночи вижу издалека, за несколько километров. Выжимаю из «секундо» все, что могу. С визгом тормозов останавливаюсь у полицейского ограждения. Красные маячки на нем тревожно перемигиваются, растянувшись вокруг неровной цепочкой. Очень красиво, если смотреть со стороны и не знать, что эти маячки моргают вокруг того, что осталось от твоего бизнеса. На месте склада — полыхающее месиво, из которого нелепо торчат ребра металлических ферм в оплывающих потеках пластика. Несколько пожарных роботов, ослепительно сияя в отблесках огня, топчутся на границе пожара, заливая его потоками пены.

— Я владелец склада, — кричу я бронированному полицейскому за ограждением, — Мне позвонили из управления.

Коп опускает прижатый к груди дробовик, с кем-то коротко говорит по радио, разрешающе машет мне рукой. Пролезаю под ограждением. Ко мне спешит какой-то полицейский чин, тоже весь в броне. Мимо, расцвечивая деревья разноцветными вспышками маячков, с гулом проносится здоровенный пожарный автомобиль.

— Сэр, я лейтенант Саров, управление Западного округа, — представляется полицейский, подняв лицевую пластину, — Могу я взглянуть на ваши документы?

Я автоматически протягиваю ему пластиковый квадратик удостоверения. Терпеливо жду, пока сканер считает показания моего контрольного чипа на запястье. Все это время я, как загипнотизированный, смотрю на огонь. Роботы продолжают мельтешить вдоль его границы, словно танцуя в дымном пламени. Их стало заметно больше.

— Сэр, пройдемте со мной, — возвращает меня к действительности голос копа.

Мы садимся в припаркованный за деревьями полицейский джип. Через матовые тонированные стекла отсветы пламени пробиваются какими-то мутными багровыми разводами. А может, это у меня крыша едет. Лейтенант раскрывает электронный планшет, снимает шлем. На вид он довольно молод — лет двадцать пять — двадцать шесть.

— Скажите, когда в последний раз вы были в своем офисе? — деловито спрашивает он.

— Вчера днем, около четырех часов.

— Вы всегда покидаете офис в это время?

— Когда как. Иногда позже, иногда раньше, — я отвечаю механически, не думая. Голос становится глухим, словно мне не хватает воздуха. Внезапно вспоминаю про Фреда.

— Офицер, в складе был охранник. Он жив?

— Жив, сейчас его тоже допрашивают, — равнодушно отвечает лейтенант, что-то черкая световым пером, — Продолжим, если не возражаете. Когда вы покидали офис и склад, не заметили ничего необычного? Никаких припаркованных неподалеку автомобилей, брошенных предметов, незнакомых людей?

Я чувствую, что ему нет до меня никакого дела. Он просто выполняет необходимые формальности. Протоколы, свидетели, осмотр места происшествия… Обычная полицейская тягомотина. Мне от нее ни жарко, ни холодно.

— Нет, все было как обычно.

— Ваше имущество застраховано?

— Да, от пожара, кражи и стихийного бедствия.

— Ваши финансовые дела в порядке?

— Офицер!! — вскидываюсь я, — Вы что, не видите, что мои финансовые дела горят ясным пламенем?!

— Отвечайте на вопрос. Просто «да» или «нет». Если не знаете ответа — так и говорите — «затрудняюсь ответить». Ваши показания фиксируются, — лейтенант говорит, не меняя интонации. С оттенком легкой досады. Типа: «у меня столько работы, а тут ты еще выеживаешься».

— Мои финансовые дела в порядке, — сдаюсь я.

— Ваш охранник, который дежурил сегодня, давно работает у вас?

— Больше пяти лет.

— Он не употреблял на службе наркотики, алкоголь, расслабляющие препараты?

— Нет… Не знаю… Нет, скорее всего…

— Нет или не знаете?

— Затрудняюсь ответить, — вспоминаю я казенную формулировку. — Я за ним такого не замечал.

— Он получал жалование исправно?

— Да.

— Между вами не было неприязненных отношений?

— Зараза! Офицер, хватит меня третировать! — взрываюсь я. — Фред не такой идиот, чтобы сжечь свое место работы, как бы он ко мне не относился!

— «Да» или «нет»?

— Нет!

— Успокойтесь, я просто выполняю свою работу. Что находилось внутри склада?

— Запасные части к сельхозоборудованию. К сеялкам, комбайнам, дренажным роботам.

— Никаких горючих и легковоспламенимых материалов?

— Нет.

— Откуда поступило оборудование?

— От моих постоянных поставщиков. Три оптовых компании.

— Среди ваших поставщиков были компании, расположенные в Латинской зоне?

— Нет. Это представители инопланетных компаний.

— Знаете ли вы кого — нибудь, кто мог бы испытывать к вам чувство мести?

— Нет.

Лейтенант терзает меня еще минут двадцать. Я отвечаю на целую кучу бессмысленных вопросов. Ставлю свою подпись на протоколе и прикладываю к сканеру запястье.

— Лейтенант, — устало интересуюсь я, — может, все же просветите меня — что тут произошло?

— Взрыв на автозаправке по соседству с вашим складом. Пятый в городе за сегодня. Подозреваем диверсию, — отвечает коп, складывая планшет. Говорит куда-то в сторону: — Марк, передай пожарным, я закончил.

— В ближайшие несколько дней настоятельно рекомендую не выключать свой коммуникатор и находиться в пределах города. Вы можете понадобиться следствию, — говорит на прощанье лейтенант.

Равнодушно киваю. Как будто я не знаю, что выключенный коммуникатор — ненадежный способ избавиться от лишних глаз и ушей. В мое запястье имплантирован «стукач» — крохотный биоэлектронный контрольный чип, сигналы которого ежедневно регистрируют миллионы наземных датчиков и целая сеть следящих спутников. Программа распространения «стукачей» началась три года назад, и ее целью была борьба с терроризмом и преступностью. Помню, сколько шума наделало тогда постановление полномочного представителя Императора на Шеридане о правомерности использования показаний регистрирующих устройств в качестве доказательства виновности. Глупо, но даже в такой момент, как сейчас, меня посещает неожиданная мысль о том, что на деньги, потраченные Имперской администрацией на организацию системы тотального контроля, можно было без лишних хлопот решить проблему радикально — просто провести войсковую операцию и перебить половину Латинской зоны к чертям собачим. Или нанести по Тринидаду удар звеном орбитальных бомберов. Или накормить всех голодающих и просто бездельников лет на десять вперед. Что кому больше нравится.

Тем временем, ночь сюрпризов продолжается. Следующим номером программы выступает щуплый офицер-пожарник, весь покрытый хрустящей зеркальной пленкой. В своей огнеупорной робе, яркими бликами отражающей огни пожара, пожарник переливается, словно уличная реклама синтетического пива «Шпунт».

— Капитан-инспектор Фарид, — представляется он. — Сэр, я должен задать вам несколько вопросов.

— Валяйте, капитан, — равнодушно отвечаю я, глазея по сторонам.

Пока мы общались с полицейским, количество спецмашин вокруг увеличилось в несколько раз. И они все продолжали прибывать. Моргание разноцветных маячков давно превратило окрестности в подобие дискотеки под открытым небом. Скорая помощь, пожарные, полиция, какая-то спецтехника. Даже одна бронемашина Национальной гвардии. Сверху раздавался свист турбин невидимого пока коптера. И все это хлопало дверцами, приезжало, отъезжало, выплескивало пену, выдвигало из себя какое-то сложное оборудование, подвывало сиренами и сияло прожекторами.

Пожарный ведет меня к передвижному штабу — красному автобусу, увешанному антеннами и прожекторами. По дороге мы пропускаем нескольких медиков, которые сноровисто тащат закутанные в белое тела с торчащими из-под простыней трубками реаниматоров. Обугленные остатки того, что когда-то называлось ногами, выбиваются из-под белого и покачиваются в такт неровных шагов санитаров. Тут же, неподалеку, вдоль кипарисов со сбитыми и переломанными ветвями, я вижу длинный ряд скрюченных фигур с кое-как наброшенными поверх них пластиковыми чехлами. «Прямо как на войне», — думаю я. Вот так же после боя нас выкладывали рядами в ожидании вертушки. Только вместо чехлов нас накрывали зелеными непромокаемыми пончо.

— Откуда столько трупов, капитан? — интересуюсь я.

Капитан оглядывается на ходу:

— В момент взрыва на заправке находились два автобуса с пассажирами. Точное число пока неизвестно.

— Вот зараза… — только и могу сказать я. Происходящее упорно не умещается в моих заторможенных мозгах.

— Там была заправщица. Марта. Она вечером дежурила. Симпатичная такая деваха, — зачем-то говорю я.

Капитан только пожимает плечами. И так все ясно. Рваные куски обшивки автобусов валяются тут и там. От здания самой заправки не осталось и следа. Только вонючий дым и кольцо переливающихся маячков вокруг него. Во всяком случае, отсюда я ничего другого не вижу.

Мы усаживаемся за крохотным выдвижным столиком в углу забитого аппаратурой салона. Капитан расстегивает свой космический наряд и тяжело наваливается локтями на скользкий пластик.

— Не буду ходить вокруг да около, сэр, — начинает он, закуривая. Я отрицательно качаю головой в ответ на протянутую пачку. — Понимаю, что ваше имущество уничтожено, и понимаю, каково вам сейчас…

Мне импонирует сочувствие незнакомого человека. Пусть даже такое казенное. Особенно после беседы с корректным роботом-полицейским. Но все равно, я не слишком вежливо прерываю его:

— Капитан, да уж говорите, как есть. Не надо предисловий. Я уже оценил вашу деликатность.

Офицер замолкает. Внимательно смотрит на меня своими бездонными в полутьме глазами.

— Дело в том, что ваш склад был заполнен с нарушением всех мыслимых норм безопасности. И это зафиксировано пожарной бригадой и системами тушения. Это довольно серьезное нарушение и вам грозит крупный штраф.

— Понятно, — устало киваю я.

— Но это не главное. Граница вашего строения на два метра пересекла зону безопасности заправки. Не знаю, как вам это удалось, но вы не могли получить разрешение на строительство в этой зоне. На вас спустят всех собак. Хорошо еще, что ваш сотрудник не пострадал. В момент взрыва он находился в дальнем конце склада и выбрался через разрушенную оболочку раньше, чем до него добрался огонь. Вам грозит уголовное наказание за незаконное строительство, нарушение правил безопасности, могущее повлечь человеческие жертвы, и за подлог. Ваш участок по документам на два метра короче.

— Весело, — киваю я.

Хотя какое уж там, к херам собачим, веселье. Я прекрасно помню, как пятнадцать лет назад дал в лапу чиновнику мэрии. Мой ангар никак не желал помещаться в границах арендованного муниципального участка, и добрый человек за не слишком высокую сумму подправил в базе данных результаты съемки. Как говорили в Корпусе — «за балдеж надо платить». Дорого бы я дал, чтобы мои старые поговорки оставались просто фольклором. А не тем, чем они являются на самом деле — проверенными жизнью и оплаченными потом и кровью непреложными солдатскими истинами, облеченными в форму веселых хохм.

— Я должен задать вам несколько вопросов и зафиксировать ваши показания, — говорит капитан.

Я молча киваю. Судьба, поманив меня призраком удачи, становится на попа и с размаху бьет меня по лбу своею черною изнанкой. «Эх, не надо было вчера прибыли подсчитывать», — вспоминаю я свое суеверие.

Пожарник извлекает планшет и начинает задавать мне вопросы. Много-много вопросов. После него со мной желает побеседовать представитель прокуратуры. Потом мэрии. Потом офицер Национальной гвардии. Представитель владельца заправки. Офицер СБ. Весь остаток ночи я брожу между автомобилями, каждый раз проходя мимо длинной шеренги накрытых чехлами тел, и механически отвечаю на сотни вопросов. Все твердят мне, что я злостный нарушитель закона. Называют цифры ущерба. Взывают к моей порядочности, гражданскому долгу, состраданию, законопослушанию. Через несколько часов я уже готов подписать что угодно, лишь бы карусель мерзких харь вокруг меня, наконец, прекратилась.

–9–

Выжатый, как лимон, я возвращаюсь домой поздним утром. Квартира, конечно же, пуста. Ника уже сбежала на работу, и, наверное, увлеченно возится сейчас с макетом очередного рекламного шедевра. На зеркале в прихожей цветет красная розочка — отпечаток ее напомаженных губ. Невольно улыбаюсь, разглядывая алый след. Маленькая экстравагантная стервочка.

Ополаскиваю лицо ледяной водой в тщетной попытке унять раздерганные нервы. По визору вовсю смакуют события прошедшей ночи: пять взрывов вокруг столицы и три в других городах. Более сорока трупов. Десятки раненых. Пожары, блокированные магистрали, бронемашины на улицах. Обращения активистов НОАШ к имперским властям. Листовки на стенах домов. Комментаторы взахлеб обсасывают подробности и выслушивают оценки и прогнозы экспертов. Репортеришки открывают охоту за жареным и раз за разом снимают беканье-меканье невыспавшихся домохозяек, которым повезло оказаться этой ночью поблизости от места происшествия.

— Расскажите, что вы делали сегодня ночью.

— Я спала.

— И что вас разбудило?

— Я проснулась от сильного шума за окном.

— И что вы сделали?

— Я посмотрела в окно…

— И что вы там увидели?

— Я увидела, как горит дом напротив.

— И сильно горело?

— Сильно.

— Вы, конечно же, испугались?

— Да, я сильно испугалась. Так сильно, что даже…

— И что вы подумали?

— Я подумала…

На фоне этого дурдома мои трудности кажутся просто мелкими недоразумениями. Я падаю на заботливо подставленное домом разлапистое надувное кресло, расслабленно вытягиваю ноги и тупо гляжу в потолок, пытаясь собраться с мыслями.

Итак, что мы имеем? Сгоревший вместе с партией готового к отправке товара склад. Уголовное преследование по целому ряду статей. Обязательства перед банком. Обязательства перед клиентом. Обязательства перед поставщиками. Сегодня утром я не смогу отгрузить товар. Следовательно, послезавтра на мой счет не попадут остатки средств от «TRI» в счет оплаты запчастей, а вместо этого начнет тикать счетчик неустойки, оговоренной в договоре. Следовательно, в течение неделипоставщики не получат остаток суммы за отгруженную продукцию. А банк не увидит у себя сумму, перечисленную мной в счет погашения кредита. И начнется карусель. Все стороны будут соревноваться друг с другом, пытаясь выхватить у меня крошки описанного за долги имущества. Длинная череда судебных разбирательств, судебные приставы, следователи, долговая тюрьма. Я трясу головой, отгоняя невеселые видения. Корпус научил меня барахтаться до конца. «Мы еще повоюем», — говорю сам себе, не представляя, насколько пророческими и буквальными окажутся вскорости мои слова.

Я достаю свой НЗ — непочатую бутылку бренди. Наливаю полстакана пахучей жидкости и пью ее почти залпом. Обжигающий ком сразу проясняет мозги. Страховая компания! Господи, конечно! Я роюсь в папках с документами, разбрасывая ненужные бумажки, и, наконец, нахожу свой полис. Вот он, мой шанс! От избытка чувств я прикладываю глянцевый лист к губам. Глупо хихикаю. Спиртное на голодный желудок действует на меня почти мгновенно. Немного дрожат руки. «Страховая компания „Бремен“» — приказываю я коммуникатору. Пока идет соединение, сижу, в нетерпении барабаня пальцами по коленям.

— Офис страховой компании «Бремен», добрый день, — дежурно улыбается мне строгая девушка неопределенных лет.

Я выпрямляюсь в кресле, стараясь выглядеть солиднее, и, кашлянув, сообщаю:

— Ивен Трюдо. Хотел бы поговорить с агентом Штайнером.

— Одну минуту, пожалуйста…

Лоснящаяся физиономия моего страхового агента едва входит в объектив. Штайнер цветет искренней, самой радушной на свете улыбкой.

— Господин Трюдо, рад вас видеть! — радостно говорит он.

— Старина, если ты забыл, то последние несколько лет ты звал меня Ив, — отвечаю я.

— Конечно, конечно, Ив, дорогой! — еще шире улыбается Штайнер.

— Ты, наверное, уже в курсе, зачем я звоню? — осторожно интересуюсь я.

— Конечно, дорогой! Половина новостей — о тебе! Не волнуйся, наши эксперты уже были на месте происшествия и беседовали с представителями властей.

Почему-то это известие меня не радует. Я выпрямляю спину и сжимаю кулаки, подавляя нервную дрожь.

— Как оперативно! — делано восхищаюсь я.

— А то! Мы же серьезная фирма, — радуется в ответ Штайнер.

— Ну, если вы в курсе, — приступаю я к главному, — то когда мы можем встретиться и обсудить наши проблемы?

— Наши проблемы, Ив? У нас нет никаких проблем, дорогой. Видишь ли, наши эксперты выяснили любопытную деталь. Эту деталь ты скрыл при заключении страхового договора. А именно — размещение склада в зоне безопасности заправки по соседству. Про нарушение пожарных правил я уже и не говорю. Поэтому наш юридический отдел готовит сейчас исковое заявление в суд для признания договора недействительным.

— То есть, денег от вас мне не видать? — уточняю я.

— Ну, ты же понимаешь, мы солидная компания…

Я обрываю связь. Дьявол за моим плечом кривляется и корчит страшные рожи.

«Ну, и что дальше? Вознесение на небеса?», — спрашиваю я у него.

Следующая порция бренди катится внутрь. Я занюхиваю ее рукавом и иду в кухонный отсек найти какой — нибудь закуски. По дороге раздумываю — стоит ли допить бутылку сейчас или сначала дождаться звонка представителя «TRI»?

–10–

Ника сосредоточенно смотрит куда-то в одну точку за моей спиной. Я поворачиваю голову, пытаясь увидеть то, что видит она. Ничего. Пустая, матово-серая поверхность стены. Ника серьезна и на ее губах нет ни тени привычной мне улыбки. Если бы не ком в груди, я чувствовал бы себя так, словно веду деловые переговоры с незнакомым человеком.

— Значит, ты хочешь сказать, что ты полный банкрот и поэтому просишь меня удалиться? — интересуется Ника. — Я верно тебя поняла?

Господи, я никогда не слышал, чтобы она говорила таким голосом. Таким спокойным.

— То есть во мне отпала надобность, как только ты стал оборванцем? — продолжает она свой монолог.

— Ника, я…

— … И ты все решил, ты такой благородный, ты не хочешь меня стеснять, и ты принял единственно верное решение…

— Ника…

Она не слушает. Она говорит, не сводя глаз с невидимой точки за моей спиной. Ее глаза серьезны и сухи, ни слезинки. Она слегка щурится, обдумывая каждое слово. Мне так хочется ее обнять, такую неприступную, твердую. Такую чужую. Но она словно отгорожена от меня стеклянной стеной.

— … Ты относишься ко мне, как к вещи. Как к постельной игрушке. Ты решаешь, когда нам быть и как. Ты решаешь за меня, что я испытываю к тебе какие-то чувства и делаешь за меня выводы. Ты планируешь свою и мою жизнь, забывая, что я тоже имею на это право. Мне кажется, что ты недостаточно хорошо меня знаешь, Ивен…

— Ника! — я встряхиваю ее за плечи и заставляю замолчать. — Не надо искать в моих словах двойное дно! Я люблю тебя, и ты это знаешь. Уже сегодня тут закрутится такая карусель, что только держись. Я не желаю, чтобы ты видела, как меня ломают. Не хочу, чтобы тебя допрашивали, не хочу, чтобы тебя таскали по судам. Не хочу, чтобы ты унизительно доказывала приставам, что твое нижнее белье в моем шкафу — действительно твое! Я не желаю видеть тебя на свиданиях. Такую молодую, свежую. Не хочу знать, как ты выйдешь замуж. Мне сорок три, понимаешь? Если дадут больше трех, меня отправят на рудники. Со всеми вытекающими. Оттуда редко возвращаются. И даже если мне дико повезет и я вернусь живым, представляешь, кем я буду? Ты пытаешься доказать себе, что тетешкаться с престарелым инвалидом, без денег, без работы, харкающего в подушку кровью, доставит тебе удовольствие? Не смеши меня. Ты красивая, здоровая, молодая женщина. Ты умна. У тебя есть хорошая работа. Ты талантлива. Ты сможешь прекрасно обойтись без меня. Создать нормальную семью. Иметь детей. Быть счастливой. Наша связь не стоит всего того, что я сейчас наговорил.

— А я, значит, буду довольна и радостна, оставив тебя в покое. Меня это уже не касается, верно? Я закрою дверь и, напевая, пойду обдумывать идею рекламной компании сахарной пудры. Это ведь так перспективно, — говорит она, глядя мне в глаза. Странно, но в ее взгляде нет ни градуса тепла. Совершенно незнакомая женщина. Безликий секретарь из чьей-то дорогой приемной.

— Мне плевать, на то, что будешь чувствовать ты. Ты молода и вполне сможешь начать все заново. Я этого не хочу, и точка. Мне этого достаточно. Я отвезу тебя домой, — говорю я намеренно грубо.

— Вот так, значит… — задумчиво тянет Ника.

— Именно так, милая. Собирайся.

Она внимательно изучает мое лицо. Словно препарирует прищуренным взглядом. Не двигается с места. Молчит. Пауза висит между нами, словно прозрачный мост.

— Ника, я не должен впутывать тебя в свои дела.

— Я понимаю, — кивает она.

— Поедем, — прошу я.

Она вздрагивает, недоуменно смотрит на меня, оглядывает крохотных кухонный отсек моей квартиры, где нас застал этот разговор, словно оказалась тут впервые.

— Обойдусь, — наконец, говорит она и, не глядя, роется в сумочке, доставая ключи.

Связка с потешным брелком, тихо звякнув, опускается на столик над кухонным автоматом.

— Целоваться не будем? — спрашивает она с иронией, уже на ходу. В который раз я поражаюсь тому, как быстро она может меняться и как мало, оказывается, я ее знаю.

У двери она останавливается. С едкой улыбкой говорит через плечо:

— Пока, железный мужчина. И не пей больше. Нет зрелища более мерзкого, чем опустившийся алкоголик.

Она тихо прикрывает за собой дверь. Я молча киваю ей вслед. Я благодарен ей за то, что она не бросилась мне на шею. За отсутствие слез. Если бы она коснулась меня губами, я бы просто сдался. Схватил бы ее в охапку и утащил в спальню. А так я просто чувствую себя, словно кастрированный кот. Ничего не болит и есть не хочется, но чего-то не хватает. И не поймешь сразу, чего именно.

Я падаю на кровать навзничь, раскинув руки. Лежу с закрытыми глазами.

— Жестянка, музыку! Ту же, что и вчера, — громко говорю в пустоту.

Гул барабанов прикасается ко мне, мягко толкает в плечо. «А чего ты ждал, парень? Что она оценит твой благородный порыв и поклянется умереть с тобой в один день?». Мне начинает казаться, что Ника лежит со мной рядом и покачивает ногой в такт неровному ритму. И я боюсь шевельнуться, чтобы не развеять это наваждение.

–11–

Стоя на перроне, в толпе ожидающих пневмопоезд, торопливо жую завернутый в цветастую обертку пищевой брикет. «Вкус говядины» — написано на яркой этикетке. На самом деле брикет имеет вкус наперченной резины пополам с хорошо разжеванной бумагой. Да и откуда ей взяться, говядине, в мешанине из дрожжевого концентрата и водорослей? Зато стоит копейки. Я проедаю свои последние деньги, которые успел снять со счета до того, как его арестовали. Мой старикан «секундо» стоит на площадке для арестованных машин, весь оклееный цветными полосками, и теперь я передвигаюсь по Зеркальному на пневмопоездах. Вместе с уборщиками, рабочими, продавщицами, горничными, мелкими конторскими крысами и студентами. Я постепенно забываю вкус мяса и возвращаюсь к пище простого народа. Я стал теперь так близок к этому самому народу, мать его, что просто растворяюсь в тесной толпе на перроне и уже не обращаю внимания на плотный дух застарелого пота, лука, чеснока, дешевого дезодоранта и перегара, с которым не справляется вентиляция. И мне уже не кажутся необычными и опасными тысячи людей вокруг — я быстро научился, как себя вести и кого следует опасаться. И на меня самого перестали оглядываться. Я перестал выделяться и стал своим. Я вдруг понял, что нет никакой разницы между учебным батальоном Корпуса, где мне когда — то вбивали в голову непреложную истину «Человек человеку — волк» и этими плотно прижатыми друг к другу людьми. Они такие же волки и каждый из них все время сам за себя. И мне сразу становится легче. Включается выработанный годами муштры рефлекс выживания, я бросаю в утилизатор замасленную обертку и устремляюсь к подошедшему вагону, яростно распихивая локтями толпу и не обращая внимания на тычки и проклятия.

За мной по пятам постоянно следуют частные детективы — форменные громилы, нанятые «TRI» и «AMB Corp». Они навязчиво следят, чтобы меня не прирезали уличные грабители, и чтобы я не сделал ноги, или не бросился под поезд, не завербовался на отдаленную планету, на астероидные рудники или в армию. Иногда они так близко, что я чувствую тепло их тел и запах их дезодаранта. Мои кредиторы терпеливо ждут, когда от меня отстанет полиция, чтобы приступить к мерам более радикальным, чем судебные разбирательства. Не знаю, на что они надеются, но мне кажется, что они уверены в том, что у меня есть чем им заплатить. Надо лишь хорошенько убедить меня в том, что я обязан это сделать.

Я хожу на допросы, как на работу. Против меня возбудили дело по целому ряду статей. Мое имущество и банковский счет арестованы. Мой коммуникатор ломится от официальных повесток. Против меня подано сразу несколько исков. Если бы я не успел снять со счета немного наличных, то сейчас мне было бы нечего есть.

Сегодня двенадцатое апреля. Я трясусь в вагоне пневмопоезда, возвращаясь с очередного заседания суда, как всегда, плотно прижатый к поручням. Перед глазами стоит крысиная мордочка моего бесплатного адвоката. По виду мой защитник — из недавно переучившихся и сменивших профессию копов. Он так откровенно подыгрывает истцам, что мне все время хочется придушить его собственными руками. Я знаю, что это ничего не решит, но ничего с собой поделать не могу, так чешутся руки. И он никогда не беседует со мной наедине, словно понимая мои чувства. У мелких вороватых адвокатишек чутье на неприятности, как у клопов на кровь. Несбыточность моей маленькой мечты бурлит внутри, перекипая в глухое раздражение. Взгляд мой падает на кучку хмурых мужчин из Латинских кварталов, что оккупировала торец вагона, даже в вечной давке надземки старающихся держаться компактной группой. Я смотрю на этих, преимущественно среднего возраста людей, явно работяг, которым посчастливилось найти какую-нибудь грязную работу в Зеркальном. Сцепив зубы, они смотрят себе под ноги, словно воришки, чьи глаза постоянно бегают от мелкого вранья, и злость внутри меня разрастается и кипит, грозя изойти паром из ушей. Я понимаю, что вот конкретно эти, что сумели зацепиться за чужой берег и могут, наконец, досыта накормить семьи дешевыми пищевыми суррогатами, ни в чем передо мной не виноваты, и что они просто безропотное стадо, которым умело управляют за ниточки невидимые и недоступные мне кукловоды, и что именно эти кукловоды лишили меня работы, денег, Ники, всего, и что мне не стоит затевать драку, когда мы уже почти у границы Латинских кварталов, но уже ничего не могу с собой поделать. Напряжение последних дней достигло максимума, и я тяжело дышу, наливаясь злобой. Ближние ко мне пассажиры, демонстрируя непревзойденный нюх на опасность, начинают тихонько сдвигаться от меня в стороны, каким — то чудом продавливая себе дорогу в людском месиве.

— Вы, обезьяны! — ору я черноволосым головам и вижу, как они втягивают головы в плечи от моего крика.

— Что вам тут надо? — спрашиваю я. — Вас сюда звали? Какого хрена вы гадите всюду, где появляетесь? Вам надо работу — вы ее получили. Вы подыхаете с голоду? Хрен когда! Вы бежите со своего сраного Тринидада и учите меня жить. А чтобы я лучше понял, вы все вокруг взрываете. Да кто вы после этого, сволочи?!

Я ору и ору, надвигаясь на работяг, и те все плотнее сдвигаются, но уже дальше некуда и они начинают затравлено зыркать исподлобья, быстрыми взглядами оценивая обстановку. Чему-чему, а выживанию на улицах они обучены с малолетства. Нам и не снилась их живучесть. А сюда добираются самые упертые из них. И пустота вокруг меня начинает сжиматься. Позади уже поднимается глухая волна ропота, и ледяной дух высвобождаемой ненависти сквозит мне в затылок. Мои извечные друзья-детективы подпирают мне спину и прикрывают с боков от неожиданного нападения, им кажется, что клиент пытается спровоцировать драку и лишить их куска хлеба, но они тертые калачи и кастеты в их руках недвусмысленно говорят окружающим, что с ними шутки не шути. А толпа все и всегда понимает по-своему. Толпа видит, как двое мужиков поддерживают третьего и уже готовы для драки, и ненависть, так долго сдерживаемая, начинает искать выход, и выплеснуть ее сейчас так легко и приятно, особенно от сознания того, что зачинщик — не ты, и что ты — как все, и вообще — бей латино, мочи гадов, валите назад в свой Тринидад, бей их, мужики! И когда краем глаза я ловлю мелькание кулака, я с наслаждением от того, что больше не надо сдерживаться, подныриваю под чужую руку, и моя ладонь заученным движением врезается в чей-то подбородок, и мой локоть идет обратным движением и с глухим стуком врезается в чье-то тело, и вот уже я включаю в себе берсеркера и рычу, круша направо и налево, работая лбом, локтями, прикрывая корпус и вкладывая в удары всю душу. Уже мелькают ножи и заточки, кто-то с белыми глазами рассматривает свой распоротый живот, какая-то женщина, по виду или няня, или гувернантка, с перекошенным лицом орудует шокером, а зажатый в угол сантехник отбивается тяжелым разводным ключом. По бокам от меня, тяжело сопя, рубятся детективы и хорошо держатся, сволочи, успеваю отметить я, а толпа вокруг воет и мстит за свой и чужой страх, за взрывы, пожары, за неуверенность в завтрашнем дне, да просто за собственную никчемность и трусость, и вот в невообразимой тесноте мы сминаем отчаянно отбивающихся зверьков и в ярости топчем их тела на скользком от крови полу. И тут система наблюдения, засекшая беспорядок, останавливает поезд, да так, что мы валимся друг на друга и перемешиваемся в кучу-малу со своими оппонентами. Двери распахиваются на каком-то занюханном техническом полустанке, и под бормотание динамиков, обещающих нам кары небесные, толпа в панике выплескивается на перрон, смешиваются свои и чужие, запах крови ударяет в голову, происходит мгновенная перегруппировка, черные из разных вагонов сбиваются в несокрушимую стаю, и вот уже без малого тысяча душ сходится в отчаянной рукопашной под истошный женский визг, сирены полиции и гудение локомотива. И только тут я замечаю, что мы на окраине Латинского квартала, и подкрепления стайками перебегают на помощь латиносам, они лезут из всех щелей, как тараканы, и их с каждой секундой все больше, среди них все больше уличной шпаны и вообще черт-знает-кого, но дерутся и те и другие — мама не горюй. Выломать стойку или поручень из вагона — пустое занятие, только придурки-студенты не знают, что эти поезда специально спроектированы так, что ни стекло, ни обшивка недоступны вандалам, и даже краска из баллончиков бессильными шариками скатывается с вечно чистых стен, и поэтому мы орудуем кто чем — зонтиками, авторучками, отвертками и портфелями против заточек и ножей. Кого-то уже затоптали насмерть, кто-то истошно визжит, пузыря губы кровавой слюной, но ни хрип зарезанных, ни гортанные звуки чужой речи отовсюду не могут остановить обезумевших людей. «Наших бьют!» — ору я и при поддержке детективов возглавляю атаку, мы клином рассекаем толпу, и нам на помощь приходят срочно прибывшие полицейские патрули, которые работают своими шоковыми дубинками направо-налево и бьются прикладами дробовиков, и похоже, им уже плевать на уставы и законность, они — из Зеркального и всеми печенками ненавидят эту шваль, и рады до скрипа зубовного растоптать десяток — другой черных тараканов, и мы тоже воспринимаем их как своих, как неожиданную и долгожданную подмогу, и их все больше, но вот уже подходит полиция с той, с другой стороны, и среди них — тоже смуглые лица, и бой, именно бой, не драка, превращается в самую крутую рукопашную, какую я когда-либо видел. Еще минута, и полиция открывает огонь. Сначала поверх голов, потом в упор, прямо в толпу. Горячая картечь в клочья рвет мясо, толпа взрывается криком, перехлестывает через ограждения, растекается по эскалаторам и трубам туннелей, топчет женщин и просто невезучих, поскользнувшихся на крови. Едкий дым от дымовых гранат стелется под ногами, скрывает колени, превращая свалку в репетицию массовки для поп-шоу с участием популярной группы чернокожих танцовщиков с Нового Конго. Через стеклянную стену виадука я вижу людское море вокруг — я никогда не видел в Зеркальном столько людей на улицах, и море колышется и течет в нашу сторону, и вокруг цветут мигалки десятков полицейских машин и броневиков. Я кашляю от едкого дыма, влага течет с меня, как после душа, слезы невыносимо жгут глаза и от этого их становится все больше, и уже кажется, что и в штанах мокро. И в момент, когда вокруг меня не осталось ни одной мерзкой рожи, когда все вокруг уже извергают из себя остатки завтрака и закрывают рукавами глаза, меня прикладывают сзади по голове чем — то тяжелым, и я валюсь прямо в руки моих бульдогоподобных друзей.

Мир сразу теряет краски. И когда через несколько мгновений цвет и звук возвращаются ко мне, я обнаруживаю себя сидящем на жесткой лавке, с забинтованной головой, в разорванной и заблеванной куртке, с разбитыми в кровь костяшками кулаков, и рядом со мной — мои хмурые сопровождающие с распухшими синими физиономиями.

— Очнулся, наконец, — говорит мне откуда-то сверху недовольный коп. — Хотя лучше бы ты сдох, парень. Всем было бы меньше проблем.

Коп сообщает мне, что я зачинщик уличных беспорядков, и что есть уже показания свидетелей, систем слежения и материалы видеонаблюдения, и что в беспорядках по предварительным оценкам погибло более десятка граждан и еще несколько десятков травмированы и ранены, что Национальная гвардия бьется сейчас на улицах в Латинских кварталах, и что таких, как я, душить надо еще в колыбели, и долго что — то еще мне выговаривает, пока я не начинаю понимать, что происходит что-то не то. Что я до сих пор не в камере и что на мне нет наручников. Что мне не жгут мозги сканером и не светят в глаза яркой лампой. Что не бьют, скованного, ногой под ребра и не дают потом читать длинный протокол, «подписанный собственноручно».

— А ты крутой, бычара! — шамкает мне разбитыми губами один из детективов. На его физиономии с трудом проступает страдальческая улыбка. — Как ты на этих черных кинулся! Я думал — кранты тебе. Жалко, премию из-за тебя потеряли. Да хрен с ней…

Второй детектив ничего не говорит. Похоже, у него сломана челюсть. Он держит ее обеими руками, словно боится потерять. Я пожимаю плечами. Бывает, чуваки.

Полицейский, устав читать мне мораль, роется в компьютере. Что-то находит. Принтер выплевывает красивую глянцевую бумажку, украшенную орлом.

— Ладно, хватит воду толочь, — говорит коп, протягивая мне листок. — Объявлена мобилизация. Призыв резервистов. Ты в списке. Вот твое предписание. Повезло тебе, засранец.

Хлопаю глазами, читая короткий текст.

«Сержанту Ивену Трюдо, личный номер 34412190/3254. Свидетельствую Вам свое почтение и довожу до Вашего сведения, что не позднее 14 апреля 2369 года Вам надлежит явиться для дальнейшего прохождения службы по адресу: Шеридан, Английская зона, база Форт-Марв Корпуса морской пехоты Его величества Императора Земной империи, строение D-17. Предъявление настоящего Предписания обязывает имперских служащих оказывать Вам всемерное содействие для скорейшего прибытия к месту службы. Подписано: Военный комендант Английской зоны, Шеридан, генерал-лейтенант Карт, 12 апреля 2369 года».

— Транспортом обеспечить не могу — все машины на выезде, — говорит коп. — Задерживать далее не имею права. Ты теперь не в нашей юрисдикции. Можешь быть свободен. Вали в свою часть.

— И тебе всего доброго, дружище, — говорю я, морщась от гулкого эха в голове. Забытое ощущение принадлежности к неприкасаемой военной касте переполняет меня каким — то бесшабашным восторгом.

— Куда тебя? — интересуется детектив.

— Морская пехота, — улыбаюсь я.

— Ишь ты… А я раньше во Флоте служил, — сообщает громила.

— Не повезло тебе.

Я киваю на прощанье всем сразу и осторожно, стараясь не расплескать муть в голове, выхожу из участка. Улица глушит меня ревом сирен и далеким, похожим на океанский прибой или на шум стадиона, гулом толпы. Мне на все плевать. Я освободился от суеты и в который раз начинаю жизнь заново. Я поднимаюсь над проблемами и больше не принадлежу этому миру. Водители редких машин провожают меня настороженными взглядами. Еще бы. В приличных районах даже бомжи выглядят пристойнее, чем я. Я медленно бреду по узкому тротуару. Совершенно бесцельно. У меня впереди еще море времени. Хорошо-то как! Сам не понимаю, что на меня находит. Мне вдруг становится легко и привычно. Делай, что должен, и будь что будет…

Где-то на границе сознания мелькает мысль о том, что неплохо было бы позвонить Нике. Попрощаться. И дочери. Мы с ней так давно не общались. Когда еще доведется? Но вдруг я вижу свое истерзанное отражение в зеркальных гранях ближайшей башни, и остатки Ивена Трюдо, предпринимателя, торговца запчастями к сельхозоборудованию, из последних сил протестуют против того, чтобы мои близкие увидели, на кого я стал похож. И затем окончательно растворяются во Французе, сержанте Корпуса, командире отделения морских пехотинцев.

–12–

Наша рабочая лошадка, «Томми», почти не изменилась за время, пока я наедал пузо на гражданке. Корпус — достаточно консервативная организация и в нем не принято выбрасывать на свалку надежные старые железки. Во всяком случае — до тех пор, пока они способны передвигаться самостоятельно. Такое ощущение, что наш старикан вышел как раз из тех самых лет, что и я. Броня его исцарапана, и даже многие слои краски не могут скрыть многочисленные заплатки и зуботычины на корпусе, отчего машина походит на старую бойцовскую собаку. На тупорылого брыластого бульдога. Несмотря на почтенный возраст, коробочка ревет движками вполне бодро, и от ее диких скачков через рытвины полигона наши задницы молотит о жесткие скамейки, как фрукты в гигантском миксере. Если бы не страховочные скобы, плотно сжимающие наши плечи, до точки назначения этот миксер точно размолотил бы нас в питательную смесь с небольшими вкраплениями железа и керамики.

Забранный решеткой плафон в десантном отделении светит исправно, но так тускло, что можно едва-едва разглядеть свои пальцы на коленях. Из-за проклятой тряски мне никак не удается разобрать выражения мотающихся влево-вправо лиц моих бойцов. А мне очень хочется это сделать, потому что я — их новый командир и должен знать, на что способны мои детишки, о чем они думают и что могут выкинуть в следующий миг. А для этого мне нужно видеть их лица. Никакие личные дела и файлы медицинских показателей, вкупе с заключениями психологов, не говорят мне о человеке столько, сколько его лицо. Выражение глаз. Взгляд. Наморщенный в напряжении лоб. Поджатые губы. Если не завтра, то очень скоро нам вместе лезть в драку, а что драка будет, не сомневается никто, ведь не ради простых учений нас срочным порядком собрали со всего Шеридана, и я должен знать, чего ждать от людей, которым буду доверять свою спину. Судя по последним событиям, времени для притирки у нас нет или почти нет, и я использую каждую секунду, днем и ночью, для испытания на прочность себя и своих людей.

Сверху торчат в арматуре башни ноги наводчика. Вот кому сейчас не позавидуешь. Ежась, представляю, как, несмотря на все хитроумные коконы подвески, бедолагу колотит сейчас о выступы и механизмы башни. Морпехи — вечные мальчики для битья по определению, их суют затычками в самые гиблые дыры, синяки, шишки и переломы им — что белке семечки. Но башенный стрелок — вдвойне морпех, с окончательно сдвинутой набекрень башней, пофигист, которому мозги вытрясает напрочь на первом же марше, и обязательно мазохист, потому что нормальные в такой обстановке выжить просто неспособны.

— Башня, командиру, — доносится по внутренней связи голос стрелка. — Минута до сброса. По фронту чисто.

— Принято. Отделение, к высадке! — мы дружно исполняем ритуал подготовки к десантированию: руки в бронеперчатках синхронно взлетают и с клацаньем ухватываются за что положено, корпуса проворачиваются на жестких лавках, ноги скрючиваются. Теперь одна рука лежит на стволе оружия, которое установлено в бортовых захватах, другая — на замке страховочной скобы, у плеча; торс развернут в сторону кормы, насколько позволяют скобы; ноги поджаты и прочно упираются в решетчатую палубу, лицевые пластины опущены. Мы замираем в этих нелепых позах, предусмотренных уставом, в ожидании потока света из десантных люков. Я злюсь на себя, потому что никак не могу сосредоточиться, я научился много думать на гражданке, где надо и не надо, я к этому привык и стал так часто ловить неожиданные глюки, и сейчас, пока тело автоматически выполняет заученные движения, я успеваю увидеть перед собой странный скульптурный ансамбль из одинаковых фигур, скупо освещенных тусклым красноватым свечением, мутные блики играют на металле, и фигуры эти потешно раскачиваются в едином ритме, раскинув руки, и кажется, что они вот-вот оживут и медленно-медленно двинутся строем, качая длинными руками у колен, маленькие неуклюжие механические годзиллы из старинных доколониальных фильмов.

Мой такблок сыплет зелеными и золотыми искорками, рисует разводы возвышенностей и снабжает светящиеся стрелки комментариями. Зеленый жучок нашего экипажа уверенно ползет к белой линии. Череда цифр у линии — расстояние до точки высадки. И когда мельтешение цифр прекращается, я ору в стекло перед собой:

— Механик, малый ход! Десантирование! — и сразу, едва брызнули в образовавшиеся щели люков лучики света, — Отделение, к машине! Цепью, марш!

Мои неуклюжие годзиллы мгновенно преображаются в легконогих кузнечиков. Мы выпрыгиваем под косые струи дождя, со смачным «чпок» приземляемся в размокшую глину, катимся, оскальзываясь, сразу превращаясь в мокрые заляпанные пугала и, с чавканьем выдирая ноги из грязи, разбегаемся в цепь. Генрих — наш пулеметчик, тезка Императора и пивной увалень, цепляет ремнем пулемета скобу люка, матерясь, волочится вслед за коробочкой по грязи, наконец, исхитряется отцепиться и, весь забитый оплывающей глиной, торопится догнать строй. Мне кажется, что я слышу издевательский хохот от позиций соседней с нами линейной роты. Кадровые служаки любят над нами прикалываться. «Пенсионеры» — так нас называют сопляки с действующими контрактами.

— Француз, здесь Бауэр, — прорезается голос взводного. — Отставить упражнение!

— Здесь Трюдо. Принято. Отделение, стой! Ко мне!

— Француз, минус десять кредитов из оклада. За горючее. Беременные бабы лучше десантируются. На исходную. Повторить марш, отработать высадку. Полчаса на все.

— Есть, сэр!

Я представляю, как поджимает губы, выговаривая мне, наш лейтенант. Сидя в командирском отсеке над картой. Пижон. Белая кость. Но это я облажался, не он, и он прав, и я передаю его раздражение дальше. Я не кончал академий, и потому мой язык более выразителен.

— Крамер, ты мудак!

— Так точно, садж…

— Гот!

— Сэр!

— Ты второй номер или хрен собачий?! Еще раз прыгнешь впереди старшего, я найду тебе занятие на всю ночь. На пару с Крамером. Сколько раз говорено — придерживай ему сошки на выходе! Как понял, рядовой?

— Сэр, рядовой вас понял, сэр!

— Отделение, к машине!

«Томми» с рыком волочет нас на исходную. По поёлам стекают струйки грязной воды с нашей брони. Туда же со смачными шлепками сваливаются куски грязи. Чистим амуницию друг друга и оружие, каждый свое. Подохни, но пушка твоя должна сиять. Хоть во сне чисти, хоть под водой. Это привито нам на уровне инстинкта. Гудит вентиляция, пытаясь высосать из отсека туман дождевых испарений. Пытка обратной дорогой продолжается. Никто не говорит Генриху ни слова, все и так ясно. Генрих со своим пивным пузом еще не вошел в кондицию. Он угрюмо бычит шею, протирая своего всеядного монстра. Надеюсь, его внутриутробный период закончится раньше, чем нам прикажут куда-нибудь пострелять.

–13–

Косые лучи раннего солнца слепят глаза. Ровные шеренги в новеньких тропических комбинезонах. Ноги на желтых отпечатках вдоль красной линии. Тесный плац с трудом вмещает батальон полного состава. Мы — морпехи, наше предназначение убивать, а не топтаться на парадах, замысловато размахивая начищенной до ртутного блеска винтовкой. Поэтому просторных бетонных площадок, рассчитанных на массовые сборища, у нас нет. Перед строем — командир батальона. Ротные замерли позади него. Сержант из штабного взвода выходит из строя и не прибегая к помощи усилителей начинает читать молитву. Нашу молитву. Он стоит, расставив ноги, массивная тумба, приросшая к бетонной палубе, и хрипловатый рык вязнет в наших плотных рядах.

— Я — морской пехотинец.

— Я — морской пехотинец… — рокочет вслед ему слитный хор.

— Я — оружие…

— Я — оружие! — торжественно вторим мы.

Наша утренняя молитва — наш ежедневный ритуал, непоколебимая традиция, которую не способны нарушить ни война, ни ученья, ни снег, ни ураган. Каждое утро мы читаем ее, стоя на плацу или сидя в окопах, мы декламируем ее, наливаясь восторженной дурью, на палубе десантного корабля, или по внутренней трансляции «Томми», или в наспех сооруженном блиндаже. Где угодно, в каких угодно условиях. Потому что мы — морская пехота, мы написали свои традиции своей и чужой кровью, и они переживут нас и потому Корпус будет существовать вечно. Одновременно с нами тысячи морпехов, свободных от службы, по всему Шеридану произносят:

— … Я НЕ РАССУЖДАЮ И НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ПОТОМУ ЧТО ОРУЖИЕ НЕСПОСОБНО РАССУЖДАТЬ И СОМНЕВАТЬСЯ… ИМПЕРАТОР НАПРАВЛЯЕТ МЕНЯ… ВРАГ ИМПЕРАТОРА — МОЙ ВРАГ… МОЯ РАДОСТЬ — ВИДЕТЬ СМЕРТЬ ВРАГОВ ЕГО… МОЯ ЦЕЛЬ — СЛУЖИТЬ ЕМУ… МОЯ ЖИЗНЬ — СТРЕМЛЕНИЕ К СМЕРТИ ВО СЛАВУ ЕГО…

Я выкрикиваю слова-заклинания именно в том ритме и с той силой, что известны каждому морпеху. Впервые за пятнадцать лет. Мы говорим, как единое целое, мы и есть единое целое, большой кровожадный организм с четырьмя сотнями луженых глоток. Я растворяюсь в нем, теряю индивидуальность, я песчинка в бетонном монолите и мне приятно знать, что без меня и сотен других этот монолит — ничто. И я ощущаю это, как никто другой, и я весь тут, и душой и телом, и моя прошлая жизнь осыпается с меня, как сухая шелуха.

— … МОЯ СЕМЬЯ — КОРПУС. МЕНЯ НЕЛЬЗЯ УБИТЬ, ИБО ЗА МНОЙ ВСТАЮТ БРАТЬЯ МОИ, И КОРПУС ПРОДОЛЖАЕТ ЖИТЬ, И ПОКА ЖИВ КОРПУС — ЖИВ И Я. Я КЛЯНУСЬ ЗАЩИЩАТЬ СВОЮ СЕМЬЮ, И БРАТЬЕВ СВОИХ, НЕ ЩАДЯ ЖИЗНИ…

И комбат, и ротные, и офицеры штаба, все, как один, полузакрыв глаза повторяют вместе с нами:

— … Я ЗАКАЛЕН И РЕШИТЕЛЕН. Я ХОЗЯИН СУДЬБЫ СВОЕЙ. Я РОЖДЕН, ЧТОБЫ УБИВАТЬ. Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ВРАГА РАНЬШЕ, ЧЕМ ОН УБЬЕТ МЕНЯ. ПРИ ВИДЕ ВРАГА НЕТ ЖАЛОСТИ В ДУШЕ МОЕЙ, И НЕТ В НЕЙ СОМНЕНИЙ И СТРАХА. ИБО Я — МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ. Я — ОРУЖИЕ В РУКАХ ИМПЕРАТОРА, А ОРУЖИЕ НЕСПОСОБНО ЖАЛЕТЬ И СОМНЕВАТЬСЯ. И С ЭТОЙ МЫСЛЬЮ ПРЕДСТАЮ Я ПЕРЕД ГОСПОДОМ НАШИМ. АМИНЬ!

Некоторое время мы стоим, не шелохнувшись. В полной тишине. В такие моменты, если приказать солдату пробить головой каменную стену, он не будет раздумывать ни секунды. Просто разбежится и врежется в нее лбом.

Первым оживает комбат:

— Батальон, вольно! Командирам рот приступить к занятиям по распорядку.

Лейтенант Бауэр выглядит, как розовощекий натурщик с рекламных плакатов Корпуса. Крепкий, широкоплечий, с голубыми глазами и квадратной челюстью. Коротко стриженый затылок, переходящий в мощную шею. Именно такими принято изображать идеальных морпехов. Словно его вырастили в инкубаторе по имперским стандартам. Не сразу и поймешь, что ему чуть больше двадцати.

— Сэр, сержант Трюдо! — докладываю я.

Лейтенант поднимается, отвечает на приветствие. Подает мне руку. Ощущение, словно пожал деревянную лопату. Для офицера рука взводного на удивление мозолиста. Словно в офицерской школе он только и делал, что долбил окопы и болтался на турнике. Одно это настраивает меня в пользу взводного. Кому охота служить со штабным «сынком».

— Ты француз, сержант? — спрашивает лейтенант, снова усаживаясь за свой крохотный столик с голодисплеем.

— Никак нет, сэр!

— Но твое прозвище…

— Так точно, сэр. Наверное, из-за фамилии, сэр!

— Кто по национальности твои родители?

— Сэр, мой отец родом с Нового Торонто. У матери в роду когда-то были поляки и чехи. Точно не знаю, сэр!

— В Корпусе нет национальностей и прочей херни. Но я с Рура. И я не доверяю французам. А ты с Нового Торонто. Значит, ты и есть француз, — взводный складывает руки на столе и склоняется ко мне. Должно быть, так его учили вести доверительный разговор с подчиненным. Разве что он забыл при этом пригласить подчиненного присесть.

Молчу, не понимая пока, куда гнет мой зеленый командир. Решаю, что он пытается вывести меня из равновесия и принимаю его игру.

— Молчишь?

— Сэр, сержант не знает, что ответить, сэр!

Эта игра может длиться бесконечно. Ты начальник — я дурак. Начальник задает вопросы, дурак с честным видом дает на них простые односложные ответы. И так до тех пор, пока у какой-то из сторон не сдадут нервы. Дураку нечего бояться, потому как у начальника на него ничего нет, а начальнику очень хочется поставить дурака в невыгодное положение и навязать ему свое решение.

— Трюдо, ты единственный сержант во взводе не из кадровых.

— Сэр, я отслужил в Корпусе десять лет. Из них три — сержантом.

— Это было пятнадцать лет назад, Трюдо.

— Так точно, сэр!

— Твои навыки утрачены.

— Возможно, сэр!

— Понимаешь, Трюдо, я хочу, чтобы мой взвод состоял из профессионалов, а не из пузатых пенсионеров.

Усмехаюсь про себя. Ишь, куда тебя понесло. Хотелось попасть в кадровую роту и делать карьеру, а вместо этого тебя сунули воспитывать кучку резервистов? Да еще и война вот-вот? Хрен тебе тут, а не карьера, дружок. Вслух же бесстрастно говорю:

— Не сомневаюсь в этом, сэр!

— Не хочешь подать рапорт о переводе?

— Никак нет, сэр!

— А если я тебе прикажу?

— Сэр, я выполню любой приказ, сэр!

— Трюдо, я читал твой файл. Ты хорошо характеризуешься по прежнему месту службы. Ничего личного. Я просто хочу, чтобы командиры отделений во взводе были профессионалами.

— Так точно, сэр!

— Садись, пиши рапорт о переводе в другое подразделение. На имя командира роты. Это приказ.

— Есть, сэр!

Пристраиваюсь на уголке лейтенантского столика. Старательно вожу световым пером по глянцевому листку электронного планшета:

«Командиру роты „Джульет“ второго полка Тринадцатой дивизии Корпуса морской пехоты. Согласно приказу лейтенанта Бауэра подаю данный рапорт с просьбой о моем переводе в другое подразделение…»

Взводный заглядывает мне через плечо. Вырывает у меня планшет и двумя росчерками пера стирает рапорт. Один-ноль, я веду.

— Ненавижу французов, Трюдо, — цедит лейтенант сквозь зубы.

— Так точно, сэр, — я вскакиваю и вытягиваю руки по швам. Гадаю про себя, за какие грехи я награжден таким придурком?

–14–

Внешне база Форт-Марв за пятнадцать лет совсем не изменилась. Интересно, а чего я ждал? Бомбовых воронок посреди плаца? Чистые бетонные аллеи, густо обсаженные местным подобием пальм. Между пальмами часто натыканы яркие стенды, с которых на меня, как и раньше, с радостными улыбками пялятся розовощекие здоровяки с закатанными рукавами. «Корпус заботится о тебе!» Все те же «типовые строения номер семь» вокруг. Невзрачные двухэтажные бараки из грязно-бурого армированного пенобетона. Чего-чего, а уюта в них нет ни внутри, ни снаружи. Самим видом они олицетворяют свое предназначение — держать морского пехотинца в постоянном напряжении. Морскому пехотинцу ни к чему уют и расслабленность.

Батальонный психолог — «псих» в простонародье, офицер, капитан из кадровых. Психи всегда из кадровых. В этом корпус тоже не изменился ни на йоту — никаких временных контрактов. Наши мозги промываются на высочайшем уровне и с восхитительным профессионализмом. Психи всегда в количестве, всегда оснащены по последнему слову и всегда вовремя замещают выбывших. Что изменилось, так это нагрузка на них. Теперь уже один специалист не справляется с потоком и у него есть два помощника, оба лейтенанты. Да это и не удивительно. Ведь если пятнадцать лет назад нас водили на сеансы «психологической профилактики» ежемесячно, то теперь — каждый день. Без всяких исключений. Выглядит все достаточно безобидно, как ежедневный медосмотр. Взвод сдает оружие, снимает броню и раздевается донага. Все, и мужчины и женщины. Тут нет полов. Все мы одинаковы, пока на нас петлицы. Офицеров с нами нет, им моют мозги в отдельном помещении. Видимо, у них другая программа. Что поделать — белая кость, не то что мы, мякина. Они так от нас отличаются, что даже дерьмо у них наверняка ароматизировано. Нас по одному вызывают в комнату с низким потолком и мягким приглушенным светом. Рядами мы укладываемся на низкие теплые кушетки, нам прилаживают на головы легкие обручи. «Готовы, орлы?» — задает офицер риторический вопрос и поворачивает ключ на небольшом пульте. «Полетели», — говорит псих и наступает миг острого, ни с чем ни сравнимого кайфа, и калейдоскоп цветных кадров в ураганном темпе прокручивается перед нашими глазами. Я, сколько не старался, ни разу не смог вспомнить, что именно мне там показывают. Судя по тому, что меня не тянет после этого к маленьким мальчикам и вид дождевых червей не вызывает обильного слюноотделения — ничего страшного. Когда мы просыпаемся через десять минут, именно столько длится этот миг, мы бодры и свежи, словно только что проспали целую ночь. «Доброе утро, — издевается псих, и подгоняет нас: — Встали, в темпе. Первый ряд, пошел». Мы, строго по одному, поочередно, ряд за рядом, вскакиваем с кушеток, кладем на них свои обручи и выбегаем вон, навстречу следующему взводу, который уже раздевается в предбаннике.

— Ну, как кино? — встречают нас смешки. — Баб показывали?

— А то, — отвечаем мы, быстро напяливая на себя, слой за слоем, свою скорлупу.

— Ну, и как, никто не кончил?

— Кончил, кончил, как же без этого.

— Да ну? И кто везунчик?

— Псих, кто же еще.

Предбанник гремит гоготом здоровых откормленных мужиков, у которых в жизни нет других проблем, кроме как вырваться в очередное увольнение и с ходу нырнуть в массажный салон, но вот беда, по случаю повышенной готовности увольнения отменены. Наши женщины смеются едва ли не громче нас.

Гот в Корпусе всего год, в моем отделении он единственный служит по контракту, а не по призыву резервистов. Может оттого, что он еще форменный салага, он и задает иногда глупые вопросы.

— Садж, а на кой хрен нас сюда каждый день водят?

— А тебе что за дело? Денежки на счет капают, знай себе служи.

— Да нет, я просто беспокоюсь, если в мозгах часто копаться, долго не протянешь, — отвечает Гот, влезая в панцирь бронекостюма.

На нас начинают удивленно оглядываться из раздевалки соседнего взвода.

— С чего ты решил, что это вредно? — спрашиваю я негромко.

— Садж, я… — начинает Гот, но, наткнувшись на мой взляд, тут же поправляется: — Сэр, я просто так спросил, без задней мысли, сэр!

— Тебе что, плохо после сеанса? — наступаю я на растерявшегося салагу. — Аппетита нет? На девок не стоит? Видишь плохо? Слышишь голоса?

— Сэр, никак нет, сэр! — вытягивается и делает оловянные глаза Гот.

— От тебя не требуют «долго тянуть». От тебя требуют исполнять свои обязанности. Тебе платят за выполнение обязанностей. Не хило платят, заметь. И этот сеанс — тоже часть твоих обязанностей. И еще тебе платят за то, чтобы ты не задавал вопросов. Прикажут — и вовсе сдохнешь. И не пикнешь при этом! — в полной тишине отчитываю я Гота. Вспоминаю старую присказку Гуса: — Бесплатное тепло бывает только в крематории, салага, понял?!

— Так точно, сэр!

— Пятьсот приседаний после отбоя. Трак, проконтролируй.

— Есть, сэр! — синхронно отвечают оба.

Капрал Трак, мой заместитель, отбухал в Корпусе четыре срока. Его загребли обратно всего через три недели после увольнения. Как раз тогда, когда он, пройдя курс омоложения, собрался рвануть на курортную планетку, оторваться как следует с экзотическими женщинами. Авторитет у Трака — как у гаубичного снаряда. Я часто гадаю, почему командиром отделения назначили меня, а не его с таким-то опытом? Но Трак не стремится делать карьеру. Он не держит на меня зла, и мы прекрасно ладим.

Вопрос Гота не идет из головы. Правда, не совсем то, что он имел ввиду. Меня занимает: какого хрена перед нами разыгрывается этот ежедневный спектакль? Ведь каждый салага знает, что с нами тут происходит — обычное гипновнушение. Егоможно провести за полминуты через боевой чип — биоэлектронный имплант, который присутствует в загривке каждого из нас. То есть достаточно остановить взвод на занятиях у обочины, нажать кнопку — и готово. Никаких хлопот. И еще мне интересно, — что нам так упорно в башку закладывают?

–15–

Принцип «займи бойца делом» исповедуется в любых войсках любых армий мира. Главный его проводник — мы, сержанты. И мы проводим его в жизнь с непревзойденной тщательностью и изощренной жестокостью. Мы заставляем бойца жить по законам Корпуса. Мы добиваемся своего не мытьем, так катаньем. От нас невозможно укрыться. Мы все время рядом. Мы знаем, чем дышит боец, чем он живет, что любит, чего боится. Кто его мать и какие женщины ему по вкусу. Какое упражнение на стрельбище дается ему лучше всего. В какого бога верит. На что копит деньги и куда их тратит. И мы используем каждую крупицу своих знаний для того, чтобы надавить побольнее, прижать, заставить солдата сделать по-нашему. И мы всегда добиваемся своего. Всегда. В этой игре нет запрещенных приемов. Каждый из нас в своем подразделении — безраздельно могущественен. В свое время я овладел этой жестокой наукой в совершенстве.

Мое отделение сплошь из мужиков. Уж так вышло. Не то, чтобы я был шовинистом — у нас этого нет, но все же командовать морпехами в юбках мне тяжелее. Хотя о чем это я? Какие юбки? Бой-бабу в бронекостюме отличить от мужика можно разве что по табличке с именем на груди. Остальное нивелируется броней до полной неузнаваемости. По стати и росту женщины-рядовые не слишком уступают мужчинам — сказывается программа единых стандартов при подготовке личного состава.

Мое отделение, это девять лбов, я десятый. Упертый, непробиваемо упрямый Крамер, пулеметчик. Жилистый салага Гот, его второй номер. Мой заместитель Трак, капрал. Молчаливый и малоподвижный, как все снайперы, Кол. Белобрысый Чавес, с языком без костей. Рот его не закрывается ни на минуту и я частенько с трудом сдерживаюсь, чтобы не убавить ему зубов. Паркер. Старший второй огневой группы. Такой же кряжистый бык, как и Крамер. Паркер таскается со здоровенной дурой, словно в насмешку именуемой базукой. И восемью зарядами к ней. На самом деле, его базука калибром и весом скорее напоминает безоткатное орудие. Его помощник — Калина. Рыжий, как медь, с огромными залысинами над высоким лбом. Крепыш Нгава — единственный чернокожий в отделении. Наш санинструктор — док в просторечии, по кличке Мышь. Кроме обязательных в поле лекарств и набора первой помощи, он таскает с собой заправки к аптечкам. В том числе стимы — боевые коктейли, или попросту дурь. Что автоматически делает его уважаемым человеком. Все, кроме Гота, в разное время отмотали в Корпусе по два-три срока.

Нас приводят в кондицию такими темпами, что впору сдохнуть. Словно хотят за несколько недель наверстать то, что мы пропустили за годы гражданской расслабухи. На штабном языке этот процесс называется слаживанием подразделения. Такое невинное определение, от которого на ум непосвященному приходит разве что тесты на психологическую совместимость. Говоря же простым солдатским языком — нас дрючат минута за минутой, днем и ночью. Испытывают на излом и на разрыв. Сегодня мы совершаем очередной пеший марш-бросок в составе батальона. Часто оглядываясь, я бегу в голове отделения. За мной топает тяжело груженый Крамер. Позади него с хрипом хватает воздух Гот. Трак замыкающим. На занятиях нам не разрешают использовать мускульные усилители, и мы старательно изображаем бег, тяжело переставляя ноги, шаг за шагом, километр за километром. В полной боевой нагрузке мы больше похожи на передвижные скобяные лавки, чем на солдат, столько всего на нас понавешано. Походные ранцы, лопатки, подсумки с магазинами, подсумки для гранат, подсумки для кассет к подствольнику, мягкие фляги с водой, штык-ножи, рулоны пончо, дымовые шашки, одноразовые сигнальные ракеты, фонарики, свернутые пластиковые мешки для создания укреплений… Мы топаем и топаем в едином ритме полушага-полубега, колени подгибаются от тяжести, и тонны барахла на нас поскрипывают, позвякивают, побулькивают, трещит под сотнями подошв валежник, и все это в такт шагам, и от этого звук от батальона на марше такой, словно древний паровоз тяжело катится по просеке, пыхая паром и ломая кусты. Чтобы не давать нам скучать, комбат то и дело подбрасывает вводные. То организовывает нападение на фланговый дозор, то обнаруживает засаду «противника». И тогда, с матами проваливаясь в кротовые норы и цепляя ранцами за колючий кустарник, мы с ходу разворачиваемся в боевые порядки, и цепью контратакуем сквозь частокол подлеска. Демонстрируя тактику огневого превосходства, мы часто стреляем на бегу, и от наших очередей густой кустарник впереди разлетается зелеными брызгами, а путь наш отмечают сотни трупиков отстрелянных магазинов. А потом мы сближаемся настолько, что бой переходит в фазу ближнего подавления, и мы одно за одним зашвыриваем в заросли увесистые металлические яйца, с облегчением избавляясь от лишнего груза. И тут же, примкнув штыки, с яростными воплями, от которых нам самим становится страшно, и которые никто, кроме нас, не слышит за закрытыми наглухо шлемами, стремимся сойтись с невидимым врагом в рукопашную. Но врага почему-то нигде нет, видимо, он в страхе удрал еще при первых выстрелах нашей огневой разведки, и тогда, тяжело дыша, мы останавливается среди переломанных, иссеченных пулями кустов, и пользуясь нечаянной передышкой, жадно хлебаем подсоленую воду из фляг. Бормотание наушников снова выгоняет нас на просеку, где мы пополняем у старшин истраченный боекомплект, и колонной по три двигаем дальше, обгоняя взводы тяжелого оружия, упаковывающие свои бабахалки.

Мои ребята держатся неплохо. Я бы сказал, получше, чем я сам. Несмотря на ежедневные ударные дозы химии и сброшенные четыре килограмма, я тяжело втягиваюсь в ритм. Видимо, возраст сказывается. Или сладкая гражданская жизнь с ежедневными дозами спиртного. Но мне нельзя показывать вида, я сержант, как-никак, и под пристальным взглядом взводного я топаю и топаю, с улыбкой ему и себе назло, похожей на оскал, и даже умудряюсь на ходу покрикивать на Гота. Если бы не взгляды отделения, которые сверлят мне спину, да не подозрительное подглядывание Бауэра, я бы, наверное, так и сел на подкосившихся ногах под грудой своих тряпок-железок. Упал на спину и лежа балдел бы, бесцельно разглядывая пушистые облака и ощущая, как по ногам перебегают обнаглевшие сороконожки. А так я раз за разом переставляю одеревеневшие ноги, сдуваю с глаз капли соленого пота, проклиная свою слабость, колючие кусты, грязь, змей, тяжелую винтовку, неожиданную мобилизацию, крикливых латиносов, жуликоватых политиков, насквозь коррумпированных чиновников всех мастей, и даже его величество Генриха… хотя при мысли об Императоре голове становится тепло и плохие эмоции куда-то испаряются. Я даже немного удивляюсь этому странному фокусу, на мгновенье забыв про усталость.

А вечером, перед ужином, нас опять выстроят в санчасти, и наши битые-перебитые тела будут ширять нейтрализаторами жировой ткани, и стимуляторами мышц, и витаминами, и специальными препаратами для роста биочипов и еще черт-те какой дрянью, от которой появляется шум в голове и предметы в глазах теряют четкость. И медичка неопределенного возраста, безучастная, как йог, в халате поверх пятнистого комбинезона, будет равнодушно трогать рукой в холодной печатке мой съежившийся отросток, заглядывать мне под мышки и поднимать мои веки, прикладывать к груди жало автоматического диагноста, а потом прикоснется сверкающим пистолетом к моему заду, или к бедру, и — пшик-пшик! — всадит в меня очередной заряд какой-нибудь химии. И после скорого ужина, где мы проглотим по два обязательных брикета стандартного рациона и запьем их кто соком из концентратов, кто молоком, мы наскоро почистим броню и оружие, и, шатаясь, попадаем на узкие шконки. Чтобы через пару-тройку часов подняться по тревоге и бегом совершить увлекательную двухкилометровую экскурсию по ночному росистому лесу, и выдолбить в мокрой земле пополам с корнями стрелковые ячейки. И пострелять по условному противнику в черных зарослях из всего, что у нас есть. И вернуться в койки и спать аж до самого утра — до пяти часов. Не забыв перед этим почистить оружие, естественно.

–16–

Рев тревожного баззера вырывает меня из предутреннего сна. Они там что, озверели — вторая тревога за ночь? Толком не проснувшись, на ощупь просовываю ноги в штанины комбинезона. Прыгая на одной ноге, выскакиваю в коридор, на ходу застегивая второй ботинок. Баззер стихает, и сразу становятся слышны характерные хлопки автоматического миномета. Сержанты злобными демонами мечутся по казарме, пинками и тычками подгоняя полуодетых бойцов. Одеваясь на ходу, по очереди обегаю отсеки отделения. Норма. Мои уже поднялись. «Боевая тревога. Действие по ситуации номер пять», — шелестит бестелесный голос в районе затылка. На бегу нахлобучиваю шлем и щелчком фиксирую разъем питания. Тактический блок тут же включается и диктует мне данные о количестве подчиненных, состоянии их здоровья и статусе вооружения. Слушаю вполуха, беглого взгляда на череду зеленых точек с отметками комментариев достаточно, чтобы понять — все идет как надо. Расталкивая очередь у оружейной, догоняю своих. Мы двигаемся четко и быстро, выдрессированные многочисленными тренировками, семеним мелкими шажками слева направо вдоль ряда распахнутых пирамид. Подбежать к своей пирамиде. Встать к ней спиной, просунуть руки в ремни разгрузки — раз. Руки вместе — два, щелчки карабинов, на груди и на животе — сбруя зафиксирована — три. Переступить влево. Упереться спиной в походный ранец. Руки вверх и назад, ухватить ремни, верхние крючки в плечевые пазы — четыре. Руки назад и вниз. Ухватить ремни, нижние крючки в поясничные пазы — пять. Поворот. Шажок вправо. Двумя руками ухватить нагрудный подсумок с магазинами. Рывок на себя, щелчок, фиксация — шесть. Затем левая рука — поднять клапан кобуры, правая — за «кольт» в пирамиде. Рывок, клапан кобуры на место — семь. Левая рука — за ствол винтовки, рывок, перехват правой за основание приклада — и М160 в руках поперек груди — восемь. Я могу выполнить все эти движения с закрытыми глазами и не разу не ошибусь. Еще два шага, и из оружейной — долой. Встаю у противоположной стены, лицом к выходу. Пропускаю мимо себя своих бойцов. Пристраиваюсь замыкающим. С момента подачи сигнала тревоги прошло сорок секунд. Норма.

Ботинки глухо топают по обрезиненным ступеням. В колонну по два быстрым шагом спускаемся в подземный лабиринт, находящийся тут же, под зданием казармы. Тяжелая стальная плита за нашими спинами скользит с потолка и с сочным клацаньем закупоривает проход. Все напряжены и немного на взводе. Ситуация номер пять — отражение наземной атаки базы. Это вам не игрульки с учебными стрельбами. Не успеваем добежать до конца лестницы, как автоматика гасит освещение. Бетонные подземелья, густо раскинувшиеся под всей базой, погружаются в чернильную тьму. Нам она не помеха, а противнику облегчать жизнь никто не намерен. Прицельная панорама превращает всех вокруг в мертвенно-зеленых призраков. Подсветка зеленым контуром вокруг силуэта — признак дружественной цели, только усиливает жутковатое ощущение. Добегаем до отметки, указанной такблоком и по одному падаем на жесткие лавки в бетонных выемках, оружие между ног. Что-то среднее между капониром-укрытием и огневой точкой. От нас тут ни черта не зависит, мы — последний рубеж, мы просто хоронимся тут от огня до времени. За нас все делает автоматика. Где-то над нашими головами, над многометровым слоем почвы и бетона шевелят сейчас длинными стволами автоматические турели и излучатели, контролируя свои секторы огня.

— Здесь Француз, три-два, жду доклада, — на бегу бормочу я в ларингофон. Сердчишко мое усиленно трепыхается, колотится о броню. Волнуюсь.

Мои отзываются один за одним. Все на месте. В последний раз выглядываю в изгибающийся дугой темный коридор, с редкими, исчезающими в стенных выемках фигурами. Влетаю в свою ячейку. Сел. Зафиксировался. Винтовка между колен.

— Француз — Сото. Мы на исходной. Прием, — делаю доклад взводному сержанту.

— Принято. Ждать. Отбой, — отзывается Сото.

Через несколько секунд все затихает. Приходят в движение скрытые за бронированными задвижками турели оборонительной системы. Пучки коротких стволов щупают бетонные стены. Как всегда, ощущаю себя лишним под взглядами их черных зрачков. Только и остается, что разглядывать картинки, которые транслируют «мошки» из пустых коридоров. Гадаем, что происходит.

Мы ждем десять минут. Еще десять. И еще полчаса. Кто-то кашлянул по ротному каналу, прочищая горло.

— Я — морской пехотинец… — начинает неуверенный голос.

— Я — оружие… — подхватывают десятки голосов.

— Я не рассуждаю и не сомневаюсь… — мы сидим в чернильной темноте, тихо, как мыши, и негромко читаем хором свое волшебное заклинание, отгоняющее от нас злых духов неизвестности. И кажется, что автоматические турели внимательно слушают нас, шевеля акустическими датчиками.

Потом снова ждем, напряженно вслушиваясь в едва доносящееся сквозь слои бетона далекое буханье.

Через час свет в убежище включается и нам сообщают об отбое тревоги. Все возбужденно переговариваются на ходу, обмениваясь догадками и впечатлениями. Еще бы, сегодня мы как бы побывали на войне. Так романтично и совсем не страшно. Как в голофильме. Еще через полчаса, по дороге на завтрак, узнаем, что ночью один из постов периметра обстреляли неизвестные снайперы. Трое наших из второго полка ранены. Дежурный взвод тяжелого оружия накрыл перелесок, откуда велся обстрел, из минометов и сжег его плазменными зарядами дотла, а Флот прислал звено штурмовиков, и те проутюжили окрестности на пару миль от зоны столкновения. Война словно напоминает нам: «Не расслабляйтесь, ребятки, я рядом».

–17–

Колониальная политика Императора строится на четком разграничении полномочий и обязанностей сторон. Обязанности Империи — найти пригодную для заселения планету, провести ее терраформирование, организовать тендер на право освоения недр и промышленное строительство, осуществить набор и транспортировку колонистов, обеспечить связь, строительство космодромов и последующую охрану планеты силами Имперских вооруженных сил. Обязанности корпораций, выигравших тендер — построить населенные пункты и обеспечить промышленное и социальное развитие новых территорий. И платить налоги Императору, начиная через тридцать лет после начала освоения. Корпорации полномочны создавать местные органы власти и полицию, принимать законы, в целом не идущие вразрез с законами империи, и обеспечивать заселение колонии за счет мигрантов с других миров. Они проводники экономической политики Императора. Они определяют форму правления и учреждают собственные уголовные уложения. Они — безраздельные хозяева планеты в рамках границ, установленных Императором. Единственные, кого не касаются местные законы, — это имперские служащие и обитатели зон имперского правления, таких как военные городки и космопорты. Мы, то есть Корпус — главная опора Императора на Шеридане и других планетах, гарант незыблемости его власти и спокойствия граждан. Обо всем этом нам рассказывает на занятиях по имперскому устройству офицер из штаба батальона. Дамочка-лейтенант с пронзительно-голубыми глазами. В Корпусе все, как на подбор, крепкие и увесистые, даже офицеры. Лейтенант О'Хара — нетипичный экземпляр. Среднего роста, тонкая в кости. Ее женственность пробивается даже сквозь бесформенную скорлупу брони. Какая-то особая стать, пружинка, заставляющая мужчин в ее поле зрения невольно поджимать животы и расправлять плечи. Коротко стриженные русые волосы. Шлем на сгибе руки. Крепкая, но все же изящная длинная шея. А может, все дело в ее голосе? Он не похож на хриплые и низкие голоса наших женщин, перенакачанных гормональными стимуляторами. Ее высокий чистый голос едва ощутимо вибрирует, что в соединении с безупречной дикцией и плавной речью производит на роту гипнотическое воздействие. Усиленный динамиком брони, он долетает до всех концов плаца. О'Хара расхаживает взад-вперед перед бойцами, которые рядами расселись на бетонной палубе, подложив под зады свои свернутые пончо, и говорит, говорит… Рота слушает ее, практически не шевелясь, и рядовые, и стоящие тут же, у своих взводов, офицеры, и только десятки глаз движутся вслед за ее изящной фигурой. Позади нее коробочка компьютера-демонстратора сплетает из воздуха трехметровую картину — голографическую проекцию карты Шеридана. Иногда лейтенант останавливается и тычет в зеленовато-коричнево-голубые разводы лазерной указкой, иллюстрируя сказанное.

— Наша планета базирования — Шеридан, это землеподобный мир в системе Бета Стрельца. Первый колониальный транспорт приземлился здесь более полутора сотен лет назад — в две тысячи двести восемнадцатом году по Имперскому летоисчислению. Произошло это на юге материка Британика, вот тут. Еще через полсотни лет началась вторая волна колонизации. На этот раз точкой приземления был выбран материк Тринидад, в другом полушарии планеты, — продолжает рассказывать офицер из отдела по работе с личным составом и обводит светящимися кругами указанные места. — Материки Британика и Никель, вместе с архипелагами Восточного океана, отданы для освоения «Дюпон Шеридан» — дочернему подразделению трансгалактической корпорации «Группа предприятий Дюпон». Материк Тринидад взяла в долгосрочную аренду «Тринидад Стил», дочерняя от «Вайо Кемикал Груп». Впоследствии, зоны влияния корпораций стихийно получили название Английской и Латинской. Население Английской зоны этнически неоднородно, но состоит преимущественно из выходцев из Центральных миров — европейской части Земли, Новой Калифорнии, Йорка. Население Латинской зоны на девяносто пять процентов состоит из потомков латиноамериканцев. Экологическая, демографическая и экономическая ситуация на Земле в то время была такой, что в беднейших регионах корпорации вербовали колонистов просто за гарантию пропитания и минимального жизнеобеспечения, получая взамен фантастически дешевую рабочую силу. Вследствие этого, колонисты Латинской зоны в основном представляли собой малограмотную, низкоквалифицированную массу с чрезвычайно низкой социальной мотивацией. К моменту основания Латинской зоны, «Дюпон» уже построила столицу — город Зеркальный, а также несколько крупных промышленных центров, и приступила…

Все это я уже слышал десятки раз. И все равно, действуя по привычке (положено — делай), продолжаю слушать лейтенанта, обращая внимание скорее на ее губы, чем на то, что из них вылетает. Ее слова порождают в моей черепушке какой-то параллельный сознанию, фоновый поток полуосознанных образов. Я снова вижу на тротуарах Латинских кварталов попрошаек, оборванных и истощенных донельзя, тянущих к прохожим грязные руки, просящих, проклинающих и гнусаво благословляющих. Вижу угрюмых сантехников, водителей мусороуборочных машин и разнорабочих со смуглыми лицами, вкалывающих за гроши. Сияющие лимузины адвокатов и высших администраторов корпораций с зеркальными пуленепробиваемыми стеклами. Слышу ругань толстых крикливых женщин и шамканье почерневших набожных старух в черных платках. Передо мной — наглые и уверенные в себе и силе своего кошелька лоснящиеся рожи бандитов, назойливые мальчишки, пытающиеся задорого всучить мне синтетический бутерброд или поддельный хронометр, неприметные уличные продавцы смертельно опасной дури, одетые в аляповатые тряпки молоденькие проститутки с глазами старух, продажные патрульные копы с цепкими взглядами, стертые лица безработных, делающих вид, что ищут работу и пропивающих талоны на бесплатное питание, лавочки, набитые подержанной одеждой и неизвестно из чего сделанным спиртным. Меня передергивает от зловония заваленных гниющим мусором и изрисованных похабщиной лестничных клеток. От немытых стекол, обшарпанных стен и разбитых уличных фонарей. От застарелого запаха мочи в переулках. От мутных личностей с серебряными нательными крестиками, негромко и проникновенно рассказывающих о национальных традициях, о народных корнях, о пути в демократическое будущее, где не будет ни богатых, ни бедных, ни Императора. У которых на все вопросы есть универсальный штампованный ответ, а для желающих присоединиться — кусок хлеба. От городских партизан с горящими глазами, сжигающих себя на алтаре Свободы во имя великих идей, рожденных в отделах маркетинга сталелитейных корпораций. Я наблюдаю из окна машины за ярким карнавалом с самозабвенно танцующими под обжигающую музыку курчавыми людьми, за сияющими глазами, белозубыми улыбками, колыханием роскошных бедер и обнаженных грудей, я вижу тысячи счастливых лиц и знаю, что завтра увижу их снова, но уже потухшими, озабоченными, озлобленными или сосредоточенными в поисках пропитания. И тут же передо мной образуется длинный ряд скрюченных от огня тел, накрытых чехлами для транспортировки. Детские трупы с переломанными, как у игрушек, ногами. Сгоревшие остовы машин. Разбитая витрина бара «Треска» и растерянная физиономия Самуила. Сообщения о похищениях, премиях за любую информацию о сыне или жене. Крикливые демонстрации. Листовки с идиотически-возвышенными призывами, уродливыми плевками пятнающие зеркальные грани городских башен. Я вдыхаю запах горелого пластика на останках моего склада. Я целую Нику в тоненькую пульсирующую жилку на нежной шее. Кулаки мои сжимаются до боли.

— …в результате усиливающейся конкуренции, борьбы за монопольный контроль над обособленными колониальными территориями, возникает противостояние корпораций. Усиливаются коррупционные процессы. Под лозунгами о смене государственного строя обостряются межнациональные и межрелигиозные конфликты, в которые вовлекается все больше и больше граждан обеих территорий. В итоге нарушается стабильность общества и массовые противоправные действия угрожают существованию Шеридана, как неотъемлемой части Земной империи… — продолжает размеренно диктовать О'Хара. Я внимательно вслушиваюсь. Кажется, я пропустил что-то важное.

— …война является политической борьбой, борьбой не только за экономический, но и за полный политический контроль над государством. Эта война уже объявлена. Убийства, похищения, диверсии уносят жизни тысяч граждан. В городах Латинской зоны саботируются решения имперских властей. Нападения на имперские вооруженные силы приобрели массовый и организованный характер. Именно эта ситуация явилась причиной мобилизации резервистов. Император принимает вызов…

Я осторожно кошусь по сторонам. Лица вокруг уже утратили дежурное выражение внимания. Люди ловят каждое слово лейтенанта. Многие из присутствующих, как и я, испытали эти самые «процессы» и «конфликты» на своей шкуре. Им есть, что сказать для протокола.

— Вооруженные силы должны быть надежны, дисциплинированны и лояльны. Именно такими вооруженными силами располагает Империя. Они — последний аргумент для убеждения тех, кто не желает прислушаться к голосу разума…

Меня, вместе со всеми, захватывает единый порыв. Эта О'Хара, та еще штучка, она заводит нас не хуже молитвы. Маленькая стерва, она возвышает голос, он дрожит, разносясь над нашими головами, ее лицо порозовело от гнева. Мы медленно втягиваем в себя воздух, боясь пропустить хоть слово, мы забываем моргать, вглядываясь в ее пронзительные глаза.

— … На острие штыка нет демократии. Солдат-гражданин волен иметь свои политические убеждения, но имперские вооруженные силы в своей совокупности должны быть и будут политически нейтральными. Они — инструмент в руках Императора, инструмент умелый, холодный и беспощадный. Корпус морской пехоты — элита вооруженных сил. Император рассчитывает на него и верит, что умереть за империю — честь для любого морского пехотинца…

Нас сдувает с места. Мы вскакиваем, топчем свои пончо, мы набираем воздух полной грудью…

— Императору… — на невыносимо высокой ноте звенит голос О'Хара.

— СЛАВА! СЛАВА! СЛАВА! — от нашего слитного рева с деревьев на аллее сдувает стаю испуганных дроздов.

–18–

Несмотря на режим повышенной готовности, нас все же изредка отпускают на выходные в Форт-Марв — военный городок при базе. Сегодня как раз моя очередь — мы чередуемся с Траком. Я не был в Форт-Марве с самой демобилизации. Забегаю в расположение первого третьего, повидаться с Гусом. Глупо — я на базе черт-те сколько времени, а все никак не встретимся.

Мне не везет. Гуса нет на месте, и дежурный сержант отказывается мне сообщить, куда его услали. Что ж, не судьба. В нетерпении бегу к КПП — машина уходит в город через пару минут. Как назло, по дороге натыкаюсь на взводного.

— Трюдо, — говорит Бауэр.

— Сэр! — отвечаю я, вытягиваясь. Наше общение все больше напоминает мне глупую затянувшуюся игру.

— Трюдо, вы в курсе, что база находится в состоянии повышенной готовности? — совершенно серьезно спрашивает лейтенант.

— Сэр, так точно, сэр! — ору я в никуда.

— Значит, вы знаете, что опоздание из увольнения или дисциплинарный проступок во время пребывания за пределами части могут повлечь за собой суд военного трибунала по законам военного времени?

Мой грузовик вот-вот уйдет. Как можно более спокойно я отвечаю взводному:

— Сэр, сержант об этом знает, сэр!

— Чем вы собираетесь заняться в увольнении?

Хочу ответить дежурным «сэр-не-знаю-сэр», но черт тянет меня за язык:

— Сэр, сержант хочет зайти в массажный салон и хорошенько спустить пар со специалистами по особым услугам, сэр! В моем возрасте, особенно в период гормональной перестройки организма под воздействием омолаживающих и стимулирующих препаратов, сексуальное воздержание противопоказано, сэр! — громко кричу я так, что проходящие мимо офицеры удивленно оглядываются на мой крик.

Щеки взводного покрываются красными пятнами. Сдерживаясь, он негромко, даже понизив голос, сообщает:

— Трюдо, венерическое заболевание также будет расценено как дисциплинарный проступок.

Я сбиваю взводного пинком под колено и впечатываю ботинок в его удивленную физиономию. Добавляю по ребрам. С наслаждением опускаю армированный каблук на поясницу. И еще раз. Вот он перекатывается, здоровый боров, пытается подняться, и я укладываю его назад ударом колена в лоб, а потом выхватываю лопатку. Ее приятная тяжесть вселяет в меня уверенность…

— Трюдо, ты заснул?

Я с сожалением выныриваю из своего сладостного видения.

— Сэр, сержант будет пользоваться только услугами сертифицированных специалистов, имеющих медицинскую справку о том, что они имеют право по состоянию здоровья оказывать интимные услуги имперским военнослужащим, сэр! — ору я так старательно, что кто-то из проходящих офицеров прыскает в кулак.

— Трюдо, я не буду лишать тебя увольнения. Но после возвращения жду тебя к себе, — говорит Бауэр. — А пока — свободен.

— Сэр, есть, сэр! Спасибо, сэр! — я четко поворачиваюсь, делаю два уставных шага и мчусь к южному КПП.

Конечно же, мой грузовик уже ушел. Ушли все грузовики. Я толкусь у ворот, перед часовым у шлагбаума и чувствую себя полным идиотом. Все-таки взводный добился своего — в период повышенной готовности передвижения за территорией базы пешим порядком запрещены. Только на транспортном средстве. И где его взять в субботнее утро — ума не приложу. Сержант военной полиции в белом шлеме, потешно смотрящемся в комплекте сине-зеленой брони, внимательно смотрит мне в спину. Ждет, когда я сделаю три шага и пересеку, таким образом, границу базы. Нарушу приказ. Все же сволочной народ, эти военные копы. Поворачиваюсь к нему. Отрицательно качаю головой. Мол, ничего не выйдет, дружище. Тот пожимает плечами, с серьезным видом разводит руками. «Ну, нет, так нет. В другой раз».

В этот момент маленький джип козликом выпрыгивает из боковой аллеи и с визгом тормозит у шлагбаума. Часовой встряхивается и идет проверять документы. Автоматическая турель над моей головой едва слышно гудит, разворачиваясь в сторону машины.

— Вам в Форт-Марв, сержант? — слышу я звонкий голос из джипа.

— Так точно, мэм! — кричу я в ответ.

— Садитесь, нам по пути, — отвечает русая бестия О'Хара.

Перед тем, как запрыгнуть на заднее сиденье, поворачиваюсь к сержанту и делаю ему наиболее пристойный из имеющихся вариантов знака «ну что — съел?» Сержант, словно не замечая меня, смотрит в сторону. О'Хара поджимает губы, скрывая улыбку. Джип рвет с места так, что я чуть не вылетаю кувырком через задний борт.

— Легче, Курт, у нас гость, — говорит лейтенант водителю.

Тот кивает круглой макушкой и так вжимает педаль в пол, словно желает продавить его насквозь. На всякий случай я обеими руками ухватываюсь за что придется и крепко упираюсь ногами. Легкую машинку так швыряет на виражах и подъемах, что поездка на «Томми» по бездорожью представляется мне сущей прогулкой. Такое ощущение, что штабной водила в принципе не знает, где у его машины педаль тормоза. Но дама с голубыми глазами рядом со мной сидит спокойно, и я смиряюсь, решив, что умирать в присутствии женщины, пусть даже так бессмысленно, нужно достойно.

— Значит, к девкам собрались, сержант? — громко интересуется лейтенант сквозь шум ветра.

Кажется, у меня покраснели уши. Мычу в ответ что-то невразумительное.

— Нет? — удивляется О'Хара. — Пять минут назад вы кричали об этом на всю базу.

Встречный ветер не в силах остудить мои уши.

— Я отвечал на вопрос офицера, мэм! — стараясь не прикусить язык от немилосердной тряски, кричу я.

— Странная тема для беседы, не находите, сержант?

Я пытаюсь что-то сказать, но вдруг краем глаза вижу ее улыбку. Поворачиваю голову — точно. Лейтенант беззвучно смеется, наблюдая мои мучения.

— Мне нужно отвечать, мэм? — все же интересуюсь я.

— Не обязательно, Трюдо. Я пошутила.

Я улыбаюсь ей в ответ. Все-таки есть в ней что-то притягательное. Что-то, от чего не знаешь, как себя вести в ее присутствии. И дело вовсе не в офицерском звании. Скрывая неловкость, спрашиваю:

— Мэм, кажется, я знаю, откуда ваш водитель.

— В самом деле? И откуда же?

— В Зеркальном есть клуб экстремалов. Они прыгают с верхушек городских башен на паракрыле. Смертность у них — процентов двадцать, не меньше. По-моему, ваш самоубийца как раз оттуда.

О'Хара смеется. Я улыбаюсь в ответ. Отворачиваюсь, как будто от ветра. Определенно, эта женщина меня смущает. Чувствую ее изучающий взгляд. Заставляю себя разозлиться. Подбор в отдел по работе с личным составом организован что надо. Такая вызнает все, что ей нужно, ты и не заметишь, как.

— Курт мечтал стать морским летчиком. Летал на малых самолетах в любительском клубе, но в военную авиацию не прошел по здоровью. Вот теперь отрывается на нас. Не беспокойтесь, он водит быстро, но аккуратно, — громко поясняет лейтенант. Видимо так, чтобы ее слова были слышны водителю. А тот знай себе покачивает своей круглой башкой и продолжает давить на педаль.

— Не то чтобы я слишком боялся, мэм, но все же за вас я беспокоюсь. Этот маньяк когда-нибудь своего добьется, — продолжаю я никчемный треп.

— Вы преувеличиваете, Трюдо, — она мягко улыбается и одной рукой умудряется поправить свои короткие волосы. — У вас ведь нет родственников в Форт-Марве? Вас призвали из резерва?

— Так точно, мэм.

— И что, на самом деле собираетесь в массажный салон?

— Это ведь не запрещено, мэм. Они для этого и созданы.

— Мне вдруг стало интересно, что будет делать в городе человек, который не был там пятнадцать лет, — поясняет О'Хара.

— Вы интересуетесь по службе, мэм, или мы просто болтаем? — на всякий случай уточняю я.

Она пожимает плечами.

— Откуда мне знать? Просто интересуюсь.

— В вашем ведомстве просто так ничем не интересуются, мэм. Я понимаю — служба такая, у каждого своя работа, — быстро добавляю я, видя, как она начинает хмурить брови. — На самом деле, мэм, я обожаю воду. Я могу сидеть в воде часами. Если бассейн на Сентрал-Парк еще действует, я хочу искупаться.

Вертикальная складочка между ее бровями разглаживается. Она с интересом смотрит на меня.

— В вашем личном деле этого нет, — сообщает она.

— В моем личном деле, наверное, сказано, что я преступник и зачинщик уличных беспорядков, мэм.

— Для Корпуса это не важно, сержант.

— А для вас, мэм? — неожиданно для себя спрашиваю я. И тут же смущаюсь своей дерзости.

— Для меня тоже, сержант, — она выделяет мое звание, проводя незримую границу.

Внеслужебные отношения между сослуживцами, а тем более, между начальниками и подчиненными, в Корпусе не приветствуются. Настолько, что можно кубарем вылететь дослуживать срок где-нибудь в охране полярной метеостанции.

Я прекрасно понимаю намеки. Сгоняю улыбку и отвечаю, насколько позволяют условия, выпрямив спину:

— Спасибо, лейтенант, мэм!

— Да будет вам, Трюдо! — она досадливо отворачивается и смотрит на мелькающие мимо нас деревья на обочине.

До самого Форт-Марва мы больше не произносим ни слова. За КПП я соскакиваю через борт. Отдаю честь.

— Спасибо за помощь, мэм!

— Морская пехота своих не бросает, сержант, — улыбается О'Хара. — Желаю приятно провести время!

— Благодарю, мэм. И вам того же, — произношу я вслед стартующему джипу.

–19–

Военный городок Форт-Марв все такой же. Все, как раньше — чистенький, цветущий, зеленые живые изгороди скрывают растяжки с колючей проволокой, разноцветная брусчатка рисует на дороге замысловатые узоры. Вот только вместо увешанных ракетами беспилотников, высоко в небе раньше кружили орлы. Что поделать — состояние повышенной готовности. Усиленные патрули на улицах — в активированной броне, с боевым оружием. У меня тщательно проверяют документы, держа под прицелом пулеметной турели патрульного джипа. Лица пехотинца под синеватой лицевой пластиной не разобрать. Возвращают жетон. Рядовые отдают мне честь.

Не спеша прогуливаюсь, разглядывая вывески в поисках знакомых названий. В городе малолюдно, детей почти нет. Редкие, несмотря на выходной, женщины деловито толкают перед собой гравитележки с кучами съестного из супермаркетов. На крайних улицах среди деревьев в скверах натянуты маскировочные сети. Сквозь зеленую рванину видны стволы автоматических турелей. Война дышит в затылок. Ощущения праздника, присущего военному городку в выходные, когда все свободные от службы выбираются отвести душу, нет и в помине. Что ж, попробуем искупаться. Старенькое, но вычищенное до блеска такси в пять минут проносит меня по ухоженным улочкам и высаживает у купола спорткомплекса.

Я купил в армейской лавке в холле очки для плавания и совершенно отвязные — ядовито — голубые, с алой полосой, ну, сами понимаете, где, плавки. Фосфоресцирующие в темноте, к тому же. Продавец объяснил мне, что в таких плавках со мной ночью на пляже никто не столкнется. Что я мог ему сказать? Других все равно не было. Другие были еще хлеще. Их можно было одевать в стриптиз-клуб для выступлений, но плавать в них в бассейне, да еще там, где почтенных матерей семейства полно — нет уж, увольте. В них все мое скромное хозяйство кажется втрое больше и при том выпячивается так, что лучше уж вовсе голым искупаться. Так что пришлось напялить на себя этот ядовито-голубой с красным флаг. Не возвращаться же теперь в супермаркет.

И вот я обрушиваюсь в прозрачную прохладную воду и с наслаждением прохожусь до противоположной стенки кролем, потом разворачиваюсь и изображаю брасс, мое тело здорово окрепло за последнее время, я рассекаю воду, словно жеребящийся тюлень, волна от меня, что от торпедного катера. Я не тренируюсь, нет. И не выкладываюсь намеренно. Просто я действительно соскучился по воде. Я прохожу туда-обратно несколько раз. Потом сбрасываю темп и гребу уж совсем лениво, сравниваясь в скорости с почтенной матроной, тихо бултыхающей по соседней дорожке. Она медленно водит руками, смешно надувает щеки и боится опустить голову в воду, чтобы не замочить сложную высокую прическу. Ее пышное белое тело величаво дрейфует к бортику, она замечает мой взгляд и виновато, словно извиняясь, улыбается мне, жена какого-нибудь служаки-сержанта из снабженцев, делающая вид перед мужем и подругами, будто плавает для поддержания фигуры. Я демонстрирую ей широкую улыбку, переворачиваюсь на спину и устремляюсь дальше.

Наш бассейн — для младших чинов и членов их семей. За невысоким бортиком — такой же, но с надписью «для господ офицеров». Ничем от нашего не отличается, но принцип раздельного снабжения для разных категорий служащих соблюдается. Он соблюдается всюду, в том числе и в местных борделях. Попробовал бы рядовой ввалиться в бар для сержантов! И наоборот — сержанту не место среди рядовых. Правило может быть нарушено, если кто-то из имеющих необходимый статус пригласит гостя. С этим смиряются. Поэтому изредка можно увидеть офицера в кафе для младшего состава, а сержанта — в ресторане «только для господ».

Теплая вода струится по упругому полу. Шлепаю по ней к расположенному тут же мини-бару с водяными ваннами рядом. Перешагиваю через тело разомлевшего от пива лысого крепыша с полупустым бокалом на пузе. Лысый придерживает его одной рукой, закинув вторую за голову, и с довольной полуулыбкой щурит в никуда осоловелые глаза. Занимаю свободную ванну-лежанку. Откидываю затылок на мягкий высокий подголовник. Закрываю глаза. Теплая вода струится по мне, унося мысли. Хорошо!

— Что-нибудь закажете, сэр? — раздается голос служащего.

— Если можно, горячего чаю. С лимоном. Большую кружку, — произношу, не открывая глаз.

Потом я устраиваюсь полусидя и маленькими глотками прихлебываю горячую ароматную жидкость. Смотрю на резвящихся в бассейне молодых и не очень, мужчин. На их жен или подруг разной степень толщины и изящества. Слушаю веселый смех и не раздражающие слух негромкие разговоры. Тут нет пьяных и крикливых компаний. Этим наш бассейн отличается от своего немного скотского гражданского аналога. Я наслаждаюсь бездельем и состоянием покоя. Такое ощущение, словно мне снова двадцать, мне некуда спешить, я молод и здоров, и ни о чем думать не надо, все давно решено за тебя, и тебе только и остается — делать свое дело и не забивать голову посторонними и ненужными мыслями. «Корпус заботится о тебе» и «Делай, что должен». Я отбрасываю за борт сотни сомнений и тысячи мыслей, в моем маленьком самодовольном мирке нет ни Ники, ни дочери, нет потерянного навсегда дома и имущества, нет сочувствующих или злорадных взглядов знакомых, нет сомнений по поводу будущего, нет ничего вообще. Я просто тут, я один, и мне хорошо так, словно я только что родился. Я добавляю к чаю рюмку недорогого коньяку. Снова плаваю. Потом ныряю с вышки. Беру напрокат ласты и маску и долго упражняюсь в плавании под водой. Потом устраиваю соревнование с каким-то худощавым типчиком, как выясняется — сержантом из штаба авиакрыла дивизии, в прошлом бортового стрелка, и два раза из трех делаю его. А потом он ставит мне бренди. С жаром вспоминает былые полеты и происшествия и рассказывает мне о своей нервной и сидячей работе. А я ему — о своем отделении. И расстаемся мы слегка навеселе и совсем братьями. И я снова плыву. И лежу в проточной теплой ванной, попивая минералку. И так проходит часа четыре, и я уже совсем было собираюсь пойти куда-нибудь и съесть горячего мяса, как вдруг через бортик отделения «для господ» свешивается мокрая голова с короткими волосами-сосульками. И улыбаясь, говорит:

— Привет, сержант! Расслабляетесь? — и пока я тупо перевариваю увиденное и услышанное, замерев со стаканом бренди у рта, добавляет: — Пригласите даму? Сюда без приглашения офицерам нельзя.

И выжидающе смотрит на меня, слегка склонив голову набок.

— Мэм, я… — начинаю я в панике.

— Будем считать, что вы меня пригласили, Трюдо, — смеется лейтенант и перелезает через ограждение на нашу сторону.

Смотрит на мое озадаченное лицо и добавляет:

— Трюдо, если вас смущает мое общество, то я просто выпью глоток и переползу обратно. Не пугайтесь. Я не кусаюсь.

— Мэм, я просто не сразу сообразил, что это вы. Это так неожиданно… — потом спохватываюсь, принимаю сидячее выражение и делаю приглашающий жест рукой. — Прошу вас, мэм.

Я стараюсь не смотреть на ее фигуру, хотя мне страсть как хочется увидеть, из чего слеплена эта непонятная женщина, и пока она усаживается в соседней лежанке, смотрю на ее лицо, на шкодливую улыбку, но краем глаза все равно ухватываю ее длинные, с резковатыми мышцами, но все же великолепные ноги, овал бедер, контрастирующий с сильной, тонкой талией, ее проступающие через мокрый купальник холмики грудей, и мне становится немного неловко, словно я подсмотрел в школьной раздевалке, как одноклассница надевает чулки. Я понимаю, что надо быть вежливым, и злюсь на себя, потому что пребываю в тихой панике, я абсолютно не представляю, что ей нужно от меня и как мне с ней себя вести, тем более, что она — офицер моего батальона, и все это вместе скатывается в моей башке в липкий ком и никак не хочет никуда проталкиваться.

— Что-нибудь выпьете, мэм? — наконец, когда молчание становится невежливым, спрашиваю я.

— То же, что и вы, сержант.

— Это бренди.

— Отлично. Пусть будет бренди, — она усаживается поудобнее, опускает руки в воду и наблюдает за игрой водяных струй вокруг них.

Когда бармен подает ей бокал, она делает символический глоток, едва смачивает губы в янтарной жидкости. Говорит:

— Вообще-то, Трюдо, я просто заскочила сказать вам спасибо.

— Мне? За что, мэм?

— Знаете, сержант, мы сейчас не на службе… Если вас не затруднит, называйте меня Шар. Уставом это не воспрещено. Без чинов, Ивен. Видите, мое знание вашего досье избавляет вас от церемонии представления, — она немного отстраненно улыбается.

— Хорошо… Шар. Прошу извинить, у вас такое необычное имя…

— Моя мать с индийской планеты. Мое полное имя — Шармила. В переводе с санскрита оно означает комфорт или радость. Мать так назвала меня, потому что была счастлива с отцом и я была зачата в радости, — охотно поясняет лейтенант. — Теперь вот приходится расплачиваться.

— Черт возьми, — только и могу я сказать.

В наше время все национальные традиции практически нивелировались и любое их проявление вызывает немалое изумление пополам с любопытством. Как у меня сейчас,например.

О'Хара делает еще один глоток.

— Вы так увлеченно говорили о плавании, что я не удержалась и тоже решила искупаться. Тут и вправду здорово. Очень расслабляет. Спасибо вам, Ивен. Правда, я не так дружна с водой, как вы. Я подглядывала за вами, — признается она.

— Не стоит благодарности, Шармила. И давно вы тут?

— Пару часов. Ваши состязания выглядели просто потрясающе. Я никогда не видела, чтобы кто-то так красиво плавал. Вы извините меня, Ивен. Мое любопытство не связано со службой, — поспешно добавляет она.

— Ну, что вы, Шар. Я просто смущен вашим вниманием.

— Вам тут хорошо? — интересуется она.

— Не то слово. Прошу извинить за грубость, мэм… Шар, я просто балдел от удовольствия. Тут что-то такое, — я пошевелил в воздухе пальцами, — не описать. Возможно, это все моя ностальгия. Знаете, идеализируешь то, что было с тобой очень давно. Я не был в Марве пятнадцать лет. И эта вода, и люди… все это как-то накладывается. Мне хорошо.

Лейтенант смотрит на меня с задумчивой улыбкой. Прикасается губами к бокалу. Глаза у нее просто бездонные. Из-за них я никак не могу определить ее возраст.

— Я вам завидую, Ивен. Хотела бы я быть так же беззаботна.

— Да нет, Шармила, вы меня не совсем поняли, — начинаю я, и мне так хочется сказать ей, что проблем у меня — как у собаки блох, и что они ждут меня сразу за порогом, и я вовсе не пофигист, который все проблемы решает, просто не обращая на них внимания, но здесь я все как-то позабыл на время, отрешился, что ли. Но, то ли меня смущает ее статус офицера по работе с личным составом — рефлекс, мать его, то ли слов не подберу никак, я мямлю что — то невразумительное под ее внимательным взглядом. И еще эта ее улыбка, черт подери!

— Я вас понимаю. Не надо ничего объяснять, — спокойно говорит она. Прикасается к моей мокрой руке. Это так неожиданно, что я чуть не отдергиваю руку. — Спасибо вам за компанию, Ивен. Не буду больше вас смущать. Было очень приятно с вами поболтать. До встречи!

Она отставляет почти нетронутый бокал, легко поднимается, и, улыбнувшись мне на прощанье, грациозно качнув бедрами, переступает через барьер. И я чувствую себя полным болваном, лежа в теплой проточной воде с бокалом бренди в руке. Словно мне дали подержать, а потом отняли красивую игрушку, не позволив как следует ее разглядеть.

А потом я иду в какую-то недорогую харчевню, где на углях жарят совершенно умопомрачительную, особенно после наших полевых рационов, баранину, и жадно уписываю блюдо горячего острого мяса, и запиваю его легким вином. И пешком, не доверяя такси, разглядывая знакомые и незнакомые дома, добираюсь до квартала фонарей, и захожу в дверь, которую не открывал так давно, и по-свойски улыбаюсь незнакомой женщине-распорядителю. Под впечатлением имени лейтенанта, а может — просто по неведомому капризу, я выбираю девушку восточного типа — полнобедрую, большегрудую, с тонкой талией и крепкими короткими ногами, словом, такую, которую ни в жизнь бы не выбрал. И девушка Зульфия разубеждает меня в моих заблуждениях, она потрясает меня своим искусством массажа, она смачивает меня душистым маслом и ее сильные ладошки вминаются в мое тело и разминают, разминают, давят и трут его до тех пор, пока мне не становится легко и беззаботно, и я вот-вот размякну и стеку на пол, и одновременно мне неловко оттого, что такие долгие усилия оплачиваются по стандартной таксе. А потом Зульфия омывает меня, расслабленного, как тесто, и вытирает мягкими полотенцами, и зажигает ароматные палочки и переворачивает меня на спину, и под резкий запах пряного дыма делает мне такой фантастический минет, что душа моя отрывается от тела и вместе с дымом воспаряет вверх. И за мгновенье до кульминации я представляю вместо восточной девушки русую голову женщины с необычным именем, и приподнимаюсь на локтях, чтобы лучше ее видеть, и в этот миг башню мою окончательно срывает под мой победный крик.

–20–

База продолжает наполняться народом. Дивизия разбухает, как на дрожжах. Сегодня мимо нас провели колонну «свежего мяса» — резервистов второго призыва. В отличие от нас, эти ни разу не носили формы. Это сразу бросается в глаза. Просто окончили месячные курсы армейского резерва во время обучения в колледже. Худые, толстые, патлатые, бородатые, словом, разномастные, в свободных цветастых одежках, они расхлябанно телепают не в ногу, идут скорее не строем, а толпой, жуют стимулирующие пастилки и в любопытстве крутят головами по сторонам, не обращая внимания на вопли сопровождающего сержанта. Для них тут все в новинку. И плац, и казармы, и рев «Томми» из жерла подземного бокса. Да и мы тоже, в сказочной амуниции, грозные, вооруженные до зубов. Жалкое зрелище! Эти самые курсы резерва — не просто блажь Императора, окончившие их получают специальное пособие из имперской казны, так что тех умников, кто несколько лет получал денежки ни за что и посмеивался при этом, вскоре ждет неприятное открытие — учебный батальон Корпуса. Это, дамочки, скажу я вам, тот еще курорт. При воспоминании о своем шестимесячном учебном курсе у меня до сих пор мурашки по спине. Учебный батальон, или, как мы еще его называем — чистилище, осиливают не все. Некоторые покидают его вперед ногами. Некоторые — с окончательно съехавшей крышей. Зато оставшиеся запросто могут жрать кирпичи и запивать их болотной водой.

— Свежее мясо! — хохочут морпехи из ближайшей курилки.

Они издевательски орут домашним овечкам: «Добро пожаловать, бифштексы!». И: «Попрощались с мамочкой, сладкожопые?»

Во втором отделении тоже пополнение. Двое, оба из бывших. Один из них явно из мест не столь отдаленных. Руки, которые еще не успел покрыть медно-красный загар, сплошь в замысловатых татуировках. Парень явно времени зря не терял. Все время недоуменно озирается, словно никак не может поверить, где оказался.

— Ты откуда? — спрашиваем во время короткого перекура у того, что поприличней.

— Из Стоуна, — отвечает новичок.

— Ну, и как там?

— Полный абзац, — отвечает, — латино совсем на уши встали. Листовки кругом. Полиция даже днем в броневиках катается. Стреляют часто, и все без толку. Черные совсем работу забросили, шляются толпами, цепляются к женщинам, магазины грабят. В нашем районе лавочника насмерть забили, когда с ружьем к ним вышел. Ночью на улицу вообще лучше не высовываться.

— Во, бля, — в сердцах говорит Паркер. — Ну а вы-то что?

— Народ трусливый пошел, — пожимает плечами боец. — Все по домам норовят отсидеться. Кто посмелее, с оружием ходит. Толку мало, правда. Они всегда стаями. И тоже при стволах.

— Нас так скоро совсем выживут, а мы и не почешемся, — замечает, выдыхая безникотиновый дым, Трак.

Мы молчим, потому что сказать-то и нечего. Гадаю, куда к чертям подевался за сотню лет тот вольный дух фронтира, всегда присущий новым территориям. И где те дикие, необузданные толпы авантюристов и отморозков, рвавшиеся сюда с переполненных центральных планет? Те, которым пальнуть из револьвера или ткнуть ножом было проще, чем уточнить, чем вызван косой взгляд соседа по столику. Неужто за сто лет, обложившись компьютерами и бумажками, мы так обросли жирком, что даже головы не отвернем, когда нам хлещут по морде?

— Бойня скоро будет, чуваки, — сообщает второй новенький, тот, что похож на зека. Никак не могу разглядеть его имя на табличке — он все время сидит ко мне боком. — Флот систему закрывает. У меня земля на флотской базе. Полная блокада. И внепланетные каналы отключили. Еще на той неделе.

— Значит, постреляем, — резюмирует Кол. — В прошлый раз на Форварде такая же хрень была. Сначала спутники поотключали, потом Флот систему закрыл, а потом нас сбросили.

— Давно пора, — сплевывает Паркер, играя желваками. — Передавить их всех нахер. Ненавижу ублюдков!

Народ поддерживает его одобрительными возгласами. Я тоже молча киваю в знак согласия. Название «Форвард», правда, не добавляет мне настроения. На этой горнодобывающей планетке с поганым воздухом экспедиционная армия, куда вошел и сводный полк из нашей Тринадцатой, здорово села в лужу. Через день после высадки, толком не развернув тылы, наш батальон оказался прижатым к морю у какой-то мелкой деревушки без имени. У них там деревням и поселкам просто порядковые номера давали вместо имен. Ощущение бессилия — вот что мне запомнилось больше всего. Когда по тебе бьют из примитивных минометов осколочными, ты слышишь, как мина сверху воет, и деваться некуда, и ты лежишь в своей высокотехнологичной скорлупе, которая стоит как хорошая спортивная тачка, и ничего против куска железа с простенькой взрывчаткой внутри поделать не можешь. И пули стригут так, что головы не поднять, а у тебя осталось только пара магазинов, да последняя граната на случай атаки. И пустые фляги, и хор обколотых анальгетиками, истекающих кровью раненых, которым мы не можем ничем помочь, кроме как сочувствием. А всей поддержки — два измочаленных взвода тяжелого оружия без боеприпасов, потому как наши «Томми» все еще болтаются на орбите в брюхе транспорта. Нас выбивали на ракушечном пляже целыми пачками. Пулеметный огонь не давал высунуться из неглубоких окопчиков. Мы долбили и долбили мягкий камень под тонким слоем гальки, стараясь зарыться поглубже, матерясь в голос, чтобы заглушить звук приближающейся мины, и набивали мешки камнями, сооружая временные укрытия, но у нас так нихрена стоящего и не вышло. Нас бы всех и выбили, если бы не поддержка с воздуха. Через почти сутки глухой обороны и бессмысленных контратак, командование нашло-таки для нас время и звено «гремящих ангелов» свалилось с орбиты и выжгло к матери полосу прибрежных джунглей на добрых полкилометра, а мобильная пехота под огнем высадилась и оседлала высотки в тылу у повстанцев. Ух, и оторвались мы тогда! Ротный дал команду на дурь, нас сразу наширяло по самые брови. Поднялись в атаку, кто мог, даже легкораненые, и в клочья порезали штыками всех, кто еще шевелился, а потом с ходу ворвались в ту самую номерную деревушку при руднике, и по ней как надо прошлись, и по руднику, и лес прочесали, и все черные от лесной дряни и копоти через пару часов вышли к точке назначения. Моя винтовка все время норовила выскочить из рук, такая вся была скользкая от крови. По-моему, в той деревушке после нас никого не осталось. В таком состоянии разве запомнишь? А потом на берегу мы выкладывали наши трупы, или то, что от них осталось, рядами, и накрывали их изорванными пончо. Вертушки садились одна за одной, а мы все грузили, грузили… Там я и стал сержантом, потому что в моем отделении я один оказался капралом. Потом много чего было — и опорные пункты, и автоматические танки в города пускали, и авиация целые острова по бревнышку раскатывала, и местное новоявленное правительство лапки кверху, и в патрули ходили, и леса прочесывали, но запомнились почему-то только первые сутки. Ряды изувеченных тел на ракушечном пляже. А меня даже не ранило тогда. И мне вовсе не улыбается вот так, снова, в самое пекло. На войне всегда находится мишень, которая в ответ пальнуть норовит. Это, скажу я вам, то еще разочарование для больших мальчиков, обожающих пострелять на свежем воздухе.

Новичок тем временем продолжает:

— Я, как откинулся, в дружину вступил, чтобы от копов отмазаться. Мы в нашем квартале с мужиками собрались, по ночам дежурили. Двое копов рядом жили, патруль нам в помощь подбрасывали. Ни одну сволочь к себе не пускали. Пустишь его, вроде почту разнести, глядь — уже мину пристроит в подъезд, сука. Чуть что не так — мы сразу прикладом по репе. Я прямо из окна наблюдать пристроился, у меня улица как на ладони. Один раз, только отчистили стену, гляжу, шкет ихний снова свою дрянь напротив лепит. Ну, я картечью сверху как дал — сшиб гаденыша. Ну, и давай он верещать, и тут их много набежало, у них манера такая — сунут кого вперед, ему по соплям, тут и демонстрация, лезут из всех щелей, и орут и плакаты тащат, а под шумок в магазинах шурудят, машины угоняют и в домах тянут, что где плохо лежит. Да копы их газом закидали сразу и мы дробью добавили. Чего жаль, винтовочки моей там не было. А уж если пулемет — мы враз порядок бы навели. Такие дела.

— Куда же Генрих смотрит? — в запале говорит кто-то и у нас сразу пропадает настроение трепаться и разговор резко сворачивается. Сидим, глядя в землю, словно виноваты в чем. Боимся глаза друг на друга поднять.

— Взвод, строиться! — слышится бас взводного сержанта.

Мы с облегчением вскакиваем и мчимся на занятия.

–21–

Взводный изучает бумажную карту, делая на ней отметки — чем бы вы думали? Карандашом. Деревянной палочкой с пишущим стержнем внутри. Ох, уж мне эта офицерская кость. Чем, спрашивается, его не устраивает карта в тактическом блоке, или, на худой конец, электронный планшет? Так нет, в последний годы стало модно демонстрировать своеобразный офицерский шик. Одно из его проявлений — мода на бумажную топографию, со стрелками, синими и красными значками и рукописными пометками, которая захлестнула штабы в центральных мирах и, как эпидемия, перекинулась со штабных хлюстов на строевых офицеров.

— Трюдо, — говорит мне взводный.

— Сэр! — отвечаю я.

Что я могу поделать. Ну, не любит наш лейтенант французов. То, что я никакой не француз, роли не играет. Ни намека на звание. Трюдо, и точка.

— Трюдо, в восемь ноль-ноль выдвигаешься на патрулирование.

— Есть, сэр.

— Идешь вдоль просеки до высоты два-восемь. Вот она, — взводный тычет острием карандаша в бумагу с блестящим покрытием. Голова лося на его плече шевелит губастой мордой вместе с движением руки. Как и все молодые и перспективные, он сдвинут на красивых традициях. Вперемежку со страстью к изучению земной фауны, его сдвиг дает причудливый эффект — наше подразделение теперь носит имя «Лоси». Такие здоровые рогатые создания родом из земных лесов. По нынешним временам — твари более диковинные, чем мифические кентавры, которые преспокойно пасутся в прериях недавно колонизированного Нового Конго. Хотя, на фоне всяких гепардов, леопардов, змей, ястребов и прочей хищной братии, мы хотя бы оригинальны. И ничего тут не поделать. В морской пехоте мотивация к службе достигается всеми доступными способами. Материальными поощрениями. Перспективой карьерного роста. Изощренными наказаниями. Созданием репутации, наконец. Репутации солдата. Взвода. Роты. Батальона. Крутая резьба по службе — обычное дело. Режутся все — рядовые, сержанты, офицеры. Соревнование на тему «кто круче», идет постоянно на всех уровнях — от отделения и выше. Служить в именитых взводах или ротах — престижно. Уйти из известного подразделения добровольно — немыслимое дело. Разве что с диким повышением либо по прямому приказу. Духом кастовости мы начинаем пропитываться еще в чистилище. Этот дух, своеобразный гонор, привычка доказывать крутизну окружающим — именно он делает морпехов теми, кто они есть. Драки в увольнениях с «низшими» родами войск, презрительное отношение ко всему, что не в синей броне — обычное дело. К этому привыкаешь. Но лось… лось все еще режет мне слух. Чертов пижон мог назвать нас хоть «синими аллигаторами» или еще как — нибудь, типа «ядовитый зуб» или «стервятники». Чтобы наши «Лоси» перестали вызывать усмешки, нам надо, как минимум, залить своей кровью половину Шеридана.

— Идешь по отметкам семь, девять и шестнадцать, — продолжает лейтенант. — С высоты докладываешь. К двадцати ноль-ноль возвращаешься обратно по отметкам одиннадцать, восемь, пять. Поддержка ротного уровня на канале шестнадцать. Время реагирования на запрос — от минуты.

Он протягивает мне чип с заданием.

— Свободен, Трюдо.

Спешу обрадовать отделение. Особых эмоций нет. В последний месяц мы почти не ходим на занятия, мы теперь все больше тащим службу, вроде этой — то патруль, то лес прочешем, то караул на периметре, то оцепление в космопорте. Иногда дальние патрули на броне. Только и успеваем, что по-быстрому пострелять раз в пару дней, да к психам заскочить, когда не на службе. Ритм ежедневной размеренной жизни порушен ко всем чертям, нас могут сорвать по тревоге посреди обеда и ускоренным маршем кинуть в район порта — к прибытию внеочередного армейского борта, или прямо с полигона загнать в дальний патруль, или на целые сутки сунуть в ППН — посты передового наблюдения на лесных высотках в окрестностях базы.

Слава богу, в ближнем патруле не надо тащить с собой обычную гору барахла, так что идти легко. На три километра вокруг ограждения — зона свободного огня. Управляемые минные поля, мины на земле, на пнях, на стволах, датчики слежения — каких только нет! Электронных «мошек» едва ли не больше обычных насекомых. Лес на полкилометра вокруг периметра вырублен под корень. Под взглядами зрачков автоматических турелей из дотов быстро пересекаем открытое пространство и углубляемся в заросли. Спине неуютно. Не доверяю я всей этой умной машинерии. Топаем в колонну по одному среди густых кустов, молясь, чтобы автоматика не подвела и очередная порция мин деактивировалась при нашем приближении. Иначе никакая броня не спасет.

Лес вокруг базы — жиденькие субтропические джунгли. Почти без хлюпающей воды под подошвами. Редкие лианы свешиваются между стволами, оставляя проходы у земли свободными. Солнечные лучики, перемигиваясь, прорастают вниз сквозь густые кроны. Много кустов, но непроходимых мест почти нет. Если бы не жесткая синеватая трава по пояс, да не скрытые под ней кротовые норы — сущая прогулка, а не патруль. Трава, которую мы зовем путанкой, стальной проволокой обвивает лодыжки и норовит резко дернуть ногу на себя. Идти по ней, не вырывая со всей дури мускульных усилителей целые пласты дерна — умение, приходящее с опытом. Проходим участки, выжженные нашей артиллерией. Обгорелые спички стволов среди черной растрескавшейся поверхности. Пепел давно сдуло ветром и сбило дождем. Ботинки глухо стучат по пятнам мутного стекла — следам плазменных разрывов. Вездесущая путанка уже пробивается синей щетиной через трещины. Лес постепенно берет свое.

Через час «мошки» показывают на границе запретной зоны троих нарушителей. Бедные придурки, они все не оставляют попыток уколоть нас булавкой. Наверное, думают, что вот им-то точно повезет. Идут осторожно, след в след. Одеты легко, брони нет. «Мошки» сигнализируют о наличии оружия. Снайперы, наверное. А может, просто разведка, наблюдатели. Или корректировщики. Еще остается слабая вероятность того, что это охотники. Мне плевать. Некогда мне их сортировать. Трехкилометровая зона свободного огня называется так именно потому, что по каждому, не имеющему опознавательного чипа с актуальным идентификатором, огонь открывается без предупреждения. Что мы и делаем. Пока отделение рассредоточивается по укрытиям и занимает оборону, вызываю поддержку. Я настолько не спешу, что даже успеваю подцепить к каналу целеуказания несколько «мошек», так что наведение осуществляю с хирургической точностью. Пушкари расстарались. Залп стомиллиметровых автоматических минометов раздается через сорок секунд после запроса. Слышим далекое уханье. Листва и кусты глушат многоголосый вибрирующий свист. Мысленно вижу, как куски железа над нами распускают стабилизаторы и шевелят маневровыми плоскостями, корректируя траекторию по сигналу целеуказания. А затем мины с системой наведения влетают в просвет между кронами и рвутся над головами гостей тысячами поражающих стрелок, превращая тела внизу в кучи мокрых изорванных тряпок. Мы лежим и пережидаем, пока удары впереди перестанут сотрясать лес.

— Хорошо, но мало, — комментирует Паркер.

— Эх, надо было на выстрел подпустить, — отзывается Чавес.

— Красота! Даже лес не попортили, — это уже Калина.

— Трое на счет! — Крамер, как всегда, прагматичен.

— Тишина в эфире! — обрываю я начало возбужденного трепа.

Редкой цепью движемся вперед. До прибытия группы усиления оцепляем район. Пока лежим по кустам, приняв цвет прелых листьев, высоко над головой вертится робот-беспилотник, среагировавший на столкновение. Наконец, взвод из дежурной роты сменяет нас. Батальонная разведка колдует над трупами, проводя идентификацию. С ними особист, с фирменным нейтральным выражением на физиономии. Иногда мне кажется, что особисты боятся, что их заподозрят в том, что они в чем-то похожи на обычных людей. И потому старательно изображают из себя невозмутимых истуканов.

Выдвигаемся дальше. На переправе через топкий ручеек оживает наушник.

— Лось три, здесь Лось-ноль, прием, — бормочет взводный.

— Лось-три на связи, — механически отзываюсь я, с трудом выдирая ногу из жирного ила.

— Лось — три, сообщаю, что вы отстаете от графика. Тридцать минут. Отметку «девять» вы должны были пройти полчаса назад.

Представляю, как лейтенант сейчас щурит свои красивые серые глаза, рассматривая глянец пижонской карты, расстеленной на коленях. Ох, с каким удовольствием я припечатал бы его прикладом по тупой физиономии! Мечты, мечты… Как можно более спокойно, даже с ленцой — пусть побесится, скотина, — отвечаю:

— Лось-три, Лосю-ноль. Вас понял. Имели столкновение. Потерь нет.

— Лось-три, продолжать движение, — голос взводного раздражен, я своего таки добился. — Придерживайтесь графика.

Что тут можно сказать? В морской пехоте не приняты оправдания.

— Шире шаг! — командую я. — Чавес головным.

На высоту два-восемь выходим раньше срока.

–22–

Космопорт — территория под прямым правлением Императора, он для планеты этакий кран с кислородом. Все в порядке — и поток грузов и пассажиров через несколько таких кранов вовсю льется в обе стороны. Малейшая политическая заминка — и краны отчего-то снижают свою пропускную способность, что немедленно вызывает к жизни корпоративные процессы урегулирования. Корпоративные — потому, что вся политика на Шеридане делается руками колониального бизнеса. Советы директоров и топ-менеджеры по-быстрому корректируют генеральный курс и формируют новые установки правительству. Пусть через постановления парламента, что создает видимость вертикали власти, но сути это не меняет — депутаты осознают, кто их выбрал и кто оплачивает их расходы. Деньги, точнее — очень большие деньги, решают все, и Император знает, как найти оптимальный путь к разрешению любого кризиса. Политическое противостояние всегда проще перевести в плоскость экономического дефолта. Мы гордимся своим Императором, своим стариком Генрихом, живи он вечно, что железной рукой крутит себе туда-сюда сотни таких кранов по всей обитаемой Вселенной. И знаем, что когда воздействия крана недостаточно, он запросто крутит шеи. Нашими руками. А что, мы — всегда пожалуйста и с великим удовольствием… Господи, какая дрянь лезет в башку на службе, когда днями напролет торчишь в оцеплении под припекающим солнышком.

Космопорт «Шеридан-один» имени принца Альберта, в просторечии просто — «Первый», называться гражданским может с большой натяжкой. Больше половины его территории отдано под нужды военных. Стартовые столы для челноков, посадочные полосы, подземные ангары для авиации, точки противовоздушной и противокосмической обороны. Границы порта не видны невооруженным глазом. Они где-то там, на горизонте, за сотнями пакгаузов, грузовых терминалов, пузырей залов ожидания и труб пневмопоездов местного следования. За казармами гарнизона охраны и обслуживания. За рядами колючих спиралей, минных полей, эшелонированных рубежей обороны. Мы рассредоточены по бетонным окопчикам с короткими козырьками над ними, спинами к раскаленной туше грузового челнока, над головами едва заметный сухой ветерок трогает маскировочные сети, и держим под прицелом окрестные бетонно-трубопроводные джунгли. Дополнительный рубеж обороны, временный периметр на время высадки войск. Эти самые войска валятся на Шеридан нескончаемым потоком, так, что нам частенько приходится ночевать прямо тут, в сотнях таких окопчиков, разбросанных вокруг стартовых столов по всему порту, не снимая брони и ужиная сухим пайком. В нескольких сотнях метров от наших позиций прямо на ровной, как стекло, палубе, моргают грозные предупреждающие надписи «Стой! Запретная зона. Стреляют без предупреждения!»

На этот раз ждем начала выгрузки Триста пятой пехотной. Обхожу посты, слежу за тем, чтобы у бойцов не кончалась вода. В такие часы на первый план выходят какие-то обыденные мелочи, вроде нестерпимого желания облегчиться в самый неподходящий момент. По одному, строго по графику, отряжаю своих в гальюн для персонала, чей заглубленный в бетон круглый колпак торчит от нас в сотне метров. Фигурки цвета пыльного бетона бегом стекаются туда со всех сторон зоны оцепления.

Бауэр подходит в сопровождении Сото. Демонстрирует ротному свою расторопность и обязательность. Обходит посты каждые два часа. Как будто нельзя все увидеть через командирский такблок, не вставая с места. Меня уже тошнит от его деланно-озабоченной рожи, но доклад делаю четко.

— Трюдо, твои что, гальюн решили штурмом взять? — ехидно интересуется взводный. — Как не пойду мимо, они все время там.

— Никак нет, сэр! Облегчаются строго по графику, — отвечаю.

Краем глаза вижу, как подмигивает мне из-за лейтенантского плеча Сото. Типа: «Не дрейфь, Француз».

Сото свой мужик. Из кадровых. Отодрать за дело или для профилактики может — мало не покажется, но попусту своего сержанта не тронет. «Ты делаешь все, как надо — я делаю вид, что меня нет». Не то, что этот резьбовой мудак. Взводный осматривает посты, даже спрыгивает в один из окопчиков, как раз туда, где разложил свою дуру наш Императорский тезка. Иду за ним следом, рядом с невозмутимым Сото, сопровождаю проверяющего, как положено. Мои мужики сосредоточенно пялятся перед собой поверх стволов, старательно изображая повышенное внимание — кто его знает, что этому придурку в голову стукнет? Их порядком достали мои неувязки со взводным, и достается нам из-за этого частенько, но пока парни держатся. Не ворчат.

Блокада, объявленная Императором, почему-то не касается Английской зоны. Пока взводный ползает по окопчикам, краем глаза отмечаю, как на самой границе видимости с тяжелым рокотом поднимаются челноки «Дюпон Шеридан», раскрашенные в черно-желтые поперечные полосы, словно толстозадые осы. Это наблюдение как-то незаметно оседает в голове, и навязчиво прокручивается в минуты, когда я позволяю себе присесть и глотнуть воды. Получается, Его величество перекрыл кран избирательно. От размышлений о том, с чего бы это вдруг, начинает ломить виски. Определенно, думать на службе — вредно.

Начало высадки каждой новой части — всегда занимательный спектакль. Наблюдать за ним интереснее, чем за одноногим акробатом в уличном цирке. Когда взводный уходит дальше, с удовольствием пользуюсь своим правом смотреть назад, в сторону челнока. Сначала поступает команда «Внимание всем постам: готовность к высадке». Техники из персонала прикомандированной части прекращают свою суету с трубами и шлангами. Прекращается беготня вокруг гальюна. Все на местах, все готовы нажать на курок, если хоть одна птичка сверху капнет. К спуску в подземную галерею, куда махина челнока втиснута так, что только круглый нос возвышается над бетоном, подъезжает группа наших офицеров. Один из них спускается вниз, прикладывает идентификационную карту к заранее раскрытому техническому лючку. С минуту колдует там, вводя дополнительные коды. Наконец, створки грузового отсека начинают расходиться, открывая тусклое нутро транспорта. Без всяких изысков, со средневековым грохотом, грузовая аппарель рушится на бетон. И вот оно! Под марш Триста пятой пехотной, раздающийся из железных глубин, знаменная тройка в сияющей броне, с опущенными лицевыми пластинами, на деревянных ногах печатает шаг сначала по гулкому железу аппарели, потом, глухо, по бетону спуска. Оловянные солдатики несут в положении «на плечо» свои начищенные до солнечного блеска винтовки с примкнутыми штыками, их ноги синхронно поднимаются и с глухим стуком впечатываются в палубу, синий Императорский штандарт с белым орлом и номером части слегка подрагивает в такт их шагу, они тщательно подобраны по росту — одинаковые верзилы под два метра с прямыми спинами, руки знаменных четко отмахивают влево-к-груди, и они безукоризненным немецким шагом, на прогибающихся в обратную сторону суставах маршируют мимо наших совсем не торжественных, тусклых в своей мимикрирующей броне, усталых и потертых офицеров батальонного штаба, вскинувших руки к вискам в знак уважения к чужому знамени. За знаменной группой маршируют такие же сияющие и начищенные офицеры управления. За ними — почетный караул — малая коробка пять на пять. Триста пятая дивизия приветствует свою новую планету базирования. Знаменные делают четкий поворот, потом синхронно разворачиваются и исполняют танец с оружием — древко штандарта опускается на носок, винтовки взлетают, и с четким «клац-клац-клац-звяк» летают от плеча к груди, от груди в руку, от руки в сторону, из стороны к боку, пока, наконец, не успокаиваются у ноги. И все это время, пока строевые движения и четкие манипуляции с оружием завораживают взгляд, я думаю, какие же мы все-таки разные, мы — морпехи, безбашенные убийцы, сорвиголовы, из всей строевой подготовки только и способные, что ходить и бегать в ногу, и пехота, для которой шагистика не менее важна, чем умение стрелять и рыть окопы, и все равно я любуюсь игрой оружия и четкими поворотами тел, и отдаю должное чужим традициям. Командир батальона, тем временем, докладывает сияющему, ни пылинки, командиру части о готовности к приему войск и трюм начинает одну за одной выплевывать боевые машины, поротно уходящие на марш в сопровождении военной полиции и вертолетов поддержки. Одна из машин на мгновенье приостанавливается у знаменной группы. Рык мотора, и, когда пар выхлопа рассеялся, палуба уже чиста.

Больше ничего интересного не ожидается. Теперь несколько часов будет одно и то же — разномастная техника, набитая людьми или грузами, бесконечной вереницей выползающая из необъятного брюха и уходящая за горизонт. Я спрыгиваю в окоп и возвращаюсь к своей обычной суете. Те солдатики, что высаживались тут раньше, были твердо уверены, что едут участвовать в масштабных учениях, максимально приближенных к боевой. Интересно, ребята из Триста пятой так же наивны?

–23–

Сидим в дежурке комендатуры. Мне сегодня выпало быть помощником дежурного, О'Хара — дежурный офицер восточного сектора. Мое отделение разбито на тройки, одна тройка — резерв и отдыхающая смена, две курсируют по городку. Наблюдать за почти мирной обустроенной жизнью вокруг, с ее уютными квартирками, работающими питейными заведениями и магазинами, красивыми и не очень женщинами на улицах, за людьми в чистой гражданской одежде, которые пьют-едят по распорядку, когда сам ты на службе и уже забыл, когда в последний раз спал нормально, — радость сомнительная. Наверное, поэтому мои то и дело задерживают бойцов, которые в подпитии или по глупости недостаточно четко отдали патрулю честь. То, что все задержанные — не из морской пехоты, говорит мне о том, что ребятки отрываются по программе вздрючивания побратимских родов войск. Флотских, пехоты, реже танкистов. Технарей авиакрыла, где дисциплины сроду как ни бывало, метут пачками. Видимо, нашли рыбное место, где эти лохи бродят непугаными косяками. Подозреваю, что командиры групп соревнуются друг с другом, кто кого переплюнет. А скорее, народ просто развлекается в рамках дозволенного, у нас в последнее время туго с досугом. Не могу их за это судить да и придраться формально не к чему, поэтому помалкиваю в тряпочку, да улыбаюсь хитро в ответ на каждый новый рапорт. О'Хара ворчит, но исправно отправляет за задержанными джип с прикомандированной командой военной полиции. Эти ребята в своих дурацких белых касках никак не растворяются среди нас. Даже на тесном камбузе, во время торопливого обеда, когда очередной патруль, вернувшийся с маршрута, наспех глотает горячее рыбное варево, они не перемешиваются с нами. Сидят за отдельным столом и стучат ложками особнячком. Видимо, положение обязывает. Мы в друзья особо и не набиваемся. Когда нам случится быть в увольнении, если случится, кто-то из этих хмурых мордоворотов, возможно, будет бить наши головы дубинкой и волочь в комендатуру из — за расстегнутой не по уставу пуговицы. Начистить харю военному копу — во все времена доблесть немереная. Байки о подвигах отличившихся и сумевших безнаказанно унести ноги, передаются от пополнения к пополнению.

Вот и сейчас, недовольные копы во главе с капралом, играя желваками, в очередной — тысяча первый раз, погрузились в джип и укатили за задержанным, в душе проклиная этих чокнутых «земноводных», так они зовут нас за глаза. Нам-то что — задержали, сдали и гуляй себе дальше. А старшему команды военной полиции везти задержанных на гарнизонную гауптвахту, писать бумажки и стоять в очереди, ожидая, когда оформят задержанных с других участков. Отдыхающая смена храпит, не раздеваясь, на жестких шконках в кубрике для подвахтенных. И мы остаемся наедине с дежурным офицером. Делать особенно нечего, доклады от патрулей поступают своевременно, происшествий, слава господу, пока нет, и мы развлекаем себя болтовней.

— Как вас занесло в Корпус, мэм? — задаю я давно вертевшийся на языке вопрос.

— Окончила курсы офицеров резерва, потом офицерскую школу Корпуса, сокращенный курс, — просто отвечает О'Хара. — С университетским дипломом можно учиться по сокращенному курсу. До этого работала в управлении кадров «Дюпон Шеридан». Три года.

— Ничего, что я так любопытен, мэм? — осторожно интересуюсь я.

Мне снова и снова хочется говорить с этой непонятной женщиной. Меня просто распирает от сдерживаемого желания говорить с ней просто так, без повода и темы.

— Да ради бога, сержант, сколько угодно. Службе это не мешает. Вы ведь все равно не успокоитесь, пока не вызнаете мою биографию. Или пока я на вас не рявкну. Но смотреть потом остаток дежурства на вашу кислую физиономию — нет уж, увольте. Так что спрашивайте, Трюдо, не стесняйтесь. Сегодня вы психоаналитик, — О'Хара с рассеянной улыбкой говорит, не глядя на меня, ее взгляд прикован к пульту дежурного, где на голодисплее высвечиваются движущиеся отметки патрулей.

Мне немного досадно, что она говорит со мной таким тоном. Мое любопытство совсем другого толка. Меня не интересует ее биография офицера и командира, которую обычно стараются доводить до подчиненных для установления более тесного контакта. Эту информацию каждый подчиненный может свободно получить и сам, воспользовавшись личным терминалом в казарме. Я хочу понять, как такая женщина оказалась в корпусе, а не какое военное училище ее выпустило. Но сформулировать вопрос правильно не позволяет субординация. Не хочу быть неверно понятым. Мыслимое ли это дело в Корпусе — флирт на службе?

Словно почувствовав мое состояние, О'Хара всем корпусом поворачивается ко мне на жестком крутящемся стуле. Перекидывает ногу за ногу, начищенный ботинок почти у колена, обхватывает голень сцепленными в замок руками. В этой откровенно неформальной позе, так несвойственной нашим офицерам, она без тени улыбки спрашивает у меня:

— А вы сами-то как оказались в Корпусе, Трюдо?

— Разве вы не читали мое личное дело? — парирую я.

— Читала. От корки до корки. Очень внимательно. И вовсе не из-за ваших масляных глазок, сержант. В мои обязанности входит изучение личных дел всех вновь прибывших. Но того, что меня интересует, там нет. Итак?

— Мэм, вы, наверное, и спите в форме? — спрашиваю я, тоже усаживаясь на стул и закидывая ногу на колено. — Вы можете иногда поболтать с человеком просто так, без занесения результатов в файл?

— Я и болтаю. Просто вы так зашорены, сержант, что относитесь ко мне как к хирургу, который вот-вот располосует вам брюхо. Говоря человеческим языком, я выказала любопытство. Думаете, офицер штаба не может полюбопытствовать без повода?

— Может, конечно. Извините мэм, — мне становится неловко за свой демарш. Я вообще веду себя в ее присутствии дергано, что мне обычно несвойственно. — Налить вам кофе, мэм?

— У меня от него глаза на лоб скоро полезут. Плесните просто воды, если не затруднит… Спасибо, Трюдо.

Я передаю ей одноразовый стаканчик. Наливаю себе крепкой, остро пахнущей бурой жидкости, которую у нас тут называют «кофе». Не знаю, что в нее намешано, но благородным кофейным зерном тут и не пахнет. Зато глаза от напитка на лоб лезут, это точно. Стимулирует он так, что мертвый проснется.

— Я на Новом Торонто вырос, мэм. Отец — простой водила, здоровые такие поезда водил. Мать — медсестра. Куда там идти было? После школы — или в колледж, или как отец. В принципе, он неплохо зарабатывал. Работы хорошей мало было. Грязной — сколько угодно. А я в детстве такой был — что втемяшится — не выбьешь. Неинтересно мне было в колледже, вот и все. Отец прилично за меня вложил, учеба у нас там — убиться как дорого. А мне не в кайф, и все тут. Однокашники сплошь средний класс, детишки белых воротничков, нос воротят, поговорить не с кем. А я — крестьянин крестьянином. Руки в мозолях — часто отцу с техникой помогал. Ну, отучился полгода, экономику я изучал, решил — мир посмотрю. Перед отцом стыдно было — он такие деньги из-за меня терял. Дождался, пока он в рейс уехал, и дернул к вербовщику. Рассудил — коли денег на билет нет, то на халяву прокачусь. Прокатился вот…

— Обычная история, — покивала О'Хара, — А почему в Корпус? Можно было бы и полегче способ найти. Во вспомогательные войска, или там в Национальную гвардию, к примеру.

— Да черт его знает… извините, мэм. Вербовщик башку задурил. Тебе, говорит, стандартный контракт, как всем болванам, или мужиком хочешь стать? Ну, вот и стал, — меня пробивает на невольный смех. Поспешно ставлю стаканчик в специальное углубление на столике возле пульта, чтобы не расплескать дымящуюся жидкость.

Лейтенант тоже улыбается. Улыбка у нее стеснительная, что ли? Как будто улыбаться не привыкла. Взгляд ее странный и цепкий, я ощущаю, как она короткими уколами ощупывает мое лицо. Отвлекаюсь на глоток кофе, чтобы скрыть неловкость.

— А не жалеете, что тут оказались?

— Сначала жалел. Особенно в чистилище. Думал, сдохну. Вам не понять, мэм. Вы извините, я не в обиду. Просто в офицерских школах это как-то без ломки проходит, что ли… А с рекрутами — это же мясорубка. Кто выжил — тот морпех. Я вот выжил. Потом ничего, втянулся. Даже нравиться стало. Жизнь размеренная, четкая. Насыщенная. Делай, что должен, и будь что будет. Квартирка у меня хорошая была в Марве. Уютная. Отрывались с друзьями по полной — здоровье и деньги позволяли. Такая жизнь затягивает. Молодым служить здорово, хотя и жилы на службе тянут — не расслабишься. Потом, в пятьдесят первом, на Форвард скинули, там за три месяца от моего взвода едва половина осталась. Там и сержанта получил. После такого на жизнь по-другому смотреть начинаешь. Когда видишь, как твоя пуля из человека мозги вышибает или как летуны в минуту полгорода поджаривают. Идешь по лесу, треплешься с корешем, он тебя спрашивает о чем-то, ты ему отвечаешь, а он молчит. Смотришь — а такблок уже моргает. Был человек, и нет. Снайпер там, или мину проворонил. После Форварда не в кайф мне все стало. Если понимаете, о чем я, мэм…

— Кажется, понимаю, — серьезно говорит О'Хара.

Сидим близко, я даже вижу легкие складки по краям ее красиво очерченных губ. Она почти не пользуется помадой, губы едва тронуты чем-то легким, но ей это и не надо. Она слушает меня так внимательно, что мне хочется ей всю подноготную выложить. Я и выкладываю. Еще где-то внутри голосок пищит — «помни, кто она», но мне плевать, меня уже несет.

— Так вот, вернулся я через три месяца обратно, нас на переформирование кинули, треть роты как слизнуло, я от второго контракта чуть разменял. Почти три года еще впереди. И как представляю, что вот эти лбы, что в моем отделении, кого я каждый день по утрам лично осматриваю, и морды чищу, и всю их подноготную знаю, случись чего — раз — и нет их, куски мяса вместо них, так руки опускаются. Ну, и сам на жизнь как-то иначе стал смотреть. Изнутри, что ли. Лениво все, будто во сне. К девкам тянуть перестало. К психам ходил, они мне там что-то в черепке поправляли, сказали про какой-то там синдром. Ерунда, сказали, пройдет. Особо легче не стало. Это знаете, мэм, как раненым обезболивающее дают, боль есть, ты точно знаешь, что есть. Ты фигеешь от того, какая она большая. Просто не чувствуешь ее пока. Так и у меня. Не страх, но что-то такое, без чего невкусное все, пресное. Отсутствие смысла, что ли… Задумываться начал, для чего живу, и прочая фигня. Во имя чего погибаем и людей пачками крошим. Оно конечно — Император, во имя Империи и так далее. Но это все слова. А что на самом деле? Пить пробовал — едва ласты не склеил. Не помогло. Читать начал много. Карьеру забросил. Отделение у меня было — залюбуешься, драл я их по-черному. Делал все от и до. Все, что положено, но не больше. Неинтересно стало. Резьбы не стало, а без резьбы в Корпусе — никуда, вы же знаете. Дух, который нас такими, какие мы есть делает, исчез. Улетучился. В общем, дотянул я до конца контракта. Ротный уговаривал остаться, я ни в какую. Ушел.

Мы молча сидим, думая каждый о своем. Я прихлебываю свой кофе. До смены патруля еще час, мои успокоились, или надоело им играться на улицах. Лейтенант взглядом проверяет доклады с маршрута. Я переключаю свой пульт на такблоки старших групп, наблюдаю за патрулями глазами их прицельных панорам. Все в норме. Медленно прохаживаются. Не курят, не болтают. На женщин не глазеют. Чуть позже надо будет выехать, обозначить присутствие. Копы где-то застряли, видимо, на гауптвахте все еще торчат.

— Ивен, — обращение по имени выглядит в этих стенах так неуместно, что я едва удержался от удивленного взгляда. В последний момент опустил глаза. — Скажите, а вам на гражданке никогда не казалось, что вы там лишний? Как будто все вокруг неправильно?

— Да как вам сказать, мэм. Поначалу казалось. Потом привык, видимо. У меня дружок с тех времен, Гус, взводом сейчас командует в первом третьего. Он мне как-то недавно сказал, что я как был морпехом, так им и остался. Наверное, он прав. Вдруг понимаешь, что все время сравниваешь, как то же самое выглядит в армии. Всюду — в магазине, на заправке. На переговорах с клиентами. И вроде лет прошло сколько, а все равно все старыми мерками меряешь. Но самое смешное, мэм, я вот снова тут, хотя и не по желанию, и все такое знакомое, а я уже другой. Как будто сверху на все смотрю. И все так привычно, что делается почти без моего участия. Словно и не уходилвовсе. И постоянно думаю там, где думать не нужно. Представьте, вот есть дерево. Ты его десять лет каждое утро видишь, и знаешь его до листика. И вдруг однажды замечаешь, какое оно красивое. Зеленое, прохладное. Будто другими глазами на него смотришь. Как думаете, мэм, старость это? Или у меня крыша окончательно едет?

— Да что вы, Ивен, какая старость, ей-богу… Вы моложе своих лет выглядите, я даже думала, что омолаживание пройти успели…

Я усмехаюсь.

— Да нет. Не успел. Не на что было и некогда.

— Это нормальное состояние, переоценка, — продолжает она. — Говоря простым языком, вы растете. Внутри себя растете. Это здорово Ивен. Некоторые костенеют лет в двадцать, да и живут потом по инерции. Вам повезло.

Я смущенно улыбаюсь. Кофе мой совсем остыл, превратился в противную бурду.

— Дух Корпуса в вас есть, Ивен. Стержень. Это сразу чувствуется. Я в таких делах разбираюсь, поверьте. Просто вы с собой не в мире. Пройдет.

— Мэм, вы просто словами психов говорите, — говорю я с иронией.

— Извините, Ивен. Психи тут не при чем. Знаете, почему я в Корпус пришла?

Она делает глоток воды, меняет позу. Теперь она сидит, опираясь локтями на пульт. Я наблюдаю ее профиль. Нос ее немного длинноват, сбоку это становится заметно, хотя не портит ее нисколько, даже шарм какой-то придает, тайный изъян. Я даже ее «извините» пропустил: немыслимое дело — офицер сказал сержанту «извините», так мне интересно.

— Еще когда я в университете училась, тут в Зеркальном, я начала задумываться о том, как вокруг все устроено. Понимаете, все эти корпорации, колониальная аренда, частная полиция, все так перемешано. Люди трех сортов. Имперские граждане, граждане колонии и топ-структуры «Дюпона». Странное правосудие. Когда изучала устройство Империи, поражалась, насколько равновесная система выстроена, устойчивая. Но за счет чего? За счет корпораций. И кто мы? Мы, родившиеся на территории корпорации, мы ее ресурс. Такой же, как руда, как нефть или лес. Иногда я себя собственностью «Дюпон» ощущала. И все тут от этого пляшет. Все продается, товары, люди, законы. Нельзя? Заплати, станет можно. Можешь заплатить? Значит, ты свободен. Можешь больше? Ну, вот ты уже и независим. И наша бездуховность, прагматизм во всем — шахты эти, рудники на каторжном труде, преступников мало, чуть что — формальный суд и рудники, рабсила всегда в дефиците, это все из-за такого странного мироустройства. Потом, когда учиться закончила, отлично училась, кстати, куда идти? В «Дюпоне» меня с распростертыми объятиями встретили. В кадровую службу определили. Так я место в иерархии заняла. И теперь, по ее правилам, должна была вверх ползти. Стоять нельзя — упадешь. Только вверх. Вы думаете, тут, в Корпусе, конкуренция? Чепуха! В департаментах корпорации, вот там конкуренция! Там точно — человек человеку — волк. Все эти бесконечные совещания, улавливание настроения, оценка течений, тенденций, вовремя перейти к сильной группе, бросить бесперспективную, и все вверх, вверх. Я с ума от такой жизни сходила. Фальшивые улыбки, руки жмем друг другу, подарки от компании и от сотрудников на день рождения. Поздравления с повышением. Рейтинг растет. Внутри — пустота. Вакуум. И вот начала я искать, не может быть, чтобы всюду так, не может в пустоте система работать. Противовес должен быть. Политика — если тут, то это один из секторов рынка, не более. Разве что акции депутатов и сенаторов официально не выпускаются, а так котировки известны. Наука? Наука, вещь хорошая. Хоть и под корпорациями, но все же иллюзия свободы там есть. Без свободы не будет продукта. Снова не то. Ты — колониальный гражданин, по сути — собственность колонии. Значит, в метрополию не вырвешься, гражданство надо заслужить. Там своих сытых баранов полно, девать некуда. И вдруг — армия! Закрытая среда, недоступная корпоративному влиянию. Своя иерархия, полная обособленность, государство в государстве. Никакой торговли, только оплата услуг. Граждане — рабы по сути, полностью отдают себя системе, за это система обеспечивает их всем, что нужно, чтобы они исправно функционировали на благо самой системы. Этакий самодостаточный механизм, почти вечный двигатель.

Боюсь спугнуть ее откровение. Даже дышать боюсь. У нее пересыхает в горле. Тут же наливаю и протягиваю ей еще один стаканчик с водой. Она, благодарно улыбается. Улыбка ее вспыхивает на мгновенье, словно освещая изнутри тонкое лицо. О'Хара сейчас не здесь, она смотрит сквозь меня невидящим взглядом и продолжает:

— Так вот, смотрю внимательнее. И вижу любопытную вещь — граждане эти могут делать карьеру, конкурировать, они могут ненавидеть друг друга, но одновременно они готовы умереть друг за друга. Потому что эта система — Армия, и есть эти граждане. И она так прочна, что каждая ее частичка защищает себя, других, всех. Всю систему. Они движутся в одном направлении и в едином ритме. Систему не разъедают межкорпоративные конкурентные процессы, коррупция тут как ржавчина, затрагивает отдельные сферы, поверхность, не уничтожая основ. Тут есть механизмы саморегулирования и самоочищения — тестирование, подтверждение квалификации, дуэльный кодекс. Армия — инструмент. Инструмент подавления и защиты. Этот инструмент — только в руках у Императора. И вот, главное — что такое Император? Император, это существо, обладающее властью, имеющее право строить, и разрушать, карать и миловать. На нем сосредоточены все нити управления сообществом, равновесие которого и гармоничное развитие — цель существования имперской власти. Не получение прибыли, не набивание кармана — обеспечение процветания подвластных ему людей — вот в чем суть существования Императора. И тогда все встает на свои места. Империя — это агрегат, управляемый с единого пульта. В нем много деталей, а те детали тоже состоят из других деталей, а те — из других. Детали могут свободно вращаться так, чтобы выполнять свою часть работы, но не должны соскакивать с валов и вылетать за пределы машины. И вся эта система в целом успешно работает, а стены ее и есть Армия. Она не позволяет повредить машину ударом снаружи, корпус ее прочен. Она не позволяет шестерням раскатиться изнутри. Как только шестеренка захочет выпрыгнуть со своего места и нарушить отлаженный ход всего механизма, она упирается в стену. И стена давит ее до тех пор, пока та не встанет на место. И тогда я поняла, что хочу работать в этой честной системе. Хочу быть главной частью машины, а не винтиком маленькой вертящейся детали. И потому я здесь.

Она замолчала, рассеянно глядя мимо меня.

— Но почему Корпус, мэм? — напоминаю я о себе.

— Корпус? — она очнулась, вспомнила о стаканчике в руке. — Корпус, Ивен, это не просто Армия. Корпус, это руки, кулаки. Элита, если хочешь. Он всегда впереди. А я, ко всему, честолюбива. Поэтому, после курсов резерва, я записалась именно в Офицерскую школу Корпуса, хотя и ломают там безбожно. Смотри, во что я превратилась!

Она разводит руками, улыбаясь, демонстрирует себя. Она явно смущена своим откровением. Я улыбаюсь в ответ. Я бы ей сказал, во что она превратилась, но боюсь схлопотать по физиономии. Не знаю, чем она была до Корпуса, но если сейчас она собой недовольна, то раньше, выходит, ее путь издохшие от восторга мужики устилали. Вместо этого говорю, ничуть не кривя душой:

— Мэм, если бы вы Господа проповедовали, я бы уверовал. Вы мне просто мозги прочистили, мэм!

— Знаете, Ивен, вам не идет маска придурковатого сержанта, — замечает она в ответ с легкой улыбкой. — Вы вполне можете говорить, как хотите, вас за это не расстреляют. Ваш принудительный жаргон и искусственно упрощенная речь режут слух.

— Видите ли, Шар, — наконец, я решаюсь отбросить субординацию, насколько это допустимо. — Пока я отдыхал на гражданке, я старался по возможности не употреблять армейские обороты. А теперь я борюсь с гражданским языком. Не могу же я сказать рядовому: «Генрих, будь добр, сделай это и это, а потом, если тебя не затруднит, доложи мне о выполнении».

Она смеется, склонив голову набок. Смех ее звенит у меня внутри переливами колокольчиков. Что же ты со мной делаешь, госпожа лейтенант, мэм?

— Вы вполне способны определить, когда и с кем в каком тоне говорить, — смеясь, говорит она. — Со мной, например, можно обойтись без этих ваших «значится так».

— Договорились, мэм.

На мониторах появляются вернувшиеся копы. Они волочат по полу ногами, словно у них вместо башмаков пудовые гири. Их капрал входит в дежурку и делает доклад дежурному офицеру. Просыпается отдыхающая смена. По коридору начинают ходить. Теперь не поговоришь. До самого окончания дежурства меня не покидает странное ощущение, словно мы с О'Хара обменялись чем-то сокровенным. Не по службе, нет. Это называется — душу приоткрыть. Лейтенант, похоже, ощущает то же самое. Она не понимает, что произошло и иногда довольно резко покрикивает на патрульных там, где можно просто промолчать. Стесняюсь поднять на нее глаза. Словно мы с ней нечаянно переспали друг с другом и теперь не знаем, как от этого избавиться.

–24–

Сегодня, первого октября, назревающий долгие годы гнойник, наконец, лопается. Правительство Латинской зоны (читай — «Тринидад Стил»), объявляет о создании независимого государства Демократическая республика Шеридан, зачитывает декларацию независимости материка Тринидад и прилегающих территорий, сообщает о национализации имперских военных баз и космопортов, расположенных в пространстве зоны, требует от Императора прекратить экспансию против суверенного государства, разблокировать систему и прекратить экономическую блокаду. Одновременно с этим заявлением отряды городских партизан из НОАШ — народно-освободительной армии Шеридана, атакуют имперское посольство в Сан-Антонио, космопорт «Шеридан-два» и две военные базы под лозунгом освобождения своей земли от «империалистических оккупантов». Обе базы, при плотной поддержке авианосца «Гинзборо» из состава Шестого Колониального, заняли глухую оборону и пока успешно отбиваются. Охрана большей части баз снабжения и арсеналов на территории Тринидада смята, склады с оружием и боеприпасами разграблены. Сотни имперских чиновников взяты в заложники. Множество членов их семей и просто состоятельных граждан убиты, их имущество разграблено толпами вышедших на улицы людей. Повстанцы с большими потерями прорывают восточный рубеж обороны порта и закрепляются там. По непроверенной информации, в наступающих порядках герильос замечены хорошо организованные и вооруженные воинские формирования, состоящие из наемников. Действия орбитальной авиации и авиации аэродромного базирования в районе космопорта блокированы ввиду наличия у противника мощных мобильных средств ПВО. Рота пехоты, обороняющая посольство, ценой огромных потерь удерживает позиции, но без поддержки авиации и без боеприпасов вопрос их уничтожения — дело нескольких часов. Полиция зоны в полном составе перешла на военное положение и поддерживает действия герильос. Руководство «Тринидад Стил» сообщило о начале переговоров с новоявленным правительством о передаче активов компании в руки государства и о необходимости всесторонней защиты национальной промышленности, ее объектов недвижимости и инфраструктуры.

Поднятые по тревоге в четыре утра, мы построены побатальонно на своих плацах и слушаем сообщение информбюро дивизии по общей трансляции. Над головами барражируют беспилотные штурмовики и коптеры огневой поддержки, все средства обороны базы задействованы, так, что муха не пролетит. Слова все льются и льются, гулкими каплями долбят мозг, мы каменеем в строю, мы даже еще не разозлились, мы пытаемся понять, что, к чертовой матери происходит, и когда нам дадут почесать кулаки и будет ли сегодня завтрак или снова давиться сухпаем на бегу. Немногие из нас понимают, что это война. Та самая, к которой готовились, для которой нас призвали и ради которой весь Никель сейчас забит свежими дивизиями.

Сегодня, наконец, свершилось. Генрих заканчивает толочь воду в ступе и закрывает границы Английской зоны. Национальная гвардия рассредоточена в портах и на побережье, при поддержке армейских частей создает пограничные посты. Иммиграция из Латинской зоны в Английскую официально запрещена. Нелегальная иммиграция пресекается безоговорочно, с применением оружия. Допускается возврат граждан на постоянное место жительства, да кому там возвращаться-то? Имперские представительства с территории Латинской зоны эвакуируются коптерами при поддержке мобильной пехоты. Кое-где с боем. Действия средств массовой информации, включая корпункты инопланетных изданий, временно прекращены, за исключением аккредитованных в имперском посольстве. Морская авиация барражирует над побережьем и атакует все неопознанные суда в пятидесятимильной зоне Никеля и Британики. Иммигрантов из Латинской зоны в трехдневный срок обязали пройти имплантирование контрольными чипами. Латинские кварталы, одновременно с этим заявлением, дружно встают на уши, под руководством опытных дирижеров громят полицейские участки и организуют многотысячные манифестации, сопровождаемые массовым насилием, под лозунгами свободного, неделимого Шеридана и конституции без дискриминации по национальному признаку. Я слушаю эту длинную поэму и до чертиков волнуюсь за Нику, за дочь. Как они там? Кулаки сжимаются, когда я представляю их во власти сальных лап какой-нибудь гогочущей патлатой компании. Я хорошо помню, что такое разъяренная толпа. Там нет ни правых, ни виноватых.

— Властью, данной мне Императором, я объявляю переход базы Форт-Марв на военное положение, — транслируют, тем временем, голос комдива. — Морская пехота всегда с честью держала удар…

И прочее в том же духе. О высоких традициях, написанных кровью в незапамятные времена. О несгибаемом боевом духе и яростной доблести. Поднимемся, сокрушим, уничтожим, передушим, размажем… Всей мощью… Без страха и сомнений… Продемонстрируем несокрушимость Корпуса… Утопим в крови… Да здравствует Император… Его величеству Генриху…

Слитный рев сотен глоток толкает меня. Вместе со всеми, я разеваю рот и ору, независимо от своего желания наливаясь восторженной яростью:

— Слава! Слава! Слава!

«Томми» выползают из подземных боксов рычащими зверями. Цепочки синих муравьев втягиваются в пасти кормовых люков. Командиры батальонов достают из сейфов командно-штабных машин запечатанные конверты, прикладывают пальцы к пломбам-идентификаторам и с хрустом ломают печати на непромокаемой бумаге оперативных планов. Вычислители тактических компьютеров сыто урчат, проглатывая задания. Колонны техники стремительно расползаются во все стороны от базы. Сверху, наверное, это очень красиво — огромные бронированные щупальца протянулись во все стороны и хищно шевелятся, нащупывая добычу.

— Наконец-то! Дадим уродам просраться! — радостно лыбится из-под приоткрытой лицевой пластины Гот. Стиснутый страховочными скобами, он только и может, что крутить башкой по сторонам.

— Заткнулся быстро, придурок, — сквозь зубы отвечает ему сидящий спиной Крамер.

Механизм подачи орудия отчетливо клацает за моей спиной, проворачивая элеватор. Башенный проверяет свое хозяйство.

— Командиры огневых групп, проверить оружие и снаряжение, — говорю я, чтобы не молчать. Чтобы не произошло — займи бойца делом.

«Томми» плавно покачивается, мчась над шоссе. Ровный гул движков действует успокаивающе. Такблок привлекает мое внимание сигналом поступления вводной. Все как обычно. Война так война. Нам не привыкать. Пора отрабатывать халяву.

–25–

Моросит противный мелкий дождик. Низкая серая пелена над головой. Вокруг будто вымерло все. Город Зеркальный, столица Зоны, похож на призрак. Сквозь ажурные фермы виадуков тянет едким дымком. Натыканные как попало сгоревшие машины вдоль обочин. Ветер катает по пустым улицам яркие обертки и упаковки резинки — мимо проплывает магазинчик с черными щербатыми провалами вместо витрин. Зеркальные башни словно потухли, превратились в грязно-серые немытые колонны, теряющиеся в небе. Редкие встречные броневики полиции настороженно крадутся, наглухо закупорив люки. Гражданских машин практически нет. Восседаем на броне, ногами на ячейках защиты, спины крепко упираются в раскрытые верхние люки. Вместе с машиной плавно покачиваемся вверх-вниз на стыках и выбоинах покрытия. Длинная колонна БМП позади нас вьется исполинским хвостом, втягиваясь в притихший проспект. Взрыкивание движков на малом ходу мечется между стенами. Иногда «Томми» ощутимо потряхивает, когда Рыжий — прикомандированный к взводу механик-водитель, не вписывается в поворот и цепляет легковушку у обочины. Тогда мы сидим и безучастно наблюдаем сверху, как разлетаются прозрачные пластиковые изгибы и с противным визгом рвется металл сминаемого гусеницами авто.

Я не узнаю город. Мы все его не узнаем. Половина моих — из Зеркального. Мы сидим, свесив стволы с колен и осматриваемся в поисках знакомых мест. И не находим их.

Мы проезжаем хмурых людей, опасливо шмыгающих мимо нас в зевы подъездов. На одном из перекрестков, я узнаю его — за углом Восточный Университет, толпа молодняка с жаром приветствует нас. Пацаны с горящими глазами и изрядно навеселе скандируют что-то неслышное в шуме двигателей, поднимают вверх кулаки и размахивают имперскими флагами. У них куски арматуры в руках, импровизированные рукоятки обмотаны липкой лентой, на лбах красные повязки — отряд гражданской самообороны. Их подруги в джинсовых курточках с закатанными рукавами, ленточки в волосах, бросаются к самым гусеницами, пьяно и беззвучно кричат, объясняясь нам в любви, они распахивают рубахи на груди, шалея от своей смелости, они машут руками и швыряют на броню остатки цветов с вытоптанных муниципальных клумб. Потешно бегут следом, лица их раскраснелись от возбуждения, они в первых рядах, и жизнь кипит, им весело и уже совсем не страшно, идет волна, они на гребне, и мама с папой не могут им запретить, мы для них сейчас — рыцари на железных конях с копьями винтовок наперевес, они отстают, и вот уже мчатся навстречу следующей машине, едва не попадая под гусеницы.

Морпехи — жеребцы приземленные, плевать им на высокие материи, они — сами по себе, завоеватели, которым по прихоти приходится ехать по своему городу, женская титька для них — красная тряпка и любая улыбающаяся женщина — сигнал к ответным действиям.

— Молчать всем. Кто шевельнет рукой — зубы вышибу напрочь. Командиры групп — следить за людьми, — предупреждаю я. Так, на всякий случай. Какие-никакие, а все же спасители, защитники. Негоже перед соплюхами лицо терять, делая похабные жесты.

Меня распирает странное чувство. Я себе не принадлежу, я собственность Императора, имперское имущество, я должен выполнять то, что положено, и инструкции у нас вполне четкие — оказание помощи подразделениям Национальной гвардии, без команды не стрелять, применять оружие в случае крайней необходимости или по приказу, ежели случай — стрелять по ногам. Но хреновый я морпех, если не извернусь на пупе и не сделаю все как надо. Потому как я возвращаюсь домой. Мы все возвращаемся домой. Этот дом — наш, он был им и будет, даже если нас потом сгноят в дурке или замордуют в дисбате. Мы слишком долго терпели, слушая умные речи о правовом поле и политкорректности, пока нас самих имели, вне всяких прав все, кому не лень, не стесняясь при этом в средствах и выражениях. Мы рвемся с поводков, ожидая команды.

Наша колонна упирается в наспех сооруженные блок-посты Национальной гвардии. Я вижу это, когда броня под задницей содрогается и замирает. И сразу становится слышно, как ревут чужие движки, растаскивающие машины вдоль поперечных улиц.

«К машинам!» — раздается по батальонному каналу, и мы горохом ссыпаемся с брони, выстраиваемся у левого борта. Взводный пробегает мимо, торопливо окинув нас взглядом. Подъезжает БТР национальной гвардии, такой нелепый в своей камуфляжной раскраске среди цветных мостовых. Как крокодил в клочьях тины, по ошибке заявившийся на театральную премьеру. Офицеры-нацики смешиваются с группой офицеров батальона, что-то коротко обсуждают. Внутри меня нарастает возбуждение. Вроде и нет пока ничего вокруг, а ноздри улавливают уже какой-то смутный запах. Будет драка, и мы тут в своем праве, и нас такая силища, что порвем и не заметим. Потому и не страшно вовсе и только неизвестность подстегивает изнутри и бьется раз за разом — «Когда? Когда?»

Генрих в предвкушении теплой встречи снарядил своего монстра разрывными. Паркер с сожалением оставил базуку и теперь прижимает к груди такую крохотную на фоне его глыбообразной фигуры винтовку. Гот в любопытстве крутит башкой — он, наверное, единственный, кто не был в Зеркальном, деревенщина из окраинного поселка в степях Никеля. Ему все тут в новинку и все интересно — и башни, и цветные бруски под ногами, и раздавленные броней машины вдоль дороги, и многоярусные виадуки, заслоняющие небо. Подавляю желание подойти к любому из прохожих, что настороженно обходят нас по другой стороне улицы, и попросить коммуникатор на пять секунд — позвонить Нике и дочери. Будь я рядовым — отпросился бы у сержанта и слетал: одна нога здесь — другая там. Но позади меня девять моих лбов, у многих тут тоже родственники, и если мы начнем трезвонить, то будет у нас не отделение, а толпа на переговорном пункте. Гребаная ответственность — я с тоской вспоминаю, как когда-то носил на рукаве шеврон рядового первого класса. «Чистые петлицы — чистая совесть», — так у нас говорят.

Ждем совсем недолго. Офицеры «союзников» спешат к своему бэтээру. Поступает уточненная вводная. Оцепить район по семидесятой и пятьдесят девятой улицам. Осуществлять поддержку Национальной гвардии. Не пропускать за оцепление никого, кроме имеющих разрешение от нациков.

— Взвод, ко мне! В колонну по три! — кричит голосом, не прибегая к услугам такблока, взводный сержант.

— Первое отделение… второе отделение…

— Третье отделение, ко мне, становись, — подхватываю я.

Насколько хватает взгляда вниз по улице, сине-зеленые фигуры со всех сторон стекаются в плотные коробки.

— Взвод, за мной! Шире шаг!

Сото резво трусит в сторону Латинских кварталов. Взводный бежит рядом, придирчиво оглядывая строй.

Пробегаем мимо блок-поста. Нациков тут, оказывается — видимо-невидимо. Они везде — вдоль стен, в арках домов, за низкими заграждениями, наспех созданными из пенного наполнителя и колючих спиралей. От серой массы отделяются струйки и тянутся к нашим взводам. Пристраиваются союзники и перед нами. Они легкобронированы и вооружены кто винтовками, кто полицейскими дробовиками, вместо лопаток на разгрузках болтаются шоковые дубинки и связки пластиковых наручников, в подсумках — шоковые гранаты, а в остальном — пехота и пехота, разве что броня в боевом режиме не меняет рисунок, как у нас, подстраиваясь под цвет окружающих стен. Низко над головой проносятся десятки механических стрекоз. Они начинают изливать из себя невыносимо громкий голос, голос уносится вместе с ними, возносится на верхние ярусы, отражается от стен. Стрекоз все больше, на бегу поворачиваю голову, посмотреть, откуда они берутся — огромный камуфлированный грузовик с закрытым кунгом, с направляющих на его крыше, как из улья, один за одним выстреливаются все новые беспилотники.

«Внимание жителям Зеркального. Объявлено военное положение. Проводится акция по идентификации граждан. Пожалуйста, оставайтесь в помещениях, где вас застала проверка. Не пытайтесь выйти на улицу. Попытки несанкционированного передвижения до окончания проверки будут пресекаться. Встаньте лицом ко входной двери и приготовьтесь к проверке ваших контрольных чипов. Тем, у кого нет контрольных чипов, приготовить документы, удостоверяющие личность и держать их в правой руке. Попытки неподчинения действиям властей будут пресекаться. Повторяю…»

И слева, и справа от нас, а если поднять голову — то и над нами, по десяткам уровней бегут тысячи вооруженных людей. Мы буквально наводнили город. Мы растекаемся по его улицам и виадукам сплошной рекой. Латинские кварталы — перезревший гнойник. Мы охватили гнойник плотным кольцом, мы лейкоциты, мы бросаемся в грязь, чтобы отщипнуть от нее каждый по кусочку. Боевые машины различной принадлежности ползут позади нас и перегораживают улицы, создавая дополнительный рубеж оцепления. Задранные вверх стволы пулеметов смотрят в окна. Масштабы войсковой операции поражают даже непосвященных. Император демонстрирует свою мощь так, что рубаха трещит на вздувшихся бицепсах.

Полоска на такблоке пересекается с отметкой нашего текущего положения — мы на месте. Разбегаемся в цепь поперек улицы, оружие на грудь. Где-то за изгибом улицы волнами нарастает шум людского прибоя. Латинскому кварталу, чтобы встать на уши, и спички достаточно, а тут — такой шикарный повод… Стены уличного колодца, где мы стоим, уходят ввысь, вершины башен, скрытые транспортными развязками и трубами пневмопоездов, теряются в серой облачной дымке, из-за этого широченный проезд кажется мне узеньким переулком. Встречные машины тормозят перед цепью нациков — те выстроились перед нами, рука через локоть соседа, на сгибе прозрачные щиты, сержанты машут водителям светящимися жезлами, сгоняя их к обочинам, затор постепенно растет и теряет строгость линий, машины отчаянно сигналят, попав в ловушку, но уже не могут выбраться, зажатые сзади и с боков. Через пару часов перед нами море разноцветных крыш, натыканных как попало. Нацики водят сканерами по запястьям перепуганных людей, некоторых обряжают в наручники и быстро волокут сквозь наше оцепление к стоящим поодаль огромным белым фургонам с решетками вентиляции под крышей. Ну, чем не фура для перевозки скота?!

Интенсивность курсирования туда-сюда все возрастает, только через наше отделение уже протащили человек десять, и продолжают тащить все новых и новых. Гигантское сито начинает работать, пропуская через себя людские тела. Мы выгребаем из Зеркального всю пену — латино без документов, или с просроченным видом на жительство, без разрешения на работу, просто агрессивных или крикливых не понять кого, или проявивших явное недовольство. Не хрена тут ворчать и права качать. Кончилось ваше время, ублюдки. Нацики работают слаженно и быстро. Двое тащат полную женщину с распущенными волосами. Женщина вырывается так, что два бойца едва могут ее удержать. Она так мотает бойцов, уцепившихся за ее локти, что их ноги вот-вот оторвутся от земли. Она визгливо орет на всю улицу на незнакомом языке, частит так, что всякие пуэрто-дьяболо-порра-форендо отскакивают от нас, словно пули. Она рвется из рук гвардейцев, пожалевших на нее наручники, огромной сбесившейся коровой.

— По башке ее, суку, чтоб не дергалась — негромко советует нацикам кто — то из наших. Калина, кажется.

— Вот кобыла, так кобыла. Лягнет — мало не покажется, — добавляет еще кто-то.

— Заткнуться всем, нахер! — обрываю я умника. Некогда мне миндальничать, мы не на танцах.

— Трюдо! — вырастает за мной вездесущий Бауэр.

— Сэр!

— Трюдо, ты в городе, мать твою, отставить выражения, гражданские кругом! — шипит взводный.

— Есть, сэр! Разрешите доложить, сэр! Сержант уточняет, что это не гражданские, сэр! Это выблядки, сэр! Мы от них этот самый город чистим, сэр! — я изображаю самую крутую стойку смирно, на какую только способен.

— Трюдо, штраф пять процентов от оклада!

— Есть пять процентов, сэр!

— В расположении города приказываю отдавать приказы в корректной форме!

— Так точно, сэр! — четко отвечаю я и добавляю про себя: «мудило ты гребаный!»

События развиваются. Тысячи «мошек» клубятся над провонявшими мочой проездами с перевернутыми мусорными контейнерами. «Мошки» лезут во все щели, влетают в квартиры, обследуют лестничные марши и чердаки, проникают в подвалы. «Мошки» считывают показания контрольных чипов и сигнализируют, где этих чипов нету. «Мошки» находят спрятанное оружие и наркотики. «Мошки» — наши маленькие вездесущие стукачи — безнаказанные и неуловимые. Они наводят нациков на все злачное, что смогли обнаружить, тактические компьютеры перемалывают терабайты данных, базы данных растут и от обилия целей сходят с ума такблоки. Национальные гвардейцы муравьиными колоннами вливаются в недра башен. Вышибают двери выстрелами из дробовиков. Закидывают внутрь гранаты с парализующим дымом. То и дело выволакивают назад еще дергающихся или уже обмякших, попробовавших шоковой дубинки, людей с ногами, волочащимися по земле. Переполненные фургоны для скота один за одним отваливают от нашей цепи. Интересно, куда они тащат свой груз? Втайне надеюсь, что просто топят в море. Судя по тому, сколько мы тут торчим и на сколько продвинулись нацики, стоять нам тут еще ой как долго…

Где-то далеко хлопают подствольники. Взрывов не слышно — пускают дым для успокоения толпы. Шум людского прибоя за поворотом то стихает, то нарастает снова, но нам он — до лампочки, дойдет очередь и дотуда, да и улица перед нами так забита машинами, что добраться до оцепления можно только прыгая по крышам. Полоса машин перед нами — естественная полоса препятствий. Так мы думали. И прикалывались, глядя, как гвардейцы зачем-то раскатывают впереди спирали колючки и пристреливают к палубе массивные наклонные опоры.

Относительно мирно мы стоим до самого вечера. Все идет в штатном порядке, нас даже отпускают по одному из отделения перекусить сухпаем в сторонке, даже временные нужники установили. Стрекозы все летают меж башен и все говорят, говорят, хотя за целый день их речи не выучили наизусть только глухонемые. Мы уже немного расслабились, уверовали в то, что вот так, как сейчас, час за часом, мы будем сжимать кольцо оцепления, а нацики так и будут постепенно выцеживать из башен всякий мусор, и так мы и вычистим по-тихому этот гнойник. Но около девятнадцати часов разогретая до кипятка толпа перехлестывает через перекресток между Семидесятой и Трест-авеню и катится в нашу сторону, собирая в кучу и переворачивая легковушки на своем пути.

–26–

— Мы хотим, чтобы к нам относились как к людям! — орет в мегафон мужичонка, забравшийся на крышу автомобиля.

— Га-а-а! — отвечает толпа. Машины, казавшиеся нам непреодолимым препятствием, ползут под натиском людской волны, как детские погремушки.

— Мы хотим жить по-человечески! — надрывается мужичонка. Просто не верится, как его плюгавенькая фигурка с копной кудрявых волос может извергать из себя такой мощный звук.

— Га-а-а!

— Мы против насилия в любой его форме! Наша демонстрация — мирный призыв к тем, кто хочет уничтожить нас, как народ! Мы хотим быть услышанными!

— Га-а-а! — толпа крушит легковушки, демонстрируя гуманистические устремления и единство с оратором.

— Наш народ, народ Шеридана — неделим. Мы хотим справедливости!

— Га-а-а!

Национальные гвардейцы стекаются в сплошной барьер. Национальные гвардейцы опускают щиты. Национальные гвардейцы выставляю перед собой стволы. Среди них тоже много резервистов, это чувствуется, подготовка, что ли у них хромает, и на первый взгляд этого не заметить, но опытный служака различит некоторую нервозность в рядах. Напряжение растет так ощутимо, что кажется — еще миг, и воздух треснет, словно сухой холст. На лицо Крамера страшно смотреть — его всего перекосило от ненависти, просто какая-то оскаленная маска со стеклянными глазами вместо лица. Не дожидаясь, пока вмешается автодоктор, даю команду его такблоку на легкую инъекцию дури. Не хватало еще, чтобы он тут пальбу без команды устроил.

— Сомкнуть ряды! Штыки — примкнуть! Броню — в боевой режим!

Слитное позвякивание цепляемых на стволы штык-ножей. В век, когда орбитальные бомберы могут раскатать в пыль половину планеты за половину часа, наши старые добрые колюще-режущие анахронизмы все еще в ходу. Лицевая пластина опускается, отсекая звуки. Только пощелкивание радара да такблок изредка пикает, привлекая внимание к изменению оперативной обстановки. Он так изрисован разноцветием меток, что впору писать с него абстрактные картины.

— Мы хотим быть свободными! Мы требуем соблюдения наших гражданских прав! Мы хотим свободы!

Как же, гражданских прав… Права не работать и сидеть на социальном пособии за счет наших налогов. Права загаживать все вокруг и жить, как все, не прилагая к этому никаких усилий… Свободы… Свободы делать, что вздумается, не делая взамен то, что положено. Так и сидели бы в своем боготраханном Тринидаде и жрали бы свою свободу горстями, чего к нам-то явились?

— Нам запрещают говорить на нашем языке. Это наш язык — язык нашего народа! Мы не желаем говорить на чужом языке! Народ нельзя заставить замолчать!

Это переходит все границы. Руки чешутся снять эту сволочь хорошей очередью. Заявились сюда, плодятся, как тараканы, да еще и по-ихнему изволь их обслуживать! Когда мы жили на Новом Торонто, мать не пыталась объясниться в магазинах по-чешски. Хотя с соседями и общалась на родном языке. Вне своего квартала она говорила только на общеимперском. «Мы пришли в чужой дом. Надо уважать гостеприимных хозяев», — так она говорила мне в детстве. Мамаши обезьян, что беснуются сейчас перед нами, были заняты чем угодно, только не воспитанием своих отпрысков. Понятие вежливости к хозяевам дома для них — пустой звук. Скажи им это — они назовут тебя шовинистом, или имперским прихвостнем, или еще как, но их скудные мозги отказываются принимать очевидные истины. Они — всюду дома, и в квартирах, и на улицах, и на свалках. Их дом — там, где они сейчас. И они тащат с собой свой уклад, не обращая внимания на окружающих. Свобода для них — не пустой звук. Свобода для них — это возможность жить, как нравиться, плодиться, не раздумывая, и гадить, где приспичит. Черт меня побери, почему нацики не стреляют?

Оскаленные морды все ближе. Они уже что — то скандируют по-своему, потрясая кулаками. Все эти свои «ли-бер-тад» и прочее. Не понимаю ни слова из их галиматьи. Толпа заводится все больше. В руках у многих мирных демонстрантов толстые плети обрезиненного кабеля — импровизированная резиновая дубинка, и обрезки водопроводных труб. Мирная демонстрация накатывается на нас, словно прибой из клыков и когтей. Беспилотники орут над самыми головами: «Массовое мероприятие несанкционировано. Во избежание насилия немедленно остановитесь, поднимите руки и сядьте на землю!» Толпу это только заводит.

— Солдаты, вы служите преступной власти! Мы — ваши братья! Мы выражаем свою волю! Это мирная демонстрация! — надрывается плюгавый дирижер.

Видал я в гробу таких родственников. Кровь стучит в ушах. Мирная демонстрация накатывается на заграждения. Мирные демонстранты накидывают на колючие спирали лохмотья и приминают их своими телами. Мирные демонстранты орудуют ломами, выворачивая опоры заграждений. У мирных демонстрантов в первых рядах морды замотаны в мокрые тряпки, чтобы газ на них меньше действовал. Они так близко, что акустические усилители шлемов доносят до нас команды их невидимых командиров, их сержантов и лейтенантов. Они слитно кричат что-то, и мирные демонстранты передают их крики по цепочке. Замотанные рожи выталкивают вперед из своих рядов женщин.

— Мы хотим, чтобы нас услышали. Мы мирные люди! Среди нас женщины! Солдаты! Братья! Дайте нам пройти! — еще гремит голос оратора, но уже «аванте, аванте!» — мирные демонстранты устремляются в атаку.

Слитный залп из подствольников. И еще один. И еще. Словно хлопушки на карнавале, дымные вулканы покрывают все — воздух, замусоренную палубу, толпу людей на ней. Тяжелый дым стелется волнами, призраки проступают из него, они накатываются на цепь нациков, мирные жители, они обрушивают на поднятые навстречу щиты свои дубинки и трубы, они валятся в дым, топчут упавших, бегут по их телам, стремясь вырваться из ядовитой пелены, нацики держат строй, прогибаются под суровым натиском, но держат, еще минута, и страшное давление разорвет, разметает их цепь, мы делаем пять шагов вперед и упираемся плечами в их тела, создаем живые упоры. Ярость бродит в нас, секунда — и мы поднимем тут все на штыки, но газ валит уже и самых наглухо закупоренных и крепких, и они снопами валятся нам под ноги, и через пару минут вся улица — как огромное задымленное поле боя, заваленное телами и искореженными машинами. И мы делимся на первый-второй, закидываем винтовки за спину и вместе с гвардейцами начинаем таскать бесчувственные, пузырящиеся слюной тела, складывать их в фургоны едва ли не штабелями. Я надеюсь, что тот, кому повезет подобрать ублюдка-оратора, догадается от души пнуть его между ног.

К нацикам подходит подкрепление, и муравьиные колонны вновь штурмуют башни.

–27–

Наш ротный — крутой служака, бронзовые яйца. Когда-то, как и я, он тоже был на Форварде, правда, во втором составе. Еще рядовым. Бойца он чувствует печенкой, этого у него не отнять. Обычно, слова доброго из него не выжмешь. Но сегодня он щедр необычайно.

— Третий взвод — молодцом! Благодарю за службу! — приходит циркулярное сообщение по ротному каналу.

Мы все, кто у полевой кухни, с пластиковым котелком в руках, кто в отдыхающей смене, сидя на замусоренной бетонной палубе, спина к стене, кто в карауле, все мы разгибаемся и как один выдыхаем:

— Служу Императору!

Мелочь, а приятно. Приятно от того, что твое напряжение сил, выкладывание на полную катушку не прошли незамеченными. Приятно само по себе — тебя оценили, приятно с прицелом на будущее — благодарность командира, плюс в послужном списке, несколько кредитов премии к окладу.

Сидеть, вытянув ноги, и ничего не делать — очень необычное занятие. Позволяю себе отдохнуть и даже вздремнуть часок, сидя на тротуаре на подложенном под зад пончо. Так чуток помягче. Отделение чистит перышки, кто ест, кто спит, кто с оружием возится. Нгава бдит в карауле, расхаживает чуть поодаль вдоль улицы. Его очередь. Где-то далеко впереди — оцепление, за сутки оно продвинулось в глубины Латинских кварталов. Мы теперь как бы в тылу, только скотовозы, тяжело гудя, продолжают сновать мимо нас туда-сюда, развозят добычу. Мы уже знаем, что задержанных увозят во временные фильтрационные лагеря, разбитые на побережье, в восьмидесяти километрах к югу от Зеркального. Мы будем балдеть еще часа четыре, пока не придет наша очередь сменить первый взвод. Море времени, хватит и выспаться и за жизнь потрепаться. Сидим тихо, даже взводный угомонился, спит, завернувшись в пончо и подложив под голову походный ранец. Редкие прохожие стали появляться, этот район очищен, город постепенно оживает, не может он вечно так сидеть, поджав хвост, и вот уже тянутся в открывшиеся магазины первые, самые смелые, домохозяйки, косятся опасливо, по быстрому обходят нас по другой стороне улицы. Тут все чужие, и те, кого увезли, и те, кто остался, и мы не расслабляемся — Нгава внимательно смотрит вокруг — мало ли — швырнут гранату, или бутылку с кислотой, или просто камень бросят. Но пока тихо. То ли народ не отошел от шока, когда двери квартир вылетали под ударами картечи, то ли в отсутствие самых крикливых запал стал не тот.

Маленькая девочка, совсем крошка, шлепает одна-одинешенька. Нгава косится на нее недоуменно, не знает, что предпринять. Вроде не должен никого пускать, но этот карапуз — как его остановишь? И вокруг никого. Девочка подходит к сидящему у стены Крамеру. Генрих разложил на коленях, поверх расстеленной нательной рубахи, детали разобранного пулемета, любовно протирает их, чистит специальной щеточкой из комплекта ЗИПа. Девочка стоит в двух шажках от него, таращит черные глазки, не решаясь подойти ближе. Во все глаза смотрит за руками Крамера, он совершает совершенно немыслимые для нее действия, собирая из металлических козявок и загогулин что-то черное и большое.

— Дядя, а ты пушку делаешь? — наконец изрекает дитя.

Мы все замолкаем, откладываем стволы и ложки, во все глаза наблюдая за пулеметчиком. Верзила Генрих угрюмо сопит из-под открытого забрала. Не отвечает, продолжая собирать пулемет.

— Дядя, а ты злой? — снова спрашивает ребенок, — Ты не будешь на меня кричать?

— Крам, поговори с ребенком, от тебя не убудет, — смеется Трак, — Ты, может, ее папаше черепушку намедни проломил, прояви уважение.

— Моего папу черные дяди забрали. Они такие стра — а — а — шные! — девочка сделала круглые глазенки и подняла руки, изображая что-то неведомо-ужасное.

— Наверное, твой папа вел себя нехорошо? — спрашивает Трак.

— Мой папа хороший! — возражает девочка и садится на корточки. — Мой папа на стройке работает, он сильный.

Ребенок смешно картавит, не выговаривая буквы. Уже все наши проснулись, уселись у стены, трут глаза. Крамер молча собирает пулемет.

— Тебя как зовут, девочка? — спрашиваю я.

— Сильви. А тебя?

— Меня Ивен. Сильви, а где твоя мама? — меньше всего я хочу услышать, что маму тоже забрали злые дяди.

— Мама в магазине. Мама сказала, что не хочет зубы на полку положить. Дядя Ивен, а зачем зубки на полку класть?

— Твоя мама пошутила, Сильви. Взрослые так иногда шутят, — я начинаю понимать, что многие здешние сидят по домам не меньше недели, боясь высунуться на улицу. Революционным массам все равно кого грабить и насиловать в процессе борьбы за всеобщее равенство.

— Ты покажешь, где мама? — спрашиваю я.

— Садж, да шугануть ее, пока черные не набежали, — вмешивается Калина. — А то будет нам карнавал.

Я тяжело смотрю на него. Ничего не говорю. Калина затыкается. Все вокруг молчат.

— Ты страшный, дядя Ивен, — произносит девочка, пугаясь моего лица, и вскакивает на ноги. — Я тебя боюсь. Мама говорит, нельзя со страшными дядями говорить.

Девочка улепетывает со всех ног, не слушая моих уговоров остановиться. Не решаюсь двинуться с места, чтобы не перепугать ее окончательно.

— Вот адово отродье, — сплевывает Калина.

Молодая женщина выбегает из-за угла, бежит навстречу девочке. Нгава вскидывает ствол — «Стой!»

Женщина останавливается, затравленно глядя, как мчится к ней всхлипывающий ребенок. Под прицелом делает медленный шаг навстречу дочери. Подхватывает ее на руки. Одной рукой держа сумку, неуклюже тащит девочку прочь. Длинные черные волосы растрепались, обвили ее шею.

— А ну, погоди! — гремит Крамер.

Женщина обреченно замирает. Девочка уже довольно тяжела для нее, мать никак не может удержать ее одной рукой. Крамер тяжело надвигается на нее с пулеметом в одной руке, с ранцем в другой. Ребенок отчаянно цепляется за шею матери, сползая вниз.

— На вот, возьми, — Крамерставит пулемет на сошки и достает из вещмешка трехдневную упаковку сухпая. — Чего уставилась? Поставь ребенка-то, дура, уронишь!

Он сует сухпай в ее сумку, сразу ставшую похожей на обожравшуюся жабу из упаковочного полиэтилена.

— Иди, чего встала-то! — прикрикивает Крамер на онемевшую женщину. Та очухивается от оцепенения и исчезает, волоча дочь за руку.

Под взглядами отделения Крамер усаживается на место, вытягивает ноги и закрывает глаза.

— А сам теперь чего жрать будешь? — интересуется Калина.

Крамер молчит. Я роюсь в вещмешке. Достаю свой сухпай. Отламываю суточный паек. Кидаю на колени Крамеру.

— Держи, Крам.

Трак присоединяется ко мне. И Паркер. И Мышь. И Кол.

— Вы чего, поохренели все? — недоумевает Крамер, глядя на кучу жратвы рядом с собой. — Я этот сухпай у старшины зажилил.

Мы дружно хохочем. Над пустой замусоренной улицей наш смех звучит жутковато. Люди через улицу опасливо косятся на наш гогот.

— Калина, ко мне! — приказываю я.

— Здесь, садж…

— Я тебе не садж. Я тебе «сэр», морпех.

— Так точно, сэр! Виноват, сэр! — вытягивается Калина.

— Ты базар фильтруй, морпех, — говорю я. — Мы, может, к завтрему положим тут всех к херам, но только как приказ выйдет. А пока чахни в тряпочку и рот без команды не открывай, пока я тебе вентиляции в пасти не добавил. Иди, Нгаву смени. Две смены стоишь.

— Есть, сэр! — скуластая рожа Калины — как подрумяненный пирог, скулы горят пятнами гневного румянца.

–28–

Нас срывают «в ружье» через час. Выспались, называется. На площади Трех вокзалов между Пятьдесят пятой и Шестьдесят восьмой, на нашем уровне — очередной несанкционированный митинг. Взлетаем на броню и мчимся по полупустым улицам. Слава Богу, гражданских машин очень мало, они успевают прижаться к обочине, пропуская колонну.

Площадь Трех вокзалов — сплошное, шевелящееся людское море. Двойная цепь Национальной гвардии — тонкая черная нить, отделяющая море от нас. Выстраиваем машины в ряд поперек улицы. Бежим со всех сторон — наш взвод и парни из другой роты, гадая, почему нацики до сих пор не закидали все вокруг газом. Строимся в цепь, подпираем гвардейцев.

«Мошки» траслируют картинки. Бог ты мой! Тут и дети, и женщины! Какого хрена им тут надо? Или у кого-то совсем голову от рвения свело — путать в разборки детей? Теперь понятно, почему нацики выжидают.

Толпа уже разогрета. Где-то орет очередной дирижер, заводя толпу идиотскими призывами. Горящие глаза, гневные лица. Разъяренные женщины вцепляются в забрала национальных гвардейцев, поднимают их, лезут скрюченными пальцами в глаза, в рот. Бойцы мотают головами, не в силах помешать, руки за ремни, локти сцеплены с соседями. Вторая цепь, как может, помогает товарищам, тычет дубинками поверх их плеч, остужая пыл самых шустрых, но уже видно — долго оцеплению не продержаться. Вот-вот толпа начнет свои колебания вперед-назад, прорвет цепь, размечет нас и устремится вперед, растекаясь по улицам и круша все на своем пути. Последствия таких народных гуляний мы видели, когда въезжали в Зеркальный. Мы примыкаем штыки и берем винтовки наизготовку. Где-то там, в Северо-Западном округе, живет с моей бывшей моя дочь. В центре города — квартира Ники. Мне до смерти не хочется представлять, что с ними будет, если эта разъяренная шваль ворвется в город.

Цепь дрожит под напором толпы. Гвардейцы в центре делают шажок назад. Еще чуть-чуть — и еще шажок. Их теснят, медленно, по сантиметру, но теснят. На бубуканье стрекоз над головами никто не обращает внимания. Так, шумовой фон. Мало ли, чего там говорят имперцы.

— Нас не считают за людей, у нас нет никаких прав, мы не можем найти работу! — надрывается усиленный динамиками голос оратора. Дирижеры хорошо подготовились к спектаклю. — И теперь нас выгоняют из наших жилищ, на верную смерть, на смерть от голода! Мы говорим — нам не нужно ничего, кроме справедливости! Мы говорим — мы хотим равноправия! Мы говорим — долой имперскую диктатуру. Мы говорим — да здравствует демократия и всеобщее равенство! Скажем «нет» нечеловеческому отношению. Мы — люди!

— Не-ет! — выдыхает толпа. — Л-ю-у-ди!

Еще шажок. Еще несколько сантиметров назад. Где-то хрипит задыхающийся человек. Давление в толпе таково, что уже невозможно вздохнуть полной грудью.

— Скажем «нет»…

— Не-ет!

— … скажем…

— Не-ет!

Далеко сзади, расставленные через равные промежутки, командиры групп оппозиции кричат: «Вперед, и-и-и-раз! И-и-и-раз!»

И людская масса раз за разом качается вперед, подталкивает и подталкивает себя в мясорубку, подчиняясь неумолимым законам толпы. Нацики держатся из последних сил. Стрекозы распыляют над краем толпы невидимую взвесь. Вдохнув ее, человек становится все более и более апатичным, ему становится все по барабану, он тупо стоит и хлопает глазами, пока через минут двадцать его не сморит сон. Нам надо продержаться еще чуть-чуть. Но дирижеры не дают нам такой возможности, у них свой сценарий. По нему мы убийцы и народ возмущен имперским произволом. Кто-то из толпы кидает петарду, та рвется под ногами с глухим хлопком. Еще никто ничего не понял, а уже невидимый снайпер из окна башни раз за разом выпускает в людскую массу пули из бесшумного карабина. Брызги от разлетающихся голов летят на соседей, стиснутые телами, мертвые висят среди живых, доводя их до осатанения. «Уби-и-и-л-и-и» — истошно кричат женщины.

— Братья — нас убивают! Долой имперских оккупантов!

— Га-а-а! — толпа мгновенно переходит в состояние безумия, ярость растекается от трупов стремительными кругами.

Откуда-то летят заранее припасенные бутылки с зажигательной смесью. Несколько гвардейцев и прижатых к ним демонстрантов вспыхивают живыми факелами. Звериный вой заживо горящих существ быстро обрывается — толпа рвет оцепление и затаптывает упавших насмерть. Рассеянных, проглоченных живым потоком гвардейцев терзают на части. Живой вал стремительно накатывает на нас. Миг — и нас сомнет, закружит, порвет этой всесокрушающей силой.

— Взвод, огонь! — командует взводный, и мир проглатывается зеленоватым свечением прицельной панорамы. Все мысли, страхи, сомнения отключаются, словно в голове щелкнули выключателем.

Мы открываем огонь в упор, почти касаясь стволами тел, лицо к лицу, не целясь, очередями. Дульные вспышки поджигают одежду, высокоскоростные пули с сочным чмоканием прошибают горячие тела, частички разлетающейся плоти брызжут во все стороны, мы едва успеваем сделать шаг назад и примкнуть следующий магазин, раненых практически нет, перекрестный огонь крошит людей в фарш, трупы громоздятся перед нами, толпа перехлестывает через них неудержимой волной и толкает нас в ноги упавшими телами. Мы — сила, не слабее той, что нам противостоит, мы — Корпус, мы сделаны из железа, нас невозможно убить. Мы стоим почти плечо к плечу, мне передаются вибрация от выстрелов рядом стоящего Трака, его автоматический дробовик разворачивает кряжистую фигуру силой огромной отдачи, каждый его выстрел прорубает перед ним просеку, которую тут же заполняют живые, картечь вышибает из тел огромные куски, отрывает руки и головы. Где-то слева гулко долбит от бедра непрерывной очередью Крамер. Мы отбрасываем магазин за магазином, мы окутаны дымкой, под ногами скользко от крови и сами мы — словно ожившие чудища из детских страшилок — все в крови и брызгах плоти. Кажется, мы стреляем целую вечность, и когда я вгоняю в винтовку очередной магазин, я вдруг замечаю, что передо мной никого нет. Мы выкрошили авангард, остальная толпа отхлынула и сейчас рассеивается по переулкам, разнося страшную весть о побоище.

— Третье отделение, прекратить огонь! — кричу я в ларингофон.

— Взвод, прекратить огонь! — спустя пару секунд доносится голос взводного.

Мы с трудом выныриваем из боевого режима, прицельная панорама больше не гипнотизирует нас, мы опускаем стволы и удивленно оглядываемся на дело рук своих. Хочется сесть на палубу, но палубы нет — мы по колено в фарше из изувеченных тел. Так и бредем к машинам, волоча ноги, словно в болоте. Отвык я от этих дел. Даже на Форварде такого не видел. Больше всего боюсь, что наблюю сейчас прямо себе в шлем за закрытым стеклом. Краем глаза замечаю торчащий из кармана мертвеца коммуникатор. Механически нагибаюсь, сую его в набедренный карман. Обхожу мычащее нечто в дымящейся броне национальной гвардии. Бывший человек еще жив каким-то чудом, он раскачивается, сидя на палубе, бронеперчатки слетели с его рук, и сами руки — черные головешки с сочащимися розовым трещинами.

Автодоктор определяет, что мне хреново, и я ощущаю легкий укол под лопатку. Через несколько секунд звенящая тишина накатывает на меня, и я начинаю чувствовать, как играют под кожей мои мышцы — каждая в отдельности. Я чертовски крутая машинка! Во мне столько всего наверчено! И поди ж ты — все работает, как часы. Сердце ритмично стучит, большой отлаженный насос, гонит кровь по трубам, печень чистит эту самую кровь от всякой дряни, желудок пуст и готов к приему пищи, к наполнению меня новыми силами.

Автодоктор явно перестарался. Я бреду и бреду себе, не обращая внимания на многоголосый вой раненых за спиной, я равнодушен, как Будда, я посматриваю по сторонам, проверяя, чтобы мои «Лоси» не отставали, и балдею при этом — до чего же она классная штука, эта дурь.

Нам навстречу сыплются с машин отряды нациков, они бегут — стволы наперевес, поднимают и переворачивают тела своих, и скотовозы тоже тут, им много придется поработать, но груз будет уже другим, вот и медики подкатили, много медиков, им тоже достанется, они тащат носилки, на нас оглядываются на бегу, отворачиваются, снова оглядываются, не могут отвести взгляд, такие мы — земноводные ангелы смерти, что бредут, не поднимая ног, все черно-красные — с ног до головы.

И пятна белых лиц за тысячами зеркальных окон смотрят на нас с окрестных башен, их взгляды скрещиваются на нас сотнями прицельных лазеров, свербят нам спины. Под прицелами этих взглядов мы усаживаемся на броню, пачкая зеленые борта красными полосами. Никто ничего не говорит. Оглядываюсь. Мои все на месте.

— К отметке восемь. Взвод, вперед, — командует лейтенант.

Коробочки под нами раздувают юбки и поднимаются над палубой. Броня вибрирует от гула движков. Площадь Трех вокзалов вздрагивает и уплывает назад.

… Я ЗАКАЛЕН И РЕШИТЕЛЕН… Я ХОЗЯИН СУДЬБЫ СВОЕЙ… Я РОЖДЕН, ЧТОБЫ УБИВАТЬ… Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ВРАГА РАНЬШЕ, ЧЕМ ОН УБЬЕТ МЕНЯ… ПРИ ВИДЕ ВРАГА НЕТ ЖАЛОСТИ В ДУШЕ МОЕЙ, И НЕТ В НЕЙ СОМНЕНИЙ И СТРАХА…

–29–

Целые сутки мы торчим в холле какого-то отеля, с комфортом расположившись среди ковров и вьющихся по стенам растений, пьем пиво, спим да бегаем в гальюн мимо хмурого портье. Нам дают отдохнуть. Нам это не помешает, все это понимают. Мы вроде бы как герои, мы не отступили, мы выполнили приказ, но почему-то приказа о поощрении нет. Не увеличиваются и наши личные счета. Командование как бы забыло про наш маленький бой. «Действия взвода признаны правильными», — вот и все комментарии. Батальонный псих прибывает с набором переносного оборудования, по очереди надевает нам на головы обручи и чего-то колдует над клавиатурой. Впервые за все время службы взводный проходит процедуры вместе с нами, с черной костью. На этот раз никакого кайфа. Легкое покалывание в висках, в голове становится тепло, и все.

— Следующий, — говорит псих.

Жители узнают нас на улицах, теперь они отличают морскую пехоту от прочих, наводнивших город родов войск. Но цветов нам больше не бросают. Голоролик ужасного из — за помех качества, снятый оппозицией у площади Трех вокзалов, где мы выступаем в главной роли, транслировали через подпольную станцию. Станцию быстро накрыли, но свое дело она сделала — мы теперь знамениты. И вроде все нормально, мы такие, какими нас сделали, и мы против ничего не имели, мы просто показали, что наша репутация отмороженных убийц, цепных свирепых псов — не просто пиар. Мы такие, какие мы есть и мы не забиваем голову ерундой, объясняя на пресс-конференциях зачем мы тут и во имя чего мы стреляем. Корпус просто выполняет приказы. И мы горды своей исполнительностью, и своей свирепостью, и на таких, как мы, держится Империя, но вот внутри погано, словно обделался на званом приеме, и даже после сеанса у «психа» где-то глубоко остается смутное ощущение чего-то неприятного, что постоянно ускользает, стоит тебе сосредоточиться и попытаться вспомнить.

Комбат навещает нас, выслушивает рапорт взводного. Мы вскакиваем, кто в чем, тянемся смирно, он жестом отпускает нас, мы снова валимся, кто куда. Взводный своего добился. Его «Лоси» теперь на слуху. К его гордости, нас теперь даже называют «кровожадные лоси». Он держится так, словно в одиночку город взял. Слава наша сомнительна, но, по крайней мере, строевые морпехи перестали за глаза звать нас пенсионерами.

Штабные и охрана из штабного взвода сопровождают комбата. Среди них О'Хара, у нее своя работа, она что-то спрашивает у ребят, улыбается, где она — там кружок внимательных мужиков, даже наши бой-бабы не имеют к ней ничего и смеются вместе со всеми. Она что-то спрашивает, что-то рассказывает, но мне не слышно ни слова из моей берлоги между двумя монстрообразными креслами — бормотание визора делает ее речь неразборчивой. Она постепенно проходит вдоль всего холла, наконец, замечает меня.

Вскакиваю.

— Сидите, сидите, сержант, — говорит О'Хара.

— Добрый день, мэм!

— Здравствуйте, Трюдо, — она присаживается на край широкого подлокотника. — Говорят, ваше отделение отличилось?

— Можно и так сказать, мэм, — говорю, чтобы ответить хоть что-то.

Не говорить же ей, что меня до сих пор выворачивает, когда я вижу себя стоящим по колено в мясной каше.

Она смотрит на меня испытующе. Мягкая улыбка трогает ее губы.

— Я представляю, каково вам, сержант. Но вы выполнили приказ. Что бы про вас не говорили — вы молодцы.

— Конечно, мэм, — отвечаю я болван болваном, думая про себя: «Откуда тебе знать, каково мне, дорогуша?»

— Я действительно знаю, что с вами происходит, Ивен, — говорит она совсем тихо. — Это необходимые жертвы, поверьте.

Я никак не могу оторваться от ее бездонных глазищ. Я все еще не отошел от вчерашнего, чувствую себя, словно после хорошей попойки, и присутствие О'Хара не возбуждает меня, как раньше, словно я вижу ее во сне.

— Я все понимаю, мэм. Я проходил это на Форварде, мне проще, чем ребятам.

— Мы выполняем любые приказы, — говорит она, словно убеждая в этом саму себя.

— Конечно, мэм. Мы ведь морская пехота. Прирожденные убийцы. Нас этому и учили. Так что все нормально.

Она качает головой, слушая мою чушь и глядя куда-то в дальний угол. Вряд ли она видит там взводного, что-то увлеченно рассказывающего комбату. Уж больно ее взгляд рассеян.

— Ивен, что вы скажете, если я приглашу вас в бассейн после этой командировки? — неожиданно говорит она.

— Скажу, что удивлен, мэм, — отвечаю я честно.

— Чем же?

— Вашим вниманием, мэм.

— Вниманием офицера? Это так необычно?

— Вашим вниманием, мэм, — повторяю я.

— Вы невозможны, Ивен.

— Какой есть, мэм.

— Так ваш ответ — нет?

— Мэм, я с удовольствием поучил бы вас плавать, даже если бы вы проявили ко мне чисто профессиональный интерес, — я надеюсь, что мой ответ звучит не слишком двусмысленно.

— Тогда до встречи, Ивен. И постарайтесь не поломать мою успешную карьеру, обсуждая с товарищами наш разговор, — она пружинисто поднимается с улыбкой на губах.

— Сделаю все, что в моих силах, мэм, — отвечаю в том же тоне.

Пока мы валяемся на мягких коврах и креслах, осажденные Латинские кварталы бьются насмерть, отражая придуманное ими самими нападение. Эти гребаные революционеры, незаметные дядечки с тихими проникновенными голосами — они своего добились. Гнусные и безжалостные имперские оккупанты проводят геноцид среди выходцев из Латинской зоны. Герои-мальчишки бросают бутылки с бензином в патрульные броневики национальной гвардии. Толпа шпаны высыпает из всех щелей и добивает дубинками и ножами тех, кто успевает выскочить. Разъяренная потерями Национальная гвардия отвечает огнем на поражение по любому скоплению людей числом больше пяти. Малые беспилотники кружат между башен, атакуют людей с оружием. Снайперы оппозиции гибнут десятками. «Мошки» обнаруживают машины, набитые взрывчаткой, и их расстреливают до того, как они успевают нанести хоть какой-то ущерб. Мы лучше подготовлены. И это наш город. Мы берем его под полный контроль. Жители Зеркального организованы в дружины, они патрулируют свои дворы, подъезды и подвалы в сопровождении вооруженной до зубов полиции. Сдуру появившихся вне своего района латино частенько побивают до потери сознания — у всех в памяти недавние взрывы, пожары, убийства и похищения. Кровь льется рекой. Латинские кварталы окружены сплошной стеной колючих растяжек и блок-постов. Латинские кварталы превращены в гетто. Тут больше нет людей — тут только изгои. Они и были изгоями, пришлыми иностранцами, ими они и остались, только теперь у всех есть повод называть вещи своими именами и не стесняться в выборе средств и выражений. Нация возмущена и сплочена, как никогда. Английская зона испытывает небывалый экономический подъем. Заводы «Дюпон» работают на полную катушку. Челноки едва успевают перевозить продукцию на орбитальные порты. Правительство Союза демократических планет прислало Императору меморандум, в котором выражает озабоченность эскалацией насилия на Шеридане, гибелью тысяч мирных жителей, а так же экономической блокадой Латинской зоны, вследствие чего миллионам граждан грозит голод. Правительство Союза Демократических планет просит Императора разрешить ввоз в Латинскую зону гуманитарной помощи — продовольствия, удобрений и мини-заводов по производству сельхозоборудования. Правительство Союза Демократических планет выражает уверенность, что здравый смысл и вера в общечеловеческие ценности помогут Земной империи разрешить кризис. Наши попивают пиво и лениво обсуждают эти и другие новости, услышанные и увиденные по визору, по правительственному каналу. Я сижу и гадаю — откуда, нахрен, взялся это самый Союз Демократических планет, из какой задницы он вылез и почему я раньше о нем ничего не слышал? И почему бы старине Генриху просто не послать этих гуманитарно-озабоченных туда, откуда они пришли?

Я оставляю отделение на Трака. Уединяюсь в дальнем уголке холла, за кадками с широколистыми растениями, и достаю трофейный коммуникатор.

— Слушаю, офицер, — я смотрю на напряженное лицо своей бывшей — Лоры. Она явно не может понять, кто с ней говорит.

— Лора, это Ивен, — говорю я. — Как у вас дела? Никто не пострадал?

— Ивен? — она облегченно вздыхает, — Я тебя не узнала. Ты что, снова в армии?

— В Корпусе, Лора. В Корпусе. Так у вас все в порядке?

— Ой, да какая разница — армия, корпус… У нас все хорошо. Полиции кругом много, наш квартал беспорядки не задели. Так, пару окон выбили. Ивен, ты так неожиданно пропал. Мари тебя вспоминала. Ходили даже слухи, что тебя арестовали. У тебя все нормально?

— Были обстоятельства, теперь все хорошо. Деньги переведу в ближайшее время, — говорю я. — Ты не можешь позвать Мари?

— Сейчас позову, — она мнется, кусает губы. Добавляет нерешительно. — Ты поосторожнее там, ладно?

Сказать, что я удивлен — ничего не сказать. Отношения между мной и моей бывшей женой трудно назвать теплыми. Все, что было когда-то между нами (а было ли?), давно растворилось под напором ежедневной суеты. Хочу сказать какую-нибудь резкость на тему того, что если меня убьют, Корпус выплатит пособие на содержание Мари, и что волноваться за мою платежеспособность не надо. И тут же мне становится стыдно за дичь, что лезет в голову — человек, может быть, от души беспокоится за меня, все же не чужие, а я думаю про нее черт знает что.

— Ладно, — отвечаю я, — ты тоже береги себя. Передавай привет своему Генри. У меня времени мало, зови Мари.

— Сейчас. Удачи тебе… — она исчезает.

Пару минут сижу и разглядываю в кадре потолок ее квартиры.

— Привет, па! — изображение дергается и фокусируется на веселой мордашке дочери.

— Привет, солнышко! Опять перекрасила волосы?

— Фу, папа… Мне уже пятнадцать, ты не забыл? Я уже большая!

— Да уж вижу. Поди и мальчика себе уже завела?

— А чего? У всех есть, пусть и у меня будет! Не хуже, чем у других! У него отец — шишка в «Дюпоне», между прочим!

— Класс! А его счет в банке ты проверяла? Мужики такие лгуны, так и норовят пустить пыль в глаза. А у самих карманы дырявые!

Мы смеемся. Мари здорово подтянулась за полгода, что мы не виделись. Настоящая женщина. Даже не знаю, что ей сказать. Вот так скучаешь по человеку, а увидишь — и сказать-то нечего. Остается глупо улыбаться да натужно вспоминать какие-нибудь новости.

— Не грузись, па. Все у нас нормально. Ты сам-то как? Говорили, тебя фараоны упекли.

— Солнце, что за выражение!

— Ой, да ладно, па…

— Мари, ты уже не пацанка в песочнице. Ты красивая молодая женщина. Веди себя соответственно.

— Ладно, па. Извини. Я соскучилась. Ты что, снова в армии?

— Да, котенок. Так вышло. У меня все хорошо. Знаешь, я тоже соскучился. Даже не знаю, о чем говорить-то с тобой. Большая ты стала. Совсем взрослая…

— А ты не можешь ко мне вырваться? — с надеждой спрашивает меня дочь. — Я тебя с Вацлавом познакомлю. Он клевый, честно!

— Нет, котенок. Ты же видишь, что творится. А с Вацлавом — в другой раз. Будет приставать, скажи, что папа у тебя в морской пехоте. Придет и оторвет все лишнее.

— Что, правда? Ты морпех? Отпад! Па, а это вы черных уделали? Круто вы их!

— Все, котенок, мне пора, — меня слегка коробит от того, как легко моя дочь говорит о смерти десятков человек, я воровато оглядываюсь — нет ли начальства. — Я и так заболтался… Я просто увидеть тебя хотел. И не болтай там попусту. Я люблю тебя, милая.

— Па, я тоже тебя люблю! Па, ты отпросись ко мне, ладно? — она шмыгает носом совсем по-детски. Слезы у нее лежат недалеко, как у матери.

— Я постараюсь, милая. Пока!

— Пока! — Мари шлет мне воздушный поцелуй.

Несколько минут я тихо сижу, зажав коммуникатор между колен. Что ж я за перекати-поле такое? Моя крошка Мари стала просто леди. Скоро выскочит замуж, а я так и буду представлять ее карапузом, что любил прыгать на моих коленях и задавать глупые вопросы.

Номер Ники долго не отвечает. Я сам не знаю, зачем звоню. Может быть, чтобы просто успокоить свою совесть? Наконец, когда я уже отчаялся дозвониться, мужское лицо появляется в кадре.

— Да, офицер? — говорит импозантная короткая бородка.

Я недоуменно смотрю на незнакомого человека. Панель коммуникатора подтверждает правильность соединения.

— Нику Шкловски, пожалуйста, — говорю я, когда вежливое ожидание собеседника становится невыносимым.

— Офицер, я юрист. Зачем вам понадобилась госпожа Шкловски?

«Вот гнида! — думаю я. — Не могла она нормального мужика подцепить, не этого слизняка?»

— Послушайте, юрист, вас не учили в детстве, что отвечать на звонок чужого коммуникатора невежливо? — интересуюсь я неприязненно. С чего бы это мне растекаться перед этим козлом в любезности?

— Ваш звонок носит официальный характер? — не сдается бородка. Бумажная сила закона впаяна в него насмерть, она заменяет таким, как он, подкожный жир. Меня прикалывает его уверенность в силе печатного слова. Уж я-то знаю цену этим параграфам. Сутки назад мы навылет прострелили десятка статей.

— Дай мне Нику, и быстро. Не заставляй меня приехать и отбить тебе внутренности.

Не дожидаясь, пока лицо адвокатишки примет официально-безразличное выражение, добавляю негромким «сержантским» говорком:

— У нас в морской пехоте не принято пугать. Уж если чего сказали — сделаем. Так вот, гнида, пять секунд тебе — или ты зовешь Нику, или я сейчас приеду и ты сорок раз поскользнешься и упадешь головой в унитаз.

Говорок действует. Он и не таких, как ты, червяк, пронимает. Бородка исчезает.

— Дорогая, с тобой хотят поговорить. Представитель военных властей. Не говори ничего, не посоветовавшись со мной, — слышу я далекий голос.

Мысленно чертыхаюсь. Уж этот-то сможет защитить мою кошку, даже не сомневайтесь. Любого, кто с дуру взломает его дверь, он до смерти заговорит, зачитывая статьи Уголовного и Гражданского кодексов.

— Ты? — удивленно говорит Ника. При виде ее остро щемит в груди.

— Конечно я, кошка. А ты кого ждала? — отвечаю как можно более непринужденно.

Она нервно сглатывает. Справляется с собой.

— Как ты? — наконец, произносит она дежурную формулу, что обычно наговаривают при встрече, не ожидая, в общем-то ответа, знакомые люди.

— Если тебя не затруднит, попроси своего бой-френда выйти и прикрыть за собой дверь. Разговор в его присутствии напоминает мне разговор на свидании в тюрьме.

— Это не бой-френд, — тихо отвечает Ника. — Это мой жених, Серж. Он адвокат.

— Я догадался. И все же.

— Серж, милый, это личный звонок. Позволь мне поговорить наедине.

Недовольное бурчание бородки глохнет.

— Итак, — поворачивается ко мне Ника, — что ты хотел мне сообщить?

— Да брось ты этот тон, — досадливо говорю я. Меня злит, что я не могу начать разговор, злит то, что Ника так отстранена, злит, что я не могу найти в ее лице ни одной знакомой черточки. — Я просто волновался за тебя. В городе было неспокойно.

— Неспокойно? — ехидно говорит Ника. — Теперь это так называют? Да тут просто черт знает что творилось! Трупы на улицах убрать было некому!

— Ты не пострадала?

— Я — нет. Благодаря Сержу. А ты, я вижу, снова в форме?

— Да. Призвали вот.

— Зачем ты звонишь, Ивен?

— Сам не знаю. Я очень волновался за тебя. Рад, что у тебя все хорошо. Теперь город под контролем, можно не бояться.

— Да уж, я видела. Вчера по визору была любопытная трансляция. Меня чуть не стошнило от вашего контроля, — неожиданно резко говорит Ника.

— Ника, это не тема для разговора. Скажи, у тебя действительно серьезно с этим… адвокатом? — я говорю, и слова звучат до ужаса неубедительно. Фальшиво, что ли? Замечание Ники больно царапнуло внутри.

— Поздновато ты спохватился, не находишь? — иронизирует она. Смотрит в сторону.

— Ника, у меня стандартный призывной контракт. Всего на год. Он освобождает меня от уголовной ответственности. Все мои неприятности кончились. Мы можем начать все сначала.

Она молча смотрит мне в глаза. Задумчиво так.

— Ты изменился, Ивен. Помолодел. Ты на своем месте, верно?

— Ника, я серьезно.

— Я тоже. Не нужно было мне звонить, Ивен. В одну реку дважды не входят.

— Ника, не говори глупостей. Я люблю тебя! — слова мои падают в пустоту.

— Не звони мне больше, Ивен.

Изображение сворачивается. Вот так все просто. Стоит отпустить на минуту что-то свое, близкое и родное, как его тут же подхватывают жадные влажные ручонки таких вот заботливых успешных Сержей. Пока ты таскаешься с кучей железа на горбу и жрешь консервированную гадость из жестянки, они моют в лимонной воде пальцы, испачканные соком морских деликатесов.

Мою меланхолию тревожит Трак.

— Садж, если ты закончил, дай игрушку, — просит он.

Надеюсь, он ничего не слышал. Отдаю ему коммуникатор. Возвращаюсь к своим. Укладываюсь на спину под пальмой, подложив ранец под голову. Бормотание визора над стойкой смешивается с ленивым говорком парней. По одному они потихоньку уходят потрепаться с семьями. Надеюсь, они там не сболтнут лишнего, а то особисты из меня душу вынут. Лежу, успокаивая себя, что, по крайней мере, у моих все в порядке. Как странно — я продолжаю относить Нику к «своим». Крамер возвращается последним. Чернее тучи. Молча протягивает мне коммуникатор.

— Херово, старик? — спрашиваю я.

Генрих кивает. Желваки его закаменели.

— Сдюжишь?

— Да хрена мне сделается, — он понимает мой жест, приборчик крошится в его лапах, сыплется в зев утилизатора. Вот так бы и все наши трудности: раз — и в порошок…

–30–

Через неделю любые, даже хорошо организованные митинги стихают при одном нашем появлении. Нас обходят далеко стороной, как зачумленных, наивные агитаторы пытают удачу где угодно, только не среди нас, и никакая сволочь не пытается поджечь наши коробочки. Матери пугают нами малышей. Мы отвечаем на оскорбление ударом приклада в зубы и открываем огонь в ответ на брошенный камень. Морпехи словно соревнуются, кто больше настреляет. Мы как волки в овчарне, нас спустили с цепи и теперь мы оправдываем свою репутацию безжалостных убийц. Мы расстаемся с иллюзиями, у кого они еще были, и отбрасываем тормоза. Свобода убивать, пусть прикрытая официальной необходимостью — все равно свобода. Зажатые в тиски жестокой дисциплины мы находим себя в этой отдушине. Мы все немного съезжаем с катушек, я начинаю понимать это, когда ловлю себя на мысли, что, глядя на переходящего дорогу человека, непроизвольно считываю с панорамы шлема данные о силе ветра и расстояние до цели. Именно до цели. Все, что двигается в нашей зоне ответственности — просто цели. Психи сбиваются с ног, моют нам мозги так часто, как могут, избавляя от ночных кошмаров, и мы спим, когда выпадет часок, счастливо, как младенцы. И когда прицельная панорама переходит в боевой режим, наши головы выключаются напрочь, мы просто станки для автоматического оружия, идеально приспособленные для стрельбы из любого положения. Латино зовут нас синими собаками. Нам такой пиар — только в кайф, мы такие и есть. Единственное, что нас напрягает — отсутствие огневой поддержки. Дай нам волю, мы запрашивали бы поддержку ротного уровня по нескольку раз за день. Но взводы тяжелого оружия максимум, что могут сейчас дать — завесу из слезоточивого газа да осветительные люстры ночью, которые смотрятся на своих парашютах посланцами пришельцев из космоса.

И вот мы уходим из Зеркального. Восседаем на броне, оглядываем с высоты вновь оживленные улицы, разбитые машины уже убраны с тротуаров, пулевые щербины в стенах домов спешно заделываются. Нацики все еще патрулируют улицы, и беспилотников в небе между башнями хватает, но мы уже не нужны. Теперь тут справятся и без нас. Прохожие оглядываются нам вслед, провожают машины долгими взглядами. То ли от них мне неуютно, то ли просто настроение такое, но мне хорошо от того, что лицевая пластина опущена и мое лицо невозможно разглядеть. Мы сделали все, что от нас требовалось, хотя ощущение внутри, словно мы трахнули собственный город. По крайней мере, «они теперь свое место знают», как выразился сегодня Паркер. Кого он имел ввиду — латино, или местное правительство, или еще кого, я так и не понял. Мы избегаем говорить о том, что происходило в Зеркальном в последние дни. Порядок навели, и точка. Кому надо, пусть выясняет подробности. Мне ни к чему. Моим, судя по их лицам, тоже. Только взводный катит на головной машине с видом победителя без страха и упрека — забрало поднято, гордый, несокрушимый, чисто выбритый, литой. Словом — кровь с коньяком. «В принципе, неплохой мужик, хоть и мудак, — думаю я. — Немного сдвинут на традициях, резьба у него крутая, но кто в Корпусе не режется?» Или это на меня так действуют близкий отдых и предвкушение оргий в Марве?

«Томми» рычит подо мной уверенно и привычно, все молчат, даже бормотание наушника по ротному каналу стихло, благодушие постепенно охватывает меня и Зеркальный уплывает назад огромным сияющим кораблем, оставляя в себе наши страхи и сомнения.

Марв встречает нас, как родных. Целую неделю нас готовят к чему-то, о чем и думать-то неохота. Иначе как объяснить семь дней бесшабашного загула, перемежаемого короткими пересыпами в казарме? Увеселительные заведения военного городка работают на всю катушку, комендантские службы сбиваются с ног, растаскивая драки и собирая пьяных. Жены военных неодобрительно косятся из окон на вакханалию пьяной радости, захлестнувшую обычно тихие чинные улицы и стараются не отпускать детей без сопровождения. Мы стремительно избавляемся от излишков средств, скопившихся на наших счетах. Армейские питейные заведения и учреждения красных фонарей лопатами гребут нехилые комиссионные, словно чувствуя, что после нас им долгие месяцы сидеть на голодном пайке голых окладов.

— Где были-то? — спрашиваю у Гуса.

— На побережье. Помогали нацикам лагеря охранять. Патрули по берегу, прочесывание лесов, то-се… А вы, говорят, Зеркальный на уши ставили?

Молча киваю. Сидим в баре «Цапля», попиваем легкое винцо, чтобы растянуть совместный процесс накачивания до бровей. Виски, или там джин — пойло для молодых, что все делают в темпе. Быстро пьют, как будто опаздывают куда, быстро ввязываются в драки с пехотными, что стекаются в Марв из окрестных полевых лагерей, быстро цепляют девок и не успевают оглянуться, как увольнение закончилось, а всех воспоминаний — краткий миг, пока ты был трезвый, да занавески в номере массажного салона поутру. Мы с Гусом — старая гвардия, мы уже можем позволить себе проделывать все вышеназванное и еще много чего кроме этого, с расстановкой, смакуя детали. Мы и проделываем.

«Цапля» — заведение для сержантского и подофицерского состава. Ходят сюда все, кому не лень, но в основном его облюбовали технари из авиакрыла дивизии. Ребята они все мирные, и хоть посматривают на нас, полевых просоленых сусликов, слегка свысока — как же, специалисты, мать их, но все же мы их не трогаем. Да и вообще, сержанты в драку лезут не так часто, как рядовые. Положение обязывает соблюдать солидность. Разве что повод шикарный выпадет — ну, там, какой-нибудь оружейник спьяну стул заденет, или пальцем в грудь ткнет, перепутав с кем-нибудь, или просто сдуру, не в силах ни взгляд сфокусировать, ни выматерить как следует. Тогда конечно. Тогда на спектакль сбегаются посмотреть, кому не лень, даже коменданты не всегда спешат вмешаться, ожидая конца представления. Если бы зубы, выбитые здесь у летунов за многие годы, могли прорастать, то сквер за баром представлял бы собой непроходимые бамбуковые заросли. И еще далеко не все сержанты-морпехи такие мирные, как я. Поэтому нас оглядывают свысока только тогда, когда мы отвернулись, а так все больше норовят проскочить мимо, опустив глаза. Иногда репутация отморозков — полезная штука. Помогает общаться с другом без помех.

— Много на счет записал? — интересуется Гус.

— Да нет, парочку всего.

— Маловато, — сомневается Гус. — Говорили, вы там чуть ли не в капусту черных крошили.

— Так то черных, — говорю я. — Их начальство за людей не считает, на счет они не идут. Разве что если с бомбой на поясе или с пушкой. А таких мало попадалось — нацики таких и без нас пачками отстреливали.

— А мы вот в патрулях настреляли дичи, — задумчиво говорит Гус. — Парни мои огребли халявы.

— Потерь нет?

— Куда ж без них, — усмехается Эрнесто. — Без потерь народ расслабляться начинает. Потери нам мотивацию обеспечивают. Одного моего снайпер в ногу подстрелил, еще один ловушку проворонил.

— Выжил?

— Ему ни хрена, ни царапины, а второй номер его с контузией валяется. Все бы ничего, да заикается теперь, сволочь. Пока доклад сделает, партизаны уже кофе дома попивают. «З-з-десь Т-т-т-рент. Им-м-м-мели к-к-контакт…» — передразнивает Гус невезучего.

Невольно улыбаюсь. Гус — тот еще комик, хотя и повод он выбрал для шутки — закачаешься. Вино пробуждает во мне аппетит.

— Кэтти, нам бы горячего, — прошу пробегающую мимо официантку.

— Есть тушеные в сметане овощи, есть телячьи отбивные, есть свинина в горшочках, — отвечает она, выставляя пиво на соседний столик.

Смотрю на Гуса. «Отбивные?» Эрнесто пожимает плечами — все равно, мол.

— Давайте отбивные, милая. И еще вина.

— Хорошо, сержант, — деловитая крепкотелая девушка мчится дальше.

— Ну, и как тебе тут? Освоился? — спрашивает Гус.

— Да будто и не уходил вовсе. Все такое же. Взводный только мудак резьбовой, ну да это пройдет — мы у него первый опыт. Сам знаешь, хорошего начальства не бывает.

— Это точно. Я сам такой, — смеется Гус.

— А тебе как, не надоело еще?

— Надоело, не надоело, какая разница? Выбора-то все равно нет. К тому же, еще пара лет — и я пенсионер. Хочу вот омоложение пройти. Пока служу, половина — за счет Корпуса.

— На молоденьких потянуло?

— Да пошел ты, — беззлобно огрызается Гус.

— Жениться-то не думаешь?

Гус не спеша допивает стакан. Облизывает губы. Склоняется ко мне.

— Тут такое дело. Вроде как женат уже я. Неофициально, правда…

— И давно?

— Года три будет. Она администратор в нашем супермаркете. Хорошая деваха. Что-то такое в ней… — Гус шевелит в воздухе пальцами. — Ну, не передать. Я даже пить почти бросил. Не нужно стало.

— Зовут-то как?

— Ильза. Если ухмыльнешься, зубы выбью. Любит она меня, хотя смотрю на себя со стороны — за что вроде?

— С чего мне ухмыляться? — серьезно отвечаю я. — Ты мужик солидный, с деньгами. Таких бабы любят. Просто мы все кобелиться привыкли, а как остановишься — только выбирай.

— Нет, я тебе точно зубы выбью, — вздыхает Гус, вертя в пальцах пустой стакан. — Как был ты циник, так и остался. Жизни радоваться надо.

От удивления я чуть не поперхнулся вином.

— Гус, ты ли это? Мы в Корпусе, не забыл? Тут все циники. У нас ведь все просто: спустил курок, и дела нет ни до чего.

— Херня все это. Жизни радоваться надо. Я это с Ильзой понимать начал. Приходишь домой, измудоханый весь, грязный, а она тебя встречает, целует, стол накрыт, и смотрит, как ем, и сама без меня не ужинает. А потом болтаем с ней ни о чем, и так легко, что словами не передать. Мне с ней без всякого траха в кайф.

Он замолкает, ждет, пока официантка выставляет на стол тарелки. Благодарит ее кивком. Разливает вино по стаканам.

— Она ребенка от меня хочет, а я все тяну. Боюсь чего-то. — признается Эрнесто.

— Дела… — только и могу сказать я.

— А ты сам? Как твоя подруга? Ника, кажется? Видишься с ней?

— После того, как обложили меня, поссорился с ней. У нее уже и жених есть. Настоящий, мне не чета. Адвокат. Сытый такой, с бородкой.

— Жалко. Деваха высший класс. Слушай, дурень, а пошли ко мне? Я тебя с Ильзой познакомлю. Что мы, у меня не выпьем? — он презрительно качает бокалом.

— Да нет, старик, извини. Не хочется что-то. Давай уж тут посидим, — меньше всего мне сейчас хочется видеть чужое счастливое гнездышко.

— Ну, как знаешь, — легко соглашается Гус.

И весь вечер мы накачиваемся с ним вином, травим друг другу сальные анекдоты и громко хохочем, не обращая внимания на косые взгляды за спиной.

–31–

В одиночестве брести по Цветочному бульвару ночью — только нервы себе тревожить. Среди ярких разноцветных огней льется сплошной людской поток, словно где-нибудь в увеселительном районе Зеркального в ночь на воскресенье. Повсюду довольные лица, беззаботные женщины в вызывающих одеждах, лица вспыхивают улыбками. Если присмотреться — отличия от увеселительного района все же есть — не меньше половины присутствующих носят ту или иную форму, а вдоль тротуара туда-сюда курсируют моторизованные патрули с хмурыми военными копами. Такая их судьба — службу свою поганую тащить, когда все веселятся.

Вечер удивительно хорош, легкий теплый ветерок шевелит ветви, небо, чистое от туч, играет переливами Спирального созвездия. И все бы хорошо, да вот не знаю я, куда податься, а толкаться среди веселой толпы в одиночестве — то еще удовольствие. Грустинка какая-то завязла глубоко внутри, хочется посидеть в тихом месте, или поговорить с кем неспешно, по душам, да только нет такого места сегодня в Марве. Все заведения забиты до отказа, гул и гомон такой, что собеседнику кричать приходится, даже в массажные салоны очередь и девочки расписаны на часы вперед. Форт-Марв отрывается напоследок, словно последние дни живет, гудит голосами, наперебой обсуждая недавние перестрелки и зачистки местности.

Потихоньку схожу с ума. Потому как, несмотря на поздний час мне не терпится позвонить единственному человеку, кого я сейчас хочу видеть. Госпоже лейтенанту. Господи прости, свинство какое! Я совсем мозги растерял. Так я думаю про себя, а руки, тем временем, достают коммуникатор и набирают необходимый код. Почти полночь! Сердце колотится, грозя продолбить туннель наружу. Что я ей скажу? Каким идиотом буду выглядеть?

— Лейтенант О'Хара, слушаю вас, — лицо Шар вовсе не сонное, чего я сильно опасался. Она внимательно смотрит на меня. Глаза чуть прищурены. Узнает. — Трюдо? Что случилось? Тревога?

— Добрый вечер, мэм. То есть, доброй ночи… — я совсем смешался. «Доброй ночи» — вроде как пожелание спокойного сна. — Мэм, ничего не случилось. Простите, что разбудил вас. Черт под руку толкнул. Я уже жалею, что позвонил.

— Ага, значит, все-таки не тревога… — она заметно расслабляется. — Тогда в чем дело? Давайте без предисловий, Трюдо. Я уже поняла — вам неловко за поздний звонок, и вы обычно более воспитаны. Так что можете перейти прямо к делу.

— Черт возьми вашу прямолинейность, лейтенант, мэм! — я совсем смешался и уже не соображаю, что несу. Была не была! — Дело у меня простое, мэм, я решил воспользоваться вашим предложением. Помните, в Зеркальном? Я приглашаю вас. Ночью в бассейне здорово.

— С вами не соскучишься, Ивен… — она даже игнорирует то, что я только что послал ее к черту. Или делает вид, что игнорирует. — Бассейн? Ночью? Не пейте больше.

Раз решившись, я иду до конца. Теперь меня танком не остановить. Я почти успокоился — самое страшное позади. Набираю воздуха.

— Мэм, не в моих правилах звонить даме спьяну, да еще и ночью. Немного легкого вина — не в счет. Разумеется, я понимаю, вы можете быть заняты. У вас могут быть личные причины для отказа. В конце концов, вы можете просто сослаться на субординацию.

— Не буду я ни на что ссылаться, — говорит она. — Тем более, что я сама вас обнадежила.

— Это значит — да?

Она смеется, наблюдая за моей озадаченной физиономией.

— Ивен, вы ведете себя неприлично. У вас на лице все написано. Если нам встретится комбат, я окажусь рядовым в наряде у мусоросборника.

Тщетно стараюсь сдержать улыбку. Рот у меня сейчас точно до ушей. Представляю, как глупо сейчас выгляжу, и все равно улыбаюсь, словно миллион выиграл в Военную лотерею.

— Извините, мэм… Шармила. Я сделаю самую постную рожу, на какую способен. За вами заехать?

— Совесть у вас есть? Дайте даме собраться. Не могу же я в таком виде выйти в свет.

— Осмелюсь напомнить, Шармила, для бассейна косметика — лишнее.

— Отставить пререкания, сержант!

— Есть, мэм!

— Ждите меня там, где стоите. Вы на Цветочном, кажется?

— Точно, мэм. На перекрестке с Ватерлоо.

— Ну, вот там и ждите. Постараюсь вас не задержать.

— Буду ждать, даже если вы к утру явитесь, — заверяю я.

— Постараюсь до этого не доводить, — она улыбается мне открытой улыбкой, совсем простой, абсолютно не эротичной, но от этого она только ближе становится, будто знакомы с нею давным-давно.

–32–

В ожидании О'Хара с комфортом устраиваюсь на резной лавочке. Мне хорошо виден перекресток, так что ее такси я не пропущу, точно. От скуки разглядываю веселящихся прохожих, стараясь не слишком демонстрировать свое внимание — драка и разборки с военной полицией мне сейчас ни к чему. Встречаются любопытные экземпляры. Вот молодой пехотный лейтенант, судя по полевому комбинезону, из одного из лагерей в округе, знакомится с планетой, вожделенно дефилируя под руку с шикарной полногрудой блондинкой. Все его устремления написаны на простоватом лице, он натужно шутит, блондинка с готовность смеется, вот только облом у него после выйдет — факт, потому что мест в гостиницах сегодня нет как нет, а грудастая — кукла для выхода из категории «для господ офицеров», она не девочка по вызову, хотя за определенную мзду все они не прочь, но апартаментов у нее нету, а для случки в кустах у нее слишком высока самооценка. Так сказать, категория не та. Так что все у них кончится парой бокалов вина в простеньком ресторанчике. Или вот этот пьяненький бравый морпех, что шарит глазами по толпе, выискивая пару. С этим тоже все ясно. Нет тут для него свободной половинки, и с минуты на минуту кого-нибудь ревнивого зацепит его взгляд, направленный на спутницу, и вот уже перепалка, да еще при даме, а там и до кулаков недалеко, потом женский визг, топот патруля, и баиньки на гауптвахте, да еще минус половина оклада. А вот дамочка, стройная, изящная, на шпильках, звонко цокает себе по брусчатке, оглядываясь по сторонам, то ли пару потеряла, то ли ищет кого. Чудо из чудес — одна! Жена какого-нибудь офицера, наверное, стать не чета служебным девочкам. На нее оглядываются. Одинокая красивая женщина в такой вечер — нонсенс, и долго ей быть одной не придется. Скучающий морпех сразу делает на нее стойку, устремляется вперед сквозь поток прохожих. Взгляд дамочки, меж тем, падает на меня, и она машет мне рукой. Мне? Я удивленно оглядываюсь. Рядом никого. Внезапно приходит понимание происходящего. Бог ты мой, это же моя лейтенантша! Вскакиваю, проклиная свою невнимательность. С чего я взял, что она приедет на такси?

— Добрый вечер, мэм. Я вас не узнал, — говорю я смущенно. И тут же подошедшему морпеху-одиночке: — Извини, дружище. Это за мной.

Морпех, хоть и пьяненький, все же врубается. Смотрит на О'Хара, на меня. На мои петлицы. Разводит руками, поворачивается кругом и шлепает себе дальше.

— Ивен, мы не на службе. Давайте без формальностей, ладно? — улыбается лейтенант.

— Есть, мэм! — козыряю я шутливо. — Мы договорились, что ваш интерес к плаванию — чисто профессиональный.

— А что, зерно в этом есть. Я всегда могу сказать, что брала у вас уроки плавания. Морскому пехотинцу не к лицу плохо плавать, верно? — смеясь, она берет меня под руку и увлекает за собой.

Мы лавируем в толпе гуляющих, и мне изрядно надоедает уворачиваться от встречных-поперечных, однако тепло ее тела рядом искупает все неудобства. В такой обстановке и поговорить-то не получается. Она буксирует меня на параллельную улицу, чудо, какой классный буксир, энергии у нее — через край. Тут народу поменьше. Идем, не спеша, дружно решив не брать такси. Только сейчас до меня доходит, что я, черт меня подери, осмелился пригласить женщину-офицера на свидание. Ибо, если это не свидание — я съем свою шляпу. Похоже, О'Хара тоже слегка не в своей тарелке.

— Шар, вы действительно не сердитесь за поздний звонок?

— Да ладно вам, Ивен! Сколько можно, — улыбается она. — Если бы я хотела отказаться — я бы сделала это с легкостью, не сомневайтесь.

— Позвольте считать ваше заявление комплиментом.

— Ночь сказочная, — говорит О'Хара. — Как будто и нет войны совсем.

— Согласен. Только вот война всюду ощущается — и веселье это истеричное, и толпа чужих пехотных невесть откуда. Да и вот те игрушки в мирный пейзаж не вписываются, — я киваю на тусклые стволы зенитного артавтомата, которые матово блестят в свете фонарей.

— Давайте больше не будем о войне, — просит она. — Мне так беззаботно сейчас. А вы правда поучите меня плавать?

— Чудес не обещаю, но сделаю, что смогу. Надеюсь, вы послушная ученица.

— О, я очень старательна! Не люблю учиться, но когда приходится этим заниматься, делаю это просто отлично. Думаю, вы не слишком устанете от меня.

— Ну что вы, Шар. Не кокетничайте. Разве от вас можно устать? — возражаю я.

Она смотрит на меня немного искоса. Снизу вверх. Испытующе так. Молчит и улыбается мягко. Рука ее крепка и невесома одновременно. Так бы и бродил с ней всю ночь.

Шар рассказывает мне, как училась в университете. Как потешно к ней клеился моложавый преподаватель математики. Как с группой сокурсников ходили в походы в карстовые пещеры, и как однажды она отбилась от группы и целый день блуждала одна в подземных лабиринтах, а потом выбралась на поверхность в незнакомом месте. Она говорит и говорит, постепенно забывая, где находится, глаза ее блестят, она улыбается восторженно, словно девчонка, потом она отпускает мою руку и начинает увлеченно жестикулировать. Она теряет постепенно плавную, выверенную, корректную речь, она сыплет совершенно необидными и не пошлыми жаргонизмами, студенческо-корпоративный слэнг из ее уст звучит, словно стихи. Я слушаю, боясь вставить хоть слово, чтобы не прервать ее откровения, не спугнуть ненароком. Раскрепостившись, сняв невидимую броню женщины-офицера, она превращается в живое, непосредственное существо. В восхитительную женщину, к которой так и тянет прикоснуться, чтобы убедиться — она настоящая.

«Ей всего — то тридцать. Совсем молодая еще», — думаю я. Кажется, с сожалением думаю, потому что мои тридцать — я уж и забыл, что чувствовал тогда, как жил, и все равно — мои тридцать уже давно позади и на женщин теперь я смотрю все больше созерцательно. И злюсь на себя за это, потому как кобелизм — моя неотъемлемая черта, но вот нет чего-то в башке, хоть убей, и все больше говорить хочется, хотя иногда глазами тайком по привычке ощупываю ее фигуру, цепляюсь за ее выпуклости, и глушу в себе мальчишеский порыв — развернуть ее лицом к себе, прижать грубо, пробежать ладонями по всему ее гибкому телу, измять, как цветок.

К бассейну приходим незаметно, словно и не прошли полгорода. В этом районе пусто, заведений в округе нет, и город шумит где-то за поворотом, просвечивая разноцветными огнями сквозь кроны деревьев. Сонный дежурный в холле, сразу видно, тут не аншлаг. Быстро переодеваемся, встречаемся у входа в зал. Сторона для рядовых ярко освещена, у бара гуляет какая-то веселая компания, пользуется пустотой, отрывается по полной. Многоголосый смех, я бы даже сказал — гогот, отражается от воды.

— Может быть, лучше пойдем на нашу сторону? — неуверенно интересуется О'Хара. — Там никого.

— Если пригласите — с удовольствием.

Мы перелезаем через невысокое ограждение «для господ». Служащий смотрит на экранчик сканера. Кивает приветственно.

— Все в порядке, лейтенант. Прошу.

— Этот господин со мной.

— Хорошо, мэм. Включить свет?

О'Хара вопросительно смотрит на меня. Над дальней стенкой царит полумрак. Только редкие светильники у дна, да отсветы из соседнего отделения разбавляют тьму.

— Оставьте так, если можно, — прошу я. — Так вполне уютно.

— Только нырять без освещения запрещено, — предупреждает парень.

— Не волнуйтесь, мы правила знаем, — успокаиваю я.

Служащий скрывается в темном коридоре. Остаемся одни в уютном сумраке, если не считать звуки веселья, доносящиеся через бортик. Зеленовато-серая вода, едва разбавленная желтыми подводными фонарями, придает помещению этакий романтический флер.

— Ну что, поплыли? — спрашивает О'Хара.

— С удовольствием, Шар.

Мы опускаемся в воду и плывем по соседним дорожкам. Я неспешно гребу, стараясь не обгонять ее, О'Хара, наоборот, старается показать мне, на что способна. Плавает она, кстати, вполне сносно. Хотя это не удивительно — иначе она бы из офицерской школы пробкой вылетела.

— Шармила, не нужно выкладываться, — прошу я ее.

Она сбавляет темп.

— Почему?

— Получайте от процесса удовольствие. Вода — ваш друг. Представьте, как она проходит сквозь вас и смывает все печали. Плывите не спеша, но отдавайтесь движению полностью. Распрямляйте тело до конца и скользите.

Она смотрит на меня удивленно. Пробует. Сбивается на барахтанье. Снова пытается. Тело ее, покрытое почти прозрачным в воде купальником, подсвеченное снизу, тюленем скользит в толще воды. Как могли ее ноги показаться мне суховатыми? Они просто великолепны! Стараюсь на разглядывать ее, точнее, стараюсь, чтобы это не выглядело слишком явно. Темнота помогает маскировать мои жадные взгляды.

— Еще резче! Спина прямая! Выдыхайте медленно! — подбадриваю я ее.

Она действительно легкая ученица. Старательная, но не зубрилка. Понимает меня с полуслова. Плаваем от бортика к бортику минут тридцать, пока она не сдается.

— Передохнем?

— Конечно, Шар. Вы и так долго продержались.

— Терпеть не могу, когда мне льстят, — отмахивается она.

— Никакой лести. Вы неплохо чувствуете воду.

— Вы поплавайте пока без меня. Я вымотала вас, наверное, — улыбается О'Хара.

Я ввинчиваюсь в воду. Лечу в полутьме двухударным кролем. В темпе прохожу туда-обратно, перехожу на брасс. Тело горит и просит добавки. Вода придает мне силы и словно расступается передо мной. Пятна фонарей под водой качаются перед глазами размытыми дугами. Я испытываю настоящий, ни с чем ни сравнимый кайф, словно дельфин, попавший в родную стихию после долгого перерыва. Я играю и кружусь в диком кураже, демонстрируя благосклонной самке свои достоинства. Я рассекаю воду тредженом. Я выпрыгиваю над водой в энергичном баттерфляе. Я ныряю и с десяток метров плыву под водой, и в заключение торпедой выметываюсь на стенку, обрушив на мозаичный мягкий пол поток воды. О'Хара сидит, обняв колени и не спускает с меня глаз.

— Вы просто артист, Ивен, — наконец, говорит она.

— Вы преувеличиваете, Шар. Но я рад, что вам понравилось.

Некоторое время мы сидим рядом, болтая ногами в воде.

— В Древней Греции человек, не умевший читать и плавать, считался невежественным, — говорю я.

— По меркам древних греков, Ивен, вы профессор, не иначе.

Смех ее задевает внутри меня какие-то струнки, я подвешен на этих струнках, как деревянная суставчатая кукла, и управляет она мною не хуже опытного кукловода. Мне хочется обнять госпожу лейтенанта или просто взять за руку, такая она сейчас близкая. Но я понимаю: это предел, за который лучше не переступать. Как там намедни говорил Гус: «без всякого траха в кайф». Или что — то вроде. Когда я рядом с Шармилой, Ника отпускает меня, не тревожит больше. Дай ей Бог счастья, за все, что она для меня сделала. Я был с нею счастлив целый год, это само по себе не мало. Добрая память о моей длиннолапой кошке — все, что мне осталось. И мне так легко от этого, что хочется глупости делать. Мы болтаем с Шар просто так, ни о чем. И понимаем, что вот-вот начнем о личном, наши занятия плаваньем — глупейший предлог, наивный обман окружающих, и нас тянет друг к другу, но проклятые условности не позволяют перешагнуть рамки. Нас словно силовой барьер разделяет. Говорить можно, а прикоснуться — никак. И смотрит она на меня искоса так, словно видит насквозь, и улыбается грустно, читая мои глупые мыслишки.

— Выпьете чего-нибудь? — интересуюсь я.

— Не знаю. Чего-нибудь легкого. Лучше минеральной воды.

Бар на нашей половине не работает, так что я пулей перемахиваю на другую сторону и проталкиваюсь между пьяных верзил к стойке. Бармен выслушивает мой заказ с кислой физиономией. Да уж, на мне ты много не заработаешь, парень.

Мы устраиваемся в проточных ваннах с теплой водой. В этом углу света почти совсем нет. Глаза О'Хара — блестящие точки в полутьме. Я улыбаюсь, глядя на нее.

— У вас глаза в темноте светятся, Шар. Как у ведьмы. Или как у кошки, — со смешком говорю я в ответ на ее немой вопрос.

— Ну, знаете, Ивен! Впервые мужчина ухаживает за мной, называя ведьмой, — притворно возмущается она.

— Ведьма — это комплимент. Вроде породистой стервы. Некоторым женщинам нравится. Очевидно, вы не тот тип.

— Что с вас взять. Все морпехи — мужланы! А так все хорошо начиналось…

Мы смеемся и продолжаем никчемный треп. Просто так. Я будто вне времени, мне сейчас все по барабану. Только бы эта ночь не кончалась.

— Ивен, у вас ведь есть жена в Зеркальном? Ну, или гражданская жена. — внезапно, без перехода, интересуется О'Хара, глядя на воду.

— С женой я в разводе. С гражданской — тоже.

— Мне показалось, вы были чем-то расстроены в гостинице, когда говорили по коммуникатору.

— Да как вам сказать…

— Если не хотите, отвечать не нужно, — говорит она, по-прежнему не отрывая глаз от воды.

— Я с дочерью говорил. Большая уже — пятнадцать ей. Сто лет ее не видел. А потом с Никой.

— Ника — эта ваша жена?

— Скорее подруга. Хотя… мы с ней год вместе прожили. Наверное, можно сказать, что и жена, — немного помолчав, добавляю: — Была…

— Простите, что разбередила вас, Ивен, — тихо произносит Шармила.

— Все в порядке. Я сам ее спровадил, когда началась черная полоса.

— Полоса?

— Полоса неудач, — поясняю я. — Склад сгорел вместе с товаром, страховка накрылась, потом обвинение в коррупции. Плюс невыполненные обязательства перед партнерами. Покатилось как-то все. Я решил, что ни к чему ее во все это впутывать. Корпус с призывом выручил меня крупно. Я бы сейчас уже кровью в шахте кашлял.

— Вы ее любите, Ивен?

Молча смотрю на нее. Она упорно не смотрит мне в лицо. Губы ее напряжены. Я боюсь признаться, что Ника да, она моя, она клок сердца с собой забрала, но вот что со мной сейчас творится, сам понять пытаюсь. И дать однозначный ответ в присутствии Шар — значит выбор сделать. И я проявляю малодушие.

— Уже не знаю. Она выходит замуж, так что в любом случае — это не важно. Вы по службе интересуетесь, Шар?

Она, наконец, поворачивает голову. Глаза ее снова отражают далекий свет. Она качает головой.

— Ну что вы, Ивен. Какая служба, в самом деле. Что же вы такой недоверчивый? Или это просто броня? Не подходи, укушу?

Я улыбаюсь грустно.

— Хотите еще поплавать?

— Попозже. Давайте так еще посидим.

Она ложится на спину, забрасывает руки за голову. Вода струится по ее телу, купальник снова прозрачен, я вижу каждую ее черточку, даже пятнышки сосков могу разглядеть, если мне в темноте не привиделось. Я поздно спохватываюсь, она повернула голову и смотрит на меня в упор, кажется, она видит в темноте, я смущенно улыбаюсь, застигнутый на месте преступления, что еще остается. Она меня провоцирует.

— В официальной части вашего файла сказано, что вы не замужем. Это верно?

— Конечно, верно. Предвосхищая ваш следующий вопрос, Ивен, я живу одна, постоянного сожителя не имею.

— Что так?

Удивительно, что ей не приходит в голову послать меня с моими вопросами.

— Да так как-то. Жила в гражданском браке после университета, муж мой — молодой преподаватель, учился на пару курсов старше меня. Когда в офицерскую школу пошла, он меня не понял. Расстались.

— Как странно…

— Что именно? — она приподнимается на локте, смотрит пытливо.

— Да все. Вы пошли в армию, наплевав на мнение близкого человека. Он остался один, хотя вполне мог жить с вами в служебной квартире.

— Видимо, мы были недостаточно близки, — говорит она задумчиво.

— Да куда ближе-то? Вы ведь не просто соседи!

Взгляд ее становится удивленным.

— Извините, Шармила. Несет меня что-то…

— Все в порядке, Ивен. А вы страстный человек. Вы способны удивить.

— С вашего позволения, Шар, я немного поплаваю, — говорю я и ретируюсь в воду остудить голову.

–33–

Марв немного поутих за пару часов. Праздный народ забился под сияющие вывески. Прогуливаясь под руку, мы медленно идем по цепочке ярких уличных фонарей. Их желто — красные огни, пробиваясь через зелень деревьев, расцвечивают палубу размытыми узорами.

— Не хотите куда-нибудь зайти, Шар?

— А вам этого хочется?

— Если вы не слишком устали.

— У меня трехдневный отпуск, отосплюсь завтра. Вот только сегодня все приличные заведения переполнены.

Я не знаю, что мне такого сказать и что сделать, чтобы эта женщина побыла со мною рядом еще немного. Не было у меня таких проблем раньше. Все получалось как-то само собой. А сейчас — я будто наркоман какой. Не могу от нее оторваться, и точка.

— Вечер получился волшебный, Шармила. Спасибо вам.

Вместо ответа она прижимается ко мне теснее. И улыбается. Я ее не вижу, ее улыбку, просто чувствую. Стараюсь идти помедленнее, чтобы не разрушить ощущение ее близости. Черт меня возьми, да что это со мной?

— Вы сейчас на базу, Ивен?

Я представляю, как упаду на жесткую шконку в пустой гулкой казарме, освещенной тусклым дежурным светом. Контраст с действительностью получается такой, что я даже вздрагиваю.

— Только не туда, — убежденно говорю я. — У меня законные трое суток, и на базу я — ни ногой.

Она снова улыбается, думая о чем-то своем, на этот раз я поворачиваю голову и вижу ямочки на ее щеках.

— Если у вас нет других планов, я могу пригласить вас в гости, — неожиданно говорит она. Бросает на меня быстрый взгляд и добавляет: — Это не то, что вы подумали, Ивен. Спать будете в гостиной, на диване.

Наверное, моя обиженная физиономия говорит сама за себя. О'Хара заливисто смеется.

— Я просто расставляю все точки над «i», — поясняет она сквозь смех. — Я вовсе не хотела вас обидеть, Ивен.

Губы мои растягиваются в улыбку сами собой. Вечер с Шар не кончается — что может быть лучше?

— Знаете, после такого вечера неплохо было бы подкрепиться. Я чувствую себя обязанной. За урок плавания в особенности. Тем более, что с рестораном я вас продинамила, — «динамила» вылетает из нее настолько естественно, словно я говорю со старшекурсницей где-нибудь в студенческом кампусе. — Так что позвольте я угощу вас домашним ужином. Не лучшее время для еды, моего диетолога хватил бы удар от такого распорядка. Но мы солдаты, нам ведь не привыкать питаться, когда есть возможность, верно? Я решила — приготовлю вам дахи маччи.

При упоминании о еде, я ощущаю голод. Будто и не ужинал сегодня с Гусом.

— Это верно. Жуем все, что шевелится. А это, что вы назвали, оно летает или ползает? — осторожно интересуюсь я.

О'Хара хитро смотрит на меня. Испытывает мое терпение, явно наслаждается моим любопытством.

— Это плавает, — наконец, отвечает она. — Я с Кришнагири Упаван, с индийской планеты, не забыли? Вы путаете индийскую кухню с китайской. Дахи маччи — блюдо из рыбы.

— Сырой?

— Ивен, я похожа на японку? Это не японская и даже не корейская кухня. Это — индийская. Мы не едим рыбу сырой.

— Вы и на индианку не похожи, Шар, — честно признаюсь я. — А из ваших рук я съем даже сырого ежа.

— Смелое утверждение, — щурится она. — Надо подумать…

— Рыба вполне подойдет, не утруждайтесь, Шармила, — быстро добавляю я.

— Ну-ну. А на закуску, — она продолжает возбуждать мои звериные инстинкты, — я приготовлю пакоры с таматар чатни.

— Не ожидал от вас, Шармила, — скорбно говорю я.

— Жареные в тесте овощи с соусом, напоминающим томатный, только во сто крат вкуснее, — с улыбкой переводит она.

— Шар, вы просто искуситель какой-то. Но продукты за мой счет, — пробую я поторговаться.

— Боитесь показаться невоспитанным? Я вас разочарую — специй, которые я использую, тут не продают. Так что придется вам смириться с ролью гостя.

— Шар, вы специально мною манипулируете или это в вас от природы? С вами, как на минном поле, неизвестно, на что наступишь в следующий момент, — жалуюсь я.

— Вас это напрягает?

— Скорее, непривычно как-то. Вы очень необычная женщина, лейтенант, мэм.

— Это индивидуальная реакция на вас, сержант, — с улыбкой отвечает она. — Терпите. Я еще не решила — нравится мне видеть недоумение на вашем лице, или вы материнский инстинкт во мне будите.

— Надеюсь, что ни то, ни другое, Шармила, — но сказать я хочу совершенно не то. Вовремя прикусываю язык.

Она отпускает мой локоть, достает из сумочки коммуникатор и начинает инструктировать домашнюю систему. Я смотрю на нее и слушаю, открыв рот, словно она говорит на другом языке, незнакомом, красивом и ритмичном. Видел я искусных поваров, но такое…

— … и не забудь вынуть гвоздику и лавровый лист, после того, как чатни загустеет… — строго выговаривает она автоповару, — … масло с пакор должно стечь сразу после жарки… лук жарить, пока не станет прозрачным, а не как в прошлый раз… кефир свежий закажи, только не жирный… имбирная паста в третьем контейнере… дахи маччи подашь горячим… чапати сохрани теплым, но не горячим… на десерт — митхи ласси… мед не забудь… готовность — через час.

Она прячет коммуникатор. Торжествующе смотрит на меня.

— Вы просто как генерал на поле боя, Шармила, — спешу я выразить ей свое восхищение.

— Удивляетесь, наверное, что готовлю не сама?

— Ну, автоповар в простом индийском доме я представляю с трудом, — отвечаю как можно более дипломатично.

— Правильно не представляете, — вздыхает она. — Если бы я жила на Кришнагири, то замуж вряд ли бы вышла. Такая неумеха там никому не нужна, даже в продвинутых белых семьях. А автоповар — умница, я сама его программировала. Иногда я балуюсь вкусностями, к которым в детстве привыкла. Ем и дом вспоминаю. Правда, там я их ела не слишком часто — мама меня держала в строгости.

Она грустно улыбается и снова берет меня под руку. Патрульный джип медленно катит мимо, освещая нас фарами. Наши длинноногие тени с короткими туловищами прыгают с тротуара на стену и прячутся в ней. Я слышу, как пищит в машине сканер, считывая данные с «пауков» — биочипов у основания шеи.

Мы снова одни. За разговором расстояние незаметно. Мы сворачиваем с Цветочного бульвара и через пару кварталов приходим к дому Шар — уютному четырехквартирному особнячку с отдельным входом для каждого жильца. Неотличимому от десятков близнецов, выстроившихся в ряд и теряющихся в темноте сквера.

— Вот мы и пришли, — говорит О'Хара и отпускает меня.

Я ощущаю себя под прицелом сотен глаз. Дурь, конечно, спят все давно. Воображение рисует лицо комбата, читающего доклад службы наблюдения о нежелательных личных связях и почему-то взводного с прищуренными внимательными глазами. Я готов прикоснуться к чему-то запретному. Настолько запретному, что даже разговоры об этом — табу. Я поднимаю ноги, они оплетены травой-путанкой, я продираюсь сквозь ее заросли, невесть откуда возникшие на брусчатой палубе, и жалею, что на мне нет брони с ее мощными усилителями мускулатуры. Предатель-фонарь огромным целеуказателем высвечивает мою фигуру на пустом пространстве ночной улицы. Я виден в мельчайших деталях. Мои подленькие устремления и трусливые мыслишки видны в системах слежения, как на ладони. Виски стиснуты ледяной рукой. Я упрямо продираюсь к спасительной темноте мозаичной дорожки у невысокого крыльца. Невидимая рука тянет меня за шиворот. Трудно дышать.

— Ну, что же вы, Ивен! Входите! — изящная фигура О'Хара четко вырисована на фоне яркого светового прямоугольника.

Свежий ночной воздух с шумом врывается в мои легкие. Я делаю глубокий вдох и поднимаюсь по каменным ступенькам.

–34–

Непонятная скованность не отпускает меня. Я сконфужен, словно меня поймали на месте мелкого преступления — ну, там, конфету в супермаркете в карман сунул, или что-то подобное. Шар пропускает меня вперед и слегка подталкивает, буквально заставляя идти вперед. Смотрит сбоку снисходительно и немного насмешливо. Или это мне кажется?

Я останавливаюсь на пороге и удивленно осматриваюсь. Ее квартира дышит уютом. Нет, не так. Каким-то непередаваемым аскетическим комфортом, смесью рациональности и женского тепла, что ли. Просторная квадратная комната. Дышится легко. Стилизованный под старину грубый дощатый пол. На окнах — шторы из струящегося золотистого шелка. Стены в бежевых тонах. Золотая фигура Будды на полосатом ковре в центре комнаты напоминает мне о суетности жизни. Широкая напольная ваза с водяными цветами. Низкий столик, весь поделенный на узорчатые квадраты, инкрустированный то ли латунью, то ли бронзой. Темное стекло заливает его поверхность, матовые блики светильников играют на нем, сами светильники горят на стенах почти настоящим, живым огнем из витых подсвечников. Большое зеркало в тяжелой резной раме. Низкий диван-ложе с изогнутыми кривыми ножками и полосатыми же подушками. Дальний угол оплели какие-то живые зеленые плети. Между штор проглядывают резные деревянные ставни. Тяжелый книжный шкаф темного дерева, весь потемневший от времени, сквозь забранные стеклом решетки проглядывают корешки настоящих бумажных книг. Чужое жилье — как живое существо, оно осязаемо манит меня к себе, зовет поболтать о глупостях. Мне хочется сбросить свои грубые ботинки и усесться на пушистый ворс ковра, погрузив в него пальцы. Золотой истукан насмешливо смотрит сквозь меня.

— Ну, как вам мое логово? — интересуется из-за спины О'Хара.

Я просто молча развожу руками. Что я могу ответить? Дом способен сказать о человеке больше, чем он сам. Дом — чья-то распахнутая душа. Смотрю на вопрошающее лицо Шармилы.

— Лейтенант, какого черта вы забыли в Корпусе? — говорю я первое, что приходит на ум.

Она смеется, подталкивая меня к диванчику. Сбрасывает шпильки и становится похожей просто на гибкую кошку на мягких лапах.

Мою сорванную крышу без остановки несет бурным потоком. Я раскрепощен донельзя. И близостью Шар, и волшебной атмосферой ее жилища.

— Я хочу сесть на пол, Шар. Это не будем невежливым?

Она сбрасывает на пол у столика пару полосатых подушек.

— Господи, Ивен! Да будьте же как дома! Я сама частенько пью чай, сидя на полу. Мне так уютно. Можете разуться, если вам так будет удобнее. Эй, дом, накрывай на стол! — произносит она в сторону бамбуковой завесы.

— Вы не слишком хотите спать? Я вас не уморила? Поскучаете без меня минуту? Осмотритесь пока, поройтесь в книгах, — она сует мне пульт визора и исчезает среди зеленых плетей.

Я нахожу панель пневмодоставки спрятанной за темным стеклом старинного бюро. Оглядываюсь через плечо, чтобы меня не застали за неприличным занятием. Огромный живой хищник, тигр, кажется, крадется в тростнике, пристально глядя на меня желтыми глазищами с настенного панно, сложенного из разноцветных кусочков дерева. Роюсь в меню, отбрасываю прочь целые виртуальные шеренги призрачных объемных изображений, чертыхаюсь тихонько, продираясь сквозь сотни наименований ассортимента. Армейские супермаркеты есть в каждом военном городке, там можно купить что хочешь, даже слона живого, если блажь в голову взбредет, но вот то, что нужно, искать будешь, пока пальцы не посинеют. Едва успеваю выдернуть из щели считывателя свою платежную карточку, как в комнату вновь впархивает О'Хара. Она уже переоделась. Длинное платье с глухим воротом и открытой спиной оттеняет ее пронзительные глазищи и выгодно подчеркивает породистую шею. Вся она — воплощенное женское начало, такой дух притягательности от нее идет, что желание обнять ее за осиную талию становится попросту нестерпимым. Нервно сглатываю внезапно образовавшийся в горле комок.

— Ну, вот и я. Не скучали?

Вопросительная полуулыбка трогает ее губы, она немного смущена, я тоже, я хлопаю глазами, не зная, что сказать, все слова провалились куда-то в желудок, вместе с наконец проглоченным комком, я молча улыбаюсь в ответ, поднимаюсь и жду пока она устроится на диванчике.

— Ничего, если я сяду по-домашнему? — спрашивает она и, не дожидаясь ответа, сама непосредственность, поджимает ноги под себя.

— Хотите послушать музыку?

— Шар, вы меня смущаете, — наконец, справляюсь я с собой. — Я у вас в гостях, надеюсь. И полностью полагаюсь на вкус хозяйки. Могу лишь добавить, что все, что вы сделаете, мне будет приятно.

— Все-все? — недоверчиво переспрашивает она.

— Абсолютно, — заверяю я серьезно.

— Железяка, музыку! — приказывает она.

Я невольно вздрагиваю. Такие похожие интонации звучат, словно Ника снова рядом. Вот уж точно, карма! Музыка течет откуда-то снизу, растекается вдоль пола и волнами поднимается вверх. Что-то из новой классики. Я в этом совершенно не разбираюсь, но эта мелодия удивительно уместна сейчас. Звуки скрипок обволакивают меня, словно теплый туман.

— Ужин будет вот-вот. Потерпите, Ивен. Вы не слишком голодны? Выпьете чего-нибудь?

— Того же, что и вы, Шармила, — отвечаю пересохшими губами. Питье мне и вправду не помешает.

— Обычно я не пью спиртное. Но с вами, так и быть, — улыбается она. — Железяка, рому!

Ого! Однако и вкусы у моей визави! Инкрустированный узором из дерева гравистолик подплывает к нам. Вазочка со льдом. Два бокала. Пузатая бутылочка темного стекла с узнаваемой красной, как кровь, этикеткой. Дела… Ром — напиток грубый, точнее, тот напиток армейской поставки, что подают в наших заведениях для младшего комсостава. Этот — аристократ, лучший сорт, выпускаемый у наших заклятых «друзей» в Латинской зоне. Почти весь он идет на экспорт, полторы сотни кредитов за вот такую бутылочку. Работяга-пеон может полгода кормить свою многодетную семью за такую сумму.

— Держу специально для гостей, — поясняет О'Хара, поймав мой удивленный взгляд. — Надеюсь, вы такое потребляете.

Наполняю бокалы льдом. Темный густой напиток струится по ледяным кубикам.

— Была не была! За приятный вечер! — она отчаянно улыбается и делает маленький глоток. Держится мужественно. Лишь распахнутые глаза слегка повлажнели. Она старается дышать ртом, держа марку несокрушимой леди.

Делаю глоток и я. Ледяная пахучая жидкость катится вниз. Через секунду приходит ощущение, словно глотнул раскаленной лавы. Напиточек-то того, не для всех!

— То, что вы сейчас сказали, — это шутка, или дежурный комплимент? — спрашивает она, искоса глядя на меня сверху вниз. Я так и не удосужился пересесть на диванчик, оседлав подушку на полу.

— Что именно?

— Будто вам приятно все, что я сделаю, — она покачивает бокалом, кубики подтаявшего льда тихо позванивают.

— Шар, вы ставите меня в неловкое положение… — в замешательстве начинаю я.

— Да нет же, Ивен, перестаньте, — она досадливо морщится, делает маленький глоток, смотрит пристально и требовательно. Я — бедный кролик, не в силах оторваться от ее гипнотического взгляда. — Мы одни, и отбросьте, наконец, свои представления о межличностных отношениях. Побудьте просто мужчиной, ответьте откровенно. Если можете, — добавляет она.

— Шар, я действительно в неловком положении. И не по той причине, что вы назвали, — поспешно добавляю, увидев, как брови ее вновь ползут к переносице. — Вы хотите, чтобы я сказал, что вы интересны мне как женщина?

— Тут так одиноко, Ивен, — неожиданно говорит она, откидываясь на покатую спинку. Взгляд ее жжет, я ничего вокруг не вижу, кроме ее глаз, все, что кроме, словно плывет, теряет очертания. Или это ром старается? — Здесь не с кем общаться. Понимаете? Любой мужчина, с которым я пытаюсь поговорить хотя бы о музыке, напрягается и кроме «да» и «нет» выдать ничего не может. Или ждет минуты, когда я стану достаточно пьяна, чтобы затащить меня в постель.

— Я их вполне могу понять, Шармила, — замечаю я.

Она смотрит гневно. Ноздри ее трепещут. Я жду, когда она откроет рот и вышибет меня вон. Может, так оно и к лучшему? «Не найди проблему на свою задницу» — золотой девиз морпеха. Но она молчит. Опускает глаза в бокал и молчит, сосредоточенно считая ледышки.

— Во-первых, вы офицер по работе с личным составом. Любой, кто прослужил хотя бы несколько месяцев, будет каждое ваше слово воспринимать как проверку, очередной тест, вы для него — не человек. Вы — офицер по работе с личным составом, и точка. Вы видели, как изощряются особисты? А знаете, почему их не любят? Да потому, что они как люди говорить не способны, в каждом их слове подлянка видится, скрытый подвох. И потому они давить начинают, склоняя собеседника к контакту, и психологические приемы в ход пускают, и ловят на слове, но их за это еще больше не любят. И они сами на эту удочку попадаются, накручивают с самого начала, потому что в их искренность не верят, так чего душу открывать? А кому охота по минному полю ходить? Когда любое слово, самая невинная фраза, против тебя может быть использована. И этот процесс бесконечной накрутки, он пока у кого-то нервы не выдержат, или время не выйдет. Понимаете? Вот и с вами то же самое. Вы думаете, почему я с вами откровенен? Ну, или почти? Да мне терять нечего, я контракт на год имею, я призывник, меня не держит тут ничего, а вот если я завтра на пять лет подпишусь, тогда другое дело, Шар. И тогда любая ваша улыбка будет восприниматься как провокация. Это выше меня, как человека, это просто внутри. Это привито и я с этим сделать ничего не смогу. Я и сейчас на минном поле, я ни черта понять не могу, почему вы со мной тут, я у вас в гостях, и если это ваша работа, тогда вас пожалеть только остается, потому как тогда Корпус у вас последние крохи отнял и вы просто гайка в колесе.

Ром придает мне смелости, я отпиваю еще.

— А во-вторых? — спрашивает О'Хара.

— А во-вторых, Шар, вы в зеркало на себя часто смотрите? Любой нормальный мужик, если он мужик, на вас стойку сделает. Поэтому, если он рискнуть решил и подлянки ваши пропустил, он на поступок идет. Не надо его за животное считать. Он через себя переступает, а что ухаживать не умеет — это его трудности, вовсе не недостаток. И в койке с вами оказаться для него — это событие, которое его карьеру перевешивает, все его благополучие. Женщину тут получить на часок — только выбирай, сами знаете. А вот он вас хочет, не продажную девку. Он ставит все на кон ради вас, а вы его — мордой об стол. Это жестоко, Шар. Если он пьяная скотина, так и нечего ему надежду давать. Сплавьте его на такси. Кстати, я, кажется, тоже того… Ваш ром на пустой желудок — просто динамит.

Я виновато пожимаю плечами.

— Спасибо за откровенность, — говорит она.

— Я глупостей наговорил, извините, Шармила. Или лейтенант, мэм?

— Да бросьте вы, Ивен, — она опускает ноги на пол. Склоняется ко мне: — И все же, ответьте на мой вопрос. Пожалуйста.

— Шармила, мне с вами очень хорошо. И… меня к вам влечет, — неожиданно признаюсь я. Добавляю, словно извиняясь: — Не только физически…

Звякает приемник пневмодоставки в углу. Как кстати. О'Хара недоуменно оглядывается.

— Вы что-то заказали?

— Откройте, — улыбаюсь я.

Она послушно приседает перед бюро. Шелестит транспортной упаковкой. В руках ее — шикарная белая лилия. Женщина удивленно смотрит на нее, словно перед нею не цветок, а какая-то экзотическая бомба. Изумление в ее глазах настолько неподдельно, что невольно передается и мне.

— Что-то не так, Шар?

— Это… мне? — тихо спрашивает она, лаская ладонями творение местной оранжереи.

— Разве тут есть еще какая-то дама? — улыбаюсь я. — Женщинам принято дарить цветы. Во всяком случае, этому меня учила мама. Надеюсь, я не нарушил никаких национальных традиций?

— Вы не поверите, Ивен, с тех пор, как я в Корпусе, мне ни разу не дарили цветов, — признается Шармила. Она так и сидит у открытого бюро, нежно баюкая лилию. При этом она так на меня смотрит, что я готов передавить хоть сотню партизан, причем без всякого оружия. За такой взгляд любой нормальный мужик всю жизнь ей отдаст, и все равно мало.

Запах, восхитительный запах прибывшего ужина (или уже завтрака?) вклинивается между нами. Мы всплываем, мы отводим глаза, я словно очнулся от наваждения, если бы не столик с фантастически красивыми блюдами, мы так и сидели бы, глядя в глаза друг другу.

— Прошу к столу, Ивен, — О'Хара включает в себе радушную хозяйку. — Надеюсь, у вас нет аллергии на острое.

–35–

Я слежу за тем, как и что ест О'Хара, и старательно ей подражаю. Я обмакиваю кусочки жареных в тесте овощей в густую красную массу — соус. Я отщипываю кусочки хлеба — странных обжаренных со всех сторон шариков. Я борюсь с рыбной мякотью, истекающей паром, и никак не желающей удерживаться на кончике вилки. Блюда выглядят необычно. Тонны пряностей придают им желто-красные тона. Есть это без подготовки — самый экстремальный вид спорта из тех, что я знаю. Вкус всего этого — бесподобен, но одновременно жгучие тона специй соревнуются друг с другом, кто быстрее сожжет мой язык и пищевод. Я ем крохотными кусочками, часто прикладываюсь к бокалу с водой, но все равно, в животе моем грядет революция и никакая Национальная гвардия не в силах ее предотвратить. Странное дело, огнеподобный эффект не забивает вкуса рыбы и я сквозь слезы наслаждаюсь нежной мякотью. Я мужественно продолжаю истязать себя, не могу же я ударить в грязь лицом перед дамой? О'Хара, крепкая штучка, ковыряет понемногу того-другого, и непохоже, чтобы она испытывала какое-то неудобство от жгучего вкуса.

— Шар, вы питаетесь так каждый день? — интересуюсь я после очередного глотка родниковой воды.

— Ну что вы, Ивен, — улыбается она. — Как можно? От силы несколько раз в месяц. Эта еда напоминает мне дом. Вам не нравится?

— Что вы, Шар! Все очень вкусно! — заверяю я и в подтверждение своих слов обмакиваю хрустящий шарик в соус и храбро отправляю его в рот.

Она смотрит на меня недоверчиво.

— Вам действительно нравится?

— Обожаю острое, — подтверждаю я, прожевав, и я не лгу, это святая правда, вот только я умалчиваю о том, что самое острое блюдо, из тех, что я ел раньше, все равно что пресная овсяная размазня на фоне того, что сейчас в моей тарелке.

— Я рада, Ивен.

Она поочередно показывает вилкой на блюда, как экскурсовод в музее.

— Это чапати — хлеб. Вот эта рыба — дахи маччи. Это пакоры — овощи в тесте. Вот этот соус — аналог томатного кетчупа. Только немного другой по составу. Таматар чатни.

Я наслаждаюсь музыкой незнакомых названий. Так неожиданно встретить в обычном офицере, пусть и очаровательной женщине, такую начинку, пахнущую детскими представлениями о путешествиях и далеких волшебных странах.

— Расскажите о вашей родине, Шармила, — прошу я.

Она видит, что дальнейшая дегустация приведет меня на госпитальную койку. Чудо, как она деликатна и одновременно внимательна. Она действительно прекрасная хозяйка. Она делает жест, напоминающий щелчок, и произносит:

— Десерт.

Столик с высокими стаканами и прозрачным кувшином с белой пенной жидкостью внутри тычется ей в ноги.

— Митхи ласси. Молочный коктейль с фруктами и медом. Пейте смело, не бойтесь, — она подает мне душистый сладкий напиток.

Я делаю осторожный глоток. Недурно. Повторяю смелее. Огонь у меня внутри шипит и гаснет, исходя горячим паром.

— Очень вкусно, Шар. Вы восхитительная хозяйка, — произношу я простенький комплимент. И я ничуть не кривлю душой.

Она улыбается. Снова поджимает ноги под себя, устраиваясь поудобнее. Со стаканом в руке начинает рассказ:

— Я уже говорила, что родилась на Кришнагири Упаван. Обычно говорят просто — Кришнагири. Это индийская планета. Нет, не так, — поправляется она, — планета самая что ни на есть имперская, без всяких там особых статусов и национальных привилегий. Просто заселили ее выходцами из земной Индии. Это что-то невероятное, скажу я вам. Миллионы людей, единственной заботой которых является найти кусок хлеба на ужин, и наплевательски относящихся к тому, что они будут есть на завтрак и будут ли вообще. Несмотря на общее разложение нации, на сильное влияние европейской культуры, вера в перевоплощение в следующей жизни, отсутствие «завтра», жизнь сегодняшним днем — это норма для большинства индийцев. Какая-то особая умиротворенность, принятие жизни такой, какая она есть, карма, что тут сделаешь — так они руками разводят. В следующей жизни, возможно, я стану богатым и уважаемым. Не сейчас. И вот миллионы таких людей, разбавленные кучкой специалистов, оказались на Кришнагири. Те, кто от жизни чего-то хотел, они на родине остались, зачем им уезжать. Уезжали те, кому даже на улицах места уже не было. У нас очень красивая планета. Климат в умеренных зонах мягкий, зима теплая, много лесов, субтропики очень дружественны, практически никакой агрессивной туземной флоры. Рай для бездельников и социальных отшельников. В общем, «Бангалор Корп», которой отдали в аренду планету, с треском лопнула лет через пятьдесят. На кой черт работать с утра до вечера в душных цехах, когда можно просто лежать под пальмой в коробке из-под визора и созерцать небо. А когда приспичит — пойти, собрать немного местных кокосов или сесть на улице в надежде обувь кому-нибудь почистить или продукты из лавки донести. Рождаемость у нас такова, что скоро весь умеренный пояс превратился в гигантский мегаполис из лачуг, кишащий нищими и духовными наставниками. Гуру. Мы жили в Нью-Карнатаке, в пригороде для белых, в Прашанти Нилайям. Обитель высшего мира, в переводе на имперский, — О'Хара улыбается немного отстраненно. Неожиданно просит: — Сядьте рядом, Ивен. Пожалуйста.

Я немедленно перебираюсь к ней, усаживаюсь на противоположный край дивана. Ее колено касается моего бедра, и мне некуда отодвинуться и я сижу, истукан истуканом, и вдыхаю ее чуть горьковатый, с примесью мяты, запах. Я уже погиб, я скрылся под водой ее глаз, мне не хватает воздуха и я обреченно жду своей участи. Она владеет мной безраздельно, маленькая стерва, которая, кажется, даже не замечает моего состояния, а может, замечает, откуда мне знать? Ром на нее действует расслабляюще, она говорит и говорит, и я продолжаю купаться в звуках ее голоса, словно она поет мне песню на неведомом языке. Единственное, чего я хочу — коснуться губами ее нежной шеи, я вижу бьющуюся жилку на ней, она гипнотизирует меня. И еще, чтобы наше не понять что — то ли свидание, то ли полуслужебное рандеву, то ли вообще черт знает что, — не кончалось.

— Мой отец был высокопоставленным служащим в колониальной администрации. Старший брат работал инженером на заводе неподалеку от Нью-Бангалора. Там сохранились остатки империибиоэлектроники под протекторатом колониальных управляющих. Не знаю, кем был отец по национальности, он и сам вероятно не знал, точно известно лишь одно — родной язык у него — английский. Он любил шутить, будто продолжает делать дело предков — нести великую миссию белого человека в этой прокисшей от радостного идиотизма стране. Мама — наполовину местная, она скорее белая, чем индианка, ее отец женился на своей молодой служанке. Мама даже смуглой не была, и отцу всячески угождала. Осталось в ней что-то от ее матери, какое-то преклонение перед кастой белого человека, отношение как к вышестоящему, недоступному для простых смертных, существу. Наш дом был рафинированным колониальным домом белого. Она старалась ничего от своих корней, от более низкой касты, туда не допускать. Считала, что этим оскорбит отца. А папа, он, наоборот, индийскую кухню любил, и кабинет свой в национальном стиле оформил, и хотел, чтобы мама просто сама собой была. Она его так любила, я словами передать не могу. Просто боготворила его. У нее у самой диплом медсестры был, но она дня по специальности не работала. Она исполняла долг перед мужем. Меня, соответственно, воспитывали, как дочь белого сахиба. Никаких контактов вне своего района. Покупки только в магазине для белых. Не приведи господь проехать на моторикше или в надземке! Только с отцом, на машине, или на такси из нашего района. Это считалось нормальным, никому из местных в голову бы не пришло нас в чем-то обвинить. Вся Кришнагири — это сотни каст, если не тысячи. Это карма — тебе повезло родиться в какой-то касте, в ней ты и умрешь. Белые люди — тоже каста своего рода. Символ недосягаемой удачи, богатства и счастья. Оазис в мире счастливой нищеты на умирающей планете. Когда-то я была счастлива, что смогла уехать. Потом начала понимать, что было на родине что-то, чего нет больше нигде. Такой искренней радости, радушия при встрече с незнакомым человеком, искренней готовности помочь, я нигде больше не видела. Что с того, что про тебя забудут через пять минут с такой же счастливой улыбкой? Ощущение всепроникающего спокойствия, радости, необходимости происходящего, как бы мы от него не отгораживались в своих районах, оно все равно нас пропитывало. Вместе с воздухом. Вместе с водой. Мы жили им, не подавая виду, невозмутимые белые сахибы. Когда я тут, я словно дома, — она обводит рукой комнату, печально улыбаясь, — когда я ем эту чертову еду, которую я дома терпеть не могла, я словно за нашим столом, и вся наша семья в сборе.

Глаза ее слегка увлажнены. Я слушаю, затаив дыхание. О'Хара, офицер Корпуса, железная леди, непонятная мне сильная женщина, кусок гибкой стали в упаковке из гладкой кожи, она вдруг предстает передо мной беззащитной кошкой, потерявшей свой угол и тоскующей без привычного тепла и ласки. Мне хочется погладить ее по голове, совершенно естественно, без примеси эротики, просто по-человечески. Она так близка ко мне сейчас, тепло наших тел объединилось, и, то ли под действием рома, то ли воздух у нее такой, а может, чертовы пряности всему виной, я чувствую ее просто человеком, не желанной женщиной, и рука моя непроизвольно ложится на ее локоть, и так же естественно она накрывает мою руку невесомой ладошкой. И сидим мы так, боясь шевельнуться, чтобы не разрушить хрупкий хрустальный мир вокруг нас.

За окном совсем рассвело. Дом гасит светильники. Утренний свет пробивается к нам, протискиваясь сквозь золотистую ткань, и сам он становится золотым. Я шевелю затекшей рукой и разрушаю очарование.

— Ивен, я совсем вас заговорила! — спохватывается О'Хара. — Уже утро! Я постелю вам тут.

Я сопротивляюсь изо всех сил. Я испытываю сильнейшую неловкость от того, что буду спать где-то рядом с этим до дрожи желанным телом без возможности прикоснуться к нему даже пальцем. Я говорю вежливые слова, долго и красиво благодарю за прекрасный ужин, за вечер, за удовольствие общения. Она слушает меня с понимающей улыбкой. Я выдыхаюсь, наконец.

— Ивен, мне было очень хорошо с вами. Спасибо вам за вечер, — говорит она. — Я даже не знаю, что можно сказать хорошего, чтобы вам стало так же здорово, как мне.

— Шар, — я набираюсь смелости. Мне снова не хватает воздуха: — Шар, я… могу увидеться с вами еще?

— Я была бы этому рада, Ивен. Очень, — говорит она тихо.

Я не спускаю с нее глаз. Молча киваю.

— Чертова война, — говорю я на пороге.

Она смотрит мне в глаза, поднимается на цыпочки и прикасается губами к моей щеке. Теплое дыхание касается меня. Она опускает руки. Я большой механической игрушкой выхожу из ее дверей. Я анестезирован от боли и неприятностей по меньшей мере на грядущие сутки. Хмурое прохладное утро кажется мне лучшей погодой на свете. Я иду в сторону квартала психологической разгрузки в надежде найти свободный домик и мирно поспать под хлопоты заботливой хозяйки на кухне. И улыбаюсь бездумно на ходу, вызывая подозрительные взгляды у патруля.

–36–

Мне снится, будто я разговариваю с оторванной головой. Она лежит на залитой черной кровью палубе, я присел перед нею на корточки, чтобы ей удобно было со мной говорить, и мы обсуждаем что-то, не обращая внимания на ее вытаращенные мертвые бельма и розовые кости, торчащие на месте шеи. Мы о чем-то спорим, голова пытается меня убедить в том, что пули ей не страшны, вот только тело ее подвело, а так все нормально чувак, ты больше не стреляй сегодня, лады, а то моя жена не любит, когда я двери кровью пачкаю. Я рассказываю ей о том, что моя дочь живет где-то рядом, и голова радостно подтверждает, что да, и ее дочь тоже неподалеку, она в ячейке революционной молодежи, сегодня она наполняла бутылки самодельным бензином, и я с готовностью заверяю — да, видел, ваши бутылки — отпадная вещь, не хуже наших гранат, хотя и в сотню раз дешевле, и хвастаюсь личным счетом, счет у меня идет на сотни, голова уважительно стучит челюстью и подтверждает — образцово, чувак, ты самый крутой отморозок, что я знаю, давай к нам, наш командир товарищ Хосе сделает тебя инструктором, это почетная должность и на работу ходить не нужно. И я проникаюсь серьезностью момента настолько, что готов обсудить условия контракта, и уже начинаю загибать пальцы на руках, перечисляя пункты, которые надо оговорить с товарищем Хосе. А потом голова, не дожидаясь моего ответа и не прощаясь, прорастает маленькой девочкой и скачет прочь, весело прыгая через лежащие тут и там мертвые тела. И тела машут ей вслед простреленными руками. «Эй, морпех!» — кричит, убегая, дитя в белом платьице, и голос у него, как у взрослой женщины. «Вот сука-то, — думаю с досадой, — мы ж почти договорились». И тела сочувственно скалятся мне — да, она такая и есть, но ты не переживай, ты еще потом настреляешь. «Эгей, сержант!» — кричит дитя издали, его уже почти не видно, и я отворачиваюсь в раздражении, чтобы идти своей дорогой, не понимая, кой черт меня сюда занесло, и сталкиваюсь нос к носу с миловидной женщиной.

— Вы во сне кричали, сержант, — говорит она мне с виноватой улыбкой. — Извините, что разбудила. Хотите чаю? Я вашу форму постирала, но можете халат надеть, он вот в этом шкафу.

— Простите за беспокойство, миз! — я трясу головой, прогоняя остатки сна. — Сам не знаю, что на меня нашло.

— Я Сара, помните? — женщина снова улыбается, она совсем молода, ей нет и тридцати, пухленькое миловидное создание с карими глазами.

— Конечно, Сара. Спасибо вам.

— Не за что, Ивен. Сейчас многие во сне разговаривают. Если спать больше не будете, спускайтесь обедать. Я приготовила манты и салат из водорослей. Очень полезно. И вкусно, надеюсь.

— Спасибо, Сара. Скоро спущусь.

И она уходит, улыбнувшись напоследок, оставляет меня одного, унося с собой запах ухоженной домашней женщины. Она идет вниз на кухню доигрывать роль заботливой хозяйки, готовой на все, чтобы ее мужчине было хорошо и легко. Она постирает его одежду и будет безропотно ждать, пока он досмотрит повтор футбольного матча. Займет интересной беседой. Внимательно выслушает. Приготовит вкусный обед. Хотя, приготовит, в данном контексте звучит неверно. Скорее — велит приготовить автоповару. А мне не все ли равно? Лишь бы не ненавистный сухой паек, белковая масса из дрожжей и водорослей со вкусом суррогатного мяса, в котором, по утверждению на упаковке, содержатся все необходимые для жизни белки, жиры и витамины с микроэлементами. Составит компанию в походе по магазинам или в увеселительное заведение. Поучит танцевать, потрет спину в ванной. В общем, все, кроме секса, да и то, если по вкусу придешься — столковаться можно, хотя за этим лучше в массажный салон для младшего комсостава. Псевдожена в псевдодомашней обстановке, дарящая псевдотепло и псевдоуют. Одно слово — специалист по психологической разрузке.

Настроение преотвратное. Сон, что ли виноват? Черт знает что в голову лезет.

— Капрал Трак! — представляется мне мой заместитель.

— Как дела? — интересуюсь я.

— Двое в наряде, двое — отдыхающая смена. Остальные — в увольнении. Без происшествий, сэр! — докладывает капрал.

— Без чинов, Трак. Что слышно?

— Разное говорят, садж. Но одно точно — последние деньки гуляем. Вчера морские транспорты подошли. Чего уж теперь неясного.

— Да уж, понятно… Ладно, тащи службу. Послезавтра сменю тебя. Отбой.

— Счастливо, Ив.

Прячу коммуникатор в карман. Вроде и без толку звонил, а все полегче, как будто домой заглянул. Транспорты, значит. Теперь понятно, высадка с моря. Опять пару суток блевать от качки в десантных отсеках. Весело. Но хоть какая-то определенность. Морской десант — это серьезно. Морской десант — это настоящая война. Настоящая война — это трупы, необязательно от огня противника, просто когда копится критическая масса сложноорганизованных войск, смерти идут потоком — то автодоктор с ума сойдет и наширяет какого-нибудь бедолагу до смерти, то самопроизвольное срабатывание ракеты на подвеске, или у кого-нибудь граната в режиме растяжки из рук выскользнет, или летуны с целью ошибутся. Про всякие переломанные люками-аппарелями конечности и говорить не стоит. А уж когда в ответ стрелять начнут — только держись. Галечный пляж у номерной деревушки на Форварде, как голофото отличного качества — насмерть отпечатан в моих мозгах.

С наслаждением подставляю тело водному массажеру. Душ у Сары оборудован — закачаешься. Остатки тревожного сна исчезают в решетчатом полу, вместе с потоками теплой воды. Тело мое играет мышцами. Война — лекарство от старости, средство от ранних морщин. Война — удел вечно молодых. Способ открыть личный счет, приобщиться к великому таинству смерти, и все это — за чужой счет, в режиме бесплатного ознакомления. Приезжай сам, приезжай с друзьями, пошли снимок своей девушке, стань первым по-настоящему крутым парнем в своем городке. Поток вербовочного бреда топит меня не хуже океанского прибоя во время высадки в пешем строю.

— А вот и я, — объявляю я Саре, спускаясь вниз, в уютную гостиную.

— Будете обедать, Ивен?

— Не откажусь, Сара, спасибо.

Потом мы чинно сидим за столом, и Сара хлопочет надо мной, щебечет что-то, стараясь меня расшевелить. Я ем, не чувствуя вкуса. Механически благодарю хозяйку.

— Очень вкусно, Сара, спасибо, — говорю я.

Женщина вспыхивает довольным румянцем, словно я сказал невесть что, улыбается просто, открыто. То ли работает недавно и не привыкла еще, то ли наоборот — опытная тигрица, умеет скрывать чувства и настраивать себя на отзывчивость.

— Хотите, я вам поставлю новый фильм? — интересуется она. — Нам недавно доставили, «Сага о витязе», очень хороший звук, стопроцентное ощущение присутствия, уровень интерактивности — шестьдесят процентов. Всем нравится.

— Может позже, Сара, спасибо. — Я наливаю кофе, на этот раз настоящего, не суррогатного, добавляю сливок, откидываюсь на спинку стула. — Все хорошо, не беспокойтесь. Я посижу так, не возражаете?

— Конечно, Ивен, как скажете. Я приготовлю сауну, если будет желание, можете пройти процедуры. Я сама помогала проектировать.

— Спасибо, дорогая. Попозже.

Она улыбается и оставляет меня одного. Специалисты по психологической разгрузке — чуткие ребята, понимают, когда надо жать, а когда просто дать клиенту отстояться. Попиваю кофе, не понимая, что меня гложет. Что-то внутри засело и никак не желает рассасываться. Может, ощущение, что я вот-вот упущу что-то важное? Желание успеть насладиться жизнью, как последним глотком воздуха? О'Хара пробудила меня, отклеила от какого-то слепого следования течению. Внутри проснулось что-то живое, казалось, давно истлевшее в пепел.

Решаюсь внезапно.

— Слушаю. Ивен? — О'Хара узнает меня, приветливо улыбается.

— Это я, Шармила. Ничего, что побеспокоил?

— Ну что вы, Ивен. Я спала, как в детстве, даже что-то легкое снилось. А вам?

— И мне, — принудительно улыбаюсь я.

Собираю волю в кулак. Нервно сглатываю.

— Шармила, не обижайтесь на мою прямоту…

— Да говорите уже, Ивен, — взгляд ее становится тревожным.

— Шар, я… в общем, я очень хочу вас увидеть. Прямо сейчас. Где угодно. Вы ничего не должны придумывать. Если считаете, что это лишнее — просто скажите нет, и я вас больше не побеспокою.

— Уже знаете про транспорты? — спрашивает она.

— Знаю. Все про них знают. Шар, у меня сейчас крышу сорвет, говорите же.

— Ивен, милый, приезжайте. Прямо сейчас. Я никуда не хочу идти. Ничего, если я встречу вас у себя?

— Вы меня просто к жизни вернули. Буду так быстро, как смогу, — мне становится так легко, словно чугунная плита с груди упала. — Шар… спасибо вам.

Она только улыбается застенчиво, топит меня в своих голубых озерах. Меня сейчас от пола оторвет и унесет сквозняком в открытое окно.

— Уже уходите, Ивен? — спрашивает Сара. На лице ее сожаление. Я не заметил, как она появилась в комнате.

— Да, Сара. Спасибо вам. Простите, что не могу погостить у вас подольше. Мне очень надо идти. Очень…

Она подает мне вычищенный и отглаженный комбинезон.

— Вам у меня не понравилось? — спрашивает она, и я, наконец, понимаю причину ее тревоги. Она до ужаса боится потерять квалификацию, а с ней очередной балл в тарифной ведомости. Специалист, от которого клиенты сбегают через пяток часов, вызывает подозрения. Армия не любит непрофессионалов.

— Сара, вы выше похвал. Вы — чудесная хозяйка и просто очаровательная женщина. Мне действительно нужно уйти, и с вами это не связано. Если вы позволите, я оплачу полные сутки. С удовольствием зайду к вам еще, если будет время.

Ее отпускает, она расслабляется на глазах. Я отстукиваю дополнительную премию на считывателе, вытаскиваю карточку и прикасаюсь губами к подставленной щеке.

— Вы хороший человек, Ивен, — неожиданно говорит Сара.

Я даже приостанавливаюсь на пороге от удивления. Улыбаюсь на прощанье и выхожу вон.

–37–

Продавец-консультант в супермаркете убеждает меня, что такой огромный букет роз невозможно упрятать в коробку — у них нет подходящей. Продавец-консультант просит меня взять букет поменьше или выбрать другую упаковку. Продавец-консультант пытается предложить мне готовые цветочные букеты — красочно оформленные композиции в красивом биопластике и с подкормкой корней. Продавец-консультант — усталая девушка, изо всех сил старается мне улыбаться, но ее улыбка все больше начинает походить на застывшую маску. Продавец-консультант ненавидит меня — тупорылого упертого морпеха, я для нее — пережиток ледниковой эры, чудом выжившее ископаемое, так не похожее на улыбчивых молодых лейтенантов, перспективных холостых майоров и льстивых полуполковников. Меня окружает армия служащих в форменных одеждах. Они демонстрируют мне сладко пахнущие голограммы. Дело чести для них — клиент всегда прав, это значит, они должны продать мне то, что им нужно, но при этом я должен остаться доволен. Они атакуют меня на первый-третий. Они подключают тяжелую артиллерию — ко мне выходит заведующая отделом. Я непреклонен — я хочу именно этот букет, одиннадцать роз, не больше и не меньше, и я не хочу, чтобы на него таращился весь Марв. Я хочу вот эту красивую, прозрачную с одной стороны коробку и хочу, чтобы розы, шикарные алые бутоны, остались такими же свежими и росистыми, словно их минуту назад срезали. Я хочу, чтобы моя женщина открыла эту коробку вот тут и чтобы бутоны веером высыпали навстречу свету. Да, я понимаю ваши трудности. Я готов заплатить вдвойне. Нет, мне не нужен другой букет. Нет, я хочу именно эти цветы. Нет, меня не интересуют модифицированные тюльпаны из Маленькой Голландии. Нет, мне не нужна доставка. Мисс, я хочу то, что хочу и надеюсь, вы меня правильно поняли. Мисс, я отсюда без них не уйду, мой высохший от обезвоживания труп будет сниться вам ночами. Мисс, вы очаровательны. Я восхищен вашим терпением и профессионализмом. На месте вашего начальника, я бы предложил вам повышение — вы его заслуживаете. Спасибо, мисс. Эта роза — вам, мисс. Когда я делаю шаг на тротуар, я слышу за спиной дружный облегченный вздох.

Я выхожу из такси за квартал до ее дома. Стараюсь идти не спеша, чтобы унять колотящееся сердце. Представляю, что скажу ей, когда она откроет мне дверь. В голову лезет всякая чушь, вроде «вы сегодня особенно очаровательны, Шар» или «я боялся вас не застать». Патруль проверяет мои документы. Я, не глядя, протягиваю пехотному капралу свой жетон, и в нетерпении переминаюсь с ноги на ногу. Когда я поднимаюсь по ее крыльцу, десятки любопытных взглядов подпирают мне спину. Она открывает мне дверь, уже успела переодеться и подготовиться к встрече, она смущена невероятно, и рада мне до невозможности и одновременно это скрыть пытается и от этого только еще больше смущается. Я даже не успеваю понять, что на ней, воздух исчезает из легких, он мне сейчас не нужен, я не могу оторвать глаз от нее, я как загипнотизированный делаю шаг, она пятится, пропуская меня, я снова делаю шаг, дверь за спиной скрывает любопытные физиономии, я подаю ей коробку, которая теперь кажется мне до ужаса нелепой.

— Какая прелесть! — искренне восхищается Шармила, когда розы высовывают наружу свои алые мордашки. — Прошу вас, Ивен, располагайтесь. Признавайтесь, где вы спали сегодня? Приютил вас кто-нибудь, когда вы от меня сбежали, или так и маялись на улице?

— Ну, до этого не дошло, Шар, — смеюсь я. — Я умудрился выспаться в квартале психологической разгрузки, у милой дамы по имени Сара.

— Ох, Ивен, разобьете вы мое бедное сердце, — продолжает она пикировку. — Пока я тут от одиночества маюсь, вы согреваете бок какой-то посторонней женщине!

— Что поделать, Шар, я любвеобилен. Если я не уделю своего тепла хотя бы раз в сутки, то внутренний жар меня просто расплавит. Вас это расстраивает?

— Не то, чтобы мне это все равно было, но все же жаль, когда зря такие ресурсы растрачиваются, — она улыбается, склонив голову набок, она снова владеет собой и излучает обаяние, которым явно умеет пользоваться. Она берет меня за руку и ведет за собой. Я, наконец, вижу, что она в элегантном сером брючном костюме, крохотная золотая брошь на лацкане, холмики ее грудей рвутся из приталенного жакета и волосы — я никогда не поверил бы, если бы мне рассказали, что такие короткие волосы можно уложить в стильную прическу.

— Это очень важно, что кому-то не все равно, куда ты себя растрачиваешь, — отвечаю немного невпопад и мы садимся, по-прежнему держась за руки, на краешек кривоногого диванчика, и сидим с прямыми спинами, глядя в глаза друг другу.

— Всегда есть кто-то, кому не все равно, надо только уметь его заметить.

— Что поделать, слеп я сердцем от природы и чутьем волшебным обделен.

— Это практикой постоянной достигается и тренировками многочисленными.

— Мне трудно противиться вашему опыту.

— У меня вовсе нет такого опыта, я сужу об этом по учебникам.

— Такая очаровательная женщина не может судить о любви по учебникам, — убежденно говорю я.

— От вас снова веет жаром.

— Да, мне не на кого было его растратить — отношения с Сарой не вышли за рамки служебных.

— Тяжело вам приходится.

— Хоть вы меня понимаете.

— Это так важно, чтобы хоть кто — то тебя понимал.

— Мне важно, чтобы меня понимали именно вы.

— Я смогу, я психолог по образованию.

— Увы, психология тут плохой помощник. Даже докторская степень вряд ли спасет.

— Вы меня пугаете.

— Мне кажется, вы сами себя пугаете, Шар.

— Нет, я определенно вас боюсь, Ивен.

Ее ладонь жжет мне руку. Я с усилием отрываюсь от ее глаз и опускаю взгляд на ее губы. Они приоткрыты. Они нестерпимо манят меня. Я сошел с ума. Ложбинка под ее пухлой нижней губой — центр вселенной. Мне уже ничего не страшно и никакие гипновнушения надо мной не властны.

— Вы боитесь не меня — себя.

— Чертов искуситель, — грубость из ее губ вылетает чудесной музыкой. — Я уже ничего не боюсь, — добавляет она шепотом. И я касаюсь ее губ. Нам не хватает воздуха — мы забываем дышать. До чертиков неудобно сидеть вот так рядом, склонившись друг к другу, и целоваться, как сумасшедшие, не догадываясь сменить позу и обняться, наконец.

— Ивен… — произносит она хриплым шепотом, и я пью ее жаркое дыхание и снова впиваюсь ей в губы, я каннибал, тысячи поколений поедателей человеческого мяса бурлят во мне, требуя крови, я жадно покусываю ее податливую плоть, ее язык, я целую кончик ее носа, я впиваюсь в ее шею, я исследую губами ее лоб, ее глаза, когда я касаюсь языком восхитительно нежной мочки, она вздрагивает и снова тянется ко мне, ее горячие прикосновения пронзают мою шею насквозь, молнии простреливают меня до самого паха.

Шармила умудряется подняться, она снова целует меня, пока мои ладони жадно исследуют ее тело и никак не могут остановиться. И вот уже только жар в голове. Только кровь гулко бухает в огромный там-там. И я шепчу что-то несуразное, и она отвечает мне тем же, мы не понимаем ни слова, мы говорим на разных языках и тела наши переводят то, что мы хотим сказать. Кажется, я рву какие-то кружева. Я рычу, как зверь. Ее стон смешивается с моим. Мы плывем, не касаясь земли. Я не понимаю, что я и где я. Жар от меня растекается, грозя сжечь все вокруг. Я не слышу ничего, кроме биения ее тела, и выключаюсь к дьяволу, как сгоревший предохранитель, вспыхиваю в дикой вспышке короткого замыкания, свет от меня виден за сотни миль и спутники наблюдения наверняка фиксируют странную аномалию. И приходя в себя среди клубка спутанной одежды, на пушистом полосатом ковре, с прикушенной до крови губой, я понимаю — моя жизнь до сих пор — сплошная репетиция и я родился только что и этот новый мир мне чертовски нравится.

— Ивен! — теплая ладонь нежно касается моей мокрой от пота груди. — Что же это такое, Ивен! Так не может быть!

Она гладит мои плечи, нежно касается своими длинными пальцами мышц моего живота, целует в шею, ерошит волосы. Она исследует меня жадно и пытливо, словно мы не виделись вечность, и я понимаю, что так оно и есть, я только что увидел ее, измятую моим диким порывом, она прекрасна в своей наготе, и мне досадно, что я не помню ничего и только хочется снова и снова быть с нею, ощущать ее, слушать ее дыхание и ловить жаркий шепот, и невидимая волна снова подхватывает нас, несет куда-то, в ушах снова шумит и я тону в ее бездонных глазах.

— Милый… не здесь… — пытается она слабо протестовать, но я уже ничего не слышу, мы тянемся друг к другу и вновь сливаемся в единое целое, слова ничего не значат для нас, мы пьем друг друга, измученные всепоглощающей жаждой, и никак не можем напиться.

— Я люблю тебя… люблю… — шепот ее, как далекая капель, едва доносится до меня, и я снова превращаюсь в сверхновую.

Наш путь в ее спальню, на ее шикарную, в колониальном стиле кровать под балдахином, с резными ножками-стойками темного дерева, с белоснежными воздушными перинами, тянется бесконечно долго. Каждый сантиметр пути для нас — сокровенное открытие, мы великие исследователи, наши органы чувств — наши измерительные приборы, мы фиксируем наши достижения и покоряем все новые вершины, нам часто не хватает диапазона и мы включаем в себе новые чувства, мы видим себя насквозь, мы дикие, умирающие от голода животные, мы насыщаем друг друга и от этого наш голод только растет. Она совершенно неискушена в любви, я поражаюсь этому, и одновременно это заводит меня все больше, ее страстность искупает все наши огрехи, ее отчаянная решимость, с которой она бросается в омут, смывает с меня остатки разума. И вот мы добираемся до ее белоснежного аэродрома, проваливаемся в волшебную мягкость посадочного поля, и пытаемся взлететь вместе, и у нас почти получается, но воздух не держит нас, и мы рушимся вниз, в перепутанные простыни.

Я выжат досуха, до последней капли, я уже полный банкрот, и все равно — я никак не могу остановиться. Мы испуганы этим ураганом, Шар истомлена донельзя, но я пускаю в ход свой искусанный язык, и мы вновь бьемся друг с другом в сладкой битве, мы даже стонать уже не в состоянии, мычим невнятно, наконец, язык мой немеет, я лишаюсь последнего своего оружия и мы замираем в полном изнеможении.

–38–

Не в силах больше пошевелиться, мы лежим рядом, глаза в глаза.

Цунами пронеслось по ухоженному жилищу, мы удивленно обозреваем последствия, след наш к постели устлан скомканными деталями гардероба, мой ботинок одиноко стоит на пороге в спальню, смотрит гордо — он один в приличном виде, ему в новинку сдвинутые напольные ковры и оборванные бамбуковые занавеси.

Я никак не могу насытиться ею, я хочу говорить и говорить, и слушать ее шепот, смотреть на запекшиеся губы, я хочу узнавать ее снова и снова. И мы болтаем без перерыва, едва найдя силы открыть глаза, и слушаем друг друга жадно и стараемся рассказать о себе как можно больше.

— Я поломал твою карьеру, — говорю я.

— Чепуха, — взгляд ее отсутствует, она сейчас не здесь, она смотрит на меня, пробегает по мне глазами, но не видит. — Какая теперь карьера? Даже если отправят дослуживать в рядовые — это того стоило…

— Правда?

— Конечно, глупый… — она медленно проводит по мне пальчиком, провожает его глазами. — Я словно родилась заново.

— И я…

— Мужчины лгуны, — убежденно произносит она. — У вас все по-другому. Проще.

— Только не у меня, — заверяю я севшим голосом.

— Ты просто стараешься сделать мне приятно, — сомневается она.

— И это тоже. У меня такое чувство, что в меня зверь вселился. Я хочу тебя до самого донышка. Я даже первый голод не утолил, просто выдохся. Со мной такое впервые. Чем ты меня накормила?

— Так уж и впервые, лгунишка, — тихо смеется она.

— Ты мне не веришь? — я становлюсь обидчивым, как ребенок, наверное, это смешно со стороны — здоровенный голый мужик с детским обиженным лицом.

— Что ты, милый. Тебе — верю, — она придвигается поближе и мы легонько тремся носами.

— Со мной такое тоже впервые. Что бы ты не думал, маленький ревнивец, — добавляет она с улыбкой, заметив мои глаза. Когда она говорит, ее губы едва касаются моих, я тихо млею от приятной теплой щекотки.

— Это все твоя еда, — не сдаюсь я.

— Обычная еда, клянусь! Немного острая, самые обычные пряности!

Я улыбаюсь, наблюдая за ее расширенными честными глазами.

— Тогда магнитная аномалия, не иначе, — шучу я.

Ее глаза смотрят тревожно, она больше не сильная леди-офицер, я проник под ее ледяной панцирь и купаюсь в ее тепле.

— Ивен… ты все еще любишь Нику? — спрашивает она и сама боится ответа, мнет ладонями мою руку, которой я непроизвольно стараюсь дотянуться до ее груди.

— Шар, солнце мое! — я не знаю, как успокоить ее и одновременно дать ей понять, что дороже ее у меня нет сейчас никого, да и не было, оказывается. — Я только тебя люблю. Одну. Бесконечно. Ты с ума меня свела. Ты будешь моей сиделкой, когда я слюни начну пускать?

Она жадно слушает меня, не отводя глаз. Кивает с серьезным видом. Тянется ко мне губами. Я легонько упираюсь ладонью в ее грудь, останавливаю.

— Девочка моя, если ты меня сейчас поцелуешь, я за себя не ручаюсь. Дай мне в себя прийти, сладкая моя… Я пуст, как дырявая фляга…

Она счастливо улыбается, словно вспомнив что-то, маленький провокатор, тянется ладошкой к моему паху и гладит меня нежно, перебирает пальчиками, просто так, бесцельно, я понимаю, что вовсе не должен играть роль крутого жеребца сейчас, и ей вовсе не этого сейчас нужно, я отдаюсь усталой неге, мне приятны ее прикосновения, и даже боль в моей многострадальной, черт знает во сколько раз перегруженной мошонке — очередное дополнение к волшебному букету ощущений.

Робот-уборщик нарушает наше уединение, деловито скользит, поправляя ковер, собирая мусор, раскладывая и расправляя нашу одежду. Долго не может сообразить, к чему отнести мой ботинок и куда его пристроить — он в явном замешательстве — ботинки хозяйки меньше и расставлены в шкафу попарно. Мы тихо смеемся, обнявшись, издеваясь над его глупостью. Уборщик не сдается, пристраивает ботинок у стены возле шкафа, чистит и смазывает его, сверяется с базой данных домашней системы, переставляет его еще раз, открывает шкаф, жужжит, в который раз пересчитывая обувь хозяйки, снова ставит его у стены, но уже ближе ко входу, прилаживает на место оборванную завесу из позвякивающих тихонько бамбуковых звеньев, опять кружит с ботинком в манипуляторе, словно глупая собака с хозяйской тапочкой в зубах.

— Железяка, дай музыку! — приказывает Шармила. — Двадцатый век, блюз по выбору.

Она не перестает меня удивлять. Она щекой устраивается на моей руке, попутно чмокает ее легонько. Басовые звуки плывут отовсюду, их слегка монотонный ритм цепляет меня за душу, он так кстати сейчас. Звуки трубы сплетаются с гитарными аккордами, выбиваются из композиции, мечутся, не находя себе места, обиженно затихают. И гитара победно ввинчивается в небо, распадается звуком падающей мины, кричит победно и устало плачет, а упругий ритм продолжает хлестать стены, вибрировать внутри тугою волной, и хриплый тоскующий голос рождает внутри меня непонятную ностальгию.

— О чем он поет? — спрашиваю я.

— Он тоскует о любимой женщине. Зовет ее назад и говорит, что простит ей все.

— И это все?

— Ну, да.

— Не повезло бедняге, — мы смеемся и я снова целую ее.

Дом угощает нас горячим бульоном. Не вылезая из постели, мы жадно поедаем тосты с сыром и ветчиной. Мы пьем мокко. Мы смеемся, языком собирая крошки с коленей друг друга, я слизываю сладкие капли с ее подбородка, ее постель — наша крепость и наш дом на века, мы держим в ней круговую оборону, мы делаем короткие вылазки в душ, где не столько смываем с себя запах греха, сколько мешаем друг другу, то и дело сталкиваясь губами, руки наши живут сами по себе, мы возвращаемся назад, бродим нагишом, уборщик уже сменил простыни, и мы вновь приземляемся в душистую белизну, и нас уже не выбить оттуда никакой войной.

— Господи, я ведь ненавижу секс, — говорит она мне.

— Кокетка… Ты — лучшая любовница. Ты — богиня!

— Смеешься?

— Я люблю тебя.

— Это мне ваше гормональное регулирование… Почему, когда вы идете к девкам в массажный салон, они — шлюхи, а вы — клиенты? А когда я пытаюсь идти в тот же салон и купить мужчину на час, чтобы с ума не сойти, почему так устроено, что я все равно чувствую себя шлюхой?

— Я люблю тебя.

— Почему, когда надо ползти вверх, надо обязательно дать понять начальнику, этому вонючему козлу с волосатыми ногами, что он — лучший на свете любовник, хотя я отмыться потом сутки не могу? Это называется — карьеру делать…

— Я все равно люблю тебя, — повторяю я с улыбкой и целую ее в шею.

— Ненавижу мужчин…

— И меня?

— Кроме тебя, — она прикасается губами к моей шее, разряд небесного электричества снова пронзает меня.

— Ивен, постарайся не дать себя убить, — неожиданно просит она.

— Зачем ты сейчас об этом? — я растерян от ее серьезности, уж очень неожиданным оказался переход.

— Пообещай!

— Я люблю тебя!

— Ивен, давай уедем вместе, когда все это кончится?

— Ты говоришь глупости, хорошая моя. Ты на своем месте. Ты не сможешь без Корпуса.

— Я не смогу без тебя, Ивен.

— Так не бывает, тростинка моя.

— Ивен, если ты исчезнешь, я жить не смогу.

— Я постараюсь, Шар. Я сделаю все, что смогу, лишь тебе было хорошо, — говорю я, и сам себе верю.

— Ивен.

— Что?

— Поцелуй меня… Еще…

До самого конца нашего отпуска — больше суток — мы не вылезаем из-под балдахина. Мы исследуем друг друга до последней клеточки. Мы лихорадочно наверстываем свои жизни, время, что провели в спячке до этого. Мы говорим о себе, я рассказываю, как выросла моя дочь, какая она красивая, она слушает заворожено, потом она вспоминает, как здорово ей было в университете, и как звали ее парня, и какой он был потешный, и как сбежал на каникулы с ее соседкой по общежитию, и что готовила на обед ее мама, мы болтаем о каких-то глупостях и не можем наговориться, она оставляет попытки впихнуть в меня свои вулканоподобные угощения, и мы снова жуем бутерброды.

Мы едем на базу в одном такси. Тихо сидим на заднем сидении, таксист посматривает на нас в зеркало, наверное, видит что-то такое в нас, хотя мы молчим, и потому он не зубоскалит по привычке всех таксистов, и короткая дорога проходит в мертвой тишине, нарушаемой только шелестом встречного ветра. И у ворот базы мы молча стоим, стесняясь себя, потом я четко отдаю ей честь, поворачиваюсь кругом и иду деревянным шагом, чувствуя спиной ее пристальный взгляд. Я призываю всю свою выдержку, я расправляю плечи, я ухожу от нее по бетонной палубе все дальше и сворачиваю на нужном ответвлении, так и не обернувшись.

А потом, через пару суток, наши перегруженные экспедиционными припасами коробочки длинной колонной выползают из тех же ворот, и мы покидаем Форт-Марв в направлении южнее Зеркального, туда, где на берегу распахнули свои пасти десантные транспорты. Встречные экипажи, возвращаясь из патруля, спрашивают ненужное: «Куда вас?» И мы отвечаем небрежно: «Да так, на прогулку». И блюем желчью из пустых желудков во время изматывающего океанского перехода, когда «Водомерка» — десантно-транспортный корабль класса «акула» — мелко вибрируя от всепроникающего гула своих сверхмощных движков, прыгает на дикой скорости по океанской зыби, вздымает фонтаны брызг и оставляет за собой длинный пенный след.

Этот быстро исчезающий белый след — все, что мы оставляем после себя.

Часть вторая ПРОГУЛКА

–1–

Крохотный плафон на переборке отсека почти не дает света. Его тусклое красноватое свечение играет на неуклюжих фигурах, зажатых страховочными скобами, замысловатыми темно-фиолетовыми переливами. Сидим спинами друг к другу, плотно, как сардины в банке, набитые в нутро «Томми» — бронированной амфибии, транспортера морской пехоты. Десять человек, отделение морских пехотинцев, плюс механик-водитель и башенный стрелок, как один беззвучно молятся своим богам в абсолютной тишине. Только плавное покачивание нашей тесной жестянки говорит нам о том, что мы куда-то движемся. Сквозь многослойную броню корпуса и герметичные шлемы не слышно ни шума волн, ни гула судовых двигателей. Но вибрация мощных машин передается нашим спинам через все слои защитной амуниции и гигроскопичного белья, в которые мы укутаны, словно огромные жуки-переростки с жесткими сине-зелеными панцирями. И мы ловим эту вибрацию, вслушиваемся в нее всем телом, и ждем изменения ее ритма.

И он меняется. Качка ослабевает, делается почти неощутимой. Палуба под ногами уже не вибрирует — она трясется мелкой частой дрожью, от которой стучат зубы и зудят кончики пальцев. Без всяких тактических блоков мы знаем, что десантный корабль включил нагнетатели и поднялся над водой на воздушной подушке. Напряжение в отсеке достигаем максимума. Ложное ощущение безопасности за многими слоями брони, переборок, корабельных бортов, палуб никого не обманывает. Мы здесь, прижатые к жестким ложементам, как галерные рабы, прикованные к своим лавкам, облаченные в тяжелые доспехи боевых костюмов, навьюченные десятками килограмм амуниции и боеприпасов, ждущие мгновенного перехода от тьмы к свету, и также, как те рабы, мы идем ко дну вместе с нашими высокотехнологичными плавучими гробами и медленно умираем в темноте заполненных прибрежной водой отсеков, дыша через шашки регенерации. Потому что десантный корабль теряет свою маневренность при подходе к зоне высадки, когда поднимает свою тушу над водой на воздушной подушке. Потому что противник обычно ведет интенсивный огонь, препятствуя высадке. Потому что под огнем некому спасать затонувшие суда и эвакуировать морпехов, замурованных в десантных отсеках. Потому что мы знаем, что пока не рухнут на мокрый песок носовые аппарели и зверюга «Томми» не вырвется с ревом на свежий воздух из тесноты трюма, мы — идеальные мишени и стопроцентные кандидаты в покойники.

Включаются тактические блоки. Скосив глаза, наблюдаем за переливами зеленых меток, мельтешащих комментариями. Оживает наушник. Голосом взводного запрашивает готовность экипажей.

— Лось-ноль, здесь Лось-три, готовность подтверждаю, — тут же отзываюсь я, разлепив сухие губы.

— Лось-ноль, здесь Лось-два, готовность подтверждаю. Лось-ноль, готовность подтверждаю, — вслед за мной докладывают командиры остальных отделений.

— Лось-ноль, Лосям один, два, три. Готовность шестьдесят секунд. Включаю отсчет, — доносится голос Бауэра.

Тактический блок послушно сыплет белыми числами, стремящимися к нулю.

— Заводи, — командую механику по внутренней связи.

«Томми» взрыкивает движком, выбрасывая в трюм транспорта струи паровых выхлопов.

— Экипаж, готовность тридцать секунд, — сообщаю отделению.

В полутьме возникает смутное шевеление, сопровождаемое лязгом закрепляемого в бортовых захватах оружия. Гудит над головой привод башни, задирающей ствол орудия вверх на максимальный угол. С резким «клац-клац-клац» проворачивается за моей спиной оживший механизм подачи снарядов. Фигуры снова замирают, расставив ноги и стиснув зубы в ожидании зубодробительного удара. Холодный пот пропитывает наши напряженные спины, стекает по лбам.

— Четыре, три, два, касание! — сообщает взводный.

— Тормоза долой! Подъем! — кричу я чуть громче, чем следовало.

Утробный рев «Томми» заполняет каждую клеточку наших тел. Мы чувствуем, как палуба плывет под нами, как наша бронированная коробочка повисает в воздухе и дрожит в нескольких сантиметрах от стального настила.

Сигнал открытия отсека врывается в уши нудным комариным писком. Мы не видим, но знаем, четко представляем, как рушится на песок тяжелая аппарель.

— Механик, вперед! Башня, огонь по готовности! — ору я в ларингофон.

И «Томми» выпрыгивает на свободу. Ревя движками на форсаже, он проносится в воздухе над ребристыми наклонными листами, врезается днищем в берег, так, что у нас клацают зубы и трещат многострадальные позвонки, подпрыгивает, идет бортом вперед, неуклюже покачиваясь, выравнивается, и, вращая башней, мчится прочь от воды. Подальше от замершей у уреза туши десантного корабля, раззявившей черную пасть, из которой выпрыгивают и выпрыгивают все новые коробочки, и в вихре песка из-под юбок нагнетателей расползаются в линию, и ползут к зеленому частоколу джунглей, что поднимается впереди над стеной утреннего тумана.

И мы, наконец, облегченно выдыхаем регенерированный воздух внутри своих закупоренных наглухо бронекостюмов. Стук и щелчки по внешней броне — на наше счастье не пули и не осколки. Это разлетаются из-под соседних машин мелкие камушки прибрежной гальки. Мы молча сидим, боясь говорить из риска пооткусывать языки, и сжимаем стволы коленями. И только головы наши, похожие из-за шлемов на круглые головы огромных доисторических тюленей, мотаются туда-сюда в такт рывкам и прыжкам нашего транспорта.

Отслеживаю на тактическом блоке наше положение. Запрашиваю взводного разрешение к высадке.

— Лось-ноль, Лосям один, два, три. Высадка по готовности, — шуршит голос в наушнике.

— Отделение — к высадке! Механик, малый ход! Десантирование! — кричу я. — Отделение, к машине! Цепью, марш!

«Томми» дергается, как припадочный, резко сбавляя ход. Распахиваются кормовые люки, впуская в нашу железную берлогу ослепительный утренний свет. Горохом мы сыплемся в сияющее жерло, в рев воздуха под ногами, в пар выхлопов, с ходу разбираемся в цепь и неуклюже бежим, глубоко погружая ботинки в толстый слой разноцветных округлых камушков. С трудом поспевая за нашей коробочкой, волочем на себе кучу всякого нужного и ненужного барахла, дышим ртом, глотаем воздух, как густой кисель, и никак не можем надышаться.

Слева, справа от нас, немного впереди и сзади уже выстроились и подпрыгивают на бегу вслед за ревущими монстрами такие же редкие цепочки из теряющихся в тумане сине-зеленых жуков с палочками оружия перед собой. Низко над берегом, глуша нас своим грохотом, то и дело проносятся звенья «москито» — штурмовиков из авиакрыла дивизии. Из тумана позади на берег выбрасываются все новые и новые туши китов — десантных кораблей. Распахивая огромные черные пасти, они вываливают на песок длинные стальные языки. И я чувствую себя частью огромной непобедимой машины, и понимаю, что ничего не может противостоять такой мощи, и что я часть этой мощи, и мощь эта имеет имя, и имя ей — Второй полк Тринадцатой дивизии Корпуса морской пехоты его величества Императора Земной империи, планета базирования Шеридан.

Мы достигаем границы джунглей — нашей точки назначения и согласно вводной спешно зарываемся в землю, сооружая брустверы из набитых песком мешков и остервенело вгрызаясь в твердый красноватый грунт пополам с корнями. Мы с наслаждением сбрасываем с себя в кучу тонны барахла и, обливаясь потом в лучах поднимающегося тропического солнца, под прикрытием пулеметчиков и башенных орудий долбим, долбим, долбим землю стальными лопатками, и рубим виброножами толстые змеи корней, отрываясь лишь затем, чтобы хлебнуть подсоленной воды из мягкой пластиковой фляги. Я вместе со своими бойцами, покрикивая и подгоняя их, расстегнув броню и подняв лицевую пластину, ковыряюсь в земле, больше для поднятия их духа и своего авторитета, чем с пользой для дела, хотя долбить на влажной жаре землю в мои сорок три — удовольствие еще то, несмотря на работающие на полную мускульные усилители. Водители выкатывают из грузовых отсеков страхолюдного вида «кроты», и те надсадно воют, орудуя вращающимися резаками и выбрасывая позади себя фонтаны измельченного грунта. Через пару часов с небольшим наш взвод закапывается по самую макушку, опоясывает своипозиции минными полями и датчиками слежения, оборудует ходы сообщения, устраивает глубокие капониры для «Томми». Мы занимаем оборону и лежим в сырых земляных ячейках, напряженно всматриваясь поверх стволов в зеленые сумерки перед собой, а где-то левее и сзади нас, выстраиваясь в колонну, идут и идут в глубину Латинской зоны по проделанной инженерами просеке ревущие боевые машины вперемежку с грузовиками обоза. Это продолжает развертывание наша Тринадцатая, «невезучая» дивизия.

–2–

У морпеха так — где лег, там и дом. Тесное нутро «Томми» сейчас похоже то ли на лагерь погорельцев, то ли на цыганский табор. Вдоль бортов на решетчатой стальной палубе, завернувшись в зеленые пончо, сопят носами умаявшиеся за сутки бойцы моего отделения. Отдыхающая смена. Бормочут, разговаривая с кем-то во сне, ворочаясь, пихают друг друга ногами, лежат в тревожном забытьи, сунув под головы ранцы и слегка ослабив сбрую разгрузки. Воздух наполнен непередаваемым амбре из пота, мокрых носков, металла и разогретой изоляции. За бортом полное безветрие. Серый свет зарождающегося утра ползет в распахнутые десантные люки. Сквозь тихое гудение силового поля доносятся резкие крики ночных птиц. Воздух дрожит и слабо искрится, когда насекомые на полном ходу таранят невидимую преграду. Первая ночь на новом месте. Тревожно мне как-то.

— Не спится, садж? — раздается над головой тихий голос башенного. Его ноги и нижняя часть туловища свисают с подволока в арматуре башни. Плечи и голова теряются в темном металлическом нутре наверху.

— Не спится, — так же тихо отвечаю я.

Башенный — в дежурной смене, ему спать не положено. Наблюдение — не его задача, часовые и посты передового наблюдения и без его участия тщательно просеивают местность на километры вокруг глазами высотных разведчиков. Задача оператора — незамедлительно открыть огонь по указанным координатам. И заняться ему до срока нечем. Вот и мается он от скуки, трет слипающиеся глаза, настраивается на канал «мошек» и рассматривает заросли и берег, а когда надоедает, смотрит себе под ноги, на спящих морпехов. И поговорить ему, бедолаге, не с кем, чтобы сон разогнать. Я для него — шанс скоротать время до смены.

— Тихо как, — снова негромко доносится из темного провала.

— Точно, — откликаюсь я, — пойду, посты проверю. Смотри, не засни, Топтун.

Топтун обижается.

— Я что, первый год меняю? — После короткой паузы добавляет задушенным шепотом: — Садж, ты бы стимы выдал, а?

— Обойдешься, торчок хренов. Так потерпишь. Еще даже стрелять не начали, — отвечаю себе под нос, осторожно пробираясь через лежащие тела к выходу.

Стимы из аптечек я самолично изъял. Не время для дури. Чуть стресс, автодоктор рад стараться — впрыскивает дозу. Привыкаешь к ней быстро, но вот сосредоточиться потом без нее — проблема. Зомби мне в экипаже не нужны.

Топтун что-то неразборчиво бурчит себе под нос. Одно из тел шевелится. Из кучи зеленых тряпок доносится сонное ворчание:

— Топтун, если не заткнешься, будешь дежурить еще смену. Я тебе устрою.

Это Трак. Сказал — и точка. С ним спорить опасно. Башенный обиженно затыкается.

Выбираюсь наружу, за границу силового щита. Звездное покрывало на светлеющем небе так близко, что, кажется, можно потрогать некоторые яркие лампочки рукой. Укрытый маскировочной сетью «Томми» похож на темно-зеленый полупрозрачный холм. Повесив винтовку на плечо, стволом вниз, затягиваю свою сбрую потуже. Вбираю полной грудью пряный влажный воздух, отдающий гнилью. Оголодавшие лесные кровососы, ошалевшие от аппетитного запаха десятков недоступных тел, немедленно атакуют мои позиции. Лезут в глаза, забивают ноздри, путаются в волосах. Обеими руками отмахиваясь от кровожадных пособников местной революции, быстро отступаю назад, под защиту силового поля. С отвращением давлю и сбрасываю с себя шевелящуюся мерзость. Опрыскиваю репеллентом шлем и сочленения бронекостюма. Закрываю лицевую пластину. Звуки лесных обитателей теперь почти не слышны. Прицельная панорама расцвечивает ночь зеленоватыми контурами. Столько оттенков зеленого не снилось, наверное, ни одному художнику. Будь у меня руки правильно прикручены, обязательно нарисовал бы картину с видом ночных джунглей, всю в зеленых тонах.

Ночью в армии, когда не спишь, в голову лезут всякие ненужные мысли. Размышляешь о каких-то совершеннейших глупостях. Вот и сейчас почему-то подумалось, что у меня закончился одеколон. Я так привык к его горьковатому запаху, что с ним стали ассоциироваться все мои успехи или даже просто удачные дни. Я даже формулу удачи для себя вывел, каждое утро стоя перед зеркалом и приводя физиономию в порядок. Типа, Бог узнает меня по запаху. Поэтому не надо забывать ежедневно напоминать ему о себе. Но теперь вместо привычного «Таро» я пахну пылью, потом и едким средством от насекомых. Как же теперь Господь отличит меня от других?

Вспоминаю Шар. Смакую ощущение ее тела. Вот бы сейчас она периметр проверить вышла… Встряхиваюсь, как собака, гоню ненужные мысли. На войне зевнешь — рот тебе уже в морге закроют.

Пригнувшись, ныряю во влажную глубину окопа. Туго набитые землей мешки вдоль его края в темноте видятся как пузатые туши убитых морских животных. Сам как большое животное, повинуясь сержантскому инстинкту, брожу от поста к посту, вместе с часовыми молчаливо вглядываюсь в черные заросли.

Тактический блок моргает красным, выделяя опасный сектор. Здоровенная серая змея запутывается в колючих спиралях ограждения и сигнализация истошно вопит, предупреждая о прорыве периметра. В объективах «мошек» мы видим растерзанное, перепутанное с колючими кольцами тело. Но это потом. А сначала два ближайших поста открывают по месту срабатывания суматошный огонь из винтовок, длинными очередями расстреливая магазин за магазином. Стрельба застает меня в траншее на полпути к шестому посту. Пристраиваю винтовку на бруствере, изготавливаюсь к бою. Расстегиваю и поднимаю клапан подсумка, чтобы дергать магазины не прерываясь. Прицельная панорама, однако, не находит достойных внимания целей. На ротной частоте — форменный бедлам. Все чего-то обнаружили и торопятся об этом доложить. Запросы часовых и башенных операторов перекрывают друг друга.

— Крот-один, здесь Мышь-четыре. Наблюдаю стрельбу на участке Мыши-два. Запрашиваю инструкции.

— Мышь-пять — Кроту-один. Слышу автоматический огонь с тыла, предположительно на участке Мыши-два.

— Хлопушка-два, Кроту-один. Цель вижу. Прошу разрешения открыть огонь.

— Крот-один, здесь Мышь-один. Прорыв периметра на участке два-три. Неприятеля не наблюдаю. Веду заградительный огонь. Повторяю…

— Тихий-один — Кроту-один. Слышу стрельбу с тыла, предположительно участок два-два, два-три. На мониторах чисто, прием.

Вдоль траншей разбегаются разбуженные бойцы. С резкими хлопками в высоте вспыхивают люстры осветительных ракет, ослепительные пятна качаются на крохотных парашютах и превращают пейзаж в тысячи шевелящихся в мертвенном белом свете щупальцев-теней. От этого кажется, что вся местность впереди кишит нечистью, и нечисть эта стремительными бросками подкатывается к линии обороны. С пулеметчиков слетает сонливость, они шевелят стволами, готовые в момент выпустить в темноту тысячи утяжеленных пуль, способных навылет прошибать деревья.

— Крот-один, циркулярно. Всем заткнуться! Прекратить огонь! Повторяю — прекратить огонь! — пробивается раздраженный голос начальника караула.

Прибегает полуодетый взводный. Огонь часовых, наконец, стихает. Приходит запрос из батальона — дежурный офицер интересуется причиной стрельбы. Запрашивает координаты для огневой поддержки. Дежурному офицеру не терпится пострелять по этим непонятным джунглям перед нами. Слава богу, это не мой человек облажался. Огромным кабаном мимо проносится сержант Ким. На расправу. Это его люди всех переполошили.

Постепенно все успокаивается. Только раздраженные голоса глухо доносятся из штабного блиндажа. Матерясь под нос, бойцы расползаются по машинам и блиндажам — досыпать. Сон — ходовая валюта, самая большая ценность тут. Небо все больше сереет. На горизонте разгорается полоска света. Наступает утро. Первое мое утро на этой новой войне.

–3–

За что я люблю Корпус, так это за то, что тут думать не надо. Этакая райская жизнь, где все твои телодвижения на весь день расписаны и четко определены. Одна закавыка — ты свой распорядок представляешь несколько иначе. Но кого волнует твое мнение?

Примерно в этом ключе высказываюсь перед отделением, пинками выгоняя его на свет божий. Мои не выспавшиеся бойцы, щурясь, выползают на свет с отекшими от неудобных поз физиономиями, на которых красными рубцами запечатлены швы ранцев, служивших им подушками. К траншеям, укрытым сверху брезентом, выстраиваются небольшие очереди. Наши полевые нужники незамысловаты. Ямы на дне траншеи, да широкие брусья из местного дерева, перекинутые через них. Два раза в день медики сбрасывают в ямы вонючую дрянь — таблетки, содержащие короткоживущие микроорганизмы. После них лесным мухам и другим многочисленным насекомым в яме делать нечего. Переработанные нами сухие пайки превращаются в чернозем.

После посещения траншеи — обязательная зарядка. С поправкой на боевые условия. То есть полчаса отжиманий в пыли и приседаний с товарищем на плечах. Не снимая брони. Счастливчики-часовые довольно щурятся из своих нор, наблюдая за истязанием собратьев. Их очередь завтра, не сегодня. Балдеж высоко ценится в морской пехоте. Даже если завтра за него заплатишь вдвойне. Уж я об этом позабочусь. Но часовых не волнует завтра. «За балдеж надо платить». Они прекрасно знакомы с этим непреложным правилом.

Взмокших, кашляющих от пыли морпехов рассаживают вокруг бортов «Томми», где они под контролем медиков сначала протирают друг друга влажными дезинфицирующими тампонами, а затем тщательно чистят зубы и растворяют щетину гелем для бритья. Корпус серьезно относится к гигиене. Морпех может помереть во славу Императора, но никак не от кровавого поноса или болотной лихорадки. Морпеху положено помирать героически, как минимум от пули, а еще лучше — от прямого попадания мины, чтобы остатки тащить легче было. Памятуя об этом, пристально рассматриваю ногти и ступни своих великовозрастных детишек. В полевых условиях, особенно в тропических джунглях, грязь под ногтями запросто может обернуться изъеденным червями желудком.

Не всем детишкам нравится процедура контроля. Некоторые откровенно ворчат, стараясь избежать унизительной проверки. Мало кому понравится стоять в строю полуголым, когда вокруг вьются дневные кровососы, а здоровенный сержант раздвигает пальцы твоих ног и рассматривает мозоли на пятках. Морские пехотинцы — как злобные цепные собаки, все время норовят соскочить с поводка. Дай только повод. Уж так их воспитали — они самые крутые, самые безбашенные, самые беспощадные. Быть сержантом в морской пехоте вовсе не то же самое, что в пехотных частях. Тут приходится постоянно доказывать подчиненным, что ты круче и резче, чем они. Что ты достоин уважения и имеешь достаточно авторитета, чтобы ими командовать. Дисциплина в бою не одно и то же с дисциплиной в казарме, когда долгие годы службы вырабатывают в человеке непревзойденное искусство взаимоотношений со старшим по званию. Когда малейшие оттенки настроения дают понять, что можно перейти от «сержант, сэр» к уважительно-фамильярному «садж». Или просто «Ив». Или даже «Француз». Такая у меня кличка среди моих волчат.

В этот раз халява проходит не для всех.

— Крамер, твою мать! — ору я в лицо чернявому громиле. — Какого хрена у тебя грязь между пальцами? Убрать!

— Садж, я… — пытаясь придать невозмутимое выражение своей звероподобной роже, начинает Крамер.

Не даю ему договорить. Если в поле слишком часто позволять говорить в строю кому попало, добра не жди. Дисциплина усохнет, как ошметок теста на солнце. Пинаю его в голень ногой, обутой в тяжелый тропический ботинок. Впрочем, сдерживаю удар, чтобы не повредить ему ногу. Добавляю локтем в подбородок.

— Последний, кто у меня забыл слово «сэр», долго жрал жидкую овсянку, морпех! Потому как я ему зубы выбил! — ору я в искаженное болью и ненавистью лицо. — Встань в строй, морпех, и приведи себя в порядок! Я хочу, чтобы ты шел под пули, как бык на убой — чистым и здоровым! Понятно, морпех?!

— Понятно… садж… — цедит Крамер.

Уважаю его упрямство. Хороший морпех тот, кто до конца стоит на своем. Крамер — настоящий упертый ублюдок, законченный сукин сын. Такие не верят ни в бога, ни в черта. Я горжусь, что в моем отделении есть такие псы. Но вида не показываю.

— Вместо завтрака будешь стоять у гальюна и повторять слово «сэр», пока отделение не закончит набивать желудки. Как понял, рядовой?

— Так точно, садж. Вас понял, — ухмыляется Крамер.

— …Сэр — говорю я тихо, в упор глядя в наглые голубые глаза.

— …сэр… — эхом отзывается Крамер, продолжая издевательски ухмыляться.

Провожу последнюю проверку. Пахнущие дезинфекцией фигуры в вычищенной и должным образом обслуженной броне переминаются с ноги на ногу вдоль заглубленного в землю зеленого борта «Томми». Ветерок шевелит маскировочную сетку над их головами, играя пятнышками теней на поднятых забралах. Даже на мой искушенный взгляд все в порядке. Тихо говорю Траку:

— Нанеси мастику погуще. Наши все знают, кто ты, а снайперам это знать ни к чему.

— Сделаю, садж, — кивает капрал.

Иду делать доклад лейтенанту. Нахожу его в соседнем, через один от нашего, капонире, сидящего в водительском отсеке, на месте командира машины, и свесившего ноги наружу. Взводный шелестит своей новомодной картой.

— Трюдо, — говорит мне взводный.

— Сэр! — отвечаю я.

— После завтрака выдвигаешься на патрулирование.

— Есть, сэр. У меня двое в охранении.

— Обойдешься без них. В семь ноль-ноль выдвигаешься. Да, захвати с полсотни датчиков слежения. Будешь ставить на маршруте следования.

— Сделаю, сэр.

— Свободен, Трюдо.

Топаю назад, к отделению. Над сетчатыми холмами уже витают аппетитные запахи от саморазогревающихся банок с сухим пайком. Сглатываю слюну. Здоровенный то ли шмель, то ли шершень-переросток бьется мне в лицевую пластину. Отваливается, делает новый заход и вновь идет в атаку, гудя, как крохотный бомбардировщик. Далеко, у самой воды, с грохотом падают сходни грузовой аппарели с очередного транспорта. Сейчас мимо нас снова пойдет техника. Надо успеть перекусить до того, как взвод накроет облако густой красной пыли от проходящей колонны. Перехожу на бег.

–4–

Освобожденный от оружия, головной колонны похож на зеленую мельницу, к крыльям которой намертво прикручены виброножи. Его ритмичные движения со стороны кажутся легкими и невесомыми. Головной колонны раз за разом поднимает и с резким «Чох-чох» поочередно опускает руки. «Чох-чох» — так врезаются в стену зелени стальные лезвия. «Чох-чох» — ширится брешь в переплетении лиан и гигантских папоротников. Один за другим бойцы пропадают из вида в глубине сумрачного коридора. Сначала исчезает голова, потом плечи, затем зеленый занавес поглощает спину идущего впереди. «Чох-Чох». Шаг. Ботинок не находит опоры в пружинящем ковре из травы, сучьев, ползучих растений и корней. «Чох-Чох». Еще шаг. И еще. Пауза. Глубокий вдох. «Чох-Чох». Нога глубоко погружается в гниющий мусор. Взгляд влево-вниз-вправо-вверх в поисках снайпера, хищника или мины-ловушки. «Чох-чох». Шаг. И еще. И еще один. Мутная вода наполняет ямы наших следов. Взгляд вперед, вдоль колонны. «Чох-чох» — клубы потревоженных насекомых окутывают нас, словно дым.

Удовольствие от прогулки по джунглям Тринидада, скажу я вам, та еще штука. Четвертый час, нагруженные водой и боеприпасами по самое не могу, дуреющие от оглушительного птичьего концерта, пробиваемся через сплошную стену зелени. Медленно, шаг за шагом. Меняю головных каждые двадцать минут. По моему приказу мускульные усилители и климатизаторы переведены на минимальную мощность. Экономим батареи, мало ли что. Батальон с его зарядными станциями и пунктами боепитания остался где-то там, на другом краю земли. Вместе с медиками, огневой поддержкой и дезинфицированными гальюнами. Поэтому и боеприпасов несем по две нормы каждый. По шесть запасных магазинов в заплечных мешках, кроме штатных шести в нагрудных подсумках. Запасной картридж с осколочными выстрелами к подствольнику. Четыре гранаты — по паре плазменных и осколочных. Пара дымовых. Весь опыт моей давней и долгой службы твердит мне: лучший исход любого боя — это когда боеприпасы остаются, а не наоборот. Бойцам моя перестраховка не по нраву. Любая инициатива начальства, даже такого маленького, как я — им во зло. Так уж повелось. Они угрюмо топают вперед, продираясь сквозь заросли, злобные вьючные «Лоси», увешанные камуфлированным барахлом, развесившие рога-стволы по сторонам, болтая хвостами саперных лопаток, с чавканьем выдирая копыта из сочной болотистой подстилки.

— Француз сбрендил, — сплевывая, переговариваются они во время смены головного.

Мне их мнение — до лампочки. Я за них отвечаю и делаю это так, как считаю нужным. Я зол, но не показываю вида. Я злюсь на взводного, отправившего нас сюда, хотя и понимаю, что он — пятое колесо у телеги, злюсь на идиота, спустившего приказ о патрулировании по цепочке, просто потому, что так положено по уставу, злюсь на систему, породившую этот устав и того идиота, что отдает такие приказы, система эта работает сама по себе, ни для чего, я никак не могу врубиться в смысл ее существования, заменяющий нормальный здравый смысл. Система питается нашим потом. Система пьет наши силы. Она перемалывает наши кости. Наш патруль — сплошная фикция. Мы не видим дальше своего носа. Мы можем обнаружить партизана, только если он сдуру ляжет поперек нашей тропы. «Мошки» бессильны в этих зарослях, слишком много ложных целей и теплокровных животных. Спутники не в состоянии отслеживать нас через многоярусные густые кроны. Мы и неба-то не видим, бредем в сумерках, заживо похороненные под тоннами мокрой зеленой дряни. Нарваться на засаду в таком патруле — раз плюнуть. Пара снайперов, замаскированных в кронах, перестреляют нашу группу играючи. Мне до смерти неохота играть роль живой приманки. Манка, вызывающего огонь на себя в интересах огневой поддержки. Надо бы наставить кругом датчиков слежения, засеять лес авиацией, только так можно реагировать на ситуацию не наобум. Но датчиков нет. Те редкие, что мы вгоняем под кору деревьев каждые несколько сот метров — не в счет. Капля в огромном море. Остальные тоже понимают это, не только я. От этого все мои приказы кажутся им еще более бессмысленными, трудно сообразить, когда бездумно топаешь и топаешь, что я делаю все, чтобы сохранить наши задницы в целости. Настоящая наша цель — пройти по этому долбаному маршруту и остаться в живых. Нам уходить скоро дальше, нас вот-вот сменят на базе, так к чему геройствовать там, где другие рано или поздно сделают все что нужно?

Ремни винтовок перекинуты через плечи, руки болтаются по бокам зеленых мимикрирующих тел, свешиваясь со стволов и прикладов. Обливаемся потом среди влажной духоты внутри своих тяжелых скорлуп. Выпитая вода тут же выступает на спине и впитывается насквозь мокрым, липнущим к телу бельем. Тяжелее всего пулеметчику — Генриху, с его здоровенной дурой и четырьмя картриджами боепитания к нему. В довесок ко всему, Генрих перепоясан двумя запасными лентами. М6 — зверюга универсальная и неприхотливая. Жрет патроны и из герметичного картриджа и через лентоприемник. В качестве небольшого послабления не ставлю Крамера головным. Больше я для него сделать ничего не могу.

— Внимание, отделение! — передаю я, стараясь говорить равнодушно и уверенно. — Лось-ноль хочет, чтобы мы вернулись до темноты. Увеличить мощность усилителей на одно деление. Ускорить темп! Шире шаг!

— Мать твою… — злобно шипят мои «Лоси», налегая на стволы.

Если телепатия реально существует, взводного сейчас вывернет наизнанку. Вместе со мной.

«Чох-чох». «Чох-чох». «Чох-чох». Мы прем напролом, словно маленькие танки. Преодолевая боль в натруженных ногах, с трудом разгибая мокрые спины. Заляпаные грязью и липким зеленым соком, в корке издохших насекомых, хрипло дышим, высасывая кислород из едва живых климатизаторов.

Через три часа, почти по графику, врубаемся в редколесье высоты восемь-восемь.

С мстительным удовлетворением докладываю взводному о прибытии в конечную точку маршрута. Это тебе за «Француза», сопляк.

Хотя просека, по которой непрерывно идут колонны тяжелой техники, совсем рядом, мы не слышим ничего, кроме не умолкающего птичьего гвалта. Высоту восемь-восемь обдувает легкий ветерок, остужая наши распаренные физиономии. Сушим ботинки и амуницию, любуясь потрясающим пейзажем девственного леса. Жаль, джунгли красивы только издали.

— Слышь, садж, разговор есть, — Трак одевает ботинки и поправляет шлем. Словно невзначай касается разъема брони.

— Сбрось пяток мошек, и дуй во-он туда, — я показываю сидящему рядом Калине на пальму с мохнатым кривым стволом, которая торчит на восточном склоне холма. — Кола предупреди, пусть страхует тебя. Гота смени. Следи за лесом.

Калине не хочется подниматься и идти на перетруженых ногах черт-те куда. И время Гота еще не вышло. Но приказ отдан, хрена рассуждать? Он подхватывает винтовку и топает вверх. Бурчит что-то под себе нос. Делаю вид, будто не слышу.

Отключаю броню. Поворачиваюсь к Траку.

— Чего у тебя?

— Слышь, Француз, тебя в этот патруль не просто так сунули.

— Ага?

— Точно. Сам что, не видишь, мы тут как цуцики слепые, понт один. Херня это полная, а не патруль, они даже датчики еще не сеяли. Взводного вчера к комбату вызывали.

— Вчера?

— Помнишь, полосу шторма вчера проскакивали?

— Ну?

— Ты блевал пока в гальюне, я слышал, у него шлем открыт, я рядом проходил.

— И что?

— А то, они решают, что делать с тобой, — он понижает голос. — Зря ты на телку эту забрался, Француз. Девка она видная, базара нет, только ты не первый день лямку тянешь. Сам знаешь, где можно конец мочить, а где узлом завязать. А у взводного зуб на тебя, так что смекай.

— Да ладно, дальше войны не пошлют, — отмахиваюсь я. — Тебе-то что? Сержантом станешь, ты кадровый. У Лося на тебя ничего нет.

— То-то, что война. Потому и решают. Так бы уже вышибли. А отделение твое — к херам собачьим мне такая радость. Мне на своем месте хорошо. Сам знаешь — «чистые петлицы…»

— Ладно. Спасибо.

— Сочтемся.

Трак вгоняет разъем на место.

Внутри возникает неприятный холодок. Вот же суки. Вдруг представляю, как по возвращению узнаю о переводе Шармилы.

«Суки… какие же суки…» — бьется в голове.

Пусть только попробуют.

–5–

До лагеря остается всего пара километров, когда стена леса содрогается и с развесистых крон на наши головы обрушивается теплый ливень. Разноцветными брызгами рвутся вверх потревоженные птицы. Сквозь непроглядную зелень доносится басовитое бабаханье. Бьют наши гаубицы.

— Стой! — командую я. — Рассредоточиться!

Падаем на землю. «Лоси» с треском расползаются по кустам, сливаясь с листвой. Огонь усиливается. Удары впереди начинают звучать размеренно и часто — батарея переходит на беглый. На фоне уханья гаубичных снарядов звонкие хлопки минометных разрывов почти не различимы. Сквозь стену зелени шум боя доносится до нас, словно сквозь вату. Осматриваюсь вокруг и не вижу ничего хорошего. Поганое место для боя. Никакого обзора. Опытный лесной снайпер перебьет нас тут, как кроликов.

— Лось-ноль, здесь Лось-три, прием, — негромко говорю в ларингофон, шаря взглядом по зарослям впереди.

— Лось-ноль на связи, — немедленно отзывается наушник.

— Лось-три, Лосю-ноль. Слышу шум боя перед собой, ориентировочно от километра. Нахожусь в квадрате восемнадцать-двадцать. Запрашиваю инструкции, прием.

— Лось-три, находимся под огнем. Движение прекратить, находиться на месте. Ожидайте инструкций, — чуть помедлив, сообщает взводный.

Поворачиваю голову. Нахожу взгляд ближайшего бойца. Прикладываю руку к уху. «Слушать». К бровям. «Наблюдать». Боец кивает, передает жесты дальше. На такблоке пока пусто. Спутник показывает сплошной дым на границе леса. База ведет огонь по джунглям. Картинка нечеткая — облака. В ожидании команды просеиваю эфир. На восьмом канале натыкаюсь на скороговорку корректировщика.

— … Красный-один, здесь Глаз-два. Лево два, серия пять фугасных, пять плазменных, приступайте… лево два, бризантные, десять… переключаю на один-три, наведение автоматическое, канал чистый… ориентир восемь, плазма, три… ориентир три, повторить бризантные, пять… — почти без пауз бормочет гнусавый голос и, вторя ему, гаубичные снаряды вгрызаются в джунгли где-то впереди нас.

— Лось-три, здесь Лось-ноль, — напоминает о себе взводный.

— Лось-три на связи.

— Лось-три, ммотри вариант семнадцать, повторяю, семнадцать. Направление шестьдесят, повторяю, шестьдесят. Твой партнер — Рысь-девятый. Прием.

— Лось-три, роджер — понял. Вариант семнадцать, партнер — Рысь на девятом. Приступаю.

— Лось-три, — пауза. Шорох и потрескивание в наушнике. — Будь осторожен. Снайперы. Конец связи.

«А то без тебя не знаю, сопляк», — злюсь я на взводного. Но злость смешивается с каким-то незнакомым теплым чувством. «Волнуется за нас, зелень», — думаю я. Хочется верить, что лейтенант волнуется именно за нас, за наши шкуры, а не за то, что мы можем облажаться.

«Вариант семнадцать» — это действия в составе засадной группы при операции по прочесыванию местности. Цепь морпехов — «молот», движется, загоняя противника на нас — «наковальню». Расползаемся в редкую цепь, насколько это позволяют непроходимые заросли. Усилители давно на максимуме. Пришло их время. Движемся легко, словно тени. Медленно продвигаемся вперед в поисках удобной позиции. Метров через сто Господь снисходит до наших молитв. Мы утыкаемся носами в широкую прогалину, поросшую частоколом местного бамбука. Желтовато-зеленые стволы душат вокруг себя всякую растительность, и рядом нет ни одного ствола-исполина с вездесущими жгутами разноцветных лиан. Видимость все равно аховая, но сквозь бамбуковые заросли уже пробьется пулеметная пуля. И можно запускать «мошек» — зелени тут меньше. Распределяю людей. Крамер пристраивает свою дуру за полусгнившим, покрытым грибными наростами, бревном. Кол, наш снайпер, выдвигается вперед на левый фланг и исчезает из виду под лохматой накидкой. Остальные достают лопатки и вгрызаются в сырое переплетение корней и сгнившей листвы, сооружая временные укрытия. Режем тугие стволы перед собой, обеспечивая сектора обстрела. Забрасываем подальше в зеленые просветы активированные в режиме растяжек гранаты — своеобразное минное поле. Напоминаю всем, чтобы сдуру не пальнули из подствольника, пока бамбук стоит. В тесном переплетении стволов прямо перед нами разрыв плазменного заряда произведет обратный эффект. Никто не зубоскалит над моей перестраховкой. Все сосредоточенно пилят ножами корни и выбрасывают лопатками перед собой лесную дрянь пополам с мокрыми шматками перегноя.

Волнуюсь, стараясь не показывать вида. Это мое отделение, вот уже полгода, но никого из них я еще не видел в реальном бою, если не считать Зеркального. Но там все же ненастоящие бои были. Так, репетиции… Как они себя поведут, мои «Лоси», попав под настоящие пули? Пока все действуют четко. Немного шкалит сердечко у Гота, самого молодого — год в Корпусе. Остальные вроде ничего, держатся уверенно. Странно, но ответственность за других не позволяет проступить наружу моему собственному страху. Словно я наблюдатель на учениях, который вне игры, и условные пули его не трогают. Показываю своему заместителю на Гота. Трак кивает в ответ, поднимает большой палец — «понял, присмотрю».

На тактическом блоке проступает череда зеленых точек. Густая россыпь медленно движется к нам.

— Рысь, здесь Лось-три. Я на позиции. Даю координаты, прием.

— Рысь, Лосю-три. Принято. Отметку вижу, — узнаю по голосу командира роты «Браво», — будем у вас примерно в девятнадцать тридцать. Дай картинку, прием.

— Лось-три, Рыси. Транслирую.

— Рысь, Лосю-три. Картинка четкая, до связи.

— Принято, отбой.

Мы снова чувствуем свою нужность. Бессмысленный патруль приобретает черты хорошо проработанного плана. Сразу и не дойдет, что наша группа здесь — чистое везение. Мы больше не чувствуем себя одинокими. Мы часть большой непобедимой зеленой машины. Эта машина катится уверенно и точно, подминая всех, кто сдуру окажется на ее пути. Мы — сорвиголовы, затычка в каждой прорехе, куда нас сует Император, чтобы своими телами мы остановили течь. Мы чувствуем гордость оттого, что там, высоко над нашими головами, в черноте пространства плывет громадина авианосца, способного за несколько часов превратить половину Шеридана в гигатонны фасованной пыли пополам с дерьмом, а мы, простые земноводные черви, которые только и могут, что убить за раз не более десятка себе подобных, да и то, если сильно повезет, и все равно мы тут, а он там, и Император доверяет решение своих проблем именно нам, простым смертным. Чувство непобедимости переполняет меня. Я стыжусь этого щенячьего восторга. Я напоминаю себе, что мне уже сорок три, и что я уже далеко не наивный мальчик, и что все, что со мной происходит, запрограммировано и вбито в мою башку годами муштры и многими часами психологической обработки, а попросту — гипновнушениями. И все равно ничего не могу с собой поделать. Батальонный психолог — «псих» — мог бы гордиться своей работой.

— Мы — «Лоси», — шепчу я вслух по третьему каналу.

Редкие тюленьи головы вокруг слегка кивают мне из моря травы. Они ощущают то же самое. Мы готовы к бою и ждем его, даже если нам придется лежать в этом зеленом говне еще целый год.

Нам сказочно везет. Никакого года не требуется. Всего через полчаса ожидания «мошки» показывают шесть скользящих сквозь заросли силуэтов. Если бы не тепловое излучение, разглядеть лохматые тряпки крадущихся было бы проблематично. Такблоки высвечивают красные точки. Вычисляют их скорость, направление, оценивают вооружение. Идут прямо на прикинувшегося кучей травы Кола. Щелкаю языком по третьему каналу. «Приготовиться». Воздух сгущается, словно смола. Напряжение сводит пальцы. Запах нашего пота чувствуется за километр. Герильос идут так, что залюбуешься. Скользят сквозь заросли, словно нож сквозь воду. Не треснет сучок, не чавкнет грязь под ногой. Все соблюдают дистанцию. Настоящие сукины дети! Идут быстро, на пределе — отрываются от преследования. Впереди проводник с коротким карабином. За ним трое со снайперками. Замыкающими — двое с автоматическим оружием. Дистанция — пятьдесят метров. Ближе нельзя. Ближе — гранату можно докинуть. Ставлю переводчик огня в режим автоматической стрельбы.

Проводник замедляет шаг. Он не видит нас, он чует нас нутром. Проводник замирает. Проводник поднимает руку. Лохматые силуэты за ним приседают в траву. Проводник медленно, едва заметно поворачивается, зеленый монумент, часть пейзажа, щупает глазами заросли. Кол плавно выбирает свободный ход курка. Кол вышибает проводнику кусок спины.

«Огонь!»

Заросли взрываются брызгами разлетающейся зелени. Куски полых стволов, не успевая упасть, лопаются в воздухе, разбиваемые в щепки. Бьем так, что залюбуешься, перекрываем нормативы скорострельности. Один за другим отлетают в прелую подстилку отстрелянные магазины. Раз за разом негромко щелкает винтовка Кола. Паркер приподнимается над зеленью, сам как зеленый призрак. Огонь вырывается из его здоровенной трубы. Выкошенная зеленка перед нами вспухает ослепительным шаром, брызжет черным дымом, пламя жрет бамбук, с треском катится вокруг, шипит, затухая, на мокрой подстилке. Калина материализуется сзади, загоняет в трубу увесистый заряд, хлопает Паркера по плечу. Оглушительное «пам-пам-пам» справа — Трак садит с колена картечным ливнем, высунув ствол с болтающимися сошками из-за дерева. Джунгли перед нами в ужасе бросаются на землю, тщетно стараясь уйти от губительного огня. Генрих сосредоточенно бьет перед собой длинными очередями. М6 — машинка серьезная. Его утяжеленные пули прошивают заросли, словно бумагу. Генрих гремит и гремит, рассыпая вокруг себя донца безгильзовых патронов тридцать восьмого калибра и где-то впереди его раскаленные посланцы с сочным чмоканьем навылет прошибают стволы и тела. Вот он стихает на мгновенье, и Гот тут выкатывается из-за бревна, трясущейся рукой пристегивает к пулемету свежий картридж взамен отстрелянного.

«Прекратить огонь!»

«Прекратить… прекратить…» — катится дублированная команда.

«Ждать!»

«Ждать… ждать…»

— Кол, доклад!

— Цели поражены. Целей не вижу.

«Мошки» крутятся над мешаниной перебитых бамбуковых стволов и переломанных листьев папоротника, среди густого дыма и чадящих головешек. Одно тело. Второе. Третье. Вот еще. Одного нет.

— Нгава, Чавес, вперед, — командую я, — Калина, Гот — вторые номера. Мышь — со мной — третья пара. Пошли.

Две зеленые «Лосиные» туши отделяются от земли. С винтовками наперевес мчатся, оскальзываясь в прокрученной на мясорубке мякоти джунглей. Замирают, припав на колено. Щупают землю прицелами. Вскакивает следующая пара. Мелькают грязные зады. Падают. Моя очередь. Бежать по размолотой мерзости — все равно что по льду, ноги разъезжаются. Первая пара на месте. Контрольный выстрел. Второй. Третий. Из-за изрешеченного пулями поваленного ствола, из прелой кучи вылетает зеленое яйцо. Щелчком отстреливается в воздухе предохранительная скоба. «Граната!» — истошно орем мы в несколько глоток, словно наш вопль способен остановить железный шар с рубчатыми боками. «Лоси», оттолкнувшись во всю мощь мускульных усилителей, летят в стороны, этакие пародии на толстожопых летучих пингвинов, у которых вместо крыльев подсумки, а вместо ласт — грязные копыта. На наше счастье, граната брошена ослабевшей рукой. Пролетев всего десяток метров, она бьется о бамбуковое удилище и падает в мягкую подстилку.

«БАМ!»

Куски дерна и гнилые листья сыплются сверху на наши головы. Простая осколочная.

«А-а-а-а-бля-а-а!» — издает вопль насмерть перепуганный Гот, вскакивая под шлепками мусора, и несется вперед, стреляя на ходу, не разбирая дороги.

«А-а-а-о-о-о-у» — бешено вторит ему отделение, включая меня. И мы, как один, ломимся следом, поливая землю перед собой струями свинца. Мстя за пережитый страх, мы полосуем кучу длинными очередями, пока она не превращается в зеленый, перемешанный с землей фарш.

«Огонь в дыре!» — Гот швыряет в кучу цилиндр плазменной гранаты. И мы мчимся назад, спасаясь от крохотного ослепительного солнца, что вот-вот взойдет за нашими спинами.

— Кол, Французу. Целей не вижу, — остужает наш пыл доклад снайпера.

Хорошо, что под шлемом не видно моих горящих ушей. Поддался порыву, как первогодок, забыв про наблюдение. Если бы за вражеской группой шел хотя бы один снайпер, нас бы перебили, как в тире.

— Принято, продолжать наблюдение, — отвечаю я ему как можно более спокойно. — Рысь, здесь Лось-три. Имел контакт с противником. Группа шесть единиц. Противник уничтожен, потерь нет, — докладываю я группе «молот».

— Рысь, Лосю-три. Принято. Я на подходе, отбой.

Сажусь на бревно рядом с Готом. Гота ощутимо потряхивает. Мандраж после боя, бывает. Хлопаю его по броне наколенника.

— Не дрейфь, Гот, не один ты в штаны сделал, — говорю ему. — Главное, что ты хоть и ссался, но от драки не бегал. На вот тебе. Заслужил.

Протягиваю ему заправку к аптечке. Полностью укомплектованную, со стимами. Гот вщелкивает контейнер в разъем. Через пару минут его отпускает. Да что там отпускает. Гот откровенно ловит кайф. Боевые стимуляторы, по признанию наших медиков — лучшая дурь на свете.

— Только в другой раз, смотри, дернешься без команды — душу вышибу, — предупреждаю я отеческим тоном.

Гот кивает, счастливо улыбаясь.

— Пулеметчик, смотри за своим вторым номером, — говорю Крамеру, вставая.

— Сделаю, садж, — солидно отвечает Генрих.

Я не обращаю внимания на отсутствие «сэр». Генрих сегодня молодцом. Заслужил чуток уважения. Все это понимают. Дисциплина от этого не пострадает.

Через тридцать минут громкий треск возвещает нам о приближении прорубающихся сквозь заросли морпехов роты «Браво».

–6–

Наши враги выглядят неказисто. Никакой брони. Оружие — нарезные охотничьи карабины, простые оптические прицелы, глушители примитивны. Дешевые пластиковые приклады вдребезги разбиты нашими пулями. Металлические фляги с водой в матерчатых чехлах. Одежда — брезентовые куртки с нашитыми на них кусками зеленого рванья. Пятнистые шляпы с мягкими свисающими краями, зеленые сетки свисают с полей, ветки неувядающего хвоща прикручены к ним обычной проволокой. На ногах легкие брезентовые ботинки на резиновом ходу. Мачете за спиной, патронташ на груди — вот и все снаряжение. Трупы — невысокие чернявые парнишки, щуплые и жилистые. Точный возраст определить затрудняемся — тела так обезображены, что лица превратились в кашу из костей и мяса. Возбужденные, жаждущие крови морпехи роты «Браво» пинают куски изрешеченного мяса, завернутые в окровавленные тряпки. Хлопают нас по броне. Жмут руки. Предлагают сигареты и стимы из аптечек. Мы сегодня кореша им. Потому как поквитались за их братанов. В Корпусе к таким делам относятся серьезно.

Пока топаем назад в составе группы загонщиков, узнаем, что произошло. Эти семеро (одного раньше накрыло артогнем) скрытно вышли к позициям роты и выбили два поста передового наблюдения. Два по два человека. Еще раньше ранили снайпера на снайперском посту. Чудом жив остался, несмотря на две пули в легких. Этот снайпер и дал их координаты. Потом открыли огонь по часовым и ранили троих. Один уже умер. Все это — за каких-то пару минут. Сколько они наблюдали за нами, определяя цели — одному богу известно. Наблюдатели за «мошками» их откровенно прохлопали. Когда база открыла огонь, они уже отошли. Грамотно отошли. И от преследования тоже уходили грамотно — оставляли позади себя прикрытие и минировали тропу. Замедляли загонщиков конкретно. Двое из группы «молот» схлопотали по пуле, выживут, но воевать уже не будут. Еще один боец наступил на мину-ловушку, которую почему-то не обнаружил тактический блок. Отделался тяжелой контузией — броня спасла, да и заряд маловат оказался. Получается, эти парнишки в брезентовых тапочках и дождевиках с зелеными тряпками, нас круто сделали. Нас, натасканных на крови, по науке вооруженных и выученных, вскормленных мордобоем пополам с вековыми традициями. Всех из себя гордых и непобедимых. Понятно, почему пацаны из «Браво» так дергаются. Если бы мы случайно на дороге не подвернулись, ушли бы ребятишки. Наша удачная стычка — просто случайность. Победное настроение улетучивается. Один Гот на ходу глупо улыбается, отходя от стимов.

Джунгли на подходах к лагерю — как грядки, по которым прошелся гигантскими граблями великан-огородник. Великан собрал в кучи вековые стволы, сложил из них костры, а в качестве растопки добавил горы ветвей и кустарника. Тяжелая дымная хмарь висит над пепелищем. Вокруг — перебитые, вырванные с корнем, обугленные и измочаленные в щепы стволы лесных гигантов. Бредем мимо них, в обход, петляя между бревнами, как по загадочному черному лабиринту. Ботинки то и дело гулко топают по горячей стеклянной ноздреватой корке — всему, что осталось от земли в радиусе поражения плазменного снаряда. Пепел сгоревших кустарников и сбитых на землю сучьев устилают изрытую воронками местность. Горячий ветер пробрасывает дымом и закручивает пепел под ногами белыми вихрями.

— Зато паразитов не будет, — глупо хихикает Гот, наподдавая ногой по дымящейся головешке.

— Заткнись, салага, — одергивает его Крамер.

Среди дыма бродят саперы. Они сверлят длинными бурами шпуры, закладывают в стволы заряды, взрывают их, и утаскивают обломки куда-то в сторону, зацепив их тросом за гусеничный тягач. «Берегись!» — то и дело раздается в эфире на общем канале, и зачумленные, обгаженные джунглями и обильно припорошенные пеплом фигуры морпехов лениво подают в сторону, отдавая дань инструкциям и чтобы не подставлять саперов.

«БОМ!» — летят щепки от очередного обрубка.

Я думаю, о том, что мы тут всего второй день, и как все за этот день изменилось. Только вчера была высадка, и мы перли вперед, как лавина с гор. А сейчас я чувствую себя так, будто год тут провел. И весь этот бедлам устроила крохотная кучка партизан. С нашей же помощью. За паршивых десять минут мы изгадили все вокруг, вывалили в белый свет тонны дорогущих боеприпасов, и все это — ради случайно убитых пацанов в брезентовых ветровках. Какого же хрена мы будем делать, если на нас насядут по-настоящему? Взорвем планету?

Где-то слева и впереди размеренно хлопает автоматический миномет. Раз за разом, словно метроном. «Пам-ш-ш-ш-ш-пу!» — распускаются позади нас над лесом белые облачка. Это командование расщедрилось на датчики. Теперь ими засеют километр-полтора джунглей на подходах к лагерю. Поздновато схватились.

— Трюдо, — говорит взводный.

— Сэр, — отвечаю я устало. Убил бы сейчас этого пижона. Хорошо хоть, в боевой обстановке честь можно не отдавать.

— Докладывайте, Трюдо, — лейтенант оглядывает моих лосей оценивающим взглядом. Конечно, спору нет, они могли бы быть и почище. Уж слишком не по-уставному они выглядят. Сам взводный, как всегда, чист и подтянут. Белая кость. Высшая офицерская школа Корпуса торчит у него из всех щелей.

— Сэр, патрулирование окончено. Признаков противника на маршруте не обнаружено. Датчики слежения выставлены. На обратном пути имели столкновение с противником. Уничтожена диверсионная группа численностью шесть единиц. Потерь, больных, раненых нет. Имущество, оружие, амуниция в исправности. Командир патруля сержант Трюдо, сэр!

— Понятно. Личному составу действовать по распорядку.

— Есть, сэр! Отделение, в расположение. Трак, веди.

Пригибая головы, «Лоси» шлепают по траншее к нашему «дому».

— Трюдо, у вас что-то еще? — интересуется взводный.

— Так точно, лейтенант, сэр!

— Ну?

«Баранки гну, деревня», — хочется сказать мне этому туповатому выскочке, но вместо этого говорю:

— Сэр, сержант заявляет, что его проблемы личного свойства — это только его проблемы, сэр.

— Как интересно,Француз! — взводный начинает собирать свой пистолет, разложенный на куске брезента. — А чем же ты раньше думал? Когда конец свой совал куда попало?

Это выходит за рамки. Да пускай меня расстреляют, плевать. Выходит, не ошибся Трак? Ай да солдатский телеграф!

— Что, лейтенант, добился своего, да? — он удивленно поднимает глаза. Так с ним еще не говорили. — Я у тебя заноза в заднице, да? И не я тому виной, пижонство все твое, резьба поганая! Только левая у тебя резьба, дружок. Неправильная. Так в Корпусе жопу не рвут. Я такой морпех, каким тебе вовек не стать. И связью моей ты, гнида, воспользовался, чтобы резьбу свою подкрутить. Я только вот что тебе скажу, перед тем, как меня вышибут на хер из твоего поганого взвода. Ты О'Хара языком своим гребаным не трожь, мать твою. Тут знаешь, на войне всякая херня случается. Самопроизвольное срабатывание оружия, слыхал про такое? На Форварде даже полковники людьми были, потому как жить хотели. А кто не был и людей строем в гроб загонял, того быстро находили с потрохами на дереве. А тут бойня будет почище Форварда и жизнь быстро все расставит. Так что хочешь, чтобы я ушел — пиши рапорт, а ребят в патрули без поддержки гонять не смей, гнида. Это тебе не стрелочки рисовать. Это люди живые и ценное имперское имущество.

Взводный шумно дышит, раздувая ноздри. Сопляк. Хочет «смирно» мне скомандовать, да только я не из таких, я и так «смирно» стою, не подкопаешься. И броню отключил — не хрена особистам лишний повод для шантажа давать.

— Значит так вот, Француз? Идешь «ва-банк»? — наконец, выдавливает он.

— Так точно. Именно так, Лось, — я делаю ударение на ехидном «Лось». — И тебе я не завидую. Война на дворе, а я вроде герой сегодня, как такого за амурные дела накажешь? Взвод тебя не поддержит, лейтенант. Знаешь, что бывает, когда взвод в поддержке отказывает?

— Ты, Француз, совсем охерел… — гневно начинает Бауэр. Он стряхивает с колен брезент с загогулинами от «кольта», встает, надвигается на меня, здоровый бугай. Только я ему не мальчик. Мы такое проходили. Ты еще ссался, когда я людей по струнке строил.

— Я тебе не Француз, лейтенант. Я тебе — сержант Трюдо. Я это звание кровью заслужил.

— Я тебя раздавлю, сержант… Я тебя не мытьем, так катаньем… Ты мне сразу не нравился. Неправильный ты какой-то. Мягкий. Ты — позор взвода, и служить ты со мной не будешь.

— Понял вас, сэр! — я вновь перехожу на официальный тон.

Резкая перемена озадачивает Бауэра. Он недоуменно хлопает глазами.

— Думаешь отвертеться, сержант? Хрен когда! — лейтенант отбрасывает манеры, его несет, как простого рядового, всякие параграфы о взаимоотношениях — по боку! — Ты мне сейчас столько наговорил — тебе на дисбат хватит. Тебя шлепнуть за это можно в боевой обстановке, понял? И я тебе этого не спущу, даже не думай. Ты еще в Зеркальном, помнишь? Еще там без команды огонь прекратил.

— Я прекратил огонь, потому что стрелять не в кого стало. А вот ты, лейтенант, глуп. Ты сейчас столько для протокола наговорил, что выселить меня только вместе с собой сможешь. Броню отключать надо, когда такие вещи говоришь, — я усмехаюсь в перекошенное от ненависти лицо. Цитирую: — «Преследование по службе по личным мотивам, использование служебного положения по отношению к подчиненному в корыстных целях…»

— Пошел вон! — выдыхает разъяренный Бауэр.

— Есть, сэр! — я отдаю честь, затем включаю броню. — Сэр, сержант просит лейтенанта разрешения на встречу с командиром роты, сэр!

— Встречу разрешаю! — с каменной мордой цедит сквозь зубы взводный. Желваки его так напряжены, что кожа вот-вот лопнет. Этот раунд за мной, дружок.

«Томми» встречает нас, как родных. Сменившиеся и отдохнувшие часовые вместе с экипажем машины разложили у борта, рядом с ошкуренным бревном, явно позаимствованным у саперов, приготовленные для нас упаковки сухого пайка.

— Рыжий, докладывай, — на ходу бросаю механику-водителю.

— Сэр, машина исправна, регламентные работы проведены. Оружие вычищено и исправно. Участвовали в отражении атаки на лагерь. Расход снарядов: фугасных — шесть единиц, плазмы — десять единиц! — докладывает Рыжий.

— Ясно. Ужинали?

— Никак нет, вас ждем.

— Хорошо, Рыжий. Отделение, привести себя в порядок, почистить оружие. Ужин через двадцать минут, — делаю долгий глоток теплой воды и иду посетить траншею с брезентовым верхом. Толика комфорта мне не помешает. Не все же под куст ходить, в ожидании, пока змея в отросток вцепится.

«Лоси» за моей спиной ворчат, стаскивая с себя грязные скорлупы. «Мог бы сначала и пожрать разрешить».

«Заткнулись. Француз дело говорит». Это Трак. «Точно. Пожрать успеем». А это Генрих. Довольно усмехаюсь под своей полупрозрачной пластиной. Ничего, братки, бывают командиры похуже меня.

Паркер подходит следом. Копается в ширинке, якобы по нужде пришел.

— Ты это, садж, не дрейфь. Все путем будет. Ты пацан правильный, не резьбовой. Не выдадим… — бормочет он негромко.

— О чем это ты, Парк? — подозрительно интересуюсь я.

— Ты не ссы, садж… — оглядываясь, продолжает скороговоркой Паркер. — Ротный сказал: увижу чего — лично этого казанову пристрелю. А так пускай служит пока, мужик он правильный. Ему взводный накапал, так он отшил его. Сам видишь, не до тебя сейчас…

— Ладно, Парк, — говорю я. — Что-то у меня защитников развелось — пальцев не хватит. Иди, пушку свою чисть.

— Так я уже. Я Калину озадачил.

— Ну-ну…

В тропиках темнеет быстро. Перед самым отбоем нас посещает представительная делегация. Штаб-сержант, топ-сержант, капрал в возрасте и двое рядовых. Все из «Браво». Из «Крысобоев». Киваю Готу — «Сото найди, быстро». То, что сейчас будет происходить — не для офицеров. Это наши дела. Есть традиции, как и бордели — «только для нижних чинов». Рядовые тащат пончо, нагруженное добром. В ожидании Сото представляю отделение. Затем представляются гости. Штаб — старшина роты. Топ — взводный сержант. Капрал и рядовые — друзья погибших. Рота «Браво» делегировала им право выразить нам свою признательность. Возвращается Гот. За ним внушительно шествует Сото. Коренастый, почти квадратный несмотря на свои метр восемьдесят. Поднимает лицевую пластину. Жмет руки прибывшим. Сообщаю, на чей счет записаны вражеские диверсанты. Двое — на Генрихе. Двое — за Колом. Одного поджарил Паркер. Одного, по молчаливому согласию остальных, записываю Готу. Ротный старшина держит речь.

— Рота отправила нас. Сегодня наши братаны полегли. «Крысобои» не привыкли долги иметь. Вы их сегодня за нас отдали. Как надо, все по совести. Это вам за ребят.

Рядовые осторожно кладут пончо. Отпускают края. Собранное ротой «Браво» добро бугрится внушительной кучей. Чего тут только нет. Упаковки сухих пайков, шоколад, сигареты, витамины, боевые ножи, сделанные на заказ. Среди прочего — прицел от снайперской винтовки в футляре для переноски. Футляр тщательно подогнан и выкрашен маскировочными пятнами. Кол берет его в руки, достает прицел, рассматривает.

— Я снайпер, — говорит он. Оглядывается на меня. Я киваю на гостей.

— Бери, кореш. Это от Джона осталось, — тихо говорит один из бойцов. — Любил он это дело — мозги вышибать.

Выставляем угощение. На расстеленном пончо раскладываем куски консервированной ветчины, сыра, вскрываем и заливаем водой банки с сублимированными фруктами. Гости достают двухлитровую флягу с джином военной поставки. Ни один офицер не посмеет обвинить нас в пьянке в боевых условиях. Даже такой резьбовой, как наш взводный. Сидя кружком, пьем, не чокаясь. Подсвечиваем себе тусклыми красными фонариками. Глинистые стены капонира возвышаются над нами, заслоняя своими неровными краями звездный хоровод — белое на черном. Кол наливает себе чуть выше донышка.

— Я снайпер, мне нельзя, — словно извиняясь, говорит он товарищу убитого.

Тот понимающе кивает. «Все нормально, брат».

По-хорошему, так за одного нашего надо бы положить не меньше десятка «лесных братьев». Все понимают это. Но где их взять? Мы растеряны, как дети. Бессилие рождает злость. Злость никак не отпускает нас, смешиваясь с джином, она растекается внутри и превращается в глухое липкое раздражение.

С закрытых позиций минометной батареи за нашими спинами раздается громкий хлопок. И еще один. Высоко над деревьями распускаются яркие белые звезды. Они медленно дрейфуют над джунглями, уносимые ночным ветром на своих крохотных парашютах. Ослепительно яркий после темноты свет мечется над нами белыми сполохами. Все вокруг становится двухцветным. Черным и белым.

–7–

Наш ротный, капитан Франти — «картавый ворон», — умудряется устраиваться с относительным комфортом всюду. Даже тут. Блиндаж его, в нарушение всех инструкций, имеет вентиляционные отверстия, забранные противомоскитными сетками. В углу надувной топчан, в другом — раскладной стол и пара складных стульев. Кусок неровной стены стараниями тактического вычислителя превращен в яркое сине-зеленое световое панно с переливами разноцветных значков. Земляной пол устилает пряно пахнущая солома, наверняка обработанная химией от насекомых. Ротный рискует. Дряни в местных джунглях столько, что никакая химия не спасет. Ротный говорит: «Жить надо в кайф». Франти сам из рядовых, и девизы его наполовину сермяжные — этакий солдатский рок-н-ролл. Ротный считает, что риск сдохнуть от укуса многоножки не перевешивает желание половину жизни проводить с максимально доступным комфортом. Именно столько времени человек проводит на работе. Война — его работа. Так уж вышло. Ворон рассматривает меня внимательно, так долго, что пауза затягивается до размеров экзекуции. Устаю стоять смирно под низким потолком, макушка касается затвердевшего пенобетона. Вы когда-нибудь пробовали стоять «смирно», пригнув при этом голову? То-то же…

— Садись, сержант, — ротный, наконец, решает, что я достаточно проникся и к тому же достоин беседы сидя.

Осторожно опускаюсь на хлипкий стульчик.

— Спасибо, сэр.

— Знаю я, зачем ты пришел, — продубленная ветром и солнцем краснокожая физиономия совсем рядом, я даже морщины могу сосчитать вокруг его карих глаз.

— Сэр, я только хотел сказать, что моя связь с офицером не повлияет на мое отношение к обязанностям. Я роту не подведу.

— Все так говорят, сержант. И все знают, что это не так. И ты знаешь. Ты ведь не мальчик, ты на Форварде в первом составе был, так что понимаешь, что к чему. Как только личные интересы перевешивают интересы службы, подразделению конец приходит. И ты теперь у меня — слабое звено. Оставить все как есть — дать понять всем, что амуры в окопах — обычное дело, традиции похерить и основы расшатать. Дать ход делу — лишить роту сержанта в боевой обстановке, да и офицера хорошего подвести. А она — классный офицер, по убеждению классный, и дело свое туго знает. Ты у нее — первая осечка. Слишком долго ты, Трюдо, на гражданке был, размяк. И в говне мы теперь из-за тебя. И я, и комбат. Что делать предлагаешь?

— Сэр, я не буду задницу рвать, доказывая, какой я примерный. Делайте что должны. Единственно, о чем прошу — походатайствуйте перед комбатом, чтобы лейтенанта не трогали. Она действительно хороший офицер, без лести. Это я виноват. Если вам так проще будет — ну спихните меня рядовым в другой батальон. Все равно передовая, что так, что так — везде стреляют.

— Ишь ты, лихой какой. «Походатайствуйте…» Раньше надо было благородство показывать. До того, как под юбку залез, — ротный барабанит пальцами по столику, думает о чем — то, невидяще глядя на соцветия меток на стене. — Твоя лейтенантша сама комбату доложилась. Во избежание, так сказать. И согласно уставу. Еще перед погрузкой. Просто не до тебя тогда было. Очевидно, тебя хотела выгородить. Просит на взвод ее перевести, с понижением, значит… Голубки, мать вашу… Комбат в ярости, он ее себе в начштаба прочил, представление на капитана ей дал.

Я молчу. Что тут скажешь? Я пришел к ротному сам, и теперь остается терпеливо дожидаться своей участи. Все лучше, чем ждать, пока тебя заочно приговорят.

— Оно хоть стоило того, а, Трюдо? — неожиданно спрашивает ротный. Глаза прищурены, смотрит серьезно. Ни намека на скабрезность.

— Так точно, сэр. Стоило. Верните назад — я бы ничего менять не стал, сэр. Уставы, традиции, — это все херня, когда рядом такая женщина, сэр. Извините, сэр.

— Ну-ну… — ротный снова задумчиво смотрит мимо меня на цветную стену. Отмерзает: — Как тебе Бауэр?

К его неожиданным переходам трудно привыкнуть. Или он так собеседника «вытаскивает»?

— Нормально, сэр, — говорю как можно естественнее.

— Да? У меня другое мнение сложилось.

Ворон смотрит на меня так заинтересованно, словно на моем лице вот-вот ответ сам собой проявится.

— Да нет, сэр, все в порядке. Молодой, учится еще. Начальство не выбирают, сэр.

— Ага… Твои-то как, нормальные мужики?

— Отделение хорошее. Я в них уверен. Больных, потерь нет. Ветераны, в основном. Капрал Трак меня сменить может, легко. Отличные мужики, сэр, все в кондиции.

— Ты отличился вчера, диверсионную группу положил, — то ли спрашивает, то ли утверждает ротный.

— Было дело, сэр. Случайно, на самом деле. Они прямо на нас вышли, мы из патруля возвращались. Ребята их как в тире положили.

— Ясно…

Молчим. Ротный наливает себе из небольшого термоса ароматного кофе. Вопросительно смотрит на меня. Вежливо отказываюсь. Слежу за тем как он не торопясь попивает горячий напиток.

— В общем так… — начинает Ворон. Я замираю. — Служи пока, Трюдо. Половину оклада я с тебя сниму, без этого никак. Формулировку придумаю позже. И со взводным грызню прекрати — он мужик нормальный, его из училища хорошо рекомендовали. С комбатом я вопрос утрясу. Все, иди.

— Понял, сэр. Спасибо, сэр! — я поднимаюсь, снова упираюсь макушкой в потолок, отдавая честь.

— Вот еще что, сержант, — говорит ротный мне в спину.

— Сэр?

— Если увижу, как вы тут амуры крутите, или доложит кто — я тебя расстреляю.

Он прихлебывает кофе. Голос его спокоен и ровен. Я знаю, что он не шутит. Так и будет. Ворон — кремень мужик, сказал — сделает.

— Я понял, сэр.

— Свободен, Трюдо.

Выхожу из штабного блиндажа со смешанным чувством. Вроде бы и обошлось пока, а вроде и расстрелом пригрозили. Интересно, как там Шармила? При мысли о ней внутри сладко щемит. Я иду, машинально пригибаясь в неглубоких местах, прячу голову. Я в своей жесткой, грубой скорлупе, весь в присыпке от потертостей, с ороговевшей от постоянного трения о швы и узелки белья кожей, руки мои огрубели до состояния подошвы, и все равно я чувствую, как касаюсь ее груди, шелковистой кожи бедер, представляю, как вздрагивает от едва заметного прикосновения ее гладкая спина, и как мечтательна ее улыбка, когда я касаюсь ее губами. Нет, прав ротный — я теперь слабое звено. Я теперь в любом бою — салага созерцательный и кандидат в покойники. И сейчас мне так пофиг это, что совсем не страшно, я смиряюсь и улыбаюсь сам себе, словно вижу впереди что — то невыразимо прекрасное, типа бесплатной поездки на спортивном «магнум-аэро-турбо».

–8–

Прошло два месяца с момента высадки. Мы слились с зелено-коричнево дерьмом окружающих нас диких джунглей, что живьем пожирают человека, стоит ему расслабиться лишь на минуту. Мы стали частью их и одновременно мы говорим им — вот вы, а вот мы, прошу не путать. Наверное, из чистого упрямства. Потому что на самом деле мы ничем не отличаемся от обитателей зеленой помойки. И они, и мы, все мы — просто боремся за свою жизнь. Мы сами превратились в зеленых безмозглых призраков, чей инстинкт — топать куда-то с утра до вечера, мигрировать вдоль просек, пережидая время от времени в мокрых засадах и секретах, нести бездумно свой бесполезный груз, которым, как правило, в нужный момент и воспользоваться-то не успеваешь. И сны наши на мокрой земле, под аккомпанемент неумолкающих птиц и зудение вездесущих насекомых, сны наши похожи на беспамятство, жуткие твари являются нам время от времени, скалят зубы, их морды похожи на головы убитых нами людей, мы говорим во сне с нашими покойниками, и те успокаивают нас — все путем, пацаны, все путем, держите ноги сухими. За пару месяцев взвод наш потерял шестерых, из них двоих — убитыми. Маркес из второго отделения получил пулю в лицо, прямо под открытую лицевую пластину. Снайпера мы так и не засекли. Пожгли, нахрен, несколько гектар зеленки, превратили ее в дымный винегрет огнем поддержки. Надеюсь, гада того мы достали. Успокаиваешься, когда веришь в это. Второй — белобрысый дылда из первого отделения, не помню, Крис, кажется, нить ловушки зацепил. Этих ловушек кругом нашпиговано — как паутины, броня не все их отлавливать умеет, так что зевнешь — и привет. Крис и зевнул. Смотрел внимательно под ноги и зацепил ее макушкой. Некоторые нити и сделаны из паутины, броня их за природные считает, есть тут такие пауки — размером с голову, охотятся на птиц и змей. Направленный заряд Крису башку снес, будто и не было. Вартанен — капрал-пулеметчик, наступил на мину, схлопотал тяжелую контузию и частично оглох. Броня спасла. Двое подцепили какую-то гадость — или воду плохо фильтровали, или вдохнули чего, а может, кровососы заразу занесли. Глядя на них, думаешь — лучше уж пуля, чем вот так, собственные кишки с воплями переваривать и наблюдать, как почерневшая кожа от костей на глазах отваливается. Самый везучий — сержант Ким, провалился в нору травяного шилохвоста. Как он орал, бедолага, пока броня его не отключила, аж мороз по коже! Зато сейчас лежит в военно-морском госпитале в окружении крепкозадых сестричек, пьет-ест на чистом, да отращивает новую ногу взамен ампутированной.

Моих беда миновала. То ли везет нам, то ли просто выучка спасает. Ну, и я, естественно, старый зануда-Француз, что с маниакальной дотошностью проверяет чистоту ногтей, наличие сухих носков и плотность герметика брони. В общем, мои на меня рычат, но слушаются беспрекословно. Я для них вроде господа бога теперь, как и обещали когда-то в учебке-чистилище. Или талисмана живого. Идут за мной след в след, словно дети малые, суеверные все стали — просто жуть. Я сам часто в нарушение инструкций головным хожу. Интуиция у меня — что у старой змеи. Я ветер чую. По шевелению травы или по листочку, что цвет изменил, подлянки определяю. Да и броня моя отлажена, дай бог каждому, оружейника нашего я разве что до истерик не доводил. Круче меня только Кол со своими гляделками. Правда, Калина чего-то бледный третий день, Мышь его диагностом всего истыкал и вакцинами исколол, но все равно ест, как заставляет себя. Вернемся на базу, заставлю в коробочке пару дней отлежаться и к батальонному медику сходить.

Мы ведь куда ехали — на прогулку, уток пострелять. Все такие мощные, куча техники, оружия — море. Каждый из нас — ходячий арсенал, один только наш взвод в минуту столько огня выдает, сколько раньше не каждому батальону доступно. И это не считая башенных орудий, взводов оружия, приданных огневиков, артдивизионов, авиации, флотской и орбитальной поддержки. Вот и оказались на прогулке. Каждый день гуляем по джунглям туда-сюда, прочесываем их частым гребнем, песчинками теряясь в их колоссальных объемах, мы уже и забыли, что морпехи — ударная сила, ярость и свирепость, опустили нас до уровня простой пехоты, и мы с нашей оперативной базой «Зеленые холмы» — просто перевалочный пункт, средство для обеспечения транспортных колонн.

А в атаку тут ходить негде. Противник наш — он везде. Он есть и его нет одновременно. Так, как вначале, нам не везло больше никогда. Мы постоянно ощущаем его присутствие — в сотнях изощренных ловушек, в следах ночевок, в редких бесшумных выстрелах невидимых снайперов, в сигналах датчиков слежения. Если повезет, и партизан попадает в полосу, густо засеянную датчиками — песенка его спета. Пушкари хлеб жуют не зря — полминуты не пройдет — накроют квадрат. Все джунгли в ближних окрестностях «Холмов» и вдоль просеки-магистрали испещрены горелыми проплешинами — следами их ударов. Иногда приходится давать большой крюк, чтобы обойти сплошную мешанину из расщепленных обгорелых стволов. Чаще всего враг делает точный выстрел и замирает, обмазанный с ног до головы липкой каучуковой или глинистой дрянью, делающей его невидимым для датчиков «мошек». Часто ниоткуда, из-за сплошного ковра зелени начинают лететь мины. Противник невидим, все тихо, «мошки» и датчики молчат и вдруг — мерзкий, леденящий душу свист небольшого оперенного куска железа, и еще, и еще, и лопается повсюду вокруг тебя оглушительно звонко, и сыплются отовсюду подрубленные осколками ветви и сами осколки смачно впиваются в стволы и выбрасывают грязевые всплески из болотистых низин. Минута — и снова тихо.

— Глаз-пять, я Змея-правый, — лежа в грязи, запрашиваю данные с беспилотника, и тот сканирует несколько квадратов леса вокруг нас и не находит ничего, отдаленно напоминающего человека, а по теплу дульных вспышек дежурное звено «москито» сбрасывает пару кассетных боеголовок, но на месте удара не находим потом никаких тел — только перекрученные стволы дешевых одноразовых автоматических минометов — их просто тащат на спине, собирают на месте, ставят парами, наводят на определенный квадрат и маскируют зеленью, а когда нерадивый морпех заденет паутинку, железки просыпаются, делают по пять-шесть выстрелов и стоят себе в ожидании, пока на них сверху свалятся дорогущие умные бомбы, способные находить дорогу к земле в гуще многоярусных крон. Иногда я думаю, что такие вот игрушки, размолотившие кучу транспорта и покалечившие пару десятков наших, какие-нибудь деревенские кузнецы клепают — так они примитивны.

Взводный теперь тоже на меня оглядывается. И без того сержантов не хватает, так что собачиться сейчас не ко времени. Помня разговор с ротным, стараюсь нашего Лося из себя не выводить. Да и он тоже поостыл. То ли сам до чего допер, то ли Сото ему растолковал — не знаю. Только мой голос для него теперь — не последний. Особенно после того, как я засаду обнаружил. Хотя насчет засады, может я и погорячился, скорее, просто разведку черных или корректировщика спугнули. Помню только, что два куста, что вместе растут, не понравились мне. Вроде зеленые, свежие, густая поросль травы вокруг не тронута. А вот нет — что-то не то с ними. Дозор наш уже вперед ушел, не видит ничего. «Стой, — сигнал подаю. — Дай-ка вон туда», — Крамеру, он за мной шел. Крам и отвесил — только щепки полетели. А оттуда — как даст в ответ очередь неприцельная — поверх голов. И треск веток от удирающих партизан.

Нас просить не надо. Мы для таких вещей обучены. Не дожидаясь пока «мошки» картинку дадут, ответили из всех стволов — выкосили пулями и гранатами метров на тридцать все, до пеньков. Одного под теми кустами нашли. Весь в черно-красной глине, корка толстая, радио при нем и пистолет. Крам ему всю спину разворотил. Второго чуть дальше, метрах в десяти. От него вообще мало чего осталось, на куски разбросало. Только легкий пистолет-пулемет с обгоревшей рукоятью.

Злость, постоянная злость от того, что не в кого выстрелить в ответ, эту злость выплеснуть некуда, она копится внутри, превращаясь в самостоятельное живое существо, ежедневные изматывающие переходы с ночевками в джунглях, усталость — как каменная плита, никакие мускульные усилители и стимуляторы ей не помеха, жгучее желание вдохнуть полной грудью свежего ветра, которого тут в помине нет, только гнилые испарения от вечно чавкающей под ногами подстилки да облака летучих гадов вокруг головы. Монотонный ритм марша, шаг за шагом, без мыслей, без раздумий, на одном инстинкте, глаза, как радары, шарят по сторонам, замечая малейшие детали, так, что рябить начинает в башке и ночью рубишь и рубишь живые заросли ножом, а они упрямо обвивают твое тело и переваривают его заживо, пока тебя не пихнут в бок, чтобы криком не демаскировал позицию. Каждый вечер одно и то же — остановка, подготовка и маскировка позиций, рытье и обеззараживание неглубокого гальюна, оборудование постов наблюдения, грязь сыплется в мешки, мешки, набитые мусором — нормального песка или глины тут не найти, создают иллюзию брустверов, способных остановить пулю, химия выжигает подстилку, пончо под бок — постель, пончо на куст — крыша, торопливый ужин сухим пайком, кусок не идет в горло, глаза закрываются от усталости, а спать нельзя, ты сержант — изволь проверить, все ли броню обслужили, спиртом обтерлись и ноги посыпали, да про себя не забудь — ты ведь из железа, а потом на совещание к взводному, и уточнение маршрута на завтра, и определение приоритетов, доклад о состоянии личного состава и разбор ошибок, а ночью, когда только заснул, такблок, сволочь, будит тебя, и приходит время посты проверять, и переключаешься на такблоки своих часовых и убеждаешься, что не спят они, для страховки щелкаешь каналами «мошек», убеждаясь, что и там все спокойно, а потом, чертыхаясь, выползаешь на четвереньках из-под мокрого от росы пончо и топаешь обозначать присутствие, а потом снова валишься под куст, и сон твой — черный колодец из древесного частокола, из-за которого света не видно. Сон этот даже гул самолетов на бреющем, от которого птицы замирают, не тревожит — привыкли к нему. Самолеты каждую ночь идут и идут в глубину Тринидада, валят вниз тонны дряни, бьют по площадям — профилактические удары, бьют по деревушкам, в окрестностях которых намедни были стычки — тактика выжженной земли, бьют по данным спутников и воздушной разведки — сносят заводы по производству оружия, разносят остатки наших старых оружейных складов, бьют по районам сосредоточения партизан вокруг осажденных баз и опорных пунктов. Поговаривают, что летуны не брезгуют и жилыми кварталами, если встречают зенитный огонь. Нам это до лампочки, подумаешь — десятком черных меньше, у каждого своя песня, мы едва успеваем реагировать на нападения колонн в нашей зоне ответственности и всех забот нам — это сможем мы сегодня поспать, или герильос опять примутся за свою любимую игру — обстреливать нас из зарослей.

Ночь — время, когда мы держим оборону. Мы наглухо запираемся на своих базах, обставившись полосами минных полей, рядами проволочных заграждений и датчиков слежения, минометчики делают ночь светлее, чем день, беспилотники, увешанные гроздьями малых бомб, бесшумно кружат над нами и целая куча дежурных подразделений готова по малейшему сигналу избавить склады от прорвы боеприпасов. Мы торчим среди мешков с лесным дерьмом посреди орущих черных джунглей, притихшие, придавленные величием всепоглощающей темноты, с пальцами на спусковых крючках, разбросав вокруг себя активированные гранаты и развесив мины на деревьях, любопытные древесные ящеры хотят с нами познакомиться и обиженно шипят, получив штыком по бронированной морде. Ночь — время, когда мы сдаем свои позиции и сидим в ожидании, тихо, как мыши. Ночью партизаны выходят на тропу войны. Это их пора, они ставят новые ловушки, лезут на деревья и оборудуют там снайперские посты. Караванами безыдейных носильщиков в сопровождении партийных товарищей они волокут трубы минометов и ящики с боеприпасами. Копают схроны. Подкрадываются на расстояние выстрела к нашим заграждениям, оставаясь невидимыми в черных зарослях. Они молча умирают, укушенные змеей-листвянкой, товарищи вешают на плечи их груз, гигантские муравьи к утру растаскивают их мясо, бесшумные «пираньи» — малые беспилотные противопехотные самолеты, выискивают их среди просветов в листве и на опушках, и они кричат, сжигаемые заживо плазменными вихрями, превращаясь в огромные яркие цветы, и все равно ночь — их время, ночью они вновь и вновь заявляют права на свою землю, забыв про незасеянные поля и чеки, про голодных детей, про саму жизнь, впереди у них — вечность, эта вечность светла и другого пути нет, те, что пошли другим путем — их ставят на путь перевоспитания, они как раз в этих вот носильщиках, что вечно натыкаются на имперские мины и служат добычей лесному зверью. И мы ничего не можем противопоставить их тупой убежденности, их беспросветному упрямству, их демократическому будущему и партийной критике. Мы только и можем — убить их, и мы делаем это так часто, как получается, но они сделаны из окружающей красной грязи, они — сама грязь, их много, черными ручьями они заливают нас, мы — красиво вытесанный монолит, тонущий в грязном море, и это море постепенно точит наши грани. Они заставляют нас обрушивать в пустоту удары, сотрясающие горы, мы бомбим и засеиваем минами их тропы, но этого мало, и мы сеем железо в их поля. И утром, наскоро позавтракав и вытряхнув дерьмо из мешков, мы выстроимся в колонну по одному и двинемся дальше — снова отвоевывать то, что добровольно отдали ночью.

Этот патруль мы прошли без потерь и происшествий. Несколько обнаруженных и деактивированных мин да сожженный схрон с продовольствием — не в счет. Мы выполнили нашу задачу — мы живы, а значит — мы победили. База «Зеленые холмы» приветливо шуршит мусором оберток от сухих пайков. Скользкими зелеными привидениями мы зигзагами тянемся между колючих спиралей, по отключенным минным полям, навстречу уютным нужникам, горячей еде и долгожданному комфорту своих «коробочек». База «Холмы» для нас, три дня утопавших в зеленом говне, — райский город для избранных. Мы помним о том, что мы из железа, мы идем, расправив плечи, мы — «Лоси», какая-то часть бравады еще жива в нас и мы гордо шлепаем под взглядами часовых и сержантов других рот, мы поднимаем грязные лицевые пластины и изображаем улыбки сквозь зубы, мы натужно шутим и небрежно закидываем стволы на плечи.

А ночью, ровно в час, я иду в гальюн соседней линии, вхожу под брезентовый навес, подсвечивая себе красным фонариком с узконаправленным лучом. Я иду, не вызывая подозрений, и комизм моего похода заключается в том, что я ожидаю встретить в темноте под брезентовым навесом ее — Шармилу, если, конечно, она в этот момент не в карауле или не в патруле — ее таки сунули в роту «Кило» вместо раненого взводного. И нетерпеливой походкой, — влюбленная школьница, — она входит в гальюн с другой стороны, мы поднимаем забрала и стоим, держась за руки, и молчим. Наше молчание красноречивее любых признаний. Мы чувствуем друг друга так, что слова не нужны.

— Как ты, милый?

— Нормально. Ходили в патруль. А ты?

— Все в порядке. Эту неделю мы на периметре.

— Слава богу. Когда ты за периметром, у меня душа не на месте.

— Не волнуйся, милый, я свое дело знаю.

— Партизаны тоже.

— Ты не болен? Ты похудел…

— Нет, просто не выспался. Как твоя попка — не огрубела?

— Пошляк, — меня обдает волной тепла, — не дождешься…

— У вас много потерь?

— В моем взводе двое за неделю выбыло.

— Береги себя. Будь осторожна, как над пропастью, слышишь?

— Конечно, милый. Не волнуйся так. Я пока еще офицер.

— В драку не лезь, — настаиваю я.

— Хорошо, милый.

— Мне пора, солнышко.

— Иди… — и мы все равно стоим, глядя в глаза друг другу.

— Ты первая…

— Нет, ты…

Шаги. Ближе. Нашу явку вот-вот раскроют. Она быстро прижимается ко мне, так тесно, насколько позволяет броня. Легко касается носом моего носа.

— Я люблю тебя, — скорее угадывается по шевелению ее губ, чем слышится.

Она отстраняется и выходит в звездный прямоугольник. «Черт тебя подери с твоей верностью Корпусу, лейтенант», — думаю я, возвращаясь к себе.

А утром над нами разворачивается грандиозный спектакль. Десятки «мулов» — коптеров мобильной пехоты, кружат над нами, вздымая вихри песка и пыли. Чуть выше над ними «косилки» — бронированные угловатые монстры огневой поддержки, крутят обратную карусель.

Смена. Мы радуемся, как дети. Словно после опостылевшей гарнизонной жизни за колючей проволокой и мешками с песком нас ждут райские кущи. Но нам по барабану. Мы на все готовы, лишь бы сменить обстановку, лишь бы вырваться из моря зеленого первозданного дерьма. Мы лихорадочно чистим перышки и драим оружие. Через десять минут мы предстанем перед союзниками во всей красе — усталые, измученные поносом и недосыпанием, но грозные, в сияющей броне и с горящими глазами.

«Мулы» снижаются над галечным пляжем, и мы наблюдаем спектакль высадки — черные точки сыплются с аппарелей и ошпаренными тараканами разбегаются вокруг, припадая на колено.

— Всем свободным от службы, построение на своих линиях, — раздается по батальонному каналу.

–9–

Когда монотонный тяжелый гул и тусклое освещение внутри отсека доводят меня до полного отупения, вылезаю на броню — хоть какое-то разнообразие. Стены джунглей по сторонам узкой просеки черны и непроницаемы. Небо — узкая голубая полоска высоко над нами, далекие кроны окружающих дорогу деревьев почти скрывают его, нависая над просекой. Изредка пейзаж украшают сгоревшие машины. Саперы под прикрытием пары бронемашин возятся на обочинах, заравнивая воронки при помощи огромного зеленого бульдозера, перемешивают с землей свежие побеги — джунгли постоянно наступают на нашу территорию. Впереди колонны — обязательный автоматический танк с тяжелым противоминным катком и кучей специальных приспособлений для обнаружения и подрыва фугасов. Из-за него скорость наша не превышает тридцати километров, мы часто останавливаемся, когда конвой обнаруживает что-то подозрительное и утюжит красную почву, и движение нашей бесконечной железной змеи напоминает скорее судорожное подергивание, чем марш к очередному опорному пункту.

— Осторожнее, садж, — говорит мне башенный по внутренней связи, когда я до пояса высовываюсь через верхний люк, потом сажусь, свесив ноги вниз, и вытягиваю наверх свою винтовку. — Постреливают, сволочи. Первый взвод сегодня дважды доставали.

— Учи ученого, — ворчу я, вглядываясь в заросли. Постоянное напряжение в ожидание неминуемого сюрприза — пули, мины-ловушки или какой-нибудь экзотической заразы, изматывает до полного равнодушия и притупляет чувство самосохранения настолько, что когда надо выбрать — сидеть в невыносимой тесноте и безопасности железных стен или с риском для жизни глотнуть свежего воздуха — выбираешь последнее. Хотя свежим этот воздух, пропитанный паром выхлопов пополам с густой едкой пылью, от которой на зубах скрипит, несмотря на все фильтры, назвать можно только в сравнении со спертой душной атмосферой под броней.

Четвертые сутки мы ползем и ползем в глубину Тринидада. Просеки в диких джунглях сменяются полями, иногда рисовые чеки с зеленой водой тускло блестят на солнце, ползут мимо нищие деревушки — мы обходим их стороной, потом снова джунгли, потом опять поля со скудной растительностью — почва Тринидада плохо родит без специальных сложных удобрений, а где их взять нищим крестьянам? Потом мы вползаем за колючку очередного опорного пункта, выстраиваемся рядами, включаем радужные пузыри силовых полей и обустраиваемся на ночь. Наш контроль над территорией простирается на пару километров вокруг колючих спиралей. Ну, от силы еще на пару, если учесть воздушных наблюдателей. Для тех, кто сдуру или по службе отлучится дальше, начинается волшебная страна, где не действуют законы бытия и где люди бесследно исчезают среди бела дня.

Сидим вдоль борта «Томми», силовое поле вокруг — волшебный щит от окружающей дряни, мы впервые за много часов можем снять шлемы и подышать нормальным воздухом. Ем, не чувствуя аппетита, совершенно механически. Наши рационы, если вдуматься, сделаны из одного и того же, лишь химические добавки придают им подобие разнообразного вкуса, но капризное тело трудно обмануть, усталые вкусовые рецепторы все неохотнее поддаются на нехитрый обман и вот уже мы перекатываем во рту не тунца или курицу, а самое настоящее дерьмо по вкусу и запаху, разве что происхождение этого дерьма искусственное, оно выращено в гидропонных чанах из генетически модифицированных дрожжей в вонючем сложносбалансированном бульоне. То, что наша еда содержит «все необходимое для нормальной жизнедеятельности в экстремальных условиях», не делает ее более вкусной.

— Жрем дерьмо, перевариваем дерьмо, высираем дерьмо, мать его, — ворчит Паркер. — Я только не пойму никак — не проще сразу вываливать его в гальюн, минуя желудок?

— Не трави душу, — говорит, облизывая ложку, Нгава. — Лучше такое, чем пустой желудок. Ты, видать, не голодал никогда.

— Лучше голодать, чем такое жрать, собака ты помоечная, — огрызается Паркер.

— Посмотрел бы я на тебя, недели на воде да траве, — не сдается Нгава. Его глаза, ярко-белые на черном лице, сверкают в полутьме.

— Заткнулись, оба! — приказываю я, враз гася начинающуюся перепалку.

— Смотри туда!

Нгава тычет рукой в темноту, потом берет свой недоеденный брикет и, широко размахнувшись, зашвыривает его как можно дальше. Пузырь силового поля на мгновенье вспыхивает яркими точками в месте, где пролетает липкий комок. Он падает где-то за заграждением, среди минных полей, и тут же в темноте слышится шум яростной схватки. Возня и сдавленные крики привлекают внимание наблюдателей. Осветительная люстра распускается в высоте, заливая неживым белым светом изрытый траншеями холм над нами. В этом свете мы заворожено смотрим, как расползаются от проволоки — подальше в спасительную темноту, бесплотные маленькие тени — дети из недалекой деревушки. Пулеметчик с вершины холма бьет по ним короткими очередями, то ли выполняя инструкции, а скорее, от скуки. На войне туго с досугом. Одна из теней корчится, прошитая тяжелыми пулями. Тоскливый вой смертельно раненого зверька хватает за душу.

— Они что, за жратвой по минному полю приползли? — спрашивает удивленно Калина.

— Нет, на тебя, придурка, полюбоваться, — отвечает Нгава. — Они тут все жрут — крошки с обертки слизывают, банки выпаривают, вот такой объедок, как у тебя — ужин для целой семьи. То, что тебя учили жрать на курсах выживания, для них нормальная еда. Личинки, змеи, лягушки, молодая кора, грибы местные. Это, если повезет.

— Ни хрена себе… — потрясенно выдыхает кто-то.

— Интересно, почему часовые их к колючке подпускают? — задумчиво вопрошает Трак.

— Для прикола, непонятно, что ли? — отвечает Нгава.

Такие маленькие сценки помогают нам четче понимать то, что мы тут делаем. Стирают последние сомнения. Наши лишения на фоне повседневной обыденной жизни местных жителей — просто легкие бытовые неудобства, мелкие трудности. Мы для местных — грозные посланцы великой страны, где хлеб растет на деревьях, они боятся нас почти так же, как лесных братьев, а ненавидят еще больше — в сознании, задавленном постоянным голодом и ежесекундной борьбой за выживание, нет места для многих богов, туда едва вмещается вера отцов, и острое чувство несправедливости — «им все, а нам — ничего?», оно не позволяет им смириться с неизбежным. И они жрут наши огрызки, вымаливают крошки, а по ночам охотно помогают лесным братьям проходить через минные поля, на которые у них чутье звериное, за горсть гнилых сухарей волокут на себе их груз или копают ямы-ловушки на маршрутах патрулей. И мы тут — вовсе не для мифической «конституционной законности», они и слов-то таких не знают, да и мы тоже, мы тут для того, чтобы, не повредив промышленную инфраструктуру, уменьшить чернявое поголовье до разумного минимума, необходимого для ее нормального функционирования. Трудно расставаться с иллюзиями, и голова от таких мыслей болит нещадно и в сон клонит, но они все равно прорываются, когда видишь, как гравитационная бомба по наводке со спутника превращает трущобную деревушку из пальмовых листьев и упаковочного пластика в воронку с озером мутной лесной воды.

–10–

Басовитый рев тревожного баззера гонит нас под дождь. Низкий вибрирующий звук осязаемо плотен, он растекается с холма, напрочь глушит ночной концерт окружающих джунглей и даже лязг вынимаемого из захватов оружия еле слышен. Толком не проснувшись, разбегаемся по чужим окопам. С ходу прыгаю в черную дыру, ноги проваливаются в жидкую грязь по щиколотку, в попытке сохранить равновесие хватаюсь за мокрую глину бруствера, бруствер не дается, скользит, и я самым постыдным образом валюсь на бок, собирая спиной всю осклизлую мерзость, что струится по стенке окопа, и быть бы мне рылом в грязи, но чья-то рука подхватывает меня за плечевой ремень, и я обретаю устойчивость.

— Не утони, братан! — кричит зеленая мокрая темнота, и я узнаю в ней с головой закутанного в пончо местного часового — база морской пехоты «Маракажу», первый батальон пятого полка, устроившегося ногами на каком-то деревянном обрубке. Ствол его винтовки прикрыт полой, черный приклад торчит под углом в небо, влажно блестит в редких звездных отсветах.

«Лоси» с матами падают в грязь слева и справа от нас, всюду, куда достает взгляд прицельной панорамы — неуклюжие мокрые туши исчезают с поверхности в прокисших от дождя ямах. На позициях взводов тяжелого оружия позади нас, среди задранных к небу стволов — деловитая суета. Пушкари подкатывают на гравитележках боекомплект. Темнота стоит почти абсолютная — небо скрыто плотными тучами, звезды заглядывают в редкие прорехи, моросит противный дождь, настолько мелкий, что кажется скорее крупным туманом. База не торопится давать верхний свет: свет сейчас — ориентир для вражеских корректировщиков. Минута тишины после оглушительного рева. Звуки возвращаются постепенно.

— Ну, бля, сейчас начнется! — с досадой говорит часовой и приседает на корточки, полы пончо падают в жижу под ним, он не обращает на это внимания — подумаешь, килограммом грязи больше.

Темнота вокруг внешнего ограждения периметра непроницаема. Штрихи колючки на фоне пустой «мертвой полосы» — вырубленных на полкилометра джунглей. Черная стена деревьев вокруг. Вода всюду, перенасыщенная влагой глинистая почва отказывается принимать ее в себя, лужи угрожающе растут, ручейки стекают по стенке окопа, подсумки мокры, ремни разгрузки — холодные змеи, винтовка — живое существо, норовящее выскользнуть из рук, всюду — волны мокрой взвеси.

Четыре ноль пять, собачья вахта. Такблок просыпается, весь в красной сыпи целей, беспилотники, а потом и датчики наблюдения фиксируют приближение противника. Я бы присвистнул, да за закрытым наглухо шлемом все равно не услышит никто — целая армия надвигается на нас из ночной темноты, зеленые сгустки — наши позиции, — окружены со всех сторон красным. «Артиллерийская атака» — сообщает тактический блок, и словно сигнал дал, я не успеваю головы пригнуть — «Бамм» — тяжелый снаряд в клочья рвет участок заграждений поблизости. Миллиметров сто пятьдесят, не меньше. Земля бьет меня в ноги, я подлетаю в своем окопе и неуклюже шлепаюсь назад, в грязь, едва не выпустиввинтовку. Двоится в глазах, шум прибоя накатывает мягкими волнами. Автодоктор колет под лопатку, приводя меня в кондицию. Переливающееся свечение, перемежаемое искрами, раскрашивает вершину высотки, я с интересом смотрю на потрясающе красивое действо — белые росчерки гребенкой разлиновывают небо, медленно тают — я никогда не видел, как работает в темноте лазерная батарея. Чужие гаубицы бьют из далекой дали, где-то над нами их снаряды вспыхивают, разлетаются на куски, иногда взрываются, наткнувшись на луч-перехватчик, разнокалиберные куски металла отскакивают от искрящихся силовых щитов над нашими «Томми», мы вжимаемся спинами в стенки окопов, прячем головы в ниши для боеприпасов, мелкие зазубренные кусочки впиваются в землю вокруг нас, шипят в грязи, нам совсем не страшно после порций дури, только удивление от того, что мы под огнем самой настоящей артиллерии. Когда очередной подарок звонко блямкает по моей спине, я до дури хочу иметь такой же силовой щит, как у «Томми», и мне пофиг, сколько там генератор весит — я его за собой катать готов, лишь бы от меня так же железо отскакивало. Я злюсь на тупоголовых инженеров, которые уже лет двадцать обещают, что силовой щит будет доступен каждому солдату, злюсь заодно и на тех уродов-пиарщиков, которые треплют об этом на всех углах, превознося растущую мощь имперской армии. Отвыкли мы от настоящих боев, расслабились от череды блошиных укусов в гуще джунглей. База «Маракажу» возвращает нас в реальную жизнь, война, такая, какая она есть, с артподготовками, с самыми настоящими отчаянными атаками, с кровавыми рукопашными, как в стародавние времена, с тысячами изощренных смертей, наваливается на нас. Редкие гостинцы все же достигают земли, нам достаточно и этого, слишком много нас сгрудилось на пятачке, где-то позади нас мечется пятно огня, дурными голосами воют раненые, и — «Санитара, санитара!» — кричат те, кому повезло. Такблок рисует оранжевые метки.

— Это же настоящая война, мать вашу! — кричит Паркер, и я удивляюсь не меньше его — такой неподдельный восторг в его голосе.

— А ты чего, салюта ждал? — отвечает ему Трак.

Я не прерываю их — пускай треплются, бравада в такие минуты лучше паники, отвлекает страх, я думаю о том, как нам повезло, что мы под защитой стационарных установок базы с ее системой энергоподачи. Если такой обстрел застал бы нас в поле — туго бы нам пришлось — силовые щиты «Томми» не рассчитаны на крупнокалиберные подарки, равно как и их активная броня.

Удары сотрясают и сотрясают воздух, откуда-то начинают бить минометы, лазерные батареи игнорируют их — слишком мелкие цели, мины вздымают вверх мокрые шматки дерна, рвутся на полосах заграждений, нас заволакивает серым дымом кустарной взрывчатки, где-то на «мертвой полосе» с ужасающим треском детонируют противопехотные мины, грязь недовольно шевелится под ногами, мы породнились с нею, веселые головастики резвятся в жиже около моих глаз, и вдруг — тишина. Басовитые струны гудят в вышине — воздушная поддержка. Поднимаюсь на ноги под непрекращающийся мат чужого часового. «…боготраханные осклизлые пидоры, ствол вам в жопу, отрыжки ослиные, гандоны, злобовонючие козлоногие мудаки, аборты лягушачие, ваши мамаши — шлюхи ишачьи, козлы дерьмоголовые…» — у парня наступает откат, он яростно орет в темноту. Вонючая жижа стекает по мне, я проверяю винтовку, быстро сбрасываю перчатку и освобождаю ствол от грязи, взгляд на такблок — повезло, мои все целы, делаю доклад взводному. Мутное зарево далеко за лесом — «москито» падают из-за облаков, вгоняют в гроб вражеские батареи.

— Сейчас полезут, — кричит мне часовой, хотя вокруг тихо и я прекрасно слышу, он явно контужен, трясет головой, словно вода попала в уши, он отряхивает винтовку и раскладывает перед собой шары гранат.

— Что, не впервой уже? — кричу в ответ.

— Раза три в неделю щупают, суки. Ночью, как по расписанию.

Такблоки высвечивают схему отражения атаки. Мне все еще не верится, что партизаны решатся. Атака на базу морской пехоты в обороне, даже на такую маленькую, — гиблое дело, младенцу ясно. Сзади и сверху нас ухает миномет. Шелест раздвигаемого воздуха в высоте. Еще выстрел. Далеко — далеко, едва слышный сквозь шум дождя, слышится глухой удар. Минометчики базы словно пробуют врага на вкус. Еще десять секунд, и батареи переходят на беглый автоматический огонь. Мины распускают оперение над нашими головами, шуршание переходит в нарастающий тягучий вой, многоголосый хор прижимает головы к земле. Вслед за минометами открывают огонь гаубицы, их дульные вспышки раз за разом проступают из мокрой темноты. Их басовитое рявканье ни с чем не спутаешь. Стена огня встает за деревьями, черные стволы просвечивают прозрачными трафаретами. Дрожит земля. Огонь все нарастает, чем ближе красные точки, тем плотнее огненный вал на их пути. Подключаются дежурные беспилотники, они сваливаются из-за низких туч, красивые издалека цветы напалмовых вспышек распускаются на опушке, лес на мгновение исчезает за клубами черного дыма, а когда дым поднимается вверх — леса нет, вековые исполины пылают в ночи черными спичками, а беспилотники заходят снова и цепочка плазменных разрывов рождает в ночи множество солнц. Наши взводы оружия тоже получают вводные, ракеты с шуршанием срываются с направляющих, автоматические минометы хлопают без перерыва, мы в огненном кольце, мокрые джунгли пылают вокруг, тонны смертельного железа над нами стригут воздух, и я начинаю чувствовать себя лишним в этом железном царстве. Ничто не способно выжить перед этим. Мы просто пережидаем в окопах, когда пушкари отстреляют свои упражнения.

— Цели на одиннадцать часов! — орет сквозь грохот сумасшедший часовой и его подствольник часто плюется дымными струями.

Я не верю своим глазам. Секунду назад перед нами не было ничего, кроме развороченной снарядами полосы заграждений, и вдруг «мошки» высвечивают красную россыпь. Да что там «мошки» — прицельная панорама уже вовсю классифицирует цели — заляпаные грязью черные полуголые фигуры выпрыгивают из-под земли и молча устремляются в атаку, оскальзываясь в темноте на развороченной глине. Они совсем рядом — метров сорок, если такблок не врет, сволочь.

— Точка пять-восемь, прорыв периметра! — кричу я по ротному каналу и открываю огонь. Я собран и сосредоточен, страх и мандраж где-то там, на заднем плане, руки сами делают то, к чему привыкли, я выпускаю гранаты из подствольника одной длинной очередью, осколочные разрывы раскидывают мягкие тела, но их все больше и больше, они проступают из дыма, подствольник бессильно щелкает механизмом подачи — магазин пуст, противно пищит сигнальный зуммер, огонь по готовности уже ни к чему, я в упор хлещу в набегающие фигуры длинными очередями. Проклятые мокрые магазины выскальзывают из пальцев, Калина на правом фланге поливает с плеча, вспышки выхватывают из темноты его голову, бликами отражаются от черного стекла, что-то с размаху бьет меня в плечо, меня разворачивает вокруг оси, левая рука немеет, доктор ширяет меня безбожно, мои глаза сейчас выскочат нахрен из орбит, я вижу, как часовой, открыв забрало, что-то орет беззвучно, швыряя одну за одной гранаты перед собой. Я еще успеваю передать: «Парк, фугасными, два щелчка за мной! Беглый! Крамер! Отсекающий на меня!».

Гранаты летят из темноты, дымные взрывы закидывают нас грязью, кувалдой бьют по головам, черные фигуры швыряют в нас плазменные гранаты с недопустимо близкого расстояния, их поджаривает в собственных разрывах, волны жара превращают края окопов в растрескавшиеся глиняные горшки, сплошные вспышки затемняют забрало, я слеп, я стреляю перед собой наугад. И все это занимает какие-то секунды, просто время стало резиновым, растянулось в часы, я даже не осознаю, что смачные шлепки вокруг меня — пули, и вот уже вопящие от страха и ярости черные тени перепрыгивают через мой окоп, я разряжаю остатки магазина в одну из них, тело с маху бьется о бруствер, развороченные внутренности валятся мне под ноги, смешиваясь с грязью на радость червям и головастикам, еще один поднимает ствол, я бью его прикладом под колени, он рушится на меня, всей мощью усилителей я стискиваю щуплое тело, податливо хрустят кости, я отпускаю его, отпихиваю коленом, тянусь за лопаткой, вижу, как набегает на меня безликий призрак в мокрой тигровой панаме, как поднимается мне навстречу провал чужого ствола, боковым зрением вижу, как безвольной куклой трясется от попаданий отброшенное к стене тело часового, я замахиваюсь, я бросаюсь навстречу, предательская грязь сковывает мои движения, я шевелюсь, как обмазанный клеем и тяжелый удар швыряет меня навзничь. Я жив, я хочу дышать, мои легкие сейчас взорвутся, а мой рот словно смолой заклеен и солоно на языке. Словно в замедленной съемке, я вижу, как отлетает в сторону гильза и идет назад поршень помпового ружья, и вспышка слепит меня, хотя этого не может быть, шлем должен включить затемнение, потом огромная кувалда бьет меня в грудь, летят чешуйки внешнего покрытия, я с чавканьем погружаюсь спиной глубоко в грязь и думаю — «теперь точно все», и безмятежность снисходит на меня и странное равнодушие, граничащее с созерцательностью, отключает во мне все желания. Но глаза все еще смотрят через панораму шлема, под писк тактического блока, сообщающего мне о повреждениях, уколов я уже не чувствую, я просто обложен ватой и внутри у меня жидкий огонь, тяжелая плита давит мне на грудь, я вижу, как летят куски из моего мучителя, бывшее тело буквально разваливается на глазах и набором запчастей осыпается на меня, фонтаны мокрой глины пробегают по брустверу — молодец, Крамер! — потом что-то гулко бухает сверху, брызги грязи и мокрой дряни непонятного происхождения падают на стекло, затрудняя мне обзор, и проклятый чип посылает свои долбанные сигналы в мозг, от которых меня колотит, как электричеством. Воздух медленно просачивается в меня. Я делаю вдох и зажмуриваюсь от боли.

— Взвод, примкнуть штыки! — пробивается сдавленный крик нашего Лося. В эфире — жуткая какофония, на взводном канале — сплошной непрекращающийся мат, буханье надо мной продолжается, люстры распускаются в высоте, становится светло, как днем, я вижу дымные полосы в ослепительной дыре над собой, и догадываюсь — коробочки бьют из миниганов, сверхскоростные пули поджигают воздух, такблок показывает красные пятна аж в трех местах с разных сторон периметра — ни хрена себе!

— Взвод, вперед! — и помимо своей воли я делаю невероятное усилие, что-то тянет меня прочь из окопа, я слышу хруст в коленном сочленении, и с чавканьем вырываюсь из грязевого плена, поворачиваюсь на бок, опираюсь спиной о скользкую стенку и встаю на подгибающихся ногах.

Калина отбрасывает от себя мертвое изломанное тело, поднимает винтовку, слепо шарит на поясе, достает штык-нож. Прилаживает. Выползает на бруствер. Мертвецы шевелятся в неровном свете, тянут ко мне скрюченные руки. Калина подает мне приклад и тянет меня наверх — самому мне не подняться, факт. Оставляю попытку найти свой ствол в грязной мешанине тел. Достаю кольт и медленно шлепаю, качаясь, как пьяный, вслед за Калиной.

Наши уже далеко впереди, в своей яростной, и в общем-то бесполезной контратаке они уже покрошили в фарш тех, кто еще остался у глубокой дыры в земле с неровными краями, мы подходим к шапочному разбору, когда они, развлекаясь, а может, просто в горячке, одну за одной швыряют вниз плазменные гранаты. С высотки над нами еще полыхает вовсю, треск стоит — дыхания не слышно, минометы из-за спины бухают куда-то в темноту, но уже ясно — мы отбились.

Силы оставляют меня, я сажусь на задницу, прямо в грязь пополам с кровавым дерьмом, я дышу и надышаться не могу, но мочи нет подняться, и в голове шумит яростный прибой. Бауэр тоже тут, энергично машет рукой, отдает распоряжения. Кругом разбросаны изувеченные тела «туков» — партизан, «Лоси» бродят среди них, грязные, зачумленные, ошалевшие от дури, пинают их, тычут штыками. То и дело звучат одиночные выстрелы — добиваем раненых. Земля качается — орбитальные бомберы растирают в пыль дальние подступы к базе. Через пару часов на десять километров вокруг не останется ничего живого. На десять километров вокруг чудовищные силы перетирают землю в раскаленную пыль на пару метров вглубь. Адский ветер закручивает в воронки и сушит в пар мокрую взвесь, бомберы выжигают кислород, сейчас начнется форменный ураган, мусор, стрелянные гильзы, комки грязи — все катится и летит прочь, цепляясь за обрывки колючки. К заграждениям трусцой тянутся разведчики и дежурные смены с постов передового наблюдения, покидая погибающие джунгли, они слоняются вперед, пересиливая ветер.

— Санитара сюда, Француза зацепило! — кричит Калина, и Мышь спешит ко мне, расстегивая на ходу свою заляпанную грязью сумку.

Мне стыдно до чертиков, я должен сейчас командовать, но в голове тараканы, мысли расползаются, тупая игла сидит в груди, и я проявляю слабость — перехожу на батальонный канал и бормочу непослушными губами:

— Француз, Лось-три — Мурене-четыре, срочно, вне очереди…

Я отталкиваю Мыша, который пытается стащить с меня шлем и расстегнуть покореженную броню, я повторяю вызов, грязь передо мной ходит волнами, и взвод Шармилы долго не отзываются, у меня внутри уже не игла — лом раскаленный, как вдруг — скомканная скороговорка в ответ:

— Мурена — Французу. Не забивай канал. Живая она, живая, не трясись. Отбой…

Мышь, наконец, стаскивает с меня шлем. Протирает чем-то остро пахнущим мои губы, лоб, тампон становится красным.

— Рот прополощи, садж, — просит он, и я отхлебываю какой-то кислой дряни, послушно катаю ее языком и выплевываю черные сгустки.

Мышь расстегивает броню. Тычет в грудь шипящим холодным пневмошприцем. Прикладывает к шее жало диагноста.

— Это противошоковое. И кровь от дури почистить, — поясняет он.

— Ты вот что, Мышь, ты меня не вздумай на эвак пристроить, — язык начинает неметь, плохо слушается.

— Как скажешь, садж. Вообще-то ничего серьезного, — он смотрит на экранчик диагноста, — Небольшая интоксикация, ушиб плечевого сустава, легкая контузия. Легкие немного поприжало, я укрепляющего дам, но пару дней в коробочке полежать придется.

Я киваю. Меньше всего сейчас я хочу, чтобы меня сгрузили в каком-нибудь флотском госпитале. Найти потом Шармилу — гиблое дело. Нет уж. Дождусь, пока ее зацепит. И удивляюсь пришедшей в голову мысли — я только что пожелал своей женщине получить ранение, чтобы выбраться живой из этой мясорубки.

— Трака позови, — говорю Мышу.

— Я тут, садж. Крепко зацепило?

— Мелочи, — морщусь я, говорить еще больно. — Ты вот что, Трак, ты людей по быстрому отряди, все приберите тут — батареи, стволы, жратву, патроны, раненым ничего не оставляйте, им все равно ни к чему, трупы проверьте. Гранаты собери. Снабжение отстает, местные вряд ли поделятся — сам видишь, каково тут. Ствол мой найди — там, в окопе.

— Сделаю, садж, — кивает Трак, кричит на бегу: — Третье отделение, ко мне!

В эту ночь взвод наш убавился еще на четверых. Кажется, Трака скоро переведут во второе отделение — там некому командовать.

–11–

На следующий день покидаем «Маракажу» и катим дальше. Догоняем свой полк. Выговариваю на ходу башенному за некомплект боеприпасов:

— Топтун, твою мать, ты чем отбиваться собрался, слюнями?

— Садж, больше не было, клянусь! По пять снарядов дали, и то фугаски, да картридж один к пукалке. Местные на мели, сами без снарядов, им вертушки по чуть-чуть скидывают.

— Ты, зараза, к огневикам бы сходил. Стимы разменял бы. Мне что, учить тебя?

— Садж, да у нас больше половины боекомплекта еще, стрелять — не перестрелять, — не сдается башенный.

— Да не «еще», а «уже», лопух долбаный! — распаляюсь я. — Этого нам на десять минут нормальной драки! Ты что, сгубить нас хочешь? Задница не мила? Давно пешком не ходил?

«Пешком ходить» — самое страшное наказание для прикомандированных экипажей. Тут они вроде как сами по себе, они выше «сусликов», то есть нас, они специалисты, а специалисты в Корпусе — в цене. Но когда коробочку подбивают, специалисты становятся в строй, лишаются сомнительного комфорта своих жестких кресел, спускаются на землю, превращаются в обычных стрелков, в пехоту, и когда еще доведется машину получить, а смертность среди «сусликов» — мама не горюй, можно и не дождаться.

Настроение преотвратное. На мне места живого нет, грудь — сплошной синяк, левое плечо ноет нещадно, больно глубоко дышать. Броня на мне — словно диковинная хламида в заплатках, у моей полетели демпферы на груди и от попадания картечи в упор внешнее покрытие отслоилось. Левый наплечник — тоже чужой. Ротный старшина от сердца оторвал мне ремкомплект, да наплечник, остальное пришлось снимать с убитых. От этого я себя ощущаю Франкенштейном. Все ниши внутри нашего «Томми» забиты барахлом и боеприпасами, даже в отсеках для аварийных средств напихано несколько запасных стволов — мужики постарались на славу. Чего только мы не насобирали — элементы брони, батареи, вещмешки, фляги, пайки, аптечки, лопатки, ботинки… Пришлось даже небольшой бой с местными выдержать — ребята раздели того самого часового, который был со мной в окопе. Местные посчитали, что его барахло по праву принадлежит им. В качестве компенсации отдал им несколько заряженных стимов. Подсумки мои полны, куча дополнительных магазинов распихана по карманам и по вещмешкам, гранаты не вмещаются в подсумки, часть из них пришлось привесить на внешних креплениях разгрузки. Мы все так выглядим, мы все — словно дикари, дорвавшиеся до военных побрякушек, увешаны ножами, пистолетами, гранатами, дополнительными подсумками. Некоторые прихватили трофейные стволы, вот они — торчат в потолочных креплениях, черные, примитивные, убойные. Но не смеется никто. Не до смеха. В ночном бою я высадил четыре магазина, а получил на пункте боепитания — два. Нехитрая арифметика. Через пару таких стычек от тактики огневого подавления нам придется перейти к тактике угрожающего поведения — стрелять нечем будет. Партизаны отрезают нас от баз снабжения, не считаясь с потерями, жгут конвои, редкие порции припасов, что доставляют нам эваки, чтобы не лететь порожняком — не в счет, капля в море. Сюда они тащат патроны и сухпай, обратно — под завязку загружаются ранеными. Мест в коптерах наперечет, убитых уже не вывозят, хоронят их рядом с базами, предварительно сковырнув ножом чип из шеи. Военная тайна, мать ее… Кое-что из барахла не вошло, как ни старались утрамбовать, и взводный приказал поделиться с другими отделениями. Пришлось, скрепя зубы, отдать пару винтовок, пол ящика гранат и почти целый комплект брони.

В моем отделении — первая убыль. Трака все-таки перевели во второе, теперь он временный сержант, и вот-вот звание ему подтвердят.

Просыпается батальонный канал. Незнакомый мужской голос. Какой-нибудь сержант-связист, скорее всего.

— Передаем сводку боевых действий. Обязательно к прослушиванию всеми свободными от службы. При посредничестве представителя Союза Демократических планет достигнута договоренность между полномочным представителем Императора на Шеридане и Председателем Народно-освободительной армии Шеридана о прекращении боевых действий в районе космопорта Шеридан-два. Периметр порта и впредь будет удерживаться имперскими силами, силы НОАШ покинут захваченные рубежи, и космопорт начнет принимать гуманитарные конвои с продовольствием, удобрениями и мини-заводами по производству сельхозмашин, с целью предотвращения голода на Тринидаде. Нашими войсками предпринята операция по разблокированию военной базы Форт-Орельяно. В настоящий момент два батальона мобильной пехоты из Восемнадцатого аэромобильного высадились под огнем герильос и создали плацдарм в их тылу. Воздушный мост, по которому производится снабжение базы, успешно действует при поддержке атмосферной авиации с авианосца «Гинзборо» из состава Шестого Колониального Флота. Наши войска продвинулись в северном и западном направлениях, общая протяженность дневного марша составила около ста пятидесяти километров. Созданы шесть новых укрепрайонов и передовых районов сосредоточения. В ходе боев противник несет огромные потери в живой силе. Отличились Восьмой танковый и Пятьсот восемнадцатый мотопехотный полки. Под городом Сан-Франко они окружили и в ходе недельной войсковой операции завершили уничтожение трехтысячной группировки герильос, на вооружении которой состояли, помимо ручного оружия, мобильные средства ПВО и современная артиллерия. Бойцы Третьего полка Тринадцатой дивизии Корпуса Морской пехоты сегодня штурмовали деревню Вила Хупис, в которой укрепились крупные силы незаконных военных формирований. В ходе ожесточенного боя населенный пункт был освобожден. Командование Имперской войсковой группировкой на Шеридане сообщает, что удовлетворено ходом операции по восстановлению законности и о том, что войска продвигаются по графику.

Все слушают сообщение с отсутствующим видом. Наслушались уже этой пустопорожней брехни. Это скорее не для нас, а для кучки журналюг, которые еще остались на Шеридане и которым позволено отсылать на родину бодрые новостные коммюнике. Я представляю вид «освобожденной деревни». По каким-то причинам ее решили взять штурмом. По политическим, видимо. Нельзя же, чтобы все вокруг говорили, что морская пехота попросту стирает с лица земли все встретившиеся ей населенные пункты. Скорее всего, сначала деревушку обработала авиация. Ничего особо разрушительного — несколько кассетных боеголовок с термобарическими бомбами. Потом приданные гаубицы создали «огневой вал» по мере продвижения передовых групп. Во избежание неожиданностей «москито» выжгли напалмом и плазмой окружающие леса. Потом по куче обломков проехались «Томми». Потом из них высадились победители и воткнули на развалинах флаг с орлом. Зачем вся эта показуха, я никак в толк взять не могу. Ну, сбросили бы несколько дополнительных «подарков», и дело с концом. «Освободили до основания» — так у нас шутят.

На ходу обсуждаем, что же все-таки происходит. Надо же о чем-то говорить? О бабах и о жратве — достало уже. Современные гаубицы у босоногих партизан и вполне себе наши, имперские, плазменные гранаты — я надеюсь, что сюрпризов больше не будет. Одно мне ясно — это не банды голодранцев, силы партизан неплохо организованы, они успешно применяют против нас тактику изматывания, распыляют наши силы, даже сама вчерашняя атака — отличная демонстрация тактических способностей их лидеров. Отвлекающее сосредоточение на дальних подступах, скорее всего — малозначимых сил или насильно согнанного населения, одновременное скрытое проникновение через заранее проделанные подземные ходы, очевидно, под шум минометных налетов. Артудар, маскирующий накапливание передовых сил. Их сил было недостаточно, факт, максимум, что они смогли бы — закрепиться на подходах к высоте, под губительным огнем, но мне кажется, что таким образом всем нам демонстрируется одно — мы не сдадимся. Мы будем атаковать вас, не считаясь с потерями. Наш дух крепок, а недостаток оружия искупает решимость. Я прекрасно понимаю намеки. Я это уже проходил. Моя цель теперь — выжить. И сберечь моих мужиков. Шармилу. И все остальное — по хрену, надо лишь вовремя демонстрировать решимость выполнять дурацкие приказы, да ногами шустрость изображать. А спешить под пули не надо. Это всегда успеется. До лампочки мне эти чернявые ублюдки, когда надо будет — летуны расстараются, опустят куда надо гравибомбу, наше дело — навести поточнее. Эта поганая войнушка дурно пахнет, тут нет ничего, за что стоит погибать. Весь это бедлам вполне можно было бы заменить распылением вирусов, которые тихо-мирно разложат в пыль все население с латинскими корнями в течение пары месяцев. Но кому-то очень нужно, чтобы мы проехались по всему Тринидаду на лихих конях и с гиканьем подняли всех на штыки. Знать бы еще — кому. Опять болит голова. Клонит в сон. Встряхиваюсь. О чем это я? Ах да — война… Долбаная война. Кому-то надо и этим дерьмом заниматься. Почему бы и не нам?

— Садж, а ты что думаешь? — спрашивает Паркер. Он теперь мой зам. Капрала получил.

— В каком смысле? — я, кажется, пропустил большой кусок разговора.

— Ну, откуда гаубицы у черных?

— Известно откуда. Сколько они наших складов захватили. Добра там — на целую армию.

— Садж, гаубицы — не рогатки, ими пользоваться надо уметь! — горячится Калина.

— Ну и что? — равнодушно отвечаю я. — Ты что, считал, сколько тут бывших военных живет? Или не понял вчера — не с толпой воюем? Готовились они. Долго готовились. И пушкари у них есть, и ПВО, и разведка, и пулеметы, и пехота. Даже спецназ какой-нибудь гребаный, из самых-самых, и то, наверное, имеется.

— Поляжем мы тут. Ни за хрен поляжем. Сколько потерь, а мы все где-то в говне телепаемся, и где этот вонючий Сан-Антонио? — угрюмо замечает Нгава, — Какого тут возиться — скинуть сотню железяк по площадям. Я этих гребаных животных вместе с их зеленкой уже во сне вижу.

Делаю мысленную зарубку. Нгаву при первой возможности к «психам», на коррекцию. Нам всем она уже не помешает, но кому-то в первую очередь.

— Не каркай, все в норме. От крови трава гуще, — парирует Паркер. Новая должность ему явно нравится. Что поделать, война — время крутой резьбы, на ней многие поднимутся. Если выживут.

Мышь:

— Нам их рассечь надо. Опорных баз накидать. Никуда потом не денутся. Пара месяцев еще и все, стоять будем, да постреливать через колючку.

— Мочить их надо, к херам, вот и все дела, — угрюмо замечает Крамер. — Всех подряд. Все они тут днем пахарь, ночью снайпер.

— Наша задача — выжить, ясно? — веско говорю я, стараясь вложить в свой голос всю убежденность, что у меня есть. — Нас черные измотать стараются, нам им назло держаться надо. Мы и так кладем их без счета, главное — выжить. Поэтому никакой херни с геройством и с обсуждением приказов не потерплю. Скажу «стоять» — стой. Скажу «вперед» — иди. Лично шлепну, кто без команды высунется. Всем доступно?

Дискуссия завершена. Кто-то согласен, кто-то недоволен, кто-то думает иначе. Это их трудности. Я за них отвечаю, пока я их командир. Пока. Надо за Парком в оба смотреть — что-то круто он пошел, как бы меня не подставил. Сержантский оклад на пять сотен выше.

«Коробочку» резко подбрасывает. Головы наши синхронно мотаются туда-сюда. Жужжит привод башни. «Бам-бам-бам» — нас потряхивает от выстрелов пушки. Тянет кислым дымком — изоляция поизносилась.

— Попадание в левый борт, предположительно крупнокалиберный пулемет, выбита одна ячейка! — докладывает башенный.

— Ты хрена снаряды переводишь? — вновь ярюсь я. — Взводному сообщи и «птичкам», ковбой херов! Без твоей пукалки разберутся!

— Виноват, сэр! По башне чиркнул, нервы не выдержали, — убито отзывается Топтун.

— Последнее предупреждение, Топтун. Еще раз лажанешься, пойдешь в «суслики». Вон, у Паркера дуру таскать некому, как раз работка по тебе.

Я больше не рискую высовываться на марше. Всякой глупости есть предел. Часа не проходит, чтобы по нам, вопреки воздушной разведке, из чего-нибудь не пальнули. Катим себе дальше. Наше дело — ждать. Рыжий включает по внутренней трансляции армейское радио.

— Доброе утро, Тринидад! — звонко щебечет грудастая сексапилка, пробиваясь сквозь низкий гул движка. — Военное радио «Восход» и я — Шейла Ли, приветствуем настоящих мужчин! Сегодня на восточном побережье пасмурно, ожидаются муссонные дожди. На материковой части в районе сосредоточения номер восемь сухо, солнечно, температура всего тридцать градусов по Цельсию. В районах три и пять временами проливные дожди с грозами, температура воздуха тридцать три — тридцать пять градусов в тени. По просьбе командования Триста пятой пехотной поздравляем ее бойцов с Днем Дивизии и передаем им композицию в исполнении нео-джаз-банды «О-ла — ла»…

Закрываю глаза. Заставляю себя задремать под аритмичное буханье и визг саксофона.

–12–

Деревня Порту-дас-Кайшас отличается от нищих деревушек, что встречались нам до сих пор. Мы втягиваемся в широкий мощеный проезд между добротными домами. Садики перед входом. Сады за домами. «Франческо» — я узнаю эту старую, но надежную модель, трактор с кучей навесного оборудования, прижимается к обочине, пропуская нас. Любопытные лица из-за занавесок. Дети бегут по домам. Крохотная площадь, на которой стоит настоящий универсальный магазин с одной стороны, и костел — с другой. Порту-дас-Кайшас скорее городок, чем деревня, центр сельскохозяйственного района, богатого по меркам Тринидада, тут выращивают знаменитый тростник и делают не менее знаменитый ром, тут есть даже свой мини-завод по производству удобрений и кукуруза с пшеницей хорошо родят на влажной почве. Улицы от площади расходятся лучами, тут немноголюдно — все на работе, колонна проскакивает деревню насквозь и втягивается в рабочее предместье. Мы сидим на броне, готовые десантироваться в любой момент, стволы наши торчат во все стороны, «Томми» от этого похожи на полысевших стальных ежей. Священник в обязательных по местному климату шортах выходит на крыльцо, подслеповато щурится на проезжающие машины. Мы предельно корректны — по нам не стреляют, разведка сообщает об отсутствии партизан в этом районе, наш батальонный капеллан — капитан Страйк, с крестом поверх брони, высовывается наружу, уважительно склоняет голову перед чужим храмом — у нас своя вера, универсальная, у нас верят в одно и то же и шииты, и православные, и иудеи, поэтому вид чьей-то настоящей святыни нам непривычен. Священник замечает коллегу, осеняет воздух перед собой двумя пальцами, что-то шепчет, уплывает назад. Завод по переработке тростника соседствует с трактиром — кособоким большим домом с черной вывеской, на которой пляшут незнакомые буквы. Пыльная площадь — просто утрамбованный грунт, едва посыпанный щебенкой, из-под юбок «Томми» с ревом поднимаются пыльные ураганы, белая пыль повсюду, мы все словно мукой посыпаны. Какие-то люди-тени перебегают в дымовой завесе, то ли по своим делам, то ли от нас спасаясь. Из взвеси неожиданно проступает черная фигура, она проплывает вдоль борта, и мы тянем головы, дивясь на необычное явление. Женщина, скорее старуха, хотя кто их тут разберет, все в черном, даже пыль ее не берет, лицо — как печеное яблоко, она пьяна до невозможности, ветер от наших машин качает ее, как старое дерево, она шамкает беззубым ртом, упрямо бормочет что-то, насылая проклятия на наши круглые головы, то и дело она угрожающе машет руками и плюет в нас черной слюной. Я пожимаю плечами — еще одна пьяная сумасшедшая, в трущобах Латинских кварталов таких — пруд пруди. Калина орет ей что-то задорное, она косит на него бельмастым глазом, словно может слышать, протягивает к нам свою сухую птичью лапу. Курчавый парень, крепкий, стройный, выбегает откуда-то, возникает из пыли, настойчиво тянет женщину прочь, та вырывается, отталкивает его, оба они скрываются в пыли за кормой.

Крохотный блошиный рынок, тут продают все — овощи, фрукты, сладости, нитки и мыло, бурлит у нас по левому борту. Торговки хлопочут над своими лотками, суетливо прикрывают их кто чем от пыли — кто тряпкой, а кто просто грудастым телом, покупатели закрывают лица рукавами рубах, кудрявые мальчишки бегут вдоль колонны, белозубо скалясь и толкая друг друга. Мы для них — явление необыкновенное, о нем долго будут рассказывать, самодельные игрушки в виде наших машин будут кататься в пыли. Совсем молодой пацанчик, с огромной корзиной-термосом бросает нам бутылки с колой, в ответ с бортов сыплется мелочь, сияющие брызги разметываются вместе с пылью, он умудряется их подхватить, не потеряв, догоняет машину и, борясь с ветром, вновь протягивает запотевшую бутылку. Мы все завистливо смотрим на нее, во рту у нас собаки нагадили, вода в наших флягах — теплые подсоленые помои, ни у кого мелочи нет, только бумажные деньги, и остановиться нельзя — идем в колонне. Самый догадливый — Нгава, машет купюрой, привлекая внимание разносчика, сует купюру в пачку из-под сигарет, для веса добавляет сломанную зубную щетку, швыряет пачку на обочину. Паренек падает на добычу коршуном, опережая стайку крикливых малолетних бездельников, сует обе руки в термос, достает две бутылки, мы подхватываем их, Нгава счастлив, он открывает пыльное стекло шлема, разом опорожняет половину стекляшки, вторую сует кому-то за спину, пацан дожидается следующей машины и снова мелочь летит с бортов яркими брызгами. И вдруг пацанчик словно устает от своей работы, он стягивает ремень с грязной худой шеи и бросает ящик на дорогу, прямо под наползающую зеленую тушу. Бежит в толпу, мелькая пятками, работая локтями, расталкивает зевак.

«Бам» — «Томми» взвода разведки, который идет за нами, подбрасывает вверх чудовищным взрывом, он перевернутой черепахой падает на башню, всмятку давя разбросанные тела. Метла из стальных щеток проходит по нашей машине, сдувает всех с брони, мы катимся по обочинам, словно сбитые кегли. Нашу коробочку заносит, она тяжело врезается в дом напротив, гудит натужно, пытаясь подняться, выпускает гусеницы и, взревывая, крушит стену. Суматоха поднимается неимоверная, колонна распадается. «Томми» выбрасывают гусеницы, становятся елочкой, ворочают башнями, беря дома на прицел, пузыри силовых полей один за одним вспыхивают над ними, морпехи сыплются с брони, в голове гудит от взрыва, звуки доносятся едва-едва, автодоктор рад-радешенек, ширяет спину, определив стресс.

Оглушенные, мы ворочаемся в пыли, подбирая свои стволы. Половина рынка раскидана в хлам, яблоки и бананы безжалостно давятся разбегающимися в страхе людьми, и вдруг — «та-та-та-та-та» — Крамер, шатаясь как пьяный, от бедра проходит по мешанине людей и ящиков длинной очередью. И снова — «та-та-та-та», он идет вперед, поливая перед собой огнем, брызги недогоревших донцев фонтаном из-за плеча, кто-то приходит в себя, и вот уже летит граната из подствольника, и еще, и еще, плазменные разрывы раскидывают хлипкие деревяшки, пламя поднимается стеной, с гулом пожирая сухое дерево, и вот уже сплошной треск винтовок, и щепки летят во все стороны, и живых уже не видно, самые догадливые лежат под мертвыми и под обломками лавчонок и не дышат, а потом Рыжий вкатывается гусеницами, как слон в посудную лавку, лужи фруктового сока пополам с красным растекаются из-под траков, и Топтун, перепуганный до усрачки, давит на гашетку минигана, и ливень свинца превращает всю улицу напротив в фонтан разлетающихся щепок.

— Рыжий, стоп! — ору я. — Назад! В строй! Прекратить огонь! Рассредоточиться! Прекратить огонь! Крамер, твою мать, ко мне! Прекратить!

«Томми» тяжело выбирается на дорогу кормой вперед. Топтун нервно крутит башней. Мои ползут в пыли, укрываясь кто где — за обломком скамейки, в выбоине на обочине, кругом голое пространство, особо спрятаться негде. Мышь ползет к раскиданным вокруг дымящейся воронки белым телам, закинув винтовку за спину. Крамер спиной вперед отходит под защиту брони. Медленно идет, щупает стволом дым перед собой. Еще шаг, и он в безопасности. «Блям» — пуля сбивает его на землю. Здоровенная туша с маху хлопается о камень, катится сорвавшаяся с крепления граната. Еще одна пуля выбивает рядом с ним пыльный фонтанчик. Кто-то тащит Крамера за ремни под броню. Пулемет его сиротливо валяется в пыли, растопырив сошки.

Пуля с визгом рикошетирует от гусеницы над моей головой. Это уже с тыла.

— Калина, Нгава, дым по фронту! Всем лежать! Укрыться! Гот, Чавес — дым с тыла! Паркер, готовность фугасным! Рыжий — ставь поле!

Звук постепенно приходит ко мне. Ротный запрашивает взводных. Взводные по очереди докладывают ротному. Ротные докладывают комбату. «Мошки» крутятся в пыли, разлетаясь по сторонам. Где-то зовут санитара. Редкий неприцельный огонь плещет из-под гусениц — огневая разведка.

— Здесь Лось-три, попал в засаду, — передаю я. — Снайпер ориентировочно на десять часов, ориентир… ориентира нет, двухэтажные дома напротив, двести метров. Снайперский огонь с тыла, целей не вижу, запрашиваю поддержку. Медика для Размазни-один, их подбили, диверсант-смертник, прием.

Кол рядом со мной звонко щелкает. Еще раз.

— Вижу его, садж! Один готов! — докладывает он. — Там их немеряно, вычислитель шкалит.

— Может, гражданские? — уточняю я.

— Какие тут, к херам, гражданские? Я их сортировать не умею!

— Паркер, пара фугасных, по указателю Кола. Огонь по готовности. Топтун, пара плазмы. Пара, не десять!

Паркер немедленно бухает своим чудищем. Вспышка выстрела на мгновенье проступает из дыма. Над головой дважды рявкает «Томми». Еще через десяток секунд взвод оружия превращает улицу по сторонам от нас в огненный шторм.

Медэвак зависает над горящей деревней, медленно опускается над колонной. Пулеметы его захлебываются гильзами — огонь прикрытия, да и нервничают бортстрелки, жить хотят. С воздуха наша колонна — ад сплошной. Мы помогаем цеплять тела разведчиков в раскачивающиеся от ветра люльки. Откуда-то несут еще раненых. Крамер матерится по-черному, не хочет улетать, глупый. Требует назад свой пулемет. Идиот, хоть неделю, да полежал бы в чистых постелях без насекомых. Беспилотники швыряются напалмом, солнца не видно из-за черного дыма, и я гадаю, останется что-нибудь от Порту-дас-Кайшас к вечеру, или все же мы ограничимся предместьем?

Когда пожары немного стихают, мы грузимся, и коробочки окружают деревню со всех сторон. Мы редкой цепью входим с окраин, и никаких любопытных лиц нет за занавесками. Нет вообще никого, все попрятались. Многие попытались сбежать в поля, как только началась стрельба, и зря. Хороший тук — мертвый тук: беспилотники открывают огонь по любому бегущему, разнополые трупы с отстреленными конечностями лежат в межах и в оросительных каналах, мы проходили мимо них, когда разворачивались в боевые порядки. Дым стелется вдоль улиц, дышать без брони проблематично, «мошки» втискиваются во все щели, мы по двое входим в каждый дом и переворачиваем там все вверх дном. Перепуганные хозяева лежат на полу, лицом вниз, сжав затылки ладонями, или скулят что-то на ломаном имперском в подвале. Я не вхожу внутрь, вместе с Паркером мы остаемся снаружи, так положено — пара внутри — пара снаружи. В одном из домов Калина находит спрятанный в подвале дробовик. Хозяина прикладами выгоняют наружу. Избитый крепкий мужик на ломаном имперском божится, что это охотничье оружие. Вводная гласит — мужчин в доме, где будет обнаружено оружие или боеприпасы, расстреливать на месте. Я киваю Калине. Тот поднимает трофейный дробовик и сносит незадачливому хозяину башку. Экономит свои патроны. Стреляет по окнам раз, другой. Рамы вылетают со звоном. Потом вставляет оружие под дверь и с гулом усилителей гнет ствол. Стекла усеивают чистый дворик с лужей крови посередине. Выстрелы хлопают со всех сторон — морпехи вышибают замки. Где-то на соседней улице бухает плазменный разрыв. С треском рушится кровля внутрь полыхающего дома. Калина с Нгавой пинком распахивают очередную дверь. Через дверной проем я вижу лежащих на полу людей. Женщина лет сорока, еще крепкая, с рельефным телом, длинные густые волосы разметались волной, черная юбка задралась на красивых ногах, она в ужасе прижалась щекой к полу, боясь пошевелиться, взгляд ее остановился на мне, я вижу совершенно обезумевшее от страха существо, слеза катится по ее лицу, она судорожно дергается, боясь всхлипнуть. Калина перешагивает через нее, как через вещь, плотоядно оглядывает ее сверху, поднимает за волосы голову лежащей рядом молоденькой девушки, чуть постарше моей Мари, скидывает перчатку, жадно мнет ее грудь — хороша, чертовка! — отпускает, пинает ногой шкаф. Посуда со звоном стекла валится ему под ноги. Он ковыряет штыком внутри шкафа, выкидывает какие-то бумаги, достает и пихает в набедренный карман ворох местных разноцветных денег. Он распален, налет цивилизации сдуло с него, как пепел, он завоеватель в побежденном городе, ему все можно. Он натыкается на мой взгляд, похабно подмигивает, здоровый сытый жлоб, а когда выходит вслед за Нгавой наружу, так и не найдя ничего, и жуя яблоко, что стащил походя на кухне, я говорю ему:

— Я тебя, ублюдок, расстреляю, если ты еще раз яйца свои тут почешешь! Ты, бля, морпех, а не нацик сраный, и не хрена тут броню говном мазать, понял! Встал рядом и в дома не суйся больше! Паркер! В пару с Нгавой вместо этого выблядка!

Паркер кивает, идет вслед за Нгавой, так и не поняв, с чего вдруг я взорвался, смотрит на меня удивленно. Калина ошарашен — как же так, он крутой морпех, все по инструкции, все согласно вводной, мы тут чтобы этих черных мочить, и они наших братанов только что положили, какого хрена этот пижон на меня взъелся? Он сверлит меня ненавидящим взглядом, я поворачиваюсь и смотрю на него в упор, он не выдерживает, опускает голову, играет желваками. И я понимаю, что теперь — все, или я его, или он меня, и спиной к нему лучше не стоять, но эти игры мне знакомы, я эту блядь в первом же бою в говно вобью, тормоза с меня слетают и все это говенное боевое морпеховское братство — сказки для новобранцев в «чистилище», и я — господь бог, я решаю, кому тут жить, а кому помереть, и вот я решаю — эта мразь жить не будет. И что-то такое, наверное, исходит от меня, потому что Калина вдруг опускает забрало и трусит по быстрому вперед, проглотив все, что хотел только что сказать. Остается еще шанс остаться чистым — доложить взводному о недостойном поведении и попытке изнасилования гражданского лица и расстрелять ублюдка перед строем, но я решаю — нет, я сделаю все по-своему. И обратной дороги нет у меня больше.

–13–

— Я просмотрел запись. Вы были не правы, сержант, — говорит взводный. — У нас четкая установка — жесточайшее подавление сопротивления. С максимальной эффективностью. Мы и так действуем слишком мягко, у нас чудовищные потери. Треть взвода выбыло, сержант! Вдумайтесь — треть! Понимаете — было тридцать человек, а осталось двадцать! После этого я не намерен сдерживать своих людей. Они имеют право на месть. В конце концов, чем меньше ублюдков останется после нас, тем меньше будут стрелять по тем, кто придет за нами.

— Сэр, я не отказываюсь уничтожать врага. Но стрелять в детей и женщин только потому, что они рядом оказались, — это дело нациков, не нас. Тем более насиловать. Мы — морская пехота, сэр. Мы убиваем врагов, а не младенцев, сэр.

Мы беседуем с лейтенантом в его БМП, без свидетелей. Броня отключена, памятуя прошлое, взводный опасается подлянки с моей стороны. А может, действительно по душам потолковать хочет. С этой войной я совсем параноиком стал.

— Получается, ты на улице, когда в засаду попал, не стрелял?

— Стрелял, сэр.

— Но там же и дети были, и женщины? — допытывается Бауэр. — В чем разница, Трюдо?

— Сэр, там напали на нас. Мальчишка бомбу бросил. Значит, враг он конкретный. Поэтому и стреляли. Ну, и сгоряча и со страху, конечно, сэр.

— Вот видишь? Значит, за собой ты право действовать сгоряча оставляешь, а своим подчиненным — нет?

— Сэр, мы убийцы, а не палачи. Понимаете разницу, сэр?

Взводного передергивает. Он сдерживается, это видно. Устал он до чертиков, проблем у него — море, а тут еще я — пижон принципиальный. Пересилив себя, он говорит мягко:

— Трюдо, я раньше не прав был насчет тебя. Ты хороший сержант. Без дураков. И воюешь ты хорошо. И люди твои в порядке, я за твое отделение спокоен. Но вот червоточинка в тебе есть, не обижайся. Что-то, что сломает тебя. У нас негласная установка — больше врагов на счет. Мы обескровить его должны. Это стратегия, одобренная сверху. Ты что думаешь, бомберы тут просто так кайф ловят? Въезжаешь в ситуацию?

— Конечно, сэр. Не волнуйтесь за меня, сэр. Я не подведу, — мне этот никчемный разговор надоел хуже сухпая, мы говорим со взводным на разных языках. Я понимаю его, раскол во взводе наметился, кто-то решил, что Калина — чувак что надо, а кто-то вычислил, что у меня потерь меньше, а значит, я знаю, что делаю, но это не важно. Взвод единым должен быть. И никак я лейтенанту не растолкую — не будет он уже одним целым. Никогда не будет. Мы постепенно в собак бешеных превращаемся, а собаки, сколько их не корми и не дрессируй, все равно за кость драться будут. Нам бы сейчас отдохнуть денек, выспаться, грязь с себя отскоблить, с мягкими девочками поваляться. Да потом в казармы на неделю, к психам в руки, дисциплину подлатать. А так мы все глубже в яму опускаемся, и скоро уже краев видно не будет. Неужели командование этого не понимает?

Теперь по сторонам пыльной трассы тянутся бескрайние степи. На очередном участке дороги нас встречают приземистые пятнистые монстры. Мы въезжаем в зону ответственности «Победителей грызунов» — Восьмого танкового. Шустрые колесные бронемашины разведки со скошенными пулеметными башнями катят по обочинам, щупают вокруг чувствительными сканерами, беспилотники, как привязанные, парят в высоте над ними, чуть позади прыгают по ухабам приземистые «крабы» — машины непосредственной огневой поддержки. Мы проезжаем мимо тяжелого «тевтона» — грозного монстра, способного генерировать силовое поле на ходу и имеющего лазерную защиту, спаренная пушка удивляет увидевших ее впервые своим калибром, а счетверенные миниганы, способные сопровождать как воздушные, так и наземные цели, заставляют задуматься, какую прорву боеприпасов таскает с собой эта черепаха. За «тевтоном» пристроилась машина-арсенал, низкая, широкая баржа с бронированными бортами, вооруженная просто смехотворно — крохотная башенка с пулеметом для защиты от пехоты и авиации. Баржа именуется скромно — «Геркулес». Над ней тоже переливается пленка силового поля, щебень из-под юбок наших нагнетателей отскакивает от нее, оставляя в воздухе тающие белые точки. Все это вместе зовется мобильной танковой группой. Каждый раз, когда мне доводится близко видеть эти безлюдные гробы, меня посещает легкая паника. А ну как «тевтон» сочтет эти самые камушки враждебными действиями? Или вдруг у нас на десяток секунд не заладится с системой «свой-чужой»? Этого времени исполнительной до невозможности машине хватит, чтобы разнести в прах половину нашей колонны. Его миниганы, на равных говорящие с «косилками» огневой поддержки, враз оставят от нас одни воспоминания. Слухам о том, что эти тупорылые создания сочиняют стихи для своих техников, я не слишком верю. Байки все это.

Горячий степной ветер сдувает пыльный хвост нашей колонны. Я поднимаюсь наверх, подышать горьким запахом степного разнотравья. Если тут небезопасно, то я съем свой ботинок. Мобильная группа контролирует пространство в радиусе как минимум десяти километров. Незамеченным сюда не подобраться ни ползком, ни по воздуху. Хоть и тупые эти железяки, но надежно за ними, как в банковском сейфе.

— Поздравляем подполковника Густава Виттмана с награждением медалью «Серебряное сердце». По просьбе его боевых товарищей передаем для него марш «Дас Берлинер»… — доносится из люка подо мной бодрый женский голос.

Далеко в степи видны пыльные столбы и суета. Оптический усилитель показывает ровные ряды одинаковых домиков. Суетятся строительные роботы, таская с грузовиков полимерные балки. Пара «крабов» застыла на краю стройки, торчат длинные стволы. Одна из новых правительственных деревень для «лояльных переселенцев». Смачно сплевываю в пыль. Единственное, что я понимаю в политике, это то, что я ни хрена в ней не понимаю.

–14–

Император Генрих, наш бодрый старикан, взялся за переустройство Тринидада всерьез. Император Генрих устраняет перекосы колониальной политики. Вчера вечером «психи» вколачивали в наши бедные стриженные бошки новую доктрину завоевания симпатий. «Психи» скоро станут настоящими психами, на коротких привалах и ночами к ним стоят длинные очереди из желающих пройти коррекцию. Добровольно или по представлению командира. Кроме этого, у них еще плановые промывки, вкладывание в нас новых программ тактических приемов и разъяснение стратегии действия войск. Наши головы трещат от обилия информации. Старое и ненужное стекает пеной из наших ушей. «Психи» сбиваются с ног, работают на износ. Их полевое оборудование барахлит. Они стали похожи на призраков со впалыми щеками и лихорадочно горящими глазами. Они раздраженно орут на нас, как баранов укладывая в ряд на землю. В них словно переходит все, от чего мы стараемся избавиться — животный страх, стыд, мертвая безысходная усталость, ночные кошмары, боль потерь, ненужная жалость, беседы с убитыми товарищами, тревога за близких, дурацкие вопросы, на которые никто не знает ответа, выпученные глаза убитых в рукопашной партизан.

Не знаю, чего там им наплел взводный, только вчера со мной работал капитан Кац. Лично, не доверяя помощникам. Когда я поднялся с земли, прошло почти полчаса. Ни хрена себе! Столько времени занимает коррекция личности. Долбанный Лось, удружил-таки! Прислушиваюсь к ощущениям. Капитан устало курит, глядя на меня.

— Нормально, сержант?

— Вроде бы, сэр.

— Не дрейфь, личность тебе оставили, — говорит капитан.

Смотрит на меня с интересом, как на диковинный экспонат. Ежусь от его изучающего взгляда.

— Сэр, сержант интересуется, почему сеанс длился так долго, сэр!

— Интересный ты экземпляр, Трюдо, — отвечает капитан. — Если бы время было, хорошая тема для исследования. И вперед, на тихую планету, под ласковое солнышко. На повышение. Только где его взять, время…

Внутри себя я чувствую что-то необычное. Начинается. Болит голова и дышать тяжело, а тут еще дым капитанской сигаретки шибает в ноздри. Едкий запах вызывает глухое раздражение. Нет, не так. Желание его, капитана, придушить. Почувствовать его жилистую шею под пальцами. Нервно сглатываю.

— Раздражение испытываешь, сержант? — Кац отбрасывает окурок, встает.

— Так точно, сэр. Есть немного. Что это со мной?

— Это пройдет. Какое-то время не сопротивляйся автодоктору, пусть поколет тебя коктейлем. Через пару дней все войдет в норму. Следующий! — кричит он.

Следующим оказывается Нгава. Зыркает настороженно, голова в плечи. Все мы так — перед сеансом, как перед абортом. Успокаивающе подмигиваю ему. Все нормально, мой черноухий брат, голова кувшином.

И вот мы посреди раскаленной степи, хлебаем то и дело воду из фляг, которая тут же выступает на спине так, что в штанах мокро. Отрабатываем свою порцию «завоевания симпатий» от имени четвертого батальона на данной территории. Строим оросительный канал, словно какие-нибудь землекопы. Хотя строим — громко сказано. Впереди нас ползет здоровый механический придурок из инженерного батальона, ворочает землю, плюется землей и пылью, оставляя за собой ровную утрамбованную траншею с покатыми стенами, а мы топаем следом и попарно брызжем распылителями на ее берега быстротвердеющую полимерную массу, проникающую глубоко в грунт. Ранцы с этой дрянью тяжелы неимоверно, и воняет она — слепни на лету дохнут, и вообще, все это прекрасно может делать все тот же бульдозер, что без устали урчит перед нами, он и предназначен для быстрого строительства укреплений, вот и танки для затвердителя у него сзади присобачены, но тут все хитро задумано. Одного бульдозера мало. Надо чтобы именно мы, полевые морпехи, все в броне и с мордами под поднятыми забралами, демонстрировали местному населению усилия для орошения их новых полей неподалеку от новых правительственных деревень. А вот и само «местное население» — испуганные худые люди, забитые женщины с коровьими глазами, на всех одинаковые новенькие бесплатные хлопковые робы, стоят поодаль, не понимая, какого хрена от них понадобилось и зачем стоять весь день на жаре без воды под дулами винтовок. Сначала самолеты сожгли их поля и всех, кто там находился. Потом их выгнали из домов. Перестреляли скотину, отравили колодцы. Подожгли дома и сравняли бульдозерами с землей. Расстреляли старосту, учителя и его жену, объявив их партизанскими приспешниками, врагами Императора, хотя все знают, что партизанам помогал одноногий Педро за то, что они давали ему рому, да еще мельник Пепе, который сбежал задолго до появления солдат. Подталкивая прикладами, запихали всех в грузовики с закрытым верхом, разрешив взять с собой только по узелку личных вещей. Привезли в эту непонятную местность, разогнали всех по одинаковым домам в деревне за колючей проволокой и с вышками по углам. И вот теперь заставляют смотреть, как озлобленные морпехи, которые стреляют во все, что шевелится, ломают перед ними комедию. Все это очень интересно, спасибо, сеньор, вода на поля — это здорово, сеньор, только можно мы уже пойдем сеять рис и кукурузу и заодно подсыпать корму цыплятам, а то через пару месяцев мы передохнем с голоду рядом с этими чудесными каналами, сеньор, конечно, сеньор, мы подождем, мы понимаем, сеньор — надо, значит надо…

Моя очередь. Спрыгиваю с брони, надеваю короб и беру в руки раструб распылителя. Нажимаю кнопку. Гот идет по другой стороне. Стенки канавы блестят, как смазанные маслом, когда затвердитель оседает на красную землю. Наши коробочки ползут на малом ходу далеко позади. Сото, морщась от вони, идет в стороне, жуя травинку. Взводный иногда сменяет его, старательно улыбается, оскалив зубы, машет рукой испуганным хлопковым людишкам. Император не может позволить мочить всех подряд, как на побережье, где проживают нищие отбросы. Императору не хочется везти новых поселенцев на пустые территории — это слишком дорого. Территории вокруг промышленных районов Тринидада должны остаться населенными. Территории должны перейти под контроль Имперских сил. Рыбу надо вытащить из воды. Это значит, что к стратегии обескровливания НОАШ прибавляется стратегия завоевания симпатий. Мы обязаны демонстрировать лояльному населению свою дружелюбность и полезность. Свою заботу о них — верноподданных Императора. Лояльным население становится, когда то, что от него осталось, вывозится из обжитых районов в новые охраняемые поселения — из-под «рыбы» убирают «воду». Это называется стратегией обезвоживания. Оставшиеся территории делаются непригодными для жизни — стратегия выжженной земли. Многовато стратегий для меня. К тому же первая и четвертая как-то не слишком стыкуются со второй и третьей. После ковыряний в моем котелке единственное, чего мне все время хочется, это вышибить из кого-нибудь мозги, мне без этого воздуха не хватает. Вот и кандидаты в сторонке наметились. Который из них выкопает для нас ночью ловушку с кольями?

— Улыбайся, Трюдо. Улыбайся, — сквозь зубы напоминает мне вынырнувший сбоку Сото.

–15–

Вечереет. Солнце катится вниз, заливая полнеба розовым свечением. «Томми» глотает километры, раздувая волны пыли по пустой дороге. Рыжий давит от души, на всю железку. Догоняем батальон на полной скорости. Движки уже не ревут — воют, мы летим километров под сотню, струи пара бьют из бортов раскаленным кипятком, ветер хватает меня за плечи и норовит выдернуть из люка. Густые перелески мелькают по сторонам, «мошки» спят в контейнерах — они отстанут безбожно, пара десятков километров в час — их предел, темп — наша надежда проскочить без сопровождения, наша иллюзия безопасности, мы стараемся не думать о том, что ракета из пехотного лаунчера свободно берет цель со скоростью свыше двух тысяч километров. Мы в радиусе действия артиллерии базы «Парк-Дос-Авес» — Птичий Парк, черт бы подрал эти местные названия, язык сломаешь, если что — для нас это хоть какой-то шанс отбиться. На горизонте возникает и поднимается навстречу черная полоса — перелески постепенно переходят в континентальные джунгли, это хуже, чем степь, но все-таки лучше, чем влажный зеленый ад у побережья. До Птичьего Парка каких-то сорок километров, почти ничего, одно усилие, и мы на месте, а там уже рукой подать — всего пара сотен километров до Коста де Сауипе, передового района сосредоточения номер восемь, здешнего курортного рая. Где-то там наш полк. О местных женщинах рассказывают просто невероятные вещи. Говорят, они стройны и доступны, разговаривают по-имперски, водят авто, а поцелуй в губы на улице для них — вместо «здравствуйте». Мыслей от таких сплетен больше нет, только в паху горячая волна, сейчас я готов забраться даже на Сантану из первого отделения, девушку ростом метр восемьдесят с ударом правой под шестьсот килограммов — не очень-то помогают эти патентованные витаминки «для снятия сексуального напряжения», которые раздает нам Мышь каждое утро.

— Дистанция сто метров, — передает взводный, и Рыжий немного отстает от головной машины.

Так не хочется снова влезать в душное темное нутро, но придется — шутки с зеленкой плохо кончаются. Я тяжело вздыхаю и начинаю процесс неспешного погружения, куда мне спешить? — подаю вниз винтовку, прижимаюсь брюхом к крышке люка, чтобы не цеплялись за края подсумки и лопатка за спиной, медленно, поджав зад, опускаюсь вниз на руках. Деревья надвигаются на нас сумрачной стеной, мы влетаем в узкий коридор, пять секунд — и становится почти темно, закатное солнце теряется за переплетением зелени, сплошная размытая полоса мелькает по сторонам узкой просеки, бьются всмятку о крышку люка какие-то увесистые насекомые и пряный запах лесной подстилки щекочет нос. Так не хочется прятать голову! И я поддаюсь порыву, голова моя макушкой торчит из люка, забрало чуть приоткрыто, я утешаю себя, что на такой скорости не каждый снайпер сможет попасть в движущуюся цель размером сантиметров пятнадцать, к тому же стрелять он сможет только сбоку, что еще больше усложняет его задачу — спереди меня полностью скрывает бронированная крышка. И вот дышу я лесным воздухом, балдею от свежести, которая так приятна после обжигающей степной сухости, и вижу, как замедляет бег наша коробочка.

— Рыжий, что там? — спрашиваю.

— Остановка колонны. Взводный распорядился.

И мы останавливаемся совсем, покачиваемся на месте, раздувая опавшие листья с обочины.

Заглядываю вперед. Ого! Тут есть на что посмотреть! Высоко через просеку протянут нейлоновый шнур, с которого свисает широкая выбеленная солнцем доска с неровно обломанными краями. На доске кривые буквы, красное на белом: «Вы въезжаете в зону ответственности „Говорящих крестов“. Добро пожаловать на Аллею призраков!»

Странный указатель манит мрачной таинственностью. Паркер тоже высовывается из второго люка, удивленно осматривается. Двое леших, с ног до головы покрытых лохматым зеленым камуфляжем, отделяются от деревьев и неторопливо приближаются к головной машине. Такблок определяет их как дружественные силы. Взводный говорит с ними с брони. Прислушиваюсь через внешние микрофоны:

— Я сержант Гордон из команды спецсил номер пятьсот пять, «Шервуд», сэр. Необходимо посадить несколько наших людей на броню, сэр, — говорит один из них.

— Зачем?

— Для вашей безопасности, сэр.

— Разве вы не контролируете территорию? — удивляется взводный.

— Именно поэтому, сэр.

— Ничего не понимаю… Вы из егерей?

— Так точно, сэр. Мы прикомандированы к батальону «Говорящие кресты». Сэр, все, что движется без нашего сопровождения, воспринимается нашими людьми как недружественные силы.

— Я об этом ничего не знаю, — сомневается взводный. А может, просто мнется для вида, тянет время. Мы традиционно не любим этих зазнаек из спецсил, всяких там «шпиенов». И не слишком им доверяем.

— С вашего позволения, сэр, вам и не положено об этом знать, — твердо, но с некоторой ленцой говорит сержант. — Это наша территория, и мы эффективно контролируем ее. Здесь действуют только наши правила.

— Ну, хорошо, — решается взводный, — только пусть садятся на нос, перед башней.

— Как скажете, сэр, — равнодушно соглашается леший. Еще несколько размытых фигур появляются из лесного сумрака. Я удивлен — пока они не начали двигаться, такблок их не обнаруживает.

Задумка взводного мне понятна — люди, похожие на кучи травы, сидят на неудобной скошенной морде нашего зверюги, спиной к нам, под стволами наших винтовок. Случись чего, мы всегда успеем вышибить из них дух. Мы плавно трогаемся и постепенно набираем скорость. Сержант, который говорил со взводным, оказывается на нашей машине, он сидит, обняв рукой ствол орудия рядом со своим неподвижным спутником. Смотрю по сторонам, раскрыв рот. Обочина по обе стороны уставлена частоколом примитивных крестов — грубо связанных пальмовыми веревками жердин. На них развешано то, что осталось от людей. Некоторые по шею закутаны в грубую мешковину, на ком-то сохранились остатки одежды, у некоторых не хватает конечностей, желтые черепа других украшены лохмотья гниющей плоти. Птицы нехотя поднимаются с крестов при нашем приближении, перепархивают на деревья и сразу же опускаются назад — продолжать ужин. К виду армейских колонн местные обитатели, похоже, привыкли. Я приподнимаюсь из люка повыше. Становлюсь за башней, гляжу вперед — кресты тянутся до самого изгиба просеки, скрываясь в темноте.

— Что это? — спрашиваю я у равнодушного сержанта.

— Аллея призраков, — отвечает он, не поворачивая головы. Хотя из-за его камуфляжа и головы толком не видно.

Я так просто не сдамся. Если мне что интересно — душу выну, а добьюсь своего.

— Это партизаны?

— И они тоже.

— В смысле?

— Что в смысле? — егерь по — прежнему смотрит прямо перед собой, не удостаивая меня взгляда.

— Ну, кто на крестах?

— Белые люди.

— Белые? Откуда их тут столько?

— Индейцы племени мандруку всех, кроме себя, считают белыми.

— Так вы что — всех подряд тут крошите?

Сержант, наконец, поворачивает голову. Лица все равно не видно, лишь только глаза блестят из зеленых побегов.

Егерь смотрит на меня снисходительно.

— Тебе же сказано — не всех. Только белых. Это наш лес. Тут живут только те, кому мы разрешаем.

— И что, всех, кто входят в лес, вы убиваете?

— Ну, да. А что такого? — он удивляется так, словно я только что оспорил Первый закон Ньютона.

— Ну, а местные как же? Всякие там стратегии завоевания симпатий и прочая херня?

— Нам на стратегии насрать. Нам поставлена задача — создать из местных батальон специальных операций и контролировать территорию. Мы создали и контролируем. Старосты всех деревень в округе и мэры городов предупреждены о том, что тут запретная зона.

— Круто! — я восхищаюсь непробиваемым рационализмом чужого мышления. Как восторгаюсь совершенными линиями автоматического танка — они функциональны до простоты и потому прекрасны. Теперь я лучше понимаю девиз егерей: «Главное — результат». Достаю фляжку с личным НЗ — бренди.

— Выпьешь?

— Можно, — спокойно говорит Гордон. Делает изрядный глоток, возвращает флягу. Я тоже отхлебываю. Паркер смотрит на меня удивленно.

— Наблюдение организуй, — говорю ему, вытерев губы. Он хмуро кивает. Гот высовывается в правый люк и тупо таращится поверх ствола на улыбки скелетов.

— Я Ивен Трюдо. Четвертый батальон Второго полка, — представляюсь я.

— Сэм Гордон. Команда «Шервуд». Твоя железка? — кивает он на башню.

— Точно.

— Круто на такой кататься, наверное, — очевидно, желая мне польстить, говорит Гордон. — Мы вот все время на своих двоих.

— Большая у вас территория?

— Нам хватает. Весь лес вокруг Коста де Сауипе. До самого Нью-Ресифи. Ну, и район Птичьего Парка тоже наш. Дальше снова ваши, — в интонации сержанта мне чудится легкая издевка. Или это мне кажется?

— Ни хрена себе… — я просто раздавлен. Какой-то туземный батальон из полудиких варваров под руководством взвода егерей держит в кулаке территорию, равную зоне ответственности половины дивизии. И как держит — любо-дорого посмотреть! Без всякой орбитальной авиации и артналетов по площадям.

— И что, каждый день пешком? — допытываюсь я.

Егерь кивает. Паркер с Готом тянут головы, прислушиваясь к разговору. Напарник Гордона сидит, словно зеленая мусорная куча, невозмутимый, как мамонт в мерзлоте, только винтовочный ствол, обмотанный маскировочной ветошью, покачивается из стороны в сторону вместе с поворотом головы.

— Это ж сколько надо топать от лагеря…

— А у нас нет лагеря, — весело отвечает сержант.

— Как нет? Совсем?

— Совсем.

— Где же вы живете? Спите где?

— Как где? Тут, — он кивает на деревья. — Вот он, наш лагерь. Наш дом.

— А как же припасы? Поддержка?

— Боеприпасы и соль нам на дороге оставляют, с очередной колонной, по случаю. Питаемся дичью да фруктами. А поддержка нам ни к чему вроде. Мы сами себе поддержка. Так, иногда попросим огонька на полянку.

Гота выталкивают из люка. Он пристраивается на броне поближе ко мне, а на его месте уже торчит Крамер. Всем интересно посмотреть на чудо-бойцов в грязных вонючих хламидах, в которых кишат насекомые. Я отхлебываю бренди, чтобы в башке как следует все уложилось. Протягиваю флягу гостю. Тот с удовольствием прикладывается.

— А что боец твой, не пьет?

— Ему нельзя. Он воин. Они вообще спиртного не пьют. Только дурь свою местную нюхают. Убойная штука. Нюхнешь, и километров тридцать бежишь, ног не чувствуя. Они тут все дыры знают. От них не спрятаться. Железные ребята, только с языком у них проблемы.

Проезжаем сгоревший остов инженерной машины. Кресты в этом месте расступаются, словно из уважения к железному гробу.

— Мина? — киваю я на кучу горелого железа.

— Инженеры решили без сопровождения проскочить, — в голосе Гордона слышится усмешка.

— Ну, вы и беспредельщики…

Сержант пожимает плечами.

— Запретная зона… Порядок один для всех.

— Слушай, и что, никаких партизан тут нет? И не пытаются даже? Нас вот недавно под «Маракажу» так обложили — только держись.

— Почему нет? Есть. Были, — поправляется он. — Вон они. В основном.

Мы все молча смотрим на череду крестов. На бывших людей в мешках, которых заживо пожрали насекомые. Мимо плывут детские скелетики, объеденные дочиста. Скелетики аккуратно привязаны за руки. Никаких варварских гвоздей. Никакого членовредительства. Гот с ужасом смотрит на останки.

— Это же дети, епть! — наконец, выдавливает он. — Ну, вы и звери гребаные… Шпиены, мать вашу! Ублюдки! — Он с отвращением смотрит на Гордона.

Тот спокойно пожимает плечами.

— Был тут такой командир отряда наемников. Дисли Каррейро. Все пытался дорогу блокировать. Снабжали их хорошо. Тропы нам минировал. Людей в Ресифи воровал, заложников брал. И солдат тоже. Пытал их перед объективом. Тактику устрашения демонстрировал. Большой мастер был. Профессионал. Снайперов да разведчиков к нам слал. Никак успокоиться не мог. Уж мы их и так, и этак. Ну, упорный, как танк. Так вот это его дети. А вон та, около секвойи — младшая сестра. Мы по одному их вывешивали. Их у него шестеро. Плюс жена и мать. Пришлось ребят из «Амстердама» попросить, аж из Санта-Бузиоса доставили. А вон там, за поворотом, отец его начальника штаба. Они тут все вперемежку с родственниками. На четвертом сыне сдался он. Ушел. И отряд свой увел.

Все молчат потрясенно. Рассказанное и увиденное не укладывается в башке. Бойня в Порту-дас-Кайшас после такого — шалости в песочнице. Делаю добрый глоток. Гота вот-вот заклинит. Протягиваю ему флягу: «Хлебни, отойдешь. Я сказал — хлебни, а не хлебай».

— А остальных… куда? — наконец спрашивает Гот.

— Куда-куда. Отвезли в район Ресифи и отпустили. На кой они нам? Мы же не варвары.

Что-то в железной логике Гордона не дает мне покоя. А, вот оно:

— Слушай, Сэм, а не боишься, что ваших тоже, того…

— Не-а. У нас нет семей.

— Что, вообще ни у кого?

— Вообще.

Дальше едем в молчании. Ночь все ближе, кресты сливаются с окружающими деревьями, потом становятся все реже, пока, наконец, не исчезают совсем. То ли жерди в лесу кончились, то ли белые люди перевелись.

— Командуй остановку, садж, — говорит Гордон. — Приехали. База через четыре километра. Спасибо за выпивку. Будешь в Коста де Сауипе — загляни в Кваналпо, тебе понравится. Бывай.

Он легко спрыгивает на землю. Волком бесшумно исчезает в темноте. Такблок тут же гасит зеленую метку. Все метки, кроме наших. Когда я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на его спутника, на броне пусто. Молчаливый индеец исчез, словно растворился в лесном воздухе.

— Мы тут все гребнемся, как эти егеря! — Гот никак не может успокоиться. — Это не солдаты — людоеды какие-то. Это ж надо — детей живьем на съедение… Суки…

Я забираю у него винтовку. Перехватываю управление его автодоктором. От ударной дозы Гота плющит так, что он вот-вот начнет прыгать выше деревьев. Он щурится на звезды, мотает головой, как жеребящийся олень, и, счастливо улыбаясь, повторяет:

— Нет, это ж надо — кресты! Приколисты, бля… Аллея призраков, нах… Сами, как призраки… Муравьев — и в мешок! Ха-ха-ха!

— Крысы в бочке, — неожиданно говорит Паркер.

— Крысы?

— Давным-давно на флоте было много крыс. Целое бедствие. С ними так боролись — ловили кучу крыс и сажали в бочку без жратвы. Через какое-то время оставалась одна — крысоед. Ее выпускали обратно в трюм, и она жрала только себе подобных.

— Ну и что? — недоумеваю я.

— А то, что эти гребаные дикари — те же крысы. Егеря их как крыс на своих натаскали. Самое эффективное оружие. Лучше не придумаешь. Знают все дыры и всюду, где надо, пролезут. Твари дикие.

Он сплевывает за борт.

Опускается ночь.

–16–

Ночью, на базе, плутая по системе траншей, я пробрался до позиций роты «Кило», где и отыскал Шармилу. Наплевав на все, мы уединились с ней в командирском отсеке ее коробочки. Второй взвод наполовину из женщин, авторитет О'Хара среди бойцов такой, что глотку за нее перегрызут, наверное поэтому наше уединение демонстративно не заметили, хотя голову даю на отсечение, хоть кто-нибудь из ее жеребцов, да сделал в темноте похабный жест.

Сидим рядом, взявшись за руки. Просто сидим. Открыли забрала, отключили броню и улыбаемся, как дети. Большего не то что нельзя — просто я еще не настолько опустился. Стоит мне расстегнуть броню, и запах будет — никакие комары не сдюжат. Подозреваю, что несмотря на всю ее чистоплотность и офицерский статус, у Шар те же проблемы. Какой уж тут, к чертям, секс, когда неделями спишь, не раздеваясь, и белье на тебе от постоянной сырости гниет. Сидя в грязной траншее о женщине можно мечтать, представляя себя в чистеньком номерке после горячего душа или сауны. Но когда до дела доходит, а ты по-прежнему в грязи пополам с пиявками — нет уж, увольте.

— Мне уже кажется, что мы по-другому и не жили никогда, — говорит она тихонько, — Будто приснилось все — все эти чистые улочки, море воды, мягкая постель. И ты тоже.

— Нет, я настоящий, — заверяю я, перебирая в темноте ее пальчики. Переливы с командирского пульта окрашивают нас сине-зеленым. Глаза Шар в темноте — белые светлячки.

— У меня позавчера еще одного снайпер подстрелил. Что интересно — броню на груди пробил. Раньше все больше переломами да контузиями обходилось.

— Чего ты хочешь — нашим же оружием воюют. У нас тоже потери. Мои готовы от страха всех подряд крошить. Вы проходили через Аллею Призраков?

— Да, вчера. Безумие какое-то. Ты знаешь, как индейцы мандруку посвящение в воины проходят?

— Откуда мне это знать, я же не офицер, — подначиваю я.

Шар лишь грустно улыбается, не замечая моей попытки.

— Они надевают на руки испытуемому рукавицы из коры. Внутри — ядовитые насекомые. И в этих рукавицах они все поселение на жаре проходят, и перед каждой хижиной боевой танец исполняют. Ритм очень сложный и движения перепутать нельзя. Кричать тоже. От этого у них все руки в шрамах — после испытания некоторые умирают от яда, у выживших опухоль держится больше месяца.

— Дикари, что с них взять. Мой зам их крысами в бочке назвал, — делюсь я. — Знаешь, о чем он?

— Конечно. Я ведь офицер, — возвращает она шпильку.

— Скорее бы вся эта ерунда кончилась.

— Хорошо бы… — задумавшись, Шармила машинально колупает пальцем край пульта. — Ты думаешь, для чего мы тут, Ивен?

— Поголовье черных в норму приводим.

Она усмехается.

— Если бы. Для этого сбросили бы с орбиты пару контейнеров с вирусами, и дело с концом. Знаешь, как это делается? Программируешь инкубатор в бомбе, задаешь генетические параметры, пара недель — готово. Можно выкосить всех черных. Или индейцев. Или белых. Можно только женщин. Или мужчин в возрасте от десяти до сорока лет. Как угодно. Кого угодно.

— Тогда сдаюсь. Я так от этой кровищи устал, что мне по барабану все. Тебе это покоя не дает?

— По барабану тебе это потому, что ты к психам регулярно ходишь. И кое-что после этого думается очень неохотно.

— Сладкая моя! — взмолился я. — Я тебя Бог знает сколько не видел, а мы с тобой грязь обсуждаем!

Она легонько чмокает меня в щеку. Улыбается отстраненно.

— Потерпи, пока до воды дойдем. Думаю, скоро на какой-нибудь городишко набредем.

— О чем ты думаешь на самом деле, Шар?

— Ивен, я думаю о том, как нам отсюда живыми выбраться. Если бы ты знал, что происходит, может быть, на рожон бы не лез.

— Милая, ты обо мне слишком хорошего мнения. Я на рожон давно не лезу. Еще с Форварда. Так что береги себя и за меня не волнуйся.

— Если бы все было так просто.

— Да что с тобой!

Она грустно усмехается.

— Ивен, я тут прикинула кое-что. Собрала в кучу слухи, факты сопоставила. Мы ведь тут не за Императора бьемся. Это все лозунги. Разменяли нас, как пешек. Мы рынки сбыта и рыночные доли тут перекраиваем. Мы тут «Морская Пехота Корп» — дочернее предприятие «Дюпон». Вместе с теми дурачками, что в нас палят.

— Милая, давай уж лучше о воде мечтать.

— Ивен, верь мне. Я достаточно информирована, чтобы делать такие выводы.

— Все страньше и страньше.

— Ты мне не веришь?

Пожимаю плечами. Какая разница? Разве это важно? Если ей хочется так думать — это ее право. Моя реакция Шар явно не устраивает.

— Умные мальчики из аналитических отделов все посчитали — там тоже надо вверх карабкаться. Не хило бы выдавить «Тринидад Стил» — это курс акций здорово поднимет, рынки сбыта расширит и позволит ценами манипулировать. Чистенькие дядечки из советов директоров одобрили и проголосовали. Потом подполье вырастили. Программу национальной независимости придумали. Денег через подставные фонды подкинули. Двинули в парламент зоны своих депутатов. Им нестабильность нужна на Шеридане, под любыми лозунгами. Тринидад на ушах, люди гибнут, гуманитарная катастрофа, блокада космопортов, «Тринидад Стил» терпит убытки, вводятся войска, контроль территории, перевод заводов сначала под временное имперское управление. А дяденьки из «Вайо Кемикал» тоже не идиоты — ситуацию пытаются на свою сторону переиграть. Перекупают руководство герильос, полицию, создают свое правительство, армию наемников, национализируются в кавычках. С Демсоюзом заигрывают. А тем только намекни, у них экспорт революции — самый ходовой бизнес. А это уже сфера интересов моего папочки, — говорит она.

— Папочки?

— Я не сказала тебе тогда, извини. Мой отец служит в военной разведке.

— А как же имперская администрация?

Она молча пожимает плечами.

— Дела… Моя возлюбленная — дочь шпиена.

— Перестань, Ивен, — морщится она досадливо, — пожалуйста.

— А как же Император?

— Что Император… Это всего лишь человек. Есть еще аппарат, который анализирует ситуацию и готовит решения. На определенном уровне проводится лоббирование и все — ситуация под контролем. Все на высшем уровне. Все при своих интересах. Шеридан становится единым и более управляемым — Император доволен. «Дюпон» глотает конкурента и растет, как на дрожжах, единая политика цен, полный контроль над экспортом. Вот такая тут главная стратегия, дорогой мой сержант.

— Так это что получается, слили нас?

— Еще как слили, милый. Ты не думай об этом — голова сразу заболит…

— Уже болит!

— Вот-вот. Думать не надо, блокировка включится. Только не спи сейчас. Ее обойти можно, просто повтори это про себя, гнев свой прочувствуй. Запомни его и не думай. Просто помни. Помни — нам с тобой отсюда выбраться надо. Любой ценой. Я люблю тебя. Я хочу с тобой быть. Мы что-нибудь придумаем, когда выберемся… — она мнет мои пальцы.

Мне неловко отчего-то. Все, о чем она говорит, мимо меня проходит, не оседая. И я сделать с этим ничего не могу. И не хочу. Может, оттого это, что голова трещит и в сон клонит немилосердно?

— Я тоже тебя люблю, милая, — говорю я и целую ее в щеку.

И тут же понимаю, что со мной не так. Умом я понимаю, что хочу с ней быть, что тянет меня к ней. А внутри — исчезло что-то. Знаю точно, что оно было — и вдруг нет теперь. Пустота. Я пугаюсь этого состояния. Прижимаю Шар к себе. Заставляю себя злиться, убеждаю зачем-то — у меня ведь нет никого, кроме нее. Трусь носом о ее висок. Надеюсь, что это пройдет от ее близости.

— Я тебя не чувствую, — внезапно говорит она, бездумно глядя перед собой.

Слезинка катился по щеке моей железной леди. Я глажу мягкий ежик ее волос. Я не знаю, что ей ответить.

— Я больше не хочу быть частью машины, — говорит она, всхлипывая. Повторяет, как заклинание, — Я люблю тебя, Ивен. Слышишь? Люблю…

— Успокойся, тростинка моя. Не плачь. Ты же офицер, не забыла? Я тоже тебя люблю, — лгу я.

–17–

«Доброе утро, Тринидад! В эфире военное радио „Восход“ и ваша ведущая — Шейла Ли. Новость дня — Ее высочество принцесса Криста и ее двор прибыли на Шеридан для того, чтобы продемонстрировать войскам свою поддержку и выразить восхищение их мужеством. В свите принцессы несколько фрейлин — победительниц межпланетных конкурсов красоты. Надеюсь, наши доблестные морские пехотинцы не сдадут позиций перед очарованием представителей двора Ее высочества».

Бодрое щебетание вызывает у меня глухое раздражение. Я думаю о Шармиле. Хотя, казалось, не ко времени совсем. Но прежнего чувства, когда я отрываюсь от земли, ощущая тепло ее тела, нет как нет. Может, оно и к лучшему.

Выставив гусеницы, бултыхаемся по оврагам и камням. Топтун то и дело бьет куда-то из пушки. Время от времени по корпусу пробегает дрожь от очереди минигана.

— Топтун сегодня e muito[1] халявы огребет. Так и шпарит! — подначивает Мышь.

Словно в ответ снова бухает орудие.

— А как по-здешнему «халява» будет? — спрашивает Кол.

— «O muff», — отвечает Мышь.

— А «трахаться»?

— «Faca exame de minha parte traseira».

— Такое короткое слово и так длинно переводится? — сомневается Кол.

— «Отымей мой зад», вот как это переводится, — хохочет Гот.

Наш гогот, наверное, слышен снаружи. Пищит такблок. Люки распахиваются, и мы — грязные, злые, невыспавшиеся — валимся наружу и рассыпаемся среди развалин горящих домишек. Мы вышли с юга к предместьям Олинды — рабочего пригорода Ресифи. Наконец-то мы догнали своих. Второй полк в полном составе охватил город полукольцом. Наша задача — очистить его, выдавить повстанцев в поле. Беженцы, у кого хватает ума и сил, валят прочь сплошным потоком. Наши штурмовики то и дело проскакивают на пробу над самыми крышами. Беспилотники огневой поддержки уже что-то куда-то кидают, снизу огрызаются, от коротких плоскостей отлетают куски, дым встает над крышами — разминка. Мы пробуем городишко на зуб. Воздушные разведчики гонят потоки данных, сеют «мошек».

— Француз, принимай пополнение! — передает Сото.

— Есть, сэр!

Крепенькая девушка в новой броне бежит ко мне, втянув голову в плечи. Прячась за забором, отдает мне честь. Ничего особенного — ни то, ни се. Кость широкая, выносливая бабенка, должно быть.

— Сэр, рядовой Рыба! Прибыла для прохождения службы, сэр!

— Падай рядом, Рыба. Не мельтеши.

— Есть, сэр!

— Еще раз козырнешь — руки вырву. Смерти моей хочешь?

— Так точно, сэр! Никак нет, сэр!

— Проще будь. Что умеешь?

— Я стрелок, сэр!

— Только из учебки?

— Так точно, сэр!

Нехорошее подозрение закрадывается в мою недоверчивую башку.

— Рыба, долго ты была в учебке?

— Три месяца, сэр. Сокращенный курс, сэр!

Пережидая поток грязи, что льется из меня, девушка еще теснее припадает к земле.

— Дробовик автоматический знаешь? — наконец, спрашиваю я.

— Знаю, сэр. Проходили.

— Там, в коробочке, — киваю я на искрящегося силовой пленкой «Томми». Магазинов бери сколько унесешь. И в ранец еще сунь. Гранат пару захвати. Да не беги в рост, лохушка!

Такблок с радостным писком высвечивает вводную. Красная россыпь украшает карту.

— Взвод, вперед! — голос Бауэра будничен — морская пехота наконец-то в своей стихии, это состояние привычно, нас именно к этому готовили. Раздел номер восемнадцать Тактического наставления — бой в городе. Вперед, громилы! От крови трава гуще.

«Томми» гудят позади нас, медленно катят следом, их присутствие внушает уверенность, мы движемся перед ними длинными перебежками. Цепь наша — толстожопые агрессивные кузнечики, которые выпрыгивают из-за углов, пинками роняют заборы и снова прячутся среди заброшенных декоративных кустов.

— Держись за мной, Рыба! Делай как я. Не высовывайся. Бегай быстро, стреляй, не думая — тут своих нет.

— Поняла, сэр! — движения ее дерганы, она сначала вскидывает ствол, потом осознает, для чего. Типичное поведение для человека, чьи реакции привиты не тренировками, а кучей ежедневных гипновнушений. На ее показания смотреть страшно — она испугана до чертиков, сердце шкалит, кровь ее — сплошной адреналин. Черт, да у нее же аптечка не заправлена!

Из далекого подвального окна стучит пулеметная очередь. Нервничают революционеры. Кишка слаба. Пули чиркают по бетонной палубе, выбивают крошку из стен, не причиняя нам вреда. Мы на исходной. Улица Банко Суйо — «грязная лавка», перекресток с Ришауэло. Название соответствует виду улицы, мусор валяется всюду, словно его специально сеяли, стены домов обшарпаны, повсюду какие-то ржавые остовы, которые автомобилями назвать совестно, мусорные контейнеры воняют страшно, скрытые под обвалами гнилых отбросов. Видимо, революция отменила дворников. А может, это быдло всегда так жило. От мысли о том, что придется укрываться от огня за одной из таких куч, становится дурно. Где-то в домах с мутными немытыми стеклами нас уже ждут, готовясь продать свою жизнь подороже. Городские партизаны знают, что мы никого не оставляем в живых. Они знают, что стоит им покинуть город, как птички сожгут их тела до костей. Бухает орудие «Томми», истеричный пулеметчик затыкается. Вставляю в разъем брони моего новичка картридж аптечки. Теперь бы автодоктор не перестарался, а не то кинется моя Рыба в атаку, одна против всех. Такое бывало.

«Мошки» нарыли в домах кучу информации. Партизан там не то, чтобы много, но все же есть — красные метки тут и там. Взводный не рискует. Взводный вызывает авиацию. Ревущие серебристые птицы не разбирают, кто прав, кто виноват. Удар их хирургически точен, в нашей зоне ответственности — зеленый коридор, волна жара катится к нам, гонит перед собой вспыхивающий мусор, я мысленно показываю пилотам большие пальцы. Пыльная взвесь на месте грязных стен. Взвод тяжелого оружия бухает далеко позади, дымовая завеса смешивается с пылью и остатками мусорного дерьма, витающего в воздухе.

Как всегда перед боем, выключаются мысли. Я снова — клубок инстинктов и навыков, дикий зверек, полевой суслик, что стоит на задних лапках и обозревает владения, я нюхаю воздух в поисках опасности. Как и суслику, мне ни к чему приключения на свою задницу. В отличие от суслика, я не могу нырнуть в нору.

Такблок писком сообщает о начале атаки, указывает стрелочками, куда мы должны выйти.

— Кто мы? — вопрошает взводный.

— Мы — «Лоси»! — орем в ответ. Автодокторы потихоньку отпускают наши тормоза.

— Зачем мы здесь?

— Чтобы убивать!

— Не слышу!

— Убивать! Убивать!

— Я хочу видеть трупы! Горы трупов! Пирамиды трупов!

— А-а-а-а-а!

— Примкнуть штыки! Взвод… вперед!

Черно-бело-зеленый мир. Тени растворились. Кровь гудит в ушах. Острие штыка — как компас, указывает путь. С ревом поднимаемся в атаку. Мчимся вперед, обтекая остатки зданий, просачиваясь сквозь них. Главное теперь — ноги в развалинах не переломать.

— Рыба, не отставай! Под ноги смотри, лохушка! Не видишь — подвал там! Мышь, сунь туда плазму! Паркер, — следи за «мошками»! Держать дистанцию, остолопы!

Чьи-то ноги торчат из-под завала. Пластиковая кукла таращит на меня присыпанные пылью глаза. Рухнувшая стена открывает вид комнаты в разрезе. Горит деревянная кровать. Из дверного проема выскакивает человек. То есть он думает, что выскакивает. На самом деле он ковыляет, шатаясь. В его руках оружие. Вид его ужасен — кровь из ушей заливает его шею, одежда — кокон из мокрых красных тряпок, облепленных бетонной пылью. Он слепо делает пару шагов, раскачивая стволом перед собой. Все это я вижу в секунду, на бегу, походя сшибая его короткой очередью. Как на стрельбище. От вида дергающегося от попаданий тела я чуть не кончаю — настолько острое наслаждение испытываю, видя своего противника лицом к лицу. Что-то новое… Встряхиваюсь.

— Рыба, ты хрена ворон ловишь! Почему не стреляла, лохушка?

— Не успела, сэр! Я все поняла, теперь справлюсь, сэр! — автодоктор превратил ее в счастливого человека, от мандража ни следа. Словно подтверждая сказанное, она бьет куда-топоверх моей головы длинной очередью, не догоревшие пороховые стаканчики трухой сыплются ей под ноги. На такблоке гаснет красная точка: — Я попала, сэр! Я в него попала, сэр!

— Патроны береги, зараза! — в сердцах выговариваю я восторженному ребенку. Вот ведь, что дурь с человеком делает. Только что превратила кого-то в кашу, может быть, впервые в жизни, а радуется, словно легкий билет на экзамене вытащила.

Герильос постепенно оживают. Оглушенные, вылезают из подвалов, которые мы, походя, забрасываем гранатами. Пытаются отстреливаться. Некоторые в панике пытаются уйти в дыму, слепо ковыляя вдоль стен. «Мошки» выдают нам цель за целью. Короткие очереди трещат отовсюду.

— Убей! — заводим себя, орем дико, только нас не слышит никто, кроме нас самих.

— Убей! — Паркер рушит очередную стену, за которой «мошки» обнаруживают несколько целей.

— Убей! — Рыба вовсю бухает очередями, безбожно растрачивая боезапас.

— Убей! — Нгава отщелкивает скобу фосфорной гранаты, закидывает ее в черный провал подвала — Огонь в дыре!

— Убей! Убей! Убей! — Крамер бьет в дыму от бедра, крошит всех подряд, громила-ковбой из древнего вестерна, только пулеметов тогда не было.

Кол пристраивается среди камней, выцеливает оппонентов-снайперов, его винтовка изредка щелкает. Развалины вокруг полыхают, как факелы. Из земли вверх — шикарный фонтан, взрывом сбило пожарную колонку, каким-то чудом еще есть давление в магистрали. Лупим по провалам окон из подствольников, обрушиваем остатки стен, поджигаем, что еще не сгорело. Коробочки позади крошат гусеницами кирпичи, то и дело брызжут огнем, поддерживая нас. Идем, как нож сквозь масло. Дальше снова уцелевшие дома. И вдруг:

— Снайпер, снайпер! Санитара!

— Взвод, стой! Рассредоточиться! Укрыться!

Мы вышли к намеченному рубежу. Устраиваюсь за плитой рухнувшего балкона. Маню к себе Рыбу. По сторонам еще трещат очереди, гулко бухают разрывы подствольников — остальные взводы подтягиваются. Впереди, в дыму, раздается многоголосый свист, сменяющийся гулкими взрывами — беспилотники открывают сезон охоты.

— Ты, дуреха, будешь так палить — без патронов останешься. Поэкономнее будь. Тут еще осталось в кого пострелять, — выговариваю я запыленному забралу Рыбы. — Переложи магазины из мешка в подсумок, пока время есть. Воды попей.

Рыба кивает, стаскивает ранец и начинает суетливо копаться в нем.

Теплая вода противна на вкус.

–18–

Наступает ночь. Над городом иллюминация — в высоте распускаются осветительные люстры. Тишины нет как нет, над домами вспыхивают разноцветные огни, бьют по перекресткам минометы — огонь на воспрещение, невидимые «пираньи», держась за облаками, охотятся на людей. Время от времени поднимается короткая канонада — подавляем очередного снайпера. Партизаны тоже не спят, где-то там они лихорадочно готовятся к завтрашнему дню — устанавливают мины, маскируя их под битым кирпичом, долбят траншеи, поднимают на чердаки пулеметы. Они наверняка низко пригибаются, перебегая улицы, то и дело оглядываются на ослепительное небо в надежде увидеть падающего сверху беспилотника. Все тщетно, и смерть продолжает выбивать их по одному, находя везде — у окон, под маскировочными сетями, на крышах. Кроме беспилотников, их достают наши снайперы, с наступлением темноты скрытно выдвинувшиеся вперед, рвут на части шальные снаряды и высокоточные малогабаритные ракеты, которые время от времени выплевывают взводы тяжелого оружия по наводке «мошек». И еще «котята». Этих мерзких механических созданий доставили сегодня вместе с боеприпасами: черными тенями они крадутся в темноте, чтобы неожиданно взорваться возле минометного расчета или рядом со снайпером, замаскированным под мусорную кучу. Иногда они по ошибке рвутся под невезучим бедолагой, присевшим по нужде в темноте сгоревшей бетонной коробки.

Стрекозы порхают над самыми крышами, каркают резкими голосами: «Участники незаконных вооруженных формирований! Ваше сопротивление бесполезно. Ваши смерти бессмысленны. Сохраните себе жизнь. Сохраните жизнь своим детям, женам, матерям. Сохраните свой город. Сложите оружие и выходите с поднятыми руками. Всем, кто добровольно прекратит сопротивление, гарантируется жизнь. Вот что говорит один из бывших партизан, который находится сейчас в фильтрационном лагере: Меня зовут Мигеле Фейхо. Я сражался в отряде команданте Маркуса. С каждым днем наше положение все ухудшалось. У нас не было воды. Мы питались крысами, змеями и корнями. Наша одежда сгнила, превратилась в лохмотья. Мы умирали от болезней, раненые кричали от боли, но мы ничем не могли им помочь. Так продолжалось долго, пока…» — и так далее. Утро встретят усталые, издерганные существа, мало похожие на дисциплинированную армию, пусть и партизанскую. Самое смешное — многие из этих придурков искренне и горячо верят в то, что сражаются за родину. Впрочем, как и мы.

Оставшиеся в живых гражданские обитатели, потерявшие сегодня последние крохи, включая трущобную крышу над головой из непромокаемой пластиковой упаковки, бесплотными озлобленными тенями продолжают истекать сквозь наши порядки — их ощупывают «мошки» в поисках оружия или взрывчатки, потом криками через усилители брони сгоняют в кучи, чтобы пропустить через линию обороны. Они испуганным стадом проходят под прицелом пулеметов, далее их конвоируют на площадь Санта Новелл, где разбит временный фильтрационный лагерь. То и дело кто-нибудь в темноте подрывается на наших минах и растяжках, потом из неровной темноты долго раздаются стоны умирающих. Я надеюсь, что это партизаны.

Спим посменно, не отходя никуда, лежим, обняв стволы, там, где оборудовали стрелковую позицию. Самые везучие — резерв, устроились под силовыми пузырями внутри «Томми». Питание опять не подвезли. Начхать, нам не привыкать уже, вскрываем свои неаппетитные жестянки — одна на двоих, жуем кое-как. Всем на все наплевать, глаза слипаются, устали мы запредельно. Я оставляю попытки заставить своих надеть сухие носки — их нет давно почти ни у кого, шепотом матерюсь, добиваясь, чтобы вонючие мокрые ноги все же посыпали антигрибковым и антисептическим порошком, этого дерьма у меня добрый запас, да резинку пожевали — чистить зубы негде и нечем, вода в дефиците.

И поздней ночью на нас снисходит чудо — белый гражданский коптер, тихо посвистывая лопастями, опускается на более или менее свободный от обломков участок улицы, отмеченный белым крестом на палубе, где вечером мы принимали медэваки и вертушки снабжения. Рев турбин высоко над нами — «косилка» сопровождения нарезает круги. Двери съезжают в сторону, на землю опускается удобный трап с поручнем, и караульные в недоумении таращатся на странных созданий, которые, галдя и толкаясь, лезут из шикарной машины. Все они одеты в гражданское, чистые вальяжные мужчины, женщины в облегающих одеждах, с ними куча аппаратуры, висят футляры профессиональных голокамер, их объединяет одно — они неуклюже обернуты массивными бронежилетами, у некоторых женщин броники длиннее юбок, возбуждающе светятся голые в темноте ноги, нелепый вид гостей вызывает всеобщее любопытство. Просыпаются бойцы из тех, кто лежит поближе, толкают тех, кто продолжает спать. Женщины громко смеются, мужчины закуривают, нарушая светомаскировку. Те, кто проснулся позднее, щурятся спросонья — неужто шлюх привезли?

— Кто у вас тут за главного, солдат? — спрашивает блондинка на высоких каблуках у недовольного неожиданным визитом Сото. Броник не сходится на сногсшибательном бюсте, висит на ее выпуклостях тяжелой зеленой распашонкой.

— С кем имею честь говорить, мэм? — стараясь не заглядывать с высоты своего роста за вырез блузки, интересуется сержант.

— Разве вы не видите? Мы журналисты. Тут представители нескольких информационных агентств и я — Шейла Ли, ведущая радио «Восход». Вас разве не предупредили о нашем визите?

— Очень приятно, Шейла, увидеть вас вживую. Пожалуйста, отойдите все вот к этой стене и погасите сигареты — тут полно снайперов. Я вызову командира взвода.

Гости неохотно тянутся в тень стены, ворчат, запинаясь о куски битого бетона. Кто-то наступает в темноте на свежее дерьмо, поднимается возмущенный гвалт — нужников нам тоже не подвезли, а долбить дыры в бетоне охотников мало, все и так умаялись смертно, вот и ходим кто куда по ближайшим укромным уголкам.

— Это ж надо, в каких условиях работать приходится! — возмущается кто-то.

— И где обещанная встреча, площадка для съемок? — вторит другой голос.

— Шейла, черт, куда ты нас привезла?! Я опять в дерьмо наступил! Они тут только и делают, что гадят, скоты! — вопит третий.

Самые ушлые, не дожидаясь прихода взводного, пытаются взять интервью. Мужчины предлагают солдатам сигареты, хлопают по плечу, говорят что-то доверительно-панибратски, вспоминают анекдоты. Дамы все больше напирают грудью, жеманно улыбаются, дают распахнуться своим бронежилетам. От запаха их духов с примесью феромонов у часовых сперма в ушах клокочет.

— А вы сегодня много врагов застрелили? — спрашивает роскошная высокая брюнетка у Гота. Бронежилет ее распахнулся, демонстрируя полупрозрачное даже в темноте платье.

— Я… эээ… не считал… Много… кажется… — Бедняга сглатывает слюну, не отводя взгляда от ложбинки между рельефными полушариями.

— А это страшно — убивать? — брюнетка слегка поворачивается, чтобы ему было лучше видно.

— Нет, мэм. Совсем не страшно, — отвечает осмелевший Гот.

— Говорят, у вас есть секретный приказ, по которому установлена норма убитых на человека. И тому, кто не выполнил норму, срезают премию. И чтобы выполнить норму, вы добираете, стреляя по гражданским. Это правда? — Краешек бронежилета брюнетки касается брони, ползет по ней, вот-вот манящее гладкое колено прикоснется к ноге морпеха. И наплевать, что щитки и наколенники! Кто сказал, что через броню ничего не почувствуешь?

Гот совсем ошалел, он воровато оглядывается поверх сложной прически, ловит завистливые или сочувствующие взгляды, потом сдается, вдыхает полной грудью ядовитый сладкий запах и говорит сбивчивой скороговоркой:

— Мэм, я вам все, что хотите скажу. Только погладить вас разрешите. Вы такая… такая…

— Ну, это само собой, — доверительно мурлычет брюнетка, достает пуговицу микрофона, пришлепывает ее себе на шею. — Только сначала дело. Говорите вот сюда, солдат. Как вас зовут?

Гот склоняется к микрофону. Жадно сглатывает.

— Меня зовут рядовой первого класса Гот. Третий взвод роты «Джульет», четвертый батальон Второго полка. Тринадцатая дивизия Корпуса морской пехоты.

— Ого? — удивляется брюнетка. — А нам сказали, что едем в роту управления Первого полка… Ну, да это не важно. Так тоже неплохо. Так даже лучше — неожиданный визит… Итак, рядовой Гот, что вы можете рассказать о сегодняшнем бое?

— Сегодня мы… эээ… наступали, мэм.

— Что тут происходит? Кто эти люди? Немедленно отойти от моих бойцов! Какой осел там курит?! Сото!

— Сэр!

— Построить посторонних у вертушки! Приставить конвой!

— Есть, сэр!

— Офицер! — звенит требовательный голосок. — Я Шейла Ли, ведущая радио «Восход». Эти люди со мной. Вас должны были предупредить о нашем приезде. Прекратите на нас оратьи уберите оружие. Вы ведете себя возмутительно. Генералу Штейну это не понравится.

— Очень сожалею, мисс, что господину генералу это не понравится, — голос взводного сух и напряжен — баб он, что ли терпеть не может? — Но у меня приказ: все лица, не имеющие специального разрешения, производящие съемки или звукозапись должны быть немедленно препровождены в ближайшее представительство Службы безопасности или уничтожены на месте. — Понизив голос, Бауэр добавляет доверительно: — Только между нами, мисс, я бы выбрал расстрел…

— Офицер, я подам на вас жалобу! — бушует Шейла. — Как ваша фамилия?

— Моя фамилия, мисс, лейтенант Бауэр. Личный номер называть не буду из соображений секретности. А теперь, господа, попрошу приготовить ваши свидетельства об аккредитации и ваши разрешения на пребывание в зоне боевых действий. Сото, конвою — огонь на поражение в случае неповиновения или попытки скрыться. Пилота из кабины тоже достань.

— Есть, сэр! Эй, кто-нибудь, достаньте летуна!

— Ваши документы? — спрашивает Сото у стриженного налысо мужчины с бородкой.

— Вот мое удостоверение.

— Разрешение на право находиться в зоне, пожалуйста.

— Я… эээ… меня, собственно, Шейла пригласила… Я корреспондент «Биржевых ведомостей», меня зовут…

— Встаньте туда, — прерывает его Сото.

— Это возмутительно, я заявляю протест! Я известный журналист и добропорядочный гражданин! У меня имперское гражданство! Я знаком с командиром вашей дивизии!

Удар приклада сбивает мужчину на землю. Двое берут его под руки и волокут к стене, как куль, прямо по битому стеклу и кучам дерьма. Ропот стихает. Все вопросительно смотрят на побледневшую Шейлу.

— Ваши документы? — продолжает Сото. — Спасибо. Вам сюда. Ваши?

— Я оператор Шейлы. Вот документы. Это разрешение.

— Спасибо. Вам сюда.

— Ваши?

— Я корреспондент агентства новостей «Светский лев», Бриджит Каховски.

— Понятно, мисс. Вам к той стене.

— Но я подруга Шейлы, нам обещали интервью…

— Мисс, мы очень занятые люди. Мои солдаты устали. Не испытывайте их терпение.

Брюнетка, спотыкаясь в темноте, бредет к стене, испуганно оглядываясь на молчаливых бойцов конвоя.

— Ваши?

— Приятель, я тут вообще не при делах — я просто пилот. Мне говорят: — Лети! — я лечу.

— Понятно. Вон к той стене, пожалуйста.

Красавчик-пилот в отглаженном форменном комбезе, сгорбившись, идет куда сказано.

Размышляю на отвлеченные темы, глядя на спектакль. Думаю о превратностях войны. Странная эта штука — война. Нет создания более лживого и одновременно — более правдивого, чем она. Вот мы — черви, мы и были ими всегда, только не замечали этого. Думали, что жить умели, любили, трахались, вкусно ели. О чем-то мечтали, чего-то хотели, хотя на поверку оказывалось, что мечтания наши сводятся к покупке очередной машины и погашению кредита за предыдущую. Все юношеские устремления привели нас туда, где мы есть, мы оцениваем, сбылись или нет наши грезы, сравнивая размер счета в банке. Жизнь удалась, если ты кредитоспособен. Даже тут, на войне, мы зарабатываем деньги, нам платят за каждого убитого, и мы по привычке хвастаемся друг перед другом величиной личного счета. И вполне нормально себя ощущаем, хотя и знаем — многие из того сытого быдла за заграждениями, которые жируют за наш счет, живут в тысячу раз богаче. Но вот свободней ли? Те, кто пять минут назад летел сюда, сидя в мягких креслах и попивая охлажденный мартини, кто прикидывал, что можно выжать для себя, общаясь с такими недотепами, как я или, скажем, Гот, мы для них — низший сорт, твари расходные, говорить с нами, все равно что с заключенным перед казнью — интересно, выгодно, но запоминать ни к чему, нас все равно вот-вот не станет и вместо нас вырастят других, а эти все так же будут вальяжно болтать с нашими генералами и обсуждать сплетни на светских раутах. И вдруг — о чудо! — поворот судьбы. Война берет счастливчиков за шиворот и одним махом переворачивает колесо. И мы теперь — над ними, они трясут бесполезными удостоверениями и клубными карточками, и никак не могут поверить — да, карма, она есть, она существует, это не вымыслы немытых дикарей, и пришла им пора перерождаться. И в толк они никак не возьмут, что их так пугает безмерно, а пугает их на самом деле то, что мы, те самые черви, расходный материал, на выходе оказываемся вершителями их судеб. Не случай, не великая богиня с крылами — Судьба, а простые замордованные морпехи, для которых в затылок походя выстрелить — как почесаться. Они попадают в ловушку, которую сами подготовили для нас. Любой может нас убить, и мы можем убить любого, и все это — ради их финансовых интересов, и вот теперь мы можем убить их самих, а те, кому повезло, радостно потирают руки — какая тема для сенсации!

Через пять минут все рассортированы. Мужики о чем-то перешептываются с задержанными. Паркер заключает пари с Крамером. Одна Рыба сидит дура-дурой, крутит головой, не въезжая, что происходит. У стены собрались человек десять без документов. Тихо переговариваются, оглядываясь на часовых. У вертушки всего трое — Шейла и два ее помощника.

— Сото! — говорит взводный.

— Сэр!

— Этих обыскать. Всю аппаратуру изъять. Затем отконвоировать в сборный пункт СБ. При попытке к бегству — огонь на поражение.

— Есть, сэр! Козловски! Гот! Чавес! — начинает выкрикивать Сото.

— Сэр, капрал просит разрешения обратиться, сэр!

— Что у тебя, Трак? — недовольно поворачивается взводный.

— Сэр, мы рассказали дамочкам, что их ждет в СБ, они посовещались и выдвинули встречное предложение. Они помогут поднять нашу боеготовность, а взамен мы сдадим их сразу в фильтрационный лагерь. Там тоже не сахар, но хоть прикладами руки не ломают.

Взводный напряженно размышляет. Смотрит на нас, почти невидимых в темноте. Мы затаили дыхание. Черви мы и есть, и желания наши червивые, приземленные. Ехидная улыбка трогает его губы.

— Поднимут боеготовность, значит?

— Так точно, сэр. Ребята уже на людей не похожи.

— И что же, все согласны?

Трак поворачивается к группе задержанных, смотрит вопросительно. Женщины начинают истово кивать, словно заведенные. Даже та, которую в этот момент грубо обыскивают наши бой-бабы.

— Ну, мне трудно устоять перед таким патриотическим порывом. Сото, под твою ответственность. Женщин обыскать, потом препроводить в фильтрационный лагерь. Два часа на все.

— Сэр! Спасибо, сэр! — козыряет ухмыляющийся Трак.

Бойцы дружно выдыхают застоявшийся воздух.

Пленных делят на две группы. Одну осторожно ведут — не гонят, к мыльным пузырям над «Томми» и к штабной палатке. Вторую оставляют на месте.

— Вы это, Трак, спиртом что ли оботритесь… Все же не шлюхи какие, акулы пера… — говорит неуверенно лейтенант.

— Не беспокойтесь, сэр! Ни царапинки не оставим! Будем чисты, аки ангелы, сэр!

— Сэр! Рядовой просит разрешения обратиться, сэр! — раздается хриплый голос Сантаны из первого отделения. Бой-девка подобралась, как перед прыжком, ноздри ее хищно раздуваются.

— Ну?

— Сэр, мы тоже люди, сэр! Отдайте нам хотя бы вот того дылду. Летуна. Проявите этот, как его… гуманизм, сэр! — выпаливает Сантана.

Взводный устало машет рукой.

— Черт с вами. И чтобы без рукоприкладства.

— Сэр, спасибо, сэр!

Сантана с топотом уносится к своей жертве. Лейтенант замечает пребывающую в ступоре ведущую.

— Что-то вы не веселы, Шейла. Добро пожаловать на войну! Делайте свой репортаж, ребята любят вас слушать. И про музыку не забывайте, Шейла. Больше музыки!

— Шейла, ну, чего ты, действительно? — подталкивает ее оператор. — Зря летели в такую даль, что ли?

— Спасибо, лейтенант, — механически отвечает Шейла, глядя в темноту, куда уводят ее спутниц.

Я втискиваюсь в распахнутый десантный люк. Мне, как командиру отделения, выпала пальма первенства. Сжимаю в кулаке выданный Мышем презерватив. Экипаж по такому случаю выгнали вон, в общую очередь. В тусклом красном свете формы съежившейся на лавке брюнетки еще соблазнительнее. Она плачет, размазывая по лицу водостойкую тушь, закрывает рот ладонями. Лицо ее вовсе не кажется мне красивым. И уж точно не молодым.

— Вы ведь нас не убьете? — всхлипывая, спрашивает она.

Я сажусь рядом. Провожу рукой по ее волшебно чистому плечу.

— Ну что ты, хорошая моя. За кого ты нас принимаешь?

От треска близких очередей брюнетку начинают бить рыдания. Она в ужасе смотрит на меня. Пришла пора становиться другой, красавица. Ты переродишься, как и твои невезучие дружки. Научишься предчувствовать поворот колеса.

Я закрываю люк.

— Да не бойся ты. Как, говоришь, зовут тебя? Бриджит? Красивое имя. Я прикорну тут в уголке, Бриджит, а ты стони, стони погромче. Расскажешь потом своим дружкам, какое я чудовище. Разбудишь меня через часок.

— …С вами как всегда Шейла Ли. Мы ведем наш репортаж с переднего края, из Олинды, города, где наши доблестные морские пехотинцы сражаются с фанатиками из так называемой народно-освободительной армии Шеридана. Чувствуя свой близкий конец, бандиты ожесточенно сопротивляются. Прикрываясь мирным населением, они сражаются за каждый камень. Но морские пехотинцы в очередной раз демонстрируют миру, что такое несгибаемая воля к победе. Вот что говорит командир взвода морской пехоты лейтенант Бауэр…

–19–

Четыре тридцать утра. Улица Поэйра Ди Флор — «Цветочная пыль». Никакими цветами тут и не пахнет. Такая же мусорная вонючка, что и предыдущие. Дома тут почти не тронуты артогнем, так, стекла кое-где выбиты, да стены пулями поистыканы. «Лоси» занимают три дома. Держим улицу под прицелом. Тишина стоит, даже птицы где-то в вышине верещать начали. Не нравится мне эта тишина. Печенка ноет от дурных предчувствий. Уж слишком легко мы вчера сюда вышли. Пяток заминированных дверей — не в счет, «мошки» вовремя их обнаружили. А может, это она от надоевшего сухпая бунтует — вчера вертушка скинула, наконец, пару ящиков вместе с патронами. Жаль, воды нет. Краны в квартирах шипят бессильно, вычерпываем грязную воду из сливных бачков, фильтруем через броню и кидаем в нее обеззараживающие таблетки. Каждому достается примерно по стакану невкусной жидкости. Делаю пару глотков. Ощущение, словно вода впитывается в сухую глотку, не доходя до пищевода. Полжизни отдал бы за бутыль холодной воды!

Каждый вечер диктую Сото перечень того, что нам необходимо. Список каждый раз получается внушительный и с каждым днем растет все больше — вода, заправки к аптечкам, сухпай, гранаты к подствольникам, гранаты ручные разных типов, сухие носки, легкое белье, ремкомплекты к броне, витамины, патроны к винтовкам, картриджи к пулемету, патроны для дробовика, снаряды для «Томми», модуль такблока для Нгавы — у него броня барахлит после того, как его шваркнуло осколком. Сото все тщательно фиксирует, уточняет количество. Суммирует с запросами других отделений. Вздыхает тяжело. Связывается с ротным старшиной, сбрасывает ему файл. «Роджер, принял» — подтверждает рота. И к ночи вертушка привозит что-нибудь из заказанного. Если привезут канистру чистой воды, то почему-то без сухпая. Если сублимированные фрукты — то без воды. Патроны — без гранат. Гранаты — без картриджей. Если заряды к базуке — то осколочные вместо плазмы. Патроны к снайперке — с экспансивной головкой вместо бронебойных. Белья мы не видели целую вечность — врагу не пожелаешь влезать в комбез без белья. То, что оставалось, излохматилось и пропиталось грязью до состояния вонючих тряпок, которые в руки взять противно, не то что надеть. Швы натирают нам кожу, мы вечно мокрые, как мыши, потертости гниют, автодоктора ширяют нас лекарствами, пока аптечки не пустеют, спирта у Мыша больше нет, пускаем на протирку все свои НЗ — джин, виски, бренди, ароматические масла Нгавы. Воняем мы страшно, словно мертвецы живые. Позавчера вертушка не прибыла вообще. Рота сообщила, что ее сбили. Старшина божится, что она везла нам все, что заказывали — и спирт, и патроны, даже снаряды и носки он нам добыл. Врет, наверное, сволочь… Зато дымовых гранат у нас — закачаешься. Каждый таскает с собой штук по пять. И еще нетронутые ящики в БМП. Выбросить жалко, применить — некуда. И в каждой новой посылке — опять ящик. Мы встречаем их гомерическим хохотом. И еще — мазь от обморожения. Ее у нас скопилось столько, что запросто можно вылечить целый полк эскимосских десантников, если им приспичит отморозить ноги в местных джунглях.

Наша линия обороны — хилая редкая цепочка — по неполному отделению на целый дом, да «Томми» в резерве на соседней улице. Наши порядки растянуты до предела. Мы давим и давим герильос к окраине, сжимая пружину пресса до последней степени возможного. Мы давим — они послушно отходят. Жжем редкие огневые точки, выбиваем снайперов. Подрываем их подарки — ловушки тут повсюду. Обрушиваем подозрительные дома. Вот уже дня два я каждую минуту жду подлянки, не может быть, чтобы партизаны не предприняли попытку прорыва — не идиоты же их командиры!

«Продвигаться вперед как можно быстрее, но все эти кавалерийские атаки — кто кого круче — отставить. Минимизируйте потери. Мы и так обескровлены. Резервов нет. Снабжение запаздывает. Огонь по площадям прекратить — только точечные удары. Авиацией пользоваться только для подавления контратак», — требует комдив.

«Тринадцатый хочет, чтобы мы продвигались вперед как можно быстрее. Первый полк уже на марше, а мы все еще возимся. Огонь по площадям без повода прекратить. Использовать авиацию по необходимости», — инструктирует командир полка комбатов.

«Зеленый-два хочет, чтобы мы продвигались еще быстрее. Огонь по площадям. Использовать авиацию», — слышат ротные.

«Ускорить продвижение! Не вижу темпа! Максимально использовать огневую и воздушную поддержку», — передает ротный командирам взводов.

«Вы морпехи или девки беременные? Плететесь, как мертвые! Вперед, быстро! Не жалеть огня поддержки!» — орут взводные.

«Если мы так и так сносим этот городишко к херам, то на кой мы тут нужны? Скинули бы гравибомбу, и дело с концом!» — переговариваются между собой недоумевающие сержанты.

И вот настает час, когда пружина распрямляется. Четыре сорок пять утра. «Птичка» сигнализирует о накапливании целей в нашем районе. Докладываем в роту. Рота подтверждает данные. Докладывает в батальон. «Приготовиться к атаке», — следует ответ. «Приготовиться к атаке», — дублирует нам рота. Меток становится все больше — герильос проводят сосредоточение сил. Взводный запрашивает воздушную поддержку. «Извини, Гадюка-три, ваш участок на сутки вперед норму выбрал. Попроси бога войны», — отбрехивается диспетчер летунов. Партизаны продолжают лезть изо всех щелей. Такблоки рябят красным. Как назло, «пираньи» ушли на базу заправляться. Лежим, нервно кусая губы, свешиваем стволы с подоконников.

— Сердитый-четыре, здесь Гадюка-три, необходима поддержка, срочно, — мы напряженно слушаем переговоры взводного.

— Гадюка-три, здесь Сердитый-четыре, я пуст, ожидаю заправки. Остались только дымовые.

— Давай хоть дымовые! Хоть что-нибудь давай! Передаю пакет! — упавшим голосом говорит взводный.

Беспилотник, нащупавший цель, успевает выпустить только одну ракету. Мы видим, как тает в небе шар огня на его месте — сразу две ракеты «земля-воздух» разносят его в пух. Взводный тем временем продолжает перебирать огневые инстанции. Запрашивает огонь поддержки у приданого артдивизиона. Тот на марше — передислокация. Добивается канала связи с «Гинзборо». Я представляю, как дежурный офицер авианосца принимает сейчас лихорадочные запросы от всех взводов нашего батальона — цепочка замкнулась. Ждем, не дыша, надеемся — Флот своих не бросит. «Время подлета — час», — следует, наконец, ответ с орбиты. Взводный докладывает о ситуации в роту. Рота — в батальон. «Отставить атаку. Ждать огня поддержки», — больше мы ничего не слышим — красная сыпь приходит в движение. Нам нечего им противопоставить, кроме самих себя. Запас управляемых «Ос» у наших коробочек давно расстрелян.

— Взвод, огонь по готовности! — передает Бауэр.

И мы выдаем огонь. Саперы, которые выбегают из-за угла под прикрытием автоматчиков, валятся, как снопы. Нас атакуют не вчерашние рабочие или крестьяне. На нас по всем правилам лезут наемники — злые, смертельные, равнодушные к смерти. Пули взбивают из стен каменное крошево. Дом наш трясется, как в припадке, из-за крыш поднимаются росчерки ракет, и плазменные вспышки выносят в вихрях пламени целые этажи над нами. Через десять минут нас тут поджарит, как в духовке. Пол подо мной подпрыгивает. Что-то тяжело рушится за спиной. Искры и брызги расплавленной арматуры сыплются сверху, через щели в перекошенных перекрытиях.

— Покинуть здание! Укрыться на улице! — ору я. — Рыба, не отставай!

Мы едва успеваем выскочить из окон и рассыпаться на задымленной палубе, как здание начинает складываться, будто карточный домик, все в клубах дыма и пыли. Языки пламени выхлестывают из верхних окон.

— Отходим! Первые группы — с левой стороны, вторые — с правой! Занять оборону!

Свист мины. Падаю в пыльную кашу обломков. Плазменный разрыв волнами расплескивает бетон палубы метрах в тридцати от меня. Раскаленные капли прожигают мне наплечник. Невыносимо горячо спине. Да где же эта проклятая поддержка! Удар — следующее солнце встает позади нас. Вилка. Я чувствую себя ужом на сковороде. Следующая — наша.

— Крам, Паркер, огонь прикрытия! Отделение, цель — дом номер три, вперед, в атаку!

Мы вскакиваем и мчимся вперед, бежим по нашим минам. Счастье, что они еще работают. Выхлестываем из-за угла, прямо в опадающий дымный куст фугасного разрыва, и бьем из дыма из подствольников, успеваем зацепить расчет лаунчера, машем винтовками, поливаем очередями в режиме «по готовности», выбивая зазевавшихся или невезучих, швыряем гранаты в окна и вваливаемся следом, как раз тогда, когда ответный огонь залегших наемников начинает выкрашивать стены.

— Рыба!

— Здесь, сэр! — моя толстушка успела приземлиться рядом.

— Не высовывайся. Не стреляй пока. Ты мне позже понадобишься. Если что — бей только в упор, не больше трех патронов за раз.

— Поняла, садж!

— Паркер, даю цель, беглый огонь! — выпускаю пару «мошек», осколочные разрывы лопаются на площадке двора перед нами. — Крам, держи перекресток три-пять!

Мины продолжают свистеть над крышами. Где-то там, сзади, они поджаривают наши жидкие укрытия.

— Все, кроме Рыбы, огонь по готовности!

Мы отходим в глубины комнат и хлещем по окнам скупыми очередями. Наемники снова залегают.

— Уходим, быстро, все назад, через окна!

Вышибаю дверь короткой очередью, гранат больше нет, хрен с ним, вкатываюсь в чью — то пустую спальню. Дальше в гостиную. Через коридор на кухню. Взрывная волна срывает двери за спиной — окна накрыли из подствольников. Главное — маневрировать. Нас слишком мало. Только бы поддержка не подкачала…

На улице — ад сплошной. Горит даже пыль, пропитавшая стены. Горят дома напротив. Палуба вся расплескана раскаленными волнами. Справа от нас — сплошной грохот разрывов — партизаны впервые на моей памяти превзошли нас по огневой мощи. Мы как котята беззащитные в горящем доме. Выстрелов там не слышно — то ли отошел второй взвод, то ли повыбило всех. Красное наводнение устремляется в кипящий котел.

— Трюдо, поднимай людей в атаку! Бей во фланг! — искаженный наводками, голос взводного неузнаваем.

— Принял. Оголим фронт, — отвечаю на бегу.

— Присмотрим, — коротко отвечает взводный.

— Крам, Паркер — квадрат за вами, — отделение, ориентир триста пять, на первый-второй — вперед!

И мы начинаем чехарду, каждую секунду ожидая, что по нам врежут с фланга и перестреляют, как в тире. Крамер долбит по фасаду короткими очередями — бережет патроны. Паркер изредка бухает, продолжая засыпать осколками двор. И тут разрывы перед нами стихают, как по мановению палочки. Без всяких перебежек, как на спринтерском забеге, где приз — жизнь, молчаливые фигуры высыпают из-за перекрестка и что есть мочи прыгают среди полыхающего ада. Мы едва успеваем залечь, как уже слышим взрывы плазменных гранат и яростную пальбу — наемники вышли во фланг роте и сминают жиденькую цепочку.

Мы открываем огонь, крушим их арьергард, Рыба поливает улицу потоками свинца, расхристанные куклы катятся среди дыма, не успев понять, что их убило, мы лихорадочно достреливаем последние магазины и арьергард не выдерживает — залегает.

— Гадюка-три, здесь Лось-три, срочно, всем, кто есть, даю указатель.

Дымные следы реактивных гранат. Разрывы так близко, что того и гляди нас самих поджарит. Пара коробочек — наш последний резерв, оставляет позиции и выкатывается на искореженную улицу. Переношу целеуказатель. Снаряды проносятся над головой: подними макушку — сорвет башку. И тут «мошки» показывают, как красные метки расползаются по дому, возле которого мы лежим.

— Угроза слева! — успеваю я крикнуть, мы едва разворачиваем задницы, как уже Рыба со страху сносит череп пулеметчику, который появился в окне. Она хлещет и хлещет по окнам картечью, прилипла к палубе, растопырив свои ноги-тумбочки, ее переклинило от страха, кажется, она орет что-то, ее аптечка пуста, и мне нечем привести ее в себя.

— Всем назад, тридцать метров! Рыба, Нгава, прикрытие!

Мы пятимся под треск очередей, потом я переношу целеуказатель и командую отход группе прикрытия. Нгава семенит к нам боком, но Рыба словно не слышит — она боится отвести взгляд от этих страшных черных провалов, ей кажется — вот только она отвернется и ее тут же разнесут на кусочки, она долбит и долбит, не целясь, вышибает из стен облака каменной крошки, и я ору ей в нетерпении:

— Назад, дура! Назад! Отставить огонь! — и думаю про себя: «Только бы у нее патроны не кончились».

Я представляю, как Топтун ждет моей команды в своем железном склепе, припав к прицелу, палец его затек на гашетке, и вот-вот улицу гранатами из окон забросают, как вдруг вместо бубуханья дробовика слышатся только резкие щелчки — дуреха достреляла-таки магазин до железки. И тут же факел ручного минигана выплескивается из окна. Рыбу волочет по палубе, как кучу картофельных очисток. От нее только брызги брони летят. И как только зеленая метка на моем такблоке моргнув, исчезает, я нажимаю кнопку целеуказателя. Коробочка бухает дважды. Половинка дома рушится бетонным водопадом. Куски кувыркаются по палубе, каменная шрапнель хлещет по броне. Улица перед нами — сплошная груда битого камня.

На такблоке какая-то каша. Роту «Джульет» выбивают. Под дождем ракет и мин, среди разваливающихся горящих стен, рота откатывается назад, оголяет фронт, пытается перегруппироваться. В эфире какофония — ротный убит. Взводные один и два не отвечают, сержанты принимают командование и тоже гаснут один за одним. Коробочки на второй линии выхлестывают остатки боезапаса, их обстреливают из минометов, активная броня еле справляется с плазменными подарками. Комбат бросает нам на помощь единственный и последний резерв — взводы управления и разведки. Связисты, секретчики, ординарцы, корректировщики, делопроизводители, офицеры штаба — все мчатся к нам. Соседние роты поддерживают нас огнем, отсекая вторую волну наемников вдоль Писта дос Санфлаверс — Аллеи подсолнечников.

— Здесь Гадюка-три, принимаю командование за Гадюку, — передает взводный и такблок подтверждает, зажигает над ним командную метку.

Он вызывает взводы один и два, ему кто-то отвечает в три голоса, даже новичку ясно — мы разбиты, рассеяны, нас выбивают по одному, фронт практически прорван. Бауэр оставляет треть взвода на месте и подтягивает остальных к нам, он отдает команды, которые почти некому выполнять, его никто, кроме нас, не слышит, он разъярен, почти визжит от ярости — теперь это его рота, и мы морпехи, мы — ударная сила, морпехи не отступают, но нас слишком мало, и боеприпасов нет почти, надо оторваться, отступить, выровнять фронт, закрепиться, дождаться авиации и потом смести все к гребаной матери. И я и все остальные понимаем это, вот-вот взводный даст команду на перегруппировку, и мы прикроем остатки роты огнем. Но вместо этого наш горе-Наполеон, наш гребаный молокосос прибегает к последнему средству — срывает предохранительный колпачок и врубает нам режим «зомби».

Мы засыпаем, не успев и глазом моргнуть. Раз — и вместо грохота разрывов вокруг — только гул крови и еле слышная речь где-то далеко на заднем плане. Я словно мультик цветной вижу, где я — главный Микки-Маус с винтовкой наперевес. Мы играючи скачем по камням, даже для сказки мы бежим слишком быстро, я уворачиваюсь от гранат, игрушечные трассеры небольно тычут меня в грудь и отлетают прочь сплющенными насекомыми, я стреляю по появляющимся из дыма оскаленным мультяшным рожам, плохиши картинно подтягивают колени к груди, умирая, мне весело, мне надоедает стрельба, и я начинаю гоняться по перекошенным полам за увертливыми карликами, насаживаю их на штык, они сдуваются, как футбольные мячи, а потом — ха-ха, штык застревает в какой-то щели, пройдя через очередного карлика насквозь, и я достаю лопатку и мчусь дальше в увлекательный мультик, где мы посреди красивого огня сшибаемся — радостные футболисты, катимся в кучу-малу, мяча нет нигде, но те, кто смог выбраться из кучи, все равно продолжают бежать вперед — так положено по сценарию. А потом мультик кончается, и мы таращим глаза, не понимая, где мы, растерянная кучка среди горящих развалин — нас всего-то человек двадцать осталось, я весь уделан каким-то говнищем, оружия нет, только мокрая от крови лопатка в руке, и ноги дрожат, словно только что выбрался из-под штанги.

Такблок захлебывается, сообщая о критическом состоянии брони. Я и без него это знаю, мне больно дышать, левая рука — как чужая, наплечник вырван с мясом, плечо жжет, разгрузка с пустыми подсумками болтается на одном ремне, во рту — кровавая каша, кажется, я язык прикусил, и еще я вижу, как такблок показывает приближение звена штурмовиков и район удара. И нас в том самом районе.

— Воздух! В укрытие! — воплю я, но вместо крика издаю какой-то невнятный клекот, да и ни к чему крик — радио не работает.

Я бегу-прыгаю-ползу прочь на подгибающихся ногах, расталкиваю еще ничего не понимающих окровавленных футболистов, кто-то пытается меня остановить, я сшибаю его корпусом и прыгаю в какую-то темную щель, и не успеваю приземлиться, как небо обрушивается на землю.

Мне так спокойно сейчас, когда я вижу, как жуки-переростки вокруг вспыхивают и разлетаются малиновыми брызгами, и волна камня, как живая, встает передо мной и катится, готовясь проглотить все вокруг, и нет за ней ничего, нет других волн, как в океане, нет дна, нет берега — только вязкое ничто без цвета, боли и запаха. Закрывая глаза, я вижу почему-то коренастую Рыбу, мою наивную лохушку, которую, в сущности, я и узнать-то как следует не успел, а вот поди ж ты — из всего, что уношу сейчас с собой, я помню только ее, и жалость к ней, и сожаление, что не сумел уберечь. «Посылать людей на войну не обученными — значит предавать их», — так говорил какой-то мудрец. Китаец, кажется.

«Надо же, китаец, а такой умный», — думаю я, и волна подхватывает меня.

–20–

Первое, что я слышу, когда звон в ушах становится тише, это чей-то хриплый голос. Глаза с трудом фокусируются на полузасыпанном теле. Это ж надо — Калина. Лежим бок о бок, словно младенцы в кроватке. Я выколупываю изо рта комки грязи. Сплевываю непослушным языком. Нос едва дышит — кровь запеклась и там. Весь низ моего шлема загажен черно-красными наслоениями.

— Слышь, братишка, у тебя воды нету? — скулит Калина, и я с трудом разбираю его слова на фоне окружающего нас грохота.

Забрало его перекошено, стекло выбито из пазов, он смотрит на меня в упор, но вряд ли узнает. Губы его потрескались и черны от запекшейся крови. Глаза ввалились и сверкают белками из невообразимой глубины. Слезы чертят дорожки на грязной коже. Тяжелая балка придавила его ноги, он засыпан щебнем по грудь, и броня его, судя по погасшим индикаторам, сдохла давно. Шевелясь, как под водой, ощупываю себя. Вроде цел, ничего не оторвано. Фляги нет, конечно. Ничего нет. Сама скорлупа моя — ископаемая кость, вся в трещинах и выбоинах. Мертвая панель такблока.

— Нету воды, Калина. Извини уж, — говорю, пытаясь сесть.

— Ты мне на ноги полей, братишка, слышишь? Ноги у меня горят, погаси ноги, — просит Калина.

— Нечем мне тебя полить, братан. Узнаешь меня?

— А? Кто это?

— Я это. Трюдо. Трюдо, говорю, — кричу ему в лицо.

— А, Француз… А меня видишь, зацепило… Дай воды, садж…

— Нет воды, — говорю тихо, и Калина слышит меня каким-то чудом.

— Вишь, как оно повернулось, Француз, — бормочет он в полузабытьи. — Я ж тебя грохнуть хотел сегодня… Совсем собрался… Мудак этот положил нас всех… — голос его все тише, он еще шепчет что-то покаянное, но я не разбираю ни слова. Он смотрит на меня, не мигая, его глаза-колодцы полны драгоценной влаги, монолог истощает его, он заходится тяжелым кашлем, тело его бьется в каменном плену, черная кровь толчками выплескивается изо рта.

Я думаю о том, что действительно странно все повернулось. Час назад мы готовы были в спину друг другу стрелять, а сейчас лежим, почти обнявшись, и Калина мне в лицо кровью кашляет. А мне не то что ненавидеть его — отвернуть голову лениво. И пока я так думаю, Калина прекращает плакать. Только кровь из уголка открытого рта продолжает сочиться. Неизвестный науке соленый источник с высоким содержанием железа. От жидкости этой трава гуще, верно говорят, не врут. Лучшее на свете удобрение. После дерьма.

Я осторожно выбираюсь из каменного плена. Ноги не держат меня, я поднимаюсь, и сразу падаю на корточки, спиной к обломку стены. Опираясь на чью-то винтовку, ковыляю в сторону шума. Броня моя не работает, а значит — не найдут меня, и подохнуть тут — вовсе не то, о чем я мечтал. Винтовка с примкнутым штыком, чтоб вы знали, самый хреновый из костылей. Так и норовит из-под ладони выскользнуть. И штык в камнях застревает.

Бухает уже вокруг, кажется. Без привычной прицельной панорамы не вижу ни зги. Ковыляю на ощупь. Дышать невозможно, воздух — сплошная гарь пополам с пылью, аж в глотке вязнет. «Меня нельзя убить, ибо за мной встают братья мои, и корпус продолжает жить, и пока жив корпус — жив и я…» — бормочу бездумно себе под нос. Я слепо петляю вокруг каменных островков. Откуда-то доносится знакомый голос. Показалось? Нет, точно — кричит кто-то. На четвереньках взбираюсь на холм из штукатурки пополам с кирпичами. Костыль, позвякивая, тащится за мной на ремне. У подножия рукотворного холма сидит лейтенант Бауэр, собственной персоной, и ствол его оружия смотрит мне прямо в лицо.

— Это я… сэр… — говорю с трудом, понимая, что не слышит он меня. Опознаватель «свой — чужой» не работает, и мой резьбовой взводный сейчас вышибет мне мозги. И я сползаю головой вниз к его ногам.

— Трюдо, мать твою, у меня винтовку заклинило, — сообщает мне лейтенант, пока я пытаюсь подняться.

— Ты как, в порядке? — спрашивает он устало, но для проформы как-то. — Давай, некогда расслабляться, шагай вон к той стене, там наши. Стрелять можешь? Прикроешь их, мы в атаку идем.

— Да, сэр. Так точно, — отвечаю, балансируя на неровном камне.

Лейтенант диктует указания пушкарям.Кажется, нам все же что-то подбросили для поддержки. И свист повсюду — беспилотники подошли. Он собран и деловит. Он в своей стихии, зеленый гигант на поле брани, оружие Императора, хозяин своей судьбы. Только вот с братьями у него напряг. Положил он братьев своих, без счета.

— Здесь Гадюка, всем, кто меня слышит, тридцать секунд до атаки, ориентир триста шесть, включаю отсчет! Сердитый-четыре, ориентиры триста восемь, триста десять, правее два, огонь по готовности. Внимание, рота!..

Он вот-вот произнесет волшебное «вперед». И мои братаны за той стеной опять полезут под пули потому, что морпехам отступать не положено.

…Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ВРАГА РАНЬШЕ, ЧЕМ ОН УБЬЕТ МЕНЯ… ПРИ ВИДЕ ВРАГА НЕТ ЖАЛОСТИ В ДУШЕ МОЕЙ, И НЕТ В НЕЙ СОМНЕНИЙ И СТРАХА… ИБО Я — МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ…

— Что ты сказал? — поворачивается ко мне взводный. — Ты еще здесь?

— Нет, сэр. Меня уже нет.

Я поднимаю забитый грязью костыль и нажимаю на спусковой крючок. Длинная очередь в упор выколачивает из лейтенанта облако чешуек брони. Или крови? Да какая, к дьяволу, разница. Предводитель лосей обрушивается на камни дырявым мешком. Пустой магазин с писком вылетает из держателя. Сажусь, где стоял. Сото высовывает ствол из-за стены. Узнаю его по пижонской мишени на шлеме.

— Француз? Лейтенанта не видел?

— Убило лейтенанта…

Сото смотрит непонимающе на меня, потом на тело у моих ног. Посмотреть бы на его лицо, да под загаженным стеклом не видно ни черта.

— Ясно. Жди санитаров.

Он исчезает в дыму.

Огонь впереди усиливается. Я ложусь на спину и закрываю глаза. Пыль в них сыпется немилосердно. Как ты там, тростинка моя? Кажется, я сплю. Слышу тихие голоса. Слова перекатываются в моей черепушке, толкутся от уха к уху, сшибаются между собой.

— Подбери винтовку.

— У нее магазин перекосило.

— Все равно возьми, на запчасти сгодится.

— Чертов жмот. Вечно я с тобой, как старьевщик.

— Не ворчи. Подсумок проверь.

— Пусто.

— Сними его, он целый.

— Белый, внимательнее. По сторонам смотри.

— Да чисто тут. Авиация поработала. Уходить бы надо.

— Успеешь…

Голоса странно двоятся и троятся, и мне кажется, будто я слышу их наяву. Постепенно голоса становятся такими четкими, словно я слушаю радио. Грохот боя впереди усыпляет мою бдительность. Резкий стук камушков по шлему слышу, когда надо мной уже нависает неясная фигура. Ствол смотрит мне в лицо. Я хлопаю глазами, глядя в черный зрачок. «Вот и все», — мелькает в голове, и апатия сменяется желанием во что бы то ни стало продать свою жизнь подороже. Я резко перекатываюсь вбок и пытаюсь подсечь ноги незнакомца. Удар сзади по голове вбивает меня носом в пыль. Гул внутри шлема, гул внутри головы — как эхо в горах. Без действующих демпферов мой котелок не полезнее, чем допотопный стальной шлем, что носили когда-то прадеды. Меня бьют еще раз. Для верности. Прикладом, очевидно. Скручивают руки за спиной.

— Смотри-ка, целый сержант! — радуется голос. Опять двоится в голове. Кажется, я услышал голос за долю секунды до того, как звук коснулся ушей. А может, контуженая башка фокусы творит.

— Нормально. Две штуки на дороге не валяются, — отвечают ему, — броню его отключи.

— Сдохла скорлупка, — после короткого осмотра констатирует мой пленитель.

— Ну что, взяли? — меня подхватывают под локти и сноровисто волокут по камням. Ствол третьего конвоира то и дело тычет меня в спину, подталкивает, напоминая — глупостей не надо, морпех.

— Грохнуть тебя, дружок, все меньше таскаться, — снова слышу я. И другой голос:

— Ноги делать надо. Совсем Дикий съехал, под носом у имперцев шляться.

Удивляюсь, кругом ад кромешный, как я слова-то различаю? Меня тащат вниз по разбитой лестнице. Темнеет окончательно — мы в каком-то подвале. Конвоир зажигает фонарик. Рассеянный луч выхватывает грубые каменные стены. К нам присоединяются еще двое. Я ощущаю, как отпускает их напряжение и как испытывают они мгновенное облегчение от того, что больше не нужно торчать в охранении у входа в туннель, каждую секунду ожидая «котенка» или снайперской пули.

— Подарок партийным товарищам, — с иронией комментирует мое появление тот, кого называют Диким.

Мои попытки идти самостоятельно заканчиваются одинаково — я получаю прикладом между лопаток. Так и волокусь между двух жилистых лбов — ноги по камням. Когда глазам становится больно от напряженного разглядывания неровных стен, я испытываю легкий приступ дурноты. Пространство вокруг идет волнами и исчезает в мельтешении разноцветных искр.

Я смаргиваю муть и ошалело таращусь вокруг. Ну и дела. Туннель исчез.

Часть третья ИГРА В РЕАЛЬНОСТЬ

–1–

Вот и сбылось — я в Коста де Сауипе, курортной жемчужине Латинской зоны, что возле Мар Азуре — Лазурного моря. Берега внутреннего моря — сплошные пляжи из крупнозернистого красноватого песка. Отели, рестораны, казино — все это сияет и переливается сногсшибательным калейдоскопом, заливая полнеба заревом, как будто и нет никакой войны. Все это я вижу мельком, пока наш грубый открытый джип пересекает набережную Роз и углубляется в лабиринт извилистых улиц. Я с удивлением кручу головой, это так не похоже на мои представления о Латинской зоне — тут нет грязи и мусора, воздух напоен запахами соли и окультуренной тропической зелени, вокруг множество машин и люди совершенно не похожи на привычных мне плюгавых выродков — они радостны и добродушны, у них легкие походки, расправленные плечи. Кажется, улица сияет от сотен белозубых улыбок. Сижу, стиснутый с боков двумя расслабленными громилами. Машина петляет между островками зелени, огромные пальмы свешивают над нами свои опахала. Цветной душистый мир проносится мимо меня. Дикий оборачивается с переднего сиденья.

— Ну что, нравится? — под звуки зажигательной самбы, что выплескиваются с открытой веранды ресторана, спрашивает он. Гордо, словно этот город построил если не он, то уже его отец — точно.

Я чувствую его искренность, он расслаблен и благодушен, я вполне могу его понять — он вернулся на базу, и на какое-то время он свободен от войны и смерти, в его программе на ближайшие дни только вино, море и сногсшибательные женщины. И он уже не здесь, он в мыслях на ночном пляже, и я вместе с ним чувствую на себе чьи-то обжигающие губы. Мария-Фернанда, крошка мулатка с голубыми глазами. И еще я знаю, что он не испытывает ко мне неприязни, — я для него просто две тысячи кредитов, снабженных ногами для удобства транспортировки.

— Нравится, — отвечаю.

За прошедшие сутки я здорово привык к голосам внутри черепушки. Пугаться перестал. Более того, сегодня ночью я начал воспринимать еще и эмоции окружающих. Глупости, скажете вы, слушая мою галиматью, бред контуженного. Может быть. Какое-то время мне самому хотелось в это верить. А так — или я с катушек слетел, или и впрямь экстрасенсом заделался. Нет, не тем экстрасенсом, что пудрят мозги доверчивой публике в студиях. Настоящим, без дураков. Если я напрягусь, то могу прочитать любого из проносящейся мимо толпы. Уродов, что по бокам у меня сидят, читать не интересно. Тот, что слева, постоянно деньги свои пересчитывает, вспоминает номера счетов. И еще повторяет без конца последовательность обслуживания лаунчера «Дымка». Профессионал, мать его. Тот, что справа, Белый, тихо ненавидит Дикого. За то, что командиром группы назначили не его, за то, что Дикий заставляет со мной таскаться, вместо того, чтобы просто пристрелить, за то, что опять проиграл ему пари, и теперь от премии за мою душу не достанется ему ни хрена.

Водитель давит на педаль, и с визгом покрышек я едва не прикладываюсь физиономией о спинку переднего сиденья. Шикарная смуглокожая женщина улыбается нам обворожительной улыбкой и, качая бедрами, уносит через дорогу водопад черных волос. Водитель провожает ее восхищенным взглядом. Он все еще не отошел от очарования этого странного города.

— Сколько смотрю на них, все привыкнуть не могу, — говорит он, извиняясь. — Они тут будто из другого теста.

— Погубят тебя бабы, Треф, — замечает Дикий.

И снова он мысленно прикасается к своей Марии-Фернанде.

Я отряхиваю с себя липкие мыслишки конвоиров. Господи, неужто каждая женщина чувствует тоже, что и я? Меня передергивает от мысленной вони.

— Глянь-ка, а морпеху не нравится! — гогочет тот, что справа. — А говорят, голубых у имперцев нет.

— Тебя б я отымел с удовольствием, сладкий мой, — говорю ему, причмокивая губами.

Под дружный смех компании Белый бьет меня кулаком в лицо.

— Так веселее, дружок? — спрашивает он и добавляет еще.

— Хватит, Белый, — не оборачиваясь, говорит Дикий. — Замочить мы его и в Олинде могли.

— А чего, мне понравилось. Горяченький мой.

Я сплевываю кровь и хлюпаю разбитым носом, стараясь вдыхать помедленнее.

— Скоро тебе понравится еще больше, — обещает громила. — Герильос любят таких крутых мальчиков, как ты. Сначала ты будешь кончать от счастья и петь им все, что знаешь и не знаешь. А потом они сделают тебе шарф из кишок и подвесят на видном месте, чтобы твои дружки полюбовались. Маникюр тебе сделают — закачаешься! Большие специалисты по ногтям.

Ухмыляюсь упрямо одеревеневшими губами. Хрен тебе я испугаюсь. То есть боюсь-то я аж до дрожи в коленях — видел я, что эти выродки с пленными делают, да виду не показываю. Все равно не поможет. Ощущаю волну похотливого животного удовлетворения, что исходит от Белого. Представляет, гад, как меня ломать будут, и тащится. Красивые женщины на улицах больше не привлекают моего внимания. Теперь я все больше обращаю внимание на тройки голодранцев в шортах и с повязками на руке — революционный патруль. Патрули смотрятся мятым окурком в блюде с морским салатом. Лучше бы меня в развалинах накрыло. «Ну, и что я тебе такого сделал?» — спрашиваю я Господа. Тот молчит, естественно, старый приколист. От ожидания чего-то ужасного немеют ноги. Заставляю себя разозлиться. Не получается. Тогда начинаю медленно и глубоко дышать. Не время еще помирать.

Джип тормозит во дворе старого административного здания. Обвисшая сине-желто-полосатая тряпка колышется над входом. Революционный флаг. По мне, так он скорее на коврик в прихожей похож, несерьезный какой-то. Высокие стены почерневшего кирпича вокруг. Ворота за спиной закрываются со скрипом. Мальчишка-часовой с карабином.

— Приехали, сержант, — говорит мне Дикий. — Выгружайте, я быстро. Белый, не убей его, пока я деньги не получу.

Он отдает винтовку водителю и исчезает за высокими дверями.

— Да о чем речь, — ухмыляется Белый. — Вылазь, голуба.

Переваливаюсь через борт. Шевелю затекшими руками, осматриваюсь. Часовой у ворот — молоденький смуглый пацанчик в шортах и с охотничьим карабином. На руке — красная повязка. Взгляд его равнодушен и пуст. Насмотрелся уже, привык. Мысли его ленивы и холодны. Зверек, мечтающий о наступлении праздника. Скоро Новый год. Женщины на улицах будут целовать всех подряд и красавица Летисия уделит ему внимание. Он специально встанет рядом с нею. От ощущения ее сладких губ в штанах тесно. Испуг. Не приведи Господь — тененте де Насименто Маркус увидит, что часовой мечтает о женщинах на службе. Сеньор тененте — лейтенант — сын содержателя ночлежки. И ухватки у него совсем неподобающие для революционного командира. В прошлый раз сеньор тененте разбил часовому бровь, когда тыкал его головой в ворота. А все оттого, что часовой не вовремя ворота за машиной закрыл. Пацанчик встряхивается и идет в свою будку. Окидывает меня равнодушным взглядом. Мое присутствие его никак не волнует. Будто я воробей на заборе.

Что-то жгуче-красное надвигается на меня. Едва успеваю шевельнуть головой, как кулак Белого проносится мимо, чуть не сорвав мне ухо. Теперь я знаю цвет агрессии.

— Попасть не можешь? — спрашиваю ехидно.

В ответ Белый проводит целую серию. Я уворачиваюсь, как могу, ставлю блоки связанными руками, принимаю удары на корпус, защищенный броней. Меня и так качает всего — зацепило вчера крепко, и от нескольких пропущенных ударов меня ведет основательно. Мой нос, кажется, все-таки сломан — будут синяки под глазами. Белый доволен.

— Это тебе напоследок, тля, — скалится он.

Делаю выпад руками в улыбающуюся харю. Коротко подшагиваю. Белый легко блокирует мой тычок. Отработанным ударом пинаю его в незащищенную голень. Тяжелый армированный ботинок морской пехоты — оружие само по себе. Жаль, усилители не работают, на полном усилии можно легко перебить человеку ногу. Но и так тоже хорошо. Наколенник входит Белому между ног. Локоть врезается в челюсть. Обратным движением с хрустом давит носовой хрящ. Все происходит очень быстро. Хотя и не так, как на тренировках, попробуйте сами с отбитыми внутренностями и сотрясением мозга руками помахать, но все же на троечку я отработал. Щегол перекормленный, да ты никак, в полиции служил, а туда же, в наемники. Куда тебе на морпеха рыпаться.

Верзила тяжело падает на задницу, открыв рот. Кровища из перебитого носа льется — что из твоей свиньи. В башке его — только жуткая боль и тупое изумление.

Водитель и второй конвоир — Фантик, явно служили не интендантами. Они молниеносно сбивают меня с ног ударами прикладов. С ними мне сейчас не тягаться. Они не злятся даже — так, работу выполняют. Груз шевельнулся, надо бы упаковать. Часовой выглядывает из своей будки на шум. Озадаченно таращится на немую сцену — было четверо, теперь двое стоят, двое лежат в крови. Тупо соображает — сообщить начальнику караула или нет? Эти наемники — не пойми кто. Сеньор тененте как-то беседовал с другими сеньорами революционными командирами, так они все кривились при упоминании наемников. Говорили, они такие же грязные империалисты и убивают за деньги, правда, временно на нашей стороне. Не сообщишь — урежут паек. Сообщишь — наорет, дескать по пустякам отрываю. И тоже паек урежут.

Пат. Пацанчик тупо хлопает глазами.

— Разминаетесь? — весело спрашивает подошедший Дикий. — Вставай, морпех, пересадка.

Меня грубо вздергивают на ноги. Двое крестьян, один угрюмый, невысокий, волосы как смоль, руки в мозолях. Второй — то ли бандит бывший, то ли боксер. Нос его расплющен и перекошен на сторону.

Меня тащат к крыльцу.

— Удачно отбиться, сержант, — желает мне Дикий. Вот же жизнь сволочная: он мне даже сочувствует. Приволок на смерть и соболезнует, солдат удачи хренов.

— Передавай привет Марии-Фернанде, — говорю я и с трудом поворачиваю шею, чтобы насладиться его изумлением.

Пока поднимаемся по лестнице, в голове мелькает: а не дать ли тому, кто слева, лбом в переносицу, а тому, что справа, коленом в живот? Потом освободить руки, взять оружие — и вперед, часовой у ворот не преграда. Но трезвая мысль о том, как долго я буду перепиливать проволоку, которой скручен, и что при этом будут делать конвоиры, остужает голову. Решаю ждать удобного момента.

Биочип в очередной раз сообщает о сбое. Диагностика не проходит. Возможно, я сдохну, когда крохотный паук в моей шее окончательно слетит с катушек. Буду биться в судорогах и давиться от удушья. Или просто сердце разорвется. Самое неприятное — этот гад может не отключить во мне боль во время пыток. Тогда лучше действительно сдохнуть. Интересно, мои новые способности — результат его неисправности? Хотелось бы в это верить.

–2–

Революционная комендатура, так называется тот клоповник, куда меня сунули. Видимо, бывшее учебное заведение, судя по сохранившимся на дверях холла надписях. Все вокруг, похоже, перестроились в соответствии с новым политическим курсом. Теперь все здесь «революционное». Революционное правительство. Революционная армия. Революционные профсоюзы. Революционные рабочие. Революционные крестьяне. Революционная полиция. Проститутки в борделях тоже, наверняка, революционные.

Вооруженный дежурный за обшарпанным столом у стены. Такой же крестьянин, как и мои конвоиры, только должностью выше. Об этом недвусмысленно говорит почти новый пиджак с красной повязкой на рукаве.

Он лениво встает. Стоя он не такой важный — на нем, по случаю жары, такие же мятые парусиновые шорты, как и на остальных «бойцах». Мысли его преисполнены солидности. Он думает, что вот какая у него новая жизнь — вчера он был безработным и жил на бесплатные талоны, а сегодня он сеньор cabo — капрал и может приказывать таким придуркам, как эти тупоголовые soldados da volta — солдаты революции.

«Сволочь империалистическая», — бросает он мне как можно презрительнее. Я чувствую при этом, что значения произнесенного слова он не понимает. Просто так его учил говорить командир революционной ячейки. Капрал отпирает массивную дверь, меня толкают в темную арку. Короткий коридор с тусклым освещением, разбитый паркет, переполненный приемник мусоросборника. Революционный мусор. Свиньи и есть, думаю я, задерживая дыхание. Чего бы не коснулась рука революционеров — оно тут же становится липким и вонючим. Истертая каменная лестница в подвал. Считаю этажи. На минус третьем — зарешеченная дверь под пыльным светильником. Крестьянин-боксер стучит ногой по обитой железом двери.

— Quem vai?[2] — слышится из-за решетки молодой голос.

— Говори по-человечески, деревня! — хрипло орет боксер. — Fale em imperial, idiot![3]

— Кто идет! — доносится в ответ с жутким акцентом.

— Пополнение тебе. Открывай.

— Пароль? — старательно выговаривает часовой.

— Сейчас дам по твоей тупой башке, вот и будет пароль, — обещает боксер.

После небольшой паузы раздается щелчок замка. Видимо, пароль оказался правильным. Один из конвоиров остается у входа. Технический этаж, судя по трубам и вентилям на одной из стен, превращенный в застенок пополам с гауптвахтой, шибает в нос таким амбре, что задерживать дыхание становится бессмысленным — запросто откинешь копыта. Дышать ртом тоже идея так себе. Какая-то подвальная разновидность джунглевого гнуса клубится вокруг, норовя забраться во все щели. Ряд грубо сваренных решеток тянется до самого конца помещения. Часовой с тяжелым многозарядным дробовиком на плече — такой же зачуханый пацанчик, который дежурит у ворот, разве что постарше немного, мысли его тусклы и беспросветны, как и окружающее нас пространство, я не понимаю ни слова — он даже думает по-португальски, а я с детства не полиглот. Португальский я знаю на уровне «quanto este esta?» — сколько это стоит, чтобы можно было спросить дорогу или купить пива в Латинских кварталах. Из-за решеток на нас равнодушно смотрят изможденные лица. Носы заострились на бледных щеках — мертвецы, которые живут по инерции. Скоро и я таким буду. Если повезет. Останавливаемся у дальней стены. Надо же — одиночная камера. Какой почет! Что и говорить, приятно, когда тебя уважают.

Часовой звенит связкой с примитивными ключами, отпирает замок. Решетка распахивается с противным скрипом.

— Ваш номер, сеньор, — говорит мне боксер и толкает в спину.

— А это? — спрашиваю я, показывая скрученные руки.

— Обойдешься, собака, filho do jackal.

— Чего? Говори по-человечески, — передразниваю я его.

— Сын шакала, — боксер хлопает решеткой так, что я едва успеваю отскочить. Пыль сыплется сверху.

— Твоему начальнику это не понравится, вот увидишь, — зачем-то вру я, сузив глаза со значительным выражением. Хотя вряд ли это движение заметно — синяки и отеки вокруг глаз такие, что я могу даже подмигивать — никто и не заподозрит.

— Когда тебя будут пытать, собака имперская, я тоже приду, — говорит боксер.

Чувствую, как он накручивает свою злость. Как будто не уверен в чем-то. Ах, вон оно что! Он недавно из тюрьмы, где сидел за драку, изъявил желание вступить в ряды революционной армии и потому был отпущен. Тут он пока никто и звать его никак. Вот и режется почище молодого лейтенанта.

— Я не тот, за кого себя выдаю, — говорю громко. — Развяжи руки, и я на тебя не пожалуюсь.

Сомнения громилы растут. Уж больно нагло ведет себя этот имперец. Вроде бы к смерти должен готовиться, а не похоже. Как тот шибзик, которого боксер отметелил на прошлой неделе в пивной. Тот тоже пытался что-то сказать, когда боксер выколачивал из него дух. Что-то вроде «seguranca revolucionaria» — Революционная Безопасность. Когда прибыла революционная полиция, выяснилось, что шибзик, которому боксер разбил физиономию за то, что тот облил его пивом, стукач местной СБ. Пришлось отдать ему все деньги, экспроприированные во время обысков у арестованных, и пообещать, что будет еженедельно докладывать о разговорах сослуживцев.

— Сегуранца революсионариа, — с загадочным видом произношу подслушанную фразу.

— Ладно, встань спиной к решетке, — говорит громила неохотно. В его мозгах шевелится паническое: «Да что ж за гадство такое! Кому ни дашь по харе — кругом эта гребаная Безопасность!»

Разминаю затекшие руки. Кивком подзываю боксера.

— Не болтай, смотри. После договорим, — говорю веско.

— Ясно, чего там, — совсем скисает громила.

Он напуган тем, что ему больше нечего мне дать. В загашнике остались пара золотых зубов, что он выдрал у врагов революции перед расстрелом. Вряд ли такая шишка, как я, этим удовлетворится.

— Эй, Марселинью! — окликаю его через прутья решетки.

Он подскакивает, словно от пинка. Оглядывается пугливо. «Точно шкура, — думает он, — даже имя мое знает».

— Не болтай, — еще раз напутствую я, — и кончай зубы у мертвецов дергать.

Громила уходит, опустив плечи, как на эшафот.

— Чего там? — спрашивает его напарник, впервые открывший рот.

— А… — боксер досадливо машет рукой.

Двери за ними захлопываются.

Часовой, который по-имперски знает только свое имя — Родригу Рибейра да Сильва Тейшейра Мораис Фильо, видя уважительное отношение конвоира ко мне и не понявший из нашего разговора ни слова, осторожно садится на расшатанный табурет у входа. Ставит дробовик между колен, погружается в свои невеселые мысли. Я аж вспотел, произнося про себя его имечко. Мои новые способности давно бы свели меня в гроб — мозги просто переклинило от нереальности происходящего, но сейчас я воспринимаю свой неожиданный дар как спасительную соломинку. Уж больно мне не хочется висеть на страх другим на стене, держа в одной руке свои яйца, в другой — голову. Наверное, поэтому я не удивляюсь тому, насколько легко теперь влезаю в чужие котелки. Сажусь на ворох влажной соломы в углу. Вытягиваю ноги, невесело оглядываюсь. В противоположном углу — заплесневелые кучи дерьма. Типа, гальюн. Справа — стена из монолитного бетона. Под потолком тянутся какие-то трубы. Перегородка между камерами — грубая кирпичная кладка. Слева — частокол прутьев из толстой ржавой арматуры. С одной из труб изредка капает, стена и пол под ней отсырели. Это тебе и вода, и душ. Что ж, дешево и функционально.

В ожидании своей участи щупаю головы окружающих. Оттачиваю мастерство. Вот один из соседей, судя по всему. Я еще не умею определять, кого слушаю, если не вижу «собеседника». Маркус. Лавочник. Его взяли за то, что он неудачно пошутил с покупателем. Сказал, что ему все едино — что революционеры, что империалисты, лишь бы платили исправно. Когда щуплый следователь с рыбьими глазами бьет молотком по стальному шипу, что торчит из моего окровавленного пальца, к горлу подкатывает тошнота. Я никак не могу вырваться из красной пелены, что стоит перед глазами, когда голодные красные муравьи в прозрачном пакете вгрызаются в опущенный туда отросток. «Кто научил тебя так говорить?» — визг следователя смешивается с тоскливым воем Маркуса за стеной. Я выныриваю на свет, жадно глотая вонючий воздух. Вот же черт, так и с катушек слететь недолго. Отдыхаю немного, прислонившись спиной к влажной стене. Набираюсь решимости. Если я хочу отсюда выбраться, придется постараться. Надо узнать об этой долбаной Революционной Безопасности как можно больше.

Сквозь прутья решетки дремлющий на табурете часовой виден расплывчатым пятном.

Усилием воли вызываю его на контакт. Не могу сказать, как это получается. Просто представляю человека, и все дела. Щемящая тоска захлестывает меня с головой. Надо бы научиться абстрагироваться от чужих эмоций, свои нервы не железные. Я расслабляюсь до предела, впуская в свой мозг поток чужого сознания. В голове у часового прокручивается какой-то фрагмент его скудной жизнешки.

–3–

Вместе с родителями я выхожу из церкви Санту-Амару. Низкое серое здание с крестом на фасаде теряется на фоне громады дистрикта Веракруш. Так его называют местные. И я в том числе. На городских картах небоскреб обозначен как «Дистрикт номер триста». Никто его так не называет. Никто в Сан-Антонио не называет дистрикты так, как они поименованы на картах. Кому придет в голову звать огромные бетонные коробки, в каждой из которых проживает около десяти тысяч живых душ, по номерам? Любой местный легко отвечает, откуда он. Салвадор, третий ярус. Или — Сан-Бенто, ярус шесть-ноль. И его так же легко понимают. Так говорят все. Все, кроме жителей пригородов. И приезжих. Наверное, из-за этого и те, и другие относятся к обитателям мегаполиса как к стаду придурков.

Ярус, в котором проживает человек, и его месторасположение говорят о многом. Прежде всего — о статусе жителя. Чем ниже ярус — тем ниже статус. И тем меньше и дешевле жилье. Мы живем в Манаусе, ярус три. Еще недавно жили на восьмом. Потом мать потеряла работу и пришлось срочно подыскивать квартиру попроще. Нам еще повезло — четверть населения Сан-Антонио вообще живут в минусовых уровнях и неделями не видят солнца. На минус двадцатом, говорят, почти нечем дышать.

Всей семьей мы чинно идем по замусоренному тротуару. Мама, отец, я и две моих сестры. В плотном потоке таких же, как мы. Не знаю, как в других районах, но в Манаусе и Рефе жители не привыкли пропускать воскресную проповедь. Церкви — единственные здания в Сан-Антонио, расположенные вне небоскребов. Все остальное — магазины, больницы, рестораны, уличные забегаловки, полицейские участки — втиснуто в лабиринты ярусов. Над церквями иногда можно разглядеть клочок неба, сжатый громадами стен. Над ними запрещено прокладывать пешеходные переходы и туннели пневмопоездов. Одно только это подвигает многих приходить сюда по воскресеньям.

Я не верю в Бога. Уж так получилось. Трудно верить во что-то высшее, когда ежедневно ведешь существование, похожее на жизнь термита. Те, что в минусовых ярусах, при слове «Бог» просто плюют на пол. Или пожимают плечами. Бог — это для тех, кому есть что терять. Для тех, кто выше первого уровня. Но я все равно сюда хожу. Во-первых, чтобы не огорчать мать. Во-вторых, чтобы послушать церковный хор. Красиво поют. Никто из нас в жизни не слышал живой музыки, только в церкви. И еще нигде не увидишь такого количества красивых женщин. В обычные дни в тесных переходах они маскируются под озабоченных серых мышей, вечно спешащих по своим делам. Одинаковые рабочие комбинезоны скрывают и уродуют их фигуры.

Испарения из многочисленных вентиляционных каналов оседают на шероховатых стенах вечной росой. Стекают вниз грязными ручейками. Капают с ферм и виадуков. Собираются в непросыхающие лужи и лужицы под ногами. Гремят водопадами в жерлах подземных стоков. Влажная дымка скрывает очертания стен над головой. На первом ярусе всегда сумерки, даже когда над мегаполисом вовсю жарит тропический полдень. Пятна уличных фонарей проступают сверху мутными пятнами. Света едва хватает, чтобы разглядеть носки своих сандалий. Высоко над головой с воем проносится невидимая гусеница пневмопоезда.

Отец в выходном костюме ведет маму под руку. Я крепко держу за руки сестер. Иду впереди родителей. Мы держимся друг за друга не для соблюдения приличий. В плотной уличной толпе легко потерять друг друга. Одному, вне стен своего района оставаться нельзя. Последствия могут быть самые разные. Ежедневно в Сан-Антонио бесследно пропадают сотни обитателей. Тем, что глубоко внизу, тоже надо чем-то жить. Тысячи недотеп и просто невезучих наполняют собой бордели и подпольные кустарные фабрики, становятся собственностью банд, или даже пополняют чье-то меню. Глубоко внизу едят всё, не только тараканов и крыс. Поэтому отец носит за поясом хорошо упрятанный нож.

Оружие строго запрещено. За него полицейский патруль может запросто забить нарушителя шоковыми дубинками. Все это знают, от мала до велика. И все вооружаются, кто чем может. Потому как полиция обращает на нас внимание крайне редко, а нарваться на облаву какой-нибудь банды или на обкуренного грабителя — обычное дело. Я тоже ношу с собой нож. Маленькое выкидное лезвие в пластиковых ножнах в рукаве рубахи.

Я уже взрослый, мне исполнилось семнадцать. Меня зовут Артур Рибейра да Сильва Тейшейра Мораис Фильо. Сан-Антонио — бразильский город. Потомки испанцев, португальцев, креолов, индейцев, мулатов и еще черт знает кого, выгрузившись из колониального транспорта, построили и заселили его больше века назад. И до сих пор цепляются зубами и ногтями за свою давно несуществующую родину, называя своих детей удивительными именами. На улице меня для краткости зовут Артуром. Или просто Артом. Мы все называем друг друга как можно короче. Пока в уличной драке кликнешь помощь, используя наши звучные имена, десять раз получишь заточкой под ребра.

Всей семьей мы протискиваемся в тесную кабину пневмолифта. Отец твердо стоит в дверях, плечами и корпусом оттесняя желающих пробраться следом. Знаем мы эти фокусы с попутчиками. Я стою за его спиной, положив руку на левое запястье. На случай, если какой-нибудь проныра все же пробьет защиту отца. Выхватить нож и полоснуть по рукам незваного гостя — секундное дело.

Лифт со скрипом начинает свой разбег.

В длиннющем коридоре жилого сектора, тускло освещенном потолочными панелями, нам навстречу проскакивает сутулый юркий хорек. Все называют его «сеньор Педро». Каждый мальчишка на нашем ярусе знает, что Педро просто шестерка для мелких поручений. Но — шестерка самого дона Валдемара Жоао Мендеса. Дон Валдемар — «смотрящий» тридцати ярусов дистрикта. И вот-вот он приберет к своим крепким рукам еще один уровень. Война за него с соседним доном близка к завершению. Слишком часто по утрам в коридорах и проездах стали находить трупы чужих боевиков. Полиция не обращает внимания на посиневшие тела, разрисованные татуировками. Это — дела донов. Лишь бы жители не жаловались. Поглядел бы я на того, кто пожалуется копам на дона Валдемара.

Сеньор Педро на ходу скользит взглядом по моей маме, суетливо кивает отцу. Тот нехотя кивает в ответ. Еще бы — двадцать имперских кредитов — обычная плата каждой семьи «за безопасность», каждый месяц переходят из мозолистых рук отца в руки этому вонючке с синими щетинистыми щеками. Это не добавляет ему популярности. На нашем ярусе платят все. Лавочники, рабочие, разносчики воды, владельцы магазинов и забегаловок. Всем нужна защита. Все хотят жить.

У дверей в соседнюю квартиру никак не попадет ключом в замочную скважину наш сосед. Сеньор Эдсон Жоау ду Насименту в стельку пьян. Неделю назад их цех закрыли. Еще пятьсот человек оказались на улице. Спрос на сталь в центральных мирах постоянно падает. Металл с астероидов обходится значительно дешевле планетарного и заводы снижают производство. Об этом с умным видом говорят друг другу безработные в пивных, перед тем как пропить свои талоны на бесплатное питание.

Протискиваюсь в свою комнату. Так называется низкая коробка два на два метра с выдвижным столиком и складным стулом. Решетка вентиляции под потолком — единственное, что соединяет комнату с внешним миром. Окна нет. Окна имеют только дорогие квартиры по периметру дистрикта, начиная где-то с сорокового уровня. Все равно — это круто, иметь свою комнату.

Сажусь на откидной стул, включаю старенький информационный терминал. Сегодня у меня выходной. Я хочу дочитать «Идущие в ночи», жуткую историю про оборотней. Про людей, которые по ночам превращаются в волков. Мама ворчит на меня за то, что я трачу семейные деньги на пользование сетью. Отец по этому поводу ничего не говорит. Он надеется, что я буду удачливее его. У меня восемь классов образования в бесплатной школе, и я много читаю. Все, что могу найти в нашей сети общего пользования. Я смогу, если найду деньги, учиться дальше. Отец не хочет, чтобы я уродовался на сталелитейном заводе. Равно как и на химической фабрике транскорпорации «Дюпон». Как будто у меня есть выбор.

Пока же я подрабатываю, где придется. Если повезет — доставляю покупки из местных лавочек. Собираю и сдаю в пункты приема пластиковый мусор. За него приходится драться с постоянными обитателями мусорных коллекторов. Выполняю мелкие поручения местных бандитов. Последить за тем-то, послушать, о чем говорят те-то и те-то. Передать записку, постоять на стреме. Иногда, когда напивается постоянный уборщик, мою пол в пивной «Веселый лавочник». Все это копейки, прожить на это нельзя. В Сан-Антонио плоховато с хорошей работой.

Мама говорит — мне пора определяться. Я уже взрослый. Я и сам это понимаю, но никаких ближайших вариантов просто нет. Ежедневное выстаивание длинной очереди на бирже труда заканчивается простой регистрацией в базе и выдачей талонов на питание. Хоть что-то.

Пора делать выбор. У дона Валдемара безработицы нет. Ему постоянно нужны новые бойцы. Я догадываюсь, почему, и не хочу, чтобы однажды меня нашли с улыбкой от уха до уха. Пару раз я видел, как копы грузили на пневмокар таких «счастливчиков». Даже у меня — привычного ко всему, от такого зрелища мороз по коже.

Еще можно пойти в армию. Вербовщики обещают золотые горы. Ни разу не видел, чтобы кто-то, завербовавшись, вернулся обратно. Может быть, там, куда они уехали — рай земной, а может быть, их уже черви доедают. Говорят, в случае смерти солдата, его родне платят огромную компенсацию. Вроде не врут. Парни рассказывали, как в шестом жилом секторе одна женщина получила такую компенсацию за погибшего брата. На следующий день соседи нашли ее труп за взломанной дверью. Человек с такими деньжищами ниже тридцатого уровня — не жилец.

Про имперскую армию рассказывают нехорошие вещи. Да и как-то не верится, что, будучи полным быдлом тут, ты вдруг столкнешься с человеческим отношением там. Наш милый городок быстро избавляет от иллюзий. Сказки же мы иногда смотрим по визору. Герои голосериалов приезжают из глухих деревень в огромные мегаполисы, сплошь населенные добрыми, отзывчивыми людьми; влюбляются, женятся, становятся богатыми. Их идиотское карамельное счастье рождает на лицах наших женщин мечтательные улыбки. В реальности приезжий из деревни мгновенно оказывается рабом в публичном доме или в банде. Где и подыхает, сменив несколько хозяев, через пару-тройку лет.

Кроме правительства, полиции, армии, донов и бандитов, в Сан-Антонио есть еще одна власть. Все о ней знают, и все стараются не говорить о ней вслух. Для тех, кто еще набожен, городские партизаны — исчадия ада. Они убивают чиновников, полицейских, военных, грабят банки и магазины. От бандитов они отличаются тем, что с ними нельзя договориться. Они говорят, что борются за нашу свободу. Некоторые, особенно те, которым нечего есть, им верят. Но как-то так получается, что каждый день от их освободительных акций в переходах остается больше мертвецов, чем после бандитов, полиции и коммунальных аварий вместе взятых. Их алтарь свободы просто завален трупами. Отец говорит, что партизан финансируют политики из Английской зоны.

Дельцы из Зеркального пытаются подмять под себя сталелитейные и химические заводы Тринидада. Отец говорит об этом негромко. Если его шепот коснется чужих ушей, отец просто исчезнет. У герильос длинные руки. Борцы за свободу, вылезающие на свет из глубин подземных уровней, не любят, когда про них говорят не то, что им нравится слышать. Думаю, что отец не прав. Потому что в Зеркальном тоже есть партизаны. Кажется, они есть везде.

Ни один дон больше не рискует выступать против городских партизан. С ними предпочитают договариваться, хотя это трудно. Их верхушка спрятана так, что добраться до нее не сможет и сам Господь. Те из донов, кто договариваются с командирами огневых групп, рискуют быть однажды расстреляны в упор или взорваны в своих лимузинах по приказу командира регионального отряда, если тот сочтет, что его подчиненный проявил слишком много инициативы.

Никакая охрана не спасает приговоренного революционным трибуналом. Герильос выпрыгивают из самых неожиданных мест, достают из-за пазухи автоматическое оружие и стреляют в упор. Они дерзки и напористы, они всюду как дома. Им плевать, что судья получает вторую зарплату и в упор не видит состава преступления. Они — сами себе судьи. Самодельными бомбами, набитыми кусками ржавой проволоки, они с истинно революционным энтузиазмом превращают оживленные проезды в грязные мясные лавки.

Некоторых моих сверстников уже «пригласили» вести освободительную войну. Они больше не шарят по свалкам, выкапывая обрывки пластика. Они поставлены на довольствие, и им не нужно ходить на биржу. Конечно, если не прикажет командир их группы.

Обычно, от таких «приглашений» не отказываются. Попасть в список кандидатов в городские партизаны — все равно, что купить билет в один конец. Никогда не знаешь, кто из уличной толпы однажды оттеснит тебя к стене и предложит «поговорить». Может быть, твой бывший друг. Или сантехник в синем комбинезоне.

Городским партизанам тоже платят. Все крупные фирмы в городе отстегивают на народно-освободительное движение. Что не спасает их от периодических сеансов «экспроприации награбленного». Вы находитесь в третьем секторе второго революционного округа Сан-Антонио. Вы обязаны платить налоги. Революция нуждается в средствах для продолжения освободительной борьбы. Уже платите? Извините, ваши средства поступают не по адресу. Команданте Себастиан не имеет права принимать ваши налоги, он из другого сектора. Пожалуйста, откройте сейф, положите руки на голову и лягте лицом вниз… Cтреляем без предупреждения.

Городские партизаны знают, что делают. Ну, или думают, что знают. Они говорят от имени народа. Они устраивают народный террор. Они организуют этот самый народ согласно революционным наставлениям и рекомендациям авторитетных товарищей, отпечатанных на хорошей непромокаемой бумаге. Функционирование огромной мясорубки под названием «Народно-освободительная армия Шеридана» не прекращается ни днем, ни ночью.

Контрольный чип у нас зовут «стукачем». Крохотная капсула вводится всем жителям Шеридана в течение трех последних лет. Сразу по достижению четырнадцати лет. Если полицейская проверка не показывает присутствие чипа в запястье, нарушитель может схлопотать солидный по нашим меркам штраф. Повторное нарушение — год принудительных работ. Император таким образом пытается контролировать население планеты. Власти надеются, что с помощью системы спутникового слежения и глобальной идентификации им удастся справиться с проблемой городских партизан. И с организованной преступностью. Единственное, к чему привели такие изменения — это то, что у герильос стали пользоваться спросом мальчики моложе четырнадцати.

Если бы деньги, что тратит Император на впрыскивание под кожу миллионов «жучков», пустить на закупку продовольствия, то трущобы Сан-Антонио наполнились бы диким количеством страдающих от ожирения. Один только спутник, говорят, стоит несколько миллионов кредитов. Я даже не могу представить, сколько это — несколько миллионов кредитов. Я никогда не держал в руках более десяти.

Процедура имплантации проста и безболезненна. Ее проводят вместе с выдачей гражданского удостоверения. Равнодушный полицейский офицер подносит блестящий пневмопистолет к твоей руке, пшик — и все. Капелька металла прочно сидит под кожей.

Тысячи сканеров реагируют на нее каждый день, отмечая наши перемещения. В супермаркетах, лавочках, банках, полицейских участках. Даже в жилых секторах есть датчики. Неприятное чувство, что за тобой все время наблюдают, быстро притупляется. В конце концов, в Сан-Антонио трудно уединиться. Ты все время на виду. Какая разница, когда на тебя смотрит одной парой глаз больше?

Это кажется странным, но для герильос тотальная слежка не помеха. То ли они научились экранировать свои датчики, то ли подделывать, но случаев задержания полицией кого-то из партизан я не припомню. Скорее всего, они этих чипов просто не носят. Или каким-то образом их удаляют.

Вообще, полицейские не такие идиоты, чтобы за просто так связываться с городскими партизанами. Все знают, сколько проживет коп, поднявший руку на члена НОАШ. И сколько проживет его семья. Иногда полиция все же проводит карательные рейды и облавы на подземных уровнях. Да и то в масках и под контролем имперской службы Безопасности. Но то ли герильос заранее знают о готовящихся акциях, то ли им просто везет, но облавы обычно заканчиваются впустую. Бывает, отряды копов попадают в хорошо организованные засады. Чего-чего, а стрелять из-за угла и в спину герильос мастера. А копы очень не любят, когда по ним стреляют в упор. И потому на некоторых уровнях полиция не показывается по нескольку лет. Датчики системы слежения там почему-то давно не работают.

Когда однажды вечером в тамбуре лифта ко мне протиснулся мой бывший одноклассник — Антонио, и сообщил, что со мной хотят потолковать о важном деле очень серьезные люди, мне сразу показалось, что Имперская армия — не самый худший из вариантов.

— Не нужно на меня смотреть, Артур, — предупреждает голос за спиной. Голос спокоен и доброжелателен. Как у капеллана.

— Хорошо, сеньор.

Смотрю в выщербленный тысячами ног пол под ногами. Двое ненавязчиво сжимают мои бока, не давая уйти в сторону или повернуться. Через тонкую ткань комбинезона чувствую тепло их тел. От них не слишком хорошо пахнет. Приходится терпеть.

— Ты знаешь, о чем мы с тобой хотим поговорить? — голос делает ударение на «мы».

— Нет, сеньор.

Ручеек толпы обтекает нас. Никому нет дела, что тут происходит. Может, грабят кого-то. Или убивают. А может, друзья встретились и решили поговорить. Всем наплевать. В Сан-Антонио любопытство — ненужное чувство.

— Тебя рекомендовали кандидатом в нашу ячейку несколько товарищей. Что ты думаешь об этом?

— Я… не знаю, сеньор. Я об этом как-то не думал. Я просто ищу работу, — горячие бока стискивают меня плотнее. Прижимают к стене. От кислого запаха их тел становится трудно дышать.

— Правительство не имеет никакой альтернативы, кроме как быть причастным к проведению репрессий. Полицейские облавы, обыски в квартирах, аресты невинных людей и подозреваемых, облавы делают жизнь на Шериданеневыносимой. Имперская диктатура осуществляет массовое политическое преследование. Политические убийства и полицейский террор становятся привычными, — говорит голос.

Я не понимаю ни слова. Словно человек за спиной говорит на другом языке. Понимаю только, что мне отчаянно хочется жить. Что-то подсказывает мне, что война за светлое будущее затянется надолго.

Молчание затягивается. Типы по бокам угрюмо сопят. Крутят черными кудрявыми головами. Они что, прямо на помойке питаются? Струйка холодного пота стекает между лопатками.

— Ну, так что ты решил? — наконец, интересуется голос.

— Сеньор, я сын простого рабочего. Я не разбираюсь в политике, — лепечу я в шершавый бетон.

— Это не беда, — успокаивает голос. — Тебя научат разбираться во всем, что тебе понадобится. Нам нужны люди, имеющие светлые головы и политическое и революционное побуждение. Тебя очень хорошо рекомендовали.

— Конечно, сеньор…

— Скоро ты получишь инструкции и литературу. Человек, который передаст их, назовет себя посыльным от лавочника Розарио. Внимательно изучи их. Никому не показывай. Даже родственникам. С тобой свяжутся. До встречи, товарищ!

Не успеваю выдавить «Да, сеньор», как вдруг понимаю, что остался один. Течение толпы подталкивает меня вперед. Бреду, механически переставляя ноги. Боюсь оглянуться по сторонам и опознать человека, который говорил со мной. Кто их знает, как они воспримут мое любопытство?

…Я делаю усилие и выныриваю из мрачных коридоров огромного людского термитника. Вонючий воздух подземелья кажется мне свежим. Прихожу в себя. Меня зовут Ивен Трюдо, сержант Корпуса Морской пехоты, командир отделения, третий взвод роты «Джульет» Второго полка Тринадцатой дивизии. Ничего нового про Безопасность я не узнал. По крайней мере, я не буду теперь называть латиносов «черными». Черных среди них мало. В основном мулаты и метисы различных кровей, порой довольно экзотических. Впервые я ощутил, что латиносы не просто кудрявые обезьяны. Такие же бедолаги, как мы. Ничуть не хуже. Правда, придурки несусветные, и имеют их все, кому не лень. Но это тоже бывает. Вот со мной, например.

–4–

На этот раз руки мне не скручивают, а сковывают наручниками за спиной. Воспринимаю это как знак своего возросшего статуса. Тех, кого изымали на допрос до меня, сначала били в морду. Для профилактики. Меня же просто выводят из камеры. Конвоир напряжен — сеньор капитан Кейрош приказал быть внимательным. Без нужды не бить.

Снова длинный частокол арматурных прутьев. Первое, что строит революция в освобожденном городе — революционную тюрьму.

— Sucesso, amigo![4] — тихо говорят из темноты.

— Para plugged![5] Заткнуться! — часовой стучит по прутьям деревянной дубинкой.

Второй конвоир присоединяется к нам на лестнице. Оба они сосредоточены и настороже. Один идет немного сзади. Если я взбрыкну, он всадит мне очередь в спину. У него четкие инструкции. Роберту Велозу — убежденный революционер. Его братья погибли в партизанском отряде два месяца назад, а дядя сгинул в Английской зоне в ходе недавних беспорядков. Дальних родственников с юга сожгла имперская авиация, когда они работали в поле. Поэтому он с удовольствием выполнит свой долг. Он ждет, когда я замешкаюсь или проявлю неподчинение. Он думает, что я империалистическая свинья, которая вскоре ответит за преступления оголтелой военщины. Мысли у него — как параллельные линии на занятиях по геометрии. Такие же четкие и простые. И никогда не пересекаются.

— Меня зовут капитан Кейрош, — представляется мне среднего роста черноволосый человек в традиционных шортах после того, как меня пристегнули наручниками к массивной металлической стойке.

Я догадываюсь, для чего она нужна, эта стойка. Паркетный пол вокруг нее потемнел и испещрен темными пятнами.

— Я знаю кто вы, господин капитан, — отвечаю спокойно.

— Вот как? Интересно, интересно, — приговаривает капитан, обходя меня вокруг.

Он хорошо пахнет и чисто выбрит. Ему действительно интересно. Он прикидывает, с чего начать мое истязание. Живой морпех тут — редкое явление, это блюдо поедается не спеша, со смаком. На болтовню придурковатого конвойного, решившего, будто я — агент Безопасности, внимания, конечно, не обратил. Попадая сюда, многие приписывают себе черт знает какие заслуги и должности, лишь бы остаться в живых. Наивные дурачки.

— Вы — капитан Фернанду Кейрош. Занимаете пост начальника революционной комендатуры Третьего революционного района города Коста де Сауипе. До этого были командиром революционной ячейки в Ресифи, потом служили в группе революционного перевоспитания. Нынешнюю свою должность вы получили, передав сеньору Жилберту некую информацию на его партийных товарищей. На основании этих данных означенные товарищи были привлечены к ответственности и прошли курс «перевоспитания». Сеньор Жилберту при этом занял пост начальника штаба Восьмого революционного округа. В настоящее время проживаете на улице Руа де Джозеф холи, в квартире сеньоры Бетании, которую вы силой и угрозами принудили к сожительству. Ее отец расстрелян два месяца назад за связь с подрывными элементами, но сеньора Бетания этого не знает, и вы до сих принимаете от нее письма и передачи для ее отца.

Я читаю мозги перепуганного палача, как засаленную бульварную книжонку. На середине моего монолога он вышибает конвой, ожидающий развлечения, за дверь. Тяжелые створки захлопываются за моей спиной. Он падает на стул и в два глотка выхлебывает стакан минеральной воды.

— Хотите? — спрашивает он неуверенно.

— Капитан, я выполнил важное задание Революционной Безопасности и с трудом проник через линию фронта, выдав себя за имперца. Меня необходимо срочно переправить в Ресифи, в региональный комитет Безопасности, — говорю я так уверенно, что сам начинаю проникаться собственной значимостью. — И снимите, наконец, эти железки! Если бы я был морпехом, я бы давно передушил ваших придурковатых конвойных!

— Сеньор, — пытается сопротивляться Кейрош, — поймите меня правильно, я не могу вас отпустить так просто. У вас нет документов, никто не может подтвердить вашу личность…

— Капитан, если кто-нибудь подтвердит мою личность, то оба вы будете уничтожены. Я глубоко законспирирован. В лицо меня знают всего трое сотрудников Безопасности в Ресифи. Кодовая кличка — «Француз». Большего вам знать не положено. Для вашей же пользы. Хотя… — я задумчиво смотрю на напряженно вытянувшего шею капитана, — … теперь вы тоже знаете меня в лицо.

Я многозначительно умолкаю. Капитан нервно крутит в руках ключ от наручников. Он не знает, что делать. Но он не рядовой дурачок. Он выкручивался и не из таких ситуаций. Он прикидывает, как бы устроить мне попытку побега со смертельным исходом. Ведь меня тут никто не знает. Так почему бы не решить проблему радикально?

— Не советую вам стрелять мне в спину, капитан. — Сеньор Кейрош нервно вздрагивает и смотрит на меня с выражением почти детской обиды на лице. — Члены моей группы наблюдают за комендатурой. Предлагаю вам произвести мою перевозку в Ресифи под видом пленного, обладающего ценной информацией. Никто ничего не должен знать. Конвоира, который проговорился вам, кто я — убрать по-тихому. После того, как я передам информацию своему начальнику, нужно будет организовать мой побег и переход назад, через линию фронта. Никто ничего не должен заподозрить, в том числе мое начальство по ту сторону фронта. Моя работа еще продолжается.

— Но сеньор Француз…

— Зовите меня просто — Ивен.

— Сеньор Ивен, Ресифи отрезан от нашего города! Имперские специальные силы контролируют пространство между городами. В конце концов, это просто не в моей власти! Я просто начальник комендатуры. Может быть, я передам вас в местную Безопасность? Я знаком с ее начальником, сеньором…

— Вы с ума сошли, капитан! Какая местная Безопасность! Моя миссия строго секретна! Вы что, боитесь взять на себя ответственность? В конце концов… — я понижаю голос, — … нам известны многие из ваших шалостей. Мы знаем даже номера счетов в банках, где хранятся утаенные от революции средства. Но мы входим в ваше тяжелое положение. Понимаем, что бедному командиру нужно на что-то жить. Я полностью разделяю такой подход. Но, если служба делу революции больше не является главным приоритетом вашей жизни…

— Нет-нет, — машет руками капитан. — Что вы, что вы, сеньор Ивен! Конечно, я сделаю все, что смогу!

— А я, в свою очередь, буду рекомендовать вас как исполнительного и исключительно преданного делу революции командира.

— Я сделаю все, что смогу! — повторяет капитан с уже большим воодушевлением.

В очередной раз заглядываю в его растревоженную черепушку. Делать это не слишком приятно — каждый раз, словно в яму с помоями спускаешься. Как, говоришь, зовут местного начальника Безопасности? Ага… Вот. И как ты с ним связан? Ого! Совместный бизнес по содержанию публичного дома. Неплохо.

— Кстати, капитан, — говорю, когда наручники больше не жмут запястья, — этот ваш местный начальник Безопасности, сеньор Каимми, кажется?

— Точно так! Майор Каимми!

— Так вот, этот самый майор не на лучшем счету у руководства. Вот-вот его сместят с поста и привлекут к перевоспитанию. Представляете, с каким-то мерзавцем из военных он содержит публичный дом, этот грязный имперский пережиток. Советую не водить с ним близкого знакомства.

— О да, команданте! Какой подлец! — горячо поддерживает меня Кейрош. — Спасибо вам, команданте!

Несмотря на погань внутри, меня смех душит. Сеньор капитан вот-вот сделает в штаны. Он сучит ногами в нетерпении: надо сматывать удочки, девочек разогнать, дом поджечь, документы уничтожить. Да, и деньги срочно в другой банк. Надо же, этот трусливый банкир Бен Жур, уверял меня, что счета банка абсолютно конфиденциальны. Никому нельзя верить. Никому!

— Кстати, капитан, откуда вы узнали мое звание? Кажется, я вам его не называл.

— Я сам догадался, команданте Ивен! Надо же, никто не поверит, когда я расскажу, что угощал водой целого команданте! Что ж это я — водой! Хотите кофе, сеньор команданте? Есть отличный ром, коньяк. Я тотчас распоряжусь!

— Капитан, — я останавливаю его излияния движением руки. Кейрош замолкает, держа руки по швам. — Вы что, с ума сошли? Какой коньяк? Вы меня раскрыть хотите? Дайте чего-нибудь пожевать по-быстрому, потом отведите меня в камеру. Одежду гражданскую подготовьте. В тюке, чтобы не выделяться. Ночью заберете меня на конспиративную квартиру. Подчиненным скажете, что лично меня убили. Где у вас тут казни проводят?

— Иногда в подвале расстреливаем. Иногда прямо тут, — он, извиняясь и даже смущаясь, вполне натурально показывает на металлическую стойку. — Но это кто не выдерживает. Еще отвозим на крилевую ферму на окраине и в воду сбрасываем. Эти твари даже костей не оставляют.

— Ферма подойдет. Отвезете меня туда, скорлупу мою в воду бросите, потом оставите меня там и уедете. Я буду ждать вас на конспиративной квартире.

— Слушаюсь, команданте! Только ночью у нас не слишком спокойно, как бы не случилось чего!

— Не волнуйтесь за меня. Дадите какой-нибудь документ, и дело с концом.

— Понял, команданте. Сделаю, команданте! Вы только не забудьте, команданте, моя фамилия Кейрош. Капитан Фернанду Кейрош. Я все сделаю в лучшем виде! Я для революции на все готов! Я…

— Есть хочу, капитан.

— Ой, что же это я! Часовой! Как там тебя! Пожрать мне принеси! Умаялся я с этим морпехом!

— Вы уж не обессудьте, сеньор команданте. Покричите немного для вида. Сами понимаете — конспирация.

Он громко бьет дубинкой по стене. Хлопает об пол стакан с минералкой. Я тоскливо ору. Мне даже притворяться не надо. От моего воя радостно сжимаются сердца конвоя за дверью. Ори, ори, собака имперская…

Мой котелок все больше напоминает чашу с помоями.

–5–

Далеко слева переливается заревом огней никогда не засыпающий город. Крилевая ферма на поверку оказывается старым покосившимся причалом, уходящим далеко в море. Единственный источник света — звездная россыпь в ночном небе, да ее отражения в едва шевелящейся маслянистой воде. Пластиковые щиты под ногами все перекошены, кое-где чернеют дыры, там, где настил сорван непогодой. Едва не наступаю в один из таких провалов.

— Осторожнее, команданте! — поддерживает меня Кейрош, — Если упадете налево — не страшно, просто вымокните, а вот вправо нельзя, там криль.

Молча киваю. Быть заживо пожранным безмозглыми созданиями размером в два пальца в мои планы не входит. Ряды буйков смутно белеют справа, деля залив на неровные полосы. Интересно, из чего там сети сделаны, чтобы эти твари их не погрызли?

— Не возражает хозяин фермы против «подкормки»? — спрашиваю я.

В ответ волна самодовольства захлестывает меня.

— Попробовал бы, — говорит капитан, ухмыляясь. — Мы его быстро самого в качестве корма пристроим. К тому же криль от нашей подкормки растет лучше. Да и вообще не мы это придумали. Местная мафия издавна тут концы в воду прячет. Можно сказать, в буквальном смысле.

— А вы, значит, эстафету приняли? — ехидничаю я.

— Что вы, сеньор команданте! Это же сколько времени и средств экономит! Ни тебе расхода боеприпасов, ни похорон. Чик — и готово. Ну, и как средство убеждения тоже неплохо.

— Долго еще идти? — спрашиваю.

— Мы уже пришли. Отсюда машину не видно. Можете переодеваться, сеньор команданте. Только присядьте на всякий случай.

— У ваших людей нет средств ночного наблюдения, капитан?

— Да что вы, сеньор Ивен, откуда! — я чувствую, что он не врет.

Моя скорлупа с плеском падает в воду. Вслед летят ботинки и истрепанный комбез. Вода на мгновенье вскипает — твари пробуют подарок на вкус, но быстро теряют к нему интерес. Что меня беспокоит сейчас больше всего, куда этот ублюдок приспособил «жучка» на одежде, которую я сейчас напяливаю на себя. Как я быстро выяснил, глядя на нервничающего сеньора капитана в машине, он не преминул перестраховаться, сбегав для беседы тет-а-тет к своему приятелю майору Каимми. Вдвоем они быстро решили вопросы, касающиеся реорганизации совместного бизнеса и долго обсуждали все плюсы и минусы возникшей ситуации. К счастью для меня, майор капитану поверил, хотя и назвал того тупоголовым солдафоном. И приказал приладить к моей одежде сигнальный датчик. «Пригляжу пока за твоим гостем, а там и информация из Ресифи подоспеет. Есть у меня там пара знакомых», — сказал майор на прощанье. И вот теперь я трясу каждую деталь, делая вид, что брезгливость моя перевешивает осторожность, и старательно избавляюсь от несуществующих насекомых.

— Не волнуйтесь, сеньор команданте, одежда чистая. Почти новая. И по размеру должна подойти.

Наконец, когда я трясу шорты, его напряженное ожидание выдает его. Пылинка-передатчик где-то в них. Запомним. Неожиданная мысль приходит мне в голову. Я даже перестаю шнуровать смешную обувь — открытые кожаные сандалии на резиновой подошве и со шнурками. Мысль эта так необычна, что я уверяю себя — вот теперь я точно слетел с катушек. Что ждет меня, когда я перейду через линию фронта? Снова бесконечные стычки, драка за дракой, пока медэвак не увезет меня, завернутого в пончо. Я внезапно вижу шанс перекантоваться тут если не до конца войны, то уж пропустив большой ее кусок. В конце концов, с чего я вдруг настроился помирать? Я еще не распробовал как следует мою сладкую булочку, мою Шармилу. Да и Коста де Сауипе не зря слывет городом счастья — грех не попробовать местных запретных плодов. И чего бы мне не попытать счастья тут? Это всяко лучше того идиотского плана, что я выдумал на ходу в кабинете для допросов. Мои новые способности кружат мне голову. Я решаю рискнуть. Меня переклинило окончательно. Я никогда не подозревал в себе склонности к авантюризму. Во всяком случае не в таких масштабах.

— Что-то не так, сеньор команданте? — беспокоится капитан. Он нервно оглядывается в сторону темного берега.

— Надо выстрелить пару раз в воздух, капитан. Солдатам и так подозрительно ваше поведение — ночью, один вы идете топить морпеха. Всегда по трое, а тут — один. Они не поверят, что вы в одиночку меня столкнули. Давайте вашу пушку. Все должно выглядеть достоверно.

Неясное подозрение бродит в шакальей голове. Он никак не может решиться. Что-то останавливает его.

— Ну же, капитан! У нас мало времени. Представляете, как вас будут уважать подчиненные? Ночью, один, сеньор капитан вывел здоровенного морпеха и ноги ему прострелил, а потом скинул в садок.

— Да, пожалуй вы правы, сеньор… — рука его тянется к кобуре, лихорадочно ковыряет магнитную застежку.

Он не успевает понять, почему настил бьет его в спину, как пистолет перекочевывает из его руки в мою.

— Снимите шорты, капитан, — приказываю, взводя курок.

— Что вы… за что… команданте? — все его подозрения прорываются в перепуганные мозги и мечутся там, мыслишки его расползаются в разные стороны, я не успеваю отследить ничего связного в их броуновском движении.

— Не нужно было ходить к майору Каимми, дорогой мой. Я же вас предупреждал, — мои слова окончательно сбивают беднягу Кейроша с толку. Он совсем запутался: кто я — шпион, морпех, или сам дьявол. — Раздевайся, быстро!

— Я не хотел, сеньор, меня заставили… Я хотел вам помочь, сеньор… Вы ведь понимаете, я простой комендант, я не смог бы… — он быстро вылезает из шортов.

— Последняя услуга тебе, вонючка, — прерываю я.

— А? Что? — непонимающе таращится капитан с коленей.

Я спускаю курок. Тело с развороченной башкой падает в воду. Поверхность мгновенно вскипает белыми бурунчиками. Приятного аппетита, крошки. Вот дурак, надо было сначала обыскать его, денег у него добыть. Снимаю свои шорты и влезаю в капитанские. Тесноваты, но сойдут. Приятная неожиданность — бумажник в заднем кармане.

Пригибаясь, чтобы не выдать себя ростом, возвращаюсь к машине. Конвойные развалились на сиденьях, задрав ноги на панель, и с увлечением пускают дым колечками — кто кого переплюнет. Винтовки их небрежно лежат рядом — чего бояться, они у себя дома. Скоро наступит демократия, всякие обязанности перед ненавистным государством отменят, и не надо будет отдавать честь революционным командирам. Их тоже отменят. Так они думают, лениво споря о том, разрешит ли сеньора Марта революционному патрулю попользоваться услугами ее заведения бесплатно.

— Такая жила, — говорит один, — удавится, но не даст девочку, даже если та не прочь.

— Собака империалистическая, — отвечает второй, — как будто ей работать. Так и норовит последнюю копейку вытянуть из трудового народа. Ткнуть ей в морду ствол и попросить вежливо. Никуда не денется. Сказано же в книге — от каждого по способностям, каждому по потребности!

— Нельзя, — вздыхает революционер, — пожалуется карга сеньору капитану, он тебе морду разобьет. Получится, что мы виноваты в нарушении революционного порядка. Хотя убей меня, не пойму, как может проститутка вписываться в революционный порядок? Получается — она вне революции, чуждый элемент, а значит — вне закона. И любой революционер вправе ее искоренить. Так что деваться ей будет некуда. А, товарищ? Как думаешь?

Товарищ не успевает зачитать свою реплику. Пока он подыскивает цитату из революционного Талмуда, я наставляю на них ствол.

— Привет, салаги, — говорю им, высунувшись из-за заднего борта. — Службу тащим? Пошли со мной, сеньор капитан просил вас привести. Будем учить вас революционной бдительности.

Убежденный революционер Роберту Велозу хватает винтовку. Убежденный революционер Роберту Велозу пытается развернуть длинный ствол в тесном пространстве между пассажирским сиденьем и ветровым стеклом. Двумя выстрелами в спину я прекращаю его революционный путь.

— Ты! Быстро взял его и тащи вперед, — приказываю второму, высоко вздернувшему руки. — И шутить не вздумай, я тебя насквозь вижу. Рыпнешься — буду тебя живьем в воду опускать. По кусочку. Понял?

— Понял, сеньор, — лепечет гроза контрреволюции. Косясь на ствол пистолета, шустро обегает машину и вытаскивает труп на песок.

— Поживее, Роберту, — тороплю я.

Потея, солдат волочет тело товарища к причалу. Он так испуган, что даже не обратил внимание на то, что я назвал его по имени.

Позднее, через несколько дней, когда я пытался собраться с мыслями и понять — на кой мне все это надо, я так и не вспомнил: почему я решил ехать на трофейном джипе именно в комендатуру. Ночью, на угнанной машине, практически не зная дороги. Но, как говорится, пьяным и дуракам везет. Так как я в тот вечер не пил, вывод напрашивается сам собой.

Когда я еду по ярким улицам, сознание мое выкидывает странные фокусы. Вот я выруливаю из-за перекрестка, вижу людей, выходящих из сияющих стеклянных дверей, и вдруг рябь наползает на глаза. Искры какие-то вокруг, как помехи на прицельной панораме. Мгновенье дурноты — и вот я снова в расшатанном джипе, но уже совершенно в другом месте. Я дивлюсь капризам моего зрения, но путь мой, тем не менее, продолжается без приключений. После очередного приступа дурноты я вижу ворота комендатуры. Чудеса, не иначе. Возникает и впоследствии крепнет ощущение, что меня ведет кто-то, как на веревочке. Я лишь кукла, которая послушно открывает рот и дергает конечностями.

–6–

Сонный часовой открывает ворота, даже не удосужившись посмотреть, кого нелегкая принесла. Фары слепят его. Нетерпеливо сигналю. Щурясь и прикрывая глаза рукавом, он растаскивает тяжелые створки. Одна мысль крутится у него в голове: доложить сеньору тененте сразу по возвращению сеньора капитана. Спрыгнув с машины, дожидаюсь, пока он с жутким скрипом закроет решетчатые произведения колониального искусства. И только потом бью его ногой в солнечное сплетение. Наручники из джипа сильно пригодились — пристегиваю хватающего воздух широко раскрытым ртом парнишку к металлической скамейке караульной будки. Из слетевшего с головы берета получается прекрасный кляп.

— Если будешь сидеть тихо — останешься в живых, дурачок, — говорю в испуганно вытаращенные глаза. — Сейчас дам тебе в морду, кровь не вытирай. Скажешь, что на тебя напало сразу несколько человек, и ты храбро бился, пока какой-то враг революции не ударил тебя по голове и ты не потерял сознание. Понял? Кивни — понял или нет!

Парнишка в трансе. Еще не отошел от жуткой боли в животе. Как загипнотизированный, он качает головой. Мне вовсе не хочется быть убийцей младенцев, хотя к этой гребаной корпоративной революции у меня счетов поднакопилось. Хлестко бью его в глаз. Голова на тощей смуглой шее мотается, как неживая. Кровь из разбитой брови струйкой стекает по лицу. Кажется, перестарался немного, пацанчик в глубоком нокауте.

Увешанный чужим оружием и подсумками поднимаюсь по каменным ступеням. Весь караул — не больше отделения. Дежурный в холле. Часовой в подвале. Отдыхающая смена в комнате на первом этаже. Дежурный по комендатуре — лейтенант Маркус, в комнате напротив дежурного. Патруль из трех человек на маршруте. Возвращается через пару часов. Трое с сеньором капитаном — комендантом, уехали на «операцию». Больше в котелке паренька ничего обнаружить не удалось. Ну, что ж. Я, может, и псих чертов, но морпехом все же остался. Знакомое состояние отрешенности от происходящего, смешанное с азартом атаки, охватывает меня. Я улыбаюсь хищно так, словно снова иду в строю и за спиной — надежная броня «Томми», готового открыть огонь прикрытия. Я толкаю створку тяжелой двери, и она распахивается неожиданно легко. Капрал-дежурный отрывает сонную голову от жесткого стола, я не вижу его, я только смутно ощущаю его силуэт в темном углу, я поднимаю ствол и пересекаю холл в три прыжка. В тот момент, когда капрал зажигает настольную лампу и произносит: — Кто здесь? — я нажимаю на спусковой крючок. Тяжелый дробовик гулко бухает почти в упор, и сеньор cabo умирает, не успев даже помыслить о сопротивлении. Картечь опрокидывает его со стула на спину, и он замирает на полу кучей окровавленных тряпок. В ответ на выстрел что-то падает в одной из комнат — не иначе, кто-то разбуженный грохотом с нар в темноте сверзился, но я уже у дверей, я вышибаю ее тремя выстрелами в упор, картечь насквозь прошивает облицовочный пластик, и следом я закатываю в стонущую темноту рубчатое яйцо — трофей, снятый с пояса пламенного революционера на берегу у крилевой фермы. И в момент, когда остатки дверей вылетают в коридор вместе с яркой вспышкой, я стреляю через дверь комнаты дежурного. Один раз, второй, третий. Щелчок, помповик опустел. Бросаю его на пол и снимаю со спины винтовку. Вкатываюсь в пахнущую порохом и пылью сбитой штукатурки полутьму. Тусклое дежурное освещение высвечивает стонущего на полу человека. Видимо, картечь его задела, когда он подбежал к двери. Не повезло вам, сеньор тененте. Не приближаясь, добиваю его выстрелом. Быстро осматриваю комнату. Больше никого. На всякий случай стреляю в коммуникатор армейского образца на столе. Других средств связи в комнате не видно. В ящике стола нахожу фонарь. Пятно света упирается в дымную взвесь, наполняющую караульное помещение. Может и остался там кто, мне рисковать ни к чему. Гранат всего две, да и шум от них такой, что вот-вот сюда сбегутся революционеры со всей округи. Жаль, «мошек» нет. Без привычного оснащения чувствую себя, словно голый.

Все во мне вопит и протестует: «сматывай удочки, болван!»

Ругая себя последними словами, бегу в подвал. Часовой уже у дверей. Выстрелы отсюда не слышны, но вот сотрясение от взрыва заставило его поволноваться.

— Что случилось? Имперцы? — тревожно спрашивает он.

— Открывай быстрее, амиго. Нападение.

— Пароль скажи, — требует бдительный часовой.

Подавляю желание прошить его через дверь. Кто ее знает — возьмет ли ее граната? Ожидаемый пароль, который полуграмотный солдат революции бесконечно перекатывает про себя, чтобы не дай Бог, не забыть, читаю, словно с листа.

— Тухлая рыба!

Скрежет замка. Дверь распахивается. Выражение бесконечного удивления застывает на физиономии часового, когда я бью его прикладом в лоб. С этим выражением он и приземляется на пол, с лязгом и звоном разбросав ключи и оружие. Господи, да это ж детский сад какой-то! Если тут все такие, какого хрена батальон мобильной пехоты не сбросить? Они ж тут всех разгонят как кроликов!

Звеня ключами, наконец, открываю первую камеру. Удивленные и настороженные лица. Сидельцы столпились у дальней стены, только один, видимо, уже двигаться не может, лежит на куче соломы, прижимая руки к животу.

— По-имперски кто-нибудь говорит?

— Все говорят, — отзывается небритый мужик со впалыми щеками. — Чего надо-то?

— Вот ключи, камеры откройте. Сваливайте все, и быстро. По домам не разбегайтесь — накроют сразу.

Я кидаю ключи на пол. Сначала медленно, словно не веря, а потом все быстрее, люди-тени выползают на свет. Они все поголовно босы. Волосы их свалялись в засаленные колтуны. Худые тела прикрыты гнилыми лохмотьями.

— Скорее, враги революции, — тороплю я. — Пока патруль не вернулся. Нашумел я прилично, вот-вот товарищи понаедут.

Кто-то медленно ковыляет к выходу. Кто-то ковыряется с замкам камер. Двое дерутся за ломоть кукурузной лепешки, найденной в тумбочке часового. Стою у стены, наблюдая этот бедлам. Все новые люди выползают из камер. Косятся недоверчиво на меня — не провокация ли?

— Быстрее, черт вас подери! Быстрее! Расстрелять вас и без меня могли! Поднимайтесь! Живо наверх. Прячьтесь. По домам не расходитесь, вычислят.

Мой резкий голос подхлестывает некоторых. Бряцанье железа за спиной — кто-то поднимает дробовик часового.

— Не пойду я! Они подумают, что я действительно виноват! — отбивается какой-то толстяк с выбитыми передними зубами.

— Хрен с тобой, жиртрест, — сплевывает лысый, сухой, как плеть мужичок среднего роста. — Подыхай тут!

Вместе со всеми проталкиваюсь к выходу. Я свое дело сделал. Под подошвой мокро чавкает — какой-то доброхот перерезал бесчувственному часовому горло. Черная кровь растаптывается босыми ногами по пыльному бетону. Та же картина во дворе. Ворота настежь, пацанчик свешивает на плечо размозженную голову. Не пригодилось алиби тебе, юный пособник революции. Черные тени растекаются по улице. Где-то слышится вой сирены. Наверное, по нашу душу. Далеко за домами слышится выстрел, за ним еще один. Бегу вместе со всеми по тротуару, стараясь держаться в тени густых живых изгородей. Понимаю, что сваливать надо и от толпы отрываться как можно быстрее, но дальше разгрома комендатуры план мой не простирался. Я абсолютно беспомощен. Фары выехавшего из-за поворота джипа слепят меня. Патруль открывает беспорядочную пальбу. Пули высекают каменную крошку из мостовой. Кто-то визгливо кричит, умирая. В домах напротив вспыхивают окна. Любопытные свешиваются с балконов. Высокий парень впереди хватается рукой за бок и валится мне под ноги. Действую автоматически. Падаю за еще теплое тело и открываю огонь длинными очередями, бью по свету фар. В глазах мелькают разноцветные пятна. В наступившей темноте я слеп, как котенок. Патруль или полег весь, или лежит под машиной — не привыкли солдаты революции к сопротивлению. Бегу вперед, слепо шаря рукой перед собой. Вокруг быстрые шепотки, кто-то рядом жалобно стонет. Сзади раздается длинная очередь. Рука хватает меня за локоть.

— Слышь, морпех! Давай за мной, — узнаю я голос того самого сухого мужичка. — Не дрейфь, не выдам.

Мысли его — как тугой трос, он собран, целеустремлен и явно знает, что делать. Я киваю головой и позволяю ему увлечь меня за собой. Снова искры и рябь в глазах. Сглатываю подкативший к горлу комок.

— Морпех, с тобой все нормально?

Я удивленно оглядываюсь. Дьявол снова играет в свои игры. Улица исчезла, я сижу на полу чьей-то богатой квартиры. Молодая женщина держит передо мной таз теплой воды и губку. Давешний мужичок требовательно трясет меня за плечо, заглядывает в глаза.

— Да чего мне сделается? — отвечаю спокойно. Отвожу взгляд от глубокого выреза склонившейся надо мной женщины.

«А он даже побитый ничего, — думает черноволосая бестия. — Надо будет узнать у Леонардо, женат ли он».

— Теперь вижу — нормально, — хрипло смеется мужичок.

Смех его переходит в сухой кашель.

–7–

— Зовите меня Леонардо, — представляется мужчина, выходя из ванной. — Можно просто Лео.

Сбрив щетину, вымывшись и переодевшись, он становится похож на обычного обывателя Зеркального, какого-нибудь мелкого клерка или пожарного инспектора в домашней обстановке. Легкая светлая рубаха с коротким рукавом и традиционные шорты делают его моложе.

— Ивен. Можно Ив, — представляюсь я и жму протянутую руку. Судя по поведению Лео, он тут не впервые. Вот и одежда для него нашлась. — Лео, нас тут не накроют? Я имею ввиду, ты тут не впервые, кажется. В первую очередь ищут дома, у родственников и знакомых.

Он отрицательно качает головой.

— Кстати, это Мария, — представляет он женщину, что катит перед собой тележку с едой.

Я глотаю слюнки от умопомрачительных запахов.

— Очень приятно, Мари, — вежливо говорю я, стараясь не таращиться на блюда, что она выставляет на стол. — Можно, я буду вас так называть?

— Конечно можно, Ивен, — улыбается женщина, и я чувствую, что можно не только это, правда, при соблюдении всех необходимых приличий, на которые, как мне кажется, времени у нас в ближайшем будущем не будет.

— Прошу к столу, — приглашает Мари. — Приношу извинения за бедный стол. Не знала, что у меня будут гости.

— Не скромничайте, Мари! Судя по запаху, вы просто волшебница, — выдаю я дежурный и довольно неуклюжий комплимент. Впрочем, звучит он вполне искренне — я умираю с голоду.

— Давайте перекусим, а уж потом обсудим наши дела. Идет? — говорил Лео, разливая по рюмкам кристальную кашасу — тростниковую водку.

— Как скажете, Лео.

— Ваше здоровье, Ивен. У меня не было случая поблагодарить вас за помощь. Спасибо. Если бы не вы, меня бы так и забили до смерти.

Лео поднимает рюмку. К моему удивлению, Мари пьет с нами на равных. Никак не могу определить ее статус. Что-то между бывшей возлюбленной и вынужденным товарищем по конспиративной работе.

Некоторое время я жадно насыщаюсь. После месяцев однообразной пищи и пережитых приключений еда кажется мне восхитительной. Леонард не отстает. Мари жует понемногу, скорее из вежливости, чтобы поддержать компанию. Я проглатываю креветки под жгучим соусом, ем их так много, что это выглядит, на мой взгляд, неприлично, и тогда я переключаю внимание на другие блюда. Мари ухаживает за мной, она отбирает мою тарелку и наполняет ее рассыпчатым рисом, а потом обильно приправляет его чем-то густым и пахучим.

— Это эмбалайя — рагу, — поясняет она с улыбкой. — Ешьте смело, оно не слишком острое.

— Благодарю вас, Мари. В жизни ничего похожего не пробовал.

— В Английской зоне многие считают нас тупыми пожирателями кукурузы. Надо приехать в Коста де Сауипе, чтобы попробовать настоящую бразильскую кухню. Жаль, что не могу угостить вас по-настоящему. Вы ведь оттуда?

— Да, Мари. Я из Зеркального.

Мне немного неловко оттого, что привлекательная молодая женщина считает меня неотесанным дикарем. Хотя скорее — не слишком воспитанным ребенком. Какая-то грустная нота преобладает в ее мыслях. К тому же я привлекаю ее своей необузданностью. Она чувствует во мне страстную натуру. Мне бы ее уверенность в этом. Волосы ее блестят черной волной на округлых плечах. Когда она улыбается, на смуглых щеках проглядывают симпатичные ямки. Я утыкаюсь в тарелку.

— Что думаете делать дальше, Ивен? — спрашивает меня Леонардо, когда мы насытились. Мари тактично оставляет нас вдвоем. Уходит готовить кофе.

Я шарю в его голове и в очередной раз удивляюсь тому, как четко и рационально он мыслит. Вся наша беседа расписана у него на много ходов вперед, расписана, разложена по полочкам и сохранена. Еще больше меня удивляет то, что он член НОАШ. Бывший, очевидно. Потому как две недели назад он был арестован и помещен в комендатуру для выяснения его политических пристрастий, которые явно шли вразрез с генеральным курсом местного руководства. Самое непонятное для меня то, что НОАШ, которую я представлял себе монолитной революционной организацией, на самом деле состоит из сообщества мелких партий и политических, а часто и уголовных, групп, объединенных под единым командованием. И что борьба между этими самыми группами идет нешуточная, а порой и вооруженная. Если сторонников какой-либо партии в конкретной местности больше, чем остальных — руководство местными силами проводит генеральную линию именно этой партии, подавляя конкурентов. Единственное, в чем едины эти собачьи стаи — смерть имперцам, долой имперскую диктатуру и нет власти Императора.

— Вы неправильно ставите вопрос, Лео. Правильный вопрос: что собираетесь делать вы? И для чего вам я? Попробуем начать с этого, хорошо?

— Ну, что ж. Давайте рискнем. — Он откидывается на спинку стула. Морщится. — Почки побаливают, застудил на сыром полу, — говорит, оправдываясь.

— Лео, хотите, я сэкономлю вам время? — спрашиваю напрямик.

Он смотрит насторожено.

— Что вы имеете ввиду?

— Лео, мы можем долго ходить вокруг да около и терять время. Я предпочел бы обсудить конкретный план совместных действий и хорошенько выспаться — я контужен, знаете ли, постоянно в сон клонит. Поэтому я изложу все, что на мой взгляд вы хотите сказать и заодно изложить свое виденье этого плана. Вы согласны?

— Пожалуй, — отвечает он. Я вижу, как его мозг прокручивает мое поведение. Ай, до чего ушлый мужичонка мне подвернулся!

— Итак, Лео, вы руководитель революционной ячейки под романтическим названием «Мангусты». Под вашим командованием около роты личного состава, если выражаться армейским языком, и до батальона тех, кого условно можно назвать сочувствующими или резервом, — я поднимаю руку, призывая собеседника к молчанию. — Не нужно опровержений и протестов, Лео. Я не шпион Безопасности и к другим разведкам тоже не имею никакого отношения. Я действительно простой морпех. Сержант Ивен Трюдо, второй полк тринадцатой невезучей. Позвольте мне закончить. Итак, вы намерены мне предложить совместную борьбу с другими революционными группами Коста де Сауипе. В качестве кого я мог бы быть вам полезен? Прежде всего, в качестве инструктора по боевой подготовке. Вероятно, именно это вы имели ввиду как самый минимум. Неплохой вариант, учитывая уровень подготовки ваших бойцов. Второе: я мог бы стать вашим заместителем, правой рукой. Своего рода начальником штаба. При условии, что я разделяю ваши взгляды, а именно программу Радикально-Демократической партии Шеридана. Мой боевой опыт и опыт командования в этом случае мог бы быть очень полезен. И третий вариант — использовать меня в качестве посредника для переговоров между вашим отрядом и армейской разведкой. Очевидно, вы не хотите, чтобы город был взят штурмом и разрушен. Ваши намерения — создать своеобразную пятую колонну имперцев, взорвать ситуацию изнутри и взять город под контроль до ввода регулярных войск. При этом, естественно, вы становитесь имперским союзником и получаете возможность играть в свои игры и дальше, добиваясь какой-то мифической независимости зоны еще более мифическим демократическим путем. Ну, или вам сохраняют жизнь, что уже само по себе немало. Последний, и самый нежелательный вариант нашего сотрудничества — меня сдают местной Безопасности, предварительно накачав дезинформацией о вашем подразделении, либо отправляют в самоубийственную силовую акцию для проверки моей благонадежности. Дорогой Лео, я готов обсудить с вами все варианты, кроме последнего. Уверен, мы сможем изыскать компромисс.

Я усаживаюсь поудобнее и внимательно слежу за одуревшим революционным командиром. То есть вида он не показывает, выдержке его позавидовал бы самый крутой дипломат, но в голове его временно царит каша.

— И еще, Лео. Не нужно пытаться меня убить. Того, что я сказал, не может знать ни одна из разведок. Отбросьте стереотипы и уберите руку с пистолета. Я так сыт и благодушен сейчас, что драться в такой момент — чистой воды кощунство.

— Вы просто seu majesty e o diabo — его величество дьявол, — говорит, наконец, Лео. И я понимаю, что контакт установлен. — Не знаю, как вы это проделываете, Ивен, но вам удалось меня удивить. Продолжайте, пожалуйста.

Мари вносит поднос с кофе. Никаких тебе новомодных гравитележек. Простой деревянный поднос. Нет ничего лучше, чем аромат свежезаваренного кофе, который смешивается с ароматом подающей его женщины. Округлое лицо Мари серьезно, она встревожена и смотрит на Лео вопросительно. Он едва качает головой. Голову даю на отсечение — Мари улыбается мне виновато, снова оставляя нас вдвоем. Пока мы будем разговаривать, женщина будет тихо сидеть в соседней комнате, а если разговор пойдет не туда, она принесет нам бисквиты и чай, а потом выстрелит в меня из небольшого бесшумного пистолета отравленным дротиком. Мари — не профессиональный киллер и убивать меня ей не хочется. «Он такой забавный», — думает она, проверяя пистолет в маленькой кобуре под складчатой юбкой.

— Итак, Лео, начнем по порядку, — я подношу чашечку к подбородку и вдыхаю бесподобный аромат. В чем мы действительно варвары, так это в способности приготовления кофе. Будучи непрофессионалом и уж точно не будучи гурманом, я понимаю — то, что я сейчас обоняю, отличается от всего, что носило название «кофе» до сих пор, так, как отличается современный десантный катер от прогулочного водного велосипеда.

— Пункт один мне не нравится, — заявляю я безапелляционно. — За тот короткий промежуток времени, что у нас есть, элитного подразделения из ваших бойцов не сделать. Да и нет у меня таких навыков. Я морпех, а не спецназовец.

Лео утвердительно кивает, не сводя с меня внимательных карих глаз.

— Пункт два — возможно. Правда, не знаю зачем. Времени у нас почти нет — имперская группировка вот-вот начнет штурм города. Кроме того, ваших нелепых идей я не разделяю. Не в силу того, что они бессмысленны, нет. Просто я аполитичен по сути. Мне сорок три, и играть в политику мне уже лениво. Я приучен к выполнению приказов, а это не лучшее качество для политика.

— Вы глубоко заблуждаетесь на этот счет, — с улыбкой замечает Лео, и делает маленький глоток. Я следую его примеру. Волшебный вкус.

— Третий вариант. Интересная комбинация. Видите ли, Лео, я испытал последствия штурмовых действий на своей шкуре. И не хотел бы, чтобы ваш городок увидел то, что видел я. Я попал сюда из Олинды. Это недалеко отсюда. Думаю, что сейчас Олинда уже захвачена. Только назвать то, что от нее осталось, городом затруднительно. Так, отдельные здания на фоне развалин. Про жертвы среди мирных жителей я уже не говорю.

— Олинду обороняли отряды «Красных волков» и наемники, — словно оправдываясь, говорит Лео.

— Не знаю, может оно того стоило, — в сомнении отвечаю я, — но мне ваших устремлений не понять. Мы все равно захватили город. Как захватим ваш и все остальные. Мне непонятно, ради чего вся эта бессмысленная бойня.

— Тут много политики, Ивен. Людей сознательно ставят в такие условия, когда им некуда деться. Ну, а когда они в окружении и огонь уже ведется, им только и остается, что умирать с оружием в руках. Все знают, что имперцы пленных не берут. Поэтому предпочитают умереть за идеи демократии, благо все равно выбора нет, так уж лучше за идею, чем как собака под забором, верно?

— Не знаю, не знаю… — мне приходят на ум сотни безымянных бедолаг, которые в кромешной темноте среди пыли и грязи стали жертвами мин-ловушек или коварных «котят». Вряд ли они успели подумать, за что умирают. — А в чем тут политика, Лео?

— Нас поддерживает Союз Демократических планет. И «Тринидад Стил», естественно. Демсоюз готов биться с Императором до последнего солдата революции. Таков у него стратегический план. Воевать чужими руками. Товарищи с компьютерами вместо мозгов готовы поставлять нам оружие и поддерживать нас материально ради слова «Демократический» в названии партии или в содержании лозунга. Если идеи укоренятся и партия закрепится на местности, впоследствии путем денежных вливаний и идеологической помощи ей придадут необходимые «истинно демократические» формы. Ну, а затем, партия разложит общество и подготовит базис для «демократических» преобразований. А еще через какое-то время планета изъявит желание присоединиться к Союзу. То есть, чем больше имперских сил отвлекают на себя повстанцы, тем больше размер социальнойнестабильности и масштабы гуманитарной катастрофы. Соответственно, это вызывает еще большую военную и материальную помощь руководству повстанцев, а так же повод для вмешательства в имперские дела под видом оказания гуманитарной помощи вначале, и ввод наблюдателей и «миротворцев» — в случае благоприятного развития ситуации. Как вы сами понимаете, миротворческие силы будут препятствовать «этническому и религиозному геноциду» и фактически способствовать развитию и укреплению «демократических» течений в своей зоне ответственности.

Я перестаю чувствовать вкус кофе. Озвученный расклад не укладывается в голове.

— А «Тринидад Стил»?

— Тут еще проще. «Дюпон» вытесняет их с рынка и стремится взять под контроль их предприятия и Латинскую зону соответственно. Для этого и были созданы несколько политических партий с нелепыми программами, направленными на дестабилизацию обстановки. Дальше предполагался очаг нестабильности, невозможность урегулирования, так как выдуманные партии не способны к диалогу и по сути, являются просто деструктивными образованиями, нарастание межэтнических конфликтов, ухудшение экономической ситуации в Латинской зоне, что еще больше обостряет все противоречия и ведет к социальному взрыву. Затем ввод имперских сил, миротворческая операция и переход зоны под имперский протекторат. Потом, соответственно, под единое управление «Дюпон», как наиболее развитому экономическому образованию. Ситуацией не замедлил воспользоваться Демсоюз. Ему спешить некуда. Рано или поздно планета сама упадет к нему в руки. «Тринидад Стил», естественно, тоже не сидит сложа руки, с ее подачи в боевые действия вмешиваются хорошо оснащенные наемники, причем не только местные, многие партии перекупаются, создаются новые. Демсоюз выглядит в глазах совета директоров временным и весьма полезным союзником, происходит частичная консолидация интересов, и вот в этой мутной воде ловят жирную рыбу миллионы заинтересованных людей. По обе стороны.

— А вы к какой из сторон относитесь, Лео? — задаю я провокационный вопрос, хотя давно знаю ответ на него.

— К заинтересованной, дорогой Ивен. Я просто один из тех, кто ловит рыбку, — просто отвечает он.

— Приятно, что вы не пудрите мне мозги псевдореволюционной чушью, Лео, — ухмыляюсь я.

— Я уже убедился, что для того, чтобы работать с вами, недостаточно красивых слов.

— А вам хочется со мной работать?

— Очень, Ивен, — признается Леонардо. — Кроме того, вы спасли мне жизнь.

— Оставьте, Лео, — отмахиваюсь я. — Разве не вы планировали меня ликвидировать в случае, если ни один из вариантов меня не устроит? Вы ведь профессиональный революционер. Тот же наемник, только грязнее. Те просто воюют за деньги, а вы за деньги отправляете на убой других.

— Мы все еще не договорились о вариантах, Ивен, — напоминает он.

— Вы со мной подозрительно откровенны, Лео.

— Что поделать, дорогой Ивен. Мы в одной лодке, хотите вы того или нет.

Я вижу, что он действительно искренен со мной. Ну, почти. Мутное нечто, откуда прорастают строго выстроенные мысли собеседника, не располагает к глубокому погружению. Я и не лезу глубже, чем нужно. Не хватало еще с катушек слететь.

— Мне кажется, — говорит Леонардо, — с вами можно быть только откровенным, Ивен. Верно?

— Верно, сеньор Лео. Не стоит со мной лукавить. А теперь, перед тем, как мы окончательно договоримся, попросите очаровательную Мари убрать руку с пистолета и приготовить еще этого чудесного напитка. Думаю, готовить кофе ей более приятно, чем стрелять в своих гостей.

— Вы как всегда правы, — задумчиво и с некоторым замешательством разглядывая меня, произносит Лео. — Мария, если тебя не затруднит, сделай нам еще кофе.

— С удовольствием, Леонардо.

Мы понимающе улыбаемся друг другу.

— Коньяку не желаете? — спрашивает меня командир «Мангустов».

— Как вы думаете, Лео, на кой хрен мне лезть в вашу войну, когда я только-только выбрался из своей?

— Все мы на войне, — философски замечает он. — Причем, на общей. Просто время от времени меняем место службы.

–8–

Революционный отряд «Мангусты» в полном составе, кроме тех, кто сбежал после ареста своего командира или был арестован, переходит на подпольное положение.

— Нам не привыкать, — заверяет меня Лео. — В этом мы собаку съели.

Решаю не вмешиваться в дела, в которых ничего не понимаю. Для моей охраны за мной днем и ночью постоянно ходят, наступая мне на пятки, трое увешанных оружием громил. Кроме непосредственно охраны, им поручено расстрелять меня при попытке к бегству. Капитан Сарамагу — Лео, верен себе — перестраховывается, как может.

— Хочу познакомиться с бойцами, — требую у него.

— Тебе стоит только приказать, — следует немедленный ответ. — Ты мой начальник штаба, это в пределах твоих возможностей.

— Где я могу увидеть всех бойцов?

— С этим сложнее. — Лео мнет подбородок. — Видишь ли, в условиях подполья сбор большого количества не то что вооруженных — просто боеспособных мужчин затруднителен. Привлечет внимание стукачей Безопасности или патруля. Обычно мы собираемся численностью не больше ячейки, да и то перед самой акцией. Кроме того, в целях конспирации бойцы одной ячейки не должны видеть бойцов другой.

— Расскажи мне о структуре отряда.

— Это товарищ тененте Ян, — представляет Лео своего заместителя по безопасности. — Он посвятит тебя во все подробности.

Товарищ Ян, сам как мангуст быстрый, подвижный, с цепкими черными глазками. Пожимаю его руку, словно тугую плеть из колючей проволоки — товарищ Ян запросто может гнуть пальцами гвозди.

— Рад знакомству, сеньор Ивен, — улыбка его змеиных губ меня не обманывает. Товарищ Ян в момент перегрызет мне глотку, если я хоть на йоту отойду от генеральной линии. Товарищ Ян не нуждается в исполнителях. Если он решает, что член отряда достоин смерти, он просто стреляет ему в затылок. Никто не задает ему вопросов: если тененте решил кого-то расстрелять, то это, ясно-понятно, из-за того, что этот кто-то нарушил революционную дисциплину. Наверно поэтому при его приближении бойцы стараются не поворачиваться к нему спиной.

— Сеньор тененте…

Он протестующе машет рукой:

— Прошу вас — просто Ян.

— Ян, мне нужно знать структуру подразделения.

— Нет проблем, тененте Ивен.

Забыл сказать: на время совместных действий мне присвоено звание лейтенанта. Как при такой схеме присвоения званий в революционной армии остаются рядовые и сержанты, для меня загадка. Что мешает капитану Сарамагу присвоить себе звание полковника — команданте? Ответ нахожу в мозгах вездесущего товарища Яна. Те, кто платит деньги за участие в акциях, платит их не за дутое звание, а исключительно за обязанности, которые выполняет индивидуум. Будь ты хоть трижды команданте, но если ты заместитель командира отряда, получишь ты всего лишь за звание лейтенанта.

— Отряд разбит на ячейки, — рассказывает Ян. — Каждая ячейка — самостоятельная тактическая единица, но в полном составе она действует редко. Ячейка состоит из нескольких групп…

Организация отряда представляется мне вполне разумной. При командире — группа управления, состоящая из нескольких революционных офицеров типа меня или Яна, а также нескольких стрелков — они же посыльные. Ячейки — аналог наших взводов, группы — аналог имперских огневых групп. Отделений нет. Бойцы разбиты по группам согласно специфике. Как правило, в группе от двух до пяти человек. Есть группы подрывников. Снайперские группы. Стрелковые. Группы связи. Пулеметные. Даже тяжелого оружия, но в «Мангустах» таких всего две ввиду дефицита этого самого оружия. Они таскают с собой небольшие сорокамиллиметровые реактивные гранатометы. По идее, ячейка должна включать в себя по крайней мере по одной группе каждого вида. На практике стрелковых групп всегда несколько, а специальные комплектуются по мере приобретения или захвата необходимого вооружения — его постоянно не хватает. Стрелковые группы вооружены кто чем — от дробовиков до автоматических карабинов и трофейных винтовок. В качестве группового оружия применяются полицейские автоматические винтовки с увеличенным магазином и съемными сошками. Своеобразный эрзац легкого пулемета.

— Расскажите о вашей тактике, Ян, — прошу я.

— Я не специалист в военном деле, — извиняется он.

Еще бы. Тебе бы только в упор из пистолета палить да иголки под ногти загонять.

— Расскажите в общих чертах то, что знаете.

— Обычно мы производим нападение из засады. Группы подтягиваются по одной незадолго до начала акции, по одному бойцу, чтобы не привлекать внимания. Действуем мелкими группами. Группы выбираются, исходя из специфики акции. Если надо кого-то взорвать, то участвует группа подрывников и группа прикрытия из стрелков. Иногда групп прикрытия несколько. Особенно тогда, когда после взрыва необходимо уничтожить кого-то, например, солдат, вылезающих из броневика. Тогда участвуют еще и пулеметчики. Если надо напасть, к примеру, на полицейский участок, то сначала подбираются необходимые квартиры с окнами на нужное здание, за полчаса до акции они захватываются стрелками. Потом там садятся гранатометчики и снайперы. Сначала гранатометчики высаживают ворота, потом снайперы не дают высунуться никому из окон, стрелки забрасывают караул гранатами и врываются в участок. Ну, и так далее.

— Насколько подготовлены бойцы? Насколько хорошо знают матчасть, как часто упражняются в стрельбе из закрепленного оружия?

Тененте Ян опускает глаза. Ответ ясно читается в его голове.

— Оружие чистят регулярно, разбирать тоже умеют, — говорит он, чтобы сказать хоть что-то.

— Ясно, — отвечаю я.

Куда уж яснее. Патронов постоянно не хватает, стрельбы устраивать негде, стрелять учатся во время редких акций и на макетах, щелкая курками при пустых магазинах. Упор в бою делается на внезапность и на огневую мощь на предельно близких дистанциях. Каждая акция репетируется в подвалах и на пустырях, где старая мебель, камни и пучки бурьяна обозначают укрытия и цели. Рукопашному бою никто не обучен, да и некогда его проводить — акция редко длится больше трех минут. Взорвал — обстрелял — отступил. Зато бойцы сильны в конспирации, скрытном проникновении, просачивании на вражескую территорию. Многие из них родом из трущоб и нижних уровней мегаполисов, это умение каждый из них впитывает с молоком матери. С такой вот кавалерией мне и предстоит поставить уютный городок на уши.

— Что еще можете рассказать о тактике и особенностях отряда, Ян?

— Тененте Ивен, вот это может вам помочь.

«Руководство городского партизана», — читаю я. Все как в нормальной армии. Даже свой аналог Боевого устава есть.

Открываю первую страницу. Надо же, хорошая непромокаемая бумага. Брошюрка удивительно ладно скроена, такую можно таскать и за пазухой, и в подсумке, ни черта ей не сделается.

«Городской партизан является человеком, который борется против диктатуры с оружием в руках с использованием нетрадиционных методов. Будучи политическим революционером и горячим патриотом, он является бойцом за освобождение своей страны, другом народа и свободы. Область действия городского партизана находится в городах… Городской партизан характеризуется своей храбростью и решительным характером. Он должен быть хорошим тактиком и стрелком. Городской партизан должен быть человеком большой проницательности, чем он компенсирует тот факт, что он не оснащен в достаточной степени оружием, боеприпасами и оборудованием…»

Надо же. Я начинаю думать, что у меня все же что-то получится с этим сбродом. Если честно, даже спортивный азарт какой-то появился.

–9–

Мои сопровождающие промеж собой зовут меня не иначе, как дьяволом. За три дня я затрахиваю их до смерти. В первый же день я решаю избавиться от ненужного балласта. Уж коли мне суждено всюду видеть эти звероподобные рожи, так пусть уж они будут моим личным резервом. Зову их «первый», «второй» и «третий». Плевал я на их собачьи клички. Будут откликаться так, а не иначе.

— Ты, — упираю палец в грудь первому телохранителю. Кудрявая образина тупо хлопает глазами. — Когда обращаюсь, изволь принять стойку «смирно» и сказать: «Первый, сеньор тененте!» Понял?

— Эээ, нет, сеньор тененте…

Бью врага его же оружием. Открываю революционный Талмуд. Зачитываю:

— «…никогда не бояться опасности, вести себя одинаково как днем, так и ночью, не действовать порывисто, иметь неограниченное терпение, оставаться спокойным и хладнокровным в самых плохих условиях и ситуациях…» Понятно?

Герильос таращит глаза. Если он скажет «нет», я сообщу об этом тененте Яну. Тененте Ян не будет разбираться, в чем проблема. Тененте Ян не допустит, чтобы революционный боец не понимал требования революционного наставления. Ясно вижу — боец боится пристальных глаз Яна больше имперского танка.

— Итак, «ты»?..

— Эээ, первый… сеньор…

Я дрессирую их, как крыс. Люди, стоящие у меня за спиной, должны стрелять так, чтобы я был спокоен за свою шкуру. Они должны действовать не думая, и действовать правильно.

— «Смысл существования городского партизана, основное состояние в котором он действует и выживает, заключается в том, чтобы стрелять. Городской партизан должен знать, как хорошо стрелять, потому что это требуется для его типа боя», — читаю вслух. — Все трое. Каждый день ровно по два часа в подвале учиться целиться и спускать курок. Целиться вот по такому куску бумаги, — я показываю грубо вырезанный из старой газеты силуэт с нанесенными на него черными угольными метками. — Через три дня приму зачет лично. Кто не сдаст — расстреляю. Мое слово верное, клянусь Девой Марией.

Упоминание святой не оставляет моим палачам шанса. Если человек так клянется, значит так и сделает.

— Все понятно?

— Понятно, сеньор тененте, — вразнобой отвечают мои гориллы.

— Если кто забудет вытащить магазин перед упражнением, лучше пусть сам удавится. Потому как казнь ваша будет ужасной. Я не потерплю нарушения революционной дисциплины! — ору я в их небритые рожи.

Бедные мозги, упрощенная модификация — одна извилина, перекашивает от напряжения. Я их непосредственный командир. Я могу карать и миловать. Я могу приказывать. И меня надо застрелить, если я буду действовать неправильно. А как определить, когда правильно, а когда нет? А если выстрелишь не в нужное время? Тогда сеньор Ян выстрелит из своего ужасного пистолета. Или сам этот тененте-дьявол извернется и забьет до смерти. И вообще, как можно выстрелить в революционного командира? Тем более, в такого знающего и грозного как этот. Непонятно… Лучше спросить у него, как и что. Он наорет, но он умный…

«Так-то, сукины дети. Я вам объясню, что такое дисциплина», — самодовольно усмехаюсь я.

Совместные действия для привлечения внимания имперской разведки решаем начать с нападений на комендатуры. Запереть врага в его логове. Заставить его держать оборону. Первую акцию назначили на двадцатое декабря. Время поджимает.

— Скажите, Лео, ваши бойцы не будут задавать вопросов? Все-таки стрелять по своим придется.

— Да какие они нам свои, — усмехается он. — Свои — это «Мангусты», а остальные так, конкуренты. К тому же они не разделяют принципы Радикально-Демократической партии.

В который раз поражаюсь его цинизму. Ну да союзников не выбирают.

— Предлагаю начать с комендатуры на Ареа да Либертаде, — Лео внимательно смотрит на меня.

Я никогда не был начальником штаба. Не знаю, что надо говорить в таких случаях. Я всего лишь простой сержант, командир отделения, просоленый полевой суслик. Лео ждет моих вопросов. Он не желает действовать наобум. В конце концов, он хочет на деле проверить, чего я стою.

— Почему именно там?

— Эта комендатура одна из самых удаленных от казарм наемников. И тамошний район хорошо нами изучен.

— Я так понимаю, наемники — главная сила при обороне города? Какова их численность? Вооружение?

— Численность около трех батальонов. Вооружение неизвестно. Могу организовать наблюдение за их казармами.

— Если это возможно, Лео. И надо бы начать разведку территории вокруг остальных комендатур. Желательно также — вокруг отделов Службы безопасности и полицейских участков. Все скрытые подходы, особенности местности, места, пригодные для засад и закладки фугасов, маршруты патрулей надо нанести на карту. Численность охраны, вооружение — тоже. Это реально проделать за месяц?

Лео достает карту. Раскладывает ее на столе, отодвинув чашки с кофе. Очень неплохой подробный план города. Исполнен также на непромокаемой глянцевой бумаге. В который раз удивляюсь продуманности партизанского оснащения.

— Думаю, возможно. — Он кивает Яну. — Займись этим.

Тот молча делает пометку в маленькой записной книжке.

— Наблюдение не должно привлечь внимания. Бойцы не должны знать, для чего оно организовано.

Лео смотрин на меня слегка снисходительно. То, что я вижу в его голове, далеко от моих представлений о скрытном передвижении и разведке в городе. Выражаясь простым языком, он в этом собаку съел.

— Ивен, я ни в коей мере не оспариваю твоей компетенции, но в этой области…

— Извините, капитан, — не даю ему договорить, горят уши. — Я не учел вашего опыта. Больше не повторится.

Продолжаем, как ни в чем ни бывало.

— Что на твой взгляд еще необходимо, Ивен?

— Численность и состав группы, а так же план боя представлю после того, как изучу объект. Дай мне два часа. Можете достать пару легких минометов?

— Минометов?

— Перед началом атаки, минут за двадцать, было бы неплохо организовать незначительный огневой налет в другом конце города. Минометы хороши тем, что могут вести огонь с закрытых позиций и достаточно мобильны. Выстрелов по десять с двух стволов, особенно термитными зарядами, наделают достаточно шуму и отвлекут на себя дежурные силы.

— До сих пор без них обходились, — с сомнением замечает Ян.

— У нас нет опыта их использования. Точность стрельбы будет никакая, — поддерживает его Лео.

— Нам не нужна точность. Нам необходима стрельба по площадям, плюс-минус сто метров, причем с закрытых позиций, чтобы группа могла незаметно исчезнуть. Кроме того, нам все равно понадобится оружие для беспокоящих ударов. Для этого лучше минометов не найти. Ну а минометчика найти не так уж сложно. Наверняка кто-то из вашего резерва примерно знает, как ими пользоваться.

— Понятно. Сделаем. Ян — займись этим.

Невозмутимый заместитель снова черкает записную книжку, стараясь не показать своего недовольства. А оно в нем есть. Он мне не доверяет, я для него — чужак и потенциальный враг, за которым глаз да глаз. И никакой я для него не революционный командир. Так, ширма одна. Игра.

–10–

Для акции, я отобрал две группы из десяти наиболее крепких парней, вооруженных автоматическими карабинами, по две группы пулеметчиков и тяжелого оружия, и одну — подрывников. Времени мало, до начала акции осталось всего несколько дней. Лично проверяю, как бойцы разбирают и собирают оружие. Добиваюсь автоматизма, насколько это возможно в стесненных условиях. Лазерная указка, прикрученная к стволу липкой лентой, указывает мне точку прицеливания. Показываю командирам групп упражнения. Разномастное воинство старательно приседает на колени, выкатывается из-за угла, щелкает бойками, целясь в газетные мишени, развешанные по опорным колоннам полутемного подвала.

— Ты куда на спуск жмешь, боец? У тебя не пистолет, у тебя в руках пулемет, точнее, то, что исполняет роль пулемета. Это оружие, которое останавливает врага на дальних подступах. Как ты собираешься стрелять из него стоя? Ты не пастух, ты — революционный боец. Ты должен выпустить очередь во врага, а не в белый свет. Из какого положения я учил тебя открывать огонь?

— Лежа, сеньор тененте, — потупясь, бормочет двухметровое дитя природы.

— А ты почему делаешь это стоя? — продолжаю наседать я.

Остальные с любопытством прислушиваются к нашему разговору. Как ни странно, эти полуграмотные крестьяне проявляют к учебе больше естественного интереса, чем мои морпехи.

— Дык это, не успел я лечь…

— Если ты не успел лечь, то прислони ствол к стене возле угла. Толку все равно будет больше. Лучше опоздать, но открыть эффективный огонь, чем со страху выпустить магазин в воздух и пропустить врага. Понял?

— Понял, сеньор тененте.

Боец подхватывает ствол и бежит на исходную за угол.

— Командир пулеметной группы!

— Здесь, сеньор тененте!

Я с удовлетворение вижу, как моя муштра приносит плоды. Капрал вытягивается «смирно».

— Отработать выход пулеметчиков на исходную. Через два часа — занятия по отработке акции. К этому времени пулеметчики должны падать, как подкошенные и вести прицельный огонь, а вторые номера быстро менять магазины и прикрывать тыл. Заодно отработайте эвакуацию раненых. Разрешаю применять физическое воздействие. Выполняйте!

— Да, сеньор тененте!

Вскоре я уже слышу смачный шлепок по чьей-то физиономии. Революционные бойцы так и прыгают вокруг меня, выкатываются из-за колонн, перебегают от укрытия к укрытию, учатся прикрывать друг друга огнем, бросают в положенный набок мусорный бак гранаты с вытащенными запалами, волокут на спине раненых. Я хожу среди этой муравьиной беготни этаким средневековым сенсеем. Меня продолжает поражать революционное рвение практически безоружного сброда с кашей из лозунгов в голове. Приходится признать, что мотивация у «Мангустов» — что надо. Вот что делают с человеком неясные обещания светлого будущего и кусок хлеба для голодающей семьи.

Лео заглядывает в подвал. Стоит в сторонке, наблюдая за тренировками. Чувствую его изумление. Бойцы косятся на него на бегу, подталкивают друг друга локтями, кивают на командира.

— Работать, работать, не отвлекаться! — покрикиваю я. — Стрелять с близкой дистанции, сближаться, сближаться как можно теснее с противником!

Ошеломляющий огонь в упор — наш единственный козырь. Стараюсь довести его до совершенства. Лео отзывает меня в сторонку.

— Минометы купили. Мин мало, всего 30 штук, все осколочные. Термитных не достали.

— Минометчиков нашли?

— Двоих. Больше нету. Да и те максимум на что способны — установить миномет в боевое положение.

— Ясно. Значит так: по три человека на ствол. Наводчик, заряжающий, подносчик. Обеспечь людей. Завтра с утра найди отдельное помещение, займусь с ними. Жаль, что я не минометчик. Но кое-чему научу.

— Понял. Подготовим. Как тебе бойцы?

— Лучше, чем я думал. Было бы у меня времени с месяц…

— У нас всего несколько дней. Имперцы рядом. Ресифи бомбят.

— Ладно, что-нибудь, да получится, — успокаиваю я капитана, озабоченного скорым прекращением вольной жизни.

Добытые минометы оказались примитивными гладкоствольными конструкциями калибром 81 миллиметр, собранными, похоже, на тех самых минизаводах по производству «сельхозоборудования», что щедро поставляются Демократическим Союзом. «Дешево и сердито», — основной принцип оружия, производимого для партизан. Вспоминаю все, что знал из базового курса малых артсистем поддержки. Ничего похожего у нас не было, конечно, ротные взводы тяжелого оружия оснащены автоматическими стомиллиметровками на самоходных шасси, но миномет — и на Тринидаде миномет. Принцип действия тот же. Ствол, казенник с бойком, шаровая пята, опорная плита, сошки. Мины с уменьшенным вышибным зарядом для уменьшения дальности. Дальность, очевидно — 3–5 километров. Для нас с избытком. Минимальный угол возвышения — 45 градусов. С увеличением угла дальность падает. Никаких баллистических вычислителей конечно нет. Равно как и дальномера в комплекте. Никакой системы наведения с корректировкой по спутнику, стратосферному наблюдателю или локальному целеуказанию. Ладно. Дальность и направление определим по карте — точность вполне достаточна. Краткая таблица стрельбы выгравирована на верхней части плиты.

Наводчики — низкорослый толстяк Гинле и худосочный юноша со странной фамилией Лула, наблюдают за мной с некоторой опаской.

— Справитесь с этими зверями? — спрашиваю их.

— Надо, значит, справимся, — отвечает Гинле.

— Если революция потребует — умрем, но справимся, сеньор тененте, — заверяет Лула.

— Ты вот что, юноша, — гашу я его порыв. — Ты пойди в сортир и удавись там тихонько, коли смерти ищешь. Мне твой прыщавый труп даром не нужен, мне надо, чтобы эти минометы стреляли куда скажу. Ясно?

— Ясно, сеньор тененте! — вспыхивает ушами пламенный революционер.

— Подберите себе корректировщиков из групп связи, спросите, кто сам вызовется. Скоро потребуется стрелять не просто так, а в конкретную цель. Неделю даю. А пока начинаем тренироваться. Отрабатываем развертывание в боевое положение. Вы двое — чего уставились? Сюда, быстро. Это ваш командир группы. А это ваш.

Теперь у Лулы вспыхивают и щеки. Такого неожиданного повышения он не ожидал. Рассудительный Гинле довольно крякает.

— Не сомневайтесь, сеньор тененте, все будет как надо. Ты, дылда, топай ко мне. Хватай плиту. Да не так, гнилой початок! Спину сорвешь, пес блохастый. Как зовут-то тебя?

Поздно вечером моя прилипчивая троица, держась на почтительном удалении, сопровождает меня на конспиративную квартиру. Номер в скромной гостинице — трехэтажном здании, окруженном тропической зеленью. По ночам пальмы уютно шелестят в раскрытое окно своими опахалами. Миленькая смуглая горничная не прочь обслужить меня лично.

— Сеньор турист желает чего-нибудь еще? — спрашивает она с кокетливой улыбкой, складывая руки на животе, что здорово подчеркивает ее высокий бюст за накрахмаленным белым вырезом.

Горничная вне политики. Она мечтает купить крохотный двухместный автомобильчик. Она привыкла обслуживать богатых постояльцев, а не всяких босоногих скотов, как она называет зачастивших в номера революционеров. В спокойную ночь она не прочь подработать дополнительно. Она не проститутка, боже упаси! Она просто любит богатых и уверенных в себе мужчин. Приработок даже доставляет ей удовольствие. К тому же делает ближе заветное двухместное чудо с открытым верхом.

— Спасибо, сеньора, — вежливо улыбаюсь я. — Больше ничего не нужно.

— Спокойной ночи, сеньор.

Горничная ничем не показывает своего разочарования. Моя мягкая усталая улыбка волнует ее. Она усаживается за столик в своей каморке и представляет, как этот высокий белый мужчина с грустными серыми глазами целует ей шею. И к черту автомобильчик! Но скромность не позволяет ей сделать первый шаг. И она запирает дверь и оглаживает свои тугие бока. «Жаль, что я не в его вкусе», — думает она с легким томлением.

Я же вытягиваюсь на просторной мягкой шконке и представляю на ее месте Шармилу. Чувствую ее запах, тепло кожи, легкое прикосновение губ. Запах парного молока во время поцелуя. Легкая грусть смешивается во мне с тревогой — как ты там, тростинка моя? Жива ли? Течение крутит меня в диком водовороте событий. Я плаваю, как щепка, то ныряя, то вновь выскакивая на поверхность. Я уже давно не властен над течением своей жизни. Больше всего я боюсь того счастливого дня, когда меня выбросит на берег. Что я буду делать? Сможет ли Шар пойти со мной? Смогу ли я позволить ей это? Хочу ли я этого, наконец? Что ждет нас после того, как мы сползем с постели? Что мы умеем, кроме как убивать?

— Спокойной ночи, милая, — шепчу я в подушку и проваливаюсь в сон.

–11–

Как говорил когда-то Калина: «первый блин комом». Что такое «блин» я понятия не имею, видимо, что-то из очередной национальной кухни, но то что наша дебютная акция вышла комковатой, это точно. Началось с того, что группы выдвинулись на исходные не вовремя. Минометчики уже начали палить в белый свет, как в копеечку, стараясь попасть по зданию городского управления Революционной Безопасности, и отстрелялись успешно, а мы продолжали торчать в подвалах и квартирах вокруг комендатуры, под их далекое буханье, дожидаясь, когда прибудет второй номер одной из пулеметных групп. Все бы и ничего, да только у потерявшегося бойца при себе были магазины к пулемету, а начинать атаку без запланированного прикрытия я не хотел. Наконец, когда ожидание превысило все мыслимые нормы, скрепя сердце я разделил между пулеметами боекомплект второй группы.

— Огонь с предельно близкой дистанции и только короткими очередями, — инструктирую я приунывших пулеметчиков. — Услышу, что бьете длинными, пристрелю как собак.

— Ясно, сеньор тененте, — нестройно отвечают они.

— Вперед, на исходные. На стрельбу с флангов не отвлекаться. Что бы не происходило, ваш сектор огня только перед вами.

— Сеньор тененте, у второй группы тяжелого оружия проблемы, — докладывает запыхавшийся посыльный из группы связи, — у гранатомета села батарея, стрелять смогут только одиночными и без точного прицеливания.

— Передай группе оружия, пускай выдвигаются на расстояние пятьдесят метров от ворот. По моей команде — огонь по воротам прямой наводкой.

Хозяин захваченной квартиры, в которой я расположился вместе с первой группой гранатометчиков, испуганно улыбается мне сквозь неплотный кляп. Сидит в глубине комнаты, скрытый от окна массивным шкафом. Веревки опутывают его, словно диковинный кокон. Убивать его, как это обычно делается при силовых акциях, не стали. Я настоял.

— Мы и так минометным огнем кучу посторонних покрошим, давайте уж обойдемся без лишних трупов, — заявил я при подготовке.

— Подумаешь. Лес рубят — щепки летят, — непонятно отвечает Лео.

— Лео, мы готовим захват города, не забыл? Хочешь, чтобы после прихода имперцев вас отлавливали, как бешеных собак? Я в этом не участвую.

— Хорошо, убедил, — нехотя соглашается он. — Никаких лишних жертв.

Я вижу жалость ко мне — мягкотелому имперцу. «Тоже мне — убийцы, — мелькает в его голове. — Мои „Мангусты“, вот кто настоящие убийцы. Кровь обновляет прогнившее общество. К тому же нам платят не за справедливость, а за страх и хаос».

И вот теперь перепуганный до полусмерти хозяин, прекрасно осведомленный о методах революционеров, исходит предсмертным потом и улыбается мне жалко, лихорадочно размышляя — помогут ему свернутые в трубочку акции «Тринидад Стил», которые лежат в тайнике в ножке шкафа, если их предложить мне — неподкупному революционному командиру, или его смерть — решенное дело? Он мучается, борясь с кляпом, и одновременно всем своим видом старается показать — это не то, что вы думаете, сеньоры революционеры, я понимаю правила, только вот пару слов тихонько сказать хочу. И еще он боится на меня смотреть: первое правило террориста — убирать свидетелей, видевших его в лицо.

— Успокойся и сиди тихо, — говорю в окровавленное лицо — кровь стекает с разбитого лба, куда его приложили кастетом, как только он открыл двери «посыльному». — Тебя не убьют. У тебя алиби, тебя оглушили и связали.

Он часто-часто кивает головой, не сводя с меня повлажневших по-собачьи преданных глаз. Группа оружия не обращает на хозяина ни малейшего внимания. Щепки, отработанный материал. Стул, на котором тот сидит, и то более полезен, чем этот перепуганный бифштекс. Расположившись у окна за поваленным набок столом, бойцы с хлюпаньем смакуют холодное баночное пиво, найденное в холодильнике. В головах у них пустая безмятежность. Это их привычная жизнь.

— Всем группам выдвигаться на исходные, сигнал к началу атаки прежний, — диктую прикрепленному ко мне посыльному. — Давай, вперед.

Паренек убегает, громко топоча башмаками по ступеням. Засекаю время. Через пять минут начинаем. Как странно, я впервые в жизни командую боем, и вооружение мое — курам на смех, а мандража нет. Спокоен я, как корова на лугу.

— Эй, Сабао! — окликаю гранатометчика, — хоть у тебя-то все нормально?

— Я готов, сеньор тененте, — откликается дюжий мужик и высасывает остатки пива из банки.

— Ну, давай, бери двери на прицел. Как пущу ракету, вышибай их. Потом пару гранат через проем. Помнишь? — кажется, я начинаю заново инструктировать людей. Одергиваю себя. Даже если кто-то запутается, теперь уже поздно.

— Готово, сеньор тененте.

Сабао пристраивает трубу на ребре стола.

— Ну, с Богом, — шепчу я себе тихонько и высовываю ствол в окно. С этой гребаной жизнью поневоле станешь верующим.

Зеленая ракета с шипением вырывается из подствольника и красиво плывет в высоте, отбрасывая с деревьев дрожащие тени. Сабао тут же хлопает своей трубой. Ему вторит выстрел с улицы. Сорванная взрывом створка ворот с противным скрипом повисает на одной петле. Сабао бабахает еще раз, куда-то в дым. Едкий чад выхлопа валит из окон. Нечем дышать. Скулит и кашляет, задыхаясь, связанный хозяин. Высовываюсь из окна чуть не по пояс, силясь разглядеть что-нибудь в дыму сквозь слезы. Черные тени устремляются к воротам. Бухает граната. Еще одна. Теперь вперед. Вперед! Идиоты! Кто там еще швыряет?! Первые бойцы проскальзывают сквозь дым, и прямо перед ними рвется последняя граната. Крики, чей-то вой, кто-то пятится назад, схватившись за голову. В воротах — куча-мала.

— Вперед! Вперед! Быстро! Не останавливаться! Вперед! — ору, кажется, на всю улицу, свешиваясь так, что вот-вот вывалюсь к чертям.

Меня слышат. Раненого грубо сталкивают с дороги. Черные тени устремляются дальше, через двор.

— Сабао, последнюю!

И тут же — хлоп — и звон в ушах. Вспышка из дыма в глубине дома. Попал-таки! Тени взбегают на крыльцо, в окна летят гранаты.

— Убью мерзавца, если еще раз кинет позже, — бормочу про себя.

Пламя выхлестывает из окон. Поразительно — слышу хруст стекла под подошвами. И тут же — очередь. Еще одна, глуше, изнутри. И пошла пальба. Тени исчезают внутри. Представляю, как бойцы сейчас закатывают гранаты и врываются в заранее оговоренные помещения. Вроде все отрепетировано, план дома заучен назубок, каждый знает, куда и как бежать до автоматизма, но все равно на душе неспокойно.

— Сабао, вниз, на позицию! — и сам бегу, прыгая в тусклом парадном через три ступени. Тройка моих телохранителей топочет сзади. — Связь, не отставай!

На улице вижу залегшую у стены пулеметную группу. Оглядываюсь: пулеметчик без второго номера тоже на позиции. Парнишка-связной с маху тычется мне в спину, чуть не выронив карабин. Тяжело сопят чесночным духом телохранители. Очереди и взрывы гранат из здания продолжаются. Валит из выбитого окна на втором этаже пена — сработала система тушения. Двор задымлен, не видно ни черта. Ворота, наконец, отламываются и с громким звоном падают на мостовую. Посыльный подпрыгивает от неожиданности.

— Не дрейфь. Все путем, — громко говорю ему. В полутьме лицо его — белое пятно с черными провалами.

— Первый! Второй!

— Здесь, сеньор! — отделяются от стены мои громилы.

— К воротам! Как выскочит последний из наших, бейте по дверям и окнам, пока не скажу уходить.

— Не видно ничего — дым!

— Бейте наугад. Как крикну «прикрытие», так и жарьте короткими. Вперед, олухи! Вперед!

Верзилы, пригибаясь, трусят к воротам, смешно рыская стволами перед собой.

Огонь в доме усиливается. Видимо, кто-то успел забаррикадироваться. Весь план летит к чертям. Вторая зеленая ракета взлетает в звездное небо. Ныряю в дым.

— Связь, за мной!

За воротами чуть не падаю — запинаюсь о неподвижное тело. Стремясь сохранить равновесие, с маху тычусь рукой о палубу. Руку обжигает. Стекло, черт. На крыльце подхватываю под руку командира подрывников — «держись за мной».

В холле ад кромешный. Откуда-то хлещет вода, сыплют искры перебитой проводки, пыль и дым перебивают дыхание. Кашляя, натягиваю на рот мокрую маску. В самом центре — дымящий провал в полу с разлохмаченными щепками по краям. Ориентируясь по звуку, тащу свою кавалькаду вперед. Стрельба впереди: группа стрелков с азартом лупит куда-то за угол. Ответные очереди выбивают щепки из косяка.

— Что тут у вас?

— В конце коридора сидит, гад! Гранатой не достать его! — откликается ближайший боец и снова палит в темноту.

— Остальные где? Где остальной караул?!

— Все там, — боец тычет себе за спину и машет рукой в сторону развороченного дверного проема, — накрыли гранатами.

— Внимание, отходим! Стрелки, отход! — ору я и толкаю разгоряченных людей к выходу. Дергаю за локти, грубо пинаю по ногам.

— Уходите, быстро! Время! Где вторая группа?

— На втором этаже!

Пули выбивают крошку из стены передо мной. Глаза режет — запорошило.

— Связь, быстро наверх — всем уходить! Минута на все! Пошел! Подрывник, давай!

Стрельба стихает. Из глубины коридора кто-то отчаянно хлещет в коридор. Определяю по звуку — два ствола. Кидаю гранату как можно дальше. Взрыв выбрасывает в холл волну пыли и паркетных щепок.

— Тененте — больше не взрывать, опасно! — не поворачиваясь, кричит подрывник. Весь он внутри наполнен липкой коричневой жижей — страхом. Не сдается, заноза, упрямо продирается сквозь него, заставляя пальцы двигаться плавно и четко.

Вместе с помощником он колдует над двумя большими пластиковыми канистрами. Осторожно переливает жидкость из одной в другую. Доливает что-то из флакончика. Закручивает пробку. Мягко качает, перемешивая содержимое. Осторожно, не дыша, пристраивает емкость у стены. Совершенно безопасные до этого жидкости превращены теперь в жуткую гремучую смесь. Этакий кустарный бинарный заряд. Топот позади — стрелки тянутся на улицу. Кто-то не бегу отчаянно матерится — ногу подвернул в темноте. Другой ковыляет, опираясь на ствол, подволакивает ногу — не иначе задело. Подрывник вставляет запал. С хрустом перегибает трубочку.

— Уходим, тененте! — пригибаясь, осторожно движется к выходу, подталкивая помощника.

— А ты чего тут? — ору на тень своего телохранителя. — Сказано — все вон! Пошел!

Высовываюсь в коридор. Даю прощальную очередь. Цевье странно скользит в руках, словно смазанное маслом. За спиной вспарывают стены и двери ответные пули. Из верхних окон уже выхлестывает пламя. Темнота мелькает яркими красными мазками. Пыль от взрывов почти осела, красные отсветы мечутся вокруг, яркими точками отражаются от окон дома напротив. Из окна хлопают мне вслед пистолетные выстрелы, кто-то стреляет вслепую, подняв руку над подоконником. Отчаянный, сволочь.

Голова сейчас разорвется от напряжения. Шепчу под нос на бегу, перебирая последовательность действий. «Проверить раненых и убитых. Распределить носильщиков. Пересчитать людей. Собрать оружие. Снять наблюдателей…» В суете забываю о себе. Эх, дури бы сейчас! Пускаю еще одну ракету — сигнал к отходу основной группы.

— Прикрытие, огонь! Прикрытие, мать вашу!

Мои лбы спохватываются, лупят из-под ворот, не дожидаясь, пока я проскочу. Пуля от неугомонного стрелка сверху вышибает искры из мостовой под ногами. Едва не задел, сука! Едва успеваю выскочить за ворота, как от упавших створок со звоном рикошетируют пули — автоматчики, не целясь, бьют длинными из окон второго этажа.

— Группа один, доклад! — кричу на бегу через улицу. Краем глаза замечаю светлые пятна за стеклами дома. Неискоренимое чувство — любопытство! Никакая опасность ему не страшна!

— Все на месте, тененте!

— Раненых всех собрали?

— Всех!

— Вторая группа! Вторая, черт вас дери! Пабло!

— Убили Пабло! — кричит в ответ кто — то.

— Все в сборе?

— Все вроде. Пабло только нет.

— Вы что, суки, бросили его?

Натужное сопение на бегу. После разберемся. Смотрю на часы — четыре минуты. Время. Хозяева города еще не спохватились. Пулеметного огня не слышно. Ну, и чудненько.

— Прикрытие, отходим! Связь, заслону отходить! Красную ракету! Красную!

И только успел сказать, как даст что-то по затылку! Ну, подрывники! Ну, постарались! Окна дома надо мной брызжут звенящим водопадом. Сверху дождем сыплются кирпичи и куски черепицы. Часть кирпичного забора осыпается, как песчаный замок. Волна пыли выкатывается на улицу, заполняя все вокруг удушливой пеленой. Здания комендатуры в дыму не видно. Кто где — поднимаемся с земли, сбитые с ног, тяжело тянемся в спасительные подворотни, подталкиваем тех, кто ошалело трясет головой, вытряхивая из ушей несуществующую воду. Комариный писк в ушах. Перестарались с зарядом, черти. Красное сияние с небес тускло раскрашивает пыльную взвесь.

— Первый! Второй! Третий! — кричу в дым.

— Тут мы, тененте! — отзывается мой конвой. Слава Богу.

Хочется убедиться, что все в порядке. Подождать остальных, уйти последним. Нельзя. Каждый знает, что ему делать. С моими способностями могу запросто заблудиться в темных подворотнях. Телохранители подталкивают меня, на бегу направляя в нужную сторону. Вой сирен, кажется раздается отовсюду одновременно. Переулки чередуются яркими улочками, наполненными нарядными обывателями. Люди пьют кофе на открытых террасах, танцуют. Большинство смотрят и показывают друг другу пальцами на крыши за нашими спинами, где уже поднимается зарево, поэтому не сразу замечают перебегающих полосу света грязных людей с оружием. Выбегая из очередной арки, чуть не сбиваю с ног высокую девушку в спортивной майке. Аллея просто забита состоятельными людьми, молодыми и не очень, вышедшими на вечернюю пробежку. Город продолжает меня удивлять — война на пороге, бои вокруг, а эти удивительные люди продолжают наслаждаться жизнью, как будто ничего не происходит. «Чертовы обнаглевшие оборванцы», — неприязненно думает упругая сеньорита, морщась от моего амбре. Ничто на свете, похоже, неспособно отучить жителей Коста де Сауипе радоваться жизни. В одной из подворотен суем винтовки выступившему из тени человеку. Тот, держа их как поленья, исчезает в темной арке. Наконец, перебежав очередную улицу, тяжело топаем вниз по подвальным ступеням. Первый зажигает фонарь. Спотыкаясь, долго бредем под переплетением труб. Потом быстро переодеваемся, достав мешок с одеждой из трансформаторной будки. Вешаем на место замок на дверях и выходим из подвала уже на соседней улице. Проходим череду дворов. Третий прячется за живой изгородью. Внешнее охранение, на всякий случай. Если что — шумнуть успеет. Поднимаемся к себе, в снятую на сутки временную квартиру. С балкона свисает белая простыня — знак, что все нормально. Скинув грязные ботинки, сажусь прямо на пол. Только сейчас замечаю, что сменная одежда на мне — вся в красных пятнах. Удивленно смотрю на свою кровь, что капает с изрезанной ладони на пол. Из всей акции на ум почему-то приходит только скользкое цевье винтовки.

— Ну, мы им идали! Только щепки полетели! — возбужденно говорит Первый, выходя ко мне с банкой пива. Округляет глаза, увидев капли крови на полу. — Вы ранены, сеньор тененте? Сеньор Ян мне голову оторвет!

— Не боись, не выдам. Руку порезал, всего и делов. Дай-ка пива.

Единственное достоинство этой мочи, зачем-то разлитой по банкам, — она холодная. Сделав пару глотков, смачно сплевываю на пол. Черный шлепок, в котором пыли больше, чем слюны, выделяется на чистом нежно-желтом паркете не хуже моей крови. Наконец-то я могу дышать. Делаю еще глоток. Стена в цветастых обоях странно плывет в глазах. А вот и искорки… Реальность опять скручивается в жгут.

На следующий день наблюдатель за одной из комендатур сообщает о задержании патрулем бойца, которого мы напрасно ждали к началу акции. Руфуса, который замешкался и поздно бросил гранату, убив одного и ранив другого бойца, назначают помощником подрывника. Черная работа. Такие долго не живут. Хотя явственно вижу, что он рад. Дешево отделался. Бойцу по кличке Лобо — Волк, который бросил возможно убитого командира группы, товарищ Ян хладнокровно стреляет в затылок. Что самое неприятное в этом, я не ощущаю в Яне никаких эмоций. Ни тебе удовольствия садиста, ни упоения властью, ни гнева праведного. Ничего. Словно он робот. Раз — и раздавил таракана.

–12–

Новый год в Коста де Сауипе — праздник почти священный. На три дня город превращается в рай земной, где нет войн, мафии, бедных и просто несчастных. Отряд «Мангусты», хоть и состоит наполовину из всякого отребья, также не рискует вести боевые действия в святые дни всеобщего праздника. И я устраиваю себе шикарные трехдневные каникулы. С благословения Яна, естественно.

Молодые обитатели бедных районов тянутся в центр, где можно поживиться в толпе пьяненьких богатых приезжих. Обитатели районов побогаче устремляются на набережные, плавно переходящие в пляжи. Оркестры и оркестрики гремят так, что не слышно собеседника. Рокот барабанов плывет в душистом, благоухающем ночными цветами воздухе. Условно одетые мулатки в бешеном ритме самбы и макулеле вибрируют очаровательными крепкими попками, касаясь обнаженными животами белозубых кудрявых бесов. Волна веселья и беззаботности подхватывает меня и волочет по ночному городу. Пара моих сопровождающих — Первый и Третий, непривычно чистых, выбритых, чтобы не выделяться, одетых в белые шорты и ослепительные майки, едва помнят обо мне, они стреляют глазами в людском море, весело перекрикиваются с продавцами пива и сладостей, толкают друг друга, перемигиваясь с улыбчивыми девушками и с сожалением оглядываются на помосты с танцующими, проталкиваясь за мной следом. Течение несет меня куда-то, и я совсем не управляю своим курсом, меня кружит в водоворотах и вот-вот выбросит на берег. В буквальном смысле, потому что живая гомонящая река выплескивается с набережной на широченный, украшенный разноцветными фонариками пляж и растекается по нему, словно впитываясь в песок. Какой-то шустрый невысокий юноша в толпе пытается лихо сдернуть мой коммуникатор. Операция эта у него отработана до автоматизма. Схватить двумя руками за запястье, одна рука продолжает удерживать клиента, вторая резко рвет гибкий браслет, стягивая полезную вещицу через ладонь. Миг — охотник растворяется в толпе и передает добычу сообщнику. Со мной так не выходит. Настороженное внимание к своей персоне ощущаю задолго до начала события. Словно комариный зуд брони, обнаружившей захват поисковым радаром. Так что уличный охотник успевает схватить меня за руку, но вместо моего коммуникатора получает ощутимый тычок локтем в живот. Следующим движением шлепаю его тыльной стороной ладони по пухлым губам. Удивление и боль отражаются на лице представителя трудового народа, а потом он с криком бросается за мной с явным намерением поквитаться. Мои телохранители ловят пролетария за штаны и весьма чувствительным движением пасуют им в толпу. Возникает заминка, в процессе которой стороны, отдавившие друг другу ноги, вспоминают странные случаи множественных межвидовых сексуальных связей родственников оппонента и его самого с различными представителями животного мира. От слов стороны переходят к делу, и вот уже я забыт, меня подталкивают подальше от катаклизма, а позади уже кипит, расширяясь, настоящая уличная драка, в которой соседствуют и шпана, и почтенные отцы семейств, и революционные полицейские, которые как были, так и остались обычными копами, продолжающими служить в надежде на возвращение старых добрых времен, по привычке проталкиваются к дерущимся со всех сторон, где извиняясь, а где прикладывая непонятливых шоковой дубинкой. На их фуражках эмблема с орлом заменена революционным триколором, и больше никакой разницы я не замечаю. Поддерживая на словах и по приказу начальства новую власть, они стараются не вмешиваться в разборки революционных отрядов друг с другом, предпочитая оставлять это дело на совести революционных комендатур. Они абсолютно правы своей вековой мещанской мудростью — власти приходят и уходят, а полиция остается всегда.

Пляж окончательно глушит меня грохотом музыки. Юноши, дети, старики, молодые женщины с завлекающими улыбками и солидные корпоративные менеджеры, развязавшие свои клубные галстуки, все самозабвенно отплясывают на песке вокруг оркестровых площадок, часто босиком, разгоряченные, возбужденные, огненные. Они прерываются на пару минут, чтобы хлебнуть ледяного пива или колы тут же, поблизости, у ближайшего передвижного бара, и снова расправляют плечи и закатывают мечтательно глаза при совершенно невозмутимой физиономии, так что становится видно, как бурлит в них сдерживаемая лава желаний. Они так красивы и вдохновенны, что ничуть не ассоциируются с теми угрюмыми озлобленными отбросами, которые живут у нас в Латинских кварталах, но в танце они становятся так похожими на них, и я сразу вспоминаю разнузданный карнавал в Зеркальном, и таких же детей, еще вчера голодных, немытых, а сегодня счастливых и радостных, и людей, которые не имеют других забот, кроме главной — радоваться жизни, и нет у них ни безработицы, ни нищеты, ни счетов за коммунальные услуги, ни нудной череды беспросветных буден. Вокруг на много километров сейчас нет ничего — нет революции, нет политики, нет супружеской верности и измен, нет погибших или пропавших родственников, разграбленных домов, брошенных имений, нет собачьих бегов и торговли сексуальными рабами, сейчас всем плевать на курс тринидадского реала и на очередное поражение сборной города по футболу. Потому как — Новый год, и жизнь продолжается, и она, несмотря на новые законы и рост цен, прекрасна. Грохот и разноцветные вспышки над морем — не огонь нашей артиллерии, это разминаются многочисленные салютные команды, пристреливаясь своими фейерверками к ночному небу.

По совету своих бодигардов я покупаю у разносчика несколько белых гладиолусов в комплекте с крохотной лодочкой. Лавируя между гуляющими, пробираюсь к воде. Длинные пологие волны облизывают песок у моих ног. Шелест их не слышен — так гремит музыка вокруг, и мне жаль, что нельзя просто посидеть в тишине на этом чудесном теплом песке, опустив босые ноги в набегающие волны. Парочка моя все еще рядом, но еще немного, и они растеряют остатки революционной сознательности и забудут меня среди толпы. И что им сейчас гнев Лео или тененте Яна? Новый год! Жизнь прекрасна. Третий уже притопывает ногой в такт музыке ближайшего оркестрика. Первый умоляюще смотрит на меня: можно, сеньор Ивен? И щедро тратит выданную на расходы мелочь — покупает большую бутылку пива и в три долгих глотка из горлышка опорожняет ее наполовину.

— Надо положить цветы в лодочку и отправить ее в плаванье. Это подношение богине моря — Йеманже, — подсказывает мне Первый, в то время как Третий уже вовсю отплясывает возле ближайшей площадки в окружении юных черноволосых див.

Пока мой спутник прикладывается к бутылке, я сбрасываю сандалии и по примеру многих вокруг вхожу по колено в теплую воду. Лодочку подхватывает волна. Растворяясь постепенно в темноте, белые цветы светятся крохотными габаритными огнями. Богиня приняла мой дар. Рядом со мной молодая женщина в короткой юбке опускает в море крохотный плотик с такими же гладиолусами и зажженной свечой. Мягко толкает его от себя. Волна поднимает и несет подношение обратно. Женщина вновь подталкивает подарок, и вновь Йеманже дует губки и отворачивается от нее. Женщина не сдается. Она твердо намерена получить счастье в наступающем году. Она вновь и вновь повторяет свои попытки, и легкая досада борется в ней с почти детской обидой на капризную богиню. Она ловит мой взгляд и немного виноватая, совершенно не кокетливая улыбка светится на ее смуглом лице.

Я говорю: «Позвольте, сеньора!» — и подталкиваю ее плотик ладонью, провожая его дальше в море. Так далеко, что спохватываюсь только тогда, когда вода намочила края моих коротких белоснежных шорт. Покачиваясь и трепеща под легким ветерком, огонек медленно дрейфует в темноту, вливаясь в россыпь своих близнецов.

Женщина хлопает в ладоши, смеется и шагает мне навстречу. Я не успеваю увернуться от ее напора, как она налетает, словно душистый ураган, и крепко целует меня в губы.

— Спасибо, сеньор! У вас легкая рука! — говорит она, смеясь.

Ошалевший от жгучих мягких губ, я неуверенно острю:

— Должно быть, ваша богиня принимает подношения только от представителей противоположного пола. И никогда — от таких прекрасных конкуренток.

В мыслях ее только детская радость, ничем не замутненная, и — увы, никакой эротики, во всяком случае, по отношению ко мне. Поцелуй в губы ничего не значит для этой прекрасной смуглой леди-вамп, она просто выразила мне искреннюю признательность и поделилась своей радостью самым естественным способом. Нет никакой надежды на еще одно повторение столь чудесного подарка. Она ослепительно улыбается в ответ на мой комплимент и тут же забывает о моем существовании, выходя на берег, где ее тут же окружает веселая компания.

Когда я выбираюсь следом, то обнаруживаю, что мои сандалии волшебным образом испарились. Санта-Клаус чудит, не иначе. Оглянувшись вокруг, обнаруживаю, что большинство присутствующих передвигаются босиком. Ну, что ж, невелика потеря. Брожу бездумно, глядя по сторонам, наслаждаясь шелковым песком под ногами. Ласковый пляж льнет к ногам теплым котенком. Радость окружающих постепенно пропитывает меня, смывает сомнения и страхи, жизнь, со всеми ее опасностями, несуразностями и проблемами странным образом перемещается в какой-то не наш, параллельный мир, и мне ее ничуть не жаль. Я даже не замечаю, что мои сопровождающие исчезли в неведомом направлении. Плевать. Я не верю, что в этом мире существуют революционные патрули и Безопасность. Ну, а полиции на меня вообще плевать. Я для нее — просто приезжий, к тому же белый, а значит, наверняка состоятельный. Я пью в минибаре на берегу холодное пиво, на этот раз вполне неплохое, перекусываю каким-то странным произведением из копченых мидий, и оглушающая музыка уже не давит на мои многострадальные уши вибрирующим прессом. Сидя на жесткой пластиковой лавке, я любуюсь россыпью огней и радостных улыбок. И когда взгляд мой становится задумчивым и отстраненным, а огни начинают двоиться в глазах, на меня накатывает знакомое ощущение. Появляются искорки, сначала редкие, потом их становится все больше, они заполняют все вокруг и шум ночного праздника начинает отдаляться, смываемый рябью перед глазами. «О нет, только не сейчас!» — протестую я, и мир вокруг внезапно взрывается. Огонь и грохот вокруг, небо извергает потоки разноцветной лавы, выстрелы сливаются в грохот настоящей артподготовки, но люди не падают на песок в поисках укрытий. Они прыгают и вопят, они обнимаются и целуют друг друга, они пьют шампанское и пиво из небьющейся посуды и сам я обнаруживаю себя стоящим по щиколотку в воде с бутылкой вина в одной руке и прозрачным пластиковым бокалом — в другой. И женщины вокруг целуют всех на счастье, и мужчины обнимаются, и — «Feliz Ano Novo!»[6] — меня обнимает и целует какое-то волшебное создание — очаровательная девушка, почти ребенок, она упруго прижимается ко мне своими остренькими грудками, повисает на шее, я с удовольствием отвечаю на поцелуй, и она бежит дальше.

А ко мне устремляется полногрудая дама и тоже с жаром целует.

— Feliz Ano Novo! — говорю ей, переводя дух, и она смеется, и ерошит мой ежик на голове.

И потом я сам, осмелев, обнимаю и целую каких-то совершенно отвязных полуобнаженных красавиц, и их мужья и парни хлопают меня по плечам и белозубо смеются. И я понимаю — это Новый Год, он наступил, и толпа вокруг извергает радость, искрящееся нечто сводит меня с ума, потоками разливаясь в воздухе. А потом новая волна фейерверков взрывается над головами и сыплются потоки разноцветного огня с крыш отелей, и люди счастливо воют в каком-то вселенском экстазе, и губы мои вскоре немеют без должной тренировки от жгучих прикосновений таких женщин, каких можно увидеть лишь в сладком сне. Я пьянею без вина, но и вино пью, как воду, и мне кажется, если я узнаю, что умру завтра, то не расстроюсь ничуть — я впервые по-детски, беззаботно счастлив. И горькая капля яда, ненависти примешивается к моему безоблачному небу. Я готов порвать на куски всю ту шваль, что затеяла революцию во имя банальных денег, и ту рвань, которая верит идиотским революционным призывам, и все они вот-вот ворвутся и разрушат этот Эдем, этот остров радости и чистоты, оплот игривых и сексуальных богов, и мне отчаянно хочется помешать им, но я не знаю как, потому что я не хочу насилия, оно чуждо мне сейчас. И я снова пью вино и желаю всем революционным патрулям в округе: просто умрите от счастья, сволочи. Будто в ответ на мой призыв я слышу характерный утробный вой пикирующего беспилотника, он где-то рядом, но его трудно, практически невозможно увидеть в темноте, реактивные выхлопы срывающихся с его подвесок ракет чертят ночное небо белыми гребенками и далеко за домами я вижу яркие вспышки — имперская армия проверяет ПВО наемников. Никто вокруг не замечает налета — музыка маскирует гром, а сполохи салюта не дают выделяться зареву от горящих казарм. И праздник продолжается. Но вино уже становится кислым, рот вяжет от его терпкого вкуса, женщины становятся все на одно лицо и я бреду в каком-то отупении, и проклинаю своего жестокого бога — бога войны, что испортил мне самый светлый праздник в моей жизни. И щемящая грусть поселяется внутри. Я беру еще бутылку, босая мулатка с распущенными особым образом длинными волосами прикладывается к моим мокрым от вина губам и смеется заразительно, и я целую ее со всей своей белой незрелой страстью, и вместо ее губ чувствую губы Шармилы.

— С Новым годом, тростинка моя, — говорю я, и мулатка охотно угощается вином из моих рук, а потом бросается в водоворот танцующих и растворяется в нем.

Я с удивлением обнаруживаю, что у меня даже не украли деньги из нагрудного кармана, хотя подчистую выгребли мелочь и ключи от квартиры из карманов шорт, и удобно устраиваюсь на открытой террасе какого-то ресторанчика, увитую лозой, нисколько не стесняясь своих босых ног, испачканных песком — тут все такие. Я вижу поджарого сильного мужчину моих лет, который мягко улыбается мне из-за соседнего столика. Как только я усаживаюсь, он поднимается и неторопливо подходит ко мне. Все его движения выверены и неспешны.

— Вы позволите мне присесть ненадолго, сеньор? — вежливо спрашивает он, и я мгновенно настораживаюсь и быстро оглядываюсь вокруг, с трудом напрягаю мои затуманенные мозги, и то, что я вижу, убеждает меня, что я сплю. Ибо этого не может быть.

— Садитесь, майор, чего уж там. Простите, что не называю вас сэром. Очевидно, это было бы нарушением конспирации, — говорю я. — Хотите вина?

— Не откажусь, — говорит мужчина, тщательно скрывая свое изумление, и делает знак официанту.

Я молча рассматриваю его узкое волевое лицо. Серые глаза. Резкий подбородок. Расслабленная поза, за которой прячется скрытая сила. Он не один, его прикрывают двое за столиком у входа. И он совершенно не боится меня. Не опасается окружающей обстановки. Он изучает меня в ответ. Совершенно спокойно и не маскируя намерений. Отмечает мой возраст. Сильные плечи. Линию подбородка и ширину лба. Ему нравится огонек ума в моих глазах. Надо же — никогда бы не подумал про себя такого. Перебрасывает в уме варианты признаков, по которым я смог его опознать. У него ничего не сходится. Ему это сильно не по душе — он привык контролировать ситуацию.

— Не знаете, с чего начать разговор? — подбадриваю я.

— Да нет, просто гадаю, тот ли вы человек, что охмурил мою наивную крошку Шар, — неискренне отвечает Генри О'Хара, майор военной разведки. Отец Шармилы.

— Именно тот, Генри. Вы позволите мне вас так называть?

— Да чего уж там. Давайте, Ивен. Новый год, все-таки.

Я разливаю вино и поднимаю бокал.

— С Новым годом, Генри!

— С Новым годом.

Мы звонко сталкиваем бокалы. Волна радостных криков доносится сквозь музыку — новые букеты огней распускаются в полнеба.

–13–

— Я попытаюсь облегчить вашу задачу, Генри, — довольно развязно говорю я. Вино расслабило меня до состояния сырой глины. — Вы ведь сюда не о вашей дочери поговорить пришли. Времени у вас — кот наплакал, следовательно — «горячий» подход, прямая вербовка, побудительный мотив, скорее всего — страх наказания за убийство некоего человека, убивать которого мне не следовало. Кроме шантажа, видимо, значительную роль будет играть ваш статус человека, являющегося родственником женщины, которую я люблю. Это здорово стимулирует доверие, верно? Закройте рот и улыбнитесь, Генри. Где ваша хваленая выдержка, черт вас возьми!

— Не знал, что программа подготовки в Корпусе затрагивает такие сферы, — наконец, говорит Генри.

Он берет себя в руки и улыбается открытой улыбкой поверх бокала, глядя мне в глаза. Но вот незадача, я вижу, что улыбка эта — просто часть правил установления контакта. К тому же он элементарно тянет время, заново выстраивает линию разговора, так некстати разрушенную моей непосредственностью. Он лихорадочно перебирает в памяти данные моего досье, я удивляюсь мимолетно — ого, сколько насобирали! — тут и мой послужной список, и характеристики непосредственных командиров, доклады службы наблюдения СБ, перечень негативных контактов и медицинские показатели, описание склонностей и способностей, полицейские досье и материалы уголовного дела, здесь же сведения о всех женщинах, к которым я когда-то так или иначе прикасался, о друзьях, знакомых, о семье. Подробно описываются круг моих контактов во время, до и после службы, мои привычки и пристрастия, сорта пива, которые я употребляю, состояние моих финансовых дел и даже протоколы судебных заседаний с моим участием. Я поражен даже не тем, каков объем энциклопедии, посвященной моей вполне серенькой персоне, а тем, как обычный в общем-то человек смог за сутки переварить бескрайний океан информации. Эта способность и колоссальная работоспособность собеседника вызывает во мне невольное уважение. Сейчас О'Хара уже сомневается в своем прежнем выводе о возможности моей вербовки. Я даже вижу крючок, которым он собирался меня зацепить — убийство офицера. Беда этих господ — обладая прорвой информации об объекте, они не могут хотя бы попытаться отойти от заученных схем. Их улыбки, доверительный тон и внешняя респектабельность не более, чем следование раз и навсегда утвержденным правилам игры в кошки-мышки.

Дьявол тебя подери, майор, да будь ты просто человеком — скажи, что тебе надо, и для чего, и как это сделать, и я расшибусь в лепешку, чтобы помочь такому парню, как ты! В конце концов, ты единственный, кто сейчас может помочь мне выбраться из этой задницы! И майор удивляет меня. Потому что вдруг говорит то, что думает.

— Моя крошка не зря выбрала вас, Ивен. Теперь я вполне понимаю ее, — произносит он и сует в рот тонкую сигарету. — Курите?

— Вы же знаете, что нет, — усмехаюсь я. — По-моему, в моем досье это зафиксировано. А вы вовсе не зеленый новичок, который пропускает такие сведения.

— Да бросьте вы ерничать, — он прикуривает от массивной золотой зажигалки, глубоко затягивается и выпускает в потолок ароматный дым. — Моя девочка всегда отличалась нестандартными поступками, — делится он. — Сначала переезд на эту дыру — Шеридан. Потом — офицерская школа Корпуса. Венец всему — связь с вами, вызов окружению, нарушение табу, карьера псу под хвост, причем с риском для жизни. Скажите, дружище, у вас это серьезно?

— Вы меня удивляете, Генри. Разве вы тут для того, чтобы поговорить с будущим родственником?

— И все же. Строго между нами. Я понимаю, Шар очень привлекательна сексуально и дело может быть только в этом…

— Да нет, Генри. Дело вовсе не в этом. Точнее, не только в этом.

— Значит, серьезно, — подводит он итог.

Мы молчим некоторое время. Пьем вино и любуемся условно одетыми красотками, заразительно смеющимися в компании пары отвязных мачо с золотыми цепочками поверх теннисных рубах. Генри явно прошел курс омоложения, средства позволяют — вид молодых аппетитных тел будит в нем далеко не отцовские желания. Старый ты жеребец, майор. Мы смотрим друг на друга и понимающе улыбаемся. Натура разведчика неистребима — несмотря на искренность, он краем сознания фиксирует, что контакт установлен и можно переходить к делу.

— Хочу поговорить с вами откровенно, Ивен, — начинает он.

— Ну, никак не можете без штампов, Генри! Давайте уж, выкладывайте, что вам от меня нужно, и покороче. Я вовсе не настроен вас динамить.

— До меня дошли сведения о несколько нестандартном поведении одного из местных отрядов. Анализ показывает, что это не обычная партийно-уголовная борьба.

— Продолжайте. Или перейдем на вашу конспиративную квартиру?

— Нет, тут вполне безопасно. Итак, некий отряд поставил себе целью дестабилизацию обстановки в городе. Разрушение системы обороны изнутри. Правда, не совсем ясно, как этот отряд справится с наемниками — главной действующей силой, но в целом цель вполне благородна. Очевидно, таким образом руководство отряда пытается привлечь внимание со стороны Имперских сил.

— Пока интересно. Продолжайте, пожалуйста.

— Кроме того, — О'Хара снова глубоко затягивается, — организацию акций, тактическое руководство отрядом обеспечивает неплохо подготовленный человек. Видимо, вы. Определенно вы. И я хочу задать вопрос этому человеку: чего на самом деле он добивается и не могут ли наши планы взаимопересекаться? К обоюдной выгоде, естественно.

— Ну что ж, Генри, ставлю вам «отлично». Впервые вижу шпиена, который способен казаться нормальным человеком. Шармила очень похожа на вас, — кажется, я начинаю получать удовольствие от возможности изъясняться ничего не значащими обтекаемыми фразами.

— Ну-ну. Не перегибайте палку, юноша.

Генри вполне может помочь мне, а может и в момент сдуть меня с лица земли, если я покажусь ему чрезмерно осведомленным.

— В целом вы все верно описали. И цели у нас одни. Первой цели мы достигли — вы вышли на меня. Странно, что не на командира отряда.

— Мне показалось, что с вами мы быстрее найдем общий язык, — признается майор.

— Вы не поверите — мне хотелось бы остаться в памяти этих женщин, — я с улыбкой киваю на красавиц вокруг, — великим альтруистом. Спасти город от того, что я видел в Олинде. Ну, и вытащить свою задницу из огня, естественно. От вас я жду программы совместных действий. Красивая высадка десанта в город, занятый своими дрязгами, захват ключевых точек — что может быть лучше?

— Что-то подобное я и предполагал, — признается майор. — Наша сторона тоже заинтересована в сохранении города. Он ценен сам по себе. К тому же, у меня есть что вам предложить в обмен.

— Да ну? — притворно изумляюсь я. — Неужто все забудут про геройскую смерть лейтенанта Бауэра?

— Вы или полный отморозок, Ивен, или у вас прирожденный талант разведчика. Так легко заявлять об инциденте, который гарантированно поджарит вашу задницу… — задумчиво щурится майор. — Довольно странно, что такие качества не отражены в вашем досье. Но, тем не менее, я действительно помог бы разрешить это недоразумение. К тому же, мне представится случай в кои-то веки сделать Шар подарок, от которого она не сможет отказаться.

— С чего начнем, Генри?

— Со связи, естественно. Вот, возьмите, — он протягивает мне зажигалку. — Останетесь один — приложите к загривку и нажмите вот тут. Данные будут переданы на ваш чип. Там все: места, где будете оставлять донесения, данные об отрядах, которые вам трогать не нужно, ну и еще по мелочам. Потом поставьте устройство в пепельницу — оно сильно нагреется на некоторое время. Дальше можете пользоваться им как простой зажигалкой. Все необходимые данные от меня будете получать прямо на свой чип. Технология проверена и надежна. Ну что, еще вина? Новый год, все-таки.

— С удовольствием, Генри. Знаете, терпеть не могу родственников своих женщин.

— Знаю, — усмехается он.

— Но знакомству с вами я рад. Честное слово. Возможно, просто обстоятельства так сложились.

— Возможно, — улыбается майор. — Добро пожаловать в команду, Ивен.

Я задаю давно мучающий меня вопрос:

— Генри, а как вы на меня вышли? — и читаю ответ до того, как он обретает форму слов.

— Очень просто. Половина сотрудников этой их бутафорской Безопасности работают на Демсоюз, половина — на нас. Когда начальник местного отделения в панике вышел на связь и потребовал, чтобы мы обеспечили ему неприкосновенность от лап начальства ввиду их осведомленности о некоторых его делишках, я быстро выяснил, откуда дует ветер. Сопоставил факты. Сверил донесения. Представляете, как я был удивлен, когда узнал, что вся эта буря в стакане — из-за вас? Вам повезло, что вы познакомились с Сарамагу. Могли подохнуть ни за грош.

— Ну, уж нет, Генри, — довольно скалюсь я. — Только не я. Я везучий.

— Ну-ну, — недоверчиво бурчит «папаша».

— Кстати, Генри, не видели моих телохранителей?

Он презрительно хмыкает. Кривит губы в усмешке.

— Телохранители, мать их… Не смеши меня. Один сейчас спит на песочке возле площадки «Эстрелла прайя». Метров триста по берегу на восток. Узнать легко, у них фонарики в виде большой неровной звезды. Не надо было смешивать наркопиво с алкогольным. Второй сейчас накачивается ипиокой у мини-бара где-то возле танцпола «Пес брилхантес». Ты-то чего волнуешься за этих олухов?

Прикладываюсь к бокалу. Не чувствую вкуса. Искорки возникают в ночном воздухе. Кажется, я начинаю привыкать к этим странным перемещениям во времени. Рябь накатывает цветной волной.

–14–

Можно сказать, что Лео доволен. Некоторая его нервозность понятна: его беспокоит то, что все контакты с отрядом производятся через меня. Но в остальном, все идет как надо. Деньги он теперь получает от дочернего банка «Дюпон», оружия и боеприпасов у отряда в достатке, больше не надо считать патроны перед началом акции и устраивать нападения на патрули в погоне за очередным стволом. Мы даже парой портативных огнеметов для зачистки зданий обзавелись. Очень удобная штука в закрытом помещении. Будущее Лео теперь если не светло, то, во всяком случае, не так беспросветно, как во время нашего знакомства.

За прошедший месяц многое изменилось. Коренные горожане больше не смотрят на революционные патрули как на досадное недоразумение. Их легкое презрение к красным повязкам сменилось глухой враждебностью. Пока эти деревенские оборванцы и отребье из трущоб Сан-Антонио просто бродили по улицам, цеплялись к женщинам и гадили в темных углах, их брезгливо терпели. Теперь же, после того, как город погрузился в хаос ночных нападений, перестрелок и взрывов с множеством жертв среди населения, все изменилось. Революционная Безопасность и патрули устраивают массовые облавы в поисках подрывных элементов. С ростом количества и масштабов диверсионных акций увеличивается и масштаб облав и обысков со стороны революционных властей. Новые хозяева испытывают на себе последствия подрывной тактики, которую когда-то с успехом применяли сами. Репрессии набирают обороты. Озлобленные и часто перепуганные «бойцы» загребают в комендатуры всех и вся. Количество ограбленных, избитых и изнасилованных в результате таких облав приводит к тому, что революционерам попросту объявили войну. Мафия, уличные банды, портовые профсоюзы, даже респектабельные торговцы и лавочники, потерявшие доходы из-за исчезновения туристов, объединяются в некое подобие боевых дружин и при финансовой поддержке бизнес-элиты города теперь уже без нашего участия поджигают дома, где живут революционные боссы. Патрули постепенно исчезли с улиц. Днем все делают вид, что ничего не происходит, но с наступлением темноты патрули отходят от комендатур не далее, чем на квартал. Дальше слишком опасно — из любой подворотни может прозвучать выстрел или прилететь бутылка с бензином. Снабжение города ухудшилось. Имперцы охватили город полукольцом. Попытки властей организовать карточную систему потерпели крах. Владельцы магазинов и лавок попросту попрятали продукты и продолжали продавать их через хорошо охраняемую сеть уличных распространителей. Вооруженные отряды то и дело вламываются в подпольные склады с продуктами, но теперь уже не для поддержания законности — они их попросту грабят, поддерживая таким образом свою систему довольствия.

Каждую ночь мы обстреливали очередную комендатуру. Часто даже две. Лобовых атак больше не предпринимаем — комендатуры теперь превращены в мини-крепости с окнами, заложенными мешками с песком и с минами и колючими заграждениями на подходах. Кроме нашего, в городе действует еще два подобных отряда, завербованных имперской разведкой. Теперь уже патруль не выходит на маршрут с численностью меньше десяти человек. Дезертирство из революционных отрядов постепенно превращается в водопад из перепуганного и озлобленного отребья. Бывших товарищей часто находят удавленными — спрятаться на окраинах, подконтрольных мафиозным кланам, проблематично. Достается и наемникам. Они по-прежнему остаются единственной действенной силой. Беспокоящие минометные обстрелы их казарм стали правилом. Десяток выстрелов из пальмового скверика или двора особнячка — и расчет благополучно рассасывается в подворотнях и переулках. Со временем мы начали практиковать тактику засад, и расстреливать из пулеметов и базук отряды быстрого реагирования, спешившие на выстрелы, выбивая их практически подчистую, так что обстрелы теперь проводились нами очень обстоятельно. Все окрестные улицы вокруг казарм наемников и их укрепленных районов превратились в залежи замаскированных самодельных мин. Дворники и коммунальная служба объявили забастовку и прекратили работу по всему городу после того, как несколько человек погибли при попытке убрать валявшиеся на тротуаре кирпичи или кучи грязных тряпок. Вонь мусорных баков еще больше подстегнула и без того озлобленное население. Стрелять в комендатуры и патрули начали уже и днем.

Еще через месяц революционные силы передвигались по городу только большими отрядами. По ним беспрестанно били снайперы, управляемые фугасы разносили припаркованные на их пути старенькие легковушки, мобильные отряды хлестали по ним из пулеметов в упор, высовывая стволы из окон пролетающих на полном ходу автомобилей. Революционные силы перешли на казарменное положение. Мы заперли их в комендатурах и укрепленных административных зданиях. Полиция устранилась от процесса и теперь демонстративно ловила только уголовников и мелких жуликов, вылезших из окраинных трущоб в надежде под шумок поживиться. Красная повязка теперь не спасала грабителя, и если выдавался случай, копы с удовольствием арестовывали мелкие группы революционеров, отбившихся от основных сил, применяя оружие на поражение при малейшей возможности. Впрочем, задержанные все равно скоропостижно умирали в камерах от острой чахотки или внезапного сердечного приступа. Глядя на посиневшие лица и вывалившиеся изо рта языки, полицейские медицинские эксперты только качали головой, подписывая заключения о смерти.

Теперь уже сматывают удочки не просто рядовые герильос. Тайком оставляют свои посты и, переодевшись в рванье, набитое драгоценностями, уезжают старшие сотрудники Безопасности, руководство полиции, революционной мэрии. Оставшиеся трясутся возле своих сейфов в глубине казарм и комендатур.

И вот настал день, когда наемники подожгли свои казармы и начали отход из города. Ощетинившись стволами, они двигались по всем правилам — разведка на колесных мотоциклах, моторизованный авангардный отряд, саперы, основные группы и обозы, фланговое и арьергардное охранения. В них не стреляли на этот раз — просто издевательски свистели из окон. Они уходили на Северо-Запад — шоссе на Нью-Салвадор было услужливо оставлено открытым. Но имперской авиации не удалось поживиться — в западном предместье наемники подожгли и бросили всю технику и растворились среди домишек, мелкими группами просачиваясь через перелески в джунгли.

Мы уже перестали менять квартиры каждую ночь — город практически наш. С относительным комфортом я устроился в отеле «Копакабана» под надежной охраной целой стрелковой группы. Я хожу на службу, как на посменную работу. Буднично и без страха. В отсутствии постояльцев персонал отеля рад и таким клиентам, как мы. Единственное неудобство — вот уже пару недель нет горячей воды и обед из простой овсянки в ресторане стоит дороже прежнего банкета, но мне плевать — я счастливый обладатель имперской наличности, что регулярно поставляет мне служба майора О'Хара. Каждую ночь после возвращения из очередной стычки, я снимаю стресс и напряжение посредством жарких объятий черноволосых бестий с восхитительно мягкими губами. Посредством этих объятий я пытаюсь передать Шармиле свою страсть и любовь. И крепкозадые смуглянки с благодарностью воспринимают мою искренность, удивляясь самим себе и еще больше — необычной для белого страстности.

И все-таки я продолжаю чувствовать себя неуверенно. Как-то подозрительно хорошо все идет. Весь мой скудный опыт гласит — если сейчас тебе спокойно — жди беды. Жизнь солдата — сплошные качели. Если не наступил на мину в патруле, не торопись радоваться — завтра снайпер прострелит тебе ногу. Если нарвался на засаду, не падай духом — завтра подвезут свежий сухпай и даже пиво. Убили товарища у тебя на глазах — ну что ж, тем больше шансов за то, что пиво окажется холодным. Я привык быть суеверным. На войне суеверие не самый большой недостаток. Если тебя пнули, — не беда, радуйся, что не сломали ногу, если же пинка удалось избежать, смотри под ноги — где-то тут должна поджидать свежая куча. Может быть, я потому и жив до сих пор. Дурные предчувствия копятся внутри меня в холодный ком.

И вот, наконец, на мой чип падает распоряжение.

«Приступить к выполнению плана „Снегопад“. Блокировать объекты номер шесть, семь и девять и любыми доступными средствами удерживать находящиеся в них силы до подхода дружественных сил», — гласит мыслеграмма.

«Началось, твою мать», — думаю я и срочно связываюсь с Лео. Все то время, пока идет соединение, я витиевато и бездумно матерюсь себе под нос, раздувая злость назло мерзкому холодку в животе.

–15–

В четыре утра, отчаянно зевая, мы выползаем из своих нор и открыто собираемся на позициях. Чтобы отличаться от революционеров, на наших руках белые повязки. Впрочем, разъяренным жителям все равно, кто мы. Для них мы такие же бандиты, как и те, что с красными повязками. Та же шваль, которая разграбила, загадила их город и распугала богатых отдыхающих. Поэтому от греха подальше передвигаемся отрядами покрупнее. На улицах уже вовсю трещат выстрелы, где-то недалеко хлопает миномет, потом, словно примериваясь, стучат короткие пулеметные очереди. К моменту, когда мы взламываем двери квартир в заранее выбранных домах, очереди и взрывы вокруг гремят непрерывно.

Наша комендатура на Руо до Банко — бывшая школа из потемневшего от времени кирпича. Подходы заставлены примитивными противотанковыми «ежами», сваренными из обрезков трамвайных рельсов. Сплетения колючки превратили проходы во двор в уродливые лабиринты. Из окон верхнего этажа сквозь разнокалиберные мешки с песком торчат пулеметные стволы. На заборе белеет грубо намалеванная надпись: «Осторожно — мины!»

Двор пуст. При первых звуках стрельбы комендатура изготавливается к бою. Бухает взрыв где-то слева — революционеры подрывают жилой дом напротив. Саперы прохлопали подарок. Еще один взрыв. И еще, теперь уже справа. Словно почувствовав приближение последней схватки, герильос хоронят под обломками готовых к бою врагов вместе с десятками ни в чем не повинных обывателей.

Жутковатое ожидание взрыва витает в воздухе. Господи, не дай мне сдохнуть, как крысе! Господи, только не в этом клоповнике! Господи…

Бамм!

Пол уходит из-под ног. Бесшумно падает с потолка люстра, вылетают стекла, двери вываливаются из пазов и замирают, перекосившись, как в картинке из комиксов. Поднимаюсь, отряхиваюсь. Пол перекосило. Стоять неудобно, но можно. Наша часть дома устояла. Бойцы у окна поднимаются на четвереньки, плюются пылью, отряхивают оружие. Губы их шевелятся — благодарственная молитва.

— «Мангустам», здесь Старший-три. Группы два, четыре и пять, доложить о потерях, — говорю в коммуникатор.

— Группа пять. Дом обрушился, ничего не видно, пыль кругом, остались минометчики и пулеметы на улице — отзывается кто-то срывающимся голосом.

— Группа два. Сильный взрыв, много раненых. Командира засыпало.

— Группа четыре. Пару человек засыпало, остальные целы.

— Внимание, группам два, четыре, пять. Старшим групп принять командование, доложить.

Бой еще не начался, а от моего авангарда уже здорово убыло. Хорош, нечего сказать. Мог бы и догадаться, что товарищи не идиоты и жить хотят. Я бы именно так на их месте и поступил. Теперь придется импровизировать на ходу и попотеть. Отчаявшиеся осажденные могут рискнуть на прорыв и запросто пробиться из города. Остановить их некому, резервов нет.

— Группы два, четыре, пять. Снайперов на позиции. Огонь по пулеметчикам. Минометам открыть огонь. Группы два и пять — пулеметчикам внимание на ворота. Бить по любому шевелению.

Не успеваю договорить, как уже свистят мины и со звоном лопаются одна за одной с большим перелетом где-то за деревьями. Пулеметы революционеров открывают бешеный огонь по своим секторам. Пули с противным треском дырявят массивный шкаф позади меня, обрушивают пласт штукатурки. От окон брызжет кирпичной крошкой.

— Слышь, Барбос, это Масляный, давай ближе один, — слышу из коммуникатора подобие корректировщика. Мины снова свистят, и одна из них удачно попадает в бетонный забор, выбивая в нем здоровенную дыру.

— Лево чуток, Барбос! — кричит корректировщик.

Снова визг мин.

— Так держать, Барбос! Дай зажигалок!

Свист и грохот в ответ. Размеренное буханье перекрывают пулеметный огонь. Бой разгорается и идет своим чередом.

— Ой! — вскрикивает совершенно по-детски гранатометчик у крайнего справа окна, и хлопает себе по шее, словно его шершень укусил. Через минуту рука его слабеет и падает, и убитый остается сидеть, привалившись к стене с выражением крайнего удивления в стекленеющих глазах. Кирпичная пыль курится над его головой красной дымкой.

— Группы два, четыре, пять. Гранатометчикам, огонь по окнам. Смена позиции после каждого выстрела, — и второму номеру убитого, который лежит под соседним окном: — Чего разлегся? Хватай трубу и бей по окнам, лапоть!

Слово «лапоть» мне очень нравится. Я не знаю его значения, но вот поди ж ты, прицепилось откуда-то. На мгновенье высовываю нос в разбитое окно и тут же ныряю обратно. Во дворе комендатуры распускаются яркие цветы фосфорных разрывов. Одна мина удачно падает на крышу и вскоре оттуда поднимается столб черного дыма. Умолкает один пулемет — четко слышу нарушение ритма ответного огня.

— Группы два, четыре, пять! Всем стрелкам, беспокоящий огонь! Пулеметчики, не вмешиваться — внимание на ворота!

Гранатомет рядом со мной оглушительно хлопает, наполняя комнату вонючим дымом.

— Меняй позицию, — кашляя от пыли, кричу гранатометчику. — Не зевай!

Выкатываюсь на перекосившуюся лестницу, закрывая нос рукавом. Моя троица вся тут. Внизу беспокойно топчется резерв — группа стрелков. Гранатометчик, молодой дюжий мулат, неуклюже толкается в соседнюю дверь.

— Отойди, деревня! — важно говорит ему Первый и парой выстрелов из дробовика сшибает дверь с петель. — Вот как надо, — скалится довольно, ожидая похвалы.

Оставшийся без командира гранатометчик перепуган до усрачки. Ноги у него ватные, в голове туман. Надеюсь, он хотя бы себе под ноги не пальнет. Парень проталкивается в дверь, и вскоре дымный выхлоп выстрела выплескивается на лестницу.

— Все вниз! — командую своим. — Резерв, держаться за мной!

Прыгаю по ступеням. Нижний пролет обрушился. Осторожно держась за арматуру, спускаюсь на руках в груду обломков.

— Группы два, четыре, пять! Почему не слышу наблюдателей?! Наблюдатели, мать вашу, живы?

— Я жив, — говорит кто-то сквозь треск.

— Ты — это кто? — злюсь, перескакивая на очередной каменный островок.

— Я — Сито. Четвертая группа. Я на крыше, только тут провалилось все, одно только окно на чердаке свободно.

— Ты вот что, Сито, не забывай докладывать, что видишь. И стрелять не вздумай! Только смотри и докладывай. Понял?

— Понял. Вижу взрывы. Пулемет справа бьет. Левый затих вроде. С нижних этажей тоже стрелять начали.

— Понял тебя, Сито. Раз в минуту докладывай. Вторая и пятая, наблюдателей назначить, срочно. Докладывать каждую минуту!

— Сделаем. Ясно, — нестройно отзываются командиры.

Высоко над головой грохот. Вылетает дверь в дыму. Прыгают вниз обломки, стучат по стенам.

— Из гранатометов садят! — возбужденно кричит Первый, мой телохранитель.

Нашего новоиспеченного гранатометчика накрыло, похоже. Дьявол, говорил же ему — меняй позицию!

— Это Сито! Бьют из гранатометов!

— Ясно. Не пропусти, как выбегать начнут!

— Не пропущу.

— Это Ясный, вторая группа. У нас тихо, только с чердака постреливают, — докладывает наблюдатель с тыла.

— Давно затихли?

— Минут несколько. Мы им из труб хорошо дали.

— Понял, наблюдай дальше. Группы два, четыре, пять, внимание, возможно, сейчас пойдут на прорыв.

— Ясно. Поняли.Ага.

Вместе с резервом выбегаю во двор. Кто-то удивленно присвистывает: правая сторона дома — одни внешние стены, остальное провалилось к чертям. Двор завален обломками. Под кипарисом лежит неподвижное тело. Жилец, видимо.

— Это Ясный! У нас затихло все, не стреляют больше.

— Это Сито. У меня стреляют. Пулеметы снова лупят. Оба.

Выбегаем за угол. Свист мины. Разрыв осколочной прямо перед воротами. Звон осколков по камню.

— Резерв, ложись! Занять оборону! Все внимание — вон туда. Ты и ты, лечь здесь, наблюдать за тылом, — кричу своей своре.

Бойцы расползаются по земле. Щелчки затворов. Страх, неуверенность, азарт, любопытство, жадность, желание свалить ко всем чертям — чего только не льется в мой многострадальный котелок.

— Не дрейфить! Покажем им! Целиться лучше! — подбадриваю криком, который почти не слышен из-за грохота.

«Ага. Щас… Шнурки поглажу… Шустрый какой… А ничего пацан, не ссытся… Разбежался… Ща как дам по башке…» — от многоголосого мысленного хора хочется закрыть уши руками.

— Бегут! Бегут, командир! — истошный вопль Сито.

— Гранаты к бою! — приказываю и в коммуникатор: — Пулеметчики, готовсь! Прорыв!

И тут же грохот, свист осколков, пламя над головой — залп из гранатометов впереди. Ручные гранаты летят из-за забора, лопаются на середине улицы. Сильный взрыв раскидывает плети колючки — видимо, детонирует какой-то управляемый фугас. Из дыма выныривают неясные фигуры. Одна, две, много…

— Огонь! Огонь! — ору истошно, посылая перед собой длинные очереди. Дьявол, как же мне не хватает автоприцеливания!

Со страху мой резерв лупит так, что залюбуешься. Искры рикошетов от мостовой. Пулеметные трассы расчерчивают дым. Перекрестный огонь косит разбегающихся революционеров.

— Гранатами огонь! — и сам выхватываю рубчатое яйцо и срываю кольцо.

Ворота скрываются в дымных вспышках. Чей-то отчаянный вопль на высокой ноте. Огонь стихает. Впереди никого, только продолжает выть раненый за забором. Скулят рядом. Первый. Смотрит виновато, зажав плечо рукой. Зацепило напоследок. Мысли его — собачья вина. «Подвел я тебя, тененте-дьявол». Боль. Ему так больно, что он только и может, что скулить сквозь зубы.

— Эй, кто тут! Медик есть? — спрашиваю.

— Я медик, — черный, как смоль, коновал разрезает куртку Первого.

— На, прижми, — говорит, подавая марлевый тампон. Все, что он может сейчас сделать.

— Вторая, четвертая, пятая, продолжать беспокоящий огонь!

— Понятно. Сделаем. Ладно.

К выстрелам примешивается какой-то низкий гул. Показалось? Нет, вот снова. Теперь уже все удивленно оглядываются. Гул давит на уши. Огонь постепенно стихает.

— Огонь не прекращать! Огонь! — кричу в коммуникатор.

Мелькает огненный росчерк. Через долю секунды на месте комендатуры восходит маленькое солнце.

Крики вокруг. Боль в глазах.

«Как больно! Глаза! Мои глаза!» Многоголосый мысленный вопль вот-вот разорвет череп.

Низко над головой проносится грохочущая тень.

— Имперцы! Десант! Продали нас, суки! Валим! Они везде! — несутся суматошные вопли.

Мутная пелена сквозь искры в глазах. Что-то огромное заслоняет свет. От его поступи дрожит палуба под ногами. Яростно тру глаза, смаргиваю слезы. Рев многоствольного пулемета разрывает мне перепонки. Да это же КОП! Комплекс огневой поддержки мобильной пехоты! Наши!

Стальной верзила с пушкой-конечностью справа и многоствольным пулеметом слева снова с визгом раскручивает ротор. Гремит длинная очередь. Куда он бьет? И тут же понимаю — куда. Бойцы моего резерва, кто где, разлетаются брызгами плоти. Кто-то еще бежит в дым, кто-то со страху или от отчаянья выхлестывает в грудь истукану остатки боезапаса, высекая искры из серой брони. Пулемет стихает и в следующий миг из боевого робота вырывается струя огня.

Звериные вопли сжигаемых до костей живых существ. Я бы рад закрыть свой череп, но не могу. Чужая боль врывается мне прямо в мозг. Смертный ужас. Ненависть. Ярость. Леденящий страх, лишающий воли. Снова боль. Не выразить словами, как больно. Тонны боли! Километры боли! Гигаватты боли! КОП снова переступает, разворачивает торс. Бухает безоткатка. Яркая вспышка вспухает дальше по улице, там, где лежали наши пулеметчики.

— Мы свои! Союзники! — отчаянно кричу, размахивая руками над головой.

Первый опрокидывается на спину, прошитый чьей-то короткой очередью. Неясные быстрые фигуры прыгают в дыму.

— Свои! Союзники! Отряд «Мангусты»! — ору, прыгая навстречу десантникам.

КОП гудит сервоприводом, стремительно разворачиваясь ко мне. И за мгновенье до того, как он испепеляет меня высокотемпературной смесью, я понимаю жуткую правду.

«Шпиены гребаные! Суки! Мы так не договаривались!» — хочу крикнуть я, и, вспыхнув свечой, погружаюсь в глубины доменной печи.

Я вижу откуда-то, как горит, чадя, мое скрюченное тело. Как переступает через мои обугленные ноги десантник в легкой броне. Вижу, как сквозь дым проступают еще силуэты, как они принимают цвет битого кирпича, сливаясь со стенами.

— Красный-восемь, здесь Камень-третий. Сектор зачищен, — доносится глухо из-под лицевой пластины.

И рябь наваливается на меня, размывая картинку.

–16–

Первое, что я вижу, открыв глаза, это хмурое вечернее небо. Небо качается, я слышу хруст щебня. Пытаюсь повернуть голову. Получилось. Шевелю руками — слушаются, но как-то вяло, будто чужие. Щупаю пальцами под собой. Брезент. Носилки. Меня куда-то несут.

Не может быть. Я же сгорел, умер, превратился в жареное мясо.

— Где я?

— Все нормально, сэр, мы вас вытащим, — отвечает молодой голос. — Мы с эвака. «Белые грачи». Инъекция сейчас подействует, потерпите.

— Белых грачей не бывает. Где я?

— В Олинде, где ж еще, садж! — второй голос, со стороны головы. Выворачиваю шею, как могу, вглядываюсь до боли. Вижу только припорошенную пылью броню на спине. Спина качается.

— Как в Олинде? Я же в Косте был…

— Не, брат. В Косте ты быть никак не мог. Косту полмесяца назад взяли. Ты в Олинде, не сомневайся. Не дрейфь, выкарабкаешься, братан. И не таких откачивали.

— Какое сегодня число?

— Десятое декабря. Вам вредно говорить, сержант, — пыхтит молодой голос со стороны ног.

— Десятое… — мир качается вместе с носилками. — Шутник…

Снова говорящая спина:

— Садж, помолчи. Нельзя тебе трепаться. Стас, кончай треп, видишь, бредит он.

Олинда. Десятое. Вот это глюки. Все как настоящее. Точно, чип с катушек слетел. Брежу. Почему брежу? Какой, нахрен, чип? Я же сгорел. Поджарился, как в печке.

Свист лопастей. Далекие выстрелы. Одиночные. Темнеет. Край неба розовеет сквозь хмарь.

— Задвигай! — меня обхлестывают ремнем, чтобы не болтался дерьмом в проруби, вталкивают носилки в полозья и вкатывают в темное нутро вертушки.

— Готово! Ходу! — пандус за мной с гудением поднимается. Мягкий гул давит на уши. Взлетели. Качает. Зажигается свет. Справа, куда так и смотрю на вывернутой шее, вижу знакомую улыбку. Сытый из первого отделения. Глаза его пусты — накачан дурью до бровей. Голова его торчит из застывшей бурыми комками реанимационной пены. Однако меня узнает.

— Привет, Француз! — бормочет он.

Отворачиваюсь. Не хватало еще с призраками болтать. Слева тело, накрытое зеленым пончо. Край пончо от тряски сползает, открывая белое лицо. Что-то знакомое. Кровь запеклась на подбородке. Это же… Калина! Мать моя женщина, да что это такое! Дергаюсь, пытаясь отползти от жуткого соседства.

— Э, нет, садж, — веселый голос, — потерпи, брат. Скоро приедем. Девки, солнышко, все дела… Все, как раньше. Что-то дурь тебя не берет. Стас, вкати ему боевого.

Холодное прикосновение к шее. Коротко пшикает инъектор. Пончо с жестким шуршанием закрывает лицо мертвеца.

— Слышь… служба… лейтенанта там рядом не было?

— Был, был, — успокаивает голос. — Аккурат рядышком с тобой и лежал. Извини, его следующим рейсом заберем. Спешка ему уже ни к чему.

Я снова поворачиваю голову. Сытый все еще улыбается устало, но глаза его уже закрыты. Его улыбка похожа на оскал покойника. В башке погребальный звон. Десятое декабря. Олинда. Коста де Сауиппе. Новый год, майор О'Хара и жидкий огонь в награду.

Вдруг понимаю, что в голове моей только я. Никаких чужих мыслей. Напрягаюсь, нащупывая сознание медика. Пусто, я опять нормальный. Да где же я, черт возьми! И кто я?

Олинда. Десятое декабря. Я начинаю смеяться. Сначала тихонько, чтобы не разбудить Сытого. Потом громче. Я никак не могу остановиться. Слезы брызжут из глаз. От смеха. Конечно от смеха. Я давлюсь хохотом, хлюпая носом.

— Ну-ну, садж, все нормально, — совершенно как ребенка, утешает меня медик. — Надо же, как коктейль-то тебя торкнул.

Со стоном начинает метаться раненый. Медик отпускает мою руку и спешит к нему.

Успокаиваясь, я тихо всхлипываю, погружаясь теплые волны. Мягко качается палуба. Я закрываю глаза.

Десятое. Олинда. Бауэр. Все нормально. Я просто спятил нахрен. У меня только что украли несколько месяцев жизни, в которой я спас целый город.

Часть четвертая РАСХОДНЫЙ МАТЕРИАЛ

–1–

Передовой район сосредоточения номер восемь. Авиабаза Коста де Сауипе. Километры площадок складирования, заставленных ящиками, контейнерами и техникой. Бесконечные бетонные взлетно-посадочные полосы и рулежные дорожки перемежаются коробками складских ангаров. В сопровождении конвоя иду по широкой аллее, которую уже успели обсадить развесистыми кустами, новенькие казарменные бараки — как увеличенные во сто крат пищевые брикеты, пехотный сержант без брони, в одном тропическом комбезе бегом гонит мимо меня толпу салаг с распаренными красными лицами.

«Малышка Мэри любила меня, Малышка Мэри вся из огня, Малышку Мэри не любила родня, Малышка Мэри — всё для меня…» — задыхаясь, речитативом декламируют салаги.

На перекрестке небольшая очередь в армейскую лавку, продают всякую дрянь — тропические вкусности, дезодоранты, средства от насекомых, презервативы. В очереди сплошь довольные жизнью и собой тыловые крысы, те, что выстрелы слышат только со стрельбища неподалеку — снабженцы, технари, штабные летуны. Гомоня, выбираются из свежепостроенного борделя, похожего на склад, счастливые морпехи, видно им халявы отвалили — кинули на переформирование. Все, как в Форт-Марве. Цивилизация наступает.

Персонал борделя почти полностью из местных жительниц. Стратегия завоевания симпатий в действии. Мы их настолько завоевали, симпатии, что местные толкутся у внешнего ограждения косяками, стремясь угодить господам военным и попасть на любую работу. А может, им просто детей нечем кормить. Был я в этом борделе. Ничего особенного. Сплошь серые мыши с приклеенными улыбками.

Никакой войны вокруг, будто во времени назад перенесся. Только пузатые транспортники низко над головой один за одним с ревом на посадку заходят — снабжение группировки не прекращается ни на минуту. Никто не обращает на них внимания. К грохоту двигателей над головой привыкаешь быстро. В госпитале я перестал обращать на него внимание уже на третью ночь. Меня там так основательно подштопали, что я теперь как новенький. Сплю, как убитый и ем с удовольствием. К тому же психи так поковырялись в моей черепушке, что теперь любая мысль или реакция на что-то для меня — целое открытие. Будто влез в тело чужого человека, и привыкаешь к нему постепенно. Даже тяга к жизни какая-то появилась. Тоже мне — подсолнух на помойке. Коррекция личности, вот как это называется у психов. Прямо при выписке на меня и напялили наручники, едва успел влезть в новый комбез. Пока я валялся на чистой шконке и горстями жрал всякую химию, военным следователям вполне хватило времени нарыть против меня приличную кучу дерьма.

— Нам сюда, сэр, — говорит один из конвойных, пехотный капрал, показывая на поперечный проезд.

Надо же. Барак, где расположен военно-полевой суд, расположен наискосок от борделя. Очень символично. Меня сразу проводят в зал, мимо череды клеток с сидящими рядом конвоирами. Капитан с петлицами военного юриста — председатель суда. Выглаженный до стрелок на рукавах и чистый до неприличия полевой комбинезон смотрится в помещении с неровными бетонными стенами неестественно. Сверкающие ботинки, надраенные наградные колодки. Плесень штабная. Пара членов суда. Сержант-морпех и лейтенант-артиллерист. Оба чувствуют себя не слишком уютно в непривычной обстановке. Сразу видно — недавно с фронта. Сбоку, на жесткой лавке — военный следователь. Молодой чернявый лейтенант с щегольскими усиками.

Меня пристегивают наручниками к вертикальному металлическому поручню. Усаживают на лавку. Что-то мне этот поручень напоминает. Никак не могу вспомнить, что именно.

— Заседание военно-полевого суда военной базы Коста де Сауипе открыто. Слушается дело номер 5678-473. Сержант Ивен Трюдо, личный номер 34412190/3254, командир отделения роты «Джульет», второго полка тринадцатой дивизии Корпуса морской пехоты. Обвиняется по статье 302 Военного уголовного уложения — убийство офицера в боевой обстановке, — каким-то тусклым бубнящим голосом зачитывает председатель.

Заседание военно-полевого суда совсем не похоже на те суды, на которых я присутствовал в Зеркальном. Тут нет защитника, нет обвинителя, роль живых свидетелей исполняют обобщенные и подготовленные для наилучшего и быстрейшего восприятия записи. Допросы сослуживцев, выжимки из различных регистрирующих устройств — такблоков брони, показаний тактических вычислителей, систем контроля и наблюдения СБ. Собственно, мое преступление в этих записях зафиксировано, выделено, обосновано и уже доказано. Сам суд — простая формальность. Вся процедура упрощена до предела.

— Члены суда, прошу ознакомиться с записями, — не меняя тона, продолжает бубнить капитан.

Военные послушно надевают голошлемы и втыкают в стол разъемы. Минут пять они сидят в напряженных позах. Председатель щелкает своим пультом, снимает шлем первым. Нетерпеливо барабанит пальцами по столу, дожидаясь своих помощников. Наконец, те заканчивают сеанс.

— Доказательства неопровержимы, — бубнит председатель. — На записи тактического блока бронекостюма лейтенанта Бауэра четко видно, как сержант Трюдо открыл ничем не спровоцированный огонь по офицеру, повлекший его смерть. Ранее сержант Трюдо испытывал неприязненные отношения к своему командиру, службой контроля зафиксировано несколько конфликтов между ними. По заключениям психологов подсудимый склонен к конфликтным ситуациям. Подлинность записей удостоверена технической службой суда. Решение на передачу материалов дела в суд принято командиром батальона ввиду неопровержимости собранных следователем улик. Предлагаю мерой наказания избрать расстрел. Члены суда, высказывайтесь.

— Вопрос к подсудимому, ваша честь, — говорит лейтенант, неприязненно глядя на меня.

— Задавайте, — разрешает председатель.

— Подсудимый, вы подтверждаете, что убили своего командира?

— Да, сэр, — я неловко поднимаюсь — стойка и наручники здорово мешают двигаться.

— Зачем вы это сделали?

— Не знаю, сэр, — я сама искренность. Я действительно не знаю, за что я грохнул эту скотину. Или не помню. А в общем, один хрен — туда ему и дорога.

— Не знаете или не помните, сержант?

— Сэр, я только что из госпиталя. Я имя-то свое с трудом помню. Психи в моем котелке так покопались, что себя в зеркале не сразу узнаю.

— Сержант, выбирайте выражения — вы в суде, — стучит молотком председатель.

— Извините, ваша честь, сэр, — механически отвечаю, одновременно представляя, где и в какой позе видел я его суд и его самого.

— Вы перенесли травму? — допытывается лейтенант. Поворачивается к следователю: — Сэр, пожалуйста, расскажите об обстоятельствах инцидента подробнее.

Следователь встает. Достает свой электронный планшет. Начинает рассказывать, как мы отбивали атаку, как наемники прорвали фронт, как погиб ротный, как Бауэр кинул остатки роты в контратаку и как мы попали под удар дружественной авиации. Зачитывает результаты вскрытия тела лейтенанта, выдержки из моего диагноза, заключение госпитального психолога, перечень процедур, что я перенес. Из его речи следует, что я вполне отдавал отчет в своих действиях.

— Благодарю вас, сэр. Сержант, ваши преступные действия ничем не оправданы, — и председателю: — Поддерживаю расстрел, ваша честь.

Председатель кивает. Смотрит на большие часы за моей стеной. Поворачивается к сержанту.

— Ваше мнение, сержант?

— У меня вопрос к подсудимому, ваша честь.

Капитан снова смотрит на часы. Недовольно кивает сержанту.

— Сержант Трюдо, скажите, по вашему мнению, приказ на контратаку, который отдал лейтенант Бауэр, был верным?

— Он был абсолютно бессмысленным, сэр, — отвечаю спокойно.

Офицеры переводят удивленные взгляды с меня на сержанта. Председатель мрачнеет.

— Тем не менее, вы его выполнили, — уточняет сержант.

— Да, сэр. К тому же у меня выбора не было — нас перевели в режим «зомби».

Что-то мелькает в глазах сержанта.

— Этого в деле нет, — говорит он следователю.

— Этот факт имел место, но не вошел в описательную часть ввиду того, что он не имеет решающего значения для прояснения мотивов преступления, сэр.

Готов поклясться, что сержант с трудом сдержал ругательство.

— Как, по вашему, должен был поступить командир роты в сложившихся обстоятельствах?

— Сержант, мы тут не для обсуждения вопросов тактики собрались, — резко говорит председатель.

— Сэр, я в состав суда не просился, меня назначили приказом. И уж коли я тут, прошу разрешения прояснить суть дела, — набычивается сержант.

— Продолжайте, — председатель откидывается на спинку кресла и препарирует холодным взглядом своего строптивого помощника.

— Благодарю, ваша честь, сэр. Итак, сержант?

— В сложившихся условиях было важно сохранить остатки роты. Отойти под прикрытием бронетехники, перегруппировать силы и нанести авиационный удар. Затем вновь занять прежние позиции. Оборонительная линия была растянута до предела, а приданные средства оказались не готовы к огню поддержки ввиду нехватки боеприпасов. К тому же батальон уже выслал нам на помощь резерв — около двух взводов.

— Тем не менее, исполняющий обязанности командира роты предпочел контратаку, да еще включив режим «зомби», — задумчиво говорит сержант. — И что произошло дальше?

— Дальше мы выбили наемников и попали под удар своей авиации.

— Это был случайный удар? Сошедшая с курса бомба или что-то подобное?

— Это был ранее вызванный огонь поддержки, скорректированный до начала атаки. Просто никто не удосужился внести поправку для авиации, — устало отвечаю я. — Бомберы отработали точно.

— Сколько человек погибло при контратаке и при последующем авиаударе?

— Я не имею таких данных. Думаю, большая часть тех, кто выжил после атаки. Мне просто повезло.

— Ясно.

Сержант думает о чем-то. Поднимает голову. В его глазах — понимание. Ну, давай, сукин сын, прояви морпеховское братство.

— Сержант, в момент, когда лейтенант Бауэр получил смертельное ранение, ваша броня была исправна?

— Никак нет, сэр. Броня не работала, сэр.

— Вы подтверждаете это, сэр? — интересуется сержант у следователя.

— На момент убийства лейтенанта Бауэра на его тактическом блоке метка сержанта Трюдо отсутствовала. На момент эвакуации сержанта Трюдо его бронекостюм не работал. Показания тактического блока сержанта Трюдо прервались за полчаса до смерти лейтенанта Бауэра.

— Спасибо, сэр. Сержант, в момент гибели офицера вы были ранены?

— Да, сэр.

— Вы подтверждаете, сэр?

Следователь:

— Подтверждаю.

Физиономия председателя постепенно наливается пятнами на щеках. Он играет желваками.

— Скажите, сержант, в момент смерти офицера боевые действия еще велись?

— Так точно. Вокруг стреляли, сэр.

— То есть, при отключенной броне и будучи раненым, вы не имели возможности увидеть противника с достаточной дистанции?

— Нет, не имел, сэр.

— Какова была видимость в момент смерти офицера?

— Плохая. Сильное задымление, сэр.

— Следствие подтверждает?

— Подтверждаю.

— Не могли вы, скажем, находясь в заторможенном состоянии, увидеть за спиной лейтенанта Бауэра противника и открыть по нему огонь в режиме ручного прицеливания?

— У меня была чужая винтовка, сэр. Броня не работала. Если я и мог стрелять, так только вручную, сэр.

Сержант смотрит на меня внимательно. Кажется, даже не мигает. Куда он клонит?

— На вашем личном счету более шестидесяти противников. И более сорока — за прошлую кампанию. В том числе есть убитые вами в рукопашном бою. Получается, вы опытный боец, сержант?

— Получается так… сэр.

— Вы видели за спиной лейтенанта противника, сержант? Вы открыли огонь по противнику и случайно зацепили офицера, стоящего на линии огня?

— Не помню. Я был контужен. Возможно, сэр.

— Вы стреляли по противнику, сержант?

— Возможно да, сэр. Не могу утверждать однозначно, у меня проблемы с памятью, — говорю тихо.

— Вопросов больше не имею. Ваша честь, прошу квалифицировать смерть лейтенанта Бауэра как неосторожное убийство.

— Поддерживаю, сэр, — неожиданно встревает лейтенант-артиллерист. Все удивленно смотрят на него. Он и сам, похоже, изрядно удивлен.

— Детский сад какой-то, — шипит себе под нос председатель. — Год дисциплинарного батальона, первая категория, без права помилования.

Члены суда:

— Поддерживаю. Поддерживаю.

— Сержант Трюдо, вы приговариваетесь к прохождению службы в дисциплинарном батальоне сроком на один год. На время пребывания в дисциплинарном батальоне вы лишаетесь звания. Вам понятен приговор?

— Понятен, сэр.

Капитан бьет молотком так, что едва его не ломает.

— Конвой, увести арестованного. Следующий!

На ходу оглядываюсь, ловлю взгляд сержанта. Грешным делом я и сам теперь почти уверен, что стрелял в партизана, а не в эту мразь. Спасибо тебе, братан. Даст бог, сочтемся.

Меня запирают в одну из клеток. Наручники не снимают. Капрал просит меня снять знаки различия.

— Не положено, сэр, — словно извиняясь, говорит он.

Сижу в сырой полутьме, безучастно уставившись через прутья на некрашеную коридорную стену. Туда-сюда продолжают водить арестованных. Да тут у них целый конвейер! Поточное производство. Слышу знакомый голос. Показалось? Нет, точно знакомый.

— С арестованными говорить не положено, сэр, — сообщает кому-то охранник.

— На положено член положен, — отвечает ему Гус. — Уйди с дороги, сынок, пока я тебе твои яйца в уши не забил. Чего уставился? Сегодня там, завтра тут. Никто не застрахован. Посторонись.

Часовой сдается. Оглядывается по сторонам.

— Только недолго, сэр. Ничего не передавать.

— Учи ученого… Ну что, Француз? Опять в говне по шею?

— И я рад тебя видеть, Гус, — улыбаюсь я.

— Штрафбат?

— Ага. Год первой категории.

— Это жопа, чувак, — резюмирует Гус.

— Я знаю, дружище.

— Бабу твою в два-два перевели. Железная девка.

— Цела хоть?

— Тьфу-тьфу. Твоих пораскидали, кто остался. Я их найду. И подругу твою тоже.

— Ей не говори. Просто привет передай, больше ничего не говори.

— Как будто сама не узнает. На вот, пригодится, — он достает из-за пазухи блок сигарет и сует сквозь решетку.

— Я же не курю.

— Бери, там все курят. Пригодится. — И часовому: — Ты не видел ничего, понял?

— Понял…

— Спасибо, что забежал, Гус.

— Да все путем будет, Француз. Ты везучий, сукин сын. Может и выберешься.

— Удачи тебе, Эрнесто.

— И тебе семь футов, амиго…

–2–

Времена, когда свежеиспеченных штрафников, приучая к новому для них статусу, неделями держали стоя по колено в ледяной воде в бетонном колодце, канули в Лету. Больше никаких издевательств и насилия над личностью. Не в прифронтовой полосе, это точно.

— Значит так, солдат, — втолковывает мне усталый топ-сержант в возрасте, — забудь, кем ты был раньше. Все свои заслуги и звания забудь. Удаль свою и дурь. Кем ты был, морпехом? Тем более прижми задницу. Тут все равны, как перед богом. Отлучка без разрешения далее пятидесяти метров от расположения наказывается болью. Драки, неуставные отношения, крамольные речи — тоже. Невыполнение распоряжения — болью. Нерадивость по службе — болью. Чтобы ты перестал ухмыляться, дружище, я покажу, что это такое.

Сержант щелкает кнопками на небольшом пульте на рукаве своей брони.

— Присядь-ка, солдат, — требует он и тычет пальцем в рукав.

Жгучая лава окутывает меня со всех сторон. Я вдыхаю воздух, но вместо него в легкие течет расплавленный свинец. Боль разрывает меня на кусочки. Расчленяет тело. Раскладывает по полочкам мои органы. Трещат от огня пересохшие кости. Я в океане огня. В сердце звезды. Я горю внутри и снаружи и никак не могу сгореть полностью, осыпаясь пеплом, я снова поднимаюсь во плоти, чтобы снова окутаться пламенем. Нет мыслей. Нет воли. Тело — пучки раскаленных добела струн. Вой раскаленного ветра в ушах. Свет врывается в глаза ледяным потоком. Я с хлюпаньем втягиваю живительный воздух, прерывая вой. Дрожат ноги. Горит грудь. В глазах красное мельтешение. Я судорожно дышу, скорчившись на стуле.

— Теперь понятно, что я имел ввиду, солдат?

— Так точно, сэр! — я неуклюже вытягиваюсь «смирно».

— Ты станешь идеальным солдатом. Ты выучишь устав назубок и без всяких там гипноштучек. Ты будешь в бой ходить так, что твои друзья-морпехи обоссутся от зависти.

— Так точно, сэр!

— Остальное тебе взводный расскажет. Твой командир взвода — рядовой Краев. Третий взвод роты «Альфа». По плацу направо, третья палатка — столовая. Найдешь командира там. Сейчас как раз обед по распорядку. Двигай.

— Есть, сэр!

— У нас тут все передвижения только бегом, — говорит топ мне вдогонку.

Плац — просто выровненная вручную и посыпанная щебенкой грунтовая площадка. На бегу представляю, сколько усилий приложили штрафники, чтобы обустроить среди развалин свой временный лагерь. Края плаца выровнены, как по ниточке. Кругом ни соринки, палатки натянуты так, что не найти и морщинки. И никаких ожидаемых вышек с охраной. Хотя зачем они? Наши «пауки» — универсальные штучки. Сержант только что продемонстрировал мне, на что они способны.

Строй сосредоточенных бойцов без оружия пересекает плац с другой стороны. Останавливается у столовой. По одному бойцы исчезают внутри. Дождавшись, пока последний окажется внутри, вхожу следом. Три длинных стола, окруженные легкими складными лавками. Бойцы чинно сидят и дожидаются, пока дежурные по столу раскидают по пластиковым мискам хавку — брикеты универсального полевого рациона. Потом складывают руки перед собой, как примерные детишки и начинают читать молитву. Комбинезоны у всех потрепанные, но чистые и выглаженные, словно только что из прачечной. Отмечаю численность отделений — пять-шесть человек, не больше. Что-то не нравится мне в этой арифметике. Все сосредоточенно смотрят в столешницу перед собой.

— Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое;

Да приидет Царствие Твое;

Да будет воля Твоя и на земле, как на небе;

Хлеб наш насущный дай нам на сей день;

И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;

И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.

Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.

Благослови, Господи Императора нашего, Вооруженные силы его и всех, кто служит в них. Аминь! — несется негромкий размеренный хор.

Я внутренне содрогаюсь. Это вовсе не та молитва, что мы, заблудшие во тьме мятежные хищные волки, духи смерти, читаем каждое утро. Представляю, как буду бормотать трижды в день эту овечью чушь для слабаков и снова зябко повожу плечами. Господь в представлении моем есть что-то абстрактное и великое, не имеющее ясного лица и чем-то напоминающее Императора.

— Не нравится молитва, рядовой? — обращается ко мне штрафник с крайнего стола. Бывший офицер, как пить дать.

— Никак нет, сэр! — чеканю.

— Я твой командир взвода. Будешь в первом отделении. Садись за мой стол, солдат.

— Есть, сэр! — так непривычно обращаться к рядовому как к начальнику. Придется привыкнуть — тут все рядовые, кроме командира роты и его заместителя.

После обеда взводный провожает меня в мою палатку.

— Это твоя койка, солдат — говорит мне Краев, указывая на легкое парусиновое изделие со скатанным к изголовью грубым одеялом.

— Ясно, сэр.

— Порядок в тумбочке должен быть идеальным. Щетка и зубная паста слева, бритвенный гель и мыло — справа на верхней полке. Устав и документы для изучения — на средней полке, устав сверху. Принадлежности для ухода за одеждой и обувью — на нижней, причем щетки справа. Снаряженный ранец — в изголовье под койкой.

— Понятно, сэр!

— Вот еще что, солдат.

— Слушаю, сэр!

— У тебя первая категория. Это значит — без права помилования. Никакого искупления кровью. Значит — весь срок. Не вздумай соскочить. Если кончаешь жизнь самоубийством — умирает все твое отделение. Если нерадиво относишься к своим обязанностям — сначала наказывают тебя. Повторное нарушение — страдает все отделение. Свыкнись с этим. За тобой будут наблюдать в десять глаз. И ты сам наблюдай, коли жизнь дорога.

— Ясно, сэр!

— Порядок у нас простой. Один день — работы в расположении, изучение устава, строевая подготовка и так далее по распорядку. Один день — участие в боевых действиях. Это означает, что сутки мы сидим в окопах на переднем крае, и когда приходит нужда, получаем оружие и идем в атаку. В режиме «зомби», естественно. Так что откосить не получится.

— Понятно, сэр! — облизываю пересохшие губы.

— Друзей тут нет. Только командиры или сослуживцы. Невыполнение приказа автоматически влечет наказание болью. Топ-сержант уже показывал тебе, что это значит?

— Так точно.

— Если командир не наказывает тебя, наказывают его. Или его подразделение. Тебе придется стать идеальным солдатом, рядовой. По-другому тут не бывает.

— Ясно, сэр. Рядовой просит разрешения задать вопрос, сэр! — я вновь начинаю чувствовать себя салагой в «чистилище». Казалось, навсегда забытое состояние.

— Задавайте.

— Есть ли шанс у идеального солдата выжить, сэр?

— Как у всех. В бою все одинаковы. Все идут в атаку. Так что смерть тут — лотерея.

— Ясно, сэр.

— Получи у моего заместителя свое имущество. Через тридцать минут желаю видеть твою койку, тумбочку и тебя самого в идеальном состоянии.

— Есть, сэр!

Командир взвода Краев слегка медлит. Оглядываясь, спрашивает тихо:

— Ты из морпехов?

— Так точно, сэр. Сержант, командир отделения. «Джульет» — три, четвертый второго, — так же негромко отвечаю я.

— Я тоже из Корпуса. Капитан, командир разведроты. Первый полк. Тут много наших. Убийство?

— Неосторожное убийство офицера, сэр.

— Знаю я эти неосторожности, — усмехается бывший капитан. — Держись, морпех. Может, и повезет тебе.

— Спасибо, сэр! — на мгновенье мне становится легче. Я не один тут такой.

Через полчаса от морпеховского братства не остается даже запаха. Я корчусь на земляной палубе от разрывающей каждую клеточку тела боли. На первый раз — всего три секунды. Рядовой Краев, командир взвода, находит заправку моей шконки не идеальной. А комбинезон мой недостаточно выглаженным. В течение получаса сеанс повторяется трижды, пока я не начинаю четче представлять образ идеального солдата. А потом в течение долгих четырех часов я в составе взвода марширую по щебенке плаца, отрабатывая доселе незнакомые строевые приемы. То и дело я падаю на палубу, разрываемый дикой болью. К вечеру я непроизвольно сжимаюсь от страха уже при одном приближении командира.

— Ничего, братан, — шепчет мне перед отбоем сосед по кубрику. — Живут и здесь, привыкнешь. Я вот уже три месяца чалюсь.

Я молча киваю ему.

— Взвод… отбой! — я прыгаю в койку, словно в воду с горящего борта. Одеяла взмывают над нами, как паруса, и саваном накрывают вытянувшиеся тела.

Тропический дождь обрушивается на лагерь. Туго натянутая парусина полощет под порывами ветра. Барабанный шум ливня над головой глушит слова команды.

— Молитву… начинай!

— Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое… — гудит по палатке монотонный хор идеальных солдат.

–3–

На следующий день после завтрака, строго по распорядку, рота бегом выдвигается на передовую. Наш лагерь от нее недалеко, каких-то пара километров. Непривычная стальная каска в матерчатом чехле основательно грузит шею. Пустые подсумки на разгрузке. Вместо брони — легкий бронежилет, весь в заплатках. Занимаем позиции в наспех выдолбленных неглубоких траншеях, перегораживающих улицу. Впереди, слева, сзади — сплошная пальба из легкого оружия. Дома вокруг почти целы, лишь кое-где выбиты окна да стены пулями исщерблены — Нью-Ресифи берут штурмом аккуратно. Авиацию и артподдержку применяют точечно. Город просто нашпигован промышленными объектами, разрушать которые команды не было.

Пули поют над головами на разные голоса. Без брони и оружия чувствую себя как таракан в будильнике. Во все глаза наблюдаю за соседями — если они выжили, получится и у меня. Сидим в узкой неглубокой траншее на корточках, изо всех сил стараясь не высунуть макушку и одновременно не испачкать спины в мокрой глине — потом придется долго и нудно отстирывать комбез вручную. Пьем воду из фляг. Многие на полном серьезе молятся, склонив головы и шепча с прикрытыми глазами. Жаль, я не научился общаться с богом, сейчас бы самое время. Устав от бессмысленного ожидания, тихонько бормочу свое:

— Я — морской пехотинец. Я — оружие…

Сосед удивленно поднимает голову. Смотрит на меня непонимающе. Будто я в сияющий храм во время проповеди на «Томми» въехал. Потом осмысленное выражение появляется в его тусклых глазах.

— …Я не рассуждаю и не сомневаюсь, потому что оружие неспособно рассуждать и сомневаться, — начинает он шептать вслед за мной.

Сидящий за ним навостряет уши.

— … Моя семья — Корпус. Меня нельзя убить, ибо за мной встают братья мои, и корпус продолжает жить, и пока жив корпус — жив и я… — через минуту уже несколько человек вокруг меня негромко декламируют заклинание силы.

Я говорю и говорю, и привычная уверенность входит в меня, и я снова не один, со мной Корпус, и значит, я действительно буду жить вечно, и сейчас, как никогда, мне хочется верить в это, и я верую всей душой, как никогда ранее.

— …И с этой мыслью предстаю я перед господом нашим. Аминь! — звук затихает в сырой глинистой дыре.

Мы удивленно переглядываемся.

— Я Крест, — представляется сосед. — Первый третьего.

— Француз. Третий второго.

— Не надейся, Француз, тут обычная халява не пролезет. Лучше молиться. Вроде помогает. Все мы тут у бога на разделочном столе. Кого выберет, того и в котел. Конкретное чистилище. Будешь молиться искренне, бывает Он слышит. И тогда пронесет нелегкая. Именно так, чувак.

Морпех снова опускает голову. Глаза его вновь тускнеют, будто высыхают. Через минуту вижу, как его губы снова начинают беззвучно шевелиться.

Закрываю глаза. Молитва на ум не идет. Видимо, я еще не в той кондиции. Пытаюсь вспомнить что-нибудь хорошее. Стараюсь абстрагироваться от грохота пулемета из соседнего здания. Вспоминаю, как Ника кормила меня с рук какой-то полусырой дрянью и заливисто смеялась, когда я выталкивал корм языком. Ее солоноватые губы. Жаркое дыхание. Мысли плавно перескакивают на Шармилу. Как странно, я по-прежнему не ощущаю ее частью себя. Понимаю умом, что долбанные психи вычистили мою черепушку, выхолостили меня, как кабанчика, но поделать ничего не могу. Заставляю себя вспомнить нашу последнюю ночь в Марве. Вновь обнимаю ее за изящные бедра, собираю губами крошки бисквита с ее коленей, касаясь шелковистой кожи. И понимаю вдруг, что думаю о Шар по привычке. Как будто назло себе. Или им. Им — кукловодам, что подвесили меня на невидимых лесках.

Прошлое не вернуть никогда. И никогда мне уже не испытать такого неземного кайфа, как в те дни. Даже если чувства ушли, я бы все отдал, чтобы насладиться музыкой ее тела еще раз. А может, это я себя обманываю. Не будет ничего, если воспринимать Шар просто как сексуальную бабенку. Такое не повторяется. Такое бывает только раз. Как в бреду, вспоминаю, как разговаривал с Шармилой в госпитале. А может, я и был в бреду, и не было никакой Шармилы. В том бреду она сидела рядом, положив руки на колени, и пристально, без улыбки, смотрела мне в глаза, а я рассказывал ей о встрече с ее отцом. Даже описал, как он выглядит. Странно, Шар даже не удивилась тогда. Просто сказала:

— Да, это он. У него именно такой шрам на левом виске.

И больше мы ни о чем не говорили. Просто молчали, прикрыв глаза. У меня еще голова сильно кружилась, и я боялся, что меня при ней стошнит. Теперь я понимаю, что Шар приходила прощаться. А все же было ли это? Или это такой же бред съехавшего с катушек контуженного, как и мои похождения в Косте?

При упоминании Косты де Сауипе сразу и отчетливо вижу женщину по колено в воде, безуспешно пытающуюся поднести подарок богине моря.

— Вводная! Вводная! Выдвигаемся! — несется команда. Звук двоится, похожий на многоголосое эхо. Приближается ко мне. Меня толкают. Открываю глаза.

— Вводная! Выдвигаемся, — говорит мне Крест.

Я киваю и передаю сообщение дальше по цепочке. Поднимаюсь и семеню вслед за всеми.

Мы тянемся длинной извилистой змеей, сгорбив плечи и втянув головы.

— Быстрее! — кричит, высовываясь из-за угла, ротный — капитан Дэвидсон. — Темп!

Командиры взводов тычками и криками подгоняют свою паству. Длиннющая многоножка быстро перебирает конечностями в ботинках на шнуровке. Пули от невидимого пулеметчика выбивают искры из мостовой. Многоножка идет зигзагами, тело ее комкается, рвется, освободившиеся конечности бросаются за спасительную стену.

Выбежав из-за угла, успеваю заметить обычный армейский грузовик у тротуара напротив и сержанта Гейбла возле него в сопровождении нескольких пехотинцев. И тут же меня бросает в уже узнаваемое состояния сна наяву, двумерного мультика без теней, в котором я играю главного героя. Больше нет никаких чувств, кроме сосредоточенного внимания и желания выполнить порученное дело лучше всех. Я готов расталкивать локтями и рвать зубами массовку впереди, что задерживает получение оружия, но невидимая веревочка внутри цепко держит меня, направляя мою энергию в нужное русло. Я не знаю, откуда мне это известно, и нет у меня никакого желания вдумываться в это — вперед, скорее, но в голове уже пульсирует незримая граница, которую я должен достичь быстрее всех. Я знаю, что я буду делать и как. Рубеж атаки отпечатан в мозгу призрачными контурами зданий, жажда крови сводит скулы, ноздри трепещут, вбирая влажный пыльный воздух, пахнущий пороховыми газами. Я торопливо распихиваю по подсумкам магазины и гранаты, что подает мне из грузовика бронированная фигура с мутным неразличимым лицом. Пристегиваю штык-нож. Уже на бегу вставляю лопатку в заплечный чехол. Дикое нетерпение, граничащее с азартом, подгоняет меня. Ноги сами приносят меня к позициям взвода. Откуда-то я знаю, что это именно мой взвод, хотя все лица мультяшных людей мутны и одинаковы. И бормотание невидимого режиссера в наушнике переговорника под каской позволяет нам перейти к следующему этапу — выйти на рубеж атаки, и мы в нетерпении скачем по избитой палубе, неохотно приседая на колено, пропуская напарника вперед, и я точно знаю — единственно правило в этой увлекательной игре без правил — слушаться режиссера. Он выше нас. Наш рефери. Футбольный тренер. Отец и мать. Господь Бог. Его шепот воспринимается не ушами — сердцем, я скриплю зубами, чтобы не завыть от восторга, когда слышу его голос, и тело движется само по себе, без моего участия, стремясь угодить гласу с небес. И само падает на замусоренную палубу, узрев знакомый пейзаж.

Палуба пахнет гарью, пылью, собачьей шерстью, старыми ботинками и машинным маслом. Я кручу головой, ожидая, да когда же эти соседние взводы выйдут на рубеж! Шепчу в нетерпении, подгоняя их. Безликая фигура рядом со мной содрогается и тычется носом в бетон, шлем глухо звякает о палубу. Красивая красная лужица натекает с простреленной головы. Ноздри мои заполняет восхитительный запах свежей крови и я дрожу от возбуждения — оборотень с винтовкой, жаждущий смерти. Каменные брызги больно жалят лицо. Я понимаю, что это бьют по нам снайперы и скриплю зубами — сейчас, сейчас, скоро я до вас доберусь, сволочи, я выпущу вам кишки, я буду стрелять в вас в упор, я расколочу ваши черепа, как гнилые арбузы, я выткну ваши черные глаза, отрежу уши, раздроблю прикладом пальцы и прострелю колени. Я трясусь, как в лихорадке и запах крови от умирающих вокруг статистов усиливается и сводит меня с ума. И когда пальба над головой — огонь прикрытия, усиливается до нестерпимого грохота, прекращается свист с неба и голос режиссера коротко произносит — «вперед!», тогда я срываюсь с места и наперегонки с другими мчусь в дымное марево.

Мне больше не нужно сдерживаться, воздух льется в меня холодным водопадом, я прыгаю, не чувствуя ног, большая заводная игрушка, Питер Пэн, умеющий летать, резиновый Микки Маус, не боящийся высоты, морды домов впереди страшатся моего горящего взгляда и раздутые до предела легкие открывают свои клапаны и я издаю вой непобедимого существа, веселого супергероя, которому можно все. Страх мелких никчемных людишек впереди ощущается всеми фибрами моей волчьей души, винтовка в руках дергается от очередей — я бью, не целясь, по дульным вспышкам из окон. Я прыгаю через упавшие тела без лиц, я радуюсь — мне достанется больше, дымные кусты минометного огня покрывают палубу, горячие воронки жадно открывают пасти, но вот уже близко, вот она — волшебная граница, дождь стальных яиц летит в распахнутые в ужасе оконные рты и я вваливаюсь в каменную крепость и топаю изо всех сил вверх по бетонным трапам.

Я нахожу людей по запаху пота. По страху, который сочится из пор. По шуму их дыхания. Магазин давно отстрелян — мне нет до этого дела — зачем мне патроны, я молнией врываюсь в тесные клетушки и жизнь перепуганных существ течет, течет в меня нескончаемым ручьем через штык, через ствол, через руки и плечи, и я пьянею от этого и, отталкивая резиновых мультяшных собратьев, рвусь дальше, бросая гранаты в темные углы, вышибая ногами двери. И, наконец, на чердаке я со звериным рычанием настигаюснайпера — лакомую дичь. Я быстр, как мангуст. Время размазывается вокруг меня тягучим киселем. Играючи отбивая стволом сонное движение чужого приклада, я ударом ноги в грудь отшвыриваю тело щуплого зверька в темный угол и вонзаю в него штык. Много-много раз. Штык звякает о палубу, насквозь пронзая дергающееся тело.

«Номер 34412190/3254 — задача выполнена», — тороплюсь сообщить о своей радости режиссеру. И глас божий отвечает мне: «Занять оборону, удерживать позиции до подхода дружественных сил».

Я вгоняю в скользкую от чужого праха винтовку свежий магазин. Прямо с чердака, через узкое слуховое окно поливаю огнем улицу перед собой, с радостными восклицаниями сбиваю на землю маленькие фигурки, что отчаянно бегут навстречу своей смерти. Черепица вокруг меня разлетается сухими брызгами, я скалюсь в ответ, сердито гудящие шершни пролетают надо мной, я отмахиваюсь от них, нетерпеливо мотая головой.

И вот, наконец, режиссер сообщает всем задействованным о конце съемок. Я топаю вниз по бесконечным трапам, помогаю тащить чье-то невесомое тело с простреленной ногой, груда брони на палубе второго этажа устраивает пулеметную позицию, странно — у этого тоже нет лица и голос его искажен, будто его пропустили через шифратор. На улице полным-полно ненастоящих трупов. Некоторые еще шевелят конечностями. Таких собираем и тащим на исходную в первую очередь.

Я горд и значителен. Радость распирает меня. Я раз за разом возвращаюсь на изрытую воронками улицу, чтобы подобрать очередной тряпичный манекен. Я — настоящий. Остальные — игрушки. Все настоящие выполнили задачу. У игрушек кончился завод, сели батареи. Мы собираем повсюду их тушки. Война — способ отсеять из наших рядов все ненастоящее, игрушечное. Я небрежно опускаю на палубу у грузовика очередное тело и бегу чистить оружие. Потом следую в траншею — ожидать дальнейших распоряжений. Сажусь на корточки. И просыпаюсь, будто выныриваю с того света. И страх, которого я не испытывал во время боя и который никуда ни делся, который просто ждал своей минуты, спрессованный в невидимый слиток, страх обрушивается на меня. И я вжимаюсь в сырую глину, я изо всех сил вцепляюсь в нее скрюченными до боли пальцами и тоскливо скулю, придавленный дымным воздухом. Я не могу, не хочу видеть свет, мне хочется букашкой забиться в укромный уголок и я ложусь на дно траншеи, не обращая больше внимания на грязь. Благо места теперь полно.

Незнакомый боец рядом жадно хлебает из фляги. Трясущиеся руки не слушаются, вода льется ему на подбородок, на грудь, он с хлюпаньем ловит ее губами и мотает головой.

— Где Крест? — спрашиваю его.

Он молчит. Смотрит на меня удивленно и настороженно. А потом отворачивается и снова присасывается к фляге. Я понимаю, что задал не тот вопрос. Лучше бы мне спросить, как часто здесь дает осечку истовая молитва. Похоже, тут становятся не только истинно верующими. Встречаются и атеисты. Переворачиваюсь на спину и, глядя в зенит, на лету придумываю антимолитву, адресуя послание верховному существу.

— Господи, создал ты нас по подобию своему на потеху себе. Пожирают друг друга чада твои, аки пауки неразумные, и нет покоя и мира в мятежных детях твоих. За что нам доля твоя, Господи, за что наградил ты нас разумом и способностью мыслить? Не для того ли, чтобы тешили мы тебя игрищами кровавыми на потеху твою и ангелов твоих? Молю тебя, Господи, вселись в раба своего, дабы испытать на себе все то дерьмо, которое хлебаем мы по милости твоей. Здесь чадо твое, Ивен Трюдо, Господи, сукин ты сын, прием!

Высшее существо не отвечает на мою мыслеграмму. То ли на разных частотах мы с ним, то ли код мой не подходит, то ли меньше чем епископу, до него не докричаться.

— Живой, морпех? — спрашивает кто-то.

Поворачиваю голову. Надо мной возвышается взводный. Весь в копоти, в земле и крови. Спрыгивает в траншею рядом.

— На себя посмотри, — говорит Краев, поймав мой взгляд. — Ща капеллан придет, будет душу лечить. Чего расслабился-то? До обеда далеко. У нас на сегодня еще пара вылазок.

Кажется, я уже жалею, что меня не приговорили к расстрелу. Там умираешь один раз, а тут — по три раза на дню.

Когда капеллан затягивает молитву, я упрямо стискиваю зубы. Бойцы вокруг хором повторяют за священником:

— Упокой, Господь, души усопших рабов Твоих и прости им все грехи их, сделанные по собственной воле и помимо их воли, и дай им Царствие Небесное…

Меня хватает на пару минут, не больше. Ослепительная боль скрючивает меня на дне траншеи и выворачивает наизнанку. Приходя в себя, я жадно глотаю воздух и под буханье адского молота в ушах повторяю вместе со всеми:

— Спаси, Господь, людей Твоих и благослови принадлежащих Тебе, помогая им побеждать врагов и сохраняя силой Креста Твоего святую Церковь Твою…

–4–

— Доброе утро Тринидад! — доносится из распахнутого люка стоящего неподалеку бронетранспортера. — В эфире военное радио «Восход». У микрофона ведущий Кен Ямомото. Главная новость часа: сразу две партизанских группировки, действующие на западной окраине Нью-Ресифи, в результате переговоров с представителями имперских властей согласились сложить оружие в обмен на гарантии сохранения жизни. Командиры отрядов получили распоряжение прекратить огонь сегодня после полудня. Партизанские лидеры изъявили добровольное желание обратиться к руководителям других незаконных формирований, действующих в этом районе. Они призвали их зарыть томагавки в землю и сойти с тропы войны. Кроме того, в своем обращении руководители оппозиции призвали всех добровольцев принять активное участие в развитии политических и демократических программ, применяя при этом исключительно мирные методы. Это действительно замечательная новость, и мне остается только сожалеть о том, что она запоздала по крайней мере на полгода. С другой стороны, ха-ха-ха, как иначе смогли бы проявить свою доблесть солдаты Империи? Наша несравненная Шейла Ли сейчас находится в районе боевых действий, в самой гуще событий. Она передает всем свою любовь и восхищение мужеством наших солдат, этих несгибаемых борцов за торжество закона и справедливости. По ее просьбе для отличившихся в Ресифи бойцов Второго полка Тринадцатой дивизии морской пехоты передаем отрывок из концерта оркестра «Звездные пастухи»…

— Сдадутся они, как же, — бурчит себе под нос Краев. — Их прижали со всех сторон. Им деваться некуда. Там даже дети стреляют. Все равно мы всех подряд мочим. Куда ни кинь — всюду клин.

— Мне больше понравилось это — «политических и демократических программ», — передразниваю я голос ведущего. — Они там сплошь мясо тупое, они слов-то таких не знают, епть…

Свист приближающейся мины заставляет нас заткнуться и плотно прижаться к палубе.

Прошел целый месяц. Мы давно прошли Ресифи насквозь, рассекли его надвое, и теперь добиваем остатки фанатично сопротивляющихся партизан. Больше всего хлопот нам доставляют наемники — отчаянные, профессиональные, изворотливые как черти, они маневрируют, внезапно контратакуют, кладут нас пачками. Настоящие духи войны. Уважаю таких. Это не голоштанный сброд с дробовиками. Их новая тактика изрядно попортила кровь штабным деятелям — во время нашей атаки они минируют и оставляют свои позиции, оставляя только пулеметчиков, а затем бьют во фланг сменяющей нас и не успевшей закрепиться пехоте. Некоторые улицы мы берем по два-три раза. Вокруг меня почти нет знакомых лиц. Все, кого я успел узнать из своего взвода, кроме, пожалуй, Краева, давно повыбиты в непрекращающейся мясорубке. Пополнение льется непрерывным ручейком — кто заснул на посту, кто украл пайку, кто струсил, да мало ли поводов найдется? — но новых лиц я не запоминаю. Ни к чему. Я уже привык к тому, что люди тут — просто песок в старинных песочных часах. Свыкся с этим, и жду своей очереди. Как-то так получается, что пока мне удается остаться наверху. Несмотря на все пополнения, наш взвод редко бывает укомплектован больше, чем наполовину.

— Слышь, взводный?

— Чего тебе?

— Мне вот все не дает покоя — кто мы такие? — спрашиваю я тихонько.

— Тебе не одинаково? — без паузы отвечает он, будто ждал вопроса. — Ты все равно что покойник уже. Какая разница, чего не успел и чего не понял? От тебя больше ничего не зависит.

— Да как — то, знаешь, не дает покоя. Именно поэтому. Вроде жизнь кончена, а оглянуться не на что.

— Как не на что? У тебя женщины были? Дети есть? Пил-гулял? Получал удовольствие? Вот и думай об этом.

— Дети есть. Но не ради же удовольствия живем?

— Ты в Корпус-то чего поперся?

— По дурости, — честно отвечаю я.

— А я по убеждению. И тут я по ошибке. По собственной глупости. Но все равно, я офицер. Мне сомнения ни к чему, понял?

— Понял, сэр, — уныло отвечаю. Взводный загремел сюда из-за связи с собственным ординарцем. По его словам — обычной женщиной, ничего особенного. Он дважды ранен, до конца срока ему всего (или еще) два месяца. Даже эта бойня не способна выбить у него палубу из-под ног. Даже то, что его взвод за месяц полностью обновляется.

— Да брось, Француз. Без чинов.

Я вижу, как ему неловко из-за своей резкости.

— Все нормально, взводный, — свист очередной мины опять прижимает нас к земле. На этот раз бухает где-то недалеко.

Смерть становится привычной, как завтрак — строго по распорядку. И ничего я поделать с этим не могу. А значит — чего рыпаться попусту? Как ни странно, лучшее время для раздумий — ожидание атаки. Это единственное время, когда мы сидим себе тихо-мирно и до поры нас никто не трогает.

Я часто думаю о смысле жизни. Звучит слишком высокопарно, согласен. Но по-другому выразить то, что бродит внутри, не могу. Я размышляю о том, кто мы. Зачем живем. Кого защищаем. Императора? Кто такой Император? Это Империя. Империя — это люди. Мы защищаем людей. Почему, защищая людей, мы должны их убивать? И как можно защищать тех, которые ненавидят тебя, и кого ты презираешь? И если презираешь их — презираешь Империю, а значит и Императора, а как можно быть готовым умереть за того, кого считаешь грязью? И разве можно быть верным по инстинкту, а не по убеждению? Наши речевки — все эти «Убей» — не более, чем собачьи команды для развития агрессивности породы. Нас выводят, словно псов для собачьих боев. Мы прослойка между обывателем и властью. Мы смазка, что предотвращает взаимное трение. Расходный материал. Нас льют на жернова истории. Теперь я знаю, что означает летучее выражение «историю пишут кровью». Странно звучит, но тут, на краю преисподней, я впервые ощущаю себя свободным. Течение моих мыслей ничем не нарушается. Командование не считает необходимым тратить силы на гипнокоррекцию штрафников. Все равно они погибают раньше, чем успевает закончится курс внушений. Редкое везение — я помню то, о чем думал вчера, позавчера, неделю назад.

— Слушай, взводный, как ты думаешь, зачем мы живем? — снова тереблю безучастного Краева. Он поднимает глаза. — Я в смысле — разве можно быть преданным не по убеждению? Мы ж не роботы какие, в конце концов?

— А чем мы от них отличаемся? — спрашивает он с интересом.

— Ну как, мы во плоти, мы мыслим, решения принимаем самостоятельно… — я сбиваюсь с мысли, замолкаю.

— Решения принимаем, говоришь? — ехидно интересуется он. — Мы от них отличаемся только строением тела. Модификацией. Процессами обменными. Мы просто другая модель, понял? Роботы не думают. Они выполняют порученную работу. И не озадачиваются, зачем живут. Так кто мы, по-твоему?

— Роботы и есть, — уныло соглашаюсь я.

— Думай о том, зачем нам поручена эта работа. Помогает.

— Знаешь, капитан, как раз в это я больше всего не могу въехать. Иногда мне кажется, что нами играет кто. Как солдатиками из коробки. Никакого смысла не вижу. Вообще.

— Кто-то из древних сказал: «Права или не права моя страна, но это моя страна». Если вдуматься, мы те, кто спасает мир от хаоса.

— От хаоса? Ну, ты сказанул! Ты что, отличником в училище был?

— Краткий курс военной истории все офицеры проходят. Мы ж костяк. К тому же мысль здравая, — словно извиняясь, говорит взводный.

— Слушай, капитан, а ты уверен, что эта мысль пришла тебе в голову сама по себе?

На этот раз Краев молчит. Через полчаса молчаливого сидения поступает вводная. Поднимаем задницы и тянемся получать оружие.

Через тысячу лет, а может, через час, когда я волоку простреленную куклу к пункту эвакуации, весь целеустремленный и собранный, двое морпехов преграждают мне путь. «Дружественные цели» — шепчет кто-то внутри меня. Я обхожу их по большой дуге, но морпехи упрямы. Они тянут меня к себе. Они что-то кричат мне, и мне кажется, что я слышу их крик, словно придушенный подушкой.

— Садж! Трюдо! — орут мне на ухо, и я ухожу прочь, потому что выбился из графика и потому что внутри что-то болезненно отзывается на эти крики.

–5–

— Эй, братаны! Не положено сюда! — кричит часовой морпехам, которые тащат пулемет к нашим позициям.

— Ты кого братаном назвал, крыса позорная? — огрызается один из них. — Ты, собака помойная, винтарь свой правильным концом держать научись!

— Не положено! Запретная зона!

Часовой поднимает винтовку.

Сидим на палубе, спиной к стене какого-то обгоревшего дома. Смотрим бесплатный спектакль. Нам психологическая разгрузка не положена. Морпехи рассыпаются по палубе, сноровисто втыкают сошки в щебенку. Под прицелом частокола стволов конвоир отступает за выступ пожарной колонки. Опускает ствол.

— Не положено, ребята. У меня приказ, — бормочет он почти жалобно.

— Мы тебе не ребята. Ты, салага, по пуле соскучился? — гремит бас здоровенного сержанта в измудоханной осколками броне. — У меня приказ занять оборону. И я его выполню, даже если придется пару таких крыс, как ты прибить! Понял?

— Сэр! Так точно, сэр! — орет, становясь смирно, конвоир.

— Еще раз вякнешь, прикажу расстрелять за нарушение субординации, — уже более спокойно говорит сержант. — Встань там и не мельтеши под ногами. Подойдешь ближе двадцати метров, пеняй на себя, тут наша зона ответственности. Доложи своему командиру — Третий батальон Второго полка морской пехоты занимает оборону согласно вводной.

— Есть, сэр!

Часовой шустро отбегает назад и начинает бормотать под опущенным бронестеклом. В отличие от нас он полностью экипирован.

Что-то знакомое чудится мне в голосе грозного сержанта. Я наблюдаю за тем, как двое морпехов наполняют мешки быстротвердеющей пеной. Устанавливают пулемет. Пристреливают к палубе сошки. Еще двое, пригибаясь, волокут ящик с картриджами. Со стуком бросают его на бетон и ложатся чуть позади нас, выставив стволы из-за декоративных деревьев, побитых пулями. Броня их, мимикрируя, сливается с серым рисунком тротуара. Пара бойцов перебегают, таща за собой патроны к дробовику. Неполное отделение морской пехоты деловито и быстро занимает оборону.

— Слышь, Француз? — лежа, поворачивает ко мне голову сержант. Лицевая пластина его поднята. — А классно ты в атаку ходишь. Прямо идеальный морпех, от которого пули отскакивают. Не иначе, роту тебе дадут за заслуги, как из дерьма выберешься.

Он скалится в широкой улыбке. Мать моя — Паркер! Уже сержант. Это его отделение.

— Ты тоже ничего, Парк, голос командный выработал, — отвечаю негромко, стараясь не привлекать внимания часового.

— Это взводный мой. Капитан. Разведрота первого полка, — спохватываясь, представляю Краева.

— Здравствуйте, сэр. Я Паркер. Командир отделения. Третий второго. Я этого засранца знаю, — он кивает на меня.

Взводный рискует. Но делает вид, что все нормально. Кивает едва: «Недолго, сержант».

— Само собой, сэр! Вот, Француз, парни тебе барахла собрали, — он подвигает ко мне ногой ящик с запасными картриджами. — Ты не дрейфь. Морская пехота своих не бросает.

Быстро разбираем подарки. Передаем по цепочке, прячем под комбезы. Сигареты, стимы, шоколад, витамины. Кто-то сразу жадно запихивает сладкое в рот. С хавкой у нас туго — все, что положено, и ни калорией больше. Стандартного рациона, по замыслу командования, вполне достаточно, тут не курорт. Стимы — это хорошо. Стимы — шанс уколоться после атаки, чтобы не свихнуться к чертям. Жаль, с собой не пронести. Но хоть сегодня перебьемся.

— Давай еще стимов, Парк, — прошу я.

— Док, ко мне! Все стимы выгребай. Держи, Француз.

Я передаю пару упаковок взводному. Пару оставляю себе. Остальные передаю дальше.

— Кто из наших цел?

— Крамер тут, Гот. Коробочку нашу расколотили к херам. Рыжий с Топтуном в нашем взводе, простыми сусликами. Нгаву и Мышь подпортили слегка, где-то по больничкам чалятся. Трак тогда еще накрылся, когда ты мудака этого уделал. Со взвода человек с десяток осталось. Из других и того меньше — под корень выбило.

Крамер от пулемета поворачивает голову. Подмигивает мне. Уже капрал. Растет. Делаю усилие, подмигиваю в ответ. Что-то щемит внутри, грозя прорваться слезами. Чушь какая. Морпехи не плачут. Дьявол меня разбери, ради одного этого чувства стоит жить. Всем мудакам назло. Какая-никакая — это моя семья. Родня. Другой нет у меня. Я снова часть гранитного монолита. Море мне по колено.

— Вы что, действительно тут обосновались?

— Да ну, брось. Наши позиции метров сто впереди. Мы за вами сегодня ходим. Второй волной. Взводный разрешил к тебе сползать. Нормальный чувак, из рядовых. Говорит, знает тебя. Сало. Слыхал?

Киваю молча. Мир тесен. Гот подползает ко мне.

— Привет, садж. Как ты?

— Нормально, салага, — улыбаюсь.

— Ты это, садж… Ты не дрейфь… Мы это… — он мнется, не зная, что такого хорошего сказать человеку, которого уже нет. — Ты классный чувак, садж, — наконец, рожает он. — Ребята тебя уважали. У тебя потерь было меньше всех и к людям ты, как человек. Я бабу твою видел. Говорят, в положении она. В Марв ее отправили. Сказала, буду рожать — и точка. Классная телка…

Я не слушаю больше. Чернота накатывает изнутри. Не дает дышать. В глазах жжет. Кровь грозит выплеснуть через стиснутые до боли кулаки. Не видно не зги. Тараканы прозрачные мельтешат перед глазами.

— Придурок ты и есть, Гот, — плюется Крамер. — Придурком и сдохнешь…

Больше я ничего не слышу. Чернота, клубясь, затапливает мозг.

— Гребаная Империя! Гребая бойня! Гребаная жизнь! Гребаные латино! Гребаный Император, мать его, — бормочу, как во сне. И ослепительная боль смывает мысли. Я снова — комок нервов, опущенных в кислоту. Угорь на раскаленной сковороде. Кусок кокса в глубинах домны. Еще! Больше огня! Жарь, сука! Давай! Расплавь меня! Еще!

…Открываю глаза. Вечереет. Саднит лицо. Костяшки кулаков сбиты до крови. Грязный чехол на бронежилете располосован, сквозь прорехи проглядывают полоски металокерама. Вокруг вжимаются в палубу остатки взвода. Лихорадочно нащупываю во внутреннем кармане стим. На месте ли? Пуская слюни от ужаса, вонзаю толстую иглу прямо через рукав. Мир обретает краски. Сижу, раскачиваясь, как китайский болванчик. Оглядываюсь в поисках взводного. Нет его нигде. Капеллан, пригибаясь, трусит к нам. Укрывается от снайперского огня за покосившимся рекламным щитом.

— Помолимся, дети мои, — басит, вытаскивая крест поверх брони.

«Хрен тебе, святоша!» — зло думаю я.

Боль крутит мои суставы. Выдавливает глаза из орбит. До хруста сводит мышцы живота. Раскаленные капли падают с меня на палубу и поджигают высохшую живую изгородь. Я выдыхаю пламя как маленький зеленый дракончик и рисую в воздухе узоры раскаленным добела пальцем. Я смеюсь в голос, и капеллан удивленно смотрит на меня, продолжая размеренно читать.

— …Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе… — плывет над припорошенными пылью касками.

–6–

У нас новый взводный — второй по счету после Краева. Нудный ротный старшина из инженерного батальона. Бывший, конечно. Что-то там у него с ревизией не срослось. Сидим, лежим, стоим рядком вдоль улицы. Единственное требование конвоя — не менять места в строю. Пинаем балду. Уже и обед миновал, а атаки все нет. Начинаю думать, что обойдется на сегодня. А жаль. Я определенно начал сдвигаться с катушек — человеком я себя чувствую только тогда, когда засыпаю и оказываюсь в нестрашном мультике, где можно вволю порезвиться.

Сегодня что-то расшалились беспилотники. И бесшумные «пираньи», и стремительные грохочущие «орланы», и увешанные ракетами «грачи», все они мельтешат в высокой голубизне крохотными серебристыми мальками, резвясь, иногда опускаются к самым крышам, глуша нас грохотом, и вновь кувыркаются в высоту, рисуя замысловатые послания инверсионными следами. Впереди и левее нас часто и основательно бухает. Высокие дымные грибы поднимаются над домами. Догадываюсь, что где-то прижали и теперь выбивают большую группу партизан. Ниточки ракетных следов время от времени поднимаются к небу и очередной малек сплевывает в ответ чем-нибудь гремучим, и тогда палуба под ногами подбрасывает наши задницы, а с соседнего дома с грязным облупившимся фасадом дождем сыплются стекла.

Отделение пехотинцев сопровождает пеструю группу. В центре ее возвышается улыбчивая штабная крыса-полуполковник из отдела по связям с общественностью. Холеная морда его цветет в обаятельной дежурной улыбке, идеально подстриженная ниточка усов, короткий образцовый ежик на голове, он как заправский экскурсовод показывает руками туда-сюда, и сопровождающие его пестро одетые гражданские послушно крутят головами. Журналисты. Кому-то еще интересно смотреть батальные репортажи с переднего края, сидя в безопасном уюте домашнего кресла, и взахлеб тыкать пальцем в голокуб: — «Смотри, смотри — этого убили. И еще одного! Смотри, как ракета пошла! Налей-ка еще пива!»

Стрелки из отделения охраны окружили группу со всех сторон. По двое впереди и сзади, по трое с флангов. Настороженно оглядывают окна через прицелы. Внимательно смотрят на нас — сброд без брони и оружия, в бронежилетах, испрещенных пятнами заплат.

— Взвод, смирно! — подает команду взводный, когда подполковник проходит мимо. Увлеченный, он не удостаивает нас внимания.

— Дамы и господа, — он сверяется со своим электронным планшетом, — вот в этом здании еще два дня назад находился штаб партизанского отряда «Красные муравьи». Вот тут и тут находились пулеметные точки. «Котята» — такие маленькие самоходные мины, пробрались прямо на их совещание и уничтожили всех, кто там находился. А через полчаса морская пехота — Третий батальон Второго полка — внезапной атакой с двух направлений окружил и уничтожил потерявших управление партизан. Как видите, здание почти не пострадало. Имперская армия не производит разрушений больше, чем это необходимо.

Он говорит, и сам себе верит. Рассказал бы я тебе, крыса, сколько разрушений производит Имперская армия, да ты все равно не поверишь, говнюк. Этих данных нет в твоих коммюнике.

— Подполковник, а сколько партизан было уничтожено в результате атаки? — спрашивает упитанный мужчина с круглым загорелым лицом.

Секундная заминка — гид сверяется с базой данных, недолго соображает, как дипломатичнее ответить: сказать, что уничтожено много и поголовно — нельзя, сказать, что отряд был небольшой и почти без боеприпасов — еще хуже, получается, морская пехота убивает безоружных. Это не согласовывается со стратегией завоевания симпатий. Свист с небес заканчивается грохотом взрыва. Снова дрожит палуба, и сыплются сверху стеклянные дождинки. На мгновенье улыбка подполковника становится резиновой, он быстрым взглядом оценивает расстояние до зоны огня. Тревожно охают дамы. Подполковник вновь берет себя в руки.

— Все в порядке, дамы и господа — наша авиация производит точечные удары. Ситуация под контролем. Отвечаю на ваш вопрос, сэр, — до двух взводов живой силы было уничтожено. Число сложивших оружие и взятых в плен сейчас уточняется, — улыбаясь, говорит он.

Группа деловито семенит дальше. Чуть позади ее топают нагруженные аппаратурой операторы, осветители, прочая техническая братия.

— А кто эти солдаты, подполковник? Почему они без оружия? — показывает на нас пальчиком особо въедливая особа, которая не без оснований полагает, что их водят за нос и, как всегда, вешают на уши лапшу.

И тут же все взгляды устремляются вслед за наманикюренным пальчиком.

— Это? — Крыса морщит лоб в раздумье. Кричит: — Бойцы, из какого вы подразделения?

— Третий взвод роты «Альфа». Третий дисциплинарный батальон, сэр! — вытянувшись, кричит взводный.

— А, штрафники. Преступники, — машет рукой полуполковник. — Прошу вас, пойдемте дальше, господа, у нас мало времени.

— Нет, подождите, подполковник! — не сдается дамочка. — Вы должны нам рассказать про дисциплинарные батальоны. Неужели в армии столько преступников? За какие преступления сюда отправляют?

Из группы технарей уже тянут шеи, внимательно вслушиваясь в происходящее. Берут ретивую журналистку на карандаш. Больше ты по передовой шляться не будешь, милочка. Писать тебе сплетни о сексуальных похождениях колониальных управляющих. СБ чутко держит руку на пульсе. Подполковник нервно смотрит назад, на соглядатаев. Пытается выкрутиться.

— Мисс Горн, это не уголовные преступления. Дисциплинарный батальон призван исправлять нарушения воинской дисциплины. Это не преступники в привычном понимании этого слова. К сожалению, задачи, выполняемые этим подразделением, специфичны и не подлежат оглашению. Все вы предупреждены о границах доступной информации. Прошу вас, впереди нас ждет осмотр позиций морской пехоты.

И «операторы» напирают сзади, ненавязчиво подталкивая вперед своих подопечных. Женские лица, как видения из потусторонней жизни. Отголоски волшебных запахов наполняют рты слюной. Неужто это все по-настоящему?

— Господин подполковник. Я бы хотела взять интервью у этого солдата, — раздается рядом со мной.

Высокая брюнетка в брючном костюме останавливается возле меня.

— Мне очень жаль, мисс… эээ… Каховски, но у нас мало времени.

— Ничего, я вполне могу пропустить часть программы, — отвечает брюнетка спокойно. — Карл, готовь аппаратуру.

— Мисс, самостоятельные передвижения по зоне боевых действий запрещены. К тому же я не смогу гарантировать вашу безопасность, — мямлит сопровождающий.

— Ничего, я подожду вас тут, — не сдается журналистка. — Вон тот часовой вполне справится с нашей защитой. К тому же, разве не вы уверяли нас, что здесь абсолютно безопасно?

— Подполковник, нам обещали показать передовую, — требовательно произносит кто — то из толпы.

— Действительно, офицер. Мы не можем вечно выдумывать подробности. Покажите нам войну! — поднимаются новые голоса.

— Мисс Каховски, мы вернемся через двадцать минут. Ожидайте нас тут.

Крыса отряжает одного из пехотинцев для охраны строптивой. Солдат отделяется от своих и занимает позицию у стены. Оглядывает улицу в обе стороны.

— Итак, дамы и господа, впереди вы видите воронки. Это следы от разрывов мин. Теперь вы видите, что нам противостоит прекрасно вооруженный и жестокий противник, а вовсе не те беззащитные дети, что часто изображаются на вражеских карикатурах… — Голос гида постепенно удаляется.

Из группы технарей на нас внимательно пялятся неприметные личности. Наконец, исчезают и они.

Бриджит Каховски спокойно разглядывает меня. Оператор за ее спиной устанавливает треногу с аппаратурой. Подбрасывает в воздух передвижные голокамеры. Крохотные жучки повисают, мягко жужжа.

— Вряд ли я смогу рассказать вам что-то интересное, мисс Каховски. А если и смогу, вы все равно не сможете это использовать, — говорю я, чувствуя себя чудом природы — на нас, не скрываясь, таращится весь взвод, не исключая конвоира.

— Будьте добры, — обращается Бриджит к конвоиру, — господин подполковник из штаба группировки разрешил взять интервью у этого солдата. Не могли бы вы отвести остальных солдат немного дальше? Нам нужно пообщаться наедине.

Конвойный кивает, даже не ухватив сути вопроса. Оглядываясь, бойцы плетутся к соседнему дому.

— Карл, ты тоже постой в сторонке.

— Ясно, Бри.

Запах ее духов будит внутри забытые ощущения.

— Знаете, Бриджит, вы по-прежнему здорово пахнете, — говорю зачем — то.

— Вижу, вы меня узнали. Как вас зовут?

— Ивен Трюдо, мисс Каховски. Третий взвод роты «Альфа» третьего…

— Это лишнее, — останавливает она. — Достаточно имени.

— Глупо звучит, но я рад, что вы сумели выбраться из лагеря, Бриджит.

— Это было что-то ужасное, — признается она. — Нас лапали все, кому не лень. Кормили раз в день какой-то баландой. По малейшему поводу били прикладами и ногами. Мы спали на голой земле. Я пробыла там целую неделю. Потом едва уговорила дознавателя связаться с пресс-центром группировки, только тогда нас вытащили. Мне кажется, что я пробыла там целый год.

— Война — жестокая штука, мисс. Вовсе не то увлекательное приключение, как вы пишете.

— Как странно. Мне даже не хочется вас убить, Ивен, — говорит женщина отстраненно.

— Так бывает, Бриджит, — заверяю я. — К тому же смерть тут — не наказание.

— Представляю себе, — говорит она.

— Не мелите ерунды, Бриджит. — Она удивленно смотрит на меня. — Вы не можете этого представлять.

— Вы так думаете?

— Уверен. Зачем вы решили поболтать со мной? Эти типы из Безопасности вам теперь из пресс-центра высунуться не дадут.

— Плевать. Все равно нам тут лапшу на уши вешают. Настоящая война где-то там, далеко от нас. Какая разница, откуда врать?

— Вам так хочется написать правду, Бриджит?

— Иногда, — тихо говорит она.

— Думаете, кому-то интересна эта кровавая грязь?

Она пожимает плечами.

— Надеюсь.

— И вы полагаете, что ваш материал пропустят? Не смешите меня, мисс. Зачем вы тут? Хотите отомстить?

— Откуда мне знать, — досадливо отвечает она. — Все так перепуталось. За что вас сюда?

— Убийство офицера, — говорю. И после паузы: — По неосторожности.

— Надеюсь, вы убили того, о ком я думаю, — тихо говорит она.

— Именно так, мисс.

— Есть в мире справедливость…

— Да бросьте вы. Нет ее, и не было никогда. А та, что есть, всегда за чей-то счет.

— Все равно я рада.

— А я рад, что вы остались живы, Бриджит, — говорю совершенно искренне.

Она смотрит на меня, задумчиво прикусив нижнюю губу. Изменилась. Сменила прическу. Кажется, чуть похудела. Похорошела. А может, просто для меня любая женщина теперь — богиня. Штрафники-женщины содержатся отдельно от нас. Я придумываю детали, которые толком не успел рассмотреть тогда, в темноте. Говорю почти неосознанно.

— Вы очень красивы, Бриджит. Нет-нет, это не домогательство. Часовой пристрелит меня, если я к вам просто прикоснусь. Просто там вы были похожи на сексапильную сучку. Сейчас — нет. Завидую вашему мужу.

— У меня нет мужа, Ивен.

— Хотите, я вам действительно расскажу чего-нибудь? Просто для интереса?

— А что, давайте, — оживляется она. — Карл, включай!

— Не буду вам плести про мужество и беспримерный героизм. Этого добра вам та штабная крыса с три короба насыплет. Просто расскажу про маленький случай. Наблюдал его с неделю тому.

— Хорошо, Ивен. Продолжайте.

— Мы вот так же сидели, атаки ждали, — начинаю я, и ожившая картина вновь прокручивается перед глазами, словно голофильм плохого качества.

…Мы сидим за уложенными в ряд мешками с песком. Беспилотники поджигают дома на другой стороне площади. Через наши головы проносятся гудящие железяки от танковой группы в конце улицы. Пехота из соседних с нами зданий лупит куда-то из окон. Ответного огня нет. Просто «мошки» кого-то там обнаружили, вот и перестраховывается народ. Крыши домов полыхают, как факелы. Куски стен разлетаются брызгами. Мрак сплошной. И все это рядом, метров с полсотни от нас. Видно все, как на ладони. И вдруг среди этого ада — красная пожарная машина. И за ней еще одна. Взрывы продолжаются, а пожарные высыпают, раскатывают свои шланги, выгружают роботов и начинают тушить. Я глазам своим не верю. Какой-то бранд-майор надтреснутым голосом подгоняет своих подчиненных. Они заливают пеной огонь. Бросают цилиндры газовых бомб. Иней оседает на стенах. Беспилотник делает новый заход, снова скидывает зажигалки. Фосфор так и брызжет дымными струями. Кто-то кричит, даже через выстрелы слышно. Пожарные выносят раненого, кладут рядом с машиной. Бранд-майор снова гонит их в огонь. Они опять бегут в трещащее по швам здание. Танковый такблок определяет пожарного робота, как недружественный объект, разваливает его на запчасти. Пожарные переходят на другой этаж и тушат огонь вручную, поливая его пеной из брандспойтов. Настоящие бойцы, бронзовые яйца. Кого-то сбивают из пулемета — я ясно вижу фонтанчики от пуль на стене и сразу после этого — крики. Раненого выносят к машине. Огонь усиливается. Пожарные стоят у машины, беспомощно глядя, как их город превращают в груду горящего щебня. Бранд-майор хватает тяжелый наконечник и с матами бросается в огонь. По одному, его экипажи присоединяются к нему. Беспилотник превращает пожарную машину в расплавленные брызги. Пожарные переключают и тянут рукава к оставшейся. Обвешиваются ранцевыми пеногенераторами и вслед за последним роботом устремляются в атаку. Вторая машина превращается в шар огня. Муравьи в серебристых робах работают ручными пеногенераторами, почти в упор отбиваясь белыми хлопьями от ревущего огня. Беспилотник скидывает еще серию зажигалок. Крыша проваливается в вихре искр. Истошный вопль. Танки обрушивают верхний этаж. Пехота, соревнуясь, бьет по окнам. Пожарные, пригибаясь, отступают из погибающего дома, волокут раненых товарищей. Грудятся поодаль, опустив тела на землю. Пытаются оказать первую помощь. Бранд-майор выходит последним. Останавливается у входа и упрямо льет пену в дым. Его силой волокут прочь. Он вырывается. Пена кончается. Двое оттаскивают его в сторону. Он с маху бросает опустевший короб на землю, яростно потрясает кулаками. Кажется, он рыдает, посылая проклятия. Пехота прекращает стрельбу. Беспилотники переносят огонь на другой дом.

— …такая вот история, мисс, — заканчиваю я.

Бриджит потрясенно молчит.

— Неужели так бывает? — наконец, спрашивает она.

— Еще как, — заверяю я.

— Вот это репортаж, — говорит она с расширенными глазами.

— Черта с два вы это дадите, — усмехаюсь я.

— Кто знает, — задумчиво говорит Бриджит Каховски.

Когда крыса-полуполковник ведет назад свое стадо, она подходит ко мне совсем близко. Протягивает руку. Я торопливо вытираю грязную потную ладонь о штанину и осторожно пожимаю изящную узкую ладошку.

— Удачи вам, Ивен Трюдо, — говорит она, заглядывая мне в глаза.

Я молча киваю. Живые мертвецы у стены, сглатывая, провожают взглядами ее стройную фигуру. Цокая каблуками, она присоединяется к разноцветному рою. Откуда-то знаю, что она оглянется перед тем, как повернуть за угол.

–7–

Сегодня я вижу, как ходит в атаку краса и гордость — тяжелая пехота. Мы почти на окраине, в удали теперь упражняются все, кому не лень. Наивные. Как будто мало городов еще осталось.

Тусклые фигуры — настоящие ходячие танки, движутся с удивительной грацией. Их вес уменьшают портативные гравигенераторы. Они тащат на себе безоткатные орудия, тяжелые пулеметы и скорострельные гранатометы. Головы их похожи на уродливые угловатые наросты из-за обилия аппаратуры. Ячеистая броня легко держит очередь из пехотного пулемета. Оружие на сложных станках, кажется, растет прямо из их тел. Массивные оболочки с бледными червяками, впаянными в набитое оборудованием нутро. Они с ходу разворачиваются в боевые порядки и вмиг уносятся куда-то в дым. Поднимается немыслимая пальба. Избиение младенцев. Ничего из ручного оружия неспособно причинить вред этим псевдоживым монстрам, в которых железа больше, чем живой плоти. Через полчаса монстры возвращаются, лишь слегка подкопченные. Грузятся на свои открытые транспортеры с многоцелевыми спаренными скорострелками. Смотрим на них, как на исчадия ада. Не дай Бог нарваться на такого в рукопашной. Правда, сейчас мне на этих уродов начхать.

Мутная пелена который день подряд колышется перед глазами. Живу по инерции. Какие-то лица — знакомые и не очень, возникают из памяти и исчезают вновь. О чем-то спрашивают. Смотрят вопросительно. Ждут ответа. С удивленным выражением растворяются, чтобы уступить место другим. Молчу, стиснув зубы. Мне нельзя отвечать. Почему — то я твердо знаю это. Я сижу с глупой улыбкой и бросаю камушки, стараясь попасть в жерло разбитого уличного утилизатора. Иногда мне это удается. Я делаю вид, что всецело поглощен этим занятием. Нет ничего важнее на свете. Я прислушиваюсь, но никак не разберу, о чем говорят со мной существа без шей. Я снова улыбаюсь, делая вид, что меня это не касается. Скорее бы активировали «паука» в моем загривке. Я жажду снова стать сильным и непобедимым. Хочу в мир, где нет проблем. Хочу быть всемогущим и напрямую общаться с богом через переговорник.

Очередное лицо улыбается мне обугленным ртом. Кровь сочится из растрескавшихся черных губ. Я даже не могу разобрать — мужчина это или женщина. Я уважительно прищелкиваю языком, наблюдая, как лицо пытается что-то сказать, преодолевая жуткую боль. Мое прищелкивание окружающие воспринимают как выражение удовлетворения — камушек гремит в черном зеве. В яблочко. Извиняясь, пожимаю плечами. Нельзя мне с тобой говорить, брат. Нельзя, чтобы взводный заметил, как я с катушек слетел. Мне уже нечего бояться, смерти нет, жизни нет, боли нет. Ничего нет. Но я хочу собой остаться. Тем, кто я сейчас. Понимаешь, братан? Пока, дружище, держи хвост пистолетом. О, какая встреча! Я вас знаю, милочка? Неужели? Ах, какая досада. Говорите громче. Я вас не понимаю, милая. Кричите на ухо. Громче. Да что за черт! Что ж вы все такие тупые! Слышь, братан, чего она сказала? Что? Громче! Камушек звякает, не долетев до цели. С тобой все нормально, Трюдо? Кто это говорит? Неужто я вас слышу? Взводный? Здесь, сэр! Все в норме, сэр! Или мне показалось? А, братан? Помнишь, как мы гудели в Марве? Трюдо, брось придуриваться! Есть, сэр! Это я дурачусь. Точно, братан? Тут неподалеку есть заводишко. Хрен его знает, что там производят. Уверен, партизан там — как грязи. Завод бомбить не станут. Значит, нас отправят. Скорее бы. Хочу в настоящий мир, не в это дымное говно! Хочу дышать полной грудью. Мне тут воздуха не хватает и рука болит под повязкой. А еще я ноги вчера сбил. Хочу бежать быстрее всех! Трюдо, мать твою, заткнись! Есть, сэр! Подмигиваю улыбающемуся лицу. Знаешь, каково это — лететь, не касаясь земли?

Адская боль. Хочу туда, где боли не бывает. Призраки исчезают. Глупые, боятся боли. Это совсем не страшно. Хотите попробовать? Вводная? Или мне показалось? Нет, точно вводная. Меня трясут за плечо. Вскакиваю и мчусь, не разбирая дороги. Уже скоро. Потерпи, братан. И ожидаемое просветление опускается на меня.

Гранат в этот раз нам не дают. Зарядов к подствольнику тоже. Там нельзя ничего взрывать. Опасно. Завод необходимо сохранить. Это еще более увлекательная игра, чем предыдущие. Дымовая завеса затягивает палубу — чьи-то взводы оружия стараются вовсю. Прыгаем, как резиновые зайцы. Играем в чехарду, прячась в дыму. Бог подсказывает нам дорогу через наушник. Веселая пальба вокруг. Треск как в новый год на пляже в Коста де Сауипе. Новый год — это здорово. Я люблю праздники. Я вбегу в эту дверь первым и бог похвалит меня. Кто-то старается опередить меня. И еще. Сколько вокруг желающих быть первым — уму непостижимо! Неужели они не понимают — бог любит только меня одного?

Солнечные зайчики брызжут в дыму. Одна за одной резиновые игрушки нелепо подпрыгивают и катятся по земле. Я бегу навстречу ярким лучам. Я стреляю в упор. Это так весело — зверьки с человеческими лицами разлетаются брызгами.

Я первый! Остальные — не в счет. Я бегу по темному коридору, пахнущему кровью, порохом и горячим железом. Мне нужно наверх. Я должен удержать позицию. Господь поддерживает меня. Меня никто не способен догнать. Я буду жить вечно. Я меняю магазин за магазином, пули мои живут самостоятельной жизнью. Я выпускаю их, не целясь. Рои встречных насекомых мне не помеха. Я выплевываю горячие куски свинца. Я радостно смеюсь, купаясь в радужных волнах. Ноздри трепещут от запаха свежей крови. Так пахну я — кровь сочится из меня через простреленный бронежилет. Палуба качается, словно спина морского животного на вдохе. Я снова стреляю по упрямым черным фигуркам, что лезут из всех щелей. Я до вас доберусь. Никто не способен бегать быстрее, чем я. Они стреляют в ответ, пули звонко барабанят по моему нарисованному телу.

Я бессмертен! Мне никогда не было так легко! Я делаю шаг и воздух передо мной становится упругим, словно пружина в магазине. Дружественные цели протискиваются мимо меня в радужную пленку. Волны расходятся от того места, где они пробили невидимую преграду. Яркие точки разрывают ее поверхность. Тонкими лучами тянутся в черную глубину. В ответ тоже тянутся лучики — много-много лучиков, радужная пленка не выдерживает тысяч булавочных уколов и лопается сияющими голубыми брызгами. Я вижу, как пули буравят воздух. Даже лежа я пытаюсь стрелять, и у меня почти получается. Но потом винтовка становится тяжелой, как бревно и выскальзывает из моих ослабевших рук. И бог подстегивает меня, он приказывает, нет — он просит — держать позицию. И тело мое из последних сил в экстазе повинуется невидимому голосу.

Я достаю лопатку. Ползу вперед по скользкой железной палубе. Ползти легко. Кровь, как смазка, позволяет мне скользить неслышно и стремительно, как жуку-водомерке. А потом смазка кончается и я замираю, как пришпиленный. И начинаю выскальзывать из цветного сна.

Нет. Не хочу. Я не хочу просыпаться! Я сопротивляюсь, как могу. Я раскрываю глаза как можно шире, стремясь сделать тускнеющие краски как можно более яркими. Я открываю рот и пытаюсь крикнуть грозно, чтобы бог услышал меня. Но лишь невнятный клекот вырывается из меня. Я роняю голову. Железо пола кислое и соленое на вкус. Тысячи лиц уговаривают закрыть меня глаза. Я хочу стиснуть зубы. Лица просят не делать этого. Я вбираю в себя воздух. Лица недовольно хмурятся. Воздух совсем не содержит кислорода. Я не могу им дышать. Так нечестно! Лица согласно кивают. Я не хочу назад! Лица становятся виноватыми. Прячут глаза. Собираются в хоровод. Их танец превращается в сверкающую воронку. Сухой вихрь подхватывает меня.

Свет. Много света. Я ввинчиваюсь в прохладную воду. Я рассекаю ее мощным телом. Я разгоняю волны по сторонам. Я в своей стихии. Вода — это жизнь. Жизнь — это… Жизнь, это все, что вокруг. Я растекаюсьструящейся рекой. Я извиваюсь по волшебной стране. Берега ее наполнены людьми, которых я когда-то убил. Я знаю их всех поименно. Они опускают в меня руки. Играют с камушками на моем дне. Они ждут и зовут меня. Они не испытывают ко мне ненависти. Я их брат, навеки. Мне больше не нужно притворяться. Тут не бывает боли и страха. Эта волшебная страна, она манит меня своим голубым безоблачным небом, своими шелестящими рощами, где нет змей и хищников. Меня тянет к ней, я тут родился, я останусь тут навсегда, ностальгия по несуществующей родине подхватывает меня желтым листком и кружит над землей.

Моя крошка Мари совсем дитя. Я качаю ее на коленях. Она весело визжит, отбиваясь от щекотки. Мама подает мне блюдо с исходящими паром пирожками. Отец вытирает замасленные руки. Я прижимаюсь щекой к прохладному животу Шармилы, ее пальчики нежно теребят волосы на моем затылке. Я целую ее колени. Она грустно улыбается в ответ. Ника подает мне блюдо с неземной пищей. Бриджит размазывает тушь по заплаканному лицу. Император — маленький несчастный старичок, виновато пожимает плечами. Гус, Крамер, Гот, Бауэр, Паркер, Мышь, Нгава — все они становятся в очередь, торопясь пожать мою руку. За ними еще лица. Тысячи лиц. Тысячи рук. Тысячи слов.

Я отталкиваю ногой чемодан с миллионами ненужных вопросов. Слова кружатся в воздухе, уносимые ветром. Я отдаюсь течению. Я отрываюсь от земли и устремляюсь домой. Это в невообразимой дали кто-то сжалился и добил мое опустевшее тело.

Конец.

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский Ближний Круг

Пролог

— По законам Объединенных Концернов, во славу гуманизма их Главы, мы предоставляем тебе право сказать последнее слово.

— Горите в аду, предатели.

Разбитые во время допросов губы едва шевелились. Я собрал все силы для того, чтобы выпрямиться и посмотреть в лицо представителя Концернов.

Он отчётливо скрежетнул зубами, но промолчал. Стерпел, даже не ударил.

— По законам Объединенных Концернов, во славу гуманизма их Главы, ты имеешь право на предсмертную исповедь. Концерны готовы предоставить в твое распоряжение священника любой конфессии.

— Моя вера — в моей душе. Священников оставьте Главе. Будет подыхать — пригодятся.

И снова представитель сумел сдержаться. Не бросился на меня — хотя побелел, как бумага. Ну, ещё бы. В том мире, где он живёт, услышать такое о Главе Концернов, даже случайно — преступление.

Объявил:

— Ты отказался от обеих милостей, предложенных тебе Концернами. Остаётся поставить последнюю точку… Встать!

Конвоиры схватили меня за плечи и подняли.

— На выход!

Зазвенели кандалы на моих руках и ногах. Меня вывели из допросной.

Обычно волокли по коридору, идти после допросов самостоятельно я не мог. Сегодня меня не пытали и даже не били. А конвоиры вместо того, чтобы идти прямо, в мою камеру, свернули направо.

В этом коридоре я ещё не был. Вдоль него выстроились гвардейцы, одетые поверх формы в штурмовую защиту.

— Понимаешь, что это означает? — прошипел мне в спину представитель.

Что ж, намёк — прозрачней некуда. Меня ведут не в камеру. На расстрел.

Я переоценил Концерны. Думал, что после объявления приговора в запасе у меня будут ещё минимум сутки.

— Понимаю. Ваш Глава боится меня даже полуживого. Даже безоружного, скованного по рукам и ногам. — Я обвел взглядом гвардейцев. Проговорил: — Запомните этот день, парни! Я жил для того, чтобы освободить вас от гнёта Концернов. Я сражался за то, чтобы очистить мир от лжи и предательства! Глава, которому вы так верите — жалкий трус. Ничтожество, трясущееся за свою шкуру. Помните: меня нельзя убить! Я воспитал себе достойную смену.

— Заткните его! — рявкнул на конвоиров очнувшийся представитель.

На меня поспешно набросились с кляпом. Так и вели до конца коридора — который закончился бронированной дверью.

Представитель вынул из кармана рацию. Руки у него дрожали.

— Приём. Докладывает второй. Мы заткнули ему пасть, чтобы не морочил гвардейцам головы. Кляп вынимать, или так и вести?

— Никаких кляпов! — рявкнули в ответ. — Рехнулся? Казнь будут показывать в прямом эфире!

— То, что он говорит, показывать не стоит.

— Ничего, в эфир пойдёт только картинка. Без звука. Выводи.

— Есть.

Представитель приказал конвоирам открыть дверь. Я на мгновение зажмурился от яркого света.

Открыв глаза, увидел внутренний двор-колодец. Глухие стены с четырёх сторон и ослепительно голубое небо над ними. Ясное и чистое, без единого облачка. По нынешним временам редкость — такое небо. Как будто сама судьба решила показать мне его напоследок.

Во дворе выстроился ещё десяток гвардейцев.

— Вперёд, — меня подтолкнули в спину.

Я увидел зависший над двором дрон. И, не удержавшись, расхохотался.

Поднял голову к нему, проговорил:

— Я знал, что ты меня боишься… Глава. — Сплюнул под ноги. — Но не думал, что в своей трусости дойдёшь до показательного расстрела. Каждый человек в Концернах должен увидеть, как меня убивают, верно? Убедиться в том, что я мёртв? До чего же это смешно! — Мои слова раздавались в колодце двора громко и отчётливо, гулким эхом отражались от стен. — Разве твои холуи не говорили тебе, что я бессмертен — как бессмертна сама справедливость?! Что меня невозможно убить?!

— Заткнись! — рявкнул представитель.

Конвоиры потащили меня к дальней стене.

Представитель пытался руководить расстрельной командой, выстроить гвардейцев в ряд. Но все они слышали мои слова. Каждый из них знал, кто я такой. В Концернах не было ни одного человека, от малых детей до глубоких стариков, который не знал бы меня в лицо.

— На вас я не в обиде, парни, — обводя глазами мятущуюся толпу, проговорил я. — Вам ведь словом не обмолвились о том, кого придется расстреливать. Так?

Гвардейцы смотрели на меня. Со страхом. С изумлением. С восхищением.

Легенда Сопротивления. Его душа и воля. Неукротимый, несокрушимый, неубиваемый Капитан Чейн.

— Винтовки — на прицел! — взвизгнул представитель.

Гвардейцы подчинялись неохотно. Отворачивались, переглядывались.

— Я жил для того, чтобы освободить таких, как вы, — обращаясь к гвардейцам, продолжил я.

— На прицел!!! — рявкнул представитель.

Гвардейцы вразнобой подняли винтовки.

— Огонь!

Грохот выстрелов.

Стреляли не все, даже не половина из десятка. Кто-то палил в небо, парень, стоявший ближе всех ко мне, бросил винтовку и рухнул на колени. Одна пуля ударила меня в плечо, ещё одна — в голень. Нога подкосилась, но я сумел устоять.

— Я не стану в него стрелять! — закричал гвардеец, упавший на колени. — Не стану!

Представитель ударил парня каблуком в затылок, тот упал.

— Кого ты сюда привёл? — бросил представителю я. — Зелёных новобранцев? Других — побоялся? Глава опасается бунта?

— Заткнись! Огонь!

Снова выстрелы. Снова вразнобой, и гораздо жиже, чем были. Стреляют кто куда, винтовки бросили ещё двое гвардейцев.

Представитель заметался по двору. Заорал, брызгая слюной. Выхватил винтовку у того парня, который упал, грозя расстрелом теперь уже команде.

А у меня онемела нога, из плеча хлестала кровь. Артерия задета… Пора заканчивать этот балаган. Помощь прийти не успеет, это ясно. Скованным я много не навоюю — даже при той панике, которая поднялась. А барахтаться в пыли, под ногами у Концернов — не по мне. Если уж умирать, я намерен умереть стоя.

— Смелее, парни, — подбодрил гвардейцев я. — Ты, — бросил ближайшему. — Выровнять ствол! Приклад — к плечу, крепче! Вот так. Прицел! А теперь — ого…

Представитель не позволил мне и дальше командовать собственным расстрелом. Достаточно было того, что уже ушло в прямой эфир.

— Огонь!!! — перекрикивая меня, завизжал он.

И в ту же секунду раздался взрыв. Такой силы, что я на какое-то время оглох и перестал слышать звуки — как те прилипшие к экранам зрители, что смотрели прямую трансляцию. Но, как и они, я видел стену, разлетевшуюся вдребезги.

Хаос. Выстрелы вспыхивают и тают, как окурки. Та сила, что ворвалась во внутренний двор тюрьмы, была слишком невероятно огромной для расстрельной команды, чьё предназначение — убийство одного безоружного. А сквозь стену для начала вломился бронетранспортёр.

У меня получилось. Несмотря ни на что. Показательный расстрел Капитана Чейна стал последней каплей. Против Концернов поднялись собственные войска.

— Капитан!

Первым с бронетранспортёра спрыгнул мой ближайший соратник. Одет, как и гвардейцы, в штурмовую защиту, единственное отличие — лента Сопротивления. Такая же лента привязана к прикладу автомата.

Два точных выстрела — мои конвоиры убиты. Ещё один выстрел — разбиты наручники.

— Капитан!

Из плеча хлещет кровь, но автомат, переданный бойцом — уже у меня в руках.

— Победа, парни! — крикнул я. Поднял автомат. Лента развевалась на нём, как знамя. — Ваш Капитан — с вами!

Мои бойцы отозвались дружным рёвом. А сам я выискивал глазами представителя Концернов.

В момент, когда нашёл его, было поздно. Представитель, в отличие от гвардейцев, не бросил винтовку. И не промахнулся.

* * *

Если бы меня спросили, где нахожусь, я не смог бы ответить.

Бесконечная тьма вокруг — и ярко освещённый квадрат внутреннего двора, на который я смотрел как будто сверху.

У расстрельной стены лежал мёртвый мужчина в окровавленной полевой форме.

Я.

Широко открытые глаза, один черный, другой голубой, смотрят в небо. Голова обрита по бокам, посредине — коса. Она начинается надо лбом и спускается ниже поясницы. Я дал зарок не стричь волосы до тех пор, пока не свергну власть Концернов, или не умру. Что ж, второе случилось раньше. Тридцать шесть лет — не так уж мало.

Вокруг тела медленно растекалась кровь. Представителя Концернов, изрешечённого пулями моих бойцов, швырнуло к стене.

Человек, который убил меня, умер у меня на глазах, но я уже не чувствовал ничего. Это казалось так глупо — чувствовать. Я сделал в жизни всё, что мог. И умер, сжимая в руках знамя победы.

— Иди за мной! — услышал я голос.

Здесь не было звуков, поэтому я не мог сказать даже, мужской это голос или женский. Я просто почувствовал, как кто-то сказал: «Иди за мной!» — и это послужило толчком.

Я отвернулся от своего остывающего тела, оставил прошлое — прошлому. Память осыпалась, как пожелтевшие листья с клёнов. Мне вдруг сделалось легко и свободно, а всё, что было, потеряло значение.

Какое-то время я двигался по собственной воле, и вдруг меня как будто захватил магнит. Во тьме, без начала и конца, я почувствовал, что меня тянет вниз. И я начал сопротивляться.

Вниз — это опять туда, где боль и кровь. Где тяжкий груз плоти. Что, неужели этот недоделок не сумел меня пристрелить? Неужели я сейчас опять встану? И хорошо, если встану. А если не сумею?! Если впереди — вечность в инвалидном кресле, с кислородной маской на лице?! Живой иконой Сопротивления — не способной самостоятельно справить нужду…

— Твоя борьба не окончена, — возник вновь тот голос. — Меняется лишь арена, но суть остаётся неизменной. Ты не был создан для покоя, мятущийся дух.

Если бы я мог — я бы скрипнул зубами. Он был прав, тысячу раз прав, этот бестелесный голос. Таких, как я, социум порождает, чтобы излечивать собственные недуги. Другого назначения у нас нет.

И я рванул туда, куда тянул меня неведомый магнит.

Что-то толкнулось в меня. Не сразу я понял, что это атака. Жалкая, смешная атака существа, которое даже издали никогда не видело настоящей битвы.

— Нет! — зазвенел другой голос, и в нём волнами перекатывался страх. — Не смей!

— Не смей говорить мне, чтобы я не смел, — ответил я. — Ты встал между мной и моим предназначением. Лучше бы тебе отойти.

К чести этого существа — оно не отошло. И следующим движением я растерзал его в клочья. Долго слышал удаляющийся вопль, он становился всё тоньше. Потом его заглушил тот, первый голос, который бормотал что-то — как будто читал заклинание. Бред какой, ведь заклинания бывают только в сказках.

Но сказка становилась былью, голос звучал всё отчётливей. Теперь я уже точно мог сказать, что он принадлежит немолодому мужчине. А значит, я слышал его ушами.

* * *

Как только эта мысль пришла ко мне в голову, я осознал, что у меня есть голова, да и всё тело. И я распахнул глаза.

Навык моментально схватывать максимум подробностей — это жизненно необходимый навык для людей вроде меня.

Затхлый воздух, влажный каменный потолок, потрескивающие свечи — я в подвале. Лежу на чём-то вроде каменного алтаря — холод камня обжигает вспотевшее тело. Кроме меня, тут всего один человек. Так и есть — пожилой мужчина с бледным перепуганным лицом, в странной одежде. Оружия нет, руки трясутся. Боится меня? Это хорошо, это нельзя терять.

Я рванулся, пытаясь встать, но не учёл широкого кожаного ремня, перекинутого через грудь. Он врезался в кожу, и воздух с громким криком вылетел из лёгких. Затылком я приложился о каменный алтарь.

— Костя, — пробормотал мужчина. — Костя, прошу, выслушай…

Он напрасно старался. Я понятия не имел, кто такой Костя.

Теперь я уже знал, к чему стремлюсь, и рванулся снова, на этот раз верно рассчитав приложение сил.

Ремень с треском порвался, я сел на алтаре. Схватился за другой ремень, удерживающий ноги.

И тут послышался стук. Кто-то колотил в, судя по звуку, обитую железом деревянную дверь — она находилась у меня за спиной. Да ещё и кричал женским голосом, только вот слов было не разобрать.

В тот миг, когда я разорвал второй ремень, за спиной как будто взорвалась ручная граната.

Я, вместо того чтобы кинуться на старика, скатился с алтаря на пол и уставился в дымящийся проём, из которого вылетела искорёженная дверь.

По ступенькам быстро сбежала, придерживая юбки, молодая женщина. За ней, как ни странно, не было роты солдат, так что складывалось впечатление, будто дверь вынесла она сама.

— Что тут происходит?! — закричала женщина, глядя то на меня, то на старика, которого я хоть и оставил сзади, но старался не выпускать из периферического зрения. — Что ты делаешь, дядя?!

— Ниночка… — дрожащим голосом сказал старик. — Я всё тебе объясню. Вам. Вам обоим… Костя…

Теперь не было никаких сомнений, что он обращается ко мне.

— Я не Костя, — сказал я. И поднялся на ноги.

— Прошу прощения… — пробормотал старик. — Ты… Вы не хотели бы прилечь?

Женщина, старик. Ни оружия, ни агрессии. Что за подвал? Что за фарс со мной происходит? И… кто я?!

Я посмотрел вниз. На мне были одни лишь трусы, и те — не мои. Белые, из тонкого полотна, с вышитой шёлком монограммой «КБ». Впрочем, тело тоже было явно не моё. Ни одного шрама. С рук и ног как будто убрали мышцы, и теперь руки дрожали после невероятного для них напряжения — разорванного кожаного ремня. А следом подкосились и ноги.

Я успел сделать шаг, не упал — но для этого пришлось привалиться к алтарю. Выдохнул:

— Возможно…

Мужчина и женщина приблизились ко мне, как к невзорвавшейся бомбе. И вдруг раздался третий голос, от той же двери:

— Ой, Нина Романовна, что это случилось с дверью? Хотите, чтобы я слесаря позвала?

— Иди к себе, Китти! — крикнула, не оборачиваясь, женщина. — Оставь нас, это — семейное дело!

— Слушаюсь! — пискнуло в ответ, и до меня донесся удаляющийся топот бегущих ног.

Две женщины, одна из которых может вынести капитальную дверь, не помяв платья. Старик, который называет меня Костей. И то существо, которое я уничтожил, прорываясь к этому телу.

Что-то начинало вставать на свои места…

Глава 1 Семья

Место, где я очутился, производило впечатление древнего особняка. «Древними» дома бывают в двух смыслах: в хорошем и плохом. В хорошем смысле — это богатые дома, в которые регулярно вливаются деньги. Они поражают роскошью и великолепием, не чуждо им и удобство.

В плохом смысле — это скрипящие, разваливающиеся на части лачуги, которые можно только снести и выстроить взамен что-то поприличнее.

Особняк, в который меня занесло непонятно каким ветром, находился где-то в середине пути от хорошего смысла к плохому. На высоких окнах ещё висели бархатные шторы с золотой бахромой, но бахрома и бархат уже помутнели, а стёкла покрылись пылью. Полы ещё не скрипели под ногами, но видно было, что их давно не натирали, и деревянные плитки зашоркались, разбухли от влаги.

Всё это я машинально отмечал, пока Нина Романовна вела меня в «мою» комнату, поддерживая под руку, чтобы не упал. Я не то чтобы был слаб, просто… «надел» это тело и ещё не успел с ним освоиться. От непривычных ощущений голова кружилась так, будто я хапнул чистого кислорода после пары месяцев в промышленном секторе.

К тому же не так-то просто принять, что вся твоя прошлая жизнь закончилась. Нет ни твоих достижений, ни побед, ни друзей, ни врагов, ни даже тела. Осталась лишь память — которая, наверное, вскоре тоже развеется, не найдя, на что опереться.

«Моя» комната оказалась такой огромной, что кровать стояла посередине. Как будто грузчики, устав, бросили её там, где остановились. Я понимал, что это, наверное, вариант нормы здесь, но внутри всё напряглось от чувства протеста.

Я не привык — так. Не привык быть открытым со всех сторон. Если я ложусь спать, за спиной у меня должна быть стена — надёжная, как боевой товарищ. Но это я решу после, когда лягу спать. Пока мне всего лишь необходимо отдохнуть.

Однако едва я присел на кровать, как до меня дошёл один неприятный факт. Я сидел перед дамой в одних трусах. Можно было бы, конечно, завернуться в одеяло, но я вдруг резко перестал чувствовать себя уставшим.

— Где… — начал было я.

— Это будет нелегко принять, — перебил меня старик. — Ты покинул свой мир и покинул его навеки. Сейчас ты находишься в иной вселенной.

Он замолчал, пытливо вглядываясь в меня, ожидая реакции на своё заявление. Я кивнул так же, как кивнул бы в ответ на какой-нибудь малозначительный доклад от адъютанта, и начал снова:

— Где моя одежда? Или мне придётся добыть её в бою? Как тут у вас заведено?

Кажется, ни старик, ни девушка не поняли, что я не шутил. Может быть, оно и к лучшему. Пусть пока не знают, что за чудовище призвали на свои головы.

— Пижама. — Нина Романовна, указав на стул рядом с кроватью, внезапно всхлипнула и, достав откуда-то платок, промокнула глаза. Что, у меня настолько грустная пижама?..

Я развернул белое подобие куртки с широкими рукавами, такие же широкие штаны. Ну, для начала — уже неплохо. Лучше, чем расхаживать голым, да к тому же — в женском обществе.

— Так кто вы такие и зачем мне нужны? — спросил я, натягивая пижамные штаны.

— Мы — твоя семья, — дрогнувшим голосом произнесла Нина Романовна. С непонятной надеждой посмотрела на меня.

А я мысленно повторил произнесенное ею слово.

Семья.

Это было… странно.

Своих родителей я не знал. Вырос в приюте, как многие мои ровесники, зачатые и рождённые по федеральной демографической программе. По достижении четырнадцати лет я должен был встать к производственному конвейеру или отправиться на сельскохозяйственные работы. Если бы мне повезло, к тридцати годам сумел бы накопить денег на первый взнос по ипотеке. Возможно, даже жениться… Но я никогда не ждал милостей от судьбы.

Я бежал из приюта, когда мне было десять. Год спустя присоединился к подпольщикам. В пятнадцать лет, после смерти командира, возглавил один из отрядов Сопротивления. А в двадцать два года получил прозвище Капитан Чейн.

— Что ж, рад познакомиться, — медленно произнес я. — Даже не знаю, как правильно по этикету в такой ситуации — представиться самому, или подождать, пока представитесь вы?

— Тебя зовут Костя, — с нажимом сказал старик. Несмотря на годы — крепкий, осанистый, с идеально прямой спиной. — Чем скорее ты привыкнешь к новому имени и забудешь старое, тем лучше.

— Я не намерен забывать старое имя, — отрезал я, завязывая штаны. — То, что я оказался здесь, не означает, что готов забыть своё прошлое.

Старик и женщина переглянулись. Кажется, я что-то сказал не так.

— На сей раз я оставлю твою дерзость без ответа, — медленно и веско проговорил старик. — Ты не знаешь, с кем разговариваешь, и не знаком с нашим семейным укладом. Но прошу запомнить: это — в первый и последний раз.

Это что — угроза? И… чем же ты мне грозишь, позволь поинтересоваться? Смертью? Домашним арестом? Или отберёшь пижаму?

Пока что я смолчал, но это — усмехнулся про себя, — в первый и последний раз. Посмотрим, что там дальше.

— Мое имя — Григорий Михайлович Барятинский. Князь Григорий Михайлович Барятинский, — уточнил старик. — Наш род — один из самых древних и уважаемых магических родов Российской Империи… Да-да, ты не ослышался. В нашем мире есть магия. — То, что в их мире существует Российская Империя (в моем растерзанная Концернами в клочья больше сотни лет назад), видимо, подразумевалось само собой. — Маги нашего рода всегда были сильны. На протяжении веков мы были надеждой и опорой Государя и Отечества. Служили ему верой и правдой. Твоя матушка скончалась, когда ты был маленьким. Тебя воспитывали мы. Твой отец, мой единственный сын — Александр Григорьевич Барятинский. Твоя двоюродная тетушка, дочь моего покойного брата, Нина Романовна Барятинская, — Григорий Михайлович повел рукой в сторону девушки, та тепло улыбнулась.

Лет тридцать. Красивая. Нежное лицо, большие голубые глаза, светлые волосы, уложенные в высокую прическу. Она была одета в длинное платье с кружевным воротником, подчеркивающее тонкую талию и высокую грудь.

— Счастлив познакомиться, уважаемая Нина Романовна, — сказал я, натянув через голову пижамную рубаху, и встал. — Прошу простить, что впервые явился пред ваши очи в столь неподобающем виде.

— Право, это так странно, — пробормотала она, приблизившись.

Подала мне руку. Я коснулся её губами. На щеках тетушки появился румянец.

— Ты… удивительно повзрослел. — Она отвела глаза.

Забавно. Как по мне — так я помолодел… Впрочем, всё относительно.

— Полгода назад, — продолжил Григорий Михайлович, — твой отец погиб на дуэли. Ты — его единственный сын. После смерти твоей матушки Александр так и не женился. Таким образом, других наследников мужского пола, кроме тебя, в нашем роду не осталось. А три дня назад ты, шестнадцатилетний болван, — он повысил голос, — для того, чтобы доказать свою удаль скопищу других таких же недоумков, прыгнул с моста в реку. Вместо того, чтобы днями и ночами корпеть над учебниками перед экзаменами в Императорскую академию. Вместо того, чтобы тренировать и укреплять своё тело и магическую силу — так, как это следует делать аристократу! Ты… Ладно. — Григорий Михайлович махнул рукой. — Пустое… Ты, вероятно, рассчитывал на то, что во время прыжка тебя защитит родовая магия. Но что-то пошло не так. И от удара о воду ты сломал себе шею.

— Дядюшка! — Нина побледнела, схватила его за руку. — Мальчик и так переутомился. Быть может, продолжим позже?

— Я прекрасно себя чувствую, уверяю вас. — Я демонстративно покрутил головой. Посмотрел на Григория Михайловича. — Итак, я сломал себе шею. И что же было дальше?

Заметил, что в глазах старика мелькнуло уважение.

— Наши родовые целители сделали всё, что могли, — жёстко сказал он. — Они срастили твои шейные позвонки. Восстановили кости — но не мозг. Не разум! Время, увы, было утеряно. И продолжить своё существование ты смог бы лишь безвольным растением, без желаний и чувств, до конца своих дней оставаясь прикованным к постели. Я не мог позволить нашему роду столь бесславно прерваться. Я… В общем, у меня есть нужные связи. — Григорий Михайлович посмотрел на племянницу. — Хотя Нина была категорически против этого ритуала. Скажем прямо, не вполне законного.

Нина всплеснула руками:

— Незаконность — последнее, что меня беспокоило, дядюшка! Я опасалась за исход. Ты говорил, что это очень рискованно. Что вероятность удачи ничтожно мала!

— Я обязан был предупредить о риске и возможных последствиях.

— А в итоге сделал так, как решил, — упрекнула Нина. — Невзирая на то, что я была против.

— Да, — кивнул старик. — Я принял это тяжёлое решение сам. Если бы ты не вынес призыва и умер, — теперь он снова обращался ко мне, — это была бы целиком и полностью моя вина.

— Но я вынес, — подвёл итог я. Продолжая изучать комнату, подошёл к небольшому столику, на котором обнаружился… флакончик с духами. — Не умер. Точнее, умер — но не здесь. Здесь я жив и здоров. Мой разум — при мне, а тело принадлежит шестнадцатилетнему оболтусу, не нашедшему для себя других развлечений, кроме прыжков вниз головой с моста. Всё ли я верно понял?

Я покрутил флакончик, недоумевая. Отвернул его от себя, нажал, принюхался — точно, духи. Не такой уж нежный аромат, так что, наверное, не женские. И всё же — духи…

— Да. Всё так, — подтвердил Григорий Михайлович.

— А могу узнать, почему я? Вы назвали это призывом. Отчего призвали именно меня?

Рядом со столиком я увидел корзину, в которой лежали несколько скомканных бумажных листов. Бросил духи туда же и потерял к ним интерес. Начал перебирать бумаги, лежащие на письменном столе.

— Потому что твой мир — это загубленный наш, — сказал старик. — Один из возможных вариантов развития нашего. Во Вселенной существует немало миров. — Он повёл рукой, и красивое панно, висящее на стене, превратилось в экран. Я отвлёкся от исчерканных каракулями бумаг и всмотрелся в демонстрацию.

Темнота. Искры, несущиеся в бешеном калейдоскопе…

— В этих мирах по-разному течёт время. К примеру, твоё опережает наше на добрых пять сотен лет. В твоём мире истребили магию. Истребили саму память о ней, магия осталась лишь в детских сказках. Но основа основ, древние роды, положившие начало всему, неизменны в каждом из миров. Наш мир — колыбель всего сущего. А наш род — один из самых могущественных среди белых магов. В твоих жилах течёт кровь рода Барятинских. И это не подлежит сомнению.

— Вы каким-то образом провели генетическую экспертизу? — уточнил я.

Григорий Михайлович улыбнулся. Опустил руку, и панно вновь превратилось в панно. А я уселся за стол. Взял лист бумаги, карандаш.

— Ниночка, — сказал Григорий Михайлович, — будь любезна, прикажи принести зеркало.

В руках у Нины неизвестно откуда появился хрустальный колокольчик. На звонок прибежала девушка — румяная и улыбчивая, в белоснежном переднике, с кокетливой заколкой на волосах.

— Подай зеркало, Китти, — попросила Нина.

Девушка присела — не забыв при этом колыхнуть пышным бюстом и стрельнуть в меня любопытными глазами, — и убежала. А я нашёл среди каракулей более-менее понятную фразу — «согласно пѣрвому закону сохранѣнiя магической энѣргiи…» — и попытался повторить её ниже.

Писал бегло, не стараясь. Почерк был однозначно не Капитана Чейна. Костя писал, едва касаясь бумаги карандашом, я же вдавливал грифель так, что он немного крошился. То, что написал я, читалось гораздо лучше. Это был, несомненно, почерк Кости, однако… как будто Костя повзрослел лет на двадцать, и за эти двадцать лет прошёл сквозь ад столько раз, что сбился со счёта.

Вернулась Китти, принесла овальное зеркальце на длинной ручке. Забрав его, Нина подошла ко мне.

— Посмотри на себя, — дождавшись, пока выйдет горничная, сказал Григорий Михайлович.

Нина подала мне зеркало. Я взял его и поднёс к лицу.

Из зеркала на меня взглянул незнакомый подросток. Один его глаз был чёрным, другой — голубым.

— Это наша фамильная черта, — сказал Григорий Михайлович. — У всех мужчин нашего рода такие глаза. — Он снял очки и наклонился ко мне. — Видишь?

— Да, — медленно проговорил я. — Теперь вижу.

Григорий Михайлович кивнул:

— Мы — белые маги, Константин. Рекомендую привыкать к новому имени… Перед нами расступается тьма. В своём мире ты прекрасно видел в темноте. Так?

— Так.

— Врачи, возможно, говорили тебе, что эта особенность — некое генетическое отклонение…

Я усмехнулся. Кажется, он весьма смутно представляет себе мир, в котором я жил, и образ жизни, который вёл.

— Не припомню случая, когда бы я встречался с врачами. Мои раны штопал фельдшер. У меня не было повода с ним откровенничать.

— Твоё зрение — память твоего рода, — сказал Григорий Михайлович. — Твоей крови. В твоём мире истребили магию — но не тех, кто когда-то ею владел… Встань.

— Дядюшка, — укоризненно произнесла Нина. — Это немилосердно! Костя едва успел прийти в себя. Мальчику необходимо отдохнуть. Я распоряжусь, чтобы…

— Костя — не ребёнок, Нина! — отрезал Григорий Михайлович. Я вдруг понял, что подобный разговор они ведут уже не в первый раз. — Ему шестнадцать. Я в этом возрасте уже участвовал в военной кампании! Ты сама, будучи лишь немногим старше него, после смерти Анны взвалила на себя все материнские заботы… Я говорил. Я предупреждал и тебя, и Александра, что чрезмерная опека, которой вы окружаете Костю, добром не закончится! Хотя, бесспорно, к стыду своему, сам участия в его воспитании почти не принимал.

— Ты был занят.

— Тем не менее! Для единственного внука мог бы найти время… Ладно, что теперь говорить. Теперь уже имеем то, что имеем.

Я понял, что обсуждать недочёты моего воспитания они могут ещё долго. Отодвинул исписанный лист и резко встал со стула. Наверное — слишком резко.

Нина охнула:

— Осторожнее! — бросилась ко мне, попыталась придержать под руку.

Я — мягко, как смог — отстранился. Пообещал Нине:

— Падать без чувств не собираюсь. Не беспокойтесь. — Вышел из-за стола и встал в привычную спарринговую стойку.

Тело было… лёгким — вот, пожалуй, правильное слово. Я будто разом сбросил двадцать килограммов веса. Исчезла боль от старых ран, в последние годы ставшая моей постоянной спутницей. Обострилось зрение. Безымянный палец и мизинец на левой руке сгибались так, как им положено — за годы, прошедшие с тех пор, как были повреждены сухожилия, я успел отвыкнуть от этого.

Я покрутил туловищем. Подпрыгнул. Несколько раз присел и встал.

Выпад вперед, рывок назад. Выпад влево, выпад вправо. Удары ногами с разворота. Перекат. Несколько быстрых отжиманий от пола. Планка…

— Костя! Довольно. — Григорий Михайлович встал рядом со мной. — Я вижу, что ты… э-э-э… в прекрасной форме.

— Сомневаюсь. — Я поднялся, отряхнул руки. — Через месяц буду в неплохой форме — возможно. А в прекрасной — затрудняюсь сказать, как скоро. Но собираюсь приложить к этому все усилия.

— Костя… — Нина смотрела на меня, широко распахнув и без того огромные глаза. Всплеснула руками. — Господи! Ты ничего себе не повредил?

Она смотрела на меня с такой тревогой, что я невольно улыбнулся.

— Нет. Но ежедневный комплекс упражнений лишним не будет. Мышцам не мешало бы стать крепче. — Повернулся к Григорию Михайловичу. — Вы попросили меня встать.

— Да-да, — растерянно кивнул он. — Хотел убедиться в том, что ты владеешь своим телом. Признаюсь — результат превзошёл мои самые смелые ожидания! Ну-ка, а вот так? — Он вдруг поднял руку, повернул её ладонью ко мне.

В ладони появилось нечто, более всего напоминающее шаровую молнию. Я действовал на рефлексах.

Уход в сторону — с линии огня. Обманный бросок вперед. Удар — кулаком по ладони, держащей молнию. В следующую секунду я взял Григория Михайловича в локтевой захват.

— Костя, прекрати! Ты с ума сошёл?! — рядом с нами оказалась Нина.

Тоже вскинула ладонь, та засветилась — я понял, что сейчас вспыхнет ещё одна молния.

— Всё в порядке, — прохрипел Григорий Михайлович, — успокойтесь, оба! Константин, отпусти меня.

Я, помедлив, разжал захват.

— Костя! Что ты творишь?! Как тебе не стыдно?! — Нина опустила руку. Она, кажется, едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.

— Это моя вина, — потирая шею, проговорил Григорий Михайлович. — Не подумал, что Костя может воспринять мои действия, как агрессию.

— Я не привык воспринимать оружие, нацеленное на меня, по-другому, — буркнул я. — Не станете же вы утверждать, что шар, который держали в ладони — всего лишь местный аналог утюга? И вы намеревались погладить мне рубашку?

Григорий Михайлович улыбнулся.

— Ты, вероятно, удивишься, но… Пообещай, что больше не станешь на меня бросаться.

— Я не даю опрометчивых обещаний.

— Что ж, в таком случае, пообещаю я.

Григорий Михайлович подошёл ко мне. Прижал правую ладонь к сердцу и, глядя мне в глаза, серьёзно проговорил:

— Клянусь, что не намерен причинять тебе вред. Клянусь, что любые мои действия, сколь бы странными они тебе ни казались, нацелены прежде всего на то, чтобы помочь тебе адаптироваться. Властью, принадлежащей мне, как старшему рода, клянусь, что каждый из Барятинских будет предан тебе — отныне и до последнего вздоха. Слово дворянина.

Ладонь старика окружило сияние. Вспыхнуло — и погасло.

— Это наша родовая клятва, — сказал Григорий Михайлович. — Теперь ты мне веришь?

Верю ли я человеку, которого впервые увидел полчаса назад?

«Не вздумай!» — вопили в один голос мой опыт и разум. Но я никогда не стал бы тем, кем стал, если бы руководствовался одним только разумом.

Я обладал тем, что в моём мире называли интуицией. Шестым чувством. И это чувство всегда меня выручало. Помогало безошибочно распознавать опасность. Отличать друзей от предателей. Благодаря этому чувству я избежал стольких ловушек, что давно сбился со счета. И славу бессмертного, человека, которого невозможно убить, получил также благодаря ему.

Сейчас, когда старик произнёс родовую клятву, вдруг пришло понимание, откуда появилось это чувство. Что на самом деле хранило и оберегало меня все эти годы.

Семья. Род. Кровь, текущая в моих жилах…

Я не знал своих родителей. С самого детства жил, полагаясь лишь на себя. В моей жизни были друзья. Соратники. Женщины… Но никогда прежде я не испытывал ничего подобного.

Свечение, окутавшее ладонь Григория Михайловича, как будто передалось и мне. Я не просто верил старику. Я знал, что род Барятинских никогда меня не предаст. Потому что я — часть этой семьи. Этого могучего рода.

— Верю, — сказал я.

Протянул старику руку. Он крепко её пожал. Подошла Нина, положила сверху свою ладошку. Улыбнулась.

— Теперь почти вся семья в сборе.

— Почти? — спросил я.

— У тебя есть сестра-близнец, — сказал Григорий Михайлович. — Её зовут Надежда. Пока мы, по понятным причинам, не рассказывали Наде, что произошло.

— Я уверена, что рассказывать и не нужно, — вмешалась Нина. — Надя ещё слишком юна для того, чтобы быть осведомлённой о подобных вещах. Твой поступок, дядюшка, может её шокировать. Внешне-то Костя совершенно не изменился!

Григорий Михайлович покачал головой:

— Боюсь, что при нынешней расстановке сил о таких словах, как «слишком юный» нашему роду придется забыть. Борьба предстоит тяжёлая и очень опасная. — Он повернулся ко мне. — Ты, как я успел убедиться, чувствуешь себя и впрямь неплохо. Сколько времени тебе понадобится на то, чтобы одеться?

— С того момента, как получу одежду — сорок пять секунд.

— Да ты, оказывается, остряк, внучек, — засмеялся Григорий Михайлович.

— Я не шучу… — Я застопорился, не зная, как его назвать.

— Дед, — подсказал Григорий Михайлович.

Я кивнул:

— … дед.

— Через полчаса жду у себя в кабинете. Нам предстоит обсудить немало.

Глава 2 Большие надежды

Одежду мне подала Китти — притащила откуда-то из соседней комнаты. Осведомилась, не нужна ли помощь, а получив категорическое «нет», удивилась и, кажется, расстроилась. Но спорить не посмела, вышла.

Я надел светлую рубашку с открытым воротом и широкими рукавами. Такие же светлые брюки. Ремня не было. Головного убора тоже. А обуться мне предлагалось в войлочные туфли на мягкой подошве, богато украшенные вышивкой.

В такой одежде я чувствовал себя крайне неуютно.

Броский — незаметен будет разве что на снегу, — непрактичный цвет. Комок грязи или капля крови — и этот, с позволения сказать, костюм будет безнадёжно испорчен. Дурацкие широкие рукава. Вместо обуви вовсе какое-то недоразумение — будем надеяться, что это домашний вариант, и для выхода предполагается что-то другое. Хотя, будь у меня выбор, я предпочёл бы чему угодно привычную полевую форму. А вдобавок ещё и волосы! Я взъерошил шевелюру. Густые, темные, они доставали мне до плеч.

Я взглянул на напольные часы, стоящие в углу — массивную башню из светлого дерева. По циферблату, размером с хорошее блюдо, неспешно двигались золотые стрелки. С того момента, как Китти принесла одежду, прошло едва ли пять минут. А значит, время у меня ещё есть.

Я направился в санузел. Осмотрел полку, обильно уставленную самыми разнообразными средствами для ухода за лицом, телом и чёрт знает, чем ещё. И быстро обнаружил то, что искал — бритвенный станок. Выглядел он, как новый — вряд ли Косте, в его шестнадцать лет, часто приходилось бриться.

Это хорошо. Значит, лезвия должны быть острыми…

* * *

— Боже, Костя! Что ты с собой сотворил?!

Дед, стоявший возле внушительных размеров лакированного овального стола, казалось, был готов свалиться с инфарктом. Нина, застывшая у другого края стола, ни в чём ему не уступала. Я даже и не думал, что можно так легко шокировать аристократов.

— Всего лишь привёл себя в порядок, — развёл я руками и прошёл к ближайшему креслу.

Я обрил голову с двух сторон, посредине заплёл косу. Теперь хоть что-то в зеркале напоминало мне о себе самом.

— Это немыслимо — представителю древнего рода ходить в таком виде! — Дед побагровел от негодования.

— Полагаю, что совершу здесь ещё немало немыслимых поступков.

Я уселся в кресло.

Мой взгляд встретился с негодующим взглядом деда. Я знал, что среди подпольщиков ходят легенды о знаменитом «тяжёлом» взгляде Капитана Чейна. Выдержать его могли немногие. Но дед, похоже, не собирался мне уступать. Один глаз — чёрный, другой — голубой. И взгляд — такой же тяжёлый. Глядя в морщинистое лицо старика, я будто смотрел в странное, но правдивое зеркало — показывающее, как буду выглядеть через несколько десятков лет я сам. Если доживу, конечно.

— Не волнуйся, дядюшка, — поспешно вмешалась в наше противостояние Нина. — В моём магическом арсенале есть средства, которые позволят вернуть Костиному облику прежний вид.

— Мой облик никогда не будет прежним, — покачал головой я. — Как бы вам этого ни хотелось. Я буду выглядеть так, как считаю нужным. Вы собирались обсудить что-то важное, верно? Предлагаю не терять время.

Григорий Михайлович сел… нет, практически упал на стол, обхватив голову руками. Вздохнул, ни к кому не обращаясь:

— Вот теперь я начинаю думать, что всё это было глупой затеей.

— Только теперь? — не удержалась от подколки Нина.

Мне это представление начало надоедать. Я нахмурился:

— «Мятущийся дух» — ты ведь так меня назвал, верно? Призывая, ты сказал, что моя борьба не окончена. И вот я здесь — а ты устраиваешь сцену из-за причёски? Я что, должен был работать моделью?

— Ты должен был представлять род Барятинских при императорском дворе! — рявкнул дед. И, опустив руки, уставился на меня.

Я моргнул от неожиданности.

— Прошу прощения… Что?

Какой ещё двор, какое «представлять»? Революционер — при дворе?! Мятежнику, жизнь положившему на то, чтобы свергнуть власть Концернов — плясать перед императором? Они тут что, совсем с горя умом тронулись? Нашли, чей дух призывать.

Григорий Михайлович сделал над собой усилие. Он слез со стола, обошёл его — походка сделалась старческой, шаркающей, и я ощутил смутный укол вины, — и остановился по ту сторону. Подняв голову, посмотрел на портрет на стене.

Я слышал, что всякого рода чиновники и начальники сколько-нибудь серьёзных предприятий раньше вешали на стены в кабинетах портреты президентов. Однако в моём мире эта эпоха давно прошла. Президенты мало где остались, а там, где остались — выполняли марионеточные функции. Миром правили Концерны. Концернами — совет директоров, над которым возвышался Глава. Он не требовал, чтобы его портреты висели в кабинетах. Всё, что интересовало Главу — прибыльность предприятий.

На портрете в кабинете Григория Михайловича был изображен немолодой мужчина с усами и пронзительным взглядом. Белый мундир, ордена, золотые эполеты, голубая лента через плечо. В руках мужчина держал золотой жезл с двуглавым орлом на вершине.

— Это — ваш президент? — попытался угадать я.

Григорий Михайлович опустил голову и тихо засмеялся. Кажется, у него начиналась истерика.

— Это — Божию Милостию Император Всероссийский Александр Четвёртый Романов, — сказала Нина. Негромко, но с таким возмущением, как будто я спутал ружьё с винтовкой.

— Ясно, — кивнул я. — Александр Четвёртый, Император. Значит, он — главный.

— Не всё так просто… — Нина покосилась на деда, но тот всё ещё был не в себе, и она продолжила сама: — Государь — сильнейший маг Империи, но он не правит единолично. Есть ближний круг дворян… Есть…

— Есть белые и чёрные маги! — сказал дед. Он резко обернулся. — Испокон веков тех и других в ближнем кругу было поровну, и наше отечество процветало! Но в последние столетия белых магов становится всё меньше, они слабеют. Тогда как чёрные, наоборот, входят в силу. Сейчас их в ближнем кругу — одиннадцать, против восьми белых. Это — большинство голосов по всем вопросам! И Государь вынужден принимать во внимание их мнение. Если так пойдёт дальше, вскоре наш мир превратится в твой. В ослеплённую жаждой личной наживы собаку, самозабвенно кусающую себя за хвост! Хорошо хоть, я до этого не доживу.

— Дядюшка, перестань так говорить, — подбежала к нему Нина.

— Как говорить? — с горечью воскликнул дед. — Или ты хочешь, чтобы я увидел это воочию? Да глаза мои вытекут, узрев, как падёт многовековая монаршая, отеческая власть! Как политическую силу обретут торгаши и управленцы! Как слово «честь» исчезнет, уступив место слову «выгода»…

— А могу я узнать, при чём тут моя причёска? — решился я вставить вопрос.

Дед подавился словами. Отстранил пытавшуюся утешить его Нину и уставился на меня:

— При чём тут?.. Что ж, изволь, я объясню. Видишь ли, Костя… Нет, давай так. Видите ли, Капитан Чейн! Вашего настоящего имени не знаю, уж простите…

— Вам оно и ни к чему, — буркнул я. — Настоящего имени у меня, по сути, никогда не было. Имя ведьозначает принадлежность к какой-то фамилии. Роду, если говорить вашим языком. В моём случае об этом речь не идёт. Имя мне присвоили согласно федеральному реестру. С тем же успехом могли просто выдать номер — лет через двадцать после моего рождения, кстати, именно так и начали поступать. Поддельных имён я сменил столько, что давно сбился со счёта. Так что мой единственно верный идентификатор — Капитан Чейн.

— Боже мой. Какой ужас, — пробормотала Нина. — Присваивать людям номера?.. Как скотине в фермерских хозяйствах?!..

Дед бросил на неё недовольный взгляд. Мне кивнул:

— Рад, что мы прояснили этот вопрос, Капитан. Так вот. Мой внук, Костя, обладал крайне слабым духом. Проблема в этом — а вовсе не в том, что иссякает магический дар. Даром управляет дух! А каждое новое поколение белых магов духом слабее предыдущего. Когда с Костей случилось то, что случилось, я усмотрел в этом возможность…

Нина осуждающе покачала головой, но ничего не сказала. Дед её движения не заметил, он взглядом буквально вцепился в меня.

— … возможность хотя бы отчасти восстановить баланс. Я призвал дух невероятной мощи. Дух, который всю жизнь боролся против той же силы, которой противопоставлен сейчас наш род. Я надеялся, что ваш дух, Капитан Чейн, сумеет пробудить магию, дремлющую в теле Кости. И тогда наш род сумел бы представить вас ко двору на грядущей церемонии. Там вы сошлись бы в битве с отпрыском одного из родов чёрных магов — я полагаю, в этом году будет выставлен Жорж Юсупов, — и, учитывая ваш опыт, победили бы его.

— И, таким образом, я бы вошёл в ближний круг? — уточнил я.

Вот так вот запросто взять и оказаться в одном шаге от трона императора?..

Дед расхохотался:

— Ты?! Пресвятые угодники, конечно же нет! Ты несовершеннолетний, это не можешь быть ты. Не ты сам — но наш род, род Барятинских, снова получил бы право поставить своего представителя в ближний круг. Я бы занял место, которое ещё полгода назад занимал твой отец! — Дед ударил себя в грудь. И спохватился: — Только, Боже упаси, не подумай, что я беспокоюсь о личной выгоде. Хотя, надо признать, содержание, которое даёт Государь представителям ближнего круга, весьма щедрое. Мы могли бы открыть активы, доступ к которым, в связи со смертью твоего отца, закрыт… О, мы могли бы получить многое. Но речь сейчас не об этом. Речь, прежде всего, о том, чтобы не допустить превращения нашего мира в клоаку — подобную той, из которой явился ты!

У меня дёрнулась рука. Я бы не назвал себя патриотом своего мира. Всё, что говорил этот разъярённый старик, было правдой. И всё-таки сдержаться было трудно.

— А теперь — как я могу представить ко двору такое чучело?! — рявкнул дед.

Его, похоже, перекрыло полностью. Стены кабинета заходили ходуном.

Со стены сорвалась и упала на пол картина, изображающая морской берег, под потолком зазвенели хрустальные подвески люстры. Оконное стекло лопнуло, на столе вдруг налился белым светом и начал вращаться с бешеной скоростью каменный шар — издали я принял его за глобус, потом разглядел, что поверхность шара гладкая, без рисунка. Со стола взлетела тяжёлая пепельница. В полёте её охватило пламя, пепельница промелькнула, как комета, и буквально взорвалась. По полу разлетелись горячие осколки.

— Дядюшка, твоя жемчужина опять потемнеет, — грустно глядя на осколки, произнесла Нина что-то совершенно мне непонятное; она смотрела на разъярённого старика без страха — скорее, с тревогой. — Тебе нельзя так волноваться! Доктор уже не раз это говорил.

Нина встала, повела рукой. Хрустальный звон подвесок прекратился — будто выключили. Шар на столе перестал вращаться. Осколки оконного стекла собрались воедино и заняли своё место в раме.

Нина повернулся к разбитой пепельнице, но дед досадливо махнул рукой:

— Оставь. Мне эта вещица никогда не нравилась. — Он уже, видимо, выпустив пар, немного успокоился. — А жемчужина — да плевал я на неё! Чёрным больше, чёрным меньше… Какая теперь разница? Я создал голема, который мне не подвластен. — Дед с горечью кивнул на меня. — Российской Империи конец. Какое счастье, что ещё раньше наш род полностью разорится! Что мы окажемся на улице и подохнем от голода, как собаки.

— Есть ещё Надя, — напомнила Нина.

— Надя не многим лучше Кости, — покачал головой дед. — Её даже до церемонии не допустят.

Я пока не понимал, как мне себя вести. Как не смог бы сказать, что меня впечатлило больше: действия разгневанного главы рода — а я отчего-то не сомневался, что деду под силу сровнять с землей не только собственный особняк, но и пару зданий в его окрестности, — или действия Нины, которая так же легко устранила последствия этих действий.

Спустя несколько секунд тишины у меня за спиной отворилась дверь. Я повернул голову, увидел Китти с веником и совком. Она вопросительно взглянула на хозяина кабинета.

— Убирайся, — процедил сквозь зубы дед.

— Сию секунду-с…

Китти скользнула внутрь и принялась заметать осколки на совок. При этом она низко наклонилась, явив мне превосходный вид на свою грудь. Едва ли это произошло нарочно, но я судорожно сглотнул. Всё-таки, дух духом, а тело шестнадцатилетнего пацана — это тело шестнадцатилетнего пацана.

— Убирайся отсюда! — рявкнул дед.

Китти как ветром сдуло, мне показалось, что она вообще прошла сквозь дверь.

— И это — единственная служанка, которую мы можем себе позволить! — Дед воздел руки к потолку, будто призывая высшие силы в свидетели невероятного падения.

— Вопрос. — Я с усилием перенаправил ход мыслей от соблазнительного тела Китти к серьёзным вещам. — При императорском дворе существует какой-то дресс-код, или как его у вас называют?.. В общем, есть какие-то требования к внешности?

Григорий Михайлович посмотрел на меня так, будто впервые увидел. А вот у Нины как будто в голове что-то щёлкнуло.

— Только касаемо одежды, — сказала она. — Но всё равно это будет скандал.

— Не просто скандал! — подхватил дед. — Нам будут перемывать кости на каждом углу!

— И этот скандал как-то помешает тебе присутствовать в ближнем кругу? — Я буквально подавил взглядом деда, тот опустил глаза и что-то неразборчиво пробурчал.

— Дальше. — Я поёрзал в кресле. Не привык так долго сидеть на такой мягкой мебели. — Как я понимаю, битва будет магической. Мне нужно, наверное, этому как-то подучиться? Не подумайте дурного, я, полагаю, могу прикончить голыми руками любого мага, пока он будет творить… вот это всё. То, что ты сейчас продемонстрировал. Но, боюсь, такой подход к решению вопроса впечатлит Императора и ближний круг даже сильнее моей причёски.

Судя по лицу деда, в нём забрезжил робкий огонёк надежды. Хотя с моим внешним видом его это вряд ли примирило.

— Ты приступишь к занятиям с завтрашнего дня, — сухо сказал он. — Ещё вопросы?

— Только один. Почему я должен приступать к занятиям с завтрашнего дня, если не закончился сегодняшний?

Глава 3 Сестра

Приступить к занятиям боевой магией немедленно не удалось. Дед сказал, что учитель, тренирующий представителей рода Барятинских в течение последних пятидесяти лет, сейчас не в их поместье. Если я правильно понял, на время проведения ритуала дед вообще постарался максимально удалить из поместья свидетелей. Даже мою сестру-близнеца отправил погостить к подруге. Впрочем, учителю он уже «телефонировал», и тот прибудет довольно скоро. Мне же было предложено пока прогуляться и осмотреться.

— Нина тебя проводит, — закончил дед. — У меня очень много дел.

Последнему замечанию я не удивился. Догадывался, что дел у главы рода, да ещё и человека, имеющего непосредственное отношение к верховной власти, должно быть немало.

— Идем, Костя, — позвала Нина. — Или, быть может, ты желаешь отдохнуть?

— Не желаю. Идём.

Дед милостиво кивнул нам и углубился в лежащие на столе бумаги. Я вышел из кабинета вслед за Ниной, погруженный в свои мысли.

Магия. Мне предстояло научиться магии.

Способность чему-либо удивляться я уже давно в себе похоронил. Смотрю, что происходит, и делаю выводы — вот и всё. И если происходит переселение душ, то почему не быть и магии?

Для меня, полагаю, магия станет ещё одним оружием, которым я овладею. Возможно, не самым эффективным… Хотя нельзя же судить по одному пожилому Григорию Михайловичу. Который сам отчего-то не спешит выступать на церемонии в качестве бойца — несмотря на те умения, которые сгоряча продемонстрировал. Я не знаю уровня магов, которым мне предстоит противостоять. Но, в конце концов, даже если прочие Барятинские владеют магией плохо — это вовсе не значит, что я не смогу владеть ею хорошо.

— Это наша загородная усадьба, — говорила Нина, спускаясь по лестнице. — Есть ещё особняк в Петербурге, и раньше мы перебирались сюда только на лето. Но в последнее время так… сложились обстоятельства, что мы постоянно живём здесь.

Я молча кивнул. Нина явно что-то не договаривала, но с расспросами я решил пока не лезть.

— В левом крыле дома — дядюшкин кабинет и приёмная, ваша с Надей классная комната. Моя приёмная… Я — целитель, — улыбнулась на мой вопросительный взгляд Нина. — Врачи уездной больницы, если сталкиваются с тяжёлыми случаями, присылают ко мне пациентов за консультацией. А иногда я сама посещаю больницу.

— То есть… Вы врач? — не понял я.

— Говори мне «ты», — улыбнулась Нина. — Нет, не врач, хотя у меня есть медицинское образование. Целитель — это несколько иное. Мои возможности идут в ход тогда, когда врачи бессильны что-либо сделать. В правом крыле дома — столовая, гостиная, библиотека. На втором этаже — спальни и гардеробные, комнаты прислуги.

Целитель… Тоже, надо полагать, магия — сродни той способности восстанавливать сломанные вещи, что я недавно видел. И эта магия идёт в ход, когда врачи не справляются… Я вспомнил лица друзей и просто хороших товарищей, которых не сумел вытащить наш фельдшер, делавший в три раза больше, чем мог. Представил, как Нина простирает руку над раненным осколками бойцом, что-то шепчет, и рана сама по себе затягивается.

Как вообще можно, обладая такими способностями, вести речь о том, что род стоит на грани разорения? Этакий целитель в моём мире был бы на вес золота.

Мы с Ниной, проследовав через просторный холл, подошли к тяжёлым входным дверям из тёмного дерева.

— Швейцара у нас сейчас нет, — остановившись, извиняющимся тоном проговорила Нина.

— Даже не знаю, как я это переживу, — серьёзно сказал я. Распахнул перед Ниной дверь. — Прошу.

— Благодарю.

Мы вышли на широкое крыльцо. У его подножия стояли каменные вазоны, в которых буйно цвели какие-то растения.

— Красивые цветы, — заметил я.

— Ими занимается Надя, — сказала Нина. — Садовник… посещает нас не очень часто. А Надя любит возиться с цветами.

Я подал Нине руку. Мы спустились с крыльца.

— Ты очень повзрослел, Костя, — проговорила она. Смущённо засмеялась. — Боже, что я несу! Ты ведь и так взрослый, верно? Просто мне пока трудно это осознать. Но именно сейчас в тебе появилось то, что я так хотела видеть, когда воспитывала тебя.

— Что именно?

Нина развела руками.

— Пока не могу понять. Возможно, позже… Идём.

Мы двинулись вперёд по широкой аллее.

— Усадьба довольно большая, — снова заговорила Нина. — Аллея заканчивается въездными воротами, рядом с воротами гараж. Автомобили мы оставляем там. С той стороны — сад и оранжереи, — она показала рукой, — с этой — купальни, игровая и тренировочная площадки, пикниковая зона. К сожалению, сейчас… — Она не договорила.

Я поднял руку, призывая девушку замолчать. Показалось, что неподалеку кто-то ведёт разговор на повышенных тонах.

Нина тоже прислушалась и ахнула. Пробормотала:

— Надя вернулась, — и поспешила к воротам, бросив шёпотом через плечо: — Ни слова ей! Если что — сошлись на потерю памяти после травмы, прошу!

О том, что раньше к воротам прилагался привратник — который сейчас, к сожалению, отсутствует, — Нина могла не говорить. Я и сам догадался, что тягать здоровенные ворота из кованых металлических прутьев ей, хрупкой девушке, тяжеловато, а как аристократке — вероятно, ещё и не по рангу.

Я опередил Нину. Оказался у ворот раньше неё и отворил тяжелую створку.

На скрип обернулись темноволосая девушка, моя ровесница, и тип чуть постарше неё, с нахальной и самодовольной мордой. Глаза девушки сначала сощурились, глядя на меня, а потом распахнулись широко-широко. Приоткрылся рот. Казалось, она забыла, где и с кем находится, ещё чуть-чуть — и бросится ко мне.

Они с парнем стояли около автомобиля, выглядевшего так, будто девушка забрала его из музея. Малинового цвета, длинный, с круглыми, будто выдвинутыми вперёд, фарами, блестящими хромированными порогами и светло-коричневой кабриолетной крышей. Запаска крепилась сбоку — так же, как решётки радиатора, тоже вынесенные на бока. Если не ошибаюсь, в моем мире на таких автомобилях ездили когда-то совсем уж в незапамятные времена. Чуть поодаль стоял второй, подобный — видимо, на нём приехал тот тип, который продолжал назойливо гундеть:

— … только не говори, что не знаешь, насколько паршиво идут дела у вашего рода, — донеслось до меня. — Какие долги свалились на вас после смерти твоего отца! А я ж ничего такого неприличного не требую. Пока. — Тип ухмыльнулся и, взглянув в нашу с Ниной сторону, гыгыкнул: — А вот и братец с тётушкой подоспели! Тётушка, — он обратился к Нине, — хоть вы подскажите племяннице, что когда такой человек, как Егор Пухов, приглашает на свидание и предлагает за это погасить часть долгов, отказывать не стоит.

Надя — а я так понял, что девчонка не могла быть никем, кроме неё, — пришла в себя и повернулась к собеседнику.

— Пошел прочь отсюда! — топнула ногой. — Я не желаю тебя слушать!

— Уходите немедленно, — присоединилась Нина.

— Вы б повежливей, дамочки, — усмехнулся Егор Пухов. — Жизнь-то уж давно изменилась. Сейчас важно не то, у кого происхождение, а то, у кого денежки. Можно упираться, а можно реально на вещи смотреть, когда уважаемые люди хорошие предложения делают.

В нюансы того, что здесь происходит, я вдаваться не стал. Жизнь приучила меня не вникать в мелочи, если понятна суть. Суть же была проста, как наковальня: этот тип оскорбляет мою семью, угрожает, выдвигает тошнотворные предложения. Есть у него на то права, нет ли — не важно. Коль скоро я очутился здесь, пора начинать объяснять этому миру, с чем ему придётся иметь дело.

Я каким-то невероятным мгновенным порывом оказался рядом с Егором. Процедил:

— Ты не слышал, что тебе сказали? Проваливай!

Тот прищурился, нисколько не напугавшись:

— На твоем месте я бы не дерзил, а вправил сестрёнке и тётушке их куриные мозги! Я ведь реальные деньги предлагаю. Ты не забыл, сколько у вас долгов? Считать умеешь?

— Умею. Раз. — Я размахнулся и влепил кулаком ему в челюсть.

Моя сестра и Нина одновременно ахнули. Парень отступил на шаг, но не упал — спас капот второго автомобиля, на который он оперся рукой. А я поморщился от боли в костяшках. Кулаки-то не набитые… Многому ещё придётся научить это тело. Костяк бы выдержал.

— Сдурел, щенок?! — очухавшись от удара, рявкнул Егор. Заорал: — Это самооборона! Вы свидетели! — и ринулся на меня.

Он обращался к двум парням, выскочившим из машины. Ну, ясное дело, такие мрази поодиночке перья не растопыривают, всегда на подхвате кто-то сидит. Причём, зачастую кто-то посерьёзнее. Так вышло и в этот раз. Краем глаза я отметил, что если изначальный подонок выглядел лет на восемнадцать-двадцать и был довольно щуплым, то двое других и постарше, и потяжелее. Да и на разговоры не разменивались.

Несмотря на щуплость, Егор всё же был выше и тяжелее меня. Попытался ударить хуком справа — я уклонился. Драться, находясь в теле подростка, мне не доводилось с тех пор, как был подростком. Впрочем, и в те времена мало от кого из взрослых приходилось ждать чего-то хорошего. Навыки вспоминались быстро.

Дождавшись, пока Егор снова кинется на меня, я нырнул под его руку, и, воспользовавшись его же инерцией, бросил через себя. В следующую секунду меня сбили с ног — парни, выскочившие из машины, времени зря не теряли. По тяжёлому удару, прилетевшему по ребрам, я понял, что на руке ударившего кастет.

Сумел уйти перекатом от нового удара и вскочить на ноги. Для того, чтобы понять, что сейчас меня сомнут. Один из парней действительно надел на руку кастет, второй сжимал нож. Серьёзные ребята, шутить не любят.

— Вы не посмеете! — закричала Нина.

Они с сестрой бросились ко мне одновременно. Этого я допустить не мог. Рявкнул:

— Стоять! Не лезьте!

Ринулся на того, у которого был нож, в надежде его обезоружить. Понимал, что шансов у меня почти нет. Два урода, явно не сегодня впервые увидевших оружие, против подростка с голыми руками — это много. И помощи ждать неоткуда. Но ни при каких обстоятельствах не позволил бы себе поступить по-другому. Ярость, клокотавшая во мне, просила выхода. И я не стал её сдерживать.

Бил по кулаку с ножом — отчаянно, вложив в удар всё, на что было способно это тело. Понимая, что возможности ударить повторно мне не дадут — второй урод не дремлет.

Я сам не успел понять, что произошло. Ощущение творящейся вокруг адской несправедливости преобразовалось во что-то — не материальное, но ощутимое. Воздух перед моим кулаком как будто сгустился. Одним своим невысказанным желанием я усилил удар.

В кулак моего противника, сжимающий нож, ударила молния. Вокруг его фигуры образовалось яркое свечение. Раздался треск, запахло озоном. Парень завопил от боли. Второму, с кастетом, тоже досталось. Он попытался кинуться в другую сторону, но не успел — рухнул рядом со своим товарищем, так же окутанный искрами.

— Пощади! — послышался голос Егора Пухова.

Я повернулся к нему. Он так и не поднялся. Лежал на земле, выставив перед побледневшим лицом скрещенные руки.

Как ни странно, первой после всего случившегося пришла в себя Нина.

— Как ты обращаешься к аристократу? — ледяным тоном проговорила она.

У меня-то в голове только одно крутилось: «Это что я сейчас такое сделал?!»

— Пощадите, ваше сиятельство! — мгновенно исправился Егор. Он, в отличие от меня, понимал, что происходит. И, видимо, догадывался, что может произойти дальше. — Христом-богом клянусь, больше никогда! Егор Пухов слово даёт! — Он перекрестился. — Близко к вашей сестрице не подойду, и думать об ней не посмею!

Я вопросительно посмотрел на сестру.

— Отпусти его, Костя, — брезгливо проговорила та. — Пусть убирается.

— А эти? — Я кивнул на поверженных соперников.

— Этих — приберём, ваше сиятельство, — залебезил Егор, — не извольте сомневаться! Всё приберём в лучшем виде, через минуту и духу не останется. Пощадите только!

Лицо его было измазано кровью — я разбил ему губы.

— Забирай обоих и проваливай, — разрешил я.

— Будет исполнено, ваше сиятельство! — Егор, с опаской поглядывая на меня, вскочил на ноги.

— Стой, — приказал я. — Нож — сюда. И кастет тоже.

Егор забрал у приятелей оружие. С поклоном подал мне. Ухватил одного из соратников за руки и поволок по земле к своей машине. С грехом пополам запихнул тело на заднее сиденье.

Вернулся, непрерывно кланяясь. Пробормотал:

— Ещё раз нижайше прощения просим, — и так же быстро управился со вторым.

Через минуту на дороге, ведущей к воротам усадьбы, действительно не осталось ничего, что напоминало бы о произошедшем.

И только тогда Нина позволила себе дать волю чувствам. Всплеснула руками.

— Господи, Костя! Ты даже не представляешь, что сейчас натворил!

— Костя, ты выздоровел! Как ты себя чувствуешь? Ты стал таким сильным! А что у тебя с волосами? У тебя жар? Значит, ритуал всё-таки помог? — принялась тараторить Надя, как только её несостоявшийся кавалер отчалил восвояси.

Кажется, эта наивная душа была мне искренне и безоглядно рада. Она улыбалась, в глазах стояли слёзы, то лезла обниматься, то щупала лоб с озабоченным видом. И всё это время мы ещё умудрялись идти по направлению к дому.

— Я… в порядке, — попытался я одним махом разделаться со всеми вопросами.

И вдруг заметил, что Нина побледнела.

— К-какой ритуал? — спросила она.

— Ну, как же? — всплеснула руками Надя. — Дедушка ведь говорил, что соберет консилиум, чтобы над Костей провели исцеляющий ритуал! Я потому и уехала, чтобы мою магию не высосало до дна — неужели ты не помнишь?

— Ах, да! — спохватилась Нина. — Конечно, ритуал сработал. То есть, это не совсем ритуал, а вовсе… Впрочем, обсудим позднее. Косте нужно отдохнуть, он ещё слаб.

— Я помогу ему дойти до спальни, — вцепилась в меня Надя.

Я не возражал. Несмотря на некоторую назойливость, сестрёнка мне понравилась. Трудно игнорировать, когда тебя так искренне и безоглядно любят. Правда, любовь эта предназначалась не совсем мне, а если точнее — то и совсем не мне. Но всё же.

Нина же была отчего-то категорически против.

— Надежда Александровна! — её голос похолодел. — Я полагаю, вы забыли, что у нас весьма сокращён штат прислуги.

— Ты уволила Китти?! — захлопала глазами Надя.

— Нет. Но Китти не сможет загнать в гараж автомобиль. Если она попытается это сделать, мы лишимся гаража, а пожалуй, что и автомобиля.

— Чепуха, загоню потом, — отмахнулась было Надя.

— Как вам не стыдно столь пренебрежительно относиться к родовому имуществу, когда род наш находится в столь шатком положении?! — возмутилась Нина.

Надя поникла. Она всё принимала за чистую монету. А до меня уже дошло, что у Нины ко мне появился серьёзный разговор. Более того — неотложный.

— Всё в порядке, — улыбнулся я сестре. — Увидимся позже. За… — Я прикинул положение солнца на небе и предположил: —…за ужином.

Кажется, угадал. Больше того — только сейчас начал чувствовать голод, до сих пор даже не вспоминал, что у меня есть желудок.

— Хорошо, — буркнула Надя и пошла назад, к воротам. На ходу обернулась. — Очень рада, что ты поправился, Костя! Отличная причёска, кстати, сейчас такое в моде.

Нина, держа меня под руку, шагала в сторону дома. Со стороны выглядело, как прогулка дамы с кавалером, но ощущалось так, будто меня тащит конвоир. Я решительно высвободил руку.

— Объяснишь, что случилось?

— Нам срочно нужно к дядюшке, — сказала Нина.

— Мы только что от него.

— Полагаю, только он может объяснить…

— Стоп! — Теперь уже я схватил Нину за руку и остановил, постаравшись сделать это максимально деликатно. — Я не пацан, чтобы таскать меня туда-сюда без объяснения причин! Я сам определяю свой путь. Если я пришёл сюда — это был мой выбор.

— Ты пришёл сюда, потому что дядюшка тебя призвал!

— Он звал, — кивнул я. — Однако я мог и не откликнуться. Это — мой выбор. И у меня выбор есть всегда. Возникли какие-то проблемы? Я что-то сделал не так? Всё это можно сказать здесь и сейчас. Там, откуда я родом, среди людей, называющих себя «семьёй», не принято решать вопросы через голову друг друга.

Аргумент возымел действие. Нина покраснела, отвела взгляд.

— Хорошо… Ты напал на этих… с позволения сказать, людей.

— Эти, с позволения сказать, люди приставали к моей сестре с непотребными предложениями. Если бы они были моими бойцами, я бы их вздёрнул.

— Что значит, «вздёрнул»? — заинтересовалась Нина.

Я жестами изобразил, как завязываю галстук, а потом тяну за него вверх. Краска схлынула с лица Нины.

— Что сказать… Мы там не гербарии собирали, — пожал я плечами. — Однако об элементарных правилах приличия старались не забывать. В общем, Пухов сотоварищи ещё очень легко отделались.

Уверенность моя, впрочем, была напускной. Буйство подростковых гормонов уже улеглось, и я трезвым взглядом окинул содеянное. Кроту ясно, что Пухов — шестёрка, которая ходит под кем-то серьёзным. Отсюда и пальцы веером. И вот тут вопрос — как поступит «кто-то серьёзный», когда узнает, что его шестёрки наполучали по башке? Зависит от разного. В худшем случае сюда приедут не трое дегенератов, а бойцы. А армии у меня нет… Значит, что? Правильно, Капитан Чейн. Нужно нанести упреждающий удар.

— В чём дело?! — громыхнул вдруг голос деда.

Я даже вздрогнул от неожиданности. Сложилось впечатление, будто старик просто перенёсся сюда из своего кабинета. Во всяком случае, шагов я не слышал.

— Что случилось? Откуда вспышка магии?

Вот как; значит, можно каким-то образом фиксировать использование магии. Многое мне ещё предстоит узнать, прежде чем научусь скользить в этом мире как рыба среди водорослей.

— Кто здесь был?! — Дед не получал ответов на свои вопросы и от этого всё больше разъярялся.

— Полагаю, приспешники Комарова, — пробормотала Нина.

— Что?! С каких пор этот сброд владеет магией?!

— Это не они, дядюшка. Костя прогнал их… Он…

Но деду сказанного было достаточно. Он взмахом руки оборвал Нину и пристально уставился на меня.

— Что ты сделал?

— То, что должен был, — огрызнулся я. — Мне показалось, что я знаю более эффективные методы, чем топать ногой и кричать «Кыш!». — Подумав секунду, нехотя признал: — Возможно, немного перестарался.

Впрочем, вариантов-то у меня было не два вагона. Если бы не внезапно сработавшая магия, я бы, может, сейчас лежал за воротами с головой, пробитой кастетом. И дед бы уже колдовал в многострадальное тело следующего духа… Я запоздало подумал о том, что Капитан Чейн начал бы не с Пухова, а с парней, сидящих в машине. Одного огрел бы дверью при попытке вылезти. При удачном раскладе сломал бы ему переносицу — уже минус один. Забрал бы кастет, или нож — и вот я уже не безоружен. Возможно, и впрямь сумел бы обойтись без магии… Но подростковые гормоны Кости Барятинского оказались сильнее моего прошлого рассудка. Чувствую, с этим телом мне еще предстоит побороться.

— «Знаешь»? — напирал дед. — Именно «знаешь»?

— Я не планировал никакой магии! — буркнул я. — Хотел всего лишь быстренько настучать этому… Но тут выскочили ещё двое. Поймите правильно, будь я в своём теле, я бы даже сигарету не уронил, разобравшись с ними! Но тут всё оказалось немного сложнее. И вдруг получилось…

— Значит, самопроизвольное извержение, — совсем расстроился дед.

— Звучит как-то не очень, — хмыкнул я. — Может быть, подберём другой термин?

— Спонтанная вспышка, — предложила Нина, и я кивнул в знак одобрения. — Но меня напугала не она. Это была чёрная магия, Костя! Твоя первая спонтанная вспышка оказалась чёрной.

Глава 4 Магия и деньги

Я перевёл взгляд на деда. К тому, что у магии тут есть цветовая дифференциация, нужно было как-то относиться. Но как?

— А вот это плохо, — нахмурившись, проговорил дед. — Чёрная магия — это очень плохо.

Послышался шум мотора, шорох колёс, и мимо нас пронёсся автомобиль. Не сбавляя скорости, Надя дважды нажала на клаксон и унеслась в сторону гаража.

На этот раз дверь в кабинет Григорий Михайлович запер изнутри, выставив даже Нину. Разговор предстоял мужской и конфиденциальный. Мне, впрочем, показалось, что такие меры предосторожности вызваны не столько секретностью грядущей беседы, сколько тем, что дед не желал светить своё маленькое хобби.

Подойдя к книжному шкафу, он вынул с верхней полки несколько томов и достал объёмный графин, квадратный в сечении, более чем наполовину заполненный коричневой жидкостью. В том же тайнике обнаружился и бокал. Налив его до половины, дед посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой.

— Не пьёшь совсем? — уточнил дед.

— Бывает иногда. Но к этому телу я не привык, меры не знаю. К тому же на голодный желудок…

— Через полчаса будет ужин, — вздохнул дед и залпом опрокинул всё, что налил.

Поморщился, вздохнул и убрал реквизит на место.

— К делу, — сухо сказал он, сев за стол. — Вот что тебе нужно знать. Чёрная магия связана с желанием навредить другим и ублажить себя. Я, разумеется, упрощаю. Белая магия подразумевает противоположный подход к жизни.

— Навредить себе и ублажить окружающих? — удивился я.

— Не перебивай! — Дед пристукнул по столу кулаком, но тут же опомнился. — Извини… Я вижу своего непутёвого внука и обращаюсь соответственно.

— Да не страшно, — пожал я плечами.

— Белая магия означает созидание. Быть белым магом — значит, делать мир лучше. Не причинять вреда.

— Дед… — вздохнул я. — Не хочу расстраивать, но добрые дела чистыми руками не делаются. Не в сказке живём. Я бы поверил, что у вас — по-другому. Ещё полчаса назад бы поверил. Но повидав тех скотов за воротами…

— Мне ты можешь доказать всё, что угодно, — пожал плечами дед. — Но магия — стихия, ей ничего не докажешь. Пока ты стоишь на пути созидания и развития — ты белый. Если становишься на путь разрушения — ты чёрный. Учитель прибудет завтра, он принесёт тебе амулет-индикатор. Надеюсь, ещё не всё потеряно. — Дед потёр ладонью лоб. — Видишь ли… Традиционно первая вспышка магии определяет выбор мага. Твоя первая вспышка была чёрной. Если пойдёшь этим путём — как ни старайся, ты не сможешь спасти наш мир от участи твоего.

— И что же делает белый маг, если на него бросаются с ножом? — не выдержал я. — Читает проповедь о терпимости? Подставляет другую печень?

Дед взял со стола канцелярский нож и бросил мне. Я поймал.

— Попробуй.

— Шутишь?

— Можешь не выдвигать лезвия. Нападай.

Пожав плечами, я встал с кресла и подошёл к столу. Григорий Михайлович сидел, сложив руки на столе, и смотрел на меня в ожидании. Я окинул взглядом стол.

Документы с него исчезли, остались лишь писчие принадлежности, ящичек с визитными карточками, да загадочный глобус, похожий на мраморный. Загадочность заключалась в том, что на глобусе не было континентов — там не было вообще ничего. Просто шар. Как будто заготовка, болванка.

Ну, что ж…

Я змеёй бросился вперёд. Нож без лезвия летел к сонной артерии. Я планировал остановить его в пяти миллиметрах от цели. По крайней мере, моё прежнее тело легко могло исполнить такой трюк.

Но что-то вмешалось в мои намерения. Краем глаза я заметил, как поверхность «глобуса» вспыхнула ярко-белым светом, шар начал вращаться. И в тот же миг моя рука словно врезалась в стену.

Я вскрикнул. Нож переломился пополам и выпал из руки на стол. Свечение шара погасло, вращение остановилось. Он вновь превратился в мраморный «глобус».

— Обычно, столкнувшись с агрессией, белый маг спонтанно применяет что-то подобное, — спокойно, как ни в чём не бывало сказал дед. — Осознанное применение конкретно этой техники называется Щит. У меня не было намерения навредить тебе, было лишь намерение защитить себя.

— Ясно. — Я отошёл, потирая руку и с уважением глядя на Григория Михайловича. — И много у вас таких трюков? Я имею в виду, у белых магов?

— Достаточно для того, чтобы чёрные маги знали своё место. — Дед взял обломки ножа и бросил их в корзину, стоявшую рядом со столом. — Надя — слабенький маг, однако в случае чего она гарантированно защитила бы себя от обычного человека. Твоё вмешательство не требовалось. К счастью, Надя не придала значения тому, что видела. Её впечатлила лишь твоя сила.

— Давай проясним. — Я прошёлся по кабинету, сложив руки на груди. — Значит, если простые люди, не маги, досаждают даме, вмешиваться не полагается? Дама-маг может сама за себя постоять?

— Ты можешь сделать такому человеку замечание, — развёл руками дед. — Как правило, этого более чем достаточно… Извини, тут моя вина. Мне непросто привыкнуть к мысли, что ты явился из мира, в котором давно позабыли магию. И то, что для меня — само собой разумеется, для тебя — нечто сверхъестественное… Видишь ли. В нашем государстве аристократы издревле являют собой высшую власть. Мы немногочисленны — едва ли одна десятая процента населения огромной Империи, — но, тем не менее. Мы управляем внутренней и внешней политикой. Экономикой, производством, земледелием. Командуем войсками, строим заводы и фабрики, осваиваем новые территории. Руководим образованием, здравоохранением, и так далее.

— То есть, проще говоря, аристократам принадлежит всё? — уточнил я.

— Примерно так, — кивнул дед. — И в этом нет ничего удивительного. Единственный маг не самого высокого уровня в состоянии держать под контролем более сотни обычных людей. Российская Империя расширяла свои границы и укрепляла свою мощь именно за счёт магов — и для простого населения это очевидно. Право аристократии на абсолютную власть не подлежит ни малейшему сомнению.

— Тем не менее, некий Егор Пухов позволил себе усомниться, — напомнил я. — Послушал бы ты, что он нёс…

— Что бы ни нёс этот простолюдин, он — всего лишь уличная шавка, которая лает на всех! — отрезал дед. — А насколько я понял ситуацию, первым к насилию перешёл ты. Ты — потомок древнего благородного рода! Это было, мягко скажем, излишне.

— Но Надя…

— Уверяю тебя, Надя не воспринимала слова этого Пухова иначе. Всё, что он говорил, для неё — пустой звук. Другое дело — оскорбление от аристократа. В этом случае, разумеется, твоим долгом чести было бы потребовать от мерзавца удовлетворения.

— Дуэль? — уточнил я.

— Дуэль, — согласился дед. — Повторюсь: наши миры слишком различны, тебе ещё многое предстоит узнать. Но пока, Костя, я прошу тебя от всего сердца. Воздержись от применения магии! Наилучший для тебя вариант — вовсе не выходить с территории усадьбы. Завтра ты познакомишься с учителем, и он расскажет тебе, как действовать и развиваться дальше. Надеюсь, для тебя ещё не всё потеряно…

Может, он и был прав. Я только-только попал в этот мир. Конечно, попал после расстрела, что меня взбудоражило. Но всё-таки, надо позволить себе выдохнуть. Осмотреться вокруг. Поужинать чем-то вкуснее синтетической каши в брикетах…

Всё так, всё так. Но есть одна проблема.

— А что там говорил Пухов про долги нашего рода? Всё настолько серьёзно?

Я внимательно смотрел на деда, и от меня не укрылось, как его покорёжило от этого вопроса.

— Вот этого тебе точно не стоит касаться, — резко заявил он. — Хотя бы по причине несовершеннолетия… Это — только моя проблема. И решать её буду я.

Я сдержал замечание о том, что решение, судя по словам Пухова и общему состоянию имения, явно знававшего лучшие времена, пока не очень-то ищется. Вместо этого сказал:

— Во-первых, в своём мире я давно перешагнул порог совершеннолетия. А во-вторых, если мне предстоит вступить в игру, то я, как минимум, должен быть в курсе всего, что касается нашего рода. Я не привык драться с закрытыми глазами.

— Что ж, в этом ты прав, — неохотно признал дед. — Хорошо. Твой отец был благородным человеком и сильным магом. Но во всём, что касалось финансовых вопросов, его навыки оставляли желать лучшего. Александр был щедр. Добродушен. С деньгами расставался легко и без оглядки. А после смерти твоей матери на многое вообще махнул рукой. И, как я сейчас понимаю, те, кто его окружал, пользовались этим без зазрения совести. Полагаю, что наше состояние казалось твоему отцу бездонным колодцем, из которого можно черпать бесконечно. В момент, когда Александру не хватало на что-то денег, он без раздумий брал ссуды. Наше родовое имя, наше положение в обществе известны всем. Ростовщики и прочие сомнительные личности вились вокруг Александра роем, и каждый с готовностью раскрывал кошелёк. А он, очевидно, даже не задумывался, под какие проценты ему дают эти деньги… Если бы не скоропостижная кончина Александра, рано или поздно я, конечно, узнал бы об этих непомерных тратах. Вместе мы нашли бы выход. Но мой сын умер, ничего не успев рассказать мне. Буквально на следующий день после того, как было объявлено о его смерти, на меня лавиной хлынули долговые расписки. — Дед помолчал. — Для того, чтобы выплатить хотя бы срочные долги, мне пришлось отказаться от содержания особняка в Петербурге. Я рассчитал прислугу, мы перебрались сюда. И здесь тоже, как ты, вероятно, уже заметил, не шикуем. Обходимся минимумом слуг. Не устраиваем ни приёмов, ни званых обедов. Перестали выезжать в свет… Я объясняю это тем, что всё ещё носим траур. Но, несмотря на все мои усилия, слухи о нашем незавидном положении, видимо, просочились в общество.

— Видимо, — кивнул я. — А кто такой этот Комаров, о котором говорила Нина?

Дед помрачнел ещё больше. Пробормотал что-то насчет черни, которая в последние годы совсем распоясалась. Я молча ждал.

— В нашем мире богаты не только аристократы, — наконец проговорил дед. — У людей, принадлежащих к иным сословиям, но имеющих талант — например, в торговле или ремеслах, — также есть возможность жить безбедно. В последние годы большую силу набирает купечество, отдельные представители этого сословия сколачивают состояния, коим и аристократы могут позавидовать. Несколько лет назад Государь дозволил самым достойным отпрыскам таких семейств посещать, помимо обычных городских и сельских школ, ещё и пансионы при университетах. А с этого года поговаривают даже о возможности поступления этих отроков в высшие учебные заведения. Голосования пока не было, но я полагаю, что Ближний Круг вынесет положительную резолюцию. Государь наш батюшка славится заботой о подданных. И полагает — на мой взгляд, вполне справедливо, — что и среди лиц, не имеющих аристократических корней, могут встречаться истинные самородки.

— Интересно, — кивнул я. — Комаров, значит, из таких самородков?

Дед вздохнул. Понял, видимо, что обсуждать неприятную тему придётся. Проворчал:

— Выродок он, а не самородок! Если такие купеческие фамилии, как, например, Демидовы или Морозовы, готовы уважать и я, и многие мои знакомые, то таких, как Комаров… — Дед поморщился. — Слухи ходят разные. Формально Комарову принадлежат небольшая ткацкая фабрика и красильня, но поговаривают, что основное состояние ему принесло содержание питейных заведений и домов терпимости… — Дед посмотрел на меня искоса. — Ты понимаешь, что я имею в виду?

Кажется, он, несмотря ни на что, продолжал считать меня подростком.

Я, постаравшись не усмехнуться, кивнул. Попросил:

— Продолжай.

— Как бы там ни было, состояние у Комарова весьма солидное, — продолжил дед. — И главным кредитором твоего несчастного отца был именно он. Вряд ли я когда-нибудь сумею доказать, что Комаров намеренно разорил нас. — Дед горько вздохнул. — Доказательств у меня нет, и взяться им неоткуда. Как не узнаю, отчего Комарову так приглянулось именно наше родовое гнездо. Сколь давно он положил на него глаз… Суть в том, что на днях Комаров нагрянул ко мне с визитом, во время которого предъявил долговые расписки твоего отца. Изрядную их часть. И сказал, что готов, в качестве погашения долга, забрать наше имение. Вот это, Барятино. То, где мы с тобой сейчас находимся… Вероятно, он считает, что такая покупка позволит ему приблизиться к получению личного дворянства, — дед презрительно скривился, — даже не предполагая, насколько смешно будет выглядеть подобная попытка. А приспешник Комарова, которого ты видел на дороге, судя по всему, в курсе его планов. Видел издали Надю — не удивлюсь, если давно исподтишка любовался ею. Узнал, что моё согласие на сделку уже почти в кармане у Комарова. Вот, и…

— Почти? — переспросил я.

— Я пока не дал окончательного ответа. — Дед отвёл глаза. — Взял две недели на раздумье, срок истекает послезавтра. Формально. Фактически же мы оба, Комаров и я, понимаем, что эта отсрочка — всего лишь попытка надышаться перед смертью. Выхода у меня нет. Объективно — сумму бо́льшую, чем предлагает в качестве погашения долга Комаров, за Барятино никто не даст. Но это ни в коем случае не значит, — он повысил голос, — что Комаров может дозволять своим прихвостням так распускаться! Неслыханно хамская выходка! Ему это, разумеется, с рук не сойдёт.

— Уже не сошло, — напомнил я. — Как зовут Комарова?

— Не припомню… Фёдор? — Дед задумчиво посмотрел на меня.

Я в ответ пожал плечами.

— Нет, не Фёдор, — пробормотал дед. — Обожди, сейчас.

Придвинул к себе изящный деревянный ящичек, отделанный перламутром, перевернул его над столом. На столешницу посыпались разноцветные визитные карточки. Дед принялся их перебирать. Делал он это с какой-то сумасшедшей скоростью, карточки так и мелькали в морщинистых пальцах.

— Федот, — сказал дед.

Разноцветный веер прекратил движение. По лакированной поверхности стола ко мне скользнула красная визитная карточка, изрисованная золотыми вензелями.

Ѳедотъ Ефимовичъ Комаровъ

Коммерсантъ

Санктъ-Петербургъ

Собственный особнякъ на углу Литейнаго и Пантелеймоновской

— Собственный особняк, значит, — взяв карточку, проговорил я. — Что ж. Это хорошо. Собственный особняк — это очень удобно.

Глава 5 Планы

Поговорить с сестрой после того, что случилось на дороге, я толком не успел. Благо, разыскивать Надю не пришлось — она налетела на меня откуда-то из-за угла, едва успел выйти из кабинета. Видимо, давно поджидала, пока мы с дедом закончим разговор.

Хорошо, что я услышал быстрые лёгкие шаги и не встретил девушку ударом с разворота. Не люблю, когда на меня накидываются из-за угла. И хорошо, что Надя моего порыва не заметила. Она многозначительно приложила палец к губам, схватила меня за руку и потащила за собой.

Просторное помещение, в котором мы оказались, было уставлено книжными шкафами. Из шкафов выглядывали корешки солидных томов, на стене висела большая карта.

«Вѣликыя Россiйскыя Импѣрiя», — прочитал я.

Так же стены украшали чёрно-белые, удивительно чёткие фотографии и акварельные рисунки в золоченых рамках. Посреди помещения стоял низкий стол в окружении широких, разлапистых кресел. На столе — стопка журналов и серебряный поднос с двумя чашками, кофейником и кучей других предметов — о назначении которых я мог только догадываться.

— Я попросила Китти подать кофе сюда, а не в столовую, — сказала Надя, усаживаясь в кресло. — Я ждала тебя! Расскажешь наконец, что тут произошло, пока я гостила у Полли? Дедушка велел мне уехать, чтобы я не мешала врачам. Он сказал, что будет собирать консилиум. Это было три дня назад, и выглядел ты ужасно! А сейчас — вполне здоров. Только что-то случилось с Ниной. Отчего она так всполошилась? Испугалась, что ты слишком сильно ударил тех негодяев?

Надя болтала, а я разглядывал её.

Красивая, высокая — чуть пониже меня, — стройная, с большими голубыми, как у Нины, глазами. Длинные тёмные волосы от порывистыхдвижений Нади выбились из причёски, и голову как будто окутывало пушистое облако. Надя была одета в синее домашнее платье — не такое строгое, как у Нины, с нарядным воротником и короткими рукавами, но тоже длинное. В моём мире в таких платьях ходили примерно тогда же, когда ездили на автомобилях, подобных тому, что я видел на дороге.

Болтая, Надя не забыла разлить кофе по крошечным чашкам из тонкого, почти прозрачного фарфора. Придвинула мне белый кувшинчик, расписанный незабудками, серебряную вазочку, наполненную неровными кусками колотого сахара, блюдо с какой-то выпечкой.

— Добавить тебе сливок? — и, не дожидаясь ответа, налила в мою чашку сливки из кувшинчика. Видимо, с привычками брата была хорошо знакома. — Что сказал дедушка? Отругал тебя?

— Нет. — Мне наконец удалось вставить первое слово.

Надя всплеснула руками.

— Уф-ф! Ну, отлично, я рада! Я была совершенно уверена, что Нина зря так расстроилась. Этот негодяй заслужил урок! Как ты его, а?! — Она вскочила.

Попробовала изобразить удары, которые я наносил, и чуть не опрокинула кофейник. Я едва успел его подхватить.

— Ой, прости, — виновато вздохнула Надя. Снова уселась в кресло. — Я, признаться, не поверила тебе, когда ты сказал, что будешь втайне, по какой-то новой системе, тренировать магическую силу. Думала, что ты просто придумал очередной способ отлынивать от подготовки к экзаменам… Но сегодня увидела, что была неправа. Я так горжусь тобой, братик! Так жаль, что мы пока вынуждены сидеть здесь! Уже очень хочется вернуться в Петербург, правда? Полли рассказывала, что…

— Ты его знаешь? — перебил я.

— Кого?

— Того типа, который к тебе приставал.

Надя небрежно дернула плечом.

— Видела несколько раз, когда выезжала кататься, или в гости. Он пытался раскланиваться, но я на него даже не смотрела. Делала вид, будто не замечаю. А что?

— Значит, где он живёт, ты не знаешь?

— Разумеется, нет! Для чего мне это знать?

— Ни для чего, — согласился я. — А где-нибудь в доме есть карта Петербурга?

— Костя, ты меня пугаешь, — нахмурилась Надя. — Есть автомобильная карта, но она в машине. Когда у нас был шофер, он ею пользовался. Сейчас за дедушкой присылают машину со службы, а мы ездим без шофера, сами. Нина, возможно, картой тоже пользуется. Но нам с тобой она позволяет садиться за руль только здесь. По городу ездить не разрешает, говорит, что это опасно. А здесь мы и так все дороги знаем, карта ни к чему… Неужто ты забыл?

Ответ я, благодаря подсказке Нины, приготовил заранее.

— Я пока восстанавливаюсь после травмы. Чувствую себя хорошо, а вот память иногда подводит. Не удивляйся моим вопросам.

— Ох, ну конечно! — Надя всплеснула руками. — Как я не догадалась! Еще бы, после такого ужаса. — С сочувствием посмотрела на меня. — Чтобы не беспокоить Нину и дедушку, ты можешь в любой момент обращаться ко мне! Я всегда тебе помогу.

— Очень на это рассчитываю, — кивнул я. — Мне понадобится твоя помощь в одном небольшом деле.

План у меня сложился сразу, как только узнал от деда о финансовых затруднениях рода.

Стервятников вроде Комарова ненавидел с детства. А если правильно понял то, что услышал относительно превосходства магов над простыми людьми, план казался осуществимым даже без предварительной подготовки. Даже с учётом того, что магом я был пока ещё посредственным. Простолюдин никак не определит мой магический уровень — во-первых. Единственной вспышки моего гнева хватило Егору Пухову для того, чтобы поседеть от страха, а двум его приспешникам — для того, чтобы упасть и больше не подняться — во-вторых. Ну, а в-третьих, разговоры подпольщиков о том, что Капитан Чейн один стоит целого взвода — тоже не пустой звук. При удачном раскладе есть шансы обойтись без всякой магии.

Меня смущало лишь то, что осуществлять задуманное, будучи Константином Барятинским — представителем древнего рода, которого многие наверняка знают в лицо, — однозначно не стоило.

— Мне необходимо изменить внешность, — сказал я.

Вспомнил, как Нина упоминала свой магический арсенал и обещала деду, что без проблем вернёт мне прежний облик. И я этим словам, понаблюдав за тем, как собралось из осколков разбитое вдребезги стекло, вполне доверял. Рассудил, что если Нина может изменить мой облик, то, вероятно, то же самое может сделать Надя.

— Для чего тебе менять внешность? — изумилась Надя.

К счастью, придумывать ничего не пришлось. Эта девушка выдвигала собственные предположения гораздо быстрее, чем работала моя фантазия.

— Опять какие-то твои проделки, да? — накинулась она на меня. — Вы с друзьями снова что-то затеваете? Ты возьмёшь меня с собой?

— Нет, — отрезал я. — Исключено. Это… мероприятие не предполагает присутствия девушек.

Надя фыркнула.

— Подумаешь! Тоже мне, секреты! Ну, и пожалуйста. Я не навязываюсь. — Надулась и отвернулась.

— Так ты сумеешь изменить мою внешность?

— Ты, как я вижу, и сам неплохо справился, — засмеялась Надя.

Удивительная девушка — мгновенно переходила от состояния обиды к искренней приязни. Выпорхнула из кресла, села на подлокотник моего. Провела рукой по моим вискам, тронула косу.

— Надо признать, тебе очень идёт! Дедушка сильно ругался?

— Терпимо.

— Ты стал удивительно немногословным, — снова засмеялась она. — Я тебя просто не узнаю!

— А нужно, чтобы никто не узнавал, — напомнил я. — Я могу на тебя рассчитывать? У тебя достаточно… м-м-м… магической квалификации?

Надя горделиво вскинула голову.

— Я — не Нина, конечно. Но уж с такой ерундой справлюсь, не сомневайся.

— Отлично. Во сколько дедушка обычно ложится спать?

— В девять. Он встает рано, на рассвете. Говорит, что в его годы разлёживаться — грех. Что надобно употреблять с пользой каждый час, отмеренный Господом.

— Резонно, — согласился я. — А Нина?

Надя пожала плечами.

— Не могу сказать. После ужина она обычно уходит к себе в спальню. Не думаю, что ложится сразу, но, вероятно, тоже не поздно. К ней иногда приезжают из больницы ранним утром, а то и по ночам. Ниночка никогда не отказывает! Никому! Хотя, бывает, до того устает, что не может даже выйти к завтраку… Бедная Нина. — Надя опустила глаза. — Пока была молода, женихам она отказывала, потому что заботилась о нас с тобой. А сейчас ей уже тридцать четыре. Свое приданое Нина отдала в уплату папенькиных долгов. Хотя её взяли бы замуж даже сейчас. Даже без приданого! — Надя всплеснула руками. — Ниночка такая красавица! И по характеру — сущий ангел, не то, что я… Я знаю человека, которому Нина обещала, что подумает о замужестве после того, как мы с тобой закончим гимназию. Это очень хороший человек, ради Нины он горы бы свернул! Но выйти за него сейчас, в нынешнем своём положении, она не согласится. Слишком гордая. Без приданого — это ведь как будто из милости. — Надя вздохнула.

— Нина получит приданое, — сказал я.

— Правда? — вскинулась Надя. — Откуда ты знаешь?

— Знаю. Получит. — Я поднялся. — Я приду в твою комнату в восемь часов.

— Ты всё-таки ужасно изменился, — глядя на меня во все глаза, проговорила Надя.

Я кивнул.

— Верно подмечено. У меня изменились даже привычки. — Кивнул на кофейную чашку, к которой не притронулся: — Не наливай мне в кофе сливки, пожалуйста. Спасибо.

Ещё сидя в библиотеке, я услышал, что откуда-то зазвучала музыка. Приятная мелодия… А проходя мимо гостиной, понял, что доносится она оттуда. Заглянул.

На квадратном ящике из красного дерева, снабжённом боковой рукоятью, крутилась пластинка. Над ящиком возвышался раструб начищенной трубы. Звуки издавала именно это конструкция.

У окна гостиной стояла Нина. Когда я открыл дверь, она обернулась.

— Костя… Осваиваешься?

— Да.

— А я вот… ностальгирую. — Нина грустно улыбнулась. — Под эту мелодию я танцевала на выпускном балу. Кажется, что это было только вчера. Тогда казалось, что вся жизнь впереди. И — оглянуться не успела, как она пронеслась мимо. Молодость… Мечты о счастье… Глупо, верно? Прошлого не вернёшь.

Она подошла к граммофону, потянулась к ручке. Я понял, что хочет остановить мелодию. Перехватил ее руку.

Твердо проговорил:

— Глупо — это жить только настоящим. Глупо — заменив мать двоим детям, думать, что твоя собственная жизнь на этом закончилась. Прошлого действительно не вернёшь. Но будущее творим мы… Всё ещё изменится, Нина. — Я провёл рукой по её плечу. — Изменится, обещаю. Ты ещё будешь танцевать на балу.

— Господи, Костя… — в глазах Нины заблестели слёзы. — Ты просто не знаешь! Или не представляешь себе, насколько наше положение… печально.

— Представляю. — Я привлек её к себе. — Потому и обещаю, что всё изменится.

Нина прижалась лицом к моей груди. Пробормотала:

— Как же ты повзрослел… И как же я хочу тебе верить.

* * *

— Ты желаешь стать похожим на кого-то знаменитого?

К моему приходу Надя подготовилась. Разложила на столике, стоящем возле дивана, яркие журналы, открытые на нужных страницах. Со страниц на меня смотрели глянцевые красавцы всех мастей.

— На всякий случай, напоминаю: достичь идеального сходства не удастся. А кроме того, любой хоть сколь-нибудь сильный маг мгновенно догадается, что ты в маске. — Надя вздохнула. — Я пока не умею прятать следы воздействия.

— И не надо, — решил я. — Мне не нужна чужая личина.

— А что тебе нужно?

— Маска. Просто гладкая белая маска, которая скроет мою внешность.

Надя скривилась.

— Да ну… Так неинтересно.

— Зато действенно. — Я подошёл к ней. — Что нужно сделать для того, чтобы ты приступила к работе?

— Перестать на меня ворчать! — огрызнулась Надя. Указала на диван. — Садись сюда.

Я присел. Она села рядом со мной.

— Закрой глаза. Больно не будет, не бойся.

Мне удалось сдержать смешок. Интересно, что бы она сказала, узнав, что мне иной раз наживую прижигали и штопали раны?..

Я закрыл глаза. Вскоре лица коснулась тёплая волна — которая постепенно становилась всё горячее.

— Я не обожгу, — пообещала Надя. — Точно хочешь просто белую маску? Пока ещё не поздно передумать.

— Точно.

— Ну что ж, воля твоя… Всё, открывай глаза.

Горячая волна отхлынула. Я открыл глаза.

Надя взяла меня за руку и подвела к большому зеркалу, висящему на стене. Перед зеркалом стоял столик, на котором были разложены серьги, колечки, бусы и прочая дребедень.

— Ужас! — глядя в зеркало, прокомментировал Надя. — Как я и предупреждала.

Моё лицо будто превратилось в гипсовую маску. Белую, безликую и гладкую — если не считать глубоких провалов глаз.

Я приблизил лицо к зеркалу. Левый глаз по-прежнему остался голубым, правый — чёрным. Я вопросительно посмотрел на Надю. Та развела руками.

— С глазами ничего не могу сделать. С этим не справился бы даже более серьёзный маг. Нашу фамильную примету так просто не скроешь.

— Ладно, — решил я. — Сойдёт.

Собрался уходить.

— Постой! — Надя кинулась ко мне. — Так… ну, вообще некрасиво! Неэффектно. Сейчас.

Она вновь поднесла ладони к моему лицу. Щекам на мгновение стало жарко. Когда я вновь повернулся к зеркалу, увидел, что щёки расчертили две черные молнии.

— Ну, вот, — удовлетворенно сказала Надя. — Другое дело!

Спорить я не стал. Поблагодарил её, повторил, что взять с собой совершенно точно не могу, и вышел.

* * *

К спальне Кости с одной стороны примыкала ванная комната, с другой я увидел ещё одну дверь. Распахнув её, решил поначалу, что непонятным образом угодил в театральную костюмерку. Потом вспомнил оброненное Ниной слово «гардеробная». Судя по всему, это была именно она.

Рубашки, костюмы, куртки, жилеты, плащи — чего тут только не висело и не лежало. За исключением того, что мне было нужно — в этом я убедился полчаса спустя, перерыв всё, до чего дотянулся. Разумеется, обнаружить в гардеробе шестнадцатилетнего оболтуса полевую офицерскую форму не рассчитывал. Но, дьявол! Хоть что-то ноское и практичное среди его барахла должно было найтись?

В конце концов мне всё-таки повезло. Расстегнув чехол из материи, похожей на паутину, я обнаружил внутри странный костюм. Плотная чёрная ткань, штаны с накладными карманами, майка с длинным рукавом. Куртка — с высоким воротником, из материала, напоминающего кожу. На локтях и коленях — уплотнения. Сидела одежда идеально, движений не сковывала.

К костюму прилагались сапоги с крепкими носами и набойками на каблуках, тоже отлично севшие на ногу. Во внутреннем кармане куртки я обнаружил перчатки. Смутил меня только рисунок на спине, изображающий то ли привидение, то ли что-то в этом роде. Он был нанесен фосфоресцирующей краской и в темноте светился.

Ладно, чёрт с ним. Замазывать не буду — нечем, да и без надобности. Надеюсь, что всё это мне понадобилось в первый и последний раз. Над костюмом висели широкополая шляпа и чёрная маска. Я хмыкнул. Вот это уже точно — лишние детали. Шляпу я потеряю при первом же резком движении, оставлять улики ни к чему. А маской и без Кости обзавёлся.

Одежду я приготовил заранее, ещё перед тем, как идти к Наде. Сейчас переоделся. Выглянул в коридор. Убедившись, что в доме тишина, быстро спустился по лестнице и вышел на крыльцо.

* * *

В огромном гараже, по моим прикидкам, могло бы разместиться не менее пяти автомобилей. Плюс два длинных навеса на улице — я не сразу сообразил, для чего они, потом вспомнил о «приёмах», которые упоминал дед. Малиновый автомобиль в пустом гараже был похож на игрушку, забытую на детской площадке — такой же одинокий и грустный. Ключ так и торчал в зажигании — как два часа назад, когда я лазил сюда за картой. Воровства здесь, судя по всему, не опасались.

Я уселся за руль. Автомобиль уже успел осмотреть и понял, что с управлением разберусь без проблем. Дорогу я запомнил. Но карту — пухлый журнал, успевший истрепаться на сгибе, на всякий случай положил рядом с собой. Завёл машину и выехал из гаража.

Барятино, если я правильно понял, располагалось в десятке километров от столицы Империи, Санкт-Петербурга. Город с таким названием в моём мире тоже, кажется, когда-то существовал. Возможно, существует и до сих пор, просто сменил название — приход к власти Концернов, как это нередко случается, ознаменовался масштабным переименованием многих населенных пунктов.

Дорога была отличной. Автомобиль шел на удивление ходко, и дорожных знаков, ограничивающих скорость, я не заметил. Возможно, здесь до них ещё не додумались. Встречные машины почти не попадались. И сам я, за весь путь, догнал единственный автомобиль. Обгонять не рискнул — машину Нины в округе наверняка знают. Пристроился сзади, на приличном расстоянии.

Предместье скоро закончилось. По обеим сторонам широкой дороги замелькали двух— и трехэтажные дома. Чем дальше я продвигался, тем всё более высокими и нарядными они становились. По тому, как выглядела всего лишь «загородная усадьба» деда, я догадывался, что в столице меня ждёт нечто гораздо более грандиозное. Но такого великолепия всё же не ожидал. Не раз и не два мимо проплывали настоящие дворцы. Весьма вероятно, «городской особняк» Барятинских представлял собой нечто подобное, но сейчас мне было не до поисков родового гнезда. Меня интересовал адрес, указанный на красной визитке.

Машину я оставил в одном из переулков. До особняка, стоящего на пересечении широкого проспекта с улицей поуже, дошёл пешком.

Внушительных размеров двухэтажный дом с колоннами был отделён от улицы кованой чугунной оградой и небольшим палисадником. Рядом с въездными воротами я увидел калитку и кнопку электрического звонка. Решительно надавил на кнопку.

Из будки у ворот выскочил и подошёл к калитке нелепо наряженный дядька — судя по растрепанному виду, разбуженный. При виде меня он вздрогнул. Попятился, потом взял себя в руки.

— Чего… тебе? Пошто озоруешь? — оглянулся на будку. Из неё высунулся здоровенный детина с карабином в руках. Тоже заспанный.

— Хозяин дома? — осведомился я.

— Об эту пору все приличные люди дома, — проворчал привратник.

— Чего надо? — присоединился к нему охранник.

— Я к хозяину.

— Назначено? — охранник с сомнением посмотрел на меня.

— Нет. Но хозяин обрадуется.

Я жестом поманил обоих подойти ближе к ограде. Охранники, переглянувшись, приблизились. Я раскрыл кулак.

На ладони лежала бархатная коробочка, которую взял со столика в комнате Нади. Внутри коробочки — перстень с крупным, темно-синим камнем, в окружении камушков помельче. Я понятия не имел, насколько они ценны, но это было и неважно. Выбрал то, что поярче сверкало. Многозначительно сказал:

— Федот Ефимович обещал хорошую награду тому, кто принесет этот перстень.

Охранники уставились на мою ладонь. Сработало — глаза обоих загорелись. Сам я не доверил бы таким людям даже охрану деревенского сортира. Федот Комаров либо непроходимо туп, либо чересчур самонадеян.

— Давай сюда, — предложил детина, — покажем хозяину. А то, может, брешешь ты всё! Эвон, рожу-то как размалевал.

— А не обманете? — я изобразил смятение.

— Честное благородное слово! — возмутился охранник. — Давай, — протянул ладонь к решётке.

— Держи, — кивнул я.

Ухватил его за протянутую руку и изо всех сил дёрнул на себя. Охранник влепился лбом в ограду. В ту же секунду я сбросил с его плеча ремень карабина. Перехватил оружие удобнее, переломил ствол и дослал патрон. Приставил дуло к подбородку охранника. Приказал привратнику:

— Открывай.

Привратник, побелев от страха, схватился за висящий на шее свисток. Я красноречиво ткнул дулом в подбородок охранника.

— Стреляю? В него, потом в тебя?

— Кузьма! — прошипел охранник. — Не смей!

На помятом лице Кузьмы отразилось смятение.

— Барин… Прибьёт…

— То когда будет! А этот сейчас пристрелит, дубина! — охранник оказался более сообразительным. — Отпирай!

Привратник трясущимися руками отпер засов на калитке.

— Правильное решение, — одобрил я.

Вошёл. Сначала огрел прикладом охранника — он выглядел более серьёзным противником. Привратнику прилетело по затылку в момент, когда подносил ко рту свисток. Бывают же такие бестолковые люди — ничему не учатся.

Я оттащил обоих за будку, чтобы не было видно с дороги. Патронов при охраннике не обнаружилось. Я заглянул в будку и отыскал коробку, которую едва успели распечатать. Что ж, спасибо за подарок. Пригодится.

Карабин я осмотрел, шагая к особняку. Неплохая машинка. Здесь, вероятно — модель из самых новых, а в моём мире подобные в ходу уже больше сотни лет. Механизм у них простой и надежный. А что скорострельность низкая — так не всегда высокая и нужна. Сейчас, например, карабина мне вполне достаточно. А вот его хозяину — руки бы повыдёргивать. Когда он его чистил-то в последний раз? Надо же так оружие запустить. Ни один из моих бойцов такого себе не позволял…

Я поднялся по лестнице, ведущей к дверям особняка. Здесь никаких звонков не было. Подёргал дверь — заперто.

Выносить замок выстрелом не хотелось. Лишнее внимание мне ни к чему. Начал было спускаться по ступеням, чтобы обойти дом в поисках чёрного хода, когда дверь вдруг распахнулась.

Глава 6 Фамильная реликвия

— Ну, кто тут… — недовольно начал тип, высунувшийся из-за двери.

Я не дал ему договорить. Съездил прикладом по челюсти, снизу вверх. Добавил ногой в живот. Войдя в дом, влепил типу с разворота по уху. Тип рухнул на пол.

Я наклонился над ним. В отключке… Интересно, сколько тут ещё слуг? Это ведь явно не хозяин — одет в такую же нелепую длиннополую куртку с золотыми пуговицами, что и привратник.

Откуда-то сверху гремела разудалая музыка. Стоя на крыльце, я её не слышал, шумоизоляция в доме отличная. Это хорошо. Значит, те, кто будут проходить по улице, тоже ничего не услышат.

Из просторного холла наверх вела широкая лестница, застеленная ковром. Я быстро взбежал по ступенькам.

Из-за угла показалась девушка в коротком облегающем платье. Поверх платья — передник, в волосах — наколка. Девушка держала в руках поднос, уставленный пустыми бокалами и тарелками. Увидев меня, остановилась, как вкопанная, и открыла рот, приготовившись завизжать. Не успела — я подскочил к ней и зажал рот ладонью. Пообещал:

— Будешь вести себя хорошо — не обижу.

Девушка смотрела со страхом.

— Ты сейчас ответишь на мои вопросы, — сказал я. — Потом я тебя отпущу, и ты убежишь отсюда вприпрыжку. Спрячешься так, чтобы тебя долго-долго искали. Хозяин не узнает, что ты меня видела. Тебя не накажут.

Страх в глазах девушки сменился надеждой. Затем пониманием.

— Всё ясно? — уточнил я.

Девушка с готовностью закивала.

— Пикнешь — шею сверну, — предупредил я. И убрал руку.

Закричать девушка не пыталась. Молодец, сообразительная.

— Где хозяин?

— Там… В бильярдной, — девушка указала себе за спину.

— Кто с ним?

— Как всегда. Колька да Сенька. То есть, — исправилась девушка, — Николай Власьич и Семен Митрофаныч.

— От троих столько шума? — усомнился я.

— Дак, там прихвостни ихние, да цыгане ещё. Николай Власьича аменины празднуют. Вторые сутки гуляют, удержу на них нет! Господи, спаси и сохрани, — девушка перекрестилась.

— Это ж сколько всего-то народу?

Девушка задумалась. Подняла глаза к потолку, принялась загибать пальцы. Я в это время с удовольствием рассматривал её стройные ноги и глубокое декольте.

— Ежели вместе с цыганами, то десяток, да ещё двое.

— Двенадцать, — кивнул я. — Хорошее число. Всё, беги.

Девушка устремилась к лестнице, но вдруг остановилась. Осторожно окликнула:

— Барин!

Я вопросительно обернулся.

— А это у вас нарочно такой костюм и голова, чтоб на Фантомаса из кинофильмы было похоже?

Гхм. Ну, спасибо, Костя! Удружил. Разгуливать по логову врага в маскарадном костюме мне ещё не доводилось.

— Нарочно. Беги, кому сказал!

Девушка припустила вниз по лестнице. А я дошёл до бильярдной. Гадать, где она находится, не пришлось — двери были распахнуты настежь.

Часть помещения действительно занимал бильярдный стол. Не знаю, использовался ли он по назначению в другое время. Сейчас на нём, развевая пёстрые юбки, лихо отплясывали две цыганки. В помещении висел такой густой табачный дым, что хоть ножом режь. Звенели гитары.

На длинном диване у стены развалились в довольных позах три плюс-минус одинаковых типа, в сбитых на сторону жилетах поверх шёлковых рубах. Это, видимо, сам Федот и Колька с Сенькой. То есть, Николай Власьич и Семен Митрофаныч. В углу, пристроившись возле круглого столика на высокой ножке, дулись в карты еще два персонажа.

Новое действующее лицо, появившееся в дверях, не заметил никто, кроме цыганок. Одна из них прекратила плясать и пронзительно завизжала.

Я выстрелил из карабина в потолок. Пока с потолка оседала пыль, перезарядил. Повернулся к цыганам.

— С вами расплатились?

Чернобородый мужик в красной рубахе, перехватив гитару за гриф, осторожно кивнул.

— В таком случае, освободите сцену для следующего номера. — Я подошёл к столу, протянул цыганкам руки.

Девушки попались не из робких. Грациозно опершись, спрыгнули со стола. Одна из них мне ещё и подмигнуть успела.

— Ты кто такой?! — очнулся тип, сидящий на диване посредине.

Я решил, что это и есть Федот. Посоветовал цыганкам:

— Шустрее, барышни.

Уговаривать не пришлось, девушки побежали к двери. А на меня бросились двое, сидевшие за угловым столиком.

Мелькнула мысль — не те ли это орлы, что были на дороге?.. Нет, те не могли так быстро очухаться. Просто повадки схожи, тоже сразу к ножам потянулись.

Я перехватил карабин так, чтобы сподручней было бить прикладом. Второй удобный шанс перезарядить оружие мне вряд ли предоставят, а выстрел ещё пригодится.

Я быстро сместился в сторону и вперёд — так, чтобы оказаться за спинами у парней. Одного успел огреть прикладом по затылку раньше, чем он развернулся. Парень упал. Второй взревел и бросился на меня. Ударом по кисти я выбил у него нож.

— Стреляй, Митька, — заорал Федот. — Револьвер тебе на что?!

Парень, лицо которого перекосило от боли, потянулся к висящей на поясе кобуре. Застёгнутой. Нда, с бойцовскими навыками телохранителей Федоту ещё работать и работать. А выстрел прогрохотал со стороны дивана. Кто-то из троицы тоже был вооружён.

Обернувшись, я увидел, что мужик, оказавшийся дальше всех от меня, держит револьвер.

Я выстрелил раньше. Оборачиваясь, уже вскинул и прижал к плечу карабин. Мужика с револьвером швырнуло на диван. Я оценил расстояние до него и выроненного оружия.

Нет. Перезарядить карабин — быстрее. Я схватил круглый столик за ножку и швырнул его в Митьку — который почти справился с кобурой.

Столик был сработан из красивого зелёного камня с разводами. От удара о пол он раскололся, но Митьке перед этим прилетело вполне увесисто. Я выиграл несколько секунд на перезарядку.

Когда воющий от боли Митька, по разбитому лицу которого текла кровь, выпрямился и попытался прицелиться в меня, я выстрелил первым. И едва успел броситься на пол — обронённый револьвер поднял кто-то из тех двоих, что остались сидеть на диване.

За спиной у меня зазвенело разбитое пулей окно, на паркет посыпались осколки. Я быстро перекатился по полу, смещаясь в другую сторону. Опрокинул подвернувшееся под руку тяжёлое кресло, под его прикрытием снова перезарядил карабин.

Из пяти противников на ногах осталось двое. По сути, один — Федот нужен мне живым. Но времени на выполнение задуманного мало — выбитое окно нарушило шумоизоляцию. На улице наверняка уже слышат звуки побоища. Надо ускоряться.

Спинку опрокинутого кресла пробила пуля — в сантиметре от моей головы. С карабином наизготовку я вскочил на ноги.

— Да он сам дьявол! — истошно заорал Федот. — Стреляй его, Колька! Стреляй!

Колька послушно выпалил из револьвера — одновременно со мной. Мой выстрел оказался более метким. Мне всего лишь обожгло левое плечо, а Колька рухнул на своего поверженного товарища.

Как и рассчитывал, я сумел управиться без всякой магии. Федот остался один.

Понял он это, вероятно, только сейчас — побелел так, что куда там наколдованной Надей маске. Трясущимися губами пробормотал:

— Ты кто?!

— Фантомас. — Надо же, как удачно слово подвернулось. Надо будет выяснить у Нади, что оно означает. — Веди меня к сейфу.

— У меня нет сейфа! Я современный предприниматель! Все сбережения храню в банковской ячейке!

Я молча перезарядил карабин. Пояснил:

— Стрелять буду по локтям. Колени тебе пригодятся, чтобы довести меня до сейфа. Но по локтям — тоже очень больно, поверь.

— У меня нет сейфа!

Я взял карабин наизготовку. Часть денег Федот, возможно, действительно хранит в банке. Но чтобы у такого упыря, как он, не было дома согревающей душу сокровищницы — в это я ни за что не поверю. Упырей за свою жизнь навидался достаточно. Спросил у Федота:

— Стреляю?

По его лицу покатились слёзы. Ему было очень жаль расставаться с деньгами.

— Не губи, кормилец!

Я подошёл к Федоту и взял его за шиворот. Приказал:

— Веди. — Стрелять, как обещал, на самом деле опасался. Если Федот поймает болевой шок, разыскивать его сокровищницу самостоятельно я буду долго.

Федот, обливаясь слезами, вышел из бильярдной. Ушли мы недалеко — за соседней дверью оказался кабинет.

Федот подошел к книжному шкафу. Потянул на себя один из томов. Секция шкафа выехала вперед.

Она оказалась бутафорской — панель толщиной сантиметров пять, задекорированная спереди корешками книг. Панель отворилась в сторону, как калитка. За ней я увидел нишу, в которой стоял приличных размеров сейф. Поторопил Федота:

— Быстрее!

Он принялся крутить колёсики, выступающие из дверцы. Когда цифры на колёсиках выстроились в нужном порядке, щёлкнул замок. Дверца открылась.

Сейф был набит пачками денег доверху. Что ж, на что-то подобное я и рассчитывал. Предусмотрительно захватил с собой наволочку, снятую с Костиной подушки.

Такой человек, как Федот, мог хранить в сейфе ещё и оружие. К этому я был готов, перед тем, как открыть дверцу, заставил Федота отойти. Но оружия внутри не оказалось. Помимо денег, там лежали только часы. Золотые, на цепочке, с открывающейся крышкой.

— Фамильная реликвия, — указывая на них, простонал Федот. — Единственная память о покойном батюшке! Дозволь хоть их оставить!

Я взял часы, бросил ему.

— Забирай.

Федот поймал часы. Жадно, словно голодающий — кусок хлеба. Открыл крышку. А в следующую секунду меня будто накрыла невидимая сеть.

Тяжёлая, давящая, она опутала меня с головы до ног. Я не мог даже шевельнуться.

Федот довольно расхохотался.

— Так и знал, что когда-нибудь пригодятся, — щёлкнув крышкой часов, объявил он. — Хоть и цену за них ломили — ух! А вот, не пожадничал. И правильно сделал. Что? — Он смотрел на меня, ухмыляясь. — Против магии — слабо рыпаться? То-то. — Не спеша, вразвалку, Федот подошёл к стоящему на столе телефонному аппарату. Снял трубку, покрутил диск. — Алло! Барышня? С полицией соедините, срочно! На меня напали! В доме грабитель!

Что это за дрянь? Магия? Федот владеет магией?

Не может быть. Он не аристократ. К тому же, если бы владел, не стоял бы столбом, пока я расшвыривал его приспешников. Значит, часы — некий аккумулятор магии, дед, кажется, что-то такое упоминал. Когда Федот открыл крышку, сработал механизм, запустивший то ли заклятье, то ли чёрт его знает, как это называется.

Что ж, посмотрим, чья магия сильнее…

Но это была опрометчивая мысль. Я быстро понял, что пошевельнуться не могу. Не могу даже моргать. И понятия не имею, что с этим делать.

— Уже едут, — сообщил мне Федот, опустив телефонную трубку на рычаг.

Подошел ко мне и с наслаждением лягнул ногой в живот. Двинуться я не смог — хотя боль почувствовал.

— Нравится? — Федот расплылся в довольной ухмылке. — Ну-ка, а вот так? — и ударил в раненное плечо.

Теперь сработало. Ярость, поднявшаяся во мне от боли, окутала невидимую магическую сеть паутиной всполохов. Смяла её, словно упаковочную пленку.

Федота швырнуло назад.

Я, освободившись, вернул ему удар в живот. Добавил по обалдевшей роже. Вынул из-за пазухи припасённую наволочку и повернулся к сейфу.

— Кто ты такой? — лежа на полу, простонал Федот. — Кто ты, мать твою, такой?!

Он, со слезами на глазах, следил за тем, как я кидаю в наволочку пачки денег.

— Ты не расслышал? Фантомас. — Я, закончив с сейфом, подошёл к нему. — Когда приедет полиция, скажешь, что вызов был ложным. Перепил, решил потешиться. Посмотреть, как быстро они прибудут. А брякнешь обо мне хоть слово — лишишься ещё и дома. Уничтожу.

Чтобы у Федота не возникло причин сомневаться, я повернулся к фальшь-панели, закрывающей сейф. Протянул руку. Панель вспыхнула.

Федот икнул. Побледнел ещё больше — хотя казалось, что уже некуда.

— Пощадите, ваше сиятельство! — глядя на разгорающееся пламя, пролепетал он. — Христом-богом клянусь — слова никому не скажу!

Я кивнул.

— Это в твоих интересах.

Подошёл к окну. Ещё когда разбирался с сейфом, успел заметить, что с этой стороны особняк обвивают плети дикого винограда. Лозы — крепкая штука. Перчатки у меня плотные… Я распахнул окно, вскочил на подоконник. И скользнул по виноградным плетям вниз. Окна кабинета весьма удачно смотрели на тот переулок, где я оставил машину.

* * *

До пожара дело не дойдёт, в этом я был уверен. Федот, несмотря на отвращение, которое я к нему испытывал — мужик смекалистый. Сообразит, как потушить пламя, ещё до приезда полиции. А меня беспокоила рана на плече.

Неопасная, царапина — но кровь уже пропитала рукава и рубашки, и куртки. Надеюсь, до уровня опознания преступника по ДНК местная наука пока не добралась. А рану надо перевязать.

Поплутав по улицам, я заехал в глухой, похожий на колодец, двор. Осмотрев багажник, быстро нашёл то, что искал — металлический ящичек с красным крестом на крышке. В аптечке, помимо набора незнакомых медикаментов, обнаружились бинт и склянка с прозрачным раствором. Надпись на этикетке мне ни о чём не говорила.

Я открыл, принюхался. Пахло спиртом. Значит, для обработки раны сгодится. Стиснув зубы, я плеснул содержимое склянки на рану.

Глаза от боли полезли на лоб, жидкость зашипела. Порядок. Я, придерживая бинт зубами, наложил повязку. Сунул бинт и склянку в карман куртки — пригодятся ещё, — аптечку снова закинул в багажник. Выезжая со двора, услышал полицейскую сирену. Но я находился уже достаточно далеко.

До дома добрался также без происшествий.

Открывая ворота, готовился к любому развитию ситуации. Уезжая, принял все меры предосторожности, но случайности предвидеть невозможно. Мало ли кому могло взбрести в голову прогуляться до моей комнаты или до гаража? Однако имение встретило меня гробовым молчанием. Не похоже было, чтобы моё исчезновение заметили.

Я поставил машину в гараж. Тихо прошел по тёмному коридору первого этажа. Дверь в кабинет деда оказалось запертой, пришлось прибегнуть к помощи трофейного ножа. Благо, искусством открывать замки я овладел ещё в детстве, специалистов такого рода в моём тогдашнем окружении хватало.

В кабинете я, не мудрствуя лукаво, высыпал деньги из наволочки прямо на стол. Гора получилась внушительной. Что ж, тем лучше. Надеюсь, сумма достаточна для того, чтобы не расстаться с имением.

Вернувшись к себе в комнату, я разделся. Испорченный пулей костюм Фантомаса осмотрел с сожалением. Кровь замыл, майку и куртку развесил в ванной. Мимоходом глянув в зеркало, заметил, что белая маска стала полупрозрачной, сквозь неё уже просматриваются мои черты. А значит, скоро она исчезнет совсем.

Глава 7 Учитель

Спал я в эту ночь плохо. Снились кошмары. Я попал сюда из технически и научно гораздо более развитого мира, а потому иллюзий не питал. Волшебство волшебством, но личность человека не может храниться исключительно в какой-то нематериальной субстанции, именуемой душой. Нет, есть ещё структуры мозга, мышечная память, особенности нервной системы и обмена веществ. В конце концов, гормоны.

Я был не совсем я, а некий гибрид Капитана Чейна с избалованным аристократиком Костей Барятинским. И если для Капитана Чейна бойня, которую устроил ночью, ограничилась бы записью в дневнике «Гулял. Подрался», то для Кости это был шок. Тело и разум сотрясались от пережитого ужаса, но, поскольку моя душа никак на это не реагировала, равновесные силы вмешались, и мне всю ночь снилось, как меня расстреливают. Снова и снова звучала команда «Огонь!» — и я чувствовал, как моё тело пронзают пули.

Когда в меня стреляли на самом деле, страха не было. Сегодня я раз десять просыпался в холодном поту. В пять утра плюнул на попытки выспаться и пошёл в душ.

Оценил красивую сантехнику — медные вентили с плавным ходом и возможностью отрегулировать температуру воды, должно быть, с точностью до градуса. Мне было не привыкать мыться в ледяной воде, но изнеженное тельце Кости нуждалось пока ещё в более ласковом подходе. Я ограничился контрастным душем, который прогнал остатки сонливости.

Капитан Чейн мог не спать неделю, не теряя способности сражаться. Интересно, на сколько хватит Кости… Впрочем, лучше, конечно, не проверять. В этом мире я начинаю не с нуля, и за мной — не кучка повстанцев. Совершенно не обязательно истязать себя так же, как на родине.

Закутавшись в халат, я вышел в коридор. Прогулялся по всему второму этажу, проверяя, верно ли запомнил расположение комнат. Когда вернулся обратно, застал Григория Михайловича, колотящего в мою дверь.

— Не открывает? — поинтересовался я, подойдя ближе.

— Спит, должно быть, — отозвался дед, не повернув головы. — Я бы не стал будить, но учитель прибыл внезапно и, по его словам, нужно как можно скорее…

— Я ему передам.

Тут дед будто очнулся. Вздрогнул, посмотрел на меня и с облегчением рассмеялся.

— Костя… Прости, я сам не свой. В последнее время очень плохо сплю.

— Отдохни, — посоветовал я. — Думаю, большую часть дел можно перепоручить Нине, имение не развалится.

— Да, пожалуй, ты прав… — Дед потёр ладонями лицо.

— А где меня ждёт учитель?

— Что? Ах, да… На заднем дворе. Если это можно назвать двором.

— Буду через пять минут.

* * *

На задний двор вела отдельная дверь, и дед был прав: назвать это задним двором было непросто.

Вездесущая трава пробивалась через щели между плитами из природного камня, которыми был вымощен двор. Чернела прошлогодняя листва. Увитая плющом беседка казалась не мило интегрированной в пейзаж, а заброшенной, мёртвой. И единственное живое существо находилось именно там, из чего я сделал вывод, что это и есть учитель.

Чем ближе я подходил, тем медленнее становились мои шаги. Как будто я сидел в кинотеатре, вышел в туалет, а потом вернулся, но по ошибке завернул не в тот зал, и кино уже не то.

В беседке сидел, широко расставив ноги, человек, от которого на милю веяло опасностью. Сухой, жилистый, как следствие — стремительный. Из породы людей, что внешне почти не старятся. И всё же видно было, что этот человек весьма и весьма немолод. Он явно был постарше деда.

Будто бросая вызов местной моде, он был одет в кожаные штаны и кожаную куртку. Причём, не из тех курток, что считаются крутыми и стоят сказочных денег. Нет, это была простейшая, старая, потёртая куртка, такую вполне можно найти на помойке.

Довершал образ выбритый наголо череп.

— Боишься? — спросил учитель низким голосом вместо приветствия.

Я прислушался к своим ощущениям. Пожалуй, тело Кости действительно боялось. Но в глубине души — там, где был именно и непосредственно я — страха не было. Скорее даже наоборот, что-то вроде радости и ностальгии. С подобными людьми я прожил бок о бок всю жизнь. Однако…

— Простите, а вы точно белый маг? — ответил я вопросом на вопрос и прислонился плечом к столбику входной арки.

Учитель выглядел так, будто может за пару секунд убить десяток опрометчиво бросившихся на него врагов. Если впечатление меня не обманывает — а оно меня не обманывает практически никогда, — то маг этот должен быть насквозь чёрным. По крайней мере, согласно тому, что рассказывал мне дед.

Вместо ответа учитель расстегнул куртку.

— Медленно, — вскинув руку, предупредил я, — без резких движений!

Учитель усмехнулся, показав крепкие белые зубы. Подчёркнуто медленно он запустил руку себе за ворот рубахи и достал белую жемчужину, висящую на серебряной цепочке. Наверное, красивая безделушка, а впрочем, я в таких вещах не разбираюсь. В той среде, откуда я вышел, считалось, что носить драгоценности — привилегия женщин.

— Урок первый, — сказал учитель. — То, что ты видишь, слышишь и чувствуешь, может ничего не означать. Истинное знание всегда глубже. Нужно научиться не смотреть, но видеть.

Прозвучало умно. И как будто было каким-то образом связано с белой жемчужиной. Договорив, учитель спрятал её обратно под одежду и застегнул куртку.

— То, что ты чувствуешь, — продолжал он, — это одна сторона истинного знания. Ты знаешь, что я могу. И я действительно могу многое. Но моя энергия определяется тем, что я делаю.

— А можно немного проще? — попросил я.

— Присаживайся. — Учитель подбородком указал на скамейку напротив.

Скамейка была деревянной. Когда-то её покрасили белой краской, которая теперь потемнела и облупилась. Я смахнул чёрные комочки давно мёртвых листьев, и они упали на пол с недовольным шелестом. Усевшись, внимательно уставился на учителя.

А в следующий миг вскочил. Откуда он вытащил две изогнутых сабли — я не заметил, но не мог поставить себе это в упрёк. У учителя не было ни ножен, ни чего-либо ещё. Ножам я бы не удивился, подозревал, что потёртая куртка хранит немало секретов. Но две сабли?!

— Это две сестры, — сказал учитель и положил сабли на пол посередине беседки. — Их зовут Мария и Аделаида. Они родились в один день, у них один отец, но очень разная судьба. Мария всю свою долгую жизнь прожила в частной коллекции. С неё стирали пыль. Обнажали раз в несколько месяцев, чтобы показать тем, кому интересно смотреть на обнажённых девушек такого рода.

Учитель не выпрямился, он говорил, склонившись, и его пальцы касались навершия одной из двух сабель, лежащих на полу. Потом пальцы перебежали к рукоятке другой.

— Аделаиде досталась другая участь. Она купалась в крови турков и австрийцев, сменила немало рук. Мокла в холодной воде, грелась у костров, а единственной грубой лаской, которую знала, были прикосновения точильного камня.

Я с уважением посмотрел на Аделаиду. Родственная душа, что и говорить.

— Сейчас они выглядят совершенно одинаково и служат одному господину — мне. Какая из них более опасна?

— В смысле? — удивился я. — Они одинаковы!

Учитель улыбнулся и выпрямился, раскинув руки по спинке скамейки.

— Прекрасный ответ, ваше сиятельство. Просто великолепный. Я думал, мы с вами в самом начале долгого пути, но вы, оказывается, уже сделали несколько самостоятельных шагов. Действительно, обе эти сабли одинаково опасны в руках того, кто намерен убить. И одинаково безвредны в ножнах, на стене оружейной комнаты. И всё же, если бы они были людьми, прекрасными девушками-близнецами, которых зовут Мария и Аделаида, то Мария была бы белым магом, а Аделаида — чёрным.

— Кажется, дошло, — протянул я. — То есть, вы — как та Мария? Никогда мухи не обидели, но это не значит, что не можете?

— Грубовато, но близко к истине, — кивнул учитель. — Нашу магическую суть определяют поступки. Но быть белым магом — не значит быть нежной мимозой. Если бы всё обстояло так, мы бы уже давно вымерли. Однако чёрные пока могут лишь мечтать о таком исходе. Скоро вас представят его императорскому величеству, где вам нужно будет показать свою доблесть в поединке с чёрным магом. Необходимо победить, оставшись при этом белым. Именно этому я вас научу. Но для начала…

Учитель медленно сунул руку в карман куртки и вытащил оттуда ещё одну жемчужину. В серебряной оправе, но без цепочки. В его руке она была белой. Он бросил жемчужину мне, я её поймал, повертел в пальцах и вздрогнул.

Из молочно-белой глубины как будто выплеснулась чёрная клякса. Она расплылась по поверхности жемчужины. Две трети сделались чёрными, треть оставалась белой.

— И что это значит? — поднял я взгляд на учителя.

— Вы знаете, — жёстко сказал тот.

И он был прав. Я — знал.

* * *

— Первое, что вам понадобится — вырастить личное оружие, — сказал учитель. — Времени мало, поэтому выбор нужно сделать сегодня. Это будет оружие, к которому вы привыкнете, которое станет продолжением вашей руки и вашего духа, поэтому ориентируйтесь при выборе не на то, что красиво смотрится на картинках журналов, а на то, с чем вам будет удобно работать.

— Вы сказали — «вырастить»? — Я огляделся. — Здесь?..

Мы стояли посреди двора. С одной стороны был дом, с трёх других нас обступал заросший до непроходимости сад. Учитывая всю глубину моих магических познаний, я бы не удивился, если тут принято сеять оружие и наблюдать, как оно вырастает. Представилось поле, утыканное торчащими лезвиями вверх саблями…

Интересно, чем поливать такое поле? Кровью?

— Суть магии, — сказал учитель, глядя мне в глаза, — состоит в том, чтобы при помощи намерения добиваться изменений в вещном мире. Маг создаёт необходимое, и мир вынужден ему подчиняться. Иногда это происходит мгновенно, иногда — занимает годы. Всё зависит от конкретного ритуала или заклинания. Представьте ваше идеальное оружие, а затем осознайте, что оно уже у вас есть.

— Какие-то критерии? — уточнил я.

Инструкция, несмотря на дикое звучание, была вполне понятной. Если я и буду задавать вопросы, то лишь после того как что-то сделаю. Одно, пусть даже самое неудачное действие даёт больше, чем десятки часов, проведённых за разговорами.

— Хороший вопрос, — кивнул учитель. — Предоставлю вам самому на него ответить.

Великолепно.

Я вздохнул и закрыл глаза. Критерии… Так, ну, оружие — это инструмент для лишения человека жизни. Можно придумать кучу других определений, чтобы завуалировать неприглядную суть, однако истина такова: оружие издревле создавалось с одной лишь целью — убивать. Уже сама идея как-то плохо вяжется с путём белого мага.

Обзавестись оружием и не пользоваться им — полнейшая глупость, проще уж сразу лечь в гроб. Значит, нужно такое оружие, которым можно наносить, скажем так, контролируемый урон. Огнестрел тут — сразу мимо. В критической ситуации ты не думаешь о том, чтобы прострелить человеку коленную чашечку, а палишь, куда придётся. Приходится зачастую в грудь или в живот, а это в большинстве случаев — смерть.

Колюще-режущее тоже не вариант. Даже ножевой бой — в большей степени миф, чем реальность. В восьми случаях из десяти схватка двух мастеров ножевого боя заканчивается двумя трупами — просто один успевает отойти и порадоваться победе. А что подлинне́е — тем я попросту не умею пользоваться. Пары недель мне точно не хватит, чтобы освоить бой на мечах или шпагах, тогда как аристократы подобным вещам, надо полагать, учатся сызмальства.

Дубинка? Нунчаки? Боло?..

И вдруг я вспомнил один случай из своей насыщенной биографии, когда мой отряд накрыли стервятники Концернов. Сначала они, как водится, пустили исподтишка ракету. Та повелась на «трещотку» и ударила значительно правее, по детской площадке, на которой, к счастью, тем утром никого не было. Потом из всех щелей полезли солдаты. Нам пришлось уходить, патроны закончились быстро. И тогда я подобрал цепь от взорванных качелей. На одном её конце полыхал кусок автомобильной покрышки…

Мои бойцы потом сказали, что выглядел я весьма эффектно. Дрался, впрочем, тоже неплохо. С того случая и приобрел прозвище Капитан Чейн.

Цепь — не бог весть какое удобное оружие, но у меня почему-то возникло совершенно нелогичное чувство, что это — именно то, что нужно. Разум будто отключился в этот миг, осталось лишь… Наверное, это учитель и называл намерением.

— Интересный выбор, ваше сиятельство, — услышал я его голос и открыл глаза.

Учитель смотрел мне на правую руку. Я скосил взгляд туда же и приподнял брови, выражая должную меру удивления. В руке у меня была цепь.

Я не ощущал её. Казалось, сожми я кулак, и пальцы пройдут сквозь звено. Цепь была призрачной, полупрозрачной, какой-то мерцающей.

— Обычно на это уходит не меньше недели, — заметил учитель. — Впрочем, обычно и нет такой спешки.

— Это — оружие? — Я поднял руку и скептически посмотрел цепь на просвет.

Цепь послушно поднялась вслед за рукой, однако весу в ней от этого не прибавилось. Я почувствовал себя наркоманом, поймавшим собственный глюк. Проблема была лишь в том, что тот же глюк видел мой учитель.

— Вы вырастили душу оружия, ваше сиятельство. Теперь можете не сомневаться, что ваш путь приведёт вас к его плоти. Когда они соединятся, этот вопрос будет закрыт.

— И где мне искать его… плоть? — спросил я.

— Мне-то откуда знать? Это — ваше оружие, — пожал плечами учитель. — Скажу лишь, что плоть вы найдёте там, где меньше всего можно ожидать обнаружить душу. Ваш путь приведёт вас туда. Не нужно искать специально, нужно лишь не сходить со своего пути. А теперь — покажите, на что способен дух.

Последнее слово он произнёс уже в движении. Учитель сорвался с места, как ужаленный, и в его руках вновь появились две сабли. Только в этот раз они не были материальными. Учитель напал на меня с двумя «духами», если можно так выразиться.

Но призрачное или нет — это было оружие, и мои рефлексы взяли своё. Те рефлексы, которые уходят куда глубже мышц и нервов, прописываются в подсознании.

Я отпрыгнул назад, одновременно выбросив перед собой цепь. Рукой сделал короткое движение, и цепь вытянулась перед учителем, преградив ему путь. Он, не сбавляя хода, прянул вниз, перекатом прошёл под цепью, вскочил на ноги, сократив дистанцию до метра. А я быстро потянул цепь на себя.

Она слушалась гораздо лучше, чем могла бы настоящая. Казалось, моё оружие опережает мысль. А потом я понял, что оно способно на гораздо большее.

В нарушение всех законов физики и здравого смысла, цепь, подтянувшись ко мне, змеёй рванула вперёд, обвилась вокруг одной сабли, потом — вокруг другой и стянула их вместе. Я дёрнул на себя, и учитель потерял равновесие.

Дальнейшее было уже делом техники. Я пропустил обе сабли справа от себя, одновременно с силой ударив ногой в корпус. Учитель отлетел на два шага назад и грохнулся спиной о камни, зарычав сквозь стиснутые зубы.

Две сабли, оставшиеся в плену цепи, исчезли, словно бы растаяли в воздухе.

— Здорово! — послышался тонкий голос. — Ваше сиятельство, вы просто великолепны!

Я повернул голову. У задней двери дома стояла Китти. Впрочем, не совсем стояла, скорее подпрыгивала в неописуемом восторге и хлопала в ладоши. Глаза её горели. Я не сомневался, что если сегодня ночью загляну к ней в комнату — там будет открыто. Впрочем, по ряду признаков можно было предположить, что для Кости Барятинского эта дверь и раньше не закрывалась.

Улыбка, которой я хотел поделиться с Китти, не успела добраться до губ. Правое бедро как будто что-то обожгло. Я вздрогнул и сунул руку в карман. Цепь исчезла, словно бы почувствовала, что больше не нужна, однако я по-прежнему ощущал её присутствие. Знал, что как только я захочу — она вернётся во всём своём призрачном великолепии.

А из кармана я вытащил жемчужину. Тьма в ней снова пришла в движение. Её сделалось больше.

— Так я и думал, — прохрипел учитель, подойдя ко мне; он, морщась, потирал область солнечного сплетения, куда пришёлся удар. — Понадобится особый подход. Собирайтесь, ваше сиятельство. Прокатимся в одно место.

Глава 8 Природа магии

Для занятий с учителем я оделся в костюм, который принесла Китти — должно быть, по распоряжению деда. Удобные, не сковывающие движений штаны и куртку из какого-то эластичного материала. Тёмно-синие, с белыми вставками. Я едва удержался от комментария — если бы обнаружил этот костюм в гардеробной вчера, наряжаться Фантомасом не пришлось бы.

А для того, чтобы отправиться в поездку, костюм следовало сменить на «светскую», как выразился учитель, одежду. Я успел принять душ и уже застёгивал рубашку, когда в дверь постучали.

— Открыто, — бросил я. Китти научился определять по стуку.

Девушка порхнула в дверь. Затараторила:

— Выше сиятельство, Кстатин Алексаныч! Ихнее сиятельство срочно требуют вас к себе!

— Ихнее сиятельство — это дед? — уточнил я.

— Григорий Михалыч, да-да! Срочно требуют.

Угу. Стало быть, мой сюрприз обнаружен.

— Спасибо. Иду.

В коридоре я столкнулся с Ниной.

— Доброе утро, Костя. Ты не знаешь, что случилось? — Девушка выглядела встревоженной, хоть и старалась держать себя в руках.

Я покачал головой:

— Доброе утро. Не имею ни малейшего представления.

— Господи, только бы ничего плохого! — Нина перекрестилась.

Я приобнял её за плечи.

— Уверен, что всё в порядке. Не волнуйся.

Дед встретил нас на пороге кабинета.

— Заходите.

Впустив, плотно закрыл дверь.

— Смотрите.

Он сдёрнул с горы, лежащей на столе, тонкую скатерть. Ничего нового я не увидел, за прошедшие несколько часов гора не изменилась.

Нина ахнула. Всплеснула руками.

— О, Боже… Дядюшка! Тебе удалось раздобыть деньги? Но как?

— Это лежало у меня на столе, — сказал дед. И посмотрел на меня.

Я пожал плечами.

— Правильно понимаю, что на ближайшее время наши финансовые проблемы решены?

— Судя по количеству — весьма вероятно. — Дед не отводил от меня взгляда. — Но сей факт не отменяет вопрос, откуда взялась эта гора у меня на столе?

— Ты хочешь сказать… — удивилась Нина.

— Я понятия не имею, как сюда попали эти деньги, — кивнул дед. — Кабинет был заперт. Охранный магический контур цел. Его никто не нарушал.

О, чёрт… Тут, оказывается, есть ещё и магическая защита. Дед не столь легкомыслен, как я думал. А вот почему эта защита не сработала — кажется, догадываюсь. Родовая магия не сочла врагом представителя своего рода. И, дед, похоже, об этом тоже догадывается.

— Нину я не спрашиваю, — проговорил он. — Костя?

Я развел руками.

— Настоящий Костя, вероятно, сумел бы ответить. А я здесь пока и суток не нахожусь. Мне сложно строить гипотезы. Всё, что могу предположить — это какой-то доброжелатель, решивший остаться неизвестным. Записки нет?

— Ничего нет. И магический контур, повторюсь, не нарушен. — Дед так и сверлил меня глазами.

Нина это заметила. Всплеснула руками.

— Дядюшка! Право, не думаешь же ты, что это Костя за одну ночь сумел раздобыть такую огромную сумму?

— Я не знаю, что мне думать. И что делать.

Дед тяжело опустился в кресло.

— Посчитать, сколько тут? — предложил я. — А потом сообщить Комарову, что мы готовы расплатиться с долгами? Если хочешь, я могу взять это на себя.

На столе зазвонил телефон. Дед взял трубку.

— Алло. Соединяйте… Приветствую, Модест Антонович. На ногах, давно на ногах. Не разбудили, будьте покойны. А вы что же — в такую рань? Вот как?.. Неужели. И что же?..

Пока он разговаривал, Нина приподнялась на цыпочки и прошептала мне на ухо:

— Если ты действительно возьмёшь на себя переговоры с Комаровым, очень обяжешь. Дядюшке… непросто с ним общаться. Каждый раз после такого разговора мне приходится готовить для него сердечные капли. Ты не представляешь, как мерзко этот негодяй себя ведёт!

Я представлял. Но Нине об этом знать не стоило.

— Я пыталась предложить свою помощь, — продолжила она, — но дядюшка и слышать ничего не хочет! Говорит, что не пристало благородной девице иметь дело с этакими подонками.

— Совершенно правильно говорит, — кивнул я. — Девице — однозначно не пристало. Но я-то не девица.

Нина благодарно улыбнулась.

Дед закончил разговор и положил трубку. Досадливо сказал:

— Вызывают на совещание. Машину уже выслали.

Нина вздохнула.

— Что ж, спасибо, что позволили тебе хотя бы позавтракать. Наверняка это снова затянется до поздней ночи.

— Я сообщу Комарову, что мы готовы выплатить долг, — сказал я. — Занимайся своими делами. А это предоставь мне.

— Да, но… — пробормотал дед.

Я подошёл к нему.

— Я ведь здесь для того, чтобы наш род вернул былое могущество, верно?

* * *

Учитель ждал меня у ворот. Когда я подошёл, машина уже подъехала. Отчасти похожая на ту, что была вчера, но явно попроще, к тому же жёлтая и с шашечками.

Мы с учителем сели на заднее сиденье. Учитель назвал адрес, который мне ни о чём не говорил.

— Сделаем, — зевнул шофёр и, повернувшись к нам, принялся сдавать назад. — Приболели?

Я не понял смысла вопроса, а учитель, похоже, просто его проигнорировал. Однако водила был не из тех, кого можно сбить с толку игрой в молчанку.

— Там сейчас не протолкнуться, небось. Как в Чёрном городе новый завод запустили, так народ давай лёгкие выкашливать…

— Чёрный город? — переспросил я.

На карте Петербурга, которую внимательно изучал перед вчерашней операцией, я такого топонима не видел.

Водила ощутимо смешался, однако попытался замаскировать это тем, что подъездная дорожка закончилась, и ему пришлось выполнять простейший разворот. Физиономия у него при этом была такая, будто он как минимум обезвреживал бомбу.

На вопрос неожиданно ответил учитель:

— Так называют пригородный район на юго-востоке, где сосредоточено всё производство. Заводы выбрасывают много ядовитых веществ в воду и воздух, повсюду копоть. Потому и Чёрный город. Однако существует и альтернативная версия. Подавляющее большинство заводов так или иначе принадлежат чёрным магам, состоятельным родам. Хотя чёрные маги не любят такого названия.

Ещё бы они его любили. Корпораты из Концернов тоже ненавидели, когда промышленные сектора называли «душегубками» и «беличьими колёсами». Они вообще предпочитали не говорить про эти сектора. Просто выжимали их, как тряпки — но не досуха. Эти твари в совершенстве владели искусством возобновления человеческих ресурсов.

Пожалуй, только сейчас я со всей отчётливостью понял, что этот мир — мой второй и последний шанс. Что он, несмотря на огромные внешние отличия, точно такой же, как мой родной мир. Вернее, идёт по тому же пути. Чёрные маги пытаются создать единую структуру, которая зачешет всех под одну гребёнку. В их глазах каждый человек — потенциальный источник дохода, каждое действие — инвестиция. Если кто-то не приносит денег — его необходимо уничтожить, пока зараза не распространилась дальше. Цель всегда оправдывает средства.

Вдруг я выругался сквозь стиснутые зубы и запустил руку во внутренний карман пиджака. Вынул жемчужину, которая прямо у меня на глазах потемнела ещё больше.

— Вам бы цепочку подобрать, — заметил учитель.

— Если она почернеет полностью — тогда что, всё? — резко спросил я. — Я стану одним из них?

Учитель хмыкнул. Казалось, мой вопрос его позабавил.

— Если вы станете одним из них — она почернеет полностью, вот так — правильно.

— А назад вернуться я смогу?

— На этот вопрос есть два ответа. Честный и откровенный. Честный будет таким: возможность изменить свою внутреннюю энергию есть всегда. Вопрос намерения и поступков.

— А откровенный? — спросил я, предчувствуя неприятные новости.

— Откровенный такой: я прожил долгую жизнь и знаю лишь об одном подобном случае. Не могу сказать, что этому человеку было легко…

— Он был чёрным магом, а потом стал белым? — уточнил я.

— Полное перерождение от одной энергии к другой, — кивнул учитель. — Ваша жемчужина снаружи чёрная, внутри — белая. Однако, когда её затянет чернотой, внутри она быстро тоже станет чёрной. Это перерождение даётся легко. Когда исчезнут все сомнения, вы станете чёрным магом. А сейчас вам нужно задать вопрос.

— Да, — кивнул я, катая жемчужину по ладони. — Если тот человек, о котором вы говорите, стал чёрным магом. Если у него пропали все сомнения — то что его заставило пуститься в обратный путь?

Водитель насвистывал, не прислушиваясь к разговору. За окнами тянулись вчерашние дворцы-особняки.

— Я ведь сказал: ему не было легко, — сказал учитель, глядя в окно.

— Это понятно. Но зачем он это делал?

Учитель долго молчал. Мы уже проехали пару-тройку жилых кварталов в черте города, когда он буркнул, словно бы нехотя:

— Пообещал.

* * *

«Чёрный город» и впрямь казался чёрным. Очнись я тут, не зная, где нахожусь, мне хватило бы секунды, чтобы понять: это — Чёрный город.

В салон машины просочился кислый неприятный запах, и шофёр нервным движением отключил воздухозабор. Пошёл мелкий дождь, заработали дворники, и лобовое стекло покрылось грязевой плёнкой. Прямо по курсу всё ближе становилась высоченная заводская труба, из которой в небо поднимался густой столб чёрного дыма. Глядя на него, я нервно сглотнул. Казалось, что это — целенаправленная акция по зачистке района. Но — нет. То был обычный рабочий день.

Людей на улицах было много, и практически все носили респираторы и очки-гогглы. Те, что победнее, обходились тряпичными масками на нижней половине лица. Каждый третий заходился в кашле.

Н-да уж… Буду справедлив к своему миру. У Концернов всё-таки есть хорошие системы фильтрации и более экологичное топливо.

Там, куда мы в конечном итоге свернули, было ещё более-менее. Завод остался в стороне, тучи раздались, и сквозь мутный воздух солнце робко касалось лучами некогда белого двухэтажного здания за ржавым забором. Какой смысл был в заборе — я не понял. Ворота отсутствовали как явление, будка охранника пустовала. Такси беспрепятственно заехало на территорию, и я прочитал вывеску над входом: «Обществѣнныя лѣчебнiца».

Учитель расплатился с шофёром и попросил подождать десять минут.

— Ну-у-у, барин, — протянул шофёр. — Оно ж, сами понимаете — работа…

Учитель не глядя сунул ему ещё одну купюру.

— Подождать так подождать, — тут же покладисто согласился шофёр. — Я вон там, за воротами встану.

Две двери захлопнулись почти одновременно. Я уж было раскрыл рот — спросить, что мы забыли в общественной лечебнице, как распахнулась дверь здания, и на крыльцо выскочила… С первого взгляда я определил её как девчонку. Манера двигаться, улыбка, простенькая косичка светлых волос — всё было совершенно детским.

Потом я заметил белоснежный халат до колена, строго застёгнутый до самого горла, присмотрелся к глазам и с удивлением понял, что «девчонка», пожалуй, постарше меня. Хоть и ненамного — года на два, не больше.

Она, улыбаясь, сбежала по ступенькам, устремилась к учителю, как будто собиралась броситься ему на шею. Но тут заметила меня и как на стену налетела. Шаг стал спокойным, улыбка превратилась в дежурную. Раз — и вот она уже выглядит лет на двадцать. Удивительная трансформация.

— Здравствуйте, Клавдия Тимофеевна, — поприветствовал её учитель. — Всё трудитесь?

— Отчего ж не трудиться, когда работа есть, Платон Степанович, — потупила взгляд девушка.

Так я впервые услышал имя своего учителя. Наше знакомство произошло столь стремительно и необычно, что я вовсе упустил из виду тот факт, что мы не представлены. Скорее всего это потому, что с Платоном Степановичем уже был знаком Костя.

Платон Степанович, видимо, посчитав стадию приветствия пройденной, жестом указал на меня.

— Позвольте представить, князь Константин Александрович Барятинский. Константин Александрович — баронесса Клавдия Тимофеевна Вербицкая. Клавдия Тимофеевна владеет этой больницей, и…

— Прошу прощения, — перебила Клавдия Тимофеевна, — я не владею решительно ничем. Здание принадлежит моему роду, а всё, что я тут устроила, не больше чем мои детские причуды.

В этих словах послышалась затаённая горечь. Она как будто передавала чьи-то чужие слова, которые сильно её ранили, и за которыми с тех пор пряталась, как за щитом.

— Что ж, если это — детские причуды, тогда от всего сердца желаю вам никогда не взрослеть, — улыбнулся Платон, и выросшая было стена льда немедленно расплавилась.

— Что же вас привело в мою скромную обитель? — снова заулыбалась Клавдия. — Я, к моему глубокому сожалению, не сумею достойно принять их сиятельство. У меня очень маленький кабинет, да к тому же там и не прибрано…

— Мы и не рассчитывали на торжественный приём, — отмахнулся Платон.

Я — так точно не рассчитывал. Я вообще ни на что не рассчитывал. И на любопытный взгляд Клавдии мне было ответить нечем: я понятия не имел, что тут делаю.

— Тогда чем могу быть полезна? — всплеснула руками Клавдия.

— У Константина Александровича светлая душа, но тёмные мысли, — сказал Платон. — Я подумал, что лучше вас с этим никто не справится.

Я всё ещё ничего не понимал, а вот Клавдия внезапно просто засветилась, как лампочка.

— О, я всегда рада помочь!

— Покажете нам, с чем придётся работать?

— Конечно! — Клавдия бросилась обратно к крыльцу. — Идёмте скорее!

— Секунду! — подал я голос. — Что вообще происходит? Что там, в этой больнице?

Клавдия, держась за ручку двери, повернулась ко мне. Выглядела она удивлённой.

— Больные, Константин Александрович.

— И с какого бока тут я? Я не врач.

Наложить повязку, шину — конечно, сумею. Сделать искусственное дыхание. Особенно рот в рот… Тут пришлось заставить себя оторвать взгляд от приоткрытых губ Клавдии и посмотреть ей в глаза.

— Просто зайдите, — сказал Платон. — Вас там не укусят, я ручаюсь.

Весь мой предшествующий опыт протестовал против того, чтобы «просто зайти» в неизвестное место, в компании людей, которых я, по сути, не знаю. Однако здравый смысл подсказывал, что Платон прав. Я ведь здесь — не легенда Сопротивления, которая жрёт покушения на завтрак. Я — с одной стороны, представитель древнего и уважаемого рода, а с другой — известный всем бесперспективный лоботряс без гроша за душой. Заманивать меня в ловушку таким изощрённым способом было просто некому. У меня и врагов-то тут пока не было. Если не считать Федота, конечно. Однако я сильно сомневался, что тот за прошедшие часы успел прийти в себя, вычислить меня и подкупить учителя.

Вздохнув, я покорился.

Внутри здание выглядело уныло. Краска облезала со стен, рассохшиеся доски под ногами скрипели. Пахло… больницей. Этот запах, наверное, во всех мирах плюс-минус одинаковый. Запах, говорящий: «друг, у тебя что-то пошло не так, но о тебе уже заботятся».

В палатах лежали по пять человек. Мы зашли в первую же и застали там врача — мужчину лет сорока, с бородой до ключиц. Он что-то делал с капельницей бледной девушки с глубоко запавшими глазами. Девушка выглядела так, будто одной ногой уже стояла в могиле. Взгляд, которым она скользнула по нам, был совершенно безучастным.

— Никанор Борисович, это не нужно, — сказала Клавдия, коснувшись плеча доктора.

Тот оглянулся на неё. На лице — полнейшее непонимание. Впрочем, недоумевал не он один. Я тоже не мог понять, к чему всё это идёт. Но здраво рассудил, что лучше один раз посмотреть, чем два часа «почемучкать».

— Не бережёте вы себя, Клавдия Тимофеевна, — с укоризной сказал доктор. — Третья на этой неделе будет…

— Лучше познакомьтесь с моим новым другом! — Клавдия, сияя как монета, представила меня. Мы с доктором кивнули друг другу.

— Что ж, воля ваша, — сказал доктор Клавдии и вышел из палаты.

Клавдия подошла к койке и взяла умирающую (это было очевидно) женщину за руку.

— Что? — просипела та. — Вышвырнете меня, да?

— Почему? — изумилась Клавдия.

— А смысл ради меня койку держать? — Женщина закашлялась. — Всё одно ведь… — Ещё приступ кашля. — Вы не думайте, я зла не держу. Спасибо, что кормили…

Казалось, что с каждым словом она выдыхает из себя год жизни.

Клавдия наклонилась и положила руку женщины ей на грудь. Свою ладонь оставила сверху, рядом положила вторую.

— Не разговаривайте, пожалуйста, — попросила она. — Лучше закройте глаза и не думайте ни о чём, так мне будет проще. И-и-и, вот!

Я содрогнулся. И вправду — «вот».

Руки Клавдии быстро поднялись вверх, а вслед за ними всплыло нечто… Ну, я бы назвал это призраком. Душой женщины, которая осталась внизу.

Глава 9 Исцеление

Этот «призрак» напоминал мою цепь, которую я создал сегодня. Полупрозрачное, слабо светящееся человеческое тело висело в воздухе. Оно как будто состояло из переплетающихся нитей.

Клавдия уже стояла во весь рост, ей не было нужды наклоняться. Её руки порхали над «призраком» и быстро, сноровисто перекладывали пучки нитей по-другому.

— Это — энергетическое тело, — беззаботным голосом пояснила мне Клавдия. — В нём есть всё, что происходит в материальном теле, и много чего ещё. Не во всё можно вмешиваться, не всё получается исправить. Но такой простой случай… Это легко. Вот, видите, Константин Александрович? Эти пучки соответствуют лёгким. Посмотрите, почти все нити оборваны. Сейчас я их…

С этими словами Клавдия собрала почти разорванные пучки нитей и сжала их в кулаках. Закрыла глаза. На лбу моментально проступили капельки пота. Губы плотно сжались. Чувствовалось, что девушка испытывает колоссальное напряжение.

Я сам не знаю, что меня дёрнуло. Просто не мог стоять и смотреть, ничего не делая. Подошёл к ней, выдернув из кармана платок с вышитыми в уголке инициалами «К. Б.», и промокнул ей лоб. Во время сложных операций приходилось так помогать полевому хирургу.

— С-с-спасибо, Константин Александрович, — пробормотала Клавдия и разжала руки.

Два пучка нитей, совершенно целые, мягко опустились на места.

— Ну вот, почти всё. Осталось вычистить лишнее.

С этими словами Клавдия запустила руки в «грудь» энергетического тела и выгребла оттуда нечто… Словами это назвать было трудно. Как будто ком грязи, но не грязи. «Грязь» тоже была энергетической природы, она состояла из каких-то волокон и вообще была как будто живой. Пульсировала, словно пыталась вырваться.

— Пуф! — воскликнула Клавдия, как ребёнок, и швырнула ком себе под ноги.

Тот провалился сквозь доски пола, не оставив и следа. В этот миг женщина на койке, про которую я уж было позабыл, принялась кашлять. Но не как раньше (мой знакомый фельдшер часто говорил, что умирающие кашляют «в себя», а те, кто выкарабкается — «наружу»). С такой силой, какой и заподозрить невозможно было в этом тщедушном создании.

Клавдия коснулась пальцами энергетического тела и слегка на него надавила. «Призрак» опустился и слился с телом женщины, которая, казалось, и не заметила этого. Она продолжала кашлять.

— Вот! — Клавдия сунула ей в руки жестяной тазик. — В течение ближайшего часа выйдет всё лишнее. Ещё денёк-другой полежите — и пойдёте домой!

Женщина пыталась сказать что-то вроде «спасибо», но не сумела, только проартикулировала, да и то не до конца. Клавдия ей улыбнулась и шагнула к двери. Тут-то силы её и покинули. Хорошо, что я стоял рядом. Подхватил, не дал упасть.

Раненое плечо взвыло от боли, но я, закусив губу, стерпел. Главное — работает.

— С-спасибо, Константин Алек-ксандрович… — Клавдия даже начала немного заикаться.

— Просто Константин. Костя, — сказал я.

— Т-тогда можете звать меня Клавдией. В-вы не будете в-возражать? — Она потянулась к платку, который я всё ещё держал в руке.

Оказалось, что у неё из глаз текут слёзы.

— Конечно, — отдал я ей платок. — Куда вас отвести?

Тут я обнаружил, что Платон куда-то исчез, пока я был увлечён зрелищем исцеления. Значит, придётся разбираться во всём самому.

Клавдия не ответила. Она вытирала слёзы. Но пошла самостоятельно — не пытаясь, впрочем, высвободиться из моего полуобъятия.

— Н-не обращайте внимания, Константин, это просто слёзы, это… ерунда. Я не успела восстановиться после прошлого раза, и моё тело немного возмущается. Хорошо, что вы здесь…

Я понял это так, что моя поддержка ей правда необходима.

Мы прошли в другое крыло. Там Клавдия толкнула дверь, и мы очутились в небольшой комнате — уютно и со вкусом обставленной. С одной стороны здесь был письменный стол, на котором стояла электрическая лампа, стилизованная под масляный фонарь, и электросамовар. С другой — застеленная пледом тахта. Шкаф с книгами, сдержанно блестящий тёмным лаком, и прозрачный шкафчик с какими-то медикаментами. На окне — нарядные кружевные занавески, на подоконнике — цветы в горшках. Мягкий ковёр на полу…

— Здесь разуваются, — предупредила Клавдия и сама, подавая пример, скинула туфельки, оставшись босиком.

Тут же она отодвинулась от меня, прошагала к тахте и, с облегчением выдохнув, уселась на неё.

— Так и живём, — сказала, задумчиво глядя куда-то в окошко. — Магов-целителей не так уж много. А те, кто есть, разумеется, пользуют лишь аристократов. Если бы ещё хоть кто-то мне помогал, мы могли бы спасать гораздо больше людей! А так… Я могу лишь одного-двух человек за месяц вытащить. Всё остальное время тружусь руками, как остальные врачи.

Я разулся, оставил туфли справа, рядом с туфлями Клавдии, и закрыл дверь.

— Значит, я буду заниматься тем же самым? — спросил, оглядываясь.

Увидел ещё одну дверь. Туалет, ванная? Вообще, похоже, что Клавдия здесь не просто отдыхает от трудов, но в принципе живёт. Надо полагать, в пику семье, которая в толк не может взять, как это так — оказывать кому-то помощь, да ещё и безвозмездно. Белые маги, ага.

— Что? — удивилась Клавдия и повернулась ко мне. — Ох… Нет, конечно нет. У вас ведь не развиты навыки целительства.

— Тогда что? — удивился и я. — Насколько я понял, я здесь, чтобы очистить… энергию? — Чуть не сказал «жемчужину».

— И вот как это будет. Подойдите ближе, присядьте, я всё объясню.

Я взял стул, развернул его и сел напротив Клавдии. Она уставилась на меня, подавшись вперёд. Бледная, но решительная.

— Целители легко работают с энергетикой. Мы можем принимать чужую энергию и отдавать свою. Исцеление — это всегда передача своей энергии другому. Поэтому я сейчас такая. Но я могу взять — с вашего, разумеется, разрешения, — вашу энергию.

Я хмыкнул, почесал кончик носа. Говоря языком «торгашей и управленцев», по меткому выражению деда, я не мог понять, в чём моя выгода. Но спрашивать напрямую было неудобно, поэтому я сформулировал помягче:

— И это поможет мне избавиться от черноты?

— Разумеется, — кивнула Клавдия. — Я ведь заберу вашу чёрную энергию.

— А к чему она вам — чёрная?

— У меня её природа изменится, — улыбнулась Клавдия. — И очень быстро. Это одно из преимуществ целителей. Сама наша природа — белая, чёрными мы быть не можем ни при каких обстоятельствах.

Звучало разумно. Насколько вообще разумно может звучать разговор о магии…

— Убедили, Клавдия Тимофеевна, — вздохнул я. — И как это будет? Что мы должны сделать?

— Мелочь, право слово. Разрезать вены на запястьях и смешать нашу кровь.

Я моргнул от неожиданности, а Клавдия рассмеялась:

— Шучу, извините. Просто возьмите меня за руки.

Она протянула ко мне свои узкие ладошки, я осторожно взялся за них.

— Возможно, будет немного покалывать, — предупредила Клавдия и закрыла глаза.

Покалывание возникло в ту же секунду. Казалось, несколько десятков крохотных ёжиков изо всех сил стараются вырваться у меня из-под кожи. И к тому прибавлялось ощущение, будто из меня в Клавдию что-то переливается. Что-то важное для меня, почти такое же важное, как кровь. Я бы разорвал нашу связь в ту же секунду, если бы не странное чувство.

Внутри меня как будто что-то расслабилось. Я глубоко вдохнул, у меня закружилась голова.

— Вот и всё! — отпустила мои руки Клавдия. Она встала на ноги — тоже нетвёрдо, будто выпившая. — А теперь прошу меня ненадолго простить, я должна…

Она, не договорив, открыла замеченную мной дверь и вошла туда. На ходу скинула халат. Спустя минуту зашумела вода в душе.

— Интересно, — заметил я, глядя на халат, лежащий на полу. А потом сунул руку в карман и вынул жемчужину.

Казалось, тьма в ней корчится от боли. Её становилось меньше, меньше… Когда тёмной осталась треть жемчужины, процесс остановился. Технология работала.

Из душа Клавдия вышла совершенно другим человеком. Человеком, замотанным в одно полотенце, и с другим полотенцем на голове. Увидев меня, она как будто озадачилась, но тут же в глазах сверкнуло осознание.

— Прошу прощения, после такого сильного расхода магической силы я немного дезориентирована, — сказала она, и её щёки порозовели.

— Да ничего, — пожал я плечами, но всей моей силы воли не хватало, чтобы отвести взгляд от ног девушки и верхней части груди. Взгляд метался туда-сюда, и я резко встал. — Подожду снаружи. Переодевайтесь.

И вышел за дверь, пока Клавдия не заметила моей реакции. Вполне, впрочем, адекватной реакции, в моём-то возрасте. Я и в прошлой жизни не был настолько стар, чтобы игнорировать присутствие поблизости красивых женщин, особенно столь необременённых одеждой, ну а в переполненном гормонами теле Кости Барятинского и вовсе было нелегко.

— Надо с этим что-то решать, — поделился я вполголоса с пустым коридором.

А как решать? Учитывая специфику этого мира, тут, верно, с внебрачными связями очень непросто. Жениться, повесить себе камень на шею? Нет уж, спасибо, не мой случай.

Проститутки? Тоже мимо. Вряд ли это пойдёт на пользу белому магу. Да и репутацию рода, который вот-вот войдёт в ближний круг, тоже портить не хочется. Не просить же Надю каждый раз изменить мне внешность перед походом в бордель.

Ситуация… И о чём я, скажите на милость, тут думаю?

— Константин? Можете заходить, — высунула голову в коридор Клавдия. — Вы предпочитаете чёрный или зелёный чай?

— Чёрный, — сказал я и вошёл в комнатёнку.

Электросамовар на столе свистел. Клавдия достала откуда-то фарфоровый заварочный чайник и насыпала в него заварку.

— Садитесь, — сказала она, указав на единственный стул. — Берите печенье. Нам обоим нужно немного подкрепиться.

Тон, которым она говорила, мне не понравился.

— У нас что, по планам сегодня ещё что-то в этом духе?

— Увы, — вздохнула Клавдия.

Выключила самовар, повернула краник и наполнила чайничек кипятком. Потом поставила его сверху самовара.

— Вы уверены… Послушайте, может быть, мы перейдём на «ты»?

Неудобно, ей-богу. Ладно бы она была меня хоть на десять лет старше. А то — юродство какое-то.

— Если тебя это не смутит — я только рада, — улыбнулась Клавдия.

Она опять была в халате, только, похоже, в другом. От неё пахло свежестью и чистотой. Наверное, от одного этого запаха больным должно становиться легче. Болезнь — это всегда грязь. А чистота — помогает.

— Ты уверена, что это нужно? — спросил я. — Мне показалось, что после той женщины тебя сильно… — Я поколебался и заменил готовое сорваться с языка «накрыло» на более приличное: —…сильно опустошило.

Клавдия посмотрела на меня с удивлением сверху вниз.

— Конечно, я уверена, что это нужно. Люди умирают!

— Так они всегда умирают, — ляпнул я прежде чем вспомнил, что говорю не с соратником по сопротивлению, а с молодой девчонкой, идеалисткой, да к тому же — белым магом.

Она помрачнела и резким движением сняла заварник с самовара. Из носика немного плеснуло на стол, но Клавдия этого даже не заметила. Когда она наливала мне чай, носик заварника стучал о край чашки.

— Бывают… серьёзные случаи, Константин. Вот эта женщина сегодня была срочным случаем. А здесь ещё трое таких, срочных. Они могут умереть к концу дня, если я не вылечу их по-своему. Врачи сделали всё, что могли, но…

— Ещё трое?! — изумился я. — Но ты же так убьёшь себя. И больше уже никому не сможешь помочь.

— Не убью. Просто полежу недельку…

— Нет. Даже не думай.

— Это не тебе решать! — возмутилась она.

— Может, и так, но рассуждать ты мне точно не помешаешь. Элементарная логика: ты можешь спасать в неделю по одному человеку на протяжении многих лет. А можешь спалить себя сегодня ради троих.

— Я не собираюсь умирать, с чего ты это взял? Мне просто будет нелегко. Ну, так и что же? Жизнь в принципе трудная.

Клавдия села рядом со мной, взяла печенье из вазочки и макнула в чай, как ребёнок. Я отвёл взгляд. Глотнул из своей чашки. Чёрный, горький, крепкий — всё как полагается.

— Ты же возьмёшь мою энергию, — сказал я примирительно.

— Нет, — удивила меня Клавдия.

— Что значит, «нет»? — вновь воззрился я на неё.

— Платон Степанович привёл тебя сюда не для того, чтобы я высосала тебя досуха. — Тут мне показалось, что я покраснел, а Клавдия даже не обратила внимания на двусмысленность сказанного; вот что значит — воспитание. — Я должна помочь тебе очистить силу. Собственно говоря, ты уже можешь идти. Через неделю при…

Клавдия вдруг осеклась и пристально на меня посмотрела.

— Что? — насторожился я.

Пришла дурацкая мысль, что она заподозрила во мне кого-то иного, не Костю Барятинского. Невозможно? Пожалуй, что и невозможно. А магия — возможна?

— Как ты себя чувствуешь? — Клавдия коснулась ладонью моего лба, но сделала это, скорее всего, машинально. А по мне от её прикосновения будто разряд электричества пробежал.

— Прекрасно, — заверил я.

— Хм, это странно.

— А что, выгляжу не очень?

— В том и дело, что выглядишь ты… очень. — Теперь уже у Клавдии заалели щёки. Есть контакт! — Но я ведь только что забрала у тебя столько энергии! Разве ты не чувствуешь усталости? Слабости?

— Слабости у меня, конечно, есть… — сказал я, неосознанно понизив голос до интимного диапазона.

Поднял руку, коснулся подсохшей прядки её волос, аккуратно заправил за аккуратное ушко.

— Ах, Константин Александрович! — отстранилась Клавдия. — Вы… Ты… Я… То есть, неужели ты совсем не устал?

— Да я ещё ничего и не сделал.

Мне казалось, что мой взгляд в этот момент настолько явно выражает всё, что мне хотелось бы сделать, что конкретнее только кинофильм. И, судя по лицу Клавдии, она этот «кинофильм» видела.

— Невероятно, — пролепетала она. — Каковы же резервы твоих сил…

— Необъятны, — заверил я и коснулся её лежащей на столе ладони. — Я очень вынослив, Клавдия Тимофеевна.

— Ну тогда… — прошептала она и порывисто встала, а я поднялся ей навстречу. — Тогда мы…

— Да? — Я потянулся к ней.

— Мы с вами сможем вылечить множество несчастных!

С этими словами Клавдия пробежала мимо меня и открыла дверь. Я коротко и целомудренно поцеловал воздух. Н-да, вот это пролёт. Такого со мной, кажется, за всю жизнь ещё не было. Впрочем, надо отдать должное Клавдии. Она меня удивила. И заинтриговала ещё сильнее.

— Ты идёшь? — спросила она, стоя в дверях.

— Да я уже там, — отозвался я со вздохом.

* * *

— Пулевые ранения, — сказала Клавдия. — Живот, грудь… Задеты жизненно-важные органы. Пули извлекли, однако без магического вмешательства…

Дальше я не слушал. С отвисшей челюстью наблюдал за тем, как кармический закон работает в реальной жизни. Или закон подлости. Или просто издевательство вселенной.

Двух из них я даже по именам запомнил — Митька и Колька. Третьего Федот назвать не успел. Этот, третий, то ли спал, то ли лежал без сознания. Колька тоже. А вот Митька смотрел на нас мутным взглядом, но соображал явно плохо. Наверное, на обезболивающих.

— Клавдия, — сказал я, прервав её речь, — на два слова.

— Что? — повернулась она ко мне. — Говори.

— Давай выйдем.

— Но…

Я просто взял её за локоть и вывел в коридор.

— Да в чём дело? — вырвалась она, когда дверь за нами закрылась.

— Ты вообще знаешь, кто это? — кивнул я в сторону палаты.

— Это — мои пациенты!

— О, да. И где же твои пациенты наловили свинца, позволь узнать? Неудачно сходили на рыбалку?

— Константин, меня это совершенно не касается! — Побледневшая от возмущения Клавдия сложила на груди руки. — Что на тебя нашло?

— Эти типы — подонки! — Я ткнул пальцем в сторону двери. — Ты сейчас их вылечишь, и они пойдут грабить, убивать и насиловать.

В этот момент я вспомнил ублюдка Пухова, который подкатывал к моей сестре. Подкатывал так, что, казалось, ещё чуть-чуть и штаны бы расстегнул прямо там. Ох, жаль, его в особняке не случилось… Ну да, видать, и впрямь — мелкая сошка. Таких Федот, наверное, даже на порог не пускает. Может, и вовсе не знает об их существовании.

— Это — их выбор, — возразила Клавдия.

— Не их, а твой. Эти люди… Это — вообще не люди, понимаешь? Грязь и дрянь. Я не могу тебе позволить тратить на них свои силы.

— Ты мне вообще ничего не можешь ни позволять, ни запрещать! — возмутилась Клавдия. — Мы с тобой едва знакомы! Если не хочешь помогать, значит, я буду управляться сама, мне не привыкать.

Клавдия повернулась к двери, взялась за ручку. Я упёрся в дверь рукой. Ну и что ты теперь сделаешь, со своей белой магией?

— Клавдия, это бред. Если к тебе привезут маньяка, который убил сотню невинных людей и подхватил насморк, ты что, и его будешь лечить?

— Буду.

— Да зачем?!

— Потому что наказывать, убивать и обрекать на мучения — это удел чёрных магов. Чёрные маги отбирают жизни, мы — спасаем… Всё, прости. Мне некогда.

С этими словами Клавдия прошла сквозь дверь. Это вышло так быстро, легко, и без всяких спецэффектов, что я даже не сразу понял, что произошло. Отнял руку от двери, зачем-то осмотрел ладонь.

Потом, чертыхнувшись, вошёл следом. Не насквозь, конечно. Дверь пришлось открыть. Не оставлять же эту малахольную наедине с таким… контингентом.

Глава 10 Домыслы

Клавдия в этот раз работала «оптом». Встала посреди палаты, и перед ней в воздухе повисли три энергетических тела, соединяясь с телами физическими почти незримыми шлейфами.

Руки Клавдии действовали очень быстро, перепархивая от одного тела к другому. В этот раз ничего омерзительного она не вытаскивала и не выбрасывала. Я так понял, что в случае с той женщиной комок энергетической «грязи» был болезнью. Эти же трое недоделков были здоровы, как быки — за исключением повреждений, оставленных моими пулями.

Когда Клавдия закончила, то просто упала. Я стоял рядом, наготове, и подхватил её на руки.

— Врача, — пролепетала Клавдия. — Нужно позвать… Пусть проконтролирует…

— Да, я уже сбросил ему сообщение, — проворчал я и поспешил вынести девушку из палаты, пока благодарные пациенты не очнулись.

— О, благодарю…

В голове у Клавдии основательно помутилось, раз уж она не придала значения услышанному. Я же рассуждал просто. Если эти ребята лежат в интенсивной терапии, то за ними так и так приглядывают, значит, скоро зайдут. Ну а если вдруг кто-то из них внезапно по неустановленным причинам отбросит копыта — туда и дорога.

Я шёл к кабинету Клавдии, нёс на руках его хозяйку и скрипел зубами. Не столько от боли в раненном плече, сколько от ярости — проклятая жемчужина вновь жгла карман, будтокраденая. Похоже, уже не только на поступки реагирует, но и на мысли.

Однако я уже начинаю жалеть, что меня занесло в этот мир. Дилемма: быть чёрным магом и превратить мир в корпоративный ад, или быть белым магом и кормить морковкой единорогов. Предварительно, разумеется, попросив у морковки прощения.

После общения с Клавдией даже слова Платона как-то померкли в памяти. Относительно того, что белый маг — это отнюдь не просто терпила, он вполне может за себя постоять.

— Мне кажется, — пролепетала Клавдия, — что наше знакомство слишком уж быстро развивается.

— Ты о чём? — спросил я, стараясь не глядеть на неё. Во мне всё ещё кипела злость.

— Мы знакомы всего пару часов, а ты уже несёшь меня на руках…

Мало того — я ещё и уложил её в постель. Ну, не настолько интимно — скорее просто на кровать. Снял с неё туфли. Сел на стул рядом.

— Давай, — протянул руки.

— Константин. — На меня смотрели её внимательные глаза. — Это не обязательно.

— Я что сюда — зря приехал? — чуть не прорычал я. — Давай уже!

— Ты приехал, чтобы очищать энергию, чтобы стать белым магом. Но если твоя природа взывает к обратному, есть ли смысл стоять у неё на пути? Чёрные маги — это не зло. Чёрная и белая магия — две стороны одной медали. Лучше стать великим чёрным магом, чем посредственным белым, как…

Она замолчала, будто проглотив последнее слово. Вздохнула.

— Клавдия, мне конкретно сейчас плевать с высокой колокольни на свою магическую судьбу, — сказал я. — Ты бы себя в зеркало видела! У тебя… морщины на лице.

Её кожа как будто и впрямь высохла, появились морщинки на лбу, вокруг глаз. Сами глаза потускнели. Ещё чуть-чуть, и вместо симпатичной девушки я увижу перед собой старуху.

— Это пройдёт, — улыбнулась она. — Неделя, две…

— Забирай у меня энергию и приходи в порядок! — прикрикнул я. — Иначе выпорю! Две недели сидеть не сможешь.

Клавдия вновь улыбнулась, и мне почудилась в её улыбке какая-то хитринка. С трудом повернувшись на бок, она коснулась моих рук, и я, закрыв глаза, заскрежетал зубами. Чувство, уже знакомое, на этот раз было… Да, пожалуй, в три раза сильнее. Паника тоже была в три раза сильнее. У меня отбирали что-то важное, что я хотел сохранить!

Это моя «тёмная половина» била тревогу. Но, как и в прошлый раз, паника быстро улеглась, и на смену ей пришло умиротворение. Я улыбнулся, чувствуя себя лёгким. А все тяжёлые мысли, одолевавшие меня только что, теперь казались форменной чепухой. Можно ли забивать себе голову этим, когда вокруг такой прекрасный день!

Клавдия сама разорвала нашу связь. Её руки упали на покрывало, и я услышал глубокий вдох.

— Спасибо…

Я пристально вгляделся в её лицо. Морщины исчезли, на щеках появился румянец, в глаза вернулся блеск. Сейчас вскочит — и побежит спасать ещё кого-нибудь… Только, кажется, уже без меня. Что-то я устал…

— Покажи свою жемчужину, — попросила Клавдия.

Я сунул руку в карман, вынул жемчужину, в которой уже унялись все переходные процессы, и с удивлением на неё воззрился. Чернота сжалась до крохотного пятнышка.

— А смысл? — вырвалось у меня.

— Что ты имеешь в виду? — Клавдия приподнялась на локте, заглядывая мне в глаза.

— То, что стоит мне шагнуть два шага по этому району, как жемчужина опять почернеет. Потому что когда я думаю о подонках, которые превращают жизнь людей в ад, единственное моё желание — убить их. — Помолчав, я добавил: — Может, ты и права. Может быть, я — просто чёрный маг, которому нужно прекратить думать о других и заняться своими делами. Пожалуй, так я и впрямь достигну многого.

Клавдия вдруг хихикнула, как школьница, прикрыв рот рукой. Я вопросительно посмотрел на неё.

— Какой же ты смешной, Костя. — Она впервые назвала меня сокращённым именем. — Вспомни, что ты сказал, прежде чем отдать мне энергию.

Я лениво отмотал в мыслях сцену чуть назад. А что я такого сказал?..

— Ты сказал, что тебе плевать на себя, — напомнила Клавдия. — Ты беспокоился обо мне и поделился со мной своей энергией. Ты сделал это не задумываясь. Ни один чёрный маг на такое не способен.

Я недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал. Усталость накатывала всё сильнее. Надо бы вызвать такси и ехать домой отсыпаться. С этой мыслью я и встал, но не учёл, насколько сильно магическое опустошение влияет на физическое тело.

Всё дальнейшее было, по сути, чередой нелепых случайностей. Я встал, колени подогнулись. Чтобы не рухнуть, я наклонился и оперся руками о кровать. Постарался не задеть при этом Клавдию, но в результате одна моя рука оказалась слева от неё, другая — справа, а лицо напротив её лица.

Клавдия на секунду испугалась, вздрогнула. Будь я в полном порядке, тут же бы выпрямился. Но ног к этому моменту вообще не чувствовал, потому остался в той же позе.

Миг испуга прошёл, и Клавдия истолковала ситуацию по-своему. Да, я помнил, что после исцеления и восстановления она немного дезориентирована. И вовсе не собирался этим пользоваться. Но у меня, по сути, не было выбора, когда она подалась мне навстречу, обняла и поцеловала. В следующий миг я попросту на неё упал.

— Ты ведь закрыл дверь? — жаркий шёпот проник мне в ухо.

— Возможно, — пробормотал я, чувствуя, как ловкие пальчики расстёгивают пуговицы моей рубашки.

* * *

Разбудил меня стук в дверь. Я с трудом разлепил глаза. Где-то глубоко внутри крохотная часть меня билась в панике: я, Капитан Чейн, позволил себе вырубиться в незнакомом месте! Да меня тридцать раз могли зарезать во сне. Меня и сейчас смогли бы зарезать без всяких усилий — я даже веки едва поднимаю.

Что-то белое метнулось к двери, проскользнуло сквозь неё. Клавдия. Уже одетая, в халате. Ну да, у неё-то рабочий день в самом разгаре… Или не в разгаре? Судя по спектру лучей, пробивающихся между задвинутыми занавесками, день уже на исходе. Получается, с учётом того что сейчас середина лета, я проспал… Часов десять?!

Сонливость исчезла. Я тряхнул головой и оценил обстановку. Лежу в постели, под одеялом, совершенно раздетый. Одежда рядом, на стуле, аккуратно сложена в таком порядке, в каком следует её надевать.

Я поспешил привести себя в порядок. Военная выучка здорово пригодилась. Меньше минуты прошло, а я, полностью одетый, застелил постель. Как раз в этот момент дверь открылась, и в комнату вошла улыбающаяся Клавдия.

— Уже на ногах? — обрадовалась она. — Право же, у тебя очень сильный организм и удивительная проводимость.

— Проводимость чего? — переспросил я.

— Магической энергии, конечно же.

Я кивнул, поставив себе мысленную зарубку расспросить подробнее у Платона. Может, тут такие вещи дети с колыбели знают. Ни к чему будить в Клавдии подозрения.

Клавдия выглядела так же, как и прежде. Как будто бы ничего не случилось. И у меня возникли сомнения в собственной памяти. Может, мне это приснилось? Но если и так, то из каких же соображений я улёгся спать в её комнате совершенно голым?

— Платон Степанович приехал, — сказала Клавдия. — За тобой. Я думала напоить тебя чаем…

Я почувствовал, что чай меня не спасёт. Мне нужно хотя бы раз за день полноценно поесть.

— Спасибо, — улыбнулся я. — Я и так уже злоупотребил твоим гостеприимством.

Щёки Клавдии чуть заметно порозовели.

— Я надеюсь, ты ещё вернёшься? Я тут почти каждый день… А впрочем, вот, возьми мою карточку. — Клавдия вытащила из ящика стола скромненький серебристый прямоугольник с простыми чёрными буквами. — Здесь мой рабочий телефон, сейчас запишу домашний. Я живу в паре кварталов отсюда, нанимаю двухкомнатную квартиру у владельца, из чёрных магов.

Она записала второй номер карандашом, потом достала нечто вроде промокашки, положила сверху, прижала, убрала и протянула визитку мне. Я взял, повертел в пальцах и хмыкнул. Номер был написан как будто бы чернилами, причём, хорошими. Осторожно потерев надпись, я убедился, что она не размазывается. Ещё какая-то магия, бытовая разновидность? Ладно, разберёмся.

— Благодарю. — Я опустил визитку в карман пиджака. — Я, к сожалению, сегодня без карточек…

— Уверяю, мне прекрасно известно, как дозвониться до имения Барятинских, — улыбнулась Клавдия. — Я умею обращаться с телефонным справочником… Пойдём, провожу тебя. Кстати, пока ты спал, я подлечила твоё плечо. Так и быть, не буду спрашивать, где ты его так повредил. И тебе не придётся мне лгать.

То-то боль прошла абсолютно!

— Клавдия! — воскликнул я.

— Да это же просто царапина, — отмахнулась она. — Никаких усилий.

Ну вот что с ней поделать?..

Мы вышли на залитое закатным огнём крыльцо. Я прищурился: лучи солнца били прямо в лицо. Не сразу разобрал, где стоит рядом с такси Платон Степанович.

— Как прошёл день? — спросил он, когда мы подошли.

— Великолепно, — воскликнула Клавдия. — Константин меня попросту изумил. Он невероятно вынослив. Целых четыре раза за день! За день, Платон Степанович, а не за месяц!

— Очень рад вашему счастью, любезная Клавдия Тимофеевна, — не моргнув глазом сказал Платон. — А как дела с пациентами и цветом магии Константина?

— Не понимаю, — нахмурилась Клавдия. — Но я ведь только что…

— Не обращайте внимания, — вздохнул Платон. — Просто шучу.

— Буду весьма признательна, если вы поясните мне соль этой шутки.

— Нет. Не будете, уверяю… Садитесь, Константин Александрович. Семья ждёт вас к ужину.

Платон кивнул на машину, взялся за ручку пассажирской двери. Но тут Клавдия встрепенулась, будто что-то вспомнила:

— Платон Степанович, минутку. Я хотела с вами поговорить, но вы утром так внезапно нас покинули…

— Не хотел мешать вашему знакомству, только и всего.

— Вы порой чересчур любезны. Однако мне не помешало бы ваше свидетельство. То, что я вынула из энергетического тела той женщины…

— Я видел, — перебил Платон.

— В-видели? — широко распахнула глаза Клавдия. — Тогда, значит, вы понимаете?

— Я не слеп и не глуп, Клавдия Тимофеевна.

— И что мы будем делать?

Платон замешкался, и я решил вклиниться в разговор:

— О чём речь?

Меня немного задело, что за весь день Клавдия не поговорила об этом со мной. Хотя… У нас хватало других тем. И большую часть дня я проспал.

— Отойдём, — сухо сказал Платон, и мы прошли несколько шагов, чтобы таксист не подслушал разговор.

— Константин, ты ведь помнишь ту чёрную субстанцию, что я извлекла из энергетического тела пациентки? — посмотрела на меня Клавдия.

— Такого не забудешь, — кивнул я.

— Это была не просто болезнь. Болезнь обычно меньше и она инертна. А это… Оно двигалось.

— И что это значит? — спросил я.

— Помимо болезни там было что-то ещё. С моей стороны было бы слишком смело указать на чёрную магию, да? — Тут она робко взглянула на Платона Степановича.

— Я бы сказал, безрассудно, — припечатал он. — После таких обвинений неприятности могут быть весьма и весьма суровыми.

— Но ведь вы сами видели!

— И что из того? — пожал плечами Платон. — Даже если мы докажем этот конкретный случай. Найти того, кто применил магию, мы не сможем. И все рода сошлются на какого-то безродного проходимца. Мало ли их таких шатается по городу — бастардов с внезапно проснувшимся даром. А на улицах слишком мало возможностей воспитать в себе светлую силу.

— Но это больше, чем чья-то порча! — воскликнула Клавдия. — Это что-то в воздухе. Они что-то затевают!

— И чего же вы хотите от меня? — усталым голосом спросил Платон.

— От вас… от вас обоих я бы хотела, чтобы вы поставили в известность род Барятинских. О моих… подозрениях. Совсем скоро Барятинские вернутся в ближний круг, я полагаю. И…

— Вы чрезмерно оптимистично смотрите в будущее, — улыбнулся Платон. — Для того, чтобы ваш благоприятный прогноз сбылся, Константину Александровичу предстоит ещё многому научиться.

— Простите, — сказала поникшая Клавдия. — Не буду вас больше задерживать.

Платон пошёл к машине, а я на прощание коснулся её руки. Клавдия улыбнулась:

— Ты ведь вернёшься?

— Завтра, — пообещал я.

— Так рано? Нет-нет, тебе нужно восстановить…

— Сейчас моя задача — очистить свою энергетику. Этим я и займусь. До завтра, Клавдия. Постарайся, пожалуйста, до моего приезда не спасти никому жизнь.

— Я постараюсь, — пообещала она с серьёзным видом.

* * *

Мы вышли из такси примерно за километр до ворот имения, по моей инициативе. Пошли пешком.

— Проясните мне этот момент, с чёрной магией в воздухе, — потребовал я, вновь чувствуя себя генералом на поле сражения. Сражения с могучими и невероятно хитрыми конклавами.

— Это лишь домыслы Клавдии, — поморщился Платон.

— Если они верны — что это может означать?

— Извольте, Константин Александрович, я объясню. Если предположения Клавдии Тимофеевны соответствуют истине, то в Чёрном Городе чёрные маги намеренно отравляют воздух, чтобы люди болели и умирали. А это полная чушь.

— Почему? Разве подобная выходка не в духе чёрных магов?

— Нет. Подобная выходка в духе безумцев. А чёрные маги не сходят с ума. Они и пальцем не пошевелят, если не увидят выгоды. А какая выгода в том, чтобы люди умирали? Работники на их фабриках и заводах, потребители производимых ими товаров? Нонсенс.

Я в задумчивости прошёл шагов пятнадцать, потом пожал плечами:

— Никакого нонсенса. Мы видим следствие их деятельности, в чём можем быть уверены. Но мы не знаем цели.

— Не понимаю вас.

— Пуля, летящая мимо, свистит. Но выпускают её вовсе не для того, чтобы мы слышали свист.

Я почувствовал на себе пристальный взгляд Платона и закончил мысль:

— Нужно понять, кого в действительности должна убить эта пуля. Пока мы знаем только, что она есть.

Глава 11 Вопрос намерения

Дед встретил меня на пороге дома. Видимо, вышел из кабинета сразу, как только узнал, что я вернулся. Как именно он узнавал об этом и о многом другом, для меня пока оставалось загадкой. Мне ещё многое предстояло узнать.

— Костя. Зайди ко мне.

Я кивнул.

Нина, выглянувшая из библиотеки, проводила нас встревоженным взглядом. Окликнула:

— Дядюшка! Что-то случилось?

— Ничего такого, о чём тебе не было бы известно, — хмуро отозвался дед.

— Ты о деньгах? — Нина вышла в коридор.

— Да. О них. Но позволь нам с Костей обсудить этот вопрос наедине.

— О, безусловно. — Нина отступила. Горько проговорила: — В конце концов, кто я такая, чтобы вмешиваться в мужские разговоры? Разве кого-то здесь интересует, сколько сил мне приходилось прикладывать к тому, чтобы сводить концы с концами? Сколько бессонных ночей я провела, высчитывая несчастные копейки — чтобы кухарка хотя бы дважды в неделю могла ходить на рынок? Сколько молилась о том, чтобы правосудие свершилось?! Чтобы к нам вернулась хоть часть того, что было нажито многими поколениями, и гнусно похищено — да-да, именно похищено! — у моего прекраснодушного кузена мерзкими людишками вроде Комарова? А теперь, когда это наконец произошло…

— То есть, происхождение денег для тебя неважно? — спросил дед.

— Для меня важны поступки, — твёрдо глядя на него, сказала Нина. — Я не буду вмешиваться в ваш разговор. Просто хочу, дядюшка, чтобы ты знал: я абсолютно уверена в том, что Костя никогда не совершил бы ничего, идущего против чести. Это всё, о чём я хотела сказать. Спасибо, что выслушал.

Дверь библиотеки закрылась. Через минуту из-за двери загремела протестующая бравурная музыка.

В кабинет деда мы вошли молча. Гора денег со стола исчезла.

— Убрал от греха, — пояснил, проследив за моим взглядом, дед.

Теперь, после пламенной речи Нины, он выглядел совсем не так, как пять минут назад. Дед казался смущенным.

— Насколько помню, завтра истекает срок, после которого ты должен дать ответ Комарову, — сказал я. — И по-прежнему предлагаю свою помощь. Я сам отвезу ему деньги.

— Костя. — Дед шагнул ко мне. — Избавь меня от терзаний. Скажи, что не имеешь отношения к этим деньгам!

— Я скажу только одно. — Я присел на край стола. — Нина права. Я не совершил ничего такого, чего тебе стоило бы стыдиться. Даже больше: обладай ты сам тем опытом, который я вынес из своего мира, наверняка поступил бы так же. Я не стесняюсь отвечать ударом на удар — вот и вся разница между нами. — Я подошёл к старику. — Ты ведь сам сказал, что в наших жилах течёт одна кровь. Перестань терзаться и просто поверь мне. Поверь, что я поступил так, как до́лжно.

* * *

Вырубился я сразу после ужина. Единственное, что запомнил из разговоров — общий приподнятый настрой. У деда после моих слов как будто камень с души упал. Моя семья радовалась внезапно свалившемуся на голову избавлению от финансовых неурядиц. И через призму этой радости все уже с оптимизмом смотрели на грядущую церемонию.

Я же не мог разделить их оптимизма. Пусть технология очистки магии через помощь Клавдии работала великолепно, но принять всем сердцем философию белых магов я не мог. Может быть, просто потому, что ещё не знал толком этой философии.

Пробелы в моих знаниях собирался ликвидировать Платон. Утром, едва я, одевшись, выбрался из комнаты — сразу столкнулся с ним.

— Готовы к учёбе, ваше сиятельство?

Он как будто и не ложился вовсе. Хотя, может, учитель в принципе никогда не спит.

— Сейчас половина пятого утра, — сказал я.

— Благодарю за сведения, ваше сиятельство. Но я спросил, готовы ли вы к учёбе.

Хм, ладно. Вызов принят. Готов ли я? Да я родился готовым.

Мы вышли на задний двор.

— Покажите жемчужину, — потребовал Платон.

А, да, жемчужина…

После ужина сестра затащила меня к себе в комнату и тоже попросила жемчужину. Я показал. Надя достала золотую цепочку, нацепила жемчужину на неё и повесила мне на шею.

«Это что?» — спросил я.

«Подарок», — улыбнулась Надя.

«На какие ши… средства?»

«О, мы теперь не стеснены в средствах!»

Я только мысленно покачал головой и вежливо сказал спасибо. Оставалось лишь надеяться, что князь Григорий Михайлович ведёт дела менее импульсивно. Я очень сомневался, что та гора денег, которую раздобыл у Федота, может коренным образом изменить положение рода. Долги закрыть — это, конечно, хорошо, но помимо долгов, нужно же ещё на что-то жить. Содержать то же Барятино. Искать новые ресурсы…

Цепочку я принял. В конце концов, это — золото, металл, который веками выступал гарантом стабильности. В нашем случае это выражается в том, что если дела снова пойдут плохо, цепочку можно продать.

Достав из-под рубахи жемчужину, я показал её Платону. Жемчужина была белой, лишь глубоко внутри виднелось чёрное пятнышко. Оно казалось живым, как будто шевелилось. И напомнило мне ту дрянь, что вынула Клавдия из энергетического тела умирающей женщины.

— Всё-таки чернота. — Платон предпочёл сконцентрироваться на негативе.

— Это совсем плохо?

Взгляд, которым наградил меня Платон, был странным. Что-то он там себе думал, о чём не спешил мне рассказывать.

— Увидим, ваше сиятельство. Во всяком случае, выступить на поединке вам такая мелочь не помешает. Ваше оружие?

В руках Платона появились сабли. Я поспешно спрятал под рубашку жемчужину и волевым усилием призвал свою цепь.

— Как будет проходить поединок? — спросил я.

— Двое выходят. Дерутся. Один побеждает. Победу присуждает лично Император, его суждения всегда беспристрастны и справедливы. Задача бойцов — продемонстрировать максимум не только во владении магией, но и в тех качествах, которых Император вправе ожидать от белых и чёрных магов. От чёрных ждут безжалостности, они ни перед чем не остановятся при достижении цели. От белых ждут благородства и спокойной уверенности.

— До сих пор не понимаю, как может победить белый маг, — признался я. — Защищаться — да, но победить?..

— Что именно вас смущает?

Платон сделал неожиданный выпад. Сабля гораздо быстрее цепи, она — продолжение руки, в этом её преимущество. Однако цепь — тоже имеет свои плюсы.

Я уклонился от удара, отскочил в сторону, одновременно взметнув цепь. И опять она отреагировала, как живая. Подчиняясь моим полуоформленным желаниям, цепь змеёй метнулась к руке Платона, обвила запястье. Я дёрнул цепь на себя, намотав второй её край себе на ладонь.

Платон, как будто бы потеряв равновесие, едва не рухнул передо мной. Костя Барятинский наверняка проморгал бы полёт второй сабли, но я предчувствовал этот удар ещё до того, как Платон его замыслил.

Призрачное лезвие ударилось о подставленный кулак и отскочило. Цепь защитила плоть.

Одним ловким движением Платон высвободил свою руку и отскочил, увеличив дистанцию до безопасной.

— Жжётся? — спросил он.

Я поморщился. Цепь исчезла, я достал жемчужину и хмуро смотрел, как увеличивается чёрное пятнышко. Незначительно, но — увеличивается.

— Стороны меняются, правители умирают, — сказал Платон. — Религии исчезают и появляются. То, что вчера казалось верным и правильным, сегодня кажется бредом сумасшедшего. Поймите, ваше сиятельство: важно не то, за что вы сражаетесь. Важно то, как вы это делаете.

— Так в этом мой вопрос и состоит! — сказал я, резко спрятав жемчужину. — Как именно я должен сражаться, чтобы победить как белый маг?!

— Вопрос намерения.

— А конкретнее?!

— Помилосердствуйте. Намерение — самая конкретная вещь, какая только может существовать во вселенной. Если вы бросаетесь в бой, чтобы убить или покалечить — вы, скорее всего, добьётесь своего, но император не засчитает такой победы. Измените намерение. Выходите на бой, имея в виду победу чистого и благородного духа.

— Прекрасное объяснение, которое ровным счётом ничего не объясняет, — поморщился я.

— Всего лишь вопрос тренировки, — одарил меня Платон дружеской улыбкой. — Замените намерение убить — намерением защитить. Намерение навредить — намерением помочь. Для этого нужно немного сместить свою точку восприятия реальности. К примеру, когда я нападаю на вас, моё намерение очень простое: научить вас сражаться, как белый маг. И даже если я случайно убью вас, моя жемчужина останется белой. Намерение выше поступков. Его чистота и сила одолеют любую грязь. Нападайте на меня.

Я не тронулся с места.

— Зачем?

Платон расхохотался:

— А ведь отличный вопрос, ваше сиятельство! К чему вам нападать на меня? Я хочу научить вас чему-то — и это полностью моя забота. Но вам-то зачем кидаться на человека?

— Похоже, я делаю успехи, — ответил я улыбкой на его веселье.

— Безусловно. Переходим к первой ступени ученичества. Признайте себя моим учеником.

— И-и-и… что? — не понял я.

— И тогда исполнение любых моих команд будет выражать ваше намерение учиться у меня. Вам не нужно знать причины, по которым я требую от вас определённых действий. Но если вы намерены учиться, то доверяете мне и можете быть свободны от любых последствий своих действий.

Я почесал кончик носа.

— Так… То есть, если я признаю вас учителем, вы скажете мне убить человека, и я это сделаю — убийство не окажет никакого влияния на цвет моей магии?

— Абсолютно верно, — кивнул учитель. — Зато скажется на цвете моей.

— Как-то это всё… скользко.

— В мире намерения нет ничего скользкого. Итак, вы признаёте меня своим учителем?

С этим у меня были проблемы, о которых я искренне рассказал Платону. Как я могу довериться ему полностью? Я ничего о нём не знаю. Я не вижу, в чём он меня превосходит.

Подростку, коим являлся Костя Барятинский до моего появления, было бы легче. Но я-то подростком не был. Я сам выучил многих. И Платон, будь он в моём мире и на моей стороне, скорей всего стал бы моим товарищем по оружию, а не учителем.

Про другой мир я, конечно, умолчал.

— Честно, — похвалил Платон. — Тогда пойдём путём более долгим и трудным, но — посильным. Нападайте на меня, чтобы научиться атаковать, не причиняя вреда.

Тренировка продлилась два часа. Я весь взмок, запыхался. Слабые (по моим меркам) руки Кости Барятинского уже опускались, держался я лишь на силе воли.

На жжение жемчужины перестал обращать внимание. Всё было тщетно. Если я бросался в атаку — я хотел убить или навредить. И это желание не зависело от меня.

— Достаточно, — оборвал тренировку Платон, и сабли исчезли у него из рук. — Этот урок должен преподать не я.

— Тогда кто? — спросил я, тяжело дыша.

— Ко-о-о-остя! — послышалось со стороны дома. Я повернулся и увидел машущую рукой Надю. — Завтрак через десять минут! А потом я поеду в город, тебя не надо подвезти?

Я посмотрел туда, где только что стоял Платон, и обнаружил, что учитель исчез. Сплюнул в сердцах и убрал цепь обратно. Туда, где она была.

— Надо, — крикнул сестре в ответ. — Сейчас, приведу себя в порядок и приду.

* * *

Сидеть в машине, когда за рулём находилась Надя, мне не очень понравилось. Сама себя она, очевидно, полагала отличным водителем, но её езда была такой же, как поведение — дёрганой, импульсивной. На ровных и пустынных участках сестрёнка разгонялась до максимума, чтобы потом, завидев поворот или выворачивающую с боковой дороги машину, тормозить так резко, что нас швыряло вперёд.

— Ты куда-то торопишься? — не выдержал я.

— Нет, — удивилась Надя. — А что? Хочешь предложить зайти куда-то?

Она даже не бросила взгляд на спидометр, просто не поняла, о чём я. Похоже, в этом мире за безопасностью на дорогах следили вполглаза, если вообще следили.

— Сбавь скорость, — сказал я. — И держи ровнее. Ты по встречке едешь.

Надя посмотрела на меня с удивлением. Судя по взгляду, ждала, когда я засмеюсь и обращу всё в шутку. Но я не обратил. И под моим взглядом сестра будто сжалась. Теперь она смотрела на дорогу. Скорость упала, машина встала на свою полосу. Несмотря на демонстративно поджатые губки сестры, я был доволен. Погибнуть в глупой аварии мне совершенно не улыбалось.

К тому же Надя быстро пережила обиду. Она вообще не умела долго фокусироваться на одной мысли или эмоции.

— В городе ходят слухи, что на заводе князя Юсупова скоро закончат разработки автомобиля совершенно нового типа, — сказала она.

Юсупов… Где я уже слышал эту фамилию? С моего появления в этом мире прошло-то всего пара дней. А я уже столько дел наворотил, да и столько новой информации свалилось, что немудрено запутаться. Кажется… Ну да, дед упоминал Жоржа Юсупова, с которым я должен буду сразиться на ближайшей церемонии. Стало быть, Юсуповы — черномагический род. Проще говоря, враги.

— На антигравитационной платформе? — спросил я исключительно чтобы поддержать разговор. Тема автомобилей меня не интересовала.

— Что, прости?! — опять повернулась ко мне Надя.

— Ну, такая пластина — они с Землёй становятся как два однополярных магнита. Автомобиль летит в полуметре над дорогой.

Надя рассмеялась:

— Костя! Ты слишком много времени тратишь на фантастические фильмы.

Знаю, сестрёнка. Тридцать шесть лет потратил на такой фильм.

Летающие машины в моём мире были довольно распространены, однако колёсный транспорт так и не вытеснили. Колёса обладали множеством неочевидных преимуществ. С одной стороны, на летающей машине можно было лететь куда угодно, не обращая внимания на состояние дороги. С другой, когда она ломалась (а она ломалась) в каких-нибудь непроходимых дебрях, начинался цирк. О том, чтобы «дотолкать» или отбуксировать такой аппарат речи не шло. Летающих эвакуаторов на момент моей смерти ещё не существовало.

Ну и количество ДТП с летающими автомобилями было просто ошеломляющим. Бились все, используя для этого буквально любую, даже самую крохотную возможность. Чаще всего «летунам», которые хоть и парили над землёй, но не достаточно высоко, надоедало стоять в пробках за «презренными ползунами», и они начинали изобретать способы продемонстрировать своё превосходство. Вылезали на обочины, на тротуары — со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями.

— Так что там за новшество? — спросил я, вынырнув из воспоминаний, которые уже, как ни странно, успели окраситься в нежные ностальгические тона.

— Гибридный автомобиль! — с придыханием произнесла Надя.

Я прыснул:

— И только-то?!

Чёрные маги внезапно решили заботиться об экологии? Подозрительно, конечно.

— Ты даже не знаешь, что это! — возмутилась Надя.

— Знаю.

— А вот и не знаешь!

— Ну, просвети меня.

— Гибридный автомобиль — это очень полезная штуковина! Там стоит специальный преобразователь, который позволяет использовать личную магическую силу водителя.

— Что, прости?! — неожиданно для себя изумился я точь-в-точь как Надя. Родственники всё же.

— А говоришь, что знаешь! — торжествующе пригвоздила она меня. — Плюс, специальная турбина — это вроде какой-то валик. Он будет раскручиваться исключительно магией. Говорят, на испытаниях машина разогналась до ста вёрст в час за пару секунд, у испытателя чуть сердце не остановилось. И скорость триста — как «здрасьте» сказать! И это не предел! Юсупов утверждает, что до Москвы можно будет доехать за каких-нибудь два часа!

Надя так увлеклась, что буквально подпрыгивала на сиденье. Ей уже не терпелось оказаться за штурвалом грядущего монстра. Надеюсь, он будет дорог. Очень дорог. Хотя… Если наш род войдёт в ближний круг, и все наши ресурсы, о которых вскользь упоминал дед, «расконсервируются», то пиши пропало. Одна надежда — что дед скорее сам открутит внучке голову, чем позволит ей обзавестись такой опасной игрушкой.

— Здорово, наверное, — сказал я без энтузиазма.

Надя фыркнула:

— Ко-остя! Когда ты стал таким скучным?

— Когда от большого веселья спрыгнул с моста и чуть не погиб, — парировал я. — Мне дали второй шанс, сестрёнка. А его дают не всем и не всегда.

Помолчав несколько секунд, Надя вспомнила:

— Я, кстати, не спросила, куда именно ты направляешься?

— В Чёрный Город. В больницу, там, знаешь…

— А-а-а, к баронессе Вербицкой! — На лице сестры появилась какая-то пошлая ухмылка.

Глава 12 Активы

— Что за гнусные мимические намёки? — возмутился я.

— Никаких таких намёков, — Надя состроила невинную гримаску. — Баронесса во всех отношениях личность замечательная. К тому же весьма недурна собой…

— Я помогаю Клавдии Тимофеевне по работе, — отрезал я. — А она помогает мне. Чистить энергетику.

— И это, Костя, прекрасно, — многозначительно кивнула Надя.

Иногда у меня возникает ощущение, что у женщин — вне зависимости от возраста и социального положения — есть какой-то встроенный экстрасенсорный модуль. И работает он исключительно на то, кто с кем, где и когда.

— А ты-то куда едешь? — попытался я перевести разговор в другое русло. — В такую рань.

— А ты-то куда ездил ночью, когда я меняла тебе облик?

Ну вот что ты с ней делать будешь?

В целом, кажется, с сестрой у меня наладился нормальный контакт. Во всяком случае, Надя бойко щебетала всю дорогу и совсем не смотрела на меня в задумчивости — мол, с братом что-то не так. Подозреваю, раньше они с Костей мало общались.

Надя высадила меня у самой больницы, махнула в окошко рукой и тут же заломила такой лихой разворот, что чуть огонь из-под колёс не показался. И улетела.

— Вот зараза, — покачал я головой, провожая взглядом автомобиль.

Втемяшить что-то в голову подростку — задача невыполнимая. Потому в моём мире в бедных секторах к воспитанию относились просто: иди и набивай шишки. Кто выживет — тот поумнеет, никуда не денется.

— Константин? — послышался сзади удивлённый голос.

Я развернулся на каблуках и увидел Клавдию.

— Добрый день!

— Добрый… Не ждала тебя увидеть так скоро.

— Зато я считал минуты до нашей встречи.

Вообще-то я думал пошутить, но Клавдия восприняла всё предельно серьёзно. Она покраснела, огляделась и спустилась ко мне.

— Послушай… Послушайте, Константин. Я… Вы и я, то, что случилось вчера…

— Было ошибкой? — предположил я.

— Н-не то чтобы. Нет! Просто мне бы не хотелось, чтобы у вас сложилось превратное впечатление. Обычно я не веду себя так с новыми знакомыми.

— Мы опять на «вы»? — улыбнулся я.

— Ах, прости. Но я сегодня утром проснулась с осознанием того, что натворила…

— Мы творили вместе, — напомнил я. — Предлагаю разделить угрызения совести на двоих. Как насчёт того, чтобы сделать это за чашечкой чая?

* * *

Клавдия привела меня всё в ту же комнатёнку.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Прекрасно. А что, есть новые трудные случаи?

Клавдия посмотрела с удивлением. Казалось, буквально за руку себя хватает, чтобы не пощупать мне лоб.

— Невероятно, — сказала она, наконец. — Просто невероятно широкие энергетические каналы! Неужели закончилось это проклятие, насланное на белых магов?..

— Проклятие? — насторожился я.

— Ах, просто выражение, — махнула рукой Клавдия. — Беда, напасть… В последние десятилетия белые маги слабеют и вырождаются, а чёрные, напротив, набирают силу. Скорее всего, это какой-то циклический процесс, которого нам, людям, не понять. И сейчас всё возвращается к равновесию. Нет, все оставшиеся пациенты вполне отвечают на обычное лечение. Я не безумна, честное слово, — она улыбнулась. — Обещаю тебе, что не буду себя распылять из-за каждого отравления дешёвой водкой или сломанной ноги.

— Рад слышать, — кивнул я. — Если вдруг что-то такое случится, ты же позвонишь?

— Всенепременнейше, — кивнула Клавдия и налила чаю.

И всё-таки она до сих пор пребывала в смятении. Я и сам точно не знал, нужны ли мне продолжительные отношения с этой чудной девушкой. В переполненном гормонами теле отличить любовь от влечения не представляется возможным. Клавдия могла бы стать прекрасным другом — это совершенно точно. Стоит ли переводить отношения в принципиально иную плоскость? Впрочем, этим вопросом нужно было задаваться вчера.

Когда мы допили чай, разговор продолжался. В какой-то момент наши руки соприкоснулись, мы наклонились друг к другу, и…

— Клавдия Тимофеевна! — В комнату, постучавшись, заглянула медсестра, мы едва успели отпрянуть, приняв недвусмысленно пристойные позы. — Там пришел какой-то господин. Спрашивает вас. Просит, чтобы непременно самолично.

— Что за господин? — Голос Клавдии звучал хрипловато, она откашлялась.

— Из простых, но богатый. Автомобиль новенький, красивый. Карточку, вот, передал.

Медсестра протянула Клавдии визитку.

Красная. Знакомые золотые буквы с вензелями… Гхм.

— Боже, какое дурновкусие, — повертев карточку в руках, поморщилась Клавдия. — И что же угодно этому господину?

Медсестра пожала плечами:

— На больного он не похож. Хоть и помятый маленько. Что угодно, не говорит. Сказал, что вопрос у него конфиденциальный, и разговаривать он будет только лично с вами.

— Хорошо, — вздохнула Клавдия. — Скажи, что скоро подойду.

Медсестра кивнула и вышла.

— Не похоже, чтобы ты была в восторге от этого визита, — заметил я.

Клавдия положила визитку на стол. Поморщилась.

— Комаров… Знаю я таких «господ», насмотрелась. Требование анонимности означает, вероятнее всего, просьбу излечить от дурной болезни. Или вернуть мужскую силу. Или что-то подобное… Лично я с господином Комаровым никогда не встречалась, но его репутация говорит сама за себя.

— Я могу пойти с тобой?

— Зачем? — удивилась Клавдия. — При тебе он не станет откровенничать.

— Его откровения меня не интересуют. Хотя, если потребуется немедленное лечение, не хотелось бы оставлять тебя одну. Просто я косвенно знаком с Комаровым, и как раз собирался в ближайшее время с ним встретиться. А тут — на ловца и зверь бежит. Моё дело не займет много времени, обещаю.

— Вот как? Никогда бы не подумала, что ваш род может что-то связывать с Комаровым.

Я развёл руками:

— Так уж получилось. Сам не в восторге. Надеюсь, что сегодня покончу с этим раз и навсегда.

— Что ж, идём.

Я распахнул перед Клавдией дверь, мы вышли в коридор.

— Признаться, при тебе и я буду чувствовать себя более уверенно, — смущенно проговорила она. — После визитов таких, как Комаров, всегда остается какой-то мерзкий осадок.

— Догадываюсь… Не волнуйся, я буду рядом. — Я обнял её.

Мы вошли в кабинет Клавдии. Она села за стол, я, не придумав себе другого места — напротив.

Через минуту в дверь деликатно постучали. На пороге появилась та же медсестра.

— Клавдия Тимофеевна, вот этот посетитель… Прошу вас, — она пропустила вперёд Комарова.

— Рад приветствовать, многоуважаемая Клавдия Тимофе… — вальяжно начал Федот. И не договорил.

Замолчал, уставившись на меня.

— Что с вами? — спросила Клавдия.

— Э-э-э, — проблеял Комаров.

— Вас так удивляет присутствие в моей клинике представителя рода Барятинских? — Клавдия приподняла брови. — Так спешу напомнить, что я и сама — урожденная баронесса Вербицкая.

— Это мы — с полным пониманием, — поспешил заверить Федот. — Чай, вашу милость весь Петербург знает. Простой люд ежедневно в молитвах поминает, дай Господь вам доброго здоровьичка. — Он сноровисто перекрестился. — А вот их сиятельство — не припомню, чтобы были замечены в богоугодных делах. — Федот справился с собой. Приосанился. — Дозвольте представиться — лично-то мы, сколь помню, не знакомы. Комаров Федот Ефимович. А вы — князь Константин Александрович Барятинский, ежели не ошибаюсь? Сын покойного Александра Григорьевича?

— Не ошибаетесь, — кивнул я.

Комаров состроил скорбную мину.

— Знавал я вашего батюшку, да-с… Царство ему небесное. Широкой души был человек.

Он шагнул ко мне, протянул руку.

— Будем знакомы.

Я поднялся, пожал. Со стороны себя не видел. Но догадывался, что выражение моего лица обещает Федоту всё, что угодно — только не предстоящую радость знакомства. И его это, похоже, крепко сбивает с толку. Не такой реакции ждал от шестнадцатилетнего подростка, чьё семейство считал загнанным в угол.

— Мне, увы, не довелось общаться с покойным Александром Григорьевичем, — сухо сказала Клавдия. — Но относительно широты души — спешу заметить, что Константин Александрович присутствует здесь, дабы оказывать мне помощь в целительстве. Я не сумела бы справиться со многими недугами, если бы не его вмешательство. Константин Александрович — достойный сын своего отца. Александр Григорьевич мог бы им гордиться.

— Вот оно что… — пробормотал Комаров.

— Могу узнать, что вас привело ко мне?

Клавдия указала Комарову на кресло, стоящее перед её столом. Напротив того, в котором сидел я.

Под моим пристальным взглядом вальяжность и спесь Федота испарились окончательно.

— Я, собственно… — пробормотал он. — Я, ничего такого… Напротив — с огромной нашей благодарностью к вам, многоуважаемая Клавдия Тимофеевна!

Клавдия смотрела непонимающе.

— Товарищей моих верных приняли в клинику, не прогнали с порога, — пояснил Федот. — Прошлой ночью к вам сюда на карете скорой помощи троих привезли. Это я настоял, чтобы непременно к вам! Врать не буду — не чаял, что выживут. Думал, брешут люди, когда про тутошние чудеса рассказывают. За соломинку хватался… А вы — буквально из мёртвых подняли!

— О ком вы?

Клавдия всё еще не понимала. В отличие от меня.

— Сазонов Николай, — принялся загибать пальцы Комаров, — Тишкин Семён, да Смирнов Митька.

— Вот оно что, — проговорила Клавдия. — Те трое, с огнестрельными… Это всё — ваши люди?

— Соратники ближайшие, — кивнул Комаров. — Как братья мне родные!

— И потому их сопровождали ваши слуги, а не вы лично? — усмехнулась Клавдия.

— Не мог сопроводить. — Комаров понурился. — Никак не мог, при всем моём великом желании.

— Я могла бы спросить, при каких обстоятельствах эти люди получили огнестрельные ранения, — недовольно проговорила Клавдия. — Но, полагаю, правду вы не скажете.

Комаров прижал руки к груди:

— Помилуйте, благодетельница! Отчего же не сказать? Спьяну дурь молодецкая поперла. Бывает, знаете ли. Перепились, вот и — того… Переборщили.

— Да-да, — усмехнулась Клавдия. — Характер ранений говорит именно об этом. Исключительно «дурь» и «переборщили».

— Благодетельница! — вскинулся Комаров. — Право слово, Христом-богом…

— Оставьте, — поморщилась Клавдия. — Не стоит пополнять список ваших прегрешений новой ложью. Жизни ваших людей ничто не угрожает, они идут на поправку. Во многом — благодаря усилиям Константина Александровича, — она посмотрела на меня. — И всё, о чём я могу попросить вас — не допускать подобного впредь. «Молодецкая дурь», как вы изволили выразиться, потребовала от меня напряжения многих ресурсов… Впрочем, сомневаюсь, что вам по силам выполнение моей скромной просьбы.

Федот снова всплеснул руками и забормотал оправдания.

— Оставьте, — повторила Клавдия. Посмотрела на меня. — Константин Александрович. Вы, кажется, говорили, что планируете что-то обсудить с господином Комаровым?

— Сущий пустяк, — небрежно бросил я. — Я планирую передать господину Комарову некую денежную сумму. Насколько знаю, срок передачи истекает завтра. И хотел бы поинтересоваться, в какое время он будет дома, чтобы передать деньги.

Комаров прищурился. На лицо вернулось прежнее самодовольное выражение.

— Да неужто, Константин Алексаныч? Ваш досточтимый дедушка соизволил-таки просить о рассрочке? Поздновато. Раньше надо было просить, а не гордыню свою представлять! Тогда бы я, быть может, и вошел в положение…

— Не припомню, чтобы я произносил слово «рассрочка». — Я наклонился вперёд. — Речь идёт обо всей сумме. Я верну её полностью. Когда вам удобно?

— То есть… — пробормотал обалдевший Федот. — Как — полностью?.. Вообще, всё?

— До копейки, — кивнул я.

— Но откуда… — забормотал Федот. — Вы никак не могли! Вам просто неоткуда было… Я же — всё!.. Я же… А вы… А Нина Романовна?! — вскинулся вдруг он. — Это, что же — она теперь выйдет за своего Корфа?!

Эге. Да ты, слизняк, оказывается, на Нину глаз положил.

— Вы, кажется, позволили себе неуважительно отозваться о моей тётушке? — ледяным тоном процедил я.

Приподнял руку. Вокруг кисти вспыхнуло магическое свечение.

Федот вскочил и отпрянул так поспешно, что едва не опрокинул кресло. Залепетал:

— Помилуйте, ваше сиятельство! Ни в коем разе… И в мыслях не было…

— Деньги привезу завтра, — бросил я. — Всего доброго, уважаемая Клавдия Тимофеевна.

— Всего доброго, Константин Александрович. — Клавдия смотрела на меня с осуждением. А жемчужинана шее укоризненно кольнула грудь. — Ваш платок, возьмите. Позабыла отдать, — Клавдия протянула мне платок. — Благодарю.

Закрывая дверь, я заметил, что Федот смотрит на платок в моей руке. И глаза у него лезут на лоб.

* * *

Машиной, которая прибыла следующим утром, чтобы отвезти деда «на службу», управлял шофер — немолодой дядька в фуражке и белых перчатках. Он предупредительно распахнул перед нами задние двери. Мы с дедом уселись рядом, на широкий кожаный диван.

— По дороге нужно будет заехать на угол Литейного и Пантелеймоновской, — сказал дед. — Особняк Комарова. Знаешь?

— Как не знать, ваше сиятельство, — степенно кивнул шофер. — Будет сделано.

— Благодарю.

Дед щёлкнул пальцами. Нас отделила от шофера искрящаяся дымка.

— Теперь он нас не услышит, — сказал дед. — Ты собирался о чём-то меня спросить, верно?

— Да, — кивнул я. Ещё во время завтрака сказал, что хочу кое-что обсудить. — Ты упоминал какие-то замороженные активы. Что это?

— О… — Дед вздохнул. — Видишь ли. Издревле повелось так, что каждый из аристократических родов владеет некой… скажем так, отраслью. Земледелие, образование, промышленность, военное дело и прочее. Каждый род в чем-то силён. Отрасль Барятинских — медицина. Человеческое здоровье. Мы — белые маги. До смерти твоего отца были самыми могущественными. Твой отец, как я уже говорил, входил в ближний дворянский круг. Это означало, что в обязанность нашего рода входила опека всех медицинских учреждений Империи. Городские и сельские больницы, образовательные заведения, ветеринарные пункты, закупка и производство медикаментов — мы контролировали всё.

Я представил себе масштаб. Пробормотал:

— Серьёзно.

Дед улыбнулся:

— Полагаю, ты даже не представляешь, насколько.

— Ты сказал — «до смерти отца», — напомнил я. — А что случилось после того, как он умер?

— После смерти Александра мы потеряли место в ближнем кругу. Всё, что я перечислил, формально по-прежнему принадлежит нам. По факту же, мы сейчас ни на что не влияем и не получаем ни копейки от принадлежащих нам предприятий. Наши активы заморожены. Согласно традиции, если во время грядущей церемонии мы не сумеем вернуть себе былое могущество, активы поступят в распоряжение Государя. А уж он передаст управление отраслью более достойному роду… Подумать только! Медицину. То, чем род Барятинских управлял по праву на протяжении веков! — В этих словах деда прозвучала такая горечь, что мне стало его жаль. — Если бы я был уверен, что Государь передаст управление белым магам, у меня не так болело бы сердце, — продолжил он. — Но, к сожалению, такой уверенности нет. Чёрные маги все более набирают силу. Обретают всё большее влияние на Государя… Я не вхожу в ближний круг, как твой отец. Я уже не молод. Но это не означает, что оглох и ослеп! Я вижу, что происходит в структурах власти. И куда катится то, что строилось веками… Победы чёрных нельзя допустить, Костя. — Дед снял очки, повернулся ко мне. — Никак нельзя.

— Иначе ваш мир превратится в клоаку. Подобную той, в которой жил я, — кивнул я. — Помню-помню.

Дед смущённо отвёл глаза.

— Извини мою резкость. Я тогда погорячился… Не хотел задеть твои чувства. И спасибо за то, что взял на себя переговоры с Комаровым.

— Не стоит благодарности. Твоя ошибка в том, что пытался говорить с ним, как с нормальным человеком.

— А что с ним не так? — удивился дед.

— Всё — так. Просто такие, как Комаров, понимают единственный язык. Язык силы. А уж им я, при всем уважении, владею лучше тебя.

Дед нахмурился.

— Не забывай, что тебе необходимо контролировать магию!

— Помню об этом каждую секунду, — кивнул я.

Глава 13 Победы и поражения

Когда машина остановилась возле особняка Комарова, привратник бросился открывать ворота раньше, чем я успел выйти.

Приветственная речь, усыпанная «ваш-сиятельствами», сопровождалась так же многочисленными поклонами. Проходя мимо будки, я отметил, что количество охранников увеличилось до двух, и старого моего знакомого среди них нет. Федот сделал из недавнего происшествия правильные выводы.

Двери особняка предупредительно распахнул швейцар. Меня встретил мужчина с прилизанными волосами, представился секретарём Федота Ефимовича и пригласил следовать за собой.

Я думал, что поведёт на второй этаж, в кабинет. Но секретарь не стал подниматься по лестнице. Пробегающая мимо знакомая горничная вежливо присела и заинтересованно уставилась мне вслед. Вот же любопытная девчонка…

— Федот Ефимович примет вас в гостиной, — объявил секретарь. — Прошу.

Он сделал приглашающий жест. Я вошёл в помещение.

— Приветствую, Константин Алексаныч. — Комаров поднялся из кресла, стоящего возле стола.

В кабинете, видимо, ещё не успели навести порядок. В частности, заменить обгоревшую панель, закрывавшую сейф… Я с трудом удержался от усмешки.

— Взаимно.

Я поставил на стол саквояж, который вручил мне дед. Открыл.

Предложил Комарову:

— Считайте.

Внутри лежали пачки денег. Судя по объёму — в количестве меньшем, чем было в наволочке. Это хорошо. Значит, часть ещё осталась.

— Эк вы резко-то, ваше сиятельство, — засмеялся Комаров. — Сразу с порога — к делу! Не желаете ли прежде чаю выпить?

— Не желаю. Пересчитайте, будьте любезны. И верните мне долговые расписки.

— Готовы, — кивнул Федот, — Всё приготовил, а как же-с. — Взял со стола кожаную папку, протянул мне. — Все до одной, не извольте сомневаться.

Я открыл папку. Принялся изучать лежащие в ней бумаги — дед показал мне, как выглядят долговые расписки и объяснил, на что нужно обращать внимание.

— Не доверяете, — укоризненно заметил Федот.

— Я вижу вас второй раз в жизни. С какой стати должен вам доверять?

На самом деле, я был уверен, что обмануть меня Федот не попытается. Таким людям, как он, в большинстве случаев достаточно единственный раз указать их место. Испытывать тебя на прочность дальше они уже не посмеют.

— А я вот считать не буду. — Федот демонстративно щёлкнул замком саквояжа. — Слово Барятинских дороже золота!

Молодец, ишь ты. Быстро ориентируется… Я закрыл папку.

— Опять же, облагодетельствовали вы меня, — продолжил обрадованный Федот. — Товарищей моих исцелили! Какие уж после этого счёты?

— Клавдию Тимофеевну благодарите, — отрезал я. — Я не выбирал, кого исцелять.

— Отблагодарил, а как же-с, — закивал Федот. — Сразу после того, как ваше сиятельство ушедши. Хоть простые люди, а соображаем. Клиника — дело, поди, накладное. Клавдия Тимофеевна благодарность соизволили принять, не отказали.

Ну да. Клавдия говорила, что значительную часть дохода клинике приносят пожертвования. Было бы странно, если бы отказалась от «благодарности».

Я кивнул Федоту и развернулся, собираясь уходить.

— Неужто не останетесь чаю выпить? — подхватился он.

— Не пью чай.

— Жаль. — Федот поцокал языком. Заговорщически проговорил: — А я ведь к вашему приходу готовился, Константин Алексаныч. Поделиться хотел кое-какими соображениями.

Хм-м. Я остановился. Такие люди, как Комаров, на ровном месте соображениями не делятся. Вопросительно посмотрел на него.

— Да пустяк, на самом деле, — Федот сделал вид, что смутился. — Мне, видите ли, давеча сон приснился… До того всамделишный — вообразить не можете! Снилось, что на мой дом грабитель напал, — и впился взглядом в меня.

— Да что вы, — обронил я.

— Сам бы не поверил, — кивнул Федот. — А оно, поди ж ты! Привратника и охрану у ворот одним ударом положил. Карабин у охранника отобрал, в дом ворвался — и давай буянить. Троих моих товарищей пострелял, из четвёртого дух вышиб. Заставил меня сейф открыть, и всё до копейки забрал! Всё, что трудовым потом нажито, — Федот не сводил с меня глаз. — Я пытался магический амулет применить — был у меня припасён на всякий случай. Оно ведь, знаете — дело наше хлопотное, чего только не бывает. Вот и запасся… Куда там! Грабитель магию одним щелчком порушил. Дом не спалил — и на том спасибо.

— Удивительная личность, — сказал я.

Федот всплеснул руками:

— Дак, а я об чём, ваше сиятельство! Страсть, до чего удивительная. Воображаете — вылитый Фантомас из кинофильмы! Бывает же такое.

Я молчал, ожидая продолжения.

— А самое удивительное, — закончил Федот, — что на мешке, который грабитель в руках держал, монограмма была вышита. Вот такая же, как на вашем платке.

Ч-чёрт! Вот что я действительно упустил из виду, так это вышивку на наволочке…

А Федот — молодец. Не упустил. То-то вчера так переменился в лице, когда увидел у меня у руках украшенный той же монограммой платок.

Федот заметил, как изменился мой взгляд, и тут же исправился:

— То есть, я хочу сказать, не в точности такая же! Просто очень похожая. Это же сон, ваше сиятельство! Такое вот забавное совпадение.

— Повезло тебе, что сон, — медленно проговорил я. — Встреть ты этого человека наяву — о забавах забыл бы надолго.

— Сам, как проснулся — перекрестился, ваше сиятельство, — преданно глядя мне в глаза, заверил Федот. — Упаси Христос, думаю, этакий кошмар наяву увидать! Шутка ли — в одиночку шестерых положить. Да чтоб без всякой магии… Искренне благодарен вам за визит, Константин Алексаныч. — Федот поклонился. — Ежели в чём не угодил, не держите зла. Мы — люди простые…

— Не попадайся больше на моём пути, — посоветовал я. — Мы друг друга поняли?

— Всенепременно, ваше сиятельство.

Федот от меня так и не отставал, дотопал до самых входных дверей. Остановившись на пороге, вдруг сказал:

— А ежели я вам понадоблюсь, хоть по какому делу, то меня в трактире на Гороховой частенько застать можно. «Два сапога» — слыхали? Любому из обслуги скажете, что, дескать, Федот Ефимович нужен — вмиг отыщут.

* * *

Из дома Федота я вышел, усмехаясь. Комаров оказался куда более сообразительным, чем я предполагал. Едва почувствовав силу, тут же поспешил продемонстрировать свою лояльность.

Мир-то вокруг меня другой. А вот люди не меняются. Такие, как Федот, сумеют устроиться в любом мире и при любой власти…

Вернувшись домой, я увидел стоящую у въезда в гараж машину, возле которой хлопотал седоусый дядька. Протирал зеркала и хромированные ручки дверей — и без того сверкающие. Рядом с ним вертелась Надя.

— Костя! — встретила она меня приветственным возгласом. — Смотри, кто вернулся!

— Доброго дня, ваше сиятельство, — поклонился дядька. — Рад видеть. Скучал, — он добродушно улыбался.

Я протянул ему руку.

— Добрый день. Тоже очень рад.

— И даже папенькину машину выкупили! — похвасталась Надя. Ласково погладила автомобиль по блестящему капоту. — Это Ниночка постаралась! Трофим Игнатьевич, ты ведь мне позволишь порулить?

Трофим Игнатьевич попробовал сделать строгое лицо.

— Это уж вы с Ниной Романовной договаривайтесь, барышня.

— Ну, Трофи-им, — заныла Надя. — Ну, ты же знаешь, что она скажет.

— Знаю, барышня. Потому — договаривайтесь сами.

Я не стал дослушивать, чем закончится диалог. И так ясно, что Надя своего добьётся — по лицу дядьки было видно, что отказать «барышне», которую наверняка знает ещё с пелёнок, выше его сил. Улыбнувшись, прошёл мимо.

Шагая к дому, заметил и другие новшества. В заросшем саду возились какие-то люди. Женщина средних лет, в фартуке и с засученными рукавами, мыла окна. На ступенях лестницы, ведущей в дом, стояла Нина и разговаривала с деловитым мужчиной в шляпе. У ног мужчины стоял портфель, в руках он держал блокнот.

— … и свежего гравию на дорожки. Записал. Что-то ещё желаете, Нина Романовна?

— Вроде бы всё… — Нина смотрела перед собой затуманенным взглядом — такой бывает у людей, старающихся припомнить то, что, кажется, забыли. — Ах, да! Обязательно пришлите плотника. Нужно будет подновить заднее крыльцо. И крышу во флигеле.

— Всенепременно. Плотника, — мужчина склонился над блокнотом.

Нина увидела меня.

— Костя! Как ты съездил?

— Всё в порядке, — показал я ей папку. — Документы тут.

Лицо Нины осветилось счастливой улыбкой. Она бросилась ко мне, порывисто обняла. Прошептала:

— Поверить не могу. Такое счастье!

— Почему не можешь? Я ведь обещал.

Подрядчик терпеливо ждал окончания семейной сцены, делая вид, что изучает записи в блокноте. А меня дожидался другой человек. На пороге дома появился Платон.

Демонстративно скрестил на груди руки и привалился плечом к косяку.

«Иду, — указывая глазами на Нину, кивнул я. — Как только выпустят, так сразу».

Платон понимающе усмехнулся.

* * *

Платон поселился в доме, заняв одну из гостевых спален. Если я правильно понял, он и раньше жил в имении Барятинских подолгу. Пустынный дом вообще вдруг быстро наполнился людьми.

Появились ещё одна горничная, лакей, прислуживающий деду, привратник, садовник, ещё какие-то люди. В имении закипела жизнь.

Нина и Надя были очевидно счастливы. А дед как будто даже помолодел. Ничто не выматывает людей так, как тщетные попытки свести концы с концами, уж это мне было хорошо известно. Единственное, что теперь беспокоило деда — моё обучение.

Меня оно беспокоило не меньше. Казалось, что никогда прежде я не прикладывал столько сил к тому, чтобы научиться чему бы то ни было.

Я поднимался на рассвете, одновременно с дедом. Благо, на дворе стояло лето — короткие ночи и долгие дни. Контрастный душ, разминка, полуторачасовая тренировка.

Тело Кости Барятинского, от природы обладающее неплохими физическими данными, необходимо было привести в должную форму. Я — Капитан Чейн — привык доверять своему телу. Мои удары были сильными и точными, выстрелы — меткими, а рефлексы — мгновенными. И попытки изнеженного юнца не соответствовать ожиданиям приводили меня в ярость.

Стоит признать, что мне удалось добиться многого. Уже через месяц даже самый строгий наставник счёл бы физическую подготовку Кости вполне сносной. Этому телу, безусловно, ещё было куда расти, но от прежнего оно разительно отличалось.

Нина и Надя смотрели на меня с восхищением. Китти, когда я проходил мимо, заливалась краской. Я знал, что она подглядывает за мной во время тренировок. И не удивился бы, обнаружив, что не только во время них.

Но вот магия… Здесь мои успехи были более, чем скромными. То есть, безусловно, по сравнению с тем, что было в самом начале — я продвинулся. Но этого было явно недостаточно для того, чтобы сражаться на равных с чёрными магами. Дед неоднократно поминал Жоржа Юсупова — моего ровесника, наиболее вероятного соперника на предстоящем поединке. По служебным делам дед пересекался с его родственниками и слышал, что парень весьма одарён. Надя, круг общения которой составляли отпрыски других аристократических семейств, подтверждала эту информацию. Прежний Костя Барятинский так же, как сестра, входил в круг золотой молодёжи и проводил с друзьями немало времени. Я же, по понятным причинам, размениваться по пустякам не собирался.

Приятельские связи Кости — однозначно не то, что поможет мне победить. Кроме того, я вряд ли сумею вести себя так, чтобы не шокировать друзей Кости неосторожной фразой или поступком. Надя, по моему наущению, рассказала всем интересующимся, что я пока ещё не вполне оправился от болезни. И, к тому же, взялся за ум — готовлюсь к сдаче экзаменов в Императорскую Академию.

На самом деле, экзамены — это было последнее, что меня волновало.

День торжественной церемонии неотвратимо приближался. А мои успехи в магии оставляли желать лучшего. После каждого занятия, которые проходили ежедневно, Платон огорчённо качал головой.

* * *

Сегодня я, как обычно, после утренней тренировки вышел на задний двор. Платон уже дожидался меня там.

Приветствие, ритуальные поклоны… Начали!

Платон кружил вокруг меня с саблями. Они выписывали в его руках немыслимые дуги и всё ближе подбирались ко мне. А я ставил блоки, усилием воли не позволяя себе перейти в нападение. Обезоружить противника. Размазать его по земле!

«Помните, ваше сиятельство. Ваша сила — в созидании. Ваша задача — не задушить тьму. Ибо мир не может быть монохромным. Он не может состоять из одного лишь белого, или одного лишь чёрного! Ваша задача — заставить тьму отступить. Противопоставить ей такое могущество, что на дальнейшие попытки у вашего противника просто не останется ресурса!»

Эти слова за прошедший месяц отпечатались у меня в мозгу так, что стали сниться по ночам.

Сила — в созидании.

Задача — заставить тьму отступить…

Если бы сделать это было так же просто, как сказать!

Платон нападал на меня, я защищался. Как именно будет выглядеть победа света над тьмой, представлял себе смутно. Всё, что мог сделать — отбивал атаки Платона, которые с каждым разом становились всё более напористыми.

Выпад. Блок. Резкий бросок вправо, попытка выбить у меня цепь. Блок.

Обманное движение правой рукой, удар левой — нацеленный мне в горло. Уход в сторону, раскрученная цепь — так Платон меня не достанет. Сложность в том, что кручение цепи забирает немало сил, долго я не продержусь… Снова уход от прямого колющего удара. Ого! А это что-то новенькое.

Платон метнул одну из сабель мне в голову. В момент, когда я отражал несущуюся в лицо смерть, оказался у меня за спиной. И я почувствовал под подбородком холод металла.

— Поражение, ваше сиятельство. Вы убиты, — спокойный голос Платона.

Я?! Убит?!

— Рано хоронишь, — вырвалось у меня.

Цепь обвила клинок в мгновение ока. В то же мгновение я схватил Платона за руку, в которой он держал саблю. Бросок!

И вот уже Платон стоит на коленях, а вокруг его горла обвивается цепь. Учитель укоризненно качает головой…

До боли знакомый укол в грудь.

Жемчужина только что стала темнее. До решающего поединка осталось три дня.

* * *

— То есть… — Клавдия нахмурилась. — Я не вполне понимаю, прости. Ты хочешь сказать, что не контролируешь магию?

Мы отдыхали после того, как бурно насладились друг другом. Голова Клавдии лежала у меня на плече.

Мне было хорошо с этой девушкой. Всегда любил женщин, которые не требуют внимания большего, чем ты можешь им уделить. Кроме того, Клавдия — красавица, умница. А сексуальный опыт — дело наживное. С этим у нас ещё будет время разобраться… Если доживу, конечно.

— Я скорее не контролирую себя, — отозвался я. — Хотя то и другое неразрывно связано.

— Поясни. — Клавдия приподнялась на локте. — Я ведь видела твою магию в работе! Ты уже сейчас очень силён. Я, признаться, удивилась. Не ожидала такого уровня от… столь молодого человека. А стало быть, твой потенциал…

— Речь не о моей силе, — вздохнул я. — Речь о её направленности. Чёрная магия подчиняется мне легко и охотно. Мы с ней — одной крови. А белая — сопротивляется. Когда я обращаюсь к белой магии, я будто пытаюсь влезть в чужую одежду.

— Это… очень странно, — задумчиво проговорила Клавдия. — Родовая магия Барятинских — белая, это известно всем. Скорее стоило бы ожидать, что тебе не подчинится чёрная. Ваш род испокон веков служил созиданию…

«Род Барятинских — несомненно, — мысленно вздохнул я. — Но не я сам! Не мятежный Капитан Чейн, всю свою жизнь посвятивший борьбе. Не щадивший в этой борьбе ни себя, ни других. Привыкший мгновенно принимать решения. Отдавать команды, не раздумывая — потому что в следующую секунду может быть поздно. Приходящий в ярость от того, что ему смеют угрожать… В прошлой жизни все мои рефлексы были заточены на то, чтобы давить в зародыше любую угрозу. А сейчас от меня требуют совсем других действий. И от моей способности овладеть этими, абсолютно новыми, навыками, зависит судьба не только моего рода. Если верить деду — всего этого мира. К которому я, как ни странно, успел привязаться…»

Поделиться этими мыслями с Клавдией я по понятным причинам не мог. Я не мог поделиться ими вообще ни с кем.

Дед и так всё знал. Учитель, если доподлинно и не знал, то о многом догадывался. И оба они ждали, что я сумею переступить через себя. Через рефлексы и навыки, сопровождавшие меня на протяжении всей предыдущей жизни. Дед, Нина, Надя — все они искренне верили в меня. Но для того, чтобы оправдать их ожидания, мне нужно было стать, по сути, другим человеком.

— Что ж. Видимо, я — белая ворона в своей стае, — отшутился я.

— Скорее уж, чёрная, — засмеялась Клавдия.

И вдруг, усевшись, принялась одеваться. Делала она это с какой-то невероятной скоростью, я ещё в первый раз поразился. Невольно вспомнил тогда, как перебирал визитные карточки дед.

На мой вопрос Клавдия пояснила, что целитель — профессия беспокойная. Её нередко будят по ночам, умоляя срочно бежать на помощь. Пришлось, в числе прочих, усилить навык одевания магией. Так поступают многие белые маги, чёрным подобные вещи неподвластны.

Я приподнял брови:

— Уже уходишь? Ты ведь говорила, что у нас есть время.

— Ситуация изменилась, — непонятно ответила Клавдия.

Подошла к шкафчику с медикаментами. Так же быстро, как одевалась, перебрав пузырьки, выбрала один — наполненный ядовито-жёлтой жидкостью. Показала его мне:

— Ты знаешь, что это?

— Нет.

— Это эликсир, усиливающий способность к исцелению. Очень сильный препарат. С не менее сильным побочным эффектом, увы… Я редко им пользуюсь. Но иногда приходится, — и Клавдия вытащила из склянки пробку.

— Что ещё за побочный эффект? — нахмурился я.

Клавдия потупилась.

— Ох, да ерунда… Большей частью, полагаю, всё это вообще пустые домыслы…

— Что за эффект? — Я приподнялся.

— Ну… Пару дней мне придётся полежать без сил. И поговаривают ещё, что эликсир якобы сокращает жизнь… Хотя никаких подтверждений этому нет. Судьбы наши, как известно — в руках Господа. В общем, ерунда, — и Клавдия поднесла пузырёк ко рту.

В следующее мгновение её фигуру окутало свечение.

Глава 14 Весь цвет российского общества

Клавдия застыла — в своём белом халатике похожая на статую, вокруг которой танцевали электрические разряды. Я одним движением оказался рядом с ней. И лишь после этого произнес:

— Не смей.

Клавдия попыталась сопротивляться — я почувствовал это. В глазах вспыхнул гнев — баронесса Вербицкая не привыкла к тому, что у кого-то хватает наглости ей перечить. Рука, держащая пузырек, дрогнула.

Я усилил давление. Повторил:

— Не смей!

Клавдия рванулась изо всех сил. Она не собиралась сдаваться. Я — тем более. Я не позволял ей вырваться.

Свечение, окутавшее девушку, заискрилось. Между нами вспыхнула молния. Одна, другая — каждая новая всё ярче.

«Отпусти меня!» — требовали гневные глаза Клавдии.

«И не подумаю», — так же безмолвно отвечал я.

В глазах Клавдии разгорался гнев. Давление усиливалось. Я невольно вспомнил фразу, оброненную как-то Платоном: «Клавдия Вербицкая — очень сильный маг. Сильнейший из своего рода».

Что ж, посмотрим. Я, по словам деда — тоже сильнейший из своего рода… Глупая девчонка! «Судьбы — в руках Господа», ишь! Фаталистка нашлась.

Следующим призывом я собрал всё, на что был способен. Надавил со всей мощью. И защита Клавдии дрогнула. Пальцы разжали пузырек. Он упал на пол, взорвавшись стеклянными брызгами.

Клавдия покачнулась. Я бросился к ней. Подхватил, не позволив упасть. Взял на руки и отнёс на тахту.

Слова подбирал с трудом. Обычно в подобных ситуациях не тратил время на разговоры, рукоприкладство было методом куда более простым и надёжным. Но не перекидывать же представительницу древнего аристократического рода через колено, чтобы выпороть? Хотя именно это хотелось сделать больше всего.

— Если ещё раз позволишь себе что-то подобное, — сказал наконец я, — и разговаривать нам придётся по-другому. Что за детская выходка? — заглянул Клавдии в глаза.

А она вдруг улыбнулась. Медленно, с трудом проговорила:

— Ты… действительно… очень сильный… маг.

— Комплименты не помогут, — буркнул я. — Даже не пытайся.

— Это… не комплимент. — Клавдия выпрямилась. — Костя… Знаешь, что ты сейчас сделал?

— Знаю, что сделаю в следующий раз, — проворчал я. — И от всей души советую забыть про этот долбаный эликсир!

Клавдия покачала головой.

— Ты не понял… Это была белая магия, Костя. С твоей стороны. Очень сильное воздействие. Но — белое.

— О чём ты… — начал я.

И замолчал. Понял.

— Ты бросился меня защищать, — пояснила Клавдия. — Хотел удержать от опрометчивого поступка — который мог бы мне серьёзно навредить. Действовал, прямо скажем, грубо, и в иных обстоятельствах я бы оскорбилась. Но у тебя не было цели уничтожить, понимаешь? Всё, чего ты хотел — защитить. И тебе это отлично удалось.

Я молчал, переваривая информацию.

— В следующий раз, когда будешь работать с магией, вспомни то, что чувствовал сейчас. Вспомни, что ты испытывал. Это поможет тебе стать сильнее. — Клавдия, уже вполне придя в себя, взяла меня за руки. Виновато проговорила: — Извини, что заставила понервничать. Но ведь сработало, согласись! Результат того стоил.

— То есть… Ты нарочно? — Я перевёл взгляд на осколки пузырька. — Что это?

Клавдия смущённо отвела взгляд.

— Микстура для полоскания горла. Совершенно безобидная вещь.

Она протянула руку в сторону склянки. Осколки пузырька, будто в обратной киносъемке, собрались в одно целое. Ядовито-жёлтое пятно исчезло.

— И, если бы ты её выпила…

— Всё, что мне грозило — это предстать перед твоим взглядом с перекошенной физиономией, — засмеялась Клавдия. — Жуткая гадость. — Она погладила меня по ладони, лукаво заглянула в глаза. — Ты ведь меня простишь?

— Ни за что.

— О… — Клавдия огорчённо отстранилась. Забормотала: — Право, Костя, я вовсе не…

— Я буду тебе мстить, — пообещал я. — Так страшно, что заставлю кричать. Вот, прямо сейчас и начну.

Обнял Клавдию и потянул за собой на тахту.

* * *

Дед предупреждал меня, что торжественная церемония — мероприятие масштабное. «Соберётся весь цвет российского общества», — так он выразился. Но я отчего-то не предполагал, что сбор этот начнётся непосредственно в Барятино.

В последние дни перед церемонией уходящий с тренировочной площадки лишь на время сна, я заметил, конечно, что Нина хлопочет по дому больше обычного. На мой вопрос, что происходит и не нужна ли помощь, она отмахнулась: «Ничего, управлюсь». Я выбросил вопрос из головы и продолжил тренировки.

А потому, когда накануне церемонии, во время занятий, услышал доносящиеся от ворот голоса, удивился.

— Гости начали прибывать, — объяснил Платон в ответ на мой вопросительный взгляд.

— Гости?

— Разумеется, согласно традиции. Григорий Михайлович, глава рода Барятинских, и вы — представитель рода на турнире, отправитесь в Императорский Летний дворец, где будет проходить церемония, в сопровождении кортежа.

Я поперхнулся. Сложно сказать, как именно представлял себе эту поездку. Но не в сопровождении кортежа — точно.

— Род Барятинских, несмотря на безвременную кончину Александра Григорьевича, всё ещё могуч и знаменит, — просто сказал Платон. — Даже если бы ваши родственники думали, что у вас нет ни единого шанса, они последовали бы за вами. Хотя бы только для того, чтобы поддержать вас. Род — это люди, которые будут вместе с вами всегда. Люди, которые разделят с вами как сладость победы, так и горечь поражения…

Я предостерегающе поднял руку.

— Я что-то не то сказал? — удивился Платон.

— Вы произнесли слово «поражение».

— И что же?

— То, что я суеверен.

— Вот как? — Брови Платона поползли вверх.

Я развёл руками:

— У каждого свои недостатки.

— Не замечал за вами.

— Не было повода откровенничать. — Я подошёл к разрыву в живой изгороди, отделяющей тренировочную площадку, в которую моими стараниями превратился задний двор, от въездной аллеи.

По аллее шествовала нарядно одетая пожилая дама, которую держал под руку дед. За ней на некотором расстоянии следовали две супружеские пары, среднего возраста. Рядом с ними шла Нина. Замыкала шествие Надя, возле которой степенно вышагивал пацан лет двенадцати, и скакали две девчонки помладше.

Платон встал рядом со мной. Прокомментировал:

— Под руку с Григорием Михайловичем — вдова его покойного брата. Екатерина Алексеевна Барятинская, урожденная Голицына. Супруг её, увы, покинул нашу грешную землю около пяти лет назад. Позади — их сыновья, Алексей и Павел, с жёнами и детьми.

Я благодарно кивнул, впитывая информацию. Знал от деда, что Платону озвучили ту же версию о моей «потере памяти», что и Наде. Поверил в неё учитель, или нет — этого я не знал. Мне было достаточно того, что он вводит меня в курс происходящего, не задавая лишних вопросов.

— Я должен выйти к ним, чтобы поздороваться?

Учитель покачал головой:

— Полагаю, в этом нет нужды. Зная Григория Михайловича, уверен, что он сделал всё возможное для того, чтобы вас не отвлекали. Когда будет нужно, вас пригласят. А пока можем продолжить занятия.

Я с облегчением выдохнул и отступил за изгородь — так, чтобы идущие по аллее люди меня не увидели. Не раздумывая согласился бы хоть на сотню дополнительных поединков — лишь бы не принимать участия в процедурах раскланивания, выражения почтения и прочего. Я был силён на поле боя — но не в знании этикета. Хотя Нина в последние дни, спохватившись, приложила немало труда к моему обучению.

«Ах, Костя, нет! Ты не можешь просто встать и уйти! Если вдруг возникнет такая надобность, необходимо сначала принести извинения за то, что собираешься покинуть общество…»

«Ох, Костя. Будь любезен, сдерживай шаг! Ты перемещаешься с такой скоростью, что мне кажется — по гостиной проносится ветер. И походка! Постарайся её смягчить. Сейчас ты ступаешь, будто хищный зверь…»

«Костя. Прошу тебя. Даже если ты не голоден, в начале фуршета правила этикета требуют принять бокал с напитком. Ты можешь не пить, просто держи его в руке. Иначе расстроишь хозяев…»

От всех этих премудростей голова у меня шла кругом. Больших усилий стоило, из уважения к Нине и её стараниям, сдерживать порыв послать к чертям все церемониалы вместе взятые.

Я уповал лишь на то, что во время церемонии мне понадобится минимум знаний. А после окончания занятий с Ниной на тренировочную площадку летел, будто школьник, отпущенный на перемену. Вот и сейчас вернулся на неё с облегчением.

Мы с Платоном замерли друг напротив друга. А в следующую секунду он кинулся в атаку. Сабли замелькали с бешеной скоростью. Цепь в моей руке, отражая удары, то удлинялась, то укорачивалась.

В момент, когда Платон использовал свой любимый приём — метнул одну из сабель мне в горло, а с другой постарался обогнуть меня, я, вместо того, чтобы обернуться и отразить атаку, резко присел. Цепь обвила лодыжку Платона… То есть, почти обвила.

В последний миг учитель успел уйти. Перекатился по земле, оказавшись справа от меня. Вскочил на ноги, снова держа в руках обе сабли. В этот раз мне в голову полетели обе.

Я выбросил цепь вперёд, перехватил их на лету. В следующую секунду ринулся в сторону — знал, что Платон сейчас ударит. Поднял магический Щит. Нога Платона наткнулась на искрящуюся стену. Учитель упал на землю.

— Ура-а-а! — услышал я восторженный вопль.

Мы с Платоном резко обернулись.

Тот пацан, что шёл по аллее в сопровождении мелких сестрёнок, откололся от шествия и каким-то образом просочился за изгородь. Он бурно мне аплодировал.

— Ваше сиятельство, — поклонился пацану поднявшийся на ноги Платон.

Мальчишка, сконфузившись, кивнул:

— Здравствуйте, господин учитель. — Подойдя ко мне, протянул руку: — Здравствуй, Костя. Ты же меня помнишь?

— Нет, — вырвалось у меня раньше и резче, чем хотел.

Никогда не умел общаться с детьми. Возможно, потому, что не помнил, как сам был ребёнком — приютские годы постарался стереть из памяти.

Пацан не обиделся.

— Михаил Алексеевич Барятинский, — с достоинством представился он. — Все говорят, что я в последнее время изрядно подрос. Вот ты меня и не узнал. — Глядя на цепь в моей руке, восхищённо проговорил: — Я тоже так хочу!

— Не вижу препятствий, — пожал плечами я.

— Ты позволишь? — Михаил смотрел на цепь горящими глазами. — Я не сломаю, правда!

Я, сдержав улыбку, перевёл взгляд на Платона. Тот чуть заметно пожал плечами — дело хозяйское. Видимо, передавать личное оружие представителю своего рода не возбранялось.

Я подал цепь Михаилу. Тот восхищённо взял. Вытянул руки вперёд, рассматривая мерцающие звенья.

— Мишель! Вот ты где!

В разрыве изгороди показалась пышная дама — одна из тех двух, что шли по аллее вслед за дедом и его сестрой. Дама вздохнула было с облегчением, обнаружив отпрыска, но в тот же миг, заметив у него в руках цепь, снова ахнула:

— Боже, что это?! Немедленно положи на место! — Она разгневанно повернулась к учителю. — Это вы позволили ребёнку трогать оружие?!

— Нет. — Я шагнул вперед. — Позволил я.

Дама смерила меня глазами с головы до ног — голову с заплетённой косой, испачканную в пыли одежду и ссадину на щеке. Я получил её утром, Нина пока не успела залечить.

— Здравствуй, Костя, — сухо обронила дама.

Я церемонно поклонился.

— Что ты себе позволяешь? — продолжила она. — Мишель — ещё совсем ребенок! Он может пораниться.

— Каким образом? — приподнял брови я. — Мне кажется, мальчик не настолько глуп, чтобы удавиться цепью.

Мишель хихикнул. Дама вспыхнула.

— Ты сам ещё мальчишка! В обществе только и разговоров, что о твоих выходках!

— Разговоры скоро станут совсем другими. — Я шагнул к даме. Прямо посмотрел на неё. Она непроизвольно попятилась. — Надеюсь, нет необходимости напоминать, для чего и вы, и другие представители нашего рода находятся здесь?

— Костя будет участвовать в поединке! — не сводя с меня восторженных глаз, объявил Мишель. — Он непременно победит! Правда же, Костя?

— Непременно, — пообещал я. — И, мой тебе совет — не бойся оружия. Пораниться — это не самое страшное, что может случиться в жизни, поверь. Оказаться в ситуации, когда от твоей победы зависит судьба целого рода, а ты — избалованный мозгляк, вздрагивающий при виде сабли — куда страшнее.

Дама негодующе поджала губы. Обронила:

— Идём, Мишель, — и, развернувшись, устремилась прочь.

Мишель с заметным сожалением вернул мне цепь. Прошептал:

— Я буду болеть за тебя! На поединок меня не допустят, но я буду очень-очень болеть!

— Спасибо, — серьёзно сказал я. Пожал ему руку.

Мишель бросился догонять мамашу.

— Мне бы вашу уверенность, ваше сиятельство, — глядя вслед Мишелю, вздохнул Платон. — Относительно победы. Вы ведь знаете?..

— Знаю, — буркнул я. — Последнюю атаку, будь она сильнее, я не успел бы отразить.

— Атака Юсупова будет несоизмеримо сильнее.

— Да. Это я тоже знаю.

— И, тем не менее…

— Тем не менее, я пообещал этому мальчику победу. И слово намерен сдержать. — Я встал в стойку. — У нас ещё есть время. Давайте продолжим.

* * *

Представители рода Барятинских продолжали прибывать в усадьбу до самого вечера. Во время ужина — для которого, как выяснилось, пригласили уйму дополнительной прислуги — я перемещался с бокалом в руке между гостями, произносил вежливые слова и старался запомнить, кто есть кто. К окончанию мероприятия у меня уже скулы свело от многочисленных «Боже, Костя, как ты повзрослел!», «Ты уверен, что при дворе стоит показываться с такой причёской?», «Расскажи, как идёт подготовка к поединку», и прочего.

После того, как мужская часть общества отправилась в библиотеку курить сигары, женская вышла прогуляться в сад, а детей гувернантки и няньки развели по спальням, Нина шепнула мне, что приличия позволяют откланяться. Что я и сделал немедленно.

Поднялся, как всегда, на рассвете. Провести свою обычную разминку успел, позаниматься с учителем — уже нет. Завтрак подали рано, а после этого поднялась такая суета, что стало не до занятий.

Возле гаража, помимо двух наших автомобилей, я насчитал ещё девять. Итого полный кортеж — одиннадцать. Мы с дедом уселись в автомобиль, идущий первым. Я отчего-то был уверен, что Платон тоже сядет с нами, но он покачал головой.

— Я — всего лишь учитель. Мне это не по рангу. Боюсь, что вплоть до самого поединка мы с вами не увидимся. Удачи, ваше сиятельство.

— Костя, — сказал я.

Платон улыбнулся.

— Рад, что вы… что ты наконец сумел принять это имя. Теперь и я начинаю думать, что у нас может получиться… Удачи, Костя. — И отошёл.

Задать вопрос, что он имеет в виду, я не успел. Дед поторопил меня — пора было выезжать.

Наш автомобиль шёл первым.

За рулем сидел Трофим, раздувающийся от гордости и сияющий, как начищенная монета. Специально для поездки Надя — не знаю уж, с помощью магических или иных средств — покрасила ему усы в чёрный цвет. Усы отливали на солнце изумрудной зеленью, но Трофима эта мелочь совершенно не смущала. Сзади уселись дед и я.

— Возвращайся с победой! — услышал я детский возглас, когда автомобиль тронулся.

Мишель сумел-таки вырваться из цепких рук гувернёра и стоял у ворот, глядя вслед кортежу. Я обернулся и помахал ему рукой. Присутствовать на торжественной церемонии дозволялось только после достижения шестнадцати лет.

— Успел обзавестись поклонником? — улыбнулся дед.

Я неопределенно пожал плечами.

— Аделаида Фёдоровна, его матушка, жаловалась на тебя. Сказала, что ты позволил мальчику играть с оружием.

— Если бы отцом этого мальчика был я, он бы уже знал, что оружие — не игрушка, — проворчал я.

Дед завёл пространный монолог о воспитании подрастающего поколения. Я слушал вполуха. Я вдруг понял, что мне не нравится происходящее.

В этом мире я стал Костей Барятинским. Сейчас вдруг отчётливо понял, что Платон прав — я действительно принял это имя. Наконец-то смирился с тем, что теперь я — другой человек. Однако инстинкты Капитана Чейна от принятия никуда не делись. А хвалёное чутьё Чейна, то самое знаменитое шестое чувство, о котором слагали легенды подпольщики, сейчас во весь голос кричало об опасности.

Я цепко осматривал дорогу, пытаясь определить, откуда она исходит. Но мимо проплывали лишь милые пасторальные картины. На небе — ни облачка. Зеленые поля, луга с пасущимися стадами. Пастухи издали раскланивались кортежу. Опасности взяться было попросту неоткуда… И всё же я очень сожалел о том, что карабин, захваченный в доме Комарова, остался лежать в гардеробной, припрятанным на дне бельевого ящика. С ним в руках сейчас было бы спокойнее.

— Что-то не так, Костя? — заметил моё беспокойство дед.

Кортеж приближался к перекрёстку со второстепенной дорогой.

Возле пересечения, у обочины, с обеих сторон дороги густо росли кусты. На перекрёстке вдруг появился и начал поворачивать на шоссе, где находились мы, здоровенный грузовик.

Трофим вынужденно затормозил. Дед нахмурился. Глядя на проезжающий мимо кортежа грузовик, пробормотал:

— Совсем распустились. Вся округа знает о том, какой сегодня день! Они обязаны…

— На пол! — рявкнул я.

И рванул деда за шиворот, заставив упасть между сиденьями. В ту же секунду на машину с обеих сторон обрушился град выстрелов.

Глава 15 Чёрное и белое

Место для засады было выбрано идеально. Нападавших с обеих сторон закрывали кусты. Грузовик, заставивший кортеж остановиться, также вряд ли появился на дороге случайно. В общем, если бы засаду планировал я, действовал бы похожим образом.

Вероятно, это соображение и стало тем, что толкнуло меня под руку. Помогло спасти деда и себя за секунду до того, как раздались выстрелы.

Краем глаза я заметил, что голова Трофима свесилась на грудь. Спасти пожилого шофёра я не успел. Ярость оттого, что кто-то осмелился причинить вред моему человеку, придала сил. Пули, летящие в машину, разбивались о подставленный мною Щит.

Трое слева, — быстро определил я, — трое справа.

Главное — успеть. Главное, чтобы они не начали стрелять по другим машинам! Хотя, если цель — я, не должны. По крайней мере, до тех пор, пока не убедятся, что я убит.

Карабин… Я скрежетнул зубами. Будь он сейчас у меня под рукой — насколько это упростило бы задачу! Я дал себе зарок впредь никогда не выходить с территории усадьбы без огнестрельного оружия. И плевать, что будет говорить по этому поводу дед.

— Ты сможешь удержать Щит? — спросил у деда я.

— Что… — старик выглядел абсолютно растерянным.

— Очнись! — рявкнул я. — На нас напали! Нужен Щит.

К чести деда, он быстро взял себя в руки. Я почувствовал, как стена вокруг нас усилилась. Приказал:

— Держи Щит. Не опускай.

— А ты?! Что ты собираешься…

Я не дослушал. Резким пинком распахнул дверь автомобиля и ринулся к кустам.

Захватить с собой на церемонию карабин по понятным причинам не мог. А вот нож, отобранный когда-то у приспешников Комарова, спрятать было проще. С ним я почти не расставался. Не привык быть безоружным. Сегодня эта привычка спасла жизнь не только мне.

Нож я метнул сразу, едва успел выскочить на дорогу. Он вонзился в плечо человека, перезаряжающего винтовку.

Вопль. Двое его товарищей, пока ещё не сообразивших, что случилось, поворачиваются ко мне. Растерянно, медленно — этим надо пользоваться. Я выхватил винтовку у того, которого ранил, и тут же упал на землю, укрываясь от выстрелов за его телом. Перезарядить оружие он успел. Мой первый выстрел достался тому из двоих, который был ближе. Выстрелив, я тут же откатился в сторону. Угадал — земля в том месте, где только что лежал, брызнула комьями. Эти люди, похоже, были обучены стрелять куда лучше, чем соратники Комарова.

Заново перезарядить винтовку я уже не успевал. Ударил магией. Надеюсь, что дед удержит Щит и без меня…

Вопль. Тело последнего моего противника знакомо заискрилось.

Наблюдать за тем, как он корчится, я не стал. Ринулся через дорогу в другую сторону.

Эти трое уже успели сообразить, что покушение, мягко говоря, не задалось. Жертва внезапно превратилась в охотника. Все трое неслись прочь, направляясь к стоящей у обочины машине. Чуть поодаль я заметил ещё одну.

Попробовал ударить по убегающим магией — не получилось. Далеко. Вскинул к плечу винтовку. Выстрел. Один из троих упал, я бросился бежать. Двое других, уже добравшиеся до машины, пытались усесться. Я не позволил это сделать.

Выстрел. Одного из убегающих швырнуло на открытую дверь. Второйпопытался укрыться за машиной, но выстрелить в меня не успел. Я перепрыгнул через капот и ударом приклада выбил из него дух.

Настороженно огляделся.

Всё?.. Да, всё. Больше опасность никому не грозила.

У кортежа уже началось шевеление. Открывались двери машин, на дорогу выходили люди. Переговаривались мужчины, охали и вскрикивали дамы. Я увидел, что Трофима вытащили с водительского сиденья, и над ним колдует Нина. Что ж, с этим она точно справится лучше меня.

Я задержался у машины, чтобы рассмотреть напавших. Кожаные куртки, тёмные рубахи, золотые украшения, татуировки… Похоже, во всех мирах люди, берущиеся решать чужие проблемы за деньги, выглядят примерно одинаково.

Покушение — заказное, это ясно. Кто-то очень не хотел, чтобы мы с дедом попали на церемонию. Узнать бы ещё, кто…

Забрать с собой оглушённого, чтобы позже допросить? Я взглянул на тело под ногами, которое как раз попыталось шевельнуться. Представил себе, как мы, всем торжественным кортежем, транспортируем его в Императорский Летний дворец. Поморщился.

При всей лояльности Государя к нашему роду, вряд ли подобный фокус пройдёт незамеченным. А недоброжелателей у Барятинских и без того хватает. Скандал, статьи в утренних газетах, что тут у них ещё положено… Нет уж. Пусть все трое остаются здесь. Видно, что это — рядовые исполнители. Вряд ли кто-то из них напрямую знаком с заказчиком. А вот обыскать их не помешает.

Документов ожидаемо не обнаружилось ни при ком из троих. Я забрал винтовки, подсумки с патронами и тонкий стилет, на удивление неплохо сработанный. Когда расстегнул куртку оглушённого парня, чтобы обшарить внутренние карманы, из-за ворота рубахи выпал медальон, висящий на шнурке. Серебряный, размером с крупную монету. С гравировкой на крышке — оскалившийся тигр с длиннющими клыками.

Медальон был открыт. Внутри — пусто, если не считать странных следов. Пепел?.. Я поднес медальон ближе к глазам. Точно, пепел. Как будто содержимое медальона вспыхнуло и мгновенно погасло.

«Часы! — вдруг осенило меня. — Золотые часы из сейфа Комарова, „единственная память о покойном батюшке“! Кажется, медальон — похожий амулет. То-то его хозяин так быстро приходит в себя…»

Парень как раз приоткрыл мутные глаза.

— Имя? — резко спросил я.

— Ге… — заикнулся он. — Герасим.

— На кого работаешь?

В глазах у парня мелькнул страх.

— Нельзя! — это было всё, что он успел выпалить. После чего снова потерял сознание.

Хм-м. Мне доводилось сталкиваться с подобным раньше. Стоп-вопрос, внедряемый в сознание разведчика. Вопрос, на который нельзя отвечать… В моём мире такие операции проводили с помощью гипноза, это была редкая и дорогая штука. Здесь, вероятно, подобного эффекта достигали с помощью магии.

Впрочем, результат один и тот же. Этого парня можно хоть ломтями настрогать — на вопрос, кто его хозяин, он не ответит. А вот с помощью медальона, возможно, и удастся что-то выяснить.

Я оборвал шнурок и спрятал медальон в карман.

* * *

Можно было бы долго расписывать отличия моего родного мира от того, в котором судьба назначила мне прожить вторую жизнь, но ярче всего эту разницу можно было ощутить на примере случившегося. В моём мире после такого покушения распорядок дня людей любого уровня изменился бы кардинальным образом. Но не здесь.

Едва лишь схлынула горячка битвы, дед достал из нагрудного кармана часы, отщёлкнул крышку и объявил:

— Если не поедем прямо сейчас, можем опоздать к церемонии. Это недопустимо!

И мы спешно расселись по машинам. Пришлось потесниться, поскольку та, в которой мы ехали, превратилась в решето. Причём, у меня осталось стойкое впечатление, что дед забраковал её вовсе не потому, что пули что-то повредили в ходовой части, а потому что явиться ко двору в таком виде — так же недопустимо, как опоздать.

Трофим выжил. Нина проявила свои целительские способности и залечила рану — пуля прошла навылет через плечо, а сознание водитель потерял от шока.

— Тебе помочь? — спросил я, усевшись рядом с Ниной на заднем сиденье автомобиля. С другой стороны примостился дед, с недовольным видом пытавшийся стереть пятно крови с белоснежной манжеты.

— Чем? — удивилась Нина.

Её немного потряхивало, но в целом она — да и все остальные — на удивление легко пережила случившееся. Что заставило меня принять факт: местные аристократы — отнюдь не нежные фиалки. По крайней мере, те, что постарше. Насчёт ровесников не знаю. Надя — та точно раздолбайка без царя в голове. Сегодня ещё познакомлюсь с Жоржем Юсуповым. И пощупаю, из чего скроен он.

— Я могу передать тебе энергию, — пояснил я. — За исцеление.

— Костя, не неси чушь! — внезапно рассердилась Нина. — Тебе сейчас выступать на церемонии! А я прекрасно себя чувствую, рана была ерундовая.

Не объяснять же ей, что у меня невероятно мощные и широкие каналы. Что бы это ни означало. Впрочем, она права. Я ведь не знаю, с чем там дальше придётся столкнуться. Может быть, от меня потребуется вообще всё, до капли.

— Кто мог на такое пойти? — бормотал дед. — Кто? Не понимаю.

— Тот, кому выгодно, — отозвался я, глядя в окно на пролетающий мимо Петербург.

— Ты на что-то намекаешь? — насторожился дед.

— Нет. Я мало что знаю о положении дел. Но рассуди сам: кто мог послать людей убить меня?

— Думаешь, они хотели убить тебя?

— Стреляли лишь по одной машине.

— В которой находился также и я. Глава рода, прошу заметить.

Я улыбнулся:

— Ну да, извини. Хорошо, что я оказался рядом.

— Да. Прошу прощения, я не успел поблагодарить за спасение…

— Да я не об этом, — отмахнулся я.

— А о чём же?

— Ну как тебе сказать… Извини за цинизм, но, если бы я сидел в другой машине, а обстреляли тебя — ты просто обязан был бы заподозрить, что стрелков нанял я.

* * *

— Познакомься, Константин. Это — Георгий Венедиктович Юсупов. Господин Юсупов — Константин Александрович Барятинский.

Я сфокусировал взгляд на парне, стоявшем напротив меня. Он был одного со мной роста, и… Да, чёрт возьми, мы с ним и в остальном были чем-то похожи. Не лицом, нет. У Юсупова были длинные белые волосы, как будто специально обесцвеченные, и он собрал их в хвост при помощи какого-то непростого шнурка. На шнурке сверкали камни, и, учитывая, что мы собрались не в кабаке, а в императорском дворце, можно было без ювелира смело утверждать, что камни эти — драгоценные.

Камни я заприметил ещё задолго до того, как нас представили. Войдя в зал, по привычке просканировал взглядом всех собравшихся, отметил детали. Жоржа с его отцом — копией которого был парень — заприметил сразу, только не сообразил, что это — чёрные маги. Из чёрного в них было — лишь одежда. Наглухо застёгнутые одинаковые сюртуки и брюки. Чёрные же туфли.

— Рад приветствовать. — Я пожал протянутую руку. — Кажется, я буду иметь честь сразиться с вами сегодня?

— Это честь и для меня. — Голос у парня был премерзейший, мне сразу захотелось стиснуть ему руку посильнее и переломать кости, но я сдержался. — Слышал, вы недавно оправились от травмы?

Мы опустили руки, сверля друг друга холодными взглядами.

— Не извольте беспокоиться, — процедил я сквозь зубы. — Тот небольшой ушиб не помешает нам с вами никоим образом.

— Надеюсь на это и очень рад знакомству. — Блондин поклонился. Я поклонился в ответ.

Жорж Юсупов удалился в другой конец зала — к отцу, который не посчитал необходимым поздороваться и даже не смотрел в нашу сторону.

— Ну и как с ним драться? — проворчал я себе под нос. — Мне уже хочется его пошинковать на куски, и отнюдь не из благородных побуждений…

Тут я почувствовал жар в груди. Вернее — на груди. Морщась, вытянул из-под рубашки жемчужину. С тоской посмотрел на чёрный тайфунчик, раскручивающийся в молочно-белой глубине. Не прошли даром ни недавняя битва на дороге, ни злые мысли после общения с Юсуповым. Да, черноты было всё ещё меньше половины, однако…

Может быть, я просто не должен быть белым магом, а? Ну, серьёзно! В прошлой жизни я всю дорогу шёл так, будто передо мной расстилалась лунная дорожка. Я знал, что поступаю правильно. Даже когда меня поставили к стенке — я не сомневался в своей правоте ни секунды. А что теперь? Вот я стою на пороге главного испытания на этом этапе своей жизни, и не испытываю никакой уверенности. Нет, я не боюсь этого белобрысого позёра. С магией, без магии — я его на завтрак сожру. А боюсь единственного: того, что сожру.

Проклятье! Ну не должен я был решать такие вопросы, не должен!

И тут две ладошки закрыли мне глаза.

— Надя, нашла время! — дёрнулся я.

— Не угадал!

Я резко развернулся и оказался лицом к лицу со смеющейся Клавдией. В приталенном длинном платье — вместо привычного белого халатика, в сверкающем колье и серьгах, с волосами, уложенными в высокую причёску, выглядела она просто изумительно.

— Ты как тут?.. — удивился я.

— Я — дворянка, Костя, — с улыбкой напомнила Клавдия. — И мой род тоже претендует на то, чтобы войти в ближний круг. Впрочем, я здесь не только поэтому. Меня пригласили отдельно, как общественного деятеля.

— Общественного… Ах да, клиника, — дошло до меня.

— Ну да, такая мелочь, как бесплатная магическая клиника для тех, кому не повезло родиться аристократами, — криво улыбнулась Клавдия.

— Прости, я не то хотел…

— Ничего страшного, я привыкла. А сейчас выйдет государь! Ты слышишь, как стихают разговоры? Чувствуешь поток его силы? Не можешь не чувствовать, это чувствуют все.

Она была права. Мне показалось, будто по залу пронёсся ветер, но ветра не было. Как будто электрическое поле, но и его не было. Кто-то задохнулся, кто-то негромко вскрикнул.

И вот он появился. Тот самый человек с портрета.

Его никто не сопровождал, не было никакой охраны, да он в ней и не нуждался. Его шаг был твёрд, и вокруг него незримо клубилась сила. Казалось, он может одним взглядом разрушить целый город.

Все онемели, склонились перед этим величием. Я тоже наклонился вместе со всеми. Стоявшая рядом Клавдия сделала что-то вроде книксена и замерла. Тем неожиданнее было услышать вдруг дерзкий в такой тишине её шёпот:

— Обрати внимание на его грудь.

Я обратил. И у меня язык присох к нёбу.

На груди императора, в золотой оправе, на золотой цепи висела крупная жемчужина. Одна половина её была белее снега, а другая — чернее, чем душа матереубийцы.

Когда император прошёл мимо меня, я покачнулся, но устоял. Казалось, его сила нащупала самого серьёзного противника в этом зале и просто пощупала. Возможно даже сам император этого не заметил.

— Видишь, — продолжала шептать Клавдия. — Император — одновременно белый и чёрный маг. Он не предвзят. И оба цвета в равной степени созидают его душу. Он не мыслит существования без одной из двух этих составляющих. Так что… есть не только два пути.

— Что ты имеешь в виду? — повернулся я к ней. — Что я…

— Ничего, Костя. Совершенно ничего. Это — просто светская беседа.

И Клавдия выпрямилась, поднялась во весь рост. Как и все остальные, мимо кого прошёл император. Напряжение спадало, люди начинали дышать. Я тоже выпрямился и посмотрел на императора, который, поднявшись к трону, повернулся и окинул собравшихся твёрдым взглядом.

— Рад приветствовать вас, друзья мои, — сказал он сильным низким голосом, который, будто огромный булыжник, прокатился по залу. — Сегодня я почувствовал здесь немалую силу. Надеюсь, состязание выйдет… интересным.

* * *

Правила отбора в ближний круг были не лишены оригинальной логики. Каждый род из круга выставлял своего лучшего мага. И каждый род, претендующий на возвышение, мог ответить тем же. Сегодня поединка ждали двенадцать чёрных магов, и, как следствие, двенадцать белых родов могли попытать счастья. Род Барятинских был в числе претендентов.

Красота заключалась в том, что маги, представляющие большинство в кругу, не могли спокойно почивать на лаврах. Теоретически, каждый год они могли вылететь в трубу все, и их место могли занять другие. Как мне объяснял дед, раньше всё само по себе приходило к балансу. Чёрных и белых магов оказывалось поровну. Иной год было на одного белого мага больше, другой — на одного чёрного. Всё это оказывало малозначительные воздействия на внутреннюю политику. Но в последний раз чёрные маги получили серьёзный перевес, а в этом ожидалось, что перевес достигнет вовсе немыслимых величин.

Поединки проводились здесь же, в центре огромного зала — дед назвал его парадным. Зрителей никак не отгораживали. Эх, видели бы это главы Концернов, с их параноидальной заботой о безопасности жителей «белых» секторов! В этом мире, как я заметил, к человеческой жизни в принципе относились попроще. Может, поэтому и жить было, в целом, интереснее. Вольготнее… По крайней мере, здесь мне не хотелось уйти в подполье и, с автоматом в руках, пускать под откос поезда.

— На испытание приглашаются, — провозгласил распорядитель, стоявший у подножия трона императора, — князь Иван Фёдорович Дашков, чёрный маг, ближний круг. Князь Пётр Николаевич Воронцов, белый маг.

Глава 16 Поединок

Дашкову было на глаз где-то под сорок. Он носил аккуратную бородку, придававшую его длинному бледному лицу что-то дьявольское. Судя по движениям, он не пренебрегал физическими упражнениями. На поясе у него висела сабля в золочёных ножнах и с такой же золочёной рукояткой.

Когда вышел Воронцов, я прикрыл глаза. Это был старик, лет восьмидесяти. И пусть на ногах он держался твёрдо, но я готов был поспорить, что утренний подъём с постели давался ему непросто. И пусть битва будет магической, но всё же… Недаром говорят: в здоровом теле — здоровый дух. А глядя на князя Воронцова, нельзя было не задаться риторическим вопросом: в чём там вообще душа держится…

У Воронцова тоже была сабля, тоже красиво отделанная, только не золотом, а — серебром.

— Старые представители родов выходят вместо молодых, — тихо сказал над самым моим ухом дед. — Если бы не ты, сегодня я бы вышел на это ристалище позора.

— Думаешь, Воронцов проиграет? — спросил я, хотя сам в этом не сомневался.

— А что ему ещё остаётся? Насколько я слышал, старый князь уже даже огонь зажигает с трудом.

Битва началась. Дашков не стал ждать от соперника первого хода. Он взмахнул рукой, и в ней появилась полупрозрачная сабля. Несколько быстрых движений, и перед ним завертелся чёрный вихрь. Теперь я отчётливо ощутил дуновение. Не только силу, но и движение воздуха, говорящее о том, что в этот раз всё — материально и способно нанести вред.

Сотворённый вихрь полетел к Воронцову. Старик был к этому, очевидно, готов. Он выбросил перед собой руку, и я понял, что он использовал Щит. Вихрь налетел на незримую преграду. Все — и я в том числе — ждали, что он исчезнет, рассыплется. Но вихрь распался на два вихря поменьше. Они с невероятной скоростью «обежали» Щит и зашли с флангов.

Воронцов растерялся. Он выставил руки в стороны и, видно, попытался создать два Щита. Но на это не хватило то ли сил, то ли времени. Оба вихря ударили одновременно и исчезли.

Короткий крик боли вырвался из груди старика, взлетел к высокому потолку и там истаял. Воронцов обессиленно рухнул на бок и так и остался, тяжело дыша. Дашков поклонился.

— Князь Дашков удержал своё место в ближнем кругу, — объявил распорядитель.

Чёрные маги зааплодировали. Первыми начали Юсуповы. На их высокомерные презрительные рожи смотреть было тошно.

Какие-то люди помогли старику Воронцову подняться и увели. Он так и не поднял головы. То ли ему было плохо, то ли стыдно за такое быстрое поражение. Я перевёл взгляд на Дашкова. Он смотрел вслед своему сопернику с таким выражением лица, что мне захотелось его убить.

Когда Дашков проходил мимо меня, я услышал, как он бормочет себе под нос:

— …перепутал императорский дворец с богадельней…

Я одновременно ощутил жжение жемчужины и прикосновение чьей-то руки к своей ладони. Это оказалась Клавдия, о которой я позабыл. Она заглянула мне в глаза и грустно улыбнулась:

— Такова печальная реальность. Что-то разладилось в мире, и мы над этим не властны. Глупо цепляться за уходящее. Но тебе нечего опасаться. Ты молод и силён, ты победишь, я уверена.

— Такова печальная реальность? — повторил я. — О да, я много раз это слышал. От людей, которые ничего не могли противопоставить скотам, жиреющим на прахе их отцов.

— Костя! — Клавдия отпрянула от моего сдерживаемого гнева. — Опомнись!

И я опомнился.

Я — белый маг. Белый, чёрт бы его задрал, маг. Со всеми вытекающими.

Вдох, выдох. К тому моменту, как прозвучало моё имя, я был уже совершенно спокоен. И — вышел на середину зала, отпустив руку Клавдии.

— Удачи! Удачи! — прошелестели вслед Надя и Нина.

Удача мне была ни к чему.

Я встал напротив Жоржа Юсупова, который глядел на меня с усмешечкой. Не стал улыбаться в ответ. Он не стоит даже такой ничтожного усилия.

Распорядитель объявил начало боя, и я взмахнул рукой. Полупрозрачная цепь зазмеилась в воздухе. Судя по выражению лица Жоржа, это было не по плану. Белым магам полагалось стоять и покорно ждать атаки. Ну что ж, малыш, привыкай. Жизнь — та ещё вредная сука, она далеко не всегда играет по правилам, которые люди себе придумывают.

Жорж торопливо выхватил из ниоткуда полупрозрачную шпагу и попытался сотворить какое-то заклинание. Я не стал ждать и атаковал первым. Слышал, как заходится в изумлённых возгласах зал. Люди недоумевали, что такое творит этот, так называемый, белый маг. Как он может нападать?!

А я в этот момент вспомнил, как бросился на Клавдию, которая дурила меня с микстурой для полоскания горла. И этот опыт, ничтожный, казалось бы, и вообще не относящийся к делу, помог мне на интуитивном уровне понять, как следует действовать.

Но Жорж успел сориентироваться. Я увидел, как шевельнулись его губы, видимо, произнося какую-то магическую формулу. Шпага у него в руке налилась тьмой. Жорж взмахнул ею и ударил по цепи. Цепь отскочила, и по ней, как чёрная краска, полилась тьма. Она стремительно бежала ко мне.

Будь у меня более классическое оружие — меч, шпага, рапира, — это бы меня и прикончило. Всё же магию я для себя открыл не так уж и давно, а в моём мире ситуаций, когда жизненно важно бросить оружие, я что-то даже представить не мог.

Сейчас же я успел всё проанализировать и сделать вывод: чернота от Юсупова — плохо. И я разжал руку.

Цепь призрачной змеёю упала на пол. Лицо Жоржа перекосилось от ярости. Он вскинул руку, губы его вновь шевельнулись. «Таран», — угадал я слово.

Что такое таран — объяснять мне не требовалось. Пусть это стенобитное орудие, но получить им в любом случае приятного мало.

Вариант защиты у меня был только один, им я и воспользовался, вскинув руку в том же жесте, что и Юсупов, и сотворив технику Щита.

В следующий миг руку мне чуть не выбило из плеча. По воздуху передо мной разлилось алое марево — пятно диаметром сантиметров пятьдесят. Рука дрожала от напряжения, но усиленные тренировки не прошли даром — я пока выдерживал. Да — «пока». Мои ноги заскользили по сверкающим мраморным плитам.

Вспомнилось, что по условиям тот, кто так или иначе покидает поле боя, считается проигравшим. А я уже слышал сзади негромкие голоса, видел, как колышется, расступаясь зрительская масса… А судя по улыбочке Юсупова, он и не думает выдыхаться. Ещё пара секунд — и всё закончится, а я, как белый маг, даже не могу ничем ответить!

И тогда я ответил, как капитан Чейн.

Я пошёл на огромный риск, заставив себя поверить в то, что алое пятно — это весь диаметр тарана. Собрав все силы, я рванулся вперёд, заставив Жоржа усилить натиск, и, резко отменив Щит, метнулся в сторону.

Чувство было такое, будто мимо меня пронёсся поезд. Щеку опалило жарким воздухом, что-то громыхнуло (как потом оказалось, техника Жоржа пробила дыру в стене), но я не оглядывался. Я смотрел вперёд, туда, где увлёкшийся техникой Жорж полетел носом в пол.

Я сам сделал практически то же самое, только прыгнул дальше, приземлился на руки, перекатился через голову и, выходя из переката, подхватил радостно мигнувшую полностью исцелившуюся от черноты цепь.

Юсупов вставал медленно. Вот чего надменные аристократы не умеют — так это подниматься. В их картину мира просто не входит то, что они могут упасть. Жорж растерялся, и я этой растерянностью воспользовался.

Я взмахнул цепью, Жорж суматошно вскинул шпагу, ещё стоя на одном колене.

Цепь ударила по клинку шпаги, и оружие выскочило из руки Юсупова. Потом цепь сделала в воздухе петлю и обвилась вокруг него, накрепко притянув руки к туловищу.

Я дёрнул на себя, и Юсупов с криком повалился на пол. А я просто начал перебирать по цепи руками, как рыбак, подводящий к берегу крупную рыбу. Жорж кричал и брыкался, но сделать ничего не мог.

Когда он оказался рядом со мной, я посмотрел ему в глаза и, дождавшись, пока он заткнётся, сказал:

— Надеюсь, вы не возражаете, господин Юсупов? Я всего лишь обезопасил себя, не имея желания навредить вам хоть сколько нибудь. Впрочем, если мои действия вас как-то задели, я в любую секунду к вашим услугам и готов дать полнейшее удовлетворение.

В тишине раздались одинокие хлопки. Я поискал взглядом того смельчака, что решился поприветствовать мой, во всех отношениях крайне сомнительный ход, и нашёл.

Это был император. Сидя на троне, он аплодировал мне. Я не придумал ничего лучше, чем поклониться в ответ. И тут уже весь зал разразился овациями.

— Князь Константин Александрович Барятинский заслужил своему роду место в ближнем кругу! — провозгласил распорядитель. Голос его тонул в поднявшемся шуме, но я услышал. И совершенно однозначно услышали дед, Надя, Нина и все прочие представители рода — которых я не успел запомнить, но которые прибыли на церемонию вместе с нами.

Усилием воли я заставил цепь исчезнуть. Красный от злости и смущения Жорж поднялся на ноги и, не глядя на меня, поспешил к отцу. Стоило ему подойти, как Венедикт Юсупов, широко размахнувшись, ударил сына по лицу. И эта пощёчина, от которой по залу разлетелись брызги крови, положила конец рукоплесканиям. Стало тихо.

— Мы оспорим результат поединка, — ледяным тоном произнёс Юсупов-старший.

— Поединок был безупречным, — отозвался император, не взглянув в его сторону. — Впрочем, если у вас есть охота тратить время и силы на бесполезную беготню с прошениями — извольте, не могу препятствовать. Однако победа совершилась у меня на глазах, и свидетельствовать в пользу господина Барятинского буду я сам.

— Белые маги не нападают первыми! — выкрикнул Юсупов-старший.

— Это не правило, а лишь негласная традиция, — возразил император. — Ваш сын не получил никаких повреждений… от своего противника.

— Позвольте мне сказать, — вмешался я.

Император посмотрел на меня и шевельнул пальцами правой руки, что я расценил как дозволение.

— Мне, как дворянину, неприятно, что моя победа подверглась сомнению. Поэтому, с позволения вашего величества, я бы хотел доказать, что победил по праву.

— И как бы вы хотели это сделать? — заинтересовался император.

Я резко развернулся на каблуках, и мой взгляд выхватил в толпе вздрогнувшего человека.

— Я предлагаю князю Дашкову поединок за место в ближнем кругу. И на этот раз за ним будет право первого удара.

Дашков, побледнев пуще прежнего, приоткрыл рот. Император же обдумал всё молниеносно.

— Что ж, намерение благородное, однако предложение дерзкое, — обронил он. — Сделаем так. Я разрешаю провести второй поединок на следующих условиях. Если вы, князь Барятинский, побеждаете — сегодня два места отходит белым магам. Если проигрываете — я лишаю вас и предыдущей победы. Каждое действие имеет свои последствия. И каждое слово, произнесённое дворянином, влечёт за собой ответственность. Князь Дашков, ответ за вами. Примете ли вы такие условия?

Я заметил, как Дашков метнул быстрый взгляд в сторону Юсупова-старшего и готов был поклясться, что тот кивнул.

— Принимаю! — объявил Дашков и вышел на середину зала.

* * *

Пылающий взгляд деда я чувствовал даже спиной, не было нужды оборачиваться. Вполне понимал старика. Он не то что вплотную подошёл к тому, чтобы вернуть своему роду былое могущество. Он его вернул! Способом, абсолютно немыслимым, поправ все законы и постановления. Он победил вопреки всему! И вдруг я поставил всё завоёванное на кон, по совершенно непонятным причинам. То есть, непонятным — ему.

Сам я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что делаю. Дашков был не просто чёрным магом, он был выдающейся скотиной. Эта его фразочка про богадельню после победы… Победители так себя не ведут. А если ведут — значит, победы они не заслужили.

Короче говоря, объяснения деда о балансе в государстве Российском не прошли мимо моих ушей. Я всё прекрасно усвоил. И с моей точки зрения, такие зацикленные на себе скоты, как Дашков, не должны состоять в ближнем кругу.

Мы в императорском дворце, решаем судьбы страны. И неподходящие кадры нужно гнать из ближнего круга поганой метлой. Кроме того, такое поведение, если не ошибаюсь, в принципе неприемлемо для аристократа.

Распорядитель объявил начало боя. Дашков, едва отзвучали последние слова, взмахнул саблей, и на меня полетел уже знакомый чёрный вихрь. Только теперь княже, вероятно, рассердился: по вихрю пробегали молнии.

Я сделал шаг навстречу вихрю, взмахнул цепью. Вихрь я даже не задел. Хватило одного движения, чтобы второй акт драмы явил себя во всей красе. Вихрь разделился на четыре поменьше, которые разлетелись по сторонам и попытались атаковать меня одновременно с четырёх сторон. Гнусную ухмылочку Дашкова я не видел, но представил себе весьма отчётливо.

Посмотрим, во что она превратится через пару секунд. Я взмахнул цепью вовсе не для того, чтобы ударить вихрь. Только идиоты, насмотревшиеся боевиков, штампуемых Концернами, полагают, будто в сражении враги лупят друг друга по оружию. Нет. Бьют всегда только в плоть.

Конец цепи взлетел под самый потолок, где беззвучно и быстро обвился вокруг металлического остова огромной люстры. Я прыгнул, и цепь, подчиняясь моей воле, укоротилась.

Я пронёсся над сбитыми с толку вихрями, будто на качелях. Пролетел над головой оторопевшего Дашкова и отдал мысленный приказ. Цепь соскользнула с люстры, я мягко приземлился на ноги за спиной Дашкова.

— Нет! — ошарашенно завизжал тот, вскинув руки. Попятился, наткнулся спиной на меня.

Он ничего не успел предпринять. Вихри, несущиеся за мной, один за другим врезались в него. Четыре раза вздрогнуло его тело, после чего замерло. Дашков стоял, опираясь на меня, секунд пять — и упал. Я подхватил его, стараясь вести себя подчёркнуто вежливо и предупредительно. Уложил на пол так, чтобы князь не дай Господи не ушиб себе затылок.

— Князь Барятинский победил, — бесстрастно прокомментировал ситуацию распорядитель. — Согласно решению Государя, род Барятинских получает два места в ближнем кругу.

От аплодисментов, казалось, вот-вот расколется фундамент дворца. Я думал, что оглохну. В этом безумии тонул яростный вопль Юсупова-старшего:

— Это неслыханно! Я этого так не оставлю, это против всех…

Император пришёл в совершеннейший восторг, он даже встал с трона. Вряд ли настолько симпатизировал белым магам, скорее уж просто понравилось шоу.

Я поклонился ему и поспешил присоединиться к своим. Там меня немедленно обняла Надя, провизжав на ухо, что ничего прекраснее она в жизни не видела. Нина тоже подарила мне объятие, но была более сдержанна. Мне показалось, что она выглядит усталой.

Дед пожал мне руку и ничего не сказал, только покачал головой. Он то и дело вытирал платком лоб. Подозреваю, что моё выступление стоило ему пары лет жизни. Я ощутил запоздалый укол совести.

Вот почему в прошлой жизни я не связывал себя семьёй! Наверное, здесь придётся пересмотреть свои привычки.

Оставшаяся часть испытаний благодаря мне уже не привлекала особого внимания. По залу гуляли шепотки, на меня поглядывали, переговаривались.

— Костя, — сказал мне на ухо дед, — ты, надеюсь, сознаёшь, что сегодня положил конец своей спокойной жизни? Ты теперь — самый популярный человек во всём Петербурге.

— Но ведь не из-за причёски, — напомнил я ему давний разговор.

— Нет, не из-за причёски, — вздохнул дед. — Однако ты, боюсь, не понимаешь всей серьёзности. Уже завтра тебя завалят приглашениями. В каждом доме захотят принять такую известную персону. И скажу сразу: нельзя будет отказаться от всех приглашений. Свет живёт по своим правилам, и поворачиваться к нему спиной…

— Григорий Михайлович, — укоризненно перебил я его, — отчего бы вам просто не порадоваться немного?

— Пора… что, прости? — нахмурился дед.

— Барятинские получили сегодня два места в ближнем кругу, — напомнил я. — Если не ошибаюсь, это в два раза больше, чем ты мечтал! Там, откуда я родом, такой результат сочли бы отличным.

Дед смотрел по-прежнему непонимающе. А потом вдруг улыбнулся.

Надо сказать, под конец церемонии у него даже получилось выглядеть радостным. Он, позабыв о грядущих заботах, сиял, как золотой рубль.

Больше сегодня никто не одолел засевших в ближнем кругу чёрных магов. Впрочем, и белые не уступили никому. По понятным причинам, в парадном зале находились сильнейшие маги, и, несмотря на переживаемые не лучшие времена, они всё ещё оставались сильнейшими.

Юсупов старший досматривал остаток шоу с каменным выражением лица. Что-то там происходило, за этой маской, которую он носил на людях. Такие люди не любят проигрывать и не умеют. Да они и не проигрывают. Потому что стоит им только оказаться в проигрышной позиции, как они немедленно меняют правила игры. Ты сидишь, как дурак, с козырями, а они начинают швыряться в тебя шахматными фигурами.

Тут только один вариант — могила. И чем глубже, тем лучше.

Н-да, плохие мысли для белого мага. Слишком тёмные. Но что поделать, если жизнь — так работает!

Встреча окончилась в ничью. Я за каких-то тридцать секунд вернул Империи искомое равновесие. В ближнем кругу — десять белых и десять чёрных магов. Император, поднявшись с трона, поздравил победивших и выразил своё уважение проигравшим. Напомнил, что у победителей есть десять дней, чтобы записать представителей, которые будут заседать в ближнем кругу. А потом все перешли в другой зал, где оркестр играл безмятежную музыку, а официанты бодро сновали с шампанским и закусками.

И здесь меня неожиданно потребовал к себе император. Ну, как «потребовал»… Выглядело это так: подошёл распорядитель и, поклонившись чуть ли не до земли, медовым голосом произнёс:

— Ваше сиятельство, Константин Александрович. Его величество желает с вами поговорить.

Я заметил обеспокоенный взгляд деда. И прежде чем он успеет сделать явную глупость, сообщив, что тоже собирается принять участие в разговоре, громко сказал:

— Разумеется, я к вашим услугам!

Глава 17 Протекция

Император был здесь же, в зале. Он стоял в стороне от всех, и его сила, которая снова ощущалась, пусть и не так, как раньше, не позволяла никому приблизиться — кроме тех, кого он желал видеть сам. Я без проблем перешагнул невидимую границу, а вот распорядитель остался сзади. Он свою роль уже сыграл.

— Константин Александрович, очень рад знакомству. — Император протянул мне руку, и я осторожно её пожал. — Вы сегодня показали себя самым достойным образом.

— Благодарю, ваше величество, — сказал я. — Но, право же, ничего особенного. Я сделал лишь то, что должен был. Как патриот своей страны…

— Вы заблуждаетесь, — возразил император. — Этот день, полагаю, не только всколыхнёт весь Петербург на пару недель. Он войдёт в историю. Сегодня вы наглядно продемонстрировали, что белый маг может не только обороняться. Что он может атаковать, не изменяя своей природе! И я этому рад. Я всегда знал, что в белой магии таится множество сюрпризов, но большинство предпочитают использовать лишь самые поверхностные возможности.

Сказать по правде, в обоих моих боях магии-то было — чуть да маленько. Я её использовал скорее вспомогательным образом. Но император видел то же, что и я, так что… Если он хочет считать так — кто я, чёрт побери, такой, чтобы с ним спорить? Надо войти в историю — войду, никаких проблем. Я не брезгливый.

— Я слышал, что на ваш кортеж сегодня напали? — обронил император.

Быстро тут, однако, слухи разносятся.

— Да, ваше величество. Ерунда, почти никто не пострадал.

— И отбились вы, насколько я понимаю, тоже благодаря вашим талантам.

Я промолчал, не зная, что тут сказать. Ну да, три сражения за день. Одно серьёзное, два — так, детская возня.

— Где же вы таились всё это время? — задумчиво сказал император, изучая меня взглядом. — Если бы я знал, что у меня под боком растёт такой талантливый и сильный маг, я бы не оставил вас без внимания…

— Мой дар усилился недавно, — сказал я. — Предполагают, что вследствие травмы… Вы, возможно, знаете.

— Наслышан, — кивнул император.

Я был готов поклясться, что информацию обо мне он затребовал лишь после того, как понаблюдал за поединком. Вряд ли у Государя, при всём моём к нему уважении, есть время на то, чтобы интересоваться каждым недорослем в каждом аристократическом семействе.

— Раньше я не многим мог похвастаться, — честно сказал я.

— Что ж, вот он, пример того, как в жизни связаны тьма и свет. — Император коснулся своей необычной жемчужины. — Как говорят в народе: не было бы счастья, да несчастье помогло, верно?

Он ослепительно улыбнулся, я ответил тем же.

— Вы, полагаю, уже выбрали, в какое учебное заведение собираетесь поступать?

— Пока ещё думаю, ваше величество.

— В таком случае советую присмотреться к Императорской Академии магических искусств, это неподалеку от Петербурга. Если решите попытать счастья — можете рассчитывать на мою протекцию. А уж она там чего-нибудь да стоит.

Я от всей души поблагодарил Императора, он снова подал мне руку. Когда я шёл обратно, на меня смотрели решительно все. И предупредительно расступались. Я теперь был не только героем дня — я нёс на себе отпечаток величия Государя. А сам, шагая, размышлял — для чего он меня вызвал?

Познакомиться и засвидетельствовать почтение? Император, такая могучая глыба — шестнадцатилетнему пацану? Смешно. Впечатлился поединками? Тоже сомнительно. Уж чего-чего, а поединков за свою жизнь наверняка видел предостаточно. Так, зачем же? Человек, время которого расписано по минутам, если не по секундам, вдруг решил уделить его мне?

Я мысленно прокручивал в голове наш диалог. По сути — ничего не значащий обмен вежливыми словами. Кроме единственной фразы. «В жизни связаны свет и тьма».

Император обронил её вскользь и тут же перевёл разговор на другое — но, тем не менее.

Чёрно-белая жемчужина на груди Императора. Чёрно-белая жемчужина в моём кармане… Император не мог её видеть. Но что-то мне подсказывает — ему это и не нужно. Маг такого уровня способен почувствовать природу чужой магии без всяких индикаторов. И догадаться, какая борьба идёт внутри меня.

Может, для того и вызвал? Пощупать, что называется. Разглядеть получше, что я за фрукт такой? Возможно. Хотелось бы, конечно, знать, какой вывод он для себя сделал. Хотя, по итогу беседы — кажется, не разочаровался. Иначе не заговорил бы о протекции…

Я размышлял, а сам продолжал идти. Передо мной по-прежнему расступались.

Но один человек встал у меня на пути и не отошёл.

— Константин Александрович, — процедил сквозь зубы Юсупов-старший.

— К вашим услугам, — кивнул я, остановившись.

— Позвольте представиться, я не успел подойти до начала церемонии. Меня зовут Венедикт Георгиевич Юсупов. Князь Юсупов.

— Моё имя вы знаете, — холодно сказал я. — Будем считать, что знакомство состоялось.

— О да, без лишних слов. Я тоже это люблю. Не задержу вас долго. Хотел всего лишь поздравить с блистательной победой.

— Благодарю. Позвольте выразить вам соболезнования в связи с утратой места в ближнем круге.

— О, это временные неприятности, но ваши соболезнования приятны моему сердцу. — Юсупов улыбнулся до того ядовито, что ни о какой приятности и речи быть не могло. — Я вижу в вас благородного юношу. Который, вне всякого сомнения, готов жизнь отдать ради благополучия своей страны.

— Не сомневайтесь.

— И не думаю. Конечно, времена сейчас неспокойные. Британская империя за последние годы удесятерила военный бюджет, да и настроения в других европейских державах нельзя назвать мирными. В такой ситуации стране недурно было бы взять курс на усиление военной мощи. А для этого, как всегда, нужно большинство чёрных магов в ближнем кругу — поскольку иначе распределение бюджета будет соответствовать мирному и безмятежному времени. — Юсупов уставился на меня так, будто намеревался просверлить взглядом насквозь. — Хотя, кому я это говорю? Вы наверняка приняли всё это во внимание перед тем как вызвать на бой Дашкова… Ведь, в конце концов, кто я такой? Всего лишь пожилой князь, получивший свой титул ещё от отца нынешнего императора. Молодёжь в наше время видит больше, а мыслит шире. Ни к чему наращивать военную мощь, когда от одного лишь имени Российской Империи трясётся земля. Никто не осмелится атаковать наши границы. Мирное время продолжается, верно?

Он говорил так сладко, что казалось, будто изо рта у него течёт мёд. Но глаза были злыми, холодными, они пронзали насквозь.

— Константин, — послышался напряжённый голос деда. — Нам пора ехать.

— Иду, — отозвался я и кивнул Юсупову: — Благодарю за интересную беседу, князь.

— Не стоит благодарности, — криво улыбнулся тот. — Удовольствие было… взаимным.

* * *

— А где Нина? — спросил я у деда перед тем, как сесть в машину. Не заметил её среди прочих родственников.

Дед улыбнулся.

— Полагаю, уже в Барятино. Как подобает хорошей хозяйке, немедленно после окончания церемонии помчалась готовить дом к торжественному приёму.

Кажется, у меня вырвался стон.

— К приёму?

— А как же? — удивился дед. — Конечно. Такое событие! Его нельзя не отметить. Это попросту неприлично. В обществе нас не поймут.

— И как долго будет продолжаться празднество? — сумел задать вежливый вопрос я. Хотя на язык рвались совсем другие слова.

— Неделю. Возможно, две.

— Сколько?!

От моего возгласа шофёр за рулем подпрыгнул. Шофёр был незнакомый, его наняла Нина. Трофим — бледный, как полотно — сидел на пассажирском сиденье. Дед сказал, что жизнь его вне опасности, но возвращаться к водительским обязанностям пока не стоит. Трофим, судя по ревнивым взглядам, которые бросал на своего заместителя, так не считал.

Дед добродушно рассмеялся. Похлопал меня по плечу.

— А тебя, оказывается, все-таки можно поразить до глубины души! Я уж, грешным делом, начал думать, что у моего нынешнего внука вместо нервов и впрямь стальные канаты… Я пошутил, не беспокойся. Уже понял, что пребывание в обществе тебя тяготит. Забегая вперёд, скажу, что рано или поздно тебе придётся к этому привыкнуть. Такого рода мероприятия — важная составляющая часть жизни любого аристократа. Но пока, делая скидку на твои привычки, мы с Ниной стараемся максимально оградить тебя от них. Приём ограничим сегодняшним вечером. Завтра гости начнут разъезжаться, и наш быт войдет в прежнюю колею.

— Очень на это рассчитываю, — буркнул я, откинувшись на спинку сиденья. — Мне ведь, если не ошибаюсь, скоро предстоит сдавать экзамены.

— Рад, что ты об этом помнишь.

— Сложновато забыть о том, о чем в течение последних двух дней не напомнил только ленивый. Сколько времени осталось до экзаменов?

— Около месяца.

— Отлично. Через неделю я буду готов.

— О… — дед посмотрел на меня с уважением.

Взглянул на шофёра и Трофима, повёл рукой. Нас отделила от передних сидений искрящаяся завеса.

— До сих пор у меня как-то не было времени поинтересоваться уровнем твоего образования. Рад, что дела обстоят настолько хорошо. Ты успел изучить все необходимые материалы?

— Даже не заглядывал.

— Но… — непонимающе нахмурился дед. — А как же тогда?..

— В своём мире я закончил пять классов средней школы. Ну, почти пять — из интерната сбежал в апреле, пару месяцев не доучился. Но полагаю, этого более, чем достаточно.

Дед смотрел на меня изумлённо.

— Что? — развёл руками я. — Ты пошутил — я пошутил. Счет сровнялся.

— То есть… — медленно проговорил дед. — Твоё образование — всего пять классов?! Это правда?!

— Зато очень много коридоров, — обнадёжил я.

Во взгляде деда появилась уже настоящая паника.

— Но… Как же…

— Перед тем, как призвать, ты не просил меня выслать резюме, — напомнил я.

— Не спорю. — Дед поник. — Но я полагал, что…

— Что без надлежащего образования добиться того, чего добился в своём мире я, невозможно? — усмехнулся я.

— Пожалуй, так.

— Что ж. Сожалею, если расстроил. В последний раз я садился за парту в пятом классе. И не сказать, чтобы даже в те годы много времени уделял учебе. В основном был занят тем, что отбывал наказания — за грубость, непослушание и неподобающие выходки. Наказывали нас, отправляя трудиться на пользу интерната. Пока мои ровесники учились, я драил полы, кидал уголь в котельной и расчищал от снега двор. Временами отлёживался в лечебнице — телесные наказания тоже были в ходу.

— А потом? — дрогнувшим голосом спросил дед. — После интерната?

— О, после интерната я прошёл широкий курс самых разных наук. Например, рукопашный и ножевой бой. Владение любыми видами огнестрельного оружия. Взрывное дело. Вождение транспортных средств любого типа. Создание вооружённых бандформирований. Подготовка террористических актов. Техника ведения допросов…

— Довольно, — взмолился дед.

Я пожал плечами и замолчал.

— Ты… никогда об этом не рассказывал.

— Ты никогда не спрашивал.

— Но мы… То есть, ты всё это время был так занят…

— Передо мной стояла задача, которую нужно было выполнить. Я это сделал.

— А теперь…

— А теперь передо мной стоит новая задача. — Я повернулся к деду. — Знаешь… В это, возможно, нелегко поверить. Но у меня был самый лучший учитель из всех, кого только можно представить. Сама жизнь. Она научила меня, что невыполнимых задач не бывает. Бывает мало времени на подготовку. И последнее, чего бы мне хотелось — это тратить его на торжественные приёмы.

* * *

Вернувшись домой, я увидел в своей комнате аккуратно разложенные на диване белоснежную рубашку, синие брюки и странный длиннополый пиджак того же цвета. Рядом — открытую коробку с лежащим в ней галстуком-бабочкой. Одежду для приёма мне уже приготовили.

Я вздохнул и направился в душ. Выйдя, принялся одеваться.

До сих пор одежда Кости подходила мне идеально — разве что в последнее время я начал раздаваться в плечах. А в этот раз рубашка привела в недоумение. Рукава её были, во-первых, слишком длинны. А во-вторых, на манжетах отсутствовали пуговицы. Вместо с них с обеих сторон — петли. Забыли пришить?.. Странно.

Я выглянул в коридор. Для призыва слуг дед, Нина и Надя звонили в колокольчик. Дед пояснил, что эта «безделушка», как и некоторые другие вещи в доме, приправлена магией. Слуги слышали призыв и знали, от кого он исходит, даже если находились в паре сотен метров от призывающего.

Меня колокольчиком также снабдили, но я к нему не притрагивался. Со своими потребностями управлялся сам, а если вдруг возникала надобность кого-то позвать, предпочитал просто перемещаться по дому.

Сейчас направился к Наде — рассудив, что в выборе одежды для меня сестра наверняка принимала участие и должна знать, что к чему. Но в коридоре наткнулся на Китти.

Та, увидев меня, ахнула. Прошептала:

— Ваше сиятельство… — и начала краснеть.

Я проследил за её взглядом и запоздало сообразил, что рубашку не застегнул. Между распахнувшимися полами видны моя грудь и живот. Тело сейчас, по прошествии месяца, я привёл в порядок. Мышцы пресса проступали отчётливо.

— Тут не хватает пуговиц. — Я показал Китти манжету. — И рукава слишком длинные. Это точно моя одежда?

— Чего изволите… — пожирая меня глазами, невпопад пробормотала Китти.

Я запахнул рубашку и повторил вопрос.

После того, как обнажённое тело прикрыла ткань, девушка пришла в себя. Посмотрела недоверчиво, потом прыснула.

— Дак, ваше сиятельство! Это ведь нарочно такие рукава. Под запонки… Идёмте, покажу, — и устремилась к моей комнате.

В отдельной коробочке, которую я поначалу не заметил, лежали, оказывается, две крупных пуговицы из чернёного серебра, с изображением герба Барятинских.

— Это Нина Романовна принесла, — сказала Китти. Погрустнела. — Батюшки вашего покойного, Александра Григорьевича.

Ну, если батюшки — придётся надевать. Это, видимо, семейная традиция.

— Дайте ручку, ваше сиятельство, — Китти цепко ухватила меня за руку.

Ловко отвернула манжеты, продела запонку в петли. Застёгивая, подняла на меня взгляд. Снова начала краснеть.

Когда потянулась к пуговицам на рубашке, я взял её за руки и отвёл их в стороны. Отступил назад.

— Спасибо. Дальше я сам.

— Ах, Константин Алексаныч! — Китти умоляюще посмотрела на меня. — Дозвольте хоть поглядеть!

— Я — не экспонат в музее, Китти.

Обижать девушку не хотелось, но позволить ей остаться означало сделать шаг навстречу. И что будет дальше? Она подкараулит меня, когда буду выходить из душа? Или сразу заберётся в мою постель?

То есть, не то чтобы я был категорически против такого расклада. Скорее, наоборот — молодое тело Кости всеми своими органами голосовало «за». Особенно в моменты, когда пышный бюст Китти оказывался прямо перед глазами… И мне стоило немалого труда сдерживать юношеские порывы.

— Иди. Спасибо, — я, делая вид, что не слышу печальных вздохов, взял Китти за локоть и выставил за дверь.

С бабочкой управился сам. Пиджак, снабжённый сзади длинными полами, выглядел странно, но сидел, как влитой.

В момент, когда я соображал, не упустил ли чего, в дверь постучали.

— Заходи, сестрёнка, — бросил я.

Надя, как всегда — в комнату не вошла, а влетела. Я впервые увидел сестру в вечернем платье.

Синее — того же цвета, что и мой костюм, — облегающее, с высоким воротником, но открытыми руками и плечами. За платьем тянулась длинная юбка. Если ничего не путаю, это называется «шлейф». Волосы сестрёнка уложила в затейливую причёску, украсила ниткой жемчуга.

— О, ты уже готов! — Надя всплеснула руками. — Великолепно выглядишь! Я переживала, что фрак будет тебе тесен. Ты стал таким широкоплечим…

— Ничего, — улыбнулся я. — Этот вечер фрак переживёт. Ты, кстати, тоже прекрасно выглядишь.

Надя зарделась. Тронула серьги и колье на шее.

— Это мамин гарнитур. А у тебя — папины запонки. — Взяла меня за руки. Проговорила: — Помнишь, в детстве… Когда мама умерла, а папа горевал сутки напролёт… Он всё сидел неподвижно в библиотеке, глядел на мамин портрет и молчал… Мы тогда поклялись друг другу, что, когда вырастем, непременно всё исправим. Помнишь?

Я кивнул:

— Помню.

Я не обманывал Надю. Я действительно помнил это чувство отчаянной детской горечи — хотя, конечно, в моей жизни оно возникало при совсем других обстоятельствах. Чувство окружающей тебя огромной несправедливости. И жгучее, рвущееся наружу желание всё исправить. Что именно исправить, как ты будешь это делать — по малолетству не осознаёшь. Есть лишь понимание того, что окружающее — неправильно. Несправедливо. Взрослые опять что-то сделали не так. Но уж ты-то, когда вырастешь, всё сделаешь, как надо!

— Помню. — Я обнял сестру.

— Мы были такие глупые, — прошептала Надя. — Не понимали, что маму уже не вернуть. Но сейчас… Они бы нами гордились. И мама, и папа. Правда? — Она подняла на меня лицо.

— Правда, — кивнул я. Осторожно вытер слёзы, проступившие в уголках её глаз. — Не плачь.

— Это я от счастья. — Надя улыбнулась. — Я так рада за тебя, братик! — Взяла меня под руку. — Гости уже собираются… Идём?

Я кивнул.

Неожиданностью для меня стало то, что на приём, помимо многочисленных родственников, друзей деда, Нины и наших покойных родителей, были, оказывается, приглашены ещё и наши с Надей друзья.

Об этом я узнал, когда мы с сестрой спускались по лестнице, и она указала мне на девушку в огненно-оранжевом платье.

— О, посмотри! Полли уже здесь.

Глава 18 Саблезубые тигры

Что было удобно при общении с Надей — собеседник ей не требовался. Она легко и непринуждённо говорила за двоих сама. Взглянула на меня и лукаво улыбнулась.

— Полли столько раз спрашивала о тебе! Так рвалась тебя увидеть. Я насилу уговорила её не приезжать, объяснила, что ты очень занят, а дедушка будет сердиться.

— Спасибо, — от души поблагодарил я.

Мало мне было Китти! Не хватает только Надиных великосветских подружек. С Китти, по крайней мере, всё ясно — её намерения вряд ли простираются дальше желания оказаться в объятиях кумира. А вот с юными невинными аристократками надо быть осторожным.

Надя рассмеялась, дёрнула меня за рукав.

— Ой, только не говори, что между вами совсем-совсем ничего не было! Уж я-то помню!

— Тебе показалось, — отрезал я.

— Ну, конечно, — надулась Надя. — На святках не ты приглашал Полли кататься на санях. А в начале лета, когда цвела сирень — на лодке.

— Это были обычные дружеские встречи. — Я решил твёрдо стоять на своём.

— Ну да, ну да, — ехидно покивала Надя. — Я именно так и подумала… Полли! — окликнула подругу она.

Девушка обернулась и просияла.

Красивая… Большие глаза янтарного цвета, полные губы, рыжие волосы — в отличие от Надиных, не собранные в причёску, а рассыпавшиеся по плечам и украшенные крохотными мерцающими бусинами.

Девушка помахала нам рукой. Мы степенно спустились по лестнице. Наде необходимо было придерживать шлейф, иначе оказалась бы на последней ступеньке быстрее, чем я.

— Здравствуй, Полли! Вот и Костя. — Надя повернулась ко мне. — Ты так хотела его увидеть…

— Я? — смутилась Полли. Тут же, впрочем, спохватившись: — Хотела, конечно! Я очень беспокоилась о его здоровье. Как ты себя чувствуешь, Костя?

Она подала мне руку. Я коснулся её губами.

— Прекрасно, спасибо.

— Я, в общем-то, так и думала, — засмеялась Полли. — Фотографии твоих поединков — уже во всех вечерних газетах! Надо признать, выглядишь ты совершенно здоровым. — Она украдкой разглядывала меня. — Теперь станешь знаменитостью. Старых друзей, должно быть, и знать не захочешь… — Полли притворно вздохнула.

— Ну что за глупости, Полли! — возмутилась Надя. — Костя совершенно не изменился. Он ровно тот же, что и раньше.

— Вот как? — В глазах Полли заплясали чертенята. — Значит, я могу рассчитывать хотя бы на один танец со знаменитостью?

Гхм. Костя Барятинский, вероятно, танцевальным искусством владел в совершенстве. Капитан Чейн танцевал в последний раз никогда.

Меня спасла Нина. Она, подойдя, поздоровалась с Полли, после чего взяла меня под руку. Объявила:

— Дамы, прошу простить. Я вынуждена похитить у вас кавалера.

Надя и Полли великодушно простили. Нина повела меня на веранду. Пояснила с улыбкой:

— Дядюшка хочет познакомить тебя со своими друзьями. Он так раздувается от гордости, что, боюсь, того гляди лопнет.

— Нина, — я придержал её за локоть, — у нас возникла небольшая проблема.

— О, Боже! Какая?

— Я не умею танцевать.

Нина с облегчением улыбнулась:

— Ничего страшного. Сейчас среди молодёжи это не очень популярно. Профессиональным танцовщиком быть вовсе не обязательно. Достаточно всего лишь…

— Ты, кажется, не поняла, — покачал головой я. — Я не умею танцевать ни хорошо, ни плохо. Никак.

— То есть… — Вот теперь Нина остановилась. Недоверчиво проговорила: — Вообще не умеешь?

— Абсолютно.

К чести Нины, расспрашивать меня, как же так получилось, она не стала. И выход придумала быстро.

— Мы скажем, что врач запретил тебе танцевать! У тебя, после той истории с мостом, от танцев кружится голова… Я сейчас расскажу это по секрету одной своей знакомой, и можешь не сомневаться — через час уже все дамы будут в курсе. Когда начнутся танцы, выйдешь потихоньку в сад. В конце концов, главное — чтобы ты присутствовал на ужине. А остальное — уже не обязательная часть.

Друзья Кости, по счастью, увивались вокруг Нади. Сестрёнка вообще, как я быстро понял, была душой молодёжного общества. Ко мне подходили юноши и девушки, здоровались, а после поздравлений с победой и пары вежливых фраз благополучно забывали о моём присутствии. Надя же блистала даже не за двоих, а за десятерых. Соперничать она могла разве что с Полли — которая так задорно смеялась, что заражала своей весёлостью всех вокруг. Мне оставалось только стоять рядом с подругами и вежливо улыбаться.

После ужина на просторной веранде выстроился приглашённый из города духовой оркестр. Начались танцы. Я, как и советовала Нина, просочившись между гостями, выбрался в сад.

До беседки, стоящей возле небольшого искусственного пруда, звуки музыки почти не доносились. Я опустился на деревянную скамейку, откинулся на спинку и вытянул вдоль неё руки. Обстрел кортежа, два поединка подряд, а теперь ещё и приём — многовато событий для единственного дня, передышка не помешает. Я задумался, не снять ли опостылевшую бабочку, но решил, что пока рано.

В зеркальной поверхности пруда отражалась луна. Где-то вдалеке перекрикивались лягушки. Я вдруг понял, что впервые за последние дни остался один. А один и в безопасности — впервые за очень много лет…

И, стоило об этом подумать, как услышал звук ломающейся ветки. Она хрустнула под чьей-то неосторожно наступившей ногой.

Костя Барятинский вряд ли расслышал бы этот звук. А если бы вдруг расслышал, не придал бы значения. Но я не был Костей Барятинским.

По тёмному саду кто-то крался. И других целей, кроме как незаметно подобраться ко мне, у него быть не могло.

В момент, когда человек оказался у меня за спиной, я метнулся в сторону. В ту же секунду выпустил из кулака цепь. Она обвила плечи нападающего, не позволяя ему шевельнуться.

Я резко дернул цепь на себя. Раздался вопль.

— Ты с ума сошёл?!

Вопрос прозвучал сдавленно, но от этого не менее возмущённо.

На меня смотрела изумлённая Полли. Захваченная цепью, она выполнила в воздухе изящный кульбит и перелетела через перила беседки. Благо, хоть не упала — я взял её в локтевой захват раньше, чем сообразил, кто передо мной.

— Извини.

Цепь исчезла. Я выпустил Полли из захвата.

Она отшатнулась, одёрнула платье. Обняла себя руками за плечи — потирая места, которые сдавила цепь. Приподняла рукав.

Ладонь Полли окутали искры, в беседке посветлело. При свете стало видно, что выглядящая иллюзорной цепь оставила на нежной коже вполне реальную ссадину.

— Ты псих?! — разглядывая её, бросила мне Полли. — Надин не говорила, что при ударе о воду ты повредился умом! Так вот и подкрадывайся к другу детства, собираясь преподнести сюрприз.

— Извини, — повторил я. Раскаивался совершенно искренне. Полли была, пожалуй, последним человеком из присутствующих на приёме, в ком я заподозрил бы намерение причинить мне вред. — Не ожидал, что это ты.

— Я, признаться, тоже не ожидала такой реакции, — фыркнула Полли. — Надин говорила, что ты изменился. Что прежнего Костю нынче просто не узнать… Но, право, я не думала, что настолько. — Снова с неудовольствием посмотрела на ссадину.

— Я могу тебе чем-то помочь?

— Н-ну… — задумчиво поглаживая плечо, протянула Полли. — Есть один способ. Но не уверена, что ты справишься.

— Какой?

— Чтобы оживить принцессу, принц должен её поцеловать. — Полли простодушно посмотрела на меня. — Как в старых сказках, помнишь? Надин говорила, что ты стал очень сильным магом… Относительно «оживить» — не уверена, и проверять как-то не хочется. А с такой ерундой, как ссадина, полагаю, должно сработать.

Клавдия в клинике применяла другие методы лечения. Но как работают прочие белые маги, мне до сих пор не приходилось наблюдать. Я уже, пожалуй, ничему тут не удивлюсь…

Я шагнул к Полли. Обнял её за талию и привлёк к себе.

Глаза девушки изумлённо распахнулись. В объятиях я держал её примерно секунду, после чего Полли уперлась руками мне в грудь и сердито вырвалась.

Заявила:

— Нет, ты всё-таки ненормальный!

— Сама сказала — поцеловать, — удивился я.

— Я пошутила! Не могла же подумать, что ты… что ты… — Полли замолчала, не в силах подобрать слова.

— Что — я? — Теперь настала моя очередь усмехаться. — И правда тебя поцелую?

Полли покраснела:

— Я не думала, что ты…

— Умею это делать? — подсказал я. — Рассчитывала, что упаду в обморок от смущения?

Кажется, именно так она и думала. Всплеснула руками, а потом вдруг рассмеялась.

— Ну… Честно говоря, да.

— Извини, если разочаровал, — улыбнулся я. — Так, что же мы будем с этим делать? — коснулся плеча Полли.

Она фыркнула. Ладонь девушки осветилась ярче, в ней из ниоткуда появился небольшой, кажущийся пушистым клубочек. Полли прокатила его над ссадиной. Та исчезла. Полли перебросила клубочек в другую руку и провела им над другим плечом. След от цепи пропал.

Полли, опустив ладонь, улыбнулась мне.

— Вот и всё.

— Здорово, — только и сказал я.

Полли оправила рукав и небрежно пожала плечами.

— Даже не первый уровень. Право, удивлена, что ты мне поверил насчет поцелуя… Будто сам не знаешь, как легко я справляюсь с подобными вещами! Будто до сих пор мне ни разу не доводилось лечить твои собственные царапины. Вам-то с Надин магия тяжело давалась… Помнишь, как в детстве ты полез на дерево и ободрал колено?

Мне не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть. Хотя с трудом представлял себе обстоятельства, при которых, получив царапину, обратился бы за помощью.

— Впрочем, знаю. — В глазах у Полли засветилось лукавство. — Ты это нарочно, да? Хотел посмотреть на мою реакцию?

— Вы удивительно догадливы…

— … уважаемая Аполлинария Андреевна, — подсказала Полли. — А вы — оставьте лесть, Константин Александрович! Вашу вину это не загладит.

Впрочем, в ту же секунду рассмеялась. Она, похоже, не умела долго обижаться.

— У тебя были такие бешеные глаза, Костя! Ты бы себя видел. Честное слово, на секунду мне показалось, что ты задушишь меня этой цепью — и глазом не моргнёшь.

— Будь на твоем месте кто-то другой — не моргнул бы, — вырвалось у меня.

Полли, к счастью, приняла мои слова за шутку.

— Ух, какие мы воинственные! — и снова расхохоталась.

А потом вдруг опомнилась и посерьёзнела.

— Хотя, о чем это я? Надин сказала, что на ваш кортеж по дороге напали!

Надеюсь, что Полли не услышала мой зубовный скрежет. Дед строго-настрого приказал Наде не болтать о том, что случилось на дороге.

От Полли изменившееся выражение моего лица, впрочем, не ускользнуло.

— О, ты только не волнуйся! — всплеснула руками она. — Надин предупредила меня, что это секрет. Я умею хранить тайны.

Угу. Даже не сомневаюсь. Более надёжных хранительниц тайн, чем барышни вашего с Надей возраста, и не сыщешь. Надя, собственно — живое тому подтверждение.

— Ты из-за этого сейчас так себя повёл, да? — продолжила расспросы Полли. — Решил, что… О, — она всплеснула руками. — Ты принял меня за злоумышленника?! Думаешь, что покушение могут повторить?

— Думаю, что при неудачах некоторым людям свойственно возобновлять попытки, — проворчал я.

О том, что самого меня неудача не остановила бы, говорить не стал. И так уже наговорил достаточно.

— Это какое-то вопиющее злодейство! — возмущенно объявила Полли. — Право, я даже вообразить не могу, кто мог решиться на такое! Зря вы не обратились в полицию.

— Сомневаюсь, что они сумели бы помочь. На нас напали обычные бандиты. Их мог нанять кто угодно.

— И никаких подозрений у вас нет? Даже Григорий Михайлович не знает, что об этом думать?

Я не стал рассказывать, в какую растерянность и уныние впал от случившегося Григорий Михайлович. Дело семейное, Полли это не касается.

— Подозрений нет. Но…

Поразмыслив, я решил, что хуже не сделаю. Достал из кармана брюк медальон — с которым не расставался с тех пор, как снял его с оглушённого парня. Протянул Полли.

— Но есть одна вещица. Валялась на дороге, я подобрал. Возможно, её обронил кто-то из нападавших.

Полли взяла медальон. Поднесла к глазам, рассматривая.

— Какое странное животное… Кто это?

— Тигр, насколько я понимаю.

— А почему у него такие зубы?.. О! — Полли вдруг уставилась на меня. — Костя! Я знаю, что это! То есть, кто! То есть… Ты помнишь Прошку?

— Кого? — удивился я.

— Прошку! Сына нашей экономки. Олимпиады Семеновны, она и сейчас у нас служит. В детстве маменька позволяла Прошке с нами играть. Он старше нас на пять лет, в детстве казалось, что ужасно взрослый. Помнишь?

— Нет, — честно сказал я.

— И правильно, — махнула рукой Полли, — я сама с удовольствием позабыла бы. Я, собственно, и забыла! Несколько лет назад маменька хлопотала, чтобы этого разгильдяя приняли в реальное училище. Олимпиада Семеновна очень уж о нём переживала, всё-таки, единственный сын. А Прошка бросил учёбу, не продержавшись и полугода. Поговаривали, что ступил на скользкую дорожку — я, впрочем, его судьбой не интересовалась. А этой зимой он вдруг появился у нас дома в Петербурге. Якобы, чтобы навестить мать. Хотя, на самом деле, пытался произвести впечатление на меня. Напускал на себя таинственность, а в итоге намекнул, что он теперь — один из саблезубых тигров.

— Кого? — нахмурился я.

— Саблезубых тигров, — фыркнула Полли. — Надо же придумать такое глупое название! Это бандитская шайка, одно время о них писали в газетах. На месте преступлений они рисовали тигриный зуб. Прошку я, разумеется, после этих откровений прогнала и приказала больше ко мне не приближаться, а не то пожалуюсь папеньке. Но мне кажется, что видела у него такой медальон.

— Что известно об этой шайке? — быстро спросил я.

Полли пожала плечами.

— Я, признаться, не интересовалась. Если не ошибаюсь, сплетни утверждали, что они служат Комарову. Ну, помнишь, тот выскочка, что купил особняк госпожи Дурновой на углу Литейного?

— Что-то такое припоминаю, — медленно проговорил я.

Глава 19 Модная вещица

Комаров.

Странно. Не ожидал от него.

Моё убийство никак не помогло бы Комарову вернуть деньги — во-первых. Во-вторых, я сильно сомневался, что сейф в особняке — серьёзная часть его капитала. Судя по тому, что успел узнать о Комарове, это — мелочь на карманные расходы, не более. В-третьих, во время нашей последней встречи Комаров ясно дал понять, что предпочтёт сотрудничество со мной, а не противостояние.

Он отводил мне глаза, а сам планировал месть? Пожалуй, только этот вариант и остаётся.

Видимо, я недостаточно его запугал. Комаров решил, что шестеро стрелков против обыкновенного, не бронированного автомобиля, пусть даже едут в нем два сильных мага — достаточный арсенал. Рассчитывал, видимо, на эффект неожиданности. На то, что я и дед погибнем раньше, чем успеем выставить Щит…

— Костя, что с тобой? — затеребила меня за рукав Полли. — Ты так глубоко задумался! Мне кажется, тебе следует отнести этот медальон в полицию. А там уж они разберутся. Не для того Государь наш батюшка содержит целое полицейское ведомство, чтобы аристократы самостоятельно занимались сыском, — засмеялась она.

Я кивнул:

— Да. Пожалуй, так и сделаю.

Полли улыбнулась, потом вдруг надулась:

— Ты, между прочим, даже не спросил, что меня привело сюда!

Это сейчас был последний вопрос, который меня интересовал. Но, тем не менее, пришлось его задать:

— И что же?

— Мы с Надин сговорились устроить игру в фанты, — заговорщически произнесла Полли. — Ты ведь будешь участвовать?

Я понятия не имел, что это за игра. Сказал наобум:

— Вряд ли. Мне не везёт в азартные игры.

Полли расхохоталась:

— Фанты — азартная игра? Забавно. Хотя, надо признать, что-то в этом есть. И, кстати, прежде я не замечала, что тебе не везет в играх. В отличие, скажем, от Сержа Голицына…

— Кстати, как дела у Сержа? — спросил я. Другого способа хоть на время отделаться от Полли, чтобы предаться размышлениям, не придумал. А просто встать и уйти было бы невежливо, да к тому же подозрительно. — И у остальных тоже? За время болезни и подготовки к церемонии я многое пропустил.

Сработало. Полли принялась болтать, вываливая на меня вагоны информации о людях, имена которых мне ни о чём не говорили. Я кивал с заинтересованным видом. А мысли вернулись к Комарову.

Неудавшееся покушение — что это было? Федота подвела самонадеянность? Поразмыслив, я решил, что скорее нет, чем да.

Комаров видел меня в деле, однако он ничего не мог знать о моём прошлом. В частности, о том, что мне самому не раз доводилось организовывать засады. Предугадать, что я сумею её распознать и приму меры раньше, чем нападающие начнут стрелять, Комаров никак не мог.

Будь на моем месте настоящий Костя Барятинский — пусть даже прокачавший магию до моего текущего уровня, — они с дедом лежали бы сейчас с простреленными головами. Сомневаюсь, что у Нины и других представителей рода хватило бы целительских сил на то, чтобы нас выходить. То есть, Комаров, по сути, ничем не рисковал. Покушение было спланировано идеально. Вмешательство такого фактора, как моё боевое прошлое, Комаров предвидеть не мог. Но почему-то я сомневаюсь, что, получив отпор, теперь он остановится. Вероятнее всего, уже планирует новое покушение — думает ведь, что я понятия не имею ни о каких медальонах!

Я почувствовал, как подступает злость. С Комаровым нужно разобраться как можно скорее. Желательно прямо сейчас — пока он уверен, что я в Барятино, среди гостей, наслаждаюсь пиршеством. И моего визита точно не ждёт.

В прошлый раз дорога до особняка Комарова заняла у меня около часа. Получается, час туда, час обратно. А на то, чтобы свернуть этому упырю шею, мне и минуты хватит… Осталось отделаться от Полли.

— Послушай, — вклинился я в её монолог, — у меня что-то голова закружилась. Видимо, последствия поединка. Я потратил на него много сил. Учитель предупреждал, что такое может быть.

— О… — огорченно произнесла Полли. — Тогда тебе, вероятно, лучше прилечь. Я сейчас позову Нину! Или Григория Михайловича.

— Не нужно их беспокоить. Я не настолько плохо себя чувствую, чтобы не дойти до спальни.

— Тогда я сама тебя провожу! — Полли вцепилась в мой локоть.

Я понял, что пока она не дойдет со мной до комнаты, не отвяжется. Если прогоню её сейчас, от обиды поднимет ещё больший переполох. Обречённо кивнул:

— Идем.

В сопровождении висящей у меня на локте Полли я проследовал через сад к дому. По дороге размышлял, как выбраться с территории усадьбы.

Приходилось признать, что отсутствие привратника, шофера и прочей прислуги имело целый ряд преимуществ. В прошлый раз, когда я в обличье Фантомаса ездил навестить Комарова, меня никто не остановил. А сейчас…

Маска, положим, чёрт с ней. Обойдусь и без магии, старый добрый чулок на голову никто не отменял. Когда доберусь до Комарова, стать на какое-то время неузнаваемым сумею. Но вот выбраться отсюда так, чтобы этого никто не заметил — задача ещё та.

Если я сяду за руль любого из автомобилей, у привратника наверняка возникнет вопрос, что это вдруг позабыло его несовершеннолетнее сиятельство на дороге в столь поздний час. И вопрос этот он немедленно транслирует деду и Нине.

Ровно то же самое произойдёт, если я соберусь воспользоваться услугами шофёра.

«Хочу проветриться» — допустим, проканает. Проветриваться, вместо загородной усадьбы, в Петербурге, в квартале, где расположен особняк Комарова — прихоть довольно странная, но в общем-то тоже можно объяснить. А вот убийство Комарова, которое последует за этой прогулкой… Трофим ведь обязательно расскажет деду, куда он меня возил. Такую сенсацию, как убийство, журналисты уж точно не упустят. Дед быстро сложит два и два. А впутывать в эту историю его и Нину мне категорически не хотелось.

По телефону, из кабинета деда, вызвать такси? Махнуть через забор со стороны сада и встретить машину на дороге — так, чтобы её не увидели от ворот?.. Я бросил взгляд на окна кабинета. Они были ярко освещены. Значит, если даже сейчас дед не там — он в любой момент может появиться. Ч-чёрт…

Полли продолжала щебетать мне на ухо, мешая думать. А в довершение всего у заднего крыльца мы наткнулись на Нину.

Я решил, что разумнее будет войти в дом через чёрный ход, не ожидал встретить возле него людей. Нина отдавала какие-то распоряжения управляющему, который привёз в усадьбу оркестр.

— Ох, Ниночка! — всплеснула руками Полли. — Как хорошо, что мы тебя встретили! У Кости ужасно кружится голова. Я думаю, необходимо пригласить врача.

Я не сдержался и зубами всё-таки заскрипел. Шансы незаметно выбраться из дома только что упали почти до нуля.

— Кружится голова? — встревожилась Нина. Бросилась ко мне, потрогала лоб. — Сейчас, Костя. Я помогу…

— Нина, — вздохнул я. — Мне нужно сказать тебе два слова наедине.

Полли с заметным сожалением отцепилась от меня. Мы с Ниной отошли в сторону.

— Это не то, что ты думаешь, — тихо сказал я. — Я себя прекрасно чувствую, не беспокойся. Просто пытался незаметно уйти, чтобы лечь спать. Честно говоря, устал за сегодняшний день.

— Вот как? — Нина покосилась в сторону Полли, чуть заметно улыбнулась. — Понимаю. Но что-то не похоже, что твоя дама намерена позволить тебе спокойно улечься спать. Полли всегда была неравнодушна к тебе.

— Ничего, с этим я справлюсь.

Я кивнул, собираясь отойти. Нина удержала меня за рукав.

— Костя, постой. Вот что… — Она замялась.

Я молчал, выжидающе глядя на неё.

— Видишь ли… Полли — чудесная девушка. Но она немного взбалмошна и склонна к безрассудным поступкам.

— Это я заметил, — усмехнулся я. — С Надей они — два сапога пара. И что?

— Ну… — Нина снова замялась, подбирая слова. — Ты нравишься Полли. А она — сильный белый маг. И она может… то есть, я ни в коем случае не убеждена, что непременно так сделает, но считаю своим долгом предупредить… В общем, скажем так, с Полли станется применить свои способности для того, чтобы тоже понравиться тебе.

Я не сразу сообразил. Пока ещё только привыкал к деликатной манере Нины не называть вещи своими именами. В ситуациях, когда сам говорил бы напрямую, она обходилась полунамёками.

— Хочешь сказать, что Полли попробует меня соблазнить?

Нина вспыхнула.

— Разумеется, нет! Полли — прекрасно воспитанная, далекая от подобных мыслей девушка. Но, пойми. В вашем возрасте…

— Понимаю, — усмехнулся я. — Гормоны, и всё такое. Обещаю тебе, что пальцем её не трону.

— Не сомневалась в твоей порядочности, — кивнула Нина. — Но, всё же… Я собиралась поговорить с тобой ещё в начале приёма, но до того закрутилась… В общем, вот. — Она взяла меня за руку и вложила в ладонь какой-то предмет.

— Что это? — Я держал в кулаке крохотное хрустальное сердечко-кулон.

— Внутри подвеска — полая, — пояснила Нина. — Обычно туда наливают каплю духов, сейчас в моде такие безделушки. Если ты дашь эту подвеску Полли, она непременно захочет понюхать духи. А, вдохнув аромат, уснёт. Ненадолго, не более чем на тридцать минут. Но, когда проснётся, не будет помнить о своих… намерениях относительно тебя. Я и Наде дала такую подвеску. Вы с ней сейчас в том опасном возрасте, когда не всякий раз можно контролировать свои и чужие желания. Подвеска — отличный способ выйти из неловкой ситуации.

Н-да. И впрямь неплохо придумано.

— Спасибо, — поблагодарил я, пряча подвеску в карман.

— Люблю тебя. — Нина коснулась губами моего лба и отошла.

Вернулась к разговору с управляющим. А ко мне подскочила Полли. Заверила:

— Нина, ты можешь не беспокоиться! Я провожу Костю до спальни.

— Спасибо, — улыбнулась Нина.

Мы с Полли вошли в дом.

— Я никогда не заходила к вам с чёрного крыльца, — сказала Полли. Она с интересом оглядывалась по сторонам. — Куда нам идти?

— Подожди, — придержал я её за рукав.

Подошёл к окну — так, чтобы видеть Нину и мужчину, с которым она беседовала. Полли тоже недоуменно посмотрела в окно.

— Почему ты остановился?

— Наблюдаю.

— За чем? — удивилась Полли. — По-моему, не происходит абсолютно ничего интересного… — И вдруг всплеснула руками. Укоризненно проговорила: — Фи, Константин Александрович! В чём это вы заподозрили свою безупречную тётушку? — Рассмеялась. — Музыканты — не в её вкусе, уверяю вас.

— Об этом вы могли бы не говорить, Аполлинария Андреевна, — буркнул я. — Последнее, что я мог бы сделать — это заподозрить тётушку в неподобающем поведении.

Нина и музыкант закончили беседу. Оба, развернувшись, поспешили в обход дома к веранде. Я подождал, пока скроются из глаз.

Распахнул дверь и позвал Полли:

— Идём.

— Что ты задумал? — Она удивлённо посмотрела на меня.

— Хочу пригласить тебя на прогулку. Не возражаешь?

Полли, разумеется, не возражала. Предложение покататься вдвоём на машине приняла с восторженным писком. О том, что пять минут назад у меня якобы кружилась голова, даже не вспомнила.

И привратник, увидев, что я собираюсь кататься не один, а в сопровождении барышни, лишних вопросов не задавал. Мою просьбу не рассказывать о прогулке деду и Нине тоже принял с пониманием. Пробухтел:

— Известно, чего ж. Дело молодое. Только вы, барин, с автомобилем поаккуратнее. А то вот Надежда Александровна давеча…

— Я — не Надежда Александровна, — сказал я. — Обещаю, что машина вернется в целости и сохранности.

— И так, чтобы не очень долго, — продолжил он. — А то кинутся вас искать, попадёт мне…

— Не бойся. Не кинутся.

Я, для Нины и деда, отправился спать. А разыскивать Полли соберётся разве что Надя — да и то, при той густой толпе кавалеров, что окружила сестрёнку, вряд ли это произойдёт скоро.

Я взял машину Нины. Ту, что принадлежала деду, уже отогнали в мастерскую.

— Красивый автомобиль, — одобрила Полли, усаживаясь на пассажирское сиденье. — Мне он всегда очень нравился! А куда мы поедем?

— В Петербург.

Полли захлопала в ладоши:

— Ах, как чудесно! Ночная прогулка вдоль набережных — это так романтично!

Я глубокомысленно покивал. В романтике разбирался примерно никак. Впрочем, те водоёмы, что встречались на моем пути, вряд ли можно было отнести к разряду романтических.

По дороге Полли начала рассказывать о том, что скоро она уедет за границу «на воды». Что это означает, я не понял, да не очень и стремился.

Дорогу до особняка Комарова помнил. Но, подъезжая к нему, подумал вдруг, что на месте Комарова вряд ли сейчас спокойно сидел бы дома. Неудачное покушение — всё же не рядовое происшествие… Как он там сказал? Трактир на Гороховой? Понимать бы ещё, где это. Хотя вряд ли далеко от его особняка.

Я покосился на Полли. Тридцать минут. У меня есть всего тридцать минут на то, чтобы выяснить, где находится Комаров, разобраться с ним и вернуться…

Мы выехали на набережную. До особняка Комарова уже недалеко, едва ли сотня метров.

Глядя на нарядную, украшенную фонарями и гранитным парапетом широкую набережную, я начал понимать, что имела в виду Полли, говоря о романтической прогулке. Гуляющих, несмотря на поздний час, вокруг хватало. Перед изящно изогнутым мостом, украшенным статуями, я заметил парковочную площадку. Отлично. Именно это мне и нужно.

Я свернул на парковку. Поставил машину в стороне от других, выключил двигатель.

Полли, всю дорогу болтавшая без умолку, вдруг замолчала. Посмотрела на меня, на другие машины, оставшиеся вдалеке. А потом вдруг начала заливаться краской.

Странно. Чего это она?

— У меня для тебя небольшой подарок, — объявил я. И вынул из кармана кулон.

— О… — Полли взяла хрустальное сердечко в руки. Зарделась окончательно — теперь уже от удовольствия. — Но зачем же ты… Право, не нужно было! Мы с тобой… Мы ведь просто друзья, верно? — а сама подалась ко мне.

Я наконец-то понял, чего она ждёт.

Увы, дорогая. Сегодня мне не до романтических поцелуев.

— Конечно, друзья, — простодушно улыбнулся я. — А этот подарок — в знак нашей дружбы. — Вспомнил слова Нины. — Очень модная вещица.

Перед словом «модная» Полли не устояла.

Вытащила из сердечка крохотную капельку-пробку, поднесла кулон к носу. Вдохнула.

— Ах! И впрямь, какой чудесный… — Она не договорила.

Глаза Полли закатились, голова упала на плечо. Отличная штука! Нина — молодец.

Я осторожно вытащил кулон из ладони у девушки, приладил пробку на место. Спрятал сердечко в карман и вынул из бардачка карту.

Гороховая… Ага. И правда недалеко.

Окна автомобиля были снабжены бархатными занавесками — в обычное время собранными и подвязанными витыми шнурами. Я распустил шнуры, закрыл занавесками пассажирское и водительское стёкла. Рядом с машиной никого не было.

Я вышел, вынул из багажника шофёрские куртку и фуражку, принадлежащие Трофиму. Знал, что у него всегда есть при себе запасной комплект одежды — службой Трофим дорожил и к своим обязанностям относился весьма добросовестно.

Я скинул фрак, натянул куртку. На голову надел фуражку, спрятал под неё косу. Козырёк опустил на лицо. Из аптечки вытащил медицинскую маску. Не чулок, конечно, но лучше, чем ничего. Опознать в таком виде представителя рода Барятинских — задача не из легких. Впрочем, Комаров узнает меня под любой личиной. Маскировка нужна для тех, кто встретится по пути.

Дополнительно сверяться с картой я не стал — дорогу запомнил. Быстрым шагом вышел на набережную и направился в сторону Гороховой улицы.

Глава 20 Два сапога

Трактир я увидел издали — большой, с ярко освещёнными окнами и нарядной вывеской «Два сапога», в окружении разноцветных лампочек. Изображения сапог так же присутствовали — видимо, для того, чтобы избавить потенциального посетителя от последних сомнений, что прибыл по адресу.

Я толкнул дверь. Тяжёлые запахи кухни и табачного дыма накинулись раньше, чем успел сделать первый шаг.

— Чего изволите? — осведомился лысоватый дядька в красной шёлковой рубахе и широких штанах, заправленных в начищенные до блеска сапоги.

Вопрос он задал не сразу. Несколько секунд понадобилось на то, чтобы меня разглядеть — всего, от маски до ботинок, — пытаясь определить уровень платежеспособности. Даже интересно стало, к какому выводу пришёл.

— Мне нужен Федот Ефимович.

Если окажется, что его здесь нет, времени у меня останется совсем мало. Но интуиция не подвела.

— Извольте обождать. — Дядька поклонился.

Мне показалось, что разочарованно. К Федоту Ефимовичу, видимо, заглядывала самая разная публика. И ждать от таких персонажей, как я, высоких барышей не приходилось.

Дядька махнул рукой. К нему подскочил пацан лет десяти. Дядька что-то быстро сказал. Пацан, метнув на меня любопытный взгляд, умчался прочь.

— Приболели? — глядя на мою маску, осведомился дядька.

— Немного. Простыл.

— Бывает, — понимающе покивал он. — Погоды нынче прохладные.

На дворе уже вторую неделю стояла жара — как я успел узнать, для здешних мест не характерная. Тоже кивнул дядьке. Мы с ним друг друга поняли.

— Велят звать, — объявил вернувшийся пацан.

Аж запыхался от усердия, так и сверлил меня любопытным взглядом.

— Проводи, — кивнул дядька.

— Пожалте. — Пацан махнул рукой, приглашая следовать за собой. — Федот Ефимович в отдельном кабинете. Они завсегда тама.

Мы прошли через общий зал — в обычное время наверняка набитый битком, а сейчас, на ночь глядя, почти пустой. В торце зала находилась перегородка. Дверь была скрыта за тяжёлым атласным занавесом, затканным золотыми узорами.

Пацан откинул занавес, предупредительно постучал. Дождавшись ответа, кивнул мне:

— Можно. Заходьте, — и отступил в сторону.

Я шагнул через порог.

Хм-м. Будто и не расставались. За большим круглым столом сидели Федот, Колька и Сенька. На диванчике в углу дулись в карты двое телохранителей.

Я двумя быстрыми шагами преодолел расстояние от двери до стола. Бросил медальон на столешницу перед Комаровым. Глядя ему в глаза, холодно процедил:

— Не ждал?

Колька и Сенька смотрели на меня обалдело. Вероятно, таким тоном с их боссом не разговаривал никто и никогда.

— Дозволь неучу бока намять, Федот Ефимович! — Колька — или Сенька? — начал грозно подниматься из-за стола.

— Пошел прочь, — приказал Комаров.

Колька или Сенька не сразу понял, что приказ обращён к нему. А вот Комаров, в отличие от своих тугодумов-приспешников, мгновенно догадался, что происходит. Кто перед ним стоит, и что может произойти дальше.

Повернулся к тому мужику, что сидел слева. Рявкнул:

— И ты тоже! Вон отсюда, все! — схватил со стола графин с чем-то недопитым, швырнул в угол, где сидели телохранители.

Графин разбился о стену, задекорированную узорчатой тканью. К узорам добавился новый — янтарно-коричневый. По полу покатилась уцелевшая пробка.

Педагогическим талантам Комарова надо отдать должное — его приспешники были отлично вышколены. Через минуту всех четверых как ветром сдуло.

— И чтобы рты на замке держать! — рявкнул вдогонку Комаров.

Ответа не последовало. Дверь закрылась беззвучно. Однако в том, что эти четверо скорее отрежут себе языки, чем решатся произнести хоть слово, сомневаться не приходилось.

— Пожалуйте, ваше сиятельство, — засуетился Комаров. — Не серчайте на Кольку, это он по дурости взъерепенился. Народец они, известное дело — простой, верный, но умишком не богатый. Да, опять же, и не признали вас в такой одёже. Я сам едва признал! Не изволите ли чаю?

— Что это? — спросил я, указывая на медальон.

— Всё обскажу, ваше сиятельство, — ударив себя в грудь, пообещал Комаров, — всё выложу, как на духу! Только не извольте гневаться.

Откровенно говоря, я готовился к другому приёму. Отчего-то был уверен, что Комаров попробует оказать сопротивление. А он, вероятно, рассудил, что месяц назад, при том же составе его команды, я уже устраивал локальный апокалипсис. И мне ничто не помешает сделать это снова.

Если Комаров успел прознать о моём сегодняшнем поединке — а он наверняка успел, — то окончательно убедился, что дорогу его сиятельству Константину Барятинскому лучше не заступать. Вот и пытается лебезить, в надежде выкрутиться…

Ладно. Убить этого подонка я всегда успею. Послушаем, что скажет.

— Говори, — разрешил я.

Комаров торопливо закивал. Потом, приняв виноватый вид, опустил глаза.

— Есть грешок, ваше сиятельство. Дело наше, сами, поди, знаете — неспокойное. Всякое бывает. Случается, что прошу хлопцев меня выручить, они не отказывают. Да и то сказать — кто из нас без греха?

— Ты чего несёшь? — удивился я.

Комаров схватил медальон. Снова ударив себя в грудь, пообещал:

— Накажу! Только намекните, ваше сиятельство, кто, да какую неприятность вам посмел учинить — из-под земли того недоумка достану! Что эти черти натворили? Неужто у самих Барятинских воровать удумали? Никак во флигель залезли?..

Я смотрел недоуменно.

— Али, может, с авто открутили чего? — угодливо заглядывая мне в лицо, продолжил допытываться Комаров. — Сестрица-то ваша, Надежда Александровна, дай ей Господь всяческого здоровья, из автомобиля-то выскакивает — не глядит, что вокруг. А народец в шайке есть дурной. Пацаны зелёные, с рабочих окраин — что с них взять? Про авто не знают, что вашему сиятельству принадлежит, а руки у некоторых, понятное дело, чешутся… Ну, да я им руки-то поотрываю! Ежели хотите, самолично к вам на расправу приведу. Вы только скажите, кто…

— Да замолчи ты, — оборвал я.

Комаров мгновенно смолк.

— Что ты несёшь? — повторил я. — Какое ещё авто? Какой флигель?!

— Дак, меня ж при том не было, ваше сиятельство, — осторожно пояснил Комаров, — я ж не могу знать, что стряслось — а вы не говорите. Вот я и, того… Предполагаю.

— Ты не знаешь, что случилось с нашим кортежем?

Комаров захлопал глазами. Забормотал:

— Да откуда же нам знать? Мы — люди простые… Краем уха, разве что… Слыхал ненароком; думал — сплетни… Языки-то злые, чего только не расскажут… Ох. Ваше сиятельство! — Он вдруг резко побледнел, сравнявшись цветом лица со скатертью. Прижал руки к груди, уставился на меня. — Да неужто вы думаете, что… — Перевёл испуганный взгляд на медальон. — Неужто думаете, что это мои хлопцы посмели?!

— А что, по-твоему, я должен думать?

— Христом-богом, ваше сиятельство! — Комаров вдруг упал на колени. Неистово закрестился. — Константин Алексаныч! Честью клянусь, ни в жизнь бы не рыпнулись! Чай, не дети малые, хоть туго, да соображают. ПротивБарятинских лезть — обгадились бы с перепугу, извините за неприличное слово…

— Встань, — поморщился я.

Предыдущая жизнь научила меня отличать правду от лжи. Сейчас был готов спорить на последний грош: Комаров не врёт. Он абсолютно убеждён, что никто из его людей участвовать в засаде не мог. Даже не слова — всё его поведение говорило об этом. Но — медальон?..

— Я снял это с одного из нападавших, — ткнул я пальцем в злополучную побрякушку. — Если твои люди, как ты клянёшься, не при чём, то кто тогда был на дороге?

— Сняли, стало быть… — пробормотал Комаров. — С нападавшего… Вот оно как.

Подниматься с колен он не спешил. Наоборот, в задумчивости опустился на задницу. Почесал в затылке. Выглядело это нелепо, но Комарова, похоже, сейчас меньше всего беспокоил собственный вид.

— А этот вот подлец, с которого сняли… — Он посмотрел на меня. — На рожу — не рябой ли, часом?

Я задумался, припоминая.

На зрительную память никогда не жаловался. И время на то, чтобы разглядеть парня, которого обыскивал, у меня было. Лицо нападавшего действительно покрывала россыпь крупных веснушек.

— Рябой, — медленно проговорил я.

Комаров всплеснул руками. Вскочил.

— Дак, ваше сиятельство! Говорю же, мои хлопцы не виноватые! Это Гераська, подлец!

— Гераська?

— Он, — закивал Комаров. — Он, негодяй! Больше некому.

— Что за Гераська?

Комаров скривился.

— Да бывают, знаете ли, подлецы… Ты к ним — всей душой, а они тебе — шиш по морде. С год назад дело было. Подробностей не знаю, не вникаю в ихние дела. Знаю только, что Гераська от моих хлопцев к другим переметнулся. И, главное, медальон унёс, паразит! А это ж, сами понимаете — не побрякушка какая, а… — Он не договорил. Снова начал бледнеть. Забормотал: — То есть, я-то не ведаю… Я к этому — никакого касательства…

Ну да. То-то ты так взбеленился оттого, что неведомый Гераська ушёл «к другим» вместе с медальоном.

Я успел показать «побрякушку» Клавдии и получить консультацию. Медальон был заряжен магией, охраняющей носителя — поэтому Гераська не только выжил после моего удара, но даже попытался прийти в сознание.

Стоили подобные амулеты, по словам Клавдии, не то чтобы бешеных денег, но рядовому гопнику не по карману. Спонсором шайки «тигров», очевидно, являлся Комаров…

Ладно. Для пресечения таких явлений, как незаконное распространение магии, Государь наш батюшка содержит целое полицейское ведомство — как верно заметила Полли. Меня сейчас интересует не это.

— Про касательство в полиции расскажешь, — бросил я. — Сейчас — про Гераську. Говоришь, что он переметнулся к другим. К кому именно?

— Крупная шайка, — с готовностью отрапортовал Комаров. — Кресты.

— Кресты? — переспросил я.

— Логово у них на Крестовском острове, — пояснил Комаров. — Вот и прозвали. Натуральные бандюки, ваше сиятельство! Эдаким автомобиль обстрелять — проще, чем приличному человеку высморкаться.

— Ну да, — кивнул я. — То ли дело — твои «хлопцы». Почти ангелы, только крыльев не хватает.

Комаров помрачнел и потупился. Я размышлял.

— Кто у этих Крестов главный, знаешь?

Комаров отвёл глаза. Снова затянул старую песню:

— Да откуда же нам знать? Мы — люди простые…

Время, между тем, уже поджимало. До того момента, как в оставленной на парковке карете проснется прекрасная принцесса, оставалось от силы десять минут.

Я шагнул к Комарову. Схватил за горло и, метнувшись вместе с ним к стене, прижал к ней спиной. Кисть окутали магические искры — для устрашения, я пока не позволял им причинять Комарову вред. Жёстко сказал:

— Имя?

— Ей-богу, ваше сиятельство, доподлинно не знаю! — в ужасе глядя на искры, запричитал Комаров. — Кто ж про такие вещи болтать-то будет? Одни слухи, ничего боле.

— Про тебя тоже — одни слухи. Имя?

— Лавр, — неохотно проговорил Комаров. — Лаврентий Пахомов… Только, ваше сиятельство! Ежели вдруг всплывёт, что это я проговорился…

— Будешь помалкивать — не всплывёт.

Я разжал хватку. Задумался. Комаров принялся растирать горло.

— Как выйти на этого Лавра?

— Не могу знать, ваше сиятельство.

— Узнай, — приказал я.

— Но…

Я покачал головой:

— Не зли меня, Федот Ефимович. Даю тебе сутки. Завтра в полночь жду на парковке. Возле моста со статуями — здесь, неподалеку.

— Моста со статуями? — переспросил Комаров. — Это которого же? Аничкова, через Фонтанку?

Я кивнул — в надежде на то, что других мостов со статуями поблизости нет. Забрал со стола медальон и вышел.

* * *

Полли пришла в себя, когда я уже вывел машину с парковки и поехал обратно. Она сладко зевнула, подняла голову и нахмурилась.

— А что произошло? У меня такое чувство, что я что-то пропустила.

— Ты уснула, — сказал я с улыбкой.

— Ка-а-ак?! — Полли буквально подпрыгнула на сиденье, чуть не стукнувшись макушкой о потолок.

Изумление её было понятно. Вряд ли такая натура, как Полли, могла просто внезапно взять и уснуть в самом начале свидания. Складывалось впечатление, будто в ней установлена атомная батарейка.

— Я и сам был немного удивлён, а ко всему — раздосадован, — сказал я, не отводя глаз от дороги. — Но ты, вероятно, устала. День сегодня выдался беспокойный. Я и сам уже едва держусь.

Тут я, разумеется, лгал. Сна у меня не было ни в одном глазу, однако придётся уделить ему внимание. Опыт учит меня тому, что спать нужно тогда, когда есть на это время. Потому что когда времени не будет, организм обязательно найдёт самый неподходящий способ заявить о своей усталости.

— И куда мы едем теперь? — спросила расстроенная Полли.

— Обратно. Я полагаю, тебя вот-вот хватятся, если не уже. Ни к чему это — заставлять твоих родителей нервничать.

— И как я могла уснуть?! — недоумевала Полли. — Наверное, это всё тот бокал вина, что я выпила…

— Точно, он, — ухватился я за это предположение. — Да не расстраивайся ты. Если хочешь — давай встретимся завтра вечером.

— Конечно! — с энтузиазмом воскликнула Полли. — С удовольствием! Я же должна как-то оправдаться за свой сегодняшний конфуз.

— Тогда я заеду за тобой в девять?

— Так поздно? Maman настаивает, чтобы я была дома не позже одиннадцати.

Отлично. Значит, завтра моя отлучка не вызовет никаких подозрений, и от Полли я до полуночи успею отделаться.

— К сожалению, до девяти у меня дела, — вздохнул я.

— Дела-а-а-а! — Полли капризно наморщила носик. — Кстати, насчёт дел. Ты уже определился, где собираешься получать высшее образование?

— Пока нет, — пожал я плечами.

— Всего месяц остался, чтобы подать заявление.

— Знаю, — солгал я. — Думаю об Императорской Академии.

— Я тоже подала туда заявление, но не особенно надеюсь, — вздохнула Полли. — У них строжайшие критерии отбора.

— Император намекнул сегодня, что готов мне помочь.

— Правда?! — Полли аж взвизгнула. — Тогда о чём ты ещё думаешь? Это ведь самое лучшее заведение во всём мире! Окончив его, ты совершенно точно сам войдёшь в ближний круг и останешься там навсегда!

— Я всегда думаю, — сказал я, поворачивая к дому. — Проще всего ухватиться за очевидную возможность. Однако бывает так, что в её тени скрывается нечто куда более интересное.

— Что? — Полли захлопала глазами. — Какой ты стал…

— Какой? — заинтересовался я.

— Не знаю. Раньше ты был более импульсивен.

— А теперь — скучный?

— Не-е-ет! Просто ты как будто повзрослел. Интересно…

К счастью, тут я подъехал к воротам, и они немедленно распахнулись. Что и говорить — в определённых ситуациях удобно, когда в доме есть полагающийся штат прислуги.

У самого гаража перед машиной вдруг выскочила фигура в синем вечернем платье, и я, мысленно выругавшись, вдавил тормоз.

— Вот вы где! — Надя хлопнула ладонями по капоту. — Наконец-то! Там все уже с ума сходят.

— Версию похищения инопланетянами рассматривали? — спросил я, выходя из машины. — Я тебя чуть не сбил, малахольная.

Обошёл машину, помог выбраться Полли.

— Опять ты со своей фантастикой! — возмутилась Надя. — Нельзя же так! Полли! Я думала, мы — подруги! А ты, Костя!

— Что не так? — спросил я.

— Ты должен был поставить меня в известность!

— Ты что — моя мама?

— Я — твоя сестра! — Надя артистически воздела руки к небу. — Я — тень твоя на этой земле!

Мы с Полли переглянулись.

— Похоже, кто-то выпил больше одного бокала, — заметила Полли.

— Тьфу на вас! — насупилась Надя. — Пойду обрадую общество. У вас есть пара минут на прощальный поцелуй.

Она испарилась так же внезапно, как появилась.

— Две минуты! — воскликнула Полли. — Константин Александрович, погодите, не нужно спешить, я хочу, чтобы это был особенный момент!

Она отскочила от меня и — повалилась на капот автомобиля, как будто внезапно лишилась сознания.

— Послушай… — начал я.

— Костя! — подскочила Полли. — Ты должен был меня подхватить! И тогда заиграла бы музыка, и наши губы… Ах, давай ещё раз.

И она, томно вздохнув, вторично повалилась на машину.

Глава 21 Личный доход

Я озадаченно наблюдал за этим представлением. Парой часов раньше Полли меня оттолкнула, когда я пытался её поцеловать, а уж покраснела так, что в темноте было видно. Но, похоже, то относилось к прежнему Косте. А сейчас разыгрывалось совершенно другое представление, на этот раз — для меня лично.

В принципе, какую-то логику в этом всём я находил. Костя, наверное, был для Полли другом по сумасшедшим детским приключениям и никем больше. А от меня исходила совсем другая аура. Не зря же она в машине отметила, как я повзрослел.

— Впрочем, это выглядит красивее, когда медленно, — сказала Полли, вновь поднявшись. — Давай, на счёт три. Раз, два… Ах, здесь так душно!

И она, приложив ладонь ко лбу, принялась медленно падать.

Я шагнул вперёд, подхватил её. И как-то само по себе вдруг получилось, что Полли вся, целиком, оказалась у меня на руках.

— Ах, Константин Александрович, — пролепетала она и потянулась вверх, к моим губам.

И тут зазвучала музыка. Тонкой романтической нотой вступила скрипка, миг спустя её поддержал оркестр.

— Это ещё что? — спросил я, оглядываясь по сторонам.

— Это — судьба! — прошептала Полли.

У меня, однако, возникло стойкое ощущение, что я стал жертвой дурацкого розыгрыша.

— Да поцелуй же меня, наконец! — выдохнула Полли, вцепившись мне в лацканы фрака.

У меня уже, по сути, выбора не было. Ну не бросать же её на гравий дорожки, в самом деле. Поцелуй так поцелуй, это ведь никаких обязательств на меня не накладывает…

Но тут вмешались высшие силы.

— Аполлинария Андреевна! — грянул сердитый женский голос, и музыка оборвалась.

— Ой! — пискнула Полли и так ловко соскочила на землю, что я восхитился. При такой ловкости из захватов должна выходить на раз-два. Впрочем, это я опять о своём. — Maman, вы всё не так поняли, мне сделалось дурно, Константин любезно…

К нам решительно приблизилась высокая женщина в пышном платье. Я молча поклонился, не зная, что ещё сделать.

— Это мне от твоего поведения делается дурно! — заявила дама. — Какой позор! Заставить Константина Александровича сбежать с праздника, устроенного в его честь!

— А-а-а?! — возмутилась Полли. — Это не я! Он… Он сам предложил!

Она указывала на меня пальцем, как ребёнок, которого несправедливо обвинили.

— Молчи! — топнула ногой дама. — Константин Александрович, я прошу прощения за недостойное поведение своей дочери. Надеюсь, вы нас простите.

Ох, не видела она недостойного поведения… Впрочем, не буду разубеждать женщину в её заблуждениях.

— Ровным счётом никакого беспокойства, госпожа э-э-э… — Я вдруг понял, что понятия не имею, как зовут мать Полли. — Мы просто немного покатались по городу, и это целиком моя вина. Это я уговорил Аполлинарию Андреевну составить мне компанию. Прошу простить.

— Ах, не выгораживайте её!

— С вашего позволения, я бы хотел завтра вечером ещё раз украсть вашу дочь.

Дама перевела взгляд с меня на зарумянившуюся Полли, потом — снова на меня. И величественно сказала:

— Посмотрим на её поведение.

— Ма-а-ама!

— Идёмте, Аполлинария Андреевна. Ваш отец не любит ждать, как вам хорошо известно. Поблагодари Константина Александровича за прекрасный вечер.

* * *

Утром Надя опять собралась в город, и спросила меня, не подвезти ли. Разговор происходил за завтраком — довольно поздним, по случаю затянувшегося допоздна торжественного приёма.

Я задумался. После всех вчерашних происшествий чернота жемчужины держалась в пределах четверти, так что большой необходимости отправляться на «детоксикацию» к Клавдии не было. Увидеть Клавдию мне, конечно, хотелось. Но я прекрасно понимал, что в больнице у неё немало дел помимо меня. Лучше уж наладить встречи в нерабочее время. У меня ведь есть её номер телефона.

— Нет, я, пожалуй, отдохну дома, — сказал я.

Надя кивнула, но разговор на этом не закончился.

— Я давно хотел спросить, куда это ты ездишь каждый день? — нахмурился дед.

— Ну-у-у, знаешь, — вдруг смутилась сестра. — Туда, сюда… Всякие там… дела.

— Надежда Александровна. — Дед сменил тон, и это явно не предвещало ничего хорошего. Над нашим семейством перестал висеть дамоклов меч в виде финансовых проблем, и дед вспомнил о своих обязанностях воспитателя. — Барятинские теперь — вновь правящий род. Наше самое сильное оружие и самая надёжная броня — это наша репутация. Поэтому я бы хотел в точности знать, какие именно дела требуют твоего ежедневного присутствия в городе!

— Что такое? — нахмурилась Надя. — Я что, под надзором?

— Ты под моей опекой до достижения совершеннолетия, если не забыла.

Дед явно не собирался идти на попятный, он так и буравил внучку взглядом.

— Наденька, — подключилась Нина, — Я тоже уже задавала тебе этот вопрос. И твоё запирательство только утверждает нас в мысли, что ты занимаешься чем-то неподобающим. Будь добра, покажи свою жемчужину!

Надя побледнела. Видимо, такое требование было чем-то из ряда вон. Тем не менее, она резким движением вытащила цепочку с жемчужиной из-под домашнего платья и показала. Там было меньше черноты, чем у меня. Может, одна восьмая или десятая часть.

— Довольны? — В голосе Нади зазвучали слёзы.

— Будем довольны, когда ты скажешь, куда… — начал было дед, но тут я решил вмешаться.

Я был уверен, что Нина вступится за племянницу, но та неожиданно приняла сторону деда, и это меня покоробило. Там, откуда я родом, дети и подростки были свободны, как ветер. А допросы и ограничения навевали ассоциации с политикой Концернов. Те тоже постоянно норовили что-нибудь изобрести такое, чтобы каждый шаг каждого человека был оцифрован и заархивирован, ради последующего использования против этого человека. Многие из нас недоумевали: зачем вообще заморачиваться? Ну брали бы просто случайных людей и швыряли в тюрьму. Но Концерны упрямо подводили под свои действия какие-то оправдания, и от этого их действия казались ещё более отвратными.

— А кто-нибудь может рассказать, что теперь причитается мне? — спросил я.

Дед, запнувшись на середине фразы, поглядел на меня. Нина поступила так же. Я для них всё ещё оставался таинственным гостем из неизвестного мира, поэтому когда я что-то говорил — неизменно прислушивались оба.

— Ты о чём, Костя? — спросил дед.

— Ну… Ты сам говорил, что наш род владеет многим. И теперь, насколько я понимаю, нам вернут право владения всеми активами. Я хотел бы узнать, что из этого принадлежит лично мне?

Дед отложил вилку и нож, которыми терзал омлет.

— Кгхм, — сказал он. — Видишь ли. Это работает немного не так.

— Ну, тогда лучше, наверное, всё переделать, чтобы оно работало так, как надо, — сказал я, тоже отложив столовые приборы. — Пожалуйста, не пойми меня неправильно. Я благодарен за то, что после смерти родителей ты и Нина позаботились о нас с сестрой. Но давай называть вещи своими именами: если бы не я, род Барятинских не вошёл бы в ближний круг. И, скорее всего, прекратил бы существование в течение ближайших месяцев. Трудно, знаешь ли, оставаться аристократической династией, прозябая впятером в арендованной квартирке на окраине Петербурга. А то и вообще в каком-нибудь… другом городе. Где жизнь подешевле.

По лицу деда пробежала тень. Разговор ему определённо не нравился.

— Я дал нашему роду в два раза больше ожидаемого, — продолжил я. — Так что я получу с этого? Нет, даже не так. Что получим мы с сестрой?

Нина и Надя благоразумно притихли. Вопрос решался исключительно между мной и дедом.

— Ты не дослушал, Костя, — заговорил дед. — Изволь, я объясню, как работает система. Те активы, к которым мы вот-вот вновь получим доступ, нам не принадлежат. Это — собственность императора. Он вверяет эту собственность правящим родам — с тем, чтобы они надлежащим образом управляли ею. За вычетом налогов и текущих расходов, все прибыли достаются нам — до тех пор, пока активами управляем мы. Это — средства, на которые мы с вами живём. То есть, я при всём желании не могу передать кому бы то ни было ничего, поскольку сам ничем не владею. И, будь ты совершеннолетним, дело обстояло бы точно так же.

— И это — везде так? — спросил я. — У чёрных магов тоже?

— Безусловно, — кивнул дед. — Правящим родам запрещено иметь какой-либо доход помимо одобренного Государем.

— Говорят, что это не совсем так, — решилась вмешаться Нина.

Мы с дедом повернулись к ней. Она сидела, потупив взгляд, и, казалось, была готова к тому, что её могут оборвать в любую секунду.

— О чём ты хочешь сказать? — грозно сдвинул брови дед.

— Ну… Я, конечно, допускаю, что это просто слухи. Однако, из сплетен можно составить впечатление, что многие чёрные маги правящих родов идут на хитрость. Они снабжают деньгами дельцов из простолюдинов, и те покупают заводы, фабрики, доходные дома… Формально ими владеют эти люди, но по факту львиную часть прибыли они отдают чёрным магам.

— И к чему ты об этом заговорила, позволь узнать? — В голосе деда зазвучал металл. — Да, это — нарушение закона. И пойти на такое могут только чёрные маги. Потому что это делается исключительно ради личной наживы!

Интересная информация, нужно будет выбрать время и расспросить Нину поподробнее. Но сейчас меня интересовал другое.

— Хорошо, — кивнул я. — Тогда я переформулирую вопрос. Из того дохода, что приносят наши активы, мы с сестрой имеем право на какую-либо часть?

Дед с неудовольствием вернулся взглядом ко мне.

— Что ж, тебе, я думаю, пора завести чековую книжку. Займусь этим сегодня. Насчёт Надежды не уверен, поскольку её поведение… Кстати, где она?!

Я улыбнулся. Уже давно заметил, как Надя потихоньку выскользнула из столовой. Из-за окна донёсся победоносный рык мотора.

— Бог знает что! — возмутился дед. — Нет, этому необходимо положить конец! Я непременно выясню…

— Да ладно тебе, Наде не десять лет, — вступился я.

— Иногда для меня это вовсе не столь очевидно! — пригвоздил дед. — И её дружба с этой Полли нисколько не пошла на пользу.

— Кстати, у нас с Полли сегодня свидание, — опять отвёл я громы и молнии от сестры. — И вот что я хотел спросить. Моей части доходов, наверное, хватит на то, чтобы приобрести личный автомобиль?

— Свидание? — каким-то враз ослабевшим голосом переспросил дед.

Слова «личный автомобиль» его не обеспокоили. Из чего я сделал вывод, что с доходами у нас теперь проблем нет.

— Ну да, — кивнул я. — Полли — милая девушка, из хорошего рода. Кроме того, мы с нею давно знакомы… — И под предлогом встреч с Полли я всегда смогу выбираться из дома. А ещё пресеку возможные сплетни по поводу моих визитов в лечебницу Клавдии. — Ты не возражаешь, надеюсь?

Дед положительно не знал, что сказать. За столом повисла тишина. Спасла ситуацию Китти. Она выронила из рук поднос с чайником и чашками и, всхлипнув, выбежала прочь.

* * *

Езда по автосалонам заняла весь день. Первым делом дед привёл меня туда, где продавались статусные автомобили. А именно — такие, на которых не стыдно показаться представителю правящего рода.

Проблема была лишь одна: я вовсе не желал, чтобы везде, куда бы я ни поехал, люди тыкали пальцами и говорили: «Гляди! Это представитель правящего рода». Династия Барятинских, полагаю, только выиграет, если я во время своих предприятий буду выглядеть неприметно.

Дальше начался сущий ад. Разглядывая местных представителей семейства четырёхколёсных, я пытался понять, что мне нужно. Скорость, маневренность, проходимость, неброскость… В одной машине всё это совместить — из области фантастики.

Но давайте начистоту. Вездеход мне пока уж точно не понадобится. Если придётся ехать куда-то по бездорожью — я всегда могу купить другую подходящую лошадку. А пока что предполагаю перемещаться лишь по городу.

— А это что? — спросил я очередного торгаша, который расписывал нам преимущества очередного автомобиля.

Он прервался и посмотрел туда, куда показывал я. Там, на круглом подиуме, стояла машина, отличающаяся от всех остальных, как ворон от голубей. Чёрная, хищная, почти лишённая той безмятежности, что присуща всем остальным машинам. Обтекаемая, с опасным и завораживающим взором сверкающих фар.

— О, это — «Чёрный призрак», — с придыханием сказал продавец. — Они ещё не продаются, но очередь уже — на год вперёд. Новейшая разработка…

— А это не тот, который трансформирует магию в топливо? — щёлкнуло у меня в голове.

— Да-да, вы совершенно правы, ваше сиятельство!

— Хорошо. А в более… традиционном кузове таких автомобилей не планируют?

Торговец изменился в лице. Казалось, он вдруг меня запрезирал.

— Нет, ваше сиятельство. Это совершенно особая разработка, и аналогов…

— Да ладно врать-то! — послышался вдруг новый голос. — На любой автомобиль можно такое поставить. Делов-то — неделя работы.

Голос дрожал от плохо сдерживаемой эмоции, которую я идентифицировал как обиду.

Я повернулся на голос. Увидел грязного тощего парнишку примерно моих лет. Впрочем, оборванцем он не выглядел. Грязь была «правильная», рабочая. И одежда — спецовка, а не повседневка. Он смотрел на блестящий автомобиль с нескрываемой ненавистью.

— А тебя кто сюда пустил?! — рявкнул продавец. — Вон! Не смей досаждать господам.

— Да ухожу, ухожу, — огрызнулся парень. — Совсем ухожу, если хотите знать. Уволили меня только что.

— Давно пора!

Развернувшись, парень поплёлся к выходу. Проследив за ним взглядом, я вновь обратился к продавцу.

— В целом, всё ясно. Возьму вон тот «Руссо-Балт», — я указал пальцем. — Смогу забрать его сегодня?

Дед бухтел, но не так чтобы очень. Отговорить меня не пытался, просто прокомментировал по свершившемуся факту:

— На таких машинах даже иные рабочие ездят.

— Так-таки и рабочие? — усомнился я, шагая к выходу из салона рядом с дедом. — Сколько же они зарабатывают?

Продавец взял чек и клятвенно заверил, что машина с полным баком ещё до заката будет стоять у ворот имения Барятинских. Всё-таки приятно это — жить в ладах с законом и обладать денежными ресурсами аристократа.

— Ну, не рабочие, конечно, — поморщился дед. — Крупные купцы, промышленники…

Вот и хорошо. Значит, я выбрал золотую середину. И показаться не стыдно, и внимания особого не привлеку.

— Обещаю тебе, что ещё куплю статусный автомобиль, — примирительно сказал я.

Выйдя на улицу, заметил поодаль давешнего парнишку. Он стоял на углу здания и курил папиросу, задумчиво глядя вдаль.

— Подожди, пожалуйста, — сказал я деду, — сейчас подойду. — И направился к заинтересовавшему меня парню.

— Привет, — сказал, приблизившись, и протянул руку. — Константин.

Парень вздрогнул, посмотрел на меня диким взглядом. Потом уставился на руку.

Я ждал.

— Н-ну, Владимир. Вова. — Он пожал мне ладонь — нерешительно, будто боялся испачкать.

— Рад знакомству, — кивнул я. — А что ты там говорил насчёт машины?

Лицо Вовы враз изменилось, будто окаменело.

— Ничего. Вам-то что за дело… ваше сиятельство?

— Это ты грубишь, или просто по-другому разговаривать не умеешь? — уточнил я.

— А если и грублю? — с вызовом уставился на меня Вова. — Что, на дуэль вызовешь?

— Да нет. Просто в морду дам.

— И пальчики повредить не побоишься? — усмехнулся он.

— А чего бояться? Пианиста из меня уже один чёрт не выйдет. Слуха нет.

Вова невольно покосился на мои руки. И во взгляде появилось уважение — набитые костяшки на кулаках, как ни старалась Нина привести их в «приличный вид», говорили сами за себя. Вова смотрел на меня пока ещё как на диковинку, вроде говорящей куклы. Но на вопрос ответил.

— Да приставка эта, — махнул он рукой в сторону салона, — она ж простецкая! Цена — копейка. И ничего в этом ихнем «Призраке» нового нет, кроме кузова.

— Ясно… — Хм-м. Тактика Концернов видна была невооружённым взглядом. — Так а ты-то чего взбеленился?

— Чего! — буркнул Вова. — А того, что приставку эту батя мой выдумал! Мы с ним вместе модель собирали, больше года провозились. Батя так радовался! Заживём, говорит, теперь… Угу. Зажили.

Вова сплюнул и затянулся так, что папироса затрещала.

— Кинули? — понимающе кивнул я.

Глава 22 Родовой дар

Вова поморщился:

— Вы-ы-ыкрутились. Батя помер на той неделе, не дождался. А я только вякнул, а мне: а ты кто такой? И под зад мешалкой.

— Идиоты они, что ли? — вырвалось у меня. — Ты ж эту приставку можешь любым конкурентам предложить.

— Ага, щас! — Вова зашвырнул окурок в припаркованный неподалёку автомобиль — наверное, принадлежащий кому-то из начальства. — Они патент оформили.

— На кого? — прищурился я.

— А?

— Патент — на кого? — повторил я.

— А мне почём знать?

— Так возьми и узнай! Салон этот Юсуповы держали. Они до недавних пор в ближнем кругу были, но вылетели. И на ближайший год хозяева поменяются. И мне что-то подсказывает, что такие люди, как Юсуповы, себе всегда соломку подстилают.

— А мне что с того?

— А того, что делай, как я сказал, с тебя не убудет. А узнаешь, на кого патент — свяжись со мной. Дальше разберёмся.

— Эм… А как с тобой связаться?

Действительно: как? Я почесал подбородок.

— Лечебницу баронессы Вербицкой знаешь? В Чёрном городе?

Вова утвердительно кивнул.

— Придёшь к ней, скажешь, что от Константина Барятинского. Она мне позвонит, и договоримся о встрече. Уходя, я нехотя думал о том, что затеял. А главное — зачем.

Причина, казалось бы, была на поверхности. Юсуповы мне сразу не понравились. Оба: и старший, и младший. За возможность прижать их как следует я бы кое-чего заплатил. В частности, охотно заплатил бы своим временем. Если они оформили патент на себя, будучи в ближнем кругу — это самый простой и маловероятный вариант развития событий. Тогда достаточно просто черкнуть анонимку императору, и род Юсуповых получит своё.

Но скорее всего чёрные маги крутят дела похитрее. Меня зацепил момент, что отец Вовы до последнего радовался и предвкушал хорошую жизнь. Значит, его они со счетов не списывали. А вот сына — запросто…

Да, возможность прижать Юсуповых — дорогого стоит. Но помимо этого — может быть, я просто ищу предлог, чтобы ещё раз встретиться с Клавдией?

— А кто ж меня знает… — пробормотал я, усевшись на заднее сиденье рядом с дедом.

— Ты о чём? — тут же насторожился он.

— Да, так… — махнул рукой я. — Едем домой.

* * *

Продавец не подвёл. Машину пригнали к воротам к пяти часам вечера. Я подписал необходимые бумаги и отпустил водителя.

Сев за руль, запустил движок, прислушался к рокоту. Но тронуться не успел — к имению свернула Надя. Поставив автомобиль Нины рядом со моим, она вышла и окинула пристальным взглядом «конкурента».

— Садись, — пригласил я, опустив стекло.

Надя уселась на пассажирское сиденье, и я изумился, отметив её рассеянный взгляд и потерянный вид.

— Ты чего такая? — спросил я.

— Какая? — дёрнула плечом Надя.

— Как веслом ушибленная.

— Фи, что за выражения!

Она пыталась улыбаться и вести себя как обычно, но я невооружённым взглядом видел, как сестрёнку что-то гнетёт.

— Рассказывай, — велел я.

— Что рассказывать?

— Да всю правду. Всё равно ведь узнаю рано или поздно. Кто он?

— Кто?! — Надя широко раскрыла глаза.

— Вот и я спрашиваю: кто пленил твоё сердце? Ты такой задумчивой сроду не была.

— Ты что, возомнил, будто я имела глупость влюбиться?! — всплеснула руками Надя. — Нет, ну каково же… Да у меня слов нет!

— Тогда в чём дело? — развёл я руками.

Надя посмотрела на меня искоса, покусывая губы.

— Волнуюсь, — сказала она наконец.

— Так, — подбодрил я её. — А из-за чего? Это как-то связано с твоими постоянными отъездами, из-за которых дед с ума сходит?

— Пообещай, что никому не расскажешь.

— Могла бы и не спрашивать.

— Поклянись!

Я призадумался, но всё же решился. Будь что будет. В конце концов, если с проблемой не сумею разобраться я, то кому ещё Наде о ней рассказывать, от кого просить помощи?

— Клянусь, что никто не узнает твоей тайны от меня, — сказал я. — Слово дворянина.

Даже не вздрогнул, когда сияние окутало мою ладонь и исчезло. Надя удовлетворённо кивнула:

— Хорошо. Приезжай завтра в восемь вот по этому адресу.

Она достала из сумочки свою визитку и начеркала на ней пару строк карандашом в золотом корпусе. Я взял визитку, прочитал адрес, который мне ровным счётом ничего не сказал.

— И чего мне ждать?

— Ответов. — Надя хитро подмигнула мне и огляделась — будто бы только что заметила, где находится. — Твой новый автомобиль?

— Ага, — кивнул я. — Тоже будешь пенять, что недостаточно шикарен?

— Напротив. Только к такому автомобилю полагается соответствующий костюм, — окинув взглядом мою одежду, улыбнулась Надя. — Помнишь, тот, в тонкую полоску? Он тебе очень идет!

— Костюм? — Я задумался. Удобная одежда мне бы и впрямь пригодилась. — Напомнишь, где тут покупают одежду?

Надя рассмеялась.

— В зависимости от того, чего желает ваше сиятельство. Хочешь обновить гардероб?

— Да, было бы неплохо.

Я, в общих чертах, рассказал, чего желаю. Надя округлила глаза.

— О… Сомневаюсь, что такое можно отыскать в магазинах готового платья. Разве что… — глаза сестрёнки загорелись. — Костя… — Она положила руку мне на плечо, лукаво заглянула в глаза. — А у нас ведь теперь снова есть деньги, правда?

* * *

«Atelier M. Cardin», — гласила скромная тёмно-зелёная вывеска, расположенная над шикарным зданием в самом начале Невского проспекта. Зеркальные витрины были заставлены манекенами в костюмах самых разнообразных фасонов и расцветок.

— Это — самое лучшее и современное ателье в Петербурге, — благоговейно сказала Надя. Я физически чувствовал, сколько сил она прикладывает к тому, чтобы не пожирать витрины глазами. — Мсье Карден лично приезжал на его открытие.

Я быстро осмотрел манекены. Ничего даже близко похожего на то, что мне нужно, не наблюдалось.

Я сказал об этом Наде. Та всплеснула руками:

— Ах, ну конечно, на витрине такого нет! У тебя очень необычный запрос. Но это ведь ателье, — сестрёнка взяла меня под руку и решительно повела к дверям магазина.

Двери предупредительно разошлись в стороны, мелодично звякнул колокольчик над головой.

— Чего изволите? — Перед нами будто из ниоткуда появился седовласый господин в светло-сером костюме. Под воротником белой рубашки повязан бант, из нагрудного кармана пиджака выглядывает уголок белоснежного платка.

— Мой брат желает сшить костюм, — улыбнулась Надя.

— В таком случае, вы пришли по адресу, — вернул улыбку старик. — Позвольте узнать, какой именно костюм? Выходной? Повседневный?

— Скорее, повседневный, — сказал я. Мне пока, несмотря на уверения старика, казалось, что явились мы всё-таки не туда, куда нужно. — Но он несколько отличается от тех, что я видел на витрине.

— О, разумеется! — всплеснул руками старик. — На витрине — всего лишь образцы. Ваш костюм будет пошит так, как пожелаете вы. Позвольте проводить вас к модельеру?

Модельером оказался парень лет тридцати. Я встречал в жизни немало людей самых разнообразных профессий, но модельеров среди них не было. Парень, впрочем, выглядел именно так, как я мог бы его представить: всклокоченные волосы, безумный взгляд, измятые брюки и ярко-розовая рубашка без воротника с психоделичными узорами.

— Что желаете? — спросил он. — Пиджак? Фрак? Смокинг?

— Куртку.

— Любопытный выбор. Ткань? — Парень подвёл меня к стенду, увешанному образцами тканей. — Ткнул пальцем. — Рекомендую вот эту. Новейшая разработка! Двойное плетение нитей, специальная пропитка, прекрасно выглядит, защищает от дождя и ветра.

— Да, пожалуй, — кивнул я.

— Расцветка? — Парень посмотрел на меня. — Стальной? Чёрный? — Образец ткани в его руках начал менять цвет.

— Чёрный.

— Я бы добавил металлического блеска. — Парень снова присмотрелся ко мне. — Только ни в коем случае не яркого! Тусклого, едва заметного… Вот. — Ткань приобрела благородный металлический отлив.

— Очень красиво, — ахнула Надя. — Костя, давай оставим этот! Пожалуйста!

Я кивнул:

— Пусть.

— Фасон? — Парень подошел к мольберту, стоящему у окна. Глядя на меня, принялся набрасывать на листе бумаги эскиз.

— Тут нужны карманы, — показал я. — Накладные — вот тут, — ткнул пальцем в грудь и плечи, — а здесь — внутренние.

— Понял, — уважительно кивнул парень. — И на брюках, должно быть, тоже. Верно?

— Да.

— Секунду. — Карандаш порхал по листу с какой-то невероятной скоростью. — Могу я узнать, какая предполагается обувь?

— Берцы.

— Что простите? — Парень посмотрел на меня удивленно.

— Высокие ботинки на шнуровке. Примерно вот досюда. — Я чиркнул по щиколотке.

— Ага… — К костюму добавились ботинки.

— И ремень.

— Да-да, непременно.

Через несколько минут с листа на меня смотрела офицерская полевая форма.

— Это будет нечто потрясающее, — глядя на эскиз горящими глазами, объявил модельер. — Шьём?

— Конечно. Когда будет готово?

— Через час.

— Ого! — Теперь настал мой черёд удивляться.

— Вы можете пока прогуляться или подождать в кафетерии на втором этаже. — Рядом с нами снова возник седовласый управляющий. — По четвергам у нас подают изумительные бриоши!

Через час я вышел из примерочной.

Надя всплеснула руками.

— Костя… Это что-то невероятное! Ты как актёр из фантастического фильма!

Выглядел костюм действительно неплохо, но меня интересовало прежде всего удобство. Однако модельер и тут не подвёл. Он учёл все детали, о которых я говорил.

— Спасибо, — от души поблагодарил я. — Сколько с меня?

Управляющий назвал цену. По моим прикидкам, за эти деньги можно было выкупить половину здания, где располагался магазин. Но — куда деваться. В конце концов, не каждый день я покупаю себе костюмы.

— Небольшой нюанс, ваше сиятельство, — учтиво поклонился управляющий. — Эта модель столь хороша, что, с вашего позволения, я пригласил бы фотографа. Клянусь честью, на страницы газет фото не уйдёт! Это, так сказать, для внутреннего использования. Хочу отправить фотографию мсье Кардену.

— Чтобы он взял этот костюм как основу для новой коллекции?! — ахнула Надя.

— Весьма вероятно. Разумеется, права на модель останутся за вами, — торопливо добавил управляющий, — мсье Карден весьма щепетилен в таких вопросах, не беспокойтесь.

— Да фотографируйте на здоровье, — пожал плечами я.

— И дайте нам за это скидку, — ослепительно улыбнулась Надя.

* * *

За Полли я заехал ровно в восемь. Она выскочила из дверей дома, как ошпаренная, запрыгнула в машину и взвизгнула:

— Гони!

Только отъехав метров двести, я поинтересовался, что случилось.

— Просто хотела проехаться с ветерком, — спокойно сказала Полли.

Она открыла окошко со своей стороны и, высунув руку, ловила ветер.

Мысленно выругавшись, я сбавил скорость. И вовремя — чадящая колымага впереди как раз остановилась на светофоре.

— Ты знаешь сказку про мальчика, который кричал «Волки!»? — спросил я, стараясь не показать раздражения.

Мне всего-то надо «отбыть» с ней пару часов, а потом я буду решать уже настоящие вопросы.

— Ах, Константин Александрович, — вздохнула Полли. — Да можно ли в моём возрасте верить в сказки?

Я чуть не поперхнулся от неожиданности. Её слова вкупе с проникновенным взглядом живо напомнили мне, чем закончилась предыдущая встреча. Наш «подвешенный в воздухе» поцелуй.

Только тут до меня дошло, что если для меня поцелуй — это практически ничто, то для Полли он может значить… да практически всё. И, судя по её поведению, она отнюдь не намерена притворяться, будто ничего не было.

— Слушай, — сказал я, тронувшись на зелёный, — всё хотел спросить. А что это была за музыка?

— Музыка? — переспросила Полли.

— Ну да, вчера, когда мы…

Чёрт, разговор сам собой скатился к этому поцелую. Он — как сверхмассивная чёрная дыра, искажает вокруг себя пространство и время, всё стягивая к себе.

— Ах, да… — Полли как-то странно замялась с ответом. — А куда мы едем?

А куда мы едем? Я не настолько хорошо знал город, чтобы выбирать, поэтому на автопилоте двигался к той же набережной, где в прошлый раз оставил вырубившуюся Полли. Кстати, вот и выход. Про «подарок» она, кажется, благополучно забыла. Хороший побочный эффект, может, даже и не побочный. Значит, можно подарить его ещё раз.

Проснувшуюся было совесть я успешно подавил.

Припарковавшись, посмотрел на Полли. Та ответила мне робким взглядом.

— Пройдёмся? — предложил я.

Полли кивнула.

Было ещё светло, народ наслаждался тёплым вечером. Мы с Полли шли вдоль реки, ничем не выделяясь из множества пар. Ну, почти ничем. Кроме моего «костюма» — на который многие бросали заинтересованные взгляды.

— Постоим здесь! — воскликнула Полли.

Мы остановились, положив руки на ограждение моста, и стали смотреть на скользящие по воде красные отблески заходящего солнца.

— Так вот, — деловито сказала Полли, — если уж мы заговорили о сказках. В нашем роду есть одна особенность, передающаяся по женской линии. Когда мы встречаем свою судьбу, начинает звучать из ниоткуда прекрасная музыка.

Я вздрогнул.

— С-судьбу?

— Именно! — Полли повернулась ко мне и коснулась пальцами моей ладони. Заглянула в глаза, при этом выпятив грудь так, что мой взгляд поневоле скользнул вниз. — Для меня самой это было неожиданностью. Но более верного знака и быть не может!

Дьявол бы побрал всю эту проклятую магию.

— Ты уверена? — спросил я. — А… не может этот родовой дар ошибиться?

— Ошибок быть не может! — Полли приблизилась ко мне, и я ощутил её дыхание на лице. — Когда моя мама встретилась с моим папой, играла музыка. Когда моя бабушка встретилась с моим дедушкой…

— Да-да, я понял.

— Разве это не прекрасно? Разве ты не чувствуешь того же, что и я? Этот жар в груди…

Не то она слишком уж сильно толкнула меня своей выдающейся грудью. Не то я слишком опешил от такого напора (в прошлой жизни на отсутствие внимания со стороны женского пола не жаловался, но все мои женщины вели себя скромнее) и чересчур подался назад. В общем, я вдруг ощутил, что центр тяжести моего тела сместился в точку невозврата.

Всё, что я мог — это сдержать рванувшееся наружу красное словцо и сохранить достоинство аристократа. С этим самым достоинством я и перелетел через ограждение.

— Ко-о-о-остя-а-а-а! — летел мне вслед полный ужаса крик Аполлинарии Андреевны, на глазах которой её судьба неслась навстречу воде.

Глава 23 «Русалка»

В полёте я успел перевернуться через голову. В тот момент, когда вместо неба передо мной очутилась река, машинально расставил руки в стороны. Возникло ощущение, будто все внутренние органы попытались выскочить из тела, но оно быстро прошло.

Я висел в нескольких метрах над водой, как будто меня держали на тросах. Только вот никаких тросов не было в помине.

«Ты, вероятно, рассчитывал на то, что во время прыжка тебя защитит родовая магия, — вспомнил я слова деда в первый день в этом мире. — Но что-то пошло не так. И от удара о воду ты сломал себе шею».

Так вот ты какая — родовая магия! Что ж, слов нет — это гораздо полезнее музыки, которая «включается», когда встречаешь судьбу.

Не успел я сообразить, как вести себя дальше — обстоятельства вновь изменились. В поле моего зрения вплыл нос некоего плавсредства. Потом — штурвал и голова рулевого, который скользнул по мне обалделым взглядом. Я подумал, что это — идеальный вариант для безаварийной посадки.

Перевести тело в вертикальное положение труда не составило. Это было даже не магическое усилие, а именно физическое. Ну как будто с кровати встать, только немного иначе.

Я перевернулся и встал на ноги рядом с надстройкой. В этот самый миг дверь надстройки открылась, и на палубу вышел…

— Что, решил пораньше приехать? — спросил я, сложив руки на груди.

Федот натуральным образом подпрыгнул, издал недостойный мужчины визг и повернулся ко мне. Колька и Сенька, выскочившие вслед за ним, наставили на меня револьверы.

— Господи всемогущий! — перекрестился Федот и положил руки на запястья своих людей, заставляя их опустить оружие. — Что ж вы такое делаете, ваше сиятельство? Сердечко-то у меня уж не молодое…

— Планы попортил? — Я решил продолжать действовать так, будто всё это было мной изначально задумано, а не произошло в результате идиотского стечения обстоятельств. — Хотел мне засаду устроить?

— Ни-ни-ни! — замотал головой Федот. — Я — ничего такого! Я — просто лодочку новую выгулять. Вы ж посмотрите, какая красотка!

Я огляделся. В катерах, лодках и прочих плавсредствах никогда не разбирался. Боёв на воде у нас не случалось, а до того социального статуса, чтобы отдыхать на яхтах, или, тем паче, владеть ими, не поднимался.

Большая, блестит свежим лаком деревянных деталей и хромом металлических. Наверное, и впрямь красотка.

— «Русалкой» назвал, — с гордостью сказал Федот.

Мотнул головой на вырезанную из дерева барышню с рыбьим хвостом, закреплённую на носу. Глаза барышни смотрели в разные стороны, и выражение её лица получилось жутковатым. Зато нагордо выпяченном бюсте можно было при желании сервировать завтрак на две персоны.

По тону чувствовалось, что Федот не заливает. Он и впрямь купил яхту, отчего пребывает в полнейшем восторге. Точнее, пребывал — до тех пор, пока на голову не свалился я. Ну что ж, не только у меня сегодня день обновок.

— А ход-то какой плавный! — продолжил Федот. — Я даже мотора не слышу. А вы, Константин Александрович?

— Так я тебе и поверил, — грозно сказал я. — Ты узнал то, что должен был?

— А как же! — засуетился Федот. — Ещё бы не узнать. Да вы пожалуйте, пожалуйте в каюту. Посидим… А вы, ребята, тут поскучайте, — обратился он к своим телохранителям.

Колька и Сенька молча, синхронно кивнули. На меня пучили глаза так, будто я — маг-аристократ, свалившийся с неба и говорящий с их боссом, как с лакеем.

— Костя-а-а-а-а! — долетел до меня отчаянный вопль.

Я обернулся, увидел Полли, несущуюся сквозь толпу вдоль парапета. Помахал ей, мол, у меня всё в порядке, и посмотрел на Федота.

— Дама сердца? — улыбнулся тот понимающе.

— Ещё чего скажешь? — пронзил я его взглядом.

Федот совершенно сник и забормотал сбивчивые приглашения.

— После тебя, — сказал я.

Федот послушно нырнул в надстройку, и я шагнул вслед за ним, стараясь не выпускать спину бандита из виду. Я пока ещё не настолько спятил, чтобы доверять ему хоть на грош.

* * *

Мы сидели в… наверное, это и называлось «каютой». Уютная комнатка, со всеми удобствами: стол, кресла, бар. За дверью наверняка найдётся здоровенная кровать и коллекция латексных плёток. Ну или чем там здешние богатеи себя раззадоривают.

От выпивки я отказался, и на столе передо мной тут же появилась карта района, который местные жители прозвали «Чёрным городом».

— Вот этот завод, — сказал Федот, ткнув в карту пальцем. — Лавр — ну, Лаврентий Пахомов, — он там директором. Купил, говорят, год назад. С тех пор оттуда не вылезает, только ночует дома. И то не всегда. Все свои дела там обстряпывает. Нижний этаж — цеха, шум стоит. Второй этаж — администрация, крючкотворы всякие. А Лавр — на третьем. Только, я вам так скажу, Константин Алексаныч: опасное это дело. Там вся охрана — из головорезов его. Армия, натурально — армия! Оно понятно, что потом Лавру туго придётся, если он вас… Да только вам-то уж всё равно будет.

— А ты-то чего за меня переживаешь? — усмехнулся я.

— Да как же не переживать? Один вы у меня друг такой.

— Какой? Из ближнего круга?

Я посмотрел Федоту в глаза, и тот взгляда не отвёл. Улыбнулся:

— А что ж тут такого, ваше сиятельство? Все мы люди. Когда-то вам понадобится чего, а когда — нам. Мы руки пачкать не боимся, а вы, ежели чего, словечко где замолвите. А того дурачка, Пухова, что к сестрице вашей с неподобающими речами обращался, я ради вашего удовольствия хоть сейчас могу подвесить за…

— Как-нибудь в другой раз, — отказался я. — Я привык получать удовольствие несколько иным образом, — и вновь уставился на карту. — А план завода у тебя тут, часом, не завалялся?

— Обижаете. Всё время обижаете, любезный Константин Алексаныч, — вздохнул Федот и развернул передо мной план завода.

* * *

— До встречи, Константин Александрович.

— До скорой встречи, — уточнил я.

Яхта подошла к причалу, какой-то парень засуетился с трапом, но я не стал ждать и перепрыгнул так. Ушёл, не оборачиваясь.

До парковки пришлось шагать минут десять, я использовал это время, чтобы подумать. Перед Федотом легко было разыграть уверенность. А в действительности — как я собираюсь штурмовать эту твердыню? Что-то мне подсказывает, что охраны на заводе — куда больше, чем было в особняке Федота.

Можно, конечно, обойтись без штурма. Явиться в официальном порядке, а потом… А что потом?

«Здравствуйте, господин Пахомов! Простите за нескромный вопрос — вы случайно не имеете отношения к обстрелу моего кортежа?»

«Да как вы только подумать такое могли, господин Барятинский! Конечно же, нет».

«Ну, вот и славно. Благодарю за то, что уделили мне время»…

Тьфу!

Я едва удержался, чтобы на самом деле не сплюнуть. Доказательства причастности Лавра у меня есть, но для полиции их явно недостаточно. К тому же тут, насколько я понимаю, принято решать такие вопросы своими силами. Есть силы — решай. Нет — обтекай. Но я-то уж точно обтекать не намерен.

Значит, вариант остаётся один. Изменить внешность и — вперёд. «Возвращение Фантомаса». Сыграю на эффекте неожиданности.

— Почему бы просто не оставить всё как есть?

Я был настолько глубоко погружен в мысли, что поначалу воспринял этот голос как свой внутренний. И машинально ответил вслух:

— Потому что того, кто стерпел один удар, потом обязательно ударят второй раз. А ещё мне нужен ответ на простой вопрос: зачем?

— Те, кто нанёс удар, уже мертвы.

Тут до меня дошло, что диалог вполне реален. Я остановился, развернулся на каблуках и уставился в спокойные глаза Платона.

— Вы что тут делаете?! Как здесь оказались?!

Платон хмыкнул, совершенно не обескураженный моим грубым тоном.

— Я — всё ещё ваш учитель, ваше сиятельство. А хороший учитель находится рядом с учеником, пока он нужен, и исчезает, когда надобность отпадает.

— Прямо сейчас надобности в учителе у меня нет, — сказал я.

— Я ведь вижу тебя насквозь, Костя, — вздохнул Платон. — Ты хочешь мести.

— Это — не месть, — возразил я. — Это — разумная жизненная позиция. Политика, если угодно.

— Политика… — погрустнел Платон. — Повторю: те, кто стрелял — уже мертвы.

— Они просто исполнители. Пешки. Главный враг…

— «Просто»? — перебил Платон. — Нет, Костя. Не бывает «просто». У каждого человека есть выбор. В любой ситуации, в любую секунду. И те люди выбрали стрелять. Каждый из них сам нажимал на курок…

— Спусковой крючок.

— Что?

— Когда стреляют — жмут на спусковой крючок. Курок — это… — Я покачал головой. — Не важно. Не забивайте голову. Мысль вашу я понял.

— Сомневаюсь. Ты хочешь добраться до корня зла и вырвать его. И тебе кажется, что видишь этот корень. Но вот чем всегда заканчиваются такие дела: ты начинаешь тянуть корень, а он — бесконечен. И постепенно становится всё толще. Вот уже земля дрожит под ногами, вот уже по ней ползут трещины… И в один прекрасный день ты вдруг понимаешь, что для того чтобы вырвать весь корень, тебе придётся избавиться от половины мира. Лучшим вариантом будет запомнить, откуда торчит корень, и принять меры предосторожности. Это называется политикой и разумной жизненной позицией.

— Путь белого мага, — невесело усмехнулся я.

— Именно так.

Послышался крик. Я обернулся, увидел бегущую ко мне Полли. Парковка была уже рядом, и девушка как раз неслась мимо неё.

— Ну так и что теперь? — спросил я. — Вы донесёте на меня деду? Попробуете посадить под домашний арест?

— Нет, зачем же, — удивил меня Платон. — У каждого человека есть возможность выбора. В любую секунду. И каждый идёт своим путём. А я лишь присутствую рядом, когда во мне есть надобность.

— Костя-а-а-а! — налетел на меня ураган по имени Полли. — Прости, прости, это я во всём виновата! Ты не ушибся?!

Когда мне удалось высвободить голову из её сердобольных объятий, Платона рядом уже не было. Наверное, надобность в нём отпала.

* * *

Полли я сдал любящим родителям без пяти одиннадцать и выдохнул с облегчением. От её болтовни уже звенело в ушах. До поцелуев у нас, кстати, так и не дошло. Видимо, княжна порядком струхнула, когда я упал с моста, и решила сбавить напор флюидов, заменив романтику стратегией «давай узнаем друг о друге побольше». Собственно, я только слушал и кивал, пропуская мимо ушей девяносто процентов сказанного.

Дома мне подала ужин заплаканная Китти. Я сделал вид, что ничего не заметил, но долго вглядывался в своё искажённое отражение в кувшине с водой. И что они все во мне находят? Никогда не разбирался в мужской красоте. И слава богу, конечно…

А может, не в красоте дело? В каких-то личных качествах? Но Китти, это очевидно, запала ещё на прежнего Костю. А у того — какие могли быть личные качества? Нет личности — нет качеств. Одна смазливая рожа.

Может, каким-нибудь жутким шрамом обзавестись, ради спокойной жизни? Что ж, завтра у меня будет такой шанс…

По лестнице простучали каблуки, и в столовую вбежала Надя.

— О, здравствуй! — махнула она рукой. — Так и думала, что ты приехал. Бедняжка Китти снова рыдает.

— У нас с ней что-то было? — спросил я.

Надя изумлённо на меня посмотрела. Я с виноватым видом коснулся пальцами головы. Мол, память после травмы так и не восстановилась.

— Думаешь, ты бы стал мне рассказывать о таких вещах? — спросила Надя, налив себе стакан воды.

— Думаю, ты бы и без моих рассказов знала.

— Хм… — Пригубив воду, Надя прижала стакан к груди, и взгляд её мечтательно затуманился. — Послу-ушай… А ведь я могу рассказать тебе всё, что угодно! Создать новую реальность! Заставить тебя действовать так, как угодно мне!

— Да ты, оказывается, сам дьявол, — заметил я, подцепив вилкой кусок мясного пирога.

— Ах, ну что ты! — Надя захлопала глазами. — Я — ангел. Твой ангел-хранитель… Ладно. Пару раз я видела, как ты хватал Китти за неподобающие места в неподобающих местах. Но мне показалось, что дальше невинных шалостей дело у вас не зашло. А больше ничего не знаю, клянусь… Как прошло твоё свидание?

— Прекрасно, — пожал я плечами. — Упал с моста.

— Опять? — ахнула Надя. — Ты в порядке?

— Нет, погиб. Явился вот тебе в виде бесплотного духа, чтобы попрощаться.

— Дурацкие шутки! — возмутилась Надя. Но тут же потыкала меня пальчиком в плечо. — Будь осторожнее, пожалуйста! У меня всего один брат. Ты же придёшь завтра?

— Ку… Ах, да. Конечно, приду.

Если выживу. На что возлагаю большие надежды.

— Прекрасно! Буду ждать. Ну, давай, до завтра!

Она поцеловала меня в макушку и побежала обратно. Я её окликнул.

— Да? — повернулась Надя в дверях.

— Ты во сколько встаёшь?

— Около десяти, а что?

— Можешь встать в пять?

— Зачем?! — изумилась Надя.

— Мне очень нужно изменить внешность, и… Учитывая прислугу, наверное, лучше бы это сделать уже за воротами.

— Костя, что ты задумал? Мне это не нравится!

— Ну, ты же мне не говоришь, что у тебя происходит, — пожал я плечами. — А мне это, может, тоже не нравится.

— Ты всё узнаешь завтра! Я же обещала.

Чёрт, прокол. Я-то откровенничать насчёт своих дел даже в страшном сне не планирую.

— Просто скажи: поможешь или нет? — не сдержал я раздражения.

— Конечно, помогу, — поджала губы Надя. — Для этого, вообще-то, и существуют братья и сёстры. Чтобы помогать друг другу, не задавая вопросов!

* * *

Утром Надя наложила колдовство, сидя в моей машине. Я посмотрел в зеркало и кивнул, довольный результатом.

— И всё же, Костя, куда ты собрался в такую рань? — прищурилась на меня сонная и недовольная сестра.

— На рыбалку, — сказал я. — На зорьке — самый клёв.

— Ры… рыбалку? — Сонливость с Нади как рукой сняло. — С каких это пор ты занимаешься таким… таким…

— Ну, так, вдруг захотелось, — пожал я плечами. — Успокаивающее занятие.

— Это какое-то плебейское занятие, — решительно выразила своё мнение Надя. — Что скажут в обществе? Может быть, тебе лучше принять участие в охоте?

— Может, и приму, почему нет, — покладисто согласился я. — Вот, как раз сейчас и приму.

— Но как?.. Где?..

— Извини, сестрёнка. У меня очень мало времени.

Я показал на своё лицо. Меньше всего бы хотелось поприветствовать Лавра своей настоящей физиономией, которую он потом в красках распишет для начала полиции, а потом — всем, кого это сможет заинтересовать.

— Ну, и пожалуйста, — недовольно проворчала Надя.

И вышла из машины, выразительно хлопнув дверью. А я завёл мотор.

На пустырь, о котором сговаривались с Федотом, я приехал не первым. Это плохо. Но место отлично просматривается, и засады ждать не приходится — это хорошо.

Меня поджидали два чёрных автомобиля. Чернить стёкла в этом мире ещё не научились, так что я увидел, что людей там, внутри автомобилей, слишком много. Десять человек на две тачки. Примерно на девять больше, чем нужно.

Боятся? Или задумали чего? Одно другого не исключает, надо быть начеку.

Остановившись поодаль, я вышел из машины. Убедился, что Щит выставляется мгновенно. Невидимые звенья цепи, моего ментального оружия, ощущались пальцами, но пока она не появлялась.

Все восемь дверей ожидающих меня машин открылись одновременно. Внутри не остался никто. Своего рода демонстрация мирных намерений, мол, мы ничего не скрываем. Ну или открытое выражение агрессии…

Глава 24 Плоть оружия

— Мы от Федота, — крикнул ещё издали главный, коротко стриженный крепыш в кожаной куртке нараспашку.

— Я догадался, — ответил я; жуткая физиономия Фантомаса парней не напугала, видимо, босс психологически ребят подготовил. — Кто я — знаете?

Я остановился напротив крепыша.

— Дык, это… — Парень сглотнул, покрутил головой в поисках поддержки от коллег, не нашёл её и, решившись, сказал: — Фантомас же вроде?

Значит, имени моего Федот им не назвал. Прекрасно. Может быть, когда-нибудь ему и можно будет доверять. Но пока расклады остаются прежними: у меня — власть, у него — рабочие руки.

— И зачем вас тут столько? — Я углядел за спиной крепыша знакомую рожу и машинально кивнул: — Здравствуй, Пухов. Давно не виделись.

Пухов — по представлению которого он не виделся со мной никогда — побледнел и попятился, что-то бормоча себе под нос. Но, наткнувшись спиной на товарища, остановился. Я же потерял к нему интерес. Судя по изменившейся форме лица, у Пухова не хватало нескольких зубов. Федот успел донести до подчинённого, что Барятинских надо обходить по широкой дуге.

— Дык, подсобить, — сказал крепыш. — Меня Алексеем звать.

— В чём подсобить, Лёша? — не понял я. — Багажник открыть? Ну, открывайте.

Мы подошли к багажнику первой машины. Безмолвная армия расступилась. Угрозы я не чувствовал, но всё же машинально отметил, что под куртками у ребят стволов хватает. Эх, раньше я б к такой толпе в одиночку близко не подошёл. Но тут, когда на меня играет магия — это ведь совсем другой расклад.

Багажник открылся. Я окинул взглядом арсенал. Дробовики, винтовки, пара обрезов.

— Во второй машине — то же самое? — спросил я.

— Примерно да, — кивнул Алексей.

— Федот забыл, что у меня две руки?

— Федот сказал, что у вас двадцать рук, помимо ваших двух.

Я внимательно посмотрел на Алексея.

— Ты знаешь, куда едем и что делаем?

— А то, — кивнул тот. — Заводик в Чёрном Городе пощипать.

— Интерес Федота?

— Ваше уважение.

Я ждал, молча глядя на него.

— Ну, это… — смутился Алексей. — Мало ли, как там с Лавром выйдет. Заводик-то…

Я усмехнулся. Ну, слава богу, небо на землю не рухнуло. У Федота — вполне себе корыстные расчёты, отработать под шумок завод.

— Работяг не убивать, — приказал я. — Положить мордой в пол, и пусть ждут, пока не закончится. Хоть одного прибьёте — шкуры живьём спущу. Это ясно?

— Да могли бы не говорить, — даже обиделся Алексей. — Мы ж не беспредельщики какие, господин Фантомас. Только, сами понимаете — ежели кто из работяг с оружием выйдет, тот сам себе такую долю выбрал.

Разумно. Я кивнул. Продолжил:

— Я иду первым. Как увидите, что началось — сразу за мной. Основная ваша задача — прикрывать.

Я опасался, что Лавр, почуяв, что пахнет жареным, попытается смешаться с толпой служащих. Если попадёт под шальную пулю — будет иронично. Мне-то он нужен живым, для обстоятельной беседы! Так что эти отморозки пусть идут сзади.

— Как прикажете, — отозвался Алексей.

— И отправь двоих людей блокировать чёрный ход.

— Будет сделано, господин Фантомас.

Я взял из багажника обрез и примостил его под курткой. Подумав, взял ещё револьвер и сунул за ремень.

— Едем. — Я захлопнул крышку багажника.

* * *

К заводу вела разбитая дорога, которую никто не думал ремонтировать. Ворота были закономерно заперты, но к проходной тянулась очередь из работяг. Одни уже были в спецовках, и складывалось впечатление, что другой одежды у них попросту нет. Другие приходили в дырявых плащах и пиджаках, я заметил даже несколько уродливых шляп.

Выйдя из машины, я пристроился в хвост очереди, которая уже почти вся всосалась в утробу завода. Никто не обратил на меня внимания. Этих задолбанных людей не впечатлили ни личина Фантомаса, ни моя необычная одежда. Они явно думали лишь о том, чтобы отработать ещё один день, получить свои копейки и, быть может, пропустить пару кружек дешёвого пива в местной пивной.

Когда очередь дошла до меня, охранник растерялся. Поросячьи глазки на широком лице забегали. Он явно пытался найти в своей базе данных инструкции на случай появления на проходной Фантомаса, но тщетно.

— Документы? — выдавил охранник.

Все работяги, прошедшие передо мной, показывали ему какие-то замусоленные бумажки. Если б я задался целью хорошо подготовиться, то, полагаю, без проблем раздобыл бы подделку. Но я не думал, что это ощутимо упростило бы задачу.

— А что, похоже, будто я на смену? — Я окинул его суровым взглядом. — Мне нужен Лавр.

— Не положено.

— Ну, у тебя два пути. Либо доложишь ему, что к нему пришли, либо я доложу о себе сам.

Охранник растерялся окончательно. И тут вдруг в его будочке раздался голос. Хриплый от ужаса голос человека, за которым пришла смерть:

— Не пускай его! Не сметь! Тревога!

Я заметил в будочке висящий на стене репродуктор. Значит, меня каким-то образом заметили. Неужели — камеры? Вряд ли. Если бы в этом мире существовали камеры наблюдения, я бы уже успел об этом узнать. Скорее, кто-то из работяг оказался слишком наблюдательным и расторопным… Впрочем, не важно.

Прежде чем охранник успел дёрнуться, мой кулак врезался ему в живот. Мужик со стоном наклонился вперёд, я добавил ему локтем по затылку. Удачно добавил — охранник вырубился, рухнул без движения мне под ноги.

За спиной я уже слышал топот двух десятков ног. Моя бравая армия перешла в наступление.

Как только я проскочил проходную, взвыли сирены. Остававшиеся снаружи работяги поспешили скрыться в цеху. Собственно, в единственном здании, которое располагалось на территории завода.

И как только дверь за последним рабочим закрылась, хлынул свинцовый дождь.

Стреляли с углов здания, из окон второго этажа, из-за складских помещений. Я побежал изо всех сил, выставив два Щита, перекрывающих основные линии огня. Почувствовал, как пули стучат по той странной субстанции, что меня от них защищала.

А потом загрохотали выстрелы у меня за спиной. Послышались крики, и расстановка сил изменилась. Ребята Федота знали своё дело крепко.

Потоки свинца перераспределились, меня оставили в покое. Для охраны Лавра наибольшую опасность сейчас представлял не я, а моя бравая армия. У них была куча стволов, и они не стеснялись палить по движущимся мишеням. А я всего лишь целенаправленно бежал к двери в цех и убил бы только тех, кто стоит у меня на пути.

В том и беда с наёмниками: когда у них возникает выбор между собственной шкурой и жизнью нанимателя, они с завидным постоянством выбирают шкуру. В моей войне против Концернов этот козырь работал безотказно. Мои люди готовы были умереть за меня, за идею, воплощением которой я был. И это бесило Концерны. Это было неправильно, негуманно и не соответствовало их убогим ценностям.

Кто-то всё же выпалил по мне, когда я подбежал к самой двери. Пуля отчётливо ударила по Щиту. Я проигнорировал её, схватился за ручку. Рванул на себя, толкнул — ноль реакции. Эх, надо было спросить у Клавдии, как она проходит сквозь двери!

Я вытащил обрез из-за пазухи, направил ствол на замочную скважину. Выстрелив, почувствовал, будто в руках у меня как минимум реактивный гранатомёт. Кусок двери диаметром пятнадцать сантиметров просто исчез.

Удар ногой — дверь услужливо распахнулась. Я сразу метнулся в сторону, чтобы не маячить в проёме мишенью. И не прогадал — пуля просвистела мимо.

Теперь — внутрь. На пол, перекат. Ещё несколько пуль пролетели над головой.

Внутри цеха было относительно светло, под высоким потолком и на стенах горели грязные лампы. После уличной серости глаза быстро адаптировались. Поднимаясь, я увидел разбегающихся в панике работяг. Кто посообразительнее — те просто упали, где были, и закрыли головы руками. Видать, не впервые в такой ситуации. Может, даже на этом самом заводе подобное в порядке вещей.

Станки, конвейерная лента, лебёдки — всё это у меня в воображении превратилось в чёрные пятна. Препятствия или укрытия, смотря по ситуации. В дальнем конце цеха я увидел дверь. Согласно плану завода, за ней должна быть лестница на второй и третий этажи. Всё, цель определена.

Я рванул вперёд, дёрнулся вправо, прыгнул, оттолкнулся ногой от одного «чёрного пятна», в воздухе выдернул из кармана револьвер и выпалил по одному особо меткому парню, чьи пули уже дважды меня едва не оцарапали. Одновременно с другой руки выпалил из обреза.

Меткий немедленно рухнул на спину, словив пулю между глаз. Выстрел из обреза разворотил какую-то цистерну рядом с другой моей мишенью, и та с металлическим звуком лопнула, выплеснув тучи пара. Из тумана послышался истошный вопль.

Дверь в конце цеха распахнулась, и оттуда, быстро рассредоточиваясь, потёк ручеёк вооружённых людей. Дело начало оборачиваться круто. Вряд ли Лавр на постоянной основе держит здесь такую армию. Значит, чувствовал, что за ним придут, боялся. Что ж, правильно делал.

Выбитая дверь у меня за спиной грохнула о стену — ворвались ребята Федота. Завод грозил прекратить своё существование в самое ближайшее время. Цех уже превратился в туманный ад с мечущимися в нём тенями демонов и грешников. Я палил без перерыва, стараясь не задерживаться на одном месте. И вокруг меня грохотали выстрелы.

И странным образом я заметил, что душа моя в кои-то веки расправила крылья. Я был как будто дома. В своей родной стихии. Я был — собой. Не Костей Барятинским, аристократом из древнего рода, а мятежным Капитаном Чейном. Мир сделался простым и понятным: есть мы и есть они.

Этот парень появился передо мной неожиданно, будто из тумана соткался. Ростом под два метра, в плечах, наверное, около полутора, он напоминал непоколебимый утёс. А в руках держал пушку с таким жерлом, что у меня ёкнуло сердце.

Я быстро выставил Щит, и здоровяк выстрелил. В Щит ударила сумасшедшая сила, меня отшвырнуло на пару шагов, которые я проехал на подошвах. Удивляться, как самого парня не впечатало отдачей в противоположную стену, было некогда. В мире, где существует магия, наверняка можно провернуть ещё и не такое.

А здоровяк переломил своё жуткое оружие пополам. Из него выскочила гильза, размером примерно со стакан. Парень вытащил из патронташа, висящего через плечо, следующий патрон и вставил внутрь. Но я не стал ждать, чем всё это закончится.

Убрав Щит, прицелился из обреза и выстрелил сам.

На груди здоровяка тускло мигнул амулет, а больше не последовало никакой реакции.

— Какого?.. — пробормотал я.

Демоническая пушка вновь уставилась на меня.

— Прощай, Фантомас, — пробасил здоровяк.

Я, разумеется, опять закрылся Щитом, но что-то пошло не так. Может, пули у парня были какие-то особенные. Пулю-то Щит остановил, однако от него пошла по воздуху волна, которая меня толкнула, подняла над полом и бросила назад.

Я взмахнул руками, выронил обрез и миг спустя схватился за цепь лебёдки. Скатился по ней на пол как раз вовремя, чтобы услышать щелчок.

Гильза описала дугу в воздухе. Здоровяк надвигался на меня, неотвратимый, как сама смерть.

— Они все разные, — сказал он мне с какой-то дружеской интонацией, заталкивая в патронник следующий снаряд. — Мне даже интересно, что сделает с твоим Щитом этот.

Использовать в третий раз ту же самую стратегию защиты было бы уже безумием. А стрелять по этому монстру было, как я уже понял, бессмысленно. Но у меня оставалось одно оружие, которое я пока не использовал.

Цепь явилась по первому зову и сразу метнулась в атаку. Полупрозрачные звенья, почти не видимые в окутавшем всё тумане, обернулись вокруг не успевшего защёлкнуться оружия. Я рванул в сторону, и пушка вылетела из рук опешившего верзилы.

Впрочем, он растерялся ненадолго. Зарычав, побежал ко мне, и казалось, что бетонный пол трескается у него под ногами. Остановить его было так же возможно, как разогнавшийся поезд. Я взмахнул цепью, но та не успела прийти на помощь. Поезд сшиб меня, и я вновь полетел спиной вперёд.

Ударился об острый край чего-то, рухнул на пол. На боль внимания не обращал. Руки-ноги чувствую, значит, жив. Но это, судя по всему, временно. На меня вновь нёсся товарный поезд. Амулет у него на груди то и дело вспыхивал — видимо, по самой крупной мишени вовсю стреляли ребята Федота.

То, что случилось потом, повергло меня в изумление, хотя я думал, что это уже невозможно.

Та самая цепь, по которой я так удачно спустился несколько секунд назад, с отчётливым звяканьем отцепилась от лебёдки и, как гигантская кобра, метнулась к своей жертве. Она обвилась кольцами вокруг шеи здоровяка, и тот… остановился.

Лицо побагровело, он вцепился в звенья цепи, рванул раз, другой — но удавка только сделалась туже. Здоровяк рухнул на колени.

Звяк!

Ещё одно звено расцепилось, и другой конец цепи полетел ко мне. Я вскинул руку, и цепь мягко легла в ладонь, обвилась вокруг неё. Прильнула, как ласкающийся котёнок.

Вот вы и вырастили душу оружия, ваше сиятельство. Теперь можете не сомневаться, что ваш путь приведёт вас к его плоти. Когда они соединятся, этот вопрос будет закрыт.

У меня не было возможности подумать, что всё это значит. Я просто использовал преимущество, которое неожиданно свалилось на мою голову. Сжав цепь, рванул её на себя и встал. Здоровяка наклонило вперёд. Он уже сипел, но налитые кровью глаза смотрели на меня с такой ненавистью, что будь я облит бензином — вспыхнул бы.

Я подошёл к нему, наматывая цепь на руку, чтобы сохранить натяжение.

— И где мне искать его… плоть?

— Мне-то откуда знать? Это — ваше оружие. Скажу лишь, что плоть вы найдёте там, где меньше всего можно ожидать обнаружить душу. Ваш путь приведёт вас туда. Не нужно искать специально, нужно лишь не сходить со своего пути.

Чёрная цепь засветилась — это «душа» оружия проступила через его «плоть». Теперь они были едины.

Амулет здоровяка с треском взорвался.

— Ничего личного, — сказал я парню. — Но оставлять за спиной такого, как ты, я не стану. Уж прости.

Цепь соскользнула с тела легко и податливо. Я с сомнением посмотрел на неё. И что теперь делать с этой «плотью»? Но она исчезла по первому желанию, так же, как и необременённая «плотью» «душа».

«Теперь Лавр может обвинить меня не только в налёте, но и в ограблении», — мелькнула в голове никчемушняя мысль.

Бойня закончилась. Стало тихо. Слышалось лишь прерывистое дыхание старающихся сделаться невидимыми работяг, да шипение простреленной цистерны.

Я шёл по развороченному цеху, оценивая результаты. Мы явно положили если не всю, то изрядную часть охраны Лавра. А значит, дальше путь будет свободен. Отряд Федота потерял лишь двух человек. Одним из них был Егор Пухов. Он лежал на застывшей конвейерной ленте, глядя неподвижными глазами в потолок.

— Эй, Фантомас! — Я повернул голову и увидел Алексея, привалившегося к стене рядом с дверью на лестницу. — Эти двое вроде живые. Если надо.

У его ног валялись без сознания двое бойцов Лавра. Я двинулся к ним.

Глава 25 Недоразумение

Я оглядел поверженных бойцов. Спрашивать у них, где находится кабинет директора, было, во-первых, бессмысленно — всё равно не скажут, — а во-вторых, без надобности. И так понятно, что охраняли они подступ к лестнице. Следовательно, Лавр Пахомов засел где-то на верхних этажах.

— Ждите здесь, — приказал я Алексею и открыл дверь. — Дальше я сам.

Я взбежал по лестнице. Второй этаж. Почище, чем внизу, но тоже душно и пыльно. Давно не мытый, заплёванный пол, стойкий застарелый запах табачного дыма. Обшарпанные деревянные двери с табличками, на которых едва читаются надписи — и ни души. Сотрудники, видимо, поняв, что выбраться через чёрный ход не удастся, забаррикадировались за дверями кабинетов. Я вынес магическим ударом первую попавшуюся дверь.

Раздались вопли. Относительно баррикады я угадал — дверь изнутри подпёрли шкафом. Хорошо, что я не стал тратить силы, пытаясь вынести её по-простому, сломав замок.

Шкаф от удара долетел до противоположной стены. Выбил оконное стекло и опрокинулся. На пол высыпалась гора бумаг и разноцветных папок. Шкаф рухнул на эту гору, сверху его придавило дверью, ещё дымящейся по краям, и присыпало осколками стекла.

Помимо центральной композиции, в кабинете присутствовали четыре стола, один из которых был занят пишущей машинкой, и три человека за тремя другими столами.

Все трое — средних лет дядьки, разной степени плешивости, но с одинаковым ужасом в глазах. Они завороженно смотрели на дымящуюся дверь. Руки дядек, от запястий до локтей, закрывали странные тёмные чехлы, надетые поверх рукавов рубашек. Вероятно, чтобы не пачкаться.

Я быстро оглядел всех — вдруг кому-то настолько чужд инстинкт самосохранения, что соберётся сопротивляться? Лавра-то среди них точно нет — на моем жизненном пути пока еще ни разу не встречались директора, сидящие в одном кабинете с рядовыми клерками.

Я схватил за шиворот ближайшего дядьку.

— Где Лавр?

Дядька икнул. Кажется, мое присутствие он заметил только сейчас — до тех пор любовался выбитой дверью. Ужас в вытаращенных на меня глазах зашкалил за все мыслимые пределы.

Я встряхнул клерка и повторил вопрос. Дядька молчал. Кажется, со страху онемел.

Я перевел вопросительный взгляд на другого. Оттолкнул первого и шагнул к нему.

— Т-там, — шарахнувшись назад и вжавшись в стену, поспешно выпалил второй. И ткнул пальцем, указывая в потолок.

Что ж, неплохо. Значит, очевидная мысль — затеряться среди сотрудников в расчёте на то, что я не знаю его в лицо, Лавру в голову не пришла. Тратить время на выбивание остальных дверей не придётся.

Я вышел в коридор, устремился к лестнице.

Первый пролёт одолел в несколько прыжков. А в начале второго остановился.

Обычная лестница. Грязные ступени, металлические перила, стены с частично осыпавшейся штукатуркой. На вид ступени ничем не отличались от тех, по которым я только что взбежал. Но я не сумел бы дожить до своих лет, если бы не доверял интуиции. Чувству опасности, которое заставляло замирать и озираться иной раз в самых, казалось бы, мирных локациях.

Я опустил взгляд, по привычке пытаясь высмотреть растяжку. Шнур, лазерный луч — я не знал, что используют в этом мире люди для убийства себе подобных. Хотя, по логике, устанавливать мину в лестничном пролете — затея идиотская. Взрыв может обрушить и стену, и перекрытие третьего этажа… В ту же секунду я выставил перед собой Щит. То, что не вижу растяжку, не означает, что её нет. Если бы я не доверял своему чутью, меня давно бы не было в живых.

Щит меня и спас. Не от мины — как предположил я, опираясь на опыт предыдущей жизни. Здесь был другой мир. И с его сюрпризами ещё только предстояло познакомиться.

Металлическая лента перил вдруг сорвалась с опор и устремилась ко мне. Щит, поставленный мной, не успел активироваться окончательно, но, тем не менее, полёт ленты, рвущейся к моему горлу, замедлил. Ровно на то мгновение, которое мне понадобилось для того, чтобы в руке появилась цепь.

Я остановил ленту в момент, когда она обвила мою шею. Секунду спустя было бы уже поздно — стальные кольца намертво стиснули бы горло.

Я вскинул руку с цепью над головой и мощным рывком сдернул с себя стальной ошейник. Отшвырнул прочь.

Гигантская пружина, в которую превратилась металлическая лента, покатилась вниз по лестнице. На ступенях зазвенела сталь.

— Ай да Лавр, — потирая шею, проговорил я.

Неужели Лаврентий Пахомов — маг, а у Федота хватило наглости и безрассудства не предупредить меня об этом?..

Нет. Сомневаюсь. После того, как сдал мне убежище Лавра, Федот меньше всех заинтересован в том, чтобы я из этого убежища не выбрался. Сдав мне Лавра, он тем самым фактически подписал соглашение о сотрудничестве. Выбрал сторону, к которой примкнуть. Если я погибну, а Пахомов докопается до правды, Федоту не жить. И он не может этого не понимать.

А значит… Да ничего это пока не значит. Разве лишь то, что на личной безопасности Лавр не экономит. Набросившиеся на меня перила — вероятнее всего, действие магического амулета. Более мощного, чем тот, что висел на шее у человека-горы. Такой амулет, наверное, сложнее раздобыть, и стоить он будет дороже — только и всего.

Катящийся по ступеням ошейник звякнул в последний раз и остановился. Чутьё молчало. Я преодолел последние ступени и шагнул с лестничной площадки в коридор.

Тут уже сомнений быть не могло. Полы вымыты, пыль протёрта, крепкая металлическая дверь — из тех, что устанавливают в банках — украшена табличкой с золотыми буквами: «Дирѣкторъ».

В этот раз я не стал приближаться к двери — мало ли, какие ещё сюрпризы мне приготовили. Ударил магией издали.

Стекло в окне задрожало, с потолка посыпалась штукатурка, но дверь не дрогнула. Видимо, с обратной стороны её подпёрли не просто шкафом, набитым бумажками.

Я усилил давление. Дверь заискрилась так, что даже моим глазам стало больно.

Металл прогнулся вовнутрь, запузырилась, вспыхнула и мгновенно обгорела краска. Растаяла в сонме искр табличка с надписью «Дирѣкторъ».

Дверь держалась. При том, что я действовал на пределе сил. А силы мне ещё ой как пригодятся…

— Ты напрасно стараешься, — услышал я вдруг раскатистый голос.

Откуда он доносится, сообразил быстро — вспомнил репродуктор, установленный в цеху. Было ли это удачным инженерным решением или очередным магическим фокусом — понятия не имел. Но, как бы там ни было, голос из репродуктора разносился по всему огромному зданию.

— Эту дверь не взломать. Выходи с поднятыми руками, во дворе дожидается полиция.

— Смешно, — обронил я.

Лавр блефовал. Даже если он вызвал полицию сразу после того, как ему сообщили о моём присутствии — приехать сюда, в эту тьмутаракань, так быстро служители закона однозначно бы не успели.

— Уходи! — приказал Лавр. — Ты не представляешь, с кем связался!

Он пытался казаться грозным, но не сумел — сдали нервы. Голос дрогнул, сорвался.

— Именно это и собираюсь выяснить, — кивнул я.

Давно присматривался к висящей на стене рядом с дверью большой фотографии.

Заводской двор, у ступеней здания выстроились тремя плотными рядами люди. Каждый из них вытягивает вперед руку с оттопыренным большим пальцем.

Подписи под фотографией не было, но она и не требовалась.

Моя компания — моя семья!

Вся моя жизнь — во благо Концернов!

И где я это уже слышал?

Именно сейчас мне вдруг отчётливо, как никогда, стало ясно, о чем говорил дед. «Чёрные маги обратят наш мир в ту же клоаку, в которую превратился твой».

Вот оно — наглядное тому подтверждение. На фотографии запечатлен первый шаг к этому новому миру…

Я ударил.

Не в дверь — уже ясно, что она усилена магией, — а в стену. Эпицентр удара направил в фотографию.

Здание тряхнуло. Стекло в окне лопнуло, с подоконника попадали горшки с чахлыми растениями, с потолка грохнулась люстра. Фотография чёрным пеплом осыпалась на пол. В стене образовался дымящийся проём.

— Нет!!! — истерично заорали из репродуктора. — Ты не можешь!

— Люблю удивлять нестандартными решениями.

Я шагнул в проём.

Ничего любопытного. Типичный кабинет большого начальника — обставленный так, чтобы каждому вошедшему уже с порога было ясно, что начальник большой.

Внушительных размеров стол, на столе — телефонный аппарат и золочёный письменный прибор в виде средневекового замка. Перед столом — два кресла для посетителей, на стене — портрет Государя.

А справа в стене — неприметная дверь. Она захлопнулась, когда я вошёл.

На столе надрывался телефон. Я снял трубку.

— Слушаю.

— Добрый день, Центральная, — сообщил приятный женский голос. — Абонент пожелал остаться неизвестным. Соединяю?

— Конечно.

— Минуту.

Недолгое потрескивание. И резкий голос, показавшийся мне знакомым:

— Лавр. Ну что там у тебя?

— Предпоследний рубеж пал, — доложил я. — Отступаю на заранее подготовленные позиции. Иными словами — заперся в сортире.

— Что-о?! — секунду помедлив, взбеленился голос. — Кто это говорит?!

— Вежливые люди перед тем, как начать разговор, представляются сами.

Голос озадаченно промолчал. А потом загудели гудки — звонок прервался.

Я пожал плечами и положил трубку. В следующую секунду вынес неприметную дверь.

Здесь была устроена комната отдыха — непременная составляющая логова большого начальника. Диван, кресло, низкий столик рядом с ним, пара журналов с полуголыми красотками на обложках. Портсигар, настольная зажигалка… Лавра в комнате не наблюдалось. Зато я увидел еще две двери — слева и в дальней стене.

Пинком распахнул левую — душ и туалет. Пусто. Ринулся к той, что в дальней стене.

Эта дверь вела на пожарную лестницу. Простецкую, сваренную из металлических прутьев. По лестнице, неловко перебирая руками и ногами, спускался человек в чёрном костюме. Пока я вёл беседу по телефону, он успел добраться до второго этажа.

Тратить время на окрики я не стал — ясно было, что воплями «Стой!» Лавра не остановить.

Выпустил цепь. Она обвила плечи Лавра. Он вздрогнул. Задёргался, пытаясь вырваться. Потом истошно заорал:

— Отпусти! Охрана!!! Помогите!!!

Поднял голову вверх и увидел меня. Если бы не прижатые к туловищу локти — наверное, перекрестился бы. Белая маска Фантомаса производила на людей впечатление вполне однозначное.

— Ползи наверх, — приказал я.

Лавр побелел и ещё крепче вцепился в металлическую перекладину лестницы.

— Помочь? — предложил я.

Цепь переместилась с плеч Лавра на шею. Я дёрнул — пока не сильно.

Во дворе, заставленном штабелями деревянных ящиков, появились какие-то люди. Лавр, похоже, ухитрился каким-то образом вызвать подкрепление.

В стену рядом с моим плечом вонзилась пуля. Я выставил Щит, в который тут же ударили еще три. Снова дёрнул за цепь.

Лавр истошно завизжал.

— Ползи вверх! — приказал я. Тем, кто собрался внизу, крикнул: — Ещё один выстрел — и в следующий раз своего директора вы увидите лежащим в гробу!

Выстрелы прекратились. Лавр не двигался с места. Я, усилив движение магией, потянул цепь к себе.

Глаза придушенного Лавра полезли на лоб, он истерически замахал одной рукой — второй держался за ступеньку. Я ослабил хватку.

— Ты хочешь что-то сказать?

— Не губи! — хрипло взмолился Лавр. И принялся карабкаться по ступенькам вверх.

Навскидку — у меня оставалось около пяти минут. Примерно столько потребуется тем, кто собрался во дворе, для того, чтобы подняться на третий этаж и возобновить атаку. При условии, конечно, что мои люди позволят это сделать. Относительно последнего я сомневался, но, тем не менее, решать вопрос с Лавром нужно было как можно быстрее.

Я дождался, пока он доберётся до порога, отделяющего комнату от лестницы, и убрал цепь. Схватил мужика за шиворот, рывком затащил в комнату.

Швырнул его к стене, собираясь упереть в неё лицом, но внезапно оказалось, что Лавр не такой уж и трус.

Уже уткнувшись в стену, он вдруг резко обернулся и выстрелил в меня.

Надо признать, что телохранителям Федота Лавр дал бы сто очков вперёд. Выстрел был неплох. Лавру не хватило мгновения — чуть закопался, вытаскивая револьвер из кобуры подмышкой. Мне же, напротив, именно этого мгновения и хватило — для того, чтобы понять, что происходит. Стремительным движением я ушёл с линии огня.

Такого исхода Лавр не ожидал. Уставился на меня с суеверным ужасом — как на ожившего мертвеца. Пробормотал:

— Дьявол! Истинный дьявол!

Второй выстрел он сделать не успел. Следующим движением я оказался рядом с Лавром и вывернул руку, держащую револьвер, назад. Пальцы Лавра разжались.

Я не позволил оружию упасть. Подхватил револьвер и ткнул стволом в подбородок Лавра.

Процедил:

— Если хочешь остаться в живых, отвечай на мои вопросы. На кортеж Барятинских напали твои люди?

Лавр угрюмо молчал, но ответа мне, на самом деле, и не требовалось. Вопрос был риторическим. Я задал его лишь для того, чтобы сразу обозначить предмет беседы.

— Можешь не отвечать. Знаю, что твои. Не знаю лишь, кто стоит за тобой. Кто отдал этот приказ тебе.

Вопрос оказался неожиданным. Цветом лица Лавр сровнялся с обоями на стене. Весь как-то сжался и будто даже стал ниже ростом. Пробормотал:

— Я могу открыть сейф. Ежели вам денег надобно, то…

— Ты плохо понимаешь по-русски? — удивился я. — Не припомню, чтобы я произносил слово «деньги». Мне нужно знать, кто организатор покушения на Барятинских.

— Никто! — вскинулся Лавр. — Это я, клянусь! Я один за всё в ответе!

— Вот как? — усмехнулся я. — И чего же ты добивался, позволь узнать? Когда это аристократы Барятинские, древнейший в Российской Империи род, успели перейти дорогу бандитской шайке? Чего тебе с ними делить? Публичные дома? Опийные притоны?

Лавр отчаянно смотрел на меня. Обречённо повторил:

— Это всё я. Только я!

— Неправильный ответ. — Я схватил его за горло. Кисть окутали искры. — Знаешь, что с тобой будет дальше?

Лавр молчал. Глаза от страха уже лезли из орбит.

— Дальше будет смерть.

Я начал усиливать хватку. Позволил искрам обжечь шею Лавра, он истошно заорал. Взмолился:

— Не губи!

— Ты знаешь, что нужно для этого сделать.

Я сдавил его горло сильнее.

— Я не могу! — простонал Лавр. — Клянусь, не могу!

— Придётся постараться.

Я ещё крепче сжал пальцы. В глазах у Лавра мелькнула отчаянная решимость. Страх смерти, как я и ожидал, оказался сильнее страха перед повелителем.

— Я скажу, — прохрипел Лавр. — Это…

И вдруг закатил глаза. Зрачки ушли под веки, на меня смотрели слепые глазные яблоки.

Тело Лавра обмякло в моей руке — так, будто я и впрямь его задушил. Хотя я был готов поклясться, что держал силу под контролем!

Я убрал руку от горла Лавра. Он в ответначал сползать по стене.

— Эй! — Я придержал его за плечо, шлёпнул ладонью по щеке.

— Зря стараетесь, Константин Александрович, — сухо объявил раскатистый голос.

Это снова заработал репродуктор. Казалось, что голос разносится по всему зданию, но я отчего-то был уверен, что беседа конфиденциальна. Голос слышу только я. И теперь я его узнал — того, кто звонил Лавру по телефону. То-то уже тогда голос показался знакомым.

— Отчего же, Венедикт Георгиевич. — Я опустил бездыханное тело Лавра на пол. — Полагаю, вашего человека ещё можно спасти. Если, конечно, задаться именно такой целью — а не противоположной.

Глава 26 Чёрный призрак

— Оставьте ваше лицемерие, юноша, — усмехнулся Юсупов-старший. — Уж вам-то должно быть доподлинно известно, чем по нынешним временам — а если точнее, то прямо сию секунду, — промышляют так называемые белые маги. И это — представитель одного из самых древних родов Российской Империи! Отрок, удостоенный протекции самого Государя! Кто бы мог подумать.

— Не понимаю, на что вы намекаете, — процедил я.

Юсупов вдруг добродушно рассмеялся.

— Да полно вам, Константин Александрович. Всё вы прекрасно понимаете. Право, неужто вы думали, что сумеете обмануть взрослого, опытного мага своим детским маскарадом? Если действительно так думали, то вынужден расстроить: ваша личина годится разве что для провинциального театра. Глаза она может отвести лишь простолюдину. От такого мага, как я, вам не утаить ничего. Любая попытка обернется крахом. А теперь… — Юсупов помолчал, выдерживая паузу. И резко изменил тон: — Теперь на вашем месте я немедленно покинул бы это здание. Полагаю, что Государю будет крайне неприятно узнать о том, что обласканный им белый маг учинил натуральное побоище, пытаясь захватить имущество, принадлежащее уважаемому роду чёрных магов. Сколько жизней вы унесли сегодня, Константин Александрович? Начиная с охранников и заканчивая тем несчастным, что лежит у ваших ног?

— Лавра убили вы.

— Недоказуемо, Константин Александрович, — усмехнулся Юсупов. — Совершенно не доказуемо… Подводя итог сказанному: если бы я был Государем, то серьёзно задумался бы, стоит ли допускать в своё ближайшее окружение представителей столь алчного и импульсивного рода, как Барятинские.

— Получить известие о том, что уважаемый род чёрных магов содержит бандитскую шайку, Государю, полагаю, будет ещё менее приятно, — процедил я. — Равно как услышать новость о том, что посредством этой шайки было организовано нападение на кортеж Барятинских, следующий в Императорский дворец.

Юсупов холодно рассмеялся.

— Повторюсь: вы ничего не докажете. Единственный свидетель убит, причём, убит вашими руками. Люди, находящиеся в подчинении Лавра, понятия не имеют, на кого работают. А вот погром на заводе учинили вы. И свидетели этому найдутся, обещаю. Вы — белый маг, Константин Александрович! Ваша миссия на этой грешной земле, как известно каждому младенцу — созидание. Любой хоть сколь-нибудь опытный дознаватель, при наличии необходимых магических атрибутов, докажет ваше присутствие здесь так же ясно, как если бы оно было снято на киноплёнку.

— Блеф, — отрезал я.

— Желаете проверить? — усмехнулся Юсупов.

Такого желания у меня, разумеется, не было. Я понятия не имел, как в этом мире организован процесс дознания — в случае, если подозревается маг. Весьма вероятно, что Юсупов говорил правду.

Но также ясно было, что, вмешавшись сейчас в происходящее, Юсупов тем самым расписался в организации покушения на кортеж.

— Желаю рассказать одну короткую, но увлекательную историю, — проговорил я.

Оглядевшись, уселся в продырявленное пулей кресло, закинул ногу на ногу. Взял со столика серебряный портсигар, открыл. Вытащил сигарету без фильтра — до фильтров в этом мире, видимо, еще не додумались. Бронзовая зажигалка в виде пушки стояла здесь же.

Я закурил — впервые в этом мире. Был готов сдержать позыв закашляться, но организм не удивился. Видимо, Костя Барятинский уже позволял себе подобное.

— К вашим услугам. — Теперь в голосе Юсупова прозвучала настороженность. Я отчего-то был уверен, что видит он меня так же хорошо, как слышит.

— Около месяца назад вы узнали о том, что Константин Барятинский — которого, должно быть, мысленно успели похоронить, — исцелился от травмы, — выдохнув дым, начал я. — Поначалу не придали этому известию особого значения. Вы давно сбросили меня со счетов, как соперника заведомого слабого. Вы были абсолютно уверены, что ваш драгоценный отпрыск размажет меня по стенке, даже не измяв манжет. — Я придвинул к себе массивную хрустальную пепельницу. — Однако после исцеления, вместо того, чтобы вернуться к своим обычным занятиям, я внезапно налёг на обучение магии. И весьма в этом преуспел.

О том, что это так, стараниями Нади и деда, раздувающихся от гордости за меня, в обществе не слышал, пожалуй, единственный человек — я сам. Понимание того, что вопреки своей воле стал знаменитостью, пришло лишь тогда, когда в Барятино начали собираться представители нашего рода.

— Не думаю, что вы верили этим слухам всерьёз, — продолжил я. — За месяц превратиться из великовозрастного оболтуса в мага, способного противостоять вашему сыну — это ведь невозможно, верно? Но, тем не менее, перед поединком вы решили подстраховаться. Если бы покушение на наш кортеж удалось, то одним выстрелом вы убили бы двух зайцев. Устранили соперника на пути в ближний круг — раз. И оградили сына от возможного прилюдного позора — два. Что же касается моральной стороны вопроса, то такие аспекты, судя по человеку, долгие годы служившему вам верой и правдой, — я кивнул на остывающий у стены труп Лавра, — беспокоили вас меньше всего.

— Это… Это самое чудовищное предположение из всех, что мне когда-либо доводилось слышать, — объявил Юсупов.

— Вы, кажется, обвинили меня во лжи? — Я добавил голосу металла. — В таком случае, извольте не выходить из дома. Секундант прибудет немедленно.

— Это недоразумение, — помолчав, обронил Юсупов. — Приношу свои извинения, если вы так восприняли мои слова.

Я был уверен, что если вызову Юсупова на дуэль, победа будет за мной. Но этот подонок был прав в одном: откреститься от побоища, которое устроил на территории завода, у меня не получится. Если не сам Юсупов, то многочисленные представители его рода сделают всё для того, чтобы очернить наш род перед императором. И все козыри для этого — у них на руках. В отличие от меня.

Доказать причастность Юсупова к покушению я уже никак не смогу. Единственный человек, который мог бы свидетельствовать против него, мёртв. Шестёрки Лавра не в счет. А следовательно, вызов на дуэль не даст ничего, кроме возможного раздражения со стороны Государя.

— Мне доводилось сталкиваться с недоразумениями, — проговорил я. — Обстрел мирного кортежа — однозначно не из их числа… Запомните вот что, господин Юсупов. — Я подался вперёд, упёр руки в колени. — То, что я устроил здесь — ничтожно малая часть того, на что способен в действительности. Посему. Если вы хотите дожить до старости. Если хотите присутствовать на свадьбе сына и увидеть внуков — не приближайтесь ко мне, и к любому из рода Барятинских ближе, чем на пушечный выстрел. Шантажом меня не запугать! Если посмеете шантажировать, я вас раздавлю. Всех Юсуповых, до последнего. Вот так. — Я бросил на пол окурок и растоптал его ногой.

* * *

Когда в дверь постучали, я сонно валялся на кровати, разглядывая жемчужину. Первый шок уже прошёл, теперь я спокойно оценивал ситуацию и пути выхода из неё.

Ситуация: жемчужина черна на пятьдесят процентов. Путь выхода: баронесса Клавдия Вербицкая. Не раз и не два мне придётся с нею… повзаимодействовать.

Я не ожидал, что моя энергетика отреагирует так жёстко. Всё же это был не эгоистичный налёт с целью грабежа, а… А что? Месть? Кто его знает, что хуже.

Впрочем, если не считать печального состояния жемчужины, результаты налёта — самые благополучные. Во-первых, Юсупов очень хорошо понял, что Барятинские не любят, когда в них кидаются дерьмом, и способны ответить более чем достойно. Во-вторых, поголовье бандитов изрядно проредили, что не может не радовать. В-третьих, я нашёл «плоть» своего оружия, что автоматически выводило меня на новый уровень владения магией. Теперь я могу оперировать не только энергией, но и материей. Правда, этому нужно ещё учиться и учиться.

А вот заводик Федоту отобрать, увы, не удалось. После того как стало ясно, что Лавр был лишь марионеткой в руках Юсупова, все притязания растворились, как дым. Люди Федота исчезли, да и сам он, если с головой дружит, тоже на какое-то время растворился в воздухе. По крайней мере, год я бы на его месте носа не показывал. Ясно, что Юсупов не сможет дать делу официальный ход, однако чёрный маг есть чёрный маг. Найдёт способ наступить на горло.

Итак, в дверь постучали, и я, спрятав под одежду жемчужину, нехотя встал. Энергетически-то почти не потратился, а вот физически вымотался будь здоров. Тренировки тренировками, а боевая операция — совсем другое дело.

Открыв дверь, увидел Китти, непривычно печальную. Она даже не смотрела мне в глаза, как будто у меня был взгляд Медузы Горгоны.

— Вас просят к телефону, ваше сиятельство, — пробормотала Китти.

— Кто просит?

Китти всхлипнула. Прорыдала:

— Баронесса Вербицкая, — и, закрыв лицо руками, всем своим видом показывая, что не в силах перенести этот новый удар, удалилась.

Что ж, на ловца и зверь бежит.

Я спустился вниз, поднял тяжёлую чёрную трубку, лежащую рядом с аппаратом на полке.

— Константин Барятинский слушает.

— Добрый день, Константин Александрович, это Клавдия, — послышался далёкий, искажённый, но всё-таки несомненно знакомый голос. — Прошу прощения за беспокойство. Скорее всего, это какое-то недоразумение, но ко мне пришёл один… человек. Он сказал, что у него есть некая информация, интересующая вас. И попросил вам позвонить.

— Вова? — оживился я.

— Да-да, его зовут Владимир.

— Хорошо. Пусть остаётся там, я уже выезжаю.

И я положил трубку. Лишь секундой позже сообразив, что забыл сказать «спасибо». И что разговаривать с баронессой Вербицкой, как со своим адъютантом, в принципе не очень вежливо.

* * *

Несмотря на всю свою широкую душу, Клавдия не пустила Вову внутрь. Он сидел на крылечке больницы и курил. А может, сам вышел — кто его знает. Увидев меня, встал, шагнул навстречу и протянул руку.

Обменявшись рукопожатием, мы вернулись к крыльцу. Я, наверное, удивил парня, усевшись рядом с ним попросту, без церемоний.

— Откопал что-то? — спросил я.

— Угу, откопал, — буркнул Вова. — Волосы на… В общем, волосы дыбом. Я тебе, если что, ничего не говорил.

— Да ты пока ничего и не сказал.

Вова придвинулся ближе и, обдав меня резким табачным выхлопом, заговорил:

— Дело такое. Патент на батю моего оформлен.

— Ты же сказал, он умер?

— Да чёрта с два он умер! Я поузнавал осторожно в конторе — живёхонек.

— Не понял, — нахмурился я.

— А чего тут непонятного? Этого, как его… Гоголя читал? «Мёртвые души»?

Я покачал головой. Не до чтения всяких выдумок мне было даже в моём мире, а уж тут — тем более.

— Записи о смерти в реестре нет, — объяснил Вова. — Захоронили по документам Максимова Евгения Дмитриевича. Кто такой — чёрт его знает, скорее всего просто с потолка имя взяли.

— Я-а-а-асно… — протянул я. — Значит, Юсуповы сейчас формально — от всех кормушек отрезаны, а по факту какое-то подставное лицо будет грести деньги лопатой с нового автомобиля. И деньги эти пойдут Юсуповым. Хм-м… Такое впечатление, что они эти аферы не в первый раз проворачивают.

Вова тихонько откашлялся.

— Я, в общем, это… В детстве головой-то сильно не бился, так, чуточку самую. Одним словом, понимаю, что дальше лезть мне не надо. Деньги деньгами, а жизнь-то поценнее будет.

— Как умер твой отец? — спросил я.

— Сердце, говорят. Прихватило, он упал, и… Вот.

— Ты сам это видел?

Вова кивнул и вдруг побледнел.

— А ты что думаешь — они его?..

— Я, Вов, разное думаю, — медленно проговорил я. — А как оно на самом деле — чёрт его знает. В одном ты прав: больше не высовывайся, дело это не копай. Но мне свои координаты оставь на всякий случай.

— Коор… чего?

— Найти тебя как?

Вова усмехнулся:

— Ну, телефонов и визиток нема, уж извиняй, ваше сиятельство. Да тут недалеко, на улице Виноградной, дом пять. Там у нас в бараке — комната, с мамкой теперь вдвоём остались. Вечером я завсегда дома бываю, любого спроси — подскажут, как найти. Только, имей в виду — ежели ко мне такие гости, как ты, наведаются, потом весь Чёрный Город месяц гудеть будет. Чай, не каждый день к работягам графья наезжают.

— Князья, — буркнул я, записывая в памяти адрес.

— Да мне, что в лоб, что по лбу. — Затушив бычок, Вова встал, потянулся. — Ладно, княже, бывай. Недурной ты человек, даже удивительно…

— Постой, — окликнул я его. — Работу-то нашёл?

Вова обернулся.

— Нет пока. А чего? Подаяний не принимаю, ежели вдруг надумаешь.

— Да нет. Ты вот говорил, что штуку эту твою можно на любую машину поставить. А сколько ты за это возьмёшь?

Вова задумался. По лицу видно было, что не ищет, как навариться, а прикидывает расходы. Задумчиво проговорил:

— Без мастерской-то оно непросто будет. Недели две попотеть придётся. А то и три.

— Но найти мастерскую ведь можно?

— Да можно, чего не найти. Только дело, сам понимаешь, деликатное. Не дай бог кто прознает.

— Тоже верно, — признал я.

— А тебе на кой? Погонять хочешь?

— Да не мне, — махнул я рукой. — Сестра у меня этим «Призраком» заболела. Спит и видит. А мне бы совсем не хотелось, чтоб она наши деньги Юсуповым несла.

Вовка вдруг загоготал во весь голос.

— Ты чего? — нахмурился я.

— Ну, ты, ваше сиятельство, даёшь! Только бы деньги зря потратил.

— Проясни?

— Ежели дама хочет «Чёрного Призрака» — она хочет «Чёрного Призрака», — снисходительно разъяснил Вова. — Чтобы стильно, чтоб блестело, чтоб все пальцем показывали и говорили: «Ого!» А не обычную колымагу с хитрой приставкой. Пусть та даже ездить быстрее будет… Или так — или баб я не знаю вовсе.

И, продолжая смеяться, Вова ушёл. Я проводил его взглядом. Тоже мне, знаток женских сердец…

Скрипнула дверь. Секунду спустя рядом со мной на ступеньку присела Клавдия.

— Здравствуй, Костя. Поговорили?

— Угу.

— Всё… хорошо?

— Угу, — вновь вздохнул я.

Хорошо или нет — это время покажет. Пока у меня появилось ещё больше компромата на Юсупова. Но рыть дальше — уже не по моей части. Тут кто-то местный нужен, кто в законах и в высших кругах — как рыба в воде. Юрист, законник. И такой, чтоб я мог ему доверять.

— Клавдия, у меня беда, — повинился я и достал жемчужину. — Поможешь? Есть у тебя сложные случаи? Впрочем, согласен и на простуду у убийцы и насильника.

Баронесса ахнула, увидев наполовину чёрную жемчужину.

— Где же ты так умудрился… Хотя — нет. Не рассказывай!

— И не думал.

* * *

Сидя в комнатке Клавдии, я потерянно разглядывал жемчужину. В ней не убавилось черноты ни на йоту, хотя мы только что исцелили старика, который до нашего вмешательства был жёлтым — видимо, не справлялась печень. Клавдия исцелила старика, а я восполнил её энергию. Всё было как обычно, только вот на жемчужине это никак не сказалось.

— Можем попробовать ещё раз, — сказала Клавдия почему-то виноватым голосом, расчёсывая влажные после душа волосы.

— Скажи, что на самом деле думаешь, — попросил я, не отрывая глаз от жемчужины.

Клавдия вздохнула и исполнила просьбу:

— Ты ведь уже понял, что всё зависит от намерения. Должно быть, тебя мало интересует выздоровление человека. Ты просто понял, что можно творить любую… тьму, а потом пару-тройку раз подзарядить меня, и всё наладится. Такое намерение не имеет ничего общего с путём белого мага.

Мысленно я выругался как следует, по-солдатски. Вслух же произнёс лишь:

— Чёрт…

Ощущение было такое, будто меня загнали в ловушку.

— И что мне теперь делать? Молиться?

— Не самая плохая идея.

— Я серьёзно.

— И я серьёзно. Ну по́лно, Костя, не хмурься. Я подумаю, как тебе помочь, хорошо?

Я покорно кивнул. Расчёска Клавдии, стукнув, опустилась на стол, а рука коснулась моего плеча.

— Ты не торопишься?

— Вообще-то тороплюсь, — сказал я, бросив взгляд на часы. — Взгляни. Знаешь, где это?

Я достал из кармана карточку сестры и показал Клавдии написанный на ней адрес. Лицо Клавдии странным образом переменилось.

— Ты… приглашаешь меня?

Я почувствовал себя слепым, пытающимся танцевать твист с партнёршей. Предположил:

— Э-э-э… Да?

Клавдия тепло улыбнулась и сказала:

— Дашь мне немного времени? Я переоденусь.

Глава 27 Единственный шанс

Я сидел на капоте машины, когда Клавдия вышла из лечебницы. На ней снова было красивое платье, пусть и не такое нарядное, как в день церемонии, а на лице — немного косметики, подчеркнувшей привлекательность.

— Прекрасно выглядишь, — от души похвалил я, когда Клавдия подошла. Открыл перед ней дверь.

Всё-таки обнажённая девушка с тобой в постели и нарядно одетая девушка с тобой в машине — это совершенно разные девушки. Пожалуй, мы с Клавдией начали немного не с того, но теперь навёрстывали. Вот бы ещё понять, куда мы едем, во что меня втягивает родная сестра? И подойдёт ли для этих целей мой сомнительный костюм?.. Впрочем, будь я одет неподобающе, Клавдия бы, наверное, сказала.

— Ехать ещё далеко? — осведомился я, поворачивая на перекрёстке.

— Пара кварталов. Это на окраине Чёрного Города, совершенно новый театр.

— Театр?! — не сдержался я.

— Ну да. А ты разве не знал?

— Конечно, знал, — буркнул я. — Но всё же… Театр в Чёрном Городе?..

— Ну да. Ровным счётом такая же бессмыслица, как бесплатная лечебница, согласна.

— Извини, не хотел обидеть, — пробормотал я.

— Всё в порядке, я понимаю.

Я остановил машину возле двухэтажного каменного здания с вывеской: «ТЕАТР». Слово было выложено белой мозаикой. Рядом стояла круглая тумба для афиш. Конкретно сейчас на ней красовалась лишь одна афиша с крупной надписью: «Король Лир».

Народ тянулся. Тот же самый народ, что я видел утром на заводе Лавра. Усталые грустные люди, которым хотелось хоть как-то развеяться и, для разнообразия, не в пивной. Мужчины и женщины, одетые сообразно своим представлениям о посещении театра.

Мы пристроились в хвост очереди. Внутри здания, после тамбура, обнаружилось застеклённое окошко кассы. Чуть дальше стоял контролер и проверял билеты. Касса была закрыта. Видимо, билеты предполагалось брать заранее.

Я до последнего думал, что здесь что-то нечисто. Ну к чему Наде звать меня на спектакль, да ещё в такое, прямо скажем, непрезентабельное место? Может, тут что-то другое? Покажу визитку, меня проводят куда-то, где происходит что-то… Не знаю. Важное. Скорее всего так и будет. Вот только зачем я в таком случае взял с собой Клавдию? Ладно, будем действовать по обстоятельствам.

Когда я показал контролёру Надину карточку, его бесстрастная физиономия и впрямь будто осветилась.

— Господин Барятинский, — полушёпотом сказал пожилой мужчина и поклонился. — Прошу-с, за мной.

Как только мы с Клавдией прошли, он повесил верёвочку, закрывающую вход, не слушая тихого ропота толпы.

Мы пошли следом за контролёром, поднялись по лестнице.

— Вам сюда, — сказал контролёр и распахнул перед нами высокие двери.

Что ж, я оказался прав на пятьдесят процентов и на столько же ошибался. Меня действительно провели в какое-то особое место, но оно оказалось всего лишь ложей в зрительном зале.

Мы сидели тут вдвоём с Клавдией, наблюдая, как заполняется партер.

— Кажется, премьера пройдёт при аншлаге, — заметила Клавдия.

— Премьера? — переспросил я. На афише был указан год выхода пьесы — 1606-й. — Мне кажется, пьеса не новая.

— Шутишь? — улыбнулась Клавдия. — Не новая, конечно. Но эта постановка идёт впервые, — и она поднесла к глазам изящный белый с позолотой бинокль — один из двух, что вручил нам контролёр вместе с программками, отпечатанными на дешёвой бумаге. — Кроме того — это первая постановка совершенно нового театра.

Я ждал, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. По-прежнему ровным счётом ничего не понимал и ждал подвоха.

И вот погас свет. Занавес поднялся.

На освещённую сцену вышли какие-то люди, разодетые в пух и прах даже по меркам этого мира. Мужчины, девушки… Мужчины заговорили, но я моментально утратил нить разговора — реплики показались слишком вычурными.

Стало скучно. Что вообще может быть интересного в том, чтобы смотреть на то, как взрослые люди притворяются другими людьми? Зачем? Ради чего?

Я уж было начал прикидывать, не подремать ли в темноте, пока Клавдия наслаждается высоким искусством, как вдруг меня словно дёрнуло. Со сцены заговорила одна из девушек:

— Отец, сестра и я одной породы,

И нам одна цена. Ее ответ

Содержит все, что я б сама сказала,

С той небольшою разницей, что я

Не знаю радостей других, помимо

Моей большой любви к вам, государь.

И голос, и интонации показались мне невероятно знакомыми. Нет, не просто показались. Они, чёрт побери, были мне знакомы! С таким же точно жаром говорила, напирая на меня грудью…

— Полли?.. — прошептал я.

— Тс! — шикнула на меня Клавдия.

Я навёл на сцену свой бинокль. Девушка, произносившая монолог, лицом нисколько не напоминала Аполлинарию Андреевну. Однако бюст выглядел как старый знакомый. Такие выдающиеся формы ни с какими другими не спутаешь.

— О, как бедна я! Нет, я не бедна —

Любовью я богаче, чем словами.

Я вздрогнул вновь. Резко повернулся и в окулярах бинокля увидел другую девушку, которая произносила свои реплики не обращаясь к другим, а будто призывая в свидетели высшие силы. Она простирала руки к нашей ложе.

В её лице тоже не было ровным счётом ничего знакомого. Но вот голос… Этот голос я тоже не мог спутать ни с каким другим. И принадлежал он той, которая легко могла на пару часов изменить лицо как себе, так и подруге…

— Ах ты, мелкая бестия! — сказал я, откинувшись на спинку кресла.

И улыбнулся, несмотря на укоризненное шиканье Клавдии. Тайна, которую скрывала Надя, объяснилась очень просто и, слава богу, не имела никакого отношения к тёмной стороне жизни. Мне не придётся никого ни бить, ни убивать. В кои-то веки могу спокойно провести вечер, сидя в удобном кресле и глядя на сцену. Слава богу…

И что-то вдруг изменилось. Я достал из-под рубашки жемчужину, вгляделся в неё в тусклом свете, доносящемся от сцены. Что-то там происходило внутри, какое-то движение. Я с изумлением понял, что черноты стало меньше.

* * *

Надю — «Корделию», одну из трёх дочерей того самого Короля Лира, — я отыскал за кулисами во время антракта. Она и сама искала меня, а когда нашла — запрыгала на месте от восторга.

— Ну как? Ну как?!

— Великолепно! — сказал я и поцеловал её в щёку. Вернее, в толстый слой грима на щеке. Тут же вытер губы ладонью.

— Я так рада, так рада! — Надя закружилась на месте, не в силах сдержать эмоции. — Это был лучший день в моей жизни!

— Ты ведь понимаешь, что будет, когда об этом кто-нибудь прознает? — вздохнул я.

— Я принимаю все необходимые меры предосторожности, не волнуйся.

— Угу… — Я помахал у неё перед носом визитной карточкой. — Почти все.

— Но ты ведь никому не расскажешь? — нахмурилась Надя.

Было что-то дикое в том, чтобы разговаривать с сестрой, глядя в чужое лицо.

— А я тебя когда-нибудь подводил?

Она задумалась:

— Примерно… сто миллионов раз?

— То был другой, старый Костя, — отмахнулся я. — Наслаждайся театральной жизнью. Я нем, как могила, не беспокойся. А если тебе что-то понадобится — ты знаешь, к кому обратиться. Только вот захаживать буду нечасто. А то это будет выглядеть подозрительно.

Надя дисциплинированно кивала. Из десяти моих слов девять явно пролетали мимо ушей. Девушка была в эйфории.

— Ладно, — улыбнулся я. — Полли — привет.

На обратном пути Клавдия спросила:

— Что собираешься делать теперь?

Я пожал плечами:

— Готовиться к экзаменам в Императорскую Академию. Ну и так… Есть ещё пара дел…

— Я имела в виду, сейчас. — Клавдия покраснела. — Сегодня вечером.

— Планов не было, — признался я.

Клавдия положила ладонь мне на руку. Я улыбнулся и повернул к лечебнице.

* * *

— Извини, Костя, но то, что ты предлагаешь — совершеннейшее безумие.

— На том стоим, — развёл руками я.

— Костя! Мне не до шуток! — Дед побагровел. — Белый маг выбрал в качестве основного экзамена военное дело! Это… Да это просто немыслимо!

— Догадываюсь.

Для поступления в Императорскую Академию я должен был сдать три обязательных предмета — математику, словесность, управление магией — и один предмет по выбору. Он же — основной. При подсчёте баллов этот предмет являлся решающим. Абитуриент, хорошо сдавший основной предмет, имел все шансы на поступление, даже при минимальных баллах по обязательным.

Я, подумав, рассудил, что это разумный подход. Если у человека хватило усидчивости и способностей на то, чтобы блестяще овладеть каким-то одним предметом, прочие он подтянет до необходимого уровня без особых проблем. Это всего лишь — вопрос времени.

Изучив предлагаемый список предметов по выбору, я остановился на военном деле. Дед, услышав об этом, пришёл в ужас.

— Даже если мы оставляем в стороне моральную сторону вопроса, — простонал он. — Ты понимаешь, кто будет присутствовать в экзаменационной комиссии?!

— Чёрные маги?

— Именно! И только они! Война — территория чёрных. Это их житница испокон веков. За всю историю Академии ни один белый маг не пытался сдать военное дело!

— Всё когда-нибудь бывает в первый раз.

— О, боже, — вздохнул дед. — Костя. Прошу тебя, одумайся! Нина говорит, что ты делаешь неплохие успехи в языкознании…

— Исключительно благодаря Нине и ее педагогическим способностям, — покачал головой я. — Которые, как тебе хорошо известно, усилены магией.

То, что происходило со мной в последние дни, более всего напоминало загрузку базы данных в старинный компьютер.

Всё своё время я теперь проводил за уроками. Тренировки пришлось сократить до сорока минут в день, уделять им больше времени не успевал.

Я листал учебники, решал задачи и выполнял упражнения, а за два часа до обеда приходила Нина и погружала меня в подобие гипнотического сна. Через два часа я поднимался обогащённым новыми знаниями. Математика, словесность и языки — Нина, помимо прочего, «грузила» в мой мозг английский и французский.

Перед тем, как начать занятия, она несколько раз повторила, что подобный метод — с её точки зрения, абсолютное варварство. Знания необходимо усваивать без всякой магии. То, что она собирается сделать — серьёзное насилие над моим юным, неокрепшим мозгом. И, если у меня есть хоть тень сомнения…

Я заверил Нину, что мозг у меня крепкий. Я не просыпаюсь от ночных кошмаров и не собираюсь пускать слюни изо рта. О побочном эффекте занятий, который прочувствовал в первый же день — сильнейшей головной боли, — разумеется, умолчал. Доводилось терпеть и не такую боль, а другого способа набрать по обязательным предметам хотя бы минимальный проходной балл не существовало.

Мои конкуренты на предстоящих экзаменах — молодые представители самого цвета российского аристократического общества, их начали готовить к поступлению в высшие учебные заведения едва ли не с горшка.

Друзья и подруги, приходившие к Наде, свободно говорили на нескольких языках. Цитировали древних философов и поэтов-современников, исторические труды и научные статьи. Были прекрасно осведомлены о результатах последних торгов на международной бирже и нюансах внутренней политики Российской Империи. С этими детьми с самого рождения занимались лучшие педагоги, на их образование не жалели ни времени, ни средств. Я же в последний раз сидел за партой в пятом классе.

Если бы у меня было в запасе хотя бы полгода! Но всё, на что приходилось рассчитывать — один месяц и четыре дня.

— То, что вкладывает мне в голову Нина — это именно вложенные знания, — сказал я. — Они — не мои. Под ними нет никакой базы. И всё, на что я могу рассчитывать — это худо-бедно наскрести проходной балл по каждому из предметов. Ну какое, к чертям, языкознание может быть у человека, который до сих пор владел лишь двумя языками: родным и нецензурным родным? Если на экзамене мне зададут вопрос из тех, что Нина не предусмотрела и не впихнула мне в голову, я провалюсь с треском.

— Но Нина считает…

— Нина слишком оптимистична. Как и ты.

— То, что ты предлагаешь, немыслимо, — снова завёл старую шарманку дед. — У тебя ещё целых три недели! Сделай основной упор на языкознание, и я уверен, что…

— Я не уверен. — Я встал с кресла, оперся руками о стол. Навис над дедом, сидящим с противоположной стороны. — Дед. Я поступлю так, как сочту нужным. Я отдаю себе отчёт в том, что это риск. Я прекрасно понимаю, что в составе приёмной комиссии не будет ни одного белого мага. Но пойми и ты: военное дело — это единственный предмет, с которым я действительно хорошо знаком. Причём, не поверишь, не только теоретически. Тут я, по крайней мере, буду биться на своём поле — а не в призрачных мирах, которые запихивает мне в голову Нина. Да, это риск. Согласен. Но это — наш единственный шанс победить… Всё, прости. Мне необходимо вернуться к занятиям.

Я вышел из кабинета деда и направился к себе. Бросил взгляд за окно, на освещённую ласковым августовским солнцем аллею… Нет. Оттого, что буду нежиться на солнышке, дожидающаяся меня гора учебников меньше не станет. А до экзаменов осталось всего три недели.

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский 2 Императорская Академия

Глава 1 Военное дело

— Назовитесь, — потребовал человек, определённый мной как председатель экзаменационной комиссии.

Всего их было трое. Одеты одинаково, в старинные чёрные мантии, на головах — седые парики с косичками. Мне объяснили, что в Императорской академии, старейшем высшем учебном заведении страны, весьма трепетно относятся к традициям. У меня же парики и мантии вызывали ассоциацию с судебным заседанием.

Сидящих за длинным столом я мысленно окрестил Первый, Второй и Третий. Председатель — Второй, чьё лицо показалось мне смутно знакомым, — сидел посредине.

— Князь Барятинский, — назвался я. Хотя отчего-то был уверен, что моё имя прекрасно известно всем троим. — Константин Александрович.

— Покойного Александра Григорьича сын? — покивал Третий. — Знавал вашего батюшку, наслышан об утрате. Примите соболезнования.

Я молча кивнул.

— Надеюсь, что ваше решение прийти сюда принято не под влиянием некоторого душевного расстройства, — елейным голосом проговорил Второй, — каковое, в вашем положении, вполне объяснимо?

Резко зашёл. Хочет деморализовать пацана, всего полгода назад потерявшего отца, прямо с порога? Что ж, удачи.

— Моё решение принято осознанно, — отрезал я. — Уверяю вас, что нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти.

— Что ж, воля ваша, — расплылся в ехидной улыбке Второй. — Я дал вам шанс подумать ещё раз. Как вам, вероятно, известно, до сих пор ни одному из белых магов не удавалось сдать этот экзамен.

— Мне известно, что до сих пор ни один из белых магов и не претендовал на то, чтобы его сдать, — вернул улыбку я. — Может быть, мы уже закончим обмен любезностями и перейдём к делу?

— О, — вдруг проговорил Первый.

До сих пор он не подавал голоса. Вооружившись красным карандашом, просматривал один за другим лежащие перед ним листы бумаги. Моя письменная работа — которую я сдал незадолго перед этим.

Первый протянул лист Второму. Что-то негромко сказал. Второй уставился в лист. Недоверчиво нахмурился, посмотрел на Первого. Тот развёл руками — дескать, ничего не поделаешь. Из чего я заключил, что поводов придраться к моей работе Первый пока не находит.

Второй что-то недовольно бросил ему — вероятнее всего, «Ищи лучше!» — и снова посмотрел на меня.

— Как вы знаете, господин Барятинский, вторая часть вступительного экзамена состоит из решения тактической задачи. Сейчас я обозначу её условие.

У него в руке появился красный карандаш — на вид, такой же, как у Первого.

Ручек, кстати, в этом мире не существовало вовсе. Здесь использовали что-то вроде чернильных карандашей, довольно удобную штуку. Пишешь — и до тех пор, пока не приложишь к написанному листок-промокашку, текст можно стирать и исправлять хоть до бесконечности. А после того, как приложишь промокашку, буквы становятся чернильными, их уже не сотрёшь. Пока я готовился к экзаменам, ко всему этому успел привыкнуть.

Красный карандаш в руке Второго был, вероятно, снабжен ещё и какими-то магическими примочками. После того, как Второй им взмахнул, висящее на стене панно с изображением здания академии превратилось в экран.

— Дано, — начал Второй. — Для продолжения успешного наступления вашему предполагаемому противнику необходимо взять вот этот условный город. — На экране появился вытянутый многогранник, закрашенный серым. — Городок небольшой, но здесь сходятся целых семь основных дорог, по которым противник предполагает продолжить наступление. — От многогранника разбежались в стороны дороги. — Посему контроль над городом, как вы, вероятно, догадываетесь, жизненно важен для обеих воюющих сторон. До тех пор, пока вы удерживаете эту крепость, наступление противника крайне затруднено. Захват же города немедленно повысит скорость наступления…

— А также улучшит снабжение войск неприятеля, — закончил я.

— А также улучшит снабжение… — машинально проговорил Второй. И осёкся. Возмутился: — Прошу вас не перебивать!

— Но это же очевидно.

Второй недовольно фыркнул.

Третий уставился на меня с нескрываемым интересом. За спиной Второго перегнулся к Первому, спросил о чём-то. Тот подал ему заполненные моими решениями листы — те, что уже проверил. Третий извлёк откуда-то очки в тонкой золотой оправе, нацепил на нос и углубился в изучение листов.

А Второй закончил:

— … улучшит снабжение, которое до сих пор затруднялось ещё и плохой погодой. Стратегическое значение объекта понятно, господин Барятинский?

— Так точно, — кивнул я.

— Хорошо. Излагаю суть задачи. Противник уже вблизи города. Ваши войска окружены частями его армии. Вы уступаете в численности, а также страдаете от недостатка зимнего обмундирования. Численность войск со стороны противника — более пятидесяти четырёх тысяч человек, в числе прочих танковая дивизия. — Город-многогранник окружила армия противника, закрашенная красным цветом. Появилась цифра — 54000. — Численность ваших войск — двадцать восемь тысяч человек. Почти вдвое меньше. — Второй медово улыбнулся.

— А у меня есть танки? — спросил я.

— Одна дивизия.

— Артиллерия?

— Один дивизион.

Об авиации я не спрашивал. Знал, что в этом мире на воздушные силы полагаться всерьёз пока не приходится.

— Ваша задача — сдержать наступление противника и прорвать блокаду, — закончил Второй. — При минимальных потерях, разумеется. На решение задачи вам даётся…

— Характер наступления? — спросил я.

— Что, простите? — удивился Второй.

— Ну, противник ведь уже начал наступление, верно? Как именно он это делает? Массированный удар?

— Вы можете подойти к экрану и взять указку, — проворчал Второй. — Я же верно понял, что решать задачу собираетесь на ходу? Не тратя времени на такую ерунду, как подготовка?

— Если правильно помню, за решение без подготовки дают дополнительные баллы, — сказал я.

— Вы правильно помните, — обалдело подтвердил Третий. — Но подобных прецедентов в истории академии…

— Помолчи, Давид Акопович, — оборвал его Второй. — Господин Барятинский уверен в своих силах. — Повернулся ко мне. — Ведь так?

— Я буду решать задачу без подготовки, — кивнул я. — Подошёл к экрану, взял закреплённую на стене под ним указку. — Я задал вопрос, господин…

— Меня зовут Илларион Георгиевич, — буркнул второй.

— … Илларион Георгиевич.

— Я помню ваш вопрос. — Второй поднял карандаш. — Массированный удар?.. О, нет! Противник атакует различные участки периметра один за другим, тем самым рассеивая ваше внимание.

Он с довольным видом посмотрел на меня. Вдоль красной линии, окружившей город, появились широкие стрелки.

— И тем самым нарушает один из главных принципов военной стратегии? — удивился я. — Массированное применение войск? Отказывается от сильного, концентрированного удара?

— Применяет военную хитрость, — процедил Второй.

— Неся при этом потери? — хмыкнул я. — Что ж. Такая атака сыграет мне только на руку. Я смогу подтягивать войска с других участков, вместе с тем уменьшая количественное преимущество противника.

— А мальчишка-то — не промах! — восхитился Третий.

Первый шикнул на него.

— Атаки я давлю артиллерией. — Я коснулся экрана указкой. Напротив красных стрелок появились синие. — При каждой новой попытке противника прорвать оборону.

— Противник также подключает артиллерию! — вскинулся Второй.

— В условиях задачи этого не было, — отрезал я, — вы упомянули только танковую дивизию. Ваша артиллерия, вероятно, пока ещё на подходе.

Третий, уже не скрываясь, довольно гыгыкнул. Второй свирепо оглянулся на него. Я и не заметил, когда он успел выйти из-за стола и оказаться напротив меня — нацелив мне в грудь карандаш.

— У вас, как я уже сказал, ограничен боезапас, — процедил Второй. — Отстреливаться бесконечно вы не сможете.

— Мне ничто не мешает пополнить боезапас посредством транспортных самолётов.

— Че-го-о?! — Парик Второго съехал на затылок.

— Транспортных самолётов. Вам, вероятно, известно, что такие существуют?

— Они не выпускаются! Это не серийные модели!

— Тем не менее. Если они существуют в принципе, то, полагаю, в случае начала военных действий могут быть поставлены на поток. Транспортные самолёты способны перевозить как боеприпасы, так и бойцов. Таким образом я получу поддержку.

— В вашем городе нет аэродрома! Куда вы собираетесь сажать самолёты?! На площадь перед кирхой?!

«Перед кирхой, — мысленно усмехнулся я. — То есть, боевые действия мы, похоже, ведём не в „условном городе“, а на вполне конкретной территории».

— Самолётам не обязательно садиться. Вам известно значение слова «парашют»?

Второй побагровел от ярости. Процедил:

— Известно. Но я не слышал ни об одном случае доставки боеприпасов в осаждённый город посредством сбрасывания их с самолёта!

— Всё когда-нибудь бывает в первый раз. Если бы, например, генерал-фельдмаршал Суворов — надеюсь, вам знакомо это имя, — слушался своих старых генералов и воевал старую войну, не применяя новых тактик, мы с вами жили бы сейчас совсем в другом государстве.

При подготовке к экзамену я тратил каждую свободную минуту на изучение деяний великих полководцев прошлого. Багаж знаний, который сумел набрать самостоятельно, подкрепила с помощью магии Нина. Благодаря этому я был уверен, что в моей письменной работе ошибок нет. Закончил:

— Теоретически — такое возможно. Более того, посредством парашютов можно доставлять не только грузы. Пройдя соответствующий курс подготовки, с парашютами могут спускаться также вооружённые, хорошо снаряженные бойцы. Тем самым я смогу получить ещё и подкрепление. Обретя, таким образом, поддержку, — я коснулся указкой экрана, — я направлю свои силы в самое ослабленное место линии наступления. И посредством удара танковой дивизии прорву блокаду. Задача решена.

— Браво, юноша! — Третий вскочил и зааплодировал.

Второй повернулся к нему — резко и яростно, как только искры из-под подошв не полетели. Взмахнул карандашом.

Парик на голове Третьего вспыхнул. Мгновенно, впрочем, погас, горел едва ли пару секунд, но Третьему хватило. Он пробормотал извинение и плюхнулся на место.

— Это неслыханно! — глядя на меня, объявил Второй.

Я пожал плечами:

— Не удивлён. Но с задачей я справился?

— Разумеется! Разумеется, нет! — с нескрываемым удовольствием отрезал Второй. — Экзамен окончен. Вы можете идти. Результаты будут объявлены завтра.

«И ничего ты с этим не сделаешь!» — Этого Второй, конечно, не сказал, но слов и не требовалось. Надменное, отчего-то снова показавшееся ужасно знакомым, выражение его лица говорило само за себя.

Результат экзамена был, похоже, предрешён заранее. Я мог тут хоть наизнанку вывернуться — Второй нашёл бы способ меня завалить. Он его, собственно, даже искать не пытался.

— Могу узнать, почему я не справился с задачей?

Я понял, что закипаю. Заметил, что по кистям пробегают искры — готовые вот-вот сорваться.

Огромных усилий стоило держать себя в руках и не зарядить прямым по ухмыляющейся роже Второго. Слишком уж похоже было на то, что именно этого он от меня и добивается.

— По регламенту, я не обязан отвечать на ваш вопрос, — надменно обронил Второй. — Но, исключительно из уважения к памяти вашего покойного батюшки, извольте. Решение, которое вы предлагаете — абсолютно фантастическое. Очевидно, что средств для его осуществления в настоящее время нет.

— Очевидно также, что в настоящее время нет и необходимости для производства этих средств, — сдерживаясь из последних сил, процедил я. — Повторю то, что уже говорил: в случае начала военных действий основная задача любого государства — скорейший перевод промышленности на военные рельсы. При текущем развитии экономики и производства в нашей стране то, о чём я говорю — лишь вопрос времени. Я более чем уверен, что подготовка займёт не более трёх месяцев.

— Кто сказал, что у вас они есть?!

— Вы ничего не говорили и о том, что их нет. Дату начала военных действий вы не обозначили. Но, если судить по диспозиции, — я коснулся карты, — война идёт уже не первый месяц. Возможно, даже не первый год…

— Довольно, — оборвал Второй.

Взмахнул карандашом.Карта на экране погасла.

— Мы собрались здесь не для того, чтобы дискутировать с абитуриентами на вольные темы! Мнение комиссии однозначно: задача не решена. Ведь так, господа? — Второй повернулся к Первому и Третьему.

Парик Третьего ещё дымился. Первый старательно делал вид, что этого не замечает. Оба подобострастно закивали.

Второй обвёл коллег рукой:

— Как видите, наше мнение единодушно. Мы, разумеется, проверим вашу письменную работу. Но о том, что основной частью экзамена является решение тактической задачи вы, полагаю, знаете. Советую вам попытать счастья в другом учебном заведении, любезный Константин Александрович. Желаю успехов. Передавайте привет вашему драгоценному…

Он не договорил — обалдело уставился на меня. Я всё-таки сорвался. Кулаки окутали искры.

В ту же секунду Второй, нелепо взмахнув руками, взлетел под потолок. И, крепко ударившись о него головой, повис на люстре.

Парик упал на пол, обнажив желтоватую лысину. Мантия распахнулась, явив на всеобщее обозрение голубые брюки в полоску. Из брючин торчали тощие голые щиколотки и ступни в носках, сбившихся в гармошку. Туфли Второй потерял во время полёта.

Он, кажется, не сразу понял, что произошло. Но когда понял — мне показалось, что от злости Второго загустел воздух.

Я активировал Щит. Вовремя — в него ударил бешеный сноп искр.

— Довольно! — прогремел вдруг неизвестно откуда новый голос.

Я не мог позволить себе озираться — в поле зрения держал Второго. Но краем глаза заметил, что Первый и Третий повернулись в сторону висящего на стене экрана.

— Уберите Щит, юноша, — приказал голос. — И будьте любезны, верните уважаемого Иллариона Георгиевича на грешную землю.

— Не раньше, чем вы представитесь, — не оборачиваясь, буркнул я. — Терять мне, насколько понимаю, нечего.

— Ошибаетесь. — В голосе послышалась улыбка. — Представиться? Охотно. Василий Фёдорович Калиновский, государевой милостию действующий ректор сего достославного заведения. К вашим услугам.

Я, помедлив, повернулся к экрану на стене.

Изображение в очередной раз сменилось. Теперь с экрана на меня смотрел полный добродушный мужчина лет пятидесяти. В таком же парике, как на экзаменаторах, но в мантии тёмно-красного цвета. Портрет ректора академии мне доводилось видеть. Это, без всякого сомнения, был он.

Я поклонился.

— Константин Александрович Барятинский. К вашим услугам.

Позади раздался звучный шлепок — Второй, освободившись от моей магии, спрыгнул на пол.

— Суровый вы человек, Константин Александрович, — покачал головой ректор. — Не ушиблись, Илларион Георгиевич?

— Вашими молитвами, — проворчал Второй. — Прошу вас немедленно вызвать охрану! И освободить помещение от этого… этого…

— Вы сами спровоцировали юношу, Илларион Георгиевич, — отрезал Калиновский. — Признаться, на его месте я поступил бы так же.

— Ну, знаете ли! — возмутился Второй. Он напяливал парик. — Если ректор академии поощряет подобное хамство со стороны абитуриентов…

— Ректор не поощряет отсев преподавателями талантливых курсантов, — холодно проговорил Калиновский. — Я наблюдал весь процесс экзамена, от начала до конца. И, как и уважаемый Давид Акопович, — он кивнул Третьему, — решением господина Барятинского восхищён. Если это — не достойный сын своего отечества, способный заглянуть в будущее уже сейчас, будучи совсем молодым человеком, то, право, не знаю, какими должны быть достойные… Ступайте, Константин Александрович, — вдруг сказал он мне. — Ваше решение заслуживает самых высоких баллов — каковые, несомненно, и получит. Результаты будут объявлены завтра.

— Благодарю, Василий Фёдорович. Рад знакомству. — Я поклонился.

Направляясь к выходу, услышал:

— Что же касается вас, господин Юсупов — прошу зайти ко мне в кабинет. Уверен, у нас с вами найдётся, что обсудить.

Я резко обернулся. Второй, опустив голову, делал вид, что поправляет мантию.

«Юсупов, — щёлкнуло в голове, — Илларион Георгиевич. И Венедикт Георгиевич… Родные братья? Похоже. То-то мне эта рожа показалась такой знакомой».

Глава 2 Императорская академия

Тренировки сегодня, в день отбытия в Академию, не планировалось, и всё же, когда в дверь постучали и я сказал: «Войдите», в комнату вошёл Платон. Остановился возле двери, всем своим видом показывая, что заглянул ненадолго.

— Напутствие? — спросил я, снова отвернувшись к зеркалу.

Принялся застёгивать парадный мундир Академии — новенький, его принесли от портного два дня назад.

— Без напутствия не обойтись, — развёл руками Платон. — Вы поступили в Академию, и теперь, согласно правилам, будете жить на её территории. Моя работа, как следствие, становится невозможной.

— Вы уже сделали достаточно, — сказал я.

Под руководством Платона я не только в совершенстве отработал разные защитные и обманные магические техники белых магов, но ещё и неплохо подтянул физическую форму.

— Будьте осторожны, ваше сиятельство, — вздохнул Платон.

Чем, признаться, здорово меня удивил.

— Я думал, вы скажете что-то насчёт белой и чёрной энергии… — Я повернулся к учителю.

— Я говорю обо всём сразу. — Платон улыбнулся. — У вас достаточно силы, чтобы вершить великие дела. Но сила часто кружит голову. Кроме того, учитывая ваш выбор факультета, вокруг вас постоянно будут чёрные маги. Ждите провокаций, ваше сиятельство. Понимаю, что вы росли в атмосфере любви и заботы и вряд ли готовы к такому…

Я приложил все силы к тому, чтобы не расхохотаться. Ну да, ну да, бедный Костя Барятинский! Эх, знал бы Платон, в каких условиях мне в действительности пришлось взрослеть… Куда уж там рафинированным аристократам.

— Я не говорю, что вы не сумеете с ними справиться, — внезапно повысил голос Платон, будто прочитав мысли по моему лицу. — Я говорю о том, что в таком окружении вам будет весьма непросто справляться с собой. Вы — свой самый опасный враг, Константин Александрович! И если вы проиграете битву себе, то второго шанса может не быть.

— Если я проиграю битву себе, — сказал я и застегнул последнюю пуговицу, — то кто же останется победителем?

Платон как-то странно улыбнулся и, молча поклонившись, вышел. Но дверь не успела закрыться — в комнату торжественно вплыл дед, уже готовый к отъезду.

Окинув меня взглядом, он несколько раз кивнул, соглашаясь со своими неведомыми мыслями, и сказал:

— Я горжусь тобой, Костя. Не скрою — хотел бы я так гордиться своим настоящим внуком. Но он не оставил ни одного шанса, и… В общем, хочу, чтобы ты знал. Ты — тот потомок, о котором можно только мечтать.

— Значит, ты принимаешь мой выбор? — уточнил я. — Больше не будешь спорить с тем, что военное дело я знаю чуть получше, чем иностранные языки?

Дед улыбнулся:

— Я беру во внимание твой опыт, и всё, что ты сделал для нашего рода… Да. Принимаю.

— Отлично. — Я улыбнулся в ответ. — Тогда чего же мы ждём?

* * *

В огромном парке рядом с Императорской академией собравшаяся толпа, силами которой можно было бы штурмовать средних размеров крепость, казалась крохотной горсткой заблудившихся людей. Тут были и новобранцы… в смысле, первокурсники, как я. И все остальные курсы — тоже. Первокурсников сопровождали родственники. Многие плакали — предстояла долгая разлука. По домам нас отпустят не раньше, чем начнутся рождественские каникулы, в конце декабря.

К счастью, слёзы лили в основном дамы, из числа провожающих. Первокурсники старались храбриться.

Ректор, Василий Фёдорович, прочитал проникновенную речь, усиленную какими-то магическими хитростями так, что каждое её слово отчётливо слышал каждый из нас. Про наш новый дом и его славные традиции, про великие надежды, которые возлагает на нас император, великую честь, оказанную нам, и прочее, прочее, прочее.

В какой-то момент я почувствовал чей-то пристальный взгляд и, повернув голову, обнаружил в десятке метров Жоржа Юсупова, которому надрал задницу на достопамятной церемонии. Не знаю уж, что уязвило его больше — поражение в поединке или принародная пощёчина от отца, — но враждовать с последним он явно опасался. Зато на меня смотрел так, будто собирался прикончить.

Что ж, наверное, папаша пощадил чувства сыночка и не рассказал ему, на какие чудеса способен «Фантомас», если его разозлить. Может, ограничился абстрактным: «Не смей трогать Барятинского!» — предупреждение, которого не послушался бы ни один подросток ни в одном известном мне мире.

Я улыбнулся Юсупову и подмигнул. Тот с негодованием отвернулся. Похоже, учёба будет весёлой.

Василий Фёдорович закончил с речью и удалился. Подали голоса наставники — так в Академии называли воспитателей, присматривающих за курсантами. Нас начали строить в колонны, чтобы организованно вести в корпус, где нам предстояло жить ближайшие пять лет.

Мы быстро обнялись с дедом и Ниной, расцеловались с хлюпающей носом Надей.

— Будь осторожна, — попросил я. — Веди себя прилично. Не заставляй меня покидать гостеприимные стены этого чудного заведения, чтобы решать твои проблемы.

— Я постараюсь, — всхлипнула сестра.

Отвернувшись от родни, я поспешил встать в строй. Последующие пару минут только головой качал. Мои сокурсники, которых мне ещё предстояло узнать, вели себя как стадо баранов. Кто-то не хотел стоять с кем-то, кому-то нужно было непременно стоять с другом. Кто-то, задумавшись, подошёл к цветущему розовому кусту и стал его рассматривать…

Весь этот фарс прекрасно дополняли голоса наставников, обращающихся ко всем вежливо и на «вы». Н-да… Тут бы пару крепких слов, да пару затрещин — и мигом наладилась бы дисциплина. Но увы, чего нет — того нет…

Я не сразу обратил внимание на музыку. Она так органично вплелась в окружающий гвалт, смешалась с птичьим пением и шелестом листвы. Музыка становилась ближе, громче, и у меня вдруг ёкнуло сердце.

Развернувшись на каблуках, я оказался лицом к лицу с…

— Аполлинария Андреевна? — пробормотал я.

— Константин Александрович! — ослепительно улыбнулась Полли. — Я так рада, так рада…

— Вы кого-то провожаете? — спросил я с надеждой.

— Что? — удивилась она. — Ах, нет! Мы с вами будем учиться на одном курсе. И это для меня — такая радость!

Мысленно вздохнув, я изобразил улыбку. Да, учёба определённо будет весёлой.

* * *

Всё в этой академии казалось мне избыточным. Слишком много пространства, слишком высокие потолки, слишком дорогие интерьеры… Там, где рос и учился я, полы были покрыты дешёвым и практичным пластиком унылого цвета, который нельзя было поцарапать, и с которого легко смывалась, например, кровь. Здесь же под ногами был паркет — выложенный такой затейливой мозаикой, что пол казался произведением искусства. На него страшно было даже дышать — в тех местах, где паркет не скрывали великолепные ковры.

Впрочем, оглядываясь по сторонам, я понимал, что здешние «детишки» вряд ли будут резать государственное имущество перочинными ножиками, швырять в потолок зажжённые спички, писать на стенах неприличные слова, бить лампочки и морды друг другу. Нет, дамы и господа, здесь и морд-то никаких нет. Здесь у нас — лица. А в качестве развлечений — интеллектуальные игры, чтение, конные и пешие прогулки.

Ректор, уже знакомый мне Василий Фёдорович Калиновский, собрал весь поток — сто человек чёрных и белых магов — в главном зале Академии. Мы стояли на сдержанно блестящем полу, под огромной люстрой, которая даже сейчас, когда был день и электричества не включали, блистала светом солнца, отражённым от хрусталя, и по стенам бежали разноцветные пятна. Торжественная и взрослая атмосфера за счёт этого немного разбавлялась чем-то детским и смешным, из-за чего трудно было чувствовать себя совсем уж серьёзно.

— Здравствуй, племя младое, незнакомое, — с улыбкой сказал Василий Фёдорович; сказал так, что у меня возникло ощущение, будто он кого-то цитирует. — Прежде всего позвольте вас поздравить! Все вы, я знаю, приложили огромные усилия к тому, чтобы оказаться сегодня здесь. Я поздравляю вас с началом пути, который сделает вас лучшими людьми нашего отечества. Вы — те, кто станут вершить судьбы империи. Те, чьи деяния украсят учебники истории будущих поколений!

Рядом со мной чуть слышно пискнула от избытка эмоций Полли. Она же — Аполлинария Андреевна, моя подруга детства. Правда, мои воспоминания о ней начинаются минувшим летом. Полли об этом знает, но думает, что причина тому — падение с моста. Что ж, она не так уж далека от истины. Не упади Костя Барятинский с моста — и дед не призвал бы в его тело мой дух, дух капитана Чейна из другого мира.

Подавляющее большинство тех, кто окружал меня в этом зале, Костя, теоретически, тоже должен был знать. Круг общения аристократов не сказать чтобы очень широк. Все живущие в одном городе отпрыски знатных семейств так или иначе держатся друг друга, не забывая при этом задирать носы. С самого детства они ходят друг к другу на именины и рождественские ёлки. Родители берут детей с собой, отправляясь на крестины, свадьбы, званые обеды и прочие мероприятия… Всё это рассказал мне дед.

Перед поступлением в академию он, глава рода Барятинских, ныне состоящий в Ближнем кругу императора, устроил мне интенсивный курс по молодым аристократам. Правдами и неправдами раздобыл уйму фотографий, записал имена и фамилии, краткие сведения о каждом. Благодаря магии Нины, вся эта информация перекочевала мне в голову. Правда, перекочевала настолько быстро, что теперь я иногда чувствовал себя так, будто надел очки или линзы дополненной реальности. Стоило посмотреть на какое-нибудь лицо, и передо мной выплывали строки, написанные размашистым почерком деда. Не моя настоящая память, а некая магическая надстройка. Впрочем, со временем — если верить Нине — пройдёт период адаптации, и я избавлюсь от этих раздражающих заминок.

Мои официальные задачи на ближайшие пять лет просты и незамысловаты. Я должен освоиться в Академии, обзавестись полезными связями среди учеников (здесь нас называли по-военному, курсантами), стараться быть лучшим во всём. А нужно это для решения задач неофициальных. Что-то происходит в Империи. Что-то серьёзное, глобальное — за то время, что нахожусь здесь, я успел и сам это почувствовать. Белые маги вырождаются, теряют силу.

В этом году мне удалось, отчасти нарушив правила, привести в Ближний круг двух белых магов и сохранить баланс. Однако в следующем году вряд ли удастся провернуть такой же трюк. И те белые, кто находится в Ближнем кругу сейчас, посыплются, как спелые яблоки, если пнуть по стволу.

А победа чёрных магов означает превращение этого благословенного мира в техногенный ад, из которого пришёл я. Где жизнь человека оценивается лишь в денежных единицах, а такие слова, как честь и достоинство, объявлены вне закона. Моим миром правил лишь один закон — закон наживы. Я твёрдо решил, что здесь подобного не допущу.

— Со следующего понедельника, — продолжал вещать Василий Фёдорович, — вы приступите к занятиям. До тех пор вам предоставлены три дня на адаптацию. Вы познакомитесь со зданием Академии, жилым и учебным корпусами, а также великолепным парковым ансамблем Царского Села — который в свободное время предоставлен в полное ваше распоряжение.

— Это так романтично, гулять в Царском Селе, Костя! — прошептала Полли, не сводя глаз с ректора. — Там так потрясающе красиво! Я покажу тебе все мои самые любимые места!

В этом обещании слышалась некая двусмысленность, и я едва заметно поёжился. Не уверен, насколько мне хочется осваивать «самые любимые места» Полли. С одной стороны, у меня уже есть отношения с Клавдией, хозяйкой лечебницы для бедных в Чёрном Городе. С другой стороны, видеться с ней мы теперь будем не так чтобы часто. С одной стороны, назойливость Полли меня раздражает. С другой — подобный союз для рода Барятинских определённо полезен… Но не жениться же мне, в самом-то деле! По крайней мере, в обозримом будущем семейная жизнь не сулит ничего, кроме проблем. И потом, разве я сумею объяснить Полли, кто я такой и каково моё предназначение? Нет. Если уж жениться, то на девушке, которая станет мне полноценной боевой подругой. А до тех пор нужно быть осторожным и не натворить дел, которые смогут мне потом аукнуться.

Ректор задержал взгляд на Полли, и та напряглась, вытянувшись в струнку. Не было произнесено ни слова, но Полли поняла намёк, и до конца речи ей будто скотч на рот налепили. Я мысленно послал в сторону Василия Фёдоровича волну благодарности.

— Вам предстоит проявить себя не только в учёбе, — продолжил между тем говорить ректор. — Мы, как вам известно, выпускаем в свет всесторонне развитых и подготовленных молодых людей. Которые не боятся никаких трудностей и готовы ко всему! — В руках у Василия Фёдоровича появилась массивная папка из коричневой кожи, на которой золотом были вытиснены герб Российской Империи и чуть ниже — герб Академии.

Гербы дед показал мне ещё дома, и тогда же растолковал значение предметов, которые их составляли.

Герб Академии представлял собой два переплетённых венка, один из дубовых листьев, другой из лавровых. Сие есть олицетворение Силы и Славы, — сказал дед. Сверху на венках, на бумажном свитке, олицетворяющем Знание, сидит сова — Мудрость. А позади всего этого торчит меч. Ненавязчиво так. Мы, мол, люди мирные, но мало ли что. Военное дело в академии — обязательный предмет.

Два переплетенных венка присутствовали также на наших погонах и в петлицах. У первого курса — оловянные, у второго и третьего — серебряные, по одному и два соответственно, а у четвертого и пятого — золотые.

— Но несмотря на это, вам нужно уметь полагаться не только на себя, — продолжал между тем говорить Василий Фёдорович. — Нужно уметь доверять своим друзьям. Уметь подчиняться, когда нужно, и отдавать приказы, когда необходимо. Уметь разделять обязанности и добиваться поставленных целей, используя имеющиеся ресурсы наиболее эффективным способом. Именно поэтому в нашей Академии каждый год проводится традиционная Игра. Все вы о ней отлично знаете, — он улыбнулся, обводя глазами зал. В зале обрадованно загудели. Видимо, и правда знали. — Суть её состоит в том, что две команды по пять человек должны поэтапно выполнить несколько заданий. Та команда, что справится раньше, объявляется победителем. Победа принесёт команде призовые баллы. А баллы — это, как вам известно, не только цифры для соревнования между собой чёрных и белых магов. Это не только некоторые привилегии и послабления в распорядке дня. Сумма баллов на конец года определит квоты нового набора студентов! Квоты белого и чёрного отделений.

Мне об этом известно не было. Дед то ли забыл рассказать, то ли сам не знал.

Я хмыкнул. Вот как. Кругом — баланс. Что в Ближнем кругу, что здесь. Чёрные маги наверняка сделают всё для того, чтобы в элитную академию поступали только отпрыски их родов. А значит, и мне предстоит сделать то же самое! Осознанное противодействие, начиная с таких вот мелочей. А когда я выпущусь из Академии, у меня будут развязаны руки. И тогда я смогу начать настоящую… Эх, не стоит даже мысленно произносить этого слова с таким вожделением. Я — белый маг. И если я позволю азарту битвы захватить себя, моя энергетика изменится. Такая вот проблема у меня в этом мире. Здесь я не могу решить все вопросы, просто перебив тех, кто мешает. Здесь нужно сделать нечто большее…

Жемчужина на цепочке под рубашкой едва заметно кольнула в грудь. Значит, мысли не прошли даром. Магический индикатор, отражающий баланс энергий в моей душе, только что стал немного чернее.

— Я назову два имени, — сказал Василий Фёдорович, опустив взгляд в папку. — Это — курсанты, произведшие особое впечатление на приёмную комиссию. Согласно решению нашей педагогической коллегии, сегодня они станут командирами и наберут свои команды. Отнеситесь к набору мудро, господа! Пусть дружеские чувства будут последним, что повлияет на ваше решение. Помните о том, что ваша цель — не только весело провести время в хорошей компании, но и завоевать победу… Итак. Имена. — В зале повисла напряженная тишина. Василий Фёдорович эффектно выдержал паузу и объявил: — Константин Александрович Барятинский!

Глава 3 Игра

Сработал инстинкт. Я сделал шаг вперёд, вытянулся по стойке смирно и гаркнул:

— Я!

Самому мне служить в армии по понятным причинам не довелось. Но наше Сопротивление прекратило бы своё существование быстро, если бы в подполье не было профессиональных военных. В большинстве своём — людей, так или иначе обманутых Концернами. Комиссованных по состоянию здоровья или возрасту и получивших вместо солидной пенсии, на которую рассчитывали, жалкие крохи.

Борьба с крючкотворами Концернов была делом, заведомо обреченным на провал. И такие люди уходили в подполье. Где обучали сопляков вроде меня не навыку маршировать в ногу, а тому, что было реально необходимо. Тому, что и сделало из меня со временем неубиваемого Капитана Чейна. В числе прочего — привычку мгновенно реагировать, когда к тебе обращается командир.

За моей спиной прошелестел негромкий смех, будто ветер прогнал листву через парк.

Василий Фёдорович поднял взгляд от папки и улыбнулся:

— Похвальный настрой, господин Барятинский. Что ж, принимайте командование белыми магами. До восьми часов вечера вам нужно набрать в команду четырёх человек. В восемь часов, на закате, стартует Игра.

— Есть, набрать четырёх человек в команду до восьми часов вечера! Разрешите приступать?

Я уже ничего не мог с собой поделать. От моего рвения, похоже, даже ректор немного растерялся.

— Приступите, как только я закончу собрание, господин Барятинский.

Сообразив, что команды «вернуться в строй» не последует, я сам сделал шаг назад и мысленно выдал себе подзатыльник.

Ну а что с меня взять, с другой-то стороны? Дисциплина была нашим основным оружием. Армия, как известно, сильна не тогда, когда она хорошо вооружена, а тогда, когда представляет собой единый слаженный механизм — где каждый винтик до точки знает, как себя вести в любой ситуации.

— Кристина Дмитриевна Алмазова! — произнес ректор второе имя, и, как мне показалось, с опаской посмотрел в другую сторону.

Я отчего-то ждал, что командиром чёрных станет Жорж Юсупов. Хотя эту девушку — одетую, как и все мы, в парадную академическую форму, — заприметил ещё в парке, когда мы прощались с родственниками. Стройная, черноволосая, со строгим выражением лица — она привлекала к себе внимание.

В ответ на обращение ректора Кристина не произнесла ни слова. Просто сделала реверанс.

— Вам предстоит возглавить команду чёрных магов. Наберите четырёх человек до восьми часов вечера.

— Да, господин ректор, — услышал я наконец её голос. Чуть более низкий, чем ожидалось.

Кристина вдруг резко повернула голову и перехватила мой взгляд. Прищурилась, будто пыталась взглядом просверлить меня насквозь. Я не отвернулся, продолжал спокойно её рассматривать. Спустя пару секунд Алмазова фыркнула и сделала вид, будто потеряла ко мне интерес. А я поймал себя на том, что пытаюсь угадать, что же такое Кристина изобразила, выступая перед приёмной комиссией. Сомневаюсь, конечно, что шваркнула её председателя о потолок и подвесила его на люстру — этот способ я считал своей запатентованной фишкой. Но всё равно любопытно.

* * *

По пути в жилой корпус я присматривался к белым магам и размышлял, кого из них завербовать в команду. О предстоящей миссии пока имел лишь весьма отдалённое представление. Надо полагать, такова задумка: мы должны быть готовы ко всему. В любой момент — поэтому на подготовку дали так мало времени.

Ну что ж, будем рассуждать логически. Если игра пройдёт в парке — вряд ли мне пригодится, например, Бражников Борис Петрович — отличающийся философским складом ума и проявляющий незаурядные таланты в игре на рояле. Ни один рояль на глаза мне пока не попался. Царское Село, где будет проходить Игра — конечно, огромный комплекс, там всё что угодно может быть, однако будем по возможности исходить из здравого смысла.

А вот господин Данилов Пётр Евграфович, который в прошлом году, после распития спиртных напитков в компании друзей, голыми руками раздвинул прутья решётки на окне комнаты одной красивой мещаночки — это уже другой разговор. Моя «память» подсказывает, что он эту мещаночку ещё и умудрился как-то спустить на руках со второго этажа, после чего повёз на романтическую прогулку. Прогулка, правда, закончилась у первого же столба — всё-таки напитков в организме Петра Евграфовича присутствовало слишком много. К счастью, в аварии никто не пострадал, и скандал быстро замяли. Вот такие люди нам нужны.

Однокашники тоже на меня поглядывали и переговаривались вполголоса. Беспокоились из-за доверенной мне мобилизации? Или обсуждали связанные со мной слухи? Впрочем, кажется, сейчас я это выясню наверняка.

Один коротко стриженный светловолосый парень, сказав что-то своему товарищу, остановился и, дождавшись меня, загородил дорогу.

— Не узнаёте, ваше сиятельство? — оскалил он зубы в улыбке.

Я остановился, мгновенно прикинул варианты развития ситуации. Парень стоит на ступеньку выше, чем я, формально у него преимущество. По факту же я готов поставить автомат против рапиры, что преимущество ему никак не поможет. Тут даже магия не нужна, хватит обычной рукопашки, чтобы…

Господи боже мой, ну о чём я думаю?! В Императорской Академии, среди сливок общества, стою и прикидываю, как будет развиваться мордобой на лестнице! Хватит, Капитан Чейн. Если ты в Риме — веди себя как римлянин.

Я сделал шаг вперёд и в сторону, оказался рядом с парнем и протянул ему руку. Тут же активировалась внедрённая дедом и Ниной искусственная память, которую надо как можно скорее абсорбировать и сделать своей. А то магия может и развеяться в одну прекрасную минуту.

Долинский Анатолий Алексеевич, князь. Род владеет сетью ювелирных мастерских и магазинов. В Ближний круг не входят, да и вообще — род скорее богатый, нежели знатный. Но Анатоль — мой друг, один из тех, с кем я был на мосту, аккурат перед тем как сломал шею. Типичный «золотой мальчик», прожигатель жизни. Однако это именно он вытащил меня из воды при помощи своей отработанной магической техники «Лассо». И тем спас бестолковому другу жизнь.

— Анатоль, — улыбнулся я, пожимая парню руку. — Ты, наверное, слышал — у меня не всё в порядке с памятью после того происшествия.

— Да уж, наслышан, — усмехнулся Анатоль. — Прости, что ни разу не заехал навестить. Папахен после того случая посадил меня под домашний арест и заставил круглыми сутками готовиться к экзаменам.

— Так вот как ты здесь оказался! — воскликнул я.

Опасный был момент. Есть ли у Анатоля чувство юмора и способность посмеяться над собой — я понятия не имел, выпалил наугад. И — угадал. Анатоль, широко улыбаясь, развёл руками.

— Взаимно не ожидал, что будем учиться вместе. Впрочем, после того как Петербург наполнился слухами о твоём выступлении в императорском дворце, я не сомневался, что увижу тебя здесь. Отличная причёска, кстати. Ты знаешь, что из молодых некоторые тебе уже подражают?

Вот как, «из молодых», значит? Мы, то есть, старые. Ну да, ну да, позади босоногое детство, мы теперь взрослые серьёзные люди. Если верить ректору — лучшие люди государства, вершители судеб и кандидаты на включение в учебники истории.

— Надо бы сообщить им, что начинать следует с перелома шеи, — опять пошутил я, и Анатоль вновь рассмеялся.

— Кстати, Костя, ты не представишь меня своей очаровательной спутнице?

Тут я обнаружил, что на соседней ступеньке рядом со мной мнётся Полли.

— Конечно. Знакомьтесь: княгиня Аполлинария Андреевна Нарышкина, князь Анатолий Алексеевич Долинский.

Анатоль подчёркнуто-внимательно поцеловал Полли руку — так что та аж зарделась и бросила на меня быстрый взгляд.

Обменявшись парой клишированных светских фраз с Полли, Анатоль вновь посмотрел на меня.

— Слышал, ты набираешь команду мечты?

Я ещё раз прокрутил в голове описание магической «коронки» Анатоля. А ведь неплохо, весьма и весьма неплохо! Если я не найду, как использовать такую способность — грош мне цена как командиру.

— Свободен сегодня вечером? — спросил я.

— Как ветер, — ухмыльнулся Анатоль. — Благодарю за оказанную честь, ваше сиятельство.

— Да какая там честь? — пожал я плечами.

Анатоль посмотрел на меня с удивлением.

— Ты шутишь, Костя? За право состоять в команде любой готов в лепёшку расшибиться. За некоторыми играми наблюдает сам император!

— Если хочешь попасть в команду, запомни правило номер один, — серьёзно сказал я. — Думать следует не о том, какая честь состоять в команде, и не о том, что подумает о тебе император. А только о том, как максимально эффективно выполнить приказ. Впрочем, ещё лучше — не думать вообще. А просто максимально эффективно выполнять приказы. — Это я сказал, обращаясь уже не к старому другу, а к подчинённому.

— Есть, максимально эффективно выполнять приказы! — выкрикнул Анатоль, явно пародируя моё выступление в зале.

Подумав секунду, я решил не кошмарить пока личный состав. Улыбнулся, хлопнул Анатоля по плечу и сказал:

— Молодец!

К этому времени на лестнице мы остались уже одни, а вслед за нами поднимался мрачный, как туча, наставник. Смотрел он так, будто мы расселись на ступенях с банками пива в руках.

— Увидимся в столовой, — сказал Анатоль и поспешил наверх.

Я последовал его примеру.

Чёрные и белые маги жили смешано — в Академии нам создали условия, максимально приближенные к реальности. Разделение проводилось лишь по половому признаку: девушки-первокурсницы обитали на третьем этаже, юноши — на четвёртом.

Я увидел, как Полли остановилась в коридоре возле одной из закрытых дверей и сказала негромко, но чётко:

— Аполлинария Нарышкина.

Дверь мигнула зелёным — цветом, который, похоже, во всех мирах означал одобрение и позволение двигаться дальше — и открылась. Полли, перед тем как скрыться в недрах своего общежития, подарила мне крайне выразительный взгляд. Правда, что он выражал — я не понял. Пошёл по лестнице дальше.

— Константин Барятинский, — представился на следующем этаже.

Дверь мигнула зелёным и отворилась.

* * *

В своей комнате я сменил парадный академический китель на повседневный. Всё-таки у строгой формы есть неоспоримое преимущество: тебе никогда не нужно думать, что надеть. За тебя уже подумали.

Комната была крохотной, всё здесь стояло как-то впритык. Кровать у стены с окном, в полушаге от кровати — письменный стол, больше напоминающий парту. Шкаф для одежды — и, собственно, всё. Три шага туда, три шага обратно. Настоящий Костя Барятинский, наверное, тут взвыл бы во весь голос, после своей-то гигантской опочивальни в родовом имении. Ну а я… Мне доводилось жить и в куда худших условиях. Тут, по крайней мере, сухо и тепло. И относительно тихо — только за перегородкой шуршал и сопел мой сосед.

Одна стена в моей комнате была кирпичной, капитальной, а вот вторая стеной, по сути, вообще не являлась. Комнаты отделялись друг от друга деревянными перегородками, которые даже не доставали до потолка. То есть, при желании, можно было заглянуть через перегородку к соседу. А при ещё большем желании — даже перелезть. Но, поскольку соседи были одинакового пола, такое желание вряд ли посещало кого-то слишком часто. К тому же было объективно проще воспользоваться для похода в гости дверьми.

Кстати о дверях. Посреди каждой находилось квадратное окошко, занавешенное тонкой белой шторкой. Занавешенное снаружи. Предполагалось, что за нами будут таким образом приглядывать наставники. Наставниками в Академии называли людей, призванных следить за соблюдением дисциплины. Помимо них, были ещё профессора — преподаватели, и «дядьки» — прислуга.

Окошко в двери, на мой взгляд, роднило комнату с тюремной камерой — где мне в прошлой жизни тоже доводилось бывать. Тут было, конечно, не в пример уютнее. Однако я представлял себе, как корёжит настоящих аристократов от таких вот мелких деталек.

Переодевшись, я вышел в коридор одновременно со своим соседом. Тот, заметив меня, приветственно поклонился, я ответил тем же. Машинально отметил, что мундир соседа хоть и пошит точь-в-точь как мой, и по цвету идентичен, всё же выглядит по-другому. Другая материя, не так ладно сидит… Похоже, что родители парня решили сэкономить как минимум на повседневной форме.

Проходя мимо его двери, я посмотрел на привинченную к ней табличку: «Пущинъ Михаилъ». Да, на дверях висели таблички с нашими именами. В зависимости от настроения и обстоятельств мы могли чувствовать себя либо большими начальниками, либо заключёнными, либо учениками элитной академии.

Имя «Михаил Пущин» мне ни о чём не говорило. В «базе данных», заложенной в мою голову Ниной, оно отсутствовало. А следовательно, Костя Барятинский не был с ним знаком. Ну или дед об этом знакомстве ничего не знал.

* * *

В столовой равновесие опять сместилось в сторону элитности. Индивидуальных столиков здесь не было, но длинные общие столы оказались застеленными белоснежными скатертями. Фарфор, хрусталь, сверкающее серебро приборов, салфетницы, соусники и бог знает что ещё. Я бы, пожалуй, не удивился, обнаружив щипцы для разделки омаров.

Питались мы все вместе, независимо от пола и возраста. Каждому курсу полагался отдельный стол. Я нашёл на столе первого курса табличку со своим именем и занял место.

Кушанья подавали официанты. Меню почти не отличалось от того, к которому я привык дома. А вот кое-кому достался стол попроще. Так я второй раз заметил Михаила Пущина, перед которым стояли всего две тарелки: с супом и кашей, да ещё корзиночка с хлебом.

— Ты на диете, Мишель? — ехидно окликнул его кто-то.

Мишель густо покраснел и уставился в тарелку.

Справедливости ради, он был не один такой — рядом с ним я заметил другого парня, который обходился такой же скудной пищей. Но этот парень, в отличие от Мишеля, который скромных тарелок явно стеснялся, расправлялся со своей порцией с таким видом, будто истреблял превосходящие силы противника.

«Батюшкин Андрей Семёнович, — подсказала моя „встроенная“ память. — Род богатый и знатный, состоит в Ближнем кругу. Андрей скептически относится к магии, зато с раннего детства одержим развитием физических навыков. Гимнастика, верховая езда, фехтование, закаливание и аскетизм во всех его проявлениях». Я понял, что образец этого аскетизма наблюдаю непосредственно сейчас, за столом. Если Мишель просто вынужден обходиться малым — я уже понял, что происходит он из небогатой семьи, — то Андрей Батюшкин не балует себя разносолами совершенно сознательно.

Да и в целом, здесь, в этом мире, как я успел узнать, «золотая молодёжь» занималась не только прожиганием жизни. Каждый аристократ, каким бы рохлей ни казался, умеет как минимум держать саблю и стрелять из пистолета. Не говоря об одном-двух коронных магических приёмчиках, вроде «лассо» Анатоля. И вопрос сейчас не в том, чтобы выбрать из сотни четверых самых лучших — у меня нет времени на испытания. Вопрос в том, чтобы собрать именно команду. Единый организм. Которому нужен мозг, нужны руки и ноги, и нужен, в конец концов, корпус.

— Константин Александрович, — повернулась ко мне Полли. Она, естественно, сидела рядом со мной; почему-то наши таблички с именами оказались рядом, и я был на девяносто процентов уверен, что Полли приложила к этому руку, — давно собираюсь спросить. Вы не хотели бы взять меня в команду?

Глава 4 Команда

Я задумчиво взглянул на Полли.

— А что вы умеете, Аполлинария Андреевна?

Честно говоря, ждал надутых губ и пространных излияний о глобальной ценности Аполлинарии Нарышкиной во вселенной. Но получил неожиданно чёткий и ясный ответ:

— Я умею залечивать мелкие раны. Справлюсь даже с растяжением, если понадобится.

— Ах, да, — вспомнил я. — Ты же маг-целитель.

— Что-о-о? — изумилась Полли. — Нет-нет, я не такая!

В ответ на мой вопросительный взгляд она закатила глаза:

— Подлинное целительство — довольно редкий дар! Меня учили с детства, но я не вылечу ничего серьёзнее лёгкого сотрясения мозга. Хотя многие не умеют и такого — несмотря на то, что теоретически каждый белый маг может этого достичь.

«Я, например, не умею», — подумал я. И сказал:

— Хорошо, ты в команде.

Полли радостно пискнула и, придвинувшись ко мне, с видом заговорщицы спросила:

— Кого хочешь взять ещё?

— Есть мысли. — Мне не хотелось обсуждать свои планы. По крайней мере, не с легкомысленной болтушкой Полли.

Я собирался заговорить с Андреем Батюшкиным. Но он раньше всех покончил с обедом, встал, поклонился присутствующим и вышел из столовой — только его и видели. Следующим доел свою немудрёную порцию Мишель Пущин. Он хотел выйти вслед за Батюшкиным, но не сложилось.

Мишель не смотрел под ноги, и один из чёрных магов, развернувшись на стуле, ловко поставил ему подножку. Мишель, вскрикнув и взмахнув руками, как раненая птица, полетел носом в пол. Чёрные маги захохотали.

Виновник случившегося вскочил и, смеясь, прижал к груди руку:

— О боже мой, господин Пущин, что случилось? Вы, кажется, споткнулись? Позвольте предложить вам помощь!

Он протянул Мишелю руку. Тот, удивлённо моргая, взялся за неё. Чёрный маг приподнял его и резко отпустил. Мишель грохнулся обратно.

— Проклятье, рука соскользнула! — «расстроился» подонок. — Господин Пущин, если у вас проблемы с потливостью ладоней, я могу подсказать хорошее средство!

Я наконец-то сфокусировался на этом клоуне, и дедова наука не подвела. Звягин Денис Леопольдович. Род из Ближнего круга, временно управляет десятком питейных заведений и игорных домов. Сам Денис по жизни почти ничем не отличился, кроме таких вот выходок. На его счету уже три дуэли. Правда, ни одной со смертельным исходом. Ему просто нравится унижать других.

— Костя, ты не вмешаешься? — спросила Полли. Она наблюдала за происходящим с заметным неодобрением.

— И не подумаю, — мотнул головой я.

Люди, как известно, никогда не раскрываются столь хорошо, сколь во время таких вот конфликтных, напряженных моментов. Но Полли не стоило знать, что я об этом знаю. И я ограничился другим объяснением:

— Понадобится — вмешаюсь. Пока просто наблюдаю. А того, кто вмешается, скорее всего, возьму в команду.

И тут поднялся Пётр Данилов. Те, кто это увидел, моментально смолкли, потому что выглядел Пётр монументально. Так могла бы выглядеть пришедшая в ярость скала.

— Не допущу оскорбления белого мага! — взревел он. Хрустальная люстра под потолком жалобно задребезжала.

Звягин резко позабыл про Мишеля и повернулся к настоящей угрозе. По лицу пробежала тень страха. Похоже, до него дошло, что Пётр — из тех людей, которых в гневе перекрывает настолько, что они не думают уже ни о чём, в том числе — о последствиях.

Пётр понёсся на Звягина, как набирающий ход поезд. Даже я поёжился, вспомнив того бугая, с которым пришлось столкнуться на заводе Лавра. Не родственник ли был, часом?..

— Пьер! — ахнула Полли. — Остановись!

Она, должно быть, как и Костя, хорошо знала Данилова. Всплеснула руками. Но Пьера было уже не остановить.

Звягин взмахнул рукой. Магию я почувствовал, но также почувствовал и то, что Звягин абсолютно растерялся и применил какую-то незначительную фигню — от которой бронепоезд по имени Пьер едва дёрнулся. Зато когда он добежал до своей цели, магия ему не понадобилась.

Тонко взвизгнув, Звягин описал в воздухе дугу и приземлился на стол среди скопища чёрных магов. Аккурат между Жоржем Юсуповым и Кристиной Алмазовой.

Изящный фарфоровый соусник опрокинулся, выплеснув томатное содержимое на платье моей сопернице. Фурия, побледнев от гнева, поднялась из-за стола. Остальные чёрные маги встали спустя мгновение, как будто были её марионетками.

— Ты за это поплатишься, Данилов! — проскрежетала сквозь зубы Кристина. И тут же добавила резко, отрывисто, как будто всю жизнь только и делала, что отдавала команды: — Таран! Объединённый! Я — острие!

Я понял, что она имеет в виду, только в процессе. Чёрные маги подняли руки, кончики их дрожащих от напряжения пальцев смотрели в спину Кристине. Сама же Кристина наставила руку на Пьера. Ладонь её вспыхнула красным, с неё сорвалось свечение и понеслось по воздуху, стремительно расширяясь.

Таран использовал против меня Жорж Юсупов в императорском дворце. И против него одного я тогда едва сдюжил. А здесь сейчас силы объединили сразу восемь, и Жорж был в их числе.

Я с интересом ждал, что сделает Пьер, но тут на сцену внезапно вышел Мишель. Он как раз успел подняться на ноги и теперь оказался между Тараном и Пьером. Согласно моему прогнозу, ему оставалось либо замереть с раскрытым ртом, либо отскочить в сторону, и я мысленно ставил на то, что он замрёт.

Однако Мишель поднял руку, и Таран с оглушительным грохотом врезался в невидимую преграду. Красные сполохи пробежали по Щиту и иссякли. А Мишель даже не шелохнулся!

— Господа курсанты! — раздался наконец голос взрослого человека, и в поле моего зрения быстро вошёл седовласый маг с чуть сгорбленной спиной. — Довольно! Вы позорите свои фамилии!

Это сработало. Все как-то резко присмирели и потупились. Звягин слез со стола, снял китель и принялся с сокрушённым видом его рассматривать. После падения на стол без стирки было не обойтись.

— Господин Звягин! — посмотрел на него маг. — Ваше поведение недопустимо.

— Я не виноват! Я… пострадал! — воскликнул Звягин. В качестве доказательства встряхнул испачканным кителем.

— Я видел всё с самого начала! — отрезал маг. — Вы позволили себе издеваться над своим товарищем.

— Да он мне не…

— Попрошу вас воздержаться от слов, о которых потом придётся жалеть! Я сегодня же отправлю вашему отцу подробный отчёт о случившемся. Леопольд Сергеевич очень просил держать его в курсе относительно вашего поведения.

Звягин побледнел.

— Или же вы предпочтёте самостоятельно ответить за свои поступки? — вкрадчиво спросил маг.

— П-предпочту с-самостоятельно, — сразу начал заикаться Звягин.

— В таком случае вы на сутки отправитесь в карцер, после чего принесёте господину Пущину извинения.

— Да, разумеется! — В голосе Звягина прорезался неподдельный энтузиазм.

И тут вмешалсяновый голос. До отвращения мне знакомый.

— Всеволод Аркадьевич, вы кое-что забыли! — К месту происшествия подошёл с царственной осанкой Илларион Георгиевич Юсупов. — Господин Данилов позволил себе рукоприкладство.

— Он защищал товарища, — возразил Всеволод Аркадьевич.

— Так ли? Насколько я успел заметить, господин Звягин понёс куда больший урон, нежели… господин Пущин. — Перед словом «господин» Юсупов выдержал презрительную паузу. — Господин Данилов! Ваше поведение не достойно белого мага! Вы также проведёте сутки в карцере, после чего принесёте извинения господину Звягину. Господа наставники! Будьте любезны сопроводить провинившихся.

Откуда-то мгновенно нарисовались наставники и увели Звягина и присмиревшего Данилова.

Ну, как «увели». Не было ни заломленных рук, ни «браслетов», ни даже рукоприкладства. Одно сплошное: «Пожалуйте-с, сюда-с, не сочтите за грубость». Чудно́…

— Ну вот, — сказала Полли, когда оба преподавателя удалились. — Надо было тебе вмешаться! А теперь, получается, некого брать в команду.

— Да ну? — усмехнулся я. — Господин Пущин!

Мишель обернулся. Он всё ещё стоял тут с потерянным видом — явно не зная, куда себя девать.

— Отличный Щит, — похвалил я. — Как я успел заметить — сто́ит восьмерых чёрных магов?

Мишель робко улыбнулся. Я почувствовал на себе пылающий взгляд Кристины, но не удостоил её вниманием.

— Предлагаю вам место в команде.

Мишель вздрогнул. Секунд десять соображал, не издеваются ли над ним. А потом решился:

— Спасибо за предложение, господин Барятинский! Я согласен.

* * *

После обеда все, кого не отправили в карцер, высыпали в парк. Насколько я понял из чтения академического устава, прогулки в парке здесь были доминирующим видом досуга. Ещё можно было читать книги, сочинять стихи, рисовать, музицировать, выполнять гимнастические упражнения и играть в подвижные и интеллектуальные игры. Ну, или каким-то образом совмещать несколько этих занятий. Например, сочинять стихи, прогуливаясь в парке. Или, прогуливаясь в парке, размышлять, кого ещё позвать в команду… Чем я, собственно, и занимался.

— Нас уже четверо, — рассуждала вслух Полли, хвостом следующая за мной. — Нужно найти кого-то пятого, кто будет хорошо смотреться на фотографиях.

— Хорошо смот… Чего? — удивился я.

— Игры в Царском Селе всегда широко освещаются прессой! — пояснила Полли. — И когда мы победим, нас обязательно сфотографируют для газеты и возьмут интервью. Прекрасный штрих для репутации!

— У тебя от таких мыслей жемчужина не чернеет? — не выдержал я. — Ну, там… себялюбие, гордыня?..

— Нет, — беззаботно отмахнулась Полли. — Я не эгоистка, просто легкомысленная. Это не порок для белого мага. — Подмигнула и рассмеялась.

А я огляделся. Большинство студентов были на виду. При фокусировке взгляда на многих из них, в памяти всплывали начертанные твёрдой рукой деда строки, дающие ёмкие характеристики. Кого же ещё подписать на сегодняшнюю операцию?..

Насколько я успел понять из объяснений Полли, нам предстоит нечто вроде военно-полевой игры, где нужно будет находить предметы, следуя подсказкам. Сражаться с командой чёрных и преодолевать препятствия, которые всякий раз новые. Подготовиться к ним заранее невозможно.

И всё же. У нас есть стратегическое мышление — я. Есть надёжная защита — Мишель. Есть Анатоль, со своей отработанной техникой Лассо, которая позволила ему вытащить меня из воды с моста. Есть Полли, которая может залечить мелкие повреждения. По-хорошему, не хватало только господина Данилова, с его очевидной способностью крушить всё, что стоит на пути. Но господин Данилов опрометчиво загремел в карцер.

Беда же в том, что способность крушить в число достоинств других белых магов не входит. Данилов был исключением из правила, и у него в свете этого явно были проблемы с цветом жемчужины. Но заменить его, тем не менее, попросту некем.

Что ж, если на пробивную физическую силу я рассчитывать не могу, то… Остаётся сделать ставку на силу духовную и строгую дисциплину.

— Костя! Зачем?.. Он сумасшедший! — зашептала мне на ухо Полли, когда я двинулся к Андрею Батюшкину.

Тот уперся руками в край одной садовой скамьи, ноги поставил на край другой и так стоял, неподвижный. Если бы не ветер, игравший с кителем и волосами, можно было бы предположить, что перед нами странная фантазия неведомого скульптора.

— Ну да, делать планку через десять минут после обеда — так себе идея, — согласился я, остановившись на приличном расстоянии.

— Не в этом дело! — Полли до того жарко дышала мне в ухо, что казалось, сейчас начнёт его страстно целовать; я бы, впрочем, не удивился. — Род Батюшкиных очень богат, они состоят в Ближнем кругу!

— Мой род тоже не беден и состоит в Ближнем кругу. Хочешь сказать, я — сумасшедший? — Я на миг задумался, вспоминая свои многочисленные подвиги в этом мире. — Впрочем…

— Да нет же, Костя! — поморщился Полли. — Я не об этом. Ты заметил, что Батюшкин ест в столовой? Он берёт только самую простую пищу! Говорят, что дома он спит без перины, на голых досках, а по утру обливается ледяной водой! После чего делает гимнастические упражнения.

— Это значит только одно, — улыбнулся я. — Если по ходу игры Батюшкина обольют ледяной водой, он подумает, что настало утро, и приступит к гимнастическим упражнениям. Что ж, меня устраивает.

Полли вздохнула и посмотрела на меня с укоризной. Но, похоже, доводы у неё закончились. Я сделал ещё один шаг к неподвижному Батюшкину. Позвал:

— Господин Батюшкин! Надеюсь, беседа со мной не помешает вашим упражнениям?

— Отнюдь, господин Барятинский, — отозвался Батюшкин таким безмятежным тоном, как будто валялся в гамаке, любуясь облаками. — Я весь внимание.

Ответ мне понравился. Часто люди, занимающиеся самодисциплиной, считают непременным атрибутом грубость по отношению ко всем остальным. Батюшкин же был вежлив. И руки у него до сих пор не дрожали. Запросто может статься, что физической силы в нём — не меньше, чем в Данилове, просто он не выставляет её напоказ. Сила ведь зависит от объёма далеко не так явно, как принято думать. Скажем, я в своём мире качком никогда не был. Но в борьбе на руках неоднократно с легкостью побеждал парней, у которых бицепсы разрывали рукава.

— Хочу вам предложить войти в команду для сегодняшней Игры.

— А могу я узнать, кто ещё состоит в команде?

Вот это было неожиданно. Я-то полагал, что тут все мать родную продадут, лишь бы поучаствовать в Игре. А этот, значит, присматривается.

— Помимо меня — господа Долинский, Пущин и госпожа Нарышкина. Кстати, познакомьтесь.

— Благодарю, это честь для меня, — отозвался Батюшкин.

— Значит, договорились…

— Нет, я имел в виду знакомство с госпожой Нарышкиной. — Батюшкин повернул голову к Полли. — Прошу прощения, что не могу поцеловать вашу руку. Вы можете либо подождать ещё пять минут, либо встать мне на спину и сократить это время до двух минут.

— Встать вам… на спину? — Полли захлопала глазами.

— Да, если вас не затруднит.

Полли посмотрела на меня. Я пожал плечами. Полли подошла к скамейке, скинула туфли и шагнула сначала на скамейку, потом — на спину Батюшкина. Тот не дрогнул, но к лицу прилила кровь. Не то от напряжения, не то от избытка чувств.

— Вам не тяжело? — спросила Полли, балансируя руками.

— О, не извольте беспокоиться! Вы уже там?

Я фыркнул. В галантности парню тоже не откажешь. Да, он со странностями. Ну а кто из нас без них?

— Возвращаясь к предмету нашей беседы, господин Барятинский, — сказал Батюшкин чуть более напряжённым голосом, чем в начале. — Я бы хотел узнать, какими критериями вы руководствовались в отборе. Те, кто уже состоит в команде — ваши давние друзья?

Вот теперь я, кажется, понял, почему он не согласился сразу. Долинский и Полли действительно мои давние друзья, и со стороны похоже, будто потому я их и взял. А этот парень хорош! Он хочет убедиться, что я собираю не просто толпу приятелей, а настоящую команду.

— Я пытался собрать людей, которые смогли бы действовать максимально эффективно в максимально широком диапазоне ситуаций, — сказал я. — Аполлинария Андреевна немного умеет целить, справится с царапинами и растяжениями. Господин Долинский в совершенстве владеет техникой Лассо. Моё личное оружие — цепь, я могу ею дотянуться довольно далеко, но всё-таки это именно оружие. А при помощи Лассо Анатоль может быстро и безопасно доставать отдалённые предметы, либо вытащить кого-то из нас из скверной ситуации.

— По-настоящему скверной, — произнёс сквозь зубы Батюшкин. — Вам же известно, что Лассо не действует на человека, находящегося в сознании?

— Разумеется, — соврал я, глазом не моргнув.

— А господин Пущин? — продолжил допрос Батюшкин.

— Его Щит просто великолепен.

Тяжело выдохнув, Батюшкин согнул руки, и его корпус опустился.

— Прошу вас, Аполлинария Андреевна. Я закончил.

Я подал Полли руку, она ловко спрыгнула со спины Батюшкина прямо в свои туфельки. Батюшкин встал, расправил плечи и, хрустнув шейными позвонками, посмотрел на меня.

— И последний вопрос. Почему я?

— На вас, господин Батюшкин, я буду полагаться в ситуациях, когда магия окажется бессильной.

Он кивнул и протянул руку:

— Можете звать меня Андрей. По-русски, если вас не затруднит; я не разделяю тягу соотечественников европеизировать имена. И предлагаю перейти на «ты».

— Костя, — сказал я, пожав ему руку. — Рискну предположить, что ответ — да?

Андрей коротко кивнул:

— Встретимся в восемь вечера на стартовой локации. А теперь прошу меня простить, я должен исполнить обещание.

Я молча смотрел, как Андрей целует руку зардевшейся Полли. Да уж, странный субъект. Скучно с ним точно не будет.

Глава 5 Дорогой мой враг

В восемь вечера перед зданием Академии, на просторной площадке, где был установлен флагшток и сверкали бронзовыми боками две старинные пушки, собрались все курсанты. Понаблюдать за Игрой явился каждый. Как я понял ещё во время общего собрания, на территории Академии присутствовал единственный человек, который впервые услышал об Игре сегодня — я. Для всех остальных это было волнующим и долгожданным событием.

Проталкиваясь к белому флагу (я старался не думать о том, что это не очень хорошая примета; здесь белый флаг означал расположение команды белых магов, только и всего), я слышал обрывки разговоров, из которых понял, что курсанты пятого курса могут выбрать кого-то из сегодняшних участников для сборной команды. В сборную команду входят как белые, так и чёрные маги, и они представляют нашу Академию на соревнованиях между учебными заведениями. А уж победители этих соревнований будут состязаться с иностранными командами.

Складывалось впечатление, что предстоящая игра — это действительно громкое и масштабное событие. Причём не только в этих стенах, но и в жизни столицы. Я видел многочисленных представителей прессы с блокнотами и фотоаппаратами, вокруг то и дело мигали вспышки магния.

Вся моя команда уже была на месте. Я нашёл взглядом чёрный флаг, под ним встретил пронзительный взгляд Кристины Алмазовой. Жорж Юсупов стоял рядом с нею. Ну, кто бы сомневался. Что ж, посмотрим, чего ты стоишь в игре, дорогой мой враг.

Перед собравшимися вышел человек, которого я хотел видеть меньше всего: Илларион Георгиевич Юсупов. В руках он держал два свитка, украшенных печатями. Гордо вскинув подбородок, Юсупов дождался тишины и произнёс:

— Доброго вечера, дамы и господа! Согласно решению преподавательской коллегии, распорядителем сегодняшней игры буду я. Напоминаю вам правила. Две команды: чёрные и белые маги, следуют по маршруту, каковой определяют с помощью подсказок. Задача каждой команды: найти подсказку, в которой будет сказано, куда следует направиться дальше. В новой локации вы найдёте следующую подсказку, и так далее. Команда, первой собравшая все подсказки и добравшаяся до конца, получает пятьдесят призовых баллов. Помимо этого, по ходу игры будут начисляться баллы за ваши действия — как призовые, так и штрафные. После прохождения каждой локации вы будете видеть турнирные таблицы. Вот такие, — Юсупов взмахнул рукой.

В темнеющем небе появились две таблицы.

Бѣлые маги

Г-нъ Барятинскiй — 0 баллов.

Г-нъ Батюшкинъ — 0 баллов.

Г-нъ Долинскiй — 0 баллов.

Г-жа Нарышкина — 0 баллов.

Г-нъ Пущинъ — 0 баллов.

Общiй зачетъ — 0 баллов.

Чёрные маги

Г-жа Алмазова — 0 баллов.

Г-нъ Юсуповъ — 0 баллов.

Г-нъ Стародубцѣвъ — 0 баллов.

Г-нъ Никольскiй — 0 баллов.

Г-нъ Бѣргъ — 0 баллов.

Общiй зачетъ — 0 баллов.

— В ходе игры, для достижения своих целей, вам дозволяется пользоваться магией, — продолжил Илларион Георгиевич.

В обычное время полноценное использование магии на территории Академии было запрещено. С учётом того, что большинство курсантов только начинало её изучать — разумное требование. Могу себе представить, каких чудес могла бы наколдовать толпа неумелых школяров. В Академии дозволялось применение магии «не выше второго бытового уровня». Это я вычитал в академическом уставе, который изучал ещё дома, перед отбытием. И тогда же выяснил у деда, что означает «второй бытовой уровень». Условно говоря, с помощью магии курсант мог, например, побыстрее застегнуть пуговицы, завязать шнурки или ускорить ещё какой-то простейший навык. Академическое начальство, очевидно, понимало, что большинство курсантов воспитывалось в условиях, где на горшок-то садиться предполагалось с помощью прислуги, и постаралось хотя бы таким образом облегчить дворянским детям вхождение в непривычную среду. Но — не более. Соблюдение запрета на более серьёзное использование магии строго контролировалось.

— Запрещено наносить друг другу вред, — продолжил вещать Илларион Георгиевич. — Личное оружие использовать разрешается, однако все поединки должны быть дружескими. Прикосновения оружием к сопернику достаточно для того, чтобы тот считался «убитым». Это отнимает два балла у команды «убитого» и обездвиживает его на две минуты. «Убийце» также назначается два штрафных балла. Вы соперники, но не враги! Помните об этом. И старайтесь обходиться без крайних мер. Каждая найденная подсказка принесёт вашей команде десять призовых баллов. Финальный Золотой кубок — пятьдесят баллов. Кроме того, мы, наблюдающая комиссия, будем непрерывно следить за вашими действиями и по ходу Игры награждать и штрафовать участников. Штрафные и наградные баллы суммируются в общем зачёте. Победит команда, набравшая к концу Игры максимальное количество баллов. Если правила всем ясны, то я прошу госпожу Алмазову и господина Барятинского подойти ко мне. Я выдам вам карты игровой территории.

Я хмыкнул. Выходит, игра — обычный квест, из тех, которыми развлекалась молодёжь и в моём мире. Ладно, сделалось чуточку яснее.

Илларион Георгиевич отдал мне свиток, окинув презрительным взглядом. Ну хоть промолчал — и на том спасибо. А взгляд… На меня и не так глядели. Ничего, жив.

Я развернул карту, быстро просмотрел. Уже смеркалось, но моя способность видеть в темноте пригодилась. Нда, масштабы серьёзные… Надеюсь, все в моей команде дружат с физкультурой. Иначе тут от одной только беготни сдохнуть можно.

— Попрошу собравшихся отойти! — взмахнул руками Илларион Георгиевич.

Толпа курсантов подалась назад. На открытом пространстве остались только две команды и Илларион Георгиевич. А ещё — флагшток и две пушки, по одной на каждую команду. Пушки были нацелены в небо.

— Как только прозвучит пушечный залп — игра начнётся! — сказал Илларион Георгиевич. — Приготовиться…

Он поднял правую руку и резко опустил. В ту же секунду два пушечных залпа грянули одновременно. Вверх взлетели две тучи бумажных листков. Полли и Мишель прижали ладони к ушам. Мы с Андреем спокойно ждали, а вот Анатоль первым проявил свои ценные качества.

Анатоль замахал в воздухе рукой. В отличие от моей цепи, его заклинание не было оружием, а потому не было и видимым. Но зато было видно, как кучка падающих бумажек резко собралась в стопку и опустилась Анатолю на подставленную ладонь.

— Разбирайте! — крикнул он нам.

Чёрные маги ещё только ловили первые упавшие листки, а мы уже бодро тасовали внушительную стопку, пойманную Анатолем. Но все листки оказались пустыми.

Дьявол, да их тут сотни!

Я сунул просмотренные листки в карман, чтобы они не перепутались с другими, и опустился на корточки. Простой перебор, ничего другого не остаётся…

— Нашла! — взвизгнула Полли и сунула мне под нос бумажку, на которой было написано:

«Камѣронова галѣрѣя, правое крыло».

— Отлично! — Я схватил подсказку. — Кто-нибудь знает, где это?

Я развернул карту. Ею немедленно завладел Анатоль.

— Вот, — ткнул он пальцем. — Нам туда! — махнул рукой в сторону.

В ту же секунду со стороны чёрных тоже послышался радостный вопль.

— Ну так бегом! — прорычал я и первым сорвался с места.

По сторонам почти не глазел — не до того было. Но в целом, размеры «садово-паркового ансамбля», конечно, поражали. Если бы меня выбросили посередине, я бы тут долго блуждал, даже не догадываясь, что это — парк. Чёрт, да здесь небольшой город можно было построить!

— Вон она! — крикнула Полли.

Я и сам уже видел строение, очень похожее на стилизованный рисунок, изображенный на карте. К самой галерее нужно было подняться сперва по общей широкой лестнице, затем — по одной из двух, ведущих, соответственно, к левому и правому крылу. Судя по тому, что за нами слышался топот десятка ног, чёрные маги получили то же указание — но им, наверное, досталась левая часть.

— Взойти по лестнице и найти подсказку, — пропыхтел бегущий рядом со мной Андрей. — Простовато, не находишь?

Ещё как нахожу. Вряд ли элементарные соревнования по бегу привлекают такой общественный интерес. Что-то тут должно быть ещё.

Когда я ступил на широкую лестницу, сбоку от меня что-то мелькнуло. Юсупов?! Обогнать не обогнал, но поравнялся. Наверняка использовал что-то магическое! В справке, которую мне вкачала Нина, ни о каких спортивных достижениях Жоржа речи не было.

Мы взбежали по широкой лестнице, Юсупов метнулся влево, я — вправо. Эти лестницы были изогнутыми, но мы всё равно преодолели их одновременно, в три прыжка, и…

Я всем телом врезался во что-то, по ощущениям напоминающее губчатую резину. Эта невидимая резина полыхнула алым и отбросила меня. Я скатился под ноги своим же.

Слева тоже сверкнула вспышка, и Юсупов с воплем полетел по ступенькам. Ему повезло меньше. Меня подхватили Андрей и Анатоль, а Юсупов, магически обогнавший всех своих, катился до самой нижней ступени. Ну и поделом.

— Костя, ты цел? — вцепилась в меня Полли.

Андрей же, и так поняв, что я цел, шагнул вперёд. Вытянул руку перед собой.

— Осторожней! — предупредил я.

Но преграда, похоже, работала в прямой зависимости от скорости движущегося объекта. От прикосновения Андрея по воздуху просто побежали красные блики.

— Это стандартная блокировка! — с недоумением сказал Андрей. — Так этажи девушек в жилом корпусе защищены от юношей, и наоборот.

— Полли! — тут же сообразил я. — Попробуй ты!

Полли, при всех своих для меня недостатках, на медленную соображалку не жаловалась. Она отпустила меня, подскочила к Андрею и потрогала воздух руками. Воздух порадовал такими же алыми разводами.

— Да их ведь не только на половую принадлежность заговаривают, — сказал Анатоль. — Могут на людей, могут на магов. На чёрных, на белых… Что угодно может быть. Надо искать другой путь!

Тем временем чёрные маги, собравшиеся слева, пришли к такому же мнению.

— Пандус! С той стороны! — услышал я голос Кристины, и пятеро наших соперников рванулись обратно вниз.

Мишель, замыкавший наш отряд, поспешил было за ними. Полли, Андрей и Анатоль тоже устремились вниз.

— Отставить! — негромко сказал я. — Команды бежать не было.

Все замерли.

— Мы же так проиграем, — с недоумением посмотрел на меня Андрей. — Что ты задумал?

Я соскочил с лестницы и взбежал по другой, левой. Приостановился там, где должна была быть преграда, вытянул руку, и…

Рука ничего не почувствовала. А воздух мигнул зелёным.

— Господа, дама, — повернулся я к своим. — Предлагаю пошевеливаться!

Белым магам нужно направо, но пройти они могут только слева. Чёрным магам нужно налево, но пройти они могут только справа. Оригинально, не вдруг-то догадаешься. А вот есть ли проход через упомянутый Кристиной пандус — это мы скоро узнаем.

Мы влетели в «свою» галерею. Там практически ничего не было: колонны да бронзовые бюсты на пьедесталах, изображающие каких-то неведомых мне людей. Если подсказка опять написана на бумажке, то класть её просто так бессмысленно — галерея не была застеклена, тут гулял ветер, и подсказку могло унести. Ну, разве что её чем-то придавили. Однако камешек бы сразу бросился в глаза. А значит…

— Бюсты! — выкрикнул я. — Смотрим под ними! Разделиться, я начну с конца!

И я побежал вперёд. Добравшись до стоявшего последним бюста, изображающего какого-то кудрявого мужчину, заметил наших соперников. Они поднимались с противоположной стороны по пандусу. Юсупов увидел меня, его глаза расширились. Он ускорился, и…

Пустое пространство мигнуло красным, отшвырнув его обратно. Юсупов врезался в своих и разбросал их, как кегли.

— Назад! — закричала Кристина, похоже, находящаяся на грани истерики. — Они прошли там! Попробуем с их лестницы!

А ведь не дура. Но время потеряла безвозвратно. Задний ум хорош, когда играешь в компьютерные игры, а вот в жизни зачастую шанс бывает только один.

Я поднял бюст, поставил обратно — под ним не было ничего — и шагнул к следующему. Мелькнула мысль, что надо было подождать, Кристина наверняка заметила, что я заглядываю под бюсты… Но чёрт с ней уже. Здесь не угадаешь, как выгоднее: потерять время и сбить противника с толку, или просто отработать быстрее противника. Поэтому я продолжал методично поднимать бронзовых философов и воителей. Заглядывать под них и проводить ладонью по основанию.

Но повезло опять не мне.

— Кажется, нашёл! — послышался дрожащий голос Мишеля.

Мы все кинулись к нему, окружили, наклонились, сталкиваясь головами. Мишель держал в трясущихся руках такую же бумажку, как те, что вылетели из пушек несколько минут назад. На ней были написаны цифры. Просто цифры, без всяких пояснений.

— Что это? — недоуменно спросила Полли.

— Долгота и широта! — Я выхватил из-за пазухи карту, развернул. Нашёл координатную сетку, провёл пальцем. — Вот! Где-то здесь.

Когда мы понеслись к выходу, увидели вбегающих в галерею чёрных магов во главе с Юсуповым. Кристина бежала второй и, поворачивая, успела бросить на меня испепеляющий взгляд.

Преимущество мы вырвали. Технически, для того, чтобы попасть в новую локацию, Кристина могла просто увязаться за нами. Однако найденная подсказка давала баллы. А поскольку победа зависела не только от скорости, но и от качества прохождения локаций, Кристине придётся потратить пару минут на…

Уже с лестницы я услышал череду взрывов, как будто кто-то установил два десятка зарядов с последовательной детонацией. Оглядываться не стал, зато, сбегая по ступенькам, посмотрел на небо и расхохотался. Там загорелась надпись следующего содержания:

Бѣлые маги

Г-н Барятинский, пронiцатѣльность +2 балла.

Г-н Пущин, найдѣнныя подсказка +10 баллов.

Общiй зачетъ + 12 баллов.

Но развеселило меня не это, а продолжение:

Чёрные маги

Г-жа Алмазова, найдѣнныя подсказка +10 баллов.

Г-жа Алмазова, нѣстандартное рѣшенiя +2 балла.

Г-жа Алмазова, порча имущества Акадѣмiи -44 балла.

Общiй зачетъ -32 балла.

— Двадцать два бюста, — крикнул на бегу Андрей. Он, оказывается, умел смеяться. — И минус два балла за каждый! Каково, а?!

Н-да, это был провал. Где она собирается отыграть такое количество баллов? Дело, конечно, не моё. Но, по-моему, это был первый и последний раз, когда Кристина игралась в командира.

Если относительно первой подсказки сомнений у меня не было — там было указано вполне конкретное название павильона, — то следующую подсказку, если верить карте, следовало искать где-то посреди огромного парка. Никаких строений в этом месте обозначено не было — просто гигантская площадь, закрашенная светло-зелёным цветом.

Незнание здешних локаций здорово мешало. Я впервые оказался в Царском Селе, и его масштабы произвели серьёзное впечатление. Всё здесь было устроено с поистине царским размахом.

Садовые павильоны, искусственные гроты, островки посреди водоёмов, широкие аллеи и узкие тропинки, галереи, фонтаны, беседки — на то, чтобы начать здесь хоть как-то ориентироваться, у нормального человека ушли бы сутки.

У меня этих суток не было. Но была команда, состоящая из аристократов. Среди прочих — Анатоль Долинский, уверяющий, что в детстве, приезжая в Царское Село с отцом, который посещал Летний дворец по долгу службы, он облазал здесь всё. Меня в очередной раз выручила «потеря памяти». Мой покойный батюшка дружил с отцом Анатоля, и в Царское Село они обычно ездили вместе. Анатоль не сомневался, что местные локации мы когда-то изучали вдвоём.

— Парк, — едва взглянув на карту, уверенно объявил Анатоль. — Нужно бежать туда и разбираться уже на месте. Подсказка может быть спрятана где угодно. Два года назад она оказалась в одной из купален, возле Царских ванн — помните?

— А годом раньше — в стогу сена, — подхватила Полли, — на Большом лугу, — она махнула рукой, указывая направление.

— О, вы тоже выписываете «Академический вестник», Аполлинария Андреевна? — заинтересовался Анатоль.

— Разумеется! Жизнь Академии — это так увлекательно…

— Обсудите позже, — оборвал я. — Парк, значит, парк. Сюда? — Если верить карте, нам следовало свернуть на дорожку, уводящую налево.

Анатоль подмигнул.

— Сюда пусть идут чёрные. А мы срежем. Есть тропинка, идущая мимо Скрипучей беседки — неужели ты забыл?

— Забыл, — отрезал я.

— Ох, верно, — спохватился Анатоль. — Извини, пожалуйста.

Мне стоило большого труда не заскрежетать зубами.

— Давай не будем тратить время на политесы, ладно? Веди!

— Идём, — кивнул Анатоль.

— Бежим! — поправил я.

Глава 6 Сражайтесь или умрите!

Мы бросились бежать. К чести моей команды — на физическую подготовку, по крайней мере, по части бега, не жаловался ни один из четверых. Немного отставали Мишель и Полли, но не настолько, чтобы серьёзно нас задерживать. Анатоль и Андрей бежали наравне со мной. На разветвлениях дорожек Анатоль безошибочно определял нужное направление. В огромном парке он действительно отлично ориентировался.

Мы бежали мимо идеально подстриженных газонов, деревьев с причудливыми листьями, нарядных клумб, увитых диким виноградом шпалер, выкрашенных в белый цвет кованых скамеек, ажурных беседок, питьевых фонтанчиков и живописных павильонов.

В своей комнате, среди учебников, я обнаружил что-то вроде путеводителя, рассказывающего об истории создания Царского Села. Оно было заложено, если не ошибаюсь, прапрабабушкой нынешнего императора, в качестве летней резиденции для царской семьи. Императорский дворец располагался здесь же, и на лето государь с семейством и придворными перебирался сюда. Академия занимала когда-то один из дворцовых флигелей. Позже для самого престижного высшего учебного заведения Империи выстроили отдельные корпуса.

Посещение курсантами академии Царского Села традиционно не возбранялось. Напротив, считалось, что соседство с царствующими особами идёт молодым людям, которые должны прийти на смену нынешней правящей элите, только на пользу. Из уст в уста передавались истории о том, что вот на этой самой аллее, буквально сегодня утром, курсант такой-то раскланялся с самой вдовствующей императрицей.

На время проведения Игры территория Царского Села была закрыта для всех, кроме нас. Из посторонних здесь присутствовали лишь вездесущие представители прессы — один из которых, завидев мою команду, выскочил из кустов, как чёрт из табакерки, и принялся щёлкать фотоаппаратом.

— Уже недалеко, — бросил на бегу Анатоль. — Вон там — Скрипучая беседка.

Я пригляделся к строению вдали. Нарядный разноцветный павильон, если верить путеводителю, который я обнаружил у себя в комнате, был выстроен в китайском стиле. Я понятия не имел, какие именно архитектурные детали отличают китайский стиль. Но тому, что в «беседке» при необходимости можно было бы держать оборону целым взводом, уже не удивился. У российских императоров были свои представления о размерах беседок.

— А дальше, за ней? — Я пригляделся.

Скрипучая беседка стояла на берегу водоёма, из которого вытекала небольшая речка. Через речку был перекинут каменный мост, состоящий из трёх пролётов и украшенный сверху башенкой с колоннами.

— Этот мост соединяет Царское Село с другим парком, Александровским, — Анатоль, кажется, даже не запыхался. — Мост называется Большой каприз, потому что…

Я не успел дослушать, почему.

— Сражайтесь или умрите! — На дорожке перед нами вдруг материализовался рыцарь.

Самый настоящий — по крайней мере, в моём мире в исторических фильмах показывали именно таких. В доспехах, шлеме с пышным плюмажем, вооруженный огромным мечом.

Полли ахнула.

— Спокойно, — бросил я. — Нас пятеро, он один.

Лицо рыцаря было закрыто забралом, но мне показалось, что этот подлец усмехнулся. Потому что на дорожке позади него немедленно материализовались ещё четыре рыцаря — точные копии первого. И каждый из них бросился к каждому из нас. Мне достался первый.

Я не стал даже пытаться изображать, будто что-то понимаю в фехтовании. В руках у меня появилась цепь. Первым движением я вырвал из рук рыцаря меч. Рыцарь от рывка покачнулся и едва устоял на ногах. Если бы на рыцаре не было доспехов, я бы ударил его ногой в грудь. Сейчас рассудил, что ботинок вряд ли нанесёт серьёзный урон металлическому нагруднику, и в два прыжка оказался у рыцаря за спиной.

Его шею обвила цепь. Я потянул на себя. Цепь заискрилась — я добрался до уязвимого места. Через минуту рыцарь с громким лязгом рухнул мне под ноги. Голова отделилась от тела и покатилась по дорожке.

Я не успел удивиться тому, как легко она отделилась — заметил, что шлем внутри пустой. Доспехи не скрывали под собой человека. Рыцарь оказался всего лишь големом. Но — големом, который, будь я чуть менее расторопен, мог нанести мне вполне ощутимый урон.

Я быстро огляделся. Туже всех приходилось Полли. В число её умений, как и моих, фехтование не входило. У Полли вообще не было личного оружия — в отличие от Андрея и Анатоля, которые выхватили сабли. Всё, что девушка могла противопоставить сопернику — это собственную ловкость. Полли с быстротой молнии уворачивалась от ударов мечом. Её рыжие волосы развевались, форменная юбка всплескивала над коленями. Неповоротливый рыцарь попросту не успевал отслеживать перемещения Полли — вероятно, поэтому наша команда в этой схватке не понесла потерь. То есть, пока ещё не понесла.

Я бросился на выручку Полли. На это раз обезоруживать рыцаря не стал. Сразу переместился ему за спину и сдавил шею цепью.

Искры. Лязг. По дорожке покатилась голова.

Полли взвизгнула.

— Не бойся, — бросил я, — шлем внутри пустой, — и устремился на выручку Мишелю.

Тот пробовал отбиваться саблей, но получалось откровенно жалко. По плечу Мишеля уже текла кровь — призрачный рыцарь наносил вполне материальные раны. Сабля Мишеля, как я успел заметить, не имела «плоти», была исключительно «призрачной», а значит, с каждым ударом отнимала магические силы.

Захват. Рывок. Лязг.

Теперь Полли при виде катящейся головы уже не визжала. Зато Мишель уставился на неё, оцепенев.

— Есть! — услышал я победный крик. Андрей снёс своему сопернику голову.

А сразу вслед за ним со своим рыцарем расправился Анатоль. Но поздравить друг друга с победой мы не успели.

— Костя, — ахнула Полли. Вцепилась в моё плечо. — Костя, взгляни!

На дорожке, в десятке метров перед нами, снова появились рыцари. Новая пятёрка на вид ничем не отличалась от предыдущей.

— Сражайтесь или умрите! — объявил рыцарь, стоящий впереди всех.

Он беззаботно пнул валяющуюся под ногами голову своего товарища и взмахнул мечом.

В этот раз я был готов к атаке.

Приказал:

— Полли, прячься за мою спину! Мишель, держись за Андреем!

Новые рыцари не перенимали опыт предыдущих коллег. По крайней мере, мой трюк с цепью сработал без отказа. Я расправился с двумя рыцарями, трёх остальных прикончили Андрей и Анатоль. Полли и Мишель, как было велено, держались за нашими спинами.

«Молодцы, — отметил я. — Мы неплохо сработались».

Но это, увы, была единственная хорошая новость. Голова последнего поверженного рыцаря ещё звенела на дорожке — а перед нами, снова в десятке метров впереди, уже появилась новая пятёрка.

Я сумел задавить ругательство. Проскрежетал:

— Да откуда ж вы берётесь?!

— Меня больше беспокоит вопрос, когда закончитесь, — обронил стоящий рядом со мной Андрей. — Полагаю, что такими темпами чёрные нас опередят.

— Если мы вообще дойдём до следующей локации, — проворчал я.

Андрей устал меньше, чем Анатоль — которому второй бой дался явно тяжелее первого, — но было понятно, что надолго нас не хватит. Если рыцари так и будут восставать из небытия, рано или поздно нас сомнут.

— В предыдущих Играх было что-то подобное? — я оглянулся на Анатоля, на Полли.

— Не припомню, — сказала Полли. Она катала пушистый шарик над раненным плечом Мишеля.

Анатоль покачал головой.

А навстречу нам уже неслось:

— Сражайтесь или умрите!

— Да чтоб вас! — не сдержался-таки я и ринулся в бой.

…

— Костя! — голос Мишеля прорвался сквозь лязг третьей зазвеневшей по дорожке головы.

— Не лезь! — не оборачиваясь, рявкнул я.

Анатоля ранили, над его голенью склонилась Полли. Андрей уже тоже едва держался.

— Я не лезу! — прокричал Мишель. — Я лишь хочу сказать, что рыцари появляются со стороны Александровского парка! Они появляются всё ближе и ближе к мосту, понимаешь?

Цепь в моей руке заискрилась. По дорожке покатилась голова четвёртого рыцаря. Я резко обернулся к Мишелю.

— Что ты сказал?

— Мост, — махнул рукой он. — Я присмотрелся, магический след ведёт к нему! И, если перекрыть мост… То есть, я имею в виду — не пропускать сюда чужую магию! Не позволять рыцарям воплощаться здесь…

— Ты можешь поднять Щит? — быстро спросил я.

Щёки Мишеля вспыхнули.

— Я… Я попробую, конечно. То есть, если ты настолько доверяешь моему умению…

— Если бы не доверял, тебя бы здесь не было.

Н-да, с повышением самооценки этому парню — ещё работать и работать.

— Бегом к мосту, — приказал я. — Поднимай Щит и держи, сколько сможешь! Задача — не пропустить сюда чужую магию. Всё ясно?

— Да-да! Спасибо! Я постараюсь оправдать…

— Бегом! — рявкнул я.

Мишель бросился к мосту.

Вдвоём с Андреем мы одолели четверых рыцарей из новой пятёрки. На пятого, излечившись, бросился Анатоль.

Изящную беседку на мосту окутали искры — Мишель поднял Щит. Лязг последней головы на дорожке утих. Мы выждали несколько мгновений. Больше рыцари не появлялись.

— Бежим! — приказал команде я.

В темнеющем небе появилась таблица.

Бѣлые маги

Г-нъ Пущинъ, пронiцатѣльность +2 балла.

Г-нъ Барятинскiй, управлѣнiя +2 балла.

Общiй зачетъ + 16 баллов.

— Значит, Мишель удержал Щит, — кивнул на бегу я.

— А ты быстро принял правильное решение, — добавил Анатоль. — Я начинаю гордиться тобой, капитан!

— Капитан? — Я едва не остановился. Справившись с собой, спросил: — Почему ты так меня назвал?

— У каждой уважающей себя команды есть капитан, — объявил Анатоль. — Верно, команда?

Андрей и Полли поддержали его возгласами.

— Ура капитану! — воскликнул Анатоль.

— Ура! — согласились Андрей и Полли.

Прозвучало нестройно, но искренне.

А я вспомнил бронетранспортер, ворвавшийся в тюремный двор. И победное «ура!» моих бойцов… Юные аристократы, бегущие рядом со мной, отличались от тех парней так, как только могут отличаться отпрыски высокопоставленных семейств от безродных мятежников. Но сердце у меня защемило.

— Кричать «ура» будем после победы, — заставил себя недовольно буркнуть я. — Сейчас основная задача — найти нужную локацию.

Анатоль взмахнул рукой:

— Прошу, капитан! Парк — перед нами.

И мы вбежали под тёмные своды деревьев. Скоро к нам присоединился запыхавшийся Мишель.

Вокруг уже совсем стемнело. Ладонь Полли окутало знакомое мне сияние — магический фонарь.

— Спасибо, — кивнул я.

Сам в дополнительном освещении не нуждался, а вот команде это помехой точно не будет. Хотя и понимания, что нам делать дальше, освещение не прибавило.

Вокруг, насколько хватало взгляда, были лишь подстриженная трава и деревья. До того толстенные, что я не удивился бы, узнав, что посажены они ещё во времена прапрабабушки нынешнего государя, основательницы Царского Села. Никаких строений поблизости не наблюдалось.

— Что делаем, капитан? — бодро спросил Анатоль.

— Ищем, — пожал плечами я. — Ищем что угодно, напоминающее подсказку. Что-то, что будет выделяться.

— Нас догоняют, — заметил Андрей.

Вдали на дорожке показались пять тёмных фигур, сопровождаемых магическим светом. Чёрные маги включили свой «фонарь».

— Расходимся, — приказал я, — ищем подсказку. Тому, кто её найдёт, ни в коем случае не орать «Нашёл!» Просто подойти ко мне и доложить. Негромко! Помня о том, что теперь мы здесь не одни. Это ясно, Аполлинария Андреевна? — Я повернулся к Полли.

— Разумеется, Константин Александрович, — надулась она. — Вы, надеюсь, не сомневаетесь, что я умею держать эмоции под контролем?

Мы разбрелись по парку.

Вскоре к нам присоединилась команда чёрных. Я старался держать их в поле зрения, хоть и сомневался, что соберутся нападать. В данный момент цель у нас общая — найти подсказку. А если чёрные выведут из строя кого-то из моих, они не только потеряют время и, наверняка, кого-то из своих, но и лишатся дополнительных шансов что-то обнаружить. В поисковых операциях, как известно, чем больше народу принимает участие, тем выше вероятность отыскать объект.

Вряд ли Кристина владела навыком проведения поисковых операций. Но, при всём разнообразии чувств, которые я к ней испытывал, дурой эту девушку не назовешь. Сообразит, что нападать на нас сейчас, во время поисков — себе дороже.

Я бродил среди вековых деревьев. Смотрел вокруг, под ноги, в небо — пытался заметить хоть что-то, что выделялось бы на фоне окружающего пейзажа. По ощущениям, прошло уже около десяти минут. Картина не менялась.

Когда я вдруг услышал посторонний шум. И резко обернулся.

— Костя! — прошептал Мишель. Это его шаги я услышал. — Я нашёл! — Он придерживал спереди полы кителя, скрывая под ними что-то объёмное.

Я протянул руку. Мишель, предусмотрительно оглядевшись по сторонам, распахнул китель.

— Э-э-э, — только и сказал я.

Под полами скрывался футбольный мяч. До сих пор подсказки мы получали в виде бумажек.

— На мяче ничего не написано, — виновато сказал Мишель. — И внутри у него ничего нет, я просветил магией.

— В таком случае, вероятно, это не подсказка, — сказал я мягко, как мог. Уже понял, что от окриков Мишель сжимается и впадает в ступор. — Иногда мяч — это просто мяч, Мишель. Играли, да забыли. Или закатился откуда-то.

Мишель упрямо помотал головой:

— Поначалу и я подумал так же. Закатился, забыли… А потом попытался представить, каково это — играть в футбол среди деревьев. И понял, что получается сущая нелепость. Согласись.

— Ну… Пожалуй, — признал я. — Футбол в лесу — странная причуда.

— Вот именно! И закатиться он ниоткуда не мог, — продолжил ободренный Мишель. — Здесь нет поблизости футбольных полей! Есть поле для гольфа, но далеко, на другом конце парка… Это — подсказка, Костя. Я уверен, иначе не стал бы тебя беспокоить.

Я взял у него мяч. Повертел в руках. Обычный мяч, уже изрядно потрёпанный, сшитый из белых и черных кожаных пятиугольников.

— Постой. А это что?

На одном из пятиугольников я заметил рисунок. Контуры почти стёрлись, но всё же можно было разобрать, что изображает он стилизованное дерево.

— Логотип производителя? — предположил Мишель. — Я такого не знаю. Хотя я спортом не особенно увлекаюсь…

Что уж говорить обо мне. Мне не был известен ни один из существующих в этом мире брендов спортивных товаров. Но, кажется, я знаю людей, которые просто обязаны в них разбираться.

— Андрей, — негромко окликнул я. — Анатоль!

Ко мне подошли оба. Я показал мяч.

— Посмотрите. Кто-нибудь знает, что это за логотип?

— Никогда не видел, — приглядевшись, сказал Андрей.

Анатоль кивнул:

— Тоже впервые вижу.

— Миленькое деревце, — заметила Полли. Раз уж мы собрались вместе, она, разумеется, не могла остаться в стороне. — А почему вы решили, что это логотип?

— Вообще, конечно, странно, — задумчиво проговорил Мишель. — Лично я с трудом представляю себе спортивную компанию, которая могла бы выбрать в качестве символа старое толстое дерево, да ещё с дуплом.

Догадались мы одновременно.

— Дерево с дуплом, — сказал Андрей.

— Это и есть подсказка, — кивнул я. — Искать надо не вокруг! Искать надо внутри таких деревьев. Ищем!

Мы снова разбежались. Но теперь уже цель была определена — деревья с дуплами. Я заметил, что Кристина прекратила поиски и не сводит глаз с моей команды.

Ну… Странно было бы, если бы она не заметила и не поняла, что мы делаем. И замаскировать поиски я тоже никак не мог.

Для того, чтобы собрать своих, окриков Кристине не требовалось. Уже через минуту, подчиняясь какому-то неслышному приказу, её окружила команда чёрных. Ещё через минуту пять фигур наших соперников бросились врассыпную, чтобы тоже осматривать деревья.

— Костя! — вдруг громко воскликнулаПолли.

Тут же ахнула и прикусила язык, но было поздно — возглас разнёсся по всему парку. И почему это, интересно, я сомневался, что Аполлинария Андреевна умеет сдерживать эмоции?..

Я бросился к Полли — как и остальные из моей команды. Как и команда чёрных.

— Что?! — подбегая, бросил я. Соблюдать предосторожности дальше смысла уже не было. — Подсказка?

— Нет. Но там магия. — Полли тронула огромный, в три обхвата ствол. С дуплом, в котором, навскидку, мог бы поместиться десяток таких девушек, как она. — Я заглянула внутрь и сразу почувствовала. Это дерево просто переполнено магией!

Чёрные, во главе с Кристиной, неслись к нам.

Глава 7 Подсказки

— Мишель, — решил я, — лезешь первым. Анатоль, помоги ему!

Анатоль подсадил Мишеля. Тот немного побледнел, но держался молодцом. Бесстрашно исчез внутри полого ствола.

— Тут ступени, — донеслось до нас. — Верёвочная лестница! Уходит далеко вниз!

— Спускайся, — приказал я. — Щит держи наготове! Как спустишься, жди остальных. Полли, за ним!

Анатоль помог забраться Полли.

Подбежавшие чёрные атаковали молча. Андрей скрестил саблю с одним из парней, на меня бросилась Кристина.

— Анатоль, уходи, — приказал я.

— Но…

Вот чего моей команде категорически не хватало, так это привычки не обсуждать приказы.

— Уходи! — рявкнул я.

Анатоль подтянулся на руках и исчез внутри ствола.

Сабли звенели. Противник Андрею достался серьёзный. Кристина снова атаковала, мне едва удалось уйти. Захватить эту бестию цепью не получалось.

— А теперь, Костя, уходи ты, — бросил Андрей. — Вдвоём против пятерых — мы не отобьёмся. Но на какое-то время я сумею их задержать, со мной не так легко справиться. Надеюсь, вам хватит этого времени.

Андрей не смотрел на меня. Он не сводил глаз с соперника.

Пожертвовать бойцом, чтобы спасти команду. В прошлой жизни мне доводилось принимать такие решения. И каждый раз я ненавидел себя за это. Говорят, что жертвовать привыкаешь… Не верьте. Это не так. И в мире, где мне стала доступна магия, я приложу все усилия к тому, чтобы не жертвовать никем и никогда.

Андрей, расправившись со своим соперником, бросился на Кристину.

Я ухватился за край дупла, подтянулся и следующим движением оказался внутри дерева. Действительно, верёвочная лестница. Выглядящая так, словно произрастает непосредственно из ствола.

Я встал на ступеньке так, чтобы крепко держать равновесие. Подождал, пока Андрей приблизится. И, обвив его цепью за плечи, дёрнул на себя.

Удар Кристины обрушился в пустоту. Я сместился по ступеньке — чтобы Андрею было, куда поставить ногу.

Рявкнул:

— Спускайся!

К чести этого железного человека, он даже не выругался от неожиданности. Мгновенно оценил обстановку. А в следующую секунду кисти рук Андрея охватило сияние — похожее на «фонарик», который зажигала Полли. Только вот предназначение у этого сияния было совсем другим. Андрей ухватился за верёвки, к которым крепились перекладины лестницы, и попросту соскользнул по ним вниз. Очень полезная техника! Нужно будет узнать, как называется.

Чёрные, конечно, сейчас полезут вслед за нами. Но я сохранил команду.

Размышляя, я быстро спускался по ступенькам. Над головой поднял Щит — ждал нападения в любой момент. Когда вдруг понял, что прошла уже целая минута, а меня всё ещё не пытаются догнать. Мало того — я не вижу над головой ничего, кроме свечения Щита.

Выждав, я осторожно опустил Щит.

Дупла в древесном стволе больше не было. Его как будто заткнули огромной пробкой. И всё, что могло бы напомнить о том, что дупло здесь когда-то было — верёвочная лестница, растущая из ниоткуда.

Крик «Ура!» я услышал раньше, чем спустился. Моя команда стояла посреди большого подземного зала. А на тёмной стене пещеры светилась турнирная таблица.

Бѣлые маги

Г-нъ Батюшкинъ, мужѣство +5 баллов.

Г-нъ Барятинскiй, благородство +5 баллов.

Общiй зачетъ + 26 баллов.

Команда встретила меня аплодисментами. Но восторг длился недолго. Таблица на стене погасла, и мы оказались бы в кромешной темноте — если бы Полли не включила магический «фонарик».

Пещера была точной копией настоящей — в своём мире мне доводилось бывать под землёй. Я даже знал, что кристаллы, свисающие с потолка, называются сталактитами, а кристаллы, растущие из пола — сталагмитами. Существовало ещё отдельное название для тех кристаллов, что срослись в единую колонну, но его я не помнил.

Кристаллы разного калибра — от крошечных, длиной и толщиной с палец, до внушительных столбов, — окружали нас со всех сторон. С потолка капала вода. Посреди пещеры она образовала небольшое мутное озерцо.

— В дальней стене — три входа в туннели, — прокатился вдруг по пещере спокойный голос Андрея.

Пока я спускался, а остальные любовались турнирной таблицей, он, оказывается, успел провести разведку на местности. Мы поспешили к нему.

— Никаких указателей нет, — доложил Андрей. — На вид все три входа — одинаковые. В который из них идти? — Он повернулся ко мне.

Я пожал плечами:

— Естественно, в тот, который приведёт к подсказке. Но пока это — всё, что я могу сказать.

Три входа, глядящие на нас зловещими чёрными проёмами, были похожи между собой, как близнецы-братья.

— Я полагаю, нужно искать мяч, — проговорил Мишель. Смутился и покраснел, когда мы все вчетвером вопросительно уставились на него. Но справился с собой и продолжил мысль: — То есть, я имею в виду не мяч, как таковой. А что-то, что подсказало бы нам, куда следует идти. По аналогии с предыдущим заданием, понимаете?

— Разумно, — согласился я. Приказал: — Ищем условный мяч! Что-то, что будет отличаться от окружающего. Что-то, чего не должно здесь быть.

Следующие пятнадцать минут мы бродили по пещере, время от времени перекликаясь. Ничего, что выпадало бы из окружающих деталей так же, как футбольный мяч, не попадалось никому.

Кристаллы. Красивые. Загадочно переливающиеся в магическом свете. Капающая с потолка вода. Нахохлившиеся, уже впавшие в спячку летучие мыши под сводами. Изредка — лужицы под ногами… Ничего такого, чего не могло бы здесь быть.

Я уже начал склоняться к мысли, что мы зря теряем время. Плюнуть на поиски и исследовать все три туннеля по очереди?.. Я вернулся к дальней стене и сделал несколько шагов по самому левому туннелю. Для того, чтобы увидеть, что он раздваивается. Я, решив держаться левой стороны, шагнул в левый рукав. Через десяток метров раздвоился и он.

Нет. Так, наугад, можно бродить бесконечно. До тех пор, пока не помрём от голода — хотя такого академическое начальство, разумеется, не допустит. А между тем чёрные, возможно, уже нашли подсказку… Я скрежетнул зубами от досады. И вдруг услышал, что меня зовут.

— Костя! — это был голос Полли.

Я поспешно вернулся в пещеру. К Полли уже подбежали остальные. Сама она почему-то стояла на коленях.

— Посмотри! — Полли указывала на пол перед собой.

Я увидел круг из миниатюрных сталагмитов. Вокруг него — ещё один. И ещё… Всего — пять концентрических кругов, образованных наростами высотой едва ли сантиметра два.

— Как ты это вообще заметила? — удивился я. Присел рядом с Полли.

— Когда я была маленькой, нянюшка водила меня гулять в рощу, — сказала Полли. — Ну, знаешь, наверное — между нашим имением и усадьбой Голицыных?

Я нетерпеливо кивнул.

— И я, помню, очень удивилась, впервые увидев, как растут мухоморы, — продолжила Полли. — Они растут кругами, представляете? Вот такими, концентрическими. Нянюшка называла это «ведьмин круг» и говорила, что ни в коем случае нельзя вставать в его середину. Спешила увести меня прочь. Но я, конечно, выбрала минуту, когда она отвлеклась, и встала.

— И что же? — заинтересовался Анатоль.

— И… — Полли выдержала торжественную паузу и вдруг расхохоталась. — Ровным счётом ничего не произошло! Обычное суеверие, у простолюдинов их много. Но сейчас, когда я посмотрела на пол и увидела круги — удивилась. Сталагмиты — это ведь не мухоморы, верно?

— Верно, — согласился Мишель, задумчиво глядя на пол. — Не представляю себе условия, при которых сталагмиты могли бы вырасти столь одинаковыми. Да ещё образовать такую сложную фигуру… Это — точно подсказка.

— И что она означает?

Мишель пожал плечами:

— Не могу сказать.

— Вообще, похоже на мишень для стрельбы, — сказал я.

— Точно, — поддержал Анатоль. — Мишень! А в центре — яблочко, — он коснулся центрального сталагмита, от которого расходились остальные круги.

В ту же секунду сталагмит налился белым магическим светом.

Полли вскрикнула. Анатоль отдёрнул руку. Свечение погасло.

— Больно?! — Полли бросилась к Анатолю.

— Нет-нет, — покачал головой тот, — не беспокойтесь. Я вообще ничего не почувствовал. Просто удивился.

— Ну-ка… — Теперь центрального сталагмита коснулся я.

Под моей ладонью он снова засветился. Анатоль был прав — никакого дискомфорта не ощущалось. Я, подождав, убрал руку. Сталагмит погас.

Я потрогал другие кристаллы. Никакого эффекта. «Включался» только один, центральный.

— И что это означает? — спросила Полли.

— Центр? — сказал Андрей. — Следующая подсказка находится в центре подземелья?

Я кивнул.

— Да, похоже, ты прав. Осталась сущая ерунда. Отыскать этот самый центр… Есть идеи, как это сделать?

Мои бойцы молча переглядывались. Радость от того, что мы нашли круг, мгновенно сменилась новой растерянностью.

«Поди туда — не знаю, куда» — пожалуй, лучшая формулировка этой задачи. Мы даже примерно не представляли, в какой части пещеры находимся. И, соответственно, где относительно нас может находиться её центр.

— Исследуем туннели? — предложил Андрей.

Я мотнул головой:

— В туннели я уже заглядывал. Там настоящий лабиринт, бесконечные разветвления. Если бы у нас в запасе был год — тогда, вероятно, какую-то систему можно было бы уловить. Но года у нас нет. А просто так бродить по коридорам — пустая трата сил.

— Ах, если бы можно было взмахнуть волшебной палочкой! — мечтательно проговорила Полли. — И сказать: «Подсказка, покажись!»

— Вы так очаровательны, когда мечтаете, Аполлинария Андреевна, — поклонился ей Анатоль.

— Мерси…

— Постойте! — воскликнул Мишель. — А может быть, именно это и надо сделать?

— Что? — удивился я.

— Взмахнуть волшебной палочкой, — пробормотал он. — Сейчас, подождите!

Мишель вытянул руку перед собой, по направлению к трём входам. Прикрыл глаза, что-то забормотал, сосредоточиваясь.

Первой результат его усилий заметила Полли. Ахнула, показывая на стену.

— Господа! Взгляните!

Между правым и центральным входами появилось световое пятно. Неяркое, будто размытое, чуть заметное — но всё же. От вскрика Полли оно исчезло. Мишель укоризненно посмотрел на неё. Проговорил:

— Мне стоило большого труда вызвать этот отклик…

— Простите, Михаил Алексеевич! — Полли прижала руки к груди, в глазах заблестели слёзы. — Бога ради, простите! Это я от радости.

Мишель залился краской до корней волос. Забормотал:

— Ну что вы, Аполлинария Андреевна. Я вовсе не…

— Отставить политесы, — приказал я. — Мишель. Объясни, что это было?

— В момент, когда Аполлинария Андреевна сказала про волшебную палочку, я подумал, что подсказка должна быть неким магическим ядром, — принялся сбивчиво объяснять Мишель. — По крайней мере, если бы я был устроителем Игр, руководствовался бы именно такой логикой. В момент, когда доберёмся до подсказки, мы должны перенестись отсюда на поверхность. В прошлых Играх, где курсанты действовали в магических локациях, так и было. Помните? — Мишель обвёл нас глазами.

Анатоль и Полли кивнули. Андрей пожал плечами — он, насколько я понял, чтением «Академического вестника» не увлекался.

— И я подумал, что для того, чтобы осуществить перенос, подсказка должна быть под завязку заряжена магией, — продолжил Мишель. — Говоря языком науки, она должна создавать магический фон гораздо более сильный, чем всё окружающее! — Он обвёл рукой пещеру. — Подсказка — по сути, центр магнита. Так я подумал. И попытался нащупать этот центр.

— И у вас получилось! — воскликнула Полли. — А я всё испортила… — Кажется, она всерьёз приготовилась разреветься.

— Спокойно! — обняв Полли за плечи, приказал я. — Без паники. Мишель. Ты сможешь повторить этот фокус?

— Смогу, — кивнул Мишель. — Но должен предупредить, что я не самый сильный маг. Такие призывы значительно сокращают мой ресурс…

— Ничего, — я решил не упоминать пока о том, что мне не впервой делиться энергией. — Начало уже положено. Из трёх туннелей осталось два. Выбираем один из них, проходим некоторое расстояние. После этого тебе нужно будет убедиться, что к центру мы приблизились, а не отдалились от него. Ты сумеешь это сделать?

— Сумею.

— Тогда вперёд.

Левшей среди нас не оказалось. Из двух тоннелей мы выбрали правый.

Дошли до первого разветвления. После чего стараниями Мишеля на стене слева снова появилось световое пятно.

В этот раз Полли стойко молчала. Даже губы закусила, чтобы не вырвался случайный возглас. И лишь после того, как Мишель погасил пятно, выпалила:

— Вы заметили, господа? Оно стало ярче!

— Вы уверены, Аполлинария Андреевна? — Мишель повернулся к ней. — Я, к сожалению, не различаю интенсивность…

— Абсолютно уверена, Михаил Алексеевич, — важно кивнула Полли, — не беспокойтесь. Мы следуем в правильном направлении.

— Значит, идём дальше, — сказал я. И повернул в левый туннель. — Только, вот что. У меня большая просьба ко всем.

Команда остановилась. Все четверо уставились на меня.

— Прекратите называть друг друга по имени-отчеству, — попросил я. — Сейчас, в спокойной обстановке — ладно. А вот в бою, за то время, что вы будете выговаривать «Михаил Алексеевич» или «Аполлинария Андреевна», вас размажут по стенке раньше, чем договорите.

— Исключительно разумное требование, — согласился Андрей. — Поддерживаю.

Я обвел команду глазами. Возражений не услышал. Протянул руку вперед, ладонью вверх:

— Костя.

— Андрей. — Батюшкин положил ладонь сверху. Посмотрел на Полли.

— Полли, — улыбнулась она. — Ну же, Мишель! Не стоит так конфузиться. Я не кусаюсь.

— Мишель, — густо залившись краской, сказал Мишель. И положил руку на ладонь Полли.

— Анатоль, — достроил башню мой старый друг.

— Давно бы так, — кивнул я. — Всё, не теряем время! Идём.

Дальше мы продвигались схожим образом. У развилок туннелей Мишель определял направление, и мы шли. Световые пятна становились всё ярче, это видели уже все, не только Полли. И всё бы ничего, но после третьей развилки Мишель начал слабеть.

— Я сразу предупредил, что не очень сильный маг, — виновато сказал он. — Прошу прощения, господа, что так вас подвожу.

Мишель заметно побледнел, то и дело вытирал со лба испарину. Уже даже ноги переставлял с трудом.

— Я могу тебя понести, — предложил Андрей.

— И я, — кивнул Анатоль.

— Не нужно. — Я подошёл к Мишелю, протянул ему руки. — Ты можешь забрать мою энергию.

Мишель осторожно коснулся моих ладоней.

— Не стесняйся, — сказал я. — Бери!

Мишель недоуменно посмотрел на меня.

— Благодарю, но… как? Я никогда не забирал энергию. Не имею представления, что нужно делать.

Гхм. Честно говоря, я тоже понятия не имел, что нужно делать. Клавдия всегда руководила процессом сама, исполняя это легко и непринужденно. Я знал, что забрать и «переработать» чёрную энергию может только целитель. Но вот белому магу поделиться своей энергией с таким же белым магом — проблем не составляло. Я не раз слышал об этом и решил, что подобный фокус доступен любому.

— Ах, это очень просто, — вмешалась Полли. — Мишель, тебе нужно всего лишь позволить энергии Кости коснуться твоей. Твоя энергия сама пополнит запас. Как в магических салочках — мы ведь все играли в них в детстве!

Мишель покраснел. Выдавил:

— Я… Там, где я рос, у меня не было возможности общаться с другими магами. Я ведь не аристократ. И я не понимаю, о чём вы говорите. Прошу меня простить, господа.

— Зато я теперь понимаю, отчего к тебе так цепляется Юсупов, — процедил Андрей. — Ты из самородков, верно?

Мишель кивнул — покраснев ещё больше.

— Происхождение — последнее, чего должен стесняться белый маг! — категорически объявила Полли. — Лично я свободна от этих дурацких предрассудков! И я уверена, что…

— Подожди, — оборвал я. — Ты говоришь, что моя энергия и энергия Мишеля должны соприкоснуться, так?

— Ну, конечно! Это же простая детская…

— Мишель, — приказал я, — подними Щит.

Глава 8 Туннели

Мишель побледнел ещё больше, но Щит перед ним появился. А в моей руке появилась цепь. И я заставил её коснуться Щита. В ту же секунду почувствовал то же, что и всегда при обмене энергией — сила, идущая от меня, потекла к Мишелю.

Он неуверенно улыбнулся. А спустя минуту опустил Щит.

— Спасибо, Костя! Теперь мне гораздо лучше.

— Ого, — глядя на меня, обронил Андрей. — Я, признаться, не верил слухам о твоей силе… Сейчас вижу, насколько был неправ.

— Если бы я знал, что прыжок с моста может такое сотворить, сам бы прыгнул вместе с тобой, — присоединился к нему Анатоль.

— Разговорчики, — оборвал я. — Чёрные ждать не будут. Бежим!

Мы поспешили дальше.

Две развилки спустя помощь Мишеля уже не потребовалась. Мы вышли в зал с тремя коридорами. Из центрального лился слабый свет.

— Туда, — приказал я.

И мы бросились в центральный коридор. Приближаясь к подсказке, поняли, что я был прав — чёрные нас опередили. Кристина набрала в команду действительно сильных магов. До нас доносились возбужденные голоса.

Мы выскочили в большой зал — так же нарядно украшенный сталактитами, как и пещера, с которой начинали этот этап.

Посреди зала возвышалась гладкая, будто отполированная, колонна из красного камня, на капители которой лежал золотой сундучок. Колонна была не очень высокой — метра три, но добраться до её вершины чёрные пока не успели. Должно быть, появились здесь недавно, опередив нас буквально на минуту.

— Анатоль! — приказал я.

Уточнений не требовалось. Анатоль бросил Лассо. Золотой сундучок обвила искрящаяся петля, он полетел вниз. Но чёрные не дремали. Кристина, обернувшись, рубанула мечом.

Анатоль вскрикнул и нелепо взмахнул рукой — магический меч этой чёрной бестии перерубил Лассо. Сундучок, брякнув внушительным замком, упал к ногам Кристины.

— Прикройте меня! — скомандовала своим Кристина.

Чёрные обступили командиршу, ощетинившись мечами. Что сделала с сундучком Кристина, мы не увидели. Зато увидели сюрприз, который поджидал её внутри. Из круга чёрных магов вдруг выпорхнул белый голубь и взмыл к потолку.

В первое мгновение чёрные оцепенели от неожиданности. Да и мы тоже, что уж греха таить. Зато секунду спустя в голубя полетели пучки чёрной магической энергии.

Мы не отставали. Я пытался поймать птицу цепью, Анатоль кидал Лассо. Без толку. Голубь будто издевался над нами. Порхал под сводом пещеры целый и невредимый.

— Она защищена магией, — спустя минуту пробормотал Мишель. — Её должны были сбить уже десяток раз, но этого не происходит!

— Она? — задал Анатоль самый идиотский вопрос из всех возможных.

— Конечно, — удивился Мишель. — Это горлица, самка. Да ещё какая красивая! Будь эта птица реальной — я знаю людей, готовых выложить за такую немалые деньги.

Вокруг горлицы продолжали вспыхивать сгустки чёрной энергии. Белоснежная птица парила под потолком, не обращая на них никакого внимания.

— А ты разбираешься в голубях? — спросил я.

Мишель опять покраснел:

— Немного. Так получилось. Видишь ли, там, где я рос…

— Можешь её подозвать?

— Что? — удивился он.

— Ну, хозяева ведь как-то подзывают голубей?

Теперь Мишель понял. Пожал плечами — дескать, это не мое решение, не думайте, что я сошёл с ума, — и вытянул вперед руку. Издал горлом курлыкающий звук.

— Громче! — потребовал я.

Мишель закурлыкал громче. Чёрные заржали. Даже кидаться в горлицу энергией прекратили.

— Это всё, на что способна ваша команда, господин Барятинский? — ехидно осведомилась Кристина.

Мишель сконфуженно замолчал.

— Не слушай эту мерзкую девицу! — прошипела Полли.

— Не слушай. Зови ещё, — поддержал я.

Мишель вспыхнул до корней волос, но позвал снова. И снова… А потом мы услышали ответное курлыканье. Горлица устремилась к Мишелю. И опустилась на подставленную руку с таким достоинством, как будто садилась на трон.

Чёрные бросились к нам. Кристину и того, кто был рядом с ней, я захватил цепью. Анатоль выпустил на двоих ослепительный сноп искр — что-то вроде световой завесы, которая заставила магов замереть и временно лишиться зрения… Андрей скрестил мечи с пятым чёрным.

— Добывай подсказку! — рявкнул Мишелю я.

Тот растерянно посмотрел на горлицу.

— Как?

Я понял, что он скорее согласится отрубить себе руку, чем причинить вред этой птичке. Но потрошить горлицу, к счастью, не пришлось. Птица вспорхнула с руки Мишеля. А Полли, быстро присев, успела поймать оброненное ею золотое яйцо. Оно тут же заискрилось магией.

— Портал! — закричала Полли. — Сейчас откроется портал, так уже было в Играх! Сюда, скорее!

Мы вчетвером бросились к ней. На секунду нас окутал калейдоскоп искр. А в следующую секунду мы уже стояли возле дерева, с которого начался этап.

В тёмном небе горела турнирная таблица.

Бѣлые маги

Г-жа Нарышкина, внiматѣльность +2 балла.

Г-нъ Пущинъ, самоотвѣржѣнность +2 балла.

Г-нъ Барятинскiй, пронiцатѣльность +2 балла.

Г-жа Нарышкина, найдѣнныя подсказка + 10 баллов.

Общiй зачетъ + 42 балла.

Сколько баллов принёс этот этап чёрным, мы не увидели. Я уже понял, что увидеть таблицу соперников возможно лишь в том случае, если они находятся неподалеку. А мы здесь были одни. Пока ещё — одни.

— Полли, — позвал я. — Что у нас с подсказкой?

— Ой, — сказала Полли. Про подсказку, похоже, и думать забыла.

Разжала кулак. Золотое яйцо исчезло — так же, как незадолго перед тем исчезла горлица. Вместо яйца на ладони лежал миниатюрный свиток.

— «Зал на острову», — развернув бумажку, прочитала Полли. — И кубок нарисован! Значит, это последний этап! Вместо подсказки там будет кубок, и мы должны доставить его на площадку, с которой началась Игра. Как только вручим кубок распорядителю, Игра закончится. Кто-нибудь знает, где этот зал?

Я уже вытащил из-за пазухи карту.

— Вот тут, — уверенно указал Анатоль на строение, стоящее на островке посреди водоёма.

— И как туда попасть? Я имею в виду — на остров?

— Там паромная переправа, — небрежно махнул рукой Анатоль. — И даже не одна. Бежим!

…

— Хм-м. Паромная переправа, говоришь?

Паром — белый плот, окруженный парапетом с такими же белоснежными резными балясинами, снабженный спасательным кругом и удобными креслами, мы увидели сразу, он стоял прямо у пристани.

Но больше не увидели ничего. Ни паромщика, ни лодки, ни, на худой конец, вёсел — для того, чтобы можно было использовать плот, не приводя в движение переправу.

— Обычно паромщик тут был, — виновато сказал Анатоль. — Мы с тобой не раз катались, вспомни! И от этой пристани, и от той! — Он махнул рукой.

Я кивнул — это было проще, чем в сотый раз ссылаться на потерю памяти. Сказал:

— Да. Но обычно нам с тобой не приходилось принимать участия в Игре.

— Значит, это очередное задание, — вздохнула Полли. — Мы должны придумать, как оказаться на острове в отсутствие паромщика.

— Вплавь? — предположил Андрей. Кивнул в сторону другой пристани: — Чёрные, похоже, именно так и собираются поступить.

Кристина, видимо, рассудила, что бежать к переправе, которую оккупировали мы, смысла нет. Она направила свою команду к другой — находящейся метрах в трехстах от нашей. Чёрные быстро осмотрелись и, очевидно, пришли к тому же выводу, что и мы — паромом воспользоваться не удастся. Они бодро, один за другим, попрыгали в воду и устремились к островку вплавь.

— Мне придётся остаться, — пробормотал Мишель. — Я не умею плавать.

— Научу, — пообещал я. — Когда игра закончится, тебе многому придется научиться.

— Ныряем, капитан? — спросил Анатоль.

— Подожди.

Мне не давала покоя мысль о том, что плот-то нам оставили. Хотя, спрашивается, чего бы стоило убрать его отсюда или спрятать с помощью магии? То есть, теоретически, каким-то образом воспользоваться плотом мы можем.

— А ну-ка… — Я обошел пристань — деревянный цоколь, к которому швартовали паром.

И быстро обнаружил то, что искал — неприметную дверцу, закрытую на щеколду. Открыл.

Так и есть — лебёдка.

— Что это? — заинтересовался Андрей.

— Механизм, который заставляет паром ходить.

— И, стоит его запустить… — сообразил Анатоль.

Я кивнул.

— Ха! — воскликнул Анатоль. — Да проще простого.

Он присел на корточки рядом со мной. Коснулся кожуха, закрывающего мотор:

— Двигатель — тут, верно?

Я кивнул.

— Садитесь на паром, — сказал Анатоль.

В ту же секунду кожух окутали искры. Барабан лебедки начал потихоньку вращаться. Заскрипела паромная цепь.

Андрей прыгнул с пристани на паром, подал руку Полли. Мишель прыгнул одновременно с ней.

— А ты? — спросил у Анатоля я.

— Раскручу механизм как следует и догоню вас. Ты ведь помнишь, кто в прошлом году взял второе место в соревнованиях по плаванию вольным стилем?

Я понятия не имел, кто, но выбор кандидатов, к счастью, был невелик. Я кивнул — подтверждая, что, конечно, помню, — и тоже прыгнул на паром. Для этого пришлось разбежаться — он уже прилично отошёл от берега.

Анатоль нырнул в воду минуты через три, мы к тому времени уже почти догнали плывущих чёрных. Я отчего-то думал, что движение цепи после этого замедлится, но ничего подобного не произошло. Паром шёл всё так же ходко. Очевидно, Анатоль имел в виду это, говоря «раскручу механизм как следует».

А плавал мой старый друг действительно здорово. Работал руками и ногами с такой скоростью, что Полли зааплодировала. Крикнула:

— Браво!

Вскоре мы с Андреем уже помогали Анатолю взобраться на плот. Расстояние до другого берега к тому времени сократилось больше, чем вдвое. Ещё буквально пара минут — и мы у цели. Чёрные остались позади.

— Это было восхитительно! — сказала Полли Анатолю.

— Благодарю, — поклонился тот. — Будь я раздет, получилось бы гораздо быстрее. — С Анатоля потоком стекала вода.

— Выжми хотя бы китель, — сказал я. — И слей воду из ботинок. До берега как раз успеешь.

Анатоль сбросил китель, принялся отжимать. Я смотрел на приближающийся берег, прикидывая, как побыстрее достичь показавшегося за деревьями строения, когда Мишель недоуменно спросил:

— Господа. Как по-вашему, для чего наши соперники разделились?

Я резко обернулся и увидел, что от группы чёрных отделилась одна фигура. Четверо из пятерых по-прежнему плыли к берегу, пятый забрал круто в сторону. Кто это, я разглядеть не мог, но о намерении догадался быстро. Сказал:

— Паромная цепь. Он плывёт, чтобы её перерубить.

— И мы остановимся, — ахнула Полли.

— Нет, — качнул головой я. — Не остановитесь. Как только достигнете острова — бегите в зал, добывайте кубок. Меня не ждите! — произнося эти слова, я уже снимал китель. Сбросив его, прыгнул в воду.

Тут же оценил замечание Анатоля о том, что плыть без одежды и обуви — значительно удобнее, чем в них. Одежда увеличивала мой вес, ботинки тоже здорово мешали. Но расшнуровывать их у меня не было времени. А к трудностям я, в отличие от Анатоля, был готов. Доводилось штурмовать водные преграды не с таким снаряжением, и не в таких условиях. Вода — не парное молоко, конечно, в начале осени ночи уже прохладные. Но и переохлаждение мне точно не грозит. К тому же, чёрные попрыгали в воду так же не раздеваясь. Вряд ли тому, к кому я плыву наперерез, грести сейчас легче, чем мне… Точнее, той. Я уже разглядел длинные чёрные волосы и понял, что сближаюсь с Кристиной.

Она тоже меня увидела. Прибавила скорости. Плавала эта девушка, если и хуже Анатоля, то ненамного. Я поплыл быстро, как мог.

Мы с двух сторон приближались к цепи, тянущей паром. Я обгонял Кристину в скорости, но у неё было изначальное преимущество в расстоянии. В момент, когда ей остался до цепи один рывок, меня отделяло от цели ещё метра три.

Кристина с победным воплем взмахнула мечом. Именно этого я и ждал. В тот же миг выбросил руку из воды. Цепь обвила меч и не позволила ему опуститься.

Но вырвать меч у Кристины из рук мне не удалось. Девушка вцепилась в оружие мёртвой хваткой. Я, перебирая цепь, принялся подтягивать её к себе.

Кристина шипела от ярости и сопротивлялась изо всех сил. Мокрая одежда облепила её фигуру. Под тонкой, ставшей от воды почти прозрачной, блузкой, вздымалась грудь. Н-да, вот уж когда обрадуешься тому, что большая часть твоего тела находится под водой. Да ещё и холодной…

— Отдай меч, — сказал я.

— Ты об этом пожалеешь! — глядя на меня горящими глазами, пообещала Кристина. — Игра закончится, Академия останется. Ты ещё не знаешь, на что я способна! Отпусти меня немедленно.

— Отдашь меч — отпущу. Лишиться личного оружия в честном бою — не зазорно.

— О какой чести ты говоришь, — скривилась она. — Ты овладел мной обманом!

— Ну тобой, допустим, я пока не овладел, — вырвалось у меня. — Хотя, признаюсь, не отказался бы.

Я даже в темноте разглядел, как покраснела Кристина. Кажется, дар речи потеряла от такой наглости. А у меня, похоже, гормоны в очередной раз взяли верх над разумом. Понятно ведь было, что юная аристократка вряд ли оценит мой искромётный солдафонский юмор… Но уже поздно — что вырвалось, то вырвалось. Тем более, что сказал я чистую правду.

Хотя Кристину, кажется, разозлил не на шутку. Я отчего-то был уверен, что, будь у неё такая возможность, мне уже выцарапывали бы глаза. Хотя… Взгляд Кристины тоже скользнул по мне. Мельком; она тут же, спохватившись, отвернулась.

А я сообразил, что меня так же, как её, облепила мокрая рубашка. И теперь уже непонятно, чего во взгляде девушки было больше — ярости, или… Так, стоп! Это всё — после. Если доживу и если сберегу глаза. А сейчас не забываем об основной задаче.

— Коснусь тебя оружием — ты убита, — напомнил я. — Отдай мне меч — и обещаю, что тебя не трону.

— Попробуй, коснись, — процедила Кристина. И выразительно посмотрела на цепь.

Цепь обвивала меч. Отпусти я её хоть на секунду — и моя соперница снова будет вооружена. А уж мечом она владеет виртуозно, у меня было время убедиться в этом.

Логично… На взгляд того, кто ещё не знаком в полной мере с моим личным оружием.

— Больше предупреждать не буду. — Я решил дать сопернице последний шанс. — Отдашь меч?

Вместо ответа Кристина только сильнее вцепилась в рукоять.

— Что ж, это твой выбор.

В следующую секунду свободный конец цепи удлинился. Я перехватил его. И обвил цепью запястье Кристины.

В ночном небе вспыхнули буквы.

Чёрные маги

Г-жа Алмазова, убита −2 балла.

Общiй зачётъ −6 баллов.

А за кубок, в случае победы чёрных, им дадут пятьдесят баллов, — быстро сосчитал я. И в итоге будет сорок четыре — это больше, чем у нас. При том, что я не знаю, сколько ещё призовых баллов могут начислить чёрным за прохождение этого этапа. И сколько могут снять с нас — например, за то, что Анатоль с помощью магии заставил двигаться паром. Вдруг это, как и уничтожение бюстов, проходит по разряду «порча казённого имущества»? В общем, радоваться победе пока рано. Разве лишь тому, что «убитая» Кристина теперь никак не сможет помешать парому достигнуть острова… Я заставил цепь исчезнуть и поплыл догонять своих.

— Ты об этом пожалеешь! — прилетел мне в спину яростный вопль. — Ты даже не представляешь, как сильно об этом пожалеешь!

Жалеть лучше о сделанном, чем о не сделанном — вот что я мог бы ответить Кристине. Но тратить время на слова не стал, плыл.

Моя команда причалила к пристани на противоположном берегу, когда мне оставалось до него метров двадцать. Я постарался прибавить скорости.

Когда вдруг понял, что не могу это сделать. Я пытался плыть — но оставался на месте. А в следующий миг неведомая сила потянула меня на дно.

Я попробовал сопротивляться, но быстро понял, что противостоять этой силе не могу. Меня стремительно затягивало в водоворот.

Я закричал.

— Костя! — встревоженно окликнул Андрей. — Что случилось?!

Ответить я не сумел. Ушёл под воду.

Глава 9 Внештатная ситуация

Перед погружением я успел глотнуть воздуха — но понимал, что надолго этого глотка не хватит. И вынырнуть я не смогу, не хватит сил бороться с течением. Как глубоко тут может быть дно?! — это было первой мыслью. А второй — откуда вообще взяться водовороту в искусственном водоёме, на территории императорского парка, в двадцати метрах от берега?!

Но размышлять об этом было некогда. Сейчас моя задача — вырваться. Я создал под собой Щит.

Помогло это мало. Всё, чего добился — меня больше не тащило ко дну. Но продолжало крутить в гигантской воронке, из которой я не мог вырваться. Вокруг — лишь тёмная мутная вода. Не было ни камней, ни корней деревьев — ничего, за что я мог бы ухватиться цепью.

«Это будет на редкость бесславная гибель, — мелькнуло у меня в голове. — Уцелеть в стольких схватках — и утонуть в декоративном пруду!»

Воздуха в лёгких оставалось всё меньше. Когда мне показалось, что вижу какой-то силуэт, решил, что это мутнеет сознание. Я выбросил цепь, скорее повинуясь рефлексам, чем реально на что-то надеясь. И удивился, когда она обвила не бесплотную тень. Водоворот по-прежнему пытался меня кружить, но теперь я обрёл точку опоры. Намертво ухватился за цепь. И лишь осознав, что меня вытащили из воронки, позволил себе ненадолго отключиться.

— … нештатная ситуация! — услышал я, очнувшись. — Нужно немедленно прекратить Игру! Запускайте ракету!

Сигнальные ракеты выдали каждому из нас. На случай, если что-то пойдёт не так.

— Не сметь… — Я закашлялся.

Узнал голос Андрея. Понял, что он забросил меня на плечи и плывёт к берегу. Это Андрей был той тенью под водой.

Анатоль, возможно, плавал лучше него. Зато Андрей быстрее соображал и откуда-то знал, как вытаскивать из воды утопающих. По крайней мере, действовал он грамотно.

— Никаких ракет! Я в порядке.

— Но ты едва не утонул! — Андрей обернулся.

— Не утонул же. — Я снова закашлялся.

— Костя. Это всего лишь игра. А тебе нужна помощь.

— Всё, что мне нужно — это выйти на берег. Спасибо, выручил. — Я благодарно сжал плечо Андрея и поплыл рядом с ним сам. — Пообещай мне, что не будешь поднимать панику.

— Но…

— Я говорю это, как командир! Считай, что отдал приказ.

Андрей покачал головой. Но больше не спорил.

— Расскажешь потом, что случилось?

— Конечно.

Я был уверен, что приложу все усилия к тому, чтобы эта история поскорей забылась. Андрей — хороший человек и верный друг, но делиться своими подозрениями с кем бы то ни было я не готов.

— Всё в порядке! — бросил я команде, когда мы приблизились к берегу. — У меня свело ногу. Андрей подоспел вовремя. Бежим!

В небе снова появилась таблица.

Бѣлые маги

Г-нъ Долинскiй, порча казѣннаго имущества −2 балла.

Г-нъ Барятинскiй, прiчинѣнiя врѣда товарiщу −2 балла.

Общiй зачётъ +38 баллов.

И — ни слова о водовороте. Ни балла Андрею, который меня спас… Собственно, что и требовалось доказать. Недаром в распорядителях Игры — Юсупов. Он не упустит даже самый малый шанс навесить нам штрафные баллы и недодать призовые. «Убийство» Кристины мне зачли. А вот спасение меня Андреем…

— Это несправедливо! — возмутился Анатоль. — Ничего я не портил! Можно подумать, этому несчастному двигателю не всё равно, за счёт чего двигаться!

— Вернёмся в Академию — подашь на апелляцию, — отжимая на ходу полы рубашки, сказал я.

— В самом деле? — удивился Анатоль. — А так можно?

— Понятия не имею. Но точно знаю, как нельзя.

— Как?

— Стоять и дожидаться меня, хотя была команда разыскивать кубок! — рявкнул я. — Чёрные уже у берега! Бегом!

Моих товарищей как ветром сдуло.

— Чёрные, скорее всего, прибегут к локации одновременно с нами, — сказал на бегу я. — Кубок нам так просто не получить, за него придётся сражаться. Слушайте меня внимательно! Предлагаю следующий план…

* * *

Дорожка от пристани вела к старинному зданию с высокими окнами и широкой мраморной лестницей. Фонари, установленные вдоль дорожки, не горели, но здание ярко освещалось изнутри. Двери были распахнуты настежь. Из них лилась завораживающая музыка.

— Похоже на сказку, — пробормотала Полли. Она остановилась и поёжилась. — Про Гензель и Гретель, помните? Там был нарядный пряничный домик. А в нём жила злая ведьма, которая ела детей…

Прозвучало это наивно, но почему-то никто из нас не улыбнулся. Красивое, ярко освещенное здание и впрямь выглядело зловеще. И музыка… Я вдруг подумал, что именно так должны петь сирены, завлекая моряков в бурю.

— Зато чёрные отстали! — радостно сказал Мишель.

Я оглянулся. Чёрных позади действительно не было. И это означало только одно.

— Нет, — процедил я. — Они не отстали. Вперёд! — и взбежал по лестнице.

Мы увидели огромный, ярко освещенный зал. Пол был выложен белыми и зелёными мраморными плитами, вдоль стен расставлены статуи. Зал был совершенно пуст — если не считать сцены у противоположной стены. На сцене находились музыкальные инструменты. Это они создавали чарующую мелодию. А необычность ситуации заключалась в том, что делали они это в отсутствие музыкантов.

Смычки сами скользили по струнам огромных инструментов, стоящих на полу. В воздухе плавали скрипки. Покачивался, сверкая золотыми изгибами, незнакомый мне предмет, напоминающий трубу.

— Кто-нибудь видит кубок? — спросил я.

Ответом были растерянные лица. А навстречу нам уже бежали чёрные. Как я и думал, они проникли в здание через заднюю дверь — в надежде опередить нас.

Но не сработало. А стратегия у Кристины, как я понял, на такой случай единственная: сначала бей, потом разберёмся.

— Таран! — скомандовала она. — Я — острие!

Четверо чёрных собрались за её спиной.

— Белое Зеркало! — приказал своим я. — Мишель! Ты всё помнишь?

— Да, капитан, — мгновенно отозвался Мишель.

Я кивнул. В следующую секунду чёрные ударили. Таран разбился о стену из Белых Зеркал. Чёрных от удара швырнуло назад.

Эффектнее всех выглядела Кристина — она прокатилась на заднице по гладкому мраморному полу и ударилась спиной о сцену. Высохнуть её одежда не успела. Предводительница чёрных оставила за собой мокрый след.

— Фи, госпожа Алмазова, — глядя на след, съехидничала Полли. — Я понимаю, что вы напуганы. Но в вашем возрасте позволять себе столь детский конфуз… Право, я была о вас лучшего мнения.

Кристина побагровела. На Полли она метнула такой взгляд, что я понял — только что госпожа Нарышкина обрела на свою рыжую голову самого яростного врага из всех возможных.

Женские шпильки — это тебе не простецкий мужской мордобой. А уж если девушка ещё и ревнует… Хотя объективно — никаких поводов для ревности я Полли не давал. Об искре, проскочившей между мной и Кристиной во время схватки в воде, она никак не могла узнать… Интуиция, видимо. Ещё одно удивительное свойство загадочной женской натуры — заметить соперницу там, где даже сам ревнуемый объект ещё не догадывается о её существовании.

Кристина вскочила на ноги.

— Следите лучше за собой, госпожа Нарышкина! — прорычала она.

И в следующую секунду от Полли осталось бы мокрое место — если бы я не перехватил цепью сверкнувший в воздухе меч.

Кристине надо отдать должное — стратегом она не была, однако училась быстро. Мгновенно сообразила, что тараном нас не взять. А ещё — теперь я убедился в этом окончательно — она умела отдавать команды безмолвно. И выполнялись они чётко, по-военному — не зря армиями испокон веков управляли чёрные маги.

Четвёрка Кристины дружно, единым порывом сорвалась с мест и бросилась на нас. Полли, как ей было велено во время обсуждения плана, держалась за моей спиной. Когда на помощь Кристине бросился ещё один чёрный, подняла Щит. Это было всё, что она могла сделать — Белое Зеркало не работало против личного оружия. Им можно было отразить только летящее в тебя заклинание. Но нападающего Щит всё же задержал. Добраться до меня и Полли он пока не мог.

Андрей и Анатоль сражались с чёрными на мечах, отражая атаку сразу троих. Мишеля я не видел, но надеялся, что он не бездействует.

И Мишель не подвёл.

Вокруг нас вдруг начали кружить снежинки. Поначалу одинокие, лёгкие, опускающиеся медленно и торжественно, они постепенно набирали силу. Снегопад становился всё злее и гуще. Не прошло и двух минут, как вокруг нас закружила такая метель, что я едва видел Кристину. Ей удалось вырваться из моего захвата — всё же эта девушка не зря стала у чёрных командиром. И теперь она стремительно наносила удары, пытаясь задеть меня. Действовала резко, непредсказуемо, но в круговороте метели замедлилась. Я постарался использовать это преимущество, чтобы вырвать у неё меч.

Полли вдруг ахнула. Я, уходя от Кристины, тем же движением оказался рядом с ней.

— Ресурс, — пискнула Полли. — Я больше не удержу Щит!

Таким образом, число моих противников возросло до двух. Причем, как я быстро понял, Кристина определила себе в напарники самого сильного из своих бойцов. Рядом с ней бился Жорж Юсупов. И желание отомстить мне за бесславный поединок в Императорском дворце горело у него на лице так ясно, словно было написано огненными буквами.

Впрочем, поднявшаяся метель дезориентировала и Жоржа. Полли держалась за моей спиной. Цепь, повинуясь моим приказам, мелькала теперь и слева, и справа от меня. Я ждал оплошности чёрных — для которых внезапный снегопад стал крайне неприятным сюрпризом. Ждал любой их промашки — и дождался. Жорж, при очередной азартной попытке задеть меня, приблизился на опасное расстояние. Я сумел уйти от удара. А цепь, метнувшись к Жоржу, ужалила его вгрудь.

На стене зала вспыхнула турнирная таблица, но я на неё не смотрел. Один боец чёрных нейтрализован. Мои — все целы. То есть… Полли вскрикнула.

Кристина, пока я разбирался с Жоржем, времени зря не теряла.

— Вам очень идёт новая причёска, госпожа Нарышкина, — процедила она.

Взмах меча отсёк едва ли не половину длинных рыжих прядей. Они лежали у ног Полли. А на стене вспыхнула ещё одна турнирная таблица — на этот раз наша, белых магов.

— Это несправедливо! — крикнула Полли. — Подумаешь, волосы! Это не должно считаться!

— В реальности вы, вместе с волосами, лишились бы ещё и уха, — надменно отозвалась Кристина. — Подите прочь, зализывайте раны!

Правое ухо Полли действительно горело. В Игре личное оружие не наносило ущерба, лишь оставляло магический след.

А Кристина развернулась ко мне.

— Не думай, что у тебя вечно получится уходить от моих атак! Пора заканчивать эту комедию.

Пора! Вот тут я был с ней полностью согласен. И сам ждал сигнала — который, по моим расчётам, уже запаздывал.

И, не успел я об этом подумать, как снегопад прекратился. Его будто выключили, словно кто-то невидимый взмахнул волшебной палочкой. Хотя, в каком-то смысле, так оно и было.

Вскоре о метели напоминали лишь тающие на мраморном полу лужи.

Полли, зажав ухо ладонью, отошла к дальней стене. Звенели мечи — трое чёрных теснили Андрея и Анатоля. Парням приходилось нелегко.

— Довольно, господа, — бросив беглый взгляд на сцену, крикнул я. — Дальнейшая борьба бессмысленна!

И едва успел уйти от яростного удара Кристины. Губы которой, впрочем, тут же сложились в сладенькую улыбку.

— Вот как? — проговорила она. — Вы сдаётесь, господин Барятинский? В таком случае, сложите оружие.

— Сдаваться — не в моих правилах, госпожа Алмазова, — вернул улыбку я. — Но я не вижу смысла вести боевые действия после того, как битва проиграна.

— Вами? — презрительно скривилась Кристина.

— Почему же? Вами.

Я махнул рукой в сторону сцены.

— Вы видите здесь кубок?

Несуществующие музыканты по-прежнему водили смычками по струнам, издавая чарующие звуки. На первый взгляд на сцене ничего не изменилось.

— Я не видела его и прежде, — процедила Кристина.

— Плохо смотрели, — объявила Полли. — Кубок всё это время был у вас перед носом! — Она гордо встряхнула головой — такая мелочь, как отсутствие на ней половины волос, княжну Нарышкину, видимо, не смущала. Кивнула на сцену: — Что это, по-вашему?

— Это — магический оркестр, госпожа Нарышкина, — проговорил Жорж. Он, как и Полли, успел «воскреснуть». — Вам никогда прежде не доводилось наблюдать столь простой фокус?.. Сочувствую.

— Я наблюдаю его регулярно, господин Юсупов, — елейно улыбнулась Полли. — Возможно, потому, в отличие от вас, знаю, что этот оркестр — струнный! В то время как среди инструментов находился один, который ни при каких условиях нельзя причислить к таковым.

Издевательская улыбка Юсупова исчезла, сменившись растерянностью. Он повернулся к сцене. Побледнел. И выпалил:

— Тромбон?!

— Удивительная наблюдательность, господин Юсупов, — похвалила Полли. — На сцене, среди струнных инструментов, действительно присутствовал единственный духовой. Странно, не правда ли? Впрочем, если бы вы обладали, помимо изумительной наглости, ещё и музыкальным слухом, заметили бы, что звуков он не издавал. Это — вторая подсказка. Тромбон — и есть кубок, господин Юсупов! Который теперь, как изволите видеть…

— Негодяй!!! — И снова я едва успел увернуться от удара Кристины.

Но в этот раз она, кипя от гнева, пропустила мой встречный удар. Запястье девушки обвила цепь.

— Куда делся кубок?! — Если бы Кристина могла, прожгла бы во мне глазами дыру.

— Отправился на стартовую локацию, — любезно разъяснил я. — Как и следовало сделать по правилам Игры. Господин Пущин сейчас, полагаю, уже приближается на пароме к пристани. Догнать его вы не сможете. Почему я и говорю — игра окончена, господа. Предлагаю вам не тратить больше силы.

В гробовой тишине зала раздались аплодисменты и смех.

Хохотал Анатоль. Аплодировал Андрей.

— Браво, капитан! — крикнул он. — Ура!

Я с удовольствием наблюдал за тем, как Кристина зеленеет от гнева. Забавно. И блузка на ней до сих пор не высохла… Тоже красивое зрелище.

* * *

— Молодцы, — похвалил я своих, когда мы шагали к пристани. — Все отработали, как надо.

— Молодец — ты, — сказал Андрей. — Грамотно выстроил стратегию. Вот что я называю военной хитростью! Слышал, ты выбрал основным предметом военное дело?

Я кивнул.

— Рискованно, — покачал головой он. — Юсупов тебе проходу не даст. И другие курсанты тоже.

— Понимаю. Не вчера родился.

Андрей посмотрел на меня с уважением. Задумчиво сказал:

— А знаешь, капитан… Я, пожалуй, присоединюсь к тебе. Люблю познавать новое.

— По-моему, вы оба — сумасшедшие, — сердито объявила Полли. — Вместо того, чтобы попытаться отговорить Костю… Анатоль! — Она в поисках поддержки повернулась к Анатолю.

— Риск — благородное дело, — улыбнулся тот. — Я, кстати, тоже пока ещё не определился с основным предметом.

Полли схватилась за голову.

— Уверена, что ваши родители будут категорически против!

Андрей улыбнулся:

— Мои родители перестали спорить со мной, когда мне было двенадцать. После того, как отец запретил мне осенью ночевать под открытым небом под предлогом того, что простужусь, я ушёл из дома. Прятался в пригородных рощах четыре дня. После чего вернулся домой живым и здоровым.

Анатоль присвистнул:

— Мой папахен мне голову открутил бы.

— Мой тоже… — Андрей ненадолго смешался, — … обошёлся со мной строго. Но, тем не менее, счел мою аргументацию убедительной. И более никаким моим занятиям не препятствовал. Посему не думаю, что с этим возникнут проблемы.

Полли повернулась к Анатолю. Тот беспечно развёл руками:

— Я — третий сын в семье. У меня два старших брата, каждый из которых сделал уже приличную карьеру. И сестрёнка, на одиннадцать лет младше. Между нами с Лизочкой было ещё двое детей, но они умерли во младенчестве. Лизочку, конечно, все обожают. А на меня мало обращают внимания. К тому моменту, как спросят, какой предмет выбрал основным, я уже пройду половину курса.

— А я — единственный сын, — вдруг погрустнев, сказал Андрей. — У меня мог бы быть брат, но умер, едва родившись. Матушка очень тяжело пережила эту смерть. И с тех пор… — Он, не договорив, махнул рукой.

«… детей в семье больше не было», — мысленно закончил я.

— Я тоже — единственная, — сказала Полли. — Та же история… Говорят, что прежде не было такой высокой смертности среди белых магов.

Андрей кивнул:

— Прежде — не было.

А я вспомнил слова деда о том, что белые маги вырождаются. Он, вероятнее всего, имел в виду в том числе и это.

— И вы ещё собираетесь учиться военному делу! — всплеснула руками Полли. — А для чего, спрашивается? Для того, чтобы вас убили на войне?!

Она, вероятно, спорила бы с нами и дальше, но тут в небе появилась турнирная таблица.

Бѣлые маги

Г-нъ Пущинъ, распознанiя кубка +2 балла.

Г-жа Нарышкина, убита −2 балла.

Г-нъ Барятинскiй, прiчинѣнiя врѣда товарiщу −2 балла.

ЗОЛОТОЙ КУБОК +50 баллов.

Общiй зачётъ +86 баллов.

Глава 10 Это была всего лишь игра

— Ура! — воскликнула Полли. И захлопала в ладоши от восторга. — Мишель добрался до стартовой локации! Мы победили, господа!

— Интересно, что там у чёрных с баллами, — сказал Андрей — когда мы, после дружеских объятий и поздравлений, двинулись дальше.

Полли фыркнула:

— Жаль, что не снимают баллы за скудоумие. Эта противная Алмазова, как и её команда, даже не разгадали, что кубок — тромбон.

— Я, к слову, тоже не разгадал, — фыркнул Анатоль. — Никогда не увлекался классической музыкой.

— И я, — кивнул Андрей.

— Ничего. Зато Мишель быстро всё понял, — сказал я. — Для того и нужна команда — в которой каждый силён по-своему… Кстати. — Мне с самого начала игры не давал покоя один вопрос. — Кто-нибудь может мне объяснить, отчего Юсупов так цепляется к Мишелю? — Я повернулся к Андрею. — Ты назвал Мишеля «самородком», правильно я помню?

Андрей поморщился. Процедил:

— Юсуповы — известные борцы за чистоту аристократической крови. Я даже слышал, что Венедикт Юсупов выдвигал в Ближнем кругу предложение насильственно лишать самородков магии.

— И я об этом слышал, — кивнул Анатоль. — Можно сказать, из первых уст. Папахен разговаривал с кем-то по телефону, возмущался поведением Юсупова. А когда папахен возмущается, у него в кабинете аж стёкла дрожат. Не захочешь — услышишь.

— А это возможно — насильственно лишить магии? — удивился я.

Андрей развёл руками:

— По слухам, возможно. Но это однозначно не та вещь, о которой будут рассказывать школярам на первой курсе.

— Это запрещённый раздел, — кивнула Полли. — Изучать и использовать такую магию позволительно только с личного разрешения государя.

— Ясно, — кивнул я. — А самородок — это?..

Парни и Полли переглянулись.

— Крепко ты головой ударился, — посочувствовал Анатоль. — Элементарных вещей не помнишь… Самородок — это незаконнорожденный маг. Не обязательно прямой бастард; прямых, как правило, признают, потому что такой ребёнок-маг — большая редкость. Но случается и так, что маги появляются внезапно — в обычных, казалось бы, семьях.

— Кто-то когда-то согрешил с магом, — пояснил Андрей в ответ на мой вопросительный взгляд, — но это проявилось лишь через несколько поколений. Чем сильнее родовая магия, тем проще установить её принадлежность. Я не знаю, в какой семье родился Мишель. Но судя по тому, что носит фамилию Пущин, родовая магия — их.

— Порой случаются удивительные открытия, — усмехнулся Анатоль. — Будьте осторожнее в половых связях, господа… Прошу прощения за фривольность, — поклонился он покрасневшей Полли.

— Хотя барону Пущину — уже под восемьдесят, — продолжил Андрей, — и наследников у него нет.

— В газетах писали об истории с Мишелем, — кивнула Полли, — теперь я припоминаю. Он рос в обычной мещанской семье, не самой богатой — когда у него вдруг проявился дар. Родители Мишеля подали прошение на имя государя, о том, чтобы определить, какому роду принадлежит магия. Установили имя Пущиных. Старый барон был изрядно шокирован, но выделил деньги на содержание Мишеля. И дал ему своё имя.

— Хотя, насколько я понимаю, свежеобретенному наследнику он не сильно рад, — добавил Анатоль.

— Почему ты так думаешь?

— Ну, сами посудите. Если бы старик принял Мишеля не формально, а действительно как своего наследника, то непременно ввёл бы его в аристократический круг. И кто-то из нас, так или иначе, оказался бы с ним знаком. В то время как мы все, сколь могу судить, впервые увидели Мишеля у ворот Академии. Хотя на узость общения лично я не жалуюсь.

— Как и я, — кивнула Полли.

— Стало быть, всё, что сделал старик Пущин — исполнил волю государя, — закончил Андрей. — Ни каплей больше. Он дал самородку своё имя и выделил какое-никакое содержание. А на этом — всё… Н-да, Мишелю остается только посочувствовать.

— Посочувствовать стоит тем, кто не смог поступить в Академию, — буркнул я. — Напомнить вам, сколько было таких аристократов — чистокровных, на минуточку? Или, может, напомнить, как непросто было сюда поступить? А Мишель — справился. При том, что с ним, в отличие от вас… то есть, я хотел сказать — от всех нас, — не занимались с самого рождения лучшие преподаватели. Этот парень всего добился сам.

— А ведь и правда… — проговорил Анатоль. — Надо же, я и не подумал. Дар проявился у Мишеля едва ли год назад — и за это время он успел подготовиться к поступлению в Академию!

— Пусть Юсупов, со своей одержимостью чистотой крови, только попробует хотя бы косо посмотреть на Мишеля, — твёрдо сказал Андрей. — Будет иметь дело со мной.

— И со мной, — кивнул Анатоль.

— А я вообще не понимаю этих предрассудков по части происхождения, — решительно объявила Полли. — По моему мнению, это постыдный пережиток прошлого — от которого просвещённым людям следует избавляться!

Они горячо разговаривали и дальше. А я шёл и с удивлением думал о том, что мне, кажется, удалось создать из этих разных, не похожих друг на друга подростков настоящую команду.

* * *

Мы вернулись туда же, откуда стартовали — на площадку с флагштоком и пушками. Встречали нас овациями и возмущённым свистом.

Аплодировали белые маги. Чёрные — свистели. Свист почти заглушал аплодисменты.

— Я только сейчас осознал, насколько чёрных магов больше, чем нас, — вполголоса пробормотал Анатоль.

— Тем важнее сделать так, чтобы в следующем году ситуация изменилась, — так же негромко отозвался я.

Мы проследовали мимо свистящих и рукоплещущих курсантов к трибуне, на которой стояли Василий Фёдорович — ректор академии, Илларион Георгиевич — распорядитель Игры, седоватый белый маг по имени Всеволод Аркадьевич, которого я видел в столовой, и одинокий, пунцовый от счастья и волнения Мишель.

В глазах зарябило от вспышек фотоаппаратов. Мы поднялись на трибуну и встали рядом с Мишелем.

— Молодец, — сказал я, — поздравляю с победой! — протянул Мишелю руку.

Вспышки участились — хотя до сих пор казалось, что чаще уже некуда. Вслед за нами на трибуну поднялись чёрные.

Василий Фёдорович поднял руку, призывая к тишине. Взволнованно заговорил:

— Друзья мои! Все мы знаем, сколь напряженной и необычной была эта Игра. Хочу напомнить, что белые маги не побеждали в ней уже несколько лет…

— Шесть, если быть точным, — вмешался Илларион Георгиевич.

Выглядел он — мрачнее тучи. Кристину, Жоржа, да и остальных чёрных из команды — которые под его взглядом как будто враз стали меньше ростом, — мне даже пожалеть захотелось.

— Это была нечестная игра! — взвизгнул вдруг, сорвавшись на фальцет, голос Жоржа. — Барятинский нас обманул!

Толпа курсантов-чёрных поддержала его свистом и воплями.

Василий Фёдорович нахмурился. Снова поднял руку, призывая к тишине. Веско проговорил:

— Я наблюдал за Игрой наравне с распорядителем и представителями прессы. И я готов подтвердить, что каждый призовой балл, заработанный командой господина Барятинского, был заработан честно! Право, я удивлён, что кому-то пришло в голову усомниться в этом.

Курсанты сконфуженно замолчали. Жорж покраснел, как рак.

— Кроме того, — продолжил Василий Фёдорович, — хочу напомнить, что всякий из вас должен уметь не только побеждать, но и достойно проигрывать. Это, в числе прочих, один из необходимых навыков, которые вы должны освоить. Равно как и умение радоваться за своих товарищей — которым не удавалось победить на протяжении столь долгого срока… А сейчас, — он прибавил голосу торжественности, — мы готовы объявить результаты! Итак… Залп!

Снова выстрелили пушки — но на этот раз не бумажками, а фейерверком. Грянули фанфары.

Искры фейерверка сложились в небе над флагштоком в буквы:

Бѣлые маги

Общiй зачётъ +86 баллов.

Чёрные маги

Общiй зачётъ +22 балла.

Толпа курсантов взорвалась свистом и аплодисментами.

— Поздравляю команду белых магов с заслуженной победой! — в руках у Василия Фёдоровича появился золотой кубок. — Госпожа Нарышкина! Господин Пущин! Господин Долинский! Господин Батюшкин! И капитан команды — господин Барятинский! Прошу подойти ко мне.

Я принял из рук Василия Фёдоровича золотой кубок. Поднял его над головой. Вспышки магния, радостные выкрики, поздравления. Пять нарядно одетых девушек, подбежавших к нам с букетами цветов. Снова фото, фото, фото…

— И в заключение хотелось бы сказать, — произнес Василий Федорович, дождавшись, когда шквал восторгов немного уляжется. — Все вы помните, как важны баллы, зарабатываемые каждым из вас. Это — тот вклад, который лично вы можете подарить нашему общему делу. Своими успехами в учебе, своим достойным поведением и участием в академической жизни. Я от души желаю каждому: пусть то, что заработано вашими товарищами сегодня, станет лишь началом! Желаю вам к концу года многократно приумножить этот результат. И помните… — Он выдержал паузу. Курсанты притихли в ожидании. — Это была всего лишь игра, — улыбнулся Василий Фёдорович. — Настоящее сражение — впереди. Вас ждут бастионы знаний. Советую хорошенько отдохнуть перед тем, как приступить к учёбе. Отбой, господа! Доброй ночи.

По толпе прокатился печальный вздох — но и только. Курсанты потянулись к учебному корпусу.

— Здравствуй, Константин.

Ко мне подошел крепкий темноволосый парень, на вид — из старшекурсников. Протянул руку.

«Сергей Васильевич Голицын, — „подгрузилась“ память. — двадцать два года, мой дальний родственник по линии бабушки. Он уже на пятом курсе, в этом году заканчивает академию».

— Здравствуй, Серж, — кивнул я. — Рад видеть.

— Взаимно. Поздравляю с победой! — Сергей обнял меня. — Честно — не ожидал. Надеялся, но… Наша семейная присказка, шалопай Костя — и вдруг такая жёсткая, уверенная борьба! Кто бы мог подумать… Без обид, прости. — Он добродушно улыбался. — Надеюсь, что это только начало. И от души желаю дальнейших побед! Разумеется, выдвину твою кандидатуру в академическую команду и буду настаивать на том, чтобы тебя приняли. А моё мнение имеет вес. Я ведь член академического совета… Проводить тебя в белую залу?

— Куда? — удивился я.

— А вам ещё не показывали? Белая зала — помещение в жилом корпусе, где мы, белые маги, можем собираться вместе. Обсуждать какие-то общие вопросы, просто болтать… Кубки хранятся там же.

— Буду благодарен, — кивнул я.

— Идём, — улыбнулся Серж. — До отбоя как раз успеем.

Мы поднялись на второй этаж жилого корпуса. Белая зала представляла собой просторное, но в то же время на удивление уютное помещение.

Огромный камин — Серж сказал, что топить его начнут с наступлением холодов. Толстенный ковёр на полу, светильники-подвесы, высоту которых можно было регулировать, книжные шкафы и множество хаотично разбросанных по полу пуфов, столиков и креслиц. Здесь можно было сидеть хоть в одиночестве, утащив кресло в дальний угол, хоть несколькими компаниями. У дальней стены стоял шкаф со стеклянными полками. Полки были уставлены кубками, стена — увешана дипломами и грамотами. Я бегло окинул взглядом это великолепие. Судя по надписям на кубках, завоевывать их белые маги начали лет этак сто назад. Последний же встал на полку, как и сказал Юсупов, шесть лет назад.

— Эта победа очень важна для нас, — проследив за моим взглядом, кивнул Серж. — Уверен, что теперь многие белые маги в Академии воспрянут духом.

Он поднёс ладонь к стеклянным дверцам шкафа. По ним пробежал всполох магических искр, дверцы услужливо распахнулись.

Я поставил кубок на полку. Дверцы, помедлив, закрылись.

На лестнице мы с Сержем распрощались. Он остался у себя, на втором этаже, я пошёл выше. Никого из курсантов в коридоре уже не встретил. Только наставник одиноко бродил вдоль дверей с окошками.

Академия гордилась своей приверженностью старинным традициям — форма, которую здесь носили, не менялась на протяжении вот уже полутора сотен лет. Форма модернизировалась, дорабатывалась, ткань и покрой менялись на более удобные и современные, но основа была той же, что приняли еще во времена основания академии.

Курсанты носили синюю форму, преподаватели — лиловую, наставники — коричневую, обслуживающий персонал — зеленую. Ректору академии, единственному из всех, полагался тёмно-красный цвет.

Сейчас, глядя на коричневый сюртук сутулого дядьки, расхаживающего по коридору, я мог не сомневаться, что передо мной — наставник.

— Поспешите, господин Барятинский, — проскрипел он. Указал на часы, висящие на торцевой стене коридора. Они показывали без шести минут полночь. — Время до отбоя сегодня сдвинуто, но и оно уже заканчивается. Победа в Игре не дает вам права нарушать режим. У вас осталось шесть минут на то, чтобы оказаться в постели.

Меня аж резануло — скрипучий голос наставника до боли напомнил воспитателя из интерната по прозвищу Гнида. Прозвище, в общем-то, могло рассказать об этом человеке всё… Надо же. А ведь я думал — та жизнь осталось в далёком прошлом.

Гниде я не стал бы отвечать. Вежливость никогда не была моей сильной стороной, и любой мой ответ мог спровоцировать у Гниды вспышку ярости — с последующим воспитанием меня посредством резиновой дубинки. В интернате я предпочитал отмалчиваться в ответ на любые обращения. Здесь следовало вести себя по-другому. Я ведь — аристократ. Человек, в которого ничего не значащие вежливые ответы встраивают с самого рождения.

— Спешу, господин наставник, — коротко отозвался я. И поднёс ладонь к своей двери. — Константин Барятинский.

Дверь распахнулась. Я шагнул в комнату. И, едва успел закрыть дверь, услышал робкий осторожный стук.

Он доносился из-за перегородки. Из комнаты Мишеля.

Я так же тихо стукнул в ответ.

— Ты позволишь?.. — Над перегородкой показалась всклокоченная голова Мишеля.

— Зайти? — удивился я.

— О нет! — Мишель покраснел. — Просто заглянуть. Я буквально на секунду.

— Конечно. Что случилось?

— Ничего. — Мишель покраснел ещё больше. — Просто хотел поблагодарить тебя. За то, что взял в команду. Несмотря на то, что я… Несмотря на моё… — Он смешался окончательно и замолчал.

— Не за что, — сказал я. — Тебе спасибо. Только имей в виду вот что… — Мишель застыл, настороженно глядя на меня. — Ещё раз помянешь своё происхождение — башку сверну, — сердито пообещал я. — Мне наплевать, кто твои родители, ясно?! Важно лишь то, что представляешь собой ты.

Глаза Мишеля подозрительно заблестели.

— Костя, — пробормотал он. — Ты… Я… Ты даже не представляешь…

— Представляю. Причём гораздо лучше, чем ты думаешь… Всё, сгинь! Не хватало ещё штраф огрести.

— Доброй ночи, — выдохнул Мишель. И исчез.

А я потянул было с плеч уже расстёгнутый китель — и замер. А потом приник к оконному стеклу.

Для того, чтобы удобней было разговаривать с Мишелем, я сместился в сторону окна, почти прижался к нему — в тесноте комнаты это было единственным способом не запрокидывать, как идиоту, голову. И сейчас мой взгляд упал на задний двор. Наша сторона коридора выходила окнами туда.

Моё окно было вторым по счету, и я хорошо видел небольшое крыльцо внизу — ведущее к лестнице чёрного хода. Сейчас по этой лестнице быстрым, осторожным шагом спустилась фигура, которую я слишком хорошо запомнил за сегодняшний день — для того, чтобы с кем-то спутать.

Я бросил взгляд на казённый будильник — круглый, в увесистом медном корпусе, стоящий на полке с учебниками. Две минуты первого. То есть время — самое что ни на есть «после отбоя». В которое курсантам категорически запрещено покидать жилой корпус…

Я не раздумывал. Распахнул окно, влез на подоконник. Цепь послушно обвила проходящую под окном трубу отопления. Сама труба тоже выглядело надёжно. А большего мне и не надо… Я, перебирая ногами по стене здания и одновременно с этим заставляя цепь удлиняться, быстро спустился вниз.

Глава 11 Каменное пугало

Что дёрнуло меня пойти вслед за Кристиной — я бы и сам себе объяснить не сумел. Может, просто инстинкты взяли верх. Нет, не те инстинкты, о которых можно подумать. А те, что вбиты в голову каждому, кто ведёт нелегальный образ жизни, и кого в любую секунду может накрыть армия или полиция. Видишь, что кто-то из твоих ведёт себя странно — разберись. Желательно тихо, не привлекая внимания. Это у мирных жителей допустимо чудить и хранить секреты. А у подпольщиков всё немного сложнее.

Таким образом Кристину я, не задумываясь, записал в «свои». Она могла думать иначе. Всё же она была чёрным магом, я — до известной степени белым. К тому же мы только что с нею сражались, как заклятые враги… Однако для меня это ничего не означало. Обычные военно-полевые учения. А в целом, мы с ней ведь учимся в одной академии. И живём в одной стране. И если на эту страну нападут — сражаться будем бок о бок.

В темноте горели фонари, стояла мёртвая тишина. Я старался держаться в тенях и не выпускал из виду Кристину, которая тоже скользила, избегая островков света.

Что за тайны?.. Скорее всего — чушь какая-нибудь. Свидание или вроде того. Ну, если она спешит на встречу с каким-нибудь красавчиком — я мешать не стану, спокойно вернусь в корпус… Угу. Напорюсь на наставника, получу выговор за то, что нарушил режим, огребу штрафных баллов… Чёрт, ну вот куда я лезу?!

Однако интуиция вопила вовсю. Что-то было не так этой ночью, и как бы мне ни хотелось повернуть обратно, я продолжал идти. Интуиция капитана Чейна не подводила ещё никогда.

Я потерял Кристину на очередном повороте тропинки. Она как будто скользнула между деревьями и исчезла из виду. Заметила меня? Или уже близка цель её вылазки?

Я ускорил шаги, поравнялся с тем местом, где она пропала. Справа от меня высилось странное сооружение. На первый взгляд оно напоминало покосившуюся, частично развалившуюся крепостную башню, однако я сходу раскусил фальшивку.

Во-первых, фортификационное сооружение здесь было так же к месту, как священник на оргии. Во-вторых, даже если предположить, что когда-то тут проходила линия обороны, то почему не осталось других её элементов? На древность не спишешь, постройке не больше двух сотен лет, а пожалуй что и меньше. К тому же на отсутствие средств император явно не жалуется, всё остальное поддерживается в прекрасном состоянии. И эту рухлядь тоже, если бы была такая надобность, давно бы отреставрировали. Значит, так всё и задумывалось.

Ну и, наконец. Я не специалист по архитектуре, однако башня резко отличалась от всего, что видел в столице. Это был какой-то другой стиль. По-моему мнению — древний, откуда-то из средних веков.

Поскольку Кристину я потерял, подумал, что можно и уделить постройке пару минут. Обошёл вокруг. Вход открыт, внутри видно начало винтовой лестницы. Наверное, просто одна из архитектурных диковинок, призванных услаждать взор императора. Сверху, вероятно, открывается красивый вид.

К башне прилагался кусок стены, уходящий в холм или же рукотворную насыпь. В стене была арка, а над аркой — камень, на котором я разглядел надпись. Будь со мной кто другой — удивился бы, что я могу разглядеть полустёршиеся буквы в такой темноте. Я сумел, но помогло мне это не сильно: «НАПА’МѦТЬ ВОЙНЫ ѼБ’Ѧ’ВЛЄННОЙ ТꙊРКАМИ РОССІИ СЄЙ КАМЄНЬ ПОСТАВЛЄНꙎ ҂аѰѮИ ГОДА».

Ясно, что памятник, но чего там с датой — этого я уже понять не смог. Неужели пару сотен лет назад здесь была такая письменность?.. Или это тоже — стилизация?

Что-то стукнуло, и я сразу отвёл взгляд от надписи. А заодно — отскочил от башни. Сверху легко сбросить на голову камень, например. Если Кристина меня засекла — с неё станется. Расстроенная поражением и разгневанная слежкой дама способна и не на такое.

Я внимательно оглядел строение. Чутьё, унявшееся было, вновь стало посылать в мозг сигналы. И теперь уже я отчётливо расслышал в них опасность.

Ощущение было такое, будто у меня закружилась голова. Контуры башни расплылись. Я ещё испугался, что потеряю сейчас сознание, но раздался стон и рокот. Это камни тёрлись друг о друга, разрывая скрепляющий их состав.

Нет, голова у меня не кружилась. Просто башня начала двигаться.

— Какого?.. — пробормотал я, пятясь подальше от этого чуда архитектуры.

Пару секунд у меня ещё теплилась мысль, что всё это — плановый аттракцион, какая-то магическая развлекушечка для императорской семьи и их гостей. Но башня собралась в невнятную кучу, а потом развернулась, выпрямилась во весь рост, и иллюзия рассеялась.

Передо мной стоял каменный гигант, возвышающийся над деревьями. С него сыпалось крошево отделки, обнажая каменный остов.

Молча, с одним лишь рокотом трущихся друг о друга камней, гигант поднял руки, и тут меня отпустило.

Я прыгнул в сторону за миг до того, как каменные руки ударили в землю — там, где я только что стоял.

По земле прокатилась дрожь. Я вскочил.

Нет, что ни говори, а вряд ли императорская семья развлекается именно так. Мы с императором, конечно, знакомы весьма поверхностно, однако он произвёл на меня впечатление человека весьма рассудительного. А эта тварь, чем бы ни была и какими бы мотивами ни руководствовалась, совершенно очевидно хотела лишь одного: убить меня.

Я сжал кулак и почувствовал звенья цепи. Теперь, когда моё оружие обрело «плоть», я тратил на его поддержание гораздо меньше сил. Металлическая цепь, удлиняясь на лету, прянула в сторону гиганта. Обвилась вокруг широченной ноги.

Намотав цепь на кулак, я что есть силы дёрнул и выругался. Ну да, размечтался — одолеть такую здоровенную дуру!

Гигант вновь размахнулся, делая шаг ко мне. Я дёрнул рукой, и послушная цепь соскользнула с каменной ноги. Метнувшись в сторону, я захватил цепью несущуюся к земле каменную руку и прыгнул, потянув всем весом.

Мне удалось выбить гиганта из равновесия. Он покачнулся, повалился было набок, но подставил пленённую руку и опёрся на неё.

На этом мои достижения закончились. Я поспешно высвободил цепь вновь и принялся размахивать ею уже с другим расчётом. Металл врезался в камень, выбивая искры и крошку. Я колотил по безглазой каменной морде, по руке, по корпусу, уже понимая, что смысла в этом нет.

Чёрная магия. Мне могла бы помочь одна лишь чёрная магия, направленная на уничтожение противника, а не на защиту от него и не на пленение. В этом и заключалась дьявольская ловушка: я был беззащитен перед этим чудовищем!

Но ведь я могу убежать, разве нет? Свалить в академию и рассказать о случившемся. Что бы это ни было — это явно не моя проблема и не мой косяк. Пусть разбираются те, кто получают за это дерьмо зарплату.

Осенённый такой светлой мыслью, я смотал цепь и бросился прочь, к тропинке.

Свист рассекаемого воздуха привёл в действие ещё один инстинкт из прошлой жизни. Я, не тратя времени на то, чтобы притормозить, рухнул на землю, обдирая лицо и руки. Снаряд просвистел над головой и ударил в землю на метр впереди меня. По спине заколотили комья земли.

Ну ничерта себе!

Я откатился в сторону, и тут же в землю ударил ещё один камень.

Отставить бег. Он зашибёт меня, размажет ровным слоем, так, что даже опознавать будет нечего.

— Ну давай, здоровяк, — прошептал я и вскочил на ноги.

Следующую атаку встретил лицом к лицу. Принял на Щит камень, который от удара разлетелся вдребезги, а я почувствовал сильный толчок в руку.

Если до этой минуты я, подобно Андрею, полагался не столько на магию, сколько на себя и своё оружие, то теперь настало время вспомнить уроки Платона. Оружие может быть разным, и универсального нет. Против этого соперника мне нужна магия, чёрт её подери, и чем больше — тем лучше.

— Давай! — криком подбодрил я каменного монстра.

Тот прицелился в меня рукой, и от неё отделился камень, полетел в мою сторону, наращивая скорость.

Ну, шанс у меня будет всего один. Я сосредоточился и почувствовал, как энергетические контуры моего тела порождают нужное заклинание: Белое Зеркало.

Заклинание Щит защищало того, кто его использует, от атаки. Белое Зеркало, в принципе, делало то же самое, но с оговоркой. Оно перенаправляло злое намерение по исходному адресу.

«Ошибка в выборе между Щитом и Белым Зеркалом может стоить жизни, — говорил на занятиях Платон. — Если в вас стреляют, то Щит просто защитит от смерти, Зеркало принесёт смерть стрелку. Но если в рушащемся здании на вас падает балка, то Щит, опять же, спасёт вашу жизнь, тогда как Зеркало не сделает ничего».

«Это как?» — возмутился я, привыкший к тому, что оружие или работает, или нет.

«Белое Зеркало отражает враждебное намерение, ваше сиятельство. У падающей балки никакого намерения нет, и для Зеркала её попросту не существует».

«Хорошо. А если в рушащемся здании кто-то специально скинул на меня балку?» — не сдавался я.

Платон посмотрел на меня с жалостью. Мол, ну и планы вы себе строите на жизнь, ваше сиятельство. И ответил: «Тогда, безусловно, балка полетит в бросившего её».

Сейчас я играл в «орёл или решка». Есть ли у каменного гиганта намерение? Если есть — то добрым его не назовёшь, а значит, всё должно сработать. Но я ведь не вчера родился, и даже в этом мире уже не первую неделю живу. Будь тут оживающие башни — мне бы об этом хоть намекнули. А значит, гиганта сотворил кто-то. И вот тут — большой вопрос, как моё заклинание расценит эту многоходовку.

Камень долетел почти до моей вытянутой руки и… исчез.

По воздуху пробежала рябь, как будто колыхнулся огромный целлофановый пакет. Потом я ощутил, как в мои энергетические контуры что-то вливается. Это что-то ощущалось, как кипяток, но не обжигало, а приятно бодрило, что ли. Но продлилось не долго. Миг — и поток хлынул обратно.

Камень материализовался и полетел назад с той же скоростью. Врезался в грудь опешившего гиганта и разлетелся вдребезги.

Гигант даже не пошатнулся. «Год жизни за реактивный гранатомёт!» — мысленно взмолился я, но ответить на мои молитвы было некому.

Рука каменного монстра вновь поднялась. Я облизнул пересохшие губы. В голове непрерывно происходила мучительная работа. Я бесконечно инвентаризировал тот небольшой набор магических приёмов, что был у меня в распоряжении, пытаясь составить нечто, способное одолеть этого исполина.

Вариантов не было. Вообще. Меня учили как белого мага, я должен был лишь защищаться, максимум — пленить и обездвижить соперника. Но сейчас моим соперником была груда камня.

И вдруг меня осенило. Я вспомнил, как впервые проявил магию — во время встречи с Пуховым, который приставал к моей сестре. Позже Платон разъяснил мне, что это был бесконтрольный выброс магической энергии. Если различные заклинания можно уподобить множеству кранов, позволяющих получить струи различной толщины, температуры и напора, то то, что сделал я, напоминало скорее прорыв трубы, который я умудрился быстро заделать.

Для кого другого такая вспышка могла стать фатальной, но я уже не раз удивлял местных своей невероятной «магической ёмкостью и проводимостью».

И сейчас меня мог спасти только такой же прорыв.

Исполин выстрелил сразу двумя камнями, один полетел над другим. Я, вместо того чтобы отступить, бросился им навстречу. Прыгнул, пролетел между двумя снарядами, приземлился на ноги, стремительно сократил расстояние до монстра.

Тот взмахнул рукой, думая вколотить меня в землю, но я его опередил. Всё получилось легче, чем я думал. Воздух вокруг меня зазвенел, заискрился, и я ощутил внутри себя обескураживающую пустоту.

«Стоп!» — мысленно закричал я, вновь задраивая все энергетические люки.

Ноги подкосились, я упал на спину. Но звук, который я слышал, был приятнее самой прекрасной мелодии — я слышал, как рушились камни. Оставался лишь один крохотный нюанс…

Моего выплеска хватило, чтобы развалить гиганта, но составляющие его тело камни никуда не делись. И теперь они осыпа́лись вниз. В том числе и на меня.

Я вскинул руку и в очередной раз сотворил Щит. Тех остатков магической энергии, что у меня сохранились, явно не хватало. Каждый удар по Щиту я ощущал так же, как если бы камни врезались в моё тело. Хорошо, что они не копились сверху, а отскакивали, один за одним, один за…

Щит «мигнул». Кажется, сознание начало меркнуть ещё до того, как осколок камня угодил мне в голову.

* * *

За свою жизнь мне неоднократно приходилось просыпаться в лазаретах, и это ощущение я узнал сразу. Ощущение, как будто жизнь встала на паузу, и тебя окружает покой. Только вот это обманчивое чувство. На самом деле жизнь продолжается, и чем дольше проваляешься на койке — тем больше потом навёрстывать.

Я открыл глаза, увидел белый потолок над собой. Повернул голову и почувствовал, что на ней тугая повязка. Сильно меня тем камнем приложило… Но главное — жив. И руки-ноги шевелятся. Ну и, раз уж голова способна всё это осознать, значит, с ней тоже никаких проблем нет.

Дёшево отделался, учитывая размеры соперника.

В просторной палате с раскрытым окном я лежал один. В смысле, тут в принципе была всего одна койка. Рядом с койкой стояла тумбочка, на ней — ваза с цветами, чуть дальше — стол, застеленный скатертью, и чёрный блестящий лаком стул.

Я осторожно перевёл тело в сидячее положение. Лёгкое головокружение накатило — и улеглось. Я нащупал узел, распустил его и снял повязку. Ссадина на лбу совсем смешная, так, царапина. И я от этой ерунды вырубился?..

Ответ явился тотчас же. Дверь в палату распахнулась, и вошла Полли. Я хотел было её поприветствовать, но язык присох к нёбу. Госпоже Нарышкиной в очередной раз удалось меня удивить.

На Полли был короткий — изрядно выше колена — медицинский халатик и накрахмаленная шапочка. Халатик едва сходился на груди.

— Ой! — Полли, похоже, не ожидала увидеть меня в сознании. — Ты уже встаёшь?

— Частично, — сказал я. — А ты…

— Я вызвалась помогать сестрой милосердия, как только узнала, что с тобой случилось! — выпалила Полли.

— Ясно, — улыбнулся я и коснулся ссадины на лбу. — Твоя работа?

Полли энергично закивала:

— Маг-целитель приходит сюда только раз в неделю, или по особому приглашению. Он бы и с сотрясением справился, а я только снаружи всё залечила…

Судя по понурому выражению лица, Полли это расстраивало.

— Да я в порядке, — успокоил я её. — Долго провалялся?

В палате было светло, за окном пели птицы.

— Часов десять. — Полли подошла и уселась рядом со мной. — Наверное, ты просто спал. Как себя чувствуешь?

Она потянулась пощупать мне лоб. Я позволил ей это. Хотя бы потому, что когда Полли наклонилась, передо мной открылся невероятной красоты вид.

— Симпатичный халатик, — не выдержал я.

— Правда? — Полли отдёрнула руку и разгладила несуществующие складки на халате. — Более подходящего размера не нашлось, представляешь!

— А что не так с размером? — изобразил я удивление.

— Ой, ну он же мне мал! Княжна Якунина, которая выпустилась в прошлом году и которой принадлежали эти халаты, отличалась миниатюрностью во всём. Сегодня же напишу родителям, пусть закажут мне сразу три халата в размер.

— Я бы не стал торопиться. Тебе очень идёт.

— Пра-а-авда, Константин Александрович? — невинно захлопала глазами Полли и закинула ногу на ногу.

— Такая же правда, как то, что солнце встаёт на востоке, — заверил я её и с усилием заставил себя отвести взгляд. — А где моя одежда?

На мне была больничная пижама, и я не стал спрашивать, кто именно её на меня надевал.

— Я принесу, — встала Полли. — И позову врача. Пусть она тебя выпишет. Скажу ей, что тебя против воли не удержать и лишней секунды, уж в этом сомнений нет.

— Спасибо, — кивнул я.

Врач — пожилая женщина в очках с толстыми стёклами — вредничать не стала. Убедившись, что я в ясном сознании, знаю, какой сейчас год, как зовут меня, императора, и сколько пальцев мне показывают, благословила меня и ушла. Полли принесла мою одежду и тактично удалилась. Так что уже через полчаса после пробуждения я шагал по достопамятному парку и чувствовал себя совершенно здоровым человеком.

Только вот одна проблемка: ночное нападение. Кто и за каким чёртом натравил на меня это каменное пугало?

Глава 12 Вызов

Я шёл по парку и размышлял на ходу. В кандидатах на роль злоумышленника недостатка нет.

У меня тут двое Юсуповых под боком, старший и младший, и оба не отказались бы меня прикончить. И пусть у них ничего не получилось — я всё же понёс потери. Удар по голове и ночёвка в палате не в счёт, красотка Полли в ультракоротком халатике сгладила негативные впечатления. Однако мой выплеск энергии был нацелен исключительно на уничтожение соперника, и моя жемчужина теперь была чёрной более чем наполовину. Столько усилий — и всё насмарку. Вот за это я жаждал поквитаться.

Была суббота. Вообще-то в Академии — день рабочий, выходной тут, согласно распорядку, единственный — воскресенье. Но Игра, состоявшаяся вчера, считалась эпохальным событием, закончилась она поздно, и по этому случаю начало учёбы отложили до понедельника. Таким образом я, со своей травмой, ничего не пропустил. Хотя, понаблюдав с полчаса происходящее вокруг, подумал, что стратегически — это неверное решение со стороны руководства академии. Первое правило командира: солдат должен быть постоянно занят. Если это не так, то он найдёт себе неуставное занятие, и у командира неизбежно появятся проблемы.

Собственно, это сейчас и происходило: по парку слонялись курсанты в поиске развлечений, не связанных с ночными клубами и ездой по городу на дорогущих машинах. Получалось плохо, в воздухе витало напряжение. Вчерашний инцидент с Мишелем в столовой был только началом. Сейчас, после того как команда чёрных магов торжественно проиграла, поводов для взаимного недовольства стало больше.

Я подумал, что не пройдёт и недели, как начнутся постоянные драки или ещё чего похуже. Интересно, как местное начальство намерено с этим справляться? Или же такой опыт у них есть, и расчёт на то, что аристократическое воспитание всё преодолеет, себя оправдывает? Что ж, поживём — увидим.

Я целенаправленно шёл к месту вчерашнего загадочного нападения. В кармане кителя осталась игровая карта, Илларион Георгиевич вчера не потребовал её вернуть.

Достав карту, я нашёл нужное место и прочитал название находящейся там достопримечательности: «Башня-руина». Значит, относительно того, что «древность» — искусственная, угадал.

Впрочем, не удивлюсь, если сейчас башня стоит там, как новенькая. Я уже вообще ничему не удивлюсь. После того как на тебя нападает шестиметровый каменный гигант, способность удивляться отмирает стремительно.

Я прошёл знакомой дорожкой при свете дня и остановился, глядя на развалины. Нет, башня не восстановилась чудесным образом. Памятник архитектуры был уничтожен, да так основательно, что не осталось даже двух камней, скреплённых друг с другом. Территорию кто-то окружил жёлтой ленточкой, запрещающей вход.

Ну и что я тут хотел найти? Ответы. На какие вопросы?.. Да если бы я умел пытать камни!

Вкрадчивые шаги я услышал давно, однако не повернул головы. Развитая интуиция говорила, что опасности нет никакой. Даже если этосуждение показалось бы оскорбительным для того, кто крадётся.

— Так-так-так, — подал голос Юсупов-младший. — Что я вижу? Господин Барятинский собственной персоной!

— Здравствуй, Жорж. — Мой взгляд продолжал скользить по руинам. — Слыхал про такую теорию, что преступника всегда тянет вернуться на место преступления? Вопреки инстинкту самосохранения.

— Сочинение Фёдора Михайловича Достоевского читать доводилось, — фыркнул Жорж. — Впрочем, как и всякому грамотному человеку.

— Понятия не имею, о ком ты говоришь. — Я повернулся и смерил взглядом Жоржа. — Это сделал ты? — кивнул на развалины.

Прямой вопрос часто недооценивают. В ответ на прямой вопрос люди всегда реагируют. Особенно хорошо они реагируют, если вопрос звучит неожиданно.

Но на этот раз я прокололся. Похоже, Жорж был готов к такому повороту. Сам сообразил, или кто-то его подготовил? Скорее второе. Ну не мог этот щенок поднять такую махину! Если бы мог — не слил бы так бездарно бой в императорском дворце. Значит, в покушении на меня замешан и его дядька.

Илларион Георгиевич Юсупов — распорядитель вчерашней Игры. Один из немногих, кто мог не только наблюдать за ней, но и влиять на происходящее. Например, посредством магии устроить водоворот в безобидном на вид пруду. Если бы Андрей не пришёл мне на помощь, я бы утонул — в этом сомневаться не приходилось. А Илларион Георгиевич с чистой душой устранил бы водоворот так же запросто, как создал. И вздыхал над моим безжизненным телом вместе со всеми — ах, какая трагедия! Несчастный случай, кто бы мог подумать! Бедный мальчик…

Жорж изобразил презрительное недоумение до того натурально, что почти заставил меня поверить.

— Сделал что? — переспросил он. — Построил башню? Увы, но к моим многочисленным дарованиям талант зодчего не относится. Сломал башню? Ответ опять же будет отрицательным. Тебя так сильно ударило по голове? Ты снова всё забыл?

Теперь ему, похоже, и правда сделалось интересно, аж глаза засверкали.

— Не надейся. Всё помню. — Я продолжал буравить Жоржа взглядом в ожидании непроизвольных реакций. — Помню, как башня превратилась в каменного монстра и попыталась меня убить.

— Точно ударило, — покачал головой Жорж. — Хм-м. А ведь вы опасны, господин Барятинский! Для себя, а ещё более — для окружающих. Неизвестно, что взбредёт вам в голову в следующий раз. Должен ли я об этом доложить ректору?.. — Он сделал вид, что задумался. — Пожалуй, что должен. Но, как благородный человек, я предоставляю тебе срок до понедельника. Покинь сие славное учебное заведение под любым предлогом, который сочтёшь приемлемым. Мне претит дышать с тобою одним воздухом.

Щенок отлично владел собой. На первый взгляд… Хм-м, а вот так?

Я сделал резкий шаг в его сторону. Жорж попятился. Ага, вот теперь нам стало страшно.

— Как благородный человек, — процедил я сквозь зубы, — я дам тебе десять секунд на то, чтобы назвать имя виновника в покушении на меня. Я его и сам уже знаю, но, так и быть, дарю тебе шанс поступить правильно. Если вы, два недоумка, задумали меня убить — до вас уже должно было дойти, что так просто это сделать не получится. В следующий раз отдача может и покалечить.

— Ты псих! — выкрикнул Жорж, судорожно оглядываясь; броситься наутёк ему мешала только гордость, а вот поджилки явно затряслись. — О чём ты говоришь?! Рассуждаешь о благородстве! Белый маг! — Он выплюнул эти слова, как ругательство. — Лучше бы сказал спасибо Кристине!

— Чего? — скривился я.

И вдруг вспомнил.

Кристина! А ведь точно. Это за ней я пошёл ночью. Её след затерялся где-то в районе башни-руины…

— Госпожа Алмазова тебя нашла, — пояснил Жорж. — Прибежала на грохот, вытащила из-под обломков и подала сигнал наставникам.

— То есть, Кристина с вами заодно? — уточнил я.

— Что?! — совсем уже остолбенел Жорж.

— Что слышал, недоносок! — рявкнул я. — «Прибежала, вытащила, подала!» За идиота меня держишь? Здесь чёрт-те что творилось, а Кристина услышала только когда всё уже закончилось? Да я готов на что хочешь спорить, что все услышали грохот с самого начала! И побежали сюда. А Кристина, сообразив, что не успевает закончить начатое, «подала сигнал». Ведь так всё было?

Побледневший Жорж ответил не сразу. Какое-то время ему понадобилось на то, чтобы собрать для ответа всю оставшуюся надменность.

— Вы перешли все границы, господин Барятинский, — тихо, дрожащими губами проговорил он. — Вы не оставляете мне другого выбора. Больны вы или нет — я не намерен мириться с таким оскорблением! Я пришлю к вам своего секунданта сегодня же.

— Кого? — не понял я.

Но Жорж молча, быстро — чтобы не передумать, наверное — развернулся и ушёл. А я задним числом понял, что секундант — это не здоровенный мордоворот, который попытается за секунду до смерти переломать мне кости. А человек, который доставит мне вызов на дуэль.

Дуэль! На дуэли погиб мой отец.

Я не изучал этот вопрос глубоко. Но судя по тому, что успел узнать, дуэли — самое бессмысленное времяпрепровождение, свойственное аристократам, из всех, какие только можно придумать.

Если человек тебе мешает — устрани его. Но зачем подставляться самому? Жизнь и так тебя зацепит, если захочет. Нравится демонстрировать собственную храбрость — отправляйся на войну… Но не пытаться же объяснять мою логику Жоржу и его секунданту. Единственное, чего добьюсь — сочтут трусом, сообразно здешним представлениям о благородстве. И ничего, кроме проблем, мне это не доставит.

Ладно, дуэль так дуэль. Насколько понимаю кодекс, раз меня вызвали, значит, первый выстрел за мной. А я не промахиваюсь даже по движущимся мишеням. Что уж говорить об идиоте, который будет гордо стоять, ловя пулю грудью…

Тут я заметил, что по той же тропинке, которой ушёл Жорж, ко мне приближается преподаватель. Я запомнил его имя — белый маг Всеволод Аркадьевич Белозеров, который вчера вступился за Данилова в столовой.

— Господин Белозеров! — Я поклонился.

— Господин Барятинский! — Всеволод Аркадьевич ответил на поклон. — Слышал, что вы покинули медпункт. Как ваше здоровье?

— Благодарю, прилично, — сказал я. — С лёгкой руки госпожи Нарышкиной рана почти зажила.

— Очень рад, что всё так благополучно обошлось, — кивнул Всеволод Аркадьевич. — Не уделите мне немного времени?

* * *

Кабинет, куда привёл меня Всеволод Аркадьевич, оказался крохотным — не больше моей комнаты в жилом корпусе. Объём скрадывали шкафы с многочисленными томами. Для того, чтобы сесть за стол, учителю пришлось протискиваться боком. Однако его это, похоже, ничуть не смущало.

— Прошу, — указал он на единственный стул для посетителей.

Я сел. Стул — скрипнул. Всеволод Аркадьевич опустился в вытертое кожаное кресло, которое выглядело так, будто прошло долгую и печальную дорогу вниз от императора, через ректора и его секретаря, до Всеволода Аркадьевича.

На столе лежало немного бумаг, пресс-папье, стояла пепельница. Всеволод Аркадьевич достал из ящика стола сигару, вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами — мол, курите, не возражаю.

Чиркнула спичка, по воздуху пополз терпкий аромат недорогого табака.

Сбоку на столе стоял мраморный «глобус». Такой же, как у деда. Я помнил, что он служит индикатором магии. Наверное, такие тут есть у всех учителей и наставников. Этой ночью «глобусы», должно быть, сверкали, как новогодние гирлянды.

— Я подумал, — сказал между затяжками Всеволод Аркадьевич, — что лучше будет перевести наш разговор в неформальную сферу. Видите ли, Константин Александрович… У многих в академии есть вопросы касаемо событий минувшей ночи.

— Да, у меня они тоже есть, — кивнул я. — Первый: что это вообще было?

Всеволод Аркадьевич посмотрел на меня с удивлением. Затянулся ещё раз, стряхнул пепел в пепельницу.

— Осмелюсь спросить… Вы не помните?

— Прекрасно помню всё, — отрезал я.

— И что же именно вы помните?

— После игры я… пошёл прогуляться перед сном. — Ну, назовём это так, не признаваться же, что из непонятных соображений отправился следить за Кристиной. — Остановился у Башни-руины. И тогда она… — Вот тут я начал чувствовать себя идиотом. — Она превратилась в огромного каменного человека и попыталась меня убить.

Всеволод Аркадьевич поперхнулся дымом и долго кашлял. На глаза его навернулись слёзы.

— Прошу прощения, — просипел он и затушил сигару в пепельнице. — Прошу простить. Что сделала Башня-руина?

— Вы услышали, — буркнул я. — Знаю, как это звучит. Но я видел то, что видел. Конечно, башне не самой вздумалось превратиться в чудовище и напасть на меня. Я не ребёнок, это мне понятно. Кто-то воздействовал на неё магией, вот что я хочу сказать.

Всеволод Аркадьевич задумчиво смотрел на меня сквозь последние клубы дыма, поднимающегося от пепельницы.

— Кгхм, — сказал он.

— Не верите, — констатировал я.

Историю с водоворотом лучше даже и не начинать рассказывать. От башни хоть развалины остались, а с воды — какой спрос?

— Видите ли, Константин Александрович, — медленно, тщательно подбирая слова, заговорил Всеволод Аркадьевич. — Даже если я вам поверю, это не отменяет фактов. А факты таковы. Вчера ночью вы не вернулись вовремя в жилой корпус. Я находился здесь. — Всеволод Аркадьевич постучал пальцем по столу. — Поэтому заметил несколько вспышек белой магии и даже сумел их локализовать.

Ч-чёрт! Вот сейчас я окончательно уверился в том, что цепь стала продолжением меня. Используя её вчера, даже не задумался о том, что активация личного оружия вряд ли проходит по разряду «бытовая магия второго уровня». То есть, в каком-то смысле она, возможно, и бытовая. Но однозначно не второго уровня.

— Я не придал этому большого значения, — продолжил Белозеров. — Белая магия — не то, из-за чего следует беспокоиться. К тому же мне было известно, что в корпус не вернулась и госпожа Алмазова. Всё это, разумеется, нарушение устава и должно караться, но… я тоже когда-то был молодым. И прекрасно понимаю, что такие яркие индивидуальности, как вы двое, обязаны притягиваться.

Судя по ощущениям, я краснею. Что это, мать твою, такое, Константин Багрянорожий?! Сообщаю новости: Алмазова пыталась тебя убить!

Впрочем, для юношеских гормонов аргумент был — такой себе.

Всеволод Аркадьевич же лишь кивнул, посмотрев на побагровевшего меня, и продолжил:

— Я ждал, полагая, что вы сотворили для дамы букет цветов, или ещё что-нибудь в этом духе. И надеялся, что никто из наставников в этот миг не смотрит на индикатор.

Я представил себе выражение лица Кристины, если бы я, догнав её ночью, вручил букет. Ну, тут одно из двух. Либо кинулась бы убивать, либо… Либо не убивать.

— А этот индикатор, — кивнул я на «глобус», — разве не показывает интенсивность используемой магической энергии?

Всеволод Аркадьевич с удивлением перевёл взгляд с «глобуса» на меня.

— Вот как? Вы знакомы с этим прибором?

— У нас в имении есть такой, стоит на столе у деда, — сказал я. — Понятия не имею, откуда он взялся, не спрашивал.

Ответ, похоже, удовлетворил Всеволода Аркадьевича. Он кивнул.

— Вы совершенно правы. Интенсивность индикатор тоже отображает.

— В таком случае вы не могли не заметить, что далее интенсивность была побольше, чем требует букет.

— Вы недооцениваете цветы, Константин Александрович, — усмехнулся Белозеров.

— Я там Щит использовал! — повысил голос я. — И Белое Зеркало! Это было не романтическое свидание, а сражение!

— Что ж, когда я заметил вспышку чёрной магии — догадался, что свидание свернуло куда-то не туда и пора вмешаться, — кивнул Всеволод Аркадьевич. — Мы с наставниками примчались так быстро, как смогли. И обнаружили сидящую на развалинах башни госпожу Алмазову. Ваша голова покоилась у неё на коленях.

— А меча у неё в руках не было? — буркнул я.

— Нет.

— Странно…

— Если верить госпоже Алмазовой — а именно её версия согласуется с фактами — то она пошла прогуляться перед сном. Затем услышала грохот и крики, прибежала на шум, увидела рушащуюся башню и — вас. Отважная девушка бросилась на помощь и вытащила вас из-под обломков.

— Какая трогательная история. А как насчёт вспышки чёрной магии? Вас это не насторожило?

Белозеров грустно посмотрел на меня.

— При поступлении все вы прошли проверку на магический уровень. Я не вправе разглашать уровни других учеников, но… Скажем так: та вспышка соответствовала восьмому уровню владения энергией. Приписать это госпоже Алмазовой попросту невозможно.

Глава 13 Дерзкий поступок

«Прошли проверку»…

Надо же. День ото дня жизнь становится всё интереснее. Хотел бы я знать, какие ещё сюрпризы мне подготовило академическое начальство?

— Прошли проверку, — повторил я. — А когда же мы должны были узнать свой уровень?

— Многие курсанты знают и так, — пожал плечами Всеволод Аркадьевич. — Родителям свойственно интересоваться возможностями своих отпрысков. Некоторых детей начинают тестировать едва ли не с первой магической вспышки, и проводят эти исследования регулярно. Но официально мы озвучим вам данные в ближайшие дни. Именно тогда вы вплотную начнёте работать с магической энергией. А для работы с энергией необходимо понимание, на каком этапе находитесь сейчас. Это — основа академического процесса.

— Интересно, — обронил я.

Хотя, по сути, интерес для меня представляла единственная высказанная мысль Белозерова: Алмазова как маг — значительно слабее меня. Следует ли из этого, что к покушению она не имеет отношения?.. Хотел бы я знать.

— А какой уровень требуется, чтобы сделать то, о чём я рассказываю? — спросил я.

— Вы имеете в виду создание голема?

— Голема?.. — Чёрт его знает, как эта дрянь называется. — Ну да, наверное, голема.

Всеволод Аркадьевич на пару секунд задумался. Потом предположил:

— Одиннадцатый-двенадцатый. Впрочем, если речь идёт о големе такого размера, как вы описываете, и… Сколько, говорите, длилась битва?

— Минут пять.

— Хм-м. Тогда не меньше четырнадцатого. Но, видите ли, вспышки такой силы попросту не было. Если бы была — индикатор не мог её не зафиксировать.

— А следовательно, я лгу, — сказал я.

Всеволод Аркадьевич помотал головой:

— Я такого не говорил. Но… — Он поёрзал в кресле, как будто то вдруг сделалось неудобным. — Но не сочтите за грубость, господин Барятинский, вы ведь и сами не скрываете, что после того случая на мосту, этим летом… у вас наблюдаются некоторые проблемы с памятью.

— Я частично потерял память! — резко сказал я. — А не обрёл ложную. Это разные вещи.

— Верно, верно, — примирительно покивал Белозеров. — Однако мозг человека — загадочная величина, от него можно многого ожидать даже в нормальном состоянии. А если есть какие-то — пусть даже небольшие — повреждения… Впрочем, прошу прощения, я, кажется, опять зашёл не с того боку. Предлагаю вам, как здравомыслящему человеку, посмотреть на ситуацию следующим образом. Сейчас мы фактически имеем лишь одну разрушенную башню в императорском парке. Вариант первый: вы можете признать, что разрушили её, потому что… Ну, не знаю. Разозлились? Захотели продемонстрировать девушке свою удаль? Это нехорошо, безусловно. Поступок крайне дерзкий, вашему роду придётся принести извинения и компенсировать убыток. Но! Это вполне понятно и неудивительно для курсанта вашего возраста. Пылким молодым юношам свойственны дерзкие поступки. Или же, второй вариант. Вы можете продолжать настаивать на том, что башня превратилась в голема и напала на вас… — Белозеров вздохнул. — Видите ли, господин Барятинский. У вас нет доказательств, нет свидетелей. И ваши слова прозвучат… Вернее, их услышат не так, как вам бы хотелось.

— Ясно, — поморщился я. — Проще говоря, меня сочтут психом и выставят из Академии.

— Это — самый неприятный результат, который я могу предсказать, — развёл руками Всеволод Аркадьевич.

— Ладно, я всё понял, — кивнул я. — Убедили. Мне почудилось. Не было никакого голема.

— Вот и прекрасно, — кивнул Всеволод Аркадьевич и поднялся из-за стола. — Рад, что мы друг друга услышали. Позвольте пожать вам руку.

Я тоже встал и протянул Белозерову руку. Он наклонился ко мне и тихо проговорил:

— Ваши слова для меня — не пустой звук, поверьте. Но согласитесь и вот с чем. В Академию вы поступили три дня назад, и врагов — я имею в виду, настоящих врагов, — нажить тут пока не успели. Подумайте, кто может желать вашей смерти вне стен Академии. Только учтите, что это должен быть очень могущественный враг.

Посмотрев в глаза Всеволоду Аркадьевичу, я кивнул.

— Можете рассчитывать на мою помощь, — так же негромко добавил он. — Я, признаться, не так уж много могу… Но что могу — сделаю.

Ответить я не успел. В дверь стукнули и тут же её открыли.

— Господин Белозеров? — В кабинет просунулась голова одного из наставников. — Извините за беспокойство. Тут за господином Барятинским приехали.

— Кто приехал? — развернулся я.

— Секунду-с… — Надзиратель выпустил ручку двери и развернул бумажку. — Некто Платон Степанович Хитров. Ваш дедушка, господин Барятинский, требует вашего немедленного присутствия дома. Ваш отъезд до восьми часов вечера воскресенья он согласовал с ректоратом лично по телефону.

Платон? Хм… Ну, ладно.

Я попрощался с Белозеровым и в сопровождении наставника пошёл к выходу из здания.

Почти у самого крыльца стоял знакомый автомобиль. Платон прохаживался рядом, заложив руки за спину. За рулём скучал наш шофёр Трофим, которого когда-то подстрелили на рабочем месте. Смелый дядька. Не многие после такого остались бы.

— Ваше сиятельство, — поклонился мне Платон.

— Учитель, — ответил я поклоном.

Трофим вышел из машины и отворил заднюю дверь. Я не заставил себя ждать — сел и откинулся на спинку.

— Восемь вечера, воскресенье! — напутствовал меня наставник. — Не забудьте, господин Барятинский.

Я кивнул. Платон сел рядом со мной, и машина тронулась.

— А вы, ваше сиятельство, времени даром не теряете, — весело заметил Платон. — Не расскажете, чем вам так помешала башня? Портила вид? Мешала пройти?

Стало быть, деду о моём «дерзком поступке» уже сообщили. Оперативно работают…

Несмотря на то, что я был погружён в глубокую задумчивость, мне удалось понять Платона. Он, видимо, считал, что я очень переживаю из-за этой башни, а потому выбрал лёгкий иронический тон, чтобы передать мне сигнал: всё не так уж плохо, жизнь на этом не закончилась.

Для Платона я всё ещё был вчерашним ребёнком. Избалованным Костей Барятинским, который пусть и сделал неожиданно серьёзные шаги в магии, учёбе и боевых искусствах, но остался всего лишь внуком своего сурового деда — с которым ему скоро предстоит увидеться.

Представляю, как должны были трястись поджилки у несчастного Кости. Я же был занят другим — размышлял, стоит ли рассказывать деду о покушениях.

С одной стороны, две подряд попытки меня убить — событие, безусловно, неординарное. И дед — тот человек, который моему рассказу о водовороте в декоративном пруду и башне, превратившейся в каменного монстра, точно поверит. А с другой стороны — что он, пожилой человек и белый маг, будет делать с этой информацией?

Сообщит в полицию и потребует начать расследование? Бред. Если бы у покушений был какой-то магический след, то вооруженный глобусом Белозеров этот след наверняка бы увидел. А Белозеров утверждает, что даже магической вспышки надлежащего уровня зафиксировано не было. Кем бы ни был тот, кто на меня покушался — он очень хорошо замёл следы. А значит, и полиция ничего не обнаружит. Всё, чего добьётся дед, если обратится к ним — поставит себя в идиотское положение. И дед так же, как и я, не может этого не понимать.

А значит — что? С учетом того, что внука — настоящего Костю — дед очень любит и готов всячески его оберегать? Правильно, вероятнее всего, он просто потребует, чтобы я не возвращался больше в академию. Сидел в Барятино или в городском доме, у него на глазах. Добьётся моего перевода на домашнее обучение, или чего-нибудь в это роде. А что мне уж точно не поможет вычислить организатора покушения, так это домашний арест…

— Как там дома? — спросил у Платона я.

— Не волнуйтесь, — отозвался учитель, подтвердив мою догадку, — Григорий Михайлович, похоже, больше удивился, чем разозлился. Дать объяснения вам, конечно, придётся. Но, полагаю, конец света пока откладывается.

— Я имел в виду, все ли живы и здоровы? — уточнил я.

— Вас не было всего три дня, ваше сиятельство. Что могло измениться? Ещё даже не перебрались в город.

Загородное имение Барятинских, в основном, использовалось в весенне-летний период, а осенью семейство переезжало в Петербург. Когда я только появился в этом мире, кроме загородного имения у Барятинских ничего не осталось, да и то вот-вот грозило уйти за долги одному… предпринимателю. К счастью, моя победа на церемонии в императорском дворце положила конец аристократическим страданиям. Род вернулся в Ближний круг и получил обратно все свои источники дохода, согласно местным причудливым законам.

— Многое может измениться в любую секунду, — сказал я. — В опасное время живём.

Я со значением поглядел на Платона, и тот сообразил. Незаметно повёл рукой и сказал:

— Всё. Трофим нас не слышит.

— Надо бы и мне научиться этому заклинанию, — сказал я.

— Надо бы. Но, полагаю, в Академии вы изучите много разнообразных техник.

— На то и уповаю, — кивнул я. — Платон Степанович, мне нужен ваш совет. Но так, чтобы всё осталось между нами. Клятвы просить не буду, надеюсь на понимание.

Платон молча кивнул.

Рассказывать о покушениях учителю я уж точно не собирался. Мне нужен был совет другого рода.

— Меня тут… вызвали на дуэль, — сказал я таким же тоном, каким настоящий Костя сообщил бы, что его пригласили участвовать в костюмированном балу. — Как это вообще — дуэль чёрного мага с белым?

— Дуэль? — Голос Платона дрогнул. — И кто же?

— Угадайте с трёх раз, — усмехнулся я.

Платон закрыл глаза.

— Юсупов… Впрочем, какая разница? Кто бы в Академии ни был вашим соперником, это в любом случае не принесёт ничего, кроме проблем. Я бы советовал вам примириться.

— Это как? — удивился я.

— Если вызвали вас, то, значит, та сторона посчитала себя оскорблённой. Вам необходимо принести извинения в присутствии секундантов.

— Ах да, секунданты! — воскликнул я. — Точно. Жорж обещал прислать ко мне какого-то…

Тень скользнула по лицу учителя.

— Прекрасно. И именно сейчас вы убыли из Академии. Избегая, таким образом, встречи с секундантом… Скверно, очень скверно!

— Вообще-то, это не я избегаю встречи, а вы меня забрали, — напомнил я. — Ни с того, ни с сего.

Платон развёл руками:

— Будем надеяться, что господин Юсупов-младший подумает именно так. О вызове на дуэль не знали ни Григорий Михайлович, ни я, уж простите. Ваши таланты превзошли наши самые смелые ожидания. Мы и предположить не могли, что за каких-то три дня вы успеете не только разрушить памятник архитектуры, но и смертельно оскорбить чёрного мага.

— Да какое там оскорбление! Это не оскорбление, а… В общем, неважно, — я махнул рукой. — Одним словом: извиняться перед Юсуповым я не намерен.

— Ваше сиятельство, — вздохнул Платон. — Поймите. Это — политика. Я пообещал вам молчать и ничего не скажу Григорию Михайловичу. Однако, поверьте: на моём месте он сказал бы то же самое…

— Тоже мне, политика, — буркнул я и уставился в окно. — Была, да вся вышла. Из Ближнего круга Юсуповы вылетели. Теперь они — просто аристократический род, который ни на что толком не влияет.

— Скорее всего в следующем году Юсуповы вернутся в Ближний круг.

На этот счёт у меня также были большие сомнения. После того, как я выяснил, что за обстрелом кортежа стоит Юсупов-старший, понял простую вещь: мне объявили войну. Юсупов обстрелял мою машину, я разгромил его завод. При всём желании мы теперь не разойдёмся, пожав друг другу руки. А поскольку проигрывать войну я не собираюсь, придётся Юсуповым понести серьёзные потери. Насколько серьёзные — будет зависеть от них.

— Платон Степанович, — вздохнул я. — Мне нужен ваш совет не относительно того, как поизящнее слиться с дуэли. А как белому магу победить на ней, не испоганив своей энергии. Такое возможно?

Нарушать правила мне не впервой. Но интересно же, как правила предполагают выходить из подобных ситуаций. Вдруг, да сгодится стандартный вариант.

— Я бы на вашем месте начал с чтения дуэльного кодекса, — проворчал Платон. — Перед тем, как переходить к практическим занятиям, не помешало бы изучить теорию… Но, если вкратце, схема такая: вам будет предложен выбор оружия. Оружие должно быть одинаковым у вас и вашего соперника. Использовать что-либо другое во время дуэли — запрещено. То есть, если вы выберете пистолеты — никакой магии. Заслонитесь от выстрела Щитом — покроете себя несмываемым позором.

— А если я выберу магию?

— Нельзя просто выбрать магию. Выбрать можно какое-то одно заклинание. Сначала его примените вы, потом — ваш соперник. После этого секунданты повторно предложат вам примириться. Если вы откажетесь, придётся повторить.

— Но ведь нет заклинаний белой магии, ориентированных на причинение вреда, — удивился я.

— Можете выбрать черномагическое. С понятными для вас последствиями.

— То есть, вариантов победить, оставшись «беленьким», вообще не существует?

— Отчего же. Существуют, — вздохнул Платон. — Выбирайте оружие, а не магию. И в момент нанесения удара тщательно формулируйте намерение. Зачем и почему вы наносите удар. Пусть целью не будет причинение вреда. Пусть целью будет… идея?

Одной лишь интонацией Платон показал, что понятия не имеет о причинах моей ссоры с Юсуповым, а потому не может и дать более предметного совета. Впрочем, я был благодарен уже за это.

* * *

В имении и правда почти ничего не изменилось. Разве что стало больше жёлтой листвы на деревьях, да Надя исчезла. Она поступила на высшие женские курсы в Петербурге, уехала за неделю до того, как я отбыл в Академию. Занятия на курсах начинались раньше, чем у нас.

— У Нади всё хорошо, — сообщила мне Нина после пылких объятий. — Она приедет вечером, повидаться с тобой. А я приехала пораньше, у меня тут есть незаконченные дела.

Надя и Нина уже перебрались в Петербург, в Барятино остался только дед. Он говорил, что не особо стремится вернуться в шумную столицу. Хотя я подозревал, что, как всякий пожилой человек, просто терпеть не может переезды, вот и тянет с этим до последнего.

Надя поступать в Императорскую Академию даже не пыталась. Учитывая то, что мне уже была оказана протекция самого государя, можно было ожидать, что вторую представительницу рода Барятинских завернут просто из принципа. Кроме того, Надя не страдала амбициями. Ну и главная причина, почему она предпочла учёбе в Академии, находящейся за городом, курсы, предполагающие проживание в Петербурге — театр. Её тайное увлечение, в котором сестрёнка призналась мне одному.

Как выяснилось, изначально на актёрском поприще попробовала себя неугомонная Полли. Она постоянно просила Надю изменить ей внешность, ведь для аристократки сцена сродни улице красных фонарей. О таком не распространяются.

Когда же Костя Барятинский неудачно упал с моста, дед задумал ритуал по перемещению меня в его тело и отослал Надю к Полли. У последней как раз был спектакль, и Надя отправилась с нею. Там-то и случилась большая любовь.

Нина сразу провела меня в кабинет к деду. Я вошёл внутрь и обнаружил главу рода Барятинских за столом, за грудой бумаг.

— Здравствуй, дед, — сказал я, прикрыв за собой дверь.

Дед поднял взгляд, улыбнулся и встал.

— Костя… Ну заходи, заходи, дай тебя обнять.

Неожиданно. Я-то думал, мне уже с порога прилетит по башке за разрушенный памятник архитектуры. Но дед вполне искренне обнял меня, задал несколько дежурных вопросов об Академии. Я вкратце рассказал о победе в Игре.

— Знаю-знаю, — улыбнулся дед. — Статья выйдет только в вечернем номере, но мне уже сегодня с утра прислали экземпляр. Ты молодец, Костя!

Он указал на стену, где я увидел вставленную в рамку статью с фотографиями. На одной было отчётливо видно меня и Полли, бегущих по парку; остальные оказались за нашими спинами.

— Насчёт башни, — начал было я, но дед небрежно отмахнулся:

— После. Это, право, ерунда. — Он повёл рукой — так же, как Платон в машине, и я понял, что разговор будет конфиденциальным. — Костя, есть важная информация. Никто, кроме тебя, знать не должен. Для тебя это — превосходный шанс проявить себя.

— Так, — уселся я в кресло. — Рассказывай.

Дед сел напротив, откашлялся и, понизив голос, проговорил:

— В Императорской Академии зреет заговор.

Глава 14 Юридические тонкости

Дед говорил быстро, но чётко и по делу. Не знаю уж, что так повлияло на его настроение. Возможно, мой успех при поступлении в Академию. А может, моя недавняя победа в Игре. Или же он просто хватался за соломинку… Но, как бы там ни было, говорил со мной не как со своим «непутёвым» внуком, а наконец — как равный с равным.

Наша разведка в одной европейской державе — дед не стал говорить, какой, — обнаружила документы, подписанные видными правительственными деятелями. Согласно этим документам, в Российской Империи планировался переворот. Процесс обещал быть небыстрым. Прогнозировалось время исполнения до десяти лет. За это время предполагалось обработать мозги самым перспективным из нынешних курсантов Академии так, чтобы к концу обучения они чётко видели свою цель: свержение власти императора.

Хитрость заключалась в том, что когда (и если) у наших врагов всё получится, это будет выглядеть так, будто к случившемуся не причастен никто извне. Однако документ попался на глаза нашей разведке, и об этом открытии благоразумно умолчали. К чему указывать противнику на его слабое место? Он закроет его, и работать станет сложнее.

— Не знаю, — дослушав деда, с сомнением произнёс я. — Не знаю, насколько могу быть тут полезен. Я ведь не разведчик, не контрразведчик. Я — боевой офицер. У меня нет опыта в подобных делах.

— А у меня нет больше никого, на кого я мог бы положиться, — привёл встречный аргумент дед.

— Ну как же. Со мной учатся несколько отпрысков родов, входящих в Ближний круг.

Дед грустно улыбнулся:

— Да, и я не сомневаюсь в их чести и благородстве. Они охотно вызовут на дуэль каждого, кого только заподозрят в измене.

Слово «дуэль» навело меня на грустные мысли. Юсупов… Что-то ведь нужно делать с этим дурачком. Погибать — точно не вариант, убивать его — тоже бы не хотелось. Вряд ли за убийство курсанта в Императорской Академии по голове погладят.

Интересное явление, кстати: дуэли в этом мире существовали как бы параллельно законам. Формально — запрещены, однако каждый аристократ прекрасно понимает, что в случае чего — возьмёт пистолет. Пожалуй, аналогов в моём родном мире даже не подобрать.

— Твои однокашники — дети, — пояснил дед. — Несмотря на всю свою родовитость, это обычные подростки. А подросток не умеет думать наперёд. Он не видит даже того, к чему приведут его действия завтра — не говоря уж о десятилетнем сроке. Никто из этих ребят не сможет действовать, не выдав себя. Не сумеет, если понадобится, притвориться единомышленником этих подонков. А ты — ты взрослый, Костя. И ты знаешь, что такое ответственность. Никого лучше тебя я бы не смог найти.

Если вспомнить все мои подвиги со времён попадания в этот мир, то я бы поставил под сомнение свою «взрослость». То есть, разум-то у меня остался взрослый. Но я привык к тому, что разум работает в унисон с гормонами. Здесь же у меня пока — полный рассинхрон. Вероятно, поэтому я вечно встреваю во всякие дурацкие авантюры… Хотя, справедливости ради, пока у меня хватает ума и опыта на то, чтобы выходить сухим из воды.

Может, дед и прав. Может, это и вправду задание для меня.

— Что у вас есть по заговору? — спросил я.

— Да почти ничего, — развёл руками дед. — Даже имён нет. Из контекста ясно лишь то, что один из преподавателей или, возможно, наставник собирает вокруг себя небольшой — для начала — кружок перспективных молодых людей.

— Мои задачи?

— Обнаружить этот кружок. В идеале — внедриться. Собрать информацию о них, передать мне. Я буду забирать тебя по необходимости, как сегодня, и ты будешь рассказывать, что удалось узнать.

Я задумчиво покивал, пытаясь представить, какие именно действия придётся осуществлять. Не думал никогда, что после тридцати с лишним лет в качестве капитана Чейна мне придётся учиться быть аристократом — но вот, пришлось. А теперь на горизонте маячит освоение новой профессии. Ну, что ж. По крайней мере, не скучно.

— Сделаю, что смогу, — сказал я, встав с кресла.

— Костя, — посмотрел мне в глаза дед, — «Что смогу» — мало. Ты сделай так, чтобы всё получилось! Торопиться пока, слава богу, некуда, но и промедление недопустимо.

— Принято к исполнению! — вытянулся в струнку я. — Отчёт раз в неделю, устно. Никаких записей.

— Действуй, — кивнул довольный дед.

Я, чётко, по-военному, развернувшись, прошёл к двери.

Уже выходя, подумал о том, что уж теперь, в свете открывшихся чрезвычайных обстоятельств, покидать академию мне точно никак нельзя. А значит, нельзя и рассказывать деду о покушениях.

Кстати, башню он в разговоре даже не упомянул. Видимо, экстраординарные новости, полученные на службе, заслонили это малозначительное происшествие… Ну, значит, так тому и быть. Если дед всё-таки спросит, что там приключилось с башней, придумаю что-нибудь. Скажу, что перестарался во время тренировки, например. Не удержал силу под контролем — бывает.

* * *

В коридоре я немедленно столкнулся с Китти.

— Ах, ваше сиятельство! — Фигуристая служанка окатила меня потоком флюидов, смешанных с запахом недурных духов.

Запах мне почему-то показался знакомым.

— Добрый день, Китти, — улыбнулся я. — Приятно видеть тебя в добром здравии.

— А уж мне-то как приятно, ваше сиятельство! — томно улыбнулась Китти.

Как и всегда, я ненадолго заколебался. Разум торопил уйти, но вот тело… Его тянуло к Китти. Так же как тянуло его к любой красивой девушке, которая так открыто смотрит в глаза, сверкая великолепным декольте. И телу абсолютно плевать на то, аристократка перед ним, горничная, или крестьянка.

«А ведь с Китти не будет никаких проблем, — вмешался вдруг в голос разума кто-то новый. — Главное быть осторожным, и дело в шляпе! Не надо жениться, не придётся драться из-за неё на дуэлях…»

Похоже, это были рудиментарные остатки мышления «оригинального» Кости Барятинского.

Китти мою заминку расценила по-своему. Выпятила грудь ещё сильнее, захлопала глазами, будто смущаясь.

— Ваше сиятельство, вы так на меня смотрите…

— Прости, задумался. — Я отвёл взгляд. — В Академии так много занятий, приходится думать даже во время отдыха.

Я сделал два быстрых шага по коридору, но меня настиг голос Китти:

— Ваше сиятельство, постойте! Вас ожидают.

— Кто и где? — повернулся я к ней.

Китти, не пытаясь скрыть разочарованного выражения лица, сухо доложила:

— На заднем дворе. Господин Вишневский.

— Спасибо! — и я зашагал гораздо быстрее.

Господин Вишневский, потомственный юрист, служащий роду Барятинских уже не первый десяток лет — так же, как до него служили Барятинским его отец и дед, — ожидал меня в той самой беседке, где мы впервые встретились с Платоном.

После памятного разговора с Вовой я попросил нашего семейного юриста собрать информацию относительно восставшего из мёртвых правообладателя патента на двигатель нового типа. И судя по тому, что господин Вишневский ожидал встречи со мной, какая-то информация у него появилась. Как он узнал о том, что дед срочно вызвал меня из академии — ума не приложу. Видимо, у господина Вишневского существовали какие-то свои источники информации. А может, просто именно сегодня он заехал в Барятино по другим делам.

Господин Вишневский был болезненно худым человеком, как будто только что из концлагеря. Лицо его отличалось от черепа лишь наличием глаз и носа. Вкупе с высоким ростом фигуру Вишневский являл собой устрашающую. В некоторых фантастических фильмах похожих инопланетян показывают.

При виде меня он встал и медленно поклонился. Все движения у него были медленные, размеренные.

— Ваше сиятельство… — надорванным голосом произнёс он.

— Приветствую, господин Вишневский, — кивнул я сообразно разнице в положении. — Чем порадуете? Получилось?

— О, ещё как. Не изволите ли присесть?

Я изволил, и Вишневский с видимым облегчением опустился напротив меня. Рядом с ним на скамейке стоял портфель, обшитый красно-коричневой кожей. Открыв его, Вишневский достал стопку бумажных листов и откашлялся. Казалось, что каждое движение вытягивает из него абсолютно все силы.

— Мне рассказать в подробностях или кратко? — осведомился он.

— Для начала — кратко.

— Слушаюсь-с. — Вишневский сложил бумаги на коленях и заговорил, глядя мне в глаза: — Изобретателем двигателя нового поколения по документам значится Феофан Малицкий.

— Отец Вовы, — кивнул я. — Так?

— Да, совершенно верно. Видел я мельком этого Феофана Малицкого. Для покойника выглядит неплохо. Передвигается по городу исключительно на такси, определённого занятия не имеет.

— А как же они ухитрились провернуть этот трюк с похоронами?

— Очень просто-с. Владимиру Малицкому было трудно похоронить отца, ему б и на метр земли в Петербурге денег не хватило. А когда отец умер — Юсуповы немедля предложили взять все хлопоты на себя, он и согласился. Да и кто бы на его месте не согласился! Тем более парень был уверен, что за изобретение двигателя ему ещё причитается. Понимал, что дело небыстрое. В результате Малицкого-старшего по документам провели как Евгения Максимова.

— Но на памятнике ведь написано правильное имя?

— Памятник — камень, ваше сиятельство. На камне можно написать что угодно-с. К примеру, на углу моего дома на камне написано: «Релька». Ума не приложу, что сие значит, нет такого слова в русском языке-с, я даже в словарь заглядывал. И, тем не менее, прецедент налицо.

— Ну ладно, — усмехнулся я. — Давайте к делу.

— Воля ваша-с. Итак, сей подложный Малицкий получает отчисления за изобретение новейшего двигателя, а также ещё за дюжину различных технических новаторств, большая часть которых вовсе для нетехнического разума непонятна. Что-то касаемо циклов производства на заводах, не берусь судить, впрочем, тут у меня вся информация, если вам любопытно. — Вишневский положил руку на стопку бумаг у себя на коленях. — Деньги псевдомалицкий получает немалые, однако живёт явно не на широкую ногу. Тратить любит, однако регулярно оказывается, что называется, на мели и одалживается у друзей, коих у него не так чтобы много.

— Ясно. Большую часть денег, значит, получает не он, а Юсуповы.

— И вы совершенно правы-с. Раз в месяц псевдомалицкий приходит к Венедикту Юсупову на благотворительный вечер и оставляет конверт-с.

— Юсупов занимается благотворительностью? — удивился я.

— Занимается-с, — медленно кивнул Вишневский. — По крайней мере, по документам — очень активно занимается. Содержит три бесплатные лечебницы в Чёрном Городе, одну бесплатную столовую. Я не поленился, проехал, посмотрел. Грязь, доложу я вам. Грязь, мерзость и запустение. В одну лечебницу у меня на глазах пытался попасть один доходяга, кашляющий кровью — не пустили под предлогом, что переполнена. Тогда как отчётливо видно, что никакого ажиотажа в действительности нет-с. Всего пара так называемых врачей, да и те больше курят и чай пьют, нежели работают. В столовой же подают жидкий суп на воде — такой, что даже бездомные приходят туда разве что погреться.

— Иными словами, тех денег, что положены по документам, в этих благотворительных заведениях нет, — заключил я, и Вишневский в ответ кивнул.

Я в задумчивости побарабанил пальцами по колену и испытующе посмотрел на юриста. Тот мой взгляд выдержал.

— Насколько весомы доказательства? — спросил я.

— Весьма-с.

— Если дать делу ход? Каковы последствия для Юсуповых?

Вишневский пару секунд подумал, затем всё так же медленно заговорил:

— Род Юсуповых — крайне влиятельный, к тому же не гнушаются методами-с… Юридически возможно доказать получение прибыли от нелегальных источников в период нахождения в Ближнем кругу, и это точно закроет Юсуповым дорогу обратно. Вполне возможно, кто-то лишится дворянства, кто-то, возможно, отправится на каторгу. Род в целом это, безусловно, переживёт, однако репутация-с…

— С этими доказательствами, — указал я на бумаги Вишневского, — насколько легко пройдут процессы?

Юрист развёл руками.

— Ваше сиятельство, вам следует понимать, что юриспруденция — не математика. У Юсуповых тоже имеются юристы, и они не едят свой хлеб даром, уверяю-с. Процесс может пойти как угодно, и в любом случае затянется он надолго. Вполне возможно, что у Юсуповых хранится какой-нибудь компромат на род Барятинских, да и вообще на все значимые рода. Скорее всего — компромат сфабрикованный, — поспешил добавить Вишневский, поймав мой задумчивый взгляд. — Однако…

— Что «однако»?

— Однако-с, даже тень сомнения и сам факт начала подобного процесса уже нанесут урон репутации Юсуповых. Предполагаю, что они лишатся многих партнёров, которые предпочтут иметь дела с другими черномагическими родами. Ведь возлагать финансовые надежды на людей, которые вот-вот могут лишиться едва ли не всего — опрометчиво-с. Людям свойственно подстилать солому.

— Значит, — ободрился я, — Юсуповы постараются, если возможно, не доводить дела до суда?

— Я в этом уверен практически так же, как и в том, что трава — зелёная.

Я посмотрел на начинающую желтеть траву, усмехнулся, оценив шутку — намеренную, нет ли, — и встал.

— Благодарю вас, господин Вишневский. Теперь вот как мы поступим. Эти документы вы сохраните как-нибудь понадёжнее, у себя я их не оставлю на всякий случай. Тут сейчас переезд, и… В общем, ни к чему это.

— Слушаю-с, — поднялся следом за мной Вишневский.

— А если со мной что-то случится — приходите к Григорию Михайловичу, скажите, что такова была моя воля. Провести расследование.

— «Что-то случится»? — переспросил Вишневский.

— Что-то вроде смерти, — уточнил я. — Плюс-минус, туда-сюда.

— Вы удивительно философски относитесь к смерти, ваше сиятельство.

— Жизнь приучила, — усмехнулся я. — В общем, мы друг друга поняли?

Вместо ответа Вишневский поклонился. А я протянул ему руку. В момент рукопожатия от дома раздался крик Китти:

— Константин Алексаны-ы-ыч! Вас к телефону!

— Прошу меня извинить, — одёрнул я форменный китель. — Дела.

Я оставил Вишневского в беседке и быстрым шагом прошёл к дому. Протискиваясь мимо Китти (она позаботилась встать так, чтобы мимо неё нужно было именно протискиваться), я опять учуял этот необычный аромат, который как будто будил какие-то сладкие воспоминания. Машинально улыбнулся и получил улыбку в ответ.

Сердце начало стучать быстрее. Да что со мной?!..

Добравшись до телефона, я схватил лежащую на полке трубку и сказал не своим голосом:

— Константин Барятинский слушает.

Несколько секунд было тихо, потом знакомый голос неуверенно спросил:

— Костя?

— Клавдия? — неподдельно обрадовался я.

— Да! — В голосе послышалось облегчение. — Я слышала, что ты приехал на выходные домой и решила позвонить — вдруг застану.

Слышала. От кого, интересно? Я что, местная суперзвезда, что о каждом моём шаге общественность узнаёт раньше, чем я сам? Впрочем, я — дворянин, мой род входит в Ближний круг. Так что, наверное, это нормально. Но всё равно как-то непривычно.

— Встретимся? — понизив голос, предложил я.

— К-конечно, — запнулась Клавдия, и мне представилось, как она покраснела в этот момент. — Ты мог бы приехать? Желательно — сейчас.

Что-то не понравилось мне в её голосе. Вот это странное напряжение. Я стиснул трубку так, что чёрный эбонит едва не треснул.

— Что-то случилось? — спросил я ещё тише.

И после двухсекундной заминки послышалось обречённое:

— Да…

* * *

К больнице я подлетел на полном ходу и едва сумел затормозить так, чтобы не перевернулся автомобиль. Заглушив движок, выскочил наружу, готовый убить каждого, кто встанет у меня на пути. Но, сделав лишь один шаг, остановился.

Клавдия сидела на крылечке и с укором смотрела на меня.

— Костя, ну зачем же так быстро ездить? — спросила она. — Право, здесь ничего не горит.

— А как насчёт твоего сердца? — спросил я.

Щёки Клавдии порозовели.

— Этот пожар не потушить, разбившись насмерть.

Я подошёл ближе, взял её за руки, помог подняться. Хотел было обнять, но Клавдия мягко отстранилась. Ах да, точно. Приличия, аристократический мир, слухи, репутация… Как быстро вылетают из головы все эти сложности, если не рос среди них.

— Я думал, у тебя неприятности, — сказал я, заменив объятие нежностью в голосе.

— У меня и есть неприятности, — опустила взгляд Клавдия. — Поможешь вылечить пару человек сегодня? Их всё больше, и то, о чём я говорила, всё очевиднее.

— Ты про магическую природу болезней?

— Да, именно. Я… не знаю, что мне делать. Не знаю, к кому обратиться. Всё это настолько страшно и неотвратимо…

— Я подумаю над этим.

— Ох, брось, у тебя своих дел по горло. Как дела в Академии?

Гхм. Было бы гораздо лучше, если бы меня постоянно не пытались убить.

— Всё нормально, — поморщился я. — Так ты поэтому меня позвала? Чтобы воспользоваться моей энергией?

— Да, но не только поэтому. — Клавдия вновь заглянула в глаза. — У меня появилась проблема, которую, кажется, можешь решить только ты. Ну, по крайней мере, я надеюсь, что ты её решишь так, чтобы никто не погиб, а больница не развалилась на части.

Вот если бы не последнее предложение, я бы подумал, что Клавдия намекает на нечто романтическое.

— Ты что, уже тоже слышала про эту несчастную башню? — спросил я.

Клавдия хихикнула, потупившись.

— Господи боже! — воскликнул я. — Да могу я хоть шаг сделать без того, чтобы об этом немедленно не узнал весь Петербург?!

— Когда ты — князь Константин Барятинский, восходящая звезда столицы? — улыбнулась Клавдия. — Сомневаюсь. Пойдём.

Она провела меня внутрь, а потом — туда, где мы с ней ещё ни разу не были. В подвал.

— Мертвецы? — предположил я, теряясь в догадках.

— Ах, если бы, — вздохнула Клавдия. — Мертвецы сами по себе проблем не составляют, как бы грустно ни было на них смотреть. Неприятности всегда исходят от живых.

Хрупкая Клавдия отворила тяжёлую металлическую дверь, которая заскрежетала так, словно легион грешников застонали в преисподней. Мы спустились по выщербленным каменным ступенькам в затхлый и влажный воздух коридора. Пошли дальше, мимо деревянных дверей, большая часть которых была закрыта на навесные замки.

И тут я услышал негромкие голоса. Потом — знакомый щелчок, звук, который ни с чем не перепутаешь. Затвор!

Глава 15 Страшный завод сожрёт меня

Не медля ни секунды, я прижал Клавдию к себе, закрыл ей рот рукой и метнулся в сторону. Звук явно доносился из-за двери впереди, так что здесь мы должны быть в безопасности.

И что это такое, спрашивается? Она ведёт меня в ловушку, или сама не знает об этой ловушке?

— М-м-м! — негромко замычала Клавдия и легонько прихватила меня зубами за ладонь. Поняв, что кричать она не собирается, я убрал руку.

— Костя, — прошептала Клавдия, — право, это — излишняя предосторожность. Нужно всего лишь сделать вот так.

Она постучала по стенке два раза, потом — очень быстро — ещё три, и, после паузы, один. Код для кого-то. И этот кто-то, видимо, понял, что опасности нет. Послышались шаги, дверь впереди открылась, и в коридор вышел…

— Ты?! — уставился я на человека с обрезом в руках.

— Любезнейший Константин Александрович! — расплылся в улыбке Федот. — Как же я рад вас видеть.

* * *

К чести моей стоит заметить, что я не кинулся сразу убивать Федота. Я позволил ему высказаться. Зашёл в каморку, где он ютился с полудюжиной своих головорезов. Жили мужики просто: на матрасах, с консервами. Мне предложили рассохшийся деревянный ящик в качестве сиденья. На другом таком же ящике стояла настольная лампа. Другого освещения в каморке не было. Клавдия, убедившись, что у нас «всё хорошо», благоразумно удалилась.

— Вы какого дьявола тут забыли? — прорычал я, глядя на Федота, как только шаги Клавдии стихли в коридоре.

Больше всего меня бесил тот факт, что Федот знал о моей связи с Клавдией. О профессиональной или о личной — не так уж важно. Даже если знал о профессиональной, об остальном мог догадаться, не дурак. Не так уж удивительно — он ведь нас тут видел вместе. И Клавдия у него на глазах передавала мне платок… Плохо дело.

Нельзя таким людям показывать своих привязанностей. Это всё равно что злого пса на привязи дразнить голой задницей. Пока он привязан — можно не опасаться. Но вот как только сорвётся…

— Выбора не было, любезный Константин Александрович, — прижал руку к груди Федот. — Господа Юсуповы после нашего дела на меня настоящую охоту открыли!

— И ты, вместо того чтобы решать свои проблемы самостоятельно, решил спрятаться у бабы под юбкой? — нахмурился я.

Молодчики Федота гневно зашевелились, но я на них не обратил внимания, а Федот лишь махнул рукой:

— Идите-ка в коридоре поскучайте, пока взрослые говорят. И смотрите мне там, чтоб никуда! Да стволы попрячьте, опять девчонок перепугаете.

«Опять»… Ох, конспираторы чёртовы! Где девчонки — там сплетни. А сплетни быстро достигают ушей того, кто слушает.

Как только за последним отморозком закрылась дверь, Федот, понизив голос, принялся объяснять:

— Ваше высочество, я — не из таковских, вы не подумайте! Я с самого дна поднялся, я собой стал — думаете, почему? А потому что всё — сам! Никому спуску не давал, ни от кого не прятался! Я этот город, можно сказать, закончил, как иные господа университеты заканчивают. Каждый закоулок в нём знаю, каждую улочку! А вы же сами сейчас в Императорской Академии изволите пребывать. Согласитесь — одно дело с однокашником повздорить, а другое — с ректором. На ректора-то с кулаками не кинешься. Не поймут.

— Давай-ка без метафор, — поморщился я. — Не твоё это.

До меня уже начала доходить серьёзность ситуации, просто я пытался дать себе время поразмыслить. Трудно было не признать, что вляпался Федот благодаря мне. И пусть я тогда не просил его о помощи, но ведь и не отверг её. Сражались бок о бок — значит, союзники. А разбрасываться союзниками — не в моих правилах.

— И то правда, дражайший Константин Александрович, — с готовностью согласился Федот, — не моё. Не умею я высоким штилем изъясняться, всё профессия моя проклятая, отпечаток накладывает. Ну так я вам тогда попросту скажу: есть на улицах один закон неписаный. Они там, правда, все неписаные, поскольку народ у нас в основном малограмотный, но речь про главный: шалить — шали, а чёрным магам дорогу переходить — упаси Христос. То есть, ежели приходит в твой дом чёрный маг и говорит, к примеру: «Отдай мне свою жену» — так ты возьми и отдай. Да ещё «спасибо» скажи.

— И часто такое бывает? — не сдержался я.

— Господь милостив, — перекрестился Федот. — Это я вам сам принцип описываю. Не бывает войны с магами, Константин Алексаныч, вот что я хочу сказать. Бывают только живые маги и мёртвые люди. А я, хоть и пожил хорошо, помирать ещё не готов. Есть, знаете ли, планы на старость, есть и средства. Да только я теперь на свои средства в этом городе тухлой селёдки купить не могу — без того, чтобы от Юсуповых гости не пожаловали. Очень уж они на меня за тот завод озлились.

— Так чего же ты туда полез? — буркнул я. — Зачем людей своих дал? Кто тебя просил?

— Дак, разве ж я знал, что завод — Юсуповский? — Федот вновь прижал руку к сердцу своим излюбленным жестом. — И никто не знал! Слишком секретная схема была, ваше величество!

— Давай остановимся на сиятельстве, — оборвал я его. — А то сейчас ещё и до госизмены договоришься.

Федот протестующе замахал руками, показывая, что до госизмены ему так же далеко, как монаху до борделя.

— Вы поймите меня, ваше сиятельство! Я бы сразу с вами напрямую связался, да вы в Академии пребывать изволили! А туда нашему брату ход заказан. Сами, поди, знаете.

Я усмехнулся, представив, как ребята Федота попытались бы приехать в Академию, находящуюся под боком у императорского летнего дворца. Да уж, зрелище.

— А если бы я к вам домой заявился, чтобы весточку дать, так вы бы ещё пуще расстроились, — продолжил Федот. — Я чай, негоже их сиятельству Григорию Михайловичу знать, что со мной дела имеете.

— Негоже, — подтвердил я.

— Дак, и сами подумайте — что же мне оставалось? — развёл руками Федот. — Клавдии Тимофеевны добрый норов широко известен. Вот мы и схоронились у неё, да попросили весточку о себе дать.

Ну да, ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным. Закон известный, хотя тоже — неписаный.

— А Юсуповская охота на вас началась только сейчас? — уточнил я. — Не летом?

— Летом мы припеваючи жили, — вздохнул Федот. — Я так полагаю, спервоначалу там не разобрались, кто с вами был. Искали. Допытывались. Я ещё в конце августа узнал, что спрашивают, начал и сам смотреть, кто роет. Ну а уж когда первых моих ребят в канале с камнями на шеях нашли — тут-то все сомнения и пропали.

— А от меня ты чего хочешь? — спросил я. — Чтобы я из-за тебя начал войну с Юсуповым?

Хотя если завтра я пристрелю юсуповского выкидыша на дуэли — вполне возможно, что про Федота Венедикт на радостях вовсе позабудет, конечно…

— Ни-ни! — мотнул головой Федот. — Что вы такое говорите, ваше сиятельство? Кому нужна война? Никому не нужна! Все хотят жить и делать деньги, никому не мешать, и чтобы им никто не мешался. Вы просто словечко за нас замолвите! Единственное словцо. Скажите, мол, так и так, Федот Комаров кланяться просил, заверяет, что и в мыслях не держал ничего такого… Ну, и так далее. Я ж вам, Константин Алексаныч, ещё пригожусь, животом чую. Ну где ж вы ещё такого, как я, найдёте? Чтоб полюбил вас всем сердцем своим — немолодым, но пылким!

В общем-то, если стряхнуть словесную шелуху и оставить суть, Федот всё говорил верно. Терять такую связь с улицей мне было совершенно не с руки. Даже и сейчас есть что ему поручить… Но для этого, само собой разумеется, нужно, чтобы Федот свободно разгуливал по улицам города, а не сидел у Клавдии в подвале. Так что цели наши совпадают. Да и с Венедиктом поговорить с глазу на глаз не помешает. Например, прояснить вопрос с очередным покушением…

— Завтра с утра нанесу Юсупову визит, — сказал я.

— Бога буду за вас молить! — Рука Федота опять потянулась к сердцу.

— Угу. Свечку в церкви мне на именины ставь каждый год.

— Если на то будет ваше удовольствие…

— Всё, отставить юродство! — прикрикнул я. — С Юсуповым я поговорю. Своих псов он отзовёт. А ты…

— А вы, ваше сиятельство, так уверены, что отзовёт? — осторожно усомнился Федот.

Я вспомнил документы, которые показывал мне сегодня Вишневский, и усмехнулся:

— Моя уверенность — не твоего ума дело. Как я сказал, так и будет. А ты мне одну услугу окажешь.

— С превеликим нашим удовольствием!

Хотя, судя по кислой роже Федота, энтузиазма от очередной аферы он не испытывал.

— В этот раз без пальбы, — успокоил я его. — Информация нужна.

— Легко! — обрадовался Федот. — Информацию — это мы хоть из-под земли достанем!

— Меня интересует всё, что касается чёрных магов. Слухи, сплетни, городские легенды. Всё, что происходит в городе страшного или непонятного — и связано с ними.

Огня без дыма не бывает, если перефразировать известную поговорку. Раз уж чёрные маги чего-то там исполняют, из-за чего гибнут люди, так расстраивая Клавдию — значит, информация обязана была просочиться. Пусть и в тридцать раз искажённом виде. На безрыбье мне и рак сгодится.

— Сделаю, — кивнул Федот. — Мне бы только выйти отсюда.

— Завтра выйдешь.

Я встал, Федот протянул мне руку. Я пожал, не побрезговал. В конце концов, Федот отхватил от меня куда больше проблем, чем я от него. Собственно, я-то лично от него вообще ничего плохого не видел. Ну, кроме дурачка Пухова, который неуклюже пытался подкатить к моей сестре.

* * *

Поднявшись из подвала, я тут же встретил Клавдию, решительно шагавшую в мою сторону.

— Костя! Слава богу, наконец-то. Тебя тут уже ищут.

— Меня? — изумился я. — Тут? Кто?

— Господин Юсупов.

— Кто?! — Я вовсе вытаращил глаза.

Вот так неожиданность. На ловца и зверь бежит? Не очень удачно, правда, если этот зверь бежит с ротой боевиков…

— Ну, не князь Венедикт Георгиевич, конечно, — улыбнулась Клавдия. — Некий Болеслав Юсупов, один из представителей их рода. Он на улице, возле твоего автомобиля.

Вот и купил неприметный автомобиль. Всё равно уже каждая собака знает. И что ещё за Болеслав? На кой чёрт я ему понадобился?

Гадать, не имея точной информации, я никогда не любил, поэтому, обогнув Клавдию, двинулся к выходу.

Выйдя на улицу, увидел коренастого коротко стриженного шатена. Было ему, на глаз, лет девятнадцать-двадцать. Увидев меня, он широко улыбнулся и шагнул навстречу.

— Константин Александрович Барятинский? Очень! Очень рад познакомиться.

— А вы, простите, кто? — спросил я, пожимая протянутую руку.

— Болеслав Илларионович Юсупов, к вашим услугам. Осмелюсь передать вам послание.

Он протянул мне конверт. Я взял его, покрутил. На конверте не было никаких пометок.

— И что это? — спросил я.

— Ну как же? — улыбнулся Болеслав. — Вызов! Вызов на дуэль. Завтра в десять часов вечера, место и оружие — на ваше усмотрение, Константин Александрович. Я в полном вашем распоряжении, жду ваш ответ, дабы передать его Георгию Венедиктовичу.

* * *

Клавдия в этот раз работала сразу с двумя пациентами. Мужчине было хорошо за сорок, мальчишке — едва ли двенадцать, но симптомы у обоих были одинаковые: кашель с кровью.

— Видите, Константин, — (Клавдия обращалась ко мне на вы при посторонних), — всё выглядит так, будто виной — плохой воздух Чёрного Города. Для обычных врачей, я имею в виду. А маги обычных людей не пользуют. Только я.

Голос её дрогнул на последнем звуке, из чего я заключил, что Клавдия не только переживает за больных. Нет, за себя она тоже боится. Да и грех её за это осуждать. Тут ежу понятно, что она знает нечто такое, чего знать не нужно никому. И как только это выплывет, её жизнь окажется под угрозой. Вряд ли можно рассчитывать на снисхождение от тех, кто со спокойной душой убивает людей — пусть даже все эти смерти и являются, по моему мнению, просто побочным эффектом чего-то гораздо большего.

В воздухе висели два светящихся силуэта из переплетающихся нитей. Пациенты как будто спали. Клавдия сначала вытащила чёрный сгусток из энергетического тела мальчишки, затем — с видимым усилием — из мужчины. Оба, один за другим, бросила на пол, и они просочились сквозь половицы.

— Ну вот, сейчас только заштопаю, — устало сказала Клавдия.

Я поморщился, мельком заметив её измождённое лицо. Эта ведь в отпуск не поедет, когда такое творится. До последнего будет урабатываться. А я, собственно, кто ей такой, чтобы заставить взять отпуск? Да и чья б корова мычала. Сам такой же.

Энергетические тела опустились в физические после того как Клавдия закончила колдовать с их нитями. Мужчина, похоже, сразу провалился в глубокий сон, а веки мальчишки затрепетали, глаза открылись. Он мутно посмотрел на Клавдию и спросил:

— Вы — ангел? Я в раю?

— Вовсе нет, — улыбнулась та и погладила его по щеке. — Ты будешь жить.

Пацан в ответ не улыбнулся. Он немного помолчал, будто обдумывая услышанное, потом сказал чистым спокойным голосом, как нечто давно уже осознанное и вообще само собой разумеющееся:

— Нет. Страшный завод сожрёт меня. Как моего отца.

Веки тут же опустились, и мальчишка уснул. Клавдия, будто один лишь разговор с пацаном поддерживал её, обмякла, оперлась мне на руку.

— Идём, — вздохнула она.

Мы вышли в коридор, медленно заковыляли к убежищу Клавдии. Навстречу то и дело попадались врачи, медсёстры, так что я не стал поднимать её на руки. Вот уж что нам точно ни к чему — так это привлечение лишнего внимания.

— Что за страшный завод? — поинтересовался я.

— Да мало ли их в Чёрном Городе, — вяло отозвалась Клавдия. — Малыш скорее всего уже работает полный день, иначе тут не выжить. Особенно если семья осталась без кормильца.

— Я просто не ожидал такого.

— Чего? — Клавдия на ходу заглянула мне в глаза.

— Что паренёк из Чёрного Города в полубессознательном состоянии будет так витиевато изъясняться: «Страшный завод сожрёт меня».

— Эти люди бедны, но не обязательно глупы, Костя.

— Знаю, знаю, — вздохнул я.

Углубляться в объяснения, конечно, не стал. Ни к чему Клавдии знать, что я на самом деле вовсе не родился аристократом на всём готовеньком. Что этот пацан на больничной койке мне ближе и понятнее всех тех ребят, с которыми мы выиграли Игру меньше суток назад. И что в моём мире такой пацан сказал бы нечто вроде: «Да хрена с два. Сдохну на работе, как мой батя». И вовсе не потому, что он глупый. Просто красиво изъясняются лишь аристократы, да актёры на сцене. А в реальной жизни, пропахшей металлом, по́том и кровью, всё не так.

В комнатушке Клавдии мы вновь провели тот же самый ритуал с переливанием энергии. Как только он закончился, оба вздохнули с облегчением. У Клавдии прибавилось сил, а у меня на душе посветлело. Даже мысль о том, что в нескольких метрах под нами сидит толпа уголовников, перестала раздражать.

— Спасибо, Костя! — Клавдия поднялась на ноги, чуть покачнулась, но взмахом рук поймала равновесие. — Теперь тебе, наверное, лучше уйти. Я опять буду сама не своя.

Как всегда, она вдруг будто утратила нить разговора. Развернулась, забыв о моём присутствии, и направилась в душ.

Я сидел на стуле, ждал. Стихли струи воды. Вскоре на пороге опять появилась Клавдия. Босиком, в одном лишь полотенце, которое едва прикрывало грудь и бёдра.

— Ты здесь, — сказала Клавдия.

— Верно, — кивнул я, не отводя от неё взгляда.

Клавдия быстро подошла ко мне, остановилась. Её коленки касались моих. Капли воды с её волос падали мне на брюки. Я коснулся пальцами её ног, поднялся выше. Руки скрылись под полотенцем.

— Костя, — выдохнула Клавдия, закрыв глаза, — ты…

— Что — я?

— Ты… плохо обо мне думаешь, должно быть, — донёсся до меня шёпот.

— Я думаю о тебе очень хорошо.

— Я не такая! На самом деле я совсем, вовсе не…

— Тс! — Я потянул её к себе, и она подалась навстречу. Подогнулись дрожащие коленки, Клавдия села на меня сверху. — Ты считаешь, что я вправе слушать твои оправдания? Ты — ангел-хранитель Чёрного Города — оправдываешься передо мной?

— Какой из меня ангел…

— Знаешь, если ангелы хотя бы чуточку не похожи на тебя — тогда к чёрту ангелов.

Дальнейшие возражения я прервал поцелуем. Вскоре на пол упало мокрое полотенце.

Глава 16 Сила воли

Домой я приехал уже на закате и немедленно угодил в объятия сестры.

— Костя, ну где тебя носит? — немедленно возмутилась она, едва успев излить на меня восторги. — У нас тут торжественный семейный ужин, между прочим, в твою честь!

— В мою честь? — удивился я. — Не думал, что разрушенная башня приведёт всех в такой восторг.

— Да при чём тут башня! — отмахнулась Надя и, воровато глянув в сторону столовой, откуда доносился негромкий разговор деда с Ниной, потащила меня в сторону. — Костя, у меня завтра спектакль. Ты ведь, разумеется, придёшь?

— Когда? — спросил я.

— В шесть вечера.

— Вечером — смогу, — кивнул я. — Кстати, хотел спросить. Ты с этими спектаклями учиться-то успеваешь?

Надя быстро отвела взгляд. Не заметить этого маневра я не мог.

— Эй! — Взяв сестру за подбородок, я заставил её опять посмотреть мне в глаза. — Надя, ты с ума-то не сходи. Вот это вот всё, — обвёл я широким жестом убранство дома, — мы можем и потерять. В конечном итоге будет важно только одно: кто мы и что умеем.

— Это два.

— Чего?

— Кто мы — одно, а что умеем — уже два, — проворчала Надя.

— Я тебе серьёзно говорю!

— Ты мне не отец! — повысила голос Надя. — Я к тебе пришла как к брату! Мне от тебя поддержка нужна, а не нотации. И всё у меня хорошо с учёбой, между прочим! В четверг меня ставили в пример всему потоку, потому что я написала лучшее сочинение на тему «Какой должна быть современная женщина»!

Судя по огню в глазах, говорила она истинную правду. Однако чутьё подсказывало мне, что где лучшее сочинение — там «неуд» по математике, или ещё чего-то в этом духе.

— Ладно, извини, — сказал я. — Пойдём ужинать.

Надя с видимым облегчением взяла меня под руку, и мы двинулись к столовой.

— Кстати, — пародируя мою интонацию, подмигнула Надя, — хотела спросить. А зачем ты сломал башню?

— Скучно было.

— Костя! — толкнула она меня.

— Сочинение-то дашь прочитать?

— Нет! — От следующего толчка я едва не упал и толкнул сестру в ответ. Так мы и ввалились в столовую, борясь и хохоча, как дети.

— Константин Александрович Барятинский и Надежда Александровна Барятинская! — провозгласил, поднимаясь из-за стола, дед. — Опора и гордость нашего рода, воплощение великолепного воспитания и выдающихся моральных качеств! Безупречно пунктуальны и не испытывают никаких трудностей с этикетом.

Замерев в подобающих торжественному тону позах, мы постарались стать серьёзнее.

* * *

Засиделся я допоздна, по просьбе Нины разбирая Костины вещи. Что оставить в имении, что забрать с собой в городской дом. Имение как-то опустело, многое уже перевезли, часть мебели накрыли чехлами. Все мы казались незваными гостями в доме, который уже почти приготовился впасть в спячку на зиму.

Ковыряться в чужих вещах мне было неимоверно скучно. Тем более что прежний — настоящий — Костя сам по себе был человеком, для меня абсолютно не интересным. Все его многочисленные костюмы, туфли, жилеты и галстуки — всё это меня не интересовало ни в малейшей степени. Галстуки я даже завязывать не умею, да и в плечах раздался благодаря тренировкам — скоро в Костины вещи вовсе перестану влезать. К тому же на ближайшие пять лет мой гардероб определён — форма Академии. А потом меня, надо полагать, ждёт государственная служба, где тоже есть определённый дресс-код. Так что в конце концов я плюнул и решил — пусть всё Костино барахло остаётся здесь. Полистал под настольной лампой старые журналы и улёгся спать.

За окном разыгралась гроза. Гром рокотал ещё во время ужина, а теперь он докатился до поместья. За шторами виднелись вспышки молний, барабанил дождь. Я привык засыпать и не в таких условиях, так что буйство природы меня убаюкало. Но не на всех гроза подействовала одинаково.

Уже сквозь сон я услышал, как открылась дверь, и почти беззвучные шаги зашуршали по полу. Сон быстро и плавно откатился на исходные позиции. Я приоткрыл глаза, пользуясь своей уникальной способностью. Я-то прекрасно видел в темноте, а вот мой визитёр, кем бы он ни был, вряд ли сумеет различить ночью небольшое движение век.

В том, что опасности не предвидится, я убедился тотчас же — вошедшая была девушкой. И запах, опередивший её, стёр все сомнения.

— Китти, какого…

Я осекся, когда завёрнутая в одеяло девушка скользнула ко мне под бок.

— В-в-ваше сиятельство, вы ведь не прогоните меня в такую грозу? — прошептала она, преувеличенно трясясь не то от страха, не то от холода.

Первым порывом было обнять её, согреть, защитить. Но за первым порывом последовал бы второй, а где второй — там и третий. Всё тот же странный, чарующий аромат кружил мне голову, убеждал послать к чёрту все сдерживающие факторы.

— У тебя что, крыша протекает? — осведомился я.

— Нет, я просто боюсь грозы, ваше сиятельство.

Её рука нашла мою под одеялом и робко сжала.

— Так! — Я резко сел, скрестив ноги и включил свет.

Верхний свет. До выключателя мне нужно было идти на другой конец комнаты. Но я пожелал света — и от меня будто невидимый провод протянулся к люстре. Она вспыхнула.

Причём, для меня это, кажется, было более удивительно, чем для Китти. Служанка знала, что работает на магов, и те умеют делать всякую магическую дребедень, так что ничему не удивлялась. Она села напротив, щурясь от яркого света. На ней была полупрозрачная ночнушка, едва прикрывающая бёдра.

— Ваше с-сиятельство? — пролепетала служанка.

— Что ты со мной творишь?

— Ничего особенного. Простите…

И тут в дверь постучали.

— Костя? — послышался голос Нины. — У тебя свет, я вижу. Ты не спишь?

Вся кровь отхлынула от лица Китти.

— Константин Александрович, прошу, не выдавайте! — зашептала она, дрожа, как осиновый лист на ветру. — Меня тотчас же рассчитают, умоляю, я не хочу…

— Под кровать. Быстро! — прошипел я.

Китти, на ходу завернувшись в своё одеяло, скатилась на пол. Я дал ей пару секунд, чтобы затаиться, и громко сказал:

— Нет, заходи!

И тут же оборвал связь с люстрой. Лампы погасли.

Отворилась дверь, и в спальню вплыл огонёк свечи. Ночная рубашка Нины была приличной длины и, в отличие от рубашки Китти, не просвечивала. Но всё равно выгодно подчёркивала достоинства фигуры. Я убедился, что хорошо накрыт одеялом. Напряжённая ночка, что и говорить.

— Прошу простить за вторжение, — сказала Нина, подойдя ближе. — Ты позволишь?

— Конечно. — Я отодвинулся, и Нина присела на край постели. Свечу она продолжала держать.

Вдруг она принюхалась. Чёрт… Запах! Тот сводящий с ума аромат! Его-то под кроватью не спрячешь.

— Этого я и боялась, — вздохнула Нина.

— Чего? — не понял я.

— Костя… Прежде всего: я понимаю, что ты пришёл из мира…

Тут я глухо закашлялся, чтобы заглушить подробности, не предназначенные для ушей Китти.

— …не столь обременённого правилами приличий, как наш, да и вообще, — продолжила Нина. — Но поверь мне — это не выход.

— Что — не выход? — недоумевал я. — Вход?

Нина улыбнулась, как-то сочувственно — мне аж тошно сделалось.

— Я заметила, что из моего шкафчика пропал флакон с приворотным средством, — грустно сказала она. — Я не горжусь тем, что их делаю, поверь. Меня попросила об этом одна хорошая подруга — имя её, с твоего позволения, называть не буду. И ничего постыдного в такой просьбе нет, этой даме всего лишь хочется вновь обратить на себя внимание охладевшего супруга.

— Прекрасно, а я тут при чём?

— Костя. Ну я ведь чувствую запах, — вздохнула Нина. — И ты, кстати, всё сделал неправильно. Во флакон нужно было добавить волос или ещё что-то, принадлежавшее тому, кого ты хочешь приворожить — а не своё. Суть в том, чтобы перенаправить энергию влечения человека… Это, впрочем, частая ошибка новичков. Получается, что ароматом зелья ты воздействуешь сам на себя.

— Приворотное средство, значит? — произнёс я сквозь зубы.

О нет, тетушка, ты ошибаешься! Китти всё сделала правильно… Зараза. От этого аромата у меня все мысли переворачивались! И теперь понятно, почему он казался таким знакомым. Должно быть, Китти стащила мой волосок с расчёски или вроде того.

— Костя, пойми: это не выход! — всплеснула руками Нина. — Даже если всё сделать правильно — конечно, ты сумеешь очаровать какую-нибудь из курсанток, но что в итоге? Для неё — загубленная репутация, для тебя… Я верю, ты не захочешь дискредитировать даму. Ты благороден. К сожалению, я не могу подсказать тебе выход. Ты — взрослый человек внутренне, но твоё тело только вступило в возраст развития. У тебя есть определённые потребности… Поговори с дедом. Я уверена, он расскажет тебе… Ну, ты понимаешь.

Я понимал. Понимал, что благодаря Китти выгляжу полным болваном.

— Благодарю за заботу, Нина, — холодно сказал я, — но ты ошибаешься.

— Костя, это глупо отрицать. Я тебя понимаю и совсем не собираюсь…

— Я действительно взял флакончик, в этом каюсь. Но у меня и в мыслях не было использовать его по прямому назначению. Я просто развиваю силу воли.

Нина моргнула.

— Прости, что?

— Да, силу воли! — На меня накатило вдохновение. — Физическая сила у меня есть, магической — хоть отбавляй. Но Платон говорит, что всё это не имеет никакого значения, если нет воли, которая управляет силой. Мне нужно научиться продуктивно функционировать, несмотря на сильнейшие отвлекающие факторы.

Похоже, репутация моя была нешуточной.

Нина… поверила. Сыграло роль и то, что я умею убеждать. Капитан Чейн мог воспламенить своей речью целую армию, и дело было не в словах, а во взгляде, в интонации. Никто меня этому не учил, всё пришло само, да так и осталось — перейдя из того мира в этот вместе с моим духом.

— Ты — невероятный человек, Костя, — глядя на меня во все глаза, сказала Нина. — Но это ведь вредно для… — она покраснела, — для мужского здоровья.

— Всё, что меня не убивает — делает меня сильнее, — выдал я фразу, которую как-то слышал от кого-то; вряд ли тот человек сам её выдумал, с больно уж умным видом говорил.

— Что ж, ты меня успокоил. — Нина встала. — Я боялась, что твоё тело возьмёт верх над разумом.

— Этого не будет никогда, — заверил я тётушку.

Больше всего мне сейчас хотелось, чтобы она ушла. Нина была мне пусть и дальней, но всё же родственницей. Однако моему взгляду, скользящему по складкам её рубашки, на родство было наплевать.

— Покойной ночи, Костя.

— Спокойной ночи.

Мне вот только спокойная ночь уже не светит. А утром ещё с Юсуповым разбираться… Ох, чувствую, злой я туда приеду. Хотя, может, оно и к лучшему. Чего с ним цацкаться. Пусть сразу уразумеет: где князь Барятинский, оттуда лучше бежать сломя голову и не оглядываться. Слишком уж много о себе мнят эти чёрные маги…

Когда дверь за Ниной закрылась, я мысленно досчитал до десяти, встал и вновь зажёг люстру.

— Вылезай, — указал я пальцем на кровать.

Китти выскользнула наружу и, поднявшись на ноги, чихнула. Тут же испуганно зажала рот и нос ладошками.

— Так, значит, — сказал я.

— Ваше сиятельство, прошу простить, я совершила…

— Китти, если будешь продолжать в том же духе — тебя и правда уволят, — заявил я.

— Этого больше не повторится, клянусь! — едва ли не крикнула она.

— Ты посмотри на себя!

Она посмотрела на свою пыльную ночнушку.

— Ты вообще пол под кроватью мыла хоть раз?

— Д-д-да… — покраснела Китти.

— Иди в душ.

— Что? — Она покраснела ещё сильнее.

Я мотнул головой в сторону ванной:

— Иди, говорю.

Она пошла. В дверях остановилась, обернулась.

— Ну, чего?

— А вы не потрёте мне спинку, ваше сиятельство? — улыбнулась Китти.

— Слушай, ты когда-нибудь отступаешь? — заинтересовался я.

— Нет, а зачем? Побеждает тот, кто сражается, даже если и нет никакой надежды.

Дверь за нею закрылась намеренно неплотно. Погасив люстру, я увидел тонкую полосу света. Потом зашумела вода. Гроза укатилась куда-то далеко, и я открыл окно, впуская в спальню ночную свежесть — а заодно выветривая приворотный запах.

— Спинку ей потереть, — буркнул я.

И задумчиво посмотрел на приоткрытую дверь.

* * *

Когда вчера я спросил у Клавдии, по какому адресу проживают Юсуповы, она, мягко говоря, удивилась. И прибыв по указанному адресу, я понял, почему.

Юсуповы проживали во дворце. По размерам — чуть поменьше императорского.

Ворота передо мной, как ни странно, распахнулись. Быстро, не прошло и минуты с того момента, как я остановился рядом. Я опустил стекло, готовый отвечать на вопросы, но их никто не задавал. Дядька в ливрее привратника сделал жест, приглашающий следовать за ним. Указал место, где поставить машину. Дождавшись, пока припаркуюсь, молча поклонился и вернулся обратно к воротам.

Я недоуменно вышел, захлопнул дверь. И увидел, что по въездной аллее мне навстречу спешит сухопарый, лысоватый мужчина в деловом костюме.

— Князь Барятинский, — любезно поклонился он.

Я, согласно этикету, кивнул. Был абсолютно уверен, что вижу этого дядьку впервые. Вот и гадай: то ли он знаком с настоящим Костей, то ли узнал меня по фотографиям в газетах, то ли разведка в доме Юсупова поставлена на широкую ногу. Настолько, что мою машину сходу опознал привратник — который немедленно доложил о визите вышестоящему. Я бы поставил на последнее.

— Позвольте поинтересоваться: вам назначено? — Дядька смотрел как будто сквозь меня. Невзрачное лицо не выражало никаких эмоций.

Я покачал головой:

— Нет. Не назначено. Просто проезжал мимо и решил заглянуть. Будьте любезны доложить обо мне Венедикту Георгиевичу. Уверен, что он согласится меня принять.

— Уже доложили, — кивнул секретарь — или кто уж это был. — Я провожу вас в комнату ожидания. Но вынужден предупредить, что оно может затянуться. У его сиятельства очень много дел.

Ну, кто бы сомневался.

— Передайте его сиятельству, что мариновать меня ожиданием — не лучшая идея, — буркнул я. — Дел у меня не меньше, чем у него. Я даю его сиятельству пять минут на то, чтобы прийти, потом уеду. И далее ему придется искать встречи со мной самостоятельно.

Прислуга у Юсупова была вышколена отменно. Даже если мысленно секретарь от подобной наглости по отношению к его сиятельству упал в обморок, внешне это никак не отразилось. Он молча поклонился и жестом пригласил следовать за собой.

Роскоши, окружившей меня, когда вошел во дворец, я уже не удивился. Кажется, начал к ней привыкать. Через огромный холл с широкой лестницей, ведущей на второй этаж, мы проследовали в помещение, уставленное диванами, столиками и креслами. Посреди комнаты беломраморный купидон лил из наклоненного рога воду в небольшой бассейн, отделанный таким же мрамором. В бассейне плавали рыбки.

Секретарь повёл рукой в сторону диванов. Предложил:

— Прошу вас. Ожидайте. Чай?.. Кофе?..

— Благодарю. Ничего не нужно.

Секретарь кивнул и вышел.

Я прошёлся по комнате, остановился возле фонтана. Никогда не понимал потребности держать в доме рыб. Впрочем, и возможности обзавестись каким бы то ни было домашним животным в прошлой жизни у меня не было. Хотя бы по той причине, что не было дома…

Каминные часы, стоящие на одном из столиков, негромко пробили четыре раза. Вот и отлично. Удобно засечь пять минут. Время пошло.

Я отчего-то не сомневался, что Юсупов уложится в отмеренный мною срок. И не ошибся. Он появился на пороге комнаты уже через три минуты.

— Константин Александрович? — войдя, процедил сквозь зубы Юсупов. — Чем обязан?

— Взаимно не рад встрече, Венедикт Георгиевич, — кивнул я.

Если и было хоть что-то приятное в общении с Юсуповым — мне не приходилось, следуя этикету, делать вид, что встреча доставляет удовольствие. Мы с ним оба знали, какого рода отношения нас связывают, и, находясь наедине, не видели смысла это скрывать. Обошлись даже без взаимных приветствий и рукопожатия. С Юсуповым можно было сразу переходить к делу.

— Обязаны вы Федоту Ефимовичу Комарову. Это он обратился ко мне за помощью.

Юсупов приподнял бровь:

— С чего вы взяли, что я каким-то образом могу быть связан с этим оборванцем?

— Не поверите. С его собственных слов, — усмехнулся я. — А ещё с того, что вы только что включили магическую завесу, не позволяющую посторонним услышать наш разговор.

Глава 17 Честь имею

Я блефовал. Был пока не настолько силён, чтобы распознать воздействие чужой магии. Но, судя по тому, как помрачнело лицо Юсупова, угадал.

— Я включил защиту, дабы никто из посторонних не расслышал вашу чудовищную клевету, — процедил Юсупов. — И не сделал из неё неправильные выводы. Я доверяю своим людям. Но, как говорится, береженого бог бережет.

— Возможно, — кивнул я. — Кого-то — бережет. А кто-то предпочитает не полагаться на высшие силы, а обратиться за помощью к ближнему. Например, Комаров.

Я подошёл к Юсупову почти вплотную. Чётко, раздельно проговорил:

— Не вижу смысла в отпирательстве, Венедикт Георгиевич. Мы с вами оба знаем, что — а точнее, кто — заставило Комарова и его людей покинуть дома и искать убежища в… другом месте. Я пришёл сообщить, что Комаров находится под моей защитой. Я не допущу причинения ему вреда. Сегодня Комаров и его люди вернутся к себе домой. И я требую от вас подтверждения, что они могут находиться там, не опасаясь за свои жизни.

— Требуете? — хмыкнул Юсупов. — Вот как? И что же произойдёт, если я осмелюсь не выполнить ваши требования?

Я пожал плечами:

— Вы видели, как я обычно поступаю в подобных случаях. Полагаю, что завод, которым управлял Лаврентий Пахомов, не единственное ваше предприятие?

Юсупов нехорошо прищурился.

— Вместо того, чтобы угрожать мне, присмотрели бы вы лучше за своими домашними, Константин Александрович, — елейно проговорил он. — Или, быть может, вам невдомек, чем занимается ваша драгоценная сестрица — в часы, которые должна проводить, грызя гранит науки на высших женских курсах? Театральные подмостки — подумать только! Мыслимое ли дело для потомственной аристократки?

Я с трудом удержался от того, чтобы съездить Юсупову по морде. Таким способом хорошо было решать вопросы в мире, где я был Капитаном Чейном. Здесь, среди тварей, подобных Юсупову, приходилось играть по их правилам.

Шантаж? Что ж. Пусть будет шантаж.

— Театральные подмостки не идут ни в какое сравнение с производством мёртвых душ, — процедил я. — Представьте себе: некий изобретатель скоропостижно скончался, не успев приобрести патент на своё изобретение. Потенциально весьма успешное, сулящее принести творцу баснословную прибыль. Казалось бы, патент должен достаться его наследникам. Но — увы. Не успели родные оплакать изобретателя, как под его именем внезапно воскрес другой человек…

Юсупов покраснел. Потом побледнел. Стиснул зубы так, что на скулах проступили желваки. А я продолжил:

— … который и начал получать прибыль. — Шагнул к Юсупову. — Некто Евгений Максимов — доводилось вам слышать это имя?.. Отпираться не советую. Мне известно всё! Более того: у меня есть документальные свидетельства всего, что связано с этой историей. И если ты, мразь, ещё хоть раз позволишь себе заговорить о моей сестре…

Юсупов-старший оказался покрепче сына — он не попятился от меня. Наоборот, подался вперёд. Проскрипел:

— Смеешь ставить мне условия, щенок?!

А в следующую секунду ударил.

Я сместился в сторону за мгновение до того, как в грудь прилетел сгусток магической энергии. Если бы Юсупову всё удалось, я уже барахтался бы в фонтане. При условии, что остался бы жив…

Силу удара я оценил. И мгновенно понял, что Белое зеркало мне тут вряд ли поможет. Магия Юсупова его попросту расплавит — раньше, чем зеркало успеет отразить удар.

Взрослый, разъяренный чёрный маг — это тебе не Жорж и не Кристина. Мне, пожалуй, повезло, что не встретил Юсупова на заводе лицом к лицу…

Эти мысли проносились в голове, пока сам я хаотично двигался по комнате, швыряя в Юсупова всем, что попадалось под руку, и стараясь сбить его с прицела. Уже ясно было, что разозлился чёрный маг не на шутку, и не успокоится до тех пор, пока меня не прибьёт. Вот только интересно, как собирается объяснять мою гибель деду? Поскользнулся, головой ударился?

Я схватил с ближайшего столика каминные часы и швырнул Юсупову в лицо. Часы, не долетев до него, взорвались бурей стеклянных и каменных осколков — так же, как до этого разлетелись в щепки два брошенных мною кресла.

А взбешенный Юсупов поднял руки над головой. Он явно собирался изобразить что-то похитрее, чем пучки бешеной чёрной энергии — от которой искрилась, кажется, уже даже вода в фонтане. А я только этого и ждал.

За мгновение до того, как Юсупов сотворил заклинание, его поднятые руки обвила цепь. Я дёрнул изо всех сил — и Юсупов полетел в воду.

Нырнул он лицом вперёд. Я не стал дожидаться, пока очухается. Сместил цепь на плечи Юсупова, удерживая его голову под водой. Приблизился к фонтану.

И глаза у меня полезли на лоб.

За те секунды, что я потратил, удерживая цепь, Юсупова успели облепить рыбы. Стая крошечных, на вид совершенно безобидных рыбок буквально рвала его на куски. Вода в беломраморном бассейне густо окрасилась кровью. Несложно было догадаться, какая участь ожидала меня — если бы хоть один из ударов Юсупова угодил в цель…

Велико было желание заставить эту тварь погибнуть от зубов своих же тварей! Но я представления не имел, как буду объяснять его гибель.

Дано: во дворец Юсупова прибыл князьБарятинский-младший. Это видели привратник, швейцар, секретарь, слуги, которые попадались навстречу, пока я шёл по аллее, и наверняка толпа людей, которых я не заметил. А полчаса спустя хозяин дворца разорван в клочья рыбами в собственном фонтане. То, что наши отношения с Юсуповым, мягко говоря, далеки от дружеских, ни для кого не секрет. А теперь, как говорится — внимание, вопрос. Кого обвинят в смерти Юсупова?..

В том, что свидетелей моего «нападения» на Юсупова отыщется больше, чем достаточно, я не сомневался. Как и в том, что государя, при всей его лояльности ко мне, вряд ли обрадует эта история…

Я скрежетнул зубами и ослабил цепь, позволив Юсупову вырваться.

Он, почувствовав, что свободен, вынырнул из воды и перевалился через борт фонтана. Плюхнулся на пол. Приподнялся на локте, с ненавистью глядя на меня — и тут уже я с трудом подавил желание отшатнуться.

Потому что не все рыбы остались в бассейне. Часть их продолжала с упоением грызть вкусную человеческую плоть. Одна висела на правой брови Юсупова, еще одна — на щеке. И не меньше десятка болталось на теле. Из ран текла кровь.

Юсупов с яростью оторвал от лица рыб.

Он был одет в домашний вязаный кардиган. И правую руку сунул за его лацкан, нащупывая что-то.

Это что-то, вероятно, было защитным амулетом — потому что в следующую секунду фигуру Юсупова окутали белые искры. Уцелевших рыб будто отбросило от его тела беззвучным взрывом.

Юсупов, помедлив, поднялся на ноги. Раны на его лице затягивались на глазах.

Об амулетах и особенностях их действия мне рассказал Платон. Производились эти «безделушки», как он выразился, как чёрными, так и белыми магами. Белые маги создавали защитные амулеты, чёрные — так называемые капканы. К примеру, тот амулет, что заставил перила на заводе скрутиться в смертельную пружину и напасть на меня, был чёрным. А тот, что сейчас использовал Юсупов — белым.

Сам я не владел никакими амулетами — до сих пор как-то не возникало такой необходимости. Если бы оказался в фонтане, от рыб огораживался бы Щитом… при условии, что Юсупов позволил бы мне его поднять.

— Хороший амулет, — похвалил я. — Отлично действует.

— Не понимаю, о чём вы говорите, Константин Александрович, — процедил Юсупов. — Вы никому ничего не докажете.

— Даже не сомневаюсь. «Мальчик засмотрелся на рыбок и упал в фонтан» — так звучала бы ваша версия моей гибели, верно?

Юсупов угрюмо промолчал. Я шагнул к нему.

— Запомните вот что, Венедикт Георгиевич. Я не ребёнок, жаловаться на вас не побегу. Как вы только что убедились, я вполне в состоянии защитить себя самостоятельно. Попутно могу даже спасти жизнь тому, кто этого совершенно не заслуживает.

При этих словах Юсупов вспыхнул, но промолчал. А я продолжил:

— Руки прочь от Комарова! Малейшая жалоба на вас со стороны его или его людей — и вы об этом очень серьёзно пожалеете… Ещё Владимир Малицкий должен получать все причитающиеся ему проценты за изобретение отца. Я проверю. Собственно, всё. Честь имею.

Я развернулся и пошёл к двери.

Остановить меня Юсупов не пытался.

* * *

С территории дворца я выехал так же беспрепятственно. Привратник услужливо распахнул передо мной ворота и поклонился вслед. Как бы ни был взбешен Юсупов, напасть на меня повторно он не решился. Рассудил, видимо, что выйдет себе дороже.

А ещё он ни словом не заикнулся о предстоящей дуэли между мной и его драгоценным отпрыском, — вспомнил я.

Забыл в запальчивости? Прикинулся, что не знает? Или, чем чёрт не шутит — правда не знает? Поразмыслив, я решил, что склоняюсь к последнему варианту.

Жорж Юсупов честолюбив не меньше папаши. Порадовать отца внезапным сюрпризом в виде моей головы, преподнесенной на блюдечке, ему будет исключительно приятно. А вот разболтать про дуэль заранее и облажаться — уже не очень. Кроме того, дуэли на территории Академии категорически запрещены. За это полагается какое-то безумное количество штрафных баллов, а в некоторых случаях — исключение. Всё это я успел узнать, полистав вчера на сон грядущий академический устав, обнаруженный в комнате Кости.

Помимо устава, в комнате обнаружилась подборка «Академического вестника» — того журнала, который упоминали при мне Анатоль и Полли. Журнал, видимо, был одним из тех модных глянцев, которые наравне с навороченной машиной и дорогой одеждой являются неотъемлемой частью образа юного аристократа. Зачитанными журналы не выглядели, из чего я сделал вывод, что выписывал их Костя скорее для поддержания того самого образа. Но информации из них почерпнул немало. Например, что дуэли, несмотря на строжайший запрет, на территории Академии всё же практиковались. И каждый такой случай немедленно становился достоянием прессы.

Этому, впрочем, удивляться не приходится — представителям второй древнейшей профессии, как известно, и повода не надо, чтобы раздуть скандал. А уж если есть хоть какой-то повод… Заинтересовал меня, в первую очередь, вопрос — кто в Академии, по определению закрытой для посещения репортерами, сливает внутреннюю информацию? И насторожило то, что в журнальных статьях грязь лили, прежде всего, на белых магов.

Н-да. Если бы у меня и был повод сомневаться в словах деда о том, что кто-то очень настойчиво пытается нас ослабить — после прочтения статей эти сомнения развеялись бы окончательно.

Война уже объявлена. И она идёт по всем фронтам. Вчера я мысленно поставил себе галочку — узнать, кому принадлежит «Академический вестник».

Сейчас, поразмыслив, пришёл к выводу, что Юсупов-старший о предстоящей дуэли и впрямь ничего не знает. Жорж, видимо, принял все возможные меры к тому, чтобы не узнал. Отец — хитрая и опытная лиса, он не позволил бы сыну так подставляться. А Жоржу шестнадцать лет. Мозгов нет, гормоны кипят… В общем, вызов вполне объясним.

Ладно. Вправлением мозгов Жоржу я буду заниматься завтра. А сейчас на очереди другая задача — вправление этих самых мозгов собственной сестре. Спрашивается, насколько неосторожно надо было себя вести — для того, чтобы через неделю после начала учёбы о твоём увлечении театром стало известно Юсупову?!

* * *

Дорога до лечебницы Клавдии заняла бы у меня около часа. Я подумал, что лишний час свободы не вредил ещё никому, и остановил машину у ближайшего места, где предполагал найти телефон — кондитерской.

«Пирожные и тортъ Караваева».

— Гласила витиеватая, выполненная полукругом надпись на стеклянной витрине. А ниже, помельче, но не менее гордо:

«Поставщикъ двора Его Импѣраторскаго Вѣличества».

Витрину украшали фарфоровые куклы в воздушных платьицах, сидящие за кукольным столиком, в окружении всевозможных сладостей.

Колокольчик у дверей кондитерской мелодично звякнул. Я шагнул через порог. И меня тут же окутали запахи ванили, корицы, свежесваренного кофе… В желудке заурчало. Я вдруг осознал, что завтракал рано утром, а время давно перевалило за полдень.

За прилавком улыбались две девушки в таких же воздушных платьицах и передниках, как на куклах в витрине.

— Здравствуйте. Что желаете? — любезно осведомилась одна — блондинка.

Вторая, брюнетка, во все глаза уставилась на меня. Несколько секунд пожирала взглядом моё лицо, косу, куртку — так, будто мысленно сравнивала с каким-то образцом. И вдруг метнулась к напарнице. Шепнула ей что-то на ухо.

Блондинка, ахнув, прижала руки к груди.

— Что желаете, ваше сиятельство? — дрогнувшим голосом исправилась она.

Пожилой господин в пенсне, читающий газету за одним из столиков, с любопытством обернулся. И, судя по всему, тоже меня узнал.

Поднялся. Торжественно проговорил:

— Разрешите поздравить с блестящей победой, ваше сиятельство! Белые маги не радовали нас, ваших поклонников, вот уже много лет.

Он потряс газетой. На передней полосе я увидел заголовок большими буквами:

«Блѣстящыя побѣда молодаго князя Барятинскаго!»

И фотографию: я принимаю из рук Василия Фёдоровича золотой кубок.

— Благодарю, — вздохнул я. — Только хотелось бы напомнить, что победа принадлежит не мне одному. Она принадлежит всей нашей команде.

— Команды здесь нет, — резонно заметил господин, — а вы — вот он! — и засмеялся своей блестящей шутке. — Поздравляю. От всей души поздравляю!

Н-да. Вот уж к чему я точно не стремился, так это к всенародной славе… Ну, будем надеяться, скоро пройдёт. Статья об игре вышла, как и говорил дед, сегодня утром — понятно, что моё имя на слуху. А через день-два у толпы появится новый герой… Через день-два. Но пока девушки за прилавком восторженно улыбались.

— Мне нужен телефон, — сказал я блондинке.

— Конечно. Прошу вас. — Девушка указала на висящий на стене аппарат. — Может быть, кофе?

— Да, будьте добры.

Блондинка и брюнетка бросились с двух сторон к громоздкому, сверкающему медью агрегату так стремительно, что едва не столкнулись лбами. А я подошёл к телефону.

Снял трубку, крутанул диск. Негромко попросил:

— Соедините, пожалуйста, с клиникой баронессы Вербицкой.

Ждать пришлось недолго.

— Баронесса Вербицкая слушает, — донесся до меня усталый голос Клавдии.

— Клавдия, это я.

— Костя? — Голос у неё дрогнул, но Клавдия быстро взяла себя в руки. — Что случилось?

— Ничего плохого, не беспокойся. Будь добра, передай своим… больным с самого нижнего этажа, что они могут расходиться по домам.

— Костя… — У Клавдии, похоже, перехватило дыхание. — Ты… Ты действительно это сделал?!

— Конечно. Я ведь обещал.

— Но…

— Позови, пожалуйста, к телефону Комарова, — попросил я.

Клавдии нужно было срочно придумать занятие — пока не хлопнулась в обморок от нахлынувших чувств.

— Да-да, — пробормотала она. — Конечно.

Вскоре я услышал радостный голос Федота.

— Ваше сиятельство?! Неужто — всё?! Ихнее сиятельство Клавдия Тимофеевна говорят…

— Расходитесь по домам, — оборвал грядущий поток излияний я.

— Стало быть, и впрямь, — выдохнул Федот. — Дай бог вам здоровья, Константин Александрович! Век не забуду вашу доброту!

— Расходитесь, — повторил я. — Живо! Госпоже Вербицкой там только вас не хватало.

— Слушаю-с, — пообещал Федот. — Сию секунду уходим! Считайте, что нас уже и след простыл.

— Госпожу Вербицкую не забудь отблагодарить.

— Как можно-с, — обиделся Федот. — Нешто мы басурманы какие, не понимаем? Всё будет исполнено в лучшем виде, не сомневайтесь! Уже бегу. А трубочку передаю ихнему сиятельству.

Что-то зашумело, двинули по полу ножки стула, хлопнула дверь. Потом в трубке снова раздался голос Клавдии.

— Костя! Прости — я так взволновалась, что даже не спросила, всё ли с тобой в порядке?

— А что со мной может быть не в порядке? — улыбнулся я. — Руки-ноги целы, голова на месте.

— Ох, тебе бы всё шутить…

— Хочешь убедиться лично? — предложил я. — Можем сходить в театр. Заехать за тобой?

— Сегодня?

— Да, через час. Завтра я буду уже в Академии.

— Боюсь, не получится, — огорченно проговорила Клавдия. — К восьми часам я приглашена на званый ужин к крёстной, отказать никак нельзя.

— Жаль, — вздохнул я. — Что ж, значит, в другой раз.

Мы попрощались. Я повесил трубку на рычаг.

Кофе мне уже сварили. За то время, что я разговаривал с Клавдией, блондинка успела подкрасить губы, разбросать по плечам длинные локоны и расстегнуть лишнюю пуговку на платье. Полюбоваться, кстати, было на что.

— Ваш кофе, прошу. — Блондинка поставила передо мной аппетитно дымящуюся чашку из тонкого фарфора. — Желаете что-то ещё, ваше сиятельство?

Весь вид девушки говорил о том, что пожелать я могу чего угодно. И она, вместе с напарницей, приложит все усилия к исполнению моих желаний.

Надо же. А всего-то надо было — оказаться на первой странице газет…

— Желаю, — кивнул я.

Глаза блондинки загорелись, щёки зарумянились. Она метнула на меня кокетливый взгляд. Понизив голос, почти прошептала:

— И чего же?

— Свежую газету. Спасибо.

Глава 18 Легенда об Уленшпигеле

Через двадцать минут, расплатившись, я вышел из кондитерской. Девушки из-за прилавка провожали меня томными взглядами. Неплохо было бы съесть что-то посущественнее, чем пара невесомых круассанов, но чутье подсказывало, что спокойно пообедать я не смогу ни в одном заведении. По крайней мере, здесь, в центре города, точно не смогу.

Ладно. Доберусь до театра, а там видно будет.

Машину я поставил на соседней с театром улице. Пройдусь пешком, тут недалеко. А светить свой автомобиль возле театра мне точно ни к чему — особенно после того, как узнал от Юсупова о слежке за Надей.

Подойдя к театру, я огляделся вокруг. Приехал рано, публика ещё даже не начала собираться. Есть время на то, чтобы отыскать какую-нибудь забегаловку, перекусить. Искренне надеюсь, что здешние продавцы не выписывают газет…

— Здорово, ваше сиятельство, — окликнул меня знакомый голос.

Я обернулся — по привычке резко. Хотя, оборачиваясь, уже знал, что опасности нет.

— Здравствуй, — протянул руку Вове.

— Какими судьбами здесь?

Он, пожав мне руку, вернулся к прерванному было занятию. Вытащил из большого бумажного кулька пирожок и принялся уминать. Похвастался:

— Мамка печёт. Вкусные. С капустой, с печёнкой… В обед сожрать не успел, так хоть сейчас.

Я, похоже, не уследил за выражением своего лица.

Вова перевёл взгляд с меня на кулёк. И, помедлив, неуверенно протянул его мне. Предложил:

— Ты, это… Угощайся, если хочешь. Круглые — с капустой, треугольные — с печёнкой.

— Спасибо! — от души поблагодарил я.

Цапнул из кулька пирожок. Откусил. И правда вкусные.

— Во даёшь, — обалдело пробормотал Вова. — Первый раз вижу, чтобы князь — и так вот запросто…

— А князья тебе — не люди, что ли? — работая челюстями, буркнул я. — Я, между прочим, тоже в обед пожрать не успел.

— Да ешь на здоровье, — Вова рассмеялся. — Пошли, может, хоть на лавку присядем? Вон, у будки, где квас продают.

Скоро мы уже запивали пирожки квасом. Кулёк пустел на глазах.

— Купите цветочки, молодые люди, — проскрежетал вдруг старческий голос.

Я поднял голову. Перед нами стояла старушка, замотанная в платки и шали. На голове — потрёпанная шляпка, на руках — рваные кружевные перчатки. Старушка держала букетики цветов, заботливо обернутые бумагой.

— Барышням своим подарите, — не услышав от нас грубости в ответ, торопливо продолжила она. — Барышни цветочки любят — глядишь, и вам любви перепадёт!

Я одаривать цветами точно никого не собирался. И отчего-то не сомневался, что Вова от букета тоже откажется. Но он вдруг, залившись краской, спросил:

— Почём отдаёшь?

— Пятак, — с готовностью откликнулась старушка.

Вова вздохнул. Огорченно помотал головой:

— Не… Дорого.

— За четыре копейки возьми, — предложила старушка. — А на семь копеек два отдам! Дешевле никак не могу, не серчайте. Хозяйка гневаться будет, ежели дешевле.

— Не, мать, — вздохнул Вова. — Всё равно дорого.

Старушка огорченно покачала головой. Пошла было дальше.

— Стойте, — окликнул я.

Догнал старушку. Вынул из кармана кошелёк и вытряхнул на ладонь всю мелочь, что там была.

— Вот. Держите.

Старушка уставилась на пригоршню так, словно я показывал невиданный фокус. Недоверчиво подняла глаза на меня. Пробормотала:

— Это, как же… Всё, что ли, забирать?

— Всё. — Я взял её за руку, высыпал монеты на сморщенную ладошку. Сжал в кулак узловатые пальцы. — Не потеряйте.

Старушка прижала руку к груди.

— Это сколько ж там?!

— Не знаю, — честно отозвался я. — Не считал. Букет-то отдадите?

— Выбирай, сынок! — спохватилась старушка. Неловко, одной рукой, попыталась показать товар лицом. — Вот этот возьми, самый нарядный! Али, может, ты все забрать хочешь?

— Хватит одного, — улыбнулся я. Взял протянутый букет. — Спасибо.

— Дай бог здоровья, сынок! — неслось мне вслед, пока шагал обратно к Вове. — Благослови Христос твоих родителей! И чтобы с барышней повезло непременно!

— Держи, — сказал я Вове, вернувшись на лавку. Протянул ему букет. — Просили передать, что с барышней тебе сегодня непременно повезёт.

— Не надо мне твоих подачек, ваше сиятельство, — насупился он.

— Да какие подачки? — удивился я. — Это я твой должник, ты меня от голодной смерти спас. А теперь мы в расчёте.

— Хитёр, — рассмеялся Вова.

Но цветы всё-таки взял.

— Девушку ждёшь? — спросил я. — Свидание?

Вова мотнул головой:

— Не. Это я… Это. — Он снова покраснел. Мотнул головой в сторону афишной тумбы.

Я посмотрел туда же. Сообразил:

— Актрисе?

— Ну. Я уж не первый раз глядеть-то иду. Видал, как им цветы дарят. Вот и подумал…

Я одобрительно покивал. Может, что-то с той актрисой у Вовы и впрямь выйдет. Вряд ли они тут сильно избалованы вниманием поклонников.

— Идём? — Я поднялся с лавки.

— А ты — тоже в театр, что ли? — удивился Вова.

— Ну да.

Вова фыркнул.

— Что опять не так? — нахмурился я.

— Да то, что театров в городе полно, один другого шикарнее. В некоторые, говорят, сам государь с семейством ходить не брезгует. А ты, цельный князь, в наше захолустье приволокся. Да ещё пирожки с квасом на лавке трескаешь.

Я развёл руками:

— Что поделать. Люблю разнообразие.

— Ага, так я тебе и поверил… Ладно, дело твоё. Нашему брату в господские дела соваться — себе дороже.

— И то верно, — усмехнулся я. — Так что, ты идёшь?

Вова не двигался с лавки. Мотнул головой:

— Не. Сейчас не пойду. Обожду, пока пройдут те, которые с билетами. После-то, как представление начнется, они билеты, что не распродали, подешевле отдавать начнут. Пускают, конечно, на самую галерку, и шипят, чтоб не шумели… Ну да это — ладно. Мы люди привычные.

— Но ты ведь так начало спектакля пропустишь?

— Да ну и что? Не больно много пропущу. А потом, в перерыве, у людей поспрошать можно, что там было.

— Идём со мной, экономист, — вздохнул я.

— Билет мне купишь? — ухмыльнулся Вова.

— Хуже. Бесплатно проведу.

— Да ла-адно? — не поверил он.

Я вместо ответа развернулся и пошёл в сторону театра.

Проблем на входе, как и ожидал, не возникло. Едва взглянув на карточку Нади, билетёр принялся кланяться, а для того, чтобы провести в театр Вову, хватило трёх слов: «Это со мной».

— Пожалуйте в ложу, ваше сиятельство, — засуетился вокруг меня тот же дядька, что и в прошлый раз — не успели мы войти в фойе. — Программки, пожалуйста, — всучил нам сложенные пополам листки дешёвой бумаги.

Я мельком глянул на название: «Легенда об Уленшпигеле». Как и в прошлый раз, эти слова мне ни о чём не говорили.

— Сиди тут, — приказал я Вове, когда дядька с поклонами проводил нас в ложу. — По театру не шляйся, вдруг обратно не пустят.

— А ты куда? — Он с интересом рассматривал обитые красным бархатом кресла, тяжёлые занавеси и бинокль на длинной ручке, отделанный перламутром.

— По делам. Скоро вернусь.

Я вышел.

Как попасть за кулисы, помнил ещё по прошлому разу. Поиски Нади тоже много времени не заняли. Сестра мне поначалу обрадовалась, но, рассмотрев выражение лица, присмирела.

Настороженно спросила:

— Костя. Что-то не так?

— Всё не так, — буркнул я. — Каким местом ты думаешь, когда вместо учёбы ходишь сюда?! Представляешь, что будет с дедом, если он узнает?

И я рассказал Наде о Юсупове. Она сначала обескураженно хлопала глазами, потом разревелась.

— Но, Костя! Я не могу бросить театр! Ты не представляешь, как много он для меня значит!

— Представляю, что если бы действительно многое значил, ты была бы осмотрительнее, — проворчал я.

— Но я и так очень осторожна, честное слово! Я меняю внешность, когда направляюсь сюда. Автомобиль Нины не беру, твой тоже. И Трофима отвезти не прошу, вызываю такси… Я ни разу не замечала, что за мной следят!

— Это не означает, что за тобой не следили.

— И что же теперь делать? — Надя разрыдалась окончательно.

Мне стало её жаль. А злость на Юсупова всколыхнулась с новой силой.

— Ладно, не реви. — Я привлёк сестру к себе. — Этот вопрос я решил. Юсупов будет молчать. Но, если я узнаю, что из-за театра ты прогуливаешь курсы…

— Ничего я не прогуливаю! — возмущенно вскинулась Надя. — Чем хочешь поклянусь! Да если бы я пропустила хоть один урок, об этом немедленно сообщили бы Нине! Я терплю все уроки. Даже латынь.

Она печально вздохнула. А я вспомнил, что с завтрашнего дня мне самому предстоит приступить к учёбе. И сочувствие к сестре окончательно перекрыло недавнее раздражение.

— Будь осторожнее, — попросил я. Поднялся. — Ладно, пойду. Тебе же, наверное, готовиться надо… Кого ты играешь?

— Неле, — горделиво сказала Надя. — Это очень сложная роль! Я так волнуюсь…

— Всё будет хорошо, — пообещал я. — Ты справишься, — и поспешил уйти.

Не сознаваться же сестре, что представления не имею, кто такая эта Неле.

* * *

Спектакль мне не понравился. Сначала по сцене бегали какие-то люди, изображая восстание. Другие люди делали вид, что обороняются. Все они вели себя настолько по-идиотски, что для прекращения «восстания» хватило бы единственного выстрела из детской хлопушки.

После победы обороняющихся кого-то из восставших собрались жечь на костре. Пока его привязывали к картонному столбу верёвкой толщиной с якорную цепь, к краю сцены подошёл главный герой — если я правильно понял, тот самый Уленшпигель. Он прочитал вдохновенный монолог о том, что не простит и не забудет. Рядом с Уленшпигелем стояла девушка. Рта она пока не открывала, но в этот раз для того, чтобы узнать сестру, мне хватило единственного взгляда.

— Видал? — шепнул мне на ухо Вова.

— Что? — не понял я.

— Да не «что», а «кого»! Вона, — и он указал на Надю.

Я поначалу опять не понял. И только заметив лежащий на широких перилах ложи букет, начал догадываться, в чём дело.

— Красотка, да? — Вова разглядывал Надю в бинокль. — А вблизи она ещё красивше! Я в прошлый раз, как они кланяться вышли, так с галёрки — бегом вниз, и к самой сцене пробился.

Случаи, когда я не нахожу, что сказать, можно пересчитать по пальцам одной руки. Сейчас был именно такой случай.

Первым позывом было схватить Вову за шиворот и вышвырнуть из ложи. Башкой вниз, в оркестровую яму. Не исключаю, что именно так я бы в итоге и поступил — по-прежнему не говоря ни слова. Но в этот момент на сцене вспыхнул костёр.

«Солдаты» подожгли того связанного горе-мятежника. И что-то, видимо, пошло не так. Потому что в следующую секунду раздались заполошные крики.

Кричали актёры, брызнувшие от «костра» прочь. Пламя мгновенно взметнулось до самого потолка. Огонь охватил декорации, на ком-то загорелась одежда.

Среди криков я распознал истошный визг Нади. И, не раздумывая, одним движением перемахнул ограждение ложи.

Падать было невысоко — метра три. От жёсткого приземления меня спасла родовая магия. Сидящих в партере зрителей спасло то, что я успел скорректировать полет и приземлился в проходе между рядами.

Взвыла пожарная сирена. Сцена пылала. Зрители отчаянно поломились к выходам.

— Надя! — гаркнул я. — Я здесь!

Выбросил вперёд руку с поднятым Щитом, оттеснил от сестры огонь.

Надя стояла у края сцены. Её горе-возлюбленный успел куда-то деться. А я вспомнил рассказ Нины о том, что Надя боится огня. В детстве недосмотрела нянька, Надя ухитрилась подобраться близко к затопленному камину, и на ней загорелось платье. Ожогов не осталось, целительство Нины справлялось и не с такими следами. А вот совладать с детским страхом не смогли ни тётушка, ни более серьёзные врачи. С тех пор Надя никогда не подходила близко к открытому огню.

Сейчас её охватила настоящая паника. Надя стояла у края сцены, над оркестровой ямой, и, зажмурившись, истошно визжала.

Крикнуть ей: «Прыгай вниз!»? Не услышит. Она не видит меня, вообще не соображает, что происходит… Оставалось одно.

Щит пришлось убрать. Языки пламени, будто только этого и ждали, бросились к Наде. Она закричала ещё громче. Но зато у меня в руке появилась цепь. И в следующее мгновение она обвила Надю за плечи.

Я дёрнул на себя. Не рассчитал — рывок получился слишком сильным, Надя в полёте сбила меня с ног. Я упал на спину, она сверху. Одежда на сестре горела.

Я, удерживая Надю в объятиях, перекатился вместе с ней так, чтобы задавить пламя. И тут же получил по затылку какой-то тряпкой. Поднял голову.

— Огонь сбить хотел, — сказал запыхавшийся Вова. — Извиняй.

Он стоял рядом со мной, в руках держал снятый с себя поношенный пиджак.

Я поднялся, рывком поднял Надю. Сказал Вове:

— Головой за неё отвечаешь! Веди к выходу.

— Шутить изволишь, ваше сиятельство? К какому, нахрен, выходу?!

Я обернулся. Оба выхода из зала наглухо забила толпа. Обезумевшие люди, пытаясь спастись, отталкивали друг друга и сбивали с ног. А на сцене уже пылал занавес. Под потолком что-то лопалось и взрывалось. Пламя перекинулось в оркестровую яму.

— Стойте тут, — приказал я.

И побежал по проходу. Подобрался к дальней стене так близко, как смог.

Заорал:

— Поберегись!!! — и ударил.

Я снова испытал это умопомрачительное чувство — переполняющей меня чёрной энергии. Грозной и могучей силы.

Смотрел, как под моим напором разлетаются в щепки деревянные панели обшивки. Как крошится и осыпается на пол каменная кладка стены…

Люди заорали. Толпа отхлынула, освобождая выходы. Но это уже не требовалось — через минуту в стене между выходами зиял пролом шириной метра три.

— Туда, — приказал я Вове. Встряхнул за плечи Надю. — Посмотри на меня! Ну!

Она подняла безумный, отсутствующий взгляд.

— Приди в себя! — я хлопнул сестру по щеке. — Не смотри на огонь!

В голубых глазах Нади наконец заискрилось понимание.

— Ты сможешь поднять Щит?

— По… — Она закашлялась. — Попробую.

— Закрывай Щитом — себя и его, — я кивнул на Вову. — Это мой друг. Он тебя спасёт. Не бойся.

Повернулся к Вове. Приказал:

— Выведи её на улицу. Она поднимет Щит, вас не затопчут. Главное — не давай ей смотреть на огонь! Она боится огня. Если опять запаникует, то…

— Понял, — кивнул Вова.

Он обалдело смотрел на Надю. Не дурак ведь. Догадался, что, во-первых — мы с этой «актрисой» знакомы, а во-вторых — она аристократка, иначе не владела бы магией. Слава богу, хотя бы вопросов не задавал. Рассудил, видимо, что сейчас для них не самое подходящее время. Спросил только об одном:

— А ты — что же?

— А у меня тут пока дела.

Я повернулся к сцене. Передние ряды партера уже вовсю пылали. Я снова поднял Щит. Людям нужно было дать время на то, чтобы выбраться — пока не начали рушиться потолочные перекрытия.

Толпа хлынула в пролом и выходы, но больше я в ту сторону не смотрел. Удерживал огонь.

Сколько так простоял — не смог бы сказать. Щит не позволял пламени подобраться ко мне, но не спасал от жара.

Я чувствовал, как сохнет от нестерпимой жары кожа на лице и руках. Брови и ресницы у меня, должно быть, уже давно обгорели. И кислорода в воздухе оставалось всё меньше… Я почувствовал, что начинаю задыхаться.

Трещали охваченные пламенем деревянные панели на стенах. Со стонами лопались струны музыкальных инструментов. Пылали кресла в зрительном зале. С потолка сорвалась и упала между пятым и шестым рядом толстенная горящая балка…

— Беги, твоё сиятельство! — долетел вдруг откуда-то вопль.

Он перекрыл треск пожарища.

— Всё! Все ушли! Беги!

Я обернулся. Чтобы увидеть, как величественно скользит вниз по накренившемуся подвесу огромная люстра.

Вова люстру не видел. Он бежал ко мне. За мной…

— Стой! — рявкнул я.

Уже понимая, что остановиться он не успеет.

И сам бросился к Вове навстречу. Упавшая люстра ударилась о подставленный Щит в сантиметре от головы парня.

А меня догоняло освобожденное от Щита, взбесившееся пламя. Кислорода в лёгких уже совсем не хватало, я задыхался. Перед глазами поплыло.

Мне казалось, что ещё бегу — когда вокруг вдруг потемнело. А по лицу ударил паркетный пол.

Глава 19 Секундант

— Костя! Костя, очнись!

Меня поливали водой. Неумело, но старательно. Открыв глаза, я понял, что лежу на земле, а рядом со мной сидят Вова и зареванная Надя.

Вдали полыхало зарево. Пожарные машины уже приехали, огонь тушили, как могли. Хотя больше отливали соседние здания — понятно было, что театр не спасти. Главное, чтобы пламя не перекинулось дальше.

— В порядке, — сумел выговорить я.

— Господи, Костя! — Надя всплеснула руками. — Я так волновалась!

— Где твоя машина? — спросил Вова. — И куда тебя отвезти? В больничку ближайшую — или в ваших хоромах своих докторов полно?

— Вариант «никуда не отвозить» не рассматривается? — прохрипел я.

Надя энергично замотала головой.

— Ни в коем случае! Ты бы видел своё лицо и руки! Тебе обязательно нужна медицинская помощь. Ты даже сознание потерял! Вдруг у тебя сотрясение мозга?

Я был уверен, что никакого сотрясения у меня нет — уж эти симптомы распознал бы. Есть ожоги, не самые тяжёлые, да отравление угарным газом… В сущности, ерунда, само пройдёт.

Но я находился не в том состоянии, чтобы спорить с Надей — во-первых. А во-вторых, обязан был сегодня вернуться в Академию. Появиться же там в опалённом виде означало вызвать целый шквал вопросов. И это даже двух дней не прошло после истории с башней… Н-да.

Я знал, что Нина без проблем управится как с ожогами, так и отравлением. Но при этом мне придётся рассказать ей о том, где я был, что произошло, и какое отношение к этому всему имеет Надя. При том, что я пока представления не имел, под каким предлогом сестрёнка вообще ушла из дома. А если в разговоре с Ниной всплывёт слово «театр»… В общем, обращаться к тётушке — не вариант.

Доехать до ближайшей городской больницы — тоже ерунда. Там мне в лучшем случае наложат на ожоги мазь, которая их никак не замаскирует, а в худшем — вообще законопатят отлёживаться… В общем, остается единственный вариант. Надеюсь, что «я приглашена на званый ужин к восьми часам» не равно «выйду из дома в шесть».

Я, закряхтев, начал подниматься. Лицо и руки всё-таки здорово саднило. Вова наклонился ко мне, помог.

— Машина — там, — махнул я рукой в сторону соседней улицы.

Поднявшись, огляделся. Внимания на нас никто не обращал, да и людей вокруг почти не наблюдалось — тушение пожара было куда более интересным зрелищем, все зеваки столпились там. Ноги у меня гудели, да и слабость чувствовалась — всё-таки энергии я потратил немало. Сейчас до машины бы доползти.

— Держись за меня, — сказал Вова. Забросил мою руку себе на плечи. — Да не ворчи, сиятельство! Я же вижу, что еле на ногах стоишь.

Надя, несмотря на мои протесты, вцепилась в меня с другой стороны. Так, втроём, мы и двинулись к машине.

— Это. Дак куда поедем-то? — спросил Вова.

— В Чёрный город.

— К госпоже Вербицкой? — сообразил он.

Я кивнул.

— Точно, — обрадовалась Надя. — Госпожа Вербицкая никому не проболтается!

И спохватилась. Замолчала.

Вова понимающе хмыкнул.

— Знакомься, — сказал я Наде. — Это — мой друг. Его зовут Владимир. А это… одна моя знакомая. Она присутствовала в театре инкогнито.

— Чё? — спросил Вова.

— Она аристократка, — объяснил я. — У неё изменена внешность, чтобы никто из знакомых не догадался, что играет в театре. Поэтому называть её настоящее имя я тебе не буду.

— Вы можете звать меня Корделией, — милостиво сказала Вове Надя. — Обожаю эту роль!

— Угу, — обалдело отозвался Вова. Он во все глаза смотрел на Надю. Вряд ли расслышал её последние слова. — То есть, это что же получается? — помахал рукой у лица. — Вот это всё — не настоящее?

Надя снисходительно улыбнулась:

— Нет, конечно. На создание этого образа меня вдохновило лицо одной французской киноактрисы.

— И, — продолжил умозаключения Вова, — по-настоящему вы… То есть, это… — Он замялся. Долго не мог подобрать слова, но в итоге нашёл: — То есть, вы вообще другая?

— Ну конечно, другая, — недоуменно подтвердила Надя.

А я вдруг сообразил, что так смутило бедолагу Вову. И, не удержавшись, ухмыльнулся. Сказал:

— Да красивая она. Красивая. Не волнуйся.

Вова густо покраснел. Забормотал:

— Да я ж, это… Я — ничего такого…

— Что-о?! — взвилась Надя. — Вы, кажется, считаете, что на самом деле я — уродина?!

— Не-не-не! — замотал головой Вова. — Вообще даже так не считаю.

— Нет, считаете! — Надя топнула ногой. От расстройства даже остановилась. — Костя! Твой друг — надёжный человек?

— Не смей! — сообразив, что она собирается делать, приказал я.

Но было поздно. Надя, как обычно, действовала быстрее, чем думала.

Чужое обличье потускнело, размылось, а через несколько секунд исчезло. На нас с Вовой смотрела Надежда Александровна Барятинская — во всем своем разгневанном великолепии.

— Никакая я не уродина! — сердито объявила она.

Вова, судя по обалдевшему выражению лица, был с этим заявлением полностью согласен. Он энергично закивал. Говорить пока, похоже, не мог.

— Убедились? — ехидно спросила Надя. — Ну, вот и довольно с вас.

Провела по лицу рукой. На него вернулась прежняя маска.

— Голову оторву, — пообещал сестре я.

— За что? — фыркнула она. — Меня никто не видел. Кроме Владимира, конечно. — Посмотрела на Вову.

К которому пока ещё не вернулся дар речи. Видимо, не каждый день на его пути встречались девушки-аристократки, изменяющие свою внешность единым взмахом руки.

— Идёмте, — вздохнул я. — Детский сад!

* * *

Клавдию мы поймали буквально на пороге — она выходила из клиники. Всплеснула руками:

— Господи, Кос… то есть, Константин Александрович! Что с вами?!

Надя не дала мне ответить.

— Я — актриса Нового театра, — затараторила она, — того, что неподалеку отсюда. В нашем театре случился страшный пожар!

— Да-да, — кивнула Клавдия, с тревогой разглядывая меня, — я слышала сирены пожарных машин. Но не знала, что пожар произошёл в театре.

— Его сиятельство, рискуя жизнью, спас меня и многих других людей! — Надя воздела руки к небу. Сложно сказать, кого играла в этот момент. — Если бы не он, меня бы не было в живых! Помогите ему, уважаемая Клавдия Тимофеевна. Прошу вас, умоляю!

— Меня совершенно незачем умолять, милочка, — твёрдо сказала Клавдия. Вдохновенность актёрской игры она, похоже, не оценила. На Надю даже не смотрела. — Разумеется, я помогу. Идёмте, Константин Александрович… Вы можете обождать здесь, — решительно пресекла попытку Нади и Вовы двинуться вслед за нами.

И, взяв меня под руку, повела в смотровую.

Усадила на стул, велела закрыть глаза.

Лицо и руки начало пощипывать. Пощипывание было приятным — вместе с ним уходила боль. И тошнота тоже стремительно отступала.

— Я даже не буду спрашивать, как ты ухитрился снова встрять в какую-то историю. — невидимая Клавдия грустно вздохнула. — Знаешь… У меня складывается впечатление, что неприятности находят тебя сами.

— Веришь — у меня складывается точно такое же впечатление, — проворчал я. — Сначала — башня. Теперь вдруг — пожар.

О стычке с Юсуповым упоминать не стал. То была не случайность, а закономерность. Забраться в логово врага и ожидать, что тебя там будут кормить пряниками — по меньшей мере, наивно.

— Всё. Можешь открывать глаза.

Я открыл.

Клавдия смотрела на меня с грустью. Положила руки мне на плечи.

— Костя. Прошу тебя. Пообещай, что эти раны, — Клавдия коснулась моего лица, — последние. Хотя бы до конца текущей недели.

Пообещать такого я, разумеется, не мог. Я понятия не имел, что со мной произойдёт до конца недели. Но успокоить Клавдию собирался. Уж как умел… Когда взгляд вдруг упал на висящие в смотровой часы.

Четверть восьмого. Не позже восьми я должен оказаться в Академии. А в десять мне предложат выбрать оружие… Гхм. Вот уж сегодня я точно буду прикладывать все усилия к тому, чтобы избегать неприятностей.

Я вскочил.

— Прости, — быстро наклонившись, поцеловал Клавдию. — Спасибо тебе за всё! Мне нужно бежать.

* * *

За руль села Надя. Заверила меня, что знает короткую дорогу, и я не опоздаю. Окажусь в Академии даже раньше положенного срока.

Вова тоже поехал с нами. Не бросать же было моего спасителя возле клиники — откуда он неизвестно как долго будет выбираться. Надя пообещала на обратном пути отвезти его домой. К тому же, нам было о чём поговорить с Вовой. Я собирался сделать это ещё в театре, но по понятным причинам не успел.

— Вот это я понимаю, автомобиль! — азартно объявила Надя. Она, выскочив на широкий проспект, выжала газ до отказа. — Не то что тётушкин рыдван! Теперь понятно, почему ты купил именно его.

— Поаккуратнее там, — бросил я. Мы с Вовой сидели на заднем сиденье. — В Академию должен успеть я — а не то, что от меня останется после лобового удара.

Надя пренебрежительно фыркнула:

— Поучи своих товарищей по команде! — но, тем не менее, скорость немного сбавила.

Включила радио, поймала какую-то залихватскую мелодию и принялась подпевать.

Вова смотрел на Надю влюбленными глазами. Её манера езды, похоже, стала последней каплей — для того, чтобы моя сестрица перешла в разряд его личных богинь.

Я толкнул Вову локтем в бок.

— Очнись. И послушай меня.

— А? — переспросил он.

Я с трудом удержался от того, чтобы ответить в рифму. Момент был подходящий для разговора — музыка глушила звуки. Надя нас не слышала.

— Я раскопал эту историю с патентом твоего отца.

— Раскопал… что? — удивился Вова. Он, похоже, не сразу осознал услышанное.

— Говорю: я теперь точно знаю, что деньги за изобретение твоего отца присваивает себе Юсупов, — сказал я, — через подставное лицо. У меня есть доказательства этого. И Юсупов знает о том, что у меня есть доказательства. Что я могу в любой момент дать этому делу ход.

— Можешь? — переспросил Вова. — Он наконец отвлёкся от разглядывания Нади. Лицо обрело осмысленное выражение. — А почему же не даёшь, если можешь?

— Потому что думаю, что сейчас не время. — Я откинулся на спинку сиденья. — Понимаешь, если начать судебную тяжбу, этот процесс может затянуться на годы. И все эти годы ты не будешь получать ни копейки.

— Можно подумать, сейчас миллионы гребу, — фыркнул Вова. — От зари до зари вкалываю — и то мы с мамкой едва концы с концами сводим.

— Вот именно, — кивнул я. — Что сейчас едва сводите… Но, говорю же — я прижал Юсупову хвост. И заставлю его платить вам с матерью за изобретение отца.

— Это как так — заставишь? — Вова смотрел недоверчиво.

— Очень просто. Тот человек, который получает деньги за изобретение сейчас, половину этих денег будет отдавать вам. Тебе и твоей матери… Стрясти с Юсупова всё не получится, — с досадой пояснил я. — Это такая скотина, которая предпочтёт не получать ничего — лишь бы и другим не досталось. Проще говоря, если я предам эту историю огласке, он затеет судебную тяжбу. А его юристы не зря свой хлеб едят — тянуть с процессом будут долго, ты состариться успеешь. А вот если в день, когда подставной человек Юсупова передаёт ему деньги за использование патента, я окажусь рядом и потребую отдать половину этих денег мне — не думаю, что будет сильно сопротивляться… Юсупов, конечно, поломается для приличия. Но, по факту — я уже припёр его к стенке. И он об этом знает. В общем, жди, Вова, — я хлопнул парня по плечу. — Миллионы не обещаю — но из нужды вы с матерью точно выберетесь.

Вова молча смотрел на меня.

— Чего молчишь? Не веришь?

— Ещё утром не поверил бы, — пробормотал он. — А сейчас… Я ж видал, как ты — на пожаре-то. Стену каменную проломил похлеще бульдозера — хотя даже не прикасался. Огонь удерживал. Барышню спас, меня — да сколько ещё народу, кроме нас! Сам угорел, в ожогах весь — и хоть бы словом пожаловался… Я прежде и не думал, что аристократы такими бывают.

— Думал, что пальчик порежем — в обморок падаем? — усмехнулся я.

— Ну, вроде того, да… Не серчай, сиятельство. Теперь-то уж я думаю, что все, кто сегодня в театре был, за твоё здоровье свечки должны поставить. Вот такое моё мнение.

— Обойдусь без свечек, — хмыкнул я. — Огня мне на сегодня точно хватило… Про патент — ты всё понял?

— Понял, — кивнул Вова. — Спасибо тебе. И так-то выходит, мне тебе по гроб жизни благодарным надо быть — за то, что на пожаре спас. А тут ещё и деньги…

— По гроб — не обязательно. Но, если понадобишься, позову.

— Зови, — серьёзно кивнул Вова. — Я за тебя в лепёшку расшибусь. Слово даю, — и протянул мне руку.

Через несколько минут перед глазами мелькнул магазин, и я закричал:

— Надя! Останови на минутку.

— А ты разве не опаздываешь? — проворчала Надя, недовольная промедлением, но послушно сбросила скорость и свернула к указанному магазину.

— Я быстро, — сказал я, уже выскакивая наружу.

Продавец собирался закрываться, но я представился и сказал, что мне нужно. Это было довольно просто исполнить, поэтому продавец пошёл навстречу.

У ворот Академии Надя затормозила за пять минут до того, как должен был истечь срок моего отпуска. Сказала, что подвезёт Вову, после чего отгонит мой автомобиль в Барятино, лихо развернулась и умчалась.

На мой вопрос, что собирается рассказывать деду и Нине — почему она сидит за рулём моей машины, куда делся я, и так далее, — сестрёнка фыркнула и сказала, что уж с этим точно справится получше меня.

Спорить я не стал. Догадывался, что по части умения морочить голову старшим сестра дала бы сто очков вперёд даже прежнему Косте — что уж говорить обо мне. Выбросил эти мысли из головы и побежал сдаваться наставнику.

* * *

На жилой этаж я поднялся в девять часов. Времени оставалось с лихвой для того, чтобы перевести дух, добраться до места и прикончить Юсупова. Я, правда, ещё не решил, как будет полезнее — прикончить его или только ранить. У обоих вариантов были свои безусловные положительные и отрицательные стороны.

У себя в комнате я быстро почистил форму, убедился, что выгляжу подобающим случаю образом и вновь вышел в коридор. Постучал к Мишелю. Тот открыл практически сразу и впустил меня к себе — в такую же комнатёнку, как у меня, разве что перегородки здесь были с двух сторон.

— Мишель. Мне нужен секундант, — тихо сказал я, глядя ему в глаза.

— Секундант? — вздрогнулМишель.

— Да, — кивнул я. — Всё, что нужно сделать — убедиться, что с оружием всё честно, и предложить перемирие. Справишься?

— А с кем у тебя дуэль?

Я поморщился. Ничего хорошего от ответа вопросом на вопрос не жди. Если человек начал юлить — значит, ответ отрицательный.

— Забудь. — Я повернулся к двери, положил ладонь на ручку.

— Костя, постой!

Я посмотрел на него через плечо. Мишель мялся.

— Я… Я бы очень хотел тебе помочь, честное слово! В рамках правил и закона — всё, что угодно. Но вот это… — Он покачал головой. — Видишь ли. У меня нет покровителей из знатного рода. Если в ректорате узнают о дуэли, меня могут просто вышвырнуть из Академии.

— Я же сказал — забудь, — улыбнулся я. — У тебя есть границы, я это уважаю.

Выйдя в коридор, я крепко задумался. Простая задача оказалась не такой уж простой. Кто согласится ввязаться со мной в эту авантюру, не задавая вопросов? Может, Долинский? Этому хватало дури сопровождать Костю во всех его безумных эскападах. Спрашивается, чем дуэль хуже прыжков с моста?

Я прошёл по коридору, отыскал дверь с нужной фамилией и пару раз стукнул. Тишина в ответ. Зато открылась дверь напротив, и выглянул Андрей Батюшкин.

— Анатоль, должно быть, ещё не вернулся в корпус, — сказал он. — Могу я быть чем-нибудь тебе полезен?

— Хм… — сказал я, окинув Андрея задумчивым взглядом.

Глава 20 Дуэль

Ровно в половине десятого я выбрался из окна своей комнаты так же, как прошлой ночью, когда отправился следить за Кристиной. С Андреем, как условились, встретился в саду, на том самом месте, где началась Игра.

— Всё в силе, — тихо сказал Андрей, идя рядом со мной.

— Оружие?

— Достали.

Я только головой покачал. Ну, был у дурачка Юсупова шанс, он его профукал. Теперь сам виноват. Ладно…

— Костя, у тебя есть какой-то план? — спросил Андрей.

— Какой может быть план на дуэли? — удивился я.

— Не знаю. Но ты выглядишь слишком уверенным. А тебе ведь, если не ошибаюсь, не приходилось стреляться до сего дня.

— Ну, всё когда-то бывает в первый раз.

— Тогда позволь пожать тебе руку. Такое презрение к смерти не может не вызывать моего глубочайшего уважения.

Я посмотрел на него, ожидая увидеть ироничную улыбку, но Андрей говорил совершенно серьёзно. Н-да. Нескоро я привыкну к здешнему менталитету.

После рукопожатия мы продолжили путь и вскоре добрались до руин Башни-руины… Да уж, забавно получилось. Вряд ли архитектор предполагал, что его творение будет доработано столь натуральным образом.

Там, в тени дерева, нас дожидались трое. Для Андрея они были тёмными фигурами, я же отлично различил в темноте и надменную рожу Юсупова, и его секунданта — Болеслава. Последний, очевидно, проник на территорию парка незаконно, так как в курсантах Академии не числился.

Кем был третий — я не мог сказать. Одно точно — это был не наш сверстник. Ему было лет двадцать, если не больше, и физиономия у этого парня была откровенно скучающая.

— Почему их трое? — удивился Андрей.

— С трёх стволов расстреляют, — пошутил я, но Андрей почему-то шутку не оценил.

Хотя и правда — не смешно. Уж с тремя-то стрелками я, с моими способностями, и не приходя в сознание разберусь.

— Заставляете вас ждать, господин Барятинский, — сказал Юсупов, показав карманные часы.

В этот момент куранты на павильоне «Адмиралтейство» начали бить десять.

— Ваш род не может себе позволить точные часы? — поинтересовался я. — Скажите, какой производитель вам нравится, и я пришлю, в знак своего уважения.

— Вы слышали?! — замотал головой Юсупов, обращаясь к своим спутникам. — Он снова меня оскорбляет!

— Ну, не знаю, — пробасил старший товарищ. — Говорит, вроде, об уважении.

Юсупов окинул его гневным взглядом:

— Вы на чьей, собственно, стороне, господин Вронский?

— Вы нас не представите, господин Юсупов? — вмешался Андрей. — Что, собственно, происходит? Это дуэль или дружеская встреча?

— Дуэль, дуэль, — улыбаясь, заговорил Болеслав. — Прошу прощения, сейчас я внесу ясность и понимание. Меня зовут Болеслав Илларионович Юсупов, и я — секундант Георгия Венедиктовича Юсупова. А третий господин, которого вы можете видеть вместе с нами, — это Пётр Филиппович Вронский, совершеннолетний представитель господина Юсупова.

— И что это значит? — недоуменно спросил я.

Ко мне повернулся Андрей и, опередив сияющего, как золотая монета, Болеслава, пояснил:

— Согласно дуэльному кодексу, любой несовершеннолетний участник дуэли имеет право выставить вместо себя своего совершеннолетнего представителя.

— Именно так, господин Барятинский, — подтвердил Болеслав. — Фактически, вы будете драться с господином Вронским, но это ровным счётом ничего не меняет. Как бы ни закончилась дуэль — все разногласия с господином Юсуповым будут улажены.

— Струсил? — перевёл я взгляд на Юсупова.

Тот побледнел:

— Ещё одно! Третье оскорбление!

— Жорж не струсил, — подал голос Вронский. — Просто мы с ним давние друзья, и он знает, что у меня за спиной уже девять победоносных дуэлей. С его стороны было крайне мило подарить мне возможность провести десятую. Юбилейную. Я каждый день упражнялся в стрельбе из пистолета дома… — Вронский мечтательно закатил глаза.

Видимо, это должно было меня напугать и вывести из равновесия. Забавно.

— Пятый курс, говорите? — спросил я.

— Именно, — улыбнулся Вронский.

— То есть, вот уже четыре года вы проживаете здесь, на территории Академии. Соответственно, все эти четыре года регулярных тренировок в стрельбе у вас нет. Что ж, желаю удачи.

Лицо Вронского резко изменилось. Болеслав поспешил перехватить инициативу:

— Итак, господа, теперь, когда мы все познакомились, перейдём к делу. Я предлагаю вам разойтись миром. Ведь если дойдёт до дуэли — может случиться чья-то смерть, а мы не дикари, мы цивилизованные люди. Разве мы хотим убийств, господин Юсупов?

Жорж дёрнул плечом:

— Я досыта наслушался оскорблений! Но если господин Барятинский соизволит принести надлежащим образом извинения — готов их принять.

Андрей повернулся ко мне.

— Господин Барятинский, — сказал он. — Я также предлагаю вам мирно покончить это дело.

Вообще, будь всё дело только в моих оскорблениях — я бы извинился, мне не сложно. Убивать человека только за то, что он надменный обидчивый болван — глупость. Но позапрошлой ночью, на этом самом месте, меня самого пытались убить.

— Готов принести извинения, — сказал я, — если господин Юсупов расскажет, кто превратил башню в голема.

— Да ты головой ударился! — мгновенно выпав из образа, заорал Юсупов. — Опять начинаешь? Какой ещё голем?!

Я пожал плечами:

— Полагаю, мы все всё услышали. Относительно принесения извинений ясно. Предлагаю перейти к делу. — Я сунул руку в карман и достал то, что купил в городе по дороге в Академию; все уставились на блеснувший в свете фонаря медицинский скальпель. Я положил его на ближайший обломок камня. Пояснил: — Я выбрал пистолеты, чтобы не светить магией, иначе нас быстро засекут наставники. Когда всё закончится, здесь будет труп, возможно, два. А проблемы никому из нас не нужны. От пистолетов необходимо избавиться — это я оставляю на усмотрение вызвавшей стороны. Пули из трупов необходимо будет извлечь и сделать это быстро. Господа секунданты, Георгий Венедиктович — у вас пока есть время решить, кто это сделает, если по какой-то необъяснимой причине трупом стану я. Господин Вронский! Из вашего трупа я вытащу пулю лично. Почту за честь, вы — смелый человек. Позволю себе дать вам совет: стрелять лучше в голову. Я предполагаю сказать, что погибший скатился вот с этого холма прямо на руины. Разбитая голова будет выглядеть более правдоподобно, чем пробитая грудь. Ну, и напоследок. — Я всмотрелся в ставшее невероятно бледным лицо господина Вронского. — Я здесь из-за моих разногласий с Жоржем. Против вас лично я ничего не имею, ваша смерть не доставит мне удовольствия. Отказаться от участия в дуэли сейчас с вашей стороны было бы благоразумным, и это не нанесёт вашей чести никакого урона.

Такие лица я иногда видел у новобранцев перед первым боем. Вся громада господина Вронского оказалась сокрушена. Он повернул голову и посмотрел в сторону своего кукловода — Жоржа. Тот, тоже обескураженный моей презентацией, взял себя в руки и быстро подошёл к Вронскому. Они о чём-то зашептались.

— Господа, это несерьёзно! — подал голос Андрей. — У вас было достаточно времени для того, чтобы пообщаться. Говорите так, чтобы все слышали, или я буду настаивать на переносе дуэли.

Я с уважением посмотрел на Андрея. Вот уж кто даже виду не подал, будто его увиденное и услышанное как-то напугало. Представив, как на его месте мялся бы сейчас бледный Мишель, я мысленно поставил себе отлично за выбор секунданта.

Жорж нехотя отошёл от Вронского, напоследок послав ему выразительный взгляд. И сам на себя непохожий Вронский, облизнув пересохшие губы, сказал:

— Пистолеты! Прошу вас, господин Юсупов.

Юсуповых вокруг — какая-то совершенно нездоровая концентрация. В данном случае на зов Вронского откликнулся Болеслав. Он завернул за ближайшее дерево и вернулся с деревянным лакированным ящиком. Вронский громко сопел, глядя на него.

Сколько ж ты должен этому Юсупову, интересно?.. Сомневаюсь, что дело тут в одном лишь желании одержать юбилейную победу.

— Стреляете с десяти шагов, — сказал Болеслав и открыл ящик. — По команде, одновременно, или как вам будет угодно. По одному выстрелу, господа! Будем надеяться, что после этого выстрела все ваши разногласия будут улажены. Выбирайте оружие, пистолеты абсолютно одинаковы, оружие не пристреляно.

Мы с Вронским подошли к ящику. Там лежали два старинных пистолета. Однозарядные, длинноствольные. Я взял тот, на рукоятке которого была выбита цифра 1. Повертел в руках. Музейный экспонат. Такой бы под стекло и табличку рядом. Ну а с другой стороны — на что я рассчитывал? На пару винтовок с оптическим прицелом?

— Этот, — сказал я и передал пистолет Андрею. — Зарядите, пожалуйста.

Я сначала не понял, почему Вронский опять на меня так странно посмотрел. Потом дошло: я быстро и машинально крутанул пистолет одной рукой так, чтобы взять его за ствол и передать рукояткой вперёд. Для меня это было простое и естественное движение. Однако Вронскому оно сказало о том, что я с оружием не просто тренируюсь — я с ним живу. Что было, в общем-то, недалеко от истины.

Андрей взял пистолет и тоже придвинулся к ящику. Вронский мялся, ожидая, пока закончится процедура. Когда я получил свой пистолет обратно, ящик принял Андрей, а Болеслав принялся заряжать второй пистолет. Я пока присматривался к своему.

Учитывая мою способность видеть в темноте — Вронского можно уже считать мёртвым. С одной стороны. С другой стороны, чего ждать от такого оружия — неизвестно. Прицельная стрельба даже из хорошего современного пистолета с десяти шагов — та ещё задачка. Прицельная стрельба — это в принципе занятие для снайпера. На десяти шагах для уничтожения противника я бы выбрал автомат.

Преимущества, конечно, у меня есть. Но в такой дуэли нельзя списывать со счетов слепую удачу.

— Я готов! — сказал Вронский, вернув меня к реальности.

— Отлично, — сказал я. — Давайте начинать. У меня сегодня был тяжёлый день, и я бы хотел поскорее лечь спать.

Болеслав провёл на земле черту. Мы подошли к ней с двух сторон: я и Вронский. Я спокойно глядел ему в глаза, а вот Вронский нервничал. Я усмехнулся: легко было представить, что творится у него в голове.

«Он же меня убьёт! Я должен выстрелить первым. Как он сказал — в голову. Скальпель… Как вырезать пулю из головы?! Нет, пусть это делают Юсуповы! А если они подставят меня? Выстрелить на воздух? А этот — в меня…»

Похоже, тут мне волноваться не о чем.

— Прошу, господа, повернитесь спиной друг к другу, — сказал Андрей, как-то незаметно отобрав у Болеслава право распоряжаться. — Сделайте пять шагов и останавливайтесь. По нашей команде разворачивайтесь и стреляйте по своему усмотрению.

Мы повернулись спиной к спине. Как два боевых товарища, готовых отражать атаки окружающих сил противника.

— Оно того стоит? — тихо спросил я.

Спиной почувствовал, как спина Вронского содрогнулась. Он, однако, ничего не сказал. Я сделал шаг вперёд. Повернув голову, увидел напряжённое лицо Жоржа Юсупова и подмигнул ему.

Ещё четыре шага — стоп.

Спина просто огнём горит. Какой всё-таки бред — поворачиваться спиной к опасности! Вся суть дуэли противоречит моей сути. Но… Но ведь я именно для этого здесь. Там, в своём мире, я сражался с корпоратами, не знающими о чести ничего. Здесь моя задача — сохранить мир, который живёт по законам чести, от скатывания в ту же клоаку.

Я заставил себя подавить желание обернуться и снести голову Вронского цепью. И в этот момент до меня, кажется, дошло. Дошло, что это такое — быть белым магом.

— Я стреляю не для того, чтобы убить, — шепнули мои губы. — Я стреляю для того, чтобы мир, основой которого является честь, продолжал существовать.

— Молишься, Барятинский? — послышался сбоку мерзкий голосок Юсупова. — Правильно. Напомни о себе Господу. Пусть открывает ворота уже сейчас.

— Господин Юсупов! — резко одёрнул его Андрей. — Дуэль началась, извольте держать свои высказывания при себе!

Жорж замолчал. Ещё несколько выматывающих мгновений тишины, в течение которых я сосредоточенно слушал биения своего сердца.

— Вы можете стрелять, господа! — сказал Болеслав.

Н-да. И это они называют «командой»…

Я развернулся на пятках и вскинул пистолет, но — поздно.

Вронский, видимо, повернулся, услышав «вы», я же дождался слова «господа».

Грохот выстрела, вспышка пороха, и что-то, свистнув, чиркнуло меня по левому уху.

Дурачок и правда попытался попасть мне в голову. В темноте. С десяти шагов. Из непристрелянного допотопного чудовища… Какой же я всё-таки страшный.

— Неплохой выстрел, господин Вронский, — воскликнул я, чувствуя, как по телу распространяется восхитительная слабость, присущая скорее Косте, чем капитану Чейну. — Наверное, надо было спускать курок после того, как я закончу разворот. Тогда, возможно, удалось бы снести мне мочку.

Я тронул ухо. На китель капала кровь. Ерунда, конечно, даже царапиной не назовёшь, но по побледневшим лицам обоих Юсуповых и Андрея я понял, что им стало не по себе.

— Стреляй! — проорал Вронский, выпятив грудь.

Я прицелился.

Теперь, когда моей жизни ничто не угрожало, я задумался: а что мне, собственно, делать с этим персонажем? Убивать его мне ни к чему. Хотя бы по той причине, что вопросов с Юсуповыми это ни коим образом не решит. А вот проблемы — проблемы будут. Первый выстрел уже прозвучал, его наверняка услышали. Вырезать пулю на полном серьёзе я, конечно, не стану, это был спектакль, призванный деморализовать противника. Попасться наставникам сидящим над трупом со скальпелем в руках, с головы до ног в кровище и заехать в сумасшедший дом до конца своих дней — в мои планы не входит. Скальпель я купил исключительно для того, чтобы мой соперник наложил в штаны, и своего добился. Паникерский выстрел Вронского — тому подтверждение.

Ну а дальше-то что?!

Впрочем, от меня ждут выстрела…

Я со вздохом прицелился и спустил курок. Пистолет выплюнул сноп искр, клуб дыма и — пулю. Но долететь до цели пуля не успела. Там, где была проведена черта, что-то случилось. По воздуху пробежала разноцветная рябь.

— Да вы подготовились, господин Вронский?! — крикнул Андрей с негодованием в голосе.

— Это не я! — завопил Вронский, размахивая незаряженным пистолетом. — Клянусь, это не…

— Это я! — громыхнул голос, и все, вздрогнув, закрутили головами.

Со стороны освещённой фонарями дорожки приблизился силуэт. Второй выдвинулся с противоположной стороны, из теней. Я моментально узнал обоих.

Первый — Всеволод Аркадьевич Белозеров. Говорил он, и таким злым мне его видеть пока не доводилось.

— Положите оружие, господа! — приказал Белозеров, и мы с Вронским подчинились. — Я молчу о том, что вы умудрились опустить себя до такого мальчишества! Но затеять стрельбу в императорском саду?! Вам повезло, что вас не схватила дворцовая стража! Все пятеро могли бы пойти на эшафот по обвинению в попытке вооружённого переворота!

— Мои пистолеты, — процедил сквозь зубы второй, а именно — Илларион Георгиевич Юсупов. — Которые я храню в своей комнате, в запертом шкафу! Не потрудитесь ли объясниться, Георгий Венедиктович?

На меня он даже не посмотрел. Он сверлил глазами своего племянника, который отвечал ему наглым и самоуверенным взглядом.

— Полагаю, мы разберёмся с этим позже, в стенах Академии, — сказал Всеволод Аркадьевич. — Сейчас предлагаю уйти отсюда как можно скорее. Илларион Георгиевич, заберите ваше имущество.

— Собери, — прорычал Юсупов племяннику.

Тот дёрнул плечом:

— Я — дворянин! Не собираюсь ползать по земле, собирая всякий мусор!

— Здесь все до единого — дворяне. Пока ещё.

Видимо, в последней фразе крылось что-то особо значимое, потому что Жорж опустил взгляд и, закусив губу, подошёл ко мне. Наклонившись, поднял пистолет.

— Мы ещё не закончили, — прошипел он так, чтобы слышал только я.

— Мы ещё даже не начали, — в тон ему отозвался я.

Глава 21 Слухи разносятся быстро

Войдя вместе со мной к себе в кабинет, Всеволод Аркадьевич протянул ко мне руку. Я машинально отступил. В следующее мгновение эту руку заломил бы, но вовремя опомнился, и позыв удалось сдержать.

— Что с вами, господин Барятинский? — недоуменно глядя на меня, спросил Белозеров. — Я всего лишь хочу оказать вам медицинскую помощь. — В его ладони появился светящийся клубочек.

Минута — и царапина на моём ухе перестала кровоточить.

Усевшись за стол, Всеволод Аркадьевич устало потёр виски. Выглядел он, к слову, не очень — бледное лицо, красные воспалённые глаза. Если бы речь шла о другом человеке, я бы предположил чрезмерные возлияния накануне. Но по правилам Академии употребление алкоголя здесь было категорически запрещено даже преподавателям. Хотя, справедливости ради — дуэли тоже были запрещены…

Собственно, с этого Всеволод Аркадьевич и начал разговор.

— Я не буду спрашивать, читали ли вы устав академии, Константин Александрович, — хмуро проговорил он. — Уверен, что читали. И что прекрасно знаете, чем вам грозит этот, безусловно, дерзкий проступок. Я задам другой вопрос: в чём причина вызова? Это ведь господин Юсупов вызвал вас, верно?

— Верно, — кивнул я.

— Согласно дуэльному кодексу, вы могли отказаться, — продолжил Белозеров. — Могли выставить вместо себя кого-то из знакомых старшекурсников — к примеру, вашего родственника господина Голицына. Ни для кого не секрет, что старшим курсам негласно дозволено многое — куда больше, чем зелёным юнцам, едва успевшим поступить в Академию. Вы могли, в конце концов, сообщить о нарушении господином Юсуповым правил мне или кому-то из наставников…

— Не мог, — резко сказал я. — В таких вопросах я предпочитаю придерживаться собственных правил. Кляузничество — не из их числа. Впрочем, меня не устроил бы ни один из озвученных вами вариантов.

— Да-да, — покивал Белозеров. — Именно так я и подумал. Почему и задаю вопрос: что явилось причиной вызова?

— Башня.

Белозеров приподнял брови:

— Башня?

— Господин Юсупов не поверил моему рассказу о том, что случилось, — объяснил я. — Обвинил меня во лжи и вызвал на дуэль.

— Господину Юсупову, полагаю, всё ещё на дает покоя его поражение на поединке, — проворчал Белозеров. — Господин Юсупов весьма честолюбив. Он будет искать любой повод для того, чтобы поквитаться с вами. Неужели вы этого не понимаете?

— Отчего же? Прекрасно понимаю.

— Понимаете — и поддались на эту провокацию?

— А что, по-вашему, я должен был делать? — хмыкнул я. — Отказаться от вызова и покрыть себя несмываемым позором?

— В ходе дуэли вы могли серьёзно пострадать!

— Возможно. Но в итоге — как вы, вероятно, заметили, — не пострадал никто.

Белозеров покачал головой. Уставился на меня своими воспалёнными глазами.

— Шутить изволите, Константин Александрович? Так поспешу расстроить — это вам не шутки!

— Помню, — кивнул я. — Штрафные баллы. Отчисление…

— Ох, да если бы только это.

Белозеров встал, прошёлся по кабинету. Знакомо повёл рукой. Мраморный глобус у него на столе на мгновение осветился белым. Я понял, что Всеволод Аркадьевич включил магическую шумоизоляцию.

Гхм. Что-то не похоже, что он собирается читать мне дежурную нотацию о недопустимости дуэлей на территории Академии.

— То, что я сейчас вам скажу, очень серьёзно, — будто подслушал мои мысли Белозеров. — Даже если вызов представляется вам глупой мальчишеской выходкой — поверьте, это не так! Скажите. Во время пожара в театре, случившегося три часа назад в Чёрном городе, вас ничего не насторожило?

Я аж поперхнулся.

— Слухи разносятся быстро, — развёл руками Белозеров. — Мне известно и о пожаре, и о вашем — несомненно, героическом, — поведении во время него.

— Это означает, что вы за мной следите? — резко спросил я.

— Это означает лишь то, что я сказал. Слухи разносятся быстро. Полиция начала свою работу одновременно с врачами, которые помогают пострадавшим. И только ленивый свидетель не описал… сейчас, одну секунду. — Белозеров взял со стола листок бумаги. Хорошо поставленным преподавательским голосом, с выражением зачитал: — «Прекрасного благородного юношу в странных тёмных одеждах, с необычной причёской, который единым мановением руки обрушил стену и позволил людям, запертым в охваченном жестоким огнём здании, вырваться на свободу».

— Слишком длинно и пафосно, — поморщился я.

— На спектакле присутствовали пара газетных обозревателей, — пояснил Белозеров. — Пафос — необходимая составляющая их профессии. Не догадаться о том, что для спасения людей вы использовали магию, мог разве что редкий идиот. А идиотов в полиции, слава богу, не держат. Два и два они сложили быстро. Заведение, буквально наводненное благородными юношами-магами — наша достославная академия. Естественно, полицейские в первую очередь позвонили сюда. А я вспомнил о вашем отъезде в город с целью навестить семью.

— Ясно, — буркнул я. — И в чём же меня обвиняют?

— Обвиняют?! — изумился Белозеров. — Помилуйте. За подобную отвагу принято не обвинять, а представлять к награде. Буду рад, кстати, если именно это и произойдёт. Сам я ваше имя полиции, разумеется, не сообщил. Подумал, что вы, возможно, присутствовали в театре инкогнито. Но, если пожелаете…

— Нет, — отрезал я. — Мне совершенно не нужно, чтобы фамилию Барятинских заново начали трепать в прессе.

— Именно так я и подумал, — кивнул Белозеров. — Об этом не беспокойтесь. Сведения, которые интересуют полицию, они могут получить не напрямую, а от третьего лица. Основной вопрос — причина возгорания. С вами хотели побеседовать прежде всего с этой целью. Не скрою, что этот вопрос также более всего интересует и меня.

Я пожал плечами:

— Вот тут вынужден разочаровать. Сомневаюсь, что скажу вам больше, чем мог бы сказать любой из присутствующих в театре. По сюжету пьесы на сцене должны были зажечь костёр. Насколько понимаю, он планировался бутафорским. Но что-то пошло не так. Пламя вспыхнуло сразу и до небес. Как видите, ничего нового…

— Сразу? — быстро переспросил Белозеров. — Вы хотите сказать, что огонь разгорелся быстро?

— Да, очень быстро. Я бы сказал, мгновенно. Как если бы декорации пропитали каким-то горючим веществом.

— Например, бензином?

— Например. Но этого никак не могло быть. У бензина, как у любого горючего вещества, резкий запах, а на сцене находились актёры. Они бы его непременно почувствовали.

— Именно, — вздохнул Белозеров. — Вы только что подтвердили мою догадку, Константин Александрович. Это была не случайность, а намеренность. Проще говоря, поджог.

— Хотите сказать, что целая толпа актёров лишена обоняния? — усмехнулся я.

— Хочу сказать, что пожар был магического свойства, — мрачно проговорил Белозеров. — Ничем иным объяснить столь быстрое и сильное возгорание — при отсутствии, как вы верно заметили, такого фактора, как горючие вещества, — нельзя. — Белозеров приподнялся за столом, уперся руками в столешницу. Глядя мне в глаза, проговорил: — В театре, помимо вас, присутствовал ещё один маг. Далеко не самый слабый. И это — тот главный вопрос, который я хочу вам задать. Видели ли вы в театре кого-то из знакомых?

Вопрос повис в воздухе. Мне вдруг резко стало не до Белозерова и его детективных потуг. Я вспомнил недавние слова Клавдии: «У меня складывается впечатление, что неприятности находят тебя сами».

У меня ведь, положа руку на сердце, складывалось ровно такое же впечатление! Уж слишком много этих «неприятностей» произошло со мной за короткий промежуток времени.

Водоворот, едва не утянувший меня на дно — если бы не помощь Андрея, я бы не выбрался. Башня, внезапно превратившаяся в каменного монстра. Вызов на дуэль. А теперь ещё и пожар — который, оказывается, начался вовсе не из-за халатности людей, готовящих реквизит…

Если бы не пожар, водоворот можно было бы с натяжкой списать на несчастный случай. Мало ли, какие капризы выкидывает природа. А если бы не водоворот, то можно было бы сомневаться в причинах возникновения пожара. В конце концов, в пруду я был один, а в театре присутствовали сотни людей — которых кто-то хладнокровно обрёк на смерть вместе со мной!

Немыслимое злодейство? Для этого мира — пожалуй. А вот там, где вырос я, Концерны могли не задумываясь истребить и гораздо большее количество народа — если это было выгодно.

Таким образом, пожар поставил последнюю точку в моих догадках. «Неприятности», как выразилась Клавдия, действительно находили меня сами. Только вот делали они это не случайно. Им кто-то активно помогал.

— Константин Александрович? — Белозеров с тревогой заглянул мне в лицо. — Что с вами? Вы будто не в себе… — И вдруг ахнул. — Ох, Господи помилуй! Я так сильно вас шокировал своими предположениями? Ради бога, простите. Mea culpa — всё забываю, что здесь, в Академии, имею дело, по сути, с детьми… Этакий ужас для зрелого-то мужчины — шок, что уж говорить о юношеской психике! Забудьте, прошу вас. — Он выскочил из-за стола, схватил с подоконника графин с водой. Налил в стакан, протянул мне. — Вот, пожалуйста. Выпейте воды.

— Я прекрасно себя чувствую, спасибо. — Я взял стакан у него из рук, поставил на стол. — Вы, кажется, о чём-то спрашивали?

— Спрашивал. Но не уверен, что вы в состоянии ответить…

На Белозерова было жалко смотреть. Он, похоже, совершенно убедился в том, что нанёс моему впечатлительному юношескому организму тяжелейший удар.

— В состоянии. — Я вытянул руки вперёд. — Видите, не дрожат. Клянусь вам, что не буду закатывать истерики и падать в обморок. Более того — даже засну крепко и без сновидений… Итак, вы подозреваете, что пожар устроил маг, верно?

Белозеров, глядя на меня всё ещё с недоверием, осторожно кивнул. Торопливо добавил:

— Я ни в коем случае никого не обвиняю! Всего лишь прошу вас припомнить, не попадался ли случайно вам на глаза кто-нибудь из знакомых?

Гхм.

Ну тут, пожалуй, стоит начать с того, что я сам старался поменьше попадаться на глаза кому бы то ни было. Мы с Вовой, едва войдя в театр, тут же прошли в ложу. Оттуда я отправился к Наде. Мы поговорили, я вернулся назад. По дороге совершенно точно ни с кем не раскланивался. Да и по сторонам почти не смотрел — был уверен, что другим аристократам тут взяться неоткуда. Настоящий Костя, вероятно, ещё мог бы случайно кого-то заметить. Мне же, при моей интегрированной памяти, приходилось сначала хорошенько присмотреться к человеку. А этого я не делал. Соответственно, и узнать никого не мог.

Ну, и есть у меня ещё одно соображение… Но тут уже надо задать Белозерову встречный вопрос. Я покачал головой:

— Нет. Никого не видел. А могу я узнать, откуда у вас вообще появились такие подозрения? Почему вы предположили, что пожар мог возникнуть не случайно?

Белозеров вздохнул:

— Не уверен, что имею право говорить об этом с первокурсником…

— Повергая его тем самым в шок? — хмыкнул я. — Что ж, не буду вам напоминать, кто из нас двоих недавно воевал с пожаром. Я облегчу вам задачу, всё расскажу сам. Избавлю вас, таким образом, не только от душевных терзаний, но и от превышения служебных полномочий… Это — не первый случай преступного применения магии, верно? — вопрос я задал резко и отрывисто.

Сейчас, для достижения нужного эффекта, необходимо было говорить так.

Белозеров побледнел.

— Я вам этого не говорил!

— Разумеется. Это всего лишь — мои догадки. — Я наклонился вперёд, уставился Белозерову в глаза. Снова быстро, пока тот не опомнился, спросил: — Сколько подобных случаев уже было?

— Задокументированных — четыре, — обалдело отозвался он. — Но только это…

— Секретная информация, понимаю, — кивнул я. — И каждый раз во время такого «несчастного случая» среди пострадавших оказывался белый маг. Совершенно случайно, разумеется. Верно?

— Вы не можете… — пробормотал Белозеров.

«Ошибаешься, дружище, — мысленно усмехнулся я. — Единственное, чего я и правда не могу, к большому моему сожалению — так это допросить тебя по всей форме. Приходится тянуть информацию аккуратно, малыми дозами. А всё остальное — очень даже могу».

— Дуэль, во время которой погиб мой отец — одна из этих трагических случайностей? — продолжил задавать вопросы я.

Вот этот выстрел был — уже наугад. До сих пор я особо не интересовался подробностями гибели отца. Знал о его дуэли лишь то, что рассказывали дед и Нина.

Отец, его соперник и секунданты для проведения поединка поехали куда-то за город. Началась гроза. Соперник отца настоял на том, чтобы дуэль, несмотря на непогоду, всё же состоялась. Соперник был убит. Отец — ранен. После чего и отца, и обоих секундантов убило молнией. Свидетелей происшествия не осталось, события восстанавливала судмедэкспертиза. Дед назвал это «трагической случайностью». Сейчас я вспомнил его слова.

А Белозеров, услышав мой вопрос, побелел, как мел. Ответить он не смог — но ответ мне уже и не требовался. Я понял, что угадал.

Так же быстро спросил:

— Подозреваемые есть?

Белозеров горько вздохнул. Пробормотал:

— Да какие там подозреваемые… Одни догадки. Эти люди очень хорошо умеют заметать следы. Всё, что есть… — и вдруг он опомнился. Забормотал: — То есть, я ничего такого не хочу сказать! Я вообще не имею права разглашать! Я не должен был говорить даже то, что уже сказал! Право, не понимаю, как так вышло…

Ну, ещё бы ты понимал. Ты-то видишь перед собой шестнадцатилетнего избалованного аристократика. Ты не можешь знать, сколько допросов этому «аристократику» довелось провести. И сколько — выдержать…

Велик был соблазн дожать Белозерова. Я был уверен, что больших усилий для этого не потребуется. Схватить за горло, припугнуть как следует — расколется не позже, чем через минуту. И в других обстоятельствах я бы именно так и сделал.

Но сейчас давить на Белозерова нельзя — вызову ненужные подозрения, а этот дядька может мне ещё ой как пригодиться. Кроме того — я узнал, в общем-то, достаточно. Пора сворачиваться.

— Я никому не скажу о нашем разговоре, — успокоил Белозерова я. — Слово чести. Не беспокойтесь.

— Благодарю, — смущенно пробормотал он. Похоже, до сих пор недоумевал, как ухитрился так по-детски проболтаться.

— Я могу идти?

— Можете, — вздохнул Белозеров. — Только, сами понимаете — не в жилой корпус.

— То есть? — нахмурился я.

Если он сейчас заговорит об отчислении…

— Вы отправитесь в карцер, Константин Александрович, — объяснил Белозеров. — Об отчислении речь не идёт — дуэль, к счастью, завершилась не настолько плачевно. Но и оставить ваш проступок безнаказанным я не могу — невзирая на то, что зачинщиком дуэли являетесь не вы. Согласно правилам Академии, виноваты оба. Всё, что я могу для вас сделать — это предложить купить себе свободу посредством штрафных баллов.

— Переведите, — попросил я.

— Белые маги получат минус пятьдесят баллов, но вы вместо карцера пойдёте в корпус и спокойно ляжете спать, — объяснил Белозеров.

Я пожал плечами.

— Не вижу ни одной причины, мешающей мне так же спокойно улечься в карцере.

— Там, знаете ли, не очень уютно, — усмехнулся Белозеров.

— Догадываюсь.

Белозеров улыбнулся:

— Я почему-то не сомневался в вашем выборе.

Повёл рукой. Глобус вспыхнул белым — магическая шумозащита исчезла.

— А господин Юсупов составит мне компанию? — поинтересовался я.

— Господин Юсупов уже в карцере. Пишет объяснительную записку на имя ректора.

— Что ж. Надеюсь, я ему не помешаю.

— У вас при всём желании не получится это сделать. Согласно правилам, участники дуэли должны содержаться в разных помещениях.

С этими словами Белозеров негромко звякнул серебряным колокольчиком — похожим на те, что были у нас дома. Через секунду на пороге кабинета образовался наставник.

— Проводите господина Барятинского в карцер, — приказал Белозеров.

Наставник молча поклонился.

— Доброй ночи, Константин Александрович.

— Доброй ночи, Всеволод Аркадьевич.

Глава 22 Рабиндранат

Карцер показался мне даже более просторным, чем моя комната в жилом корпусе. Возможно, потому, что при той же площади обставлен был скуднее. Железная панцирная кровать со скатанной в рулон постелью, откидной столик у стены, стул и окошко под потолком, забранное решёткой.

— Располагайтесь, господин Барятинский, — предложил мне наставник.

И людоедски ухмыльнулся.

Я молча кивнул, подошёл к кровати. Раскатал матрас, взбил тощую подушку, скинул китель и сапоги. Китель свернул и положил поверх подушки. Улёгся, закинув руки за голову. Прохладно, надо будет одеялом накрыться. Но вполне терпимо.

Наставник стоял у двери и таращился на меня, как на невиданное чудо.

— Ты чего не уходишь? — осведомился я.

— Это, что ж вы… и буянить не будете? — недоверчиво спросил наставник.

— А что, надо?

Наставник развёл руками.

— По первости все буянят. Постеля неудобная, свету мало, пол ледяной… Ихнее сиятельство Георгий Венедиктыч страсть как гневались. Сейчас-то ужо притихли. А поначалу — ажно дурниной орали.

— Ихнему сиятельству Георгию Венедиктычу поберечь бы глотку, — хмыкнул я. — Ему ещё с папенькой объясняться… Всё у тебя? Я спать хочу.

— Доброй ночи, ваше сиятельство, — наставник уважительно поклонился. — Ежели понадобится чего, постучите в окошко, — он показал на квадратное окно, прорезанное в двери.

Я кивнул. Наставник вышел — а я забыл о нём раньше, чем перестал скрежетать ключ в замочной скважине.

Карцером меня, в отличие от Жоржа, было не удивить и не напугать. Здесь, к слову, условия содержания были исключительно гуманными — по крайней мере, куда лучше, чем те, в которых мне когда-то доводилось оказываться. Мне было глубоко плевать на холод, тощую постель и голые каменные стены. Я размышлял о разговоре с Белозеровым.

И чем дольше думал о нём, тем всё больше укреплялся в мысли: белые маги не «вырождаются». Нет! На них ведут планомерную охоту, цель которой — тотальное уничтожение. Говоря языком моего мира, геноцид. И эта война ведётся на всех возможных уровнях: начиная с поливания белых магов грязью в СМИ, через воздействие каким-то образом на их физическое здоровье, препятствующее продолжению рода — и заканчивая тупым истреблением самых выдающихся представителей белых.

Одним из таких представителей был мой отец — по словам деда, один из самых сильных магов. Александр Барятинский погиб именно в результате этой охоты, а вовсе не из-за несчастного случая во время дуэли. Его подло и жестоко убили — вместе с секундантами, чтобы не осталось свидетелей. И после смерти Александра наш род, вероятно, с чистой душой сбросили со счетов.

Дед — стар, и моложе не становится. С каждым прожитым годом он всё больше теряет силы. Надиной магии хватает разве что на косметические процедуры. Костя — известный на весь Петербург недалёкий шалопай…

Гхм. Хотя теперь, после того как вскрылись подробности смерти Александра Барятинского, я уже и в случайности «несчастного случая», произошедшего с Костей, не уверен. Надо будет разузнать у Анатоля детали — как это всё вообще было? Кто подбил Костю на прыжок с моста, кто присутствовал рядом? Ведь, по словам деда, Костю должна была защитить родовая магия! То есть, условно, должно было сработать то, что в моём мире называют защитой от дурака, некий предохранитель. Но он не сработал.

До сих пор дед — а вместе с ним и я — списывали это на случайность. Что-то там, в родовой магии, поломалось. Сейчас же, получив новые данные, я думал о том, что и парашюты иногда не раскрываются. Крайне редко, но бывает — и на этот случай в комплекте предусмотрен запасной парашют. Но речь сейчас не о нём. А о том, что, если парашют не раскрылся — это вовсе не обязательно недостаток его конструкции. Кто-то мог попросту испортить механизм раскрытия. Не дать ему сработать. А запасного «парашюта» у Кости не было…

Однако западня в итоге не сработала. Григорий Михайлович Барятинский не позволил внуку умереть. А сам внук каким-то неведомым образом после удара о воду многократно приумножил свои магические способности. Вот уж сюрприз, так сюрприз! Вместо запланированного истребления врага на корню чёрные маги обрели нового противника. Сильного, бесстрашного, без раздумий принимающего любой вызов, да к тому же весьма изобретательного — в этом у них было время убедиться. Из чего последовало очевидное и логичное решение: этого нового противника необходимо уничтожить. Что, собственно, сейчас и происходит — у меня на глазах и при моём непосредственном участии.

Теперь я уже не сомневался, что пожар в театре был устроен с единственной целью: погубить меня. В том, что противник не гнушается никакими методами, после разговора с Белозеровым сомнений не осталось. Расчёт, вероятно, был на то, что я запаникую и не смогу выбраться из горящего здания.

А относительно того, кто именно устроил пожар — тут мог теряться в догадках разве что Белозеров. Для меня всё было предельно ясно.

Попытка первая: водоворот в пруду. Покушение произошло во время Игры, распорядителем которой был Илларион Юсупов, а участником — Жорж. Который, к слову, находился в непосредственной близости от меня. Кто из них наколдовал водоворот — в данном случае дело десятое.

Попытка вторая: ожившая башня. Тут уже Жорж вряд ли бы справился, Белозеров упоминал аж четырнадцатый магический уровень. Тут я, скорее, ставлю на Иллариона. Хотя, возможно, трудились бок о бок, по-семейному.

Попытка третья: дуэль. Ну, тут и думать не о чем.

И, наконец, театр. Моему посещению которого — ха! — предшествовала наша — весьма эмоциональная! — беседа с Венедиктом Юсуповым. В ходе которой он, кстати, тоже попытался скормить меня рыбам… Но с рыбами не сложилось. Да ещё стало очевидно, что в скором времени я отберу у Венедикта Георгиевича одну из его самых сладких кормушек.

Отследить мои перемещения труда, видимо, не составило. А то, что я не встретил Юсупова в театре, вовсе не означает, что его там не было. В конце концов, умение изменять внешность вряд ли доступно одной только Наде — не удивлюсь, если такого рода магические амулеты давно поставлены на поток…

Н-да.

Получается, что против меня развернуты полномасштабные боевые действия. И что делать?

Очевидный ответ — вернуться домой. Превратить Барятино в неприступную крепость. По периметру расставить пулемёты, выкопать на заднем дворе подземный бункер и укрыться в нём до конца своих дней… Учитывая, что призвали меня сюда для того, чтобы дать отпор чёрным магам — отличная перспектива. Просто восхитительная.

Я встал, прошёлся по камере. Посмотрел на окошко в двери. Подумав, постучал.

— Ваше сиятельство? — В окошке появилось лицо наставника.

— Сигаретой не угостишь? — попросил я.

Дядька сделал строгое лицо:

— Не положено!

— Понимаю, — кивнул я. — Клянусь, что никому не проболтаюсь. Если вдруг чего — скажу, сам принёс, как раз сегодня в городе был. Так что, угостишь?

— Да вы такие, поди, не курите…

Я мотнул головой — дескать, не привередлив.

Наставник, поколебавшись, поднёс к решётке открытый портсигар. Чиркнул спичкой. Я прикурил через решётку, поблагодарил кивком. Сунул дядьке какую-то купюру — мелочи не было, отдал цветочнице. И снова заходил по камере.

Второй вариант — рассказать обо всём Белозерову. Или даже ректору — он, вроде, толковый дядька… Но — нет, тоже ерунда. Держать на территории Академии бомбу замедленного действия в моём лице господин Калиновский однозначно не захочет. Ему только смертоубийства на вверенной государем территории не хватало. Не дай бог, помимо меня, другие курсанты пострадают… Нет. Обращение к ректору — это ровно такое же возвращение домой, разве что немного отсроченное. При условии, что мне вообще поверят. Юсуповы — древний и влиятельный род. О моей вражде с ними не знает только ленивый. А никаких доказательств причастности Юсуповых к покушениям у меня нет.

Рассказать ректору о догадках Белозерова относительно убийств белых магов?.. Так а с чего я взял, что Калиновский о них не знает? Вряд ли Белозеров действует самостоятельно, исключительно из любви к дедуктивному искусству. А Калиновский — сильный белый маг. Скорее всего, он в курсе происходящего. И скорее всего, в курсе происходящего не только он — Белозеров выполняет чьи-то распоряжения, подчиняется кому-то более серьёзному… Скорее всего.

Вот только мне это на данном этапе никак не поможет. Нормальное желание нормального взрослого человека — защитить пацана вроде меня от любых опасностей. А на территории Академии я практически беззащитен. Чёрт его знает, какой садовый павильон решит превратиться в каменного монстра и наброситься на меня уже через час после выхода из карцера. Вывод очевиден: курсанта необходимо отправить домой. Может, ко мне даже охрану какую-нибудь приставят… Только этого не хватало! Особенно, если вспомнить о зреющем под крышей Академии заговоре. И о просьбе деда ко мне контролировать происходящее…

Хорошконтролёр, ничего не скажешь. Двух дней не прошло, как прибежал в родное имение с поджатым хвостом.

Я, докурив, снова плюхнулся на кровать. Ноги забросил на её спинку, руки закинул за голову.

Получается, что выход у меня единственный: никому ни о чём не рассказывать. Остаться в Академии. Делать вид, что ни о чём не догадываюсь. И — соблюдать максимум предосторожностей. Не оставаться в одиночестве, стараться как можно больше времени проводить на людях…

Звучит наивно, знаю. Но ничего другого сейчас придумать не могу. В конце концов, мне ли привыкать — разгуливать под прицелом? Капитан Чейн покушения на свою особу пачками на завтрак ел. К тому же, предупрежден — равно вооружен. Я, по крайней мере, знаю, откуда ждать опасности. Нужно приглядывать за Жоржем — а по возможности, ещё и за его дядюшкой. Паршиво, конечно, что я один. Но тут уж…

— Капитан! — Голос, чуть слышный, донёсся из-за окошка под потолком.

Снаружи оно было закрыто форточкой, чуть отворенной для проветривания.

— Анатоль? — Я подошёл к окошку. — Ты что здесь делаешь?

— Его привёл я.

— Андрей?..

— Мы все здесь, — раздался голос Мишеля.

— Кроме Полли, разумеется, — добавил Анатоль. — Как утверждает древняя восточная мудрость, скорее верблюд пройдёт сквозь угольное ушко, чем первокурсник — на женский этаж.

— Ясно. А зачем вы здесь?

— Чтобы поддержать тебя, — удивился Андрей. — Я рассказал друзьям о дуэли. Мы не дождались тебя в жилом корпусе и поняли, что тебя засадили в карцер. Надолго тут?

— Да чёрт его знает. — Я вдруг понял, что даже не удосужился об этом спросить. — Но зато меня не отчисляют, и штрафных баллов нам не прилетит.

— Не сомневался в тебе, Капитан! — гордо сказал Мишель. — Был абсолютно уверен, что ты не колеблясь пожертвуешь собой — чтобы мы не получили штрафные баллы!

— Вы их, смотрите, сами не получите, — проворчал я. — Не засекут вас?

— Мы спустились по пожарной лестнице, пока наставник пошёл пить чай, — сказал Андрей. — Никто не видел. Пятнадцать минут в запасе у нас точно есть. Тебе, может, нужно что-нибудь?

— Нет. Но будет нужно, — задумчиво проговорил я. — Как только выйду отсюда — непременно будет нужно. Хотя… Анатоль. А можешь напомнить, кто ещё был с нами на мосту? В тот день, когда я спрыгнул?

— Ну у тебя и вопросы, — фыркнул Анатоль. — Неужели карцер навевает такую тоску, что больше подумать не о чем?

— Помнишь или нет? — оборвал я.

— Да помню, конечно, я-то головой не бился. Нас было пятеро. Мы с тобой, Пьер Данилов — сам знаешь, без него такие истории не обходятся. Потом, Всеволод Голицын — твой родственник…

— Младший брат Сержа, — кивнул я. Интегрированная память подсказала, кто это.

— Ну да. Он тоже поступал в Академию, но не повезло бедняге — не добрал баллов… Ну, и Рабиндранат.

— Кто? — Я аж поперхнулся.

— Не помнишь? — удивился Анатоль. — Право, я полагал, что человека с таким имечком забыть невозможно.

— Его так зовут? — не поверил Мишель.

— Ага. Матушка Рабиндраната — большая поклонница знаменитого индийского поэта, сына назвала в его честь. Именем он, кстати, ужасно гордится, и сокращать его не позволяет. Так и зовём Рабиндранатом — хоть и подшучиваем, конечно… Кстати, это именно с ним ты тогда поспорил по поводу прыжка. Вероятно, поэтому он так старательно тебя избегает.

Рабиндранат… Да, Анатоль прав. Такое имя и впрямь сложно позабыть. Однако моя интегрированная память упорно молчала.

— А на что мы спорили? — спросил я.

Анатоль хохотнул:

— Планируешь отдать долг?.. Что ж, шуточка в твоём стиле. Но таких подробностей я, увы, не помню. Спроси у Рабиндраната.

— Господа, — напряженно сказал Андрей, — кажется, нам пора!

Видимо, где-то на горизонте показался наставник.

— Врассыпную, — посоветовал я зашуршавшим по асфальту подошвам. — Табуном не бегите! Палиться — так по одному, всё штрафных баллов поменьше.

Не знаю уж, услышали меня мои новые друзья, или нет.

А я вернулся на койку. И задумался над тем, что рассказал Анатоль.

Пьер Данилов. Ну, этого в злоумышленничестве точно не заподозришь. Хотя бы по причине невысокой скорости идущих в его голове мыслительных процессов.

Всеволод Голицын… Об этом парнишке я почти ничего не знаю. Но он, во-первых, мой родственник, а во-вторых, не поступил в Академию. Следовательно, находиться где-то рядом со мной никак не может.

Остаётся Рабиндранат. Н-да… Так вот иной раз наткнёшься на маменьку, поклонницу знаменитого индийского поэта — и начинаешь думать, что одаривать младенцев номерами вместо имён не такая уж плохая идея.

* * *

… — Астральное тело мага пронизано двумя каналами энергии: восходящим и нисходящим. — Всеволод Аркадьевич Белозеров, он же — преподаватель магических искусств, показал на картинке изображение каналов, потом переместил указку на соседнюю картинку, где астральное тело человека было изображено в профиль. — Как вы можете заметить, нисходящий поток идёт практически вдоль позвоночника, а восходящий — немного впереди него. Также на схеме вы можете видеть расположение семи чакр. — Кончик указки поочерёдно стукнул по семи разноцветным кружкам. — Вы можете заметить, что четыре из семи чакр пронизываются нисходящим каналом, тогда как три из семи — восходящим…

Я, скрепя сердце, перерисовывал в тетрадь астральную схему, делая необходимые пометки. Кто бы мне год назад сказал, что когда-нибудь буду заниматься чем-то подобным! Для меня «чакры» — это было что-то из области йоги. Развлечение для богатеньких корпоратов, которые в перерывах между заседаниями расстилают коврики и делают медленные загадочные движения.

Здесь же, в моём новом мире, всё это было возведено в ранг науки. И эту науку я должен был освоить, потому что без неё никакого дальнейшего прогресса в силе мне не видать.

— Чем определяется сила мага? — спросил Всеволод Аркадьевич; тут же поднялся лес рук, но преподаватель их проигнорировал — вопрос был риторическим. — Первое: ширина каналов Ида и Пингала. Чем они шире, тем больше энергии может протекать по ним единовременно. Второе: чистота каналов. Если каналы забиты энергетическим мусором — их пропускная способность падает. Третье: умение концентрировать энергию в чакрах. Четвёртое: энергетическая ёмкость чакр. Ширина каналов и энергетическая ёмкость чакр определяют уровень мага. Тренировки позволяют увеличить и то, и другое. Забитость каналов на уровень не влияет, поскольку ширина остаётся неизменной, однако фактическая сила мага с забитыми каналами будет ниже номинальной. Очистить каналы не сложно. Сложно — увеличить ширину каналов и ёмкость чакр. Для этого нужно регулярно сознательно проводить по ним большое количество энергии. Иного пути нет. Какие мы можем из всего этого сделать выводы?

В этот раз поднялось меньше рук. Всеволод Аркадьевич, окинув взглядом аудиторию, ткнул указкой в сторону Рабиндраната.

— Господин Иванов, прошу вас.

Рабиндранат встал, вытянув руки по швам, и решительным тоном объявил:

— Первейший вывод состоит в том, что магу нужно ежедневно осуществлять действия, направленные на развитие каналов и чакр, а также периодически очищать каналы.

— Верно, — пробормотал немного смущённый Всеволод Аркадьевич. — Хотя я, в общем-то, так и сказал…

Рабиндранат сел.

А я задумчиво посмотрел на него. На парня, который, по словам Анатоля, подбил Костю прыгнуть с моста.

Глава 23 Враги и друзья

Выйдя из карцера, я расспросил Анатоля о Рабиндранате более подробно. И стало ясно, почему, перечисляя мне Костиных друзей-приятелей, этого парнишку дед не вспомнил.

В нашу компанию, где почти все знали друг друга с самых ранних лет, Рабиндранат не входил. Он появился недавно и как-то вдруг… Хм-м.

Интересно, сколько же у меня врагов в этой Академии?

Вон Жорж Юсупов, демонстративно не смотрит на меня вообще. Через несколько столов от него — Кристина Алмазова, тоже воротит нос. Оба — чёрные маги. А вот Рабиндранат — белый маг. По идее это означает, что он не имел никакого злого умысла, когда убеждал Костю спрыгнуть с моста. Либо же он это сделал для того, чтобы добиться какого-то исключительно хорошего в общечеловеческом плане события…

— Кто-нибудь ещё? — спросил Всеволод Аркадьевич.

Я заставил себя отвлечься от размышлений и вспомнить, что за вопрос он задавал.

Но на этот раз Белозеров вызвал Кристину.

— Магия — это не то, что производит маг, — сказала она. — Вопреки распространённому заблуждению. магия существует вне нас, а мы лишь аккумулируем её и трансформируем таким образом, чтобы использовать в своих интересах.

— Верно! — просиял Всеволод Аркадьевич. — Прошу садиться, госпожа Алмазова. Ещё?

Руку поднял Андрей, и Белозеров дал слово ему.

— Ещё из того, что я вижу на схеме, следует, что магу для лучшего протекания энергии по каналам нужно обладать правильной осанкой. А значит, не следует пренебрегать физическими упражнениями, укрепляющими спину.

— Верно! — Довольный Всеволод Аркадьевич едва не подпрыгнул от радости и взмахнул указкой, как дирижёр оркестра. — Благодарю, господин Батюшкин! Обычно никто из первокурсников об этом не вспоминает. Однако широко известны весьма курьёзные случаи. Так, в текстах восемнадцатого века можно найти сведения о сильнейшем маге Шартране, который, уделяя книгам больше внимания, чем практике, до такой степени изогнул себе позвоночник, что токи энергии нарушились. Когда он сорвался с обрыва, то не сумел направить энергию в чакру Анахату, вместо этого энергия пошла в Манипуру.

— И как же об этом узнали? — не выдержал я.

Всеволод Аркадьевич строго посмотрел на меня, но замечания делать не стал.

— Благодаря накоплению энергии в Манипуре дух Шартрана сумел переселиться в другое тело, — продолжил он. — К сожалению, ближайшим к Шартрану был его семилетний сын. Могучий дух Шартрана вышиб неразвитый дух ребёнка из тела и заместил его. Шартран прожил ещё одну жизнь, однако не переставал горевать о своей утрате. И в новом теле он никогда не забывал держать спину прямо!

Все в аудитории, не сговариваясь, выпрямили спины. А я бы, наверное, посмеялся, если бы не задумался о чакре Манипуре. Уж не таким ли образом дед затащил меня в этот мир, выбив дух собственного внука из его же тела?

* * *

Мой план — быть тише воды ниже травы — пока действовал безотказно. Я подчинялся распорядку, посещал занятия, не лез в неприятности, избегал обоих Юсуповых, а на всякий случай ещё и Алмазову. Зато весь, без остатка, вляпался в сети госпожи Нарышкиной.

Полли не отставала от меня ни на шаг. Мы с ней вместе обедали, вместе гуляли в парке, вместе проводили конные прогулки. Что уж говорить об уроках танцев…

Да, в Академии учили в том числе и танцам. Аристократ должен обладать многими умениями, чтобы быть достойным зваться аристократом. Поэтому мне пришлось учиться. Благодаря искусству Полли внезапная утрата Костей базовых навыков прошла незамеченной для большинства.

— Правой ногой, теперь левой с поворотом, вот та-а-ак… — шептала она. — Вообще, это очень странно, Костя.

— Что? — спрашивал я.

В зале громко играла музыка — на специальной подставке был установлен граммофон — но мы всё равно остерегались говорить во весь голос.

— То, что ты разучился танцевать! Это ведь мышечная память тела. Даже если ты утратил память, тело должно помнить, как это делается. Мы с тобой столько раз танцевали! Неужели ты не вспоминаешь?

Разговаривая, мы почти прижались друг к другу, и тут же послышался окрик преподавателя танцев:

— Господин Барятинский, госпожа Нарышкина — расстояние!

Мы отпрянули друг от друга, и в этот момент мне в спину кто-то от души заехал локтем. Я быстро повернул голову. Опасность уже миновала, и я легко мысленно достроил траекторию другой вальсирующей пары — Кристины и Рабиндраната. Удар я, несомненно, получил от Алмазовой.

Ну и что это за детская выходка, спрашивается? Месть за поражение в Игре?

— Извини, — сказал я Полли. — Я вообще как будто стал другим человеком после падения.

— О, это я заметила! — Её глаза восторженно сверкнули, и я с тоской понял, что все перемены во мне пришлись госпоже Нарышкиной исключительно по вкусу.

Та мелодия — отличительная черта её родовой магии — появлялась нечасто. Полли сказала, что научилась это контролировать. Но всё равно вопрос о том, кто в не слишком отдалённой перспективе станет её мужем, был для Полли решён.

— Наверное, мы поженимся сразу после выпуска, — задумчиво сказала она как-то. — Тебе будет проще строить политическую карьеру, будучи женатым мужчиной. К таким больше доверия и отношение серьёзнее.

Мы с Полли шли по парку мимо фонтана со скульптурой: бронзовая девушка грустила над разбитым кувшином, из которого лилась вода. Парк уже начал желтеть, и я впервые в жизни почувствовал, что проникаюсь красотой природы. Казалось, весь мир вокруг одевается в золото, тронь дерево — зазвенит.

На слова Полли я предпочёл не отреагировать никак, и от её внимания это не укрылось.

— Константин Александрович, а когда вы намерены сделать мне официальное предложение? — спросила она так, будто неофициальное я ей уже сделал.

— Пока об этом не думал, — буркнул я.

— Ясно. Вы хотите сделать мне сюрприз. Когда я меньше всего буду этого ожидать. Как романтично!

Я не успел придумать, как помягче объяснить девчонке, что свадьба в мои планы на ближайшие лет двадцать не входит точно. Мне помешал дикий визг из глубины сада:

— Спаси-и-ите!

С места я рванул ещё до того, как успел о чём-то подумать. Полли припустила со мной, что-то говоря на ходу, но тут поднялся встречный ветер, и я её не расслышал.

Как только мы оказались среди старинных деревьев, в одном из которых был вход в подземную локацию Игры, мне навстречу выскочила насмерть перепуганная сокурсница. «Долгополова Екатерина Арнольдовна, — шепнула магическая память. — Род белых магов, не особенно знатный, но на хорошем счету. Личных контактов не было, не представлены».

— Что случилось? — крикнул я, схватив её за плечи.

— Дерево! — взвизгнула та.

— Что — дерево?!

— Оно схватило её и пожирает!

— Кого? — подбежала Полли.

— Кристину! Да скорее же! — Долгополова развернулась и помчалась в обратном направлении. Мы с Полли поспешили за ней.

Пока бежал, я много передумал. Сперва ожившая башня, теперь — дерево. При этом дерево напало не на меня, а на Кристину. Значит, можно ненадолго выдохнуть и пожурить себя за манию величия. То, что тут творится, адресовано не лично мне, а вообще всем курсантам.

Долгополова остановилась, мы — тоже. Уставились на Кристину. Та и вправду была в тесном контакте с деревом. Не то молнией, не то от старости ствол расщепило, и в этой расщелине удобно устроилась госпожа Алмазова с книжкой в руках. Дочитав, видимо, абзац, она изящно вскинула ресницы и окинула меня холодным взглядом.

— Ах, господин Барятинский! Не извольте беспокоиться, это была учебная тревога. Я просто хотела убедиться, что вы всегда готовы к нападению сказочного чудовища.

Прыснула в сторонке Долгополова. Я взглянул на неё:

— Как жемчужина-то?

Смех моментально стих. Долгополова покраснела и отвернулась. А вот Кристина взгляда не отводила.

— Приятно видеть вас в добром здравии, госпожа Алмазова, — сказал я.

Фыркнув, она отгородилась от меня книжкой. «Дон Кихот», — прочитал я название на обложке.

— Возмутительно, вопиюще! — говорила Полли, пока мы шли обратно. — Эта противная Алмазова просто пользуется тем, что она — дама, и ты не можешь вызвать её на поединок!

О нашей с «Юсуповым» дуэли слухи, разумеется, уже разнеслись. Поскольку я был немножечко ранен, в глазах Полли и многих других девушек успел снова стать героем.

— Не расстраивайся, — улыбнулся я. — Смотри фокус.

Я присел, подобрал камешек. Подбросил его на ладони, выкинул и выбрал другой, поменьше. Встав, закрыл глаза, сосредоточился. Меня от Кристины сейчас отделяет двадцать семь шагов. Ветер слева. Вес, траектория, поправка, чуть усилить бросок магией…

Взмахнув рукой, я метнул камешек назад, через плечо.

— Пять, — сказал я, — четыре, три, два, один — прямое попадание.

В этот самый миг из-за деревьев послышался яростный вопль Кристины.

— А при чём тут Костя? — спросил я с улыбкой. — Не было никакого Кости.

Полли была в совершеннейшем восторге.

* * *

Хуже всего в Академии было то, что я нигде не мог толком остаться один. Раньше у меня таких проблем не возникало. Капитан Чейн, конечно, всегда был окружён людьми, но… Это были люди, прекрасно понимающие, кто я. И когда мой взгляд менялся — они замолкали и отходили на безопасное расстояние.

Здесь же я был Костей Барятинским, и особо высовываться мне было не с руки. Потому приходилось терпеть вокруг себя кучу однокашников, плюс — Полли. От которой был ровно один плюс: она на всю Академию раззвонила, что мы с ней почти помолвлены, и остальные девушки держались от меня на почтительном расстоянии, одаривая влюблёнными взглядами издалека.

Я же скучал по Клавдии. Взрослой, умной, милой Клавдии, с которой мне было по-настоящему хорошо. Пожалуй… с ней вдвоём я чувствовал себя так же уютно, как в одиночестве.

Но Клавдия была там, сражалась на передовых позициях с загадочной болезнью, выкашивающей население Чёрного Города. А я был здесь. Получал необходимое для продолжения своей деятельности образование.

Деятельности… На сегодняшний день деятельности на мне висело — хоть отбавляй. За первое место бьются сразу два кандидата: раскрытие заговора против императора и покушения на мою нескромную персону. Будучи аристократом, я, конечно, должен был бросить все силы на заговор. Но будучи капитаном Чейном, понимал: если меня убьют, то заговор раскрывать будет попросту некому.

Впрочем, ни там, ни там не было ясности, что делать. Про заговор пока известно лишь одно: он есть. Про покушение известно чуть больше: тот, кто пытается меня убить, достаточно силён, чтобы превратить каменную башню в голема.

Я спросил преподавателя энергетических практик, может ли маг скрыть или замаскировать свой уровень. Тот странно на меня посмотрел и ответил:

— Не думаю.

Больше он ничего не сказал.

Сегодня я не пошёл в парк в отведённое для прогулки время. Остался у себя в комнате. Сел на подоконник и смотрел на улицу. День был хмурым, по небу гуляли тучи — того гляди разразятся дождём.

— Юсупов, — пробормотал я, постукивая пальцем по стеклу. — Илларион. Получается, что больше некому…

Так-то оно так, только вот что мне с этим драгоценным выводом делать? Вариант первый: убить Иллариона и посмотреть, продолжатся ли покушения. Вариант второй: попытаться поймать мерзавца с поличным. Вариант третий:…

— Костя! — прервал мои мысли громкий шёпот.

Я повернул голову и нашёл взглядом торчащую над перегородкой голову Мишеля.

— Чего тебе?

— Хотел извиниться.

— За что? — удивился я.

— За то, что отказался стать твоим секундантом. Прости, что так долго набирался мужества. Надо было сразу…

— Брось. Я же сказал — забудь, — поморщился я. И отвернулся.

Вовремя отвернулся! Увидел, как у ограды, отделяющей территорию Академии от Царского села, сошлись Жорж и Рабиндранат. Они о чём-то заговорили — будто старые приятели встретились.

Хм… Белый и чёрный маги дружат. Это не так уж странно, на самом деле — вполне обычное явление. Как постоянно подчёркивают преподаватели, никакой вражды между белыми и чёрными магами нет. Официально. Политически мы — противники, да. Но даже политические противники запросто могут быть друзьями. Взять хоть Алмазову с Долгополовой. Правда, там вряд ли речь идёт о дружбе, скорее Долгополова входит в свиту Алмазовой. Ловит на себе отблески сияния девицы, как-то быстро и незаметно успевшей стать королевой первого курса.

А вот то, что снюхались мой враг номер один и парень, благодаря которому Костя сломал себе шею, прыгнув с моста — это уже совсем другой разговор. Такие случайности не случайны.

— Просто чтобы ты знал: если тебе что-то понадобится… — продолжал между тем говорить Мишель.

— Мишель, — перебил я, — я не сомневаюсь в твоей преданности. Помню, что могу на тебя рассчитывать. Но пока мне ничего не надо, как-то так получается.

Затылком я чувствовал его взгляд. Он не уходил. Да что ж за проклятие-то такое… Пойти, что ли, вычудить чего-нибудь и заехать в карцер, чтобы побыть в одиночестве? Так — штрафные баллы, будь они неладны. Да и я здесь — не в тюрьме. За «чудачества» быстро на дверь укажут.

— Я слышал, что ты потерял память, — выдавил из себя Мишель.

— Угу. И что — ты можешь её вернуть? — усмехнулся я.

Было бы, конечно, неплохо получить доступ к памяти Кости, до эпического падения с моста. Особенно последние несколько часов. Всё-таки, слова Анатоля — это одно, а собственная память — другое. Как говорил мой товарищ: «Один свидетель — ничто. А вот трое свидетелей обязательно наврут так, что посередине можно будет различить правду».

Жорж и Рабиндранат тем временем углубились в парк, продолжая беседовать. Рабиндранат оглянулся. Хорошо знакомая повадка. Так проверяют, не следит ли кто-то, не подслушивает ли конфиденциальный разговор.

Что это вы, ребятки, затеяли, а?

Обсуждаете новое покушение на меня? Или — как свергнуть императора?

— Могу попытаться.

— Что? — повернулся я опять к Мишелю, чья печальная голова так и торчала над перегородкой.

— Я могу попытаться вернуть тебе память.

* * *

Мы обустроились у меня в комнате. Просто потому, что с одной стороны у меня была капитальная стена, а с другой получался буфер из пустой комнаты Мишеля. Так можно было не опасаться, что кто-нибудь подслушает. Впрочем, в основном сейчас все были на прогулке.

— Ну и что за магию ты предлагаешь? — спросил я, усевшись на кровать.

Мишель покачал головой:

— Это не совсем магия. Это — гипноз, усиленный магией. Я с детства очень увлекался книгами по гипнозу и даже провёл несколько успешных опытов.

— На ком? — скептически поинтересовался я. — На кошках?

— Нет, — почему-то покраснел Мишель. — Одна… Впрочем, не важно, не будем об этом. Так ты готов попробовать?

Он стоял напротив меня, я задумчиво смотрел на него.

Гипноз?.. Я, конечно, не изучал эту тему, знаю только понаслышке, но мне кажется, что там всё дело в том, чтобы подчинить человека своей воле. Если это действительно так, то мне вдвойне интересно — каким образом этот нескладный застенчивый пацан собирается подчинять мою волю? Да я его с дерьмом сожру и не замечу…

— Не хочу тебя расстраивать, Мишель. Но вряд ли я поддаюсь гипнозу.

— Ну, в таком случае у меня просто ничего не получится, — развёл руками Мишель. — Ты что, боишься?

Идиотская подначка внезапно сработала, у меня будто блокировка слетела.

— Да ничего я не боюсь! Давай, колдуй.

Кивнув, Мишель сел на стул.

— Начнём с того, что это не волшебство, — важно сказал он. — Чистая наука. Поэтому сразу предупреждаю: чудес не будет. Если сейчас что-то и получится — это будет только начало. Можно будет повторить сеансы завтра, послезавтра… Мы будем продвигаться к цели постепенно, шаг за шагом.

— А ты что, уже многих от потери памяти вылечил? — не удержался я от новой волны скепсиса.

— Нет, но я много читал. При помощи гипноза люди вспоминают даже прошлые жизни.

Я рассмеялся и покачал головой. Ох, Мишель… Вот прошлую-то жизнь я как раз очень хорошо помню. И не дай тебе боже под гипнозом начать расспрашивать о ней.

— А ещё, — продолжил Мишель, — ты должен мне помогать.

— Каким образом?

— Ты должен делать всё, что я скажу. Если сделаешь — тогда есть шанс вернуть воспоминания.

— Ладно, — кивнул я, — усвоил. Приступим?

Глава 24 Память

— Ляг на кровать, закрой глаза, — командовал Мишель. — Прими удобную позу, расслабься. Дыши глубоко и ровно.

Я подчинился. Голос Мишеля сделался уверенным, спокойным, в нём внезапно прорезался даже нижний регистр. Я послушно дышал, расслабляя последовательно все мышцы. Техника была несложной — так я когда-то учился засыпать в любой обстановке. Сначала расслабляешь тело, затем поневоле расслабляется мозг — и отпускает поводья.

Вот только если я сейчас усну — что это мне даст?

— Представь, — сказал Мишель, — что ты находишься в месте, где чувствуешь себя хорошо. В котором тебе комфортно.

Я представил наш лагерь в горах. Как ярко светило солнце, какая зелёная была трава. Чистый воздух. Пасущиеся козы. Свирель… В иные минуты забывалось, что мы — солдаты, псы войны, насквозь пропахшие смертью. Что мы лишь гости в этом райском уголке. И что скоро придётся уйти, чтобы не навлечь на местных жителей ракетный удар.

Представил так хорошо, что почувствовал дуновение ветра на лице. Мишель открыл окно?..

— Расскажи мне, где ты, — потребовал Мишель.

— В горах, — сказал я. — Здесь… хорошо.

— Что ты видишь у себя под ногами?

Я опустил голову. Фантазия была такой яркой, что я в самом деле как будто опустил голову. И увидел игрушечную машинку. Какой-то седан, даже цвета не разобрать. Похоже, машинка пережила здесь не одно поколение детей.

— Игрушку, — сказал я.

— Наклонись и подними её. А когда ты выпрямишься, прямо перед собой увидишь дверь.

Я нагнулся, взял машинку, почувствовал пальцами нагретый солнцем пластик. Выпрямился…

— Ты видишь дверь?

— Да. Вижу.

— Какая она? Опиши.

— Металлическая, с заклёпками. Круглая. Это не дверь, это люк. Как в подводной лодке.

— Дверь заперта?

— Здесь кремальерный затвор.

— Крема… Гхм. Ладно, неважно. Открой его.

Я взялся за металлическое колесо обеими руками. Машинка куда-то исчезла, я даже не отдал себе в этом отчёта. Напряг мышцы.

— Туго…

— Приложи больше усилий, — сказал голос Мишеля.

Я навалился на колесо, и оно со стоном провернулось до упора.

— Есть, — выдохнул я.

— Отлично. Теперь открывай дверь.

— Открыл.

— Что ты видишь за ней?

— Свет. Яркий, ослепительный.

— На счёт «три» ты шагнёшь туда и увидишь последние секунды перед падением с моста. Раз. Два. Три.

Я шагнул вперёд, в ослепительное сияние, и на мгновение оно словно пронизало меня насквозь.

* * *

Дух захватывало от страха и веселья. Пожалуй, ради этого коктейля чувств и стоит жить! Какой смысл тратить жизнь на все эти правила, порядки и прочую дребедень? О чём ты будешь вспоминать, когда придёт время умирать от старости? О том, как просиживал штаны сперва за уроками, а потом — в душном кабинете, выполняя «важную работу»?

Солнце светило в глаза. Я стоял на перилах моста, расставив руки в стороны, и мне хотелось обнять весь мир.

И я прыгнул навстречу этому миру. Вода стремительно понеслась ко мне. Крик вырвался из глотки. Вот-вот меня подхватит родовая магия, я ведь заговорён от падений, мне ничего не грозит… Уже должна была! Почему нет? Почему?!

Вместо того чтобы попытаться войти в воду правильно, я ударился о поверхность затылком, как полный идиот. Вспышка удушливой боли. Темнота…

Но в темноте я был не одинок. Что-то двигалось ко мне. Что-то большое и страшное. И оно не пройдёт мимо. Именно я был его целью.

— Нет! — закричал я без голоса. — Не смей!

— Не смей говорить мне, чтобы я не смел, — ответило мне нечто. — Ты встал между мной и моим предназначением. Лучше бы тебе отойти.

Существо надвинулось на меня, я закричал…

И тут раздался голос:

— Когда я скажу «три», ты откроешь глаза и проснёшься. Раз. Два. Три.

Я распахнул глаза и сел на кровати, тяжело дыша. Мишель смотрел на меня с виноватым видом.

— Что-то пошло не так, — сказал он. — Извини, я не думал, что так будет.

— Что? — выдавил я. — Что пошло не так?

— Не уверен. Но кажется, ты ушёл слишком глубоко в бессознательное. В потаённые страхи… наверное. У тебя как будто начался припадок, тебя даже приподняло над кроватью.

— Серьёзно?

— Ещё как. Никогда такого не видел.

Я уже привёл в норму дыхание, а вслед за ним успокоился и мозг. Всё нормально. Я в безопасности. И никакого бессознательного не было. Я просто вспомнил, как пришёл в этот мир. Вспомнил, как это видел Костя…

— С тобой всё нормально? — волновался Мишель. — Может быть, что-нибудь нужно?

Я покачал головой. Лёгкий шок налетел и улетел, как ветер. Тело ещё потряхивало, но разум я успокоил.

— Почему может не сработать родовая магия? — вслух задался я вопросом.

— В каком смысле «родовая магия»? — переспросил Мишель.

— Ну… Защитные заклинания. Их накладывает мать сразу после родов, и до совершеннолетия они защищают… от всякого. Я был заговорён от падения с высоты. И, как недавно выяснил, заклинание до сих пор работает.

— Вот как… — Голос Мишеля странно изменился, и я не сразу понял, почему, а потом вспомнил: он-то был не знатного рода, и никаких защитных заклинаний на нём не было.

— Почему же в тот день заклинание не сработало? — задумался я. — Меня это удивило, когда я падал. Настолько, что… Я даже испугаться толком не успел.

Мишель тоже впал в задумчивость. Почесал кончик носа, хмыкнул.

— Вот в таких вещах я, признаться, разбираюсь едва ли больше, чем ты. Но, по логике — если речь идёт о наложенном заклинании, то оно не взаимодействует с твоими чакрами и потоками.

— Так, — кивнул я. — И что?

— Ну, что… Такая защита — своего рода амулет. Только не материальный. Вероятно.

— Ну, и? — Я начал терять терпение. — Вывод-то какой?

— А вывод: любой амулет теоретически можно заглушить другим амулетом. Более сильным.

— Угу, — кивнул я. — А если без амулета? Прямым магическим воздействием — можно это сделать?

Мишель решительно мотнул головой, потом призадумался и пожал плечами:

— Такое может только невероятно сильный маг, я полагаю. Уровня Императора. У амулетов же есть как плюсы, так и минусы. Плюс в том, что они работают жёстко и надёжно. Минус… минус, пожалуй, тоже в этом. Ты ведь знаешь случай, когда чёрный маг Тромедлов сошёл с ума и уничтожил семью Гончаровых?

— Тромедлов? — Я изобразил задумчивость.

— О, ты не слышал? Этот человек был очень силён! Входил в Ближний круг. Но из-за каких-то политических разногласий… В общем, он убил двух сильнейших магов и хотел убить их новорожденного ребёнка. Но матушка перед смертью успела передать этому ребёнку амулет, предварительно зарядив его всей своей силой. Тромедлов этого не заметил и нанёс удар. Так вот, амулет его удар не просто отразил, а ещё и усилил. В общем… От Тромедлова просто ничего не осталось, он развоплотился. А ребёнок — целёхонек. Осколками только посекло, когда амулет взорвался.

— Ни черта себе, амулетик, — пробормотал я.

— Вот так, — развёл руками Мишель. — А у Тромедлова был уровень — не ниже пятнадцатого.

— А другим амулетом, значит, говоришь, можно было бы перебить…

— Теоретически — да. Только нужно было специально изготовить амулет. Мы начнём изучать это только на втором курсе, но мне, по правде говоря, уже не терпится. Мне кажется, моё призвание — именно в амулетах.

— Ясно. — Я встал с кровати и протянул Мишелю руку. — Спасибо тебе. Очень помог.

— Правда? — обрадовался тот. — Я рад! Завтра, если хочешь, повторим! Можно будет вспомнить ещё немного.

— Возможно, — кивнул я. — А пока прошу меня простить — есть одно дело…

Мишель понял намёк и удалился к себе. А я немедленно покинул жилой этаж. До обеда оставалось время, и мне было просто необходимо совершить звонок.

* * *

Телефонный аппарат для курсантов был один на всё здание и находился на первом этаже. Работал он только час в день, и к нему постоянно выстраивалась очередь. Сейчас очереди не было, потому что этот час настанет только вечером. Однако ниша с аппаратом была за решёткой, рядом с которой клевал носом за столом бородатый мужик.

— Вольно, — поздоровался я.

Мужик подхватился, вскочил, вытянулся по стойке смирно, но, увидев, что перед ним всего лишь курсант, досадливо крякнул.

— Напугали, ваше сиятельство, — пробормотал он, опустившись обратно на стул. — Я тут задумался… Мысли у меня, вот.

— Понимаю, — от души сказал я. — Мне позвонить бы.

— Не положено, — твёрдо сказал мужик.

— Знаю, что не положено. Но можно ведь и положить?

С этими словами я положил на стол купюру. Мужик посмотрел на неё и решительно поджал губы. Я положил ещё одну. Моргнул — и купюры исчезли. Вот где магия-то!

— Быстро только, — прошептал мужик, открывая решётку. — Две минуточки, не дольше!

Я прижал к уху холодную эбонитовую трубку и набрал номер. Пронеслось три гудка, и я услышал девичий голос:

— Резиденция Барятинских!

— Привет, Китти. Это Кос… — Я покосился на затылок мужика. — Константин Александрович.

— Ах, здравствуйте, Константин Александрович! — сразу изменился голос служанки, сделался томным и соблазнительным. — Что-то случилось?

Я сосредоточился и попытался сотворить звуконепроницаемый барьер, как меня наскоро обучил Платон во время нашей с ним недавней поездки. Получилось. Я ощутил, как энергия выплеснулась из меня, и заметил, как зарябил воздух вокруг. Впрочем, рябь быстро улеглась, а заклинание — осталось.

— Всё в порядке, Китти. Позови деда.

— Григория Михайловича нет, они на службе.

— Хм… — Ну да, ожидаемо. — А Нина?

— Нина Романовна по делам отъехать изволили. Я одна здесь…

Китти это так произнесла, что я буквально увидел её, полуобнажённую, среди белоснежных подушек и простыней.

— Ладно… Когда вернутся, спроси, пожалуйста, у них, не находили ли при мне чего-нибудь странного, когда я упал с моста.

— Монету с ушком разве что, — огорошила меня Китти.

— Что?! — Я стиснул трубку. — Ты откуда знаешь?

— Ну, как же… Одёжу-то вашу — кто, думаете, чистил? Я чистила, я и нашла. Из кармана выкатилась.

— Ты её кому-то показывала?

— Нет. Вы ведь при смерти лежать изволили, там такое творилось… Не до монеток. Я и хотела, а потом в карман сунула, да забыла. А после вы ожили, вроде не до того стало… Но я не воровка, Константин Александрович!

— Верю, — выдохнул я. — Эта… монета с ушком при тебе?

— В комнате у меня лежит.

— Ты — молодец, Китти! — обрадовался я. — Даже не представляешь, какая ты молодец! Когда вернётся дед, передай ему эту монету и скажи… Скажи, что это, возможно, амулет. Пусть постарается о нём узнать всё, что только возможно. Это очень важно.

— Нина Романовна, я чай, раньше Григория Михайловича вернутся…

— Нину не беспокой. Отдай деду. Спасибо тебе, всё, пока.

Мужик начал демонстрировать признаки нетерпения, и я поспешил опустить трубку на рычаг.

Выдохнул, прикрыл глаза. Ну вот и сдвигается дело с мёртвой точки. Если монета — действительно амулет, призванный «отключить» родовую магию, то, получается, Рабиндранат ещё с тех пор пытается меня убить. Минус одна загадка. Теперь остаётся лишь… А что, собственно, остаётся? Только взять Рабиндраната с поличным.

Та ещё задача. Но всё же лучше, чем ничего.

* * *

В учёбу мне приходилось вкладываться полностью. Ни на секунду не забывать, ради чего я тут нахожусь. Текущие проблемы — есть текущие проблемы, но ими всё не исчерпывается. Мне нужно что-то из себя представлять не только по части магии и умения стрелять, но и в политическом смысле. А для этого нужно образование, и не какое-нибудь, а самое лучшее.

На потоке довольно быстро выявилось трое лучших учеников. Первым был я, третьим — Андрей Батюшкин, а второй — Кристина Алмазова. Для стимулирования соревновательного духа рейтинговые списки раз в неделю вывешивали на всеобщее обозрение, и Кристину я всегда обходил на пять-шесть баллов. Мелочь, но госпожа Алмазова явственно скрипела зубами.

Я предпочитал не замечать её гримас. Вообще предпочитал не создавать провокационных ситуаций, у меня не было желания ни сдохнуть, ни вылететь из Академии. Пусть я и остановил свои подозрения на Рабиндранате, остальных тоже не списывал со счетов.

То, что Рабиндранат был рядом со «мной» в тот день, когда «я» прыгнул с моста, на самом деле ещё ничего не доказывает — хотя факт, безусловно, подозрительный. Однако с тем же успехом медальон мне мог подкинуть, например, Анатоль. Ну а почему нет? Потому что он мне друг? Так если бы друзья и родственники никогда не пытались друг друга поубивать, мир был бы райским садом. Увы, но враги часто оказываются ближе, чем нам бы хотелось…

Исходя из этих соображений, я практически свёл к нулю всё своё общение. За исключением Полли (от неё отделаться без помощи тяжёлой артиллерии не представлялось возможным) и Мишеля.

С Мишелем всё было просто: ни Костины друзья, ни дед ничего о нём не знали, а следовательно, мы с ним и не пересекались. Можно было бы погрешить на пропавшую Костину память, но Мишель так самоотверженно помогал мне её вернуть, что подозрение снималось само собой. Откровенно говоря, я был этому рад — хоть кого-то можно исключить из списка подозреваемых.

Благодаря сеансам гипноза в деле восстановления памяти мы с Мишелем существенно продвинулись. Теперь я легко мог вызвать в памяти всю ту сцену, которая предшествовала моему падению. И, как ни старался, не мог отыскать в ней ничего подозрительного. Просто толпа молодых оболтусов убивает время, попутно выясняя, у кого длиннее. Рабиндранат — если судить по тому образу, который запомнил Костя, — ничем не отличался от остальных.

Встретившись с дедом, я попробовал навести справки об этом парне, но информация была куцей и невнятной.

Из рода Рабиндранат происходил, мягко говоря, не самого знатного. Ни о каком Ближнем круге там речи не шло, возможно, император и вовсе не знал о существовании этого рода. Ходили мутные слухи, что отец Рабиндраната приходился ему не совсем отцом. Однако этот «не совсем отец» дважды вызывал таких прозорливцев на дуэль, и пусть всё в итоге обошлось в одном случае — стрельбой на воздух и извинениями, а во втором — просто извинениями, сплетни быстро сошли на нет. Благо, в свете частенько возникали новые интересные поводы для пересудов. Вот, собственно, и всё. Небогато…

Налегая на учёбу, не забывал я и про дедово поручение. Внимательно смотрел по сторонам в поисках примет, указывающих на присутствие в Академии заговорщиков, но пока не замечал ничего подозрительно. Собственно, на стадии зарождения такие вещи раскрыть труднее всего, разве что ко мне самому обратятся с предложением. Что, объективно, вряд ли. Ни для кого не секрет, что я здесь по протекции самого императора.

Рабиндраната я всё так же время от времени видел в обществе Юсупова-младшего, но о чём они болтают — не знал. Хотя то, что Юсупов больше не пытался выяснить со мной отношения, несколько настораживало.

— Мне кажется, эта противная Алмазова что-то затевает, — сказала как-то раз Полли.

Иначе как с приставкой «эта противная» она Кристину не упоминала.

Мы сидели в библиотеке, втроём за одним длинным столом — Мишель, Полли и я — и готовились к контрольной работе по французскому. Полли сидела посередине, я — справа, Мишель — слева. Мы с Мишелем одновременно посмотрели на нашу задумавшуюся даму. А та глядела перед собой. Там, через три стола от нас, восседала сама госпожа Алмазова, уткнувшись в книгу. Книга была французской, но не учебником. На обложке значилось имя автора: Жан-Жак Руссо. Кристина всегда держала свои книги так, чтобы можно было увидеть, что она читает.

— Что затевает? — спросил я.

— Не знаю. — Полли постучала карандашом по тетрадке, куда выписывала примеры спряжений. — Но девушки вокруг неё вьются, как пчёлы вокруг улья. К ней постоянно заходят в гости в комнату, они даже по ночам переговариваются, хотя наставница делает им замечания.

— А ты вокруг неё не вьёшься? — спросил я.

— Константин Александрович, за кого вы меня принимаете! — возмутилась Полли.

— Напрасно, — вздохнул я. — Глядишь, узнала бы, в чём дело.

— Я и так знаю, — огрызнулась Полли. — Эта противная Алмазова обзаводится связями! Те из наших однокашниц, кто не станут видными деятелями, будут супругами таковых в недалёком будущем.

Мишель тщательно прочистил горло. Полли обратила на него взор. Ничего не сказала, но в самой её позе чувствовалось «фи», из-за которого Мишель ещё больше смутился и хрипло сказал:

— Но разве не все тут занимаются тем же самым, Аполлинария Андреевна?

— Ах, я ведь уже говорила, что ты можешь называть меня просто Полли, — с досадой ответила она. — И когда ты уже прекратишь смущаться? Это попросту раздражает.

— Ты сейчас ему очень помогла, — буркнул я, скользя взглядом по строчкам учебникам.

— Excusez moi? — повернулась ко мне Полли.

— Ничего, спряжения повторяю, — дёрнул я плечом.

Полли не то поверила, не то сделала вид, что поверила. Вновь обратилась к Мишелю:

— Конечно, все! Но эта противная Алмазова ведёт себя слишком уж цинично и беспардонно. Я чувствую в ней злой умысел.

Я вновь поднял взгляд на Кристину и прищурился. Хм… А что если и правда?..

Глава 25 Пророчество

Нет, безусловно, сложно поверить, что заговор против императора вызревает в среде девушек. Однако жизнь тем и отличается от фантазий, что всегда способна обескуражить не хуже удара ломом по голове. Впрочем, если рассуждать объективно: кого спокойнее допустят до императорской особы, мужчину или женщину? Пожалуй, что женщину. А там — пусть никто из них в магии императору и не соперница, но отравленный кинжал в рукаве платья — тоже вполне себе вариант.

К тому же, переворот — это не только убийство или свержение властителя. Это ещё и план новой системы правления. Ну, или на худой конец — свой ставленник. А насколько я успел ознакомиться с местной историей, женщины на престоле тут случались неоднократно. Так что…

Кристина вдруг подняла взгляд от книги и посмотрела мне в глаза.

— Вы что-то хотите мне сказать, господин Барятинский? — произнесла она своим низким голосом.

Так неожиданно громко, что пожилой библиотекарь, сидящий за столом на небольшом возвышении поодаль, едва не подпрыгнул.

— Нет, госпожа Алмазова, — откликнулся я. — Мой взгляд был устремлён в пустоту, вас я не заметил.

Кристина покраснела от ярости и привстала. Ещё миг — и, должно быть, шарахнула бы по мне чем-нибудь крайне увесистым и магическим. Но тут послышался сдавленный голос библиотекаря:

— Господа, дамы,прошу вас соблюдать тишину!

Опомнившись, Кристина захлопнула книгу и, оставив её на столе, вылетела стрелой в дверь.

— А ещё, — как ни в чём не бывало, продолжала Полли, — они ночами выходят из корпуса, я точно знаю!

— Через окно? — спросил я.

— Разумеется, нет! Проходят сквозь стену. Ну, те, что могут. Через комнату этой противной Алмазовой — она как раз у капитальной стены, самая маленькая.

Вот оно как. То есть, получается, комната Кристины аккурат под моей?

— Как же они проходят, если в Академии запрет на магию? — спросил Мишель.

Полли фыркнула с надменным видом:

— Можно подумать, вы не знаете о «глушилках».

Мы с Мишелем крайне выразительно посмотрели на неё с двух сторон. Полли широко раскрыла глаза:

— Да вы шутите?! Молодые люди, я разочарована! Я наивно полагала, будто именно среди юношей процветает бунтарский дух, однако, как погляжу, девушки дают вам сто очков вперёд!

— Замечательно. Девушки — молодцы. Так что там за глушилки? — поторопил я.

— Невероятно, — всплеснула руками Полли. — Не знать о таких простых вещах! Глушилка — это примитивный магический артефакт, который позволяет в течение короткого времени заглушить действие пеленгаторов магии.

— А как они выглядят? — поинтересовался Мишель, заинтригованный не меньше моего.

— Да практически как угодно, зависит от моды. В этом сезоне, как я слышала, в моде обыкновенный коробок спичек. Зажигаете спичку, и пока она горит, вашу магию никто не заметит. Ну, разве что непосредственный очевидец.

— Полли, — сказал я. — Мне нужно тебя кое о чём попросить.

Она вдруг покраснела, выпрямилась, разгладила складки форменного платья.

— Ч-что, прямо сейчас? Здесь? Право, это так неожиданно, Константин Александрович…

Юношеский идиотизм взял верх над здравым смыслом. Я встал, отодвинул стул и, опустившись на одно колено, заглянул Полли в глаза.

— Аполлинария Андреевна… Сумеете ли вы достать для меня глушилку?

Пару секунд Полли недоуменно глядела на меня, будто не веря услышанному. Потом вскочила, села и вдруг расхохоталась, закрыв лицо руками.

— Молодые люди! — с упрёком сказал библиотекарь.

Полли хохотала, практически уткнувшись в стол. И над нею я вдруг поймал необычайно яростный взгляд Мишеля. Но осмыслить это явление я не успел. Полли, внезапно успокоившись, вскинулась и посмотрела на меня:

— Какой же вы… Константин Александрович! Хорошо, я раздобуду то, что вам столь желанно.

* * *

С тех самых пор Мишель ко мне неуловимо переменился. Ну, вернее, ему казалось, что неуловимо. Для меня-то все его перемены были абсолютно прозрачны. Однажды я постучал к нему в комнату и спросил, не желает ли он зайти ко мне для очередного сеанса гипноза. Мы добились уже серьёзных успехов, я вспомнил практически весь последний день Кости Барятинского и теперь собирался нырнуть глубже, посмотреть, не было ли каких покушений до этого.

Прежний носитель доставшегося мне тела был парнем не самым сообразительным, но, как и полагается мажору, весьма везучим. Так что вполне мог чудом избежать смерти два-три раза, даже не отметив этого сознательно. Но подсознание помнит всё, а благодаря Мишелю у меня появился доступ к нему.

— К сожалению, сегодня не получится, — холодно сказал Мишель, держа меня на пороге.

— Не получится или не хочется? — спросил я.

К такому он оказался не готов и взгляд опустил. Я вздохнул:

— Мишель… Прекрати заниматься ерундой. Ещё на дуэль меня вызови. Мы с Полли — друзья с самого детства, шутить друг над другом у нас — в порядке вещей.

— Это была жестокая шутка, господин Барятинский! — Голос Мишеля задрожал, но он нашёл силы вновь посмотреть мне в глаза. — Аполлинария Андреевна смеялась, но на самом деле ей хотелось плакать!

— У-у-у… — протянул я. — Как всё запущено. Ну, если дела обстоят таким образом, тогда я бы на твоём месте поторопился.

— Куда? — удивился Мишель.

— Через несколько дней у Полли именины. — Об этом я знал от Нади, сестрёнка отчего-то считала, что мне просто жизненно необходима такого рода информация. — На твоём месте я бы сделал ей какой-нибудь подарок. Не надо сходить с ума: что-нибудь простое, но приятное. Прояви фантазию.

Теперь Мишель покраснел. И смех, и грех.

— Ч-что ты такое говоришь…

— Напиши для неё стихи. Я ведь знаю, ты пишешь.

— Откуда?! — подпрыгнул Мишель.

«Откуда»… Покажите мне хоть одного такого бедного, но благородного юношу, переполненного рыцарскими идеалами, который бы не писал стихи — и я покажу вам бойца подполья, которому перевалило за тридцать, а он не научился разбираться в людях.

В конечном итоге напрочь деморализованный Мишель пошёл со мной в мою комнату. Меня больше всего волновал вопрос, сумеет ли он в таком состоянии погрузить меня в транс. Его же интересовало другое:

— Но ведь Аполлинария Андреевна — твоя невеста, как ты так можешь…

— Во-первых — не Аполлинария Андреевна, а Полли, она тебе тысячу раз говорила, — проворчал я, усаживаясь на кровать. — Если девушка даёт тебе привилегию — пользуйся. Иначе ею воспользуется кто-то другой, и про тебя забудут. Никому не нравится, когда от их подарков воротят нос. А во-вторых, Полли мне не невеста. Мы — просто друзья.

— Но ведь она говорит…

— Она вообще довольно много говорит. Слушать её нужно, слышать — не обязательно. Не хлопай ушами, Мишель! Молодость у тебя только один раз. Потратишь её, вздыхая по углам, — потом будешь жалеть всю жизнь. А теперь давай, сосредоточились. Пришло время погружаться в прошлое.

* * *

Мы шли по ночному Невскому толпой, человек семь. Из этих семерых я хорошо знал только Долинского и здоровяка Данилова. Мы были практически одни на нарядном, освещённом проспекте. И звездой вечера был Данилов.

— Господа! — пробасил он. — Мне кажется, что вы ошибаетесь. Если взяться за один трамвайный провод — ничего худого не произойдёт.

— Пари? — выкрикнул весёлый Долинский, которого мне приходилось поддерживать, чтобы не шатало.

— Пари! — взревел задетый за живое Данилов.

Тут же, немедленно было заключено пари на бутылку рома. Я моргнул, казалось, лишь на мгновение прикрыв пьяные глаза, а когда они открылись, Данилов уже лез на фонарный столб, недалеко от которого тянулось какое-то ответвление от трамвайных проводов.

— Пьер, ну хватит! — крикнул кто-то. — Слезай оттуда!

— Никогда! Вы слышите? Никогда Пьер Данилов не отступал перед трудностями!

Здоровенный, как горилла, Пьер добрался до верху столба, и его могучий торс заслонил свет фонаря. Пьер уже потянулся к проводу, когда вдруг замер. До моих ушей долетел нарастающий рёв мотора, и тут же — рёв Пьера:

— Полундра!!!

Не знаю уж, что вывело меня из оцепенения, но я как будто проснулся. Вынырнул из алкогольного транса и что есть силы толкнул плечом Анатоля. Мы с ним повалились на стену рядом с витриной закрытого магазина одежды.

А в следующую секунду по тому месту, где мы только что стояли, пролетел автомобиль. Это стремительное перламутровое чудовище вылетело на тротуар, описало дугу и, выбив днищем искры из бордюра, вернулось на дорогу. После чего под торжествующий рык могучего двигателя скрылось из виду.

— Сумасшедший! — заорал Анатоль, выбираясь из-под меня; он встал нетвёрдо и погрозил кулаком вслед исчезнувшему автомобилю. — Если бы ты кого-то задел, я бы тебе устроил серьёзные неприятности!

Кто-то истерически засмеялся. Слез с фонаря Пьер, и через несколько секунд пьяное веселье смыло внезапный испуг, а потом — и само воспоминание о лихаче, не справившемся с управлением.

Только вот теперь я понимал: с управлением у того автомобиля всё было в порядке. Если бы не крик Пьера, я бы не отпрянул в сторону, и меня бы размазало по тротуару ровным слоем. Именно меня. Я стоял ближе всех к дороге…

— Когда я скажу «три», ты откроешь глаза и проснёшься, — послышался такой неуместный здесь, в этой компании, голос Мишеля. — Раз, два, три!

Я открыл глаза. Мишель был бледен.

— Костя, — сказал он тихо, — я понимаю, что это — не моё дело. Но… почему тебя пытались убить?

— Не знаю, — честно сказал я.

Я и вправду не знал. Зачем меня пытаются убить сейчас — это было очевидно. Я сильный маг, к тому же — белый (ну, с оговорками). Я серьёзно встал поперёк глотки Юсуповым. Поводов от меня избавиться — хоть отбавляй. Но чем провинился весёлый раздолбай Костя Барятинский, который, к тому же, магом был слабеньким?..

В дверь стукнули. Я резко сел на кровати, аж голова закружилась. Мишель вскочил.

— Да? — крикнул я.

Дверь открылась, и в комнату просунулась седая голова пожилого «дядьки» с бакенбардами.

— Здравствуй, Гаврила, — кивнул я.

— Ваша сиятельства, господин Барятинский, — сказала голова. — Тама вас ожидают.

— Где — «тама»? — спросил я. — И кто?

— Снаружи, значит. А кто… Не знаю, господин Барятинский. На такси господин какой-то…

— Понял, спасибо, — кивнул я.

На такси из моих знакомых предпочитал разъезжать только один человек.

* * *

Платон вышел из машины и прогуливался неподалёку, погруженный в свои мысли. Такси не отпустил — значит, с визитом ненадолго. Когда я подошёл, учитель сделал хорошо знакомый жест рукой, и нас накрыл купол тишины.

— Что-то случилось? — спросил я после обмена приветствиями.

— Случилось, — кивнул Платон. — Вы, вероятно, это предполагали, когда просили Григория Михайловича посмотреть на амулет. Он передоверил это дело мне, как более опытному по части таких вещей. Я изучил амулет как только мог.

— И? — Я весь обратился в слух.

— Насколько я понимаю, вы решили, что этот амулет блокировал родовую магию, которая защищает вас от падения с высоты, верно?

Я коротко кивнул, всем своим видом демонстрируя нетерпение. Платон выждал паузу, глядя на меня.

— Ничего подобного, — наконец, сказал он. — Вы ошиблись. Это не тот амулет.

Я тяжело выдохнул.

— Ну и почему же тогда родовая магия не сработала?

— Видите ли. Амулеты, блокирующие родовую магию, это невероятно сильные артефакты. Изготовить их не так просто, и стоят они целое состояние. Не говоря уж о том, что их изготовление, хранение и распространение строжайше запрещены и караются смертью.

— Ясно, — удручённо сказал я. — А…

— А в вашем кармане было нечто другое. Кое-что гораздо проще.

— Платон! — прикрикнул я. — Можно уже к сути дела?

Учитель улыбнулся и кивнул:

— При вас находился так называемый амулет «Обмани судьбу». Вещичка простенькая, относительно недорогая. Принцип действия: на некоторое время она делает человека невидимкой для судьбы. Например, не везёт кому-то в азартные игры. Этот кто-то приобретает такой амулет, идёт в игорный дом и выигрывает. Или дамы не отвечают никогда взаимностью — то же самое. Казалось бы, мелочь, безделушка, да ещё и одноразового применения — иначе их давно бы строжайше запретили, — но вот, на вашем примере, внезапно выяснился побочный эффект. Для родовой магии, оказывается, человек тоже как бы исчезает. Обладая таким амулетом, носитель родовой магии, грубо говоря, подчиняется не своей судьбе. И родовая магия подзащитного в течение какого-то времени «не видит». Понимаете?

Я опустил голову и мысленно выругался. Так забористо, что если бы Платон это услышал, то перекрестил бы меня. Вряд ли аристократическому отпрыску полагается даже слышать когда-либо подобные слова.

Ну что, капитан Чейн? Наигрался в детектива? Рабиндранат, амулет, блокирующий родовую магию… Чёрта с два! Неудачник и неумеха из загибающегося рода Костя Барятинский просто захотел перехитрить судьбу и купил себе эту паршивую «монетку»! С какой именно целью — сейчас уже не спросишь. А потом ему взбрело в голову прыгнуть с моста. Вот и вся интрига. Не стоит искать злого умысла там, где нет ничего, кроме подросткового идиотизма…

А что касается той машины, которая «меня» чуть не сбила — ну, видимо, правда пьяный лихач решил погарцевать ночью на пустой дороге. Совпадение, да и только.

— Сейчас амулет, конечно, полностью разряжен. — Платон запустил руку в карман и достал ту самую «монету с ушком».

Он бросил медальон мне, я поймал. Быстро осмотрел. Какие-то знаки. Руны, наверное. Мы их будем изучать со второго семестра. Материал — бронза.

Я бросил «монету» обратно Платону.

— Спасибо. Не хочу его хранить у себя.

— Разумно, — кивнул тот и вернул амулет в карман.

— И всё же ты для чего-то приехал лично, — сказал я, глядя в глаза Платону. — Что-то ещё?

Платон кивнул:

— Я навестил прорицательницу. В Санкт-Петербурге она одна — во всяком случае, единственная, заслуживающая внимания. Прорицатели — это особая каста магов. Странностей у них, конечно… — Платон выразительно покачал головой. — Однако есть среди этих странностей и полезные. Например, прорицатели всегда говорят только правду, иначе могут лишиться своего дара. Я показал прорицательнице медальон, показал вашу фотографию и спросил, покупали ли вы у неё этот медальон. Она сказала — не помнит.

— Ну, может, я его где-то ещё купил, — пожал я плечами. — У других прорицателей. Не заслуживающих внимания.

— Вполне возможно, — согласился Платон. — Но речь сейчас не об этом. Я прибыл сюда потому, что прорицательница очень заинтересовалась вашей фотографией. Она долго на неё смотрела, а потом сказала: «Смерть вижу за его плечом».

Глава 26 Смерть вижу за его плечом

В результате амулет у Платона я всё-таки взял. Но не «монету», давно отработавшую своё, а другой — защитный, способный выдержать магический удар, Платон сказал, что приобрёл его у той же прорицательницы. На случай, если смерть решит прибрать меня с помощью магии — в чём, откровенно говоря, лично я не был бы так уж уверен. Как по мне, убить магией по-тихому гораздо сложнее, чем голыми руками или оружием. Но Платон настаивал, и я не стал спорить.

— Так в чём состоит суть пророчества? — повесив серебряный медальон-амулет на шею, уточнил я. — Прорицательница видит, что меня убьют?

— Она видит только линии судьбы, а не картинки, — пояснил Платон. — И там, говорит, не всё ясно. Однако большинство линий выстраиваются так, что вам грозит смерть.

Я покивал. Каких-либо эмоций по этому поводу даже симулировать не пытался. Когда у меня было по-другому-то? Уж и не вспомню. Всегда смерть за плечом носил. Что свою, что чужую. Моя задача — сделать всё, что смогу, а дальше уж судьба распорядится. Или бог. Или кто там, на раздаче…

— Спасибо за амулет, — протянул я руку Платону. — И за информацию.

— И за анонимный звонок? — Платон пожал мне руку.

— Какой звонок? — не понял я.

— Тот самый, благодаря которому вашу дуэль с Юсуповым остановили прежде чем кто-то погиб, — вздохнул Платон. — Берегите себя, ваше сиятельство.

Он вернулся в такси, машина уехала. А я стоял и смотрел ей вслед.

Анонимный звонок?.. То есть, Платон решил уберечь меня от возможной опасности и позвонил-таки в Академию. Предупредил начальство о предстоящей дуэли — благо, о времени её проведения знал.

Что ж, чувства учителя можно понять.

Но, чёрт побери! Дуэль остановили, когда она уже фактически закончилась! Впрочем, если звонок принял Илларион Юсупов — ничего удивительного. Он предоставил мне лишнюю возможность подохнуть…

Тихо-тихо, нежно и переливчато у меня за спиной заиграла музыка. Я, набрав побольше воздуха в грудь, обернулся и встретился взглядом с Аполлинарией Андреевной.

— Вы сегодня просто великолепно звучите, — заметил я.

Щёчки княжны порозовели.

— Благодарю вас, Константин Александрович. Такой прекрасный день, трудно держать себя в руках.

— Это ничего, мы ведь с вами не в разведке.

Полли рассмеялась, и музыка утихла.

— Я, вообще-то, по делу. Помнишь, ты просил меня добыть глушилку?

— Получилось? — заинтересовался я.

Полли по-хозяйски взяла меня под руку и повлекла в сторону парка.

— Разумеется, я ведь говорила, что достану. Но ты должен мне пообещать, что не попадёшь в неприятности!

Я пообещал. Что мне, трудно, что ли? Благо, клятвы Полли не просила. И стал гордым обладателям с виду обычного спичечного коробка. По словам Полли, стоит поджечь спичку — и я стану невидимым для магических радаров.

— Может, так и того голема прятали? — вслух задумался я.

— Нет. Исключено, — мотнула головой Полли. — Глушилка срабатывает только с мелкой магией. Свет зажечь, через стену пройти — в самый раз. А голем — это очень серьёзная магия.

— Ты как будто уже думала об этом, — заметил я.

— Ну конечно думала! Моего жениха едва не убили!

— Так ты мне веришь? — посмотрел я на Полли.

— Разумеется! — дёрнула та плечами. — С тех пор как ты пришёл в себя после того падения с моста, ты — самый надёжный и осторожный человек в мире.

Я вспомнил свою самоубийственную атаку на завод Юсупова, мысленно усмехнулся.

— Да и вообще. Разрушить среди ночи архитектурный памятник в императорском саду — это совершенно не в твоём стиле, — продолжила Полли. — Не понимаю, почему никому не пришла в голову такая очевидная мысль.

— Просто они ничего не понимают в стилях.

— Должно быть, — совершенно не почувствовала шутки Полли.

— Так значит, говоришь, Алмазова каждую ночь выходит из академии?.. — сменил тему я.

* * *

Со слов Полли выходило, что Алмазова и впрямь гуляет едва ли не еженощно, покидая комнату около двенадцати. Проследить за нею казалось самым очевидным вариантом. Однако на самом очевидном вечно все и попадаются.

Алмазова вполне может быть как-то связана с големом, она в принципе — первая подозреваемая по этому делу. А эти её отлучки наводят на мысли об участии в заговоре. Таким образом, по сумме показателей, она — самая подозрительная личность.

Так я думал, когда в полночь, полностью одетый, опустился на колени на полу своей комнаты.

Проходить сквозь стены меня научил ещё Платон. Однако тут были нюансы. Сам процесс требовал нешуточного напряжения магических сил, далеко не каждый мог такое выдержать. У себя дома можно было «настроить» стены, и проходить через них почти без усилий, но маги так делали редко. В основном, наоборот, они ставили серьёзные магические блоки — из соображений неприкосновенности частной жизни. Клавдия создала такую «проходимость» у себя в клинике — я сам видел, как она спокойно проскальзывает сквозь двери. Но там это действительно очень нужно. Мало ли, буйный пациент забаррикадируется, или дверь заклинит, а кому-то плохо. В больнице — не до частной жизни.

В Академии же все стены были заговорёнными против проникновений. Но Алмазовой повезло. Её комната была, в какой-то степени, легендарной. Когда-то там жила одна особа… Относительно её фамилии мнения расходились. Но, в общем, к этой барышне повадился ходить кавалер с верхнего этажа. О том, чем они занимались под покровом ночи, открыто тоже никто не говорил, однако учитывая специфику перегородок, все соседки были более-менее в курсе. И однажды кто-то настучал.

Когда парня поймали с поличным, он решил бежать, чтобы спасти свою репутацию. Парень был чёрным магом, довольно сильным. Во всяком случае, пробить стену тараном сумел. Стену, естественно, восстановили, а вот поставить на неё «антимагическую пропитку» — забыли. Хлопотное это дело было, тяжёлое. А ни одна обитательница комнаты с тех пор не жаловалась. Вот и Кристина, далеко не первая и не последняя, пользовалась преимуществом уже «настроенной» до неё стены.

Ну а как же к той барышне попадал черномагический кавалер? Как ни странно, этим вопросом никто не задавался. А вот я сразу почувствовал, что между смекалкой озабоченных половым вопросом подростков и предусмотрительностью взрослых степенных магов — пропасть. И подростки в этом состязании всегда будут впереди.

Заклинание называлось «Проход сквозь стену», соответственно, стены и заговаривали. Однако чем так уж принципиально отличается от стены — пол? Вот сейчас мы это и узнаем.

Стоя на коленях, я поджёг спичку и шёпотом пробормотал заклинание. В следующий миг внутри всё сжалось: я потерял опору, полетел вниз. Успел сгруппироваться, упал в темноте на левый бок, но всё равно — высота была немалой. И удар получился довольно громким.

— С-с-сука, — прошептал я, мысленно ощупывая себя.

Переломов нет, боль — ерунда, пройдёт. Синяки, конечно, будут, ну да мне стриптиз не танцевать, здесь такое вообще не очень-то заведено. А главное — в комнате было тихо. Значит, как я и рассчитывал, Кристина в своё обиталище ещё не вернулась. Будем считать, что первый пункт плана выполнен успешно.

Спичка, исполнив своё предназначение, погасла. Я немного полежал, прислушиваясь. Где-то за перегородкой вполголоса переговаривались девчонки, но никто не паниковал и не носился с криками. Значит, соседки Кристины то ли ничего не услышали, то ли не обратили внимания на странный звук.

Я хмыкнул: а ведь нахожусь сейчас в святая святых! Многие из моих сокурсников руку бы отдали на отсечение, чтобы оказаться на моём месте. И что я намерен делать? Прокрасться к Полли?

Соблазнительно, конечно, однако — нет. Я планирую всего лишь гнусный обыск.

Темнота мне не была помехой. Я поднялся с пола, огляделся. Обстановка в точности повторяла таковую в моей комнате.

Кровать, шкаф, письменный стол, стул. Вместо левой стены — перегородка, не достающая до потолка. Зато правая стена — капитальная, за ней находится лестничная площадка. В моей комнате такая же. Если правильно понимаю, именно сквозь эту стену ломанулся тот парнишка — обеспечив, таким образом, свободу перемещения многим будущим поколениям.

В комнате царил идеальный порядок. Тетрадки и учебники лежали на столе аккуратными стопочками. Я пролистал тетрадки — всё по учёбе — и сложил так же, как были. Потом сообразил — поднял с пола сгоревшую спичку, спрятал в карман.

Открыл шкаф, прощупал форменные платья — ничего. Перерыл нижнее бельё в ящике. Тоже ничего, помимо всколыхнувшегося подросткового воображения. Спокойно, Костя! Тебя не смущает, что эта девица, скорее всего, пытается тебя прикончить?..

Костю не смущало. Скорее даже наоборот. Авантюрист чёртов! Хотя кто бы говорил…

В залежах чулок или колготок — не разобрал — обнаружилась губная помада. Ага, контрабанда. Курсанткам не разрешалось пользоваться косметикой. Но это уж точно не моё дело, такой ерунды даже для компромата перед наставниками маловато.

Что именно я ищу — сам не знал. Однако когда нашёл, сердце стукнуло.

В нижнем ящике комода, под чулками, оказалось двойное дно. Причём, довольно топорно сделанное: от движения оно ходило ходуном. Приподняв его, я выудил потрёпанную брошюрку. «Манiфестъ», — было написано на обложке.

Быстро пролистав страницы, я уловил суть. Авторов «Манифеста» беспокоило будущее Российской Империи. Со всех сторон им виделись враги. Слишком огромной была наша страна, и это мало кому нравилось. Приводились убедительные доказательства заключённых альянсов. Единственным возможным вариантом развития событий был превентивный удар. На что наша текущая власть оказалась катастрофически неспособна. Соответственно — необходимо смести эту власть и учредить новую, правильную.

Н-да. А ведь, похоже, я попал по адресу.

Книжку я как раз успел вернуть на место, когда в коридоре послышались шаги наставницы. И в этот самый момент в стене над кроватью наметилось светящееся пятно.

Твою мать! Да вы специально, что ли?!

Я быстро просчитал варианты. В коридор — попадусь. Под кровать — не успею. Через перегородку — самый бредовый вариант. А вот дверца шкафа была приоткрыта — не успел захлопнуть после инспекции.

Туда я и скользнул, прикрыв за собой дверцу, и устроился внизу. Я уповал на то, что свет Кристина зажигать не будет. Собственно, электричество на ночь вовсе отключали, а магия была под запретом. Курсантам навязывали строгий режим — что было, несомненно, правильно.

Скрипнула кровать. Появилось ощущение живого человека в комнате. Дыхание, шебуршание… Кристина старалась ходить беззвучно.

Дверь шкафа распахнулась, я затаил дыхание. Своим зрением я прекрасно видел стройные ноги. Видел и выше… Господи, ну вот зачем такая красотка занимается экстремистской деятельностью, скажите на милость?! Слепому видно, что это тело создано для любви!

Я едва удержался, чтобы не врезать самому себе по голове. Хватит! О деле думай, а то если сейчас штаны лопнут — будет… громко.

Кристина повесила ещё прохладное после улицы платье, оно скользнуло по моему лицу. Через пару секунд дверца закрылась. Выдвинулся ящик комода — наверное, Кристина достала ночную рубашку. Вскоре опять скрипнула кровать.

Я сидел и слушал дыхание Кристины. Спустя пять минут оно стало спокойным, размеренным. Я подождал ещё минут двадцать — чтобы, по моим прикидкам, наступила фаза глубокого сна. Потом начал медленно подниматься.

Что-то стукнуло по лбу. Я замер. Потом сообразил, что это «что-то» лежит в кармане платья. Запустил руку в карман и выудил… пудреницу. Первым позывом было вернуть её обратно, но что-то меня насторожило. И в ту же секунду я понял, что.

Вес! Выглядела пудреница вполне обычно — квадратная серебряная коробочка со скругленными углами, но мне отчего-то казалось, что дамские аксессуары не должны быть такими тяжёлыми. Я открыл коробочку. И не зря: пудры внутри не было. Я вообще с трудом поверил в то, что вижу.

Сверху было зеркальце, как полагается. А внизу —… клавиатура. Крошечная такая клавиатурка со всеми буквами алфавита.

Я провёл по ним пальцем и понял, что не совсем прав. Буквы были, а вот клавиатуры как таковой — не было. Просто вычерченные на твёрдом пластике буквы. Но сходство было уж чересчур очевидным.

Нет, подруга, вот это я у тебя изыму. Будем считать, что потеряла, пока шаталась невесть где среди ночи. Может, конечно, это просто безделица. А может, и нет — разберёмся.

Спрятав «пудреницу» в карман, я тихонько выбрался из шкафа. На цыпочках (ботинки оставил у себя, наверху) подошёл к кровати. В окно заглянула луна, и я поневоле залюбовался спящей Кристиной. Во сне её лицо не выражало ни злости, ни надменности. К тому же она уже успела сбросить одеяло, так что и помимо лица было, на что посмотреть.

Н-да… Хорошо, что скоро конец недели. Надо будет в обязательном порядке навестить Клавдию. Я, чёрт подери, соскучился!

А теперь — время для самого сложного. Сквозь потолок я пройти не сумею, значит, остаётся та самая стена. Возле которой, к слову, стоит кровать… Но тут уж деваться некуда. Я чиркнул спичкой, перегнулся через Кристину и, положив руку на стену, быстро прочитал заклинание. Кристина во сне заворчала, видимо, учуяв запах горящей спички.

Рука провалилась сквозь стену. Я был к этому готов и прыгнул точно в это мгновение. Миг — и покатился по лестничной площадке.

Выдохнул, глядя в потолок. Уф-ф. Осталась ерунда — вернуться к себе на этаж. Теперь максимум, чем я рискую — получить устный нагоняй за то, что вышел из комнаты в неурочное время.

А вышел, кстати, удачно. Много интересного узнал. Например, какого цвета нижнее бельё предпочитают чёрные магессы. Ну, то есть, одна конкретная магесса…

* * *

«Пудреницу» я спрятал во внутреннем кармане кителя, более надёжного тайника придумать не смог. Пусть постоянно будет при мне. Встречусь с дедом — отдам ему, надеюсь, разберётся, что за чертовщина такая. А у меня пока хватало других дел. Расписание занятий в Академии было составлено так, чтобы у курсантов, боже упаси, не оставалось ни одной свободной минуты.

Поднимали нас в семь утра, после обязательной зарядки и завтрака начинались «классы». Потом — двухчасовой обеденный перерыв и прогулка, после перерыва — снова классы. После классов — опять обязательная прогулка, выполнение домашних заданий и так называемое вечернее занятие — спортивное или танцы. В десять часов — отбой.

Я напрасно опасался кровавых столкновений между белыми и чёрными магами. Академическое начальство не зря ело свой хлеб. Времени и сил на неуставные выяснения отношений у нас попросту не оставалось.

В обеденный перерыв, перед прогулкой, я забежал в жилой корпус, чтобы накинуть шинель — дни становились всё холоднее.

— Господин Барятинский! — окликнул меня наставник.

Я обернулся. Увидел, что в руке он держит конверт.

— Корреспонденция на ваше имя, — важно пояснил наставник. — Извольте расписаться в получении, — и протянул мне толстый журнал в клеенчатой обложке.

Я расписался.

Протянутый конверт взял недоуменно — понятия не имел, кому может прийти в голову писать мне письма. С дедом мы встречались, как условились. В эти же дни, бывая дома, я навещал и Клавдию. А больше мне, вроде, не с кем переписываться…

Я осмотрел конверт. Розовый, из уголка игриво подмигивает толстощёкий купидон. Надписан разборчивым, но каким-то неуверенным почерком — так, будто автору письма нечасто доводится держать в руках письменные принадлежности.

Въ Импѣраторскую акадѣмiю

Его сiятѣльству князю Константину Алѣксандровичу Барятинскому

В собствѣнные руки.

Обратный адрес указан не был.

Что за чёрт? Я надорвал конверт. Оттуда выпал листок такой же розовой бумаги. И, прочитав первые строки, я поспешил в свою комнату — подальше от любопытных глаз наставника.

Глава 27 Мёртвый завод

Добраго дня, Ваше сiятѣльство, любѣзный Константинъ Алѣксандрович!

Искрѣннѣ надѣюсь, что Вы находитѣсь въ добромъ здравiи.

Нѣ имѣю иной возможности связаться съ Вами, но имѣю мнагое Вамъ сообщить. По тому дѣлу, об которомъ Вы мнѣ давали указанiя.

Буду ждать васъ въ полночь у оградъ Акадѣмiи, съ той сторонъ, что глядитъ на Знамѣнскую цѣрковь.

Видомъ письма не смущайтѣсь. Сiя есть защитныя мѣра, дабъ ваши уважаемые надзиратѣли думали, что письмо от барышнi, по амурнымъ дѣлам.

Искрѣннѣ Ваш

ФѢдот Комаровъ

Листок пах сладкими, тяжёлыми духами.

— Ну, Федот… Конспиратор хренов, — опуская руку с письмом на колени, пробормотал я.

Хотя, справедливости ради — Федот всё сделал правильно. Предусмотрительно принял меры к тому, чтобы меня не подставить.

Розовое письмецо с купидоном на конверте — в мои шестнадцать лет штука понятная и ожидаемая. Многие мои однокашники получают такого рода «корреспонденцию». А вот если бы Федот указал свой обратный адрес и имя — у наставника однозначно возник бы вопрос, какие такие общие интересы могут связывать юного аристократа Барятинского с одним из самых ярких представителей петербургского дна.

В полночь, значит… Ладно. Теперь я учёный, для того, чтобы выбраться из корпуса, обойдусь без магии. Ни наставника, ни дежурного преподавателя не потревожу.

Без четверти двенадцать я скрутил из покрывала «куклу». Уложил её в кровать и заботливо укрыл одеялом. Теперь, если наставник заглянет в окошко моей комнаты, он ничего не заподозрит — курсант спокойно спит.

Я осторожно приоткрыл дверь, выглянул в коридор. Наставник мерил его неторопливыми шагами. Я в очередной раз подумал о том, что мне исключительно повезло с комнатой. Она располагалась рядом с выходом на чёрную лестницу. Наставник, как я и рассчитывал, дошёл примерно до середины коридора. Шагал он от меня — то есть, смотрел в противоположную сторону.

Отлично. Успею.

Я тихонько выскользнул за дверь. Чёрной лестницей пользовались нередко — по ней ходили «дядьки», обслуживающие нас, чистящие одежду, обувь, меняющие постельное белье и полотенца. Да и курсантам иной раз проще было спуститься здесь, чем идти в другую сторону, к парадной лестнице. Дверь, ведущая на площадку, открылась без единого звука. Свет на лестнице не горел, но мне он и не требовался.

Я быстро спустился с четвёртого этажа. Обошёл корпус. Знаменскую церковь отсюда видно не было, но я знал, где она находится.

Здание академии выходило в собственный сад. По сравнению с Царским селом — крошечный, но курсанты его любили. Здесь стояли скамейки, в тёплое время года бил небольшой фонтан, весной цвели яблони и вишни.

Фонтан выключили еще в начале осени из-за холодов. Полли восторженно рассказывала, что с первыми морозами в саду зальют каток, и можно будет кататься на коньках. Я, по её словам, умел это делать не хуже, чем танцевать… Н-да. Ладно, проблемы будем решать по мере их поступления. При том, что происходит сейчас вокруг меня, основная моя задача — до этих морозов вообще дожить.

Я быстро прошёл через сад.

Ограда. Знаменская церковь — вон она… Словно в подтверждение, на колокольне глухо, коротко ударил колокол. Полночь.

— Ваше сиятельство?

Если бы я не приглядывался специально, Федота бы не заметил. Он стоял за оградой, в тени почти облетевших деревьев. С ударом колокола тень будто отделилась от ограды.

— Здравствуй, Федот. — Я протянул через решётку руку. — Чем порадуешь?

— Да не сказать, чтобы вести-то радостные, Константин Александрович, — вздохнул он.

— Не тяни, — попросил я. — Времени мало. Ну?

— В общем, по тому делу, об котором вы просили разузнать, — заторопился Федот. — Насчёт господ Юсуповых. Нет ли где чего подозрительного…

— Я помню, о чём просил. Разузнал?

— Обижаете, ваше сиятельство! Кабы не разузнал — разве ж я посмел бы беспокоить?.. В общем, если говорить коротко, то вышли мои люди на один заводик в Чёрном городе. На вид — ничего особенного. На отшибе, где при батюшке моём, царство ему небесное, ещё деревня была и козы паслись. Заводик не самый плохонький, прямо скажем — видали мы и хуже. Но и не сказать, чтобы хороший. Если есть в нём чего справного, так это забор. До того высок да крепок, что хоть ты за ним от супостата обороняйся. Мои люди, чтобы поглядеть, как оно там, только что не наизнанку вывернулись. А поглядели — в недоумение пришли. Для чего такая секретность? На вид — ничего особенного. Завод как завод. Трубы редко да жиденько, но дымят. Зато после уж мои людишки, как разобрались — креститься начали. Видите ли, какая штука… — Федот выдержал многозначительную паузу. — Рабочих на том заводе — нету. Ни одного.

— То есть? — нахмурился я. — Завод работает, трубы дымят — а рабочих нет?

— Истинно так, — кивнул Федот. — Я сам поначалу не поверил. Трое суток, мои говорят, в засаде просидели — богом клянутся, что на проходной никого не было. Да и сама-то проходная, — это уж после они рассмотрели, — название одно. Крыша покосилась, турникет насквозь проржавел, на честном слове держится. Мне как доложили, так я самолично в эту тьмутаракань поехал, убедиться.

— И как? Убедился?

Федот кивнул:

— Всё так и есть, ваше сиятельство. Ни души там нету. Мёртвый завод, как есть мёртвый! А дым из труб идёт. Вернувшись, я уж, натурально, все свои связи поднял. Разузнать пытался, что за дела такие. Потратиться пришлось, конечно. Народец у нас — сами знаете, какой. Не подмажешь — не поедешь… — Он вздохнул и многозначительно посмотрел на меня.

— По вторникам не подаю, — отрезал я. — И что показала проверка?

Федот развёл руками:

— Согласно документам, последнего рабочего уволили почти двадцать лет назад. Хозяин продал завод какому-то купчишке — вроде, под склад. Тот уступил ещё кому-то, этот переуступил; аренда, субаренда — в общем, сам чёрт ногу сломит, моего умишка не хватило, чтобы концы отыскать. Это уж кто-то помозговитее меня копать должен. А я всё, что сумел сделать — найти того рабочего, которого последним увольняли, да расспросить, как было дело. Слава тебе, Господи, не помер он ещё. Да как обычно такие дела делаются, говорит. Слух прошёл, что завод закрывается. Цеха работали, но с каждым днём всё тише. Рабочих вызывали партиями, выдавали в конторе расчёт — да ступай на все четыре стороны. Сам он, дескать, так долго продержался, потому как всю жизнь на том заводе проработал, сызмальства. И какому-то учёному господину рассказывал, как там чего устроено. Откуда вода идёт, электричество подают, обогрев зимой — такое всякое. Господин, дескать, кивали и всё в тетрадочку записывали. А после дали мужику гривенник на водку и велели больше не приходить, а об расспросах — помалкивать. Вот и вся история.

— Не вся, — сказал я.

Федот вскинул на меня изумленные глаза.

— Ваше сиятельство! Христом-богом клянусь, ничего не утаиваю!

— Не утаиваешь. Просто не договариваешь, для усиления эффекта. Продолжай, не тяни.

Федот восхищенно покрутил головой.

— Ишь вы какие, ваше сиятельство! Ничего-то от вас не скроешь… Не всё сказал, верно. Но только обязан прежде вас предупредить: если до сих пор информация была — мною самолично проверенная, то дальше будут слухи да сплетни.

— Слухи, так слухи, — кивнул я. — Ну?

Федот приблизился ко мне. Он и до сих пор говорил негромко, а теперь вовсе зашептал:

— А слухи, ваше сиятельство, такие. Пропадает, мол, народец вблизи того завода.

— Что значит — пропадает? — удивился я.

Федот развел руками:

— Ну, вот так. В самом что ни на есть прямом смысле. С деревень окрестных. С бараков рабочих — тех, что на окраине. И вроде, опять же, на первый взгляд — ничего такого необыкновенного в этом нет. Уйдёт кто в лес по грибы, да не вернётся — бывает же? Заблудился, выйти не сумел. Может, кабан запорол, волки сожрали. Или в озеро купаться полез, да утоп, всяко бывает. Али, к примеру, муж с женой разругаются по пьяному делу. Али взрослый сын с папашей. Пойдёт сгоряча куда глаза глядят — и только его и видели. Обычно-то оно — как? Проспится, да назад. К родному, так сказать, очагу. Или, скажем, если там дела любовные замешаны, то у молодки какой осядет. А тут — навовсе пропадают люди! Ни слуху, ни духу. Как ушёл, так и не видал никто больше.

— И сколько таких случаев было?

— Так и знал, что спросите, — важно кивнул Федот. — Из тех, об которых мне рассказали — три. Да только мыслю я, что было их гораздо больше. Это ведь только о таких случаях известно, когда родня имеется. Беспокоиться есть кому. А бродяг, к примеру, всяких? Погорельцев? Крестьян, что в город податься решили — кто их считал?

Логично. Никто.

— В полиции узнавал? — хмурясь, спросил я. — Есть у них что-то по этим пропажам?

Федот усмехнулся:

— Шутите изволите, ваше сиятельство? Можно подумать, у полиции других делов нету — только простых людишек разыскивать. Ждут, сколько положено, а потом бумагу выдают — пропал, мол, без вести. По той бумаге пенсию можно справить, ежели ты заводской рабочий. Может деревенская община семейству деньжонок подкинуть. Можно даже в церкви отпеть, ежели родня пожелает.

— Ясно, — кивнул я. Хотя на самом деле ясности пока не было ни малейшей. — А что производил завод до того, как закрылся?

— Да ничего он такого не производил. Жестянки для консервов.

Нда. В очередной раз — «ничего такого»…

— Ладно, — решил я. — За информацию — спасибо. Пока ничего не предпринимай. Собирай сведения дальше. Если узнаешь что-то ещё — сообщай немедленно. Ну и я тоже… свяжусь кое с кем. — Я вспомнил нашего семейного юриста. Если он сумел раскопать историю с патентом, то уж в хитросплетениях продаж, уступок и переуступок странного завода точно разберется. Выведет меня на хозяина, а дальше будем действовать по обстоятельствам. — Всё у тебя?

— Теперь — уж точно всё, — кивнул Федот. — Разве что ещё чего пожелаете… В город прогуляться, к примеру? — Он подмигнул. — Я на автомобиле, вмиг вас домчу. Шутка ли — юноше вашего возраста в этакую романтическую ночь взаперти сидеть? — Федот обвел рукой ночное небо, усыпанное звездами. Над деревьями поднималась луна. — В такую ночь — барышне стихи бы читать, прогуливаясь по набережной! Да шампанское с нею пить…

Я усмехнулся.

— Понимаю, что в это трудно поверить. И не настаиваю, в общем-то — не хочешь, не верь. Но в моей жизни романтический период закончился давно. При условии, что вообще начинался… Я — не из тех, кто готов четыре часа кряду таращиться на луну ради того, чтобы на пятом часу получить мимолетный поцелуй. И шампанское я не люблю, в такую погоду предпочёл бы что-нибудь покрепче. Так что — спасибо за предложение, но я намерен отправиться в корпус и лечь спать. Завтра в семь часов меня поднимут на зарядку.

Федот покачал головой. Задумчиво глядя на меня, пробормотал:

— А вы непросты, ваше сиятельство. Ох, как непросты…

— А ты только сейчас это понял? — хмыкнул я. — Всё, Федот. Бывай. — Хлопнул его по плечу.

Мы пожали друг другу руки. Я развернулся и пошёл в корпус.

Но лечь спать, как планировал, не получилось.

Фонари освещали только главный вход в жилой корпус, и горели они неярко. Крыльцо чёрного хода не освещалось. Другой человек, не обладающий моим зрением, вряд ли сумел бы что-то заметить. Я же замер, прильнув спиной к древесному стволу, раньше, чем понял, что именно меня насторожило.

Дверь чёрного хода приоткрылась и тут же закрылась. На крыльцо выскользнул человек. И едва заметной тенью устремился в темноту.

«Месяц назад Кристина выбралась точно так же, — промелькнуло у меня в голове. — Преследование. Ожившая башня. Каменный монстр. Лазарет… Чёрт возьми, Капитан Чейн! Ну вот куда тебя опять несёт?!»

Однако, несмотря на вопиющие доводы разума, поворачивать обратно в корпус я и не думал. Бросился вслед за незнакомцем, стараясь одновременно не выдать себя и не потерять его из виду. Меня, как и в прошлый раз, вела интуиция. Я знал, что мне просто необходимо следовать за этим человеком — кем бы он ни был.

Разглядеть, кто он, кстати, не представлялось возможным. Издали я видел лишь то, что фигура закутана в плащ, а на голову накинут капюшон. Приблизиться так, чтобы обойти человека и заглянуть ему в лицо, означало его спугнуть. Оставалось только идти за ним по пятам — всё дальше и дальше.

Однако сейчас, в отличие от того меня, что месяц назад преследовал Кристину, я двигался не вслепую. Дни, проведенные в Академии, были потрачены не зря — я успел изучить огромный парковый комплекс во всех подробностях. Теперь уже я знал все аллеи и павильоны Царского Села. Все его укромные уголки и тайные тропы. А исследуя их, обращал внимание на каждую мелочь. Отмечал в памяти: вот в этой тенистой галерее, например, или в той неприметной беседке было бы удобно встретиться с информатором.

Если бы спросили, для чего я это делаю, вряд ли сумел бы ответить. Привычка. Профдеформация, будь она неладна…

Сейчас я убедился в том, что местные локации изучал не напрасно. Когдафигура в плаще, миновав Камеронову галерею, резко повернула налево, я уже догадывался, куда она направляется. И замедлил шаги.

Вовремя — фигура обернулась, проверяя, нет ли слежки. И нырнула в длинный зелёный коридор, образованный увитыми виноградом шпалерами.

Летом здесь приятно было укрываться от жары. Сейчас виноградные листья облетели, но лозы, посаженные задолго до рождения нынешнего императора, стали такими ветвистыми, что шпалеры им, в общем-то, уже не требовались. Коридор надёжно укрывал желающих спрятаться от посторонних глаз в любое время года. Особенно ночью. Точнее, те, кто решил сейчас укрыться в этом коридоре, думали, что это место — надёжное.

На первый взгляд, разумно: коридор просматривался насквозь. Если на аллее появится кто-то посторонний, они заметят его раньше, чем он — их. Укроются в нишах, где стоят скамейки, и останутся незамеченными… На первый взгляд. На взгляд опытного подпольщика, более дурацкое и предсказуемое место для тайной встречи — поискать.

Я сумею подойти к коридору так, что находящиеся в нём меня не увидят. А мне на них смотреть и не обязательно. Достаточно будет послушать.

Держась в тени, я подошёл к галерее с боковой стороны. Осторожно двинулся вдоль неё, прислушиваясь. И уловил обрывок фразы, произнесенной встревоженным, крайне недовольным тоном:

— Ну наконец-то! Почему ты так долго? Ещё минута — и я решил бы, что ты провалил операцию. Как прошло?

— Прошло отлично, — отозвался другой голос. — Я потому и задержался, что хотел убедиться. Всё в порядке. В ближайшие три часа Синельников не проснётся.

— Улики уничтожил?

— Конечно. Ты сомневаешься?

Если до сих пор у меня ещё могли быть сомнения — кто эти парни? — то сейчас их не осталось. Таким самодовольным тоном разговаривал лишь один курсант в академии. Его сиятельство Георгий Венедиктович Юсупов. А второй, тот, кто дожидался его в галерее — Рабиндранат.

— Все уже в сборе? — спросил Юсупов.

— Разумеется. Я назвал место встречи, все направились туда. Я ждал только тебя… Идём.

Я прильнул к стене галереи. Увидел, как из коридора вышли две фигуры, закутанные в плащи, и быстрым шагом направились в сторону от центральной аллеи. Даже не огляделись. Слишком торопятся… Пацаны, что с них взять. Конспирация, прямо скажем, на троечку.

По-прежнему таясь, я двинулся за Рабиндранатом и Юсуповым.

Глава 28 Благородное собрание

О чём шла речь у моих однокашников, я понял сразу. Синельников — это сегодняшний дежурный наставник. И судя по словам Юсупова, тот сумел его усыпить. Скорее всего, подсыпал в чай какое-то магическое зелье. То есть, в корпус можно возвращаться спокойно — хоть одна приятная новость за сегодняшний день.

Куда направляются Рабиндранат с Юсуповым, я тоже догадался быстро.

Летний театр. Я вспомнил восторженный рассказ Полли о том, что императрица Елизавета Фёдоровна, супруга императора, весьма поощряет развитие искусств, тратит немалые средства на благотворительность. Летом в Петербурге проходят фестивали всяких там самодеятельных коллективов, а самые успешные из них приглашают выступать в Царское Село — под милостивые очи Её императорского величества и придворных.

Летом театр выглядел не менее роскошно, чем другие павильоны. Сейчас с каркаса над сценой сняли полотняную крышу, занавес убрали, из «зрительного зала» унесли кресла. От театра остались голая сцена, металлический каркас над ней и дощатая пристройка позади — в которой одевались и гримировались актеры. Именно к этой пристройке направились Рабиндранат и Юсупов. Они забрались на сцену и скрылись за перегородкой, отделяющей пристройку.

Двери не было, но в тёмном проёме осталась маячить какая-то фигура — с которой оба вновь прибывших обменялись короткими фразами. Что-то вроде пароля, наверное.

Н-да, а ведь не такие уж и дураки. Часового выставить сообразили…

Я осторожно, по дальней дуге, обошёл театр. Для того, чтобы увидеть, что у заднего входа в пристройку маячит ещё одна фигура.

Значит, и отсюда просто так не подобраться. Что ж, будем применять навыки Капитана Чейна.

Капитан Чейн не стал бы долго думать. Пуля в лоб, выпущенная из ствола, снабженного глушителем — отличный способ отвлечь кого-то бы то ни было на бесконечно долгий срок. А вот князю Барятинскому придётся действовать похитрее.

Я быстро осмотрелся.

Да, всё помню верно. Деревья вокруг меня — не какие-нибудь банальные березки. Я прячусь среди дальневосточных кедров, или сосен, или чего-то похожего — навскидку не помню, а ботаник из меня паршивый. Царское Село — помимо прочего, ещё и заповедник редких для здешнего климата растений. Что тут только, стараниями садовников, не колосится и не цветёт. Кедры подвернулись весьма удачно… Я наклонился и подобрал несколько крупных шишек.

Расстегнул шинель, нащупал во внутреннем кармане кителя спичечный коробок. С тех пор, как получил его от Полли, с коробком не расставался. Как знал, что пригодится…

Я зажёг спичку, прикрыл огонёк ладонью. Вот это неудобство, конечно — сейчас часовой от меня достаточно далеко, да и не приучен мальчишка стоять на посту. Зевает во весь рот, по сторонам вообще не смотрит. А вот опытный наблюдатель разглядит даже такой крошечный огонек. И непременно насторожится. Надо будет, выбравшись в город, разузнать — нет ли в продаже амулетов, замаскированных под нечто не столь заметное…

Я подбросил вверх шишку — выбрав направление так, чтобы часовому, для того чтобы её разглядеть, пришлось отвернуться от меня. И ударил магией. Шишка взорвалась, рассыпавшись в темноте красивым фейерверком.

Часовой вскрикнул, что-то пробормотал. Я решил усилить эффект и кинул сразу две шишки, одну за другой. В тёмном небе расцвели два фейерверка.

Часовой повёл себя предсказуемо. Испуганно перекрестился и бросился за перегородку — докладывать о необычном явлении руководству. А мне только того и надо было. Я, пригнувшись, бросился к сцене.

Она возвышалась над землёй примерно на полметра. Спереди торец был полностью зашит досками, а вот боковины закрыли не до конца — предусмотрительно дали доскам возможность проветриваться. Я нырнул в боковой проём и оказался под сценой. В ту же секунду над головой раздался топот — благородное собрание выскочило из-за перегородки.

— Ну и где твои вспышки? — недовольный голос Рабиндраната.

— Были… — робкий лепет часового. — Честью клянусь, были! Вон там!

— Может, это просто светлячки? — писклявый девчачий голос.

Смех. Возгласы:

— О да!..

— Страшный враг!..

— Скопления светлячков — что может быть ужаснее?..

— Да нет же! — голос часового. Он уже, кажется, чуть не плакал. — Откуда в наших широтах светлячки?

— Вероятно, какое-то атмосферное явление, — произнес надменный голос Юсупова. — Или же господин Мальцев просто устал. Дома, вероятно, в столь поздний час он уже дрыхнет без задних ног.

Снова смех.

Голос Рабиндраната:

— Вероятно… Господин Верховенский, прошу вас сменить на посту господина Мальцева. Идёмте, господа. Мы теряем время.

Снова топот над головой. Все ушли обратно за перегородку.

Собравшихся я не видел, ориентироваться мог только на звук. В пристройке собралось, по моим прикидкам, человек десять-двенадцать. Верховодил на собрании Рабиндранат.

— Продолжим, господа, — непререкаемым тоном объявил он. — Напоминаю, что у нас мало времени… Итак. Подводя итог сказанному. Что мы видим вокруг? Мы видим вырождение — не побоюсь этого слова — верховной власти! Государь наш, формально проповедуя стремление к образованию, развитию и самосовершенствованию, по сути своей просто слаб. Да — он самый сильный маг в Российской Империи. Но мог бы быть ещё сильнее! Он мог бы не закапывать деньги, осваивая новые территории и строя всё новые заводы на Урале и Дальнем Востоке. А просто прийти туда, где территории уже освоены! Где заводы уже дымят! И захватить их — по праву сильного. Вот что я называю истинной отвагой!

Собравшиеся одобрительно загудели.

— Вслух об этом, разумеется, никто не говорит, — продолжил окрылённый поддержкой Рабиндранат. — Но государь наш слабеет с каждым днём. И окружает себя такими же слабыми, мягкотелыми придворными. Чего стоит одно только недавнее решение Ближнего круга позволить принимать в высшие учебные заведения простолюдинов? Слыханное ли дело, господа — мы с вами будем сидеть на одной скамье с крестьянами?!

В пристройке поднялся возмущённый гул.

— Я слышал, что это решение принято благодаря усилившемуся влиянию на государя белых магов, — с негодованием проговорил Жорж Юсупов. — С тех пор, как этому выскочке Барятинскому удалось вернуть свой род в Ближний круг, многое пошло наперекосяк. И помяните моё слово, господа: то ли ещё будет.

— Вот именно, — подхватил Рабиндранат, — То ли ещё будет! Потому я и собрал вас здесь. Мне больно смотреть на происходящее. И я призываю вас, благородных и отважных, стать той новой силой, что изменит существующее положение вещей. Теми, кто укажет черни их место. Кто поведёт за собой войска!

Собрание зарокотало.

— Но как такое возможно? — раздался чей-то рассудительный голос. — Мы всего лишь первокурсники. К государю нам и приблизиться-то не позволят.

— А Барятинскому позволили, — снова наябедничал Юсупов. — Этот выскочка разговаривал с государем лично.

— Терпеть не могу этого Барятинского, — объявил всё тот же писклявый девчачий голос.

Я наконец-то узнал Долгополову.

— Оттого, что он встречается с Нарышкиной, а не с тобой? — поддел кто-то из парней.

— Что-о? — взвилась Долгополова.

— У Барятинского губа не дура, — заметил рассудительный.

— Можно подумать, если бы за тобой бегала такая красавица, ты бы возражал, — хмыкнул остряк.

— К порядку, господа! — повысив голос, призвал Рабиндранат. — Попрошу вас не превращать благородное собрание в рыночную площадь!

Курсанты, поворчав, притихли.

— Что же касается заявления о том, что мы всего лишь первокурсники, — продолжил Рабиндранат, — спешу напомнить, что это мы пока — всего лишь первокурсники. Но мы не зря собрались здесь, в стенах Императорской академии!

— Вообще-то, в сарае, — проворчал остряк. — Сыром, вонючем, и насквозь продуваемом ветром. Не самое подходящее место для благородного собрания, не находите?

Курсанты захихикали.

— Это — только начало! — воодушевлённо объявил Рабиндранат. — Нам необходимо познакомиться ближе. Осознать наши общие цели. Сплотиться вокруг лидера. А дальше всё будет так, как пожелаем мы!

Он говорил ещё долго, всё больше распаляясь. Суть сводилась к тому, что государю пора на покой. Кого видит Рабиндранат его преемником, он не сказал, но люди, которые поддержат этого преемника, получат золотые горы. В этом уж точно сомневаться не приходится. Лично он, Рабиндранат, не сомневается ни секунды.

Собрание единодушно поддержало лидера. То ли прониклись пламенностью речи, то ли успели устать, замёрзнуть и захотеть домой — в тёплый уютный корпус.

Я ставил на второе: снаружи поднялся ветер, заморосил дождь, и в дощатой пристройке едва ли было теплее, чем здесь — под сценой, на сырой земле. Не думаю, что кто-то из собравшихся мог похвастаться моей неприхотливостью.

Расходились курсанты по одному — получив строгий наказ от Рабиндраната пробираться к корпусу разными путями. Забавно — учитывая, что сойдутся в любом случае в одном месте… На прощание Рабиндранат важно объявил, что о времени проведения следующего собрания будет объявлено дополнительно.

Я подождал, пока вокруг всё стихнет. Перед тем, как выбраться из-под сцены, огляделся, но никого не заметил. Заговорщики разбежались.

Н-да, — думал я, шагая в корпус. Интересные дела творятся. С одной стороны — полный детсад, конечно. Для того, чтобы накрыть эту, с позволения сказать, тайную организацию, даже усилий не потребуется. Вызвать на допрос, к примеру, Долгополову. Объявить, что её подпольная деятельность раскрыта и о ней вот-вот сообщат маменьке с папенькой… А дальше только успевай показания записывать. С чистой душой сдаст и товарищей по партии, и руководителя, и все его крамольные речи — если эта милая барышня, конечно, хоть что-то из них запомнила.

А с другой стороны, если в чём-то Рабиндранат и прав, так в том, что эти дети — пока ещё дети. А у детей, как известно, есть свойство вырастать. И если с таких вот юных лет, когда сознание гибко, а мозг охотно впитывает всё, до чего дотягивается, среди будущего цвета российского государства вести такого рода пропаганду…

Нда. Курсанты, конечно, дети. А вот тот, кто всё это затеял… Тот, кто вложил эти бредни в голову Рабиндраната — безошибочно, к слову, выбрав правильного лидера, в должной степени отчаянного и фанатичного, — тот уж точно не ребёнок. И однозначно не дурак.

Дед прав: заговор на территории Академии существует. Кто-то весьма изощрённо мутит здесь воду. Умело играет на том, что эмоции в таком возрасте легко берут верх над неокрепшим разумом. Вбивает в юные головы то, что нужно ему.

На что при этом рассчитывает — понятно. Лучшее учебное заведение страны закончат люди, недовольные существующей властью. Умные, богатые, блестяще образованные — и недовольные. Спрашивать, к чему это приведёт, глупо. И так ясно, к чему.

Осталось решить, что с этим делать.

Очевидный вариант: позвонить завтра деду и сообщить, что результат есть. «Тайную организацию» прихлопнут, детишек отшлёпают… Но, собственно, на этом всё и закончится. А ведь такая организация — вряд ли достояние одного лишь первого курса. Я абсолютно уверен, что игра затеяна в долгую, и работа ведется по всем фронтам. То есть, ячейка, которую собрал Рабиндранат — не единственная. Вероятнее всего, подобные существуют на каждом из пяти курсов. И я понятия не имею, кто входит в остальные.

Допросить с пристрастием Рабиндраната?.. Вряд ли это что-то даст. Если он и знает, то скорее откусит себе язык, чем сдаст остальных. Фанатик есть фанатик. Но, вероятнее всего, пацан просто ничего не знает. Максимум — общается с одним-двумя старшими курсантами, да и то вряд ли. Естественная предосторожность для организатора: не допускать пересечения групп. Держать их в изоляции друг от друга, чтобы, если накроют — выдали минимум информации.

Любой худо-бедно толковый дознаватель придёт к тому же выводу. Государю доложат, какое змеиное гнездо он пригрел в буквальном смысле у себя под боком, на территории собственной резиденции. А дальше — как бы государь, при всей своей так называемой мягкотелости, сгоряча не прихлопнул Академию. Лично я на его месте именно так и поступил бы…

Нет. Этот клубок нужно сначала распутать полностью. Понять, кто стоит за «организациями». А уж после того, как я встречусь с этой тварью лично — глядишь, государю и докладывать будем не о чем. Точнее, не о ком…

С этой мыслью я подошёл к корпусу.

Возвращался специально долгим, кружным путём — чтобы дать время юным заговорщикам подняться на этаж и улечься в постели. Я отстал от них не меньше, чем на полчаса. Сейчас, по моим прикидкам, эти засранцы, утомлённые тяжёлой ночной вылазкой, должны были заснуть.

Я тихо поднялся по лестнице. Осторожно заглянул в коридор. Чтобы увидеть, что наставник мирно спит за своим столом.

Молодец Юсупов. Не пожалел зелья.

— Константин Барятинский, — чуть слышно проговорил я.

Дверь мигнула зелёным. Я вошёл в комнату.

Спать.

Заговоры, интриги — голова уже пухнет от них. Устал, как собака. Надо выспаться, а уж потом…

Додумать я не успел.

Взгляд упал на лежащую на кровати скрученную из покрывала и заботливо укрытую «куклу».

Из спины у «куклы» торчала рукоять кинжала.

Конец второй книги

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский 3 Чёрный город

Глава 1 Магический уровень

Первым делом я осмотрел комнату, заглянул под кровать и в шкаф, проверил комод. Сначала искал кого-нибудь, кто вопреки здравому смыслу спрятался, оставив в «кукле» кинжал. Потом — искал что-то, чего здесь быть не должно. Потому что если человек ухитрился взломать магическую защиту на двери, проник ночью в мою комнату, да ещё оставил столь явное свидетельство своего присутствия, то мог подбросить и что-нибудь посерьёзнее. Какую-нибудь отраву, например — которая, пока я буду спать, одурманит мой мозг и заставит позабыть, как меня зовут. Я понятия не имел, существуют ли подобные средства, но после «приворотного зелья», которое так настойчиво испытывала на мне Китти, уже ничему бы не удивился. И я не пожалел времени — тщательно просмотрел все свои вещи, проверил дно каждого ящика на предмет подвоха, заглянул под кровать и под крышку стола. Но всё было чисто. Разве что вещи лежали как будто немного не так. Самую малость — не так. Чутьё бывалого параноика — которого, к слову, паранойя никогда ещё не подводила — вновь сослужило мне добрую службу.

Кто-то определенно рылся в моих вещах. Однако он ничего не забрал и ничего не оставил.

Тогда я вернулся к кинжалу, который торчал, зловеще блестя золотыми узорами на рукояти. Потянулся к нему — и резко опустил руку.

Не спеши, Капитан Чейн. Не вчера родился.

Я открыл дверь, вышел в коридор и, сняв ботинок, швырнул его на кровать. Ботинок угодил точно по рукояти кинжала, и оружие подлецов и предателей покосилось. Однако при этом ничего не взорвалось, и не было вспышки магии. А значит, можно переходить к более близким контактам.

Вернувшись в комнату, я присел на край кровати. Пока мои руки осторожно вытаскивали из куклы кинжал, мысли пытались выстроиться в связную цепочку.

Что это? Покушение дилетанта, который ткнул ножичком, тут же сам испугался того, что натворил, и скрылся в панике? Возможно. Попытка кого-то подставить? Вот это уже больше похоже на правду — иначе зачем оставлять такое приметное оружие. Тот, кто сумел среди ночи пробраться в чужую комнату…

И вот тут я чуть не выругался в голос. «Пробраться в чужую комнату»! Да у нас тут стен-то — считай что нет! Кто угодно мог сюда пробраться — из комнаты Мишеля, например, махнув через перегородку.

Я вытащил кинжал. Длинное трёхгранное лезвие, вычурная рукоять. Скорее произведение искусства, чем оружие. Осмотрев навершие рукояти, я увидел герб: щит, разделённый на четыре части. В первой и четвёртой частях — восходящее солнце. Во второй и третьей частях — лев, держащий меч. В геральдике я не разбирался, и вид герба ни о чём мне не сказал. Но тут что-то с шелестом скользнуло по одеялу. Кинжал, оказывается, прижимал к кукле записку.

Я схватил листок бумаги, поднёс к глазам и прочитал написанную крупными печатными буквами фразу: «Ночные прогулки врѣднъ для здоровья».

Ну вот всё и раскрылось. Кинжал — не орудие убийства, с перепугу забытое на месте преступления убийцей-дилетантом, а послание. Своего рода демонстрация силы.

От кого? А вот это ещё предстоит выяснить.

Жорж Юсупов был на собрании, Рабиндранат — тоже. Тот, кто хочет меня убить и устраивает покушения… тот пытается меня именно убить, а не напугать. Кинжал однозначно оставил кто-то другой — в качестве предостережения, чтобы я не вмешивался. А то хуже будет — как-то так.

Значит, этот кто-то знает, что я знаю о заговоре? Предположим. И пытается меня запугать…

Впрочем, стоп. О каком заговоре вообще речь? Всё, что я видел и слышал — на данном этапе группа подростков, ведущих смелые разговоры о политике, и ничего больше. Что-то серьёзное там созреет ещё ой как нескоро. Уверен, что это понимают и все участники процесса. А кинжал — предостережение мне, такому же не в меру ретивому подростку. Кто-то мог заметить меня — следящего за выходящим из корпуса Юсуповым. И решил припугнуть чересчур любопытного аристократика.

Вывод?.. Всё тот же. Нужно быть осторожнее. То, что я не заметил слежки за собой, не означает, что её не было. А ещё — непременно нужно выяснить, кто нанёс мне визит этой ночью. Какие бы игры ни велись, а входить в моё жилище можно лишь по моему приглашению. Иначе грянут последствия, и я гарантирую, что они будут неприятными. В первую очередь, для визитёра…

Я сжёг записку, пепел выбросил в окно. Встал на стол, заглянул через перегородку. Вполне возможно, этим путём злоумышленник ко мне и проник.

Мишель был жив и здоров, спал, лёжа на животе, с раскрытым ртом, а правая его рука свисала до пола.

Может, он? Если втюрился в Полли, то вполне может рассматривать меня как врага. Но пырнуть среди ночи «куклу», оставив предупреждение?.. Нет, ерунда. Не складывается. Мишель скорее вызвал бы меня на дуэль, честно и открыто. А вот тот, кто был у меня в комнате, предпочитает скрывать лицо. Хотя, несмотря на это, оставил приметный кинжал с гербом… Странно это всё. Очень странно.

Спустившись со стола, я лёг в постель и прикрыл глаза. Уже в полусне меня посетила светлая мысль: а почему я, собственно, приписываю своему противнику холодный ум и трезвый расчёт? Если это был кто-то из курсантов, то ему, как и мне-нынешнему, лет шестнадцать-семнадцать. Сначала оставил кинжал — рисуясь, для пущего эффекта, а сейчас одумался. Волосы на себе рвёт и локти кусает, уже тридцать раз пожалел о своём поступке…

Может, и так. Только кинжал от его сожалений никуда не делся.

С этой мыслью я улыбнулся в темноту и уснул.

* * *

Во время завтрака украдкой мониторил лица окружающих. На меня никто не смотрел, по крайней мере — не больше, чем обычно. Мишель и Андрей Батюшкин как всегда ели особняком — один по необходимости, другой — по личному выбору. Жорж и Рабиндранат держались поодаль друг от друга и выглядели невыспавшимися. Эх, сосунки… Подождите лет двадцать — придёт умение работать неделями без сна и отдыха, и выглядеть при этом так, как будто только что проснулся, сделал зарядку и умылся холодной водой.

Если, конечно, у вас будут эти годы.

— Я думаю, мне нужно перестать пить кофе со сливками, — сказала вдруг Полли, задумчиво болтая ложечкой в чашке.

— Почему? — из вежливости поинтересовался я.

— Не хочу набирать лишний вес перед свадьбой.

Мишель, который сидел напротив нас, поперхнулся и закашлялся.

— Перед какой свадьбой? — спросил я.

— Нашей, разумеется, Константин Александрович! Какой же ещё?

— Но… Мы ведь вроде бы хотели подождать до конца обучения, разве нет?

А до конца обучения — очень многое может случиться. Например, Мишель проявит себя как выдающийся покоритель дамских сердец. Ну, или чувства остынут. В шестнадцать лет такое бывает. Особенно если каждый день нос к носу сталкиваешься с предметом своей любви.

— Разумеется, — со вздохом пояснила Полли и брезгливым жестом отодвинула от себя сдобную булочку. — И всё, что происходит до этой свадьбы — считается как перед свадьбой. Или ты думаешь, я смогу похудеть за месяц, когда настанет пора готовиться к этому торжественному дню? По-твоему, это так легко?!

Анатоль, который сидел слева от меня, опрометчиво хихикнул, и Полли перевела взгляд на него. Похоже, кто-то сегодня встал не с той ноги.

Прежде чем Полли успела сочинить убийственную реплику, от которой Анатоль должен был свалиться под стол в судорогах и корчах, я спросил:

— Не знаете, случайно, чей это герб — щит, разделённый на четыре части? В левой верхней и правой нижней частях — восходящее солнце, а на двух других, по диагонали — лев, сжимающий меч?

Полли небрежно пожала плечиком, Мишель ожидаемо развёл руками. А вот Анатоль внезапно заинтересовался.

— Лев с мечом в лапах? — переспросил он. — И два восходящих солнца? А ты точно разглядел?

Я кивнул. Гравировка на навершии кинжала и сейчас стояла перед глазами так, будто я держал его в руках. Хотя на самом деле кинжал я надежно спрятал. Так себе идея — хранить чужое холодное оружие в академии, где личные вещи в принципе не приветствуются. Исключение составляет разве что личное оружие. С ним уж ничего не поделаешь.

— Хм! — Анатоль постучал пальцами по своей чашке. — Ты меня заинтриговал, кроме того — я немного уязвлён. До сих пор полагал, что геральдика — моя сильная сторона. Хорошо, вызов принят! Я установлю, чей это герб. Дай мне пару дней.

И вдруг без всякого гипноза у меня перед глазами встала сцена из детства. Нам лет по десять-одиннадцать. Я, Анатоль и Надя играем в саду в Барятино. Надя держит здоровенную старинную книгу, листая страницы без всякого почтения. «Вот! — кричит она, тыкая пальцем в страницу. — Щит, золотой язык пламени на лазурном фоне, два серебряных…»

«…серебряных орла парят, — заканчивает за неё Анатоль, — а внизу — всадник на серебряном коне. Герб рода Делицыных».

«Ничего себе!» — восклицает пораженная Надя.

«Подумаешь, — ворчит Костя, который пытается делать вид, что ему всё равно. Хотя на самом деле его точит зависть к чужому таланту — ведь сам он никакими талантами не обладает. — Какой смысл забивать себе этим голову? Мы же не в средних веках, когда нужно было, глядя на флаги, понимать, что за рыцарь к тебе едет. В наш просвещенный век существуют визитные карточки».

— Надеюсь на тебя, — сказал я Анатолю, развеяв облако воспоминаний.

Анатоль кивнул. А я задумался о том, что Костина память, похоже, постепенно становится моей. Так, как сейчас, я иногда в своём мире вспоминал о своём же детстве. О глупостях, которые совершал. Вот и теперь я — совсем другой человек, я изменился. Но прошлого не сотрёшь, его остаётся лишь принять. Выучить его уроки и не повторять ошибок в будущем.

Первым сегодняшним занятием было магическое искусство. И Всеволод Аркадьевич сразу же обрадовал нас:

— Поздравляю, господа! Сегодня мы установим магический уровень каждого курсанта. При поступлении вы прошли фоновое тестирование, но оно не даёт большой точности, и сегодня мы этот недочёт исправим. Списки с результатами будут вывешены в холле. Надеюсь, что это поспособствует здоровой конкуренции. Сейчас, насколько я понимаю, вы уделяете не очень много времени развитию энергетических каналов и чакр. Уверен, многие из вас до сих пор не провели ни одной медитации. Понимаю: студенческая жизнь полна многими интересными соблазнами, да и академическая нагрузка по прочим предметам немалая. Но поймите вот что: вы сейчас находитесь в идеальном возрасте для развития энергетической проводимости. С каждым годом «окно» для развития будет становиться всё у́же. Не успеете оглянуться, как текущая цифра, обозначающая уровень, превратится для вас в приговор на всю жизнь. Поверьте: нет ничего обиднее, чем сознавать собственное бессилие! А на всех государственных должностях в первую очередь определяют магический уровень. И магические способности нередко перевешивают знания. В первую очередь я надеюсь, что ко мне прислушаются белые маги! Не секрет, что в последнее время в Российской Империи у белых магов наблюдаются некие проблемы, включая серьёзную просадку в силе. Не берусь судить о причинах, но полагаю, что усердные тренировки уж точно никому не повредят. Сила державы, как вам хорошо известно — в балансе. И баланс этот — на вашей совести, дамы и господа! А теперь — я буду называть фамилии, а вы — выходить сюда, для теста.

Рядом с доской стоял на специальной подставке некий предмет, зловеще накрытый тканью. Когда Всеволод Аркадьевич торжественным жестом сорвал покрывало, под ним обнаружился чёрный продолговатый ящик. Он напоминал телефонный аппарат, с которого можно было позвонить из академии, только размером побольше, без телефонной трубки, а вместо диска — просто круглое отверстие.

— Это нехитрое устройство, — Всеволод Аркадьевич с любовью погладил аппарат по полированному боку, — работает следующим образом. Оно «протащит» через ваши тела столько магии, сколько возможно, и покажет её количество. Это и будет ваш максимальный на текущий момент магический уровень. Будьте готовы ощутить некоторую слабость, возможно, лёгкое головокружение. Если вы ни разу не работали на пределе своих магических сил — а вы, надо полагать, не работали, — то ощущение будет для вас непривычным. Но ничего страшного с вами не произойдёт, уверяю. Не пугайтесь. Итак, приступим! Господин Абашев, прошу вас.

Коротко стриженный парень с мелкими и невзрачными чертами лица вышел к доске и опасливо посмотрел на аппарат.

— Положите руку в отверстие и, что бы ни случилось, не двигайтесь, — сказал Всеволод Аркадьевич. — Повторяю, что опасности нет никакой, процедура займёт от силы минуту.

Абашев послушно просунул ладонь в дыру и замер. Вдруг его тело напряглось, как будто по нему пустили ток. А я почувствовал чем-то внутри, что в помещении появилась магия. Чувство было таким же отчётливым, как прикосновение.

Над ящиком возникла из ниоткуда полупрозрачная вращающаяся сфера. Сначала она напоминала просто мыльный пузырь, по которому пробегают разряды. Потом налилась белым цветом, который, подумав, перешёл в бежевый. На том и остановился.

— Ну вот, — сказал довольный Всеволод Аркадьевич и сделал пометку в журнале. — Это приблизительно соответствует первому уровню. Хотя от чёрного мага я бы ожидал большего, господин Абашев. Прошу садиться.

Следующей вышла Авдеева, белый маг. Форменное платье, по идее, пошитое на заказ, сидело на ней как мешок. Лицо девушки было рыхлым и ленивым. Интуиция мне подсказала, что здесь мы чуда не увидим — так оно и оказалось. Когда Авдеева просунула ладонь в аппарат, тот выдал белую сферу, и она не менялась.

— Нулевой уровень, госпожа Авдеева, — вздохнул Всеволод Аркадьевич, черкнув в журнале. — С нулевого вы, скорее всего, разовьётесь до первого-второго просто естественным путём, хотя и не обязательно. Но прошу вас учитывать, господа, что сколько-нибудь значимый государственный пост можно занять только начиная с пятого уровня. Если к концу обучения вы не подниметесь до этой величины — простите, но это будет означать, что вы зря потратили своё время и средства своего рода. Впрочем, я уверен, что ни с кем из вас ничего подобного не произойдёт.

Всеволод Аркадьевич сбил аудиторию с толку обнадёживающей улыбкой и выдал:

— Программа вашего обучения не зря рассчитана на пятилетний срок. После первого курса вы должны показать минимальный результат — первый уровень. После второго — второй! И так далее. Некоторым из вас, должно быть, известно, что в прошлом году пришлось снизить этот порог, чтобы через него могли проходить белые маги. Посему, имейте в виду: в этом году жалобы и апелляции приниматься не будут. Императорская Академия готовит лучших из лучших. Выйдя отсюда, вы станете элитой, творцами не только своих судеб, но и истории Российской Империи, а значит — мировой истории! Садитесь, госпожа Авдеева. Советую вам уделять как можно больше времени медитациям по методике, которую я дал ещё на первом занятии. В учебнике вы можете найти более детальное описание, если оно вам понадобится. В чём я, правда, сомневаюсь. Методика предельно проста… Госпожа Алмазова!

Я с интересом наблюдал, как Кристина гордо вышагивает к доске. Интерес мой был… многогранным. Есть нечто особенное в том, чтобы смотреть на гордую и неприступную девушку, которую недавно видел в одном нижнем белье, а она об этом даже не подозревала.

— Прошу. — Всеволод Аркадьевич жестом указал на ящик, и Кристина с каменным выражением лица положила руку в отверстие.

Появилась прозрачная сфера. Прошла белый и бежевый этап, потом отчётливо пожелтела, стала коричневой, затем внезапно порозовела. Казалось, сейчас сделается красной, но тут же откатилась обратно к розовой.

Всеволод Аркадьевич ещё несколько секунд смотрел на сферу. Выглядел он очень довольным.

— Что ж, благодарю вас, госпожа Алмазова. Вот кто, я полагаю, возглавит списки! Пятый уровень, дамы и господа! Уже на первом курсе — пятый уровень. И прекрасный потенциал роста; думаю, что на пятом вы надолго не задержитесь… Прошу садиться, госпожа Алмазова. Вы — молодец.

Кристина явно пыталась скрыть эмоции, но за километр было видно, как её распирает гордость. Идя к своему месту, она буквально купалась во всеобщем внимании. Пятый уровень! С которым уже сейчас можно получить, пусть занюханную, но самую настоящую должность в самом настоящем госаппарате! Действительно — вау…

— Чем раньше вы начнёте тренировки — тем лучше, — продолжал между тем вещать Всеволод Аркадьевич. — Лучше бы — с тех пор как научились ходить, но и сейчас ещё не поздно. Помните: потолка нет! Государь наш батюшка, который так же, как и все остальные маги на службе Российской Империи, ежегодно проходит открытое тестирование, этим летом подтвердил свой двадцатый уровень. Государь, как вы знаете, сильнейший из магов в нашей стране. Однако ещё два года назад у него был лишь девятнадцатый уровень.

— Да и что толку? — вдруг подал с места голос Рабиндранат. — У его наследника, говорят, даже первого уровня нет. И особую магию государя цесаревич не унаследовал. Не говоря уж о великих княжнах — те, по слухам, вовсе пустышки.

— Император ещё отнюдь не собирается на покой, — пронзив Рабиндраната взглядом, возразил Всеволод Аркадьевич. — У него впереди долгая жизнь и достаточно времени, чтобы произвести на свет других наследников. Не думаю, что император нуждается в вашем сопереживании, господин Иванов.

Рабиндранат резко опустил голову, пряча жестокую ухмылку. Всеволод Аркадьевич, снова уставившийся в классный журнал, этого не заметил. А вот я уловил даже взгляд Юсупова — который с прищуром посмотрел на Рабиндраната и как бы кивнул свои мыслям.

— Господин Барятинский, — вызвал Белозеров меня.

Глава 2 Элита первого курса

Я подошёл к ящику. Сунул руку внутрь. Там, внутри, ничего не оказалось, и до дна ящика я не достал. Помнил, что все предыдущие испытуемые помещали внутрь только кисть руки — тем и ограничился.

И вдруг впервые почувствовал то, что до сих пор видел лишь на схеме — свои энергетические каналы. Меня как будто бы пронизали два потока — восходящий и нисходящий. Но они не просто струились в этих двух направлениях. Энергия растекалась по телу… Нет, не совсем по телу — по энергетическому телу, вот так будет правильно. Множество крохотных капилляров наполнялись силой. Но больше всего её концентрировалось в чакрах. Я ощутил все семь, и когда две верхние наполнились, почувствовал головокружение. В глазах потемнело, я даже не видел сферы над ящиком.

— Достаточно, господин Барятинский! — крикнул Всеволод Аркадьевич.

Я поспешно выдернул ладонь из ящика и перевёл дыхание. Белозеров подошёл ко мне, заглянул в глаза. Он был очень серьёзен, если не сказать больше — напуган.

— Могу я… пожалуйста, могу я посмотреть на вашу жемчужину, если вы её носите? — спросил он.

— Конечно, — вздохнул я и достал из-под одежды жемчужину.

Гордиться мне было положительно нечем. Как бы я ни боролся с чернотой — она ползла. К счастью, сейчас её было всего-то около трети.

— Гм, — сказал Всеволод Аркадьевич и кивнул. — Благодарю вас, господин Барятинский.

Казалось, моя жемчужина навела его на мысли, которые он пока предпочёл оставить при себе. Стояли мы оба так, чтобы жемчужины не было видно со стороны аудитории. И это — тоже была инициатива Белозерова.

Я убрал жемчужину и замер в ожидании вердикта. Надеюсь, пятый уровень у меня будет. Хотелось бы видеть, как перекорёжит Кристину. Детское такое желание, но — увы. Работаем с тем, что имеем, а имеем — тело подростка, которому хочется достигать, размножаться и утверждать авторитет.

— Впредь воздержусь делать прогнозы, всё же прорицательство — не моя стезя, — вздохнул Всеволод Аркадьевич. — Прошу прощения за то, что посеял ложную надежду…

Я замер, не веря ушам, но Белозеров закончил фразу так:

— Прошу прощения за то, что посеял ложную надежду, госпожа Алмазова. — Он виновато посмотрел на Кристину. — У господина Барятинского твёрдый восьмой уровень и отличный потенциал роста. — По классу прокатился изумленный ропот. — На самом деле, думаю, что можно было бы зафиксировать и более высокий уровень, — продолжил Белозеров, — но это уже было бы опасно для жизни и здоровья господина Барятинского. Поздравляю, Константин Александрович, у вас — выдающиеся способности к магии! Что в вашем возрасте несколько… удивительно. Большая редкость. К примеру, маг Шартран, о котором я рассказывал в самом начале курса, когда его дух переселился в его семилетнего сына, легко демонстрировал двенадцатый уровень. Правда, из-за угрызений совести этот маг так и не смог подняться выше. Вы же — уникум, господин Барятинский! Но это означает лишь то, что вам нужно продолжать усердно трудиться. Прошу, возвращайтесь на своё место.

Сказать, что Кристину перекорёжило — ничего не сказать. У неё натуральным образом отвисла челюсть. Она таращилась на меня, как Надя на «Чёрного Призрака» в автосалоне. Впрочем, остальные курсанты не отставали. Я чувствовал себя экспонатом в музее. Надо сказать, не самое приятное чувство.

Вернувшись на место, я сложил руки перед собой и приготовился к продолжению шоу, стараясь выглядеть бесстрастно. Хотя на самом деле эмоции меня так и сотрясали. Часть из них явно относилась на счёт незрелой нервной системы — хотелось визжать от восторга и прыгать до потолка, потому что я — исключительный. Но другая часть была уже моей, и там радости было существенно меньше.

Какой-то преподаватель, пусть и в элитной академии, сходу провёл параллель между мной и легендарным магом Шартраном, дух которого переселился в ребёнка. Плюс — моя загадочная потеря памяти. Плюс — изменившийся характер. Плюс — во всех отношениях небывалое выздоровление после того как все целители оказались бессильны… Внимание, вопрос: а не треснет ли по швам моя легенда?

Размышляя, я не забывал наблюдать и делать в памяти пометки насчёт своих сокурсников. Анатоль — второй уровень, Андрей — первый, Мишель внезапно порадовал вторым, вот уж где самородок. Рабиндранат тоже показал второй уровень. А вот Полли с трудом вытянула на первый. Белозеров долго сомневался, глядя на её бледную сферу. Полли бледнела и дрожала, но, наконец, вердикт был вынесен: «Первый уровень, госпожа Нарышкина. Но — едва-едва. На вашем месте я бы уделял больше времени медитациям…»

Мне показалось, что Белозеров хотел добавить: «…чем беготне за господином Барятинским». О том, что мы с Полли — «пара», не знал в академии уже только глухой и слепой. Я с мрачной тоской ждал, когда же отец Полли захочет со мной побеседовать и тонко намекнуть, что для человека, который так и не сделал официального предложения руки и сердца, я чересчур фривольно обхожусь с его дочуркой. Не объяснять же ему, что это его дочурка обходится со мной чересчур фривольно!

Жорж Юсупов вышел последним. Я с любопытством следил за его надменным лицом и развязной походкой. Интересно, что этот нам покажет такого исключительного?

Сунув руку в отверстие, Жорж напрягся. Все в этот момент несколько деревенели, но мне показалось, что Жорж буквально пыжится изо всех сил. Сфера, появившаяся над аппаратом, моментально стала бежевой, затем легко и плавно превратилась в коричневую. Больше никаких изменений не было, хотя на лбу Жоржа выступили крупные капли пота.

— Достаточно, — сказал Всеволод Аркадьевич, и Жорж, испустив громкий облегчённый вздох, выдернул руку. Сфера погасла.

— Ну вот, ещё один представитель элиты первого курса, — улыбнулся Белозеров. — Твёрдый четвёртый уровень! Поздравляю, господин Юсупов. Встать в один ряд с двумя такими сильными курсантами… Я думаю, остальные захотят равняться на вас. Подавайте пример своим товарищам!

Я перехватил яростный взгляд Жоржа и равнодушно пожал плечами. Ясно, что он до последнего надеялся превзойти меня в магии, но вот — получил щелчок по носу. У него — четвёртый, у меня — восьмой. Соревнование «у кого длиннее» только что закончилось в мою пользу.

Значит, элита первого курса, как назвал нас Белозеров — это, в нисходящем порядке: я, Кристина, Жорж. Затем — крепкие середняки, вроде Мишеля и Анатоля. И, наконец, основная масса — нули и единицы. Ну и — риторический вопрос — кто мог превратить Башню-руину в голема? Пожалуй, из всех нас… только я сам. Вот почему Белозеров так скептически относился к моим предположениям. Кристина, с её пятым уровнем, вряд ли была бы на такое способна. А вот я, с твёрдым восьмым и хорошей перспективой роста, — запросто. Если бы, конечно, знал, как это сделать.

Впрочем, магия тем и хороша, что знать тут — не обязательно. Заклинательные техники лишь помогают использовать магию более эффективным способом, без излишних затрат. А так-то можно работать с энергией напрямую. Что я и делал неоднократно, проламывая стену на заводе Лавра, например, или сражаясь с тем же големом.

Может, у меня не все дома? Какая-нибудь субличность?

Нет! Отставить психологию, Капитан Чейн! Ты же не психолог, ты — воин. Вот и рассуждай, как воин. Да, конечно, на первом курсе никто из курсантов не мог натравить на тебя Башню. Но как насчёт второго курса? Пятого? Как насчёт преподавательского состава? Конкретно — как насчёт Иллариона Георгиевича Юсупова, у которого мотивов и возможностей — как у собаки блох?

Списки, сообщающие уровень магии курсантов, вывесили уже на большой перемене. По пути в столовую я остановился возле стенда, на котором размещалась важная информация, и ещё раз пробежал взглядом рукописные строки, заставляя их врезаться в память. Через месяц проведут новое тестирование, и эти данные станут неактуальными, но именно скоропортящиеся сведения часто бывают самыми полезными. С едой, кстати, то же самое.

— Гордыня — плохое чувство для белого мага, — послышался дрожащий от злости голос у меня за спиной.

Я повернул голову, увидел Жоржа. Оправиться после унижения пацан, кажется, не успел, да не очень-то и старался. Выглядел он так, будто терять ему уже совершенно нечего, жизнь кончена, осталось лишь напиться и броситься под поезд. Последнее он, собственно, и пытался сейчас провернуть — правда, на трезвую голову.

Интересно, а он знает, что его дядя пытается меня убить?.. Хотя какая разница. Даже если знает — Иллариона не сдаст. Для пыток академия не очень приспособлена, а значит, нет смысла и начинать задавать Жоржу вопросы. Всё, чего я могу добиться таким образом — раскрою противнику свои мысли, а этого делать категорически нельзя. Даже если гормоны бушуют и очень хочется.

Я молча отвернулся, ещё раз взглянул на список, который возглавляла моя фамилия, выведенная красивым каллиграфическим почерком, и пошёл дальше своей дорогой.

— Что же это вы,господин Барятинский! Брезгуете говорить с теми, кто ниже вас по магическому уровню? — крикнул вдогонку Жорж.

Голос его звенел от переполнявших эмоций, и все, кто был на этаже, услышали, обернулись. Мы стали центром внимания. Жорж быстро меня нагнал и пошёл рядом.

— Чего тебе нужно, Юсупов? — негромко спросил я.

— Мне?! — удивился Жорж, продолжая работать на публику. — Мне — ничего! Это вам, господин Барятинский, нужно перестать вводить в заблуждение себя и окружающих! Не может быть на первом курсе такого уровня у белых магов! Недаром Белозеров попросил у вас жемчужину! Думаете, никто не обратил на это внимания? А ну, покажите-ка её всем! Пусть все увидят, какой вы «белый» маг!

— Серьёзно? — Я остановился и повернулся к Жоржу. — А почему?

— Потому что нужно быть честным по отношению к своим товарищам!

— Вопрос был не про детсад. Почему на первом курсе не может быть такого уровня у белых магов?

Жорж немного смешался, но он уже зашёл слишком далеко. Вокруг нас собралось слишком много курсантов, чтобы можно было пойти на попятный, не уронив достоинства. И Жорж выпалил:

— Да потому что вы, белые — вырожденцы! Это известно всем и каждому! Сама природа от вас избавляется. Вы, неженки и белоручки, тормозите прогресс! Если бы не вы, Российская Империя уже правила бы всем миром — а не жалкой его половиной!

В голове у меня моментально состыковались две мысли. Первая: так вот чего он хочет. Доказать всем, что я на самом деле чёрный маг. Его не унижает то, что он уступает Кристине, его унижает то, что он уступает белому магу. Наверняка папенька с пелёнок твердил сынульке, что белые маги — слабаки. И вдруг такое. Вот и затрепетала нежная душонка, как бы слеза не выкатилась.

Вторая мысль появилась, когда я краем глаза заметил бледные лица Анатоля и Полли, сжатые кулаки Андрея. И — самодовольные ухмылки Алмазовой и Звягина. Похоже, только что прозвучало оскорбление, которого снести нельзя.

Варианты? Дуэль — это мы уже проходили, ничем хорошим она не закончилась. Во второй раз закончится тем, что мы с Жоржем вылетим из академии. И хорошо ещё, если оба. А если я один, как зачинщик?

Устроить магическую битву? Этим я вообще ничего не докажу. Все и так знают, что магически я сильнее Жоржа. Кроме того, атаковать его чёрной магией — значит подтвердить его же слова, а белой… А что я сделаю против него белой магией?..

К счастью, Жорж избавил меня от необходимости ломать голову.

Когда он сказал:

— Если хотите быть белым магом — берите пример с госпожи Нарышкиной! — у меня сработал инстинкт.

Мужской спор — это мужской спор, но если один из участников приплетает даму, которая предметом спора не является, — он точно переступает черту, за которой к нему уже не стоит относиться с уважением.

Я как будто со стороны, с лёгким удивлением наблюдал полёт своего кулака. Он врезался в нижнюю челюсть Жоржа — которую тот, к счастью, успел поднять. Если бы замер с разинутым ртом, челюсть я ему сломал бы точно. А так — Жорж всего лишь всхрюкнул и покатился по полу.

По собравшимся прошелестел взволнованный «ах». Жорж приподнялся на локте, глядя на меня с изумлением. А у меня сорвало все ограничители.

— Как-то мы с тобой не с того начали, Жорж, — громко проговорил я, приближаясь к валяющемуся противнику и чувствуя, как жжёт кожу, чернея, жемчужина. — Поединок на глазах императора, дуэль, где ты прячешься за чужую ж… спину. У тебя, я смотрю, складывается превратное впечатление о границах дозволенного. Ну, сейчас я обозначу эту грань почётче!

Никто не кинулся меня оттаскивать, никто даже слова не сказал — все лишь сомкнули вокруг нас кольцо. А на лице Жоржа я увидел самый настоящий ужас. Ну да, это тебе — не магическая драка. Ни у кого не сработает глобус-индикатор, не прибегут наставники и преподаватели. Курсанты из белых слышали оскорбление и сочувствием к Жоржу не пылали. Ну а курсанты из чёрных… Что ж, полагаю, они ждали, что Юсупов встанет и наваляет мне по первое число. Я ведь сам задал тон драки — без магии. А значит, у Жоржа есть все шансы проявить себя с лучшей стороны.

Справедливости ради, Жорж отнюдь не был хиляком вроде Мишеля. Как и подобает аристократу, он с детства не чурался физических упражнений и внешне ничуть мне не уступал. Так что драка должна была происходить более-менее на равных. Если не брать во внимание крохотный нюанс: я-то не Костя Барятинский. Я — Капитан Чейн, у которого реального боевого опыта — как у дурака махорки, и который уже успел заточить нынешнее тело под себя; так, чтобы им было удобно пользоваться для достижения своих целей.

Все эти мысли — ну, кроме последней, — совершенно отчётливо промелькнули и на лице Жоржа. Он вскочил и моментально встал в боксёрскую стойку. И ведь правильно встал! Колени чуть согнуты, локти прикрывают корпус, кулаки — голову. Кто-то из белых магов хихикнул. Ну да, для тех, кто не разбирается, может выглядеть забавно. Белых-то магов боксу вряд ли обучают.

Жорж не стал ждать следующей атаки — перешёл в нападение сам. Я, отзеркалив его стойку, уклонился от пробного удара левой и едва не прощёлкал прямой правой. В скорости Жорж мне точно не уступал!

Сделать что-то корпусом я уже не успевал, пришлось задействовать руки. Левой я хлопнул по кулаку Жоржа, уводя его в сторону. Жорж равновесия не потерял, тут же отпрыгнул и закружил вокруг меня. Прищуренные глаза ощупывали мою стойку, выискивая слабое место.

— Неплохо, — подбодрил я соперника. — Брал уроки у госпожи Алмазовой?

Расчёт сработал. Жорж, побагровев от ярости, кинулся в атаку, раскрываясь, как цветок под солнцем. Я бы мог свалить его подсечкой, но, раз уж у нас тут вроде как бокс, решил не ломать хотя бы этих условных границ. И, улучив момент, влепил Жоржу отличный хук с правой.

Даже стойка Жоржу не помогла — он опять рухнул на пол, прямо под ноги Кристине.

— Вставай! — сказала та ледяным тоном. — Ты — чёрный маг, Жорж! Мы не проигрываем белым на полях сражений!

То ли застонав, то ли зарычав, Жорж поднялся. Его явно вело — голова кружилась. Может, я вообще у него в глазах двоился. По-хорошему — прекратить бы этот балаган, да только кто меня теперь послушает…

Глава 3 Белоручки

Ситуация изменилась в считанные секунды. Если поначалу я просто учил уму-разуму зарвавшегося мажора, то теперь против меня стоял боец, готовый буквально умереть на поле битвы. Ну как — стоял… Шатался. Но ноги пока держали.

В мои планы не входило ни убивать Жоржа, ни отправлять его на больничную койку — хотя он, возможно, заслуживает и того, и другого. По крайней мере, расправляться с ним прилюдно — однозначно плохая идея. Но и протянуть ему сейчас руку для пожатия — идея ничуть не лучше. Сам получу прямой в голову, и поделом.

Взяв себя в руки, Жорж тряхнул головой, взгляд его прояснился, и он тут же снова попёр на меня. Вместо того, чтобы занять оборонительную позицию, что в его ситуации было бы полностью оправдано.

Атаки Жоржа сделались вялыми и легко предсказуемыми, хотя он, безусловно, старался. Я ушёл раз, другой. Потом сделал вид, что хочу контратаковать и «допустил ошибку». В результате мы с Жоржем вошли в клинч. Я услышал его нездоровое поверхностное дыхание.

— Падай, — прошипел я ему на ухо. — Падай и не вставай, или хуже будет!

Вместо ответа он высвободил правую руку и ударил мне в живот. Мышцы пресса были напряжены, и такая смешная атака ничего не могла им предложить. Я, мысленно выругавшись, оттолкнул Жоржа и махнул ему вслед кулаком. Удар скользнул по скуле. Собственно, это был даже не удар, я едва обозначил касание. Но голова Жоржа внезапно дёрнулась, он картинно взмахнул руками и повалился на спину. Глаза закатились, на лице появилось отсутствующее выражение.

У меня же, судя по ощущениям, за время этой схватки пульс даже к сотне не приблизился. И всё же я наклонился вперёд, опираясь руками на колени, и тяжело задышал. Ни к чему демонстрировать всем сто процентов от своих возможностей. Пусть останется место для интересных сюрпризов.

Неожиданно приятное ощущение возникло в груди. Вернее, не «в», а «на». Жемчужина белела?..

— Раз, — послышался чей-то робкий голос. — Два. Три…

Я нашёл взглядом взволнованную физиономию Мишеля. Тот, кажется, не мог поверить в волшебную сказку, что произошла у него на глазах. И продолжал считать.

— Восемь! Девять!! Десять!!!

Хором завопили в восторге белые маги. Меня окружили. Обнимали, жали руку, что-то говорили, хлопали по плечу.

Чёрные маги хранили похоронное молчание. Но своего они не бросили. Кристина первой опустилась на колено рядом с Жоржем. И через несколько секунд раздался её низковатый голос, в котором отчётливо слышалось презрение:

— Эй, белоручки! Никто не хочет оказать помощь человеку? Или быть белым магом означает только радоваться победам?

Полли, которая только что буквально висела на мне, тут же обернулась. Фыркнула:

— Белоручек ищите среди своих горничных, госпожа Алмазова! Ваш надменный тон я прощаю лишь потому, что вашему товарищу, возомнившему о себе слишком много, и в самом деле нужна помощь. Каковую сами вы, сколь ни прискорбно, оказать не в состоянии.

Полли подошла к Жоржу с Кристиной. Присела, вытянула руку.

— Я не целительница. Но попробую сделать что могу.

— Главное, чтобы слух об этом инциденте не дошёл до наставников, — сквозь зубы проговорила покрасневшая от злости Кристина. — Сами понимаете, госпожа Нарышкина. Вашему… жениху тоже ни к чему огласка.

Жорж открыл глаза и вяло запротестовал. Мы-то с ним знали, что нокаут был фальшивым. Но Полли строго шикнула и коснулась пальцами его лба. Появилось слабое свечение.

Полли работала не как Клавдия, которая вытягивала проекцию энергетического тела пациента и «чинила» там всё, что было не в порядке. Как мне витиевато объясняла сама Полли, она просто направляла свою энергию к повреждённым участкам и как бы ускоряла там процессы регенерации. В плане синяков и ссадин — то, что надо, а вот сотрясение мозга — уже задачка посложнее.

И всё-таки взгляд Жоржа явно просветлел. Ну и слава богу. Может, обойдёмся без…

И тут я увидел Всеволода Аркадьевича. Он стоял за спинами чёрных магов, которые наклонились над Жоржем, и с грустным видом наблюдал за происходящим. Поняв, что обнаружен, повелительно кивнул мне в сторону и двинулся назад по коридору. Вскоре свернул на лестницу.

Я огляделся. Присутствие преподавателя никто как будто не заметил.

— Костя, ты куда? — окликнул меня Анатоль.

Столовая была в другой стороне.

— Идите без меня, догоню позже, — отозвался я и поспешил свернуть на лестницу, где скрылся Белозеров.

Он ждал меня пролётом выше.

— Всеволод Аркадьевич, — поклонился я.

— Константин Александрович, — кивнул Белозеров. — Украду у вас пять минут?

— Конечно.

— Идёмте за мной.

Мы двинулись к кабинету Белозерова.

— Как вы это сделали? — спросил я.

— Что именно? — грустно спросил Белозеров.

— Вы были там, но вас никто, кроме меня, не видел.

— О, это очень просто. Я не хотел, чтобы меня увидели — вот они и не хотели меня видеть. Эту технику вам ещё предстоит изучить… Прошу, господин Барятинский.

Белозеров распахнул передо мной дверь своего кабинета.

Усевшись на стул, я дождался, пока Белозеров устроится в своём стареньком кресле и вытащит сигару, после чего спросил:

— Я отправлюсь в карцер?

— Не думаю, что в этом есть смысл, — невнятно пробормотал Белозеров, раскуривая сигару. — Видите ли, господин Барятинский, — он выпустил изо рта клуб дыма в потолок, — вы производите впечатление взрослого человека, который прекрасно владеет собой и контролирует свои поступки. Я готов спорить на последний грош, что эта драка не была случайностью. Вы отлично знали, что делаете. И завершили поединок весьма благородным образом — не только избавив своего противника от увечий, но и не унизив его. Сколько я на вас смотрю — столько удивляюсь. На каждый ваш чёрный поступок непременно наслаивается белый. Хотя, увидев сегодня вашу жемчужину, я удивился ещё сильнее. Предполагал, что такое может быть, но… Черноты в жемчужине — около пятидесяти процентов, полагаю?

— Меньше, — буркнул я. — Тридцать, где-то так.

— А больше бывало?

— Бывало и больше…

— Больше пятидесяти?

Помолчав, я кивнул. Какой смысл скрывать? Наверняка существуют способы выяснить это с точностью до доли процента.

— Не буду спрашивать, как вам удалось очистить энергетику, — вздохнул Белозеров. — Могу только догадываться. Но, на самом деле, важно не это. Важно то, что вы стараетесь её очищать. У большинства ваших сокурсников чернота в жемчужинах тоже присутствует, однако в количествах совсем незначительных. От пяти до десяти процентов. Это нормально. Каждый маг — прежде всего человек, а у любого человека есть слабости, которым он потакает. Если же черноты становится больше — как правило, это путь в один конец. Возникает иллюзия, что совершать чёрные поступки необходимо, что другого выхода просто-напросто нет. — Белозеров снова тяжело вздохнул. — Принято считать, что каждый такой поступок поднимает человека по какой-то очень важной для него лестнице. Однако с вами — не так. Вы находите в себе силы бороться с чернотой. Контролируете себя.

— Спасибо за комплимент, — грустно усмехнулся я.

— Это, господин Барятинский, не комплимент. — Белозеров попыхтел сигарой. — Это — объяснение, почему я не планирую докладывать педагогическому совету о том, что наблюдал в коридоре пять минут назад. Нарушая, к слову, тем самым свои прямые обязанности… Но я просто не вижу смысла в докладе. Уверен, что господин Калиновский согласится со мной: несмотря на формальное нарушение режима, по сути, наказывать вас не за что. Вы вышли из сложившейся ситуации наиболее разумным способом. Кроме того, вы — возможно, самый сильный белый маг из всех, что переступали порог Академии за последние пару десятков лет. И говоря о силе, я имею в виду не только число, обозначающее уровень. Я говорю о чём-то большем. Ну, и последнее — по порядку, но отнюдь не по значимости. В вас лично заинтересован государь. Поступили вы сюда, несомненно, благодаря собственным талантам. Однако Его величество просил докладывать ему о вашей академической жизни. А это, как вы понимаете, не только протекция, но и своего рода ответственность. Я, разумеется, не рискну строить предположения, откуда такая заинтересованность. Хотя мысли, безусловно, есть…

— Всеволод Аркадьевич, — не выдержал я. — К чему вы ведёте?

Белозеров помолчал.

— К тому, что вы не равны прочим курсантам, Константин Александрович, вот к чему! Избавьтесь от этой иллюзии, и чем скорее — тем лучше. Примите следующий постулат: вам больше дано, однако с вас в конечном итоге будет больше спрошено.

Вот уж нашёл, чем удивить. Это я лет двадцать как точно знаю. С тех пор как принял на себя командование отрядом — так и осознал. И про «дано», и про «спрошено».

— Поэтому я сейчас говорю не с господином Юсуповым, а с вами, — продолжил Белозеров. — Не нужно мне рассказывать очевидное, я прекрасно знаю, что он постоянно вас провоцирует. Юсупов — чёрный маг, подобное поведение у него в крови, иначе и быть не может. Но вы сегодня уже сделали мудрый выбор, закончив бой, как белый маг. Я прошу вас: продолжайте и дальше выбирать столь же мудро.

— То есть, избегать Юсупова? — вздохнул я.

Белозеров кивнул, вместе с ним качнулся и огонёк сигары, заполняющей кабинет терпким дымом.

— Вы учитесь в одной академии, на одном курсе. Понятно, что никуда вам друг от друга не деться. Но…

— При всём уважении, — перебил я, — в свете вашей просьбы, публично вывесить списки с уровнями — не лучшая идея.

— Лучших идей не существует в принципе, — отрезал Белозеров. — Существуют рабочие и нерабочие. Идея с конкурентной борьбой — рабочая, её опробовали уже не раз, не на одном поколении курсантов. Такого рода соперничество — превосходный стимул для юных магов заниматься развитием своих энергетических контуров, уж поверьте. Да, на вашу с господином Юсуповым ситуацию это влияет не лучшим образом. Однако вы, господин Барятинский — белый маг не только по рождению, но и по выбору. Поэтому и обращаюсь я именно к вам, как к взрослому здравомыслящему человеку. Постарайтесь свести на нет конфликты с господином Юсуповым. Образно говоря, сейчас вы стоите довольно высоко, и мне бы очень не хотелось, чтобы вы упали. А говоря по-простому, от чистого сердца — мне бы очень не хотелось видеть, как император разочаруется в вас.

«А заодно и в нас — преподавательском составе Академии», — мысленно закончил я. Но вслух этого, разумеется, не сказал. Смотрел на корешки книг на полке передо мной. Какие-то магические труды на латыни, судя по всему.

— Господин Барятинский? — окликнул Белозеров.

— Приложу все усилия, — сказал я.

Белозеров кивнул:

— А большего я и не прошу.

— То есть, это всё? Я могу идти?

— Подождите. — Белозеров поморщился — дым защипал ему глаза — и вонзил сигару в пепельницу. — Ещё кое-что… Как уже сказал, о сегодняшнем инциденте от меня никто не узнает. Но я хотел бы вас попросить о встречном… одолжении, если угодно. Видите ли… Есть подозрения, что несколько курсантов собираются по ночам где-то на территории Царского Села. — Белозеров пытливо заглянул мне в глаза. — По сути, ничего страшного. Однако мы всё же находимся в непосредственной близости от императорского дворца, и хотелось бы видеть от наших курсантов больше дисциплинированности. Скажем так, было бы крайне неприятно, если бы Его величество, решив прогуляться ночью, наткнулся на стайку курсантов. Возможно, нетрезвых. Это… Полагаю, что такой позор не в их интересах.

— Да уж, пожалуй, — усмехнулся я.

— Если вам что-то известно о… такого рода сборах — прошу рассказать мне, — закончил Белозеров. — Я, разумеется, никому не скажу, что получил информацию от вас. И не предприму никаких жёстких мер в отношении нарушителей. Курсантами мы не разбрасываемся — как вы, вероятно, уже поняли. Я просто хочу поговорить с этими молодыми людьми, не вынося разговор на всеобщее обсуждение. Гласность в данном случае — лишнее, как мне кажется.

Несколько секунд я размышлял. Сказать Белозерову, что у него под носом зреет заговор против императора? Сказать — и обрести союзника, который здесь, на территории академии, может, прямо скажем, немало…

Однако желание это было мимолётным и исключительно Костиным. Капитан Чейн решительно вытеснил Костю и сказал: «Тебе не давали полномочий вербовать союзников, Капитан. Приказ был — наблюдать, и ничего больше. Тем более, велика вероятность, что Белозерова действительно беспокоит всего лишь нарушение курсантами дисциплины. По сути Всеволод Аркадьевич — просто немолодой и не самый смелый дядька, который симпатизирует тебе лично и переживает за то, чтобы другие курсанты не влипли в неприятности. Вот пусть так пока и остаётся».

— Ничего об этом не знаю, — пожал плечами я. — Кроме того случая, когда из корпуса ночью выходила госпожа Алмазова. Но она была одна.

— О той её вылазке мы с вами уже имели беседу, — улыбнулся Белозеров. — Ну что ж, на нет и суда нет. Однако если узнаете…

— Непременно расскажу вам, — кивнул я. — Разрешите идти?

— Идите. — Белозеров встал и протянул мне руку. — Приятно было с вами побеседовать.

* * *

У большинства курсантов к середине семестра уже голова шла кругом от академической нагрузки. Мне тоже было немного не по себе от такого разнообразия, но приходилось справляться.

Первым слоем шли общеобразовательные предметы. Математика, физика, французский и английский языки, латынь, русская словесность, классическая литература, история, география. Потом — специальные магические предметы. На первом курсе эти сферы ограничивались магической теорией и энергетической практикой.

Даже этого было бы достаточно, чтобы занять двадцать четыре часа в сутках. А у нас, помимо перечисленного, были ещё танцы, фехтование, общая физическая подготовка и верховая езда.

При этом нужно было выделять время на домашнюю работу. Вот на этом-то многие и ломались. Сделать внятную домашку, у которой есть начало и конец, это одно. А медитация на энергетические потоки и чакры — совсем другое. Занятие не подразумевало получение ежедневного результата и имело скорее накопительный эффект. Вот многие этим и манкировали, бесконечно откладывая на завтра.

Я же не мог себе позволить уступать хоть кому-либо, поэтому уделял своему энергетическому развитию каждую свободную минуту. Во время прогулки в парке, если мне удавалось отделаться от Полли, я скрывался в каком-нибудь укромном уголке, закрывал глаза и представлял, как энергия течёт по каналам, которые я видел на схеме, концентрируясь в чакрах.

Белозеров предупреждал, что поначалу никаких подтверждающих верный путь ощущений не будет. Работать приходилось с одним лишь воображением. И от дела постоянно отвлекали мысли вроде «а если я представляю неправильно?!» Самое сложное было — отделаться от этих мыслей и продолжать работу. Да, именно работу. Пусть даже со стороны это выглядело так, будто я сижу и ничего не делаю — может, вообще сплю.

«Со временем, — говорилось в методичке, — вы научитесь ощущать своё энергетическое тело и пронизывающие его потоки. Потом, постепенно, вы сможете ощущать его даже без специального сосредоточения, в каждую секунду своей жизни. Что в итоге даст вам возможность ощущать приблизительно свой магический уровень».

Что ж, это было бы неплохо, потому что в академии общее сканирование магических уровней проводили только два раза в семестр — в начале и в конце, чтобы отмечать прогресс курсантов. И, глядя на то, как весело и беззаботно стараются мои однокашники проводить свободное время в императорском парке, я понимал, что особого прогресса у них не будет. Первый и второй курсы одолеет большинство. А вот после третьего пойдёт уже серьёзный отсев.

Были и исключения. К примеру, Андрей в усердии практически не уступал мне. Мишель тоже старался. Уж он-то как никто другой понимал риски. У него не было за плечами богатого рода, не было подушки безопасности, на которую можно было бы упасть в случае чего. Да, он получил невероятный шанс — его взяли в самую лучшую академию Российской Империи. Но если он вылетит отсюда, другие элитные заведения не выстроятся в очередь за перспективным учеником. Не самое паршивое реальное училище — это, пожалуй, всё, на что Мишель сможет рассчитывать.

Активно занимался саморазвитием и Рабиндранат. Собственно, у него было лишь два вида досуга — медитация и пухлый блокнот в кожаном переплёте с застёжкой, куда он постоянно что-то остервенело записывал.

— Что ты там пишешь? — спросил однажды я, застав его в парке за этим занятием.

Я предполагал вызвать Рабиндраната на беседу. Раз уж мы с ним проводили время вместе до моего знаменитого падения с моста, значит, были хорошими знакомыми. А за всё время обучения даже словом не перемолвились.

После того как Платон рассказал мне про амулет «Обмани судьбу», я частично снял с Рабиндраната подозрения в покушении, но он всё ещё оставался заговорщиком. Так что демонстративно избегать его было бы слишком подозрительно.

— Стихи, — коротко отозвался Рабиндранат, захлопнув блокнот.

Щёлкнула застёжка. Рабиндранат встал со скамьи и вызывающе уставился мне в глаза. Я изобразил дружескую улыбку и протянул руку:

— Я тебя вспомнил.

— Неужели? — Поколебавшись, Рабиндранат пожал мне руку.

— Ага. Тогда, на мосту, ты ведь был с нами.

— Был. А ты этого до сих пор не помнил? Потеря памяти?

— Она самая, — кивнул я. — Впрочем, ничего удивительного. Некоторое время я был считай что мёртв. Хорошо ещё, что в мозгу повредились только участки, отвечающие за память. Большая удача.

— Ну да, — подхватил Рабиндранат. — Ты запросто мог бы остаться «овощем» на всю жизнь. — Сочувствием в его словах и не пахло.

После недолгого неловкого молчания я указал взглядом на блокнот:

— Дашь почитать?

— Что? — удивился Рабиндранат.

— Стихи. Люблю хорошую поэзию.

Тут я ступил на скользкую почву. Потому что если вдруг Рабиндранат поймает меня на слове и затеет разговор о поэзии, то процитировать я смогу только Алкея, которого мы недавно начали изучать на занятиях по античной литературе. Есть ещё, конечно, матерные частушки про Концерны, но что-то мне подсказывает — к обсуждению такой «поэзии» Рабиндранат не готов.

— Сожалею, но — нет, — Рабиндранат хлопнул себя блокнотом по бедру. — Личное.

И, поклонившись, удалился.

Ясно, к беседе не расположен. Ну и ладно, я же не с целью набиться в друзья с ним заговорил.

Хотя, по правде говоря, пребывал в некоторой растерянности. Как продолжать разрабатывать этот кружок заговорщиков? Тупо следить за ними каждую ночь? Рано или поздно попадусь, не им — так наставникам. А мне нужны имена, нужно понимание того, что реально происходит на собраниях. Я, конечно, не буду на полном серьёзе сравнивать подростков-аристократов со своими собратьями-мятежниками, но мы-то уж точно умели вслух говорить одно — для возможной прослушки, — а жестами передавать совсем другое.

Мне нужен был свой человек в этом кружке. Либо нужно было войти туда самому. А для этого — завести дружеские отношения хоть с кем-нибудь из участников.

Поэтому я на всякий случай старался дружелюбно держаться со всеми. Кроме Жоржа Юсупова, само собой. С этим парнем мы уже явно не станем друзьями. Не поубивать бы друг друга до конца семестра — и то хлеб.

Перед сном я, как обычно, уселся на стул, выпрямил спину и сосредоточился на своей энергетике. От постоянных упражнений ум сделался более покладистым и теперь послушно представлял, как два энергетических потока струятся через моё тело: один вверх, другой — вниз. По капиллярам энергия текла к чакрам и наполняла их. Семь очагов энергии, каждый из которых можно будет в перспективе раздувать, если возникнет такая необходимость.

Пока что я лишь воображал эти чакры, но уже не мог с уверенностью говорить, что дело ограничивается одним лишь воображением. В методичке этот момент был как-то невнятно описан. Как отличить воображаемые чакры от настоящих?..

— Костя! — вдруг послышался шёпот.

Глава 4 Подарок

Я открыл глаза, мгновенно выдернув себя из транса, и поднял голову. Увидел Мишеля. Его всклокоченная голова торчала над перегородкой. Было темно, но благодаря своему особенному зрению я сразу заметил, что физиономия у Мишеля — несчастнее не придумаешь.

— Что случилось? — резко спросил я.

— Что ты делаешь? — одновременно спросил Мишель.

— Вообще-то есть правила приличия, — сказал я, не в силах скрыть раздражения. — То, что между нами нет глухой стены, ещё не значит, что нужно заглядывать, когда тебе заблагорассудится. Я тренирую энергетические каналы.

— Ох, извини, — ещё больше сник Мишель. — Я… Я не подумал.

— Проехали, — смягчился я. — Ты чего такой кислый?

Мишель оглянулся, будто опасаясь, не подслушивает ли сосед, так же высунувшись над перегородкой, но всё было чисто.

— Костя, завтра у Аполлинарии Андреевны именины!

— А, да, — вспомнил я.

— Ты что — забыл?! — вытаращил глаза Мишель.

Подумаешь, забыл про именины своей «невесты». Большое дело! Ну ладно, хорошо, стыдно, стыдно. И так голова вечно забита, как помойный бак. А тут ещё праздники какие-то…

— Не забыл, а запамятовал, — буркнул я.

— У меня беда! — Мишель чуть не плакал. — Я раздобыл для неё подарок, но после того, что она сказала сегодня за завтраком…

— А что она сказала за завтраком?

Мишель вытаращился на меня, как на внеземную форму жизни. Господи, да вот ещё я не забивал себе голову всем тем, о чём трещит, не умолкая, Полли! Это ж всё равно что учить наизусть радиопередачи. Кстати, не самое глупое сравнение — учитывая, что Полли тоже время от времени проигрывает музыку, встречаясь со мной.

— Она ведь собиралась отказаться даже от кофе со сливками!

— Ну, сегодня — да, — согласился я. — А завтра решит, что ей необходимо в день выпивать четыре литра молока альпийских коз.

Но Мишель меня не слушал. У него голова была забита переживаниями.

— Я уже купил Аполлинарии Андреевне подарок, — с убитым видом продолжил он, — а теперь вижу, что этот подарок будет просто издевательством, глумлением, плевком в лицо…

— Тихо-тихо! — Я встал и потянулся, разминая кости. — Что же ты ей купил такое? Жёлтый билет?

Мишель побледнел:

— Да как ты можешь?..

— Да я-то много чего могу, — буркнул я. — Мне не понятно, как подарок, сделанный от души, может быть плевком в лицо. Показывай, что там у тебя.

Мишель показал. Я хмыкнул, держа в руках коробку шоколадных конфет. Судя по золотым вензелям, качеству упаковки и надписи «ручныя работа» — весьма недешёвых.

— И что не так? — спросил я.

— Ну как же ты не понимаешь! — Мишель за перегородкой аж подпрыгнул. — Аполлинария Андреевна ведь решила… следить за весом!

Я буквально за язык себя поймал, чтобы не сказать, что вес в Аполлинарии Андреевне сосредоточен строго в тех местах, где он более всего уместен, и, как по мне, ничего в этих местах корректировать не нужно. Хорошо, что поймал. А то дело бы закончилось дуэлью. Самой идиотской дуэлью за всю историю этой славной традиции.

— Беда, — согласился я. — И что думаешь делать?

— Я не знаю! Думал, может быть, ты посоветуешь.

Н-да, ситуация — за гранью маразма. У меня спрашивают совета, как ловчее охмурить мою невесту. Ну, сам затеял, самому и расхлёбывать. Чего с них со всех взять…

— Ладно, — сказал я, — давай меняться.

— В смысле?

— Ты мне — конфеты, а я тебе… Погоди!

Пусть я и запамятовал о том, что именины у Полли завтра, но подарок выбрал заранее, ещё в прошлый свой визит в город. Посоветовавшись с Надей, купил изящную золотую брошку. Некоторые курсантки позволяли себе неброские украшения, и на это наставники и преподаватели смотрели сквозь пальцы.

— Но это же целое состояние! — ахнул Мишель, открыв коричневую бархатную коробочку. На атласной подкладке лежала брошь в виде стрекозы, с телом из янтаря.

— Да ну, какое там, — поморщился я. — Не забивай голову.

— Но…

— Слушай, Мишель! — не сдержался я. — Дают — бери! Бьют — уби… эм… Беги! Не усложняй ситуацию, в общем.

«…она и без того идиотская», — закончил мысленно.

— Но я не могу… Это ведь не мой подарок…

— Господи, ну напиши ещё стихи!

— Стихи? — совсем обалдел Мишель.

— Угу. Вся ночь впереди. Только рифмы сам ищи, ладно? Уж в этом обойдись как-нибудь без моего участия. И, пожалуйста, не вслух. Я — спать.

И я демонстративно принялся расстилать постель. Когда повернулся вновь, головы Мишеля над перегородкой не было. Зато на потолке над его комнатой виднелось пятно света от какой-то простенькой бытовой магии. Вскоре послышалось шуршание карандаша по бумаге. Я только головой покачал. И где мои шестнадцать лет… А, да. Вот же они.

* * *

Беспокойство о лишнем весе не помешало Полли навернуть кусок торта со взбитыми сливками, украшенного фигурками из шоколада и марципана, который появился в нашей столовой неизвестными путями. Я сильно сомневался, что местных поваров озадачили такой сложной выпечкой. Скорее уж произведение кондитерского искусства доставили по приказу госпожи Нарышкиной-старшей.

Как ко всему этому относятся наставники и преподаватели, выяснить тоже не получилось. Они подозрительно быстро исчезли из столовой.

— Слабости, — сказал Андрей, понуро тыкая ложечкой доставшийся ему кусок.

Разрезала торт лично именинница, и куски получились очень разного размера. Тем, что выпал на долю сурового аскета Андрея, можно было спасти от голодной смерти пару африканских деревенек.

— Да ладно, иногда можно, — сказал я. — Главное, чтобы правило и исключение не менялись местами.

— Я говорю не о себе, а о тех, кто по долгу службы должен блюсти строгие порядки в Академии, — возразил Андрей. — Официально никаких празднеств, кроме академических, тут проводиться не должно. Однако когда среди курсантов — отпрыски самых знатных родов, приходится на многое закрывать глаза. Не поощряют, но и открыто не возражают… Послушай, я, наверное, ускользну тихонько. Мне здесь не место.

— Полли расстроится.

— Ты полагаешь? — скривился Андрей. — Действительно думаешь, что она заметит?

С его стороны тут не было никакого «интересничанья», он правда хотел слинять, но при этом не испортить отношений с именинницей. Как-никак, мы все работали в одной команде на Игре, и это нас некоторым образом связывало.

— Не знаю, — честно признался я. — Но возможно.

Андрей вздохнул, однако тут же взял себя в руки. Изобразил улыбку, чтобы не было похоже, будто он присутствует на похоронах.

Я же на самом деле не мог сказать, как отреагирует Полли на его отсутствие. Могла не заметить, могла тут же удариться в слёзы. Её импульсивная натура была в должной степени непредсказуемой.

Моё внимание привлекал мучающийся Мишель. Полли как-то незаметно устроила из небольшого торжественного ужина, проходящего в полусекретной обстановке, полноценный приём в свою честь. «Гости» рассредоточились по столовой, а виновница торжества вдохновенно порхала от группки к группке, поддерживая светскую беседу.

Мишель ни в какую группку не вошёл, а кроме того, судьба постоянно располагала его так, чтобы в поле зрения своей возлюбленной он не попадал. Хотя очень старался. Эта гонка без правил продолжалась уже минут пять.

— Ты ведь не собираешься на ней жениться, — сказал вдруг Андрей.

Я непроизвольно вздрогнул, огляделся. Поблизости не было лишних ушей, но всё же я незаметно поставил завесу от подслушивания.

— Скажу тебе по секрету: я вообще пока не собираюсь жениться.

— В таком случае, с твоей стороны было бы благороднее прямо сказать об этом Полли, а не пытаться свести её с Мишелем. На мой взгляд, разумеется. Извини за то, что вторгаюсь в приватность.

— Я не давал Полли никаких обещаний.

— И, тем не менее…

— Андрей! — вздохнул я. — Не капай на мозги, а? Может, я её таким образом испытываю. Когда мы закончим академию, мне действительно понадобится создать семью. И я бы хотел, чтобы моей избранницей была женщина, на которую я смогу положиться, как на самого себя.

Сказав это, я понял, что сказал правду. Не было у меня никакого предубеждения против Полли. Ну, кроме, разве что, того крохотного нюанса, что я был больше, чем в два раза, старше её. А так — на Игре она себя проявила просто великолепно, в качестве боевого товарища вполне себе работала. Внешностью её бог уж точно не обидел, ровно как и положением в обществе. Так что через пять лет — как знать?..

Но не сейчас. Уж точно — не сей-час.

— Мысль разумная, — признал Андрей. — Хотя воплощение, на мой взгляд — не очень. Ты не будешь возражать, если я приглашу Полли на танец?

— С чего бы мне возражать, — проворчал я. И опомнился. — Погоди. Ты думаешь, будут ещё и танцы?!

— Ставлю двести отжиманий на то, что будут.

— Двести отжиманий для тебя — не проигрыш.

— Твоя правда, — подумав, согласился Андрей. — Тогда так: если танцев не будет — я таки съем этот кусок торта.

— Принято, — кивнул я и убрал магическую завесу.

Сам со своим куском торта уже разделался. Это истинным отпрыскам аристократических родов нужно было себя ограничивать. А я в душе всё ещё был Капитаном Чейном, командиром повстанцев. И для меня калории были не врагами, а друзьями. Есть возможность перекусить — используй её. Чёрт знает, когда в следующий раз доведётся.

Кроме того, обмен веществ в моём молодом теле происходил с головокружительной быстротой, и за фигуру уж точно переживать не приходилось. Скорее наоборот — обильное питание помогало набирать мышечную массу.

Я подошёл к столу поставить тарелку, как вдруг с якобы пустого стула донёсся знакомый низковатый голос:

— Не очень-то вы любезны, господин Барятинский.

Я дёрнулся и уставился на стул.

Нет, это была не невидимость. Скорее что-то вроде отвода глаз. Я просто до сих пор упорно не замечал сидящую на стуле Кристину с подарочной коробкой на коленях — а это совсем на меня не похоже.

— Используете магию на территории академии, госпожа Алмазова? — буркнул я. — Разве это не против правил?

— Это — родовая защитная магия, — очаровательно улыбнулась Кристина. — Кого-то она защищает от падения с высоты, кому-то помогает быть незаметным. Занятно, господин Барятинский: от вас куда проще укрыться в людном месте, чем в ночном саду.

— У вас прекрасно получается и то, и другое, — холодно сказал я и бросил на стол звякнувшую тарелку. — Что вы тут делаете, госпожа Алмазова?

Кристина вскинула брови:

— Не знала, что для посещения общей столовой нужно сначала получить приглашение госпожи Нарышкиной или её жениха.

— Вы не ответили на вопрос.

Глаза Кристины нехорошо сверкнули:

— Да с чего ты взял, что я собираюсь отвечать на твои вопросы? — прошипела она. — Кто ты такой?

В этот момент меня тоже немного перемкнуло, и я, наклонившись к ней, в тон ответил:

— Я — тот, кто через несколько лет будет решать судьбы чёрных магов. Рассчитывать, сколько из них нужно держать на цепи, чтобы соблюсти баланс, а сколько можно спокойно списать по статье «утилизация». Цепь у меня, к слову, уже есть. И ты с ней знакома более чем близко.

Кристина побледнела. Пожалуй, в первый миг она даже испугалась, но тут же взяла себя в руки и покраснела от ярости. Ещё секунда — и, возможно, вцепилась бы мне в лицо зубами и ногтями, а то и шарахнула чем-нибудь магическим. Но тут раздался радостный крик Полли:

— Подарки! Пришло время дарить подарки, господа!

Взяв себя в руки, Кристина потянулась куда-то назад и вдруг сунула мне коробку конфет, полученную от Мишеля.

— Не забудьте свой подарок, господин Барятинский, — сказала она голосом, пропитанным ядом. — Полагаю, это — максимум, на который рассчитано воображение белых магов, чтобы получить расположение девушки?

— Белым магам нет нужды покупать расположение девушек, — парировал я. — Девушки падают в наши объятия, подчиняясь своим собственным желаниям. Вам ли не знать, — и отвернулся.

Шагал к Полли, погружённый в грустные мысли. Ну вот… Собирался же всем улыбаться, наводить мосты! А Кристина, между прочим, с гарантией состоит в кружке заговорщиков. «Манифест», найденный у неё в комнате — материальное тому подтверждение.

То, что на собрании, за которым я наблюдал, своё присутствие Кристина никак не обнаружила, не означает, что её там не было. Я ведь, строго говоря, никого из заговорщиков не видел в лицо, только слышал их голоса. А Кристина могла сидеть, не подавая голоса. Она и вообще-то не слишком разговорчива. А могла на собрании вовсе не присутствовать. Если Кристина — и есть тот самый внедренный агент, если это никакой не преподаватель и не наставник, то в таком поведении нет ничего удивительного. Подпольную деятельность она ведёт по всем правилам — скрытно, лишний раз не высовываясь.

Эх-х. А вот сам-то я только что дал маху. И то, что Капитан Чейн — не разведчик, а боец, — слабое оправдание. Задача поставлена, время на подготовку было. Но Кристина застала меня врасплох, и пожалуйста — Костя Барятинский, с его подростковым гонором, взял верх над Капитаном Чейном. Прав был дед: это работа не для обычных курсантов. Надо взять себя под контроль, причём — жёстко.

Полли между тем окружили подруги — как белые, так и чёрные маги. Несмотря на дух соперничества, друг друга маги разных цветов совсем не чурались. Однако придерживались принципа «дружба дружбой, а служба службой».

Дарили, в основном, книги. Не так уж много было разрешённых вещей в Академии, и никому из друзей не хотелось подставлять именинницу. Полли добросовестно ахала и говорила пару добрых слов по поводу каждого подарка. Я ею в этот момент восхищался. У меня бы кроме «спасибо» других слов не нашлось. Надеюсь, тут не обязательно устраивать пирушку в честь своих именин. Я бы, во всяком случае, предпочёл это избежать. Может быть, попаду в карцер накануне — было бы крайне удачно. И, кстати, при моём активном образе жизни — вполне реализуемо.

Я держался позади Полли, так что она меня не видела. Зато я прекрасно видел Мишеля, пошедшего в лобовую атаку. Лицо у него при этом было таким, словно он действительно нёсся один, размахивая саблей, на сомкнутые ряды противника. На месте Полли я бы, наверное, испугался и выставил Щит.

И-и-и — вот он, торжественный момент. Полли взяла коробочку с брошью и ахнула, как полагалось по этикету. Потом — развернула сложенный листок почтовой бумаги (у Мишеля элементарно не осталось времени на то, чтобы купить открытку) и пробежала написанный текст глазами.

Прижав листок к груди, Полли что-то сказала, от чего Мишель весь зарделся. Потом листок переместился в карман форменного платья, а Мишелю дозволили поцеловать руку. Ну, вроде бы неплохо прошло…

Полли поставила коробочку с брошью на стол, к остальным подарками, и повернулась ко мне.

— Поздравляю, Полли, — сказал я, небрежно протянув конфеты. — Желаю тебе всегда быть такой же краси…

Полли не дала мне договорить. Она взвизгнула, подпрыгнула и захлопала в ладоши.

— Костя! Это же мои самые любимые конфеты! Как ты узнал?!

…

На Мишеля я старался не смотреть. И без того чувствовал исходящие от него волны чернейшей и мрачнейшей безысходности. Эти волны, казалось, могли аннигилировать всю Академию, а может быть, и императорский летний дворец в придачу.

В добавок ко всему, зазвучала музыка. Тот самый невидимый оркестр, что сопровождал госпожу Нарышкину в моём присутствии. Благо, уже не каждый раз, а лишь в моменты сильных душевных переживаний. Вот как сейчас.

— Я знала, что вы любите музыку, Аполлинария Андреевна, — раздался вдруг совсем близко голос Кристины. — Думаю, мой подарок тоже придётся вам по сердцу.

С этими словами она поставила на стол коробку, перевязанную алой лентой. Полли с удивлением посмотрела на Кристину (музыка стихла), потом — на коробку.

— Благодарю вас, эм… Госпожа Алмазова. Прошу прощения, не знаю вашего отчества.

— О, вы можете называть меня просто по имени, — любезно улыбнулась Кристина. — К чему церемонии? Мы ведь все здесь в одинаковом положении и все должны быть друзьями.

Полли озадаченно переминалась с ноги на ногу. Кристина кивнула на коробку:

— Не хотите открыть?

— О,разумеется…

Сбитая с толку Полли развязала ленту, подняла крышку и ахнула. Я только хмыкнул. Внутри коробки находился портативный проигрыватель, на котором уже стояла пластинка.

— Но ведь… Это же… Нельзя? — полувопросительно сказала Полли.

— Помилосердствуйте, госпожа Нарышкина, — снова улыбнулась Кристина. — Неужели хоть кто-то, услышав музыку из вашей комнаты, заподозрит вас в нарушении? Особенности вашей родовой магии слишком хорошо известны.

Полли покраснела, а я отметил для себя тот факт, что Полли, оказывается, «музицирует», даже когда меня нет рядом. Интересный момент. И ещё более интересно, чем она при этом занимается?.. То есть… Нет, я ничего такого не имею в виду. Мне правда интересно, от чего зависит срабатывание магии. А ещё очень интересно, для чего на самом деле в столовой появилась Кристина. Неужели и правда захотела поздравить Полли — которую вполне явственно терпеть не может? Что-то я сомневаюсь…

Полли же интересовал совершенно другой вопрос.

— А что за запись на пластинке? — спросила она, разглядывая виниловый диск.

— Это джаз, — улыбнулась Кристина. — Очень модное музыкальное направление. Вы, вероятно, слышали…

— Конечно! — взвизгнул кто-то из девчонок. — Давайте, давайте же скорее поставим пластинку!

А меня тронули меня за локоть. Я обернулся и увидел Андрея. Он с торжественным видом продемонстрировал мне тарелку с нетронутым тортом.

— Правда! — воскликнула Полли. — Давайте послушаем музыку, господа! И начнем, наконец, танцевать!

Глава 5 Аделаида

За тридцать шесть лет предыдущей жизни я успел идеально выдрессировать свой организм. Капитан Чейн засыпал и просыпался тогда, когда было нужно ему. Соответственно, таких слов, как «бессонница», попросту не знал. Сейчас, в новом мире, мозг и тело Кости Барятинского я старался приучить к тому же.

Дело шло со скрипом — всё же организм мне достался довольно изнеженный. Мозг Кости активно пытался перед сном заново прокрутить какие-то моменты прожитого дня, предаться мечтам и воспоминаниям — но, тем не менее, потихоньку шло.

Я успел приучить себя засыпать не позже, чем через двадцать минут после объявления отбоя. Хотя привычку Капитана Чейна просыпаться от любого подозрительного шороха «отключать» не стал. И сегодня эта привычка сработала. Я проснулся едва ли через час после того, как заснул.

«Пудреница», изъятая у Кристины, лежала в кармане моего кителя. А проснулся я оттого, что китель, висящий на стуле, издал негромкий, странный звук. Что-то внутри него как будто звякнуло.

Я сел на кровати. Отчего-то не удивился — видимо, подспудно ждал от «пудреницы» необычного поведения. И не ошибся.

Вынув коробочку из кармана и открыв, я увидел, что «клавиатура» подсвечивается, а зеркальце помутнело и на нём появились буквы.

Короткое, в одну строчку, сообщение:

«Доложитѣ обстановку, лѣйтѣнантъ».

Самому требованию доложить обстановку я, после странного поведения пудреницы, почти не удивился. А вот обращение «лейтенант» — адресованное шестнадцатилетней девушке! Это меня удивило.

Хотя, казалось бы. Я ведь сам принял командование отрядом в пятнадцать лет. Воинских званий в Сопротивлении не присваивали, но, если судить по количеству людей, которые мне подчинялись — звание лейтенанта я, возможно, даже перешагнул. Сейчас, кстати, вдруг понял, что первой моей реакцией было возмущение — какой я, к чертям, лейтенант? Что за обращение к капитану?!

Усмехнулся про себя — реакция принадлежала не мне, а Косте Барятинскому. Забавный он всё-таки паренёк… Ладно, пока чёрт с ним, с Костей. На повестке дня у нас лейтенант — хотелось бы, кстати, знать, какого рода войск, — Кристина Алмазова.

Неожиданно, прямо скажем. Справедливости ради, вникать в устройство государственной системы этого мира я начал не так давно. Мне ещё многое предстояло изучить. Но отчего-то грызли смутные сомнения по поводу того, что несовершеннолетние девушки в звании лейтенантов в этой стране — в порядке вещей…

Хотя, нет. Стоп. Спрашивается, а с чего я взял, что Кристина работает на свою страну? С того, что мы с ней вместе учимся в Академии?

О внешних врагах Российской Империи мне пока известно лишь то, что таковые существуют. Рассказывая о документе, обнаруженном разведкой, дед даже не сказал мне, где именно эта разведка работала. Но, тем не менее. Если враг существует — логично, что существуют и его разведчики во враждебном лагере. И если бы речь шла о взрослом человеке, я не удивился бы ни на секунду.

Но — шестнадцатилетняя девочка?..

Спокойно, Капитан Чейн, — приказал я себе. — То, что Кристине шестнадцать, и то, что она тебе нравится — ну да, нравится, уж наедине-то с самим собой можно быть откровенным, — логическим рассуждениям мешать не должно. Она мне и нравится-то, кстати, больше всего потому, что напоминает меня самого. Чувствую я с этой девушкой некое родство душ. Какая-то она… на фоне того, что меня здесь окружает, слишком решительная, что ли. Упрямая. И почему-то кажется, что не с золотой ложкой во рту родилась.

Это во-первых. А во-вторых, кто сказал, что если мой дед сумел призвать в свой мир представителя другого мира, то этого не смог сделать кто-нибудь другой? Что мой случай был единственным? Вполне допустимо, что Кристина может оказаться таким же «лейтенантом», как я — капитаном Чейном.

О Кристине я, к слову, почти ничего не знаю. Даже её биографией не удосуживался пока озаботиться всерьёз. Надо будет заняться этим вопросом. Позже. А сейчас — время решить вопрос насущный.

«Доложитѣ обстановку, лѣйтѣнантъ».

Человек, написавший сообщение, вряд ли будет долго ждать — чёрт знает, какие у него инструкции. Реагировать надо быстро.

«Бѣзъ измѣнѣнiй, — отбил я самый нейтральный ответ из всех возможных. — Продолжаю вѣсти наблюдѣнiя».

Пальцы не сразу удалось приспособить к крошечной клавиатуре, у Кристины это наверняка получалось не в пример лучше. Ну да, лиха беда начало. Ждём, что будет дальше. Либо объявят «конец связи» — а весь мой опыт говорил о том, что при такого рода общении его непременно должны обозначить, — либо…

Либо.

«С КБ проблѣма рѣшена?» — новый вопрос.

Ого. Да я, Константин Барятинский, оказывается — серьёзного уровня проблема. По крайней мере, других идей, что может означать «КБ», у меня нет.

«Такъ точно, — отрапортовал я. — Рѣшена».

Подумав, что объективно — в данный момент я действительно никакой проблемы из себя не представляю. Затихарился и сижу спокойно, не высовываюсь.

Что изобретал бы дальше, если бы вопросы продолжились — представления не имею. Но, к счастью, на экранчике мигнуло:

«Благодарю за службу. Конѣцъ связи».

Я удержал себя от ответного «Служу Отѣчеству». Лучше уж не отвечать ничего, чем ответить не по форме и тем самым вызвать подозрения.

Судя по всему, правильно сделал. «Зеркальце» светилось ещё несколько секунд, после чего погасло.

Я закрыл крышку пудреницы. Откинулся к стене, побарабанил по крышке пальцами. Что ж, если бы мне и требовалось материальное подтверждение того, что на территории Академии зреет заговор — оно у меня в руках.

Вопрос, что делать с этим доказательством, не стои́т. То же, что и собирался — покажу пудреницу деду, возможно, он знаком с подобными устройствами. Выпускать эту вещицу из рук нельзя ни в коем случае. Я ведь понятия не имею о графике сеансов связи. Вполне возможно, что никакого графика вовсе нет. Кристину вызывают по необходимости — стараясь, разумеется, делать это в часы, когда она остаётся в одиночестве. А значит, вызов может поступить когда угодно.

Сегодня — четверг. Я посмотрел на будильник. Да, уже четверг. Десять минут первого. А значит, до встречи с дедом осталось три дня. В субботу вечером за мной приедут. Надеюсь, до тех пор на мою драгоценную особу не совершат ещё десяток покушений.

* * *

В субботу после вечерних занятий я накинул шинель и вышел на главную аллею Царского Села. Как-то сама собой сложилась традиция, что приезжали за мной не к воротам Академии, а к боковому выходу из парка. Здесь проходила дорога, отделяющая Царское Село от другого парка, Александровского.

Идеальное место. С одной стороны, удобно подъехать на машине. С другой — я не мозолю глаза ни академическому начальству — которое, конечно, закрывает глаза на мои отлучки, но делает это крайне неохотно, — ни другим курсантам. Многие из которых, кстати, с тех пор, как поступили в Академию, дома не были ни разу. Ректор в своих речах постоянно упирал на то, что на годы учёбы настоящим домом для нас должна стать Академия. Только так получится воспитать в её стенах истинное братство и товарищеский дух.

На мой взгляд, требование было вполне резонным, и в обычное время я бы сам препятствовал тому, чтобы так нахально выделяться из толпы курсантов. Сколько себя помню, никогда не требовал особых преференций. Всю жизнь хлебал из одного котелка со своими бойцами, ночевал бок о бок с ними. Но — что поделать. Не обсуждать же наши с дедом непростые дела в холле жилого корпуса…

Я шагал по аллее. Холода надвигались всё стремительнее. Государь, по слухам, уже отбыл в Зимний дворец.

Обычно в это время на аллее я никого не встречал. Осень, темнеет рано. Да и погода, чем дальше — тем хуже. Курсанты перед единственным выходным предпочитали собираться в общей зале, где приветливо горел камин, ходить друг к другу в гости или сидеть в библиотеке, погрузившись в интересную книгу. В парке было темно и пустынно.

Оно и хорошо. Для меня — то, что надо.

Одинокая фигура, которую я заметил на скамейке на боковой аллее, кого-то другого, вероятно, просто удивила бы. Меня же, после всего того, что происходило вокруг, она насторожила.

Кто это? Почему — один? И что делает в такую погоду в парке? Мёрзнет на ледяном ветру?

Я решительно изменил направление. К сидящему на скамейке приблизился так, чтобы он меня не заметил.

Фигура была закутана в тёплую меховую накидку с капюшоном. По этой накидке я понял, что на скамейке сидит девушка — парни-курсанты с наступлением холодов носили шинели. Впрочем, и не будь накидки, я бы понял, что передо мной — девушка. Заниматься тем, чем занималась она, у парней не очень принято. Девушка плакала.

Делала она это негромко и деликатно, но в тишине пустынного парка я отчётливо слышал каждый звук. Подумав, вернулся на аллею и пошёл, громко шаркая ногами — чтобы девушка увидела меня издали. Если напугаю её, внезапно выскочив из-за дерева, есть вероятность не успокоить барышню, а добиться прямо противоположного эффекта.

Девушка, как и ожидал, меня услышала. Перестала плакать и торопливо принялась, не снимая очков, вытирать слёзы. Для того, чтобы как только я пройду мимо, продолжить реветь, ага. Знаем мы эти фокусы.

Остановившись напротив скамейки, я вежливо поклонился. Девушка, помедлив, кивнула.

— Прекрасная погода, не правда ли? — светским тоном проговорил я.

— …чудесная, — отозвалась она.

Говорила она так странно, будто первое слово в каждом предложении съедалось. Перед каждой её фразой отчётливо слышалась тишина. Плюс — негромкий голос, которого почти не разобрать на ветру.

Очередной порыв ветра как раз бросил в лицо новую порцию мерзкой, холодной измороси.

Действительно, погода — чудесней не бывает. Приличная собака от прогулки откажется. Из чувства сострадания к хозяину… Но когда это останавливало истинного аристократа от того, чтобы нести положенную по этикету чушь?

— Князь Константин Барятинский, к вашим услугам, — представился я.

— А… — Девушка запнулась. — …Аделаида. Меня зовут Аделаида. — Фамилию она не назвала.

— Очень приятно. — Я поцеловал протянутую руку.

Ладошка на ощупь показалась ледяной.

— Могу узнать, что вас так расстроило?

— …ничего, — сказала Аделаида, глядя мимо меня. — Ровно ничего. Почему вы думаете, что я расстроена?

— У вас грустные глаза, — выкрутился я. Не говорить же открытым текстом, что слышал, как ревела. — Проблемы с учёбой?

Исходил из простой логики: какие ещё проблемы могут быть у курсантки? Либо учёба, либо отношения. Но спрашивать у незнакомой девушки об отношениях точно не стоит.

— …с учёбой? — задумчиво повторила она. — Проблемы… С учёбой… — глаза Аделаиды снова подозрительно заблестели.

А я вспомнил о том, что недавно в Академии определяли магический уровень курсантов. После этого многие ходили, как мешком прибитые. Такие нежные создания, как Аделаида, от этой процедуры, видимо, до сих пор не отошли. Своих однокашников, как парней, так и девушек, я за прошедшее время успел изучить, почти всех знал в лицо. Аделаиду не помнил. Со второго курса, наверное.

— Магический уровень — ерунда, — авторитетно заявил я. — Те цифры, которые нам озвучили на уроке, вообще ни о чём не говорят. Не стоит из-за них так расстраиваться.

Аделаида вздрогнула — видимо, я угадал.

— …не стоит расстраиваться? — Аделаида подняла на меня взгляд. — …откуда вы знаете…..из-за чего мне стоит расстраиваться…

Было что-то гипнотическое в звучании её голоса. Я поневоле прислушивался, буквально впитывая каждое слово.

— Вы ведь, наверное, белый маг, — предположил я. — У нас у всех сейчас не лучшие времена, знаете…

Тут я немного покривил душой. Потому что мне-то было грех жаловаться, я в Академии превосходил даже чёрных магов. Но ей-то об этом знать не обязательно. Хотя, конечно, списки висят у всех на виду…

На Аделаиду мои слова не произвели впечатления. Она снова отвела взгляд. Молчала так долго, что я уж было подумал — аудиенция окончена. Но вот вновь зазвучал её отстранённый голос:

— …мой отец — очень сильный белый маг…..а я не могу похвастаться даже первым уровнем…..говорили, что это возрастное…..что это пройдёт…..мне скоро восемнадцать…..и что же?..

— Что? — вежливо спросил я.

— …ничего, — откликнулась Аделаида и показала мне руку, затянутую в перчатку.

Тонкая кожа была надорвана у запястья. Зацепить её таким образом по случайности вряд ли бы получилось. Перчатка выглядела так, словно её намеренно ухватили за край — например, зубами — и надорвали. Не удивлюсь, если именно так и было.

— …мой отец мановением руки может восстановить разрушенный дом, — сказала Аделаида. — …а я?…. даже перчатку…..видите?..

Я, подумав, сел на ледяную скамейку рядом с ней. Справедливости ради — умением утешать барышень в прошлой жизни похвастаться не мог. Здесь же, обзаведясь сестрой-близнецом, находящейся в ранимом подростковом возрасте, я волей-неволей освоил ещё и это искусство.

— Мне кажется, ваш отец слишком строг к вам, — сказал я. — То, что он — сильный маг, вовсе не означает, что вы непременно должны перенять его навыки.

— …отец?.. строг?.. — В голосе Аделаиды, наконец, зазвучала эмоция: удивление, но чтобы её различить, нужно было привыкнуть к её манере говорить. — …отец исключительно добр ко мне…

Тут я заметил, что возле Аделаиды на скамье лежит измятая, потрёпанная брошюрка. «Развитiя магическаго уровня. Тѣорiя и практика», — прочитал знакомое название.

— …просто я — бездарность, — закончила мысль Аделаида.

Впрочем, может быть, это была уже следующая мысль.

— …прошу простить мою порывистость… — почти прошептала Аделаида. — …я не должна была так откровенничать…..тем более с незнакомым человеком…

— Во-первых, мы с вами познакомились, — напомнил я. — Во-вторых, между позывами разорвать перчатку и начать биться головой о стену однозначно стоит выбирать первое. Поверьте моему опыту: голова — предмет более ценный. И починить её сложнее, чем перчатку. Так что, с этой точки зрения, вы поступили совершенно правильно.

Мне показалось, будто уголки губ Аделаиды чуть дрогнули, попытавшись приподняться.

— А ещё, — взяв в руки брошюру, проговорил я, — у меня, например — восьмой уровень владения магией. Но, представьте себе — я не умею чинить ни перчатки, ни головы.

— …вы просто пытаетесь меня утешить, — сказала Аделаида.

— Отнюдь.

Техника, которая называлась Реконструкция, и которой в совершенстве владели Нина и Клавдия, с первого раза мне не далась. А продолжать попытки я не стал — не до того было. Решил, что на данном этапе этот навык — не то, что стоит изучать с особой настойчивостью.

— Щит, Белое Зеркало, активация личного оружия — пожалуйста, — продолжил я. Вытянул вперёд руку. По ней зазмеилась призрачная светящаяся цепь. — Видите?.. Но в Реконструкции я совершенно бездарен. Ваша горничная, полагаю, справилась бы с починкой перчатки куда ловчее меня.

Аделаида очевидно прислушивалась. В общении с такой странной девушкой это уже однозначно было кое-что.

— У меня есть сестра-близнец, — поспешил я закрепить успех, — и она по части Реконструкции тоже абсолютно бездарна. Зато умеет, например, изменять внешность. Недавно хвасталась, что освоила ещё и изменение голоса. Может быть, и вам стоит не упираться в единственный навык, а попробовать какие-то другие? Может быть, Реконструкция — просто не ваша техника?

— …не моя техника? — задумалась Аделаида. — …вы так… полагаете?

— Я полагаю, что если вы ещё какое-то время посидите тут на холодном ветру, то схватите воспаление лёгких, — решительно поднявшись, сказал я. — Позвольте, я провожу вас в корпус.

— …в корпус? — Аделаида, кажется, удивилась. Но со скамейки встала. Поёжилась, запахнулась в накидку.

— Идёмте? — Я шагнул к ней, предлагая взять меня под руку.

Аделаида отшатнулась:

— …не стоит, право…..вы и так для меня слишком много сделали…

— Ничего особенного не сделал, — улыбнулся я. — Всего лишь предложил вам подойти к решению задачи с другой стороны. Не более.

— …тем не менее…..до вас мне никто ничего подобного не советовал…

— А вы пытались с кем-нибудь советоваться?

Аделаида задумалась. У меня возникло стойкое ощущение, что от меня пытаются отделаться, но не знают, как.

— Надеюсь, мы ещё увидимся, — светски улыбнулся я.

Молясь про себя, чтобы этого никогда не случилось.

Хватит с меня экзальтированных барышень! Тех, что уже есть — более чем достаточно. Одна Аполлинария Андреевна Нарышкина чего стоит. Кстати, вот и причина, почему Аделаида отказывается от моего сопровождения. За дни, прошедшие с начала учёбы, многие из курсантов успели обзавестись если не отношениями, то уж приятными знакомствами — точно. Увидит некий пылкий юноша Аделаиду в компании со мной — потом бедная девушка проблем не оберётся. Кто, да что, да с какой стати увязался…

— …мы уезжаем… — пробормотала Аделаида.

— Уезжаете? — удивился я, не обратив внимания на это «мы». — Сейчас, в начале учебного года?

— …да. — Аделаида покраснела. — …но мы с вами обязательно увидимся…

— Буду ждать, — сказал я.

Поцеловал Аделаиде руку.

Она смущённо отвернулась. Плотнее запахнула накидку и устремилась по аллее прочь.

Со стороны бокового входа чуть слышно посигналили. Я прибавил шагу. Трофим, наверное, уже давно приехал.

Глава 6 Новости

— Это ещё что за новости? — нахмурился я.

У бокового входа в парк меня дожидался не Трофим.

За рулём незнакомой машины сидел Вова. Рядом с ним, на пассажирском сиденье — сияющая Надя.

— Владимир купил машину! — торжественно объявила Надя. — Ты только взгляни, какая прелесть!

«Прелесть» выглядела не новой, но внушающей уважение и весьма ухоженной. А зная Вову, можно было не сомневаться, что под капотом у этого красавца тоже всё в порядке. Однако данный аспект волновал меня меньше всего.

— А где моя машина? — спросил я.

Вова посмотрел на Надю. «Так и знал, что спросит», — прочитал я в его тоскливом взгляде.

Сияние Нади после моего вопроса тоже резко пошло на убыль.

— А зачем тебе машина? — пролепетала сестра. — Давай покатаемся на этой! Ты даже не воображаешь, на что способен этот красавец! Ты только взгляни, какой…

— Надя, — раздельно проговорил я. — Я задал вопрос.

Сестра отвела взгляд.

— Разбила? — припечатал я.

— Самую чуточку, — пробормотала Надя. — Ерунда, честное слово! Всего лишь немножечко поцарапала…

Я повернулся к Вове.

— Что там?

— Передний бампер под замену, — проворчал он. — Фара разбита, крыло помято… Да выправлю, ничего особенного. Не сомневайся, сиятельство.

— В тебе — не сомневаюсь ни секунды. — Я посмотрел на Надю. — Светофор?

— Да, — буркнула она. — Господин передо мной слишком резко затормозил! Я не успела ничего сделать.

— Или же кто-то был слишком занят переключением каналов в приёмнике, — сказал я. — А может, слишком громко подпевал очередному самому-самому любимому шлягеру.

— Ах, ну вот что ты, в самом деле! — Надя всплеснула руками. — Подумаешь, царапина! Если бы я владела Реконструкцией, починила бы мгновенно.

— Но Реконструкцией ты не владеешь, — заметил я. — И головой, судя по всему, тоже.

Надя фыркнула:

— Фи, Константин Александрович! Так волноваться из-за какой-то царапины… Право, я была о вас лучшего мнения.

— На царапину мне плевать. И не делай вид, что этого не понимаешь. Я беспокоюсь о тебе.

— Да я уж ей тоже говорил, — проворчал Вова. — Мыслимое ли дело — благородной барышне так носиться? Да ещё по сторонам не глядеть… Не слушает.

— Благородной барышне, вероятно, стоит немного отдохнуть от вождения, — буркнул я. — И подумать о том, что в следующий раз авария может быть куда серьёзнее.

— Перестань, Костя! Ничего со мной не случится!

— Я тоже так думал, когда прыгал с моста.

— И теперь дуешь на воду?

— И теперь принимаю все меры для того, чтобы род Барятинских продолжал своё существование как можно дольше. — Я оперся о капот. — Что ты сказала дома? Где моя машина?

— Сказала, что отогнала в мастерскую, чтобы заменили фары более яркими, — пробурчала Надя. — Ну знаешь, такие, модные…

— Знаю, что какое-то время тебе придётся покататься на пассажирском сиденье.

— Костя! — всплеснула руками Надя. — Прекрати занудствовать! Ты хуже Нины, честное слово!

— Очень на это надеюсь.

Я открыл дверь, уселся на заднее сиденье.

— Костя, — осторожно продолжила Надя, — ты же не всерьёз? Ты же позволишь мне брать машину, когда Вова её починит?

Угу. Владимир, оказывается, уже успел превратиться в Вову. Молодцы ребята, быстро управились.

— Нет. Не позволю. Месяц проведёшь без личного транспорта.

— Ну, и пожалуйста, — надулась Надя, — буду брать машину Нины.

— Нину я тоже предупрежу.

— Костя! Это подло! Благородные люди так не поступают!

— А как они поступают? Позволяют единственной сестре разбиться насмерть?

— Это была случайность! Совершенно дурацкая случайность, никто не пострадал! Больше такого не повторится!

— Напомнить тебе о том, что было две недели назад?

Две недели назад Надя, уговорив Трофима дать ей отцовскую машину, лихо проскочила на красный свет оживленный перекресток. Кто-то из стоящих на перекрёстке запомнил номер, пожаловался в Ведомство дорожного движения — местный аналог автоинспекции, — и деду пришел по почте внушительный штраф.

Тогда я не стал вмешиваться, решил, что головомойки, которую устроил Наде дед, достаточно. Сейчас понял, что без моего вмешательства не обойтись. Если сестру не остановить, она так и будет носиться, как сумасшедшая. И неизвестно, куда приедет в следующий раз. Не исключено, что на тот свет.

— Тогда ты тоже говорила, что такое больше не повторится, — сказал я.

— И больше я, между прочим, на перекрестки не выскакиваю!

— Ах, ну да. Прости. Затормозить во впереди стоящую машину — это же совсем другое.

— Но, Костя…

— Надя, всё, — оборвал я.

Надя в ответ залилась слезами.

Да где ж я так нагрешил-то, Господи?! Вторая рыдающая барышня за полчаса — перебор, честное слово.

— Да ладно тебе лютовать, сиятельство, — сочувствующе глядя на Надю, вмешался Вова. — Пожалей сестрёнку. Вишь, как расстроилась?

— Вижу, — сказал я. — Поехали.

Вова не тронулся с места. Он смотрел на плачущую Надю.

— Костя! Ты не понимаешь! — прорыдала Надя. — На следующей неделе у Волконских — званый вечер. Старшая сестра Зиночки и её жених объявят о помолвке. Это, конечно, будто бы секрет, хотя на самом деле давно было ясно… Соберётся весь свет, пойми! Вообще все! Я уже всем своим подругам рассказала, что приеду к Волконским на твоей машине.

— Зачем? — изумился я. — Почему — на моей?

— Ну, Костя! — ответно изумилась Надя. — Как ты не поймёшь? Ты же — звезда! После Игры твои фотографии были во всех газетах. В обществе только и слышно — ах, как хорош этот молодой князь Барятинский!.. Мои подруги по тебе с ума сходят, все до единой! То, что ты сидишь в своей Академии и ничего не знаешь о светской жизни, не означает, что этой жизни нет… Костя. Пожалуйста. — Сестра обернулась ко мне с переднего сиденья, вцепилась обеими руками в спинку. — Я уже пообещала. Мне очень-очень нужна твоя машина.

— Моя машина в ремонте, — напомнил я.

— Да это я быстро поправлю, — тут же вмешался Вова, — там делов-то — на два дня. Ерунда, ей-богу.

— Тебя может отвезти Трофим, — сказал я.

— Ну, Костя! — Надя всплеснула руками. — Трофим — это же вообще не то! Это будет выглядеть так, будто ты мне не доверяешь.

— Так я тебе действительно не доверяю. После всего, что ты натворила.

— Я больше не буду! — Надя умоляюще прижала к груди руки.

— Ты уже обещала деду, что больше не будешь.

— То — деду. А то — тебе. Это ведь совсем другое. — Надя серьёзно посмотрела на меня. — Если я приеду на вечер с Трофимом, это будет ужасный позор. Ты даже не представляешь, какой! Надо мной все будут смеяться. Понимаешь, все! Особенно эта мерзкая Софи Измайлова. Дня не проходит, чтобы она не проехалась по мне! Не намекнула, что я всё выдумываю, и на самом деле мы с тобой вовсе не так близки, как я рассказываю… По глазам вижу: тебе кажется, что это — глупости. — Надя шмыгнула носом. — После того, что с тобой случилось, ты стал таким ужасно взрослым… Раньше ты меня гораздо лучше понимал.

Ну… Да. Надо думать. Вникнуть в хитросплетения взаимосвязей молодых девушек-аристократок мне, тридцатишестилетнему солдафону, для разрешения любых конфликтов привыкшего применять простой и доходчивый аргумент — прямой в челюсть, действительно сложновато. Настоящий Костя Барятинский должен был понимать сестрёнку куда лучше, чем я.

Я же сделал для себя единственный вывод: взаимосвязи эти, судя по словам Нади — то ещё змеиное гнездо. Кто что сказал, да кто как посмотрел… Свихнуться можно. То есть, мне — свихнуться. А Надя варится в этом котле с раннего детства, она «в обществе» — как рыба в воде. И сейчас для неё, кажется, и впрямь жизненно важно прибыть на этот чёртов вечер за рулём моей машины.

— Я обещаю тебе, — прижав руку к груди, проговорила Надя. — Я клянусь, что с нынешнего дня всегда-всегда буду ездить осторожно. Поверь мне, Костя! Пожалуйста, поверь.

Я вздохнул. Посмотрел на Вову. Спросил:

— Пустишь её за руль?

— Пущу, конечно, — кивнул тот.

Складывалось впечатление, что Наде он не только доверит новую машину — подарит звезду с неба. Которую перед тем каким-то непостижимым образом достанет. И только потом Вова спросил:

— А зачем пускать-то?

— Хочу увидеть «осторожно» в действии, — буркнул я. — Грызут сомнения по части того, что слова «осторожно» и «Надежда Александровна Барятинская» можно поставить рядом.

— Можно! — взвизгнула Надя. — Ещё как можно, вот увидишь!

Выпорхнула из машины.

Вова тоже вышел, уступив Наде водительское кресло. Сел на пассажирское, Надя уселась за руль. Демонстративно накинула ремень безопасности, посмотрела в зеркало заднего вида, в боковое. И лишь после этого тронулась.

Ехала чинно и важно, строго по разметке, посредине полосы движения. Включить радио даже не пыталась.

— Вишь, как старается? — прошептал Вова, обернувшись ко мне.

Я неопределенно пожал плечами. Дескать, вижу, но пока это ничего не значит. Хотя на самом деле решение уже принял.

Надю, похоже, никогда прежде не наказывали всерьёз. Грозили, конечно, разного рода карами, но приводить эти кары в исполнение не спешили. И сейчас она едва ли не впервые в жизни поняла, что провинность может привести к результату, о котором придётся очень серьёзно пожалеть. Впервые в жизни избалованная княжна Барятинская столкнулась не с попустительством обожающих её Нины и деда, а с жёстким отказом потакать капризам.

Если бы на кону стояло что-то менее значимое для Нади, я бы настоял на своём. В ближайший месяц за руль сестра бы не села. Но твёрдость тем и отличается от жестокости, что твёрдость — разумна. Надя уже наказана достаточно. Я прочитал в её глазах настоящую панику. Огромный детский страх.

Лишиться моего автомобиля именно сейчас для сестры, похоже, и впрямь смерти подобно. В этом возрасте предпочтительнее сломать шею, прыгнув вниз головой с моста, чем терпеть насмешки так называемых подруг… Надя поняла, что я не шучу. Что я готов привести угрозу в исполнение. И, кажется, в кои веки осознала, что не всё и не всегда будет идти так, как хочется ей. Иногда для достижения цели приходится прилагать усилия. Чем она, собственно, сейчас и занималась.

— Как дела, сиятельство? — решил между тем завести светский разговор Вова.

Я мысленно усмехнулся. Как дела?.. Да, в общем-то, ничего особенного.

Узнал от Федота о странном заводе, умеющем работать в отсутствие рабочих. Обнаружил, что на территории Императорской Академии, буквально под носом у императора, действуют заговорщики, планирующие свержение верховной власти. Ночью, втайне проник в комнату малознакомой девушки. Произвёл там несанкционированный обыск. Изъял неизвестный современной науке прибор. Посредством этого прибора вынужден был выйти на связь неизвестно с кем… Ах, да. Ещё некто, также пожелавший остаться неизвестным, воткнул кинжал в «мою» спину. Но это, право, на фоне всего остального — сущая ерунда.

— Да нормально, — отозвался я. — Сам-то как?

Вова принялся увлеченно рассказывать, как.

Я слушал и понимал, что в этом пареньке не ошибся. Он действительно чудесным образом сочетал в себе и талант мастерового, и предпринимательскую жилку. На деньги, при моём посредничестве полученные от Юсупова, Вова приобрёл автомастерскую и сейчас весь свой молодой азарт и силы тратил на неё. Ну и ещё, судя по тому, что я наблюдаю, на мою сестру. Хотя об этом Вова почему-то не рассказывал.

Надя вела машину — так бережно и аккуратно, будто сдавала экзамен по вождению на тонком льду. Я слушал Вову, а вместе с тем пытался вспомнить, что меня насторожило в разговоре с Аделаидой. Даже не насторожило, а удивило, что ли… Подозрений у меня эта девушка не вызывала. И всё же было в ней что-то необычное.

Что? Я пытался вспомнить, но, как ни старался, не мог. Бессилие раздражало. Возможно, поэтому, возглас Нади:

— Сумасшедший какой-то! — я услышал раньше, чем увидел «сумасшедшего».

По встречной полосе, действительно на сумасшедшей скорости, летел грузовик. Грязный. Фары выключены — в темноте, на неосвещенном шоссе, — номеров не видно…

Хваленое чувство опасности Капитана Чейна взвыло в полный голос и встало на дыбы. А в следующую секунду грузовик резко свернул на встречку. Теперь он нёсся по нашей полосе. В том, что цель преследует единственную — лобовой удар с нами — сомнений уже не оставалось.

Шоссе — двухполосное, ширина обочин — курам на смех, а сразу за обочинами — тросовый отбойник. Вправо не уйти.

— Уходи влево! — заорал я Наде. — Быстро!!!

Сестренке надо отдать должное — при всех своих недостатках, она сумела не растеряться. На мой крик отреагировала мгновенно, ушла на встречную полосу.

— Что за… — мгновенно охрипшим голосом начал Вова.

Но договорить не успел.

Никто из нас уже ничего не успевал ни сказать, ни сделать. По встречке, куда выскочила Надя, в лоб нашей машине нёсся ещё один грузовик.

Глава 7 Смоляное чучело

Надя пронзительно завизжала. Справедливости ради, сложно было её за это упрекнуть. Ситуация казалась безвыходной: нас подло зажали в тиски. Обочины узкие, а обе полосы движения заняты несущимися на полной скорости грузовиками с камикадзе-водителями за рулём.

За те секунды, что оставались до столкновения, я постарался выплеснуть в Щит всю энергию, которая во мне была.

Удар. И тяжёлая, выдавливающая душу волна, прошедшая по Щиту.

В глазах у меня потемнело. Кажется, теперь я знаю, что должна испытывать крепостная стена при прямом попадании снаряда… С этой мыслью я потерял сознание.

…

Очнулся лежащим на асфальте. Вова и Надя вытащили меня из машины. Надя держала мою голову на коленях.

— Костя, — всхлипывала сестра, — Костя, очнись! Пожалуйста, очнись!

— Пожалуйста, — осознав, что снова могу говорить, прохрипел я.

Сестра издала странный звук — то ли визг, то ли писк, исполненный облегчения. С причитаниями бросилась меня целовать.

— Вова! Иди сюда! Костя очнулся!

Я осторожно выбрался из Надиных объятий и окинул взглядом поле боя.

Первого грузовика не видно. Тот грузовик, что мы увидели вторым, ожидаемо — морда всмятку, лежит поперек дороги. Наша машина — метрах в пяти от него, на первый взгляд, цела. Надя жива и здорова. Вова…

— Ты как? — крикнул Вове я.

Он сидел на корточках рядом с чем-то, напоминающим изломанную ростовую куклу. Водителя грузовика крепко приложило об асфальт.

Щит я выставил так, чтобы защитить свою машину. При столкновении удар пришёлся по нижней части грузовика. Водитель, судя по всему, вылетел из кабины через лобовое стекло. Шансов уцелеть в таких условиях — примерно ноль.

— Да я-то цел, — со странной интонацией проговорил Вова. — А вот этот… Ты можешь подойти?

Я поднялся. Догадывался, что подходить мне особо незачем — на трупы не насмотрелся, что ли? — но, раз уж Вова зовёт…

И тут чувство опасности взвыло вновь.

Я резко обернулся. И увидел вдалеке знакомый грузовик.

Шоссе, по которому удобно было срезать путь от Академии до Барятино (дед всё ещё продолжал упорно сидеть в имении, хоть и обещал каждый день, что вот-вот уедет) было, мягко говоря, не самым востребованным. За то время, что мы по нему ехали, встретили едва ли десяток машин. И сейчас на дороге тоже не было никого, кроме несущегося на безумной скорости грузовика.

Сколько времени я провалялся в отключке? Минут десять? За это время водитель, сидящий за рулём первого грузовика, видимо, каким-то образом успел доложить обстановку: напарник-камикадзе мёртв, его машина — тоже, а Барятинский, скотина такая, цел и невредим. И получил новую команду: разворачивайся! Вернись и добей.

— Вова! — гаркнул я. — Сюда! Быстро!

Наде ничего не стал говорить. Молча схватил за руку и, не обращая внимания на удивленный писк, затолкал в машину на заднее сиденье.

Вове два раза повторять не пришлось, соображал он хорошо. И уже, видимо, успел свыкнуться с мыслью, что, находясь в моей компании, нужно быть готовым в любую секунду подрываться и нестись сломя голову, куда прикажут. Потому что если ты этого не сделаешь, в следующую секунду можешь остаться без головы.

Вова бросился ко мне.

— Уезжаем! — рявкнул я.

По изменившемуся лицу Вовы понял — он увидел, от чего мы уезжаем. Грузовик приближался стремительно.

Побледневший Вова молча прыгнул на водительское сиденье. Завёл мотор… То есть, он попытался завести мотор. Но тот вместо бодрого рычания вдруг издал протестующий скрежет.

— Что? — холодея, спросил я.

— Не заводится, — пробормотал очевидный ответ Вова.

Снова крутанул ключом в зажигании. В ответ снова раздался скрежет.

Щит, который я выставил, каким-то образом повредил зажигание? Или его повредил удар по Щиту? Или магия тут вообще ни при чём, а машина не заводится просто потому, что не заводится?.. Чёрт его знает, выяснять некогда. Грузовик приближался.

— Уходим, — приказал я.

И вот тут Вова меня порадовал до глубины души.

— Куда? — удивился он.

Н-да, перехвалил я парня — насчет соображалки. Хотя, скорее всего, для него просто дико уйти куда-то, бросив машину. Свою, недавно купленную, но уже успевшую стать такой родной и любимой…

— Откуда! — рявкнул я. — За мной!

Выскочил из машины, потащил за собой Надю. Путей отхода было, на самом деле, не сказать, чтобы воз. Бежать по шоссе, соревнуясь в скорости с грузовиком — идиотизм чистой воды. Летать — не умеем. Вариант остаётся единственный — уходить в сторону. За отбойник.

Именно это я и проделал.

Надю, приподняв, просто перебросил через ограждение. Сестра, не успевшая сообразить, что происходит, кубарем покатилась в канаву. Ничего, переживет. Испачкаться в придорожной грязи по сравнению с оказаться раздавленной в лепёшку — сущий пустяк. Я перепрыгнул отбойник сам. Через несколько секунд рядом со мной оказался Вова.

— Туда, к ней, — приказал я.

И мы оба скатились в канаву.

— Надя! — крикнул я. — Подними Щит! У меня ресурс исчерпан, почти ноль!

Надя, начавшая было вставать, замерла. Вытянула вперёд руку. Щит замерцал. Слабенький, но всё лучше, чем ничего. Если камикадзе за рулём вооружен, например, дробовиком…

Но вооружен он, похоже, не был. Грузовик, пронесшийся мимо нас на полной скорости, смял оставшуюся на дороге машину Вовы. В буквальном смысле слова размазал её по асфальту и отбойнику — который с отвратительным скрежетом выгнулся дугой. А нас за отбойником водитель как будто вовсе не заметил. По крайней мере, стрельбы не последовало.

Более того: изуродовав машину Вовы, камикадзе как будто счёл задачу выполненной. Он спокойно сдал назад и принялся объезжать лежащий на боку поперёк дороги второй грузовик. Тот здорово мешал. Огромный неповоротливый автомобиль едва протискивался между отбойником и своим безнадежно мёртвым собратом.

Но водителя это совершенно не смущало. Он снова сдал назад. Лежащему рядом с машиной трупу своего коллеги с полным хладнокровием переехал ноги. И, взяв разгон, опять пошёл на штурм.

Отбойник заскрежетал. Грузовик ободрал бока, правая фара у него лопнула. Но водитель с фанатичной настойчивостью продолжал протискиваться дальше. Очевидная мысль — развернуться и валить отсюда в противоположном направлении, пока на дороге не появился кто-нибудь ещё — ему как будто даже в голову не приходила.

Что-то здесь было не так. Что-то здесь однозначно было не так!

План созрел мгновенно.

— Щит убирай. Бегите в лесополосу, — приказал я Наде и Вове. — Вон туда, подальше от дороги, — показал направление рукой. — Затаиться и не отсвечивать! Задача ясна?

— А ты?! — ахнула Надя.

— Бегом! — рявкнул я.

Выбрался из канавы, перепрыгнул отбойник. К грузовику предусмотрительно подбежал сзади, цепь активировал ещё на бегу. И успел набросить её на торчащий над кузовом каркас для тента раньше, чем машина обогнула препятствие. Перебирая по цепи руками, забрался в кузов. Но не успел даже выдохнуть — водитель, объехав наконец преграду, дал полный газ. Меня швырнуло на дно кузова. Хорошо, хоть голову уберёг, успел сгруппироваться.

Внезапно оказалось, что самое сложное — это подняться на ноги. Грузовик набирал скорость. Кузов трясло и подбрасывало так, что мне пришлось снова использовать цепь — чтобы обрести хоть какую-то опору. Держась за шаткий борт, я кое-как добрёл до кабины.

Шанс нейтрализовать водителя — да ещё так, чтобы он при этом остался в живых — у меня будет только один… Ничего нового, в общем-то. Вперёд, Капитан Чейн!

Я, подтянувшись на руках, запрыгнул на крышу кабины.

Если бы не истратил столько сил на Щит! Пробить дыру в стальной крыше — да проще простого… Но ресурса мне едва хватило на то, чтобы активировать цепь. И неизвестно, сумею ли я призвать оружие в следующий раз. Остаётся надеяться только на себя. В запасе у меня, по самым оптимистичным прикидкам, будет секунды три-четыре… Что ж, время пошло.

Прыжок — и вот я уже стою на капоте. Рывок — и я, ухватившись за крышу кабины, резко выталкиваю себя вверх. Бью согнутыми ногами по лобовому стеклу слева от водителя. Звон осколков. Но — ни крика, ни ожидаемого визга тормозов.

Чёрт возьми, да кто же там за рулём?! Он что, напрочь лишён нервов?!

Ещё один рывок — и я забрасываю себя в кабину.

Назвать меня впечатлительным человеком сложно. Более того — когда-то, в своём мире, я считал, что даже удивляться разучился. Наивно полагал, что повидал в этой жизни всё…

Как бы не так. Оказавшись в кабине и посмотрев на водителя, я вздрогнул.

За рулём сидело чучело. Одетое в шоферскую спецовку и кепку с козырьком — это было самое настоящее чучело, Костина память подсказала, что из какой-то детской книжки. Ну… Если задачей этой книжки было — напугать ребенка до колик, то автор справился на отлично. Чучело было сделано из смолы, или чего-то похожего — чёрного, как преисподняя, и вязкого даже на вид.

Когда я оказался в кабине, чучело неторопливо, продолжая удерживать чёрными руками руль, повернуло ко мне голову.

Рот и нос у него отсутствовали, их даже нарисовать поленились. А вместо глаз у чучела были пуговицы. Самые обыкновенные, белые, как на медицинском халате Клавдии. Одна чуть побольше, другая поменьше, и прилеплены криво — одна выше, другая ниже.

Чучело слепо уставилось пуговицами на меня. Не видя, но сверля взглядом как будто насквозь. Я ощутил присутствие чужой враждебной магии до того отчётливо, что захотелось закрыться Щитом.

Однако о Щите сейчас не приходилось и мечтать.

— Только попробуй, — призвав последние силы на то, чтобы активировать цепь, обращаясь к чучелу, проговорил я.

Как мне действовать — понятия не имел. Наверняка мог бы оторвать этой дряни башку голыми руками — но кто сказал, что это что-то изменит?! Тварь явно запрограммирована на какие-то действия. И выполнять их будет до тех пор, пока способна шевелиться. А кода этой «программы» я не знаю. И грузовик несётся на бешеной скорости…

— Тормози, — приказал чучелу я.

Ноль реакции. Но что-то в программе чучела, похоже, сбилось, потому что грузовик ушёл с полосы и теперь, виляя из стороны в сторону, ехал посредине шоссе. Вдали показалась идущая навстречу легковушка. Водитель отчаянно замигал фарами, до меня донесся рёв гудка.

Я схватился за руль. Попробовал крутануть, вернуть машину на полосу, но оказалось вдруг, что смоляное чучело, судя по ощущениям, сработано из стали. Руль меня не слушался. Он не сдвинулся ни на миллиметр.

— Ах ты, тварь! — взревел я.

Цепь.Ну же! Удар!

Кисти чучела отсекло, они так и остались на рулевом колесе. Но руль наконец послушался, мне удалось выправить машину. Легковушка с возмущенным воем пронеслась мимо.

С линий среза, с запястий и кистей чучела потекла чёрная вонючая смола. Она была отвратительно липкой и вязкой. Я понял это, когда попытался сдвинуть свои руки, которые положил на руль, и понял, что не могу. Мои кисти намертво приклеились к смоле.

Да чтоб ты сдохло, чем бы ты ни было!

Я сместился ближе к чучелу, попробовал нащупать ногой педаль тормоза. Для того, чтобы в следующую секунду осознать, что и нога приклеилась. Я не мог ни столкнуть с педали газа ногу чучела, ни надавить на тормоз своей.

В такие идиотские ситуации я ещё, кажется ни разу не влипал. Причем, сейчас я именно влип, в буквальном смысле слова. Обе мои руки и левая нога увязли так, что не оторвать. Да что же ты за дрянь?! Как с тобой бороться?!

Грузовик несся на предельной скорости, чучело выжимало газ на полную. Кабину трясло и подбрасывало. Мы проскочили какой-то перекресток — чудом не столкнувшись с машиной, которая его проезжала. Возмущение водителя этой машины можно было понять — по правилам, я должен был уступить. Но уступить я не мог. Я вообще ничего не мог сделать — ни затормозить, ни хотя бы сбросить скорость! А везение ведь рано или поздно закончится, с большой долей вероятности — на следующем перекрестке. Бесконечно-то везти не может!

Ненавистное чучело продолжало лупить на меня слепые глаза-пуговицы. А потом вдруг начало наклоняться ко мне — так, словно решило поцеловать.

Лицо! Оно целится мне в лицо. Залепит смолой глаза, и я ослепну!

Отчаянным усилием я активировал цепь. Ресурса — ничтожно мало, но других вариантов просто нет. Чучело — голем, это ясно. Какой-то хитро сработанный голем. А способ борьбы с големами я знаю единственный.

Цепь — на шею чучела. Рывок!

Чёрная смоляная голова отделилась от туловища.

Отлетела на приборную панель и тут же намертво к ней приклеилась. Глаза-пуговицы продолжили таращиться на меня — теперь уже с панели.

Чёрная, вязкая смола, когда я отсек чучелу голову, забрызгала и кабину, и лобовое стекло. А теперь ещё забила фонтаном из обрубка шеи. Потекла из-под головы, заливая приборную панель и мои штаны.

Я взвыл. Снова попробовал двинуть ногой, чтобы достать до педали тормоза — без толку. Я самым натуральным образом увяз в смоле.

А впереди снова показался перекресток. На светофоре горел красный. Через перекресток ехали машины… Я откуда-то понял, что ресурса во мне осталось — на единственный удар цепью. Второго шанса уже не будет.

Перекресток приближался. С приборной панели на меня злорадно пялились глаза-пуговицы. Подыхающее чучело не собиралось сдаваться.

— Врёшь, тварь! — вырвалось у меня.

Один удар. Всего один. Он же — решающий. И зависит всё не от силы, а от точности удара — в трясущейся кабине летящего на полной скорости грузовика. При том, что мои кисти, по сути, прикованы к рулю…

Я сосредоточился и ударил цепью по педали тормоза. Тут же понял, что переборщил.

Тормозная система взвыла. Меня швырнуло вперёд. Если бы не руки, намертво прикипевшие к рулю, улетел бы головой в лобовой стекло. Но отделался всего лишь адской болью в кистях.

Машину развернуло. В последний момент я сумел выкрутить руль так, чтобы удар об отбойник пришёлся по касательной.

Какое-то время грузовик ещё волокло по инерции, правым бортом он скрежетал об отбойник. Потом машина встала — в метре от перекрестка.

И в тот же миг, как по команде, потухли глаза-пуговицы на отрубленной голове. То есть, внешне — не изменилось ничего. Но я каким-то образом понял, что чучело наконец сдохло.

Вязкость и клейкость смолы были, видимо, усилены магией. Потому что, стоило лишь разорваться магической связи голема и его хозяина, как я сумел высвободить руки.

Запястья болели. Опухали на глазах. Но хоть шевелятся — значит, связки я не порвал. А боль — чёрт с ней, переживу.

Я с грехом пополам отлепил себя от чучела. Вытащил его с водительского кресла, забросил в кузов. Туда же отправил голову, оторванную от приборной панели, и кисти — вот их было отскрести сложнее всего.

Сел за руль. Развернул грузовик и поехал обратно. Надеюсь, что за время моей отчаянной борьбы с пугалом из детской сказки Наде и Вове не пришлось отбиваться от его товарищей.

Глава 8 Лаборатория

Надей и Вовой я мог бы гордиться: команду «скрыться в лесополосе и не отсвечивать» они выполнили чётко. По крайней мере, с дороги я никого не увидел.

Призывно посигналил. Потом сообразил, что издали меня могут не разглядеть, а ассоциация с грузовиком, на котором я приехал, у Нади с Вовой единственная — от него нужно держаться подальше.

Вышел из машины. Крикнул:

— Это я! Выходите!

Через минуту увидел вдали мерцание Щита.

Похвалил, когда мерцание приблизилось:

— Молодцы! Но это правда я. Можешь опустить Щит.

Мерцание погасло. Скоро Надя и Вова подбежали ко мне.

Надя всплеснула руками.

— Господи, Костя! Что с тобой?! Ты весь в… в… я даже не знаю, что это!

— Смола, — подсказал я.

Вова посмотрел на меня. Перевёл взгляд на лежащий на дороге «труп». Медленно проговорил:

— То есть, мне не померещилось?

Я качнул головой:

— Нет. В грузовиках сидели големы.

Надя ахнула:

— Так вот почему им было совсем-совсем не жалко? Ни машин, ни себя?!

— Именно поэтому, — кивнул я.

— Кабы своими глазами не увидел — в жизни б не поверил, что такая дрянь бывает, — пробормотал Вова. — В нашем квартале расскажи кому — на смех подымут.

— Насчет рассказать — забудь, — приказал я. — Чтоб никому — ни слова о том, что здесь видел. Понял?

— Дурной ты, что ли, сиятельство? — обиделся Вова. — Я пока ещё из ума не выжил, про такое болтать. Сам-то как?

— Жить буду. Только… — Я показал опухшие, перепачканные в смоле руки.

Надя ахнула.

— Сядешь за руль? — спросил у сестры я.

— Лучше я, — сказал Вова. — Барышне с этакой дурищей управиться — тяжеловато будет.

— Ничего подобного! — фыркнула Надя. — Справлюсь не хуже тебя!

— Справится, — кивнул я. — А на тебя другие планы. Сейчас доберёмся до ближайшего телефона, ты позвонишь и вызовешь дорожную службу. Аварию надо зафиксировать.

— А что мне им говорить?

Я пожал плечами:

— Скажи, что ехал, никого не трогал, обкатывал новую машину. Вдруг откуда ни возьмись — грузовик на бешеной скорости. Твой автомобиль раскатало в блин, грузовик тоже разбился. Ты уцелел благодаря магическому амулету. Подошёл к грузовику, думал, может, водитель выжил. А вместо водителя увидел… Ну, в общем, сам придумай, что сказать. Только испугайся при этом понатуральнее. Пусть полиция делом займётся. Чем чёрт не шутит — вдруг раскопают что-нибудь.

— Понял, — кивнул Вова. — А испугаться — это запросто. Тут даже придумывать ничего не надо. До сих пор как вспомню, так вздрогну.

— Ну, и про нас с Надей — ни слова, — закончил я. — В машине ты был один.

— Понял, — вздохнул Вова.

Мы рассаживались в кабине грузовика. Надя — за руль, мы с Вовой — на пассажирском сиденье. Вова печальным взглядом смотрел на размазанные по асфальту останки того, что ещё полчаса назад было предметом его гордости.

— Прости, что так получилось, — проследив за взглядом Вовы, сказал я.

— Да ладно уж, — отмахнулся он. — Живы остались — и то хлеб. Как вернусь в город, в церковь зайду свечку поставить.

Я кивнул. Посоветовал:

— А сразу после церкви — в автосалон зайди. Выбери себе новую машину.

— Шутишь, сиятельство? — вскинулся Вова.

— Да какие шутки? Ты ведь из-за меня без транспорта остался.

— Но… — начал Вова.

— Не спорь, пожалуйста, — коснувшись его руки, строго сказала Надя. — Костя всё правильно говорит. Как человек чести, он обязан компенсировать тебе убыток. О! — Глаза её загорелись. — Костя! А Вова ведь может выбрать любую машину, правда?

Мы с Вовой переглянулись.

— Что ты скажешь о новом «Паккарде»? — Надя восхищенно всплеснула руками. — Я видела в автосалоне на Невском небесно-голубой! Просто сказочно красивый, вы не представляете!

Вова закатил глаза. Молча, но вполне красноречиво.

— Заводи машину, сестренка, — вздохнул я. — Поехали.

* * *

Вову мы высадили на ближайшей заправке — предусмотрительно остановившись заранее, так, чтобы возможные посетители не увидели наш покореженный грузовик. На руку играло то, что время было позднее, и дорога по-прежнему оставалась пустынной. Если люди, сидящие в редких машинах, попадающихся нам навстречу, и удивлялись потрепанному виду грузовика, внешне это никак не выражалось.

Остановившись у ворот имения, Надя требовательно посигналила.

К воротам подошёл заспанный привратник. Ругаться он начал ещё издали.

— Куда прёшь, скотина?! — донеслось до нас. — Зенки залил по дальше некуда, али с рождения безмозглый? Тут тебе не кабак, а имение князей Барятинских! Проваливай, покуда я полицию не вызвал!

— Не шуми, Степан, — попросил я, высунувшись в окно. — Свои. Открой ворота, пожалуйста.

— Ваше… сиятельство?! — поперхнулся заготовленными словами Степан. Поднял выше фонарь, который держал в руке. — Константин Алексаныч?.. Барышня?..

— Да-да, это мы, — Надя тоже высунулась в окно. — Открой, пожалуйста.

Привратник, перекрестившись и что-то неразборчиво пришептывая, открыл ворота. Надя загнала грузовик под навес.

— Позови деда, — сказал сестре я.

Надя убежала.

— А ты принеси мешки для мусора, — попросил я привратника.

Знал, что мусор горничные собирают в специальные плотные мешки, которые складывают в хозяйственной пристройке у ворот. Рано утром за мусором приезжала машина из какой-то службы, нанятой Ниной.

Взяв у Степана мешки, я сказал:

— Всё, можешь идти. Ты больше не нужен, — и полез в кузов.

— Подсобить, ваше сиятельство? — предложил Степан.

Он перестал разглядывать перемазанного в смоле меня и теперь со всё более возрастающим интересом следил за моими действиями.

— Что это у вас тама? — попытался заглянуть в кузов.

— Да так, ничего особенного. Грибов набрали по дороге.

— Грибо-ов? — изумился Степан.

Находясь в этом мире, я всё более убеждался в том, что слова «прислуга» и «любопытство» — синонимы. И временами это здорово раздражало. Моя бы воля — жил бы один, на полном самообслуживании… Но пока об этом не приходилось даже мечтать.

— Ты не расслышал с первого раза? — я холодно посмотрел на привратника. — Повторяю: можешь идти.

— Слушаюсь, ваше сиятельство, — мгновенно погасил любопытство Степан.

За то недолгое время, что в Барятино прожил я — не мажор Костя, а Капитан Чейн, — среди прислуги, оказывается, успело сложиться обо мне стойкое и вполне однозначное мнение.

«Молодой барин» крайне редко чего-то требует, но, ежели вдруг требует — исполнять его требование нужно немедленно.

«А то, говорят, как глянет — похуже самого Григорий Михалыча, — со смехом пересказала мне Надя случайно подслушанный разговор. — Покойный Александр Григорьич, царство ему небесное, и тот так глядеть не умел… Можешь гордиться, братик! После своей болезни ты обзавелся среди слуг таким авторитетом, каким даже папенька похвастаться не мог».

Тогда я, болтая с сестрой, отшутился. А сейчас подумал, что авторитет играет мне на руку. Наблюдать за тем, что я делаю — если я запретил наблюдать, — ни Степан, ни любой другой слуга, включая по уши влюбленную в меня Китти, не рискнёт.

Забравшись в кузов, я затолкал тело чучела — оказавшееся, к слову, на удивление лёгким — в один из мусорных мешков. Отрубленные голову и кисти закинул в другой. Когда выбросил за борт оба мешка и выбирался из кузова сам, поскрипывая зубами от боли в запястьях, на аллее показались Надя и запыхавшийся дед.

Дед окинул взглядом меня и мешки. Коротко спросил:

— Ты цел?

— Вполне. Только мешки, боюсь, один не дотащу. — Я показал руки. — Поможешь?

Вместо ответа дед щёлкнул пальцами.

Мешки приподнялись над дорожкой и, чуть мерцая в темноте магическими искрами, поплыли по воздуху в сторону дома.

— Вылечить тебя с той же легкостью, увы, не смогу, — глядя на мои руки, проговорил дед. — Нужно вызывать из Петербурга Нину.

— Нужно всего лишь не мешать мне покопаться в приёмной Нины, — отозвался я. — Я знаю, где у неё хранятся лекарства. Не стоит беспокоить тетушку по таким пустякам. Обычный отёк, к утру спадёт. И спешки тут нет, сначала надо заняться чучелом.

— Сначала нужно заняться тобой, — отрезал дед. — Идёмте.

И до тех пор, пока я не нашёл в приёмной у Нины нужную мазь, обсуждать что-либо отказывался.

После этого разобиженная Надя была категорично отправлена спать. Дед немного смягчил пилюлю, якобы отправив спать и меня. Сказал, что, судя по нашему рассказу, дело пахнет запретной магией, и он просто не имеет права обсуждать это с нами. Будет разбираться, подключив «нужные ведомства». А сам многозначительно посмотрел на меня. Я чуть заметно кивнул, что понял.

В своей комнате привел себя в порядок и переоделся. Снадобье Нины помогло — руки уже не так сильно болели.

Я выждал время, необходимое сестре для того, чтобы заснуть. После чего тихонько спустился на первый этаж и прошёл в кабинет к деду.

— Рассказывай, — потребовал дед. — Из охов и ахов Нади я, признаться, мало что понял.

— Надеюсь, она сама мало что поняла, — вздохнул я. — А чем скорее забудет то, что поняла, тем лучше. В целом же — ничего нового. Меня снова пытались убить.

И я вкратце рассказал, что случилось.

Дед на протяжении рассказа всё больше хмурился. Дважды бросал тоскливый взгляд на свой потайной бар, устроенный в книжном шкафу.

— Хочешь — выпей, — предложил я. — Обещаю, что шокироваться не буду. Могу даже присоединиться, если тебе нужна компания. — Подошёл к шкафу, вопросительно обернулся к деду.

Он покачал головой:

— Для того, что предстоит сделать, нам обоим нужен незамутненный разум. — Дед встал из-за стола. — Идём.

— Далеко? — приподнял брови я.

— Не очень.

Других вопросов я не задавал. Молча пошёл вслед за дедом по коридору. И не особенно удивился, когда увидел, что он привёл нас к лестнице, ведущей в подвал.

Чучел-то я в кабинете не видел. А они должны были куда-то деться.

В подвале я оказался впервые с тех пор, как начал жить в Барятино. Ну, то есть, если не считать моих самых первых минут в этом мире — когда открыл глаза и понял, что лежу на каменном алтаре, привязанный ремнями. В тот момент я ещё не понимал, что со мной. Но на всякий случай освободился от ремней и приготовился драться.

Дед повёл рукой, и тёмный, пропахший сыростью коридор осветили лампы. В коридор выходили закрытые двери. За одной из них, вероятнее всего, располагался тот самый каменный алтарь…

— Замок лаборатории настроен на меня, — остановившись напротив одной из дверей, строго сказал дед. — Сюда не имеет доступа даже Нина.

Я кивнул, принимая информацию.

— Доступ был у Александра, — продолжил дед. — Собственно, это он тут всё и обустроил. Месяца за три до смерти твой отец как-то обмолвился о том, что вырождение белых магов — вовсе не естественный процесс. Что кому-то это так называемое вырождение очень нужно… Александр что-то изучал. Как я сейчас понимаю, пытался собирать какие-то доказательства. Но, увы, сделать успел немногое.

— Немногое — в некоторых обстоятельствах очень много, — обронил я. — Даже больше скажу: иногда это немногое — тот самый кусочек, который нужен для того, чтобы сложилась полная картина. Почему ты мне до сих пор ничего не рассказывал?

Дед вздохнул:

— Потому что хвастаться нечем. Я почти ничего не знаю. Может, Александр сам себе не до конца верил, а делиться недостоверной информацией не хотел. А может, просто старался оберегать меня. Щадил, как мог, стариковские нервы… Как бы там ни было, о занятиях сына я узнал лишь после его смерти. Упоминание было в завещании Александра. Единственная строчка: заклинание доступа для входа сюда, в лабораторию. Здесь хранится журнал, который вёл Александр, но записей в нём очень мало. Твой отец, повторюсь, начал заниматься расследованием всего за три месяца до смерти. Хотя явно подозревал, что над ним сгущаются тучи — иначе не внёс бы, втайне от меня, в своё завещание новую строку.

Дед провёл над замком рукой и распахнул дверь. В помещении загорелись лампы.

Гхм. Больше всего «лаборатория» — на мой, разумеется, взгляд, а я не мог похвастаться тем, что много времени проводил в научно-исследовательских центрах, — напоминала морг.

Большой металлический стол на колёсах, яркие светильники над ним и лежащее на этом столе безголовое смоляное чучело.

У противоположной стены стояли обычный письменный стол и кресло. Вдоль стены тянулись длинные полки. С нижней полки на меня уставилась чёрная голова с глазами-пуговицами. Две скрюченные кисти лежали рядом. В «лаборатории» был даже умывальник — бронзовая чаша и кран с двумя вентилями.

Дверь за нашими спинами захлопнулась сама. Щёлкнул замок.

Я непроизвольно обернулся.

— Эту настройку создал ещё Александр, — извиняющимся тоном сказал дед. — Вероятно, не хотел, чтобы во время занятий его беспокоили. Я не стал ничего менять.

Он взял с одной из полок небольшой ящичек из полированного дерева. Подошёл к столу, на котором лежало чучело, и жестом подозвал меня.

Я встал рядом с ним.

— Я, увы, не специалист, — сказал дед. — И с назначением этого прибора разобрался не сразу. Но, надеюсь, принцип его работы понял правильно.

Он сдвинул крышку.

Внутри ящичка я увидел нечто, более всего напомнившее детскую игрушку-волчок — только уменьшенную раз примерно в двадцать. Аналог «глобусов» — тех, что использовали в Академии, и того, что находился сейчас где-то над нашими головами? Любят же они тут всякие вращающиеся штуки…

— С помощью этого прибора можно оценить силу магического амулета, — сказал дед.

— Амулета? — удивился я. Перевёл взгляд на чучело. — Но при чём тут…

— Перед нами — предположительно, голем, — кивнув на чучело, сказал дед. — То есть, по сути своей — предмет, начинённый магией и заточенный под выполнение определенных операций. Судя по твоему рассказу, операций весьма сложных; до сих пор мне не доводилось слышать ни о чём подобном. Но назначения сего… гхм, предмета это никак не отменяет.

— А создание големов — вообще, законно? — спросил я.

Дед кивнул:

— Вполне. Их создают, как правило, для выполнения каких-то простейших задач. Используют, как грузчиков, например, или на строительных работах. А пару лет назад, помню, были модны големы-швейцары. Их хозяева развлекались кто во что горазд, стремясь переплюнуть друг друга по части оригинальности исполнения, но эта волна быстро сошла на нет. Посетителям не нравилось, что вместо живого человека у дверей стоит немое чучело. Одна уважаемая особа всерьёз разобиделась, объявила, что встречать гостей таким образом — неприлично, и дело едва не дошло до суда. В обществе даму поддержали, тем и закончилось.

— Ясно, — сказал я.

Дед вытащил «волчок» из ящичка. Попросил меня:

— Будь добр, принеси остальные… детали. По моему дилетантскому мнению, для точности определения магического уровня предмет исследования должен быть цельным.

Я подошёл к полке, взял голову и кисти чучела. Заметил, что смола уже почти не пачкается, высохла.

Приладил голову к шее чучела, мстительно шлёпнул по затылку — чтобы крепче села. Кисти тем же образом прилепил к обрубкам запястий.

Дед, наблюдая за моими действиями, только головой покачал. Явно ожидал большего пиетета по отношению к тому, что меня едва не убило.

— Велика вероятность, что мне понадобится твоя энергия, — предупредил он. — Александр справлялся в одиночку. Я же, увы, не настолько сильный маг… Как ты себя чувствуешь? Успел восстановиться?

Я, прислушавшись к себе, кивнул. Перед тем, как прийти к деду, успел плотно поужинать и даже немного отдохнуть. Силы восстановились если и не полностью, то, полагаю, до вполне достаточного уровня.

Дед поднял «волчок» над телом чучела. Через некоторое время я почувствовал присутствие магии.

Волчок чуть заметно засветился. Начал было вращаться, но, сделав едва ли пол-оборота, перестал.

— Не справляюсь, — проговорил дед. — Как и предупреждал. Увы.

Он заметно побледнел, на висках проступили бисеринки пота.

Я молча протянул ему руку — которую обвила светящаяся цепь. Ладонь деда заискрилась, коснулась цепи. И я позволил энергии уходить.

Сейчас, с дедом — это было совсем иначе, чем в магическом подземелье, где я делился энергией с Мишелем. И иначе, чем было с Клавдией.

Энергии деда и моя — как будто всегда составляли единое целое, а потом по какой-то причине разделились. Словно посреди мощной, полноводной реки поставили плотину — разбив тем самым могучий поток на два рукава. А сейчас эти рукава вновь обрели возможность слиться вместе.

Энергия рода. Родовая сила. Мощь… Так вот, что ты такое!

— Смотри, Костя, — проговорил дед. — Смотри внимательно.

Глава 9 Ты же разумный человек

Крохотный волчок в руке деда начал вращаться. Он вращался всё быстрее, а светился — всё ярче. И свет, который вначале был белым, тоже начал меняться. Изменился на розовый. Затем — на красный.

Волчок всё больше багровел, как будто наливался кровью, и светился всё ярче. Когда мне начало казаться, что дед сжимает в руке пылающий рубин, вращение закончилось.

— Шестнадцатый уровень, — донёсся до меня голос деда.

И в тот же миг прибор погас.

Дед выдохнул и опустил руку. Другой рукой ухватился за край стола — наверное, подкосились ноги.

Я подхватил старика под локоть. Помог доковылять до кресла, стоящего у письменного стола.

Дед тяжело опустился в кресло. Повторил:

— Шестнадцатый уровень. Запретная магия. Это… Это очень серьёзно, Костя.

— Запретная магия? — переспросил я.

Слышал это словосочетание уже не впервые.

— Магия, посредством которой может быть причинён вред другому магу, — сказал дед. И отвёл глаза.

Я помотал головой.

— Тебе не хуже моего известно, что вред другому магу может быть причинен посредством любой магии. Даже белой. И, тем не менее, колдовство не запрещено. — Я заглянул деду в лицо. — Тебе не кажется, что пора перестать относиться ко мне, как к ребенку? Беречь меня, и всё такое прочее? Почему мне приходится тянуть информацию клещами?! Запретная магия — та, которая заточена на убийство мага. Это — верное определение?

Дед, помедлив, кивнул.

— Ясно, — вздохнул я. — Как видишь, в обморок от ужаса я не падаю. Поехали дальше. Эта пакость, как и ожидалось — голем. Такой же, как… — Едва не ляпнул про каменную башню в Царском селе, но вспомнил, что о том големе дед не знает. — … как и любой другой. Верно?

Дед качнул головой:

— Не совсем. Эта штука — посложнее. На её создание ушло больше времени и сил — во-первых. А во-вторых, управляется она на значительном расстоянии. Хозяин этого голема в момент, когда тот пытался раздавить тебя, мог преспокойно сидеть дома перед камином. На такие действия способен только очень сильный маг.

— И кто же он?

— Вот тут, к сожалению, ничего не скажу. — Дед вздохнул. — Для того, чтобы определить создателя голема, мне нужно было находиться рядом с тобой непосредственно в момент покушения и держать при этом в руках веретено.

— Веретено? — удивился я.

— Бытовое название этого прибора, — смутился дед. Положил «волчок» на стол. — Если правильно понимаю принцип его работы, то в момент покушения он отразил бы местоположение создателя.

— Каким образом? — заинтересовался я.

Вместо ответа дед изобразил рукой какой-то замысловатый жест.

Крышка стоящей на столе спичечницы сдвинулась. На столешницу высыпались спички. Несколько секунд — и они собрались в подобие насекомого, с телом-спичкой и четырьмя спичками-ножками. Насекомое неторопливо и неуклюже заковыляло по столу.

Дед взял «веретено», поднёс его к насекомому. Веретено чуть заметно осветилось и принялось вращаться — ещё более неторопливо, чем полз по столу крохотный голем.

Дед легонько щёлкнул пальцем по поверхности веретена. Над прибором всплыла и развернулась светящаяся надпись. Две цифры: долгота и широта. Координаты.

— Можешь запомнить или записать эти цифры, а позже свериться с картой, — сказал дед. — А можешь поверить мне на слово, что они указывают местоположение нашего дома.

— Насколько точно указывают? — спросил я. — Какова погрешность?

— Плюс-минус пятьдесят метров, если не ошибаюсь.

Веретено и надпись погасли, дед положил прибор обратно в ящичек. Спичечное насекомое, споткнувшись о лежащий на столе карандаш, рассыпалось.

— Вот, приблизительно так это делается, — смахнув со стола спички обратно в спичечницу, закончил дед. — Но, повторюсь — оператор должен находиться непосредственно вблизи изучаемого объекта.

— Понял, — вздохнул я. — То есть, у нас по-прежнему нет никаких доказательств ничьей причастности?

— К сожалению. — Дед развёл руками. — Мёртвый голем — доказательство не более весомое, чем пустая конфетная обёртка… Идём?

— Подожди.

Деда мне было жалко, он явно очень устал — хоть и старался бодриться. Но, коль уж мы здесь…

— Посмотри, пожалуйста. — Я достал из кармана пудреницу. — Что ты скажешь об этом?

— Э-э-э, — сказал дед.

Сдвинул очки на нос, озадаченно взглянул на меня. Потом снова на пудреницу. И снова на меня. Пробормотал:

— Не замечал, что у тебя проблемы с цветом лица. Хотя я, признаться, в таких вещах не силён, по части косметических принадлежностей тебе бы следовало обратиться к Нине или Наде. Да и в целом — не знаю, конечно, как сейчас принято у молодежи, — но для стариков вроде меня употребление мужчиной косметики…

Да уж, старость — не радость. Дед, похоже, всерьёз решил, что я собираюсь консультироваться с ним относительно качества пудры.

— Да ты в своём уме?! — не сдержался я. — Последнее, чем я собираюсь заниматься в этой жизни — пользоваться косметикой. Открой крышку! — придвинул к нему пудреницу.

Дед, поглядывая на меня всё так же озадаченно, открыл.

— Э-э-э… — Вот теперь это было произнесено совсем другим тоном.

— На клавиатуре можно набирать сообщения, — сказал я. — На зеркальце появляются ответы. Тебе знакомо это устройство?

Дед покачал головой:

— Никогда не видел ничего подобного. Где ты это взял?

— Изъял при обыске.

— Что-о? — Очки деда снова уползли на нос.

— Послушай, — я присел на край стола. — Ты ведь сам просил меня провести расследование. Вот я и провожу, как умею. Чему ты удивляешься?

Дед задумчиво покачал головой. Медленно проговорил:

— Я надеюсь… э-э-э… при этом э-э-э… мероприятии никто не пострадал?

— Только девичья честь одной молодой аристократки.

Я сказал это и тут же понял, что переборщил — дед, кажется, приготовился хлопнуться в обморок.

— Спокойно. — Я придвинулся к нему, на всякий случай обнял за плечи. — Шучу, не обращай внимания… Давай сделаем так. Ты осмотришь это устройство с помощью магии, и, возможно, узнаешь что-то. Я не хочу тебе мешать, пусть у нас будет две точки зрения. А потом я расскажу, при каких обстоятельствах раздобыл эту штуку. Идёт?

— Хорошо, — медленно проговорил дед. Оглянулся. — Там, на полке, спиртовка и чайник. Будь добр…

— Конечно.

Я взял с полки небольшой медный чайник, наполнил водой из умывальника. Поставил на стол спиртовку, зажёг. Пристроил чайник над огнём.

Дед всё это время задумчиво вертел в пальцах пудреницу. Проговорил:

— Пока я могу сказать тебе без всякой магии, что это изделие — однозначно не серийного производства. Такая коробочка — штучный экземпляр, и стоит она немало.

— Догадываюсь, — кивнул я. — Что-то ещё?

— Ещё? — Дед посмотрел на меня из-под очков. — Ещё, если угодно — я сомневаюсь, что в нашей стране есть мастера, производящие нечто подобное. По крайней мере, мне о таких умельцах слышать не доводилось.

— А ты можешь как-то включить эту штуку и прочитать сообщения?

— Попытаюсь. Но…

Дед поставил открытую пудреницу на стол. Занёс над ней ладонь — которая осветилась искрами. Искры отразились в зеркальце. Отражение мне показалось каким-то слишком уж яр…

Додумать я не успел. Пудреница взорвалась на тысячу мельчайших осколков.

* * *

— Терпи. — Я принёс из приёмной Нины антисептик и обрабатывал посеченное осколками лицо деда. — Уже немного осталось.

Дед мужественно терпел.

Для того, чтобы добрести от подвала до своей спальни, ему пришлось опереться на меня. Старик и так устал, работая с веретеном, а теперь ещё кровоточили мелкие порезы на лице. Хорошо, что хотя бы глаза уцелели — их прикрыли толстые стёкла очков.

После обработки антисептиком я нанес регенерирующую мазь. В очередной раз предложил деду вызвать Нину и в очередной раз получил решительный отказ. Заставил старика выпить сердечные капли. Тихо, чтобы не будить прислугу, пробрался на кухню и налил в большую чашку чая из тёплого, после ужина, самовара. Насыпал побольше сахара и плеснул коньяка.

Вернулся в спальню деда, подал ему чашку:

— Вот. Выпей, поможет взбодриться.

— Спасибо.

За время моего отсутствия дед успел прийти в себя. Он надел халат, сел на кровати, обложившись подушками, и протирал очки. Когда надел их, на меня вместо растерянного старика снова смотрел князь Барятинский — пожилой, но всё ещё могущественный белый маг, глава древнего рода.

— Рассказывай, — требовательно проговорил дед. — Как к тебе попала эта вещь?

Я рассказал о Кристине. О её подозрительном поведении, о сокурсницах, которые собирались вокруг неё. О том, как я проник в её спальню и спрятался в шкафу. О том, как обнаружил пудреницу. И о сообщениях, которыми две ночи назад обменивался вместо Кристины неизвестно с кем.

Дед на протяжении моего рассказа всё больше хмурился. Даже чай не допил, поставил чашку на столик. А когда я закончил, медленно проговорил:

— Алмазова… Странно. Очень и очень странно.

— Что именно?

— Видишь ли. Если я правильно понимаю, девушка, о которой ты говоришь — это дочь госпожи Алмазовой…

— Логично, — кивнул я, — раз носит ту же фамилию.

— Не перебивай, — нахмурился дед. — Алмазовы — древний, уважаемый род. Отец Марии Петровны, царство ему небесное, служил в дипломатическом корпусе. Лично знакомы мы не были, но, по слухам, это был умнейший и благороднейший человек. А Мария Петровна Алмазова, матушка твоей Кристины — статс-дама. И вот уже долгие годы она возглавляет список придворных статс-дам.

— И что это значит? — спросил я.

— Ты обещал уделить время изучению табели о рангах, — упрекнул дед. — Статс-дама — это высший женский придворный чин. А Мария Петровна — ещё и близкая подруга Её Императорского Величества, они дружат с самых юных лет. С тех пор, как состоялось бракосочетание государя и императрицы, в те времена — ещё молодой принцессы. Живёт Мария Петровна, разумеется, при дворе.

— Вот как, — проговорил я. Что делать с этой информацией, пока не знал. — А кто отец Кристины? Почему она носит фамилию матери?

Дед развёл руками:

— Мария Петровна не афишировала эту информацию. Эта женщина, как ты понимаешь, пребывает в том статусе, который исключает любопытство со стороны кого бы то ни было. Шестнадцать лет назад прошёл слух, что у Марии Петровны родилась дочь. Подойти к первой статс-даме императорского двора запросто и осведомиться между делом, кто является отцом её ребенка, смельчаков не нашлось. Хотя слухи, разумеется, ходили самые разные. Крестной матерью девочки — опять же, по слухам — стала сама императрица. А после об этом ребёнке долгие годы никто не слышал, девочка воспитывалась за границей. Мария Петровна вывела её в свет совсем недавно, буквально полгода назад.

— Ну так, всё сходится, — сказал я. — Заграница — раз. Человек, внедрённый в Академию — кто сказал, что это не может быть молодая девушка? — два. Эта дрянь, которая взорвалась у тебя в руках — три. По-моему, всё очевидно.

Дед покачал головой:

— Видишь ли, Костя… Моё восприятие — субъективно, конечно. Но Марию Петровну я знаю лично. И это — человек глубоко порядочный. Исключительно преданный своей стране — так же, как был предан её отец, Пётр Алмазов.

— Ты сказал: «субъективно», — напомнил я. — Знаешь… Хорошие шпионы хороши именно тем, что шпионов в них можно заподозрить в последнюю очередь. Как ещё ты можешь объяснить обращение к первокурснице «лейтенант»? Как можешь объяснить тот факт, что эта первокурсница прячет в кармане платья передатчик — который, на минуточку, взорвался прямо у тебя в руках?

— Не знаю, Костя. — Дед откинулся на подушки. — Не знаю… То есть, я совершенно согласен с тобой в том, что дело тут нечисто. Но бежать прямо сейчас в Тайную канцелярию с обвинениями первой придворной статс-дамы в шпионаже я не готов, уж прости. Осколки передатчика, кои не собрать воедино никаким заклинанием, да твои подозрения — на сей момент всё, что мы можем предъявить. Ты разумный человек. И не хуже меня понимаешь, что для обвинения этого недостаточно.

Я вспомнил Белозерова. Создавалось впечатление, что речи им с дедом писал один и тот же спич-мейкер.

«Вы же разумный человек, Константин Александрович»…

Что ж. Разумный, так разумный. По-другому в этом мире, видимо — никак.

— Ладно, понял. — Я поднялся. — Не побежишь — значит, не побежишь. Отдыхай.

— Костя… — Дед взял меня за руку. Заглянул в глаза. — Прошу тебя, будь осторожен. Я… Сказать по чести, я и помыслить не мог, какого ранга люди могут быть во всем этом замешаны. Насколько могучие, влиятельные люди! Береги себя, прошу. Продолжай наблюдения, но будь предельно осторожен. Никаких больше «обысков» и прочих рискованных предприятий! Хорошо? Обещаешь мне?

— Хорошо. — Я забрал со столика пустую чашку. — Доброй ночи. Спи.

* * *

Первым пунктом моей повестки на воскресный день была встреча с юристом. Для этого нужно было ему хотя бы позвонить, но дед всё утро не выходил из кабинета, а светить цель звонка мне отнюдь не хотелось. Вряд ли дед обрадуется, узнав, что я не только копаю под чёрных магов в целом, но и использую для этого родового законника. Хорошими законниками тут не разбрасываются. Не разбрасываются ими, впрочем, и ни в одном из известных мне миров.

Чем хороший юрист действительно хорош — так это полным отсутствием каких-либо моральных принципов. Иначе карьеру не выстроишь. А отсюда следствие: проще и выгоднее юриста перекупить, чем убить. Ну, в подавляющем большинстве случаев.

Я же мог втянуть господина Вишневского в такую историю, когда будет уже не до его юриспруденческих талантов. Бывают и такие ситуации, н-да…

Потолкавшись в доме и поняв, что незаметно позвонить не выйдет, я вышел в сад и столкнулся с Китти.

Формально являясь горничной Нины, в Петербург вместе с ней и Надей Китти не уехала. Всеми правдами и неправдами сумела убедить Нину в том, что Григорий Михайлович за время отсутствия в доме других слуг привык к ней, а его собственный лакей без её помощи — как без рук. Была при этом настолько искренней, что Нина согласилась оставить Китти в Барятино. Хотя я подозревал, что привычки Григория Михайловича тут совершенно ни при чём. Хитрая служанка быстро сообразила, что до тех пор, пока дед находится в Барятино, я буду приезжать именно сюда. И приложила все усилия к тому, чтобы остаться.

— Ах, Константин Александрович! — выдохнула Китти.

Я же смотрел не на неё, а на грузовик, видневшийся под навесом. Если я на нём приеду к Вишневскому… Н-да, об этом завтра во всех газетах напишут. Да ещё с фотографиями.

— Что? — встрепенулся я и перевёл взгляд на Китти, которая всё это время что-то лопотала.

— Да привратник Степан рассказал, что вы с Надеждой Александровной по грибы ездили! Только вот, смотрю, на кухне те грибы так и не появились… Это вы, видать, одних поганок набрали, по неопытности-с! — Китти всплеснула руками. — Вы ежели другой раз надумаете — возьмите меня с собой! Я и места хорошие знаю, мне ещё бабушка показывала.

— А в рыбалке соображаешь? — спросил я.

— Не очень, — приуныла Китти, но тут же воспрянула: — Но могу научиться!

— Ну тогда к концу декабря готовься.

— Декабря? — вздрогнула Китти.

— Тулуп подыщи и валенки потеплее, — посоветовал я. — Верхонки, опять же. До зари встанем, лунку во льду пробурим…

По лицу Китти было видно, как тускнеет у неё в воображении романтическая картинка с ночным костром на берегу реки.

— Главное — под лёд не провалиться, — продолжал я. — А то случаи-то бывают… Ушёл человек в прорубь — и течением его снесло. А дальше — всё. Ты на всякий случай топорик с собой за пазухой держи. Если провалишься — доставай и в лёд стучи. Может, найду тебя, вытащить успею. Потом — водкой отпаивать. Да! Водки надо будет взять обязательно. Не меньше пяти бутылок.

— Константин Александрович! — послышался голос.

Глава 10 Прорицательница

Я повернул голову, увидел Платона. Тот быстро шёл ко мне от ворот.

— Платон Степанович! — поприветствовал я учителя.

Китти, воспользовавшись заминкой, улизнула — переваривать информацию. Как бы вовсе не уволилась после такого стресса.

— Надеюсь, вы сейчас не заняты?

— Да вот думаю, на чём бы в город выбраться… — Я выразительно посмотрел на грузовик.

Платон проследил за моим взглядом и ещё выразительнее посмотрел на меня.

— Шучу, — не очень уверенно сказал я. — А если серьёзно, то необходимо выяснить, чей это грузовик. И, если найдётся хозяин — он мне очень нужен здесь. Я бы с ним… поговорил по душам.

— С этим мы разберёмся непременно, — кивнул Платон. — Однако сейчас есть более важное дело.

— Важнее покушения на мою жизнь и жизнь моей сестры?

— Вполне возможно, что эти дела связаны. Вы, должно быть, помните про ту старушку прорицательницу, о которой я вам рассказывал в контексте амулетов «Обмани судьбу»?

Я кивнул. Вопрос этот уже фактически выкинул из головы, как не несущий никакого смысла.

— Так вот, — вздохнул Платон. — Я вам тогда не всё сказал. Именно эта старушка-прорицательница консультировала Григория Михайловича перед тем, как он… взялся за ваше исцеление после трагического прыжка с моста.

И вот тут у меня весь юмор из головы вылетел. Потому что я вспомнил, как дед обмолвился, что одна прорицательница подсказала ему, когда именно нужно ловить дух Капитана Чейна. В тот момент я не придал этому значения. Ну, старушка и старушка. Подсказала и подсказала. Хотя странно, конечно, что прорицательница осталась после этого жива. Я, в целом, не сторонник крайнихмер, но здравый смысл орёт во весь голос, что оставлять подобных свидетелей нельзя. Мало ли, когда и кому эта старушка решит выболтать секрет рода Барятинских.

— Так, — кивнул я. — И что дальше?

— А дальше — прорицательница желает встречи с вами. Непременно — сейчас. Утверждает, что это в ваших интересах.

* * *

Ехали мы, как всегда, на такси. Платон сам поставил завесу, предполагая, что у меня будет что сказать. Так и оказалось:

— Сколько денег вы тратите на такси, если не секрет?

Платон посмотрел на меня с удивлением:

— Это всё, о чём вы хотите спросить, Константин Александрович?

— Да мне просто интересно стало: зачем? Личный автомобиль — гораздо дешевле и удобнее.

Платон пожал плечами.

— Ну, что ж… Я не умею водить — раз. Не хочу учиться — два. Если я буду находиться за рулём, то у меня будут заняты руки и ноги, а внимание сосредоточено на управлении. Как следствие, я буду менее защищён в случае возможной опасности — это три. И, наконец, четыре: личный автомобиль легко отследить и сделать с ним нечто такое, что будет иметь неприятные для меня последствия. Я же каждый раз вызываю такси из другой службы, и предугадать, которая из них ко мне поедет, невозможно. Я ответил на ваш вопрос?

— Детский сад, — фыркнул я. — Хотите, я прямо сейчас проедусь по всем службам такси, оставлю немного денег и попрошу информировать меня сразу, как только Платон Степанович Хитров закажет автомобиль? Просто чтобы показать вам, как это работает. А ваш враг скорее всего ещё и заплатит за то, чтобы за рулём сидел его человек.

Платон развёл руками и непонятно улыбнулся.

— Что ж, если мои меры предосторожности для вас — детский сад, то ваше о них мнение для меня — родильное отделение, забитое пищащими младенцами, уж простите. Когда я звоню в такси, я, разумеется, каждый раз называю другое имя и другой адрес — до которого иду пешком.

Я хмыкнул. Н-да, уж лопухнулся так лопухнулся. Видимо, сыграла злую шутку память: я вообразил себе Платона, который вызывает такси через чип, как делали в моём мире все порядочные законопослушные граждане. Здесь же телефоны были сугубо стационарными, а определители номера если и существовали, то… В общем, объективно вряд ли кто-то стал бы настолько упарываться, чтобы достать Платона через службу такси.

— Победа за вами, — признал я. — Переходим к следующему вопросу. Верно ли я понимаю, что вы понимаете, с кем сейчас говорите?

Платон скупо улыбнулся:

— Сообразили, наконец… Ваше сиятельство.

— Давно догадывался, — пожал плечами я. — И, к тому же… это ведь ничего не меняет.

— Вы правы, — кивнул Платон. — Ничего. Те игры, в которые мы играем, сами диктуют нам правила.

— А дед в курсе?

— Чего именно? Того, что я догадался, кто его внук? Нет. Хотя, вероятнее всего, он это предполагает. Князь Григорий Михайлович избрал исключительно мудрую стратегию: он изо всех сил старается забыть о том, что сотворил, и поверить, что вы — действительно его внук Костя Барятинский, у которого внезапно после травмы прорезались невиданные силы. Если верить во что-то — об этом не приходится лгать даже на допросах. Вам ли не знать, господин… о вашем подлинном имени не осведомлен, извините.

— И каково ваше мнение о происходящем? — Намёк Платона на то, что мне не худо бы представиться, я решил проигнорировать.

Платон развёл руками.

— Как я уже сказал — мы играем в определённые игры и подчиняемся определённым правилам. Это важно. И ещё — намерение. Всё остальное имеет для меня мизерное значение.

— А настоящего Костю вам не жалко? — Я внимательно посмотрел на Платона.

Платон выдержал мой взгляд.

— Есть дватипа слабых людей, — проговорил он. — Одни хороши в чём-то, кроме силы. Другие плохи решительно во всём. О первых можно пожалеть. Но тратить жалость на вторых?..

Не выдержав, я протянул Платону руку. Он её пожал.

Впервые в этом мире я жал руку человеку, который видел во мне — меня. Даже дед, как правильно сказал Платон, изо всех сил пытался видеть во мне своего внука, вопреки здравому смыслу. А Платон приветствовал настоящего меня — Капитана Чейна.

— В том мальчике никогда не было и, увы, никогда не появилось бы то, чем в полной мере обладаете вы, — задумчиво проговорил он. — Причем, насколько понимаю, обладаете с самого рождения.

— Силой? — вздохнул я.

— О нет. Сила сама по себе ничего не значит, силой обладают многие. Его сиятельство Венедикт Георгиевич Юсупов, к примеру, очень силен… Вы же — совсем иное. Вы честны и бескорыстны. Основное, что движет вами — желание защищать. И все ваши силы будут направлены именно на это. Вот что я считаю главным… ваше сиятельство.

Больше мы не разговаривали.

Такси остановилось у деревянной лачуги в самой гуще хитросплетений улочек Чёрного Города. Я выбрался первым, Платон задержался, чтобы расплатиться с водителем.

— Хотите сказать, что в этой хибаре есть телефон? — спросил я, глядя вслед уезжающему автомобилю.

— Водитель подождёт за углом, — улыбнулся Платон. — Ещё одна небольшая мера предосторожности… Идёмте?

Я кивнул. Платон подошёл к двери и постучал. Изнутри неразборчиво каркнули, и Платон открыл дверь передо мной.

Стоило войти — и в нос ударил затхлый, старческий запах. Половицы скрипели под ногами, на стенах висели пучки сохнущих трав, они же свисали с потолка. Но пол был, к слову сказать, чистым. Видно было, что здесь прибираются. Причём, кто-то более талантливый, чем Китти.

Хозяйка заведения (или же это был жилой дом?..) обнаружилась в самом сердце хибары. Очень полная пожилая женщина сидела, буквально, на двух стульях и, положив пухлые руки на стол, буравила меня взглядом чёрных глаз. Седые волосы торчали из-под чёрного платка. Вся она была в чёрном, будто в трауре.

Я поклонился, выражая уважение.

— Здравствуйте… — тут я замешкался, внезапно сообразив, что, во-первых, не потрудился узнать имя прорицательницы, а во-вторых, по этикету Платон должен был меня представить.

Чем он, собственно, и занялся:

— Вот, князь Константин Александрович Барятинский. А вашего имени вы мне так, к сожалению…

— Имя ещё зачем-то! — проскрипела старуха, не отрывая от меня пронзительного взгляда. — Куды тебе моё имя? Других имён не знаешь? Мало тебе? Местные — бабкой Мурашихой кличут, так и зови, коль приспичит.

— Помилосердствуйте, ну можно ли так…

— А можно ли первому встречному своё настоящее имя говорить, ась? Разбрасываетесь именами-то. Не цените. А потом — все в путах, как в шелках.

— В каких ещё путах? — спросил я.

— А в таких. Вы-то их не видите. А я все ниточки вижу, и каждая — звенит.

Мы с Платоном переглянулись. Он смущённо откашлялся. И тогда бабка Мурашиха перевела взгляд на него.

— А ты иди-иди, — сказала она. — Там обожди, на улице. Тебе-то тут слушать нечего, не с тобой, чай, говорить буду.

— Ступай, Платон, — кивнул я.

Видно было, что Платону отнюдь не хочется оставлять меня одного в подобной дыре. Костю Барятинского он бы, вероятно, и не оставил. Но я не был Костей. И Платон вышел, буркнув: «Подожду у крыльца, ваше сиятельство».

— А ты, касатик, садись, — указала Мурашиха на плетёный стул. — Есть до тебя словечко. Ишь ты — князь он, Барятинский! Чего насочинял. Да от того Барятинского толку было — от задвижки в отхожем месте больше! От той, что снаружи ставят, чтобы дверь не хлопала.

— И как же удачно, что этот парень сломал себе шею, — сказал я, устроившись на стуле, который, несмотря на непритязательный вид, оказался весьма удобным. — Это ведь вы ему амулет «Обмани судьбу» продали. Не тогда ли, часом, уже всё спланировали?

Бабка Мурашиха улыбнулась каким-то особо хитрым образом и даже подмигнула мне:

— Угадал да не угадал! Не продавала я ему амулетов.

Я долго молча смотрел на Мурашиху. Соотносил её слова с тем, что говорил Платон: прорицательницы не могут лгать. Вообще. Никогда. И, кстати, самому Платону Мурашиха сказала то же самое: никаких амулетов она «мне» не продавала.

— Не продавали? — переспросил я. — Косте Барятинскому амулет — не продавали? Мне — не продавали? Вот этому вот телу? — обеими руками указал на себя.

Мурашиха мотала головой на каждое предположение и, похоже, ловила нереальный кайф от ситуации.

— А может, вы его подарили? — выдал я последнюю версию.

— И-и-и, не сочиняй, — махнула рукой Мурашиха. — Ещё я подарков не дарила. Чай не во дворце живу-то, аристократов одаривать! Слупила столько, сколько полагалось. Да только не с тебя — уж самого-то тебя в глаза не видала, бог миловал. И не с тела, в которое ты влез — не поперхнулся.

— А с кого же? — подался я вперёд, к столу.

Но Мурашиха вдруг встала и принялась грузно топать по комнате туда-сюда. Мне быстро надоело крутить головой. Я встал и отошёл к стене.

— С кого, с кого… — ворчала Мурашиха. — А кто ж тут имена-то свои называет? Ну, окромя вас, дураков честных.

«Дурака» я проглотил, хотя сам своего имени не называл — это Платон постарался.

— Так вы же — прорицательница! — чуть ли не прикрикнул я на женщину. — Значит, как дух призвать из другого мира — это вы знаете. А как человека зовут — для вас тайна за семью печатями?

— Дак, видно же дух-то! — метнула на меня взгляд Мурашиха. — К нему ниточки-то тянутся. И в кружево они ложатся, как родненькие. А вот имена там не записаны, чего нет — того нет. Ну да мне они и без надобности. Человек приходит, спрашивает: что со мной, бабка Мурашиха, дальше будет? Я ему расклад-то и даю. Али может спросить человек: а ходить ли мне завтра туда-то? Я и отвечу: ходить-то ходи, коли душе угодно. Да только там тебя пёрышком-то под рёбрами пощекочут, уж так пощекочут — со смеху помрёшь. А кто щекотать будет — того, извини, не знаю. Это уж сами разбирайтесь. Оно мне не интересно, чтобы ты по моему слову сам к нему первый с пёрышком зашёл.

Кажется, до меня стало доходить, как именно работает система прорицания Мурашихи. Дар, безусловно, полезный, да только не для меня. Я и без того живу в режиме повышенного внимания, каждый день жду «человека с пёрышком». Одного, вот, дождался — вспомнил я про кинжал. Надеюсь, Анатоль внесёт ясность в ситуацию с гербом.

— Вот и был, значицца, сон мне. — Бабка Мурашиха сняла с потолка пучок травы, подошла к столу и принялась крошить пучок в закопченный заварочный чайник. — Про дальнюю будущность. Про такие дали — токмо во снах и бывает, проснувшимся-то умом не проследишь, нет. А тут — увидала… Не скажу только, что. За такие слова государь наш батюшка сослать-то далёко может, а у меня уж косточки немолодые, холодов не любют. Я уж тут и сама скоро… Мне-то всё равно. Дак не для себя ж одних живём-то, уж ты-то понимаешь.

Кряхтя, Мурашиха привязала пучок обратно к нитке и заковыляла к чайнику на печке, который как раз начал выдавать струю пара из носика.

— И вот, как проснулась я, так и давай кумекать, как бы всё поправить-то, — продолжила она. — Да только вишь, какое дело: как бы ни плела в голове кружево — всё то да потому получается. По всему выходит, что никак беды не избежать. Никак! Пригорюнилась я, конечно. А только ведь — на нет и суда нет. Коли ничего не поделаешь — нечего и слёзы лить, верно говорю?

— Ну, — буркнул я.

Мурашиха, обмотав ладонь тряпкой, взяла чайник за ручку и побрела обратно к столу.

— А ты не нукай мне тут, — вдруг возмутилась она. — Понукать, вона, во дворце будешь, принцессу свою.

— Какую ещё принцессу? — нахмурился я. — В каком дворце? Вы о чём вообще?

— Да уж не ту, что халатик белый носит. Эх, молодые… — Мурашиха наполнила заварочный чайник и побрела обратно к печке. Примостила большой чайник сбоку, чтобы сильно не кипел. Прикрикнула: — Ты меня не сбивай! Я, когда надо, сама собьюся… Так вот, о чём бишь говорю. Никаких выходов я, значится, не нашла. И тут — опять сон, будь он неладен. Про тебя, касатик, про тебя! Оно бывает, о других мирах-то. Чаще — подивишься да забудешь, чего ещё с них взять, с других-то миров. А тут — вижу, больно уж ты силён да строптив. До того строптив, что дух твой и после смерти не успокоится. Не уходят таковские, как ты, навовсе. На таких силачей всегда охотников — тьма. А ежели дух твой сюда приволочь — тут-то кружево по-другому и сплетётся! Да ещё какими знатными узорами! Вот что я увидела. Да только как тебя приволочь? Сама-то не умею. Я — токмо прорицать горазда.

Мурашиха брякнула на стол две чашки, откуда их достала — я даже не заметил.

— Чаю-то попей, не обижай, — буркнула Мурашиха и наполнила чашки. — Держи.

Я взял чашку, для начала — понюхал. Множество ядов мог определить по запаху. Здесь же ничего такого не содержалось. Пучок висел на виду, чашки старуха наполнила у меня на глазах. Сама уже пила из своей, обжигаясь и дуя.

— И вдруг приходит ко мне один добрый молодец, — продолжила говорить Мурашиха. От её дыхания над чашкой колебался пар. — Когда, спрашивает, я императором стану? Может, говорит, сделать для этого надо чего? Подивилася я, конечно. А сама смотрю — ну, есть в нём ниточка-то. Тоненькая, правда, триста раз оборвётся, и в императоры никак не выведет. Препятствий больно много. Но если знаючи потянуть — ох как можно всё переплести! Вот тому доброму молодцу я и продала «обманочку».

— Какую ещё обманочку? — не понял я.

— Дак, амулет-то. «Обмани судьбу» который. Да ты чай-то пей, пей! Ну хочешь — кружками поменяемся, коли отравы боишься?

Кружками я меняться не стал, глотнул так. Приятный напиток оказался — насыщенный, бодрящий. Правда, это точно был не чай. Хотя в моём мире люди тоже по привычке называли чаем всё, что заваривали и пили. А заваривали и пили они, в основном, какие-то непонятные химические порошки. Натуральный чай стоил бешеных денег.

— Продала, значит, я обманочку и села ждать, — говорила между тем Мурашиха. И как по писаному — приходит ко мне через несколько дней старик знатный. Грустный — как на ногах-то стоит, непонятно. Внук у него с моста упал, да в шее переломился. Ишь ты, думаю. Управился тот молодец, с амулетом-то. Всё сделал так, как я наказывала!

И глаза Мурашихи хитро сверкнули.

Я вернулся к столу, поставил чашку — аккуратно, чтобы не расплескать. Поднял взгляд на торжествующе молчащую Мурашиху. Бабка словно бы медали ждала за то, что сейчас рассказала.

— Так, — кивнул я. — Давай-ка ещё разок. Значит, всё это затеяла ты. Из-за тебя я едва не погиб, упав с моста. Верно ли я понял твои слова?

Каждый, кто меня знал в моём мире, услышав тон, которым я говорю, либо бросился бы бежать, либо онемел бы. Потому что такой тон предшествовал грозе. Нешуточной грозе. За некоторые преступления я карал жестоко и страшно.

Глава 11 Пророчество

— У-у-у, как у тебя в головушке-то всё мешается, — вздохнула Мурашиха и тоже поставила чашку. — Ну что тебе сказать? Ну, бей, убивай. Мне-то уж разницы нету. Да только с моста — не ты сигал. Али забыл уже?

— Ты угробила ни в чём не повинного пацана из-за каких-то своих мутных планов, — процедил я.

— А вот если бы у тебя был выбор — поезд с пассажирами пустить на одного глупого мальчишку или — под откос? — прищурилась Мурашиха. — Ты бы куда пустил?

— Ты знаешь, куда, — процедил я. — Но это другое…

— Потому что ты поезд видишь — вот для тебя и другое, — отрезала бабка. — А я будущее так же вижу, как тебя сейчас!

— Но…

— А ну, хватит! — топнула ногой Мурашиха, внезапно разозлившись. — Плакаться мне тут ещё будет! Это потом своей врачихе в халатик плачься. Да только не найдёшь ты её там, где искать будешь.

— Это ещё что за новости?! — сжал я кулаки.

— Вот и узнаешь!

Я почувствовал, что меня, как младенца, обводят вокруг пальца. Разговор утёк от изначальной темы, и я, как бы ни было трудно, вернул его в нужное русло:

— Значит, это ты решила меня сюда призвать.

— Это дед твой решил! А я — что? Я только подсказала, да помогла, — опять сделала хитрую физиономию Мурашиха.

— Да конечно. Люди постоянно думают, что решают что-то сами. Вот когда они в этом уверены — значит, за ниточки дёргает настоящий профессионал. Моё вам почтение, бабка Мурашиха.

— Нужно мне твоё почтение, как собаке — пятая нога, — почему-то расстроилась Мурашиха.

— А зачем же ты меня сюда позвала? Душу облегчить?

— У меня на душе и без того легко, — фыркнула Мурашиха. — Я что могла — сделала. Забудут про меня, конечно, памятников не построют. И ты забудешь. Да только мне то без интереса. Мне главное — чтоб поезд по верному пути поехал. А он бы и ехал, да кой-чего тут разладилось всё же.

— Да неужели? — усмехнулся я. — В таком безупречно простроенном плане?

— Поглумись мне ещё, поглумись! — прикрикнула Мурашиха. — Шутки шутить с музыкантшей своей будешь. Она тебе ещё та-а-акую музыку устроит… Если доживёшь, конечно. Потому как тебя, касатик, убить будут пытаться.

— Вот это новость, — вяло восхитился я. — Вот спасибо за предсказание! Ну, буду осторожен, чё.

— Эх, чайником бы тебе огреть, по голове твоей дурной! — снова вспылила Мурашиха. — Чтобы старших не перебивал… Ты не шутки шути, а пророчество слушай! Долго ты будешь гадать, кто против тебя зло замыслил. Но выяснишь наверняка только если объединишься с тем, кого врагом считаешь. А иначе — до Рождества не дожить тебе. Вот и вся история… Дерзкий ты больно, не понравился мне. А понравился бы — сказала б, на ком жениться предстоит, чтоб на других время да силы не тратил.

— Не собираюсь я жениться, бабка Мурашиха.

— По молодости все так говорят, — отмахнулась бабка и зашаркала к стульям. — А как подрастут — куды чего девается. Ну, ступай уже отсюда. Устала я с тобой.

Я задержался. Бред, конечно, полный, но…

— Объединиться с тем, кого считаю врагом? — повторил я. — С кем конкретно?

— А я почём знаю? Знаю, что ты думаешь, будто убить тебя этот человек пытался.

— Это тот, кому ты амулет продала?

— И-и-и, нет, ты что! С тем тебе не объединиться. Того пучина ждёт холодная, — отмахнулась Мурашиха. — Думай, вояка, думай. Я своё дело сделала. Предупредила тебя — теперь, чай, настороже будешь.

И бабка Мурашиха, сидя на двух стульях, закрыла глаза. Я попытался ещё раз к ней обратиться — но она не шелохнулась. Будто и взаправду уснула. Вышел из её хибары я в глубокой задумчивости.

— Плохие новости? — осведомился Платон.

— Да как тебе сказать… — пробормотал я.

Новости были как новости, не хуже, чем обычно. А вот выводы из них…

Если верить тому, что несла Мурашиха — о переплетении людских судеб с судьбами мира, всяких там нитях и прочей экзистенциальной ерунде, — то картина получалась следующая.

Мой мятежный строптивый дух бабка присмотрела заранее. Предвидела, что в своём мире я погибну, однако была уверена, что после смерти ещё пригожусь. Навыками перетаскивания духов из мира в мир бабка не владела. Расстроилась. Но тут на её пороге появился некий «добрый молодец», желающий стать императором.

Перспектив для такого мощного карьерного роста бабка в его судьбе не углядела, однако быстро смекнула, что парень может ей пригодиться для осуществления собственных планов. Она всучила молодцу амулет «Обмани судьбу» и рассказала, что эту штуковину необходимо подсунуть Косте Барятинскому. Это, дескать, станет одним из этапов на пути к вожделенному трону. Ещё и денег за амулет слупила. Дурачок Костя — придя, вероятно, в восторг от того, что жизнь вот-вот наладится, — принял подарок от неизвестного «молодца», на радостях загулял с приятелями и сиганул с моста. Убитый горем, цепляющийся за последнюю надежду Григорий Михайлович Барятинский пришёл к Мурашихе, знаменитой на весь город прорицательнице, с вопросом: что делать? Как вернуть внука? И Мурашиха рассказала ему о духе Капитана Чейна…

Всё, паззл сложился. Дед притащил в этот мир меня, довольная Мурашиха с чувством выполненного долга отправилась пить чай. И всё бы ничего, но мне не давала покоя мысль — кем же был тот «добрый молодец»? Он-то, в отличие от настоящего Кости Барятинского, наверняка жив и здоров! И наверняка по-прежнему уверен, что лучшего претендента на российский престол — не сыскать…

Я сопоставил мысленно слова Мурашихи о парне, который всерьёз уверен в своём праве стать императором, с недавним замечанием Рабиндраната о том, что императорский отпрыск в магии показывает себя хуже некуда, и ему вряд ли светит сменить отца на престоле.

А что если бабка натравила на меня императорского наследника? Тогда это всё сильно, сильно усложняет. А ведь, если верить Мурашихе, существует и ещё кто-то — кого я считаю врагом, и с кем мне необходимо объединиться. Иначе не доживу до Рождества… Прекрасно. Вот только такого пророчества мне не хватало. И без него-то голова кругом.

А бабка ещё намекнула, что я не найду Клавдию там, где буду искать! Обмолвилась о Полли и о какой-то неведомой «принцессе»… Но это — ладно, это пока спишем по статье старческого маразма. Полли музицирует с периодичностью раз пятнадцать в сутки, мне не привыкать, и принцесс среди моих знакомых точно нет. А вот Клавдия…

До сих пор я планировал как можно скорее отыскать Вишневского, но после слов Мурашихи попросил Платона забросить меня к Клавдии.

— Проблемы с цветом жемчужины? — спросил Платон, когда мы уже сидели с ним на заднем сидении.

— Угу. Зеленеет — спасу нет, — буркнул я.

Помолчав, Платон снова раскинул шумовую завесу и тихо сказал:

— Не то чтобы я сомневался в вашем благородстве, ваше сиятельство. Просто хочу лишний раз напомнить, что Клавдия Тимофеевна дорога мне чрезвычайно…

— Да? — повернулся к нему я. — Ну и что ты сделал для того, чтобы она не убивала себя?

— Не понимаю вас, — нахмурился Платон.

— Клавдия рассказывала про эту чёрную дрянь ещё месяц назад.

— Что я тут могу…

— Вот и нечего говорить, что она вам дорога! — Я частично вспомнил о приличиях и опять перешёл на «вы». — Потому что Клавдия будет работать на износ, пока эта дрянь убивает людей. И кто-то должен разобраться с тем, почему так получается.

Помолчав несколько секунд, Платон спросил:

— Что я могу сделать?

— Добудьте мне Вишневского. Привезите сюда. — Мы как раз подъехали к клинике.

— Это поможет?

— Когда мы найдём источник заразы — да.

— Могу я узнать, что мы сделаем с этим источником?

— Уничтожим.

— Даже если это будет означать войну с чёрными магами?

Я улыбнулся так, как умел улыбаться Капитан Чейн:

— Чёрные маги думают, что белые боятся войны. Потому — наглеют. Что ж, видимо, настало время их удивить.

Вдохновившись моими словами, Платон не стал ждать ни секунды. Стоило мне закрыть дверь, как такси рвануло с места и исчезло. А я поспешил зайти в клинику.

Сердце уже было слегка не на месте. Слова Мурашихи, да и тот факт, что Клавдия меня не встречала, тоже сыграл свою роль. Она всегда либо выходила на крыльцо к моему приезду, либо уже ждала на крыльце. Правда, справедливости ради, раньше я всегда так или иначе предуведомлял о своих визитах, а теперь нагрянул внезапно.

В кабинете Клавдии тоже не оказалось. Её комнатка была заперта, и я не мог сказать наверняка, есть ли кто за дверью. Через дверь пройти, гипотетически, мог попробовать — если, конечно, Клавдия не поставила блок на чужую магию. Уже даже собирался попытаться, когда в коридоре послышались шаги.

Повернув голову, я увидел высокую медсестричку, которая несла поднос с градусниками и стаканчиками с таблетками. Она остановилась, опасливо глядя на меня. Уж не одна ли из тех, кого успели напугать Федот и его молодцы?

— Здравствуйте, сударыня, — улыбнулся я и поклонился, демонстрируя хорошее воспитание. — Не подскажете ли, Клавдия Тимофеевна у себя?

— А зачем она вам? — нахмурилась девушка.

Ясно. «Академический вестник» не читаем, сплетни не слушаем. Что за необразованная дама свалилась на мою голову! Жениться на ней, что ли? Нет, отставить, не время.

— Да, собственно, ни зачем, — откровенно сказал я. — Ехал мимо, решил нанести дружеский визит.

— А вы друзья? — Медсестра не сбавляла накала подозрительности.

— Смею быть в этом уверенным. Я помогаю Клавдии Тимофеевне в некоторых её целительских… предприятиях. — Чуть не сказал «авантюрах».

— Ох… — Медсестра вдруг покраснела. — Вы, должно быть, князь Константин Александрович?

— К вашим услугам, — кивнул я.

— Прошу простить, не признала. А ведь Клавдия Тимофеевна мне вас описывала… Но её сейчас нет. Ушла.

— Домой? — спросил я.

— Да, на такси уехала, примерно с час назад. Только вот адреса я вам… — Подозрительность частично вернулась к медсестричке.

— Не нужно. — Я пошарил в нагрудном кармане и достал визитку, которую когда-то давно вручила мне Клавдия. — Она вроде говорила, что это недалеко.

— Так и есть. Полтора квартала отсюда.

— А уехала — на такси… Ясно. Спасибо!

И я поспешил прочь.

На улице, окликнув первого попавшегося нищего, выяснил, куда идти, кинул монету в протянутую шапку и быстрым шагом двинулся в указанном направлении.

Клавдия, сколько помню, всегда отличалась разумной бережливостью. Она ценила и не тратила зазря никакие ресурсы — ну, кроме своих собственных. Питалась умеренно, самой простой пищей. И уж домой безусловно ходила пешком. Тот факт, что Клавдия уехала на такси, да ещё в самом начале рабочего дня, беспокоил меня чрезвычайно.

В Чёрном Городе консьержей не водилось. Зайдя в парадное, я поднялся на второй этаж и, найдя дверь с нужным номером, надавил на кнопку звонка. Заиграла красивая мелодия. Я отпустил кнопку, и мелодия постепенно сошла на нет. Прошла минута. Я повторил звонок — с тем же результатом.

Ну, от меня так просто не отделаешься!

Я положил обе ладони на дверь, закрыл глаза и, сосредотачиваясь, несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул. Потом прошептал нужное заклинание, и ладони стали проходить через дверь. Значит, «антимагическую пропитку» Клавдия здесь не ставила. Видимо, в Чёрном Городе не принято особо опасаться магов-домушников. Тут народ попроще — с отмычками да стеклорезами.

Впрочем, дверь также и не была настроена на беспрепятственный проход — как пол в общежитии, между моей комнатой и комнатой Кристины. Так что пока прошли руки, с меня семь потов сошло. Подкралась паника: а если не сумею? А если застряну на середине?!

Я не очень понимал, что чисто физически происходит с материей в этот момент. Если допустить, что меняется структура моего тела, то, очевидно, как только я прерву процесс, окажусь разделён на две части дверью. Это самый плохой вариант.

Вариант получше — дверь окажется «разделена на две части» мной. Тогда я просто застряну. Это, конечно, дурацкое положение, но выйти я из него сумею. Правда, тогда возникнет вопрос, отчего я сразу не сломал дверь, если всё равно этим всё закончилось.

Выяснять, как всё обернётся, когда у меня закончатся силы, я не хотел. Потому — рванулся вперёд и как будто пролетел через густой-прегустой кисель. Может, и вовсе — пластилин.

По ту сторону меня встретили темнота прихожей и тёмный же силуэт. Силуэт вскрикнул, когда я на него повалился, и мы вдвоём рухнули на пол.

Моё ночное зрение после перехода через дверь долю секунды сбоило. Но я моргнул, и всё стало на свои места. Подо мной лежала изрядно удивлённая, но уставшая так, что не в силах была этого удивления выразить, Клавдия.

— Кто вы? — чуть слышно спросила она.

— А скольких человек ты можешь навскидку назвать, кто, придя к тебе домой и не дозвонившись, прошёл бы через дверь? — спросил я.

Клавдия как будто задумалась.

— Татьяна, моя сестра. Она вечно за меня переживает.

— Я похож на Татьяну?

Клавдия подняла руки и беззастенчиво меня пощупала. Я стоял над ней в упоре лёжа.

— Нет, — улыбнулась Клавдия. — Ты похож на Костю Барятинского. — Говорила она чуть слышно. Хотя моему приходу явно обрадовалась.

— На том и порешим, — согласился я.

Переместился в сторону, присел, подсунул под лежащую девушку (а она, похоже, даже не собиралась вставать) руки и встал вместе с нею. Прошёл в комнату, которую определил гостиной, и положил Клавдию на диван. Встал, осмотрелся.

Н-да… Жила-то Клавдия отнюдь не здесь, во что бы она сама ни верила. Если в её комнатёнке в клинике было уютно и обжито, то здесь… Помимо дивана, пары унылых кресел, такого же унылого стола и шкафа с покосившейся дверцей — я отчего-то был уверен, что он пуст — в комнате не было ничего.

— Извини меня, — пробормотала Клавдия, — я что-то совсем расклеилась.

— Вижу, — сказал я. Получилось резко и грубовато, мне больно было смотреть на то, что происходит с Клавдией. Но она моего тона как будто и не заметила. — Сейчас мы это поправим.

— Мне просто нужно отдохнуть, — запротестовала Клавдия.

Я присел рядом с диваном, взял её за руки.

— Нет! — Клавдия попыталась отобрать руки. — Иногда мне просто нужно…

— Я очень хорошо отличаю усталость от истощения, поверь, — перебил я. — Когда у человека истощение — ему сначала нужно получить подпитку, а уже потом отдыхать. Иначе организм во сне будет переваривать сам себя.

Клавдия опять выглядела так, будто молодую актрису загримировали для роли женщины старше. Но что хуже всего — у неё потускнели глаза. Из них как будто забрали жизнь.

— Костя, я сказала — нет, — как могла твёрдо, повторила она. — Я отдохну, и всё пройдёт само. Уходи, пожалуйста. Оставь меня.

— А вот это хуже всего, — кивнул я. — Когда «оживать» уже не хочется. Истощение. Об этом я и говорю.

Держать её за руки было бесполезно. Поэтому я стал расстёгивать на Клавдии халат. Белый, больничный, который она так и не сняла.

— Что ты делаешь? — осторожно спросила Клавдия.

— Объясняю твоему организму, что у тебя выходной.

— Я не хочу…

— Ну, это я беру на себя, — сказал я и поцеловал её в губы.

Когда моя рука скользнула ей под халат, Клавдия глубоко, прерывисто вдохнула и чуть слышно застонала.

* * *

Лежать вдвоём на неразобранном диване после того как всё закончилось, было практически невозможно. Поэтому я натянул штаны и сел. Клавдия тоже потянулась было за халатом, но я поймал её руку.

— Не торопись, — улыбнулся я. — Тебе так очень идёт.

Клавдия покраснела. Она выглядела гораздо лучше. И кожа посвежела, и взгляд просветлел. На меня смотрела прежняя молодая девушка. В кульминационный момент всё получилось, видимо, без её сознательного контроля — Клавдия забрала у меня энергию непроизвольно, не отдавая себе в этом отчёта.

— Ты меня смущаешь, — пробормотала Клавдия, пряча взгляд.

— Слушай, просто позволь себе расслабиться. Неужели у тебя ничего нет, кроме… вот этого?

Я чуть ли не с ненавистью посмотрел на больничный халат.

— Есть… Вон там.

Она указала на кресло. Присмотревшись, я увидел висящее на спинке домашнее платье. Принёс его Клавдии. Она встала, надела платье и покраснела ещё больше.

— М-м-мне его подарила Татьяна… Довольно давно.

Угу. Кажется, очень давно. Сейчас платьице выглядело откровеннее, чем спецодежда из секс-шопа. Толком ничего не скрывало ни сверху, ни снизу.

— Уже гораздо лучше, — искренне сказал я. — Скажи мне честно: ты дома вообще как часто бываешь?

Клавдия очень глубоко задумалась. И ответила, как это нередко бывало после восстановления энергии, совершенно невпопад:

— Мне нужно принять ванну.

— Ну хорошо, — улыбнулся я.

Клавдия удалилась. Крошечное платьице упало с её плеч на пороге. Через минуту из-за закрытой двери ванной комнаты зашумела вода.

Покачав головой, я прошёл в кухню. Старенький холодильник был девственно пуст, если не считать внушительной «шубы» намёрзшего конденсата в морозильной камере. На столе лежала раскрытая пачка печенья. Засохло оно, кажется, ещё пару месяцев назад.

И сюда она пришла отдыхать… Господи ты боже мой.

Найдя на полке в прихожей ключи, я решительно вышел из квартиры. На улице спросил, где ближайшая продуктовая лавка, метнулся туда и через десять минут уже шагал обратно с увесистыми бумажными пакетами в руках.

Глава 12 Обязательный курс

Что радовало в этом мире — пластики тут применялись очень мало. В отличие от моего родного мира — где после того, как пластиком загадили примерно всё, природа нанесла ответный удар. Она разродилась бактериями, способными перерабатывать пластик. Тут-то и началась весёлая жизнь. Мало кому нравилось, когда новый брендовый гаджет через неделю после покупки вдруг начинал гнить.

Впрочем, Концерны быстро обратили и эту напасть себе на пользу. Средство для обработки пластика от пожирающих его бактерий разработали быстро и продавали в огромных количествах.

Здесь же вместо пакетов в ходу была старая добрая бумага. На рынок и в продуктовые лавки хозяйки ходили с плетеными кошёлками, кто победнее — с авоськами.

Возле дома Клавдии мне посигналил незнакомый автомобиль. Я остановился, всмотрелся сквозь бликующее на солнце стекло, но никого не разглядел. Из окна высунулись две поднятые руки. Одна из них медленно опустилась, открыла дверь.

Уже по длине рук и обстоятельности движений я мог догадаться, кто передо мной.

— Выходите, господин Вишневский, — сказал я. — Не беспокойтесь, стрелять не буду.

Вишневский и Платон выбрались из машины. Я подошёл ближе, поставил бумажные пакеты с продуктами на капот.

— На пикник собрались, ваше сиятельство? — спросил Вишневский.

Платон бросил на пакеты быстрый взгляд и вопросов задавать не стал. Ему всё было понятно. Да и Вишневскому — тоже. Но он хранил уважительную дистанцию, а потому в некоторых вопросах прикидывался дурачком.

— На подлёдную рыбалку, — кивнул я. — В декабре. Как там говорится — готовь сани летом?

Вишневский кивнул с умным видом и больше ничего не сказал.

— Вас не затруднит? — посмотрел я на Платона.

Тот повёл рукой, и вокруг нас образовалась завеса тишины.

— К делу, — сказал я. — Господин Вишневский, у меня к вам есть ещё одна просьба.

— Весь во внимании-с, — наклонил голову Вишневский.

— Есть один завод. — Я вытащил из кармана свёрнутую бумажку с адресом, полученным от Федота, и протянул Вишневскому. — Как я узнал — он ничего толком не производит, и рабочих в цехах нет. Но, тем не менее, какая-то деятельность там ощущается. Среди местных ходят легенды, что этот завод убивает людей — вроде того. Во всяком случае, в окрестностях, говорят, люди пропадают нередко.

— Прискорбно-с, — согласился Вишневский.

— Угу. В общем, мне нужно, чтобы вы накопали как можно больше информации по этому заводу — чисто официальной. Кто числится владельцем, что насчёт штата, какую продукцию выпускает завод согласно документам. Что у него за поставщики, какие рынки сбыта, кто — основные клиенты, и всё такое прочее. Пусть даже это будет фуфлом — мне нужны хоть какие-то имена, привязка к реальности. Чтобы было, от чего отталкиваться.

— Сделаю всё, что в моих силах. — Вишневский, не разворачивая, спрятал бумажку с адресом в карман.

— Только будьте очень осторожны, — сказал я. — Параноидально осторожны! Если будет выбор — рискнуть или упустить возможность получить информацию — проходите мимо. Договорились? Я скорее соглашусь на меньшую информацию и живого юриста вашего уровня, чем на отсутствие информации и мёртвого юриста.

— Усвоил-с, — поклонился Вишневский.

— Никого в это дело не посвящаете, никому ничего не делегируете. Моё имя, само собой, звучать не должно, фамилия Барятинских — тем более.

— Вы, ваше сиятельство, подобными предположениями изволите меня оскорблять…

— Прошу прощения, такого намерения не имел. Просто хочу, чтобы вы поняли: дело предельно серьёзное, здесь нельзя оступаться.

Вишневский изобразил подобие улыбки:

— Если бы я имел обыкновение оступаться-с, я бы сейчас сидел в пыльной конторе с нарукавниками и готовил документы для государственного адвоката-с.

— В таком случае, я спокоен, — улыбнулся в ответ я. — Держите меня в курсе, господин Вишневский.

— Непременно. Один лишь вопрос, ваше сиятельство. Как мне держать вас в курсе, если вы изволите обучаться в Академии-с?

— Я время от времени выбираюсь в город. Буду вам звонить. Только так.

Вишневский кивнул, совершенно удовлетворённый услышанным. Чего нельзя было сказать о Платоне.

— Прошу прощения, что вмешиваюсь, — сказал он, — но мне казалось, что мы собирались как-то облегчить жизнь Клавдии Тимофеевне.

Я сгрёб с капота машины Вишневского пакеты и посмотрел на Платона:

— А мы как раз и облегчаем, Платон Степанович. Мы ищем следы той загадочной деятельности чёрных магов, которая имеет столь неприятные для Клавдии Тимофеевны последствия. Если у вас есть другие идеи — я их с удовольствием выслушаю. Я же пока нашёл только такую ниточку и, как вы можете видеть, сразу за неё ухватился.

Платон всё равно выглядел недовольным.

— Складывается впечатление, — сказал он, — что всё это займёт долгие годы.

— Если ничего не делать — это займёт вечность, — отрезал я. — И давайте уже начистоту. Мне Клавдия Тимофеевна тоже далеко не безразлична. Однако я понимаю, что её проблема — это лишь малая часть большой проблемы, которая касается Российской Империи в целом. Всего лишь верхушка айсберга, если можно так выразиться. Слышали поговорку: лес рубят — щепки летят?

Платон недоуменно кивнул.

— Слышал, безусловно. Но при чём тут…

— При том, что происходящее в Чёрном Городе — это те самые щепки. Игра затеяна очень серьёзная. Ведут её, к сожалению, далеко не первый день. И я многое бы отдал за то, чтобы узнать, кто и чьими руками её ведёт.

— А нацелена эта игра…

Я вздохнул:

— Платон Степанович. Ну, вы ведь умный человек. Поразмыслите сами на досуге: кому может быть выгодно ослабление самой могущественной империи в мире? Кому нужно, чтобы российское государство увязло в решении своих внутренних конфликтов?

Платон побледнел. Вишневский демонстративно смотрел в сторону, делая вид, что глух от рождения.

— Я более чем уверен, что император в курсе происходящего, — продолжил я. — Уверен, что меры принимаются. Но — поправь меня, если я ошибаюсь, — мы, белые маги, также не можем игнорировать эту большую проблему. Спрятать голову в песок и делать вид, что нас ничего не касается. В особенности — я, как представитель рода, входящего в ближний круг императора. Да и просто, по-человечески — не по мне это, отсиживаться в кустах… Засим разрешите откланяться, господа.

* * *

Вернулся я как раз вовремя — Клавдия выплыла из ванной, в пушистом халате и клубах пара, когда я закрывал дверь в прихожей.

Рассеянно спросила:

— Ты куда-то ходил?

— Ещё бы не ходить, — проворчал я. — У тебя в холодильнике мышь повесилась.

— Мышь? — озадачилась Клавдия.

— Ты вообще хоть чем-нибудь питаешься? Когда ты ела в последний раз?

Вопрос поверг её в глубочайшую задумчивость.

— Ну, я, в целом, так и думал, — вздохнул я и протиснулся мимо Клавдии в кухню. — Значит, так. Теперь у нас будут новые правила. Ночевать ты приходишь сюда и как минимум ужинаешь и завтракаешь по-человечески. Реши, пожалуйста, наймешь ли ты кухарку сама, или предоставишь решение вопроса мне.

С этими словами я принялся выгружать продукты из пакетов. Клавдия вошла в кухню.

Осторожно проговорила:

— Костя… Ты только не подумай, что я пытаюсь поссориться. Но не кажется ли тебе, что ты, скажем так… принимаешь слишком уж большое участие в моей жизни?

— Нет, — сказал я, закрыв холодильник. — Ещё вопросы?

Через час, проглотив первую ложку сваренного мною супа, Клавдия крепко задумалась и задала-таки вопрос:

— Где ты научился готовить?

Хороший вопрос: где научился готовить выросший на всём готовом аристократ.

Можно было бы ответить честно. Вспомнить, как в заброшенных подвалах мы, мелюзга, складывали очаг из трухлявых кирпичей, как пытались что-то на нём стряпать, потому что понимали: если просто всухомятку жрать всякие объедки — долго не проживёшь.

Можно было вспомнить, каким долгим был мой путь к вершине Сопротивления, как по-разному изгибалась фортуна. Иногда со мной рядом были женщины, но чаще я жил один и обслуживал себя самостоятельно. Для меня не было проблемой приготовить себе еду, пришить пуговицу или поставить заплату, постирать одежду. Сплоченность начинается с дисциплины, а дисциплина — с самодисциплины. Концерновские личинки без устали посещали тренинги по развитию лидерских качеств. А я твёрдо знал одну простую истину: никто за тобой не пойдёт, если ты сам с собой управиться не в состоянии и бесконечно делаешь себе поблажки.

Возьмёшь под контроль свою жизнь — и сам не заметишь, как тебе доверят себя другие. Такой вот тренинг личностного роста от самой жизни.

— В Императорской академии кулинария — обязательный курс, — сказал я Клавдии.

* * *

Перед тем как вернуться в академию, мне нужно было заглянуть ещё в одно место. А именно — домой, в городской особняк Барятинских. Что и говорить, выходные в этот раз выдались насыщенные. Впрочем, когда они у меня были другими? Лучший отдых — активный отдых…

И всё же, не показаться дома, будучи в городе — дурной тон. А уж в том, что слухи разлетятся, можно было не сомневаться ни секунды. Мир аристократов полнился сплетнями друг о друге, а я, ко всему прочему, оказался местной звездой.

Поэтому после обеда с Клавдией я отправился навещать родню. Вышел на дорогу, тормознул первую попавшуюся колымагу, назвал адрес, посмотрел на выпученные глаза водителя, показал деньги.

Если не считать прислуги, то первой меня встретила Надя, она уже приехала из Барятино. И тут же утащила к себе в комнату.

— Что случилось? — вздохнул я, закрыв за собой дверь.

Надя плюхнулась на кровать и сказала:

— Ничего особенного. Просто Нина собирается устроить тебе разнос.

— На предмет? — удивился я, мысленно выдохнув с облегчением.

Решил уж было, что с Надей вновь приключилась какая-то беда. И мне опять придётся куда-то ехать, кого-то бить, убивать, спасать из пожаров… Утомляет это всё. Хочется иногда просто, спокойно побыть контрразведчиком. Так что разнос от Нины — это прям бальзам на душу.

— На предмет твоих визитов к баронессе Вербицкой, — хитро улыбнулась Надя.

— О Господи… — вздохнул я.

— Слухи ползут по городу, братик.

— И что там, в этих слухах?

— Угадай.

— А про очистку энергии — не говорят?

Тут Надя посерьёзнела, сдвинула брови:

— Слава богу, не говорят. И не надо, чтобы говорили! Ты ведь белый маг, Костя. Ты — гордость нашего рода! Если в свете узнают, что ты постоянно избавляешься от черноты в жемчужине… Нет, это на самом деле, конечно, хорошо. Это означает, что ты не сдаёшься тьме и, как белый маг, гораздо сильнее тех, у кого жемчужины абсолютно белые. Но люди ведь будут рассуждать иначе! Борешься — значит, не такой уж ты безупречный. А раз не такой безупречный — значит, фу.

— И во что мне обойдётся это «фу»?

— Дорого, Костя. Репутация одного из правящих родов…

— Ясно, понял, — кивнул я. — Подумаю.

Уж кем-кем, а селебрити мне в прошлой жизни побывать не довелось, опыта такого не было.

Тут в дверь постучали и сразу же послышался голос Нины:

— Костя! Я знаю, что ты там.

— Нигде-то от вас, тётушка, не спрячешься, — отозвался я.

— Я могу зайти?

— А чем таким, по-вашему, я могу заниматься со своей сестрой, что к нам нельзя было бы зайти?

Надя, вспыхнув до корней волос, запустила в меня подушкой. В тот миг, когда открылась дверь, я как раз поймал эту подушку. Нина вошла, посмотрела на меня и невесело улыбнулась.

— Рада видеть тебя, Костя. Спасибо, что заглянул. Правда, несколько грустно сознавать, что в твоём списке приоритетов семья стоит на таком…

— Нина, ну я ведь тебе говорила, — перебила Надя, — Костя вчера был у деда в Барятино, в первую очередь заехал к нему. Кто же виноват, что дедушка упёрся и не желает переезжать в Петербург? Ты же его знаешь, он так и будет сидеть в Барятино, покуда снегом не завалит. А Костя — светский человек, и у него очень мало времени. Вот если бы мы жили все вместе…

— Ясно, — улыбнулась Нина чуть более искренно. — Значит, во всём виноват Григорий Михайлович.

— И никто иной! — воскликнула Надя.

Улучив момент, я бросил в неё подушкой. Надя взмахнула рукой, спонтанно выставив Щит. Хорошая у неё всё же реакция! Не совсем пропащая для военной службы. Сплюнуть три раза, конечно, не дай бог.

— Коварный! — возмутилась Надя. — Я, между прочим, на твоей стороне!

— Давайте договоримся: мы все на одной стороне, — сказала Нина. — Но, Костя, я хотела бы поговорить с тобой наедине. Предмет разговора несколько… деликатный.

— Да не нужно наедине, — поморщился я и придвинул тётушке кресло. — Давай при Наде. Предмет не такой уж и деликатный — по крайней мере, для меня.

— Что ты имеешь в виду? — озадачилась Нина, опустившись в кресло.

— Я имею в виду мои визиты к баронессе Вербицкой. В которых сплетники усматривают некий… амурный подтекст. Ты ведь об этом хотела поговорить?

— К сожалению, это именно так, — сказала порозовевшая Нина. — И, к сожалению, мы не можем раскрыть истинную природу твоих визитов к ней…

— Нет. Мы — можем! — оборвал тетушку я. — Даже больше скажу: мы должны. Видите ли… Да, Надя, ты тоже слушай, я думаю, это всех касается. Я считаю, что мы, белые маги, чрезмерно держимся за какой-то бессмысленный официоз. Не знаю, как это назвать более точно, да и не мастер я говорить общими словами. Лучше перейду к конкретике. А конкретика такова, что на сегодняшний день баронесса Вербицкая — едва ли не единственная из белых магов, кто работает с простыми людьми. Работает буквально не щадя себя, что наносит серьёзный вред её здоровью. Каждый белый маг — да и чёрный, коль уж на то пошло, — мог бы время от времени помогать ей своей силой. И тем самым существенно облегчать работу Клавдии Тимофеевны — направленную исключительно на благо и приносящую огромную пользу. Однако никто, кроме меня, этого не делает. А почему, спрашивается? В «обществе» считают, что такого рода действия — ниже дворянского достоинства? Уж белые-то маги должны, мне кажется, перешагнуть через этот предрассудок, как перешагнула баронесса Вербицкая! Насколько мне известно,ни её репутация, ни репутация её рода от этого не пострадали. Напротив, Клавдию Тимофеевну приглашают лично во дворец императора, а это чего-нибудь да стоит! А значит, все эти отговорки насчёт репутации — миф. Но и это ещё не всё. Я бы хотел обратиться лично к вам, Нина Романовна! — Я посмотрел на Нину, которая сидела с широко раскрытыми глазами. — Да-да, тетушка, именно к вам! Вы — целительница! Вы обладаете таким же даром, как баронесса Вербицкая. Но вместо того, чтобы хоть изредка приезжать к ней и помогать в её нелегком труде, вменяете мне в вину то, что помогать осмеливаюсь я. И пока там, — я махнул рукой в неопределенном направлении, — одна-единственная молодая девушка ведёт неравную борьбу со всеми болезнями Чёрного Города, мы тут сидим и рассуждаем о приличиях! Это ли означает быть белыми магами? Или мы уже назовём вещи своими именами и скажем, что наш выбор — быть чёрными, раз уж мы ставим во главу угла собственное удобство?

В наступившей тишине отчётливо шмыгнула носом Надя. Мы с Ниной посмотрели на неё.

— Я завтра же после курсов заеду к Клавдии Тимофеевне, — сказала Надя, пряча глаза. — У меня, конечно, не так много магических сил… Но я теперь просто не смогу спокойно спать, зная, что не помогла бедняжке ничем!

— Вот, — сказал я, указав на Надю. — И пусть каждый сплетник в городе, услышав эти слова, точно так же устыдится узости своего мышления. И вместо болтовни сделает хоть что-то стоящее.

— Костя! — встрепенулась Нина. — Так это что, с твоей стороны была манипуляция?!

— Разумеется, — пожал я плечами. — Но оттого, что мои слова являются манипуляцией, они не перестают быть правдой. Съезди в больницу к Клавдии Тимофеевне, тётушка. Пусть это увидят, пусть об этом заговорят в обществе. И, смею заверить, твоя помощь там будет действительно неоценимой.

Хотелось бы мне сейчас прочитать мысли Нины. Интересно, есть ли такая магическая способность, а если есть, то как ею обзавестись?

Впрочем, уже по лицу всегда можно прочесть немало. Даже если это — лицо аристократки, которая сызмальства привыкла прятать мысли и чувства за непроницаемой вежливой маской.

Сейчас в тётушке боролись две основные мысли. Первая: «Он ещё так мало понимает в жизни нашего мира, что не сознаёт всех последствий своих слов и действий!» и вторая: «А что если он прав?..»

Хлюпающая носом Надя явно сыграла мне на руку. Нина поднялась со стула и кивнула:

— Ты прав, Костя. Я признаю. Со своей стороны обещаю, что обязательно навещу Клавдию Тимофеевну в ближайшие дни и окажу посильную помощь в её добровольно взятой миссии.

— Горжусь тобой, тётушка, — со всей серьёзностью сказал я. — А теперь мне, наверное, пора…

Я хотел сказать, что мне пора возвращаться в академию, чтобы для разнообразия не лететь по трассе, нарушая все мыслимые лимиты. И Надя уже дёрнулась было вызваться довезти меня на машине Нины. Но тетушка опередила нас обоих.

— Постой, Костя. Ещё кое-что.

— Что же? — развёл я руками.

Нина опустила руку в неприметный карман на платье и достала оттуда конверт.

— Тебе принесли письмо… — Нина колебалась, и я занервничал.

Ну что там может быть? Уж не Федот ли додумался снова черкнуть весточку? Да нет, он уже проявил себя весьма осторожным в этом плане человеком. Из академии что-то? Насчёт дуэли? Или какая-нибудь анонимка, которая создаст мне проблемы? Впрочем, тогда вряд ли Нина бы достала конверт при Наде…

— Судя по конверту, письмо это — из Зимнего дворца, — сказала Нина и посмотрела мне в глаза.

Глава 13 Полезные знакомства

Мой ответный взгляд был предельно искренним и недоумевающим. Я понятия не имел, что могло от меня понадобиться Зимнему дворцу. Ну да, я имел честь беседовать лично с императором. Однако разговор был в высшей степени светским, ничего конкретного, да и состоялся он давно, ещё летом.

Если какие-то проблемы с разрушенной башней или дуэлью — об этом, полагаю, меня прежде всего известил бы ректор академии. А скорее даже Белозеров, который отчего-то взялся принимать во мне серьёзное участие. Масштаб личности императора несколько выше той ерунды, что творят у него в парке первокурсники — пусть даже учатся они в самом элитном учебном заведении страны…

Я протянул руку, Нина отдала мне конверт. Обратный адрес действительно был коротким и незамысловатым, потому что вряд ли в почтальоны возьмут человека, не знающего, где находится императорский дворец.

«Князю Константину Алѣксандровичу Барятинскому, въ собствѣнные руки», — прочитал я каллиграфический почерк и, пожав плечами, оторвал сбоку конверта узкую полоску. Надя ахнула. Я бросил на неё вопросительный взгляд.

— Костя, ты — варвар, — объявила сестра. — Ну разве можно рвать такой конверт?! Мог бы подержать его над паром, клей бы и отпустил.

— А потом что с ним делать? Беречь, как реликвию?

Я думал, что пошутил. Однако, судя по выражению лица Нади, именно так бы она и рекомендовала поступить.

Вздохнув, я отдал сестре надорванный конверт, а сам развернул лист гербовой бумаги. Письмо было написано другим почерком — не тем, что на конверте. Буквы были невероятно узкими и стояли прямо, без малейшего наклона.

«Добраго дня, уважаемый Константинъ Алѣксандрович!

Настоящимъ письмомъ позвольтѣ увѣдомить Васъ, что 15-го числа дѣкабря мѣсяца саго года въ Импѣраторскомъ Зимнѣмъ дворцѣ состоится балъ, на который вы имѣятѣ честь быть прiглашенъ. Искрѣннѣ надѣюсь, что Вы найдётѣ врѣмя для посѣщенiя обозначеннаго мѣропрiятiя.

Относитѣльно нарушенiя распорядка Акадѣмiи не бѣспокойтѣсь: въ рѣкторатъ ужѣ направлѣнъ указъ, согласно которому въ означенный дѣнь вы будѣтѣ освобождѣнъ от всѣхъ занятiй.

К вамъ можѣтъ прiсоѢдинiться такжѣ ваша сѣстра, Надѣжда Алѣксандровна Барятинскыя. Если, конѣчно, на то будѣтъ её жѣланiя.

Остаюсь,

Вѣликыя княжна Анна Алѣксандровна Романова, писано собствѣнноручно».

Дата, витиеватый росчерк.

— Ну? — теребила меня Надя, не смея заглянуть через плечо. — Что там?

— Приглашение на бал, — пробормотал я и отдал письмо сгорающим от любопытства дамам. — Ерунда, наверное. Формальность…

Почему-то в этот момент у меня в голове возникла аналогия со спам-рассылками. Они тоже бывают очень красивыми, однако по факту…

Нина и Надя уставились на меня так, будто я на похоронах начал распевать матерные частушки.

— Что? — спросил я.

— Костя, великая княжна пригласила тебя на бал, — сдавленным голосом сказала Надя.

— Лично, своею рукою, написала приглашение, — подхватил Нина. — Ты… Неужели ты не понимаешь, какая это честь?

— Ну… теперь понимаю. Придётся идти, да?

Нина к этому моменту уже вспомнила, что я — из другого мира. А вот Надя этого не знала и продолжала таращить на меня глаза.

— Костя! — помахала она ладошкой у меня перед лицом. — Это бал в Зимнем дворце!

— Ну и что? — начал раздражаться я. — Наш род — в Ближнем кругу. Кого им ещё во дворец приглашать-то?

Тут Надя попросту лишилась дара речи, а Нина улыбнулась и сказала, будто извиняясь перед племянницей:

— Что ж, полагаю, это всё ещё последствия давней травмы. Костя не понимает, что это такое — личное приглашение от великой княжны… Это величайшая честь, Костя! Разумеется, каждый род из Ближнего круга получает стандартные приглашения, написанные государевым писцом. Но это приглашение написала великая княжна Анна Александровна собственноручно! Это значит, что она заинтересована в тебе!

Я пожал плечами.

— Да мы с этой княжной даже не знакомы. Откуда вдруг такой интерес?

Надя издала какой-то сложно-составной писк. А когда я на неё взглянул, воскликнула, воздев руки к потолку:

— Боже мой! Этот наивный человек полагает, будто сама великая княжна стала бы просто так с ним знакомиться!

— Должно быть, княжна заинтересовалась тобой из-за твоих поступков, — сказала Нина. — То, как ты выступил в Летнем дворце, на испытании. Потом — твоя победа в Игре впервые за шесть лет. В любом случае, Костя, это — величайшая честь! Тебе, разумеется, понадобится новый фрак, я завтра же пришлю в академию портного, чтобы снял мерку. Надя, тебе тоже понадобится подобающее случаю платье… Ах, Господи, как же обрадуется дядюшка!

— Отвечать на это письмо нужно? — спросил я.

— Только если собираешься отказаться, — сказала Нина.

И, замолчав, они обе уставились на меня. «Ты ведь не сделаешь этого? — говорили их взгляды. — Ты ведь не бессмертный, Костя. Не делай глупостей!»

Молча подняв руки в знак безоговорочной капитуляции, я пошёл в свою комнату.

* * *

Надя везла меня в академию, не переставая болтать.

— Поверить не могу! Какая честь, какие выдающиеся перспективы! — пищала она, с трудом удерживая машину ровно.

— Да какие перспективы? — не выдержал я. — Ну серьёзно? Мы ведь уже в Ближнем кругу. Куда выше? Извини, конечно, что порчу тебе радость, но я действительно не понимаю.

— Костя, ты не испортишь мне радость, даже если велишь сбросить скорость до двадцати километров в час! — заявила Надя. — Какой же ты, в конце концов, ограниченный! Что такое Ближний круг? Да — это власть, влияние, авторитет. Но мы там такие не одни. В Ближний круг входят двадцать аристократических родов. А тебя отметили личным вниманием, понимаешь? Великая княжна сама, собственноручно написала тебе письмо! Какие от этого могут быть перспективы?! Ох, ну даже не знаю. Во-первых, твоя карьера, как только ты закончишь академию. Уверена — она будет столь стремительной, что ты даже не заметишь, как поднимешься на самый верх. Во-вторых, ты сможешь обращаться лично к великой княжне, когда у тебя возникнет такая необходимость. И многие вопросы можно будет разрешить гораздо быстрее таким образом, чем если дать делу официальный ход. Кроме того, все в обществе будут знать, что тебе благоволит великая княжна! Нет, ты просто не понимаешь своего счастья!

Надя вильнула рулём, изящно обогнув по встречке неторопливый автомобиль.

— Кто-то обещал ездить осторожно, — сказал я.

— Здесь разрешён обгон! И скорость я не превысила. А ты, братец — зануда! — Надя показала мне язык, однако, вернувшись на свою полосу, снова сбавила скорость.

— Я могу привести двести девяносто восемь доводов в пользу того, что я — не зануда.

Надя застонала.

— Ладно, — улыбнулся я. — Нам оказана величайшая честь, принял. Одного не пойму — почему от княжны?

— Великой княжны!

— И кто из нас зануда?

— Ох, Костя! Вот треснула бы тебя, да разозлишься, что руль отпустила. Не знаю я, почему. Великая княжна Анна Александровна вообще-то редко общается с людьми, её нелюдимость широко известна. Что ж, тем больше чести для нас! Ну, то есть, для тебя. А значит, и для всех Барятинских!

В отличие от своей сестры, я не мог так легко переключиться с вопросов на чистую радость.

Честь — это, конечно, куда лучше, чем опала. Однако весь мой предшествующий опыт учит, что блага с неба просто так не валятся. И если тебе оказывают какую-то честь — значит, тебя потом о чём-то попросят. А просьба великой княжны — это не та просьба, от которой можно отмахнуться.

Признаться, я был бы более спокоен, если бы получил личное приглашение от самого императора. Меньше всего мне бы хотелось ввязаться в какие-то мутные делишки с его дочерью. Да и вообще, здравый смысл говорит, что от дочки императора лучше держаться подальше. Не дай бог «в обществе» чего подумают не того…

— Кстати, а сколько ей лет? — спросил я.

— Кому? — бросила на меня быстрый взгляд Надя.

— Ну, Анне Александровне. Судя по почерку, лет семь. Так буковки выводит, старается.

Надя вдруг без всякого предупреждения сбавила скорость, съехала на обочину и там вовсе остановилась, включив аварийку. Встревоженно посмотрела на меня.

— Костя… Я, конечно, понимаю, что ты падал с моста. Но не знать таких вещей!

— Можешь просто назвать число? — вздохнул я.

— Великой княжне исполняется восемнадцать лет! И бал будет в честь дня её рождения.

— А-а-а! — протянул я. — Ну, это уже кое-что проясняет.

— Что проясняет? — не поняла Надя.

— Что приглашение от неё самой, а не от императора.

— Ты… — Надя захлопала глазами. — Ты думаешь, что на самом деле тебя хочет видеть император?

— Надеюсь на это.

— Господи, какая самонадеянность! — и Надя, выключив «аварийку», вернулась на трассу.

* * *

В академию я успел с запасом, ужин должен был начаться через пятнадцать минут. У самого входа в корпус натолкнулся на Анатоля.

— Ну как дела в миру? — спросил тот, обменявшись со мной приветствиями.

С точки зрения Анатоля, да и многих других курсантов, жили мы тут чуть ли не как монахи-аскеты. Свои тесные комнаты курсанты прозвали кельями, и ещё в незапамятные времена зародилась шутка: «Как дела в миру?» Лично мне как-то раз приходилось скрываться в монастыре, залечивая раны, и я этой шутки не принимал. Во-первых, монахи работают от зари до зари. Во-вторых, питаются очень скромно. А в-третьих, едва ли не всё свободное время проводят в молитвах. Так что среди нас на монаха не тянул даже Андрей, с его воздержанностью в еде.

— Да всё по-старому, — отмахнулся я. — А тут как? Жорж Юсупов не свернул себе шею, пока меня не было?

— Увы, — развёл руками Анатоль. — Но зато я выяснил, кому принадлежит тот герб, о котором ты говорил.

Я замешкался, почувствовав, как нагрелась на груди жемчужина. Значит, опять прибавляется черноты. Ну ладно тебе! Я ведь просто пошутил. Эх…

— И кому же? — мрачно спросил я.

— Ответ весьма неожиданный, — начал тянуть Анатоль, чрезвычайно довольный тем, что у него есть нечто, чего нет у меня. — Видишь ли, с представителями этого рода не то чтобы каждый день встречаешься. Возможно потому-то я герб и запамятовал…

— Анатоль, — перебил я. — Давай без лирики, а? Я только что со своей сестрой час в одной машине ехал. Можно мне просто сухой информации?

— Да вот как раз сушу! — ухмыльнулся Анатоль. — Уже почти готово. В общем, так: герб этот принадлежит роду Алмазовых.

Я медленно кивнул, ощущая, как у меня в голове кусочки головоломки расползаются по своим местам.

Алмазова сообразила, что я побывал у неё в комнате. С пропажей пудреницы это, возможно, не связала, но сам факт проникновения её взбесил.

Умна! Но — дура.

— Впечатлён? — спросил Анатоль с таким довольным видом, будто сам был отцом-основателем рода Алмазовых.

— Весьма, — признал я. — Спасибо тебе, Анатоль. Очень выручил.

— И-и-и, что теперь будет? — Глаза Анатоля засверкали.

— Ты о чём?

— Ну как же? — Анатоль всплеснул руками. — Две восходящие звезды на небосклоне академии: ты и Кристина. Ты зачем-то интересуешься гербом её рода. Моё трепетное сердце предчувствует развитие событий, шекспировские страсти и спецвыпуск «Академического вестника»!

— Вот только спецвыпуска мне не хватало, — вздохнул я. — Ладно, пошли в столовую. Война войной…

Но — к делу. К делу же относится вот что: Кристина Алмазова, дочь статс-дамы, бриллиантовая девочка среди золотой молодёжи, впуталась в антиправительственный заговор. Это как раз-таки легко понять. Судя по всему, Кристина чётко понимает, чего хочет. А хочет она власти и уважения. Настоящих, таких, которые не отнять.

Только вот пытаться запугать меня при помощи кинжала — это была плохая идея. Следующий ход будет за мной, и скоро мы пощупаем, из чего скроена эта малышка.

* * *

После ужина ко мне подошёл Серж Голицын и огорошил вопросом:

— Костя. Как ты смотришь на то, чтобы попутешествовать в следующем семестре?

— Далеко? — заинтересовался я.

— Не очень, рукой подать — в Кронштадт.

Я развёл руками — мол, поясни, не понимаю. Голицын снисходительно улыбнулся:

— Зайду издалека. Твоё участие в Игре всех впечатлило. Собственно, звезды было две: ты и Алмазова. Она показала великолепное умение идти напролом, в целеустремлённости ей не откажешь. Ну а ты — победил, тут вообще никаких оговорок.

— И что, ректорат хочет отправить нас в романтическое путешествие? — усмехнулся я.

Голицын прищёлкнул пальцами:

— В точку! Ну, почти угадал. Будет выездная Игра против студентов московского университета. Локация — Кронштадт, знаменитая крепость. Мне поручено укомплектовать сборную команду, лучших из лучших. И ты в моём списке под номером один. — Серж хлопнул меня по плечу. — Ты и Кристина. Знаешь, как вас прозвали? «Неистовые первокурсники»!

Я задумался. В планы Голицына такой поворот событий, похоже, не входил.

— Костя, ты чего? — Он широко распахнул глаза. — Ты вообще понимаешь, о чём идёт речь? Если мы победим в этой Игре, то поедем в Париж, на международные студенческие соревнования! Ты станешь знаменитостью международного масштаба! Заведёшь полезные знакомства. И защитишь репутацию своей страны!

Угу. Вот сейчас брошу разрабатывать заговорщиков — и поеду в Париж, в игрушки играть. Впрочем, отказ должен быть мотивированным, иначе будет выглядеть подозрительно. А когда люди что-то подозревают, они могут такого насочинять, что потом лопатой не разгребёшь.

— Подумаю, — сказал я. — Нужно посоветоваться с семьёй, сам понимаешь.

— Григорий Михайлович уж точно против не будет, — улыбнулся Голицын. — Ну а пока думаешь — ты ведь не откажешься поучаствовать в отборочных?

— Когда? — вздохнул я.

— Завтра. Поздно вечером. Разрешение задержаться после отбоя есть. Это будет не как обычная Игра, нужно будет проявить немного больше…

— И Кристина там тоже будет? — перебил я.

— Ещё как будет! — воскликнул Голицын. — Она невероятно амбициозна, даже не думал, что девушки бывают такими. Сказывается заграничное воспитание. В общем, жду тебя завтра.

— Приду обязательно, — пообещал я, не успев сдержать зловещей улыбки.

Впрочем, Голицын её расценил как-то по-своему. Посмотрел сперва на меня, потом перевёл взгляд на встающую из-за стола Кристину, хмыкнул и удалился.

Я же поспешил подняться к себе на этаж. А там прошёл в туалет.

Чего уж точно можно не ждать от аристократов — так это того, что они прикоснутся к сантехнике с какой-либо целью, кроме смыва. Кинжал, замотанный в тряпку, был там же, где я его и спрятал — под крышкой бачка, приклеенный простеньким бытовым заклинанием, из тех, что не фиксировались «глобусами» наставников. С помощью этого заклинания можно было спешно прикрепить оторвавшуюся некстати пуговицу или ещё чего по мелочи. Вроде кинжала.

На сутки заклинания хватало точно, а благодаря моему уровню — хватало и на дольше. Но всё-таки я подновил заклинание, прежде чем уйти.

Жди, кинжал. Завтра заберу. И ты вернёшься к своей хозяйке. Только вот она этому, боюсь, не обрадуется.

Глава 14 Я постараюсь

Отборочная тренировка обошлась без участия преподавателей, чему я лично был только рад. Кандидатов на поездку в Кронштадт оказалось более чем достаточно — тридцать человек обоего пола. Из первокурсников — только мы с Кристиной. Чем не повод для гордости.

Кристина несколько раз окинула меня уничижительным взглядом, я же на неё не смотрел. Пока.

Было уже почти темно, в парке горели фонари. Мы собрались там же, где пушки давали старт Игре. Сегодня, видимо, обойдёмся без пушек.

— Дамы и господа! — начал Голицын. — Мы собрались здесь, чтобы отобрать лучших из лучших для участия в сборной команде. Забегая вперёд, скажу, что это — не последнее испытание. Но многих мы отсеем именно сегодня. Правила Игры каждый раз меняются, иногда бывает, что меняются весьма существенно. Поэтому сегодня мы с вами проработаем компетенции, которых на последней Игре не было. А именно — умение скрываться и умение находить.

Прекрасно. Мне всё очень нравится. Как будто тренировку делают по моему личному проекту.

— Правила простые, — продолжил Серж. — После команды «старт» вы разойдётесь по саду и найдёте себе укрытие. На это вам дается десять минут. Через десять минут вы увидите в небе знак, возвещающий начало игры. После этого ваша задача номер один — оставаться незаметными, задача номер два — найти соперников. Как только вы заметите одного из соперников, наблюдатель, который следит за игрой, это зафиксирует, и вы получите два балла. Соответственно, с замеченного противника снимут два балла. Если вам удастся коснуться противника — вы получите двадцать баллов, а противник потеряет эти же двадцать баллов и на две минуты «умрёт», как в предыдущей Игре. Тренировка длится час. По истечение часа будут подведены итоги. Все, кто остался в минусе, покинут команду. К следующему этапу перейдут человек пятнадцать или даже меньше — в зависимости от результатов. Так что настоятельно рекомендую вам зарабатывать баллы и не терять их. Может быть, у кого-то есть вопросы?

Голицын посмотрел на меня, на Кристину. Он ждал вопросов от нас, как от самых молодых, но мы промолчали. А вот Пётр Филиппович Вронский, который замещал Жоржа на дуэли, поднял руку.

— Оружие использовать дозволяется? — спросил он.

— Не представляю, господин Вронский, для чего оно может вам понадобится, — не задумываясь, ответил Голицын. — Нет, дамы и господа, оружие не используется. Более того — строжайше запрещено. У нас нет сейчас возможности создать поле безопасности, как на предыдущей Игре. Так что ваше оружие — глаза и руки. Никакого физического вреда друг другу! Ещё вопросы?.. Что ж, если нет вопросов, тогда — приготовились. Напоминаю: после старта у вас десять минут на то, чтобы найти укрытие. Приготовились!

Голицын вынул из кармана крохотный стартовый пистолет, поднял руку над головой и с криком: «Начали!» — произвёл выстрел.

* * *

Спустя десять минут в небе фейерверком вспыхнула надпись: «Игра началась», после чего парковые фонари дружно убавили интенсивности. Царское Село погрузилось в полумрак. Я, стоя в тени дерева, усмехнулся: не позавидуешь соперникам. Ходят сейчас, на каждый шорох вздрагивают. Для меня же темнота никогда не была помехой.

Пришлось постараться, выискав себе такое место, чтобы не попасться никому на глаза сразу, и в то же время не отойти далеко от Кристины. Получилось ли — скоро узнаем.

Стараясь держаться теней, я быстро и бесшумно зашагал в ту сторону, где должна была, согласно моим расчётам, прятаться Кристина. Она тоже предпочла стволы вековых деревьев. Углубившись в знакомую рощицу, я сбавил шаг и затаил дыхание.

Звуки, движения, колебания воздуха — всё, что угодно! Но ничего не было. Мой взгляд впустую скользил между деревьев. За любым из могучих стволов могла прятаться Кристина. Уступить ей сейчас было бы самой большой глупостью с моей стороны.

Вдруг я заметил движение, но оно было сверху. Я вскинул голову и увидел в небе таблицу баллов, подобную той, что была на Игре:

Г-жа Алмазова: +2 балла.

Г-нъ Прохнiцкiй: −2 балла.

Так! Если я вижу эти надписи, то вывод прост: и Алмазова, и Прохницкий где-то рядом. Алмазова заметила Прохницкого, а я не вижу ни того, ни другую. Плохо, Капитан Чейн! Надо лучше стараться.

И вдруг я заметил тень, крадущуюся мимо дерева в двадцати шагах от меня. Я замер. Увидеть меня было бы невозможно. Я только чуть-чуть поворачивал голову, чтобы не выпустить из виду этого человека.

Не Кристина — уже ясно. Форменная шинель академии выдаёт личность мужского пола.

Г-нъ Барятинскiй: +2 балла.

Г-нъ Прохнiцкiй: −2 балла.

Прохницкий — третьекурсник, теперь я узнал его, — остановился, будто споткнувшись, и уставился в небо. Потом покрутил головой, но, не заметив никого, поторопился дальше. Я улыбнулся. Никаких навыков незаметного передвижения… Впрочем, как, наверное, и у абсолютного большинства участников. Аристократы не имеют привычки таиться. У них с детства другие добродетели прокачиваются: неспешный шаг, величавая поступь. Тоже полезные навыки, но не в любой жизненной ситуации.

А вот Кристина пока радовала. Ох, чую, эта штучка представляет из себя куда больше, нежели показывает! Ведь она где-то рядом, а я — ни сном ни духом. Но это даже хорошо. Давненько не ощущал такого азарта.

Я продолжал скользить от дерева к дереву, прислушиваясь к шорохам. Но выдал Кристину не звук.

Г-жа Алмазова: +2 балла.

Г-нъ Нѣчаевъ: −2 балла.

Подняв голову, чтобы прочитать эти слова, я выдохнул в небо облачко пара — ночами становилось всё холоднее. Оно быстро исчезло, но вдруг я увидел выше ещё одно.

Сердце стукнуло, отдавшись в груди болью. Я прикусил губу, чтобы не выругаться. И сразу же вспомнил и эту полянку, и это дерево. Сюда мы прибежали вместе с Полли, чтобы увидеть Кристину, сидящую на дереве с книжкой.

Мо-ло-дец, Кристина! Десять баллов тебе за оригинальность! Как правило человек неподготовленный ограничивает поиски двумя измерениями, поэтому притаиться под потолком, например, уперевшись руками и ногами в стены — всегда более эффективный приём, чем спрятаться в шкафу.

Ну и минус двадцать за самоповтор. Дала мне такой козырь, спряталась там, где я тебя уже видел. Впрочем, я этот козырь почти пропустил, так что мне тоже минус двадцать. Но хватит уже про выдуманные баллы, пора зарабатывать настоящие.

Я медленно двинулся вокруг дерева. Оказавшись сзади, подпрыгнул, ухватился за ветку, подтянулся. Всё это — абсолютно бесшумно.

Выглянув из-за ветки, я первым делом увидел г-на Нечаева, который в точности повторял маршрут Прохницкого.

Г-нъ Барятинскiй: +2 балла.

Г-нъ Нѣчаевъ: −2 балла.

Завидев эту надпись, г-н Нечаев замер и вдруг громко заговорил:

— Право, господа, это не серьёзно! Я не привык таиться. Выходите сюда и попробуйте прикоснуться ко мне первыми, если действительно хотите победить! Размениваться на мелочь — недостойно аристократа.

Сказочный дурачок… Но меня сейчас интересует не он.

Постояв в ожидании ответа и не получив его, Нечаев пожал плечами и пошёл дальше, насвистывая. Видимо, торопился подарить халявные баллы остальным участникам испытания.

А я, добравшись до того места, где от ствола расходились под углом две толстенные ветки, подтянулся и в полуметре впереди увидел затылок той, которую искал.

Кристина даже не пыталась скрываться. С какой стороны ни посмотри, она казалась частью дерева, заметить её в темноте издалека было бы невозможно. И всё же…

Г-нъ Барятинскiй: +2 балла.

Г-жа Алмазова: −2 балла.

Вздрогнула. Головой завертела. Только вот назад повернуться не додумалась.

Лезвие кинжала очутилось у Кристины под подбородком.

— Не двигайся, — тихо сказал я. — Лезвие острое — ты, вероятно, помнишь. А если я прикоснусь к тебе рукой, ты уже вряд ли пройдёшь испытания.

— Как ты меня нашёл? — прошипела Кристина, сделавшаяся неподвижной, будто и в самом деле срослась с деревом.

— По запаху.

— Что-о-о?!

— По запаху ничем не подкреплённого гонора. Если бы мне оба глаза выкололи — всё равно бы нашёл. Или ты спрашиваешь, как я узнал, что этот кинжал принадлежит тебе? Так очень просто: на нём герб твоего рода.

Я прислушивался к её дыханию. Сначала не без удовольствия отметил страх. Потом дыхание выровнялось, успокоилось.

— И что тебе нужно? — тихо спросила Кристина.

— Что ты забыла у меня в комнате?

— А ты у меня?

Один-один. Проницательная, зараза.

— Ты не в том положении, чтобы задавать вопросы. Впрочем, если хочешь минус двадцать баллов…

— Нет! — приглушенно воскликнула Кристина. — Нет, пожалуйста!

— Вот как, «пожалуйста»? Мне это нравится. Повторю вопрос: что ты забыла у меня в комнате?

— Я увидела, как ты уходишь через стену. Ты через меня перепрыгнул, чёрт бы тебя побрал! Сначала я думала, приснилось. А потом спохватилась: чего ради ты должен мне сниться?! Вот и решила нанести ответный визит. Откуда мне знать, может, ты и к другим девушкам вторгаешься каждую ночь. Кто-то должен был тебя остановить. Ты… Ты рылся в моём белье! Думаешь, я не заметила?!

— У тебя очень красивое бельё.

Лица Кристины я не видел, но мне показалось, что я ощущаю волны жара. Даже заволновался, как бы клинок не оплавился.

— И не только бельё…

— К-к-константин Александрович…

— Что, хочешь напомнить мне о приличиях? Вряд ли у тебя это получится. Ты сама тайком пришла ко мне в комнату и оставила там кинжал со своим гербом. Я бы мог расценить это как приглашение заглянуть ещё разок. Это — приглашение?

— Нет! — пискнула Кристина.

На случай, если она спросит, куда исчезла пудреница из кармана платья, у меня была заготовлена тонна искреннего удивления: понятия не имею, о чём ты говоришь. Но о пудренице Кристина не заикнулась. Значит, как я и рассчитывал, решила, что сама её потеряла. Получила от своего хозяина, кем бы он ни был, новый передатчик, и выкинула это досадное недоразумение из головы. А сейчас беспокоилась совершенно о другом: до меня вдруг дошло, что Кристина боится не смерти, а того, что я, прикоснувшись, опущу её на двадцать баллов. Вот уж будет позор так позор! От этой мысли я чуть не расхохотался, вылетев из образа.

— Я… Я думала, ты просто подойдёшь п-п-поговорить! — пробормотала Кристина.

Вторично услышав, как она заикается, я даже ощутил что-то вроде угрызений совести. Но они не помешали мне держать кинжал.

— Значит, всё-таки приглашение. Ну, вот я и подошёл. Что ты хотела мне сказать?

Судя по дыханию, Кристина волновалась. Или была возбуждена. Или и то и другое одновременно.

— Ты сумасшедший! — выдохнула она.

— А ты — наивная. Хоть и пытаешься казаться femme fatale, — блеснул я своими познаниями во французском. — Что, думала поиграть в госпожу, которая сначала гневается на своего раба, а потом милует?

Уловив сбивку дыхания, я понял, что попал в яблочко.

— Ну так вот: разочарую. Я в такие игры не играю, я тебе не один из этих корпоратских недоделков с детскими комплексами.

— Копро… Что?

Мысленно выдав себе подзатыльник, я продолжил, постаравшись не выдать тоном, будто что-то пошло не так:

— Насчёт тебя мне всё ясно; можешь считать, что я разочарован. Теперь поговорим о наших перспективах. Я могу сейчас просто исчезнуть, и у тебя появится шанс пройти испытание и попасть в сборную. А могу забрать у тебя двадцать баллов. Мне, как ты понимаешь, выгоден второй вариант.

— Чего ты хочешь? — прошептала Кристина, и у меня возникло ощущение, что попросить я могу чего угодно. Может, она даже хотела бы услышать от меня один такой запрос. Непонятно только, как игровая система расценит наши действия, если мы затеем всё здесь и сейчас…

Мысленно придушив Костю Барятинского с его гормонами, я сказал:

— Проведи меня в клуб.

— В какой ещё клуб?

— Клуб любителей ночных прогулок. — Кристина вздрогнула. А я спокойно продолжил: — Я знаю, что вы собираетесь. Представляю, о чём говорите. Видел у тебя в комнате одну книжонку. Насколько понимаю, без рекомендации к вам не попасть. Вот ты и станешь моей рекомендацией.

— Я не понимаю, о чём ты… — пробормотала Кристина.

— Вот как? — усмехнулся я. — Не понимаешь? Может, пощекотать тебя — для освежения памяти?

— Нет! Господи боже, да зачем тебе это?

Ответ я приготовил заранее.

— За тем же, зачем и вам. Мы живём в одной стране. И все мы хотим, чтобы она процветала, становилась сильнее. Что при нынешнем курсе правления — маловероятно.

Надеюсь, у меня получилось быть убедительным. Гадать на кофейной гуще и строить предположения можно долго. Самый же надежный способ выяснить, кто стоит за заговорщиками — внедриться в их кружок. Если его руководитель — сама Кристина, я быстро это пойму. А если не она — рано или поздно выйду на руководителя.

— Как будто ты сам не приложил руку к изменению курса правления, — прошипела Кристина. — Своим знаменитым выступлением во дворце!

— Спасибо, старался, — кивнул я. — И цели своей, кстати, добился — теперь я на хорошем счету у императора. Он удостоил меня личной беседы. Много в вашем кружке тех, кто может похвастаться тем же? Может быть, ты?

Она не фыркнула, не сказала, что император её ещё младенцем на руках качал. Значит, я опять попал в точку.

Долгая пауза. И, наконец, ответ, ради которого я всё это затеял:

— Я постараюсь…

— Не надо стараться, Кристина, — жёстко сказал я. — Надо сделать. Дай слово.

— Хорошо! Я клянусь, что приведу тебя на следующее собрание! Доволен?

Правая ладонь Кристины засветилась и погасла.

— Вполне, — сказал я. — До встречи.

Я поцеловал воздух возле её щеки. Кристина вздрогнула.

Разжав пальцы, я соскользнул с дерева. Через мгновение после того как кинжал упал Кристине на колени, я приземлился и отскочил к следующему дереву, оттуда — к другому, третьему. Выглянул и убедился, что Кристина спрыгнула вслед за мной. Стоит и вертит головой. Злая, возбуждённая, растерянная… и красивая.

— Смирно, Костя, — процедил я сквозь зубы. — Смир-рно. Команды «вольно» не было.

Развернувшись, я зашагал прочь. Основное дело сделано, пора бы уж и вовсе прикончить эту комедию.

Господина Прохницкого я отыскал без труда: он просто шёл по дорожке, не таясь. Наверное, чувствовал себя как герой боевика, вокруг которого всё взрывается и летят пули, а ему хоть бы что.

Я беззвучно догнал его и хлопнул по плечу, проходя мимо:

— Как жизнь?

Ответа, разумеется, не было. Прохницкий застыл, как статуя, украшающая сад, а в небе вспыхнуло:

Г-нъ Барятинскiй: +20 баллов.

Г-нъ Прохнiцкiй: −20 баллов.

* * *

— Винтовки на прицел! — произнёс низковатый голос.

Я смотрел в глаза Кристине, которая стояла на бронетранспортёре, сложив руки на груди.

— Огонь! — крикнула она.

Загрохотали выстрелы, и я почувствовал, как пули прошивают моё тело. Но боли не было. Даже наоборот, пули как будто придали мне сил. Я сорвался с места, в моей руке появилась цепь.

— Огонь! — надрывалась Кристина. — Огонь!!!

Но я уже не был неподвижной мишенью. Моя цепь порхала, вышибая из рук винтовки, разбивая вдребезги головы моих палачей. Я прорвался сквозь их заслоны, вскочил на БТР и схватил Кристину за плечи.

— Я… — задохнулась она. — Я думала, ты просто подойдёшь п-п-поговорить!

— Ну, вот я и подошёл, — усмехнулся я и поцеловал её своими окровавленными губами.

— Ты — сумасшедший, — прошептала Кристина, а её пальцы уже возились с моими пуговицами.

— Ты — тоже.

В следующий миг одежды уже не было. А корпус бронетранспортёра внезапно оказался очень удобным.

— Пожалуйста! — простонала Кристина подо мной.

Я проснулся и услышал ещё отголосок своего вскрика. Сердце часто билось, я весь вспотел.

— Костя? Ты в порядке? — Над перегородкой появилась голова Мишеля.

— Нормально. Просто сон, — откликнулся я.

Мне и раньше частенько снился расстрел. Куда деваться, тогда всё же моя жизнь оборвалась, более сильных переживаний, наверное, в принципе быть не может. Но теперь к обычному сюжету добавилось нечто новое…

— Кстати, как прошло испытание? — не отставал Мишель.

— Ну а сам-то как думаешь? — усмехнулся я.

— Ты прошёл, да?

— Да.

— А Кристина?

— А что Кристина? — нахмурился я.

— Ну, она — прошла?

— А… Ну, кажется, да, — равнодушно ответил я. — Всё, давай до утра. Спать охота.

Н-да, ночка выдалась интересной. А завтра первый урок — магическое искусство, будь оно неладно.

Глава 15 Пляшущие человечки

Занятия по магическому искусству в академии всегда ставили первыми уроками. Объяснимо, в общем-то — ни на каких других занятиях мы не тратили столько сил. После магического искусства иной раз я-то чувствовал себя выжатым. Представляю, что должны были испытывать другие курсанты.

На сегодняшнем занятии нас ожидал сюрприз. Открылась дверь, и в аудиторию вместо Белозерова вошел Илларион Георгиевич Юсупов.

Поприветствовав нас, сказал:

— Всеволод Аркадьевич, к сожалению, неважно себя чувствует. Он попросил меня заменить его сегодня. Запишите тему урока, господа.

Юсупов подошёл к доске и вывел на ней безукоризненным почерком:

«Голѣмъ.

Основные функцiи. Созданiя, настройка».

По аудитории прокатился возбужденный шёпот. Да уж, интересная тема. Особенно для меня.

Юсупов уселся в преподавательское кресло и начал лекцию.

— Само понятие «голем», полагаю, известно каждому из вас, господа. Даже тем курсантам, которые временами жалуются на расстройство памяти, — с этими словами он уставился на меня.

К придиркам Юсупова я привык ещё по урокам военного дела. Ни одно занятие не проходило без того, чтобы этот негодяй не пытался меня поддеть. Получалось плохо, всё-таки в военном деле я разбирался не хуже него самого, и придирки заканчивались тем, что от моих ответов Юсупов багровел от ярости. Не раз и не два он грозил мне штрафными баллами и жалобами в ректорат, однако на мою сторону немедленно вставали Анатоль и Андрей. Оба они, как и собирались, посещали занятия по военному делу вместе со мной.

Когда Юсупов начинал шипеть и плеваться ядом, Андрей невозмутимо поднимался и зачитывал наизусть параграфы из свода академических правил, касающиеся штрафов. После чего спрашивал, какое именно из этих правил я нарушил. А Анатоль беспечно ронял, ни к кому не обращаясь, что на занятиях по военному делу не худо бы изучать военное дело — а не тратить драгоценные академические часы на обсуждение вещей, не имеющих отношения к этому, безусловно, важному и полезному предмету. Багровому Юсупову не оставалось ничего, кроме как возмущенно фыркать.

— Если вы имеете в виду меня, — уже привычно выдержав взгляд Юсупова, сказал я, — то не могу сказать, когда в последний раз я жаловался на потерю памяти. Вывод: проблемы с памятью не у меня.

В классе захихикали.

Побагровевший Юсупов отвернулся к доске. Проскрипел:

— Итак! Големы. Все вы, безусловно, не раз наблюдали работу этих магических созданий. Кто может привести пример?

Руки подняли почти все. Но вызвал Юсупов, разумеется, Кристину.

— Прошу, госпожа Алмазова.

— Более всего големы используются на складских работах, — поднявшись с места, принялась перечислять Кристина.

Выглядела она, кстати, отлично. Бодрая, свежая — цвела, как майская роза. Только вот на меня старалась не смотреть.

— А также на вокзалах и в портах, при погрузке и разгрузке транспортных контейнеров. На сортировочных работах. В строительстве. Иногда големы выполняют простейшие операции на производстве…

— А хороша, всё-таки, — задумчиво разглядывая стройные ноги и длинные чёрные волосы Кристины, проговорил Анатоль.

Сегодня он сидел рядом со мной.

Академию отличала довольно оригинальная система рассадки курсантов. Аудитории здесь были полукруглыми, парты стояли в три ряда, по периметру дуги. Посредине хорды находилась преподавательская кафедра и висела на стене доска — которая при необходимости, повинуясь жесту преподавателя, могла превращаться в экран.

На первом ряду сидели самые успешные ученики. А чем слабее успеваемость, тем удаленнее от кафедры было место курсанта. После каждого занятия преподаватель подводил итоги, и в следующий раз, войдя в аудиторию, мы видели на партах таблички со своими именами.

Интересная система. В моём мире, наоборот, на первые парты сажали отстающих — чтобы те находились на глазах у учителя. Здесь же за право сидеть возле кафедры приходилось бороться. Если рассуждать логически, разумный подход. Преподаватель будет тратить свои основные силы на тех курсантов, которым более всего интересен его предмет.

В каждой аудитории была ещё так называемая чёрная парта, стоящая особняком. Согласно академическим правилам, если курсант вёл себя на уроке «недопустимо», преподаватель мог посадить его за эту парту отдельно от всех. Такое наказание в академии считалось неслыханным позором. Я чаще всего сидел на первом ряду. Но на прошлом занятии по магическому искусству, когда мы изучали работу с электричеством, не рассчитал силы. Вместо того чтобы зажечь единственный светильник — наглядное пособие, стоящее передо мной на парте, — я зажёг люстры во всех аудиториях этажа. А заодно включил светильники в коридоре, в уборных и на лестнице. Белозеров назвал это неразумной тратой сил, посоветовал мне уделять больше времени работе с энергетическими каналами и снизил баллы. Поэтому на сегодняшнем занятии мне пришлось перебраться на второй ряд.

Анатоль такому соседству чрезвычайно обрадовался: сам он вылезал со второго ряда нечасто. Как правило, не из-за отсутствия знаний, а в связи с нарушениями дисциплины. Среди которых на первом месте было разглядывание симпатичных сокурсниц.

— Алмазова? — бросив взгляд на Кристину, спросил я. — Ну, так. Ничего.

Анатоль фыркнул.

— Знаешь, Костя, после падения с моста ты стал на удивление невосприимчив! Ещё летом, если бы на тебя положила глаз такая красотка…

— Алмазова? На меня? — удивился я.

— Нет, — усмехнулся Анатоль. — На меня.

— Ты допускаешь слишком много ошибок в словах «с удовольствием убила бы», — буркнул я.

— А ты, друг мой, совсем не знаешь женщин, — парировал Анатоль. — От ненависти до любви — как известно, один шаг. Алмазова по тебе с ума сходит — вот и бесится, что не обращаешь на неё внимания.

— Ерунда, — отрезал я. — Бесится она потому, что не может простить мне победу в Игре — во-первых. И мой восьмой магический уровень — во-вторых.

«А ещё эта красотка таскала в кармане передатчик, который взорвался прямо в руках у моего деда. Ну и, вероятно, наш разговор сегодняшней ночью симпатий ко мне не прибавил. Но об этом тебе, друг мой, знать не обязательно».

— Превосходно, госпожа Алмазова, — кивнул между тем Юсупов. — Право, к такому полному, развёрнутому ответу даже добавить нечего. Рекомендую всем брать пример, господа! А сейчас, перед тем, как начитывать вам теоретический материал, я покажу небольшой фокус.

И в руке Юсупова неведомо откуда появился небольшой диск толщиной едва ли сантиметр.

— Это серпантин, господа, — сказал Юсупов. — Обыкновенный бумажный серпантин.

— Серпантин? — вполголоса переспросил у Анатоля я.

В моём мире этим словом называли извилистую горную дорогу. Других определений я не знал.

— Ну да, — удивился Анатоль. — Рулончик бумажной ленты. Эти ленты бывают разных цветов. Их разбрасывают во время балов, маскарадов. Ленты вьются, переплетаются между собой — получается красиво и нарядно. Неужели ты непомнишь?

Помню, конечно. Как не помнить. Тридцать шесть лет только по балам и шастал…

— Теперь вспомнил, — кивнул я. — Спасибо.

Анатоль озадаченно покачал головой.

А узкая лента серпантина, которую Юсупов держал на вытянутой ладони, между тем сама собой начала разматываться. Оказалось, что с одной стороны ленты жёлтая, с другой — розовая. Над ладонью Юсупова поднялась двуцветная бумажная спираль — которая, будто живая, начала выплясывать невиданный танец, сгибаясь и скручиваясь. Несколько таких замысловатых движений — и на стол спрыгнул розово-жёлтый бумажный человечек.

Долгополова вскочила и восторженно зааплодировала. Воскликнула:

— Ах, какая прелесть! Браво, Илларион Георгиевич!

Юсупов в ответ небрежно усмехнулся — дескать, это только начало. Человечек затанцевал по столу. А над ладонью Юсупова вытянулась новая спираль.

Через две минуты человечков было уже пятеро. Они плясали на преподавательском столе, взявшись за руки. А я смотрел на этих крошечных големов и вспоминал других.

Ожившую башню, на моих глазах превратившуюся в каменного монстра. Остервенелые удары по земле огромных кулаков. Каменные ядра, одно за другим летящие мне в голову. Грузовики, несущиеся навстречу нашей машине. Смоляное чучело за рулём. Слепые глаза-пуговицы, с безмозглой яростью таращащиеся на меня. То, как швыряло меня в кабине грузовика, мчащегося навстречу смерти. Свою злость и отчаяние — я намертво приклеен к этой дряни! Я ничего не могу сделать!..

— Что-то не так, господин Барятинский? — любезным тоном осведомился Юсупов. — Вы очень странно смотрите на сотворенную мною безделицу. Никогда прежде не видели големов?

— Доводилось, — процедил я. — Один из них был творением, соответствующим четырнадцатому уровню владения магией.

— Неужели? — вскинул брови Юсупов. — И где же вы наблюдали подобное, позвольте узнать?

— Здесь, неподалеку. Башня-руина — доводилось слышать?

— О, ещё бы, — Юсупов расплылся в сладкой улыбке. — Если не ошибаюсь, это именно та башня, которой по непонятной причине не повезло вызвать вспышку вашего гнева?

— Это та башня, которую на моих глазах превратили в голема, — отрезал я. — Шестиметрового каменного монстра. Чтобы создать такого, требуется уровень владения магии не ниже четырнадцатого. Если не ошибаюсь.

По аудитории прокатился ропот.

Юсупов сделал вид, что удивился.

— В голема?.. Вот как?.. Право, господин Барятинский, я всё понимаю. Всем нам известно, что вы перенесли тяжёлую травму. Но, тем не менее, подобные фантазии…

— То есть, по-вашему, я фантазирую? — оборвал Юсупова я. — Иными словами — лгу?

Жемчужина жгла мне грудь давно. Сейчас я позволил магическим искрам пробежать по моим кулакам. Позволил цепи едва заметным, призрачным контуром — так, чтобы не дай бог не перешагнуть второй бытовой уровень — обвить запястье правой руки. Я выразительно посмотрел на Юсупова. А потом — на люстру.

Юсупов тоже непроизвольно поднял взгляд. И побагровел.

Люстра в этой аудитории была в точности такой, как та, на которой он по моей милости болтался, словно мешок с дерьмом. Повторения пройденного Юсупову, похоже, не хотелось.

— Я ни в коем случае не имел в виду ничего подобного, господин Барятинский, — не выдержав моего взгляда, промямлил он. — Если вы восприняли мои слова таким образом, то приношу свои извинения.

— Приняты, — помолчав, неохотно буркнул я.

С удовольствием снова зашвырнул бы эту тварь под потолок. Но понимал, что в нынешней ситуации, в отличие от той, что была два месяца назад, ректор вряд ли будет на моей стороне. Штрафных баллов мне отсыплют по полной программе — и, что самое противное, формально будут правы.

Юсупов с облегчением выдохнул и вытер пот со лба.

— Я всего лишь хотел сказать, что наблюдать магическое создание, подобное тому, которое вы описываете, здесь, вблизи академии — очень странно, — извиняющимся тоном проговорил он. — Шестиметровый каменный монстр — это не шутки. И я ума не приложу, кто мог сотворить подобное.

Зато я, кажется, начинаю догадываться. Илларион Юсупов только что у меня на глазах показал, что умеет создавать голема. Может ли быть более конкретное указание на виновника? Сукин сын, который ставит мне палки в колёса с самого начала, даже не скрываясь!

— Итак, господа, продолжим урок! — Юсупов повернулся к аудитории. — Как вы только что могли убедиться, при надлежащих навыках в создании големов нет ничего сложного. Прошу вас записать первое правило, кое следует соблюдать, имея намерение создать голема…

* * *

Из аудитории я вышел раздраженным. Хоть победа и осталась за мной, внутри всё так и кипело.

Я не сомневался, что Юсупов попросил Белозерова о подмене на уроке сам — именно для того, чтобы лишний раз продемонстрировать мне свои навыки и полюбоваться моей реакцией. Он ведь, разумеется, знает, что мне пришлось принять предложение Белозерова и согласиться с тем, что никакого голема якобы не было. Достать меня на занятиях по военному делу Юсупову не удается, вот он и решил действовать по-другому. Попробовать спровоцировать меня, выставить идиотом перед аудиторией. Сейчас, наверное, локти кусает — оттого, что не получилось…

Размышляя, я углубился в парк.

Мне нравилось Царское Село. В прежней жизни нечасто доводилось общаться с живой природой. Большую часть прожитых лет меня окружали дрянной изломанный асфальт, выщербленные бетонные коробки, смрад промышленных секторов и замусоренные трущобы окраинных районов. Здесь же, в Царском Селе, каждой травинке была уготована лучшая судьба, чем большинству моих прежних соратников. Каждое дерево здесь — даже сейчас, холодной осенью — дышало свободой и жизнью. Мне казалось, что моя жемчужина белеет уже оттого, что я просто иду по этому парку, вдыхая на ходу звенящий осенний воздух.

Я давно присмотрел для себя уголок, куда не сумела пока добраться неугомонная Полли, старающаяся всюду следовать за мной по пятам. Позади Камероновой галереи, где во время Игры мы искали подсказку, притаился небольшой садик. Путеводитель поведал мне, что летом там высаживают какие-то невиданные цветы и прочие экзотические растения. Сейчас цветы бережно выкопали и унесли зимовать в оранжерею. Клумбы опустели, любоваться было не на что — а, соответственно, и некому. Сюда я спокойно мог приходить, чтобы побыть наедине с собой — без риска нарваться на садовников и праздно шатающихся однокашников…

То есть, до недавнего времени мог приходить сюда спокойно! Я заскрипел зубами от досады. На скамейке, которую облюбовал для себя, кто-то сидел. Вот же принесла нелёгкая…

Я подошёл ближе. Подумал, что если это кто-то из обслуги, работающей в парке, то при виде меня он уйдёт. Вряд ли работникам платят за то, что во время рабочего дня они отдыхают на скамейках.

Но это оказался не работник.

— Константин Александрович? — услышал я изумлённый вопрос.

Одновременно с тем, как сам произнёс не менее обалдело:

— Всеволод Аркадьевич?

— Что вы здесь делаете? — это мы спросили одновременно.

Белозеров покраснел, смущенно закашлялся и поднял воротник пальто. Пробормотал:

— Да вот, знаете ли, мигрень… Одолела, проклятая. Пришлось даже попросить господина Юсупова оказать мне любезность и подменить на уроке. Теперь вот дышу свежим воздухом. Да-с…

— Помогает? — осведомился я.

— О, безусловно! Мне уже намного легче, благодарю. К следующему уроку, несомненно, буду в строю.

— Оригинальный способ борьбы с мигренью, — кивнул я.

— Свежий воздух? О, ну что вы! Это средство известно с незапамятных времён.

— Я не о воздухе.

Я кивнул на книгу, которую Белозеров держал на коленях. Толстенный фолиант в кожаном переплёте; мне доводилось видеть подобные и у него в кабинете, и на полках академической библиотеки. Внутри таких фолиантов — мелкий убористый шрифт. В некоторых случаях расплывчатый и с лакунами — время беспощадно ко всему, включая старинные книги.

— Что может помочь от мигрени лучше, чем чтение такой книги, как та, что вы держите в руках? Разве что разглядывание страниц этой книги через лупу.

Лупу Белозеров также держал на коленях. Когда услышал мои слова, его рука непроизвольно дёрнулась — так, словно Всеволод Аркадьевич хотел спрятать лупу за спину. Но вовремя понял, насколько нелепо это будет выглядеть.

Глава 16 Сила и слава!

Услышав о лупе, Белозеров покраснел ещё гуще. Поднялся.

— К сожалению, мне пора, Константин Александрович. Приятно было побеседовать. — Он коснулся пальцами края шляпы и собрался уходить.

— Это Юсупов предложил провести сегодняшний урок вместо вас? — резко спросил я.

Белозеров вздрогнул. Забормотал:

— Право, не понимаю, о чём вы говорите. У меня разыгралась мигрень…

— Это я уже слышал. — Я шагнул ближе к Белозерову, прямо посмотрел в глаза. — Не знаю уж, чем вы так обязаны Юсупову, что согласились по его просьбе сказаться больным. Но хочу, чтобы вы уяснили: не стоит держать меня за идиота. Я это очень не люблю.

Белозеров промямлил что-то совсем уж невнятное и торопливо развернулся, чтобы уйти.

— Всеволод Аркадьевич! — окликнул я.

Белозеров неохотно остановился. Вздохнул.

— Чего ещё вы хотите от больного старика, господин Барятинский?

— Не такой уж вы и старик, — парировал я. Давно понял, что Белозеров не столько стар, сколько потрепан жизнью. Было в его облике что-то жалкое. — Говорят, уровнем владения магией выше, чем у вас, в академии может похвастаться только сам Калиновский. Это правда?

Белозеров приосанился. С гордостью кивнул:

— Да. Совершеннейшая правда.

— А какой уровень у господина Юсупова? — задал я интересующий меня вопрос.

— Двенадцатый, если не ошибаюсь.

— Двенадцатый? — Я удивился.

Ведь голем, по словам Белозерова — четырнадцатого уровня.

— А что вас смущает? — насторожился Белозеров.

— Да так, — пробормотал я. — В общем-то, ничего.

А Белозеров вдруг побледнел. Пробормотал:

— Право, уж не думаете ли вы, что то каменное чудовище, напавшее на вас… Что того голема создал господин Юсупов?

Именно так я и думал — до недавнего времени. Пока не услышал сейчас про двенадцатый магический уровень.

Но покачал головой:

— Нет, конечно. Вы ведь сами сказали, что голем — четырнадцатого уровня. А у Юсупова, по вашим словам, всего лишь двенадцатый.

— Но я не видел этого голема, — быстро сказал Белозеров. — Я дал ему оценку, опираясь лишь на ваше описание! Надо сказать, весьма сумбурное. Высока вероятность, что в своем предположении я мог ошибиться… Прошу извинить, Константин Александрович. Мне действительно пора.

Белозеров снова коснулся пальцами края шляпы и быстро ушёл.

На этот раз я не стал его останавливать. Понял, что больше мне из преподавателя ничего не вытрясти. Даже если бы я знал, что именно нужно вытрясать… А я не знал. И не мог пока даже определить, в каком направлении двигаться. Я, в конце концов, не следователь, чёрт меня дери! Да, допрашивать людей умею. Но, тем не менее, я не крючкотвор, а боевой офицер. И всё, что могу сказать о происходящем — поведение Белозерова мне не нравится. Прежде всего тем, что, когда я начал задавать вопросы, Белозеров напугался до смерти.

Ему определенно есть, что скрывать. И это что-то — гораздо больше, чем вынужденная договоренность с Юсуповым о подмене на уроке. Но что именно — я понятия не имею. Потому и не знаю, о чём спрашивать… Круг замкнулся.

Хотя, чёрт его поймёт. Может, я уже просто вижу заговоры там, где их нет? Мало ли, из-за чего такой человек, как Белозеров, мог до смерти напугаться. У Юсупова, скорее всего, есть на коллегу какой-то подленький компромат. Вроде интрижки тридцатилетней давности с замужней дамой. Уже, небось, и дама обо всём позабыла, и супруг её отошёл в мир иной — а Всеволод Аркадьевич всё совестью терзается. Решил, что мне, его ученику, каким-то образом тоже стала известна правда — вот и распсиховался, места себе не находит… В общем, причиной его испуга может быть что угодно. И это что-то совершенно не обязательно имеет отношение к заговору.

— Ко-остя! — донёсся до меня нежный голосок.

Зазвучала знакомая музыка. По дорожке ко мне летела Полли.

— Всеволод Аркадьевич сказал мне, что ты здесь! — сияя, объявила она.

— Всеволод Аркадьевич — прекрасный человек! — глядя на неё, со всей возможной искренностью ответил я.

* * *

В последующие несколько дней Кристина меня старательно избегала. Случайно наткнувшись на мой взгляд, мучительно краснела и старалась отвести глаза. Честное слово — если бы я не понимал, что такого просто не может быть, то решил бы, что мы с ней видели один и тот же сон.

Сам я шагов навстречу Кристине также не делал. Не торопил её и ни о чём не спрашивал. Слово аристократки, подкрепленное клятвой — это всё-таки не обещание свидания. Которое такая красотка, как госпожа Алмазова, запросто могла бы назначить ещё троим — и не прийти ни на одно, помирая со смеху.

Слово аристократа — штука серьёзная. Да и разговор у нас с Кристиной шёл не о свидании. Если она ничего мне не говорит, значит, собрание кружка пока не назначили. Либо у неё пока не было возможности встретиться с Рабиндранатом и рассказать ему обо мне.

Я терпеливо ждал — и дождался. Кристина подошла, когда я сидел в библиотеке.

Выбрала редкий момент, в который рядом со мной не крутились ни Полли, ни Мишель, и тихо проговорила:

— Нынче в полночь. Я буду ждать тебя на чёрной лестнице. Выходить можешь безбоязненно, наставник будет спать. Только постарайся выйти так, чтобы не разбудить никого из соседей.

Я чуть заметно кивнул.

— Я поручилась за тебя, — строго сказала Кристина. — Смотри, будь осторожен! Не подведи меня.

Эта девочка, кажется, всерьёз собралась учить меня конспирации.

— А тебе, похоже, здорово не везло в личной жизни, — заметил я.

Кристина вскинула брови:

— Почему это?

— Н-ну, приглашать молодого человека на свидание — заранее настраиваясь на то, что он подведёт… Это свидетельствует о негативном опыте. Хотя относительно меня можешь не беспокоиться. Не в моих правилах разочаровывать девушек. Приложу все усилия к тому, чтобы тебе понравилось.

Кристина покраснела, как рак.

— Ты… Ты всё-таки удивительный нахал! — выпалила она.

Я развёл руками — дескать, какой есть. Другим не стану.

Кристина поспешно — видимо, пока я не брякнул ещё что-нибудь, от чего она вовсе провалится сквозь землю, — отошла.

— Что тут делала эта противная Алмазова? — Полли, как всегда, возникла рядом со мной неведомо откуда, будто материализовалась из воздуха.

Приближение ко мне своей предполагаемой соперницы угадывала, видимо, каким-то особым органом чувств. Сейчас, например, Полли должна была находиться в танцевальном зале — все уши прожужжала мне о том, что к рождественскому вечеру готовится театральная постановка. Главной звездой которой является, разумеется, госпожа Нарышкина — имеющая самый что ни на есть настоящий опыт выступления на театральных подмостках. Только это, конечно, большая тайна. Никто ничего не знает, да-да-да.

— Госпожа Алмазова пригласила меня на свидание, — сказал я.

Глаза Полли, и без того огромные, распахнулись ещё шире.

От неожиданности она мне, кажется, даже поверила. На какую-то долю секунды. После чего всплеснула руками и расхохоталась.

— Фи, Константин Александрович! Эти ваши дурацкие шутки… Право, будь на моём месте другая — закатила бы вам сцену ревности.

«Но со мной вам исключительно повезло», — мысленно закончил я. А Полли демонстративно уселась рядом.

— Так чего хотела эта противная Алмазова?

— Пыталась выведать, какую роль ты играешь в предстоящей постановке, — сымпровизировал я.

Полли раздулась от важности. Гордо объявила:

— Об этом она узнает последней! Клянусь.

— Верю, — изо всех сил постаравшись сохранить серьёзное выражение лица, кивнул я.

Без пяти минут полночь я осторожно выглянул в коридор. Догадывался, что этой ночью покину корпус не один, и время от времени слышал тихие, осторожные шаги за дверью — заговорщики выходили из комнат. Но сейчас в коридоре никого не увидел. Наставник мирно дремал за столом.

Я проскользнул на чёрную лестницу, спустился этажом ниже.

Темнота мне не мешала. Кристину, шагнувшую из коридора своего этажа на лестничную площадку, я увидел раньше, чем она — меня.

Кристина сделала несколько шагов. Остановилась, вглядываясь в темноту. Прошептала:

— Ты здесь?

— Смотря к кому ты обращаешься. — Я отделился от стены.

Кристина вздрогнула. Но быстро взяла себя в руки. Кивнула и прошептала:

— Идём.

Неуверенно шагнула на ступеньку. Ей приходилось тяжелее, чем мне: она-то в темноте не видела. Лестница ночью не освещалась, а свет неярких уличных фонарей сюда почти не долетал.

Я взял Кристину под руку.

Она сердито вырвалась. Прошипела:

— Что вы себе позволяете, господин Барятинский?! То, что я согласилась быть вашим проводником, не означает, что можете допускать подобные вольности!

— Всего лишь пытаюсь добраться до места назначения без потерь, — объяснил я. — Не хочется, чтобы вы, госпожа Алмазова, сломали себе шею, навернувшись с лестницы. В этом случае, боюсь, на собрание мы попадём нескоро.

— Беспокойтесь лучше о собственной шее, — процедила Кристина.

И с независимым видом начала спускаться вниз. Получалось так себе — перед тем, как шагнуть, ей приходилось нащупывать ногой каждую ступеньку. Но больше я не вмешивался. Не хватало ещё получить от разгневанной барышни пощёчину и перебудить весь корпус.

Мы миновали два пролёта и спускались дальше, когда внизу вдруг стукнула дверь.

Кристина замерла и обернулась ко мне. Я, не раздумывая, схватил её за руку. Метнулся наверх, на площадку второго этажа, пробежал вместе с Кристиной ещё один пролёт и замер. Надеялся, что поднимающийся остановится на втором этаже. Но он пошёл выше.

Мы добежали до четвёртого этажа. Остановились: дальше бежать было некуда. Лестницу, ведущую ещё выше, на чердак, перегораживала решётка, украшенная огромным навесным замком.

Тот, кто поднимался, с кряхтением миновал третий этаж. От неотвратимо шагал дальше.

Кристина беспомощно посмотрела на меня.

Отвести её к себе на этаж и спрятать в своей комнате я не мог. Если к нам на этаж попробует пробраться девушка, сработает магическая защита. И поднимется такой переполох, что в ректорате услышат…

Кристина в отчаянии кусала губы.

Я обнял её и прижал к стене.

— Ты… — дёрнулась Кристина. — Что ты де…

— Тише! — прошипел я.

Обнял её покрепче, чтобы уж точно не вырвалась, и прижался губами к губам.

— Кхех… — раздалось за спиной.

Я обернулся — так, чтобы заслонить собой Кристину. Тихо, но очень строго спросил:

— Ты чего не спишь, Гаврила?

— Дак, это… — забормотал «дядька».

Он тащил на спине тюк, нагруженный бельём. Увидев меня — очевидно заслоняющего собой даму, — мгновенно оценил обстановку. И сделал вид, что встретить курсанта в полночь на чёрной лестнице — обычное дело. Ткнул пальцем в тюк:

— Полотенца, вот, свежие несу. Надобно их с утра, конечно. Да только утром я, того… Занят.

Я вспомнил гуляющие среди курсантов сплетни о том, что по ночам Гаврила наведывается к одной из прачек. Объективная причина управиться с профессиональными обязанностями вечером, понимаю.

— Ну так и ступай, — буркнул я. Вытащил из кармана купюру, сунул «дядьке» в карман мундира. — Бог в помощь.

— Здравы будьте, ваше сиятельство, — обрадовался Гаврила. — А я — чего?.. Я — ничего. Иду себе, по сторонам не глядю. А и глядел бы — чего я там увижу, в темноте-то?

С этими словами он скрылся в коридоре.

Я взял Кристину за руку. Шепнул:

— Идём.

В этот раз она не сопротивлялась. Шла по ступенькам, держась за мою руку и не произнося ни слова.

Вырвалась только, когда мы оказались на аллее. Объявила:

— Ваше… Ваше поведение, господин Барятинский, столь возмутительно, что у меня просто слов нет!

Щёки Кристины пылали. Глаза горели гневом. Я невольно залюбовался.

Пообещал:

— О Гавриле не беспокойся. Свой человек, не сдаст. Да даже если бы захотел — он тебя не видел. Не узнает при всём желании.

— Всё равно это возмутительно!

Кристина развернулась на каблуках и сердито зашагала по дорожке.

— Ну да, — усмехнулся я. — Лучше было бы, конечно, если бы Гаврила догадался, чем мы на самом деле собрались заниматься.

— Не стоит переоценивать догадливость прислуги, — буркнула Кристина.

— Не стоит недооценивать их догадливость, — хмыкнул я. — Далеко нам идти?

Кристина фыркнула и не ответила.

Ну, в общем-то её можно понять. Вряд ли горделивой госпоже Алмазовой хоть раз доводилось переживать что-то подобное. А куда мы идём — я уже и без неё понял.

* * *

Руководитель кружка заговорщиков оригинальностью мышления определенно не блистал. Собрание вновь происходило в дощатой пристройке позади летнего театра. У входа снова стоял караульный.

В прошлый раз я видел его издали, как выглядит, не разглядел. Сейчас, когда мы с Кристиной приблизились, караульный эффектным жестом сбросил с головы капюшон.

— Серьёзно? — вырвалось у меня.

Вместо человеческого лица на нас смотрела гладкая белая маска. В точности такая, как сотворила для меня Надя — только без дурацких чёрных молний на щеках.

Караульный явно ожидал от меня другой реакции. Обиженно проворчал:

— Ты не должен видеть наши лица.

— Не буду даже пытаться, — заверил я. — Если захочу полюбоваться на красивое лицо, могу просто повернуть голову. — И посмотрел на Кристину.

— Прекрати, — снова покраснев, прошипела та.

А караульный заслонил собой проход, не позволяя нам войти в пристройку. Строго спросил:

— Пароль?

— Сила и слава! — сказала Кристина.

— Отныне и навсегда! — серьёзно кивнул караульный. — Проходите, — и отошёл.

Вот, честное слово, не знаешь: смеяться над этими горе-конспираторами, или всплакнуть над их наивностью.

«Это — дети, Капитан, — напомнил себе я. — Избалованные, выросшие в любви и заботе дети. Их жизнь не зависит от умения скрываться — как в детские годы зависела твоя. Хоть ты и был тогда гораздо младше… Концерны боролись с Сопротивлением жестоко и не щадили никого. На возраст повстанцев им было плевать. А для этих „заговорщиков“ всё происходящее — увлекательная игра, не больше. Сомневаюсь, что хоть кто-то из них отдаёт себе отчёт, как именно по закону полагается расценивать их деятельность. Если узнают, что за участие в таких собраниях их могут отчислить из академии — искренне удивятся. А пожалуй, что и обидятся насмерть, будут требовать от высокопоставленных родителей, чтобы те вступились и „сделали что-нибудь“… То есть, сейчас, на первом этапе — это игра. Помни, для чего ты здесь, Капитан. А пока — веди игру по правилам, установленным этими детьми».

Мы с Кристиной шагнули в пристройку.

Внутри царил полумрак. Темноту разгоняла единственная свеча — в подсвечнике из чернёного серебра. На широкой полке, сколоченной из грубых досок, эта дорогая, изящная вещица смотрелась странновато. Полка крепилась к стене. Летом над ней, должно быть, висело зеркало, а сама полка заменяла актерам гримировальный столик. Летом здесь, кстати, наверняка намного уютнее. Сейчас из пристройки вынесли всё, что не было приколочено. Остались только полка да деревянные лавки вдоль стен — на которых и расселось благородное собрание.

Я быстро оглядел заговорщиков.

Как и предположил в прошлый раз — восемь. Шесть парней, две девушки. Все — в таких же личинах Фантомаса, что и на караульном. Со мной и Кристиной будет десять человек. Не так уж много, в общем-то. Хотя и не сказать, чтобы мало — учитывая, что всё только начинается. Следует признать, что агитация у врага поставлена неплохо.

Моё появление собравшиеся встретили изумленным ропотом.

— Барятинский?!

— Быть не может!

— Как?! Почему?!

— Ты не говорил нам, что это будет он! — вскочив с места, выкрикнул один из «Фантомасов» голосом Жоржа Юсупова. — Я требую, чтобы он немедленно покинул это… этот… в общем, чтобы он ушёл!

Судя по поднявшемуся гулу, большинство собравшихся были с Юсуповым согласны.

Глава 17 Для чего я сюда пришёл

— К порядку, господа, — строго сказал тот, к кому обращался Юсупов. Голосом Рабиндраната, разумеется. — Я пока ещё ничего не решил. Как вы знаете, по нашим традициям всякий, кто претендует на присоединение к сообществу, обязан доказать, что он этого достоин.

— А я ничего такого не доказывала, — удивилась одна из девушек. По голосу я узнал Долгополову. — Ты просто подошёл ко мне и сказал, что…

— Не перебивайте меня, Екатери… то есть, уважаемая госпожа, — строго, с нажимом, сказал Рабиндранат.

Из чего я сделал вывод, что «традицию» он изобрел только что. Хоть и не признается в этом даже под пытками.

Долгополова обиженно замолчала, а Рабиндранат продолжил:

— Госпожа Алмазова сумела убедить меня в том, что мы должны выслушать господина Барятинского. У него якобы есть что нам сказать. А уж на основании его слов я… то есть, все мы, совместно, примем решение, готовы ли оказать господину Барятинскому высокую честь — вступить в наши ряды. Итак, господин Барятинский. Скажите нам, для чего вы сюда пришли?

С этими словами Рабиндранат уставился на меня.

Вот оно что. То есть, получается, у Кристины, несмотря на знатность происхождения, веса среди заговорщиков немного. Последнее слово тут — за Рабиндранатом. Всё, что смогла сделать Кристина — это убедить (или заставить? Скорее я поверю в такой вариант) Рабиндраната позволить мне прийти на собрание. А дальше госпожа Алмазова умывает руки. Дальнейшее будет зависеть только от меня. От того, насколько убедительным я буду.

При том, что по интонации Рабиндраната ясно: Константин Барятинский — последний человек в академии, которого он согласится видеть на собраниях. Аргументов для того, чтобы отказать Кристине, Рабиндранат, видимо, не нашёл, но решение уже принял. И что бы я сейчас ни сказал, всё будет мимо. Не говоря уж о Жорже — который про любые мои слова, будь они хоть новогодней песней о елочке, будет орать, что это несомненное свидетельство моего неуважения к благородному собранию. Что таких, как я, следует обходить дальней дорогой, что таким здесь не место, и прочее, прочее.

Кого-то другого это понимание, возможно, расстроило бы. Меня же скорее позабавило. Судя по тому, что Рабиндраната — так называемого лидера, — позволяет себе перебивать даже глупышка Долгополова, авторитет среди товарищей у него не самый высокий. Хотя сам Рабиндранат наверняка думает иначе.

Что ж, посмотрим, у кого выше.

— Для чего я сюда пришёл? — переспросил я. — Ну, например, для того, чтобы вам стало потеплее.

Щёлкнул пальцами. Этому заклинанию меня научила Нина — ещё летом, когда на улице стояла адская жара.

До кондиционеров в этом мире пока не додумались. Зато здесь существовала так называемая бытовая магия, помогающая увеличивать или снижать температуру в помещении. Ненамного, конечно — превратить комнату в морозильную камеру или доменную печь с её помощью не получилось бы, — но вполне достаточно для комфортного существования.

Воздух в сырой, холодной пристройке начал теплеть.

— О, — восхищенно глядя на меня, проговорила Долгополова. — Это очень любезно с вашей стороны, господин Барятинский! Благодарю. — Она сбросила с головы капюшон и расстегнула накидку.

Видимо, в пристройке собрались преимущественно чёрные маги. А у присутствующих белых магический уровень едва дотягивает до первого. Заклинанием «Комфорт», которое использовал я, они то ли не владели, то ли попросту не задумались о том, что можно его применить.

— Обращайтесь, уважаемая, — поклонился я. Решил пока делать вид, что никого из присутствующих не узнаю. — Я мог бы с той же легкостью увеличить освещенность помещения, — кивнул на единственную свечу, — но, полагаю, этого не стоит делать, дабы не рассекретить собрание.

— Простейшая бытовая магия, — презрительно отвернувшись, произнес Жорж. — Ничего особенного. И не так уж тут и потеплело.

— А ещё это — попытка уйти от ответа, — добавил Рабиндранат. Он, в отличие от Жоржа, смотрел на меня. — Повторяю вопрос, господин Барятинский. Почему вы здесь?

Я пожал плечами:

— Полагаю, по той же причине, что и вы. Мне не нравится то, что происходит в нашей стране. И не нравится то, что происходит в высших эшелонах власти.

Что характерно — я ведь даже не соврал.

— Представьте себе мир, в котором высшая власть принадлежит Концернам, — заговорил я.

— Концернам? — непонимающе переспросил кто-то, чей голос я не опознал.

— Торговым домам, — перевёл я. — Представьте, что самые крупные из них, путём обмана и безжалостной борьбы с конкурентами, подмяли под себя все прочие. Часть разорили и пустили по миру, часть — выкупили и подчинили себе. Концерны — это огромные империи, которым никто не в силах противостоять. Лишь только кто-то пытается поднять голову, его безжалостно уничтожают. Концернам в этом мире принадлежит всё. Шахты, где добывают полезные ископаемые. Нефтяные скважины. Сельское хозяйство. Заводы, фабрики. Автомобильные и железные дороги, океанские суда. Магазины, больницы, школы… Всё! Даже люди в этом мире не принадлежат себе. Они рождаются для того, чтобы работать на благо Концернов. Семьи создают единицы, те, кому по силам нести такие расходы. А бедняки не воспитывают своих детей. Новорожденных младенцев направляют в специальные приюты, где из них формируют рабочую силу. Эти дети начинают работать в четырнадцать лет. Кому-то из них удаётся немного продвинуться по карьерной лестнице, стать мастером в производственном цеху, или бригадиром на стройке. Но большинство заканчивает свои дни всё у того же станка. То, ради чего живут эти люди — работа. Если ты не будешь работать, лишишься пропитания и крыши над головой. Работа! Только работа! Работа во благо Концернов! Концерны — твои благодетели. А ты — пыль под их ногами. Твоя судьба предопределена задолго до твоего рождения.

Курсанты притихли. Молчали даже Жорж и Рабиндранат.

— Боже мой, какой ужас, — пробормотала Долгополова. — Но так же нельзя! Господа? — она посмотрела на собравшихся. — Это же невозможно, правда? Какой же человек выдержит подобное?

Я горько усмехнулся.

— Возможно, поверь. Если людям с рождения внушать, что ни на что другое, кроме работы на износ, они не способны. Если прижать их со всех сторон, а во главу угла поставить жажду наживы — возможно и не такое… Ты спросил, почему я здесь? — я, повысив голос, повернулся к Рабиндранату. — Так вот: я здесь потому, что не хочу превращения нашего мира в тот, о котором сейчас рассказал! Я пришёл сюда для того, чтобы обрести соратников. Людей, с которыми я смогу объединиться — для того, чтобы не допустить во власть тех, кто приведёт наш мир к разрушению и краху.

Белая маска на лице Рабиндраната не выражала ничего, но в голосе появилось замешательство.

— Наша цель не менее благородна, господин Барятинский, — пробормотал он. — Мы желаем нашему государству обрести ещё больше силы и могущества! Но вам следует понимать, что наше собрание представляет собой оппозицию существующей власти. Я надеюсь, вам это ясно?

— Разумеется, — кивнул я.

— Разумеется? — хмыкнул Жорж. — В то время, как последней подавальщице в столовой известно, что ты учишься в академии по протекции государя? Я один вижу здесь противоречие, господа? — Он оглянулся на притихших курсантов.

— Никакого противоречия, — отрезал я. — В академию я поступил благодаря своим знаниям. В частности — благодаря высоким баллам за экзамен по военному делу. Если сомневаетесь, спросите у Иллариона Георгиевича. Ему есть что вспомнить, уверяю.

— Могу рассказать я, — с ухмылкой предложил ещё один, не опознанный мной Фантомас. Муж моей крёстной — Давид Акопович Оганесян, он преподает у старших курсов военное дело. Давид Акопович присутствовал на том экзамене. И рассказывал, как Юсупов пытался завалить Барятинского. А тот вместо того, чтобы плакать и умолять об апелляции, зашвырнул его под потолок и подвесил за шиворот к люстре.

Жорж скрипнул зубами. Курсанты захохотали. Юсупова, с его надменным нравом и откровенным заискиванием перед отпрысками знатных родов, в академии недолюбливали.

— Представляю себе эту картину, — проговорила сквозь смех Долгополова. — Жаль, что нельзя повторить на бис.

— Клевета! — объявил Жорж — готовый, кажется, лопнуть от злости. — Подлая клевета!

Неопознанный Фантомас повернулся ко мне.

— Господин Барятинский! Так и было?

Я молча выразительно развёл руками. Дескать — каюсь, грешен. Это вызвало новый взрыв смеха.

— К порядку, господа, — призвал Рабиндранат.

Курсанты «лидера» не слушали. Хохотали.

Я решил, что пора брать ситуацию в свои руки. Негромко, но властно проговорил:

— Тихо! Если, конечно, не хотите, чтобы вас услышали в Летнем дворце.

Помогло. В пристройке наступила тишина. Рабиндранат смотрел на меня с ненавистью — то, что он считал властью, ускользало от него прямо на глазах. Я сделал вид, что не замечаю этого взгляда. Спокойно продолжил:

— Повеселились — хватит. А теперь — что касается протекции государя. Да, он действительно оказал мне честь, уделив особое внимание. Но я не вижу в этом ничего, что помешало бы осуществлению наших планов. Скорее, наоборот — приблизив меня, государь тем самым приблизит к себе человека, чья цель — изменение существующего порядка.

Я сказал это и заметил, как сверкнули глаза Кристины. С самого начала собрания она не произносила ни слова, следила за происходящим молча и безучастно. Промолчала и сейчас, но по выражению лица я понял, что своими словами здорово её задел. Кажется, Кристина не ожидала от меня подобного.

«Странно, — мелькнуло в голове. — Уже в который раз, когда я начинаю думать об этой девушке и её роли во всем происходящем, прихожу к одному и тому же выводу. Временами Кристина выпадает из образа, который пытается играть. И ведёт себя очень странно».

Зато Рабиндранат повёл себя именно так, как подобает ложному лидеру — пытающемуся цепляться за остатки того, что до недавнего времени полагал авторитетом.

— Протекция при поступлении в академию — ещё не равно «приблизил», господин Барятинский, — прошипел он. — Лично я более чем уверен, что император о вас и думать забыл. Да, собственно, чего ещё-то от него ждать? Император не помнит даже о своём собственном… — Тут Рабиндранат осекся и замолчал, как будто едва не выдал какую-то тайну.

— Господин Ива… то есть, наш уважаемый лидер хочет сказать, что протекция императора ещё не означает, что он тебя выделил, Барятинский, — решил поддержать товарища Жорж.

— Я понял, что хочет сказать ваш уважаемый лидер, — кивнул я. — Но, боюсь, мне придётся его разочаровать. Я приглашён в Зимний дворец на бал, который устраивают в честь именин дочери императора. Или это тоже, по-вашему, ничего не значит?

— На бал великой княжны Анны?! — ахнула Долгополова.

Я кивнул. В пристройке наступила гробовая тишина. Курсанты во все глаза смотрели на меня. Только Юсупов открыл было рот. Но я его перебил:

— Прежде, чем ты снова обвинишь меня в клевете — вот доказательство. — Я вытащил из внутреннего кармана кителя письмо великой княжны. Протянул Жоржу. — Ознакомься. И хорошенько подумай перед тем, как снова соберёшься открыть рот. Мне надоело притворяться, что я тебя не узнал. Обещаю, что второй раз обвинение в клевете тебе не прощу. С моим секундантом ты уже знаком, да и место я присмотрел неплохое. Туда уж точно не прибегут ни Белозеров, ни твой дядюшка.

Жорж побледнел и стиснул зубы. Рука, держащая конверт, задрожала от ненависти. Если бы мог — кажется, испепелил бы меня на месте.

— Ах, господа, ну сколько же можно! — всплеснула руками Долгополова. — Не хотите смотреть сами, так передайте письмо нам!

Она ловким движением выхватила конверт из пальцев Юсупова. Курсанты, словно подсолнухи в поле, дружно повернули головы к ней. Долгополова, трепетно оглядев нарядный конверт, вытащила из него письмо. Забормотала:

— Так… Доброго дня, уважаемый… Уведомляю Вас… Искренне надеюсь… И подпись: «Великая княжна Анна Александровна Романова»! — взвизгнула Долгополова. — Господа, Барятинского и впрямь пригласили на бал! В Зимний дворец! — Она смотрела на меня так, будто самое меньшее, что мне предложили — это самому стать императором. — И Надин Барятинскую тоже! — продолжила Долгополова. — О Боже, я сейчас лишусь чувств. — Она откинулась к стене. На какую-то долю секунды. После чего, видимо, решила, что чувств лишится как-нибудь в другой раз, и накинулась на меня: — Надин уже решила, что она наденет? Нужно ведь ещё продумать причёску, выбрать украшения… А до бала остаётся всего три недели! Боже, какой кошмар…

— Мне отчего-то кажется, — раздался вдруг низкий голос Кристины, — что туалеты госпожи Барятинской — это последний вопрос, который может беспокоить её брата. И смею напомнить благородному собранию, что мы собрались здесь для обсуждения несколько иных вещей.

— Благодарю, — кивнул Кристине я. — Не думал, что факт приглашения на бал вызовет такой ажиотаж. Я показал это письмо лишь для того, чтобы подтвердить свои слова. А именно — государь действительно выделяет меня из прочих.

С этими словами я повернулся к Рабиндранату. На которого вдруг стало жалко смотреть.

— Тебя? — пробормотал он. — Но за что?! Почему — тебя?!

Я пожал плечами.

— Не могу знать. Чужая душа — потёмки. Но согласитесь, господа, что это играет нам на руку. — Теперь я повернулся к собравшимся. — Свой человек, имеющий доступ в императорский дворец, может быть весьма полезен для наших общих целей.

Курсанты одобрительно загудели. Жорж попытался что-то вякнуть, но его быстро заткнули.

— Полагаю, это означает, что я принят в ваше сообщество? — уточнил я.

Снова одобрительный гул. И дрожащий голос Рабиндраната:

— Нет! Ни в коем случае. Сначала ты должен будешь доказать свою преданность общему делу.

Надо же, как разнервничался. Даже на «ты» перешёл.

— Каким образом? — заинтересовался я.

— Мы устроим тебе испытание.

— Испытание? — удивился неопознанный Фантомас. — Но никто из нас…

— Правила изменились! — рявкнул на него Рабиндранат. — Напоминаю, что ваш лидер — я! И решающий голос — мой! Я сказал, что Барятинский должен будет доказать свою преданность — и он её докажет. Иначе мы не примем его.

Я развёл руками.

— Что ж, я готов. Что нужно сделать?

— Не сейчас, — процедил Рабиндранат. Он наконец сумел взять себя в руки. — Тебе будет дано особое задание.

— Какое? — резко спросила Кристина.

— А вот это, госпожа Алмазова, при всём уважении — не ваше дело, — отрезал Рабиндранат. — Ещё раз повторяю для тех, кто забыл: лидер нашего сообщества — я! — Кажется, одно только произнесение этих слов оставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие. — Я посоветуюсь с руководством. Полагаю, что задание, которое дадут господину Барятинскому, будет связано с посещением императорского дворца. Если господин Барятинский приглашен на именины великой княжны, вряд ли он явится во дворец без подарка. Особого подарка, — Рабиндранат мерзко улыбнулся. — Это ли — не самый надежный способ доказать свою преданность нашему делу?

— Смотря какой подарок, — озадаченно пробормотал неопознанный Фантомас.

— Не уверен, что руководство будет обсуждать свои планы с вами, — снисходительно обронил Рабиндранат. — Всё, господа! — оборвал он поднявшийся было гул. — На сегодня собрание окончено. Расходимся. О времени проведения следующей встречи будет объявлено дополнительно. Напоминаю вам о необходимости соблюдать конспирацию! Уходим по одному. Я — первый.

С этими словами Рабиндранат накинул капюшон плаща и вышел из пристройки.

Глава 18 Выгодная партия

Я, направляясь к корпусу, свернул на боковую аллею. Когда услышал позади лёгкие осторожные шаги, не удивился. Бросил, не оборачиваясь:

— Можешь не таиться. Больше тут никого нет.

— У тебя не только зрение, как у кошки, но и слух, как у летучей мыши? — недовольно спросила Кристина.

Однако таиться перестала. Зашагала рядом со мной.

— А ты с какой целью интересуешься? Планируешь выгодную партию?

Кристина фыркнула:

— Не льстите себе, господин Барятинский.

— И не думал.

Мы пошли по аллее рядом.

— Зрение и слух — это всё, о чём ты хотела меня спросить? — Я резко повернулся к Кристине. Заглянул в глаза.

Она смешалась. Выдавила:

— Не только.

— Слушаю.

— То, о чём ты говорил… Сейчас, на собрании. Этот мир, в котором всё подчинено Концернам… Ты был так убедителен.

Я молчал. Понял, что Кристину мучает какой-то по-настоящему важный для неё вопрос. Перебивать сейчас — последнее дело.

— Скажи… Ты действительно веришь, в то, что говорил?

Теперь уже Кристина посмотрела мне в глаза. Строго и требовательно, но в то же время — с какой-то непонятной надеждой. Как будто она знала, каким будет мой ответ, боялась его — но вместе с тем очень хотела ошибиться.

— Верю, — просто сказал я.

— Не лги мне! — топнула ногой она. Непонятно, чего в этих словах было больше, требования или мольбы. — Скажи правду!

— Уже сказал. Я не хочу, чтобы наш мир превратился в тот, о котором рассказывал. И я сделаю всё для того, чтобы этого никогда не случилось.

— И поэтому ты решил присоединиться к заговорщикам? — Кристина недоверчиво прищурилась.

— В том числе — поэтому.

Кристина молчала, продолжая смотреть на меня всё так же недоверчиво.

— У тебя всё? — спросил я. — Или ещё какие-то вопросы?

— Всё. — Кристина тряхнула головой и, немного пройдя вперёд, юркнула на боковую тропинку.

— Под ноги смотри, — пожелал я ей вслед, — и в корпусе, на лестнице — поаккуратнее. Ты мне ещё пригодишься.

Кристина не ответила. А я пошёл по аллее дальше.

Настроение, несмотря ни на что, было приподнятым. Войти в кружок мне удалось. Да, не всем это по нраву, но моя задача — не обаять всех и каждого, а собрать информацию и передать её деду. Собственно говоря, больше, наверное, мне и делать-то ничего не придётся. Если бы я был на месте тех, кто курирует эту операцию, я бы арестовал насвсех, а потом отпустил бы некоторых, меня — в том числе. Чтобы не вызвать подозрений.

Кроме меня легко можно отпустить ещё пару-тройку человек, никакой опасности для императора это не повлечёт. Молодые и горячие горазды собираться под крылом какой-нибудь расчётливой мразоты. Но стоит им остаться без покровителя — и сдуваются моментально.

Правда, из тех, кто не сдувается, постепенно вырастают Капитаны Чейны… Но уж таких-то точно не выпустят, знают, небось, что к чему.

Меня немного тревожил вопрос: сколько всё это продлится? Умом-то я понимал, что такие операции могут вестись годами. Собственно, и сам кружок предполагал работу в долгую. Никто не ждал, что вот прям завтра молодняк с первого курса пойдёт штурмом на Зимний дворец.

В местном законодательстве я, к стыду своему, пока не разобрался, но если оно хоть чуть-чуть похоже на законодательство моего мира, то взять кого-то с поличным предпочтительнее, чем за подготовку. И если уж получилось внедрить к оппозиционерам своего человека, то внедрившие явно будут стараться довести дело до победного конца.

Ещё меня тревожило то поручение, которое мне собираются дать. Что-то я должен буду подарить на балу великой княжне. Одно радует — это «что-то» я в любом случае сперва покажу деду, а уж он с этим так называемым подарком разберётся. На худой конец — взорвёт, как пудреницу. Лучше это случится у нас в доме, чем в руках у дочери императора. Ну, в плане последствий для нас — однозначно лучше. Хотя и вряд ли через меня, так вот запросто, будут пытаться осуществить покушение. Слишком глупая подстава получается.

«А чего ты хотел? — вдруг раздался голос у меня в голове. — Ты ведь хотел принести пользу этому государству. Хотел не позволить ему скатиться в то дерьмо, откуда пришёл».

С замиранием сердца я понял, что слышу свой голос. Голос Капитана Чейна.

И замер, будто споткнувшись. Голос исчез. Конечно, всё это было лишь игрой воображения. Никто ведь доподлинно не знает, какие выверты характерны для сознания попаданцев в другие миры и в другие тела, так что это вполне может быть вариантом нормы.

И ведь он/я был совершенно прав. Конечно, и Косте Барятинскому по молодости хочется более активного служения отечеству, с драками и перестрелками, и Капитану Чейну привычнее такое. Но Капитан Чейн — взрослый, и он прекрасно понимает, что война не всегда приходит в виде взрывов и автоматных очередей. В любом мире война — это в первую очередь рутина.

— Ладно, — вздохнул я. — Работаем с тем, что есть. По одному шагу за раз.

Тут вдруг что-то стукнуло справа, как будто камешек скатился по твёрдой поверхности. Я резко повернул голову и только сейчас сообразил, где нахожусь. В одном из любимых мест Полли, рядом с фонтаном в виде девушки, разбившей кувшин. Летом тут журчала вода, вытекающая из кувшина. После наступления холодов фонтан отключили.

Бронзовая девушка, сокрушающаяся по разбитой посудине, сидела на высоком камне, подперев голову рукой. И сейчас прямо у меня на глазах за спиной девушки поднялась мрачная фигура в низко надвинутом капюшоне. Как будто рядом с девушкой материализовался хозяин, собирающийся устроить нерадивой рабыне разнос за столь расточительное обращение с домашней утварью.

Только вот этой фигуре было не до статуи.

— Привет, — успел сказать я.

Фигура содрогнулась. До меня дошло, что, по мнению этого человека, я не должен был его видеть. Вокруг — темно, фонари далеко, и даже небо затянуло облаками. План таинственного незнакомца пошёл трещинами с первых же секунд. У него было два варианта: стремительно откатить назад и свалить — или продолжить, как ни в чём не бывало. Он выбрал второй вариант.

В правой руке безмолвного человека появилась сабля.

Я, не задумываясь, призвал цепь. Сознание мгновенно перешло в боевой режим. Я просканировал окружающее пространство. Очень было похоже, что меня сейчас просто отвлекают, в то время как основные силы пытаются зайти сзади. Однако ничего подобного не ощущалось.

— Не надо этого делать, — предупредил незнакомца я. — Битвы я не проигрываю.

Вместо ответа человек в капюшоне прыгнул, высоко вскинув саблю над головой. Моя цепь прянула навстречу, попыталась обвиться вокруг запястий, но нападавший оказался не лыком шит. Он резко опустил руки, лезвие скребнуло по звеньям.

Я мысленным приказом вернул цепь обратно. Она, будто дрессированная змея, намоталась на предплечье. Как раз вовремя. Нападавший приземлился и нанёс удар. Из невыгодной позиции, слабый, но остро отточенный клинок всё равно мог доставить кучу неприятностей. Сейчас же он просто скользнул по цепи.

Отмахнувшись таким образом от удара, я левой рукой сделал выпад и попал в лицо. Голова нападавшего откинулась назад, и капюшон с неё слетел.

Я, не сдержавшись, грубо выругался. Вот теперь понимаю, что испытывали Федот и Лавр. На меня снова смотрела безликая, ничего не выражающая белая маска.

Это что — сон? «Фантомас против самого себя»?

Показывать замешательство было грубой оплошностью, и «Фантомас» не преминул этим воспользоваться. Сабля порхнула мне в лицо. Я резко присел, пропуская клинок над собой, и бросился вперёд. Плечом врезался в корпус противника. Энергии прыжка хватило. Я услышал сдавленный вскрик, и «Фантомас» отлетел к камню, ударился о него спиной. Только благодаря этому и не упал.

Выпрямившись, я тряхнул цепью. Она, послушная даже не каждому движению, а каждой моей мысли, быстро размоталась и прянула к «Фантомасу». Тот отшатнулся вправо, оступился на краю каменного жёлоба, влажного от прошедшего недавно дождя, и взмахнул руками. Цепь отскочила от камня, выбив из него сноп искр.

«Фантомас» вернул равновесие, но мгновения он таки упустил. Цепь скользнула к нему по земле и обвилась вокруг левой ноги.

— Так, — начал было я, — а теперь…

Но «Фантомас» явно не горел желанием вступать со мной в переговоры. Он дважды взмахнул саблей. Два бледно светящихся разреза остались в воздухе, перекрестившись между собой. И этот крест полетел ко мне.

Да твою ж мать!

Я не стал даже думать о том, что это может означать. Просто упал на землю и почувствовал, как надо мной пронеслась смерть. Знакомое было чувство, будоражащее.

А «Фантомас» не зевал. Он прыжком очутился рядом со мной. Я перекатился на спину, заставляя цепь намотаться на руку. «Фантомас» занёс саблю, чтобы нанести смертельный удар, я приготовился его отразить. Но нас обоих опередили.

Сабля «Фантомаса», обрушившись вниз, столкнулась с лезвием прямого меча.

— Ополоумел?! — выкрикнула Кристина. — Он — наш!

Мне послышалось сдавленное рычание. «Фантомас» сообразил, что теперь его задача осложнилась чрезвычайно, но вот сразу отступить у него ума не хватило. Он атаковал Кристину, та легко парировала три удара подряд и сама нанесла рубящий. В этот миг «Фантомас» таки развернулся и бросился бежать. Когда он повернулся затылком, лезвие меча Кристины рассекло воздух у него за спиной, и что-то отлетело к истоку ручья, плюхнулось в воду.

«Фантомас» умчался прочь, затерялся в тенях.

Кристина убрала меч и опустила взгляд на меня.

— Может, ты встанешь? — спросила она с деланным раздражением.

— А может, лучше ты ляжешь? — не менее раздраженно выступил со встречным предложением я. И тоже отозвал цепь обратно, в то загадочное измерение, в котором пребывает личное оружие, пока в нём не возникнет надобность.

В голове мелькнула мысль, что сюда, возможно, уже бегут наставники, зафиксировавшие вспышки магии. Надо быстрее уходить.

Щёки Кристины порозовели. Отвернувшись, она сделала пару шагов и остановилась, прислонившись спиной к камню. На том самом месте, куда десятью секундами ранее падал «Фантомас». Сложила руки на груди.

— И что вы с ним не поделили? — спросила Кристина резко, глядя в сторону.

Я поднялся и подошёл к ней. Вернее, к тому месту, куда должна была литься вода из кувшина — каменному жёлобу, сейчас наполненному дождевой водой.

— С кем? — спросил я.

— А ты даже не знаешь, кто это? — фыркнула Кристина.

— Ну… Среди прочих в моём списке подозреваемых была ты. До тех пор, пока не увидел тебя сейчас.

— Я?! — изумилась Кристина так натурально, что я и мысли не допустил, будто она притворяется. — Зачем это мне?!

— Кто-то в академии хочет меня убить. — Я присел на корточки и начал шарить в каменном жёлобе руками. — Голем тебе не по уровню. А водоворот ты вполне могла устроить.

— Какой ещё водоворот? — не поняла Кристина.

— Который меня чуть не утопил во время Игры. Тогда, в пруду. Где мы с тобой… гхм….. впервые познакомились близко. В двадцати метрах от берега я попал в водоворот. Если бы не Батюшкин, который пришёл мне на помощь, утонул бы. — Я наконец нащупал под водой то, что искал, и зажал находку в кулаке. — Не то чтобы я теперь вычеркнул тебя из списка подозреваемых, потому что всё это запросто может быть цирковым представлением. Но, скажем так, записал один балл в твою пользу.

— Слушай, ты! — Возмущенная Кристина отлепилась от камня и придвинулась ко мне. — Я в твои игры не играю. Не нужно мне никаких баллов! Мог бы просто сказать спасибо!

— За что? За то, что позволила этому уроду удрать? Если бы ты не вмешалась, я бы уже знал, кто он.

— Если бы я не вмешалась, ты бы погиб!

— Очень смешно, — кивнул я. — Ха-ха-ха. Поблагодарить, говоришь? Что ж, спасибо. Теперь, благодаря тебе, я потрачу ещё чёрт знает сколько времени на то, чтобы поймать эту мразь. Серьезно думаешь, что я не справился бы с ним самостоятельно?

Кристина покраснела. Пробормотала:

— Я… Вот об этом я не подумала. Просто хотела помочь. Извини.

Я вздохнул:

— Да ладно, чего уж теперь. Идём, пока наставники не прибежали. Провожу тебя до корпуса. Как видишь, на улицах нынче неспокойно.

Пренебрежительно выдохнув через нос, Кристина вдруг задумалась и… согласилась. Нет, за руки мы не держались, просто пошли рядом.

— А что ты искал в жёлобе? — спросила Кристина.

— Ничего не искал. Руки мыл. Привычка такая — после битвы мыть руки.

— И часто тебе приходится участвовать в битвах?

Я усмехнулся:

— Ну… Случается время от времени.

Правой рукой в кармане я сжимал свою находку. Чёрный шнурок, инкрустированный драгоценными камнями. Стильный аксессуар, который я впервые увидел ещё летом, в императорском дворце. Этим шнурком Жорж Юсупов подвязывал свои шикарные волосы.

* * *

— У неё сейчас урок!

— Я понимаю. Но это — дело, не терпящее отлагательств. Семейное дело.

— Молодой человек…

— Вы помните, к какому роду принадлежит Надежда Александровна?

В трубке помолчали. Потом буркнули:

— Извольте обождать.

Я стал обжидать. За мной уже собралась небольшая очередь желающих позвонить домой. Я соорудил заклинание-глушилку, которое относилось к мелкой бытовой магии и дозволялось уставом академии.

— Надежда Барятинская слушает! — раздался в трубке настороженный голос.

— Надя, привет, это я.

— Костя! Ты меня с ума сведёшь.

— Запросто. Глушилку поставила?

— Спрашиваешь! Что случилось?

— Есть пара срочных вопросов по поводу твоего коронного заклинания. Сперва самый бредовый: к тебе недавно кто-нибудь обращался с просьбой изменить внешность?

— Нет. Я, знаешь ли, не афиширую…

— Хорошо, — перебил я. — Тогда идём дальше. Кто угодно может применить такое заклинание?

— Ну-у-у… — задумалась Надя. — Это как мелкое целительство. Может-то каждый, только нужно тренироваться, развивать нужную чакру и каналы. Ну или интуитивно. Конкретно у меня — просто предрасположенность такая.

— А это — белая или чёрная магия?

— Костя! — В голосе сестры послышалась обида. — Конечно, белая! А что случилось?

— Но ведь чёрный маг может освоить белое заклинание?

— Такого уровня — да. Ну… На самом деле и заклинание — не сказать чтобы строго белое. Вот Щит, к примеру — белое, его чёрному магу не освоить. А смена личины — нейтральное скорее. Всё будет зависеть от намерения, как обычно. А что происходит, можешь рассказать?

— Да ничего. Вопрос в кроссворде попался. Ладно, сестрёнка, спасибо, ты мне очень помогла. Беги на занятия, целую.

И я положил трубку, не дождавшись ответа.

Ответы у меня уже были. Наконец-то изрядная часть головоломки, преследующей меня, сложилась во внятную картину. Сомнения исчезли: Жорж Юсупов перешагнул за пределы своих детских обидок и решил играть по-взрослому. Без театральщины вроде дуэлей с подставными лицами.

Анализируя всё произошедшее ночью, я приходил к выводу, что Жорж не предполагал, что я его замечу. Хотел прыгнуть на меня сзади и убить одним ударом. С Костей Барятинским так бы и вышло… С тем лишь нюансом, что Костя Барятинский не нажил бы себе такого врага, да и в Императорскую Академию не поступил бы.

Ну и ещё один глобальный просчёт допустил Жорж. Показал мне, что умеет менять личины. Это было, прямо скажем, глупо. Если бы он сделал себе и своим дружкам лицо любого другого типа — я бы ничего не заподозрил, но «Фантомас» — это уже странно. Кто знал, что я и «Фантомас» — одно и то же лицо? Федот, но ему меня подставлять нет резона. А ещё — Юсупов-старший. Вот вам и кружок юных заговорщиков, состоящий из Фантомасов. Вот вам и ниточка закольцевалась.

Глава 19 Подарок

С такими вот невесёлыми мыслями я сидел за обедом, не забывая, впрочем, о еде. Как говорится, война войной, а обед — по расписанию.

— Костя, ты какой-то напряжённый в последние дни, — заметила Полли, демонстративно избегающая гарнира. — Может быть, хочешь прогуляться в парке?

— Нет, спасибо, — усмехнулся я. — Как-то меня в последнее время плохо успокаивают прогулки в парке.

Полли помолчала, потом вполголоса произнесла:

— А если ночью?

«Тем более», — хотел сказать я.

— Я могу раздобыть ключ от Скрипучей беседки…

Я покосился на Полли, заметил, как порозовели её щёки и сообразил, какое отважное свидание мне предлагают. Не знаю, конечно, как далеко позволит себе зайти Аполлинария Андреевна, подозреваю, что всё-таки не очень, однако даже просто забраться ночью вдвоём в закрытый павильон парка — дорогого стоит.

— Правда? — изобразил я искренний интерес.

Полли кивнула:

— Только не сегодня… Я скажу, когда. — И улыбнулась, быстро глянув мне в глаза.

Кошмар. Что ж я красивый такой — все меня любят. Куда деваться…

И тут я увидел, что Жорж Юсупов, покончив с обедом, направляется к выходу. Его длинные распущенные волосы колыхались за спиной совершенно свободно. Это зрелище переполнило чашу моего терпения.

— Сейчас вернусь, — сказал я и встал из-за стола.

Жорж уже вышел, и я поторопился, чтобы нагнать его. Больше всего хотелось намотать на кулак его сраный шнурок и вколотить Жоржу в зубы. Так, чтобы челюсть из затылка вылезла. Но я думаю, достаточно будет просто сунуть ему этот кулак под нос, чтобы он понял, как далеко зашёл, и какие последствия могу я ему организовать.

Я толкнул дверь, вышел из столовой в фойе, увидел спину Жоржа, уже собрался было окрикнуть, как кто-то вцепился мне в плечо.

Поворачиваясь, первым делом я отметил, что рука явно девчачья и подумал, что это — Полли, моя извечная тень. Но потом увидел чёрные волосы и жёсткий прямой взгляд.

— Чего тебе? — резко спросил я Кристину.

— Прекрати! — процедила она сквозь зубы. — Хватит мне всё портить!

— Портить — тебе? — переспросил я. — Ты что — замуж за него собралась, что ли? — кивнул в ту сторону, где скрылся Жорж.

Лицо Кристины пошло от возмущения красными пятнами.

— Идём со мной! — прошипела она и дёрнула меня в другом направлении.

Мы вышли в собственный сад академии. Кристина шагала первой, выдавая своё взвинченное состояние походкой: она вколачивала каблуки в гравий дорожки так, будто собиралась броситься на кого-то с кулаками. Да и кулаки были сжаты.

— Так! — резко развернулась она, когда мы достигли замолчавшего на зиму фонтана. — Прежде всего, давай договоримся. Я понятия не имею, почему мы ссоримся. Отговорку для своей рыжей прилипалы придумывай сам!

И Кристина повела рукой, установив защиту от подслушивания.

— Ты что, оскорбила сейчас мою невесту? — осведомился я.

— Никакая она тебе не невеста, — выпалила Кристина. — Ты ей даже предложения не делал!

— Откуда такая осведомлённость? Следишь, что ли?

В ответ она посмотрела на меня, как на дурака. Я потупил взгляд. Ну да, и правда ерунду спорол. Всё время забываю, в каком мире живу и кем являюсь. Если бы мы с Полли обручились, об этом уже было бы написано во всех газетах, может, даже на первых полосах.

— Так чего ты хотела? — поспешил я перейти к делу.

— Хочу, чтобы ты отстал от Юсупова.

— А тебе-то что до Юсупова?

Кристина несколько секунд грозно сопела, на что-то решаясь. Потом, стрельнув глазами по сторонам, тихо сказала:

— Потому что он, я думаю, ключевая фигура в заговоре, который, скорее всего, курирует его дядя. И мне бы хотелось, чтобы все эти недоумки чувствовали себя в безопасности! Чтобы они занимались дальше своими гнусными делами, а не грызнёй с тобой. Мне нужно собрать информацию, понимаешь? Для того, чтобы можно было их арестовать.

На пару секунд я натурально лишился дара речи. Кристина исподлобья смотрела мне в глаза, ожидая ответной реплики.

— Погоди-ка, — сказал я. — То есть, ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что сейчас ставлю под угрозу не только свою честь, но и жизнь. Однако я верю в твоё благородство! Признаюсь, сначала я решила, будто ты и вправду разделяешь их взгляды и хочешь примкнуть… Но потом, всё обдумав, пришла к выводу, что ты не солгал. Что бы ни говорил — делаешь ты то же, что и я.

— А что делаешь ты? — осторожно спросил я.

— Константин! — вздохнула Кристина. — У нас мало времени, тут вот-вот появится твоя рыжая обожательница. Прошу тебя, не притворяйся дурачком. Раз уж отступать ты не намерен — а я уверена, что не намерен, — значит, нам придётся работать вместе. Поэтому, умоляю, не создавай проблем! Они отчего-то решили, будто я им доложила, что разобралась с тобой, и ты мне больше не мешаешь. Вот пусть и дальше так думают.

— Стой… — я поднял руку. — Так ты что — пытаешься раскрыть заговор?

— Я не «пытаюсь», я его уже практически раскрыла! — выпалила Кристина. — Если бы не ты…

— Слушай… Ну конспирация у вас — так себе, — откровенно сказал я. — Пудреница с кнопками? Серьёзно?

Кровь отхлынула от лица Кристины.

— Ты? — прошептала она. — Это был ты?!

— А ты правда решила, что выронила её на прогулке?

Кристина уже натуральным образом позеленела.

— Как ты разобрался?..

Хм… Ну да, получив «эсэмэс» от пудреницы, любой другой аристократ моего возраста ответил бы полнейшей непоняткой, если бы вообще додумался, как ответить. Для этого мира такие средства связи были совсем не очевидными.

— Я очень сообразительный, — скромно ответил я. — Итак, значит, Юсуповы?

— Мотивов у них хоть отбавляй, — сказала Кристина, постепенно возвращая нормальный цвет лица. — Начать с того, что благодаря кое-кому они вылетели из Ближнего Круга. — Она выразительно посмотрела на меня.

— Трудно не согласиться. Тут и мотивы свергнуть власть, и мотивы свести счёты со мной…

— Да, я помню это твоё приключение с Башней-руиной, — кивнула Кристина. — Застала только самый финал, но это было… впечатляюще.

— Так ты видела голема? — воскликнул я.

— Его последние секунды.

— Но почему ты…

— Боже мой. Да потому что мы с тобой — враги, мы друг друга ненавидим! — закатила глаза Кристина. — До недавних пор, кстати, так и было… И ещё потому, что мне тут даром не сдались толпы магических следователей — из-за которых наш кружок заговорщиков ушёл бы на дно на бог знает сколько времени. А если бы я подтвердила, что тоже видела голема, без следствия не обошлось бы. Нападение на курсанта Императорской Академии, здесь, на территории Царского Села — шутка ли?

— Складывается впечатление, будто ты меня совсем не любишь, — поёжился я.

Вышли-то без верхней одежды, а на улице с каждым днём всё холоднее.

Кристина опять покраснела и весьма топорно ушла от темы:

— Накроем заговорщиков — накроем и того, кто пытался тебя убить. Впрочем, теперь, думаю, убийца приостановит свои попытки.

— Это ещё почему?

— Потому что от имени заговорщиков тебе доверено почётное задание, Константин. На балу ты вручишь великой княжне подарок. Это та самая проверка твоей лояльности, о которой говорил Рабиндранат.

Кристина достала из кармана тёмно-синюю бархатную коробочку и швырнула её в меня. Я поймал.

— Не вздумай открывать! — предостерегла Кристина. — Там, внутри — кулон, модный и дорогой. Краснеть за подарок не придётся, в этом не сомневайся. Как только коробочка откроется, её начинка начнёт работать.

— И что именно будет делать начинка? — спросил я.

— Шпионить.

— Смеёшься? — Я поднял коробочку двумя пальцами на уровень глаз. — Да меня за такой подарок четвертуют прямо на балу, для увеселения почтеннейшей публики.

— Во-первых, никто не будет проверять подарок на магию, тебе доверяют — раз уж великая княжна сама прислала приглашение, — заявила Кристина. — Во-вторых, если и проверят, то увидят, что ниточки ведут отнюдь не к тебе. И, наконец, в-третьих: император и его семья уже предупреждены. Государь знает, что заговор зреет. Знает, что раскрыть его не так-то просто. И со своей стороны оказывает всяческое содействие.

— А я, значит, должен поверить тебе на слово? Безо всяких гарантий?

— Ну, я же сейчас доверяюсь тебе! И какие ты хочешь гарантии, позволь узнать? Письмо от императора?

— Подтверждение от моего деда сойдёт. Он должен подтвердить, что я могу тебе доверять.

— Подтвердит, — кивнула Кристина. — А теперь — прошу простить, меня ждут занятия.

Взмахом руки сняв защиту от прослушки, Кристина вернулась в академию. Я выждал минуту и последовал за ней. В дверях столкнулся с хмурой Полли.

— О чём вы говорили с Алмазовой? — без обиняков начала она допрос.

— Вот об этом. — Я достал из кармана коробочку и показал ей. — Глупая история, в самом деле. Мишель просил меня передать Кристине подарок, сам стеснялся. Я передал, а она разозлилась.

— Почему разозлилась? — не поняла Полли.

— Ну как же. Это ведь Мишель. Ни знатного рода, ни богатства. К тому же — белый маг. В общем, минут десять мне пришлось выслушивать лекцию о благородстве. Никогда больше не буду делать добро людям, — вздохнул я. — Впрочем, есть и светлая сторона. Если бы всё это выслушал лично Мишель, он бы умер от огорчения.

— Какой ужас, — произнесла Полли. — Какая… какая эта Алмазова жестокая! Она вернула подарок? Даже не дала никакой надежды?!

Полли подаренную брошь Мишелю не вернула, но и не носила. Видимо, таким образом давала надежду. Добрая душа, что и говорить.

— Ни намёка, — подтвердил я. — Впрочем, я, наверное, лучше оставлю подарок у себя. Не буду так сразу разбивать Мишелю сердце.

Полли совершенно удовлетворилась той пургой, что я выдумал за пару мгновений. А после большой перемены я заметил, что на её платье появилась брошка-стрекоза.

* * *

— Да, я уже в курсе ситуации, — со вздохом сказал дед, трогая пальцем коробочку, лежащую у него на столе. — Ох, и пропесочили меня… там.

— За то, что взорвал пудреницу? — предположил я.

Мы сидели в кабинете деда. Через несколько часов должен был начаться бал, у Нади в комнате толкалось, наступая друг другу на пятки, штук пять специалистов и специалисток по всему — начиная от макияжа и заканчивая последней складкой на платье. Я же, примерив пошитый на меня фрак, удовлетворённо кивнул и на этом сборы с моей стороны были закончены.

— Н-да… — покачал головой дед. — Ну а разве я мог поступить иначе? Если уж информация оказалась у меня в руках, я, как дворянин и патриот…

— Ясно, — улыбнулся я. — Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. Знаешь ведь. А инициатива — она вообще…

Тут я осекся и не стал посвящать деда в тонкости солдатского фольклора.

— Не нравится мне это, — сказал я, указав на коробочку с подарком.

— Что именно? — спросил дед.

— На подставу смахивает.

— Подставу? — Дед нахмурился.

— Ну, не знаю, как по-вашему называется, — поморщился я. — Ловушка?

— Исключено! — Дед резко поднялся, одёрнул домашний сюртук; лицо его сделалось болезненно суровым. — Я получил подтверждения от людей из внутренней разведки, мне передали сведения от самого императора…

— Ну а я жизнь прожил в мире, где слова «правительство» и «предательство» не только прекрасно рифмуются, но ещё и являются полными синонимами, — парировал я. — Не нужно быть наивным, дед. Ты ведь не разговаривал с императором лично. Тебе передали сведения. А мы не можем быть уверены, что в окружении императора не затаился предатель. Люди, находящиеся у власти, как правило играют в свои собственные игры. А все остальные в этих играх — пешки. Пока мы нужны — нас двигают вперёд. Как только такая надобность отпадает — нас внезапно и подло берут на проходе. И нужно либо учиться предугадывать, когда тебя собираются убрать, либо — что надёжнее, — всегда быть настороже.

Тут дед, прищурившись, присмотрелся ко мне.

— Ты что… удерживаешь глушилку?! — изумленно спросил он.

Я утвердительно кивнул.

— В моём доме?! От кого?!

— Не от кого, а от чего. — Я показал на коробочку.

— Но ведь эта пакость начнёт действовать только тогда, когда её откроют!

— Нет, дед. Нам сказали, что она начнёт действовать тогда, когда её откроют. По факту же мы даже не уверены, что там внутри — кулон.

— А что же там ещё может быть?

Я закатил глаза. Ох уж мне эти благородные…

— Ну, так, если навскидку… Капсула с ядовитым газом. Отравленный шип на пружине. Миниатюрное взрывное устройство… Хотя последнее вряд ли. С вашим уровнем технического развития взрывное устройство такого размера приведёт максимум — к ожогам. Впрочем, согласен — даже этого будет достаточно для того, чтобы меня пристрелили прямо в бальном зале, просто на всякий случай. И это я ещё молчу о разной магической ерунде. Не силен в подобных вещах, сам знаешь.

Дед опасливо посмотрел на коробочку. Кажется, мои слова не пролетели мимо его ушей.

— Думаешь, мы должны её открыть?..

— Если откроем — об этом точно узнает тот, кто её изготовил, — мотнул я головой. — Я бы предложил как-то просканировать подарок магией, но с пудреницей у тебя вышло не очень.

— Ты забываешь, что я — не шпион! — повысил голос дед.

— Я, между прочим, тоже, — напомнил я. — И изначально не хотел во всё это ввязываться. Потому что любые шпионские игры всегда упираются во что-то вроде вот этого.

— И что ты предлагаешь? — устало спросил дед.

— Сыграю пятьдесят на пятьдесят, — развёл я руками. — Меньше не могу, больше — не стану.

— Не понимаю тебя…

— А тебе и не надо, — улыбнулся я. — Главное, чтобы я сам себя понимал. Теперь слушай, что нужно сделать тебе. Собери самое необходимое. Под необходимым я подразумеваю деньги и документы. Забронируй номер в гостинице попроще на чужое имя. Заселись туда вместе с Ниной и жди утренних газет. Если в газетах всё будет плохо… Ну, двадцать с лишним лет жизни в подполье я тебе за час в голову не вложу, увы. Придётся крутиться самостоятельно. Будь готов выехать за границу. Если станет совсем плохо — найди Комарова. Да-да, ты не ослышался. Того самого Комарова. Скажи, что мне требуется его последняя услуга. Думаю, Федот Ефимович подскажет, как вам выбраться. Сумеет помочь и с документами, и со всем прочим.

Дед побледнел, но ничего не сказал. Видимо, то, что Комарова я назвал по имени отчеству, говорило само за себя.

В дверь постучали.

— Что ещё?! — рявкнул дед, а я быстро убрал глушилку.

Дверь приоткрылась, и в кабинет просунула голову Китти.

— Ваше сиятельство, Константин Александрович, — пролепетала она. — Привезли ваши перчатки.

— Мои что?

— Бальные перчатки. Нина Романовна просят вас подойти, примерить.

— Господи… — Я покачал головой и посмотрел на деда исподлобья. Пробормотал себе под нос: — Я слишком стар для этого дерьма… — и встал.

* * *

Во дворец мы с Надей ехали с Трофимом. Сидели вдвоём на заднем сиденье, где я едва помещался из-за пышного платья сестры.

— Наш первый бал во дворце! — восхищалась Надя. — Костя, ты рад? Скажи же, что ты рад!

Мне было некомфортно в одежде, созданной исключительно для того, чтобы торжественно демонстрировать себя. Рукам было жарко в перчатках. Хотелось кого-нибудь убить, но пока подходящих кандидатур на горизонте не было.

— До того счастлив — даже не знаю, что сказать, — буркнул я. — Дай бог, чтоб не последний.

Надя горячо меня поддержала. Но она-то имела в виду, что нас часто будут приглашать. Я же, как всегда, подразумевал нечто более мрачное. Если меня действительно собираются подставить, то, в худшем случае, мы с Надей из этого дворца живыми не выйдем.

Впрочем…

Я вдруг призадумался. Вряд ли на балу будут дежурить серьёзные бойцы. Под серьёзными я подразумеваю войска специального назначения. Скорее — императорская гвардия, от которой требуется в основном красота и безрассудная отвага. А с учётом того, что я досконально изучил план Зимнего Дворца, думаю, у меня получится уйти оттуда с Надей в случае, если начнётся жара. Жизни свои мы сохраним. Только вот репутации рода — конец. Не говоря уж о серьёзнейшем ударе по репутации белых магов как таковых…

Надя опять что-то защебетала, а я взмахнул рукой, погрузив нас в магическую звуконепроницаемую камеру.

— Слушай внимательно, — сказал я, глядя на дорогу. — Как только войдём в аванзал, я отойду в угол. Влево или вправо, пока не знаю, посмотрю по обстоятельствам. А ты, как только я отойду, развернешься и выставишь Щит между мной и собой. Поняла?

Глаза Нади округлились:

— Господи, Костя! Что ты задумал? Зачем?!

— Просто сделай, — сказал я сквозь зубы. — Это — Щит, он никому не принесет вреда.

— Но я должна знать, зачем! — настаивала Надя.

— Я же тебя не спрашиваю, почему Вова чинит мою «слегка помятую» машину вот уже второй месяц.

Как по мне, это был слабый довод, но он неожиданно подействовал. Надя покраснела, отвернулась и буркнула:

— Хорошо…

Совесть немного кольнула: подпортил ребёнку праздник. Ну да ладно, жизнь — дороже. Честь, быть может, ещё дороже, хотя тут уже вопрос дискуссионный. Беда в том, что и честь тоже легко превращается в инструмент манипуляции в умелых руках. Сколько уже дураков так погибли…

Роскошные автомобили, которых не увидишь на дорогах в любой день недели, один за одним подъезжали к дорожке, ведущей ко входу во дворец. Надя еле дышала, аж побледнела вся.

— Ты в обморок не упадёшь? — участливо спросил я.

— Отстань, — огрызнулась сестра.

— Господи, да это просто светское мероприятие, Надя. Вести себя, как подобает в таких случаях, говорить ни о чём, выпить пару бокалов, станцевать пару танцев — и всё. Ты это делала уже тысячу раз. Ну, может, за исключением бокалов…

Тщетно. Сестра меня не слышала. От предвкушений у Нади капитально закоротило мозги, она ждала волшебную сказку, в которой была принцессой. И даже если бы я рассказал ей пошлый анекдот — услышала бы рыцарскую балладу.

Лакей в старомодной ливрее и в парике с поклоном открыл дверь нашей машины. Я выбрался наружу, под холодный ветер и вспышки камер. Десятки репортёров готовили материалы о том, кто в этом году удостоился быть приглашённым на бал.

— Константин Барятинский! — услышал я чей-то надсадный крик. — Восходящая звезда светского Петербурга! Ваше сиятельство, что вы чувствуете в этот момент?!

«Скуку», — подумал я и предложил руку Наде. Та оперлась на неё и вылезла из салона. Огляделась. Зрачки её расширились так, что если бы я не знал сестру, предположил бы, что она чего-нибудь приняла.

— Идём, — потянул я её. — Гламурная жизнь ждать не станет.

Надя кое-как пришла в резонанс с реальностью, взялась за мой локоть, и мы медленно, торжественно двинулись вдоль временных ограждений с золочёными столбиками ко входу во дворец.

«Как на свадьбе, — подумал я, — только марша не хватает».

Швейцар возле двери замешкался всего на мгновение. Мне показалось, что его смутила моя причёска. Но его напарник первым схватился за свою половину двери, и второму ничего не оставалось, как последовать примеру товарища.

Издалека, сверху уже звучала музыка. Мы прошли в главный вестибюль, миновали Иорданскую галерею. Изучая план дворца, я выучил названия помещений, в которых, как полагал, окажемся. Пока мои предположения сбывались.

Галерея была обильно уставлена разнообразными бюстами. Бюсты напомнили мне первое испытание в Игре, и я усмехнулся.

Зато Наде было совершенно не до смеха. С каждым шагом она всё отчаяннее сжимала мою руку.

— Дыши, — негромко сказал я ей. — Сначала вдох, потом — выдох. Не наоборот. Не перепутай.

— Отстань! — пискнула Надя, однако дышать начала нормально, и я перестал за неё беспокоиться.

Мы поднялись по Иорданской лестнице. Музыка становилась всё громче. И ни одного охранника я пока ещё не увидел. Это, конечно, не значит, что их нет. Прибегут, как только понадобятся. Но чтобы прибежать, тоже нужно время, хоть пара секунд. И этот факт я тоже учёл…

Вот и аванзал с малахитовой ротондой посередине. Здесь тоже никто из гостей не задерживался, все спешили пройти дальше, в Николаевский зал. Каждый раз, как открывались двери туда, музыка становилась громче, и звучный голос какого-то специального человека называл имена входящих.

Я шагнул влево, и ладонь Нади соскользнула с моей руки. Она остановилась, повернулась, недоуменно глядя на меня. Но, видимо, вспомнила, о чём я говорил в машине. Поколебавшись, подняла руку. Воздух заволновался вокруг её пальцев — начал образовываться Щит.

Я повернулся к ней спиной, одновременно вытаскивая из кармана коробочку с подарком. Открыл её — держа так, чтобы показать содержимое стене. Ну, вернее — зеркалу, вмонтированному в стену передо мной.

И тут у меня чуть не сорвалось с губ забористое ругательство. Между мной и зеркалом стоял изумлённый гвардеец с винтовкой со штыком. Вот тебе и первые охранники.

Глава 20 Великая княжна

Парню было лет двадцать пять. Он вытаращился на меня, потом опустил взгляд на коробочку у меня в руках. Какое-то полуневидимое облачко поднялось от коробочки, окутало голову гвардейца и исчезло.

Гвардеец чихнул. Тряхнул головой, и его взгляд прояснился. Он опять посмотрел на меня с немым вопросом: мол, чего ты тут встал?

А я повернул коробочку к себе. Там, внутри, действительно лежал кулон. Не чета той брошке, что я подарил Полли через Мишеля. Помимо того, что кулон был сделан из белого золота, его ещё и усыпали бриллианты. Милая безделушка для дочери правителя самого могущественного государства в мире.

Чтобы исключить последние сомнения, я вынул кулон из коробочки, подбросил его на ладони и вернул обратно. Больше никаких подвохов коробочка не содержала.

— Костя? — послышался тревожный голос сестры.

Я спрятал коробочку в карман, повернулся на каблуках и улыбнулся:

— Извини. Идём. Я просто хотел убедиться, что мой подарок действительно подходит для великой княжны.

Надя опустила ладонь, Щит растаял. Сестра вновь взяла меня под руку, мы обошли малахитовую ротонду, и перед нами распахнулись последние двери — в огромный, сияющий великолепием, блестящий и звучащий Николаевский зал.

— Князь Константин Барятинский и княжна Надежда Барятинская! — прозвучал голос церемониймейстера.

* * *

За каких-то пару минут я успел сбиться со счёту, сколько людей ко мне подошло. Мужчины, женщины — все улыбались, протягивали руки, произносили положенные вежливые слова. Надя смиренно играла роль моей тени, хотя ей это явно было не очень приятно.

Впрочем, сообразно этикету, её тоже не обделяли вниманием, пусть внимание это и было дежурным.

Новых правил этикета по случаю такого события мне в голову загрузили примерно пару вагонов. К счастью, благодаря урокам в Академии, я научился вполне сносно танцевать, а благодаря внушениям Нины усвоил, что отфилонить от этого занятия не выйдет.

Хороший вариант — заиметь травму ноги или спины, но это помешает другим сторонам моей активной жизни. Так что пришлось смириться с тем, что танцы — неизбежное зло.

Согласно правилам, первый танец нужно было станцевать с той дамой, с которой пришёл. И когда церемониймейстер объявил начало, я повернулся к Наде. Она уже успела освоиться и совершенно не собиралась падать в обморок. Её ладонь легла в мою, и с первыми тактами музыки мы двинулись, как и десятки пар вокруг нас.

— Счастлива? — спросил я у Нади, заметив её сияющие глаза.

— Ещё как! — ответила она мне.

Ну и слава богу. Теперь нужно подумать о делах.

Первый этап операции «подарок» можно считать благополучно пройденным. Если хитрое устройство, спрятанное в коробочке, и начало работать, ничего, угрожающего жизни и здоровью великой княжны, не произошло. По крайней мере, пока.

А где, собственно, эта самая великая княжна? Как она выглядит, я понятия не имею, увы. Как-то не удосужился поинтересоваться. Было бы неплохо, если бы она держалась рядом с папой, уж лицо императора трудно не запомнить. Портрет висел в каждом кабинете, грозно взирая на простых смертных. Кроме того, я имел счастье лицезреть императора воочию и даже говорил с ним с глазу на глаз.

Но зал был большой, народу много, и я пока что не видел императора. Зато подметил, что в основном на балу присутствовали люди среднего возраста и старше. Вряд ли великой княжне дозволили самостоятельно формировать список приглашённых. Политика есть политика, и на бал пригласили в основном тех, кто был важен в политическом смысле. Каким образом дед умудрился отвертеться, я у него так и не спросил. Вполне возможно, полноценной его заменой были мы с Надей. И выглядели здесь — как белые вороны. Самому молодому танцору, не считая нас, было лет двадцать пять, не меньше.

Закончился танец, и мы с Надей разделились. Она отошла поприветствовать группку дам, сбившуюся возле кресел у стены, а я оказался рядом с распорядителем бала, лысеющим мужчиной лет сорока, который немедленно куда-то меня поволок. Ну, в вежливом смысле.

— Прошу-с, вам просто необходимо засвидетельствовать…

— Постойте, — сказал я. — Вы в курсе, почему я здесь?

Распорядитель остановился, окинул меня непроницаемым взглядом, как-то затейливо подмигнул и сказал:

— В общих чертах.

Я приблизился к нему и, понизив голос, сквозь фоновую музыку, сказал:

— Гвардеец у входа в аванзал, тот, что справа. Нужно сменить его как можно скорее, а самого взять под стражу до выяснения обстоятельств. Проверить на магическое воздействие, на… Не знаю. В общем, проверить.

Судя по тому, что ни тени удивления не мелькнуло на лице распорядителя, он действительно был в курсе непростой ситуации.

— Принял к сведению, — кивнул он. — Сию секунду исполним-с… Ах, вот. Прошу, ваше сиятельство.

И он исчез.

Куда «прошу»? Чего «прошу»?..

Я проводил взглядом странного дядьку, потом посмотрел прямо перед собой и в удивлении приподнял брови.

Во время нашей первой встречи она была в накидке и с простой причёской. Сейчас же вокруг её головы вились локоны, над которыми явно не один час трудились талантливые парикмахеры. Ну или всё решилось проще — бытовой магией. Платье тоже было пышным и шикарным, ярко-синего цвета. Благодаря ему Аделаида, несчастная рыдающая курсантка, которую я встретил в парке, превратилась в великолепную даму.

Она стояла одна, в стороне от всеобщего веселья, даже не присоединилась ни к одной стайке ожидающих приглашения дам. Руки в синих кружевных перчатках скромно сложила перед собой. От прежнего образа только и остались, что эта отрешённость, да очки, слегка увеличивающие её и без того выразительные глаза.

Аделаида меня заметила. Это я понял по тому, как резко она отвела взгляд. Больше не было никаких сигналов, но я понял, что уйти сейчас было бы просто хамством. К тому же от Аделаиды веяло таким запредельным одиночеством, что мне сделалось её жалко.

Увернувшись от официанта, влачащего поднос с бокалами шампанского, я решительно подошёл к Аделаиде и поклонился:

— Добрый день. Не ожидал вас здесь увидеть. Очень рад.

— …вот как… — чуть слышно ответила та. — Взаимно… рада.

Я уже и забыть успел об этой её чудной манере говорить. Каждая фраза как будто начиналась с паузы, являющейся самостоятельным членом предложения.

— Вас, наверное, тоже пригласила великая княжна? — предположил я.

— …можно сказать и так…

Чтобы хоть как-то разбирать её лепет, я взял на себя смелость подойти ближе и встать рядом. Показалось, что Аделаида покраснела, но не отодвинулась. Что в парке, что на балу, она оставалась всё той же замкнутой недотрогой, должно быть, мечтающей поскорее оказаться наедине с собой. Но уйти просто так она не может. Представляю, какие надежды возлагает на неё её род.

— Я лично не представляю, чем заслужил такую привилегию, — сказал я откровенно.

— …вы — знаменитость, Константин Александрович…

— Едва ли это можно назвать весомым поводом, — улыбнулся я. — Сказать по секрету, я вообще удивлён, что меня до сих пор не бросили в темницу. Видите ли, я имел неудовольствие разрушить один из памятников архитектуры в императорском парке.

Аделаида повернулась ко мне лицом. Удивление коснулось её глаз и губ. До чего же сильная эмоция.

— …вы разрушили Башню-руину?..

— Каюсь, грешен, — вздохнул я. — Вы вот говорили, что ваш отец способен восстановить дом мановением руки. Не представите меня ему?

Аделаида о чём-то подумала и медленно кивнула:

— …он подойдёт, наверное…

И снова замолчала. Кажется, даже голову опустила ещё ниже, чем раньше. Я услышал, как распорядитель объявляет следующий танец.

— Вы позволите пригласить вас? — решился я.

Голова чуть приподнялась. Губы едва заметно шевельнулись:

— …хорошо…

Взяв Аделаиду за руку, я повёл её к середине зала, туда, куда стекались остальные пары. Заметил Надю с каким-то прилизанным долговязым парнем, который выглядел так, будто думает лишь о том, как он выглядит, и ничего вокруг не замечает, включая партнёршу.

Хлынула музыка. Я запоздало обеспокоился: что если Аделаида в танцах чувствует себя настолько же раскованно, как в жизни? Моихталантов явно не хватит на то, чтобы взять на себя решительно всё. До сих пор мне попадались исключительно опытные партнёрши.

Но опасение оказалось напрасным. Аделаида, как и вся местная аристократия, явно начала учиться танцевать примерно в тот же день, когда сделала первые шаги. Уже через пару тактов я понял, что переживать мне следует скорее за свои оплошности.

— Прекрасно танцуете, — заметил я, пытаясь хоть как-то поднять настроение этой загадочной девушке.

— …вы очень любезны, — скорее угадал я по движению губ, чем услышал. — Вы тоже…

Финал танца оказался подпорчен неожиданным событием. Что-то сверкнуло сбоку. Я повернул голову и увидел человека с фотоаппаратом, нацеленным на нас.

Он быстро сделал ещё пару снимков и бросился бежать к двери. Его пропускали, недоуменно расступаясь. Но я всё-таки недооценил императора. В зале присутствовали стражи порядка, ничем не отличающиеся от прочих гостей. Двое крепких мужчин технично приблизились к фотографу и с двух сторон взяли его под руки. Тот что-то заверещал, ему что-то сказали, и он обмяк. Все трое направились к выходу — будто, утомившись от танцев, решили сходить на перекур.

— И откуда они только берутся? — раздался сзади капризный голос. — Как крысы, честное слово.

Мы с Аделаидой одновременно повернулись на голос. Перед нами стоял парнишка лет пятнадцати, если не меньше. Во всяком случае, выглядел он так, словно вес собственного фрака для него — невыносим. Он весь как-то поник, скрючился. Лицо было таким кислым, будто он только что съел на спор десяток лимонов.

Тем больше было моё удивление, когда лицо Аделаиды осветилось радостью.

— Борис! Ты всё-таки пришёл, — сказала она.

Вспышка эта была очень короткой, Аделаида тут же взяла себя в руки и потупила взгляд.

— …очень рада, что тебе лучше…

— Ещё бы не прийти, — фыркнул парень, скользя по мне равнодушным взглядом. — Такой шум устроили, глаз не сомкнуть.

— Вы, должно быть, живёте неподалёку? — предположил я и тут же спохватился. Нас ведь ещё не представили.

— Да, ночую в кладовой, когда повар разрешает, — скривился парень. — Может быть, ты представишь меня своему кавалеру, Анна?

— Анна? — моргнул я.

Аделаида побледнела. Губы её задрожали. Лицо Бориса изобразило вялое сожаление:

— Ох, боюсь, я снова что-то испортил. Прошу простить мне мои манеры. Наверное, не стоило являться вовсе, от меня у всех одни неприятности.

И он откашлялся в кулак. Причём, это не было кривлянием, парню правда было нехорошо.

— О, Константин Александрович! — раздался знакомый голос, и к нам подошёл император, собственной персоной. — Вы, как я вижу, уже познакомились с моими детьми.

— Детьми?! — выдохнул я. И запоздало поклонился.

— Меня, собственно, так никто и не соизволил представить, — пробрюзжал Борис.

— Это легко поправимо, — улыбнулся император. — Знакомьтесь: князь Константин Александрович Барятинский, курсант моей академии. Великий князь Борис Александрович, мой сын.

Император с гордостью положил руку на плечо Бориса. Тот поморщился и, кажется, чуть не упал. Но всё же протянул мне руку.

— Приятно познакомиться, — сказал он. — Вы, наверное, знаменитость, судя по происходящему. Прошу меня простить, я газет не читаю. Вот если вдруг пожелаете поговорить о поэтике Шиллера — охотно приму вас в любое время.

— Приятно познакомиться с человеком, не читающим газет, — от души сказал я, пожимая ему руку. — Это честь для меня.

Борис вымучил улыбку, а император перевёл взгляд на Анну-Аделаиду:

— Ну, а с моей дочерью, виновницей торжества, вы, полагаю, уже знакомы.

— Да-а-а, — протянул я, искоса посмотрев на окончательно утратившую связь с реальностью «Аделаиду». — Мы с Анной Александровной встречались в Царском Селе…

— Она упоминала о вашем знакомстве, — кивнул император. — И я, признаться, был рад, что кто-то сумел пробудить в моей дочери хоть какой-то интерес к жизни. Они с братом — два сапога пара, их бы воля — не отрывались бы от книг.

— Прошу меня простить, — вмешался Борис. — Константин Александрович, вы не будете возражать, если я украду у вас свою сестру на следующий танец? Боюсь, что скоро мне придётся оставить вас и вернуться к себе, но я бы не хотел выглядеть грубым и уходить сразу. Анна, вы позволите? — Он протянул сестре руку, и та, кивнув, последовала за ним.

Император же встал рядом со мной.

По уже знакомому жесту я понял, что он поставил ширму от прослушивания.

— Что-то было в коробке с подарком? — спросил император негромко. Всё с той же улыбкой — так, что со стороны казалось, будто мы ведём светскую беседу.

— Я заметил что-то вроде дыма или пыли, — так же тихо сказал я. — Вылетело на того бедолагу-охранника. Я его не сразу заметил.

— Пыль, — подтвердил император. — Парня взяли, когда он принялся петь и танцевать, оставив пост. Полагаю, мою дочь хотели скомпрометировать, потому здесь и присутствовал фотограф. Скорее всего — не один. Я восхищен вашей предусмотрительностью, Константин Александрович. И, безусловно, благодарен вам за то, что защитили честь моей семьи. Отныне я — ваш должник. Но сейчас нам более не следует беседовать, дабы не возбудить подозрений. Не забудьте вручить подарок. И будьте готовы к тому, что моя дочь пригласит вас сюда вновь. Это поможет утвердить их в мысли, что вы завоёвываете позиции во дворце… Кроме того, Анна действительно будет рада вас видеть. Ещё раз благодарю. Желаю приятно провести время.

Мы с императором раскланялись, и он удалился. Я же остался наедине со своими мыслями.

Следил взглядом за танцующей парой — Анна/Аделаида и Борис — и понимал, что из списка подозреваемых в покушениях на меня Бориса можно вычёркивать. Я сильно сомневался, что у этого, явно страдающего каким-то тяжелым недугом парнишки, хватит сил хотя бы на то, чтобы добраться отсюда до того моста, с которого я спрыгнул. Да ещё сохраняя при этом чужую личину… И уж тем более вряд ли цесаревич мотался к прорицательнице в Чёрный Город. Он бы умер, единственный раз вдохнув тамошний воздух. Он и сейчас-то уже буквально висит на сестре. Вот, кстати, они совсем остановились.

Борис, видимо, извинившись, побрёл прочь. К нему незаметно для других, сохраняя дежурные улыбки на лицах, немедленно бросились мужчина и женщина — должно быть, медики. Анна стояла, глядя брату вслед. Теперь она выглядела ещё более одинокой, чем прежде.

— Не спасёте даму, господин Барятинский? — раздался голос у меня над ухом.

Повернувшись, я увидел Белозерова. Поклонился:

— И вы здесь, Всеволод Аркадьевич?

— Приглашён, — кивнул Белозеров. — Старые заслуги… перед отечеством.

Да, занятно складываются некоторые судьбы. Человек, заслуги которого позволяют ему получать приглашения на бал в императорский дворец, довольствуется скромным чином преподавателя. Пусть и в самом престижном учебном заведении страны.

— Очень приятно вас увидеть, — сказал я.

— Взаимно, взаимно… Однако не тратьте время на бесполезного старика, Константин Александрович. Дама скучает, — и Белозеров указал глазами на Анну.

Я бы мог возразить, что эта дама, судя по всему, никогда не скучает. Потому что, насколько я могу судить, внутренний мир у неё — размером с галактику, раз уж её так трудно оттуда вытащить. Но промолчал и, ещё раз поклонившись Белозерову, двинулся к Анне.

Глава 21 Планы

Танец всё ещё продолжался. Анна вздрогнула, когда я подошёл к ней.

— Вы любите быструю езду под громкую музыку? — спросил я.

Глаза Анны удивлённо раскрылись, она мотнула головой. Я изобразил огорчение. Со стороны выглядело так, будто я пригласил её на танец, и она мне отказала. Что и требовалось продемонстрировать всем присутствующим. По этикету я не должен был дважды танцевать с дамой, с которой толком не знаком. Это вызвало бы ненужные кривотолки в свете. Разумеется, Анна должна была об этом знать и отказать мне в любом случае, но мало ли. Всё-таки она явно очень необычная девушка, витающая где-то в своих личных облаках.

Музыка утихла, и мы отошли в сторону, туда, где Анна и стояла изначально.

— …простите, что при знакомстве назвалась не своим именем…

— Полагаю, у вас были на то основания, — пожал я плечами.

— …иногда мне хочется быть кем-то другим… — совсем поникла великая княжна, празднующая своё восемнадцатилетие.

— Понимаю, — улыбнулся я и достал из кармана коробочку. — Вот… это вам. Поздравляю с днём рождения.

Тут до меня дошло, что ту часть этикета, что отвечает за поздравления, я проштудировать забыл. Уместно ли сейчас пожелать здоровья и счастья в личной жизни, или это уже будет из другой оперы?..

Анна взяла коробочку и медленно приоткрыла. Покачнулась, будто на миг потеряв сознание. На этот раз из коробочки ничего не вылетело, но великую княжну, видимо, предупредили, как надо себя вести.

— …какая красота, — равнодушно сказала она, рассмотрев кулон стоимостью с пару неплохих автомобилей. — Благодарю вас, господин Барятинский.

* * *

Уже на следующий день после бала наша с Анной фотография появилась в не самой жёлтой газетёнке Петербурга. Снимок вышел мутным, при печати пострадал ещё больше, но меня выдавала причёска, а великую княжну — очки. По крайней мере, для меня всё было очевидно. А для тех, кто видел фотографию Анны лишь три года назад (она редко показывалась на публике и вовсе уж не терпела фотосессий), надрывался более чем однозначный заголовок: «Вѣликыя Княжна Анна Алѣксандровна танцуетъ въ дѣнь своаго рождѣнiя съ восходящей свѣтской звѣздой князѣмъ Константиномъ Барятинскимъ!»

Я почему-то был уверен, что дед взбесится, но он, напротив, выглядел удовлетворённым.

— Газета — что? — пожал он плечами. — Газета — для плебеев. Однако все те, кто присутствовал на балу вчера, вас видели, и этого более чем достаточно, чтобы свет знал, чего стоит наш род. Ты, Костя, был безукоризнен… Кстати, будь любезен. Прикажи разобрать чемоданы.

Послушный моему слову, дед вместе с Ниной и вправду провёл ночь в отеле, но утром, не получив дурных вестей, торжественно вернулся в городской особняк. Все выдохнули. Операция прошла более чем успешно.

Было воскресенье, дома царила сонная и ленивая атмосфера. Дед такого не терпел, поэтому сразу после завтрака отправился на прогулку. Я же, лишь только он ушёл, воспользовался телефоном. Набрал номер Вишневского.

Вишневский не отвечал. Это было странно. Тогда я позвонил в его контору — ответил какой-то заспанный парнишка, который сумел лишь сказать, что контора по воскресеньям не работает, а следовательно, никого в конторе нет.

Смутное беспокойство шевельнулось у меня в душе. Я послонялся по дому, наткнулся на Китти.

— Ваше сиятельство, — грустно сказала она, — а правда это, что вы теперь с госпожой великой княжной поженитесь?

— Это ты ещё откуда взяла? — удивился я.

— Так в газете же написано… Как это… — Китти вынула сложенную газету из кармана передника. — Вот: «Взаимная симпатия и чувственность пронизывали танец, не оставляя сомнений в дальнейшем развитии событий…»

— Китти, читай лучше книжки про любовь, — вздохнул я. — Там хоть слог красивый.

— Вот ещё! — вздёрнула нос Китти. — Время тратить на всякую чепуху, которая уже сто лет как устарела!

И вправду, газеты — для плебеев…

Китти, к слову, совершенно не выглядела страдающей от ревности. Поразмыслив, я решил, что, видимо, рядом с великой княжной она себя даже в страшном сне поставить не могла, а потому не видела и смысла переживать. Мол, богу — богово, кесарю — кесарево, а Китти свой кусочек счастья уж как-нибудь да урвёт.

— Удочки-то заготовила? — спросил я.

— П-почти, — вздрогнула Китти и поспешила удалиться. Я с улыбкой проводил её взглядом.

И тут в поле моего зрения вплыла едва проснувшаяся Надя.

— Сколько можно пудрить голову несчастной служанке? — проворчала она. — Костя, ты ведь уже взрослый!

— А сколько можно пудрить голову Владимиру? — отпарировал я. — Ты, вроде, тоже уже не маленькая.

Надя тут же густо покраснела.

— Владимир — достойный человек, он… он…

— Можешь мне про него ничего не рассказывать, мы хорошо знакомы.

— Вовсе нет! Ты его совсем не знаешь!

— Ну конечно, о вкусе его страстных поцелуев я могу только догадываться…

— Костя, я тебя ненавижу! — взвыла Надя, стукнула меня кулачком по груди и куда-то унеслась.

— И какого, собственно, чёрта он так долго чинит мою «чуть-чуть помятую» машину?! — крикнул я вслед, но ответом мне был лишь стук захлопнувшейся двери. — Прекрасно. Теперь от меня разбегаются все девушки. Даже не знаю, грустить по этому поводу или радоваться…

Я вернулся к телефону, ещё раз позвонил Вишневскому домой — безрезультатно. Тогда набрал номер службы такси. Услышав, что нужен «экипаж» к дому Барятинских, оператор сразу же заговорил совершенно иным голосом, и не прошло пяти минут, как у дома затормозило авто — из тех, что в моем мире относилось бы к бизнес-классу.

— Я ушёл! — крикнул я затаившемуся дому и захлопнул за собой дверь.

С водителем повезло — им оказался немолодой неразговорчивый дядька. Я назвал ему адрес.

— Так заказывали же… — начал было протестовать он.

Я показал деньги. Дядька кивнул и моментально сделался немым. До нужного дома долетели за десять минут.

— Подожди тут, — сказал я, докинув ещё купюру.

— Как пожелаете, ваше сиятельство! Я только вон там, далече, встану, чтобы людям не мешать.

Я, благословляя, хлопнул машину по крыше и повернулся к солидному двухэтажному строению. Квартир здесь, судя по всему, было лишь четыре. К металлическим прутьям калитки была приварена основательная табличка с гравировкой и четыре кнопки звонков. «Г-нъ Вишнѣвскiй, юрiстъ» значился вторым. Я нажал на его кнопку несколько раз. Где-то в глубине дома надрывался звонок.

Вскоре дверь открылась, и на крыльцо вышел пожилой господин в шляпе-цилиндре, я таких, кажется, тут ещё не видал. Господин подошёл к калитке, снял цилиндр и поклонился.

— Вы, ваше сиятельство, так полагаю, к господину Вишневскому? — спросил он приятным негромким голосом.

— К нему, — подтвердил я. — Не говорил ли он чего?

— Нет-с… — Господин вернул цилиндр на голову и пошевелил седыми усами. — Вообще, странное дело, вчера вечером вышел из дома, хотя так поздно никогда прежде не имел обыкновения-с… И вот — по сию пору не наблюдается. Право, удивительный случай.

Я закрыл глаза и прислонился лбом к холодным прутьям решётки. Вишневский… Ведь говорил же я тебе — будь осторожнее!

— Вам, быть может, по юридической части консультация нужна? — участливо спросил господин. — Так это — пожалуйста, извольте. То есть, конечно, если существует определённая срочность. Не подумайте, будто я у коллеги собираюсь отбивать клиента, это вовсе уж не в духе и не по рангу…

— Благодарю, ничего не нужно, — вздохнул я и отстранился. — Будьте любезны, сообщите об исчезновении господина Вишневского в полицию.

— Так он ведь ещё, быть может, вернётся? — недоуменно предположил господин. — То есть, наверняка вернётся! Что ж такого может быть-то, в самом деле… Может, заглянул куда, ну, с кем не бывает…

— Вернётся — хорошо, — сказал я. — А с полиции не убудет, если пошевелятся немного.

— И то правда ваша, — согласился господин. — Сию же минуту позвоню в участок.

А я побрёл к такси, опустив голову.

Что ж… Есть, как говорится, хорошие новости и плохие. Плохие: надёжный человек, который мне помогал, поплатился за это. Судя по тому, что он отсутствует уже сутки — поплатился жизнью. Хорошие (условно) новости: теперь я твёрдо знаю, что некий завод в Чёрном городе на полном серьёзе жрёт людей. А значит, копать под него я взялся не зря.

Хотя, может, уже и не копать надо? Может, пора включать что-то попроще и пострашнее?

Я вспомнил стремительный налёт на завод Лавра. Н-да, соблазнительно… Да только не стоит забывать, что это был обычный завод. И то оборону там наладили — будь здоров. Спрашивается, чего же ждать от такой загадочной хреновины, как та, которую раскопал Федот? И, к слову, насчёт Федота. Он меня, конечно, перекрестит на удачу, но своих ребят в помощь уж точно не отправит, найдёт для этого миллион причин. И будет прав. Дикая затея, безумная. Тут поумнее что-то надо.

— А Клавдия Тимофеевна так долго ждать не сможет, — пробормотал я, усевшись на заднее сиденье такси.

— К Клавдии Тимофеевне изволите? — тут же среагировал шофёр.

— Знаешь её? — дёрнулся я.

— Помилуйте, ваше сиятельство! Кто ж не знает? На госпожу Вербицкую весь Чёрный город молится.

Подумав, я пожал плечами и достал из кармана ещё одну мятую купюру.

— Ну, давай к Клавдии Тимофеевне.

Обрадованный водитель запустил мотор и пулей вылетел на дорогу.

* * *

Я вернулся в Академию аккурат к ужину, как уже вошло у меня в привычку. Однако когда я шёл к столовой, мне навстречу выскочила Кристина и, ухватив за руку, практически утащила на пустующую лестничную клетку.

Лестница эта была особая, курсанты на ней в принципе не подразумевались, ею пользовались в основном преподаватели. Поставив вокруг звуконепроницаемую сферу, Кристина громким шёпотом спросила:

— Ты всё сделал?

— Уже даже в газетах написано, а контрразведка не в курсе? — фыркнул я.

— Газет сюда не носят, а моё единственное средство связи кое-кто украл. — Кристина сверкнула на меня глазами. — Про ваш танец, разумеется, уже говорят. Но меня интересует не это.

— Да подарил я вашу цацку, — вздохнул я. — Всё прошло отлично. Великая княжна была очень рада.

— Хорошо, — выдохнула Кристина. Она даже покачнулась, будто у неё камень с души свалился, весом килограмм под сотню. — Постараюсь аккуратно разузнать, что теперь насчёт тебя думает руководитель кружка.

— А кто общается с руководителем? — спросил я. — Жорж?

— Этого я не знаю.

— В смысле? — уставился я на неё. — Ты чем там вообще занимаешься?

— Ну извини! — Щёки Кристины вспыхнули. — Не все, как ты, могут, только вступив куда-то, сразу сделаться звездой.

— Да ладно прибедняться. — Забывшись, я как-то панибратски ткнул её кулаком в плечо. — Капитанство кому сходу доверили? На девчачьем этаже кто всех вокруг себя собрал?

Кристина посмотрела на своё плечо, на мою руку, на меня. Удивлению её, казалось, не было предела. Но она взяла себя в руки:

— Про руководителя особо не говорят. До тех пор, пока не влез ты, всё вообще пыталось выглядеть, как просто посиделки с небезопасными разговорами. За такое бы даже из академии вряд ли выгнали. План, видимо, именно такой: медленно прогреть головы, подготовить почву. Кто-то, конечно, верховодит, и очень похоже, что это — именно Жорж. Но, я б сказала, слишком похоже.

— В смысле?

— В том смысле, что для Жоржа эта роль естественна, он в ней — как рыба в воде, — пояснила Кристина. — Но мне кажется, что за ним кто-то стоит. При всём своём воспитании, Жорж не блещет умом, вряд ли бы ему доверился серьёзный человек. Разве что…

— …родной дядя, — закончил я за неё. — Илларион Юсупов.

Кристина кивнула. Видимо, думала об этом уже не раз.

— Если всё так — то они гораздо глупее, чем я думала.

— Опасно недооценивать соперника. Но переоценивать — порой, не менее опасно.

— Поздравляю, вижу, что ты читал учебник военной стратегии.

Ох, девочка, если б ты у того учебника хоть на обложку посмотрела — сейчас бы заикалась, наверное…

— Ладно, — пожал я плечами. — Держи меня в курсе.

— Хорошо, — кисло улыбнулась Кристина. — Я выйду первой, ты — через пять минут…

— Нет, — перебил я. — Это я выйду первым, а ты — через пять минут. Ты уже в столовой была, когда я приехал, я из-за тебя ужин пропускать не намерен.

— Но ты же белый маг! — изумилась Кристина, когда я взялся за ручку двери.

— Так это как раз ради твоего же блага, — улыбнулся я. — Зачем тебе лишние калории на ночь?

За дверь я выскользнул очень быстро. Услышал, как на лестничной клетке что-то бухнуло. Кристина не сдержала эмоций. Хорошо, если ничего не разломала.

Улыбаясь и насвистывая, я двинулся к дверям в столовую.

* * *

Время шло. Вишневский так и не объявился. Я, приезжая домой, пытался наводить справки, заходил в полицию, тормошил Федота — но все разводили руками. Вишневский как в воду канул.

Учитывая то, что я не получил никаких посланий, выводов можно было сделать два. Первый: Вишневский ничего не сказал обо мне. Не обязательно из-за своих морально-волевых качеств. Возможно, просто не успел. Я ведь понятия не имею, с чем ему пришлось столкнуться.

Второй вывод, также имеющий право на существование: меня не приняли всерьёз. Следовательно, за этим заводом стоят не те люди, которые давно и упорно пытались меня убить. Впрочем, тут я уже ступал на зыбкую почву абстрактных размышлений. На этой почве почти никогда не растёт ничего толкового. Для рассуждений нужны факты. А фактов мне пока брать — неоткуда.

Кружок заговорщиков тоже как будто встал на паузу. Новых собраний не назначали. Может быть, конечно, это было связано с тем, что зима уверенно наводила свои порядки, и на улице ночью было уже совсем неуютно. Как, впрочем, и в неотапливаемых павильонах Царского Села.

С Кристиной я несколько раз говорил открыто, но и она разводила руками. Судя по растерянному виду — не придуривалась.

Прекратились также покушения на мою персону. Временами я даже забывал, что я — Капитан Чейн, что у меня есть какие-то обязательства. Верно ведь говорят: если что-то выглядит как утка, двигается как утка и крякает как утка, то, скорее всего, это и есть — утка. Вот и я жил как аристократ Костя Барятинский, поступивший в Императорскую Академию. Добравшийся почти до конца семестра и теперь по уши заваленный контрольными работами, зачетами и сдачей нормативов по так называемым физическим дисциплинам. Я штудировал учебники, тренировал энергетические каналы, учился ощущать чакры и аккумулировать в них энергию. И постепенно становился Костей. Мне даже, кажется, начала нравиться Полли…

— Собираешься домой на праздник? — спросил меня Анатоль, когда мы переводили дух после спарринга в фехтовальном зале.

Фехтовали мы все на специальных тренировочных рапирах, ни о каком личном оружии речи не шло. А жаль. Забавно было бы помахать цепью…

— Праздник? — спросил я.

— Рождество на носу, — напомнил Анатоль. — Каникулы.

— А… Не знаю, — пожал я плечами. — Наверное.

Подумал, как будет выглядеть Рождество дома. Подумал о Клавдии, одиноко сидящей в своей убогой пустой квартире…

Нина и Надя сдержали обещания и стали регулярно навещать Клавдию, оказывая посильную помощь. Однажды мы говорили с Надей по телефону, и та с восторгом сказала, что у неё из-за частых «донаций» энергии внезапно увеличился магический уровень. Счастья было столько, что словами не описать. Событие родового масштаба — Барятинские на пути вверх.

— Надеюсь, не собираешься застрять тут на все каникулы? — заволновался Анатоль. — Скука будет смертная!

— Андрей остаётся, — сообщил оказавшийся рядом Мишель.

— Да кто бы сомневался, — усмехнулся Анатоль. — Праздничный ужин из гречневой каши, а в рождественское утро — обливаться ледяной водой на улице. Ну как от такого отказаться?

— Изволите завидовать? — спросил, подойдя ближе, Андрей.

В нашем небольшом кругу привычки говорить за глаза не имели. Да и обижаться на дружеские подначки тоже никто не пытался.

— Ну разумеется! — воскликнул Анатоль. — Сидя за праздничным столом в уютной столовой, я буду лить слёзы об упущенных возможностях.

— Мне доводилось сидеть на Рождество за праздничным столом в уютной столовой, — сказал Андрей. — Я прекрасно знаю, от чего отказываюсь. А вот у вас, господин Долинский, хоть единожды был другой опыт в жизни?

Что-то вдруг зацепило Анатоля. Он выпрямился, сверкнул глазами.

— Вы что же это, господин Батюшкин, полагаете, будто у меня кишка тонка отказаться от роскоши на праздник?

— Всего лишь полагаю, что вы этого не сделаете и навсегда лишите себя нового жизненного опыта.

Я немного напрягся. Двое разгорячённых аристократов с оружием в руках. Как бы чего худого не вышло.

— Хорошо, — вдруг сказал Анатоль. — Вызов принят!

— И что сие значит? — вскинул брови Андрей.

— Это значит, что я также останусь здесь на Рождество.

— Не сходи с ума, — вмешался я. — Тебя отец…

— Я — взрослый человек! — вскинул голову Анатоль. — И я сам принимаю решения, касающиеся меня! Решено — остаюсь.

— Только распорядись, чтобы ведро привезли, — глазом не моргнув, сказал Андрей.

— Какое ведро? — удивился Анатоль.

— Чистое. Вряд ли для обливаний ты предпочтёшь то, с которым моют полы в коридорах.

И Андрей гордо и красиво удалился. Быстро наткнулся на Рабиндраната, предложил ему поединок, и опять зазвенели рапиры. Чуть поодаль сражались девушки. Я заметил, что Полли фехтует с Кристиной, причём, последняя явно поддаётся. Ну, в смысле, не спешит «убивать» соперницу. Тянет время и скучает.

— Клянусь честью, этот аскет думает, будто он тут самый сильный духом на всю академию! — воскликнул уязвлённый Анатоль. — Ну, я ему покажу!

— Тогда и я останусь, — сказал вдруг Мишель. — Раз вы остаетесь. Всё равно…

Что «всё равно» — он не договорил. Но можно было предположить, что дальняя поездка (семья Мишеля жила в другом городе, не в столице) для него — мероприятие финансово обременительное.

Мишель и Анатоль посмотрели на меня. Я пристально вгляделся в свою душу и опять увидел там одинокую Клавдию в мрачной квартире.

Логика подсказывала, что, во-первых, Клавдия не кто-нибудь, а баронесса Вербицкая. У неё есть семья, есть какая-то сверхназойливая сестра Татьяна, которая уж точно не даст Клавдии встречать Рождество в одиночестве. Во-вторых, Клавдия может попросту не заметить праздника за работой, и я ей там буду не так уж нужен.

Но чувства взяли верх над логикой, и я мотнул головой:

— Нет, я уеду. Дела.

Парни огорчённо вздохнули.

Однако в тот же день на прогулке мои планы грубо подкорректировали. Мы, по обыкновению, шагали с Полли по расчищенной от снега дорожке парка. Полли о чём-то болтала, я был погружён в свои мысли. Как вдруг нас нагнала Кристина.

— Прошу прощения, Аполлинария Андреевна, мне необходимо поговорить с вашим женихом с глазу на глаз, — категорично сказала она.

Глава 22 Итоги

— К-конечно, — растерялась Полли. — А что?..

Но Кристина уже схватила меня за локоть, отвела на десяток шагов в сторону и бесцеремонно раскинула «глушилку».

— Есть, — сказала она.

— Не слишком нагло действуешь? — спросил я.

— У меня задача — раскрыть заговор, а не помочь тебе устроить счастливую семейную жизнь, — огрызнулась Кристина. — В рамках этой задачи я и действую. Сегодня получила записку. На следующий день после Рождества будет сбор кружка. И, судя по всему, наконец-то явит себя руководитель!

Глаза у Кристины горели, щёки — пылали от мороза.

— Прекрасно, — сказал я.

— Только, умоляю — не вздумай ничего предпринимать!

— Вроде чего? — заинтересовался я.

— Вроде всего! — отрезала Кристина. — Ты — один из них. То есть, из нас. Вот, на том и стой. Я доложу всю информацию, которую сумею раздобыть, моему… в общем, своим, — как-то странно оговорилась она. — А дальнейшие решения будем принимать уже не мы.

В ответ я только плечами пожал. Я и не собирался вступать в битву против заговорщиков, или как-то ещё себя проявлять. Цель у меня точно такая же, как у Кристины — собрать информацию. Соберу, передам деду, а что с этим делать дальше — о том и правда пусть у тайной канцелярии голова болит.

— Принято, — сказал я. — Что-то ещё?

— Ещё, — кивнула Кристина. — Не стала бы я портить тебе отношения с госпожой Нарышкиной по единственному ничтожному поводу. Ещё меня просили передать, что следующая тренировка сборной команды состоится за два дня до конца каникул. Всех участников просят непременно явиться.

— Чего хотела Алмазова? — ревниво спросила Полли, когда я вернулся к ней.

— Тренировки сборной будут все каникулы, — мрачно сказал я. — Придётся мне остаться в академии.

— О, Костя! — Полли тут же забыла про ревность. — Это ведь ничего страшного, это даже хорошо! Я… Я тоже останусь, буду тебя поддерживать!

Я прикрыл глаза. Вот ведь… ляпнул, не подумав! Весёлые у меня будут каникулы, ничего не скажешь.

* * *

Завтрак в последний день занятий был торжественным. Не в плане блюд — меню было более-менее привычным — а в плане убранства столовой. На столах появились праздничные скатерти, расшитые золотыми узорами. Ещё с вечера поступило распоряжение явиться к завтраку в парадной форме, что все и исполнили. И теперь никому кусок в горло не лез — все ждали того, ради чего, собственно, собрались.

Подведения итогов семестра.

Ректор Калиновский вошёл в столовую, и все одновременно поднялись. Воздух зазвенел от напряжения. То ли сам по себе, то ли ректор не удержался от искушения и немного надавил на нас при помощи магии.

В руках ректор нёс уже знакомую папку — с нею он стоял, когда встречал нас в первый день. Выйдя на середину столовой, сказал:

— Приветствую вас, господа курсанты! Поздравляю всех с наступающим рождеством и выражаю благодарность за прилежание, проявленное в течение семестра. Я знаю, чего вы все ждёте. И хотя до конца года ещё далеко, и результаты эти всего лишь промежуточные, мы готовы их огласить. Пусть для одних услышанное станет поощрением держаться выбранного курса, а для других — стимулом приложить больше усилий. Я напомню, что по итогам семестра суммируются все баллы: за академическую успеваемость, за спортивные достижения, за поведение и внеаудиторную деятельность. А теперь, с вашего позволения, подробнее.

Тут ректор открыл папку и опустил взгляд в неё.

— Итак. Академическая успеваемость. В течение учебного семестра белые маги набрали семьсот девяносто семь баллов. Чёрные маги набрали тысячу девяносто восемь.

Чёрные маги разразились аплодисментами и выкриками.

— Какая вопиющая несправедливость! — пробормотала побледневшая Полли. — Их же элементарно больше!

Ректор дождался тишины и продолжил:

— Тем не менее, если взять статистику по одному лишь первому курсу, то, несмотря на численный перевес чёрных магов, белые опережают их. Ненамного, всего на пять баллов. Но с учётом предыдущей статистики это представляется мне серьёзной победой. Напомню, что в каждой категории начисляются дополнительные баллы, до пятидесяти — по усмотрению преподавательской комиссии, главой которой являюсь я. И мы решили поощрить такое старание белых магов нового поколения пятьюдесятью баллами.

Пьер Данилов первым сообразил, что это — хорошо. Поднял руки и начал оглушительно хлопать. Спустя секунду к нему присоединились все белые маги. Полли восторженно пискнула. Чёрные маги хранили угрюмое молчание.

— Далее. Поведение, — сказал ректор, перевернув страницу. — Здесь у нас снова отличился первый курс — однако, увы, не в лучшую сторону. В самом начале семестра один белый маг, — ректор выделил «белый» голосом, — уничтожил архитектурное сооружение в Царском селе. Этот же маг впоследствии отметился на дуэли. Впрочем, на той дуэли присутствовали и чёрные маги. Случались в течение семестра и вовсе вопиющие случаи — драки в академии, где также заявили о себе и белые маги, и чёрные. В целом же, по всем курсам, более серьёзных случаев нарушения дисциплины не было. Однако и поощрять вас, господа, увы, не за что. Штрафные баллы, с вашего позволения, я оглашать не буду.

Никто не хлопал, все как-то пристыженно молчали. А ректор вновь перевернул страницу.

— Далее. Магический уровень. Не буду создавать напряжение там, где всё более чем очевидно. Средний уровень чёрных магов по академии — восемь, средний уровень белых магов — пять. Однако если уровень чёрных магов остался неизменным по сравнению с прошлым годом, то уровень белых подрос. — Тут ректор быстро глянул, как мне показалось, в мою сторону. — Было бы несправедливо в такой ситуации наградить белых магов — они всё же проигрывают. Поэтому призовые пятьдесят баллов в этой категории мы разделили таким образом: тридцать баллов получают чёрные маги, двадцать баллов — белые. Старайтесь лучше развивать энергетические каналы, господа!

В этот раз захлопали все. Хотя чёрные маги хлопали, конечно, громче.

— Далее. Спортивные достижения, а именно — Игра, — продолжил Калиновский. — Как мы помним, белые маги первого курса набрали в этом году восемьдесят шесть баллов, а чёрные маги — двадцать два балла. Напомню, что белые маги не просто победили в Игре, они победили с разгромным счётом! И победа эта была первой за несколько лет. Здесь иное решение было бы абсурдом. Разумеется, дополнительные пятьдесят баллов достаются белым магам!

Теперь белые маги кричали и хлопали, а чёрные зло шипели.

— Далее. Внеаудиторная деятельность, — перевернул очередную страницу ректор. — Для первокурсников это, возможно, окажется новостью, но мы начисляем баллы также и за вашу деятельность вне связи с Академией. Поскольку мы в конечном итоге выпустим вас в жизнь, мы несём высшую ответственность за наших курсантов во всём. Каждый семестр я слышу одни и те же возражения: что стезя чёрных магов — война, и что в мирное время и в столь юном возрасте чёрные маги не могут заработать дополнительных баллов, а следовательно, эта категория нечестная. Однако каждый семестр я нахожу пример, который опровергает подобные доводы. Вот и сегодня я первым же делом назову господина Ордина, четвёртый курс. Ни коим образом не изменив природе своей энергии, он оказал помощь полиции, вычислив и поймав серийного насильника. В пятьдесят баллов было оценено это достойное всякого уважения деяние.

Под гром аплодисментов я смотрел на слегка покрасневшего Ордина и думал, что подвигло его на такое достойное уважения деяние? Одно лишь честолюбие? Или тот насильник рискнул покуситься на кого-то, кто был ему дорог? Хотя в данном случае это неважно. Если для жемчужины главное — намерение, то для балльной системы — результат.

— Однако это не всё, — сказал Калиновский. — В этом же семестре господин Барятинский, первый курс, спас более сотни людей из горящего театра. С риском для собственной жизни, господа! Пятьдесят баллов для белых магов.

— Костя! — ахнула Полли. — Почему ты мне ничего не сказал?!

Я промолчал и опустил взгляд, пережидая аплодисменты. Но стоило им утихнуть, как ректор продолжил:

— Кроме того, господин Барятинский весь семестр оказывал помощь баронессе Вербицкой, держащей в Чёрном городе магическую клинику для бедных. Он не только помогал баронессе сам, но и подал сильный пример, благодаря которому у госпожи Вербицкой теперь нет недостатка в помощниках. В качестве поощрения действий господина Барятинского ещё пятьдесят баллов уходит белым магам. И, поскольку белые маги побеждают в этой категории, они получают пятьдесят призовых баллов!

Когда отгремели аплодисменты, ректор вновь перевернул страницу и зачитал приговор:

— Таким образом за первый семестр белые маги набрали 1153 балла, чёрные — 1200 баллов!

Переждав радостный вой чёрных магов и не обращая внимания на похоронные лица белых, ректор улыбнулся. И продолжил:

— Из года в год — одно и то же, господа… Все постоянно забывают о последней категории. Лучших курсантах! Итак, по сумме полученных баллов, лучшим курсантом со стороны чёрных магов является госпожа Алмазова, первый курс! Госпожа Алмазова за этот семестр набрала триста пятнадцать личных баллов во всех категориях. Лучший курсант со стороны белых магов — господин Барятинский, первый курс. Четыреста восемнадцать личных баллов!

Анатоль хлопнул меня по плечу, забыв о торжественности момента и правилах приличия.

— Впервые за семь долгих лет белый маг превзошёл чёрного в стенах Академии! — горделиво продолжил Калиновский. — И победитель в этом финальном состязании получает пятьдесят баллов! Таким образом, суммарно, чёрные маги набрали в первом семестре 1200 баллов. Белые маги — 1203 балла. Пусть с небольшим перевесом, но на этом промежуточном этапе лидируют белые маги. Мои поздравления, господа!

От оваций на потолке затряслась люстра. Я ещё успел поймать яростный взгляд Кристины (которая, вообще-то, расследовала тут антиправительственный заговор, так что могла бы рассчитывать ещё минимум на полтинник, но правительственная служба, увы, опасна и трудна, и порой почти не видна), прежде чем всю вселенную для меня заслонила отчаянно вопящая Полли. Она кинулась мне на шею, чуть не повалила, и вынудила её подхватить.

— Мы победили! — вопила она. — Мы победили, Костя!!!

— Неплохо для начала, согласен, — ответил я.

* * *

Последний день учёбы завершился театральной постановкой. Пьеса называлась «Щелкунчик», Полли играла в ней главную роль. Купалась в аплодисментах и, выйдя на поклон, выглядела абсолютно счастливой.

А после этого в жилом корпусе закипели сборы. Многие курсанты разъезжались по домам. Большинство преподавателей также покидали академию. Все они торжественно прощались со стоящим на крыльце Илларионом Юсуповым.

Как объяснил Юсупов необходимость своего присутствия руководству, я не знал, но это было и неважно. Я, в числе других остающихся, стоял на улице. Встретившись со мной взглядом, Илларион мерзко улыбнулся. Я выдавил улыбку в ответ — нам обоим было понятно, что скучать на каникулах не придётся.

Вдруг моё внимание привлёк разговор знакомых голосов:

— А ты, что же, не едешь домой?

— Еду, конечно. Только за мною заедут позже. Я специально так распорядился. Не люблю быть одним из многих.

Спрашивал Жорж, отвечал — Рабиндранат. Последний даже сейчас, на морозе, стоял со своим блокнотом, будто в любой момент его могла осенить гениальная идея, которую необходимо будет записать.

— А я вот остаюсь, — буркнул Жорж.

— Отчего же?

— Из-за дуэли. Отец…

Тут Жорж замолчал, а я улыбнулся. Зная его отца, легко могу представить, как выглядел разговор.

«Сынок, ты устроил дуэль с Барятинским?»

«Да, папа, прости, я…»

«И почему он всё ещё жив?»

«Пап, я…»

«И если жив он — почему жив ты?!»

«Папа…»

«Уходи. И возвращайся либо в гробу, либо с головой Барятинского».

Даже интересно стало, что послужило истинной причиной того, что Жорж остаётся в академии на каникулы: отец или грядущее собрание, на котором вроде как появится наш покровитель?

Или, если уж покровитель стоит сейчас на крыльце, возможно, всё наоборот? Раз уж Жоржик не сможет отведать рождественского гуся в кругу своей любящей семьи, то почему бы не устроить собрание в академии на каникулах? Вполне себе вариант…

Кристина объяснилась просто и резко:

— Я поступила сюда, чтобы учиться и быть лучшей, — и гордо вскинула голову.

Все вопросы, которыми засыпали её уезжающие подруги, отпали сами собой.

Я попрощался с несколькими сокурсниками, пожал здоровенную лапищу Данилова, посоветовал ему не налегать на спиртные напитки.

— Хотелось бы увидеть тебя в следующем семестре, — пошутил я. — И желательно — не в газетах.

Данилов добродушно улыбнулся:

— Ну… Ничего не могу обещать. Человек, знаешь ли — всего лишь игрушка в руках высших сил! — и, насвистывая гимн Академии, отправился к воротам.

Оттуда навстречу ему шла Полли. Разминувшись с Даниловым, она нашла взглядом меня, подошла.

— Mamán и papá чрезвычайно расстроены моим решением остаться на каникулы здесь, — доложила Полли. — Зато я с каждой минутой всё больше преисполняюсь уверенностью, что сделала верный выбор. Мы с тобой наконец-то сможем провести время вместе!

Я вздрогнул, ничего не смог с собой поделать. Если всё, что было до этого — не время, проведённое вместе, то что это тогда такое было? И чего мне ждать от этих каникул? Хорошо хоть усыпляющий подарок Нины до сих пор со мной. Но часто им пользоваться не будешь, это наведёт на серьёзные подозрения.

В целом, к вечеру не возникло впечатления, что Академия опустела. Многие оставались, как с нашего курса, так и со старших. В этом не было, как оказалось, ничего экстраординарного: курсанты привыкали к самостоятельной жизни, к Царскому Селу и предпочитали провести праздники в компании друзей.

Всё так же работали повара в столовой, и меню завтра обещало быть праздничным. Наставников осталось номинальное количество, из преподавателей — один Юсупов, главным над всеми. Впрочем, и он особенно не отсвечивал, сразу закрывшись у себя в кабинете.

Пожалуй, нам дали практически полную волю, закрыв глаза на правила. Наверное, это было разумно. Какой смысл закручивать гайки постоянно? Так однажды может и резьба треснуть. Иногда нужно делать послабления.

Телефон оказался в свободном доступе, и весь день все, кто хотел, подходили и звонили домой. Не стал исключением и я.

— Костя, это какая-то запредельно злодейская выходка! — объявила Надя. — Что за странная причуда? Почему ты не приедешь? Мы пригласили Клавдию Тимофеевну на праздничный ужин!

И замолчала, как будто привела сокрушительный довод, за которым может последовать только одно: «Уже выезжаю!»

— И она придёт? — спросил я.

— Обещала прийти!

— Что ж, очень рад.

— Зато мы с Ниной совершенно не рады твоему решению! Один только дедушка тебя защищает.

Ну ещё бы деду меня не защищать. Понимает ведь, что я не просто так решил остаться.

— Вишневский не объявлялся? — спросил я.

— Нет, никаких известий, — вздохнула Надя. — Дед очень расстроен, он был отличным юристом. Найти такого же, которому можно доверять, будет очень непросто…

— Ясно, — поморщился я. — Жаль, хороший был человек.

— Должно быть… — Надя выждала несколько секунд из почтительности, потом вернулась к прежнему тону: — Имей в виду, Костя: это твой последний шанс изменить решение! Завтра утром я за тобой приеду.

— Надя, ни к чему, — сказал я. — Я останусь здесь.

— Это Рождество, и мы всё равно привезём тебе подарок, — возмутилась Надя. — Даже не обсуждается! А потом уже ты решишь, либо поедешь с нами, либо остаёшься человеком, которому наплевать на чувства близких людей! — И бросила трубку.

— «Мы», — повторил я. — «С нами». Интересно, о ком это она? Неужели Китти созрела идти на рыбалку? Вот уж тот ещё подарочек будет…

Незадолго до ужина, сидя на подоконнике в фойе, язаметил, что по лестнице спускается Рабиндранат. Вскоре хлопнула дверь, и я увидел его через окно на освещённой фонарями аллее. Рабиндранат уверенно шагал к воротам. Как и собирался — уезжал он один, без назойливой толпы.

Я проводил его задумчивым взглядом. Блокнота у него при себе не было — странно. Оставил в комнате? Забыл? Может, напомнить? А с другой стороны — мне что, больше всех надо?

* * *

Ужин, думается, удивил многих. На столах перед всеми оказалась тыквенная каша. Старшекурсники восприняли ситуацию как должное, из наших же многие побежали в кухню, разбираться, в чём дело. Как оказалось — в сочельник предписывается строгий пост, но зато завтра было обещано праздничное меню.

— Это какой-то сумасшедший дом! — возмущался Жорж, демонстративно отодвинув от себя тарелку. — Из-за того, что у верующих так принято, нас можно морить голодом? Скорей бы уже лето! Мой отец вернётся в Ближний Круг и заставит ректорат отменить все эти замшелые порядки! Академия — светское заведение, в конце концов.

— А ты разве не верующий, Жорж? — спросил его кто-то из друзей.

— С чего бы мне им быть? — возмутился Жорж. — Вера — для черни, она — их единственное упование. Мы же, маги, знаем, как на самом деле устроен мир. И где в нём место богу, скажите?

Кристина, сидящая напротив Жоржа и меланхолично орудующая ложкой, подняла взгляд и сказала:

— Господин Юсупов, будьте добры, не портите людям предпраздничное настроение. Поверьте, вы не умрёте без сочного стейка на ужин. Берите пример с господина Батюшкина.

Судя по покрасневшему лицу, Жорж многое хотел сказать и по поводу предпраздничного настроения, и по поводу господина Батюшкина (который посетовал только, что в кашу добавили мёд, что было, с его точки зрения, излишеством), но сдержался. Кристина всё-таки ощутимо над ним доминировала.

— Ну, слава Богу, — пробормотала Полли. — Иногда Алмазова даже вызывает у меня какие-то позитивные эмоции.

— Ты уже давненько не называешь её «эта противная», — заметил я.

— Просто я не люблю повторяться, — выкрутилась Полли. — Предпочитаю, чтобы моя речь звучала оригинально.

Вечером, когда я уже собирался улечься спать, в дверь вдруг тихонько стукнули. Кого бы там ещё могло принести? Уж не Жорж ли Юсупов собрался пошушукаться перед сном?

Я встал со стула, где только что закончил медитацию на энергетические потоки и открыл дверь. За ней оказался прислуживавший нам дядька, который, само собой, тоже никуда не уехал.

— Вечер добрый, ваше сиятельство, — поклонился он.

— Чего тебе, Гаврила? — спросил я.

— Дак, вот, передать просили. — Гаврила протянул мне запечатанный розовый конверт.

— А кто просил?

— Просили, значится, не говорить… Извиняйте.

— Ну, спасибо, — вздохнул я, взяв конверт. Хотел уже закрыть дверь.

— И, это… — остановил меня Гаврила.

— Чего ещё?

— На словах тоже просили передать.

— Ну так передавай! — начал злиться я.

— Значится, просили так сказать: «Сегодня».

— И всё?

— Всё. Покойной ночи, ваше сиятельство.

Закрыв дверь, я разорвал конверт и достал сложенный листок бумаги. На нём ничего не было написано, однако был рисунок. Простенький, хотя и небесталанный набросок ключа. Обычного ключа, которым можно открыть замок.

Я потряс конверт, и мне на ладонь выпал рыжий локон, свернувшийся колечком. В памяти что-то щёлкнуло, заработало, и я вспомнил. Вспомнил, как Полли сказала, что может раздобыть ключ от Скрипучей беседки…

— Серьёзно? — спросил я, переводя взгляд с локона на рисунок и обратно. — Вот сейчас?..

За окном мерно падали снежинки. Я представил, какой дубак стоит в беседке. Интересно, подумала ли об этом Полли?.. Впрочем, простенькая бытовая магия, помогающая согреться, была известна даже мне, а уж Полли-то наверняка о ней знает.

Ну и что делать? Оставить девушку одну, ночью, в холодной беседке — это, конечно, гнусность. Значит, без вариантов.

Я открыл шкаф, достал форменную шинель.

И почему мне кажется, что я об этом пожалею?..

Глава 23 Свидание

Я шёл к Скрипучей беседке. Планов не строил никаких. Какие могут быть планы, когда речь идёт о госпоже Нарышкиной — непредсказуемой, словно погода в мае?

С равной степенью вероятности она может предложить мне романтически потанцевать под луной, организовать налёт на буфет, потому что ей надоело сидеть на диете, или сбежать из академии, чтобы тайно обвенчаться. В целом, я был готов к любому развитию событий. На самый крайний случай у меня в кармане лежало хрустальное сердечко — амулет, ещё летом полученный от Нины. Надеюсь, магический аромат не выветрился. Если ситуация повернёт куда-то не туда, неугомонную Полли я просто усыплю. А проснувшись, она о своей затее и думать забудет, чем бы эта затея ни была.

Пробираясь по неприметным тропинкам парка, я думал о том, что, пожалуй, скоро смогу ходить здесь с закрытыми глазами. В последнее время ночные вылазки стали одной из неизменных составляющих моего быта.

С боковой тропинки я вышел у Вечернего зала. Решил, что здесь уже можно не таиться даже такому параноику, как я. Академия опустела, и вероятность встретить кого-то у Скрипучей беседки — стоящей на берегу водоема и в непогоду насквозь продуваемой ледяным ветром — в дневное-то время была околонулевой. А уж ночью…

Полли, видимо, рассудила так же. Чем ближе я подходил к беседке, тем всё отчётливее различал мелодичные звуки, которые доносились оттуда. Фирменное сопровождение госпожи Нарышкиной.

На каком расстоянии «включается» родовая магия Полли, я пока так и не смог определить. Иногда начинал слышать мелодию издалека, иногда для этого Полли нужно было подойти ко мне совсем близко… Надо будет, кстати, задаться этим вопросом.

Я подходил к беседке. Музыка звучала всё громче.

Беседка представляла собой деревянный павильон, выстроенный наподобие китайской пагоды — в несколько ярусов. Я приближался к боковому входу. Всего их было четыре: к одному подходили ступени, спускающиеся к воде, три остальных вели на дорожки парка. Я отчего-то был уверен, что в беседке Полли не усидит — кинется мне навстречу. Но госпожа Нарышкина решила, видимо, выдержать интригу.

Я подходил всё ближе, Полли не показывалась. Да и мелодия в этот раз была особенная. Обычно родовая магия Нарышкиных исполняла менуэты. Четыре месяца танцевальных занятий и общение с Полли не прошли для меня даром: худо-бедно я научился разбираться даже в таких вещах. А сейчас вдруг с удивлением понял, что слышу звуки вальса.

В следующее мгновение я метнулся в сторону — уходя с открытой, просматриваемой со всех сторон дорожки.

Нет ничего более надежного и неизменного, чем родовая магия. Мир может хоть трижды перевернуться с ног на голову, род — лишиться последнего своего представителя, но родовая магия останется такой же, какой была на заре времён. Магия моего рода не позволит никому из Барятинских разбиться, упав с высоты. Магия рода Нарышкиных, если кто-то из его представителей встретит свою судьбу, начнёт исполнять менуэт. Не вальс, не марш и не народную плясовую!

В голове у меня мелькнуло что-то вроде: «Если я всё-таки ошибся, Полли сейчас знатно хохочет. Даже интересно, что…» Но я не успел закончить мысль.

То место, где стоял секунду назад, осыпали стрелы. Короткие, арбалетные — на занятиях по военному делу нас учили обращению даже с таким оружием. Преподаватель, ведущий практику, уверял, что арбалет замечательно тренирует не только меткость и крепость мышц, но и такие качества, как хладнокровие и выдержку. В этом с ним трудно было не согласиться.

Стрелки, должно быть, выпалили по команде, все разом. В дорожку воткнулось четыре стрелы, ещё одна улетела в сторону. Ночь выдалась лунной, и в свете луны я заметил металлический блеск наконечников.

Стрелы были не учебными. Боевыми. Меня снова попытались убить — на этот раз впятером. Если бы мне не было известно об особенностях родовой магии Полли… Стоп. Но ведь на свидание меня позвала она!

И что это значит? Полли — предательница?!

Бред. Не может такого быть. Не могу я настолько плохо разбираться в людях. И потом, если бы Полли захотела меня предать, то для исполнения плана у неё был примерно миллион возможностей. Например, встретить меня на пороге беседки и, мило улыбаясь, воткнуть в сердце кинжал. В этом случае я ничего не успел бы сделать… Нет. На меня напал кто угодно, только не она.

К тому же, если Кристину, например, я ещё мог представить себе с арбалетом в руках, то Полли не хватило бы навыков даже на то, чтобы установить стрелу в ложементе. И — музыка. Неправильная музыка. Которая, кстати, продолжала играть…

Полли удерживают силой?!

— Полли! — заорал я.

И бросился к беседке. Щит поднял ещё на бегу. В него ударили две стрелы, третья просвистела мимо. Двое арбалетчиков не стреляли. Видимо, не настолько опытны, чтобы успеть перезарядить оружие… Но на этом хорошие новости закончились.

Дверь в павильон была открыта. Я взбежал по крыльцу и сквозь небольшой тамбур влетел в саму беседку.

Здесь пространства было куда больше, внутренность беседки представляла собой приличных размеров помещение с высокими арочными окнами. Из центра этого помещения уходила спиралью наверх винтовая лестница. Из путеводителя я знал, что лестница ведёт в башенку, предназначенную для приёма солнечных ванн.

Видимо, с этой самой башенки меня и обстреляли. А теперь я увидел самих стрелков. По лестнице, одна за другой, спустились четыре фигуры в чёрных плащах.

Музыка смолкала. На головы стрелков были накинуты капюшоны, но я быстро понял, что это излишняя предосторожность. Вместо лиц из-под капюшонов на меня смотрели гладкие белые маски с провалами вместо глаз. Четыре «Фантомаса» безмолвно встали у подножия лестницы.

Пятый Фантомас спускался по ступеням. Неловко и неуклюже — он толкал перед собой ещё одну фигуру. Та едва перебирала ногами, если бы не пинки Фантомаса, упала бы на ступени. Голова этой фигуры была обмотана мешком. Но торчащие из-под мешка длинные рыжие локоны не узнать было невозможно.

— Отпусти Полли, тварь, — с трудом сдерживая ярость, приказал Фантомасу я.

— Не раньше, чем ты подойдёшь ко мне и вытянешь руки вперёд, — отрезал Рабиндранат.

Узнать его лицо я, конечно, не мог. Но голос помнил слишком хорошо — для того, чтобы с кем-то спутать.

— Шнурок для волос — неплохая попытка подставить Юсупова, — сказал я. — Не понимаю лишь, для чего ты это сделал. В итоге ведь всё равно спалился. Или думаешь, что твоя дурацкая маска сможет кого-то обмануть? Представление с отъездом, кстати, тоже было лишним.

— У меня изменились планы, — прошипел Рабиндранат. — И мне наплевать, что ты обо мне думаешь. Подойди и вытяни руки вперёд! Если не сделаешь этого, я перережу ей горло.

В руке у него появилось личное оружие — сабля. Клинок, ярко сверкнувший в лунном свете, Рабиндранат поднёс к шее Полли. А Полли продолжала молчать. Так и висела у него в руках безвольной куклой.

— Что происходит?! — рявкнул я. — Что ты с ней сделал?!

Безгубый рот Рабиндраната разошелся в ухмылке.

— Ничего. Пока ещё — ничего. Если ты будешь вести себя по-умному, то ничего и не сделаю. Завтра утром госпожа Нарышкина проснётся как ни в чём не бывало и о событиях минувшей ночи даже не вспомнит. Всё, что требуется от тебя — подойти ко мне и вытянуть руки.

Дались же ему мои руки.

— А если я этого не сделаю?

— Если ты этого не сделаешь, то твоя невеста умрёт. — Рабиндранат половчее перехватил саблю.

— И у тебя действительно хватит совести на то, чтобы вскрыть ей горло? — ровным голосом спросил я. — Ты зарежешь беспомощную, бесчувственную девушку, которая за всю свою жизнь мухи не обидела? Здесь, на глазах у меня и четверых твоих сообщников?

Я посмотрел на «сообщников». По логике, никем другим, кроме как участниками кружка, они быть не могли. А в кружке состояли обычные, психически здоровые парни и девушки! Я готов был поклясться, что ни один из них не допустил бы такого издевательства над Полли, а уж тем более — её смерти.

Игра в заговорщиков — это одно. Насильственная смерть — совсем другое. Это мне, тридцатишестилетнему вояке, к трупам не привыкать. Но они-то?! Пусть не самые толковые, но ещё недавно казавшиеся вполне адекватными, ребята? Стоят молча — хотя Рабиндранат явно верит в то, что говорит? Стоят, как каменные, будто языки проглотив — не шелохнувшись и не делая ни единой попытки возразить лидеру? В извилинах которого что-то определенно перемкнуло… Что-то с ними не так. Со всеми четырьмя.

— Моя совесть — не твоего ума дело! — взвизгнул Рабиндранат. — То, что происходит сейчас — выше твоего понимания! Хватит заговаривать мне зубы! — Он встряхнул Полли. — Если не хочешь, чтобы она умерла, подойди сюда и вытяни руки!

Я сделал шаг к нему навстречу. Рабиндранат непроизвольно дёрнулся ко мне. И я увидел то, что хотел.

В свободной руке этот псих держал наручники. Не обычные — магические, окутанные призрачным светом.

Вот оно что. Рабиндранат собирается надеть на меня наручники, блокирующие магию, мне доводилось слышать о таких. После того, как замок защёлкнется, я не смогу воспользоваться ни одним заклинанием — не говоря уж о том, чтобы призвать оружие. А что произойдёт дальше — гадать не приходится.

Я ещё раз оглянулся на четверых Фантомасов. Стоят всё так же, каменными изваяниями.

Если этот сумасшедший сейчас и правда зарежет Полли, ни один из них даже не вздрогнет, я отчего-то был в этом уверен. Как и в том, что у Рабиндраната хватит силы духа на то, чтобы её зарезать.

В тёмных провалах маски горели безумные глаза фанатика. Взяв Полли в заложницы, Рабиндранат переступил черту.

Такого ему не простят. Исключение из академии — пожалуй, самое мягкое наказание, которое можно придумать. К тому же, Рабиндранат раскрыл себя. Обратной дороги для него нет. Игры закончились. И теперь он уже ни перед чем не остановится, пойдёт до конца.

Рабиндранат стоял чуть выше меня — на первом витке лестницы. Саблю он держал у горла Полли. Выглядело устрашающе… Для того, кому не приходилось самолично лишать человека жизни путём обезглавливания. Рабиндранат, конечно, полный псих, но до сих пор явно не занимался ничем подобным. А значит, мой план может сработать.

— Руки, говоришь, — сказал я. И шагнул ещё ближе к Рабиндранату. Вытянул руки вперёд. — Ну, если так настаиваешь. И если поклянёшься, что ни я, ни госпожа Нарышкина не пострадаем.

— Клянусь, — бросил Рабиндранат. Поднял руку, в которой держал наручники — её окутали искры. Он принёс клятву нетерпеливо и с досадой, ему было наплевать уже на всё. Он находился в шаге от своей цели. — Иди сюда! Руки!

Н-да. Всё, оказывается, даже хуже, чем я думал.

Я сделал ещё один шаг навстречу Рабиндранату. Вытянул вперёд руки. Провалы глаз на белой маске довольно сверкнули.

Полли он, может, и правда оставит в живых. Меня — проткнёт саблей через секунду после того, как наденет наручники. В этом сомневаться не приходится.

— Ты слышал о том, как в древности карали клятвопреступников? — спросил у Рабиндраната я.

Тёмный провал рта презрительно скривился.

— Я не любитель поросших мхом историй. Предпочитаю сам творить историю — здесь и сейчас.

— Хреново получается, — честно сказал я.

— Не заговаривай мне зубы! — снова взвизгнул Рабиндранат. — Подойди ближе! Или она умрёт! — Он снова встряхнул несчастную Полли.

Я шагнул ближе.

Белая гладкая маска озарилась счастливым оскалом. Рабиндранат поднёс к моей руке наручники. Сабля в другой его руке дрогнула. Опустилась и ушла в сторону — Рабиндранату стало не до Полли. А я именно этого и ждал.

Цепь прянула вперёд, обвив плечи девушки. В следующую секунду Полли взмыла вверх — я забросил её в башенку для принятия солнечных ванн. Всё, что досталось Рабиндранату — пара упавших к ногам рыжих локонов.

Следующим движением я сбросил Рабиндраната с лестницы. Без всякой магии — опрокинул ударом в ухо. А сам встал у подножия лестницы — так, чтобы загородить проход наверх и перекрыть Рабиндранату с компанией доступ к заложнице. Теперь, когда у горла Полли нет сабли, руки у меня развязаны. Рано или поздно я эту мелюзгу передавлю — даже один против пятерых.

Кстати, уже четверых. Рабиндраната можно не считать — он, упав от моего удара, пока так и валялся на полу. Всё, что сумел сделать — приподняться на руках. С ненавистью глядя на меня, прохрипел:

— Убейте его!

Я не успел даже снисходительно улыбнуться. В руках четверых Фантомасов сверкнули мечи и сабли. И все четверо бросились на меня.

Команду «убить» они исполнили буквально. Не знаю, что сейчас творилось в юных аристократических головах. Но я вдруг понял, что каждый из них будет сражаться насмерть, до последней капли крови. И ни один не успокоится до тех пор, пока я жив. Моих слов они попросту не услышат. Их будто запрограммировали на единственную цель. И эта цель — моя смерть.

До меня донесся странный звук. Я не сразу понял, что это щёлкнули замки, закрывающие двери в беседку, все четыре входа. Теперь снаружи сюда не попадёт никто.

Что ж, разумно. Концентрация магии тут сейчас такая, что глобусы на столах у наставников и дежурного преподавателя сверкают, как сумасшедшие. Беда в том, что дежурный преподаватель — Юсупов, а ходу от академии до Скрипучей беседки, даже если очень быстро бежать — минут двадцать. А за двадцать минут тут очень многое может произойти.

Рабиндранат торжествующе смотрел на то, как четверо Фантомасов подступают ко мне. Судя по выражению лица, он ни секунды не сомневался в том, что живым я отсюда не выйду.

Что ж, посмотрим. Я захлестнул цепью шею того, кто стоял дальше всех от меня. План был прост — дернуть цепь и швырнуть бойца на того, который стоит рядом — нейтрализовав таким образом обоих. Но не сработало.

За прошедшее время моё личное оружие успело набрать немалую силу. Подбросить Полли на пятиметровую высоту — сложновато, но я не сомневался, что справлюсь. А с Фантомасом что-то пошло не так.

Он не просто устоял на ногах. Он вообще не шелохнулся и не издал ни звука! И это — шестнадцатилетний сопляк, чей магический уровень никак не мог превышать второй! Я попробовал вырвать у него из рук саблю. Тот же результат.

Я ударил магией. Жемчужина нестерпимо заколола грудь — но это было всё, чего я добился. По фигурам Фантомасов пробежали искры. Сами они, как ни в чём не бывало, продолжили наступать. Кажется, на них работала магия посильнее моей.

Рабиндранат, поднимаясь с пола, расхохотался.

— Прикройся Щитом, — с издевкой посоветовал он. — Это ведь наилучшая защита для белого мага, не так ли?

А Фантомасы подступали всё ближе. Я принялся с бешеной скоростью вращать перед собой цепь. Это их пока удерживало. А я судорожно соображал, что мне делать. То, что расшвырять этих щенков мне не под силу, уже понятно. На них, судя по всему, амулеты, и эти амулеты — уровнем едва ли не выше каменного голема.

Бежать наверх, в башенку? Сам-то спрыгну с высоты без проблем, меня подхватит родовая магия. А Полли? Если возьму её на руки — означает ли это, что магия защитит нас обоих? Вряд ли. Скорее уж мы угробимся оба. Пытаться прорваться к дверям? Тогда в беседке останется Полли…

Я думал, а сам продолжал вращать цепь. Поднять Щит даже не пытался — уже понял, что мои заклинания против той силы, которая мне противостоит, не сработают. Всё, на что могу рассчитывать — личное оружие.

Что ж, дёшево я свою жизнь не отдам.

Я старался держать в поле зрения всех четверых Фантомасов. Но момент, когда один из них вдруг упал на пол, пропустил.

Фантомас упал, и проскользнув ужом под образованным цепью светящимся кругом, попробовал мечом подсечь мне ноги.

Не исключаю, что у него бы это получилось. Но тут в пол вдруг вонзился другой меч. Меч первого зазвенел, столкнувшись с ним, я шагнул назад. А тот, кто вонзил меч, оказался рядом со мной.

— Хватит уже ломать комедию, — услышал я голос Кристины.

Глава 24 Эмоциональные решения

Кристина выдернула меч из пола и встала со мной спина к спине. Её белая маска размывалась на глазах. Становилась всё прозрачнее.

— Предательница! — завопил Рабиндранат. — Я знал это, я чувствовал! Ты с самого начала была с ним заодно! Убейте их! Убейте обоих!

Фантомасы удвоили напор.

— Эмоциональные решения — не всегда самые верные, — продолжая вращать цепь, сказал Кристине я. — Зря ты открылась.

— Мне нужно было таиться дальше и смотреть на то, как ты будешь истекать кровью?! — огрызнулась она. Подняла меч, отражая атаку одного из Фантомасов. — Нет уж.

— Ты так боишься крови?

— Боюсь, что умру от тоски без твоего искрометного юмора! Ты ещё не понял, что они не успокоятся, пока не убьют тебя?

— Я не понял, с чем связана такая настойчивость. Это ведь парни из кружка? Не големы?

— Нет, — процедила Кристина. — Живые люди. Но Рабиндранат опоил их «берсерком». Это сильнодействующая магическая дрянь, которая…

— Не продолжай, — оборвал я. — По названию понятно. Береги силы.

Кристина пришла мне на помощь вовремя. С ней я продержусь чуть дольше.

— Беги, — вдруг сказала Кристина. — Беги наверх! Спуститься по крыше ты сумеешь, не сомневаюсь. Я их задержу.

— Полагаешь, что после того, как я убегу, эти уроды дружно сложат оружие и пойдут в корпус отдыхать?

— Полагаю, что им надо убить тебя! — прошипела Кристина. — Ты — их цель!

— Не хочу тебя расстраивать. Но после того, как открылась, их цель — ещё и ты. Правда думаешь, что Рабиндранат оставит в живых свидетельницу?

Лица Кристины я не видел. Но почувствовал, как она вздрогнула. Правда, тут же взяла себя в руки. Упрямо проговорила:

— Разберусь. Беги.

— По этикету не положено. Дам пропускают вперёд. Беги ты.

— Нет!

— Беги, я сказал!

Я ухватил Кристину за локоть и толкнул к себе за спину.

— Пусти, сумасшедший! — закричала она. — Ты погибнешь!

— А если ты останешься, мы погибнем оба. Так хоть один живой свидетель будет. Расскажешь, что тут было.

Вращать цепь становилось всё труднее.

— Беги! — рявкнул на Кристину я.

Не знаю, что бы она сделала дальше. Но в это время металлическая ступень под моими ногами вдруг завибрировала. Так, словно по лестнице спускался кто-то ещё.

И в ту же секунду раздался голос Анатоля:

— Капитан?! Какого чёрта тут творится?!

— Это ты какого чёрта тут делаешь?! — рявкнул, не оборачиваясь, я. — Уходи немедленно! Забирай эту ненормальную и уходи! — Я попробовал оттолкнуть спиной Кристину.

Но она спрыгнула с лестницы и встала справа от меня. Взмахнула мечом. Слева оказался спрыгнувший со ступенек Анатоль, заработал саблей.

А я услышал наверху новый голос:

— Капитан? — и быстрый топот ног по лестнице.

Андрей.

— Вы совсем ополоумели?! — заорал я. — Зачем вы сюда пришли?! Ещё бы Мишеля взяли!

— Мишель наверху, с Полли, — отозвался Андрей. Спрыгнул с лестницы и встал рядом с Анатолем, саблю выхватил ещё во время прыжка. — Это он нас разбудил. Сказал, что тебя нет в комнате.

— Парни! — взвыл я. — Здесь вам — не Игра и не тренировочный бой! Эти психи — под берсерком!

— Мы поняли, что бой не тренировочный, — отбивая атаку одного из Фантомасов, отозвался Андрей.

— Вмешиваться в тренировочный бой? — фыркнул Анатоль. — Помилуйте! Лично я никогда не позволил бы себе подобную наглость.

Ладно, всё. Прогнать парней не удастся — так же, как и Кристину. Теперь число нас сровнялось с числом соперников, четыре на четыре. Но совершенно ясно, что это лишь временное облегчение. Десять минут боя с «берсерками» меня-то измотали — будь здоров, а уж парней тем более надолго не хватит. Ещё буквально две минуты, и эти психи — которые, кстати, выглядят так, будто вовсе не устали — нас попросту сомнут. У нас не хватит на них ни физических сил, ни магии…

Стоп. Магии! Если что-то тут и может сработать, то…

— Анатоль, Андрей, — скомандовал я. — Мне нужна будет ваша энергия. Вся! Приготовьтесь позвать ещё и Мишеля. Прикройте меня!

Я отступил за спины парней и принялся раскручивать над головой цепь — заставляя её все больше удлиняться. Под высоким потолком беседки свились три светящихся кольца. И я бросил эти кольца вниз — так, чтобы захватить ими всех четверых Фантомасов.

Крикнул:

— Энергия!

Разъяснений парням не потребовалось. Андрей коснулся цепи саблей с одной стороны, Анатоль — с другой.

— Мишель! — крикнул Андрей. — Сюда!

Я почувствовал, как окрепла цепь. Фантомасы это, похоже, тоже почувствовали. Как ни дёргались — вырваться из кольца они не могли. А сверху уже топал по ступенькам Мишель.

— Кристина! Оружие! — приказал я.

Кристина бросилась к опутанным цепью Фантомасам. Выбила саблю из руки Рабиндраната. Попыталась проделать то же с его соседом — и беспомощно обернулась ко мне.

Крикнула:

— Не могу! Не хватает сил!

Рабиндранат расхохотался — диким, безумным смехом. Бросил мне:

— Ты действительно думаешь, что сумеешь справиться с нами? Твоя петля продержится ещё минуту, не больше!

— Мишель! — вместо ответа крикнул я. — Энергия!

Мишель подбежал к нам. Коснулся цепи ладонью.

Я сжал петлю. Четыре фигуры внутри неё тесно прижались друг к другу — я будто перетягивал лентой безумный, фантасмагорический букет.

— Бей! — рявкнул Кристине.

Кристина ударила. Выбитый меч зазвенел по полу.

— Твоя цепь отнимает у них силы, — прошептал Мишель. — Не останавливайся!

Он побледнел от напряжения, на висках проступил пот.

На пол упала вторая сабля, выбитая Кристиной. А я, последним рывком собрав всю энергию, накинул на шеи Фантомасов ещё одну петлю.

— Нет! — завизжал Рабиндранат. — Ты не можешь! Не смей!

— Не смей говорить мне, чтобы я не смел. — И я затянул накинутую петлю.

Пальцы третьего Фантомаса разжались сами. Меч выпал из его руки. Звякнул на каменном полу беседки, покатился, описывая гардой круг.

Кристина бросилась к мечу, подхватила.

Разобрать по гладким белым маскам, что испытывают сейчас Фантомасы, было непросто. Но Кристине это удалось.

— Костя! — ахнула она. — Отпусти их, а то задушишь насмерть! У них глаза закатились! Они без сознания!

— Ещё две секунды, — проговорил я, — для верности.

Выждал две секунды, после чего ослабил цепь.

Фантомасы, словно ватные куклы, повалились на пол.

Мишель, чтобы не упасть, ухватился за перила лестницы. С другой стороны в них вцепились Анатоль и Андрей.

— Можешь наконец объяснить, что это было, Капитан? — тяжело дыша, проговорил Андрей.

— Могу. Вы спасли мне жизнь, — отозвался я. — И не только мне. Ещё Кристине и Полли.

Я понимал, что Фантомасов надо бы растащить из общей кучи. Связать, подумать, как транспортировать отсюда в академию… Но сил на это пока не было. Слишком уж кружилась голова и звенело в ушах.

Вероятно, поэтому я не расслышал топот ног снаружи. Среагировал лишь, когда в дверь беседки ударили, а через секунду увидел вспышку магии в тамбуре. Лязгнул дверной засов.

— Что здесь происходит?!

Дверь распахнулась, и в беседку ворвался человек, которого я меньше всего ожидал тут увидеть. Илларион Георгиевич Юсупов собственной персоной.

За спиной у него я с не меньшим удивлением заметил запыхавшегося Жоржа. Дядю и племянника сопровождали наставники в количестве четырёх человек.

Я на всякий случай оглянулся на Фантомасов. До сих пор был более чем уверен, что Жорж — один из них. Допускал, что ещё одним может быть Илларион — отсюда и усиленная магия…

Белые маски на лицах Фантомасов таяли. Среди них уже можно было узнать Рабиндраната и трёх других первокурсников. Но не Юсуповых.

Юсуповы стояли передо мной. Причем старший так и пылал праведным гневом.

— Что вы опять устроили, господин Барятинский?! — заорал он. — Вам мало было разрушенной башни?! Мало было дуэли?! Что ещё вы себе позволяете?

— Это слишком интимный вопрос для того, чтобы обсуждать его с вами, — огрызнулся я. — тут замешана честь дамы.

Юсупов продолжил орать, всё более распаляясь, а я смотрел на него — но не видел.

Всё поведение Юсупова говорило о том, что руководителем заговорщиков он быть не может.

Вообще. Никак.

Руководитель заговорщиков мог прибежать сюда с единственной целью — оказать подмогу своим питомцам. Он не потащил бы с собой толпу свидетелей, а начал бы с того, что пристрелил меня или шарахнул магией — благо, я пока слаб, как новорожденный котенок. Лекцию о правилах поведения читать уж точно не стал бы. Действия Юсупова-старшего — совершенно точно не гениальная актерская игра. Просто Илларион действительно — ни сном ни духом ни о каких заговорах.

— Жорж, — повернулся я к Юсупову-младшему. — Почему ты не с ними? — кивнул на валяющихся на полу Фантомасов.

— Представления не имею, о чём ты говоришь, — надменно отозвался Жорж.

На бесчувственного Рабиндраната он смотрел обиженно.

— Ему ничего не сказали, — глядя на Жоржа с непонятным выражением, объяснила Кристина. — Он не знал.

Жорж поджал губы и отвернулся.

Вот оно что. Выходит, Рабиндранат не настолько доверял Юсупову, чтобы взять его с собой.

— Пойду проведаю госпожу Нарышкину, — пробормотала вдруг Кристина. — Как она там, бедняжка? — и, перепрыгнув через сидящего на ступеньках Мишеля, рванула наверх.

Я проводил её рассеянным взглядом. Мысли сосредоточились на другом.

Ведь, если руководитель кружка — не Юсупов, то…

— Что-то у меня голова разболелась, — сказал Иллариону я. — Нужно срочно обратиться к врачу. Побегу в медпункт. Всего доброго, господа, спасибо за прекрасный вечер.

Юсупов-старший, уже набравший полную грудь воздуха для того, чтобы продолжить орать, от такой наглости обалдело вылупил глаза и промолчал.

А я бросился к Рабиндранату. Выхватил у него из рук магические наручники. И выбежал в распахнутую дверь.

* * *

Я летел, будто ужаленный — до тех пор, пока не понял, что меня не преследуют. После этого немного сбавил темп — силы ещё понадобятся.

Подбегая к корпусу, где жили преподаватели — он стоял особняком от здания академии, — посмотрел наверх. Темнота. Освещено единственное окно. А значит, я не ошибся.

Я взлетел по лестнице на третий этаж. В дверь стучать не стал, распахнул её пинком.

Миновал тёмную прихожую и ворвался в кабинет.

Он сидел за столом. Одетый, будто и не ложился.

— Ждали, — сказал я.

— Догадались, — глядя на меня, холодно парировал Белозеров. — Спокойно, Константин Александрович! — он направил на меня пистолет. — Без резких движений!

— Спокойствие понадобится вам, — усмехнулся я.

И резко ушёл в сторону с линии огня.

Следующим движением оказался у Белозерова за спиной. Вывернул назад руку, держащую пистолет. Разжал пальцы Белозерова. Осмотрел оружие и покачал головой.

— Запомните две важные вещи, Всеволод Аркадьевич. Первая: для того, чтобы сделать выстрел, пистолет нужно снять с предохранителя. Вторая: собрались стрелять — стреляйте без предупреждения. В следующую секунду может быть поздно.

Белозеров побагровел.

А я застегнул на его руках противомагические наручники, которые забрал у Рабиндраната. После чего выдвинул ящик стола. Пошарив в нём, обнаружил то, что искал — рулон клейкой бумажной ленты, аналог нашего скотча.

Через две минуты скованный Белозеров был намертво примотан к креслу, в котором сидел.

— А вот теперь мы поговорим, — сказал я.

Обошёл стол и уселся на стул, стоящий напротив.

— Я не предлагал вам садиться! — окрысился Белозеров.

— Вы меня и в гости не приглашали. — Я демонстративно закинул ногу на ногу. — Могу узнать, что вам было обещано за мою смерть?

— Деньги, — неохотно проговорил Белозеров.

— Вот как? И какая сумма, если не секрет?

— Тысяча рублей золотом.

Я мысленно соотнёс стоимость российского золотого рубля со стоимостью единой межнациональной валюты Концернов. И поморщился:

— Продешевили. За меня давали гораздо больше.

— Шутить изволите, Константин Александрович? — Белозеров попытался отереть о плечо выступивший на лбу пот. — Расскажите лучше, как вы догадались.

Я пожал плечами:

— Ну, во-первых — Игра. Вы выступали её распорядителем наравне с Юсуповым, следили за всеми нашими действиями. Вам ничего не стоило наколдовать водоворот в пруду.

Белозеров прищурился. С ненавистью проговорил:

— Как же мне хотелось придушить щенка, который вас вытащил! У меня ведь почти получилось.

— Не повезло, — согласился я. — Откуда вам было знать, что в моей команде окажется человек, который вместо того, чтобы паниковать и звать на помощь, бросится меня спасать — и даже сумеет это сделать? Будь на месте Андрея Батюшкина кто-то другой — он, вероятно, утонул бы вместе со мной. А с Андреем вам и впрямь не повезло… Дальше. Голем. Вы так старались убедить меня в том, что его создателем является не Алмазова, а Юсупов, что случайно сказали правду. Вы сказали, что для создания такого голема нужен четырнадцатый уровень владения магией. А у Юсупова — двенадцатый… Хотя вам почти удалось меня обмануть. Расспрашивая о том, не видел ли я в театре кого-то из знакомых, вы были весьма убедительны.

— В театре меня не было, — быстро сказал Белозеров. — Виновник пожара — не я.

Я пожал плечами:

— Может, и так. Но не думаю, что этот факт каким-то образом облегчит вашу судьбу. Того, что вы сделали, и без театра вполне достаточно… Дальше. Дуэль. Мне известно, что в академию поступил анонимный звонок. Звонивший проинформировал, что дуэль состоится, назвал её участников и даже точное время. Я довольно долго полагал, что звонок принял Юсупов — оттого вы с ним и прибыли уже после того, как дуэль состоялась. А потом понял, что ровно с той же степенью вероятности звонок могли принять вы… Далее. Заговорщики. Вы знали, что я их выследил. И запаниковали. Решили отвести от себя все возможные подозрения, затеяли этот фарс с подменой на уроке. Когда по учебному плану нужно было демонстрировать големов, вы испугались, что, увидев вас, я соотнесу факты. Догадаюсь, кто на самом деле был в ту ночь возле Башни-руины. И попросили Юсупова заменить вас. В тайне от начальства, разумеется — не знаю уж, какую причину вы придумали и как сумели уговорить Юсупова. Но тут вам снова не повезло. Чтобы не сидеть в корпусе, рискуя напороться на коллег или прислугу, вы решили укрыться в парке. Откуда вам было знать, что из всех скамеек огромного комплекса я выберу именно ту, на которой будете сидеть вы?.. В общем, сплошная невезуха, Всеволод Аркадьевич. С такой удачливостью я посоветовал бы вам не посещать казино. Но, полагаю, такой возможности у вас в ближайшие десятилетия и не будет. Ну, и последнее. Я, признаться, изрядно удивился, встретив вас на балу в императорском дворце. Наблюдали за тем, как я буду вручать великой княжне подарок, верно? А после того, как подстава не сработала, окончательно убедились в том, что я работаю против вас. И получили приказ — больше не тянуть. Разделаться со мной как можно скорее. Я прав?

Белозеров мрачно сопел, глядя на меня.

— Для чего вы в это влезли, Всеволод Аркадьевич? — негромко, почти ласково спросил я. — Кто вас уговорил? У вас ведь нет специальной подготовки. Вы даже пистолет держать не умеете. И вдруг — согласились убить шестнадцатилетнего пацана. Собственного ученика… Не стыдно было?

Белозеров побагровел.

— Мальчишка! — прошипел он. — Да что ты можешь знать о людских судьбах! О том, как единственное досадное происшествие может сломать человеку всю жизнь!

— Вот оно что, — усмехнулся я. — Досадное происшествие, говорите… — Картинка сложилась сразу. Так ясно, будто своими глазами увидел. — Вы ведь преподавали магию и до того, как пришли в академию, верно?

— Давал уроки на дому, — процедил Белозеров. — Входил в десятку лучших преподавателей столицы.

— А потом совратили одну из учениц?

— Побойтесь бога, господин Барятинский! — Белозеров едва не подпрыгнул. — Это была всего лишь гувернантка ученицы! Взрослая, прошу заметить, девица девятнадцати лет!

— А вам, простите, сколько? Втрое больше?

Белозеров отвернулся и не ответил.

— Вы рассчитывали, что гувернантка будет молчать, — продолжил я, — что не посмеет жаловаться — решит, что ей не поверят. Вероятно, применяли для своих целей какие-то магические средства. Но девушка молчать не стала. Скандал получился грандиозный, и клиентуру вы растеряли. Вместе с репутацией. Как же вас сюда-то взяли, интересно?

Белозеров мрачно сопел. А я вдруг понял и это.

— Вы оказались здесь благодаря протекции того, кто заказал моё убийство, верно? Вам не только пообещали денег, но и пристроили на престижную, неплохо оплачиваемую работу. Так?

Белозеров вздрогнул. Медленно проговорил:

— Да вы, смотрю — сам дьявол, господин Барятинский. В ваши юные годы — такая проницательность… Как вы догадались?

— А вот это, Всеволод Аркадьевич, не ваше дело, — отрезал я. — Ваше дело — отвечать на мои вопросы. — Я поднялся над столом, оперся о него кулаками. Резко, с нажимом спросил: — Кому понадобилась моя смерть? Кто вас нанял?

* * *

Дорогие читатели!

Убедительно просим не упоминать в комментариях фамилию Белозерова. Спасибо за понимание🤝

Глава 25 Счастливого Рождества!

— Узнаем, — пообещал я. — Вас когда-нибудь пытали, Всеволод Аркадьевич?

Белозеров побелел.

— Ни разу, — кивнул я. — Что ж, тогда поверьте на слово. Существуют методики, которые развязывают любые языки. Расколоть можно любого. А уж на такого слизняка, как вы, обычно и пяти минут не тратится.

Я взял со стола Белозерова канцелярский нож. Выдвинул лезвие, провёл по нему пальцем. Сказал:

— На вид — безобидная, совершенно не опасная вещица, правда? Но, знаете — в умелых руках… Отрезать ухо — это очень легко, поверьте. Даже ребенок справится. Вырезать глаз — штука уже посложнее, да и инструмент не самый подходящий. Но, при определённых навыках… — Я поднёс нож к лицу Белозерова.

Лезвие сверкнуло.

— Кто ты такой? — глядя на меня, пробормотал белый, как полотно, Белозеров.

— Со страху память отшибло? — усмехнулся я. — Князь Константин Александрович Барятинский, к вашим услугам.

— О не-ет, — покачал головой Белозеров. — Я помню этого сопляка, видел его год назад! Долго выдумывал подходящий повод, чтобы отказать Александру Григорьевичу в обучении драгоценного отпрыска. С первого взгляда было ясно, что при всех стараниях — как моих, так и его, — ничего путного не выйдет. Тем более, что он и стараться не желал. Этот мальчик был слаб! — Белозеров почти завизжал. — Не только как маг — слаб духом! Мягкотел, легкомыслен. Учёба — было последнее, что его интересовало в жизни!

— Ещё и поэтому вы с такой легкостью согласились меня убить, — кивнул я. — Магу четырнадцатого уровня — справиться со слабым, беззащитным пацаном… И правда, что может быть проще.

— Это ты-то — слабый и беззащитный?! — взвизгнул Белозеров. — Да я проклял тот день, когда согласился на эту… на это… мероприятие!

— Хорошее название для убийства несовершеннолетнего, — усмехнулся я. — И забавная попытка оправдаться. Но мы ушли в сторону. Повторяю вопрос: кто меня заказал?

— Не приближайся ко мне! — взвизгнул Белозеров. — Нет! Ты не посмеешь!

— Желаете удостовериться? — Я поднёс нож к его уху.

Пытать, конечно, не стал бы. Такие вещи лучше доверять профессионалам — каковые в тайной канцелярии наверняка отыщутся. Я был уверен, что запугал Белозерова достаточно — для того, чтобы он и без крайних мер слил мне всю информацию.

Но того, что произошло, я никак не мог учесть.

— Будь ты проклят! — взвыл Белозеров.

Я не сразу понял, откуда доносится странный звук. А это шипели, растворяясь на руках Белозерова, магические наручники.

— Будь ты трижды проклят!

В ту же секунду Белозеров рванулся, освобождаясь от пут. Обрывки бумажной ленты вспыхнули и осыпались пеплом.

Я успел поднять Щит — уже понимая, что против магии Белозерова бессилен. Четырнадцатый уровень — слишком большая мощь для моего восьмого.

Меня отшвырнуло к стене, впечатало в неё спиной. Оглушающая боль, искры в глазах. Выставленный Щит пропал. Он просто исчез, будто растворился в воздухе.

А Белозеров со счастливой улыбкой поднялся из кресла.

— И всё-таки я это сделаю, — сказал он. — Убью тебя! Знаешь… Впервые применив чёрную магию, я пожалел о том, что родился белым. Чёрная магия — это власть! Это сила, которая пьянит! Наполняет энергетические каналы мощью, а сердце — отвагой!

— У вас ошибки в словах «упоение безнаказанностью», — сумел прохрипеть я. — Преподавателю магического искусства недопустимо так ошибаться.

— Заткнись, щенок! — взревел Белозеров. — Я выслушал достаточно оскорблений — но это были твои последние слова!

В его ладони образовался заряд. Который, без всякого сомнения, должен был меня уничтожить.

Да, я пока не был настолько магически грамотен, чтобы распознать уровень заряда. Но в данном случае этого и не требовалось. Мне противостоял очень сильный маг — который уже не раз наглядно демонстрировал свои способности.

— Как же это сладко — быть чёрным магом! — Это было последнее, что я услышал.

Белозеров метнул заряд.

Перед глазами у меня полыхнуло — так, что я непроизвольно зажмурился. Грудь обожгло болью.

Эта мысль — о боли — была первой. А второй мыслью было: но, если я способен чувствовать боль, значит, жив?.. Значит, меня не разметало в клочья?

Я заставил себя открыть глаза. Перед ними плыли цветные пятна, сфокусироваться удалось не сразу.

Вновь обретя зрение, я понял, что Белозеров больше не стоит на ногах. Он, раскинув руки, лицом вниз распластался на столе. А ещё я почувствовал, что грудь по-прежнему жжёт. Опустил взгляд, дёрнул в стороны края рубашки.

Брызнули оборванные пуговицы.

На груди у меня остывал искореженный амулет. Тот, защищающий от магического удара, который повесил мне на шею Платон. О котором я и думать давно забыл…

— Спасибо, учитель, — пробормотал я. — Пригодился, надо же.

Попробовал подняться.

— Костя! — Дверь кабинета распахнулась, в помещение влетела Кристина. Бросилась ко мне. — Мы спешили, как могли! Я просто не сразу поняла, куда бежать! Куда ты пропал…

— Со мной всё нормально, — проговорил я. — Займитесь лучше им, — кивнул на Белозерова.

Кристина прибежала не одна. Следомза ней в кабинет ворвались трое дюжих молодцев в полицейской форме.

— Дышит, — объявил один из них, оглядев Белозерова. — Но заговорит не скоро. Его бы в клинику, Кристина Дмитриевна. А то, как бы он — не того…

— Ну так и забирайте, — посоветовал я. — Пока не того.

— Это он? — спросила Кристина. — Белозеров — руководитель заговорщиков?

Я кивнул.

Кристина покачала головой. Приказала своим:

— Забирайте. Везите в клинику, или куда там положено… Надо же. Кто бы мог подумать.

— Никто и не думал, — буркнул я.

— Но… Белозеров ведь белый маг?.. Как же так? Зачем?!

— Всё просто. За деньги… Но главный вопрос не этот. Главный — кто за ним стоит.

— Он сказал тебе?

Я досадливо поморщился:

— Нет. В какой-то момент наша беседа свернула не туда… Ну, ничего. В вашем ведомстве наверняка найдутся более коммуникабельные люди, чем я. Заговорит, никуда не денется. Мы с тобой свою задачу выполнили… Кстати, а откуда тут взялись твои коллеги?

— Они дежурили неподалеку, — объяснила Кристина, — в Александровском парке… Когда Рабиндранат, который якобы уехал домой, внезапно появился на пороге моей комнаты, сообщил о собрании и строго-настрого приказал ничего не говорить тебе, я заподозрила неладное. Связалась с нужными людьми и попросила их быть начеку.

— А почему ты меня не предупредила? Испугалась Рабиндраната?

— Смешно. — Кристина фыркнула. — Не предупредила — потому что представления не имела, что задумал Рабиндранат! О тебе речь вообще не шла. Я думала, что он просто соберёт нас вместе и попытается настроить против тебя. Не могла же подумать, что устроит охоту! Я поняла, что дело нечисто, лишь когда он раздал нам амулеты, изменяющие внешность, и пузырьки с берсерком. Он сказал, что это зелье, которое поможет лучше видеть в темноте. Потребовать, чтобы парни не пили эту дрянь, я не могла — иначе меня бы раскрыли, и Рабиндранат не позволил мне участвовать в операции. Я сделала вид, что выпила зелье вместе со всеми. А когда поняла, что это берсерк, было уже поздно. Мы пошли к Скрипучей беседке. Возле неё подкараулили Полли, которая шла на свидание с тобой…

— Откуда Рабиндранат узнал, что у нас свидание?

Кристина рассмеялась:

— Да вы, смотрю, плохо знакомы со своей невестой, господин Барятинский! О свидании знала каждая первая девушка на нашем курсе. И не удивлюсь, если не только на нашем. Видимо, каким-то образом слух дошёл и до Рабиндраната.

— А тот сообщил Белозерову, — кивнул я. — Который снабдил этого идиота зельем, магическими наручниками и планом — что в какой последовательности нужно делать… Наручники я, кстати, надел на него же. Но Белозеров каким-то образом сумел их расплавить. Загляни под стол, они должны быть там.

Кристина обошла стол Белозерова — его бесчувственное тело полицейские уже унесли, — нагнулась и подняла бесформенный комок оплавленного металла.

Повертела в руках, пожала плечами. Бросила комок на стол.

— Видимо, у них была не очень высокая степень защиты. Для твоего восьмого уровня — достаточная, а для четырнадцатого уровня Белозерова — уже нет. Поэтому он сумел с ними справиться, пусть и не сразу. Ничего, в тюрьме ему подберут подходящие.

— А почему ты сразу не позвала своих коллег на выручку? Как только поняла, что происходит?

— Для этого мне нужно было выпустить сигнальную ракету, — сердито объяснила Кристина. — А как бы я это сделала? Я ведь от тебя на шаг отойти не могла!

— Не могла или не хотела? — усмехнулся я.

Кристина покраснела. Пробормотала:

— Ну, в общем, подать сигнал я сумела, лишь когда поднялась наверх, на крышу беседки. А потом металась, не понимала, куда ты подевался. Мне в голову не могло прийти, что руководитель кружка — Белозеров! Как ты его раскрыл?

— Потом расскажу.

Я принялся подниматься на ноги. Кристина подскочила ко мне.

— Помочь? — попыталась взять меня под локоть.

— Да справлюсь. — Я перевел взгляд на её руку. — Хотя, если так хочешь за меня подержаться…

— Нет, ты всё-таки невыносим! — Кристина залилась краской и отдернула руку. — Ой. Что это? — Она заметила искореженный амулет у меня на груди.

— Это — то, благодаря чему я всё ещё жив.

— Я не про амулет. Про ожог…

— Ожог? — Я сдвинул амулет, осмотрел волдыри на коже. — Ерунда, заживёт. Только вот застегнуться не могу, с пуговицами проблемы. Придётся тебе некоторое время потерпеть меня в таком виде.

— Идём, — пробормотала багровая Кристина, отводя взгляд от моей расстёгнутой рубашки. — Тебе нужен врач.

Я поморщился. Попросил:

— Давай я как-нибудь сам решу, кто мне нужен. Что там с Полли?

— Она в клинике. Юсупов настоял, чтобы её проводили туда. Хотя я полагаю, это излишняя предосторожность. — Кристина пренебрежительно фыркнула. — Полли всего лишь одурманили. С помощью специального зелья загнали в подобие сна. Под этим зельем человек может двигаться, реагировать на какие-то простые команды. Но говорить — не говорит, а когда проснется — вовсе не будет помнить, что с ним происходило.

— Интересная штука, — пробормотал я. — Ладно, понял. А остальные? Рабиндранат и компания?

— Они тоже в клинике.

Я хмыкнул:

— А почему не в пятизвездочном отеле? Хоть бы в карцер заперли, что ли. Они всё-таки смертоубийство изобразить пытались.

— Твои друзья так и сказали Юсупову, — кивнула Кристина. — Не забудь их поблагодарить, кстати. Если бы не их помощь…

— А как они узнали, что мне нужна помощь? — заинтересовался я. Сам не успел об этом спросить. — Как узнали, где меня искать?

— Мишель для чего-то заглянул к тебе в комнату. Увидел, что тебя нет, и встревожился. Он сказал, это было что-то сродни интуиции, предчувствие беды.

— Похоже на Мишеля, — вспомнив сеансы гипноза, кивнул я. — С тонкими материями у этого парня всё в порядке.

— Мишель побежал к Долинскому, — продолжила Кристина. — Тот знал, что у вас с Нарышкиной свидание, уж он-то в курсе всех академических сплетен. Представляю, каких шуточек бедный Мишель наслушался от этого пошляка — когда сказал, что тебе нужна помощь… Но, слава богу, их разговор услышал Батюшкин. У которого, в отличие от Долинского, на плечах голова, а не кочан капусты. Он сказал, что, если Мишель так тревожится, нужно и впрямь тебя отыскать. В конце концов, им ничто не мешает незаметно убедиться в том, что с тобой всё в порядке, и так же незаметно уйти.

— Ну, насчёт «незаметно» я бы поспорил, — хмыкнул я. — Не заметить троих оболтусов, представления не имеющих о том, что такое слежка — уж настолько голову я не теряю даже на свиданиях… А как они узнали, куда идти?

— Очень просто, — улыбнулась Кристина. — Снег. Прошло не так много времени, твои следы ещё не засыпало. Они были хорошо видны. Уже на подходе к беседке твои друзья поняли, что Мишель тревожился не зря. Войти через двери они не сумели и забрались на крышу. В башенке увидели одурманенную Полли. А дальше ты знаешь.

— Ясно, — кивнул я. — А Юсупов, значит, приказал отправить Рабиндраната с компанией в клинику?

Кристина скривилась.

— Он заявил, что до тех пор, пока эти молодые люди без сознания и вина их не доказана, сажать кого-либо в карцер не имеет права! Юсупов пообещал, что сообщит ректору… Хотя, думаю, в академии и без его сообщений — ужасный переполох. Мои коллеги должны были вызвать подкрепление. Рабиндранат и остальные трое под надёжной охраной, об этом не беспокойся. Нас с тобой, скорее всего, уже дожидаются.

— Весёлая ночка, — вздохнул я.

— Пожалуй, самая незабываемая рождественская ночь в моей жизни, — вздохнула Кристина. — Кстати. Счастливого Рождества!

— Счастливого Рождества, — согласился я.

А Кристина вдруг снова покраснела. Я проследил за её взглядом и увидел, что в дверном проеме, где мы остановились, прямо над нашими головами висит венок из зелёных веток.

— Что ты там увидела?

— Абсолютно ничего! — поспешно заверила Кристина. — Идём.

* * *

Половина ночи, как и предполагала Кристина, прошла в разговорах и объяснениях. Я последовательно отвечал на вопросы Кристининых коллег. При беседах присутствовал ректор.

Как мне объяснили, по здешним законам допрос несовершеннолетнего разрешалось проводить лишь в присутствии кого-то из его родителей, либо лица, их замещающего. Калиновский сказал, что он, в целом, в курсе ситуации, и готов выступать в качестве такого лица. Если я не возражаю, конечно. Я не возражал — не хватало ещё тащить в академию деда.

Ни с Кристиной, ни с кем другим из тех, кто присутствовал в беседке, мы во время допросов не пересекались. С нами, видимо, разговаривали по отдельности.

В четыре утра Калиновский объявил, что я могу быть свободен. Посоветовал идти отдыхать, а завтра, как только встану, отправляться домой.

— Вы и так уже сделали гораздо больше, чем могли, Константин Александрович, — сказал он, пожимая мне руку. — Уверен, что государь не оставит вашу самоотверженность без внимания.

Я кивнул, принимая благодарность.

Сказал:

— О Белозерове я не спрашиваю. А вот Рабиндранат и компания… Что с ними будет?

Калиновский помрачнел.

— С теми тремя, которых опоили берсерком — полагаю, ничего особенно страшного. Возможно, они даже останутся в академии. Этого урока им, надеюсь, хватит на всю оставшуюся жизнь. А вот что касается господина Иванова — тут картина куда более печальна. Исключение из академии — несомненно. После того, как закончится следствие, будет суд. А после вынесения приговора, вероятно — каторга. Не говоря уж о том позоре, который ляжет на его род… Хотя, впрочем, о чём я говорю? — Калиновский вздохнул. — Матушка господина Иванова — особа столь романтическая и эксцентричная, что, скорее всего, попросту не поверит в происходящее. Решит, что ей снится дурной сон, и будет придерживаться этой версии всю оставшуюся жизнь.

— А отец Иванова?

Калиновский развёл руками.

— Я очень давно ничего не слышал об этом господине. После развода с матерью господина Иванова — а это было лет пятнадцать назад, — он, если мне не изменяет память, уехал куда-то на Дальний Восток. И с тех пор о нём — ни слуху ни духу… Идите отдыхать, Константин Александрович. На вас лица нет, право! Доброй ночи.

Я и сам уже чувствовал, что с ног валюсь. По дороге в свою комнату, к счастью, никого не встретил. Лёг — и тут же вырубился.

А проснулся оттого, что в дверь постучали. В комнату заглянуло бородатое лицо.

— Ваше сиятельство, Константин Алексаныч! — пробасил Гаврила. — Вас тама у ворот дожидаются. Сестрица ваша приехамши.

Глава 26 Рождественский подарок

Уже шагая к воротам, я вспомнил, что Надя и впрямь грозилась приехать ко мне утром с каким-то подарком. Вот ведь подгадала момент!

Всё пространство перед воротами было забито автомобилями полиции и спецслужб. Задержанных курсантов в наручниках вежливо (аристократы ведь) уговаривали рассаживаться «по экипажам». Надю я с трудом разглядел за спинами полицейских. Протолкался к ней.

— Господи, Костя, что тут происходит? — воскликнула она, обняв меня.

— Рождество встречаем, — сказал я. — У вас на курсах это разве как-то иначе происходит?

— Не смешно! — Отстранившись, Надя ударила меня кулачком в грудь. — Здесь ведь, наверное, случилось нечто ужасное?

— Убили кого? — подключился Вова.

Ну да, вот они какие «мы», оказывается. Однако возмутиться я не успел — понял, что стоит Вова рядом с моей — наконец-то! — машиной. И подбрасывает на ладони ключи. Заметив моё внимание, он усмехнулся и бросил ключи мне:

— С Рождеством, сиятельство!

— Спасибо! — Я не сдержал улыбки. — Ты… даришь мне мою же машину. Я так тронут.

— Знал, что угожу! — и не подумал смущаться Вова. — Попробовать не хоти…

— Держи его! — раздался вдруг истошный вопль, и тут же взревел двигатель.

Прежде чем понять, что происходит, я схватил Надю в охапку и вместе с ней бросился на свою машину, попутно зацепив и Вову.

По затылку ударило холодным ветром — смерть пронеслась мимо. Я повернул голову и успел в зеркале несущейся прочь машины увидеть лицо Рабиндраната с широко раскрытыми глазами. Машина, стремительно наращивая скорость, летела прочь от академии, суда, позора и каторги.

Отстранившись от опешившей Нади, я повернул голову к ребятам из полиции и вышестоящих органов. Все, как один, стояли с вытянутыми лицами.

Да мать вашу так!

Я рванул дверцу машины.

— Костя, что ты делаешь? — заволновалась Надя.

Я не ответил. Упал за руль, запустил движок, захлопнул дверь. Тут же раздался второй хлопок. Повернув голову, я увидел Кристину, вытягивающую ремень безопасности.

— Пошла вон, — вырвалось у меня.

— Время теряешь, — огрызнулась та. — Ну?!

Шёпотом выругавшись, я положил руку на рычаг переключения передач. Что-то с ним было не так, но мне было некогда вдаваться в детали. Движок взвыл, задние колёса взрыли снег, разворачивая тяжёлую махину. Надя с Вовой отпрыгнули в сторону, с изумлением глядя на меня. Надя бросилась было к машине, но Вова ловко поймал её, остановил. Молодец, парень, соображает. Пожалуй, если забыть обо всяких сословных предрассудках и связанных с ними трудностях, то насчёт этой пары можно быть спокойным.

— Костя, этот сумасшедший угнал спецавтомобиль! — прорычала Кристина сквозь зубы.

Мы вылетели на трассу, основательно запорошённую снегом. По случаю раннего утра и праздника трасса была пуста, что меня лишь радовало: машину основательно мотало из стороны в сторону. Конкретно сейчас я предпочёл бы передний привод…

— И что? — спросил я. — Относительно профпригодности владельца машины разговаривай со своим руководством. Не знаю, в каком сознании надо было находиться, чтобы оставить ключ в зажигании! Или где уж этот псих взял ключ…

Кристина всплеснула руками.

— Да я не о том! У этих машин — форсированные движки!

Вот оно что. Теперь понятно, почему Рабиндранат так далеко — и расстояние между нами, несмотря на все мои усилия, продолжает увеличиваться.

Я, уже не сдерживаясь, выругался, врезав по рулю. В награду получил изумлённый взгляд Кристины.

— Ну так и чего ты тогда от меня хочешь? — спросил я.

— Не знаю! — простонала она. — Сотвори чудо! Ты же белый маг! Он не должен уйти! Соображаешь, что этот сумасшедший может натворить?!

Стрелку тахометра я уже загнал в красную зону. Машина Рабиндраната виднелась впереди — точка на горизонте. И эта точка стремительно уменьшалась.

— Если бы хоть подобраться поближе, — прошипела Кристина сквозь стиснутые зубы. Глаза её подозрительно блестели — плакать, что ли, затеяла?..

Я опустил взгляд на рычаг переключения скоростей и наконец понял, что не так. Вова зачем-то поменял на рычаге набалдашник. Вместо стандартного шара с вырезанной на нём схемой расположения передач он поставил другой шар — наполовину чёрный, наполовину белый, безо всяких подсказок.

И… что это может значить? Насколько серьёзной была авария, если потребовалось даже рычаг менять?

— Разворачивайся, — сказала Кристина таким тоном, будто на похоронах прощалась с кем-то очень близким. — Бесполезно.

Не веря своей догадке, я вернул руку на рычаг. Так… И что теперь? Попытался нажать — ничего, потянуть — тщетно.

— Костя, поехали назад, — повторила Кристина. — Зря потратим время. Будем надеяться, что в городе его перехватят.

Я переместил взгляд на руль и заметил, что там, где по правилам должны лежать руки, имеется ещё одно новшество — две вставки. Слева — чёрного цвета, справа — белого. Я взялся за них.

Чувство было такое же, как тогда, когда я держал за руки Клавдию после очередного сеанса исцеления. Покалывание в подушечках пальцев. Что-то рвалось из меня наружу, мне нужно было лишь дать этому волю, перестать сдерживать…

И я перестал.

— Кость-йа-а-а-а-ай! — завизжала Кристина, кажется, прикусив себе язык, когда её вдавило в спинку сиденья.

Мне самому сделалось не по себе, когда пространство бросилось мне навстречу, будто в фильме про полёты на сверхсветовых скоростях.

Стрелка тахометра с облегчением поползла влево, а стрелка спидометра, напротив, начала путь вправо. Спидометр тоже был новым. Вместо прежних ста шестидесяти теперь он был рассчитан на максимальные триста пятьдесят километров в час.

— Ну, Вован, — пробормотал я. — С меня бутылка…

Магическая турбина продолжала раскручиваться. Колёса, казалось, уже не касались земли, машина обрела устойчивость. И точка на горизонте превратилась в пятно, потом — в спичечный коробок, и вот я уже могу, при желании, разглядеть номер.

— Что это такое?! — со священным ужасом спросила Кристина.

— Мой подарок на Рождество, — весело ответил я. — Ты вроде хотела подобраться ближе?

— Хотела! — воскликнула Кристина. — Но если я на такой скорости высунусь в окно, меня размажет по кузову!

— Всегда знал, что чёрные маги — слабаки и нытики.

От взгляда Кристины я чуть не задымился. Она схватилась за ручку стеклоподъёмника.

— Да шучу… — попробовал я остановить её, но было поздно.

Ледяной ураган ворвался в салон, машину мотнуло, я едва сумел плавным движением руля снова поймать равновесие. Кристина высунулась наружу и вытянула руку перед собой. Мгновение спустя в машину Рабиндраната ударил невидимый таран. «Задницу» повело, машина чуть было не развернулась поперёк дороги, но Рабиндранат, похоже, не вчера начал заниматься экстремальным вождением. Глядя на то, как он выравнивает траекторию, я вспомнил того ночного лихача, который едва не убил меня на Невском.

Сукин сын… Нет, теперь уж я тебя точно живым не отпущу.

Кристина с раскрасневшимся лицом и частично обледеневшими щеками вернулась в салон и суматошно закрыла окно.

— Знаешь, что? — невнятно произнесла она.

— Это была просто шутка, Господи!

— Чёрные маги шуток не понимают!

— Да вижу. Печку включи.

Кристина послушно надавила кнопку, и в салон потёк тёплый воздух.

Трасса закончилась, мы влетели в город. Редкие пока ручейки людей спокойно текли по дорогам, не ожидая подвоха. Из-под колёс Рабиндраната они разбегались в последний миг, кажется, даже не успевая сообразить, что происходит. А вокруг мерцали разноцветные лампочки рождественской иллюминации. В нарядных витринах сверкали подарочные коробки всех форм и размеров, добродушно улыбались седобородые старики в красных шубах, мелькали на перекрестках новогодние ёлки…

Рабиндранат отчаянно пытался сбросить меня с хвоста, но я не отставал. Скорость в городе неизбежно упала — приходилось лавировать по улицам и переулкам. Я с неиллюзорным облегчением перестал накачивать модифицированный движок магией и переместил одну руку на рычаг.

Преследуемая машина на перекрёстке резко взяла влево. Настолько резко, что задний мост занесло. Вылетев боком на середину, Рабиндранат вдавил газ в пол. Задние колёса отчаянно завертелись, пытаясь зацепиться, и им это удавалось.

А на дороге перед машиной застыла с раскрытым ртом девушка, замотанная в платок, с набитой авоськой. Она переходила дорогу от набережной, по которой должна была продолжиться наша гонка.

Потом Кристина клялась, что молчала. Так отчаянно, что даже, кажется, сама себе поверила. Я же отчётливо слышал, как она закричала: «Беги, дура!»

Но дура оцепенела посреди дороги. Над её головой, полукругом, светилась красивая надпись: «Счастливаго Рождѣства!»

Я дёрнул руль влево, вылетел на пустой тротуар, срезал угол, чудом разминувшись со столбом, и остановился с визгом покрышек за спиной девушки.

Кристина вышибла магией окно, высунулась по пояс и ударила своим знаменитым тараном. Машина Рабиндраната вильнула — похоже, таран угодил куда-то под колесо — и помчалась прямо на нас и эту несчастную дуру, которая, выронив авоську, пригнулась и схватилась за голову.

Тогда я, оттолкнув Кристину, рванулся к окну, выставив руку перед собой.

«Щит», — подумал я, и магия отозвалась знакомым ощущением.

Наверное, Рабиндранат успел сообразить, что происходит, потому что резко взял вправо. Подскочил на бордюре, и машина, врезавшись в Щит, встала на дыбы. Всё-таки движок у спецавтомобиля и правда был мощным.

Машина постояла мгновение над безостановочно визжащей девушкой и — рухнула на каменный парапет набережной. Ещё миг она покачалась на нём, будто раздумывая, и полетела вниз. До нас донёсся звук, объединивший всплеск воды и хруст льда.

Трясущейся рукой Кристина открыла дверь. Попыталась выйти — ремень её не пустил. Тогда она принялась ощупывать застёжку — тщетно. Пальцы дрожали. Я помог ей, на миг наши руки соприкоснулись. Кристина вздрогнула, но ничего не сказала. Выскочила из машины. Я — следом.

— Да замолчи ты! — рявкнула Кристина на несчастную без пяти минут жертву. — Эй! Хватит кричать! Приди в себя! Посмотри, всё разбила, масло разлила. Как зовут-то тебя?

Переключение внимания на бытовые неурядицы возымело эффект — девушка перестала кричать.

— А… А… Аннушка, — пролепетала она.

Я на неё не глядел. Бросился к парапету. Посмотрел вниз, на огромную чёрную полынью — бурлящую так, будто туда кто-то бросил кипятильник. Это воздух покидал салон автомобиля.

— Он, возможно, ещё жив, — сказала Кристина, подойдя ко мне.

Послышался заглушенный «бам», что-то как будто толкнулось в ноги, и в полынье вздулся огромный пузырь. Лопнув, он послал волну во все стороны, и по льду, сковавшему одну из многочисленных рек Петербурга, побежали трещины.

— Вряд ли, — сказал я. — Был бы жив — уже бы всплыл. Эта… субстанция не тонет. Вот тебе и замкнулся кармический круг, Рабиндранатушка.

Кристина, застонав, закрыла лицо ладонями.

— Мы должны были его задержать! — сказала она.

— Ну, мы и задержали, — хмыкнул я. — По-моему, отсюда этот псих уже никуда не уйдёт.

Кристина подняла лицо и посмотрела на меня.

— Послушай, — сказала она, — у тебя в жемчужине вообще хоть что-то белое остаётся после таких слов?

Я молча расстегнул шинель и выудил из-под одежды жемчужину. Прямо у нас на глазах черноты немного прибавилось, но всё равно её было не больше трети.

— Уникум, — глядя на жемчужину, буркнула Кристина.

— Свою покажешь?

— Нет.

— Да ладно, не стесняйся. Все свои.

— Я не стесняюсь, просто не покажу.

— Слишком много белого — не порок.

— Там нет ничего белого!

— Напомни, как ты там кричала? — прищурился я. — «Беги, дура!»?

— У тебя что, слуховые галлюцинации? — огрызнулась Кристина. — Так бывает при травмах головы, я бы на твоём месте не затягивала с визитом к врачу.

— Спасибо тебе большое за добрый совет, — усмехнулся я. — Не ожидал такой заботы от чёрного мага.

Кристина издала нечто среднее между воем и рычанием. Повернулась к машине, и тут, видимо, до неё дошло, что машина — моя. Она остановилась.

— Подвезти куда-нибудь? — любезно улыбнулся я. — Я на сегодня вроде бы все дела закончил.

— У тебя стекло в пассажирской двери выбито, — буркнула Кристина.

— Потом оплатишь, — пожал я плечами, — этой малышке к ремонтам не привыкать. Хочешь — садись за руль, а я подержу Щит вместо стекла.

— Серьёзно? — посмотрела на меня Кристина. — Мне… наверное, нужно вернуться в академию.

— Мне, наверное, тоже. — Я бросил ей ключи. — У меня там двое пассажиров зависли. Надо бы забрать.

Поймав ключи, Кристина посмотрела на них, пожала плечами и подошла к машине.

— Меня убьют, — мрачно сказала она, запустив движок.

Я, как и обещал, сотворил маленький Щит, защищающий салон от холодного ветра. Техникой Реконструкции не владели ни я сам, ни, тем более, Кристина. Машина тронулась.

— Может, для начала уволят? — предположил я.

— Нет, — мотнула головой Кристина. — Просто убьют.

— Вали всё на меня.

— Думаешь, ты тут самый привилегированный? Ты вообще знаешь, кто я? — надулась Кристина.

— Знаю, что я падал с моста, — хмыкнул я. — Травма головы, потеря памяти… В общем, сама понимаешь — с меня взять нечего. Дед подтвердит, если надо.

Кристина закатила глаза.

Выкатившись на трассу, она спросила:

— И как ты пользуешься этим своим ускорением?

— Вон за те накладки возьмись и позволь забрать свою энергию.

— А разве это не разработка Юсуповых для «Чёрного призрака»? — удивилась Кристина.

— Для «Призрака», — кивнул я. — Только не Юсуповых, а одного моего хорошего друга. Ну? Давай, смелей, чего тащимся-то как на катафалке?

Глаза Кристины сверкнули. Меня вдавило в спинку сиденья. А машина, радостно взревев, приподняла передок.

Мы выбрались из города на трассу, ведущую к академии. Кристина упоенно неслась по пустой дороге, а я, отойдя от азарта погони, вдруг вспомнил слова прорицательницы.

О том, что мне необходимо объединиться с тем, кого считаю врагом — иначе не доживу до Рождества… Я покосился на Кристину. Которую ещё совсем недавно считал врагом! Если бы не её помощь — до Рождества действительно не дожил бы.

Н-да. Мурашиха-то, выходит, со своими пророчествами — как в воду глядела! И про Рабиндраната, получается, всё предсказала верно.

«…С тем тебе не объединиться. Того пучина ждёт холодная…»

Пророчество сбылось. Холодная пучина поглотила Рабиндраната прямо у меня на глазах. А бабка ведь ещё много чего говорила…

Я сосредоточился, вспоминая.

«…И вдруг приходит ко мне один добрый молодец. Когда, спрашивает, я императором стану? Может, говорит, сделать для этого надо чего? Подивилася я, конечно. А сама смотрю — ну, есть в нём ниточка-то. Тоненькая, правда, триста раз оборвётся, и в императоры никак не выведет. Препятствий больно много…»

То есть, получается, Рабиндранат рассчитывал стать императором. Не больше, не меньше. Крепко, однако, у пацана в голове-то помутилось…

«Стоп, — одёрнул я себя. — Помутилось — или помутили? Дурной, самонадеянный мальчишка додумался до этой ереси сам — или же эту светлую мысль в его голову кто-то вложил? Аккуратно и незаметно для самого Рабиндраната — так же искусно, как „тянула за ниточки“ сама Мурашиха?»

Если второе, то основная моя задача — выяснить, кем был этот доброжелатель. Ведь получается, что Рабиндранату начали пудрить мозги задолго до того, как он оказался в Академии. То есть, существует вероятность, что это был не Белозеров. Что во всей этой мутной схеме присутствует ещё один человек…

Я вдруг вспомнил о блокноте, который нередко видел у Рабиндраната в руках. Когда спросил, что он там пишет, Рабиндранат ответил: «Стихи». Ну, что ж. Может, конечно, и стихи — хотя я что-то сильно сомневаюсь. В любом случае, для того, чтобы это выяснить, необходимо добраться до блокнота. Который почти наверняка остался лежать в комнате Рабиндраната — не потащил же он его с собой в КПЗ. И найти блокнот надо сейчас, пока в Академию ещё не сообщили, что Рабиндранат утонул. Пока его комнату не опечатали, а личные вещи не изъяли для проведения следствия…

В том, что меня к материалам следствия не допустят, я не сомневался. Коллеги Кристины — люди, которые любят задавать вопросы. А вот отвечать на них очень не любят. Заговор раскрыл — спасибо. А дальше — свободны, ваше сиятельство, не обессудьте. Дальше мы тут сами разберёмся. Дело государственное, под грифом «секретно», поймите правильно… Нет уж.

Я не привык ходить с завязанными глазами. И если есть хоть малейшая возможность раздобыть информацию, которая меня интересует — я это сделаю.

— Ты можешь пока не сообщать своим коллегам, что произошло?

Кристина аж вздрогнула — так увлеклась гонкой на форсированной машине, что, похоже, напрочь забыла о моём присутствии.

— О смерти Рабиндраната? — уточнила она.

— Да.

— Нет, конечно! Как я могу умолчать о таком? К тому же, даже если промолчу я — те, кто, скорее всего, прямо сейчас поднимают со дна реки тело, молчать уж точно не станут.

Действительно, дурацкий вопрос. Значит, времени у меня будет даже меньше, чем я думаю.

— А почему ты спрашиваешь? — нахмурилась Кристина.

— Да так, — отмахнулся я. — Не бери в голову.

Глава 27 Всё идёт по плану

У ворот академии нас немедленно обступили полицейские и коллеги Кристины. Она пыталась отвечать на все вопросы одновременно. Мне же бросилась на шею Надя.

— Господи, Костя! Как ты?

— Как тебе наш подарок? — вклинился Вова.

— Я — жив-здоров. Подарок — огонь, спасибо, — быстро проговорил я. — Мне нужна ваша помощь.

— О Боже, — вздохнула Надя. — Что ещё ты задумал?

— Мне срочно нужно попасть в жилой корпус. На меня пока не обращают внимания. — Я кивнул на Кристину. — Нужно, чтобы и дальше не обращали. Оставайтесь тут и отвлекайте их. Если спросят, куда я делся, скажите, что пошёл в клинику. Насморк начался. Продуло на набережной.

Надя всплеснула руками.

— Ох, Костя…

— Спасибо! — Я хлопнул сестру по плечу и быстрым шагом устремился к жилому корпусу.

Никого из курсантов и преподавателей в толпе у ворот не заметил. По дороге и на чёрной лестнице их тоже не встретил — Калиновский, видимо, распорядился никого к воротам не подпускать. Да и время — к завтраку. Как говорится, война войной, а обед по расписанию.

На этаже сидел за столом дежурный наставник. Он читал газету. В свою комнату я проскользнул незамеченным. А оказавшись там, крепко задумался.

Ломиться в комнату Рабиндраната, пытаясь одолеть защитное заклинание, настроенное на её хозяина — не лучшая идея. Наставнику она однозначно не понравится.

Лезть через перегородки? Тоже так себе вариант. Комната Рабиндраната — через четыре от моей. А наставник — не слепой, рано или поздно он меня заметит.

Дождаться, пока наставник отправится пить чай?.. Да чёрт его знает, когда это произойдёт!

Что же делать?.. Я подошёл к окну. Чутьё подсказывало, что времени остаётся в обрез. После того, как сюда явятся коллеги Кристины, к комнате Рабиндраната меня на пушечный выстрел не подпустят. А значит, действовать надо без промедления. И путь остаётся только один…

С этой мыслью я распахнул окно.

Держась одной рукой за раму, встал на подоконник с внешней стороны. Активировал цепь. Обвил ею водосточную трубу — та весьма удачно располагалось сразу за окном Мишеля, — и, держась за цепь, перепрыгнул со своего подоконника на подоконник Мишеля.

Не рассчитал: нога ступила на самый край подоконника, чуть с него не соскользнула. Но всё же я не упал. Убрав цепь и переведя дух, прошёл по подоконнику. До комнаты Рабиндраната — ещё два окна. Окно Рабиндраната — третье по счёту. До него мне однозначно не допрыгнуть, не хватит амплитуды маятника, образованного цепью… Ладно, доберусь хотя бы до соседнего окна, а там придумаю что-нибудь.

Вдох, выдох. Цепь, обвившая водосточную трубу. Прыжок.

Соседом Рабиндраната был Николай Берг — чёрный маг, один из главных подпевал Юсупова. Окно его комнаты было открыто. Меня бы это не удивило — многие, уходя, оставляли окна приоткрытыми, — но это было распахнуто слишком уж широко, кулак пролезет.

За окном что-то шевельнулось. Сердце у меня ушло в пятки, я едва не рухнул с подоконника. Слился со стеной, прижался к ней спиной и затылком.

От удара о землю меня, может, и защитит родовая магия. А вот от профилактической беседы с наставником и объяснений в ректорате, что за новое самоубийственное развлечение я затеял, никакая магия не убережёт.

Я стоял, затаив дыхание. И лишь несколько мгновений спустя понял, что за окном никого нет. Это всего лишь шевелится занавеска — должно быть, потревожило сквозняком. Хм-м, а я и не знал, что Берг — такой закалённый парень. На улице мороз, а у него окно открыто во всю ширь…

Стоп! Так Берг же уехал домой, вспомнил я. А комнату, видимо, воспользовавшись отсутствием хозяина, решили проветрить… Ну, хоть в чём-то мне должно было сегодня повезти.

Я сунул руку за раму и открыл окно. Спрыгнул с подоконника в комнату Берга. Так и есть — пусто.

Стараясь не коснуться идеально заправленной постели — за порядком в наших комнатах следили «дядьки», — я встал ногами на спинку кровати. И, подтянувшись на руках, оказался на перегородке, отделяющей комнату Берга от комнаты Рабиндраната. Следующим движением спрыгнул на ту сторону. Прислушался — тишина. Наставник ничего не заметил.

Запомнившийся мне блокнот в кожаном переплёте лежал прямо на столе, между страницами был зажат карандаш.

В следующую секунду я вздрогнул — Рабиндранат спокойно спал в своей кровати. От моего прыжка он не проснулся. Я прижался к стене — выхватив из кармана спичечный коробок и приготовившись провалиться сквозь пол на женский этаж. Но Рабиндранат по-прежнему не шевелился.

Я присмотрелся внимательнее.

Кукла.

На кровати лежала укрытая одеялом кукла — почти такая же, какую оставил на своей кровати я, перед тем, как уйти на «свидание». Рабиндранат, выбиравшийся из комнаты ночью, тоже предусмотрительно замаскировал своё отсутствие.

Но я не успел даже выдохнуть, как случилась новая напасть — за дверью послышались приближающиеся шаги наставника. Должно быть, он всё-таки заметил движение над перегородкой. Или подумал, что заметил движение…

Я рухнул на пол, бросился под кровать. Откатился к стене.

На дверном окошке шевельнулась занавеска. Наставник какое-то время постоял возле двери, изучая обстановку. Потом дверной замок щёлкнул.

— Господин Иванов? — недоуменно окликнул наставник.

Вероятно, был уже в курсе, что господин Иванов находиться в кровати никак не может.

Звук шагов. Два начищенных сапога — остановившихся прямо напротив меня.

— Ай-яй-яй, — вздохнул наставник.

Видимо, разглядел «куклу». Поцокал языком и вышел.

Снова шаги — теперь удаляющиеся.

Я вылез из-под кровати, открыл дневник Рабиндраната. Забрать его себе — означает оставить следствие без важной улики, а это в мои планы уж точно не входит. Всё, что мне нужно — информация.

* * *

Блокнот в кожаном переплёте был исписан мелким, но очень разборчивым почерком почти полностью.

Я перелистывал страницу за страницей, и глаза у меня лезли на лоб. Судя по записям, Рабиндранат искренне считал себя побочным сыном императора. Если я правильно понял, эту мысль парню внушила маменька — весьма экзальтированная особа, увлекающаяся спиритическим сеансами и романтической поэзией, давно и прочно живущая в мире собственных фантазий.

Эту же мысль она внушала и Рабиндранату. Та же фантазия стала причиной того, что с отцом Рабиндраната маменька разошлась едва ли через год после рождения ребёнка. Сына она воспитывала одна, по своему разумению. На мой взгляд, разума в её педагогическом подходе было немного.

Рабиндранат — самый умный! Самый сильный! Самый красивый! И вообще — самый-самый! Ещё бы, ведь он — сын самого государя. Только это большая-пребольшая тайна, тс-с-с! Её нельзя открывать никому.

Государь, вероятнее всего, о маменьке Рабиндраната позабыл и думать — если вообще когда-нибудь о ней думал, — а о «побочном сыне» не знал вовсе. Но Рабиндраната этот факт отнюдь не обескураживал. Он его злил.

Рабиндранат мечтал поскорее вырасти и доказать предположительному папеньке, а заодно и всему миру, что император из него получится — ого-го, не то что нынешний. Он мечтал об этом с самого детства. Жадно ловил в газетных статьях и великосветских сплетнях подтверждения того, что его «отец» слаб и немощен. А, как известно, если очень хочешь в чём-то убедиться — убедишься непременно. И будешь встречать доказательства своей правоты снова и снова — даже там, где их отродясь не было.

Я с изумлением прочитал о том, как обрадовался Рабиндранат, когда заметил, что в его жемчужине начала расти чернота. Глупый мальчишка счёл это лишним подтверждением того, что у него в жилах течёт кровь венценосного отца — ведь жемчужина Императора чёрно-белая! К шестнадцати годам Рабиндранат уже твёрдо верил в то, что следующий российский государь — он, Рабиндранат Первый. А чтобы узнать, как скоро это случится, пошёл к прорицательнице… Что было дальше, я знал.

Никаких задатков для того, чтобы стать императором, бабка Мурашиха в Рабиндранате не увидела. Неудивительно, в общем-то — она ведь не его сумасшедшая маменька. Зато разглядела другое — то, что назвала «ниточкой». Потянув за которую, можно было изменить ход истории этого мира…

Когда я задумывался о таких вещах, голова начинала кружиться. То, что для Мурашихи было чем-то само собой разумеющимся, мне представлялось… ну, не то, чтобы мистификацией. Но чем-то слишком далеким от реальности, к которой я привык — для того, чтобы в это поверить. Я всю жизнь считал себя человеком сугубо рациональным, а всякие там фатумы, предопределенности и переплетения судеб полагал полной ерундой, придуманной бездельниками-корпоратами исключительно для собственного развлечения. Хотя с другой стороны, когда-то я и в существование магии не верил. И о том, что возможны перемещения душ между мирами, понятия не имел. По той простой причине, что ни о магии, ни о перемещениях душ никогда не задумывался…

Ладно, это всё лирика. Если отбросить её и рассматривать голые факты, то получалась следующая картина.

Рабиндранат хотел стать императором. Так сильно, что аж кушать не мог. Бабка Мурашиха никаких предпосылок к тому, чтобы на голове Рабиндраната оказалась корона, не увидела, зато поняла, что парень — вполне подходящий инструмент для выполнения её непростого, многоходового плана.

Для того, чтобы здесь, в этом мире, привести в норму баланс чёрного и белого, тут должен был оказаться кто-то вроде меня. Человек, обладающий в потенциале большой магической силой, а помимо неё — несгибаемым духом и надлежащим жизненным опытом.

В одном из своих сновидений Мурашиха увидела меня. По каким-то одной ей ведомым признакам поняла, что я — именно тот, кто нужен. Подхожу по всем параметрам, да ещё и вот-вот погибну — не придётся ждать моей смерти долгие годы. Однако вытащить меня из моего мира самостоятельно Мурашиха не могла — это, насколько я понял, не её профессиональная стезя. Для проведения необходимого ритуала нужен был маг. И прорицательница, увидев Рабиндраната, поняла, что вот он — её шанс вовлечь в свои планы мага.

Если один глупый мальчишка, больше всего на свете желающий стать императором, послушавшись её «пророчества», подарит другому глупому мальчишке амулет «Обмани судьбу», а потом предложит этому глупому мальчишке не менее глупое пари — всё срастется так, как нужно Мурашихе. Костя Барятинский с благодарностью примет от Рабиндраната, которого считает своим другом, амулет — чтобы привлечь к себе удачу. А затем поспорит с тем же Рабиндранатом о том, что спрыгнет с моста головой вниз — и ничегошеньки ему не будет. Он ведь понятия не имеет о том, как работает родовая магия, и как может повлиять на её работу безобидная с виду безделушка.

Костя Барятинский прыгнет с моста и сломает себе шею. Его дед — глава древнего рода, пожилой, но всё ещё могущественный белый маг, полгода назад лишившийся единственного сына — обезумеет от горя и кинется во все тяжкие. Он будет искать любые способы вернуть любимому внуку волю и разум. И для того, чтобы род Барятинских не прервался, а в мир вернулся благословенный баланс чёрной и белой магии, не остановится ни перед чем. Григорий Михайлович Барятинский придёт к ней, Мурашихе. И она охотно подскажет убитому горем старику, что нужно сделать. Научит, как подменить глупого, бесхребетного мальчишку, из-за собственной дурости лишившегося человеческого облика, тем, кто сможет восстановить мировой баланс сил. Подскажет, какой дух призывать.

Все нужные нити сойдутся в одной точке! Григорий Михайлович проведёт ритуал. И на каменном алтаре в подвале особняка Барятинских, в теле избалованного подростка очнётся Капитан Чейн…

Рабиндранат, как я понял из его дневника, от того, что произошло с Костей, угрызениями совести не терзался от слова «совсем». Костю он вообще недолюбливал — из-за смазливой физиономии, щегольских костюмов и популярности, вследствие этого, у женского пола. Сам Рабиндранат ни физиономией, ни костюмами, ни, соответственно, популярностью похвастаться не мог.

Подаренный Косте амулет, пари, и, как следствие этого, по сути, гибель Кости Рабиндранат между собой, несомненно, связывал. Однако никаких сожалений по этому поводу не испытывал — скорее, напротив.

«Всё идётъ по плану», — записал в своём дневнике Рабиндранат после того, как Костя прыгнул с моста. Гибель товарища в представлении Рабиндраната была всего лишь одним из звеньев в цепочке событий, которые в итоге должны были привести его к вожделенной цели. Обретению императорской короны.

Тому, что впоследствии Косте удалось фактически восстать из мёртвых, Рабиндранат почти не удивился. Не знаю уж, повлияло на ход его мыслей внушение Мурашихи, или что-то другое — но Рабиндранат был абсолютно уверен, что и в этом пункте «всё идётъ по плану». Оттого, что Костя возродился к жизни куда более могучим магом, чем был, он испытал небольшую досаду, и ничего более. Бывшего друга Рабиндранат с лёгкостью списал со счетов — как нечто, уже отработавшее свою задачу, и больше о Косте не думал.

Мысли Рабиндраната занимало другое. У него внезапно нашёлся могущественный покровитель. Человек, который подтвердил, что если и есть в Российской Империи люди, достойные престола — то это он, Рабиндранат. А для достижения цели ему необходимо уже сейчас начать формировать вокруг себя будущих союзников.

Благодаря содействию этого человека Рабиндранат поступил в Академию. Из его рук получил «Манифест». Вызубрил его от корки до корки. И принялся претворять в жизнь указания «покровителя», которые по итогу должны были привести его на трон. Имени этого человека Рабиндранат не называл. Но им совершенно точно был не Белозеров.

Я перелистнул последнюю исписанную страницу и закрыл дневник. В коридоре послышались твёрдые, уверенные шаги. И дрожащий голос перепуганного насмерть наставника:

— Вот, извольте-с! Комната господина Иванова. Сюда, пожалуйте-с.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ КНИГИ

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский 4 Операция «Кронштадт»

Глава 1 Скромная персона

В академическом садике залили каток. Излишне говорить, что Полли не оставила это событие без внимания. И, как следствие, отдуваться пришлось нам с Мишелем. Мне — по понятным причинам, я продолжал числиться в женихах. С Мишелем же вышло сложнее.

После того как Мишель формально защитил Полли в ситуации с несостоявшимисязаговорщиками, она явно стала куда больше к нему благоволить. Во всяком случае, спасение сработало лучше, чем золотая брошь (которую она, впрочем, продолжала носить, не снимая, будто медаль).

Сказать наверняка, что именно происходит в голове госпожи Нарышкиной, я не мог. В качестве рабочих у меня было два варианта. Первый: Полли наслаждается тем, что якобы за её сердце сражаются двое мужчин. И второй: не рассматривая Мишеля в качестве жениха, Полли полагала, будто, приблизив парня к себе, оказывает ему высочайшую честь. Позволяет погреться в лучах своей замечательности.

Для того, чтобы понять, что именно происходит, нужно было поговорить с ней на эту тему. Только, разумеется, говорить должен был не я.

— Ты издеваешься? — спросила Кристина, скользя по льду рядом со мной.

Как раз сейчас внимания Полли удостоился Мишель, и я слинял, перехватив госпожу Алмазову. Кататься на коньках учился во время каникул, пришлось уделить этому занятию особое внимание. Зато сейчас получалось уже вполне сносно.

Кристину, вопреки её опасениям, из тайной канцелярии не уволили. И даже не убили. Несмотря на то, что один из самых ценных заговорщиков погиб якобы при её попустительстве.

С Андреем, Анатолем и Мишелем, которые невольно стали свидетелями присутствия в академии заговорщиков, провел беседу лично Калиновский. Стоит отдать должное его педагогическому и дипломатическому таланту: ни о какой иностранной разведке ректор и словом не обмолвился. Он постарался представить заговорщиков членами некоего закрытого клуба. Снисходительно назвал их «заигравшимися мальчишками», объяснил, что деятельность этой, несомненно, вредной организации отныне прекращена. Поблагодарил Андрея, Анатоля и Мишеля за помощь, которую они оказали, и попросил их сохранить «некрасивую историю» в тайне. Не посвящать в неё никого из однокашников и даже своих родных.

Просьба ректора, как ни странно, подействовала. Слово дворянина в этом мире действительно значило очень много. Слухи о том, что случилось рождественской ночью, по академии, конечно, ходили, но это были именно слухи. Андрей, Анатоль, Мишель и даже Полли о своём участии в событиях не рассказали никому.

Друг с другом мы это также почти не обсуждали. О той роли, которую играла во всем этом Кристина, Калиновский ухитрился умолчать. По крайней мере, мне никто из друзей вопросов не задавал. Тайна осталась тайной — курсантам не нужно знать, что вместе с ними учится сотрудница «органов». И устраивать тайные встречи с Кристиной теперь, когда работать не над чем — означало лишь навлечь на себя проблемы.

— Напротив, я всё рассчитал, — сказал я, лавируя между однокурсниками и старшими товарищами, пришедшими опробовать каток. — Вы с Полли вроде бы стали неплохо ладить. А от подруги такой вопрос — вполне ожидаем.

— Во-первых, «стали неплохо ладить» и «подруги» — это разные понятия, — процедила Кристина сквозь зубы. — А во-вторых, господин Барятинский, я вас что-то не пойму. К чему эти сложности? Если у вас есть опасения относительно твёрдости чувства, живущего в сердце госпожи Нарышкиной, сделайте ей уже официальное предложение. После чего дайте понять, что вам неприятно, когда она оказывает внимание другим. Только не надо говорить, что для вас важно, чтобы она сама приняла решение. Я в это поверю так же охотно, как в то, что по ночам вы пишете стихи и томно вздыхаете о предмете своего обожания.

— Ты переходишь на «вы», когда нервничаешь, — заметил я и насладился вспыхнувшим на щеках Кристины румянцем. — А стихи по ночам пишет Мишель. Хотя, справедливости ради, старается при этом громко не вздыхать. Всё же коллектив у нас мужской, суровый — могут неправильно понять, потом шуток не оберёшься.

Кристина покраснела ещё сильнее.

— Иногда мне кажется, что ты воспитывался в каком-то сарае, — буркнула она.

Ох, где я только не воспитывался… Впрочем, в сараях, кажется, бывать не доводилось. Подвалов на счету немало, это точно. Случались и гаражи. А вот с сараями — увы, не сложилось.

— Так чего ты хочешь? — настаивала Кристина. — Чтобы Полли прекратила заигрывать с Мишелем?

— Я хочу, чтобы вы, девочки, посекретничали, и Полли сказала тебе, что вообще думает по поводу сложившейся ситуации, — вздохнул я. — Влиять на неё не надо. Просто разведка, пока без боя.

Услышав околовоенные термины, Кристина внезапно сдалась и кивнула:

— Что ж, постараюсь. Но имей в виду: ты будешь мне должен.

— Вы знаете, где меня найти, госпожа Алмазова.

— Ты переходишь на «вы», когда издеваешься! — огрызнулась Кристина.

И, резко изменив направление, укатила от меня прочь. Кажется, в сторону Полли.

Удовлетворённо кивнув, я подъехал к скамейке. Они стояли вокруг катка, обогреваемые бытовой магией. Наматывать круги уже изрядно задолбался, да к тому же скоро ужин.

Я сел, начал расшнуровывать ботинки. Мысли в голове, надо сказать, бродили нерадостные. И чего я действительно развёл такую сложную деятельность вокруг Полли? Казалось бы, чего уж проще — сказать барышне твёрдое нет.

Но тут капитан Чейн вступал в конфронтацию с Костей Барятинским, и второй одерживал решительную победу. Его доводы были неотразимы.

Во-первых, аристократический мир тесен, и обиды здесь не забывают. Во-вторых, род Нарышкиных — отнюдь не последний в списке. Одно лишь то, что Полли поступила в Императорскую Академию — дорогого стоит. Без протекции сюда попасть почти невозможно. Конечно, за неё просил не император, но однозначно человек, к слову которого прислушиваются.

Ну и, наконец, в-третьих. Дружба с Полли меня полностью устраивает. С ней весело, на неё иногда можно положиться. А слёзы и обиды мне точно не нужны.

А ещё — и вот тут уже в рассуждения Кости вмешивался Капитан Чейн — Полли, так же, как и прочие, часть моей команды. Потеря бойца — вина командира. Потерять Полли из-за такой ерунды, как романтические чувства, мне претило.

Вот и получаем то, что получаем. Дурацкая ситуация, понимаю. И выходить из неё приходится так же по-дурацки. Но что поделать, если я не могу себя переломить? Костины ровесницы мне малоинтересны просто в силу возраста. Исключение… исключение, конечно, есть, — подумал я, скользнув взглядом по толпе катающихся, — но исключение лишь подтверждает наличие правила.

— Господин Барятинский, вас ожидают-с, — послышался сзади голос.

Я как раз успел переобуться. Связывал коньки шнурками, чтобы отнести в хранилище. Встал, повернулся. За спинкой скамейки стоял наставник и доброжелательно улыбался.

— Не видел вас раньше, — сказал я.

— Только что вышел из отпуску-с, — помедлив, поклонился наставник.

Отпуск длиной в полгода? Хм…

— Кто ожидает? — спросил я. — И где?

— Просили не называть имени. В Царском Селе. Я провожу-с.

Я откашлялся, маскируя замешательство. Всё выглядело, как примитивный развод, замануха. Но зачем? И — кто? Белозеров гниёт где-то в недрах тайной канцелярии, Рабиндраната, вероятно, уже прикопали. Понятно, что за Белозеровым кто-то стоит, но вот такая скоропалительная месть — это как-то… глупо, что ли.

Впрочем, предупреждён — значит, вооружён. На открытом пространстве ко мне так просто не подобраться. А увидев опасность издали, я точно успею среагировать подобающим образом.

— Идёмте, — сказал я. Повесил коньки на плечо и обошёл скамейку.

Мы двинулись к Царскому селу. Наставник вышагивал как-то необычайно величаво, заложив руки за спину. На лице его была странная отрешённая улыбка.

— Только вышли из отпуска и уже знаете, как я выгляжу? — спросил я.

— Помилуйте, ваше сиятельство, — ещё откровеннее улыбнулся наставник. — Да кто же вас не знает? Чай, люди мы не совсем тёмные, газеты читаем-с.

Перед тем, как ответить, он снова немного помедлил. Так бывает, когда с тобой разговаривает иностранец, нетвердо знающий язык — он сначала мысленно строит фразу. Однако наставник говорил чисто, без акцента.

Я поморщился, вспомнив фотографию, на которой танцую с великой княжной. Впрочем, были и ещё публикации… Н-да, не планировал я тут карьеру селебрити, однако уже не отвертеться. С преимуществами пока не освоился, зато проблемы видны невооружённым глазом. Когда тебя знает каждая собака, спрашивать, откуда она тебя знает — заведомо бесполезно.

Тем временем мы углубились в занесённый снегом парк. Дорожки здесь чистили. Хоть императорская семья зимовала в Петербурге, Царское Село оставалось значимым объектом. Да и золотая молодёжь — я в том числе — львиную долю досуга проводила здесь.

Признаться, поначалу я воспринимал такое времяпрепровождение, как прогулки по парку, скептически. Памятуя о родном мире, сомневался, что подростки поведутся на такую аферу. Однако за полгода многое изменилось.

Красота и величие Царского Села успокаивали, настраивали на задумчивый лад. Никто из курсантов не рвался устраивать здесь мордобой, пить водку и курить дурь. Внезапно возможность гулять по красивом месту, где природа переплелась с архитектурой, в непосредственной близи от верховной власти, оказала благотворное влияние на всех, на меня — в том числе. Ну, если вынести за скобки ситуацию с кружком заговорщиков, конечно.

Сейчас в Царском Селе было пусто — курсантов приманил каток. Я, как ни старался, не мог ни увидеть, ни почувствовать опасности. От наставника держался на достаточном расстоянии, чтобы меня было невозможно достать холодным оружием. Если же он достанет пистолет, я десять раз успею выбить его цепью.

Остановившись, наставник повернулся ко мне.

— И где же эта скромная персона, не пожелавшая назваться? — спросил я, мгновенно напрягшись.

— Перед вами, Константин Александрович.

По лицу наставника как будто пробежала волна, и оно изменилось. Я вздрогнул.

В следующую секунду рефлексы, вбитые в меня в этом мире, взяли своё. Я поклонился.

— Ваше величество…

— Оставьте, Константин Александрович, — сказал император. — Я тут инкогнито. Мы с вами не во дворце, свидетелей вокруг нет. Можем поговорить, ни на кого не оглядываясь, как обыкновенные люди.

— Чем обязан честью? — спросил я.

— Действительно, — как будто задумался император. — Вы спасли от позора мою дочь, пресекли заговор против меня… И в самом деле, чем же вы заслужили честь стоять на морозе рядом со мной?

Судя по прищуру, император сдерживал смех. Я тоже улыбнулся и развёл руками:

— Ну… это мой долг, как аристократа и гражданина своей страны.

— И я благодарю вас за то, что вы его исполнили, — кивнул император. — Моя благодарность вас не оставит, поверьте. И вот её часть — я хочу, чтобы вы узнали правду. Узнали её лично от меня.

— О чём же?

— О господине Иванове. Вы ведь читали его дневник?

Я молча посмотрел на императора. Тот снова улыбнулся:

— Если некто прикасался к некоей вещи даже неделю назад — я это почувствую. Немногие маги могут скрывать отпечатки ауры… Впрочем, вы, полагаю, скоро обучитесь этому искусству. Теперь, после моих слов.

Как и в разговорах с Платоном, у меня вдруг возникло ощущение, что император знает всё.

Знает, что я, едва успев дочитать дневник Рабиндраната и услышав в коридоре шаги представителя контрразведки, самым пошлым и дурацким образом сиганул в окно — едва успев прикрыть его за собой. Рассчитывал, что осматривать улицу этому человеку в голову не придёт, и не ошибся.

Я не удивился бы, даже если бы узнал, что император знает, кто я, откуда и как сюда попал. Хотя уж это наверняка было иллюзией.

— Если бы я говорил с чёрным магом, я бы начал с вознаграждения, — продолжил император. — Однако я с большим уважением отношусь к цвету вашей жемчужины. Поэтому начну — с правды. Господин Иванов не был моим сыном.

— Я и не думал, что…

Император покачал головой:

— Думали, Константин Александрович, думали. Верили или нет — дело другое, но мыслям не прикажешь. Я сам ненавидел себя, читая этот дневник.

Император повернулся и пошёл дальше по тропинке. Я двинулся за ним, держась рядом. В свете фонарей блестели, кружась, редкие снежинки.

— Моё знакомство с матерью господина Иванова было коротким и мимолётным, — проговорил император. — Уже тогда мне показалось, что она — женщина крайне неуравновешенная. Был в ней какой-то… надрыв. И, боюсь, знакомство со мной не пошло на пользу. Госпожа Иванова была… раздавлена — вот, пожалуй, правильное слово. Вы ведь знаете, какое впечатление производит моя сила. С вашего позволения, не буду прятаться за ложной скромностью.

— Понимаю, — просто сказал я.

— Я очень быстро забыл об этой женщине, — продолжил император. — Она же, по всей видимости — нет. Что-то повредилось в её голове настолько, что единственная мимолетная встреча — уж поверьте на слово, ни о какой любовной связи и речи идти не могло, — приравнялась в её фантазиях к рождённому от меня ребёнку. Несчастного господина Иванова, который впитал эту фантазию с материнским молоком, обвинять, по сути, не в чем. У него было полное право злиться на своего так называемого отца и считать себя обделённым.

— Всё это не может оправдывать участия господина Иванова в заговоре, — заметил я.

— Не может, — кивнул император. — Однако сложно спорить с тем, что в идеале господин Иванов должен был лечиться у ментальных магов, а не погибнуть в ледяной воде на дне канала.

— Вот это уже — моя вина, — покаялся я.

— Бросьте, Константин Александрович. Это — ничья вина. В том и состоит трагедия большинства жизненных ситуаций: никто ни в чём не виноват, все поступают так, как было должно. Но на душе остаются горечь и тяжесть.

А вот теперь доводы Кости спасовали перед капитаном Чейном. Потому что это у аристократов могли оставаться на душе горечь и тяжесть после того как погиб агрессивный сукин сын, пытавшийся тебя убить. У аристократов слишком много времени на размышления и слишком спокойная жизнь. Капитан Чейн не мог этого понять при всём желании. Вернее, понять-то мог, но от души посочувствовать сукиному сыну — тут уж увольте.

Поэтому я промолчал, опустив голову — надеясь, что это прокатит за сочувствие. Но забыл, с кем имею дело.

— Не нужно притворяться, Константин Александрович, — спокойно сказал император. — Юность всегда жестока. Способность жалеть своих врагов появляется гораздо позже.

Я героически сдержал усмешку. Поднял голову, посмотрел в глаза императору. И вдруг подумал: а как выглядела бы наша встреча в моём мире?

С одной стороны — я, опалённый и изуродованный войной старый злой пёс. С другой стороны — этот холёный аристократ, который, тем не менее, обладает огромной силой и несёт на своих плечах огромную ответственность. Стали бы мы с ним друзьями? Как знать… Это зависело бы от множества обстоятельств. В первую очередь — от того, на чьей стороне стоял бы этот человек.

— Раскрыв заговор, вы совершили большое дело, Константин Александрович, — продолжил император.

— Я не один работал над этим делом, — сказал я.

— Верно. Однако госпожа Алмазова выполняла приказ. Вы же руководствовались одним лишь гражданским долгом.

— Тем не менее.

— Скромность украшает белого мага, — кивнул император. — И всё же, в фокус моего внимания попали именно вы. Причём, попали уже достаточно давно. Уверен, это — не последняя наша личная встреча. Не скрою — я бы хотел, чтобы меня окружали люди, подобные вам. Люди, которым я могу доверять не потому, что им плачу, и не потому, что им выгодно находиться рядом с властью. А потому, что сама их натура созвучна моей.

— Вы… что-то мне предлагаете? — осторожно спросил я.

Выслушивать комплименты приятно секунду. Ну, две. Потом надоедает и хочется перейти к сути. Потому что за обилием тёплых слов частенько прячут весьма неприглядную суть.

Глава 2 Момент истины

— Я предлагаю вам, Константин Александрович, считать меня своим другом. — Император протянул мне руку. — Я бы мог прямо сейчас предложить вам весьма достойное место рядом с собой, но мне кажется, что вы должны пройти свой путь. Посему, мой вам дружеский совет — продолжайте учиться. Я верю, что ни один день, проведённый в стенах академии, не пропадает для вас даром. Кроме того, как показала практика, вы, даже находясь здесь, можете сослужить добрую службу престолу. А если вам понадобится моя помощь в чём-либо… Думаю, вы представляете, как можно со мной связаться.

Я вежливо поклонился. Пожимая руку императора, с тоской думал о том, что не могу обратиться к его помощи в том деле, которое занимает меня больше всего. Мёртвый завод, пропавший Вишневский…

Попросить, конечно, можно, но что дальше? Вряд ли император отправится со мной на завод, чтобы огнём и мечом (или какое там у него личное оружие) выбить правду из бетонных стен. Нет — он попытается помочь так, как привык, то есть, отдавая приказы и задавая вопросы. А если я всё понимаю правильно, то ситуация с заводом уходит корнями глубоко в верхушку. Предатель затаился где-то очень близко от императора, в самом доверенном его окружении. Одно неосторожное движение — и государя обнаружат поутру с кинжалом в горле. А до кучи подставят и меня.

Император наверняка знает о том, что против него идёт война. Что его пытаются ослабить. Развязать открытый конфликт между чёрными и белыми магами, сместить главу государства с престола, заставить самую могучую империю в мире увязнуть в собственных проблемах. Он просто не может этого не знать! Рядом с тем, кто по-настоящему силён, всегда будут завистники и шпионы. Но это однозначно не та тема, которую император готов обсуждать со мной — посторонним, по сути, человеком. Он ведь, ко всему прочему, считает меня несовершеннолетним…

— Империи ещё предстоит пройти через тёмные времена, — словно подтверждая мои мысли, глухо проговорил император. — Мои прорицатели твердят об этом в один голос. Но благодаря таким людям, как вы, господин Барятинский, мы всё преодолеем.

— Это честь для меня, ваше величество, — сказал я, вытянувшись по стойке смирно.

Император улыбнулся.

— В знак моего расположения, позвольте вручить вам небольшой подарок. — Он раскрыл ладонь. Я увидел чёрную бархатную коробочку. — От души надеюсь, что эта безделушка никогда вам не пригодится. Однако жизнь наша полна неожиданностей, в ней бывает всякое. Я знаю, Константин Александрович, что тьма пытается взять над вами верх. Знаю, что вы с этим боретесь, и знаю, как тяжела эта борьба. Вы ещё очень молоды, но уже успели избрать свой путь — трудный и полный опасностей. Если случится так, что когда-нибудь вам пригодится мой подарок, буду рад, что сумел помочь — хотя бы косвенно. Эта вещица — аккумулятор чёрной энергии, штучная работа. Аккумулятор довольно мощный, приблизительно десятого уровня. Поэтому прошу вас соблюдать при использовании осторожность.

— Благодарю, — принимая коробочку, только и сумел сказать я. Из сопроводительных слов, честно говоря, мало что понял.

— Не стоит благодарности. Это самое меньшее, что я могу для вас сделать.

Налетел ветер, и фигура государя стала белой, рассыпалась на мириады снежинок. Их унесло прочь. Я обалдело повернул голову, но уже ничто не напоминало о присутствии в парке монаршей особы.

— Вот что значит двадцатый уровень, — пробормотал я.

Раскрыл коробочку. Внутри, на белом бархате, лежала чёрная жемчужина.

* * *

После отбоя, дождавшись, пока за перегородкой уснёт Мишель, я прилёг на пол посреди комнаты и достал коробок спичек. Зажёг одну и прочитал заклинание.

К этому ощущению, наверное, невозможно привыкнуть. Как будто начинаешь спускаться на сверхскоростном грузовом лифте. Я не вскрикнул, но ударился чувствительно, внутренности ощутимо взболтало.

— Три секунды, чтобы назвать причину не испепелить тебя на месте, — послышался тихий голос.

Я приподнял голову и увидел Кристину. Она лежала на кровати, целомудренно укрытая одеялом, и держала в руках книжку. На этот раз — Фридрих Шиллер, пьесы. Светильником госпоже Алмазовой служила висящая над головой шаровая молния. Молния угрожающе искрила. Испепелит или нет — это ещё большой вопрос, но что не пощекочет — уж точно.

— Все скажут, что ты сделала это из зависти, потому что отчаялась обогнать меня в учёбе, — прокряхтел я, поднимаясь.

Кристина злобно зыркнула, опустив книгу.

— Послушай, Барятинский, ты что себе позволяешь?! Ты вообще понимаешь, как это выглядит?!

— Выглядит — это когда кто-то смотрит, — возразил я. — А мы тут одни. Подвинься.

— Че… чего?! — вытаращила глаза Кристина.

Я полюбовался на то, как она сначала бледнеет, потом краснеет. И только после этого великодушно сказал:

— Шучу. Я тут проездом.

Зажёг ещё одну спичку и, перегнувшись через кровать, положил руку на стену.

Кристина взбеленилась окончательно.

— Ты! Да как ты смеешь?! Моя комната тебе — проходной двор, что ли?!

— О, — спохватился я. — Прости. Ты, верно, думала, что я пришёл к тебе.

Кристина задохнулась. Мне показалось, что она сейчас заплачет.

— На обратном пути пообнимаемся, — подмигнул я ей. — А теперь — прошу меня извинить. Неотложные дела.

Я скороговоркой пробормотал заклинание и кувырком перелетел через кровать Кристины.

Ну а что мне ещё оставалось? Зима, за окном всё обледенело, падать не очень хочется. К тому же откроешь окно — все сразу почувствуют поток ледяного воздуха. Закрыть же его я снаружи не сумею основательно. В коридоре то и дело шныряют наставники. Вот и приходится пользоваться тем, что даёт нам бог. Ну или кто там…

Хотя, может, Косте Барятинскому просто хотелось взбесить Кристину. Тоже вполне себе довод в пользу такого поступка.

Из корпуса я выбрался без проблем и, короткими перебежками, от тени к тени, пробрался к воротам. Те были заперты, пришлось перелезать. Как только я спрыгнул с той стороны, за спиной раздался сиплый голос:

— Кошелёк или жизнь?!

Я спокойно повернулся, смерил взглядом грузную фигуру.

— Ну, давай для начала кошелёк, а там посмотрим.

Федот захихикал:

— Умеете вы, ваше сиятельство, шутку подхватить! Уважаю-с.

— Чего сипишь-то? — спросил я. — Давно мёрзнешь?

— Да вот угораздило простуду подхватить. — Федот чихнул. — А подъехали мы всего минут пять как. Извольте со мною — вон туда. Мы там — неприметненько.

— Ну так а чего сам-то поехал? — спросил я, следуя за Федотом. — Сидел бы дома, чай с малиной пил.

— Да как же я, своего уважения-то не засвидетельствовать, — всплеснул руками Федот.

Машину водитель загнал едва ли не в сугроб. Сам стоял рядом и курил папиросу — очень неприметно, ага. Вот таких гениев снайперы валят на раз без всяких инфракрасных прицелов.

— Ну-ну, — только и сказал я.

Федот открыл дверь, я сел в начавший остывать салон. За руль вернулся молчаливый водитель, а рядом со мной, кряхтя, влез Федот. Зачихал и запустился двигатель, машина выползла на дорогу.

Вообще, я планировал эту свою вылазку в субботу ночью, когда приеду навестить семью. Но меня вдруг посетила неприятная мыслишка. То, что я, как киношный супергерой, по выходным приезжаю в город и совершаю подвиги — это, конечно, здорово. Но если мои враги — могущественные чёрные маги, то они легко могли эту схему срисовать. И устроить за мной слежку по выходным.

Вот я и решил смотаться на разведку в неурочное время. Федоту же я мог доверять как минимум в плане умения обнаружить хвост. Если на своей должности до таких лет дожил — значит, подобные задачки как орешки щёлкает.

— Вещи? — спросил я.

— В багажнике, — махнул рукой назад Федот. — Только, ваше сиятельство, поверьте старому негодяю — неладное дело вы затеяли. Место это и днём-то — перекреститься да забыть. А уж ночью…

— Я тебя туда лезть не прошу, — перебил я. — Просто довези. И подожди, как условились.

— Так не за себя, не за себя ведь душа болит! — Федот прижал руку к сердцу. — За вас переживаю! Вы, вон, только жить ведь начинаете. Такая светлая дорога перед вами расстилается. С самой великою княжною вальсировать изволили…

Я, не выдержав, расхохотался. Ну да, об этой стороне дела даже не подумал. А ведь действительно: акции Федота стремительно рванули вверх. Теперь он не просто дружит с аристократом из Ближнего круга, но с аристократом, который, можно сказать, приближенный императора.

Хотя, справедливости ради, Федоту я и впрямь должен. Он меня выручал неоднократно, а всё, что для него сделал я — отмазал от Юсупова-старшего. Который из-за меня же против Федота и ополчился…

— Ладно, говори, чего хочешь, — сказал я.

Федот покосился на водителя, но, видимо, решил, что ковать железо лучше, пока горячо.

— Дак, видите ли, ваше сиятельство, какая песня… Хочу, понимаете, в люди выйти. Мечта жизни, можно сказать…

— Дворянство личное, что ли? — догадался я.

— Потомственное-с, — быстро возразил Федот.

— Потомственное-то тебе зачем? — удивился я. — Ты ведь даже не женат.

Федот как-то грустно на меня посмотрел, вздохнул:

— Что ж, ваше сиятельство, правда ваша: не женат. И не молод. Но всё ж человеком остаюсь. И хотелось бы, знаете, старость встретить в кругу семьи. При супруге законной, с детьми, за которых душа покойна будет — что не пойдут по кривой дорожке, а станут уважаемыми людьми. Вы не подумайте, я знаю, что самого-то меня, как ни крути, на императорский бал не пригласят. Нагрешил-с, изрядно нагрешил. Ну так оно, ежели историей поинтересоваться, кто из нынешних благородных родов с чистыми руками начинал-то? Время — оно всё стирает. Может, не дети, но внуки мои уж точно не хуже других будут. А жениться — что? Жениться нашему брату — недолго. Мы, чай, не аристократы, дело нехитрое.

Я крепко задумался. Купить липовое дворянство было не так уж сложно, но и попасться на этом — куда проще. Федот же хотел сделать всё по закону. Значит, из всех путей, ему оставалось лишь два: выслужить какой-нибудь серьёзный орден, либо — пожалование дворянства личной милостию императора.

Представив, как я обращаюсь к императору с подобной просьбой, я погрустнел. Не поймёт государь юмора, ох, не поймёт…

— Скажете чего, ваше сиятельство? — смущённо просипел Федот.

— Я тебя услышал, — сказал я. — Подумаю. Но имей в виду — скорее всего, придётся поработать.

— А это мы — люди работящие, — осклабился Федот. — Отродясь работы не чурались.

* * *

Выглядел завод и вправду мрачно и мёртво. Ни одного огонька не светилось за высоким забором — это мы ещё издали разглядели. Федот приказал водителю остановиться поодаль. Казалось, что город вокруг завода вымер. Вроде как промзона, но видно, что заброшенная и нерабочая. Заборы разрушенные, цеха пустые, с выбитыми окнами.

— Гиблое место, — сказал Федот.

— А по окрестностям шерстили? — спросил я.

— Обижаете, ваше сиятельство. Всё вокруг изведали, что могли.

— Никого?

Федот молча покачал головой. Видно было, что ему самому тут сильно не по себе. И вправду, от местечка этого, особенно ночью, веяло потусторонней жутью. Мне ещё было хорошо — я видел в темноте лучше кошки.

— Ладно, — сказал я и открыл дверцу. — Пойду, гляну.

Водитель без приказа вышел наружу одновременно со мной. Открыл багажник и молча отступил в сторону. Я расстегнул лежащий там саквояж, достал полевую форму, заказанную в ателье месье Кардена, принялся переодеваться. Целую схему пришлось сочинить, как передать одежду Федоту. С использованием Вовы и Нади, само собой разумеется. Но я сумел всё это устроить по телефону из академии.

— А личину-то что ж, менять не будете? — участливо спросил Федот, тоже выбравшийся из машины.

— Ни к чему, — ответил я. — Не те люди там сидят. Если Вишневского прибрали — значит, догадались, кто под них роет. А если до сих пор не нанесли удар — значит, либо им плевать, либо что-то задумали.

Ну и ещё один крохотный нюанс — я не умею менять личину. А завалиться среди ночи к Наде с такой просьбой… Нет, ну можно, конечно. Мало ли, какие я амурные предприятия проворачиваю. Но всё равно лучше не надо. Попадусь ещё на глаза кому-нибудь, оправдывайся потом…

— Да и вряд ли там сейчас кто-то есть, — сказал я. — Сам же говорил — не входит никто, не выходит. Трубы, вон, не дымятся даже.

— Дак они — временами, — пробормотал Федот, щуря глаза. — То дымят, то не дымят. Хотя я, признаться, и труб-то почти не вижу.

— Ничего. Главное, что я вижу… Оружие?

— Там же, дно второе откройте-с в саквояжике.

— Ага.

Я приподнял фальшдно, оценил имеющийся там арсенал. Взял пару револьверов.

— Хватит вам? — засомневался Федот.

Видно, о том, как мы в прошлый раз брали завод, ему рассказывали в красках.

— Ну, если этого не хватит — значит, и миномёта будет мало, — усмехнулся я и захлопнул крышку багажника. — Не на войну иду. Просто хочу осмотреться.

Я подошёл к передней пассажирской дверце, открыл её, вытащил резиновый коврик. Придирчиво осмотрел его, встряхнул и свернул в трубочку.

— Ну, с Богом, — перекрестил меня Федот. — Полчаса ждём, после — уезжаем. Верно, ваше сиятельство?

— Верно, — кивнул я. — Всё, время пошло.

И, резко сорвавшись с места, побежал к заводу. Обмундирование, заказанное у Кардена, больше годилось для летних ночей, чем для зимних, и стоять на месте было холодно.

Я заранее положил себе условие: обойтись без магии, если дело не дойдёт до прямых конфронтаций. Если детекторы магии есть в Академии и у деда, то у серьёзных людей, творящих всякую гнусь, они просто по определению обязаны быть.

Добежав до стены, я моментально наметил маршрут по едва заметным неподготовленному взгляду выщерблинам и неровностям. Подпрыгнул, зацепился, оттолкнулся, подтянулся и — бросил резиновый коврик поверх колючей проволоки. Перевалился через него, оценил обстановку внизу — рыхлый снег.

Плохо… В снегу может быть закопано что угодно. Но лично я, если бы ставил капканы или растяжки — делал бы это прямо под забором, там, куда будет спрыгивать злоумышленник. Значит, действовать надо не так, как ожидают от тупого злоумышленника.

Я перегнулся через коврик, зацепился руками за край забора, резко кувырнулся вперёд, будто пытаясь скатиться вниз. Прежде чем спохватилась гравитация, оттолкнулся от забора ногами, прыгнул вперёд. Ещё один кувырок в полёте — и вот я приземлился по колено в снегу в добрых трёх метрах от забора.

— Как два пальца, — выдохнул я с облачком пара и огляделся.

Территория завода была безлюдна. Собаки на меня тоже ниоткуда не кидались. И достаточно было бегло окинуть взглядом снежные заносы, чтобы понять: как минимум сутки тут никто не ходил. Не такой уж сильный снегопад.

Я двинулся вдоль стены здания — единственного на этой территории. Старался ступать бесшумно и прислушивался к гробовой тишине. Нашёл занесённую снегом металлическую дверь, скользнул к ней. Потянул за ручку — заперто.

— Ладно, — выдохнул я и поднял взгляд кверху.

Надо мной тянулся ряд зарешеченных окон со старым и мутным стеклом.

Я поставил ногу на ручку двери, подпрыгнул и схватился за решётку ближайшего окна. Уперся ногами в стену и что есть силы рванул назад.

С тихим, но в этой мрачной тишине показавшимся оглушительным шумом решётка вылетела из подгнивших старых кирпичей.

Приземлившись на ноги, я отбросил решётку и повторил маневр, только теперь закрепился на подоконнике. Совершенно некстати мелькнула мысль: «И этот человек жаловался, что не может выбраться через окно из комнаты! Скажи уж честно, просто хотелось лишний раз заглянуть к Кристине».

Впрочем, я тут же отмахнулся от этой мысли. Кристина осталась в другой жизни, как и все остальные. Сейчас есть только я и этот чёртов завод.

Пару мгновений я потратил, вглядываясь сквозь мутное стекло в недра завода. Окно принадлежало к одному из цехов — пустой коробке, где, наверное, некогда стояли станки. Сейчас — ни души, ни движения.

Ну что ж… Момент истины.

Я саданул по стеклу локтем. С печальным звоном осколки осыпались внутрь. Я спикировал на пол одновременно с последним из них, метнулся к открытой двери. Вернее — к пустой дверной коробке, единственному выходу из цеха. Прижался к стене, затаил дыхание.

Тишина. Никто не нёсся меня убивать, не было слышно недоуменных переговоров. И вдруг я заметил на стене — той, что с окнами, — знаки. Они выглядели, как в банальных ужастиках о призывах нечистой силы. Круги, вписанные в них звёзды и треугольники с какими-то надписями. Не русский, не латынь, не английский и не французский — всё, что я мог о них сказать.

Глава 3 Хобби

Сосчитав до десяти, я достал один из револьверов, взвёл курок и вышел из цеха в коридор. Пять минут мне потребовалось, чтобы понять: завод пуст. Здесь не то что не было людей, здесь вообще ничего не было. По крайней мере, на первом этаже. Ни одного станка, ни даже ржавого болта на полу.

Зато на стенах повсюду красовались пентаграммы и прочие таинственные «узоры». Мысленно я выругался — чуть ли не впервые с тех пор, как попал в этот мир, пожалел о его недостаточном развитии. Будь у меня сейчас нейроимплант… Да хотя бы смарт-очки, или самый дешёвенький телефон! — и я бы смог сделать снимки. Потом показать их кому-нибудь. Хоть тому же деду. Или самому поискать — библиотека в Академии обширная, наверняка что-то подобное найдётся.

Кстати, в моём родном мире я бы смог не только сфотографировать эти символы, но и тут же прогнать их по сети. Найти соответствия и за пару минут узнать вообще всё, что мне требовалось!

Ладно. Постараюсь хотя бы запомнить эти круги. Фотографическую память я в себе-прошлом развил весьма успешно. Однако там это, опять же, имело чисто практический смысл: я мог при помощи нехитрых технологий выгрузить воспоминания на накопитель в виде файлов, а потом — распечатать их. Здесь же всё равно придётся повозиться. Плюс, я не уверен, что фотографическая память сработает в мозгу Кости. Он, конечно, уже начал перестраиваться, но там ещё работы — вагон.

Так, сканируя взглядом стены, я прошёлся по первому этажу и добрался до лестничной клетки. Ступеньки вели и вверх, и вниз. Я заколебался, выбирая, и вдруг заметил внизу, у основания лестницы, какой-то предмет.

Шагнув ближе, почувствовал, как сердце на миг замерло.

Почти у самой двери в подвал — она была приоткрыта — лежал чемодан. Знакомый до дрожи. С таким чемоданом ходил Вишневский.

Нет, — понял я, спустившись, — не с таким, а именно с этим! Вот и монограмма на золочёной пластине…

Я осторожно открыл чемодан — пусто. Ни соринки, ни единой паршивой бумажки. И что это значит? Случайно обронили? Оставили, как знак?

Положив чемодан, я открыл дверь в подвал — та мерзко заскрипела. Внизу, за дверью, начинался самый настоящий мрак. Там не было даже пыльных окон. Никто в здравом уме не пошёл бы туда без фонарика.

Вернее… любой маг сотворил бы магический свет, прежде чем пойти. И, скорее всего, на магию там и стояла ловушка.

Мне же потребовалось лишь несколько секунд, чтобы глаза перенастроились на самый серьёзный режим. Я увидел уводящие вниз ступеньки, увидел стены. Улыбнулся: как вам такое?..

И начал уверенно спускаться вниз, сжимая рукоятку револьвера.

Когда ступеньки закончились, я оказался в огромном зале с колоннами. Чувствуя себя персонажем компьютерной игры, двинулся вдоль стены, пытаясь составить впечатление о размерах и назначении зала.

На стенах, колоннах и на полу живого места не было от всё тех же символов, которые я про себя назвал сатанистскими. Но больше — ничего. Абсолютно пустое помещение.

Пустое помещение с кучей колонн, за каждой из которых может таиться враг… Ох и велик соблазн воспользоваться Щитом! Но я всё ещё не верил, что мне не оставили сюрприза, завязанного на магию.

В конце-то концов, я же сам сказал, что цель у меня — разведка, а не война…

И вдруг я замер. Посреди зала кто-то стоял.

Ствол моего револьвера смотрел прямо в грудь замершей фигуре. Фигура не шевелилась, я — тоже.

Выждав секунд десять, я начал медленно двигаться навстречу фигуре. Проходя каждый новый ряд колонн, быстро оглядывался по сторонам, чтобы убедиться, что меня не собираются атаковать с флангов. Но зал по-прежнему был пуст, если не считать этой странно неподвижной фигуры.

Подойдя ближе, я чуть не рассмеялся от облегчения. Это было просто чучело. Соломенное чучело. Но что оно делает в подвале завода?!

Лица у чучела не было, однако на груди висел на верёвке белый мячик, испачканный чёрной краской. На плечи чучела набросили куртку — в точности такую же, как на мне. А когда я обошёл чучело, то увидел сзади косу — сплетенную не то из ниток, не то из чего-то похожего.

— И что это ещё за вуду-извращения? — в голос произнёс я, почувствовав, как жуть уступает место раздражению. — Я должен испуга…

Я не договорил, потому что взгляд мой опустился, и я увидел то, что стояло на полу за чучелом.

«Авиационная бетонобойная бомба, — мелькнуло у меня в голове. — Российского производства. Модель АБ-117 или АБ-117Б, они внешне практически иденти…»

— Сука! — выдохнул я и, развернувшись, бросился бежать.

Я не знал, как бомба может сдетонировать, не знал, собирается ли она в принципе этим заниматься. Знал лишь одно: стоять и ждать не собираюсь.

Я успел взлететь по ступенькам наверх и броситься к двери, когда пол под ногами содрогнулся. Не думая уже о конспирации, я вынес дверь чёрной магией, прыгнул в дохнувший холодом проём, на лету перевернулся и выставил перед собой Щит.

Завод превратился в груду летящих осколков, клубы огня и дыма. По ушам ударил адский грохот, а по Щиту заколотили куски кирпича и бетона.

Я закричал, чувствуя, как все мои контуры напрягаются сверх всякой меры, пытаясь сдержать напор летящей на меня со всех сторон смерти. Упав в снег спиной, я почти сразу отключился.

* * *

Пришёл в себя от боли и холода. Болело всё, но больше всего — левое плечо. Приоткрыв глаза, я зарычал: сквозь левый бицепс прошёл обломок арматуры. Он так и торчал в плече. Я потянулся было к нему, потом спохватился. Вынимать нельзя. Костя Барятинский — не Капитан Чейн, привычный к боли. Если я сейчас снова отключусь от болевого шока, вытаскивать меня отсюда некому.

Впрочем, негативные ощущения быстро пересилила простая человеческая радость: я жив! И вслед за этой потрясающей мыслью полились в голову другие.

Убить хотели меня — об этом говорит чучело в моей одежде, с моей косой, с мячиком на груди, изображающим жемчужину. И меня совершенно точно хотели убить, а не напугать, иначе не положили бы в подвал такой мощи бомбу. Причём, если проанализировать то, что я слышал и чувствовал, выскакивая из завода, бомба была не одна. Возможно, даже в подвале их было больше, но я бы предположил, что несколько штук положили и на втором этаже. Всё-таки авиабомба — это авиабомба, она раскрывает свой потенциал, когда падает с огромной высоты, а не лежит спокойно в помещении. Поэтому, чтобы разворотить завод наверняка, лично я бы использовал несколько снарядов.

Итак, меня хотели убить. Хотели настолько сильно, что даже не пощадили заводское здание. «Производство», чем бы оно ни было, свернули и перенесли в другое место, а в цеху соорудили трусливую и подлую ловушку. К моему приходу готовились. Знали, что исчезновение Вишневского я просто так не оставлю. А это значит, что? Это значит, меня боятся. И не зря! Потому что после вот такого я их точно живьём сожру.

Раньше я действовал ради Империи и Клавдии, именно в таком порядке. Но теперь приоритеты изменились. За эти бомбы кто-то должен поплатиться.

Я, шипя сквозь зубы от боли, поднялся на ноги. Кости целы, артерии не задеты, даже рана почти не кровит. По счастью, арматурина оказалась тонкой и без куска бетона — просто оконную решётку разорвало на части, и обломок прута угодил в меня.

Кашляя, я окинул взглядом завод. Собственно, никакого завода передо мной уже не было, была лишь груда дымящихся развалин. Даже забор не устоял… Тут почему-то у меня в голове мелькнула скорбная мысль о резиновом коврике из машины Федота — опять у него из-за меня сплошные убытки, даже жалко мужика.

Я сплюнул, поймав себя на такой дурацкой мысли, и понял, что звука плевка не слышу. И вообще, не слышу ничего — лишь своё размеренное сердцебиение. Неслабо контузило, давно такого не было… Впрочем, это у Капитана Чейна давно не было, у него организм и не к такому привык. А вот тельце Кости Барятинского ещё немного нервничает. Ну ничего, какие наши годы. Наловчимся и мы авиабомбы на завтрак жрать, запивая нитроглицерином…

Ладно. Что совершенно точно понятно — так это то, что отсюда надо валить, и чем скорее — тем лучше. Пока я не могу толком оценить, насколько сильно переохладился, валяясь на снегу. Судя по кучности дыма над обломками, пролежал не дольше нескольких минут. Но тут ещё контузия, ранение, кровопотеря… В общем, мне срочно нужно попасть в тёплое место, где какой-нибудь надёжный человек вытащит из меня арматурину и заштопает дырку. А я знаю только одно такое место и одного такого человека. Но поскольку Федот наверняка, увидев фейерверк, слинял (если не слинял, то я буду сильно сомневаться в его адекватности) — добираться до клиники баронессы Вербицкой придётся на своих двоих. Та ещё задачка…

Повернувшись, я замер.

Сирены, должно быть, надрывались вовсю, и делали это уже давно. Но слух у меня пропал начисто — поэтому приближение с тыла осталось незамеченным. И я даже упрекнуть себя в этом не мог. Конечно, в таком состоянии меня можно было брать голыми руками.

На частично заваленном обломками заснеженном пятаке перед ныне несуществующим заводом встали, одна за другой, три кареты скорой помощи. Фельдшеры и врачи высыпали наружу и смотрели на меня, разинув рты.

Впереди всех стояла Клавдия. Бледная, с широко раскрытыми глазами. Её губы шевельнулись. Я угадал по их движению: «Костя».

Улыбнулся и взмахнул здоровой рукой.

— Сюрприз! — сказал я и сам себя не услышал. Наверное, слишком громко сказал — все вздрогнули.

* * *

От носилок я категорически отказался. В «скорую» влез сам. Сидел там рядом с Клавдией, которая держала меня за руку. Поскольку кроме меня потерпевших не оказалось, весь прочий медицинский отряд развернулся восвояси. Пока мы ехали, мимо нас пронеслось несколько экипажей с мигалками другого рода. Полиция зашевелилась… Ну и хорошо, пусть делом займутся. Главное, что меня на месте происшествия не застанут.

В клинике Клавдия провела меня в смотровую и закрыла дверь. Я прилёг на кушетку. В голове шумело, хотелось спать. Ещё и тошнота подкатила. Руку с торчащей из неё арматуриной пристроить получилось с трудом.

Клавдия подошла ко мне. Разрезала рукав, осмотрела повреждения, смерила взглядом ржавый прут. Что-то сказала. Я опять попытался прочитать слова по её губам.

— Хочешь распилить?

Клавдия кивнула.

— Не надо. Просто вытяни.

«Будет очень больно», — угадал я по губам. И, не удержавшись, фыркнул:

— Больно, Клавдия Тимофеевна, это влюбиться безответной любовью. А железку из плеча выдернуть — это так, смех один.

Клавдия чуть покраснела, но решилась. Взялась обеими руками за конец арматуры. Посмотрела на меня, будто надеялась, что я скажу: «Шутка!» Но я кивнул. И Клавдия, поджав губы, дёрнула.

Вспышка боли была ярче солнца. Я сдержал крик, ограничился рычанием сквозь стиснутые зубы. И даже, вопреки опасениям, не потерял сознание. Клавдия выронила окровавленный прут, уложила меня на спину и распростёрла надо мной руки.

— Не на… — попытался было я сказать, чтоб она не тратила сил на ерунду, а просто затянула рану. Но было поздно.

С непередаваемым ощущением из меня исторглось моё энергетическое тело. Я мог лишь лежать и созерцать его. Ну да, вот — чакры, вот магистральные каналы. Теперь-то я понимаю, на что смотрю, и для меня всё это — не хаос.

Как и сообщалось в учебнике, на схемах не приводятся все капилляры, это было бы просто невозможно. Вернее, такие учебники есть, но они — для целителей, вроде Клавдии. И учебники эти насчитывают десятки томов.

Клавдия с видимой лёгкостью ориентировалась в энергетических капиллярах. Сначала она что-то переместила в районе сердца, и я почувствовал, как оно забилось быстрее. Потом перешла к голове. В голове прояснилось, откатилась сонливость, улеглась тошнота. А потом я услышал своё дыхание и дыхание Клавдии. Слух вернулся.

Рану она оставила напоследок. Сначала крохотное отверстие исчезло в энергетическом теле — и тут же исчезла боль. Потом появилось тянущее ощущение в бицепсе. Я не мог ни пошевелиться, ни скосить взгляд, но догадался, что это затягивается физическая рана.

Как только это ощущение улеглось, Клавдия с облегчением выдохнула и опустила моё энергетическое тело. На миг я почувствовал, будто меня переполняет. Закашлялся, потемнело в глазах.

— Тише, тише… — коснулись лица тёплые ладони. — Теперь тебе нужно поспать…

— Нет, — мотнул я головой и сел. — Давай… Давай лучше выпьем чаю.

Клавдия смотрела на меня с сомнением.

— Да жив я, жив, — усмехнулся я. — Изнутри бы прогреться. А потом такси вызову, мне нужно до подъема вернуться в Академию.

— В Академию? — изумленно переспросила Клавдия. — Костя, ты, должно быть, ещё не в себе! Ты пережил серьёзное ранение. Контузию…

— Ну, пережил ведь, — пожал плечами я.

— Что там произошло? — Клавдия пытливо смотрела на меня. — Скажи на милость, почему вокруг тебя постоянно что-то рушится? Та башня, то театр, а теперь — целый завод!

— Понимаешь, Клавдия… — Я поймал её за руки и нежно сжал их. — У человека должно быть какое-то хобби.

— Хобби! — Клавдия рванулась было прочь, но я удержал. Всхлипнула. — Костя, это не шутки! Ты чуть не погиб! Что ты делал на этом заводе?

— Пытался выяснить, что происходит в Чёрном Городе, — честно сказал я. — Ну, все эти таинственные болезни, знаешь…

Клавдия побледнела:

— То есть… Это из-за меня?..

— Ну-у-у, пошло-поехало, — поморщился я. — Взрослые люди всё делают ради себя — договорились? Если я что-то сделал — значит, сам так решил. Значит, так надо было.

— Ты — даже не взрослый человек! — выпалила Клавдия.

— Вот это внезапно, — озадачился я.

— Ты… И я… Я сама не понимаю, что творю! — Из глаз Клавдии брызнули слёзы. — Давно хотела поговорить с тобой об этом, но… Это всё работа, этот постоянный стресс, я вечно сама не своя…

— Ну и со сколькими ты переспала за последний год?

От так жёстко поставленного вопроса Клавдия содрогнулась. Однако ответила — правда, опустив взгляд:

— Ты — единственный…

— Тогда и нечего валить на стресс. Давай, наконец, займемся делом. Бери у меня энергию.

Теперь мне пришлось приложить серьёзное усилие, чтобы её удержать.

— Костя, да ты и впрямь повредился в уме! — возмутилась Клавдия. — Я не могу сначала вылечить тебя, а потом у тебя же забрать энергию!

— Это медицинская этика?

— Н-нет…

— Ну тогда не пори чушь. Да, физически меня потрепало, но энергетически я в полном порядке. Мои каналы ты только что видела. Бери, говорю! А то обижусь.

Последнее, как ни странно, сработало. Клавдия сдалась.

* * *

— Это неправильно, — сказала она.

Мы лежали вдвоём на узкой кушетке. Поместиться рядом могли только на боку, и я обнимал Клавдию сзади. Моя левая рука лежала на её животе, ощущая, как успокаивается дыхание.

Девушка, которая младше меня лет на пятнадцать, переживает из-за того, что я моложе её на два года… Засмеялся бы, да лень.

— Я даже не понимаю, как ты ко мне относишься, — пожаловалась Клавдия.

— А как ты сама ко мне относишься?

— Это я ещё меньше понимаю…

— Ну так, может, и не надо в этом копаться? Нам хорошо вместе, на том и остановимся.

Судя по тихому счастливому вздоху, Клавдия со мной согласилась. Но долго наслаждаться обществом друг друга нам не дали. Кто-то постучал в дверь, робко и деликатно.

— Да? — Клавдия резко приподнялась на локте. Я провёл пальцем по её спине, от самой шеи донизу, считая позвонки.

— Клавдия Тимофеевна, там какие-то господа из полиции… — донеслось из-за двери.

Глава 4 Господин Витман

— Господа из полиции? — опешила Клавдия.

Это явно был какой-то оксюморон.

— Может, и не из полиции, но очень серьёзные, и они… они спрашивают господина Барятинского.

— Я почти закончила, скоро придём, — сказала Клавдия и начала одеваться.

Проделала это, как обычно, в мгновение ока — я едва успел потянуться за одеждой, а она уже стояла у кушетки в халате, застегнутом на все пуговицы.

— Теперь ещё и полиция, — пробормотала бледная Клавдия. — Господи боже мой, Костя, что происходит?

— Уверен, что ничего страшного, — отозвался я, натягивая пыльные штаны. — Было бы что серьёзное — они бы уже ворвались сюда.

Клавдия негодующе сдвинула брови.

— Я даже не представляю, что нужно сделать, чтобы какие-то полицейские позволили себе ворваться в мою клинику!

— Я представляю, — вздохнул я. — Слушай, а у тебя халата лишнего не найдётся?

Клавдия посмотрела на мою куртку с разрезанным рукавом. Кивнула и выскользнула из смотровой сквозь дверь. Вернулась через минуту, протянула мне медицинский халат.

— Великолепно, — надев халат, сказал я. — Мы теперь считай что коллеги.

— Да мы уже давно коллеги, — вздохнула Клавдия.

— Ну тогда у меня есть просьба — помоги, как коллега коллеге. Можешь припрятать на время вот этих ребят? — Я показал на пару револьверов, лежащих на стуле.

Клавдия, которая час назад сама же их туда и положила, теперь будто впервые увидела. Охнула, побледнела ещё больше, но кивнула.

Двое «господ» ждали меня в кабинете Клавдии. И, как только мы с ней вошли — встали стеной перед нами. Наглухо застёгнутые шинели, непроницаемые лица.

— Чем обязан, уважаемые? — спросил я.

У них даже лица были похожими. Братья, что ли? Только у одного стрижка — короткая, а у другого волосы закрывали уши. Первый держал в руках каракулевую шапку с синим верхом, у второго руки были свободны. Он и сунул одну из них за пазуху.

— Медленно! — прикрикнул я, и в моей руке появилась светящаяся цепь. — Очень. Медленно.

Клавдия за моей спиной тихонько ахнула. Полицейские ощутимо напряглись, но видно было, что ребята не первый день жизнь нюхают. Тот, что с волосами подлиннее, медленно вытащил руку из-за пазухи и показал мне сложенный лист бумаги. Так же демонстративно медленно его развернул. Я скользнул взглядом по строчкам.

Бла-бла-бла, тайная канцелярия, господин Володарский… Ох ты ж! Тайная канцелярия. Высоко же меня занесло.

— Принято. — Я отозвал цепь. — Чем обязан, господин Володарский?

— Начальство очень просит вас, ваше сиятельство, приехать побеседовать, — подал голос коротко стриженный. Поклонился. — Просим прощения за нарушение спокойствия, уважаемая Клавдия Тимофеевна. Разрешите представиться: моя фамилия Песков. Ашот Песков, к вашим услугам. А мой друг, как вы изволили заметить, Степан Володарский.

— А сам ваш друг— немой? — спросил я.

— Вы, ваше сиятельство, чрезвычайно проницательны, — поклонился Песков. — Последствия контузии-с.

— Сочувствую, — кивнул я Володарскому. — К самому только слух вернулся.

Володарский едва заметно дёрнул уголком рта. То ли попытался улыбнуться, то ли дал понять, что, мол, не принимает сочувствий от кого попало.

— Послушайте, господа, разве это не может подождать? — Клавдия вышла у меня из-за спины и буквально закрыла своей грудью. Строго сдвинула брови. — Господин Барятинский — мой пациент! И ему сейчас более всего нужен покой. Покой и тепло! У него даже верхней одежды нет, я собиралась оставить господина Барятинского в клинике как минимум на ближайшие сутки.

— Одежда — это не беда, — засуетился Ашот, расстёгивая шинель. — Одежду мы его сиятельству мигом сообразим.

— Послушайте, ну это уже просто ни в какие ворота! — всплеснула руками Клавдия. — Я… Да я, как врач, просто запрещаю господину Барятинскому покидать клинику! Я — баронесса Вербицкая, в конце концов! За личные заслуги отмечена самим императором! Как вы смеете…

— Со всем глубочайшим к вам уважением, ваше сиятельство, — сгибаясь в поклоне, перебил Ашот, — род Барятинских вовсе занимает два места в Ближнем кругу-с. Поверьте, без великой на то нужды ни в коем разе не осмелились бы беспокоить. Не для собственного удовольствия мы тут-с, уж поверьте… Извольте, господин Барятинский.

— Всё нормально, Клавдия Тимофеевна, — сказал я и накинул поверх халата шинель. — Не сердитесь на парней, они просто выполняют свою работу. А за халат не извольте беспокоиться, постараюсь вернуть вам его с ближайшей оказией. Или же лично, в воскресенье.

— Халат меня тревожит меньше всего! — холодно сказала Клавдия.

Хотя упоминание воскресенья её, кажется, немного успокоило.

Мне очень хотелось поцеловать Клавдию на прощание, чтобы закрепить этот эффект. Но я понимал, что не имею никакого морального права так поступать в присутствии посторонних. Поэтому просто кивнул и вышел в сопровождении господ Володарского и Пескова.

* * *

В машине я увидел новое для себя колдовство: стёкла были абсолютно непрозрачными изнутри. Не тонировка, это я подметил. Ну и явно не нанотехнологии из моего мира. Значит — магия, всё просто. От водителя меня отделяла перегородка, а через стёкла я ничего не видел. Поэтому просто молча сидел и на всякий случай считал повороты и расстояние, исходя из предполагаемой скорости. Володарский сидел слева от меня, Песков — справа.

— Ничего даже не спросите-с? — осведомился Песков.

— Там, куда мы едем, мне всё объяснят, полагаю, — ответил я. Песков мешал слушать дорогу.

— Обычно даже взрослые люди нервничают, вопросы задают…

— И что же? Им это как-то помогает?

— Не то чтобы-с…

— Вот именно.

Песков заткнулся, а я продолжал запоминать дорогу. Пока мог сказать одно — из Чёрного Города мы выехали. А дальше уже нужно будет работать с картой, так я ничего наверняка не скажу.

Примерно через полчаса машина остановилась, и сопровождающие зашевелились. Володарский повернулся ко мне, Песков открыл дверь, выбрался в предрассветный полумрак и сказал:

— Прошу, господин Барятинский.

Я вышел. Окинул взглядом мрачное каменное здание. Три этажа, почти все окна ярко освещены — внутри кипит работа.

Песков открыл передо мной тяжёлую дверь. Войдя внутрь, я оказался в просторном вестибюле, отделанном мрамором. Двое сопровождающих не отставали. Мы поднялись на второй этаж. Там из кабинета в кабинет сновали люди, не поднимая глаз от бумаг. Я поморщился — никогда не любил бюрократии. Даже в электронном виде она представляла собой сущий ад.

В кабинете, куда меня препроводили, я оказался один. Песков с извинениями забрал свою шинель и удалился. Дверь запирать не стал — продемонстрировал уважение и доверие.

Я откинулся на спинку стула, зевнул. Два стула и небольшой столик стояли посреди практически пустого кабинета. У одной из стен стоял шкаф, забитый пухлыми картонными папками. Рядом со шкафом висела чёрная доска, на которой мелом было написано:

«Настоящiя мужчинъ всѣгда дѣржатъ своё слово».

Я улыбнулся краем рта. Нет такой мудрости, которую нельзя было бы использовать в качестве гнусного инструмента для манипуляций.

Открылась дверь, вернулся Песков с чашкой кофе на блюдечке. Поставил передо мной.

— С сахаром? — спросил я.

— Без, — осклабился Ашот. — Обижаете, господин Барятинский, мы тут не спустя рукава работаем-с.

Я с уважением кивнул, пригубил кофе. Приятно оказаться в руках профессионалов. Если они ещё и завтрак состряпают под мои запросы — спрошу, нет ли в этом славном заведении вакансий.

— Итак-с, господин Барятинский. — Песков вытащил из шкафа одну папку, посмотрел на неё, кивнул и вернулся к столу. — Позвольте осведомиться: что вы в такой поздний час делали на заброшенном заводе?

— Гулял, — сказал я, рассеянно глядя на Пескова через клубы поднимающегося от чашки пара. — Достопримечательностями любовался.

— Вот как? — улыбнулся Песков. — Достопримечательностями-с? В Чёрном-то городе?

— Мои вкусы весьма специфичны, — пожал я плечами, в душе наслаждаясь сценой.

Что самое интересное, я не солгал. И вправду проник на завод исключительно с целью осмотра.

Песков раскрыл папку, держа её так, чтобы я не видел. Пошелестел бумагами.

— Да пустые они, — вздохнул я.

— Простите-с? — вскинул на меня очи Песков.

— Бумажки в вашей папке — пустые, — пояснил я. — Ну, или черновиков натолкали. Можно подумать, у вас дела просто так в незапертом кабинете хранятся… Ладно. Давайте так: я скажу вашему начальству, что вы на меня произвели неизгладимое впечатление, а вы побыстрее перейдёте к сути. К семи часам утра мне нужно вернуться в Академию. — Тут я посмотрел в окно и поморщился. Небо светлело. Шансы успеть к подъёму таяли на глазах. Закончил: — Ну или хотя бы позвонить в ректорат.

— Всем, кому нужно, позвонят-с, не волнуйтесь. — Песков, явно погрустнев, захлопнул папку и отодвинул на край стола. Прищурившись, уставился на меня. — Мы давно за вами приглядываем, господин Барятинский. Башню изволили разрушить на территории Царского Села. На другой день — странная история с пожаром в театре. Теперь вот — завод.

— А про загадочное ДТП на трассе вы не догадались?

— Дэ-тэ… Что, простите? — обалдел Песков.

— Ну, там, где грузовик был всмятку. А за рулем сидел голем, сделанный из смолы… Убить меня пытаются, уважаемый Ашот Песков. Давно и настойчиво.

— Вот как? И кто же-с? — подался вперёд Ашот.

— Думал, может, вы мне скажете, — пожал плечами я. — Вообще, грешил на не безызвестного вам Всеволода Аркадьевича Белозерова. Однако Белозерова вы забрали, а завод — взорвался. Подозреваемый у вас, часом, не сбежал? Это бы многое объяснило.

— При всём моём уважении-с, — криво усмехнулся Ашот, — относительно Белозерова — закрытая информация.

— Ну, значит, и мне больше сказать нечего, — пожал я плечами. — Гулял. Из любопытства забрался на территорию завода. Раздался взрыв. Я чудом уцелел.

— Может, подскажете, чем был спровоцирован этот взрыв?

— Подскажу, почему нет. В подвале — а скорее всего, не только там, — были установлены несколько авиационных бомб. Как именно установщики решали вопрос с детонацией, не знаю. Однако если ваши люди уже работают на развалинах — осколки бомб они точно найдут. Я не уничтожал завод магией, если вы пытаетесь намекнуть на это.

Ашот собирался что-то сказать, но тут дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет вошёл рослый черноволосый мужчина в расстёгнутом пальто. От него дохнуло холодом — видимо, сразу с мороза бегом поднялся сюда.

— Песков! — рыкнул он. — Я тебе что говорил?

— Да мы просто разговариваем, господин Витман, — улыбнулся Ашот. — Первое, так сказать, знакомство…

— Уйди с глаз моих долой! — махнул рукой Витман, подойдя к столу. Дверь за ним захлопнулась.

По лицу Ашота пробежала тень.

— Вы, господин Витман, при всем моём к вам уважении, изволите забываться-с! Я у вас не на побегушках!

— Уйди, Ашот! — немного изменил тон Витман. — Оставь нас. И скажи на милость, зачем нужно было вытаскивать господина Барятинского из больницы посреди ночи? Что за срочность такая?

— Дак… Взрыв же, — пробормотал Ашот.

— На заброшенном заводе, — напомнил Витман. — При взрыве никто не пострадал.

Ашот нехотя встал, и Витман уселся на его место.

— Подожду снаружи, — буркнул Ашот и вышел.

Дождавшись, пока за ним закроется дверь, Витман перевёл взгляд на меня. Заговорил совсем другим тоном:

— Прошу, примите мои извинения, господин Барятинский. Ребята немного переусердствовали. А меня не сразу поставили в известность…

— Вы — добрый полицейский, да? — участливо спросил я.

— Кто — я? — удивился Витман. Как мне показалось, вполне искренне. Даже развеселился. — Я вас умоляю, Константин Александрович, не скажите так больше никому! Как известно, нет ничего, что столь долго зарабатывается и столь легко разрушается, как репутация. Прошу вас, не рушьте мою. Я, как утверждает либеральная пресса — воплощённое зло, трёхглавый пёс Цербер. Иными словами — глава тайной канцелярии. Чёрный маг Эрнест Михайлович Витман, к вашим услугам.

— Рад знакомству, — сказал я, приподнявшись и пожав протянутую руку. — Так что, теперь я могу быть свободен?

— Можете, — кивнул Витман. — Только я думал, вы не откажетесь поговорить чуть подольше. У нас с вами, как-никак, есть общие знакомые.

— Какие же? — Я отхлебнул кофе.

— Вместе с моей дочерью вы изволили ликвидировать антиправительственный заговор на территории Императорской академии.

Ко многому я был готов, но только не к этому. Поперхнулся кофе, закашлялся. Витман терпеливо ждал.

— Кристина?! — выдавил я.

Витман развёл руками:

— Как вы, вероятно, понимаете, афишировать эту информацию нежелательно. Я таким образом лишь демонстрирую вам своё глубочайшее доверие. — Он буквально сверлил меня взглядом.

Да уж, глубоко. Аж до печёнок. Что ж, это многое проясняет. В частности, почему Кристина, в её-то годы, уже в чине лейтенанта. Если, конечно, «лейтенант» — это не просто позывной для операции по отлову заговорщиков.

— Признаюсь, — продолжал Витман, — поначалу мы рассматривали вас лишь как досадную помеху. Очень уж настойчиво вы вмешивались в ход расследования. Однако в итоге именно вам удалось добиться успеха, спровоцировать заговорщиков на решительные действия. И вы же в результате раскрыли Белозерова.

— Медаль дадите? — осведомился я, взяв себя в руки.

— Если угодно, — пожал плечами Витман. — Мне позвонить в секретариат, чтобы начали готовить приказ?

— Спасибо. Как-нибудь обойдусь, — усмехнулся я. — Расскажите лучше о другом нашем общем знакомом. О Белозерове… Он дал вам ниточки к своим кукловодам?

— Увы, — поморщился Витман. — Белозеров погиб во время допроса.

— Лихо, — покачал головой я. — Пережали?

В глазах Витмана мелькнуло удивление. А я мысленно треснул себя по затылку. Глава тайной канцелярии — это тебе не Белозеров и не дуболомы-полицейские. Следи за тем, что говоришь, Капитан Чейн! Не выпадай из аристократического образа.

— Если мы говорим об одном и том же, то вы, боюсь, неверно поняли, — продолжая разглядывать меня, сказал Витман. — Мои люди вели допрос весьма гуманно. Однако мы уже не в первый раз сталкиваемся с магической блокировкой речи. Человеку просто не позволяется сказать что-то важное. Белозеров попытался ответить на вопрос — и скончался на месте.

— Не в первый раз с этим сталкиваетесь, и всё равно подследственные умирают на допросах? — снова не сдержался я. — Вы, должно быть, шутите, господин Витман? Помнится, ваша дочь уверяла, что у чёрных магов нет чувства юмора.

— Экспериментируем, — развёл руками Витман. — Поверьте, сами не в восторге от ситуации. Тот же Белозеров ой как много мог порассказать.

— Да уж надо полагать, если ему поставили такую жёсткую блокировку, — буркнул я. — «Порадовали», конечно. А Кристина ещё переживала, что её за Рабиндраната… накажут. А у вас, как я посмотрю, вся канцелярия только на том и стоит: нет человека — нет проблемы. Белые маги-то хоть в штате имеются?

— Полагаете, сейчас я вам расскажу, есть ли у нас белые маги, сколько их, какого они уровня, какие посты занимают, а также назову имена и фамилии? — улыбнулся Витман. — Господин Барятинский, я вам, конечно, доверяю. Однако тайная канцелярия неспроста называется тайной.

«Ну хоть что-то», — вяло обрадовался я. А то уж было заволновался, что тут вместо серьёзной работы — детский сад. Впрочем, приподнявшееся было настроение быстро ухнуло обратно, с грохотом проломив дно.

— И всё же, Константин Александрович, что вы делали ночью на заброшенном заводе?

Я опустил голову, стараясь не показать всю ту бездну уныния, которая меня охватила. Ну есть во мне Костины юношеские гормоны, отвечающие за наивность. Надеялся я, что за той змеёй, которую ухватил за хвост, приглядывает кто-то помимо меня.

— Заброшенный, да? — с горечью произнёс я и придвинул к себе папку, оставленную Ашотом. — Бумага тут, как я видел, есть. Дайте карандаш, Эрнест Михайлович.

Глава 5 Сам дьявол

Витман против такого обращения с «делом» возражать не стал. Молча подал мне карандаш.

Я открыл папку. Наверху лежал лист с текстом, отбитым на машинке. Текст был перечёркнут крест-накрест. «Объяснiтѣльныя записка», — прочитал я в середине. И дальше: «Я, нiжѣ подписавшiйся, трѣтьаго марта саго года воспользовался прi задѣржанiи опаснаго прѣступнiка боевой магiяй сѣдьмаго уровня, въ рѣзультатѣ чаго прi нѣвыяснѣнныхъ обстоятѣльствахъ взорвался газовый баллонъ на близлѣжащемъ балконѣ…»

Дальше я читать не стал, про себя только посмеялся. Кто ж это, интересно, такой неуверенный? До последнего определиться не может, взорвался баллон при невыясненных обстоятельствах или же в результате применения магии. Потому, наверное, бумажку и списали в макулатуру.

Я перевернул лист и нарисовал на нём круг.

— Что это? — тут же спросил Витман.

— А какие у вас ассоциации? — буркнул я.

— Кружок, объединение, заговорщики…

— Вот видите. А белый маг сказал бы — «солнышко»… Не отвлекайте, пожалуйста. Художник из меня аховый, так хотя бы суть передать.

Я вписал в круг — треугольник, в треугольник — подобие извергающегося вулкана. Непонятные письмена набросал весьма условно. Парочку вроде помнил, остальные — хоть убей. Будь там латиница или кириллица — было бы, конечно, проще. Но, увы, неведомые хозяева завода мало позаботились о моём удобстве. Решили, что с меня вполне достаточно авиабомбы.

— Как вам? — Я перевернул листок и подвинул его к Витману.

Тот изучил рисунок внимательным взглядом и посмотрел на меня:

— Я не специалист, увы. Но специалисты по магическим кругам у нас есть.

— Хотите сказать, что это — магический круг?

— Предположительно, — кивнул Витман. — По крайней мере, очень похоже. Подобные круги используются для сверхвысокой концентрации магии. Что нужно, в свою очередь, для решения крайне специфических задач.

— Например?

— А где вы видели такой круг? — вопросом на вопрос ответил Витман.

— На «заброшенном» заводе, — язвительно сказал я. — Там от этих кругов места живого не было! И почему-то жители близлежащих окраин годами рассказывают друг другу легенды о том, что завод этот не такой уж и заброшенный. Что там люди пропадают. А из труб иногда дым идёт — хотя ни одного рабочего двадцать лет как нет. А наша тайная канцелярия об этом заводе — ни сном ни духом.

— Больно уж вы суровы, Константин Александрович, — сказал Витман. Улыбнулся — одними губами. Глаза продолжали внимательно меня изучать. — Видите ли. Наше ведомство занимается делами правительственного уровня. А тут — заброшенный завод в самой непрезентабельной части города…

— То есть, если бы заговор начинался не в Императорской академии, а в Чёрном городе — всё бы у ребят прошло как по маслу, да? — начал я злиться.

— Удивляете, Константин Александрович. В Императорской академии учится элита. Молодые люди, которые скоро будут ходить в Зимний дворец, как иные ходят на службу. Возможно, кстати, что именно на службу. А из Чёрного города государю — какая беда?

— А вы в курсе, что девятнадцатый век уже давно закончился? — сжал я кулаки. — Какая беда, спрашиваете?! Ну вот меня, к примеру, сегодня чуть не убили авиационной бомбой. То есть, убить пытался кто-то, кто имеет к таким бомбам доступ. И если у него есть доступ к бомбе — может, у него есть доступ и к самолёту? А если так — то что мешает этому кому-то разбомбить тот самый Зимний дворец?!

Больше всего меня бесило то, что Витман совершенно не выглядел обескураженным. Наоборот, он, казалось, смотрел на меня со всевозрастающим любопытством.

— Вот не ошибся я в вас, — неожиданно весело сказал он. — Нисколечко не ошибся! Правда ваша, Константин Александрович. Не всё мы успеваем. И нужны нам, откровенно признаюсь, свежие глаза и свежие головы, не забитые бюрократией. Я потому и дочь свою ангажировал, несмотря на её юный возраст. Коллеги меня поначалу, мягко говоря, не поняли, но теперь помалкивают… А вам покойный Белозеров дал весьма лестную характеристику.

— Вот как? — Я не сумел сдержать удивление.

— Истинно так. Он утверждал, что вы, милейший Константин Александрович, уж простите за точность цитаты — сам дьявол. Белозеров в буквальном смысле слова бился в истерике. Не понимал, каким образом вы — мальчишка! — сумели мало того, что противостоять магу четырнадцатого уровня, да ещё и раскрыть его, как руководителя кружка. Меня, признаться, также весьма заинтересовали ваши способности. С профессиональной, так сказать, точки зрения…

Вот оно что. Сейчас мы, похоже, перейдём наконец к сути дела.

— Польщен, — кивнул я. — Но меня интересует один вопрос. И хотелось бы, чтобы вы на него ответили.

— Весь — внимание, — улыбнулся Витман.

— Скажите. Вот, Белозеров — белый маг довольно высокого уровня. Взрослый, неглупый человек. Он видел, что его жемчужина темнеет. И, в отличие от бестолкового мальчишки Рабиндраната, прекрасно понимал, чем ему это грозит. Иллюзий относительно того, что в жемчужине таким образом возникнет баланс чёрного и белого, у него не было. Всё, к чему он в итоге придёт — жемчужина потемнеет полностью. Но, тем не менее — Белозеров не останавливался. Продолжал свою… гхм, деятельность. Почему?

Витман в задумчивости почесал подбородок.

— Признаться, не ожидал такого вопроса от человека вашего возраста. Могу узнать, почему вы задаёте его мне?

— А кому мне ещё его задать, если не вам? Человеку, который в силу своей профессии ежедневно сталкивается с подлостью и обманом?

— Что ж, резонно… Честно говоря, я и сам много об этом думал. И пришел к очень простому выводу. Поддаваться черноте — приятно. — Витман уставился мне в глаза. — Признайтесь, Константин Александрович. Ведь так?

— Так.

— Что и требовалось доказать… Видите ли. Подавляющее большинство белых магов — это люди, подобные вашему уважаемому дедушке. Они органически не способны обмануть, предать, поступить против чести. Истинное удовольствие они получают от созидания — будь то открытие сельской школы или защита осажденной крепости, неважно. Однако время от времени среди белых магов встречаются люди… скажем так, не идеальные. Условно говоря, если бы вашему дедушке предложили покрыть долги вашего отца в обмен на жизнь шестнадцатилетнего мальчишки, от предлагающего мокрого места не осталось бы. И, заметьте, жемчужина вашего дедушки от такого поступка стала бы только светлее. А Белозеров — человек, в душе которого тьма уже жила. Образно говоря, то, что случилось, всего лишь подтолкнуло камень, который уже лежал на краю обрыва… Я ответил на ваш вопрос?

— Пожалуй, — задумчиво кивнул я.

— В таком случае, позвольте, теперь спрошу я.

— Спрашивайте.

— Скажите, Константин Александрович. — Витман подался вперёд, наклонился над столом. — Вы вот недавно осудили действия моих людей. То, что в результате их действий погиб Белозеров. Скажите — а сами вы сумели бы обойти магическую блокировку? Задать подследственному вопросы так, чтобы они не спровоцировали его гибель?

— Я? — Я подумал, барабаня пальцами по столу. — Ну… Не знаю. По крайней мере, в лоб я бы точно действовать не стал. Попробовал бы по-другому…

— Так отчего же не попробовать? — Витман встал и улыбнулся широчайшей улыбкой. — Пойдёмте, Константин Александрович, тут недалеко. Прокатимся.

* * *

Мы опять ехали в машине с магической тонировкой, только теперь шинели мне никто не дал. Да я и не просил — уж от здания до машины как-нибудь не замёрзну.

— Куда едем-то? — спросил я.

— В тюрьму, — отозвался Витман.

— Магическую?

— Неужто я бы позволил себе такую низость — привезти князя Барятинского в тюрьму для простолюдинов? — даже обиделся Витман. — Разумеется, в магическую.

— Обвинения-то предъявите?

Тут хрюкнул и откашлялся Ашот, который также увязался с нами.

— Так мы же вас не наказывать везём, господин Барятинский, — осторожно сказал он. — Только попробовать ваши способности-с.

— Об этом я уже догадался, — сухо ответил я; не нравился мне этот Ашот. — Потому и спрашиваю: какие обвинения вы мне предъявите?

Витман и Ашот переглянулись.

— Госизмена? — предположил Витман.

— Неплохо, — кивнул я.

Бетонный забор, колючая проволока, дозорные вышки, КПП — всё выглядело по-взрослому. В безликое серое здание я вошёл первым — Ашот услужливо открыл передо мной дверь. Потом мы поднялись на второй этаж, Витман постучал в дверь кабинета, и из-за двери послышался женский голос:

— Кого там в такую рань чёрт несёт?!

Да, пока суд да дело — уже наступила рань. Судя по ощущениям, в академии курсанты выстроились для проведения утренней гимнастики. А меня на построении нет. Весело… Впрочем, наставникам явно не до смеха. Им предстоит докладывать деду, что с подведомственной территории пропал его любимый внук. Если я не найдусь — боюсь, одной разрушенной башней дело не ограничится.

Витман открыл дверь, просунул голову внутрь.

— Марина Аркадьевна? Доброго утра! А мы к вам с интересным предложением.

Марина Аркадьевна оказалась женщиной лет тридцати в строгой отутюженной форме. Форма, правда, едва не лопалась под напором внушительного бюста. Вьющиеся каштановые волосы облаком окутывали её голову. Хорошенькое личико с едва заметными веснушками вытянулось, когда в кабинет вошёл я.

Поначалу я решил, что женщина удивилась моему виду — медицинскому халату, надетому прямо на голое тело. Но оказалось, что причина её изумления в другом.

— В-ваше сиятельство? — пробормотала Марина Аркадьевна, встала и залилась краской. — Господин Барятинский? А… Простите, а что здесь происходит? Я не знала…

Ашот неуверенно хихикнул. Зато Витман чувствовал себя как рыба в воде.

— Да вспомнил вот, как вы намедни восхищались его сиятельством Константином Александровичем, — весело проговорил он. — А тут — оказия! Дай, думаю, познакомлю вас с восходящей светской звездой. Прошу: Константин Александрович Барятинский — Марина Аркадьевна Бутурлина. Кто такой Константин Александрович я уж, с вашего позволения, докладывать не буду. А Марина Аркадьевна уже почти год как управляет этим славным заведением.

Марина Аркадьевна сбивчиво что-то забормотала про великую честь, я тоже чувствовал себя неуютно в качестве экспоната. Впрочем, Витман долго рассусоливать не стал.

— Но вообще, мы по делу, Мариночка Аркадьевна. Министр-то наш — как? Не сбежал ещё, грешным делом?

Как только речь зашла о работе, Марина Аркадьевна прекратила краснеть и заговорила по-деловому, короткими уверенными фразами.

— В одиночке, пищу принимать отказывается, — доложила она. — Ничего не говорит, разумеется.

— Вот и хорошо. — Витман потёр ладони. — Это мы сейчас и постараемся изменить.

— Опять? — Марина скептически подняла бровь. — Проходили ведь уже, Эрнест Михайлович. Вы чуть поднажмёте — а он прикажет долго жить.

— Теперь мы попробуем иной подход. — Витман посмотрел на меня. — Найдётся у вас лишняя тюремная роба, Мариночка Аркадьевна?

— Ещё бы не нашлась, — недоумевала Марина. — А что за подход такой?

— Прежде всего, Мариночка Аркадьевна, нам понадобится ваш талант, — улыбнулся Витман. — Сделайте так, чтобы господин министр ни в коем случае не признал в нашем общем друге знаменитого Константина Барятинского.

Спустя пять минут я застегнул последнюю пуговицу на ярко-оранжевой робе. Спустя ещё пять Марина, стоявшая напротив меня, с облегчением опустила руки и выдохнула:

— Готово, ваше сиятельство!

Я посмотрел в зеркало, висящее на стене рядом с вешалкой. На меня уставился какой-то совершенно не знакомый парень. И лет ему было — двадцать пять, не меньше. Изменилась и причёска, теперь у меня на голове была обычная стрижка, без всяких кос и выбритых висков.

— Ну что, готовы? — с нетерпением спросил Витман.

— Готов, — пожал я плечами.

— Волнуетесь?

— Ещё как. Беспокоюсь, что сотворит с академией мой дед, когда узнает, что я пропал.

Витман всплеснул руками.

— Ох, простите! Забыл вам сказать. Об этом даже не вздумайте волноваться. В академию я отзвонился лично. Сообщил, что вы отсутствуете по крайне важной надобности.

— Ну, тогда всё в порядке, — пожал я плечами. — Ведите.

Наручники на меня надели по пути к камере.

— Обычные, — предупредил Витман, — не магические. А у господина министра — наручники, блокирующие магию. Вам ведь, если не ошибаюсь, уже доводилось сталкиваться с подобными?

Я кивнул. Вспомнил, как магические наручники с негромким шипением плавились на запястьях Белозерова. Будем надеяться, что эти — более надежные.

— Господин министр будет думать, что у вас такие же, — продолжил Витман. — А вы сможете применять магию, если потребуется — не беспокоясь, что будете разоблачены. В случае, если вам будет грозить опасность, или что-то ещё пойдет не так, бросайтесь к двери, стучите в неё и требуйте открыть. Вас немедленно выпустят. А ровно через час вам и вашему сокамернику принесут завтрак. Если к этому моменту вы уже закончите — скажите надзирателю: «Отведите меня к начальству!»

Сопровождавший нас надзиратель — пожилой мужчина с пшеничного цвета усами на широком лице — кивнул и достал ключи.

— Принято, — сказал я, когда мы остановились перед глухой тяжёлой дверью. — Один вопрос.

— Сколько угодно, — кивнул Витман.

Ашот маячил рядом. Оглядывался по сторонам с таким видом, будто опасался, что его самого вот-вот затолкают в одну из камер.

— Почему вы называете заключенного министром? — спросил я.

Ответил мне внезапно Ашот. Он хохотнул и сказал:

— Потому что он в министерстве иностранных дел служил-с, ваше сиятельство. Только и всего.

* * *

Дверь открылась, и меня втолкнули внутрь. Втолкнули без дураков, по-настоящему. Я это чувство узнал безошибочно: я теперь — заключённый, у которого нет никаких прав и никакой надежды. Ну, кроме одной: сдать всех и вся и уповать на милость победителя.

Отвратительно. Аж мороз по коже.

Дверь захлопнулась за спиной, и я огляделся. Каменный мешок размером в две моих комнаты. Две металлических кровати, привинченных к полу. Одна с матрасом, застеленная, другая — пуста. На застеленной сидел лысый мужчина лет пятидесяти в такой же робе, как у меня, и исподлобья на меня смотрел.

Свет проникал сквозь высокое зарешеченное окно. Холод стоял собачий. А при взгляде на металлические прутья основания кровати становилось ещё холоднее.

— Ну что ж, доброго утра, господин, — произнёс министр — сиплостью голоса напомнив мне Федота. — Мы, к сожалению, не представлены, придётся обойтись как-нибудь самостоятельно. Меня зовут…

— Знаю я, как тебя зовут, — буркнул я. — Не хуже тебя самого знаю.

Министр поперхнулся словами и моментально перестал чувствовать себя хозяином ситуации. Заморгал, растерялся. А я вразвалочку подошёл к его кровати и сделал жест — мол, пошёл вон отсюда, дай батьке посидеть.

И этот дядька, который был, может, раза в три старше Кости Барятинского и раза в два — моего нынешнего воплощения, подчинился.

Я сел на матрас, застеленный сверху плотным шерстяным одеялом. Расправил плечи, похрустел шейными позвонками. Похлопал скованными руками по карманам.

— Сигареты есть?

У министра отчего-то начали подрагивать руки. Он подошёл к своей тумбочке, открыл её и достал коробку с сигарами.

— Вот, пожалуйте-с…

— Сигары… — Я взял одну, покрутил в руках и прикурил от поднесённой спички. — И как вы их курите? Ни тебе затянуться, ни толку какого. И во рту — будто кошки нассали.

Я говорил медленно, глухо, не глядя на министра. Знал, какое впечатление у него выстраивается. И, судя по тому, что руки у него начали дрожать ещё сильнее, не прогадал. Тем более что я начал потихоньку подключать магическую технику убеждения.

Глава 6 Иной подход

Техника убеждения существовала в двух вариациях: чёрная и белая. Чёрная воздействовала на оппонента напрямую, а белая, если можно так выразиться, усиливала собственную харизму. Ну, если совсем просто: добиться от девушки расположения при помощи «чёрного убеждения» — это примерно такой же подвиг, как накачать её клофелином, а затащить в постель при помощи «белого убеждения» — вполне себе нормальная стратегия, можно даже этого особенно не скрывать.

Я использовал белое. Воздействовать на человека, у которого в голове стоит магическая блокировка, не рисковал — мало ли, чего там коротнёт случайно. Эти, вон, интеллектуалы, уже наработали себе на персональное кладбище. А мне интересно результат получить.

Убедившись, что министр вошёл в нужную кондицию, я добродушно кивнул, показав подбородком перед собой:

— Садись. В ногах правды нет.

Министр дёрнулся было к соседней кровати, но под моим тяжёлым взглядом замешкался и опустился на пол. Сел, скрестив ноги, и уставился на меня. Я попыхтел сигарой. Вот уж действительно — гадость.

— Как сидится? — спросил, глядя на министра сверху вниз.

— Н-неплохо, б-благодарю, — начал он заикаться.

Я покивал, удовлетворённый.

— Неплохо, значит… Сигары свои куришь. Небось, особое меню.

По мёртвому молчанию я понял, что угадал.

— И вот какой вопрос возник там, — показал я большим пальцем себе через левое плечо и чуть вверх, для чего пришлось поднять обе руки, в одной из которых была сигара. — Отчего это тебе такие привилегии?

— П-простите? — вытаращился на меня министр.

— А вот этот вопрос как раз и решается, — усмехнулся я. — Если прощать нечего — так и прощать не надо. А если есть что прощать — так и прощать такого не сто́ит.

Я ещё чуть-чуть усилил свои слова убеждением, и с несчастного министра этого хватило. Его прорвало, и наружу хлынул мутный поток:

— Я ничего не сказал! Ни единого слова! — заверещал он, колотя себя в грудь кулаками. — Клянусь честью!

— Да брось, какая честь, — поморщился я и стряхнул пепел на пол. — Ты жизнью поклянись. Здоровьем. Семьёй…

Министр побледнел.

— Н-не могу…

— Отчего же?

— В-в-вот! — Он поднял руки и показал «браслеты». — М-магия заблокирована. Не примет клятвы…

— Да это не страшно, — милостиво сказал я. — На слово поверю. Значит, молчишь?

— Молчу, — закивал министр, опустив руки. — Жизнью клянусь! А в-вы, п-простите, кто будете? — перешёл он на шёпот.

— Прощаю, — кивнул я и встал. Вопрос демонстративно проигнорировал. Подошёл к стене с окошком, посмотрел, щурясь, вверх. — Значит, слушай сюда, мой друг. Отсюда тебя скоро выпустят, ты нам ещё сгодишься.

— Когда? — тут же зацепился за надежду министр.

— Когда понадобишься, — отрезал я. — Будешь перебивать?

— П-простите, молчу.

— Продолжать молчать — это всё, что от тебя пока требуется. Белозеров вот даже с блокировкой многого не намолчал…

— Как они его раскололи? — прошептал министр. — Я ума не приложу. Но если не через него — откуда могли обо мне-то узнать?

Вот оно! Я затаил дыхание. Не донесённая до рта сигара тихо дымила вонючим дымом.

О предательстве министра узнали не от Белозерова. О нём знали с самого начала — с тех пор как перехватили документы иностранной разведки. И взяли его сейчас только потому, что полагали, от министра попробуют избавиться те, кто его купил — как только поймут, что заговор в Императорской Академии раскрыт. В общем, наша контрразведка успела переиграть иностранных коллег. Или, вернее, конкурентов. Но министр об этом, по понятным причинам — ни сном ни духом.

И, к слову, для него это ничего хорошего не значит. Если этого дядьку и выпустят, то на воле он долго не проживёт. А не выпустят — так сюда придёт кто-то вроде того, на кого я сейчас пытаюсь быть похожим. Только придёт не с разговорами, а с заточкой.

— Потому что они научились ломать блокировку, — тихо и внушительно сказал я. — Ты говоришь со следователем, а рядом маячит второй, вроде бы без толку. Но на самом деле это — не следователь, а белый маг, который шаг за шагом ослабляет твою блокировку. Прилаживается, как взломщик — к замку. Ты один раз не заметил — проболтался немного. И, вроде, ничего с тобой не случилось. Потом второй раз проболтаешься, уже побольше скажешь. А через недельку — вовсе соловьём запоёшь. Вот почему о тебе волнуются. И передают через меня привет.

— Да что вы… — прошептал министр. — Я ведь прекрасно понимаю, с кем работаю…

— Хорошо. Можешь сесть. — Я кивнул в сторону кровати.

Подождал, пока за спиной стихнет шорох. Машинально затянулся сигарой, как сигаретой — и, едва не закашлявшись, выпустил дым через ноздри. Господи… Нет, хватит с меня этого представления. Я затушил сигару о стену.

— Назрел вопрос. У тебя все исполнители такие же талантливые, как Белозеров? — Я повернулся и холодным взглядом посмотрел на министра.

Тот яростно замотал головой:

— Нет! Клянусь — нет! Белозеров… Он… Поймите, там был этот чёртов Барятинский! Этот мальчишка… Вам ведь наверняка докладывали, что он творит! Он уже всем поперёк горла. Я… Простите, если я не в своё дело, но… Но этого щенка просто необходимо устранить. Он очень опасен!

— Щенка? — скривился я. — Зачем ты мне рассказываешь о детях? Я что, похож на работника Попечительского совета?

— Никак нет, — пробормотал обалдевший министр, — не похожи…

— Я пришёл сюда для того, чтобы услышать твои заверения относительно остальных пунктов, — резко сказал я. — Мне нужно знать, что всё пройдёт гладко и в означенные сроки! А плакаться на то, что какой-то молокосос помешал твоему исполнителю выполнять работу, будешь своей жене.

Министр вдруг как-то нехорошо оскалился, глазёнки сверкнули.

— О, не извольте переживать! — прошипел он. — Всё, что мне поручено, будет исполнено в лучшем виде.

— Когда? — резко спросил я.

Министр, казалось, удивился.

— Как условились…

— Мы насчёт академии тоже условились! — Я повысил голос и поднажал убеждением. — Однако вместо работы я вижу полный провал! Поэтому изволь-ка отвечать на поставленные вопросы!

— В-весной! — залопотал министр. — Точной даты назвать сейчас невозможно… Когда императорское семейство будут переезжать в летний дворец, они, вероятно, по погоде станут ориентироваться. Великой княжной Анной займутся очень надёжные люди.

— Настолько надёжные, что её потом придётся собирать по кускам по всему Петербургу? — фыркнул я.

— Что вы, нет! — Министр даже побледнел. — Великую княжну передадут в целости и сохранности, клянусь!

Мысленно я повесил себе на грудь орден. Как я и думал, магическая блокировка работала не настолько хорошо, как нейронная, которыми пользовались в моём мире. В нейроны зашивалась информация о людях, с которыми можно говорить, — и всё. Конечно, ломались и такие блокировки — ведь технологии изменения внешности были и у нас. Тут же всё зависело от степени доверия пациента.

Разумеется, доверять следователям министр не мог, они по определению были по другую сторону баррикады. Если бы он попытался что-то им рассказать — тут же бы и умер. Но пришёл я и просто убедил его, что я — свой. И вот на меня изливается благословенный поток.

Чёрный маг не смог бы такого провернуть чисто технически. Он бы попытался воздействовать «чёрным убеждением», на которое сто процентов триггернула бы блокировка. А белый маг… Ну, белый маг, который наденет тюремную робу и станет лгать сокамернику, чтобы получить интересующие его сведения — это в принципе существо мифологическое и в реальной жизни не существующее.

Зато в реальной жизни существую я, со своей биполярной жемчужиной. И могу делать всё, что угодно. Вот и сейчас жемчужина под робой остаётся нейтральной. Ведь пусть я и лгу, пусть запугиваю — но делаю это с намерением защитить Отечество. Я же не для собственного удовольствия здесь. И чёрное с белым таким образом вполне себе уравновешиваются.

— Надеюсь на тебя, — сухо сказал я. — А теперь нам нужно вспомнить уроки Мишеля.

— К-кого, простите? — захлопал глазами министр.

— Не важно. — Я впился в него взглядом и врубил на всю катушку «чёрное убеждение» — теперь уже не боясь сорвать блокировку, поскольку не собирался обращаться к засекреченным сведениям. — Закрой глаза. Ты медленно погружаешься в глубокий сон. Твоё дыхание становится ровным и спокойным. Представь себе, что ты находишься в месте, в котором тебе было хорошо… Когда я досчитаю до трёх, ты уснёшь и забудешь обо мне. Проснувшись, ты ничего не вспомнишь.

Гипнотизёр из меня был, конечно, аховый, но и министра я деморализовал достаточно. К тому же он, лишённый магических сил, легко поддался на убеждение. В транс погрузился мгновенно, и стоило мне договорить — буквально упал на кровать. Лицо его тут же расслабилось, губы приоткрылись, он начал даже похрапывать.

В этот момент открылось окошечко на двери, и внутрь всунулся поднос.

— Завтрак, — пробасил надзиратель.

— К начальству меня проводи! — потребовал я.

— Как пожелаете-с, — прозвучал ответ, и в замке звякнули ключи.

* * *

— Вот такие, господа, у нас с вами пироги с дерьмом, — сказал я, глядя в зеркало на то, как фальшивая личина постепенно сползает, уступая место моему настоящему облику. — Дальше я давить, само собой, не стал, это уже было бы подозрительно.

Марину Аркадьевну куда-то спровадили из её собственного кабинета под благовидным предлогом — оно и понятно, дело государственной важности. Остались только мы втроём: я, Витман и Ашот. Последний стоял с раскрытым ртом, бледный и пребывал в полнейшей прострации. Витман же, хоть и очевидно обалдел от известий, быстро взял себя в руки и превратился в профессионала.

— Похищение великой княжны, — повторил он. — Н-да, высоко замахнулись.

— Да не так, чтобы очень, — пожал я плечами. — Если ниточки ведут к МИДу, то для них императорская дочка — не бог весть какая сумасшедшая высота. Вполне себе на расстоянии умеренно дерзкой фантазии. Вопрос только, зачем. Шантаж? Я, конечно, не слишком близко знаком с императором, но, чисто моё впечатление, на шантаж его величество не поведётся.

— Эх, Константин Александрович, — вздохнул Витман. — Боюсь, тут всё гораздо страшнее.

Я отвлёкся от зеркала, в котором уже появилась моя привычная внешность, и посмотрел на Витмана.

— Что же?

— Сам по себе император, при всём моем к нему глубочайшем уважении — фигура устранимая, — заговорил Витман. — Хоть государь и является самым могущественным магом среди всех ныне живущих, настоящую силу представляет не он. Силу представляет императорская династия. И для её врагов сейчас сложилась очень благоприятная ситуация. Великий князь Борис Александрович, наследник, отличается слабым здоровьем. И все — сам государь в том числе — понимают, что, сев на трон, Борис долго не протянет. Да и не сядет он на престол. Ведь императором по закону может стать лишь человек, который удерживает в своей душе безупречный баланс света и тьмы — а Борис ничем подобным похвастаться не может. Во-первых. А во-вторых…

Витман выдержал эффектную паузу. Я закатил глаза — демонстрируя, что не ценю эффекты.

— …во-вторых, состоит в родстве с императором, — поспешил закончить Витман. — Помимо кровного, есть только один способ породниться с ним. Думаю, вы понимаете, о чём я говорю.

— Брак, — кивнул я. — Если найти правильного мага и выдать за него Анну, то у императора появится преемник. А для заговорщиков ситуация изменится в корне.

— Именно. — Витман как-то странно на меня посмотрел. — Именно эту проблему заговорщики и собираются устранить.

— Но почему тогда похищение? Почему не убийство? — пожал я плечами. — Убить ведь — гораздо проще, чем похитить.

Чуть не ляпнул «поверьте моему опыту», но удержался. О моей бурной прошлой жизни Витману знать точно не нужно. Пусть лучше крепче спит.

— И к тому же, — осенило меня, — у Анны ведь есть сестра!

— Великая княжна Елизавета Александровна уже обручена, — покачал головой Витман. — О помолвке по ряду причин пока не объявляли, но это — дело решенное, уж поверьте. Её брак необходим по политическим соображениям, однако к магии, увы, не имеет никакого отношения.

— Хорошо, — не сдавался я. — А что если Борис женится на подходящей девушке? Разве это не проблема? Женщина ведь может стать императрицей?

— Может, — не стал отрицать Витман. — И я не знаю, что именно думают заговорщики по этому поводу. Но если подходить к вопросу, так сказать, технически, то следует признать, что похитить великого князя сложнее. Вокруг него, рядом с ним постоянно находятся люди. Много людей. Это не то чтобы охрана, но… Цесаревич ведь болен. Сами понимаете, как серьёзно за ним наблюдают. Да и, к тому же…

Витман не договорил, но я его понял. Нет никаких гарантий, что слабое здоровье Бориса позволит ему дожить до собственной свадьбы.

— Но всё же, почему не убийство? — не сдавался я.

Теперь уже стало очевидно, что Витман избегает отвечать на этот вопрос. Он отвёл взгляд.

— Возможно… Не знаю. Убить… Не так это просто, на мой взгляд. Императорский кортеж, там будет охрана. Должно быть, приблизиться и похитить великую княжну несколько проще, чем… Защита ведь — именно от покушений на жизнь. Охрана готова противостоять именно этому.

— Не убедительно, — отрезал я. — Великая княжна заговорщикам для чего-то нужна. И вряд ли даже наш министр знает, для чего.

— Вот тут не могу не согласиться, — усмехнулся Витман. — Наш министр — пешка. Он знает только то, что касается его роли в происходящем.

Я задумчиво покивал. Бросил взгляд на настольные часы.

Полдень… Если поспешить, то к обеду окажусь в академии.

— Я вам ещё нужен? Если дальше справитесь сами, то у меня есть ещё и свои дела.

Витман переглянулся с Ашотом, который вроде немного оправился, но всё равно молчал, будто разом потеряв дар речи.

— Что ещё за сюрприз меня ждёт? — нахмурился я.

— В этот раз приятный, поверьте, — улыбнулся Витман. — Признаться, мысль эту заронила ещё Кристина. Я, говоря по правде, сомневался, но теперь, испытав вас, готов сделать официальное предложение.

— Благодарю, у меня есть невеста.

— А у меня нет чувства юмора, — парировал Витман. — Я предлагаю вам, господин Барятинский, пополнить наши ряды. Вступить в тайную канцелярию. Всё же согласитесь, вы — не того склада человек, чтобы остаться в стороне от происходящих событий. И в наших общих интересах, чтобы наши с вами действия были согласованы. Не находите?

Я призадумался. Предложение было, конечно, интересным, но — неожиданным.

— Разумеется, всё будет храниться в строжайшем секрете, — поспешил добавить Витман. — Ни в академии, ни в свете об этом никто не узнает. Никакого урона вашей репутации быть не может, а влияние на вашу дальнейшую карьеру может быть только самое положительное. Служба в тайной канцелярии, по сути, приравнивается к службе в армии.

— Ещё и жалованье платить станете? — усмехнулся я.

— Ну разумеется, — улыбнулся Витман. — Копейки, конечно, в сравнении с тем, чем располагает род Барятинских, но…

— Копейка рубль бережёт, — кивнул я.

— В виду ваших особых заслуг, я готов сразу же предложить вам чин лейтенанта, и…

— Капитана, — перебил я.

Витман замер с приоткрытым ртом.

— Помилосердствуйте, — очнулся он спустя пару секунд. — Вы выкручиваете мне руки, господин Барятинский! Капитан — это, по сути, глава отдела…

— Ну, значит, когда мне понадобится отдел — я его создам, — пожал я плечами. — Капитан — мне подходит, на меньшее не согласен. Если у вас нет возражений, подготовьте необходимые бумаги. А теперь мне нужен телефон.

— Я уже позвонил, — сказал с кислой миной Витман. — И за вами уже приехали.

— Серьёзно? — вскинул я брови. — И кто же?

Глава 7 Делай, что делается

Грустный-прегрустный Платон стоял в тесном помещении возле входа в тюрьму и держал в руках свёрток с моей одеждой. Тайная канцелярия порадовала — сообразили, что деда о моих злоключениях не нужно ставить в известность и вызвали человека, который одновременно и близок мне, и вхож в семью, и болтать не будет.

— Не думал я, что до такого дойдёт, Константин Александрович, — вздохнул Платон, передавая мне свёрток. — Я забираю вас из тюрьмы…

— Скажи спасибо, что не из морга, — усмехнулся я. — Тюрьма — ерунда, Платон. Мальчик не считается мужчиной, пока не побывал в тюрьме.

Я бросил свёрток на скамейку, стянул с себя оранжевую робу.

— Да неужто? — переспросил Платон. — Так у вас говорили?

— У нас по-всякому говорили, — проворчал я, переодеваясь в форму Академии. — В том числе и так… Да шучу я, Платон Степанович! Я ведь не чёрный маг, у меня чувство юмора есть. Скажи, пожалуйста, а вот эта прорицательница, бабка Мурашиха — она со скольких принимает?

— Я думал, мы отправимся отсюда прямиком в Академию…

— Человек предполагает, а господь располагает.

— Вы, ваше сиятельство, не господь.

— Да уж, бог миловал, — хохотнул я, чувствуя, как почему-то поднимается настроение.

Хотя вполне понятно, почему оно поднимается. Я четверть суток прожил, как Капитан Чейн. Влез на заброшенный завод, пережил взрыв, ранение, любовь прекрасной дамы, допросил пленного, утёр нос матёрым профессионалам. Кровь-то кипит. Это вам не в Академии штаны просиживать.

Впрочем, надо признать, полгода учёбы в Академии нанесли моим штанам куда меньший урон, чем одна эта ночь.

Платон, верный традиции, приехал на такси. Водитель дождался нас и, выслушав новый адрес, ударил по газам.

— Что же вам потребовалось от прорицательницы? — спросил Платон, поставив завесу от прослушивания. — Что происходит, Константин Александрович?

— Ты же помнишь, как я дал Вишневскому задание копать под завод? — спросил я, с удовольствием глядя в простое, не «тонированное» окно.

— Разумеется.

— Ну, вот он и копнул. После чего пропал без вести. Скорее всего, погиб. Сегодня я забрался на этот завод, нашёл там чемодан Вишневского, с которым он не расставался. И весьма тонкий намёк на то, что ребята, под которых я копаю, знают, что копаю — я.

— Полагаю, эхо этого тонкого намёка сегодня ночью слышал весь Петербург?

— Да, его, — кивнул я.

— Вы-то хоть целы?

— Клавдия меня подлатала, жить буду, — отмахнулся я; о ранении напоминала только тающая боль в левом бицепсе, как будто ударился обо что-то. — А вот этим сукиным детям я такой гарантии уже дать не могу. Перевешаю всех. И, поскольку ниточек они мне не оставили, я сделаю смелое предположение, что в одном Петербурге не могут совершенно независимо друг у друга действовать две организации такого масштаба. Они связаны. Просто одни действуют через политику, а другие — через магию. И если не получается копать под одних — значит, нужно копать под других. Потому мы и едем к прорицательнице.

— Я мало что понял, — признался Платон.

— Тебе пока и не нужно, — утешил я. — Знай одно: я делаю всё, что в моих силах, и даже больше.

— Вот этому — верю охотно.

Мы подъехали к знакомой хибаре уже засветло. Платон остался в машине — я настоял. А сам вошёл внутрь.

С прошлого визита здесь ничего не изменилось. Всё та же затхлость, травы, свисающие тут и там, огонь в печурке. Только хозяйка лежала на тахте, а не сидела на двух стульях одновременно.

— Прошу прощения за ранний визит, — громко сказал я. — Дело срочное.

Старуха не шелохнулась. У меня нехорошо ёкнуло сердце. Этого ещё не хватало… Что ж, на месте этих сукиных детей я бы, конечно, тоже постарался устранить всех прорицателей. Или прибрать их поближе к себе.

— Бабка Мурашиха? — позвал я громче. — Вы… в порядке?

Подошёл к тахте, заглянул в лицо бабке и отшатнулся. Глаза были открыты, но закатились. На меня смотрели два белёсых пятна.

— Твою мать! — от души сказал я.

И тут же чуть до потолка не подскочил.

— А ты мою мать не трогай, моей матери уж на свете нет дольше, чем ты по обоим мирам землю топчешь, — проворчала Мурашиха и уселась на жалобно стонущей тахте. — Пришёл, грубит. Звали его? А никто его не звал!

Ворча, она тяжело поднялась на ноги, заковыляла к плите, подвинула чайник. Зрачки её вернулись на место.

— А вы всегда так спите, бабка Мурашиха? — заинтересовался я.

— Вот пристал, окаянный! Всегда, не всегда… Это в ваших аристократиях да академиях так учут — даму расспрашивать, как она спит?

Я с облегчением рассмеялся. Всё-таки жуткая сцена вышла. А бабка мне, в целом, нравилась — хотя бы тем, что не заискивала передо мной; не хотелось бы взаправду найти её труп.

— Ладно, Мурашиха, не ругайся, — сказал я. — Дело есть. Заплачу за услуги.

— Уж конечно, заплатишь! — воскликнула Мурашиха. — Куды ты денешься. Чего хотел-то?

Она уселась на свои два крепких стула, я приземлился на знакомый плетёный.

— Так, — сказал я, хрустнув пальцами. — В прошлый раз ты мне говорила про «принцессу». Я шутку-то понял, когда с Анной познакомился. Да и вообще, всё, что ты говорила, сбылось. И про пучину холодную, и про объединиться с тем, кого врагом считаю. Так что тебе, во-первых, можно доверять. А во-вторых — и не отпирайся! — «ниточку» великой княжны ты различаешь.

— Ну, пусть так, — проворчала бабка, явно польщённая.

— А значит, и проследить её сумеешь, — кивнул я. — Чем мы сейчас и займёмся.

— Эт как же — проследить? — Мурашиха вытаращила на меня глаза. — Ты что ж это — не знаешь? Мне это нельзя!

— Чего тебе нельзя? — сдвинул я брови.

— Про тебя, на судьбу твою погадать — это за денежку малую завсегда! А про других — и не проси, нельзя это, в судьбу чужую вмешиваться!

Старуха аж пристукнула кулаком по столу. Начал сипеть чайник.

— Погоди… — Я закрыл усталые глаза и помассировал пальцами веки. — Давай по порядку. Значит, бабка Мурашиха, увидев будущее, приняла смелое решение убить — да-да, я говорю «убить», потому что это называется «умышленное убийство» — Костю Барятинского, после чего поспособствовала призыву в его тело духа из иного мира, чтобы изменить будущее своего мира кардинальным образом. А теперь эта же самая бабка Мурашиха лепечет что-то о невозможности вмешаться в чужую судьбу. Всё верно, я ничего не упустил?

Бабка насупилась.

— За то вмешательство я ещё расплачиваться буду, и ой как буду, — проворчала она, пряча взгляд.

— Ну, если уж всё равно расплачиваться — так может, гулять так гулять? — развёл я руками. — Все и за всё однажды расплатятся! Тоже мне, трагедия.

— Да на кой тебе та княжна? — перешла вдруг в атаку Мурашиха. — Чего ты с ней удумал делать? Чего без меня не обойдёшься? Молодой да красивый! С деньгой да положением! И — к бабке пришёл, как прощелыга последний!

— А, — дошло до меня. — Ты думаешь, я её соблазнить хочу, что ли? Сплюнь три раза, бабка, стал бы я ради такой ерунды в такую рань по городу кататься. Или забыла, с кем разговариваешь?

Бабка, кажется, и впрямь забыла. Похмыкала, глядя на меня. Тут чайник начал свистеть, и она, кряхтя, принялась творить свой загадочный напиток.

— Я не буду, спасибо, — предупредил я.

Желудок уже грустил без завтрака после богатой на события ночи, и я справедливо полагал, что если ему опять подсунуть вместо пищи какую-то жидкость — он и вовсе расстроится. Надо будет хоть за пирожками заехать… А то обед в Академии я уж точно пропущу.

— А тебе и не предлагают! — огрызнулась Мурашиха. — Больно надо — продукт переводить. Ладно б нищий какой, а то — аристократ, князь!

Ворча таким образом, Мурашиха залила кипятком травы в заварочном чайнике и вернулась с ним к столу. Чашку и вправду принесла одну.

— Ну так чего тебе с-под той княжны великой запонадобилось? — спросила Мурашиха более миролюбивым тоном.

— А ты возьми, да посмотри, — настойчиво сказал я. — Сама для себя — можешь ведь? Эту весну глянь. А потом решишь уже — надо мне говорить, или нет.

Для пущей убедительности я сунул руку в карман и достал несколько купюр. Уронил их на стол. Мурашиха очевидно заинтересовалась. По моим прикидкам, это был её недельный заработок.

— Вот ведь настырный, — буркнула Мурашиха. — Ну гляну-гляну. Да только не надейся, что тебе чего расскажу! Лишь для спокойствия своего гляну.

— Всё, о чём прошу, — покладисто кивнул я.

Старуха положила руки на стол и замерла. Глаза её закатились, и я поёжился. Неприятное зрелище, как будто зомби на тебя таращится.

По комнате пролетел холодный ветер. Я резко обернулся, думая, что кто-то открыл дверь, но дверь была закрыта. В следующий миг загудела печка. Я едва успел повернуться к ней, чтобы увидеть, как наружу вырывается пламя.

Я вскочил со стула, сжал кулаки, готовый к чему угодно. Пожар, как в театре? Хижина превратится в голема? Из подполья полезут гномы-каннибалы?

Что-то ударило в потолок, и на наши головы полетел мелкий сор. Казалось, там, наверху, кто-то ходит — большой и тяжёлый. Я мог по звуку проследить его путь. Вот он остановился над печкой, и я услышал его вздох. Звук, от которого по коже пробежал мороз.

Явилась из небытия цепь, обернулась дрессированной змеёй вокруг моей ладони, свилась кольцами на полу, готовая броситься в атаку по первой же мысли. Но атаковать было некого.

Опять полыхнула огнём печка. На этот раз из неё вылетел изрядный лоскут пламени, остановился над столом, между мной и Мурашихой. В огне я увидел нечеловеческое лицо. Рот, раззявленный в беззвучном крике.

Видение истаяло спустя секунду, и тут завопила Мурашиха.

Она вскочила, схватила стол и одним движением швырнула его в сторону печки. Заварочный чайник упал и разбился, горячий настой расплескался по сторонам, в воздух поднялся клуб пара.

— Ай-й-й-й-й! — тонким голосом запищала Мурашиха, схватившись за голову. — Ай-й-й!

Из носа у неё потекла кровь.

— Что с вами? — крикнул я. — Помочь чем?

Но бабку очевидно начало отпускать. Вернулись на место зрачки, руки опустились вдоль туловища. Сделав пару глубоких вдохов-выдохов, бабка посмотрела на меня так, будто я был демоном, явившимся из преисподней по её душу.

На всякий случай я убрал цепь, чтобы не пугать лишний раз прорицательницу.

— Помоги, — прошептала Мурашиха. — Помоги, княже… Никто больше помочь не сумеет.

— Что ты видела? — шагнул я к ней. — Убьют-таки Анну, верно?

Мурашиха внезапно расхохоталась, как будто её одолело безумие. Но смех так же быстро стих. Зато после него вернулся нормальный голос.

— Убьют, говоришь, — проворчала Мурашиха. — Там похуже будет. Ох не зря ж ты меня, дуру старую, растормошил…

— Ну так зачем её похитить-то хотят? — подошёл я ещё ближе. — Смысл?

— В крови смысл, — сказала бабка. — Кровь им, супостатам, нужна. Императорская.

— Зачем? — удивился я.

— Зачем?! — рявкнула Мурашиха. — Зачем, спрашиваешь?! Кровь к крови! И малая кровь влечёт за собой большую!

— Так, — подбодрил я её. — А теперь, пожалуйста, версию для безграмотных солдафонов. Что они затеяли? Ритуал какой-то?

Мурашиха проковыляла к тахте и обессиленно упала на неё. Закрыла глаза, руку положила на лоб. Лицо её сделалось бледным, дыхание — трудным.

— Если своего добьются, — пробормотала она, — всё то и будет, как если бы тебя не призвали. Великая война будет сначала, и войну эту мы проиграем. Потом Империю на лоскуточки порвут и продадут. Всё продадут, всё купят — ничего не останется. Ничего…

— А делать-то что? — спросил я.

— Делай, что делается, — вяло откликнулась Мурашиха. — Развилка там. Сумеешь княжну защитить — и всё потекёт по правильному руслу. А не сумеешь — не остановить уже ничего.

— Так может, как-то подготовиться? — развёл я руками. — Может, Анну предупредить? Императора?

— Предупредишь — и те, вражины, другой план придумают… Не-е-ет. Верно твой друг новый решит — надо им как будто в руки отдаться, да не совсем.

— Друг? — озадачился я.

— Да только рядом с тем другом тень ходит — не его, — снова огорошила бабка. — Увидишь ту тень — всё у неё вызнаешь.

— Любишь ты, Мурашиха, загадками говорить, — вздохнул я. — Вот и в тот раз. Всё ведь верно напророчила. А толку? Я только когда всё закончилось, и понял, о чём ты говорила.

— Разум-то, может, не понимает, — улыбнулась Мурашиха, не открывая глаз. — А душа — всё распознаёт. Разуму-то и не нужно понимать, он, со своим пониманием, только хуже сделает. Ты душу слушай, княже. А душа — пусть мне внемлет.

Мурашиха замолчала. Я потоптался рядом с тахтой и, не выдержав, в сердцах сказал:

— Вот и зачем я сюда приезжал вообще? Ничего нового не узнал. Что Анну похитить будут пытаться, мне и так было известно!

— Разум, может, и ничего не узнал, — возразила Мурашиха. — А вот душа твоя обогатилась.

— Душа! — скривился я. — Ладно. Если больше ничего не скажешь — пойду я. «Делать, что делается».

— Вот и ступай, — с заметным облегчением благословила меня Мурашиха, к которой уже вернулся нормальный цвет лица. — Ступай, касатик. Всё ты правильно сделаешь, и про старого друга своего не забудешь, поможет он тебе. Верю я в тебя.

Сплюнув, я вышел из хибары и нос к носу столкнулся с Платоном.

— Я уже начал переживать, — сказал он. — Что там было? Мне показалось, дом трясётся.

— Ну да, тряхнуло немного, — поморщился я. — Бабка в транс входила… Отвезите меня куда-нибудь, где кормят. А потом — в Академию. И деду обо всём этом — ни слова. Договорились?

— Уж о последнем-то могли бы и не упоминать, — попрекнул меня учитель. — Что же до первого — есть тут неподалёку вполне приличная столовая.

* * *

Никто из администрации не сказал мне по поводу прогула ни слова. Уж не знаю, что им наплели люди Витмана, когда звонили, но явно были весьма убедительны. Во всяком случае, смотрели на меня учителя и наставники с почтением и раскланивались предупредительно.

За исключением Иллариона Юсупова. Он, как всегда, был зол, будто тысяча чертей. В этом семестре у него и повод был. Ему пришлось заменять внезапно покинувшего преподавательский состав Белозерова. Всё же учителя, которых можно взять на работу в элитную Академию, на деревьях не растут, решения такие принимаются не быстро.

По иронии судьбы я как раз успел приехать на лекцию Юсупова. Сидел рядом с Полли, слушал высокопарные разглагольствования Иллариона и думал, как же интересно устроена вселенная. Конкретно эта.

Вот Илларион. Явно чёрный маг. Скотина, каких поискать. Ну, у них вся семья такая, против генетики не попрёшь. Но ведь в заговоре Илларион не только замешан не был, но ещё и, как выяснилось, со своей стороны пытался его раскрыть. С его подачи и Жорж внедрился в кружок — если верить тому, что эти двое наплели, конечно.

Я-то думаю, что Жорж внедрился просто потому, что воистину, а Илларион потом его прикрыл. Сам узнав о заговоре в ту же ночь, когда он и закончился.

В пользу этой версии говорило и поведение Жоржа. Он с начала семестра ходил как мешком ударенный, ни с кем не общался, от всех шарахался — будто подменили человека. Ну или человек просто получил запредельную взбучку от отца.

Мне не составило труда представить, как Юсупов-старший макает своего отпрыска лицом в бассейн с пираньями, приговаривая: «Заговор, да? Заговор против императора, я тебя спрашиваю?! Почему ты молчишь? Что ты там булькаешь? Отвечай, когда я тебя спрашиваю!»

— Вы о чём-то замечтались, господин Барятинский? — окликнул меня Илларион.

— О великом будущем нашей великой Империи, — отозвался я.

Илларион скрипнул зубами, что-то проворчал, но не стал дальше концентрироваться на мне. Продолжил описывать технику развития нижней чакры — муладхары.

Когда занятия закончились, и мы вышли на традиционную прогулку в парк, Полли накинулась на меня:

— Костя, где ты был утром?!

— В городе, — дёрнул я плечом. — Там… Надо было, в общем.

— Ты мне не доверяешь, — огорчилась Полли.

— Доверяю, — улыбнулся я. — Просто у мужчины бывают свои дела, в которые женщин не посвящают. И если мы с тобой собираемся пожениться, то тебе уже сейчас стоит это понимать.

Слово «пожениться» Полли услышала, остальные — нет. Но ей этого хватило по уши.

— Ах, Константин Александрович! — вздохнула Полли, склонив голову мне на плечо. — Как же надоела эта зима! Сердце уже просит весны!

— Скоро будет весна, — отозвался я.

— Совсем не скоро. Ещё полтора месяца!

— Они быстро пролетят, я тебя уверяю. Оглянуться не успеешь. — Я поднял руку и щёлкнул пальцами. — Вот так.

Глава 8 Последняя тренировка

— Итак, господа, сегодня у нас — последняя тренировка, — объявил Серж Голицын.

Весна, как я и обещал Полли, подкралась незаметно. Ещё вчера за окном выла пурга и казалось, что наметенные сугробы не растают даже за сто лет — и вот уже от них даже следа не осталось. Ярко светит солнце, на клумбах распустились первоцветы, на газонах прёт молодая трава, а мы с командой собрались, чтобы провести тренировку — последнюю перед Игрой в Кронштадте.

— Не буду вам напоминать, как важно для нас одержать победу, — говорил Серж. — Все вы об этом и без меня прекрасно знаете. Напомню лишь, что наши соперники, команда Московского Университета, год от года становится всё сильнее. И на этой нашей тренировке важно, как никогда, ощутить командный дух. Почувствовать свою сплоченность. Свою готовность действовать так, как действует единый организм. Среди нас есть новички. — Серж посмотрел на нас с Кристиной. — Они — первокурсники, самые младшие и самые неопытные. Напоминаю, господа, что цель наша — не в том, чтобы продемонстрировать свои личные выдающиеся качества, а в том, чтобы научиться действовать как можно более слаженно. Это всем понятно?

Курсанты вразнобой ответили, что, безусловно, понятно, чего же тут непонятного. Серж покачал головой:

— Неправильный ответ. — Повернулся к нам с Кристиной. — Можете сказать, что не так?

Кристина озадаченно нахмурилась. Недоуменно спросила:

— Здесь какой-то подвох? Честно говоря, я не…

— Один организм — один голос, — сказал я. — А на твой вопрос каждый ответил сам по себе.

— Верно, — кивнул Серж. — Итак, я повторю. Всё ли вам понятно?

В этот раз ответом было «Да!». Настолько дружное и хорошо отрепетированное, что я понял — перед этим курсанты ломали комедию. Видимо, всех новичков таким образом проверяют на сообразительность и понимание основ командной работы.

Кристина тест не прошла — как, вероятно не проходит большинство чёрных магов, индивидуалистов по определению. Она тоже поняла свою ошибку, залилась краской.

А Серж улыбнулся. Сказал:

— Ничего. Многие новички ошибаются. Главное — работая в команде, не забывать следовать этому правилу… Напоминаю порядок, господа. Тренировка начнётся по сигналу из стартового пистолета. Мы с вами совместно определим место первой локации, далее будем действовать по обстоятельствам. На прохождение всех локаций нам даётся час. Не уложимся в час — Игра проиграна. Команды отдаю я. Моё слово — закон. Вопросы?

«Нет» прозвучало так же дружно, как «да». В этот раз наши с Кристиной голоса присоединились к остальным. Серж удовлетворенно кивнул.

Поднял руку с пистолетом.

— Внимание!

Прогрохотал выстрел.

И не произошло ровным счетом ничего — кроме того, что у нас зазвенело в ушах. А как только звон прекратился, я услышал странный треск. Это развалился стартовый пистолет в руках у Сержа. Осыпался обломками на каменные плиты дорожки.

— Так и должно быть? — спросил я.

Судя по обескураженному лицу Сержа, не угадал.

— Прежде ничего подобного не было, — пробормотал он.

— Нужно где-то взять другой пистолет? — предположил рыжий парень-третьекурсник. Афанасий Боровиков, чёрный маг.

За время тренировок я успел познакомиться со всеми участниками команды и составить мнение о каждом. Боровиков — парень не самый умный. Магический уровень — третий, тоже не самый высокий. Но зато Боровиков — очень силён, напорист и надёжен, как скала. Вероятно, из-за этих качеств Серж и взял его в команду.

— Бардак, — недовольно поджал тонкие губы другой парень, с четвёртого курса.

Николай Шнайдер, чёрный маг. Один из лучших учеников академии, отличник по всем дисциплинам. Плюс десятый магический уровень — на всю академию лишь четыре курсанта могли похвастаться таким. Вероятно, поэтому Николаю, по моему мнению, крепко давила на мозг невидимая корона.

— Пока будем бегать за пистолетом, потеряем время, — проворчал он. — Нужно будет потребовать, чтобы нам его добавили! — Шнайдер повернулся ко мне. — Я слышал, ты быстро бегаешь, Барятинский.

— Командир — не ты, — оборвал его Серж. Повернулся к Боровикову. — Афанасий, будь добр…

— А Реконструкцией никто из нас не владеет? — спросил я.

Элина Вачнадзе — черноокая красавица с восточными чертами лица, белый маг, пятый уровень — подняла руку.

— Я владею.

— Так может, сначала мы попробуем починить пистолет?

— Что за чушь? — оттопырил губу Шнайдер. — Реконструкция — примитивнейшая из магических техник, применять её к такому сложному прибору — всё равно, что пытаться залепить пластырем пробоину в броне!

Но Элина, сверкнув на Шнайдера очами, уже присела над обломками пистолета.

— Ты позволишь, Серж?

— Разумеется, — кивнул тот.

Элина повела рукой.

Обломки пистолета поднялись в воздух. Ненадолго замерли. А затем, один за одним, принялись собираться воедино. Последней встала на место здоровенная клавиша — спусковой крючок. После этого с дорожки поднялись обломки обоймы. Так же соединились в целое. К обойме подплыли патроны, заняли свои места в гнездах.

Курсанты наблюдали за действиями Элины, как завороженные. Я же решил, что девушка уже сделала достаточно. Дожидаться, пока это чудо оружейной техники зарядится самостоятельно, не стал. Одной рукой поймал пистолет, другой — обойму, и поставил её на место.

Раздался щелчок. Я, рукояткой вперёд, протянул пистолет Сержу:

— Держи, командир.

Я, конечно, не мог быть абсолютно уверен в том, что пистолет, восстановленный с помощью Реконструкции, сработает так же, как сработал бы целый. Однако выстрел прогрохотал — не хуже прежнего.

Грохот спугнул стаю ворон. Они с возмущенным карканьем снялись с ближайшего дерева и устремились прочь.

— За ними, — проследив за воронами взглядом, приказал Серж.

— Догонять птиц? — изумилась Кристина.

— Именно. Ты заметила, как они тут появились?

— Нет.

— И я — нет. И никто из нас не заметил.

— Потому что их тут не было, — вспомнил я. — Если бы были — разлетелись бы, ещё когда ты выстрелил в первый раз!

— Верно, — кивнул Серж. — Бежим! Не отставайте.

Мы бросились догонять стаю.

— Повезло, — проворчал на бегу, ни к кому не обращаясь, посрамленный Шнайдер. — Барятинскому просто повезло, что заклинание сработало!

— Я бы не возражал, если бы такого рода везение сопровождало каждого из нас, — улыбнулся Серж.

А я вспомнил, что основным предметом он избрал дипломатию. Н-да. Вот уж это точно — наука, которую я вряд ли когда-нибудь сумею освоить. На месте Сержа двинул бы Шнайдеру по уху, чтобы не провоцировал конфликт — тем бы и закончилось. Зато Серж в дипломатии, похоже, как рыба в воде. Шнайдеру на его слова и ответить-то нечего.

— Как думаешь, куда они летят? — Кристина поравнялась со мной.

— Куда-то, где нам нужно будет драться.

— Ты так уверен, что непременно будет нужно?

— Я уверен, что мы бежим вот уже десять минут, и до сих пор ничего…

— Стоп! — в ту же секунду крикнул Серж. — Сюда, скорее!

Впереди бежали он и Шнайдер — самые опытные игроки. За ними — Элина, за Элиной — Кристина и я. Замыкающим бежал Боровиков, самый сильный. К построению у меня вопросов не было. Серж не зря верховодил на Играх вот уже третий год, он хорошо понимал сильные и слабые стороны каждого из членов своей команды.

Цепь я призвал на бегу — ещё не вполне понимая, с каким врагом предстоит сражаться. А когда понял, захотелось протереть глаза. На пути у Сержа и Шнайдера с бешеной скоростью вырастал лес.

Дорожку перед ними загородили деревца. Тонкоствольные, с такими же тонкими ветвями и узкими листьями, но растущие так густо и с такой скоростью, что стало ясно — ещё буквально пара минут, и прорваться сквозь эту стену будет невозможно.

— Это бамбук! — услышал я вопль Шнайдера. — Магический бамбук, древняя китайская техника!

Что ответил Серж, я уже не услышал. За ним и Шнайдером бежала Элина — которая вдруг споткнулась и полетела вперёд, носом в землю. Споткнулась она о прущую из земли преграду — ещё одну полосу бамбука.

Элина перелетела через неё, когда та успела подняться над землей едва ли сантиметров на двадцать. А когда подбежали мы с Кристиной, деревья вымахали метра на полтора в высоту и продолжали расти. Нам их уже не перепрыгнуть — это было совершенно ясно.

— И что это значит? — спросила Кристина. В руках у неё появился меч.

— Нас пытаются отделить друг от друга, — ответил я.

Когда Шнайдер сказал «магический бамбук», я тут же вспомнил, что читал об этом. Такую технику использовали ещё древние китайцы, чтобы задержать наступление врага.

Я резко обернулся. Гаркнул Боровикову:

— Сюда! Быстро!

Тот, по счастью, не стал спрашивать, с какой стати им вдруг командует первокурсник. Просто молча прибавил скорости.

Вовремя — к моменту, когда подбежал к преграде, которая начала расти между нами и им, в ней было около двух метров. Боровиков ухватился за макушки деревьев, принялся карабкаться наверх. Но это было всё, что он успел сделать. Пока сумел зацепиться и оказаться на стене, та подросла ещё метра на три. Стволы бамбука были гладкими. Спускаться по таким вниз равносильно тому, чтобы просто спрыгнуть. Один чёрт — сорвёшься.

А стена продолжала расти, вверх и в ширину одновременно. Она становилась всё выше и толще, унося Боровикова всё дальше от нас.

— Прыгай! — крикнул Боровикову я. Поднял Щит. — Я тебя поймаю! Прыгай!

Боровиков ненадолго замер. Парня можно понять — он меня пока ещё плохо знал. Понятия не имел, насколько хорошо я владею Щитом. А в том, чтобы разбиться о каменные плиты дорожки, приятного мало.

И всё же Боровиков прыгнул. А я подставил ему Щит.

Мы отрабатывали это упражнение с Анатолем — после того, как я прочитал в учебнике по магическому искусству, что Щит можно использовать ещё и таким образом. Мой старый друг был достаточно безбашенным для того, чтобы стать подопытным. Предлагать нечто подобное Андрею или Мишелю я бы и пробовать не стал.

Боровиков, крепкий взрослый парень, весил побольше Анатоля. Я был к этому готов. Но всё же, когда поймал его, на ногах устоял с трудом. Держать, впрочем, долго не пришлось.

— Сгруппируйся! — крикнул Боровикову я.

А в следующую секунду убрал Щит и отступил в сторону.

Боровиков рухнул мне под ноги. Сгруппироваться он успел. Перекатился, гася удар от падения, и тут же поднялся на ноги.

Спросил у меня:

— Что дальше?

То есть, не задумываясь, передал командование мне. Это хорошо. Это удобно. Не будем тратить время на выяснение, у кого длиннее.

— Дальше — прорываемся вперёд, — сказал я. — Кристина. Сколько бойцов тебе нужно, чтобы создать таран?

— Чем больше, тем лучше, — отозвалась Кристина. — Твоя магия не подойдёт, ты белый. Афанасий?

— Готов, — кивнул Боровиков. Переместился Кристине за спину.

— Я — острие! — скомандовала Кристина.

Эти слова были, видимо, заклинанием. Вряд ли у Боровикова возник бы вопрос, кто из них двоих — острие тарана.

Таран ударил в стену. Бамбук задымился, в стене образовалась глубокая вмятина — но и только. Не пробоина.

Кристина ударила снова. Пробоина стала глубже. Эх, чуть-чуть не хватило!

А Кристина побледнела. Таран, видимо, отбирал немало сил.

— Передохни пока. — Я активировал цепь.

Но бить не пришлось. Мы вдруг увидели, что оставшиеся стволы бамбука будто растворяются — прямо у нас на глазах превращаются в жидкую кашицу и стекают вниз, словно тающий воск.

В стене образовался проём.

— Вперёд! Быстро! — скомандовал я.

Первой мы пропустили Кристину, за ней я приказал лезть Боровикову, последним протискивался сам. Пробитое отверстие уменьшалось на глазах — бамбуковая стена затягивала прореху с той же скоростью, с которой росла.

— Как ты это сделала? — спросил я у Элины, оказавшись на её стороне.

— Изменение состояния вещества, — объяснила она. — Не самая простая магия. Но у меня пятый уровень.

— Понял. Эту стену растворить сможешь? — кивнул я на преграду перед нами.

Элина покачала головой:

— Полностью — нет. Смогу лишь какую-то часть.

— Костя! Ты нас слышишь? — донёсся до меня голос Сержа.

— Слышу. Мы тут.

— Все? Боровиков с вами?

— Так точно. С нами.

— Отлично! Пробивайтесь к нам! Для того, чтобы двигаться дальше, мы должны собраться все вместе!

— Начинай, — приказал я Элине. — Раствори столько, сколько сможешь. Дальше подключится Кристина с тараном.

— А стенка-то всё толще, — заметил Боровиков.

Стена действительно всё больше утолщалась.

— Вижу. Поэтому действуем быстро, не теряем времени!

Элина подняла руку. Бамбуковые стволы начали плавиться.

— Может, подключить ещё и таран? — вслух подумал я.

Боровиков качнул головой:

— Нельзя.

— Почему?

— Магия Элины — белая, наша с Кристиной — чёрная. Они не совместимы. Если вступят в противодействие, тут начнется форменный апокалипсис.

— Всё, больше не могу. — Побледневшая Элина опустила руку.

Стена оплавилась примерно на четверть. Я повернулся к Кристине.

— Ты восстановилась?

— Да, вполне.

— Бей.

— Таран! — скомандовала Кристина.

В бамбуковую стену ударил невидимый таран.

— Посторонись! — донесся вдруг до нас крик Сержа.

В следующую секунду с противоположной стороны в стену ударила молния.

— Шнайдер, — сказал Боровиков, глядя на образовавшуюся пробоину. — Его коронное заклинание.

Стволы бамбука по краям пробоины тлели и дымились.

— Лезем, — скомандовал я. — Элина, подними Щит, прикрой Кристину и себя, чтобы не обжечься. Афанасий, ты со мной.

Через две минуты мы стояли перед последней преградой. За то время, что пробивались сюда, стена утолщилась едва ли не вдвое от первоначальной ширины.

— Ого… — взглянув на неё, пробормотала Элина.

— Как вы пробивались? — спросил у меня Серж.

— Таран. Плюс заклинание состояния вещества.

— Плюс молния Николая, — кивнул Серж. — Но, боюсь, всего этого будет мало. Мы с трудом сумели справиться с предыдущей стеной. А эта — толще… Моё заклинание — левитация, — Серж шевельнул ладонью и оторвался от земли. — Но поднять вместе с собой я смогу лишь одного из вас…

— Так перетащи нас по одному! — перебил я.

— … и то не всех, — закончил Серж, опустившись. Грустно посмотрел на Боровикова. — Твой вес — больше моего, Афанасий. У меня пока только седьмой уровень. Поднимать больше своего веса я не в состоянии, увы.

— Значит, кому-то придется остаться здесь, — объявил Шнайдер. — И подумать о том, что неплохо было бы сесть на диету.

Боровиков грозно нахмурился. Сжал кулаки.

— Послушай, ты…

— Спокойно! — снова вмешался я. — Это значит всего лишь, что действовать надо по-другому.

— Может, ты даже знаешь, как? — прищурился Шнайдер.

— Не знал бы — не вмешивался. Нам нужно объединить силы. Усилить заклинаниеЭлины, а потом усилить таран или твою молнию.

— Отдать кому-то свою энергию? — Шнайдера аж перекосило.

— Не бойся, — успокоил я. — Больно будет только в первый раз. Мы будем с тобой нежны, обещаем.

Боровиков гоготнул. Шнайдер побагровел.

— Не «кому-то», а товарищу по команде, Николай, — строго сказал Серж. — Я согласен с Костей. Надо пробовать. Элина, ты готова?

Девушка кивнула. Подняла руку. Я обвил её запястье цепью. Ладонь Сержа заискрилась, он положил её Элине на плечо.

Бамбук начал плавиться. Энергия уходила из меня стремительно, но стена становилась всё тоньше. Когда Элина опустила руку, она стала тоньше примерно на треть.

— Это всё, что я могу сделать, — тяжело дыша, проговорила Элина.

— Ты сделала достаточно, — улыбнулся Серж. — Ты — молодец! Николай?.. У тебя десятый уровень. Твоя магия сильнее, чем магия Кристины. А значит, молния предпочтительнее тарана.

— Спасибо, я помню, какой у меня уровень, — надменно усмехнулся Шнайдер.

У него в ладони появилась шаровая молния. Кристина и Боровиков встали за его спиной. К Шнайдеру они не прикасались — видимо, чёрная магия не предполагала физического контакта.

Шнайдер ударил. Молния, в его ладони — не больше теннисного мяча, — соприкоснувшись с оплавленной Элиной стеной, мгновенно увеличилась в размерах. Стену прожигал снаряд размером с пушечное ядро.

Пробоина горела по краям, сырая древесина нещадно дымила. Шнайдер стиснул зубы и побледнел — но энергии ему не хватало. Я понял, что прожечь стену целиком не получится.

А ведь эта дрянь всё продолжает утолщаться. Если Шнайдер сейчас остановится и будет копить силы для нового удара, стена за это время прирастет ещё. А на Элину уже смотреть жалко, девчонке просто необходима передышка. Но мы не можем позволить себе отдыхать, время играет против нас…

Была ни была!

Намерение у меня самое что ни на есть благородное. Но мне нужна чёрная энергия! Мне нужно разрушение. Сила!

Я сосредоточился. В центр шаровой молнии ударила цепь. По ней потекла моя энергия.

Шар вспыхнул ярче и увеличился в размерах. Лицо Шнайдера искривилось — словно от невыносимой боли.

— Держи! — прошипел ему я. — Не сдавайся! Держи молнию!

Треск. Оглушительный звук удара.

Земля под нами содрогнулась — молния, пробив стену, вылетела с противоположной стороны и разбилась о каменные плиты дорожки.

Глава 9 Отражения

— Победа, господа! — крикнул Серж. — За мной!

В пробоину он пролез первым. Следом мы подсадили девчонок, за ними полез Шнайдер. Перед тем, как исчезнуть с той стороны, он обернулся ко мне. Прошипел:

— Что это было, Барятинский?

— Цепь. Так выглядит моё личное оружие, если ты не понял.

— Я в состоянии отличить личное оружие от корзинки для фруктов, благодарю! Я спрашиваю — как ты это сделал? Ты — белый маг! Ты не мог!

— Значит, не мог, — согласился я. — Тебе почудилось.

— Поторапливайся, Николай, — крикнул с той стороны Серж. — Пробоина быстро затягивается!

Шнайдер яростно засопел, но больше вопросов не задавал. Скрылся с другой стороны стены.

Через две минуты мы стояли на дорожке, все шестеро.

— Смотрите, — ахнула Кристина.

Мы обернулись. Стена за нашими спинами начала таять. Она в буквальном смысле слова растворялась в воздухе — вместе с пробоиной и дымом. Позади неё так же быстро истаивали другие преграды. И снова откуда-то появились вороны. Расселись на дорожке и с невозмутимым видом принялись тыкать клювами между плит.

— Так всегда бывает, госпожа Алмазова, — снисходительно разъяснил Шнайдер. — После того, как локация пройдена, она уничтожается — насколько мне известно, из соображений экономии. Поддержание локации — это немалый расход магической энергии. На всех Играх, в коих я имел удовольствие участвовать, было так.

— Благодарю, — холодно обронила Кристина.

— Не стоит благодарности. Обращайтесь, если угодно. Для вашего покорного слуги эта Игра станет уже пятой по счету. На сегодняшний день я — абсолютный рекордсмен Академии по участию в Играх.

— А ещё — по скромности, — вздохнула Элина. — Какой же ты хвастун, Николай! Что дальше, господа? Серж?

— Дальше — нужна подсказка. — Серж оглядывался по сторонам. Сюда мы бежали вслед за птицами. Теперь ищем нечто, что сможет указать нам дальнейший путь. Ваши предположения? — он взглянул на Боровикова.

— Никаких, — буркнул тот. — Я по части догадок не силён, сам знаешь.

— Знаем, — фыркнул Шнайдер.

Серж повернулся к нему.

— Твои предположения?

— Я пока думаю. — Шнайдер надменно вскинул голову. — Я только что выложился почти полностью, дай мне хоть немного прийти в себя!

— Элина?

Девушка виновато покачала головой.

— Кристина? Костя?

Кристина развела руками.

А я смотрел на сидящих на дорожке ворон. Пошарил рукой в траве, нащупал камешек и бросил в их сторону.

— Какое высокоинтеллектуальное занятие! — восхитился Шнайдер. Издевательски зааплодировал. — Продолжай, Барятинский, у тебя отлично получается!

Я, проигнорировав этого идиота, повернулся к Сержу.

— Видишь?

— Да, — кивнул тот. — Ни одна из ворон не шелохнулась, как клевали что-то, так и клюют… Это подсказка, господа! Спасибо, Костя.

— Подсказка? — удивился Боровиков.

Поднял руку.

От порыва ветра, который вдруг налетел на ворон, едва успевшие проклюнуться на газоне травинки прибило к земле. Птицы же продолжили невозмутимо тюкать клювами дорожку. Взлететь не попыталась ни одна. Ураганный ветер они будто вовсе не заметили.

— Действительно, подсказка, — пробормотала Элина. — И что она означает?

Мы подошли ближе к воронам.

— Вороньё как вороньё, — буркнул Шнайдер.

Присел на корточки. Брезгливо скривив губы, протянул руку к одной из птиц. Попытался до неё дотронуться. И тут же вскрикнул — крепкий клюв тюкнул его по тыльной стороне ладони.

— Серьезные птички, — хмыкнул Боровиков. — Голыми руками не возьмешь.

— А может, их и не надо брать? — задумчиво проговорила Элина. — Обратите внимание, господа! Посмотрите, как они сидят!

— Как? — удивился Боровиков. — Ну, сидят. Нахохлились…

— Я имею в виду порядок.

Элина шевельнула ладонью. На тёмной плите дорожки перед ней появились точки — как будто оставленные мелом.

— Видите? — указала на точки Элина. — Четыре птицы сели как будто по углам квадрата. Пятая находится в центре. — Она обозначила на рисунке центральную точку.

— И правда! — восхитился Серж. — Действительно, квадрат. Браво!

— И что это, по-твоему, значит? — проворчал Шнайдер.

Элина пожала плечами:

— Пока не понимаю. Но что-то это определенно должно означать.

Она, в задумчивости, снова повела рукой над рисунком. Меловые точки соединили между собой пунктирные линии.

— Пирамида! — вдруг сказала Кристина. — Так может выглядеть правильная пирамида, если мы посмотрим на неё сверху.

— Так может выглядеть что угодно, — буркнул Шнайдер.

Этот парень, похоже, не терпел конкуренции ни в чём.

— Пирамида! — воскликнул Серж. — Верно! Умница, Кристина! Бежим, господа! — И первым сорвался с места.

Уже на бегу я вспомнил, что одна из беседок Царского Села называется пирамидой. Как утверждал путеводитель, это гранитное сооружение формой копировало своих знаменитых египетских собратьев.

Собратья, кажется, существовали и в моём мире… Хотя, возможно, я ошибался. Никогда не интересовался древностями.

Пирамида, на фоне других построек Царского Села, казалась небольшой — в основании её лежал квадрат со стороной едва ли три метра. Я засомневался, что мы вшестером вообще сумеем поместиться внутри Пирамиды, но вовремя вспомнил про магию. И не ошибся.

Первым в Пирамиду, активировав личное оружие, заглянул Серж.

— Всё в порядке, — крикнул он. — Здесь — ступени вниз, спуск в подземную локацию.

Мы, один за другим, забрались внутрь пирамиды. В центре небольшого зала, облицованного мраморными плитами и украшенного по периметру статуэтками собак и кошек, я увидел ступени, уходящие вниз.

— Следуем тем же порядком, — приказал Серж. — Я, Николай, Элина, Кристина, Костя, последним — Афанасий. Будьте настороже, господа! Активируйте оружие. Помните, что было на прошлой Игре.

— А что было на прошлой Игре? — спросил я у Боровикова, который спускался вслед за мной.

Заметил, что Кристина тоже прислушалась.

— Мы точно так же, как сейчас, спускались в подземную локацию. Когда ступени под ногами вдруг начали таять, — сказал Боровиков.

В руках он держал что-то здоровенное — то ли боевой топор, то ли секиру. В таких тонкостях я пока не разбирался. Оружие — как положено, полупрозрачное — светилось в темноте призрачным светом.

— И что же вы сделали? — спросила Кристина.

Мы спускались в тёмный провал — судя по ощущениям, в преисподнюю. Лестница была неширокой, едва ли с полметра. Она словно висела в воздухе. А по бокам от уходящих вниз ступеней зияла зловещая пустота.

— Серж спрыгнул с лестницы вниз, — сказал Боровиков. — После, конечно, он утверждал, что разбиться не боялся. В нём ведь течёт кровь Барятинских и присутствует ваша родовая магия, которая защищает от падения, — Боровиков покосился на меня. — Но всё же, полагаю, Серж не был уверен до конца в том, что магия его защитит.

— Если это произошло после моего падения с моста, то опасение — вполне разумное, — согласился я.

— Со стороны Сержа это очень отважный поступок, — добавила Кристина. — А что он сделал, когда оказался внизу?

— Я бы приказал первой прыгать Элине, — вслух подумал я. — Она лёгкая. Я поймал бы её на Щит, а после этого на два объединенных Щита мы поймали бы того, кто у вас на тот момент был третьим белым магом.

Правила Игры требовали, чтобы среди шестерых членов команды чёрные и белые маги присутствовали поровну, трое на трое.

— Белые маги должны были спрыгнуть, пока ступени ещё не совсем истаяли, — продолжил я, — и вы все не посыпались вниз. А после того, как мы втроем оказались бы внизу, вы уже могли падать сколько угодно, не опасаясь покалечиться. Три объединенных Щита — это очень серьёзная защита.

Боровиков с уважением посмотрел на меня.

— Серж действовал так? — спросила Кристина.

И снова по её тону я не смог догадаться, обрадуется она моей правоте или раздосадуется оттого, что извечный соперник опять оказался прав.

— Не совсем, — смущенно сказал Боровиков. — Серж приказал нам прыгать по одному, и ловил нас Щитом. Я, как и сейчас, шёл последним, и подо мной ступень истаяла раньше, чем пришла очередь прыгать. Я, конечно, не разбился, просто повис в воздухе. Но за мою «гибель» с нас сняли баллы. После Игры Сержу разъяснили, в чём его ошибка, и как нужно было действовать.

— И как же? — снова спросила Кристина.

— Так, как говорит твой кавалер, — кивнул Боровиков на меня. — Нужно было создавать объединенные Щиты.

— Барятинский — не мой кавалер! — взвилась Кристина.

— Да? — ухмыльнулся Боровиков. — А зря. Я бы на его месте не терялся.

Ответить Кристина не успела. Снизу донесся голос Сержа:

— Я внизу, друзья! Опасности нет, жду вас!

Мы прибавили ходу.

Лестница привела нас в большой зал с полукруглым сводом, после чего исчезла.

— Ну и что тут… — бодро начал Боровиков. Но не договорил.

Ему навстречу из темноты зала шагнул здоровенный рыцарь и взмахнул мечом. Никто из нас не успел даже оглянуться. Не прошло и секунды, как напротив каждого появился соперник в доспехах.

Я расправился со своим довольно быстро. Но о том, что это только начало, догадался еще раньше. «Сражайтесь или умрите!» было в моей памяти достаточно свежо.

Эти рыцари от тех, что я уже видел, не отличались почти ничем — кроме роста. Они были на две головы выше самого высокого из нас, Боровикова. Однако привычки у рыцарей-переростков остались прежними. Вместо поверженного рыцаря — которому я, не мудрствуя лукаво, накинул на шею петлю и оторвал башку — немедленно появился новый.

— Мы уже видели таких рыцарей, — крикнул Сержу я. — На предыдущей Игре! Нужно найти и перекрыть источник их магии!

— Если бы всё было так просто! — отбиваясь от своего противника, крикнул в ответ он.

Моя цепь оказалась идеальным оружием для того, чтобы поразить соперника любого размера. Мне, в целом, всё равно, накидывать петлю на шею обыкновенному рыцарю или трёхметровой махине. А вот моим товарищам по команде приходилось сложнее. Снести голову с плеч противнику, который возвышается над тобой на две головы — не самая простая задача.

— На предыдущей Игре вы сражались с големами, — презрительно бросил Шнайдер. — Задачка для первого класса церковно-приходской школы! Если бы перед нами были големы, я бы уже определил, откуда идёт подпитка, мой уровень позволяет это увидеть. Я перекрыл бы источник. Вот так! — И он нанёс снизу колющий удар.

Меч воткнулся под железный подбородок рыцаря. К чести Шнайдера, Сержа и прочих, они тут же сообразили, какую тактику применять. Железное тело, громыхнув доспехами, рухнуло Шнайдеру под ноги. Но, правда, лишь для того, чтобы перед ним немедленно материализовался новый рыцарь.

— Но это не големы! — парируя удар восставшего из небытия соперника, закончил Шнайдер.

— А кто же?

— Отражения! — Серж, крутанувшись на месте и обретя удобную позицию, поразил своего рыцаря таким же колющим ударом, как Шнайдер. Принялся расправляться со следующим. — Кто-то один из этих рыцарей — живой человек, остальные — его проекции! Это девятый уровень боевой магии. До тех пор, пока жив оператор, все эти железяки будут двигаться. Внешне они ничем не отличаются друг от друга. Но мы должны определить и уничтожить того единственного, кто ими управляет!

— И где он, этот живой?

— Внутри доспехов, конечно! — Серж ушёл от рубящего удара. — Именно потому эти твари такие здоровенные — чтобы оператор мог спрятаться внутри целиком!

— И как определить оператора?

— А вот это — наша основная задача!

— То есть, ты не знаешь? — уточнил я.

— Понятия не имею! Если бы знал, как, я бы уже вычислил его!

Я прянул в сторону от меча, несущегося навстречу. Изловчился и сорвал башку с очередного рыцаря.

Оператор — внутри доспехов. Определить, где именно он находится, мы не можем. Значит, нужно сорвать с них доспехи! Простой и очевидный ответ. Но как это сделать?..

— Элина! — Я метнулся к девушке.

Личного оружия у неё не было. Элина пряталась от ударов своего противника за Щитом.

— Ты можешь расплавить железо?

— Доспехи? — мгновенно поняла она.

— Да! Держись за моей спиной, я прикрою!

Элина переместилась мне за спину. На меня посыпались удары с двух сторон — «моего» рыцаря и соперника Элины.

— Костя! Что ты задумал? — крикнул Серж.

Но времени на ответ мне не дали. Эти рыцари были — не чета тем, с которыми мы столкнулись на предыдущей Игре. Я почувствовал, как локоть обожгло болью — по нему чиркнул меч. Отступил в сторону, уходя от ударов.

Зато Элина за моей спиной уже начала колдовать. В темноте зала на груди каждого из рыцарей металл доспехов начал накаляться. Сначала он посветлел, затем, разгораясь всё ярче, начал краснеть. Рыцари продолжали невозмутимо орудовать мечами. Расплавленный металл закапал с доспехов на землю.

— Вижу! — крикнула Кристина. — Оператор — здесь! — размахнулась, чтобы нанести удар.

И в ту же секунду рыцарь, с которым она сражалась, исчез — как исчезли остальные пятеро. Человек, появившийся перед Кристиной вместо рыцаря, вытянул руку вперёд.

— Довольно, госпожа Алмазова, — с изумлением услышал я знакомый голос. — Опустите меч, прошу вас.

Я, пожалуй, готов был встретить здесь кого угодно — только не этого человека.

— Платон Степанович?! — Я шагнул к учителю. — Что вы здесь делаете?

— Господин Хитров? — Серж тоже узнал Платона.

Платон невозмутимо поклонился. Сунул руку за пазуху, извлек листок бумаги и протянул его Сержу.

— Господин Калиновский просил передать лично вам, Сергей Васильевич.

Серж недоуменно развернул листок. Быстро прочитал, вскинул глаза на Платона:

— Вы это серьёзно?!

— Увы.

— Но что за срочность? Неужели нельзя подождать?

— Если бы было можно, меня бы здесь не было, уверяю.

— Да что происходит, чёрт возьми?! — раздался капризный голос Шнайдера. — Кто вы такой? И почему из-за вас мы вынуждены терять драгоценное время?

— Об этом не беспокойтесь. Время, отпущенное вам на прохождение Игры, было остановлено в ту минуту, как госпожа Алмазова, — Платон снова поклонился, — обнаружила оператора. То есть, меня. Кстати, поздравляю, Константин Александрович. Расплавить доспехи — блестящая идея.

— И в качестве поощрения за неё вы посреди Игры лишаете команду такого игрока, как Костя? — с неудовольствием спросил Серж. — Право, Платон Степанович! У вас должна быть для этого какая-то очень веская причина.

— Смею заверить, Сергей Васильевич, причина самая что ни на есть серьёзная, — снова поклонился Платон.

— В смысле — лишаете команду игрока? — сдвинул брови я.

Платон повернулся ко мне.

— Я вынужден вас похитить, ваше сиятельство. С позволения господина Калиновского, разумеется. Обстоятельства требуют немедленного вашего присутствия в другом месте. Отчего я, собственно, и вынужден был вмешаться в Игру.

— Вмешались вы, надо признать, весьма настойчиво, — проскрипел Шнайдер.

— Это также было проделано с позволения господина Калиновского, моего давнего приятеля. Он решил, что для вашей команды будет весьма полезно познакомиться с техникой Отражений.

— Но мы ещё не изучали эту технику! — возмутился Шнайдер. — Её в академии вообще не преподают!

— Однако, тем не менее, о существовании этой техники вы знаете, — улыбнулся Платон. — Не буду напоминать, что к Играм такого уровня, к которому готовитесь вы, допускаются лучшие из лучших курсантов. Молодые маги, способные изобретать собственные решения задач, а не пользоваться уже готовыми.

— Костя вообще о технике Отражений услышал только сейчас, — заметила Элина. — Но расплавить доспехи придумал именно он.

Побагровевший Шнайдер засопел.

— Итак, господа, ещё раз приношу свои извинения за вмешательство, — закончил Платон. — Константин Александрович, следуйте за мной. Кристина Дмитриевна, вас я также прошу присоединиться.

— Меня?! — изумилась Кристина.

— Именно.

— Но…

— Давайте не будем терять время, — попросил Платон. — Оба — подойдите ко мне. Игра продолжится сразу после того, как мы вас покинем, господа, — снова повернулся он к остальным. — Время, как я уже сказал, будет добавлено.

— А дополнительные баллы за потерю двух игроков? — снова влез Шнайдер.

Платон развёл руками:

— Вы ведь, полагаю, изучали военное дело, господин Шнайдер? Стало быть, должны были слышать о том, что во время военных операций случаются потери. В этом случае задача других бойцов — добыть победу меньшими силами, только и всего… Удачи, господа. Честь имею. — Он поклонился и взял нас с Кристиной за руки.

— Не кавалер ей Барятинский, ага, — ухмыльнулся Боровиков. — Как же, как же. Охотно верю…

Это было последним, что мы услышали.

Через секунду уже стояли перед входом в Пирамиду, освещённые ярким майским солнцем.

— Прошу за мной, господа.

Платон повернулся в сторону дорожки, ведущей к выходу из парка. Повернулся так уверенно, что у меня не осталось сомнений: ему неоднократно доводилось здесь бывать.

Глава 10 Подмена

— Чего ещё я о тебе не знаю? — спросил я у Платона, забираясь на заднее сиденье автомобиля. Такси, разумеется.

— Полагаю, всё же меньше, чем я не знаю о вас, ваше сиятельство, — ровным голосом отозвался Платон.

Он сел рядом с водителем.

— Если не ошибаюсь, вы, господин Хитров, когда-то преподавали в Академии, — вмешалась Кристина.

— Не ошибаетесь, госпожа Алмазова.

— А могу я узнать, отчего вы ушли?

— Нет, госпожа Алмазова. Не можете.

— Один-один, — хмыкнул я. — А хотя бы что случилось, расскажешь? Почему нас вдруг выдернули из академии в разгар тренировки?

— Да ещё вдвоём? — брякнула Кристина.

И тут же, кажется, пожалела о своих словах. Густо покраснела.

— А тебе так противна моя компания? — усмехнулся я. — Не замечал.

— Не льсти себе! — огрызнулась Кристина. — Ты, кажется, путаешь меня с Нарышкиной!

Демонстративно уставилась в окно и больше до конца пути не проронила ни слова.

* * *

— Искренне рад приветствовать вас в своём доме, госпожа Алмазова. — Дед, вышедший нас встречать на крыльцо, поцеловал Кристине руку. Повернулся ко мне. — Здравствуй, Костя.

— Здравствуй. — Я обнял его. — Надя не говорила, что ты снова перебрался в Барятино.

— Да я всего два дня, как переехал. Решил, что летний сезон уже начался, — улыбнулся дед. — Признаться, насилу дождался этого события. Не терплю городской суеты… Пожалуйста, прошу ко мне в кабинет.

В холле нам навстречу попалась Китти. Почтительно присела.

— Распорядись приготовить чай, — бросил дед, проходя мимо неё.

— Слушаюсь, ваше сиятельство.

Китти пожирала Кристину любопытным взглядом. А меня едва не прожгла глазами.

— От вас, господин Барятинский, даже служанки без ума, как я погляжу, — язвительно проговорила Кристина.

— О да, — кивнул я. — Что поделать. Такой вот я неотразимый.

Кристина фыркнула. Мы вошли в кабинет.

— Располагайтесь.

Дед указал нам на кресла. Сам уселся за стол. Сцепил перед собой пальцы в замок.

— Прежде всего — благодарю за то, что согласились приехать, госпожа Алмазова. И смею заверить, что в иных обстоятельствах я не стал бы беспокоить ни своего внука, ни тем более вас. Но ситуация такова, что действовать надо без промедления. Времени осталось очень мало. В Кронштадт вы отбываете уже послезавтра, верно?

Мы с Кристиной синхронно кивнули.

— Значит, у нас всего два дня, — вздохнул дед.

— На что?

— На то, чтобы подготовиться. Три часа назад я беседовал с небезызвестным вам господином Витманом. По крайней мере, он сказал, что вы оба с ним знакомы.

— Знакома, — обронила Кристина. Более никак не продемонстрировав близость этого знакомства.

— Я тоже, — кивнул я.

Вот теперь Кристина на меня удивленно покосилась. Но ничего не сказала. Видимо, времени у господина Витмана действительно очень мало — если он даже собственной дочери не успел рассказать о знакомстве со мной. Хотя, с другой стороны, чёрт их там разберёт, в тайной канцелярии — о чём, кому и в какой момент такие люди, как Витман, считают нужным рассказывать.

— Вкратце, так, — сказал дед. — Господин Витман убеждён, что великой княжне Анне Александровне грозит серьёзная опасность. Во время Игры в Кронштадте — на которой представители правящего рода всегда традиционно присутствуют — её попытаются похитить. Княжна Анна Александровна — особа, несколько… воздушная. Оторванная от мирских реалий, если можно так выразиться.

Я кивнул — подумав, что умению потомственных аристократов подбирать формулировки мне ещё учиться и учиться. Кристина кивнула синхронно со мной. Видимо, тоже имела честь быть лично знакомой с великой княжной и особенностями её непростой натуры.

— В связи с этим было принято решение о повышенных мерах безопасности во время Игры, — продолжил дед. — Одна из этих мер — подмена великой княжны другой девушкой.

Вот тут я, не удержавшись, присвистнул.

Кристина переспросила:

— Простите?.. Подмена?

— Совершенно верно, — кивнул дед. — Вы не ослышались. В целях безопасности роль великой княжны будет играть другая девушка — которой изменят облик. Сделают это так, что следов воздействия не останется, о подмене не догадается никто. Господин Витман заверил, что относительно этой стороны вопроса можно не беспокоиться. В свою очередь, великая княжна, под видом другой девушки, станет одной болельщиц, которые приедут поддержать вашу команду во время Игры.

— А оставить эту малахоль… то есть, я хотел сказать, великую княжну, во дворце не проще? — спросил я. — Ну, или спрятать где-то в другом месте. Зачем такие сложности?

— Господин Витман предлагал государю этот вариант. Его Величество отказались.

— Почему?

Дед нахмурился:

— Право, Костя, государь — не тот человек, который обязан отчитываться о своих действиях кому бы то ни было.

— Значит, я прав, — пробормотал я. — Он боится.

Император знает, что в его ближайшем окружении затаился предатель. И совершенно справедливо подозревает, что, если Анна останется во дворце или будет переправлена куда-то ещё — подлец об этом так или иначе узнает. И найдёт способ до неё добраться.

Вариант с подменой, если задуматься, и впрямь более безопасный. Принцесса будет находиться у всех на глазах, но никто и знать не будет, кто она — обычная девушка в толпе курсантов, приехавших поддержать любимую команду.

— Что ты сказал, Костя? — переспросил дед.

— Я спрашиваю, что требуется от нас? Для чего ты нас вызвал?

Мне показалось, что дед смутился. Пробормотал:

— Это решение было принято господином Витманом. Его аналитики тщательно изучили твоё окружение и остановили свой выбор на Полли.

— Что-о?! — Вот тут даже Кристине изменило аристократическое воспитание.

— Господин Витман утверждает, что, согласно его данным, Полли практически постоянно находится рядом с Костей, — пояснил дед. — В свете ходят слухи, что вы с госпожой Нарышкиной вот-вот объявите о помолвке — к слову, благодарю за то, что узнаю об этом последним.

— Мы вовсе не… — начал я.

— Оставь, — вздохнул дед. — Обсудим позже… Суть та, что под видом Полли великая княжна сможет практически постоянно находиться возле тебя. То есть, в случае чего — она будет под твоей защитой. По словам господина Витмана, государь сказал, что его такое положение вещей устраивает. Его Величество доверяет тебе.

— Польщен, — вздохнул я. — А Полли уже в курсе, что её собираются похитить?

Дед посмотрел на часы.

— Господин Витман взял беседу с родителями Полли на себя. Он заверяет, что никакой опасности для девушки нет. Всё, что ей нужно будет сделать — это на какое-то время притвориться великой княжной. Похитителей к ней, разумеется, и близко не подпустят. Как только эти негодяи каким-то образом проявят себя, они немедленно будут схвачены. Это, собственно, основная задача, которую будут решать спецслужбы — выявить и арестовать всех причастных к заговору.

— То есть, будут ловить на живца, — пробормотал я. — А Полли послужит приманкой.

— Прости, что ты сказал?

— Я говорю — от души желаю удачи господину Витману, — буркнул я. — Уверен, что родители Полли примут его идею с большим энтузиазмом.

— О, не сомневайся, — язвительно улыбнулась Кристина. — Господин Витман умеет быть убедительным.

А дед покачал головой:

— Ты зря иронизируешь, Костя. Разумеется, Елизавета Павловна и Андрей Алексеевич обожают свою единственную дочь. Но существуют ситуации, в которых истинный аристократ обязан ставить интересы государства выше родительских чувств. Тем более, что…

— Что Полли ничего не угрожает, — кивнул я. — Она будет постоянно находиться под наблюдением, и всё такое. Я помню.

Дед серьёзно кивнул. Господин Витман, похоже, и впрямь умел быть убедительным. При его профессии — ожидаемо, в общем-то.

— Если можно, я бы хотела перейти к деталям, — сказала Кристина. — Относительно Кости всё понятно. А какова моя роль в предстоящей операции?

Дед развёл руками:

— Ровно та же. Постоянно быть настороже и защищать её высочество — в случае, если вдруг возникнет такая необходимость, а Кости не окажется рядом. Он ведь не сможет присутствовать рядом с её высочеством постоянно. Во время сна, например. Игра, как вы знаете, проходит в несколько этапов. Вы, вместе с командой сопровождения, прибудете в Кронштадт вечером накануне Игры. Юношей и девушек разместят в отеле — разумеется, в разных помещениях. Где вы и будете проживать до окончания мероприятия.

— Ясно, — сказала Кристина. — А во время Игры? Мы ведь с Костей оба — часть команды. Мы будем находиться в игровых локациях, а не на трибуне для болельщиков, рядом с её высочеством.

— Во время Игры великая княжна будет окружена большим количеством людей. Среди них найдутся те, кто надлежащим образом за ней присмотрят. Например, если рядом с мнимой Полли окажется её лучшая подруга, это никого не удивит и не вызовет подозрений.

— Лучшая подруга? — приподняла брови Кристина.

— Надя? — догадался я.

Вопросительно посмотрел на деда. Тот кивнул. А я пояснил Кристине:

— Моя сестра, Надежда Барятинская. Они с Полли — действительно лучшие подруги. То есть, Надя тоже поедет с нами?

Дед кивнул:

— Это также было предложением господина Витмана.

— Передай господину Витману моё восхищение его осведомлённостью, — буркнул я.

— Осведомлённость — его работа, — повернувшись ко мне, резко сказала Кристина.

— Не сомневаюсь.

— Господин Витман предполагает, что в присутствии лучшей подруги, которая знает о предстоящей операции, великой княжне будет проще играть свою роль, — продолжил дед. — Кроме того, Наде будет поручено ещё кое-что.

— Что? — вскинулся я.

— Всего лишь поддержание личины Полли в должном виде. Надя хорошо владеет техникой Маски и прекрасно знает свою подругу… Отчего ты так встрепенулся, Костя?

— Ни от чего, — вздохнул я. — А сама Полли?

— Что — сама Полли?

— Ну, где будет находиться она? Вряд ли особу императорской крови разместят на одном этаже с нами.

— Полли также будет находиться в отеле. Но в другом, соответствующем её рангу. Как я уже сказал, настоящей Полли ничего не угрожает. Она будет постоянно находиться под наблюдением людей господина Витмана.

— Понял, — вздохнул я. — Продолжай.

— Да я, собственно, всё сказал, — улыбнулся дед. — Господин Витман сейчас у родителей Полли, беседует с ними. Полли уже так же, как вас, забрали из академии, господин Витман введёт её в курс дела лично. А после того, как закончит с этим, приедет сюда — чтобы обсудить детали операции с вами.

В дверь кабинета постучали.

— Чай готов, ваше сиятельство, — объявила Китти. Обращалась она к деду, но смотрела на Кристину. — Подавать?

— Подай в библиотеку, — попросил я. — Мы с госпожой Алмазовой подождем господина Витмана там. У тебя ведь наверняка полно своих дел, верно? — Я повернулся к деду.

Он развёл руками:

— Если у вас нет ко мне вопросов…

— Нет, — сказала Кристина, вставая. — Всё понятно, господин Барятинский. Благодарю.

* * *

— Ты чем-то недоволен?

Мы с Кристиной сидели в библиотеке, друг напротив друга. Любопытная Китти долго крутилась рядом, расставляя на столе чайные приборы, раскладывая сладости и поправляя салфетки, но в конце концов занятий у неё не осталось, и она была вынуждена уйти.

Я шевельнул ладонью, установив магическую завесу. От Кристины мой жест не ускользнул.

— В своём доме? — скептически приподняла брови она. — Браво, господин Барятинский! Вы, как вижу, крепко доверяете родным.

Я вздохнул:

— Просто не хочу расстраивать деда. Он — исключительно честный и порядочный человек. И если сам глава тайной канцелярии уверяет его в том, что Полли не грозит опасность, ни секунды в этом не усомнится. Так же, как родители Полли. А уж в том, что твой отец умеет быть убедительным, я не сомневаюсь. Ты, кстати, и сама это подтвердила.

— Мой… — Кристина запнулась.

— Я знаю, что Витман — твой отец, — кивнул я. — Он отчего-то решил, что мне необходимо об этом знать. Почему не сообщил о нашем с ним знакомстве тебе — понятия не имею.

— Вероятно, просто не успел, — пробормотала Кристина.

— Вероятно. Я не в курсе ваших семейных отношений. И не знаю, насколько крепко вы доверяете друг другу.

Кристина покраснела.

— Отец занимает очень ответственную должность! Он…

— Догадываюсь, — поморщился я. — Столь ответственную, что не может даже афишировать своё отцовство. И твоя мать скрывает этот факт уже много лет.

— Если недоброжелатели отца узнают обо мне, это сделает его уязвимым!

— Понимаю, — кивнул я. — Отец заботится о тебе. Оберегает, как может. А Полли ему — никто. Всего лишь пешка в игре, которую ведут взрослые дяденьки. И, если Полли пострадает…

— Она не пострадает!

— Уверена? — прищурился я. — Ты ведь не первый день варишься во всем этом. Можешь поклясться, что Полли, как уверяет твой отец, действительно ничего не грозит?

Кристина мрачно промолчала.

— Не можешь, — кивнул я. — Потому что это мой дед и родители Полли — далекие от таких вещей, как интриги и заговоры, — могут всецело доверять господину Витману. А мы с тобой понимаем, что наилучший способ обезвредить того, кто готовит похищение — это дождаться самого похищения. Во время которого может произойти что угодно. И ни о какой гарантии безопасности тут речи быть не может! Именно поэтому великую княжну так стараются спрятать… А если ты сейчас скажешь, что ни о чём подобном не догадываешься, я рассмеюсь тебе в лицо.

— Я — догадываюсь, — проговорила Кристина. Она оперлась руками о стол, приблизила лицо к моему. — Я в контрразведке не первый день, мне положено догадываться! Но очень хотелось бы знать, откуда эти догадки могли появиться у тебя! Тебя не воспитывали… — она запнулась, — …так, как меня.

— Контрразведчиком, — кивнул я. — Не воспитывали, ты права. Но жизнь — штука непредсказуемая. Иной раз такие вещи, как падение с моста и последующее воскрешение из мёртвых, могут спровоцировать повышенную догадливость.

— Как я погляжу, это твоё падение много чего спровоцировало, — буркнула Кристина.

— О, ты даже не представляешь, как много. — Я взял чайник, наполнил чашку. Придвинул Кристине. — Угощайся. И прими, пожалуйста, естественную позу. Иначе горничная, которая наверняка подглядывает за нами в замочную скважину, решит, что ты ждёшь моего поцелуя.

Кристина, побагровев, откинулась в кресле. Взяла чашку. Тут же, впрочем, поставила обратно — рука у неё дрогнула.

Я улыбнулся:

— Что, так волнующе прозвучало?

— Ты невыносим!

— Это я уже слышал.

— И что ты планируешь делать? — помолчав, спросила Кристина. — Рассказать родителям Полли, что на самом деле угроза для их дочери существует — да еще какая? Заставить господина Нарышкина броситься на поклон к императору, умоляя всё отменить? Испортить моему отцу тщательно спланированную операцию — чтобы спасти от неведомой опасности свою невесту?

Я покачал головой:

— Во-первых, твой отец — не их тех, кто будет отказываться от спланированной операции ради того, чтобы уберечь какую-то девчонку. Если не получится с Полли, он выберет для подмены другую девушку, только и всего. А во-вторых…

— Что? — Кристина не отрывала от меня взгляда.

— Во-вторых, я — не из тех, кто будет ставить операцию под угрозу срыва, — отрезал я. — Я не хуже тебя и твоего отца понимаю, как важно для тайной канцелярии выйти на похитителей.

— А… зачем тогда ты мне это говоришь?

— Затем, чтобы ты понимала: на байки о безопасности я не поведусь! Для того, чтобы в случае чего прийти на помощь Полли, я хочу быть в курсе всех деталей. Абсолютно всех, ясно? И скажи это своему отцу, если одних только моих слов для него будет мало — так мы сэкономим кучу времени.

Кристина долго смотрела на меня. Пробормотала:

— Знаешь… А ты ведь похож на него.

— В чём?

— Для тебя тоже на первом месте — дело, которому ты служишь.

Я покачал головой:

— Нет. На первом месте для меня всегда были и будут люди, которые мне доверяют. Тех, кого взялся защищать — я буду защищать до последней капли крови… Слушай, пей чай, пожалуйста? Не нервируй Китти. А то она того гляди ворвется сюда.

Кристина послушно взяла со стола чашку. Рассеянно сделала несколько глотков. Пробормотала что-то.

— Что? — не расслышал я.

— Ничего. Просто… — Кристина повернулась ко мне, прямо посмотрела в глаза. — Хочу, чтобы ты знал. Я рада, что мы с тобой на одной стороне.

Глава 11 В образе

— Костя, всё это какое-то сумасшествие, я боюсь, — залепетала Полли, когда мы с ней шли по парковой дорожке к воротам.

Было раннее утро, в кронах деревьев щебетали птицы, не устающие радоваться пришествию весны. Настроение было такое… лёгкое. Хотелось просто гулять и ни о чём не думать, проветривать голову. Но — увы, покой нам только снится…

— Не бойся, — сказал я. — Тебя будет охранять не только императорская гвардия, но и спецслужбы. Амулет не потеряла?

Полли, побледнев, коснулась платья в районе груди. Амулет по моей просьбе раздобыл Платон. Штука была редкая и не приветствующаяся законом, однако я решил на такие мелочи закрыть глаза. При использовании амулета возникала мощная звуковая волна, которая оглушала всех в радиусе метров десяти, кроме владельца. Если всё крепко пойдёт не так — у Полли появится дополнительный шанс спастись.

Накануне я до поздней ночи согласовывал с Витманом план охраны императорского кортежа. Просматривал все улицы на карте, искал неочевидные возможности, и сейчас был твёрдо уверен: после похищения «великой княжны» злоумышленникам не скрыться. За ними проследят, и их возьмут.

Самый нервный момент заключался в том, что Полли нужно было позволить похитить. Чтобы выяснить, куда и к кому её увезут после. И вот тут я мог надеяться только на профессионализм людей Витмана — что, впрочем, не помешало мне надеть на Полли страховочный амулет.

— Ах, меня совершенно не тревожит вся эта ерунда! — отмахнулась Полли, и я, от неожиданности поперхнувшись воздухом, закашлялся. — Похищение — фи! Что может быть глупее и банальнее?

— А… чего же ты тогда боишься? — удивился я.

— Ты шутишь?! — Полли вытаращила на меня глаза. — Мне придётся несколько дней жить во дворце! И не просто жить, а притворяться великой княжной!

Я едва успел развернуть вокруг нас завесу. Шансов на то, что в парке нас кто-то подслушает, было исчезающе мало, но всё же…

— Ох, — смутилась Полли, заметив мой маневр. — Прости…

— Бог простит, — мрачно сказал я. — Полли, пойми. Тебе придётся не притворяться Анной Александровной, а быть ею. Это значит, что когда наедине, без свидетелей, к тебе подойдёт сам император и поздоровается — ты скажешь ему: «Здравствуй, папа».

— Вот это меня и пугает до кончиков пальцев! — простонала Полли.

— Ты — прекрасная актриса, — напомнил я. — У тебя всё получится.

— Я — прекрасная, правда? — залилась краской Полли, опять отфильтровавшая из услышанного всё, не относящееся к делу.

— Моя невеста не может быть иной, — заметил я.

Полли была довольна, как удав, переваривающий слона. Но всё же беспокойство было слишком сильным, и она вновь побледнела меньше, чем через минуту.

— А что если после того, как всё закончится, я впаду в опалу? — пробормотала она. — Или, ещё хуже — мой род впадёт в опалу?!

— С чего бы это?

— Ну как же… Ведь я побываю в… В святая святых! Там, куда нет доступа не то что простым смертным, а вообще никому, кроме императорской семьи! Можно ли так?!

— Ни в какую опалу ты не впадёшь, — вздохнул я. — Император — человек чести, он не опустится до такой низости.

— Я и не думала сомневаться в моральных качествах его величества, — поспешила заявить Полли.

— Вот и молодец. А теперь — давай, входи в роль.

— Сейчас? — удивилась Полли.

— Сейчас, — кивнул я. — Ну? На счёт «три»! Раз-два-три!

Я щёлкнул пальцами, и бледное лицо Полли сделалось отрешённым, взгляд остекленел. Шаг изменился, стал более спокойным, размеренным.

— Полли? — позвал я, немного опешив от такой резкой перемены.

— …не понимаю, к кому вы изволите обращаться… — еле слышно произнесла Полли.

— Великолепно! — не сдержал я восхищения. — Ты гениальна!

Я был уверен, что Полли не выдержит. Она ведь так чувствительна к похвале. Но эта девушка вновь меня удивила. Она как будто чуть поморщилась и ещё тише сказала:

— …как экспрессивно…

Я не стал добавлять к инструктажу, который проходила Полли, тот деликатный момент, что великая княжна Анна относится ко мне, скажем так… неравнодушно. Кого другого она наверняка упрекнула бы в экспрессивности, меня — никогда.

Ну да это ладно. Ведь во время операции меня рядом не будет. А если Полли начнёт волноваться насчёт моих отношений с великой княжной, никому от этого легче не станет.

Из образа Полли уже не выходила. Так мы с ней и подошли к стоящей за воротами академии машине с магической тонировкой на стёклах.

«Тонировка» эта, как я успел разобраться, была куда более функциональной, чем могло показаться на первый взгляд. Вот, например, сейчас я отчётливо видел за рулём усатого пожилого мужчину в шляпе-котелке. Он хмуро изучал развёрнутую карту. На заднем сиденье тосковала чопорная дама в кремового цвета платье и шляпке, украшенной цветами. В руках она теребила сумочку и время от времени что-то говорила водителю, который в ответ раздражённо шевелил усами.

Однако стоило открыть дверь, как реальность изменилась.

На заднем сиденье обитал Витман в тёмно-сером плаще, а за рулём сидел здоровенный детина лет двадцати пяти, без всякой шляпы.

Просто чёрные окна возбуждают любопытство, а вот обыденная картина легко отводит любопытные глаза.

— Приветствую вас, госпожа Нарышкина, господин Барятинский, — сказал Витман.

Ни он, ни водитель не выходили, чтобы не разрушать иллюзии. Я пропустил Полли вперёд, сам влез за ней следом, захлопнул дверь.

— …вы меня с кем-то перепутали, — сказала Полли.

— О, да я вижу, вы уже в образе, — улыбнулся Витман. — Приятно наблюдать столь профессиональный подход к делу. Впрочем, вряд ли я могу позволить себе усомниться хоть в одном из учеников этого славного заведения.

Полли молчала, глядя перед собой, как зомбированная. Витман сделал водителю знак, и тот тронулся. Тут же поднялась перегородка, отделив нас от него.

— Ну что, всё по плану? — спросил я.

— Разумеется, — подтвердил Витман. — Всё пройдёт без сучка без задоринки!

— Сплюньте, — вздохнул я. — Вот когда пройдёт — тогда и будем открывать шампанское. А пока не вижу поводов для неуместного оптимизма. Лучше проявите паранойю и лишний раз перепроверьте какую-нибудь деталь.

— Вы меня поражаете, ваше сиятельство, — улыбнулсяВитман. — Невозможно понять, откуда вы набрались такого глубокого жизненного опыта.

— Книжки про шпионов читал, — отшутился я.

По иронии судьбы, приехали мы на достопамятный пустырь, где когда-то давно я встречался с людьми Федота. Аккурат перед тем как поехать громить завод Лавра. Видимо, пустырь этот любили не только бандиты. Он отлично просматривался во все стороны, и можно было не опасаться ни слежки, ни внезапных гостей.

— Приехали, — сообщил Витман, когда водитель остановил машину. — Придётся немного подождать. Не желаете размять ноги?

Полли вздрогнула и посмотрела на Витмана:

— …вы не могли бы оставить нас одних?..

— Ко… конечно, — сказал тот, слегка опешив.

Стукнул в перегородку и выбрался наружу, захлопнул дверь. Через пару секунд хлопнула вторая дверь, спереди, и мы с Полли оказались совершенно одни, в наглухо затонированной коробке, освещаемой тусклой лампочкой под потолком.

— Костя, — сказала Полли, вывалившись из образа великой княжны. — Я хочу обратиться к тебе с крохотной просьбой, и надеюсь, что ты отнесёшься с пониманием…

— Конечно, — кивнул я.

— Не подумай, будто я не доверяю людям, которые обеспечивают безопасность нашей великой Империи. Но всё же… Может сложиться так, что мыс тобой больше никогда не увидимся.

— Полли, перестань, всё будет…

— Костя, у нас очень мало времени! — чуть ли не всхлипнула Полли.

И правда, я уже слышал шорох шин второго подъезжающего автомобиля.

— Чего ты хочешь? — спросил я.

— Поцелуй, — сказала Полли и покраснела до корней волос.

— Э…

— Один маленький поцелуй от человека, с которым я собираюсь обручиться! Разве это так много перед смертью?

— Так! — Я схватил Полли за щёки, заглянул ей в глаза. — Хватит о смерти, накаркаешь! Никто не умрёт, всё будет хорошо. Ясно?

— Я…

Я поцеловал её в губы. Полли содрогнулась, едва не отпрянула, но тут же расслабилась, и её руки обвили меня за шею.

Спустя несколько секунд она отстранилась.

— Я буду ждать нашей встречи, — прошептала Полли. — Не выходи, не нужно лишний раз мелькать. Пожелай мне удачи.

— Удачи, — улыбнулся я.

— И тебе удачи на Игре!

Полли выскользнула из салона, оставив меня с неприятным ощущением, будто я пытаюсь отсидеться, пока она делает всю работу. Да, собственно, так оно и было. Полли похитят какие-то непонятные упыри, которые неизвестно что с ней сделают. А я? Я просто буду участвовать в Игре, пусть и международного значения. А, ну и ещё буду приглядывать за великой княжной — которая, насколько я её знаю, вряд ли доставит мне какие-то проблемы.

Дверь открылась, и Полли вновь села рядом со мной.

— Что-то забыла? — спросил я.

— …что?.. — Рассеянный взгляд в ответ.

— Кто там подъехал? Великую княжну не привезли?

— …привезли…

И тут понимание шарахнуло меня по темечку, будто кувалдой.

— О-о-о… — протянул я. — Почему-то думал, что внешность вам изменит впервые моя сестра. Прошу прощения. Здравствуйте, Анна Александровна.

— …здравствуйте… — пролепетала великая княжна.

Дверь вновь открылась, и рядом с Анной втиснулся Витман. Мне всё ещё казалось, что Полли сейчас встрепенётся, рассмеётся, скажет: «Да я же шучу!». Но она сидела, сложив руки на коленях, и глядела перед собой и чуть вниз. Казалось, что перед её взглядом разворачиваются невидимые для посторонних картины.

— Итак, операция «Кронштадт» началась, — сухо сказал Витман. — Прежде чем мы тронемся, я хочу напомнить: рядом со мной сейчас сидит Аполлинария Андреевна Нарышкина, невеста — пусть пока и не объявленная — Константина Александровича Барятинского, курсантка Императорской Академии. Натура импульсивная, противоречивая, обладающая сангвиническим темпераментом. Это нужно помнить вам обоим. Ваша миссия не настолько важна, как миссия настоящей Аполлинарии Андреевны, и всё же вы не должны возбудить никаких подозрений. Смею надеяться, это понятно?

— Принял, — кратко ответил я.

— …я понимаю… — отозвалась великая княжна.

— Нет-нет, вы не понимаете, — нахмурился Витман. — Покажите мне настоящую Аполлинарию Андреевну!

— Я… всё поняла, — сказала, чуть повысив голос, Анна. — Я очень рада, что еду в Кронштадт вместе с моим возлюбленным…

Говорила она как робот. Разве что на «возлюбленном» щёки порозовели.

— Я сказал: настоящую! — рыкнул Витман.

Анна дёрнулась всем телом, как кошка, на которую брызнули водой.

— Я не могу дождаться, когда мы уже приедем в Кронштадт! — вдруг взвизгнула она и ударила себя кулаками по коленкам. — Костя! — повернулась ко мне. — Мы будем жить с тобой в одном отеле! Ты ведь рад? Рад?!

Я перевёл взгляд на обалдевшего Витмана и спросил:

— А вы точно их не перепутали?..

— Я теперь уже и сам немного сомневаюсь, — отозвался Витман.

Анна смущённо потупила взгляд.

* * *

Если за Полли я немного переживал, то Анну мне было попросту жалко. До похищения Полли не грозило ничего. Ей предстояло кататься, как сыр в масле, во дворце, отыгрывая роль великой княжны, которая давалась ей проще лёгкого. С пробивным характером Аполлинарии Андреевны там вообще никаких проблем не должно возникнуть. Ну, постесняется немного, но уверен, уже сегодня к вечеру будет мысленно визжать от восторга, а обо мне и думать забудет.

Анне же предстояло заниматься страшными для неё вещами: бурно на всё реагировать и общаться с людьми.

Скажем так: обезьяна не помрёт, если несколько дней не попрыгает. А вот если ленивца заставить танцевать лезгинку…

— Это для тебя первый выезд за пределы дворца? — спросил я, когда мы с Анной шли по дорожке к гаражу.

Согласно легенде, составленной Витманом, в качестве поощрения перед отбытием на Игру её участникам разрешалось навестить родных. В Кронштадт мы также могли прибыть в частном порядке. Предполагалось, что моя «невеста» по своему обыкновению увязалась за мной, и мы приедем вместе на моём автомобиле.

— …почему первый?.. — вяло удивилась великая княжна. — …мне приходилось…

— Полли, — позвал я.

Девушка вновь дёрнулась, скрипнула зубами и весело произнесла:

— Меня часто брали с собой в путешествия! Я бывала и в Москве, и за границей. Кроме того, мы регулярно выезжаем на пикник, просто катаемся по городу, а ещё…

— Ясно, — перебил я. — То есть, всё своё время ты проводишь с семьёй и кучей прислуги?

Я подошёл к своему автомобилю, который к Рождеству так удачно модифицировал Вова. Разумеется, афишировать эту модификацию я не собирался. Всё же «приставка» для превращения магии в кинетическую энергию не предназначалась для свободной установки. Патент принадлежал Вове — моими стараниями — однако эксклюзивным правом пользовались Юсуповы. Их же бизнес-модель предполагала продвижение её в виде новейшего автомобиля — «Чёрный Призрак». Насколько это умный ход, я сказать не мог, поскольку не был бизнесменом, но раз уж этот ход делают чёрные маги — значит, наварятся прилично. А потом, может, еще и расширят модельный ряд.

— К… Костя? — пролепетала Анна.

— М? — взглянул я на неё.

Великая княжна стояла в гараже, сложив руки перед собой и опустив плечи. От её фигуры веяло каким-то ледяным отчаянием. Такой безысходности я не испытывал даже когда меня в яме заваливали трупами.

— Что случилось? — тут же перешёл я в режим повышенной боевой готовности.

Мгновенно просканировал окружающее пространство, но не обнаружил никаких угроз.

— …я отвечала на твой вопрос…..а ты меня перебил…..Полли говорила бы иначе?….я всё делаю не так?..

Я медленно выдохнул, закрыл глаза и сосчитал до десяти. Это ж как много усилий надо над собой сделать! Первое: я не Капитан Чейн, я — Костя Барятинский. Второе: передо мной не Полли, передо мной Анна. Третье: нельзя ни в коем случае допустить у неё нервного срыва или ещё чего-нибудь в этом духе. Нельзя хотя бы потому, что это, мать её так, дочь Императора!

— Всё ты делаешь правильно, — сказал я, открыв глаза. — Полли я постоянно перебиваю.

— …почему? — хлопала глазами княжна.

— Ну, потому что мы с детства дружим, и нам нет нужды соблюдать этикет, когда мы просто болтаем, — пожал я плечами.

В глазах княжны появился животный ужас.

— …и мы постоянно будем так просто болтать?.. — прошептала она.

— Да, — кивнул я. — Просто болтай. Не думай. Вообще! Увидишь птичку — тыкай в неё пальцем и кричи: «Птичка!» Время от времени мечтай вслух о нашей свадьбе. И почаще пытайся остаться со мной наедине.

Анна тяжело сглотнула и спросила севшим голосом:

— …а когда мы останемся наедине?..

— Там уже можно ничего не делать, мы ведь будем наедине, — успокоил я. — Можно просто обсуждать, как ты себя чувствуешь, и планировать следующий шаг. Помни: я всегда на твоей стороне, я тебя защищаю. Договорились?

— …договорились… — потерянно улыбнулась великая княжна.

Тут послышался топот, и в гараж влетела Надя. Я поднял руки, стремясь её успокоить, чтобы не травмировать и без того трясущуюся от ужаса княжну, но меня опередили.

— Ты! — Надя ткнула в меня пальцем. — Ты приехал и сразу пошёл в гараж! Костя, я, конечно, знала, что свою машину ты любишь больше, чем свою семью, но вовсе не обязательно это так демонстративно показывать! Фи! — Она вздёрнула нос. Впрочем, тут же его опустила и уставилась на «Полли». — А ты! — всплеснула она руками. — Зачем ты ему потакаешь? Или вы тут что-то задумали? — прищурилась Надя. — Вдвоём, в гараже… Ах, вы…

— Надя! — прорычал я сквозь зубы. — Это…

— Я знаю, кто это! — оборвала меня Надя, подошла к остолбеневшей княжне и обхватила её предплечье обеими руками. — Это — моя лучшая подруга с самого детства, и общаться она будет всю поездку со мной. А на тебя мы обиделись, ясно?.. О, дорогая, мне кажется, у тебя немного размазалась тушь. Пойдём ко мне в комнату, я мигом всё поправлю.

Мне тоже уже начало казаться, что маскировка — наложенная, по словам Витмана, самой императрицей, — начала сползать. У княжны немного изменился цвет глаз.

Надя буквально уволокла княжну из гаража. Та напоследок бросила на меня такой взгляд, которым, наверное, награждает любимого хозяина корова перед забоем. Я улыбнулся и показал ей большой палец. Чёрт уж знает, поймёт ли она в принципе этот жест.

Девушки скрылись, а вместо них появился привратник.

— Ваше сиятельство, — поклонился он, — там — господин Пущин, говорят, что к вам-с…

— Ну так проводи его сюда, — вздохнул я.

Глава 12 Чёрный Призрак

Мишель — это был глобальный просчёт с моей стороны. А всё моя проклятая добрая душа белого мага, которая изо всех сил борется с чернотой. Я видел, что Мишелю очень хочется поехать на Игру, но в финансовом плане он эту авантюру потянуть никак не мог. Дорога, проживание — всё это бюджетом не оплачивалось. Предполагалось, что для курсантов такие расходы — мелочь, которую можно даже из карманных денег выделить, не особо напрягаясь. В основном, конечно, так оно и было, но Мишель к богатым родам не относился. Поэтому я, во-первых, предложил его подвезти, а во-вторых, попросил деда оплатить проживание.

Дед, конечно, побухтел. Он не был жадным, но жил в этом мире подольше моего и понимал, как всё устроено. Сделать такое подаяние аристократу — значит, оскорбить. Поэтому я сказал Мишелю, что он мне нужен. Мало ли, вдруг на Игре придётся делать срочную замену, и как раз понадобится мощный Щит.

Мишель такое объяснение проглотил легко и согласился. И вот теперь он сидел в машине рядом со мной, а «Полли» и Надя о чём-то шушукались на заднем сиденье. Ну, то есть, шушукалась в основном Надя, однако великая княжна ей периодически отвечала — я присматривал за ними в зеркало заднего вида.

Задним числом до меня дошло, что Надю на дело подписали далеко не просто так. В Кронштадте великую княжну будут опекать специальные люди, и наверняка не было особой проблемы найти среди них человека, способного подновлять ей лицо. Но Надя была действительно лучшей подругой Полли. И, безусловно, великой княжне было гораздо комфортнее общаться с девушкой, чем со мной. Всё меньше давление на психику.

И всё было бы ладно, если бы я не взял Мишеля. Может быть, по застенчивости Мишель и сумел бы составить достойную конкуренцию великой княжне Анне. Однако он, разумеется, не посвящённый в операцию, сейчас наверняка думал лишь об одном: он, Мишель, едет в путешествие вместе со своей возлюбленной Полли. Да это же шанс!

И как я опять умудрился забыть, что имею дело с подростками, для которых «любовь» — это не физическое упражнение, помогающее снять стресс, а… А вообще хрен пойми что — тёплое, большое, невесомое и волшебное.

Неудивительно, что с самого начала поездки я был мрачнее тучи. Переводил взгляд с дороги на зеркало заднего вида, оттуда — на молчаливого Мишеля и обратно. Ехали пока по Петербургу. Было ещё довольно раннее утро, открывались магазины. И когда я проезжал мимо одного из них, «Полли» вдруг подала голос:

— Ко… стя, ты не мог бы остановиться ненадолго здесь? Мы ведь не очень спешим?

Мысленно я поставил Наде высший балл. Уж не знаю, как она обработала свою подругу, но та стала чувствовать себя в роли Полли значительно увереннее.

— Как прикажете, ваше величество, — машинально ответил я так же, как ответил бы настоящей Полли. И только когда, прижимаясь к тротуару, бросил взгляд в зеркало и увидел исполненный ужаса взгляд, понял, какую ерунду сморозил.

«Полли» дрожащей рукой ощупала своё лицо. Лицо было бледным.

— Костя, ты смущаешь Полли! — ледяным тоном сказала Надя, тоже всё прекрасно осознавшая. — Что ты хотела, дорогая?

— Я-а-а-а?….хотела?.. — пролепетала та.

Она, кажется, забыла уже не только, чего хотела, но и в каком городе находится. Повернула голову, посмотрела в окно, и тут же лицо её оживилось.

— Я хотела зайти в этот магазин.

— Хорошо, — кивнул я.

Возникла заминка. Возникла очень хреновая заминка. Потому что Полли уже выпрыгнула бы из машины. Но великая княжна такого себе даже представить не могла. Она ждала…

И Мишель, чёрт бы его побрал, сориентировался раньше меня.

Он открыл дверь, второпях едва не выпав на тротуар, после чего выскочил, отворил дверь для своей возлюбленной и предложил ей руку. Как только дверь захлопнулась, я уронил голову на руль.

— Ну чего ты так переживаешь? — спросила Надя. — По-моему, пока всё идёт лучше некуда!

— И это ты называешь «лучше некуда»? — спросил я с тоской. — Мы едва от дома отъехали, а она уже палится, как банан в ведре с картошкой.

— Так! — Голос Нади изменился. — Во-первых, что за «палится»? Я на Владимира ругаюсь, когда он позволяет себе подобные словеса, а тут такой удар в спину от родного брата! А во-вторых, «банан в ведре с картошкой» — недостаточно изящная метафора для данной ситуации, ты не находишь? Пусть будет «золотая рыбка в аквариуме с гуппи».

Я поднял голову и посмотрел в зеркало на Надю.

— У нас на курсах, в холле, стоит огромный аквариум, — пояснила та. — Там жили гуппи, потом к ним подселили золотую рыбку.

— И чем всё закончилось? — спросил я.

— Она их съела.

— Супер, — вяло обрадовался я. — Пошли, посмотрим, что там происходит. Мы, как-никак, опекаем императорскую дочку.

— Ой, правда! — встрепенулась Надя и сама выскочила из машины.

* * *

Внимание великой княжны привлёк, как оказалось, книжный магазин. Лавка только открылась, хозяин — плешивый сухонький старичок — ещё зевал. А «Полли» ходила между рядами с мечтательным выражением на лице.

Я вдруг подумал, что великой княжне вряд ли вообще когда-либо доводилось бывать в магазине — любом, не только книжном. Книги, как и любые другие вещи, особе императорской крови наверняка доставляли по первому капризу. Но богатых, пестрящих яркими корешками полок, вживую она не видела никогда. И сейчас буквально оказалась в раю. Из которого, судя по выражению лица, вытащить её в ближайшие пару часов будет невозможно.

— Зачем тебе книги? — не отставала от подруги Надя. — Мы едем всего на пару дней.

— Пару… дней… — прошептала забывшая обо всём «Полли». — …пару… дней…

И решительно вытащила с полки первую книгу. На неё легла вторая, третья, четвёртая. Потом великой княжне стало тяжело, и она отнесла всю стопку на стол, за которым сидел хозяин магазина. Старичок немедленно прекратил зевать, в глазах его загорелся золотистый свет.

Я решил предоставить переговоры Наде, сам отыскал Мишеля, который, затаив дыхание, наблюдал за Полли, держа в руках для отвода глаз раскрытую книгу.

— Я и представить не мог, что она так много читает, — шёпотом поделился со мной Мишель.

— Это хорошо или плохо? — в тон ему отозвался я.

— Что может быть плохого в начитанности? — обратил Мишель ко мне удивлённый взор.

Я пожал плечами и щёлкнул пальцем по странице, на которой была раскрыта книга. Мишель не глядя схватил с полки медицинский атлас. Заметил это, видимо, только сейчас.

— Ой. — Он покраснел и поспешил закрыть раздел под названием «Жѣнскыя рѣпродуктивныя систѣма». По иронии великого рандома открыл раздел «Мозгъ», и я одобрительно кивнул. — Какой конфуз, а если бы она подошла узнать, что я читаю…

Конфуз был бы маловероятен, потому что великая княжна понятия не имела, кто такой Мишель, и зачем он ей нужен. А если бы, паче чаяния, она всё же заметила бы его и соблаговолила заглянуть в книгу, то вряд ли подумала бы о Мишеле что-то дурное. Внутренний мир Анны был устроен очень сложно.

— Полли! — взвыла Надя, согнувшаяся под тяжестью книг. Она шагала к столу вслед за подругой, у которой в руках была точно такая же стопка. — Зачем тебе столько?!

— Они мне говорили, что продолжения про «Космическую принцессу» не существует! — воскликнула «Полли». — А на самом деле она просто влюбилась в бедного безродного работягу с астероида! Ты представляешь?! От меня скрыли целых двенадцать книг!

Я хмыкнул. Почему-то думал, что наша «принцесса» читает философские трактаты и классическую литературу, а речь, оказывается, идёт о тупейшем приключалове. Этой «Космической принцессой» многие в Академии тайком зачитывались. Не только девушки, кстати говоря.

Уж не знаю, почему, но в этот момент я почувствовал к Анне большее расположение. Как будто сумел разглядеть в ней живого человека.

— Ну хорошо, а эти-то двадцать зачем? — простонала Надя.

— Это спин-офф, — отрезала великая княжна, закрыв таким образом дискуссию. — Будьте добры, отнесите книги в мой экипаж, а вот это я возьму с собой.

Она взяла книжку в цветастой обложке, изображающей принцессу в розовом платье рядом с каким-то оборванцем на фоне космоса. Они держали в руках псевдофутуристические пистолеты и палили лучами в разные стороны. «Космическыя прiнцѣсса, часть восьмыя: Любовь не должна умѣрѣть», — гласила надпись на обложке.

Великая княжна вышла из магазина, уже погруженная в чтение. Надя повернула голову и посмотрела на меня беспомощным взглядом.

— Я ничего не смогла сделать, Костя!

— Ну, ты старалась, — вздохнул я. — Что ещё ты могла? Вырывать книги у неё из рук?

— Триста пятьдесят восемь рублей за всё, — сообщил старичок, невидимый из-за стопок книг.

Надя неподобающим образом икнула, услышав сумму. Наверное, великая княжна в принципе не отдавала себе отчёта в том, что в мире существуют деньги. А Мишелю, судя по звукам у меня за спиной, сделалось плохо. Он поспешил вернуть медицинский атлас на полку.

— Ладно, — пробормотал я, подходя к столу. — Надеюсь, деда не перешибёт инфаркт… Вы ведь возьмёте чек?

— От господина Барятинского я готов взять одно лишь честное слово, — улыбнулся мне старичок.

— Чек надёжнее, — улыбнулся я в ответ и достал книжку. — Да и обналичить проще… Мишель! Ну что ты стоишь? Давай, во имя великой космической любви.

Мишель поднял внушительную стопку книг. Надя придержала ему дверь, пока я вписывал сумму в соответствующую графу.

* * *

На этом, собственно говоря, с маскировкой было покончено. Великая княжна исчезла. Нет, она, конечно, присутствовала в машине, выглядела как Полли и даже иногда издавала звук переворачиваемой страницы. Но говорить с ней было бесполезно.

Зато я впервые увидел, как у неё горят глаза. Может быть, в обычной жизни эта девушка и напоминала темпераментом снулую рыбу, но когда она погружалась в чтение любимой книги, можно было увидеть её настоящую.

Я ловил себя на мысли, что хотел бы посмотреть, как она читает, будучи в своём облике. И господь услышал мои молитвы…

— Надя! — сказал я, стараясь, чтобы в голосе не звучало подозрительных ноток.

— Что? — повернулась ко мне Надя.

Она, лишившись собеседницы, грустно смотрела в окно.

— Вам с Полли никуда не надо? Ехать пятьдесят километров.

— Ой, да ты пролетишь эти километры за пару минут! — отмахнулась Надя.

— Точно?! — с нажимом переспросил я.

Надя уловила интонацию и посмотрела на великую княжну.

— Ох-х… — выдохнула она и засуетилась. — Эм-м-м… Полли, дорогая, ты не хочешь ли… М-м-м… Давай заглянем вот в эту милую ювелирную лавку?

— Нет, — откликнулась Анна, не отрывая глаз от страницы.

— Но там же те самые серьги, о которых я тебе рассказывала! — взмолилась Надя. — Просто посмотри и скажи, идут ли они мне.

— Идут, — сказала Анна и перевернула страницу.

Лицо её продолжало неуловимо изменяться. Мишель, слава богу, пока ничего не замечал.

Ладно. Если гора не уходит от Магомета — Магомет уйдёт сам.

— Заправиться надо, — сказал я и, мигнув поворотником, свернул к заправке. — Мишель, поможешь?

— Конечно, — сказал Мишель, который совершенно очевидно не имел понятия, что происходит на заправках и какая там может понадобиться помощь.

Это была последняя заправка перед трассой, ведущей на Кронштадт. Я подъехал к первой же колонке. Вернее, почти подъехал.

Откуда взялся этот блестящий чёрный автомобиль, я даже понять не успел. Он просто проплыл справа от меня, подрезал и остановился.

— Уё… — сдержался я, чудом успев оттормозиться в сантиметре от бампера.

Девушки сзади вскрикнули. Впрочем, Анна, кажется, вскрикнула потому что сюжет книги выполнил какой-то неожиданный поворот.

— Надя, разберись тут, — сухо сказал я. — Мишель — на выход.

Мы с ним вышли одновременно. И тут же из машины высыпали пассажиры — четверо парней и одна девушка. Все они были нашими ровесниками и носили учебную форму, но — не нашей академии.

О чём-то оживлённо болтая, они разминались, щурились на солнце. Водитель снял «пистолет» с держателя и открыл крышечку бензобака.

— Эй, уважаемый! — крикнул я. — Вас кто обучал так ездить?

Водитель — коротко стриженный шатен с тонкими усиками — смерил меня равнодушным взглядом.

— Боюсь, тот человек больше не даёт уроков, поищите в своём городе, сударь, — ответил он.

Я опустил взгляд на то место, куда едва не врезался и увидел номер. Номер был московским. А ещё до меня запоздало дошло, что подрезал меня «Чёрный Призрак».

— Это болельщики московской команды, — пробормотал стоящий рядом со мной Мишель.

— Да это же князь Барятинский! — воскликнул полный парнишка, который выбрался с пассажирского сиденья.

Тут на меня воззрились все.

— Ого, сам господин Барятинский! — капризным голосом произнесла девица. — Какая встреча, какая честь для нас!

Тут они все переглянулись и как-то по-идиотски захихикали. Я понял, что моё терпение за это утро потрепали уже достаточно.

— Вот что мы сейчас сделаем, — сказал я, дождавшись, пока хихиканье утихнет. — Вы вернёте шланг на место, сядете в свой рыдван и проедете к следующей колонке. Тогда я сделаю вид, что ничего этого не было.

— Ох, как страшно! — Девушку заслонил широкоплечий малый с неприятным взглядом колючих глаз. — И что же нам сделает господин белый маг? Подарит корзину цветов?

Разразившись хохотом, толпа удалилась в здание заправочной станции.

— Какие нахалы, — сказал опешивший Мишель. — Не понимаю, чего они пытаются таким образом добиться?

— Добьются — узнают, — сказал я, подошёл к «Призраку», вытащил шланг и поставил «пистолет» на место. — Там, в багажнике, трос — подай, будь добр?

К тому моменту, как заподозрившие неладное мажоры выбежали на улицу, я уже врубил задний ход. Трос натянулся, и «Призрак» нехотя отполз от колонки.

Дебилы бежали, размахивая руками. Я улыбнулся и тоже им помахал через ветровое стекло.

— Костя, тебе не кажется, что ты создал опасную ситуацию на ровном месте? — спросила с заднего сиденья Надя.

— Уверен в этом, — пожал плечами я. — А что поделать? Извиняться уже поздно.

Великая княжна продолжала читать. Надя подновила ей маскирующее заклинание, но та едва ли заметила такую мелочь.

Я вышел из машины, снял трос, свернул его и бросил в багажник. Потом вернулся за руль и, обрулив проигравшего холодную войну «Призрака», подкатил к колонке.

— Этих колонок тут ещё пять штук! — ворчала Надя.

— Я умею считать, — огрызнулся я.

— Ох, Костя…

Я вновь выбрался наружу. Тут уместно задаться вопросом, почему же озверевшие московские гости уже не окружили меня и не попытались натворить непоправимых глупостей. Секрет заключался в Мишеле, которого я оставил в авангарде. Он просто выставил свой знаменитый Щит, и вся пятёрка дебилов дружно по нему размазалась. Тот, широкоплечий, даже упал.

Теперь они, как актёры немого кино, шли вдоль Щита, ощупывая его руками, и пытались найти, где он заканчивается. Зная Мишеля, я мог предположить, что заканчивается он далеко, правда, продержится не долго. Всё же уровень у него был — такой себе.

Вставив «пистолет» в бак, я подошёл к Мишелю, хлопнул его по плечу и протянул купюру:

— Достаточно. Оплатишь топливо?

— А ты?.. — покосился он на меня.

— Справлюсь, — улыбнулся я.

Мишель отменил Щит, взял деньги и поспешил к зданию заправки. Москвичи угрожающе надвинулись на меня.

— Ты… — прошипел широкоплечий с холодным взором. — Да как ты…

— Знаешь, чем отличается белый маг от чёрного? — перебил я, удобно устроившись на капоте своего автомобиля. — Чёрный тебе ещё и шины бы пробил. Добро пожаловать в столицу.

Сзади меня загудела колонка, дёрнулся шланг, и топливо полилось в бензобак.

— Да я… — дёрнулся широкоплечий, но водитель внезапно проявил наличие мозгов и положил руку ему на плечо.

— Не надо, Валерий, — сказал он и улыбнулся мне. — Один-ноль, господин Барятинский. Мы тоже умеем ценить изящество решений. Позвольте выразить вам своё уважение.

Он протянул мне руку. Я внимательно осмотрел ладонь, перевёл взгляд на улыбающееся лицо.

— Не желаете представиться? — спросил я.

Водитель нисколько не смутился, ощерился ещё шире.

— О, разумеется! Евгений Иммануилович Анохин, к вашим услугам. Моё имя, увы, не так известно, как ваше.

Ситуация нравилась мне даже меньше, чем в самом начале, когда дебилы проявляли открытую агрессию. Теперь этот Евгений улыбался, демонстрируя запредельную доброжелательность, а все остальные стояли полукругом и, затаив дыхание, будто чего-то ждали. Чего?

Вспомнилось одно из идиотских «развлечений» в приюте, где я рос: плюнуть на ладонь и пожать кому-нибудь руку. После этого можно было носиться по коридорам и радостно вопить, что идентификационный номер такой-то отныне — персона нон-грата, с ним нельзя разговаривать и тем более нельзя прикасаться к нему, иначе станешь таким же. Ну, в соответствующих возрасту и образованию выражениях.

Вряд ли местные аристократы развлекаются подобным образом.

— Константин Александрович Барятинский, — сказал я, встав с капота, и пожал руку Евгения.

Как только его пальцы сомкнулись на моей ладони, у меня потемнело в глазах. В руку как будто вонзилось сотни три иголок, и они с каждым мигом проникали всё глубже.

— Очень! Очень приятно, Константин Александрович! — мурлыкал Евгений под довольные смешки друзей. — Приятно поставить вас, наконец-таки, на место. Вы, кажется, думаете, что столичное происхождение позволяет вам задирать нос? Это не так! Даже то, что вы по недоразумению входите в Ближний Круг, не даёт вам такого права. Мой род был основан ещё когда Москва была столицей Российского царства, и Барятинские моим предкам на охоте ружья заряжали!

Я тряхнул головой. Боль была адской, но я, глядя на наши сцепленные руки, не видел никакого оружия. Видел лишь едва заметные искры, как будто звёздочки из комикса, порхающие вокруг наших ладоней. Против меня применили какую-то черномагическую технику. Ясный день — черномагическую, мог бы и не уточнять.

Девять из десяти человек сейчас бы визжали в голос, умоляя прекратить, и, судя по перекосившейся роже Евгения, он уже начинал удивляться, почему я не издал ни звука. Техника явно вытягивала из него силы нещадно.

И что ему предложить в ответ? Шарахнуть чем-нибудь таким же черномагическим? Мужественно вытерпеть? Или…

— Взаимно приятно, господин Анохин, — сказал я и, невзирая на боль, сжал ладонь крепче. — Мне искренне жаль, что вы так восприняли мои действия. Поверьте, у меня и в мыслях не было кичиться происхождением или членством в Ближнем Кругу. Приношу вам свои глубочайшие извинения.

Глаза Евгения раскрывались всё шире и шире. Боль у меня в руке не утихала, но зато ладонь Евгения издала еле слышный хруст.

— А-а-а-а-ай-яй-й-й! — завизжал Евгений.

Он дёрнулся — тщетно, попытался разжать мои пальцы свободной рукой — только насмешил. Тогда он бросился на колени и завыл. По щекам его текли слёзы.

Глава 13 Агнесса Кондратьевна

— Не знаю, кто там кому ружья заряжал при царе Горохе, — сказал я, наклонившись к Евгению, — да только сейчас, похоже, все ружья у меня, и стрелять я не стесняюсь. Позвольте ещё раз выразить вам своё восхищение от нашего приятного знакомства. Заверяю, что сохраню в своём сердце воспоминание о нём на долгие годы, чего и вам от всей своей души желаю.

Договорив, я разжал руку. Ладонь Евгения очевидно требовала медицинского вмешательства, он даже пальцами не мог толком шевелить. Прижал искалеченную конечность к груди и тихонько скулил.

— С кем ещё я не успел поздороваться? — Я с улыбкой обвёл взглядом оставшихся. — О, здесь леди! Могу я поцеловать вашу ручку?

Девушка, пискнув, метнулась назад, налетела на Мишеля, отскочила от него и врезалась плечом в соседнюю бензоколонку.

— Вот так вот, значит, ведут себя белые маги в Петербурге? — через губу произнёс широкоплечий Валерий.

— Помилосердствуйте! — разыграл я изумление. — Что же вам не понравилось? Крепкое рукопожатие — признак уважения к собеседнику.

— У него не руки, — простонал Евгений. — Не руки, а тиски! Он мне пальцы переломал!

— Евгений, встань, не позорься! — тряхнул его за плечо Валерий.

Всхлипывая и трясясь, Евгений кое-как поднялся на ноги. Брюки его сделались пыльными, да и вообще боевой запал компашка утратила. С налёта победить не получилось — только обделались. А продолжение грозило перерасти в полномасштабные боевые действия, от которых не выиграет никто.

Мишель подошёл ко мне и встал рядом, зачем-то сжав кулаки. На него никто не обратил внимания.

— Ну как? — спросил я.

— Что? — посмотрел на меня Мишель.

— Заправил?

— О да, конечно.

— Ну, значит, поехали, — кивнул я. — Приятно было пообщаться, господа. Даст бог — ещё свидимся на Игре.

Кивнув, я пошёл убирать «пистолет».

— А что, белые маги уже не оказывают помощь пострадавшим? — подала мерзкий голос девица.

— Эльвира, не надо, — оборвал её Валерий. — Нам не нужна их помощь.

— Сожалею, дамы и господа, — сказал я, возвращая шланг на место. — Целителей среди нас нет. Мог бы порекомендовать вам хорошую клинику в Чёрном Городе, да боюсь, что вы посчитаете ниже своего достоинства туда обращаться. Наверняка проблему уладят по месту проживания в Кронштадте. Правда, придётся, объяснять, как такое получилось. Мне тоже придётся объясняться… — Чем больше я говорил, тем печальнее становился. Потому что эти недоумки могут отделаться выговором. А я… А я рискую вылететь из Игры. Чему они будут только рады.

— Полли умеет исцелять мелкие травмы! — осенило Мишеля.

Мне захотелось сорвать «пистолет» и огреть им Мишеля по голове. Хотя, по уму, это себя надо было огреть.

Мишель распахнул дверь с той стороны, где сидела великая княжна, наклонился и о чём-то заговорил. Я прикрыл глаза. Господи… Двух часов не прошло, как я взял опеку над императорской дочкой — и что? И — пожалуйста. Втравил её в какой-то блудняк на автозаправке. Жизненный опыт Анны прямо сейчас умножается на десять.

Впрочем, я, кажется, поторопился с умозаключениями. «Полли» вышла из машины, держа в руке книжку, и не отводя от неё взгляда. Она явно была не здесь, а где-то в космосе, с бедным, но честным работягой с астероида. Отстреливалась из бластера от превосходящих сил противника.

Мишель, как слепую, подвёл её за руку к притихшему Евгению.

Хлопнула вторая дверь, вылезла Надя.

— Костя, что делать?! — зашипела она. — Она ведь не умеет целить! Наверное…

— Ну, не умеет — значит, не исцелит, — пожал я плечами.

Впрочем, поспешил подойти поближе. Вряд ли, конечно, эти отморозки нападут на девушку, но мало ли.

— Полли? — Мишель пытался вывести княжну из транса. — Ты не могла бы помочь?

— Ч-ч-что, простите? — пролепетала та и подняла взгляд. Увидела изувеченную конечность, и глаза её широко раскрылись: — О Господи, какой ужас, вам нужно к целителю!

— Но ты ведь можешь помочь, — сказал Мишель.

Он выглядел растерянным. До него, возможно, только сейчас начало доходить, что Полли сегодня какая-то не такая.

— Нет, — внезапно твёрдо сказала «Полли». — Небольшую рану я залечить могла бы, это безусловно. Однако здесь речь идёт не о заживлении мягких тканей, а о костях и хрящах. Здесь необходим настоящий целитель или обыкновенный хирург.

Я выдохнул. Молодец княжна! Всё-таки она отлично подготовилась. Даже я забыл, что с переломами и подобным Полли ничего сделать не может.

— Но я могу забрать вашу боль, — вдруг сказала княжна. — Вы позволите?

Евгений, который всё это время таращился на «Полли», как на восьмое чудо света (остальные от него не отставали), вздрогнув, протянул руку. «Полли» почти коснулась её. От её пальцев полился неяркий свет, в котором танцевали мелкие пылинки. Присмотревшись, я заметил, что эти пылинки поднимаются от руки Евгения к руке княжны. И по мере того, как они исчезают, коснувшись девичьих пальцев, напряжение спадает с лица Евгения.

— …вам лучше?.. — спросила «Полли», опустив руку и оборвав волшебный луч.

— Д-да, гораздо лучше, благодарю вас, — пробормотал Евгений, аккуратно опустив руку.

— …поторопитесь найти целителя и будьте впредь осторожнее, — сказала «Полли» и опустила взгляд в книгу.

Свободную руку она приподняла, будто пыталась что-то нащупать. Мишель, не будь дурак, понял, что имеется в виду, подставил локоть и повёл княжну обратно к машине.

Так, всё. Пора этот балаган прекращать.

— Едем уже, — процедил я сквозь зубы.

Надя, кивнув, запрыгнула на заднее сиденье. Мишель захлопнул дверь за «Полли», сел спереди. Я запустил движок и проехал мимо пятёрки москвичей. Ребята были какими-то застывшими.

— И этот человек ещё учит меня безопасному вождению! — воскликнула Надя.

— Я ведь не просил тебя делать, как я, — проворчал я. — Я просил делать, как я говорю.

Прошло пять минут, я уже начал было забывать о наших новых друзьях, когда они напомнили о своём существовании. В зеркале заднего вида появилось чёрное пятно, в мгновение ока доросло до автомобиля, который, издевательски сигналя, пронёсся мимо.

— Память — как у той золотой рыбки! — воскликнула Надя. — Костя!

В голосе звучал упрёк.

— А безопасность? — спросил я.

— Да какая уже безопасность! — всплеснула руками Надя.

— И то верно…

Мишель, сглотнув, взялся за ручку над дверью. Я положил ладони на вставки, сделанные Вовой на руле. И моя энергия плеснулась в недра автомобиля.

Рывок вперёд — и начавший было таять вдалеке «Призрак» стал увеличиваться.

— Ты догоняешь «Чёрного Призрака»! — взвизгнула Надя и захлопала в ладоши.

— Приставка одна и та же, — сказал я, сосредоточенно следя за дорогой. — Но их пятеро, из них — четверо парней, один с лишним весом. Нас — четверо: две девушки и…

Договаривать я не стал, потому что не сумел корректно переформулировать фразу «такой дрищ, как Мишель».

Объезжая «Призрака», я не удержался и помахал рукой водителю. За рулём на этот раз сидел Валера. Он попытался убить меня взглядом, но получилось откровенно так себе.

Мы летели ноздря в ноздрю все пятьдесят километров до Кронштадта. Я уже начал уставать, а Валера вовсе напоминал еле обтянутый кожей скелет. Наконец, он сдался, и я вырвался вперёд.

— Кажется, тут мы должны повернуть направо, — сказал Мишель.

Я свернул к гостинице, а «Призрак» пролетел мимо.

— Слава богу, — воскликнула Надя. — Я уж боялась, что мы будем жить в одном отеле.

— …в одном… отеле… — поучаствовала в разговоре «Полли».

* * *

Из дверей гостиницы выскочил расторопный парень в униформе, который, ни о чём не спрашивая, подкатил к нашим чемоданам специальную тележку. Двери перед нами распахнул швейцар, внутри обнаружился охранник. Вестибюль был отделан мрамором, на высоких окнах висели бархатные шторы, стойка регистрации сверкала полированным красным деревом. На пяти строгих, чёрных циферблатах, висящих на стойкой, отсчитывали время в Санкт-Петербурге, Париже, Нью-Йорке, Пекине и Токио золотые стрелки часов. В общем, выглядело всё очень богато.

— А нам точно сюда? — немедленно засомневался смущённый Мишель.

Мог бы уже и привыкнуть. Академия отделана ни разу не беднее. Хотя наши личные комнаты, конечно — эталон аскетизма.

— Вот сейчас и спросим, — сказал я, направляясь к стойке.

Мишель держался рядом со мной. Позади шла Надя, придерживая за руку погруженную в чтение великую княжну.

— Доброго дня, дамы и господа, — сказал улыбчивый мужчина лет сорока, стоящий за стойкой. — Чем я могу быть вам полезен?

— На нас должны быть зарезервированы номера, — сказал я. Барятинский, Барятинская, Нарышкина, Пущин.

Мужчина опустил взгляд куда-то — видимо, на невидимую для нас книгу регистрации постояльцев.

— Господин Барятинский прибыл на Игру, — добавила Надя. — А мы все — его сопровождение.

— …сопровождение… — согласилась «Полли». Надя осторожно погладила её по плечу, чтобы не волновалась.

— Ах да, Игра! — воскликнул мужчина. — Ну конечно, вот — Барятинский Константин! Рад приветствовать, ваше сиятельство… И Надежда Барятинская. Всё верно. Возьмите, пожалуйста, ключи. Ваш багаж уже принесли?

— Несут, — усмехнулся я.

Парень в униформе как раз вкатывал в холл тележку, на которую сложил наши чемоданы. Поверх чемоданов лежала стопка книг, которая опасно покачивалась, норовя рассыпаться. Парнишка придерживал её рукой.

Портье взмахом руки подозвал парня.

— Николай, вот этих господ проведи в их нумера. А потом доставишь багаж.

— Книги — в комнату Аполлинарии Андреевны, — уточнил я. — На чемоданах есть бирки.

— …книги… — пролепетала великая княжна.

— Прошу за мной, — сказал Николай.

Однако мы не успели сделать за ним и двух шагов, как впереди выросла солидная дама в чёрном платье колоколом. В правой руке она держала золотой лорнет.

— Займись багажом, Николай, — приказала она величественным тоном. — А гостей провожу я.

— Но… — начал было Николай.

— Ах, что за воспитание… — наморщила нос дама и, поднеся лорнет к глазам, внимательно посмотрела на Николая. — А ведь ваш папенька был прекрасным школьным учителем, неужели тут классическая ситуация: сапожник без сапог?

— Откуда вы знаете? — обалдел Николай.

— Константин Александрович, дайте дикарёнку на чай, иначе он не отстанет, — сказала дама, опустив лорнет.

— Прошу простить мою недогадливость, — заговорила Надя, пока я искал по карманам приличествующую случаю купюру. — Но с кем мы имеем честь разговаривать?

— Что, я не похожа на служащую отеля? — улыбнулась дама. — Ваша правда, Надежда Александровна. Меня зовут Агнесса Кондратьевна Лорберг, и я — администратор отеля. Для меня честь лично поприветствовать…

— А Спиридон Вадимыч куда делся? — влез Николай. — Сегодня ведь…

— Так, нет, это уже переходит всяческие границы! — Лицо Агнессы Кондратьевны покрылось красными пятнами. Она нашла взглядом мужчину за стойкой, который что-то сосредоточенно писал, и воскликнула: — Сударь! Я к вам обращаюсь, любезнейший. Кому, спрашиваю я, подчиняется сей дерзновенный младенец?

Мужчина поднял голову, и его глаза округлились. Он всплеснул руками и пулей вылетел из-за стойки.

— Николай! — зашипел он. — Что ты себе позволяешь? Досаждать Агнессе Кондратьевне! Прошу вас, сударыня, простите, он у нас с придурью…

— С, как вы изволили выразиться, придурью людям не место в отеле, подобном нашему, — отрезала Агнесса Кондратьевна и взмахом лорнета будто бы отсекла от себя досадную помеху. Перевела взгляд на меня. — Вернее будет сказать так: не каждый человек может себе позволить придурь. Придурь мальчика на побегушках — унылая шутка. Придурь состоятельного постояльца — закон. Прошу за мной, дамы и господа.

Когда Агнесса Кондратьевна повернулась к нам спиной — все переглянулись с недоумением. Кроме меня и великой княжны Анны. Я узнал Агнессу Константиновну по фотографии, которую показывал Витман, а великая княжна, кажется, вовсе не заметила никакой Агнессы, просто в душе радовалась, что ей почему-то позволили спокойно стоять и читать, а не идти и читать.

Разумеется, возлагать на одного меня охрану княжны, пусть даже и замаскированной, никто не собирался. Чёрный маг «Агнесса Кондратьевна» была на самом деле сотрудницей тайной канцелярии, и за жизнь Анны отвечала головой. Наверняка ещё многих работников отеля на этот период Витман подменил своими людьми, только мне, разумеется, о том не докладывали. Агнесса Кондратьевна же была, можно сказать, нашей связной.

Мы поднялись на лифте на нужный этаж, прошли по коридору, в котором почему-то стоял лёгкий цветочный запах, хотя цветов не было в помине.

— Господин Пущин, это — ваш номер, прошу, располагайтесь. — В руке Агнессы Кондратьевны появился ключ; царственным жестом она протянула его Мишелю. — Ваш сосед уже прибыл. Надеюсь, у вас останутся самыеблагоприятные впечатления о нашем заведении.

Сбивчиво поблагодарив, Мишель взял ключ. Когда дверь распахнулась, из-за неё раздался приветственный вопль Анатоля — они с Мишелем жили в одном номере. Точно таким же образом Агнесса Кондратьевна избавилась от Нади и «Полли». Когда последняя закрыла за собой дверь, меня взяли серьёзные сомнения, что она продолжит там дальше функционировать. Казалось, так и будет стоять за дверью, опустив взгляд в книгу. Интересно, что случится, когда книга закончится?..

— А это — ваш номер, Константин Александрович. — Агнесса Кондратьевна сама открыла дверь. — Прошу вас.

Я вошёл, она скользнула следом и закрыла дверь.

Номер я окинул быстрым взглядом. Раза в полтора больше комнаты в общежитии, огромная кровать на золоченых ножках, толстенный ковёр на полу, у окна — столик и креслица из резного дерева, обитые бархатом.

— Как прошла поездка? — спросила Агнесса Кондратьевна. — Вы задержались.

Тон её совершенно изменился, в нём не осталось ни капли манерничанья. Женщина говорила сухо, коротко, по делу.

— Полли захотела посетить книжный магазин, — сказал я.

— Да, наедине лучше будем тоже называть её Полли, — согласилась Агнесса Кондратьевна. — Насколько понимаю, для её прототипа не свойственно подобное отношение к чтению?

— Правильно понимаете, — кивнул я. — Постараюсь что-нибудь с этим сделать…

— Не нужно, — мотнула головой Агнесса Кондратьевна. — Пожалуй, даже лучше будет, если она станет сидеть у себя в номере с книжкой.

Агнесса прошлась по комнате, и я вдруг отметил, что её движения тоже изменились. Теперь она походила на степенную пожилую даму лишь внешне.

— А вы ведь моложе? — спросил я.

— Простите? — резко повернулась ко мне Агнесса.

— Ну, вы-настоящая — моложе Агнессы Кондратьевны?

Щёки «пожилой дамы» порозовели.

— Это не имеет никакого отношения к делу, — отрезала она. — Вы знаете, почему великую княжну решили отправить с вами, вместо того чтобы спрятать в каком-нибудь по-настоящему надёжном месте?

— Лучший способ что-то спрятать — положить на виду, — предположил я.

— Не без этого, — согласилась Агнесса. — Однако основная причина — желание самой Анны Александровны. Она очень хотела посмотреть Игру. К которой, прошу заметить, ранее не проявляла никакого интереса.

Агнесса окинула меня выразительным взглядом. Я пожал плечами:

— Ну, интересы меняются…

— Именно, Константин Александрович. Меняются. Надеюсь, что у «Полли» с собой достаточное количество книг, чтобы она и думать забыла об Игре. Лучше бы ей остаться здесь, в отеле, где я смогу обеспечить ей полнейшую безопасность. И — надеюсь, вы поймёте, — будет гораздо лучше для всех, если вы постараетесь как можно меньше ей об этой Игре напоминать.

— Принял, — сказал я.

Мне, признаться, тоже бы не хотелось тащить нашу «космическую принцессу» в людное место, да к тому же оставлять её там с Надей, непонятно на кого.

— Заранее благодарю, — выдохнула Агнесса. — Сейчас этот бестолковый юноша принесёт ваш багаж, и вы можете спуститься вниз. Организаторы Игры вот-вот прибудут. Нужно будет уладить все формальности. Если у вас возникнут какие-то вопросы или подозрения — что угодно — сразу требуйте вызвать меня. Я постараюсь не отходить далеко.

— А это ни у кого не вызовет подозрений? — осведомился я.

— То, что администратор гостиницы изо всех сил вертит хвостом перед князем Барятинским? — фыркнула Агнесса. — Восходящей светской звездой? Дайте подумать… Нет! После вашего визита эта гостиница спокойно взвинтит цены в два раза, а подушку, на которой вы будете спать, продадут с аукциона за бешеные деньги.

В дверь стукнули. Агнесса подошла и открыла сама.

— Ваш багаж, господин Барятинский, — сказал Николай, втаскивая внутрь чемодан.

— И нечего застывать на пороге, — прикрикнула Агнесса, мигом переключившись на прежний образ. — Не смей досаждать нашему гостю. Убирайся!

С Николаем, похоже, усердно поработали. Он ни слова не сказал против, наклонил голову и послушно слинял.

Агнесса выдохнула и покачала головой:

— Прошу простить мне это недоразумение, господин Барятинский.

Я только руками развёл: понимаю, мол. Никакой почтительности от этих лакеев.

* * *

Когда я спустился в вестибюль гостиницы, там и вправду начиналось что-то организационное. Трое незнакомых господ в одинаковых галстуках и с одинаковыми платочками, выглядывающими из карманов пиджаков, рассказывали, когда, где и как будет происходить Игра, раздавали какие-то бумаги. Я досконально знал весь распорядок ещё задолго до того, как выехал из дома — об этом позаботился Витман, — так что ничего не упустил, опоздав. Махнул рукой Сержу, подошёл к Кристине, которая устроилась в кресле.

— Ты опоздал, — процедила она сквозь зубы.

— И тебе добрый день, — сказал я, усевшись рядом.

— Почти на двадцать минут. Я что, должна была торчать здесь, внизу?!

— Эм… Я, вообще-то, не упрекаю тебя.

— Ещё бы ты осмелился меня упрекать! — Кристина фыркнула. — Что послужило причиной задержки?

— Книжный магазин, — вздохнул я. — Ну и, там, ещё по мелочи…

— Что за мелочи? — тут же прицепилась она.

Кристине я не то что мог солгать — считал себя обязанным рассказать правду:

— Сцепились на заправке с московскими болельщиками.

— Ты допустил такое при перевозке… Кгхм! — откашлялась Кристина.

— Давай полегче, — поморщился я. — Соблюдайте субординацию, лейтенант.

Кристина позеленела, но процедила в ответ лишь:

— И к чему мы должны быть готовы?

— Да они вроде понятливые ребята, — пожал я плечами. — Ну, может, подстроят пару-тройку каверз. Мне, а не… «Полли». В общем, я разберусь.

— Мы разберёмся, — поправила меня Кристина и передала мне резким движением лист бумаги, коих у неё, как оказалось, было два. — Вот это нужно подписать. Информированное согласие на то, что твои кишки в ходе игры будут развешены по деревьям.

— Заманчиво, — вздохнул я и вынул из внутреннего кармана карандаш. — Я, правда, надеялся, что Игра будет в крепости…

— Князь Юсупов, апартаменты люкс, два номера рядом на мою фамилию, — послышался голос от стойки.

Толпа, как по команде, расступилась, и я увидел стоящих у стойки регистрации отца и сына Юсуповых.

— Кишки, говоришь, — кивнул я и поставил свою подпись.

Глава 14 Голоса воды

Мне, как участнику Игры, для проживания полагался отдельный номер. Команда сопровождения размещалась в том же отеле. Разумеется, и Анатоль, и Андрей прибыли на Игру. Проживание мы обсудили заранее.

— Я собирался было предложить Андрею поселиться вместе, — сказал Анатоль, — так веселее. Но, к счастью, вовремя вспомнил о его привычке подниматься в шесть утра. Зарядка, обливания, прочая блажь — ну, сам знаешь. И я решил, что лучше поживу один. Подъём в такую рань — веселье весьма сомнительное.

— Пригласи Мишеля, — предложил я. — Все расходы по проживанию — за мой счёт, разумеется.

Анатоль фыркнул:

— Ты называешь это расходами? Забавно… А с Мишелем и впрямь будет веселее. У него, по крайней мере, нет привычки вскакивать ни свет ни заря… Да, ты прав. Спасибо, что подсказал! Мы с Мишелем поселимся вместе.

К тому моменту, как мы оказались в гостинице, я уже думать забыл об этом разговоре. Помимо всякой официальщины — знакомства с организаторами Игры, подписания документов, получения формы и прочего, — мне приходилось помнить о своей основной задаче: охране великой княжны. Выдохнуть я сумел лишь после того, как Надя объявила, что время уже позднее, и милосердно увела «лучшую подругу» в номер.

Я, с облегчением проводив их взглядом, тоже пошёл к себе.

Рассмотрел форму, которую нам выдали — тёмно-красную куртку с белой надписью на спине «К. Барятинскiй» и такие же штаны. То и другое — весьма удобное, изготовленное из эластичного материала. Команде соперников выдали такую же форму, но тёмно-синего цвета.

О том, что нам предстоит, организаторы не обмолвились ни словом, хранили загадочное молчание. Серж объяснил, что это обычная ситуация — мы всё узнаем завтра. Что именно будут содержать в себе задания, заранее никогда не оглашается.

— Ничего подозрительного не заметил? — спросила Кристина перед тем, как мы расстались.

— Чисто. А ты?

— Так же.

На этом мы разошлись.

Сейчас я присел у себя в комнате на огромную двуспальную кровать и невольно подумал о том, что у Кристины в номере наверняка стоит такая же. И что магической защиты на этаже, где живут девушки, здесь, в отличие от Академии, нет. И что номер своей комнаты Кристина мне сообщила — так же, как я сообщил ей свой.

Мы же коллеги, верно?.. Мы должны знать о таких вещах. И что плохого в том, чтобы одному из коллег перед сном навестить другого? Точнее, другую. Обсудить предстоящую Игру, всё такое прочее…

Мысли эти, несомненно, принадлежали Косте Барятинскому. Я, уже привычно, велел ему заткнуться и собрался идти в душ. Когда в дверь вдруг постучали.

Чувство опасности молчало. Но цепь я на всякий случай активировал. Спрятал руку, обвитую призрачными звеньями, за спину, и лишь после этого сказал:

— Да?

— Костя? — Дверь распахнулась, и в номер вломился Анатоль.

Хотя сложно было сказать, кто вломился первым: мой лучший друг или окутавшие его алкогольные пары.

Я с облегчением убрал цепь. Сказал:

— Спасибо за предложение, перед Игрой не пью. Продолжай без меня, не обижусь.

— К-Костя! — расстроился Анатоль.

Огорченно плюхнулся на кровать рядом со мной. Поставил на тумбочку полную, непочатую бутылку.

— Я предупреждал его, что ты, вероятнее всего, откажешься, — сказал Андрей. — Позволишь? — Он вошёл в номер вслед за Анатолем. — Но наш дорогой друг меня, увы, не услышал.

— Костя! — в третий раз повторил Анатоль. — Д-дружище! — с тоской посмотрел сначала на меня, потом на бутылку. — Прежде ты никогда не отказывался!

— Прежде я и в Играх такого уровня не участвовал, — напомнил я.

— Я ему говорил, — кивнул Андрей. — Бесполезно.

— Да надо думать.

Я взял бутылку, рассмотрел этикетку. Ром. Судя по надписям — весьма неплохой. Спросил у Анатоля:

— Это которая по счету?

— Вторая, — обиделся он. — Всего лишь — вторая! За к-кого… ты меня принимаешь? И М-Мишель не дождался… Эх.

Анатоль потянулся к бутылке в моей руке, но я его остановил.

— Подожди. Мишель? Что значит — не дождался?

— Первую бутылку они выпили вместе, — сказал Андрей. — Приглашали и меня, но я, разумеется, отказался. Употребление алкоголя есть первый признак…

— Слышал, не начинай, — оборвал я. — Мишель-то куда делся?

Андрей развёл руками:

— Представления не имею. В первый раз они постучались ко мне час назад. После того, как я отказался присоединиться, ушли. А только что Анатоль появился с новой бутылкой, уже один. Я отказал повторно, и он объявил, что тогда пойдёт к тебе. Я пытался его остановить, но это было невозможно.

— Анатоль! — повысил голос я. — Что с Мишелем? Спит?

Анатоль с неподдельным интересом уставился на меня.

— С М-Мишелем? — Он икнул. — А что с ним?

— Ясно, — вздохнул я. Сказал Андрею: — Идём, проверим. Мало ли…

Через две минуты выяснилось, что проверку я затеял не зря. Мишеля в номере не оказалось.

— Ну и где он? — Я повернулся к Анатолю.

— К-кто? — снова икнув, искренне заинтересовался мой друг.

Я вздохнул. Ухватил Анатоля за шиворот и потащил в ванную.

Включил воду и, не обращая внимания на протестующие вопли, сунул голову Анатоля под холодную струю.

— Хочешь, чтобы он протрезвел? — спросил Андрей, возникая на пороге.

— Нет, — буркнул я. — Хочу, чтобы помылся.

— Для протрезвления существует более гуманный способ… Позволишь?

И Андрей провёл ладонью над головой Анатоля.

По ладони пробежали искры. Анатоль на секунду замер, после чего вырвался у меня из рук. Закрутил кран и, упершись руками в раковину, тяжело задышал.

— Вот и всё, — удовлетворенно глядя на него, сказал Андрей.

— Круто, — кивнул я. — Могу узнать, для чего тебе эта техника? Ты ведь не пьёшь.

— Гувернер, который ходил за мной с самого детства, любил выпить, — не сразу ответил Андрей. — Отец не раз грозился его уволить. Я же был привязан к старику и научился при необходимости выгораживать… вот таким образом.

— Ясно, — сказал я. Тронул Анатоля за плечо: — Идём.

После процедуры, проведенной Андреем, Анатоль начал соображать лучше.

— Итак. Куда делся Мишель? — Я усадил Анатоля на кровать, бросил ему полотенце. — Первую бутылку вы выпили вместе. Потом ты пошёл добывать вторую, а он остался в номере. Так?

Анатоль, помедлив, кивнул.

— А когда ты вернулся, его уже не было?

— По всей видимости, да, — ответил вместо Анатоля Андрей, — иначе он продолжил бы с Мишелем, а не пришёл ко мне.

— Логично… Ну, и? — Я повернулся к Анатолю. — Куда он мог деться?

Анатоль недоуменно развёл руками.

— О чём вы с ним говорили? Вспоминай!

— Будто ты не знаешь, о чём обычно говорят. — Анатоль принялся вытирать мокрые волосы. — О барышнях, об учёбе. Ну, больше о барышнях, конечно… И что вы так всполошились, право? Еще и протрезветь заставили! Наверняка Мишель просто пошёл проветриться. Погуляет, да вернётся.

— «Погуляет», — передразнил я. — Это ты — погулял бы, да вернулся! А он — выпил-то, небось, впервые в жизни! Он на ногах стоял, вообще?

Анатоль задумался. Признал:

— Сказал, что впервые. Но на ногах стоял — хотя не так чтобы уверенно…

— Вот именно! А если он в таком виде наткнётся на Синельникова?

Анатоль поморщился:

— Костя, не смеши! Ну, наткнётся. Ну, сунет этому церберу пятёрку да пойдёт себе дальше.

— Для того, чтобы предложить кому-то деньги, прежде их надо где-то взять, — укоризненно глядя на Анатоля, сказал Андрей. — А для Мишеля пятёрка, о которой ты говоришь — целое состояние.

— Ох… — Анатоль опустил полотенце. Пробормотал: — Вот об этом я не подумал.

— Ты много о чём не подумал. — Я спрятал от греха руки за спину — ладонь так и чесалась влепить лучшему другу подзатыльник. — Ладно. Идём искать Мишеля.

* * *

Убедившись в том, что Синельников, приставленный к нашей делегации академическим начальством в качестве надзирателя, нигде поблизости не наблюдается, мы вышли из гостиницы. Тускло освещённая парковка перед входом была забита автомобилями. В темноте позади парковки виднелись аккуратно подстриженные деревца. Я, с моим зрением, разглядел за деревцами фонтан.

Присмотрелся и прибавил ходу. Анатоль и Андрей побежали за мной.

У фонтана расположилась живописная группа: великая княжна в обличье Полли, стоящий перед ней на коленях Мишель и, чуть в стороне — Надя.

Судя по тому, что мы наблюдали, сцена была бурной. Но до нас ни единого звука не доносилось.

— Ну, хоть завесу сообразили поставить, — буркнул на бегу я.

— Костя! Слава богу! — Надя, увидев меня, бросилась навстречу. — Я хотела сбегать за тобой, но не рискнула оставить их одних!

— Что происходит?

— Твой друг уговаривает Полли искупаться с ним в фонтане.

— Что? — Андрей едва не споткнулся.

— Он с полчаса назад появился на пороге нашей комнаты, — объяснила Надя. — Сказал Полли, что ему необходимо сообщить ей нечто важное. А потом вдруг принялся читать стихи. Мы собирались ложиться спать, я пыталась его выставить, но Полли не позволила.

— Что-о? — Вот теперь обалдел я.

— Да-да, представляешь? Она сказала, что эти стихи ей знакомы. Тоже что-то прочитала, Мишель подхватил… Слово за слово, речь у них зашла о голосе воды, или о чем-то вроде, таком же поэтическом. И Мишель объявил, что им просто необходимо прогуляться вдвоём к фонтану.

— Мишель — вдребезги пьян, — сказал я. — Неужели ты не поняла?

— Поняла, конечно! — фыркнула Надя. — Можно подумать, ты таким не бывал, и мне ни разу не доводилось тебя выгораживать! Но что я могла с этим сделать? Полли его состояние совершенно не смутило, она будто ничего не заметила. А когда я сказала, что Мишель пьян, удивилась и спросила: «Ну и что?»

— И правда, — буркнул я. — Подумаешь, ерунда какая… А дальше?

— Дальше они пошли сюда. А я — за ними. Я никак не могла их остановить, пойми! Они меня совершенно не слушают.

— Вижу, — вздохнул я.

Мишель и великая княжна не обращали внимания вообще ни на кого вокруг.

— …После того, как мы примем омовение в этих струях, станем совершенно новыми людьми, — горячо говорил Мишель. — И я наконец решусь сказать вам то, что так давно хочу — но не решаюсь произнести вслух.

— …говорить то, что хочешь, сложно… — обронила великая княжна.

— Ах, как же вы правы, Аполлинария Андреевна! Совершенно правы! Слова — инструмент, который лишь кажется простым. На деле же, верно подобрать слова, а после ещё и решиться их произнести — задача чрезвычайной сложности. Я имею в виду настоящие слова… Понимаете?

— … настоящие — лучше вовсе не произносить…

— И я прежде думал так же! А теперь думаю, что всему виной моя трусость. Я попросту не решаюсь их сказать — оттого, что смертельно боюсь быть неверно понятым. Боюсь, что надо мною… не посмеются, нет. Я знаю, как вы добры и сколь деликатны. Но мысль о том, что чувство, бесконечно важное для меня, для вас… то есть, я хотел сказать, для кого-то другого… может оказаться чем-то, совершенно не стоящим внимания, заставляет меня глубоко страдать.

— … мне это знакомо…

— О! — Мишель прижал руки к груди. — Я чувствую с вами удивительное родство душ! И то, о чём говорю — так было лишь до недавнего времени. А сейчас всё изменилось! — Он вдруг вскочил на ноги. — Мы с вами на пороге того, чтобы стать совершенно другими людьми! Смыть с себя наносную шелуху и обнажить души. Идёмте со мной, мой ангел! — Мишель протянул княжне руку. — Живительная влага принесёт нам спасение!

— … наша одежда промокнет…

— Ах, ну разве можно в такой миг думать об одежде?! Идёмте же…

— Одежду можно снять, — с энтузиазмом глядя на мнимую Полли, предложил Анатоль.

Мишель вздрогнул и обернулся. Заметил меня. Пробормотал:

— К-Костя?..

— Попаданец из другого мира, — буркнул я. Подошёл к Мишелю и положил руку ему на плечо. — Не то чтобы я возражал против романтических купаний. В иных обстоятельствах лично тебя благословил бы. Но сейчас, поверь — для этого не самый подходящий момент.

— Сюда идут, — пискнула Надя.

Я оглянулся. По дорожке от здания гостиницы к нам действительно быстрым шагом приближались две фигуры — тощая мужская и объёмистая женская.

— Синельников, — вздохнул Анатоль. — Пронюхал, собака.

— Его профессия предполагает обладание нюхом на подобные вещи, — хмыкнул Андрей. — Именно об этом я и говорил. А с ним — кто?

— Это Агнесса Кондратьевна, — присмотревшись, сказал я. — Администратор гостиницы.

— Ты знаком с администратором? — удивился Андрей.

Я кивнул:

— Да. Участников Игры она встречала лично.

— Что происходит, господа? — проскрипел, сблизившись с нами, Синельников. — Вы, как погляжу, успели забыть о том, что изменение места жительства не освобождает вас от соблюдения академического распорядка?

— Никак нет, господин Синельников. — Я крепче ухватил под локоть покачнувшегося Мишеля. — Мы всего лишь решили подышать перед сном свежим воздухом. Уже направляемся в корпус.

— Всё в порядке? — подала голос «Агнесса Кондратьевна».

Она говорила низким мужским баритоном. Поднесла к глазам лорнет и пронзила великую княжну пытливым взглядом. После чего обратила взор на меня.

— В полном порядке, — заверил я. — Ситуация под контролем.

— Да-да, мы уже надышались! — поспешно поддержала Надя. Схватила княжну за руку и потащила за собой. — Идём, дорогая! Нам необходимо выспаться, иначе завтра рискуем проснуться с нездоровым цветом лица. Мы ведь не можем такого допустить, верно?

— Конечно, — встрепенулась «Полли». — Никак не можем! Идём… дорогая.

Девушки устремились прочь. Я им мысленно поаплодировал.

— За нарушение режима — по два штрафных балла каждому, — изрёк нам вслед Синельников.

— Чтоб ты провалился, — благословил наставника Анатоль.

Мишель молчал. Он, похоже, плохо понимал, на каком свете находится. Очнулся, лишь когда мы поднялись на этаж. Пробормотал:

— Костя! Это не то, что ты думаешь! — посмотрел на меня отчаянным взглядом. — Я не имел в виду ничего плохого. Пойми: Аполлинария Андреевна… Она… И я…

— Я всё понимаю.

— Правда? — вскинулся Мишель. — Ты… не в обиде на меня? Ты не подумал, будто я предлагал Аполлинарии Андреевне что-то недостойное?

— Клянусь, что никогда бы так не подумал. Только давай разговоры — завтра, ладно? Если Синельников нас догонит и решит принюхаться, двумя штрафными баллами на рыло не отделаемся… Анатоль, присмотри за ним.

— Слушаюсь, Капитан. — Анатоль распахнул дверь своего номера. Поклонился: — Прошу вас, Михаил Алексеевич.

Мишель, благодарно взглянув на меня, покачнулся и исчез за дверью.

Анатоля я придержал за плечо. Предупредил:

— Вздумаешь над ним смеяться — голову оторву.

— За кого ты меня принимаешь? — обиделся Анатоль. — Ничего такого и в мыслях не было. Разве что любя…

— Вот я любя и оторву, — кивнул я. — Со всей любовью, на какую способен.

Анатоль засмеялся:

— Да полно тебе. Шутить хорошо над равными. А над такими, как Мишель — грех. Это как ребенка обидеть… Доброй ночи, дружище.

Я кивнул. Пошёл к себе.

— Как думаешь… — остановил меня оклик Анатоля.

Я вопросительно обернулся.

— Полли залезла бы с ним в фонтан? Мишель ведь её почти уговорил.

Хороший вопрос. Теперь мне самому стало интересно: залезла бы или нет?

— Думаю, что Синельников уже поднимается по лестнице, — проворчал я.

И ушёл.

Глава 15 Игра

Игра традиционно проводилась на территории старинного форта. Его окружали крепостные стены — самые настоящие, с зубцами и бойницами, — вдоль которых поставили трибуны. Нас, участников Игры, выстроили на плацу, вымощенном каменными плитами. От количества людей на трибунах у меня зарябило в глазах.

— Здесь что — весь Петербург собрался? — вполголоса спросил я у Сержа.

— И не только, — улыбнулся он. — Московских гостей тоже хватает. Эта Игра — серьёзное событие, за ней многие наблюдают. Даже представители императорской семьи традиционно присутствуют. Вон там — видишь?

Я пригляделся. Часть центральной трибуны была отгорожена золочёными столбиками. За протянутыми между столбиками лентами уже сидели зрители. Где-то среди них — Полли, которая, надеюсь, успела сжиться с ролью великой княжны. Но разглядеть её с такого расстояния я не мог.

— Не волнуйся, Костя. — Серж потрепал меня по плечу. — Перед началом всегда нервничаешь, знаю. Но после того, как начнётся Игра — останется только Игра, поверь.

Н-да. Вот уж твои бы слова, да богу в уши. Если бы меня и впрямь не беспокоило ничего, кроме Игры — я, пожалуй, был бы самым счастливым человеком на свете…

— Потише! — К нам с Сержем недовольно повернулся Шнайдер. — Начинается!

На плац, под аплодисменты зрителей, вышли четыре человека. Два из них были закутаны в белые мантии, два — в чёрные.

— Поприветствуем распорядителей Игры, господа! — прогремел над фортом голос ведущего. — Представители Санкт-Петербурга: белый маг, князь Илья Фёдорович Репнин! И чёрный маг, князь Венедикт Георгиевич Юсупов!

Трибуны взорвались аплодисментами. А я заскрипел зубами. Вот, интересно: мне на роду написано везде, где только можно, натыкаться на Юсуповых? Надо бы спросить у бабки Мурашихи…

Ведущий поприветствовал двух других магов, московских гостей. После чего объявил, что Игра начинается.

— Всем вам хорошо известно, какова наша цель, — сказал он. — Игры направлены прежде всего на то, чтобы воспитать из молодых людей, стоящих перед вами, достойных сынов своего отечества. Мы, как вы знаете, не объявляем о заданиях заранее. Наши игроки должны быть готовы к любым испытаниям! Любым, господа! И сегодня, в первый день Игр, этим испытанием станет… — ведущий выдержал торжественную паузу, — … спортивное состязание! Никакой магии! Нашим игрокам предстоит помериться физической выносливостью и некоторыми полезными навыками!

На трибунах снова зааплодировали. А я насторожился. Потому что услышал, как вздохнул у меня за спиной Серж.

— Как же я надеялся, что этого не случится! — пробормотал он.

Я обернулся:

— Что-то не так?

— Наша команда очень сильна магически, — пояснил Серж. — Но физические навыки… — Он развёл руками. — Боюсь, что москвичи подготовлены лучше.

Я успел рассмотреть московскую команду. Тот же состав, что у нас: четыре парня, две девушки. Но все они, как на подбор, будто сошли со страниц спортивного журнала. И моложе восемнадцати, кажется, никого нет: все шестеро — взрослые, сильные ребята.

— Отыграем своё завтра, — сказала Элина. Она с завистью смотрела на атлетически сложенных девушек из московской команды. — На магических заданиях мы возьмем своё, не сомневайся, Серж!

— Давайте для начала постараемся не слить сегодняшний день, — сказал я.

Ведущий между тем продолжал рассказывать:

— В задание входят пять спортивных дисциплин: гонки с препятствиями, поединок, плавание, бег и стрельба. Для прохождения каждого из этапов капитан команды должен выбрать одного из игроков. Игроки будут последовательно передавать друг другу эстафетную палочку — до тех пор, пока её не получит шестой игрок. Этот шестой должен будет в одиночку пройти все пять этапов. Каждый из этапов может пройти как обычный игрок, так и капитан команды. Главное условие — все шесть игроков должны быть задействованы. Второе важное условие — никакой магии! Игрок, использующий магию, будет немедленно дисквалифицирован! Победа присуждается команде, которая быстрее выполнит задание. Всё ли вам понятно, уважаемые игроки? Всё ли вам понятно, уважаемые зрители?

На трибунах зашумели.

— В таком случае, у капитанов команд есть пять минут на то, чтобы распределить этапы. Игра началась, господа!

Распорядитель взмахнул рукой. Над фортом прокатился раскат пушечного выстрела.

— Боже мой, какой ужас, — простонала Элина.

— Спокойно. — Серж положил руку ей на плечо. — Бегаешь ты неплохо. А с остальным мы разберёмся… Кристина? Что выбираешь ты?

— Плавание, — не раздумывая сказала Кристина.

— Разумный выбор, — кивнул Серж. — Ты отлично плаваешь, я видел. Николай, сможешь взять на себя стрельбу?

— Зависит от оружия, — отозвался Шнайдер.

Серж развёл руками:

— Будем надеяться, это окажется что-то знакомое тебе.

— То есть, какое именно оружие попадется — неизвестно? — спросил я.

— Неизвестно вообще ничего, — вздохнул Серж, — это главная фишка Игр. Что ждёт на прохождении выбранного этапа каждого из нас — предсказать невозможно. Нужно будет не только действовать, но и думать… Костя. Ты выбираешь гонки или поединок?

— И то, и другое.

— То есть? — нахмурился Серж.

— То есть я бы хотел быть шестым. — С выбором я определился сразу — как только услышал правила. — Если ты не возражаешь, конечно.

— Шестым я собирался поставить Афанасия…

— Понимаю, — кивнул я. — Но предлагаю поставить меня. Бегаю я уж точно быстрее Афанасия. И стреляю неплохо.

— Из рогатки? — скривил губы Шнайдер.

— Из всего, что способно стрелять, — отрезал я.

— А гонки?

— Тоже разберусь. Времени мало, Серж. Решай.

— Афанасий? — Серж повернулся к Боровикову.

Тот развёл руками:

— В поединке я одолею кого угодно, сам знаешь. Стрельба, гонки — тоже проблем нет. А вот плавание и бег…

— Честно говоря, я вообще не понимаю, для чего в состязания включили эту рудиментарную чушь, — проворчал Шнайдер. — Кому в наше время взбредёт в голову догонять противника бегом или вплавь?

— Не поверишь. Врагу, — хмыкнул я. — Твой враг вряд ли будет дожидаться, пока тебе подадут авто или построят мост… Так что ты решаешь, Серж?

— Будь по-твоему, — кивнул Серж. — Тогда за Афанасием — поединок, гонки возьму я, а Костя пройдёт все пять этапов.

Шнайдер поджал губы:

— Ты пожалеешь об этом решении.

— Капитан команды — я, — отрезал Серж. Посмотрел на меня. — Не подведи, Костя.

С этими словами он направился к ведущему.

Капитан команды москвичей, рослый темноволосый парень, уже стоял рядом с ним.

— Итак, господа! — выслушав обоих капитанов, объявил ведущий. — Капитаны команд сделали свой выбор. Для прохождения первого этапа приглашаются: Сергей Васильевич Голицын, Императорская академия Санкт-Петербурга! Вениамин Петрович Оболенский, Московский университет!

Ведущий взмахнул рукой.

Наблюдатели, четыре мага, степенно заняли свои места на трибуне. Мы, участники команд, остались стоять в центре полигона. Я с удивлением понял, что под нами успела образоваться площадка, немного приподнятая над землей.

Каменные плиты, которыми был вымощен старинный форт, растаяли на глазах. А вместо них появилась… я бы назвал это трассой. Ровная дорога шириной около трех метров шла вдоль трибун и замыкалась в кольцо. Только вместо асфальта на этой «трассе» росла ровная, аккуратно подстриженная трава. В том месте, где «трасса» проходила мимо императорской трибуны, её перегородили стартовые ворота.

Серж и парень-москвич направились к ним.

— Уфф, — выдохнул Боровиков. — Травяное покрытие! Уже неплохо.

— А что могло быть? — спросил я.

Боровиков пожал плечами:

— Да что угодно. Изрытое ямами поле. Песок. Непролазная грязь… Фантазия организаторов неистощима, уж поверь.

— Да уж. Верю, — хмыкнул я.

А к Сержу и его сопернику тем временем подвели скаковых лошадей. На трибунах возбужденно загомонили.

— Скачки, — обронил Шнайдер.

— Какие у нас шансы? — спросила Кристина.

Я понаблюдал за тем, как Серж принял поводья и забрался в седло. Решил:

— Думаю, равные с москвичами. Серж держится уверенно, но и соперник у него — не промах.

— Оболенский, — проворчал Боровиков. — Крепкий парень, мой ровесник. Это уже третья его Игра.

— Приготовились! — крикнул ведущий. Поднял руку со стартовым пистолетом. — Внимание… Старт!

Прогремел выстрел.

Всадники сорвались с места.

— Наши игроки должны будут пройти три круга, — комментировал ведущий. — Вперёд, как мы видим, вырвался господин Оболенский — представитель Московского университета. Но… Но что же это, господа?!

Он сыграл изумление так убедительно, что я почти поверил. Впереди, в десятке метров перед ездоками, вдруг выросло препятствие — щит высотой около метра.

Серж перемахнул его легко, словно тренировался неделю — именно на этом коне, именно с этим щитом. Конь Сержа взлетел над препятствием легко и плавно, не потеряв в скорости ни секунды. А вырвавшийся вперёд Оболенский то ли растерялся, то ли не справился с конём. Копыта задели щит.

— Один штрафной балл Московскому университету, — объявил ведущий.

На трибунах завопили и засвистели.

— Браво, Серж! — закричал Боровиков.

— Серж всё-таки очень опытный игрок, — объявила довольная Элина. — Он предполагал, что вот-вот появится препятствие — оттого и не спешил набирать скорость!

Наездники прошли первый круг. На втором кругу в качестве препятствия вместо щита возникла широкая яма. В этот раз препятствие без проблем одолели оба. Оболенский отставал от Сержа совсем немного.

— Серж! Поднажми!!! — надрывался Боровиков.

А я тронул его за плечо.

— Афанасий. Тебе пора на старт.

Боровиков недовольно обернулся:

— Что?

— Они пошли уже на третий круг, — пояснил я. — Следующий этап — поединок, твой. Я бы на твоём месте переместился к старту — чтобы не терять времени и сразу принять у Сержа эстафету.

— Когда ведущий объявлял правила, он ничего об этом не говорил, — немедленно влез Шнайдер.

— Да этот парень по делу вообще ничего не говорил, — усмехнулся я. — Но он ведь и не сказал, что так делать нельзя, верно?

— Верно, — поддержала меня Элина.

— Пожалуй, — решил Боровиков.

Спрыгнул с площадки и направился к стартовым воротам.

Между тем Серж и Оболенский преодолели третье препятствие — языки пламени. Оболенский немного опередил Сержа, но Серж, пройдя через стартовые ворота (надпись над ними изменилась на «финиш»), тут же передал эстафетную палочку Боровикову.

— Второй игрок команды Императорской Академии, Афанасий Боровиков, уже вступает в состязание! — объявил ведущий. — Прошу, господин Боровиков, вы можете переодеться и подготовиться к бою! Надеюсь, долго ждать соперника вам не придется.

Соперник Афанасия, белобрысый парень примерно его комплекции, ещё только бежал от центральной площадки к стартовым воротам.

Трасса, покрытая травой, исчезла. Вместо неё на месте ворот появилась гладкая, идеально ровная площадка размером примерно десять на десять метров. Рядом с площадкой выросла стойка с оружием и стенд с какой-то амуницией.

Боровиков бросился к стойке.

— Сабли, господа! — объявил ведущий. — Нашим соперникам предстоит провести два поединка на саблях!

Боровиков ведущего не слушал. Он выбрал одну из сабель, сделал несколько выпадов и вернул оружие на место. Взял другую. На третьей сабле удовлетворился, кинулся к стенду. Прежде, чем его соперник подбежал к оружейной стойке, Боровиков успел натянуть на себя нагрудник и щитки.

— Бой, господа! — объявил ведущий, едва соперник Боровикова выхватил из стойки саблю. Насколько я понял, первую попавшуюся.

Афанасий не стал ждать, пока ведущий повторит дважды. Он кинулся на соперника. За боем я почти не следил — и так ясно, что при прочих равных условиях победит тот, кто лучше подготовлен. А Афанасий успел отлично подготовиться.

— Элина! — сказал я. — Дальше — бег.

— Да-да, — кивнула девушка, — я готова, — и бросилась к площадке.

— Это ты приказал Афанасию не дожидаться окончания заезда? — спросил Серж.

Он, запыхавшийся, появился рядом с нами.

— Я.

— Отличное решение! — Серж хлопнул меня по плечу. Перевёл взгляд на площадку, где звенели сабли. — И Афанасий — молодец.

— Я в нём не сомневался, — кивнул я.

Афанасий завершил второй бой уверенной победой. Не дожидаясь, пока его поверженный соперник поднимется на ноги, бросился к Элине и вручил ей эстафетную палочку.

— Третий этап состязаний начат, господа! — объявил ведущий. — На старте — представительница команды Императорской академии Элина Вачнадзе!

Вдоль трибун появилась беговая дорожка.

— Внимание… Марш!

Выстрел. Элина сорвалась с места.

Девушка из московской команды, рослая кудрявая блондинка, выхватила эстафетную палочку из рук своего товарища. И бросилась догонять Элину.

Очень быстро стало ясно, что шансов у Элины немного. Блондинка, может, и задержалась на старте, но в скорости соперницу опережала.

— На втором круге обойдёт, — покачав головой, заметил Серж. — Элина — сильный маг, но физически она слабее.

Я согласно кивнул.

— Кристина! Постарайся отыграть время. — Серж повернулся к Кристине.

Та молча кивнула. Спрыгнула с площадки и побежала к месту старта.

Я увидел, что её будущая соперница тоже бежит туда — команда москвичей сделала из произошедшего правильные выводы.

Как только блондинка пронеслась через стартовые ворота и передала палочку подруге — стройной, коротко стриженой шатенке, — беговая дорожка перед той исчезла. Вместо неё появился бассейн. Шатенка вытянула руки над головой и нырнула.

А Кристина, стоя у стартовых ворот и дожидаясь, пока к ней подбежит Элина, вдруг расстегнула и сбросила спортивную куртку. Невозмутимо стащила штаны.

Я с изумлением увидел, что Кристина одета в купальник. Обалдело пробормотал:

— Где она это взяла?

Серж улыбнулся:

— Кристина еще на прошлом этапе предупредила меня, что отойдёт переодеться. У девушек свои секреты, знаешь ли.

Трибуны взорвались аплодисментами — приветствуя то ли находчивость Кристины, то ли её великолепную фигуру, то ли то и другое вместе.

Элина передала палочку. Кристина нырнула в бассейн.

Плыла она быстро и технично, у меня ещё в академии была возможность оценить её навыки. К тому же, сопернице мешала мокрая, враз потяжелевшая одежда.

По моим прикидкам, Кристина должна была вот-вот сравняться с шатенкой, Серж уже отправил Шнайдера на стартовую позицию. Когда у дальней стены бассейна вдруг поднялась волна. Она возникла из ниоткуда и покатилась по поверхности, на глазах вырастая всё выше и выше. Это цунами стремительно приближалось к девушкам.

Соперница Кристины замедлилась. А потом, решительно изменив направление, бросилась к бортику.

— Правильно! — воскликнул Боровиков. — Почему Кристина так не делает? Её же сметёт волной! Просто — вышвырнет!

Следит ли Кристина за действиями соперницы, я не знал. Был уверен, что да — по крайней мере, сам бы точно приглядывал. Но, тем не менее, приблизиться к бортику Кристина не пыталась. Она невозмутимо продолжала плыть.

Шатенка ухватилась за бортик и выскочила из бассейна. Отбежала в сторону. Через секунду Кристину накрыла волна — выплеснувшаяся из бассейна и докатившаяся едва ли не до трибун.

Боровиков разочарованно вздохнул. Объявил:

— Ну, всё. Сейчас Игру остановят. Команда Императорской академии — пятнадцать штрафных баллов за невыполнение задания!

Волна докатилась до противоположного края бассейна и пропала, как не было. Кристина не показывалась. Но и Игру, вопреки предсказаниям Боровикова, не останавливали.

— Где же она? — встревоженно проговорила Элина.

Я, не выдержав, бросился к бассейну.

— Костя! — донесся мне вслед крик Сержа. — Стой! Кристине ничего не угрожает!

Угу. Я тоже так думал, когда нырял в безобидный пруд. Что всё это — всего лишь игра, и никому из нас ничего не угрожает… Хрен с ними, пусть останавливают Игру, пусть вешают штрафные баллы. Но я обязан лично убедиться, что с Кристиной всё в порядке!

С этой мыслью я подбежал к бассейну.

Глава 16 Поединок

В следующую секунду я нырнул бы… Но тут из-под воды показалась Кристина. Она жадно глотнула воздуха.

Трибуны взорвались аплодисментами. Ведущий взвизгнул от восторга.

— Представительница Императорской академии Кристина Алмазова демонстрирует удивительную смелость и хладнокровие! — восторженно прокричал он. — Она приняла рискованное, но верное решение — спряталась от волны под водой! И теперь, как мы видим, оказалась намного ближе к цели, чем её соперница!

Под водой Кристина и впрямь времени зря не теряла. Она проплыла добрую четверть бассейна, до дальнего бортика оставалось уже немного. В то время как шатенка из московской команды, переждавшая волну на берегу, едва успела снова нырнуть.

Через пять минут Кристина выбралась из воды. Шнайдер выхватил у неё эстафетную палочку.

И тут же, чуть в стороне от бассейна, выросло стрельбище с мишенями.

— Госпожа Алмазова передаёт эстафетную палочку пятому игроку команды Санкт-Петербурга Николаю Шнайдеру! — надрывался ведущий. — Все мы прекрасно знаем этого игрока, он весьма одарен магически! Что ж — посмотрим, как покажет себя Николай там, где магия бессильна! Напомню, что благодаря госпоже Алмазовой он получил солидное преимущество перед своим соперником!

Шнайдер побежал к стрельбищу.

Я набросил на плечи Кристине её куртку.

— А ты что здесь делаешь? — удивилась она. — Сейчас не твой этап!

— Захотел рассмотреть тебя поближе.

Кристина вспыхнула. Процедила:

— Любуйтесь лучше своей невестой, господин Барятинский! — но в наброшенную куртку завернулась с благодарностью.

Я поднял было руку — высушить ей купальник, но вовремя вспомнил, что использование магии на полигоне запрещено. Сказал:

— Возвращайся на площадку.

— А ты?

— А мой этап — следующий. Мне уже нет смысла возвращаться.

Я повернулся к стрельбищу. Кристина тоже присмотрелась. И разочарованно застонала.

— Арбалеты… вот же не повезло!

— Шнайдер не дружит с арбалетами?

— А ты еще не понял? Шнайдер не дружит с любыми предметами, которыми нельзя управлять магией! Обращаться с современным оружием он худо-бедно научился. Но вот всё прочее…

— Ясно, — вздохнул я. — Значит, форы у меня не будет.

— Наша задача — не победить в Игре, а обеспечить проведение операции, — строго сказала Кристина. — Помни об этом, пожалуйста, и не рискуй понапрасну.

— Угу. Именно поэтому ты вместо того, чтобы переждать волну на берегу, нырнула. Потому что наша задача — не победить, а обеспечить проведение операции… Тебя ведь запросто могло закрутить!

— Я знала, что делаю! Никакого риска не было!

— Да-да, — кивнул я. — Я тоже буду избегать риска всеми доступными способами.

— Но…

— Всё. Иди на площадку. — И я взъерошил Кристине мокрые волосы.

Вышло это машинально, будто само собой. Кристина проводила мою ладонь обалделым взглядом. А я побежал к стрельбищу. Что это сейчас такое было, подумаю после. А в данный момент на повестке дня у нас Шнайдер.

* * *

— Чёрт бы побрал эту доисторическую дрянь! — прошипел Шнайдер, передавая мне эстафетную палочку.

Каждому из игроков полагалось сделать пять выстрелов.

Соперник Шнайдера уверенно воткнул в мишень все пять стрел, две из которых угодили в яблочко. Шнайдер лишь один раз сумел задеть край мишени. Попытался со злости сломать арбалет, за что немедленно получил пять штрафных баллов.

— Чёрт бы побрал безруких магов, не умеющих проигрывать, — ответил я.

— С удовольствием посмотрю на то, как опозоришься ты! — прошипел Шнайдер.

— Спасибо. Я тоже рад, что мы с тобой выступаем за одну команду.

— Итак, дамы и господа, состязания подошли к самому ответственному этапу, — надрывался между тем ведущий. — Представитель команды Московского университета — её капитан, Родион Каледин! Все мы знаем его, как сильного и опытного игрока. А команду Императорской академии на этом этапе представляет молодой, но весьма перспективный и уже достаточно известный игрок — Константин Барятинский! Все мы помним его блестящую победу в Царском Селе. Именно благодаря господину Барятинскому белые маги, впервые за много лет, сумели вырваться вперёд! Несомненно, что со стороны господина Голицына, капитана команды Императорскойакадемии, решение поставить на такой ответственный этап новичка было весьма рискованным. Но риск — благородное дело, господа! Посмотрим же, насколько оправданным было это решение.

Болтовню ведущего я слушал вполуха. Моё внимание было поглощено происходящим на стрельбище — которое преображалось на глазах.

Вместо единственной стойки с арбалетом и стрелами появилось несколько стоек, по четыре для каждого игрока. И по четыре мишени напротив стоек.

— О-о, не может быть! — вопил между тем ведущий. — Организаторы снова решили нас удивить! Все мы догадывались, что шестой этап будет сложным, но такого разнообразия не ожидал никто!

К арбалетам прибавились метательные ножи, револьверы и винтовки. Каждому из нас предстояло последовательно поразить мишени из разных видов оружия.

Мой соперник, который благодаря Шнайдеру получил изрядную фору, уже схватил арбалет и уверенно, одну за другой, отправлял в мишень стрелы.

— Посмотрим, как ты с этим справишься, — в качестве последнего напутствия бросил мне в спину Шнайдер. — Каледин — отличный стрелок!

Я взял арбалет. Опередить соперника на этом рубеже и не рассчитывал, оружие всё же не самое привычное для меня. Но, в целом, отстрелялся неплохо. А дальше… Дальше — пять метательных ножей. Сбалансированы отлично. Расстояние до мишени — тоже жаловаться грех.

Я метнул первый нож. И тут же вслед за ним — второй, третий…

— О-о-о! — изумился ведущий. — Вы только взгляните, дамы и господа! Только взгляните, как уверенно этот юноша управляется с холодным оружием! Право, не хотел бы я встать у него на пути!

Пятый нож я бросал, думая о том, что с большим удовольствием метнул бы его вместо мишени в этого балабола.

Нож ещё летел — а я уже метнулся к следующим стойкам. Схватил с одной из них револьвер, с другой — винтовку.

Уже не сомневался, что оружие подготовлено отлично — организаторы Игры не зря ели свой хлеб. И не ошибся. Револьвер лёг в мою левую руку, как родной. Винтовку я взял в правую.

— Да что же он творит?! — надрывался ведущий. — Что творит этот неистовый юноша, господа?! Уж не собирается ли он…

Дальше его болтовню, слава тебе, Господи, заглушил грохот выстрелов. Я положил пять револьверных пуль в левую мишень и, прижав к плечу винтовку, бросился к правой.

Стреляные гильзы, сверкая на майском солнце, одна за одной падали на землю.

Одна. Две. Три. Четыре. Пять!

Трибуны взорвались аплодисментами.

— Это… Это что-то невероятное, господа! — вопил ведущий. — Никто из нас не наблюдал ничего подобного за всю историю Игр! Константин Барятинский твёрдой рукой… То есть, твёрдыми руками… То есть, я хочу сказать, что этот юноша поразил все четыре мишени — без единого промаха!

А я уже бежал к бассейну. Заранее решил, что раздеваться не буду — одежда, пусть и мокрая. мне ещё пригодится.

Нырнул.

Перед тем, как уйти под воду, успел краем глаза взглянуть на турнирную таблицу. Изрядная просадка по баллам, которую мы обрели благодаря великолепной стрельбе Шнайдера, почти выровнялась.

Московскiй Унiвѣрситѣт:

42 балла.

Импѣраторскыя Акадѣмiя:

40 баллов.

Но всё равно пока отстаем. А значит, надо поднажать.

Какие сюрпризы могут поджидать меня в бассейне, я не знал. Фантазию организаторов успел оценить в должной мере и не удивился бы, даже если бы они запустили сюда акул. Но этот этап прошёл на удивление мирно. Всё, что пыталось помешать мне и моему сопернику — периодически возникающие поперек плавательной дорожки щиты, под которые приходилось нырять, теряя на этом время.

И, если стрелял мой соперник хуже меня, то плавал этот рослый двадцатилетний парень быстрее. В бассейне он меня почти догнал.

К беговой дорожке мы приблизились с разрывом едва ли в пару секунд.

— О, какая напряженная ситуация! — орал комментатор. — У Родиона Каледина появились все шансы на то, чтобы обогнать соперника! Напоминаю, господа, что Родион — один из лидеров этой Игры, капитан команды Московского университета! На его счету уже немало побед!

Когда этот этап проходила Элина, на дорожке перед ней и её соперницей возникали препятствия в виде барьеров. Я ожидал чего-то подобного. Но ошибся.

Во-первых, вдруг исчезла сама дорожка. Вместо неё под ногами оказалось неровное, изрытое ямами поле. А во-вторых, вслед нам с Калединым начали стрелять.

Звуки «выстрелов» ничем не отливались от настоящих, но, когда одна из «пуль» толкнула меня в спину, стало ясно, что это лишь имитация — ничего, кроме толчка, я не почувствовал.

Рефлексы включились мгновенно. Я начал петлять, бросаясь из одной стороны в другую и пытаясь при этом не угодить ногой в яму.

— И снова Константин Барятинский поражает нас своей находчивостью! — немедленно отреагировал ведущий. — Посмотрите, как виртуозно этот юноша уходит от пуль! Напоминаю, господа, что каждый выстрел, попавший в цель, отнимает у игрока два балла!

А передо мной между тем разверзлась земля — метрах в пяти впереди её взрыл «снаряд». Поднялась пыль, во все стороны брызнули комья глины.

Я обошёл воронку. Родиону повезло меньше — земля под его ногами осыпалась, он не сумел удержать равновесие и упал.

К финишу я пришёл первым.

Трибуны бесновались. Ведущий орал что-то о славных традициях Императорской академии, а я бросился к площадке, где должен был пройти четвёртый этап. Поединок.

Если два снаряда всё-таки попадут в одну воронку, и мне придётся, как Боровикову, фехтовать — на этом этапе нашей команде можно сразу засчитывать поражение. Фехтовальщик из меня, впервые взявшего в руки рапиру полгода назад, однозначно худший, чем из тренированного с детства Каледина.

Но ни рапир, ни сабель, ни прочей фехтовальной премудрости вблизи площадки не обнаружилось. Я увидел висящие на стенде боксерские перчатки и накладки для зубов.

Ведущий немедленно подтвердил мою догадку.

— Нашим игрокам предстоит показать себя в одном из самых интересных направлений современного боя, господа! — проорал он. — Поединок джентльменов — английский бокс!

Н-да.

Каледин выше меня на голову и тяжелее килограммов на двадцать… Но ладно уж. У моего шестнадцатилетнего тела тоже есть свои преимущества. И бокс для меня — всё же куда предпочтительнее фехтования.

Я успел надеть перчатки и стиснуть зубами накладку раньше, чем то же самое сделал Каледин. А площадка за это время успела превратиться в ринг.

Появились канаты, покрытие на полу и даже рефери. Который незамедлительно скомандовал:

— Бокс!

Я ринулся в бой. Размахом рук, весом и силой Каледин меня, конечно, уделывал. Но я успел заметить одну деталь — уходя от моего удара, он чуть припал на ногу. Видимо, падение на поле не прошло бесследно. А использовать магию на этой Игре запрещено — любую, в том числе целительскую. Если дело дойдёт до того, что игроку потребуется медицинская помощь, по правилам он выбывает. Справедливо, в общем-то — если уж условия решили приравнять к усредненно боевым. В бою никто не будет спрашивать, как ты себя чувствуешь. И целитель не всегда будет находиться рядом с тобой.

Каледин, опытный игрок, с правилами был знаком хорошо. И отлично понимал, как важно не показать, что повредил ногу.

Поначалу мне даже показалось, что ему это не особо и мешает. Уже через минуту я вынужден был признать, что махать кулаками этот парень умеет здорово. Пожалуй, его можно было выпустить на ринг даже против профессионального боксера, сложно будет противопоставить хоть что-то этой безупречной технике… Но придется. Проигрывать я не намерен.

Некоторое время мне понадобилось на то, чтобы изучить любимые комбинации Каледина. Например, нечего было и думать о том, чтобы пытаться пробить его мощный торс. Зато оказалось, что у меня неплохо получается раз за разом доставать соперника ударами в голову.

Я бил обеими руками, вкладывая в удары всю силу, на которую было способно это тело. И получалось вполне неплохо — кто-то другой на месте Каледина уже или свалился бы, или ушёл в глухую защиту, чтобы продержаться до конца трёхминутного раунда.

Со временем я вынудил соперника пятиться к канату и пропускать выпад за выпадом. Мои удары летели со всех сторон, мне всё лучше удавалось нащупать брешь в обороне Каледина — которая в начале схватки казалась безупречной. Я был уже уверен в своей победе!

Когда навстречу моему лицу вдруг бросилось покрытие ринга.

Каледин тоже оказался не лыком шит. Я изучал его, а он в это время изучал меня. Отступая к канатам, выжидал нужный момент. И когда я слишком увлекся и провалился вперёд, накрыл обе моих перчатки левой рукой, придавил вниз, а правой пробил такой хук в челюсть, что я едва не отключился.

Едва.

Стараясь не обращать внимания на звон в ушах, я подпрыгнул и снова собрался в стойку. Каледин — сильный соперник. Но и я не собираюсь уступать.

В глазах Каледина мелькнуло удивление. И… уважение?

— А ты упорный, — обронил он. — Не ожидал такого от белого мага.

— Это одно из наших главных преимуществ, — отозвался я. — Никто не ждёт от белых магов ничего подобного, — и снова пошёл вперёд.

Каледин, закрывшись от моего удара, как-то странно улыбнулся.

— Да уж. Никто.

— Ты тоже — белый?! — дошло до меня.

— Как и ты.

Каледин резко уклонился, перенёс вес на больную ногу, и я заметил, как перекосилось его лицо.

— Может, прервёмся?

— Зачем?

— Ты повредил ногу. Тебе больно, я вижу.

— И что? — скривился Каледин. — Сдашь меня? Техническое поражение — что может быть проще и приятнее?

— Ты, кажется, путаешь меня со своими знакомыми, — буркнул я. — И не говори, что ещё не понял — я сумею одержать настоящую победу. Не техническую.

— Если бы не моя нога…

— А если бы во мне было больше веса…

Переговариваясь, мы не забывали кружить по рингу. Последней моей фразе Каледин вдруг улыбнулся.

— Да, ты прав. С этим почти нокаутом мне просто повезло. Будь ты хоть на пару лет старше или на десяток кило тяжелее — я бы против тебя не выстоял. Тебя есть за что уважать.

— И тебя, — кивнул я. — Сильная боль?

— Терпимо. Этот раунд продержусь. И второй тоже.

— Но это не должно выглядеть, как сговор.

— Догадываюсь. Нужно показать зрителям красивый бокс.

Мы кивнули друг другу, что поняли. И честно отстояли оставшиеся минуты вместе с перерывом, демонстрируя почтеннейшей публике зрелищный и техничный бой.

На этот раз Каледин позволил мне пробить пару серий, вызвавших на трибунах восторженные вопли. Сам, конечно, тоже не остался в долгу. Однако мы с ним оба хорошо понимали, что настоящий поединок уже закончился.

Мне не хотелось и дальше издеваться над Калединым, заставляя этого стойкого парня испытывать лишнюю боль. Я был уверен, что очень многие на его месте вышли бы из Игры сразу после падения на поле. И Каледин мои действия оценил в полной мере. Рефери объявил ничью.

— Браво, господа! — восхищался ведущий. — Какой великолепный поединок! Какой красивый бокс показали нам наши игроки! Но это ещё не всё. Сейчас им предстоит пройти самый зрелищный этап. Гонки!

Ринг исчез. Вдоль трибун появилось асфальтовое покрытие. А к нам с Калединым подкатили мотоциклы.

По сравнению с теми машинами, к которым привык я, эти казались неуклюжими и громоздкими. Возможно, из-за того, что над головой седока для чего-то присобачили крышу наподобие кабриолетной, а сзади на сиденье прицепили багажный ящик.

— Предыдущий этап закончился вничью, — вещал ведущий. — А из этого, согласно правилам, следует, что стартуют наши игроки одновременно! Напоминаю, что заводить двигатель раньше, чем вы услышите стартовый выстрел, запрещается. Внимание, господа!

Мы с Калединым надели шлемы. Прогремел выстрел. Двигатель мотоцикла схватился сразу. И я рванул вперёд.

Глава 17 Уровень любви к человечеству

Я быстро понял, что аппарат мне достался неплохой: мощный и достаточно маневренный. Впрочем, надо полагать, у соперника он не хуже. И больная нога на этом этапе Каледину вряд ли помешает.

А ещё меня неимоверно бесила крыша над головой. И багажный ящик. Я буквально физически чувствовал, как эта дрянь увеличивает сопротивление воздуха и утяжеляет мотоцикл…

Решение я принял мгновенно. Одной рукой удерживая руль, другой принялся выламывать стойки, удерживающие крышу.

— Что происходит, уважаемые зрители? — озадачился ведущий. — Неужели господин Барятинский собирается… О-о!

Это я справился с тонкими стойками и отшвырнул в сторону брезентовый колпак крыши. Он покатился по травяному покрытию, в которое превратилось поле по обе стороны от трассы, и тут же пропал из виду. А я мгновенно почувствовал, как снизилось сопротивление воздуха. Мотоцикл пошёл шустрее.

— Крайне смелое решение, господа, — голосил ведущий. — Господин Барятинский, несомненно, получит штрафные баллы за порчу оборудования. Но вы только взгляните, какое преимущество в скорости дало ему это, с позволения сказать, усовершенствование! Как значительно он оторвался от своего соперника! Напоминаю, что победа в гонке — а как следствие, в Игре — принесёт команде-победителю целых пятьдесят баллов!

Дальше я не слушал. В ста метрах передо мной вместо асфальта внезапно вырос лес.

— Организаторы Игры снова решили поразить наше воображение, господа, — восхитился ведущий. — Вы только полюбуйтесь, с какой точностью они воспроизвели знакомый каждому петербуржцу пейзаж!

Лес и впрямь показался знакомым. Это был сосновый бор с высоченными стволами и редким низовым кустарником — в окрестностях столицы такого добра полно.

Земля у подножия сосен была укрыта толстым ковром иголок. Это мгновенно отразилось на скорости. Иглы так и летели из-под колёс, с тем же успехом я мог бы ехать по песку. Скорость упала до тридцати километров в час. А мне приходилось ещё и выбирать дорогу, пытаясь проложить среди деревьев оптимальную траекторию.

У Каледина, похоже, дела шли не лучше моего — его мотоцикл рокотал позади. А значит, обогнать меня соперник пока не мог — хоть одна приятная новость.

Чёрт, но какая же дрянь — эти иглы! И ведь не свернуть никуда. Искать в магическом лесу, выросшем пять минут назад, тропинку — занятие, очевидно обреченное на провал…

И вдруг я заметил, что чуть поодаль цвет игл кажется более тёмным, чем у других. В голове сверкнула догадка. Я свернул в сторону. А через минуту с облегчением выдохнул: догадка оказалась верной. Сосновые иглы потемнели из-за воды. Между вековых стволов бежал ручей.

Вот она, «тропинка»! По краям ручья иглы должны быть слежавшимися, не такими сыпучими.

— Мы наблюдаем нечто странное, уважаемые зрители, — комментировал между тем ведущий. — Господин Барятинский, вместо того, чтобы следовать дальше выбранным маршрутом, внезапно поменял направление! Он устремился к ручью. Неужели молодого князя так измучила жажда?

Ох, моя бы воля — засветил бы я тебе! Так, чтоб навсегда забыл и про жажду, и про все остальные потребности…

С этой мыслью я направил мотоцикл к ручью. И повёл его по краю русла.

Из-под колёс полетели брызги, но я не прогадал — вновь обретя под собой твёрдую поверхность, мотоцикл тут же прибавил скорости.

— Господин Барятинский демонстрирует удивительную смекалку, господа! — восхитился ведущий. — Сбившись с маршрута, он отстал от своего соперника, но это великолепное решение стоило того! Вы только взгляните, как быстро господин Барятинский вновь набирает скорость!

По ручью я ехал недолго — лес закончился так же внезапно, как начался. Под колёсами вновь появился асфальт. Я ещё больше прибавил скорости.

— Господину Барятинскому удалось вырваться вперёд, — объявил ведущий. — Но посмотрим, господа! Игра ещё не окончена. Посмотрим, что он будет делать дальше! Обратите внимание на дорогу!

Я обратил на неё внимание куда раньше, чем это услышал. Я вообще не отводил от дороги глаз.

И увидел, что асфальтовое покрытие впереди вздыбилось, приподнявшись над землёй. А за ним разверзся ров шириной около двух метров.

Ров перерезал асфальт, края его скрывались в траве. Объехать препятствие, по всей видимости, можно — но для этого придётся сойти с трассы. Неизвестно, сколько времени потеряешь. А вот вздыбившийся асфальт — для моих целей как нельзя кстати.

Я прильнул к рулю мотоцикла и выжал скорость на максимум.

— Господин Барятинский, кажется, не собирается сворачивать! — орал ведущий. — Что это? Особая уловка, или же… О-о-о!!!

Долетев до того места, где асфальт заканчивался, я заставил мотоцикл оторваться от земли.

Рисковал, конечно, здорово. Я не знал возможностей этой машины. Но судя по тому, что, перепрыгнув ров, мотоцикл не развалился, а понёсся дальше, всё сделал правильно.

На трибунах бесновались зрители. Ведущий орал что-то уже совершенно неразборчивое. Как обошёл препятствие Каледин, я не знал, но и позволить себе обернуться не мог. Не снижая скорости, нёсся дальше.

* * *

— Это была одна из самых красивых и ярких побед за всю историю существования Игр! — объявил ведущий. — Поздравляем команду Императорской академии!

Мы победили с большим отрывом. Несмотря на то, что баллы за порчу оборудования с меня, конечно же, сняли.

— Ещё поборемся, — сказал Каледин, пожимая мне руку во время церемонии награждения. — Сегодня — только первый день.

— Непременно, — кивнул я.

— Меня зовут Родион.

— Константин. Рад знакомству.

— Взаимно. Сейчас мы с тобой — соперники. Но, если найдёшь время на то, чтобы встретиться и пообщаться, когда Игра закончится…

— Принял, — кивнул я. — Постараюсь.

В следующую секунду на поле хлынули команды поддержки. Нас с Калединым разделила толпа.

* * *

Отмечать победу первого дня мы отправились в кафе. «Мы» — это вся наша компания, а именно: я, Андрей, Анатоль, Мишель, «Полли» и Надя. Ещё к нам присоединилась Кристина, что было, вообще-то, внезапно.

Мы с ней задержались на пути от стоянки такси до входа в заведение.

— Ну что? — спросил я, выставив на всякий случай «завесу». — У тебя есть какая-то связь с отцом?

— Была, — злобно зыркнула на меня Кристина. — Однако какой-то не в меру ретивый борец за незыблемость государственных устоев эту связь уничтожил.

Я вспомнил «пудреницу» с кнопками, поморщился.

— И что? Во всей тайной канцелярии другого передатчика не нашлось?

— Нашлось, — призналась Кристина. — В тот раз передатчик мне заменили. Но здесь я — без него. Связь держим через Агнессу, нас же с тобой вместе инструктировали.

— Инструктировали. Но я думал…

— Нет, — отрезала Кристина. — Тот факт, что я дочь господина Витмана, не даёт мне никаких привилегий, поверь. — Однако тут же смягчилась и добавила: — Расслабься, если бы что-то произошло — об этом бы уже все знали.

— И тайная канцелярия не попытались бы замять произошедшее без лишнего шума? — удивился я. — Зачем массам знать, что на императорскую семью могут так вот запросто покуситься?

— Ни к чему, — согласилась Кристина, глядя в сторону кафе. — Именно поэтому все бы уже и знали. Слухи распространяют не сотрудники тайной канцелярии, и уж подавно не члены императорской семьи. А те, кому выгодно. Ну, или идиоты. Впрочем, идиоты в основном работают на тех, кому выгодно. Зачастую сами об этом не подозревая и совершенно бесплатно.

— Уровень любви к человечеству: «чёрный маг», — усмехнулся я.

— Мне нет нужды лицемерно декларировать свою любовь к людям! — вздёрнула нос Кристина. — Достаточно осознания того, что люди необходимы для существования аристократов.

— Это ты так передо мной оправдываешься? — продолжал веселиться я.

— И что заставило тебя так подумать?! — Кристина покраснела. — Да кто ты такой, чтобы…

— Ясно, ясно, — успокоил я её. — Ладно, идём радоваться жизни.

— Стой! Помнишь, ты просил меня поговорить с Полли насчёт Мишеля?

— Ну? — Я остановился и повернулся к Кристине. Та как-то совершенно несвойственно ей переминалась с ноги на ногу, избегая смотреть мне в глаза.

— Ну… Я с ней разговаривала. В общем, она, конечно, заметила, что Мишель испытывает к ней вполне определённые чувства. И, насколько я могу понять её взбалмошную натуру, она была очень даже не против пережить пару-тройку каких-нибудь волнующих приключений. После чего сказать: «Ах, Мишель, я навек сохраню вас в своём сердце, но, увы. Я другому отдана».

— Ну то есть, ей на него плевать, — перевёл я.

— Буквально — да. И потому меня сейчас беспокоит вот это.

Кристина взглядом указала на окно кафе. Я посмотрел туда же и задумчиво кивнул. Мишель и «Полли» сидели рядом, оживлённо о чём-то болтая. Великая княжна с каждым часом всё лучше вживалась в роль, и теперь, кажется, чувствовала себя комфортно даже без книжки.

— Беспокоишься, что когда они поменяются обратно, Мишель попытается подкатить к настоящей Полли и получит категорический отказ?

— Нет! — выкрикнула Кристина, оскорблённая тем, что её заподозрили в таких альтруистических чувствах. — С какой стати мне беспокоиться о Мишеле? Это твой друг, а не мой. Просто там, рядом с ним, сидит дочь императора, жизненный опыт которой равен приблизительно нулю. А Мишель — влюблённый парень, который, насколько я помню, не воспитывался с детства, как подобает аристократу. И если с ними… то есть, между ними… ну, в общем, если случится что-то… — Кристина покраснела.

— Что? — подбодрил я. Её смущение меня почему-то всегда забавляло.

— Сам знаешь, что! — мгновенно вскипела она. — Не притворяйся, будто не понял, о чём я… В общем, если это случится, нам конец.

— Ну, не «нам», а мне, — поправил я. — Это ведь я отвечаю за великую княжну. Тебя вообще к операции толком не подключали, только в известность поставили, из уважения. Переживаешь за меня — так и скажи, пойму.

Кристина сжала кулак — вокруг того немедленно заискрилась целая туча искр — шагнула вперёд и нанесла удар. Я легко поднырнул под её руку. С кулака Кристины сорвался сноп молний, улетел прочь и куда-то врезался с грохотом и треском.

— Моя задача — страховка! — процедила Кристина сквозь зубы. — А ты слишком уж задираешь нос для белого мага.

— Сойдёмся на том, что мы оба небезупречны, — предложил я. — Идём?

Я, думая лишний раз поиздеваться, предложил ей взять меня под руку. Однако Кристина неожиданным образом так и поступила.

— А ты — чем переживать за Мишеля, лучше бы сам разобрался со своими отношениями, — резко сказала она, пока мы шли к дверям. — Что у тебя с этой докторшей из Чёрного города? Только не надо пересказывать байки, которые ходят в свете, будто из чистого альтруизма помогаешь людей лечить!

— Вообще-то помогаю, — обиделся я.

— Из альтруизма? Или из циничного желания остаться беленьким, не ограничивая себя в поступках?

— Из альтруизма, да только не из-за такого, — вздохнул я. — Если в мире и есть по-настоящему белый маг — так это баронесса Вербицкая. Будь в ней хоть на йоту черноты — она бы себя хоть немного берегла. И вот её — мне жалко. А людей в целом — не особо. Одни рождаются, другие умирают — статистика. Если кто-то говорит, что он любит людей в целом — скорее всего, врёт. Но если человек, который ради дела, в которое верит, выжигает себя, не вызывает у тебя сочувствия и понимания — ты, пожалуй, даже не чёрный маг, а попросту нелюдь.

— Я бы попросила, — проворчала Кристина. — Чёрный маг — это не маг низшего качества, а другое мировоззрение.

— Знаю. — Я остановился и посмотрел в сторону. — И понимаю.

Кристина проследила за моим взглядом и сказала:

— Ой.

В ряду других машин стоял «Чёрный призрак» с московскими номерами. Лобовое стекло у него отсутствовало.

— Ты думаешь, это я сделала? — спросила Кристина.

— Нет, ну что ты. Просто ворона врезалась на трассе.

— Очень смешно! — Кристина отняла руку. Посмотрела на меня. — Ну? Ты что-нибудь сделаешь?

Я пожал плечами.

— А что я могу сделать? Зеркала скрутить? Колёса снять?

— Прекрати! Есть же у вас какая-то там… Реконструкция?

— У меня — нет. — Я демонстративно похлопал себя по карманам.

— О Господи! — закатила глаза Кристина. — Никакого толку от белых магов!

— Пошли, внутри спросим, — предложил я.

Мы вошли в кафе с несколько подпорченным настроением. В зале сидели, в основном, наши, из академии. Московских «друзей» я не видел. Впрочем, в кафе был ещё второй этаж, видимо, они сидели там.

— Дамы и господа, минуточку внимания, — прервал я общий гул голосов.

Поскольку я был собой, мне без проблем удалось получить эту минуточку. Даже Мишель и Анна перестали любоваться друг другом и уставились на меня.

— Кто-нибудь владеет техникой Реконструкции? Там… с одним автомобилем произошёл несчастный случай. Если вас не затруднит, надо бы устроить всё это поскорей…

— С каким таким автомобилем? — послышался вдруг голос, которого я не хотел услышать.

Повернулся и увидел, наверное, только что вышедшего из туалета Жоржа Юсупова.

— «Чёрный призрак», — любезно пояснил я.

Жорж побледнел:

— Ты…

— Я не уничтожаю всех «Призраков» только потому, что их производят Юсуповы, — поспешил заверить его я.

— Это мой «Призрак»! — крикнул Жорж.

— Эм… Нет, у него московский номер, — сказал я.

— У него московский номер, потому что его пригнали из Москвы! — взвыл Жорж и пулей вылетел из кафе.

Я повернул голову ему вслед и присвистнул. Помолчав, громко спросил:

— Итак. Кто хочет починить машину Жоржа Юсупова?

Анатоль, который в самом начале моего обращения привстал было, опустился обратно и начал сосредоточенно двигать по столу стакан с газированной водой. Н-да, вот что значит — репутация. Тут уж на «чёрный маг» не спишешь. Если бы помощь понадобилась Кристине — ломанулись бы помогать все, даже те, кто Реконструкцией не владеет.

— Я попробую! — подхватился вдруг Мишель.

Все немедленно посмотрели на него, и он покраснел. Нечасто ему приходилось оказываться в центре внимания.

Он пробормотал что-то Полли и неуклюже пошёл к выходу.

— Ты с ним не пойдёшь? — спросила Кристина.

— Думаешь, Жорж будет рад меня видеть? — задумался я.

Кристина только вздохнула. Ей, вероятно, было несколько неудобно в этой ситуации — стекло-то расколотила она.

— Я скажу ему, когда он вернётся, — заверила она.

— Это не принципиально, — махнул я рукой. — Он всё равно решит, что виноват я, а ты меня просто прикрываешь.

— Между прочим, ты и был виноват! Это ты меня спровоцировал!

— Ну вот, видишь…

Мы заняли свободные места. Я оказался рядом с Надей, которая, в свою очередь, не отходила далеко от великой княжны, то и дело бросая пристальные взгляды ей на лицо.

— Костя, ты опять что-то сломал, — дежурным тоном попеняла мне сестра.

— Ох, сейчас всё делают таким хрупким, — вздохнул я. — Что пьёшь?

— Грушевый сидр.

— Какая гадость. Мне того же самого и принесите ваше блюдо дня или что-то вроде этого, — попросил я подошедшую официантку.

— Блюдо дня сегодня… — начала было она.

— Несите, чем бы это ни было, — улыбнулся я. — Я не привередлив.

Кафе уже вновь наполнилось гомоном голосов. Вот Серж за соседним столом поднялся, готовый произнести тост…

И тут с улицы донёсся гром.

Вернее, мне сначала так показалось, что этот рокот — гром. Но небо было ясным, солнце светило вовсю, а от грома затряслись стёкла в окнах.

— О боже! — всполошилась Надя.

Все повскакивали с мест. Кристина оказалась рядом со мной в мгновение ока. Мы прильнули к окну.

Отсюда я не мог разглядеть машину Жоржа, зато увидел другую. Тоже чёрную и тоже «Призрака». Ну нет, двух таких совпадений за день быть не может.

Я рванулся к двери. Заметив рядом с собой Кристину, бросил ей:

— Останься!

— Что? Нет!

— Анна! — прошипел я сквозь зубы, и Кристину как ветром сдуло. Теперь за великую княжну я мог быть спокойным.

На улицу я выскочил один. Остальные не успели сообразить, что происходит. Они-то не знали, чем могут быть опасны «Чёрные призраки», из окна не было видно всей картины.

А эту картину я увидел лишь сейчас, и она меня удивила.

Мишель лежал на асфальте, очумело тряся головой. А между ним и знакомой пятёркой моих старых друзей стоял Жорж Юсупов со шпагой в руках.

Глава 18 Необходимые меры

— Вы в моём присутствии осмелились поднять руку на курсанта Академии, в которой учусь я! — услышал я голос Жоржа. — Я расцениваю это как оскорбление, нанесённое лично мне!

Вот оно что. Бедный Мишель, что ж ему так не везёт-то?.. Москвичи, которые подъехали только что, увидели его — но не увидели рядом меня. Решили, что упускать такой случай — грех, и попробовали поквитаться за свой вчерашний позор на заправке. Присутствие Жоржа, очевидно, во внимание не приняли. Тем самым оскорбив господина Юсупова в лучших чувствах.

— У нас с ним свои счёты, белобрысенький, — пропела знакомая брюнетка, опять прячась за спиной Валерия. — Ступай своей дорогой, к тебе претензий нет.

— Как мило, — сказал я, подходя. — А у вас всегда за всех отвечает дама?

Я помог Мишелю подняться. Он был жив и, насколько я мог понять, здоров. Оглушен немного, но лицо уже начало принимать осмысленное выражение.

Жорж бросил на меня быстрый взгляд.

— А ты что здесь забыл, Барятинский?

— Увидел старых друзей, — усмехнулся я.

— Мне твоя помощь не нужна! С этой кучкой дегенератов я с удовольствием расправлюсь сам!

Насколько я мог понять Жоржа, он был чертовски зол из-за машины — только что лишившейся лобового стекла. На Мишеля Юсупову, разумеется, плевать, а вот обожаемый «Чёрный призрак» — другое дело. Сорвать злость на мне Жорж не мог чисто технически, и ухватился за первый же удачный предлог. А я ему опять всё порчу.

— За такие слова, — процедил сквозь зубы Валерий, — тебя придётся наказать.

И у него в руке появилась сабля.

— Если это вызов, — тут же вклинился Жорж, — я бы хотел услышать более чёткую формулировку!

И вновь я подметил странность. Несмотря на то, что Жорж явно нарывался, на него обращали не больше внимания, чем на севшую на лобовое стекло муху. Даже Мишель перестал интересовать москвичей, стоило лишь появиться мне. Конечно, понятно, что я — самый главный злодей, но всё же. Уличная драка (а всё происходящее напоминало именно её, а не высокопарную разборку аристократов) есть уличная драка.

Впрочем, вряд ли у аристократов имелся такой же богатый опыт в уличных драках, как у меня.

— Вы — не достойны вызова! — вскинул голову Валерий.

Поскольку, отвечая Жоржу, смотрел он на меня, у Жоржа закоротило решительно всё. Впрочем, ему и терять было особо нечего, он-то был убеждённым чёрным магом. Может быть, немного расстраивал тот факт, что формально пришлось вписываться за Мишеля, но он явно тешил себя мыслью, что намерения у него при этом были самые чёрные.

— Я заставлю тебя умолять о прощении! — прошипел Жорж и взмахнул шпагой.

В воздухе полыхнул стремительный росчерк. Стремительность его меня изумила, поскольку росчерк вышел довольно сложным: он напоминал букву «Ю». Если бы фамилия Жоржа начиналась на «Х», вышло бы эффектнее, конечно, но и сверкающая «Ю», летящая в Валерия, тоже впечатление производила.

Валерий сделал быстрый шаг назад, а вперёд неожиданно выступила девчонка из их команды. Она что-то шепнула, и «Ю», практически врезавшись в неё, мигнула, исчезла, после чего с удвоенной скоростью полетела обратно. Будь я четырежды проклят, если сейчас увидел не Белое Зеркало, защитную технику белых магов! Что-то меня в последнее время белые маги мало радуют. Белозеров, Рабиндранат, а теперь ещё эта куколка.

Жорж такими философскими мыслями не страдал. Увидев опасность, он среагировал моментально — прыгнул. Прыжок, очевидно, был усилен магией. Всё же мы не в кино, и с места прыгнуть на такую высоту, да ещё сделать в воздухе эффектное сальто — мягко говоря, невозможно.

«Ю» пролетела под Жоржем. Оклемавшийся Мишель вскинул руку и остановил её Щитом. Жорж приземлился в шаговой доступности от девушки и взмахнул шпагой. Та со свистом растерзала воздух. Клинок светился и оставил след в виде серпа. Этот серп полетел в незадачливую парочку.

Девчонка, взвизгнув, упала на спину. Валерий падать посчитал ниже своего достоинства и взмахнул саблей. Та тоже засветилась, и один серп с яркой вспышкой погасил другой.

И тут проявил себя водитель. Евгений, если я правильно запомнил. Он поднял руку — зажила, наверное, кости срослись, — губы его шевельнулись, и из «Призрака» Жоржа вылетел рой разъярённых осколков стекла. Осколки бросились на Жоржа.

— Мой выход, — сказал я.

Цепь появилась у меня в руке, как всегда, быстрее мысли. Я резким движением закрутил её и швырнул вперёд. Цепь укоротилась так, как я её и «просил». Вертясь с немыслимой скоростью и сверкая, она стала напоминать летящий в воздухе сияющий диск. Этот диск очутился между роем осколков и Жоржем. Евгений не успел ничего изменить, и осколки попали в «вентилятор», с итогом вполне закономерным. Их разнесло на куда более мелкие осколки, которые полетели Евгению в лицо.

Парень завизжал, прижимая руки к щекам. Между пальцами потекла кровь.

— Проклятье, Барятинский! — рявкнул Жорж, уставившись на меня злым взглядом. — Я говорил — мне не нужна помощь!

— Да с чего ты решил, что я тебя слушаю? — встречно изумился я.

Диск вернулся ко мне, остановил вращение. Цепь ласково прильнула к руке, будто славно послужившая дрессированная змея пришла за похвалой.

И тут очнулись оставшиеся два молодца из московской команды, которые до сих пор даже не проронили ни слова. Один вытащил личное оружие. Ему удалось меня удивить — это был лук. Светящийся полупрозрачный лук, сразу со стрелой на тетиве. Но вот нюанс: у оружия не было «тела», а значит — повышенный расход магии и никакой физической угрозы, только энергетическая.

Стрела полетела мне в грудь. Я не стал даже цепь тревожить ради такого — просто махнул рукой, добавив чуток магии к жесту, и стрела исчезла на подлёте.

А вот второй парень сделал что-то уж вовсе несусветное. Он сотворил чёрный шар, который полетел ко мне. Не быстро — скорее поплыл, а не полетел. Вокруг шара колебалось марево, как будто он был раскалённым.

Не зная, что это, я предпочёл отгородиться Щитом. Результат меня ошеломил — шар прошёл сквозь Щит, даже не заметив. Более того — и Щит его не заметил.

Времени рассуждать на эту тему не оставалось. Отменив технику, я толкнул Мишеля влево, сам прыгнул вправо. Но шар с неожиданной сноровкой последовал за мной. Я взмахнул цепью, и в тот миг, когда она коснулась шара, прогремел взрыв.

Меня отбросило волной на капот ближайшей машины. Жорж приземлился рядом со мной, выругавшись сквозь зубы. Я тут же приподнялся, оценивая обстановку.

Валерий и его подружка лежали на земле. Евгений стоял на коленях, всё ещё занятый своим лицом — этот точно больше не боец. А вот «двое из ларца», которые стояли дальше всех, от взрыва не пострадали. Один уже опять натягивал тетиву призрачного лука, целя стрелой в меня.

— Да как же надоел этот балаган! — разозлился я и одним движением соскочил с капота.

Первым на моём пути оказался Валерий. Он попытался что-то сделать, но получил удар кулаком в живот и с писком согнулся пополам. Девчонка, взвизгнув, отпрянула.

Я взмахнул цепью, и та послушно удлинилась. Ну, ребятки, пора поплясать!

Стрела лучника пролетела мимо меня, и о её судьбе я не заботился. Моя цепь завертелась, воздух взвыл. Стрелок подпрыгнул, пропуская цепь под собой. Второй не успел — он пытался сколдовать ещё один чёрный шар. Но цепь подсекла его раньше. Парень, вскрикнув, повалился на асфальт, и недоделанный чёрный шар рванул прямо у него в руках.

Взрыв на этот раз вышел не такой мощный, меня всего лишь опалило горячим ветром. Но хозяину шара, который угодил в самый центр взрыва, и этого оказалось более чем достаточно. Его руки бессильно опали, глаза закатились. Ещё минус один. Отлично…

— Что здесь происходит?! Немедленно прекратите! — прогремел явно усиленный магией голос.

Знакомый голос.

Я обернулся и увидел Синельникова, сломя голову несущегося к месту происшествия. А за ним табуном неслась вся наша компания, выскочившая из кафе. Великая княжна была среди них, но Кристина предусмотрительно держалась рядом.

— Уходим! — выкрикнул Валерий.

Девчонка бросилась к машине первой. Я заметил, что у этого «Призрака» теперь тоже не достаёт стёкол. Как и у многих машин вокруг — видимо, взрывы не пропали даром. Валерий поднял Евгения, лучник — любителя чёрных шаров. Они на удивление быстро погрузились в салон. За рулём на этот раз оказалась девчонка.

Движок взревел, завизжали шины, стираясь об асфальт, и «Призрак», наращивая скорость, полетел прочь.

* * *

— Какой позор, какой позор! — разорялся Синельников, бегая взад-вперёд. — Курсанты Императорской Академии ввязались в уличную драку!

Для разноса нам выделили что-то вроде конференц-зала отеля, который сейчас не использовался. Мы неформально сидели на столах, а Синельников метался, как раненый бизон, пытаясь найти слова, которые надёжнее разбудят в нас совесть.

«Мы» — это я, Мишель и Жорж Юсупов. Вот уж не думал, что когда-нибудь мы влипнем такой компанией, но чего только на свете не бывает.

Мне было скорее весело. Жоржу было скорее плевать. А Мишель сидел бледный и, кажется, готов был грохнуться в обморок. Едва ли это являлось последствием взрыва, скорее — страхом перед возможным отчислением из Академии.

— О чём вы думали?! — остановился Синельников и уставился на меня. — Господин Барятинский?!

— А почему это вы его спрашиваете? — вмешался Жорж. — Как будто он был главным!

— О, так вы, господин Юсупов, хотите взять вину на себя?! — обратился к нему Синельников. — Похвально-с, неожиданный поступок для чёрного мага!

— Ничью вину я брать не собираюсь! — взбеленился Жорж. — Мне просто уже осточертело это! Со всех сторон только и слышишь: «Барятинский — то! Барятинский — сё!». Если Барятинский где-то оказался — значит, он непременно главный герой драмы!

— А вы полагаете главным героем себя? — Синельников сложил на груди руки. — Что ж, полагаю, отец будет вами гордиться.

Упоминание Юсупова-старшего мгновенно привело Жоржа в чувство.

— Не надо только вмешивать в это отца! — совсем другим тоном сказал он.

— Полагаете, Венедикт Георгиевич не узнает о случившемся? Полагаете, он уже не знает?! — наигранно удивился Синельников. — Лучше изложите мне свою версию как можно скорее — чтобы я, в случае чего, мог выступить на вашей стороне. Разумеется, при условии, что ваша сторона этого заслуживает.

Жорж несколько секунд злобно посопел носом и начал излагать:

— Барятинский разбил мою машину. Я вышел посмотреть. Этот, — он небрежно кивнул на Мишеля, — зачем-то выбежал следом.

— Я хотел помочь починить, — пробормотал Мишель.

— Не знаю, чего он там хотел, — буркнул Жорж. — Но тут сразу подъехали эти…

— Какие «эти»? — спросил Синельников.

Жорж пожал плечами, и я почувствовал, что пора внести свою лепту.

— Курсанты из какой-то московской академии, — сказал я. — Мы с ними ещё в Петербурге на заправке познакомились. Они вели себя там… неподобающе. Пришлось преподать урок хороших манер.

— Эти мерзавцы меня узнали, — сказал Мишель. — И сразу же напали, даже слова не сказав…

Жорж вдруг спрыгнул со стола и, сжимая кулаки, прошёл к окну. Мы все, включая Синельникова, проводили его взглядами.

— Так всё-таки это из-за тебя! — Жорж развернулся на каблуках, уставился на меня. — Клянусь честью, Барятинский, ты у меня уже в печёнках сидишь!

— Жорж вообще ни в чём не виноват, — сказал я, не обратив внимания на этот выпад. — Он за Мишеля вписа… вступился.

Синельников с видимым трудом принял эту мысль. Жоржу всё далось ещё труднее.

— Так, — сказал Синельников. — Значит, во всём виноваты какие-то москвичи… И где же они, позвольте узнать?

— Ещё увидимся, наверное, — сказал я. — Если угодно, познакомлю.

— Хватит, господин Барятинский! — Синельников топнул ногой. — Прекратите, или я добьюсь, чтобы вас отправили обратно в академию! Несмотря на Игру!

Это было определённо вряд ли. На Игру-то, может, и несмотря, а вот снять с меня задание следить за великой княжной у Синельникова точно не получится.

— Молчу, — сказал я, потупив взгляд.

— В результате вашей эскапады пострадали более десятка автомобилей!

— Я компенсирую ущерб, — сказал Жорж.

— Я компенсирую, — возразил я.

— Нет, я! — взвился Жорж. — Прибереги свои жалкие гроши для милостыни!

— Нет уж, спасибо! — не остался я в долгу. — Благодаря мне ваш род вылетел из Ближнего Круга. Если вы теперь вовсе по миру пойдёте — никогда себе этого не прощу!

Жорж, казалось, готов был достать шпагу.

— Хватит! — вновь грянул Синельников. — Как малые дети, ей-богу.

Мы притихли. Не знаю, как до Жоржа, а до меня и вправду дошла вся нелепость ситуации. Ещё бы подарками друг друга осыпать начали.

— У меня нет оснований не доверять словам отпрысков двух знатнейших родов, — принялся рассуждать Синельников. — Если ваш товарищ, господин Пущин, подвергся нападению, вы, господин Юсупов, обязаны были за него вступиться по закону чести. То же самое касается и вас, господин Барятинский. Увидев, как на господина Юсупова наступают превосходящие силы…

— Да какие превосходящие, я вас умоляю! — скривился Юсупов. — Я бы разобрался с ними одной…

— Превосходящие силы! — повысил голос Синельников, и Жорж притух. — Что ж, господа. Сколь могу судить, все вы поступили достойно. Однако этого же нельзя сказать о тех, кто предпринял нападение. Их следует разыскать и должным образом наказать. Что вы можете сообщить о них? Как они выглядят?

— Их пять человек. Одна девушка, один парень — пухлый такой, Евгений, другой — плечистый, зовут Валерием, — сказал я. — И ещё двое — молчаливые, неприметные. Все пятеро ездят в одной машине, «Чёрный призрак» с московскими номерами. Я думаю, долго их искать не придётся.

— Правое зеркало автомобиля снесло взрывом, — добавил Жорж. — Если сумеете их найти — будьте любезны передать, что Жорж Юсупов готов дать полное удовлетворение любому…

— Угу, через подставного старшекурсника, — буркнул я.

На этот раз Жорж таки достал шпагу, и Синельников бросился его успокаивать. Я тем временем посмотрел на Мишеля, толкнул еголоктем.

— А ты чего такой невесёлый?

Мишель посмотрел на меня полными ужаса глазами.

— Меня же могут отчислить! И я никогда больше не увижу Аполлинарию Андреевну.

— А… Ну, это — да, возможно, — согласился я. — Но ты не бойся, не отчислят. Ты-то здесь вообще исключительно пострадавшая сторона.

— Но они ведь не без причины на меня напали, — возразил Мишель. — А после того, что было на заправке…

— А что ты такого сделал на заправке, чего не обязан был бы сделать любой белый маг? — удивился я. — Мишель, ты — Щит использовал, ты защищал. Прекращай себя накручивать. Если здесь и есть опасный агрессивный мудак, создавший проблему на пустом месте — так это я.

— Му… дак? — обалдел Мишель.

Я мысленно треснул себя по лбу, но обосновать такой лексический изыск в своём словаре не успел. Синельников закончил утешать ранимого Жоржа, уговорил того спрятать шпагу и теперь повернулся к нам.

— Я приму необходимые меры, — сказал он. — Надеюсь, эту компанию скоро отыщут. И, господа, надеюсь на ваше благоразумие. Постарайтесь больше не попадать в подобные ситуации.

— Слово дворянина, — кивнул я, и Синельников этим полностью удовлетворился. Особенно когда и Жорж пробурчал нечто в этом духе.

Слово дворянина — это ведь не магическая клятва. Да и не стремлюсь я попадать в такие ситуации! Кто ж виноват, что они сами в меня попадают…

Наставник удалился. Я соскочил со стола, Мишель последовал моему примеру. Я планировал выяснить, где находится великая княжна, и, по возможности, не выпускать её из виду до отбоя.

— Барятинский! — процедил сквозь зубы Жорж. — На два слова.

Глава 19 Магия пустоты

Юсупов так и стоял возле окна. Мишель остановился, вопросительно глядя на меня. Я махнул ему рукой и подошёл к Жоржу.

— Внимательно слушаю.

— Во что ты опять ввязался? — поставил Жорж неожиданный вопрос неожиданным ребром.

— Прошу прощения? — Я очень аристократично вскинул брови.

— Что с тобой не так, можешь объяснить? Голем в Царском Селе. Взрыв на заводе. Теперь вот это.

— Взрыв на заводе? — «удивился» я. — О чём ты?

Жорж поморщился:

— Не валяй комедию, Барятинский! Этот взрыв слышал весь город. А медики, которые прибыли на место взрыва, застали там тебя. Да-да, не все они держат язык за зубами так же надёжно, как многоуважаемая баронесса Вербицкая… Ну, давай, — Жорж прищурился, — расскажи, что им почудилось, и на самом деле ты во время взрыва мирно спал в своей кроватке. Только вот знаешь, что? На построении в академии тебя в тот день не было! И всю первую половину дня на занятиях — тоже.

— Готовишься писать мемуары обо мне? — заинтересовался я. — Собираешь материал? Рановато. Помирать пока не собираюсь.

— Много чести, — буркнул Жорж. — Ладно. Я и не ожидал, что ты сознаешься. Мне достаточно просто знать, что я прав.

— А давно ты решил поверить в голема? Это ведь — моя фантазия, и ничего больше?

— Да у меня уже выбора не остаётся. После того, как я увидел магию пустоты, готов поверить и не в такое.

— Что ты увидел? — не понял я.

— Помнишь чёрный шар, который взорвался?

— Ну.

— Могу ошибаться, но это очень похоже на то, что называется магией пустоты. Весьма редкая способность чёрных магов.

— Повезло мне, — пожал я плечами.

— Повезло? — вытаращил глаза Жорж. — Да если бы маг с такой способностью учился где-то в Москве, он… Он бы не учился в Москве! Мой отец уже бы вытащил его в Петербург и пристроил в Императорскую Академию! И газетчики охотились бы за ним, а не за тобой.

— Хорошо, допустим, — кивнул я. — Ну а чего ты за меня-то беспокоишься?

— За тебя? — поразился Жорж. — С чего ты это взял? Делать мне больше нечего. Я беспокоюсь о том, что здесь, в Кронштадте, живёт сейчас императорская семья. Они ходят на Игру с твоим участием. И присутствие тут, на этом же острове, мага пустоты мне совсем не нравится!

— Такая трогательная забота от бывшего заговорщика, — подколол я.

— Я такой же заговорщик, как ты, — прошипел, покраснев от злости, Жорж. — Я уже объяснял, что ввязался, чтобы разоблачить Рабиндраната!

— Угу, угу… Ну и почему ты не сказал про этого «пустотника» Синельникову? — Я всё ещё был настроен скептически.

— Потому что не желаю стать таким же посмешищем, как ты, когда травил байки про голема! Иллюзию чёрного шара можно создать, вообще не напрягаясь. — Жорж взмахнул рукой, и в воздухе перед ним повис… чёрный шар. Правда, воздух вокруг него не дрожал, и вообще ощущение было иным. Полюбовавшись пару секунд, Жорж его развоплотил. — К тому же, Синельников — не того полёта птица, чтобы я ему докладывался. Зато с отцом поговорю на эту тему сию секунду, будь спокоен.

— Ты собираешься это сделать до или после порки?

Жорж посмотрел на меня долгим тяжёлым взглядом.

— Однажды я убью тебя, Барятинский, — пообещал он. И, взмахнув своим белоснежным хвостом, пошёл к выходу.

* * *

Ни Нади, ни княжны в холле внизу не оказалось. Зато там была Кристина, которая бродила по вестибюлю, отчаянно делая вид, что не волнуется, а если и волнуется, то не за меня. Увидев, как я выхожу из конференц-зала, зашагала ко мне.

— Доложите обстановку, лейтенант, — приказал я.

— О чём говорил с Юсуповым? — проигнорила меня Кристина.

— О разном. «Полли» где?

— У себя, Надя с ней, всё в порядке. А тебя хочет видеть Агнесса.

— Ну ещё бы меня не хотела видеть Агнесса, — проворчал я. — Веди… И расскажи по пути, что ты знаешь о магах пустоты.

Знала Кристина не так уж много, но всё же больше, чем счёл нужным рассказать Жорж.

— Сильная боевая магия, — короткими отрывистыми фразами излагала она. — Маг призывает кусок того, что принято называть «пустотой». Но это не пустота в привычном понимании. В зависимости от силы мага, сила призванной пустоты может разниться, как и её свойства. В самом простом случае при соприкосновении с материей она взрывается.

— Угу, как сегодня на парковке, — кивнул я.

— На вас напал маг пустоты? — изумилась Кристина.

— Ну, если верить Юсупову — такая вероятность есть. Собственно, об этом мы с ним и говорили.

Кристина крепко задумалась. Уже у самой двери в кабинет Агнессы вынесла вердикт:

— Это очень странно.

Пожав плечами, я постучал в дверь и, получив в ответ: «Войдите!» — нажал на ручку.

Кабинет Агнессы выглядел… необычно. Стол здесь хоть и был, но занимал не господствующее место — притаился в углу и в глаза не бросался. А вдоль стен стояли диваны и кресла, в одном из которых восседала сама хозяйка, покуривая изящную трубочку с длиннющим чубуком и крохотной чашей.

— Прошу вас, заходите, — сказала она.

Мы зашли, осмотрелись. В убранстве кабинета доминировал красный цвет. Красный ковёр лежал под ногами, красной кожей были обтянуты диваны и кресла. Даже шторы на окне — красные.

Как только дверь за нами закрылась, Агнесса сделала свободной рукой хорошо знакомый мне жест, установив глушилку. Тут же изменились её тон и манера речи.

— Послушайте, господин Барятинский, мне вас отрекомендовали, как профессионала! — отложив трубку, с места в карьер начала она. — И что я вижу?

— А что вы видите? — пожал я плечами.

— Вижу, что вы ввязались в идиотскую драку, невзирая на то, что объект защиты находился рядом! Вы отдаёте себе отчёт в том, что могло произойти?!

— Константин — белый маг, — попыталась вступиться Кристина. — Эти пришлые напали на…

— Госпожа Алмазова, воздержитесь, пожалуйста, от апологий непрофессионализма! — Агнесса пробуравила Кристину взглядом. — Жизнь объекта была подвергнута серьёзной опасности!

— Вы всё сказали? — холодно спросил я.

Если Агнесса и хотела ещё что-то добавить, то после моего вопроса буквально подавилась словами и заглохла. Уставилась на меня, беспомощно хлопая глазами. Понимаю, неожиданно, когда вместо Кости Барятинского с тобой начинает говорить капитан Чейн.

— Теперь послушайте, что скажу я. Я — не телохранитель. Телохранители сейчас охраняют настоящую, — я показал пальцами кавычки, — великую княжну. Моя же задача несколько шире — обеспечивать безопасную среду для объекта. Мы были в кафе, когда на улице начало происходить нечто, весьма далёкое от безопасности. Если бы я был один, я бы, разумеется, остался на месте. Но со мной была госпожа Алмазова, поэтому я выстроил стратегию иначе. Если бы те, кто был снаружи, пришли за объектом, они были бы готовы к сопротивлению, нападение для них было бы неожиданностью. Ни одну войну ещё никто не выиграл, только обороняясь. Я оставил Кристину защищать объект, а сам пошёл и разобрался с угрозой. И это был, с моей точки зрения, наилучший способ решения возникшей проблемы. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но по-моему, с головы объекта даже волосинка не упала.

Я, разумеется, умолчал о том, что изначальный конфликт на заправке спровоцировал сам. И тут мне не было оправданий. Кроме, разве что, одного: интуиции. Почему-то моя интуиция тогда категорически заявила, что уступать нельзя, а я привык ей доверять.

Агнесса откашлялась, тщетно пытаясь вернуть себе господствующее положение в разговоре.

— Вы пытаетесь мне сказать, что у вас действительно была более приоритетная задача, чем охрана…

— Я пытаюсь до вас донести, что здесь, в этой гостинице, живёт Аполлинария Андреевна Нарышкина! — перебил я. — Девушка пусть и из знатного рода, однако вряд ли представляющая собой интерес для похитителей. Если же вам кажется, что легенду рассекретили, и объектом охоты стала «Аполлинария Андреевна», тогда вы должны не выговаривать мне за непрофессионализм, а разговаривать с тем, с кем у вас есть связь, и убеждать его, что операцию необходимо срочно сворачивать и менять девушек местами. Потому что мы с госпожой Алмазовой, конечно, что-то можем. И можем, прямо скажу, немало. Однако заменить собой всех людей, обеспечивающих охрану императорской семьи, мы чисто физически не в состоянии. Мы защищаем «Аполлинарию Андреевну» и делаем это отлично.

— «Аполлинарию Андреевну», — передразнила Агнесса мой жест, — здесь охраняю я! И я не собираюсь отменять операцию из-за каких-то подозрений. Здесь, в отеле, великая княжна в безопасности, здесь я за неё спокойна. Потому что я не бегаю сражаться с какими-то хулиганами каждый раз, как на улице что-то хлопнет. Единственное, о чём я прошу вас — это присматривать за нею вне стен отеля! На что вы, кажется, физически не способны просто в силу возраста!

— Пошли, — кивнул я Кристине и двинулся к двери.

— Куда?! — подскочила Агнесса. — Я вас не отпускала.

Я, уже держась за ручку, с интересом повернул голову:

— А вы, простите, кто такая, чтобы меня отпускать или не отпускать? Для меня вы в этой операции — связное лицо, и только. Свои соображения я вам изложил, больше нам разговаривать не о чем. Передавать эти соображения выше или нет — решать вам. Ответственность за решение нести тоже вам. А я буду дальше выполнять обязанности, возложенные на меня господином Витманом.

* * *

Пока мы беседовали с Агнессой, в вестибюле отеля, оказывается, затеялось собрание. Мы издали увидели толпу, в которую входили и члены команды, и многие из группы поддержки. Все мои друзья были тут — я заметил Андрея, Анатоля и Мишеля. Рядом с Мишелем, как уже стало привычным, обнаружилась великая княжна с книгой под мышкой. А около княжны крутилась Надя, которой всё происходящее явно было до сиреневой звезды, но отказаться от выполнения служебных обязанностей она не могла. Завидев меня, сестра с облегчением замахала руками.

— Господи, что опять? — проворчала Кристина.

— Пойдём лучше узнаем из первых рук, — предложил я.

Мы приблизились к толпе и услышали окончание речи Сержа Голицына:

— … В конце концов, господа, мы — курсанты Императорской Академии, и нападать на нас не позволено никому! Эти москвичи должны знать своё место! Необходимо их проучить.

Гул восторженных голосов категорически поддержал эту идею. Разве что Мишель смущённо молчал, да Жорж молчал высокомерно. Он единственный сидел в кресле, сложив руки на груди и закинув ногу на ногу.

— Вы что задумали? — спросил я. — Боевые действия?

— Практически да! — повернулся ко мне Серж. — Очень хорошо, что ты пришёл. Ты с нами, Костя?

— Разумеется, нет, — пожал я плечами. — От кого-кого — а от тебя, Серж, не ожидал. Учинить разборки на глазах императорской семьи…

— По-твоему, будет лучше, если императорская семья увидит, как в нас бросают грязью, а мы утираемся? — подал голос Шнайдер.

— По-моему, — вмешалась Кристина, — императорская семья здесь наблюдает за Игрой. Вряд ли их интересуют уличные драки. Если хотите насолить москвичам — я предлагаю победить в Игре. После этого всё остальное перестанет иметь какой-либо смысл. А если мы сейчас устроим нечто в том духе, что предлагаете вы, нас могут попросту дисквалифицировать.

Разумные слова Кристины никому не понравились. И гласом народного возмущения внезапно сделалась… великая княжна Анна.

— Если жизнь чему-то меня и научила, — воскликнула она, потрясая очередной книгой про космическую принцессу, — так это тому, что нельзя победить, всегда играя по правилам! На кону стоит наша честь! Свобода! Жизнь! И мы обязаны нанести удар…

К нам протолкалась Надя, лицо которой выглядело совершенно несчастным.

— Она что — выпила? — негромко спросила у Нади Кристина. — Решила брать пример со своего кавалера?

Надя замотала головой:

— Нет! Это невозможно! Совершенно исключено! Я… я не знаю, что с ней творится!

— Господи, да всё просто, — вздохнул я. — Девочка перечитала приключенческих книг и вдохнула запах свободы. К тому же вокруг неё куча людей, которых она, по-моему, уже считает своими друзьями. Всё это ударило ей в голову покрепче вина.

Тем временем великая княжна окончила свой пламенный спич, и послышалась реакция:

— Да!

— Точно!

— Полли дело говорит!

— Так и надо!

Я прикрыл глаза и покачал головой. Что ж… Похоже, придётся вновь вспоминать, каково это — быть Капитаном Чейном. Может, Анна умна и начитана, может, её переполняет вдохновение. Но я, в отличие от неё, неоднократно произносил речи, обращаясь к людям, которым действительно предстояло идти на смерть. И, что ещё важнее, я знал, как объяснить этим же людям, что прямо сейчас умирать нецелесообразно, что прямо сейчас имеет смысл отступить.

Я уже набрал было воздуха в грудь, но сказать ничего не успел. Потому что в толпу внедрился Синельников, и выглядел он весьма озадаченным.

— Что бы вы тут ни затеяли, господа и дамы, это не имеет ни малейшего смысла, — объявил он.

— Почему?

— Как?

— Да ничего мы не затеяли! — понеслось со всех сторон.

Дождавшись тишины, Синельников прочистил горло и пояснил своё заявление следующим образом:

— Я обзвонил все отели, в которых зарегистрировались московские гости. Вот, только что вернулся. И среди этих гостей нет никого, кто ездил бы на «Чёрном Призраке».

В тишине отчётливо фыркнул Жорж Юсупов. По-моему, все безошибочно услышали в этом фырке что-то вроде: «Да куда уж им, нищебродам провинциальным». Впрочем, Жорж сразу же вспомнил, что сражались с нами, тем не менее, москвичи, и были они, хоть убейся, на «Чёрном призраке». Помрачнел.

— Но они ведь могут жить отдельно, — сказала Кристина. — Сняли дом, например…

— Могут, — повернувшись к ней, сказал Синельников. — Однако никто не узнал этих молодых людей по предоставленному описанию.

— Им же не обязательно учиться вместе со всеми, чтобы болеть за команду своего города, — высказался Серж.

— Верно, — кивнул Синельников. — Однако если бы я заговорил среди вас о каком-нибудь петербургском аристократе, который ездит на «Чёрном Призраке» и находится здесь, на острове, хоть один из вас уж точно бы сказал, кто это. Аристократический мир тесен, господа. Вам ли не знать.

Мы все посмотрели на Жоржа. Единственного аристократа, который приехал на остров на «Призраке».

— Жорж, это я разбила твою машину! — внезапно выпалила Кристина.

Жорж уставился на неё. На его лице читался немой вопрос.

— Я… Я нечаянно, — пробормотала Кристина. — Извини, пожалуйста. Разумеется, я всё тебе компенсирую…

Жорж внезапно вскочил с кресла и быстрыми злыми шагами удалился. Сцена эта почему-то произвела на всех угнетающее впечатление, и боевой пыл собравшихся сдулся окончательно.

А Синельников был абсолютно прав. И если совместить его слова со словами Жоржа, то выходила очень любопытная картина. Ведь действительно, если бы тут был маг пустоты, о нём знали бы все.

Разложим картину, которая казалась цельной, на составляющие. Итак, мы имеем пятерых магов. Автомобиль «Чёрный Призрак». Московский номерной знак. Маги могут быть откуда угодно, внешность легко меняется, автомобиль могли купить перед поездкой, а знак… Господи, ну долго ли подделать знак?

— Значит, мы обязаны их найти! — пискнула Анна. — Вдруг… Вдруг это какие-то злодеи?

— Я уже известил полицию, госпожа Нарышкина, — сказал Синельников. — Смею напомнить, что злодеи — это их профессиональная стезя. Они обещали принять все необходимые меры. Полагаю, что никому из нас не стоит отбивать хлеб у полицейского ведомства, равно как и переживать по этому поводу.

— Работай! — шепнул я Наде.

Та встрепенулась и подскочила к великой княжне.

— Пойдём, дорогая, право же, это становится скучным, — сказала она. Ухватила Анну под локоть и потащила к лифтам.

— Но… Но… Но как же… — волновалась та.

— После, всё после. Кстати, я не рассказывала тебе?..

Разговор утих в отдалении, и я выдохнул. Хорошо хоть эта теперь никуда не поскачет. Остальные если и вляпаются — сами дураки, но за эту — я отвечаю.

Глава 20 Так сошлись звёзды

Уже темнело. Я лежал на кровати и дремал, наслаждаясь тем, что ничего не происходит, тем, что в отеле тихо и спокойно. У меня были хорошие шансы вскоре вовсе провалиться в глубокий сон до самого утра. Сон, который поможет мне завтра на Игре чувствовать себя бодрым и отдохнувшим, что само по себе — залог победы. Я лениво ворочал в голове мысль о том, что надо бы встать, расстелить постель, раздеться…

И тут в дверь постучали.

— Господь, тебе что, совсем скучно? — простонал я, протирая глаза.

Впрочем, когда я подошёл к двери, сна у меня не было уже ни в одном глазу. Умение моментально просыпаться — необходимая компетенция для человека, который вёл такой образ жизни, как я. Ну и стоять сбоку от двери, спрашивая, «кто там?» — тоже.

— Эт-то я, Мишель, — пробормотали за дверью.

Сердце ёкнуло. Я открыл дверь, и глаза увидели подтверждение тому, что зоркое сердце заподозрило сразу.

Мишель был пьян вдребезги, он даже стоя на месте качался. Бутылка дешёвого коньяка в его руке была пуста примерно на одну восьмую.

— Заходи, — сказал я, проанализировав ситуацию.

Мишель упал в кресло, я подвинул столик, звякнули стаканы. Отобрав у Мишеля бутылку, я плеснул в стаканы: себе — побольше, ему — поменьше.

— Ну, за победу Сопротивления, — сказал я.

— Да, — кивнул Мишель.

Чокнувшись, мы выпили. Мишель поморщился и закашлял. Я подумал, не заказать ли в номер закуску. Но тут же рассудил, что Мишель вырубится раньше, чем её принесут, а мне и так нормально — во-первых, и пить много не собираюсь — во-вторых.

— Что случилось? — спросил я.

Мишель с трудом сфокусировал на мне взгляд. Секунд десять отчаянно ловил мысль по всей своей окутанной туманом голове, потом выпалил:

— Она не настоящая!

— Очень хорошо, — кивнул я. — А кто?

— П-п-полли.

Я налил ещё, но поднимать стакан не спешил.

— В каком смысле — не настоящая?

— Она со мной разговаривает!

— Да брось. Она разговаривает всегда и со всеми.

— Ты-ы-ы… не дослушал!

— Извини. Продолжай.

— Она разговаривает о книгах. И… и о книгах. И ещё — о других книгах…

Аргумент был сильный. Истинная госпожа Нарышкина в книгах читала только заголовки и аннотации, насколько я мог понять. Это ей было необходимо, чтобы изредка в разговоре обронить название модного романа.

— Она совсем другая, — продолжал Мишель. — И ей со мной интересно. И… И вообще…

— Полли — это Полли, — сказал я. — У неё семь пятниц на неделе. Ну захотелось ей на время поездки превратиться из светской львицы в книжного червя. Ничего такого…

— Её подменили, — настаивал Мишель. — Я сомневался. Но теперь — уверен!

Я мысленно костерил всю изученную вселенную на чём свет стоит, когда в дверь вновь стукнули. На этот раз — аккуратно, тихонько.

— Извини, — сказал я и встал.

Мишель охотно извинил. Он схватился за стакан.

На этот раз я открыл дверь, не спрашивая, кто там, и увидел хорошо знакомую мордашку Аполлинарии Андреевны.

— Очень хорошо, что ты зашла, — прошептал я и выскользнул в коридор, прикрыв за собой дверь. — Анна, послушай, я всё понимаю, но тебе необходимо вспомнить, чему тебя учили. Как изображать Полли правильно. У меня сейчас в номере сидит пьяный Мишель, которому ты совершенно вскружила голову! Это бы ещё ладно, но он уверен, что тебя подменили. Потому что настоящая Полли никогда бы не стала так увлечённо рассуждать о литературе…

Говоря, я наблюдал за изменениями лица «Полли». Но изменений не было. Что странно. Потому что великая княжна уже бы опустила взгляд, покраснела, побледнела, пролепетала бы, что она — бесполезная бездарность, может, даже ударилась бы в слёзы. Однако она смотрела на меня широко раскрытыми глазами и улыбалась. А потом — потом зазвучала негромкая нежная музыка. И я осекся.

— Стоп… Что?

— Да это же я! — Полли — настоящая Полли! — хихикнула. — Не узнал? Решила сделать тебе сюрприз.

— Сюрприз?! — задохнулся я. — Ты как тут… Тебя же охраняют!

— Да ну их! — надула губы Полли. — Право, мне это ужасно надоело. Столько времени прошло — и никаких покушений! Я решила дать похитителям хотя бы шанс!

Слово «дура» дрожало у меня на губах, готовое сорваться.

— Полли… Ты понимаешь, что на кону — твоя жизнь?!

— Ах, ну к чему им моя жизнь? — отмахнулась Полли. — Не волнуйся, Костя. Насчёт шанса я пошутила. Дождалась, пока маскировка спадёт, и по улице шла в своём натуральном виде.

Доля правды в её словах была. Полли как таковая не должна интересовать похитителей. Ну, по крайней мере, тех, которых мы все с нетерпением ждём.

— Я уже как будто бы сплю, — сказала Полли. — Ночью ко мне никто не станет заглядывать, чтобы не потревожить сон. А что там с Мишелем? О чём ты сейчас говорил?

Невероятным усилием воли я заставил себя успокоиться и посмотреть на ситуацию свежим взглядом. Конечно, Полли нужно возвращать на пост как можно скорее. Но… Но, может, сначала её можно немного использовать в своих целях?

— Ты должна поговорить с Мишелем, — решился я. — Пусть он убедится, что ты настоящая. И объясни ему, что в таком возрасте начать напиваться каждый день — это очень скверная инвестиция в будущее. Скажи, что ты такое времяпрепровождение категорически не одобряешь.

— Вообще-то я приехала для того, чтобы повидать тебя, — надула губы Полли. — У меня не так много времени, чтобы тратить его…

— Я тоже очень рад тебя видеть, — перебил я. — Но, пойми. Мишель…

— Поняла, — закатила глаза истинная и беспримесная госпожа Нарышкина. — Показывайте своего Мишеля, господин Барятинский.

* * *

Пока я сидел в коридоре на подоконнике и ждал Полли, из своей комнаты вышла Надя и села рядом со мной.

— Дамы не сидят на подоконниках, — лениво заметил я.

Спать хотелось до ужаса.

— Воспитанные молодые люди — тоже, — отметила Надя и положила голову мне на плечо. — Костя, я так устала…

— «Объект» даёт жару? — усмехнулся я.

— Нет, она вообще почти не разговаривает. Наедине со мной ведёт себя так, как привыкла. Да и я боюсь лишнее слово сказать. Всё-таки кто я, и кто она…

Я молча приобнял сестру, та закрыла глаза. Вздохнула:

— Домой хочу.

— По Вовке соскучилась?

— Фи, какой ты…

— Да ладно. Чего там у вас? Серьёзно всё?

Надя молча дёрнула плечом. Я вздохнул:

— Ну, ты же понимаешь…

— Костя, я всё понимаю!

— Рассказала бы «объекту». Она бы увлеклась. Княжна и мастеровой — представляешь, какой сюжет? Почти как в книжке…

— Костя, мне лень и неудобно бить тебя локтем в живот.

— Сочувствую…

Посидели немного молча. Хорошо так было. Спокойно. И даже почти не нужно притворяться. И вот на этом «почти» мне вдруг стало так тяжко, что хоть вой. Ну с кем я в этом мире могу полностью расслабиться и быть собой? Да ни с кем. Вот оно — проклятие попаданца. Всю жизнь ты — свой среди чужих. Даже если эти чужие становятся родными.

— А кстати, почему ты тут сидишь? — спросила Надя. — Ты ведь один живёшь.

И тут дверь моего номера открылась. В коридор вышла Полли.

— Ну как? — шёпотом спросил я.

— Уснул, — отозвалась Полли.

Надя подняла голову, широко раскрыла глаза. Перевела взгляд на дверь в свою комнату, на Полли, опять на дверь, снова на Полли.

— О, Надин, рада тебя видеть! — Полли небрежно исполнила книксен. — Скорее бы всё это безумие закончилось, мы могли бы куда-нибудь сходить вместе…

— Полли?! — сдавленно выкрикнула Надя. — Ты что здесь делаешь?

Она вскочила, я тоже поднялся на ноги.

— Зашла в гости. Ты не рада? — надула губы Полли.

— Я… Рада, но… Это…

Я бы сказал, что это. Но, боюсь, услышав такое словечко, обе дамы грохнулись бы в обморок. Поэтому я немного перефразировал:

— Опрометчивый и неразумный поступок. Но что сделано — то сделано. Ты убедила Мишеля, что ты — это ты?

— Приложила все усилия, — проворчала Полли. — Однако, учитывая его состояние, я не уверена, что утром он вообще вспомнит о моём визите. Как можно было довести несчастного юношу до такого?!

— Это не мы, — сказал я. — Твоя преемница вскружила ему голову, а Анатоль лишил алкогольной девственности.

— Ну так скажите уже Андре́, чтобы хотя бы он оказал на него влияние!

На пару секунд меня словно парализовало. Потом я во внезапном порыве шагнул к Полли, обнял её и поцеловал в щёку.

— Полли, ты — гениальна!

— Ах, господин Барятинский, как же поздно вы это заметили! — отмахнулась покрасневшая Полли.

* * *

Провожать Полли отправились мы втроём: я, Надя и Андрей. Андрея я взял по двум причинам: во-первых, для толпы. Всё-таки один я двух дам в случае чего защитить, может, и смогу, но это доставит изрядно хлопот. Во-вторых, по дороге я включал его в ситуацию.

— Мишель под влиянием Анатоля морально разлагается, — говорил я. — Отцовской руки в воспитании не чувствуется абсолютно, своих средств у парня нет. А тут вдруг вкусил богемной жизни. Представляешь, что с ним будет потом?

— Представляю, — сказал невозмутимый Андрей. — Мелкий чиновник с трясущимися руками, мечты которого не простираются дальше бутылки с дешёвым пойлом.

Мы шли вдвоём, девушки — впереди. Мы не выпускали их из виду.

— Попробуй с ним подружиться, — сказал я. — Он, мне кажется, пойдёт за любым, у кого воля сильнее. То есть, по сути, вообще за любым.

— Волю можно закалить…

— Вот! Об этом я тебя и прошу.

— Что ж, принимаю вызов. Но Анатоль может помешать.

— С Анатолем я поговорю, — пообещал я.

— Буду весьма признателен. А сейчас — не проявлю ли я чрезмерного любопытства, поинтересовавшись, почему мы провожаем госпожу Нарышкину посреди ночи в другую гостиницу?

— У неё там остановилась подруга из Москвы, — соврал я, не задумываясь. — Договорились встретиться. К утру Полли вернётся.

— Ясно, — легко принял Андрей такое объяснение.

Может, конечно, и не принял, но сделал вид. Потому что был очень воспитанный.

На подступах к гостинице, похожей на небольшой дворец, стали попадаться автомобили, в которых сидели люди. «Стерегут великую княжну, — подумал я. — Это полный…»

Если уж семнадцатилетняя девчонка под влиянием внезапно пришедшей в голову блажи смогла от них улизнуть незамеченной, то что говорить о профессионалах! А на дело пойдут настоящие профессионалы.

С другой стороны, похищение — это более сложная процедура, чем побег. Но всё-таки… Не знаю.

— Подождёшь тут? — попросил я.

Андрей кивнул и остановился у фонарного столба. Я один довёл девушек до крыльца, сунулся к дверям, окинул взглядом сонного швейцара.

— Чисто, — сказал я. — Надя, давай.

Надя, отойдя с Полли в тень, подняла было руки, чтобы наколдовать той личину великой княжны, как вдруг совсем рядом с ними раздался мягкий голос:

— Это не нужно, благодарю вас.

И появился Витман.

Надя и Полли тихонько вскрикнули, даже я содрогнулся. Витман же спокойно взял Полли за руку, повёл её к крыльцу. Швейцар открыл дверь.

— Вас ждут в вестибюле, ваше высочество, — сказал Витман.

Полли, остановившись в дверях, обернулась, помахала мне рукой. Я махнул ей в ответ. Когда дверь за ней закрылась, Витман повернулся ко мне.

— Так вы знали? — спросил я.

— Господин Барятинский, вы нас… недооцениваете. — Витман достал длинную сигарету и закурил, сотворив огонёк из пальцев.

— Зачем отпустили?

— У меня, как вы знаете, дочь такого же возраста. И родительский опыт говорит: если семнадцатилетней барышне что-то взбредёт в голову — лучше это что-то допустить и проконтролировать, чем запрещать. Госпожа Нарышкина находится под сильным давлением, а ведь её не готовили с детства к работе внедрённого агента. Я решил, что свидание с вами поможет ей, так сказать, выпустить пар.

Я покачал головой. Недооценил я тайную канцелярию, вот уж правда.

— А вот эта ваша невидимость…

— Мы — люди-тени, Константин Александрович, — улыбнулся Витман. — К сожалению, эти способности есть не только у нас, н-да… Вы не задавались вопросом, почему Агнесса Кондратьевна постоянно ходит с лорнетом?

— Были подозрения, что штуковина непростая.

— И ох какая непростая, — подтвердил Витман. — Не нужно и её недооценивать. А теперь — покойной ночи, Константин Александрович. Постарайтесь выспаться. Завтра у вас — важная Игра.

Мы с Надей и Андреем шли по ночному городу обратно, к своему отелю. Оставалось перейти последнюю дорогу, как вдруг послышался рёв мотора. Я схватил за плечи своих спутников, придержал их — и вовремя.

Мимо нас пролетел, отчаянно сигналя, «Чёрный призрак». Спустя мгновение он уже скрылся.

— Опять они! — воскликнула Надя. И, подумав, добавила: — Мне страшно…

— Просто развлекаются, как умеют, — пожал плечами Андрей.

— Да если бы… — пробормотал я.

В гробовом молчании мы пересекли дорогу.

* * *

— Меня тошнит, — пробормотал Мишель, когда мы сели в машину.

— Словами не передать, как я тебе сочувствую, — сказал я, выруливая с парковки отеля.

Мы выдвигались на Игру прежним составом: я, Анна, Надя и Мишель. И если Мишель и Анна всю ночь хотя бы спали, то мы с Надей этим похвастаться не могли. Особенно я.

Вернувшись ночью в отель, мы с Андреем разбудили Анатоля, который хоть и тоже был подшофе, но меру знал и реальность воспринимал адекватно. Когда двое друзей с не предвещающими ничего хорошего лицами объяснили ему ситуацию, он даже спорить не стал — покорно собрал вещи и «переехал» в комнату Андрея.

Мы же перетащили тело Мишеля в его постель. Андрей остался с ним в номере, а я вернулся к себе. Только после этого смог позволить себе роскошь закрыть глаза. Сейчас в них как будто песка насыпали. Да ещё Мишель начал ныть.

— Мне действительно плохо! — проговорил Мишель.

Я покосился вправо и убедился, что лицо Мишеля сделалось практически зелёного цвета. Конфуз был неизбежен.

— Полли? — позвал я.

— Что, простите? — встрепенулась та, оторвав взгляд от книги.

— Ты не могла бы помочь Мишелю?

— Я? Помочь?

— Его укачало.

— О… Я попробую.

Наклонившись вперёд, «Полли» протянула руку и коснулась виска Мишеля. Закрыла глаза, губы её зашевелились.

Мишель был до такой степени плох, что даже никак не отметил тот факт, что его касается возлюбленная.

Опять появился свет, и крохотные пылинки, которые поднимались к пальцам Анны, пока она отводила их всё дальше. Спустя несколько секунд к лицу Мишеля вернулся нормальный цвет.

— Сделала всё, что смогла, — сказала Анна, откинувшись на сиденье.

— Спасибо, — поблагодарил оживший Мишель. Цвет его лица постепенно обретал естественный оттенок. — Кстати, хотел спросить. Вы не знаете, почему со мной в номере теперь живёт Андрей?

— Так сошлись звёзды, — философски заметил я. — А что?

— Он разбудил меня, засунув в холодный душ, — пожаловался Мишель и чихнул. — А ещё я даже не помню, как вчера уснул…

— Ну вот, теперь будешь запоминать, — обнадежил я, сворачивая на парковку. — Заодно и к закаливанию привыкнешь… Ладно, ребята. Идём. Пожелайте мне удачи.

* * *

— Все мы видели, господа, сколь убедительно выступали наши команды в предыдущем этапе, — торжественно начал ведущий. — Напомню, что первый день Игр был посвящен оценке физической подготовки обеих команд, и это было весьма впечатляюще! Однако сегодня нашим игрокам предстоит задача не менее интересная. Взгляните на эти стены, дамы и господа! — Он обвёл рукой форт. — Они таят в себе немало опасностей. Вы наверняка уже обратили внимание на флаг. — Он показал на флаг, развевающийся на самой высокой башне форта. — Победителем будет признана команда, которая доберётся до него первой. Сегодня не возбраняется применение никаких магических навыков! Разрешается использование личного оружия. Пусть каждый из наших игроков продемонстрирует всё, на что он способен! Внимание, уважаемые зрители. Внимание, господа игроки! Игра началась!

Грянул пушечный выстрел.

И в ту же секунду мы, стоящие посреди плаца, в буквальном смысле слова провалились сквозь землю.

Глава 21 Подземелья

Для Сержа и других игроков «провал» не стал неожиданностью.

— Так я и думал, что они начнут с подземелий, — едва успев оглядеться, объявил Шнайдер. — Этого добра тут полно. Говорят, что Кронштадт буквально изрыт катакомбами. И даже соединен подземным туннелем с материком.

— Ну, в туннель, если он и правда существует, нас вряд ли пустят, — улыбнулся Серж. — Кронштадт всё же — военный объект, это не игрушки. А нам нужно понять, где мы находимся.

— Я полагаю, в подземельях форта, — сказала Элина.

— Да. Скорее всего.

Мы стояли посреди коридора — узкого, с полукруглым потолком. До того низким, что до него можно было дотронуться рукой. Коридор уходил в обе стороны и казался бесконечным. Темноту разгонял магический фонарик, который зажгла Элина.

— Нужно искать путь наверх, — сказал Серж. — Ваши предложения, господа? Куда двигаемся? Направо, налево?

— Всё равно, — обронил Шнайдер. — Перед тем, как перенестись сюда, мы стояли в точке, максимально удаленной от флага.

Он присел на корточки, провёл рукой над каменным полом. Камень расчертила огненная линия, которая образовала овал.

— Мы — вот тут, — сказал Шнайдер, ткнув пальцем в нижнюю часть. — Флаг находится тут, — на противоположной стороне овала вспыхнул огненный флажок. — Мы, как видите, равноудалены от нужной точки по обеим дугам. Соответственно, в какую бы сторону ни пошли — цели достигнем с равной скоростью.

— Если мы сейчас действительно здесь, — я коснулся того места, где Шнайдер обозначил нашу группу, — то идти нужно сюда. По правой дуге. То есть, направо.

Шнайдер обернулся. Надменно спросил:

— Это почему же, господин Барятинский? Оттого, что так желает ваша правая пятка?

— Оттого, что вот здесь разрушена часть стены. — Я коснулся левой стороны овала. — И, когда мы поднимемся наверх — неизвестно, как будем преодолевать это препятствие. А правая стена форта цела. Там я никаких разрушений не заметил.

— Отлично, Костя, — похвалил Серж. — Действительно, теперь я припоминаю, что с левой стороны часть стены обвалилась. Я, честно говоря, и внимания на это не обратил… Идёмте, господа.

Шнайдер пренебрежительно фыркнул, но спорить с Сержем не стал. Мы двинулись по коридору.

Для того, чтобы через сотню шагов увидеть, что дальнейший путь перегородила решётка.

— Элина? — спросил Серж.

Девушка понятливо кивнула. Подняла руку. Вокруг ладони вспыхнули искры.

Я ждал, что решётка раскалится и расплавится, как это было с доспехами рыцарей. Но проходила секунда за секундой, а решётка даже не думала нагреваться.

— Не поддаётся, — пробормотала Элина. — Видимо, металл усилен магией.

— Попробуй ещё раз. Усиль воздействие, мы поможем. — Серж положил руку Элине на плечо.

Я встал с другой стороны, обвил запястье Элины цепью. Через мгновение почувствовал, как девушка забирает мою энергию. Сама она побледнела и стиснула зубы. Искры плясали вокруг ладоней Элины бешеным хороводом, но решётка не поддавалась.

— Не могу. — Элина опустила руки. — Эта магия сильнее нашей! Мы не сумеем её разрушить, даже все вместе.

— И что делать? — спросил Боровиков.

— Думать. — Серж прислонился к стене. — Возможно, эта решётка означает, что мы выбрали не тот путь. Что этот проход закрыт, и для того, чтобы подняться наверх, нам следовало изначально двигаться в другую сторону…

— Я так и говорил! — объявил Шнайдер. — Это Барятинский сбил нас с толку своими дурацкими предположениями! Возвращаемся?

— Видимо, да. — Серж выпрямился.

— Не прислоняйся больше никуда, — посоветовала Элина. — Ты весь выпачкался, — и принялась отряхивать спину Сержа.

— Постой. — Я поймал её за руку.

Повернул ладонь Элины к себе, рассмотрел.

— Что? — удивилась Элина. — Ты никогда не видел пыль?

— В том-то и дело, что видел, — отпуская руку девушки, пробормотал я. — И это — не пыль. — Я мазнул пальцем по стене, в том месте, где к ней прислонялся Серж. Присмотрелся. — Это штукатурка.

— Какие глубокие познания! — восхитился Шнайдер. — В перерывах между занятиями в Академии ты подрабатываешь маляром?

Я, не слушая этого безмозглого индюка, повернулся к Боровикову.

— Афанасий. Твоё заклинание — ветер, так?

— Ну да, — удивился Боровиков.

— Мне нужно, чтобы он подул на эту стену. Как можно сильнее.

— Что ты задумал, Костя? — вмешался Серж.

— Проще будет показать, чем рассказывать. Афанасий?

Боровиков, взглянув на Сержа, пожал плечами. Поднял руку.

В следующую секунду в стену туннеля ударил порыв ветра. Штукатурка посыпалась на землю.

— Ещё, — приказал я.

Но Боровиков и сам уже понял, что от него требуется. В этот раз ураган ударил мощнее и прицельнее. И вскоре стало видно, что в том месте, где Серж прислонялся к стене, каменная кладка отсутствует. Вместо неё — деревянный щит, задекорированный под камень.

Элина ахнула.

Сверкнула молния — до Шнайдера тоже дошло, что происходит. Он присоединился к Боровикову.

Щит будто пробило навылет пушечным ядром. За проёмом, ещё дымящимся по краям, мы увидели новый коридор.

— Туда! — с энтузиазмом воскликнул Боровиков. — Лезем!

— Стой, — я поймал его за руку.

— Что? — удивился он.

— И правда, Костя? — спросила Элина. — Это же коридор! Выход!

— Этот коридор — если, конечно, предположение Николая о том, в какой точке мы находились изначально, верно, — не приведёт нас к флагу, — медленно проговорил Серж. — Костя прав. Это, несомненно, выход. Но — не тот, который нам нужен. Этот коридор выведет нас наружу, за пределы форта. А мы должны оказаться внутри него.

— И что же делать?

— Искать другой коридор.

— Есть предположения, где? — фыркнул Шнайдер.

— Есть.

Я двинулся вдоль стены, противоположной той, где мы только что обнаружили выход. Повёл по ней пальцами.

— Если коридор должен вести внутрь форта, логично, что начинается он где-то здесь.

Я повернулся к Боровикову.

— Афанасий. Ветер — сюда!

Боровиков кивнул. По коридору снова пронесся порыв ветра. И скоро мы обнаружили ещё один задекорированный щит.

Шнайдер пробил его молнией.

— Идём! — скомандовал Серж. — Первым — я, за мной — Николай, дальше — девушки и Костя. Последним — Афанасий.

Мы пролезли через пробитое Шнайдером отверстие в щите. Оказались в коридоре, на вид ничем не отличающемся от того, из которого только что выбрались. Но далеко уйти не успели.

Первой их заметила Кристина. Завизжала так пронзительно, что у меня заложило уши.

Я машинально схватил её за руку, сместился так, чтобы загородить собой.

— Что?! — крикнул Серж. Он, идущий первым, остановился.

— Т-там, — всхлипнула Кристина.

Она дрожащей рукой показывала в ту сторону, откуда мы пришли. Элина обернулась и тоже взвизгнула.

Сначала мне показалось, что пол и стены туннеля шевелятся. И лишь потом я понял, что по ним ползут пауки. Огромные, величиной с ладонь, они приближались к нам.

Первым опомнился Боровиков. По туннелю пронёсся ветер. Часть насекомых сдуло, но остальные, казалось, только прибавили скорости. Мы пошли быстрее, потом побежали. Не помогло. Пауки догоняли. Расстояние между нами стремительно сокращалось.

Шнайдер метнул пучок молний. Они прочертили по полу и стенам огненные дорожки, но пауков гибель товарищей не остановила.

Кристина попыталась вырвать у меня свою руку. Я понял, что в следующую секунду она в панике кинется прочь. Бросив нас, убежит далеко в темноту туннеля. Прикрикнул:

— Успокойся! Это всего лишь пауки! Они даже не кусаются. Ну, подумаешь, догонят…

— Я их до смерти боюсь, — чуть слышно прошептала Кристина. Губы у неё дрожали. — Понимаешь, до смерти!

Я остановился. Кристина расценила это по-своему. Прижалась ко мне и спрятала лицо у меня на груди.

Н-да. Вот уж чего я не ожидал от отважной контрразведчицы — так это детских страхов… Ладно. С фобиями будем разбираться позже.

— Не бойся, — сказал я Кристине. — Одной рукой обнял её, другую вытянул вперёд.

Щит.

Пауки, наткнувшись на невидимую стену, остановились.

— Видишь? — сказал я Кристине. — Я их держу. Дальше не пропущу. Уходи… Все уходите! — Я обернулся к Сержу и остальным.

— А ты? — крикнул Серж.

— Выдавлю эту дрянь из туннеля и догоню. Раз уж наши барышни наотрез отказываются путешествовать вместе…

Я сделал шаг вперёд. Пауки пытались ползти дальше, но натыкались на магические искры Щита и осыпались на пол.

— Тебе хватит ресурса? — прокричал Серж.

— Надеюсь. В любом случае, кроме меня, кандидатов нет. Элина — тоже белый маг, ноона на эту дрянь даже смотреть спокойно не может. А ты — капитан, ты должен вести команду.

Отвечая Сержу, я шаг за шагом продвигался вперёд. Скоро дохлых пауков под ногами стало так много, что раздался хруст. Кристина снова вскрикнула.

— Кристина! Сюда! — позвал Серж. — Афанасий, уведи её!

— Идём, — услышал я голос Боровикова.

Не оборачиваясь, приказал Кристине:

— Уходи с ним.

— Но…

— Я сказал, уходи! Мне ты ничем не поможешь.

Больше Кристина не спорила. Скоро за спиной всё стихло.

Я продолжил продвигаться вперёд. Усилив Щит, пошёл быстрее. Серж опасался напрасно. Магического ресурса у меня было ещё достаточно.

Я добрался почти до конца коридора. Дохлые пауки уже устилали пол так, что этот мерзкий ковёр доставал мне до щиколоток. Они лезли и лезли, но я теснил тварей.

А потом картина вдруг резко поменялась. Пауки остановились. И, словно внезапно передумав, бросились прочь.

Я, помедлив, опустил Щит. В нём больше не было надобности. Пауки убегали от меня так же стремительно, как незадолго перед этим пытались нас догнать. Я увидел, как их поток сквозь отверстие, пробитое Шнайдером, вытек в основной коридор. Как пересёк его и двинулся дальше — в тот туннель, куда не пошли мы.

Шевелящаяся лента просачивалась сквозь пробитый щит и исчезала в темноте.

Ну, и что это значит? Противник, столкнувшись с превосходящими силами, принял решение отступать? Возможно… Но я не привык оставлять за спиной угрозу. Тем более — исходящую от врага, чьи намерения не ясны. Паукам ничто не мешает в следующую секунду «передумать» ещё раз и снова устремиться вслед за нами.

Решили скрыться в тоннеле? Отлично. Там-то я вас и закупорю.

Я быстро выбрался в основной коридор. Сквозь отверстие в щите проник в тот, где скрылись пауки. Пробежал десяток шагов, следуя за шевелящейся лентой — которая всё быстрее и быстрее втягивалась в темноту.

План был прост: устроить в тоннеле небольшой обвал. Мне ведь не запрещено применять магию. Оттого, что из кладки вывалится полсотни камней, коридор не обрушится. А пауки, намертво замурованные в нём, помехой нам уже точно больше не станут.

Я остановился. Сосредоточился: аккуратно выдергивать камни из старинной кладки — это тебе не стены в театре проламывать.

Пол под ногами дрогнул раньше, чем я выломал первый камень. А в следующую секунду во всю мощь взвыло чувство опасности. Я не успел даже оглянуться — на меня обрушился водопад камней.

Щитом я прикрылся машинально, на рефлексах. Успел даже удивиться: как так?! Я ведь ещё ничего… А в следующую секунду стало не до раздумий. Свод коридора надо мной начал рушиться. И каждый из валящихся сверху каменных обломков был больше моей головы.

Я бросился бежать. В ту сторону, где скрылись пауки — о том, чтобы вернуться туда, откуда пришёл, нечего было и думать, эта часть коридора обвалилась первой.

По Щиту грохотали камни. Держать Щит становилось всё труднее, ресурс таял с бешеной скоростью.

Я бежал — уже понимая, что происходит нечто, явно не запланированное организаторами Игры. Будь на моём месте кто-то другой, он бы уже погиб.

Как в водовороте.

Как под ударами каменного голема.

Как под колесами грузовика…

Я споткнулся о каменный обломок и упал. Щит, на это мгновение лишившийся контроля, дрогнул. От тяжёлого удара по затылку я потерял сознание.

Сколько провалялся в отключке — не смог бы сказать. Время в этом каменном мешке как будто застыло.

Дико болела голова. Перед глазами плыло, картинка размывалась. Моё ночное зрение засбоило, кажется, впервые в этом мире.

«Сотряс», — поставил я себе диагноз. Попробовал ощупать затылок и не сумел сдержать стон.

Кровь… Что ж, остаётся надеяться, что каменный обломок всего лишь стесал мне кожу. Если бы проломил череп, вряд ли бы я сейчас двигался… Я нащупал в кармане куртки прозрачный зелёный кристалл — амулет. Перед началом Игры нас снабдила ими Элина.

«Это целительские амулеты, — объяснил Серж. — Однократного действия, другие правилами не допускаются. За использование кристаллов снимают баллы. Так что постарайтесь их применять лишь в самом крайнем случае».

«Как работают эти амулеты? — спросил я. — Что они делают?»

«Да как обычно. Как все целительские. Затягивают раны, справляются с вывихами и ушибами».

Я вспомнил обглоданного пираньями Юсупова. И то, как следы зубов на его лице затянулись прямо у меня на глазах. Спросил:

«А более серьёзные повреждения?»

«Более серьёзных повреждений на Играх не бывает, — улыбнулся Серж. — Это ведь спортивно-развлекательное мероприятие, а не война».

Ну да. Для кого-то, может, и развлекательное…

Я сдавил в пальцах зелёный кристалл. И застонал от облегчения. Боль и тошнота уходили быстрее, чем уползали пауки по коридору.

Вскоре я сумел подняться на ноги. Ощупал затылок — цел.

Оглядевшись, только и проговорил:

— Н-да.

Та часть коридора, откуда я пришёл, была полностью завалена обломками кладки. Мне, судя по всему, снова повезло — я бежал от обвала быстрее, чем он догонял. Меня зацепило лишь самым краем.

— Ну и что это значит? — вслух спросил я. — Опять за старое, да? Покушения продолжаются?

В случайность обвала я не верил. Впрочем, как не верил и в то, что сумею доказать его неслучайность.

Вон, наверху часть стены обрушилась — так, спрашивается, почему бы не обрушиться подземному коридору? Именно в тот момент, когда в него забежал один не в меру ретивый игрок из команды Императорской Академии? Случайность, господа. Чистая случайность! Жаль юношу, очень жаль. Такие надежды подавал…

Игру, возможно, уже остановили. Возможно, меня уже ищут.

А возможно, тот, кто это устроил — тоже безумно рад встрече, Венедикт Георгиевич, давно не виделись! — сумел убедить коллег, что обвал — всего лишь часть игрового сеттинга. Или как уж это правильно называется. Что я и должен был оказаться тут, в наглухо запечатанном каменном мешке.

Я же не знаю, по каком алгоритму идёт Игра! Может, нас и планировали последовательно отсекать друг от друга — чтобы до заветного флага добрался кто-то один.

Ладно, чёрт с этим. Сейчас моя задача — выбраться. Рассуждать буду потом. В идеале — вместе с Витманом… И, стоило вспомнить о Витмане, меня будто током ударило.

А что, если покушение на меня — это не покушение как таковое, а часть плана по похищению принцессы?! Что, если фальшивую Полли раскрыли, и сейчас устраняют охрану великой княжны? Что, если и Кристину, пока я тут прохлаждаюсь, засыпало в одном из тоннелей?!

С этой мыслью я уже бежал.

О том, чтобы вернуться обратно — то есть, пробраться сквозь заваленную часть, — и думать было нечего. Оставалось надеяться на то, что я каким-то образом сумею выбраться, направившись в противоположную сторону.

На бегу я приглядывался к стенам коридора. Если здесь есть замаскированные ходы — увижу.

Но ничего подобного не попадалось. Этот коридор вообще не выглядел «игровым», если можно так выразиться. Не чувствовалось в нём той прилизанной антуражности, что была в первом.

Я вдруг впервые с тех пор, как оказался в Кронштадте, понял, что чувствую дух этой суровой крепости. То, что сейчас старинный форт приспособили под развлечения, ничего не значит. Я отчего-то был уверен, что в случае необходимости легендарный Кронштадт в мгновение ока превратится в то, чем и является — мощный и надёжный заслон, закрывающий столицу от врага.

Повинуясь внезапному порыву, я провёл рукой по древней кладке. Мы с тобой — одной крови. И кто знает — может, лишь поэтому я не погиб. Сама крепость, почуяв родственную душу, не позволила меня погубить…

Чёрт, да что за чушь?! Я встряхнул головой, решительно изгоняя из неё романтические бредни Кости Барятинского. И едва не врезался в стену.

Тоннель закончился тупиком.

Глава 22 Безделушка

Передо мной была такая же каменная кладка, как слева и справа.

Ну… Собственно, а на что я рассчитывал?

Больше всего, конечно, на то, что этот коридор закончится лестницей, ведущей наверх. Это был бы идеальный вариант. Ещё надеялся, что по дороге увижу ответвления — одно из которых так же приведет меня на поверхность. Это ведь, в конце концов, не магический подземный лабиринт, в котором мы плутали в Царском Селе! Здесь и сейчас вокруг меня — всё настоящее, я готов спорить на последний грош, что это так.

А значит, здесь по определению не должно быть запутанных ходов и хитровывернутых магией пространств. Боевой форт — штука, выстроенная людьми, не привыкшими играть в игрушки. И выстроен он для вполне определенных целей.

Вопрос: куда может вести коридор, совершенно очевидно уходящий в сторону от форта?

Ответ: на поверхность. Это, по сути, один из запасных выходов — на случай, если нельзя выбраться через основной.

Вопрос: почему он закрыт?

Ответ: потому что, вероятнее всего, за века, прошедшие с тех пор, как была построена крепость, в этом ходе просто отпала надобность. Вот и заложили.

Я ещё раз осмотрел кладку, которой был закрыт вход — теперь уже внимательнее. И быстро понял, что прав: по фактуре и размеру камней она отличалась от боковых стен. Эти камни положили позже.

А значит, за стеной — выход на поверхность. Теоретически. Если его не засыпали…

Я потрогал кладку.

Н-да. Кажется, мои шансы вырваться отсюда стремительно падают. Строители работали на совесть. Я бы не удивился, узнав, что заплатка-новодел по толщине не меньше полутораметровых стен крепости. А ресурса во мне почти не осталось.

И что делать? Сидеть тут и ждать спасателей — в то время, как кто-то, возможно, уже нейтрализовал Кристину и похитил великую княжну?! Да и сколько я их буду ждать? На сколько мне хватит воздуха — который после обвала прекратил сюда поступать?

Я заскрежетал зубами от злости. Как бы мне сейчас пригодился взрыв-пакет! Но под рукой не было ничего. Лишь та одежда, что на мне. Даже целительский амулет, и тот уже… Размышляя, я машинально ощупывал себя. И в какой-то момент пальцы добрались до жемчужины на груди, спрятанной под майкой и курткой.

Ч-чёрт! Как я мог забыть?!

Я дёрнул на груди полы куртки, расстёгивая. Вытащил из-под майки жемчужину. Только сейчас вспомнил, что на цепочке она не одна. Рядом с моей, бело-чёрной, висела вторая — полностью чёрная. Та, что мне подарил Император.

«От души надеюсь, что эта безделушка никогда вам не пригодится, — вспомнил я слова Императора. — Однако жизнь наша полна неожиданностей, в ней бывает всякое. Я знаю, что тьма пытается взять над вами верх. Знаю, что вы с этим боретесь, и знаю, как тяжела эта борьба. Вы ещё очень молоды, но успели избрать для себя трудный и полный опасностей путь. Если случится так, что когда-нибудь вам пригодится мой подарок, буду рад, что сумел помочь. Эта вещица — аккумулятор чёрной энергии. Довольно мощный, приблизительно десятого уровня. Поэтому прошу вас соблюдать осторожность»…

Если я правильно понял, подарок Императора позволял черпать чёрную энергию извне. Она шла не от меня. Всё, что мне нужно сделать — это сформировать намерение и направить поток.

Чёрная жемчужина у меня в кулаке мгновенно нагрелась — как будто на радостях, что она, уже считавшая себя забытой, наконец понадобилась.

Я повернулся к заложенному выходу.

Император ни словом не обмолвился о том, как работает его подарок. Не подумал об этом?.. Вряд ли. Скорее был уверен, что подобные знания такие, как я, впитывают с молоком матери. А значит, всё должно быть очень просто.

Я сосредоточился — как делал всегда перед призывом чёрной энергии. Намерение — разрушить эту стену. Пробить выход на поверхность. Ну же!

Я стиснул в кулаке жемчужину.

Это было похоже на привычную работу с энергией — и в то же время нет. Если свою энергию я чувствовал, понимал, что она черпает силы во мне — то в этот раз поток появился будто со стороны.

Кулак обожгло, моя рука задрожала — но тут же пришло понимание, что разжимать пальцы нельзя. Я обязан это выдержать.

Каменная кладка пошла трещинами — как если бы в неё ударили невидимым тараном.

«Сильнее! — мысленно приказал я. — Ещё!»

Кулак нестерпимо жгло. Но напор «тарана» усилился, трещины стали шире — а в следующую секунду часть стены, запечатавшую проход, выбило наружу, будто пробку из бутылки.

Я непроизвольно зажмурился: в коридоре вдруг стало светло. Когда каменная пыль осела, позади проёма я увидел голубое небо.

Странно. Отчего-то был уверен, что попаду в такое же подземелье — но, в отличие от этого, имеющее выход на поверхность…

Я призвал цепь. Нужно быть готовым к любым неожиданностям.

Кулак по-прежнему жгло. Разжав его, я увидел, что жемчужины больше нет. Она исчезла. А вместо неё у меня на ладони появилось чёрное пятно странной формы.

Я потёр пятно. Хоть бы что, как было, так и осталось. Не стирается… Ладно. Наверное, позже пропадёт. Мне же ничего не известно о побочных эффектах использования амулетов такой силы… Да и чёрт с этим. Главная моя задача сейчас — выбраться.

Я подошёл к пробитому в стене проёму.

Полтора метра стены. И ещё пять — земли. Неудивительно, что амулет едва справился… А удивительно то, что я вижу небо. Я ведь, по логике, должен находиться под землей? Ниже уровня поверхности?

Я подтянулся, забрался в проём и пополз вперёд. А добравшись до края, присвистнул.

Подо мной плескалось море. Ну, как подо мной… Метрах в двадцати. Из воды тут и там торчали каменные глыбы. Волны разбивались о них, эффектно разбрасывая пену. Прямо скажем, так себе место для ныряния.

Подземный ход, оказывается, вёл к обрыву. Сложно сказать, для чего его когда-то проделали. Возможно, когда строили крепость, уровень воды был другим. Возможно, торчащие из воды глыбы — остатки ещё какого-то сооружения. А возможно, раньше этих глыб вообще не было, и в экстренных ситуациях под обрывом ждал корабль, на который можно было каким-то образом спуститься… Неважно. Гадать можно долго. А мне надо действовать.

Прыгать в море? Ну, скорее всего, не разобьюсь — родовая магия защитит от удара и о воду, и о камни, — но что мне это даст? Сколько я, при такой волне, буду добираться вплавь до того места, где смогу выйти на берег? И сколько ещё — до крепости? В то время как Кристину, возможно, завалило каменными обломками, а похитители княжны уже вовсю её похищают?

Нет. Вплавь — не вариант.

Я накинул цепь на каменный выступ. Держась за неё, встал на край проёма. И медленно, осторожно выпрямился — повиснув над обрывом спиной к нему.

Голова закружилась, но я быстро взял себя в руки. Посмотрел наверх — выискивая что-то, за что смогу ухватиться цепью. Однако не увидел ничего приметного. Глинистый обрыв, с едва начавшей пробиваться травой, а над ним — крепостная стена…

Ч-чёрт! Земля под ногами осыпалась. Я полетел вниз. Если бы не цепь — рухнул бы в море.

Едва успел снова упереться ногами в край обрыва. Ладони саднило — ободрал, пока скользил.

Осторожно, теперь уже проверяя ступней на прочность каждый сантиметр, перебирая по цепи кровоточащими руками, я поднялся обратно.

Однако нет худа без добра: пока карабкался, успел разглядеть то, что искал — дерево на краю обрыва. Выросло оно, вероятно, задолго до того, как в этом месте осыпалась земля. Сейчас дерево, уже почти лишенное почвы под корнями, склонилось над морем. Висело оно почти горизонтально, но не падало. А значит, есть вероятность, что удержит и меня.

Я забрался в проём: к операции нужно было подготовиться. Со скользкими, кровоточащими руками я далеко не уползу. А целительский амулет израсходован… Ладно. Капитан Чейн как-то выживал без всяких амулетов.

Я скинул куртку, стащил майку. Разорвал её зубами на полосы и забинтовал ладони. Теперь хоть скользить не буду… Взялся за цепь.

Н-да. Неудобно, конечно — но всё же лучше, чем ничего.

Одним концом цепи я по-прежнему держался за каменный выступ. Другой конец заставил удлиниться. И выстрелил цепью в древесный ствол.

Есть! Зацепилась.

Я отпустил выступ. Стиснув зубы и стараясь не обращать внимания на боль, принялся карабкаться вверх.

Дерево где-то метрах в трёх над моей головой скрипело, но держалось. Вот уж когда порадуешься своему небольшому весу… Однако долго радоваться не получилось.

В момент, когда над обрывом уже показалась моя голова, дерево решило, что с него хватит. Ствол, за который держалась цепь, накренился. Из земли посыпались комья, выворачиваемые корнями…

— Да чтоб тебя! — рявкнул я.

И рванулся изо всех сил.

Дерево, обретя долгожданную свободу, полетело вниз. Я повис на руках на краю обрыва. Последние силы ушли на то, чтобы вытолкнуть себя на поверхность.

После этого очень захотелось прилечь прямо тут, на едва показавшейся из-под земли молодой траве, и погреться в лучах майского солнышка.

Ничего ведь не случится, если я немного отдохну? Сколько можно-то, в конце концов?..

— Костя, — вслух сказал я. — Ты начинаешь меня бесить. Ещё раз вякнешь — отправишься к деду, в Барятино. Так и знай.

«Больно же», — укоризненно возразил Костя.

— Сам виноват. Давно надо было хотя бы попытаться освоить целительство — а тебе лишь бы за заговорщиками бегать! Вот и добегался.

Я встряхнул головой, поднялся на ноги и бросился к крепости. Сейчас, оказавшись рядом со стеной, понял, что уцепиться за неё всё-таки могу.

Над амбразурами, за которыми предполагалось устанавливать орудия, выступали небольшие карнизы. Ширина — не ахти, но мне хватит. А сквозь амбразуру я смогу снова оказаться внутри крепости. Это быстрее, чем бежать вдоль стены до главного входа — где меня, вероятнее всего, попытаются остановить. Хотя бы для того, чтобы выяснить, каким образом игрок оказался снаружи. А для меня сейчас любые разборки — потеря драгоценного времени.

Я накинул цепь на карниз. Кровь проступила сквозь повязки, ладони соскальзывали, но я всё же сумел подняться.

Лёг на живот на край амбразуры и спрыгнул уже внутри крепостной стены. Похлопал по боку здоровенное зачехленное орудие. Интуиция не подвела — крепость лишь прикидывалась развлекательным полигоном. И вряд ли по задумке организаторов кто-то из игроков мог оказаться здесь. Но — что поделать.

Я метнулся к галерее, с которой был виден внутренний двор.

Как и предполагал: непохоже, что моё исчезновение под обвалом кого-то озаботило. Паники на трибунах нет. Игру не остановили, ведущий орёт что-то восторженное. Полли я отсюда не увижу, но, полагаю, если никто не паникует — значит, всё штатно. Похищения не произошло — по крайней мере, пока.

А значит, первое, что сейчас нужно сделать — отыскать Кристину. Убедиться, что с ней всё в порядке, а дальше разберемся.

Я прислушался к словам ведущего.

— Как вы только что могли убедиться, обе команды превосходно справились с прохождением первого этапа Игры, господа! — вещал он. — Не без потерь, но наши игроки сумели выбраться из подземелья. Посмотрим же, что организаторы приготовили для них дальше!

Ага. То есть, пока я прохлаждался под обвалом, команды — как наша, так и соперников — сумели отыскать путь наверх. А значит, я прибыл по адресу. Серж и компания должны быть где-то здесь. Вряд ли успели подняться выше.

Сориентировался я, ещё когда осматривал внутренний двор. Если наша команда продолжает двигаться прежним маршрутом, значит мне — туда.

И я устремился вперед по коридору, образованному стеной форта. Для того, чтобы через два десятка шагов наткнуться на преграду.

С этой стороны внешним видом якобы стены никто не стал заморачиваться. Проход попросту заколотили досками. Видимо, доступ в эту часть крепости игроков не предполагался.

Хм-м, а жаль! Прямо рядом с заколоченным проходом я увидел ступени, ведущие на второй ярус крепости. Но, раз попасть сюда нельзя, значит в той части, что отведена под Игру, есть другие лестницы. И сейчас, вероятнее всего, моя команда пытается найти одну из них. Или… Я прислушался. Или пробиться к ней. Из заколоченного коридора до меня донесся приглушенный звон мечей.

— Какая схватка! — немедленно подтвердил мою догадку ведущий. — Вы только взгляните, дамы и господа, как отважно команда Императорской академии ринулась в бой! Но — что это?! О-о…

Слушать этого придурка дальше я не стал.

Цепь пробила доски на удивление легко. Я выломал одну из них. Ещё минута — и расправился со второй доской. Пролез через деревянный щит.

Для того, чтобы дорогу мне немедленно преградил меч.

— Кем бы ты ни был — ни с места! — приказал знакомый голос.

— Да я бы и рад, — честно отозвался я. — С удовольствием передохнул бы. Но что-то мне подсказывает — вряд ли флаг принесут прямо сюда.

— Костя?! — ахнула Кристина.

— Нет, — буркнул я, — гигантский паук. Не узнала? — и выбрался из проёма.

— Господи, что с тобой?! — Кристина смотрела на меня во все глаза.

На окровавленные повязки, ссадину над бровью — ободрал, когда выбирался из-под обрыва, — на перепачканную в глине и каменной пыли куртку, которую пришлось надеть на голое тело.

— С пауками мух не поделил, — отмахнулся я. — Что тут у вас?

В коридоре звенели мечи. Серж и Боровиков сражались с двумя рыцарями, позади них застыл Шнайдер — готовый прийти на помощь, если понадобится. Рядом с ним, вероятно, должна была стоять Кристина. Но отвлеклась на меня.

— Боже мой, Костя! — Ко мне бросилась Элина. — Ты ранен?

— Не смертельно. Ладони стёр. — Я принялся разматывать повязки.

— Как?!

Я ухмыльнулся, глядя на девушек:

— Уверены, что хотите это знать?

Девушки недоуменно переглянулись.

— Разумеется, хотим! — всплеснула руками Элина. Всё-таки здешние аристократки — удивительно невинные создания. — Но сначала тебе нужно оказать помощь. Почему ты не использовал целительский амулет? Забыл?

— Потерял.

— Боже, Костя! Ну разве можно быть таким беспечным? — Элина взяла меня за руки, помогла снять повязки.

Через минуту ладони зажили. Осталось только чёрное пятно на правой.

— Что это? — нахмурилась Кристина.

— Ерунда. Испачкался. — Я сжал ладонь в кулак. — Что тут у вас?

— Пробиваемся на второй ярус, — процедил Шнайдер. — Спасибо, что поинтересовался.

— Не устал пробиваться?

Я остановился у него за спиной. Разглядел, что рыцари охраняют подступ к лестнице.

— Меняемся, — скомандовал Серж.

Они с Боровиковым отступили. Их места заняли Кристина и Шнайдер.

— Рад, что ты выбрался, Костя. — Серж хлопнул меня по плечу. — Не ожидал.

— Не ты один не ожидал, — буркнул я.

— Что мы видим, господа?! — возбудился ведущий. — К команде Императорской академии вновь присоединился Константин Барятинский — которого все мы считали застрявшим в коварной ловушке! Браво!

Вот оно что. То есть, я предположил верно — смертельный обвал замаскировали под игровую ловушку. Всё якобы шло по плану, искать меня до концы Игры никто даже не собирался. Хитро… Ладно. Это я буду обсуждать с Витманом. Надеюсь, с его помощью получится наконец покончить с покушениями.

— Как ты здесь оказался? — спросил Серж.

Он тяжело дышал — должно быть, мечом махал уже давно.

Я оглянулся на выломанную перегородку. То есть… на то, что пять минут назад было выломанной перегородкой. Сейчас на месте деревянного щита появилась каменная стена.

Я подошёл к стене, попробовал коснуться. Не сумел — ладонь окутали искры.

— Тут магическая защита, — сказал Серж. — Что ты делаешь, Костя?

— Пытался продемонстрировать тебе, как я здесь оказался. Но, видимо, уже не сумею.

Серж кивнул:

— На Играх такое бывает. Когда игрок пытается оказаться там, где ему не следует оказываться. Ты, видимо, каким-то образом сумел пройти непредусмотренным маршрутом. Организаторы это заметили и закрыли проход магией.

— Ясно, — вздохнул я. Отметив про себя, что мне, получается, крепко повезло — тот, кто устроил обвал, посчитал меня гарантированно мёртвым и списал со счетов. Магической защитой подземного хода не озаботился. — Значит, дальше играем по правилам. Объяснишь, что происходит?

Глава 23 Смелое решение

— Задача — нанести рыцарям максимальный урон. — сказал Серж. — Видишь шкалы у них над головами?

Шкалы сложно было не заметить. Над головой каждого из рыцарей мерцал цилиндрик, залитый зелёным цветом. У правого рыцаря он был заполнен процентов на шестьдесят, у левого — где-то на сорок.

— Каждый разящий удар засчитывается, — пояснил Серж. — Рыцари падут после того, как…

Я кивнул:

— Понял, спасибо. — Присмотрелся. — Разрешишь мне сменить Шнайдера?

— Ты ведь не фехтуешь? — удивился Серж.

— Не фехтую. Но оружие у меня есть.

— Н-ну… Хорошо, попробуй. Николай! — окликнул Серж. — Отдохни, Костя тебя сменит.

— С удовольствием на это полюбуюсь, — фыркнул Шнайдер.

Ушёл от атаки рыцаря и отступил назад.

Я был к этому готов. Тактику борьбы с железными чучелами освоил ещё во время первой Игры в Царском Селе.

Цепь выстрелила, обвив шею рыцаря. Рывок. Голова, зазвенев на полу, подметая каменные плиты шикарным плюмажем, покатилась мне под ноги.

— Господин Барятинский демонстрирует свой коронный приём! — завопил ведущий. — Как же вовремя этот талантливый игрок вернулся к команде!

Шкала над рыцарем мигнула. Зелёного в ней осталось едва ли процентов двадцать. Но в следующее мгновение я едва успел уйти от удара. Рыцарь ожидаемо возродился с новой головой.

— В следующий раз не стойте столбами! — крикнул Сержу я. — Когда снесу ему башку, прорывайтесь! Пара секунд у вас будет!

— Понял! — крикнул Серж.

Н-да, теперь осталось как-то добыть эти секунды. Эта дрянь передо мной, в отличие от своего царскосельского собрата, похоже, самообучаемая. Рыцарь сообразил, что контратаковать я не могу, и участил удары — так, чтобы не позволить мне выстрелить цепью в голову. Серж, видимо, тоже это понял.

— Афанасий! Прикрой Костю!

Рядом со мной появился Боровиков. При следующей атаке меч рыцаря столкнулся с его саблей. А я получил мгновение на то, чтобы набросить на шею рыцаря цепь.

— Вперёд! — в ту же секунду скомандовал Серж.

Он, Шнайдер и Элина рванули в коридор, который загораживали собой рыцари.

Лишившись головы повторно, новую «мой» рыцарь так и не обрел. Зелёная шкала над ним потухла.

— Беги к нашим, — сказал Кристине я. — С этим мы закончим.

Она кивнула и тоже бросилась в коридор.

На то, чтобы добить второго рыцаря, у нас с Боровиковым ушло минут пять.

Когда голова зазвенела по полу, трибуны взорвались овациями.

— Браво команде Императорской академии! — кричал ведущий. — Несмотря на предыдущее отставание, они снова вырвались вперёд! Браво, господин Барятинский!

Мы побежали догонять своих.

— Вы отставали? — спросил я на бегу у Боровикова.

Тот кивнул:

— Ага. Долго искали выход из подземелья, потом дрались с привидениями — пока Элина не догадалась, что с ними надо не драться, а развеивать. Тебя здорово не хватало. Рад, что ты выбрался.

— А уж я-то как рад…

— Слышишь? — насторожился вдруг Боровиков. — Что это?

Я прислушался.

— Треск. Что-то горит… Бежим!

Мы поднажали.

Чтобы за следующим поворотом увидеть свою команду. Серж, Кристина, Элина и Шнайдер стояли посреди коридора. А коридор перед ними пылал.

— Что мы видим, уважаемые зрители?! — надрывался ведущий. — Что же будут делать наши игроки?!

Когда мы приблизились к своим, его пронзительный голос, слава тебе господи, заглушил треск пожарища.

— Потушить нельзя, — оглянувшись на нас, сказал Серж. — Мы уже что только не пробовали.

— Щиты? — спросил я. — У нас в команде три белых мага. Каждый из них возьмёт одного чёрного…

Серж покачал головой:

— Я уже думал об этом. Не получится. Ты не сможешь отгородиться Щитом от пола, потолка и стен одновременно.

— Обрушить галерею? Ту часть, что горит?

— Ну, допустим. Но после этого — как мы пойдем дальше?

— Перетащишь нас по одному.

Серж поморщился:

— Долго — во-первых. Во-вторых, Афанасия я не дотащу… Нет. Должен быть другой выход.

Элина вздохнула.

— Если бы мы могли перекрыть кислород…

— То есть? — нахмурился Серж.

— Ну, горение ведь поддерживает кислород. Если перекрыть его доступ к огню, тот потухнет. Если бы мы могли перегородить коридор с той стороны и с этой…

— Мы можем это сделать. — Я повернулся к Сержу. — Лети на ту сторону и ставь Щит. Закроешь с той стороны, я закрою здесь. Доступа кислорода не будет.

Я ещё говорил, а Серж уже бросился к окну, выходящему во внутренний двор.

Мы следили за тем, как он оторвался от стены и полетел по воздуху, огибая горящий участок.

— Смелое решение, господа! — донесся до нас голос ведущего. — Удивительно смелое решение господина Голицына — пока, увы, совершенно не понятное для нас! Что же команда Императорской академии планирует делать дальше?

Команда планировала наблюдать за тем, как я поднимаю Щит. Едва Серж снова взобрался на галерею, я поднял его — так, чтобы перекрыть доступ кислорода к огню.

В теории — Элина права. Но, если её предположение не сработает… Однако — сработало. Вскоре мы увидели, что языки пламени становятся ниже. Жиже. Слабее…

Скоро о том, что пять минут назад здесь бушевало пламя, напоминали только тлеющие угли.

— Бежим, — выдохнул я, опуская Щит. — Прикрывайте лица! Глотните воздуха — и старайтесь не дышать.

Честно говоря, я сам едва дышал — Щит меня основательно вымотал. Будем надеяться, что Серж устал меньше, он всё-таки не спасался от обвала.

Мы побежали по тлеющему коридору. Было невыносимо жарко и дымно, из-под ног летели искры. Выскочили мы, кашляя — но всё же с куда меньшими потерями, чем могли быть, если бы рискнули броситься в огонь.

Серж дожидался нас. Показал:

— Лестница — там. Остался один рывок. Бежим!

Мы взбежали по ступенькам. Это был последний, самый верхний ярус крепости — открытый. И последний этап Игры. Над нами синело небо, а вдали на башне развевался флаг.

— Вперёд! — скомандовал Серж. — Москвичи тоже уже здесь! Быстрее!

На противоположном конце стены действительно показалась команда соперников. Они приближались к флагу с другой стороны.

Мы бросились вперёд.

«Как-то всё слишком гладко, — мелькнуло у меня в голове. — Не может быть, чтобы…»

И в это мгновение на нас обрушились птицы.

Огромные, душераздирающе галдящие, появившиеся неизвестно откуда, они не позволяли нам продвигаться дальше. Бросались на нас, пытаясь выклевать глаза.

Элина подняла Щит, остальные выхватили оружие. А я, прикрывшись Щитом, бросился к флагу.

Птицы с размаху бились о Щит. Часть из них мне удавалось сбить на подлёте цепью.

А со стороны соперников к флагу бежал другой человек. Над ним так же, как надо мной, мерцал Щит. А в руке этот парень вертел длинную палку, орудуя ею на удивление искусно.

Когда до флага оставалось несколько метров, я выстрелил в древко цепью. Но навстречу цепи полетела палка. Сверкнула на солнце. Металл?..

Палка столкнулась с цепью, не позволив той добраться до флага. А через секунду я столкнулся с хозяином палки. Мы, сцепившись, покатились по каменным плитам. Птицы и не подумали от нас отставать — они, напротив, объединили усилия.

Парень был выше и сильнее меня. Галдящие твари целились клювами в лицо. Но рукопашному бою моего соперника, похоже, не обучали. Это мне и помогло — удалось взять парня в удушающий захват. Он захрипел, а я, одной рукой удерживая его, другой метнул цепь в сторону флага.

Есть!

Я сжал в руке древко.

— Победа, господа! — заорал ведущий. — Победа!

* * *

Мы с командой спускались с крепостной стены. Шли по тем же лестницам и коридорам, которыми с таким трудом пробирались наверх — вот только теперь нам никто не мешал.

Над фортом грохотала бравурная музыка, трибуны разрывались от оваций. Серж шагал впереди, торжественно нёс добытый флаг. Остальные так же горделиво вышагивали за ним. Кристина многозначительно посмотрела на меня и придержала за локоть. Мы с ней немного отстали.

— Рассказывай, — вполголоса потребовала Кристина.

— Что?

— Что было в том коридоре? Неужели думаешь, я поверю, будто ты потратил столько сил на каких-то дурацких пауков? Ты выглядел так, словно сражался с целой армией! И целительского амулета при тебе не было — значит, успел использовать. Что там случилось?

— Да, в общем-то, ничего нового. Меня опять пытались убить.

Кристина вздрогнула. Но взяла себя в руки. Сухо спросила:

— И каким же образом на этот раз?

— Устроили обвал. Не знаю, что сообщили вам…

— Да ничего нам не сообщали. Просто появилась строка: «Господин Барятинский — убит», и минус десять баллов. Серж сказал, что ты, видимо, застрял в этой локации, и дальше нам придётся действовать без тебя. Он сказал, на Играх такое бывает сплошь и рядом.

Я пожал плечами:

— Не вижу ни единого повода не верить Сержу. Скорее всего, именно так и бывает.

— Но мне бы в голову не пришло, что это — настоящее покушение!

— И никому бы не пришло, — кивнул я. — На то и был расчёт. Меня пытались похоронить под обвалом — который потом, раскопав мой труп, списали бы на несчастный случай. В игровом варианте, вероятно, должна была опуститься какая-нибудь решётка, или я провалился бы на уровень ниже, или что-то ещё в этом духе. По факту же — начал рушиться коридор. Я сумел прикрыться Щитом, хотя по башке всё равно прилетело. Собственно, тогда я и использовал целительский амулет.

— Ужас какой… — Кристина зябко повела плечами. — А дальше? Как ты выбрался? Нашёл выход из подземелья?

— Почти. Пробил новый.

Кристина покачала головой. Пробормотала:

— Нужно обязательно доложить о покушении господину Витману.

— Согласен, — кивнул я.

— Но кто может на тебя охотится теперь? Белозеров ведь мертв?

— Белозеров был всего лишь исполнителем. А охоту, видимо, продолжает тот, кто его нанял.

— Но зачем? Ведь заговор раскрыт? Кому ты теперь-то мешаешь?

Я пожал плечами:

— Гадать можно бесконечно. Я и сам по себе кое для кого — та ещё заноза. Плюс, с недавних пор служу в тайной канцелярии.

Кристина нахмурилась:

— Но твоя служба — секретная информация! О том, что ты работаешь на тайную канцелярию, никто не знает.

Я развёл руками:

— Ты хочешь сказать: «Никто не должен знать». Но ведь существует человек, который собирается похитить великую княжну из-под носа у её охраны. Не удивлюсь, если этот кто-то обладает очень серьёзными возможностями. На уровне ближайшего окружения Императора.

Кристина помотала головой:

— Не может быть! Государя окружают исключительно преданные люди.

— Похвальная убеждённость, — кивнул я. — Но, сама подумай — если бы это было действительно так, для чего понадобилось городить огород со сменой личин?.. Нет. Предатель — где-то рядом. Скорее всего, это очень высокопоставленный человек. У господина Витмана наверняка есть предположения, кто он. Но нет доказательств. И господин Витман планирует раздобыть эти доказательства во время похищения.

— Мне он ничего об этом не говорил.

— Не поверишь — мне тоже. Он и не скажет. У нас с тобой не тот уровень допуска, чтобы обсуждать с начальством такие вещи. Но думать-то нам никто помешать не может.

— И ты полагаешь, что на тебя охотится этот же человек?

— Может быть, так. А может, и нет. Надеюсь, у господина Витмана есть свои предположения на этот счёт. И что он не откажется ими поделиться.

— Я свяжусь с ним, как только вернёмся в отель, — пообещала Кристина.

— То есть, прямая связь с отцом у тебя всё-таки есть? — усмехнулся я.

Кристина потупилась. Пробормотала:

— Со службой это никак не связано! Ты ведь тоже можешь, если понадобится, просто взять и позвонить своим родным.

— Могу, — сжалился я. Потрепал её по плечу. — Буду благодарен, если ты всё ему расскажешь. Пусть лучше ты, чем я. Вокруг меня в последнее время — какой-то нездоровый ажиотаж. Не хватало ещё засветиться.

Я припомнил объяснение Мишеля с великой княжной. Потом драку с москвичами. Потом ночной визит Полли…

А Кристина вдруг улыбнулась:

— Кстати. Поздравляю.

— С чем? — искренне удивился я.

— С победой, конечно! Серж — отличный капитан, он всех нас ободрял и поддерживал. Но я-то видела, что очень расстроен из-за твоего исчезновения. Без тебя мы бы не выиграли.

— И я тебя поздравляю, — кивнул я. — Теперь осталась ерунда — завершить операцию.

Между тем музыка и овации загремели громче. Мы вышли из форта и направились к стартовой площадке.

С трибун летели цветы и мягкие игрушки. Болельщики поднимали плакаты с нашими изображениями. Боровиков обернулся ко мне. Подмигнул:

— Только взгляни, как быстро меняются кумиры!

Если в начале Игры на трибунах преобладали портреты Сержа и Родиона Каледина из московской команды, то сейчас тут и там замелькало:

«Константин Барятинский — браво!»

«Костя Барятинский — ура!»

И даже:

«Костенька — ♥♥♥!!!»

Н-да. Вот только «Костеньки» мне и не хватало…

Слава богу, хоть доступ к моему телу ограничен: по правилам, проживать в одном отеле с нами и выбегать на поле с поздравлениями могут только группы поддержки — наша, из Академии, и те ребята, которые приехали с москвичами. Но, правда, своими привилегиями группы поддержки пользовались в полной мере: как только закончилась процедура награждения, на поле хлынули и наши, и москвичи.

Среди своих я с изумлением увидел фальшивую Полли. Она, как оказалось, умеет бегать — вот уж чего не ожидал. Великая княжна выскочила на поле так стремительно, что даже Надю оставила в кильватере. Подбежала ко мне.

— С вами всё в порядке, Константин Александрович? — Огромные глаза «Полли» смотрели на меня с неподдельной тревогой.

— Конечно, — улыбнулся я. — А что может быть не в порядке?

— Когда вы остались в том подземелье, я ужасно испугалась…

— Не стоило. Это ведь всего лишь игра. Как видите, я жив и здоров… Как видишь, — поправился я, напоминая великой княжне о необходимости маскировки.

— Вижу… — прошептала «Полли». — Это было глупо… Но всё же… Ах, простите… прости меня… Я не должна была… Но я хотела убедиться… Не знаю, что на меня нашло… — и, резко развернувшись, зашагала прочь.

— Что с ней? — спросил я у Нади.

— Понятия не имею, — вздохнула сестра. — Если бы ты знал, как я с ней измучилась! Жду не дождусь, когда это всё уже закончится… Поздравляю, братец! Это было весьма впечатляюще. — Надя обняла меня и тут же бросилась догонять «подругу». — Дорогая! Постой!

* * *

Позади нашего отеля был разбит небольшой сквер — тот самый, где Мишель пытаться объясниться с «Полли» посредством фонтана. С Царским селом, конечно, не сравнить, но именно сюда меня потянуло, когда этот безумный день перешёл, наконец, в поздний вечер, и я оказался один. Нашёл уединённую скамейку, с трёх сторон закрытую кустами и деревьями, сел и буквально провалился внутрь себя.

Не хотелось ни шевелиться, ни думать, ни анализировать. Я просто по-человечески устал. И всё же мысли пусть и нехотя — начинали шевелиться.

Мысль номер один: меня пытаются убить. Это, в общем-то, не новость. Найти этого доброго человека — а в этот раз я почти уверен, что никем, кроме Венедикта Юсупова, он быть не может, — придётся. Как только Юсупов налажает и оставит хоть какой-то след — я этот след возьму. Ну и Витман, полагаю, не зря ест свой хлеб. Я теперь всё-таки — сотрудник тайной канцелярии. А начальство обязано следить за здоровьем трудящихся.

Мысль номер два: Игра закончилась, а похищать княжну так никто и не собрался. Что это может означать?

Возможно, министр в камере мне соврал. Раскусил меня — и наплёл дезинформации. Или, может, операцию просто отменили, когда узнали, что министра взяли. Я бы отменил, во всяком случае. Лишние риски в таком деле недопустимы.

Может быть и просто человеческий фактор. Со времени посадки министра прошло немало времени. Всё, что угодно, могло измениться. Кто-то умер, кто-то передумал, кто-то заглянул в магический хрустальный шар и удавился.

Всё так. Но мне не давала покоя мысль: как тогда воспринимать ужасающие пророчества Мурашихи? Ведь, если ей верить, великую княжну ждёт нечто совершенно кошмарное.

— Обратный путь, — вслух пробормотал я. — Наверняка покушение случится на обратном пути. В дороге легче подстроить…

— …господин Барятинский?..

Я вздрогнул, повернул голову. Выглядывая из-за куста, на меня смотрела ненастоящая Полли. И у неё даже не было в руке книжки.

— Привет. — Я сумел подавить тяжёлый вздох. — Что случилось?

Глава 24 Услуга

— …ничего…

— Ну… садись, — предложил я.

День уже заканчивался, и в садике становилось темно. Где-то поодаль зажёгся фонарь. Великая княжна в обличье Аполлинарии Андреевны робко приблизилась и села рядом со мной. Сидела она, как палку проглотив. Руки сложила на коленях, невидящий взгляд был устремлён вдаль.

— Ты в порядке? — настороженно поинтересовался я.

— …нет… — донёсся до меня едва слышный ответ. — …я идиотка…

Несколько секунд я крутил в голове эту фразу, пытаясь удостовериться, что мне не послышалось. Прозвучало чётко. Вот ещё ко всем перипетиям сегодняшнего дня мне не хватало самобичеваний великой княжны. И почему она с этим не отправилась к Мишелю?.. Впрочем, женская душа — потёмки. Тем более когда речь идёт об Анне Александровне.

— По-моему, ты себя с кем-то путаешь, — осторожно возразил я. — Может, всё-таки расскажешь, что произошло? Ты… поссорилась с Мишелем? — дошло вдруг до меня.

Была, впрочем, ещё возможность ссоры с Надей, но в этом я сомневался. Моя сестра, может, и не была величайшим гением всех времён и народов, но забыть о том, что общается с царственной особой, не смогла бы даже в горячечном бреду. А следовательно, ни о каких ссорах не могло быть и речи. А вот с Мишелем, который видел в великой княжне всего лишь симпатичную сокурсницу, — запросто.

Анна вдруг задрожала всем телом и словно переломилась. Резким движением уронила голову в ладони и заплакала. Тихо так, будто даже в истерике боялась привлечь к себе внимание.

Ну, приплыли… Ладно, Мишелю я пистона потом отдельно вставлю. Вряд ли он так уж серьёзно накосячил, но для профилактики не повредит. А пока надо успокоить и выслушать пострадавшую сторону.

Я придвинулся ближе, одной рукой приобнял беззвучно рыдающую великую княжну, и та вдруг безо всяких колебаний прижалась ко мне, чуть ли не легла. Я тут жеогляделся — нет ли нежелательных свидетелей подобного проявления слабости. Конечно, мне доверяют и в тайной канцелярии, и в императорском дворце, но всё же… Вряд ли мне стоит светить тем фактом, что у меня на груди рыдала дочь императора. Дружба дружбой, а будь у меня дочь — я… Ну, даже не знаю, как бы я отреагировал в такой ситуации.

— Мишель что-то не то сказал? — предположил я, осторожно погладив Анну по голове. — Или сделал?

Рыдания к тому моменту поутихли. Великая княжна взяла себя в руки и подняла на меня заплаканные глаза. Так близко наши лица не оказывались даже во время танца. Я почувствовал её дыхание у себя на губах.

— …он чужой…

— …в каком смысле?.. — Я как будто заразился от неё манерой разговаривать.

— …ты сегодня чуть не погиб… — лепетала Анна. — …ты мог погибнуть!..

— У меня это запросто, — легкомысленно кивнул я. — А Мишель-то при чём?

— …он хотел меня поцеловать…

Ну, чего-то такого я и ожидал. Осталось лишь протянуть какую-никакую логическую цепочку между сим фактом и очередным покушением на мою скромную персону.

— …но мне просто было легко с ним разговаривать…..с тобой — тяжело…

— Значит, вам хорошо друг с другом, — заключил я. — Мишель просто немного поспешил, и…

И — да, в силу происхождения, он для великой княжны — даже близко не пара. Но об этом я упоминать не стал, оборвал себя. Проблемы в данном случае лучше решать по одной. А поскольку слёзы передо мной эта девушка лила именно как девушка, а не как великая княжна, я и решил начать от простого.

— …нам…..хорошо…..друг с другом… — повторила Анна. — …как с Борисом…

Я не сразу вспомнил, что Борис — это её брат. С которым они дружно сдвинуты на почве книжек.

— Ясно, — улыбнулся я. — Ну, так бывает. Я поговорю с Мишелем, не волнуйся.

— …я потратила столько времени на человека, который мне безразличен…..просто потому, что так легче…..а тем временем тот человек, который снится мне каждую ночь, мог умереть…

Если бы меня в этот момент огрели по затылку кувалдой, я был бы ошеломлён меньше. Нет, конечно, я, мягко скажем, догадывался, что Анна мне симпатизирует. Но был уверен, что ей, для того чтобы заговорить об этом со мной, духу не хватит никогда в жизни. Да так бы, наверное, и было, но… Не было бы счастья, да несчастье помогло.

Я приоткрыл рот, но не знал, что сказать, и Анна расценила это движение по-своему.

Сложно передать всю ту бурю эмоций, которую я ощутил, когда её губы коснулись моих. Когда тебя целует девушка, равнодушным ты остаться в принципе не можешь. Но тут многое было завязано на то, кто эта девушка.

И что мне было делать? Оттолкнуть её, окончательно растоптать её чувства?

Я понятия не имел, как лучше, и просто отправился по пути наименьшего сопротивления. Просто ответил на поцелуй, который быстро утратил остатки невинности и сделался… настоящим.

Сначала одна ладонь княжны коснулась моего лица, потом — другая. Я положил руки ей на плечи.

Вдруг она отстранилась, тяжело дыша. Видимо, это был самый что ни на есть первый поцелуй, и Анна, в шоке от собственной храбрости, задержала дыхание.

Но не только это послужило причиной одышки.

— …нет… — прошептала она. — …это ведь не я…..ты видишь не меня…

— Я вижу тебя, — возразил я.

— Эта проклятая личина! — закричала Анна. — Ты сейчас целовал не меня, а свою… свою…

Слёзы вновь брызнули у неё из глаз. Я потянулся к Анне, но она вскочила. Попыталась что-то сказать, но не совладала с дыханием и слезами. Получился слабый писк, который, видимо, её и доломал. Великая княжна со всех ног бросилась ко входу в отель.

Теперь настал мой черёд уронить лицо в ладони.

— ******, — тихо произнес я слово, которого знать мне не полагалось по праву рождения.

Но ни одно из тех слов, что я должен был знать, как аристократ, здесь не годилось.

Подумать только — а ведь я мог тихо и спокойно помереть, когда меня расстреляли. Лежал бы сейчас в могиле, и голова не болела бы вообще ни о чём. Чёрт же дёрнул отвечать на зов деда!

— Так, ладно, — пробормотал я, не отнимая рук от лица. — Ты же воин. Соберись! Не все битвы происходят на полях сражений.

Ситуация вышла за пределы маразма. Это — минус. А плюс — то, что завтра мы отсюда уезжаем. И всё закончится.

Теперь мне нужно отыскать Надю и любыми путями поговорить с нею наедине. Объяснить всё как есть. Пусть подключит какую-нибудь девчачью магию, успокоит свою соседку. Конечно, Надя будет в шоке и наорёт на меня… Ну да чёрт с ней, я и сам в шоке от случившегося.

А Мишель… Мишель, честно говоря, последнее, о чём следует переживать. Он, по крайней мере, мужик. И пусть в этом мире слово «мужик» означает немного не то, что в моём — сути дела это не меняет.

Конечно, даже если Надя проявит чудеса убедительности, сложно будет предсказать последствия всей этой истории для рода Барятинских в целом и для меня лично. Пожалуй, стоит как можно скорее себя обезопасить. Насколько мне известно, дед после той истории с подарком, который я должен был вручить великой княжне, уже начал копать в этом направлении. Появились у него и тайники с деньгами и поддельными документами, и доверенные люди, и оформленные на чужое имя дома. Не приведи Господь, конечно, всем этим воспользоваться, но хорошо, что всё это есть.

Немного успокоив себя этими мыслями, я встал. В решительной готовности начать разгребать кучу проблем, свалившуюся на меня, сделал шаг…

И тут в отеле громыхнул взрыв.

Я бросился бежать. Паника попыталась захлестнуть мозг, но была отшвырнута в дальний угол.

Взрыв. Взрыв, чёрт побери! Что это может значить?

Из открытых дверей отеля валил чёрный дым. На крыльце кашлял, обливаясь слезами и соплями, швейцар.

— Что случилось?! — крикнул я.

— Взорвали! — простонал швейцар.

Спасибо, кэп, без тебя я бы не догадался.

— Выходил кто?

Но швейцар зашёлся в очередном приступе кашля, который согнул его пополам, и как собеседник исчез абсолютно. Махнув рукой, я задержал дыхание и ворвался внутрь.

Моё особенное зрение, заточенное под темноту, недурно справлялось и с дымом. Я обнаружил недалеко от входа лежащую девушку, подбежал к ней, перевернул на спину.

Нет, это не совсем девушка, меня просто сбило с толку платье. Это — Агнесса. Она тут же пришла в себя, щурясь, вгляделась в моё лицо.

— Константин… Ал… — Она закашлялась.

— Да помню я своё имя! — прорычал я. — Что за херня происходит?!

Грубое слово сработало лучше, чем ведро холодной воды, выплеснутое в лицо.

— Княжну похитили! — сипло произнесла Агнесса. — Задний ход…

Я бросился к чёрному ходу, расталкивая кашляющие фигуры, ощупью пробирающиеся к парадному.

Надя, Кристина, все ребята… Чёрт! Ну не могу я быть в десяти местах одновременно!

Толкнул дверь с надписью «Только для персонала», влетел в пустой коридор, где почти не было дыма. Пулей пронёсся через него и практически выбил ещё одну дверь. В лёгкие ворвался свежий чистый воздух, и только сейчас я закашлялся.

За низким заборчиком взревел мотор. Я сбежал с крыльца, пересёк крохотный задний дворик, толкнул плечом калитку и оказался на дороге как раз вовремя, чтобы увидеть московский номер «Чёрного Призрака» — который, поднявшись на дыбы, рванул вперёд.

Я поднял руку, готовый разнести его магией вдребезги, но не сделал ничего.

Внутри автомобиля была великая княжна. Я успел заметить её лицо — пока ещё лицо Полли — прижатое к заднему стеклу. Распахнутые в ужасе глаза и рот, раскрытый в неслышном крике.

«Призрак» одолел на дыбах метров двадцать, наверняка перепугав даже пассажиров. Потом рухнул на дорогу всеми колёсами, немного попетлял, ловя свою полосу, и улетел прочь.

Секунду я стоял на опустевшей дороге, глядя ему вслед. Потом побежал обратно в отель. Там уже открыли окна, дым выветривался. Я отыскал Агнессу, которая доползла до кресла и теперь сидела, привалившись спиной к нему, вся красная от кашля. Пыталась прикрыть руками рот. На тыльной стороне ладоней я заметил следы ожогов.

— На воздух иди, дура, — прорычал я, сгрёб её в охапку и поволок наружу.

Там, у крыльца, росла толпа. Дым не успел просочиться на верхние этажи, но панику всё равно на всякий случай подняли. Я не обратил внимания на присутствующих. С учётом обстоятельств, всё сделалось неважным, и конспирация больше не имела смысла.

— Витман! — крикнул я, тряхнув Агнессу.

— Я упустила! — всхлипнула та. — Не смогла…

— Связь с Витманом! — заорал я. — Быстро! Они императорскую дочь похитили, очнись! Лучше вылететь с должности, чем положить голову на плаху!

Довод произвёл впечатление. Агнесса запустила руку в карман платья и вынула уже знакомую мне пудреницу. Открыла её и, морщась от боли в обожженных руках, застучала пальцами по клавиатурке. «Объект похищен», — прочитал я.

— «Чёрный Призрак», — добавил я и продиктовал номер автомобиля. — Уехал от отеля в северо-западном направлении.

Палец Агнессы дрожал.

— Отправляй, — приказал я.

Палец опустился, и буквы исчезли. Мы ждали, затаив дыхание. Спустя пять секунд появился ответ, которого я и ждал: «Принято. Ничего не предпринимайте!»

Я выдохнул. Теперь оставалось только ждать. Ждать, пока другие что-то сделают. Надеяться, что у них есть возможность в кратчайшие сроки перекрыть все дороги, взять город под колпак, перетряхнуть его сверху донизу и найти то, что необходимо.

Как же я ненавижу доверяться кому-то!

— Я верно расслышал номер? — послышался сзади холодный голос.

Я развернулся и увидел стоящего у меня за спиной Юсупова-старшего. Он холодно смотрел на меня, а его сынок маячил поодаль.

— Понятия не имею, что вы расслышали, господин Юсупов, — процедил я сквозь зубы.

Изображать голосом вежливость уже никаких сил не было.

— Я расслышал «Эм два пять четыре семь эн вэ», с вашего позволения, — сказал Юсупов.

— Значит, верно, поздравляю.

— И отчего же, позвольте поинтересоваться, такая суета? Почему я вижу применение магических спецтехнологий и слышу фамилию начальника тайной канцелярии? Происходит нечто такое, о чём я не догадываюсь?

— Послушайте, — начал я терять терпение, — тут происходит примерно вагон того, о чём вы даже приблизительного понятия не имеете. Прошу извинить, я не расположен сейчас к светской беседе.

— И это абсолютно взаимно, — поклонился мне Юсупов. — Однако у меня складывается впечатление, что вам бы хотелось узнать, где искать вашу невесту.

Мне пришлось совершить над собой невероятное усилие, чтобы не схватить этого хлыща за грудки.

— Что? — тихо, с угрозой спросил я.

По лицу Юсупова пробежала тень беспокойства. Вспомнил нашу драку в его особняке, с милыми рыбками? Что ж, правильно вспомнил.

— Вы произвели на меня впечатление дважды, господин Барятинский, — заговорил он чуть быстрее, чем привык. — Первый раз — когда раскрыли заговор в академии. Второй — недавно, когда сражались бок о бок с моим сыном, забыв на время о разногласиях. Остальные резоны я полагаю верным оставить при себе. Просто запомните, что я оказываю вам услугу. И, надеюсь, как «белый» маг, — он презрительно выделил голосом слово «белый», — вы не позволите себе забыть об ответной услуге.

С этими словами Юсупов запустил руку в карман летнего пальто и достал оттуда сложенный пополам листок бумаги. Протянул его мне, зажав между указательным и средним пальцами.

— И что это такое? — спросил я, не торопясь хвататься за соломинку, как утопающий.

— Эти недоумки позволили себе напасть на моего сына, — сказал Юсупов. — Тем самым они бросили перчатку в лицо мне. Неужели вы полагаете, будто я оставляю такие поступки безнаказанными?

Я выдернул из его пальцев листок, развернул. В живописном окружении подсохших капель крови прыгающим почерком кого-то, кому очень не хотелось писать, был выведен кронштадтский адрес.

Я поднял взгляд на Юсупова. Тот улыбнулся:

— Что ж. Теперь, полагаю, я могу забыть об этой мелкой проблеме, поскольку вы разберётесь с ней за меня. Да к тому же останетесь должны. Право, какой прекрасный сегодня день!

Юсупов поднял голову, глядя в небо, глубоко вдохнул воздух. Но в лёгкие ему попал клуб дыма, который всё ещё сочился из отеля, и впечатление оказалось подпорченным — Венедикт закашлялся, согнувшись пополам.

— Сочтёмся, — бросил я и побежал на парковку.

По пути за мной увязался Мишель.

— Нет, — отрезал я, открывая дверь своего автомобиля.

— А куда ты поедешь? — крикнул он.

Я показал адрес. Мишель улыбнулся:

— И где это, по-твоему, находится?

По выражению моего лица, кажется, понял, что я не в настроении разгадывать загадки. Поправился:

— Хочешь сказать, что ты, как и я, перед поездкой выучил карту Кронштадта наизусть?

Я в голос выругался, немного шокировав Мишеля, но мне уже было не до фильтров базара.

— Садись, чего встал! — рявкнул я, уже запуская движок.

Мишель так заторопился, что предпочёл перекатиться через капот. Закончилось это закономерно — падением и сдавленным вскриком. Я закатил глаза.

Дверь открылась, Мишель, шипя от боли, заполз на сиденье. Дверь захлопнулась сама — когда автомобиль рванулся с места.

— Тут направо, — сказал Мишель.

— Да уж понятно, — буркнул я; именно туда унёсся «Чёрный Призрак». — А ты что, правда выучил наизусть карту? Нахре… То есть, зачем?

— Тебе не понять. — Мишель отвернулся, уставился в окно. — У меня нет ни денег, ни положения в обществе. Моё единственное оружие — знания. Знать всё о том месте, в котором нахожусь, я считаю своей обязанностью. Чтобы знать, куда пойти, и понимать, куда не стоит ходить… Сейчас поверни налево, переулками выйдет короче.

Я молча покачал головой. Мишель, оказывается, ещё мог преподнести мне сюрприз.

По указанному адресу оказалась… пожарная часть. Старая, отчего-то заброшенная. Видимо, когда-то она находилась в стратегически выгодном месте, но потом топография города изменилась, и пожарных перевели в другое место, а здесь осталось здание с огромными воротами. «Призрака» снаружи не было видно, однако это ни о чём не говорило — скорее всего, он внутри.

— Жди здесь, — бросил я Мишелю и вышел из машины, тут же забыв о его существовании.

Глава 25 Предприниматель

Я подошёл к центральным воротам, схватился за металлические ручки, рванул на себя — закрыто. Ладно.

Отступил на шаг, поднял руку. «Таран!» — отдал приказ своим энергетическим контурам, лишь в общих чертах представляя себе то, чего хочу добиться.

Контуры ответили секундным замешательством. Нечасто я осознанно призывал туда чёрную энергию. И всё же система сработала. На кончиках пальцев заклубилась энергия, появилось лёгкое покалывание. Всё очень походило на Щит, но это был не Щит.

Сила рванула из меня, как ракета из зенитки, и здоровенные ворота не просто раскрылись — они вылетели из проёма, в полёте сложились пополам и грохнулись на пол. Изнутри послышался крик.

Я вошёл в огромное пустое помещение с колоннами. Старый шланг валяется в стороне. Спусковые столбы поблескивают латунью. Несколько багров, ржавое ведро… И две очень сильно знакомые рожи. Валерий и Евгений.

— Где она? — Я двинулся к ним, призвав цепь, которая, укоротившись, послушно обвилась вокруг моего правого кулака. — У меня нет времени сопли размазывать, отвечайте быстро и по существу: где она?

— Господин Барятинский… — начал было Евгений с издевательской улыбкой.

Улыбка превратилась в кровавую кашу, когда кулак со светящейся в полутьме цепью врезался в лицо Евгения.

— Ах, ты… — задохнулся от возмущения Валерий.

Он отпрыгнул назад, в руке у него появилась сабля.

— Этот немой, — повернулся я к нему. — Жду ответ от тебя через три секунды, две уже прошли.

— Я…

— Неправильный ответ.

Цепь обвилась вокруг сабли, я рванул её на себя. Сабля вылетела из руки так, будто Валерий её даже не пытался сжать. Он проводил своё личное оружие изумлённым взглядом. А цепь, отбросив ненужный предмет, метнулась к нему и нежно обняла за шею.

Валерий захрипел, упав на колени. Я подошёл к нему, цепь укорачивалась по мере приближения. Я как будто подводил к берегу рыбу, орудуя спиннингом. Приблизившись, натянул цепь и уперся ногой в этот импровизированный воротник. Валерий встретил меня полным ужаса взглядом. Кажется, до него дошло, что сейчас с ним никто не будет играть в благородство и аристократизм. Сейчас его просто убьют, как бешеную собаку, а через секунду уже и не вспомнят, что такой человек, как он, вообще существовал.

Я обернулся, чтобы убедиться — Евгений валяется без сознания на полу — и сосредоточился на Валерии.

— Где похищенная девушка? На счёт три твоя голова отделится от шеи и покатится по полу. Раз.

— Они её увезли! — выкрикнул Валерий. Лицо его покраснело, он изо всех сил старался пальцами ослабить давление цепи, но цепи на его усилия было откровенно чхать.

— Кто? Куда? — Я чуть потянул на себя цепь, и Валерий от боли каркнул. — Не слышу!

— Те трое! — пропищал он. — Они — главные! Я ни в чём не виноват, мне просто пообещали списать долг отца, он проигрался в карты, и…

— Я, сука, что, похож на твоего биографа?! — рявкнул я.

— Главная — девушка, её зовут Эльвира! — затараторил Валерий. Я пустил по цепи немного чёрной энергии, и парень взвыл, тут же изменив подход к докладу: — В Кронштадте их уже нет, они едут в Петербург! Мы с Евгением больше не нужны, поэтому остались здесь. А там… Должно быть какое-то место. Но я не знаю, где! Я родился здесь, в Петербурге бывал всего дважды. Это место называется Чёрный город, но больше я ничего не знаю!

— Адрес — в Чёрном городе?! — рявкнул я.

— Не знаю-у-у-у-у! — завыл Валерий; из-под цепи потекли тоненькие струйки крови. — Они ничего не говорили, от нас с Евгением просто избавились! Даже не заплати…

— Как они собираются выбраться с острова?! Дорога перекрыта!

— Туннель…

— Туннель?!

— Я не знаю! Но, говорят, где-то есть вход в подземные туннели.

Вход в туннели действительно был, об этом оговорился Витман на этапе подготовки к операции. Разумеется, туннели эти были не для всех. Не для простых смертных и даже не для «рядовых» аристократов. Об их расположении знали сугубо те, у кого было на это право. Город-крепость не спешил раздвигать ноги перед первым встречным.

— Что ещё я должен знать? — спросил я.

— Пантелеймон — маг пустоты! — вытаращил на меня глаза Валерий.

— Нихрена не удивил.

Я убрал ногу и отозвал цепь. Валерий схватился руками за окровавленное горло. Его трясло.

— А, да, — спохватился я. — Чуть не забыл. Это тебе от Юсуповых.

Я рывком поднял его на ноги, развернул и швырнул лицом на спусковой столб. Валерий обхватил его руками, чтобы не упасть. Подойдя сзади, я нанёс два быстрых и сильных удара в область почек.

Валерий с тонким писком оплыл на пол. Ничего, доберётся до целителя — и будет как новенький. А до тех пор в профилактических целях поссыт кровью, только на пользу пойдёт.

— Извини, — сказал я. — Князь Юсупов попросил оказать ему небольшую услугу. Долг аристократа, сам понимаешь.

Я развернулся к выходу и замер.

На месте выбитых ворот стоял Мишель и, разинув рот, смотрел на меня. Я развёл руками и с вызовом сказал:

— Что?!

Мишель закрыл рот.

* * *

На выезде из города дорога была перегорожена капитально.

— Князь Барятинский! — крикнул я из окна подбежавшему человеку в штатском.

— Знаю-знаю! — крикнул тот, кутаясь в плащ — уже минут пять как сыпал мелкий, но сильный дождь. — Но выпускать никого не положено!

— Позвони Витману! — велел я. — Скажи, что эти твари ушли по туннелям в Петербург. Связь же есть?

— Есть, как не быть! — закивал человек. — Бегу!

— И скажи, что я требую меня пропустить! — крикнул я вслед. Человек поднял руку, давая понять, что услышал, и вскоре скрылся за завесой дождя.

Я откинулся на сиденье и поднял стекло. Сказал Мишелю:

— Выйди лучше здесь. Дальше… я не знаю, что может случиться дальше.

— Они похитили Аполлинарию Андреевну, — негромко ответил Мишель. — Плохо же ты думаешь обо мне, если полагаешь…

— Они похитили Анну Александровну, дочь императора, — перебил я. — Девушек поменяли местами, изменив им внешность. Полли сейчас в другой гостинице, изображает великую княжну. С ней всё в порядке, она жива и здорова. Извини. Это была спецоперация, ты не должен был о ней знать. И никто не должен был.

Мишель помолчал, переваривая услышанное. Переварил на удивление легко:

— Это… многое объясняет, — сказал он и побледнел.

Да уж, не каждый день узнаёшь, что едва не затащил в койку великую княжну. Это открытие, кажется, Мишеля настолько придавило, что я не услышал даже вполне ожидаемого вопроса: «А какое отношение к этой спецоперации имеешь ты?!»

Вскоре опять появился тот человек в штатском, замахал руками, и кордон растащили ровно настолько, чтобы можно было проехать. Я посигналил в знак благодарности и выехал на мост. Положил руки на специальные накладки, и спина вдавилась в спинку сиденья.

— Это же опасно! — проговорил Мишель, глядя широко открытыми глазами на мокрую дорогу, несущуюся под колёса.

— По шкале от одного до десяти — насколько опасно? — спросил я.

— Н-не знаю… Восемь?

— А быть похищенной неизвестными злодеями великой княжной — как? На десятку потянет?

Мишель довод принял. Я хотел добавить, чтоб он не волновался, что мой водительский опыт позволит мне проехать насквозь преисподнюю, но не стал лишний раз взрывать парню мозги.

Дорога, прямая, как стрела, упиралась в горизонт. Стрелка спидометра ползла к своему пределу. На такой скорости мышление уже не требовалось, нужны были только инстинкты да мышечная память, и я смог спокойно поразмыслить.

Только делая что-то, можно размышлять спокойно. Когда ты вынужден бездействовать, усмирить мысли очень тяжело, если вообще возможно. Я всегда был человеком действия. Возможно, это меня в конечном итоге и погубило, но… Свою природу не изменишь. Её можно лишь ненадолго загнать под плинтус и притвориться, что забыл о её существовании. Тогда она однажды вырвется в самый неподходящий момент, и тебя размажет.

Я еду в Чёрный Город. В эту клоаку, куда стекается всё дерьмо мира, и где, как в известном символе «инь-ян», есть лишь одно светлое пятнышко — баронесса Вербицкая.

Чёрный Город — немаленький район, и найти там кого-то — задача на дни и недели. Особенно если этот человек не хочет, чтобы его нашли.

Но вот ведь нюанс. Те, кто похитил великую княжну, люди не местные. А значит… А значит.

— Почему ты улыбаешься? — спросил Мишель.

— Настроение поднялось, — пробормотал я и поддал газу.

* * *

— Останься в машине, — сказал я Мишелю.

— Не останусь! — Он решительно выбрался под дождь и хлопнул дверью.

— Может, пожалеешь хрупкие остатки моего безупречного образа в твоих глазах? — грустно спросил я.

Вместо ответа Мишель поднял руку и сотворил над нами Щит. От дождя.

— Ясно, — вздохнул я. — Ну, идём.

Трактир «Два сапога» гудел вовсю. Стоило нам войти внутрь, как подбежал человек.

— Комаров, — сказал я одно слово.

Человек с поклонами проводил меня туда же, куда и в прошлый раз, почти год назад. Федот Комаров всё в том же отдельном кабинете отмечал очередной удачный день всё с теми же соратниками и пятёркой весёлых девиц. Заметив меня, он тотчас сменился с лица и поднялся из-за стола.

— Константин Алексаныч! Не ждал, не ждал… А ну, пошли вон отсюда! — замахал он руками.

Массовка послушно удалилась. Комаров прекрасно знал, что от меня можно ждать чего угодно. В том числе и удара в морду. А получать таковой на глазах у нижестоящих ему не хотелось, уж это хорошо усвоил.

— Я ведь тогда, по зиме-то, — суетился Федот, бросая нетерпеливые взгляды на выходящих, — думал уж, что ваше сиятельство — того, простите великодушно. Взрыв-то был такой, что я отродясь подобных не видал. Цельный завод чуть не к небу подбросило, шутка сказать! Кто бы на моём месте не уехал?!

Я пожал Федоту руку, демонстрируя миролюбивость намерений.

— Ты всё тогда правильно сделал, — сказал я. — Хотя мог бы цветов, что ли, прислать, когда узнал, что я живой. Я, может, скучаю.

— Всего-то лишь не хотел вас компрометировать, — расслабился и заулыбался Федот. — Как узнал, что ваше сиятельство не пострадали, сей же час в храм побежал, молебен заказал во здравие.

Он бросил взгляд на съёжившегося Мишеля.

— Друг ваш, Константин Алексаныч? Не представите?

— Ни к чему, — отрезал я.

Но тут Мишель вдруг снова решил показать себя взрослым и самостоятельным:

— Право, Костя, это невежливо! Меня зовут Михаил Алексеевич Пущин, к вашим услугам. — И протянул Федоту руку.

Тот руку немедленно схватил, затряс, подобострастно улыбаясь:

— Федот Ефимович Комаров, предприниматель! Для друзей — просто Федот! Друзья Константина Алексаныча — мои друзья, уважаемый Михаил Алексеевич. Я в этом заведеньице частенько бываю, так что если вдруг понадоблюсь — вы только свистните, и…

— Хватит, — оборвал я излияния Федота. — По делу пришли. Срочному.

— Весь внимание, — посерьёзнел Федот и уставился на меня.

Я сел за стол, Федот последовал моему примеру. Мишель переминался с ноги на ногу.

— Чёрный город ты, я так понимаю, знаешь как свои пять пальцев?

— Обижаете! — Федот приложил руку к груди. — Я ж — плоть от плоти! Я его как собственный организм ощущаю!

— Интересуют новички, — сказал я. — Некоторое время назад… Может, месяц, может, больше. Появились люди. Возможно, москвичи. Заняли какое-то помещение. Арендовали, купили или же самовольно вселились — не знаю. И вроде бы в этом помещении… — Я вспомнил магические круги на заводе. — Вроде ничего там такого не делается. Но место — нехорошее. Как тот мёртвый завод. Понятно объясняю?

Федот задумчиво покивал. Потом поднял палец, сказал:

— Секунду-с! — и вышел за дверь.

Мы с Мишелем остались вдвоём. Я придвинул к себе рюмку, налил водки из графина, выпил. Взял вилку, насадил на неё варёную картофелину, обмакнул в сметанный соус. Посмотрел на Мишеля:

— Садись, чего стоишь.

Мишель робко опустился на стул.

— Ты часто бываешь в таких местах? — спросил он.

— По необходимости, — пробурчал я, жуя картошку.

— А этот, Федот… он кто? Правда предприниматель?

— Можно и так сказать. А можно сказать — джентльмен удачи. Очень авторитетный.

Слово «джентльмен» Мишель понял. Общий посыл высказывания, кажется, не уловил — и задумался. Этого ему как раз хватило до тех пор, пока не открылась дверь.

Вошёл дед с косматой бородой и спутанными лохмами. Впрочем, внимание он привлекал не этим, а отсутствием правого глаза. Пустую глазницу не считал нужным прикрывать.

Дед изрядно покачивался, но на ногах пока стоял.

— Заходи-заходи, отец, — бормотал Федот, подталкивая его в спину. — Вот, садись сюда. Тут все друзья, все свои. Ты меня знаешь, я за кого попало ручаться не стану.

— Ты — шакал! — неожиданно тонким голосом пискнул старик и, схватив со стола солёный огурец, откусил половину. — Батька-то тебя порол! Вот пока порол — толк и был. А как преставился — так и покатилси ты, покатилси…

— Батюшка суров был, что и говорить, — хихикнул Федот, нисколько не смутившись. — Ты, Емельяныч, угощайся. Кушай, выпивай. Помнишь, ты по зиме ещё про москвичей каких-то рассказывал?

— Я-то всё помню! — пропищал старик и взял заботливо наполненную Федотом рюмку. — На память не жалуюсь. Не то что вы все! Из бутылки не вылазити!

И опрокинул стопку. Я с отрешённым интересом наблюдал за этой сценой.

— Ты, Емельяныч, по делу давай, по делу, — настаивал Федот. — Что за москвичи были? Куда делись? Кому платят?

— Пла-а-а-атят! — осклабился старик. — Не тебе — вот ты и бесишься, клещ окаянный. Те москвичи платят — кому надо платят, там такие умники, как ты, уже совались — без совалок остались. Маги над ними стоят, понял? И сами они маги. А деться — никуда не делись. Где устроились, там и сидят.

— Очень хорошо, Емельяныч, — кивал Федот. — А там — это где?

— Совсем ума лишился, негодник, — покачал головой Емельяныч и бросил в рот остатки огурца. — Говорю же: где устроились. Где им ещё быть-то? Баня была, которую Прокудин держал. Прокудин-то помер, когда ты ещё под стол ходил — царствие ему небесное, хороший был мужик. А название осталось — «Прокудинская баня». Только она уж сто лет не работает. Как воду горячую в дома подвели, так и закрылась, не нужна стала. Вот там эти москвичи и сидят, значицца.

Федот торжествующе посмотрел на меня.

— Вот, видите, ваше сиятельство…

— Сиятельство?! — взвизгнул старик. — Окстися, малахольный! Какое к тебе сюда «сиятельство» притти может? И сам ты отребье, и друзья твои — такие же…

Федот лишь досадливо отмахнулся и придвинул Емельянычу графин с водкой. Дед перестал ему быть интересен.

— Адрес, — потребовал я.

— По адресу — сами вы долго блуждать будете, — сказал Федот. — Извольте, покажу.

— Ну так поехали, — встал я.

Рядом со мной тут же подскочил Мишель. Мы вышли в общий зал, где гремели голоса и, кажется, затевалась драка.

— Вы только, ваше сиятельство, не взыщите, но я уж только покажу, — говорил Федот, стараясь поспеть за моим быстрым шагом. — А дальше — не моего ума дело. Сами понимаете — маги-с…

— Никто не просит тебя быть героем, Федот Ефимович, — успокоил я. — Сами разберёмся.

Мне показалось, что от этих слов Мишель расправил плечи. Вот ведь… Присматривай теперь за ним. Нас ещё ждёт такое веселье, как маг пустоты. Только на этот раз всё будет происходить ночью и в Чёрном Городе, так что веселье будет, прямо скажем, адское.

Сели в машину. Мишель вновь устроился на переднем сиденье, Федот расположился сзади.

— Костя, — вдруг робко сказал Мишель. — Ты только не подумай, будто я боюсь…

— Мишель, — перебил я, — если ты сейчас не боишься — не хочу расстраивать, но у тебя серьёзные проблемы с головой. Ты просто обязан с ума сходить от страха.

Пока Федот молчал, я ехал прямо, как только нужно было свернуть, он давал краткие и чёткие указания.

— В общем… — Мишель поёрзал на сиденье. — Речь идёт о безопасности великой княжны. Может быть, нам следует вызвать людей, которые… Ну, знают, что делать?

— Эти черти похитили великую княжну, Мишель, — сказал я. — Причём сделали это явно, в открытую. Как ты думаешь, ждут ли они людей, которые знают, что делать? Я вот уверен, что ждут и прекрасно знают, как вести себя дальше. Они эту операцию готовили бог знает сколько времени. А вот кого они точно НЕ ждут — так это меня, нас. Мы не будем окружать здание, вступать в переговоры. Мы просто-напросто…

Я замялся, но на помощь мне внезапно пришёл сам Мишель.

— Как в пожарной части? — спросил он.

— Примерно, — согласился я. — Только не настолько…

— …жестоко?

— Я хотел сказать, не настолько мягко.

Мы быстро переглянулись.

— Костя, — севшим голосом проговорил Мишель. — Кто ты такой?

— Пришелец из другого мира. На самом деле мне тридцать шесть лет, и я командир повстанцев.

— Ах, оставь эти шутки! — поморщился Мишель. — Мне Полли… Ну, то есть, не настоящая Полли — все уши прожужжала этой фантастической ерундой! Скажи ещё, что ты рабочий с астероида. Кому только в голову приходит сочинять подобную чушь…

— Не слышу в твоём голосе пиетета по отношению к великой княжне!

— А его там и нет, — буркнул Мишель. — Там только злость и обида из-за вашего обмана. Кстати… Ничего, что мы говорим о таких вещах при твоём друге? — Он покосился на заднее сиденье, где смирно сидел Федот, следя за дорогой из-под полуопущенных век.

— Ничего, я глушилку поставил, — улыбнулся я.

Впрочем, я её тут же убрал, когда Федот зашевелился и наклонился вперёд.

— Вот здесь налево, ваше сиятельство; нет-нет, не на перекрёстке, раньше! Вот сюда, в проезд извольте-с… И мы на месте.

Мы въехали в двор-колодец, звук мотора гулко раскатился вокруг, отражаясь от стен. Я поспешил заглушить его.

— Вот вход, — указал Федот на полуподвальчик с железной дверью. — А это, видимо…

— Да ладно! — воскликнул я. — Вот так просто?!

Возле полуподвальчика стоял «Чёрный Призрак» с московскими номерами.

Глава 26 Операция «С лёгким паром»

Я негромко выдохнул, одновременно очищая голову от всего лишнего. Там сейчас не должно было остаться ничего, кроме вбитых намертво боевых инстинктов.

— Федот, сядешь за руль, — сказал я. — Если что-то случится — Мишеля увезёшь… Не знаю. Ну, пусть в академию. И — всё. После этого — свободен.

— Ваше сиятельство, — прокряхтел Федот. — Вот что ж вы постоянно этак-то… неаккуратно. То там под пули лезете, то тут взрываетесь. Сейчас вовсе с магами воевать надумали. Может быть, хоть помощь какую позовёте?

— Я ему о том же говорю, — обиженно заявил Мишель.

— Вы, умники! — поморщился я. — Эти твари похитили девчонку вовсе не для того, чтобы просить выкуп. Прямо сейчас, пока мы болтаем, её, может, потрошат заживо. На этом разговоры полагаю оконченными. Ждите десять минут и проваливайте.

Открыв дверцу, я вышел из машины. Вдохнул полной грудью пропитанный влагой воздух, размял плечи.

Когда я сделал первый шаг ко входу, за моей спиной хлопнули ещё две двери. Я повернулся.

— Ноги размять, — заулыбался Федот. — Да и за руль, ежели чего — чтоб быстрее.

Я перевёл взгляд на Мишеля.

— Я иду с тобой, — заявил тот.

— Жить надоело? — осведомился я.

— Мне надоело сидеть и ждать милостей от судьбы! — выпалил Мишель.

— Не понял. А каких милостей ты хочешь добиться, схлестнувшись с магом пустоты?

Мишель, кажется, сам себя не очень понял. После секундного размышления он выдал другую версию собственной мотивации:

— Мы были с нею близки последние дни…

— Мишель, ты… слова-то фильтруй, — попросил я, представив, как могут отреагировать на подобное заявление люди из окружения императора.

Мишель покраснел, но не отступил:

— Она мне доверяла! Что же, я должен признать, что могу лишь поддержать беседу, а больше ни на что не годен?

Тут в разговор внезапно влез Федот:

— Возьмите юношу с собой, ваше сиятельство. Ежели молодость к подвигам стремится — лучше ведь, чтобы под присмотром, правда же?..

— Я понял, что тебе просто неохота ночью под дождём тащиться в академию, — сказал я.

— Константин Алексаныч, да как вы…

— Всё! — взмахнул я рукой. — Мишель: решил — идём. Заодно и помоемся.

Я зашагал к бане. Мишель торопился следом.

— Какой-нибудь план у нас есть? — спросил он шёпотом.

— Конечно, есть. Ты что, полагаешь, будто я хоть шаг сделаю без плана? — успокоил я его.

Мишель с облегчением выдохнул. Потом спросил:

— И какой план?

— Заходим. Убиваем всех, кроме великой княжны. Выходим. Главное не перепутать порядок следования частей.

Не поинтересовавшись, что думает Мишель по поводу моего безупречного плана, я сбежал по каменным ступенькам, повернулся и взмахнул рукой. На кончиках пальцев уже дрожал «Таран», но в последний миг я его отменил. И не потому, что жемчужина под одеждой начала нагреваться, готовая покрыться чернотой.

Нашуметь я всегда успею. А если перед тем смогу хоть что-то узнать и увидеть — получу преимущество.

— Через двери проходить умеешь? — спросил Мишеля.

Тот мотнул головой. Лицо — бледное, губы дрожат. Господи, ну вот куда лезет? Думает, что действительно сможет драться наравне со мной?..

— Тогда жди.

Я положил руки на дверь, сосредоточился и шепнул заклинание.

Ладони проскользнули насквозь. Следом я просунул голову — уже тяжелее пошла. Дверь хоть и не заблокировали от магического проникновения, но и облегчить это самое проникновение не потрудились.

Я увидел тускло освещённое помещение со стойкой, за которой раньше, видимо, сидел человек, принимающий оплату. Сейчас стойка лежала на полу. Повсюду валялись старые газеты.

Протиснувшись в помещение до конца, я сумел осмотреться более предметно. Свет давала дохлая лампочка без плафона, свешивающаяся на проводе с потолка. Вокруг неё на потолке был очерчен свежей краской круг. Со знакомыми символами внутри него.

— Да мы по адресу, — прошептал я.

Повернулся, отпер, стараясь не шуметь, дверь и впустил Мишеля. Так же негромко закрыл дверь. На всякий случай приложил палец к губам, дождался от своего отважного напарника подтверждающего кивка и пошёл вперёд.

Из небольшого помещения вели два пути. Один — прямо, вероятно, к административным помещениям. Другой — лестница вниз. И именно этот путь был освещён. Более того, снизу доносились приглушенные голоса.

Спускаясь по ступенькам, я отмечал, что на стенах так же, как и на взорвавшемся заводе, теснятся круги с надписями на неизвестном языке. Они же покрывали и потолок.

Ассоциация меня не очень радовала. Если там, внизу, я найду чучело в виде себя и авиабомбу — миссия будет с треском провалена. Сам-то, может, и успею опять выскочить. Но вот вытащить Анну…

Коридор закончился приоткрытой дверью. За ней была раздевалка — судя по длинным низким скамейкам и покосившимся, частично обломанным, крючкам на стенах. Магические круги были и здесь. Голоса сделались громче, однако слов всё равно ещё было не разобрать. Но то, что говорят трое, я понял. И одна из них — девушка.

А ещё — голоса встревоженные. Это плохо. Лучше когда враг спокоен и думает, что всё контролирует. Но уж будем работать с тем, что есть.

Я потянул на себя дверь. Она мучительно заскрипела. Шёпотом выругавшись, я оставил попытки и боком проскользнул в щель. Мишелю, который был тощим, как жердь, это далось ещё легче.

Мы подкрались к последней двери. Она была закрыта наглухо, и голоса доносились из-за неё. Я закрыл глаза, отсекая лишние сейчас стимулы нервной системы, и сосредоточился на звуках.

— …придёт, — сказала девчонка, пытаясь звучать уверенно.

Уж не меня ли так отчаянно ждут?

— Он должен был ждать нас здесь! — воскликнул другой голос, которого я раньше не слышал. Один из тех двоих, что во время наших встреч помалкивали. Либо Пантелеймон, который маг пустоты, либо второй.

— Златослав, попридержи язык! — возмутилась девчонка. — Он тебе ничего не должен. Ты вообще соображаешь, о ком позволяешь себе говорить в таком тоне?

— Нет, не соображаю, — отозвался Златослав. — Можно подумать, ты знаешь, кто он!

— Он — тот, кто открыл нам дорогу в жизнь, — упиралась девчонка. — Какой у тебя был уровень до встречи с ним? У меня — первый! Мне больше и не светило. А теперь у меня — пятый! Пятый!

— Ты — белый маг, — заговорил третий голос, теперь уже точно Пантелеймон. — У всех белых сейчас уровни так себе. У меня вот третий был, сейчас шестой, я от этого, уж прости, на ушах не хожу. Да, приятно, однако…

— Ты обезумел? — взвизгнула девчонка. Эльвира — вспомнил я, как назвал её Валерий. — Ты теперь — маг пустоты!

— Ну… Ну, это — это да… — смутился Пантелеймон.

— Думаешь, благодаря кому?!

— Ладно, ладно…

— Ничего себе «ладно»! А после того как он сделает всё, что нужно, с этой девчонкой, мы станем ещё сильнее. Мы — его свита!

— Ладно. — Что-то скрипнуло, видимо, Пантелеймон встал со стула. — Проверю, как там она.

Пока он ходил, Эльвира и Златослав забубнили о чём-то неразборчиво. Я хотел было ворваться. Лучше сразу разобраться с двумя наименее опасными соперниками. Но тогда Пантелеймон сумеет взять Анну в заложницы… Нет, отставить. Ждём.

А через секунду послышались торопливые шаги. И голос Пантелеймона зазвучал иначе.

— Друзья… Я, кажется, сошёл с ума.

— Что такое? — спросила Эльвира.

— Там другая девушка.

— В каком смысле? Ещё одна?!

— Нет! Одна, но — другая.

— Что за чушь?!

Более лёгкие шаги Эльвиры. На этот раз я расслышал скрип двери. Потом — хлопок, снова шаги.

— Ты её узнал? — сдавленным голосом спросила Эльвира.

— Нет, боюсь, мы не были представлены, и…

— Пантелеймон, не пытайся казаться глупее, чем ты есть! Да, она без очков. Но…

— С-с-с-стой! — Пантелеймон начал заикаться. — Т-ты хочешь сказать, что эт-то…

— У нас в парилке сидит великая княжна Анна Александровна! — пропищала Эльвира.

— Бред! — заявил Златослав. — Господи, да она же белый маг! Просто изменила себе личину, чтобы поглумиться над нами. А вы поверили.

Тишина. Я буквально видел, как они переглядываются, пытаясь найти на лицах друг друга хоть что-то обнадёживающее.

— Или нет?.. — упавшим голосом сказал Златослав. — Чёрт возьми, да почему он до сих пор не появился?! Почему не объяснил, что за чертовщина происходит?!

— Хватит! — воскликнула Эльвира. — Не паникуем! Пока мы всё сделали верно. Ни на шаг не отступили от плана. До сих пор всё шло правильно — значит, и остальное тоже… — Она не договорила. Кажется, сама поняла, насколько неуверенно звучат её слова. — Златослав! Сходи и отгони машину.

— Куда отогнать?

— Подальше! Отгони и брось, сам возвращайся пешком. Всё лучше, чем сидеть тут и сходить с ума от беспокойства.

— Что значит, «брось»? — вскинулся Златослав. — Это ведь «Чёрный Призрак»! Ты понимаешь, сколько он стоит?

— А ты понимаешь, что будет, если нас по нему найдут?! — взвизгнула Эльвира.

— Даже если мы отпустим её — нам конец, — задумчиво изрёк Пантелеймон. — Похищение особы императорской крови…

— Будь добр, помолчи! — огрызнулась Эльвира. — Златослав! Скорее!

— Иду, — буркнул Златослав, и шаги стали приближаться.

Я отступил от двери, жестом заставил Мишеля прижаться к стене. Он затаил дыхание.

Дверь открылась, Златослав вышел в раздевалку, глядя себе под ноги. Он был слишком придавлен свалившимися на него открытиями для того, чтобы смотреть по сторонам. И поплатился за это.

Стоило двери закрыться за ним, как я беззвучно переместился Златославу за спину и зажал ладонью рот. Большим пальцем другой руки отыскал сонную артерию и пережал.

Был соблазн свернуть ублюдку шею, но я предпочёл оставить его в живых. Чёрт знает, как повернётся дело с двумя оставшимися. Хотелось бы сохранить хоть кого-нибудь для допроса. Судя по услышанному, ребята — пешки, и знают они не так уж много, но всё-таки.

Златослав обмяк. Я придержал его за подмышки. Нашёл взглядом Мишеля и шепнул: «Ремень!»

Мишель схватился за свой ремень. Я опалил его таким взглядом, что до Мишеля дошло моментально. Он кинулся вытягивать ремень из штанов Златослава.

Я положил свою жертву мордой в пол — чтобыне придумал захлебнуться рвотой — и тщательно притянул ему запястья к лодыжкам. Вот и всё, теперь даже если очнётся — не сбежит. А орать — пусть орёт, через пару секунд это уже будет не важно.

Я выпрямился и посмотрел в широко раскрытые глаза Мишеля.

— Твоя задача — Щит, — прошептал я. — Не лезь на рожон, не геройствуй. Прикрывай себя и, по возможности, меня. Всё остальное я сделаю сам. Понял?

Мишель кивнул и поднял руки, как начинающий боксёр, ещё толком не соображающий, что такое боксёрская стойка.

— Ну тогда погнали, — кивнул я. — Операция «С лёгким паром» начинается.

* * *

Дверь я открыл спокойно и так же спокойно шагнул за порог. В ярко освещённом помещении живого места не было от магических кругов. Посередине стоял длинный стол, но целых стульев сохранилось лишь два, на них-то и сидели мои старые знакомые.

Я успел сделать два шага по направлению к ним, прежде чем Эльвира подняла взгляд.

— Ну что, ключи забы… — Она осеклась, широко раскрыв глаза.

— Прошу прощения, что без приглашения, — сказал я и взмахнул цепью.

Эльвира и Пантелеймон вскочили одновременно. Эльвира выхватила из пустоты своё личное оружие — шпагу. Держала она её не дольше полсекунды — цепь вышибла шпагу из руки.

Пантелеймон оказался посообразительнее. Он прыгнул в сторону. Я не мог не оценить маневра. Дорогого стоит боец, способный выполнить подобное, это — уже умение перешагнуть через инстинкт самосохранения, который вопит, что ты упадёшь и больно ударишься. Восемь из десяти новичков стоят, как вкопанные. Один — бежит, это уже неплохо. А этот — десятый, он прыгнул, разом сместившись в пространстве и перейдя в горизонтальную плоскость.

Падая, Пантелеймон выпустил по мне тот самый «шар пустоты». В замкнутом пространстве ещё отчётливее чувствовалось, как вокруг него сгущается энергия, как потрескивает воздух, искажается пространство.

И ещё отчётливее было видно, что никакой это не «шар», а скорее круг. Толщины у него не было. И, тем не менее, это смертоносное пятно летело в мою сторону.

Я поддел ногой валяющийся на полу стул без ножек и швырнул его навстречу пятну. Мишель оказался рядом со мной, выставив руку.

Громыхнуло. Обломки стула полыхнули пламенем, которое размазалось по Щиту.

Я шагнул за пределы Щита, поднял цепь. Пантелеймон и тут оказался не промах — откатился в сторону, и цепь выбила облако трухи из разбухших досок пола. А Пантелеймон уже вскочил, и в его руках зрел очередной круг пустоты.

У меня за спиной послышался визг и удар. Я сместился, одновременно изменяя угол обзора и уводя за собой угрозу атаки со стороны Пантелеймона. Вот почему я и не хотел брать Мишеля с собой. Он — не боец, и ему я не могу доверить даже девчонку со шпагой. В результате приходится не только заниматься делом, но и беспокоиться за жизнь этого «соратника».

Мишель продолжал удерживать Щит, как я и завещал. Эльвира со шпагой билась в него, как озверевшая оса в закрытое окно. Судя по выражению лица, от страха у неё отшибло последние мозги. Девчонка паниковала, но в панике не бежала, а кидалась в атаку. Пожалуй, они с Пантелеймоном оба заслуживали моего уважения. Но вряд ли это им как-то поможет.

В первую очередь нужно было кончать с Пантелеймоном. Он швырнул в меня второй круг пустоты. Я подпустил круг поближе, подпрыгнул, сделав хорошо рассчитанный кувырок в воздухе. Почувствовал всем телом, как подо мной пролетает нечто, буквально сочащееся силой и энергией. За миг до того, как я приземлился, круг врезался в стену, и спину мне опалило жаром.

Однако я был к этому готов, а вот Пантелеймон меня недооценил. Он замер с раскрытым ртом.

Цепь метнулась вперёд, обвилась вокруг его ног. Я рванул на себя, и Пантелеймон, взмахнув руками, полетел на пол. Я услышал, с каким звуком он приложился затылком об пол и назначил ему три секунды на то, чтобы оклематься. В лучшем случае — три, в худшем может и на минуту вырубиться.

Высвободив цепь, я одним прыжком переместился ему на грудь и с размаху врезал в лоб. Глаза парня моментально закатились.

Вязать времени нет, убивать не хотелось бы. Лучше допросить троих, чем одного. Поэтому я просто положил на Пантелеймона сломанный стул. Начнёт шевелиться — услышу.

К Мишелю я повернулся вовремя. Эльвира как раз взяла себя в руки и вспомнила о том, что она — белый маг. Убрала шпагу и изящным пируэтом проскользнула сквозь Щит так, будто его и не было.

В следующее мгновение она обхватила ладонями лицо Мишеля и поцеловала его в губы. Мишель остолбенел.

Я рванулся к ним. Эльвира пока меня не видела. Не разрывая поцелуя, она вытащила из-под накидки револьвер и приставила его дуло к рёбрам Мишеля. Метила в сердце.

Добежать я уже не успевал. Но цепь была быстрее меня. Я сделал то же самое, что сделал с Пантелеймоном. Цепь обвилась вокруг ног Мишеля, и прежде чем тот успел это осознать — я дёрнул.

Мишель упал на Эльвиру, повалил её. Та инстинктивно вскинула руки и выпалила в потолок. Я, отозвав цепь, пролетел в прыжке оставшиеся метры, перехватил руку Эльвиры с револьвером и выкрутил.

Девчонка взвизгнула, револьвер повис на красивом ухоженном пальчике, откуда я его и снял свободной рукой.

— Какая же ты агрессивная сучка, — пробормотал я.

Мишель поднялся. И тут я услышал, как Пантелеймон отбросил стул.

Я успел лишь обернуться. Мишель, к сожалению, успел чуть больше — он выставил Щит.

— Нет! — крикнул я, но было поздно.

Круг пустоты врезался в Щит, и полыхнула вспышка. Куда ярче, чем прежде.

Окутанный языками пламени, Мишель перелетел через меня, врезался спиной и затылком в стену и упал. Голова безвольно свесилась на грудь.

Я поднял револьвер и, не прицеливаясь, выстрелил пять раз. В шестой курок щёлкнул вхолостую. Пантелеймон рухнул на спину, на этот раз — навсегда.

— Пантелеймон! — завизжала Эльвира и рванулась было к своему другу.

Я наотмашь врезал ей по лицу тыльной стороной ладони, и она наконец упала без чувств. По ощущениям, перелома челюсти ей не миновать.

— Сука, — прошептал я, поднимаясь. — Дерьмо собачье.

Револьвер сунул в карман. Шагнул к Мишелю, присел рядом и пощупал пульс на шее. Сердце билось — это хорошо.

— Сейчас, мужик, — шёпотом сказал я и похлопал его по щеке. — Потерпи. Всё будет.

Вернулся к Эльвире. Сорвал пояс от платья, перевернул её на живот и связал так же, как Златослава. Потом подошёл к Пантелеймону, убедился, что сукин сын с гарантией мёртв. Только после этого открыл дверь в парную.

Княжна сидела на полке. Руки были связаны за спиной, ноги — просто и без затей перетянуты в области лодыжек. Во рту — кляп.

Н-да, лучше бы императору этого не видеть. У него ведь не просто так половина жемчужины — чёрная.

Увидев меня, Анна замычала. Я кивнул:

— Ага. Всё уже хорошо.

Вынул кляп, заставил её нагнуться вперёд, завозился с узлами на запястьях.

— …я так испугалась, Костя… — хрипло сказала Анна.

— Да уж ясное дело, — сказал я. — Но ничего. Скоро ты будешь дома, и всё забудется, как страшный сон.

Она беззвучно заплакала. Я молчал. Пусть себе, заслужила. На удивление легко всё пережила, кстати говоря. Я бы не удивился, если бы умом тронулась от переживаний.

Развязав Анну, я взял её на руки и пошёл к выходу. Приоритеты нужно было расставлять именно так. А снаружи меня ждёт — ну, наверное, — Федот. Теперь уже можно подключить его, вдвоём быстро справимся.

Мишель и Эльвира всё так же были без сознания и не шевелились. А вот Златослава на полу я не увидел. Зарычал сквозь зубы:

— Твою мать!

— Что случилось? — пролепетала Анна.

Я не ответил. Выставив перед собой Щит, взбежал по лестнице, пинком открыл незапертую входную дверь. Ещё одна короткая каменная лестница, и мы оказались под мелким мерзким дождём, который наконец дополз досюда от Кронштадта.

Моя машина стояла там, где я её оставил. И Федот стоял рядом с нею — так, будто и не садился внутрь, словно часовой на посту.

— Федот! — крикнул я, шагнув навстречу и отменив Щит. — Там, внизу, Мишель и девчонка. Вытащи кого-нибудь, кто больше нравится. С девчонкой осторожнее, она…

Федот молча поднял пистолет, которого я сразу не заметил, уставился на меня стеклянными глазами и выстрелил мне в грудь.

Глава 27 Крыса

Среагировал я слишком поздно. Поздно было бы ставить Щит — пуля уже летела. И тогда я применил ещё одно заклинание из тех, что Платон буквально вколотил в меня во время летних тренировок.

Белое зеркало.

Я физически почувствовал, как пуля коснулась ткани моей куртки и исчезла. А в следующее мгновение Федот, взмахнув руками, повалился в лужу, подняв тучу брызг.

Анна вцепилась мне в куртку мёртвой хваткой. А над телом Федота поднялось какое-то красное марево и тут же рассеялось.

— Что ж за день-то такой, — пробормотал я.

* * *

Я держался за специальные накладки, преобразовывающие магию в кинетическую энергию. Машина летела по пустым мокрым дорогам, включать на такой скорости дворники не имело смысла — капли дождя расшвыривало по сторонам раньше, чем они успевали коснуться лобового стекла.

— Куда мы едем? — спросила великая княжна.

Она сидела рядом со мной, на пассажирском сиденье. На заднем, плечом к плечу полулежали-полусидели Мишель и Федот. Эльвира болталась в багажнике. Судя по изредка долетающим крикам, она очнулась и переживала не лучшие минуты в своей жизни.

— В надёжное место, — сказал я, входя в последний поворот. — К друзьям.

В больничный двор я влетел боком, машина едва не перевернулась. К визгу покрышек я прибавил клаксон. Когда выходил наружу, двери больницы уже распахнулись, и выскочили двое в белых халатах. Мужики, слава Господу.

— Двое лежачих, один тяжёлый, пулевое в грудь! — крикнул я и открыл заднюю дверь. — Позовите баронессу Вербицкую, срочно!

— Я здесь! — послышался знакомый голос, и по ступенькам крыльца, кутаясь в халат, сбежала Клавдия. — Кост… Константин Александрович, вы опять?..

— Нет, — отмахнулся я. — Просто стоял там, где опять было.

Врачи сориентировались быстро, вернулись в больницу за носилками. Совместными усилиями мы вытащили бледного Федота и уложили.

— Господи, это же Комаров, — пробормотала Клавдия. — А второй?

— Займись, пожалуйста, Комаровым, — попросил я. — Второго, думаю, просто оглушило.

Тут из машины вышла Анна.

— …доброй ночи, Клавдия Тимофеевна… — сказала она.

— Доброй ночи, Анна Александровна, — кивнула Клавдия и побежала было вслед за врачами, но вдруг, словно споткнувшись, резко остановилась и повернулась к нам. Глаза её были открыты шире, чем рот.

— Ваше высочество?.. — пролепетала Клавдия.

— Я всё могу объяснить! — поднял я руки. — А пока, пожалуйста, вытащи с того света этого сукиного сына.

Взяв себя в руки, Клавдия забежала в больницу. Дверь за ней захлопнулась.

Я обошёл машину, вытащил на руках Мишеля.

— Ваше высочество, вас не затруднит открыть мне дверь?

Великая княжна исполнила просьбу. Судя по её выражению лица, проделывала она такое впервые. Но получилось неплохо. Я прошёл вместе с Мишелем в тёплое, сухое и такое знакомое помещение. Там сдал его первому же попавшемуся врачу.

— Взрыв, контузия, — сказал я. — Откуда я могу позвонить в Кронштадт?

— Из регистратуры, — сказал врач.

Мишеля, уложенного на каталку, куда-то увезли.

Мы с Анной прошли к стойке регистратуры, где сидела пожилая женщина в очках.

— Добрый вечер, — сказал я. — Дайте, пожалуйста, телефон.

— Не положено это… — забубнила было женщина.

— Госпожа, посмотрите, пожалуйста, на нас внимательно, — попросил я. — Пред вами Её высочество великая княжна Анна Александровна и князь Константин Барятинский — в качестве сопровождающего лица. Нам положено всё.

Через секунду я стал счастливым обладателем телефонного аппарата и осознания того, что медсестру вот-вот хватит инфаркт.

Я быстро набрал номер с кодом Кронштадта. После первого же гудка ответила Агнесса:

— Отель…

— Барятинский, — оборвал я её. — Объект в безопасности, со мной. Мы в лечебнице баронессы Вербицкой, пусть сюда срочно приедут, со мной одна из похитителей. И запишите ещё один адрес. — Я продиктовал адрес бани. — Подвальное помещение, там найдёте труп мага пустоты и любопытные картинки на стенах, похитители планировали какой-то ритуал. У меня всё.

— Принято, — отчиталась Агнесса, и, судя по голосу, у неё скала с души свалилась в тот миг, когда я сказал «объект в безопасности».

* * *

Первым в лечебницу прискакал Витман со своей гвардией. Мы с Анной вышли на крыльцо.

— Ваше высочество! — тут же принялся кланяться Витман. — От лица тайной канцелярии позвольте принести вам глубочайшие извинения за произошедшее…

— …это ничего… — в своей обычной манере прервала его Анна. — …вы не виноваты…

За спиной Витмана я заметил Кристину и непроизвольно улыбнулся. Ну, так. Краешком рта.

В этот момент на территорию лечебницы зарулил автомобиль настолько серьёзный, что рядом с ним «Чёрный Призрак» смотрелся бы как гонористый подросток рядом с нефтяным магнатом.

— Автомобиль Его величества уже прибыл за вами, — сказал княжне Витман.

Анна ощутимо вздрогнула и повернулась ко мне. Взгляд у неё стал какой-то совсем беспомощный.

Я машинально выставил глушилку.

— …мне понравилось… — тут же услышал я слова Анны.

— Что именно? — улыбнулся я. — Похищение? Или когда в тебя чуть не попала пуля?

Княжна мотнула головой.

— …жить с вами…

— Ну… заходи в гости, — ляпнул я, не придумав ничего умнее.

— …я постараюсь… — понурилась княжна. — Передавайте, пожалуйста, Мишелю пожелания скорейшего выздоровления.

Она пошла к ожидавшему её автомобилю. Император сам вышел под моросящий дождь, обнял дочку и усадил в салон. Прежде чем сесть рядом, посмотрел в мою сторону и кивнул. Я кивнул в ответ, предчувствуя, что скоро нам придётся о многом поговорить.

— Агнесса сказала, у вас одна из похитителей? — обратился ко мне Витман, как только императорский автомобиль уехал. — Можно взглянуть одним глазком?

— Прошу, — пожал я плечами.

Подошёл к своему автомобилю и открыл багажник. Эльвира, которая так и не смогла освободиться, поприветствовала нас мычанием и слезами. Перед тем как закинуть в багажник, я заткнул ей рот кляпом, который раньше побывал во рту у великой княжны. Впрочем, вряд ли Эльвира оценила оказанную ей честь.

— Неплохо для белого мага, — усмехнулся Витман. — Я имею в виду упаковку, если можно так выразиться… Что ж, даму мы заберём, если не возражаете?

— Ради бога, — пожал я плечами. — Там, где я её нашёл, есть ещё.

Витман извлёк откуда-то магические наручники и, прежде чем разрезать пояс, застегнул их на руках Эльвиры.

— Уже нет, — сказал он, перерезая мои узлы карманным складным ножом. — По этому адресу сейчас работает Ашот. Я отправляюсь туда же. Не желаете составить компанию?

— Желаю, как не желать.

— Тогда езжайте за мной. Кристина может сесть с вами.

Витман вытащил Эльвиру из багажника, поставил на ноги. Ноги эти немедленно подкосились, пришлось её подхватить.

— Тише-тише, — пробормотал Витман. — Как похищать Её высочество, так вы крепко на ногах стояли. А как отвечать по закону — так удумали падать? Ну нет, госпожа похитительница, с нами такие штуки не проходят. Давайте-ка, прошу вас проследовать вон к тому прекрасному экипажу.

Эльвиру проводили к прекрасному автозаку. Витман, сдав арестованную подчинённым, демонстративно отряхнул руки и сказал:

— Едем, господа! И дама, конечно же, — поправился, взглянув на дочь.

Однако сразу поехать у нас не получилось. На территорию лечебницы въехало такси, и оттуда выскочила Полли собственной персоной.

— Слава богу, ты жив! — воскликнула она, повиснув у меня на шее. — Костя, я так волновалась! Что происходит? Почему ты в больнице? Ты ранен?

— Нет, — сказал я, вежливо отстранившись от Полли. — Я просто привёз Мишеля.

— Мишеля? — удивилась Полли.

— Он ведь думал, что великая княжна — это ты. Отправился со мной тебя спасать. Честно говоря, если бы не он, меня бы там прикончили раз двадцать. Мишель прикрыл меня от мага пустоты. — Глаза Полли расширились. — За что и поплатился. Думал, не довезу. Вроде бы баронесса Вербицкая сняла самые опасные симптомы, однако он до сих пор очень плох…

— …Мишель пострадал…..из-за меня?.. — Полли случайно вошла в роль, которую играла последние дни.

— Ты здесь совершенно ни при чём, — отмахнулся я. — Забудь. Он сам дурак, что полез в это пекло.

— Как ты можешь так говорить! — воскликнула Полли.

— А что? — пожал я плечами. — В сущности, его ведь никто не просил…

— Ах, Константин Александрович! Вы… — Полли не договорила. Опалив меня взглядом типа «потом поговорим», она демонстративно обошла меня по широкой дуге и двинулась к лечебнице.

Мы с Кристиной сели в мой автомобиль, я запустил двигатель.

— Костя… — сказала Кристина, и я задумался, не впервые ли она назвала меня Костей. — Только не говори, что ты всё это продумал наперёд.

— По секрету могу признаться, — сказал я, выезжая вслед за машиной Витмана, — что я ради этого даже похищение княжны организовал. Только никому не рассказывай. Не оценят.

— Чтобы так запросто шутить над такими вещами… — покачала головой Кристина. — Надо было родиться в другом мире.

Тут я вздрогнул и покосился на неё. Шутить резко расхотелось. Кристина ответила мне непроницаемым взглядом.

* * *

Во дворе-колодце едва получилось припарковаться. Канцелярских съехалось столько, что в доме горели все окна, и любопытные жильцы наблюдали за происходящим. Самые любопытные вышли «покурить» и «погулять с собачкой». Однако полицейские, которые сами ничего не знали, крепко держали оборону.

Мы с Кристиной вошли в заброшенную баню вслед за Витманом. Там уже творились чудеса. Возле каждого магического круга стояли один-два мага и делали загадочные пассы руками. То здесь, то там что-то вспыхивало.

Мы спустились вниз. Труп Пантелеймона уже вынесли. Я понял, что он не исчез, как Златослав, по тому, что на полу остался очерченный силуэт.

— Придётся вам, господин Барятинский, отчёт черкануть, — оглядевшись вокруг, весело сказал неунывающий Витман. — Чистейшая формальность, разумеется, но не отвертишься.

— Сделаю, — сказал я и нашёл взглядом Ашота, который рассматривал круг, начертанный на двери в парную. — Что по кругам? На том заводе были аналогичные.

Ашот повернулся ко мне и смерил унылым взглядом.

— Круги пока изучают, — сказал он. — Но предварительное заключение уже есть. Это место готовили для некоего ритуала с жертвоприношением.

— Цель ритуала? — спросил я.

— Какое-то воздействие на энергетические токи эгрегора. Какого именно, с полной уверенностью сказать нельзя. Санкт-Петербурга или Российской Империи. Может, мира…

— Российской Империи, — сказал я.

Витман, Кристина и Ашот уставились на меня с удивлением.

— Вспомните, где именно в последние годы происходит вырождение белых магов, — пожал я плечами. — Если память мне не изменяет — именно в Российской Империи. Сначала эти… подонки работали на заводе, но я нашёл завод. Им пришлось его спешно уничтожать и искать новое место. А заодно они решили форсировать события… Знаете, иногда полезно ходить к прорицательницам. Говорят они много и невнятно, однако кое-что выловить получается. Например, что этим ребятам нужна была именно императорская кровь и именно кровь белого мага. Наверное, это помогло бы решить проблему с белыми магами радикально. — Я сел на стол, потянулся и продолжил. — Пара лет — и везде, где можно, обосновались бы чёрные. Устроили бы какую-нибудь войнушку. Не исключаю, что завоевали бы весь мир. Весь глобус окрасился бы цветом Российской Империи. Всё это время все, разумеется, кричали бы от восторга. Но когда врагов бы не осталось, чёрные маги направили бы свои таланты в другую сторону. Все отношения заменились бы товарно-денежными, магия сошла бы на нет, а вместо неё весь мир пронизали бы потоки денег. Это — первый вариант развития событий.

Я говорил, глядя на Ашота, и тот, не моргая, смотрел мне в глаза. А ещё он бледнел. Мне это понравилось.

— Второй вариант более правдоподобный, — сказал я. — Кто-то извне очень хотел, чтобы в России не стало белых магов. Хотел уничтожить многовековой баланс, ослабить самую могучую мировую державу. Для того, чтобы затем использовать эту обезумевшую военную машину в своих интересах и — ликвидировать. Так что, господа, с какой стороны ни посмотри, а мы сегодня устранили серьёзную угрозу. Угрозу не только Российской Империи, но и миру в целом. Не грех открыть бутылку шампанского.

Витман встал рядом с Ашотом и, улыбаясь, кивнул мне. Сказал:

— Звучит правдоподобно. Однако вот что меня больше всего интересует сейчас, капитан Барятинский. Как злоумышленники узнали, что мы поменяли великую княжну местами с Аполлинарией Нарышкиной? Почему выкрали настоящую, а не фальшивую Анну Александровну?

— А вот это как раз очень просто, — сказал я. — Операция была сверхсекретная, как я понимаю. О ней знали вы, я, сами девушки и императорская семья. Все остальные в тайной канцелярии не знали ничего. Они с полной самоотдачей охраняли, как думали, великую княжну. Так?

— Знала ещё Агнесса, — сказал Витман. — Но в ней я уверен, как в себе. Не великого ума барышня, однако болтать не будет точно.

— Я знала, — подала голос Кристина.

— Я же сказал — «девушки», — ответил я. — Ты, Надя… В вас мы тоже можем быть уверенными. А теперь давайте вспомним, как разворачивались события. С похитителями я встретился впервые на заправке по пути в Кронштадт — не думаю, что эту встречу подстроили заранее. Похитители увидели якобы Полли и смотрели на неё так, будто она у них на глазах спустилась с неба. Как на подарок судьбы… Что-то я заподозрил ещё тогда. Но мне не пришло в голову, что похитителям попросту не сказали, кого они будут похищать. Они думали, что заберут Полли. Зачем — понятия не имели. Когда до них дошло, что взяли великую княжну, эти ребята перепугались до смерти. И вот вопрос…

Я достал цепь — её укороченный вариант — и принялся перебирать светящиеся звенья, будто чётки.

— Неужели эту пятёрку недоумков изначально собирались использовать для похищения великой княжны?

— Сомневаюсь, — обронил Витман.

— Согласен, — кивнул я. — Такое похищение — серьёзная операция. Она требует, во-первых, привлечения многих людей, во-вторых, людей опытных и осознающих, что они делают. Эти люди должны быть готовы к смертельному риску. Должны быть готовы умереть — но не выдать, на кого работают. А наша пятёрка не соответствовала ни одному из перечисленных пунктов. Следовательно, их подключили едва ли не в самый последний момент — уже твёрдо зная, как будет выглядеть объект. В момент, когда великая княжна внезапно изъявила желание присутствовать на Игре — к которой до недавних пор не проявляла никакого интереса; всем известно, что публичных мероприятий Её высочество страшится, как огня. От безысходности, если можно так выразиться, из-за нехватки времени в качестве похитителей пришлось использовать тех, что подвернулся под руку. Спрашивается, куда же делись люди, которые должны были похищать Анну во время переезда императорского семейства в Летний дворец? Что, их просто распустили? Нет, это было бы глупо. Скорее их бы переориентировали на новую задачу. А следовательно, этой большой группы специалистов под рукой не было. Потому что сигнал «отмена операции» прошёл по инстанциям ещё зимой. Некто, планировавший похищение, узнал о том, что господин министр проболтался, и принял решение об отмене.

Ашот побледнел уже едва ли не до синевы.

— А о том, что господин министр проболтался, — продолжил говорить я, сжимая цепь, — знали только три человека. Ни Кристина, ни Надя, ни Полли, ни Агнесса — их ещё даже близко не было во всём этом. Знали лишь вы, господин Витман, я и — Ашот.

Ашот рванул с места в карьер. Если бы выход располагался прямо перед ним — он бы, может, успел. Но ему нужно было свернуть резко вправо, и на этом он потерял скорость.

Я метнул цепь, как боло, и та спутала ему ноги. Ашот с криком полетел носом вперёд.

— Блестяще! Блестяще, господин Барятинский! — воскликнул Витман, доставая из ниоткуда ещё один комплект наручников. — Как же давно мечтал я избавиться от этой крысы!

— Цепь верните только, — сказал я, спрыгнув со стола.

— Нет, цепь сгниёт в ящике для вещдоков… Шучу-шучу, господин Барятинский. Извольте забрать своё личное оружие.

Смотав цепь, я повернулся к Кристине, которая смотрела на меня этим своим новым, странным, непроницаемым взглядом.

— Есть планы на эту ночь? — спросил я.

— Есть предложения? — пожала плечами Кристина.

— Поехали куда-нибудь и отметим окончание операции.

— Ну, если вы настаиваете, капитан… — Кристина взяла меня под локоть и тихо добавила: —…Чейн.

В этот раз я не вздрогнул.

Конец четвертой книги

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский 5 Тень врага

Глава 1 Романтический ужин

Витман против нашего с Кристиной отъезда не возражал.

— Уверен, что вам я могу доверить госпожу Алмазову, Константин Александрович, — глядя на меня с непроницаемой улыбкой, сказал он. — Если угодно, порекомендую милейший ресторанчик с прекрасным видом на Неву.

— В три часа ночи, под проливным дождём вид на Неву весьма актуален, — вернул улыбку я. — И где же этот ресторанчик?

— Он находится в самом центре города, в отеле «Мариотт». В Кронштадте есть отель, принадлежащий тому же владельцу, вы посещали его прошлой ночью.

— Ты посещал прошлой ночью «Мариотт»? — удивилась Кристина.

— О да. Константин Александрович любезно сопроводил туда госпожу Нарышкину.

Глаза Кристины вспыхнули.

— До крыльца, — пояснил я её яростному взгляду. — Я проводил Полли всего лишь до крыльца. Не правда ли, господин Витман?

— О, разумеется! — Витман, похоже, наслаждался ситуацией. — Так вот. Ресторан, о котором я говорю, расположен под самой крышей отеля, имеет выход на открытую веранду. Работает он до утра, так что у вас есть все шансы, любуясь рассветом, выпить там по чашечке чая. А после разместиться в номерах «Мариотта» и отдохнуть как следует. Для нашего ведомства там держат специальный резерв. Я позвоню и распоряжусь, чтобы вас встретили.

— Благодарю.

— Не стоит благодарности, Константин Александрович. Вы и Кристина Дмитриевна заслужили отдых, как никто другой. А у нас ещё будет время поговорить. Много времени. Завтра ближе к полудню, когда уляжется суета, ждите вызова. Оба.

По дороге в ресторан мы с Кристиной не разговаривали. Она, видимо, всё ещё дулась из-за того, что я провожал Полли. Хотя расспрашивать о подробностях мешала гордость.

В какой-то момент я вообще начал опасаться, что Кристина передумает и потребует возвращения в Кронштадт, но обошлось. А в ресторане, который и правда оказался на удивление уютным, она вовсе оттаяла.

Столики, стоящие на открытой веранде, были огорожены полукруглыми ширмами — так, чтобы ни из одного такого «кабинета», как обозвал это официант, провожающий нас, не был виден другой. Перед столиком стоял полукруглый диван с подушками. На столике романтически теплился живым огоньком светильник, благоухали в вазе свежие розы.

— Если господа желают, температуру в кабинете можно отрегулировать магически, — сказал официант. — Также, если угодно, можно установить завесу неслышимости или невидимости… Меню, прошу вас. — Он подал нам два меню в тяжёлой кожаной обложке и, поклонившись, удалился.

— А господин Витман умеет выбирать романтические места, — плюхнувшись на диван, заметил я.

— Господин Витман больше, чем кто бы то ни был, заинтересован в нашей с тобой безопасности, — сухо отозвалась Кристина.

Она села на диван рядом со мной. Но так, чтобы находиться от меня дальше, чем на расстоянии вытянутой руки.

Костя Барятинский попытался придвинуться ближе к Кристине, но проиграл Капитану Чейну. Который усилием воли заставил себя взять со столика бокал с шампанским и небрежно откинуться на спинку дивана.

Кабинет укрывала от непогоды полотняная крыша, однако необходимости в ней уже не было — дождь закончился. Небо над Невой светлело. Похоже, скоро и правда рассветёт. Май на дворе, ночи короткие.

Кристина, помедлив, тоже взяла со стола бокал. Повернулась ко мне.

— За победу, лейтенант? — предложил я.

— За победу, капитан, — согласилась она.

Мы чокнулись. Выпили. Я придвинул Кристине блюдо с фруктами, официант принёс его вместе с шампанским.

Кристина взяла гроздь винограда, отщипнула ягоду.

— В прошлый раз ты сказала «Капитан Чейн», — заметил я.

Кристина повела плечами.

— Тебя это удивляет?

— Немного. Почему вдруг именно так?

— Чейн — по-английски «цепь». Твоё личное оружие. Вот и возникла ассоциация.

Взгляд Кристины оставался безмятежным. Вылитый папаша, чтоб его… И ведь — не придерёшься. Ассоциация вполне закономерная. И напрямую не спросишь.

Ладно. Пока не будем форсировать события.

— Ты так сильно привыкла к английскому языку?

— Это — попытка выяснить, в какой стране я провела детство? — улыбнулась Кристина. — Мог бы так и спросить, это не секрет. Большей частью — в Швейцарии. Но со мной с малых лет разговаривали на нескольких иностранных языках. Английский и французский были для меня ближе, чем родной.

— А с какого возраста тебя начали готовить к работе в контрразведке?

— С рождения, как я сейчас понимаю. В детстве об этом, конечно, не догадывалась. Не знала, что игры, в которые со мной ежедневно играют наставники, на самом деле — тренировка наблюдательности, стойкости и других полезных качеств. Личное оружие появилось в моей руке, когда мне ещё не исполнилось шести лет.

— А господин Витман твоим воспитанием не занимался?

— Он уделял мне столько времени, сколько мог. У него очень… беспокойная служба. Но всё своё свободное время отец посвящал мне. И мама тоже. Когда я была совсем маленькой, часто её видела. До сих пор помню, как радовалась её приездам. А потом… мамины визиты пришлось сильно сократить. В восемь лет меня отдали в закрытый пансион. Я не понимала, почему так, мне не хотелось жить в пансионе. Когда мама приехала меня навестить и привезла в подарок чудесную фарфоровую куклу, я со злости разбила её о пол. — Кристина отвела глаза. — Даже вспоминать неловко, право. Полагаю, ты в свои восемь лет вёл себя не в пример лучше.

— О, да, — хмыкнул я.

Когда мне было восемь лет, приют, где я рос, закрыли. Здание приюта понадобилось для чего-то ещё, и нас, воспитанников, распихали по другим заведениям. Мне исключительно повезло. В приют, куда определили меня, не отправили больше ни одного моего ровесника.

До сих пор я рос тоже не в сказке и догадывался, чем мне грозит знакомство с новыми товарищами. Пока сидел в канцелярии, где меня оформляли, заметил на столе у воспитателя металлические ножницы, они торчали из стакана с писчими принадлежностями. Когда воспитатель отвернулся, я стянул ножницы и спрятал их под одеждой.

Вечером, когда в спальне выключили свет, ко мне направились трое пацанов. Тридцать шесть остальных замерли на койках, предвкушая развлечение — травлю новенького. Я вскочил и перепрыгнул на койку соседа. Приставил ножницы к его голове и пообещал:

«Подойдёте — выткну ему глаз».

Тронуть меня в ту ночь не посмели. Утром ножницы отобрал воспитатель — кто-то настучал, — а меня на неделю заперли в карцер, на воду и пищевые брикеты, которыми в подсобном хозяйстве кормили свиней. Из карцера я вышел, шатаясь, но зато уже с каким-никаким авторитетом. Со многими из пацанов позже подружился. А сосед по койке, к голове которого я приставлял ножницы, два года спустя убежал из приюта вместе со мной…

— О, да, — кивнул я. — Я вёл себя не в пример лучше, — и одним глотком допил из бокала шампанское.

Потянулся к бутылке, налил себе и Кристине ещё.

— Тогда я, конечно, не знала, в чём причина, — пригубив из бокала, виновато продолжила Кристина. — Почему мама стала так редко меня навещать… Я узнала об этом лишь когда повзрослела.

— И в чём было дело?

Кристина молчала, покачивая в ладонях бокал.

— Да говори уже, раз начала. — Я всё-таки придвинулся к ней. — Знаешь ведь, что болтать не буду.

— Да это не тайна, в общем-то. — Кристина грустно улыбнулась. — Об этом, так или иначе, знают все… Моя мама — лучшая подруга государыни. Они дружат с самой юности, с тех самых пор, как будущая государыня впервые прибыла в Россию. Они действительно очень близки, государыня доверяет матушке все свои беды и радости. Когда родился цесаревич — как ты наверняка знаешь, не самый здоровый мальчик, — первое время ещё была надежда, что его недуг излечим. Но ближе к пяти годам стало ясно, что нет. Всё, на что способны целители — не дать угаснуть жизни цесаревича вовсе. Государыня это очень тяжело переживала, и матушка не могла оставить её ни на минуту. А позже, когда государыня стерпелась со своим горем… Видишь ли. Государыня исключительно добра и милосердна, у неё благороднейшее сердце. Она очень привязана к своему супругу и детям, особенно к больному цесаревичу. И находятся подлецы, которые пытаются этим пользоваться. Сколько мошенников вьется вокруг неё, если бы ты знал! Какими только способами цесаревича ни обещают вылечить! А государыня все последние годы — в том состоянии, когда готова хвататься за соломинку. Её бы воля — принимала бы всех подряд, её очень легко обмануть. Она во многом похожа на великую княжну Анну. Такая же… — Кристина замолчала, подбирая слово.

— Воздушная, — помог я. Хотя на языке вертелось другое.

— Именно. А моя матушка — человек совсем иного склада. Она волевая, решительная. К тому же, сильный чёрный маг, у неё шестнадцатый уровень! Государь лично просил матушку оберегать его супругу. Мне, разумеется, мало о чём рассказывают. Но о двух попытках заморочить государыне голову обещаниями вылечить цесаревича знаю даже я. Этого не случилось лишь благодаря моей матушке и её проницательности. Конечно же, в основном внимание матушки направлено на государыню. Она никак не может надолго её оставлять. А в детстве я этого не понимала.

— Вот оно что, — пробормотал я. — А чем же таким болен цесаревич?

Кристина покачала головой:

— Вот этого не знаю. И почти никто не знает, эта информация не афишируется. Я как-то пыталась спросить, но и отец, и мама ясно дали понять, что это не моего ума дело.

— Ясно, — буркнул я. — Наше с тобой дело — под пули подставляться. А головой пусть взрослые люди у себя в кабинетах работают… Ладно, чёрт с ними со всеми. — Я снова наполнил бокалы. — Давай, за встречу.

— Какую? — удивилась Кристина.

— Ну, я рад, что с тобой встретился. А ты?

— Я тоже рада. — Кристина покраснела, но тут же взяла себя в руки. Поспешно добавила: — Хотя иногда ты бываешь совершенно невыносим!

— Иногда — это как сейчас? — Моя рука легла ей на плечи.

Ничего не мог с собой поделать, хоть ты тресни! Тянуло к ней, как магнитом. Ну, может повезёт — по морде двинет? И вопрос решится сам собой?

Нет. Кристина покосилась на мою руку, но не сбросила. Мы синхронно отпили из бокалов. Я поставил свой на стол. Кристина продолжала держать свой.

— Поставь, — сказал я.

Осторожно забрал бокал у неё из рук.

Кристина посмотрела мне в глаза. Пролепетала:

— Ты… У тебя есть невеста.

— Мы не обручены.

— По тебе половина девушек в академии с ума сходит!

— Это их проблемы.

— И не только в академии! На трибунах какие-то ненормальные плакатом размахивали — «Я люблю Костеньку!»

— Да?.. Не видел.

— За тобой даже служанка подглядывает в замочную скважину!

— У бедной Китти так мало развлечений. — Я привлёк Кристину к себе. — Ты сказала всё, что хотела?

— Да. То есть, нет! То есть…

— Ясно.

В следующую секунду я бы её поцеловал. И плевать, что там было бы дальше. Но в это время напротив нашего романтического столика образовалась совершенно не романтическая фигура.

— Господин Барятинский, — произнесла она низким голосом. — Вам необходимо немедленно проследовать за мной.

* * *

— Вот только вас мне сейчас и не хватало, Агнесса Кондратьевна, — облек я в максимально вежливую форму слова, которые рвались на язык. — В чём дело?

Кристина поспешно отпрянула от меня. Удерживать её я не стал — смысла в этом, в общем-то, уже не было.

— Прошу прощения за вмешательство, — сказала Агнесса, старательно не заметив конфузливого движения Кристины и моего раздражения. — Но ваша помощь действительно необходима. Господин Витман попросил вас прибыть немедленно.

— Господин Витман умеет выбирать для своих просьб самые удачные моменты.

Я поднялся, подал руку Кристине.

— Присутствие госпожи Алмазовой не требуется, — сказала Агнесса. — Она может отдыхать. Прибыть просили только вас.

Кристина обиженно поджала губы, но сумела сдержать эмоции. Пробормотала:

— Мне действительно не помешает отдых. Узнаю у администратора, что там с обещанными номерами.

— Оставь им записку, в каком ты номере. Я позвоню, как только вернусь.

— Хорошо.

«… Я буду ждать». Этого Кристина не сказала, но слов и не требовалось. Во взгляде сквозило беспокойство. Ну, и тень обиды присутствовала — работаем мы вместе, но вызвали почему-то только меня.

У входа в ресторан Агнессу дожидались две тёмные фигуры. Одеты были в штатское — вероятно, чтобы не смущать своим видом постояльцев самого дорогого отеля в Петербурге. Неважно, что постояльцы в этот час дрыхли в номерах, как младенцы.

— Нам сюда, Константин Александрович.

Агнесса указала на знакомый тёмный автомобиль.

Один из её сопровождающих уселся за руль. Агнесса распахнула дверь, опередив меня. Сделала приглашающий жест, предлагая садиться.

— Благодарю. После вас.

Агнесса почему-то заколебалась.

Второй сопровождающий вопросительно посмотрел на неё. Начал:

— А…

— Садись вперёд, — процедила Агнесса.

И села на заднее сиденье.

Я сел рядом с ней. Машина тронулась.

Окнам с магической тонировкой я уже не удивился. Машина быстро набрала скорость.

— Мы торопимся? — спросил я.

— О, да. — Агнесса повернулась ко мне, изобразила любезную улыбку. — Забыла вас предупредить, простите. Дело весьма срочное.

— И что же стряслось?

— Не могу знать. Не моя компетенция. Я лишь выполняю приказ господина Витмана.

— Вот как, — обронил я.

Гранд-отель «Мариотт», где имели обыкновение размещаться самые уважаемые и обеспеченные постояльцы — в числе прочих, как выяснилось, особы императорской крови, — находился действительно в самом центре города. И сейчас, судя по поворотам, которые выполнил автомобиль, мы от этого центра стремительно удалялись.

Ориентироваться я за время, проведенное здесь, научился уже неплохо. Сейчас готов был спорить на последний грош, что мы выехали на Невский — по которому и несёмся с бешеной скоростью.

— А где меня ожидает господин Витман? — спросил я.

И в Чёрный город, где мы с ним расстались, и к зданию на Литейном, принадлежащему тайной канцелярии, нужно было добираться другим путём.

— На конспиративной квартире, — сказала Агнесса. — Она находится за пределами города. Доедем быстро, не беспокойтесь. Кстати! Не угодно ли?

Нас отделял друг от друга подлокотник. Агнесса откинула его крышку, извлекла из недр плоскую металлическую фляжку и два небольших стаканчика. Похвасталась:

— Личный презент господина Витмана. Собственноручно наградить изволили, в благодарность за безупречную службу.

— Чрезвычайно мило с его стороны, — обронил я.

— Чрезвычайно!

— Закуска у вас тоже с собой? — Я заглянул в подлокотник.

Закуски там не обнаружил, зато увидел тусклый блеск пистолетной рукояти.

— Увы. Закуской не запаслась. — Агнесса развела руками.

— Только оружием?

Агнесса метнула гневный взгляд на помощников. Обнаружить в подлокотнике пистолет, по всей видимости, не ожидала. Пробормотала:

— Помилуйте, какое оружие? Он даже не заряжен. Так, на всякий случай лежит… — Она торопливо захлопнула подлокотник. — Выпьете со мной, ваше сиятельство?

— Выпью. Почему нет.

Агнесса установила стаканчики в специальных гнёздах на подлокотнике. Скрутила крышку с фляжки.

Я внимательно следил за её руками.

Н-да… Что и требовалось доказать.

— Прошу вас, Константин Александрович! — Агнесса протянула мне наполненный стаканчик. — Разрешите поздравить вас с достойным завершением операции!

— Спасибо. Но пока рановато.

Я еще договаривал — а моя цепь уже выстрелила. Первым порывом она сорвала с подлокотника крышку. Свободной рукой я нырнул внутрь и выхватил пистолет. Относительно того, что он не заряжен, Агнесса меня, как и ожидал, обманула.

Судя по весу — всё в порядке, обойма полная или близко к тому. Не удивлюсь, если в глубинах подлокотника ещё и запасная отыщется.

Я выстрелил. Ветровое стекло окрасила кровь, от пули, прошедшей навылет и застрявшей в нём, разбежались трещины. Человек, сидящий на переднем сиденье рядом с водителем, повалился вперёд. Ткнулся простреленной головой в крышку бардачка.

Водитель, ошалело посмотрев в сторону товарища, заорал. Машина вильнула.

— Тормози! — рявкнул на водителя я.

Наставил на него пистолет. А цепь, которую держал в правой руке, уже обвила плечи Агнессы. Так, что та при всём желании не могла бы дотянуться до оружия — где бы оно ни было спрятано.

— Константин Александрович! — взвизгнула Агнесса. — Вы в своём уме?! Что вы себе позволяете?!

Она ещё пыталась ломать комедию. Ещё надеялась на что-то.

— У тебя ус отклеился, — сказал я.

— Что?!

— Ничего. Прикажи своего болвану остановиться. Иначе прикажу я — потому что тебе уже нечем будет разговаривать. Цепь пробьёт твою поганую глотку.

Второй конец цепи, послушный моим мыслям, замер наизготовку перед лицом Агнессы.

— Тормози, — выдавила она.

Глава 2 Хорошие работники

Водитель затормозил. Я дождался, пока машина остановится, и врезал ему рукоятью пистолета по темени. Водитель обмяк.

Я пошарил в искореженном подлокотнике. Нащупалзапасную пистолетную обойму, сунул в карман. Больше в подлокотнике ничего интересного не обнаружилось. Я распахнул дверь машины. Вышел сам и выволок за собой обвитую цепью Агнессу.

Как и предполагал, машина успела выбраться из города — летели-то с приличной скоростью. Трасса уводила, если я правильно определил направление, на юго-восток.

Светало. Скоро машин на трассе станет гораздо больше… Я захлопнул дверь и потащил Агнессу за отбойник, в подступившую к самой дороге лесополосу.

— Что ты делаешь?! — взвизгнула она. — Куда ты меня тащишь?!

— Тот же вопрос. — Моя цепь, обвившись вокруг тела Агнессы, намертво приковала её к ближайшему толстому дереву — так, чтобы не было видно с дороги. — Куда вы меня везли?

— Я же сказала: к господину Витману! — Она всё ещё пыталась цепляться за остатки образа.

— Хватит врать! — рявкнул я. — Ты — не Агнесса! И Витман понятия не имеет, что я здесь! Кто приказал меня увезти?

Мнимая Агнесса побледнела.

— Как… — вякнула она. — Как… Почему…

— Да потому что сам по себе приказ вывезти меня на конспиративную квартиру — чистой воды идиотизм! Если уж начальник тайной канцелярии настолько не доверяет своему окружению, что не может решать рабочие вопросы с сотрудником у себя в кабинете — у меня для этого начальника плохие новости. А Витман — кто угодно, только не плохой начальник. Это — раз. Два: Агнесса ходила с лорнетом.

— С лор… С лорнетом? — поперхнулась мнимая Агнесса.

— Именно. С золотым лорнетом. Настоящая Агнесса с ним не расставалась. Три — фляжка для коньяка. Якобы подарок Витмана… Подарок, угу. Ничего более идиотского не придумали?.. Женщине, да ещё собственной сотруднице, которой на службе — по определению «нельзя», фляга для крепкого алкоголя! Да Витман за такой подарок дарителя по стенке бы размазал… Что там было, в коньяке? Яд?

Агнесса не ответила. Она смотрела на меня, и глаза её наполнялись каким-то суеверным страхом — будто я прямо при ней покрывался шерстью. Отращивал себе клыки, рога и копыта.

— Ну, и последнее — у настоящей Агнессы были обожжены руки после сегодняшнего взрыва, — закончил я. — Она, конечно, могла успеть их залечить, но следы всё равно бы остались. Сразу такие ожоги не сходят, по себе знаю. Незначительные детали, правда? Сущая ерунда. Тем более, что вы спешили, времени нормально подготовиться не было. Наспех слепили что-то, похожее на Агнессу — и хватит. Вот только дьявол — в деталях.

— Дьявол… — эхом отозвалась Агнесса.

Теперь она смотрела на меня с уже не скрываемым ужасом. Наложенная личина начала таять — со страху, не иначе. Пряди, выбившиеся из причёски, укоротились и поседели. По сторонам от лба прорезались залысины. На меня смотрело всё ещё приятное женское лицо — которое постепенно меняло черты на некрасивые мужские. Жутковатое зрелище.

— Приказ был — убить меня? — спросил я. — Если бы я отказался пить твоё пойло, меня бы пристрелили. Верно?

— Ты всё равно ничего не добьёшься, — проговорила «Агнесса».

Голос у неё тоже начал меняться. Пока ещё — женский, он постепенно грубел. Обретал другую тональность. И в голосе этом был страх.

— Он… Он уже понял, что я не выполнил приказ.

— И как же «он» это понял?

Вопрос «Кто — он?» я задавать не рискнул. Слишком велика была вероятность, что этот вопрос, при попытке «Агнессы» на него ответить, спровоцирует её смерть. И в этом случае я уж точно ничего не добьюсь.

— Он следит за моими перемещениями. И ждёт доклада.

— Доложи, что я убит. Как ты должен это сделать?

— Добраться до ближайшего телефона и позвонить. Но это не поможет.

— Почему?

— Я же сказал. — Голос «Агнессы» задрожал. — Он следит за моими перемещениями! Знает, что мы остановились там, где не должны были останавливаться.

— Ничего, отговорку придумаем. Поехали! И без глупостей мне. — Я приставил к его виску пистолет.

Цепь ослабла, освободив «Агнессу». Я оторвал от длинной юбки широкую полосу. Приказал:

— Руки.

«Агнесса» безропотно позволил связать их за спиной.

— Это не поможет, — пробормотал он, шагая рядом со мной.

Платье-колокол обвисло. Сутулый худой мужчина, пытающийся семенить ногами под юбками, принадлежащими пышной, статной женщине, выглядел смешно и жалко.

— Никакие отговорки не помогут, я уверен! Он догадается!

— Ты сказал, что он за тобой следит. Как именно?

— Амулет. Под платьем.

Я расстегнул на «Агнессе» платье. Брезгливо поморщился, обнажив впалую мужскую грудь. Вытащил амулет.

— Этот?

— Да. С помощью этого устройства он отслеживает наши перемещения. Знает, что гостиницу мы покинули. У него везде глаза и уши! От него не скрыться, поймите! Если я не выйду на связь в условленное время, умру.

— Если назовёшь мне его имя, тоже?

— Я не знаю его имени. — «Агнесса» опустил глаза. — Клянусь, не знаю! Не смог бы назвать, даже если бы очень захотел. Но это страшный человек. Он чрезвычайно силён. Вы не представляете его возможностей.

— Тем не менее, я сейчас — страшнее, правда? — хмыкнул я. Крутанул на пальце пистолет. — И у тебя было время убедиться, что кое-какие возможности у меня тоже есть. Поэтому ты будешь делать то, что скажу я.

— Вы ведь сохраните мне жизнь? — взглянув на пистолет в моей руке и снова побледнев, быстро спросил «Агнесса». — Я не хотел с ним сотрудничать, клянусь! Меня вынудили!

— Это ты будешь рассказывать Витману. Мне подробности не нужны. Всё, что интересует — твой хозяин. Как ты должен с ним связаться?

— После того, как… — «Агнесса» запнулся. — … как всё будет исполнено, я должен позвонить по телефону с ближайшей заправки.

— Далеко до неё?

— Ещё пять километров.

— Значит, едем туда. Позвонишь и отрапортуешь, что я мёртв.

— Но мы останавливались! — взвизгнул «Агнесса». — Он это видел! Он следит за нами, я же объяснил!

— Скажешь, что я что-то заподозрил и пытался убежать. Ты меня настиг. Задание выполнено.

— Он всё равно узнает, — простонал «Агнесса». — Он догадается!

— Хватит причитать! — прикрикнул я. — В машину, быстро! А там разберёмся.

Мы подошли к машине.

Водитель был всё ещё без сознания. Я быстро обыскал его и второго, убитого. Оружие забрал. Ни медальонов, ни других следящих устройств не обнаружил.

— Маячок был только у тебя?

— Маячок?.. — переспросил Агнесса.

— Устройство, с помощью которого за вами следят.

— Да. Только у меня. Эти двое — простые исполнители.

— Перевербованные, — уточнил я. — И подкупленные. Такие же предатели, как ты.

«Агнесса» опустил голову.

— Значит, туда им и дорога, — решил я.

Выволок из машины обоих. Труп затолкал в багажник, живого, предварительно связав ещё одной полосой от юбки «Агнессы» — на заднее сиденье. Приказал «Агнессе», кивая на пассажирское:

— Сюда.

Сам уселся за руль. «Агнесса», следивший за моими манипуляциями безмолвно и безучастно, сел рядом.

— Ты служишь в тайной канцелярии?

Я завёл машину. Мы тронулись.

Было бы у меня время — допрашивал бы его не на ходу, а с чувством и толком. Но, судя по словам «Агнессы», времени у меня нет. Нельзя, чтобы тот, кто следит за нами, заподозрил неладное. Кратковременную остановку ещё можно объяснить. Длительную — уже гораздо сложнее.

— Да. — «Агнесса» еле говорил.

— Давно тебя завербовали?

— Год назад.

— Кто?

— Я не знаю.

— Не дури! — прикрикнул я. — Как это — не знаешь?

— Не знаю, клянусь! Я никогда с ним не встречался! Год назад я… У меня возникли финансовые трудности. И я получил письмо от неизвестного с предложением помощи.

— Требовалась от тебя, конечно, сущая безделица, — вздохнул я. — Всего лишь скопировать бумажку-другую. А награду предлагали щедрую. Верно?

«Агнесса» отшатнулся.

— Откуда вы…

— Неважно. И ты согласился.

— Я не хотел! Честное благородное слово, не хотел! Если бы не тяжёлая ситуация…

Я поморщился. Сколько раз доводилось слышать такие оправдания. Мир вокруг меня другой — а трусы и предатели всё те же. Не меняются.

— Что мешало тебе прийти к Витману и во всем сознаться?

Я знал, каким будет ответ. И не ошибся.

— Я не мог этого сделать. Ведь тогда пришлось бы сказать, откуда долги, а я…

— И откуда?

«Агнесса» всхлипнул.

— Ну?! — прикрикнул я.

— Биржа, — выдавил он. — Покупка и продажа ценных бумаг. Нам, сотрудникам тайной канцелярии, это строжайше запрещено, но я… Я всего лишь хотел попытать счастья, поймите! Я не думал, что кто-то узнает. Мне ведь поначалу даже везло…

— Всё, хватит, — скривился я. — Твоё счастье, что ты мне нужен. Другие задания тоже получал по почте?

— Да. Каждый раз — на домашний адрес. Кроме сегодняшнего дня.

— А сегодня — что было?

— Сегодня я был дома, спал. Мне позвонили. Неизвестный назвал меня полным именем. Приказал немедленно прибыть к отелю «Мариотт». Если не сделаю этого, серьёзно пожалею. Я сразу понял, что это он.

— Как?

— Это невозможно было не понять! Он… Его голос… — «Агнесса» снова задрожал, как осиновый лист.

— Прекрати скулить! — Я не выдержал — всё-таки отвесил ему оплеуху. — Тебе приказали прибыть к отелю. Прибыл. Дальше?

— На парковке стоял автомобиль. Вот этот, из нашего служебного автопарка. Мне посигналили, я подошёл. Водитель — тот, что приехал за вами со мной, — вышел. И второй солдат — тоже вышел. А для меня распахнули дверь заднего сиденья. Изнутри. Я сел. И увидел… Увидел…

— Да хватит ныть! Кого?

— Никого. — «Агнесса» всхлипнул. — Этот человек сидел рядом со мной. Я слышал его голос. Но у него не было лица. Вовсе не было, понимаете?! Вместо лица — провал. Пустота.

Хм-м. О такой маскировке мне слышать пока не доводилось. Хотя это не значит, что её не существует.

— О том, как обгадился, можешь не рассказывать. Дальше?

— Этот человек приказал мне закрыть глаза. Сказал, что изменит мой облик. Ненадолго, но для проведения операции хватит. После чего я должен буду переодеться в женское платье, подняться на крышу и сказать вам, что вас ожидает господин Витман. В машине угостить вас напитком из фляжки. Если откажетесь пить, подать солдатам условный знак. Они откроют огонь. Когда всё будет кончено, я должен добраться до телефона и сообщить, что вы мертвы.

— А что делать с моим трупом?

— Ничего. Вернуться в машину, сразу за заправкой свернуть на проселочную дорогу. Остановиться у обочины и ждать дальнейших указаний.

Я хмыкнул. Ни этот слизняк, ни его спутники, похоже, не догадывались, что никаких дальнейших указаний не получили бы никогда. Таких свидетелей, как они трое, в живых не оставляют… Ладно. Пугать «Агнессу» ещё больше пока не стоит. И так со страху еле языком ворочает. Тем более, что вдали как раз показалась заправка.

— Эта? — спросил я.

«Агнесса» сжался. Других подтверждений мне не требовалось.

Телефонная будка стояла недалеко от входа. В этот ранний час ни заправщиков, ни посетителей поблизости не наблюдалось. Выбравшемуся из нашего автомобиля мужчине в оборванном женском платье изумлять своим обликом было некого. Руки у «Агнессы» были по-прежнему связаны.

Я ухватил его под локоть, приставив к груди пистолет. Аккуратно — так, чтобы не вызвать подозрений у возможных случайных наблюдателей.

Чуть слышно скомандовал:

— Идём. — Мы подошли к телефонной будке. Я затолкал туда «Агнессу», бросил монетку в монетоприемник. — Диктуй номер.

Набрал продиктованные цифры и поднёс трубку «Агнессе».

— Алло.

Голос ответил сразу, после первого же гудка. Прислушиваться мне не пришлось — он как будто тут же заполнил собой всё пространство будки, и без того тесное.

— Это я, — сбивчиво проговорил «Агнесса». — Ваше задание выполнено.

— Вот как?

Голос нас будто обволок. Я вдруг понял, что пытался сказать «Агнесса» словами «это страшный человек». Голос звучал как будто у меня в голове. Пытался проникнуть в мозг и подчинить себе мой разум.

— А кто же, в таком случае, стоит сейчас рядом с тобой?

Вопрос прозвучал мягко, вкрадчиво. Но «Агнесса» задрожал. Губы побелели и затряслись.

— Доброй ночи, Константин Александрович, — продолжил голос. — Примите моё восхищение! Изумительная живучесть, давненько с такой не сталкивался. Впрочем, на успех мероприятия я особо и не рассчитывал. Оператор, прямо скажем, звёзд с неба не хватает.

— Оператор? — повторил я. Для того, чтобы это выговорить, пришлось приложить немало усилий. Губы казались чужими, слова выговаривались с трудом. — Вот как вы называете людей, которые вам служат?

— В данных обстоятельствах не имеет значения, как я их называю. И с вами, разумеется, мы будем работать на совершенно других условиях.

— А мы с вами будем работать?

— Мне нужны хорошие работники. Готов сделать вам предложение прямо сейчас. Очень щедрое предложение, поверьте.

— Верю. Отчего же нет. И какую сумму вы мне предлагаете?

— Помилуйте, Константин Александрович. — Голос негромко рассмеялся. — Я наблюдаю за вами достаточно давно. И не настолько глуп, чтобы не понять: за деньги вас не купить. Я предлагаю вам нечто совершенно иное. Силу и власть.

Вот оно что. Интересно…

— На трон посадите? — осведомился я.

— Если угодно. Мои возможности огромны, поверьте.

— И что я должен сделать для этого?

— О, это очень просто. Гораздо проще, чем вам кажется. Для начала — убейте того, кто стоит рядом с вами. Это ведь не составит для вас труда, верно?.. А затем мы продолжим разговор.

«Агнесса» попытался что-то пискнуть, но не сумел — ему будто парализовало речевой аппарат. Он с ужасом смотрел на пистолет в моей руке. А я смотрел на то, как моя рука против воли поднимается, и ствол упирается «Агнессе» в лоб.

— Нажмите на скобу, Константин Александрович, — шелестел голос. Теперь уже казалось, что шелестит он прямо у меня в мозгу. — Нажмите! Ну же!

Я понял, что в следующее мгновение выстрелю. У меня не хватало сил на то, чтобы сопротивляться голосу. Это было что-то помощнее магического удара. Что-то, гораздо более могучее и опасное…

Я собрал все силы, чтобы стряхнуть с себя наваждение. И резким движением вырвал из телефона шнур, соединяющий его и трубку. Следующим движением — пробил выстрелом сам аппарат.

«Жаль, что мы не договорились, — вздохнул голос. Он прозвучал отдаленно, и с каждым мгновением слабел. Как будто улетучивался, утекал из будки. — До новых встреч, Константин Александрович…»

Голос смолк.

Я опустил пистолет. Перевёл взгляд на чуть живого от страха «Агнессу». Буркнул:

— Идём.

Со стороны заправки к нам уже топал крепкий детина-охранник — наверное, услышал выстрел.

— Он помиловал меня, — прижав руки к груди, не веря своему счастью, пробормотал «Агнесса». Всхлипнул. — Он помиловал меня! Я жив!

Я распахнул дверь будки, шагнул наружу — готовясь встретить охранника.

Это меня и спасло.

В следующее мгновение голова «Агнессы» взорвалась изнутри — будто лопнул спелый арбуз, сброшенный с высоты наземь.

Да что ж за день-то сегодня такой…

* * *

То, что осталось от «Агнессы», я затащил в машину. Охранник мне не мешал. Не знаю, чем занимался парень перед тем, как устроиться на эту службу, и кто его вообще сюда взял. Но при виде будки со стеклами, залитыми изнутри кровью, он просто и незатейливо хлопнулся в обморок. Повезло…

Я подъехал к ближайшему кафе. Посетителей, ожидаемо — никого. За стойкой, уронив голову на руки, дрых парень лет двадцати. Телефон обнаружился позади стойки — стоял в специальном углублении. Я набрал номер тайной канцелярии.

— Капитан Барятинский. Соедините с господином Витманом, срочно.

— А?.. — очухался парень-бармен.

— Спи, — махнул рукой я.

— Алло? — послышался в трубке встревоженный голос Витмана.

Глава 3 Круглый кабинет

Витман настоял на том, чтобы я дождался в кафе его людей. «Самодеятельность» — то есть самостоятельную транспортировку мною в тайную канцелярию двух трупов и одного оглушенного — категорически запретил.

Люди Витмана, впрочем, прибыли довольно быстро. Через час я уже сидел в его кабинете, оказался здесь впервые. Чем сразу удивлял кабинет — так это формой. Он был круглым.

— Не люблю углов, — прокомментировал Витман и упал в кресло, одно из десятка здесь имеющихся. — В угол забиваются в страхе. В угол ставят провинившихся детей. Загоняют — тоже в угол. В обычном помещении такое чувство, что даже мысли забиваются по углам и попробуй их выковыряй оттуда.

Я только плечами пожал. Человек, находящийся на такой высоте, как Витман, имеет полное право на причуды. Это рядовым лучше быть одинаковыми и думать как можно меньше — вопрос выживания. Сам я своей знаменитой косой тоже обзавелся далеко не сразу.

В целом, кабинет мне показался забавным. Даже рабочий стол здесь был круглой формы. А вот шкафов не было вовсе. На стенах висели карты — Российской Империи, Петербурга, отдельных его районов. На столе стоял телефонный аппарат, томилась декоративная стопка бумаги под пресс-папье. Складывалось впечатление, что Витман здесь не очень-то любит штаны просиживать.

— Этот кабинет магически защищён так, что мы можем чувствовать себя в полной безопасности, — сказал Витман. — Прослушивание исключено, прямое попадание авиабомбы вреда не причинит… Присаживайтесь, Константин Александрович.

Я уселся в свободное кресло.

— То, что осталось от так называемой «Агнессы», опознали, — брезгливо сказал Витман. — Этот слизняк давно под наблюдением. Его не арестовывали лишь для того, чтобы кукловод ничего не заподозрил. Ну, и дезинформацию кое-какую передавали, не без этого. Надеялись отследить, куда она уходит.

— А второй? Солдат? Он пришёл в себя?

— Пришёл… Допросим, конечно. Но сомневаюсь, что из этого выйдет толк. Коль уж этот… обезглавленный ничего не мог сообщить относительно личности хозяина, то солдат — и подавно мелкая сошка.

— Ясно, — сказал я.

В дверь кабинета постучали. Вошла девушка в форме, с подносом в руках. Поставила передо мной чашку с кофе, стакан сока, тарелки с омлетом и бутербродами.

— Прошу, Константин Александрович, — кивнув на тарелки, сказал Витман. — Вам не помешает подкрепиться.

— Благодарю.

Есть действительно хотелось. А готовили в буфете канцелярии вкусно.

— Кристине я позвонил, — продолжил Витман. — Сказал, что с вами всё в порядке. Ей не о чем беспокоиться.

В этот раз я поблагодарил кивком — рот уже набил.

— Кристина сказала, что во время Игры на вас было совершено ещё одно покушение.

— Да, — прожевав, подтвердил я. — В подземелье форта устроили обвал.

— Там уже работают мои люди. Доложили, что обнаружили мощный магический след. Чёрная магия, не ниже десятого уровня. Но странность в том, что этот след ни к кому не ведёт. Магия взялась будто из воздуха. Такое бывает, если…

— … если применить специальный амулет, — закончил я.

— Вот как, — приподнял бровь Витман. — То есть, вы уже в курсе?

— Ну ещё бы я не был в курсе — если сам и применил этот амулет. Для того, чтобы выбраться, мне пришлось пробить проход сквозь завал.

— Во-от оно что, — протянул Виман. — А могу я уточнить, откуда…

— Вы, Эрнест Михайлович, насколько понимаю, обязаны это уточнить, — пожал плечами я. — Амулет — подарок его величества, в качестве благодарности за раскрытие заговора. Государь подарил мне его ещё зимой.

Я сказал это — и невольно перевёл взгляд на свою ладонь. След от чёрной жемчужины по-прежнему никуда не делся.

— Позвольте?.. — Витман проследил за моим взглядом.

Я раскрыл ладонь, демонстрируя чёрное пятно.

— Это осталось после того, как вы применили амулет? — разглядывая пятно, спросил Витман.

— Да.

— Хм-м.

Больше он ничего не сказал.

— Других комментариев не будет? — не сдержал раздражение я. — Что это значит?

Витман развёл руками:

— При всем уважении, Константин Александрович — я не тот человек, к которому следует обращаться с подобными вопросами. Я не знаток Изначальной магии.

— Изначальной? — переспросил я.

— Вы ещё не изучали, вероятно. Если не ошибаюсь, с этим понятием курсантов вашего возраста не знакомят. При условии, что в академии вообще преподают что-то подобное… Всё, что могу сказать: вручив такой подарок, государь действительно оказал вам чрезвычайные доверие и честь. Подобный амулет может быть произведён лишь очень сильным магом.

— Хотите сказать, что государь лично…

— Я не хочу сказать ничего сверх того, что уже сказал, — с нажимом проговорил Витман. — Если такая надобность возникнет, информацию об Изначальной магии вы, вероятнее всего, получите и без меня.

Его взгляд стал знакомо непроницаемым. Я понял, что больше ничего не добьюсь.

— Стало быть, тоннель, пробитый в горной породе — ваша работа? — вернулся Витман к предмету обсуждения.

— Моя.

— Впечатляет. Более всего то, что вы после использования амулета такой мощи не только сохранили бодрость духа и ясность сознания, но даже вернулись в Игру… Другой на вашем месте восстанавливался бы сутки, не меньше. — Витман разглядывал меня — так же пытливо, как перед этим — пятно. — Знаете, Константин Александрович. Когда Кристина впервые упомянула о том, что вы могли бы быть полезны нашему ведомству, я списал это на… скажем так, некоторую увлеченность, свойственную возрасту моей дочери. Несмотря на все свои таланты, Кристина — всего лишь юная девушка. А вы — восходящая светская звезда. Многие барышни полжизни бы отдали за возможность провести в вашем обществе хотя бы час. Но теперь, наблюдая за вами лично, я всё более и более поражаюсь. Расписывая мне ваши достоинства, Кристина не упомянула и половины из них.

— Но уж вы-то, господин Витман, не барышня, — поспешил уйти от опасной темы я. — Мои достоинства предлагаю обсудить как-нибудь в другой раз. А сейчас давайте вернёмся к делу. — Я, покончив с завтраком, отодвинул от себя поднос. — Итак. Тоннель под фортом. Что там нашли ваши люди?

Витман покачал головой:

— Увы. Вынужден разочаровать. Магический след, оставшийся от вашего амулета, перекрыл собой все прочие следы. Слишком уж мощным был удар. Опознать того, кто устроил обвал, вследствие этого не представляется возможным.

— Да что за чёрт…

Я встал, прошёлся по кабинету. Заметил на столе сигаретницу.

Спросил:

— Закурю?

— Конечно. Пожалуйста.

Витман откинул серебряную крышку, протянул мне зажигалку. Тоже взял сигарету.

Щёлкнул пальцами — отчего дым от наших сигарет перестал висеть в воздухе и потянулся струйкой к окошку вентиляции.

— Доктора говорят, знаете ли, что курить вредно, — пояснил Витман.

— Правильно говорят.

Мы помолчали, пуская дым.

— А у самого вас есть какие-то предположения? — спросил Витман. — Кто может за вами охотиться?

— У меня было единственное предположение — Венедикт Юсупов, — буркнул я. — Он сильный маг. Он присутствовал на Игре. Ему есть, за что меня ненавидеть. Он догадывался, что я могу стать серьёзным препятствием для планируемого похищения… Но все эти предположения перекрывает единственный неоспоримый факт — Юсупов, в итоге, помог мне выследить похитителей.

Витман покачал головой:

— Не торопитесь с выводами, Константин Александрович. Юсупов мог сделать это специально для того, чтобы сбить вас с толку. Те парни, которых он вам подсунул, по сути, ничего из себя не представляли. И, в его понимании, не владели информацией, куда подевались трое остальных. Мы имеем дело с очень хитрым и расчётливым врагом, не забывайте об этом.

— Забудешь тут, — усмехнулся я. — Юсупов дважды пытался меня убить совершенно явно.

Я рассказал о фонтане со смертоносными рыбками и о дуэли.

— Н-да, — пробормотал Витман.

— Не верите?

— Отчего же? Я знаком с господином Юсуповым лично, на протяжении уже многих лет. Мы с Венедиктом Георгиевичем, можно сказать, вместе росли — заканчивали один курс в Императорской академии. В том, что на пути к цели этот человек не станет пренебрегать никакими методами, я не сомневаюсь. Взять хотя бы то, чего пытались добиться от вас посредством ментальной блокады — в телефонной будке. Вас вынуждали застрелить агента, верно?

— Да.

— Вот! Если бы вы сделали этот выстрел, скомпрометировали бы себя. Не сомневаюсь, что на заправке мгновенно нашлись бы свидетели происшествия, а то и фоторепортер. Князь Константин Барятинский — белый маг, представитель рода, входящего в Ближний круг! — застрелил сотрудника тайной канцелярии! Мыслимое ли дело?.. А тут же нашёлся бы и ещё один труп в багажнике, и оглушенный вами солдат… Представляете, какой грандиозный скандал можно было раздуть?

— Представляю, — пробормотал я. — Это, если бы я не согласился сотрудничать?

— Совершенно верно. Одним вашим выстрелом этот мерзавец убивал двух зайцев. Избавлялся от агента, чей ресурс считал выработанным, и получал компромат на вас. Он при любом раскладе остался бы в плюсе. Не учёл лишь одного — вашей воли. Вашей способности к сопротивлению.

— А что это было за заклинание? То, которым он пытался меня побороть?

Витман поморщился:

— Редкостная дрянь. Называется «Ментальная блокада». При условии, что объект находится в небольшом замкнутом пространстве, заклинание способно работать на дальних расстояниях. Это — запретная магия очень высокого уровня. Такое под силу только очень могучему магу.

— Где-то я это уже слышал, — пробормотал я.

— Вероятно, при описании вашим уважаемым дедушкой создателя голема, — кивнул Витман. — Помните смоляное чучело за рулём грузовика?

— Да ещё бы забыть.

— Не сомневался… Я, собственно, к чему веду, Константин Александрович. — Витман тоже встал, прошёлся по кабинету. Остановился у окна — тоже круглого, похожего на иллюминатор, — прислонился к подоконнику. — А веду я к тому, что Венедикт Юсупов в качестве подозреваемого подходит нам с вами по всем статьям. Но, как-то… — Он пошевелил пальцами. — Как-то слишком уж явно подходит. Вы так не думаете?

— Думаю, — признался я. — Одного Юсупова ваша дочь уже определила в руководители заговорщиков. А оказалось, что Илларион ни при чём.

— Вот именно… Скажу вам по секрету, Константин Александрович: к роду Юсуповых, и лично его сиятельству Венедикту Георгиевичу у нашего ведомства накопилось немало вопросов. Но нужны доказательства. Нужны неоспоримые доказательства вины! А пока всё, что у нас есть — ворох предположений, и ничего более.

— И что вы собираетесь с этим делать?

— Я вижу несколько ниточек. — Витман затушил окурок в пепельнице. — Первая: наша арестованная. Девчонку я планирую расспросить со всем пристрастием. Вторая: её сбежавший напарник. Златослав, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

Витман кивнул:

— В розыск его уже объявили, рано или поздно найдём. И тоже, безусловно, расспросим. А также не стоит забывать о вашем добром знакомом, господине Комарове… Полно, Константин Александрович. — Витман, наткнувшись на мой потяжелевший взгляд, примирительно поднял руки. — Я не настолько глуп, чтобы расспрашивать, какие такие общие дела связали представителя рода Барятинских и одного из королей криминального Петербурга.

— Не будете расспрашивать — из деликатности, разумеется? — уточнил я.

— Безусловно.

А вовсе не потому, что ему и так всё известно — ну, конечно.

— Ваши дела с Комаровым — это ваши дела, — безмятежно продолжил Витман. — Комаров, если хотите знать, в мою, так сказать, юрисдикцию вообще не входит, криминалом пусть занимается уголовная полиция. Меня этот человек интересует по единственной причине: он стрелял в вас. Хотя, по вашим словам, в здравом уме ничего подобного сделать не мог.

— Уверен, что не мог, — подтвердил я. — Комаров даже выглядел странно. Стеклянные глаза, дерганые движения… Как управляемая кукла.

— Вам, если не ошибаюсь, доводилось видеть людей, опоенных берсерком. Комаров выглядел так же, как они?

— Видеть — доводилось. Но это не берсерк.

— Почему?

— Потому что Комаров — кто угодно, только не дурак. Вы сами только что назвали его криминальным королем. Как, по-вашему: человек с его опытом, да ещё получивший от меня задание охранять вход в подвал, стал бы употреблять неизвестный напиток из рук незнакомца?

— Н-да, ваша правда, — пробормотал Витман. — Человек его опыта в текущих обстоятельствах даже близко к себе никого не подпустил бы.

— Вот именно. Опоить его никак не могли. Думаю, что воздействовали примерно тем же способом, что и на меня.

— Ментальной блокадой? — удивился Витман. — Сомневаюсь. Воздействовать на Комарова не мог никто, кроме Златослава, верно? А у этого парня, судя по вашему описанию — едва ли четвертый магический уровень. Ментальная блокада такому сопляку не по силам.

— Так и Комаров — не маг, — напомнил я. — Он — обычный человек. На него могло подействовать заклинание, гораздо менее сильное, чем блокада.

— Навскидку — не припоминаю такого заклинания… — пробормотал Витман. — Ну что ж. Тем более, у нас есть необходимость расспросить господина Комарова, как только он будет в состоянии разговаривать. Мне, вероятно, вновь придется просить вас об услуге — как при работе с ним, так и с другими злоумышленниками. Так что будьте готовы, дражайший Константин Александрович. Мы найдём ниточки, не сомневайтесь… Не бывает людей, не оставляющих никаких следов своей деятельности. — Витман вернулся за стол. Положил руки перед собой и убежденно закончил: — Поверьте моему опыту: не бывает.

— Хорошо. Верю. — Я поднялся. — Если мы закончили, то…

— Закончили, — кивнул Витман. — Лишь одна небольшая просьба. Ваш друг, господин Пущин. Что ему известно об операции?

— Да, в общем-то, всё, — хмыкнул я. — Мишель сопровождал меня всё время, пока я разыскивал великую княжну. А он — далеко не дурак.

— Что ж, если не дурак — значит, поймёт, что распространяться о произошедшем не следует?

— Поймёт. Куда он денется.

— Могу я вас попросить взять этот труд на себя? Вы сможете поговорить с господином Пущиным лично? Мне кажется, так будет лучше, чем если его сопроводят для разговора ко мне. Сюда.

Я представил себе Мишеля, которому бравые ребята Витмана предлагают проехать вместе с ними в тайную канцелярию… Как бы бедолагу удар не хватил на нервной почве. Сердце у него, хоть и молодое, но на такое количество потрясений вряд ли рассчитано.

— Однозначно лучше, — кивнул я. — Поеду в клинику прямо сейчас. На то, что Мишель обо всём случившемся будет молчать, как рыба, можете твёрдо рассчитывать.

— Благодарю вас. Но, быть может, прямо сейчас — не стоит? Вы не спали всю ночь. Отдохните…

— Нет уж. Предпочитаю сначала покончить с делами.

— Что ж, воля ваша. Я взял на себя смелость отдать приказ перегнать ваш автомобиль сюда.

— Вы чрезвычайно любезны.

Каким образом неведомый перегонщик провернул эту операцию в отсутствии ключей от автомобиля, я не спрашивал. Догадывался, что в тайной канцелярии отыщутся и не такие умельцы.

* * *

— Господин Комаров ещё не пришёл в себя, — приветствовала меня в клинике знакомая медсестричка. — Но состояние стабильное, беспокоиться не о чем. Господин Пущин чувствует себя хорошо. А Клавдии Тимофеевны нету. Ночь выдалась беспокойной, она пошла домой отдохнуть.

— Очень правильно сделала! — от души одобрил я. — После таких событий отдохнуть — самое полезное, что только можно придумать.

— Домашний адрес Клавдии Тимофеевны вам известен, — вздохнула медсестра.

Судя по всему, не сомневалась, что я немедленно отправлюсь к Клавдии и сделаю всё для того, чтобы вывести её из состояния покоя.

— Известен, — кивнул я. — Но в данный момент меня интересует местонахождение другого человека. В какой палате лежит господин Пущин?

Глава 4 Новый преподаватель

— Костя! — Мишель при виде меня не вскочил с кровати только потому, что запутался в одеяле. — Что там?! Как?

— Всё отлично. Собирайся, можем ехать в академию. Доктор сказал, что ты здоров, как бык.

— В академию? — пробормотал Мишель. — И всё? Вот так… просто?

— А чего ты ждал? Допроса, суда и каторги?

Судя по выражению лица Мишеля, чего-то в этом духе он и ждал. Чёрт его знает, чего тут успел напридумывать за то время, что я разбирался сначала с Ашотом, потом с «Агнессой», а потом с Витманом.

— Н-нет, — пробормотал Мишель. — Конечно, нет. Я знаю, что государь наш мудр и справедлив, он никогда не допустит, чтобы пострадал невинный. Но всё же… Я — и… великая княжна…

— Не было никакой великой княжны, — жёстко сказал я.

— Как это — не было? — Мишель уставился на меня.

— Вот так. — Я присел на край его кровати. — Очень просто. Я ведь тебе уже говорил. Это была секретная операция. А секретная операция — это такая операция, о которой никто — понимаешь, никто! — из посторонних не должен знать. Случайно получилось, что ты стал свидетелем… некоторых событий. Видел и слышал то, чего не должен был видеть и слышать. Но это не означает, что операция перестала быть секретной. Я поручился за тебя. Пообещал, что ты никому ничего не расскажешь. Ты ведь меня не подведёшь?

— Никогда! — Мишель ударил себя в грудь. — Буду нем, как могила!

— Очень на это рассчитываю. В противном случае — сам понимаешь.

— Что? — помолчав, осторожно спросил Мишель.

— Что самый надежный способ заставить свидетеля молчать — это до конца дней упрятать его в тюрьму.

— О…

Цветом лица Мишель сравнялся с простыней, на которой лежал. А я мысленно похвалил себя за то, что не сказал ему правду — относительно того, какой способ избавления от свидетелей на самом деле является наиболее надёжным. Нечего пугать парня ещё больше, и так еле дышит.

— Ты проявил отвагу, — продолжил я, — помог обезвредить государственных преступников. Без тебя я бы не справился. Это, разумеется, тоже учли. Мне поручено выразить тебе благодарность.

Я протянул Мишелю руку.

Он осторожно пожал. На лицо постепенно возвращались краски.

— А ты… — пробормотал Мишель. — Ты работаешь на тайную канцелярию, да?

Я вспомнил Витмана и постарался придать лицу такое же непроницаемое выражение.

— Это — тоже тайна, Мишель.

— О, да! Я понимаю. Теперь, по крайней мере, всё встало на свои места.

— Что именно?

— Да всё! Твоё поведение, привычка командовать. Слова, которые у тебя время от времени вырываются. Твои… навыки. Право, я не думал, что ты умеешь так жестоко драться.

— Иначе было нельзя.

— Да-да. Я же сказал, я понимаю! И теперь буду знать, что это связано с твоей работой.

Если бы я мог — Мишеля расцеловал бы. Сам придумал историю, оправдывающую моё поведение, сам в неё поверил. Что может быть лучше? Теперь уж я точно надолго избавлен от вопроса «кто ты такой».

А Мишель шумно выдохнул. Пробормотал:

— Спасибо, Костя. А то я, говоря по чести, не знал, что и думать! Боялся, что отчисление из академии — самое малое, что мне грозит. Я ведь… Я ведь…

— Подкатывал к великой княжне?

Бледность Мишеля мгновенно сменилась багровостью. От смущения он, кажется, дар речи потерял.

— Ну, ты ведь не знал, что это великая княжна, — добродушно сказал я. — И, в конце концов, ничего такого страшного не сделал. Соблазнить её, насколько понимаю, не успел.

— Костя!!! Что ты такое говоришь?!

— Неужели успел? — «удивился» я. — Хм-м. Это меняет дело.

— Нет! — Мишель аж с кровати вскочил, забегал по палате. — Разумеется, нет! Как тебе такое в голову могло прийти?!

— А. Ну, нет — так нет. На нет и суда нет. Чего ты тогда разволновался?

— Костя!!! Это… Это какой-то запредельный цинизм! Что ты несёшь?! Откуда у тебя вообще такие фантазии?!

Мишель бегал по палате, горячо и многословно рассказывая о том, что подобных мыслей в отношении великой княжны у него не было и быть не могло! Что намерения его были чисты и благородны! Что он вообще не понимает, отчего этому аспекту отношений между мужчиной и женщиной уделяется столь пристальное внимание! И так далее, тому подобное.

Я про себя посмеивался и радовался, что медсестричка, похоже, сказала правду: господин Пущин и впрямь совершенно здоров. Пора выписывать. А что до так называемых фантазий — у Мишеля ещё будет время изменить мнение. Когда перейдёт от теории к практике… В момент, когда Мишель выдохся и готовился к заходу на второй круг, в дверь палаты постучали.

— Господин Пущин. К вам посетитель, — объявила медсестра.

Я на всякий случай напрягся. Кому бы это могло прийти в голову навещать Мишеля? И кто вообще мог знать о том, что он здесь находится?

Но чувство опасности молчало. А в следующий миг в палату впорхнула Полли.

Ох, ну точно! Мишеля ведь унесли на носилках у неё на глазах.

— Здравствуй, Костя, — увидев меня, сухо сказала Полли. И, совсем другим голосом, нежным и переливчатым: — Здравствуй, Мишель! Зачем ты встал? Тебе ещё рано. Может закружиться голова. Немедленно вернись в постель.

Мишель от такого внимания расцвёл. Зарделся и послушно сел на кровать.

— Я принесла тебе ирисы, — объявила Полли. — Они едва успели раскрыться, так чудесны! Ты любишь ирисы, Мишель? — Она развернула бумагу, укрывающую букет.

— Обожаю, — глядя на то, как Полли прижимает цветы к пышному декольте, пробормотал Мишель.

— Принесите, пожалуйста, вазу, — распорядилась Полли, повернувшись к медсестре.

— Ваза не потребуется, — решил вмешаться я.

— Почему это? — возмутилась Полли.

— Потому что Мишель выписывается. Мне сказали, что он уже здоров. Верно? — Я тоже посмотрел на медсестру.

— Я позову врача, — выкрутилась та. И испарилась.

— Мишель может забрать букет с собой в академию, — сказал Полли я.

— Именно так и поступлю, — преданно глядя на Полли, пообещал Мишель.

— Ах, ну что ты. — Полли вздохнула. — Стоит ли утруждаться? Право, это такая мелочь. Всего лишь цветы…

— Цветы, полученные из ваших рук, не могут быть мелочью, Аполлинария Андреевна!

— Полли, — нежно улыбнувшись, поправила Полли. — И мы ведь с тобой — на «ты». Разве ты забыл?

Она заботливо поправила Мишелю одеяло. Тот едва не заурчал от удовольствия. А Полли посмотрела на меня — победно сверкнув глазами.

Ну, слава тебе, Господи. Какое-то время — по крайней мере, до тех пор, пока госпожа Нарышкина будет виться вокруг Мишеля, полагая, что тем самым заставляет меня изнывать от ревности, — я могу от неё отдохнуть. А там уже и конец семестра не за горами. Уеду в Барятино, запрусь в погребе и не выйду оттуда месяц. А лучше — два. Надеюсь, этого времени будет достаточно для того, чтобы Полли подыскала себе другого жениха…

Пришедший врач подтвердил, что господин Пущин здоров и может выписываться.

* * *

В академии нашу команду, а заодно и группу поддержки встречали, как героев. Все уже, разумеется, знали о победе. И эта информация полностью заслонила собой промелькнувшее в газетах сообщение о взрыве в отеле.

Оно, к слову, именно промелькнуло — коротенькое, в пару строк. «Бла-бла, утечка газа, никто не пострадал». Специалисты Витмана своё дело знали туго.

Ректор произнес приветственную речь. Поздравил нас — с победой и с выходом команды академии на международный уровень. Перед началом следующего семестра состоится Игра в Париже.

Переждав, пока стихнут овации, Калиновский добавил, что каждый из игроков получит дополнительные личные баллы — которые, конечно же, войдут в общий зачёт. Переждал новую волну поздравлений и ликований. И, приятно улыбнувшись, напомнил, что Игра — Игрой, а учёба — учёбой. До конца семестра — ещё три недели, после чего нам всем предстоит сдача годовых экзаменов. Прошу вас не забывать об этом, господа курсанты.

Судя по тяжёлому вздоху, прокатившемуся по залу, никто из нас не забывал об этом ни на минуту. Даже если бы мы очень хотели забыть — не получилось бы.

Во время речи Калиновского я заметил, как Полли, перед тем демонстративно державшаяся рядом с Мишелем, потихоньку смещается ко мне. Из столовой мы выходили уже почти рука об руку. Полли горделиво посматривала на сокурсниц.

— То, что мы с вами в ссоре, Константин Александрович, не означает, что другие девушки могут считать вас свободным, — пояснила она.

Я от неожиданности закашлялся. Уточнил:

— А мы в ссоре?

— После того, как вы себя повели возле клиники? Разумеется!

Чтоб я ещё помнил, как себя вёл…

— После того, что я пережила, вы могли бы уделить мне больше внимания, — продолжила Полли. — Побыть со мной наедине, найти для меня какие-то нежные слова.

— А что ты такое пережила? — заинтересовался я.

Полли захлопала глазами.

— Но… Но ты ведь сам знаешь…

— Что именно? — Я решил покончить уже с этим вопросом. Взял Полли за рукав, отвёл её в сторону. Щелкнул пальцами, устанавливая защиту от прослушивания. — Я знаю, что ты по просьбе господина Витмана несколько дней притворялась великой княжной. И с этой задачей справилась отлично, молодец. Но ничего такого, из-за чего тебе нужно было бы сопереживать, не произошло. Скорее, наоборот. Хочешь — прямо сейчас проведём опрос, сколько наших с тобой сокурсниц мечтают оказаться на твоем месте? Пожить в императорском дворце, в номере люкс гранд-отеля, понаблюдать за Игрой из императорской ложи?.. Да любая девушка, если бы ей представилась такая возможность, до потолка бы прыгала!

— Я рисковала! — пискнула Полли.

— Ты — дворянка. Представительница древнего уважаемого рода. Служить отечеству — твой долг. Я уверен, что государь отметит твою семью и тебя лично благодарностью. К тому же, в итоге всё закончилось хорошо. Честное слово — не понимаю, каких утешений ты от меня ждёшь.

— Ты… удивительный, — проговорила Полли. — Невообразимый! Просто феерический грубиян!

— А ты только сейчас это заметила? Если ждёшь, что стану другим — зря. Я не изменюсь.

— Я поняла, — объявила Полли.

И вдруг рассмеялась. Хотя я был готов поклясться, что секунду назад у неё на глазах блестели слёзы. Потрясающее создание, всё-таки.

— Ваша ревность, Константин Александрович, иной раз принимает удивительные формы! Но, так и быть, я вас прощаю. И прошу не удивляться тому, что буду уделять повышенное внимание вашему другу. Господин Пущин пострадал, защищая меня. И мой долг велит мне…

— О, безусловно, госпожа Нарышкина, — поклонился я — изо всех сил стараясь не рассмеяться тоже. Полли только чтоповторила слова, которые незадолго перед этим говорил я. — Долг есть долг. Уделяйте господину Пущину столько внимания, сколько сочтёте нужным. Уверен, что он оценит вашу заботу.

— Вы — благородный человек, Константин Александрович, — изрекла Полли. — Я это ценю, поверьте. Но… Ах, если бы вы знали, какая мука — разрываться между двумя обожающими меня мужчинами! — Она картинно приложила ладонь ко лбу.

— Уверен, что вы справитесь, Аполлинария Андреевна.

— А что же мне, бедной девушке, остается? Только нести на своих хрупких плечах ещё и этот груз.

С этими словами Полли упорхнула. Для того, чтобы уже через минуту я услышал вдали её заливистый смех. Аполлинарию Андреевну подхватили с двух сторон под руки сразу две подружки, она им что-то увлечённо рассказывала. По всей видимости, о непосильном грузе, который взвалила на свои хрупкие плечи.

— Как вижу, ваша невеста вас покинула, господин Барятинский? — услышал я знакомый низковатый голос.

Меня догнала Кристина, пошла рядом со мной.

— У неё сложный период в жизни, — объяснил я. — Аполлинария Андреевна разрывается между двумя обожающими её мужчинами.

— Да, я заметила, — фыркнула Кристина. — Знаешь… Пожалуй, хорошо, что у тебя такая энергичная невеста.

— Почему?

— Она не подпускает к тебе других девушек. Представляешь, какая толпа выстроилась бы к дверям твоей комнаты, если бы не Полли?

— Не выстроилась бы.

— Отчего же?

— Девушкам на наш этаж не попасть… Кстати. Давно хотел спросить. — Я повернулся к Кристине. — А как ты проникла ко мне в комнату? Тогда, с кинжалом? Как обошла магическую защиту?

— У женщин — свои секреты, Константин Александрович, — чарующе улыбнулась Кристина.

И вдруг исчезла — для того, чтобы тут же оказаться с другой стороны от меня.

— Ого, — обронил я. — Чувствую, нам ещё о многом предстоит поговорить.

— Безусловно. Операция закончилась, работа продолжается. — Кристина посерьёзнела. — Костя. Отец рассказал, вкратце… Об «Агнессе».

— Зря.

— Ему виднее, зря или нет. Я говорю это для того, чтобы ты знал: теперь ты не один. Если что, я всегда рядом. Ты можешь на меня рассчитывать.

— Спасибо, — от души поблагодарил я.

А Кристина вдруг вспыхнула.

— Что-то не так?

— Ну, как тебе сказать. Ты меня обнял, вообще-то.

— Чёрт! И правда, — я убрал руку с её плеч. Пояснил: — Это — чисто дружеский жест.

— Да-да, я так и подумала. Но, во избежание сплетен…

Кристина улыбнулась. И ускорила шаг, через минуту растворившись в толпе курсантов.

Я вздохнул. Первый урок — магическое искусство. Покойного Белозерова снова будет заменять Юсупов. Слов нет — чтобы передать, как я соскучился по этому семейству.

* * *

— Господа курсанты!

Дверь аудитории открылась, и вместо Юсупова неожиданно вошёл ректор. Поднялся на кафедру, вскинул руку, останавливая начавшийся недоуменный гул.

— Обещаю, что не отниму у вас много времени. Как всем вам хорошо известно, некоторое время академии приходилось жить без преподавателя магического искусства. Моя благодарность Иллариону Георгиевичу Юсупову, который любезно согласился взять эти уроки на себя, не знает границ. Но сейчас, по счастью, сложный период закончился. В академии появился новый преподаватель. Прошу приветствовать, господа!

Калиновский повернулся к двери.

Недоуменный гул зашелестел снова — с новой силой.

— Серьёзно?! — вырвалось у меня.

На кафедру поднимался человек в лиловом преподавательском сюртуке. Сюртук сидел на нём отлично, но мне отчего-то показалось, что человек считает минуты, оставшиеся до момента, когда сможет его сбросить и облачиться в привычную кожаную куртку.

— Разрешите представить, — сказал Калиновский. — Новый преподаватель магического искусства — Платон Степанович Хитров!

Платон поклонился.

— Платон Степанович имеет огромный опыт преподавательской работы, — продолжил Калиновский. — Уверен, что со своей стороны он приложит все усилия к тому, чтобы передать свои знания вам. И надеюсь на ответную любезность с вашей стороны. Прошу любить и жаловать, господа!

Курсанты кланялись. Мой взгляд встретился со взглядом Платона. Мне ничего не оставалось делать, кроме как тоже поклониться.

— Рад знакомству, господа, — дождавшись ухода Калиновского, проговорил Платон. — Прошу вас записать тему урока. — Он поднял руку.

Кусочек мела, лежащий на краю доски, принялся выводить на чёрной поверхности красивые буквы: «Заклинанiя защитъ. Пѣрвый уровѣнь».

* * *

— Ну и что это, чёрт возьми, значит?!

Я дождался, пока аудиторию покинет последний курсант, и подошёл к Платону.

Тот невозмутимо закрыл журнал, в котором делал пометки на протяжении урока. Одёрнул сюртук.

— О чём вы, ваше сиятельство?

— О твоём появлении здесь, разумеется.

— А что вас так возмутило? Я — свободный человек, проживающий в свободной стране. Обладаю профессией, которая позволяет мне рассматривать самые разные предложения трудоустройства. От одного из этих предложений я не отказался — только и всего.

— Платон, — вздохнул я. — Сказки рассказывай деду. И Калиновскому. Мне — не надо. Если скажешь сейчас, что твоё появление в академии никак не связано со мной, я рассмеюсь тебе в лицо.

Платон покачал головой. Пробормотал:

— А я ведь предупреждал Григория Михайловича, что вы тут же обо всем догадаетесь.

— Большого ума для этого не требуется, — буркнул я. — Присматривать за мной решили? Дед опасается, как бы любимый внучек не развалил, вместо очередной башни, Летний дворец?

— В числе прочего — присматривать, — улыбнулся Платон. — Уж кому-кому, а Григорию Михайловичу ваш горячий нрав хорошо известен. Но основная причина — не в этом.

— А в чём же?

— В том, что в этом году вам так же, как и в прошлом, предстоит поединок за место в Ближнем Кругу.

Глава 5 Изначальная магия

— Если год назад вас никто не принимал всерьёз, — продолжил Платон, — уж простите, ваше сиятельство, говорю как есть, — то в этом году чёрные маги приложат все усилия к тому, чтобы победить. Против вас будет выставлен очень сильный маг.

Н-да. Вот о предстоящем поединке я, в круговороте других дел, как-то и подзабыл.

— Кто именно?

— То-то и оно, что мы не имеем ни малейшего представления. Григорий Михайлович пытался разузнать по своим каналам, я, в свою очередь, подключил собственные ресурсы. Результат — нулевой. Решение по этому вопросу либо ещё не принято, либо его держат в строжайшей тайне.

— Хрень редьки не слаще, — буркнул я.

— Именно. Единственное, в чём не приходится сомневаться — враг учтёт все свои ошибки. Если в прошлом году вы были всего лишь никому не известным мальчишкой, то сейчас слухами о ваших подвигах наполнен весь Петербург. Вам предстоит сразиться с магом очень высокого уровня.

— И поэтому ты здесь?

— Да. У нас очень мало времени на подготовку, ваше сиятельство. — Платон наконец посмотрел мне в глаза. — А если говорить прямо, то его у нас вообще нет.

— Когда начнём? — спросил я.

— Когда прикажете. Я рассудил, что вам лучше знать, какое время наиболее приемлемо.

— Вечером, — решил я. — Точнее, уже ночью. Сразу после отбоя.

— Тренировка займёт не менее полутора часов.

— Скорее всего, больше. Мне нужно будет восстановить форму.

— Тогда на сон вам останется…

— Я умею считать, Платон. После отбоя жди меня в тренировочном зале.

— С вашего позволения, это неразумно. Вы не успеете отдохнуть.

— Ничего, мне не привыкать.

— Кроме того, выход после отбоя из жилого корпуса…

— Ты будешь мне рассказывать об академических правилах? — прищурился я. — Я здесь, вообще-то, уже почти год.

— А как вы собираетесь покинуть комнату?

Я улыбнулся:

— Вот прямо сейчас я, курсант, начну рассказывать преподавателю академии, каким образом собираюсь нарушать правила!

— Я, пожалуй, мог бы поговорить с господином Калиновским, — сказал Платон, — о том, чтобы нам с вами предоставили возможность заниматься в дневное время — совершенно легально…

— На глазах у всей академии? — Я покачал головой. — Не стоит привлекать к моей персоне дополнительное внимание, поверь. Его и так уже больше, чем достаточно.

— Но, ваше сиятельство…

— Платон. — Я положил руку ему на плечо. — Давай это будет моя проблема, ладно? Твоя задача — прийти после отбоя в тренировочный зал. Больше от тебя ничего не требуется. Преподавателям прогулки по ночам не запрещено, ведь так?

— Не запрещены.

— Ну, вот. Значит, до встречи.

Я хлопнул Платона по плечу и вышел из аудитории.

* * *

После отбоя уже привычно скрутил из покрывала и уложил в свою постель куклу. Знал, что в половине двенадцатого Гаврила принесёт самовар, и дежурный наставник отойдёт налить себе чаю. Парадокс: правила, которые неукоснительно соблюдаются другими, нарушать проще всего. На чёрную лестницу я выскользнул незамеченным. До тренировочного зала добрался так же легко.

— Ваше сиятельство, — поклонился Платон.

— Учитель, — я поклонился в ответ.

— Магией вы можете пользоваться без всякого стеснения. Я позаботился о том, чтобы её применение никого не потревожило.

— Каким образом?

Платон показал мне песочные часы, стоящие на подоконнике:

— Пока сыплется песок, магия экранируется. У нас с вами полтора часа.

— Глушилка? — спросил я.

— О, вы уже знакомы с этим амулетом…

— За учебный год я успел познакомиться со многими интересными вещами.

— Что ж, давайте проверим, — знакомо улыбнулся Платон.

И в тот же миг бросился на меня.

Я едва успел уйти от стремительной атаки. Сабли замелькали с бешеной скоростью. Платон, уже хорошо знакомый с моими любимыми приёмами, не позволял цепи вырвать ни одну из них. Я, в свою очередь, не позволял саблям жалить меня, закрываясь от ударов рукой, обмотанной цепью. Выжидая нужный момент…

Есть!

Свободный конец цепи прянул вперёд, подсекая Платону ноги.

— Уже было, ваше сиятельство, — улыбнулся он. — Повторяетесь. — Путь цепи преградила одна из сабель.

— Вот как? — хмыкнул я.

С самого начала поединка чувствовал, что что-то изменилось.

На первый взгляд — изменилось в худшую для меня сторону. Платон усилил атаки. Они стали более быстрыми и напористыми. Мне требовалось больше усилий для того, чтобы отбиваться. Но всё же…

Я позволил всей энергии, что была во мне, выплеснуться в цепь. И защита Платона дрогнула. Цепь как будто смяла его саблю. Обвила ноги учителя — и в тот же миг я дёрнул её, на себя и вверх.

Платон потерявший опору под ногами, повис посреди зала вниз головой.

— Убит, — констатировал я.

Покрасневший Платон пропыхтел что-то невнятное.

Удерживать его в таком состоянии долго я не мог, да и не хотел. Позволил скованному по ногам учителю мягко опуститься на пол.

— Однако, ваше сиятельство, — пробормотал Платон, поднимаясь на ноги. — И сколь долго вы могли бы меня так держать?

— Не очень долго, — признался я. — Ещё полминуты — вряд ли дольше.

— Тем не менее… Хм-м. Ладно, после. Давайте продолжим урок.

Мы продолжили.

Больше Платон в мои ловушки не попадался. К тому моменту, как последняя песчинка из верхней чаши часов упала в нижнюю, дышал я уже тяжело.

— На сегодня довольно, — объявил Платон. Он тоже заметно устал. — У вас ещё остались силы, ваше сиятельство?

— А ты хочешь мне что-то предложить?

— Да. Прогуляться кое-куда. Тут, недалеко.

«Недалеко» оказалось помещением, на двери которого было написано: «Лаборантскыя». Вход курсантам в этот кабинет был запрещён, да никто особо и не стремился туда попасть. Здесь хранились разного рода наглядные пособия для уроков физики и магического искусства, реактивы для уроков химии, и всё такое прочее.

— Что мы здесь делаем? — удивился я, войдя в лаборантскую вслед за Платоном.

— Секунду.

Платон щёлкнул пальцами. В лаборантской загорелся свет.

— Никто не увидит? — спросил я.

— А кому тут бродить по ночам? — улыбнулся Платон. — Разве что лабораторным крысам. Ночью в учебном корпусе пусто.

Он принялся осматривать полки шкафов и стеллажей.

— Можешь сказать, что мы ищем?

— Ни к чему. Я уже нашёл.

Платон остановился перед шкафом со стеклянными дверцами. На одной из полок я увидел ящик, накрытый тёмной тканью. Платон поднёс ладонь к дверцам. Те распахнулись. Ящик приподнялся над полкой, выплыл из шкафа и опустился на длинный стол, стоящий посреди помещения. Платон сдёрнул с ящика ткань.

— Позвольте вашу руку, Константин Александрович.

— Спасибо, — буркнул я. — Я и так знаю, что у меня восьмой магический уровень. Если это всё, чего ты хотел, то мог бы просто спросить. Ночь на дворе, спать охота.

— Мне известно, что у вас восьмой уровень. Точнее — был восьмой. В начале учебного года… Вашу руку, Константин Александрович! — Платон настойчиво смотрел на меня.

Я понял, что просто так он не отстанет. Сунул руку в отверстие.

В этот раз всё прошло намного проще — возможно, потому, что ощущение, которое я испытал, было уже знакомым. Да и тренировки энергетических каналов не прошли впустую.

Меня наполнила энергия. Я позволил ей свободно разлиться. Позволил заполнить меня всего, от затылка до пяток…

— Довольно, ваше сиятельство!

Руку из ящика я вытащил с неохотой. Чувство, которое испытал, было невыносимо приятным.

— Восьмой уровень, говорите… — Платон задумчиво смотрел на меня.

— Что-то не так?

— Да как вам сказать… Уверенный девятый, Константин Александрович. В полушаге от десятого.

— Что-то не похоже, что тебя это обрадовало, — заметил я. — Почему? Это ведь хорошо?

— Могу я взглянуть на вашу жемчужину?

Я вытащил жемчужину.

— Черноты стало больше, — сказал Платон.

— Знаю, — буркнул я. — Но пока ничего не могу с этим поделать. Надеюсь навестить баронессу Вербицкую в самом скором времени.

— А мне — ничего не хотите рассказать, ваше сиятельство? — Платон пытливо посмотрел на меня.

— Рассказать?

— О том, что происходило с вами в последние дни.

Я покачал головой:

— Даже если бы хотел — не могу, прости. Государственная тайна.

— Государственные тайны меня не интересуют. Для заботы об этих тайнах существует тайная канцелярия. А я — ваш учитель. И всё, что нужно знать мне, как учителю — чем живёте и дышите вы. Что за поступки совершаете. В особенности — те поступки, что могли спровоцировать столь интенсивный рост вашего магического уровня. Это — очень резкий скачок, поймите! Необычайно резкий. Я ещё во время занятия почувствовал, что вы стали сильнее. Но, откровенно говоря, и помыслить не мог, насколько… Вы можете не называть имён. Можете не рассказывать о конкретных событиях. Только о ситуациях, в которых вы использовали магию. И о том, как именно вы её использовали.

— Понял, — кивнул я. — С какого момента начинать?

— С момента вашего отбытия в Кронштадт, полагаю. Что-то мне подсказывает, что самые яркие происшествия случились с вами там.

Я, подумав, принялся вспоминать. Рассказал о стычке с москвичами на заправке. О том, как шла Игра. Когда добрался до обрушения подземного хода, предупредил:

— Только без передачи деду, ладно? Не стоит ему волноваться лишний раз. А тайная канцелярия уже в курсе.

— Разумеется, — кивнул Платон.

Я рассказал об обвале. О том, как применил амулет, полученный от императора…

— Стоп, — Платон поднял руку. — Ещё раз. Верно ли понимаю, что вы использовали амулет пустоты?

— Я понятия не имею, как называется эта штука. Император сказал что-то вроде «аккумулятор энергии».

— Выглядит как жемчужина. Может быть совершенно белой, либо же совершенно чёрной.

— Она была совершенно чёрной.

— Ясно, — пробормотал Платон.

— Здорово! — не сдержался я. — Может, для разнообразия, разъяснишь и мне? Витман обмолвился о какой-то Изначальной магии, но ничего конкретного не сказал.

Платон вздохнул:

— Я, боюсь, тоже могу рассказать немногое. Изначальная магия подвластна только избранным. Прочие маги — такие, как ваш покорный слуга, например, — имеют о ней весьма отдаленное представление. Всё, что могу сказать — амулет, наполненный этой магией, вам подчинился.

— То есть? — нахмурился я. — Хочешь сказать, что он мог и не сработать?

— Не совсем так. Сомневаюсь, что Император мог подарить вам нечто, условно говоря, неисправное. Амулет сработал бы в любом случае. Но, если я правильно понимаю принцип действия Изначальной магии, оператор, использующий амулет — то есть, вы — в результате выплеска такой силы должен был как минимум потерять сознание.

— Витман тоже что-то такое говорил, — пробормотал я. — И Император предупреждал, что использовать его подарок нужно с большой осторожностью, и только в самом крайнем случае… А почему — именно такая реакция? Почему я должен был потерять сознание?

— Затрудняюсь ответить. Как уже объяснял, сам я Изначальной магией не владею, и абсолютно уверен, что владеть ею не буду никогда.

— Откуда такая уверенность?

Платон грустно улыбнулся:

— Мне уже немало лет, Константин Александрович. Если бы хоть что-то в моём внутреннем устройстве было предрасположено к тому, чтобы овладеть Изначальной магией, это что-то успело бы проявить себя. Тут сомнений быть не может.

— А я, получается…

— А вы — это вы. Скажите. После того, как вы использовали амулет, ничего не изменилось? Вы ничего не почувствовали?

— Нет, — подумав, покачал головой я. — Хотя… — Я раскрыл ладонь. — Вот. Это пятно появилось после того, как исчезла жемчужина.

Платон задумчиво покивал.

— Что? — спросил я.

— Да если бы я знал. Всё, что могу предположить — ваш магический уровень мог вырасти именно в этот момент… А что было дальше? Вы ведь не закончили?

Я, не упоминая само похищение, рассказал о том, как дрался со злоумышленниками. О том, как обезвредил фальшивую Агнессу. О разговоре в телефонной будке…

— Стоп! — снова сказал Платон. — Как назвал Витман заклинание, которое применили против вас?

— Ментальная блокада.

— Значит, я прав, — удовлетворенно кивнул он. — Ваш восьмой уровень не смог бы выдержать атаку такой силы. Вы зашли в телефонную будку, уже будучи более сильным магом, чем были до поездки в Кронштадт.

— И всё?

— А что ещё вы хотите услышать? Узнать, как работает Изначальная магия?

— Хотя бы.

— Это вопрос, увы, не ко мне. И, говоря по чести, представления не имею, с кем вы могли бы его обсудить. Владение Изначальной магией — не та штука, о которой рассказывают каждому встречному и поперечному. Единственный носитель Изначальной магии, в чьей способности управлять ею можно не сомневаться — поскольку информация общеизвестна, — это…

— Император? — догадался я.

— Совершенно верно.

— А помимо него…

Платон развёл руками:

— Как уже сказал — был бы рад вам помочь. Но, к сожалению, такой информацией не владею. Впрочем, как бы там ни было… — Он взглянул на часы, висящие на стене лаборантской. — Поздравляю, ваше сиятельство!

— С девятым уровнем?

— И с этим тоже. Но, прежде всего — с днём рождения. Вот уже полтора часа, как вам исполнилось семнадцать лет.

— Спасибо, — машинально поблагодарил я.

А в следующий момент сообразил, чем это чревато. Почувствовал, как кривятся губы, и с трудом сдержал стон.

— Что-то не так, Константин Александрович?

— Всё просто чудесно, — буркнул я. — Представил себе, как на меня завтра набросится с поздравлениями Полли. Как раструбит об этом знаменательном событии всем, кто по каким-то причинам до сих пор не в курсе. Как в столовую притащат торт размером с Летний дворец, а мне на протяжении трёх часов придётся изображать из себя радушного хозяина вечеринки.

— На вашем лице написан удивительный энтузиазм.

— Не сомневаюсь.

— Но вы упустили один нюанс.

— Какой же?

— Помимо торта заказаны ещё оркестр и праздничный салют.

Я не сдержался и всё-таки взвыл.

Платон негромко рассмеялся:

— Шучу, Константин Александрович! Не удержался, простите. Сомневаюсь, что мне когда-нибудь ещё могла бы представиться возможность увидеть на вашем лице такой запредельный ужас… Нюанс, который я упомянул, несколько иного рода. Видите ли. День рождения — не только у вас. Вы с её сиятельством Надеждой Александровной родились в один день. И нам с Григорием Михайловичем удалось убедить её сиятельство, что лучшим подарком для вас станет совместное празднование именин во время каникул. Посему относительно проведения мероприятия здесь, в академии, можете не беспокоиться. Госпожа Нарышкина, безусловно, вспомнит об этом дне — так же, как ваши близкие друзья. Но — не более. Торты размером с Летний дворец вам уж точно не грозят.

— Платон! — Я от души стиснул ему руку. — Вот это действительно — подарок! Как вам удалось уговорить Надю?

— Было непросто, — признался Платон, — пришлось подключать Нину Романовну. Совместными усилиями мы справились. Однако, прошу не забывать — мероприятие не отменено, а отложено. До каникул.

— Ничего, — махнул рукой я. — Во время каникул рядом будет Надя, а ей эта возня — только в радость. Там уж я как-нибудь разберусь.

— Мы с Григорием Михайловичем подумали так же.

— Спасибо, Платон, — повторил я. — Ты — настоящий друг!

Платон улыбнулся. Погасил свет и распахнул дверь. Мы вышли из лаборантской.

Кто-то другой, скорее всего, ничего бы не заметил. Я же увидел, как в конце коридора мелькнула тень. Кто-то выбежал на лестницу.

Рефлексы сработали раньше мысли — я ринулся за ним.

Глава 6 Подарок

Лаборантская находилась на втором этаже. Тот, кто убегал, мог скатиться по лестнице на первый этаж и спрятаться в одной из многочисленных аудиторий. Мог подняться на этаж или два выше и спрятаться там. А мог вовсе выскочить из корпуса. Он находился к лестнице намного ближе, чем я, и отследить его перемещение я попросту не успел.

Прошипел сквозь зубы ругательство и ударил кулаком по перилам.

— Ушёл? — спросил подбежавший Платон.

— Нет — остался ждать, пока догоню, — буркнул я. — Лабораторные крысы, говоришь?

Платон виновато вздохнул.

— Всё, что могу сказать в свой оправдание — этот человек, кем бы он ни был, не видел, что мы с вами делали, дверь была плотно закрыта. И нашего разговора не слышал. Привычка старого параноика — крысы крысами, а глушилку я поставил. Машинально.

— И то хлеб, — проворчал я.

— У вас есть предположения, кто это может быть?

— Предположений, по меньшей мере, два. Первое: это кто-то, кому интересен я и мои ночные перемещения. Второе: это кто-то, кому интересен ты.

— Я? — удивился Платон.

— Ну, нас тут двое. И, кстати. Ты ведь не впервые устраиваешься сюда преподавателем, так?

— Не впервые.

— Ничего не хочешь мне рассказать? — повторил я вопрос Платона.

— Мой предыдущий преподавательский опыт не имеет никакого отношения к тому, что происходит сейчас. Это всё, что я могу сказать.

— Платон… — Я цапнул учителя за рукав, затащил в первую попавшуюся аудиторию. Поставил глушилку. — Давай договоримся сразу. Что имеет значение, а что нет — решать буду я. Ты уже, кажется, сам давно убедился, что игра затеяна очень серьёзная. Задавать вопросы из праздного любопытства я бы не стал. Если спрашиваю — значит, считаю, что это имеет отношение к тому, что происходит. А твоя задача — отвечать. Итак?..

Платон долго молчал. Заговорил медленно, тщательно подбирая слова:

— Я преподавал в Императорской академии магическое искусство на протяжении почти двадцати лет. Василий Калиновский, мой давний знакомый, пригласил меня сюда после того, как ваш покойный батюшка достиг совершеннолетия и был принят в Ближний Круг. На этом я счёл свои занятия с Александром Григорьевичем законченными и, с согласия Григория Михайловича, принял предложение Калиновского.

— А через двадцать лет — что произошло?

— Меня снова наняли для того, чтобы заниматься с учеником в индивидуальном порядке.

— Со мной?

— Нет. И вас, и Надежду Александровну я тестировал регулярно, но результаты, увы, не радовали. Такой преподаватель, как я, при ваших магических способностях просто не требовался. Не подумайте, что набиваю себе цену, и не сочтите за дерзость. Но использовать мои навыки для того, чтобы обучать вас — это было бы, как… — Платон задумался, подбирая сравнение.

— Микроскопом гвозди заколачивать? — подсказал я.

— Именно. Не мой уровень квалификации.

— Ясно. И к кому же тебя наняли?

— А вот этого, Константин Александрович, при всем уважении — сказать не могу.

— Почему?

— По той же причине, по которой молчите вы — относительно некоторых произошедших с вами событий. Государственная тайна. Я принёс клятву о неразглашении.

— Вот оно что, — задумчиво проговорил я.

Для того, чтобы догадаться, к кому именно нанимали Платона, не нужно было быть семи пядей во лбу. Раз уж этот факт — государственная тайна…

Император, как и его супруга, о которой мне рассказала Кристина, действительно пытался ухватиться за любую соломинку. Не удивлюсь, если Платон был лишь одним из целой череды педагогов, пытавшихся пробудить магию в ученике — способном к ней едва ли больше, чем был способен прежний Костя Барятинский.

— Я вижу, что вы догадались. Но не нужно произносить это имя вслух, — попросил Платон.

— Не буду. Только один вопрос: чем закончилось обучение?

— Это я также не вправе разглашать.

Угу. Ну, в общем-то, и не нужно. Если бы из обучения вышел хоть какой-то толк, это немедленно стало бы достоянием общественности. А раз о могуществе цесаревича не кричат на всех углах, значит, ничего хорошего не вышло.

— Ты знаешь, чем он болен? — напрямую спросил я.

Платон мгновенно окаменел лицом.

— Ясно, — кивнул я. — Тоже — тайна.

— Не пытайте, ваше сиятельство, — взмолился Платон. — Я действительно, при всём желании, не могу ответить на этот вопрос.

Выглядел он подавленно. Ну, ещё бы — при всей своей подозрительности ухитрился прохлопать соглядатая, шпионящего за нами.

— Раньше всё было иначе, — будто подслушав мои мысли, горько проговорил Платон. — Раньше я и подумать не мог, что кто-то в академии осмелится следить за преподавателем…

— Или за курсантом, — хмыкнул я.

— Тем более! Я считал Академию одним из самых безопасных мест во всей Российской Империи.

— Что ж, времена меняются.

Я заговорил жёстко. Стало не до деликатности, мне важно было донести до Платона мысль.

— Борьба перешла на новый уровень. Ставки так высоки, что враг скоро вовсе перестанет стесняться в средствах… Платон. — Я заглянул учителю в глаза. — Ты — единственный в этом мире человек, который полностью отдает себе отчёт в том, кто я такой и на что способен. Не забывай об этом! Перестань видеть во мне сопливого пацана, которого надо оберегать. И запомни вот что. При малейшем подозрении! Как только тебе покажется, что кто-то ведёт себя подозрительно — или тебе покажется, что тебе так кажется, неважно. Немедленно сообщи мне! У тебя уже, по-моему, было время убедиться, что обезвреживать шпионов я умею получше многих. И постоять за себя могу. Если понадобится — ещё и тебя прикрою. Довольно с меня Вишневского! Я не хочу в один прекрасный день обнаружить, что ты тоже бесследно исчез. Это понятно?

Платон помолчал — должно быть, переваривая услышанное. А потом коротко, по-военному, кивнул:

— Вполне.

— Рад обрести союзника. — Я хлопнул его по плечу.

Мы вышли из аудитории, спустились на первый этаж. На стене, отгороженный решёткой, грустил в одиночестве телефонный аппарат. Охранник на ночь покидал пост — предполагалось, что на такую наглость, как звонки по ночам, не осмелится ни один курсант. Этому заведению ещё многое предстояло узнать о том, какими бывают курсанты…

Я посмотрел на часы, висящие напротив дверей. Начало второго. Клавдия, должно быть, уже давно спит.

«А вдруг — нет? — толкнула меня под руку шальная мысль. — Клавдия не раз говорила, что ей частенько приходится задерживаться допоздна. А сейчас у неё на руках — пациент, которому я просил уделить особое внимание. Вдруг — именно сейчас…»

— У меня ведь — день рождения, так? — повернулся я к Платону.

Тот догадливо посмотрел на телефон.

— Вам что-то угодно, ваше сиятельство?

— Сделай мне подарок, — попросил я. — Замок на решётке — магический?

— Да.

— Уверен, что ты знаешь, как его открыть.

* * *

Я не ошибся. Платон открыл замок без труда. И деликатно вышел на крыльцо — я предупредил, что звонить буду Клавдии. Попросил только, чтобы не долго — пять минут, не больше.

Я, честно говоря, был почти уверен, что разговор не состоится вовсе: Клавдия просто не подойдёт к телефону. Ночь на дворе, а дело у меня не настолько срочное, чтобы заставлять дежурный персонал её будить. Поэтому, когда в трубке после первого же гудка раздался голос Клавдии, я даже удивился.

— Алло, — сказала она.

— Доброй ночи. Это я.

— Костя? — ахнула Клавдия. — Ты в Петербурге?

— Нет. В Академии.

— Что-то случилось? Вам же запрещены звонки в такое время…

— Абсолютно ничего. Не беспокойся. Просто внезапно представилась возможность позвонить, и я ей воспользовался. Честно говоря, почти не надеялся тебя застать.

— Ещё минута — и не застал бы. Я собиралась ложиться. Знаю, что связи с тобой всё равно нет, а Витману планировала позвонить завтра с утра…

— Витману? — насторожился я. — Что-то случилось с Комаровым?

— Можно сказать и так. — Я услышал по голосу, что Клавдия улыбнулась. — Комаров пришёл в себя. Господин Витман просил сообщить ему сразу, как только это произойдёт, но я решила, что сейчас уже слишком поздно. Планировала позвонить господину Витману утром.

— Ты — просто умница, — сказал я. Комаров лежал в отдельной палате. И я даже помнил, в какой. — Рад был тебя услышать.

— Да, я тоже очень рада! Ты приедешь навестить Комарова?

— Всё, что могу обещать с полной уверенностью — в воскресенье я приеду навестить тебя.

— Ах, ну зачем же? Не стоит… — Однако по голосу было слышно, что Клавдия довольна.

Мы ещё немного поговорили и распрощались.

После того, как Платон и я вышли из учебного корпуса, он направился к зданию, где жили преподаватели, я — к своему. Однако, убедившись, что Платон уходит, я, не оборачиваясь, резко сменил направление.

Для того, чтобы выбраться с территории Академии незамеченным, нужно было обогнуть жилой корпус.

* * *

Я перелез через ограду со стороны дороги, которая разделяла Царское Село и Александровский парк. Дошёл до ближайшей заправки — она находилась неподалёку — и вызвал такси.

— Самоволка? — понимающе окинув взглядом мой китель, подмигнул таксист. — На свидание, поди?

— Заболел, — отрезал я. — Отвези в клинику баронессы Вербицкой в Чёрном городе. Да побыстрее, — и сунул таксисту купюру.

Таксист, оценив номинал, прибавил газу. Я откинулся на спинку сиденья.

Федот очнулся — это хорошо. А то, что я узнал об этом раньше Витмана, хорошо вдвойне. Глава тайной канцелярии, при всей своей внешней лояльности, не очень-то спешит делиться со мной информацией. К моей помощи прибегает лишь тогда, когда нет другого выхода. Не факт, что при допросе Федота она ему понадобится. К тому же сейчас, ночью, нашему разговору с Федотом никто не помешает — это тоже большой плюс.

Через полчаса я вышел из такси возле клиники.

В здание прошёл через чёрный ход — сразу решил, что Клавдии о моём неурочном визите тоже знать не стоит.

На обычный замок двери чёрного хода, как и двери парадного, здесь не запирали. Санитары, медсестры и врачи время от времени выходили то на перекур, то просто глотнуть свежего воздуха — после тяжелых запахов больницы. Двери защищала магия Клавдии, настроенная на «опознание» персонала клиники. Любой её сотрудник мог в любой момент без труда открыть дверь. У постороннего это не получилось бы.

Удобно. Куда лучше, чем таскать с собой ключи от дверей. Стоит ли говорить, что я стал в клинике своим уже давно. Сейчас, в два часа ночи, как и рассчитывал, у чёрного входа никого не увидел. Магия Клавдии меня опознала, и в клинику я проник беспрепятственно.

Быстро поднялся на второй этаж, где в отдельной палате лежал Федот. Опасался, что за ним может приглядывать сотрудник Витмана, но никого не увидел. Почему, догадался быстро: дверь палаты также была защищена магически. Сюда не смог бы попасть никто, кроме доверенных медиков и работников тайной канцелярии. Одним из которых являлся я.

При трудоустройстве мне выдали медальон — являющийся чем-то вроде удостоверения личности. Витман объяснил, что такими обладают все маги, работающие на него. Медальон позволял своему обладателю как посещать само здание тайной канцелярии, так и проникать в помещения, находящиеся под магической охраной особистов.

Я вытащил медальон из-под рубашки и поднёс к двери. Та чуть заметно осветилась знакомым зелёным светом — похожим на тот, каким светились двери наших комнат в академии.

Дверная ручка поддалась. Я потянул её на себя, тихонько вошёл. И застыл на месте: Федота в кровати не было.

Я увидел примятую постель, штатив с капельницей и свисающую со штатива длинную прозрачную трубочку. Покачивающаяся трубочка заканчивалась иглой. С иглы капало лекарство.

Несколько секунд назад Федот был ещё здесь… С этой мыслью я ринулся в сторону. Вовремя — в следующее мгновение мне на затылок должен был опуститься стул.

Я перехватил руки, держащие его. Одну сдавил, заставив разжаться, вторую вывернул за спину нападающего — он издал сдавленный стон.

Я поставил глушилку. И негромко, холодно проговорил:

— Ты сдурел?

— Бес попутал, ваше сиятельство, — хрипло покаялся Федот. — Пустите, больно!

Я разжал руки.

Федот отступил к кровати. Аккуратно, чтобы не стукнул, поставил рядом с ней тяжелый стул. Потёр запястье. Пробормотал:

— Ну и хватка у вас, Константин Александрович — дай вам бог здоровья…

— Да я-то здоров, — хмыкнул я. — А вот ты — чего вскочил? Надоело лежать, выписываться собрался? Или расстроился, что меня не добил — решил закончить дело?

— Помилуйте! — Федот всплеснул руками. — И в мыслях ничего такого не было!

— Не было — а сам чуть по башке не огрел?

— Дак, сами посудите… — Федот уселся на кровать.

Заботливо заправил за штатив болтающуюся трубочку с иглой. Отхлебнул морса из стакана в серебряном подстаканнике, поставил стакан обратно на тумбочку.

Я заметил, что грудь Федота под распахнувшейся пижамой забинтована. Подошёл, перекрыл лекарство в колбе — чтобы не капало попусту.

Федот проследил за моими действиями с уважением. И продолжил:

— Сами посудите: ночь. Я — едва в чувство пришедши. Клавдия Тимофеевна, храни её Христос, самолично мне доброй ночи пожелали. Сказали, что до утра сюда ни одна тва… никто, то есть, не сунется. Я, было, снова задремал. И вдруг — в палату ломятся, чёрт его знает кто! Я же вас, ваше сиятельство, поначалу-то не разглядел, темно больно. Да и, говоря по чести, не ожидал увидеть. Думал, что это…

Он вдруг замолчал.

— Договаривай, — потребовал я. — Думал, что — кто?

Федот развёл руками:

— Да откуда же мне знать? Из-за кого-то ведь я здесь, в больничке, оказался — так? Стало быть, было кому отправить. Вместо того, чтобы сразу на тот свет, уж извиняйте за откровенность. А ежели на тот свет отправить с первого раза не вышло — значит, придут ещё. Это уж — как пить дать. Про этот закон вам самый зелёный пацан из уличной банды расскажет.

Н-да, резонно.

— Ты мне зубы не заговаривай, — буркнул я. — Про ваши законы рассказать я тебе и сам могу. А ты расскажи, для чего в меня стрелял.

— Христом богом, ваше сиятельство! — Федот побледнел. Всплеснул руками. — Верите, нет ли — едва в чувство пришедши, да как вспомнил, что было — думал, с перепугу заново помру. Мыслимое ли дело — руку на вас поднять?.. Не в себе я был, клянусь! Как есть, не в себе!

— А в ком?

— Не могу знать, ваше сиятельство. — Федот понуро опустил голову. — Грешным делом, когда в церкви, на проповеди, батюшка про бесов рассказывал, бывали у меня сомнения — так ли оно? Никто ведь из ныне живущих тех бесов в натуральном виде не встречал. А вот, поди ж ты! — Федот перекрестился. — На своей шкуре испытать довелось. Будто кто за спиной у меня стоит, да нашептывает: «Убей! Убей! Ты ведь — ненавидишь его!» Это вас, стало быть, ваше сиятельство, — пояснил он.

— А ты меня ненавидишь? — заинтересовался я.

— Да нет же! Предан вам всею душою и сердцем!

— Врёшь.

— Ну… — Федот замялся. — Каюсь, было — что вы мне поперек горла встали. Это, когда в дом ко мне ворвались, да учинили там… За что мне было вас любить? Да только — с тех пор уж сколько воды утекло! Ныне мы с вами — первейшие друзья и соратники. Али подводил я вас хоть раз?

— Не подводил, — признал я.

— Вот! А кто старое помянет, тому, известное дело — глаз вон. Я ведь о чём толкую? О том, что бес этот, за спиной моей стоящий, нашептывал, чтоб ему пусто было! И противиться тому бесу — мочи не было никакой. Верите: руки, ноги — будто не мои стали. Будто сама собою рука за револьвером полезла, а палец на скобу лёг… Не виноватый я, ваше сиятельство! Христом-богом клянусь, не виноватый!

Следующим движением Федот явно собрался соскочить с кровати и бухнуться на колени.

Я остановил его взмахом руки. Федот с готовностью замер.

— Ладно. Верю, — сказал я.

Не поверить было сложно. Федот красочно и во всех деталях описал ощущения, которые испытывал я сам — стоя в телефонной будке. Что-то подобное мы с Витманом и предполагали. Никаких резонов ни для того, чтобы меня предать, ни для того, чтобы вдруг возненавидеть, у Федота объективно не было.

Глава 7 Бес

Федот с облегчением выдохнул. Предложил:

— Угоститься не изволите ли — чем бог послал?

Распахнул дверь тумбочки, принялся вытаскивать оттуда какую-то снедь.

— А ты тут, смотрю, хорошо устроился, — усмехнулся я.

— Да есть у меня зазноба, — расплылся в улыбке Федот, — справная баба. Как узнала, что со мной приключилось — мигом прибежала. Столько понатащила — хоть богадельню открывай. Клавдия Тимофеевна говорят, насилу от её забот отбились… Вот, не угодно ли? — Он развернул вышитую салфетку, разложил на тумбочке ватрушки и ещё какую-то выпечку. — Угощайтесь, ваше сиятельство!

— Спасибо.

Я сел на стул, которым пять минут назад едва не огрёб по затылку. Взял ватрушку. Бессонная ночь, дополненная двухчасовой тренировкой, давала о себе знать: жрать хотелось здорово.

— Скажи мне вот что, Федот Ефимович.

— Весь внимание, — мгновенно подобрался Федот.

— Этот вот бес, о котором ты говоришь… Ты ведь его не видел, так?

— Истинно так, ваше сиятельство. Не видал.

— А кого видел? Расскажи подробно — всё, что было, с той минуты, как я ушёл.

— Поначалу — тихо было, — принялся вспоминать Федот. — Я прислушивался, но ничего не слыхал. А после вдруг дверь распахнулась — та, за которой ваше сиятельство скрыться изволили. Тихонько так. Я, было, подумал, что это вашему сиятельству потребно чего. А потом гляжу — не вы. Хлопец незнакомый выскочил, лет двадцати на вид. Я — к нему. Думаю — ежели это не вы и не товарищ ваш, то, стало быть, тот, за кем приехали? Стой, говорю, су… собака!

— А он?

— А он руку поднял. Ладонь засияла — как это у вас, аристократов, полагается. Ну, думаю, влип. На мага нарвался. Ну и, того.

— Что — того?

— Выстрелил, — пояснил Федот. — На мне ж амулет защитный был, да и сам я не пальцем деланный — в сторону бросился, колдовство самым краем задело. Не убило. Да только и пареньку тому моя стрельба — что мёртвому припарка. По-другому рукой шевельнул — и пуля, которая в башку его летела, словно на стену наткнулась.

— Щит, — кивнул я. — Дальше?

— А дальше он убёг. Так вчесал, что аж пятки засверкали. Я ещё подумал — гневаться на меня будете, что упустил, да только поди его догони! А и догоню — что толку? Мне, старику, против молодого мага — разве выстоять? Кабы он обычным человеком был, ещё бы можно было рыпаться. А так-то… Не серчайте, Константин Алексаныч.

— Подожди, — нахмурился я. — Ты хочешь сказать, что Златослав убежал, и больше ты его не видел?

— Именно так.

— Точно убежал? Не спрятался где-то поблизости?

Федот улыбнулся:

— Точно. Уж в этом меня не обдурить. Чай, не вчера родился, и не в первый раз… гхм… такими делами занимаюсь, в общем. Убежал, и дух его простыл — в этом хоть перед иконой поклянусь.

— А кто же тебя тогда заколдовал, если он убежал?

Федот задумался.

— Не могу знать, ваше сиятельство.

— Вспоминай! — приказал я. — Точно никого больше рядом не было?

— Дак, помилуйте! Кому там быть-то? Ночь на дворе. Лихие люди — и те об эту пору спать ложатся, потому как ловить больше нечего. Кого можно было — уж всех общипали. Разве что…

— Что?

— Да ну, ерунда, — Федот махнул рукой. — Мелочь, право.

— Мелочь или нет — это я буду решать. Кого ты видел?

— Китаец мимо проковылял. Тележку вёз — старьевщик, видать. Он сперва ко мне шёл, да я шуганул. Ствол показал. Он закивал, залопотал по-своему — дескать, понял, — и утёк подобру-поздорову.

— Китаец? — удивился я.

— Ну да. Узкоглазый, с косичкой.

— Ты так говоришь, будто китайцы тебе на каждом шагу попадаются. Мы с тобой вроде в России живём.

Федот улыбнулся:

— Шутить изволите, ваше сиятельство? Будто не знаете, что этих косорылых в Чёрном городе — цельный квартал.

— Ах да, — «вспомнил» я. — Точно. Целый квартал… И откуда же этот китаец появился?

Федот глубоко задумался.

— Не помню, ваше сиятельство.

— Надо вспомнить. Вот здесь — баня. — Я разложил на тумбочке салфетку, вынул из стакана Федота ложку, обмакнул черенок в недопитый морс и принялся чертить на салфетке. — Вот здесь, у входа, стоял ты. Напротив — два жилых дома, с той стороны — тупик. Откуда появился китаец?

Федот озадаченно почесал в затылке.

— Не помню, ваше сиятельство.

— Ну как так — не помнишь? Он из этого дома вышел? Или из этого? Или, может, с улицы свернул?

— Дак, в том и дело, что не помню! Как отрезало. — Федот виновато посмотрел на меня. — Кабы вы не спросили, я б ине задумался. А сейчас, пытаюсь вспомнить — и не могу. Из домов этот паразит не выходил, точно. И из проезда тоже…

— А откуда же он взялся? С неба упал?

Федот виновато развёл руками:

— Простите великодушно, ваше сиятельство. Я ведь не дурной — сам понимаю, что не может такого быть, чтобы люди брались неведомо откуда. А вот, поди ж ты! Не было никого — и вдруг, гляжу, ползёт.

— Интересно, — пробормотал я. — Чем дальше, тем интереснее. Далеко он от тебя отошёл?

— Вроде за угол свернул, — неуверенно проговорил Федот. — Хотя, может, и нет — что-то у меня, будто в тумане всё… Я про этого косорылого сразу и думать забыл! Да и вовсе, будто — напрочь забыл, для чего я тут оказался. Бес в голове шептать начал — убей, да убей! А вскорости и вы появились…

— Так. — Я наклонился к Федоту. — Ты прогнал китайца, который появился неизвестно откуда. Он ушёл — и в голове у тебя прорезался бес. Который внушил, что ты меня ненавидишь, и заставил в меня выстрелить. Так было дело?

Федот, подумав, кивнул.

— Выходит, так.

— А если так, — медленно проговорил я, — то соберись. Вспоминать ты сейчас будешь очень-очень старательно.

* * *

— … и это великое, победоносное сражение принято считать битвой, положившей конец русско-японской войне. Российская Империя в очередной раз продемонстрировала свою безусловную военную мощь. — Преподаватель истории, Леопольд Францевич Штейн, обвёл указкой написанные на доске цифры: «18.07.1905». — Запомните эту дату, господа курсанты! Восемнадцатого июля одна тысяча девятьсот пятого года в городе Портсмуте было подписано мирное соглашение. Япония безоговорочно капитулировала. По итогам соглашения Российской империи отошли Курильские острова и южная часть острова Сахалин, которой ранее владела Япония…

Обычно на уроках истории я был предельно внимателен, старался не пропускать ни слова из тех, что говорил Штейн. Не зная прошлого, не построишь будущего. Тем более, что сейчас речь шла о русско-японской войне — последней, как я помнил, войне, в которой участвовала Российская империя.

В моём мире та война завершилась совсем иначе. В моём мире и Россия была совсем другой. Здесь же, после сокрушительного поражения Японии, других смельчаков, желающих разинуть рот на самую большую и могущественную державу в мире, пока не нашлось.

Неудивительно, в общем-то, что эту лодку решили раскачивать иначе. Интригами, заговорами, шпионажем… Мои мысли снова невольно свернули к событиям прошедшей ночи.

Китаец. Чёртов китаец!..

Я отчего-то не сомневался, что «бесом», наложившим на Федота заклинание, был именно он. А Федот не вспомнил больше ничего — никаких подробностей. Ни особые приметы, ни даже одежду.

«Пощадите старика, ваше сиятельство! — взмолился он уже под утро. — Ей-богу — до того от ваших расспросов голова гудит, что хоть ложись да заново помирай. Ни с каким похмельем не сравнить… Не помню я больше ничего, право слово! Будто размазано всё. Китаец — он и есть китаец, какие уж там особые приметы? Да и то сказать — они же, нехристи, все на одно рыло…»

«Все на одно рыло» — вот что меня смущало. Слишком уж сильно смахивала эта «размазанная» среднекитайская внешность на наложенную наспех маскировку…

— Костя, что с тобой? — прошептал сидящий рядом со мной Мишель. — О чём задумался? Ты будто не здесь.

— Всё нормально. Просто не выспался.

Я в очередной раз потёр лицо. Спать мне этой ночью вовсе не довелось — в академию вернулся за полчаса до подъёма. Но недосып — это было сейчас самое меньшее, что меня беспокоило.

Китаец. Чёртов китаец…

— И всё же. Ты чем-то встревожен, — продолжал настаивать Мишель, — не отрицай, я же вижу! Я могу тебе чем-то помочь?

На языке уже вертелся ответ — после которого Мишель отстал бы от меня надолго, — но я вдруг вспомнил, что однажды он уже задавал такой вопрос. И я точно так же бесился — слишком уж не вовремя Мишель лез под руку. А в результате именно он мне тогда и помог.

Помог — вспомнить!

— Знаешь… А ведь можешь, — проговорил я. — Больше скажу: если кто-то из моих знакомых и в состоянии мне помочь, то это — ты!

— Господин Барятинский! — Леопольд Францевич ткнул в меня указкой. — Могу узнать, что за вопрос вы с таким энтузиазмом обсуждаете с господином Пущиным? Смею надеяться, он имеет отношение к моему предмету?

— Безусловно, — вставая, сказал я. — Я рассказывал господину Пущину о некоторых подробностях относительно снаряжения судов в русской и японской эскадрах. Во время битвы при Цусиме, о которой вы упомянули.

Леопольд Францевич скис. Он уже не раз убеждался, что задавать мне вопросы относительно снаряжения той или иной армии, или распределения сил во время битвы, в расчёте на то, чтобы срезать — означает попусту тратить лекционное время. Все эти подробности я знаю назубок, ни в чём не ошибусь и ничего не перепутаю.

— Похвально, — сухо сказал он. — Однако я убедительно прошу вас делиться своими знаниями во время перемены. Лекционное время отпущено для того, чтобы курсантами был усвоен материал, который даёт преподаватель.

— Прошу прощения, — покаялся я. — Больше не повторится.

— Садитесь. — Штейн благосклонно кивнул.

Я сел. Шикнул на Мишеля, попытавшегося было снова полезть с вопросами. Придвинул к себе промокашку и написал: «Всё скажу на перемене».

На перемене вокруг нас постоянно крутились однокурсники, так что поговорить толком не удалось. Мишель-то был более-менее посвящён в мои тайные дела, а вот остальным раскрывать глаза на то, что Константин Барятинский в свободное от учёбы время спасает мир и якшается с отбросами общества — не очень-то хотелось. Право слово, ко мне и так было приковано слишком много взглядов. После Игры в Кронштадте даже старшекурсницы провожали томными вздохами.

После занятий же Мишель куда-то внезапно потерялся. Я в задумчивости вышел из учебного корпуса, сощурился на яркое солнце, обещающее скорое лето и скорую битву за место в Ближнем Кругу. А перед этим ещё и экзамены. Но, будто мне всего этого мало, я ещё и занимаюсь чёрт знает чем…

Большинству курсантов хватало одних лишь экзаменов. Несмотря на волшебную погоду, парни и девушки стремились разойтись по своим комнатам и зубрили материал. Где-где, а в стенах Императорской академии расслабляться не стоило.

Впрочем, в своих знаниях и магических способностях я был уверен. Так же как и в том, что никто, кроме, может быть, Иллариона Юсупова, меня отсюда вышвырнуть не жаждет…

— Ищешь свою невесту? — послышался низкий рокочущий голос, принадлежащий человеку, который в такой прекрасный день уж точно не будет сидеть за учебниками.

Я повернул голову и увидел Пьера Данилова. Тот стоял справа от крыльца и вертел в руке блестящий предмет, напоминающий зажигалку. Скорее всего, именно зажигалка это и была, но я подозревал, что, помимо бензина, в ней содержится что-то ещё такое, что может очень сильно огорчить наставников и преподавателей. Жить по правилам, не высовываясь, Пьер Данилов не умел и не хотел. Однако умом его природа также не обидела, так что академия строптивого курсанта пока терпела.

— Нет, я…

— Удалилась в Царское Село. С господином Пущиным.

— Ах, с Пущиным! — обрадовался я. — Тогда это всё меняет.

Спустился с крыльца и направился было к парку. Но меня остановил голос Пьера:

— Положа руку на сердце — вряд ли такого рода дуэль прибавит тебе очков. Я изъясняюсь во всех смыслах, не только в плане общего зачёта. Однако — честь есть честь. И я полагаю, что господину Пущину разумно будет дать соответствующую фору, либо же уравнять шансы при помощи необычных условий…

— Пьер, — перебил я, — я не собираюсь драться с Мишелем на дуэли. И Полли — не моя невеста. Я не делал ей предложения.

— Вот как? — Данилов вскинул брови. — Но люди говорят…

— Да люди постоянно говорят. Чем им ещё заниматься-то? Девяносто пять процентов — говорят, пять процентов — действуют.

— Эх, Костя, — вздохнул Данилов. — Увы, ты — не первый и не последний, кто недооценивает силу людской молвы.

— Она меня тоже постоянно недооценивают, — улыбнулся я. — Думаю, мы с молвой ещё потягаемся. А ты чего тут караулишь?

Данилов, будто переключившись, быстро огляделся и, шагнув ко мне, понизил голос:

— Я тут, как ты выразился, караулю подходящий момент. Ты, полагаю, заметил, какой изумительный сегодня день, и как грешно проводить его в пыльных академических стенах! Когда жизнь пробуждается, расцветает! Когда зовёт нас, и зов её…

— Как её зовут? — перебил я.

— Изольда… — выдохнул Данилов, мечтательно закатив глаза. — И живёт-то совсем неподалёку. Видел бы ты эти… глаза!

— А зажигалка тебе зачем?

Данилов щёлкнул крышечкой зажигалки.

— Это — амулет разового действия «Отведи внимание». Невидимости не даёт, но все присутствующие перестают тебя замечать. Увы, работает лишь десяток секунд. Вот я и прикидываю, как бы половчее его использовать…

— А ещё ведь назад пробираться, — напомнил я.

— Помилосердствуй. Да кто же в здравом уме в такой день будет думать наперёд? — Похоже, Данилов даже обиделся.

— Ясно, — кивнул я. — Ну, удачи.

Где искать уединившуюся с Мишелем Полли, я не то чтобы знал, но был уверен на девяносто девять процентов. Возле достопамятного фонтана — девушки с кувшином — Полли любила гулять больше всего. Сколько раз она меня туда таскала, и не сосчитать. Так что теперь ноги сами привели меня к нужному месту, и я, разумеется, оказался прав.

Полли и Мишель сидели рядом на скамейке. Даже слишком рядом. Впрочем, судя по тому, что Мишель примостился на самом краю, это сближение было всецело инициативой Аполлинарии Андреевны.

Я подходил к ним сзади. Парочка сидела, склонившись вперёд, глядя на что-то, находящееся примерно на коленях у Мишеля. Первая моя мысль была о том, что они решили почитать учебник на свежем воздухе. Но тут я услышал восторженный полушёпот Полли и понял, что зря подумал о них так плохо.

— О Господи, какой же он красивый! Такая ярко-красная головка!

— Возьмите его, Аполли… Полли, — ответил в тон ей Мишель.

— С превеликим удовольствием…

Я от неожиданности обо что-то споткнулся и чуть не полетел носом в землю. Разумеется, тут же привлёк к себе внимание. Две головы повернулись, две пары глаз уставились на меня.

— Я… не помешал? — спросил я.

Полли задумчиво повертела в руке тюльпан с ярко-красной головкой и приняла решение:

— Вообще-то — нет, — сказала она. — Я даже рада, что этот миг настал. И мы все, наконец, сможем подобающим образом объясниться…

— Только не сейчас, — перебил я. — Пойдём, я за тобой.

— Константин Александрович! Я не собираюсь сейчас никуда идти, поскольку нахожусь в том месте, которое мне по душе. И вы…

— Я к Мишелю обращаюсь, — вновь оборвал я свою невесту.

Полли поперхнулась собственной речью. Мишель, извинившись, вскочил со скамейки и подошёл ко мне.

— Если вы задумали стреляться, — начала Полли, — то я сейчас же, сию же секунду…

— Не извольте беспокоиться, Аполлинария Андреевна, — улыбнулся я. — У нас с Мишелем есть свои дела, исключительно мужского характера. Посему я, пожалуй, избавлю вас от подробностей.

Полли это проглотила и позволила нам уйти. Впрочем, бежать следом — было бы для неё уже чем-то за гранью образа.

— Так неудобно получилось, — сконфуженно пробормотал Мишель.

Глава 8 Непредвиденные обстоятельства

— Ты где тюльпан раздобыл? — спросил я.

— Создал.

— Вот как?

— Ну… да. Дело в том, что после того, что случилось… Ну, там, в Кронштадте. Ты понимаешь, о чём речь.

Мишель явно говорил о том, как его шарахнуло магией пустоты. Когда он попытался остановить её Щитом. Что характерно — сквозь мой Щит эта магия пролетала как сквозь воздух, а о его Щит — сдетонировала.

— Ну, и? — поторопил я его.

— Мне кажется, мой магический уровень увеличился.

— Так это же хорошо! — искренне обрадовался я.

— Да… Наверное. Вот, жду, когда будут измерять уровень в конце года. Я, правда, и сам много тренировался, развивал каналы. Но после того случая ощутил серьёзный подъём, и… Костя!

Мишель вдруг замедлил шаг, и я был вынужден под него подстроиться.

— Что?

— Эта ситуация… Я имею в виду Полли. Я не настаиваю… Точнее, не могу настаивать, всё-таки вы с ней… Но пойми, пожалуйста, и меня. Я бы хотел определённости.

— Так это от неё надо добиваться, — пожал я плечами.

— Ты меня не понимаешь, — вздохнул Мишель. — Все эти косые взгляды… А ко всему прочему, Полли думает, что мы будем драться за неё…

— Мишель, — вздохнул я. — У меня уже скоро мозоль на языке появится, повторять одно и то же: мы с Полли не обручены. Предложения я ей не делал. Всё, что она болтает — плод её воображения. А всё, что связывает её и меня — это дружба с детства. И ничего больше! Полли мне… не знаю… как сестра.

И, к слову, до недавних пор Костю Барятинского в качестве жениха вообще никто не рассматривал. Но всё изменилось, когда в его тело вселился дух Капитана Чейна и начал стремительно вести род Барятинских к величию — не забывая при этом зарабатывать очки и в личное пользование. Так что теперь, полагаю, маменька и папенька Полли следят за нашими с ней «отношениями», затаив дыхание — чтобы не сглазить.

— В общем, я не знаю, чем ещё тебе помочь, — закруглил я свою мысль. — Вообще нет фантазии, вся закончилась, — демонстративно похлопал себя по карманам.

Мы вышли из Царского Села, двинулись к воротам Академии. Пьер Данилов по-прежнему слонялся неподалёку, всё ещё не решившись на отчаянный бросок. Завидев Мишеля и меня, он остановился и с любопытством уставился на нас. А нам заступил дорогу привратник.

— Я — Константин Барятинский, — сказал я. — Мне разрешено покидать академию, когда будет угодно.

Такую привилегию мне действительно предоставили. Просьба деда, заслуги перед Отечеством и, полагаю, какая-то бумажка, черкнутая господином Витманом сыграли тут свою роль.

— Насчёт вашего сиятельства — осведомлены прекраснейше-с, — поклонился привратник. — Однако второго господина выпускать не имеем права-с, без высочайшего распоряжения.

— Эм… — озадачился я. — То есть, ворота вы мне не откроете?

— Открою, как не открыть. Только как только за вами закрою — сию же минуту буду вынужден доложить-с.

Н-да, нюанс. Мишель-то здесь не на том положении, чтобы плюнуть на последствия.

— Ясно, подожди здесь, — сказал я Мишелю.

Время, время… Каждый встречный норовит откусить кусочек. Всё же быть вне закона — с какой-то стороны удобно. Не тратишь столько времени на улаживание бесконечных формальностей.

* * *

В кабинет Калиновского я пришёл впервые. Сюда в принципе курсанты толпами не ходили — не было у них по определению таких вопросов, с которыми нужно было забираться на такую верхотуру административной лестницы.

— По какому, простите, вопросу? — вполголоса допытывался от меня секретарь — пожилой мужчина в серой рубашке с нарукавниками.

— Вопрос личного характера.

— Подробности… не помешают. Господин Барятинский.

— Просто доложите, что я пришёл, — попросил я. — И что у меня — срочный, серьёзный, личный вопрос.

Секретарь хотел возразить, но тут из-за двери послышался взрыв смеха. Голоса я узнал — один принадлежал Калиновскому, а второй —…

— Там у него — Платон, что ли? — вырвалось у меня.

— Господин Хитров, да. А вы, простите, откуда… — растерялся секретарь.

— Ну так тем более докладывай! — повысил я голос. — Значит, я уже запаздываю, они ведь меня ждут!

Нехитрый трюк сработал. Секретарь робко стукнул в дверь и скользнул внутрь. А пару секунд спустя вернулся и открыл дверь передо мной.

— Спасибо, — кивнул я и вошёл в кабинет ректора.

Здесь было темно — задёрнуты тяжёлые шторы. Почему так — можно было догадаться по запаху. Едва уловимому флёру хорошего коньяка. Бутылку которого Калиновский наверняка только что спрятал в стол.

Встретили меня доброжелательные взгляды и расслабленные улыбки.

— А вот и наш герой, — сказал Калиновский.

— Не перехваливайте его, Василий Фёдорович, — сказал Платон. — Худший грех, что может обуять юношу — гордыня! — и он многозначительно погрозил мне пальцем.

У-у-у, да они тут, похоже, давненько заседают. Что ж, не только на курсантов весна действует, всем хочется в последние деньки учебного года приспустить поводья.

— Василий Фёдорович. Платон Степанович, — поклонился я.

— Чем обязаны вашему визиту? — спросил Калиновский. — Какую я могу оказать услугу тому самому князю Барятинскому?

— Мне срочно нужно покинуть территорию академии. Вероятно, до позднего вечера, — сказал я, решив перейти сразу к делу.

Платон прищурившись, уставился на меня. Все признаки подпития исчезли мгновенно, как рукой сняло.

— А разве вам не дано бессрочное разрешение покидать академию, когда вам только будет угодно? — спросил Калиновский, который, напротив, был полностью расслаблен и доброжелательно улыбался.

— Дано, — согласился я. — Проблема в том, что мне нужно взять с собой кое-кого ещё.

— Кгхм… — Ректор перестал улыбаться и, поёрзав в кресле, принял более солидное положение. Навалился на стол. — Позвольте полюбопытствовать, для каких же целей вы хотите забрать этого кого-то?

— Мне… нужна помощь в одном деле, — сказал я.

Почему-то думал, что достаточно будет изложить просьбу — и мне не откажут. Но, видимо, мой авторитет хоть и позволял пройти в кабинет ректора, был не настолько велик, чтобы получать всё, что заблагорассудится, по щелчку пальцев.

— Посвятите меня, пожалуйста, в детали. — Калиновский забарабанил пальцами по столу.

— Этого я, простите, не могу сделать.

— Вот как? И почему же?

— Вы же, полагаю, знаете, благодаря чьей протекции у меня есть упомянутое право выходить из академии в любое время? — ответил я вопросом на вопрос.

Калиновский прекратил барабанить и нахмурился. Похоже, я угадал: своими привилегиями обязан, в первую очередь, Витману.

— Похоже, мы все тут оказались в неудобном положении. — Калиновский с кряхтением встал и, отодвинув кресло, прошёлся по кабинету. — Признаться, у меня впервые учится столь необычный курсант. И — поймите меня правильно! — я лишь рад тому, что наша академия поспособствует вашему росту, господин Барятинский. Я готов пойти на некоторые уступки. Вы — поистине значимая фигура даже в масштабах страны. Однако я не могу не проявлять известного беспокойства…

Калиновский окончательно запутался в словесных кружевах, пытаясь не нанести мне оскорбления. Пришлось прийти ему на помощь:

— Вы опасаетесь, что я буду злоупотреблять своими привилегиями, — вздохнул я. — Например, выводить курсантов из академии в обмен на какие-нибудь услуги. А это неизбежно повредит дисциплине и учебному процессу.

— Помилуйте! — Ректор в испуге приложил руку к груди. — Разве бы я мог такое сказать? Что вы, господин Барятинский, я…

— Вы и не сказали, — успокоил ректора я, — это я сказал. Поверьте, последнее, чего бы мне хотелось — это посеять хаос в здешних стенах. Исключения хороши лишь тогда, когда работают правила. В противном случае в исключениях нет никакого смысла. Но в этот раз, Василий Фёдорович, мне действительно нужна помощь человека, которого я хочу забрать. И это действительно важно. Как вы правильно заметили, в масштабах страны.

— Константин Барятинский — мой ученик, — добавил Платон, наконец, перестав сверлить меня взглядом. — Я знаю его, как человека чести, который не бросает слов на ветер. Если он говорит так — значит, так оно и есть. Дело не моё, но лично я посоветовал бы пойти ему навстречу.

В наступившей тишине Калиновский вернулся к столу и тяжело оперся на него кулаками. Опустил голову.

— Вот значит, господа, какого вы обо мне мнения, — тихо сказал он. — Я трясусь за дисциплину, за репутацию. Не доверяю слову представителя одного из древнейших родов… Вот значит, как. Что ж, господа, ваше право — думать так, как вы думаете. Ведь, и в самом деле — кто он такой, этот ректор Калиновский? Всего лишь бюрократ, забравшийся на высокий пост и дорожащий им более всего на свете.

— Василий… — начал было Платон, но Калиновский только горько махнул рукой, заставив учителя замолчать.

— Довольно! Вы уже сказали достаточно. Теперь буду говорить я. Ещё до начала занятий вы, господин Барятинский, оказались замешаны в странную историю с разрушенной башней — в ходе которой едва не погибли. И затем… не думайте, что я сижу слишком высоко для того, чтобы замечать подобные вещи. Мне известно всё, что происходит на территории академии — вверенной, к слову, моему попечительству волею самого государя. Вы, Константин Александрович, то и дело оказываетесь в ситуациях, когда вашей жизни угрожает опасность. Спору нет — из этих ситуаций вы выходите с честью. Это ваш выбор и ваше осознанное решение. Но можете ли вы со всей ответственностью заявить, что вам также удастся сохранить жизнь ваших сокурсников, если случится нечто непредвиденное? Сможете ли вы смотреть в глаза их родителям, если, не приведи господь…

Калиновский замолчал, но зато посмотрел на меня. От его взгляда мне сделалось не по себе.

— Господин Калиновский, — медленно начал я. — Мой жизненный опыт, конечно, не чета вашему. Но он говорит мне о том, что судьба каждого человека — результат личного выбора этого человека. А если человек выбирает свой путь — он должен быть готов умереть на этом пути. Да, я смогу смотреть в глаза родителям тех курсантов, кого заберёт смерть. Однако я изо всех сил постараюсь сделать так, чтобы смерть ушла несолоно хлебавши. В этом — готов поклясться. Вы сами сказали, что мне удается с честью выходить из опасных ситуаций. Поверьте, о жизни своих товарищей я буду заботиться куда серьёзнее, чем о своей. В конце концов, я учусь в этой академии, живу в этой стране. Да, рядом со мною может быть опасно. Однако это не повод держать меня в подземном бункере подальше от людей. На поверхности я принесу гораздо больше пользы.

Выслушав меня, Калиновский кивнул. Помолчав, взял чистый лист из стопки бумаги, лежащей справа от него, и занёс над листом карандаш.

— Назовите имена тех, кого хотите забрать, — сказал он.

* * *

Я вышел из академии с личным письмом ректора в руке и сказал Мишелю:

— Идём.

Проходя мимо Пьера Данилова, который всё ещё маялся в ожидании подходящего момента, сказал ему:

— Ты тоже иди.

Пьер, как опытный авантюрист, вопросов задавать не стал — тут же пристроился за Мишелем.

Привратник внимательно изучил письмо и подпись Калиновского, потом окинул взглядом нас, троих, и кивнул:

— Вот теперь всё правильно! Всё в полном, значит, порядке. Проходите!

И мы вышли на свободу.

— Костя! — Пьер — который, оказавшись за воротами академии, буквально расцвел — положил руку мне на плечо. — Помимо того, что я — твой должник, прими этот небольшой презент, как свидетельство моих глубоких уважительных чувств.

Изъяснялся он не очень изящно, зато искренне. Я, усмехнувшись, взял «зажигалку», которой Пьер так и не успел воспользоваться.

Такси ждало недалеко от выхода. Я вызвал машину из приёмной ректора, решив, что уж наглеть так наглеть.

— Тебе ведь не в Петербург? — спросил я Данилова.

— Нет, мне здесь, — сказал тот и назвал адрес в Пушкине. — Добросите?

— Садись, по пути, — кивнул я.

Пьер с Мишелем сели на заднее сиденье, я — рядом с водителем. Водитель в каком-то непонятном изумлении посмотрел на меня, потом — назад.

— Что-то не так? — спросил я.

— В-всё в порядке, — пробормотал он.

— Ну так поехали.

— А куда?

Пьер повторил адрес, и водитель, кивнув, тронул автомобиль с места.

Поведение водителя меня удивило. А удивление мгновенно перешло в настороженность. Я внимательно посмотрел по сторонам и заметил, как почти сразу один из припаркованных на обочине автомобилей двинулся за нами.

Держался он на хорошем расстоянии, однако тревожный звоночек у меня в голове превратился в перезвон церковных колоколов. Калиновский как в воду глядел.

Когда таксист свернул, машина-хвост проехала мимо, а за нами покатилась другая, на таком же расстоянии. Слежку вели — как по учебнику. Интересно вот только, каким образом они держат друг с другом связь. Наверняка что-то магическое.

Ни Пьер, ни Мишель, разумеется, ничего не замечали. Пьер вовсю трепался, расхваливая погоду и пропагандируя радости жизни, которым в такую погоду просто необходимо предаваться. Мишель робко поддакивал. Водитель бледнел.

Наконец, такси остановилось возле аккуратного одноэтажного домика, утопающего в зелени.

— Спасибо, друзья! Ещё увидимся, — заявил Пьер и, обменявшись рукопожатиями со мной и Мишелем, выскочил на улицу.

— Едем дальше? — тут же спросил водитель.

Красная машинка, что ехала за нами от поворота, остановилась на таком расстоянии, чтобы привязать её к нам было невозможно.

— Сейчас поедем, — сказал я. — Только местами поменяемся.

— Что, прости…

Договорить он не успел — я резко, сильно ударил его в сонную артерию и задержал руку, пережимая кровоток. Глаза водителя закатились, он обмяк. Упасть головой на клаксон я ему не позволил. Придержал и посмотрел на Мишеля. Вполголоса приказал:

— Тащи к себе!

— Что? Куда? Как?.. — обалдел Мишель.

— Возникли непредвиденные обстоятельства. Помоги перетащить его на заднее сиденье.

В тесноте салона нам потребовалось минуты две на эту операцию.

— Руки ему свяжи, — велел я.

— Как? Чем?

— Потуже. Ремнём безопасности.

— Костя, что происходит? — пролепетал Мишель.

Я перелез за руль, подстроил под себя зеркало в салоне. Наружные зеркала трогать не стал, чтобы не привлекать внимания.

— Нас пасут, — сказал я. — И этот додик в курсе.

— Пасут?.. Додик?..

— Мишель, давай вопросы — потом! — отрезал я и тронулся.

Постарался скопировать манеру водителя. Тот был довольно осторожен. Не настолько, чтобы это начало раздражать, но близко к тому. Сам-то я бы уже с места дал по газам, но хотелось оценить масштабы того дерьма, в которое вляпался. Соваться на трассу сейчас было бы самоубийством. Ежу понятно — там-то самое интересное и начнётся. Здесь, в Пушкине, преследователи, кем бы они ни были, стараются вести себя прилично.

Я немного попетлял по улицам городка, дождался, пока машины начнут повторяться. Видимо, всего автомобилей — четыре. Неслабо ребят прижало… Ну ладно, давайте веселиться.

Улучив момент, когда меня на несколько секунд выпустили из виду, я резко ускорился и свернул в переулок, где запарковал такси на обочине.

— Сиди тут, жди сигнала, — приказал Мишелю.

Тот кивнул, опасливо косясь на начинающего подавать признаки жизни таксиста. Я вышел, открыл заднюю дверь и для верности врезал таксисту ещё раз. После чего, пригнувшись, подбежал к выезду на главную дорогу. Тут же раздался гул мотора и шорох шин. Я достал из кармана «зажигалку» Данилова, откинул блестящую крышечку и чиркнул колёсиком.

Что-то произошло. Ощущение изменилось. Времени анализировать у меня не было — появилась красная машина. Водитель явно планировал заглянуть в переулок (больше-то мне скрыться было негде), но амулет «Отведи глаз» сработал великолепно. Я практически заслонял собой стоящее поодаль такси, и парень, что сидел за рулём машины-хвоста, всего лишь мазнул по мне невнимательным взглядом, после чего повернулся к дороге.

Глава 9 Цель

Я понимал, что времени у меня немного. Ещё миг — и мой преследователь ускорится, поедет искать дальше.

Я не дал ему этого мига. Подскочил к машине, дёрнул за ручку, открывая дверь, потом схватил водителя за плечи и швырнул на землю. Тот изумлённо вскрикнул, прежде чем я врезал ему по затылку. Тело обмякло.

Я прыгнул за руль, вдавил сцепление и тормоз, бросил взгляд в зеркало заднего вида и увидел на заднем сиденье мужчину в костюме и в квадратных очках. В руках он держал кулёк с конфетами, которые до недавних пор жрал.

До тех пор, пока его коллега при загадочных обстоятельствах не вылетел из-за руля.

Как и предупреждал Данилов, невидимкой амулет меня не сделал. Но смотрел мужик принципиально в другую сторону.

Что ж, прости, но с тобой придётся обойтись по-настоящему жёстко.

Не во всю силу, но с чувством я врезал по голове мужчины чёрной магией. Квадратные очки разлетелись вдребезги, из носа брызнула кровь. Глаза закатились, и тело обмякло.

— Вот из-за таких, как вы, я жемчужину никогда не отмою, — пробормотал я.

Вышел, открыл заднюю дверь, вытащил второе тело, положил рядом с первым. Обыскал обоих, забрал два неплохих револьвера и махнул рукой Мишелю. Тот прибежал быстро. И, хотя руки у него тряслись, крупного взрослого мужика тащил быстро и уверенно. Видимо, за прошедшее время у Мишеля поднялся не только магический уровень.

— Вот видишь, — пропыхтел я, когда мы вдвоем заталкивали второе тело в багажник такси. — А ведь ты мог бы сейчас сидеть в Царском Селе рядом с Полли и умирать от скуки. Хорошо, что у тебя есть такой друг, как я!

* * *

Далее всё прошло гораздо проще, чем ожидалось. Завладев автомобилем преследователей, мы выехали на трассу и помчали в направлении Петербурга. Мишель теперь сидел на переднем сиденье — до того напряжённый, как будто ему к горлу приставили лезвие ножа.

— Да расслабься ты, — беспечно сказал я. — Всё нормально.

— Нормально? — вскинулся Мишель. — Это ты называешь «нормально»?!

— А что не так? — пожал я плечами. — Мы — живы, хвост — скинули.

Единственное, что сейчас немного отравляло мне настроение — это автомобиль. Привык я — дай бог здоровья Вове! — к высоким скоростям. Таким, чтобы раз — и на месте. А тут, при всём уважении к классическому устройству автомобиля, чувство такое, будто соревнуешься с улитками. Выигрываешь, конечно, но всё равно грустно.

— Кто эти люди? — спросил Мишель. — И почему они за тобой следят?

Хороший вопрос. Ответ мне, думаю, в общих чертах известен. Эти люди работают на того милого дядьку, с которым я беседовал в телефонной будке. После того, как я всерьёз обломал его с похищением принцессы, а потом ещё и отказался подыхать, он, похоже, разозлился капитально. Остались в прошлом милые шалости типа авиабомбы на заброшенном заводе. Теперь за мной будут тщательно следить и пытаться убрать точечно, без ломового подхода.

Это всё, конечно, весело, да только совершенно непонятно, каким образом мне дальше выстраивать свою жизнь. Продолжать учиться и играть в Игру, как ни в чём не бывало, уже не получится. Соответственно, нужно либо резко менять образ жизни, либо быстро находить этого страшного злодея и менять ему местами голову с задницей.

Второй вариант, само собой, предпочтительней. Благо и лето скоро, каникулы. Три месяца на решение вопроса. Если дурака не валять — этого более чем достаточно. На моей стороне, в конце концов, Тайная Канцелярия, а это чего-нибудь да стоит.

— Да так, шпана уличная привязалась, — отмахнулся я. — Не обращай внимания.

— Костя, не нужно относиться ко мне, как к ребёнку, — обиделся Мишель. — Это ведь как-то связано с тем… с той тайной операцией, да? И вообще, с твоей… службой?

— Угу, — только и сказал я. — Слушай, чем меньше ты знаешь — тем в большей безопасности будет твоя жизнь. Извини, что тебе пришлось во всём этом участвовать. Просто забудь. Больше подобного, я надеюсь, не повторится.

Пару километров в машине было тихо. Потом Мишель сказал:

— А может быть, я хочу, чтобы повторилось.

— Разверни мысль, — попросил я. — За рулём туго обрабатываю абстракции.

— Я не хочу прятаться, — твёрдо заявил Мишель. — Ты — мой друг. И если у тебя неприятности — значит, неприятности и у меня. Пусть я не многим смогу тебе помочь, но…

Я быстро обработал нехитрые вводные данные и понял чуть больше, чем Мишель хотел, чтобы я понял.

— Это из-за Полли?

— Что? Н-нет, — покраснел Мишель. — С чего ты взял?!

Я вздохнул. Трудно было не догадаться. В больнице Полли была с ним — сама огнедышащая страсть. Но как только флёр подвигов Мишеля начал таять, внимание сделалось дежурным. И теперь Мишель хочет вновь совершить нечто героическое, чтобы разжечь пламя в глазах Аполлинарии Андреевны заново.

— Бесплатный совет, — сказал я. — Не нужно раскрывать всю душу нараспашку. Не нужно показывать девушке, что ты ради неё готов умереть сию секунду, и ничего, ценнее неё, в твоей жизни нет и быть не может. Даже если на самом деле это так и есть. Каким-то девушкам можно это показывать, Полли — ни в коем случае. Всё, чего ты добьёшься — польстишь её самолюбию. На какое-то время. Но довольно скоро твоё самопожертвование ей наскучит.

Возражений не последовало, однако в молчании Мишеля я ощущал нотки нетерпения. Он ждал, что я продолжу говорить. Что не делать — это понятно. Главный вопрос всегда в том, что делать.

А если бы я знал, что… Уж чем-чем, а методами кадрения красавиц никогда не заморачивался. Всю жизнь просто был тем, кто я есть — и каким-то непостижимым образом не испытывал недостатка в любви и ласке. Впрочем, для меня они никогда и не стоили слишком много. Моё нутро выжигала борьба, и кроме неё, у меня ценностей не было. Может быть, в этом и суть?

— Найди себе цель, — сказал Мишелю я.

— Что? — он наклонился ближе ко мне.

— Цель, — повторил я. — Закончить академию и пристроиться на хлебное местечко — это тоже, конечно, цель. Но она ничем не отличается от цели домашней скотины, которая тоже хочет сытно есть и спать в тепле.

— А если моя цель — Полли? — спросил Мишель.

— Ну, вот представь, что ты её заполучил. Дальше что?

Мишель промолчал. Похоже, до меня никто его на такие мысли не наталкивал.

— Человек без цели — застывшая картинка, — продолжил я. — Её рассмотрят — и выкинут. А человек, у которого есть цель, всегда в движении, всегда меняется. Вокруг такого человека сами собой собираются надёжные люди. Друзья. Любимые… Правда, есть и минусы: появляются враги. Те, кому твоя цель — поперёк горла… Но тут уж увы — врагов нет только у того, кто ничего не хочет и ничего не делает.

— А у тебя — какая цель? — спросил Мишель.

— Добиться того, чтобы этим миром и дальше управляли законы чести, — не задумываясь, ответил я. — Чтобы низкие и подлые люди оставались там, где им самое место — в грязи, со свиньями. А наверх поднимались те, кто этого достоин.

— Но ведь… в грязи, со свиньями — не только низкие и подлые люди, — осторожно возразил Мишель. — Там, в основном, те, кому не повезло родиться аристократами.

— А я не говорю, что моя цель — идеальный мир. Честно говоря, я вовсе не представляю себе мира, которым довольны все, без исключения. При любом раскладе кто-то будет недоволен. Да, это плохо, что ребята вроде тебя могут получить достойное место в жизни только благодаря случайному везению. Что с этим делать — я пока не знаю. Но хорошо знаю одно: если появится человек, чья жизненная цель окажется несовместима с моей, я выйду против него. И либо его убью, либо погибну сам.

Больше Мишель вопросов не задавал. Он погрузился в глубокие размышления. Должно быть, сейчас его хрупкий внутренний мир рушился, чтобы потом отстроиться вновь — в изменённом и усовершенствованном виде. Что ж. Бог в помощь, как говорится…

Мишель очнулся только когда я остановился возле знакомой больницы. Он встрепенулся и лишь сейчас задался вопросом:

— Кстати, ты так и не сказал! А что мы вообще должны сделать?

— Поговорить с одним хорошим человеком, — сказал я. — Да не дрейфь, ты его знаешь.

Я вышел первым, и тут же навстречу мне из дверей клиники вышла Клавдия. Если бы я был посторонним человеком и увидел её сейчас со стороны, её улыбка рассказала бы мне о наших отношениях не меньше, чем откровенная постельная сцена. К счастью, Клавдия вовремя заметила выбирающегося из машины Мишеля. Улыбку номер один мгновенно сменила улыбка номер два — более формальная.

— Константин Александрович, господин… Пущин. — Клавдия исполнила какое-то ритуальное полуприседание, название которого я всё никак не мог запомнить.

Мишель был очень смущён и обескуражен тем фактом, что фактически незнакомая девушка запомнила его фамилию.

— Доброго дня, Клавдия Тимофеевна — поприветствовал я Клавдию. — Мы, собственно, по делу. Я хочу пообщаться с Комаровым.

Кивнув, Клавдия тут же приняла исключительно деловой вид.

— С ним уже беседуют прямо сейчас.

— Вот как? — вскинул я брови. — А кто?

— Ну… — Клавдия поёжилась. — Вы понимаете. Люди, которым не принято задавать много вопросов.

— Витман?

Клавдия кивнула.

Я с тоской поглядел на припаркованные у входа чёрные автомобили. Мог бы сразу догадаться… Ну а чего я, собственно, ждал? Ясно, что для моего непосредственного начальника Федот Комаров — тоже свидетель номер один.

— Ладно, разберёмся, — вздохнул я и кивнул Мишелю: — Идём.

* * *

Сейчас подходы к палате Комарова охраняли не в пример лучше. Понадеялись не только на магическую блокировку. Меня, впрочем, узнавали и пропускали всюду. Меня вообще трудно не узнать. На Мишеля поглядывали с подозрением, но, поскольку он был со мной, ему тоже препятствий не чинили.

Возле самой двери в палату, правда, нам всё-таки заступил дорогу рослый плечистый дяденька.

— Нельзя пока, ваше сиятельство, — тихо сказал он. — Допрос идёт. Но скоро уж закончат.

Дверь, впрочем, была приоткрыта. Я прислушался и услышал голос Витмана. Допрос и в самом деле подходил к концу — раз даже дверь приоткрыли и глушилку сняли.

— Не могу понять вашего упрямства, господин Комаров, — устало говорил Витман. — Вы же взрослый человек, обладаете немалым опытом. Вам хорошо известно первое правило жизни на улицах: не переходить дорогу магам.

— Да нешто я вам дорогу перешёл? — ахнул невидимый Федот. Я так и представил, как он прижимает руку к груди и смотрит на главу тайной канцелярии честнейшими глазами. — Что вы, господин Витман, как можно! Я же весь ради вас…

— Прекратите паясничать. Я имею в виду мага, который заставил вас стрелять в господина Барятинского.

— Как есть — ничегошеньки не помню. Вот верите ли — как отрезало…

— Да я-то вам поверю. А вот поверит ли тот, другой маг, что у вас — как отрезало? Или же он предпочтёт устранить свидетеля — как только упомянутый свидетель успеет выйти из-под защиты тайной канцелярии? Зная методы работы этого человека, я готов поставить любые деньги на то, что он решит перестраховаться. Кровавый след за ним тянется — куда длиннее, чем за вами, господин Комаров, при всем моём уважении к вашему непростому ремеслу. И крови там намешано ох какой непростой! А уж сколько этот человек передавил мелюзги вроде вас — думаю, можно вовсе не считать.

Витман помолчал, давая возможность Комарову ответить. Федот этой возможностью не воспользовался. Наверное, сидел, обалдевший от такого поворота действительности.

— Даю вам сутки, — сухо сказал Витман. — Через сутки все магические блокировки с этой палаты будут сняты. На вашем месте я бы постарался что-нибудь вспомнить.

— А если вспомню — тогда что? — хрипло спросил Федот.

— Тогда наше ведомство готово предоставить вам убежище.

— В камеру, что ли, посадить? — фыркнул Федот.

— А вы предпочтёте переехать на кладбище? Кстати, какое вам больше нравится? Хотя в Санкт-Петербурге они все весьма живописны…

— Да понял я, понял!

— Сутки, господин Комаров. От души советую вам покопаться в памяти как следует.

Дверь распахнулась, и злой задолбавшийся Витман вышел. Он чуть не налетел на меня и остановился.

— Ах, господин Барятинский! Надо было ожидать. Разочарую: тщетно. Господин Комаров сотрудничать не настроен.

Витман говорил со мной и даже пожимал мне руку, но сам при этом буквально ощупывал взглядом Мишеля.

— Отойдём? — предложил я.

Витман кивнул. Мы отошли дальше по коридору и синхронно выставили «глушилки».

— Послушайте, капитан Барятинский, вы что себе позволяете? — заговорил Витман. Лицо его хранило прежнее дежурно-любезное выражение, но интонация резко изменилась. — Мальчик и без того стал свидетелем тому, чему ему не нужно было быть свидетелем! А теперь вы тащите его…

— Послушайте. А у вас позывные не в ходу? — спросил я.

— Позывные? — удивился Витман.

— Мне не очень нравится называться «капитаном Барятинским», не звучит. Я бы взял позывной «капитан Чейн».

— Почему Чейн?

— Цепь, моё личное оружие.

Витман пожал плечами:

— Как вам будет угодно, капитан Чейн. Как говорится, от перемены мест слагаемых… Так зачем здесь этот юноша, скажите?

Я вкратце объяснил суть своей затеи. Лицо Витмана то светлело от осознания перспектив, то мрачнело… видимо, тоже от перспектив.

— Вы понимаете, какого уровня секретности сведения может узнать этот мальчик?

— Его зовут Мишель, — сказал я. — Михаил Алексеевич Пущин.

— Даже если бы его звали Александр Сергеевич Пушкин! Что вы полагаете делать с ним дальше? После того, как закончите с этим… мероприятием? Вы ведь понимаете, что ваш приятель получит доступ к секретной информации?

— А какие есть варианты? — пожал я плечами.

— Всего три. — Витман показал три пальца. — Взять господина Пущина на службу в Тайную Канцелярию — скажем, под ваше начало и вашу ответственность. Со всеми соответствующими подписками и блокировками сознания.

Хм, а на меня никаких блокировок не накладывали. По крайней мере, насколько я помню. Доверяют? Или проверяют?

— Второй вариант — зачистка памяти. Процедура длительная, болезненная и не проходящая без последствий для мозговой активности. Девять шансов из десяти за то, что ваш Мишель после этого вылетит из академии как неуспевающий. Вы готовы преподнести ему такой подарок?

— А третий вариант? — спросил я, уже заранее зная ответ.

Витман провёл по горлу большим пальцем, и по взгляду я понял, что это — отнюдь не просто эффектный жест. Тайная Канцелярия неспроста звалась Тайной. Защищать свои секреты они умели.

— Так каким будет ваш выбор, капитан Чейн? — спросил Витман.

— Спрошу Мишеля, готов ли он сотрудничать. О двух других вариантах даже рассказывать не буду, тут, на мой взгляд, выбор очевиден. Превращать своего друга в пускающего слюни идиота или, того лучше, в труп я не позволю никому. А что касаетсясотрудничества — это жизнь Мишеля, ему и выбирать. У вас же, как я понимаю, в штате гипнотизёров нет?

— Чего нет — того нет, — пожал плечами Витман. — Честно говоря, вообще впервые слышу о возможности проведения допроса таким образом.

— Вот и я умею только давить и убеждать, — вздохнул я. — А нам сейчас нужно несколько иное. И тут лучше всего отработает Мишель. К тому же он уже немного в теме… то есть, в курсе ситуации. По-моему, это самый бескровный вариант из всех возможных. Поговорю с ним.

— Хорошо, попробуйте, — сдался Витман. — Этот Комаров, честно говоря, меня утомил. Воображает, будто дурит околоточного надзирателя.

— Для людей его породы все представители власти — на одно лицо, — улыбнулся я. — И, поверьте, если кто-то прознает, что он сотрудничал с вами, на улицах имя Комарова превратится в плевок. Именно этого он более всего и опасается.

— Если ваш Комаров не станет с нами сотрудничать, на улицах его кишки будут развешены на фонарных столбах.

— А вот это уже другой вопрос… Ладно. Дайте мне пять минут на Мишеля, и мы заходим.

Глава 10 Вступительный экзамен

— Вы, я смотрю, уверены в решении, которое примет господин Пущин? — спросил Витман.

— Угу, — грустно ответил я и снял глушилку.

Витман поступил так же. И в этот момент к нам подскочил взмыленный запыхавшийся мужчина с жалко висящими усами и вытаращенными глазами.

— Господин Витман! — затараторил он, приложив руку к пустой голове. — Разрешите доложить — упустили!

— Кого вы опять упустили? — не понял Витман.

— Князя Барятинского! Вели его по Пушкину, а потом — как сквозь землю провалился! Двух из наших в багажнике такси нашли — ничего не помнят! И машина пропала. Это точно он, тот самый, такое воздействие на сознание, и…

Мужчина осекся, уставившись на меня. Краска отхлынула от его лица, потом прилила обратно, потом опять отлила.

— И ваши люди это только сейчас обнаружили? — ласково спросил Витман.

— Н-нет, — пролепетал мужчина. — И-искали… Надеялись…

— Упустили объект номер один, и вместо того, чтобы доложить немедленно, целый час «искали» и «надеялись». Прекрасно. Просто замечательно! И этим людям мы доверяли охрану великой княжны! Благодарю небо за то, что настоящие похитители напоролись на капитана Чейна!

Витман говорил спокойно, даже весело, но в глазах разгоралось пламя. Проштрафившимся сотрудникам явно достанется по первое число.

— Так это были ваши? — искренне удивился я. — Эрнест Михайлович, ну… Ну, предупреждать надо! Я бы ведь их и поубивать мог нечаянно.

— А вы… — Голос у грустно-усатого мужчины прорезался вновь. — Вы — как же, а?.. — и он уставился на меня.

Вопрос был отнюдь не праздный. Как «золотой мальчик» умудрился заметить слежку, а потом ещё и избавиться от неё таким образом, что слежка этого даже не заметила?

— У меня есть свои методы, — уклончиво сказал я.

От сердца, тем не менее, отлегло. Значит, это свои пасли, а не тот… Надо же, а он меня всё-таки немного пугает. Ну ничего, так даже интереснее. Что за игра, в которой ты по правилам не можешь проиграть ставку!

— По ряду причин, капитан Чейн, — заговорил Витман, — я принял решение за вами присмотреть. Потому что мне бы не хотелось, чтобы вы внезапно пропали… или обнаружились в виде хладного трупа.

— Господин Хитров в академии, видимо, очутился из тех же соображений, — сказал я без вопросительной интонации.

Витман скромно потупил взгляд. Я покачал головой:

— Мой вам совет: не тратьте больше ресурсы, Эрнест Михайлович. Если этот человек захочет меня достать — он достанет, и никакая охрана не поможет. Ещё и полягут. Пора уже признать, что мы имеем дело с исключительно умной и могущественной сволочью.

И противопоставить ему можно только тот удивительный факт, что в теле шестнадцати… то есть, уже семнадцатилетнего парня находится не совсем подходящий ему дух. Дух, который умеет действовать через боль, вопреки инстинктам, а иногда даже и вопреки здравому смыслу.

Здравый смысл, логика — это прекрасно. Однако не нужно забывать, что враг обладает ровно теми же достоинствами. И если хочешь его переиграть, нужно уметь не только двигать шахматные фигуры по доске, но, при необходимости, и швыряться ими.

— Не указывайте мне, как делать мою работу, — сухо сказал Витман. — При всём моём уважении, капитан.

Я кивнул и направился к Мишелю.

На то, чтобы объяснить ему ситуацию, мне понадобилось две минуты. Пока Мишель переваривал услышанное, Витман, который стоял рядом, задумчиво сказал:

— Китаец… А мне Комаров про китайца и слова не сказал.

— У-у-у… — протянул я. — Значит, вы даже на минимальный уровень доверия к нему не вышли.

— Не возгордитесь, капитан Чейн, — пожурил Витман, — грешно.

Я сделал над собой усилие и перестал гордиться. Тем временем Мишель принял решение и кивнул:

— Я согласен!

— На что же вы согласны? — ласково поинтересовался Витман.

— Согласен после допроса служить в Тайной Канцелярии.

Судя по лицу Витмана, он предполагал, что Мишель откажется.

— Молодой человек, — сказал Витман, — вы понимаете, что это — не просто почётная должность? Вы будете находиться в непосредственном подчинении у господина Барятинского, да и у меня тоже. И если завтра вам прикажут упаковать вещи и ехать во Владивосток — вы упакуете их и поедете. И будете там жить столько лет, сколько прикажут, чтобы в назначенный день и час передать за столом соль нужному человеку.

— Я готов! — Взгляд Мишеля только разгорался от увещеваний Витмана.

— О, Боже. Зачем? — простонал Витман.

Мишель посмотрел мне в глаза и сказал:

— Может быть, я пока и не могу придумать себе цель. Но цель — служение Родине — кажется мне одной из наиболее достойных! Я верю в перст судьбы. И если он привёл меня к этой развилке — я выбираю этот путь.

Наверное, Мишель сейчас представлял себе, как стоит на вокзале рядом с поездом «Санкт-Петербург — Владивосток», и его обнимает рыдающая Полли.

Закатывать глаза я не стал. В конце-то концов… Ну ведь правда — его жизнь, его выбор. По большому счёту — какая нахрен разница? На кладбище все надгробия выглядят одинаково уныло, служил человек в Тайной Канцелярии или в земской управе.

Может, Мишель, конечно, и пожалеет о сделанном выборе, и поплачет в подушку из-за того, что пути назад нет. Ну а на каком другом жизненном пути получится обойтись без сожалений?

— Тогда пошли, — хлопнул я его по плечу. — Считай это всё вступительным экзаменом.

* * *

Увидев меня, Федот растянул губы в улыбке, но, заметив Мишеля, тут же посерьёзнел.

— Ваше сиятельство, случилось чего? — спросил он вкрадчиво.

— Случилось, — вздохнул я. — Надо доставать из твоей черепушки те сведения, которые закрыли китайцем. А мой друг Михаил Алексеевич — специалист по гипнозу.

— Гипноз? — Федот хихикнул. — Эх, ваше сиятельство! Да не работает со мною это шарлатанство. Вот раз, помню, случай был — приехал в цирк гипнотизёр один, из Германии. Двух мужиков заморочил, одну бабу. Она, при всей своей фигурной комплекции, посреди арены стойку на руках сделала — так, что панталоны видать было. А потом ребята меня подговорили — иди, мол. Я и вышел. Гипнотизёр бубнит, бубнит себе — а мне хоть бы хны. Он тогда так и заявил — есть, мол, люди, не поддающиеся влияниям.

— Гипнотизёр-то, небось, не магом был? — спросил я.

— Скажете тоже! Чтобы настоящий маг — да в цирке выступал?

— Вот, — кивнул я. — А Мишель — маг, самый настоящий. У него ещё и уровень подрос, в свете последних событий. Если уж он меня в транс погружал — с тобой, думаю, как-нибудь справится.

Впрочем, оглянувшись на Мишеля, я усомнился. Эмоции, написанные на его побледневшей физиономии, были вполне понятны. Одно дело — я, всё-таки однокурсник, к тому же дружелюбно настроенный. И другое дело — Федот, незнакомый взрослый мужик, за которым, по словам Витмана, тянется пусть и не длинный, а всё же кровавый след. Слов Витмана Мишель слышать не мог, но окружение Комарова и самого Федота Ефимовича в действии — видел. Неудивительно, что завис.

— Всё, Мишель, — сказал я. — Давай. Работай.

Это был мой старый приём. Любое безумие исполнить куда легче, если назвать его работой. Рвануть отрядом из пяти человек на прорыв, когда все пути отхода перегорожены танками и бронетранспортёрами, плюс в воздухе снуют дроны? Работаем! Пробежать за ночь расстояние в пятьдесят километров, чтобы с утра обрушиться на врага? Работаем! Загипнотизировать матёрого уголовника и вытянуть из него секретные сведения, а потом на всю жизнь связаться с Тайной Канцелярией? Работай, Мишель!

Помогло. Мишель встрепенулся. Взял стул, уселся напротив Федота и уставился в его скептическую физиономию.

— Делай всё, что говорит Михаил Алексеевич, — строго сказал Федоту я. — Без выпендрёжа. Я ему как себе доверяю — и тебе советую.

Тут я, конечно, приврал. Как себе я в этом мире не доверял никому. Хотя бы потому, что ещё года здесь не провёл. Для того, чтобы доверять человеку как себе, нужно с ним хотя бы лет пять одной ложкой из одного котелка поесть. Морды друг другу побить. Из-за бабы поссориться. А потом из-под пуль друг дружку повытаскивать.

— Да понял я, понял, ваше сиятельство, — буркнул Федот. — Чего делать-то, а?

Скепсиса на его лице поубавилось, и Мишель воспринял это как отмашку.

— Ложитесь на спину, в удобное положение, — сказал он ровным голосом.

Федот подчинился, а я передёрнул плечами. Самому лечь захотелось — всё-таки больше суток не спал. Надо бы на что-то переключиться… Например, на окно. Я осторожно отодвинул занавеску и выглянул наружу. Ничего особенного как будто… Хотя… На столбе ограды сидела трёхцветная кошка и смотрела как будто точно на окна палаты Федота.

Как она туда забралась? Зачем? Чего смотрит? Паранойя у меня разыгралась, или же это интуиция лупит в набат изо всей дури?

Кошка меня отвлекла. Я вернулся сознанием к происходящему в палате в момент, когда Мишель говорил:

— … За этой дверью — тот вечер, когда вы стояли возле заброшенной бани и ждали нас. Как выглядит дверь?

Федот лежал на кровати, чинно сложив руки на животе, с абсолютно безмятежным лицом. Получилось? Или он просто послушно исполняет все предписания и сейчас нафантазирует себе дверь, за которой не будет ничего, кроме китайца?..

— Дубовая, — каким-то чужим голосом ответил Федот. Так, что я сразу понял — не придуривается. — С железными полосами. Железо ржавое. Ручка наполовину отломилась. Верхняя половина на месте, нижней нет.

— Хорошо, — поощрил Мишель, не теряя сосредоточенного выражения лица. — Откройте эту дверь.

Федот нахмурился, стиснул зубы, запыхтел, ёрзая по койке.

— Спокойнее, не волнуйтесь, всё хорошо, — сказал Мишель.

— Не открывается… Даже не шелохнётся. Обломком ручки — ладонь…

Правая рука упала на койку, и я вздрогнул, увидев на ней кровь. Кожа на ладони была разодрана.

Мишель вытаращил глаза. Видимо, такое в его гипнотической практике случилось впервые. Он посмотрел на меня. Я, поколебавшись, кивнул — мол, продолжай.

О том, что воспоминания Федоту заблокировали пусть и походя, но качественно, догадался. Так и что ж теперь — отступать при первых же трудностях? Тут, всё-таки, больница, ссадину уж как-нибудь залечат.

— В двери есть замочная скважина? — спросил Мишель.

— Есть… Заржавленная вся, — отозвался Федот.

— Значит, у вас должен быть ключ. Посмотрите по карманам.

Молодец Мишель, додумался!

Руки Федота мелко задрожали. В реальности он по карманам не шарил, но происходящее во сне всё равно бросало отблески сюда.

— Нет… — пробормотал Федот. — Нету ключа.

— Значит, он лежит где-то рядом. На полу. Смотрите внимательно, ключ точно есть.

Федот тяжело дышал, его лоб покрылся испариной. Чуть слышно скрипнула дверь. Я повернул голову и увидел замершего на пороге Витмана. Он весь обратился в слух. Я сделал жест — мол, молчите, что бы ни случилось, и Витман кивнул. Не дай бог выбьет Федота из транса — второй раз тот может и не согласиться. Впадёт в истерику, скажет — лучше уж в тюрьму сажайте…

— Ключ висит на стене, — пробормотал Федот. — На крючке.

— Опишите ключ, — зачем-то потребовал Мишель.

— Большой… Убить можно. Ржавый. Вензелями весь…

— Снимите его с крючка.

Возникла пауза, в течение которой Федот, видимо, снимал ключ. Потом он добавил к своим впечатлениям:

— Тяжёлый.

— Вставьте его в скважину и поверните.

Федот застонал:

— Не поддаётся!

— Приложите больше усилий.

Прямо у меня на глазах едва сочащаяся кровью царапина на ладони Федота начала буквально брызгать алой жидкостью на простыню.

— По-лу-ча-ет-ся! — проскрежетал Федот, и вдруг всё тело его расслабилось. — Открылась…

— Очень хорошо, — деловито сказал Мишель. При виде кровавых брызг он побледнел, но голос звучал по-прежнему ровно. Молодец. — И где вы теперь?

— Ночь. Двор-колодец. Та заброшенная баня. Дождь моросит… Я стою возле машины, жду его сиятельство. В руке револьвер.

Правая окровавленная ладонь сжалась так, будто стискивала рукоятку.

— Что происходит дальше?

— Мне страшно.

— Почему?

— Не знаю… Не мой страх. Будто снаружи откуда-то накатывает. Будто дышу страхом вместо воздуха! И деваться мне некуда. Грудь… грудь стискивает… Застрелиться?..

Рука Федота потянулась к голове.

— Вы не можете застрелиться, — спокойно сказал Мишель. Держался он отлично, я даже не подозревал в нём такого самообладания. — Это — просто воспоминание, не волнуйтесь. На самом деле, вам ничего не грозит. Вы что-нибудь слышите?

— Шёпот…

— Какой шёпот?

— Не знаю… Со всех сторон. Прислушаться… Они… всю жизнь мою вспоминают. Каждый грех. Каждую тайну наизнанку выворачивают.

Из-под прикрытых век Федота потекли слёзы.

— Дальше? — поторопил Мишель.

— Как будто звук. Или что-то… Я оборачиваюсь. А там — улица.

— Улица? — переспросил Мишель. — Но мы же во дворе-колодце?

— Так и есть… Но тех домов — уже нет. Вместо них — улица, чужая.

— Что значит, «чужая»?

Федота начало трясти. Он едва не подпрыгивал на койке.

— Н-не нашенская улица, — прошептал, бледнея. — Всё чужое! И башня назади виднеется. Этакая… Высоченная, из железяк сложенная. Во Франции такая, я на картинках видал.

Я помотал головой. Стоп. Что? Федот посреди Чёрного города увидел парижскую улицу и Эйфелеву башню? Дурит он нас, что ли, всё-таки, мошенник старый?

— Там человек, — продолжал Федот. — Он один, идёт не спеша. Тростью помахивает. Сюртук на нём, очень приличный. Шляпа — цилиндром. Белые перчатки…

— А лицо? — хрипло проговорил Мишель.

— Нет лица… — Федот выгнулся дугой и упал обратно. — Пустое… Господи, спаси и сохрани! — правая рука Комарова дернулась в попытке перекреститься.

А вот теперь точно — не дурит. Тот ряженый агент, который пытался меня убить под видом Агнессы, тоже упоминал пустоту вместо лица.

— Сошёл с улицы — снова, как будто, в Питер, — продолжал говорить Федот. — Сюда, ко мне. Идёт мимо, бормочет. Будто меня тут вовсе нет.

— Что бормочет? — не отставал Мишель.

— Что-то… — у Федота вдруг изменился голос, он заговорил совершенно другим тембром. — «Какая несусветная чушь… из-за одного жалкого clochard… сами ничего не могут сделать… вынужден заниматься…». А дальше не слышу. Он проходит мимо, спускается в баню. Хочу крикнуть — не могу. Ничего не могу. Стою, как заколдованный.

Ну почему же «как». Заколдованный и есть.

— Возвращается… На руках парнишку несёт. И всё бормочет, только теперь уже не по-нашенски, непонятно ничего. Мимо идёт… А. А-а-а! — Федот закричал, вцепившись обеими руками в кровать.

Мишель бросил на меня испуганный взгляд. Я одними губами приказал: «Продолжай!» Мишель кивнул.

— Что было дальше?

— Он посмотрел на меня! Не глазами. Пустотой! Насквозь пронзил, в самое нутро проник. И голос. Весь, насквозь — голосом! Говорит: 'Сколько тебе этот Барятинский бед содеял? А ты ещё надеешься, что он тебе дворянство выхлопочет? Вроде бы не ребёнок уже — в сказки верить. Он — не друг твой, а напасть твоя. А как ты напасти устраняешь? Вот и устраняй. А меня забудь. Не было меня. Мальчишка сам сбежал, а я…

Федот вдруг открыл глаза и рывком сел на койке. Мишель с криком шарахнулся назад и чуть не упал вместе со стулом. Грех было его винить — глаза Федота закатились, он смотрел взглядом утопленника. И взгляд этот нашёл меня.

— Никак не уймёшься, clochard. — Голос уже принадлежал не Федоту. Это было то самое ледяное нечто, которое едва не сломило меня в телефонной будке. — Зря ты сюда явился. Зря перешёл мне дорогу. Теперь можешь бежать хоть на край света. Всё равно не скроешься.

Лицо Федота исказила не свойственная ему усмешка. Я улыбнулся в ответ, хотя сердце буквально разносило грудную клетку.

— Надо же, какой ты сильный, — процедил я. — Какой могущественный! Только вот почему-то той ночью ты всего лишь забрал свою шестёрку — и сбежал. А отчего не задержался? Почему со мной не поздоровался? Рядом ведь был. Мило бы с тобой поболтали.

Усмешка с лица Федота исчезла. Вместо неё пришла гримаса ярости.

— Много чести. Болтать с бродячим псом, — процедил он.

— Пошёл вон, — наливаясь ответной яростью, рявкнул я. — И возвращайся сам, когда будешь готов умереть! Иначе — не трать моё и своё время. Я не в том возрасте, чтобы играть в «кто кого переобзывает».

С лица Федота исчезло всякое выражение. Он обмяк и рухнул на подушку. Спустя несколько тяжёлых вдохов и выдохов — открыл глаза. Поморгал.

Спросил, повернувшись ко мне:

— Ну как, ваше сиятельство — получилось?

Глава 11 Сложно маг

— Я, кажись, прикорнул немного, — виновато сказал Федот. — Говорю ведь — не работает на мне эта ваша… Ах ты ж, зараза! Где я руку-то так разодрал? — Федот недоуменно уставился на окровавленную ладонь и простыню.

Чувствовал он себя, кажется, как ни странно — вполне бодро. Чего нельзя было сказать о Мишеле.

Он встал, но коленки у него дрожали. Мишель с ужасом смотрел на меня.

Я подошёл к двери, жестом попросил Витмана отстраниться и выглянул в коридор. Увидел неподалёку Клавдию, кивнул. Свора Витмана позволила ей подойти.

— Что происходит, Костя? — спросила бледная Клавдия. — Я сейчас почувствовала какой-то невероятный выплеск энергии. Чёрной…

— Да всё нормально, — отмахнулся я. — У вас же тут спирт есть?

— Спирт? — округлила она глаза. — Разумеется, есть.

— Будь добра, забери Мишеля, налей ему полстакана. Пусть придёт в себя.

Клавдия знала меня не первый день и вопросов задавать не стала. Послушно забрала находящегося на грани потери сознания Мишеля и увела. Задержалась только для того, чтобы залечить Федоту ладонь. На это я даже внимания обращать не стал — горбатую могила исправит. Можно было бинтом затянуть — и успокоиться, но куда ж там.

— Вот такие вот у нас пироги с дерьмом… — опершись на спинку кровати, в задумчивости повторил Витман однажды услышанную от меня фразу. — Дела… Н-да, дела-с… Что ж, ладно, господин Комаров. Моё слово — я от него не отказываюсь. Убежище мы вам предоставим. Разместим с полным комфортом, не сомневайтесь…

— Спасибо, господин начальник, — заулыбался Федот. — А когда ж готовым-то быть?

— Завтра с утра вас заберут.

— Весь в ожиданиях.

— Господин Барятинский, — повернулся ко мне Витман. — Если вы здесь закончили — предлагаю заехать в канцелярию и кое-что обсудить.

— Хорошо. Скоро подойду.

Я увидел, что Федот, как только Витман от него отвернулся, принялся подавать мне какие-то знаки.

— Жду вас в машине, — Витман кивнул, вышел и прикрыл за собой дверь.

Я присел на оставленный Мишелем стул.

— Ваше сиятельство! — прошептал Федот. — Вы не думайте — я всё помню.

— Что помнишь? — встрепенулся я.

— Всё, что под гипнозой со мной вышло. Это я так — ваньку валял, для начальника.

— Зачем? — не понял я.

Бледный Федот сел на койке и наклонился вперёд, приглашая к доверительной беседе. Я подвинул ближе стул.

— Вы уж простите великодушно за такую мою откровенность, — горячо зашептал Федот, — но, скажу я вам, эта дрянь, что из Парижу вылезла — она вашему Витману не чета. Ей на господина начальника тайной канцелярии — тьфу и растереть, при всем моём к нему уважении. И куда, скажите на милость, ихнее сиятельство меня спрячет? Как защитит? Да эта тварь, коль захочет, руку протянет — и за шкирку меня из любого застенка вытащит!

— Твоя правда, — нехотя признал я.

Границ могущества своего проявившегося наконец врага я пока не мог понять. Но простых людей и даже не очень сильных магов он уж точно использовал, как марионеток. То, что Федот до сих пор жив, это либо огромная удача, либо результат спешки. А скорее всего совокупно, и то, и другое.

— Сделаю ноги сегодня же ночью, — прошептал Федот. — Как — моя забота, всё уже налажено. Я давно приготовился, а уж сегодня — побегу. Из Питера уйду навовсе.

— Всё бросишь? — грустно улыбнулся я.

— Я, ваше сиятельство, не аристократ, — вернул улыбку Федот. — Мы — люди простые, у нас правила другие. Собак почуял — так пусть хоть целая овца перед тобой лежит. Беги, куда лапы несут. А там — волка ноги кормят. Кто за добро своё цепляется — долго не живёт. Вы меня простите за всё великодушно, и я на вас тоже зла держать не стану.

— Разумно, — сказал я. — Но запомни, Федот: я с этой парижской тварью разберусь.

— Верю, — приложил руку к сердцу Федот. — Да только в этом деле я вам — не помощник. Не по Сеньке, как говорится, шапка. Вы, как разберётесь — заложите где-нибудь в Чёрном Городе часовенку, святого великомученика Феодота. Я узнаю — и пойму, что теперича и вернуться можно. Помереть-то всё ж хотелось бы в родных краях.

— Ладно тебе помирать. — Я хлопнул Федота по плечу. — Ты ж совсем пацан ещё. Меня переживёшь.

— Шутить изволите, ваше сиятельство…

— Ладно, Федот, — я поднялся на ноги. — Я тебя понял. Даст бог — свидимся. Удачи тебе. Пригодится.

И, пожав старому бандиту руку, вышел из палаты.

Мишеля нашёл в комнатке Клавдии, где он сидел за столом и с осоловелым видом держался за пустой стакан.

— Ну что? — нарочито весело сказал я. — Поехали на собеседование?

Мишель послушно встал. Да уж, впечатлений пацану за сегодня досталось — мама не горюй. Ну, добро пожаловать во взрослую жизнь, что тут ещё скажешь.

* * *

В кабинете Витмана мы с Мишелем сели в кресла. Витман сел так, чтобы удобно было видеть нас обоих, и потёр пальцами переносицу.

— Так-с, господа… Первым делом хочу уточнить: господин Пущин, вы уверены в своём выборе?

Ещё не оклемавшийся после выпитого спирта Мишель сжал в кулаки лежащие на коленях руки.

— У меня нет выбора! — торжественно объявил он.

— Прекрасно, — пробормотал Витман. — Что ж… Н-да, что-то в этом есть. Целое подразделение, состоящее из молодых… Открывает определённые возможности, и…

— Стоп-стоп, — поднял я руку. — Какое подразделение, «состоящее из»? У вас появились далеко идущие планы?

Витман нехорошо улыбнулся. Этак с предвкушением каких-то крайне гнусных дел.

— Вы, капитан Чейн, вероятно, этого и сами пока не заметили — что не удивительно, ибо оценить вкус борща, варясь в кастрюле, сложновато. А между тем, вокруг вас давно образовалась прелюбопытная компания людей, вызывающих всяческое уважение и исключительное доверие. Анатолий Долинский — ваш старый верный друг, не чуждый авантюризму. Андрей Батюшкин — который не привык во всём полагаться на магию, и чья сила воли превосходит даже его физическую подготовку. Не говоря уж об Аполлинарии Нарышкиной — которая, как и господин Пущин, уже имела непосредственное касательство до наших дел и зарекомендовала себя весьма и весьма неплохо.

— Угу, особенно когда в разгар операции свинтила к нам в отель, чтобы повидаться со мной, — буркнул я.

— Девушка своенравная, этого не отнять, — согласился Витман. — К исполнению приказов подходит творчески… Хотя, постойте. Есть у меня один новоиспечённый капитан, который тоже привык во всём полагаться исключительно на себя.

— Я потом сам за собой всё и разгребаю, — напомнил я.

— Не будьте столь категоричны, — возразил Витман. — Подчищать за вами приходится, и изрядно. Просто мы вас в известность о таких мелочах не ставим — покуда вы даёте результат, которого мы, по тем или иным причинам, обычными методами добиться не можем.

— Ну, пусть так, — нехотя признал я. — Но всё равно. Это не повод распоряжаться судьбами людей, которые ещё слишком молоды для того, чтобы принять осмысленное…

— Господин Барятинский. — Витман наклонился вперёд, глаза его хищно сверкнули. — Перед вами сидит закоренелый чёрный маг. Давайте оставим попытки воззвать к некоей моей мифической совести. Известно ли вам, чем отличаются белые и чёрные маги?

— Разумеется, — процедил я сквозь зубы.

— Прекрасно. Полагаю, вы знаете поверхностную версию, говорящую о намерении. Мол, если маг действует исходя из намерения защитить и уберечь, причинить благо человечеству в целом — он белый маг. Если же его намерение — заполучить личную выгоду, то он — чёрный. Это объяснение устраивает большинство, однако в нём полно дыр, в каждую из которых пройдёт верблюд верхом на слоне.

— Поделитесь вашей версией, — предложил я, особенно не загружаясь.

Сильным теоретиком я никогда не был, на разговорах меня развести весьма затруднительно. Решающий аргумент всегда будет за конкретным действием, а не за болтовнёй. Действую же я — исходя из личных соображений, а не чьих-то разглагольствований.

— Извольте-с, — сцепил пальцы перед собой Витман. — Белый маг бьётся за сохранение существующего порядка вещей. Он — как садовник, который лишь поливает и удобряет, стесняясь даже выпалывать сорняки. Чёрный же маг берёт на себя смелость вмешиваться в чужие судьбы. Именно поэтому нас часто считают злом. Потому что мы способны принести в жертву сотни — для того, чтобы спасти тысячи. Белые маги такой выбор сделать не могут. Они попытаются спасти эти сотни — и потеряют десятки тысяч. В результате — никто не зло и никто не добро, господин Барятинский. Свет не может существовать без тени. Мы, чёрные и белые, сдерживаем и подправляем друг друга. Наш конфликт никогда не будет разрешён. Он лежит в самой основе существования нашего причудливого мира.

— И, прикрываясь этой весьма удобной теорией, вы берёте на себя смелость вмешаться в судьбы моих друзей, — подытожил я.

— Именно так! — Витман прищёлкнул пальцами и вновь откинулся на спинку кресла. — Хотя я, разумеется, никого не стану принуждать.

— Угу. Разумеется. Вы просто подстроите ситуации, в которых у них не останется выбора.

— Помилосердствуйте. В ситуацию без выбора — то есть, в угол, — человек может загнать только сам себя. И если он до такого дошёл, значит, сам отдаёт свою судьбу в чужие руки. Грех не воспользоваться.

— Осторожнее, Эрнест Михайлович, — предупредил я. — Вы рискуете стать моим врагом.

— Я не думаю, что до такого дойдёт, — улыбнулся Витман. — Это вы по молодости пытаетесь быть белым магом, Константин Александрович. Ведь вы происходите из рода белых магов, ваш род возлагает на вас определённые надежды. И белая часть вашей души взывает, она требует сейчас возмущаться и спорить. Однако придёт час — и вы поймёте, что истинная ваша природа — черномагическая. О чём бы вы ни думали и в чём бы себя ни убеждали — действуете вы как чёрный маг. А критикуете себя — как белый. Когда отпадёт нужда в этой критике — вы станете одним из нас. И ничего такого страшного с вами при этом не случится, уверяю. Никакой трагедии, никакого Мефистофеля с контрактом на душу. Мне известно, что в среде белых магов нас, чёрных, демонизируют. Однако всё это — чушь.

— Оставим лирику, — сказал я. — Опасаюсь уснуть. Тратить на меня красноречие — потеря времени. Мы ведь не для этого сюда приехали, верно?

— Верно, — кивнул Витман. — Перехожу к делу. Судя по тому, что господин Пущин вытянул из Комарова, нам противостоит не просто маг.

— Сложно маг? — вяло предположил я.

Сам уже понимал, что столкнулись мы с чем-то несусветным.

— Очень сложно. — Всю иронию из Витмана как ветром выдуло. — Это, впрочем, и раньше было очевидно. Во-первых, этот негодяй сумел накачать магическими силами других магов. Технически такое возможно — для белого мага. Вы и сами, Константин Алексанлрович, несколько раз проворачивали подобное на Игре.

Я только головой покачал. Осведомлённость Витмана поражала воображение. Не удивлюсь, если узнаю, что у него куча своих людей в академии.

— Однако действия нашего противника заставляют усомниться в его беломагичекой природе — и это во-вторых.

— Слишком легко играет чужими судьбами? — усмехнулся я.

— Именно. О намерении сложно говорить. Мы не видим его намерений. Мы видим лишь его действия. А они ужасают. Даже меня…

— Вас настолько шокировало похищение великой княжны? — не поверил я.

— Да плевал я на похищение великой княжны, — поморщился Витман. — Девчонка есть девчонка, уж простите за прямоту; одна другой стоит. Какое бы положение она ни занимала в обществе. Речь не об этом. Речь о том, что маг пустоты, которого вы опрометчиво пристрелили в том подвале, это — само по себе редкое явление. И, насколько я понимаю, именно наш большой и страшный негодяй сделал мальчишку магом пустоты. То есть, древнейшая, редчайшая и легендарнейшая магия для него — как коробок спичек, которым можно воспользоваться, чтобы дать кому-нибудь прикурить.

— Интересно, — сказал я. — А что за муть с улицей Парижа?

— Полагаю, портал. Не бог весть какая редкость, вы будете учиться проходить через них на старших курсах. Как сейчас помню, на экзамене провешивают порталы в тот же Париж, в Лондон. Оттуда — к нам. Всё это согласовывается, разумеется. Портал вызывает сильное возмущение магического поля, бесследно такое не проходит — потому и пользуются ими лишь в случае крайней необходимости.

Витман замолчал, внимательно глядя на меня. Я повернул голову и посмотрел на Мишеля. Тот, облизнув пересохшие губы, хриплым голосом сказал:

— А у него… Того, в цилиндре — это прошло бесследно?

— Именно, — кивнул Витман. — Рад за вас, господин Пущин, вы начинаете осваиваться в новых реалиях. Наш новый друг не только умудрился скрыть портал как во время его наведения, так и после. Мало того: он использовал его одновременно с мощнейшим ментальным воздействием. Это… Это вряд ли под силу даже Императору. Хотя… — Витман на секунду задумался и пожал плечами. — Не знаю. Сомневаюсь.

— Воздействовать он начал раньше, чем появился портал, — напомнил я. — Шёпот Федот начал слышать до того, как увидел улицу.

— Помню, — буркнул Витман. — Отличный повод почувствовать себя беспомощной куклой из папье-маше… Но у нас всё-таки есть пара обнадёживающих моментов. Первый момент: этому господину чем-то очень сильно насолил наш дражайший Константин Александрович. И он, несомненно, будет пытаться его убить. Это — прекрасно.

Мишель вздрогнул. Пробормотал:

— Простите. Я, должно быть, ослышался…

— Ни в коем случае, уважаемый Михаил Алексеевич, — улыбнулся Витман. — Я сказал то, что сказал. Господина Барятинского и далее будут пытаться убить. И это — хорошая ниточка, я не собираюсь её упускать. А второй момент… Скажете сами, Константин Александрович?

Я кивнул:

— Он меня боится.

— Верно! — щёлкнул пальцами Витман. — Не знаю, почему, но, как вы совершенно верно подметили, этот негодяй избежал прямой конфронтации с вами. Хотя, казалось бы, мог просто смахнуть вас с пути, как песчинку. Но — нет. Он предпочёл науськать Комарова. Возникает вопрос: что же в вас такого страшного, капитан Чейн?

Навскидку я мог назвать только один повод меня бояться: я — именно что капитан Чейн. Хотя этого явно недостаточно. В магии я не очень силён, давайте смотреть на вещи объективно. И если уж даже Витмана потрясли способности нашего «нового друга», то мне до такого уровня — ползти и ползти. Если там, на таких высотах, магия в принципе ещё исчисляется уровнями.

— Не имею ни малейшего представления, — сказал я.

— А почему он назвал вас clochard? Это ведь — «бродяга» по-французски.

Вот это я как раз мог бы объяснить. Но предпочел уклониться.

— По-моему, такие вопросы лучше ему и задавать. Откуда мне знать, что происходит в голове этой твари?

— Услышал вас, — кивнул Витман. — Итак, к делу. С нынешнего дня я ставлю на уши всю Канцелярию. Задача номер один — актуализировать сведения обо всех могущественных магах в Российской Империи и во Франции. Дёрнем разведданные. Такой человек не мог не засветиться.

— Скорее, наоборот. Не мог засветиться, — поправил я. — Судя по тому, что мы видели, он очень осторожен. И силой своей не размахивает на каждом углу.

— Всё равно — шила в мешке не утаишь, — не сдавался Витман. — Проколы должны быть, надо лишь смотреть внимательно и знать, на что смотришь. Здесь нам поможет, как ни странно, жёлтая пресса и слухи. Люди любят трепаться обо всяких аномалиях. Призраки, полтергейсты, зелёные человечки… В девяти случаях из десяти — бред сивой кобылы, но в десятом — я вас уверяю, — за этим бредом будет стоять наш новый друг.

— Ашот что-нибудь рассказал? — вспомнил я изобличённого мной предателя в рядах Тайной Канцелярии.

— Увы, нет. Он этого физически не может, будто онемел. Мы с ним работаем, но… Тут вы нам уже не поможете никак, у него блокировки похитрее, чем у министра.

— Эльвира? — спросил я.

— Ещё хуже, — поморщился Витман. — Она одноразовая, использовать её вдолгую никто не собирался. Не успели увезти — и девчонка фактически впала в кому.

Чёрт подери… Да наш «новый друг» всё страшнее с каждой секундой. Так и представляется этакая мрачная тварь без лица, которая управляет целым миром, как кучкой марионеток.

— А мне что делать? — вздохнул я. — Сидеть в подвале в Барятино?

— Ни в коем случае. — Витман встал и потянулся. — В подвалы, как мы успели заметить, наш новый друг заходит без проблем. Вам, капитан Чейн, я бы поручил заняться контрразведкой.

Глава 12 Сочувствие сердец. Сродство души

— Ну спасибо, — хмыкнул я. — Контрразведка, говорите? В это счастье я ещё ни разу не вляпывался…

— Всё когда-нибудь бывает в первый раз, милейший Константин Александрович, — улыбнулся Витман — которого нахождение в круглом кабинете, казалось, подзарядило энергией. — За вами долгое время следили. Вас пытались убить. Такие вещи тоже не проходят без следа. Магические следы, как мы уже успели убедиться, никуда не ведут. Но, может быть, остались обычные, человеческие? Подумайте! Не знаю, почему, но склад вашего ума таков, что вы прекрасно разбираетесь в людях и находите простые ответы, не имеющие к магии никакого отношения. Вот этим и займитесь. Кто-то попытался взорвать вас на заводе, помните? Этот человек не мог не наследить… И на этом, господа, предлагаю закончить встречу. Господин Пущин! Вам придётся задержаться, оформим кое-какие формальности.

— Подожду тебя на улице, — сказал я Мишелю. — Господин Витман, вы ведь вызовете нам такси, когда закончите?

— Мы предпочитаем не вызывать сюда такси, — усмехнулся Витман. — Вас отвезут, куда скажете.

* * *

В субботу после занятий за мной приехала моя машина, но за рулём сидел Трофим. Надя с каменным выражением лица сидела на заднем сиденье, она даже не выскочила мне навстречу.

Я посмотрел на Трофима задумчивым проникновенным взглядом. Потом внимательно осмотрел капот, бампер, фары. Обошёл машину кругом. Когда, нагнувшись, придирчиво разглядывал багажник, задняя дверь открылась, и Надя высунула голову наружу.

— Я не разбивала твою машину, успокойся, — сказала таким голосом, каким на моих похоронах перечисляла бы достоинства погибшего.

— Чем же тогда вызвана такая опала? — выпрямился я. — Дрифтовала на глазах у деда? Полицейский разворот в центре города в час-пик?

— Представления не имею, о чём ты говоришь. — Надя всё-таки выбралась из машины. Захлопнула дверь и, судя по знакомому жесту, поставила завесу от прослушивания. — Костя, я пропала… — Губы у неё дрогнули.

— Что случилось?

Я подошёл к сестре, обнял за плечи. Она немедленно всхлипнула и ткнулась макушкой мне в подбородок, как кошка, пришедшая будить хозяина.

— Кто-то подсмотрел, как мы с Владимиром… У него в мастерской.

— И донесли деду, — вздохнул я.

— Угу… Меня теперь никуда не выпускают одну.

— И много насмотреть успели?

— Костя!

— Мне нужно оценить масштабы того, с чем придётся работать.

— Ты… За кого ты меня принимаешь?!

— За семнадцатилетнюю влюблённую девушку я тебя принимаю.

Вова пусть и постарше, и мозгов у него побольше, но… Что естественно — то небезопасно.

— Давай так, — сказал я. — Если бы о том, что произошло, написали книгу — ты бы смогла её обсуждать на приёме в императорском дворце? Или только с Полли, шёпотом, хихикая и краснея?

— Разумеется, я могла бы её обсудить с кем угодно!

Ясно. Значит, дальше поцелуев дело не пошло. По крайней мере, в тот конкретный раз.

— Я не знаю, что мне делать, — опять всхлипнула Надя.

— А раньше — знала? — Жёсткость из голоса я убрать не сумел. — Ты — княжна Барятинская, Вова — автомеханик без роду и племени. Да ещё и без денег.

На самом деле средства к существованию у Вовы были — благодаря мне. Он получал отчисления за использование двигателя нового поколения Юсуповыми. Да и сам не дурак — дело своё развивает. Но надо понимать, что в месяц он зарабатывает столько, сколько Барятинские привыкли тратить за день. Да и в принципе, тут не в деньгах дело, а в родовитости. Федот, вон, отнюдь не бедствует, однако от него та же Нина нос воротит. А был бы бедным, но из благородного рода — уже смотрели бы совершенно иначе.

— Я сбегу из дома, — заявила Надя.

— Не пори чушь.

— Костя, я не спрашиваю разрешения, я ставлю тебя в известность о своих планах, потому что уважаю тебя и доверяю тебе!

— А Вова о твоих планах знает?

— Нет, но он…

— Он треснет тебя карданом по голове и велит бежать обратно. Потому что в противном случае тебя всё равно найдут и вернут, а его обвинят в похищении аристократки и отправят в тюрьму. — Помолчав, я добавил: — Ну хорошо, может, не отправят. Или, по крайней мере, я его оттуда вытащу. На это моего на деда влияния хватит.

— Мы с Владимиром убежим из города!

— Господи… Да что вы будете делать дальше? Надя, включи мозги, а? После того, как ты продашь свои драгоценности, останется только ремесло, которым владеет Вова. С голоду не умрёте, факт. Но ты хоть малейшее представление имеешь о том, что такое — жизнь на зарплату автомеханика? Молчи! Не имеешь ты такого представления. Ты думаешь, что где-то там вас ждёт приличная уютная квартирка, к которой прилагается кто-то вроде Китти, чтобы прибираться. Еда появляется на столе сама, одежда сама собой стирается и гладится, а автомобиль — заправляется. Давай я немного настрою резкость в твоих розовых очках: быть «Китти» придётся тебе. Это ты будешь прибираться, стирать и готовить. А потом есть то, что приготовила.

От последнего довода Надя содрогнулась.

— Я не говорю, что это плохо, сестренка, — вздохнул я. — Просто ты этой жизни не знаешь, и ты её не вытянешь — по крайней мере, сейчас. И Вова понимает это так же хорошо, как я. Поэтому как только ты нарисуешься у него на пороге с узелком за плечами — прогонит тебя обратно.

— Ну так и что мне тогда делать?! — воскликнула Надя.

— Успокоиться, — сказал я и открыл ей заднюю дверь. — Здесь вопрос стоит о твоей судьбе. В таких ситуациях все решения нужно принимать на холодную голову.

— Но ты хотя бы записку ему передашь? Дедушка строго-настрого запретил нам встречаться…

— Я встречусь и поговорю с Вовой сам, — пообещал я. — Не надо ничего писать. Объясню ситуацию.

— Спасибо, Костя, — сказала Надя и села обратно на заднее сидение.

* * *

— И тебе здравствуй, сиятельство, — пробормотал Вова, вытерев кровь с разбитых губ. — Давно не виделись.

— Угу. Пожрать есть чего? Обедать дома не стал — торопился к тебе.

— Найдём, отчего не найти-то. — Вова, кряхтя, поднялся с пола, осмотрел капот автомобиля, через который перекатился после моего удара. — Пойдём в мою контору.

Капоту повезло — ни вмятин, ни царапин. Вове повезло меньше, но тоже ерунда. До свадьбы доживёт.

«Контора» оказалась подсобкой, где вдвоём едва развернёшься. Стула было два, один я занял и подпёр голову кулаком. Вова положил на стол тряпичный свёрток. Внутри оказались полкраюхи ржаного хлеба и шмат копчёного сала. Я усмехнулся, представив выражение лица Нади, если бы ей предложили такой «обед».

— Чайник вскипятить? — предложил Вова.

— Давай, гулять так гулять.

Я откусил кусок хлеба с положенным сверху салом, пожевал, задумался.

— Ну как? — с любопытством спросил Вова.

— Ну, так… Солили не очень долго, в коптильне недодержали… Нормально.

Мне-то было нормально, а вот как желудок Кости Барятинского отнесётся к жировой бомбе… Это мы в ближайшее время узнаем.

— Удивляюсь я с тебя, сиятельство. — Вова отхлебнул чаю и беззвучно выругался разбитыми губами.

— Это я с вас удивляюсь, — проворчал я. — Ромео и Джульетта недоделанные.

— Надя как?

— Под домашним арестом Надя.

— Это-то я смекнул как раз.

— А, так тебя её душевное состояние интересует? Тоже мог бы сам догадаться. Из дома убегать надумала.

Вова опять обжёгся чаем и отодвинул чашку от греха подальше.

— Совсем, что ли, сдурела? — буркнул он. — Бежать… Скажи, пусть не блажит там.

— Это я без тебя разберусь. Вы на что рассчитывали-то? Ты конкретно?

Вова отвёл взгляд, вздохнул. Сунул в рот кусок сала, прожевал.

— Да ни на что, в общем. Оно ж… Не планируется такое. Сам понимать должен. Если уж в сале разбираешься — в таких-то вещах сам бог велел. Понятно было, что… Ну так, а мне как же? Взять и сказать княжне Барятинской, мол, пошла отсюда?

— Так это она, значит, тебе на шею вешалась, а ты терпел?

— Не говорил я такого! — возмутился Вова. — Вместе надурили. Я ведь к ней — и правда… Всем сердцем, сроду со мной такого не было! И — не подумай, не заради титулов каких. Она ведь мне ещё с театрапонравилась. Я думал, нашего круга. А оно — вона как оказалось. А потом вовсе — чёрт его знает. Само закрутилось, да понеслось — не остановишь…

— Помню я театр ваш, — поморщился я. — Ладно, дело прошлое. Сейчас что делать думаешь?

— Да думаю продавать всю эту канитель. — Вова окинул взглядом помещение. — Может, в Москву подамся. Руки есть, голова на плечах — устроюсь. Жалко, конечно. Родился ж тут, отца схоронил. Мамка, опять же… А, ладно. Уж как-нибудь её уговорю, вместе переедем. Человек — не дерево, чтобы корни пускать.

В этот момент мне сделалось как-то непередаваемо грустно. Сначала Федот, теперь вот этот… Вроде бы и не друзья они мне, а привык.

— Чувства Нади, то есть, побоку? — спросил я.

Вова покачал головой:

— Вот ты, сиятельство, иной раз — до того смекалистый, что аж не по себе делается. Будто насквозь видишь. А в иных делах — дурак дураком, хоть ты бей меня за такие слова, хоть на куски режь… Я оттого и бегу, что не побоку! И за Надю страдаю, и сам… Слов нет, чтобы передать. А только — чего нам с этими чувствами делать-то? Мучить себя? Оно ведь, ежели не по горячке, а на холодную голову подумать — поймёшь, что ничего не изменится. Обручиться мне с княжной Барятинской не позволят, хоть наизнанку вывернусь. Кто я — а кто твоя сестрица. А дальше по углам прятаться я не хочу. Раз нарвались — будет. Не дело это… А уеду — тут уж, как говорится, с глаз долой из сердца вон. Наде-то это всё не объяснить, девчонка ещё совсем. Ну, обозлится на меня, конечно, поплачет… А потом забудет. Со временем. Женихов-то у такой красавицы, поди, немало.

— А ты? — спросил я.

— А что — я?

— Тоже её забудешь? Со временем?

— Не трави душу, сиятельство. И без тебя тошно, — Вова отвернулся.

— Ясно, — сказал я. — И когда ты планируешь мастерскую продавать?

— Ну, недельку мне ещё нужно — доделать, за что взялся. А так-то уже спрашивать начал потихоньку — у тех, кто при деньгах.

— Не продавай никому, — сказал я. — Если что, я твою мастерскую сам куплю. Неделя, говоришь…

— Как так — сам? — удивился Вова. — Вам же нельзя. Вы же — в Ближнем Кругу…

Ишь ты, какая осведомлённость. Это Надя его просветила, или же факт общеизвестный? Впрочем, неважно.

— Ну, есть способы, — сказал я и встал из-за стола.

— Обалдеть, конечно, ты — белый маг, — покачал головой Вова. — Да мне-то подождать несложно. Одно тревожит — опять из-за меня неприятности будут. У тебя теперь.

— Вот за меня ты не волнуйся, — улыбнулся я. — Я неприятности на завтрак пачками жру. Спасибо за хлеб за соль. Неделю — не дёргайся. И Джульетте твоей скажу, чтобы сидела тихо. А потом поговорим.

Вова вышел проводить меня.

Мой автомобиль стоял снаружи, перед сервисом. Вова окинул машину любящим отеческим взором. Спросил:

— Ну, как? Летает птичка?

— Летает — не то слово, — сказал я. — Недавно «Призрака» по прямой уделала.

— Это я знаю. Надя рассказывала.

— Ох и трепло твоя Надя, — вздохнул я. — Про великую княжну хоть ничего не сказала?

— А что — про великую княжну? — сдвинул брови Вова.

— Ничего, забей, — сказал я, садясь за руль. Напомнил: — Неделя, Вова! Ты пообещал. Не продавай.

Вова махнул мне рукой, и я задним ходом выехал с прилегающей территории.

До конца дня мне хотелось навестить ещё одно место, на мысль о котором навёл Витман. А вот за то, что я не подумал об этом месте ещё зимой — жирный минус мне в карму. С тех пор след, конечно, уже десять раз простыл, но… отчего не попытаться?

* * *

Ателье, в котором я год назад заказал своё уникальное обмундирование, пришлось поискать. В Петербурге я ориентировался уже неплохо, но преимущественно — в Чёрном Городе. Жирный минус в аристократическую карму. По идее, мне полагается от этого района воротить нос и не знать о нём вообще ничего.

Кстати говоря, Чёрный Город в последнее время стал не таким уж чёрным. Воздух там, конечно, по объективным причинам, не слава богу, но вот это гнетущее чувство как будто пропало. Район как район. Промышленный, не самый благополучный. Надо бы Клавдию навестить обстоятельно и спросить заодно, как там теперь обстоят дела с таинственной магической заразой. В последнюю встречу, когда допрашивали Комарова, Клавдия показалась мне более отдохнувшей, но времени поболтать не было.

С одной стороны — да, маленькая победа. Уничтожен страшный завод, пожирающий людей. Жертвоприношение Анны в бане (жутковато звучит, конечно) сорвалось. Тень, висящая над Санкт-Петербургом, рассеялась…

Стоп!

Я резко ударил по тормозам. Застыл, глядя в пустоту широко раскрытыми глазами, не обращая внимания на раздражённые сигналы сзади.

Как же до меня сразу не дошло! У меня внезапным скачком уровень поднялся почти до десятого. Мишель, который раньше мог похвастаться только Щитом и едва справлялся с простенькой бытовой магией, теперь запросто материализует для Полли цветы. Вот он, результат моих же собственных действий! Я избавил мир от проклятия белых магов! В грядущем подведении итогов в академии у всех наверняка глаза на лоб полезут, когда белые маги продемонстрируют нереальный шаг вперёд. У Жоржа морду перекосит так, что как бы пополам не треснула.

И ведь не первое десятилетие уже проблема стоит. А мне, чтобы с ней разобраться, не потребовалось и года. Чем тут без меня все вообще занимались, интересно?!

Увидев в зеркало заднего вида, что из автомобиля за мной вышел водитель, я поторопился включить передачу и поехал дальше, пока светофор мигал умирающим зелёным.

Эйфория прошла быстро, и я вернулся в своих мыслях на шаг назад.

Да, небольшая победа есть. Потому-то наш новый друг так сильно и рассердился. Но что нам эта победа даёт в глобальном смысле? Так, небольшую передышку. У этого сукиного сына есть огромные человеческие, финансовые и магические ресурсы. Обладая всем этим, открыть новую душегубку для него — дело пары недель. Ну, может, месяцев.

Радует, что он, судя по всему, Питером и ограничен. Хотя, возможно, в Москве ещё коптит небо что-то подобное. Россия, конечно, велика, однако маги-аристократы предпочитают жить в этих двух городах. Значит, носиться по всей Империи, гася пожары, не придётся — уже неплохо.

Однако пока поджигатель жив и дееспособен, расслабиться всё равно не получится. Так что нужно его найти и… по обстоятельствам. Я бы предпочёл уничтожить супостата и потом наплести чего-нибудь в рапорте, чем взять живьём и получить медаль от Тайной Канцелярии. Медаль, которую потом всё равно хранить где-нибудь под половицей, чтобы не дай бог кто посторонний не увидел и не узнал о моём маленьком хобби.

— Найти и уничтожить, — пропел я, заметив по правой стороне знакомую витрину «Atelier M. Cardin». — Мой девиз такой… Этим и займёмся.

* * *

Старик в светло-сером костюме меня узнал моментально — что не удивительно. Хотя, справедливости ради, я тоже сразу его вспомнил.

— Желаете обновить гардероб, ваше сиятельство? — спросил старик, раскланявшись со мной.

— Да, если вас не затруднит. Вы не могли бы прислать мне точно ту же модель, что изготовили в прошлый раз?

— Как вам будет угодно-с. Однако всё равно нужно снять мерку.

— Вы полагаете? — спросил я, ощутив в глубине души внезапную грусть и тоску.

— Разумеется. С тех пор вы ощутимо… возмужали. Стали выше ростом, раздались в плечах…

— Ну у вас и память, — выдавил я улыбку.

— Профессиональное, — развёл руками старик.

— Ладно. Давайте приступим.

Мерки с меня снимал тот же самый лохматый модельер в вырвиглазного цвета рубашке — на этот раз ядовито-зелёной. Пока он работал, я вновь обратился к старику:

— Мне показалось, что я видел в городе человека в такой же куртке.

Глава 13 Сюрприз

В Чёрном Городе. И не человека, а чучело. Позади которого стояла авиабомба… Но старику об этом знать не обязательно.

— О, это немудрено, — улыбнулся старик. — Мсье Карден, как я и предполагал, положил вашу модель в основу новой коллекции. И, скажу я вам, это оглушительный успех! Среди молодёжи стремительно набирает популярность.

Чёрт. Облом… Если такие куртки продают штабелями — концов не сыскать. Кто угодно мог её купить.

— Разумеется, мсье Карден внёс ряд существенных изменений, — заметив, вероятно, как я изменился в лице, поспешно добавил управляющий. — Всё же ваш вариант был чрезвычайно смелым. Но авторские отчисления, насколько мне известно, направляются Императору. Поскольку род Барятинских состоит в Ближнем Кругу, ваш многоуважаемый дедушка не смог принять наши чеки и поступил по закону…

— Отчисления меня не интересуют, — оборвал я. — А куртка, которую я видел, была точно такая же, как моя. Безо всяких изменений. Такое возможно?

— Ах, это… — Старик поморщился и отвёл взгляд. — Был один заказ. Требовалась именно та одежда, которую пошили для вас. Ровно того же вида и по тем же меркам.

— Один? — переспросил я, не веря в свою удачу.

Управляющий кивнул. Мне же пришлось поднять руки и вытянуть их в стороны — чтобы модельер обмерил грудь.

— Один. Для маскарадного костюма, если не ошибаюсь. Вам собирались преподнести сюрприз. Он удался, я надеюсь?

— Более чем, — процедил я. — Удивили так удивили. До сих пор под впечатлением.

Старик с облегчением выдохнул.

— Я, право, сомневался, принимать ли этот заказ — без согласования с вами. Но заказчик был настойчив, уверял, что, если мы обратимся к вам — всё испортим. И я принял на себя смелое решение…

— Всё в порядке. — Я заставил себя улыбнуться. — Я не сержусь и не собираюсь подавать на вас в суд.

— Премного благодарен. — Старик поклонился. — У меня, знаете ли, осталось не лучшее впечатление от общения с тем заказчиком. Слава Всевышнему, я увидел его тогда в первый и последний раз. Нехорошо так отзываться о клиентах, но… До сих пор неприятное послевкусие от этой встречи.

— Мсье Локонте, — вставил модельер. — Я даже имя его запомнил. Исключительно характерный типаж, неизгладимые впечатления.

— Француз? — уточнил я хриплым голосом.

— По всему выходит, что так, — кивнул управляющий. — Некоторый акцент ощущался.

— Сын заказчика — большой ваш поклонник, — добавил модельер, обмеряя мне левую руку. — Он собирает всё, что с вами связано. Газетные статьи, фотографии. У него даже есть кусок разрушенной вами Башни-руины. Мсье хотел сделать сыну подарок на день рождения, парень собирался участвовать в маскараде, где должны были появиться вы. Я, признаться, следил потом за светской хроникой, но никаких сообщений не увидел…

— Это было закрытое мероприятие. Оно не освещалось прессой. — Я опустил руки и посмотрел на управляющего. — У вас, разумеется, сохранился адрес, по которому вы отправили костюм?

* * *

Я вновь сидел за рулём, испытывая смешанные чувства. На пассажирском сиденье лежал свёрток с новой одеждой. И загадочный «мсье Локонте» поступил, по словам управляющего, так же. Он дождался изготовления, рассчитался наличными и ушёл, забрав заказ.

«Atelier M. Cardin» работало только с известными людьми, кого попало не обшивали. Потому у них были некоторые правила, которые могли показаться странными. К примеру, наличных в ателье, как правило, не принимали — отдавая предпочтения чекам, которые потом можно было обналичить в банке. Однако мсье Локонте настаивал, и для него сделали исключение.

Ещё одно правило — в «Atelier M. Cardin» знали своих клиентов в лицо. Когда мы с Надей приехали туда, нас, разумеется, признали мгновенно, потому и обслужили. А мсье Локонте увидели впервые. Он сказал, что недавно приехал из Парижа, назвал несколько уважаемых фамилий. В общем, создал зыбкое ощущение надёжности. Которое улетучилось сразу же, как только мсье вышел за дверь. В том, какие фамилии он называл, модельер и управляющий сойтись не сумели.

Не сумели они достичь соглашения и по поводу внешности своего странного клиента. Управляющий говорил, что это был седой старик с тщательно причёсанными волосами. Модельер запомнил черноволосого коротко стриженного мужчину лет сорока с небольшими усиками. Оба смотрели друг на друга так, будто каждый подозревал собеседника в безумии, и оба говорили чистую правду.

Которая заключалась в том, что в «Atelier M. Cardin» пришёл чёрт знает кто и немедленно включил мощнейшее ментальное воздействие. Он создал каждому ложное воспоминание о своей внешности, заставил исполнить заказ и принять наличные. Уже постфактум управляющий назвал это «исключением». Стоит ли говорить, что история про маскарад и сына, фанатеющего по мне, чистейшей воды байка.

После всего этого осталась одна вопиющая странность. Мсье Локонте… оставил свой адрес. Конечно, он должен был его оставить — по условиям работы ателье. Но он, прямо скажем, поимел уже практически все эти условия. Спрашивается: чего ему стоило отказаться писать адрес?

Адрес наверняка липовый. К тому же прошло полгода, за это время там могло смениться уже десять жильцов. И всё-таки я еду туда… Потому что других ниточек пока не вижу.

Я бы не удивился, если бы адрес вёл в Чёрный Город. Но искомый дом оказался недалеко от центра Петербурга.

Я припарковался перед одноэтажным особняком за чугунной оградой и минут пять просто сидел, постукивая пальцами по рулевому колесу. Смотрел на дом.

Стёкла целые, однако лужайку давно никто не подстригал — трава выше колена. Машины не видно. Всё это, конечно, ни о чём не говорит…

Что ж, теперь я могу, по крайней мере, навести справки — кому этот дом принадлежит, кто его снимал и когда. Может быть, ещё какая-нибудь ниточка найдётся.

— Или же, скорее всего, это — пустышка, — пробормотал я.

Но ведь мсье Локонте, кем бы он ни был, назвал из всех адресов именно этот. Спрашивается — почему, зачем? Даже если я сейчас буду играть по его правилам — плевать. Других правил пока не завезли. Если этот пёс от меня прячется — я буду его искать. Ложный след — всё равно след. Он был здесь. Наверняка был!

Преисполнившись решимости, я вышел из машины. Калитка в ограде закрывалась на простую щеколду. Отодвинув её, я зашёл на чужую территорию.

И вдруг налетел ветер. Зашелестела, пригибаясь, трава. Сердце, что называется, ёкнуло. Иррациональный страх навалился неведомо откуда.

Я остановился. Вдох, выдох… Ничего нового, капитан Чейн. Помнишь психотропные генераторы из своего мира? Они ещё и не такое вытворяли. Отключаешь страх — идёшь дальше, вот и всё. Ты такое умеешь.

Полегчало. И заодно стало понятно, почему в явно заброшенном доме не поразбивали окна и не поселились бродяги. «Пугалка» стоит хорошая. Шпану отстреливает на раз. Но от меня так просто не избавитесь, мсье Локонте.

«А ведь там может быть ловушка», — шепнул практически задавленный страх.

— Ну и что ты предлагаешь? — пробормотал я себе под нос. — Вернуться, найти телефонную будку, позвонить Витману, запросить прикрытие? Это, чёрт возьми, просто дом в центре столицы.

«А помнишь „просто завод“ в Чёрном Городе? — не сдавался страх. — Как насчёт ещё одной авиабомбы? Что если на этот раз ты не успеешь убежать?»

— Чёрт. — Я остановился в десяти метрах от входа.

Привычно прислушался к своим ощущениям. Костю Барятинского со страшной силой тянуло вперёд. Он хотел наплевать на все меры предосторожности и разобраться с этой загадкой. Он ведь — герой, кумир, эталон.

Капитан Чейн был взрослым, но гормонами управлял не он. Поэтому его голос и был таким придушенным, так напоминал обычный страх. Однако это был голос разума.

— Твою мать, — вздохнул я. — Взросление — отстой.

С этими словами развернулся и пошёл обратно к калитке. Однако стоило мне сделать пару шагов, как сзади послышался скрип открывающейся двери.

Я обернулся. Цепь обвилась вокруг моего предплечья как будто бы сама собой, без вмешательства разума.

Теперь входная дверь была открыта настежь — словно приглашала меня войти. За нею виднелась прихожая, висящее напротив входа зеркало, пустая вешалка.

Красота! Только вкрадчивой музыки из фильма ужасов не хватает. И сцены, где герой медленно, затаив дыхание входит в дом. Нельзя же не войти, если в подозрительном доме сама собой отворилась дверь, верно?..

Костю Барятинского так и подмывало зайти и разобраться. Однако эта открывшаяся дверь на деле лишь превращала моё подозрение в уверенность: с домом что-то не так. И соваться туда в одиночку — глупо.

— Скоро вернусь, — пообещал я дому. — Тогда и поговорим. Не уходи никуда.

* * *

Телефонная будка обнаружилась недалеко, рядом с шляпной мастерской в квартале от странного дома. Сложнее оказалось дозвониться до Витмана, который в кабинете сидеть не любил. Это, конечно, хорошо — человек действия, на которого можно положиться. Но в отсутствие мобильной связи — раздражает.

Запросить, что ли, себе такую же «пудреницу», как была у Кристины и Агнессы? Только, конечно, не в виде пудреницы — а то она вместо отвлечения внимания привлечёт его. Карманные часы? Портсигар? Табакерка? Бумажник? Варианты наверняка есть.

— Одну секунду, — произнёс, наконец, в трубке недовольный женский голос.

Прогноз оказался чрезмерно оптимистичным. Прошла целая минута, прежде чем из трубки вырвался резкий голос Витмана:

— Слушаю!

— Капитан Чейн, — представился я.

Спустя недлинную паузу Витман заговорил тише, но изумление в его голосе было вулканическим:

— Во имя первородного греха, капитан, как вы умудрились дозвониться мне в публичный дом?!

— А какого первородного греха вы забыли средь бела дня в публичном доме? — встречно заинтересовался я. — То есть — не подумайте, что осуждаю. Но, всё-таки, рабочий день в разгаре. Расследование, знаете ли…

— Вот именно, что расследование, — буркнул Витман. — Я опрашиваю проституток.

— На предмет?

— На предмет того, о чём мы с вами говорили… Давайте не будем вести подобные разговоры по телефону, капитан. Как вы меня нашли?

Я бросил ещё одну монетку в щель аппарата.

— Начал с конторы, потом — справочная. Какая разница? Я по делу звоню.

— Слушаю, — повторил Витман.

Я вкратце обрисовал сложившуюся ситуацию, избегая вдаваться в подробности.

— Это ловушка, — уверенно заявил Витман.

— Вне всякого сомнения. Однако ловушку кто-то поставил. И это — след. Мы что-то узнаем. Когда сможете дать людей?

Забористо выругавшись, Витман буркнул:

— Час. Ждите нас там. И, Бога ради, ни во что не впутывайтесь самостоятельно! Хватит уже с меня несанкционированных магических сражений в центре столицы. Чёрный Город ещё ладно, там сам Бог велел. Но центр…

— Понял, жду, — сказал я и нажал пальцем на рычаг.

Час… А я в двух минутах езды от странного дома. Чем занять пятьдесят восемь минут?

Я набрал ещё один номер.

— Баронессы Вербицкой нет, — доложила благоговеющим голосом медсестра на посту, услышав мою фамилию.

— Она у себя на квартире?

— Н-нет, ваше сиятельство. Уехала на вызов.

— Не знал, что Клавдия Тимофеевна ездит на вызовы, — удивился я.

— Очень редко и только на самые важные. От, скажем так, высокопоставленных пациентов.

Судя по голосу, женщина отчаянно пыталась мне на что-то намекнуть.

— В Чёрном Городе есть высокопоставленные пациенты?

— Ах, ну что вы, конечно же нет, — сказала медсестра с досадой и разъединилась.

Чушь какая-то… Ладно, не моё это дело. Я посмотрел на часы. Пятьдесят пять минут.

Позвонил домой. Кто знает, чем закончится штурм. Может, мы больше уже не увидимся.

— Резиденция Барятинских!

— Привет, Китти. Надежда Александровна недалеко?

— Передаю трубку…

В голосе послышалось недовольство. Китти явно была не прочь поболтать со мной наедине, но не повезло — Надя случилась рядом.

— Костя? — опалил мне ухо жаркий шёпот сестры. — Ты его видел?

— Кого? — не сразу сообразил я, что сейчас занимает мысли Нади. — А… Да, видел.

— И как он?

— Ну… Держится, — заверил я, вспомнив, как Вова флегматично жевал сало, рассуждая о переезде.

— За мной шпионит Китти. Её подговорили, пока я ездила за тобой с Трофимом. Ни на шаг не отстаёт, — пожаловалась Надя. — Дедушка со мной не разговаривает! Даже Нина смотрит, поджав губы.

— Забей, — посоветовал я.

— Что забить? — не поняла сестра.

— Не обращай внимания. У тебя конец учебного года вроде бы? Вот и займись учёбой. Пока это — лучшее, что ты можешь сделать.

— Костя… Китти проболталась, что дед с Ниной обсуждали возможность выдать меня замуж за Андрэ Епанчина!

Ого. Круто взялись. Видать, дед впал в неслабую панику по поводу случившегося. Оно и понятно — такое пятно на репутации рода. Особенно в преддверии грядущего состязания за место в Ближнем Кругу. И без того нервы на взводе, а тут ещё внучка чудит.

— Он хоть симпатичный? — спросил я, наивно понадеявшись поднять сестре настроение.

— Костя! Ему двадцать пять лет, он старый занудный болван. И вообще, какое это имеет отношение…

— Никакого, — оборвал я. — Чистая и святая любовь, я понимаю.

— Ты всё шутишь, — бесцветным голосом отозвалась Надя. — Чёрствый, бесчувственный чурбан… Кстати. Тебя ждёт приглашение в императорский дворец.

— Чего?! — удивился я.

— Полчаса назад принесли. Личное, от императора.

— Так. И когда нужно явиться?

— Сегодня, в любое удобное для тебя время.

Очень интересно. Во дворце-то я за каким дьяволом понадобился? Ладно, разберёмся. Сначала разберёмся с домом, потом — с императором. Ну а там уже и со всем остальным.

— Принято, — сказал я. — Ладно, Надя. Не вешай нос. Всё образуется.

— А ты, вообще, зачем звонил? — спохватилась Надя.

— Да низачем. Просто так.

Но Надя это не проглотила. Видимо, шестое чувство сестры-близнеца решило забить тревогу.

— Не морочь мне голову! Ты в опасности?

«Да я всегда в опасности», — чуть было не ляпнул я, но вовремя одёрнул себя.

— С чего ты взяла?

— Ты отвечаешь вопросом на вопрос! Где ты? Что происходит? — Теперь в её голосе зазвенела самая настоящая паника. Даже возлюбленный Владимир временно забылся.

— Надь, всё нормально. Не сходи с ума. Через пару часов заеду домой, заберу приглашение и отправлюсь к императору.

— А зачем он вызывает тебя?

— Самому интересно.

— Костя! Ты же знаешь!

— Да откуда мне знать? — Я уже начал раздражаться. — Думаешь, мы с ним каждую пятницу пьём пиво в одном кабаке? Может, хочет сказать спасибо за… Ну, ты помнишь. — Я вовремя спохватился и не стал поверять телефонной компании подробности секретнейшей спецоперации. — Пожалует какой-нибудь орден. Ну, или что там полагается, я не знаю…

— Орден из рук императора! И ты говоришь об этом, как о цветке от назойливой поклонницы.

Тут я некстати вспомнил Полли с тюльпаном в руках и не сдержал смешка.

— Ты невыносим, — резюмировала Надя. — Жду тебя дома!

Повесив трубку на рычаг, я вышел из будки. Пожилая дама, ждущая своей очереди, посмотрела на меня неодобрительно. Я в ответ невнимательно ей улыбнулся.

Сорок шесть минут…

* * *

Первыми подъехали полицейские. Они оцепили периметр и чуть было не убедили меня уйти куда подальше. Даже служебный медальон, который я извлек из-под одежды, должного впечатления не произвел. Пришлось немного потрудиться, чтобы убедить ребят, что я не только имею право здесь находиться, я тут — главное действующее лицо.

Потом прибыли Витман с подчинёнными на трёх машинах, и всё уладилось само собой. Глядя, как профессиональные маги творят какие-то неизвестные мне заклинания, прощупывая магическую почву, я испытал хорошее чувство, что всё сделал правильно. Правильно, что не полез сам.

— Вы очень хорошо сделали, что позвонили, — подтвердил Витман, выслушав доклад от одного из своих. — В этой халупе чёрной магии напихано столько, что хватит до центра Земли добуриться.

— И что мы будем с этим делать? — спросил я.

— Разряжать — для начала. Рекомендую понаблюдать, капитан. Это, для человека несведущего, зрелище весьма интересное.

Глава 14 Зомби-конструкт

Маги, сопровождающие Витмана, зашли на территорию и взяли дом в широкое кольцо. Настолько широкое, что его вообще трудно было назвать кольцом. Просто шестеро человек стояли вокруг дома на приличном расстоянии. Я из них видел троих, остальных скрывал дом.

— Прошу, — сказал Витман и протянул мне лорнет — похожий на тот, что был у Агнессы, только с менее изящной оправой.

— Зачем?

— Невооружённым глазом вы это не увидите.

Я поднёс стёкла к глазам.

— Смотрите на дом, — посоветовал Витман.

И, стоило мне взглянуть, как все маги вскинули одновременно руки. В следующий миг мне показалось, что в доме грянул взрыв. Но, во-первых, не было звука взрыва. А во-вторых, крышу с дома не сорвало. Просто сквозь неё в небо ударил столб ярко-красного света. Столб расширялся и уходил куда-то в стратосферу, а может, и тем не ограничивался.

Как только свет погас, двое магов опустили руки. Другие вновь сотворили свои заклинания, после чего один доложил Витману:

— Неснижаемый остаток — сто семнадцать эм.

— Всё равно недурно, — сказал Витман, явно недовольный результатом. — Ну что ж… Теперь нас, по крайней мере, не изжарит на месте.

К нам приблизились четверо магов, до сих пор стоявших поодаль. Стоило навести на них лорнет — и я увидел четверых средневековых рыцарей в глухих доспехах. Только доспехов на самом деле не было. Сотрудников Витмана защищала магия.

— Работайте, — велел Витман.

Четвёрка побежала ко входу в дом. Дверь так и стояла открытой.

— Что бы там ни было установлено — они с этим разберутся, — сказал Витман. — Однако, господин Барятинский, я вас поздравляю с настоящим врагом. Такой враг дорогого стоит! Расположить столь мощную ловушку там, куда вы, может, и не добрались бы никогда…

Витман не договорил, потому что первый из «рыцарей», вошедший в дом, провалился сквозь пол. В буквальном смысле. Не было ни треска, ничего. Он просто скользнул сквозь пол. Только короткий оборвавшийся вскрик — и всё.

Остальные остановились на крыльце, не доходя до опасного места. Один опустился на колени.

— Что там? — крикнул Витман.

— Иллюзия! — крикнули ему в ответ. — Дыра в полу, прикрытая иллюзией! Внизу — заострённые металлические пруты.

— Проклятье! Вы что, не видели эту иллюзию?!

— Нет!

Витман прижал к глазам лорнет — похожий на тот, что выдал мне, — всмотрелся в открытый проход.

— Невероятно, — пробормотал он. — Сила маскировки превышает наши демаскирующие способности.

— А вот сила интеллекта, похоже, отстаёт, — сказал я.

— Прошу прощения?

— Родовая магия защищает меня от падений. Эта ловушка — бессмысленна.

— Не обольщайтесь, Константин Александрович, — проворчал Витман. — Я не удивлюсь, если там ваша родовая магия будет каким-то образом блокироваться. Мы уже давно вступили на территорию, о свойствах которой нам неизвестно практически ничего. Клянусь, на такого зверя я охочусь впервые.

Трое оставшихся рыцарей по краям обошли опасное место у крыльца и двинулись дальше. Исчезли в глубине дома. Мы, затаив дыхание, ждали результата. И вдруг в проёме появился человек.

— Эт-то ещё кто? — нахмурился Витман.

А у меня язык к нёбу присох, потому что человека я узнал. Его длинную нескладную фигуру не узнать было невозможно.

— Вишневский? — пробормотал я.

— Вы что, его знаете? — спросил ошеломлённый Витман.

Вместо ответа я сделал несколько шагов к дому. Витман тенью следовал за мной. Я не оглядывался, но знал, что вслед за Витманом идут другие маги, готовые буквально испепелить моего визави, как только тот совершит резкое движение.

Только вот нюанс: господин Вишневский и резкие движения существовали в параллельных вселенных. Господин адвокат всегда двигался медленно, плавно, как будто преодолевал сопротивление воды.

Он аккуратно обошёл иллюзию, прикрывающую дыру в полу, и остановился в дверях, глядя на меня. Я тоже остановился, не доходя метров десяти до него.

— Господин Вишневский? — крикнул я. — Что вы там делаете?

— Жду-с, — поклонился тот. — Вас, ваше сиятельство.

— С зимы? — скептически спросил Витман, но Вишневский его проигнорировал. Он смотрел на меня.

А я прекрасно понял мысль Витмана. На эту наживку можно было бы клюнуть, если бы я сообразил тогда же, зимой, начать искать того, кто заказал куртку, выглядевшую точь-в-точь как моя. Но теперь… Поверить в то, что Вишневский практически полгода просидел один в этом домике, ожидая меня, было невозможно. Весьма неплохая ловушка накрылась из-за того, что я слишком долго соображал.

Впрочем, «полгода» — это ещё мягко сказано. Полгода назад я проник на завод. А пропал Вишневский ещё до снега, по осени. Скорее всего, завод заминировали тогда же. И кто бы мог подумать, что иногда так полезно не спешить. Я совершенно случайно спутал своему врагу все карты.

— Ну, вот он я, — развёл я руками. — Что дальше?

Вишневский мялся на пороге. За его спиной я увидел движение. Но так как Вишневский был довольно высок, ничего конкретного разглядеть не получилось.

Витман тем временем усиленно рассматривал Вишневского через лорнет.

— Это не иллюзия, — пробормотал он.

— Вы хотите сказать, что он — настоящий? — спросил я негромко.

— Пожалуй, скорее — да. Но что-то в нём не так. Приборы, которыми мы пользуемся, далеки от совершенства…

— Голем? — предположил я. — Изменённая личина? Этого человека я, чёрт побери, похоронил ещё по осени!

— Не знаю, — огрызнулся Витман. — Этого вашего, с позволения сказать, человека, надо брать и разбираться с ним не здесь.

Видимо, у того, кто стоял за спиной Вишневского, возникла ровно такая же мысль. Что-то вспыхнуло, Вишневский качнулся, чуть не вылетев из дверей, но устоял. И тут события начали развиваться совсем уже неожиданным образом.

Вишневский открыл рот и издал низкочастотный рёв — от которого у меня волосы на голове дыбом встали. Опять вспомнились всякие весёлые штуки из моего родного мира, которые могли создавать дискомфорт при помощи звуков — тех, что на сознательном уровне даже не слышно. Вишневский подошёл к такому очень близко.

Он повернулся, и на мгновение я увидел опешившего мага, который, наверное, полагал, что от его удара Вишневский рухнет. Чёрт возьми, да он просто обязан был рухнуть! Он ведь даже магом не был.

А Вишневский на этом не остановился. Видимо, преисполнился решимости показать окружившим его магическим снобам всё, на что способен.

Он одним прыжком одолел расстояние до своего соперника, схватил его, поднял над головой и швырнул в прикрытую иллюзией яму.

— Взять эту тварь! — рявкнул Витман. — И чтоб больше ни одной потери!

Оставшиеся снаружи маги — из тех, что не участвовали в «разрядке» дома — бросились исполнять приказ. Из четверых вошедших внутрь оставалось двое, но их не было видно.

А Вишневский поднял голову, и я увидел его лицо. Человеческого там оставалось мало. Глаза выкатились, челюсть отъехала вниз, ненормально растянув кожу на щеках. Существо вновь повторило свой рёв, от которого кровь в жилах леденела.

И я решился.

Бегал я значительно быстрее зрелых и, чего греха таить, довольно грузных сотрудников Тайной Канцелярии. Окрик Витмана едва меня настиг.

Ничего героического в моём поступке не было. В конце-то концов, я тоже состоял в Тайной Канцелярии, и Витман был моим непосредственным начальником, а значит, технически, его приказ относился и ко мне.

Кроме того, я оценил свои шансы как более высокие. Ничего магического, кроме рёва, Вишневский не демонстрировал. На магию реагировал откровенно так себе. А значит, результат должна показать старая добрая грубая физическая сила. Приправленная кое-какими местными фишками. И вот это — уже целиком и полностью моя территория.

Вишневский, перемахнув невидимую яму, выскочил на крыльцо. Из его чудовищной пасти вывалился язык длиной не меньше метра. Руки и ноги вытягивались, тело ломало. Он явно во что-то превращался.

Я взмахнул рукой, и верная цепь полетела в атаку. Она должна была захлестнуться вокруг горла твари, что стояла на крыльце, но тварь вдруг резко опустилась на четвереньки, и цепь пролетела над ней.

Новый взмах. Теперь я уже не планировал захват, а хотел ударить что есть силы.

Тварь взмахнула лапой, и цепь, звякнув, отлетела. У неё что — металлические когти?!

Трансформация между тем продолжалась. Количество суставов в лапах, кажется, удвоилось. Пиджак на спине «Вишневского» треснул, из него вылез горб, туго обтянутый бледной кожей.

— Таран! — завопил кто-то у меня из-за спины.

— Я — остриё! — крикнул я и поднял руку.

Чувство было для меня совершенно новым. Как будто в меня хлынула огромная сила нескольких человек. Её было так много, что мне буквально пришлось выпустить её на свободу.

И тут же что-то понеслось навстречу монстру, как поезд.

Удар свалил чудовище на каменное крыльцо, отбросил внутрь дома. Тварь провалилась сквозь иллюзию, но когти передних лап, пробороздив по доскам пола, задержались.

Таран, улетевший дальше, выбил заднюю стену дома, и я увидел задний дворик — так же заросший травой, как и тот, в котором мы находились.

Тварь, взревев, выскочила из смертельной ловушки. Снесла кусок стены над дверью и полетела на меня. Бойцы Канцелярии бросились врассыпную. А я вновь ударил цепью, и на этот раз удача мне улыбнулась. Цепь обвила тварь за шею.

Я прыгнул вперёд, рванул цепь на себя — ломая твари траекторию полёта. Пригибая могучую шею к земле. По раздавшемуся сверху хрипу понял, что план, в целом, удался.

Спустя мгновение после того, как я упал навзничь, тварь грохнулась позади меня. Я вскочил, повернулся. Тварь вставала. Натянутая цепь проходила под туловищем. Я рванул её что есть силы, мешая монстру подняться.

Послышались хлопки выстрелов — перепуганные полицейские открыли пальбу.

— Не стрелять! — громыхнул Витман. — Опустить оружие!

Несколько пуль просвистели в опасной близости от меня. Вот уж была бы всем глупостям глупость — умереть от пули полицейского, который, в принципе, на моей же стороне в данной конкретной ситуации.

К монстру подскочили маги. Чем они его лупили — я даже понять не пытался. Вспыхивали какие-то молнии, грохотали раскаты грома. Я тянул цепь так, что с ладоней капала кровь. И всё равно тварь вставала, выпрямляла шею.

Вдруг она подпрыгнула, и меня швырнуло на землю. Я пропахал носом несколько метров и, спиной почуяв неминуемую опасность, резко перевернулся, вскинул руку.

Щит!

Тварь грохнулась всеми конечностями на воздух в десяти сантиметрах от моей руки. Налитые кровью нечеловеческие глаза уставились на меня. Лапа твари поднялась — и ударила в Щит. Потом — второй удар, третий. Я заскрипел зубами. Физически чувствовал, как иссякают силы. Щит не был моей коронной техникой, увы.

Когда на тот же Щит вскочил Витман — легче не стало. Но Витман призвал личное оружие — меч, как у Кристины, — и вонзил его твари в грудь. После чего, оставив его там, отпрыгнул обратно.

Витман не прогадал. На боль твари было, видимо, плевать с высокой колокольни. В рёве слышалось только раздражение. Но лупить в Щит она перестала. Выпрямилась на задних лапах, которые уже давно разорвали туфли, и схватилась за рукоятку меча, пытаясь его вытащить.

Я убрал Щит, одновременно забросил ноги за голову, перекатился и вышел в боевую стойку. Тварь упала на землю, колени её подогнулись, передние лапы взметнулись в поисках равновесия.

А в следующую секунду обмотанный цепью кулак врезался в искаженную чудовищную морду. Я отчётливо почувствовал, как треснула скула чудовища. Отозвал цепь. Схватил меч, выдернул его из груди твари и, крутнувшись на месте, ударил по шее.

Лезвие разрезало плоть, но с костью не справилось. Тварь рухнула на левый бок. Я, не глядя, швырнул меч назад, Витману.

Тварь попыталась достать меня правой лапой. Я отпрыгнул и опутал лапу цепью. Переместился за спину чудовища, ударом ноги заставил его упасть мордой в землю.

Левая лапа, изогнувшись в одном из новых суставов, потянулась ко мне. Я накинул цепь и на неё, стянул обе лапы вместе, как музыкой наслаждаясь треском сухожилий. Запрыгнул на спину твари.

Она ревела и извивалась, но не могла сделать ничего. Однако и я не мог вечно удерживаться у неё на спине.

— Кто-нибудь добьёт это дерьмо?! — заорал я.

Витман оказался у головы твари первым. Он вскинул меч и вонзил его ей в затылок. Лезвие вылетело изо лба и глубоко ушло в землю. Витман остановился лишь тогда, когда гарда меча коснулась затылка.

Метания твари превратились в судороги, потом вовсе стихли. Я разжал руки. Цепь исчезла восвояси. Мои ладони были изодраны до мяса.

Витман достал из внутреннего кармана платок и промокнул вспотевший лоб.

— Чёрт побери, Барятинский… — пробормотал он.

— Что это такое было? — спросил я сипло.

— Зомби-конструкт. — Витман посмотрел на меня. — Если бы вы пришли сюда зимой, наверное, справились бы с ним в одиночку. Эти твари, как хорошее вино, со временем становятся лучше. Что ж… поздравляю, капитан Чейн. Мы только что обнаружили ещё один редкий талант нашего нового друга. Он — некромант. Вы, случайно, не знаете какого-нибудь способа сбежать из этой вселенной?

— Только один, — усмехнулся я. — И вам он не понравится.

— Смерть?

— Увы.

Витман вздохнул и нашёл взглядом одного из своих. Приказал:

— Вызывайте седьмой отдел с фургоном. Пусть забирают эту тварь и вытащат из неё всё, что только можно.

* * *

Ладони мне кое-как залечили — среди магов, прибывших с Витманом, был целитель. Не самой высокой квалификации — тот, что рангом повыше, ухитрился провалиться в магическую ловушку. А вот учебной форме академии, в которой я додумался влезть в эту историю, пришёл конец. Мне хватило одного взгляда на неё, чтобы понять: никакая Реконструкция тут не поможет. Хорошо хоть в багажнике моей машины лежал свёрток с новой одеждой, я давно взял за правило возить с собой запасной комплект формы.

Переоделся прямо у машины. Излишней стеснительностью никогда на страдал, да и смотреть на меня было некому. Команда Витмана любовалась на то, как поверженное чудовище затаскивают в фургон.

— Какие ещё у вас планы на сегодня? — буднично спросил стоящий рядом со мной Витман.

— Поеду в гости к императору, — проворчал я, накинув китель. — Ну и, видимо, заночую уже в академии.

— Полагаю, это будет разумно. С вашей-то удачей ехать по темноте домой…

— Всё у меня отлично с удачей.

— Вы полагаете?

— Ну, я стою тут. Как видите, живой.

— Н-да, и правда, что же это я.

Витман устало присел на капот моего автомобиля, посмотрел, щурясь, на солнце.

— Голем за рулём грузовика, — сказал он. — Взрыв завода. Мертвец, поднятый сложнейшей, опаснейшей и запрещённой магией в самом центре столицы. И всё это — против вас, капитан Чейн. Неужели нет идей, почему вам оказана такая честь?

— Ни одной, — отрезал я.

— Возможно, ответы стоит поискать в вашем прошлом?

Я уже взялся за ручку водительской двери, но, услышав последние слова, замер.

— Что?

— Возможно, вас следует загипнотизировать, — спокойно продолжил Витман, улыбаясь солнцу. — Нажить такого врага и даже не помнить, почему так вышло — здесь что-то нечисто. Вам либо основательно заблокировали память, либо вы от меня что-то скрываете. Скрываете, капитан Чейн?

С этими словами Витман резко опустил голову и посмотрел на меня. Его зрачки мгновенно расширились — как будто он и не щурился только что на яркое солнце. Как будто вокруг был не ясный день.

— Я никогда не говорил, что буду рассказывать вам всё, — сказал я, выдержав этот взгляд. — И не буду. Но в одном можете быть уверены: если я что-то говорю, значит, это правда. Сейчас я говорю, что понятия не имею, почему эта тварь так на меня возбудилась.

Я и в самом деле говорил правду. Конечно, соблазнительно думать, будто «новый друг» стал охотиться за мной из-за того, что я прибыл из другого мира. Собственно, больше-то меня ничего не отличало от остальной золотой молодёжи. Но очевидный ответ далеко не всегда бывает правильным… Хотя временами — бывает. И именно поэтому я бы предпочёл устранить «Мсье Локонте» самостоятельно. Раньше, чем до него доберётся Витман.

Глава 15 Бесстрастный император

— Услышал вас и понял, — кивнул Витман.

Я кивнул в ответ, уселся за руль. Зарокотал движок.

Витман постучал по крыше. Я опустил боковое стекло и вопросительно посмотрел на своего начальника.

— И всё-таки, капитан Чейн. Как вы думаете, почему он тогда назвал вас бродягой?

Пожав плечами, я включил передачу и отъехал от Витмана. Он улыбнулся. Поднял руку, прощаясь.

Прекрасно. Старый пёс почуял след. Теперь он будет рыть в том числе и под меня… И ведь нароет что-то. Ну, и какие у меня варианты? Избавиться от Витмана?..

Я всерьёз катал в голове эту мысль на протяжении следующих пяти минут. Потом прислушался к черноте у себя в душе.

— Ты ведь этого хочешь, да? — спросил я вслух. — Чтобы я стал валить правильных людей, стараясь прикрыть себе задницу? И тогда белого во мне не останется вовсе.

Тьма в ответ всколыхнулась и улеглась. Тьма умела ждать своего часа.

* * *

Добравшись до дома, я первым делом позвонил в клинику, чтобы услышать то же самое. Баронесса Вербицкая по-прежнему пребывала на частном вызове, и никаких оснований ждать её в ближайшее время нет.

Я вежливо поблагодарил за предоставленную информацию и повесил трубку. Мысленно же выругался, как подобает иконе армии повстанцев.

Ладони, залеченные наспех, снова начали кровить. Придётся делать перевязку и в таком виде ехать к императору. Красота, ничего не скажешь.

— Костя, наконец-то я тебя застала, — послышался сзади голос.

Я обернулся и увидел идущую ко мне через прихожую тётушку.

— Нина! — сверкнула у меня в голове вспышка озарения. — Мне нужна твоя помощь.

Всё-таки нечастый я гость дома. До такой степени редкий, что умудрился забыть: Нина — тоже целитель. Пусть не настолько сильный, как Клавдия, но уж с парой царапин должна справиться.

Нина сразу переменилась в лице, стала серьёзной. Взяв меня под руку, сопроводила в гостиную и закрыла дверь.

— Что случилось? — шёпотом спросила она.

Я показал ей ладони. Нина побледнела.

— Эй, ты только в обморок не падай! — испугался я. — Мне целитель нужен, ане пациент!

Нина взяла себя в руки. Потом взяла за руки меня.

— Что с тобой случилось? — прошептала она.

— Нина, ты помнишь, кого вы призвали? — вопросом на вопрос ответил я. — Как думаешь, что со мной случилось? Натёр мозоли бильярдным кием?

Нина закусила нижнюю губу и прикоснулась пальцами к моей левой ладони. Я ощутил обнадёживающее покалывание.

— Происходит что-то, о чём нам следует знать? — спросила Нина.

— Если бы происходило — я бы поставил вас в известность. Разбираюсь пока сам.

— Вижу, как ты разбираешься…

— Это — пара царапин, — сказал я. — Поверь, в моём мире дети, играя на улице, калечатся сильнее. И обходятся зелёнкой. Мне просто сейчас ехать к императору. А зачем ты хотела меня застать?

— Да просто давно тебя не видела. — Нина переместила пальцы на правую ладонь. Левая уже была совершенно целой. — А вот дядюшка хочет с тобой серьёзно поговорить.

— Вечером, как только вернусь, зайду к нему. Если у меня останется время.

— Сейчас, Костя.

— Сейчас я должен ехать к императору. Есть такое понятие, как приоритетная задача. Император — как раз приоритетная задача, а разговор о том, как Надя проводит свободное время — нет.

— Разговор будет не только об этом, — сказала Нина и отпустила мою ладонь. — Всё, готово… Зайди к дядюшке, Костя. Это ненадолго.

Я посмотрел на часы на каминной полке и вздохнул.

— Речь пойдёт о Ближнем Круге, — сказала Нина.

* * *

Я постучал в дверь и услышал усталое: «Да!»

Вошёл. Дед сидел у себя за столом и выглядел лет на десять старше, чем в нашу прошлую встречу.

— Выглядишь не очень, — без обиняков заявил я. — Может, тебе отдохнуть?

— Сядь, — велел патриарх рода Барятинских.

Я закрыл за собой дверь, сел в кресло и уставился на деда в ожидании продолжения. Тот в ответ изучал взглядом меня. Я уже переоделся в подобающий случаю костюм — сообразно представлениям Нины о форме одежды, приемлемой для визита в императорский дворец.

Молчание затягивалось. Я решил нарушить его первым:

— Нина сказала, ты хочешь поговорить о Ближнем Круге.

— Покажи свою жемчужину, Костя.

Просьба-приказ застала меня врасплох. На жемчужину я сейчас даже сам не хотел бы смотреть. Но, тем не менее — вытащил её из-под белоснежной сорочки.

Черноты в жемчужине было больше половины. Может, около двух третей.

Дед прикрыл глаза.

— Итак, прошёл год, — прокомментировал он. — Чуда не произошло.

— Ну, знаешь… — Я развёл руками. — Если вызываешь проститутку — глупо надеяться получить от неё бескорыстную любовь. Призываешь бойца — не рассчитывай, что он будет плясать на лужайке с единорогами и плести веночки. Тем более что тебе, если не ошибаюсь, требовалось от меня умение держать в руках оружие. Или Платон сейчас обосновался в академии исключительно по собственной инициативе?

— Я уже и сам не знаю, на что рассчитывал, когда тебя призывал, — признался дед и уронил голову на грудь.

Я спрятал жемчужину обратно.

— Ну здрасьте, приплыли! Что случилось-то, можешь объяснить?

— Случилось… Я выяснил, кто будет твоим соперником на грядущем Испытании.

— Юсуповы поджали хвост? — усмехнулся я.

— Жорж Юсупов будет драться не с тобой. Поединки не повторяются. Против тебя выставит бойца род Корицких. Станислав Корицкий — двадцать лет, чёрный маг девятого уровня. Экстерном заканчивает обучение в Англии, возвращается домой этим летом. Серьёзнейший соперник.

Я пожал плечами. Девятый уровень меня не напугал, экстерн — тем более. По силе я этому парню уже сейчас не проигрываю, в магической искусности — возможно. Но, как показывает практика, у меня всегда есть пара-тройка сюрпризов, которые ставят в тупик любого аристократа.

Моя спокойная реакция самую малость приободрила деда. Он хотя бы начал держать голову ровно.

— Наш род всё ещё слаб, — сказал дед. — И я говорю сейчас не о магии. Я говорю о людях, способных занять место в Ближнем Кругу и продавливать верные решения, преодолевая сопротивление чёрных магов. Говорить так, чтобы слышал император.

— Ты с этим неплохо справляешься, — заметил я.

Дед с трудом встал с кресла и подошёл к окну. Я отметил, как тяжело он двигается.

— Я, Костя, не вечен. Мой ум с каждым днём тускнеет, тело отказывается служить, как прежде. Пока всё висело на волоске, я держался — потому что был обязан. И, как ни странно, временами действительно чувствовал себя молодым и сильным. Но вот пришёл ты, решил все наши проблемы, и я… размяк. Боюсь, что больше мне уже не собраться. Я — стар, Костя. Очень стар.

— Ну ведь не при смерти же, — пожал плечами я. — Тебе ещё — жить да жить. К чему ты ведёшь, не понимаю?

— Наш род нуждается в усилении. Нам нужен расцвет! — Дед сжал кулак и пристукнул по стене. — Я слышал, что ты разорвал помолвку с Полли Нарышкиной.

— Нельзя разорвать то, чего не было, — сказал я.

— И ещё слышал, что ты много времени проводишь в обществе госпожи Алмазовой.

— На то есть объективные причины.

— Причины? Или предлоги? — Дед повернулся ко мне.

— О Боже, — вздохнул я. — С Кристиной-то что не так?

— Всё с ней прекрасно. За исключением сущей ерунды. Госпожа Алмазова — чёрный маг.

— И что?

— То, что Барятинские — род белых магов, так было испокон веков. А в твоей душе сейчас доминирует чернота. Плюс ко всему ты, кажется, готов связать себя узами брака с Алмазовой.

— Ни о каких узах брака речь пока не идёт.

Мне, собственно, проще было представить Полли с гранатомётом в руках, чем Кристину в свадебном платье. Разве что это платье будет чёрным…

— Вот именно — «пока», — кивнул дед. — Я постараюсь дожить до твоего выпуска из академии, Костя. Ты будешь отвоёвывать нашему роду место в Ближнем Кругу, а я буду выжимать из себя все соки на этой должности. Но потом… После моей смерти кто-то должен будет меня заменить. И это будешь либо ты, либо роду Барятинских наступит конец, как политической силе. Любой другой представитель нашего рода на моём месте превратится в марионетку. Его запугают, купят или просто… Просто сломают. Из всех Барятинский — ты единственный сможешь оказать достойный отпор. Однако если всё и дальше пойдёт так, как идёт, то к моменту выпуска из академии ты станешь чёрным магом. А если и твоя избранница будет такой же, то у ваших детей просто не останется выбора. Род Барятинских станет черномагическим.

— Я не собираюсь заводить никаких детей, — твёрдо объявил я.

Дед ударил ладонью по подоконнику.

— Ты этого не говорил, а я этой чуши не слышал! — Голос его был не менее твёрд, чем мой. — Кто, кроме тебя, продолжит наш род?!

Я покачал головой:

— При всём уважении, дед. Я был призван ради того, чтобы вытащить из задницы ваш мир. Над чем и работаю день и ночь, не покладая рук. Я готов рассматривать в качестве более близкой цели — защиту будущего Российской Империи. Готов разбираться с людьми, которые угрожают нашему роду. Но в племенные жеребцы меня записывать не надо. Такие, как я, гибнут на полях сражений. Потомство оставляют другие.

Дед вздохнул:

— Ну, вот… Двое внуков, и никакого толку.

— Если Надя выйдет замуж, и её избранник возьмёт фамилию Барятинских — это ведь решит проблему?

— Вполне, — усмехнулся дед. — Да только покажи мне хоть одного дворянина, который согласился бы на это! Каждый мужчина хочет продолжения своего рода — а не рода своей жены.

Я встал с кресла.

— Мне пора, извини. Император пригласил меня…

— Да-да, конечно. Езжай, — махнул рукой дед. — Я просто хотел, чтобы ты осознал положение вещей. Подумай, Костя. Позже мы вернёмся к этому разговору.

Выйдя за дверь кабинета, я выдохнул и покачал головой. Хорошо ещё, что не напоролся на Китти и Надю.

Как-то совсем круто поворачивается жизнь, куда ни глянь. Мсье Локонте со своими невероятными талантами в магии. Федот бежал из города. Вова собирается сделать то же самое. Надю того гляди выдадут замуж за первого встречного, лишь бы не нагуляла чего. Ещё и дед помирать собрался. А ты, Костя, крутись, расхлёбывай. Ты же сильный, чего тебе.

* * *

В Летний дворец я пришёл во второй раз в жизни. Первый был торжественным — по случаю Испытания. Второй выдался каким-то повседневным, что ли. Не было никакой помпы, дыхание не замирало в этих величественных стенах. Меня проводили даже не в тронный зал, а в кабинет, где Его Величество занимался делами. Кабинет, правда, был размером с футбольное поле.

— Константин Александрович! — провозгласил император, шагая мне навстречу.

Я в который уже раз ощутил, как внутри меня будто кишки в единый ком скручиваются от ощущения неимоверной силы, исходящей от этого человека.

— Ваше величество, — поклонился я.

Император нетерпеливым жестом велел мне отставить церемонии и пожал руку.

— Вам ли кланяться, Константин Александрович! Вы оказали столько услуг моей семье, что это мне впору бить вам поклоны. Я так и не отблагодарил вас за спасение дочери.

— Я просто исполнил свой долг, — улыбнулся я. — Кстати, как она всё это пережила? Надеюсь, это не бестактный вопрос?

Император улыбнулся в ответ и, положив руку мне на плечо, повлёк меня из кабинета прочь.

— Анна в полном порядке, и с вашей стороны такого рода вопрос — вовсе не бестактность. Напротив, я очень рад тому, что вы интересуетесь её самочувствием. Это говорит о том, что вы не просто исполняете свой долг.

Я вспомнил наш с княжной полунечаянный поцелуй в садике возле отеля в Кронштадте. Вряд ли она об этом рассказала отцу… Впрочем, находясь рядом с этим человеком, я с трудом мог допустить мысль, будто он не знает хоть чего-то в этом мире. Схожее ощущение было от мсье Локонте, только целиком со знаком минус.

— Вы, Константин Александрович, могли заметить, что я уделяю вам особое внимание. — Мы с императором шли по широкому коридору, встречные придворные и слуги замирали на месте и раскланивались. — Думаю, вы догадываетесь, что я нечасто приглашаю к себе студентов академии, и уж тем более редко прихожу к ним собственной персоной.

— Догадываюсь, — кивнул я.

— Можете предположить, почему?

— Ну… Вы — император, ваш уровень…

— Уровень здесь не имеет ровным счётом никакого значения, — покачал головой император. — Речь идёт об особенностях устройства власти, о магии и намерении. Белые маги имеют светлые намерения, чёрные — корыстные. Однако из-за поступков белых магов люди, случается, погибают. А из-за поступков чёрных — обретают работу и веру в завтрашний день. И всё же одни без контроля других могут лишь утопить империю. В дерьме или в патоке — не велика разница.

Я едва не споткнулся, услышав грубое слово от императора. Коридор свернул, и император замедлил шаг.

— Во главе Империи стоит не белый и не чёрный маг, — сказал он. — Моя персона — олицетворение идеального баланса. И я, как вы наверняка заметили, избегаю выказывать свои симпатии одним и другим.

Жемчужина императора, как всегда, была на виду — половина чёрная, половина белая. Моя — скрывалась под одеждой, и черноты в ней было — две трети. Император её, конечно, не видел. Но…

— Род Барятинских — род белых магов, — осторожно сказал я.

— Испокон веков и до недавних пор всё было именно так, — подтвердил император. — Однако жизнь не стоит на месте. И вот появился князь Барятинский, идущий совершенно особым путём. Мне нет нужды смотреть на жемчужину, чтобы видеть, как отбалансированы энергии в человеке.

Он мягко улыбнулся — тем самым подтвердив мою догадку.

— Погодите… — Я совсем остановился. — Вы хотите сказать, что я — такой же, как вы?

— Когда я хочу что-то сказать — говорю именно то, что хочу, Константин Александрович. — Император тоже остановился и повернулся ко мне. — Не в моём положении прибегать к околичностям. Нет, вы — не такой, как я. Вы молоды, и магия ваша находится в стадии становления. Вы — маг с белыми намерениями, использующий чёрные средства. Или же, напротив — маг с чёрными намерениями, использующий белые методы… Сейчас вы, образно говоря, на перепутье. Исхода может быть три. Вы либо в конце концов выберете одну сторону, чёрную или белую, либо же осознаете, что обе они стоят друг друга. Примете этот факт как разумом, так и сердцем. И вот тогда — станете таким, как я. Вы откажетесь от намерений и будете являть собой исключительно силу. Силу, которую направляют другие, приняв взвешенное решение. Именно так устроена государственная власть. Так работает правительство. Раздираемый противоречиями Ближний Круг и — бесстрастный император, принимающий окончательное решение.

Он молчал, глядя на меня с прищуром, как будто ждал чего-то.

— Но всё это хорошо работает до тех пор, пока все ведут чистую игру, — предположил я.

— Именно, — улыбнулся император. — В очередной раз убеждаюсь, что с вами очень приятно иметь дело, Константин Александрович.

Сделав шаг назад, он толкнул ближайшую дверь и кивком предложил мне заглянуть внутрь. Я подчинился и подошёл ближе. От увиденного на несколько секунд впал в ступор.

Это была просторная палата. Не комната, не покои — именно больничная палата, сверкающая белизной. Посреди неё стояла кровать с гнутыми ножками. В кровати лежал с закрытыми глазами смертельно бледный великий князь Борис. Рядом с ним высился штатив с капельницей. Возле кровати стоял журнальный столик, заваленный книгами. Впрочем, глядя на истощённые руки Бориса, с трудом верилось, что он может ими удержать хотя бы детскую книжку-малышку.

А с другой стороны кровати стояла Клавдия. Она с сосредоточенным видом водила руками над энергетическим телом Бориса, висящим в воздухе в полуметре над телом физическим.

Даже мне, с моими начальными познаниями в области магической энергетики, было ясно: дело — дрянь. Мелкие капилляры представляли собой невероятно редкую сетку, сквозь которую виднелись основные каналы. Тонкие до такой степени, что их тоже можно было спутать с капиллярами. Чакры и вовсе были практически не видны.

Клавдия не обратила на нас внимания. Она была целиком погружена в работу, в такие минуты весь остальной мир переставал для неё существовать.

Выждав секунд двадцать, император тихонько прикрыл дверь, и мы с ним двинулись в обратную сторону.

Глава 16 Две жемчужины

— Что-то пожирает моего сына, — тихо, горько проговорил император. — Изнутри. Какая-то энергетическая болезнь, сути которой никто не знает. К кому только мы не обращались! Кто только не пытался излечить Бориса. Приглашали как известных специалистов, так и простых деревенских знахарей. И я, и Её императорское величество пребываем в состоянии, когда готовы ухватиться за любую соломинку. Но, увы. Всё, чего мы добились на сегодняшний день — в мальчике худо-бедно теплится жизнь. Не более. И единственный целитель, у которого достаточно сил для того, чтобы поддерживать цесаревича — господин Юнг.

Я вопросительно наклонил голову.

— Неудивительно, что вы о нём не слышали, — кивнул Император. — Этот человек, при всех своих выдающихся достоинствах, совершенно лишён тщеславия. Заслуги его перед нашей семьёй огромны, но имя на страницах газет почти не мелькает. Вся жизнь господина Юнга направлена на служение нам, он состоит при моей супруге с самого детства, приходится ей дальним родственником. Если бы не он, то… — Император не договорил.

— Но сейчас рядом с цесаревичем — Клавдия Тимофеевна, — напомнил я.

— Верно. Господин Юнг вынужден был ненадолго отбыть на родину. Его матушка, к сожалению, очень плоха, уехал повидаться с ней. Он вот-вот вернётся, а в его отсутствие при Борисе находится баронесса Вербицкая. Господин Юнг признал её самой талантливой из всех целителей, которых видел. Целиком господина Юнга она, конечно, заменить не в состоянии, но продержаться несколько дней — способна. Недавно мне доложили, что Клавдия Тимофеевна добралась уже до восьмого магического уровня.

— И она — тоже, — вырвалось у меня. — Значит, я прав.

— Что вы сказали?

— Сказал, что искренне рад за Клавдию Тимофеевну, — выкрутился я. — Так вы говорите, она замещает господина Юнга в его отсутствие?

— Совершенно верно. Клавдия Тимофеевна помогает справляться с кризисами цесаревича — такими, как сейчас. Я не слеп и не глух, Константин Александрович, — горько продолжил император. — Мне известно о том, что белых магов пытались извести — для того, чтобы создать в Империи дисбаланс. Я уверен, что цесаревича проклял — или же навёл на него порчу — тот же самый, с позволения сказать, человек, который мутит эту воду. Которому очень нужно, чтобы Российская Империя взяла курс на черномагическую политику. Полагаю, вам известно, что именно так поступила уже практически вся Европа. И — да, в последние годы европейские страны показывают стремительный рост в науке, технике, быту. Однако к чему всё это приводит в конечном итоге?

Уж кто-кто, а я хорошо знал, к чему всё это приводит. К власти Концернов… Однако счёл за благо промолчать.

— Когда на одну чашу весов падает слишком много — другая чаша быстро поднимается вверх, — сам ответил на свой вопрос император. — Поднимается столь быстро, что может захватить дух от восторга. Однако в конечном итоге весы попросту переворачиваются — и летят со стола на пол.

— Если эти весы не прикручены к столу надёжными болтами, — всё-таки не удержался я.

— Именно, — кивнул император. — Хорошая аналогия. И сейчас кто-то пытается выкручивать эти… болты. Специальные службы разводят руками. Прорицатели в один голос кричат об ужасающих последствиях. А вы, Константин Александрович, за неполный год отвоевали белым магам преимущество в Ближнем Кругу. Разрушили планы злоумышленников на похищение моей дочери. И положили конец планомерной, многоходовой террористической акции — которая длилась долгие годы. Той, из-за которой белые маги теряли силы.

Император остановился, голова его поникла.

— Чего греха таить — наблюдая такой подъём среди белых магов, я надеялся, что и Борис исцелится после этого. Но — увы. Чуда, как видите, не случилось.

Второй раз за день в разговоре со мной сетуют на отсутствие чуда… Да что с вами такое, люди?! Я понимаю, что чудеса живут в вашем мире с момента его сотворения. Столь давно, что стали обыденностью. Но — всё же? Как же — на Бога надейся, а сам не плошай? Как насчёт того, чтобы хотя бы смотреть на реальность без розовых очков и просчитывать свои действия, исходя из анализа текущей ситуации?

— Ещё и поэтому я ищу сближения с вами, Константин Александрович, — сказал император. — Вы — не чёрный и не белый, как я. Однако, в отличие от меня, у вас развязаны руки. Вы можете действовать. И я прошу вас именно об этом: действуйте. Найдите того, кто всё это затеял. И заставьте его остановиться. Пока не поздно. Потому что, если действовать начну я — я более не смогу быть императором. Всё развалится. Даже если я убью его — победит он.

С этими словами Император схватил цепочку, поднял жемчужину. И я увидел, как чернота заволакивает её всю.

Я никогда не считал себя трусом. Но сейчас вдруг понял, что имеют в виду, говоря: земля уходит из-под ног.

Сила, исходящая от Императора, навалилась на меня и будто окутала со всех сторон. Я почувствовал себя стоящим на краю бездны — которая вот-вот разверзнется.

Эта чернота — то, чего нельзя допустить. Это — то, что приведёт Империю к полному краху. Это просто необходимо остановить!..

К счастью, ни сделать что-либо, ни даже закончить мысль я не успел. Император умел сдерживать свои чувства. Тьма отхлынула, и жемчужина вновь сделалась наполовину чёрной, наполовину — белой.

— Эта тварь ведёт войну на всех фронтах, — вернув жемчужину на место, тихо сказал император. — Войну, которая не рассчитана на победу в единственной схватке. Это — многоходовая, давно спланированная и тщательно рассчитанная операция. Продуманная настолько, что каждый наш шаг, кажется, является частью плана нашего врага. За исключением ваших шагов, Константин Александрович. Ваше вмешательство — это то, чего он не ожидал. Вы отважны и непредсказуемы. Вы не боитесь рисковать. Если смотреть со стороны, то выглядит это так, будто каждое ваше новое действие путает врагу все карты… Я уже перед вами в неоплатном долгу. И, разумеется, вы можете просить меня о чём угодно. Любая услуга. Если, конечно, оказать её — в моих силах. Любая помощь. Любые резервы…

— Благодарю. Мне пока не нужны никакие резервы, — сказал я. — Собственно… на сегодняшний день я, пожалуй, уже располагаю лучшими. — Тут я подумал о Тайной Канцелярии и Витмане. — Вот когда дойдёт до настоящей жары — тогда, наверняка, к вам обращусь.

— Обещаю, что буду готов, — кивнул император.

— Но вот небольшая личная просьба у меня всё-таки есть…

— Я весь внимание, Константин Александрович.

— Видите ли. Есть один хороший человек, которому очень не хватает дворянского титула. За, скажем так, особые заслуги перед отечеством. Этот человек неоднократно помогал мне во всём. Во всех тех… шагах, о которых вы только что говорили. За которые вы мне благодарны…

— Довольно. Нет нужды объяснять, — взмахнул рукой император. — Я пообещал исполнить любую вашу просьбу — и я её исполню. Один лишь вопрос: этот человек — маг?

— Боюсь, что нет, — смутился я.

Почему-то этот простой вопрос мне никогда не приходил в голову. А ведь все известные мне дворяне были магами.

— Значит, ему придётся стать таковым.

— А такое возможно? — удивился я.

— Разумеется. Выше первого уровня вашему знакомому, боюсь, не подняться — особенно если этот человек немолод. Однако зачатки способностей у него будут. Я отдам необходимые распоряжения, этим займутся лучшие специалисты.

Я непроизвольно поёжился.

— Кто этот человек? — спросил император.

Я назвал имя и фамилию. Император не изменился в лице.

— Что ж, воля ваша. Его разыщут и подвергнут процедуре сегодня же. Дворянство я пожалую лично. Об этом будут сделаны соответствующие объявления во всех значимых газетах.

— Премного вам благодарен, ваше величество! — от души сказал я. — И ещё вопрос. Клавдия Тимофеевна ночует во дворце?

— Нет. — По лицу императора скользнула улыбка. — Она предпочитает возвращаться в город. Вы можете подождать её здесь.

После этого мы распрощались. Император удалился, а мне какой-то человек в ливрее, мгновенно оказавшийся рядом, предложил пройти в «кабинет для ожидания».

Стоит ли говорить, что в «кабинете» свободно можно было бы разместить на ночлег целую роту. Лакей, или кто уж это был, предложил подать чай или кофе.

— А посерьезнее ничего не найдется? — вырвалось у меня.

Вспомнил вдруг, что за сегодняшний сумасшедший день успел только позавтракать — и то наспех.

Лакей, если и удивился, даже ухом не повёл.

— Желаете отужинать? — спросил он.

— Да, было бы неплохо.

— Какие закуски предпочитаете? Что подать на горячее?

— Закусок не нужно. Зеленый салат и шницель с отварным картофелем. — Я назвал блюда, которые чаще всего подавали на ужин в академии.

Лакей поклонился.

— Напитки?

«Пиво, — подумал я. — Холодное, в запотевшей кружке. Намахнуть бы сейчас, пожрать как следует — и прилечь…»

— Морс.

— Будет сделано-с. — Лакей поклонился и исчез.

А я плюхнулся в изящное креслице, обитое атласом. Покосился на стоящий рядом диванчик.

Прилечь не помешало бы, да. Умотался за сегодняшний день — будь здоров. А Клавдия, как придёт, разбудит. У неё очень хорошо получается это делать. С каждой нашей новой встречей — всё лучше.

Год общения со мной не прошёл даром, Клавдия многому научилась…

«Ну не в императорском же дворце! — оборвал себя я. — При всей лояльности ко мне императора».

Усилием воли заставил мысли вернуться в прежнюю колею.

На столике лежала стопка журналов. Я протянул руку, взял верхний. Привычка старого подпольщика — в незнакомой обстановке вести себя максимально естественно. Тот, кто за мной наблюдает, не должен ничего заподозрить.

Я понятия не имел, кто здесь может за мной наблюдать и что он может заподозрить. Но привычка — такая штука, от которой непросто избавиться. Особенно если эта привычка долгие годы способствовала твоему выживанию.

Я невидящим взором смотрел в журнал, а сам прокручивал в голове беседу с императором. Что-то меня грызло — хотя, на первый взгляд, разговор прошёл отлично. Что-то я упустил…

— Ч-чёрт! — я не сдержался, выругался вслух.

Хотел ведь осторожно расспросить императора про Изначальную магию! Платон обмолвился, что, если кто и владеет информацией — так это Его величество. Не факт, конечно, что император согласился бы ответить, но попробовать однозначно стоило. А сейчас уже поздно. Не бегать же по дворцу, требуя повторной аудиенции… Ладно. В другой раз спрошу. Что-то мне подсказывает, что случай поговорить с императором ещё представится.

— Прошу вас, ваше сиятельство.

Я резко обернулся.

К креслу подкатили сервировочный столик. Я был готов поклясться, что понятия не имею, откуда он тут появился.

На серебряном подносе, на подставке, расписанной вензелями, стояла высокая запотевшая кружка. Пиво светилось таким великолепным янтарным светом, а пенная шапка нависала сверху так аппетитно, что я сглотнул.

С трудом заставил себя отвести глаза… Для того, чтобы взгляд немедленно уперся в предмет, ещё более аппетитный — пышный девичий бюст.

— Прошу вас, ваше сиятельство, — нежным голоском проворковала белокурая фея. И протянула кружку мне.

Первым позывом было — выхватить кружку. Вторым — притянуть к себе на колени фею.

Для того, чтобы не сделать ни того, ни другого, мне потребовалось немалое усилие.

— Я не заказывал пиво. Вы меня с кем-то перепутали.

— А я не разношу заказы, ваше сиятельство. — Девушка мелодично рассмеялась, глядя мне в глаза. — Просто проходила мимо и почувствовала ваше настроение. Вот и решила сделать вам сюрприз.

На служанку она действительно не походила. Красивое платье, дорогие украшения, тонкие черты лица и грамотная речь.

— Кто вы? — спросил я.

Резче и грубее, чем следовало. Не люблю, когда меня застают врасплох — даже такие милые создания.

— Меня зовут Луиза, Константин Александрович. Луиза фон Краузе. Я — фрейлина Её императорского величества. Будем знакомы. — Луиза подала мне руку.

Я, поднявшись, коснулся этой руки губами.

Щёки Луизы порозовели. А я почувствовал, что сердце у меня забилось чаще. Вот же чёртовы гормоны! И когда только повзрослею?

— Спрашивать, откуда вы меня знаете, я, пожалуй, не буду. — Я постарался произнести это как можно небрежнее.

Луиза снова рассмеялась:

— Ваша скромность уже становится притчей во языцех, уважаемый Константин Александрович! Не скрою: я давно мечтала с вами познакомиться. Так ждала переезда императорского двора в Царское село, надеялась, что когда-нибудь на одной из аллей увижу вас. Хотя бы издали… И вдруг — вы здесь. Совсем рядом! Конечно же, я не могла пройти мимо.

— Вы в принципе крайне редко проходите мимо того, что вас совершенно не касается, милочка, — прозвучал вдруг новый голос.

Луиза, вздрогнув, обернулась. Я посмотрел туда же, куда смотрела она.

На пороге кабинета стояла красивая черноволосая женщина лет сорока. Её лицо — так же, как и низковатый голос, — показалось мне знакомым.

— Могу узнать, что вы здесь делаете?

— Я просто проходила мимо, — залившись краской, забормотала Луиза. — И почувствовала, что Константину Александровичу хочется… хочется…

— Я полагаю, что у Константина Александровича и без вас достаточно объектов для удовлетворения своих желаний.

— Ах, Мария Петровна! — Девушка побагровела окончательно, всплеснула руками. — Что вы такое говорите?!

— Я говорю об ужине, милочка, — женщина вошла в комнату.

Из-за её спины показался лакей, одетый во фрак. Он катил перед собой ещё один сервировочный столик — на этот раз уставленный тарелками.

Женщина щёлкнула пальцами. Пиво из кружки испарилось. Столик, сотворенный Луизой, конфузливо покатился к дверям.

— Я полагаю, это лишнее, — любезно улыбнувшись Луизе, пояснила Мария Петровна. — Врачи не рекомендуют употреблять алкоголь на голодный желудок.

Луиза воскликнула:

— Ах! — прижала ладони к щекам и опрометью выскочила из кабинета.

— Здравствуйте, господин Барятинский, — проводив её взглядом, сказала мне женщина.

— Счастлив познакомиться, госпожа Алмазова, — встал и поклонился я.

Мать Кристины, помедлив, подала мне руку. Жестом приказала лакею удалиться. Тот немедленно исчез за дверью.

— Вы можете приступать к трапезе, не смущаясь моего присутствия, Константин Александрович, — сказала Алмазова-старшая. — Садитесь, прошу.

— Это можно расценить как обещание, что остальные блюда не растворятся в воздухе? — Я уселся обратно в кресло.

Щеки Марии Петровны знакомо порозовели.

— Я заботилась о вашем здоровье, любезный Константин Александрович! В ваши юные годы — алкоголь, да ещё на голодный желудок…

— … да ещё принятый из рук такого прелестного создания, — кивнул я. — Ваши опасения можно понять.

— Что вы имеете в виду?!

— Вашу заботу о моём здоровье, разумеется. Ничего более.

Я придвинул к себе столик, снял с тарелок стеклянные крышки. Воздух наполнил божественный аромат.

— Присаживайтесь, — предложил я Алмазовой. — Не желаете разделить со мной трапезу?

— Я сыта, благодарю вас.

Мария Петровна села на диванчик.

Если до сих пор мне казалось, что Кристина похожа на отца, то теперь решил, что ошибся. На мать она была похожа гораздо больше.

— Я много слышала о вас от своей дочери, — сказала Мария Петровна.

— Могу себе представить, — отпиливая от шницеля приличных размеров кусок, кивнул я.

— И мне известно, что вы — не тот, за кого себя выдаёте.

Вот теперь я закашлялся.

Мария Петровна невозмутимо налила в стакан морса из кувшина, подала мне. Я отпил. Кашель прекратился.

Я поставил стакан на стол и принялся терзать шницель дальше.

Мария Петровна знакомо приподняла бровь:

— Вы даже ни о чём меня не спросите?

— Вы сами расскажете, полагаю. Для того сюда и пришли.

Секундное замешательство закончилось. Я взял себя в руки.

Глава 17 Смешанная природа магии

— Природа вашей магии — смешанная, господин Барятинский, — объявила Мария Петровна. Так, словно это известие должно было пригвоздить меня к полу. — Вы, белый маг по рождению, совершенно не гнушаетесь использовать чёрную магию!

— Вот оно что, — обрадовался я. — Ну, спасибо хотя бы за то, что не подозреваете во мне пришельца из другого мира.

Алмазова нахмурилась:

— Мои слова кажутся вам забавными, господин Барятинский?

— Честно говоря, мне многое в этом мире кажется забавным, — искренне признался я. Закончил с едой, отложил нож и вилку. — Например, привычка подавляющего большинства магов обеими руками держаться только за чёрное или белое. Белому магу — не допускать даже мысли о том, что его поступки могут быть чёрными. Чёрному — бояться шаг шагнуть так, чтобы, боже упаси, не сотворить ничего белого.

— Но… — Вот теперь госпожа Алмазова, до сих пор кажущаяся непоколебимой, как скала, растерялась. — Но ведь это — основа всего существующего порядка! Широко известный факт: чёрная и белая магия — параллельные прямые, которые не пересекутся никогда.

— Зато они могут работать последовательно, — сказал я. — В одной команде. Если вы наблюдали за Игрой в Кронштадте, в которой принимала участие ваша дочь, не могли не заметить, что наша команда активно использовала этот способ — и победила.

— Это была всего лишь Игра!

— Это была демонстрация своих навыков молодыми людьми, которым в недалеком будущем предстоит занять самые значимые посты Российской Империи. И одерживать победы уже не в Игре.

— Чёрные и белые маги даже не могут иметь общего потомства!

Ах, вот оно что. Вот зачем она на самом деле сюда явилась.

— Заходите как-нибудь в гости, госпожа Алмазова, — откидываясь на спинку кресла, предложил я, — познакомитесь с моим дедом. Уверен, что вы найдёте немало точек соприкосновения.

— Не уверена, что верно вас поняла, господин Барятинский…

— Ничего. Зато я вас прекрасно понял. Позвольте поинтересоваться: чёрные и белые маги не могут иметь общего потомства — вообще? Не известен ни один такой случай?

Алмазова поджала губы. Неохотно обронила:

— Исключения бывали. Но это — единицы!

— Тем не менее. Мне вот кажется, что чёрные и белые маги не могут иметь общего потомства преимущественно потому, что крайне редко пытаются его заиметь. Вот вы, госпожа Алмазова, отдали бы свою дочь замуж за белого мага?

— Упаси Христос! — Алмазова перекрестилась.

— Вот именно, — кивнул я. — Как и абсолютное большинство ваших знакомых. И мой дед костьми ляжет — но не позволит моей сестре выйти замуж за чёрного мага. Или мне — жениться на… представительнице черномагического рода.

Алмазова покраснела — снова напомнив мне Кристину.

— Имейте в виду: в этом вопросе я с вашим уважаемым дедушкой совершенно солидарна, господин Барятинский!

— Да-да, я так и понял. Хотя на самом деле, между нами — вовсе не такая пропасть, как принято думать. Все беды — от предрассудков, которые с самого младенчества вбили в голову, например, вам, а вы передали своей дочери. Так же, как в своё время поступили со мной и моей сестрой наши отец и дед. Господин Витман, к слову, в этом плане намного более гибок, чем вы.

Лицо Алмазовой окаменело.

— Я настоятельно прошу вас не упоминать при мне имя господина Витмана! — процедила она. — Если только это не будет крайней необходимостью.

Гхм. Даже интересно стало — где ж ты так накосячил, дорогой мой начальник?

— Хорошо, — согласился я. — Не буду. Что-то ещё?

— То есть? — удивилась Алмазова.

— Ну, вы пришли мне сказать, что я не тот, за кого себя выдаю. Сказали. Это — всё, или вы планируете порадовать меня ещё какими-то известиями?

Мария Петровна начала багроветь. А в дверь негромко, деликатно постучали.

— Открыто, — сказал я.

Дверь отворилась, и в кабинет впорхнула Клавдия.

— Костя… — начала она.

Порыв броситься мне на шею остановила, видимо, в последнюю секунду — заметив, что в помещении я не один. Мгновенно исправилась:

— Здравствуйте, Константин Александрович! Мария Петровна, — Клавдия присела в сторону Алмазовой.

— Рада вас видеть, уважаемая Клавдия Тимофеевна, — окидывая нас обоих пронизывающим взглядом, обронила Алмазова. Встала с дивана. — Что ж, я, пожалуй, удалюсь. Не буду мешать вашему уединению.

— Мы тоже уже уходим, — поспешно заверила Клавдия. — Константин Александрович любезно согласился дождаться меня, чтобы вместе ехать в клинику. Он помогает мне в целительстве.

— Наслышана о вашем милосердии. — Алмазова елейно улыбнулась. — Мой вам совет, дорогая: увозите отсюда Константина Александровича побыстрее. Пока вас не лишили такого ценного помощника.

— О чём вы? — растерялась Клавдия.

— О госпоже Луизе фон Краузе. — Алмазова повернулась ко мне. — Полагаю, вы сами расскажете Клавдии Тимофеевне о той возмутительной сцене, что я здесь застала. Не так ли, Константин Александрович?

— Охотно расскажу, — кивнул я. — Не каждый день, знаете ли, у меня из-под носа угоняют пивные кружки.

На это у Алмазовой ответа не нашлось. Она рассерженно фыркнула и удалилась.

— Пивные кружки? — удивилась Клавдия.

— По дороге расскажу, — пообещал я. — Идём.

* * *

— … А посему, господа курсанты, в настоящее время такой вид вооружения, как авиационные бомбы, не принято считать чем-то, представляющим собою серьёзную опасность. Согласно проведенным экспериментам, несколько магов восьмого-десятого уровня, действуя совместно, способны как перенаправить бомбовые удары противника, так и уничтожить снаряды прямо на лету…

— Вместе с осколками? — не выдержал я. — Уничтожить? Или, всё-таки — взорвать? Это — разные вещи.

— Извольте встать, господин Барятинский, когда обращаетесь к преподавателю! — немедленно взъярился Юсупов.

Я встал и повторил вопрос.

Аудитория замерла в предвкушении — стычки между мной и Илларионом давно стали одним из самых долгожданных развлечений в суровых курсантских буднях.

— Разумеется, господин Барятинский! Говоря об уничтожении, я имею в виду полное уничтожение.

— А мне вот доводилось читать о том, что полное уничтожение осколков невозможно. И то, что оставалось от бомб, доставляло участником экспериментов немало неприятностей.

— Вы невнимательно читали! Участников эксперимента прикрывали Щитом другие маги.

— А во время военных действий жителей городов, на которые обрушатся бомбовые удары, также буду прикрывать Щитом маги? Это ведь вызовет огромный расход магического ресурса.

— Вы полагаете, господин Барятинский, что эксперименты проводили недостаточно грамотные и сведущие в военном деле люди?

— Я полагаю, что такое вооружение, как авиационные бомбы, не стоит недооценивать.

— Вам известно название самого современного бомбардировщика в мире, господин Барятинский? — Юсупов сменил тон на снисходительный.

— Оно известно даже мне, — подняв руку, подал голос Анатоль.

— Извольте, господин Долинский.

Анатоль поднялся.

— Самый современный бомбардировщик называется «Илья Муромец». Первый и пока единственный в мире многомоторный самолет. Новейшая разработка всем нам известного господина Сикорского, гордость российской армии. Четырехдвигательный, бомбы размещаются как внутри самолета, вертикально вдоль бортов, так и на внешней подвеске. Оснащён дополнительным пулеметным вооружением, а также…

Я слушал Анатоля и удовлетворенно кивал. Общение со мной не прошло даром. Мой разгильдяй-приятель ухитрился всерьёз увлечься военной техникой.

— Благодарю вас, достаточно, — оборвал Анатоля Юсупов. — Будьте любезны, назовите грузоподъемность этого самолета.

— Бомбовая нагрузка — до восьмисот килограммов.

— Вот именно! — Юсупов повернулся ко мне, торжествующе вскинул указку. — И это — самый современный бомбардировщик, господин Барятинский! Спрашивается, что такое восемьсот килограммов для обученных, хорошо подготовленных магов? Сущая ерунда.

— Ерунда — это если бомбардировщик один, — упрямо сказал я. — А если из «Муромцев» составить эскадру? Если таких самолетов будет десять, двадцать, сотня? Если на смену нынешним авиационным бомбам придут другие — более мощные? Если в других странах построят новые бомбардировщики — превосходящие по своему оснащению «Муромца»?

Юсупов снисходительно прищурился.

— И что же вы предлагаете, господин Барятинский — для защиты от такой фантастической напасти?

— Предлагаю не уповать на одну лишь магию, господин Юсупов, — отрезал я. — А также предлагаю прекратить считать такую вещь, как бомбовый удар, детской шалостью — которую можно остановить мановением руки. Прогресс не стоит на месте. То, что сегодня кажется вам фантастикой, завтра может обратиться суровой реальностью. И лично я предпочел бы в этом случае полагаться не только на магию, но и на зенитные орудия.

— Согласен, — горячо поддержал меня Андрей.

— Вашего мнения никто не спрашивал, господин Батюшкин, — оборвал его Юсупов. — Садитесь, господин Барятинский. Если вы закончили фантазировать, то я, с вашего позволения, продолжил бы лекцию.

— Продолжайте, — буркнул я.

И уселся на место. Спорить с Юсуповым дальше не было ни времени, ни желания. Когда будет нужно — меня услышат…

«Если, — напомнил себя я. — Если будет нужно. Ты в этом мире — для того, чтобы не допустить войну и хаос».

Мысли вернулись к текущим задачам. Сегодняшняя лекция не даст мне ничего нового. Разновидности и характеристики авиабомб, о которых занудно бубнит Юсупов, я и без него прекрасно знаю.

Витман сказал, что нужно действовать по-другому. Нужно попытаться найти следы того, кто стоит за покушениями на меня. И моя задача — определить эти следы. Подумать, где именно эта тварь могла натоптать…

Физические — равно как и магические — следы искать бесполезно, слишком много времени прошло. Если уж даже в подземном туннеле в Кронштадте особисты ничего не нарыли, то о прочем и говорить нечего. А значит, искать надо людей. Тех, кто может что-то знать и каким-то образом вывести меня на организатора покушений.

А кто может что-то знать? Кто может мне рассказать, с кем водил знакомство, к примеру, покойный Белозеров?

Он был холост, после того скандала с соблазненной гувернанткой перебрался жить сюда, в академию. И вряд ли встречался со своим руководителем на здешней территории. В своём доме в Петербурге, если и бывал — то наездами. А после смерти Белозерова прислуга из этого дома разбежалась, поди их теперь найди. Попробовать поискать его друзей? Или, чем чёрт не шутит — родителей? Вдруг они ещё живы?

И тут меня кольнуло.

Родители. На меня ведь покушался не только Белозеров! Был ещё Рабиндранат. А из его дневника я знал, что существует некий благодетель, внушивший господину Иванову мысль о том, что он — будущий император. И организовавший протекцию для поступления Рабиндраната в Императорскую академию… Угу.

Кажется, у меня появился повод снова пообщаться с ректором.

* * *

— Зачастили вы ко мне, Константин Александрович.

В этот раз Калиновский был один. За радушной улыбкой он постарался скрыть настороженность.

Чего я потребую от него на этот раз? Кого из курсантов соберусь вывозить из уютного оазиса академии в огромный, полный опасностей мир?

— Прошу садиться, — он указал мне на кресло, стоящее напротив стола.

— Благодарю, — я отрицательно покачал головой. — Мой вопрос не займёт много времени.

— Слушаю вас, — Калиновский недоуменно приподнял бровь.

— Скажите, пожалуйста, по чьей протекции сюда, в академию, поступил Рабиндранат Иванов?

Калиновский нахмурился.

— При всем уважении, господин Барятинский, это конфиденциальная информация. Я не имею права делиться ею, даже если бы захотел.

— Догадываюсь. Но вы, полагаю, также понимаете, что я задаю этот вопрос не из праздного любопытства. Я выполняю служебный долг.

— Понимаю.

Калиновский задумался. И вдруг, просияв, придвинул мне телефонный аппарат.

— Вот что мы с вами сделаем,Константин Александрович. Вы ведь наверняка знаете номер своего… э-э-э… начальника?

— Господина Витмана? Знаю, конечно.

— Наберите его, будьте добры. Не сочтите за недоверие, но я хотел бы убедиться, что…

— Ясно, — вздохнул я. — Соломку сте́лите… Хорошо. Начальник, так начальник.

Я быстро набрал знакомый номер. Передал трубку Калиновскому.

В этот раз Витман, по счастью, оказался на месте и ответил быстро.

— Василий Фёдорович? — Трубку держал Калиновский, но голос Витмана отлично слышал и я. — Доброго дня. Чем обязан?

— Доброго дня, Эрнест Михайлович. Прошу прощения за беспокойство. Ко мне только что пришёл небезызвестный вам господин Барятинский… — Калиновский покосился на меня.

— Который, вероятно, стоит сейчас рядом с вами, — проницательно закончил Витман. — И что же ему угодно?

— Его вопрос носит весьма деликатный характер. Господина Барятинского интересует личность того, кто оказал протекцию господину Иванову при поступлении в академию.

— Господину Иванову? — переспросил Витман. — Я полагаю, курсантов с такой фамилией у вас в академии немало.

— Речь о Рабиндранате Иванове. Том несчастном, который…

— Ах, да, — вспомнил Витман. — Этот, подлёдник.

— Что, простите? — удивился Калиновский.

— Ничего, не обращайте внимания. Профессиональный жаргон… Так вы говорите, господина Барятинского интересует личность, оказавшая ему протекцию?

— Да, — вмешался в разговор я. — Вы меня слышите, Эрнест Михайлович?

— Слышу, прекрасно. — Два и два Витман сложил быстро. — Что ж, разумный ход. Я буду вам весьма признателен, Василий Фёдорович, если вы предоставите господину Барятинскому эту информацию. И чем скорее это сделаете, тем лучше.

— Но… — Калиновский казался абсолютно обескураженным. — То есть, вы имеете в виду… Я действительно могу это сказать?

— Вы можете это сделать прямо сейчас, Василий Фёдорович. Не кладя на рычаг трубку.

Я представил, какого труда Витману стоит сдерживаться. Не рявкнуть: «Быстрее, чёрт бы вас побрал!» Время-то у него наверняка — на вес золота. Всё-таки аристократическое воспитание и профессиональный опыт не пропьешь.

Калиновский помолчал. Нерешительно взглянул на меня, на телефонный аппарат.

— Не волнуйтесь, Василий Фёдорович, — подбодрил Витман. — Уверяю вас, какое бы имя сейчас ни прозвучало — меня и господина Барятинского оно не удивит. А уж говорить о том, что дальше нас эта информация не уйдёт, полагаю, вовсе излишне. Итак?

Калиновский молчал.

— Время, Василий Фёдорович, — Витман всё-таки начал терять терпение. — Побыстрее, прошу вас.

— Но… — Калиновский откашлялся. — Признаться, не понимаю, для чего вы просите об этом меня…

Голос Витмана похолодел.

— При всем уважении, Василий Фёдорович, наша организация — не из тех, что считает нужным сообщать кому бы то ни было о резонах, заставляющих нас поступать тем или иным образом. Просто ответьте на вопрос. Кто составил Иванову протекцию?

Я в очередной раз подумал, что свой пост начальник тайной канцелярии получил не за красивые глаза. Что-что, а задавать вопросы Витман умел превосходно. Последние слова прозвучали резко и напористо.

Калиновский сдался.

— Что ж, если вы так настаиваете… Хотя я по-прежнему не понимаю…

— В данной ситуации понимание от вас и не требуется. Говорите.

— Хорошо, Эрнест Михайлович, — Калиновский развёл руками. — Человек, составивший протекцию господину Иванову — вы.

Глава 18 Госпожа Иванова

Витману, должно быть, не часто доводилось нарушать свои обещания. Сейчас произошло именно это — и он, и я обалдело молчали. Несмотря на то, что минуту назад Витман едва ли не поклялся, что никакое имя нас с ним не удивит.

Калиновскому надо отдать должное: он быстро сообразил, что стал лишним в собственном кабинете. Демонстративно извлек из нагрудного кармашка часы на цепочке, откинув крышку, посмотрел на циферблат и сказал в трубку:

— Пойду-ка я, пожалуй, прогуляюсь немного. Доктора, знаете ли, советуют — при сидячем образе жизни…

— Очень правильный совет, Василий Фёдорович, — горячо поддержал Витман. — Сам охотно ему следую при каждой возможности. Всего вам доброго, благодарю.

— И вам всего доброго, Эрнест Михайлович, — Калиновский передал трубку мне. — Будете уходить, Константин Александрович — дверь кабинета прикройте поплотнее.

— Непременно, — я взял трубку. Пообещал Калиновскому: — Пять минут, не больше. Извините, что мы так…

— О, не стоит извинений. Я всё понимаю, — и Калиновский скрылся за дверью.

— Ушёл? — спросил Витман.

— Да.

— Правильно сделал. Умён старик — дай ему бог здоровья. Соображает, что вникать в дела тайной канцелярии — себе дороже.

— Дурака ректором не поставили бы, — заметил я. — К нашим баранам, Эрнест Михайлович. Верно ли понимаю, что о протекции, якобы оказанной Рабиндранату, вы впервые услышали только что?

— Разумеется.

— А это значит…

— Это значит, что дела обстоят ещё хуже, чем мы с вами предполагали до сих пор. — Я услышал, как чиркнула зажигалка — Витман закурил. — По словам Калиновского, о протекции попросили во время телефонного разговора. Это — нормальная, обычная практика, такое происходит нередко. Потому Калиновский и не удивился.

— За Кристину просили вы?

— Нет, конечно. У Кристины есть мать — первая статс-дама империи, её просьбы было более чем достаточно. Но некоторым другим абитуриентам я действительно составлял протекцию.

— И кто же они? — не сдержался я.

— К нашему делу эти молодые люди не имеют отношения, уверяю, — отрезал Витман. — Тем более, что в этом году — так же, как и в предыдущие пять, если не ошибаюсь, лет, — я никому протекций не оказывал. Но всё же — такие случаи бывали, и Калиновский моей просьбе не удивился. Ни на секунду не усомнился, что я — это я.

— Он сказал, что ему звонили из вашего кабинета.

— Не совсем так. Ему сказали, что на связи господин Витман — и Калиновский решил, что я звоню из своего кабинета. Ибо, в его понимании — откуда мне ещё звонить?

— Логично, — признал я. — То есть, в ваш кабинет злоумышленник не проникал.

— Нет. Но это, боюсь, наша с вами единственная хорошая новость. Тот, кто звонил, сумел превосходно подделать мой голос…

— … или как-то иначе убедить Калиновского, что звоните вы.

— Или так. В данном случае не имеет значения. Что ж, предупрежден — значит вооружен. Придётся придумать некое кодовое слово, по которому мои подчиненные будут понимать, что моим голосом с ними говорю по телефону именно я.

— А если не по телефону? Что мешает злоумышленнику принять вашу внешность?

— Гхм… — Витман замялся. — Видите ли, Константин Александрович. В непосредственном подчинении у меня — маги не ниже десятого уровня. Каждый из них обучен умению отличать натуральную внешность человека от магической маскировки — при условии, конечно, что та не защищена дополнительными заклинаниями, как это было проделано с великой княжной. Прошу прощения за то, что не сказал вам об этом сразу. Как-то не до того было.

— Что ж, лучше поздно, чем никогда, — проворчал я. — Я тоже должен освоить эту технику! И чем быстрее, тем лучше.

— Разумеется. Как только ваш магический уровень…

— У меня — почти десятый уровень. Надеюсь, этого будет достаточно.

— Десятый?! Но… — Витман замолчал.

— Вы хотели сказать: но ведь у вас — восьмой?.. Боюсь, что огорчу. Информация устарела.

Всё-таки приятно иногда щёлкнуть начальство по носу.

Витман, впрочем, быстро взял себя в руки.

— Принято, — сказал он. — Я отдам соответствующее распоряжение, технике вас обучат… Так, относительно нашего дела. Что вы планируете делать дальше?

— Буду и дальше разрабатывать Рабиндраната.

— Каким образом?

— Сообщу, как только будет о чём сообщать.

— Но…

— Мне пора на занятия, Эрнест Михайлович. Всего доброго, рад был пообщаться, — и я положил трубку.

Береженого бог бережет. Моя паранойя не раз спасала мне жизнь. Уверенности в том, что телефонная линия Калиновского не прослушивается, у меня не было.

* * *

Адрес госпожи Ивановой, матери Рабиндраната, мне подсказал Анатоль. В воскресенье утром я остановил машину возле трёхэтажного доходного дома.

Господам Ивановым, если верить табличке, прикрученной к дверям парадного, принадлежал весь первый этаж. На двух верхних этажах находились квартиры, сдаваемые в аренду. Я позвонил в нужный звонок. Тишина.

После третьего звонка дверь распахнулась, и на крыльцо выплыла пышная дама в шляпке, ведущая на поводке белого пуделя.

Пудель, увидев меня, пронзительно затявкал. Голубые бантики на его кудряшках отчаянно затряслись.

Дама подхватила пуделя на руки. Меня смерила неодобрительным взглядом и открыла было рот — вероятно, чтобы высказать всё, что она думает о дурно воспитанных молодых людях, пугающих приличных собачек.

Но в следующий момент случилось то, к чему я уже начал привыкать: дама меня узнала.

— О, — пробормотала она. — Господин Барятинский!.. Здравствуйте! Да замолчи же ты! — это уже не мне, а пуделю. Тот, как ни странно, заткнулся. — Могу узнать, что привело ваше сиятельство в нашу скромную обитель?

Дама попыталась состроить мне глазки. Лицо её наполовину закрывала шляпка, наполовину — голубые бантики, и выглядело это по-идиотски. Я приложил все усилия к тому, чтобы ответить серьёзно.

— Здравствуйте. Я пришёл к госпоже Ивановой.

— К госпоже Ивановой? — дама удивилась. — Но почему — сюда?

— А разве это — не правильный адрес?

— Да адрес-то правильный. Но… — Дама зачем-то оглянулась по сторонам и понизила голос. — Но разве вы не слышали?

— Что именно?

— Госпожа Иванова… Она находится не здесь.

— А где?

Дама потупила взор.

— Ах, это такой деликатный вопрос… Не уверена, что я вправе обсуждать подобные вещи с почти не знакомым человеком. Да к тому же — с мужчиной…

— Понял, — сказал я. — Что ж, извините за беспокойство. Спрошу у кого-нибудь ещё, — и развернулся, сделав вид, что собираюсь уходить.

— Постойте! — Дама мгновенно изменила решение.

Пожалуй, самое страшное, что может произойти с представительницей этой породы — сплетню, о которой некий незнакомец почему-то до сих пор не слышал, поведает первой не она.

— Не желаете пройтись со мной по набережной? — предложила дама. — Тоби так любит прогулки! А мы с вами, ваше сиятельство, не торопясь обо всем поговорили бы.

«… и каждый встречный-поперечный увидел бы, что я прогуливаюсь с самим князем Барятинским! Все подруги просто умерли бы от зависти!»

— Извините за то, что не приглашаю к себе, — конфузливо продолжила дама. — Визит молодого мужчины к одинокой женщине — сами понимаете… Приличия…

И так посмотрела мне в глаза, что я мгновенно понял: стоит мне сказать буквально одно слово — забудет и о приличиях, и вообще обо всем на свете.

— Подъезд — сквозной? — спросил я.

— Д-да, — удивилась дама.

— Идёмте. — Я открыл перед ней дверь.

Дама обалдело пискнула, но вопросов не задавала. Прошла внутрь. Я — за ней.

— Где вы живёте?

— Во втором этаже, — покраснев, пролепетала она. И, будто зачарованная, направилась к лестнице.

— Прекрасный выбор, — похвалил я. — Второй этаж — очень удобно.

Прошёл подъезд насквозь и вышел с другой стороны, в глухой двор-колодец. Придержал дверь — для дамы. Она, уже начав подниматься на второй этаж, остановилась. Озадаченно промямлила:

— Ваше сиятельство?..

— Прошу вас, — позвал я.

Дама подошла ко мне. Шагнула за порог и окинула обалдевшим взглядом заднее крыльцо — присыпанное древесным мусором и засиженное голубями. Непохоже, чтобы ей часто доводилось тут бывать.

— Люблю необычную обстановку, — объяснил я, — возбуждает.

Сам быстро оглядел двор и убедился, что прав: ни подглядывать за нами, ни подслушивать разговор здесь некому. Это возле парадного мы торчали на виду у всей улицы. Здесь — куда спокойнее. Учитывая тот нездоровый интерес, что уделяется в последнее время моей нескромной персоне, светить знакомство со мной — небезопасно в первую очередь для собеседника.

— Расскажите, что случилось с госпожой Ивановой, — сказал даме я.

— О… — Дама определенно рассчитывала на интерес другого рода. Но тяга посплетничать победила разочарование. Дама понизила голос: — Вы слышали о том несчастье, которое случилось с её сыном?

— Нет. — Я действительно не интересовался, каким образом это событие Витман разрешил осветить газетной хронике.

— Ах, это такой кошмар! Бедный мальчик в рождественскую ночь катался на автомобиле по улицам и не справился с управлением. Его автомобиль занесло на обледенелой дороге, он перелетел через ограждение и упал в канал. Помощь прибыла слишком поздно, спасти бедняжку не удалось.

Что ж, чего-то в этом духе и следовало ожидать. Причастность Рабиндраната к заговору против императора похоронили в недрах тайной канцелярии. Как по мне — так правильно сделали.

— Какой ужас, — равнодушно сказал я.

Дама закатила глаза.

— Ах, и не говорите! Это было ужасно. Мальчик и прежде увлекался быстрой ездой. Я не раз говорила Эмилии Генриховне, что подобное лихачество не доведёт его до добра! Но — мать есть мать. Она обожала единственного сына, буквально молилась на него. Потакала любым капризам — в том числе и таким самоубийственным. Следовало ожидать, что добром это не закончится. — Дама осуждающе поджала губы.

— Так, а сама Эмилия Генриховна? — поторопил я. — Верно ли понимаю, что она здесь больше не живёт?

— Совершенно верно. — Дама печально опустила глаза. — Смерть единственного сына стала для бедняжки огромным потрясением. Она и прежде-то была… Как бы это сказать… Ну, вы, должно быть, слышали?

— Не слышал.

— Удивительно, право. — Глаза дамы довольно сверкнули: она знала что-то такое, о чем не знал сам князь Барятинский. — В свете давно об этом поговаривают. Бедняжка Эмилия Генриховна… Она не первый год витает в облаках собственных фантазий — если вы понимаете, о чём я…

Я нетерпеливым кивком подтвердил, что понимаю.

— А смерть сына окончательно подорвала её здоровье. — Дама вздохнула.

— Так она — в больнице, что ли? — спросил я. — В какой?

— В больнице? — переспросила дама. — Ну… В каком-то смысле — да.

— Вы можете говорить конкретно? — не сдержался я. — Где находится госпожа Иванова?

Дама обиженно поджала губы.

— Что ж, если угодно… Она — в скорбном доме, господин Барятинский.

Я не сразу сообразил, что означает это словосочетание. Переспросил:

— В скорбном доме?

— Том, что на Мойке, — пояснила дама. Так многозначительно, словно адрес должен был сказать мне сразу обо всем. — Неужто не слышали?

— Слышал. — Я решил, что вопросов достаточно. — Благодарю.

* * *

Сев в машину, первым делом поспешил убраться от дома госпожи Ивановой. Слежки за мной нет — уж это враз срисовал бы, — но лучше поберечься, мало ли что. В городе я ориентировался неплохо, направление выбрал так, чтобы побыстрее оказаться на Мойке. А у ближайшей телефонной будки остановился.

Принялся листать толстенный телефонный справочник, лежащий на специальной подставке. Страницы были истрепаны, но целы — все до одной. Вырывать их, дабы использовать не по прямому назначению, в этом благословенном мире не приходило в голову, очевидно, никому — даже распоследним отбросам общества.

Больницы… Я вёл пальцем по перечню, обращая внимание на адреса. Услышав о «скорбном доме», прежде всего подумал о местном аналоге того, что в моём мире называли хосписами. Но палец быстро добрался до строчки: «Лѣчебнiца для душевнобольныхъ святаго Николыя Чудотворца». Адрес: набережная реки Мойки.

Вот оно что…

Через пятнадцать минут я въехал во двор больницы.

* * *

— К госпоже Ивановой? — удивилась женщина в белой косынке с красным крестом на лбу, сидящая за стойкой регистратуры. — Извольте обождать. Я приглашу врача.

Скоро появился врач — почтенный господин с седой бородкой клинышком. Этот меня сразу узнал.

— Господин Барятинский? Рад! Чрезвычайно рад познакомиться с вами. Наслышан о том фуроре, что вы произвели на Игре в Кронштадте. А вот причина, побудившая вас посетить нашу обитель, боюсь, не самая радостная… Что вам угодно?

— Я хотел бы поговорить с госпожой Ивановой, — сказал я.

Врач развёл руками:

— Вы — не первый и не последний, кто желал бы этого. Но, увы…

— С ней запрещено общаться? — Я добавил голосу суровости. — Могу узнать, кто наложил запрет?

— Запрещено? — удивился врач. — Вовсе нет… Вот что, ваше сиятельство, — увидев, что я хмурюсь, заторопился он. — Давайте-ка я провожу вас прямо к ней. Право, так будет проще.

Я принял от женщины, сидящей за стойкой регистрации, белый медицинский халат и накинул его на плечи. Врач развернулся и жестом пригласил меня следовать за собой.

Мы прошли по длинном коридору и вышли из здания больницы через чёрный ход.

— Здесь у нас — настоящий парк, — с гордостью сказал врач. — Полюбуйтесь, какая красота!

Я, оглядевшись вокруг, решил, что персоналу больницы и впрямь есть, чем гордиться. Парк был устроен с любовью и глубоким пониманием предмета. Тенистые аллеи, солнечные лужайки, нарядные клумбы. Скамейки, стоящие как в уединении, так и под углом друг к другу, и даже прудик с небольшим фонтаном.

— У вашей больницы прекрасный попечитель, — похвалил я.

— Даже передать не могу, ваше сиятельство, как нас всех огорчила смерть вашего дорогого батюшки, — отозвался врач. — Слухи-то — знаете, наверное, — ходили разные. Мы уж тут, было, вовсе отчаялись, не знали, чего и ждать. Кого теперь нам их императорское величество попечителями назначат?.. Кому передадут — после стольких веков, что мы под крылом князей Барятинских жили?.. Зато уж сколько было радости, когда вы вернули место в Ближнем кругу! Я самолично во здравие ваше молебен заказывал. И уверен, что многие мои коллеги — так же.

Н-да. Двойка тебе, Капитан Чейн. Мог бы и сообразить, что попечителем больницы — как, впрочем, большинства медицинских учреждений Империи, — являешься, по сути, ты сам.

Врач, впрочем, кажется, решил, что я шучу.

— У пациентов сейчас — как раз прогулка, — продолжил он. — Госпожа Иванова, полагаю, находится там же, где обычно. Идёмте.

* * *

«Где обычно» оказалось садовыми качелями — полосатым диваном, подвешенном на цепях к специальным стойкам. На качелях, под навесом, сидела хрупкая девушка в больничной пижаме. Она держала в руках ромашку и меланхолично, по одному, отрывала от цветка лепестки.

Рядом с ней на низком складном стуле сидела пожилая женщина в белом халате и вязала чулок.

— Любит — не любит, — услышал я, подойдя, негромкое бормотание. — Любит — не любит…

Каждое «любит» и «не любит» равнялось одному оторванному лепестку. У ног девушки, обутых в домашние туфли, их скопилось уже немало.

— Добрый день, уважаемая Эмилия Генриховна, — преувеличенно-бодро поздоровался врач. — Ну, как мы себя сегодня чувствуем?

Девушка не шевельнулась. Так и продолжала бормотать «любит-не любит», лишая ромашку лепестков. Когда оторвала последний, победно объявила:

— Любит! — и подняла голову. Бросила оборванный цветок на землю и с восторгом захлопала в ладоши.

Я внутренне содрогнулся: оказалось, что «девушке» — лет сорок пять, юной она выглядела из-за хрупкой фигуры. В длинных распущенных волосах госпожи Ивановой серебрилась седина.

Глава 19 Запретная магия

— Как ваше самочувствие? — продолжил врач.

Нянька с чулком посмотрела на него укоризненно. А госпожа Иванова, не обратив на вопрос врача ни малейшего внимания, взяла из букета, лежащего рядом с ней, новую ромашку и принялась яростно отрывать от неё лепестки.

— Любит — не любит, — снова донеслось до меня. — Любит — не любит…

— Если выпадет «не любит», она зальётся слезами, — прокомментировал врач. — Ненадолго, впрочем. Через одну-две минуты утешится и возьмёт следующий цветок.

— А больше она ничего не говорит?

— Увы.

— И давно она в таком состоянии?

— С Рождества. Признаться, госпожа Иванова бывала у нас и прежде. Но то были в основном так называемые меланхолические расстройства, большей частью надуманные. Знаете, у некоторых дам в этом возрасте, особенно одиноких, бывает такое: выдумывают себе болезни, чтобы привлечь внимание. Но сейчас, увы, не до выдумок. Всё абсолютно серьёзно.

Я присел перед качелями на корточки. Позвал:

— Госпожа Иванова! Эмилия Генриховна!

Женщина не подняла головы — будто не услышала.

— Любит — не любит. — Её тонкие, сухие пальцы остервенело рвали лепестки. — Любит — не любит…

Н-да.

— Не трогали бы вы их, ваше благородие, — обеспокоенно сказала нянька. — Разволнуются ещё, потом кушать откажутся.

— Она не станет с вами разговаривать, господин Барятинский, — подтвердил врач. — Вы зря теряете время.

Госпожа Иванова, действительно, в мою сторону даже не взглянула.

— И она, говорите, в таком состоянии — с Рождества? — спросил у врача я.

— Совершенно верно.

— Сейчас — май. Прошло почти пять месяцев. И вы за это время ничего не сделали?

— Э-э… — опешил врач.

— Здесь ведь больница? — уже не скрывая раздражения, продолжил я. — Заведение, куда попадают больные для того, чтобы их лечили, верно? Или же я ошибаюсь? Или у больниц в этом мире — иное назначение?

— Помилуйте, ваше сиятельство. — Врач побледнел. — Мы делаем всё возможное, поверьте! Но душевный недуг — это ведь не то же самое, что срастить перелом, или, простите, геморрой вырезать. Душевные болезни — одна из самых сложных и малоизученных областей в медицинской науке…

— Наука — это хорошо. А магией лечить не пробовали?

Врач развёл руками:

— Откуда у нас маги? В штате не состоят, сами понимаете. На сложные случаи приглашаем, конечно. Но…

— А этот случай, по-вашему, не сложный?

— При всём уважении, Константин Александрович. — Врач покачал головой. — Если бы случай госпожи Ивановой считался сложным, она не сидела бы так безмятежно на качельках. Сложные больные головами о стены бьются и на людей кидаются, чтобы задушить — уж извините за неприятные подробности. Воображают себя птицами и пытаются в окошко выпорхнуть… Сложных больных мы взаперти держим, под постоянным надзором. Госпожа Иванова, по сравнению с ними — ангел во плоти.

— Ясно, — сказал я. — Но, в принципе. Теоретически. Такое — практикуется? Душевные расстройства излечивают магией?

Врач задумался. Неохотно ответил:

— Я — простой человек, ваше сиятельство. Сталкиваться в своей работе с магами мне почти не доводилось. Предпочитаю уповать на достижения современной науки… Да и, признаться, как-то не приходилось слышать о том, чтобы душевные расстройства излечивали с помощью магии. Разве что… — Врач замялся.

— Договаривайте, — потребовал я.

— Разве что недуг пациента имеет магическое свойство.

— То есть? — Я нахмурился.

— То есть, душевное расстройство произошло в результате магического вмешательства. Разум пациента был поврежден магически — как могли бы повредить его руку или ногу. Понимаете?

— Понимаю, — медленно проговорил я.

— Но, разумеется, ни о чём подобном в случае с госпожой Ивановой и речи не идёт, — торопливо продолжил врач.

— Почему?

— Н-ну… — Он развёл руками. — Даже мне, человеку несведущему, понятно, что это какое-то запредельное злодейство! Ужасающая жестокость. Я вообразить-то себе не могу человека, который желал бы такого — в отношении кого бы то ни было. А уж, что касается госпожи Ивановой…

— Ясно, — сказал я. — То есть, вы не предполагаете, что её могли лишить разума магически, просто потому, что в вашем понимании ничего подобного не сделал бы никто и никогда. Я верно понял?

— Верно. Но…

— Спасибо. Не провожайте. Выход найду сам.

Через полчаса я вошёл в клинику Клавдии.

— Костя! — Она поднялась мне навстречу из-за стола в своём кабинете. — Я не ждала тебя так рано. Думала, ты приедешь ближе к вечеру…

— Обстоятельства изменились. — Я подошёл к ней. — Мне снова до зарезу нужна твоя помощь.

* * *

— Но, Костя… — Клавдия казалась абсолютно обескураженной. — Врач, с которым ты разговаривал, прав. Я и представить себе не могу человека, который сотворил бы такое! Это очень серьёзная, запретная магия!

— А я и не прошу тебя представлять этого человека. Чем меньше ты знаешь о нём, тем лучше для тебя. Я прошу помочь госпоже Ивановой. Справишься?

Клавдия нахмурилась.

— Я попытаюсь помочь — при условии, что ты расскажешь, во что ввязался. Если ты прав, и безумие этой женщины — насланное, то… То это очень серьёзно, Костя.

— А я — сотрудник очень серьёзной организации, — напомнил я. То, что работаю под началом Витмана, после операции в Кронштадте перестало быть для Клавдии секретом. — И не имею права разглашать детали своей работы — даже если бы захотел. Ты ведь мне тоже не сказала бы, что лечишь цесаревича — если бы я сам об этом не узнал. Верно?

Клавдия отвела глаза. Пробормотала:

— Это вовсе не потому, что я тебе не доверяю!

— Знаю. С тебя просто взяли подписку о неразглашении. — Я взял её за руки. — Я сейчас — в точно такой же ситуации. И мне очень важно узнать, кто и для чего закрыл разум этой женщины. Помоги мне. Пожалуйста.

— Клавдия Тимофеевна! — Знакомый врач, увидев Клавдию, прямо-таки расцвел. — Слов нет, чтобы передать, как я счастлив вас видеть!

— Я тоже рада встрече, Аристарх Петрович, — Клавдия улыбнулась. — Что там с вашим новым оборудованием? Получили?

— Получили, в полном объеме! Премного благодарен вашей милости за содействие!

— Не стоит, право. Я не сделала ничего такого, чего не сделал бы любой другой на моем месте.

— Ох, Клавдия Тимофеевна. — Врач покачал головой. — Да если бы любые другие были хоть на сотую долю такими, как вы — мир наш давно обратился бы в райский сад. Вообразите только — новое оборудование, которое нам удалось раздобыть с вашей помощью, сократило очередь пациентов втрое! Люди, которые ожидали проведения обследований не раньше осени, поступили в стационар уже сейчас…

Не знаю, как долго он продолжал бы рассказывать о новом оборудовании, попутно осыпая Клавдию комплиментами, если бы не вмешался я.

— Аристарх Петрович. Мы с Клавдией Тимофеевной хотели бы ещё раз посетить госпожу Иванову.

— Конечно. — Врач не удивился. — Больные уже закончили обед, готовятся ко сну. Госпожа Иванова должна быть у себя в палате… Идёмте, я провожу.

Он сделал приглашающий жест. Мы с Клавдией пошли за ним.

Палата госпожи Ивановой находилась на первом этаже. Врач, постучав в дверь и не дожидаясь ответа, вошёл.

Госпожа Иванова сидела на кровати — всё так же с ромашкой в руках. Рядом с ней сидела нянька и расчёсывала госпоже Ивановой волосы. При виде нас она удивленно опустила руку с гребнем. А госпожа Иванова даже не заметила, что мы пришли.

— Любит — не любит, — донеслось до меня. — Любит — не любит…

Оторванные лепестки падали на пол.

Я повернулся к врачу.

— Мы должны остаться тут втроём. Госпожа Иванова, Клавдия Тимофеевна и я.

— Но… — начал врач.

— Дело государственной важности. — Я вынул из-под рубашки медальон тайной канцелярии, показал врачу. — Прошу вас покинуть помещение и не впускать сюда никого — до тех пор, пока я не разрешу.

— Понял, — пробормотал врач. Приказал няньке: — Выйди.

— Тихий час ведь, Аристарх Петрович, — удивилась та. Она медальон не видела, а если бы и увидела — не уверен, что поняла бы, что это за штука такая. — Ихнему сиятельству отдыхать надо…

— Выйди, — другим тоном, с нажимом повторил врач.

Больше нянька не возражала. Поспешно пложила гребень на стоящую рядом с кроватью тумбочку, поправила на плечах госпожи Ивановой шаль и вышла.

— Полагаю, нет смысла вас предупреждать, что о нашем с Клавдией Тимофеевной визите не стоит сообщать никому? — спросил я у врача.

— Д-да, — пробормотал он. — Безусловно. Я понимаю.

— В таком случае… — Я выразительно посмотрел на дверь.

— Не волнуйтесь, Аристарх Петрович. — Клавдия тронула врача за рукав. — Мы не причиним госпоже Ивановой вреда.

Врач грустно улыбнулся.

— По чести говоря, плохо себе представляю больший вред, который можно ей причинить. Не в её состоянии привередничать, уж простите мой профессиональный цинизм… — С этими словами он удалился.

Я плотно закрыл за врачом дверь.

— Любит — не любит, — мелодично пропела госпожа Иванова, бросая на пол лепестки. — Любит — не любит…

Клавдия подошла к ней. Окликнула. Женщина ожидаемо не шевельнулась.

— И вот так она — с Рождества, — сказал я.

— Да, я поняла.

Клавдия придвинула к кровати Ивановой стул, села на него. Коснулась висков женщины ладонями, заставляя её поднять лицо. Голубые бездонные глаза смотрели куда-то мимо нас. Руки продолжали отрывать лепестки. Губы шевелились, бормоча своё «Любит — не любит».

— Мне, возможно, понадобится твоя помощь, — сказала Клавдия.

— Готов. — Я встал рядом с ней.

— Придержи её голову. Важно, чтобы она не отводила взгляд.

Я положил ладони на затылок женщины. Клавдия убрала свои. Я почувствовал, что помещение наполнила знакомая магия. Почувствовал даже направление её потока.

Я действительно стал намного сильнее; для того, чтобы влить в этот поток свою магию, уже не нужно было прикосновение — это вдруг отчетливо понял. Достаточно будет одного лишь моего желания.

Клавдия сосредоточилась. Лицо её стало напряженным, брови нахмурились. На лбу обозначилась морщинка.

Энергетическое тело, появившееся под ладонями Клавдии, по форме напоминало человеческий мозг, мне доводилось видеть его на рисунках в учебниках. И даже мне, не сведущему в медицине от слова совсем, стало ясно, мозг этот — не здоров.

— Всё очень плохо, — вторя моим мыслям, пробормотала Клавдия.

— Я прав? Она не сама помешалась?

— Нет. Не сама. Это — наложенное заклятье. Смотри. — Клавдия шевельнула кистью, и я увидел, что часть мозга будто бы окутывает сетка — светящаяся отвратительным багровым светом.

— Ты можешь убрать эту дрянь?

Клавдия покачала головой:

— Боюсь, что нет. То есть, физически — вероятно, могу. Это непросто, но думаю, что справлюсь. Беда в том, что, если я удалю заклятье, мозг несчастной попросту рассыплется. Она умрёт. Снять это заклятие полностью нельзя.

— А что можно сделать? Я должен с ней поговорить. И крайне желательно услышать в ответ не только «любит — не любит».

Клавдия с сомнением покачала головой.

— Клавдия, это — очень важно! От этого зависит очень многое. Ты же сильный маг! Император сказал, что тобой восхищается даже главный придворный целитель. Подумай, что можно сделать?

Клавдия сосредоточенно смотрела на висящее над головой Ивановой энергетическое тело. Проговорила:

— Я никогда такого не практиковала… Не уверена, что получится…

— Если тебя это утешит — я тоже до сих пор ни разу не допрашивал сумасшедших. Что ты хочешь сделать?

— Я могу попробовать раздвинуть ячейки этой сети. Ненадолго, и нет никаких гарантий…

— Не попробуешь — не узнаешь. — Одной рукой я продолжал удерживать голову Ивановой. Другой ободряюще провёл по плечу Клавдии. — Я с тобой, не бойся. Ну?

Она снова шевельнула кистью. Идущий от Клавдии магический поток усилился. И я увидел, как одна из ячеек мерзкой сети, захватившей мозг, постепенно начинает расширяться.

Клавдия знакомо побледнела, на висках проступила испарина.

— У тебя будет не более пяти минут, — с трудом проговорила она. — После этого я должна буду вернуть сеть в прежнее состояние — пока в мозгу не начался необратимый процесс.

— Понял. Постараюсь уложиться.

— Смотри ей в глаза! Не позволяй прерывать зрительный контакт! Если это случится, я уже ничего не смогу сделать.

— Принято.

И в это мгновение голова женщины в моей ладони вздрогнула.

В безумных голубых глазах появилась осмысленность. Руки перестали терзать ромашку, несчастный цветок упал на пол.

— Кто вы? — хрипло проговорила Иванова, уставившись на меня. Обвела глазами палату. — Где я?

— Вам стало дурно, — поймав её взгляд, сказал я. — Карета скорой помощи отвезла вас в лечебницу. И вам необходимо ответить на несколько моих вопросов.

Иванова вдруг рассмеялась. Отстранилась от меня и игриво погрозила пальцем.

— О-о, не притворяйтесь! Не думайте, будто ваш белый халат сумел меня обмануть! Я вас узнала, Константин Александрович.

— А я и не собирался вас обманывать.

Узнала меня — уже хорошо. Значит, есть шанс, что вспомнит и то, что мне нужно.

— Ищете дружбы с моим сыном, Константин Александрович? — Госпожа Иванова лукаво заглянула мне в глаза. — Я не удивлена. Рабиндранат — тот, кто сменит на престоле нынешнего императора. И с вашей стороны чрезвычайно разумно постараться укрепить дружеские связи уже сейчас.

— Я тоже так подумал, — кивнул я. — Я слышал, что у Рабиндраната появился могущественный покровитель?

— О, да! Моему дорогому мальчику многие оказывают внимание. И это неудивительно, ведь он…

— Знаю-знаю, — перебил я. — Самый умный. Самый красивый, и всё такое прочее. А что это за покровитель?

— А вы хитры, Константин Александрович, — Иванова снова погрозила пальцем. — Надеетесь также заполучить его протекцию?

— Ну, что вы. И не думал. Честно говоря, слышал, что его связи вовсе не так надежны, как рассказывает Рабиндранат.

— От кого вы это слышали? — нахмурилась Иванова.

— Да так. Болтают…

— В академии, вероятно? — Иванова презрительно скривила губы.

— В академии.

— Господи боже, да что могут знать эти безмозглые школяры! — Она всплеснула руками. — Глупые и надменные мальчишки и девчонки! Они, так же как их родители, даже не догадываются, сколь могущественна эта персона. Как далеко простираются её возможности! Внешность порой бывает так обманчива…

— Даже не представляю, о ком вы говорите.

— Неудивительно. — Иванова загадочно улыбнулась. — Ведь это — секрет. Большой-пребольшой секрет!

— Да, понимаю, — я изобразил лицом сочувствие, покивал. — Я догадывался, что Рабиндранат скрывает эту тайну даже от родной матери.

— У моего сына нет секретов от меня! — возмутилась Иванова. — Я — первая и единственная, с кем Рабиндранат познакомил эту особу. И ведь ни за что же не догадаешься…

Она не договорила. Взгляд голубых глаз, до сих пор смотрящих на меня вполне осмысленно — я успел позабыть, что имею дело с душевнобольной, — вдруг начал затухать.

— Госпожа Иванова! — Я попытался снова поймать этот взгляд. Позвал: — Клавдия! Она уходит!

Клавдия горько покачала головой. Взгляд Ивановой расфокусировался окончательно. Губы зашевелились.

К тому, что они принялись шептать, можно было не прислушиваться. «Любит — не любит. Любит — не любит»…

— Я ведь предупреждала, — виновато сказала Клавдия.

— Прошло меньше пяти минут.

— А я сказала: «не более пяти». Прошло около трёх… Тот, кто наложил на неё заклятье, очень силён. Прости, что подвела тебя. — Клавдия опустила руки.

Тело Ивановой — так, будто тем самым Клавдия обрезала нити, на которых его держала, — начало крениться набок. Я подхватил женщину, не позволив упасть. Уложил в кровать.

— Прости, — повторила Клавдия.

— Ты ни в чём не виновата. — Я заставил себя подавить раздражение. — Ты ведь не могла знать, насколько сильно это заклятье.

— Если бы этот… этот… в общем, тот, кто сделал это с ней, когда-нибудь попал бы мне в руки, — с неожиданной злостью произнесла Клавдия, — то я… Право, я даже не знаю, что бы я с ним самим сделала!

— Зато я знаю, что сделаю, когда эта тварь попадёт ко мне в руки, — успокоил я. — Самое меньшее, что могу тебе пообещать — он пожалеет, что родился. А ты — не порть жемчужину. Оставь грязную работу профессионалу.

Глава 20 Новый уровень

— Ах, Костя. — Клавдия вздохнула. Пытливо посмотрела на меня. — Чернота в тебе растёт, верно?

— Верно, — не стал скрывать я. — Но, знаешь… Я недавно общался с одним очень уважаемым человеком, который сказал, что это — не смертельный диагноз. Белый маг вполне может жить и функционировать с чернотой в жемчужине.

— Да, но… — Клавдия всплеснула руками. — Это ведь — огромная редкость! Такой маг должен обладать чрезвычайной силой для того, чтобы хранить баланс внутри себя! Это очень-очень тяжело!

— Но ведь не невозможно, правда? — Я ободряюще улыбнулся, потрепал её по плечу. — Давай будем решать проблемы по мере поступления.

— Я ничем тебе не помогла, — вздохнула Клавдия. — Ты не узнал ничего нового.

— А повторно убрать заклятье ты сможешь? Чтобы я ещё раз допро… то есть, поговорил с госпожой Ивановой?

— Не сейчас. То, что произошло, отняло у неё слишком много сил. — Клавдия поправила на женщине одеяло. — Ей нужно время на восстановление, иначе ничего не получится. Но когда-нибудь… — Она стиснула ладони. — Запомни мои слова, Костя: когда-нибудь я стану настолько сильной, что смогу излечить эту несчастную!

Я кивнул:

— Верю. Хотя искренно надеюсь, что к тому времени тот, кто это сотворил, уже будет болтаться в петле.

— В петле? — удивилась Клавдия.

— Сплетённой из золотых ниток, разумеется. Как положено аристократу. Или аристократов казнят как-то иначе? Расстреливают золотыми пулями? Отрубают головы золотым мечом?

— Каждый раз удивляюсь — как ты можешь шутить над такими вещами. — Клавдия покачала головой.

Я улыбнулся.

— Когда ведёшь определенный образ жизни, в какой-то момент понимаешь, что вещей, над которыми нельзя шутить, попросту не существует. И, знаешь — после того, как это поймёшь, жизнь становится проще. К ней вообще не стоит относиться слишком серьёзно, только и всего.

Клавдия вздохнула:

— Знаешь… Мне порой кажется, что ты намного старше меня.

— Потому что тебе очень хочется, чтобы это было так, — выкрутился я.

Мы вышли из палаты. Врач и нянька ждали в коридоре, на почтительном расстоянии от двери.

— Можете идти к своей подопечной, — сказал я няньке.

Та благодарно поклонилась и поспешила в палату.

— Ну, что? — спросил врач.

— Когда-нибудь я непременно вылечу госпожу Иванову, — вскинув голову, твёрдо пообещала Клавдия.

* * *

Витману я решил не звонить. Допрос Ивановой не дал почти ничего. «Внешность бывает обманчива» и «ни за что не догадаешься» — это не та информация, из которой можно сделать хоть какие-то выводы. Остаётся только ждать, пока Ивановой станет лучше, и допросить её заново. А пока — не забывай, Капитан Чейн, что ты не только сотрудник тайной канцелярии, но и курсант Императорской академии. Оттого, что носишься по городу, проводя расследование, количество зачётов и экзаменов меньше не станет. На экзамене по военному делу Юсупов наверняка предпримет очередную героическую попытку тебя завалить. Да и о поединке за место в Ближнем кругу тоже забывать не стоит…

Последний урок в этом учебном году должен был начаться с минуты на минуту. В аудитории было тихо. Все, как заворожённые, смотрели на прибор для определения магического уровня, стоящий на столе. Преподавателя — Платона — пока ещё не было. В воздухе летали шепотки. Курсанты и курсантки делились своими предположениями относительно того, у кого и что произошло с уровнем. Больше всех, разумеется, волновались белые маги. Оно и немудрено: те, у кого уровень не поднялся выше нулевой отметки, даже не будут допущены к экзаменам.

Таких, впрочем, на потоке было немного. Как и говорил Белозеров, земля ему стекловатой, первый курс, скорее всего, переживут все. А уже потом пойдут серьёзные отсевы.

Со мной обычно сидел Мишель, но сегодня его утащила к себе Полли. Последнюю я толком не мог понять. Не то она всерьёз решила переключиться на Мишеля, не то до сих пор пытается раскрутить меня на ревность. Поживём — увидим. Если уж слухи о том, что я «разорвал помолвку» дошли до деда — значит, Полли тем более в курсе. А раз она не реагирует… Ну, значит, я могу праздновать свободу. Осторожно так. Без фейерверков пока.

— Можно? — послышался голос.

Я повернул голову и увидел стоящую рядом Кристину. Поправил:

— Не «можно», а «разрешите».

Понаслаждался вспыхнувшим в глазах девушки огнём негодования и милостиво позволил:

— Садись, конечно.

Кристина опустилась на свободное место, положила на стол тетрадь и пенал с письменными принадлежностями. Потом сделала слишком хорошо знакомый мне жест правой рукой — поставила «глушилку».

— Есть новости, — ровно сказала она, глядя расфокусированным взглядом в сторону измерителя магического уровня. — Эльвиру получилось допросить.

— Что говорит? — спросил я, обойдясь без бессмысленного вопроса «Как?».

Важен ведь результат, а не то, как он был получен.

— Немногое. Лица человека, который её завербовал и накачал магией, она не помнит. Примечательно одно — он говорил с нею по-французски. С остальными участниками авантюры — тоже. Обещал, что скоро в Российской Империи грянут перемены, и они, если будут держаться его, окажутся на самом верху. Это если вкратце.

— Говорил о долгой игре, а сам вербовал ребят на один ход, — хмыкнул я. — И то — вряд ли всерьёз рассчитывал на удачу. А почему — Москва? Для чего ему было забираться так далеко, неужели поближе не нашёл исполнителей?

— Вероятно, по той же причине, по которой он разговаривал на французском.

У меня в волнении затрепетало сердце.

— Хочешь сказать, что его можно узнать?

— Да, судя по всему, персона весьма известная, — согласилась Кристина. — Ну или, по крайней мере, он живёт в Петербурге и может здесь напороться на знакомых. Интереснее другое. Эльвира в бреду снова и снова повторяла: La liberté de la magie.

— «Свобода магии», — перевёл я.

— Да. Это — название и девиз запрещённой у нас группировки. Если угодно — ордена. В большинстве европейских стран этот орден сейчас фактически занимает господствующее положение. Они проповедуют отсутствие всяческих ограничений в магии. Считают баланс искусственно навязанным. При естественном развитии, согласно их мнению, белые маги находятся вподчинённом положении, тогда как чёрные — в большинстве. И вектор развития любого эгрегора должен быть черномагическим.

— Итак, что мы имеем, — попытался я подытожить. — Сверхъестественно могучий маг, который не хочет светиться в Питере, состоит в запрещённом европейском ордене и пытается устроить переворот.

— На французском он говорит без акцента, — добавила Кристина. — Это, правда, ничего толком не даёт. Если верить вам с отцом, он и по-русски говорит абсолютно чисто.

В словах «вам с отцом» мне послышалась язвительность. Кристину всерьёз зацепило то, что мы с Витманом слишком много дел провернули без неё.

— Кое-что даёт, — возразил я. — Скорее всего, он с детства учился говорить на двух языках. Причём, имел учителей с безупречным произношением.

— Это не зацепка, а головная боль, — поморщилась Кристина. — Я, к примеру, с детства училась говорить на русском, французском и английском. Много лет жила за границей, у меня были безупречные учителя; как следствие, сейчас — никакого акцента. А если составить список всех аристократов Петербурга, кто мог получить подобное образование, мы получим, плюс-минус, список всех аристократов Петербурга.

Н-да, неудачно… Я постучал карандашом по столу. Но ведь Витман прав: не может такая невероятная мощь оставаться в тени. Должен он был как-то проявить себя!

— А допросы проституток что-то показали? — спросил я.

— Что-о? — Кристина обратила ко мне взор широко раскрытых глаз.

— Ну, твой отец ходил в публичный дом… — Я не договорил, сообразив, что повернул беседу куда-то не туда.

Лицо Кристины покраснело.

— Публичный дом? — прошипела она сквозь зубы. — Мой отец?! Ты соображаешь, что несёшь?!

К счастью, в этот момент хлопнула дверь, и в аудиторию вошёл Платон — на котором тут же сосредоточились все взгляды. Кристина сняла «глушилку» и отвернулась от меня. Впрочем, даже её левое ухо, выглядывающее из копны тёмных волос, было пунцовым. Оно так и кричало: «Мы ещё вернёмся к этому разговору!»

— Ну что ж, дамы и господа, — начал Платон, — я могу поздравить вас с тем, что вы успешно добрались до конца учебного года. Конечно, впереди ещё экзамены, однако если вы добросовестно занимались в течение года, то опасаться вам совершенно нечего. А сейчас поспешу порадовать: вы можете убрать тетради. Я не буду досаждать вам наукой в этот весенний — почти уже летний — день. Сегодня мы просто подведём итоги ваших энергетических практик за этот год. Сделаем замеры ваших магических уровней и посмотрим, кто и на сколько продвинулся.

Аудитория заметно оживилась. Все зашуршали тетрадями, убирая их от греха подальше. Ученики остаются учениками во всех мирах. Будь они аристократами или сиротами из приюта — весть о том, что сегодня учиться не будем, всегда будет приносить только радость и ничего, кроме радости.

— Приступим. — Платон раскрыл классный журнал и начал, как Белозеров, по порядку. — Господин Абашев! Вам начинать.

Абашев быстро подошёл к аппарату и, не дожидаясь команды, сунул руку в отверстие. Закрыл глаза, напрягся. Аппарат выдал белую сферу. Секунду спустя она стала бежевой, затем — жёлтой. На этом этапе и остановилась.

— Достаточно, — сказал Платон и сделал пометку в журнале. — Господин Абашев, у вас твёрдый третий уровень. Прирост — плюс два за год. Можете лучше.

Абашев, поклонившись, пошёл к своему месту.

— Госпожа Авдеева, прошу вас, — вызвал Платон следующую курсантку.

Я проводил взглядом Авдееву и хмыкнул. Изменения происходили постепенно, поэтому их никто и не замечал. Но всё же Авдеева не была больше той рыхлой девицей с равнодушным лицом и кое-как сидящей формой. За год в академии девушка постройнела, окрепла. В лице появилось что-то решительное.

— Руку в это отверстие, прошу вас, — сказал Платон.

Авдеева подчинилась и закрыла глаза. В следующий миг она дёрнулась, как от удара электротоком. Над аппаратом появилась полупрозрачная сфера. Она налилась белым цветом, быстро перескочила к бежевому, пожелтела. Свечение было не таким ровным, как у Абашева. Сфера мерцала и колебалась.

Секунд десять Платон внимательно наблюдал эту картину, потом сказал:

— Достаточно.

Авдеева резко выдернула руку из отверстия и перевела дыхание.

— Третий уровень, — резюмировал Платон.

— Что? — вырвалось у Авдеевой.

Платон посмотрел на неё с удивлением.

— Третий уровень, госпожа Авдеева. Вы рассчитывали на большее? Прирост за год составил… три уровня.

— Но… этого ведь не может быть! — не сдавалась Авдеева. — У моей мамы — третий. У отца — четвёртый.

— Наследственность — далеко не единственный фактор. Вы, полагаю, усердно работали в течение года…

— Да, но… Это какая-то ошибка. Может быть, аппарат показал результат предыдущего курсанта?

— Госпожа Авдеева, уверяю вас, это — не тот механизм, который может заклинить. Впрочем, если угодно, вы можете повторить тест.

Авдеева будто того и ждала. Решительно сунула руку в отверстие и зажмурилась, от напряжения надув щёки. По аудитории прокатилась волна негромких смешков.

Сфера опять остановилась на мерцающем жёлтом.

— Хватит, — сказал Платон. — Третий уровень, госпожа Авдеева. Вы демонстрируете его с большим трудом, но — демонстрируете. Даже если бы я зачем-то хотел занизить баллы белым магам в общем зачёте, я бы не смог заставить себя поставить вам второй уровень. Вы отлично потрудились, поздравляю. Продолжайте в том же духе.

Авдеева с вытянувшимся от изумления лицом вернулась на место. Она, видимо, чувствовала, что в последнее время стала сильнее и была уверена, что покажет первый уровень. На большее её амбиции не распространялись. Весть о третьем уровне оказалась для неё полнейшей неожиданностью.

— Госпожа Алмазова, — сказал Платон. — Прошу вас.

Кристина, как всегда, не демонстрировала эмоций. Спокойно подошла, вложила ладонь в отверстие и прикрыла глаза, будто задремала. Напряжение она искусно скрывала.

Как и в прошлый раз, сфера быстро пролетела все стадии вплоть до розовой и — покраснела. Секунды три краснота была ровной, потом начала неуловимо мерцать. Платон, с хладнокровием садиста, выждал секунд пятнадцать. И только когда на лбу Кристины проявилась испарина, сказал:

— Достаточно. Поздравляю, госпожа Алмазова. Шестой уровень. Прирост за год — один, но при таких исходных данных это всё равно очень хорошо.

Кристина вернулась за мой стол.

— Поздравляю, — негромко сказал я.

— Не с чем. Авдеева, слабейшая белая магичка, показала плюс три, а я — всего плюс один. Слабость.

— Но это ведь плюс, а не минус.

Кристина только фыркнула. Она не выпендривалась, её действительно разочаровал результат.

— Господин Барятинский, прошу вас, — вызвал Платон.

Я подошёл к ящику. Наверное, я был единственным курсантом, который совершенно не переживал за свой результат, ведь мы его проверяли не так давно. И всё же меня тоже ждал небольшой сюрприз.

— Довольно, — сказал Платон.

Я вытащил руку и посмотрел на учителя вопросительно. Тот сделал пометку в журнале и с торжествующим видом сказал:

— Твёрдый десятый. Плюс два по сравнению с предыдущим измерением. Пусть вас не смущают столь незначительные, казалось бы, цифры прироста. До третьего уровня можно действительно дорасти очень быстро, но потом этот процесс становится медленнее и тяжелее. Отличный результат, господин Барятинский! Поздравляю.

Да я-то и не переживал. Даже наоборот: думал, будет девятый, как в прошлый раз. Но с тех пор, видимо, энергетический фон в столице улучшился ещё немного, и я подскочил до десятого.

— Скоро начнёте догонять учителей, — весело сказал мне вслед Платон.

То-то Иллариона Юсупова перекорёжит, когда я с ним поравняюсь… А я ведь поравняюсь. Если меня, конечно, не убьют прежде.

Впрочем, сегодня мне предстояло увидеть ещё одну перекосившуюся юсуповскую рожу. Хотя сердобольный алфавит приберёг это зрелище до самого конца.

Анатоль — третий уровень, плюс один.

Андрей — третий уровень, плюс два.

Мишель — четвёртый уровень, плюс два.

Полли не слишком удивила — второй уровень, плюс один. Видимо, она и безо всяких проклятий белых магов была не слишком сильна.

И, наконец, пришёл черёд Жоржа Юсупова. Он очень старался, скрежетал зубами и, судя по выражению лица, был близок к тому, чтобы навалить в штаны. Однако вердикт Платона был неумолимым:

— Пятый уровень. Прирост — плюс один. Неплохой результат, поздравляю.

В мою сторону Жорж не смотрел. Думаю, за этот год он понял, что нет ни одной области, в которой он бы превосходил меня. В магии — слабее в два раза. На «дуэли» не блеснул, в рукопашке — чуть богу душу не отдал. Заговор — и тот раньше меня не раскрыл.

— Что ж, — сказал Платон, поставив заключительный росчерк в журнале, — я не берусь пока давать серьёзных прогнозов. Но если допустить, что и на остальных курсах картина в целом подобна вашей, то можно начать забывать о безусловном магическом превосходстве чёрных магов. Картина выравнивается, господа! Природный баланс чёрного и белого восстанавливается.

Платон взглянул на меня и едва заметно кивнул. «И ни одного случая странной болезни в Чёрном городе, вот уже пару месяцев», — угадал я его мысль. И кивнул в ответ.

Я сдержал своё обещание. Клавдию мы спасли. Но надолго ли? Тот, кто всё это затеял — жив, здоров и на свободе. Мало того: силён настолько, что не только мне, но и Витману главе тайной канцелярии, непонятно, как ему противостоять. Не говоря уж о том, что для того, чтобы противостоять кому-либо, этого кого-то сперва нужно найти. И как быть с этим — загадка не меньшая…

— Стой! — догнала меня разъяренная Кристина уже на выходе из корпуса.

Глава 21 Дьявол — в мелочах

Я поморщился. Похоже, от разговора мне не уйти.

— Внимательно слушаю, — сказал я, открыв перед дамой дверь.

Кристина вышла первой, я — за ней. Убедившись, что рядом нет лишних ушей, Кристина поставила глушилку и спросила:

— Так что там насчёт моего отца и публичного дома?

Вот дёрнул же меня чёрт за язык! Может быть, Витман вообще был в публичном доме по другим делам. Известным и понятным. А перед коллегами наспех отбрехался, что будет проводить допросы.

С другой стороны — что ему мешало предупредить меня, чтобы не говорил Кристине?

— Ты о чём? — с невинным видом удивился я.

— Костя! — прошипела Кристина, шагая рядом со мной.

— Господи, да я просто пошутил!

— Мне что, нужно обращаться с этим вопросом к отцу? — Кристина схватила меня за руку, но сделала это в рамках светских приличий — так, что теперь мы шли, как прогуливающаяся пара. Только мой локоть от железной хватки госпожи Алмазовой начал потихоньку ныть.

— Можешь обратиться, — сказал я.

Кристина поколебалась несколько секунд, потом сквозь зубы сказала:

— В рабочих вопросах отец относится ко мне так же, как к остальным подчинённым. Скажет, что если до сих пор не дал мне этой информации — значит, она мне и не нужна.

— Ну вот, видишь, — пожал я плечами. — Ничем не могу помочь.

— В конце концов, это просто подло с вашей стороны! — Кристина отпустила мой локоть и остановилась. — Да, в самом начале я совершила несколько оплошностей. Не нужно было пробираться к тебе в комнату и оставлять этот кинжал. И шкаф я с тех пор тщательно проверяю каждый раз, когда вхожу к себе. Но если вы считаете, что это — причина держать меня в стороне от расследования, то лучше уж избавьтесь от меня окончательно. Я — не нищенка, чтобы вымаливать крохи уважения.

Пришлось мне тоже остановиться и повернуться к Кристине. Она стояла, сложив руки на груди, и давала мне последний шанс, судя по выражению лица.

— Слушай, я понятия не имею, что там, с этим публичным домом, — честно сказал я. — Просто когда я искал Витмана, он оказался там и сказал, что это связано с расследованием.

— И ты даже не спросил, что ему удалось выяснить? — прищурилась Кристина.

— Не успел, уж прости. На нас напал зомби-конструкт. А потом мне нужно было ехать во дворец к императору, и как-то я забыл…

— Зомби-конструкт?! — побледнела Кристина. — На вас напал? И я узнаю об этом только сейчас?!

Придумать подходящий случаю ответ я не успел. Взбешенная Кристина лихо развернулась на каблуках и устремилась к корпусу. Волны негодования исходили даже от её спины. А я, вздохнув, направился в цветущий и благоухающий парк. Здесь всегда можно было затеряться и спокойно посидеть, наедине со своими мыслями.

Впрочем — нет, не всегда. Иногда меня тут как будто специально подстерегали.

— Господин Барятинский! — окликнул мелодичный голос.

— Госпожа Луиза фон Краузе, — обернувшись, поклонился я.

Ничего удивительного в том, чтобы встретить в Царском Селе придворную даму, не было. С тем же успехом здесь можно было встретить и императора, и императрицу, и великую княжну Анну. Только великий князь Борис вряд ли мог мне попасться. Разве что в инвалидном кресле, в окружении трёх-четырёх магов-целителей.

— О, вы запомнили моё имя! — ослепительно улыбнулась красавица.

— Я всегда запоминаю имена прекрасных дам, предлагающих мне кружку пива.

Луиза рассмеялась, прикрыв рот ладошкой:

— Вы безупречно галантно сравнили меня с официанткой из кабака! Мерси биен, таких утончённых комплиментов мне ещё никто не делал.

Я не мог мысленно не отметить, что мне наконец-то встретилась девушка с чувством юмора и без излишнего гонора. При том, что она — придворная дама. Чудо, не иначе.

— Как здоровье великого князя? — спросил я.

Общих тем у нас с Луизой было не так чтобы много. Строго говоря, их вообще не было. Поэтому я полагал отделаться парой-тройкой фраз светской беседы и откланяться.

— Не уверена, что имею право обсуждать такие вещи, — засомневалась Луиза. — Впрочем, вы вхожи во дворец, да и его величество лично оказывает вам внимание… Цесаревичу лучше, благодарю вас. Господин Юнг вернулся из Франции и справился с приступом. Великий князь уже перебрался в свои покои.

— Из Франции? — переспросил я, чтобы поддержать беседу. — А мне казалось, что он в Германии…

— Ах, помилуйте! Франция, Германия — все эти европейские страны на одно лицо, — отмахнулась Луиза. — Ума не приложу, как можно всерьёз гордиться страной, которая размером — в лучшем случае с одну какую-нибудь завалящую губернию на карте Российской Империи.

— Дело не в размере, — заметил я. — А в том, как его использовать.

Луиза вновь задорно рассмеялась.

— Что ж, — оборвала она саму себя, — полагаю, только тем европейцы себя и тешат.

И подмигнула мне.

Так… Вот, не понял — мы сейчас флиртуем, кичимся друг перед другом патриотизмом или упражняемся в ксенофобии? Или — всё это разом?

— Кажется, у вас с вашей дамой возникла размолвка? — сменила тему Луиза. — Я не слышала ни слова, клянусь! Только видела результат.

Ну, естественно, не слышала. Кристина ведь не зря глушилку выставляет в любой практически ситуации. Впрочем, если посмотреть со стороны, то она так часто, общаясь со мной, выставляет глушилку, что не удивительно, что слухи о разрыве помолвки с Полли уже разлетелись по Петербургу. Помолвки, которой не было…

— В каком-то смысле мы все здесь — соперники, — сказал я небрежно. — Недоразумения иной раз случаются. Но, право же, это — мелочи.

Тем временем мы как-то незаметно продолжали удаляться в глубь Царского Села. Луиза сама выбрала одну из тропок, ведущих в тенистую аллею. Я начал замедлять шаги.

Что-то мне это всё не нравится. Флирт, подмигивания, размолвка с дамой… Нет, Луиза, конечно, мне весьма импонирует, но не здесь же! Не в Царском Селе — под носом у сокурсников, наставников и императора. А если вспомнить, что мной управляют не только подростковые гормоны, но и взрослый разум, то возникнет и вовсе печальный вопрос: нахрена?

Дружба с мужчинами приносит в итоге пользу. Дружба с женщинами — зверь редкий, и далеко не каждый охотник сумеет его поймать хоть раз за всю жизнь. Чаще всего всё так или иначе сводится к отношениям, которые накладывают определенные обязательства. А если ты эти обязательства не выполняешь, отношения заканчиваются враждой. Поэтому в данной ситуации я предпочёл бы жарким объятиям Луизы фон Краузе дружбу с поварёнком из императорской кухни — существует вероятность, что в качестве информатора он будет даже более полезен.

Однако и оттолкнуть Луизу — значит, нажить себе врага… Чёрт, как всё непросто! Находиться вне закона было, в некоторых отношениях, гораздо спокойнее. По крайней мере, куда меньше всяких этих ритуальных танцев — которые во всех мирах одинаковы.

— Дьявол кроется в мелочах, — глубокомысленно заметила Луиза. — Мне показалось, что госпожа Алмазова нешуточно расстроена.

— Да просто мой магический уровень опять оказался выше, чем у неё, — сказал я истинную правду.

— О… И… каков же ваш уровень? — покосилась на меня Луиза.

— Десятый.

Луиза остановилась. Я — тоже.

— Десятый уровень, — пробормотала она. — И это — на… на первом курсе? Я не ошибаюсь?

— Точно так, — кивнул я. — Вы, кажется, расстроены?

— Ах, ну что вы! Я… Я поражена! Мне кажется, такого не было ни разу за всю историю академии. Хотя я, признаться, никогда не интересовалась историей академии. — Луиза вновь хихикнула — хотя в этот раз получилось как-то натянуто. — Что ж, примите мои поздравления, и… моё восхищение! Вы невероятны, господин Барятинский! Поистине невероятны. Такие темпы магического роста были, говорят, только у его величества, и… Да подобных уникумов можно по пальцам одной руки пересчитать!

— Одна рука — это уже немало, — усмехнулся я.

— И вы совершенно правы, — кивнула Луиза. — Но, к сожалению, я вспомнила, что меня ждут неотложные дела. Вынуждена с вами проститься… До новых встреч, господин Барятинский!

Под моим удивлённым взглядом госпожа фон Краузе упорхнула.

Ну и что это такое было, интересно? Только что она почти явно пыталась утащить меня куда-нибудь подальше от посторонних глаз, а, услышав про уровень — передумала? Желание поделиться невероятной новостью с подругами оказалось сильнее… гхм, другого желания? Которое — уж будем откровенны — здесь, среди ухоженных деревьев и подстриженных газонов не так-то легко осуществить? Луиза побежала сплетничать? Хм… Да неужели моя исключительность до сих пор ещё котируется в мире сплетен? Я-то думал, всем это уже давно надоело. Или же дело не в сплетнях, а в чём-то другом?

— Какая милая дама, — раздался голос у меня над ухом.

— Н-да, есть такое, — задумчиво согласился я.

— Не делай вид, будто заметил, как я к тебе подкрадываюсь! — возмутился Анатоль.

— Ты шёл со стороны ворот. Заметив нас, нырнул в кусты. Пока «крался», трижды ломал ветки, один раз — споткнулся, и один — вспугнул птицу.

— Проклятие, — расстроился Анатоль и встал рядом со мной. — Как ты это делаешь? Где так натренировался?

— Лучше тебе не знать, — честно ответил я.

Анатоль вздохнул:

— Жаль, что не существует техники, которая позволила бы мгновенно обрести хотя бы часть твоих навыков… Как думаешь, Костя, у меня есть шансы в следующем году войти в сборную Академии? Очень уж хочется снова попасть на Игру. И не как участнику команды поддержки.

— Ну… Ты тренируешься, — пожал я плечами. — Если хорошо покажешь себя на испытаниях, то всё может быть. Лично я хоть сейчас заменил бы тобой Шнайдера.

— Правда? — встрепенулся Анатоль.

— Конечно. Вот только уровень бы тебе поднять.

— Да знаю, — буркнул Анатоль. — Я стараюсь. И клянусь, что буду стараться ещё больше… Кстати. А что это за femme fatale с тобой была? — охотно сменил тему он. — Мне показалось, или?.. — Анатоль многозначительно замолчал.

Среди сокурсников он славился тем, что всех красавиц Империи знал наперечет.

— Не показалось. Это — Луиза фон Краузе. Фрейлина её императорского величества.

— О, ни слова больше! — воскликнул Анатоль. — Покровительница домов терпимости…

— В каком смысле? — Я резко повернулся к нему.

— Эм… Ну… Не то чтобы я знаю что-то конкретное, — тут же смутился Анатоль. — Просто… Ходят слухи, что госпожа фон Краузе благоволит подобным заведениям.

— Чего? — изумился я.

— Ну, в том смысле, что следит, чтобы там были приличествующие порядки и гуманное отношение к… работницам.

Я, прищурившись, посмотрел вслед ушедшей Луизе. Дома терпимости, значит… Интересно. Не менее интересно, чем девушка по имени Луиза фон Краузе, которая не видит разницы между Францией и Германией.

* * *

На всём протяжении экзаменов за первый курс я был, наверное, анекдотическим примером типичного студента. Все мои мысли были сосредоточены на проститутках. И — чуть в более широком смысле — на Луизе фон Краузе.

Я снова и снова перебирал в памяти эпизоды из нашего общения. Сначала — в императорском дворце, потом — в Царском Селе.

Фрейлина императорского двора ни с того ни с сего явилась ко мне и принесла кружку пива. Зачем? Что это могло означать? Попытку отравить? Первая мысль — да, конечно. Однако так ли это разумно — травить князя Барятинского в императорском дворце? Ведь шансы скрыться после такого покушения — минимальны.

С одной стороны. А с другой, яды бывают очень разными. С учётом магии — так и вовсе нельзя быть в чём-либо абсолютно уверенным…

— Послушай, Платон, — сказал я, переводя дыхание после очередного тренировочного боя, — а есть амулеты, защищающие от отравлений?

Несмотря на экзамены, мы с учителем продолжали тренироваться. Платон считал — и я с ним был полностью согласен, — что испытание в Ближний Круг — это кое-что посерьёзнее экзаменов за первый курс. Из академии я, конечно, мог бы вылететь безо всяких проблем. И Калиновский охотно пошёл бы мне навстречу — дав резолюцию о том, что вылетел я не из-за академических причин, а исключительно из-за пьянства и разврата. В общем, не стал бы мне портить репутацию в свете. А вот терять место в Ближнем Кругу было нельзя категорически. Не преподносить же такой подарок мсье Локонте после всего, что мы у него отвоевали.

— Разумеется, — отозвался Платон. — У вас есть опасения?

— Да чёрт его знает, — поморщился я. — Достанешь, какой-нибудь простенький? Пусть болтается, шею не оттянет.

— Амулеты — это хорошо, — философски заметил Платон, — однако не стоит забывать, что у них есть недостаток, который часто нивелирует все многочисленные достоинства. Чрезмерно полагаясь на амулеты, люди ослабляют бдительность, и…

— Я не собираюсь ослаблять бдительность, — заверил я. — Но если можно подстраховаться — то почему бы и нет. И вот что. Мне нужна ещё одна вещь…

— Понял вас, — кивнул, выслушав, Платон. — Достану лучшее из доступного. Вы отдохнули, ваше сиятельство?

И начался очередной раунд в бесконечной череде.

Проститутки… Публичный дом, Витман, Луиза фон Краузе, покровительница проституток. Её странное поведение. Хотя, с другой стороны — странное ли?..

Ну, принесла пива — элементарный жест гостеприимства, желание понравиться светской звезде, или типа того. Встреча в саду — ну, может, правда вспомнила про какие-то дела. Или почувствовала себя неуютно рядом с семнадцатилетним пацаном, у которого уже десятый уровень. Сама-то она вряд ли звёзды с неба хватает. Может, кстати, вообще не маг.

В конце-то концов, в чём я её подозреваю? В том, что она — и есть мсье Локонте? Ой, вряд ли. Один гендерно неопределившийся у нас на радаре уже был, да весь вышел. Хотела ли Луиза убить меня в парке? Тоже чушь какая-то. Средь бела дня, при свидетелях — это даже ещё глупее, чем травить меня пивом во дворце…

Не складывалась у меня картинка, как бы я её ни крутил. Но всё же в пятницу, сразу после успешно сданного экзамена по физике, отстоял очередь к телефону и набрал Витмана. Повезло сказочно — тот оказался в своём круглом кабинете.

— Луиза фон Краузе, — сказал я. — Фрейлина императорского двора.

— Наслышан. Что с ней? — деловито спросил Витман.

Я вздохнул:

— Да чтоб я знал… Говорят, что покровительствует борделям. А вы ведь для чего-то допрашивали проституток? Я и подумал, что, может, есть какая-то связь. Ведёт себя эта барышня странно, как по мне.

Витман откашлялся и выдержал ровно такую паузу, чтобы я почувствовал себя идиотом.

— Капитан Барятинский, — медленно начал он. — Позвольте, я кое-что проясню… С Кристиной на эту тему мне уже пришлось иметь малоприятный разговор, и выводы я сделал — в следующий раз всё буду объяснять вам сразу. Опрос проституток и прочих представителей дна — стандартная процедура при поиске того, не знаю, кого. По протоколу наше ведомство спускает эту задачу полиции и получает от них отчёт. Однако вы умный человек и, полагаю, понимаете…

— Понимаю, — кивнул я, глядя на телефонный аппарат. — В полиции никто не чешется. Выжидают время и шлют отписки — мол, «был проведён комплекс мероприятий, который результатов не дал».

— Приблизительно так, — вздохнул Витман. — На этот раз нам требовалась реальная, а не формальная работа — поэтому я поднял всех своих молодцев, чтобы они лично курировали работу полиции. Сам, разумеется, тоже в стороне не остался. Мне выпало работать с публичными домами — так же, как кому-то достались третьеразрядные питейные заведения, а кому-то — опийные притоны. Вот и всё. Это не ниточка, Константин Александрович. Это всего лишь — поиск ниточки.

Ясно. Вот и сокрушительный удар по моей «теории». Без этой связки все мои умопостроения гроша ломаного не стоят.

— И как? Ниточку-то нашли в итоге? — грустно спросил я.

— А вот это, Константин Александрович, не телефонный разговор, — сухо сказал Витман. — Вы, полагаю, на выходных приедете домой — вот как раз встретимся в городе и всё обсудим. А до той поры, два моих вам завета: не трогайте Луизу фон Краузе — раз. У этой барышни очень могущественные покровители. И помиритесь с Кристиной — два. Клянусь, у меня и без того достаточно проблем в общении с её матерью. Не хватает ещё от дочери выслушивать…

И Витман разорвал связь.

— «Помиритесь с Кристиной», — буркнул я. — А то без тебя не знаю.

Глава 22 Небольшая семейная ссора

Вообще, в последнее время — если забыть про упавшую на меня и на город в целом тень мсье Локонте, — жить в академии сделалось лучше и веселее. Я лично — избавился от хвоста в виде госпожи Нарышкиной. И даже дышалось теперь более свободно.

Вместо меня Полли все свои силы обрушила на Мишеля. Чем именно она руководствовалась, я не знал, но догадки были. Основанные на знании характера Полли и понимании местных установок.

Изначально Полли хотела просто поиграть и раскрутить меня на ревность. Однако что-то пошло не так, и по академии разнеслись слухи о разрыве помолвки. Если бы Полли тут же возобновила осаду меня, выглядело бы это так, будто она бросилась каяться. Поэтому госпожа Нарышкина предпочла сохранить лицо. Сделала вид, будто бы ей этот Барятинский не очень-то и нужен. Она сама увлеклась другим и ушла. Сильная, независимая девушка.

Я про себя посмеивался и происходящему был только рад. При встрече с Полли изо всех сил старался изображать лицом мучения неразделённой любви, но без перегибов — не дай бог, передумает. Основные надежды всё-таки возлагал на Мишеля. Если он не будет тупить, то к концу обучения мы все погуляем на его свадьбе. При условии, конечно, что меня до тех пор не убьют. Тут за неполный год столько всего произошло…

Однако свято место пусто не бывает, и вот — Кристина. С которой мне нужно помириться.

В пятницу Платон, как обещал, принёс амулет от отравлений и ещё один мой заказ. Я открыл коробку.

— Прекрасно. Даже лучше, чем я представлял! — сказал я.

— Рад, что вам нравится, — сдержанно улыбнулся Платон.

— Дорого обошлось?

— Не извольте беспокоиться.

— Но ты ведь не мог взять на эту покупку деньги у деда, Платон. Сколько я тебе должен?

— Вы, Константин Александрович, спасли Клавдию Тимофеевну. Это — самое малое, чем я могу отблагодарить вас.

— Ты меня тренируешь, — напомнил я.

— А вот за это я как раз получаю деньги от вашего уважаемого дедушки.

— Ну смотри, ты решил, — улыбнулся я. — Спасибо.

Найти Кристину труда не составило. Она сидела на своём излюбленном месте — в расщелине старинного дерева. С сосредоточенным видом читала хрестоматию древнегреческой литературы.

— Мир, — предложил я, протянув ей чёрную коробку.

В этот раз не стал подбираться сзади и приставлять кинжал к горлу. К чему вспоминать детские шалости, наши отношения давно перешагнули этот рубеж. Мы — взрослые люди.

Кристина величественно скосила взгляд на подарок.

— Что это?

— Открой — узнаешь.

Кристина колебалась не дольше секунды. Захлопнула книгу, наклонилась и взяла коробку. Вес оказался для неё сюрпризом — чуть не выронила.

— Попробую угадать — камень, — процедила она сквозь зубы. — Очень смешная шутка, благодарю.

— Нет, там кое-что поэффективнее, — улыбнулся я и прислонился спиной к могучему стволу.

Над головой послышалось шуршание. Потом — медленный выдох.

— Константин Александрович… Вы — сумасшедший?

— Я просто не знал, что обычно дарят чёрным магам, состоящим на службе в Тайной Канцелярии, — честно сказал я.

Повернул голову, посмотрел вверх — щурясь от пробивающегося сквозь листву солнца, которое украсило голову Кристины чем-то вроде нимба.

Револьвер у неё в руке блестел, будто серебряный. Впрочем, в отделке рукоятки и вправду присутствовало серебро. Замысловатые узоры вились по стволу и барабану. Вещица была неимоверно изящной; судя по восхищенному взгляду Кристины, я не ошибся в выборе.

Кристина отщелкнула барабан, проверила — все шесть гнёзд были заняты боевыми патронами.

— Ну как? — спросил я.

Кристина нежно, двумя пальцами направила барабан обратно. Вздохнула:

— Что ж… Я думала, что моё насквозь чёрное сердце не создано для любви, но я ошибалась. Это — первое серьёзное чувство в моей жизни. Я даже не знаю, как вести себя с ним…

— Эй! — Я поднял правую руку и пощёлкал пальцами. — Я тоже всё ещё здесь.

Кристина вздрогнула и с видимым усилием перевела взгляд с револьвера на меня.

— С вашей стороны, Константин Александрович, это был подлый удар.

— Подлые удары — самые эффективные, — напомнил я. — Мир?

— Мир. А теперь я попрошу вас отвернуться, мне необходимо спрятать моего нового возлюбленного. К сожалению, день, когда мне можно будет носить его не скрываясь, наступит ещё не скоро.

Я отвернулся. А несколько секунд спустя Кристина спрыгнула с дерева и встала рядом со мной.

— И всё-таки, — сказала она, положив ладонь мне на локоть, — не надо больше делать таких вещей у меня за спиной — я имею в виду переговоры с моим отцом. По крайней мере, ставь меня в известность.

— Во-первых, я ничего такого не планировал, — сказал я. — А во-вторых, давай определимся, кто мы друг другу такие. Я перед каждым встречным отчёт держать не привык.

Кристина покраснела и огляделась. Мы были одни на этом участке парка.

— Имей в виду, я терпеть не могу эти нежности, и…

Дальше слушать мне было неинтересно. Я привлёк Кристину к себе и поцеловал. Первые пару секунд казалось, что она мне врежет. А потом — ничего. Выдержала ещё три секунды.

— Твой род никогда не благословит этот союз, — сказала Кристина, отстранившись.

Щёки её пылали, глаза блестели.

— Чёрные маги всегда видят во всём только чёрную сторону? — улыбнулся я.

— Кто-то ведь должен её видеть.

Кристина гордо вскинула голову и, заложив руки за спину, направилась к дорожке. Я занял место рядом с ней.

— Отец сказал, ты желаешь обучиться магической технике распознания истинной личины? — спросила Кристина.

Мы говорили об этом с Витманом, да. После ситуации с фальшивой Агнессой.

— Желаю, — подтвердил я. — А почему ты вспомнила про это сейчас?

— Ну, не могу же я просто так проводить с тобой время. А техника довольно сложна, и для её изучения понадобится не один день.

— Да, тяжело тебе придётся, — посочувствовал я.

— Не то слово, — вздохнула Кристина. — Но я не привыкла отступать перед трудностями.

Она стиснула зубы, а я внутренне улыбнулся. Да уж, начались самые необычные мои отношения за обе жизни.

* * *

В эту субботу за мной для разнообразия приехала Нина на своей машине.

— Надю уже наручниками к батарее приковали? — спросил я, садясь на пассажирское сиденье.

— Костя, — нахмурилась Нина, — вы с Надей представляете нас с дядюшкой какими-то чудовищами. Но посмотри же ты на ситуацию трезвым взглядом!

Она развернула автомобиль и, соблюдая скоростной режим, покатила к трассе.

— Да я всегда смотрю на ситуации трезвым взглядом, — сказал я. Открыл окно и выставил руку наружу, ловя тёплый летний ветер. — Пятно на репутацию рода, всякое такое…

— Ты ничего не воспринимаешь всерьёз, — покачала головой Нина. — С одной стороны, я понимаю. Ведь наш мир для тебя — чужой.

— Уже давно не чужой, — возразил я. — Я тут живу. Дышу. Резанёшь — кровь пойдёт. Не надо думать, будто я в скафандре. Я давно адаптировался.

— Ну тогда — тем более! — Нина упрямо сдвинула брови. — Для каждого Барятинского интересы рода должны быть в приоритете.

— А вот эта постановка вопроса мне не очень нравится, — сказал я и прикрыл окно, оставив лишь небольшую щёлочку — Нина выехала на трассу и увеличила скорость до разрешённых девяноста.

— Почему же?

— Мы недавно начали изучать эгрегоры. Ты, полагаю, понимаешь, о чём речь.

— Ну разумеется, — улыбнулась Нина. — Я ведь родилась в этом мире, Костя.

— Да, я помню. А вот для меня всё здесь — в новинку. Хотя это, пожалуй, хорошо. Свежий взгляд тем и хорош, что ничем не замутнён. Занятная… концепция. Впрочем, даже не концепция. Здесь, в вашем мире, всё это можно реально увидеть и чуть ли не потрогать. Этакая энергетическая общность, являющаяся чем-то большим, чем сумма частей. Ближайший пример — черномагическая техника Таран с объединением. Если Таран каждого мага исчисляется силой в один эм, то совокупный таран пяти магов может достигать даже десяти эм. Это, на мой взгляд, один из лучших примеров использования эгрегора. Потому что все остальные — скорее примеры использования эгрегором людей.

— Костя… — вздохнула Нина.

— Нет, я понимаю, — перебил я. — Эгрегор Российской Империи требует от нас немало, однако и даёт он также немало — защиту, чувство силы, уверенности, превосходства. И всё это прекрасно до тех пор, пока кому-то не захочется чего-нибудь, идущего вразрез с интересами эгрегора. Вот тогда приходится туго.

— Костя, этот разговор…

— Позволь, я закончу, Нина. Род Барятинских — тоже эгрегор. И его задача — стать более знатным, более влиятельным, разрастись до неимоверности. Увлечение Нади простолюдином в эту задачу — ну никак не вписывается. Это даже не простой на месте, а шаг назад. И сейчас эгрегор изо всех сил принимает меры.

— К чему ты клонишь? — Нина уже хмурилась, разговор ей категорически не нравился.

— К тому, что эгрегор — это такая медаль с двумя сторонами. Идея отдавать ради достижения общего блага — вполне в духе белых магов. А вот идея того, что «ради меня вы все должны…» — это ведь чисто черномагический идеал.

— Эгрегор — не личность! — горячо возразила Нина. — То, о чём ты говоришь — это всего лишь ещё одна наглядная иллюстрация баланса.

— Вот, я и говорю — баланс, — кивнул я. — Который, на мой взгляд, должен заключаться в том, что, когда ты что-то берёшь себе — не оставляешь в накладе других. А когда, сто́ит тебе руку протянуть — как по ней лупят, это очень нехороший баланс. И такое нужно исправлять.

— Что-то я совсем запуталась, — призналась Нина. — О чём ты говоришь? Что значит — «исправлять»? Что ты задумал?

— Для начала — купить газету. Останови у ближайшего киоска, будь добра.

Газету мы купили уже в Петербурге. А потом я назвал Нине новый адрес.

— Но это же в Чёрном Городе? — удивилась она.

— Увы, — сказал я, усевшись на своё место. — Побыстрее, пожалуйста, мы опаздываем.

Судя по выражению лица, Нине очень хотелось выразиться нецензурно, но мешало отсутствие подходящего образования. Она вела машину, я листал газету.

— Костя, что происходит? — спросила Нина, остановившись возле указанного мною дома — длиннющего одноэтажного строения.

Выглядело оно так же, как большинство домов в Чёрном городе: облупившийся фасад, растрескавшиеся оконные рамы, покосившийся навес над крыльцом и крепкая дверь — по летнему времени, впрочем, распахнутая настежь.

— Балансировка, — сказал я и отдал газету Нине. — Читай вот тут, — указал нужную заметку.

Сам вышел размять ноги. Три старухи и сгорбленный старик, лузгающие семечки на скамейке у крыльца, уставились на меня с осторожным любопытством. Нина читала. Я уже пробежал заметку по диагонали, хотя суть её была мне известна заранее. Такой-то такой-то за особые заслуги перед отечеством был удостоен…

Через минуту из распахнутой двери дома мне навстречу вышел Вова. Выглядел он сообразно своим представлениям о хорошем вкусе — примерно так же одевался в театр. Три старухи и старик на скамейке, глядя на то, как мы пожимаем друг другу руки, замерли, не донеся семечки до ртов. А я мысленно вздохнул.

— Ну, знаешь, сиятельство, — покачал головой Вова. — Я уж думал, от разрыва сердца помру. Ты б хоть предупреждал! Я ведь — в душе не чаял. Думал, ты у меня мастерскую выкупить хочешь — а меня перед самим императором поставили! Я уже и с жизнью попрощался. Решил, что прямо там голову отрубят.

— Да за что тебе голову-то рубить, — отмахнулся я.

— Да мало ли, за что! У этих найдётся. Мы — люди маленькие…

— Маленьких людей перед казнью к императору не водят, — назидательно сказал я. — И вообще, прекращай уже — вот это вот «маленькие». Учись мыслить по-новому. И, это… — Я понизил голос. — Надеюсь, ты понимаешь, что в мастерской своей теперь сам работать не сможешь?

— Да уж понял, — так же понизив голос, в тон мне отозвался Вова. — Найму распорядителя, а он пускай работников набирает.

Хлопнула дверца машины. Я обернулся и увидел бледную Нину с газетой в руке.

— Костя… Константин Александрович, — исправилась она, увидев, что я не один, — я не понимаю, что это всё означает?

— Это — не что, это — кто, — сказал я. — Знакомьтесь. Барон Владимир Феофанович Малицкий, мой друг. Княжна Нина Романовна Барятинская, моя двоюродная тетушка.

— Здрасьте, — кивнул Вова.

— Ну, над образом нам ещё придётся поработать, — критически оглядев его, признал я. — Однако самое главное в дворянине — это честное и отважное сердце. И — соответствующая грамота от его величества. Прошу, господин Малицкий, садитесь в экипаж. Поедем радовать вашу невесту.

Нина покачнулась и начала тихо падать в обморок.

* * *

После трёх часов дня в Барятино стало тихо. Горничные прибрали и выбросили осколки, не поддающиеся Реконструкции. Нина договорилась, что завтра придёт стекольщик, заказала новую посуду. Плотники должны были явиться уже сегодня — снять мерки с дверных проёмов и заменить половицы, перила и ступени лестницы. А ворота… Ну, скажем откровенно: старые были ворота, выглядели — так себе. Давно пора новые ставить. А то неудобно — такой влиятельный род, а ворота — в Чёрном Городе краше бывают.

Я стоял у окна своей комнаты и вдыхал свежий воздух. Оборачиваться не хотелось. Обугленный остов кровати, дыра в полу, дыра в потолке, письменный стол, сломанный пополам. Навалилось внезапно — вспомнил, как ночевал в районе, который прошлой ночью бомбили…

Послышался стук в дверной косяк.

— Войдите, — сказал я.

Вошли. Обняли меня сзади и ткнулись носом в шею. Всхлипнули.

— Только не надо в меня, пожалуйста, высмаркиваться, — сказал я. — Я и так чувствую себя, как что-то выжатое.

— Костя, ты самый лучший в мире брат, — прошептала Надя.

— Я тебе больше скажу: я — единственный. Не велика конкуренция…

— Да ну тебя. — Надя потёрлась об меня носом — благо, сухим. — Никогда не видела, чтобы дедушка так злился.

— Угу, — подтвердил я. — Как он там?

— Нина всё ещё с ним; говорит, что лучше.

Н-да… И этот человек свистел мне в уши про то, что он, дескать, стареет! Что он уже государственную службу не вывозит. Да когда он меня настиг в этой самой комнате, мне пришлось с ним в полную силу сражаться — чтобы только выжить. Видел бы кто — глазам бы не поверил. Два белых мага из уважаемого рода Барятинских истребляют друг друга чёрной магией. Юсупов бы точно аплодировал стоя.

— Ничего, — сказал я. — Через денёк-другой поостынет — тогда Вова ещё раз приедет.

— Ой, нет-нет, не надо! — испугалась Надя. — Дедушка убьёт Владимира!

— Да не убьёт, — улыбнулся я. — Дед разозлился не на него, а на меня. Перекипит — успокоится.

— А тебя он не убьёт?

— А смысл? — пожал я плечами, насколько это было возможно — Надя, обнимая, прижимала мои руки к бокам.

В глубине дома, пережившего гнев деда, зазвонил телефон. Вскоре в коридоре послышались шаги Китти.

— Ваше сиятельство? — робко позвала она от входа. — К телефону.

— Иду. — Я высвободился из объятий Нади. — Всё, сестрёнка, давай, не дрейфь. Прорвёмся.

— Дедушку жалко, — потупила взгляд Надя.

— Ну, мне тоже жалко. А что поделаешь? Это — твоя жизнь, тебе её и устраивать, тебе её и жить. Самое глупое, что можно с ней сделать — принести в жертву человеку, у которого она уже большей частью позади.

— Это — жестоко…

— А выйти замуж за Андрэ Епанчина — не жестоко? — усмехнулся я. — Ну так вперёд! Эта дверь, думаю, ещё не закрыта.

Надя фыркнула и, сложив руки на груди, вздёрнула нос.

— Вот! Так держать, — похвалил я и отправился вниз, к телефону.

* * *

— Слушаю, — сказал, прижав к уху прохладную тяжёлую трубку.

— Витман, — коротко бросил собеседник. — Что опять происходит?

— А что опять происходит? — удивился я.

— Это я у вас спрашиваю! — рявкнул Витман. — На вас напали?

— Кто?

— Капитан Чейн! Отставить валять дурака! В вашем имении только что фиксировали аномальной силы черномагическое излучение!

— Ах, это… — Я потёр лоб пальцами свободной руки. — Всего лишь небольшая семейная ссора, не стоит внимания.

Глава 23 Проверка

Витман, судя по звуку,задохнулся.

— Неб… Небольшая семейная ссора?! — выдавил он. — Послушайте, но это уже ни в какие ворота…

— У меня более интересный вопрос, — перебил я. — Вы что, и возле Барятино каких-то соглядатаев расставили?

Витман молча сопел.

— Вот это уже — точно ни в какие ворота, — проскрежетал я.

— Мы не враги — помните? — ровным голосом сказал Витман. — Я понимаю и в каком-то смысле даже разделяю ваше негодование. Но прошу не забывать: вы — сотрудник тайной канцелярии. В данный момент — один из самых её ценных сотрудников. И я, разумеется, делаю всё возможное для того, чтобы обеспечить безопасность как лично вам, так и членам вашей семьи.

Я закрыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов. Витман был прав, со всех сторон. Просто мне, по прежней жизни, само понятие слежки было поперёк глотки. Там, если за мной кто-то следил — это всегда очень плохо заканчивалось. Для них. Хотя, справедливости ради — один раз закончилось плохо и для меня…

— Ладно, — примирительно сказал я. — Вы предлагали встретиться. В силе?

— В силе, — буркнул Витман. — Знаете закусочную «У Дармидонта»?

— Найду.

— Жду вас там через час. Постарайтесь по дороге ни с кем не поссориться.

— Ха-ха, остряк, — буркнул я, но меня уже никто не услышал. Сказав всё, что хотел, Витман всегда моментально разрывал связь.

* * *

Закусочная располагалась недалеко от Чёрного Города — ещё не рабочая окраина, но уже и не парадный Петербург. Здесь было тихо и малолюдно, даже несмотря на субботний вечер. И цены, насколько я мог судить, оказались весьма демократичными. Я заказал полноценный обед.

— Проголодались? — заметил Витман, который взял одну лишь кружку тёмного пива.

— Да, — сказал я, орудуя ножом и вилкой. — Дома не довелось…

— Что у вас там всё-таки случилось?

Вздохнув, я в общих чертах описал Витману ситуацию.

— Лихо, — покачал тот головой. — Однако, Константин Александрович, если вы таким образом будете решать все проблемы, возникающие у вас на пути…

— То что? — подбодрил я.

— Не знаю. Не могу так быстро придумать достаточно яркую и выразительную фигуру речи.

Я улыбнулся и спросил:

— Ну так что там по нашим ниточкам? Мсье Локонте успел наследить?

Витман вздохнул:

— И да, и нет. Мои сотрудники допрашивали простых людей, а для них каждый маг — считай что всемогущий. Даже с первым уровнем на простолюдина можно произвести такое впечатление, что он станет поклоняться тебе, как Господу.

— Н-да, — поморщился я и запустил вилку в макароны.

Витман тем временем поставил глушилку. Да необычную — он добавил некий подвыверт рукой, и по воздуху вокруг нас забегали красные полосы. Как будто рассеянный лазер.

— Это ещё что? — напрягся я.

— Теперь вместо нас обыватели будут видеть что-то обывательское.

— Хорошо. Кстати, Кристина учит меня видеть настоящие личины сквозь наложенную маскировку. Такие обманки, как эта, я тоже смогу распознавать?

— Не удивлюсь, если сможете, — сухо сказал Витман. — Я, к примеру, не могу — хотя практикую эту технику уже полтора десятка лет. А вот если вы, Константин Александрович, научитесь видеть сквозь сильнейшую маскировку уже через неделю — совершенно не удивлюсь.

В его голосе я буквально слышал пораженческие нотки. Наверняка Витман уже всё, что меня касалось, перетряс и не нашёл ничего нового. Ничего, что объясняло бы мою исключительность и стремительный магический рост.

— К делу, — сказал он, и на столе появилась картонная папка. Витман размотал джутовые завязки, открыл папку и принялся выкладывать листы. — Вот что, совокупно, удалось выяснить. Завод, который вашими молитвами взорвался, официально принадлежал одному дельцу, которого не существовало в природе. Очередной бумажный голем, фигурально выражаясь. С этой стороны концов не сыскать, увы.

Витман отложил листок в сторону и взял другой.

— Здесь у нас отчёты по боеприпасам. Авиабомбы, как вы понимаете, это не буханки хлеба, и если их куда расходуют — расход должен отображаться в документах.

— У хорошего хозяина, полагаю, и каждая буханка хлеба отображается в документах, — вставил я.

Витман ответил мне одним лишь мрачным взглядом и продолжил:

— Со складов бомбы не пропадали. Как следствие, на заводе их оказаться не могло.

— Если только они не поступили напрямую с другого завода, — опять вмешался я. — С того, где их производят.

— Разумеется, Константин Александрович. Не стоит считать моих аналитиков бездарными тугодумами, эту версию мы тоже учли. Однако и с этой стороны все данные сходятся, ничего лишнего не производилось — по крайней мере, по документам. С рабочими, находящимися непосредственно на производстве, мои люди говорили — и тоже ни одной зацепки.

Витман испытующе смотрел на меня.

— Ясно, — вздохнул я. — Следовательно, бомбы я придумал, а завод взорвал сам, чёрной магией. Так?

— Нет, не так, — отрезал Витман. — Осколки обнаружились, упомянутая вами модель бомб подтвердилась. И вот один занятный нюанс… — Витман придвинулся ближе ко мне, не взирая на маскировку. — Пять авиабомб искомой модели были осенью минувшего года отгружены с одного из складов. По документам — всё безупречно.

— Так. — Я отложил вилку. — И на что же их официально израсходовали?

— А вот тут мы, капитан Чейн, подбираемся к границам наших полномочий. Российская Империя ведёт свои дела не всегда по-белому. Именно поэтому в Ближнем Кругу примерно пятьдесят процентов чёрных магов. Но некоторые вопросы даже не доходят до Ближнего Круга, они просто решаются в текущем режиме. Мне удалось выяснить лишь одно: эти бомбы предназначались для того, чтобы основательно встряхнуть один небольшой, но важный городок далеко от наших границ. На этом — всё.

Пять бомб… Я видел одну, но, судя по силе взрыва, взорвалось их несколько штук. Те это бомбы или не те?..

— Продолжаем, — сказал Витман и достал из папки следующий листок. Этот был поинтереснее, на нём был очень схематично изображён вскрытый человек, а рядом — внутренние органы. Всё свободное пространство было исписано мелким почерком, от которого у меня зарябило в глазах. — Отчёт по зомби-конструкту, вашему уважаемому Вишневскому, — пояснил Витман. — Создали его также по осени, и тут тоже есть интересные нюансы. Некромантия — запрещённое искусство, скорее даже наука. Запрет чрезвычайно строг. За одно только подозрение в работе с мёртвыми телами маг подвергается тюремному заключению, и с его сознанием тщательно работают. Доказательство преступления влечёт за собой смертную казнь. Категория смягчающих обстоятельств для данного преступления не предусматривается. Разумеется, мы живём не в сказке, — продолжил он, заметив мой скептический взгляд. — Всякое действие рождает противодействие, и я представляю, кто в Петербурге может владеть даром некроманта. Эти, с позволения сказать, люди могут за очень большие деньги оказывать услуги очень сомнительным личностям, которым нужно получить некую информацию от покойника… Но! — Витман поднял палец. — Создание зомби-конструкта — это действительно целая наука. Тут недостаточно просто ночью раскопать могилу и влить в тело бездну своей энергии. Тут нужна серьёзно оснащённая лаборатория и кропотливая работа. И вот здесь, капитан Чейн, я могу со всей ответственностью заявить: в Петербурге лишь три таких лаборатории. Одна из них принадлежит нам, тайной канцелярии. Другая — скажем так, нашим коллегам…

— Разведке? — уточнил я.

Витман кивнул.

— А третья?

— Третья принадлежит правящей династии и находится в ведении военных.

— Если вы уверены в себе, то надо бы прощупать коллег, — сказал я.

Витман посмотрел на меня как-то очень грустно и достал из папки следующий листок.

— Вот — ознакомьтесь, если угодно. Отчёт агента, осмотревшего лабораторию коллег. Краткое резюме: создать зомби-конструкта из хомяка там, с натяжкой, возможно. Из человека — нет.

Я откинулся на спинку стула, внимательно глядя на Витмана. Тот сложил руки перед собой.

— И что мы имеем в итоге? — спросил я.

— Да вы, думаю, и сами уже всё поняли, — сказал Витман. — Сначала — министр. Потом — Ашот, которого переманили непонятно какими коврижками. Запредельная мощь и сила искомого мага. Его настойчивое желание вас уничтожить. Доступ не только к складам с боеприпасами, но и возможность вывезти бомбы под каким-то формальным предлогом. И, наконец — доступ к некромантической лаборатории подходящего уровня.

Пару секунд у меня кружилась голова. Желудок сжался. Я быстро победил эти симптомы, но стало ясно, что закончить с обедом мне не светит.

— Мне… вероятно, не стоит произносить это вслух? — спросил я.

— Отчего же. Можно и произнести. В своей Завесе я уверен, к тому же за помещением следят мои люди. Всё чисто, капитан Чейн. Пока что мы с вами в безопасности. Подчеркну — пока.

— Меня хочет убить император? — выдохнул я.

Витман побарабанил пальцами по столу. Взгляд его при этом был устремлён куда-то вверх. Он как будто предавался мечтаниям. А когда заговорил, оказалось, что так оно и есть.

— Взять, к примеру, Соединённые Штаты Америки, — как-то отстраненно заговорил Витман. — Кто их создал? Если называть вещи своими именами, то кучка проходимцев. Никаких магов там даже близко не было. Нет, потом, когда страна окрепла, маги попытались наложить на неё руки, но мы прекрасно помним, чем это закончилось. Сейчас маги там, безусловно, присутствуют. Но — занятная метаморфоза! — они преимущественно возглавляют преступные группировки. А правят страной простые люди, не маги. Вот — страна мечты, не правда ли?

— Нет, не правда, — упрямо сказал я. — У власть предержащих там нет в головах и сердце ничего, кроме жажды наживы. А это в конечном итоге очень плохо закончится для… да как бы не для всего мира.

— М-м, отдалённые перспективы, — кивнул Витман. — Возможно. Однако вот прямо сейчас в Соединенных Штатах двое честных сотрудников внутренней разведки не сидят в американском кафе и не думают о том, что самый сильный маг страны, скорее всего, сотрёт их в порошок просто за то, что они хорошо делают свою работу.

— Маг, может, и не сотрёт, — пожал я плечами. — Но, поверьте, в заокеанском аквариуме тоже всегда найдётся рыба покрупнее.

— Однако, обладая хорошими средствами, там вполне можно жить припеваючи.

Я прищурился:

— Это вы, что же — таким замысловатым способом предлагаете мне бежать?

— По-моему, для вас это — единственный разумный вариант, — опустил взгляд Витман. — Если наши догадки верны, то на этом мы с вами — всё. — Он показал, будто умывает руки. — В американской системе подсудны все, над каждым гражданином этой страны стоит закон. По крайней мере, официально. В нашей же системе подсудны лишь те, кого не запрещает осудить император. Он — наш гарант стабильности. Он — символ превосходства аристократии над всеми остальными классами общества. И если император гневается, нам остаётся лишь склонить головы… А вы не задумывались, кстати, с чего бы это он вас так к себе приближает? Не только ведь из-за вашей популярности в свете.

— Вы меня тоже отчего-то выделили и приблизили к себе, — огрызнулся я. — Полагаю, были на то причины… Нет, Эрнест Михайлович, послушайте, это какая-то чушь! Император — есть император. Зачем ему все эти сложности, все эти игры? Уж казалось бы, чего проще — отдать приказ, и…

— Э, нет, господин Барятинский, вы не понимаете, — покачал головой Витман. — Вы слишком заметная фигура. Большая надежда белых магов. Убрать вас официально — значит, бросить тень на собственную репутацию.

— Всё равно — чушь, — не сдавался я.

— Понимаю ваши чувства. Всё это нелегко принять. Земля уходит из-под ног… Так и должно быть. Повторюсь, император — это то, на чём мы все держимся.

— Фактов у вас нет! — Я стукнул кулаком по столу. — Всё, о чём вы говорите, это лишь косвенные…

— Косвенные, — перебил Витман. — Которые в любом случае ведут туда. — Он показал пальцем в покрытый желтоватой извёсткой потолок.

— Бред, — отрезал я. — В вашей теории полно дыр! Объясните, хотя бы — если всё обстоит так, как вы думаете, на кой чёрт императору похищать собственную дочь?

Витман развёл руками:

— Ну, мы ведь не знаем, какую игру он ведёт. Было предположение, что при помощи убийства великой княжны злоумышленник хотел изменить энергетический фон Российской Империи коренным образом. Однако, если трактовать магические круги несколько иначе, то… Всем известно, что у императора очень слабый и болезненный наследник. Средняя дочь, уж будем откровенны, ему нужна не так чтобы очень. А вот цесаревич…

— Бред, — мотнув головой, повторил я. — Принести в жертву Анну, чтобы спасти Бориса? Погубить родную дочь — для того, чтобы вылечить сына? Да у его величества жемчужина уже должна была стать чернее дырки в заднице у негра!

— Благодарю за прекрасную аналогию, — кивнул Витман. — Однако тут всё зависит от намерения. Что если это — единственный способ сохранить империю?

— Так вы же сами говорили, что намерение — это так, всего лишь поверхностный уровень! — напомнил я. — Что на самом деле чёрный маг — тот, кто берётся решать судьбы других людей. А жертвоприношение — по-вашему, не решение судьбы?

Витман поморщился:

— Ах, помилосердствуйте! Ведь даже вы нашли способ очищать свою жемчужину. Полагаете, будто у императора меньше возможностей, чем у вас?

— Всё, с меня хватит. — Я резко встал из-за стола. — Не хочу больше это слушать. Из уважения к вам — точнее, того, что от него осталось, — сделаю вид, будто этого разговора не было. Если вы умываете руки — я продолжу копать дальше без вас. И, клянусь, найду ту тварь, что стоит за этим всем! Для того, чтобы поверить во что-то, мне нужны неопровержимые доказательства. У вас их нет.

Я вышел из-за стола, мне оставался один шаг до Завесы. Когда Витман совершенно другим голосом сказал:

— Стойте.

Я обернулся. Витман подчёркнуто медленно допил пиво, брякнул кружкой о стол и поднялся.

— Я не сдаюсь, капитан Чейн, — сказал он. — Просто решил устроить вам небольшую проверку, уж простите. И, должен признать: вы меня не разочаровали. В очередной раз. Я сам не верю в то, что дела обстоят таким образом. Просто не могу заставить себя поверить в это — хотя я намного старше вас и повидал в жизни немало. Но, тем не менее. Я хочу, чтобы вы понимали это так же отчётливо, как я: подобное — один из вполне возможных вариантов. И, если всё обстоит именно так — ваша жизнь гроша ломаного стоить не будет. Как и моя, впрочем. Мы с вами слишком близко подобрались к опасным ответам.

Мне стоило немалого труда сдержаться — чтобы не вколотить Витману его «проверку» обратно в глотку. Пришлось напомнить себе, что и самому доводилось устраивать для своих людей похожие испытания.

— Ещё одна такая проверка, — сумев, наконец, разжать кулаки, проговорил я, — и я серьёзным образом нарушу субординацию.

— Справедливо. — Витман протянул мне руку. — Я, признаться, восхищен вашей выдержкой, был почти уверен, что вы… нарушите субординацию. Что ж, до встречи, капитан Чейн! Прошу вас: будьте предельно осторожны. И, надеюсь, ваше феноменальное везение вас не оставит.

Глава 24 Пять баллов

В этот раз для объявления результатов учебного года нас собрали в главном зале. Под потолком горела таблица с цифрами — итогами предыдущего семестра.

Бѣлые маги — 1203 балла.

Чёрные маги — 1200 баллов.

Белые маги поглядывали на таблицу с гордостью. Чёрные делали вид, что никакой таблицы в зале нет.

Мы выстроились буквой «П», по периметру зала. В центре его возникло возвышение, на котором стояли преподаватели, и под наши аплодисменты поднялся Калиновский.

— Рад поздравить вас с окончанием учебного года, дамы и господа, — сказал он. — Не мне рассказывать вам о том, каким напряженным был этот год. И тем более приятно констатировать, что завершен он более чем достойно. Результаты экзаменов порадовали! Особенно постарались первокурсники. Количество отчисленных с этого потока — минимально за последние два десятка лет. Даже те курсанты, которые при поступлении демонстрировали результаты более чем скромные, к концу года взялись за ум, подтянулись и сделали всё возможное для того, чтобы не отстать от своих товарищей. Отдельно хочу отметить удивительную сплоченность первокурсников! Если мы, преподаватели, о чём-то не говорим — это не означает, что не замечаем происходящее. И для нас было исключительно отрадно наблюдать, как более успевающие курсанты помогают своим отстающим товарищам — я говорю сейчас, прежде всего, о белых магах.

Я заметил, как переглянулись Анатоль и Андрей. И как Пьер Данилов благодарно хлопнул по плечу Мишеля.

— Это всё — твоя работа, Капитан, — шепнул мне Анатоль.

— Да я-то тут при чём? — изумился я. Уж чем-чем, а подтягиванием неуспевающих точно не занимался, хватало других дел. — Чем таким я помог отстающим?

— Уже одним только фактом своего существования, — улыбнулся Андрей. — Тогда, помнишь — в самом начале семестра, на Игре. Ты сказал нам, что мы — одна команда. И победить можем только вместе. Ты сказал это единственный раз, а больше ничего не говорил — ты делал. Не только во время Игры, но и весь этот год. Мы смотрели на тебя, видели, как ты действуешь. Знали, что готов прийти на выручку всегда, любому из нас, и ничего не потребуешь взамен. Было непросто, но ты не сдавался. В учёбе, в Игре — нам всем хотелось подражать тебе, стать такими, как ты. Всё это время мы были рядом с тобой — и сами не заметили, как сдружились. Помогать друг другу стало чем-то естественным. Когда я узнал, что у Анатоля проблемы с латынью, предложил ему помощь. Пьер Данилов в конце прошлого семестра пребывал в полном отчаянии из-за своего положения по физике — а Мишель его спас.

— Так, получается, вы сами всё и сделали, — сказал я.

Андрей покачал головой:

— То, что мы сделали — лишь следствие. А причина — ты.

— Не скромничай, Костя, — добавил Мишель.

— Не скромничайте, господин Барятинский, — фыркнул, не оборачиваясь, Жорж. — Не пытайтесь казаться белее, чем вы есть. Вашу сущность это не изменит.

— Зато у вас может измениться размер ушей, господин Юсупов, — проворчал Данилов. — В этом сезоне такие длинные не носят. Я охотно помогу вам их укоротить, дайте только выйти из зала…

— Потише, господа, — прошипела Долгополова, — вы мешаете!

И снова уставилась на ректора, всем своим видом показывая, что, если пропустит хоть слово из его речи — умрёт от расстройства.

А Калиновский тем временем продолжал:

— Результаты прошлого семестра — перед вами. — Он взмахнул рукой, указывая на таблицу. — Хотя, полагаю, нет нужды кому-то о них напоминать. Это был беспрецедентный случай, который, несомненно, войдёт в историю академии на долгие годы. В последнем же семестре в том его разделе, что касается академической успеваемости, чуда не произошло. Несмотря на все старания белых магов, чёрные по-прежнему лидируют. Белые маги, академическая успеваемость — девятьсот двенадцать баллов. Чёрные маги, академическая успеваемость — тысяча сто семьдесят восемь баллов!

Цифры в таблице поменялись. К итоговым баллам первого семестра прибавились итоговые баллы второго.

Бѣлые маги — 2115 баллов.

Чёрные маги — 2378 баллов.

Чёрные маги взорвались аплодисментами.

— Вот так-то, господа зубрилы, — процедил Жорж Юсупов. — Никакая усидчивость не заменит врожденные таланты!

— Никогда не слышал о том, что арифметическое превосходство причисляют к врожденным талантам, — фыркнул Анатоль.

Жорж надменно промолчал.

— Далее, — продолжил Калиновский. — Поведение. — Он вздохнул. — Я, с вашего позволения, не буду называть фамилии. Те курсанты, что отличились во время недавнего посещения Кронштадта, и без меня знают, за что получили штраф. Чёрные маги — минус пять баллов. Белые маги — минус тридцать два балла.

— Ого, — присвистнул Данилов. — Честно говоря, даже не знаю, сочувствовать вам или завидовать. Как-то даже стесняюсь спросить, чего такого вы натворили в Кронштадте…

— Тридцать два балла?! — возмутился Анатоль. — Помилуйте! Откуда столько?

— По два — за фонтан, — сказал я. — Синельников видел меня, тебя, Андрея, Мишеля и Полли. Вот и впаял от души каждому.

— Мне — штрафные баллы?! — изумилась, обернувшись, Полли. — За что?!

— За фонтан, — расплылся в ухмылке Анатоль. — К слову — лично тебе, лично я штраф бы увеличил. Ты ведь так и не разделась.

— Чего-о?! — взвилась Полли.

— Ну, Мишель так тебя уговаривал, только что наизнанку не вывернулся. А ты… Как по мне, никакой штраф не окупит подобное жестокосердие.

— Прекрати, — простонал багровый Мишель. — Полли тут вообще ни при чём!

Данилов разразился подобием аплодисментов — так, чтобы не были слышны звуки.

— Да вы, я смотрю, времени даром не теряли, — восхитился он. — Завидую! Однако, господа, даже я в состоянии посчитать, что по два балла на пятерых — это десять. Откуда взялись еще двадцать два?

— По пять нам с Мишелем — за стычку с москвичами на бензоколонке, — вспомнил я. — Ещё по пять — за драку возле кафе. Там, правда, прилетело не только нам, но и Юсупову.

— И ещё два — за порчу личного имущества, — обернувшись, мстительно объявил Жорж. — А ты думал, Барятинский, что тебе это так просто сойдёт с рук?

— И в мыслях не имел, — успокоил я. — Был абсолютно уверен, что ты наябедничаешь. Как видишь, не ошибся.

— Чего ещё ждать от чёрных магов, — фыркнула Полли. Выразительно покосилась на Кристину — которая стояла с каменным лицом. Убедить Юсупова в том, что в порче его имущества виновата она, а не я, очевидно, так и не сумела. — Костя… — Полли наклонилась ко мне. — Что ещё за фонтан?! Почему ты мне ничего не рассказал?

— За всё в жизни приходится платить, Аполлинария Андреевна, — вздохнул я. — Сложная задача — большая ответственность. Вы знали, на что идёте.

Пьер Данилов уважительно показал большой палец. Полли покраснела и негодующе отвернулась.

А цифры на табло снова изменились:

Бѣлые маги — 2083 балла.

Чёрные маги — 2373 балла.

— Далее, — продолжал Калиновский, — магический уровень. Вот тут всё очень и очень интересно, господа! Все мы помним, что в конце прошлого семестра средний уровень белых магов едва превышал пятый. В то время, как уровень чёрных магов находился на отметке восемь. И что же мы наблюдаем сейчас? — Он выдержал торжественную паузу. — Средний уровень белых магов — шесть с половиной! В то время, как средний уровень чёрных магов остался неизменным. Формально, белые маги по-прежнему отстают. Но не поощрить их старания означало бы совершить чудовищную несправедливость. Посему, из пятидесяти призовых баллов белым магам достаются тридцать пять. Чёрным — пятнадцать.

Таблица мигнула.

Бѣлые маги — 2118 баллов.

Чёрные маги — 2388 баллов.

— Эта подачка вас не спасёт, — объявил Жорж. — Так же, как и подыгрывание Калиновского.

— Вы, кажется, позволили себе усомниться в непредвзятости ректора Императорской академии, господин Юсупов? — ласково спросил я.

Жорж яростно засопел.

— Далее, — сказал Калиновский. — Спортивные достижения. И, прежде всего — Игра. Все мы наблюдали за тем, как отчаянно боролась за победу наша команда! Все мы видели, как нелегко пришлось её участникам. Каждый из шестерых курсантов проявил себя самым достойным образом, белые и чёрным маги потрудились в равной мере. Но не стоит и забывать, что победу команде принёс…

Калиновский замолчал. В зале восторженно засвистели.

— Костя! — выкрикнул девичий голос.

Я узнал Элину.

— Совершенно верно, госпожа Вачнадзе. — Калиновский кивнул. — Константин Барятинский не только заработал наибольшее количество баллов в этой Игре, но и принёс победу команде. Пятьдесят призовых баллов уходят белым магам!

Таблица мигнула.

Бѣлые маги — 2168 баллов.

Чёрные маги — 2388 баллов.

— Браво, Костя! — крикнул Серж.

Белые маги зааплодировали. Чёрные зашипели. Калиновский успокоил волнение взмахом руки.

— Далее, господа! Внеаудиторная деятельность. Те курсанты, что побывали в Кронштадте во время Игры, вероятно, слышали о том, что в отеле, где остановились наши игроки, произошла утечка газа…

— Что? — обалдел Мишель.

— Тс-с, — прошипел я.

— … и эта авария была ликвидирована, в числе прочего, благодаря содействию курсантов нашей академии. Господина Барятинского и господина Пущина!

— Но… — начал Мишель.

Я стиснул его локоть. Мишель ойкнул и заткнулся.

— В качестве благодарности, по ходатайству начальника аварийной службы Кронштадта, написавшего прошение на имя государя — по пятьдесят баллов каждому! — объявил Калиновский. — Итого — плюс сто баллов белым магам!

Бѣлые маги — 2268 баллов.

Чёрные маги — 2388 баллов.

— Утечка газа, значит? — прошипел Жорж, поворачиваясь ко мне.

Я развёл руками:

— Кто мы такие, чтобы не доверять начальнику аварийной службы? Сказано — утечка, значит, утечка. Или у тебя есть, что возразить?

Возражений у Жоржа не нашлось.

— Кроме того, — продолжил Калиновский, — лично государыней императрицей были отмечены творческие способности госпожи Нарышкиной, проявленные ею во время посещения нашей командой Кронштадта. За вклад в развитие искусства госпожа Нарышкина получает двадцать пять баллов!

Бѣлые маги — 2293 балла.

Чёрные маги — 2388 баллов.

Полли издала звук, от которого у меня заложило уши. И бросилась на шею Андрею — вероятно, потому, что он стоял ближе всех.

Андрей выдержал ультразвуковую атаку, как и подобает стоику — даже глазом не моргнув. Отпустив его, Полли попыталась обнять нас всех разом. И у неё даже, как ни странно, почти получилось.

— Я так счастлива, друзья, — пробормотала Полли, вытирая проступившие слёзы. — Моё мастерство оценила сама императрица! Подумать только…

— Уверен, что это — только начало творческого пути! — с чувством сказал Мишель.

— Рад за тебя, — поддержал Мишеля Анатоль. — Хотя, признаться, я не вполне понимаю…

— К порядку, господа, — призвал Калиновский.

А Жорж прошипел:

— Разрыв в баллах всё равно большой. Девяносто пять вам никак не отыграть! Даже если ты, Барятинский, снова опередишь в учёбе Алмазову.

— Ничего, — успокоил я. — Это ненадолго. В следующем году белых магов в академии станет больше, уж об этом можешь не беспокоиться. У тебя есть целое лето на то, чтобы научиться проигрывать.

Жорж едва не задымился от злости.

— Ну, и последняя категория — о которой в этот раз, надеюсь, никто не забыл, — улыбнулся Калиновский. — Лучшие курсанты! Думаю, никого не удивлю сообщением о том, что и в этом семестре в битве за гранит науки сошлись первокурсники: госпожа Алмазова и господин Барятинский! Результат госпожи Алмазовой — триста двадцать шесть баллов! Результат господина Барятинского — четыреста двадцать баллов! Поздравляем господина Барятинского с убедительной победой! Пятьдесят дополнительных баллов уходит белым магам!

Таблица мигнула.

Бѣлые маги — 2343 балла.

Чёрные маги — 2388 баллов.

Чёрные маги победно взревели. Разочарованных вздохов белых за этими воплями слышно не было. Хотя я видел, что многие расстроены — несмотря ни на что, надеялись на чудо.

— Ну всё, расходимся, — усмехнулся Жорж. — Поздравляю с грандиозным провалом, Барятинский!

— Всего-то сорок пять баллов, — фыркнул Анатоль. — В моём понимании грандиозные провалы выглядят иначе.

— Победитель может быть только один, господин Долинский, — назидательно сказал Жорж. — А поражение — это поражение, независимо от величины разрыва с тем, кто пришёл вторым, — и он демонстративно развернулся, чтобы идти к выходу.

— Я не закончил, господа, — веско сказал Калиновский.

Жорж застыл на месте.

В зале наступила тишина — такая, что стало слышно, как под потолком едва различимо звякают хрустальные подвески люстры.

— Как уже сказал в самом начале, мы, преподаватели академии, не могли не учесть того рвения, с которым взялись за учёбу некоторые курсанты. И снова нас порадовали первокурсники! До таких успехов, как у господина Барятинского, или госпожи Алмазовой, им пока, конечно, далеко. Однако: господин Долинский, чьей итоговый балл по результатам первого семестра составлял всего шестьдесят восемь, во втором семестре увеличил свой результат более, чем вдвое! Сто сорок один балл, господа!

Белые маги разразились аплодисментами. Пунцовый Анатоль, похоже, готов был провалиться сквозь землю.

— Мне помогали Андрей и Мишель, — твёрдо сказал он. — Это — не только моя заслуга!

Но Калиновский, в шуме оваций, вряд ли его услышал.

— А также, — продолжил он, — хотелось бы отметить успехи господина Пущина. Первый семестр — сто четыре балла. Второй семестр — двести шесть баллов, господа!

Овации. Восторженные, и — ожидающие.

— С нашей стороны было бы преступлением не поощрить подобное рвение, — закончил Калиновский. — Господин Долинский и господин Пущин приносят белым магам по двадцать пять призовых баллов!

Таблица мигнула.

Бѣлые маги — 2393 балла.

Чёрные маги — 2388 баллов.

— А вот теперь — подведение итогов окончено, — улыбнулся Калиновский. Цифры в таблице засветились ярче и начали переливаться всеми цветами радуги. — От лица преподавательского состава, позвольте поздравить…

Но дальше его никто не услышал. Зал взревел.

Анатоля и Мишеля бросились качать, я лишь чудом избежал этой участи.

— Пять баллов! — визжал Жорж. — Всего пять баллов! Это… Это вообще не считается!!!

— Поражение, господин Юсупов — есть поражение, — усмехнулся Андрей, — независимо от величины разрыва с тем, кто пришёл вторым. Не напомните, чьи это слова?

Жорж выглядел так, будто вот-вот лопнет от ярости.

А я смотрел на Калиновского — и понимал, что и это пока не всё. Обычно, когда общее собрание заканчивалось, двери зала сами собой распахивались настежь, приглашая курсантов к выходу. Разумно — учитывая буйство восторгов и негодования, исходящее от нескольких сотен молодых, сильных, магически одаренных людей.

Яркие эмоции лучше выплескивать там, где выплеску не мешает такая ерунда, как потолок и стены — и Калиновский знает об этом лучше, чем кто бы то ни было, он руководит академией без малого тридцать лет.

Но двери оставались закрытыми. А значит, мероприятие не окончено…

В груди у меня отчего-то шевельнулось нехорошее предчувствие.

Я обвёл взглядом беснующийся зал, выхватывая из толпы всех своих: Кристину, Мишеля, Анатоля, Андрея, Полли. Взглянул на возвышение, где за спиной Калиновского выстроились преподаватели академии, нашёл глазами Платона. Он, почувствовав мой взгляд, отвернулся от Штейна, с которым что-то обсуждал, посмотрел на меня и тепло улыбнулся.

«Всё в порядке, ваше сиятельство, — расшифровал эту улыбку я. — Не извольте беспокоиться».

И всё, вроде бы, действительно было в порядке. Счастливые лица моих друзей, восторженные выкрики, физиономия Юсупова — побагровевшая от ярости так, что любо-дорого смотреть, — сверкающая победными цифрами таблица.

Всё хорошо. Всё — просто чудесно. Но…

Я заметил движение среди преподавателей. И увидел, что на возвышение, где они стояли, взбежал худой невзрачный дядька в коричневом сюртуке и нарукавниках. Мало кто из курсантов мог похвастаться тем, что знает этого человека в лицо. Я — знал. Секретарь Калиновского. Который, судя по удивленному лицу Василия Фёдоровича, не должен был здесь находиться.

Калиновский вопросительно повернулся к секретарю. Тот склонился к самому уху ректора и что-то зашептал. Калиновский, слушающий секретаря поначалу с недоумением, расплылся в улыбке. Кивнул — явно давая разрешение на что-то.

Секретарь почтительно поклонился, сбежал с возвышения и устремился к дверям.

— Господа, — раздался, перекрикивая шум, усиленный магией голос Калиновского. — Попрошу ещё минуточку внимания!

Глава 25 Лучший курсант

Тишина воцарилась быстро. Не знаю, что тут повлияло больше: авторитет Калиновского или какой-то хитрый магический приём.

— Господа, — торжествующе объявил Калиновский. — Мы с вами на радостях совершенно забыли об одной нашей чудесной традиции… — Он выдержал вопросительную паузу. Подбодрил аудиторию: — Ну же? Есть ли среди вас знатоки?

— Награждение лучшего курсанта, — послышался голос Сержа. А я отчего-то подумал, что, если бы сам был ректором академии, и мне пришлось задуматься о преемнике — ни секунды не сомневался бы в выборе. Человека более уравновешенного, справедливого и знающего академические традиции лучше, чем Сергей Васильевич Голицын, среди курсантов точно не сыскать. — Однако эта церемония не проводилась вот уже…

— Верно, господин Голицын, — улыбнулся Калиновский. — Награждение лучшего курсанта! А не проводилась эта церемония, как вы совершенно правильно уточнили, оттого, что на протяжении нескольких лет было попросту невозможно выбрать лучшего. Как вы знаете, лучшим курсантом признаётся не тот, кто наберёт в личном зачёте наибольшее количество баллов — лишь немногим опередив своих товарищей, которым, возможно, просто не повезло. Лучшим курсантом признаётся тот, о ком знают все в академии, от первокурсников до ректора. Чьё имя постоянно на слуху. Кто опережает всех не только в учёбе…

— О Боже, — простонал Жорж. — Клянусь — это опять Барятинский!

— И ведь не поспоришь, — гоготнул Данилов. — Готовь платочек, Жорж. Сейчас ты снова будешь плакать.

Полли прыснула и начала смещаться в мою сторону.

А Калиновский сказал:

— Я полагаю, нет смысла напускать туман там, где всё более чем очевидно. В этом году лучшим курсантом Императорской академии признан Константин Барятинский!

Грохот аплодисментов, хлопки по плечу. А я по-прежнему пытался уловить — что не так.

— Прошу вас подойти ко мне, Константин Александрович, — сказал Калиновский.

Толпа курсантов расступилась. Я двинулся к возвышению. Поймал на себе встревоженный взгляд Кристины — она, кажется, почувствовала моё настроение.

А Калиновский продолжал:

— И, если относительно персоны, коей будет вручаться награда, сомнений не было, полагаю, ни у кого из присутствующих, то имя персоны, которая будет эту награду вручать, по традиции держится в секрете до последнего момента.

С этими словами ректора двери зала широко распахнулись. Я поднялся на возвышение и встал рядом с Калиновским. А он, расцветая на глазах, объявил:

— По личному распоряжению Его Величества, награду лучшему курсанту Императорской академии вручит юная, прекрасная особа, чей облик — сам по себе лучшая награда для мужчины! Фрейлина императорского двора, баронесса Луиза фон Краузе! Прошу приветствовать, господа!

Зал снова разразился аплодисментами. По лицам Андрея, Пьера Данилова и многих других курсантов я понял, что имя Луизы фон Краузе им хорошо известно. И что с определением Калиновского относительно того, какое впечатление производит её облик, они согласны более чем полностью.

Лица девушек, находящихся в зале, как по команде приняли одинаковое надменно-отстраненное выражение. Означающее, вероятно, что-то вроде «совершенно не понимаю, чего такого находят мужчины в этой фон Краузе». Долгополова жарко зашептала что-то на ухо Полли. Та уставилась на меня горящим ревнивым взглядом. Я встретился глазами с Кристиной. Она тут же отвернулась — всем своим видом показывая, что ей абсолютно всё равно, кто будет вручать мне награду, красавица-фрейлина или рябая подавальщица из столовой.

Что ж, Кристину можно понять. Наверное. Да и напрягаюсь я, похоже, зря. Ведь ничего плохого вокруг не происходит. И происходить, по логике, не может — от Платона я знал, что во время проведения общих собраний академический зал защищают от всех мыслимых магических напастей. Просто, видимо, на почве недавних волнений и недосыпа перед экзаменами у меня обострилась паранойя… Отдыхать вам надо, Капитан Чейн. Хотя бы изредка.

Калиновский повелительно шевельнул ладонью. Магический оркестр без музыкантов, находящийся в углу зала, грянул бравурный марш. От дверей зала к возвышению, где мы стояли, протянулась красная ковровая дорожка. И на неё ступила самая прекрасная девушка из всех, кого я когда-либо видел.

Если в прошлый раз платье Луизы было, хоть и красивым, но повседневным — если такое вообще можно сказать о платьях, которые носят фрейлины императорского двора, — то в этот раз оно представляло собой настоящий шедевр портновского искусства. Серебристое, облегающее, с разрезом сбоку до самого бедра, с открытыми плечами, глубоким декольте и длинным шлейфом.

Парчовые туфельки Луизы ступали по красной дорожке так, что казалось — она плывёт по воздуху. От вида, открывающегося в декольте, захватывало дух. Белокурые волосы Луизы были собраны в высокую причёску и украшены сверкающей диадемой. Голубые глаза сияли. Полные губы разошлись в чарующей улыбке.

Луиза несла перед собой чёрную бархатную подушечку, на которой сверкало что-то золотое. Подушечка касалась края декольте и казалась его продолжением.

Оркестр, по счастью, глушил звуки. Если бы не это — я, думаю, услышал бы немало судорожных вздохов. Судя по выражению окружающих лиц, мужская часть зала полностью разделяла чувства, охватившие в этот момент меня. Скоро выяснилось, что их разделяет даже Калиновский.

— Э-э-э, — только и смог сказать он, когда Луиза приблизилась. — Я счастлив… Э-э-э…

Ректор очевидно боролся с собой, пытаясь не смотреть в декольте Луизы — которая стояла у возвышения, так, что сверху нам открывался самый великолепный вид из всех возможных. И пока, похоже, проигрывал.

— Понимаю ваше замешательство, господин Калиновский, — пришла ему на помощь Луиза. — Когда я впервые увидела эту награду, тоже долго не могла отвести от неё взгляд. Она восхитительно прекрасна!

Мелодичный голосок девушки прозвучал божественной музыкой.

— Восхитительно, — обалдело подтвердил Калиновский. — Но всё же не так, как ваши… ваша…

— Ваши глаза, госпожа фон Краузе, — сжалился над ректором я. — И ваш наряд. Вы сегодня великолепно выглядите.

— Благодарю, господин Барятинский, — щёки Луизы порозовели. — Для меня большая честь — находиться здесь. — Она понизила голос и почти прошептала: — В вашем обществе…

Луиза поднялась по ступенькам на возвышение. Разрез на её платье разошёлся, высоко обнажив бедро. Луиза шагнула ближе ко мне и остановилась почти вплотную — теперь нас с ней разделяла только чёрная бархатная подушечка.

— Я мечтаю о том, чтобы оказаться рядом с вами, с той минуты, как впервые увидела ваш портрет в газете, — не отрывая от меня горящего взгляда, всё тем же шёпотом продолжила Луиза. — А уж после того, как мы встретились лицом к лицу — сначала во дворце, а затем в парке, — мне нет и минуты покоя…

Она тяжело дышала. Грудь в декольте вздымалась так, что казалось — вот-вот вырвется.

Если до сих пор я ещё мог убеждать себя в том, что мне кажется, то сейчас исчезли последние сомнения: если бы не окружающая торжественная обстановка, Луиза выскочила бы из платья прямо здесь и сейчас. И не могу сказать, что я бы из-за этого сильно расстроился.

— Тоже искренне рад вас видеть, госпожа фон Краузе, — сказал я чистую правду. Взор мой действительно наслаждался. — Однако не стоит забывать, что вы оказались здесь по делу. Если не ошибаюсь, конечно.

— О, простите, — Луиза залилась краской.

— Да-да, — очнулся Калиновский. — Приступим к церемонии награждения, господа!

Он встал сбоку от меня и Луизы.

Музыка стихла, Калиновский протянул ладони вперёд. Луиза положила на них подушечку. Я наконец разглядел награду — золотую медаль с надписью по кругу:

Лучшему ученiку Импѣраторской акадѣмiи

Константину Барятинскому

К медали прилагалась белая шёлковая лента. Луиза взяла медаль с подушечки и шагнула ко мне.

— Позвольте, Константин Александрович, — прошелестели её губы.

Я наклонил голову. Луиза подняла руки, чтобы надеть медаль мне на шею. Прижалась грудью, я почувствовал восхитительную упругость даже сквозь китель.

— Я счастлива сделать это с вами, — горячо прошептала Луиза мне на ухо.

— Наше счастье взаимно, — отозвался я.

Луиза, помедлив, отстранилась.

На моей груди закачалась на ленте медаль. Оркестр грянул марш, зал разразился овациями и восторженными выкриками.

— Поздравляю, господин Барятинский, — ректор пожал мне руку.

— Поздравляю, Константин Александрович, — Луиза смотрела на меня горящими глазами. — Вы позволите?..

— Что именно?

— Поздравить вас от себя лично.

Она снова приблизилась ко мне — так, что сомневаться в её намерениях уже не приходилось. В зале одобрительно засвистели.

Калиновский — поначалу, кажется, растерявшийся — добродушно улыбнулся. Сказал:

— Если Константин Александрович откажется от такого поздравления — право же, я буду считать его самым бесчувственным курсантом из всех, кого повидал на своём веку!

В зале засмеялись.

Луиза, видимо, сочла это за разрешение. Обвила руками мою шею и прижалась губами к губам.

Первым, и кажущимся единственно правильным позывом было — прижать её к себе покрепче. Ответить на поцелуй, заставить эти губы раскрыться. Почувствовать у себя в руках гибкое, податливое тело. Избавиться от дурацкого платья, которое так мешает…

Остановило меня ощущение: что-то не так. Что-то во всем этом — неправильно, такого не должно быть! Я усилием воли отстранился от Луизы.

И понял вдруг, что зала больше нет. Нет ни сияющей люстры, ни оркестра, ни рукоплещущей толпы курсантов. Исчез и Калиновский, и прочие преподаватели. Исчезло вообще всё — остались только мы с Луизой. В помещении, залитом интимном полумраком, в глубине которого угадывалась кровать.

Ноги тонули в толстом, мягком ковре. Горели свечи, донося запах благовоний — от которых кружилась голова и чаще билось сердце.

— Ну что же вы, Константин Александрович? — прошептала Луиза.

Она чутьотступила назад, и я понял, что исчезла ещё одна деталь. На Луизе больше не было платья.

Тонкие пальчики коснулись моей груди, расстёгивая китель. Пока она это делала, я рассматривал её обнаженную фигуру.

Хороша девчонка, всё-таки. Шустрая… Китель упал на пол.

— Что происходит? — вопрос прозвучал резко — так, как я и хотел.

Луиза вздрогнула и подняла на меня глаза. Зардевшись, пролепетала:

— Мне казалось, Константин Александрович, вы достаточно искушены в искусстве любви — для того, чтобы понять, что происходит…

— В искусстве заниматься сексом на глазах у толпы курсантов? До сих пор не доводилось. Прости, если разочаровал.

Луиза улыбнулась:

— Об этом не беспокойтесь. Нас с вами никто не видит. Мы перенеслись туда, где пространство и время замерли.

— Интересно, — хмыкнул я. — И каким же образом они это сделали?

Подошёл к кровати, попинал ногой.

Кровать как кровать, вполне реалистичная. Размером примерно с футбольное поле, покрыта атласным покрывалом, спинка задрапирована широкими лентами. В моём мире такие кровати ставили в дорогих отелях, в номерах для молодоженов. Мне однажды довелось побывать.

— Константин Александрович… — девичьи руки обхватили меня сзади. К спине прижалась обнаженная грудь. Ощущение, даже сквозь ткань рубашки — непередаваемое. — К чему эти расспросы, право?

Луиза ловко переместилась из-за моей спины на кровать, схватила меня за руку и потянула за собой.

Я поддался.

Лёг рядом с ней, обнял — и, перекатившись, оказался сверху.

— О, — глаза Луизы расширились. — Вы так напористы…

— Ты даже не представляешь, насколько, — с сожалением сказал я.

А в следующий миг вытянул руки Луизы над головой. Прижал девушку коленом к кровати, оторвал от драпировки ленту и принялся связывать запястья Луизы.

— Что вы делаете? — пролепетала она.

— Собираюсь сыграть с тобой в одну игру.

— Какую?

— Всё очень просто, — я закончил связывать запястья и переместился к ногам девушки. — Ты будешь правдиво отвечать на мои вопросы. И до тех пор, пока не ответишь на все, я тебя не развяжу.

В глазах Луизы мелькнуло сначала непонимание, потом — раздражение. А потом — злость, которую она уже не сумела скрыть.

— А я ведь предупреждала, — прошипела она. — Я говорила, что ты — крепкий орешек!

В следующую секунду кровать провалилась куда-то во мрак.

Как будто что-то сверкнуло перед глазами, я моргнул, тряхнул головой. Голова закружилась от нестыковки. Я вновь стоял перед курсантами, которые, затаив дыхание, смотрели на нас с Луизой. На мне снова был китель, а Луизу я удерживал на вытянутых руках, не позволяя приблизиться. Но, судя по ярости, буквально выплёскивающейся из глаз, она уже и не рвалась со мной целоваться.

Её губы шевельнулись, и я понял, что не слышу ничего, кроме биения собственного сердца. Как будто меня вновь оглушило взрывом.

В абсолютной тишине я заметил движение. Слишком ненормально быстрое, чтобы гармонично сочетаться с текущей обстановкой.

Я резко повернул голову и успел оценить ситуацию. Ко мне бежала Кристина. Нет, не просто бежала — «неслась» будет более подходящим словом.

Не представляя, чего от неё ждать, кто тут в кого мог вселиться и как изменить внешность, я отвёл одну руку от Луизы и выставил так, чтобы защититься от Кристины. В следующий миг я бы использовал Щит. Но я всё ещё был слишком дезориентирован внезапной сменой обстановки и упустил из виду главного врага.

Луиза, почуяв относительную свободу, рванулась ко мне и ткнула пальцами в грудь. Одновременно рука Кристины коснулась моей руки.

И наступила тьма.

* * *

Голову опять повело — теперь внезапно оказалось, что я стою на одном колене, упершись ладонями в землю. Однако я быстро справился с дурнотой и резко встал. Анализировать ситуацию начал ещё до того, как окончательно выпрямился.

Я был не в зале Академии, и уж точно вокруг не было ничего похожего на погруженную в интимный полумрак комнату с кроватью.

Сложность заключалась в том, что весь мой жизненный опыт, примерно на голову превосходящий опыт любого человека, не хранил в себе никаких аналогий тому, что я видел сейчас.

Даже земля под ногами не была землёй. Я видел колышущуюся серую массу, как будто марево. Тем не менее, я стоял, ощущая твёрдую почву под ногами. Но серый морок накатывал на носки моих ботинок и спадал вновь, как будто я стоял на берегу моря.

Мир вокруг весь был таким — серым, колышущимся, избегающим чётких очертаний. Я угадывал большие камни, холмы и пригорки, усеивающие пространство вокруг. Серые, на фоне серого неба.

Разум, наконец, родил ассоциацию: как будто я стоял посреди грозовой тучи.

— Так вот ты какой, Капитан Чейн, — послышался голос за спиной.

Голос был незнакомым. Я резко развернулся, и предплечье обвила верная цепь. Она звякнула о лезвие меча, который незнакомая женщина держала перед собой.

Высокая брюнетка, лет тридцати, наверное. Некогда красивое лицо огрубело, было покрыто шрамами. На голове завязан шнурок — скорее просто кусок верёвки — не позволяющий волосам лезть в лицо.

Но самым примечательным в её облике был наряд. Женщина была облачена в обугленную и местами прорванную кольчугу. Одеяние из мельчайших колец спускалось ниже колен. Неопределённого цвета штаны и бесформенные сапоги, кожаные перчатки с неровно обрезанными пальцами, пропитанный кровью бинт на левом бицепсе (внушительного, кстати, размера) окончательно убеждали, что передо мной не корпоратка, от скуки вписавшаяся в ролевую игру. Передо мной было что-то настоящее.

— Луиза? — спросил я.

И внутренне содрогнулся, потому что узнал свой голос.

Свой настоящий голос.

— Полагаю, мне бы стоило оскорбиться, — процедила женщина сквозь зубы.

Не голос, но манера говорить, взгляд, выражение лица сказали мне всё остальное.

— Кристина, — выдохнул я.

Глава 26 Изнанка

— Что происходит? Почему ты так выглядишь?

Женщина усмехнулась:

— А как выглядишь ты сам?

Я посмотрел на свои руки. Руки взрослого человека. Сжал кулаки, медленно разжал их. Безымянный палец и мизинец на левой руке не разгибались. Коса за спиной спускалась ниже поясницы. Вместо парадного академического кителя — полевая офицерская форма. Я стал выше ростом, шире в плечах. И сильнее. Костю Барятинского, при всех тех навыках, что вколотил в него за этот год, отшвырну от себя одной левой. Я успел, оказывается, от этого отвыкнуть. И как же мне этого не хватало…

— Самый твой мудрый поступок — это сменить причёску сразу же после того, как попал в мир Аристократов, — сказала женщина. — Только по ней я тебя сейчас и узнала. Иначе ударила бы в спину, пока ты стоял, разинув рот.

Она опустила меч. Я отозвал цепь.

Разум стремительно включился в работу.

Давным-давно, в мой самый первый день в теле Кости Барятинского, дед сказал, что миров во Вселенной — великое множество. Я вспомнил рой несущихся в бесконечности искр, который увидел на экране. Мир Аристократов дед назвал колыбелью всего сущего. Мир Концернов, в котором меня расстреляли, упомянул как один из многих.

В мире Концернов кольчуги и мечи носили разве что участники квестов. Кристина же выглядела в этом наряде так же привычно, как в платье и накидке академии. Как я — в офицерской полевой форме.

И если я здесь, в этом странном месте, выгляжу так, как привык за тридцать шесть лет — то было бы логично предположить, что и с Кристиной произошла такая же метаморфоза. И вывод отсюда напрашивается только один. Кристина — такая же попаданка, как я. Только вот попала она в мир Аристократов не из моего мира, а…

— А тебя откуда занесло? — спросил я.

— Лучше тебе не знать. — Кристина тоже убрала меч туда, где надлежало пребывать личному оружию. — Побереги психику.

— Серьёзно? — усмехнулся я. — Думаешь, мою психику ещё что-то может спасти?

— Как ты умер? — буднично спросила Кристина. — Подставился под пулю?

Мою покрытую пылью форму украшали круглые дыры и кровавые следы.

— Вообще-то меня расстреляли, — немного оскорбился я. — Два-три раза, смотря как считать. Потом — да, подставился. Потеря крови, не очень трезво соображал.

— А меня тварь из Бездны сожрала живьём. — Кристина показала на прорехи в кольчуге, и я понял, что выглядят они, как следы от гигантских зубов.

— Неплохо для девчонки, — оценил я.

— Кишки выпущу! — рявкнула Кристина, и в её руке снова появился меч.

Я рассмеялся. Кристина, из какого бы мира ни свалилась на мою голову, положительно нравилась мне всё больше. Однако лирику стоило отложить до лучших времён. Если они, конечно, наступят.

— Где мы находимся? Как здесь оказались? — спросил я.

Кристина, поколебавшись, вновь отозвала меч. Видно было, что её от смены тела колбасит гораздо хуже, чем меня. Наверное, и вправду неприятное воспоминание — когда тебя живьём жрёт вместе с кольчугой тварь из Бездны. Что бы это ни значило.

— Это — Изнанка, — буркнула Кристина. — Оборотная сторона мира, если проще.

— Какого мира? Моего, или твоего? Или мира Императорской Академии? Что-то я запутался с этими мирами…

— Всего. Всех миров. Мы сейчас за границей реальности.

— Типа как за текстуры провалились? — предположил я.

— Понятия не имею, о чём ты говоришь. Знаю лишь, что по доброй воле сюда никто бы не полез. Людям здесь быть не полагается. Здесь живут… иные сущности.

А вот это мне не понравилось. Сущности мне были сейчас даром не нужны, и без них невесело.

— Если бы ты не кидался, как подросток, на каждую встречную бабу, мы бы здесь не оказались! — припечатала меня Кристина.

— Если ты про Луизу, то, вообще-то, это она на меня кинулась, — поправил я.

— Можно подумать, ты сопротивлялся.

— Не поверишь — сопротивлялся. Просто кое-кто слишком сильно ревнует и замечает только то…

— Больше. Ни слова, — процедила Кристина.

Я поднял руки. Ладно, не больно-то хотелось выяснять отношения.

— Я с самого начала поняла, что с этой Луизой что-то не так, — сменив гнев на милость, продолжила Кристина. — Ты бы видел себя со стороны! Хотя, надо признать, ты — ещё не худший вариант. Остальные мужчины в зале вовсе стояли, как опоенные, я думаю, что без магии там не обошлось. Луиза полезла к тебе целоваться — а Калиновский ей чуть ли не аплодировал! И можешь сколько угодно думать, что с моей стороны это всего лишь ревность. Но, если бы не я — сейчас ты оказался бы здесь в гордом одиночестве.

— Хочешь сказать, что нас вытолкнула сюда Луиза?

— Она вытолкнула тебя. А меня затянуло следом.

— И зачем она это сделала?

Кристина пожала плечами.

— Единственное, что могу предположить: ты нарушил какие-то её планы. Справиться с тобой Луиза не сумела. Отыграть назад и сделать вид, что ничего особенного не произошло, уже не могла. У неё остался единственный вариант: открыть портал и выпихнуть тебя в Изнанку.

— Чтобы провести второй раунд?

— Видимо, так.

— А это так легко сделать? Выпихнуть кого-то в Изнанку?

— В том-то и дело, что очень непросто, — Кристина покачала головой. — Я даже не догадывалась, что Луиза настолько сильна.

— Ясно. И что мы будем делать? — спросил я. — Строить дом и создавать крепкую ячейку общества? Или искать выход отсюда?

Кристина хмыкнула. Ей явно нравился ход моих мыслей. Я сузил пространство вариантов до двух, из которых один пока что представлялся наиболее идиотским.

— Нас выбросило сюда — значит, теоретически, неподалёку должна была остаться прореха, — сказала Кристина. — Поднимемся наверх, осмотримся.

Она, развернувшись, зашагала по серому мареву, которое и впрямь плавно поднималось кверху. Я пошёл следом, слегка приотстав.

— Ты же не пялишься на мою задницу? — спросила Кристина, не оборачиваясь.

— Нет, только на кольчугу, — сказал я.

Кристина остановилась, повернулась ко мне. Я улыбнулся и поравнялся с ней. Дальше мы шли бок о бок.

У этой воительницы, похоже, тараканов и комплексов в голове было столько, что лопатой не раскидаешь. В теле Кристины она успешно всё это преодолевала, а тут свершился такой откат. И — всё насмарку. Видал я подобное.

— Витман знает, кто ты? — спросил я.

— Уверен, что готов об этом говорить? — на этот раз Кристина даже головы не повернула, взгляд её был прикован к вершине холма, на которую мы шли. — Знает ли твой дед, твоя сестра? Как и почему ты оказался здесь?

Я скрипнул зубами.

А ведь действительно… То, что мы внезапно поняли, что оба попали в этот мир из других вселенных, ещё не значит, что настала пора раскрывать все карты. По итогам такого раскрытия мы можем вовсе оказаться врагами. А пока — пока нам точно выгоднее держаться вместе.

— Ты сказала «теоретически», — вспомнил я.

— Угу. Потому что практически с Изнанки возвращаются… Скажем так — редко. Попадают сюда, конечно, тоже нечасто. По собственной воле ни один нормальный человек не сунется. Но, если выкидываешь сюда кого-то — то, как правило, проваливаешься вместе с ним.

— Значит, Луиза тоже где-то здесь?

— Была бы здесь — мы бы её видели. Но нет, эта сучка гораздо умнее, чем кажется!

— Так, выходит, что это она за всем стоит… — Я сам услышал сомнение в своём голосе.

Конечно, Луиза состоит в ближайшем окружении императора. Точнее, императрицы, но в данном случае это не важно. Она вполне могла скрывать свой аномально высокий магический уровень. Но всё же — фрейлина вряд ли может списать пяток авиабомб.

— Вряд ли, — подтвердила мои мысли Кристина. — Тот, кто за всем стоит, не стал бы действовать открыто. При всём его могуществе ему есть что терять. Ставлю на то, что Луиза — просто очередная фигура в игре, которую он ведёт. Несмотря на высокий ранг, она всего лишь кукла. А кукловода мы пока так и не видели.

Я с тоской подумал о том, что всё же Витман кое в чём прав. В мире с другим социальным устройством Луизу сейчас бы наверняка повязала охрана. В этом же — скорее всего она ушла. Скорее всего никто даже не подумал, что фрейлина императрицы может играть «за плохих».

— А там, в реальности, мы с тобой исчезли или валяемся без чувств? — спросил я.

— Думаю, что исчезли. Но это неважно. Никакой реальности для нас сейчас не существует, Капитан Чейн, — отозвалась Кристина. — Есть только Изнанка. Приготовься.

Я не стал спрашивать, к чему нужно приготовиться. Изнанка сама ответила на невысказанный вопрос.

С той стороны холма навстречу нам выскочило нечто. Оно на первый взгляд напоминало бесформенный серый ком, который колыхался так же, как и всё остальное, не имея чётких очертаний. Но вот из кома выделились лапы, вытянулась морда, прорезалась пасть, вспыхнули глаза. И послышался низкий утробный рык, заставивший меня вспомнить о зомби-конструкте в исполнении Вишневского.

— Нас заметили. — Кристина извлекла меч, не сбавляя шага.

— Словами не передать, как я польщён. — Цепь обвилась вокруг моего запястья. — Чего ждать от этой твари?

— Всего. Я не специалист по Изнанке.

— Ну тогда прими вправо, не будем облегчать ей работу.

Кристина послушно сместилась вправо, я, напротив, отклонился влево. Тварь замотала башкой, пытаясь определиться, кого из нас ей хочется сожрать первым. Выбирала недолго.

— Кто бы сомневался, — вздохнул я, когда чудовище помчалось ко мне, задними лапами отбрасывая назад «землю».

Биться со зверями мне пусть и нечасто, но приходилось. Опыт всегда неприятный. Идеально, если есть огнестрельное оружие. Потому что любая стычка в духе ближнего боя всегда показывает, что человек, несмотря на интеллектуальное превосходство, животным много в чём уступает.

К счастью, у меня была длинная цепь, которая полетела навстречу чудовищу. Цепь стремительно обвилась вокруг двух передних лап, стянула их, и чудовище с визгом покатилось кубарем мне под ноги.

Кристина налетела, как вихрь. Взметнула меч, опустила — и лезвие пробило бок твари, пригвоздило её к зыбкой земле.

Тварь издала истошный визг, дёрнулась и затихла. Миг спустя уже не было никакой твари — просто внушительных размеров кочка на земле.

— Не так уж страшно, — заметил я, освободив цепь.

Кристина посмотрела на меня как-то странно и, выдернув из «кочки» меч, пошла дальше.

Спустя минуту мы поднялись на вершину холма и посмотрели вниз.

Я присвистнул.

С этой стороны холм уходил вниз гораздо более круто. Но это не мешало десяткам тварей карабкаться вверх с той же скоростью, с какой предыдущая летела вниз.

— К счастью, нам не обязательно их всех убивать, — сказала Кристина. — Видишь прореху?

Её было трудно не увидеть. Внизу, метрах в ста от подножия холма, переливался единственный цветной объект Изнанки. Трещина в пространстве, за которой как будто текла вода, преломляющая лучи солнца и окрашивающаяся во все цвета спектра по очереди.

— Вот — наша цель, — сказала Кристина. — Это выход с Изнанки, но живёт такая прореха недолго. Вперёд.

Мы не стали тратить время на разработку стратегии. Просто обрушились на спешащих к нам тварей.

У того, кто нападает сверху, всегда есть преимущество. Гравитация играла на нашей стороне. А тварям приходилось использовать лапы, чтобы удержаться на крутой поверхности холма.

Цепь зажила своей жизнью. Она вылетела далеко вперёд и, искрясь, заметалась между тварями. Одних била, отвлекая, другим подсекала лапы. Кристина вырвалась вперёд, а я старался максимально расчистить путь. Когда у тебя в руках холодное оружие, легко вообразить себя неуязвимым воином, однако на самом деле это даже близко не так. И очень часто даже в ножевом бою понимаешь, что ранен, когда уже слишком поздно останавливать кровь. Конечно, судя по виду Кристины, она была опытным бойцом, но в эту ловушку частенько затягивает даже опытных. Что уж говорить о тех, кто испытал невероятный опыт личной смерти, и кого сейчас неслабо так колбасит.

Всех тварей мне отбросить не удалось. Одна встала на дыбы перед Кристиной. Кристина резким движением выбросила меч перед собой. Лезвие вошло в клубящуюся серость, казалось, не причинив сущности никакого вреда. Но Кристина не остановила бег. Меч вошёл в призрачную плоть по рукоятку, плечо врезалось в серую грудь.

В следующий миг они оба стали падать. И вот это было уже — хуже не придумаешь. Я потянулся было схватить Кристину, хотя бы за волосы, но тут сам заметил движение слева и отвлёкся.

Цепь обвила предплечье и кулак, как будто напитывая руку силой.

И рука моя теперь была — моей. Не рукой семнадцатилетнего.

Усиленный цепью кулак врезался в морду сущности. Чувство было такое, словно ударил по мешку с киселём. И мешок лопнул.

Что-то серое плеснуло в сторону. Сущность с лопнувшей головой покачнулась и завалилась назад.

Отвернувшись от неё, я нашёл взглядом Кристину. Она, как и следовало ожидать, кубарем катилась по склону навстречу тройке тварей, карабкающихся вверх плечом к плечу.

«Дура», — сказал я мысленно.

Хорошо хоть ту тварь, что пропорола — убила. Плохо — что меч остался у твари в груди.

Я на бегу схватился за рукоятку и выдернул меч. Другой рукой запустил цепь вниз и вперёд. Та, вертясь, пролетела над Кристиной и удлинилась. Звенья засверкали ослепительно.

Сущности, похоже, чему-то учились. Они бросились врассыпную, и только одна — та, что неслась посередине, — оказалась недостаточно расторопной. Её и окутала светящимся коконом моя цепь.

«Давай», — приказал я мысленно.

Как будто невидимые руки потянули за концы цепи. Кокон сжался. Вверх прыснула серая масса, как шампанское из бутылки. Цепь развернулась и, брезгливо отряхнувшись от ошмётков твари, полетела обратно ко мне.

Мне пришлось подпрыгнуть, чтобы поймать её.

Тем временем Кристина умудрилась за что-то уцепиться и остановить своё триумфальное падение — метрах в трёх от конца спуска. Встала на колени, начала подниматься. На неё налетело сразу две твари, утробно воя и вытягивая лапы.

Кристина, сжав кулаки, сделала обманное движение, как будто хотела напасть. Сама же, поднырнув под лапу твари слева, вышла на финишную прямую. Она неслась, не оборачиваясь, к трещине. А цвета в этой трещине, как мне показалось, стали сменять друг друга быстрее. Значит ли это, что скоро лавочка закроется? Аналогия с быстро мигающим зелёным сигналом светофора мне совсем не нравилась.

Я отвлёкся, чтобы отсечь мечом голову очередной сущности, а когда вновь увидел Кристину — та стояла возле самой трещины и смотрела на меня.

— Пошла! — заорал я.

Кристина не пошевелилась.

Ну что за идиотка! Какой смысл пропадать тут обоим? Можно подумать, я успею оценить радость от компании за то время, пока нас будут жрать. Живьём. Твари с Изнанки.

Может, конечно, Кристина знает что-то, о чём не говорила. Например, что с Изнанки можно выбраться только вдвоём, потому что, когда выйдет один — трещина тут же затянется.

В любом случае, мешкать мне никаких резонов не было. Терзала меня такая беспокойная мыслишка, что если я помру здесь — никакой голос больше меня не позовёт в другой мир. И звать-то будет некого. Потому что тело капитана Чейна уже наверняка превратилось в пепел в моём родном мире. Если, конечно, мои соратники не решили меня мумифицировать на память — это был бы предельно идиотский поступок, хотя вполне возможный.

Значит, то, что есть у меня сейчас — не тело. Аватар? Проекция? Иллюзия? А может, просто и незамысловато, — душа?

Когда убивают душу, переселяться уже нечему.

Орудуя цепью и мечом, я добрался до конца холма. С расстояния метров пять бросил меч. Кристина поймала его, а в следующий миг я оказался рядом с ней.

— Ну что там? — выдохнул я. — Заклинание нужно читать?

Кристина схватила меня за руку и бросилась вперёд. Я оттолкнулся ногами, буквально прыгнул вслед за нею в это сияющее нечто.

И что-то, видимо, пошло не так. Из глаз полетели искры. Удар пришёлся по всему телу, как будто я плашмя с большой высоты ударился о водную поверхность.

В который уже раз за этот проклятый день меня настигло чувство дезориентации. Мгновение я не мог сообразить, где я и что со мной. Но как только в спину ударила привычная уже «зыбкая твёрдость», всё встало на свои места.

Я — на Изнанке, всё по-прежнему. От трещины меня отшвырнуло на пару-тройку метров, и сейчас я лежу на спине.

А со всех сторон слышится утробное рычание.

— Я не понимаю! — Голос Кристины раздался рядом, и в нём отчётливо слышалась паника. — Почему нас не выпустили?

— Может, ей нужны предварительные ласки? — прокряхтел я, поднимаясь. — Или нам от неё — информированное согласие?

— В той дыре, откуда ты вылез, нет вообще никаких понятий о нравственности? — рявкнула Кристина, вскочив рядом со мной.

Меча она не выпустила и тут же наотмашь ударила подбежавшую тварь.

— В той дыре, откуда я вылез, нравственность продаётся очень плохо, — сказал я. — Как следствие, мало кому нужна.

Ещё одна сущность прыгнула на меня. Я решил попробовать другие фокусы, освоенные в мире аристократии. Мысленно сконцентрировался и выпалил чёрной магией.

Сущность буквально развоплотило в воздухе. Невидимый «поезд» с моей чёрной энергией улетел дальше, походя зацепив ещё пару сущностей. У одной оторвало голову, вторую просто опрокинуло.

Неплохо, весьма и весьма. Да только я так очень быстро истощу себя, а сущностей этих тут — конца-краю не видно. Не похоже, что у них в принципе может быть какой-то предел. Их рожала сама Изнанка, и она же поглощала убитых, чтобы те стали субстратом для новых.

Чутьё бывалого воина говорило: победить здесь нельзя. Отсюда надо бежать.

Я повернул голову к непонятной трещине, и у меня язык к нёбу присох.

Буднично, как так и надо, безо всяких зловещих звуков рядом с нею прорезалась ещё одна трещина. Повыше и пошире. И то, что из неё вышло, могло называться только одним словом.

— Дьявол! — выдохнула Кристина.

И я был с ней согласен на все сто процентов. Подтвердил:

— А вот и кукловод пожаловал.

Глава 27 Безумный день

Дьявол был в полтора раза выше меня. Но когда он повернул ко мне голову, я с облегчением выдохнул.

— Это шлем, — сказал я, оборвав неразборчивое бормотание Кристины, которая, кажется, затеяла читать молитву.

— Что? — спросила она.

— Шлем, — повторил я. — У него на голове.

Ошибка была простительна. Освещение здесь, на Изнанке, было таким себе. Я вообще не мог определить источника света — уж не солнце так точно. Поэтому, при появлении рогатой фигуры, с учётом общего антуража, первая мысль просто обязана была быть такой: дьявол.

Но теперь я разглядел, что это всего лишь шлем с металлическими рогами, наподобие апуло-коринфского. С полоской, защищающей нос, и заострёнными по краям отверстиями для глаз.

Только вот вместо глаз под шлемом клубилась тьма.

Доспехи «дьявола» были под стать Изнанке. Серое клубящееся нечто, с которого буквально соскальзывал взгляд. Зато в правой руке он держал весьма конкретное оружие — гипертрофированную многолопастную булаву. И она светилась — так, как всегда светится в руках хозяина личное оружие.

В мгновение ока вся маскировка «дьявола» перестала иметь для меня значение. Я понял, что, сказав о кукловоде, не ошибся. И улыбнулся:

— Мсье Локонте, полагаю? Спасибо, что нашли время зайти. Очень рад познакомиться с вами лично.

Мне показалось, несмотря на то, что лица не было видно, что «дьявол» смешался. Он явно ждал не такой реакции от человека, которого выбросило на Изнанку. А может…

А может, он просто ожидал увидеть совершенно другого человека. Точнее, других людей. Пацана семнадцати лет и такую же девчонку.

Но «дьявол» быстро справился со своим замешательством.

— Я зашёл попрощаться, clochard, — прогремел он нечеловеческим голосом. — С вами обоими.

— Уже уходишь? — Я притворился расстроенным.

Но «дьявол» не собирался продолжать обмен любезностями. Он сделал шаг, неуловимо превратившийся в прыжок. Взвился к серому небу. Булава вспыхнула так, будто в этом нечеловеческом небе загорелось солнце.

— Щит! — закричала Кристина не своим голосом.

Щит — это, наверное, первое, что приходило в голову белому магу в такой ситуации. Даже минуя голову — просто инстинктивная реакция. И нападавший не мог этого не знать.

Будь рядом Мишель, я бы положился на его Щит. Но сам в обороне играл хуже, чем в нападении.

И рискнул.

Белое зеркало!

«Дьявол» приземлился с грохотом, по изнаночной земле пробежала дрожь, от которой у меня подкосились ноги. Кристина вцепилась мне в плечо, к счастью, не мешая движению руки.

Булава обрушилась на спешно выставленную защиту.

Удар я почувствовал. Как будто вновь проходил тестирование на определение магического уровня — меня всего словно бы переполнила чужая энергия. И тут же она хлынула обратно.

Булава взмыла к небу. «Дьявол», пытаясь её удержать, попятился, взмахнул левой рукой.

— Ну?! — повернулся я к Кристине.

Она быстро взяла себя в руки. Мои контуры ещё приходили в себя после такой мощной атаки, но её, не тратившие энергию — были готовы.

Кристина подняла правую руку, и с неба в грудь «дьявола» полетели чёрные стрелы. Гравитация победила. Гигант рухнул на землю, в очередной раз вызвав дрожь.

— Вы! — заревел он, как огромный обиженный ребёнок. — Как вы посмели… Вы сгниёте здесь!

«Дьявол» оперся на локоть, приподнялся, и тут произошло нечто неожиданное. На грудь ему запрыгнула сущность. Нисколько не смущаясь ростом и могуществом противника, она запустила лапы в прорези для глаз, в темноту. И «дьявол» заорал от боли вполне человеческим голосом.

А на него уже запрыгнула вторая сущность, третья, четвёртая. На нас они не обращали внимания.

Догадка пришла быстро. Изнанке было плевать на правых и виноватых. Ей было всё равно, кто тут охотник, а кто жертва, кто кого и с какой целью сюда вытолкнул. Изнанка пожирала всех нарушителей её личного пространства. И, видимо, в первую очередь — тех, кто проявлял себя более активно. А «дьявол» не стеснялся расплёскивать магию, он весь был ею окутан и пронизан. Изнанке это не понравилось, и она в штатном режиме устраняла помеху.

Кристину, похоже, посетили те же мысли.

— Бежим! — дёрнула она меня за рукав.

Мы помчались к трещинам. Возле «дьявольской» остановились. Памятуя о том, как нас отшвырнуло, в этот раз попытались пройти медленно. У Кристины почти получилось — жёлтый цвет разлился по ней, она частично погрузилась внутрь. А я опять будто во что-то упёрся.

— Не выходит, — сказал я с досадой. — Иди одна, меня что-то не пускает.

Кристина отшатнулась от трещины. Задумчиво посмотрела на меня. И вдруг, приблизившись, резким движением распахнула на груди полы моей куртки.

— Давай не здесь, — сказал я. — Возвращайся, там найдёшь себе кого-нибудь…

— Заткнись! — рыкнула Кристина и что-то подняла.

Я был готов увидеть жемчужину — больше-то ничего не привык носить. Но увидел другое.

— Медаль, — выдохнул я.

Жемчужина, порождение другого мира, исчезла. А вот золотая медаль на шёлковой ленте, надетая мне на шею Луизой, никуда не делась.

Кристина молча сорвала её с моей шеи и запустила в сторону «дьявола», который с рёвом отбивался от сущностей, пытаясь подняться.

— Вот что удерживало тебя здесь! Идём.

Мы снова взялись за руки. «Наша» трещина — та, через которую мы сюда попали, — уже почти заросла, от неё осталось пятно размером с кулак. Выход оставался только один.

И мы одновременно шагнули в трещину, оставленную «дьяволом».

* * *

Теорию навигации при путешествиях из человеческого мира на его Изнанку и обратно на первом курсе не преподавали. Я подозревал, что в академической программе этой теории и вовсе не нашлось места. Так что я не обременял себя никакими ожиданиями и, как следствие, нисколько не удивился, когда мы с Кристиной оказались вместо парадного зала Академии — в совершенно ином помещении.

Я быстро отметил изменившееся самоощущение — ко мне вернулось тело Кости Барятинского. Косвенным подтверждением служило и то, что ладонь, которую я сжимал, сделалась меньше, а кожа на ней — нежнее. Кристина тоже переместилась в актуальную телесную оболочку. Вернулась и наша одежда, парадная академическая форма.

Помещение, в котором мы оказались, было мне однозначно знакомо, хотя с этого ракурса я его не осматривал. Но кровать, стоящая посередине, служила более чем надёжным ориентиром.

В кровати лежал смертельно бледный великий князь Борис Александрович. Над ним в воздухе парила проекция его астрального тела, во всём своём истощённом великолепии.

Баронесса Клавдия Вербицкая была здесь, и смотреть на неё было страшно. Казалось, что последний месяц девушка провела в концлагере.

Кожа обтягивала череп, глаза ввалились, но сияли бешеным огнём — слишком хорошо мне знакомым. Сдаваться Клавдия не собиралась. Её руки продолжали что-то делать с астральным телом цесаревича с такой скоростью, что я не мог различить пальцев.

— Костя? — чуть слышно сказала она, как будто даже не глядя в мою сторону. — Ты здесь? Или у меня галлюцинации?

— Здесь. — Я шагнул было к ней, но споткнулся.

Опустил взгляд вниз, и сердце замерло.

У меня под ногами — скрючившись, на боку, лежал император. Выглядел он ничуть не лучше Клавдии. Глаза были закрыты и окружены тёмными пятнами.

Чуть в стороне от императора, лицом в пол, лежал человек в белом медицинском халате. Рядом с ним — ещё двое людей.

Казалось, что здесь кто-то устроил бойню. Но против этого вывода говорило отсутствие ран.

— Что произошло? — спросил я.

— Цесаревич умирает. — По щеке Клавдии потекла слезинка. — И я ничего не могу сделать. Мы все ничего не смогли сделать! Сначала господин Юнг, потом я… Мы забрали у них всю энергию, но…

Картина собралась в единое целое. У Бориса случился очередной приступ — судя по тому, что я вижу, такой силы, что все предыдущие приступами не считались вовсе. Когда придворный врач — господин Юнг, если не ошибаюсь, — исчерпал собственные возможности, на подмогу вызвали Клавдию. Хотя, кто её знает, может, она планово находилась здесь. Однако привычные манипуляции эффекта не дали. Клавдия тоже быстро истощилась, и император отдал ей свою силу. Но и этого оказалось мало. Одного за другим Клавдия опустошила ещё троих людей и теперь осталась один на один со смертью.

— Так бери мою, — сказал я.

Выпустив руку Кристины, я обошёл императора, встал позади Клавдии и, не придумав ничего лучше, положил ладони ей на шею. Кажется, этого было достаточно.

Клавдия глубоко вдохнула, и я почувствовал, как из меня хлещет энергия. В первую очередь — чёрная, Клавдия была верна себе. Чувство вновь напомнило тест на магический уровень. Но, если там энергия сперва заполняла контуры, то тут она только лилась наружу, как из пробитой плотины.

Откуда-то извне я чувствовал и небольшой входящий поток. В этом ведь и суть, маги не вырабатывают энергию, они её лишь проводят и аккумулируют. Но этот поток был мизерным, он не мог составить конкуренции исходящему.

— Отпускай, — обреченно сказала Клавдия.

— Проблема решена? — спросил я, услышав свой голос, как сквозь подушку.

— Нет…

— Значит, продолжай.

— Костя, ты очень выносливый! Если я продолжу, ты можешь не лишиться сознания, а умереть.

— Тогда сама отпускай мальчишку. Тебе умереть я тоже не позволю.

Клавдия издала мученический стон. И тут сверху на мои ладони легли чужие. Рядом со мной встала Кристина.

Судя по тому, как широко раскрылись её глаза, энергетическим донорством занималась нечасто. Задрожала, чуть слышно пискнула, но быстро взяла себя в руки — сдвинула брови, стиснула зубы.

Секунды сменяли друг друга — медленно, мучительно. У меня темнело в глазах, но я отгонял дурноту усилием воли. Как будто воля и вправду могла бороться с энергетическим истощением.

И вдруг послышался слабый стон. Почти сразу исходящий поток оборвался. Клавдия качнулась назад, я подхватил её — она уже была без сознания.

Астральная проекция над телом великого князя исчезла. Зато сам он открыл глаза и посмотрел в нашу сторону. Мутный поначалу взгляд прояснился.

— Опять? — шепнули тонкие губы Бориса. — Опять… вернули? А ведь я был так близок. Там было так… спокойно.

Глаза закрылись, и Борис замолчал. Однако теперь он просто спал. Пусть тяжёлым и болезненным, но — сном. Я откуда-то знал, что жизни его больше ничто не угрожает. Пока.

Я огляделся, увидел кресло у стены. Отнёс туда Клавдию. Кристина осталась на месте, присела на край кровати великого князя — явно не соображая, что делает. Впрочем, обстановка здесь уже была — неформальнее некуда, так что вряд ли ей прикажут отрубить голову за такую вольность.

Усадив Клавдию в кресло, я пощупал ей пульс, проверил дыхание. Жива… Ей бы ещё от кого-нибудь взять энергии для восстановления. Но, к сожалению — точно не от меня. Я ощущал себя выжатым лимоном, по которому проехал танк.

— Он жив? Жив?..

Я, присев на подлокотник кресла, повернул голову. Император поднялся с пола. Ухватившись за спинку кровати, встал. Он переводил взгляд с лица сына на лицо Кристины. Возможно, принял её за Клавдию — скорее всего, в голове у него сейчас стоял такой туман, какого и в Изнанке не увидишь.

Кристина только и нашла сил, что кивнуть. Император с тяжёлым вздохом облегчения провёл ладонью по голове Бориса.

Трое людей в халатах тоже начали приходить в себя. Шевельнулась в кресле и Клавдия.

— Костя… — прошептала она. — Как ты здесь очутился?

— Даже не знаю, стоит ли рассказывать, — честно признался я.

Мне требовалось время на размышления. И требовалось понять, что реально произошло в Академии, пока я прохлаждался в Изнанке. Куда делась Луиза, и всё такое прочее.

— Я ничего не вижу, — пробормотал мужчина в халате — тот, что находился ближе всех к императору, стоя на коленях.

Он то закрывал лицо ладонями, то отнимал их, крутя головой. Рядом с мужчиной на полу лежало золотое пенсне — должно быть, слетело, когда падал. Лица мужчины я не видел — он оказался спиной ко мне.

Клавдия попыталась встать навстречу мужчине. Я положил руку ей на плечо и толкнул обратно в кресло. Она не нашла сил сопротивляться.

— Простите меня, господин Юнг, — пробормотала Клавдия слабым голосом. — Я пока недостаточно искусна, забрала у вас слишком много… И у вас, и у других… Зрение должно восстановиться.

Господин Юнг с силой потёр ладонями лицо — так, будто надеялся стереть с него что-то, мешающее видеть. Однако быстро взял себя в руки. Повернулся на голос Клавдии, постарался ей улыбнуться. Теперь я его разглядел. Подумал, что даже не зная о профессии, догадался бы, что передо мной врач. Было в его широком добродушном лице что-то обнадеживающее.

— Вы у меня ничего не забирали, милая, — мягко сказал господин Юнг. — Когда я понял, что нахожусь на пределе, я отдал вам остатки энергии сам. Так же, как вслед за мной отдали свою энергию другие. Вам совершенно не в чем себя винить. Я понимал, на что иду, и чем мне это грозит.

Клавдия прищурилась — как будто у неё тоже начались проблемы со зрением.

— Ох… Простите, — вновь извинилась она. — Конечно, господин Юнг. У меня так всё смешалось… Право же, я сама не своя.

Двум другим людям в халатах — вероятно, тоже целителям — повезло больше, чем Юнгу. Один их них помог подняться врачу, другой подошёл к Императору. Последний выглядел абсолютно убитым. И вряд ли дело было лишь в одном истощении. Он, сидящий на кровати рядом с сыном — которого только что буквально вытащили с того света, — понимал, что это не конец. Что приступы будут повторяться. И что уже следующий, возможно, станет последним.

У меня детей никогда не было. А если бы были… Меньше всего на свете я хотел бы оказаться на месте императора. Пусть даже он управлял самой могущественной на Земле державой.

* * *

Императорский дворец был до такой степени огромным, что в нём запросто можно было бы гулять хоть неделю. Впрочем, таких привилегий нам пока никто предоставлять не спешил. Нас всего лишь провела в свои покои мать Кристины — появившаяся на пороге комнаты, где лежал Борис, буквально через минуту после того, как император и целители начали приходить в себя.

Нас — это меня, Кристину и Клавдию. Последняя была так вымотана, что я нёс её на руках. В другой ситуации император наверняка позвал бы прислугу, приказал бы позаботиться о Клавдии и о нас — но сейчас ему было явно не до того. Он так и сидел у постели Бориса.

В покои госпожи Алмазовой подали чай, кофе, бутерброды, какую-то выпечку. Над Клавдией захлопотали горничные.

— Поешьте, — усталым голосом сказала Мария Петровна нам с Кристиной. — И выпейте вот этот отвар, — она придвинула нам пузатые керамические чашки. — Я представляю, что вы сейчас чувствуете. Вам необходимо восстановиться.

Кристина взяла чашку. Без всякого аппетита на неё посмотрела и перевела взгляд на мать.

— Мама. Ты тоже отдавала цесаревичу энергию?

— Случалось, — кивнула Мария Петровна. — Приступы великого князя всегда неожиданны. И тот, кто оказывается рядом, делает всё, что от него зависит. Сегодня меня рядом не случилось.

В словах женщины мне послышалось смущение — как будто она, убежденный чёрный маг, оправдывалась перед дочерью за добрые поступки, которые время от времени приходилось совершать.

Кристина, кивнув, отпила из чашки, взяла крошечный бутерброд. Её примеру последовала молчаливая Клавдия. Я тоже не заставил себя упрашивать. Голода пока не ощущалось, но я хорошо знал, что уже через полчаса меня скрутит со страшной силой. А раздобыть еду в академической столовой в неурочное время — та ещё затея.

— Безумный, совершенно безумный день, — вздохнула Мария Петровна. — Одну из фрейлин сегодня арестовали. Вы, полагаю, знаете, кого, — она посмотрела на меня.

— Луизу фон Краузе, — сказал я.

— Верно. Девчонка, похоже, повредилась в уме. Иначе я не знаю, как объяснить её сумасшедший поступок. Покушение на убийство князя Барятинского…

Клавдия вздрогнула и посмотрела на Марию Петровну.

— Прошу прощения? — пролепетала она.

— Не волнуйтесь, ваш драгоценный Константин Александрович сидит рядом с вами, — улыбнулась Мария Петровна. — Всё уже закончилось. Хотя, полагаю, вам придётся рассказать о том, что с вами случилось. Вам обоим. — Она перевела взгляд с меня на Кристину.

— Нас выбросило на Изнанку, — сказала Кристина.

— Да. И, боюсь, об этом уже известно всем, — кивнула Мария Петровна. Улыбка её исчезла, голос похолодел. Теперь с Кристиной разговаривала не мать, а статс-дама императорского двора. — Я была бы чрезвычайно признательна, дорогая, если бы ты объяснила, что заставило тебя в этом участвовать?

В наступившей тишине Кристина не на шутку задумалась. А потом вдруг послышался стук.

Мы все одновременно посмотрели на пол.

— Господи всеблагой, это ещё что? — воскликнула Мария Петровна.

— Подарок. — Кристина, быстро наклонившись, подняла невесть откуда вывалившийся револьвер.

— Подарок? От кого? — Мария Петровна на глазах начала закипать. — Неужели твой сумасшедший отец…

— Это я, — сказал я, пока не прозвучало лишнего. — В смысле, не отец Кристины — я, а револьвер подарил — я.

Мария Петровна и Клавдия посмотрели на меня. Клавдия улыбнулась и опустила голову. Мария Петровна закатила глаза.

— О, Боже. Как же я этого опасалась… Значит, слухи о расторгнутой помолвке с Нарышкиной — правда?

— Помолвке? — удивилась Клавдия. — Чьей помолвке?

Эта невинная душа, похоже, была единственным человеком в Петербурге, не интересующимся светскими сплетнями.

— Не было никакой помолвки, — выпалила Кристина. — Всё это с самого начала — лишь слухи, и ничего более!

Я кивнул. И, хотя ситуация и так была предельно неудобной, мне в голову влезла ещё одна неудобная мысль.

Что там насчёт родовой магии Нарышкиных? Этой вот музыки, которая начинает играть, когда рядом оказывается тот самый, избранный? Тот, который — судьба? Я её, честно говоря, давно не слышал.

Мария Петровна хотела было что-то сказать, но тут в дверь, быстро постучавшись, вбежала какая-то девушка. Сделала книксен и сказала:

— Прошу прощения, ваша светлость! Его сиятельство господина Барятинского срочно требуют к себе его величество.

Я встал, Клавдия тоже попыталась подняться.

— Сидите-сидите, Клавдия Тимофеевна, — строгосказала ей Мария Петровна. — Сегодня я вас точно никуда не отпущу. Вы — моя гостья. По крайней мере, до тех пор, пока не придёте в себя. А чуть позже, полагаю, Их величества также вспомнят о вашей самоотверженности. И как минимум пожелают принести вам благодарность лично.

Я попрощался с Клавдией взглядом и направился к двери. Кристина пошла вслед за мной.

— Дочь, — усталым голосом позвала Мария Петровна. — Тебя не звали.

— А я и не напрашиваюсь на аудиенцию. Я собираюсь вернуться в Академию, — спокойно сказала Кристина. — До свидания, мама.

Я приоткрыл для неё дверь и сам вышел следом — провожаемый тяжёлым взглядом статс-дамы.

Глава 28 Вызов

Как я и предполагал, Кристина не ушла, а отправилась за мной.

— Готов спорить, ты специально выронила револьвер, — сказал я вполголоса.

Мы шли по коридору следом за торопящейся девушкой, которая то и дело оглядывалась, чтобы убедиться: мы не отстаём. Это было всё, что её беспокоило, к разговору она не прислушивалась.

— И зачем мне это? — фыркнула Кристина.

— Чтобы был повод похвастаться перед мамой.

— Ты… — Щёки её вспыхнули, в глазах, кажется, блеснули слёзы. Но Кристина взяла себя в руки чрезвычайно быстро. — Ты же видел, какая я на самом деле! Что за нелепые предположения?!

— Девчонки — всегда девчонки, — пожал я плечами. — Даже в Изнанке.

Подходящих слов Кристина от возмущения не нашла. Мечом, правда, в спину тоже не ударила — и на том спасибо. Она просто сердито запыхтела, а я… Я — задумался.

Несмотря на то, что с возмущением отмёл предположение Витмана, червячок сомнения в голове всё же остался. Если на секунду — хотя бы на крошечную долю секунды — допустить, что «дьяволом» был сам император… Тогда станет понятно, почему мы оказались в одном с ним помещении.

Мы ведь выбрались с Изнанки не тем путём, которым туда попали, та трещина закрылась. И нам с Кристиной пришлось воспользоваться той, сквозь которую на Изнанку проник «дьявол» — он же мсье Локонте, он же неведомый кукловод, за которым я так давно охочусь. Логично предположить, что этот путь привёл нас в помещение, из которого попал на Изнанку кукловод.

В палату цесаревича. А значит, один из тех, кто в это время находился в палате…

Я опять будто разделился надвое. Та моя часть, что была капитаном Чейном, трубила тревогу. Но Костя Барятинский упрямо заявлял: «Не может быть!». Впрочем, у него были и более весомые доводы. Например, такой: вряд ли император, стоя над кроватью умирающего сыны, отлучился бы на Изнанку, чтобы убить меня.

Хотя, что я могу знать о мотивах императора? Быть может, устранить меня — гораздо важнее, чем спасти сына? Это, разумеется, уже скептически морщился капитан Чейн.

— Что ты знаешь об Изнанке? — спросил я Кристину, поставив на всякий случай глушилку.

— Мало, — отозвалась Кристина сквозь зубы. — Изнанка — это Изнанка. Гостей она не любит, исследованиям не подлежит. Но все порталы, например, проходят через неё. Только происходит это мгновенно; когда ты строишь портал, не видишь Изнанки. Поэтому работе с порталами обучают только на старших курсах. И обучают не всех, там очень строгий экзамен. Малейшая ошибка — и ты попадёшь на Изнанку. А выбраться… — Кристина покачала головой. — Трещина, через которую провалишься, может оказаться вообще вне досягаемости. Даже если повезёт — большой вопрос, куда попадёшь. Был случай, когда один маг, вернувшись с Изнанки, оказался в километре над землёй. Просто повис в воздухе.

Я присвистнул. Что ж, если так… Если так, то большую часть подозрений можно пока отодвинуть в сторонку. В палату великого князя нас могло занести просто случайно. Хотя эта случайность и выглядела подозрительно.

Вопреки ожиданиям, нас проводили не в кабинет императора. Девушка-фрейлина провела нас через огромную парадную залу и остановилась возле дверей, ведущих на балкон. Смущённо посмотрела на Кристину.

— Я подожду здесь, — успокоила та, — мешать аудиенции не буду.

И демонстративно двинулась вдоль стены, разглядывая картины в золоченых рамах.

Фрейлина с облегчением заулыбалась. Приоткрыв балконную дверь, сделала приглашающий жест рукой.

Только шагнув на балкон, я сообразил, что наступил вечер. Сумерки сгущались, загорались фонари. Дворец уже весь сиял, бросая вызов наступающей ночи. Расцветился огнями и парк.

Император стоял у перил балкона, сложив руки на груди. На меня он не обернулся, его взгляд блуждал где-то далеко.

— Ваше величество, — сказал я негромко, остановившись на почтительном расстоянии.

Император кивнул и опустил руки. Кисть правой дёрнулась знакомым образом — опять глушилка. Разговор не для жёлтой прессы.

— Сегодня мой сын был близок к смерти, как никогда, — сказал император.

— Я, к сожалению, пока не могу похвастаться успехами, — честно сказал я. — У меня по-прежнему нет ничего, что вело бы к источнику бед. Ну… — я вспомнил Луизу. — Почти ничего.

— Быстрого результата я и не ждал, — обронил император. — Сказать по правде, я вообще уже… ничего не жду.

Отчаяние человека такого уровня обдало ледяным холодом и мою душу. Захотелось умереть. Император, впрочем, очень быстро взял себя в руки. Проговорил:

— Я позвал вас по иной причине, Константин Александрович.

— Слушаю, ваше величество.

— Мне донесли, что Луиза фон Краузе сегодня обманом выбросила вас на Изнанку. Эту даму арестовали, ей уже занимается Тайная канцелярия. Однако я хотел спросить у вас: что вы видели в Изнанке? С той стороны?

Император повернулся ко мне и пристально посмотрел в глаза.

Я пожал плечами:

— Серость. Ничего, кроме серости. И эта серость изо всех сил пытается тебя сожрать. В принципе… всё не так уж отличается от обычной жизни.

Несколько секунд император продолжал буравить меня взглядом, будто осмысливая услышанное. Потом тихо, горько рассмеялся и отвернулся.

— Браво, господин Барятинский. Браво. Вот уж не думал, что смогу сегодня смеяться… Однако, к делу. Вы, полагаю, догадываетесь, что допрос Луизы фон Краузе, скорее всего, ничего не даст. По какой-то причине этой фигурой решили пожертвовать. А если уж дело начало доходить до фигур такого уровня… Значит, сам игрок сидит ещё выше. И я бы хотел узнать, не появился ли кто-то там, на Изнанке, вместе с вами? Ведь, насколько я могу судить, этот человек очень хочет от вас избавиться. И вряд ли он доверил бы эту задачу стихии.

— Он и не доверил, — подтвердил я.

Врать императору было бы невозможно — даже если бы я этого хотел. И я рассказал про «дьявола».

— Он закрылся полностью, — подытожил я. — Рост, внешний вид, голос — всё было ненастоящим.

— Значит, он всё же не был уверен в результате, — кивнул император. — Осторожен. Несмотря на всё своё могущество — чрезвычайно осторожен.

— Быть может, он там и остался, — предположил я. — Понимаю, это… немного по-детски, надеяться на такое. Но с Изнанки вроде как непросто выбраться. А мы воспользовались трещиной, которую оставил он.

— И вправду, соблазнительная мысль. Однако вы правы — наивная. — Император постучал пальцами по перилам балкона, и выглядело это не как непроизвольное движение, а как хорошо рассчитанный жест. — Почему этот человек так хочет вас устранить, господин Барятинский?

— Мне бы самому очень хотелось узнать ответ на этот вопрос, — честно сказал я. — Такое внимание, безусловно, льстит, но…

— Подумайте. — Голос императора стал жёстче. — Хорошенько подумайте, господин Барятинский. Шутки закончились. Есть что-то такое, что вы хотели бы мне рассказать?

— Нет, — от всей души сказал я.

— А что-то такое, что вы могли бы мне рассказать — но не хотите?

— Опять же — нет. — И снова я почти не покривил душой.

— Тогда, быть может, что-то такое, о чём вы рассказать не можете? — Император повернулся ко мне и буквально пронзил взглядом.

«Как что-то может остаться тайным — для него? — взорвалась у меня в голове паническая мысль. — Как можно скрыть хоть какой-то, самый ничтожный секрет от этого взгляда?!»

Но я заставил себя успокоиться. И давление Императора — выдержал.

— Как бы там ни было, — тихо сказал я, — могу дать слово дворянина, что это ни коим образом не может причинить вред вам, ваше величество, или Российской Империи.

— Охотно верю. — Император мало впечатлился. — Не нужно клятв. Я знаю, что вред мне и Российской Империи стремитесь принести отнюдь не вы. Вы пока приносили одну лишь пользу. Сегодня, например, помогли вытащить с того света моего сына. За что я, кстати, до сих пор вас не поблагодарил…

— Не стоит, — покачал головой я. — Я был не один. Баронесса Вербицкая выложилась куда сильнее меня — не говоря уж о господине Юнге и прочих… Даже госпожа Алмазова помогала, а ведь она — чёрный маг.

— Ох уж эти чёрные маги, — с горечью проговорил император и вновь обратил взор к Царскому Селу. — В последнее время, вопреки здравому смыслу, меня не покидает желание устранить из своего окружения чёрных магов. Вовсе устранить. Всех.

— Возможно, это было бы не лишним, — сказал я. — Хотя… Покойный Белозеров, например, был белым магом. Как-то вот они умеют выкруживать со своими намерениями — таким образом, чтобы оставаться белыми…

— … оказаться без стольких сильных союзников, — продолжал император, будто не слыша меня. — А потом — реформировать Ближний Круг, как неизбежное следствие. Бросить слишком многое на одну чашу. Белую… Это, возможно, спасет моего сына. Но для Империи — станет началом конца. Не того ли и добивается мой враг?

Вот он о чём… Нет, настолько широко я не мыслил. Наверное, потому что я — не император. А тот, кто я есть.

— А быть может, — продолжал говорить император, — он хотел вообще иного. Хотел показать вам — именно вам! — какие ресурсы тратятся на поддержание жизни наследника. Для того и сделал так, чтобы вы, Константин Александрович, очутились в палате цесаревича в самый критический момент. Увидели девушку, которая вам небезразлична, на пределе физического и энергетического истощения. Увидели своими глазами, что происходит — и сделали выводы из увиденного. А какие тут могут быть выводы?.. Самый очевидный — власть слаба. Власть слишком много ресурсов тратит на себя. Власть… не достойна власти. Ведь не только я заметил и отметил вас, господин Барятинский. Что, если и мой враг тоже делает на вас ставку?

— Он уже столько раз пытался меня убить, что вряд ли, — покачал головой я. — Либо же он до зарезу хочет проиграть эту ставку.

— Сомневаюсь, — обронил император. — Я бы предположил, что он таким образом испытывает вас. Хочет убедиться, что продвигает на престол подходящую кандидатуру.

По спине пробежали мурашки. Я поёжился. Неловко сказал:

— Ваше величество… Мне неудобно вести этот разговор. Всё, в чём могу поклясться: в мои собственные планы захват власти уж точно не входит. Как минимум, я к этой власти не готов — хотя бы в силу возраста. А как максимум, я не из тех, кто с гордостью носит клеймо изменника.

«…в этом мире», — надо было бы добавить. Потому что в своём родном мире, формально — именно изменником я и был. Негодяем, осмелившимся повернуть оружие против белых и пушистых замечательных Концернов.

Однако о таких нюансах императору уж точно знать ни к чему. Незачем усложнять и без того непростую ситуацию.

Император опять надолго замолчал. Когда человека такого масштаба раздирают внутренние противоречия — это чувствуется. Это ощущается, как разлом земной коры и первые толчки землетрясения. Скоро, возможно, произойдёт извержение вулкана.

Мне почудилось какое-то движение сзади. Я повернул голову, и мозг одновременно отдал приказ мышцам — приготовиться. Взвыло чувство опасности.

Что-то там, за спиной, явно происходило. Но — тайно, сокрыто, и от этого я нервничал ещё больше.

Мгновенно просчитал ситуацию. Спрыгнуть с балкона для меня — пара пустяков, скрыться потом — не проблема. Но в зале, чёрт возьми, осталась Кристина… Что если ей грозит опасность?

— Сегодня случилось ещё кое-что, — глухим голосом произнёс император. — Небольшое… происшествие.

Я повернул голову ещё сильнее и увидел, как мимо балконных дверей проскочили двое человек. В форме охраны императорского дворца.

Конечно, я не должен был их видеть. В зале не зажигали свет, а снаружи, здесь, за счёт фонарей и подсветки фасада было достаточно светло. Но мои особенные глаза в очередной раз сослужили мне службу.

Я был готов спорить на что угодно — там, возле дверей, притаилась группа захвата.

Но зачем?! И что мне с этим делать?

Бежать? Драться? Сдаваться?

Как же мало данных…

— Начальник моей личной гвардии получил письмо, — так же глухо продолжил Император. — Такое же письмо лежало и у меня в кабинете, когда я вернулся туда — после того, как жизнь цесаревича оказалась вне опасности. Буквально полчаса назад.

Император опустил руку в карман и достал сложенный вдвое лист бумаги.

— Не желаете прочесть?

— Нет, благодарю вас, — ровным голосом отказался я.

Перед тем, что затевалось, не хотел занимать руки даже листом бумаги. Руки мне понадобятся в первую очередь.

— Тогда я зачитаю вслух, с вашего позволения.

— Как вам будет угодно, ваше величество.

Император развернул лист и чётко, раздельно прочитал:

— «Следующий приступ цесаревича станет последним. Если хотите спасти жизнь наследника — князь Константин Барятинский должен быть казнён».

Последнее слово ещё продолжало звучать — когда с треском и звоном вылетело стекло из двери. На балкон, как ошпаренная, выскочила Кристина — которой я ещё секунду назад не видел. Что за технику она применила — понятия не имел.

— Костя, беги, это ловуш… — крикнула она.

На Кристину навалились двое в форме дворцовой гвардии, уронили лицом в пол. Ещё двое, доломав остатки дверей, бросились ко мне.

Цепь появилась у меня в руке мгновенно. Изогнулась, как змея, готовая к броску.

— Прекратить! — прогремел голос императора. — Остановитесь!

Четверо дворцовых стражников взлетели в воздух. Я глазом моргнуть не успел — как они оказались за перилами балкона и повисли, ни на чём не держась, смешно размахивая руками и ногами.

Кристина поднялась на ноги. Я помог ей и привлёк к себе. Судя по выражению лица, Кристина была близка к обмороку. В руке она сжимала револьвер. Хорошо, что не успела выстрелить…

— Приношу свои извинения, госпожа Алмазова, господин Барятинский, — холодно сказал император. — Со стороны моей охраны это было недопустимо.

Он стоял лицом к нам, в правой руке держал письмо, а левую отвёл назад, расставив на ней пальцы. Похоже, только этот жест и удерживал в воздухе четверых стражников.

Остальные гвардейцы мялись у входа в зал. Но вот, растолкав их, на балкон выше человек посерьёзнее. Волны силы от него исходили нешуточные — хотя до императора было, конечно, далеко.

— Кто вам позволил принимать такие решения самостоятельно, генерал? — обратился к нему император.

— Мой долг! — рявкнул вошедший, и его глаза сверкнули. — Мой долг — защищать жизнь императорской семьи! Я хотел арестовать человека, о котором говорилось в письме!

— А мой долг — управлять самой могущественной империей в мире! — прогрохотал в ответ император. — И я скорее сам положу голову на плаху, чем распишусь в том, что моими действиями может управлять какой-то жалкий террорист! В том, что меня можно запугать и заставить действовать в своих интересах! Я — гарант величия Российской Империи!

Он махнул рукой, и четверо стражников со сдавленными криками повалились на балконный пол. Подниматься они не спешили — проявили, как по мне, невероятную мудрость. Из положения лёжа ловко переместились в позицию «на коленях мордой в пол», да так и замерли. Опытные…

— Можете убрать оружие, Константин Александрович, — сказал император. — Я не наношу ударов в спину.

Вошедший, которого он назвал генералом — видимо, командир гвардии, — едва заметно скривился. Мол, вот глупости какие: отказываться от самого эффективного приёма.

— Прочь, — коротко приказал ему император.

Прозвучало негромко, но так властно, что генерал как будто мгновенно стал ниже ростом. Через секунду он, вместе с гвардейцами, испарился.

На балконе мы остались втроём.

Император посмотрел на осколки стекла и деревянные обломки рам на полу, рассеянно шевельнул ладонью. Осколки принялись собираться в целое.

— Что-то нам с вами нужно решать, Константин Александрович, — задумчиво глядя на них, проговорил император. — Несмотря на то, что враг показал пока лишь свою тень, он бросил нам перчатку. — Император повернулся ко мне. — А мы с вами не из той породы людей, что уклоняются от вызова. Верно?

Конец пятой книги

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский 6 Рокировка

Глава 1 Добрая ночь

В Академию мы с Кристиной возвращались пешком. От Летнего дворца до наших корпусов — рукой подать. Вокруг уже совсем стемнело, на аллеях не было ни души.

Я обнял на ходу Кристину, она прижалась ко мне. Глушилку я установил машинально — сразу, как только вышли. Но Кристина, идущая рядом со мной, молчала. И я понял, что благодарен ей за это. Обсуждать то, что произошло во дворце, не хотелось. То, что было в Изнанке — тем более.

Кристине (настоящей Кристине) явно есть, что скрывать. Мне, Капитану Чейну — тоже. Готов ли я сам откровенничать? Скорее нет, чем да. И Кристина, вероятно, испытывает те же чувства. До того момента, когда (и если) мы начнем полностью доверять друг другу — жить да жить. Если доживём, конечно. И сейчас, пожалуй, не стоит лишний раз касаться прошлого. Сейчас лучше сосредоточиться на настоящем…

Не доходя до корпуса с полсотни шагов, перед тем, как покинуть темноту аллеи и выйти на дорожку, я замедлился. Кристина вопросительно повернула ко мне голову. Я поцеловал её.

Кристина, помедлив, ответила. Обняла меня и горячо, тесно прижалась.

В этот раз всё было совсем по-другому. Теперь мы оба знали, что мы — не те, за кого себя выдаём. Мы видели друг друга в настоящем обличье. И я не мог бы сейчас с уверенностью сказать, кого обнимаю — семнадцатилетнюю девочку-сокурсницу или грозную воительницу, которая встретила меня в Изнанке. Как не мог сказать, кто из этих дам нравится мне больше. И кто такой в действительности я — Капитан Чейн или Костя Барятинский.

Но это ощущение нас отнюдь не смущало. Скорее наоборот, только сильнее кружило голову. Мы оторвались друг от друга с трудом, тяжело дыша. Я понял, что китель на мне расстёгнут, покрасневшая Кристина оправила форменное платье. Прошептала:

— Если нас кто-нибудь увидит…

— Мы можем спрятаться в Царском селе, — сказал я. — Там точно нет наставников, и полно… подходящих мест.

— Уверен, что за нами не следят?

— Уверен.

Моё чувство опасности молчало. Я был готов поклясться, что слежки за нами нет.

— Я имею в виду не прямое наблюдение, — сказала Кристина.

Я вспомнил императора, стоящего на пороге зала и провожающего нас, уходящих, задумчивым взглядом. Всё то время, что мы шли по аллее, казалось, что этот взгляд — по-прежнему где-то здесь. И, пусть не наблюдает — но приглядывает за нами. Просто, чтобы убедиться — мы добрались до Академии живыми и здоровыми. По дороге с нами ничего не случилось.

— Мне кажется, что над нами уже искрится воздух, — пробормотала Кристина. — Просто оттого, что мы… И представляешь, что может быть, если… — она смешалась, покраснела ещё больше.

Я понял, о чём она говорит. Наша магическая энергия от нахлынувших чувств и впрямь так и рвалась наружу. И всплеск её будет заметен, где бы мы ни спрятались — даже если забаррикадируемся в подвале глубоко под землей.

— Да и чёрт с ним, — с досадой сказал я. — Ну, почувствует он энергию. Ну, поймёт, что происходит. Подумаешь. Оттого, что он император — человеком ведь быть не перестал. А значит, ничто человеческое ему не чуждо.

Кристина смутилась окончательно, отвела взгляд. Не знаю уж, сколько ей лет на самом деле, но похоже, что в своём мире разнообразием личной жизни похвастаться не могла.

— Идём, — я взял Кристину за руку.

И тут на крыльце жилого корпуса академии появился магический огонёк. Как положено, тусклый — не ярче второго бытового уровня.

У меня вырвался тяжёлый вздох. Я откуда-то знал, что произойдёт дальше. И не ошибся.

— Костя? — всматриваясь в темноту, негромко окликнул создатель огонька. — Это ты?

* * *

— У меня к тебе серьёзный разговор, — сказал Серж Голицын, учтиво раскланявшись с Кристиной и пожелав ей доброй ночи.

Кристина с каменным лицом пошла к лестнице, мы с Сержем остались стоять в холле на первом этаже.

— У меня к тебе — тоже, — буркнул я.

— Вот как? — удивился Серж. — Слушаю.

— Заводи серьёзные разговоры днём, ладно? По ночам у меня иногда другие планы.

— О… — Серж обернулся в сторону лестницы, по которой поднималась Кристина. — Право, я и не подумал, что у тебя может быть свидание… Прости! Ты исчез при таких загадочных обстоятельствах.

— В следующий раз думай, — проворчал я. И спохватился: — Исчез? Я?

— Ну… Да. После того, как эта сумасшедшая фрейлина поцеловала тебя, ты будто остолбенел. Сама она поспешила было к выходу, но её перехватил Платон. Одним прыжком оказался перед ней, выхватил сабли. Закричал, что Луизу нельзя выпускать из зала. Двери тут же захлопнулись — Калиновский знает Платона и знает, что на ровном месте тот панику не поднимет, — а к тебе бросилась Кристина. Коснулась тебя — и вы исчезли. Оба. Платону пришёл на помощь Калиновский, мы, старшекурсники, тоже не стояли на месте. Луизу задержали, надели магические наручники. Паники Калиновский не допустил. Приказал всем расходиться по комнатам и даже в коридор не высовываться без его личного разрешения. Но не успели мы дойти до корпуса, как началась страшная гроза. Ливень стоял стеной, град лупил, гром грохотал так, что стены тряслись. По этажам ходили преподаватели, наставники, успокаивали всех — особенно девчонок. Потом подключили магическое воздействие, и все, кроме нескольких старшекурсников, уснули.

— А ты не спал?

— Нет. Калиновский вызвал меня и ещё шестерых курсантов, самых старших и сильных. Сказал, что, хоть чрезвычайная ситуация официально не объявлена, на всякий случай нам следует быть настороже.

— Чрезвычайная ситуация? — переспросил я.

— Ты — пока первокурсник, Костя, — объяснил Серж. — Считается, что вам рано об этом знать, с вами начнут говорить о таких вещах, когда перейдёте на третий курс. Но о том, что академия — не гражданское, а военное заведение, ты ведь знаешь?

— Конечно.

— Ну и, вот. В случае чего мы, курсанты, будем сражаться так же, как любое воинское подразделение, наравне со взрослыми боевыми магами. Ведь у нас под боком — императорский Летний дворец.

— Помню, — буркнул я. — И что было дальше? В итоге — обошлись без чрезвычайных мер, правильно понимаю?

— Правильно. Дождь лил до самого вечера, в Нижнем парке вода в реке поднялась так, что хлынула через дамбу. А потом вдруг всё закончилось — словно выключили.

Ну… да. Так и было, наверное — выключили. В момент, когда мы с Кристиной настучали тому уроду по рогам, убрались с Изнанки и тем самым перестали нервировать подпространство — или как уж эта дрянь правильно называется.

— Ясно, — сказал я.

— А что было с тобой? — спросил Серж.

— Не имею права рассказывать, — отрезал я. — Не подлежит разглашению. Прости.

— Понял, — Серж кивнул.

— Так, а ты-то чего хотел? — вспомнил я. — Не для того ведь меня поджидал, чтобы рассказать про грозу?

— Нет, конечно. Идём.

Мы поднялись в Белую залу.

— Здесь уютнее, чем в холле, — объяснил Серж.

Щёлкнул пальцами. С потолка опустился светильник на длинном шнуре, повис над столиком из плетёных прутьев — к которому сами собой подъехали два таких же кресла.

— Располагайся, — предложил Серж. Сам тоже уселся в кресло. — О нарушении дисциплины можешь не беспокоиться. Мне дал разрешение на встречу с тобой лично Калиновский. Он понимает, как важно то, о чём мы будем говорить.

— Угу. — Я сел в кресло и зевнул. Спать хотелось ужасно — денёк выдался ещё тот. Потёр ладонями лицо. — Слушай, Серж. А ты можешь сотворить сигарету? Раз уж о нарушении дисциплины можно не беспокоиться?

Серж неодобрительно покачал головой. Но изобразил ладонью какой-то замысловатый жест, и на столике передо мной появился раскрытый портсигар.

Я подошёл к камину, чиркнул длинной спичкой. Прикурил и там, у камина, остался стоять — прислонившись к мраморной полке. Спросил у Сержа:

— Так чего ты хотел?

— Речь пойдёт об Игре. — Серж, вместе с креслом, развернулся ко мне. — Ты ведь знаешь, что я в этом году выпускаюсь. Собственно, считай, уже выпустился — нам, пятикурсникам, осталось только получить аттестаты. Соответственно, команда теперь — без капитана. Как уходящий капитан, я имею право решающего голоса при выборе нового. Хотя, рад сообщить, что разногласий в команде не было. Все дружно поддержали твою кандидатуру. Поздравляю!

— Даже Шнайдер поддержал? — удивился я.

На фоне того, что в последнее время творилось вокруг меня, последнее, о чём беспокоился — это об Играх и кадровых перестановках в команде. Но, если бы задумался об этом — был бы уверен, что Шнайдер скорее сдохнет, чем поддержит мою кандидатуру.

Серж поморщился.

— Со Шнайдером — всё непросто. Он… В общем, одним словом: Николай больше не с нами.

— Почему? — я удивился ещё больше.

Шнайдер пока не выпускается, он закончил только четвёртый курс. И несмотря на то, что на последней Игре, мягко говоря, не блистал — магов, сопоставимых с ним по уровню, в академии раз-два и обчёлся. Не говоря уж о внушительном игровом опыте.

— Потому что Николай принял решение оставить Академию.

— За год до выпуска? — глаза у меня полезли на лоб.

— Да. Он переводится в Московский Университет. Пятый курс будет заканчивать там.

Я присвистнул.

Формально считалось, что Императорская академия и Московский Университет дают учащимся сопоставимый уровень образования. По факту, диплом Академии котировался гораздо выше и предоставлял владельцу гораздо больше возможностей для дальнейшей карьеры. Столица. Император… О чём тут, собственно, говорить?

— Шнайдер рехнулся на нервной почве? — заинтересовался я. — От переживаний чайник засвистел?

— Чайник? — переспросил Серж.

— Шучу. Хотел сказать, что… гхм, удивлён его решением.

— Мы все изрядно удивились. Но Николай сказал, что не собирается это обсуждать. Что в Москве он видит для себя какие-то особенные перспективы.

— И в московской команде — видимо, тоже? — сообразил я.

— О чём ты? — Серж нахмурился.

Ох, наивная душа.

— О том, что у нас тупо перекупили сильного игрока, — объяснил я. — Физическая подготовка Шнайдера оставляет желать лучшего. Но с физической подготовкой у москвичей и без него всё отлично — чего не скажешь о магической. А у Шнайдера — десятый уровень.

— Уже почти одиннадцатый, — поправил Серж, — чуть-чуть не хватает.

— Тем более. Москвичи — ребята расчётливые, это я ещё на Игре понял. Зачем искать и воспитывать способного игрока среди своих студентов, если можно за малую денежку переманить в команду чужого?

— За малую… денежку? — обомлел Серж.

Я пожал плечами:

— Ну, за малую — это образно. Заплатили-то там, полагаю, нормально. Шнайдер — не дурак, считать умеет. Да и других плюшек наверняка наобещали.

— То, о чём ты говоришь — подло и низко, — холодно сказал Серж. — Это недостойно дворянина! Немедленно забери свои слова назад.

— Да я-то заберу, — хмыкнул я, — мне не жалко. Только вот от этого мало что изменится. — Я затушил окурок, бросил его в камин. Подошёл к Сержу. — Видишь ли, какая штука: ты сам — слишком честный и благородный человек. Самого тебя купить невозможно, вот тебе и кажется, что все вокруг — такие же. И, в большинстве случаев, это действительно так. Но иногда встречаются исключения.

— Я не верю, — пробормотал Серж.

— В это тяжело поверить, понимаю. — Я уселся в кресло. — Но, подумай сам. Вот, положа руку на сердце — ты бы мог довериться Шнайдеру абсолютно, на сто процентов? Как мог бы довериться мне, Афанасию, Элине? Так ли ты убеждён в том, что мы — команда — для Шнайдера важнее, чем блестящие перспективы, которые ему наверняка наобещали? Вы три года тренировались вместе, а ты очень неплохо разбираешься в людях. Отлично знаешь как достоинства своих ребят, так и недостатки.

— Николай тщеславен, — неохотно признал Серж. — Любит хвастаться, пускать пыль в глаза. Род у них богатый, но отец довольно прижимист. Николай не раз жаловался, что тех денег, которые ему выделяют, едва хватает на карманные расходы.

— Ну, вот, — я развёл руками. — Какие тебе ещё нужны доказательства?

Серж помолчал. Хмуро проговорил:

— Давай оставим этот разговор. Доказательства, подозрения — я чувствую себя попавшим в полицейский участок, честное слово! Мне крайне неприятно об этом думать.

— Значит, не думай, — пожал плечами я. — Что бы там ни было — это дело Шнайдера. Вот пусть у него голова и болит. А у нас с тобой, насколько понимаю, на повестке дня — два новых члена команды? Вместо тебя и вместо Шнайдера? Команде нужен ещё один белый и ещё один чёрный маг.

— Да, верно, — кивнул Серж. — У тебя есть кто-нибудь на примете? Кого-то можешь порекомендовать?

— Анатоля Долинского.

— Ожидаемо, — Серж одобрительно кивнул. — Магический уровень у него, конечно, не самый высокий. Но прогресс в учёбе, о котором говорил Калиновский, меня просто поразил. Этот парень серьёзно нацелен на результат, умеет работать. И он исключительно предан тебе — как, впрочем, и остальные твои друзья.

Я кивнул.

— Будем считать, что вопрос с белым магом решён, — продолжил Серж. — А вот, что касается чёрного…

Я развёл руками.

— У меня предложений нет. Я не настолько хорошо знаком с чёрными магами — даже с первокурсниками, не говоря уж о старших.

— Ничего, — улыбнулся Серж, — зато я знаю почти всех в академии. Когда ты планируешь провести первую тренировку? Игра в Париже — уже через две недели.

Я едва не взвыл. Вот только Игры в Париже мне и не хватало.

Хотя, с другой стороны — казнить меня в Париже будет, пожалуй, посложнее, чем здесь. Международный скандал, все дела… В случае, если император вдруг передумает и решит поддаться шантажисту. А Витман о предстоящей мне поездке наверняка знает. Возможно, уже даже строит какие-то далеко идущие планы.

Вслух я сказал:

— Если Игра через две недели, то тренировка нужна чем скорее, тем лучше. Завтра?

— Отлично, — обрадовался Серж. — Я приведу нового члена команды. Уверен, что он тебя не разочарует.

* * *

— Знакомьтесь. Капитан нашей команды — Константин Барятинский. Второй курс, десятый уровень владения магией. Игрок, который предположительно заменит собой Николая Шнайдера — Станислав Корицкий. Пятый курс, девятый уровень владения магией.

Смуглый темноглазый парень небрежно отбросил назад длинные волосы. Тоже тёмные, с широкой белой прядью надо лбом. Я не мог похвастаться тем, что знаю в лицо каждого из курсантов академии, но у этого парня внешность — довольно приметная. Странно, что я его раньше не замечал.

Подавать мне руку новый член команды не спешил. С интересом разглядывал меня.

— Ну, что же вы? — удивился Серж. — Костя?..

— Рад знакомству, — буркнул я.

Протянул руку первым.

Отчего-то был уверен, что Станислав, который мне с первого взгляда категорически не понравился, попытается устроить сюрприз — как тот придурок-москвич на бензоколонке. Но ничего подобного не произошло.

— Моё почтение, — едва коснувшись моей ладони и тут же убрав руку, растягивая слова проговорил Корицкий. — Счастлив присоединиться к команде.

А я вдруг вспомнил, откуда знаю его имя. И повернулся к Сержу.

— Отойдём на минутку.

— Но… — начал было он.

Я молча ухватил его за рукав и оттащил в сторону. Поставил глушилку.

— Я не могу взять в команду этого парня. Кого угодно, только не его.

— Почему?

— Потому что это — мой будущий соперник. Тот, с кем я буду бороться за место в Ближнем Кругу. И он тоже наверняка об этом знает.

— Чёрт возьми… — Серж выглядел совершенно ошарашенным. — Ты уверен?!

— Абсолютно.

— Но об этом ведь…

— … нигде не сообщалось, знаю. Но поединок — дело нешуточное. Эту информацию сумели раздобыть.

— Чёрт возьми, — повторил Серж.

— Представляешь, да, как весело нам будет работать в одной команде? Выбери кого угодно другого. Хоть… Да хоть Жоржа Юсупова! Но не этого.

Я развернулся было, чтобы идти обратно.

— Стой, — теперь Серж ухватил меня за рукав. — Костя. Ты мог бы отказаться от Корицкого, если бы не предстоящий поединок. Это твоё право, как капитана — не брать игрока в команду, вопросов ни у кого бы не возникло. Но в данной ситуации, если ты уверен, что твой будущий соперник — Корицкий, ты просто обязан его взять.

— Это ещё почему?

— Потому что слухи разносятся мгновенно. Потому что дня не пройдёт, как всему свету станет известно, что Константин Барятинский лишил команду сильнейшего игрока — из-за одного лишь подозрения, что тот станет его соперником на поединке. Представляешь, какой скандал раздуют в газетах? С какой стороны тебя и твой род покажут чёрные? Тем более, что после ухода Шнайдера Корицкий — действительно самый сильный в академии. Среди всех, кто перешёл сейчас на пятый курс, седьмой уровень у многих, восьмой — у пятерых, девятый — только у него.

— Да чтоб вас всех, с вашими заморочками, — только и простонал я.

Глава 2 Постоянство

— Откуда вообще взялся этот Корицкий? — насел на Сержа я. — Не припомню, чтобы я раньше его видел. И мне говорили, что он учится за границей.

— До недавнего времени так и было. — Серж казался смущённым. — Станислав учился в Англии, к нам в академию прибыл около месяца назад. Успешно сдал экзамены за четвёртый курс, перешёл на пятый. Ты не замечал его, вероятно, потому, что в последние дни мы все мало что вокруг себя замечали. Экзамены, волнение…

«Кронштадт, похищение великой княжны, — мысленно продолжил я. — Мсье Локонте, покушения, попытки выйти на след врага, зомби-конструкт, Луиза, Изнанка… Н-да. Времени на то, чтобы смотреть по сторонам ещё и в академии, у меня действительно не было».

— А когда Шнайдер принял решение перевестись? — спросил я.

— Он сказал мне об этом сразу после Игры в Кронштадте.

— То есть, тоже около месяца назад? — хмыкнул я.

Серж отвёл взгляд.

— Ладно, — сжалился я. — Переиграть чёрных магов на поле подковерных интриг — задачка не из лёгких. Имеем то, что имеем. Корицкий — значит, Корицкий. Идём.

Я убрал глушилку и вернулся к команде.

— Что-то не так, господин Барятинский? — елейным голосом осведомился Корицкий.

— Два момента, — буркнул я. — Тебе, как новичку, простительно, но слушай внимательно — повторять не буду. Во время тренировок и на Игре обращайся ко мне «капитан» — это раз. Моё слово для тебя, как и для всех остальных — закон, это два. Вопросы есть?

— Э-э-э, — сказал обалдевший Корицкий.

— Вопросов нет, — подвёл итог я. Повернулся к остальным. — Рад приветствовать, друзья. Давно не виделись.

Ребята, напрягшиеся было поначалу, заулыбались.

— С Анатолем Долинским, полагаю, никого из вас знакомить не надо, — продолжил я.

— Да уж, — ухмыльнулся Боровиков.

Порозовевшая Элина фыркнула.

Анатоль, после нашего с ним памятного разговора, каждый день приходил тренироваться на спортивную площадку. С Афанасием, который так же уделял физическим упражнениям немало внимания, он сошёлся быстро. Ну, а Элина была красивой девушкой. Этим, в общем-то, всё сказано — красивых девушек Анатоль не пропускал.

— Рад, что вы приняли меня в команду! — гордо сказал он. — Обещаю, что не подведу!

— Куда ты денешься, — хмыкнул я. — На этом знакомство полагаю законченным. До Игры в Париже — две недели. Времени мало. Болтовню заканчиваем, переходим к делу… Разминка. Бегом — марш!

Ребята рванули с места. Корицкий остался стоять.

Я повернулся к нему.

— Проблемы со слухом? Или с русским языком?

— Я пришёл сюда не для того, чтобы носиться по стадиону, как сопливый мальчишка! — прошипел Корицкий. — Мне сказали, что тут — серьёзная команда, готовящаяся к международной Игре! — он свирепо посмотрел на Сержа.

— Тебе не наврали, — кивнул я. — И если ты хочешь быть частью этой команды, надо научиться выполнять приказы её капитана.

— Костя прав, — поддержал меня Серж. — Ты сказал мне, что готов войти в команду. А это автоматически означает готовность подчиняться правилам, которые у нас заведены.

— Слушаться какого-то малолетку?!

— Выполнять приказы капитана, — процедил я.

А в следующую секунду уронил Корицкого подсечкой на землю. Прижал его плечи к траве.

— У меня нет времени вызывать тебя на дуэль. Предлагаю обсудить вопросы терминологии здесь и сейчас.

Корицкий трепыхался, пытаясь вырваться. Я не позволял. Ближнему бою этого молодца, похоже, не учили. Физически я вряд ли был сильнее двадцатилетнего парня, но зато занимал более удобное положение.

— Вопросы терминологии? — прохрипел Корицкий, так и не сумев освободиться. — Извольте, господин Барятинский!

В ту же секунду спортивная форма на мне вспыхнула. В правой руке Корицкого, которую я прижимал к земле, образовалось что-то вроде огненной плети. И эта плеть обвила меня — заставив разжать хватку.

Корицкий немедленно выскользнул и вскочил на ноги. Я перекатился по земле, гася пламя, а моя цепь прянула к кисти Корицкого. Перехватила огненную плеть у основания. Я поднялся и с силой рванул цепь на себя.

Корицкий, пытаясь удержать личное оружие, полетел с ног, рухнул животом на землю. Плеть, вырванная у него, упала к моим ногам. Светящейся, полупрозрачной она стала ещё на лету. А цепь притянула ладони Корицкого друг к другу и крепко обвила. Теперь он при всём желании не сумел бы взять в руки оружие.

Я подошёл к нему, наступил ногой на спину.

— Продолжаем разговор?

— Костя! Прекрати немедленно! — рядом со мной оказался Серж. — Это неслыханно, господа! Вы находитесь на территории Императорской Академии!

— Использование личного оружия во время тренировок команды разрешено, — не оборачиваясь, сказал я. — Хотя кое-кому не помогло даже это. Вам нужно больше тренироваться, господин Корицкий.

— Отпусти его! — потребовал Серж.

Я, помедлив, ослабил цепь и убрал ногу.

Корицкий встал, отряхнул колени. Откинул со лба волосы и с ненавистью посмотрел на меня.

— Что-то мне подсказывает, господа, что играть за одну команду вам будет непросто, — вздохнул Серж.

Я пожал плечами:

— Свои требования я озвучил. Если господин Корицкий с ними не согласен, не смею его задерживать. Уверен, что любой другой курсант с радостью примет предложение войти в состав команды.

Корицкого раздуло от ярости.

— Я не собираюсь подчиняться этому… этому… — он запнулся.

— Ну? — поигрывая цепью, подбодрил я. — Давай, продолжай. Охотно проведу второй раунд. Право слово — вправлять мозги таким образом мне нравится больше, чем устраивать дуэли.

Корицкий замолчал.

— Всё? — спросил я. — Слов больше нет? Тогда слушай меня. Если ты хочешь быть в команде — ты будешь делать то, что говорю я. Следующее твоё неподчинение приказу я расценю как нежелание оставаться. Попробуешь мне возразить — ворота вон там, — я кивнул в сторону ворот академии. — А если ещё раз поднимешь на меня руку — пожалеешь о том, что родился с руками. Вопросы есть?

Корицкий угрюмо молчал.

— Бегом — марш, — приказал я. — Догоняй команду.

Корицкий пронзил меня ненавистным взглядом. Процедил:

— Мы с тобой ещё поговорим, Барятинский.

— Капитан, — поправил я. — И мы здесь не для того, чтобы разговаривать.

Корицкий угрюмо развернулся и побежал догонять ребят.

Серж подошёл ко мне. Пробормотал:

— Надо же. Я был уверен, что он не подчинится. Что предпочтёт покинуть команду.

— А мне нужно было понять, на что он готов ради того, чтобы остаться в команде, — глядя в удаляющуюся спину Корицкого, проговорил я. — Теперь я это знаю.

— Вот как? — улыбнулся Серж. — И на что же?

— Он готов на всё.

* * *

Вечером должно было состояться торжественное вручение аттестатов выпускникам и бал. Завтра утром курсанты начнут разъезжаться по домам — все, кроме нас. Мы, участники команды, оставались в академии для того, чтобы продолжить тренировки.

Я вынимал из шкафа парадную форму, когда в перегородку моей комнаты постучали.

— Заходи, — сказал я.

Над перегородкой показалась голова Мишеля. Как ни странно, даже причесанная — Мишель постарался пригладить непослушные вихры.

— Отлично выглядишь, — оценил я. — Чего?

— Костя… Я совсем забыл тебе сказать… — Мишель замялся.

— Ну? — подбодрил я.

— Я пытался. Но ты всё время так занят… Совершенно никакой возможности тебя отловить, даже по ночам где-то пропадаешь…

— Давай ближе к делу. Что случилось?

— Костя… — Мишель глубоко вдохнул, словно собираясь нырнуть с пятиметровой вышки. И единым разом выпалил: — Я пригласил на бал Аполлинарию Андреевну!

— Молодец, — похвалил я. — Согласилась?

— О, да! — Мишель просиял. — Я так переживал! Не верил до последнего, но… А ты? — спохватился он. — Ты не сердишься на меня за это?

— Сто раз говорил — не сержусь. Давай там, не облажайся. Главное — не называй её Аполлинарией Андреевной, может обидеться.

Я убрал в шкаф рубашку, в которой ходил обычно, надел белую, парадную. Принялся застёгивать пуговицы.

— Как бы я хотел выглядеть так же, — завистливо глядя на меня, проговорил Мишель.

— Прекратишь филонить в спортзале — будешь, — застёгивая манжету, пообещал я.

— Я не филоню! Я просто…

— Просто всё время находятся занятия поважнее, — усмехнулся я. — Знаю-знаю. Аполлинария Андреевна, там…

Мишель покраснел. И торопливо сменил тему:

— А с кем ты идёшь на бал?

— Гхм… — только и сказал я.

Запоздало припомнил, что околобальная тема витает в воздухе академии вот уже пару месяцев. Кто-то кого-то пригласил, а кто-то кого-то не пригласил;кто-то согласился, а кому-то отказали; кто-то вообще не дождался приглашения и впал по этому поводу в глубокую меланхолию…

Для меня это всё было космически далеко. Если бы Мишель сейчас не спросил, я бы и вовсе не вспомнил ни о каких приглашениях, хватало других дел.

— А обязательно надо идти с кем-то? Одному — нельзя?

— Можно, но… Но ты же — Константин Барятинский! — удивился Мишель. — Лучший курсант академии, и вообще… Уж тебя должны были засыпать приглашениями по самые уши! Ты… — он вдруг уставился на меня с неподдельным ужасом. — Ты что, даже не проверял свой ящичек?!

Меня посетило ещё одно запоздалое воспоминание: две недели назад у входа в столовую появились этажерки с узкими прорезями, над каждой из которых была написана фамилия курсанта. Справа — фамилии парней, слева — фамилии девушек. Парней в академии было больше, и рядов с прорезями с нашей стороны, соответственно, тоже. Шторки на прорезях были заговорены — так же, как двери в комнаты. Бросить за шторку приглашение мог любой. Открыть ящичек — лишь тот, кому предназначались послания.

— Не проверял, — признался я.

Судя по выражению лица Мишеля, если бы я сказал, что работаю на иностранную разведку, или что вместо подготовки к экзаменам пускаю мыльные пузыри — это не ввергло бы его в такой шок.

— Бежим скорее! — воскликнул Мишель. — Бежим, ещё не поздно! Девушки, пригласившие тебя, наверняка отвергали другие приглашения и ждали до последнего!

Голова из-за перегородки исчезла. В следующую секунду Мишель уже дёргал дверь моей комнаты.

Я рассудил, что убеждать Мишеля, твердо решившего меня спасти, в том, что спасение мне нахрен не нужно — сложнее и дольше, чем пробежаться до столовой.

Через пять минут мы стояли возле этажерок. Я протянул ладонь к своему ящичку. Сказал:

— Константин Барятинский.

Шторка осветилась зелёным. И мне в руки посыпались конверты — я едва успевал их подхватывать.

— Вот видишь! — с упреком сказал Мишель. — Я был прав.

— И что мне с этим делать дальше? — я рассматривал бумажный ворох.

— Открывай. Если дама, которая тебя пригласила, не дождалась твоего ответа и отменила приглашение — её послание исчезнет.

Я вскрыл первый конверт. Друг от друга они не отличались ничем, кроме надписи: «Константину Барятинскому». Тот, кто придумал эту забаву, постарался сохранить интригу до конца.

Из конверта выпало розовое сердечко.

«Аполлинарiя Нарышкина», — прочитал я буквы, выведенные на нём красивым, витиеватым почерком.

Через секунду буквы вспыхнули, и сердечко рассыпалось магическими искрами.

Но было поздно — имя Мишель прочитать успел. Губы у него дрогнули.

— Не расстраивайся. Этого следовало ожидать, — попробовал утешить я. — Полли просто хотела меня подразнить. Если бы я принял её приглашение, она, дождавшись пока её пригласишь ты, тут же отправила бы мне отказ.

— Ты так думаешь? — вскинулся Мишель.

— Уверен. Это же Полли.

Уверенности у меня не было ни на грош — скорее, наоборот, я был абсолютно убежден, что, если бы согласился — Полли пошла бы на бал со мной. Но Мишель спасительную ложь охотно проглотил. А я взял следующий конверт.

— О, — опомнился Мишель, — я, вероятно, не должен смотреть — это ведь твои приглашения. Извини, я отойду…

— Да брось.

«Всё самое страшное ты уже увидел», — чуть не вырвалось у меня. Надо же было конверту от Полли подвернуться под руку первым!

Я вскрыл следующее послание.

«Анастасiя Рѣзанова». Чёрт её знает, кто такая. С третьего курса, кажется…

«Елѣна Сорочинскыя».

«Ольга Корф»…

Сердечки выпадали из конвертов одно за другим. Буквы, выведенные на них, так же равномерно вспыхивали.

— Тут… едва ли не половина академии, — проговорил Мишель, глядя на ворох пустых конвертов у моих ног.

Я пожал плечами:

— И, заметь — ни одна не дождалась. Женщины непостоянны в своих чувствах, Мишель. Запомни это, в жизни пригодится.

«Крiстина Алмазова».

Надо же. Вот уж не думал, что…

Буквы на сердечке вспыхнули. В моей руке остался пустой конверт.

— Женщины непостоянны, — повторил я.

— Ты просто слишком поздно спохватился, — с сочувствием глядя на конверт, сказал Мишель. — До бала — всего полчаса. Идти на него без кавалера не захочется ни одной девушке. Тем более такой красавице, как Кристина.

— Угу, — согласился я.

Не то, чтобы меня эта ерунда всерьёз задела. Но всё равно стало неприятно: как целоваться — так, значит, со мной. А как на бал, так с другим. Надеюсь, хотя бы не с Юсуповым… Хотя с Кристины станется.

— Последний конверт остался, — сказал Мишель.

— Угу, — сказал я. И открыл.

«Екатѣрiна Долгополова».

Ну? Я смотрел на сердечко. Буквы, украшенные вензелями, почему-то не вспыхивали. Сломалось что-то?.. Я потряс розовый листок.

Мишель улыбнулся.

— Если ты собираешься принять приглашение, то это делают не так.

— Принять? — переспросил я.

— Ну, ты видишь — послание не исчезло. Значит, Екатерина Алексеевна ничьё больше приглашение не приняла. Она ждёт тебя.

Я поразмыслил и поставил Екатерина Алексеевне десять баллов из десяти — за правильно выбранную стратегию. Девчонка она наблюдательная, наверняка заметила, что к этажерке я ни разу не приближался. Значит, если и появлюсь здесь — то в последний момент, когда все другие претендентки на моё нескромное внимание уже разбегутся. Молодец, умеет выжидать.

— Ты ведь не заставишь Екатерину Алексеевну жалеть о своем поступке? — Мишель с надеждой смотрел на меня.

— Не в моих правилах — заставлять девушек о чём-то жалеть. Что нужно делать?

— Просто опусти этот конверт в её ящичек.

— И как она узнает, что он там?

— Скоро придёт проверить, я полагаю. Не зря ведь ждала так долго. Вот-вот…

— О! Константин Александрович!

Мы с Мишелем обернулись на возглас оба. По коридору к нам летела Долгополова.

Остановилась, увидев сердечко в моей руке. Перевела взгляд на ворох конвертов у ног. Густо покраснев, начала:

— Верно ли я понимаю…

— Верно, Екатерина Алексеевна. — Я подошёл к ней и вложил в ладонь розовое сердечко. — Я оценил ваше постоянство.

* * *

Для чего из приглашений на бал нужно было раздувать такую сложносочиненную историю, я так и не понял. По неписаным правилам, с тем, с кем пришёл, ты танцевал только первый танец, а дальше был волен распоряжаться собой как душе угодно. Чем я и воспользовался — через час после начала бала постаравшись отойти в тень деревьев.

Бал, по давней традиции, устроили в академическом саду. Фонтан переливался разноцветными подсвеченными струями, на специальном возвышении играл оркестр, выложенная природным камнем круглая площадка стала ровной и гладкой. Вокруг фонтана кружили пары, среди толпы мелькали официанты с подносами.

Моя дама упорхнула к подружкам. Видимо, обсуждать с ними невероятный поворот биографии — приход на бал с самим Барятинским. Вышагивая под руку со мной, Долгополова едва не лопалась от важности. И зависть подруг, очевидно, привлекала её больше, чем танцы.

Мишель ни на шаг не отходил от Полли. А Кристина явилась на бал с Корицким. Он, танцуя с ней первый танец, победно смотрел на меня, я изучал пару задумчивым взглядом. Интересный выбор со стороны госпожи Алмазовой, что и говорить.

— Скучаешь? — Кристина подошла ко мне сзади и встала за спиной. — Твоя дама тебя покинула?

— Побежала хвастаться победой, — объяснил я. — Надеюсь, хотя бы об очередной моей помолвке не раструбят завтра во всех газетах.

Кристина негромко рассмеялась. Встала рядом со мной, протянула бокал с каким-то шипучим напитком. Не шампанское — точно, алкоголь в академии под строжайшим запретом.

— А что — твой кавалер? — спросил я. — На кого бросил даму?

— Я сама от него сбежала.

— И ради этого стоило принимать приглашение? — Я повернулся к Кристине, взял у неё бокал. — Или это была попытка заставить меня позеленеть от злости?

— О, да! Я долго колебалась между Корицким и Юсуповым, — фыркнула Кристина. Посерьёзнела. — На самом деле, я надеялась разговорить Корицкого относительно поединка в Ближнем Кругу. Тебе это могло бы помочь.

Глава 3 Часы

Я пожал плечами.

— Сомневаюсь, что помогло бы, но за попытку спасибо. И что же — Корицкий?

— Ничего. Загадочно улыбается. — Кристина помолчала и признала: — Улыбка у него мерзкая.

Я засмеялся и обнял её.

— Лучше не надо, — вздохнула Кристина. — Мы стоим не на виду, но всё равно… Не нужно привлекать лишнее внимание.

— Ладно. — Я с сожалением убрал руку. — Так и быть, подожду до Парижа. Уж там на нас точно не будут пялиться. Сможем делать всё, что захотим.

Кристина вспыхнула и отвела взгляд. Пробормотала:

— Не нужно проецировать свои желания на меня, господин Барятинский! Если вы чего-то хотите, это вовсе не означает, что… что…

— О, да, — усмехнулся я. — Это, видимо, проекция прижималась ко мне на аллее. У проекции горели глаза и сбилось дыхание.

— Прекрати! — Кристина смешалась окончательно.

— Хорошо, — сжалился я, — больше не буду. А то ведь размечтаешься, потом ночью не уснёшь. Не выспишься — а нам вставать рано. Готовиться к Игре…

Услышав про Игру, Кристина тут же прекратила смущаться — как бывало всегда, когда разговор заходил о деле. Строго сказала:

— Кстати, насчёт Игры — точнее, поездки в Париж. Отец просил передать, что завтра ждёт тебя в тайной канцелярии.

— Именно завтра?

— Ну… Он сказал — как только у тебя будет возможность. Но ведь эта возможность не появится раньше, чем завтра? Сегодня уже поздно.

— Насколько я знаю господина Витмана, «уже поздно» — не про него, — пробормотал я. — Наверняка торчит на работе… — Решение принял мгновенно. Жизнь определенно налаживалась — появился повод не торчать больше на балу. — Побегу. Не скучай, милая, — я поцеловал Кристину в щеку, втиснул в её ладонь бокал и одним прыжком перемахнул садовую скамейку, возле которой мы стояли.

— Нахал! — только и сумела выдохнуть мне вслед Кристина.

* * *

— Если ничего не путаю, Константин Александрович, вы должны сейчас находиться на выпускному балу, — демонстративно взглянув на часы, с неудовольствием сказал Витман. Он, как я и думал, оказался на месте, в круглом кабинете. — Вам не кажется, что немного злоупотребляете своим положением?

— Выпускаюсь не я, — плюхаясь в ближайшее кресло, напомнил я. — Свою роль на этом празднике жизни уже отыграл. Соответственно, имею полное моральное право покинуть светское общество и заняться более важными делами.

Взгляд Витмана смягчился.

— Не любите балы?

— Терпеть не могу.

— Понимаю. Тоже плохо переношу такие мероприятия. Особенно когда они отвлекают от работы.

— А работаете вы круглые сутки, — так же выразительно, как он, посмотрев на настенные часы, сказал я. — Что-то мне подсказывает, что вы сейчас должны находиться дома… Вызывали?

Витман кивнул. Он разминал в пальцах сигарету. Щёлкнул по стоящей на столе сигаретнице, вопросительно посмотрел на меня.

— Да, спасибо, — сказал я.

Сигаретница описала в воздухе изящную дугу и приземлилась на подлокотник моего кресла.

— Что скажете по поводу Парижа, капитан?

— Красивый город, говорят, — вытаскивая сигарету, откликнулся я. — Никогда там не был, с удовольствием ознакомлюсь с достопримечательностями.

К сигарете подплыл огонёк, я закурил.

— Мне, увы, не до шуток, — вздохнул Витман.

— Мне — тем более. Вы, вероятно, в курсе, что государя императора шантажируют, требуя меня казнить?

— Разумеется.

Витман вышел из-за стола. Встал у окна, прислонившись спиной к подоконнику, придвинул к себе пепельницу. Приказал вдруг:

— Расскажите о госпоже фон Краузе.

— Хотите сказать, что вы её упустили? — нахмурился я.

— В данный момент я хочу получить информацию от вас. Кто вас познакомил с ней?

— Никто. Она подошла сама, когда я был во дворце.

Я рассказал о том, как после разговора с императором ждал Клавдию, и как передо мной появились пиво и Луиза.

— Ни с того ни с сего? — уточнил Витман. — Госпожа фон Краузе просто взяла — и появилась?

— Ну, я её точно не звал.

— А как она сама мотивировала свой приход?

— Сказала, что почувствовала моё желание, — вспомнил я.

— Вот как. А вы действительно желали её прихода?

— А мы с вами уже настолько близки, что можем запросто обсуждать мои желания? — хмыкнул я.

Витман вздохнул.

— Константин Александрович. Давайте договоримся раз и навсегда. Если я о чём-то вас спрашиваю, то, сколь бы бестактным ни казался вопрос — поверьте, он имеет отношение к делу. Тем более, что… гхм. Уж простите, но несмотря на юный возраст, на невинного отрока, краснеющего при одном лишь упоминании того, что может происходить между мужчиной и женщиной, вы не похожи… Итак?

— В тот момент мне действительно хотелось пива, — признался я. — И от присутствия рядом красивой девушки тоже не отказался бы.

— Однако ни выпить пиво, ни прикоснуться к девушке вы не успели.

— Нет. Мне помешала Мария Петровна Алмазова. Вы в курсе, наверное.

— Да, мне докладывали. — Витман потёр виски. — Думаю, что намерением госпожи фон Краузе было опоить и соблазнить вас — уже тогда, в первую встречу.

— А цель? — удивился я.

— Подчинение. Для начала — себе, затем — передача вас своему кукловоду. Госпожа фон Краузе пыталась повторить попытку обольщения?

— Пыталась. Несколько дней назад навестила меня в Академии, во время прогулки в Царском селе. Уводила подальше от посторонних глаз, но потом вдруг передумала.

— Почему?

— Вероятно, потому, что я упомянул свой магический уровень. Поняла, должно быть, что я могу оказаться ей не по зубам, и вернулась к своему господину за новыми инструкциями.

— У вас, если не ошибаюсь, десятый уровень?

— Да.

— А у госпожи фон Краузе — одиннадцатый… Н-да. Действительно, немногим выше, чем у вас. Влечение вы испытывали — и довольно сильное. Но потерять голову себе не позволили. Так?

— Ну, допустим, так. А влечение здесь при чём?

— Суть магии госпожи фон Краузе — воздействие феромонами, — объяснил Витман. — Во многом именно этим, а не только умопомрачительной внешностью, объясняется её популярность у мужчин. Хотя госпожа фон Краузе следы своего воздействия, разумеется, скрывала. До недавнего времени никто ни о чём таком и подумать не мог, подробности всплыли только сейчас. После того, как она с помощью направленного портала перетащила вас в магическую локацию — попыталась соблазнить, верно?

— Угу, — кивнул я. — Детский сад, ей-богу. Неужели действительно думала, что я на это поведусь?

Витман как-то странно взглянул на меня.

— А какого ещё поведения, скажите на милость, можно было ожидать от юноши, которому недавно сровнялось семнадцать лет? Возраст, когда для того, чтобы потерять голову, иной раз достаточно просто взять девушку за руку? А вам, насколько понимаю, предлагалась, гхм… отнюдь не рука.

Я вспомнил обнажённую Луизу. Усмехнулся:

— Отнюдь.

— Ну, вот. Того, кто охотился на вас, в очередной раз подвела самонадеянность. Убедившись в том, что огнём и мечом вас не взять, он решил пустить в ход иной метод. И на этот раз выдвинул уже не пешку, вроде фальшивой Агнессы, а серьёзную фигуру. Фрейлина императорского двора — это не шутки, в ход пошла, так сказать, тяжелая артиллерия. Однако вашему врагу снова не повезло. Чары госпожи фон Краузе на вас не подействовали. После того, как стало ясно, что Луизе вы не по зубам, вас с помощью того же портала выкинули на Изнанку. И тут уже на сцену вышел сам кукловод. Верно?

Я кивнул. Витман развёл руками:

— Что ж. О том, что было дальше, расспрашивать не буду.

— Кристина рассказала?

— Да.

«Хорошо, — мелькнуло в голове. — По крайней мере, изобретать ничего не придётся. Хотя обсудить этот вопрос с Кристиной не мешало бы. Нам нужно придерживаться одной версии».

— Ясно, — кивнул я. — Так что там с Луизой?

Витман вздохнул.

— Примерно то же, что и со всеми предыдущими куклами.

— Молчит?

— Увы. Она онемела. В буквальном смысле слова. А когда мы попытались заставить её дать показания письменно, у госпожи фон Краузе отнялись обе руки.

— А кто выступил инициатором того, чтобы меня награждала именно она? Этот след вы проверили?

— Разумеется. Но и тут, к сожалению, порадовать нечем. — Витман покачал головой. — Кандидатуру госпожи фон Краузе предложила лично государыня императрица. Как сказали Её величество в разговоре со мной, заливаясь слезами — искренне хотели, чтобы вам, спасителю её дочери, было приятно.

Я усмехнулся.

— Ну… В утешение Её величеству можете сказать, что до определенного момента мне действительно было приятно.

— Непременно передам, — кивнул Витман. — Однако, шутки в сторону. Признаться, мне страшно не хочется отпускать вас в Париж. Сейчас для этого, прямо скажем, не самый подходящий момент. Мы ведь доподлинно знаем, что враг находится здесь, в Петербурге.

— Мне тоже не хотелось бы уезжать, — кивнул я. — Враг ясно дал понять, что готов перейти к решительным действиям. В момент, когда это произойдёт, я хочу находиться здесь, а не за тридевять земель.

— Однако и не поехать вы не можете. Это вызовет массу кривотолков, а терять лицо вам сейчас нельзя.

— Согласен.

— Что ж, значит работаем с тем, что есть. Тем более, что, если помните, одна из ниточек ведёт именно в Париж.

— Помню. Федот описывал парижскую улицу. Надеетесь что-то из этого вытянуть?

Витман поморщился.

— Надеюсь — слишком громко сказано. Но попытаться определенно стоит. Чем чёрт не шутит, вдруг вам попадётся зацепка, указывающая на личность врага… Работать будете вместе с Кристиной. Она прожила в Париже не один год, знакома и с городом, и с некоторыми нашими сотрудниками. Инструкции получите непосредственно перед отбытием. А до того момента — убедительно прошу вас вести себя максимально осмотрительно.

— Приложу все усилия, — пообещал я.

— Уж постарайтесь. Делу ваш отъезд, конечно, не на пользу. Однако стоит признать, что в вашем нынешнем положении отбытие за границу — один из самых разумных вариантов поведения. Я имею в виду анонимку, переданную императору, — пояснил Витман. — Мы, разумеется, приняли все меры к тому, чтобы информация об этом не распространялась, но шила в мешке не утаишь. И, как вы недавно убедились лично, в ближайшем окружении императора полно людей, желающих ему добра. Разумеется, в их понимании этого слова.

— Вы сейчас — о начальнике стражи? — уточнил я.

— Именно, о господине Милорадове. Поверьте, он не единственный — такой ретивый. Я ни на миг не погрешу против истины, если скажу, что государя в нашей стране боготворят. Это относится ко всем слоям населения, от полуграмотных крестьян до великосветских вельмож. Императора и его семью любят искренне, от всего сердца. А теперь вообразите на минуту, что вам — обычному придворному, не посвященному в перипетии отношений между государем и неким Константином Барятинским, — становится известно, что жизни цесаревича угрожает опасность. И избавиться от этой опасности можно сравнительно просто — физически устранив Константина Барятинского. Вы, искренне преданный Его величеству придворный, понимаете, что государь, чьи милосердие широко известно, на такое устранение не пойдёт. Но, спрашивается, что мешает вам помочь Его Величеству решить эту проблему?

— Да, в общем-то, ничего, — рассудил я. — Ну, за исключением того, что Константин Барятинский будет сопротивляться.

— И умеет это делать превосходно, — кивнул Витман. — Однако о ваших боевых талантах, Константин Александрович, осведомлены немногие люди. Для постороннего взгляда вы, семнадцатилетний мальчишка — лёгкая мишень. И я уверен, что рано или поздно кто-нибудь из окружения императора не постесняется этим воспользоваться.

— С исключительно благородными намерениями, — кивнул я.

— Ну, разумеется. С какими же ещё. Поймите правильно, капитан — я уверен, что вы сумеете за себя постоять. Но…

— Но разгребать это всё потом — вам, — кивнул я. — И лучше, конечно, мне сейчас свалить с глаз долой и не отсвечивать — дабы не провоцировать разных хороших людей на благородные поступки.

— Рад, что мы услышали друг друга, — кивнул Витман. — И в очередной раз поражаюсь вашему хладнокровию.

Я пожал плечами:

— Я не любитель бегать по потолку. Предпочитаю решать проблемы по мере поступления.

— Отрадно слышать. Предполагаемое время вашего отъезда — через неделю. Точную дату сообщим дополнительно.

* * *

Поезд под названием «Норд-Экспресс», сообщение Санкт-Петербург — Париж, отходил с Балтийского вокзала поздно вечером.

Дед поехал меня провожать — как ни пытался я его убедить, что этого делать не нужно. И теперь он с изумлением смотрел на Корицкого, который стоял на перроне рядом с мужчиной и женщиной средних лет — отцом и матерью, видимо.

Дед с семейством Корицких сухо раскланялся. Они ответили тем же.

— Ты не говорил мне, что Корицкий едет с вами, — отведя меня в сторону, сказал дед. — Он — в группе сопровождения?

— Нет. Он — в команде.

Дед охнул:

— И ты молчал?!

— А должен был сообщить? Ты ведь на это никак не повлиял бы.

Дед покачал головой:

— Будь осторожен, Костя. Прошу тебя. Корицкие — это… В общем, от этих людей можно ожидать чего угодно! Любой подлости. А вы со Станиславом — в одной команде.

— Капитан которой — я, — напомнил я. — Не волнуйся. У нас было время пообщаться, Корицкий уже понял, у кого длиннее, больше не рыпается.

— Что, прости? — удивился дед.

— Ничего, — я хлопнул его по плечу. — Говорю: всё пройдёт отлично, не переживай.

— Мне бы твою уверенность, — дед покачал головой. — Ох!.. Чуть не забыл. Хотел вручить дома, в окружении всей семьи, в торжественной обстановке — так, как мы делали это всегда, по традиции рода. Но вокруг тебя вечно такая суета! — Он покачал головой. — Невозможно даже сказать, когда представится случай… В общем, вот, — дед вытащил из саквояжа карманные часы.

Золотой корпус, золотая цепочка — выглядел подарок внушительно.

— Они принадлежали твоему отцу, — сказал дед. — Поздравляю с окончанием первого учебного года, Костя! Лучший курсант Императорской академии — подумать только! Александр гордился бы тобой — не меньше, чем горжусь я. — Голос у деда дрогнул, он обнял меня.

А я снова подумал, что Григорий Михайлович, должно быть, давно перестал видеть во мне пришельца из другого мира. Я для него — Костя Барятинский. Строптивый, непокорный, временами заставляющий кипеть от ярости — но всё же любимый внук.

— Спасибо.

Полевая форма от Кардена, в которую я был одет, кармашка для ношения часов не предполагала. Надо будет к ним браслет приладить, что ли — носить на руке… Я спрятал часы в нагрудный карман.

— Потерять не бойся, — заметив мой взгляд, сказал дед. — Александр защитил часы специальным охранным заклинанием. Их не сможет утащить даже самый расторопный вор. Без твоего разрешения к часам не прикоснется никто. Если ты их где-то случайно оставишь — они будут дожидаться тебя там, где оставил.

— Удобно, — оценил я.

Рассеянностью, правда, никогда не страдал, а воры даже в детстве предпочитали обходить меня дальней дорогой. Но — мало ли что. Защитное заклинание, сработанное сильным белым магом — не самая бесполезная штука.

— Думаю, что на Игре часы тебе пригодятся, — улыбнулся дед. Однако, покосившись на Корицких, тут же нахмурился. Пообещал: — Я тоже обязательно приеду на Игру.

— Зачем?

— Хочу поболеть за тебя.

— Дед! Прекрати. Я не маленький мальчик, ничего со мной не случится. То жалуешься, что вот-вот развалишься, то в Париж собрался…

— Я очень давно не был в Париже, — немедленно ухватился за подсказку дед. — В последний раз — ещё перед свадьбой твоего отца, на открытии международной выставки.

— Вот и нечего…

— Ступай в вагон, Костя. — Дед обнял меня. — Счастливого пути!

По опыту я знал, что дальше с ним спорить бесполезно.

Глава 4 Норд-Экспресс. Санкт-Петербург — Париж

Я отчего-то был убежден, что в пути Корицкий непременно попытается подстроить мне какую-нибудь пакость. Что-нибудь детсадовское — намазать клеем обувь, подбросить в еду слабительное или во время остановки выкинуть из вагона мой чемодан.

Анатоль, с которым я делил двухместное купе, был, как оказалось, того же мнения.

— Я поставил на дверь магическую защиту, — отрапортовал он мне. Сразу после того, как поезд тронулся, и многочисленное семейство Долинских, прибывшее провожать отпрыска, скрылось из глаз вместе с платформой. Подмигнул: — Корицкому, если полезет, понравится.

— Спасибо, — от души поблагодарил я.

Растянулся на своей полке.

В прежней жизни ездить в поездах мне доводилось редко. За исключением, пожалуй, первого года скитаний — когда я, сбежав из приюта, колесил по стране с такими же, как сам, беспризорниками. Мы искали места потеплее и посытнее. Путешествовали, разумеется, в товарных вагонах, о том, чтобы сесть в пассажирский, нечего было и мечтать.

Для того, чтобы во время остановки поезда пробраться незамеченным под товарный вагон, требовались и удача, и определённые навыки. На станциях убежище приходилось покидать — чтобы не нарваться на обходчиков. Кто-то, задремав и не успев проснуться, нарывался. Кто-то погибал или калечился, сорвавшись на ходу… В общем, наши путешествия сложно было назвать комфортными — хотя в те годы я, конечно, ни о чём таком не думал. Когда присоединился к Сопротивлению, иной раз доводилось ездить в пассажирских поездах, но там возникали свои сложности. Поезда шерстили корпораты — которые нередко разыскивали именно меня. Случалось и вступать в перестрелки, и спрыгивать… Чего только не случалось. Поэтому я, если был выбор, предпочитал железным дорогам автомобильные.

А здесь мы ехали первым классом. Поезд — самый современный и быстрый (по меркам этого мира, разумеется), вагоны — самые комфортабельные. Вместо привычных узких полок — широкие диваны, обитые бархатом, кружевные занавески на окнах, букетик цветов в крохотной вазе, уютные светильники, и ещё примерно миллион мелочей — приспособленных для того, чтобы максимально удобно разместиться самому и разместить свои вещи.

Не успел поезд отойти от платформы, как в купе заглянула хорошенькая проводница. Рассказала нам с Анатолем, где находится вагон-ресторан. Осведомилась, не желают ли господа чего-нибудь прямо сейчас. Чай, кофе, свежие газеты?.. Прохладительные напитки, мороженое?..

— Мороженое, — сказал Анатоль, с удовольствием разглядывая проводницу. Она была одета в белоснежную блузку с расстегнутыми верхними пуговицами, тугой приталенный пиджак и узкую юбку. — Тут ужасно жарко.

— Если нужно, вы можете активировать магический регулятор температуры, — проводница коснулась нужного верньера.

Края её блузки от движения разошлись. Красота, да и только.

— Если будет нужно, я сам здесь устрою хоть ледник, хоть преисподнюю, — пообещал я. — Не беспокойтесь.

— А жарко мне из-за присутствия в этом купе такого прелестного создания, как вы, — добавил Анатоль.

Проводница мило покраснела — от корней волос до самого бюста. Пролепетала, что мороженое сейчас подаст, и упорхнула.

— Ты ведь не претендуешь на эту прелесть? — ревниво глядя ей вслед, спросил Анатоль.

Я отрицательно покачал головой. Хватит с меня пока прелестниц, одна Луиза чего стоила.

За окном мелькали тёмные городские окраины, освещённые редкими фонарями. Колёса стучали по рельсам мягко и убаюкивающе… Я поудобней пристроил под голову подушку.

— Костя, — окликнул Анатоль. — Ты что, спать собрался? — В голосе звучало искреннее недоумение.

— А что я, по-твоему, должен делать?

— Ну, например… — Анатоль извлек из дорожного саквояжа и поставил на стол бутылку рома. Пояснил: — Потом можем перебраться в вагон-ресторан, но начать предлагаю здесь. Тут уютнее.

— Перед Игрой не пью, — мотнул головой я. — И тебе не советую.

Анатоль фыркнул:

— Так Игра ещё — когда! Нам только до Парижа ехать почти двое суток! Я и шампанское припас, — похвастался он. — Ты ведь сумеешь его охладить, когда мы пойдём в гости к девушкам?

Кристина и Элина — так же, как мы с Анатолем — занимали двухместное купе. Ещё в одном купе расположились Боровиков и Корицкий. В состав делегации входил ещё Синельников — куда ж нам, курсантам Императорской академии, без надсмотрщика! — но он ехал в другом вагоне, попроще.

— А девушки нас приглашали? — удивился я.

— Нет, конечно! Они для этого слишком скромны. Но нам ведь ничто не мешает навестить товарищей по команде? Может, им нужна помощь с размещением? Может, надо помочь убрать чемоданы, или ещё что-нибудь…

— Уверен, что дамы и сами прекрасно справятся.

— Да ну тебя, — вздохнул Анатоль. — И когда только успел стать таким занудным?.. Ладно, сыч, сиди в гнезде. А я — на разведку.

С этими словами он, подхватив из саквояжа шампанское, исчез за дверью.

Я только головой покачал. В успехе мероприятия сомневался. Если у Элины не хватит духу выставить Анатоля, то Кристина уж точно сделает это запросто. Ночь на дворе, девчонки наверняка спать укладываются.

В дверь деликатно постучали: проводница принесла мороженое. Поставила креманку с тремя разноцветными шариками на стол.

— Спасибо, — сказал я. — Мой друг скоро придёт.

Проводница шагнула к двери — но не ушла, замерла на пороге. Я поднял на неё вопросительный взгляд.

— Ваше сиятельство, ради бога, извините, — залепетала девушка.

Я понял, что за спиной она что-то прячет, раньше, чем проводница договорила.

Приказал:

— Руки — на стол. Медленно!

Мой кулак обвила цепь. Сменить позу с расслабленной на угрожающую я успел, оказывается, ещё раньше.

Девушка испуганно ахнула. Под моим суровым взглядом вытянула из-за спины дрожащую руку.

В руке она сжимала глянцевый журнал.

— Я понимаю, ваше сиятельство, как вам, должно быть, надоели подобные просьбы… — чуть слышно пролепетала проводница. — Но, если я упущу свой шанс… Я никогда в жизни себе этого не прощу!

На обложке журнала красовалась моя фотография из Кронштадта: памятный прыжок на мотоцикле.

— Если позволите… Автограф, — умоляюще глядя на меня, прошептала проводница. — Я собираю все журналы и газеты с вашими фотографиями! Моя сестра и я — мы просто без ума от вас! А в жизни вы даже ещё красивее…

Я с трудом удержался от того, чтобы выругаться.

Убрал цепь и вздохнул:

— Давай карандаш.

Проводница просияла. Извлекла из кармана форменного пиджака изящный карандашик, протянула мне. Я накорябал поперёк фотографии подпись.

Девушка восторженно ахнула и прижала журнал к груди — прямо к тому месту, которое в разрезе блузки было видно лучше всего. Пробормотала:

— Я никогда… Никогда в жизни не была так счастлива!

— Кто бы сомневался, — вздохнул возникший на пороге Анатоль. Он посмотрел на журнал, на проводницу. Серьёзно сказал: — Имейте в виду, мой ангел: делать женщин счастливыми — одно из любимейших занятий господина Барятинского. И моих, к слову, тоже… Приходите ещё!

Красная как рак проводница, наспех пролепетав слова благодарности, испарилась.

— Прости, что не вовремя, — проводив её взглядом, ехидно сказал Анатоль.

— Очень даже вовремя, — я кивнул на вазочку. — Тебе мороженое принесли. Тает.

— Да и чёрт с ним, — Анатоль плюхнулся на мою полку. — Там, в соседнем купе, тают наши барышни! И вот это уже — такая вещь, которую я на твоём месте не стал бы игнорировать.

— В смысле? — удивился я. — О чём ты?

— О том, что пока ты тут любезничаешь с проводницами, к девчонкам притащились Боровиков и Корицкий! Опередили нас, чёрт бы их побрал… Я тебе говорил: надо сразу идти! При нас не посмели бы лезть.

— И что же они там делают?

— Да что они могут там делать? Ты как с Луны свалился, Костя, право слово. Вместо того, чтобы раздавать автографы, мог бы и помочь бедным девушкам избавиться от назойливых кавалеров.

— А ты так уверен, что им нужна помощь?

— Ну… Не знаю. — Анатоль прищурился. — Элине, конечно, нравится Боровиков… Возможно, даже не меньше, чем я. — С самомнением по части собственной неотразимости у моего друга всегда было всё в порядке. — Но Корицкий и Кристина — это уж точно ни в какие ворота! Несмотря на то, что Кристина согласилась пойти с ним на бал, они протанцевали только первый танец. А через час Кристина с бала исчезла, — Анатоль хитро посмотрел на меня. — И тебя я тоже почему-то не видел! Вывод напрашивается сам собой.

— У меня заболела голова, и я ушёл в корпус, — отрезал я.

— Да-да, — кивнул Анатоль, — именно так я и подумал. Когда парень и девушка куда-то исчезают вместе — это наверняка означает, что у кого-то из них болит голова! Не беспокоишься о том, что сейчас она может заболеть у Корицкого — а Кристина пойдёт к нему в купе проследить за тем, чтобы этот мерзавец принял аспирин?

Я догадывался, что единственным поводом для Кристины пойти в купе к Корицкому может быть лишь отсутствие иной возможности оторвать ему башку — так, чтобы этого никто не увидел. Кристина — не Полли, а главная задача её жизни — не подсчёт кавалеров, падающих к ногам. Корицкого она пошлёт к чёрту с гораздо большим удовольствием, чем станет с ним флиртовать. Но вот то, что Элине, по словам Анатоля, нравится Боровиков, несколько усложняло расклад.

Элина не выгонит эту парочку из-за Боровикова. А Кристине, чтобы не обижать подругу, придётся терпеть их присутствие. Чёрт знает сколько времени. Вместо того, чтобы тихо-мирно улечься спать…

— Ладно, идём, — сказал Анатолю я.

* * *

Дверь девчачьего купе была приоткрыта.

На одном диване сидели Элина и Кристина, напротив них расположились Боровиков и Корицкий. Разрумянившаяся Элина кокетливо улыбалась, Кристина выглядела так, будто только что съела лимон. На столике я увидел бутылку красного вина, четыре бокала и колоду карт. Фокусы показывал Корицкий. Карты, послушные его магии, поднимались над колодой и, перевёрнутые рубашкой вниз, ложились на стол.

— Не помешаем? — спросил я.

Кристина посмотрела на меня с благодарностью, но ответить ни она, ни Элина не успели.

— Помешаете, — отрезал Корицкий. — Тут и так тесно.

— Я спрашивал не тебя, а хозяек.

Я шагнул в купе, сел на диван рядом с Кристиной — которая с готовностью подвинулась, освобождая место. Подбодрил Корицкого:

— Чего застыл? Раздавай. Во что играете?

— Играют — в трущобах Чёрного города, — процедил сквозь зубы Корицкий. — Там, где, по слухам, вы очень любите проводить время, господин Барятинский! Мой вам совет: будьте разборчивее в связях. Общение с плебеями, как я вижу, до добра не доводит. Вы даже не в состоянии отличить пошлую игровую колоду от благородных карт таро.

— Что ты сказал?! — Анатоль, присевший на соседний диван, начал угрожающе подниматься.

Я остановил его жестом. Корицкому кивнул:

— Не в состоянии, верно. Возможно, потому, что большую часть своего времени я посвящаю не забавам, а учёбе и тренировкам. Чего нельзя сказать о тебе. Держать в руках карты для тебя явно привычнее, чем оружие.

Корицкий побагровел.

— Не ссорьтесь, господа, — примирительно вмешалась Элина. — Станислав, ты обещал мне предсказать судьбу! Костя, не желаешь выпить вина?

— Господин Барятинский, вероятнее всего, предпочитает водку, — скривился Корицкий. — Дабы не отставать от своих друзей из Чёрного города.

— Господин Барятинский предпочитает не пить перед Игрой, — отрезал я. — А если тебе так приспичило, то лучше это делать в своём купе. В соседнем вагоне, если кто-то забыл, едет Синельников. Придёт сюда — влипнете не только сами, но и подставите девчонок.

— Я сказала то же самое, — вмешалась Кристина, — но Станислав ответил, что сумеет отвести Синельникову глаза.

— Вот это я понимаю — жажда выпить, — усмехнулся я. — Поаккуратнее, Корицкий. В твоём возрасте такая тяга к алкоголю — это, знаешь ли, тревожный звоночек.

Кулак Корицкого судорожно дёрнулся. Но — и только, на большее смелости не хватило.

За неделю тренировок я успел и погонять его по рингу, и повалять по татами, и познакомить с цепью. У Корицкого было время рассмотреть мои боевые навыки со всех сторон. А я с каждым днём всё отчётливее понимал, что к поединку за место в Ближнем кругу чёрные подготовят мне охренительных размеров сюрприз. Потому что в честном бою я Корицкого одолею, в этом сомнений нет. А значит, нужно ждать подставы.

Однако об этом у меня ещё будет время подумать. Сейчас в приоритете — Игра и задание, полученное от Витмана. Или же — сначала задание, потом Игра, на месте разберёмся. Тут бы хоть до этого места добраться без приключений…

Элина тронула за рукав Корицкого.

— Продолжай, Станислав. Что означает эта карта?

Она коснулась карты, которую Корицкий перевернул перед нашим приходом.

— Она означает, — даже не взглянув на карту, проговорил Корицкий, — что сейчас — самое время поинтересоваться судьбой господина Барятинского. — Он оперся кулаками на стол, уставился на меня. — Вы готовы узнать свою судьбу, Константин Александрович? Или побоитесь?

— Ну вот только на слабо меня ещё не брали, — вздохнул я. — Скучно-то как, господи…

— О, — встрепенулась вдруг Элина. — Соглашайся, Костя! Твоя судьба наверняка связана с Игрой, это ведь для тебя очень важно! Что, если Станислав сможет предсказать, к чему тебе готовиться?

— И всем нам, соответственно, тоже, — неожиданно поддержал Элину Боровиков. — Соглашайся, Костя!

Я пожал плечами:

— Да на здоровье. Хочет — пусть играется, мне не жалко.

Корицкий насупился. Прошипел:

— «Играется»?! По-твоему, предсказание судьбы — это игрушки?

— Для настоящих прорицателей — нет, не игрушки. — Я вспомнил закатившиеся глаза бабки Мурашихи. И то, как в последний мой визит к ней едва не обрушился дом. — Мне доводилось видеть, как они работают, впечатляет. Но что-то сомневаюсь, что тебе с твоими картинками, — я кивнул на карты, — удастся меня так же впечатлить.

— Здесь не цирк, Барятинский, — окрысился Корицкий. — А я — не клоун!

— Да неужто? — хмыкнул я.

Теперь кулак Корицкого дёрнулся заметнее.

— Да будет вам, — добродушно пробасил Боровиков. — Станислав, собрался гадать — гадай. Пока Костя не передумал.

— Не гадать, а предсказывать! — снова взвился Корицкий. — Гадают цыганки на ярмарках!

— Ну, предсказывать, — миролюбиво согласился Боровиков. — Давай. Мы ждём.

Корицкий посопел, однако сменил гнев на милость и принялся перемешивать карты.

Выглядело это эффектно: колоду в его руках окутали магические искры. Когда Боровиков рассыпал карты по столу, искры превратились в змейку. Карты лентой потянулись за этой змейкой, словно примагничиваясь одна к другой. А я почувствовал, как напряглось окружающее нас магическое поле.

Среди всех, сидящих в купе, самый высокий уровень, после меня и Корицкого, был у Кристины — шестой. Но она, кажется, ничего не чувствовала. Напряжение ощущали только я и создатель поля.

— Тебе ресурса-то хватит? — хмыкнул я.

Корицкий посмотрел на меня с удивлением. Видимо, не ожидал, что тоже почувствую магию. Но ответил небрежно, сквозь зубы:

— Беспокойся о своём ресурсе.

Рассыпанные карты легли передо мной на стол. Искры тревожно мерцали. Один за другим вдруг мигнули и погасли светильники, освещающие купе.

— Ой, — сказала Элина. Зажгла магический огонёк.

— Станислав, что происходит? — встрепенулась Кристина.

— Долго объяснять, госпожа Алмазова. Для вас, боюсь, то, что происходит — слишком сложное колдовство. Попытки заглянуть в будущее всегда вызывают… скажем так, побочный эффект. Но не беспокойтесь. Ситуация под контролем, ничего страшного не случится.

Корицкий провёл ладонью над картами, рисуя в воздухе какие-то загадочные символы.

Столик затрясся. В купе резко похолодало, оконное стекло расчертили дорожки инея.

— Мне не по себе, — испуганно сказала Элина. — Давайте прекратим это!

— Вам не о чем беспокоиться, госпожа Вачнадзе. — Корицкий смотрел на меня. — Единственный человек, которому стоило бы сейчас проявить беспокойство — вот, — он ткнул в меня пальцем. — Выбери карту, Барятинский.

— Костя, нет! — ахнула Кристина. — Не надо! Тут что-то не так, я чувствую!

— Я тоже чувствую, — сказал я.

Корицкий, кстати, и сам чувствовал себя явно не лучшим образом. Он побледнел, лоб пошёл морщинами. Представление, чем бы оно ни было, давалось ему нелегко. Он такого, похоже, не ожидал.

— Что-то не так? — спросил я. — Переборщил со спецэффектами? Может, и правда прервёмся — пока тебя удар не хватил?

— Выбирай карту! — прохрипел Корицкий.

— Ну, смотри. Я предупреждал.

И я не глядя взял со стола карту.

Пальцы закололо. Карта, окутанная роем магических искр, покрылась инеем. Корицкий, увидев это, побледнел ещё больше.

— Дай её мне, — прохрипел он.

Я смахнул с карты иней.

Корицкого затрясло. Он уставился на меня, как на ожившего мертвеца. Прошептал:

— Как… Как ты это сделал?!

Я пожал плечами.

— Легко и непринужденно. Могу ещё чем-нибудь тебе помочь?

Корицкий меня, кажется, не услышал. Он смотрел на карту в моих руках так, словно я держал ядовитую змею. Протянул ко мне дрожащую ладонь. Я вложил в неё карту.

Несколько секунд Корицкий вглядывался в картинку, а потом его лицо перекосило от ужаса.

Корицкий вскинул руку. И в меня полетел магический удар.

Я, видимо, подспудно ждал чего-то в этом духе…

Белое Зеркало!

И не одно — я таки успел вколотить в своих бойцов кое-какие навыки. Второе зеркало, с секундной задержкой, выставил Анатоль.

Магический удар, отраженный двумя Зеркалами, швырнул Корицкого спиной в оконное стекло.

Стекло пошло трещинами. Корицкий рухнул мордой на стол.

Глава 5 Сорбонна

Наполненные бокалы с вином и бутылка полетели на пол. А в следующую секунду в вагон ворвался ветер — не выдержало треснувшее оконное стекло. Длинный, узкий осколок воткнулся в стену, пройдя едва ли в сантиметре над головой Анатоля.

— Элина! — рявкнул я. — Реконструкция!

Девушка подняла дрожащую руку. Ясхватил её за плечо, усиливая поток энергии.

К тому моменту, как на пороге купе возник Синельников с воплем: «Что здесь происходит?!», последняя трещина на стекле затянулась. Так же, как не осталось и следов инея.

Погасшие светильники зажглись, ветер больше не задувал, температура в купе быстро повышалась.

— Всё в порядке, господин Синельников, — преувеличенно бодрым голосом заверил Боровиков.

Я заметил, как, повинуясь его жесту, с пола исчезли осколки разбитых бокалов и испарились лужицы пролитого вина. Катающуюся по полу бутылку Боровиков, не мудрствуя лукаво, затолкнул ногой под сиденье.

— Мы всего лишь играем… э-э-э…

— … в фанты, — пришёл на помощь Боровикову Анатоль.

— А что с господином Корицким? — Синельников подозрительно оглядел Корицкого, распластавшегося на столе.

— Это такой фант, господин Синельников, — объяснил Анатоль. — Станиславу выпало изображать труп. Убедительно получается, не правда ли?

Корицкий на столе шевельнулся и застонал.

— Вы портите нам всю игру, господин Синельников! — возмутился Анатоль. — Так Корицкий из-за вас проиграет!

Синельников с подозрением осмотрел купе. Объявил:

— Мне кажется, что тут пахнет вином.

— Помилуйте, — Анатоль развёл руками, — откуда? — метнул быстрый взгляд на Элину. Та чуть заметно шевельнула ладонью. Винный запах мгновенно исчез, в воздухе разлился аромат жасмина. — Это вы, верно, мимо вагона-ресторана проходили — вот вам и мерещится, — широко улыбаясь, заверил Синельникова Анатоль.

Он встал и ухватил наставника под локоть. Что сделал дальше, я не видел, но был готов поклясться, что в карман Синельникова перекочевала приличного номинала купюра.

— Вы, должно быть, устали, господин Синельников, — Анатоль настойчиво выталкивал наставника из купе. — Вот и чудится чёрт знает что… Прилягте, отдохните. Ночь на дворе…

— Вот именно, что ночь! — опомнился Синельников. Достал карманные часы. — Через пять минут — отбой, дамы и господа! Прошу вас заканчивать ваши игры.

— Да-да, — Анатоль таки выпихнул его в коридор. — Мы уже расходимся.

Он, стоя у двери, подождал, пока Синельников уберётся из вагона. После чего плюхнулся на полку рядом с Боровиковым. И, глядя на ворочающегося на столе Корицкого, задал вопрос, который беспокоил всех:

— Это что сейчас, чёрт побери, такое было?!

* * *

Корицкий начал шевелить языком лишь после того, как над ним похлопотала Элина. Со скул исчезли уже начавшие наливаться кровоподтеки, из разбитого носа перестала идти кровь, лицо обрело более-менее нормальный оттенок.

— Объяснись, Станислав, — потребовал Боровиков.

Я решил до поры до времени не вмешиваться. Когда разномастный коллектив на глазах превращается в сплочённую команду, лучшее, что может сделать командир — отойти в сторону, чтобы не мешать.

Все четверо ребят, сидящие в купе, как бы они до сих пор ни относились к Корицкому, во мнении были единодушны: то, что он устроил, недопустимо.

На кипящих от гнева Анатоля и Афанасия мне пришлось рявкнуть — иначе успокоить не получилось бы. Кристина казалась бесстрастной, но я уже слишком хорошо её знал — для того, чтобы поверить в эту маску. Под ней Кристина наверняка кипела от ярости не меньше парней. И даже Элина, своей отзывчивостью временами напоминавшая мне Клавдию, как только взгляд Корицкого обрел осмысленность, а к лицу вернулись краски, поспешила отсесть от него подальше.

— Объясниться? — проворчал Корицкий. — Не понимаю, о чём ты говоришь, прости.

— Ах, не понимаешь? — прищурился Боровиков. — Ты обещал Косте предсказать судьбу — а вместо этого напал на него. Будь на месте Капитана кто-то послабее — неизвестно, чем это вообще бы закончилось.

— Как ты посмел напасть на капитана команды? — вмешался Анатоль. — Так — понятно?!

— Я ни на кого не нападал.

— Что-о?! — теперь уже взвилась Элина. — Нас тут, помимо тебя — пять человек, и каждый своими глазами видел нападение! У нас, по-твоему, массовая галлюцинация?!

— По-моему, он просто держит нас за идиотов, — подала голос Кристина.

— Не знаю, как вы, а я очень не люблю, когда меня держат за идиота. — Боровиков начал вставать.

— Сядь, — приказал я.

В купе воцарилась тишина.

— Вопрос ты услышал, — сказал я Корицкому. — Отвечай.

— Повторяю, — Корицкий отбросил со лба длинные волосы. — Я ни на кого не нападал! Если бы вы были более сведущи в теории предсказаний, я, возможно, попробовал бы объяснить…

— Он второй раз назвал нас идиотами, Капитан, — дёрнул меня за рукав Анатоль. — Надеюсь, не будешь возражать, если я вызову его на дуэль?

— После меня, — буркнул Боровиков. — Старшим надо уступать.

— Тогда поклянись, что не убьёшь его! Это будет нечестно по отношению ко мне…

— После Игры — резвитесь, сколько влезет, — оборвал перепалку я. — А раньше, чем закончится Игра — никаких дуэлей. Мне негде брать других игроков.

Парни недовольно замолчали.

— Говори, — приказал Корицкому я.

— Что? — он приподнял бровь.

— Ну, ты только что сказал, что, будь мы поумнее — попытался бы что-то объяснить. Валяй, объясняй.

— Это сложно…

— Это я уже слышал.

— И долго…

— А мы никуда не торопимся. До Парижа — двое суток. — Я демонстративно потянулся к двери купе и запер задвижку. — Ну?

Глаза Корицкого забегали.

— Вы что — полиция? — попробовал вякнуть он. — Я что — арестован?

— Нет. Да, — сказал я. — Мы, конечно, не полиция. Но ты не выйдешь отсюда до тех пор, пока не ответишь на мои вопросы.

— Ты не имеешь права!

— Подай на меня в суд.

— Когда мы вернёмся…

— Вот именно, — кивнул я, — когда вернёмся. А до тех пор, пока не вернулись — ты будешь делать то, что требую я.

Я оперся кулаками о стол, грозно приподнялся. Потребовал:

— Говори!

Вот теперь Корицкий испугался уже по-настоящему, даже отпрянул. До сих пор, видимо, не отдавал себе отчёт в том, что здесь и сейчас находится полностью в моей власти. Что ему не придёт на выручку его могущественный род, друзья его могущественного рода, и кто там ещё по списку.

— Я… — голос у Корицкого сел. — Я не помню, что нападал на тебя.

— Зато мы, пятеро, помним. Этого достаточно.

— Ах, да я не о том! — Корицкий, видимо, успел придумать, как можно выкрутиться. — Я пытаюсь вам объяснить, что работа с нитями судьбы — материя чрезвычайно тонкая. Этот аспект очень мало изучен, и побочные эффекты порой непредсказуемы. Всё, что я помню — я взял из твоих рук карту. А что делал дальше, не помню.

— Вообще? — простодушно удивился Анатоль.

— Абсолютно. Как отрезало.

Теперь Корицкий смотрел на меня уже с нескрываемым облегчением. Он нашёл-таки лазейку. Повторил:

— Ничего не помню! Имейте в виду, господа и дамы: это те слова, которые я буду говорить в суде. В случае, если Барятинский соберётся обвинить меня в нападении.

— Барятинский тебя и без суда по стенке размажет, — пообещал я. — Пошёл вон.

— Что? — изумился Корицкий.

— Я говорю — вон отсюда. — Я открыл замок и сдвинул дверь купе. — Давай-давай, живо! Не заставляй вышвыривать тебя пинком, как нагадившего кота. И если ты ещё хоть раз до конца пути попадёшься мне на глаза — серьёзно об этом пожалеешь.

* * *

— Почему ты его отпустил?!

Когда мы расходились, Кристина придержала меня за рукав и потащила за собой в тамбур.

— Потому что не захотел попусту тратить время.

Здесь, в тамбуре, в отличие от купе первого класса, шумоизоляцией никто не озаботился — логично, в общем-то. Уютный перестук колёс превратился в такой грохот, что мы с Кристиной едва слышали друг друга, приходилось кричать. Ну, зато глушилка не нужна. Во всем есть свои плюсы.

— Но он ведь врал, что ничего не помнит! Это же неправда!

— Я знаю. Дальше что? Мы ведь никак не докажем, что он врёт. А переходить на следующую стадию ведения допроса пока нельзя, у этого подонка девятый уровень владения магией. Он самый сильный маг в команде, после меня. На Игре он нужен мне живым и здоровым.

— Следующая стадия ведения допроса? — свела брови Кристина. — О чём ты?

— Ну… не знаю, как по-вашему. У нас называлось — с применением спецсредств.

— Пытки? — прочитал я по губам Кристины.

Кивнул.

— И ты… В своём мире ты делал это?

— В своём мире я обычно доверял профессионалам. А со мной — делали, бывало.

— В своём мире ты многое пережил, — пробормотала Кристина.

— Как и ты, — я провёл рукой по её волосам. И поспешно отстранился — не то время и место, чтобы погружаться в воспоминания. — В общем, не знаю, как твой — а опыт моего мира подсказывает, что такие подонки, как Корицкий, будут врать и изворачиваться до последнего. А прижать его нечем.

— Нечем, — подумав, с досадой согласилась Кристина. — Ты прав. Если, конечно, дело и впрямь дойдёт до суда; если Корицкого вынудят принести клятву дворянина… Но до такого доходит крайне редко. А у его рода наверняка очень хорошие адвокаты.

— Наверняка, — кивнул я. — Потому я его и выгнал. Мы ничего бы не добились, только время бы потеряли.

— А у тебя есть предположения?

— О чём? Почему он на меня кинулся?

— Да.

— Ну, так… — я поморщился. — Это даже предположением не назовешь. Скажи: почему могла бы напасть на кого-то ты сама?

— Н-ну… — задумалась Кристина. — Это, вроде, очевидно. Если бы хотела его убить и давно вынашивала этот план.

— Нет, — я покачал головой. — Спланированные убийства суеты не любят. А свидетелей — тем более. Если бы ты давно собиралась это сделать — неужели стала бы убивать свою жертву в присутствии четырёх свидетелей? Как минимум двое из которых — близкие друзья жертвы, то есть непременно попытаются прийти на помощь?

— Хм-м…

— Вот именно. Убить меня Корицкий, может, и не отказался бы. Но не так по-идиотски, это точно.

— Тогда почему он на тебя кинулся?

— Опять же, вопрос к тебе. Почему могла бы кинуться ты? Если не для нападения, то?..

— Защита, — догадалась Кристина.

Я кивнул:

— Именно. Чёрт его знает, что он там разглядел в своих картах. Но первое, что приходит в голову — серьёзную угрозу для себя, исходящую от меня. Вот и шарахнул магией на опережение.

— Это… очень неосмотрительно.

— Ну, так Корицкий всё-таки не на тайную канцелярию работает — чтобы проявлять чудеса осмотрительности. Обычный дурак. Напугался — ударил. А думать, как ему оправдываться, начал уже потом.

— Звучит убедительно, — проговорила Кристина.

— Вот и мне так кажется.

— А что это может быть за угроза? Поединок?

— Поединок — первое, что приходит в голову.

— Но ты ведь не стал бы его убивать на поединке? Это… Да это элементарно запрещено правилами! На глазах у Императора…

— … и примерно тысячи представителей аристократических родов, — подхватил я. — Да. Тоже как-то не вяжется. Но что поделать. Других идей у меня нет.

— Ах!

Дверь, ведущая в тамбур, распахнулась, и показалась давешняя проводница. В руках она держала поднос с пустыми чашками и блюдцами. Увидев нас, замерла на месте.

— Я, кажется, помешала… Прошу простить, — девушка залилась краской.

— Мы, к сожалению, не делаем ничего такого, что стоило бы прятать от посторонних глаз, — успокоил я. — Собирались было, но решили потерпеть до Парижа. Уже уходим. Прошу, — отступил в сторону, пропуская проводницу.

— Когда-нибудь я тебя всё-таки убью, — прошипела мне в спину багровая Кристина.

* * *

В течение следующих двух суток Корицкий действительно старался не попадаться мне на глаза. Больше никаких происшествий в пути не случилось. А на вокзале в Париже нас встречали организаторы Игры.

Два дядьки в одинаковых летних костюмах и шляпах быстро и деловито организовали носильщиков для переноски багажа, распихали нашу команду по такси и выгрузили уже на месте.

— О, — только и сказала Кристина, когда мы вышли.

Прозвучало это с неподдельным восхищением. Нас привезли во внутренний двор длиннющего двухэтажного здания, стоящего буквой «П». Над центральной перекладиной «П» возвышался стеклянный купол.

Ну… Симпатично, конечно, но, как по мне — в Петербурге есть постройки и помасштабнее, и повеличественнее. Падать в обморок от восторга точно не стоит.

— Что? — спросил я. — Дом, как дом.

Кристина всплеснула руками:

— Боже правый, Костя! Ну, какой ещё «дом»?! Это же Сорбонна!

— Сорбо… А, — вспомнил я.

Это слово в разговорах курсантов мелькало нередко. Знаменитый Парижский университет, один из самых старых в Европе.

— Ну, логично. Мы же будем бороться с командой парижского университета — вот нас сюда и привезли.

— Нет, ты не понимаешь, — почти простонала Кристина. — Это же… Это же Сорбонна! Колыбель европейского образования, второй по старшинству университет в мире! А вокруг — Латинский квартал. — Она обвела руками. — Я жила в Париже в последние годы, перед тем, как вернуться в Россию. Мне было уже почти шестнадцать лет, но гулять здесь моя гувернантка не позволяла. Мы с ней прогуливались только по Люксембургскому саду, на улицы квартала не выбирались.

— Почему? — заинтересовался я.

Кристина потупилась.

— Н-ну… У этих мест не лучшая репутация. Здесь с незапамятных времен жили студенты, селились поближе к университету — оттого и название «Латинский квартал». Студенческая вольница, нравы — соответствующие. За несколько веков ничего не изменилось.

— Пьянки-гулянки, — сообразил я. — Заведения сомнительного толка, дамы сомнительного поведения, и всё такое прочее… Не лучшее местечко для благовоспитанной барышни, согласен.

— Да, — вздохнула Кристина. — А ещё в паре кварталов отсюда — вход в катакомбы.

— Катакомбы? — удивился я.

— О, ты не слышал о них? Это сеть подземных каменоломен, там ещё при римлянах начали добывать камень, из которого строили город. Париж рос, каменоломни тоже росли, и в итоге оказалось, что часть города стоит над огромным запутанным лабиринтом. Для того, чтобы не проседали постройки, подземные галереи специально укрепили. А лет двести назад было принято решение перенести в катакомбы останки умерших с городских кладбищ. Парижу ведь — больше двух тысяч лет, представляешь, сколько людей за это время похоронили на территории старого города? Их останки пропитали землю так, что вблизи кладбищ скисало молоко и вино, болели люди. Даже маги едва справлялись с эпидемиями. Поэтому городские кладбища решили закрыть, а останки захороненных перенести в катакомбы. Угадай, сколько их было?

— Если городу больше двух тысяч лет, и этот город — столица… — я задумался. — Миллиона четыре?

— Шесть, — сказала Кристина. — В катакомбах лежит около шести миллионов скелетов. Если верить фотографиям, то там, внутри, целые стены, выстроенные из костей и черепов.

— Если верить фотографиям? — переспросил я.

Кристина понурилась.

— Я не была в катакомбах.

— Дай, угадаю, — хмыкнул я. — Это тоже — зрелище не для благовоспитанной барышни, так?

— Именно.

— А то, что эту барышню с детства готовили к работе в контрразведке…

— Для моей мамы это не имело значения. Они с отцом вообще постоянно ссорились из-за моего воспитания. Отец говорил, что от меня не нужно прятать тёмную сторону жизни, а мама возражала, что эта сторона рано или поздно сама меня найдёт. И лучше поздно, чем рано. До тех пор, пока она может оберегать меня от всякой неприглядности, будет оберегать.

— Насколько понимаю, в битве за твой невинный разум победила мама?

— Да.

— Соболезную. И тебе, и отцу… Теперь ясно, почему госпожа Алмазова старшая запретила мне произносить при ней имя господина Витмана.

Кристина фыркнула и отвернулась.

А из такси между тем выгрузили наш багаж.

— Прошу за мной, дамы и господа, — сказал по-французски один из сопровождающих. — Дальше мы прогуляемся пешком, тут недалеко. Основные корпуса студенческого кампуса находятся не здесь, но исторические здания тоже сохранились. Сейчас в них — отели. Вы будете жить там, где учащиеся Сорбонны селились на протяжении многих столетий! Прошу, — сопровождающий изобразил приглашающий жест, и мы, подхватив чемоданы, потопали за ним.

— Когда проведёшь первую тренировку? — спросила Кристина.

— Сегодня.

— Сегодня?

— Ну, а чего тянуть? Тем более, что на завтра у нас с тобой — другие планы. Хотя…

— Что?

— Между сегодня и завтра есть ещё ночь. Как думаешь о том, чтобы провести это время с удовольствием?

Кристина покраснела. Проворчала:

— Не понимаю, о чём ты говоришь. Лично я ночью собираюсь выспаться.

Она поудобнее перехватила чемодан и прибавила ходу.

Глава 6 Мсье Триаль

На следующий день мы с Кристиной выбрались из отеля, где нас поселили, ранним утром.

В путанных улицах Парижа Кристина ориентировалась не хуже, чем в тропинках Царского села. Мне только и оставалось, что поспевать за ней, попутно поглядывая по сторонам — на всякий случай. Вряд ли, конечно, меня попытаются убрать средь бела дня прямо на улице. У моего противника слишком масштабные методы для этого, а геноцид в его планы, насколько я понял, пока не входит. Но всё же — бережёного и бронежилет иногда спасает, как шутили у меня в отряде, когда узнали, что корпоратским выдали патроны с бронебойными пулями.

— Может, проще было взять такси? — не выдержал я, когда мы в очередной раз свернули, и дорога снова пошла в гору.

— Почти пришли, — откликнулась Кристина.

— Ты это говорила десять минут назад.

— Ножки устали? — посочувствовала она.

— Мы — российские аристократы, госпожа Алмазова. Есть такое понятие, как статус и статусное поведение. На кой чёрт нужны такси, если ими не пользоваться?

— Почти пришли, — повторила Кристина, как попугай, и опять свернула в какую-то улочку.

Я, закатив глаза, последовал за ней. И тут она, наконец, остановилась.

— Здесь.

Я посмотрел на вывеску булочной, исполненную таким витиеватым образом, что прочитать название было попросту невозможно, даже будь оно написано на русском. Потом огляделся.

— Мы эту улицу пересекали три раза в разных местах.

— Нет, — заявила Кристина, слегка покраснев.

— Ты что — следы заметала?

— Я сказала — нет! — Краски стало больше.

— Ясно. У тебя топографический кретинизм, — вздохнул я. — И когда ты собиралась мне в этом признаться? А если это передастся нашим детям?

— Барятинский, я перережу тебе горло! — взвыла Кристина. — Можешь помолчать? Мы на месте. Нас ждут.

С этими словами она рванула на себя дверь и вошла в булочную. Мне пришлось ловить дверь.

Входя, я с некоторым усилием собрал у себя в голове наш маршрут, совместил его с картой города и пришёл к выводу, что булочная находится буквально в паре кварталов от отеля. Только вот мы сразу пошли не в ту сторону.

Надо отдать Кристине должное: шагала она всё это время уверенно, с выражением лица человека, который точно знает, что делает. И я почти до самого конца ничего не заподозрил.

В небольшом уютном помещении вкусно пахло свежеиспечённым хлебом. Стены были отделаны тёмным деревом, между столиками — а их было всего четыре — висели полочки с потрёпанными книгами. Видимо, таким образом создавалась домашняя обстановка.

Кристина заняла угловой столик и отвернулась, демонстрируя, что разговаривать со мной не намерена. Я подошёл к прилавку. Невысокая полная девушка в белоснежном переднике улыбнулась мне и проворковала приветствие.

Я ответил ей тем же, внутренне содрогаясь. Хотя французский знал уже неплохо, но до сих пор использовал его только в своём кругу. Выдать постороннему человеку всю эту кучу-малу из звуков казалось попыткой поглумиться.

— Дайте, пожалуйста, две булки, — произнёс я фразу из учебника.

— У вас прекрасный французский, мсье, — засияла девушка.

«Говорю, как дебил», — мысленно перевёл я. Будь у меня действительно прекрасный французский, она бы и внимания не обратила на то, что он — не родной мой язык. Вот что значит вежливость.

— Спасибо, — криво улыбнулся я.

— Чай? Кофе? — Девушка поставила передо мной сплетённую из соломы корзиночку с двумя тёплыми булками.

— А что-нибудь холодное у вас есть?

— Могу предложить домашний лимонад.

Коммуникация, в целом, состоялась успешно. Рассчитавшись, я взял корзинку, две открытые стеклянные бутылки и подошёл к столику, за которым сидела Кристина.

— Люблю Париж, — сказал, сев напротив. — Можно купить булку и при этом не дать никому автографа. Может, мне остаться тут навсегда?

— Для того, чтобы через неделю на тебя здесь молилась каждая собака, — фыркнула Кристина, — так же, как в Петербурге.

Она запустила руку в корзинку и взяла булку. Ну, хоть дуться перестала.

Я откусил половину своей булки и отдал должное искусству пекаря. Вкус был слегка необычным, сладость в нём не выпячивалась на передний план. Пожалуй, такую булку можно было съесть не только в качестве десерта, но и в качестве перекуса.

— И где тот, кто нас ждёт? — спросил я, отпив лимонада — до такой степени холодного, что заныли зубы.

— Надо подождать, — проворчала Кристина.

— На сколько мы опоздали? — вздохнул я.

Все координаты, пароли и явки были у Кристины. Она насупилась.

Н-да, тупейшая ситуация. Опоздать на встречу с резидентом. Папа Витман за такое по головке не погладит.

— Ну и ладно, — попытался утешить я. — Зато выпечка тут отменная, хоть поедим от души.

— О, благодарю вас, мсье, — раздался голос справа.

Я чудом удержал порыв вскочить и изготовиться к атаке. Хорошо, что сдержался — от мужчины лет пятидесяти в круглых очках и с аккуратной бородкой никакой угрозы не исходило. На нём был щегольский бежевый костюм и бордовый галстук. Мужчина прижимал к груди бежевую шляпу, из нагрудного кармана выглядывал бордовый носовой платок.

— Здравствуйте, мсье Триаль, — подскочила Кристина. — Я…

— Мадемуазель Алмазова, — перебил мсье Триаль, расцветая в улыбке. И его русский действительно был прекрасен — настолько, что говорить об этом не хотелось. — Как я рад вас видеть! Вы повзрослели и изумительно похорошели. А ваш спутник, насколько понимаю, мсье Барятинский. Извольте говорить по-русски, друзья. Здесь это — лучше, чем глушилка. Хотя одно другому не мешает, конечно.

Он крутанул кистью руки и опустился на свободный стул.

— Прошу прощения за задержку, — сказал мсье Триаль. — Вас долго не было, и я позволил себе уладить кое-какие дела. Извините, что заставил себя ждать.

Мысленно я восхитился его изяществу и такту. Это ж надо настолько тонко отчитать за опоздание — так, будто это он сам опоздал и извиняется. Высший пилотаж.

Вслух же я спросил:

— Булочная принадлежит вам?

— Я всего лишь управляющий, — скромно наклонил голову Триаль. — Предпочитаю не владеть вещами, которые мне нравятся. Не так больно их потом терять.

Говорил он медленно, с расстановкой. Я успел доесть булку и допить лимонад. Вытер руки и сказал:

— К делу. У вас есть какая-то информация по интересующему нас вопросу?

Триаль вздохнул:

— Ох уж эта прямолинейная русская манера… Но — понимаю. Время — деньги, как говаривал Бенджамин Франклин. Итак, нас с вами интересует портал, открытый в одну определённую ночь из Парижа в Санкт-Петербург.

— Именно так. — Кристина в нетерпении перегнулась через стол, чуть ли не вцепившись взглядом в Триаля. — Вам удалось выяснить, откуда прокинули портал?

— Уи, — кивнул Триаль. — В силу чисто технических причин, скрыть след от входного отверстия портала гораздо труднее, чем от выходного. А в нашем случае входное отверстие использовали повторно в качестве выхода. Это ещё больше усугубило ситуацию. Нашим ребятам, конечно, пришлось изрядно побегать по улицам, с которых видна Эйфелева башня — тут таких немало. Но в конечном итоге операция увенчалась успехом.

— То есть, улицу, где был открыт портал, вы нашли, — утвердительно сказал я. — А дальше?

Триаль разёл руками:

— А дальше, мсье Барятинский, в Париж приехали вы, и на этом мои полномочия схлопываются до обязанностей экскурсовода. К сожалению, наше российское начальство не доверяет своей резидентуре настолько, чтобы допустить какое-либо «дальше».

— Ну так, может быть, мы прямо сейчас отправимся туда? — предложил я. — На ту улицу?

— Я ждал, пока вы это предложите, — улыбнулся Триаль и встал. — Пойдёмте. До станции электропоезда недалеко, всего десять минут.

Я не сумел сдержать усмешку. Кристина, заметив это, фыркнула и отвернулась.

* * *

Триаль, в отличие от Кристины, действительно знал, о чём говорил. Через десять минут мы оказались на станции. Электричка подошла ещё через минуту, и мы уселись на лавки в практически пустом вагоне.

— Здесь всегда так малолюдно? — спросил я, сопоставив время — утренний час-пик — и заполненность вагона.

— В прошлом году открыли метро, — грустно сказал Триаль. — Всё больше людей отдают предпочтение новому способу передвижений. Увы, человек всё глубже закапывается в землю, и всё меньше склонен смотреть по сторонам, восхищаясь прекрасной вселенной, частью которой является.

— Метро гораздо быстрее, — заметила Кристина.

— Попомните моё слово, мадемуазель. В гонке со временем всегда побеждает время. Люди постоянно стараются успеть больше за меньшее время — и что же?

— Что? — спросил я.

— И с каждым годом мы успеваем как будто всё меньше и меньше! Парадокс. Когда-то у нас было время просто сидеть в уютном кресле и читать мудрые книги. А теперь мы едва успеваем пробежать взглядом газету за чашкой наспех сваренного кофе. Вряд ли многие из тех, кто ездит в метро, позволяют себе безмятежный отдых даже по вечерам. Они и вечером спешат. Спешка становится привычкой, нормой жизни.

— Вы — противник прогресса? — спросила Кристина.

— Помилосердствуйте. Какой из меня противник? Я просто смотрю по сторонам и подмечаю занятные подробности. Людям хочется верить в то, что они — человечество — идут вперёд. Хотя в действительности человечество, как я уже сказал, лишь глубже зарывается в землю. И чем это закончится, спрашивается?

Кристина пожала плечами.

— Это закончится раскалённой магмой, — вздохнул Триаль. — Следующая станция — наша.

Поезд остановился, двери отворились. Люди стали выходить. Я провожал их рассеянным взглядом. Пара мужчин в рабочей одежде, о чём-то переговаривающиеся. Женщина с усталым лицом и большой плетеной кошелкой. Парень моего возраста или чуть постарше, стоящий в дверях — посмотрел на меня и подмигнул… Стоп.

Это что, здесь так принято? В Петербурге — как-то не очень. А в Чёрном Городе за такое вообще можно схлопотать заточку между рёбер…

И вдруг меня словно пронзило. Я ведь помнил эту рожу!

Я сорвался с места, бросился к дверям, но те закрылись. И поезд, резво набирая скорость, понёсся к следующей станции.

Первым порывом было — разбить окно и выскочить. Но парень уже тридцать раз успел бы убежать. Осталось только сжать кулаки и выругаться.

— Что случилось? — Кристина оказалась рядом со мной. — Костя? В чём дело?

В голосе её звучала тревога.

— Златослав! — прорычал я.

— Кто?

— Тот парень, из московских, которого увёл у меня из-под носа Локонте!

Кристина охнула и тут же усомнилась:

— А ты уверен?

— Он мне подмигнул, — проскрежетал я сквозь зубы. — Куда уж быть ещё увереннее? К тому же, всё сходится. Локонте вывалился из портала, который соединял Париж и Петербург, забрал Златослава и вернулся обратно! Тут этот кретин, по всей видимости, и остался.

— Думаешь, он за нами следил?

Я пожал плечами. Подумать на эту тему определённо стоило. Однако по всему выходило, что — нет. Сознательно выдать себя, подмигнуть и свалить — слежку так не ведут. Однако что-то ведь этот недоумок здесь делал. Пытался меня куда-то выманить? Или же…

— Что-то не так, — сказал вдруг Триаль и поднялся со своего места.

Его правая рука резко сжала шляпу, и её поля неуловимым образом изменились. Блеснули сталью. Шляпа превратилась в холодное оружие, которому я не мог подобрать названия. Выражение лица Триаля тоже изменилось в единый миг. Вместо рассеянного, скучающего денди рядом со мной стоял матерый вояка.

Триаль смотрел куда-то мне за спину, и я быстро повернулся. Железная дорога исполняла поворот, и я увидел, что впереди по курсу — туннель. Только теперь до меня донеслось чувство опасности. Чем ближе туннель — тем ближе опасность. Бежать некуда.

— Что делать? — спросила Кристина.

Вместо ответа я отодвинул её за спину и поднял руку. Одновременно с тем, как поезд влетел во тьму, я выставил Щит. Он тускло замерцал, освещая покинутые пассажирами сиденья и отражаясь в окнах.

А миг спустя в середину Щита что-то врезалось.

Нечто подобное я уже испытывал, когда сражался с Жоржем Юсуповым на испытании во дворце. Только здесь всё было гораздо, гораздо сильнее. Меня с огромной скоростью потащило назад. Сиденья по сторонам взрывались, как перезрелые арбузы, падающие из окон, щепки и металлические осколки разлетались во все стороны, в окнах лопались стёкла.

— Двери! — заорал я.

С Кристиной у нас всё-таки была какая-то внерациональная связь, иначе она не сообразила бы, что я имею в виду. Но она, прижавшись спиной к моей спине, выкрикнула:

— Таран! — и я почувствовал исходящую из неё силу.

Потом — грохот. Заклинание Кристины вынесло двери между вагонами и, судя по повторившемуся вдалеке звуку, на этом не остановилось. А мне пришлось вспомнить, в каком мире я нахожусь. Здесь двери — это было не единственное препятствие для человека, которого спиной вперёд тащит из вагона в вагон неведомая сила.

Триаля я не увидел — наверное, он успел нырнуть в пролом первым.

— Сцепка! — крикнула Кристина, и я перестал чувствовать её спину.

Прыгнул сам, не оглядываясь. Под ногами промелькнула сцепка вагонов, рельсы, мою одежду всколыхнул ветер.

Я перелетел остатки двери. Сантиметром ниже — и, скорее всего, даже икнуть бы не успел, как меня бы затянуло вниз. Там, впрочем, возможны варианты — если повезёт оказаться между рельсами и не задирать башку, то вполне можно выжить. Ну, если это загадочное нечто не настигнет меня там.

— Держитесь, мы расчистим путь! — крикнул на ухо Триаль.

Кричал он на французском, скорее всего, даже не отдавая себе в этом отчёта.

— Ломайте сцепку! — крикнул я.

— Что?!

— Ломайте сцепку! В вагонах оставались люди!

Благодаря метро пассажиропоток городской электрички был слабым — но всё же был. И если наш вагон и следующий опустели, то дальше я видел людей.

Сзади загрохотало. Спереди вовсе царил апокалипсис, но грохот сзади я различал всё равно. Потом к нему добавился ничем не прикрытый грохот колёс. И тут, наконец, вокруг стало светло — туннель закончился.

— Костя, прыгай! — закричала Кристина.

— Понял! — откликнулся я.

Щит высасывал силы с такой скоростью, что уже голова кружилась. Эх, сейчас бы сюда Мишеля… А впрочем, его Щит тоже долговечностью не отличался, только большей прочностью.

Я чуть повернул голову, чтобы не терять концентрации, скосил взгляд. Ага, сейчас!

Прыгнул. Приземлился на согнутые ноги и побежал вперёд, гася инерцию, чтобы не упасть.

С диким воем невидимое нечто в последний раз долбанулось в мой Щит и пропало. А я споткнулся о шпалу и всё-таки упал на колени. Ладони закопались в раскалённую на солнце щебёнку.

— Костя! — Крик и топот ног сзади. — Ты жив?

— А что, так плохо выгляжу? — попытался я пошутить и встал.

Кристина схватила меня за локоть, заглянула в глаза. Если бы не присутствие Триаля — наверное, накинулась бы с поцелуями.

— Пожалуй, в следующий раз я тоже поеду на метро, — сказал Триаль.

Кристина нервно рассмеялась. А я огляделся.

Жилых домов поблизости не было, тут тянулась какая-то промзона и росли деревья. Железная дорога проходила в низине.

Я перевёл взгляд вперёд, вслед уходящему поезду, и обнаружил, что тот перестал уходить.

— Кажется, сейчас что-то будет, — пробормотал я.

Не ошибся.

Поезд «поднял голову». Именно так это и выглядело: буднично, спокойно, будто прилёгшая отдохнуть на рельсах гигантская гусеница вдруг проснулась. Локомотив поднялся в воздух, увлекая за собой вагон. Потом раздался жуткий скрежет.

— Вот теперь я склонен верить мсье Витману, — пробормотал Триаль. — Ситуация действительно за рамками… За любыми рамками.

Первым оторвался рельс слева. Он взмыл в воздух и вонзился в локомотив. На секунду я позволил захватить себя иллюзии, что это — атака, что безумному гению нашего врага что-то взялось противостоять…

Увы. Когда в правый бок поезда вонзился правый рельс, стало очевидно, что это — руки. Ну, или щупальца — «гусеница» решила обзавестись манипуляторами. Гнулись они прекрасно, так, будто были раскалены дожелта.

С воем и грохотом локомотив взлетел ещё выше. «Гусеница» встала на кончик хвоста и нависла над нами. Руки-рельсы согнулись.

— Даже не знаю, какую команду тебе отдать, — сказал я, сам удивляясь спокойствию своего голоса.

Отступать было некуда. Позади — туннель. Заманчиво рассматривать его в качестве укрытия, но что если эта тварь обрушит туннель нам на головы?

Уходить в стороны — тем более не вариант. Несмотря на громоздкость, «гусеница» двигалась очень быстро. Она просто перебьёт нас при попытке к бегству.

Оставалось одно — принять бой.

— Давайте раздолбим эту тварь, — предложил я.

И первой меня послушалась эта тварь. Гусеница рванулась на нас.

Я покачал головой. Было большой ошибкой полагать, будто у меня есть какой-то там жизненный опыт. Если на тебя никогда не падал с неба живой локомотив с руками из рельс — нет у тебя никакого опыта. Ты вообще ничего не знаешь о мире.

Глава 7 Гусеница

Личное оружие моих соратников больше не имело смысла. Чудо-шляпа Триаля, меч Кристины — всё это прекрасно, когда имеешь дело с людьми или хотя бы с чем-то, отдалённо их напоминающим. Но оживший поезд — немного другое.

— Бейте магией, — распорядился я. — Прикрывайте.

Стремительно согнувшаяся «гусеница» нанесла удар правой. Мы бросились врассыпную. Рельс вонзился в землю, в воздух взлетела потревоженная щебёнка.

Я призвал цепь. Моё оружие могло казаться странным и неудобным, однако оно уже много раз показывало себя с самой лучшей стороны в самых необычных ситуациях. И сейчас пользы от цепи было в разы больше, чем от меча и шляпы.

Взмах — и цепь обвилась вокруг рельса. В том положении, в котором изогнулась «гусеница», она должна была опираться в основном на этот рельс. Но вот беда — рельс уходил в землю, и хотя я щедро добавил к физическому усилию магии, поколебать равновесие твари не получилось.

«Гусеница» выдернула рельс, и цепь соскользнула с него. Рельс нацелился на меня и бросился в атаку.

Я крутнулся на пятках, пропустив смерть перед собой. Вцепился в неё обеими руками, а потом — и ногами.

«Гусеница» выпрямилась, и я почувствовал, что лечу. Ветер завыл в ушах, мир перевернулся с ног на голову. Я повис кверху ногами на высоте четырёх вагонов и одного локомотива.

«Рука» гусеницы была поднята вверх, и я оказался на уровне кабины машиниста. Повернув голову, я увидел… машиниста.

Усатый коротко стриженный мужчина был пристёгнут к сиденью, потому до сих пор и не упал. Сейчас он, если судить по расположению относительно земли, скорее лежал на спине. Выглядел… немного растерянным. Стёкол в кабине не осталось, так что мы вполне могли разговаривать.

— Бонжур, — сказал я.

Остальной французский как-то вылетел из головы.

— Б-б-б, — попытался ответить машинист.

Рельс полетел вниз. Меня попытались стряхнуть.

А я лихорадочно соображал, что делать дальше.

Локомотив я воспринимал, как голову существа, и хотел нанести туда удар. Но, увидев в кабине машиниста, понял, что план придётся менять. Этот перепуганный бедолага точно не имеет к происходящему никакого отношения. А «гусеница» — просто голем, наподобие того, что получился из башни-руины.

Того голема я уничтожил мощным выплеском чёрной магии. Таким мощным, что лишился сознания и едва не погиб под обломками.

Этот голем был сильнее, чем тот. И лишаться сознания мне было нельзя. Но принцип, похоже, остаётся неизменным — нужно разнести гусеницу на кусочки.

Кристина и Триаль снизу лупили чёрной магией изо всех сил, но большой пользы от этого не было. Что-то явно защищало металлическую тварь от разрушений.

Ладно, начнём с малого.

Я улучил момент и разжал руки. Меня отшвырнуло к кабине. Я ухватился за край окна, подтянулся и оказался лицом к лицу с машинистом. Прибавив магии, вырвал с корнем ремень безопасности и дёрнул мужчину за плечо. Приказал:

— На выход, быстро. Спускайся по цепи.

— Ц-цепи? — обалдел тот.

Я показал ему цепь — она появилась у меня в той руке, которой только что разорвал ремень.

Машинист оказался на удивление сообразительным. Он молча перегнулся через окно и скользнул по цепи вниз. Я заскрипел зубами от напряжения. Меня буквально рвало на части: правой рукой я держался за кабину, а на левой висел мужик весом в два раза больше меня.

Скользил он довольно быстро, но «гусеница» успела сообразить, что её обманывают. Правая «рука» изогнулась и полетела ко мне.

Я разжал пальцы. Рельс врезался в кабину у меня над головой. Снизу послышался крик.

Решение пришло спонтанно. Я посмотрел на цепь в своей руке, и тот её конец, который я держал, удлинился. Он обвился вокруг рельса, который теперь пронзал кабину в двух местах, напоминая ручку кружки.

Цепь натянулась. Я держался за неё посередине, машинист — у самой земли.

— Прыгай! — крикнул я.

Машинист посмотрел вниз и разжал руки. Упал, скатился с насыпи. Тут же подскочил на ноги и бросился карабкаться по склону вверх.

Ну слава богу, одной проблемой меньше.

Рельс выскочил из кабины, цепь вновь соскользнула с него. Я полетел вниз.

Цепь снова выручила — я зацепился ею за одно из колёс локомотива. «Гусеница» шарахнулась от очередного удара снизу, и меня мотнуло. На этот раз я не успел ничего предпринять, и меня просто ударило о брюхо «гусеницы» плашмя. Тут же отбросило. На щеке осталось что-то жидкое. Кровь?..

Я провёл по щеке рукой, посмотрел — нет, не кровь. Какая-то жидкость со знакомым запахом…

Топливо!

— Кристина! — заорал я. — Стреляй! Стреляй в бак!

Меня опять мотнуло, и теперь я увидел, что в брюхе «гусеницы» образовалась трещина — видимо, от чьего-то магического удара. Топливо хлестало оттуда при каждом движении.

Кристина поняла меня по-своему, и в «гусеницу» снизу вновь ударил таран. Трещина расширилась.

— Твою мать, — прошипел я и отдал цепи команду на удлинение.

Меня будто спустило на землю на скоростном лифте. Я упал, перекатился и оказался прямо под ногами Кристины. Удачно.

Она посмотрела на меня диким взглядом — я поднялся на колени и сунул руку ей под юбку.

Кристина взвизгнула, а я нащупал рукоятку револьвера, который она прятала в специальной кобуре, и вытащил оружие на свет божий.

Повернулся, взвёл курок и навёл мушку на трещину.

Выстрел. Мгновение — и вспышка. Огонь растёкся по всему брюху нависшего над нами чудовища.

Я выронил револьвер и выставил Щит.

Спустя миг грянул взрыв.

По Щиту застучали обломки локомотива, прилетел искорёженный рельс. Огненный кулак врезался в центр Щита.

Я выдержал. Это ведь была не атака — просто обломки. И звук их падения казался музыкой.

* * *

Феерическое сражение не прошло незамеченным. А может, машинист вызвал полицию. И в который уже раз я оценил преимущества быть аристократом в этом мире.

Нам не пытались заламывать руки, не швыряли мордой в пол — ничего такого. Наоборот, обращались вежливо, на вы и даже принесли флягу с водой — умыться. Я не отказался — денёк выдался жарким во всех отношениях. Кристина с Триалем обошлись платочками.

— А разве сюда не должны приехать люди посерьёзнее полиции? — спросил я Триаля по-русски. Удобно всё-таки, не нужно отходить, понижать голос. — Я имею в виду вашу Тайную Канцелярию, или как это называется.

— Безусловно должны, мсье Барятинский, — вздохнул Триаль. — Эти бесстрашные охранники правопорядка уже сообщили по рации всё, что я велел им сообщить.

— То есть, мы ждём их? Я к тому, что мы вроде как ехали в определённое место, когда возникла эта заминка.

Слово «заминка», похоже, озадачило Триаля. В глазах его отчётливо читалось желание достать русско-французский словарь и уточнить значение.

— Мы никого не ждём, — озадаченно пробормотал он. — Более того, я бы и вовсе предпочёл избежать встречи с нашими уважаемыми конкурентами, но… Вы хотите сказать, что готовы идти сейчас?

— Мне бы хотелось вернуться в отель до полудня. Я должен провести тренировку, завтра у нас — Игра.

— Понимаю, но… После всего пережитого…

— Пережили? Пережили, — начал раздражаться я. — Увечий нет? Нет. Далеко до места?

— Минут пятнадцать пешком, — пробормотал Триаль. — Что ж, извольте…

Он осмотрел склоны и первым начал карабкаться по более-менее пологой части. Мы с Кристиной переглянулись и пожали плечами. Да, мягковаты французские коллеги. Впрочем, не каждому повезло попасть сюда из мира, где за каждую минуту жизни приходилось рвать глотки монстрам.

Триаль вновь оказался точен до неприличия. Ровно через пятнадцать минут блуждания по улицам он остановился и сказал:

— Мы на месте. Собственно говоря, именно здесь произошло раскрытие портала.

— Как вы так точно запомнили?

Я огляделся. Это была пешеходная улица, довольно узкая, вымощенная брусчаткой. С одной стороны и вправду была видна Эйфелева башня. Увидев её, я поёжился. Почему-то возникла нехорошая ассоциация с Башней-руиной. А после пережитого на рельсах… Пожалуй, от экскурсии на Эйфелеву башню я как-нибудь аккуратно уклонюсь.

— Здесь стоит метка, — пояснил Триаль. — Я, к сожалению, не взял с собой необходимых приборов…

— Вижу, — сказала Кристина, глядя в пустоту перед собой.

Со стороны мы, наверное, казались странной компанией. Взрослый мужик и двое подростков, немного помятые и растрёпанные, стоят посреди улицы и глядят на ничто.

— Это как смотреть сквозь наложенную личину, — сказала Кристина, повернувшись ко мне. — Попробуй.

Уроки она давала исправно, и я, как и во всём, за что берусь, старался изо всех сил вэтом деле преуспеть. Однако здесь требовалось натренировать постоянной практикой некую ментальную «мышцу», которую пока ещё плохо чувствовал.

Я выровнял дыхание, расфокусировал взгляд. Применил последовательно все ментальные «костыли», которым обучила меня Кристина. Пришлось прогнать их дважды, прежде чем один показал результат.

Передо мной в воздухе медленно вращался кристалл. Высотой он был около метра, и сантиметров десять в поперечнике. Необработанный, кристалл тускло блестел на солнце.

— Это стандартная метка? — спросил я.

— Стандартных меток не существует. Обычно ставят первый попавшийся образ, — ответил Триаль. — По возможности — нейтральный, чтобы нельзя было понять, кто именно поставил метку.

— Всё возможное из этого места в магическом плане уже вытащили? — спросил я.

«Сбросил» видение и мысленно поставил себе за сегодня галочку в графе «потренировал навык».

— Обижаете, мсье Барятинский. Конечно же. Но, боюсь, ничего нового мы вам не сообщим. Маг — невероятно сильный. Туда он прошёл один, обратно вернулся с другим магом. На этом, пожалуй, всё.

— Ясно. — Я повернулся к башне. — Федот видел через портал Локонте. Тот шёл к нему, а за его спиной виднелась Эйфелева башня. Значит, Локонте шёл оттуда, — я махнул рукой. — Была ночь — или, скорее, поздний вечер. Вопрос: откуда он мог идти? Или куда?

— Если предположить, что он прогуливался, то странно, что шёл от центра, а не к нему, — подключилась Кристина. — В ту сторону ведь нет ничего интересного. С другой стороны, может, он искал уединения?.. Что это за улица, мсье Триаль?

— Да обычная улица, — пожал плечами Триаль. — Жилые дома. Одна-две семьи в каждом. Как вы можете видеть, есть несколько лавчонок, но они в вечерний час наверняка были закрыты.

— Стоп! — поднял я руку. — Мы точно говорим об одном и том же человеке?

Кристина и Триаль озадаченно на меня посмотрели.

— Прогулки? — переспросил я. — Лавчонки? О чём вы говорите, вообще? По-вашему, этот человек вышел купить пучок петрушки к ужину? Бросьте. Эльвира и её бестолковые приспешники ждали встречи с ним. Он должен был появиться в Петербурге. Он построил этот портал. Он вышел сюда специально, чтобы перенестись в Петербург. Потому что открывать портал из помещения, насколько я понимаю…

— Безумие, — договорил за меня Триаль. — Особенно такой… особенный портал. Комнату, скорее всего, просто разорвало бы, тут нужен простор. Собственно говоря, даже то, что на этой улице не произошло никаких разрушений — чудо. Вернее, свидетельство невероятного искусства разыскиваемого нами мага.

— Эта улица, насколько я понимаю, место достаточно сонное, — продолжал я, — особенно по вечерам. Тут можно было расставить портал, особо не опасаясь. Но для того, чтобы об этом знать, чтобы быть уверенным в отсутствии тут в нужный час свидетелей — надо жить где-нибудь неподалёку. А может… Может, и прямо на этой самой улице.

— Локонте — менталист, — напомнила Кристина. — И очень сильный. Он мог просто отвести всей улице глаза…

— Мог, — подтвердил Триаль. — Но как только он прошёл через портал — это воздействие рассеялось бы. Насколько я понимаю, свидетелю, которого вы упоминали, он не отводил глаз. Он поставил ему блокировку и добавил ложное воспоминание. Отвод глаз очень плохо работает в спайке с порталами. Разве что у Локонте был сообщник — который отводил глаза людям, пока напарник проходил через портал.

Я покрутил в голове мысль о сообщнике. Предположение звучало здраво, отмести его не получалось.

— А людей вы опрашивали? Никто ничего не видел? — спросил я.

— Никто и ничего, — развёл руками Триаль.

— Ну что ж. Тогда будем спрашивать иначе.

Я пошёл в сторону башни, оглядываясь по сторонам.

Итак, предположим, я — Локонте, и мне нужно прокинуть портал из Парижа в Петербург. Я — сильный, самоуверенный. Я не буду в волнении метаться по улице туда-сюда, ожидая подходящего момента. Нет, я выйду из дома и сделаю всё спокойно, размеренно.

Судя по воспоминаниям Федота, говорил Локонте именно так: спокойно и размеренно. Однако есть один нюанс.

Если вспомнить слова Эльвиры, они должны были встретиться с Локонте в Погудинской бане — но тот опаздывал. Москвичи ждали его и нервничали, это я наблюдал самолично. Спрашивается: почему Локонте не пришёл вовремя? Что случилось?

Чем дольше я об этом думал, тем отчётливее понимал, что, объективно, никакие внешние факторы задержать Локонте не могли. А это значит, он каким-то образом узнал о том, что операция провалилась. Однако вместо того, чтобы прийти на помощь своим людям, попытаться спасти их всех, точечно вытащил лишь одного. Златослава. Локонте пошёл на риск из-за единственного парня — хотя мог бы вовсе не рисковать.

Что ж такого особенного в этом Златославе, интересно? Для чего кукловоду нужно было из-за него подставляться?..

Ладно, это уже — другой вопрос. Главное сейчас — понять, откуда вышел Локонте.

Если он не пришёл вовремя, но при этом не выглядел в воспоминаниях Федота спешащим, значит, заранее решил кинуть своих шестёрок. Сидел себе спокойно дома. Потом — увидел, услышал или почувствовал некую проблему. Встал, поморщился, вышел из дома, прокинул портал…

Я подошёл к первому попавшемуся дому и позвонил в звонок. Прошло несколько секунд, и дверь открыла горничная, судя по переднику. Женщина лет сорока с бледным невыразительным лицом.

— Чем могу вам помочь? Мсье Шарби сегодня не принимает.

— Меня интересует человек, который жил в этом доме в конце весны, — сказал я.

— Здесь? — изумилась женщина. — Но мсье Шарби живёт тут уже много лет, и он не сдаёт комнат.

— А кто сдаёт? — уцепился я за слово. — Вы не подскажете? Мы ищем нашего старого друга.

На счастье, женщина попалась словоохотливая, не из тех, кто запирается и требует официальных бумаг. А может, в этом мире и в это время так просто не принято.

— Многие сдают. — Горничная вышла на крыльцо и прикрыла за собой дверь. — Так… Ну, вот, например, пятый дом, через дорогу. Там проживают двое сейчас, но они заехали ещё год назад. Один, кажется, газетчик, а другой — точно врач, он наносил нам визиты. Или вот, по нашей стороне, наверное, то, что вы ищете! — Она наклонилась вперёд и показала пальцем. — Дом с мезонином, видите? Его действительно нанимал целиком какой-то мсье, который по весне изволил съехать. Но про него я ничего не знаю. Да и никто не знает. Даже имени. Он был очень скрытный.

— Огромное вам спасибо, — сказал я.

Сердце ёкнуло. Чутьё говорило, что я иду в правильном направлении. Скрытный — это точно про мсье Локонте.

— Рада помочь, — заулыбалась женщина и скрылась за дверью.

— Вряд ли он стал бы открывать портал там, где живёт, — говорил Триаль, поторапливаясь за мной. — Это неразумно. А мне его характеризовали, как человека очень осторожного.

— Он, возможно, и хотел открыть портал где-нибудь поодаль, — ответила Кристина. — Но вмешались обстоятельства.

— Именно, — сказал я. — Он хотел открыть портал поодаль. Потом, когда узнал, что операция провалилась, передумал его открывать. Но вот затем — затем…

Я остановился, не доходя до крыльца и медленно повернулся.

— Вот как всё сходится, — тихо сказал на русском. — Златослав был связным Локонте. Об этом никто из его сообщников не знал, формально главной считалась Эльвира. У Златослава было что-то на манер твоей «пудреницы», Кристина! Какой-то передатчик. Локонте, скорее всего, получал информацию из разных источников. В том числе от Ашота. От последнего он, видимо, узнал, что я взял след. И велел Златославу тихонько уходить. Но Златославу не повезло — его скрутили мы с Мишелем. И об этом каким-то образом стало известно Локонте. Тогда он вышел из дома и… забрал своего связного. Вот и всё.

Глава 8 Удачи на Игре

— Похоже на правду. — Кристина побледнела. — Но если всё так, как ты говоришь, то… Мне кажется, Локонте умеет видеть линии вероятностей. А это, опять, Изначальная магия.

— Насколько же он могуществен… — пробормотал Триаль.

— Точно не настолько, чтобы захватить власть в Российской Империи одной лишь силой, — успокоил я. — Давайте без эмоций. У нас кое-что сложилось — и это хорошо. А теперь попробуем узнать чуть больше.

У двери дома с мезонином не было кнопки звонка. Был лишь дверной молоток — им я и воспользовался. Почти минуту спустя дверь открылась, и передо мной, щурясь от света, предстал заспанный лысый старичок. В мятой, но чистой рубашке и в очках с толстенными стёклами.

— Доброго дня, мсье, — пробормотал старик. — Вы по поводу аренды?

Медлительности старика позавидовала бы улитка. Он медленно двигался, медленно говорил, медленно соображал. При этом был чрезвычайно вежлив и не стал разговаривать с нами на пороге — пригласил в дом и подал холодный чай в запотевших фигурных бокалах. К слову, очень вкусный чай. Когда старик отвернулся, Триаль проверил бокалы на предмет ядов и прочих возможных прелестей, после чего кивнул и первым пригубил напиток. Мы с Кристиной последовали его примеру.

— Жилец? — повторил старик, шаркая домашними туфлями по гостиной туда-сюда с неясными целями. — Был жилец, да. По осени заехал, а недавно — недавно выехал. Или давно? — Старик остановился, глубоко задумавшись.

У меня сердце защемило от тоски. Если магическую блокировку можно сломать, обойти, или ещё что-нибудь этакое с ней сделать, то против деменции, боюсь, инструментов в моём арсенале нет. Если старик сейчас начнёт путаться во временах, поминать добрым словом Николая Второго и принимать нас с Кристиной за своих внуков, а Триаля — за сына, — пиши пропало.

Но старик обошёлся без Николая Второго — наверное, потому что родился, вырос и собирался умереть в Париже.

— Расскажите нам о нём, — попросил я.

— О жильце? — Старик остановился и задумчиво посмотрел на меня.

— Да. Как его звали?

— Мсье… Мсье Локонте, — на секунду зависнув, вспомнил старик.

Мы с Кристиной переглянулись. Вот оно! Нашли след. Да не просто хилую ниточку, а серьёзный настоящий след!

— Чем он здесь занимался? — продолжил я. — Кто был по профессии?

— Занимался… — Старик пошаркал дальше, к буфету. — Особенно ничем. О роде его занятий тоже ничего не знаю. Поутру мсье завтракал и уходил, куда — не докладывал. Обедал не дома. Иногда после ужина выходил прогуляться. Как правило, довольно поздно.

— Если он постоянно прогуливался по этой улице, — негромко сказал Триаль, — он вполне мог ментальным воздействием мягко изменить сознания соседей. Так, что на него вообще перестали обращать внимание.

— А про хозяина дома забыл? — усомнилась Кристина.

Триаль только руками развёл — мол, и на старуху бывает проруха.

— И вы не поинтересовались, что он делает в Париже? — спросил я.

— Поинтересовался?.. — переспросил старик. — Да. Наверное, поинтересовался… А что делает… Мсье Локонте — здешний, парижанин. Сказал, что просто хочет сменить обстановку, вот и выбрал этот дом.

— К нему кто-нибудь приходил? — спросил Триаль.

— Приходил… — Старик открыл дверцу буфета, зачем-то потрогал пальцем чашку из тонкого фарфора, стоящую на таком же блюдце. Закрыл стеклянную дверцу вновь. — Гость был лишь единожды. Незадолго до того, как мсье Локонте съехал.

— Это был юноша? — Триаль весь подобрался, глаза заблестели.

— Юноша… — Старик отошёл от буфета и сел-таки в одно из кресел, избавив нас от необходимости следить за ним взглядом. — Да, юноша. Племянник.

— Племянник? — хором спросили мы с Кристиной и переглянулись.

— Да, племянник… Юноша изволил подгулять, оказался в затруднительном положении… Пришёл уже поздно — я спал. Остался здесь на несколько дней. А после они вдвоём уехали.

— Адреса не оставили? — спросил я. — Может, говорили что-то?

Старик только головой покачал. Казалось, ему мучительно больно вспоминать об отъезде Локонте с «племянником». Легенду наш таинственный враг явно придумал наспех, не особо заботясь о том, поверят ли ему. И, как часто бывает в таких ситуациях, ему поверили. Чем тщательнее продумываешь ложь, тем более как ложь она и выглядит. Как тщательно продуманная, но — ложь.

— Занятно, — сказал старик, глядя в пол.

— Что именно? — осторожно поинтересовалась Кристина.

— Занятно. Мсье Локонте говорил с племянником на русском языке.

— А вы знаете русский? — быстро спросил Триаль.

Глаза старика наполнились слезами.

— Моя покойная супруга была наполовину русской. Её отец…

— Ясно. Спасибо, — поспешно поблагодарил Триаль.

А я про себя усмехнулся. Значит, я был прав. Златослав был Локонте ближе, чем остальные придурки, которых он подписал на похищение. С ним можно было говорить на родном языке, не боясь спалиться.

А значит, в одном городе со мной сейчас находится паренёк, который знает, кто такой Локонте, и где его искать. Пожалуй, у меня появился весомый повод задержаться здесь. Да и Витман бы это одобрил — учитывая то, что моё положение при дворе сделалось весьма и весьма нестабильным.

— А вы бы могли описать мсье Локонте? — спросил я. — Ну, знаете… словесный портрет.

Старик пожал плечами:

— Описать… Я глазами слаб. Да и память — решето. Сильный он мужчина — это да. Если рядом окажется — узнаю, почувствую. Посильнее вас. — Старик уставился на меня — так, будто впервые увидел. — А что это у вас за причёска, мсье? Это сейчас молодёжь такое носит?

Я понятия не имел, что сейчас носит молодёжь, и был бы благодарен Господу, если бы он спас меня от этого знания до конца моих дней. Но и объяснять значение причёски тоже не стал. Долгая история. Которая и старика в гроб уложит, и Триаля заставит озадачиться. К тому же я не настолько хорош во французском, чтобы её рассказывать.

— Где-то я уже такое видел, — продолжал бормотать старик. — Или слышал…

Кристина гаденько мне улыбнулась. Мол, вот, я же говорила — о тебе тут уже слышали. А поживи с недельку — и вовсе на каждом углу будут пальцами тыкать.

— Хозяин дома просит слишком много денег, — сменил вдруг пластинку старик. — Потому жильцов и нет. Когда нет — здесь грустно, одиноко… С мсье Локонте было веселее. Однажды, в конце ноября, он принёс бутылку шабли и подарил мне. Просто так, без всякого повода. Там, в бутылке, до сих пор ещё осталось немного…

— Извините, я могу позвонить? — внезапно вскинулся Триаль.

— Позвонить?.. Извольте…

Старик, кряхтя, приподнялся с кресла и заковылял в сторону прихожей. Триаль почтительно шёл за ним, не обгоняя.

— Что думаешь? — спросила у меня Кристина.

— Думаю, что Триаль сейчас маякнёт своим, и те разберут этот дом по кирпичику, а из старика вытрясут всю душу, — сказал я. — Грустно, конечно, но куда деваться.

Из прихожей послышался голос Триаля. Он говорил по-французски — так негромко и быстро, что я ни слова не мог разобрать. А старик вернулся в гостиную. Остановился и посмотрел на меня. Потом вдруг улыбнулся и погрозил пальцем:

— А я ведь вас вспомнил, юноша. Вы — мсье Барятинский. — Фамилию он выговорил так, что я с трудом понял, что речь идёт обо мне.

Кристина хихикнула, отвернувшись. А я попытался изобразить радушную улыбку:

— Да, это я. Не думал, что…

— Он мне про вас говорил, — перебил старик. Впрочем, вряд ли понял, что перебил — скорее просто отключился от каналов восприятия, погрузившись в воспоминания. — Да-а-а, теперь я вспомнил, как было дело.

— Кто говорил? — Кристина резко подняла голову, и ни намёка на смешливость в её лице не осталось.

— Кто… Мсье Локонте, конечно. — Старик вновь пустился в бесцельное путешествие по гостиной. — Очень подробно вас описал, да, припоминаю. Вот откуда я знаю про вашу причёску.

— А что ещё он говорил? — Я встал с кресла, еле сдерживаясь, чтобы не кинуться на старика и не схватить его за шиворот. — Постарайтесь вспомнить!

— Постарайтесь, — обиженно проворчал старик. — Мне стараться нет нужды, у меня память — как скала! Если что высечено — так оно на века. Мсье Локонте говорил, что есть у него в Российской Империи добрый друг, юный князь Константин Барятинский. — Моё имя в исполнении старика снова прозвучало до того шепеляво, что я с трудом его узнал. — И что он, возможно, придёт сюда его искать.

У меня в этот момент буквально опустились руки. След, который мы нашли, обратился в ничто в мгновение ока. Точно такая же подстава, как с особняком в Петербурге, где меня ждал зомби-конструкт. Локонте предвидел, что я буду искать его здесь. А значит, замёл следы так тщательно, что комар носа не подточит.

Я посмотрел на Кристину. Судя по вытянувшемуся лицу, у неё мысли были ровно такие же. Мы, считавшие себя охотниками, просто проглотили наживку.

— Он велел передать вам письмо.

Теперь старик уже решительно распахнул дверцы буфета, поднял с блюдца ту самую чашку и достал из-под неё конверт. Шаркая, подошёл ко мне и вручил.

Простой конверт из коричневой плотной бумаги, не запечатанный. На конверте размашистым почерком написано: Lettre à un clochard. «Письмо для бродяги».

Я открыл конверт и достал сложенный вдвое лист. Развернул. Там было всего три слова на русском: «Удачи на Игре».

* * *

— Не вешайте нос — кажется, так говорится по-русски, — сказал Триаль.

Мы недалеко ушли от дома, где жил Локонте, и обнаружили кафе-мороженое, в котором и осели охладиться. Кристина угрюмо тыкала ложечкой ванильный шарик, обильно посыпанный шоколадной крошкой. Я размазывал по вазочке помесь фисташкового мороженого с обычным сливочным, превращая его в непонятную бурду. Триаль ограничился бокалом апельсинового сока.

— Узнали… Можно сказать, ничего мы не узнали, — буркнул я. — То, что он тут жил — и так было ясно. День — псу под хвост.

— Не будьте столь категоричны. — Триаль почему-то излучал оптимизм. — Во-первых, с домом и стариком ещё поработают, из них что-то да вытащат.

— Локонте уже тогда знал, что Костя приедет сюда на Игру, — замогильным голосом сказала Кристина. — Знал, что найдёт его дом. Теперь я уверена — он видит линии вероятности, владеет Изначальной магией. Он, возможно, даже знал, какое мороженое мы закажем в этом кафе…

— Это вряд ли, — покачал головой Триаль. — Таких тонкостей не знают даже прорицатели. Ешьте спокойно своё мороженое, мадемуазель Алмазова, оно не отравлено.

— Весь мир отравлен, — огрызнулась Кристина. — Существованием этой твари.

Но ложку в рот всё-таки отправила.

— А во-вторых? — вяло спросил я.

— А во-вторых, мы знаем, что этот юноша, Златослав, находится в Париже! А значит, мы сумеем его поймать.

— Это каким же образом? — Скепсис я даже не пытался скрывать. — Он, может, уже смылся. Может, он уже в Берлине или в Лондоне.

— Не может, — махнул рукой Триаль. — Этот паренёк — не Локонте, создавать порталы не умеет. Да и вообще, насколько понимаю, он не самый искусный маг. А я ещё на железной дороге предупредил полицейских, чтобы усилили бдительность. Передал им приметы Златослава. А из дома мсье Локонте позвонил туда, — Триаль показал пальцем в потолок кафе. — В общем, дело на особом контроле. Уверяю, из города этот парень не уйдёт. И город будут прочёсывать очень тщательно.

— Это как так? — спросил я. — Поправьте, если ошибаюсь: вы ведь здесь — разведчик, и действуете в интересах Российской Империи. Неужели у вас есть какая-то реальная власть над местными силовиками?

— Есть очень развитая агентурная сеть в Париже, — улыбнулся Триаль. — Есть множество неочевидных, нелинейных созависимостей, в которые я, пожалуй, не стану вас посвящать. Поверьте, мсье Барятинский, когда нужно — длинная рука Российской Империи настигнет врага хоть в Париже, хоть в Лондоне, хоть в Хараре.

Я немного приободрился и тоже съел ложечку собственноручно устроенной бурды. На вкус она оказалась значительно лучше, чем на вид.

— Надеюсь, меня вы будете держать в курсе?

— Разумеется. Мсье Витман дал на ваш счёт вполне конкретные распоряжения.

— Это какие? — заинтересовалась Кристина.

Триаль улыбнулся:

— Дословно он сказал следующее: «О каждом своём шаге ставьте в известность Барятинского. Иначе он перестанет вам доверять и начнёт действовать самостоятельно. В результате чего вы будете чувствовать себя полными идиотами — стоя на развалинах Лувра и глядя на то, как его сиятельству Константину Александровичу вручают орден за заслуги перед Францией». Так что не извольте сомневаться: ставить вас в известность я буду непременно. А пока могу лишь присоединиться к пожеланию мсье Локонте. Удачи вам на Игре, мсье Барятинский!

* * *

О том, что ждёт нас на Игре, мы традиционно не имели ни малейшего понятия. Не знали даже, где она будет проходить. Если верить Боровикову, самому опытному игроку среди нас, французские организаторы отличались фантазией ничуть не менее изощрённой, чем их российские коллеги.

— Чёрт его знает, где будет, — сказал накануне Игры Боровиков. — В прошлом году играли на Марсовом поле. За год до этого — в Версале. А ещё раньше — бегали по Лувру, там двое игроков ухитрились так заплутать, что вытаскивали их с помощью магии. Что эти черти придумают сейчас — представления не имею. Всё, что могу сказать с уверенностью: стартует Игра всегда отсюда, от Сорбонны. Здесь, перед главным зданием, разъясняют правила, а потом отправляют в локации.

Именно так и получилось. В первый день Игры мы выстроились перед тем самым зданием с куполом. Стоит ли говорить, что площадь, образованная левым и правым крылами здания, преобразилась до неузнаваемости. По всему её периметру протянулись трибуны, заполненные зрителями.

Зрители поднимали плакаты, размахивали флагами — преобладали, конечно, французские, но и российских было немало, — шумели и свистели.

Команда парижского университета выстроилась напротив нашей, я впервые увидел соперников. Тоже всё традиционно: четыре парня, две девушки. Не такие атлеты, как москвичи — ну, и то ладно.

— Берлен, Дюплесси, — пробормотал, приглядываясь к французам, Боровиков, — надо же, а я думал, что Дюплесси уже выпустился… Блондиночку не знаю — а жаль, хорошенькая… Миньо, Ревиаль. Молодого парня тоже не знаю — с первого курса, наверное.

— А с теми четырьмя ты уже встречался на Играх? — спросил я. — Сам-то мог судить о сопернике только по газетным и журнальным статьям — тому немногому, что успел просмотреть в поезде.

— Ага.

— И как они?

— Сильные ребята. Тяжело нам придётся.

— Ну, никто и не обещал, что будет легко. — Я хлопнул Афанасия по плечу. — Ничего, справимся.

На выросшую посреди площади трибуну поднялся ведущий. Представил зрителям наблюдателей Игры: двух чёрных и двух белых магов. Двое французов и двое русских.

И, если фамилии французов мне ни о чём не говорили, то имя русского чёрного мага заставило перекоситься от досады.

— Наблюдатель со стороны Российской Империи, — торжественно объявил ведущий, — чёрный маг Венедикт Георгиевич Юсупов!

Юсупов, шествуя на трибуну, нашёл глазами меня. Издевательски улыбнулся.

«Удачи на Игре!» — вспомнил я.

Неужели неуловимый Локонте — это всё-таки он? Несмотря на заверения Витмана, что Юсупов у них — под колпаком, что тайная канцелярия глаз с него не спускает? Или, как вариант — Юсупов ещё одна марионетка, подчиненная себе неизвестным кукловодом? Так же наивно, как госпожа Луиза фон Краузе, полагающая, что с её мнением считаются, и что действует она в собственных интересах? Чёрт его поймёт. Единственное, в чём я могу быть уверен — за Юсуповым приглядывают, все его действия под контролем. Хотя это, конечно, не повод расслабляться в игровых локациях — где опасность, которую впоследствии замаскируют под несчастный случай, может ожидать меня на каждом шагу.

Я вернул Юсупову улыбку. Ничего… Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним! Предупреждён — значит, вооружён.

Глава 9 Митинг

— Итак, наши уважаемые игроки и уважаемое жюри представлены, — прокричал ведущий, — настало время перейти к главной части — объявлению правил! Взгляните сюда, дорогие зрители! — он взмахнул рукой, указывая на купол, венчающий здание Сорбонны. — Мы не привыкли видеть над этим куполом флаг, не правда ли?

На шпиле, венчающем купол, действительно появилась новая деталь — золотой флажок.

— … а между тем, именно этот флаг — цель сегодняшней Игры, дамы и господа! — продолжил ведущий. — Задача наших команд — добыть его раньше, чем до флага доберётся команда соперников. После стартового выстрела наши команды будут перенесены в игровые локации. Первая локация — наземная. Задача — пройти все игровые этапы с наименьшими потерями, после чего… — ведущий замедлился, выдерживая паузу. — После чего нужно оказаться наверху, господа! Когда прозвучит выстрел, знаменующий окончание первого этапа Игры, те игроки, что останутся на земле, будут автоматически дисквалифицированы. На прохождение первого этапа командам даётся сорок минут. Ровно через сорок минут после начала Игры раздастся выстрел. Вы сейчас, вероятно, задаетесь вопросом, где же должны находиться участники команд, если не на земле? — ведущий снова выдержал паузу и торжествующе объявил: — Очень просто! На крышах! На деревьях! На балконах — где угодно, только не на земле. Во втором этапе игрокам запрещено касаться земной поверхности. Коснувшийся игрок дисквалифицируется, и за это, разумеется, команде начисляют штрафные баллы. Всё ли вам понятно, уважаемые игроки? Всё ли вам понятно, уважаемые зрители?

Трибуны взвыли от нетерпения.

— Старт! — объявил ведущий.

Громыхнула пушка. И в тот же миг университетский двор перед нами исчез.

— Что за чёрт? — брезгливо пробормотал Корицкий.

Мы стояли в каком-то переулке. До того узком, что мой автомобиль сумел бы протиснуться тут, только оставив на стенах боковые зеркала. Дома по три-четыре этажа, с обшарпанными дверями, выходящими прямо на тротуар. Под ногами — булыжная мостовая, а над головой — бельевые верёвки. Они были завешаны простынями, рубашками, детскими пелёнками и прочим барахлом до того густо, что непонятно было даже, где начинается и где заканчивается переулок.

Корицкий отвёл от своего лица нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся нижней юбкой. От брезгливости его аж перекосило.

— Где мы находимся? — спросил я.

— Латинский квартал, — оглядевшись, уверенно сказал Боровиков. — Но где точно, не могу сказать. Надо выбраться на более широкую улицу, сориентироваться. Тут из-за этих постирушек ничего не видно.

— Сейчас будет видно, — буркнул Корицкий. И поднял руку.

— Стоп! — убрав в карман часы, которые вручил мне на вокзале дед, рявкнул я.

Подарок пришёлся кстати: я установил будильник на плюс тридцать пять минут от текущего времени. Теперь мы точно не пропустим начало следующего этапа — когда нам нужно будет оказаться выше земной поверхности.

Пламя в ладони Корицкого, не успев взметнуться, погасло.

— Что? — Корицкий досадливо повернулся ко мне.

— Ты вешал это белье?

— Что-о?! — обалдел он.

— Ну, раз не вешал — не тебе и снимать. Афанасий, ветер!

Боровиков, уважительно взглянув на меня, поднял руку. Ураганный порыв ветра, пронесшийся по переулку, разметал бельё по веревкам так, что мы увидели: с одной стороны улочка изгибается, образуя слепой поворот, а с другой стороны заканчивается Т-образным перекрёстком.

— Не менее эффективно, чем пожар, — хмыкнул Анатоль.

— И ничьё имущество не пострадало, — добавила Элина. — Для бедняков ведь каждая тряпка — ценность. А ты, Станислав, об этом даже не подумал.

— Предлагаешь мне во время Игры размышлять о проблемах низших слоёв населения? — скривил губы Корицкий.

— Нет, ну что ты, — успокоил я. — Мы успели убедиться в том, что тебя не волнуют ничьи проблемы, кроме собственных. Поэтому в следующий раз перед тем, как устраивать пожар, подумай хотя бы о том, что за порчу игрового оборудования начисляют штрафные баллы… Нам туда, — я махнул рукой в сторону Т-образного перекрестка. — Там мы сможем осмотреться получше.

Командовать «Бегом!» не потребовалось. Мои бойцы хорошо знали, что надо делать. Дружно рванули с места.

— Бульвар Пор-Руаяль, — прочитал Боровиков на угловом доме название улицы, на которую мы выбежали. — О, да нас не так уж далеко и забросило! Сюда, капитан, — он махнул рукой, указывая направление.

Мы устремились за ним.

— А почему непременно нужно бежать? — проворчал Корицкий. — Мы куда-то опаздываем?

— Пока нет. Но и застревать в игровой локации не хотелось бы, — отозвался Боровиков.

— Застревать в локации? — удивился я. — Это ещё что за новости?

— О… — Боровиков даже с шага сбился. — А мы с Элиной не сказали, да? Время существования игровых локаций здесь ограничено. В момент, когда оно заканчивается, появляются подсказки. Они означают, что локация закроется через одну минуту.

— И как выглядят эти подсказки?

— В том-то и сложность, что как угодно! И нужно ещё сообразить, что это подсказка. Многие застревают в локациях из-за того, что не могут их распознать.

— И когда ты собирался сообщить об этом? — ласково осведомился я.

Боровиков понуро опустил голову.

— Извини, Костя, — вздохнула Элина. — Мы как-то совершенно позабыли. Вылетело из головы.

— Ладно, проехали. Хорошо, что сказали сейчас — а не после того, как мы дружно застряли в локации.

«… хотя я бы не удивился, — закончил мысль про себя. — Ни Боровиков, ни Элина — не лидеры. Они привыкли выполнять команды Сержа, привыкли к тому, что рядом всегда есть кто-то, кто подумает за них. Теперь капитан команды — я, но самые опытные среди нас, после ухода Сержа и Шнайдера — они двое. И к этому им ещё только предстоит привыкнуть».

— Извини, — вздохнул Боровиков.

— Всё! — оборвал я. — Сказал же, проехали. Ты знаешь, куда нас приведёт эта улица?

— Да, примерно представляю. Если не ошибаюсь, скоро будет перекрёсток с бульваром Сен-Мишель, а он ведёт прямо к Сорбонне.

— Бульвар Сен-Мишель — это тот, что вдоль Люксембургского сада? — уточнила Кристина. — С трамвайными рельсами?

— Ага, — кивнул Боровиков. — Доводилось бывать?

— В саду — регулярно. Я гуляла там с гувернанткой.

— А меня прогулки среди цветочков как-то не очень привлекали, — ухмыльнулся Боровиков. — То ли дело — студенческие митинги! Они ведь обычно собираются здесь, у фонтана. Моему роду принадлежит дом на площади Бастилии. Это далековато отсюда, но митинги я старался не пропускать. То ещё зрелище.

— Митинги? — переспросил я.

— Европейские студенты обожают протестовать, — с улыбкой сказала Элина. — Им, в общем-то, не особо важно, против чего.

Корицкий надменно фыркнул.

— Не стоит судить о том, в чём вы совершенно не разбираетесь, госпожа Вачнадзе! Хотя, конечно, политические митинги — не женское дело, понимаю. Вряд ли вам интересны международная политика и текущая расстановка сил в Европе между чёрными и белыми магами.

Элина вспыхнула от ярости.

— Да будет вам известно, господин Корицкий, что направление, которое я выбрала основным — международное право, — процедила сквозь зубы она. — И не вам решать, какое дело — женское, а какое — нет!

— Вот именно! — горячо поддержала подругу Кристина.

— Отставить разборки, — приказал я. Присмотрелся внимательнее к тому, что виднелось впереди. Хмыкнул: — Митинги, говорите?

Перекрёсток в начале широкого бульвара, за которым виднелся тот самый фонтан, был запружен народом.

Митинговали, как и говорил Боровиков, студенты — судя по возрасту большинства собравшихся. А судя по надписям на плакатах, которыми размахивали митингующие, они требовали сместить с должности человека, чьё имя мне ни о чём не говорило.

— Кто это? — спросил у Боровикова я. — Кого они хотят выгнать?

Боровиков пожал плечами:

— Всё, что могу сказать — это точно не ректор. Какой-нибудь декан, а может, профессор. Или, например, комендант общежития… Кто угодно, и вряд ли этот человек так уж сильно им насолил. Я же говорил: ребята просто любят побуянить. Сейчас ведь уже даже не учебный год.

— Сейчас идёт Игра, — напомнил я. — Я думал, что во время таких событий студентам должно быть наплевать на любые митинги.

— Не всем, увы. Кого-то больше прельщает возможность поорать на площади. Тем более, что это можно делать бесплатно, а за билет на Игру придется выложить приличную сумму.

— Ясно, — буркнул я. — Хотя нам от этого не легче. Ты видишь, что они творят?

Митингующие забили проезжую часть так плотно, что сквозь них не могли прорваться даже автомобили.

Автовладельцы отчаянно сигналили, в них летели негодующие вопли, неприличные жесты и тухлые помидоры. Отхватив помидором по лобовому стеклу или капоту, владельцы спешили убраться подобру-поздорову. Автомобиль какого-то особо упрямого владельца, продолжающего натужно сигналить, митингующие приподняли с одной стороны и перевернули, поставив на крышу. Действовали они дружно и слаженно, явно проворачивали такое не в первый раз.

— У нас в Петербурге уже давно бы полицию вызвали, — пробормотал Анатоль. — Если бы раньше не вмешался какой-нибудь серьёзный маг и не прекратил эту вакханалию.

— Полицейские тут есть, — сказал я. — Вон стоят, видишь?

Десяток мужчин в серой форме и фуражках с красными околышами переминались с ноги на ногу на другой стороне бульвара.

— А почему же они не вмешиваются? — удивился Анатоль.

— Видимо, потому, что митинг — санкционированный, — сказал Боровиков. — Права человека, всё такое. Видимо, до тех пор, пока эти парни не начнут швыряться булыжниками, колотить витрины и мочиться в фонтан, полиции запрещено вмешиваться.

— Эта тонкая грань между правами человека и вседозволенностью, — покачал головой я. — Сколько мы потеряем времени, если попробуем их обойти?

— Минут двадцать, не меньше. Наши соперники, кстати, так и поступили.

— Да, я вижу.

Почти одновременно с нами с другой стороны улицы к митингующим приблизилась французская команда. Игроки, быстро что-то обсудив, бодрым шагом рванули туда, откуда пришли.

— Наши соперники — местные, — напомнил я. — Наверняка знают здешние дворы и переулки, обходной путь у них не займёт много времени. А для нас двадцать минут — недопустимо много. Значит, придётся идти на прорыв. Впереди — я и Анатоль, держим Щиты. За нами девушки; Афанасий и Корицкий — замыкающие. Вперёд!

Мы с Анатолем одновременно подняли Щиты.

— Разойдись! — вминаясь Щитом в толпу, заорал я. — Пропустите пожарную команду!

— Что ты несёшь? — прошипел мне в спину Корицкий.

— Заткнись, — оборвал я. И снова, громко: — Разойдись!

— Не мешай, — сказал Корицкому Боровиков. — Костя знает, что делает.

— Хочешь сказать, кто-то поверит в этот бред про пожар? Кричал бы хотя бы: «Полиция!»

— Так нам и не нужно, чтобы верили, — фыркнул Боровиков. — Нам нужно, чтобы расступались. Не думаю, что эти парни лояльны к полицейским операциям, слово «полиция» тут сработало бы так же, как работает красная тряпка для быка. А «пожарная команда» их сбивает с толку. Ты видишь — пропускают?

Митингующие, под напором двух Щитов, действительно обалдело уступали нам дорогу. Я, в отличие от оптимиста Боровикова, догадывался, что долго это не продлится, но тратить время на предсказания не стал. Просто постарался за те две-три минуты, что митингующие пребывали в смятении, продвинуться как можно дальше.

Таким образом мы одолели большую часть площади. Потом, как я и думал, до кого-то дошло:

— Никакие это не пожарные!

— Вы кто?! Легавые?!

— Куда прёте?!

— Поднажми, — приказал я Анатолю.

Мы навалились на Щиты и постарались ускориться ещё больше.

— Афанасий! Ветер! — приказал я.

Позади нас закрутился приличных размеров смерч.

— Ах, так?! — возмутились в толпе.

И через секунду на смерч обрушился потоп, прибив его к земле.

Расступившаяся было толпа бросилась нас догонять.

— Элина, заморозь воду! — крикнул я.

Вода мгновенно замерзла. Догоняющие спотыкались на льду и падали, но тут же поднимались. Я пропустил всех своих вперёд и оказался в хвосте группы. Поднял Щит — не позволяя нападающим приблизиться.

Скомандовал:

— Элина, усиление — на Щит Анатоля! Пробивайтесь, быстрее!

Мы уже почти вырвались. Я отступал назад, спиной вперёд. Митингующие пытались пробить Щит, но магов сильнее меня в толпе, по счастью, не было. Второй, едва ли третий уровень… Проскочим.

И тут на нас сверху снова обрушился потоп.

К чести моих ребят, их это не сбило с толку и почти не задержало. Ещё немного — и мы пробьёмся, впереди уже виднелась пустая, свободная от людей улица.

Ребята спешили, я продолжал удерживать Щит. За перекрёстком вдруг начал мигать светофор, с бешеной скоростью включая все огни попеременно. Красный, жёлтый, зелёный. Красный, жёлтый, зелёный… Странно, до сих пор мне не доводилось видеть здесь такое.

Мы уже ступили на тротуар, когда рядом со мной вдруг оказалась Элина.

— Я заморожу воду и догоню вас! Их это задержит!

Она вырвалась из-под прикрытия моего Щита и подняла руку.

Вода замёрзла, погоня застопорилась.

Красный, жёлтый, зелёный, — мигал светофор. Красный, жёлтый, зелёный…

— Элина! — заорал я. — Сюда! Это подсказка, локация сейчас закроется!

Элина ахнула, бросилась к нам — но не успела. Мы все уже стояли на тротуаре, а она — на проезжей части, когда её накрыла мерцающая магическая сеть.

В небе над нашими головами вспыхнули буквы:

Команда Импѣраторской акадѣмiи Санкт-Пѣтѣрбурга:

Г-жа Вачнадзѣ — задѣржка въ игровой локацiи. Минусъ 10 баллов.

Успѣшное прохождѣнiя локацiи + 20 баллов.

Итогъ: + 10 балловъ.

Элина застыла на месте.

— Ч-чёрт! — простонал Боровиков. — Светофор… А я даже не догадался. И Элина подсказку не распознала. Ну, светофор и светофор — мало ли…

Он понуро опустил голову. Я заметил, что толпа на перекрестке растаяла — вместе с Элиной. Игровая локация закрылась.

— Бежим, — приказал я. — Не теряем времени!

Мы бросились бежать по бульвару.

— Интересно, как там наши соперники, — сказал на бегу Анатоль.

Меня этот вопрос тоже сильно интересовал.

— Получается, что игровую локацию можно просто обойти? — спросил я у Боровикова. — Так, как это сделали французы? И добраться до следующей, не потеряв никого из игроков?

Он помотал головой:

— Нет, нельзя. То, что ты уходишь из какой-то одной локации, означает, что максимум через минуту вляпаешься в другую. И неизвестно, где было бы лучше. Дюплесси, капитан французов, решил уйти. Мне самому до смерти интересно, что им приготовили организаторы вместо митинга.

И в ту же секунду над нами вспыхнула новая таблица.

Команда Парiжскаго унiвѣрситѣта:

Г-жа Сѣзаннъ, задѣржка въ игровой локацiи — минусъ 10 баллов.

Г-нъ Рѣвiаль, порча игроваго оборудованiя — минусъ 5 баллов.

Успѣшное прохождѣнiя локацiи + 20 баллов.

Итогъ: + 5 балловъ.

— Таки вляпались, — с удовольствием объявил Боровиков. — Доосторожничался Дюплесси!

— Как говорят у нас в народе, из огня да в полымя, — подхватил Анатоль. — Трусость до добра не доводит — верно, Костя? У них тоже — минус один игрок, а по баллам мы впереди.

— Подождите пока радоваться, — оборвал я. — Что будет дальше — неизвестно. И обращайте внимание на всё, что может оказаться подсказкой! Хватит с нас одной Элины.

— Подсказки распознать не так-то просто, — вздохнул Анатоль. — Я тоже не сообразил про светофор.

— Я, пожалуй, воздержусь от оценки уровня вашего интеллекта в принципе, господин Долинский, — фыркнул Корицкий.

— Ты воздержишься от любых оценок! — оборвал я. — Меньше слов, больше дела. Учись подавать голос тогда, когда нужно.

— А что касается моего интеллекта, — начал было мгновенно вскипевший Анатоль, но я поднял руку:

— Тихо! Слышите шум?

Стало тихо. И в этой тишине, на абсолютно пустом бульваре, вдоль которого мы бежали, шум расслышали уже все.

Глава 10 Кошки

— Что это? — пробормотала Кристина.

— Я бы сказал, что похоже на звуки, которые издают автомобилисты, стоя в пробке, — сказал я. — Но…

Хотел сказать, что никаких автомобилей не вижу — и в ту же секунду они появились.

В конце бульвара из ниоткуда образовался затор. Шум, по мере нашего продвижения, становился всё громче. Автовладельцы отчаянно сигналили.

— Проезд закрыт, мсье, — объявил полицейский с полосатым жезлом в руке, заступая нам дорогу.

Мы к тому моменту сместились с проезжей части на тротуар, и я справедливо возмутился:

— Мы не собираемся ехать. Мы идём пешком.

— Проход также закрыт, мсье. Произошла авария, утечка газа. Район оцеплен, мы никого не пропускаем.

— Впервые слышу, чтобы при утечке газа оцепляли целый район, — буркнул я.

Попытался обойти полицейского, но тот немедленно сместился в ту же сторону.

— Ты мешаешь пройти аристократам! — прошипел Корицкий. И выхватил саблю.

Замахнуться он успел. Ударить, к счастью, нет — я отшвырнул этого недоумка.

Но, тем не менее, буквы над головой вспыхнули:

Команда Импѣраторской акадѣмiи Санкт-Пѣтѣрбурга:

Г-н Корицкий — сопротивление властям. Минусъ 2 балла.

— А успел бы его ударить — влепили бы все пять, — зло сказал Корицкому Боровиков. — А то и больше!

— Идиотизм, — прошипел Корицкий. — И что прикажете делать с этим паяцем?!

Полицейский так и стоял, загораживая собой тротуар. Из-за замаха Корицкого он даже не шелохнулся.

Кристина между тем успела перебежать на другую сторону улицы. Доложила:

— Здесь полицейские тоже не пропускают!

Ну, логично, да. Было бы странно, если бы пропускали.

— И что с тобой делать? — спросил у полицейского я.

Тот широко, белозубо улыбнулся:

— Не могу знать, мсье.

— Может, всё же попробовать ударить? — разглядывая полицейского, словно грушу в спортивном зале, предложил Боровиков. — Так, чтобы сразу уложить? Ну, получим штраф — но проход-то освободится?

Я покачал головой:

— Сомневаюсь, что освободится. Нам ясно дали понять, что таран тут не сработает. Надо либо придумать другой путь, либо уходить отсюда.

— Я бы ушла, — сказала Кристина. — Представления не имею, что тут можно придумать. А другая локация, возможно, окажется более простой.

— Опыт нашихсоперников говорит, что нет. Да и не привык я так легко сдаваться.

— Я тоже не привыкла, но что ты предлагаешь делать? По тротуару не пройти. Улица забита машинами…

— Улица, — повторил я. — Забита. Машинами, — договаривая это, подбежал к ближайшим автомобилям и пошёл между ними.

Был готов к тому, что натолкнусь на магическую защиту, но ничего подобного не произошло.

— За мной! — обернувшись к своим, крикнул я.

— Не может быть, — проговорил Боровиков, догнавший меня уже через минуту. — Вот так просто?

— Вряд ли, — вздохнул я.

И очень скоро оказалось, что не ошибся. Чем дальше — тем плотнее стояли друг к другу автомобили. Через пятьдесят метров мы уже протискивались боком, ещё через пятьдесят стало ясно, что между машинами не проскользнет уже даже Кристина — самая стройная среди нас.

— Ах, так? — буркнул я.

И вспрыгнул на крышку багажника ближайшей машины.

Ничего — кроме возмущённого воя клаксона и ругани высунувшегося в окно водителя. Ни преград, ни штрафных баллов.

— Вперёд, — скомандовал своим я.

Перебрался с багажника на крышу машины, оттуда — на капот. Прыгнул на следующую.

— Я чувствую себя каким-то неандертальцем, — проворчал Корицкий. — Тьфу! — Возмущенная дама-водительница обдала его водой из стеклоомывателя, шикарные волосы Корицкого повисли унылыми прядями. — Я буду пробираться к тротуару!

— Валяй, — решил я. — Заодно проверишь, не закрыто ли там.

— А может быть закрыто?

— Может быть что угодно! Аккуратнее!

Корицкий презрительно фыркнул и запрыгал по капотам и багажникам к тротуару. Мы между тем продолжали продвигаться вперёд.

Автомобилисты пытались чинить нам препятствия: брызгались водой, складывали кабриолетные крыши, хлопали дверями и отчаянно сигналили, но ничего серьёзного — такого, что действительно могло бы нас надолго задержать, — пока не происходило. И мне это ой как не нравилось.

Корицкий спрыгнул на тротуар.

— Всё отлично! — победно объявил он. Горделивой походкой двинулся по тротуару. — Продолжайте там сигать, как макаки! А я, цивилизованный человек…

Корицкий не договорил. Он вдруг исчез из виду — так, словно провалился сквозь землю. Через секунду стало ясно, что не «словно». До нас донёсся истошный вопль.

Я Корицкого уже изрядно опередил, что с ним произошло — не видел. Ближе всех к тому месту, где он исчез, стоял Анатоль.

— Что там? — крикнул я.

— Провалился в люк, — добравшись до края тротуара, доложил Анатоль.

Боровиков заржал во всю глотку.

— А-ха-ха, Капитан! Вот о чём ты не предупредил этого павлина — так это о том, что нужно смотреть под ноги…

— Шутки — после, — буркнул я. Хотя самого так и распирало от злости на этого недоумка. Крикнул Анатолю: — Сможешь его вытащить?

— Попробую! — Анатоль лёг на асфальт.

И в этот момент у меня зазвонил будильник.

— Что это? — встрепенулся Боровиков.

— Это — сигнал. Означает, что до выстрела, который закроет этап, осталось пять минут! Чёрт бы побрал этого идиота Корицкого… Вы двое — вперёд, — скомандовал я Боровикову и Кристине, — нас не ждите. Выбирайтесь из локации и помните — после выстрела вы не должны оказаться земле! Залезьте хоть… — я огляделся. — Вон, хоть на трамвайную остановку.

— А ты?

— Я задержусь. Вдруг Анатолю потребуется помощь.

— Капитан! — тут же окликнул Анатоль. — Я не могу его вытащить! Он слишком глубоко провалился, не дотягиваюсь!

— Так используй Лассо!

— Как? Лассо не действует на человека, который находится в сознании!

Чёрт. Точно.

— Значит, огрей по башке, потом вытаскивай, — буркнул я себе под нос, — глядишь, мозги на место встанут, — и бросился к Анатолю.

Пробежать по капотам и крышам, перепрыгивая с одного автомобиля на другой. Встать на колени рядом с люком и обвить цепью плечи Корицкого. Вытащить наконец-то этого идиота, к двадцати годам не научившегося смотреть под ноги…

— Капитан, подсказка!

Анатоль указывал на ближайшую машину.

На лобовом стекле, под зеркалом дальнего вида висела кукла-оберег, сплетенная из соломы. Кукла раскачивалась.

— Машина не двигается, — быстро сказал Анатоль, — водителя в кабине нет. — Водителя в кабине действительно не было. — А кукла раскачивается! Это подсказка, капитан!

— Бегом отсюда! — гаркнул я.

Мы бросились бежать. Делать это было не так-то просто — оказалось, что тротуар перед нами просто испещрен люками. Мы лавировали между ними, огибая и перепрыгивая. Едва успели коснуться ногами земли на другой стороне перекрёстка, где заканчивалась автомобильная пробка, как позади раздалось шипение — словно из воздушного шара выпускали воздух.

Автомобили, тротуары с люками и полицейские, стоящие в оцеплении, растворялись, будто мираж.

По моим ощущениям, из тех пяти минут, что оставались до выстрела, обозначающего завершение этапа, прошло не меньше четырех. Добежать до трамвайной остановки, куда я приказал лезть Боровикову и Кристине, мы уже не успевали. Автомобилей на дороге больше не наблюдалось — совершенно пустая улица.

Я быстро огляделся. И, подпрыгнув, ухватился за подоконник ближайшего дома. Повис на нём на руках. Приказал Анатолю и Корицкому:

— Делайте так же! Быстро!

Анатоль не переспрашивал, бросился к соседнему подоконнику. Корицкий скривил губы:

— Тебе мало было лазанья на сегодняшний день? Желаешь продолжить?

— Сейчас закончится первый этап, идиот! — рявкнул я. — После выстрела тот, кто останется на земле — останется там до конца Игры!

Теперь Корицкий сообразил. Тоже бросился к подоконнику. Подпрыгнул, пытаясь уцепиться. Но, видимо, никогда прежде подобными упражнениями себя не утруждал.

Пальцы Корицкого соскользнули. А подпрыгнуть во второй раз он уже не успел — раздался выстрел. Стоящего на асфальте Корицкого, так же как Элину в предыдущей локации, накрыла искрящаяся магическая сеть.

Вспыхнули буквы:

Команда Импѣраторской акадѣмiи Санкт-Пѣтѣрбурга:

Г-нъ Корицкий — задѣржка въ игровой локацiи. Минусъ 10 баллов.

Успѣшное прохождѣнiя локацiи + 20 баллов.

Итогъ: + 18 балловъ.

Команда Парiжскаго Унiвѣрситѣта:

Г-нъ Рѣвiаль — задѣржка въ игровой локацiи. Минусъ 10 баллов.

Успѣшное прохождѣнiя локацiи + 20 баллов.

Итогъ: + 15 балловъ.

— Пока лидируем, — прокомментировал Анатоль, висящий на соседнем подоконнике.

— Вот именно, что пока, — буркнул я. — Давай, за мной.

Подтянулся, взобрался ногами на подоконник. Выпрямился, быстро прошёл по нему, накинул цепь на водосточную трубу. Перепрыгнул на соседний подоконник. Так, перебежками, добрался до конца длинного двухэтажного здания. Между зданием и трамвайной остановкой, на крыше которой стояли Боровиков и Кристина, рос высокий каштан. Я ухватился цепью за ветку. Прыжок — и вот уже стою рядом со своей командой. Через минуту к нам присоединился Анатоль, проделавший те же манипуляции с помощью Лассо.

— Лихо, — оценил Боровиков. — Что дальше, Капитан?

— Дальше — держись за меня.

Пока шёл по подоконнику, я успел наметить маршрут. Сказал Кристине:

— А ты держись за Анатоля. Цель — крыша вон того магазина, — кивнул в сторону одноэтажного магазина, в витрине которого красовались манекены, одетые в нижнее белье, чулки и пеньюары.

Магазин стоял недалеко от остановки. А к магазину почти вплотную примыкал трехэтажный жилой дом, на торце которого я заметил пожарную лестницу.

— Куда ты собираешься накинуть цепь? — недоуменно спросил Анатоль.

— На трамвайный провод.

— С ума сошёл? А ток?!

— А магия тебе на что? Поставишь Щит. Если туда вообще подают ток — возможно, нам повезёт, и его отключили.

Проверив провод, я понял, что прав: он оказался обесточенным. Разумно, в общем-то — для чего расходовать энергию, если трамваи тут в ближайшее время ходить всё равно не будут? Теперь, главное — чтобы провод выдержал мой вес и вес здоровенного Боровикова. Афанасий, похоже, думал о том же самом. На накинутую цепь смотрел с сомнением.

— Выдержит?

— Цепь — точно выдержит.

— А провод?

— А вот это мы сейчас узнаем, — хмыкнул я. — По-другому отсюда один чёрт не выбраться… Держись.

Боровиков вцепился мне в плечи.

Я оттолкнулся и прыгнул. Раздался скрежет, провод провис — так, что мы едва не коснулись земли, — но выдержал. Через минуту мы уже стояли на крыше магазина.

— Вперёд, — скомандовал я Анатолю и Кристине.

Анатоль накинул на провод Лассо. Кристина забралась Анатолю на спину, обхватила его руками и ногами.

Прыжок.

— Твою мать! — выругался я и бросился к краю крыши.

Сразу понял, что Анатоль не рассчитал силы, слабовато оттолкнулся. Плюс — провисший провод… В общем, прилетела эта парочка не на крышу, а чётко в витрину магазина.

Звон разбитого стекла. Вой сигнализации…

— Минус два балла за порчу имущества, — вздохнул Боровиков. — Это при условии, что за провод не накинут.

— А всё потому, что кто-то ни в чём не отказывает себе в столовой, — сердито зыркнув на него, проворчал Анатоль. — Если бы не провисший провод, нам хватило бы высоты!

Он, с Кристиной на закорках, стоял в витрине среди осколков стекла.

— Прекрасно выглядите, — гоготнул Боровиков. — Оба.

Кристина залилась краской. Сняла с воротника Анатоля зацепившиеся за него белые кружевные трусики, бросила на пол.

— Зря, — вздохнул Боровиков. — Ему очень шло.

— Хотя тебе наверняка подошло бы больше, — глядя на Кристину, добавил я. — С удовольствием бы посмотрел.

— Убью, — прошипела разъяренная Кристина.

— На здоровье. После Игры — в любое время. А сейчас — подними руки вверх.

— Зачем?!

— В знак того, что сдаёшься, и я могу делать с тобой всё, что захочу.

Кристина побагровела.

— Костя подхватит тебя цепью и вытащит, — сжалился над ней Боровиков. — Поднимай руки.

Скоро Кристина стояла на крыше рядом со мной.

— Почему ты так мерзко ухмыляешься? — она с подозрением смотрела на меня.

— Я не ухмыляюсь, просто любуюсь тобой. Давно не видел девушек, одетых столь элегантно.

Кристина осмотрела себя — и я отступил подальше, потому что понял, что сейчас меня сбросят с крыши.

За застежку её куртки зацепилась целая связка колготок с прорезями в интересных местах, трусиков с замочками, прозрачных лифчиков и всякого такого прочего. Кристину, видимо, при приземлении угораздило зацепить витрину с товарами для интимных игр. От резкого движения, которым Кристина отцепила от себя связку, та порвалась. Колготки, трусы и лифчики разлетелись в стороны.

— Какой… ужас, — выдавила красная как рак Кристина. — Кому только приходит в голову надевать такое?!

У-у, подруга. Да ты, оказывается, ещё невиннее, чем я думал.

— Не вижу ничего плохого, — честно сказал я.

— Прекрати!

Кристина отвернулась и бросилась к Боровикову, якобы помочь вытаскивать Анатоля. Которому совершенно не требовалась помощь — он зацепился Лассо за дымовую трубу и сам прекрасно выбрался. Увидев разбросанные по крыше игривые кружева, расплылся было в ухмылке, но развивать интересную тему я не позволил.

Ткнул пальцем:

— Вон там — пожарная лестница. Первым поднимаюсь я, за мной Анатоль, за ним Кристина. Афанасий — замыкающий. Вперёд!

Скоро мы уже стояли на крыше трёхэтажного дома — примыкающей, как я и надеялся, к крыше соседнего. Вдали виднелся флаг, развевающийся над куполом Сорбонны. Что ж, пока всё идёт неплохо…

Так я думал до тех пор, пока мы не перепрыгнули на соседнюю крышу.

Мне показалось, что этот звук раздался раньше, чем наши подошвы коснулись поверхности. Уходить по крышам доводилось и в прежней жизни, но подобными звуками уход никогда не сопровождался — возможно, потому, что в моём мире эти создания попросту не плодились в таком количестве.

Звук издавали кошки. Они орали многоголосо, дружно и так отчаянно, как будто их всем скопом волокли на живодерню. Серые, рыжие, пятнистые, полосатые — из-за широких дымоходов и вентиляционных труб навстречу нам выдвинулось целое кошачье войско. Не дойдя до нас пары метров, замерло — хотя звук не отключило. Кошки продолжали орать, возмущенно глядя на нас.

— Хорошие киски, — попытался договориться Анатоль.

Сделал шаг навстречу.

Кошки зашипели, возмущенно изогнув спины. Всем своим видом демонстрируя, что ещё шаг — и кинутся на него.

— Стой, — приказал Анатолю я. Поднял Щит и сам шагнул вперёд.

Ну… пару метров я, наверное, одолел. Дальше идти не смог: в мою спину, плечи, затылок, голени — во всё, что не закрывал Щит, впились кошачьи когти.

Боль была адской. Я понял, что ещё минута — и мои спина и плечи превратятся в кровавое месиво.

Я отступил. Едва шагнул за невидимую черту, у которой мерзкие твари остановились, не дойдя до нас — как они разжали когти. Посыпались с меня, словно спелые груши с дерева, и метнулись обратно, на свою половину крыши.

— Господи, какой кошмар! — ахнула Кристина. Она помогла мне снять разодранную одежду и теперь смотрела на окровавленную спину. — Ещё бы чуть-чуть — и они бы тебя в клочья разорвали! Используй целительский амулет, скорее!

— Н-да. Ну и кошечки, — прокомментировал Анатоль.

— Это не кошки, — сказал я. Взялся за висящий на груди кристалл целительского амулета, сдавил в пальцах. — Похожи, но это какие-то другие твари. У них глаза без зрачков, сплошная радужка. И когти, зубы — будто из стали сработаны.

Анатоль присвистнул. Пригляделся к кошачьему войску. Пробормотал:

— Вот и мне показалось — странные какие-то…

— Магическая дрянь, — вздохнул Боровиков. — Таких голыми руками не возьмёшь.

— Всё, раны затянулись, — доложила Кристина, осмотрев меня. — А вот что делать с твоей одеждой, ума не приложу.

Глава 11 Стрелок

Боль ушла ещё раньше. Но мои куртка и майка и впрямь были изодраны в клочья. Элины, владеющей Реконструкцией, рядом с нами больше не было.

— Выбросить, — буркнул я. И пинком отправил окровавленные лохмотья в последний полёт. — Так похожу, позагораю… Что, не работает? — подошёл к Боровикову — который пытался разогнать кошек ураганным ветром.

— Нет! Эти твари намертво вцепляются в крышу. Как приклеенные!

Шерсть на кошках стояла дыбом, от их истошного визга у нас закладывало уши — но ни одно из этих адских созданий не сдвинулось с места.

— Поступим так, — решил я. — Мой Щит — спереди, Щит Анатоля — сзади. Афанасий и Кристина — между нами, слева и справа. Будете отбиваться личным оружием. У Кристины — меч, у Афанасия — сабля. Я бы на вашем месте крутил «вертушку». Выдохнетесь, конечно, быстро, но нам и надо двигаться как можно быстрее. Мне кажется, что уже вот-вот появится подсказка, и локация закроется.

— Да, надо спешить, — согласился Боровиков.

— Возьми мою куртку, Костя. — Анатоль стащил с себя крутку. — Всё лучше, чем раздетому. Хотя, мне кажется, кто-то совершенно не возражает, — он покосился на Кристину.

Та сделала вид, что не услышала — хотя уши у неё запылали.

Мы выстроились так, как я сказал.

— Приготовились, — скомандовал я. — Щиты! Оружие к бою!

И мы на полном ходу взрезали орущее кошачье поле — как ледокол вскрывает полярные льды.

Безглазые твари кидались на Щиты, их отбрасывало. Пытались пробиться к нам с боков — напарывались на бешено вращающиеся меч Кристины и саблю Боровикова. Мы продвигались вперёд не так быстро, как хотелось бы, но продвигались.

Я старался ещё и смотреть по сторонам, чтобы не пропустить подсказку. И заметил её вовремя.

— Подсказка! Ускоряемся!

— Что?!

— Где?!

— Дым! — крикнул я. — Кто-нибудь видел, чтобы в такую жару топили печи?

Из ближайший к нам трубы действительно начал подниматься дым.

Мы постарались ускориться.

— Костя… Я не успеваю.

Кристина выдохлась раньше Боровикова. Ну, надо думать. Здоровенный силач и тоненькая девушка — понятно, у кого больше выносливости, а соответственно, и шансов продержаться дольше. От вертушки Кристина отказалась, наносила мечом рубящие удары. Ей успели съездить когтистой лапой по щеке, три глубокие царапины кровоточили. Правый рукав куртки тоже был в крови и изодран.

— Оставьте меня. Уходите.

— Угу, — кивнул я. — Конечно, уже ушли, — и положил руку Кристине на плечо. Приказал: — Бери мою энергию.

— А как же…

— Бери! — рявкнул я.

Как только почувствовал, что в Кристину полилась энергия, прибавил скорости.

До края крыши оставалось едва ли пара метров. Когда поверхность вдруг начала таять под ногами.

— Время вышло! — крикнул Боровиков. — Локация закрывается!

— Анатоль, Лассо! — приказал я. — Афанасий, с ним!

Опустил Щит и накинул цепь на пожарную лестницу соседнего дома. Другой рукой крепко обхватил за талию и прижал к себе Кристину.

Прыгнул.

Вовремя — через минуту та часть дома, на которой орали кошки, растворилась в небытии вместе с ними. А мы с Кристиной, обнявшись, стояли на ступеньке пожарной лестницы.

Кристина подняла голову, посмотрела на меня.

— Мне тоже нравится с тобой обниматься, — искренне сказал я.

Она смущенно отвернулась.

— Чего ты?

— У меня исцарапано лицо. Я некрасивая, не смотри!

— Во-первых, у тебя есть целительский амулет, — напомнил я. Сам бы о такой ерунде, как следы кошачьих когтей, уже и думать забыл, но девушка есть девушка. — Во-вторых, ты и с царапинами прекрасна. Особенно когда стоишь так близко.

— Ты вообще можешь думать о чём-то другом? — возмутилась Кристина.

— Приходится, — вздохнул я.

Посмотрел вниз. Десятком ступенек ниже в лестницу вцепились Анатоль и Боровиков.

Над нашими головами вспыхнули буквы:

Команда Импѣраторской акадѣмiи Санкт-Пѣтѣрбурга:

Успѣшное прохождѣнiя локацiи + 20 баллов.

Итогъ: + 38 балловъ.

Команда Парiжскаго Унiвѣрситѣта:

Г-нъ Рѣшаръ — задѣржка въ игровой локацiи. Минусъ 10 баллов.

Успѣшное прохождѣнiя локацiи + 20 баллов.

Итогъ: + 25 балловъ.

— Ура! — прокомментировал Боровиков. — Французы потеряли ещё одного игрока, их осталось всего трое! Дюплесси, Берлен и Миньо. Ч-чёрт, самые сильные…

— Вот именно, — кивнул я. — Не расслабляемся! Я — первый, за мной — Кристина, за ней — Анатоль, Афанасий — замыкающий.

Мы, один за другим, поднялись по лестнице на крышу.

Крыши здесь были, кстати — загляденье, в моём мире таких давно не осталось.

Двускатные, покрытые красной черепицей и листовым железом, утыканные печными и каминными трубами. Кое-где посверкивали на солнце мансардные окна, на противоположной стороне улицы я заметил расстеленный на крыше плед — сюда, кажется, выбирались полюбоваться звездным небом. Романтика, да и только — если любоваться издали, сидя в кресле на балконе.

А вот если по наклонной поверхности крыши приходится бежать — огибая трубы и мансарды, рискуя поскользнуться на гладком железе или споткнуться на неровной черепице, то как-то сразу становится не до романтики. Учитывая, что солнце жарит с самого утра, железо и черепица под ногами раскалены так, что не дотронуться, и охотно отдают этот жар… В общем, я в данной ситуации предпочел бы крыши моего мира — пусть находящиеся на гораздо большей высоте, но зато ровные, обнесённые бортами и обдуваемые ветром.

Здесь-то — ни ветерка, на полуденной жаре. Пот с нас катился градом, и чем дальше, тем сильнее хотелось пить. Одна радость — дома на этой улице стояли тесно, некоторые вовсе вплотную друг к другу. С крыши на крышу мы перебирались без проблем. По крайней мере, пока.

— Флаг уже близко, — тяжело дыша, сказал Боровиков.

— Да, вижу. Не отвлекайтесь. Поднажмём!

Мы постарались прибавить скорости.

И вдруг поднялся ветер.

— Зачем?! — крикнул Боровикову я. — Не надо, береги энергию! Не растаем. Или, думаешь — так мы побежим быстрее?

— Это не я, — удивленно отозвался Боровиков. — Я ничего не делал!

— Погода портится! — крикнула Кристина.

Впрочем, я уже и сам заметил, что на небо, до сих пор ясное, стремительно набегают грозовые тучи. На какое-то время нам стало чуть легче, прохладнее. Но облегчение продолжалось недолго.

Сверкнула молния. Гром прогремел такой, что крыша под ногами вздрогнула. А в следующий миг хлынул дождь.

Минута — и он полил такой плотной стеной, что мы почти перестали видеть друг друга.

Я был впереди всех. Чуть позади меня, слева и справа — Боровиков и Кристина, Анатоль немного отстал. То есть, до сих пор я думал, что отстал он немного. Если Боровикова и Кристину я видел, то его за стеной дождя перестал различать. Проорал:

— Анатоль!

В шуме дождя вроде бы различил ответный возглас.

— Иди к нам! — крикнул я. — Сюда, на мой голос!

Ждали мы едва ли две минуты — которые показались вечностью. Наконец, из-за стены дождя появился Анатоль. Выдохнул:

— Слава богу, вы здесь! Я, признаться, растерялся. Дождь начался так внезапно, я вдруг понял, что не понимаю, куда идти…

— Тут всё начинается внезапно, — оборвал я. — Пойдёшь за Кристиной, она — за мной. Афанасий, ты…

— Да, конечно, — не дослушав меня, встрепенулся Анатоль. — Уже бегу!

— Нет! — я крикнул это сразу, но всё равно — слишком поздно.

Обрадованный тем, что нашёлся, и на радостях потерявший осторожность Анатоль рванул к нам. И тут же за это поплатился — поскользнулся на мокрой поверхности и упал.

Поток воды, бегущий по крыше, обрадовался как будто не меньше Анатоля. Моего беспечного друга подхватило и стремительно понесло по скату вниз.

Я выстрелил в Анатоля цепью, но цепь обняла воздух. Анатоль в последний раз мелькнул над краем крыши — и пропал.

Сквозь пелену дождя мы увидели внизу магическое сияние.

— Дура-ак, — хватаясь за голову, простонал Боровиков. — Ой, дура-ак!

Добавить тут было нечего. Действительно — дурак. Хотя, справедливости ради — Анатоль самый слабый среди нас. В отличие от Корицкого, с его-то девятым уровнем! И для Анатоля это — первая Игра.

— Ладно. Нет худа без добра, — сказал я. — Зато теперь мы точно знаем, что поскальзываться нельзя ни в коем случае. Падение — это почти стопроцентное выбывание! Идём, как альпинисты в связке. Держимся друг за друга! Каждый следующий — за предыдущего.

Кристина ухватилась за мою куртку — ещё полчаса назад принадлежавшую Анатолю. Боровиков вцепился в рукав Кристины.

Шли мы, будто процессия, состоящая из слепцов — медленно, осторожно, перед тем, как сделать шаг, пробовали ногой поверхность впереди себя. Так и добрались до края крыши.

Чтобы увидеть, что от соседней крыши её отделяет добрый десяток метров.

Боровиков присвистнул:

— Ну, дела!

Я ему мысленно поаплодировал — сам бы выразился гораздо цветистее.

— Что будем делать? — спросил Кристина.

— Вариантов два, — я рассматривал соседнюю крышу. — Первый, долгий: я перебираюсь сам, потом по одному перетаскиваю вас.

— А второй?

— Второй: я натягиваю между крышами цепь, и мы перебираемся на ту сторону на руках.

Я думал почему-то, что Кристина вздрогнет: высота всё-таки приличная. Представить под ладонями скользкую от дождя цепь, а себя — болтающейся над улицей на высоте шестого этажа — удовольствие ещё то.

Но вместо Кристины вздрогнул Боровиков. Спросил:

— А больше никаких вариантов нет?

— Увы. А ты что, высоты боишься?

— Не боюсь. Но всё равно, как-то неуютно… Ладно, — встряхнулся он. — Раньше начнём — раньше закончим. Бросай цепь.

— То есть, выбираем второй вариант?

— Да.

— Единогласно? — я посмотрел на Кристину. — Может, всё-таки…

— Второй, — твёрдо сказала она. — Мы не можем себе позволить терять время. Да и ты потратишь кучу сил, пока будешь нас таскать.

— Тоже верно, — согласился Боровиков.

Я кивнул.

Цель уже наметил — здоровенную каминную трубу на соседней крыше, ближайшую к нам. Цепь крепко обвила трубу. Другой конец я закрепил со своей стороны, обмотав его о выступающий водосток.

— Я перелезу первым, — сказал Боровиков, — потом подстрахую Кристину.

Он решительно ухватился руками за цепь. Соскользнул со ската крыши и повис над улицей.

— Держись ещё и ногами, — посоветовал я. — Сумеешь?

— Попробую, — прохрипел Боровиков.

Раскачавшись, закинул на цепь ноги. И ползком двинулся через улицу.

Соседняя крыша была едва видна из-за стены дождя. И Боровиков тоже, чем дальше отодвигался от нас, тем всё хуже становился виден. Цепь переливалась в дождевой пелене призрачным светом — и от этого происходящее казалось каким-то нереальным.

— Ну, что же он молчит?! — сжимая мою руку, прошептала Кристина. — Неужели сорвался?

— Если бы сорвался, была бы вспышка. А её нет. Значит, пока просто не добрался.

Я успокаивал Кристину, а у самого кошки на душе скребли не меньше, чем у неё.

Боровиков — крепкий парень и опытный игрок, но он ползёт под тропическим ливнем (мне доводилось бывать в тропиках, знаю, о чём говорю) через улицу на высоте примерно тридцати метров. Сверху льёт, под ладонями — скользкая цепь. Да ещё и не видно ни хрена — ну, полный джентльменский набор! Дай вам бог здоровья, организаторы…

Светящаяся цепь дрогнула, закачалась. И сквозь шум дождя пробился голос Боровикова:

— Дошёл!

Я рассмотрел на краю крыши его размытый силуэт.

— Ох, — выдохнула Кристина. — Слава Богу! Всё, теперь я, — она присела на край ската, ухватилась за цепь и легко соскользнула вниз.

И тут же, так привычно, будто выполняла это упражнение на скользкой цепи под дождем каждый день, принялась перебирать руками.

Я мысленно зааплодировал. Ну, хоть за кого-то можно быть спокойным!

Через три минуты на соседней крыше рядом с Боровиковым появилась Кристина.

— Дошла, — прокричала она.

— Вижу, — улыбнулся я. — Умница, — и взялся за цепь сам.

Десяток метров — ерунда. Окажусь на той стороне даже быстрее, чем Кристина. Тем более, что у меня есть очевидное преимущество — мне подчиняется цепь. А значит, маршрут можно сократить.

Когда до соседней крыши оставалось метра два, я заставил тот её конец, что был закреплен позади меня, отцепиться. Собирался, повиснув на краю, заставить цепь забросить меня наверх. Это меня и спасло.

Цепь позади ослабла, отпуская водосток, и укоротилась. Я повис вдоль стены дома. И в ту же секунду мимо меня с диким воплем пролетел Боровиков.

Если бы я остался на месте — там, где мгновение назад держался за натянутую цепь, — сейчас за неё уже бы не держался. Массивное тело Афанасия снесло бы меня, будто пушинку.

Кто-то другой, не обладающий моим зрением, решил бы, вероятно, что Боровиков сорвался. Я же разглядел, что из груди у него торчит стрела.

Заорал:

— Кристина! В укрытие!

А сам уже раскачивался, одновременно с этим заставляя цепь становиться всё короче.

Несколько секунд — и я сильным рывком забросил своё тело на крышу. Тут же откатился в сторону.

Вовремя — в полуметре от меня, над тем местом, где только что находилась моя голова, свистнула стрела.

Кристина распласталась на крыше за широкой каминной трубой в двух метрах от меня. Я быстро перекатился к ней.

— Ты цела?

— Да. Этот негодяй стрелял в Афанасия, я успела спрятаться!

Откуда стреляют, я не спрашивал, уже сориентировался. К зданию Сорбонны, над куполом которой развевался флаг, вели две улицы, сходящиеся под острым углом. Мы пробирались по крышам одной, французская команда — по крышам другой. Сейчас мы почти сошлись, нас разделяло едва ли метров тридцать.

— Стреляет наверняка Берлен, — продолжила Кристина. — Его личное оружие — лук. Он очень сильный и опытный игрок, десятый уровень!

— А они поняли, что проигрывают, — кивнул я. — И приняли меры.

— Это бесчестно!

— Но правилами не запрещено.

— Увы, — Кристина вздохнула. — По правилам, личное оружие разрешено применять.

— Вот они и применили… Ладно. Личное оружие у нас тоже есть. Как и личная защита. — Я поднял Щит, встал на ноги. Приказал Кристине: — Держись рядом со мной, за Щитом. Не отходи ни на шаг. Вперёд!

Нам оставалось пробежать только эту крышу. Следующая — уже левое крыло здания Сорбонны, одолеем его — и мы у цели. Флаг над куполом по-прежнему виден, а значит, французы до него пока не добрались.

Правда, перемещение осложнялось проливным дождем. А метров через пять от моего Щита снова отскочила стрела.

— Молодец, — похвалил я. — Хороший мальчик!

Стреляя, Берлен обнаружил себя — ему пришлось выглянуть из-за трубы, за которой прятался. И я не упустил этот момент.

Цепь прянула к размытому силуэту француза, обвила его. Рывок! Парень упал на живот. Водный поток, струящийся по крыше, подхватил его с такой же готовностью, как незадолго перед тем — Анатоля.

До нас донёсся отчаянный крик. А потом внизу, над улицей, мигнула магическая вспышка.

— Минус один, — сказал я. — Ускоряемся!

И мы ускорились, как могли. Кристина едва не упала, ухватилась за меня.

— Держись, — я схватил её за руку.

Мы добежали до конца шестиэтажного дома. Крыша двухэтажного здания Сорбонны оказалась под нами, метрах в двадцати внизу.

— И что делать? — Кристина смотрела вниз.

— Я спрыгну без проблем, мне поможет родовая магия. А тебя поймаю на Щит. Приготовься, по моей команде — прыгаешь.

И я сиганул вниз.

К особенностям родовой магии уже успел привыкнуть, знал, что она послушна моим желаниям — даже не высказанным. В прыжке развернулся так, чтобы оказаться лицом к Кристине. Встав на ноги, поднял Щит. Приказал:

— Прыгай!

Краем глаза успел заметить, что соперники, на своей стороне, тоже успели добраться до края последнего дома — и столкнулись с той же проблемой, что и мы. Ненадолго замерли на краю крыши. Потом обнялись, их обвила светящаяся петля — не Лассо, как у Анатоля, и не моя цепь, но что-то похожее.

Один конец светящегося магического троса зацепился за дымоход. Пара спрыгнула вниз. Трос стремительно разматывался.

Приземлились французы неудачно. Тот, кто владел техникой, твёрдо встал на ноги, а вот второй упал. Дождевой поток такую неловкость не прощал — второго поволокло по скату.

Первый кинул ему трос, успел схватить за руки.

Досматривать шоу я не стал. Крикнул Кристине — которая тоже отвлеклась, глядя на соперников:

— Прыгай! Жду!

Глава 12 Двое — лучше, чем один

Кристина прыгнула.

Высота была приличной, а проделывала она такое в первый раз. Вероятно, из-за этого тоже приземлилась неудачно, на самый край Щита. Скатилась с него, не сумела встать на ноги — и её тут же подхватил несущийся по крыше поток.

Цепь! Мне пришлось потратить несколько мгновений на то, чтобы убрать Щит и призвать её — и этих мгновений Кристине хватило на то, чтобы скрыться с моих глаз. Но магической вспышки снизу не было. Значит, она ухитрилась за что-то зацепиться!

Через несколько шагов я оказался рядом и понял, что прав: Кристина висела на краю крыши. Я видел только кисти её рук — с побелевшими от напряжения пальцами.

— Уходи, Костя! — прокричала Кристина. — Уходи, не теряй время!

— Нарушаете субординацию, лейтенант, — крикнул в ответ я. — Это что ещё за приказы старшему по званию?

Цепь обвила запястья Кристины.

— Помогай! — крикнул я. — Упрись ногами в стену!

Через минуту я её вытащил.

— Не нужно было этого делать! — чуть не со слезами выпалила Кристина. — Мы потеряли время! Он нас опередил, смотри!

По крыше над правым крылом здания бежал наш соперник. Наш единственный уцелевший соперник — этот парень остался один. Решил, видимо, не тратить драгоценные секунды на то, чтобы вытащить товарища.

Добыча флага — плюс пятьдесят баллов. Потеря игрока — минус десять. Всё логично, чё. Бьюсь об заклад, что уцелевший парень — чёрный маг.

— Он нас опережает, — поправил я. — Пока. Бежим!

И мы бросились бежать. Ну, условно — бежать. Движение было затруднено из-за дождя — однако тот же дождь мешал и нашему сопернику. Разрыв между нами постепенно сокращался.

— Я постараюсь его задержать, — сказал Кристине я, — а ты беги к флагу. Так, чтобы он тебя не видел, ты ведь умеешь, — и выстрелил в бегущего парня цепью.

Россыпь магических искр — и никакого эффекта. А француз-то — не дурак. Прикрыл спину Щитом… Белый маг. Надо же. Хорошо, что биться об заклад мне было не с кем.

Но, тем не менее, жалящие удары цепи моего противника замедлили. А Кристина ускорилась, как могла.

Разъяренный француз остановился, повернулся ко мне лицом. В тот же миг я понял, что его Щит исчез — а в меня полетела россыпь чего-то, что поначалу принял за магические искры.

Поднял свой Щит. Часть «искр» врезалась в него, а часть — просто изменила траекторию, обогнув меня сзади. В моё лицо, шею, кисти — всё, что не было защищено одеждой, вонзилось не меньше десятка искр.

— Vous n’avez pas attendu? (Не ждал?) — крикнул француз. — Ce sont des abeilles venimeuses. Dans une minute, vous serez paralysé. (Это — ядовитые пчёлы. Через минуту ты будешь парализован).

— Beaucoup de choses peuvent être faites en une minute (За минуту можно успеть сделать многое), — отозвался я.

Удар цепью.

Щит — француз успел прикрыться.

Ещё удар. И снова в ответ — рой искрящихся пчёл.

Яд, между тем, уже начал действовать. Я почувствовал, как немеют шея и кисти.

— Qu’espérez-vous? (На что ты надеешься?) — крикнул парень. — Pourquoi vous vautrez-vous? (Для чего барахтаешься?)

Язык уже еле ворочался. Я понял, что сейчас упаду, и одним концом цепи ухватился за торчащий из крыши громоотвод. Другим снова выстрелил в парня.

— Ca c’est drôle! (Это смешно!) — отразив атаку Щитом, крикнул он. — Quelqu’un doit apprendre à abandonner! (Кое-кому надо научиться сдаваться!)

— Et certaines personnes devraient se rappeler que deux valent mieux qu’un. (А кое-кому стоит запомнить, что двое — это лучше, чем один) — ответил я.

— Oh, quelle bêtise tu racontes! Votre esprit est déjà nuageux. C’est bon. (О, какую чушь ты несёшь! У тебя уже мутнеет сознание. Это хорошо).

У меня действительно темнело в глазах. Но Кристину, карабкающуюся на купол, где развевался флаг, я видел.

— Eh bien, où nous ne le faisons pas. (Хорошо — там, где нас нет).

— Quoi?! (Что?!)

— Faire demi-tour. (Обернись).

Парень осторожно, прикрывшись Щитом, обернулся.

А мне в лицо бросилась черепичная крыша — которую я едва разглядел, в глазах потемнело окончательно.

Я не увидел, как Кристина схватила флаг. Понял, что это произошло, лишь по отчаянному воплю француза. Он проиграл.

* * *

Мы победили с большим отрывом. Первыми добрались до флага и потеряли меньше игроков, чем соперники.

Команда Импѣраторской акадѣмiи Санкт-Пѣтѣрбурга:

Потѣря игрока, г-нъ Долинскiй −10 баллов.

Потѣря игрока, г-нъ Боровиковъ −10 баллов.

Успѣшное прохождѣнiя локацiи + 20 баллов.

Золотой флагъ + 50 баллов.

Итогъ: + 88 баллов.

Команда Парiжскаго Унiвѣрситѣта:

Потѣря игрока, г-нъ Бѣрлѣнъ −10 баллов.

Потѣря игрока, г-жа Миньо −10 баллов.

Успѣшное прохождѣнiя локацiи + 20 баллов.

Итогъ: + 25 баллов.

Трибуны бесновались. Российские болельщики размахивали флагами.

«Кос-тя!!!»

«Кос-тя!!!»

«Кос-тя!!!» — доносилось с трибун.

Хорошо, хоть команды поддержки здесь на поле не выпускали.

— Как ты? — негромко спросила Кристина.

— Жить буду, — отозвался я.

— Я серьёзно!

— И я серьёзно.

Онемение от укусов ядовитых пчёл действительно прошло сразу после того, как Игра закончилась — его будто выключили.

Все остальные ребята из команды тоже стояли на пьедестале рядом с нами — живые и здоровые, хоть и несколько смущенные. Соперники в нашу сторону старались не смотреть.

Парень, выпустивший в меня пчёл — Дюплесси, капитан французской команды, — пожимая мне руку, отвёл глаза.

— Праздновать пойдем к «Золотому льву», — после того, как церемония закончилась, непререкаемым тоном объявил Боровиков. — Это лучший кабак в Латинском квартале! Я закажу стол на шесть часов, — он вопросительно посмотрел на меня.

Я кивнул:

— Договорились.

* * *

В половине шестого я, уже одетый, лежал в своём номере на кровати и ждал звонка Кристины — мы договорились, что она позвонит, когда будет выходить, и праздновать пойдём вместе.

Мысли невольно текли в сторону предстоящего вечера. Точнее, его завершения. Обещал ведь Кристине, что в Париже мы осуществим все свои желания — так куда уж, спрашивается, дальше-то тянуть? Надо действовать — пока эта собака Локонте не попытался ещё кого-нибудь убить, или похитить, или не произошла какая-то другая дрянь, которая всё испортит…

В дверь номера постучали.

— Открыто, — сказал я, садясь. — А чего ты не…

Я не договорил. В номер вошёл Корицкий.

Надменно улыбнулся:

— Ты ждал не меня, понимаю. Прости, что разочаровал.

— Боюсь, что разочарую тебя я, — хмыкнул я. — Мужиками не интересуюсь, можешь проваливать.

Корицкий вспыхнул.

— Я пришёл поговорить! С тобой — как с капитаном команды.

Я пожал плечами:

— Ну, говори. Одной минуты тебе хватит?

— Вполне, — процедил Корицкий. — Скажи, что для тебя важнее: победить в завтрашней Игре или в поединке за место в Ближнем Кругу?

— Хороший вопрос, — хмыкнул я. — Что вкуснее: коньяк или кофе?

— Ты сказал, что у меня одна минута, а сам тянешь время.

— Я не тяну время. Я пытаюсь прикинуть, что должны были тебе пообещать — за то, чтобы согласился предать свою команду.

— Я не собираюсь предавать команду! — взвился Корицкий.

— Поддаться сопернику в твоём понимании — не предательство?

— Я не собираюсь никому поддаваться! Я хочу, чтобы поддался ты!

— Интересно девки пляшут. — Я уселся поудобнее, снова откинулся на спинку кровати. — Это уже что-то на черномагическом, переведи.

— Перевести? Охотно. — Корицкий прищурился. — Твоя рожа, Барятинский, у всех уже в печёнках сидит! Ты за год пролез повсюду, куда только можно было пролезть! Лучший курсант Императорской академии — Барятинский. Приглашён на бал великой княжны, танцует с ней — Барятинский. Поддержал баронессу Вербицкую в её тяжелом труде, спас едва ли не весь Чёрный город — Барятинский. Кто не сходит с первых страниц газет? Барятинский! А кто у нас, скажите на милость, побеждает на Играх?.. Не может быть! Снова Барятинский! — Корицкий вцепился в спинку кровати, ненавистно уставился на меня. — Пора тебе уступить хоть кому-то, хоть в чём-то — не находишь?

— Нет. Не нахожу. — Я поднялся. — У тебя всё?

— Нет! — Корицкий отцепился от кровати, шагнул в сторону, заступив мне дорогу. — Подожди! Ты не дослушал. Я предлагаю тебе победу в поединке за место в Ближнем Кругу, понимаешь? Для тебя ведь не секрет, что мы будем сражаться друг против друга?

— Ну, допустим.

— Так вот. В поединке ты победишь, обещаю. А всё, что тебе нужно для этого сделать — позволить мне завоевать победу в Игре.

— Интересно, каким образом? — мне действительно стало интересно. — Наложить на себя маскировку и притвориться тобой?

Корицкий вспыхнул.

— Не льсти себе! Мой магический уровень не намного ниже твоего. Если ты не будешь мешать мне своими дурацкими командами…

— Если я не буду тебе «мешать», мы проиграем.

— Не проиграем! Я…

— Вот именно, что «я»! — Корицкий попытался было вякать дальше, но я жестом приказал ему заткнуться. — Сам по себе ты, может, и силён. Динамит, к примеру — тоже довольная сильная штука. Но если заложить его под фундамент жилого дома — сомневаюсь, что жильцы придут в восторг. Так же — и ты. Ты не умеешь работать в команде. Тебе плевать на всех, кроме себя. Если бы у меня был под рукой другой игрок, даже более слабый, я вышвырнул бы тебя из команды не задумываясь. Но другого игрока мне сейчас взять негде. А всё, что можешь сделать ты для того, чтобы завоевать победу — это слушаться меня. Если будешь поступать так, как сам считаешь нужным, мы проиграем.

— Откуда такая уверенность? Ты что, ходил к прорицателям?

— Прорицателем пытался поработать ты. Ещё в поезде. Напомнить, чем закончилось?

Корицкий побелел от ярости, но постарался взять себя в руки.

— Место в Ближнем Кругу, Барятинский, — напомнил он. — Я предлагаю тебе место в Ближнем Кругу! И тебе для этого даже делать ничего не придётся.

— Ничего, ага, — кивнул я. — Всего лишь позволить своей команде проиграть на международном турнире.

— Мы не проиграем!

— Да-да, конечно. Ни в коем случае… В общем, слушай внимательно. Диктую ответ на твоё предложение.

Я набрал в грудь воздуха и выдал длинную, прочувствованную фразу. С чётким обозначением адреса, по которому следовало отправиться тем, кто придумал подкупать меня победой в поединке.

Догадывался, что слова, которые использовал, Корицкому были в большинстве своём не знакомы, поэтому повторил дважды. Заботливо спросил:

— Всё запомнил? Сумеешь передать в точности?

Корицкий обалдело хлопал глазами. Видимо, не ожидал от аристократа такого профессионального владения обсценной лексикой.

— Что, не запомнил? Ещё раз повторить?

— Ты… — крякнул Корицкий, — ты…

— Я не продаюсь — во-первых. Я уделаю тебя на поединке в любом случае, независимо от того, будешь ты поддаваться или нет — во-вторых. А если ты ещё раз припрёшься ко мне хотя бы с намёком на то, что сейчас нёс — выйдешь отсюда в окно. Это, в-третьих. И вот теперь уж точно — пошёл вон!

С этими словами я распахнул дверь, ухватил Корицкого за шиворот и выпнул в коридор.

Горничная в чепце и переднике, катящая по коридору тележку со стопками постельного белья, охнула и прижалась к стене.

Корицкий злобно зыркнул на неё. Что-то прошипел сквозь зубы и шевельнул ладонью.

Горничная застыла с полуоткрытым ртом. Корицкий поднялся с пола.

— Ты даже не представляешь, как сильно об этом пожалеешь, Барятинский, — процедил он. — Просто не представляешь!

— Кстати, давно хотел спросить, — вспомнил я. — Всем чёрным магам слова проклятий пишет один и тот же спич-мейкер? Как под копирку шпарите.

— Пожалеешь, — мрачно повторил Корицкий.

И скрылся за дверью своего номера.

Горничная отмерла. Испуганно захлопала ресницами, глядя на меня.

— Всё в порядке, красавица, — успокоил девушку я. — Не обращай внимания. Иди, куда шла, — и сунул в карман передника купюру.

Говорил я по-русски, но деньги — штука универсальная. С их помощью, как правило, можно достичь понимания по любому вопросу с носителем любого языка.

— Oh merci! — пролепетала горничная.

И поспешила, вместе стележкой, убраться подальше.

— Нет, — сказали за моей спиной.

Я обернулся.

Спросил у Кристины:

— Что — нет?

— Нет, чёрным магам пишет слова проклятий не один и тот же человек.

— Так и думал, что дело в узости черномагического мышления.

Кристина попыталась пихнуть меня локтем, я сместился в сторону. Кристина выставила глушилку. Спросила:

— Что это было? Сейчас, с Корицким?

— Попытка подкупа.

— Что-о?!

— Меня пытались купить.

Я вкратце пересказал суть. Кристина нахмурилась.

— Очень странно. Неужели победа в Игре для Корицкого важнее, чем место в Ближнем Кругу?

— Я тоже поначалу удивился, — кивнул я. — А потом понял, что меня просто пытались развести, как последнего лоха.

Кристина непонимающе наклонила голову.

— Никто не собирается проигрывать мне на поединке, — пояснил я. — Даже если Корицкий принёс бы сейчас клятву, что проиграет — он нашёл бы способ выкрутиться. Его род не позволил бы мне победить.

— Хочешь сказать, что Корицкий пытался тебя обмануть? — изумилась Кристина.

— Именно.

— Боже, какой позор, — её губы скривились.

Я пожал плечами:

— Чего не сделаешь ради победы. Видать, до зарезу охота попасть на первые страницы газет вместо меня.

— Корицкий не привёл бы команду к победе! Он — не ты.

— Приятно, что ты это замечаешь, — я привлёк Кристину к себе.

В конце коридора открылась дверь. Кристина вздрогнула и вывернулась из моих объятий. Пробормотала:

— Слушай, ну не здесь же!

— Опять — не здесь, — вздохнул я. — Ладно, идём. Ребята, наверное, уже собрались.

* * *

Я даже не предполагал, насколько окажусь прав.

— Сюрпри-и-из!!! — заорал десяток молодых глоток, когда мы с Кристиной вошли в ресторан.

Здесь были все. Моя команда — ну, это само собой, — а помимо них — Мишель, Андрей, Полли, Надя и Вова.

— Ну вы даёте, — только и сказал я.

— Мы и сегодня были на трибуне, — похвасталась Надя, — ещё утром приехали, вместе с дедушкой. Нина тоже очень хотела поехать, но она занята подготовкой к свадьбе.

В конце лета Нина собиралась выйти замуж. Жениха мне представили ещё осенью, и у нас дома он бывал не раз — это был тот самый «человек», который, по уверениям Нади, готов был жениться на Нине без всякого приданого. Звали жениха Вениамин Корф, а готовность жениться хоть сию минуту — наплевать, с приданым или без — читалась в его счастливых глазах столь отчётливо, что я с первого взгляда понял: за Нину могу не беспокоиться. Я, собственно, и не беспокоился. Тем более, что в подготовках к свадьбе разбирался примерно никак.

— Дедушка передаёт тебе привет и желает удачи, — продолжила Надя. — С нами он не пошёл, сказал, что ему такие развлечения уже не по возрасту. Сказал, что завтра посидит с нами, в тихом семейном кругу, — при этих словах она покосилась на Вову.

Который, как ни странно, выглядел в этой компании уже вполне освоившимся. Видимо, мои друзья, хоть и сплошь аристократы — всё-таки не Григорий Михайлович Барятинский. С такими соседями Вова чувствовал себя куда комфортнее. Анатоль, севший рядом с Вовой, уже втирал ему что-то о преимуществах последнего «руссо-балта» перед американским «бьюиком». Вова охотно поддерживал беседу. Я понял, что кто-кто — а эти двое скучать на вечеринке уж точно не будут.

— Поздравляю с победой, Костя! — из-за стола поднялся Мишель. — Это было великолепно! Я так счастлив, что Надежда Александровна пригласила меня присоединиться к команде поддержки!

— Я была уверена, что Костя будет рад тебя видеть, — сказала Надя, — мало ли что может случиться, вдруг ему понадобится твоя помощь, — и незаметно подмигнула мне.

«Денег-то на поездку у Мишеля нет, — мысленно закончил я. — И единственный способ заставить его воспользоваться деньгами Барятинских — убедить в том, что Костя без него как без рук».

— Правильно! Очень рад, что ты приехал, — сказал Мишелю я.

— Да-да, — подхватила Полли. — Я тоже бесконечно счастлива, что мы здесь! Такая напряженная Игра, вам так нужна была поддержка зрителей! Боже, как я переживала!

— За Костю, или за Дюплесси? — фыркнула Надя. — Помнится, ещё год назад ты хвасталась мне коллекцией его портретов…

— Ах, я была молода и наивна, — отмахнулась Полли. Подняла бокал с шампанским. — Господа, ну что же мы? Предлагаю выпить за победу!

И дальше вечеринка покатилась так, как ей положено катиться в кругу близких друзей.

Глава 13 Романтика

Из ресторана мы вышли уже за полночь. В небе висела луна.

— Как романтично! — проворковала Полли.

Стрельнула глазами в меня и взяла под руку Мишеля. Кристина шла рядом со мной. Мы немного отстали от всех.

— Хороший вечер, правда? — сказала Кристина.

— Хороший. А может стать ещё лучше.

Кристина покраснела.

— Я ещё ничего не решила…

— Это не страшно, — успокоил я. — Когда вернёмся в отель, я зайду к тебе, и мы всё решим. Вдвоём такие вопросы решаются гораздо быстрее, чем по одиночке, поверь.

— Только приходи так, чтобы тебя никто не увидел, — сдалась Кристина.

Я улыбнулся:

— Будешь учить меня конспирации?

— Э-эй, отстающие! — к нам обернулась Полли, помахала рукой. — Мы, между прочим, пока ещё здесь! — и остановилась в ожидании, глядя на нас.

— Интересно, сколько должно пройти времени для того, чтобы она прекратила тебя преследовать? — задумчиво пробормотала Кристина.

* * *

Я стоял на балконе своего номера, облокотившись о перила, и смотрел вниз, на улицу. В окнах отеля постепенно гас свет — наша компания разбрелась по номерам и укладывалась спать. Я решил выждать, пока погаснут все окна, и только после этого идти к Кристине.

Со мной творилось что-то странное. Что-то, чего не испытывал ни разу за обе жизни.

Готовясь к чему-то — неважно, к чему — прежде я всегда был нацелен на результат. И не испытывал ничего, кроме желания побыстрее его достичь. Так было в детстве, так было, когда я стал бойцом Сопротивления. Так было с женщинами. А теперь я даже не знал, как назвать то, что со мной происходит.

Я… волновался? Да, наверное. Наверное, это называется так. Сложно определить, что за чувство испытываешь — если прежде никогда его не испытывал.

Ну, хорошо. Пусть будет — волнуюсь. А почему, интересно? Что может пойти не так? Что я собираюсь делать такого, чего не делал бы раньше? Мне ведь не семнадцать лет, в конце концов! Да и в семнадцать я в прежней жизни в подобных ситуациях никакого волнения не испытывал…

Ладно, чёрт с этим. Что со мной происходит, разбираться будем позже. А сейчас пора действовать. Последнее окно погасло… С этой мыслью я закинул цепь на соседний балкон.

* * *

— Костя! Ты с ума сошёл?! — Кристина, обернувшаяся на мой стук из-за стеклянной балконной двери, едва не подпрыгнула. — Что ты тут делаешь?!

— Ну, я ведь обещал зайти. Впустишь?

Кристина открыла. Отстранилась, пропуская меня. Ехидно обронила:

— Обычные двери — для слабаков?

Я пожал плечами:

— Ну, ты же сама попросила прийти так, чтобы никто не видел. Вот я и не пошёл по коридору, там очень уж любит ошиваться Синельников.

— Хочешь сказать, что никто не увидел, как ты лазишь по балконам?

— Никто. Все уже легли спать и смотрят сны, а не выглядывают в окна.

— Ты всё-таки — сумасшедший.

— Да, ты говорила.

Я привлёк Кристину к себе. Она была одета в длинный гостиничный халат. Волосы — ещё влажные, наверное, недавно вышла из душа.

— Я даже одеться не успела… — неловко пробормотала она.

— Так мы и не в театр собираемся. А выглядишь ты прекрасно.

Кристина обвела глазами номер — в последнем порыве соблюсти приличия.

— Может быть, ты хочешь чего-нибудь? Чай, фрукты…

— Хочу, — кивнул я.

И поцеловал её в губы.

В этот раз она даже не сопротивлялась. Только прошептала, почувствовав, что я развязываю пояс её халата:

— Ты… ты ведь понимаешь, что мы не сможем остановиться?

— Я понимаю, что у меня нет ни малейшего желания останавливаться. И у тебя, по-моему, тоже.

— Но мы даже не обручены!

— А в прошлой жизни ты обязательно обручалась? Со всеми, с кем…

Я не договорил. Кристина вспыхнула и отстранилась от меня.

Я поначалу не понял, в чём дело. Для той суровой воительницы, которую видел в Изнанке, такое показалось слишком невероятным. Но пунцовые щеки Кристины и мятущийся взгляд говорили сами за себя.

— Ты хочешь сказать, что… — я поймал её за плечи, заглянул в лицо. — То есть… у тебя это будет в первый раз?

— Да! — яростно выпалила она. — Да, чёрт бы тебя побрал! У меня никогда никого не было. Ни в этой жизни, ни в прошлой. Можешь начинать смеяться, — Кристина опустила голову.

— Ну… В этой — допустим, — озадаченно пробормотал я. — Но в прошлой…

— В прошлой я командовала обороной Рубежа. — Кристина говорила неохотно, но быстро. Так, будто стремилась поскорее всё сказать. — Когда стала командующим, мне было всего двадцать лет. Слишком рано — но после смерти моего отца никого другого, кто мог бы это сделать, в живых не осталось. Я не могла себе позволить приблизить кого-то из своего окружения больше, чем других. Я всегда говорила, что все мои воины для меня — равны. И старалась вести себя так, чтобы слова не расходились с делом, никого из них никогда не выделяла.

— Разумно, — решил я.

— Опять смеёшься? — вскинулась Кристина.

— Для разнообразия — нет. Немного удивился, но уже прошло.

— Ну, ещё бы ты не удивился, — огрызнулась Кристина. Она успела оправиться от смущения. — Привык судить по себе! Сам-то, наверное, уже со счёта сбился…

— Я говорил, что ты выглядишь очень забавно, когда ревнуешь? — я улыбнулся и снова привлек её к себе.

Кристина возмущенно ахнула, но с ответом не нашлась. И вырываться не стала.

— Ты просто ждала, — глядя на неё, сказал я.

— Чего?

— Не «чего», а «кого». Меня.

И она даже не стала спорить. Хотя, возможно, просто не успела — в дверь постучали.

Мы с Кристиной переглянулись.

— Нет, я никого не жду, — напряженно сказала она.

— А я тебя ни о чём и не спрашивал.

Вокруг моего запястья обвилась цепь. Опустив взгляд, я увидел, что Кристина сжимает в руке меч.

К двери она приблизилась на цыпочках.

— Кто там?

— Ах, Кристина, извини, пожалуйста, за беспокойство, — виновато залепетали из-за двери. — Ты позволишь мне войти?

Я с изумлением понял, что лепет принадлежит Полли.

— Я уже легла, — резко ответила Кристина. — Что случилось?

— Ах, прости ещё раз! Но мне просто не к кому больше обратиться!

— А это точно Полли? — прошептал я. — Не маскировка?

Кристина метнулась к прикроватной тумбочке, схватила с неё золотой лорнет — такой же, какой был у Агнессы.

— Осторожно, — шёпотом предупредил я.

Переместился так, чтобы стоящая за дверью Полли меня не увидела — но сам в любой момент смог бы подстраховать Кристину. Она кивнула и приоткрыла дверь. Поднесла к глазам лорнет.

— О, какая прелестная вещица! — восхитилась Полли. — Не знала, что у тебя проблемы со зрением.

— Это случается, если меня разбудить в неурочное время, — проворчала Кристина, опуская лорнет. Полли, судя по всему, оказалась настоящей. — Так что случилось?

— Ах, — я этого не видел, но мгновенно представил, как Полли заламывает руки — этот жест был мне хорошо знаком. — Вообрази только: я пыталась сотворить новые духи. Специально для завтрашнего дня, он обещает быть таким волнительным! Очень модный аромат, знаешь — с нотками цитруса и сандала…

— Не интересуюсь, — отрезала Кристина.

— Да-да, — заторопилась Полли, — понимаю, ты всегда слишком занята учёбой! Но что-то у меня пошло не так. Возможно, переезд, или полнолуние повлияло… Не знаю. Но, в общем, теперь в моей комнате отвратительно воняет жжёной резиной. И сомневаюсь, что запах выветрится до утра. Ты позволишь мне переночевать у тебя?

— Элина умеет устранять любые запахи.

— Я знаю, я стучалась к ней. Но она не открывает! Должно быть, уже спит.

— А почему ты не хочешь пойти к Надин Барятинской? Вы же лучшие подруги.

— Ах, Надин сейчас совершенно не до меня, — вздохнула Полли. — Она абсолютно потеряла голову с этим своим Владимиром — во-первых. А во-вторых, живёт в другом отеле вместе с Григорием Михайловичем. Не ехать же мне через полгорода, — Полли печально вздохнула.

По этому вздоху я понял, что по доброй воле она не уйдёт.

Кристина обернулась ко мне.

Беспомощное выражение её лица расшифровать было нетрудно. Если сейчас в категорической форме предложит Полли убираться восвояси, завтра сплетен не оберёшься. Спрашивается, что такого может происходить в номере у Кристины, из-за чего наотрез отказывается впустить подругу, которая оказалась в сложной ситуации?

Н-да… Я махнул рукой — дескать, понял.

Открыл балконную дверь и растворился в темноте.

— Я безумно тебе благодарна, — донёсся до меня через минуту щебет Полли. — Честное слово, я тебе не помешаю! Надеюсь, я не нарушила твои планы?

— Какие у меня могут планы во втором часу ночи? — буркнула Кристина.

— Ну, я не знаю. Я просто так спросила, из вежливости, — Полли хихикнула. — Барятинский иногда бывает таким настойчивым! Мне ли не знать.

— У Барятинского завтра — Игра, — отрезала Кристина. — Так же, к слову, как и у меня. Я хочу спать, прости.

— О, да! Разумеется. Доброй ночи.

Свет погас, и в комнате наступила тишина.

А я спрыгнул с четвёртого этажа вниз. Если уж тебе дана по праву рождения такая штука, как родовая магия — грех ею не пользоваться. Пока шёл к парадному входу отеля, взглянул наверх. Окно в номере Полли было закрыто.

Ну, как я и думал, в общем-то. Жжёной резиной там внутри пахнет, ага! Видимо, поэтому комнату даже не пытаются проветрить…

Я, не удержавшись, расхохотался. Вот уж в чём Аполлинарии Андреевне не откажешь, так это в находчивости! Мы с Кристиной ещё сами не знали, что у нас будет свидание — а Полли уже приняла меры к тому, чтобы оно не состоялось. И долго, интересно, она так за нами бегать собирается? Надо бы намекнуть Мишелю, чтобы переходил уже к решительным действиям. Глядишь, отвлечётся…

У себя в номере, перед тем как заснуть, я вспомнил о словах Кристины.

«Я была командиром Рубежа».

О чём речь, понятия не имел, но слово «рубеж» — само по себе говорящее. Надо будет расспросить её подробнее. Чувствую, нам ещё многое предстоит узнать друг о друге.

* * *

— И снова я бесконечно рад приветствовать наши уважаемые команды! — проорал ведущий. — Здравствуйте, уважаемые зрители!

Уважаемые зрители на трибунах взревели. Трибуны — которые и вчера казались заполненными до отказа, — сегодня были забиты так, что яблоку упасть негде.

За завтраком мы успели просмотреть утренние газеты. Заголовки пестрели пожеланиями французской команде сегодня отыграться. Нашу команду кое-где сдержанно хвалили, но в основном безудержно ругали. В целом сходились на том, что этим русским, конечно же, просто повезло.

Фотографии запечатлели в основном меня. Вот я веду команду сквозь толпу, удерживая перед собой Щит. Вот лечу на цепи на крышу магазина. А вот — стою на ступеньке пожарной лестницы, обняв Кристину.

«О-ля-ля! — гласила подпись под этой фотографией. — А ведь мсье Барятинский — белый маг! Помнит ли он об этом, заключая в объятия мадемуазель Алмазову, представительницу черномагического рода?»

Я зачем-то вообразил, как должно было перекорёжить от этой фотографии деда. И вспомнил о том, что вечер нам предстоит провести вместе с ним. Надеюсь, закончится эта встреча получше, чем та достопамятная в Барятино — когда Вова приехал знакомиться с семьёй своей невесты. И надеюсь, что надолго мы в ресторане не задержимся, вечером я обещал встретиться ещё и с Триалем.

А, ну и Игра, да. Игру обязательно надо выиграть. После того, как я отпинал Корицкого — просто обязан это сделать. Надеюсь, этот недоумок хотя бы козни мне строить не собирается. Мы, всё-таки, выступаем за одну команду.

Корицкий на меня, кстати, за всё утро ни разу не взглянул, демонстративно отворачивался. Да и чёрт с ним, не больно надо. Лишь бы не мешал.

— В этот раз, дамы и господа, правила очень просты, — говорил между тем ведущий. — Задача наших команд — найти выход. Всего лишь — найти выход! Кажется, что это очень простое задание, не так ли? Но смею вас заверить, это будет совсем не легко. Ведь обитатели локаций попытаются удержать наших игроков в своем царстве! — Ведущий сатанински расхохотался. После чего уже вполне нормальным, деловитым тоном закончил: — Флаг будет установлен недалеко от выхода, уверен, что вы его сразу заметите. Та команда, чей представитель первым дотронется до флага — победит. Желаю удачи, уважаемые игроки!

Над Сорбонной прокатился пушечный выстрел.

А в следующую секунду нас накрыла кромешная темнота — на мгновение показалось, что я ослеп. Но зрение быстро подстроилось к темноте, да к тому же Элина и Анатоль зажгли магические огоньки.

— Где мы? — оглядываясь, спросила Элина.

В подземелье — это был очевидный ответ. Но если, например, подземелья Кронштадта представляли собой военные укрепления, то о назначении извилистых коридоров, расползающихся из зала, в котором мы стояли сейчас, приходилось только догадываться.

— Похоже на каменоломни, — подал голос Анатоль. — Я как-то бывал с отцом. Только вот, — он провёл рукой по стене. — Если не ошибаюсь, эти давно заброшены.

— А что за надпись? — спросил Боровиков. Он стоял, задрав голову, под одним из входов. — Темно, не разберу…

— «Arrête! — прочитала Кристина. — С’est ici l’empire de la Mort».

— «Остановись, здесь царство смерти»? — удивился Анатоль. — И что это, по-вашему…

— Катакомбы! — ахнула Элина. — Это цитата из какого-то стихотворения, я читала о ней! Так вот куда мы попали.

— А больше ничего полезного вы не читали, госпожа Вачнадзе? — буркнул Корицкий. — Например, в который из коридоров нам нужно идти для того, чтобы найти выход?

— Нет, ничего такого я не читала, господин Корицкий, — огрызнулась Элина. — К вашему сведению, туристов сюда пускают только в сопровождении экскурсовода. Говорят, что иначе можно заблудиться так, что тебя вовсе не найдут. А если бы я даже что-то такое и читала, уверена, что часть этих коридоров — магическое творение.

— Согласен, — кивнул я. — Идеи?

— Элина сказала, что часть коридоров — магическое творение, — задумчиво произнесла Кристина. — Коридоров — шесть. И нас тут — шестеро…

— Думаешь, это подсказка? — спросил Анатоль. — Знак, что мы должны разделиться?

Я пожал плечами.

— Может, и подсказка. Не проверим — не узнаем… Разделяемся! Выберите каждый по коридору. Они наверняка будут разветвляться. Для того, чтобы не заблудиться, придерживайтесь строго одного направления. Выбирайте, к примеру, всегда только самый правый или самый левый тоннель. А тот коридор, из которого вышли, помечайте.

— Как? — спросил Боровиков.

Я нагнулся, поднял с земли камешек. Чиркнул по стене крест-накрест:

— Например, вот так. Ещё вопросы есть?

— Нет вопросов, — кивнул Боровиков. — Всё понятно.

— Тогда уходим, а через пятнадцать минут возвращаемся и докладываем обстановку, — приказал я. — Если кто-то управится раньше, чем за пятнадцать минут — пусть со всех ног бежит сюда и зовёт остальных. На всякий случай напоминаю, что голос можно усилить магией.

— А как мы узнаем, что прошло пятнадцать минут? — спросила Элина. — У меня нет часов…

— Через пятнадцать минут сработает будильник, — я вынул из кармана отцовские часы.

Завёл будильник, положил часы на камень в центре зала. Спросил у Элины:

— Можешь усилить их звук?

— Да, конечно.

Элина повела рукой. Тиканье часов стало таким громким, что расслышать можно было из любой точки зала.

— Кошмар, — поморщился Корицкий. — Если они так громко тикают — могу себе представить, как будут трезвонить! Наверху в Люксембургском саду все цветы завянут.

— Ничего, зато ты услышишь, — буркнул я. — Задача ясна?

— Да, Капитан! — дружно отозвалась команда.

— Выполнять!

И мы разбежались по шести коридорам.

Глава 14 Катакомбы

Я двигался по тому, который мне достался, тем способом, о котором рассказал. При разветвлениях всегда выбирал одно направление, выход из коридора помечал крестом. Внимательно осматривал всё, что видел, но на глаза пока не попадалось ничего примечательного. Это были просто старые, давно заброшенные каменоломни. Со следами грубого теса на стенах, полу и потолке. Специалистом я не был, но знал, что добывали тут так называемый белый камень, известняк.

Во втором по счёту коридоре я наткнулся на огарок свечи, погасший лет этак сто назад.

Огарок держал в руках скелет. Тот, кто когда-то был человеком, сидел, прислонившись к стене. Одежда на нём давно истлела, тонкие кости, оставшиеся от пальцев, перед смертью стиснули огарок. Картина рисовалась простая и жестокая: свеча погасла, и человек, оказавшийся в кромешной темноте, сдался. Он больше не пытался найти выход. Просто уселся на пол и так и сидел — до тех пор, пока не умер от голода и обезвоживания.

Я прошёл ещё два рукава коридора. Увидел осколки глиняной плошки, разбитой задолго до того, как в моём мире к власти пришли Концерны. И ещё один скелет.

Этот парень, в отличие от предыдущего, не сдавался до самого конца. Когда он разбил плошку — по случайности, наверное, — выдолбил её осколком ямку в известняке на полу. В ямке скапливалась капающая с потолка вода. Это, вероятно, позволило человеку прожить немного дольше, чем его предшественнику с огарком.

Осмотр находок ничего не дал: огарок как огарок, осколки как осколки, скелеты как скелеты. Не подсказки — точно.

Н-да, весёленькое место… Я вспомнил рассказ Кристины о том, что парижские градоначальники превратили катакомбы в гигантский могильник. А значит, уж чего-чего — а скелетов тут должно быть предостаточно.

Надеюсь, никто из моей команды не боится мертвецов. У меня-то достаточно опыта, чтобы знать: мёртвые тебе точно ничего плохого не сделают, бояться надо живых. Кристине, вероятнее всего, это правило тоже хорошо известно. А вот насчет Элины, да и парней — сомневаюсь. Впрочем, истерических воплей пока не слышно — уже хорошо…

И, не успел я об этом подумать, как до меня донёсся отчаянный визг. Приглушённый толстыми стенами коридоров, но вполне различимый.

«Накаркал», — мелькнуло в голове.

Хотя думал я об этом уже на бегу. Обратный путь занял гораздо меньше времени: через две минуты я стоял посреди зала, в котором оставил часы.

Они так и лежали на камне. А рядом на полу корчился Корицкий, прижимая к груди руку.

— Что случилось?! — рявкнул я.

— Ненавижу тебя, Барятинский, — простонал Корицкий. — Будь ты проклят вместе со своими часами!

— Что с тобой? — возле Корицкого присела запыхавшаяся Элина.

Заставила его отвести пострадавшую ладонь от груди, осмотрела. Удивлённо проговорила:

— Магический удар? Но откуда? Ты нашёл подсказку?

Корицкий ненавистно зыркнул на меня. А я вспомнил слова деда — о том, что отцовские часы содержат сюрприз. Ласково спросил у Корицкого:

— Ты идиот? Зачем ты трогал часы? Я же ясно приказал: если обнаружишь что-то, возвращаться сюда и звать остальных! Разве я приказывал лезть к часам?

— Да меня бесило это тиканье! — огрызнулся Корицкий. — Аж в ушах звенело — будто механизм, считающий секунды до взрыва! Я хотел убрать звук, а потом уж звать вас.

— Ладно, всё. На будущее: не смей трогать мои вещи! — Я забрал часы. — Элина, справишься с его рукой?

— Постараюсь.

Над ладонью Корицкого появился знакомый пушистый шарик.

— Что ты нашёл? — спросил я.

— Подземное озеро, — кривясь от боли, буркнул Корицкий. — В центре — большой камень, возможно, он содержит в себе подсказку.

— А посмотреть ты не сообразил? — фыркнул Боровиков.

— Представь себе: это было первое, что пришло мне в голову! Но озеро — ледяное. Я и двух шагов не ступил, как ноги свело, — Корицкий поднялся. Ноги у него действительно были мокрые. В ботинках хлюпало, со штанов капала вода. — Я пытался прогреть воду огнём, но только зря потратил ресурс.

— Разберёмся, — сказал я. — Идём, быстро!

* * *

Озеро, о котором говорил Корицкий, оказалось идеально круглым, метров пятидесяти в диаметре. Посреди него лежал огромный валун.

Кристина присела, опустила руку в прозрачную воду. Недоуменно проговорила:

— Не такая уж холодная.

Я тоже коснулся воды. Холодная — да. Но не настолько, чтобы не суметь добраться до валуна в центре озера.

Корицкий дёрнул плечом:

— Вероятно, нагрелась. Лично я понятия не имею о свойствах этой воды. Может, через полчаса она вообще закипит — чёрт её знает.

— Может быть, — пробормотал я. — Всё может быть… Афанасий, ты со мной! Остальные — стойте пока тут, — а сам уже шёл, по пояс в воде, к валуну.

И снова — камень как камень. Ни надписей, ни намёков на какие-то скрытые механизмы. Верхушку камня я рассмотреть не мог, не хватало роста — валун возвышался над моей головой сантиметров на двадцать. Я повернулся к Боровикову. Тот понял без слов: помог мне взобраться.

Хм-м, ну я в общем-то не удивлён. На верхушке ещё остались мокрые следы — кто-то побывал тут до меня.

Кто-то, кто был выше меня ростом. Кто-то, кому очень хотелось выбраться из локации самостоятельно и собрать все лавры в одиночку. Сразу подсказку он не нашёл и побоялся, что пятнадцати минут, отмеренных мной, не хватит. Для того, чтобы добавить себе времени на поиск подсказки, этот кто-то вернулся в зал, где я оставил часы, и собирался переставить будильник на более позднее время. Откуда ему было знать, что часы охраняет колдовство Александра Барятинского — одного из самых сильных магов Российской Империи? Часы — золотые, явно не дешёвые, вот Александр и решил обезопасить себя от случайных воришек. При том образе жизни, который вёл в последние годы — разумная предосторожность, в общем-то.

— Что там? — спросил Боровиков.

Я посмотрел на Корицкого. Тот не выдержал — отвёл взгляд. Понял, что я догадался.

Прижать его к стенке я мог, но какой смысл затевать разборки сейчас? Закончится Игра — ушатаю этого недоумка так, что мало не покажется. А в данный момент на повестке дня другие задачи. Нужно выбраться из локации, пока она не закрылась. Пока не начался камнепад, наводнение, или что-нибудь в этом роде.

Я спрыгнул в воду. Приказал своим:

— Все — сюда, — а сам раскрутил цепь и накинул её на валун.

— Что ты там увидел? — спросил Боровиков.

— На камне нарисована спираль со стрелкой на конце. Я думаю, что его нужно поворачивать вокруг своей оси, в направлении стрелки.

— Повора… — Корицкий запнулся.

— Не сообразил, да? — посочувствовал я. — Ну, утешайся тем, что в одиночку у тебя всё равно не хватило бы сил. Игра — это прежде всего работа в команде, сколько можно повторять? И большинство локаций построено так, что пройти их получится, только действуя сообща.

— О чём это ты? — нахмурился Боровиков.

— Ах, вот оно что, — поворачиваясь к Корицкому, процедила Кристина.

Она, единственная из всех, догадалась.

— Кому надо, тот понял, — отрезал я. — Кристина, спокойно! Эмоции потом. Сейчас работаем, — и я потянул за цепь. Приказал: — Анатоль, Элина, энергию — мне! Остальные — навалитесь на камень и помогайте. Поехали!

Анатоль и Элина встали с двух сторон за моей спиной. Я ощутил прилив энергии, изо всех сил потянул за цепь. Боровиков, Кристина и Корицкий навалились на камень, пытаясь провернуть его руками. Поначалу казалось, что ничего не происходит. Я уже начал думать, что со значением подсказки ошибся, когда вдруг почувствовал движение.

— Пошёл! — подтвердил Боровиков.

У него от напряжения покраснело лицо, на могучих руках, упершихся в камень, проступили жилы. Но валун действительно поворачивался. Медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Через минуту я приказал команде отступить на шаг — валун вращался уже сам, без нашей помощи.

— Что это значит? — крикнула Элина.

— Мне кажется, он уходит под землю! — услышал я голос Боровикова, которого не видел — его закрывал от меня камень. — Как будто ввинчивается в неё!

— Возьмитесь за руки! — приказал я. — Быстро! — и схватил за руки стоящих справа и слева от меня Анатоля и Элину.

В следующую секунду валун исчез из вида. Провалился под землю, оставив вместо себя внушительного размера воронку — тут же образовавшую водоворот. Нас, держащихся за руки, подхватило волной и смыло в эту воронку.

* * *

Приземление было относительно мягким — нас не сбросило с высоты, а будто выплеснуло волной на берег. Конкретно на меня выплеснуло Элину. Поняв, что лежит на мне, девушка густо покраснела. Пробормотала:

— Извини, пожалуйста.

— Да на здоровье. Совершенно не возражаю против того, чтобы на мне лежали девушки. Наоборот, только рад.

— Я, кстати, тоже не возражал бы, — поворачиваясь к нам с Элиной, проворчал Анатоль. — Но для девушек присутствие Константина Барятинского — что-то вроде магнита. Стоит только появиться ему, как всех других парней они попросту перестают замечать.

Элина покраснела ещё больше и поспешно вскочила на ноги. Запротестовала:

— Дело вовсе не в Косте! Это вообще получилось случайно!

— Да-да, — ухмыльнулся Анатоль. — Я так и понял. Дело не в Косте, дело в череде бесконечных случайностей…

Дальше я их не слушал, осматривался. Вся моя команда была в сборе, из-за падения никто, судя по виду, не пострадал. Ни о каком озере больше не было и речи, и даже наша одежда успела высохнуть.

А находились мы снова в подземном коридоре. Пол и потолок — всё тот же тесаный известняк. А вот стены… Я перевёл взгляд на Кристину. Она тоже поняла, из чего они сделаны. Но молчала, старалась не показать свой страх. Только в лице изменилась и переместилась ближе ко мне.

Элина, пока ещё занятая перепалкой с Анатолем, пока ничего не замечала.

— … и если ты думаешь, что тебе позволительно… — Элина не договорила, оборвала себя на полуслове.

Увидела, должно быть, перекошенное лицо Кристины и посмотрела туда же, куда смотрела подруга.

— А-а-а-а-а!!! — по подземелью прокатился девчачий вопль такой силы, что в ушах у меня зазвенело.

И, наверное, не только у меня. Элина обеими руками вцепилась в рукав Анатоля и спряталась за его спину — видимо, напрочь забыв, с кем за секунду до этого препиралась.

А в руке у Анатоля мгновенно появилась сабля.

«Неплохо, — мысленно похвалил рефлексы друга я. — А если сравнить с тем, что было год назад, во время самой первой Игры в Царском Селе — то просто великолепно. Мои соратники действительно набирают силу, Витман прав».

Сейчас Элине, конечно, ничего не угрожает — по крайней мере, пока, — но действует Анатоль правильно.

— Это всего лишь кости, Элина, — сказал я, дождавшись, пока под сводом коридора стихнут последние отголоски вопля. — Обычные кости. Они — не живые. Ничего тебе не сделают.

Впрочем, справедливости ради — от такого зрелища и мужику-то стало бы не по себе. Стены коридора были сложены из человеческих костей и черепов. Видимо, те самые шесть миллионов останков, о которых говорила Кристина.

Черепа были уложены друг на друга, составляя колонны. А пространство между колоннами заполняли кости.

— Эргономично, — пробормотал я. — И удобно. Корпораты бы оценили.

Хотя, вряд ли. В моём загаженном промышленными и бытовыми отходами, катастрофически перенаселённом мире погребение в земле давно стало привилегией не просто богатых, а очень богатых людей. Люди среднего достатка могли позволить себе урну в колумбарии. Прах тех, кто победнее, просто развеивали по ветру.

Я положил руку Элине на плечо. Повторил:

— Это всего лишь кости. Они ничего тебе не сделают.

Элина смущённо отвела взгляд. Пробормотала:

— Я вовсе не боюсь. Это я от неожиданности.

— Бывает, — сказал Анатоль. Сабля из его руки исчезла. — Куда нам двигаться, Капитан?

Мы находились посреди коридора. Пойти можно было в любую сторону.

— Туда, — показал я.

— Почему это? — немедленно влез Корицкий.

— Потому, что вода уходила туда, — я показал в противоположную сторону. — А значит, там — низ. В то время, как наша задача — выбраться наверх.

— Логично, — одобрил Боровиков.

— Ты, как обычно — замыкающий, — сказал я. — Я иду первым, за мной Анатоль и Корицкий, за ними — девушки. Идём!

Мы двинулись по коридору.

Я время от времени оглядывался на Элину. Заметно было, что ей всё ещё не по себе, но старалась держать себя в руках.

— Боже мой, сколько же их тут, — донесся до меня её негромкий шёпот.

— Шесть миллионов, — любезно просветила Кристина, — я читала.

— Ужас какой… Да ещё эта гробовая тишина…

— Вот уж и впрямь — гробовая, — хохотнул Боровиков.

— Афанасий, прекрати! Ну что за цинизм?

— А чего ты хочешь от чёрного мага?

— Тишина — это тоже хорошо, — примирительно сказал я. — В тишине легко услышать посторонний звук.

И тут же, как будто кто-то неведомый только этих моих слов и дожидался, до нас донёсся странный звук. Негромкий — будто стукнули друг о друга барабанные палочки. Десяток барабанных палочек. Сотня…

— Быстрее! — приказал я. — Там что-то происходит!

Мы ускорились.

Ну… Кости — это ведь тоже палочки? В каком-то смысле.

Вдали, в коридоре, кости, из которых были сложены стены, в буквальном смысле вываливались из них. И, постукивая друг о друга с тем самым звуком барабанных палочек, составлялись в скелеты.

Ноги, ребра, позвоночник, руки, кисти… Последними крепились головы-черепа.

Мы застали момент, когда головы двух ближайших к нам скелетов обрели законное место на плечах. И скелеты, укомплектовавшись полностью, бросились на нас.

Истерический визг Элины заглушил звон металла о металл. Я активировал цепь, Анатоль и Корицкий выхватили сабли. В руках у скелетов тоже появились сабли. Очень скоро стало ясно, что фехтуют мертвецы не хуже живых.

Техника была отработана нами ещё на рыцарях: я с цепью сместился за спины парней. Они сдерживали натиск скелетов саблями, я сносил черепа цепью. Но продвинуться вперёд не получалось: «убитые» скелеты не исчезали. Они просто рассыпались, постепенно заваливая коридор костями и черепами.

— Элина! — гаркнул я. — Соберись! Попробуй растворить кости! Афанасий, смени Анатоля! Анатоль — помоги Элине!

Рокировка — теперь саблей работал Боровиков, а Анатоль встал рядом с Элиной. Положил ей руку на плечо, шепнул что-то ободряющее — мои бойцы действительно научились поддерживать друг друга. Сработало. Элина встрепенулась, подняла ладонь.

Кости на полу, загораживающие проход, начали плавиться и оседать.

Сабли зазвенели громче и напористее. Мы постепенно, шаг за шагом продвигались вперёд.

Корицкий вдруг вскрикнул — сабля противника рассекла ему предплечье.

— Кристина, смени, — приказал я.

Меняясь местами с Кристиной, Корицкий неловко задел раненной рукой и её, и Боровикова — я увидел капли крови. Ребята, если это и заметили, не обратили внимания. Рядом с Боровиковым встала Кристина.

Скелеты, сметённые цепью и разваливающиеся под сабельными ударами, осыпались на пол грудами костей — и тут же, столкнувшись с магией Элины, проседали, растекались. Мы продвигались вперёд всё быстрее.

Когда сзади, из коридора, заваленного полурасплавленными костями, долетел вопль Корицкого:

— Сюда! Скорее! Я нашёл выход!

Если бы это кричал не Корицкий, а кто-то другой, я не задумался бы ни на секунду. А этому подонку не доверял с самого начала.

Проорал:

— Что за выход? Откуда он там? Мы ничего не видели!

— Он появился только что, это провал в стене! Сюда! Скорее!

— Стоять! — приказал Боровикову и Кристине я. — Анатоль, иди к Корицкому, посмотри, что там!

Не нравилось мне это всё.

Скелеты, как назло, вновь усилили напор. Я отвлёкся, набрасывая и набрасывая на них цепь. А через минуту вдруг понял, что ни Кристины, ни Боровикова рядом со мной больше нет.

Глава 15 Магия крови

Я позволил себе истратить мгновение на то, чтобы оглянуться. И увидел, что оба они, Боровиков и Кристина, опустив мечи, с покорностью зомби шагают по коридору обратно. Кровавые пятна, на руке Кристины и на плече Боровикова — там, где их коснулся Корицкий, — чуть заметно светились магическим светом. Анатоль и Элина успели уйти ещё дальше. Корицкий, который отбежал уже на приличное расстояние, издевательски помахал мне рукой.

«Магия крови, — вспомнил я слова, услышанные когда-то от Платона, — есть одно из направлений так называемой Запретной магии. В нашем государстве эта магия категорически запрещена к применению».

«И как же она работает?»

«Для чего это вам, ваше сиятельство?»

«Для того, чтобы в момент, когда столкнусь с применённой против меня магией крови, я знал, что мне делать!»

«Искренне надеюсь, что этого никогда не случится. Потому что вы, при всем уважении, при вашем текущем магическом уровне, не сможете противостоять магии крови. Это очень сложное колдовство».

«Ну да. Шар пустоты — тоже сложное колдовство, — буркнул я. — И ментальная блокада. И прочая дрянь, сыплющаяся на меня, словно из рога изобилия… Повторяю вопрос: как это работает?»

«Что ж, если угодно… Человек, на кожу которого попадает кровь того, кто на него воздействует, на некоторое время оказывается в полной власти этого человека».

«Надолго?»

«Зависит от силы воздействия. И, соответственно, магического уровня воздействующего».

«И как защищаться от этой магии?»

«Никак. Вы не сможете повлиять на того, кто находится под воздействием магии крови. Будь он хоть самым лучшим вашим другом, или самой преданной возлюбленной — сделает то, что ему прикажет оператор. Если, конечно, уровень того, на кого воздействуют, не сопоставим с уровнем того, кто воздействует. Но в этом случае магию крови применять и не станут, это попросту бессмысленно».

У Корицкого — девятый уровень. Выше, чем у всех моих бойцов — кроме меня самого. Видимо, потому он меня и не тронул.

Кто обучил этого недоумка владению магией крови — на данный момент дело десятое. Важно, что мои ребята меня не слышат — и не услышат до тех пор, пока не прекратится воздействие. А значит, моя задача — его прекратить.

Размышлял я уже на бегу — нёсся к Корицкому. Тот преградил мне дорогу стеной огня. Лежащие на полу оплавленные кости вспыхнули охотно и ярко, словно сосновые ветки.

Корицкий расхохотался, что-то прокричал… Этот недоумок не учёл два нюанса. Хотя, нет — три.

Первое — его силуэт сквозь стену огня я, пусть смутно, но различал; второй — я успел приблизиться на достаточное расстояние. Ну, и третий — я был зол. Дико, до бешенства зол! Я — это я, а мои люди — это мои люди. И превращать их в зомби ради идиотского стремления переплюнуть меня в Игре я не позволю никому.

Цепь выстрелила. Корицкий не успел даже заорать. Рывок — и он, пролетев сквозь самолично сотворенную стену огня, оказался рядом со мной.

Я придушил его цепью. Приказал:

— Убери воздействие!

— Не понимаю, о чём ты говоришь, — прохрипел Корицкий.

— Так — понятнее?

Цепь раскалилась. Глаза у Корицкого полезли на лоб.

— Отпусти! — взмолился он.

— Сними заклятие. Иначе через секунду его действие прекратится само. Со смертью оператора рушится любая магия — в том числе магия крови.

Теперь в глазах у Корицкого появилась паника.

— Не думал, что догадаюсь, да? — зло спросил я. — Тот, кто обучил тебя этому заклятию, пообещал, что всё будет шито-крыто, верно? Что никто ничего не поймёт — ни я, ни судьи?

Я дёрнул вниз молнию на куртке Корицкого. Подцепил и вытащил из-под майки цепочку. На ней, как у всех нас, висела жемчужина. На вид — ничего необычного, и никаких других амулетов не было. Я провёл руками по бокам Корицкого, ощупывая карманы.

— Что ты себе позволяешь?! Это что — обыск?! — прохрипел он.

— Надо же. Как ты догадался?

В карманах не было ничего, кроме целительского амулета — частично уже использованного. Корицкий смотрел на меня с торжеством.

Дурак. Значит, амулет, скрывающий магическое воздействие, у него точно есть. Как этот недоумок ухитрился протащить его на Игру, кто ему помог — с этим я буду разбираться позже. Суть та, что амулет может быть замаскирован как угодно…

Я присмотрелся к Корицкому. Одежда — такая же, как у всех в нашей команде, белая майка и тёмно-красный спортивный костюм. Обувь — что-то вроде того, что в моём мире называли кедами. На руках — ни перстней, ни браслетов. Даже длинные волосы ничем не заколоты и не подвязаны шнурком — вроде того, что носил Жорж Юсупов. Сейчас шикарная причёска Корицкого растрепалась, волосы свалялись и обгорели. Только широкая белая прядь надо лбом сияла по-прежнему горделиво.

Я вспомнил хихиканье девчонок, Элины и Кристины, о том, что эта прядь — якобы родовая примета Корицких — на самом деле просто выкрашена в белый цвет. Хотя, конечно, если сказать об этом кому-то из Корицких, за таким оскорблением немедленно последует вызов на дуэль. Поэтому никто ничего не говорит — хотя сплетня стара, как мир, и за глаза над ней потешаются многие.

Но мне сейчас было не до хихиканья. Я искал амулет, который помог Корицкому скрыть воздействие магии крови. И вдруг меня осенило.

Я ухватил в кулак белую прядь и резко дёрнул.

Корицкий взвизгнул. Прядь осталась у меня в руке.

Ну, что и требовалось доказать. Человеческие волосы, вопреки растиражированному в книгах и фильмах мнению о том, что вырвать их клок ничего не стоит, на самом деле — штука довольно крепкая. И для того, чтобы выдернуть настоящий клок, мне понадобилось бы гораздо большее усилие.

— Носите шиньон, господин Корицкий? — усмехнулся я. — Других способов привлечь женское внимание у вас не нашлось?

Новое для себя слово я узнал не так давно, оно мелькало в разговорах Нины и Нади. Кто бы знал, где пригодится.

Белая прядь у меня в руке засверкала магическими искрами. Видимо, я каким-то образом нарушил работу амулета. Чтобы закрепить результат, разорвал шиньон на две части.

Искры потухли. У меня руках остались жалкие обрывки — которые, впрочем, через секунду обратились в пепел.

— Ты ничего не докажешь! — взвизгнул Корицкий.

— Отмени воздействие, — приказал я. И сильнее сдавил цепь на его шее.

— Ты не посмеешь меня убить! Ты — белый маг!

— Сам-то себе веришь? — улыбнулся я. — Ты меня, кажется, за прошедшее время должен был неплохо узнать. Я тебя даже не убью! Просто раздавлю, как мокрицу, и пойду дальше. И моя жемчужина от этого только посветлеет — потому что, таких, как ты, нужно истреблять. Мир от этого станет лучше… Отменяй воздействие!

Цепь на шее Корицкого снова начала накаляться. Он заорал, как резаный.

— Будь ты проклят! — услышал я хрип.

И почти сразу из-за стены огня до меня донёсся голос Кристины.

— Костя?! Где ты? Что происходит? — голос был слабый, дрожал.

— Небольшая заминка, — крикнул я. — Вы в порядке?

— Элина и Анатоль без сознания! Афанасию тоже нехорошо!

Ну, правильно — Анатоль самый слабый магически, Элина — слабее всех физически. Афанасий — крепкий парень, а у Кристины — шестой магический уровень. Однако воздействие магии такой силы для них тоже не прошло бесследно.

— Используйте целительские амулеты! — крикнул я. — Уже иду! — Повернулся к Корицкому.

— Я сделал то, что ты сказал, — прохрипел он. — Отпусти меня!

— Не припомню, чтобы я за это обещал тебя отпустить.

Вот теперь Корицкий напугался уже по-настоящему. Снова пролепетал:

— Ты — белый маг! Ты не посмеешь! — он всё ещё цеплялся за эту мантру. Отчего-то был уверен, что она его спасёт.

— А ты — идиот, — сказал я.

Убрал цепь. И просто, без затей врезал Корицкому с разворота по уху. Удар получился крепким, Корицкий полетел с ног. Стена огня, отделяющая меня от команды, потухла.

Следующим ударом я собирался отправить Корицкого в нокаут — времени на то, чтобы всерьёз заниматься воспитанием этого идиота, у меня не было. Бросил бы его в коридоре — и плевать, как он станет выбираться, когда очухается. Если вообще очухается…

Но тут вдруг оказалось, что у скелетов — которые, как ни странно, на время наших разборок прекратили натиск — свои планы.

Из стен коридора вновь посыпались кости и черепа. Только на этот раз делали они это с какой-то сумасшедшей скоростью. Я и глазом не успел моргнуть, как вокруг нас с Корицким образовалось плотное кольцо мертвецов.

Я принялся вращать над головой цепь, не позволяя скелетам приблизиться. Но очень скоро понял, что надолго их это не удержит. Скелетов становилось всё больше. И они стискивали кольцо вокруг нас всё плотнее.

Встрепенулось чувство опасности.

«Странно, — мелькнуло в голове. — Такого быть не должно! Что-то здесь не так…»

— Огонь! — рявкнул на Корицкого я. — Отгоняй их огнём! Нас сейчас сомнут!

Корицкий послушался: ближайшие к нам скелеты охватило пламя. Но остальным это как будто только добавило азарта.

Кольцо стискивалось всё плотнее. Нас в буквальном смысле слова намеревались раздавить.

И вот теперь уже чувство опасности взвыло в полный голос. Стало окончательно ясно: угроза, исходящая от скелетов — не игровая. Меня в очередной раз пытаются убить.

— Это неправильно! — с ужасом глядя на скелеты, крикнул вдруг Корицкий. — Меня не должно быть здесь! Здесь должен быть только Барятинский! Выпустите меня! — он бросился к ближайшему мертвецу, выставив перед собой огненную плеть.

Н-да, а вот и подтверждение моей теории. Порыв Корицкого выглядел так, словно он был уверен, что скелеты перед ним расступятся.

Магией крови этого полудурка одарили вовсе не для того, чтобы он победил в Игре. Корицкий должен был заманить меня в смертельную ловушку. Но, судя по происходящему, угодил в неё и сам.

Тому, кто управлял скелетами, на Корицкого было плевать. Чуда не произошло. Скелет взмахнул костяной дубиной, и Корицкого отбросило к моим ногам.

— Это неправильно! — снова взвыл он. С ужасом уставился на меня. — Я не должен был… Я не хочу погибать вместе с тобой!

— Ты этого напугался? — спросил я. — Тогда, в поезде? Ты увидел свою смерть — рядом со мной?

Корицкий мелко задрожал.

— Я не хотел! Я пытался тебя отговорить! Если бы ты просто согласился уступить мне первенство, ничего бы не было!

— Дурак, — процедил я. — Какой же ты дурак! Тебя попросту обвели вокруг пальца. Кто это был? Кто пообещал тебе победу в Игре — за то, что нейтрализуешь ребят?

Ответить Корицкий не успел — на него посыпались скелеты. С той же скоростью, с которой незадолго перед тем собирались в целое, сейчас они разваливались — хороня под собой Корицкого.

Я, вращая цепь, ещё держался. А на его месте через минуту осталась гора костей. Магический огонь потух.

— Глупый ход, — крикнул я. — Смерть сына Корицкие тебе не простят! Теперь против тебя ополчатся не только белые, но и чёрные маги!

— Плевать, — равнодушно отозвался вдруг один из скелетов — ближайший ко мне.

Он отступил на шаг и совершенно по-человечески сложил на груди руки. У него даже челюсть шевельнулась — так, словно и правда разговаривал.

Остальные скелеты, будто получив команду, замерли. Кольцо вокруг меня прекратило сжиматься. Наступила тишина.

— Давайте поговорим, как разумные люди, Константин Александрович, — предложил скелет.

— Говори, — опустив руку, но не убирая цепь, кивнул я.

«Чем дольше проболтаешь — тем лучше, — добавил про себя. — Передышка мне точно не помешает».

Рядом со скелетом (хотя правильнее, наверное, сказать «с Локонте») неведомо откуда появилось кресло.

Скелет уселся в него и закинул ногу на ногу. Уставился на меня пустыми глазницами.

— Главный вопрос, который я хочу вам задать: почему вы так отчаянно пытаетесь мне противостоять, Константин Александрович? Вы ведь понятия не имеете, чего я добиваюсь. Вы не в курсе моих целей. Так, спрашивается, с чего вы взяли, что они злонамеренны?

— А вы хотите сказать, что стремитесь принести людям вселенское благо? — хмыкнул я. — Сотворить для них рай на земле?

— Неуместная ирония, — совершенно по-человечески обиделся скелет. — Да. Именно благо! Как вы верно заметили — вселенское… Могу узнать, чему вы улыбаетесь? Что именно в моих словах кажется вам смешным?

— Всё, — честно сказал я. — Не уверен, конечно, что вы прислушаетесь ко мне. Но, на всякий случай, имейте в виду: осчастливить насильно — нельзя.

— Люди, по природе своей, глупы! — отрезал Локонте. — Их раздирают противоречия! Они сами не понимают, что им нужно!

— Ну, почему же? Я, например, прекрасно понимаю.

— И что же вам нужно, Константин Александрович? — скелет наклонил голову набок, подался вперёд. Пустые глазницы уставились провалами на меня. — Какова ваша цель?

— Моя цель — благополучие моей семьи. Моего рода.

— О, — обрадовался скелет, — приятно знать, что наши цели совпадают! А ещё приятнее сообщить, что это очень легко исполнить! Обещаю вам, что…

— Ты не дослушал, — оборвал я. — Благополучие моей семьи напрямую зависит от благополучия страны, где мы живём. Таким образом, ближайшая моя цель — служить благополучию этой страны. И пресекать любые попытки вмешательства в него.

— И вам даже не интересно, на что нацелено это вмешательство?

— Абсолютно неинтересно.

— А зря. Ведь в результате этого так называемого вмешательства ваш род стал бы гораздо более могущественным! Скажу дальше больше — он мог бы стать великим! Самым великим в Российской Империи — вы, надеюсь, понимаете, о чём я?

— Большого ума тут не требуется. Хотите посадить меня на трон?

— Вы весьма проницательны, Константин Александрович, — покивал черепом скелет. — И тем удивительнее для меня ваше яростное сопротивление. Поверьте на слово — такого могущества, какое предлагаю вам я, вашему роду не предлагал ещё никто.

— А вы так уверены в своих силах? — заинтересовался я. — При том, что на нынешнего императора подданные готовы молиться? Вы уверены, что переворот, который планируете, не закончится революцией и гражданской войной?

— Люди — глупы, — пренебрежительно повторил скелет. — А вы, похоже, недооцениваете силу пропаганды. С помощью некоторых, не самых хитрых, методов людей можно убедить в чём угодно. Сформировать любое общественное мнение и перетащить подавляющее большинство на любую сторону. В удаче нашего проекта вы можете не сомневаться, Константин Александрович. Почва для него уже подготовлена, и подготовлена отлично. Государственная власть слаба. Император тратит слишком много сил и ресурсов на поддержание жизни наследника — который, из-за своей немощи, никогда не сможет взойти на престол. Российской Империи нужен новый император.

— Надо же, — пробормотал я. — Государь-то — как в воду глядел.

— Что вы говорите? — переспросил Локонте.

— Спрашиваю, почему именно я?

— Взгляните на свою правую ладонь.

— Пятно? — вспомнил я. Смотреть на ладонь, конечно же, не стал.

— Именно. Вам подчиняется Изначальная магия. Она же — магия Изнанки.

— И что это значит?

— То, что вы намного сильнее, чем полагаете, Константин Александрович. У вас огромный потенциал. Когда-нибудь вы сможете в буквально смысле слова перевернуть этот мир. Защитить его от многих напастей.

Ну, что-то в этом роде я и предполагал. Вслух сказал:

— Забавно.

— Что именно?

— То, что главная напасть, от который, по моему мнению, мир необходимо защитить, сидит сейчас напротив меня.

В ту же секунду цепь выстрелила. Я руководствовался простой логикой: передо мной — голем. Разрушу его — исчезнет магия хозяина.

Глава 16 Дежавю

Цепь должна была обвить «шею» скелета и отделить его череп от туловища. Но эта тварь оказалась проворнее предыдущих.

Локонте выставил перед собой меч — за мгновение до того, как его коснулась цепь, — и перерубил моё оружие на лету.

— Ваши действия следует расценивать, как отказ? — осведомился он.

— А на что было похоже? На попытку ухаживания?

— Вы, кажется, просто не понимаете, что я предлагаю! — потеряв терпение, взвизгнул Локонте. — Это — власть, поймите! Вы сможете делать всё, что вам будет угодно!

— Да нет. Это вы не понимаете, — хмыкнул я. — Охотитесь за мной уже год и до сих пор не поняли одну простую вещь. Я всегда делаю то, что мне угодно, ясно? Всегда поступаю так, как хочу я! И в данный момент я хочу, чтобы ты, тварь, вернулся в преисподнюю, из которой вылез.

— Я действую во благо этой страны и всего мира!

— И поэтому до сих пор ты ни разу не заговорил со мной открыто? Не показал, кто ты есть на самом деле? Ты правда думал, что я соглашусь стать очередной марионеткой в твоих руках?

— Вы меня неверно поняли! Всё не так!

— Я прекрасно тебя понял, — заверил я. — И я тебя найду, клянусь. Я хочу заглянуть в твоё настоящее лицо. В твои глаза — перед тем, как их вырву.

Мне показалось, что Локонте вздрогнул. Но быстро взял себя в руки. Взвизгнул:

— Тебе не выбраться отсюда! Эту ловушку ты не одолеешь! Спрашиваю в последний раз — ты готов идти со мной?!

Вместо ответа я подсёк его ноги цепью.

Голем был силён: он не упал и даже не дрогнул. Но — на мгновение отвлёкся, опустил голову вниз. И этого мгновения мне хватило.

Вперёд прянул другой конец цепи, и в этот раз приём сработал.

Голова скелета отделилась от туловища и покатилась мне под ноги. Я, вложив в удар всю свою силу, раздавил череп ногой.

Кости захрустели, раздавленное крошево окутал сонм магических искр.

«Сдохни, clochard!» — прошелестел у меня в ушах ненавидящий шёпот. Последнее напутствие, видимо.

Магические искры потухли.

А на меня начали сыпаться кости — те, что составляли стены подземелья.

Я бросился бежать — вперёд, по коридору. В ту сторону, где должны были находиться Кристина и остальные ребята.

Но за то время, что беседовал с Локоне, здесь явно что-то произошло. Я не видел никого из своей команды. А кости и черепа продолжали сыпаться. Они завалили коридор уже по щиколотку. По колено. По пояс…

Я остановился. Бежать дальше возможности не было. Меня заваливало костями.

Я принялся крутить цепь. Скорее в силу привычки не сдаваться до последнего, чем в надежде что-то сделать. Я отказался умирать на коленях в своём мире — не умру и здесь. До тех пор, пока могу дышать — я буду бороться.

Силы тают, держать цепь всё труднее. Но я не сдамся.

— Я не сдамся, слышишь?! — прохрипел я.

И понял вдруг, что чувствую странное жжение.

Мне жгло бедро. Сквозь карман, в котором лежали отцовские часы…

Протолкнуть руку через груду костей, заваливших меня уже почти по плечи, оказалось непростой задачей. А кости продолжали сыпаться. К тому моменту, как я добрался до кармана, о том, чтобы вращать цепь, уже и речи не было — меня засыпало по шею. Ещё десяток секунд, и завалит полностью… Я сжал в кулаке часы.

Рывок.

Мою ладонь, с зажатыми в ней часами, будто захватило в петлю. И тот, кто её накинул, с невероятной силой дёрнул за другой конец троса.

Моя рука, пробив груду костей, взмыла вверх. От боли в кисти и плече перед глазами потемнело. Я потерял сознание.

* * *

— … Костя! Костя!

Дежавю. Я снова прихожу в себя в незнакомом месте, и снова меня зовёт старческий голос — в котором дрожат слёзы.

Только теперь я знаю этот голос. И знаю, почему он дрожит.

— Я здесь, дед.

Я разлепил веки.

Дед бросился ко мне, неловко попытался обнять.

Какая-то женщина застрекотала по-французски, требуя немедленно отойти от больного. Дед ответил — резко и твёрдо. Дрожание в голосе мгновенно прекратилось. Француженке отвечал не старик, до смерти перепугавшийся за любимого внука, а глава рода Барятинских.

Суть замечания сводилась к тому, что ему, князю Григорию Михайловичу Барятинскому, лучше знать, что сейчас требуется данному конкретному больному. А лучшее, что может сделать мадемуазель доктор — скрыться с глаз долой. У организаторов Игры и так будут серьёзные неприятности, уж об этом он позаботится! Не стоит усугублять ситуацию, она и без того весьма паршивая для принимающей стороны…

— Не буянь, — постарался улыбнуться я. — Я в порядке.

— И это ты называешь порядком?! — Дед отстранился от меня, осмотрел. Пышнотелая докторша в кокетливом халатике обиженно отошла в сторону. — Нам едва удалось тебя вытащить!

— «Нам»? — переспросил я.

Дед знакомо шевельнул ладонью, ставя глушилку.

— Часы твоего отца — это артефакт, накрепко привязанный к нашему роду, — принялся рассказывать он. — Помнишь, я говорил о том, что они не потерпят прикосновения чужих рук? А на наш призыв — призыв рода Барятинских, — часы откликаются. Я и сам почувствовал, что что-то не так — когда Игру вдруг остановили. Сердце было не на месте. А тут ещё всполошился твой друг, Мишель. Он побледнел, закричал, что ты в опасности, и тебе нужна помощь. Я понял, что ты застрял в катакомбах. Постарался призвать часы. Надя подключила свою магию, но вдвоём мы бы не справились. Нам очень помогли твои друзья. Мишель, Андрей, Полли… Мне удалось пробиться к тебе и вытащить из катакомб на поверхность. Тебя выбросило в Люксембургском саду, около часа назад. Оттуда доставили в медицинский пункт — вот в этот шатёр, во время проведения Игр их устанавливают в обязательном порядке. Госпожа Алмазова кому-то позвонила, прибыл целитель — если я правильно понимаю, кто-то из вашего с ней… гхм, ведомства. Осмотрел тебя, сказал, что твоей жизни ничего не угрожает, нужно просто подождать, пока восстановятся силы. И вот я — жду.

— Ясно. Извини, что напугал. — Я приподнялся. Сел.

— Ничего. — Дед помолчал. — Костя… Это снова был он?

— Снова.

— Да сколько же можно! — Дед ударил кулаком по спинке кровати. — Неужели тайная канцелярия не в состоянии оградить тебя от этого мерзавца?!

— Тайная канцелярия делает всё, что в её силах, — заверил я.

— Да-да, — язвительно кивнул дед. — Господин и госпожа Корицкие тоже наверняка так думают.

— А Корицкий жив? — быстро спросил я.

Дед аж отшатнулся. Всплеснул руками, перекрестил меня.

— Бог с тобою, Костя! Разумеется, жив! Правда, насколько я понял, э-э-э… пребывает в некотором шоке. Кажется, даже говорить не может. Его отец и мать настояли на том, чтобы Станислава отвезли в больницу, показать врачу.

— Ясно. А чем закончилась Игра? Надеюсь, техническое поражение нам не засчитали?

Дед довольно улыбнулся:

— Его при всём желании не смогли бы засчитать, по баллам вы выигрывали. Блестяще прошли первую локацию, и во второй сражались отлично! Но потом Игру вдруг остановили. Когда мы выдернули тебя из-под земли на поверхность, ты оказался в Люксембургском саду — под которым проходят катакомбы. И твои товарищи по команде так же находились неподалеку. Они почувствовали магический удар, бросились в ту сторону. И увидели, что ты, живой и невредимый, лежишь без сознания — буквально в метре от того места, где организаторы установили флаг. Всё, что им оставалось сделать — это коснуться древка твоей рукой. Вы победили, Костя!

— Моей рукой? — удивился я. — Но зачем? Победу нашей команде засчитали бы в любом случае, независимо от того, кто коснётся флага.

Улыбка деда стала ещё более довольной.

— Всё так, — кивнул он. — Но твои друзья рассудили, что это будет справедливо. Ты воспитал достойную команду! Я очень тобой горжусь.

— Ясно, — сказал я. — Спасибо, что выручил… Идём отсюда? Терпеть не могу лазареты.

* * *

Едва мы шагнули за полог медицинского шатра, как я понял, что сказать «идём» — куда проще, чем осуществить.

Меня буквально со всех сторон стискивали перевозбуждённые французские зрители, мечтающие поговорить, сфотографироваться или хотя бы прикоснуться. В отличие от моей фанатской базы в Петербурге, эти знали, что я вот-вот уеду и неизвестно, когда вернусь.

Дед шагал, опираясь с одной стороны на Вову, с другой — на Надю. Здесь, на свету, стало видно, что выглядит он, мягко говоря, не очень. Но от услуг медиков гордо отказался.

— Костя, — улыбнулся он мне и сделал попытку выпрямиться, встать без поддержки. Но его тут же повело, и Вове пришлось подхватывать. — Как же я рад, что ты жив…

— Да я-то жив. А вот ты зачем себя так извёл? — буркнул я и, отстранив Надю, перекинул руку деда через свою шею.

— Тебе нужна была помощь, — твёрдо сказал дед.

— Мы так толком и не поняли, что же произошло, — влезла Надя. — Там… что-то обрушилось, в катакомбах, да? Как в Кронштадте?

— Ну… — Я вспомнил сыплющиеся на меня кости. — Можно сказать, и так.

Деда нужно было доставить в отель, и я уже оглядывался в поисках такси. Но это был дохлый номер. Народу на Игру собралось огромное количество, и все они сейчас пытались уехать домой.

— Костя! — услышал я вдруг крик издалека.

Повернул голову, увидел размахивающую руками Кристину.

— Кажется, твоя новая невеста нас зовёт, — заметила Надя. — К слову сказать, мне кажется, Кристина подходит тебе значительно лучше Полли. Полли, конечно — моя лучшая подруга. Но я считаю, что тебе в браке нужна значительно более сильная рука.

— Если тебе в браке понадобилась рука — значит, что-то пошло не так, — машинально буркнул я.

Надя ничего не поняла, а вот Вова, получивший нормальное образование, фыркнул — чем навёл свою пассию на размышления. Надя нахмурилась.

— Можешь дойти до Кристины и узнать, чего она хочет? — попросил я, чтобы сбить мысли сестрёнки с опасных рельс.

Надя убежала, а мы с Вовой посадили деда на подвернувшуюся скамейку.

— Послушайте, мсье, зачем вы упрямитесь, — снова подступился к нему один из медиков. — Давайте мы отвезём вас в больницу. Там есть и маг-целитель, если потребуется…

— Не нужны мне целители, ясно?! — рявкнул дед с неожиданной силой — медика отнесло на шаг от скамейки. — Я тут замертво падать пока не собираюсь. Столько лет без целителей прожил — и ещё столько же проживу.

Мы с Вовой переглянулись. Вова пожал плечами, а я скептически усмехнулся. Под одной крышей с дедом проживает Нина, которая — не последний целитель в Петербурге. И я доподлинно знал, что деда она подлечивает как минимум раз в неделю — не слишком-то ставя его в известность, разумеется. Жизнь и здоровье главы рода — дело не только главы рода.

— Костя!!!

Я повернулся. Теперь обе девчонки, Кристина и Надя, махали мне руками, стоя на том же месте.

— Да что ж такое, — вздохнул я.

— Там что же — снова госпожа Алмазова младшая? — присмотревшись, нахмурился дед. — Чего ей нужно?

— Вот подойдём — и узнаем, — бодро сказал я. — Давай, поднимайся. Идти сможешь?

Дед, который после небольшого отдыха почувствовал себя лучше, от такого вопроса даже обиделся. Резко встал. Голова, видимо, закружилась — он покачнулся. Но быстро взял себя в руки и решительно зашагал сквозь толпу.

Мы с Вовой пошли за ним. Медики, наконец, отстали, махнув рукой на безумного русского старика.

— Ого! — Вова присвистнул. — Да это же «Чёрный призрак»!

И действительно, Надя с Кристиной стояли возле «Призрака».

— Не знал, что Юсуповы уже экспортом занимаются, — сказал я.

— Скорее всего, это по спецзаказу, — сказал Вова. — Вряд ли серийно.

Дед остановился перед Кристиной. Та учтиво присела и холодно, без всякого подобострастия сказала:

— Здравствуйте, господин Барятинский. Рада приветствовать вас в Париже.

— А я вот, увы, не могу ответить вам тем же, госпожа Алмазова, — упрямо заявил дед. — К величайшему моему сожалению.

— Дедушка немного устал, — вмешалась Надя, — поэтому ему трудно испытывать радостные чувства.

— Я вовсе не… — начал было дед какую-то жуткую тираду, но тут открылась водительская дверь «Призрака», и наружу выпорхнул мсье Триаль.

— О, мсье Барятинский! — воскликнул он. Подскочил к деду и принялся энергично трясти его руку. — Бесконечно счастлив с вами познакомиться! Ваш внук столько о вас рассказывал. Ваш несгибаемый характер, ваша неукротимая воля… Константин Александрович, вы нас не представите?

— Дед, это мсье Триаль, — сказал я. — Он — э-э…

— Коллега, — помог мне Триаль. — Коллега вашего уважаемого внука, любезный Григорий Михайлович! Помогаю ему, по мере моих скромных сил и возможностей… Однако, не будем углубляться в детали, господа! Просто — садитесь в мой автомобиль, и я домчу вас куда угодно.

Триаль наконец отпустил руку деда, который так и не сумел вставить ни слова, и распахнул заднюю дверь «Призрака».

— Все мы тут не поместимся, — мрачно оглядывая салон, заметила Кристина. — Я…

— Мы с Владимиром с удовольствием пройдёмся пешком, — заявила Надя.

— Что?.. — повернулся к ней дед.

— Ах, ну это ведь Париж! — Надя схватила Вову под локоть. — Владимир здесь впервые, ему так интересно полюбоваться архитектурой и памятниками старины! Дедушка, ты поезжай в отель и хорошенько отдохни. А мы будем к ужину.

— Будем, — кивнул Вова.

Он благоразумно избегал много говорить при деде. Понимал, что болтать, как прирождённый аристократ, не сумеет при всём желании, а потому — прикручивал фитиль.

— Великолепная идея, мадемуазель! — восхитился Триаль и вынул из кармана визитку. — Впервые приехать в Париж и осматривать его из окна автомобиля — это просто кощунство! Так же, если позволите — здесь неподалеку есть хорошая булочная, в которой я имею удовольствие быть управляющим. Просто покажите там мою карточку, если вдруг решите заглянуть. Хотя, конечно, лучше заходить туда с утра, когда выпечка свежая.

Надя с благодарностью приняла карточку. Однако не нужно было обладать большой проницательностью, чтобы догадаться: вдвоем с Владимиром они и без булок отлично проведут время.

— Садись, — сказал я деду.

Тот, вздохнув, упаковался на заднее сиденье «Призрака». Триаль захлопнул дверь и тут же изменился в лице. Движение руки, появилась глушилка.

— Есть новости по нашему делу, — тихо сказал Триаль нам с Кристиной. — Помогите господину Барятинскому подняться в номер и тут же возвращайтесь. Я буду вас ждать.

Мы синхронно кивнули. Триаль отменил глушилку и, оббежав автомобиль, распахнул другую дверь.

— Мадемуазель, прошу вас.

Кристина, поёжившись в предвкушении поездки рядом с моим дедом, отправилась садиться.

— Что это было? — очумело глядя на Триаля, спросил Вова. — Как будто… Как будто этот хлыщ говорил одними только губами.

— Я тебе всё объясню, — пообещала Надя — которая, разумеется, не в первый раз сталкивалась с «глушилкой». — Позаботься о дедушке, Костя!

— Могла бы и не просить, — улыбнулся я. — Идите уже. Нескучного вам дня.

— Спасибо!

— И тебе не скучать, сиятельство! — подмигнул Вова.

Они удалились, а я сел на переднее сиденье рядом с Триалем. Бросил взгляд в зеркало заднего вида. Позади сидели две восковые фигуры — хоть сейчас в музей мадам Тюссо.

— Как вам Париж, многоуважаемый Григорий Михайлович? — спросил Триаль, запустив двигатель. Он обходился без шофёра, за рулём сидел сам. — Вы ведь позволите так себя называть?

«Призрак» выплыл на дорогу и покатился по ней — плавно, как мог бы катиться шар по гладкой поверхности стола. Может, моя машинка с Вовиными доработками и уделывала «Призрака» по скорости, но уж точно не по комфорту. Казалось, что мы вообще никуда не едем — хотя, судя по спидометру, скорость была уже приличной. И все звуки снаружи отсекло так, что у меня закралось сомнение, только ли в безупречном качестве шумоизоляции тут дело. Похоже было, что и без магии не обошлось.

— С каждым визитом — всё хуже, — проворчал дед. — Все так стремятся делать всё по-новому, как будто в старом было что-то плохое.

— Именно. Именно! — Триаль в восторге ударил ладонью по рулевому колесу. — Вы даже не представляете, насколько правы, достопочтенный Григорий Михайлович! Взять вот хотя бы это злосчастное метро. Все ему так радуются! Так расписывают его достоинства. И никому — никому! — не приходит в голову, что в гонке человека со временем всегда побеждает время.

— Метро — выдумка чёрных магов, — оживился дед. — Только они могли додуматься зарыться в землю, тогда как человек самой природой предназначен, чтобы жить под солнцем!

— Согласен с каждым вашим словом, почтеннейший Григорий Михайлович! — горячо заверил Триаль. — Я и сам — чёрный маг, но к этому дьявольскому изобретению никакого отношения не имею. Куда, скажите мне, катится этот мир — если мы уже начали бурить землю, чтобы сократить расстояния? Землю, на которой живём!

Я поймал в зеркале взгляд Кристины, и мне почудилось в нём облегчение. Дед увлёкся разговором и о существовании госпожи Алмазовой младшей, похоже, забыл. Дипломатические навыки Триаля были, несомненно, выше всяких похвал.

Глава 17 Сильная блокировка

Когда мы прибыли в отель, помощи деду не понадобилось. Под конец поездки он уже был полон сил, лицо вернуло нормальный цвет. Я не стал оскорблять его попыткой подставить плечо.

— Мы отбываем обратно в Петербург сегодня, ночным поездом, — сказал дед. — А ты когда возвращаешься домой? — Мы вышли из автомобиля и остановились у дверей отеля — предупредительно распахнутых швейцаром.

Я пожал плечами.

— Возможно, завтра. Не уверен. Есть ещё кое-какие дела здесь, в Париже.

Дед грустно кивнул:

— Что ж, не торопись. Дела нужно решать. Это — основа всего: дела нужно решать.

— Будет сделано, — кивнул я. — Береги себя. Нине — привет.

Мы обнялись.

Я вернулся в машину и откинулся на спинку кресла.

— Мне казалось, что он может меня убить, — провожая деда взглядом, пробормотала Кристина. — И при этом у него даже не потемнела бы жемчужина. Твой дедушка просто сделал бы это в интересах рода и человечества — как ему казалось.

— Ну, недавно дедуля меня самого чуть не убил, — вспомнил я нашу милую беседу в Барятино — когда сообщил, что Вова теперь дворянин и готов взять при бракосочетании фамилию невесты. — Так что не принимай на свой счёт. На самом деле он — добрейшей души человек. Просто — старой закалки. Ему нужно противостоять, иначе он тебя уважать не будет.

— Григорий Михайлович — великий человек, — с чувством заметил Триаль, выруливая на дорогу.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся я. — Так что там по нашему делу? Куда мы едем?

— Мы едем допрашивать Златослава, мсье Барятинский.

— Поймали?! — хором воскликнули мы с Кристиной.

Триаль самодовольно кивнул:

— Я ведь говорил, что мы тут недаром едим свой хлеб? После той записки, «Удачи на Игре!», которую Локонте столь самонадеянно оставил, мои люди были настороже непрестанно, в каждую минуту Игры. Была мысль, что Златослав будет принимать непосредственное участие в вашем… гхм, устранении, мсье Барятинский. И мы решили проработать эту гипотезу тщательно. Видите ли, в катакомбах с давних пор сохранились широчайшие магические каналы. Если умеючи, то… В общем, можно сделать многое. Но надо знать, откуда подключаться. И каким образом. Ваш уважаемый дедушка, к счастью, знал. Но я думаю, что и без его помощи мы не дали бы вам погибнуть. Потому что Локонте осуществлял это безобразие, так сказать, посредством Златослава. Сам он всё это время находился, полагаю, где-то далеко — вероятнее всего, в Петербурге. А парнишку мы обнаружили вовремя. Он был сильно истощён, надо заметить — Локонте вычерпал его силы подчистую. Так что взять этого мерзавца труда не составило.

— Ну хоть какие-то хорошие новости, — выдохнул я. — Не думал, что меня сегодня что-то сможет порадовать. И где он теперь?

— О, недалеко, — загадочно улыбнулся Триаль. — Гораздо ближе, чем вы думаете.

* * *

Мы выехали за город и остановились, съехав с трассы. Вышли из машины.

— Так, и что дальше? — недоуменно спросил я. — Вертолёт? Вход в подземелье? Секретная невидимая магическая тюрьма?

— Всё будет несколько проще, — заверил меня Триаль и открыл багажник.

Там, со связанными ногами и скованными за спиной руками лежал человек с мешком на голове.

— То есть, вы, с этим выродком в багажнике, спокойно катались по городу, подвезли моего деда до отеля, а по дороге непринуждённо болтали с ним о современных нравах? — задумчиво произнёс я.

— Эм… — озадачился Триаль. — Я сделал что-то не так, мсье Барятинский?

— Нет, — покачал я головой. — Наоборот. Мне, кажется, начинает нравиться французский стиль работы… Ну что же, приступим.

Мы с Триалем выволокли Златослава из багажника, захлопнули крышку.

— Предлагаю отойти вон к тому холму и расстелить плед. Все, кто проезжает мимо, будут думать, что у нас пикник, — сказал Триаль.

— Одобряю, — кивнул я. — А у вас и плед есть?

— Разумеется. У меня есть даже скатерть, зонтик от солнца и корзина для пикника. Я ведь не первый год на этой службе, мсье Барятинский.

Место, выбранное Триалем, подошло идеально. В случае чего, до машины можно было добежать за несколько секунд, и в глаза мы не бросались. Кристина безмолвно расстелила на траве извлеченный из багажника плед и села на него. Судя по её выражению лица, она и впрямь приехала на пикник.

— Вина, мадемуазель? — заботливо воткнув в землю рядом с пледом огромный зонт, осведомился Триаль — которого, видимо, посетили те же мысли.

— Благодарю, не стоит. Я на работе, — сухо откликнулась Кристина.

— Мы, во Франции, считаем, что нет такой жизненной ситуации, в которой помешал бы глоток хорошего вина.

— А бутылка этого хорошего вина тоже болтается у вас в багажнике? — Кристина вскинула брови. — И как давно?

— В багажнике? — изумился Триаль. — Болтается?.. Боже упаси, мадемуазель! Грех так относиться к вину. Для его хранения я использую специальный контейнер. Магический артефакт, если угодно. Внутри создаётся полная стабильность и идеальная атмосфера. Не обижайте меня, мадемуазель. Я, право же, не мальчик и ни в коем случае не позволю себе предложить даме абы что.

— Благодарю вас, но всё же — нет, — мотнула головой Кристина. — Прошу вас, давайте начнём.

— А ты уверена, что хочешь присутствовать? — спросил я, стоя рядом с зонтом и придерживая за локоть безмолвного, неподвижного Златослава. — Я не могу дать гарантий, что допрос останется в рамках…

— Такой вопрос от белого мага чёрному — оскорбление, — насупилась Кристина.

— Как хочешь, — вздохнул я. И сорвал с головы Златослава мешок.

Выглядел Златослав откровенно так себе. Истощение магических сил, а потом — несколько часов в багажнике на жаре. Мало кто сохранил бы после такого надлежащий товарный вид. Этот по крайней мере в обморок грохнуться не пытался, чем заслужил некоторое моё уважение. Только щурился на солнце.

— Ну здравствуй, давно не виделись, — сказал я, бросив мешок на траву.

Златослав надменно помолчал. Этому способствовал кляп во рту, зафиксированный галстуком. Триаль достал нож, разрезал галстук и вынул кляп.

— Вы ничего от меня не узнаете, — сипло объявил Златослав и облизнул губы. После чего добавил: — Я хочу воды.

— Ну вот, — улыбнулся я. — Мы уже узнали, что ты хочешь воды. И неизвестно, какую ещё информацию выболтаешь, наивно полагая, будто она нам совершенно не нужна.

Что-то, похожее на страх промелькнуло в глазах Златослава. Он с трудом сглотнул.

— Вы не имеете права… Я… Если я арестован…

Я расхохотался.

— Так вот как твой кукловод тебя инструктировал? Он сказал, что я тебя буду «арестовывать»? — Я покачал головой. — Малыш… Я сейчас нахожусь на территории чужой страны. Ты даже не представляешь, сколько головной боли и бюрократических проблем возникнет с твоим арестом. Пока вся эта канитель будет длиться, ты просто сбежишь. Хотя… Ты ведь на это и рассчитываешь, да?

— Я принесу лопату, — безмятежно объявил Триаль и пошёл к машине.

Златослав нервно оглянулся на него. Наверняка бросился бы бежать уже сейчас, да ноги были связаны, тут разве что попытаться упрыгать. А магию подавляли наручники.

— Я начну с простых вопросов, — сказал я. — Как твоё настоящее имя?

— Меня зовут Златослав Маврин! — вскинул голову Златослав.

— Отлично. Не люблю запоминать новые имена. Откуда ты родом, Златослав?

— Из Москвы.

— С Локонте ты познакомился в Москве?

— С кем? — нахмурился Златослав.

— Мсье Локонте. Не знаю, как он тебе представился. Тот милый человек, который изо всех сил пытается меня убить.

— От меня вы ничего не узнаете, — поджал губы Златослав.

— Хорошо. — Я уселся на плед — в тень, которую отбрасывал зонт. Златослав остался стоять на солнцепёке. — День сегодня прекрасный, солнечный. А я никуда не спешу.

Златослав тяжело задышал. Поднял голову, посмотрел на солнце, стоящее в зените. Опять вздохнул. Отчаянно повторил:

— Ты не посмеешь меня убить.

— Это я сегодня уже слышал, — хмыкнул я. — У тебя останется семья, о которой ты заботишься?

— А если так?

— Если так, то назови адрес. Род Барятинских не обеднеет от небольшой кучки иждивенцев.

Теперь до Златослава наконец-то начало доходить, что шутки закончились. Он оглянулся на Триаля, который приближался, помахивая лопатой — будто беззаботный джентльмен, решивший накопать червей перед выездом на рыбалку.

— Да чего вы от меня хотите? — не выдержал Златослав. — Вы ведь знаете, что он всем ставит блокировки. Я ничего не смогу рассказать, даже если захочу!

— Это зависит от умения допрашивающего задавать вопросы… Так, где ты с ним познакомился? В Москве?

— Да, — буркнул Златослав.

— Когда?

— Около года назад. Я поступил в университет, а потом появился он и сказал, что ему понравились мои результаты, я набрал приличное количество баллов. И он предложил мне… дальнейшую помощь.

— Так у твоей семьи действительно проблемы?

— Ну… Мы испытывали некоторые затруднения. Были долги.

— Дай-ка угадаю, — предложил я. — Никаких таких особенных результатов ты не показывал. Локонте просто появился и дал тебе понять, что ты поступил в университет только благодаря ему.

Златослав опустил голову.

— А если он щёлкнет пальцами — ты вылетишь.

Голова опустилась ещё ниже.

— Больше того, — продолжил я, — после поступления твой магический уровень невероятно вырос, и это — тоже была его заслуга. В общем, он скормил тебе целую пригоршню наживки, которую ты слопал, не задумываясь. И только потом почувствовал кучу крючков.

— Что бы ты там себе ни думал, — прорычал, подняв голову, Златослав, — но он действительно мне помог! И я ему благодарен. И буду благодарен вечно.

— Да на здоровье. Я что, мешаю тебе быть благодарным? — удивился я.

Подошёл Триаль.

— Я начну копать с той стороны холма, мсье Барятинский, — прищурившись в сторону холма, показал рукой он. — Но вы не торопитесь. Денёк сегодня такой прекрасный — одно удовольствие поработать физически, — и удалился.

Златослав презрительно фыркнул. Однако побледнел и вслед Триалю посмотрел с беспокойством.

— Какую задачу Локонте поставил тебе в Париже? Что ты должен был сделать?

— А ты не догадался? Убить тебя.

— Зачем?

Златослав как будто удивился.

— Ну, потому что он так приказал. Мне ведь теперь путь в Россию заказан. А моя семья — там. И они целиком зависят от него.

Я посмотрел на Кристину, та кивнула. Уже кое-что. Есть фамилия, имя. Вытрясем и адрес. А даже если нет — найти в Москве захудалый род, чей отпрыск сумел поступить в университет, проблемы для Витмана не составит. А потом — проследить, откуда к этой семье течёт финансовый ручеёк. Наверняка, конечно, всё сделано очень аккуратно, но что-то мы оттуда да вытащим. Златослав уже неплохо нам напомогал.

До чего же всё-таки трудно живётся без компьютерных баз данных! В моём мире, чтобы получить такую информацию, не потребовалось бы и часа.

— Объясни-ка, Златослав, что в тебе такого особенного, — попросил я. — Почему тебя — именно тебя! — Локонте сам, на своих руках, вытащил тогда из Чёрного города? Эльвира и Пантелеймон остались, а тебя — он вытащил.

Златослав посмотрел на меня с жалостью.

— Ты ищешь здесь корыстных мотивов, Барятинский? Знаешь, он был прав: ты действительно — самый что ни на есть чёрный маг, просто пока ещё этого не понял. Боишься посмотреть правде в глаза. У нас с ним была договорённость. Пока я помогаю ему — он помогает мне, моей семье. И он хотел, чтобы…

— То есть, он спас тебя для того, чтобы у него был повод и дальше помогать тебе и твоей семье? — вмешалась Кристина. — И ты действительно в это поверил?

Уж она-то была прирожденным чёрным магом. И никаких проблем с тем, чтобы посмотреть в глаза правде, у неё не было.

Златослав побледнел. Сдерживали его наручники, верёвка на ногах и тот факт, что перед ним — дама.

— Можете меня убить, — процедил он сквозь зубы. — Но больше я не скажу ни слова.

Он уже даже потеть перестал. Я счёл это добрым знаком — организм в достаточной степени обезвожен и истощён.

— Мсье Триаль! — крикнул я.

— Я здесь, — отозвался Триаль, явившись вдруг из ниоткуда, как чёртик из табакерки.

Похоже было на то, что он просто стоял тут, рядом, невидимым. Как умели, к примеру, люди Витмана.

— Несите ваше вино, — кивнул я.

— О, с преогромным удовольствием!

Нашлись у Триаля и бокалы. Нам, правда, потребовался только один.

— Воды, — мотнул головой Златослав.

— Воды нет, — сказал я. — Можем попросить мсье Триаля за ней съездить, но это займёт час. А может, два…

Златослав издал рычание и потянулся к бокалу. Кристина осторожно, как опытная сиделка, приподняла бокал и выпоила ему всё до капли, не пролив.

— Ещё! — Глаза Златослава блеснули, он облизнул губы.

Кристина посмотрела на меня, я кивнул. Второй бокал постигла та же участь. Под конец Златослав поперхнулся и долго кашлял. Кашляя, он опустился на колени, потом и вовсе сел на край пледа. Повело его быстро — как я и ожидал.

— А он тебе не рассказывал, почему называет меня clochard? — спросил я.

Златослав хихикнул.

— Рассказывал. Я как-то спросил, а он говорит… Говорит — потому, что ты и есть бродяга! Ни кола ни двора. Своего нет, вот тебе и чужого не жалко. Понятия не имею, что он имел в виду.

Мы с Кристиной переглянулись. Мы-то прекрасно понимали, что имел в виду Локонте. Вот только откуда он узнал?..

Впрочем, если предположение Кристины верно, и Локонте видит линии вероятностей (а значит, фактически, является прорицателем), то вопрос «откуда» автоматически снимается. Он это просто увидел.

— Сказал, что у таких, как ты, дома быть не может. И чем скорее ты это поймёшь, тем лучше. Такие, как ты, нигде не должны надолго задерживаться. А мы — мы с ним — просто должны помочь тебе… уйти.

— Вот как? Очень благородно, — признал я. — Тронут до глуби души.

Златослав икнул. По моим прикидкам, до отруба ему осталось минут пять.

— Вы ведь наверняка обсуждали с Локонте то похищение, да? — спросил я. — Когда вместо Аполлинарии Нарышкиной ты и твои приятели украли великую княжну?

Златослав кивнул. Впрочем, выглядело это так, будто он просто уронил голову на грудь — держать её было для него всё труднее.

— Локонте объяснил, зачем и почему обманул вас? Почему не сказал, кого именно придётся похищать?

— Ну, это… Это было лишней информацией для нас, — язык у Златослава начал заплетаться. — Княжна ведь выглядела… ну, не как княжна. Если бы мы знали, что это — она, то мы бы… боялись. Напортачили бы.

Хм. Ну, допустим, логично. Они, конечно, и без того напортачили будь здоров, но хоть в штанишки при этом не писались.

— А Локонте сказал, что собирался принести великую княжну в жертву? — резко спросил я.

— Что? — Златослав с трудом поднял голову. — Как-кую ещё «жертву»?

— А для чего, по-твоему, вы её похитили?

Златослав рассмеялся, болтая головой, как пьяный поп — кадилом.

— Да он хотел её спасти, идиот! Дело в крови, понимаешь? Император ведь на самом деле знает, как победить болезнь его сына. Его наследника! А для этого нужно Анну…

Того, что произошло в следующую секунду, не ожидал никто. Прозвучал негромкий хлопок, потом я почувствовал у себя на лице горячую влагу. Затем увидел кровь на вытянувшемся лице Кристины. И только после этого обратил внимание, что головы на плечах Златослава больше нет.

— Сильная блокировка, — заметил чистенький Триаль, вновь появившись незнамо откуда. — Ну-ка, мадемуазель, мсье — давайте-ка, дружно. Завернём его в плед, пока мы все не перепачкались. С ямой я, к счастью, закончил.

Глава 18 Паук

— Я чувствую себя палачом. Отвратительное ощущение, — сказала Кристина, глядя на воду.

Мы сидели на берегу Сены за городом. Воды у Триаля действительно не оказалось, а нам после произошедшего было необходимо умыться. К счастью, на тёмно-красных спортивных костюмах — переодеться после Игры мытак и не успели — кровь была почти не видна. Однако пятна всё равно по возможности замыли.

Я в очередной раз поклялся себе, что, как только вернусь домой — попрошу Нину обучить меня навыку магической химчистки, или как там это правильно называется.

— Н-да, приятного мало, — согласился я.

Кристина покосилась на меня.

— Ты ведь знал, что так получится?

— Смеёшься? Откуда я мог знать, что у этого кретина взорвётся башка.

Я немного покривил душой: произошедшее было для меня и вправду неожиданностью, однако шокировало слабо.

Во-первых, я однажды уже наблюдал подобное — с фальшивой Агнессой. А во-вторых, Златослав был мне никем. После того как разрывной пулей разносят голову твоего друга, с которым ты стоишь лицом к лицу и разговариваешь, чувствительность к подобным вещам ослабевает в принципе.

— Но ты не мог не знать, что блокировка сработает и убьёт его, — настаивала Кристина. — Ты ведь для того его и напоил, чтобы он успел сказать хоть что-то!

Я помолчал, размышляя. Ещё пару недель назад выдумал бы какую-нибудь «ложь во спасение», но теперь ситуация изменилась. Теперь я видел настоящую Кристину — ту, которую, скорее всего, звали вовсе не Кристиной. И с которой можно было говорить, как с ровней.

— Милый мальчик Златослав участвовал в похищении человека, — напомнил я. — Знал ли он, кого похищает, или не знал — десятый вопрос. Он похитил ни в чём не повинную девушку. Пару дней назад милый мальчик Златослав превратил поезд в чудовище, которое едва не угробило нас, машиниста и полтора десятка пассажиров. А сегодня он пытался убить меня при помощи оживших скелетов. Вот, коротенечко, только те поступки этого милого мальчика, которые известны мне. Плюс, я доподлинно знал, что за его спиной стоит кукловод, который хочет уничтожить меня, подмять под себя власть в Российской Империи и спустить эту Империю в унитаз. Ценой — миллионов человеческих жизней. И — не знаю, как тебе, а мне уже осточертело ходить вокруг его кукловода кругами! Поэтому — да, я осознанно зашёл чуть дальше черты безопасности. Для того, чтобы получить чуть больше информации. И я её получил. Осуждаешь меня за это?

Кристина избегала моего взгляда. Она смотрела на реку, словно медитирующий монах. Неохотно проговорила:

— Я — нет. Но что насчёт твоей жемчужины?

Я достал жемчужину из-под куртки. Почти чёрная, только крохотное белое пятнышко осталось.

— Ничего. Почистим, — пряча жемчужину, буркнул я. — Кстати, насчёт очищения. Искупаться не хочешь?

— У меня нет с собой купального костюма.

— Вопрос стоял иначе.

— Здесь Триаль.

— То есть, моё присутствие тебя не смущает? — хмыкнул я. — Польщён. А Триаль, как истинный джентльмен, полагаю, не откажется подождать в машине — пока мы будем купаться.

Кристина вспыхнула.

— Прекрати! Неужели ты не понимаешь, что ведёшь себя, как абсолютно чёрный маг?

Я покачал головой:

— Вот умеешь ты всё-таки сбить настрой…

— Потому что не нужно вызывать у себя этот настрой, когда мы только что смыли с себя кровь человека — которого закопали за холмом после того, как у него взорвалась голова! — проворчала Кристина. — И взорвалась, кстати, из-за тебя.

— А ты привыкла снимать стресс как-то иначе?

— Я вообще не привыкла снимать стресс, — отрезала она.

Однако покраснела ещё больше.

— Ох, точно, — вспомнил я, — у тебя же нет опыта… Ну, самое время попробовать — не находишь? Когда-то ведь надо начинать. Работа у нас нервная…

— Барятинский, замолчи! — Кристина вскочила на ноги и сжала кулаки. — Давай сменим тему.

— Ладно, как скажешь, — пожал я плечами. — Сменим так сменим. Тем у нас — вагон, не вижу смысла экономить.

Я снял глушилку и, обернувшись, нашёл взглядом Триаля.

— Вы не могли бы подойти? — крикнул я. — Нужно поговорить.

Триаль тут же приблизился. Я встал на ноги, отряхнул штаны и ладони.

Сказал:

— Итак, что мы имеем? Если немного продолжить намеченные Златославом линии, то получается следующее. Император знает, что спасти жизнь Бориса он может в любой момент. Но — ценой жизни Анны. А наш добродушный друг мсье Локонте в приступе неудержимого гуманизма решил похитить Анну, чтобы помочь ей избежать этой жестокой участи.

— Получается, так, — сказал Триаль. — Это, разумеется, шокирующее открытие, и… Я бы понял, мсье Барятинский, если бы вы решили исключить меня из круга людей, которые могут это всё обсуждать. Как-никак, моё дело — внешняя разведка.

— Ничего. Господин Витман сказал, что вам мы можем полностью доверять, — заявила Кристина. — Так что же получается? Локонте на самом деле пытается спасти Анну?

— Получается, что так он сказал Златославу, — поправил я. — И, скорее всего, не ему одному. А вот чего он хочет в действительности — вопрос. Я могу предположить следующий сценарий: цель Локонте — похищение Анны и последующая обработка её психики. Пока суть да дело, Борис умрёт, Император на нервной почве даст слабину. И наступит самое подходящее время для того, чтобы устроить дворцовый переворот. В решающий момент на сцену выведут уже прекрасно обработанную Анну, которая возьмёт власть в свои руки. А за её спиной будет превосходно себя чувствовать серый кардинал Локонте.

— Великая княжна Анна не обладает нужным магическим складом, — возразил Триаль.

— Вы путаетесь в реалиях, — покачал головой я. — Двойственная природа магии нужна для передачи власти в штатном режиме. В случае если происходит переворот, на престол можно посадить хоть мешок с песком — и это будет работать. Хотя, конечно, недолго, мешок с песком вызовет серьёзные вопросы у аристократов. И рано или поздно появится представитель какого-нибудь уважаемого рода, обладающий двойственной природой магии. Он заявит права на престол, и его поддержат. Инерция в обществе — чрезвычайно сильная штука.

— И я даже знаю, кто будет этим представителем, — Кристина посмотрела на меня. — Что ж — теперь, по крайней мере, ясно, почему этого кого-то так отчаянно стараются убить.

— Согласен, — признал я. — При таком раскладе зомбированная Анна на троне — компромиссный вариант. Природа магии у неё не подходящая, однако она — наследница императорской династии, прямой потомок по крови. Это уже козырь, и аристократия не рискнёт оказывать поддержку какому-то выскочке с двухцветной жемчужиной.

— Значит, все те магические символы в подвале были только для того, чтобы пустить нас по ложному следу? — пробормотала Кристина.

Я развёл руками:

— Это вполне в духе Локонте. Ресурсов у него — хоть отбавляй, уж расписать подвал ради маскировки — точно не проблема.

Помолчали. Потом нерешительно подал голос Триаль:

— Но ведь всё может быть и немного — самую капельку! — иначе.

— Может, — кивнул я. — И вот это-то меня и пугает.

— Вы о чём? — нахмурилась Кристина.

— Смотри. Допустим, Локонте действительно хочет похитить и придержать для свои гнусных целей великую княжну. Спрашивается, что же он для этого делает? Он арендует занюханный подвал в Чёрном Городе и нанимает перекачанных магией детишек. А сам при этом даже не торопится к ним на встречу, преспокойно сидит в Париже. Как-то странно, не находишь?.. Я вот думаю, Локонте точно знал, что похищение сорвётся. Собственно, с такими бестолковыми исполнителями это похищение даже в теории не могло не сорваться.

— Но тогда — зачем? — недоумевала Кристина.

— Скорее всего, императору нашёптывают о возможности решения проблемы со здоровьем Бориса посредством Анны уже довольно продолжительное время. Император, разумеется, не верит — как любой нормальный отец, наотрез отказывается даже слушать подобное. Вот ему и решили показать, что об этом способе знают некие злоумышленники — которые хотят лишить государя последней надежды. И, вуаля! Спецслужбы чудом спасли великую княжну! Ну уж теперь-то вы верите, ваше величество?.. Теперь-то вы понимаете, что нам нужно как можно скорее использовать этот козырь самим?!..

— Теории теориями — а я сейчас припоминаю, что Анну с тех пор никто не видел, — пробормотала Кристина.

— Ну, вот это как раз не удивительно, — хмыкнул я. — Её после похищения, вероятно, даже в дамскую комнату водят под конвоем. Хотя она это, впрочем, вряд ли замечает — только радуется, что никто не мешает читать. Ну а Локонте между тем старательно повышает свои шансы. Помимо основной игры он затеял дополнительную: шантажирует императора, требуя, чтобы тот казнил меня. В противном случае наследник умрёт.

— Прямо как паук, — брезгливо проворчал Триаль. — Плетёт и плетёт паутину. Тянешь за одну ниточку и не замечаешь, как влип полностью. И вот-вот в шею вонзятся клыки.

— Поэтично, — хмыкнул я. — Только вот есть один нюанс. В сеть к этому пауку угодил шершень.

— У вас есть план? — обрадовался Триаль.

— Естественно. У меня всегда есть план.

— Не посвятите?

— К сожалению, нет, мсье Триаль. При всём уважении, этот план — не из тех, в которые посвящают даже самых близких людей. Могу раскрыть лишь первый его пункт: мы с мадемуазель Алмазовой возвращаемся домой, в Петербург. И как можно скорее.

* * *

Свой гениальный план я обдумал во всех подробностях, пока мы ехали в поезде. Как ни крути — получалось, что вовлечь в него придётся довольно много людей. Хорошо было то, что всем им я доверял. А плохо то, что если мы хоть чуть-чуть оступимся, или моё смелое предположение не подтвердится, все мы окончим свои дни на эшафоте.

Однако единственный альтернативный вариант — это продолжать ждать у моря погоды и осторожно тыкать длинной палочкой, пытаясь отыскать Локонте, спрятавшегося в стогу сена размером с Петербург. При том, что меня каждую секунду могут убить.

Или — убить Бориса. Или Анну. Или — всех нас, вместе взятых, а до кучи — императора. После чего жизни простых людей вовсе станут расходным материалом.

Быть на месте императора сейчас определённо не хотелось. Я даже представить боялся, что случится, если он сломается и решит принести в жертву дочь. Во-первых, жемчужина государя после такого поступка почернеет без остатка. Во-вторых, скорее всего, наследнику это не поможет. В-третьих, об этом рано или поздно узнают, и Ближний Круг всколыхнёт так, что мало не покажется.

Крах императора. Гибель империи. И никого, кроме самого императора, формально винить будет нельзя. Александр Четвёртый Романов войдёт в историю, как император-безумец…

— Костя? За нами приехали! — подёргала меня за рукав Надя уже на вокзале.

Мы с Кристиной сели в тот же поезд, которым ехали она, Вова и дед. Я встряхнулся, нашёл взглядом знакомую машину и спешащего за носильщиком Трофима.

— Я не поеду домой.

— Как так — не поедешь? — изумилась Надя.

— Есть… срочное дело. Извините. Буду позже.

Я заторопился к стоянке такси, провожаемый недоуменными взглядами сестры и Вовы. Дед покачал головой, но не сказал ни слова.

* * *

— Куда едем, ваше сиятельство? — спросил таксист, глядя в зеркало заднего вида.

Я встретил его взгляд. Несколько секунд размышлял, не сменить ли машину. Потом мысленно махнул рукой: ну, кто в Петербурге меня не знает? Уже, кажется, грудные младенцы скоро начнут выпрыгивать из колясок, показывать пальцами и визжать от восторга. Если видеть опасность за каждым кустом, закончишь тем, что станешь бояться даже кустов.

Далее я задумался, какой назвать адрес. Первым и очевидным позывом было — ехать к Клавдии. Мне оставалось всего ничего до полного почернения жемчужины, а потом…

Потом. Если верить Платону, путь назад есть, однако он идёт через такие дебри, что пробраться через них — задача не для каждого. В том, что я одолею этот путь, если захочу, я не сомневался. Сомневался в том, что захочу.

— Ваше сиятельство? — осторожно повторил водитель.

— Угу, — отозвался я. — В Чёрный Город.

Водитель кивнул с радостным выражением на усатой физиономии, и принялся выруливать со стоянки.

— А куда там, в Чёрном Городе?

— Позже скажу. Езжай.

Наверное, у водителя сложилось впечатление, что я хочу сохранить в тайне цель своего визита. В действительности же я просто не знал, какова эта цель.

Мысли об очищении жемчужины наполняли меня непонятным раздражением.

Клавдия опять будет с тревогой смотреть мне в глаза. Вздыхать, качать головой. Возьмёт меня за руки, заберёт мою — мою! — энергию. А ради чего, спрашивается? Ради спасения каких-то отбросов. Людей, даже имён которых никто не вспомнит через пятьдесят лет. В моём мире их можно было бы назвать безымянными винтиками в механизме Концернов. Здесь им скорее подходило сравнение с галькой под ногами.

Для винтиков собрали весьма сложный механизм. Галька же валялась просто так. Без всякой пользы…

— Плохие мысли, — прошептал я. — Очень плохие мысли!

Моя жемчужина теплела, а я по этому поводу не чувствовал ничего. И ни с кем не мог поговорить. Я вдруг с пугающей отчётливостью понял, что друзей-то у меня в этом мире и нет. Друг — это ведь тот, кто знает тебя от и до и — принимает. При этом он с тобой — на равных.

Мишелю до меня — как до Бразилии вприсядку, и он сам это осознает даже лучше, чем я. Анатоль, Андрей — приблизительно из той же оперы. То, что важно для них, для меня — пустой звук. И наоборот. Что они могут мне сказать, если я обращусь к ним? Только то, чему их научили мамы и папы. Свой опыт — реальный опыт, помогающий жить, — появляется гораздо позже.

Дед предвзят. Клавдия — милый, бесконечно добрый ангелочек с красивыми глазками. Приятно знать, что где-то такие парят в облаках, но обсуждать с ними что-то своё — боже упаси. Кристина… Пожалуй, Кристине я мог бы открыть душу по-настоящему. Но у меня был выбор — сделать из неё друга или подругу. Я выбрал второе, и теперь некоторые двери для меня закрыты. Вот и оставался всего один вариант.

— Останови здесь, — сказал я, увидев витрину магазина.

— Сию секунду-с. — Водитель свернул к обочине. — С вас, ваше сиятельство…

— Поездка не закончена. Подожди, я недолго.

В магазине я действительно пробыл недолго. Вернулся с бумажным пакетом и сел обратно. Назвал точный адрес.

— Но это ведь не Чёрный Город? — удивился водитель.

— А Париж — не столица Аргентины, — буркнул я. — Но я же тебя не утомляю этими подробностями, верно?

Водитель умолк и выполнил разворот.

Адрес, разумеется, был отчасти липовым. Я уважал стремление адресата к конспирации. К тому же, вовсе не был уверен, что он дома.

Расплатившись с водителем, я вышел из машины и прогулялся немного пешком. Погода была — под стать душевному состоянию. Небо заволокло тучами, резкие порывы ветра то и дело бросали в лицо колкую морось.

Нужный дом оказался добротным трехэтажным строением, по две квартиры на каждом. Я поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Спустя несколько секунд она открылась. Платон молча уставился на меня.

Видеть его в бархатном халате и домашних туфлях было до такой степени непривычно, что я чуть было не развернулся и не ушёл. Но поборол себя и вместо приветствия протянул пакет.

Платон взял его, заглянул внутрь. Достал бутылку коньяка. Одну из двух.

— Я так понимаю, это — не презент, — сказал он.

— Стаканы у тебя найдутся? — спросил я. — Мне семнадцать лет, и весом я чуть не в два раза меньше тебя. Так что по большей части можешь расценивать как презент.

Платон молча отступил вглубь квартиры, и я вошёл внутрь.

Глава 19 Детали

Платон разлил по второй. Моя жемчужина лежала на столе. Чёрная, с крохотным белым пятнышком.

— И что же такое произошло в Париже? — спросил Платон тихим голосом. Взгляд его не отрывался от жемчужины.

— Не надо тебе об этом знать, — сказал я. — И никому не надо.

— Я — не мальчик, Константин Александрович.

— Да и я не девочка, чтобы играться с тобой в загадки. Не хочу об этом говорить — вот и всё. Давай просто выпьем.

Я поднял пузатый бокал. Платон повторил мой жест. Раздался негромкий звяк, и обжигающая жидкость скользнула по пищеводу.

— А могу я хотя бы спросить, почему вы не поехали к Клавдии Тимофеевне?

— Ехал к ней, — кивнул я. — Но потом… Потом — не доехал.

— Почему?

— Потому что взял вот эту бутылку и назвал адрес лавки зеленщика недалеко от твоего дома.

— Вы ведь поняли мой вопрос, Константин Александрович.

— А ты — понял мой ответ. — Я буквально вцепился взглядом в глаза Платона. Он не моргал и не отворачивался. — Я перестал понимать, зачем, — признался я. — Чего ради мне очищать жемчужину? Мой непосредственный начальник — чёрный маг. Моя девушка, — я решительно отбросил всяческие эвфемизмы и околичности, — тоже. Я единственный раз поступил, как самый настоящий чёрный маг и получил в десять раз больше информации, чем когда пытался играть в белого. Мне уже тысячу раз говорили, что чёрная и белая магия — это не добро и зло, что нет никакой трагедии. Так чего ради мне, спрашивается, держаться за это? — Я ткнул пальцем в белое пятнышко на жемчужине.

Платон внимательно выслушал меня. И — какое облегчение! — у меня совсем не возникло ощущения, что он слушает лишь для соблюдения приличий, чтобы выдать давно готовый ответ, какую-нибудь убогую банальность.

— Помните, когда мы с вами только познакомились, я рассказывал вам о чёрном маге, который стал белым, — медленно проговорил Платон. — Я сказал тогда что этот маг — единственный, о ком точно знаю, что это ему удалось?

— На память не жалуюсь, — кивнул я.

— Вы ведь догадались, о ком я говорил.

— Догадался сразу. Потому сейчас и пришёл. Объяснишь, зачем? Что это было за обещание, которое ты дал?

— Это длинная история.

— А я никуда не спешу. — Я взялся за бутылку. — Слушаю.

— Видите ли. Клавдия Тимофеевна… Я знаю её давно, с самого рождения. Клавдия — дочь моего хорошего друга, барона Тимофея Вербицкого. Тот был настоящим белым магом, а я когда-то был чёрным. И мы с ним… воевали вместе. Так уж сложилось, что белый маг оказался на поле сражения. Тимофей был не очень-то сильным, и как мага его мало кто рассматривал.

— А можно я угадаю? — поднял я руку. — Случилось Большое Дерьмо. Ты должен был погибнуть. Но Тимофей тебя вытащил. Ты вообще не понимал, зачем он это делает, даже просил его оставить тебя. Но он — всё равно вытащил. А сам при этом погиб. Перед смертью попросив тебя позаботиться о дочке. И вот, когда это прелестное создание, этот ангел во плоти посмотрел тебе в глаза и попытался увидеть в тебе такого же белого мага, каким был папа, ты не смог отказать. В чём я ошибся?

Платон взял наполненный бокал.

— В деталях, — сухо сказал он. — Тимофей меня не «вытащил». Он просто перебил тех, кто должен был убить меня. И не погиб, вышел из той бойни живым и относительно здоровым.

— О… — растерялся я.

— Военная кампания продолжалась, и подобные ситуации посыпались на Тимофея, как из рога изобилия, — так же сухо продолжил Платон. — Тимофей убивал снова и снова. И я заметил, что ему это начало нравиться. И вот, когда случилось по-настоящему Большое Дерьмо — уже после окончания войны, когда мы оба вернулись в Петербург… Он вляпался в него по своей вине. И вытаскивал его уже я. От Тимофея тогда отвернулись все, сочли психом. Я один не отвернулся. Перед смертью у него не было никакого просветления, и про дочь он даже не вспомнил. Плевался кровью, говорил что-то о мразях, которых ещё перережет. На середине одной из таких сентенций Тимофей просто замолчал, и его сердце перестало биться. Его жемчужина была абсолютно чёрной.

Я помолчал, крутя пустой бокал на столе.

— Клавдия об этом знает?

— Я рассказал ей всё. Ей было десять лет. Понимаю, что поступил жестоко, но лгать не захотел. Это не она взяла с меня обещание, Константин Александрович. Я сам себе пообещал. Потому что увидел, что рухнуть в черноту — легче лёгкого. А подняться к белому — тяжкий труд. Наш мир создали несправедливо, и каждому здесь известно, что ради чего-то стоящего приходится тяжко трудиться. Если что-то даётся слишком легко — значит, в этом нет ничего хорошего. Вы, Константин Александрович, полагаю, не так часто видели жемчужины чёрных магов?

— Вообще не видел, — признался я.

— А знаете, почему?

Я пожал плечами.

— Чёрные маги не любят признавать, что светлое пятно есть на каждой чёрной жемчужине. И это — именно то пятно, благодаря которому они остаются людьми. Не сходят с ума, не превращаются в то, во что превратился Тимофей Вербицкий. Они стесняются этого необходимого пятна. Однако каждого, у кого пятна нет, собственноручно пристрелят, как взбесившегося пса. Точно так же нет и белых магов с абсолютно белой жемчужиной. У каждого есть чёрное пятно. Полностью белая жемчужина означает святость. А это — весьма редкое качество, особенно в наш непростой век. Осветлить жемчужину — задача не такая уж сложная. Один из способов вы хорошо знаете. Однако для того, чтобы стать чёрным магом, нужно жить и мыслить, как чёрный маг. И — наоборот. Вы сейчас на распутье, Константин Александрович, я это вижу и понимаю, что вы чувствуете. Вам кажется, что перед вами выбор — «докрасить» жемчужину до полной черноты или же осветлить её полностью. А может быть — достичь баланса… Но дело вот в чём: сколько бы ни было вам лет в действительности, здесь вам — семнадцать. И вас, разумеется, швыряет самым жестоким образом из одной крайности в другую. Не какой-то один поступок — но их череда, и последующее осмысление этой череды превратит вас в итоге либо в чёрного мага, либо в белого, либо в того, кто будет управлять Российской Империи. Но, как бы там ни было, если вы — живой человек, в вашем сердце всегда будет идти борьба чёрного и белого. Эта борьба даёт людям энергию жить. А иначе и быть не может.

— Аминь, — сказал я. И поднял бокал. — Спасибо, Платон.

— Полегчало?

— Немного. Но я не намерен отказываться от мысли нажраться с тобой до синих крокодилов, а утром проснуться с дикой головной болью и выпить большую кружку холодной воды. Вот тогда — мне точно полегчает.

— Что ж, звучит, как план, — улыбнулся Платон. — Постелю вам в гостиной на диване. Кружку на всякий случай приготовлю с вечера, но холодной она останется до утра.

— Приятно выпивать с белым магом, — кивнул я. — Ну… за любовь, что ли?

— Прекрасный тост, — одобрил Платон. И мы выпили.

* * *

Разбудил меня громкий стук в дверь. Я с усилием открыл глаза и оценил обстановку.

План, в целом, удался — я напился и уснул. Под конец мероприятия мы с Платоном, кажется, даже пели… Только вот с дикой головной болью не сложилось. Организм Кости Барятинского — белого мага, выросшего в экологически благоприятном районе, справлялся с токсинами пока вполне успешно.

Я лежал в гостиной на диване, за закрытой дверью. Стучали во входную, и я уже слышал шаги Платона. Он, впрочем, сначала стукнул ко мне.

— Ваше сиятельство, вы проснулись?

— Проснёшься тут, — зевнул я.

— Полагаю, вам лучше одеться. Ко мне редко приходят такие требовательные гости, и я склонен думать, что они имеют в виду вас.

— Угу. Сорок пять секунд.

Я откинул простыню, встал, подошёл к стулу, на котором оставил одежду. Умыться бы… Ладно, успею.

Платон, выждав указанное время, отпер входную дверь. Загрохотали эхом голоса из парадного.

— Извольте обождать, — сказал Платон.

Вновь громыхнул голос. На этот раз я расслышал, что помянули императора.

— Я из собственных рук императора получал орден за заслуги перед Отечеством, — спокойно возразил Платон. — А вы?

Ответа не последовало. Дверь хлопнула. Я улыбнулся: молодец, Платон, себя в обиду не даст. Да и меня тоже.

Я вышел в прихожую.

— Кто там?

— Императорская гвардия, — спокойно сказал Платон. — По их словам, его величество велел доставить вас как можно скорее. Мне стоит волноваться, ваше сиятельство?

Тут я задумался всерьёз. Моё первое знакомство с императорской гвардией было не сказать, чтобы очень приятным: они пытались меня арестовать. Или убить. Кто знает. Этому помешал лично император. Но у императора и командира его гвардии были, очевидно, слишком разные взгляды на безопасность правящей династии. Поэтому вопрос Платона был чертовски актуальным.

— Сейчас узнаем, — сказал я.

Подошёл к двери, открыл. Обнаружил двоих бравых гвардейцев, которые смотрели на меня свысока.

— Согласно императорскому указу… — начал было один гундосым противным голосом.

— Встать смирно, когда доносишь императорский указ! — рявкнул я.

Внутри несчастного гвардейца будто пружина распрямилась.

— То-то же, — похвалил я. — Информацию принял, можете быть свободны. Прибуду через сорок минут.

— Нам велено доставить вас, — возразил второй.

— Кем велено? — посмотрел я на него.

Принципиальный момент. Император, согласно моим о нём представлениям, просто не мог отдать такого приказа. Он мог велеть передать мне, чтобы я прибыл срочно — это да. Но хватать меня за шкирку и тащить пред его светлы очи — вряд ли.

— Командиром гвардии, генералом Милорадовым…

— Я арестован?

— Никак нет, ваше…

— Прибуду через сорок минут. Всего хорошего.

Я закрыл дверь и, шёпотом матерясь, прошёл в ванную.

Умылся, осмотрел себя в зеркале. Побриться бы… Да уж ладно. Император, думаю, оценит спешку, и лёгкая щетина пойдёт мне только на пользу.

— Позавтракать не успеваете? — спросил Платон, когда я вышел.

— Извини, в другой раз, — покачал я головой.

— А он будет, этот другой раз?

Я невесело улыбнулся и похлопал Платона по плечу:

— Смерть — это только начало, дружище. Уверен, однажды мы встретимся снова. Я буду избранным духом китайским мальчиком, а ты — мудрым учителем, который станет тренировать меня вопреки всем законам и правилам*.

— Рад, что вы с оптимизмом смотрите в будущее, Константин Александрович, — улыбнулся Платон.

* * *

На такси я добрался до дома — это было по пути — а там пересел на своё авто. Успел увидеть деда, буркнул ему: «Код — жёлтый». Это означало то же самое, что было во время празднования дня рождения великой княжны: приготовиться к тому, что придётся валить и валить далеко. Если вдруг — чем чёрт не шутит — меня решили устранить, то запросто могут пройтись и по всему роду.

— Да я уже год живу по этому жёлтому коду, — проворчал дед.

Я только плечами пожал. Мол, что поделать, ты сам всё это затеял. Мог бы тихо-мирно оплакивать внука-овоща и наблюдать за угасанием рода.

По трассе пришлось выдать серьёзное превышение скорости, чтобы успеть к назначенному мною же времени. Приехал раньше на три минуты. Двое гвардейцев, которые приходили за мной, всю дорогу ехали следом — боялись упустить. Смена машины их, кажется, взволновала. Ну да пускай не расслабляются.

Командир гвардии генерал Милорадов встретил меня лично. Взгляд у него был… правильный. Таким убивать можно.

— Вы ведёте очень опасную игру, господин Барятинский, — процедил он сквозь зубы. — Но эта игра уже очень скоро закончится.

— Вам не идёт быть прорицателем, — спокойно возразил я. — Давайте уже каждый будет заниматься своим делом. А будущее оставим на усмотрение Всевышнего. Мы долго ещё будем болтать? Скажем его величеству, чтобы пока выпил кофе?

Ноздри Милорадова раздулись, казалось, из них вот-вот вылетит пламя. Но обошлось.

— Следуйте за мной, — процедил он сквозь зубы.

Я последовал. Меня привели в уже знакомый кабинет, похожий на спортивный зал.

Император был там. Сидеть спокойно он, очевидно, не мог — ходил взад-вперёд, заложив руки за спину. Увидев меня, испытал такое облегчение, что его волна долетела до меня через всё помещение — хотя в лице государь совсем не изменился.

— Слава богу, господин Барятинский. Благодарю, что нашли время. Вы можете идти! — обратился он к Милорадову, который даже рта раскрыть не успел. — Оставьте нас, это — частная беседа.

Буркнув себе под нос что-то недовольное, командир гвардии скрылся.

— Не обижайтесь на него. — Император подошёл ко мне и протянул руку для приветствия. — Он просто…

— Я и не обижаюсь. — Я ответил на рукопожатие. — Он — человек долга. Его долг — обеспечивать безопасность вам и вашей семье. Сейчас между ним и его целью оказался я. Я бы сам на его месте взбесился.

— Хорошо, что вы это понимаете, — грустно улыбнулся император. — Что ж, не буду ходить вокруг да около. Сегодня утром я получил ещё одно письмо.

— Анонимку? — уточнил я.

Император кивнул и подошёл к столу. На его полированной глади лежал лишь один листок. Этот листок император и передал мне.

Я прочитал: «Мне надоело ждать, поэтому я назначаю крайний срок. Ровно через неделю цесаревич Борис умрёт. Поверьте, это в моих силах. Всю эту неделю, несмотря на усилия ваших лекарей, мальчику будет становиться хуже, а через семь дней его сердце остановится. Но всего этого можно избежать. Чем скорее князь Константин Барятинский расстанется с жизнью, тем скорее наследник пойдёт на поправку. Решайте!»

Император дождался, пока я дважды пробегу глазами написанное, и тихо сказал:

— Как вы понимаете, у меня осталось лишь три варианта.

— Я насчитал два, — сказал я и протянул письмо обратно. — Казнить меня, либо найти анонимщика. Какой третий?

— Уехать со всей семьёй на край света, где нас никто не достанет! — простонал император.

Он основательно сдал за то время, что я его не видел. Бледность, круги под глазами, какая-то незнакомая, несвойственная ему суетливость в движениях. Но что хуже всего — жемчужина. Раньше всегда выставленная напоказ, теперь она пряталась под одеждой. А может, её и вовсе не было.

Что это? Ничего не значащая деталь, случайность, или же — начало конца?..

— Я бы не рассматривал в качестве выхода бегство, — сказал я как можно спокойнее. — К тому же, вместе со своей семьёй вы возьмёте немало приближенных. А я полагаю, что анонимщик входит в их круг.

Долгий и тяжёлый взгляд императора я выдержал.

— Вы тоже пришли к такому выводу, — прошептал он.

Я вступил на очень опасный путь. Вполне возможно, что из этого кабинета живым я уже не выйду. Если Витман прав в своих предположениях, если хоть на секунду допустить, что император сам стоит за всем этим…

— Полагаю, подбросить анонимное письмо лично вам — не самая простая задача, — сказал я. — И человек со стороны этого сделать не сможет. Нет, это должен быть кто-то, кого хорошо знают во дворце, для кого не существует закрытых дверей. Кто-то, кто жил здесь годами, сплетая сеть вокруг вас.

— И это может быть кто угодно, — с горечью сказал император. — Любой лакей, любая служанка. Или — командир гвардии? Или, чего уж мелочиться! Императрица?

Я притворился, что не расслышал сарказма.

— Насколько я понимаю ситуацию, это мужчина.

— Ну, хоть что-то, — выдохнул император. — Думаю, вы также понимаете, что я решил пойти по второму пути: искать. Командир моей гвардии категорически не одобряет подобного решения. Вернее, он разделяет идею, что злоумышленника нужно искать, но для того, чтобы выиграть время, предпочёл бы вас устранить.

— Логично, — пожал я плечами. — Только вот если за столько лет этого злоумышленника не нашли — вряд ли ещё один выигрыш по времени сильно поможет. К тому же я сомневаюсь, что великий князь полностью поправится после моей смерти. Шантаж — очень удобный рычаг давления. А моя смерть — явно не главная цель мсье Локонте.

Глава 20 Правильный выбор

— Мсье… Локонте? — удивился император.

— Так он представился однажды, — поморщился я. — Разумеется, это — не его настоящее имя, но надо же как-то его называть.

— Действительно, — пробормотал император, как будто что-то вспоминая. — Итак… Я пригласил вас, чтобы сказать: у нас неделя. Неделя, чтобы найти этого человека. Я подпишу специальную бумагу, согласно которой у вас будут развязаны руки. Любая служба, любой человек окажут вам содействие, не задавая вопросов. Для вас не будет ни одной закрытой двери в Российской Империи.

— Благодарю, это мне поможет, — сказал я. — Как сейчас самочувствие вашего сына?

— Как ни странно — лучше, — выдохнул император. — Вчера Борис нежданно пошёл на поправку. Настолько, что даже встал на ноги.

— Очень хорошо, — пробормотал я. — А смогу ли я увидеться с Анной Александровной?

— Сможете, — сказал император с удивлением на лице. — А для чего это вам? Неужели вы подозреваете…

— Ваше величество, — сказал я. — Вы только что сказали, что каждый человек в Российской Империи окажет мне содействие, не задавая вопросов. Сейчас я прошу о содействии вас. Мне нужно поговорить с Анной Александровной.

Император сел за стол, вытянул из карандашницы карандаш и в задумчивости постучал им по столу.

— Анна Александровна сейчас не расположена принимать…

Я вспомнил все наши подозрения, и по спине пробежал холодок. Значит, её действительно сейчас охраняют изо всех сил.

— Мы с Анной Александровной уже находились тет-а-тет, — напомнил я. — И если бы я хотел ей навредить…

— Я не оскорбляю вас подозрениями, — холодно оборвал меня император. — И от своих слов, разумеется, не отказываюсь. Если это действительно необходимо, вы увидитесь с моей дочерью сейчас же.

— Благодарю, ваше величество, — склонил я голову.

Император молча встал, обошёл стол и направился к двери.

* * *

Для разговора с великой княжной мне пришлось выйти в парк. Очевидно, несмотря на доверие, император не хотел лишний раз светить, где прячут его дочь. Или же были ещё какие-то причины.

Иллюзий я не строил. Даже в страшном сне не смог бы допустить, что нас оставят наедине без пригляда. Когда Анна, в сопровождении двух фрейлин, подошла к скамейке, я встал и поклонился, одновременно повернув руку — жест, облегчающий постановку глушилки.

Фрейлины замерли на почтительном расстоянии.

— …здравствуйте, Константин Александрович… — отрешённо сказала Анна.

С нашей последней встречи она совсем не изменилась. Казалось, мы расстались буквально вчера. Всё та же зажатая девушка с потупленным взором, держащая в руках книгу — будто щит от враждебного и непонятного мира.

— «Космическая принцесса»? — спросил я с улыбкой.

Анна вздрогнула, посмотрела на книгу и тоже робко улыбнулась.

— …нет……это Шекспир, пьесы…

Имя показалось мне знакомым. Ну да, точно — когда-то Надя играла в спектакле по пьесе Шекспира. Так я, собственно, и узнал о её необычном увлечении. Благодаря которому состоялось её знакомство с Вовой.

— «Король Лир»? — уточнил я.

— …сейчас я читаю «Гамлета»……главный герой мучается выбором между путём чёрного мага и белого мага……такое страшное предостережение для всех нас…

Я из вежливости покивал. Дискуссия на тему литературы — это было последнее, что могло меня заинтересовать, но только так я мог расположить к себе великую княжну и быстренько сломать наросший между нами лёд.

Чувствовалось, что Анне очень неудобна вся эта ситуация. После того, как по её инициативе мы целовались в Кронштадте, она, наверное, мысленно переживала этот момент, сгорая со стыда, тысячи раз. Вряд ли даже похищение оставило столько впечатлений.

— Я думаю, что в итоге герой сделает правильный выбор, — сказал я.

— …вы не знакомы с пьесой?.. — Великая княжна подняла на меня взгляд.

— А вы разве знакомы?

— …безусловно…

— А зачем же читать то, что вы уже знаете? — удивился я.

— …иногда нужные ответы внутри себя получается найти только с мудрым проводником, — пролепетала Анна и прижала книгу к груди так, будто я пытался её отобрать.

— Присядем? — предложил я.

Анна первой опустилась на скамейку. Я сел рядом, соблюдая подобающую дистанцию — чтобы фрейлины-соглядатаи не донесли императору чего-нибудь лишнего.

— …мне сообщили, что вы желаете меня видеть…

— Это так, — кивнул я. — Как вы? После всего, что произошло тогда.

Анна пожала плечами. Я ждал, чувствуя, как в ней зреют какие-то слова.

— …всё прошло, и ничего не изменилось… — после долгих размышлений выдавила наконец она.

Не без труда — но я понял её. В книгах про космическую принцессу после ураганной завязки непременно следовали невероятные перемены. Путешествия, приключения, сражения с негодяями, победа. Любовь, и всё такое прочее. А великая княжна Анна просто вернулась домой. Так, будто ничего не было.

Был ли это завуалированный упрёк мне? Пожалуй.

— Что ж, кое-что может измениться в самое ближайшее время, — сказал я. — У меня есть к вам очень серьёзная просьба, Анна Александровна.

— …внимательно вас слушаю…

— Но прежде я хочу, чтобы вы поняли: о моей просьбе никто не должен знать. Совершенно. Ни одна живая душа. Речь идёт о жизни и здоровье вашего брата.

Анна вздрогнула и, бледнея, уставилась на меня.

— …вы знаете, как вылечить Бориса?..

— Есть некоторые идеи, — обтекаемо согласился я. — Но кое-кто явно не хочет, чтобы я преуспел. И поэтому мне нужна ваша помощь. Не хочу давить, но если вы откажетесь, боюсь, единственный шанс будет потерян.

— …что мне нужно сделать?..

Я как бы между прочим прикрыл рот ладонью. О том, что есть спецы, умеющие читать по губам не хуже, чем по строчкам в книге, знал не понаслышке.

Я говорил, Анна слушала. И её глаза за стёклами очков против воли раскрывались всё шире.

— Сможете? — спросил я.

— …вы сошли с ума, Константин Александрович?.. — осторожно поинтересовалась она.

— Да вроде не планировал.

— …но… это же безумие…

— Возможно. Однако лично вы ничем не рискуете. Что вам будет?

— …полагаете, будто в такой ситуации меня беспокоит наказание?..

Ровный, отрешенный тон впервые дал трещину. В голосе великой княжны я услышал обиду. Тактично промолчал. А великая княжна меня удивила — она так же, как я, прикрыла ладонью рот.

— …речь идёт о жизни моего брата…

— Именно её я и хочу спасти.

— …у вас нет никаких гарантий…

— А у кого они есть? — спросил я. — У господина Юнга? Или у какого-то другого целителя?

Анна опустила голову. Помолчав секунд десять, она сказала:

— …господин Юнг хотя бы знает, что делает…

— Знаете, Анна, — вдруг сказал я с чувством, — когда вы читали про космическую принцессу и купались с Мишелем в фонтане — нравились мне куда больше.

— Я не купалась! — воскликнула Анна, мгновенно покраснев до корней волос.

— Ну, давайте будем честными — вам не хватило каких-то двух-трёх минут, — улыбнулся я. — Та жизнь, о которой вы грезите, гораздо ближе, чем вам кажется. Только вот для того, чтобы жить ею, нужно самой осуществлять какие-то действия — а не ждать, пока представится удачный случай попасть в другой мир, живущий по подходящим вам правилам. Правила нужно устанавливать самостоятельно. Странно, что я говорю это дочери императора.

— …но если я буду следовать вашим правилам, как это поможет мне установить собственные?..

Нет, надо положительно запретить этого Шекспира. Он делает девушек чересчур умными, это вредно для дела.

— Да дело даже не в правилах, — поморщился я. — Дело в том, что эта ваша космическая принцесса никогда не боялась рисковать Может, конечно, и боялась, но — рисковала снова и снова. И поэтому чего-то добивалась. Ни один известный всему миру герой ещё не стал таковым, пытаясь сохранить статус кво.

— …вы читали книги о космической принцессе?..

— Бог миловал, — мотнул я головой. — Так… слышал пересуды.

— …она очень редко рисковала, господин Барятинский……жизнь бросала её в водоворот приключений снова и снова, и там она просто пыталась выжить и остаться человеком…

Поправка: книжки надо вообще запретить. Никакого толка от них. Забивают молодёжи извилины каким-то дерьмом — так, что потом нейронные импульсы не проходят.

Великая княжна Анна поднялась со скамейки, расправила складки на платье.

— …я помогу вам, Константин Александрович… — внезапно сказала она. — …я виновата перед вами за тот случай возле отеля……будем считать, что это — мой долг…

— Послушайте… — встал я.

— Не хочу слушать. Я сделаю всё, о чём вы просите. — Анна вдруг заговорила, как нормальный человек. Рассеянный взгляд собрался, она решительно посмотрела на меня. И в голосе зазвучали нотки, благодаря которым я впервые осознал, что передо мной — действительно дочь императора. — Чем меньше я узнаю сверх того, что требуется, тем лучше будет для всех. Жду вас с Надеждой Александровной завтра вечером. А пока… вот, возьмите. Вам она будет нужнее.

Анна сунула мне в руки книгу. Я взял увесистый том в переплёте из кожи, с вытесненными золотыми вензелями.

Признался:

— Я… редко читаю художественные книги.

— Значит, просто выбросите её в мусорное ведро, — сказала Анна.

И, развернувшись, пошла в сторону дворца. Фрейлины поспешили за ней.

Я проводил великую княжну взглядом, посмотрел на книгу.

Н-да… Что ж, если опустить детали и эмоциональный фон, первая часть моего плана увенчалась успехом. Пора переходить ко второй.

* * *

Надя не просто дрожала. Её трясло, будто в лихорадке. Она далеко не с первого рада попала клипсой ремня безопасности в паз. Собственно, сам факт того, что Надя без напоминания решила пристегнуться, говорил о её состоянии более чем красноречиво.

— Костя, мы умрём, — объявила она.

— Это — непременно, — согласился я, выводя автомобиль из гаража задним ходом. — Но не сегодня.

— Завтра точно умрём.

— Ну, завтра… Кто ж так далеко заглядывает? Жить надо сегодняшним днём. Знаешь, как говорил один великий философ? «Жизнь — это то, что с тобой происходит, пока ты строишь планы».

— И что это был за философ?

— Понятия не имею.

— Очень авторитетный источник…

— Отставить сарказм! — скомандовал я и выехал за ворота.

Ворота были новенькими, с электроприводом. Привратник Степан открывал и закрывал их, не вылезая из своей будочки, чем был доволен, как слон.

— Видишь? — указал я большим пальцем на закрывающиеся ворота. — От моих затей в итоге всем одна сплошная польза.

Надя только скривилась. Впрочем, она начала потихоньку успокаиваться.

Момент для операции я выбрал крайне удачный. Дома было катастрофически не до нас с Надей. До свадьбы Нины оставались считанные дни, и подготовка шла полным ходом. Нина из-за этого даже в Париж не поехала — ей хотелось сделать всё идеально, и она контролировала каждый этап. Деда вся эта суета тоже не обошла.

— Ты всё запомнила? — строго спросил у Нади я.

— Всё запомнила, но мне от того нисколько нелегче, — проворчала Надя. — Вот, Костя, честное слово: если бы я не была тебе обязана по гроб жизни, ни за что бы не согласилась на этот кошмар!

Слова её казались легковесными, однако трясло Надю отнюдь не зря. Она понимала, что если я ошибся… Роду Барятинских конец. Политически — точно, а скорее всего — и физически. Сестренка шла на осознанный риск.

— Всё будет хорошо, — сказал я, упрямо глядя на дорогу. — А в противном случае…

— А в противном случае — код красный, знаю.

— Нет. Это уже не красный. Это уже чёрный код.

— А что значит «чёрный код»?

— Туши свет, бросай гранату.

— Что ж. Надеюсь, ты где-нибудь раздобудешь гранаты, — пробормотала Надя и закрыла глаза.

Время от времени я бросал на неё взгляды. Губы сестры шевелились — молилась, наверное. Бледная, как смерть. Ох и засыпемся же мы сейчас, вот прямо на пороге…

Однако, когда мы подъехали, Надя резко взяла себя в руки. Мы подошли к императорскому дворцу, являя собой именно то, что должны были: брата и сестру Барятинских, которые решили выйти в свет и захватить с собой дочь императора. По официальной версии, в Кронштадте великая княжна и Надя сдружились. Так, собственно, почему бы и нет.

— Вы не перестаёте проверять на прочность моё терпение, господин Барятинский, — процедил сквозь зубы генерал Милорадов. — Считаю своим долгом предупредить: недалек тот день, когда оно треснет.

Милорадов сопровождал нас к покоям Анны Александровны. Надя держалась за мой локоть, с любопытством крутя головой. Даже гибрид человека и детектора лжи не заметил бы в её поведении никакой фальши.

— При всем уважении — мир не крутится вокруг вас, генерал, — сказал я. — Полагаю, вы ознакомились с нашим маршрутом?

— Естественно. И если вы хоть на миллиметр от него отклонитесь! Если хоть на секунду задержитесь…

— Знаю, грянут молнии.

— О, не только молнии, уверяю вас!

Мы подошли к дверям в комнату Анны, и тут же из них вышла служанка.

— Великая княжна Анна Александровна готовы, — прощебетала та. — Она просит Надежду Александровну зайти.

— С превеликим удовольствием! — воскликнула Надя и проскользнула в дверь.

Как будто она и вправду соскучилась по великой княжне, с которой успела сдружиться за время поездки в Кронштадт. Впрочем… может, и соскучилась, кто их, девчонок, знает.

* * *

Надя и Анна, смеясь, вывалились из дверей покоев минут через двадцать — когда генерал Милорадов уже весь извёлся. Я посматривал на него снисходительно. И где же ваша воля, генеарл? Где дисциплина? Да если бы у меня простой солдат вот так на посту маялся, я бы ему лично челюсть сломал.

Встать смирно! Бдить! Не расслабляться! Во время выполнения боевой задачи ты — вообще не человек, и никаких человеческих мыслей у тебя быть не должно. А у этого все мысли на роже написаны. Вернее, одна: «Как же меня задолбали эти дурацкие подростковые прихоти!»

Что ж, на то я и рассчитывал.

— …постойте… — сказала вдруг Анна, когда мы уже прошли половину коридора — обращаясь к нам. — …вы не отказались бы?..…то есть, я хочу сказать……вы бы не стали возражать…

Она остановилась.

Милорадов тоже остановился и повернулся. Ему явно, до дрожи хотелось рявкнуть на великую княжну. Приказать ей говорить уже скорее или заткнуться вовсе. Но Анна, имеющая за плечами суровый опыт Кронштадта, продолжала играть свою роль с истинным упоением.

— …мой брат… — пробормотала она. — …великий князь Борис Александрович……он как-то говорил, что хотел бы познакомиться……ему так скучно одному……а сегодня ему уже гораздо лучше…

— Разумеется, мы с удовольствием навестим великого князя! — всплеснув руками, воскликнула Надя. — О чём тут говорить! Для меня — высочайшая честь познакомиться с наследником императорского престола!

Если бы Милорадов мог — испепелил бы Надю взглядом на месте.

В покои Бориса командиру гвардии, разумеется, тоже войти не пришлось — его ведь никто не приглашал. Я сильно сомневался, что у него в принципе было распоряжение императора ходить за нами по пятам во дворце — скорее личная инициатива. И Милорадову вовсе не хотелось, чтобы за чрезмерное усердие его лишили этой маленькой радости, посему настаивать ни на чём не стал.

Я заходил в покои последним. Милорадов опалил меня яростным взглядом. Я в ответ невинно пожал плечами. Мол, девичьи капризы — такие капризы.

И… Началось. Начиная с этого момента мы с Надей и великой княжной пошли по минному полю. Да не просто пошли, а пританцовывая на ходу. А значит — необходима была полнейшая сосредоточенность.

Покои великого князя больше всего напоминали логово безумного библиотекаря. Все стены здесь были заставлены шкафами с книгами. Этого Борису оказалось мало, и кое-где стояли ещё и стеллажи. В какой-то момент дворцовый дизайнер — или кто там этим занимается? — видимо, взбрыкнул, сказав, что дальше — только через его труп. И тогда великий князь стал укладывать книги просто на пол, стопками.

Сам обитатель этого книжного развала полулежал в кровати. Он был бледен, глаза запали, но в сравнении с тем без пяти секунд трупом, который я видел в прошлый свой визит, действительно выглядел вполне себе ничего. Всего лишь без пяти минут трупом.

— …Борис, это — Надежда Александровна, — пробормотала Анна, — я рассказывала о ней……а с Константином Александровичем ты уже знаком…

Мы с Надей поклонились и нестройным хором произнесли:

— Рад приветствовать вас, ваше высочество!

И:

— Рада знакомству, ваше высочество!

Глава 21 Братья и сестры

Борис заложил книгу пёстрой закладкой и отложил её на край кровати. Улыбнулся:

— Здравствуйте. Константин Александрович, Надежда Александровна… Забавно: у нас одно и то же отчество. Может показаться, как будто мы — братья и сёстры. Это было бы неплохо. Я, по крайней мере, был бы рад таким брату и сестре. Анна слишком похожа на меня, и нам порой скучно друг с другом.

— …мне не бывает с тобой скучно… — возразила великая княжна.

— Ты просто никогда не бываешь по-настоящему со мной, — отмахнулся Борис. — Всегда витаешь где-то в своих мирах. Кстати говоря, я полистал одну из этих твоих «Космических принцесс» — редкостная дрянь! Оскорбление разума.

— …эти книги написаны не для разума…

— Верно, они написаны исключительно для базовых инстинктов. Только вот когда ты всю жизнь балансируешь на грани смерти, охота щекотать себе нервы отчего-то пропадает.

Пока они разговаривали, как будто полностью забыв о нашем с Надей присутствии, мы подошли к кровати. Переглянулись.

Я поставил глушилку и посмотрел на Бориса — который тут же осекся на середине фразы. Как будто глушилка заглушила и его.

— Не знаю, смогу ли, — мгновенно изменившись в лице, виновато пробормотал он. — Я пробовал ходить по комнате. Результат — неважный, увы…

— Ничего. Мы вас поддержим, — сказал я. — Для этого нас тут — двое.

— Ну тогда — вперёд, — кивнул Борис.

— Уверены, ваше высочество? — спросил я.

— Ах, Константин Александрович… — Борис вздохнул. — Я чувствую себя столетним старцем в темнице. Поверьте, мне нечего терять. По крайней мере, хоть перед смертью будет весело.

Жалостливая Надя всхлипнула. Я строго посмотрел на неё и сказал:

— Работаем.

Борис откинул одеяло и встал. Он был одет в синюю шёлковую пижаму, расшитую золотыми райскими птицами. Покачнулся, но устоял на ногах.

Анна, покраснев, потянула за какой-то хитрый шнурок своего платья, и оно опало к её ногам. Под ним она была в такой же пижаме, как у Бориса. Сняв с себя очки, Анна нацепила их Борису на нос.

— Проклятье, теперь я ещё и слеп, ко всем моим достоинствам, — пробормотал цесаревич и посмотрел поверх очков.

Анна нырнула в кровать, по горло укрылась одеялом.

— Маскировка продержится часа четыре. А если не будешь вставать, то и все шесть, — сказала шёпотом Надя, сев рядом. — Ничего не бойся, Анна.

— …я всё помню, Надя…

Надо же. Они и впрямь сдружились.

Надя коснулась ладонями лица княжны, такого беззащитного без очков, и зажмурилась.

Лицо Анны исказилось, поплыло. Через две минуты перед нами в постели великого князя лежал великий князь.

— Потрясающе, — глядя на перевоплощенную сестру, сказал Борис. — Если бы мог — я бы поаплодировал. Никогда не видел этой магии вблизи. Восхищен вашим искусством, Надежда Александровна.

— В последнее время у меня чудесным образом повысился уровень, — сказала гордая Надя. — Теперь моя маскировка гораздо более устойчивая и качественная!

Вдвоём мы помогли Борису натянуть платье.

— Пожалуй, в летописях не нужно будет об этом упоминать, — пробормотал он.

Я улыбнулся. Чувство юмора — это хороший знак. Спросил:

— Как себя чувствуешь?

— Как извращенец, которого в любой момент могут застать одетым в платье сестры, — честно сказал Борис. — Если бы я был на месте отца, я бы позвал палача. Для всех, кто присутствует в этой комнате.

— Справедливо, — кивнул я. — Надя — вторая часть!

Надя встала и с видимой робостью коснулась щёк великого князя. В этот раз трансформация протекла гораздо быстрее. Я с любопытством опустил взгляд туда, куда мне бы не полагалось его опускать и увидел, как надулся лиф платья. Есть у меня вопросы к этой магии… Много вопросов. Но лучше их пока отложить.

— Ну… по крайней мере, теперь можно будет обойтись без палача, — сказал Борис, несколько секунд прислушиваясь к новым ощущениям.

Говорил он голосом Анны.

Анна по совету Нади выбрала для этой вылазки удобные туфли без каблука, и пока Борис неуклюже их надевал, я прищурился, тестируя свою способность, воспитанную Кристиной. Надя была чертовски права: её маскировка стала сильнее. Мне пришлось потрудиться, чтобы увидеть вместо Анны — Бориса.

— Снимаю глушилку, — предупредил я. — Молчание уже становится подозрительным. Все всё помнят?

Три головы одновременно кивнули, и я шевельнул рукой. Глушилка спала. А в следующую секунду Борис — чуть громче, чем требовалось — сказал голосом Анны:

— …тогда мы пойдём, братец……отдыхай…

Я показал ему большой палец, и Борис вяло улыбнулся в ответ.

— Желаю вам хорошо повеселиться, — отозвалась Анна с кровати слабым голосом Бориса. — Константин, Надежда — вы позволите мне звать вас по именам? — заходите ещё. Я буду вам рад, если не умру. Впрочем, я жду вас и на свои похороны.

Надя закашлялась, мне тоже стало не по себе. Зато Борис, повторив мой жест, показал Анне большой палец. Да уж, в великой княжне определенно пропадает актриса.

Возле двери Борис нажал на выключатель, и комната погрузилась во мрак. Когда мы вышли, то увидели стоявшую напротив командира гвардии пожилую женщину в чепце.

— …мой брат устал и уже засыпает… — сказал Борис голосом Анны. — …я бы не стала его тревожить, Серафима Ильинична…

— Ох… — сиделка перекрестилась. — Ну, дай Господи, чтобы сон на пользу. Я тогда позже зайду, посмотрю.

Борис невнимательно кивнул женщине и сделал шаг в сторону лестницы, ведущей на первый этаж. Покачнулся. Надя быстро очутилась с нужной стороны и ухватила его под руку. Я встал с другой стороны. Борис, поколебавшись, взял меня за локоть. Я не был уверен, что с точки зрения этикета всё это выглядит идеально, но уже плевать. В крайнем случае Анне придётся потом выслушать лекцию. Впрочем, если наш план в итоге сработает, то вряд ли кто-то найдёт время для этой лекции.

Надя продолжала играть свою роль. С учётом того, что Борис едва держался на ногах, да к тому же Анна в принципе не болтлива, Наде предстояло до самой посадки в машину трещать без умолку, создавая непринуждённую атмосферу. С чем она, впрочем, справлялась на отлично.

— Ах, как же я завидую вам, ваше высочество! — тарахтела Надя. — Мне бы тоже хотелось обучаться исключительно на дому. Хотя, конечно, на самом деле мне просто не нравится рано вставать и идти на занятия. Ну скажите, разве это не жестоко? В нашем возрасте, когда вокруг кипит жизнь, мы должны тратить себя на эти скучные и пыльные учебники! Мне кажется, что настало время для образовательных реформ, всё это должно происходить как-то иначе. Я, правда, пока не очень понимаю, как — ведь учение, как ни крути, важно, однако…

Я заставил себя отключить мозг. Под аккомпанемент Надиной трескотни мы подошли к парадной лестнице. Лицо Анны Александровны было напряжено донельзя. Ещё чуть-чуть — и на лбу выступят капли пота. Великий князь Борис был готов грохнуться в обморок, но держался каким-то надчеловеческим усилием. Могучая сила воли у этого парня. Такие люди нам нужны.

Голос Нади тоже утратил непринуждённость. Мы должны были спускаться быстро, чтобы всё это не походило на вынос тела, и при том — осторожно, чтобы Борис в непривычной обуви не оступился. Быстро ему было тяжело, но он, стиснув зубы, старался.

И вот, когда последняя ступенька осталась позади, когда я почти позволил себе с облегчением выдохнуть, что-то изменилось в пространстве перед нами. Я готов был поклясться, что никого тут не было буквально только что, и вот — перед глазами пролетело и остановилось изумрудно-зелёное платье с золотой отделкой. А когда я поднял голову, то увидел лицо, которого не мог не узнать.

Портреты этой женщины встречались не так часто, как портреты императора. Но всё же парочка в академии была. Да и под руководством деда я старательно запомнил множество лиц, имён и фамилий, среди которых это лицо занимало, наверное, первое место.

— Ваше величество, — тихо сказал я и поклонился императрице.

Для этого мне пришлось отпустить Бориса. Надя поступила точно так же, резко замолчав. Я на неё не смотрел, но предположил, что она побледнела не хуже великого князя. Ох, не каждый день выпадают такие встречи даже на долю простых смертных. А уж когда они случаются при таких обстоятельствах… Держись, Надя. Верю в тебя, сестра. Пусть души всех великих актёров прошлого вселятся в тебя в эту секунду и позволят хотя бы просто молча стоять.

— Ты нас не представишь, моя дорогая? — послышался голос императрицы.

Негромкий и мягкий, но, как и в голосе её супруга, в нём чувствовались невероятные глубины, переполненные силой.

— Мама… — пролепетал Борис голосом сестры. — Да… Это… Это…

— Я шучу. — В голосе послышалась улыбка, и я позволил себе выпрямиться, чтобы увидеть ту же улыбку на лице её величества. — Нет нужды в церемониях. Разумеется, я прекрасно знаю, кто такой князь Константин Александрович Барятинский, человек, которому столь многим обязана наша семья. С глубоким уважением я рада приветствовать и вас, Надежда Александровна. Я очень рада, что моя дочь наконец-то нашла в свете друзей, с которыми ей по-настоящему интересно.

Взгляд императрицы блуждал с одного лица на другое. Казалось, она читает книгу, содержание которой её очень интересует. Я почувствовал жар. Вся наша затея трещала по швам. Мы всё выстроили безупречно, но один изъян у нашего плана всё же имелся: достаточно сильный маг легко мог пронзить взглядом маскировку. И если императрица сейчас увидит, что перед ней вовсе не дочь, а сын…

Хм. А что она тогда сделает?..

Не хотелось бы выяснять.

— Это великая честь для нас, — сказал я, постаравшись перетянуть внимание на себя. — Я говорю не только про дружбу с Анной Александровной, но и про встречу с вами.

— Бросьте, Константин Александрович. — Императрица перевела взгляд на меня. — Вам ли бить поклоны. Вы, в свои годы, уже сделали больше, чем многие аристократы делают за всю жизнь. Через пару сотен лет я останусь одной строкой в учебнике истории — тогда как ваши памятники будут стоять в каждом российском городе.

От таких слов я натурально утратил дар речи. Хотя, кажется, императрице только того и надо было. Она вновь посмотрела на свою… своего ребёнка.

— Я очень рада, — повторила она. — Думала, ты так и проведёшь жизнь одна, в окружении книг, дичась любого общества. Но теперь вижу, что ты повзрослела. Как же ты повзрослела… Я вижу перед собой прекрасную, цветущую девушку. А ведь, казалось бы, ещё вчера ты была четырнадцатилетним подростком и больше напоминала мальчика.

Борис, к счастью, не потерял сознания. Он даже произвёл в голове какие-то быстрые вычисления и ответил примерно так, как должна была его сестра:

— Мама! — сказал он тоном человека, который обнаружил, что мать показывает друзьям его детские фотки с голой задницей.

— Умолкаю, — улыбнулась императрица. — Желаю вам хорошо провести время. Надеюсь, вы знаете, на что идёте.

— Да, это балет… — пробормотал Борис и замолчал. Название балета вылетело у него из головы.

— «Весна священная», — пришла на помощь Надя. — Игорь Стравинский.

— Тяжёлая вещь, — вздохнула императрица. — Эти мотивы жертвоприношения… Впрочем, пусть всё страшное остаётся в искусстве. Может быть, таким образом творцы очищают наш мир от скверны. Как знать?

И она отступила в сторону, жестом предлагая нам идти дальше.

Мы попрощались, как подобало, и вышли из дворца. Молчали все. Даже Надя не сумела найти в себе сил продолжать болтовню. Впрочем, с учётом обстоятельств, это выглядело более чем естественно.

Мы подошли к машине. «Девушек» я усадил на заднее сиденье, сам уселся за руль и подчёркнуто неспешно тронулся. На трассе немного ускорился — но не до такой степени, чтобы едущей сзади кавалькаде показалось, будто хочу оторваться.

— Эт-то было напряжённо, — прокомментировал Борис, который, усевшись, стал чувствовать себя лучше. — Я не думал, что может случиться такое. Честно говоря, вообще не помню, когда в последний раз мама так долго говорила со мной.

Голос его дрогнул.

— Ей тяжело, — сказал я, следя за дорогой. — Никто не знает, как себя вести в таких ситуациях. Вот никто и не ведёт себя так, как надо.

— Именно поэтому я иногда и думаю, что без меня всем было бы лучше…

— Отставить самобичевания, — приказал я. — Следующий этап, начали.

Послышался тяжкий вздох Нади, и она принялась стягивать с себя платье. Так же поступил и Борис.

— Если бы неделю назад мне кто-нибудь сказал, что я буду сидеть на заднем сиденье автомобиля в компании очаровательной дамы в неглиже, я бы ответил, что он сошёл с ума, — пробормотал Борис.

— А если бы этот кто-то добавил, что вы и сами будете очаровательной дамой в неглиже? — усмехнулся я.

— Костя, представь, нам обоим и без твоих комментариев сейчас очень сильно не по себе! — резко сказала Надя.

Я охотно ей поверил. Даже в зеркало назад смотреть не стал. Вместо этого принялся крутить в памяти фразы, произнесённые императрицей. Что это всё такое было? У меня паранойя, или она раскусила нас на раз? А если раскусила — почему не сказала прямо? И что нас ждёт теперь? Что нам, чёрт возьми, делать?

Отменить эту операцию сейчас практически невозможно. Возможностей обделаться будет в разы больше, чем если продолжить работать по плану. Начнём с того, что в зрительском Борис может натуральным образом вырубиться, и тогда… Нет. Нет, к чёрту, работаем по плану, и будь что будет.

Минут через десять всё закончилось, и обе «дамы» вздохнули с облегчением. Только тогда я бросил взгляд в зеркало и кивнул:

— Маскировка. И причешитесь, что ли.

— Следи за дорогой, — огрызнулась Надя, одетая в платье Анны. И повернулась к Борису, одетому в платье Нади.

Когда я в следующий раз посмотрел в зеркало, то увидел там ничем не выдающуюся картину: две девушки, Анна и Надя, сидели, чинно сложив руки на коленях.

— Вот видишь? Справились без твоих подсказок! — сказала «Анна».

— Угу. Только местами поменяйтесь.

— Зач… Ой!

Надя садилась в машину с правой стороны. Если выйдет с левой — будет странненько. Вряд ли, конечно, охрана забьёт тревогу, но лучше уж перебдеть.

«Девушки» с трудом, мешая друг другу пышными юбками, поменялись местами. Я одобрительно кивнул. Дурдом… Самому бы теперь не запутаться. Хорошо, что ни с одной из представленных дам у меня нет интимных отношений. Впрочем, это скоро изменится, и тогда станет ещё веселее.

Первая остановка на нашем пути — особняк Алмазовых на Невском. Матушка Кристины, Мария Петровна, в нём фактически не жила — она обитала, в основном, во дворце. А вот Кристина родовое гнездо время от времени посещала. Сейчас она, как условились, была в доме одна — ждала нас.

— Ну, — сказал я, — держитесь, ваше высочество. Предпоследний рывок. Дальше будет легче.

Борис кивнул и сказал голосом Нади:

— Пойдёмте. Пока я не потерял сознание прямо здесь.

Я не очень понял, что он имеет в виду — общую слабость, волнующий обмен платьями или же всё сразу. Вышел из машины, открыл дверцу, подал руку «сестре».

Машины сопровождения остановились неподалёку. Несколько человек вышли наружу, чтобы лучше видеть. Тот факт, что «Анна» осталась в машине их, очевидно, успокоил.

Мы с Борисом под руку подошли к дверям, я позвонил. Открыла сама Кристина — прислугу она предусмотрительно куда-то отослала. Сказала:

— Заходите.

Мы вошли, закрыли дверь. Кристина глубоко вдохнула, выдохнула.

— Ты что, забыла о времени? — громко спросил я. — Почему ты до сих пор не одета?

Кристина была одета в простое домашнем платье, волосы убраны под гребенку.

— Мне нездоровится. Останусь сегодня дома, — так же громко, как я, сказала она. — Прошу простить, что не сумела вас уведомить.

Я уговаривал, Кристина возражала. Потом «Надя» сказала, что не позволит подруге остаться одной в такой прекрасный вечер. В общем, происходил совершенно нормальный трёп — на тот случай, если соглядатаи нас каким-то образом подслушивают. Наконец, Кристина уступила, и Борис в обличье Нади остался с ней, в доме Алмазовых.

Дальше предстояло действовать Кристине. А я вышел из дома один. Подошёл к машине, открыл заднюю дверь, наклонился и сказал:

— К сожалению, ваше высочество, Кристина Дмитриевна неважно себя чувствует, а дома она — совсем одна. Надежда Александровна решила остаться с ней. Она просила передать, что ей очень жаль.

— …о чём же тут говорить… — откликнулась «Анна». — …разве можно бросить друга одного…

— Вы ведь не станете возражать, ваше высочество, если компанию вам составлю только я?

— …не буду, Константин Александрович, — пролепетала «Анна» таким тоном, что я будто воочию увидел разом все её эротические сны обо мне. Аж покачнулся.

Блин, Надя… Сбавь накал! Засыплемся же.

Я сел за руль и тронулся. Посмотрел в зеркало заднего вида. Все до единой машины сопровождения поехали за нами.

— Получилось? — тихо спросила Надя.

— Да, — кивнул я. — Временно можем расслабиться, сейчас дело за Кристиной. Надеюсь, у них с Борисом всё пройдёт, как надо.

Глава 22 Хорошая компания

Расслаблялись мы, наблюдая из ложи балет. Я честно проспал примерно три четверти действа, Надя же, в облике великой княжны, внимательно смотрела на сцену. Представление, насколько я понял, вышло провальным: весь зал, вместо балета, пялился в бинокли на нашу ложу. Ну, ещё бы, такое событие: известная своей нелюдимостью великая княжна Анна Александровна — в императорской ложе, в сопровождении молодого князя Барятинского! Спекулировать на тему отношений, конечно, никто не посмеет, но в газеты мы уж точно попадём.

Когда закончились поклоны, смолкли аплодисменты и опустился занавес, я подавил зевок и сказал:

— Ну что, ваше высочество, готовы? Последний этап.

— Предпоследний, — вяло отозвалась Надя. — Я делю твой последний этап на два.

— Образ, — напомнил я. — Не выпадай из образа!

— …едем, Константин Александрович… — покорно вернулась в образ Надя.

Всё так же чинно-благородно мы поехали обратно. И, в точном соответствии с согласованным маршрутом, опять подъехали к особняку Алмазовых. На этот раз мы с «великой княжной» зашли туда вместе. Это был самый рискованный момент.

Если сопровождающие решат сопроводить нас внутрь — будет много проблем.

Но особняк всё-таки принадлежал статс-даме, а Кристина была её дочерью. Преследовать нас не посмели.

Кристина ждала нас одетой в синюю шёлковую пижаму, расшитую золотыми райскими птицами.

— Борис? — спросил я.

— Он на месте, — отозвалась Кристина. — Всё в порядке.

— Я никогда ещё не испытывала такого нервного напряжения, — сказала Надя, изменяя личину Кристины — она превращала её в Анну. — Если я не сойду с ума за эту ночь, брошу учёбу и уйду в актрисы, клянусь! Чувствую, что это — моё призвание.

— Давай обсудим твоё призвание позже, — предложил я. — А сейчас отдай Кристине платье!

Через пять минут мы вышли из особняка Алмазовых втроём. Я, Надя в облике Нади — наконец-то! — и Кристина в облике Анны.

— Следующая остановка — дворец, — сказал я, пристёгивая ремень.

На этом этапе уже ничто не могло пойти не так. Мы проводили «Анну» до дворца, там, вместе с сопровождающими, сдали её с рук на руки фрейлинам.

Мы с Надей вернулись в машину, на этот раз сестра села рядом со мной.

Я выдохнул, Надя — тоже.

Сейчас Кристина в облике Анны зайдёт в покои великой княжны. Через некоторое время спадёт маскировка с настоящей Анны, и она незаметно выйдет из покоев Бориса. Вернётся к себе и спокойно продолжит быть собой. А Кристина, переодевшись в одно из домашних платьев Анны, потихоньку выберется из дворца через чёрный ход.

Я запустил движок и отъехал от дворца. Встал неподалёку, в тени жилого корпуса Академии.

— А если её поймают? — прошептала Надя.

— Кристину? — переспросил я.

— Угу.

— Ну, теоретически она имеет полное право находиться во дворце — дочь статс-дамы, всё-таки. Отбрешется как-нибудь.

— Господи, Костя, ну что за лексикон!

— Извини.

— Извиняться тебе нужно перед Кристиной! «Отбрешется»! Фи…

Через полчаса к машине приблизилась тень, открыла переднюю дверь и села.

— Успешно, — коротко сказала Кристина.

Я кивнул. Спросил:

— А перед этим — как прошло? Как Борис себя чувствовал?

После того, как фальшивая Анна и я уехали в театр, Кристина должна была незаметно доставить фальшивую Надю (Бориса) — к нам домой, в Барятино. При разработке плана мы постарались учесть все нюансы. Кристина сама предложила родовой особняк Алмазовых в качестве промежуточной станции. Сказала, что незаметно вывести оттуда Бориса труда не составит.

— Это каким же образом? — удивился тогда я. Родовое гнездо Алмазовых располагалось в самом центре города.

И с изумлением узнал, что к особняку Алмазовых ведёт подземный ход — берущий своё начало где-то на окраине. Для каких целей был прорыт этот ход, Кристина не сказала. Но щёки у неё порозовели, и я вспомнил, что свои отношения госпожа Алмазова старшая и господин Витман не афишировали. Хотя где-то, несомненно, их встречи должны были происходить.

На окраине города, недалеко от подземного хода Кристина предусмотрительно оставила арендованный автомобиль — на котором и доставила Бориса в обличье Нади в Барятино.

— Борис чувствовал себя неважно, — призналась Кристина. — Еле на ногах стоял. Я надеялась, что мы сумеем пробраться в дом незаметно, но не получилось. Когда поднимались по лестнице, наткнулись на Нину Романовну. Кажется, она подумала, что Надежда навеселе. К счастью, в тот момент Нина Романовна была занята — её ожидала портниха.

— Замечательно, — пробормотала Надя. — Вот только душеспасительных разговоров мне и не хватало…

Кристина посмотрела на Надю.

— Вас это беспокоит, Надежда Александровна? Серьёзно?

— Так! — вмешался я в назревающий конфликт. — Дамы! Слушайте меня внимательно. Обо всём, что произошло в реальности, мы с вами забыли. Вот прямо с этой секунды — забыли напрочь. Вот что происходило согласно легенде: Мы с Надей забрали великую княжну и поехали на балет. По дороге заехали за Кристиной. Но Кристина плохо себя чувствовала, и Надя решила остаться с ней. Мы с Анной посмотрели балет, приехали к Кристине, забрали Надю и вернули великую княжну во дворец. Точка. То, что Кристина с Борисом напоролись на Нину — неприятно, конечно, но не критично. Нина сейчас в такой запарке, что вряд ли вспомнит, в котором часу это произошло.

— А я здесь сейчас откуда взялась? — хмыкнула Кристина. — Ну, если вдруг кто-то спросит…

— Уже уезжаю, — сказал я и запустил двигатель. — На самом деле, операция ещё не закончилась. Теперь нам нужно незаметно высадить тебя около дома. Все всё поняли и запомнили? Чтобы, когда начнут возникать вопросы, никто не мямлил и не падал в обморок.

Кристина кивнула, а Надя вздрогнула:

— Вопросы? Нам будут задавать вопросы?

— Вы с Костей посещали дворец накануне исчезновения великого князя, — сказала Кристина. — Вам естественно будут задавать вопросы.

— Ой-ой… — пролепетала Надя.

— Я бы могла предложить превратить меня в тебя на время допроса, — продолжила Кристина. — Я знаю, как вести себя во время подобных встреч. Но, увы. Спрашивать, разумеется, будут люди, умеющие видеть сквозь маскировку.

— Ты справишься, — подбодрил я Надю. — Мы же всё проговаривали! Пока нас не было, вы с Кристиной болтали и листали модные журналы, так?

Надя кивнула с таким видом, будто у неё диагностировали неоперабельную опухоль и спрашивают, помнит ли она, что нужно каждый день чистить зубы.

— Помни, что мы делаем всё это ради блага великого князя и даже ради всего государства, — сказал я — хотя и без особой надежды достучаться.

Надя слишком устала, ей просто нужно было поспать, а утром эмоции немного притупятся.

* * *

Домой мы приехали глубоко за полночь. Вопреки чаяниям, Нина не спала и встретила нас в прихожей.

— Дорогие мои племянники, — тихо, но грозно заговорила она, — я понимаю, что у вас сейчас лето и возраст, когда столь привлекательной кажется разгульная жизнь. Но всё-таки я бы попросила не забывать, что вы имеете честь принадлежать весьма уважаемому роду! Сначала Надя возвращается в сопровождении госпожи Алмазовой — чёрного мага! — изрядно подшофе, потом… — Тут Нина осеклась. — Погодите. Надя? Но ты же…

Она посмотрела в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

— Ах, Нина, оставим это, я так устала! — отмахнулась Надя.

— Но как ты… Ты ведь час назад спала у себя в комнате!

— Потому что я ОЧЕНЬ устала! — невпопад брякнула Надя и, обойдя ошеломлённую тётушку, направилась по лестнице вверх.

— Всё хорошо, Нина, — сказал я. — Мы проводили время в хорошей, правильной компании. Лучше просто представить нельзя.

— В какой компании? — пробормотала Нина.

— Утром узнаешь из газет, — пообещал я и тоже направился наверх.

Теперь наступала пора разбираться с менее острыми, но всё-таки колом стоящими вопросами.

Заглянув к Наде в комнату, я обнаружил то, что ожидал: Надя сидела на краешке кровати, подперев подбородок кулаками. А другая «Надя» безмятежно спала, укрытая одеялом.

— Ваше высочество? — шёпотом позвал я.

Сидящая Надя покосилась на меня и сказала:

— Не смешно. Маскировка с Бориса спадёт буквально вот-вот. И что мы будем делать, Костя?

— Исходя из того, что спать в одной постели с великим князем ты отказываешься?

— Веришь — я до того устала, что даже подушкой в тебя бросаться не буду.

— Перенесу великого князя к себе в комнату, — сжалился над сестрой я. — Выгляни, проверь — нет ли в коридоре кого-нибудь.

Надя встала, шагнула к двери. Я подошёл к кровати, осторожно подсунул руки под тело, которое всё ещё выглядело, как тело моей сестры, поднял.

— Чисто, — доложила от двери Надя.

Последняя транспортировка великого князя заняла меньше минуты.

— Выдохнули, — шепнул я, когда Надя укрыла Бориса моим одеялом.

— А где ты сам будешь спать? — Сестра оглядела комнату.

— Сегодня в кресле. А завтра притащу сюда диванчик из гостиной.

— Можно заказать вторую кровать, здесь хватит места…

— Хочешь сказать, что этот заказ не привлечёт ничьего внимания?

Надя вздохнула.

— Иди спать, сестренка. — Я поцеловал Надю в макушку. — Ты молодец сегодня.

— Буду надеяться, что утром я проснусь, и всё это окажется сном, — пробормотала Надя. И ушла.

Заперев дверь изнутри, я ещё раз взглянул на свою кровать.

Надины черты размывались на глазах. Через минуту в кровати уже лежал великий князь Борис Александрович. Он спал, ровно и спокойно дыша. А значит, мы этой прогулкой как минимум не сделали ему хуже.

* * *

Утром всё произошедшее, вопреки надеждам сестры, вовсе не оказалось сном. Наоборот, начался самый настоящий кошмар.

— Немыслимо! Немыслимо! — грохотал спозаранку на весь дом голос деда, говорящего по телефону. — Разумеется, я предоставлю все ресурсы, коими располагает род Барятинских! Это переходит все границы, для человека, совершившего подобное, никакой казни не будет достаточно!

Стоило деду положить трубку, как телефон принимался звонить вновь.

А в утренних газетах на первых полосах красовались мы с великой княжной Анной, сидящие в ложе. Безупречное алиби.

— Какой кошмар! Какой ужас! — Нина заламывала руки. — Кто мог похитить великого князя? Что за звери способны на такое! Бедному мальчику нужна постоянная медицинская помощь!

— А может быть, он сам ушёл, — проворчала Надя.

Она сидела за столом, крайне недовольная ранним пробуждением, и размазывала ложкой по тарелке овсянку.

— Что ты такое говоришь? Что значит, «сам ушёл»? Великий князь даже в свете никогда не появлялся! — всплеснула руками Нина.

— Ну, вот так. Взял и ушёл. Надоело ему лежать, — не сдавалась Надя. — Бывает же такое — чтобы человеку просто надоело?

— Кстати, вполне себе вариант, — поддержал сестру я. — Если бы великого князя похитили — наверное, уже бы предъявили какие-то требования.

— Требования? К императору? — Нина посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. Такой казус в её картину мира отказывался вписываться. — Но цесаревич ведь болен…

— Я слышал, что в последнее время ему стало лучше.

Дед у себя в кабинете грохнул трубкой по телефонному аппарату — так, что услышали мы, сидящие в столовой. Через минуту он появился на пороге.

— Срочное заседание Ближнего Круга, — сказал дед. — Выезжаю немедля. Вопиющий случай, просто вопиющий! Какой удар по основам…

— Я могу чем-то помочь? — спросил я.

Дед мотнул головой:

— Нет! Прошу, не вмешивайся, пока тебя не попросят. Все службы уже поставлены на уши, люди делают всё возможное.

— Ладно, — зевнул я. — Тогда я, с вашего позволения, пойду досыпать.

Меня проводили взглядами, как врага народа.

Войдя к себе в комнату, я посмотрел на безмятежно дрыхнущего в моей кровати цесаревича. Проворчал:

— Столько шума из-за такой мелочи…

* * *

Борис проснулся ближе к полудню. Зевнул, протёр глаза, сел. Уставился на меня.

Секунду мне казалось, что сейчас заорёт с перепугу. А я опрометчиво сидел в кресле — слишком далеко для того, чтобы успеть заткнуть ему рот. Но вот в глазах великого князя сверкнуло озарение — он вспомнил.

— Если бы я задался целью пересчитать по пальцам все те разы, когда просыпался не в одном из наших дворцов, мне хватило бы рук без пальцев, — сказал Борис.

— Тс-с, — поднёс я палец к губам. — Вы здесь инкогнито, ваше высочество.

— Сомнительное инкогнито — при подобном обращении, — понизил голос Борис. — Предлагаю, кстати, перейти на ты и называть друг друга по именам. Я сплю в твоей постели. Думаю, более близкими людьми мы вряд ли когда-нибудь сможем стать.

— А ты неплохо себя чувствуешь, — заметил я.

Вчера мне казалось, что Борис выдавливает из себя слова с большим трудом. А сейчас он спокойно поднялся на ноги и стоял рядом с кроватью, не шатаясь. И, кажется, даже намерен был идти к туалету без поддержки.

— По утрам я всегда чувствую себя лучше, — печально скривился Борис. — К обеду это пройдёт, увы.

Однако к обеду ничего не прошло. Великий князь с аппетитом умял холодные закуски, первое, второе, десерт, компот и попросил добавки. А я-то наивно надеялся, что с него хватит двух-трёх ложек супа… Нина и без того удивилась, когда я потащил обед к себе в комнату — никогда прежде так не делал.

А теперь пришлось спускаться за второй порцией.

— Костя, что происходит? — обеспокоенно спросила Нина — которую чёрт принёс прямо в кухню, когда я крутился там, заглядывая под крышки кастрюль.

— Кушать хочется, — сказал я, не солгав ни единым звуком.

— Но ты никогда так много не ел!

— Ну, сорян. Вы меня загнали в тело дохлого подростка, которое находится на самом пике полового созревания и изо всех сил старается превратиться в тело взрослого мужчины. К тому же, я это тело усиленно тренирую. Когда-то должен был произойти количественный скачок! Через некоторое время количество перейдёт в качество, вот увидишь.

Несколько секунд помолчав, Нина задала неожиданный вопрос:

— Кто такой Сорян?

— Один мой друг из уважаемого армянского рода, — сымпровизировал я. — Нина, пропусти, пожалуйста. Кстати, как там подготовка к свадьбе? Всего три дня осталось.

Мысль о свадьбе выбила из головы Нины все остальные мысли, как умело пущенный шар в боулинге. Она немедленно засуетилась и куда-то убежала. А я с подносом, на который, помимо повторного обеда, наложил груду пирожков, поднялся на второй этаж. И у дверей наткнулся на Китти, которая целеустремлённо ковырялась в области замка.

— Excusez-moi? — вежливо сказал я.

Китти подпрыгнула до потолка, в прыжке развернулась и уставилась на меня широко раскрытыми глазами.

— Ох! Ваше сиятельство, Константин Алексаныч! А я думала, вы, как всегда, уехамши!

Простительное заблуждение. Когда я столько времени подряд дома-то сидел? Вечно куча дел, куда-то надо нестись.

— И поэтому решила вскрыть замок в моей комнате?

— Прибраться хотела, у меня же ключи! — Китти позвенела связкой ключей.

— Я сменил замок.

Разумеется, я не стал бы держать похищенного цесаревича в комнате, куда в любой момент может войти кто угодно и устроить переполох.

— Как? — захлопала глазами Китти. — Зачем? Я не слышала, чтобы приходил слесарь…

Я ни разу не был уверен в том, что замки в этом мире магии меняют слесаря, однако спорить не стал. Как не стал говорить и о том, что просто купил замок в магазине, а потом, дождавшись ночи и вооружившись отвёрткой, тихо-спокойно сам произвёл эту нехитрую операцию. Расскажи я об этом — Китти грохнулась бы в обморок. И так бы и не узнала, что я в состоянии и смеситель в ванной поменять, и обед приготовить.

— Значит, слесарь приходил неслышно, — улыбнулся я. — А зачем — потому что старый замок сломался. Кстати. Где твои прибирательные принадлежности?

— А? — простодушно переспросила Китти.

— Ну, швабра, ведро — чем ты собиралась прибираться?

— А… — Китти огляделась. — Ох, я забыла.

— Ясно. Значит, так. Уборка мне сегодня не требуется. И завтра тоже. Когда будет нужно убраться — я скажу, а до тех пор сюда не приходи. Я буду… э-э-э… писать сочинение на тему «как я провёл лето», для вдохновения нужно, чтобы мне никто не мешал. Всё, можешь идти.

— Константин Александрович, а как же вы сами-то дверь откроете? — Китти кивнула на поднос в моих руках. — Давайте я помогу, у вас руки заняты!

— Спасибо, не надо. — Я улыбался, но буквально чувствовал, как из-за улыбки рвётся волчий оскал. — Иди, Китти. Займись своими делами.

— Ах, да у меня сейчас и дел-то никаких нет, — простодушно всплеснула руками Китти. — Давайте я поднос ваш подержу, пока вы откроете?

Моя жемчужина всё ещё была процентов на девяносто девять чёрной. И первым порывом было — сотворить с Китти что-нибудь нехорошее. Не убивать, конечно, нет. Чёрный маг — не значит «отморозок». Но я мог бы, например, оглушить её, лишить сознания, просто подчинить её волю своей и заставить уйти. На худой конец — ослепить…

— Ослепить… — пробормотал я, почувствовав, как в памяти что-то с чем-то состыковалось.

— Что говорить изволите? — навострила ушки Китти.

У меня во рту пересохло. Сердце забилось чаще.

— Ничего. Не бери в голову, — хрипло сказал я.

И применил технику Убеждения, которую использовал в тюрьме, во время беседы с министром. Белую её разновидность.

— Уходи, Китти. Я справлюсь. Спасибо большое, ты мне очень помогла.

Я воздействовал не на неё, я усиливал собственную харизму, вливая в нужную чакру колоссальное количество энергии. И Китти расплылась в улыбке.

— Я… всегда рада помочь. Приятного вам аппетита, Константин Александрович!

Она сделала книксен, чуть не упала при этом, и побежала прочь — красная, как варёный рак. Наверное, если бы я покрыл поцелуями её обнажённое тело, она была бы в меньшем восторге. Кажется, переборщил с Убеждением… Ну да ладно.

Поднос я перехватил одной рукой, другой достал из кармана ключ и отпер дверь. Вошёл, тут же закрылся и только после этого нашёл взглядом великого князя. И у меня перехватило дыхание.

— *****! — вырвалось у меня. — Ты совсем рехнулся? Слезай немедленно!

Глава 23 Инцидент

Так к Борису, наверное, никто не обращался ни разу за всю его жизнь. Он спрыгнул с подоконника, на котором сидел, и уставился на меня — как нашкодивший кот, чующий, что сейчас его оттаскают за шкирку.

— А если бы тебя кто-то заметил? — понизил голос я.

— Там никого не было, я сначала выглянул осторожно, — обиженно отозвался Борис.

Я поставил поднос на стол и тут же схватил пирожок — пока эта жрущая машина в обличье пятнадцатилетнего пацана не уничтожила всё подчистую.

— А тех, кто применяет технику невидимости, ты тоже учёл? — спросил я. — Я тут недавно узнал, что за моим домом присматривает Тайная канцелярия. И я понятия не имею, насколько плотно.

— Тогда, может, нам стоит задёргивать шторы на окнах? — предложил Борис с явственным сарказмом.

— Может, и стоит, — буркнул я.

Подошёл к окну и, потянув за шнур, отсёк дневной свет.

Я, конечно, сильно сомневался, что сотрудники Тайной канцелярии, как слюнявые извращенцы, наблюдают за моими окнами в бинокль. Куда больше опасался, что Бориса заметит кто-то из домочадцев. И задёрнутые шторы мне не очень-то нравились, потому что это вызовет вопросы у тех же домочадцев. Замок сменил, в комнату не пускает, шторы задёргивает… Что они могут подумать? Даже не знаю. Что бы подумал я?..

Я бы, наверное, долго не думал — просто задал бы вопросы, а если бы ответы мне не понравились — просто вошёл бы и всё увидел сам. Наверное, поэтому мне лучше не заводить детей. Они бы меня ненавидели…

Борис между тем, не теряя зря времени, сел за стол и принялся уминать второй обед. Я присел на кровать и откусил от пирожка. Аппетит, однако, пропал напрочь после того озарения, которое постигло меня в коридоре.

Положа руку на сердце, я мог бы догадаться и раньше. Оговорки Луизы, кое-что, случайно оброненное императором… Но это задним числом или со стороны хорошо судить. По факту же я не жил во дворце и ничего не знал толком о его обитателях, поэтому такая догадка была бы преждевременной до тех пор, пока я не получил бы железобетонных доказательств.

Ну вот, я их и получил.

— Хорошо себя чувствуешь, да, Борис? — спросил я.

Борис прожевал кусок и, повернувшись ко мне, недоуменно сказал:

— Знаешь, как ни странно — да. Мне хочется… — он замялся, будто сам не верил, что собирается произнести подобное, — …погулять.

— Повременим с этим. Но вот кое-кого в гости я сегодня приведу.

— В гости — ко мне? — уточнил Борис. — Эм… А разве это не опрометчиво?

— Это — часть плана, — вздохнул я. — Мне не достаточно того, что я вижу своими глазами. Нужно, скажем так, экспертное заключение.

— А впрочем — чего нам бояться? — принялся рассуждать Борис. — Если всё откроется — я намерен подтвердить, что отправился с тобой и твоей сестрой добровольно. Я — сын императора, такова моя воля.

— Угу, — кивнул я. — А сколько вам лет, ваше высочество, напомните?

Борис понурился. Да, как бы ни было обидно, но воля несовершеннолетнего — так себе аргумент. Особенно для его родителей.

Я строго-настрого проинструктировал Бориса, чтобы он не шорохался по комнате и не издавал никаких звуков. Некоторые нюансы заставили великого князя побледнеть, потому что на подобные темы с ним явно никто прежде не разговаривал. Никто не запрещал ему спускать воду в туалете и мыть руки, если меня не будет в комнате.

— Усёк? — спросил я.

— Понял, если ты об этом, — пробормотал Борис. — Не задерживайся, прошу.

— Поверь, я не пойду в кабак кутить с цыганами, зная, что ты здесь.

Заперев дверь, я спустился вниз, вышел из дома и возле гаража столкнулся с Надей. Выглядела она не очень.

— Чего такая кислая? — спросил я.

— И ты ещё спрашиваешь? — Надя фыркнула. — В городе творится кошмар. Ездят автомобили, из которых по громкоговорителю сообщают, что пропал великий князь Борис Александрович и предлагают огромные деньги за любую информацию. На каждом столбе висит его портрет.

— Ну и что? — пожал я плечами.

— Ты совсем не нервничаешь? — изумилась Надя.

— А почему я должен нервничать? Всё идёт по плану. Кроме того, я, кажется, понял, что за мразь стоит за всем этим. Я имею в виду болезнь великого князя и, следовательно, так называемое проклятие белых магов. Которое, к слову, пока не работает.

— Ты уже всё узнал?! — ахнула Надя и посмотрела на меня так, что у меня аж сердце защемило. — И кто же это? И… Неужели мы можем всё это закончить?!

— Спокойно. — Я положил руки Наде на плечи. — Я догадался — да. Но мне нужны доказательства, которые я сумею предъявить императору и Витману, а не просто догадки. А для этого — нужно ещё поработать. И сейчас твоя работа такая: иди к себе и бди. Китти уже пыталась сегодня отколупать замок на моей двери. Мало ли, кому ещё захочется заглянуть туда за чем-нибудь. Вот тебе ключ от моей комнаты, на всякий случай. Больше ни у кого ключа нет, я сменил замок. Впрочем, я надеюсь вернуться в течение пары часов, вряд ли за это время что-то успеет случиться.

Надя схватила ключ.

— Жду тебя, — пробормотала она. — Возвращайся поскорее! Удачи!

Даже не спросила, куда я еду.

А я приехал в лечебницу к Клавдии. Но первым делом прошёл не к ней, а к стойке регистрации.

— Здравствуйте, — улыбнулся знакомой медсестре, которая сидела здесь в ту жуткую ночь, когда я привёз подстреленного Федота. — Мне должны позвонить.

— Вам нужно кому-то позвонить, ваше сиятельство? — не поняла женщина.

— Наоборот.

И тут телефон зазвонил.

Медсестра взяла трубку.

— Лечебница баронессы Вербицкой… Да-а-а… Передаю.

Изумлённо поглядев на меня, она протянула трубку.

— Барятинский, — бросил я. — Доложить обстановку.

— Э-э-э… — послышалось из трубки. — Обстановку? Здравствуй, Костя. У меня всё хорошо.

— Радует, — кивнул я. — У меня тоже всё отлично.

— Да я уж… слышал, — вздохнул на том конце провода Мишель.

— Отставить уныние. Тебя обо всём предупреждали несколько раз, когда ты подписывал документы. Теперь твоя жизнь — вот такая. Завтра я заеду за тобой, как договаривались.

— Служу Отечеству!

— Так служить.

И я положил трубку на аппарат.

— Кос… Константин Александрович? — послышалось сзади.

Я обернулся и улыбнулся, увидев Клавдию.

— Здравствуйте, Клавдия Тимофеевна. А я как раз к вам.

* * *

— Кошмар, — только и сказала Клавдия, глядя на мою жемчужину.

В её комнатке всё было по-прежнему, разве что на столе появилось украшение — керамическая статуэтка, по типу нэцке. Несмотря на нарочитую уродливость, она радовала глаз: наконец-то Клавдия вспомнила о том, что комнаты принято украшать безделушками.

— Мне не следует спрашивать, что ты сделал, верно?

— Ну, мне же не тринадцать лет. — Я забрал жемчужину и спрятал под рубашку. — Сама понимаешь, что не девочек за косы дёргал.

Клавдия побледнела, опустила взгляд. Дышалось ей тяжело.

— Это… того стоило?

Я удивился. Неожиданный вопрос от такого белого мага. И Клавдия, видимо, по моему молчанию прочитала невысказанные мысли.

— Мне тоже не тринадцать лет, Костя. Я понимаю, что есть ситуации, когда нужно поступать… страшно. Для этого господь и создал чёрных магов. А ты… Ты всё ещё борешься.

От её интонации мне самому себя жалко сделалось, даже содрогнулся от отвращения — мерзейшее чувство, с детства не испытывал.

— Знаешь, мне очень не нравится, когда на меня клеят ярлыки, — сказал я — возможно, чуть жёстче, чем следовало. — Чёрный маг, белый маг — всё это ярлыки. Назовут тебя таким-то — и смотрят выжидающе: давай, мол, действуй так, как положено такому-то. Поступишь иначе — и все изумляются, ахают: да как он посмел! Многие сейчас, наверное, ждут, чтобы я стал чёрным магом. И вот, даже из-за одного только этого — я им не стану.

— У меня сейчас нет тяжёлых пациентов, — сказала Клавдия и подошла к окну. — В последнее время та проблема, о которой я говорила, как будто исчезла…

— Мне кажется, или ты говоришь с грустью? — Я подошёл к ней сзади.

— Не кажется. Ты ведь знаешь — я странная. И теперь чувствую себя бесполезной. Эгоистичное чувство, понимаю. Но что поделать — у меня, как у всех белых магов, есть маленькое чёрное пятнышко в жемчужине.

— Это нормальное чувство, когда одерживаешь победу, — сказал я. — Трудно переключиться. Возьми отпуск, расслабься. Съезди куда-нибудь, где ничто не будет напоминать об этой войне.

— Может быть, ты и прав… — вздохнула Клавдия. — Что ж, ладно. Пойдём, вылечим пару гастритов, и я помогу тебе вернуть в жемчужину немного белизны. Только…

Клавдия заколебалась, и я заметил, как покраснели даже её уши.

— Я подожду снаружи, — сказал я. — Пока ты примешь душ, и всё такое.

— П-подождёшь?

— Да. Видишь ли, я хочу, чтобы ты со мной кое-куда съездила. А именно — в Барятино. Там… В общем, мне нужна твоя помощь.

— Кто-то болен? — Клавдия развернулась и заглянула мне в глаза. — У вас в доме?! И ты не сказал об этом сразу?!

— Я не знаю, болен или нет, — улыбнулся я. — И нужно мне не лечение, а диагностика. К тому же — полностью конфиденциально. Из всех целителей я могу доверять только тебе.

— А как же Нина Романовна? Ей ты не доверяешь?

— Во-первых, я не хочу её посвящать. Во-вторых, Нина не такой сильный и опытный целитель, как ты. Насколько я понимаю, она не работает с этой… астральной проекцией.

В переводе с магического на более понятный, Клавдия была опытнейшим нейрохирургом, хирургом и врачом общей практики одновременно. Нина же была неплохим фельдшером — и только.

— Костя, ты меня пугаешь…

— Меня не надо бояться, — улыбнулся я. — Мне надо радоваться. Идём лечить гастриты.

* * *

Два гастрита и один цирроз печени спустя я стоял под дверью в каморку Клавдии и ждал. Прямо как в первый день. Сколько ж времени прошло… Да год, собственно, прошёл, практически ровно. Но сколько событий случилось за этот год — хватит на роман в шести томах.

Я достал жемчужину и посмотрел на неё. Чернота отступила. Теперь её было не больше трёх четвертей. Всё ещё много, однако от сердца отлегло. Я уже не чувствовал себя балансирующим на краю бездны.

Зато прекрасно чувствовал, что это — не в последний раз. Легко — раз определить цвет своей магии и всю жизнь придерживаться этого выбора. Но такие вот любители стабильности — первейшие жертвы во все времена и в любом мире. Белых убивать легко, с чёрными — чуть сложнее. Но и те, и другие — предсказуемы и зашорены, а потому — уязвимы. Может быть, мне и нелегко даются эти пляски на канате, протянутом над пропастью, но за этот непростой год я не погиб сам и помог выжить многим другим.

В чём-то я, наверное, походил на Федота, который тоже не цеплялся за стабильность. И где-то сейчас этот старый бандит, интересно… Если всё пойдёт по плану — скоро придётся закладывать в Чёрном городе часовню. С дворянством я Федота уже прокатил, так хоть тут человека порадовать.

— Я готова, можем ехать, — заявила Клавдия, открыв дверь.

Выглядела она так, будто вышла из салона красоты. Посвежевшая, отдохнувшая, с безупречной причёской. А десять минут назад напоминала мокрую мышь, выползшую из-под асфальтоукладывающего катка.

Клавдия посмотрела на жемчужину у меня на ладони, удовлетворённо кивнула:

— Приезжай завтра ещё раз. Продолжим работать.

— Не будем пока договариваться. — Я спрятал жемчужину. — Может, ты меня уже сегодня проклянёшь.

— Ну что за глупости, Костя! — Клавдия с доброй улыбкой заперла дверь своей комнаты.

Я вздохнул. Посмотрим, что ты скажешь через полчаса…

* * *

Клавдия посещала Барятино уже не впервые. Её приглашали сюда на Рождество. Я этого, правда, не застал — немного не до того было. Разбирался с последствиями действий Рабиндраната.

— Прошу! — Я, опередив швейцара, распахнул перед Клавдией дверь.

Вошёл следом. И увидел застывшую посреди холла Нину. Лицо у неё было такое, как будто в дом ввалились не Клавдия и я, а двое поддатых коммивояжёров.

— Что-то не так? — спросил я.

— Клавдия Тимофеевна, рада вас видеть, — как робот произнесла Нина. — Также я буду очень рада вас видеть на свадебном балу, который состоится через два дня здесь, в Барятино.

— Здравствуйте, Нина Романовна, — вежливо присела Клавдия. — Я получила ваше приглашение, благодарю. Это для меня огромная честь, буду рада присутствовать.

— А тебя, Костя, хочет видеть дедушка, — будто не услышав Клавдию, так же механически продолжила Нина.

— Загляну к нему, как только провожу Клавдию, — сказал я. — А сейчас мы должны…

— Немедленно, — с нажимом перебила Нина. — Григорий Михайлович хочет видеть тебя в своём кабинете немедленно! А Клавдию Тимофеевну я угощу кофе.

Внутри у меня что-то оборвалось и упало. Не нужно было ходить к гадалке, чтобы смекнуть, что к чему. Ох, не хотел я, чтобы всё произошло так быстро…

Впрочем, внешне я не подал виду, будто что-то не так. Повернулся к Клавдии.

— Прошу меня простить, Клавдия Тимофеевна, должно быть, что-то срочное. Вернусь моментально.

— Ничего страшного, я с удовольствием проведу время с Ниной Романовной! — заулыбалась Клавдия.

А я прямиком направился к кабинету деда. Пару раз для приличия стукнул в дверь.

— Входите! — послышалось резкое.

Я вошёл и, закрыв за собой дверь, остановился. Эту немую сцену дед, видимо, планировал, пришлось ему подыграть. Да она того, право же, стоила.

Вот дед сидит в кресле за своим столом. Вот я стою напротив него, возле двери. А вот великий князь Борис возле книжного шкафа стоит, держа в руках одну из дедовых книг. Судя по выражению лица, меня он в данный момент рассматривает, как досадную помеху, которая вынудила оторваться от чтения.

Одет Борис был в домашнюю рубашку и брюки — наверное, ему подобрали что-то из старых Костиных вещей. Удивительно, что не выбросили.

— Что-то случилось? — спросил я с невинным видом.

Дед медленно начал наливаться багровостью. Ох, зря я шутить начал. А всё Костины гормоны, потребность повыёживаться даже перед лицом неминуемой смерти! Так вот она, неминуемая смерть, за столом сидит. С таким красным лицом, что того гляди — инсульт хватит.

— Ладно, давай начнём разговор с начала! — поднял я руки. — Это не то, что ты думаешь, я всё могу объяснить.

— Объяснить?! — Дед встал из-за стола и шевельнул рукой, ставя глушилку. Это меня порадовало. Значит, он пока никому не сообщил о своей удивительной находке. — Объяснить — это?! Ты похитил великого князя! Похитил! Великого! Князя! Ты вообще соображаешь, что натворил?! Ты понимаешь, что твоя голова уже летит с плахи в корзину и падает там рядом с моей головой? С головой твоей сестры, твоей тётушки!

— Я ведь уже объяснял вам, сударь, — подал вдруг голос Борис, — что похищением в строгом смысле слова это назвать нельзя! Поскольку я отправился сюда вместе с Костей добровольно, будучи полностью осведомлённым обо всех нюансах и последствиях.

Дед, тяжело дыша, замолчал. Рявкнуть на Бориса он не мог себе позволить — хотя ему явно до зарезу этого хотелось. Ситуация выходила за рамки тех, в которых он разбирался, и сейчас дед был в первую очередь растерян.

— Как ты спалился? Смывал воду в туалете? — спросил я, грустно посмотрев на Бориса.

— Да я даже с кровати не вставал! — возразил тот. — Просто… сначала услышал ссору за дверью, а потом дверь начали открывать. Я спрятался было под кровать, но там было пыльно, и… Я чихнул. Понимаю, как это глупо, но…

— Вы, что — отобрали у Нади ключ? — перевёл я взгляд на деда. — Ну, знаешь… Я думал, вы с Ниной выше подобного.

— Не смей меня упрекать! — погрозил дед дрожащим пальцем. — Не смей! Не в твоём положении…

— Слушай, мы сейчас чего хотим? — перебил я. — Показать великому князю, как умеем швыряться друг в друга чёрной магией? Он — наследник императора, ты — заседаешь в Ближнем Кругу. По-моему, так себе идея. Давай мы убьём друг друга как-нибудь после — если с этим не справятся другие люди.

— Ты… — прорычал дед.

— Я сделал то, что считал правильным, — отрезал я. — Как всегда. И если ты не забыл, то до сих пор все мои поступки, так или иначе, приводили к позитивным переменам.

— Мне лично перемены совершенно точно идут на пользу, — снова вмешался Борис. — Давно не чувствовал себя таким здоровым! Собственно — никогда не чувствовал. Должно быть, тут у вас какой-то особенно хороший воздух. Надо будет сказать отцу, чтобы построил здесь усадьбу, или дворец, или что там полагается строить. А вот эта книга… — Он с благоговением показал нам обложку пухлого тома, который держал в руках. — Год назад по моему приказу перерыли весь Петербург! Справлялись и в Москве, и за границей, но не нашли ни одного экземпляра! Аббат Кальне, «Трактат о явлениях духов»! Оригинал одна тысяча шестьсот девяносто восьмого года!

Борис говорил так, будто ждал, что мы с дедом ахнем и повалимся ниц — не перед ним, но перед раритетным трудом господина Кальне.

— Я дарю вам эту книгу, — сказал дед.

— В-вы ведь это — не серьёзно? — пролепетал Борис, прижав книгу к груди. — Это… невероятная библиографическая редкость, вы не представляете, должно быть…

— Я не смогу унести её с собой в могилу, так пускай она по крайней мере останется у человека, который её ценит! — махнул рукой дед.

— Хватит уже про могилу, а? — поморщился я. — Если ты не будешь так нервничать по пустякам, меня переживешь.

— Клянусь, вернувшись во дворец, я отблагодарю вас за этот дар! — с жаром заявил Борис.

— Не сомневаюсь, — буркнул дед.

Как-то быстро у него иссяк запал, и я поспешил этим воспользоваться:

— К нам приехала Клавдия Тимофеевна, я хочу показать ей Бориса…

— Да неужели! — всплеснул руками дед. — Ты хочешь показать больного мальчика, которого лишил надлежащего ухода, целителю?! Какая здравая мысль — для разнообразия!

Глава 24 Содействие следствию

Первым делом я отвёл Бориса в свою комнату. Дед следовал за мной.

— Кроме тебя и Нины кто-то знает? — спросил я, когда мы вышли из комнаты.

— Нет, — заявил дед. — За кого ты меня принимаешь?

— Уверен? — настаивал я. — У прислуги длинные уши!

— Мы применили все магические и немагические средства, чтобы скрыть этот немыслимый инцидент! — вскинул гордо голову дед.

— Угу, молодцы. Только вот если бы вы не полезли в мою комнату за каким-то чёртом — не понадобилось бы вообще ничего применять, — буркнул я. — И что же теперь выходит? Выходит, что в этом доме у меня нет и быть не может никакой личной жизни. Как, впрочем, и у Нади.

Дед вновь начал наливаться багрянцем.

— Так ты вменяешь мне в вину… — начал было он.

— Да ничего я никому не вменяю, — отмахнулся я. — Просто смотрю и делаю выводы. Дом — твой, правила в нём — твои. До сих пор меня всё устраивало. Но вот с таким порядком вещей я мириться не намерен. Как только закончим с этим делом, я вернусь в Академию. Там в мою комнату тоже могут войти когда угодно, но вошедшие при этом хотя бы не являются моими родственниками.

— «Закончим с этим делом»? — переспросил дед. — Да когда мы с ним «закончим», ты переедешь не в Академию, а в тюрьму! Правда, ненадолго. На тот короткий период, который будет отделять тебя от виселицы.

— Вряд ли, — коротко сказал я. И двинулся к лестнице.

Дед пошёл за мной. Тон его несколько изменился.

— Костя, — обеспокоенно окликнул он. — Ты, что же — хочешь сказать, что больше не намерен жить с нами?

— Не намерен, и никакой трагедии в этом не вижу. Академия даёт мне жильё на весь период обучения. А по окончании курса я буду взрослым и полноценным членом общества. Насколько я успел заметить, весь род Барятинских не ютится под одной крышей.

— Но ты… — ахнул дед. — Ты — это другое…

— А вот об этом нужно было подумать до того, как входить без разрешения в мою комнату, — отрезал я. — Всё, закрыли тему.

Надо же. А ведь сам не так давно думал, что будь у меня ребёнок со странностями в поведении относительно комнаты, я бы поступил именно так, как поступил дед… Вот они — двойные стандарты в действии. Хотя — почему «двойные»? Если мой ребёнок уже подрос бы, я бы после такого спокойно воспринял его переезд. Поступок — следствие. И ни к чему лишние эмоции.

— Знаешь, меня на самом деле даже не так возмущает тот факт, что вы с Ниной зашли в мою комнату, — сказал я, спускаясь по лестнице, — сколько то, как вы в очередной раз обошлись с Надей. Отобрали у неё ключ… Знаешь, если бы не я, вы бы эту девочку наверняка уже просто поломали бы своими педагогическими методами.

— Это твоё влияние её испортило! — прогрохотал дед. Но мне показалось, что он при этом поставил глушилку. — На забывай, кто воспитывал вас с сестрой — когда ваш отец…

— Ой, да ладно тебе! — Я остановился и повернулся к деду лицом. — Не мог же ты нас бросить. Если бы поступил так, от тебя отвернулся бы весь свет. А уж про твою жемчужину я и вовсе молчу.

— Долги твоего отца… — снова начал было дед.

— …погасил я, — напомнил я. — Я вернул роду Барятинских место в Ближнем Кругу и скоро продлю это счастье ещё на год. Я ликвидировал проклятье белых магов. Я вот-вот схвачу за жабры того, кто стоит за этим проклятьем! Так что, при всём уважении, но приютив двух сироток, ты, мягко говоря, в накладе не остался. Думаю, что я давно с лихвой оплатил и своё проживание, и проживание Нади. Так что предлагаю не считаться, кто кому и сколько должен, а просто почаще вспоминать о взаимном уважении.

Дед смолчал. Небывалый случай. Я думал, он припомнит, как выручил меня в Париже, но — нет. Если и вспомнил об этом, произносить вслух не стал.

— Наверное, ты прав, — пробормотал он. — Я должен извиниться…

Это было что-то уже вовсе неслыханное.

— Передо мной извиняться не надо, — мотнул головой я. — Я выводы сделал и поступлю так, как считаю нужным. А вот извиниться перед Надей — следовало бы.

И, убедившись в том, что дед проглотил и это, я спустился с лестницы и вошёл в столовую — где Нина и Клавдия пили чай. Нину, похоже, немного отпустило, она разговорилась.

— Отвлеку вас ненадолго, дамы? — сказал я. — Клавдия Тимофеевна, прошу, пойдёмте со мной.

Со мной пошли все. Клавдия пару раз с удивлением оглянулась на следующих за нами по пятам деда и Нину, однако вопросов не задавала. Хм-м, а вот я бы на её месте уже забеспокоился. Подумал бы, что меня ведут в какое-то очень нехорошее место, где сделают со мной что-то скверное. Но я — это я, мне полагается думать таким образом. У Клавдии была совсем другая жизнь — которая сформировала совсем другие представления о людской порядочности.

— Прежде чем мы войдём, — сказал я Клавдии, остановившись возле своей двери, — я хочу, чтобы ты поняла: ничего страшного не происходит. Всё… нормально. Может быть, выглядит это и не совсем так, но в действительности…

— Константин Александрович, я ровным счётом ничего не понимаю, — робко улыбнулась Клавдия, — но, поверьте: от ваших объяснений мне становится только ещё страшнее.

— Извини, — вздохнул я. — Ладно, прошу.

Я открыл дверь. Клавдия переступила порог и остановилась.

— Здравствуйте, Клавдия Тимофеевна, очень рад приветствовать вас, будучи в вертикальном положении, — сказал Борис.

— Здравствуйте, ваше высочество, — совершенно спокойно сказала Клавдия.

И упала в обморок.

К счастью, падала она назад, я успел её подхватить.

— Видимо, самой судьбой предначертано, чтобы во время наших встреч кто-то да лежал, — философски отметил Борис, стоя рядом с кроватью с книгой аббата Кальне в руках.

* * *

Я уложил Клавдию на свою кровать. Нина села рядом и пыталась привести несчастную девушку в чувства. У Клавдии как-то невзначай расстегнулась пара верхних пуговиц на платье, и я вдруг заметил, что великий князь смотрит отнюдь не в книгу.

Да, чёрт побери, мальчик категорически выздоравливает. Если так дальше пойдёт, скоро начнёт пить, курить и материться. А там — можно и в отряд вербовать…

Тьфу ты, о чём это я опять? Сбился с настройки.

Ресницы Клавдии затрепетали, глаза открылись.

— Ну вот и славненько, — проворковала Нина. — Ничего страшного не случилось, моя дорогая, это просто обморок.

— Обморок… — пробормотала Клавдия и приподнялась, опираясь на локти.

Взгляд её пошёл по комнате справа налево. Дед, изваянием застывший у закрытой двери. Нина, сидящая на краешке кровати. Мы с Борисом, стоящие возле стола.

— Так значит, это не галлюцинация! — выдохнула Клавдия и повалилась обратно на подушки. — Господи… что происходит? Костя, ты похитил цесаревича?!

— Я сбежал сам, — неожиданно заявил Борис. — Костя лишь немного мне помог. В конце концов, я — свободный человек, у меня есть право жить там, где я захочу.

— Конечно, — согласилась Клавдия и села рядом с Ниной, нашарила ногами туфли; Борис при этом не обделил вниманием её ноги. — Конечно, есть. Но, ваше высочество, вас же ищут…

— Это — мелочи, которые не способны заинтересовать мой величественный ум, — отмахнулся Борис.

— Но ваши родители…

— Я уже не ребёнок!

Я украдкой отвернулся и вытер слезу умиления. Давненько не видел, как глупые подростки самоутверждаются перед девушками. У Бориса подобного опыта не было вообще, поэтому сейчас его поведение выглядело — деревянней не придумаешь.

— Клавдия, — сказал я. — Ты могла бы осмотреть великого князя? Его… астральную проекцию.

— Я видела эту проекцию тысячу раз, — вздохнула Клавдия. — Если хочешь, могу расчертить её карандашом с закрытыми глазами.

— Понимаю, — кивнул я. — Но меня интересует, каково в данный момент состояние здоровья Бориса Александровича.

Клавдия озадачилась, и я, кажется, её понял. Обычно её вызывали, когда Борису делалось совсем худо. Тогда она вытягивала из его тела астральную проекцию и, как могла, латала прорехи. В лечебнице её работа была, по сути, той же самой. Без весомой причины Клавдия никогда не вызывала астральные проекции. Хотя стоит признать, что люди в Чёрном Городе — в принципе не из тех, кто ходят на плановый медосмотр. У них всё просто: пока ноги носят — работаешь, а вот как упал — тогда можно и в больницу.

— Я, разумеется, могу… — начала Клавдия.

— Вот и прекрасно, — сказал я. — Ваше высочество — прошу, ложитесь.

Борис подошёл к кровати. Клавдия встала. Она была повыше ростом, чем великий князь, но его это, казалось, не смущало. Борис задержался на пару секунд, потом — улёгся, прикрывшись одеялом ниже пояса. Я усмехнулся. Пожалуй, надо бы выделить мальчику отдельную комнату. Как бы чего не вышло, в прямом смысле этого слова… Впрочем, какая мне разница, я ведь уже решил, что после этого дела отчаливаю из Барятино.

Нина тоже встала и отступила к деду. Клавдия потёрла ладони, задышала глубоко, сосредотачиваясь на предстоящей операции.

Вот она взмахнула руками, и из тела Бориса исторглось переплетение светящихся каналов в форме человеческой фигуры.

Клавдия ахнула, я — присвистнул. Такого сияния я ещё не видел… Впрочем, на моих глазах Клавдия лечила только простых людей из Чёрного Города и — Бориса.

Но то, что я видел сейчас, отличалось от того, что наблюдал в палате дворца настолько, что я вообще не находил ничего общего.

Во дворце было переплетение тончайших ниточек, которые едва светились. Можно было видеть чакры невооружённым глазом. Если, конечно, назвать те скрюченные фигушки чакрами вообще возможно.

Сейчас в метре над телом великого князя сияла фигура, сотканная из тугих канатов. Казалось, что воздух гудит от напряжения.

— Я не понимаю… — пролепетала Клавдия, опустив руки. — Это… Это не Борис Александрович!

— А кто же я, по-вашему? — удивился Борис.

— Не знаю! Но это — попросту невозможно!

— Отлично, — сказал я Клавдии. — А теперь давай без эмоций. Представь, что ты впервые видишь этого человека, впервые смотришь на его астральную проекцию. Что ты можешь сказать?

Клавдия откашлялась:

— Ну… Это — маг, достаточно сильный для своего возраста. Наверное, уровень второй или третий… Скорее, уверенный второй. Мальчик абсолютно здоров. Его переполняет жизненная энергия, которой необходимо дать выход.

— И что это значит? — уточнил я.

— Значит, что молодому человеку нужна активность, — сказала Клавдия. — Прежде всего, физическая.

— А я говорил, что хочу гулять, — заметил Борис. — Клавдия Тимофеевна, вы не откажетесь составить мне компанию в прогулке по саду? Надежда Александровна может изменить мою внешность и сделать меня Константином Александровичем, чтобы никто ничего не заподозрил.

Наверное, впервые в жизни Клавдия не обратила внимания на сказанное членом императорской семьи. Она опустила проекцию обратно в тело Бориса и повернулась ко мне.

— Это невозможно, — сказала она, — но в данный момент загадочного недуга, убивающего цесаревича, нет и в помине! Что ты с ним сделал?

— Не так уж много, — усмехнулся я. — Всего лишь увёз Бориса Александровича подальше от человека, который пытался его убить.

— Что?! — хором воскликнули Клавдия, Борис, дед и Нина.

— Теперь, думаю, можно и объяснить, — вздохнул я. — Но вы все должны понимать: операция ещё не закончена. Нам предстоит самая трудная её часть — охота на живца.

* * *

Настойчивый сигнал у ворот раздался, когда мы сидели за ужином. Мы — это я, дед, Нина и Надя. Борису я принёс ужин в комнату, а Клавдия уехала ещё днём, поклявшись мне молчать об увиденном и услышанном.

Все, кроме меня, вздрогнули.

— Так, — сказал я, — ну-ка быстро сделали надменные лица аристократов! Вы сейчас выглядите так, что можно сразу арестовывать всех скопом — за версту ясно, что в чём-то да виноваты.

У деда нужное выражение лица получилось легко, у Нины — с трудом. Надя же вовсе оставалась бледной и перепуганной.

— Соберись, — положив руку ей на плечо, приказал я. — Скорее всего, они будут допрашивать нас порознь. Скорее всего, за домом следят. Скорее всего, они тебе скажут, что Клавдия Тимофеевна всё уже рассказала, и твоё признание — чистая формальность. В твоих же интересах — признаться, чтобы облегчить свою судьбу, и так далее. Это будет ложь. Придерживайся нашей легенды. Ты обещала, помнишь?

Надя поджала губы. Кивнула, а в следующую секунду выражение её лица стало таким же, как обычно. Я кивнул. Умница у меня сестра, что ни говори.

Вскоре в столовую пожаловал швейцар, который взволнованным голосом доложил, что у ворот стоят представители королевской гвардии.

Вот как… Я гадал, спустят ли это дело Витману. По идее, его работа. Но генерал Милорадов, похоже, после исчезновения цесаревича ощутил, что у него развязаны руки, и начал рыть землю носом.

— Впусти главного, — величественно сказал дед, промокнув губы салфеткой. — Одного. Ворота не открывать, автомобили не пропускать.

— Слушаюсь, ваше сиятельство! — поклонился швейцар и убежал.

— Продолжайте трапезу, я к вам присоединюсь, — сказал дед и вышел из столовой.

Пожалуй, в нём тоже погибает неплохой актёр.

Трапезу продолжать никто, разумеется, не стал. Все обратились в слух. И вскоре я услышал раскатистые интонации генерала Милорадова. Самолично прибыл, надо же… Они о чём-то спорили с дедом. Но спорить с властью — дело заведомо дохлое. И вскоре дед вернулся в столовую.

— Надя, — сказал он, — тебе придётся проехать во дворец.

— Во дворец? — удивилась Надя и встала. — Но зачем?

— В связи с исчезновением великого князя Бориса Александровича. Опрашивают всех, кто был во дворце незадолго до этого.

Надя пошла в прихожую, я присоединился к ней. Нина, само собой, тоже не осталась сидеть в столовой.

— А вот и господин Барятинский! — обрадовался моему появлению Милорадов; выглядел он так, словно ему подарили именной самовар из чистого золота. — Ну надо же, всё семейство в сборе!

— Подозрительно, — согласился я. — Люди, которые приходятся друг другу родственниками и проживают в одном доме, вдруг оказались в одном доме. Мы все арестованы за наличие определённого места жительства, правильно я понимаю?

Самодовольство слетело с Милорадова быстро. Вот уж кто актёром был отвратительным: прямой, как лом, что на уме — то и на языке.

— Я уполномочен доставить вашу сестру на допрос, — процедил он сквозь зубы и взмахнул в воздухе какой-то бумагой. — Не извольте чинить препятствия, это может дорого обойтись…

— Позвольте взглянуть, — перебил я и протянул руку за бумагой.

Милорадов смешался. Дед растерянно пробормотал:

— Костя, это, право, неприлично…

— Ничего страшного, — успокоил я. — Я — восходящая светская звезда, могу себе позволить толику неприличий.

Побагровевший до корней волос Милорадов сунул мне в руки бумагу. Я развернул её и прочитал что-то вроде служебной записки. Так и так, постановляю, допросить по делу об исчезновении великого князя Надежду Александровну Барятинскую, в связи с чем доставить её непосредственно во дворец…

— Писано вашей рукой, внизу ваша подпись и ваша личная печать, — сказал я. — Ваша — а не императора.

— Подобного рода документы не визируются Его Величеством! — рявкнул Милорадов.

— Не визируются, — согласился я. — Когда речь идёт об обычных людях. Но род Барятинских входит в Ближний Круг, и, насколько я помню протокол, санкционировать какие-либо действия в отношении нас имеет право только лично император. Расставим точки над «i»: вы сейчас покорнейше просите Надежду Александровну оказать содействие следствию.

Казалось, у Милорадова вот-вот взорвётся голова от ярости. И всё-таки что-то меня насторожило.

Не-е-ет, недооценил я этого солдафона! Интересную игру он затеял. Сейчас, когда весь Петербург стоит на ушах, и каждый человек готов наизнанку вывернуться, чтобы помочь отыскать цесаревича, отказ от сотрудничества со следствием будет выглядеть очень подозрительно. Я запросто могу спустить с лестницы этого нахрапистого служаку, но что будет потом? Потом он придёт с этой бумагой к императору и как бы невзначай вздохнёт, что Барятинские не оказали добровольного содействия, затребовали официальный вызов на допрос. Вот тут-то и император обратит на нас свой пристальный взор. Да и какое пятно на репутацию рода!

— То есть, вы отказываетесь, — расплылся в людоедской ухмылке Милорадов — тем самым подтвердив мои догадки.

— Отчего же? Вовсе нет. — Я протянул ему записку обратно. — Всего лишь хочу правильно расставить акценты. Вы приезжаете без предупреждения и без приглашения в наш дом. Позволяете себе сигналить у ворот. Требуете, чтобы моя сестра поехала с вами на допрос. Одним словом, ведёте себя так, словно разговариваете с работягами в Чёрном Городе. Подобным образом с князьями Барятинскими ведут себя только те люди, которые мечтают получить вызов. Если у вас иные цели, я настоятельно рекомендую вам принести свои извинения — после чего вежливо попросить Надежду Александровну помочь в расследовании.

Ба-бах! И красивый напористый командир гвардии с треском обделался. Замарать себя дуэлью он не имел права. И выйти из неё победителем не смог бы в любом случае. Даже если пристрелит меня — рухнет по службе и в глазах света на самое дно. Хотя, скорее всего, за такие дела его вообще отошлют нести почётную службу где-нибудь в глухой Сибири.

Скрипя зубами, Милорадов поклонился. И принёс извинения. И в вежливых выражениях (правда, с интонацией, которой можно убивать) попросил Надю оказать содействие следствию.

— Разумеется, я поеду, — сказала Надя.

— Со мной, на моей машине, — уточнил я.

— Вас мы пока не просим помочь, — процедил сквозь зубы Милорадов.

— Знаю. За мной вы собирались приехать завтра на рассвете, — кивнул я. — Но, тем не менее. Никто не посмеет сказать, что моя сестра поехала с вами — как преступница. Мы с Надеждой Александровной доберёмся своим ходом. Не извольте беспокоиться: Барятинские верны слову и Российской Империи.

Глава 25 Актерская импровизация

Милорадов всё же поступил по-скотски. Приехал он на двух машинах, и ехали мы с Надей как под конвоем: одна машина императорской гвардии впереди, другая — сзади. Но устраивать пререкания на дороге я уже не стал.

— Костя, я чуть не умерла от страха, — негромко пожаловалась Надя, сидящая рядом со мной — когда наша кавалькада тронулась. — А что, если бы они решили обыскать дом?

— Не решили бы, — сказал я.

— Почему?

— Потому что тот, кто пытается убить цесаревича, сейчас весь обратился в слух. Ему необходимо первым узнать, где прячут Бориса. Потому что если первым его найдёт император, то не сможет не заметить, как изменилось состояние сына. И тогда у императора возникнут не вопросы. У него возникнет желание рубить головы. А на открытую войну «мсье Локонте» идти не готов. Если бы Милорадов имел разрешение на обыск дома, то этот выродок Локонте прилетел бы в Барятино первым.

— Но ведь Милорадов мог обыскать и без разрешения, по собственному почину…

— Ни за что, — улыбнулся я. — Для этого ему нужно было иметь полную уверенность, что он найдёт в нашем доме Бориса. Потому что в противном случае за несанкционированный обыск в доме главы рода, входящего в Ближний Круг, его, если повезёт, оставят во дворце только унитазы чистить. Тот факт, что никто до сих пор не попытался проникнуть к нам, говорит только о том, что никто действительно не может даже предположить, где находится цесаревич.

Никто, кроме, возможно, императрицы. Я вновь вспомнил ту краткую беседу с ней. Ох и непростая женщина, как мне показалось…

— Кошмар, — пробормотала Надя. — Во что мы ввязались…

— Мы — российские аристократы, Надя. Наш долг — забота о процветании Российской Империи. К сожалению, далеко не всегда получается гордо встречать врага Белым Зеркалом.

Как ни странно, Надя после этих слов ощутимо приободрилась.

Добравшись до места, я помог Наде выбраться из машины и пожал на прощание руку. Сам, проводив её взглядом, сел в машину и отъехал подальше. Заглушил двигатель, откинулся на спинку сиденья.

Ну, теперь остаётся лишь надеяться на то, что Надя не сломается. Конечно, ключ от комнаты она отдала деду, но там — другая ситуация и другие отношения. После нашего разговора с Милорадовым допрос должны будут вести предельно корректно, без давления. И впрямь чистая формальность…

Стоп! Ключ!

Я захлопал себя по карманам и почувствовал, как по спине ползёт холодок.

Ключом — который дед мне, разумеется, вернул, — я воспользовался, когда отнёс его высочеству ужин и запер дверь. Потом ключ лежал у меня в кармане. Да вот же он, Господи! Выдохнуть бы, да что-то не получается. Интересно, почему?

Я задумчиво смотрел на связку ключей. От парадной двери, от чёрного хода, от моей комнаты… От моей комнаты. Новенький блестящий ключ. Я пытливо на него смотрел. Что-то не так…

Когда в окно машины постучали, вздрогнул от неожиданности. А когда увидел, кто стучит, у меня язык к нёбу присох.

Я потянулся и дёрнул за ручку — дверь приоткрылась. И дама в плаще с капюшоном, низко надвинутом на лицо, сама без церемоний скользнула на переднее сиденье.

— Ваше величество, — пробормотал я. — Чем обязан…

— Оставьте, я здесь инкогнито, — вздохнула императрица.

Она небрежно взмахнула рукой, и вокруг машины встала переливающаяся «стена», похожая на ту, которой Витман маскировал столик в закусочной. После этого императрица откинула капюшон.

— У меня пропал сын, — сказала она, глядя пред собой. — Вы, полагаю, слышали об этом.

— Разумеется, — кивнул я. — Сочувствую вам всей душой. Мою сестру сейчас как раз допрашивают по этому поводу. Так совпало, что мы были во дворце как раз накануне исчезновения…

— Я помню, — кивнула императрица. — Поэтому и захотела с вами поговорить, пока вы здесь. Мне кажется, что только вы можете меня утешить. Что за люди способны похитить несчастного больного ребёнка!

— Даже представить себе не могу, — вздохнул я. — Кошмар…

— А главное — какой смысл? — взволнованно продолжила она. — Не было никаких требований, вообще ничего! Если бы Бориса хотели убить — проще было бы ударить его кинжалом, не уводя из дворца!

— И вправду.

— А может быть, в действительности эти похитители хотели блага? — Мои ответные реплики её величеству, похоже, не требовались. Она просто размышляла вслух. — Может быть, находиться во дворце для Бориса опаснее, чем вне его? Я не знаю. Ах, Господи, я ничегошеньки не знаю! — Императрица закрыла лицо руками, и дальнейшие её слова прозвучали приглушенно: — Если бы я только могла доподлинно убедиться, что мой сын жив, что с ним всё хорошо!

— Уверен, что так оно и есть, — сказал я.

— Вы полагаете? — Императрица подняла голову и пристально посмотрела мне в глаза.

— Конечно. Вы совершенно правы: похищение ради убийства — это глупость. Уверен, что с Его Высочеством всё в полном порядке.

— Вы — один из последних людей, с кем Борис разговаривал перед тем, как исчезнуть. Он отчего-то выделял вас и вашу сестру — пригласил в свои покои, никогда прежде так не делал… Скажите, может быть, что-то в его словах… В поведении Бориса… Его Величество и господин Витман так хвалят вашу проницательность! Быть может, вы заметили что-то? — императрица впилась в меня взглядом, исполненным такой надежды, что стало неловко.

— Увы, — заставил я себя покачать головой. — Совершенно ничего подозрительного. Однако прошу вас поверить моей хваленой проницательности. Интуиции, если угодно: я совершенно убеждён, что с великим князем всё в порядке.

Императрица вздохнула:

— Что ж… Извините за беспокойство. Видите ли, даже императрица — это всего лишь женщина. И мать. Впрочем — глупость, конечно, но после ваших слов мне и впрямь стало легче… Спасибо вам, Константин Александрович. Кстати, чем вас смущает этот ключ?

Я понял, что так и сжимаю в руке злополучный ключ — отделив его от основной связки. Пробормотал:

— Да… не знаю…

— Вы меня утешили, — улыбнулась императрица, — и я попробую отплатить вам с высоты своего пятнадцатого магического уровня. Возможно, вам будет интересно узнать, что с этого ключа недавно сняли копию.

— Копию? — вскинулся я. — Вы уверены?

— След заклинания виден отчётливо. Скорее всего, вы сами чувствуете это интуитивно, оттого и заинтересовались. Я слышала, что вы — потенциально очень сильный маг, с невероятными задатками… Ещё раз благодарю и простите, что отняла у вас время. Всего доброго, Константин Александрович.

Императрица выскользнула из машины так же легко и быстро, как незадолго перед тем оказалась внутри. А потом попросту исчезла — буквально растворилась в воздухе. Миг спустя пропало и марево, скрывающее мой автомобиль от посторонних глаз.

— Чёрт знает что, — пробормотал я.

* * *

К тому времени, как Надя вернулась, я уже весь извёлся. Не только из-за неё — ещё и из-за ключа. Что значит, «сняли копию»?!

Нет, я знал, что это значит. Нехитрое заклинание из разряда бытовых. Позволяет создавать дубликаты мелких предметов, с чем-то больше кулака уже не сработает. Копия не вечна, распадается в пыль спустя часов десять-двенадцать, в зависимости от силы мага. Вопрос, кому и зачем понадобилось делать такое с моим ключом?

Дед? Возможно. Хочет всё контролировать. Узнал, что теперь у него нет своего ключа от какой-то двери в доме, и решил срочно всё исправить. Дубликат-то скоро рассыплется, но перед тем, как это случится, можно сходить к мастеру и сделать вполне реальную копию.

Однако сердце отказывалось верить в такой расклад. Дед — не из тех, кто действует исподтишка. Он бы открыто потребовал предоставить ему копию. Ну или, на худой конец, уведомил бы о том, как собирается поступить. Может, конечно, он забыл сказать… В конце концов, не каждый день узнаёшь, что удерживаешь в своём загородном имении наследника российского престола.

— Уф! — сказала Надя, плюхнувшись на сиденье и захлопнув за собой дверь. — Это было даже не страшно, а в первую очередь скучно. Одни и те же вопросы, по кругу, снова и снова!

— Ну я же предупреждал, что так и будет, — пожал плечами я. — Пугать или пытать тебя не станут, а вот попытаться сбить с толку повторениями, поймать на противоречиях — запросто. Ты не попалась?

— Нет, — мотнула головой Надя и тут же вошла в образ: — «Ах, я же говорю, мы с Кристиной весь вечер листали модные журналы. Ей приходилось лежать — было дурно. Мне временами казалось, что она совсем не рада моему обществу… О чём разговаривали? Ах, да разве же это разговор? Видите ли, мы не такие уж и подруги в действительности. Я просто стараюсь быть милой с девушкой, которая, вероятно, в скором времени станет невестой моего брата».

— Ну, это ты уже перегнула, — покачал головой я.

— Это называется актёрская импровизация, — отрезала Надя. — Я — профессионал! И если я работаю, то критику готова принимать только от режиссёра-постановщика — а никак не от дилетантов, ничего не понимающих в искусстве!

— А кто же, по-твоему, режиссёр-постановщик этого спектакля?

Надя притихла. Я улыбнулся и похлопал её по плечу.

— Ладно, сестрёнка, не кисни. Всё отлично. Едем домой, там внезапно нарисовалась проблема.

Я запустил двигатель. Надя пристегнула ремень и обеспокоенно спросила:

— Что за проблема?

— Как выяснилось, кто-то сделал магическую копию моего ключа. От двери в комнату.

Я ожидал услышать «Ах!». Или «Не может быть!». Или, на худой конец, «Кто мог это сделать?». Но услышал молчание.

— Надя? — повернул я голову к сестре, как только мы выехали на трассу.

Надя сидела ни жива ни мертва, широко раскрытыми глазами глядя вперёд — туда, где серое дорожное полотно сливалось с серым вечерним небом.

— Я вынуждена была отдать ключи дедушке… — пробормотала она. — Но я же не знала, как всё обернётся потом! И я… Я на всякий случай скопировала ключ, пока держала его в кармане…

— Та-а-ак, — Пока что я испытал облегчение. — А дальше?

— Всё…

— Что — «всё»? Дубликат-то где в итоге?

— Он был у меня в кармане домашнего платья…

— Надя! — застонал я. — Что значит, «был»?

— Когда я переодевалась, чтобы ехать на допрос, хотела его переложить, взять с собой. Достала и положила на стол. А потом так волновалась, что, наверное, там его и оставила.

— То есть, ключ остался лежать в твоей запертой комнате, на столе, — уточнил я.

— Н-не совсем… — Надя съёжилась, как маленькая девочка, пытающаяся признаться маме, что это она разбила её любимую вазочку. — Моя комната была открыта. Я оставила на кровати несколько платьев, которые мне надоели, и… Я сказала Китти, что она может их забрать. Скоро свадьба Нины, Китти будет прислуживать, ей тоже хотелось быть красивой. Вот я и…

Я глубоко-глубоко вдохнул. А потом — выдохнул, как будто из самого сердца.

Твою. Мать.

Если Китти взяла ключ и открыла мою дверь, увидела великого князя… Нет, конечно, убивать её мы не станем. Но до окончания операции придётся держать служанку в подвале, связанной, с кляпом во рту. В том числе и во время бракосочетания Нины. Жаль, конечно, но что поделаешь. Любопытство сгубило кошку.

Впрочем, может, я слишком уж тороплюсь с неблагоприятными прогнозами. Китти могла и не заметить ключа. Или не соотнести его с моей комнатой. Или просто забыть зайти за этими чёртовыми платьями. Последнее, конечно, маловероятно…

— Костя? Что теперь будет? — жалобно спросила Надя.

— Ну, варианта два, — честно сказал я. И озвучил варианты.

— Ох, бедная Китти… — пригорюнилась Надя. — Она так ждёт праздника, прямо как мы в детстве ждали Рождества, помнишь?

— Угу, — соврал я.

— Каково ей будет одной, в подвале…

— Грустно и одиноко. Но если хочешь, потом мы устроим ей… Когда у неё день рождения?

— Кажется, где-то в конце сентября, — пожала плечами Надя.

— Ну, вот, — кивнул я. — Сделаем что-то особенное. Если, конечно, к тому времени будем живы… В общем, не стоит гадать. Когда ты видишь лишь два варианта, жизнь любит исполнять третий — которого вообще никто предугадать не смог. И тут уж заранее не подготовишься.

Как показали ближайшие события, моё предсказание сбылось.

* * *

Мы с Надей не вошли, а буквально ворвались в дом, бросив машину на подъездной аллее. На нас, точно такие же всполошённые, кинулись дед и Нина.

— Тише, тише, умоляю вас! — зашептала Нина, сложив руки у груди. — Его высочество сразу после вашего отбытия что-то уронили, и Китти всполошилась. Пришлось сказать ей, что Костя остался дома!

— Китти! — пискнула Надя и посмотрела на меня.

— Ясно, — кивнул я. — Значит, бегу к себе.

— Что — допрос? — вмешался дед. — Как прошло?

— Ну ты же видишь, мы оба вернулись, — отмахнулся я. — Надя всё расскажет.

Я бегом взлетел по лестнице, ступая так, чтобы не издать ни звука. Так, вот моя дверь. Я повернул тихонько ручку — заперто.

Отлично! Пронесло.

Теперь — дверь в комнату Нади. Тут, как и было сказано, открыто. Я вошёл и включил свет — за окном уже совсем стемнело. Платьев на кровати не было. Ключа на столе — тоже.

Я подошёл ближе, внимательно осмотрел стол, заглянул под него.

Ключа не было.

Ну, если до сих пор не поднялся переполох, значит, Китти решила приныкать ключ до лучших времён. Опять же — пронесло. Вот тебе и третий вариант, синтезировавшийся из первых двух: ключ Китти взяла, но пока не использовала. Может быть, благоразумно ждёт ночи.

Надо бы найти её и мягко, без излишней жёстокости выбить дерьмецо. Шутки шутками, но мне это уже не нравится. Сначала тот медальон, который она нашла в кармане Кости после падения с моста и прикарманила. Теперь — забрала со стола у Нади ключ. И это — только то, о чём я узнал случайно. А сколько она натащила такого, до чего мне дела нет? Столовое серебро, всякие безделушки, может, даже и деньги. Мы, конечно, не обнищаем, да только держать вороватую прислугу — не самая благоразумная затея. Как бы вместо «праздника» не пришлось Китти искать новую работу.

Впрочем, сначала я с ней как следует поговорю, а уж потом подумаю, доводить ли эту информацию до деда со всеми вытекающими. И прежде чем начну разговор, мне нужно переодеться в домашнее — чтобы всё действительно выглядело так, будто я не уходил из дома… Да, точно. Сейчас — к себе в комнату, переодеться, проверить, как там состояние великого князя. Потом — отыскать Китти и дать леща. А дальше можно и спать лечь. Завтра день тоже будет очень непростой.

Обретя твёрдую почву под ногами, я принялся претворять свой план в жизнь. Вышел из комнаты Нади, подошёл к двери в свою комнату. Достал из кармана связку ключей, вставил нужный в замочную скважину. Повернул. Замок был смазан отлично — я об этом позаботился — и не издал ни звука.

Я приоткрыл дверь, шагнул в тёмную комнату — шторы здесь с некоторых пор были задёрнуты наглухо — и остановился. А через секунду сделал шаг назад и тихонько прикрыл дверь. Вынул ключ, положил его в карман, прижался к двери лбом и закрыл глаза. Стоял так долго. Минут пять, наверное. Пожалуй, впервые за обе свои жизни я пожалел о том, что обладаю особенным зрением, позволяющим видеть в темноте.

Что делать — я понятия не имел. Надо ли что-то делать — тоже.

Я медленно спустился вниз, в гостиную, подошёл к бару, достал оттуда бутылку коньяка. Прошёл в столовую, где Надя переживала второй за вечер допрос, взял там пару бокалов и надел их сверху на бутылку. Провожаемый недоуменными взглядами, так же медленно и молча пошёл обратно.

— Костя? — шёпотом окликнули меня уже у двери в мою комнату.

Я повернулся. Надя стояла в двух шагах от меня и смотрела широко раскрытыми глазами.

— Что случилось? — спросила она.

Я переместился так, чтобы Надя хотя бы частично отгораживала меня от двери и прислонился к стене.

— Многое, — честно признался я.

— Костя, ты можешь нормально объяснить? У меня сейчас сердце выпрыгнет! — шёпотом закричала на меня сестра.

— Не могу, Надя, не могу… Нет в языке аристократов подходящих случаю выражений…

— Китти забрала ключ?

— Забрала.

— О боже! Она всё узнала?

— Не узнала.

— Значит, всё хорошо?!

— Ну, кому-то сейчас очень хорошо…

— Костя, я ничего не понимаю!

И тут дверь в мою комнату приоткрылась. Надя развернулась, подняв порыв ветра полами платья, и уставилась на Китти.

Китти выплыла из комнаты с мечтательным выражением на лице, с растрёпанными волосами, в кое-как надетом, перекошенном и измятом старом платье Нади.

Я опустил голову, постаравшись скрыться из виду.

— Китти! — воскликнула Надя.

— Надежда Александровна! — Судя по звуку, Китти подпрыгнула. — Я… А я… Я забрала ваши платья, спасибо вам большое!

— Что ты делала в комнате моего брата?!

— Ох, я… Всего лишь… Их сиятельство захотели пить… Я просто подоткнула ему одеяло… Я ничего такого не делала!

И Китти бегом унеслась в противоположную сторону — в то крыло, где обитала прислуга. Хлопнула дверь. Я оторвался от стены.

— Костя… — пролепетала бледная Надя.

— Иди к себе, — сказал я устало. — Забудь.

— Но…

— Надя — всё. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи…

Я вошёл в свою комнату и включил свет. Великий князь Борис, лежащий в растерзанной пижаме на растерзанной постели, зажмурился.

Подойдя к столу, я поставил на него бокалы, открыл бутылку и плеснул в каждый на два пальца. Один протянул Борису — тот безропотно взял. Стукнув своим бокалом о его, я залпом выпил приятный жгучий напиток и глубоко вдохнул. Потом — выдохнул.

Борис от коньяка закашлялся, но тоже выпил всё до капли. Протянул бокал обратно мне, поднял слезящиеся от света глаза.

— Костя, — шёпотом сказал он, — а можно я останусь у тебя жить насовсем?.. Меня даже не будет смущать, что меня называют тобой…

— Ты же помнишь наши планы, — сказал я.

— Помню, — вздохнул Борис.

— Ну так ложитесь спать, ваше высочество. Завтра нам предстоит трудный день.

Вернув бокалы на стол, я подошёл к двери, выключил свет и, не раздеваясь, с облегчением плюхнулся на диван.

Так или иначе, но этот безумный день закончился. На очереди — следующий.

Глава 26 Покажи свое лицо

Несмотря на то, что Надя не выходила из состояния паники, задуманная мною авантюра продолжала разыгрываться, как по нотам. И, в точном соответствии с изначальной задумкой, круг людей, вовлечённых в неё, расширялся.

Это меня не сказать, чтобы слишком радовало. Я бы предпочёл в случае провала отвечать за всё единолично. Но сам, без помощников, я бы не сумел всё это провернуть никогда в жизни. К тому же каждый из этих помощников ни о чём даже не задумался — все были готовы помогать. Вероятно, потому, что считали себя обязанными мне по гроб жизни.

Сам того не заметив, я собрал вокруг себя надёжных и преданных людей, на которых мог положиться даже в такой, прямо скажем, чудовищной ситуации. Одна беда — у большинства этих людей ещё молоко на губах не обсохло. Такие недуги время лечит, конечно, и лечит превосходно — но не быстро.

Всю первую половину дня я провёл в разъездах. Из дома — к академии, оттуда — домой, из дома — к Вове. Вова, став аристократом, совершенно испортился, даже пожрать не предложил. Он, мол, теперь дома столоваться изволит, а в гараж только иногда заходит, для острастки.

Толкового управляющего Вова так и не нашёл, занимался делами сам. И, как я подозревал, не брезговал иногда и ключ в руки взять, чтобы наглядно объяснить работникам, как надо работать.

Бизнес неуклонно рос. Теперь Вове принадлежали уже три стоящих рядом гаража, и пригоняли к нему не одни только развалюхи.

— Не изволь беспокоиться, сиятельство, — сказал Вова. — Присмотрим, в лучшем виде.

— Головой отвечаешь, — честно сказал я.

— Ну, моей-то голове бояться уже нечего, — усмехнулся Вова. — Она такое пережила… Кстати, меня твоя тётушка, Нина Романовна, на свадьбу пригласила. Вот, хотел посоветоваться: это она так, из вежливости, или правда приходить надо?

— Нина Романовна принадлежит к роду Барятинских. Это — семья твоей невесты, Вова, — сказал я. — Высший свет, между прочим. Откажешься от приглашения — тебя, мягко говоря, не поймут.

Вова понурился. Мы с ним стояли на улице, рядом с гаражом — в котором опытные работяги объясняли новичку, как поставить машину на домкрат и снять колесо, ничего себе при этом не сломав. Новичок смотрел на демонстрацию, как баран на новые ворота.

— Ладно, не кисни, — толкнул я Вову локтем. — Сам не в восторге. Но так уж жизнь устроена: иногда надо терпеть кое-какие вещи. Если знаешь, ради чего.

Вопрос о помолвке с Надей был, в общих чертах, делом решённым. Молодые благоразумно решили подождать, пока Надя закончит обучение. А Вове Нина тонко намекнула, что ему тоже неплохо бы получить какое-нибудь образование, пользующееся уважением. И теперь Вова угрюмо присматривался к учебным заведениям Санкт-Петербурга.

Состояние его было небольшим, но стабильным. Дворянство, в виде особой милости выделенное императором, подразумевало некий клочок земли, приносящий доход. Сам Вова этого клочка в глаза не видел, но изменение финансового положения почувствовал быстро. Так что потянуть учёбу смог бы без труда. В плане денег — так точно, а за голову его я был спокоен. В мастерской работает как надо — значит, и на науки перестроится.

— Может, купить этот диплом — и не париться? — спросил вдруг Вова, у которого мысли таинственным образом сошлись с моими.

— Не стоит, — покачал я головой. — Давай честно, Вов. Вы с Надей — из разных миров. Пока у вас чувства свежие — ладно, но потом… Тебе ж первому неприятно станет, что она вся такая умная и интеллигентная, а ты — автомеханик с титулом. Бухать начнёшь. Руку на неё поднимешь…

— И откуда ты, в свои семнадцать, такой умный? — воскликнул Вова со смесью восхищения и раздражения.

— Книжки читал про психологию отношений, — соврал я. — Ладно, поеду. Помни, Вова! Головой! — Я постучал пальцем по голове и этим же пальцем указал на гараж.

— Да езжай уже, сиятельство, — отмахнулся Вова. — Разберусь. Чай, не в первый раз замужем.

На обратном пути я увидел мужчину, голосующего возле дороги. В шляпе и в огромных солнечных очках, плюс — наглухо запахнутый плащ. Усмехнувшись, я подъехал к тротуару.

— Ну вы и маскируетесь, — сказал, когда Витман уселся рядом со мной. — Прямо как в шпионском кино.

— За мной следят, — сказал Витман, сняв очки. — И это — не люди императора.

— Правильно, — кивнул я, выезжая обратно на дорогу. — Чего-то в этом роде мы и ожидали. И вы думаете, что маскарад вам поможет?

— Нет, — с язвительностью в голосе ответил Витман. — Но я думаю, что они думают, что я думаю, что маскарад мне поможет. Показать, будто не заметил слежки, я не мог. Поэтому показал, что слежку заметил, и мне действительно есть что скрывать.

— Браво! — восхитился я. — Ну что, нам нужны ещё доказательства?

— Нужны, — твёрдо сказал Витман. — Пока всё, что мы можем утверждать наверняка, это то, что я вам уже говорил. Ниточка ведёт во дворец, на самый верх. Но показывать пальцами и называть имена мы ещё не готовы — согласитесь, капитан Чейн.

— Пожалуй, — поморщился я.

Сбор доказательной базы никогда не был моей сильной стороной. Я предпочитал действовать напрямую. Но в этом мире меня никто не спрашивал, как я предпочитаю действовать.

— Хорошо, что вы поставили меня в известность только постфактум, — вздохнул Витман. — И через Кристину. Иначе я, во-первых, никогда бы не согласился на эту авантюру, а во-вторых, попытался бы вас убить.

— Знаю, — пожал я плечами. — Как говорит один мой хороший друг — не первый раз замужем.

— И почему, интересно, меня не покидает ощущение, будто я посвящён едва ли в сотую долю ваших грандиозных замыслов? — проворчал Витман. — Чёрт подери, Барятинский! Это я — ваш начальник, а не наоборот!

— Вы принесли то, что я просил? — от ответа на сентенцию Витмана я решил воздержаться.

Неразборчиво ворча себе под нос, Витман вытащил из кармана полотняный мешочек. В моём мире в фэнтезийных и исторических фильмах в таких мешочках носили деньги.

— Амулетов более сильных в Империи нет, — предупредил Витман, не торопясь передавать мешочек мне. — Это — сокровище, капитан Чейн. Весь ваш род столько не стоит.

— Да ладно пугать. — Я схватил мешочек и сунул не глядя в карман куртки. — Я один стою больше, чем любая ваша цацка, и вы это прекрасно знаете. Не стоит придавать такое большое значение инструментам. Те, кто ими пользуется, всегда будут цениться выше.

— Иногда мне жаль, что я — не ваш отец, — вздохнул Витман. — Я бы не запустил до такой степени ваше воспитание.

— Но тогда я не смог бы жениться на вашей дочери, воспитание которой вы запустили не хуже, — возразил я.

— У Кристины с воспитанием всё было прекрасно до тех пор, пока ей не исполнилось пятнадцать, — проворчал Витман. — Собственно, её воспитанием занималась мать… А потом Кристина вдруг резко от неё отмежевалась и стала папиной дочкой. Переходный возраст, полагаю.

Угу. Или, чуть более корректно, переселение душ. Женщина, которую сожрала тварь из бездны, какими-то путями нашла тело Кристины и выбила её оттуда. Сама, либо с чьей-то помощью. Витман, насколько я могу судить, не в курсе. Статс-дама Алмазова — тем более.

Интересно, а прорицательница эту «ниточку» видела? А то, может, и там руку приложила? Хотя, если и так — ни за что ведь не скажет, зараза хитро… умная.

— И что это ещё за «жениться»? — спохватился Витман. — Вы что, уже решили… А как же академия?!

— Расслабьтесь, папа, — улыбнулся я. — Давайте для начала все доживём хотя бы до сентября. Где вас высадить?

Я высадил Витмана на автобусной остановке за пределами Чёрного Города и поехал, наконец, домой.

Хотелось бы сказать себе, что можно расслабиться, хотя бы ненадолго, но — нет. Во-первых, завтра свадьба Нины. Во-вторых, те, кто следили за Витманом, получили подтверждение: я «тайно» с ним встретился и что-то обсудил. Мы даже не ставили глушилку во время разговора, так что наш разговор могли при помощи какой-то магической премудрости и подслушать.

Кто может вести тайную слежку? Люди Витмана, тайная канцелярия — отпадают. Императорская гвардия — немного про другое. А значит, мы выманили на себя мсье Локонте.

Ход его мыслей был довольно предсказуем: «Кто-то похитил цесаревича у меня из-под носа! Кто?! Кто теоретически мог такое устроить? Это должны быть люди, обладающие невероятными ресурсами и огромным опытом. Неужели император что-то заподозрил и пытается меня спровоцировать? Нет, он бы не осмелился. Значит, кто-то… Подобную операцию смогла бы провернуть только тайная канцелярия! Точно. Прослежу-ка я за Витманом».

Я улыбнулся летящей под колёса полосе дороги. Ну вот мы и поменялись ролями, мсье Локонте! Теперь я задаю ритм, а ты пытаешься поспеть. О, конечно, у тебя предостаточно ресурсов, о которых я, вероятно, даже не подозреваю. Но, поверь, мне тоже ещё найдётся, чем тебя удивить.

Ты только появись. Покажи своё лицо.

* * *

Дома меня встретила Китти — обворожительно улыбаясь.

— Привет, — устало сказал я. — Обед я, так понимаю, пропустил?

Улыбка истаяла. Китти после случившегося ночью ожидала, видимо, другой реакции.

— Подам сию же секунду, ваше сиятельство, — пробормотала она. И, приблизившись, доверительно шепнула: — Вам нужно хорошо питаться, ваше сиятельство. Вы кажетесь таким сильным и мужественным, а на деле — такой хрупкий…

— Подойду в столовую через пять минут, только переоденусь, — кивнул я, не обратив внимания на вторую часть.

Китти озадачилась ещё сильнее, но больше ничего не сказала. Я поднялся по лестнице и, оглянувшись, открыл дверь в свою комнату.

Великий князь Борис сидел на подоконнике с книжкой про духов и клевал носом. Когда я хлопнул дверью, он встрепенулся.

— Костя!

— Я тебя предупреждал насчёт окна? — сердито буркнул я.

Штора была отдернута.

— Да, прости…

Борис спрыгнул на пол, бросил книгу на стол и подошёл к постели.

Я задёрнул штору, достал из кармана мешочек.

— Одевайтесь, ваше высочество. Здесь пять амулетов, надеть нужно все, но вот этот — последним.

Борис послушно надел на шею четыре амулета, замкнул последовательность указанным. И как только тот с тихим звяком опустился на остальные, все они исчезли. Борис вздрогнул.

— Чудно, — кивнул я. — Теперь никто не узнает, что вы чем-то защищены, а работают амулеты прекраснейшим образом.

— А как их снять? — Борис попытался схватить невидимые амулеты и не сумел.

— Вам — никак. На то есть специальная процедура. Но это — после.

— Костя. Мне всё это не нравится.

— У тебя был выбор, — напомнил я. — Ты сам так решил.

— Но мне кажется, что всё это как-то… неправильно. Ты точно действуешь в согласии с… — Борис показал пальцем вверх.

— А откуда, по-твоему, я взял эти амулеты? — вздохнул я. — Снял с трупа Витмана?

— Знаешь, я уже ничему не удивлюсь…

— Ну, даже если и так, заднюю врубать — поздно, — усмехнулся я. — Обед принесу через час. А пока ложись в постель и отдыхай.

— Да я уже устал отдыхать…

— Ну тогда ложись и поработай! — повысил я голос. — Можешь поотжиматься от пола, если делать совсем нечего. Надя зайдёт ближе к ночи. Вопросы?

— Нет, — буркнул великий князь.

— Вот и договорились, — кивнул я. И, сняв глушилку, начал переодеваться в домашнее.

* * *

Не успел я войти в столовую, как появился швейцар и сообщил, что мне передали конверт из дворца. Я, стоя в прихожей, вскрыл его и достал очередную безликую служебную записку, завизированную генералом Милорадовым. Мне предписывалось в кратчайшие сроки после получения записки прибыть для допроса.

На этот раз ничем, кроме формальности, этот вызов объяснить было нельзя. Эффект неожиданности безнадёжно утрачен, мы с Надей могли тысячу раз договориться обо всех показаниях. Значит, просто формальность.

Ну, либо кое-кто из дворца очень хочет, чтобы меня взяли на допрос. Тоже весьма похоже на правду…

— Ну нет, — сказал я, сложив письмо вдвое. — Пока не пообедаю — никуда не поеду!

— Обед на столе, ваше сиятельство, — сказала Китти, высунувшись из дверей столовой.

— Что там опять такое, Костя? — донёсся с верху лестницы мощный голос деда.

Дед, несмотря на все треволнения последних дней, помирать категорически передумал. Напротив, был настолько бодр и энергичен, что вокруг него, казалось, электризовался воздух. Подойдёшь ближе — и волосы на голове начинают шевелиться.

Разумеется, снятие проклятия белых магов не могло не повлиять и на деда. В его энергетические контуры потоками хлестала магия.

— На допрос вызывают, — откликнулся я. — По поводу великого князя.

Дед быстро, но не теряя достоинства, спустился ко мне. Попросил бумагу, пробежался взглядом по строчкам. Поджал губы.

— Право же, это напоминает неуважение, — сказал он.

— Думаешь? — изобразил я искренний интерес к поднятой теме.

— Сначала — Надя, теперь — ты. Как будто бы они подозревают Барятинских в чём-то!

В голосе деда звучало искреннее возмущение.

— Действительно, — поддакнул я, — какое неуважение — заподозрить, будто Барятинские могут иметь отношение к похищению великого князя!

Вздрогнув, дед окатил меня яростным взглядом и протянул бумагу обратно.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Костя.

— Тоже очень на это надеюсь, — вздохнул я и пошёл в столовую.

Предвкушал минут десять-пятнадцать покоя, совмещённые с восполнением сил организма. Однако день сегодня явно был про другое.

Для начала передо мной крутилась Китти. Так-то пусть бы себе крутилась, не жалко. Но она настолько явно ждала от меня реакции (вполне определённой), что аппетит начал пропадать вопреки здравому смыслу и возмущающемуся желудку.

Волевым усилием я заставил себя сосредоточиться на супе. Зачерпнул его ложкой, поднёс ко рту, и тут случилось нечто такое, чего не ждал никто. В особенности не ждал я.

Сначала я почувствовал жжение на груди. Такое сильное, что даже испугался. Потому что так жемчужина смогла бы раскалиться, только если бы я, безумно хихикая, начал резать грудных младенцев на глазах их матерей.

Я начал ронять ложку. Да, обычно «уронить» — это быстро, но на сей раз ложка взорвалась быстрее, чем упала.

Ложка. Взорвалась. На лету.

Миг спустя взорвалась тарелка. По столешнице, сжирая скатерть, пробежало пламя. Меня окатило супом — к счастью, большая часть попала на одежду, к тому же суп успел немного остыть, пока мы с дедом болтали в гостиной.

В уши, оглушённые взрывом, ворвался довеском визг Китти.

Я вскочил, опрокинув стул. Застыл, ничего не понимая, чувствуя только, что опасности как будто нет.

— Что происходит? В чём дело?! — ворвался в столовую дед.

Я ничем не мог его порадовать, вопросы у меня были те же.

— Суп… взорвался… — пролепетала Китти, которую тоже забрызгало.

Взорвался, к слову, не только суп. Второе, в полной солидарности с ним, разлетелось по всей столовой. Кусок бифштекса упал Китти на голову, но Китти этого даже не замечала.

— Боже мой, это что, взрыв? — прибежала Нина. Она была в белом свадебном платье с подоткнутым подолом — видимо, шла очередная примерка. — Кто-нибудь пострадал?

Первую же внятную мысль, которая пришла мне в голову, я воспринял, как руководство к действию.

Развернулся и выбежал из столовой, взлетел по лестнице, на ходу вытаскивая ключи из кармана перепачканными в супе руками.

Взрыв… Взрыв! Взрыв, который никого не убивает, может преследовать лишь одну цель — отвлечь внимание. А зачем и от чего отвлекать наше внимание в нашем доме сейчас?

Причина была лишь одна.

— Костя, что это было? — выскочила из своей комнаты Надя. — Что с тобой? Ты ранен?

— Скройся, — коротко бросил я.

Надя ахнула — так я с нею ещё никогда не разговаривал — но отступила на шаг и замерла в ожидании.

Если в комнате я обнаружу то, что думаю, Надя мне рядом уж точно не нужна. Она — хороший помощник, но — белый маг. А в схватке с Локонте или его подельниками потребуется самая чёрная магия во вселенной, и я смогу это предоставить. Главное, чтобы дед или Нина, или та же Надя вспомнили мои инструкции и немедленно позвонили Витману.

Ключ вонзился в замочную скважину, дважды быстро провернулся. Я распахнул дверь и переступил порог.

Глава 27 Очень трудный день

Я стоял у себя в комнате, тяжело дыша, сжимая кулаки, и чувствовал себя идиотом.

— Одиннадцать, — пропыхтел Борис. — Двена… Нет, одиннадцать.

С этими словами он рухнул на пол, закончив с отжиманиями. Переместился к кровати, сел, прислонившись к ней спиной, и только сейчас увидел меня.

— Костя? — удивился он. — Что случилось? Ты пролил на себя суп?

Не сказав ни слова в ответ, я вышел в коридор и запер дверь.

Какого чёрта?! Что это всё вообще было?!

— Костя, ты можешь мне хоть что-то объяснить? — попросила Надя дрожащим голосом.

— Нет, — искренне ответил я и пошёл обратно вниз.

На середине лестницы у меня в голове закопошилась догадка. У подножия лестницы она оформилась окончательно. Я опустил взгляд на свою рубашку и увидел чёрное пятно. Дёрнул в стороны края — пуговицы полетели в разные стороны.

Жемчужина была в полном порядке, в том самом виде, в котором её оставила Клавдия после нашей последней встречи. А вот амулета, о котором я уже сто лет как думать забыл, не было. От него остался лишь обугленный шнурок.

— Да чтоб тебя! — простонал я и решительно вошёл в столовую. Рявкнул: — Китти!

Китти как раз собирала осколки. Дед и Нина были тут же, обсуждали произошедшее, изумлённо размахивая руками. Набежала и прочая прислуга, которая обитала у нас в доме, большую часть этих людей я даже по именам назвать не мог. Не потому, что был высокомерным снобом, а потому, что жил очень насыщенной жизнью и редко появлялся здесь.

Китти, услышав мой оклик, выпрямилась. В правой руке она держала совок, в левой метёлку. Взгляд её был незамутнённо-искренним, она недоумевала, что произошло, и полагала нас с ней одинаково потерпевшими.

— Что ты подлила мне в суп? — спросил я.

В любой другой ситуации Китти наверняка сумела бы достоверно отбрехаться. Но пережитый стресс пробил её ментальную защиту.

Китти вздрогнула, и глаза её забегали.

— Что-о-о?! — пророкотал дед. И мне показалось, что над поместьем начали собираться грозовые тучи.

— Вон отсюда все! — рявкнул я.

Прислугу как ветром сдуло.

Остались только я, Китти, дед, Нина. Да ещё подбежала Надя. Почувствовав, что происходит нечто важное, она закрыла дверь в столовую и, единственная из присутствующих, догадалась поставить глушилку.

— Что. Ты. Подлила. В мой. Суп? — повторил я, шагнув ближе к Китти. — Даже не пытайся думать, будто сможешь от меня это утаить. Если тебе поставили блокировку и сказали, что ты умрёшь, если расскажешь — так и скажи.

— Ка-акую б-блокировку? — пролепетала Китти. — Кто поставил?!

— Я не знаю, как он тебе представился. Он мог хоть в виде мамы твоей явиться — не важно. Когда ты его встретила? Что он тебе сказал?

— Я ничего не понимаю! — Глаза Китти наполнились слезами.

— Слушай… — Я сорвал с шеи опалённый шнурок и сунул его Китти под нос. — Этот амулет когда-то принёс мне Платон. Амулет, защищающий от отравления. Сегодня он сработал. Сработал, потому что в еде, которую ты мне подала, был яд! Отравить всю семью ты явно не планировала, поскольку обед уже прошёл, а все тут живы-здоровы. Значит, целью был я. Ты поэтому и крутилась рядом — тебе велели убедиться, что я всё съем и упаду мёртвым. Так?

Глаза Китти округлились, кровь отхлынула от лица. Она поднесла дрожащие руки ко рту. Прошептала:

— Яд? Да неужто вы думаете, будто я хотела вас…

Я уже был близок к тому, чтобы заорать. Но тут вдруг раздался голос Нади:

— Костя. Мне кажется, это был не яд.

— Ты что, анализ провела? — спросил я, не оборачиваясь. — Не заметил у тебя в руках микроскопа и чемоданчика с реактивами.

— Ты, Костя, злишься и поэтому грубишь; я не стану на тебя обижаться, потому что ты мой брат; и я люблю тебя, и знаю, что ты меня тоже любишь, иначе не делал бы для меня всего того хорошего, что ты делал, — скороговоркой сказала Надя — вынудив меня таки повернуться и уставиться на неё. — А я всего лишь хочу сказать, что Китти никогда не стала бы тебя травить! Я думаю… То есть, даже не думаю, а уверена, что сейчас, когда у нас в доме такой бедлам из-за свадьбы, у Нины наверняка пропала склянка с приворотным зельем. Ну, или с чем-нибудь вроде него.

Китти отчаянно зарыдала. Дед побагровел. Нина закатила глаза.

— Боже мой, Китти! — выдохнула она. — Ты хотя бы понимаешь, что взяла?! Я работала над этим составом месяц! Он должен был помочь моей хорошей подруге, имени которой я не назову, вернуть всю полноту счастья семейной жизни с мужем — который давно утратил интерес к этой жизни. Когда же ты поймёшь, что приворотных зелий, как в сказках, не существует! Они все либо имеют накопительный эффект, либо просто временно дурят головы. И уж во всяком случае, я, белый маг, никогда бы не стала делать состав, который меняет человеческое сознание!

— Ты украла зелье у Нины Романовны? — начал грохотать дед. — Ты пыталась охмурить моего внука?!

— Да ваш внук просто использовал меня прошлой ночью! А теперь делает вид, что ничего не было! — прорыдала Китти.

— Что-о-о?!

Мне казалось, что деда сейчас свалит инсульт.

— Позже об этом, — сказал я ему и повернулся к Китти. — Слушай, ну это уже переходит все границы. В первый раз, когда ты украла у Нины зелье, я тебя прикрыл…

— Так тогда, осенью — это тоже была она?! — изумилась Нина. — Это Китти взяла те духи?!

Отвечать я не стал, ибо и так уже всё было очевидно.

— Когда ты стащила ключ от моей комнаты, я промолчал, — продолжил я. — Когда не давала мне прохода — тоже старался быть спокойным. Но вот это! — Я посмотрел на свою одежду, испорченную супом, на разорванную рубашку. — Это уже точно перебор. Я в этом доме не хозяин, конечно, я сам отсюда скоро уйду. Но прикрывать твою… голову больше не собираюсь. Дед — решай ты, нужна ли тебе такая служанка.

У Китти подкосились ноги. Она, заливаясь слезами, опустилась на стул. Дед готов был обрушить на неё громы и молнии. Как вдруг послышался голос Нины:

— Когда мы потеряли место в Ближнем кругу и оказались в долгах, из всех горничных с нами осталась одна только Китти. И работала почти бесплатно.

— Осталась, чтобы попытаться залезть к моему внуку в штаны! — прорычал дед. Однако слова Нины явно расшатали его железобетонную уверенность.

— Но всё же — осталась, — возразила и Надя. — И мне она очень помогла тогда. Мы с ней часто болтали, как подруги. Особенно когда Костя упал с моста и… началось это всё.

— И что же вы предлагаете? — Дед сложил руки на груди. — Поставить этой пройдохе памятник?

— Простить, — мягко сказала Нина. — Эти минуты для Китти — самое страшное наказание, поверь. Мы всё-таки — белые маги, дядюшка.

Дед несколько раз грозно вдохнул и выдохнул, расширяя ноздри. Потом развернулся и, буркнув: «Делайте, что хотите!» — вышел из столовой.

Я молчал. Моим первым и, фактически, единственным порывом было — заорать: «И это что — всё?!» Я сам готов был швырнуть служанку животом на стол и отодрать её ремнём так, чтобы охрипла от воплей. А потом вышвырнуть на улицу с такими рекомендациями, чтобы её не взяли даже вытирать блевотину в самом паршивом кабаке в Чёрном городе…

Но этот порыв быстро отступил под напором истинной памяти. Я вспомнил, что я — не семнадцатилетний мальчишка, а взрослый человек. К тому же — не аристократ. Представил, как повёл бы себя в такой ситуации настоящий Капитан Чейн.

Во-первых, для начала он бы бросился на пол и прикрыл голову во время взрыва. Это — телесный рефлекс, разум тут ни при чём, как оказалось. Те, кто в подобных ситуациях пользуются разумом, замирают на месте с раскрытыми ртами и погибают.

Во-вторых, Капитан Чейн, разобравшись в ситуации, очень долго и очень громко смеялся бы.

Если, конечно, дело бы происходило в мирное время — какого Капитану Чейну понюхать за всю жизнь почти не довелось. В военное время — да, там Китти выпороли бы, как сидорову козу. Другой разговор, что девка с таким количеством дури в голове в принципе не смогла бы приблизиться к Капитану Чейну даже на пушечный выстрел.

А здесь войны не было. И здесь я был белым магом. Пусть большая часть моей жемчужины тонула в черноте — и я усилием воли преодолел зов этой черноты.

— Надеюсь, для тебя это станет уроком на всю жизнь, — сказал я, посмотрев на Китти. — И ты запомнишь, что у каждого поступка могут быть далеко идущие последствия.

Повернувшись, я вышел из столовой. Выходя, сказал Нине:

— Отличное платье, прекрасно выглядишь.

— Спасибо, — покраснела та, будто гимназистка. — Плохая примета — видеть невесту в платье до свадьбы.

«Без платья ты была бы ещё прекраснее», — подала реплику моя тёмная сторона.

— Это касается только жениха, — произнёс я вслух.

— Правда? Я не знала. Тогда, значит, всё в порядке, — улыбнулась Нина.

В порядке… В порядке всё будет, когда мы переживём свадьбу, и ничего не случится. Очень бы этого хотелось. Чтобы мои дела не затрагивали моих близких. А потом, когда всё закончится, Нина с мужем уедет в свадебное путешествие. В Италию, если не ошибаюсь. И вот там уже — хоть потоп.

Надя нагнала меня на лестнице и схватила за руку. Я посмотрел в её широко раскрытые глаза.

— Костя! — зашептала она. — То, что говорила Китти…

— Забудь, — перебил я.

— Но ведь это когда ты прошлой ночью…

— Забудь, — повторил я.

— Но ведь, получается, это она не с тобой, а с великим кня…

— Надя! — Я взял её за плечи. — Успокойся. Всё нормально.

— Что ты называешь нормальным в этой ситуации?! — взвилась Надя. — Борису пятнадцать лет! А Китти — служанка! Если об этом узнают его родители…

— Ни один подросток в здравом уме не расскажет о подобном своим родителям. Как ты вообще это себе представляешь?

Надя покраснела и отвернулась.

— Та-а-ак… — протянул я. — Ладно, давай сделаем вид, что ничего не было. Ты ко мне сейчас не подходила. Окей?

— Эти твои англицизмы, — проворчала Надя. — Нахватался от Кристины…

— Можно я не буду встречно шутить по поводу того, чего ты могла нахвататься от Вовы?

— Костя! — завопила Надя.

Я увернулся от удара и одним прыжком перескочил на несколько ступенек выше. Взбежал на самый верх.

Надя, вспомнив, что она — дама из высшего общества, преследовать меня не стала. Кричать — тоже. Я спокойно отпер свою дверь и, наконец, переоделся.

* * *

Машину я поставил рядом с Академией, как обычно. Здесь можно было без проблем припарковаться, и не так сильно бросалось в глаза, что я приехал во дворец. Но не успел открыть дверь, как распахнулась противоположная, и рядом со мной плюхнулась Полли.

Похоже, девушки сегодня решили осложнять мне существование коллективно.

— Доброго вам дня, Аполлинария Андреевна, — сказал я. — Что вы делаете в Академии, позвольте полюбопытствовать? Лето, самое время наслаждаться каникулами…

— Не прикидывайтесь, будто не понимаете, почему я здесь, Константин Александрович! Я насилу вас отыскала. Складывается впечатление, будто вы нарочно от меня прячетесь! — Голос Полли звенел от злости. — Хочу вам сказать, что ваша ревность переходит все мыслимые границы!

— Моя… ревность? — не понял я.

— Именно ваша! Вы из той отвратительной породы людей, которым нужно лишь то, чего они не могут заполучить!

Я представил себе собственный мозг, сидящий посреди комнаты и пытающийся из кубиков выплюнутых Полли слов собрать что-то осмысленное. У мозга ничего не получалось, и он уже начал по этому поводу грустить.

— Что-то насчёт Кристины? — рискнул я предположить.

— О, вы ещё помните о Кристине Дмитриевне! — всплеснула руками Полли. — Что ж, она будет рада, полагаю, узнать об этом.

— Полли, у меня был очень трудный день, — вздохнул я. — Меня взрывали, на меня орали, во мне пытались пробудить утраченный интерес к семейной жизни. Ты можешь последовательно изложить суть своих обвинений? Я сегодня, боюсь, уже не смогу сам продраться через дебри женской логики.

— Вы, Константин Александрович, похитили…

Тут у меня во рту пересохло. Какого чёрта?! Если знает даже вот эта, то мне, получается, нужно не во дворец на допрос идти, а заводить мотор и лететь обратно в Барятино. Причём, так быстро, что не будет даже времени высадить Полли.

— …Мишеля! — договорила Полли.

Я выдохнул.

Схлынувший адреналин забрал силу из всех мышц разом, навалилась секундная слабость, смешанная с радостью: опасность миновала!

Усилием воли я заставил себя вновь собраться.

— Что значит, «похитил»? — переспросил я. — С какого… В смысле, зачем бы мне похищать Мишеля?

— Потому что вы, Константин Александрович, наконец-то осознали, что в меня влюблены. — Полли горделиво вскинула голову. — И ваша ревность толкнула вас на страшный поступок! К тому же есть свидетели, которые видели, что вы нынче утром увезли Мишеля на своём автомобиле. В неизвестном направлении!

— Свидетели, — повторил я. — То есть, Мишеля уже объявили в розыск? Заявили в полицию?

— До этого пока не дошло. И у вас есть шанс всё исправить.

Я в задумчивости почесал нос. Огляделся. Мне смертельно не хватало кого-нибудь адекватного, чтобы прояснить один существенный вопрос… Ага, вот, какая удача! На крыльцо жилого корпуса вышла Кристина с толстенной книгой под мышкой — должно быть, направлялась в бибилиотеку.

Кристина жила преимущественно в Академии. Всем, кто интересовался, она объясняла это тем, что поступила сюда, чтобы учиться, и ничто иное её не интересует. В действительности же, думаю, причина была такой же, которая в итоге привела и меня к тому же решению жилищного вопроса. Кристина была не «местная».

Жить с мамой во дворце опалённая огнём войны женщина не могла чисто физически. Жить в одиночку в особняке Алмазовых ей было скучно. А корпуса Академии представляли собой нечто более-менее подходящее по духу.

Я открыл-таки дверь и выбрался из машины. Заметив меня, Кристина подошла ближе.

— Добрый день, Кристина Дмитриевна.

— Рада вас видеть, Константин Александрович.

— Подскажите, пожалуйста, в Петербурге все считают, будто я похитил господина Пущина?

Такой обалдевшей Кристину я ещё не видел. Она даже не сразу заметила, что из моей машины вылезла Полли.

— П-похитил? Пущина? — переспросила Кристина. — Но Мишель ведь сам уехал утром с тобой. Ты повёз его на вокзал.

— Это было тщательно спланированное похищение! — заявила Полли. — Я звонила Мишелю домой — и его мама сказала, что дома он не появлялся!

— Само собой, не появлялся, — пожала плечами Кристина. — Ему до дома ехать трое суток.

Судя по выражению лица Полли, для неё это стало откровением. Она с трудом представляла себе Россию за пределами Санкт-Петербурга. Однако сдаваться эта девушка не умела.

— Почему же тогда его матушка не знает, что Мишель едет домой?!

— Ну это уже вопросы к Мишелю, — пожал я плечами. — Может, сюрприз сделать хочет.

— Нет, всё было иначе! — упрямо тряхнула огненными волосами Полли. — Вы, Константин Александрович, взревновали! Солгали Мишелю, что повезёте его куда-то — не знаю, куда. И убедили распространить слухи, будто он собирается уехать домой. А сегодня якобы увезли его на вокзал, хотя на самом деле — похитили. Я искренне надеюсь, что он жив! В ваших же интересах признаться, Константин Александрович! Пока ещё не поздно всё исправить!

Мы с Кристиной переглянулись. Мне показалось, что мысли у нас в этот момент полностью сошлись.

Каким бы бредом ни было всё то, что несёт Полли — она уже видит себя героиней драмы. Глубоко вошла в образ. И с этой драмой запросто пойдёт в полицию. Ну а когда в полицейский участок приходит аристократка, пусть даже несовершеннолетняя, отмахнуться от неё невозможно.

Конечно, сейчас все стоят на ушах по поводу похищенного великого князя, и дело о «похищенном» Мишеле в лучшем случае спустят каким-нибудь бесполезным доходягам. Но всё же это — проблема, которая нам сейчас даром не нужна.

— А если на секундочку предположить, что я действительно увёз Мишеля на вокзал и посадил на поезд? — спросил я. — Что мне тогда делать? Догонять поезд на автомобиле и везти Мишеля назад, в твои объятия?

Ответить Полли не успела — вмешаласьКристина. К ней вернулся её фирменный холодный тон:

— Кстати, госпожа Нарышкина, я давно хотела спросить. Как обстоят дела с вашей родовой магией?

— С какой родовой магией? — нахмурилась Полли, почему-то мгновенно позабыв про мой вопрос.

— Ну, с той самой, музыкальной. Ведь, если не ошибаюсь, музыка начинает играть, когда ваш возлюбленный, отмеченный перстом судьбы, находится рядом с вами. И мне очень любопытно узнать, как так получается, что вы сейчас угрожаете возлюбленному полицией — мечтая при этом вернуть какого-то господина Пущина.

Глава 28 Хороший коп

Полли побледнела. Потом — покраснела. Я с интересом наблюдал за изменениями её лица. Глаза Полли бегали. Мысли, видимо, метались.

— Я-а-а… провела ритуал! — выпалила Полли. — Да! Ритуал, чтобы изменить судьбу! Когда убедилась в холодности господина Барятинского.

— Ритуал, способный отменить действие родовой магии? — деланно изумилась Кристина. — Может быть, вы имеете в виду амулет?

— Да, — обрадовалась подсказке Полли, — да-да, я купила амулет! Вернее, мне изготовили его на заказ. И это был настоящий ритуал!

— А не могли бы вы показать этот амулет? Я как раз изучаю их перед следующим семестром. — Кристина перевернула книгу, которую держала под мышкой, на обложке было написано: «Амулѣтъ. Исторiя, свойства, прiмѣнѣнiя, изготовлѣнiя».

— Его нельзя никому показывать! — вздёрнула нос Полли.

— О, почему же?

— Ах, отстаньте от меня! Я и без ваших дурацких вопросов ужасно нервничаю! Вот-вот лишусь чувств!

И Полли, всплеснув руками, убежала к припаркованному неподалеку нарядному розовому автомобильчику. Мы проводили её взглядами.

— Не знал, что у Полли есть машина, — сказал я. — И что она умеет водить.

— Она и не умеет, — фыркнула Кристина. — Весь салон защитными амулетами увешан. Без них или без шофера её, должно быть, из дома-то не выпускают.

После двух попыток автомобильчика прыгнуть вперёд Полли, видимо, сумела включить заднюю передачу. Выехала задним ходом с парковочного места, кое-как развернулась и укатила в сторону города — с грехом пополам держась на своей половине дороги. Я покачал головой. Кому-кому, а госпоже Нарышкиной уж точно нужно выходить замуж как можно скорее.

— Так-с, ну и что там насчёт её родовой магии? — перевёл я взгляд на Кристину.

Та отвернулась. Прижала книжку к груди, будто защищаясь.

— Ничего.

— Кристина! — произнёс я со значением.

— Это не мой секрет, и не мне его раскрывать! — заявила Кристина.

— Слушай, — потерял я терпение, — мне сейчас лишние секреты — как кость в горле. Не та игра ведётся, чтобы в загадки играть!

— Уверяю, это не имеет никакого отношения к…

— А это уже мне решать! — повысил я голос. — Начала — так говори.

Кристина смерила меня взглядом и вздохнула, одновременно выставив глушилку.

— Всё время забываю, что ты не настоящий аристократ.

— Ты тоже, — не остался я в долгу. — Ну так что там насчёт Полли?

Кристина откашлялась и, глядя в сторону, заговорила:

— Я изучала особенности родовой магии практически всех родов. У господина Витмана есть такая информация. Она, разумеется, не для общего пользования…

— Но для любимой дочки нет преград, — кивнул я.

— Замолчи, я тебя ненавижу, — сказала Кристина ровным тоном, каким произнесла бы «закройте, пожалуйста, форточку — дует». — Родовая магия классифицируется. В основном подразделяется на чёрную и белую, разумеется. У чёрных она чаще всего настроена на поражение врага. К примеру, любой, кто убьёт Юсупова, получит мощный удар чистой чёрной магии. Большинству, скорее всего, этого удара хватит, чтобы отправиться к праотцам.

— Интересные нюансы, — пробормотал я. — Кто бы меня об этом предупредил, когда я стрелялся с Жоржем…

— Кто бы меня об этой дуэли поставил в известность! — огрызнулась Кристина. — Впрочем, тогда у нас с тобой были другие отношения. И прекрати меня перебивать! В общем, среди всего многообразия родовой магии особняком стоит так называемая «декоративная». И магия рода Нарышкиных относится именно к ней. То есть, к магии, не имеющей никакого прикладного значения.

— Ну? — поторопил я, когда Кристина замолчала.

Она вздохнула:

— Если в двух словах, то музыка Полли — просто музыка. Она соответствует её мыслям в текущий момент, её настроению. Считается, что прослушивание помогает носителю этой магии приводить в порядок энергетический баланс. Иными словами, «чистит жемчужину».

Я опустился на капот своего автомобиля. Помолчал несколько секунд.

— И всё?

— Всё, — развела руками Кристина.

Я проследил взглядом за книжкой про амулеты.

— И об этом никто не знает?

— Разумеется, нет. Кому бы вдруг пришло в голову всерьёз изучать этот вопрос? Полли распустила слухи о том, что её родовая магия указывает на суженого. Так ли это не самом деле, никто не выяснял — в сущности, кому какая разница? Полли просто поверили — и всё.

Мы помолчали. Потом Кристина добавила — вполголоса, но достаточно ехидно:

— Понимаю, это шокирует — узнать, что тебя столько времени водили за нос.

— Меня шокирует не это, — сказал я.

— А что же?

— Тогда, на именинах Полли…

Кристина вздрогнула.

— Когда ты подарила ей проигрыватель, — продолжил я.

— Костя…

— Я готов спорить, что Полли была очень осторожна и поддерживала свою легенду. Она «включала» музыку лишь тогда, когда была рядом со мной…

— Костя, давай закончим этот разговор!

— … но ты знала, что Полли врёт. И намекнула ей на это — сказав, что слышала, как она музицирует в одиночку у себя в комнате!

Кристина застонала.

— То есть, ты уже тогда беспокоилась из-за того, что Полли меня обманывает и старалась вывести её на чистую воду. Хотя притворялась, будто ненавидишь меня, — закончил я.

— Тебе обязательно было доводить цепочку рассуждений до конца?! — выкрикнула Кристина и швырнула в меня книгой. — Я вас ненавижу, господин Барятинский! Если бы я была мужчиной — вызвала бы вас на дуэль и убила десять… Нет — сто раз!

Книгу я поймал. А Кристина развернулась и, гордо подняв голову, скрылась за дверями жилого корпуса.

— Девушки, — вздохнул я. — Любовь. Отношения… Романтика. Впрочем, мне пора на допрос.

Бросив книгу в салон, я захлопнул дверь автомобиля и направился к дворцу.

* * *

— О чём конкретно вы разговаривали в покоях великого князя? — голосом, похожим на жужжание газонокосилки, в десятый уже раз спросил императорский дознаватель по фамилии Беликов.

Мы с ним сидели в неудобных креслах в небольшой подвальной комнатёнке, где из обстановки были только эти самые кресла, стол, да пара гвардейцев у стены.

— Обычная светская беседа, — пожал я плечами. — Дословно воспроизвести не смогу. Поскольку мы не были близко знакомы с его высочеством, у нас и не могло быть каких-либо общих тем для разговора. Кажется, он спросил, куда именно мы поведём его сестру. Потом они говорили между собой… Я имею в виду Бориса Александровича и Анну Александровну. Анна Александровна беспокоилась о здоровье его высочества, он заверял, что чувствует себя значительно лучше.

— Как вам показалось, для какой цели вас пригласили в покои его высочества?

— Как мне показалось, его высочество практически лишён так называемого светского общества, что в его положении — я имею в виду социальный статус — весьма досадно. Полагаю, мы с Надеждой Александровной должны были отчасти компенсировать этот недостаток. Борис Александрович обмолвился, что был бы рад видеть нас снова…

— Как вы к этому отнеслись?

— Это честь для меня. То же самое, полагаю, относится и к моей сестре.

— Оставим разговоры о чести, — зудел дознаватель. — Вам было интересно общество великого князя?

— Разумеется. Он произвёл на меня впечатление не по годам умного, начитанного человека, с которым интересно беседовать.

— Как назывался балет, на который вы ходили?

— Что?.. Ах, да. «Весна священная».

— Опишите сюжет.

— Там… танцевали девушки в русских народных костюмах.

— И это всё?

— Насколько я уловил — да. Я, признаться, не ценитель балета. Большую часть действия проспал.

— Вы спали, сидя рядом с великой княжной?

— Она была увлечена представлением.

— Но если вам настолько скучно на балете, для чего же вы вызвались сопровождать Анну Александровну?

— Она — великая княжна. Этого не достаточно?

— Вы с её высочеством разговаривали во время представления?

— Нет, либо я этого не помню. Возможно, обменивались какими-то ничего не значащими фразами.

— Когда вы в последний раз видели великого князя?

И я терпеливо отвечал на вопросы дознавателя заново. Они явно были нацелены на то, чтобы сбить меня с толку и поймать на противоречии. Но мы с Надей подготовились прекраснейшим образом. На моей стороне были и многочисленные показания свидетелей, которые видели в бинокли, что во время балета я бессовестно дрых, а «великая княжна» сидела рядом со мной и, не мигая, смотрела на сцену.

То есть, на самом-то деле балет смотрела Надя — которой, как актрисе, всё эти порхания были действительно интересны. А настоящая великая княжна в этот момент лежала в постели своего брата — изображая его, спящего. В то время как сам великий князь в обличье моей сестры в сопровождении Кристины пробирался в Барятино…

Но, насколько я понял из допроса, подобная возможность даже в голову никому не приходила. Настолько наглый способ похищения не мог существовать в природе хотя бы потому, что он требовал соучастия Анны. А императорская семья по определению была вне подозрений.

На что именно уповал дознаватель — я так и не понял. Должно быть, просто исполнял прихоть генерала Милорадова, который меня терпеть не мог. Во всяком случае, закончился допрос ничем. Дознаватель встал, протянул мне руку и поблагодарил за уделённое время.

— Всегда рад помочь. Надеюсь, что цесаревич скоро отыщется, — сказал я, пожав протянутую руку.

Господин Беликов первым подошёл к двери, открыл её, вздрогнул — и склонился пополам.

В комнату вошёл его величество император.

Небольшая допросная мигом показалась совсем крохотной. Как будто даже стены задрожали — они не были рассчитаны на то, чтобы в них находилась подобная мощь. Император был рождён для огромных залов.

— Ваше величество, — поклонился и я.

— Значит, вот как вы тратите служебное время, — тихо сказал император. — Господин Беликов! Я надеялся, что вы делаете всё возможное для того, чтобы найти моего сына. А вы битых два часа допрашиваете человека, которому я мог бы доверить свою жизнь.

— Простите, ваше величество, мы отрабатываем все…

— Этот человек, — перебил император, — спас мою дочь от жертвоприношения! Он раскрыл и уничтожил заговор против меня. И вы его подозреваете?!

— Ни о каких подозрениях и речи не может быть, ваше величество, — заблеял Беликов. — Мы просто опрашиваем всех, кто видел великого князя в последний…

— Не произносите этого слова! — громыхнул император.

Невесть откуда взявшийся порыв ветра ударил мне в лицо, перевернул кресла. Мигнула лампа под потолком, закрытая решёткой. Беликов с трудом удержался на ногах.

— Мой сын жив, — сказал император. — Но каждая секунда из тех, что вы тратите впустую, может стать для него последней. Убирайтесь отсюда и займитесь, наконец, работой!

Беликова и гвардейцев-охранников как ветром сдуло.

Как только мы с императором остались одни, плечи его поникли. Вздохнув, он шевельнул ладонью. Одно из перевернутых кресел поднялось и встало на ножки, император обессиленно рухнул в него.

— В защиту Беликова могу сказать, что это — действительно важная часть следствия, — осторожно сказал я. — Готов поспорить, что другие люди по его приказу сейчас занимаются другими ниточками.

— Знаю, — поморщился император. — Больше всего меня разозлило то, что вас притащили сюда, в эту конуру. Как какого-то бывшего каторжника.

— Не думаю, что бывших каторжников таскают во дворец, — усмехнулся я. — К тому же я пришёл сам. Это был жест доброй воли. Если я могу быть ещё чем-то полезен, то…

Я не договорил — просто развёл руками. Император грустно наклонил голову. Шевельнул ладонью, поднимая второе кресло. Предложил мне:

— Садитесь.

И в этот момент у меня в голове как будто что-то щёлкнуло.

Выматывающий допрос, а потом — явление императора, который явно на моей стороне. Почти классическая схема с плохим и хорошим копом. Спрашивается: а что вообще повлекло сюда императора? С какого перепугу он входит в детали расследования до такой степени, что знает, кого в данную конкретную минуту допрашивают в подвале и сколько времени на это тратят? Странное поведение. Очень странное…

Сын пропал — понимаю. Но не до такой же степени император не доверяет своим людям, что лично контролирует каждую деталь расследования? Он не того масштаба фигура, в конце концов. Его дело — державой управлять!

Я вспомнил уроки Кристины и чуть прищурился, глядя на сидящего императора.

И — вот оно!

Маскировка была сильнейшей, пробить её и разглядеть настоящую личину у меня, конечно, не получилось. Но фигуру императора как будто окутала розовая дымка. А это могло означать лишь одно: передо мной сидит другой человек.

Судя по давящему присутствию силы, человек не менее могущественный, чем император. А может, даже и более. Но он — не император.

Я остался один на один с Локонте. Впервые — не голем, и не бесплотный голос в телефонной будке. Напротив меня сидел живой человек.

Во рту пересохло. Как бы ни был решительно настроен — уровень Локонте значительно превосходит мой. Раза в два — точно. Плюс, опыт обращения с магией у него — намного больше.

Радует одно: ему не нужно убивать меня сейчас. Это вызовет много подозрений и вопросов, он здесь явно не для этого. Локонте, видимо, считает, что я замешан в похищении Бориса. И, похоже, именно об этом и пришёл поговорить…

Что ж — отлично. Главное теперь никак не выдать, будто я раскусил сукиного сына. А ещё — неплохо бы получить подтверждение догадки. Каким-нибудь аккуратным способом, не привлекающим внимания.

— Если хотите помочь, Константин Александрович, найдите моего сына, — сказал «император», глядя в сторону. — Найдите его как можно скорее — пока он ещё жив, и бедного мальчика ещё можно спасти.

Глядя на императора, я медленно запустил руку в правый карман брюк и коснулся ключей.

— Ваше величество, великого князя ищут специально обученные люди, — начал издалека. — Их много, и у них всё под контролем. Если я буду сейчас действовать по собственному почину, я создам им множество помех, а результат… Вряд ли я добьюсь результата.

— Когда те негодяи похитили мою дочь, вам не потребовалось и полусуток, чтобы спасти её, — напомнил император.

— Её похитили у меня на глазах, — возразил я. — И я шёл по горячим следам.

— Знаю! — с досадой — так не свойственной ему — воскликнул император. — И всё же, я лично прошу вас найти моего сына.

— Мы исходим из того, что его похитил мсье Локонте? — Я пальцем погладил связку ключей в кармане.

— Кто же ещё это мог сделать! — проворчал император.

— В таком случае я уже работаю над тем, чтобы найти вашего сына, ваше величество. Вы ведь сами дали мне неделю — на то, чтобы отыскать этого человека.

— И как же вы его ищете, позвольте поинтересоваться? — Язвительность. Ещё одна интонация, которой я никогда не слышал от императора. — Ходите с моей дочерью на балет?

— Это — часть плана, — сказал я, нисколько не солгав.

— Какого именно? — Император недоуменно повернулся ко мне.

Я снова отметил, что смотреть мне прямо в глаза он избегает — взгляд вообще скользит как будто мимо моего лица. И я едва слышно брякнул ключом о ключ, не вынимая их из кармана.

Голова императора дёрнулась. Он повернулся ко мне правым ухом и нахмурился:

— Что это было?

— О чём вы? — Я медленно вытянул руку из кармана.

— Звук. Металлический звук.

— Ах, это. Прошу простить. Это — мелочь в кармане.

Я похлопал по левому карману, и там практически неслышно звякнули монеты.

«Император» кивнул, а я улыбнулся. Вот ты и попался… Нечасто я пользовался этой улыбкой. Но один раз — очень хорошо помню. Когда мои ребята поймали одного из сумасшедших карателей, состоявшего на службе у концернов. Я вошёл в подвал, где его держали связанным, и улыбался точно так же, глядя на него. Я улыбался и вспоминал лица убитых им друзей. Представлял, как сейчас отомщу за них.

Сумасшедший каратель оказался не таким уж сумасшедшим. Увидев мою улыбку, он обмочился и принялся звать маму.

А «император» не обратил на улыбку никакого внимания.

— Так что именно за план у вас, господин Барятинский? — нетерпеливо спросил он. — Здесь вы можете говорить свободно, нас никто не подслушает.

Усилием воли убрав улыбку с лица, я сказал:

— Охота на живца, ваше величество. Прежде чем вы разгневаетесь, прошу, вспомните: вы сами сказали, что я могу располагать любыми ресурсами и любой помощью с вашей стороны и со стороны вашей семьи… Великого князя Бориса Александровича никто не похищал. Он сам ушёл со мной, когда я объяснил ему ситуацию.

— Что? — вздрогнул «император». — Что?!

— Великий князь у меня. В нашем загородном имении, в моей комнате, — уточнил я. — С ним всё в полном порядке, ваше величество. Он чувствует себя вполне здоровым, и дело здесь не в целителях. Просто великого князя нужно было убрать отсюда. Подальше от того, кто вредит его здоровью. Как я и предполагал, так называемый мсье Локонте — человек из самого ближайшего вашего окружения. Помните, вы обещали оказать мне любую поддержку?.. Так вот — этот момент настал. Я бы попросил вас намекнуть, что великий князь у меня. А также намекните, что следующей ночью, после того как закончится празднование бракосочетания Нины Романовны, моей тётушки, я перевезу великого князя в другое место, в Чёрном городе. Туда, где его точно не будут искать. Я надеюсь, что во время переезда на нас нападут. Но вы позаботитесь о том, чтобы нас прикрывала ваша гвардия. И мы возьмём Локонте — в момент, когда он постарается отбить великого князя.

«Император» молчал почти минуту. Я спокойно ждал, пока он упорядочит мысли. Там определенно было что упорядочивать.

— Вы ведь понимаете, что это — смертная казнь? — тихо спросил «император». — То, на что вы осмелились…

— Понимаю, безусловно, — кивнул я. — Но моя жизнь — ничто, когда речь идёт о жизни правящей династии! Если таково будет ваше решение — я поднимусь на эшафот и приму смерть, как высшую награду.

— И кто же этот «мсье Локонте»? — На «императора» моя самоотверженность не произвела никакого впечатления. — Кого вы подозреваете?

— Двоих людей, — вздохнул я. — И вполне возможно, что они действовали заодно. Кто из них главенствует, думаю, пояснять будет не нужно.

— Имена! — повысил голос «император».

* * *

Дорогие читатели!

Спасибо за то, что вы с нами.

Ваши лайки, награды и комментарии приближают выход новых глав и продлевают жизнь серии)

Глава 29 Крючок

— Статс-дама Алмазова, — доложил я. — Мне очень неприятно оскорблять подозрением мать моей… практически невесты. Но она явно испытывает ко мне неприязнь. Это вполне увязывается с требованиями к вашему величеству о моей казни. К тому же госпожа Алмазова однажды обмолвилась, что служила донором для великого князя. Спрашивается: что могло заставить чёрного мага, который, к тому же, с великим князем никак не связан, выступить донором? Её аж передёрнуло, когда она об этом вспоминала. Полагаю, её почти застали на месте преступления, когда она спровоцировала у цесаревича приступ. И, чтобы отвести от себя подозрения, пожертвовала часть своей энергии… должно быть, господину Юнгу, который употребил её на исцеление вашего сына.

«Император» покачал головой, но сказал лишь:

— А второе имя? Кого ещё вы подозреваете?

— Это… тяжело произнести, — вздохнул я. — Но речь идёт о вашей супруге.

— Моей… супруге? — повторил «император», по-прежнему глядя в сторону.

— Мне очень жаль, ваше величество. Но государыня подходит на эту роль идеально. Вы ей полностью доверяете — раз. Она, насколько мне известно, давно прекратила всяческие отношения с сыном — два. Она уже дважды беседовала со мной, до и после исчезновения великого князя. И беседы эти были весьма странного содержания. Я заранее прошу прощения, но мне показалось, будто её величество не в себе. Хотя, тем не менее, мозгом и силой всей этой страшной аферы является именно она. Госпожа Алмазова, скорее всего, просто выполняла приказы.

Мысленно я стоя аплодировал сам себе. Насочинять такое количество чуши так быстро и в таких, мягко скажем, тяжёлых обстоятельствах — дорогого стоит. А уж произносить эту чушь уверенным тоном и с серьёзным выражением на лице — вовсе смахивает на гениальность.

— Моя жена, — пробормотал император. — Моя… жена. Вы уверены в этом?

— Помилосердствуйте, ваше величество. Как я могу быть в чём-то уверенным? Подозрения — всё, что у меня есть. Но я полагаю, что если вы каким-то образом намекнёте… может, через кого-нибудь… Тогда завтра ночью на мою машину нападёт именно госпожа Алмазова. Надеюсь, ваши люди сумеют взять её живой. Расстраивает, конечно, что допрос её, скорее всего, ничего не даст — как и все предыдущие допросы. Но теперь, когда вы знаете о моих подозрениях, вам, полагаю, не составит труда самостоятельно вывести на чистую воду вашу супругу и поступить с ней по своему усмотрению. Что до меня — на этом этапе я, с вашего позволения, умываю руки. Как бы вы мне ни доверяли, но ваша семейная жизнь для меня — святыня, я больше не хочу туда вмешиваться. Да и вам, полагаю, это будет неприятно.

Настоящий император уже просто убил бы меня. Ещё в тот момент, когда я позволил себе всуе упомянуть его дражайшую супругу. Размазал бы вспышкой магии по стене и велел прибраться в комнате. Потому что такой пурги не выдержит никакой правитель — будь он хоть трижды нейтральный маг.

Локонте не был правителем, но очень хотел таковым казаться. Поэтому он встал и протянул мне руку.

— Значит, завтра ночью всё закончится. Я принимаю ваш план, Константин Александрович. Обещаю сделать всё необходимое со своей стороны.

Я пожал протянутую руку и кивнул:

— Осталось немного. Скоро Борис Александрович вернётся домой и больше никогда не будет болеть.

— Именно так, — улыбнулся Локонте. — Именно так! Я вычищу скверну из своего дома, и Российская Империя, оправившись от этого потрясения, станет ещё сильнее и могущественней!

Разъединив рукопожатие, я поклонился.

— Я могу идти, ваше величество?

— Идите, — разрешил Локонте. — И забудьте о казни. Ваш род и лично вы будете награждены по достоинству за ваши заслуги.

Я вышел из комнаты. Но выдохнуть с облегчением позволил себе только оказавшись в салоне своего автомобиля. Руки на рулевом колесе подрагивали. Я улыбнулся.

— Спокойно, капитан Чейн. Вот-вот начнётся самое интересное. И ты получишь драгоценную возможность вонзить клыки в глотку этой мрази. Разве ты не этого хотел?

Я вспомнил башню-голема. Смоляное чучело за рулём грузовика. Пожар в театре, где чуть было не погибла моя сестра. Водоворот, едва не утянувший меня на дно пруда в Царском Селе. Обвал в Кронштадте. Изнанку. Восстание скелетов в Париже… И кивнул:

— Да. Именно этого.

После чего запустил движок и выехал с парковки. Руки больше не дрожали.

* * *

Весь следующий день превратился в сплошной кошмар. Участвовать в аристократических свадьбах мне до сих пор не доводилось, и, наблюдая за тем, что происходит, я не мог изгнать из своего сердца животный ужас.

Неужели и мне предстоит вот это всё?! Слава Господу, я хотя бы не девчонка, иначе рехнулся бы от одних только причёсок и примерок. Впрочем, жениху Нины, судя по напомаженным волосам и отрешённому выражению лица, тоже пришлось несладко.

Много нелицеприятного можно сказать про мир концернов — но всё же там люди любого социального статуса могли запросто, безо всякой помпы зарегистрировать брак онлайн, оплатив небольшой взнос. И мне, и Кристине, пожалуй, такой вариант подошёл бы идеально.

Надо же — как запросто я уже думаю о Кристине, как о своей невесте… Будто всё уже предрешено и предначертано.

Тут я вспомнил бабку Мурашиху, прорицательницу из Чёрного Города, и загрустил. Она ведь намекала…

А ещё она же намекала, что Полли нам устроит весёлую жизнь. Может быть, Кристине удалось сбить её с курса, и теперь ничего страшного не случится? Надеяться, конечно, хотелось бы — однако лучше держать ухо востро.

Венчание Нины проходило в церкви. Туда я не поехал, сказавшись больным. Нина и дед меня очень хорошо поняли. Оставлять «пленника» одного или, что того хуже, в компании Китти — категорически не стоило.

Все уехали, я — остался. Сидел в столовой на стуле, в красивом костюме, как дурак.

Вошла Китти — тоже вся праздничная и разряженная. Вошла — и остановилась. Похоже, не ожидала меня увидеть.

— Ваше сиятельство, — пролепетала она.

— Не надо дрожать, — махнул я рукой. — Я тебя гнобить не собираюсь. Решили оставить — значит, ты того заслужила. Только больше — чтоб никаких приставаний.

— Слушаюсь, ваше сиятельство! — Китти исполнила реверанс. — Я клянусь, никогда больше!

— Вот и отлично, — кивнул я. — А теперь…

Я хотел попросить её налить чаю, но не успел — в дверь постучали.

Это не могли быть наши — они только что уехали, и я ожидал их не раньше, чем часа через три, а то и четыре. Собственно, это вообще не мог быть никто чужой — разве что этот человек каким-то образом преодолел забор.

Перелезть через забор и стучать в дверь?..

— Я открою, ваше сиятельство! — встрепенулась Китти.

— Стой на месте, — приказал я и встал со стула.

К двери подошёл, держась сбоку. Спросил:

— Кто?

Ожидал, конечно, услышать привратника, поэтому крайне удивился, когда услышал Кристину:

— Я. Можешь открыть дверь, чтобы я не стояла на крыльце, как нищенка?

Открывая, я заранее настроил зрение — внутреннее зрение — на пробивание маскировки. Но уже по тому, как решительно Кристина ворвалась в дом, было понятно, что она — это она. Никакого марева, всё по-честному.

— Ты как через забор перебралась? — спросил я.

— Это что — вопрос? — нахмурилась Кристина, сложив руки на груди.

Я смерил взглядом её фигуру в узком лиловом платье до пола и кивнул. Кристина закатила глаза. Рукой в то же время она сделала незаметный жест, и нас накрыла глушилка.

— Знаешь, что я сделала первым делом, когда вчера вернулась в корпус? — спросила Кристина.

— Побила подушку, представляя вместо неё — меня?

— Не побила, а расстреляла, — поправила Кристина, заставив меня вздрогнуть, и, кажется, осталась очень довольна эффектом. — А сразу после — позвонила отцу и попросила выделить человека последить за Нарышкиной.

— Так, — тут же подобрался я. — И что узнали?

— Она ездила в полицию. Потом, с полицейским, была на вокзале, где они, надо полагать, выяснили, что никакой Михаил Пущин не покупал билета на поезд на интересующую их дату.

— Твою-то ж мать! — простонал я.

— Надо было купить билет, — попеняла Кристина. — Это — прокол.

— Знаю, что прокол! Если бы ты заранее мне сказала, что Полли врёт по поводу родовой магии — я бы позаботился. А так… Я был уверен, что Мишель для неё — легко заменяемая игрушка.

— Ты положился на чувства девушки, как на что-то твёрдое. Этому нет и не может быть оправданий.

— Мишель — семнадцатилетний парень! — рявкнул я. — Захотел — уехал! Всё! При чём тут чувства девушки?!

— Если бы он уехал на поезде — вопросов бы не было. Но он уехал на машине с тобой. После чего никто — никто! — его не видел, — не сдавалась Кристина.

— Ладно, — выдохнул я. — Что теперь?

— Теперь перед полицией встал неудобный вопрос: род Барятинских древний, знатный, беломагический и входит в Ближний Круг. Если попробовать вас тряхнуть в общем порядке, и выяснится, что подозрения — чушь, полетят погоны и поедут поезда в Сибирь. Этого, разумеется, никто не хочет. Благо, господин Пущин не такая уж фигура, чтобы из-за него сходить с ума. Особенно когда пропал сам великий князь.

Кристина выразительно посмотрела на меня.

— Они решили, что исчезновения Бориса и Мишеля связаны? — предположил я.

— Именно так и решили, — кивнула Кристина. — Снюхались с генералом Милорадовым — в частном порядке, разумеется. Тот на радостях подпрыгнул до потолка — он ведь тебя обожает. Эти сведения я узнала уже от мамы.

— Это произошло сегодня? — спросил я.

— Вчера вечером. Узнала я только сегодня утром. И сразу побежала к тебе.

— Так… — Я оглянулся и увидел Китти, которая затаилась, прижавшись к косяку проёма, ведущего в столовую. — Так. Вчера я слил Локонте информацию, что сегодня ночью перевожу великого князя в Чёрный Город. Если до ночи сюда нагрянет императорская гвардия…

— …то мы все отправимся на эшафот, — заключила Кристина.

— Да… нет. В этом случае как раз никто не отправится, — задумчиво произнёс я. — И вообще никаких проблем у нас не будет. Кроме одной: возможность взять Локонте с поличным мы безбожнейше просрём.

Кристина задумчиво посмотрела на меня. Потом — хлопнула себя ладонью по лбу.

— Точно! — воскликнула она. — Господи, я уже сама запуталась в происходящем…

— Но, скорее всего… — продолжил рассуждать вслух я. — Мне кажется, я знаю, что будет.

— И что же?

Я закрыл глаза и вздохнул:

— У Локонте во дворце повсюду глаза и уши. Он наверняка узнал о том, что собрался затеять Милорадов, и ему это не нравится. В свою очередь, Милорадов совершенно точно поостережётся ставить об этом в известность императора. А это значит…

Зазвонил телефон.

Кристина сняла глушилку. Я подошёл к аппарату, снял трубку, опередив Китти, и сказал:

— Резиденция Барятинских.

Послушав с полминуты, сухо сказал:

— Да. Принято, я сообщу Григорию Михайловичу. Передайте мои соболезнования.

Положив трубку, посмотрел на Кристину. Та развела руками:

— Что ещё?

— Милорадов повесился сегодня ночью.

Китти ахнула и схватилась за сердце. Кристина побледнела.

— Езжай к Полли, — решил я. — Похвали её за инициативу. И не спускай с неё глаз.

— «Не спускай глаз»? — повторила Кристина. — Хочешь сказать, что когда Локонте придёт её убивать, я должна буду с ним сразиться? Знаешь — давай-ка я лучше застрелюсь прямо здесь, это сэкономит нам время. Если уж он так запросто устранил Милорадова…

— К Полли Локонте не придёт, — возразил я. — Ему нет смысла её убивать — по крайней мере, пока. А вот если она продолжит мутить воду — тогда, возможно, попытается. Сделай так, чтобы она успокоилась хотя бы до завтрашнего утра — а дальше нам будет уже плевать.

— Поняла. Вырублю, свяжу, вставлю кляп и спрячу в подвале матушкиного дома, — деловито сказала Кристина.

Китти тихонько пискнула. Мы вдвоём посмотрели на неё.

Кажется, до сих пор оба воспринимали служанку как предмет обстановки — не более.

— Что, это опять моя оплошность, да? — повернувшись к Кристине, вздохнул я.

— Да! — с вызовом сказала Кристина. — Моя, конечно, тоже. Но твоя — больше! Это ведь твоя служанка. И что нам делать с этой дурочкой?

— Гипноз, — вздохнул я и посмотрел наверх. — Господи, это уже кошмар какой-то…

* * *

Празднество, посвящённое бракосочетанию Нины, пролетело мимо моего сознания. Я был буквально как на иголках.

Вроде бы играла музыка, какие-то люди вокруг пили, ели и танцевали. Счастливая Китти, благодаря сеансу усиленного магией гипноза напрочь позабывшая всё, что услышала, наравне с другими слугами носилась с подносом, предлагая напитки. И что ей-то в этом празднике, спрашивается?.. Загадка для меня, всё-таки — радости простых людей.

Со мной упрямо пытался подружиться новоиспечённый муж Нины, Вениамин Корф. Дескать, он много обо мне слышал, в том числе от Нины, моя дружба значит для него так много… бла-бла-бла. Я старался улыбаться и отвечать, не выходя за рамки этикета. Но чем настойчивее подступал ко мне молодожён, тем труднее было держаться.

— Читал отчёт о вашей Игре в Париже, — зудел Вениамин у меня над ухом. — Прекрасно, просто прекрасно! Я не говорил, что и сам в юности имел удовольствие играть? Правда, не так, конечно, отнюдь не так эффектно, как вы, но…

Я был близок к тому, чтобы врезать ему локтем. Если сделать быстро и ударить в правильное место — Вениамин просто шлёпнется на пол. Перебрал человек и вырубился, бывает. Ещё секунд пять — я бы не удержался и врезал. Как вдруг…

— Дамы и господа, вам не кажется, что кто-то рычит? — спросил какой-то господин с напомаженными усами.

Благородное собрание рассмеялось, но тут в столовую ворвался швейцар с окровавленным лицом. Поднялся крик. Мой опытный глаз сразу считал, что там всех делов — рассечённая бровь, но выглядело эффектно.

— Я не смог их задержать! Не смог! — простонал швейцар и метнулся в сторону.

Раздался рык. На этот раз — более отчётливый, и его услышали уже все.

А в следующий миг даже у меня отвисла челюсть.

В столовую вошёл медведь.

Скорее это был медвежонок, ну — подросток. В наморднике, с ошейником, на поводке. На ходу он грустно качал массивной головой и гулко ревел — будто жалуясь на нелёгкую судьбу. А за ним, сжимая в одной руке поводок, а в другой — балалайку, шагал, едва держась на ногах, Федот Комаров.

Визг поднялся и улёгся. Медведь попятился и сел на задницу, как человек. Кто-то неуверенно хихикнул.

— Что ж, поздравляю, — пытаясь обвести глазами зал и с трудом ворочая языком, сказал Федот. — Примите мои глубочайшие… Нина Романовна, достопочтенная… — он уставился на Надю, попытался изобразить поклон. — Поздравляю с сочетанием! Сочетание, да-с… А что не пригласили — так это я, покорнейше… Сам пришёл. Мы — люди не гордые… А что же у вас веселья-то нет, господа аристократы? Где музыка? — Оркестр действительно смолк — музыканты обалдели, видимо, не меньше, чем благородное собрание. — А я, позвольте, сам! — охотно предложил Федот.

Он перехватил балалайку и весьма бодро забацал какой-то весьма гармоничный пассаж — которому, правда, совершенно нечего было делать в таком обществе.

Немного придя в себя, я прищурился и всмотрелся в Федота. Это был настоящий Комаров, не маскировка. Но какого чёрта?!

Разумеется, я помнил, что Федот когда-то имел какие-то виды на Нину — но даже предположить не мог, что решится на подобную выходку.

— Пляши, Никодим! — заорал вдруг Федот, прервав игру. — Танцуй, хороший мой! — и сорвал с медведя намордник.

Визг поднялся вновь. Медведь, видимо, хорошо знавший команду «танцуй», встал на задние лапы и закружился вокруг своей оси. Муж Нины подхватил свою благоверную на руки и заметался — как и все остальные. Побледневший дед, да и не только он, подняли руки — явно готовясь обрушить на Федота с медведем кары небесные.

— Чёрный ход! — заполошно заорал кто-то.

И самые пугливые ломанулись из столовой в кухню. Деда подхватила толпа и буквально поволокла туда же. Поток увлёк за собой и Надю, которая пыталась оглянуться на меня.

— Не трогайте его! Я сам! — гаркнул я тем нескольким магам, которые явно собирались указать Федоту его место.

Я шагнул к медведю, призвав цепь. Первым делом — обездвижить реальную опасность, а уже потом разобраться с Федотом. И разобраться так, чтоб ему мало не показалось!

Но Федот оказался неожиданно проворным. Он бросился между мной и медведем и фактически упал на меня.

— Не губите, Константин Александрович! — тихо сказал совершенно трезвым голосом. И дыхание его спиртным отнюдь не пахло. — Пусть люди отсюда убегут!

— Какие… — Я оттолкнул Федота. — Ты что здесь забыл? Ты совсем рехнулся, Федот?!

Федот хитро сверкнул на меня глазами и улыбнулся. Медведь, смекнув, что музыки нет, опустился на четыре лапы и, ворча, пошёл по периметру столовой, опрокидывая стулья.

— Я, ваше сиятельство, жертвой быть не привык, — быстро, напряженно заговорил Федот. — Хоть из столицы и сбежал — а копать не бросил. И люди мои здесь остались. Вот и получилось кое-чего выяснить. А именно — что наш с вами дорогой друг собирается нынче ночью ваше имение…

Договорить Федот не успел. Грянул взрыв.

Что именно взорвалось — я не понял. Просто в миг повылетали все стёкла из окон, что-то оглушительно громыхнуло, а по полу пробежала волна — нарядный наборный паркет брызнул щепой. Лопнули лампы в люстре, на головы нам посыпался стеклянный дождь. Где-то заревел перепуганный медведь. Федот не удержался на ногах и рухнул на пол. Я бросился рядом с ним, прикрыв голову. Но быстро понял: нет, это — не стрельба. Это что-то иное.

Поднялся ветер. Воздух как будто наэлектризовался, я почувствовал это всей кожей.

— Бежим, ваше сиятельство! Бежим! — орал Федот.

Он на карачках полз к выходу. Следом за ним топал ревущий, перепуганный не меньше Федота медведь. А я, вскочив на ноги, опрометью бросился вон из столовой и взлетел по лестнице на второй этаж.

Дом качался, дрожал. Что-то непрерывно скрипело и трещало. Дверь в свою комнату я выбил ногой, даже не попытавшись найти в кармане ключ.

Окна в комнате больше не было. Как не было и самой стены — вместо неё переливалось радужное пятно огромных размеров. Оно озаряло комнату зловещими бликами. Великий князь, онемев от ужаса, сидел на постели.

Из портала выскочили двое. Они выглядели, как тени — чёрная одежда, маски на лицах. Безмолвно схватили великого князя под мышки и так же быстро, как пришли, прыгнули обратно в портал.

Радужное пятно исчезло. На меня повеяло простым прохладным ветром. Донеслись взволнованные голоса снаружи.

Если не считать меня, комната была пуста. И я… улыбнулся.

— Приятного аппетита, мсье Локонте, — произнёс я. — Глотайте глубже. Вас ждёт очень-очень вкусный крючок!

Василий Криптонов Князь Барятинский 7. Воины света

Глава 1 Магические следы

— Примите мои поздравления, многоуважаемые Вениамин Павлович и Нина Романовна, — Витман склонился в учтивом поклоне. — Как говорят в народе, совет вам да любовь!

— Благодарю, Эрнест Михайлович, — присела в вежливом реверансе Нина.

Она, к чести представительницы рода Барятинских, взяла себя в руки быстрее, чем это сумел сделал её молодой супруг.

— Я слышал, вы отбываете в свадебное путешествие? — продолжил светскую беседу Витман.

— Ах, ну какие теперь могут быть путешествия… — Нина обернулась к дому — недоуменно глядящему на мир пустыми провалами окон. — Вы же сами видите, что творится.

— А я вот слышал, что взрыв во время свадьбы — это к счастью, — объявил я.

— В самом деле? — удивилась Нина.

— Да-да, — неожиданно подхватил мою бредятину Витман, — мне тоже доводилось слышать о такой примете.

— Не вижу повода отказываться от свадебного путешествия, — продолжил я. — Вы так долго ждали этого события! Наслаждайтесь медовым месяцем. А тут мы уж как-нибудь сами разберёмся.

— Но… — начал было дед.

— Я совершенно уверен, что государь окажет вам всяческое содействие, — ухватив деда под руку, зарокотал Витман. — Взрыв в доме Барятинских, во время свадебного торжества — это неслыханное злодейство! Вопиющая наглость. Вот увидите, не пройдёт и двух дней, как понесенный вами урон будет полностью компенсирован. Ваш особняк восстановят — лучше прежнего!

Витман рокотал дальше, а я посмотрел на начальство с благодарностью.

Разумеется, с момента взрыва не прошло и получаса, как Витман собственной персоной нарисовался у наших ворот. Ошалевшие гости к тому времени частично уже разошлись, частично продолжали расходиться. Нина, как была, в фате и подвенечном платье, закончила метаться между пострадавшими, залечивая синяки и ссадины, и устало опустилась в кресло.

Кресло я притащил на террасу из библиотеки — в столовой и гостиной сидеть было больше не на чем, мебель разлетелась в щепки. Молодой супруг замер за спинкой кресла, глядя на Нину влюбленными глазами. Он, кажется, единственный из всех присутствующих не задавался вопросом, что тут вообще произошло. Предмет его обожания был цел, невредим, находился рядом — а больше Вениамину Корфу для счастья ничего не требовалось.

Федот, вместе с медведем, в суматохе аккуратно утёк — не забыв перед этим шепнуть мне на ухо, где его искать в случае чего. В моей комнате суетились люди Витмана, изображающие бурную деятельность. Надя выпроваживала последних гостей… В общем, все были при деле. А я терпеливо дожидался, пока Витман закончит дипломатическую работу и убедит деда и Нину в том, что никаких препятствий для отправления молодых в свадебное путешествие нет.

Ну, взрыв. Вокруг нас постоянно что-то взрывается, такая уж нынче пошла беспокойная жизнь. И что же теперь — отказываться от своих планов?..

На осторожный вопрос деда, что произошло с великим князем и куда он подевался, Витман со своей фирменной непроницаемой улыбкой ответил, что с сего момента сей предмет — целиком и полностью забота тайной канцелярии. Не извольте беспокоиться, дражайший Григорий Михайлович, ситуация под контролем.

Не знаю уж, хватило у Витмана наглости применять к представителю древнейшего рода, входящего в Ближний Круг, технику убеждения, или же он сумел обойтись собственными обаянием. Но, как бы там ни было, примерно через час после приезда Витмана в Барятино успокоенные дед, Надя и молодые благополучно отбыли в Петербург, в наш городской особняк — отдыхать и приходить в себя. А мы с Витманом, на его автомобиле, отправились в тайную канцелярию.

* * *

Я впервые увидел, как моё непосредственное начальство попадает в свой кабинет.

— Обождите здесь, — попросил меня Витман, остановившись у двери, — буквально секунду, — и прошёл сквозь дверь.

Через секунду действительно щёлкнул замок.

— Входите, Константин Александрович, — раздалось у меня над ухом. Откуда шёл голос — я не понял, наверное, из какого-то магического устройства.

Тяжёлая дверь сама собой распахнулась. Я вошёл. Спросил:

— Соблюдаете предосторожности?

— Приходится, — Витман уселся за стол. — Без моего личного разрешения в этоткабинет не может зайти никто… Располагайтесь, капитан.

Я плюхнулся в одно из кресел, давно его облюбовал. Ко мне, уже без вопросов со стороны Витмана, подплыла серебряная сигаретница.

— Докладывайте, — закурив и дождавшись, пока закурю я, потребовал Витман.

Я принялся докладывать.

В целом, о планируемой операции Витман был осведомлен. Но некоторых её деталей не знал. Я сказал, что планирую подсунуть Локонте вместо цесаревича другого человека. Но о том, что этот человек — Мишель, и прочих подробностях умолчал. Сейчас, когда похищение состоялось, уже не было смысла ничего скрывать.

— Итак, подведём итоги, — дослушав меня, сказал Витман. — В настоящее время великий князь находится в гараже у вашего знакомого в Чёрном городе…

— В автомастерской, — поправил я. — Кроме него там никого нет. Работников Вова отправил во временный отпуск, сказал, что затевает ремонт.

— И никто из работников ничего не заподозрил?

— Вы недооцениваете Вову. Он им ящик водки поставил. Какие уж тут подозрения.

— Действительно, — хмыкнул Витман.

— За цесаревича Вова отвечает головой, — продолжил я. — Парень он надежный, а на мастерскую накладывала магическую защиту ваша дочь. Так что, полагаю, единственное, что может грозить великому князю — внеплановое пополнение словарного запаса. Вова, видите ли, не привык сидеть сложа руки. Наверняка в свободное время будет с машинами ковыряться — а это дело такое. Если, к примеру, резьбу на болте сорвёшь, то молчать не станешь. И псалмы распевать — тоже.

— Понимаю, — кивнул Витман. — Хорошо. Относительно великого князя вы меня успокоили. А что с господином Пущиным? Насколько я помню ваш изначальный план, похищение должно было состояться нынче ночью — когда вы, по легенде, перевозили бы господина Пущина, изображающего великого князя, в Чёрный город.

Я развёл руками:

— Это было бы логично и максимально безопасно для Локонте. Но он по каким-то причинам решил не дожидаться ночи.

— И напал на ваше имение в разгар свадебного торжества? Открыто, при большом скоплении людей?

— Всё, что я могу предположить — сдали нервы. Не железный ведь он, в конце концов. Просто не смог больше ждать. Побоялся, что я могу изменить планы, или что утаил от него какие-то детали — вот и решил пойти на риск. Или же, напротив, подумал, что свадебная суета усыпит мою бдительность… В чужую голову не залезешь.

— А каким образом о планах Локонте прознал ваш приятель Комаров?

— А вот это как раз очень просто, — улыбнулся я. — Где-то ведь Локонте должен был брать рабочие руки для своих операций? И наиболее подходящая среда для этого — криминальная. Люди, которые, не задавая лишних вопросов, молча сделают своё дело и так же молча растворятся в пространстве — когда надобность в их услугах отпадёт. А Комаров — старый, тёртый калач. Он привык быть в курсе всего, что происходит в Чёрном городе, даже несмотря на то, что сам его временно покинул. Мимо Комарова муха не пролетит. А мне он обязан многим. И знает, что награждать я умею щедро, его рвение без внимания не оставлю.

— Ясно. Так, а что же с Пущиным? Вам известно его нынешнее местонахождение?

— Увы, — я снова развёл руками. — Как уже говорил, похищение пошло не по плану. Отследить, куда Локонте прокинули портал, я не успел.

— Но, тем не менее, по потолку вы не бегаете, — заметил Витман. — Так уверены, что вашему товарищу ничего не грозит?

— Маскировка Мишеля будет держаться до тех пор, пока он сам, добровольно не снимет с себя защитные талисманы, — сказал я. — Те, что вы передали мне два дня назад — помните?

— Ещё бы не помнить, — проворчал Витман.

— Ну, вот. О прочих свойствах этих талисманов вы осведомлены, полагаю, не хуже меня. Они защищают Мишеля от любого магического воздействия, в том числе ментального.

— Совершенно верно. Только вот действуют эти талисманы не вечно, — напомнил Витман. — Их ресурс, если мне не изменяет память, трое суток. Семьдесят два часа.

— Зато они оставляют жирный след, — парировал я. — По которому можно определить, где находится носитель талисманов. За семьдесят два часа мы с вами, полагаю, управимся.

— Понял, — кивнул Витман. Поднялся. — Что ж, прошу следовать за мной. С нашими специалистами из отдела внешнего магического наблюдения вы пока, сколь помню, не знакомы. Самое время познакомиться.

— Спасибо, но нет, — покачал головой я.

— Поясните? — Витман недоуменно поднял брови.

— При всем уважении к вашему ведомству, не уверен, что даже вы лично можете дать гарантию, что информация о местонахождении цесаревича никуда не уйдёт.

Витман нахмурился:

— Хотите сказать, что вы не доверяете моим сотрудникам? Вашим, позволю себе напомнить, коллегам?

— Я хочу сказать, что в игре, которую мы с вами затеяли, слишком высокие ставки. Положа руку на сердце: сами-то вы своим сотрудникам доверяете? Можете поручиться за то, что Локонте не получит информацию едва ли не раньше, чем её получим мы? Вы, кажется, уже неоднократно убеждались в том, что у Локонте чрезвычайно длинные руки. Он в состоянии дотянуться до любых материалов. Вы уверены, что вычистили из тайной канцелярии всех крыс? Уверены, что прямо сейчас, пока мы тут с вами разговариваем, Локонте не навербовал новых? Если до него дойдёт эта информация…

— Достаточно, — Витман поднял руку. — Считайте, что убедили. И что же вы предлагаете? Где планируете искать специалиста по выявлению магических следов — если не в нашем ведомстве?

— Да есть одна особа, — уклончиво проговорил я. — Разберусь. О результатах доложу.

— Ошибаетесь, Константин Александрович, — голос Витмана похолодел. — Позволю себе напомнить, что ваш непосредственный начальник — я. И теперь, когда речь идёт о жизни и здоровье особы императорской крови, я хочу быть в курсе каждого вашего шага! Особенно, если принять во внимание вашу уникальную способность попадать в неприятности. Вы сказали, что не доверяете моим людям. А эта особа, о которой вы говорите — насколько вы уверены в её преданности?

— Не уверен абсолютно.

— То есть? — нахмурился Витман.

— То есть, о преданности этой особы лично мне речь не идёт. Зато она исключительно предана российскому государству, вот в этом я могу поручиться. Сделает всё для того, чтобы разрушить планы Локонте.

— Любопытно, — хмыкнул Витман. — А проживает эта особа?..

— В Чёрном городе.

Витман прищурился.

— Кажется, я догадываюсь, о ком идёт речь… Что ж, поехали. Заберём эту вашу особу.

— Не уверен, что она согласится забраться, — припомнив непростой характер «особы», пробормотал я.

— В некоторых ситуациях, Константин Александрович, некоторые действия со стороны нашего ведомства не подразумевают согласия граждан, — усмехнулся Витман. — Не согласится — значит, увезём силой. Своим людям я, может, и не могу полностью доверять. Но вот в этих стенах, — он обвёл рукой кабинет, — сомнений быть не может. Всё, что будет сказано здесь, останется здесь. В отличие от любого помещения за пределами этого кабинета. Не говоря уж о том, что Чёрный город сам по себе — тот ещё рассадник любителей почесать языки… Одним словом, идёмте, — и он решительно направился к двери.

* * *

— Вас что-то не устраивает, Константин Александрович?

Я, сидя на пассажирском сиденье, с неудовольствием смотрел на своё отражение в боковом зеркале. Из зеркала на меня недовольно пялился одутловатый парень лет двадцати, рыжеволосый и конопатый.

— Да как вам сказать, — прошлёпал толстыми губами парень.

То есть, прошлепал я. И откинулся на спинку кресла.

С моей рыжей головы слетела дурацкая шляпа-канотье, упала назад. Пришлось, кряхтя, поднимать её с заднего сиденья. Учитывая, что весу во мне изрядно прибавилось — то ещё удовольствие.

— Что поделать. Иной раз приходится потерпеть, — с неожиданной веселостью сказал Витман.

Его внешность представляла собой точную копию моей, только старше лет на двадцать. Такое же одутловатое веснушчатое лицо, рыжие волосы и толстые губы. Над верхней губой топорщилась жёсткая полоска усов. Одеты мы оба были в клетчатые летние костюмы. Отец и сын, мещане. Едут куда-то по своим делам…

Автомобиль соответствовал легенде — тёмно-зелёный «форд». Видавший виды, поскрипывающий рулевым колесом и тормозными колодками, с заметными потёртостями на коричневой коже сидений — но пока ещё вполне ходкий. Мы взяли его в гараже тайной канцелярии после того, как специалисты наложили на нас маскировку.

Стоит ли говорить, что маскировка была наложена и на форд — случайные зрители видели выезжающий из гаража тайной канцелярии темный автомобиль с глухой тонировкой стёкол. Витман снял маскировку, лишь оказавшись в безлюдном переулке.

— Придётся вам какое-то время обходиться без внимания поклонниц, Константин Александрович, — с притворным сочувствием вздохнул он, снова выруливая на оживленную улицу. — Грустно — понимаю. Но, увы. Превратности судьбы контрразведчика.

— Кошмар, — вздохнул я. — Что я буду делать в Чёрном городе без внимания поклонниц — даже не представляю.

Автомобиль уже выбрался в Чёрный город и уверенно катил по узким кривым улицам. А я только сейчас сообразил, что об адресе Витман меня не спрашивал.

Через какое-то время, последив за дорогой, понял, что едет он туда, куда надо. Выбрав для поездки оптимальный маршрут — может быть, не самый короткий, зато наиболее безлюдный.

— Стало быть, адресат вам известен, — утвердительно сказал я.

Витман коротко улыбнулся.

— В Чёрном городе проживает не так уж много людей, способных различать магические следы, Константин Александрович.

Автомобиль нам пришлось оставить, не доехав до нужного дома около сотни метров — посреди дороги, после вчерашнего ливня, разлилась гигантская лужа. Витман вполне резонно опасался, что автомобиль может застрять в ней надолго.

Мы выбрались из машины. И заметили, что за нами наблюдают: две девахи в платочках, с набитыми авоськами в руках, остановились неподалеку и перешептывались — глядя на то, как мы осматриваемся по сторонам. Витман их тоже заметил.

Покровительственно окликнул:

— Э-эй, любезные! — и демонстративно полез в карман за кошельком.

Девчонки приблизились.

— Который тут дом — бабки Муравьихи? — спросил Витман.

Имя он, как я понял, переврал намеренно. В полном соответствии с легендой, изображал недалекого мещанина, впервые оказавшегося здесь.

Девчонки переглянулись, прыснули.

— Мурашихи, — поправила одна. — А вы, сударь, никак о суженой для сына похлопотать приехали? Так вот же они мы! — и рассмеялась, игриво перекинув через плечо длинную русую косу.

Подруга девчонки, с чёрной косой, смех подхватила.

— И ходить далеко не надо, и денег тратить, — продолжила хихикать девчонка. — Чем мы вашему сыночку не невесты? — и посмотрела на меня — взглядом, который, вероятно, должен был вогнать мою конопатую физиономию в краску.

— И правда, — пожал плечами я. — Невесты — что надо, — решительно шагнул к девчонкам. — Папаша, смотрите, какие красотки! Забираем обеих.

Я обхватил за талию ту, что с русой косой, притянул к себе. Сделал вид, что собираюсь поцеловать.

— Ах! — девчонка всплеснула руками и вырвалась. Пропищала: — Вы что же такое делаете, сударь⁈

— Предложение, — объяснил я. — Сама ведь в невесты набивалась.

— Я пошутила!

— А я не шучу, — я снова шагнул к ней.

Девчонка густо покраснела и отпрыгнула ещё на шаг.

— Не дури, Силантий, — строго пробасил Витман. — Так где нам найти бабку Мурашиху?

— Там, — девчонка с русой косой махнула ладошкой. — От угла переулка — третий дом.

— Спасибо, — Витман бросил ей медяк. Повернулся ко мне. — Идём.

Мы направились к дому Мурашихи.

— Меня Настасьей зовут, — неожиданно прозвучало вслед. — Я тут живу, неподалеку…

Я обернулся и увидел, как зардевшаяся девчонка кокетливо опустила и подняла длинные ресницы.

Пообещал:

— Учту.

— Силантий! — прикрикнул Витман.

И мне пришлось ускориться, догоняя «папашу».

Глава 2 Оперативная работа

— В следующий раз, Константин Александрович, я попрошу, чтобы вас загримировали под монаха-аскета, — проворчал Витман. — Иначе, как показывает практика, уберечь вас от женского внимания попросту невозможно. Чёрт знает, чем вы их притягиваете.

— Не поможет, — фыркнул я.

— Это почему же?

— Потому что такая маскировка только добавит интереса. Недоступное — манит, известный факт.

— Н-да, пожалуй, — подумав, признал Витман. — Что ж — значит, в следующий раз вам придётся стать женщиной.

— Надеюсь, что следующий раз никогда не наступит, — искренне сказал я.

Мы приближались к дому Мурашихи. Витман, помахивая тросточкой, вышагивал по разбитому тротуару. Он, в отличие от меня, в свою роль вжился идеально. На вид — надутый мещанин, спешащий побыстрее добраться до хибары Мурашихи. Так, чтобы, упаси Господь, не попасться на глаза никому из знакомых и не отвечать на неудобные вопросы. А взгляд Витмана жил своей жизнью — цепко, внимательно ощупывал переулок. Я вдруг понял, что в случае появления опасности начальник отреагирует на неё едва ли не раньше меня.

— Скучаете по оперативной работе? — вырвалось у меня.

Витман посмотрел с удивлением. А потом вдруг улыбнулся.

— Знаете — а ведь да. Скучаю… Наверное, потому и не сидится в кабинете.

— А Мурашиху откуда знаете?

Витман шагал к дому уверенно, ему уже явно доводилось тут бывать.

— Да так, — уклончиво отозвался он. — Моя профессия подразумевает самые разнообразные знакомства.

Когда Витман постучал в дверь хибары условным стуком, я уже не удивился.

— Явилси — не запылилси, — недовольно приветствовала моё начальство распахнувшая дверь Мурашиха. — Ну, проходи. Чего встал?

* * *

На печке булькало в горшке какое-то варево. Витман принюхался. Шевельнул пальцами, ставя глушилку. И строго спросил у Мурашихи:

— Что, старая — опять контрабандой промышляешь?

Свидетелей того, как мы заходили в халупу Мурашихи, на первый взгляд, не было. Но я уже хорошо знал, что Витман всегда и во всём придерживается принципа «бережёного бог бережёт».

Мурашиха оскорбленно махнула на него фартуком:

— Христос с тобою! Откудова в моей избушке такие премудрости? Зелье, как зелье, все травки — наши, родные, государевым реестром разрешенные… — Уставилась на меня, хихикнула. — Ишь ты! И зятя будущего с собой притащил. Да ещё, гляди, в какое чучело вырядил! Неужто дочку уберечь надумал — от такого завидного жениха?

Я понял, что моя маскировка для Мурашихи не значит ровным счётом ничего. Людей она рассматривает не глазами. И никакие лорнеты тайной канцелярии ей задаром не нужны.

— Ты бы, касатик, чем над юнцом изгаляться, лучше бы своей судьбой озаботился, — попеняла Витману Мурашиха. — Зазноба-то твоя — на вид хоть и сурова, на порог тебе указала — а ведь любит по-прежнему! Слёзы льёт, ночами не спит, все думы — об тебе одном. Такая умница, такая красавица — чего ещё желать-то? Где ты другую такую найдешь? А тебе одно на уме — служба государева! Всё землю роешь, да мечешься — аки ястреб хищный, аки волк степной… Приласкать-то некогда — ни суженую свою, ни дочку. Разве ж это дело? Чай, не мальчик уже, пора о душе подумать! А то эдак и помрёшь бобылем…

— Отставить сводничество, — рыкнул Витман.

Мурашиха затихла.

— Собирайся, старая, — приказал Витман. — С нами поедешь.

— Это куды ещё? — Мурашиха попятилась назад.

Нахмурилась и запахнула на необъятной груди концы шали — так, будто опустила забрало.

— Да не бойся, не обидим, — пообещал Витман. — Помощь твоя нужна.

— Ах, по-омощь, — протянула Мурашиха. — Никак, мальчонку хворого ищете, ваше благородие? — Она с прищуром уставилась на меня, покачала головой. — Так это, я вам скажу — не по адресу прибыли! Растерял ты хватку, касатик. Ох, растерял… Что под носом у тебя — не замечаешь.

— Вот ты мне и поможешь разглядеть, — вдаваться в подробности Витман не стал. Прикрикнул: — Собирайся!

— Не пойду, — Мурашиха решительно уперла руки в бока. — У меня зелье варится — только закипело, да к обеду клиента жду денежного! Опять же, воскресенье сегодня — куды мне ещё собираться?

— Убыток мы тебе компенсируем, — пообещал Витман. Достал из кошелька и показал Мурашихе красивую бумажную купюру. И тут же добавил к прянику кнут: — А будешь упрямиться — силой потащу, так и знай.

— Не сладишь, — фыркнула Мурашиха. — Меня молодухой-то — редкий богатырь с места сдвинуть мог. Куда уж тебе…

— Ах, не слажу? — прищурился Витман.

Шагнул к Мурашихе и обхватил её за широченные бока. Оторвал от пола и потащил к двери.

— Помогите, люди добрые, — пронзительно заверещала Мурашиха. — Грабют-убивают! Насиловают!!!

— Ори-ори, — пропыхтел Витман.

Дверь хибары он толкнул ногой, та распахнулась. Вокруг нас немедленно разлилось знакомое свечение — маскировка.

Сложно сказать, что видели за маскировкой возможные свидетели этой сцены и что они слышали. Мне же, наблюдающему картину в реальности, приходилось прилагать максимум усилий к тому, чтобы не заржать в голос.

Витман побагровел от натуги. Весила бабка Мурашиха, которой сидеть-то приходилось на двух стульях, навскидку центнера полтора.

Мне доводилось наблюдать начальника в деле, и я догадывался, что на физическую подготовку Витман не жалуется. Да к тому же, наверняка подключил магию. Но менее комично сцена от этого не выглядела. Пыхтящий от натуги Витман походил на жениха, волокущего к алтарю строптивую невесту.

— Люди добрые, помогите! — дрыгая толстыми ногами, обутыми в короткие, до щиколотки, валенки, надрывалась Мурашиха. — Насиловают!!!

— Ты слишком громко хвастаешься, — не сдержался я. — Смотри — уберём глушилку, конкурентки набегут. Фиг разгонишь.

— Тьфу, охальник! — возмутилась Мурашиха.

Дрыгнула ногой особенно резво, валенок со ступни соскочил и улетел в лужу.

— О-ой, горе мне, старой, — запричитала Мурашиха. — Что ж вы творите, ироды⁈ Последние-распоследние валеночки были! Зимой помру с холодо-ов!

Витман посмотрел на меня.

Я, с трудом удержавшись от усмешки, активировал цепь. Та обвилась вокруг валенка и выдернула его из лужи. Я попытался всучить насквозь промокшую, мгновенно начавшую вонять сырой шерстью драгоценность Мурашихе, но та сделала вид, что этого не заметила. Продолжила пронзительно причитать.

Так мы и шагали — впереди красный, злой Витман со стапятидесятикилограммовой Мурашихой на руках, позади я с мокрым валенком. Поймав хитрый взгляд Мурашихи, я заметил, как в нём сверкнуло торжество. И, не удержавшись, всё-таки расхохотался.

Молодец бабка, что и говорить! Это ж надо — сам начальник тайной канцелярии на руках носит, а его ближайший помощник валенки подаёт! Сомневаюсь, что хоть одна аристократка в Петербурге удостаивалась такой чести.

— В чём дело, Константин Александрович? — пропыхтел Витман.

Я вспомнил, что у него нет чувства юмора, и благоразумно промолчал. А Мурашиха, повернувшись ко мне, торжествующе подмигнула.

* * *

Глумилась бабка над Витманом всю дорогу до здания на Литейном. Но вот, когда оказалась в круглом кабинете и узнала, что от неё требуется, от веселья не осталось и следа.

Когда Мурашиха услышала имя Мишеля — вовсе помрачнела. Попеняла мне:

— Неужто дружков у тебя мало, злыдень? Пошто в этого мальчонку вцепился?

— А что не так с Мишелем? — напрягся я.

— Да с ним-то всё — так, — буркнула Мурашиха. — Предан тебе, окаянному, всею душою. А вот с судьбой его… — она поцокала языком.

— Говори, — потребовал я. — Что ты видишь? Мишелю грозит опасность?

— Я покамест ничего не вижу, — буркнула Мурашиха, — я и глядеть-то ещё ни начинала. А вот ты — будто не знаешь, кто он, дружок-то твой…

— Кто? — удивился я.

— Она, видимо, намекает на то, что господин Пущин — самородок, — вмешался Витман. — Верно, старая? Тебя это смущает?

— Не в тех я уже летах, чтобы смущаться, — огрызнулась Мурашиха, — чай, не девка.

Я пожал плечами.

— Ну, самородок. И что?

— А то, что на пустом месте кошка — и та не родит, — наставительно сказала Мурашиха. — А уж самородок и подавно не появится.

— У прорицателей считается, что само по себе появление самородка как таковое уже неким образом влияет на магическую среду, — пояснил мне Витман. — Среди их, весьма суеверной, братии это событие рассматривается как чудо. Не самое, так сказать, чудесное из всех существующих, но тем не менее. Какое именно влияние оказывает появление самородка на окружающий мир — вопрос открытый, и прямо на него до сих пор никто не ответил, ни прорицатели, ни серьёзные исследователи. Хотя стоит признать, что самородок — явление и впрямь чрезвычайно редкое. Такие маги живут недолго, но, как правило, оставляют после себя заметный след.

— Живут недолго? И вы знали об этом? — резко спросил у Витмана я.

— Об особенностях самородков? Разумеется.

— И ничего не сказали мне?

— Не припомню, чтобы вы спрашивали.

— Да как я мог спросить о том, о чём не имел понятия⁈

— При планировании вашей операции вы не советовались со мной, Константин Александрович, — холодно напомнил Витман. — Если бы сделали это и узнали об особенностях самородков — которые, к слову, не афишируются, в свете эта информация фигурирует лишь на уровне досужих сплетен, — вероятно, избрали бы в качестве объекта для достижения своих целей другого юношу.

— Мишель — не объект, — зло оборвал Витмана я. — Он — мой друг. И последнее, что я собирался делать, это использовать Мишеля для каких бы то ни было целей! Господин Пущин — так же, как и мы с вами, — гражданин Российской Империи. Кроме того, с недавних пор состоит на службе в тайной канцелярии. Я думаю, что он и сам понятия не имеет об особенностях своего… магического устройства. Но, если бы даже знал — уверен, что не стал бы отказываться от участия в операции. Господин Пущин — молод и наивен, да к тому же происхождением не вышел. Но он смел и благороден не меньше вас — потомственного аристократа.

— Не сомневаюсь, — примирительно сказал Витман. — И уверяю, что горячиться вам ни к чему. Мы с вами, совместными усилиями, приняли все необходимые меры. Конкретно сейчас господину Пущину ничего не угрожает.

— Это так? — я повернулся к Мурашихе. — Мишель в безопасности?

— Покричи мне тут ещё, — сварливо отозвалась та.

В кабинете Витмана Мурашиха быстро освоилась и чувствовала себя, похоже, не менее непринужденно, чем в собственной избушке.

— Опасности-безопасности… — бухтела она. — Откедова ж мне знать, коли ты и моргнуть не даёшь — не то, что поглядеть как следует? Шумит, шумит — удержу на тебя нету…

— Всё. Хорош причитать, — оборвал я. — Ты поняла, что от тебя требуется?

— Да уж, чай, не глупей твоего сиятельства, — проворчала бабка.

По-хозяйски огляделась и уселась на стоящий у дальней стены полукруглый кожаный диван.

— Вам что-то потребуется? — спросил Витман.

— А коли потребуется — ты в мою халупу гонца пошлёшь? — сощурилась бабка. — Чтобы тот сам, без хозяйки, колдовские травы разбирал?

— Коли потребуется, мы твою халупу по бревнышку раскатаем, — сурово сказал Витман. — Давай, не дури! Работай.

Но Мурашиха, похоже, и сама поняла, что троллить начальство дальше не получится. Положила руки на колени и закрыла глаза.

Я на всякий случай приготовился к тому, что в кабинете начнут трястись стены, в окнах — звенеть стекла, а сама Мурашиха впадёт в транс, как это уже было когда-то. Но ничего подобного не произошло. Примерно минуту спустя прорицательница принялась водить перед собой руками — будто ощупывая что-то. И заговорила ровным, спокойным голосом:

— След хороший остался. Яркий, заметный. Хороши твои амулеты, ваше благородие — ух, хороши!

— Ты нашла его? — спросил Витман?

— Ищу… — руки Мурашихи продолжили ощупывать что-то невидимое. — Вот… Недалече это. На окраине, но недалече. Комната богатая, вся коврами устланная. Свету мало, зато ванная имеется. И ватерклозет — от ванны отдельно. Кровать шикарная, под балдахином. Люстра тоже богатая — богемского хрусталя, не иначе…

— Мы тебя вроде не в риэлтеры наняли, — не сдержался я. — Что там Мишель? Как он?

— Дышит ровно, — отозвалась бабка. — Не болен, не ранен. Сердце бьётся — здоровей здорового. Только вот…

— Его охраняют? — быстро спросил Витман.

— Людей не чувствую. А магии нагнали столько, что хоть лопатой греби.

— Потому ты людей и не чувствуешь, — проворчал Витман. — Ладно, разведку проведём на месте. Где это?

Руки Мурашихи снова пришли в движение.

— Дом небольшой. Стоит особняком, за оградою. Белый, под зелёной крышей. Улица… — она опустила руки вниз, ладонями к себе — как делают дальнозоркие люди, пытаясь рассмотреть какой-то мелкий предмет. —… вот, как Большая Морская закончится, так следующая за ней. А по той улице — третий переулок. Сюда, — она показала рукой направо.

Витман уже стоял возле висящей на стене карты Петербурга.

— Так. Большая Морская, — он повёл указкой по нужной улице. — Переходит в следующую… Раз, два, три… Вот он, третий переулок!

Мурашиха открыла глаза и встряхнула головой. Заканючила:

— И стоило, ваше благородие, за ради этакой малости в такую даль меня тащить?

— Стоило, — отрезал Витман. — Секретность есть секретность. И тебя я, кстати, пока не отпускал. С нами поедешь.

— Это ещё зачем? — набычилась Мурашиха.

— А как мы без тебя нужный дом опознаем? Ничего, — он потрепал бабку по плечу, — съездишь, не развалишься. А потом тебя его сиятельство Константин Александрович самолично домой проводит.

— Сдалась мне егойная личность, — фыркнула строптивая Мурашиха.

Витман усмехнулся:

— Вот, разве что тебе одной во всем Петербурге и не сдалась… Всё, хватит болтать. Едем.

* * *

В коридоре, у двери кабинета, внезапно оказалось, что нас дожидаются.

Навстречу бросилась Кристина.

— Что вы здесь делаете, лейтенант? — остановившись, с неудовольствием спросил Витман.

— И правда, — фыркнула Кристина, — что мне здесь делать? Подумаешь — весь город гремит слухами о том, что на имение Барятинских напали! Если ты меня сейчас прогонишь, — она подняла руку, предостерегая следующую реплику Витмана, — мы снова поссоримся! Я принимала в операции самое непосредственное участие. И я хочу знать, что происходит!

— Ладно, поедешь с нами, — секунду поколебавшись, решил Витман. — Капитан Барятинский, введите лейтенанта в курс дела.

Темно-зелёный форд уже подогнали к крыльцу. Мы с Кристиной сели на заднее сиденье. Спереди, рядом с Витманом, расположилась бабка Мурашиха.

— Отличная маскировка, — похвалила Кристина, глядя на мою конопатую физиономию. — Тебе очень идёт.

— Рад, что тебе понравилось, — не остался в долгу я. — Надеюсь, теперь ты станешь ко мне более благосклонной?

Кристина фыркнула.

— Кто это? — она кивнула на Мурашиху.

Я в общих чертах рассказал — и кто это, и куда мы направляемся.

— Ясно, — сказала Кристина. — Будем брать Локонте?

— Никаких «брать»! — рыкнул сидящий за рулём Витман. — Всё, что мы сейчас сделаем — установим местонахождение господина Пущина и проведём разведку. Брать эту тварь надо с поличным — так, чтобы он точно не ушёл и не сумел отвертеться. Действовать — только по моей команде! Никакой самодеятельности, ясно?

— Так точно, — отозвались в один голос мы с Кристиной.

После чего Кристина надолго замолчала — опасаясь, видимо, что родитель может всё-таки психануть и высадить её от греха подальше.

Тем временем Большая Морская улица закончилась. Мы приближались к окраине города.

Проехали следующую улицу почти до конца и свернули в переулок.

— Здесь? — спросил Витман у Мурашихи.

Та важно кивнула.

— Хм-м… — Витман озадаченно потёр переносицу. — Белый дом с зелёной крышей, говоришь?

Мурашиха кивнула ещё раз.

— А ты ничего не путаешь?

— Путают твои холопы — чтобы тебе угодить, — обиженно проворчала Мурашиха. — А моё слово — твёрдое. Коли не нравится, ищи мальчонку сам.

— Ладно, понял.

Витман остановил машину — вокруг которой, едва мы въехали в переулок, разлилось знакомое магическое мерцание. Скомандовал:

— Дамы, остаётесь здесь. Маскировку с автомобиля не снимать! Автомобиль без моей команды не покидать! Капитан Чейн, вы — со мной.

Глава 3 Попечительская проверка

Мурашиха, по понятным причинам, возражать не стала. Кристина насупилась, но тоже промолчала.

Мы с Витманом вышли из машины. Вдали виднелась зелёная крыша нужного дома, обсаженного кустами сирени.

Витман окинул меня критическим взглядом. Поправил мой дурацкий галстук в горошек и шляпу-канотье. Решил:

— Ладно, сойдёт.

— Для чего? — удивился я.

— Для визита. Заведение, конечно, не самое респектабельное, но определенная репутация у него имеется.

— То есть, вы знаете, что это за дом?

— Вы сейчас тоже узнаете, — буркнул Витман. — И надеюсь, что это знание унесёте с собой в могилу. Если информация о том, что я привёз сюда Кристину, каким-то образом дойдёт до Марии Петровны — клянусь, я обойдусь без вызовов на дуэль. Просто, без затей, сверну вам шею.

— Э-э-э, — озадачился я.

— Идёмте, — вздохнул Витман.

И застучал тросточкой по тротуару.

К дому вела аккуратная дорожка, посыпанная песком. Поднявшись на крыльцо, Витман постучал в дверь специальным бронзовым молотком.

Ждать пришлось недолго. Дверь распахнулась, и на пороге образовалась женщина. Из той породы, которую не перепутаешь ни с какой другой — независимо от стоимости нарядов и качества косметики, наложенной на лицо.

Женщине было, на вид, лет сорок — возраст, когда представительницы её профессии выходят на пенсию, либо меняют должность, в зависимости от удачи. Этой, судя по цветущему виду, повезло.

— Бонжур, мадам, — с дичайшим нижегородским прононсом поздоровался по-французски Витман. — Разрешите войти?

— Нет, сударь, — «мадам» огорченно покачала головой. — Мы закрыты, увы. Через недельку приходите.

— Как это — закрыты? — возмутился Витман. — Через недельку уже ярмарка закончится, домой уедем! Я вот — сына к вам привёл. К Белокурой Жюли…

— Увы, сударь, — снова вздохнула «мадам». Покачала пышной копной ярко-рыжих локонов. — Сожалею.

— Безобразие! — возмутился Витман. — Что ж такое случилось-то?

— Ремонт, сударь. Крыша потекла, перестилать будут.

Витман озадаченно свёл брови. Это было слишком уж явное враньё — никакими признаками того, что в доме собираются делать ремонт, нигде и не пахло.

Дама, заметив выражение его лица, наклонилась к уху Витмана и доверительно прошептала:

— Проверка у нас. Попечительские органы рыскают, хворых да малолетних ищут. Нельзя сейчас.

— По-онял, — протянул Витман.

— А вы, ежели хотите навестить Жюли, можете к ней на квартиру поехать, — тем же доверительным шепотом проговорила «мадам». — Адрес знаете?

Витман довольно приосанился.

— Как не знать!

— Ну, вот, — «мадам» улыбнулась. — Нескучного вам вечера, сударь! И ночи, — она игриво подмигнула и скрылась за дверью.

Мы с Витманом потопали по дорожке обратно.

— А вы и правда знаете адрес Белокурой Жюли? — заинтересовался я.

— Знаю.

Я усмехнулся.

— Любопытно, что сказала бы об этом Мария Петровна…

— Белокурая Жюли — наша осведомительница, — хмуро проворчал Витман. — А её так называемая квартира — конспиративная. Хотя Марии Петровне о существовании как Жюли, так и квартиры, знать действительно не стоит.

— Хотите сказать, что и проверку Попечительского совета организовали вы?

— Вероятно.

— То есть?

— Я не отслеживаю каждый шаг каждого нашего подразделения, капитан Барятинский, — буркнул Витман. — Существует вероятность, что Попечительский совет устроил здесь проверку действительно по распоряжению моих людей.

— Или — что её устроили по распоряжению Локонте, — предположил я.

— Интересно, каким образом?

— Примерно таким же, каким были списаны авиабомбы. Мы с вами уже неоднократно убеждались, что у этого человека кругом — свои руки.

— Да, — признал Витман. — Возможно, вы правы. Хотя выбор локации удивляет — с учётом того, что здесь, предположительно, разместили особу императорской крови.

Я пожал плечами.

— А чем, по-вашему, не подходящая локация? Публичный дом — не то место, о посещении которого принято рассказывать в кругу семьи. И тут ведь не дешёвый бордель — заведение, насколько я понимаю, вполне респектабельное. Ходят сюда мужчины, дорожащие репутацией — а значит, здесь просто обязана присутствовать магическая защита, обеспечивающая тайну личности. Она здесь уже есть — в отличие от любого отеля или жилья, сдаваемого внаём, например. Шумоизоляция помещений тоже наверняка на высоте. Условия размещения — полагаю, вполне комфортные. К тому же, не мне вам рассказывать, что спрятать что-либо на самом виду, едва ли не под носом у сыщиков — куда надежнее, чем утащить это что-то в непроходимую глушь. В глуши, какой бы глухой она ни была, откуда-нибудь да вылезут свидетели внезапного проявления активности. И любопытные, жаждущие узнать, с чем связана эта активность, тоже наверняка найдутся. А здесь — ну что такого можно заподозрить? Посещение группой мужчин борделя — не самое редкое явление. Не удивлюсь, если цесаревича привезли сюда почти не таясь, с минимальной маскировкой.

— Н-да, пожалуй, — пробормотал Витман. — И косвенное подтверждение того, что господин Пущин находится тут, тоже есть. Не просто же так они закрылись и никого не пускают.

— Именно.

— Есть идеи, как попасть в дом? — Витман повернулся ко мне. — Нам ведь необходимо убедиться, что господин Пущин действительно здесь, и с ним всё в порядке.

— Для начала — дождаться темноты, — предложил я. — Локонте — не дурак, за домом наверняка наблюдают. А сейчас уже смеркается, через час будет совсем темно. За этот час мы успеем придумать, как туда попасть.

* * *

Часа нам действительно хватило. После разведки, проведенной Кристиной — которая умела, при необходимости, превращаться в тень, — выяснилось, что дом действительно охраняют, и охраняют отлично. На четырехскатную крышу здания, с каждой из четырех сторон, выходили окна с небольшими балконами. И на каждом из балконов расположился охранник. То есть, наблюдение за объектом вели по всем правилам… Ну, ничего нового, в общем-то — для Капитана Чейна.

— Нужно нейтрализовать охранника, который наблюдает с крыши за чёрным ходом, — сказал я. — Внутри объект тоже наверняка под охраной. И на то время, что я буду вскрывать замок, нужно, чтобы кто-то отвлёк ещё и их внимание.

— Кто? — Витман обвёл глазами нас троих.

Зелёный форд он отогнал в соседний переулок. Мы спрятались в тени соседнего здания — по счастью, нежилого, Витман сказал, что хозяева безуспешно пытаются его продать на протяжении вот уже десятка лет. Неудивительно, в общем-то — учитывая, что за «заведением» присматривает тайная канцелярия.

— Мы с вами, Эрнест Михайлович, засветились возле дома, — напомнил я. — Если вернётесь, вызовете подозрения. Кроме того, вы будете мне нужны, когда проникну в дом. Мурашиха — фигура, боюсь, слишком известная. — Бабка при этих моих словах горделиво приосанилась. — Её появление здесь тоже может вызвать подозрения… В общем, остается только одна кандидатура, — я посмотрел на Кристину.

— Я категорически против, — объявил Витман.

— Надо, папа, — вздохнул я. — Надо!

* * *

— Если тебя кто-нибудь узнает, мне останется только провалиться сквозь землю, — мрачно сказал Кристине Витман, комментируя придуманную мною легенду.

— Хорошо, что никто представления не имеет о том, что ты — мой отец, правда? — не менее мрачно усмехнулась Кристина. — Прилюдно краснеть тебе уж точно не придётся.

Она вскинула голову и решительно направилась к посыпанной песком дорожке.

Мы с Витманом тоже заняли позиции, обговоренные заранее. В тени заброшенного дома осталась одна Мурашиха.

Скоро мы услышали, как в парадную дверь неловко и неуверенно стучит бронзовый молоток.

— Что вам угодно… — знакомый голос «мадам» помедлил, —… ваше сиятельство?

Наметанный глаз без труда опознал в Кристине аристократку.

— Ах, сударыня, я ни за что бы не осмелилась прийти сюда, — донёсся до нас с Витманом взволнованный, наполненный слезами голос, — если бы не крайние обстоятельства! Я разыскиваю своего отца. По некоторым… э-э-э, сведениям, он может находиться здесь.

— Но… — начала было «мадам».

Кристина её не слушала. На голову женщины многословным потоком полились причитания.

Охранник на балконе, до сих пор скучавший, оживился. Моё зрение позволяло увидеть в темноте, как он встал, подошёл к перилам и перегнулся через них — стараясь если не разглядеть, то хотя бы услышать, что происходит с обратной стороны дома.

— Работаем, — шепнул Витману я.

В следующую секунду в сторону охранника выстрелила цепь. Обвила его плечи. Резкий рывок — и охранник полетел с балкона вниз. Он не успел издать ни звука.

Мы с Витманом мгновенно оказались рядом. Я зажал охраннику ладонью рот. Был готов к тому, чтобы его вырубить, но понял, что это лишнее — от удара о землю мужик потерял сознание. Я посмотрел на Витмана. Тот понимающе кивнул. Ухватил охранника за подмышки и потащил в кусты сирени.

А я взбежал на крыльцо и склонился над замком, висящим на двери чёрного хода. Отправляясь с Витманом в тайную канцелярию, переоделся в форму от Кардена — бесчисленные карманы которой содержали массу полезных предметов. В числе прочих — складной нож.

—… поймите же, сударыня, положение действительно отчаянное! — доносилось между тем с другой стороны дома, от парадного крыльца. — Повестку принесли ещё вчера, и там написано, что отец должен явиться в суд завтра, к двум часам пополудни! Иначе…

— Я, пожалуй, не буду интересоваться, где вы ухитрились освоить искусство взломщика, капитан Чейн, — пробормотал Витман, появившийся рядом со мной.

Он задумчиво следил за тем, как я, с помощью ножа, вскрываю навесной замок.

— Исключительно разумное решение, — согласился я.

Замок у меня в руках негромко скрежетнул. Дужка откинулась. Я осторожно, чтобы не звякнула, вытянул её из проушин и положил замок на крыльцо. Открыл дверь.

Из крохотного тёмного, пропахшего пылью тамбура мы выглянули в тёмный же коридор. Направо и налево уходили двери комнат, по четыре с каждой стороны коридора. Охранник здесь, если и присутствовал, сейчас вышел в холл — привлеченный разговором «мадам» с Кристиной.

Я двинулся направо, Витман — налево, об этом мы договорились еще когда обсуждали план.

Двери были добротными, обитыми кожей. Вместо номеров на них красовались картинки с изображениями полуголых красоток и именами.

Я шёл по коридору вдоль дверей. На ладони держал кристалл — как объяснил мне Витман, что-то вроде датчика. Оказавшись вблизи объекта, на котором были амулеты, оставляющие магический след, датчик должен был поймать этот след. Засветиться.

Витман уверял, что кристалл срабатывает на расстоянии уже в пятьдесят метров — то есть, теоретически, должен был активироваться еще когда мы оказались возле дома. Но почему-то не активировался.

Мурашиха, в ответ на вопрос Витмана, не ошиблась ли она, только недовольно фыркнула и поджала губы. Оставалось предположить, что защита, наложенная Локонте, каким-то образом блокирует магический след. Возможно, сказал Витман, датчик сработает, когда мы подберёмся ближе к объекту… Но он почему-то не срабатывал до сих пор.

Витман махнул рукой, подзывая меня. Он стоял у последней двери коридора.

Я бросился к нему.

— Странно, — шепнул Витман. — Дверь — под магической защитой. Но вот присутствие внутри помещения Пущина — большой вопрос… Видите? — он, разжав кулак, показал мне кристалл.

Тот оставался безжизненным — так же, как и мой.

— И что это значит? — спросил я.

— Хотел бы я знать… Вскрываем дверь, — решил Витман. — Если Мурашиха ошиблась, и никакого Пущина здесь нет, мы ничем не рискуем.

— А справитесь? Защита тут серьёзная.

Витман коротко улыбнулся. Поднял руку. В дверь ударил таран.

Я не ошибся — защита действительно была серьёзной, с первого удара дверь не поддалась. Я усилил магию Витмана своей. Со второго удара дверь вынесло.

Я был настороже: придержал её цепью и не позволил пронестись по комнате, сметая на своём пути всё. Но предосторожность оказалась излишней. Комната была пуста.

Обстановка — в точности, как описала Мурашиха. Огромная кровать, стены, обитые атласом, ковёр на полу, затейливые светильники, фотографии, изображающие голых девушек в интересных позах. Люстры не было — вместо неё на потолке висело зеркало. Прямо над кроватью.

Неплохо, неплохо… Да и в целом, уютно — прибежавших на шум охранников мы с Витманом раскидали без проблем. Одна фигня: Мишеля в комнате не наблюдалось.

— Ну и что это значит? — Витман, грозно сдвинув брови, повернулся к Мурашихе.

Пока мы разбирались с охранниками, Кристина сбегала за прорицательницей. Бабка — которой, вероятно, нечасто приходилось бегать — недовольно сопела.

— Здесь он, — упрямо объявила она.

— Где⁈ — рявкнул Витман. — Покажи пальцем!

Его взвинченное состояние можно было понять. Как только мы вынесли дверь, нарушив тем самым защиту, из комнаты исчезли все следы магии. Теперь это было самое обыкновенное помещение, без признаков чьего-либо присутствия. Пустое.

Кровать не смята,светильники не горят. Графин с водой, ведерко для льда, бокалы и крахмальные салфетки на сервировочном столике не тронуты. Ванная комната — с шикарной, к слову, угловой ванной, — и туалет тоже пусты.

Мне самому до зарезу хотелось схватить Мурашиху за плечи и трясти, как грушу — пока не скажет, куда, чёрт возьми, подевался Мишель. Но приходилось сдерживаться. Два брызжущих слюной и орущих дурниной представителя контрразведки — это уже перебор. Плохой пример для гражданского населения.

— Здесь, — упрямо повторила Мурашиха.

На разъяренного Витмана она смотрела с опаской, но сдаваться, похоже, не собиралась. Двинулась вдруг вдоль стен комнаты — обходя её по периметру.

Забормотала что-то себе под нос. Если не ошибаюсь, таким речитативом читают заговоры.

— Только чтоб без запрещёнки мне тут! — буркнул Мурашихе Витман. — Совсем распоясались.

Бабка с вызовом повернулась к нему.

— Тебе, ваше благородие, шашечки — али ехать? — она упёрла руки в бока. — Тебе закон соблюсти — али мальчонку отыскать?

— Отыскать, — вмешался я.

Витман нахмурился. Начал было:

— Капитан Чейн. Вы отдаёте себе отчёт…

— Отдаю, — перебил я. — И хочу напомнить: наш враг не пренебрегает никакими средствами! Он не стесняется применять запретную магию — отчего же должны стесняться мы?

— Интересное суждение — от белого мага, — обронил Витман.

— Вы прекрасно знаете, что я не держусь за чистоту жемчужины, — я выдержал его взгляд. — У меня пропал друг. Есть все основания полагать, что ни к чему хорошему его пропажа не приведёт. И если единственный способ отыскать моего друга предполагает использование запретной магии, значит, надо использовать запретную магию. Вот и всё.

— Хорошо вам рассуждать, — буркнул Витман. — Не ваша голова полетит с плеч.

— О, да! Не моя, конечно. За похищение великого князя меня, безусловно, по этой самой голове только погладят… Право, Эрнест Михайлович. Мы с вами зашли уже настолько далеко, что отступать попросту глупо.

— Ладно, убедили. — Витман повернулся к Мурашихе, махнул рукой: — Чёрт с тобой, старая. Колдуй. Но имей в виду — если вдруг…

— Да не пугай, — отмахнулась Мурашиха, — пуганая. И замолчи, сделай милость. Ужо в ушах от тебя гудит.

Она, дождавшись наступления тишины, снова двинулась по комнате. Очень медленно, плавно, описывая перед собой ладонями круговые движения — словно ощупывала стены. Хотя на самом деле к ним не притрагивалась.

Скоро к движениям добавились слова. Мурашиха забормотала что-то себе под нос.

— Мне кажется, я впадаю в транс, — минут пять спустя прошептала мне на ухо Кристина. — Эта старуха на меня как-то странно действует.

Глава 4 Меченый Бездной

Мы втроём — я, Кристина и Витман — сидели в ряд на краю огромной кровати.

— Хотел бы пообещать, что не буду пользоваться твоим беспомощным состоянием, — отозвался я. — Но, увы, не могу. Сердцу не прикажешь. Тем более, что тут такая располагающая обстановка, — поднял глаза к зеркалу на потолке.

— Прекрати, — вспыхнула Кристина.

Сердито отодвинулась от меня. Ну, хотя бы в транс впадать перестала — уже хорошо. Откровенно говоря, меня и самого плавный речитатив Мурашихи, если не вводил в транс, то убаюкивал уж точно…

Когда к речитативу присоединился вдруг неожиданный звук.

Оглушенных, связанных охранников мы свалили в углу комнаты, чтобы были на глазах. «Мадам», дежурившую в холле, вырубать не стали — просто связали. Я присмотрелся в лежащим в углу и увидел, что у лица «мадам» трепещут рыжие локоны. Женщина сладко, безмятежно храпела.

— Может себе позволить, — с завистью пробормотал Витман. — Я бы, признаться, не отказался — так же.

Мы с Кристиной, переглянувшись, улыбнулись.

И в этот момент начало твориться что-то странное.

Мурашиху повело. Губы её продолжали бормотать заговор, ладони — двигаться, но сама она вдруг покачнулась и грузно осела на пол.

Комната наполнилась… чем-то странным. Не магией — магию я узнал бы. Чем-то незнакомым. Пугающим. Накатила вдруг тревожность — грозящая вот-вот перейти в панику. Я почувствовал непреодолимое желание бежать отсюда без оглядки.

Кристина обеими руками вцепилась в мой локоть.

— Костя, я боюсь, — эти слова я скорее почувствовал, чем услышал.

Мурашиха побледнела. Начала раскачиваться из стороны в сторону.

Глаза её закатились, тучное тело, опустившееся на колени, принялось наклоняться и выпрямляться — отбивая земные поклоны. Вокруг Мурашихи заклубились языки серого тумана. Знакомые и мне, и Кристине. Слишком хорошо знакомые!

— Изнанка! — крикнул я.

Бросился к Мурашихе. Страх, панический ужас подступал всё ближе.

Кристина завизжала. Вскочила с кровати, бросилась к выходу. Витман едва успел схватить её за руку.

— Очнись! — Я влепил Мурашихе пощёчину. — Приди в себя, ну! Прекрати это!

Бабка меня будто и не услышала. Вырвавшись из моих рук, продолжила бить поклоны.

Комната стремительно наполнялась серым туманом, Витмана и Кристину я уже почти не видел. Только слышал: визг Кристины становился всё громче и отчаяннее, в нём зазвучали нотки какого-то животного ужаса.

— Отставить панику! — рявкнул Витман.

Однако и его голос дрогнул. Я понял, что ещё буквально минута — и мы не выдержим. Бросимся бежать отсюда, забыв о бьющейся на полу в экстатическом трансе Мурашихе. Забыв о том, кто мы вообще такие и для чего здесь оказались…

Я вскочил на ноги, оглядываясь. На что надеялся — сложно сказать, скорее всего, просто сработал рефлекс. Оказавшись в безвыходной ситуации, ищи выход. Подойдёт любой, даже самый неожиданный.

Моя цепь выстрелила — и я, несмотря на то, что почти ничего уже не видел, ухитрился сразу схватить то, к чему тянулся.

В руках у меня оказался графин с водой. Стеклянная пробка из горлышка вылетела от рывка. Я плеснул воду в лицо Мурашихи. От души — всё, что было в графине.

Мурашиха захлебнулась и закашлялась. Схватилась за горло — и наконец-то замолчала. Прекратила бить поклоны.

— Кхе!.. Тьфу!.. Кхе! — тряся головой, отплёвывалась и кряхтела она.

Я напряженно ждал. А через полминуты понял, что туман рассеялся. И что наступила тишина — визг Кристины прекратился.

Паника отступила. И тревожности я тоже больше не ощущал.

— Однако, капитан Чейн, — выдохнул Витман. — Высший балл вам за находчивость! — Он отпустил плечи Кристины, заглянул ей в глаза. — Ты как?

— Из… Извините, — хрипло выговорила Кристина. — Я… Я вообще ничего не соображала. Мне было дико, до ужаса страшно!

— Понимаю, — кивнул Витман. — Сам был близок к панике. Что это за дрянь? — он резко повернулся к Мурашихе. — Что ты тут устроила⁈

Бабка, наконец закончившая кашлять, вытирала мокрое лицо углом покрывала с кровати.

— Что просил, то и устроила, — огрызнулась она.

— Тебя просили найти след господина Пущина!

— А я, по-твоему, что делала? Грибы собирала?

Мурашиха, ухватившись за кровать, принялась подниматься на ноги.

— Ты, старая, не юли, — строго сказал Витман. — Ещё немного — и мы все провалились бы в Изнанку! Как это произошло?

Мурашиха потупилась. Неохотно призналась:

— Силушки мне не хватило. Я ведь — не магичка! Моё дело маленькое — нити распутывать! Кто ж знал, что заведут они в такую даль, откуда и самой не выбраться?

— Давай по порядку, — потребовал я. — Ты сказала, что Мишель где-то здесь. Это по-прежнему так?

Мурашиха, помедлив, кивнула.

— А почему мы его не видим? Ты попыталась — но не сумела, верно?

— Верно, — буркнула бабка. — Запрятали вашего мальчонку. Да так, что не вытащить. Здесь он — да не здесь. Рядом — да не дотянешься. Близок локоток, да не укусишь…

— Конкретнее, — приказал я. — Где Мишель?

— Тут! — Мурашиха обвела рукой комнату.

— Бред какой-то, — пробормотал Витман. — Она над нами просто издевается!

— Подождите, — я заглянул Мурашихе в глаза. — Ты пытаешься сказать, что Мишель здесь, но мы его не видим?

Бабка кивнула.

— А почему мы его не видим? Его спрятали?

Снова кивок.

— А когда ты попыталась дотянуться до Мишеля, тебя саму чуть не затащило в эту дрянь — ту, в которой его прячут. Так было дело?

— Истинно так, — буркнула Мурашиха.

И посмотрела на меня с благодарностью.

— А сразу нельзя было объяснить? — возмутился Витман. — Почему потребовалось вмешательство капитана Чейна?

— Потому что самой ей, видимо, не хватает словарного запаса — для того, чтобы внятно изложить происходящее, — примирительно сказал я. — А мы с вами не говорим на её языке.

— Ну хорошо, допустим, — буркнул Витман. — Хотя я по-прежнему в замешательстве. Господин Пущин, если верить её словам, здесь — но мы его не видим. Попытка увидеть закончилась… мы все почувствовали на собственной шкуре, чем. Нас едва не затянуло в Изнанку… Стоп. Изнанка! — Он посмотрел на Мурашиху. Бабка спокойно встретила его взгляд. — Но ведь это означает… — пробормотал Витман. — Это означает…

— Да уж договаривай, ваше благородие, — проскрипела Мурашиха, — договаривай. Тебе, чай, можно. А мы — люди простые. Нам таких слов — не то, что произносить, а и знать-то не положено.

— О чём она? — спросила Кристина.

Я промолчал. Кажется, уже и сам догадался.

— Изначальная магия, — глухо проговорил Витман.

— Она, — мелко закивав, подтвердила Мурашиха. — Она, проклятущая.

— Но, в таком случае… — Витман развёл было руками.

И осекся. Посмотрел на меня.

— Верно глядишь, — хихикнула Мурашиха. — Как есть, верно! Меченый он.

— М-меченый? — заикнулась Кристина.

А Мурашиха вдруг с неожиданной прытью ухватила меня за правую руку. Вцепилась так, что не вырваться… Я, впрочем, вырываться и не собирался. Помедлив, раскрыл ладонь.

Кристина обалдело уставилась на тёмное пятно. Пробормотала:

— И что это значит?

— А то, красавица, что милёнок твой — Бездною помечен, — охотно разъяснила Мурашиха, — признала она его.

— Ничего не понимаю, — пробормотала Кристина.

— И-и, милая, — Мурашиха развеселилась окончательно. — Чего ж тут понимать-то? Бездна твоего ненаглядного своим посчитала. Уведёт у тебя — ахнуть не успеешь. Приласкает так, как тебе и не снилось. Заворожит-запутает, сердце околдует, разум запечатает. Навсегда в своих чертогах оставит…

— Хорош гнать, — оборвал я.

— Никакой он мне не ненаглядный! — запоздало возмутилась Кристина. И покраснела.

А Мурашиха снова захихикала.

— Подведём итоги, — проворчал я. — Проникнуть туда, где находится Мишель, можно только с помощью Изначальной магии. Единственный среди нас носитель этой магии — я. Соответственно, добраться до Мишеля могу только я. Меня защита, которую установил Локонте, пропустит. Так?

— Откроется то, что сокрыто, — подтвердила Мурашиха. — Даст пройти туда, куда другим хода нет. Да только вот обратно — выпустит ли?..

— Упрёмся — разберёмся, — отмахнулся я. — Тянуть, насколько понимаю, нельзя. Твоё вмешательство не могло пройти незамеченным до Локонте. Он наверняка уже всполошился, и пока мы тут хер… ерундой занимаемся, несётся во весь опор — дабы переместить Мишеля куда-то в другое место. Из которого нам будет ещё сложнее его вытащить.

— Звучит разумно, — согласился Витман.

— Ну, значит, надо идти. — Я посмотрел на Мурашиху. — Что нужно делать?

— Отчаянный ты, — бабка покачала головой. — Ох, отчаянный! А ежели не вернёшься?

— Ежели не вернусь я — значит, никто другой тем более не вернётся, — отрезал я. — Всё, хватит рассуждать! Действуй.

— Подумай, вояка! — бабка снова покрутила головой. — Подумай крепко! Что тебе — тот мальчонка? Ниточка его — яркая, да короткая. С твоей судьбой — али сойдется, али нет, неизвестно, всяко может быть. А того, к чему стремишься, ты и без мальчонки добьёшься. Мало ли таких, как он?

Витман нахмурился. Проговорил:

— Быть может, действительно, капитан Чейн… Если она говорит правду, и это мероприятие действительно столь рискованно — то, возможно, стоит…

— Нет, — отрезал я. — Мишель оказался у Локонте из-за меня. А я вам уже говорил, что своих людей не бросаю. Плевать я хотел на ниточки и на то, как они сходятся. Мишель — мой друг, и я его не оставлю.

Продолжать Витман не стал. Всё-таки за прошедшее время успел неплохо меня узнать. Спросил только:

— Я могу пойти с вами? Это… можно как-то осуществить?

Я вопросительно повернулся к Мурашихе.

— Тебе в Бездну ходу нет, — отрезала та. — Рылом не вышел, ваше благородие. Она может, — небрежно махнула рукой в сторону Кристины.

— Я? — обомлела та.

Мурашиха хитро улыбнулась.

— Не смей, — побледнев, приказал Кристине Витман. — Не смей об этом даже думать!

— Хорошо, не буду, — помолчав, неожиданно покладисто согласилась та. — Нет, так нет, — и даже сделала шаг назад.

Витман посмотрел на дочь недоверчиво, но больше ничего не сказал.

— Колдуй, — велел Мурашихе я.

— И-и, вояка, — она покачала головой, — тут я тебе не помощница. Место указать — могу, а дальше сам. Тянись к Бездне! — Бабка наклонилась ко мне, заглянула в глаза. — Тянись к ней, зови её! Она тебе родня — почувствует.

Угу. Найди то — не знаю что. Тянись за тем, чего никогда не видел…

Я постарался сконцентрироваться.

Изначальная магия. Изнанка. Бездна…

Ясно одно: вся эта чертовщина между собой как-то связана. И меня тоже угораздило угодить в этот узел. Действие Изначальной магии я ощутил на себе лишь однажды: в Кронштадте, когда сработал подаренный Императором амулет. Чёрная жемчужина — которая, исчезнув, навсегда оставила след на моей ладони…

И, стоило подумать об этом, как ладонь кольнуло. Пока не явно, чуть ощутимо, но… Я сосредоточился. Постарался направить всю свою энергию к темному пятну. Снова почувствовать то, что уже чувствовал однажды.

Ладонь начало покалывать. Скоро ощущение усилилось, стало болезненным. А через минуту вся кисть уже горела.

Открыв глаза, я увидел клубящийся у ног серый туман. И он окутывал меня всё гуще.

Лиц Витмана и Мурашихи я почти не видел. Не удержавшись, взвыл от боли в кисти– и в ту же секунду почувствовал, что в мою горящую ладонь вцепилась другая, узкая и прохладная.

— Отпусти! — крикнул я. — Не смей! Не на…

Договорить уже не успел.

Пол ушёл из-под ног — как тогда, в парадном зале Академии, когда меня поцеловала Луиза.

А через секунду вокруг клубилась Изнанка.

* * *

— Не выдержала, всё-таки, — я посмотрел на Кристину. — Увязалась.

— А нужно было бросить тебя одного? — огрызнулась она.

Мы снова стали теми, кем были когда-то, в своих мирах. Я — тридцатишестилетним Капитаном Чейном, Кристина — суровой воительницей. В руке она уже сжимала меч.

Похвальная готовность. Тем более, что пустить оружие в ход пришлось немедленно.

Нас окружили шесть тёмных, закованных в доспехи фигур. Чем-то они напоминали рыцарей из игровых магических локаций — такие же здоровенные и кажущиеся безмозглыми. Я понял, что невольно жду трубного гласа: «Сражайтесь или умрите!»

Однако эти решили обойтись без игры в благородство. Они напали сразу, без предупреждения. Все шестеро — хотя такой тактикой друг другу скорее мешали, чем помогали. Чувствовалось отсутствие слаженности… Ну, хоть что-то.

— Спину! — скомандовал Кристине я.

Она переместилась, мы встали спина к спине.

Моя тактика была отработана ещё на Играх. Я обвил цепью голову ближайшего рыцаря, дернул. Рванул, не жалея сил — а сила у меня сейчас была моя, Капитана Чейна. В Игре голова рыцаря от такого рывка улетела бы в сторону на добрый десяток метров.

Но Изнанка любила удивлять. Голова рыцаря не отделилась от тела. Всё, чего я сумел добиться — уронил рыцаря на колени. Вокруг него заклубился серый туман Изнанки. А неподалеку образовалось тёмное нечто, чем дальше, тем всё более отчетливо обретающее очертания фантастического зверя. Исконные обитатели Изнанки — сущности — не дремали.

Зато я снова был обут в любимые ботинки — последняя разработка Концернов для штурмовых бригад. В огне не горят, в воде не тонут, пулей не пробиваются. Хотя в тот момент о ботинках я не вспомнил. Рефлексы Капитана Чейна сработали раньше, чем мозг: я ударил упавшего рыцаря ногой в лицо, закрытое забралом шлема.

Рыцарь упал на спину. Голова его запрокинулась, между шлемом и нагрудником образовалась щель. Есть! Теперь цепь обвила незащищенное тело. Секунда — и голова рыцаря осталась лежать рядом с ним. Сущность, к тому времени подобравшаяся совсем близко, с аппетитом набросилась на обезглавленное туловище. Я был готов поклясться, что слышу, как она довольно урчит. А сам едва успел отпрянуть — уходя от меча, готового обрушиться на мою собственную голову.

Я повернулся к соперникам лицом. Один из них был чуть ближе ко мне, другой — чуть дальше. Этот смещался в сторону, пытаясь обойти меня с тыла. Не лучшее решение — с учетом того, что тыл прикрывала Кристина.

— Есть! — услышал я.

Краем глаза заметил, что и Кристине удалось обезглавить одного из соперников — в тело которого с наслаждением впилась ещё одна сущность. Врагов осталось четверо. Не мало, но, по крайней мере, меньше, чем в начале. И сущностям мы с Кристиной пока, похоже, не интересны — мёртвая добыча для них явно предпочтительнее, чем живая.

Справимся… Должны справиться. Меня беспокоил главный вопрос: где Мишель⁈ Его я по-прежнему не видел.

И не придумал ничего лучше, кроме как заорать:

— Ваше высочество! Вы здесь? Отзовитесь!

Тишина. А мне снова пришлось уходить от стремительного удара мечом. Я сделал обманное движение вправо, сам ушёл влево.

Реакция рыцаря оказалась предсказуемой — его меч рубанул с правой стороны, по тому месту, где я, в его представлении, должен был оказаться.

— Игрушки новые, прошивка старая, — буркнул я. — Крепче вы стали, умнее — нет.

Бросок. Цепь обвила запястье рыцаря, закрытое латной перчаткой. Рывок. И вполне человеческий вопль — Капитану Чейну удалось сделать то, что Косте Барятинскому было не по силам. Рыцарь выпустил оружие.

Удар в прыжке — ногой в грудь, закрытую доспехом. И снова — всё, чего смог бы добиться посредством такого удара Костя Барятинский — отбил бы ногу. Себе, разумеется. Но Капитан Чейн был сильнее и тяжелее Кости.

Рыцарь от удара согнулся и попятился. Отлично! И меч, который он выронил — хоть я и ожидал подставы — не растворился у меня в руке. Нормальное, вполне приличное оружие. Которым я и рубанул рыцаря по склоненной шее.

Есть! Мне под ноги рухнула ещё одна туша, закованная в доспехи — к которой немедленно устремились сущности.

От удара третьего рыцаря я ушёл, прыгнув вперёд — через окутанное серым туманом тело его товарища. Тут же развернулся к последнему врагу лицом. Мне показалось, или в его движениях появилась растерянность?.. Нет. Не показалось.

— Хозяин! — каким-то на удивление писклявым, визгливым голосом позвал он. — Помогите!

Бестолково рубанул мечом.

— Кричи громче, — усмехнулся я. — Хозяин обедать пошёл.

— Нет! Он здесь! Он должен быть здесь!

— Эх, малыш, — я покачал головой.

Шагнул в сторону — так, чтобы удобнее было размахнуться и рубить. Понял уже, что в бою с рыцарями меч — оружие более предсказуемое, а соответственно, более надёжное, чем моя цепь. Хотя, конечно, и не такое универсальное.

— Если бы ты знал, скольким таким дуракам, как ты, твой хозяин задолжал — рванул бы отсюда прочь. Только пятки бы сверкали.

— Нет! — всполошился рыцарь. — Хозяин придёт! Он не обманет нас!

— Тоже очень надеюсь, что придёт, — кивнул я. — Только вот ты этого уже не увидишь.

Приспешник Локонте взвыл от злости. Ухватив меч наперевес, рванул ко мне — явно планируя развалить моё тело на две части. Я сместился в сторону и оказался у него за спиной. Удар!

И ещё одно рыцарское тело лишилось головы.

А я обернулся к Кристине. И увидел, что не все подручные Локонте идиоты — один из двух оставшихся противников Кристины улепетывал прочь.

Он карабкался на вершину холма — явно стремясь нырнуть в радужную расщелину, из которой вывалились мы. Понял, что пахнет жареным, и дал дёру.

Я бросился за ним. Кристина добивала последнего рыцаря, и я был уверен, что справится она с этим не хуже меня.

Но догнать единственного не-идиота не успел. Он вдруг резко остановился — так, словно наткнулся на бегу на какое-то препятствие. Хотя до расщелины ещё не добежал.

Вспышка! И белые магические искры, окутавшие фигуру рыцаря. Его отбросило назад.

Когда я подбежал, понял, что поговорить с парнем, кем бы он ни был, уже не получится. Его с аппетитом уничтожали сущности.

Локонте не прощал подручным дезертирства. Он, видимо, каким-то образом ухитрился создать тут магическую защиту — не позволяющую охранникам сбежать от охраняемого объекта.

Ну, ничего нового, в общем-то — гуманного отношения к трудящимся от этого выродка никто и не ждал. Вопрос — где, чёрт его подери, этот самый охраняемый объект⁈ Куда пропал Мишель — который просто обязан находиться здесь⁈

Глава 5 Михаил Семенович Захаров

— Ваше высочество! — снова проорал я.

Догоняя рыцаря, успел немного подняться на холм. Огляделся.

Серый клубящийся туман, копошащиеся у трупов сущности. Радужная прореха у вершины холма. Внизу холма — Кристина, добивающая последнего врага… Точнее, добившая. Рыцарь повалился Кристине под ноги.

Она оглянулась, нашла меня глазами. И принялась быстро карабкаться по склону ко мне.

— Есть идеи, куда подевался Мишель? — я продолжал оглядываться по сторонам.

Но пока не видел ничего нового — куда ни взгляни, кругом серый туман.

— Он где-то здесь, — сказала Кристина. — Если бы его сожрали сущности, никакого смысла в охране уже бы не было.

— Обнадежила, — вздохнул я. — Спасибо, Кэп. Другие новости будут?

—… но нам на глаза Мишель не показывается, — спокойно закончила Кристина. — Спрятался. Ну, или его спрятали.

— Хм-м. — Я нахмурился. — Ну, если действительно замуровали так, что шевельнуться не может — это одно дело. Хотя разрази меня гром, если понимаю, для чего Локонте его прятать. А вот, если сам… Тогда почему не выходит?

— Потому что Мишель видит то, что видит.

Кристина ткнула меня пальцем в грудь. И обвела им круглую дыру на куртке — которую оставила пуля. Весьма вероятно, та самая, что оборвала жизнь Капитана Чейна.

— О, ч-чёрт… — оглядев себя, проговорил я.

Кристина кивнула:

— Именно. Посмотри на нас обоих и подумай — будь ты на месте Мишеля, стал бы показываться на глаза таким странным личностям?

Она провела руками по бокам — так, будто кольчуга была форменным платьем. Н-да, а ведь на кого-то, похоже, шкурка из мира Аристократов села лучше, чем своя собственная.

— Резонно, — согласился я. — И как его выманить? Пока сущности не закончили с закуской, и не принялись за нас?

— А ты уверен, что его стоит выманивать? — Кристина нахмурилась. — Как ты собираешься объяснять… вот это всё? — Она коснулась ладонью моей щеки.

Я потёр другую щеку и вспомнил, что брился в последний раз ещё до ареста. То есть, получается, дней за пять до расстрела. У щетины было время отрасти.

— Я уверен, что Локонте уже где-то на подходе, — сказал я. — И когда тут начнётся замес, мне хотелось бы, чтобы Мишель находился на глазах у нас, а не у него. Взять Его высочество в заложники — в создавшейся ситуации для Локонте самое очевидное и разумное решение. На фоне этого то, как мы с тобой выглядим — ерунда. Наплетём чего-нибудь, не впервой.

— Да, согласна, — подумав, кивнула Кристина. — Значит, надо каким-то образом дать знать Мишелю, что мы — это мы. Я думаю, что он нас видит, но о чём говорим между собой — не слышит. Иначе давно бы догадался. Конечно, самый простой вариант — позвать его по имени…

— Вот уж это делать точно не стоит, — покачал головой я. — Мы понятия не имеем, что это за место, и как Локонте может за ним наблюдать. Так что держимся за легенду. Мишель — великий князь. Соответственно, и обращаться к нему надо, как к великому князю. А вот, как дать ему знать, что мы — это мы… — я задумался. И крикнул: — Ваше высочество! Возможно, вам будет интересно узнать, что брошь в виде стрекозы, которую вы передали через мою сестру госпоже Нарышкиной, она носит не снимая! Аполлинария Андреевна просто без ума от вашего подарка!

Застыл и принялся ждать. Не зря.

— Константин Александрович? — несмело прошелестело сквозь туман. — Господин Барятинский? Неужели это вы?

Сообразил, слава тебе господи.

— Я. А это — госпожа Алмазова, дочь Марии Петровны, — я положил руку Кристине на плечо. — Где вы, Ваше высочество? Мы не видим вас.

— Здесь, — прошелестел туман. — А вы уверены, что я… э-э-э… действительно могу показаться?

— Можете, — заверил я. — С нами вы будете в полной безопасности.

— Ну что ж… — в этих словах мне послышалось изрядное облегчение.

И тут же метрах в десяти от нас, ниже по склону, часть тумана приподнялась над землей. Выглядело это так, будто кто-то сбросил с себя одеяло. В известном смысле оно, наверное, так и было.

Поначалу я решил, что мне кажется. Даже глаза протёр. А потом понял, что происходит — и взвыл от досады.

Его высочество великий князь Борис Александрович был одет в простую синюю рубашку, штаны с ремешком и картуз. Так мог бы одеваться паренёк с рабочей окраины — из бедной, но приличной семьи. Так мог бы одеваться Мишель — до того, как стал бароном Пущиным.

Собственно, если зрение меня не обманывало, именно он сейчас перед нами и стоял. Личина великого князя растворилась, как не было.

С языка рвалось много слов. Произносить в обществе Кристины и Мишеля не стоило ни одно. Я сделал над собой невероятное усилие и промолчал.

А вот Кристина молчать не стала.

— Это… что? — пробормотала она. — Это, вообще, кто⁈

Мишель грустно улыбнулся.

— Михаил Семенович Захаров, к вашим услугам. Так меня звали до того, как проявился магический дар, и я стал бароном Пущиным. Мой отец — рабочий на вагоноремонтном заводе.

— Но… почему ты так выглядишь?

— Если попытаться увидеть в действиях Изнанки какую-то логику, — задумчиво проговорил я, — то можно предположить, что она отражает облик, который наиболее комфортен для носителя. Мишель, из которого попытались сделать аристократа, в душе, видимо, остался тем, кем был — парнем с рабочей окраины. А вот мы с тобой…

— Стали тем, кем хотели бы себя видеть, — поспешно подсказала Кристина. — В душе. В мечтах!

— Да, — ухватился за подсказку я. — Конечно. В мечтах.

— Здорово! — простодушно восхитился Мишель. — Костя, ты такой… такой мужественный! Чёрт возьми, у меня даже слов нет, чтобы передать! А Кристина Дмитриевна по-прежнему потрясающе красива, — он отвесил Кристине поклон. — Примите моё восхищение, госпожа Алмазова.

— Да погоди ты с восхищением, — отмахнулся я. — Локонте тебя уже видел — такого? Что вообще было, расскажи?

— Я, как мы с тобой условились, в обличье великого князя сидел в твоей комнате, — принялся докладывать Мишель. — У вас в Барятино. Читал книгу аббата Кальне — потрясающее сочинение, к слову! Я так рад, что…

— Дальше, — перебил я. — О книжках поговоришь с великой княжной.

— Дальше раздался взрыв. Дом затрясся. Я хотел было встать в дверной проём, как это рекомендуют делать в таких ситуациях, или спрятаться в ванной комнате, но вспомнил, что ты велел не пугаться, ничему не удивляться и самостоятельно ничего не предпринимать. И я остался сидеть на кровати. Скоро в стене появился портал. Хотя в тот момент я, конечно, не понимал, что это такое — никогда прежде подобного не видел. Из портала выскочили двое с размытыми лицами. Я успел увидеть, как в дверях комнаты появился ты. А потом — всё. Мне на голову надели мешок, и в ту же секунду будто земля ушла из-под ног, я потерял сознание. Когда очнулся, находился уже тут. Понял, что я выгляжу так, как выгляжу. А ещё — что меня охраняют. Те шесть рыцарей, которых вы перебили.

— Ты с ними о чём-нибудь говорил?

— Нет. Ты же велел не болтать, пока не спросят. Ну, я и помалкивал. Пытался понять, что это, — Мишель показал на серый туман у ног.

— Понял? — заинтересовался я.

— Нет. Но обнаружил, что при желании я могу укрыться в этой субстанции. Если хорошенько пожелать — она укутает меня полностью.

— Любопытно, — проговорила Кристина. — А сущности тебя не трогали?

— Сущности? — удивился Мишель.

Кристина показала рукой — на то, что догрызало рыцарей.

Мишель вздрогнул. Пробормотал:

— Н-нет. Меня никто не трогал. Они тут до сих пор даже не показывались.

— Это хорошо, — кивнул я. — А дальше?

— А дальше появились вы. И я решил, что лучшее, что могу сделать — спрятаться. Я ведь не был больше великим князем. И не знал, кто вы такие. Звуки различал, но только если говорили громко. Когда ты меня позвал, я услышал. Но не рисковал появляться до тех пор, пока…

— Ясно, — оборвал я. Повторил: — Молодец. Всё сделал правильно.

Мишель раздулся от гордости.

— Подожди, Костя, — Кристина покачала головой. — Я не понимаю. Если Локонте увидел Мишеля вот таким — значит, он уже знает, что похитил не того человека? Не великого князя?

— Не факт.

— Почему?

— Ну, вспомни, о чём мы только что говорили. Если предположить, что Изнанка действительно отражает… скажем так, воображаемый облик человека, то великий князь мог появиться тут в каком угодно виде. Лично я понятия не имею, что творится у него в голове. А он, может, изо всех сил мечтает стать таким, как Мишель. В смысле, таким, как Михаил Семёнович Захаров — обычным парнем, которому не нужно быть великим князем. Наследником престола, и всё такое прочее.

— Скорее, великий князь пожелал бы стать героем какого-нибудь романа, — задумчиво сказала Кристина. — Диккенса, например. Его высочество очень много читают.

— Запросто, — согласился я. — Мог и на этой почве двинуться. А Локонте с великим князем хорошо знаком — раз. И о свойствах Изнанки знает, думаю, побольше нашего — два. Потому и не удивился. И ничего не заподозрил. Ну, то есть, я надеюсь, что ничего. Пока.

— Да. Вероятно, ты прав, — согласилась Кристина. — Если бы заподозрил, то… — она благоразумно не договорила.

Сообразила, видимо, что пугать Мишеля ещё больше не стоит, и так натерпелся.

А в следующий миг земля, или что уж это было у нас под ногами, содрогнулась. Мы, все трое, обернулись, глядя на вершину холма.

— Что это? — пробормотал побледневший Мишель.

Над вершиной появилась и начала стремительно расширяться до боли знакомая радужная трещина.

— А это, Ваше высочество, к вам, — вздохнул я. — Хорошо бы, конечно, чтобы Витман, а не Локонте. Но что-то мне подсказывает, что Витман вряд ли бы успел так быстро обернуться… А значит, не будем терять время. Прячься, Мишель.

— Где?

Я с трудом удержался, чтобы не ответить в рифму. Ткнул пальцем себе под ноги:

— Тут! Сам же говорил, что научился. Вот и давай, используй новые полезные навыки. Сущности тебя не жрут, проверено.

— А почему, кстати? — задумалась вдруг Кристина. — И на нас — почему они не нападают?

— Потому что мы не используем магию, — сообразил я. — Ну, по сравнению с этими куклами Локонте, которых он накачал магией под завязку — считай, не используем. Рыцари сейчас — более лакомый кусок. Раньше, чем сущности их дожрут, о нас и не вспомнят.

— Если мы не будем использовать магию, — уточнила Кристина.

Зря это она. Мишель тут же встрепенулся:

— Но как же вы можете её не использовать? Вы ведь не справитесь с Локонте без магии?

— Там разберёмся, — буркнул я. — А ты — чтоб скрылся и не показывался! На провокации не поддаваться! Лежать тише, чем покойник в гробу. Задача ясна?

— Да, капитан, — вытянулся Мишель.

— Действуй.

Мишель неловко улёгся на землю. Сложил руки на груди — и правда, как покойник. Серый туман клубился вокруг него.

И… ровно ничего не происходило. Никаких признаков того, что Мишеля сейчас укроет «одеяло».

— Ну, чего ты? — поторопил я.

— Не знаю, — растерянно отозвался Мишель. — Я пытаюсь спрятаться, но не получается!

— Пытайся дальше, — приказал я.

И встал так, чтобы загородить Мишеля собой.

С холма в нашу сторону уверенно топал знакомый «дьявол» в рогатом шлеме. Земля под его ногами содрогалась. Кристина встала плечом к плечу со мной. Я заметил, как она побледнела.

— Неужели господин Витман не успел подтянуть подкрепление? — услышал я отчаянный шёпот. — Он ведь обещал!

— Уверен — он делает всё, что может, — я сжал её плечо.

— Но почему тогда…

— Потому что лично я понятия не имею, как течёт время здесь, в Изнанке. Может, в реальном мире прошли те же полчаса — а может, всего одна минута… Мишель! — не оборачиваясь, позвал я. — Сколько, по-твоему, ты здесь находишься?

— Мне кажется, что уже вечность, — откликнулся Мишель. Он, судя по сосредоточенному пыхтению, не оставлял попыток спрятаться в тумане. — Неделю, не меньше. Я десяток раз засыпал и просыпался, думал уже, что со скуки с ума сойду. Хотя голода, как ни странно, не чувствовал.

— Ну, вот, — сказал Кристине я. — А у нас и суток не прошло. Что и требовалось доказать.

Кристина стиснула зубы.

— Ты — не высовывайся, — приказал Мишелю я. — Без моей команды ни во что не лезть! Ясно?

— Да, но…

— Ясно⁈ — повысил голос я.

— Да, капитан, — обреченно вздохнул Мишель.

— Ну вот. Другое дело.

Моё предплечье обвила цепь. Кристина перехватила рукоять меча. Локонте стремительно приближался к нам.

* * *

В этот раз он не стал тратить время на разговоры. На попытках убедить меня перейти на свою сторону, видимо, поставил крест ещё в катакомбах. А перебитые рыцари, дожираемые сущностями у подножия холма, говорили сами за себя.

Я был уверен, что Локонте кинется на меня, но ошибся. Он набросился на Кристину. Почему-то решил начать с более слабого соперника. Атаковал так стремительно, что уже через полминуты звон мечей слился в непрерывный гул.

Локонте нападал, Кристина отражала атаки. Вертелась волчком, уходя от ударов. Локонте преследовал её — двигающуюся по непредсказуемой траектории. Это спасало Кристину, но затрудняло мои действия — я никак не мог выбрать момент, чтобы набросить на Локонте цепь. Так, чтобы она обвила шею этого выродка и не задела Кристину.

Бросок — мимо.

Бросок — мимо!

Локонте двигался намного быстрее, чем его подчиненные. А Кристина выдыхалась на глазах, всё-таки Локонте был в полтора раза больше неё. Да ещё увеличивал магией скорость и силу ударов.

— Сюда, тварь! — отчаявшись набросить на него цепь, крикнул я. — Пока ты пляшешь, цесаревич сбежал!

— Хорошая попытка, — не оборачиваясь, громыхнул Локонте.

Он, хоть и оказался к нам с Мишелем спиной, моим словам не поверил. И оборачиваться явно не собирался. С силой отвёл меч Кристины, столкнувшийся с его мечом. А следующим движением выбил оружие у неё из рук. Над головой Кристины сверкнул клинок.

— Нет!!!

Моя цепь выстрелила одновременно с тем, как образовался Щит.

Если я привык играть в нападении, то сильной стороной Мишеля была оборона. Я выстрелил в Локонте, а Мишель прикрыл Щитом Кристину. И теперь стоял рядом с ней.

— Благородно, — оценил Локонте, — но глупо, извините за прямоту. Мне всё равно придётся убить и эту милую барышню, и господина Барятинского. Вы мешаете, Ваше высочество. Будьте любезны отойти в сторо… — он не договорил.

Уставился на Щит, который Мишель продолжал удерживать между ним и Кристиной — заодно прикрывая себя. Перевёл взгляд на Мишеля — так, словно впервые его увидел.

И вдруг заорал:

— А ты ещё кто⁈

Глава 6 Путь в ловушку

Всю торжественность и величавость с Локонте как рукой сняло. Визг его напоминал вопли базарной торговки — обнаружившей вдруг, что уличные мальчишки увели у неё товар прямо из-под носа.

— Ты ещё кто⁈

— То есть, до сих пор этот вопрос тебя не беспокоил? — хмыкнул я. — Ты не знаешь цесаревича в лицо, или тебе просто было наплевать, что тащить?

— Это — Изнанка! — рявкнул Локонте. — Внешний вид не имеет здесь никакого значения! Человек может выглядеть как угодно!

Мы с Кристиной быстро переглянулись.

— Угадали, — шепнула она.

Я кивнул. Бросил Локонте:

— А раз не имеет, чего ты всполошился? Что началось-то? Нормально же сидели…

— Эта магия — не магия цесаревича! — Локонте указал на Щит в руках Мишеля.

— Ну да, — усмехнулся я. — Уж тебе ли не знать.

— Великий князь вообще не владеет боевой магией! — продолжал разоряться Локонте. Если и понял, что спалился, то или не обратил на это внимания, или ему было уже наплевать. — А этот Щит — пятого уровня!

— Пятого? — восхищенно взвизгнул Мишель. — Ого! Не ожидал. Костя, представляешь, у меня уже…

— Замолчи! — взревел Локонте.

Я понял, что следующим движением он таки сомнёт Щит и снесёт головы обоим — и Кристине, и Мишелю. Поспешно вмешался:

— То есть, ты всё-таки не разглядел, кого украл? Ну, что сказать — соболезную. Внимательнее надо быть. Проверять товар, не отходя от прилавка.

— Ты… Ты… — теперь Локонте обращался ко мне.

Аж латы раздулись от негодования. Из-под шлема, казалось, вот-вот дым повалит. Н-да, если его сейчас на нервной почве хватит удар — забавно получится.

— Ты… Clochard… Ton sale petit monde…*

— Чш-ш, — оборвал я. — Придержи коней! Не тебе рассуждать о моём мире. Убери меч.

В ответ Локонте крепче перехватил рукоять. Занёс клинок выше.

— Я убью их обоих!

— Не ломай комедию, — поморщился я. Бросил Мишелю: — А ты убери Щит… Я тебя обыграл. Цесаревича здесь, как видишь, нет. Где он — ты не знаешь. Это знаю только я. Убьёшь моих друзей — будешь сражаться со мной.

— И у тебя есть сомнения, кто победит в этом поединке? — проскрежетал Локонте. — Если так, то ты весьма наивен.

— А ты — идиот. Это слово, насколько я знаю, на твоём языке звучит так же, как на русском.

Локонте взревел.

— Ну-ну, — успокоил я, — не бесись. Включи голову и подумай. Если ты убьёшь меня, то до цесаревича не доберёшься никогда. Никто, кроме меня, не знает, где он.

И я ведь даже почти не соврал.

Где находится настоящий цесаревич, знает Вова — но Локонте понятия не имеет, кто такой Вова. И точно не сумеет его вычислить. В общих чертах что-то знает Витман — но, по большому счёту, тоже немного. Какой-то гараж где-то в Чёрном городе — да мало ли в Чёрном городе гаражей! Сегодня гараж есть, завтра на его месте — склад, бордель или прачечная. Инструкции на случай, если я вовремя не выйду на связь, у Вовы чёткие. Искать его и цесаревича будут долго. И не факт, что сумеют найти.

— Операцию спланировал и осуществил я один, — продолжил я. — Тайная канцелярия не в курсе. Ну, об этом ты, полагаю, знаешь.

Самодовольная усмешка — которая угадывалась даже под забралом шлема. Не зря — ох, не зря я запретил Витману искать Мишеля силами его сотрудников! Крыс в тайной канцелярии по-прежнему до чёрта.

Были опасения, что Локонте мог прознать о Мурашихе. О том, что мы с Витманом притащили в тайную канцелярию прорицательницу. Но Витман поклялся мне, что уж за эту операцию он отвечает головой — и не подвёл. Судя по всему, о Мурашихе Локонте не докладывали, иначе бы он быстро сложил два и два. Догадался бы, что я блефую — и тогда неизвестно, чем бы сейчас всё закончилось.

Но Локонте выглядел растерянным — если можно сказать это о трёхметровом гиганте, закованном в латы. Он с большим удовольствием превратил бы меня в мокрое место. Но тем самым одним махом оборвал бы единственную ниточку, ведущую к цесаревичу.

— Убери меч, — повторил я, — не отсвечивай. Уже и рука затекла, небось.

Локонте пыхтением изобразил негодование, но меч опустил.

Мишель тоже убрал Щит. Замешкался, а вот Кристина медлить не стала — тут же ринулась ко мне. Точнее, попыталась ринуться. Локонте перехватил её движение и поймал шею Кристины в локтевой захват.

Мишель вскрикнул. Я застыл на месте. А Локонте садистски рассмеялся.

— Девочка, — ласково сказал Кристине. — Если ты таким образом надеялась обрести защитника — боюсь, я тебя расстрою. Мне ничего не стоит убить вас всех троих.

— Но почему-то не убиваешь, — буркнул я.

— Верно, — согласился Локонте. — Вы мне не нужны. Мне нужен великий князь. И если ты, — он повернулся ко мне, — отведёшь меня к нему, я, так и быть, отпущу твою подружку.

Что ж, пока всё шло так, как задумывалось. Только вот Кристина о моей задумке не знала. Посвящать её в детали я не стал. Так же, как и Мишеля.

Кристина побледнела, Мишель, наоборот — побагровел.

— Костя! — крикнула Кристина. — Не смей отдавать ему цесаревича!

— Отпусти её! — сжимая кулаки, потребовал Мишель. — Возьми в заложники меня!

Стоит ли говорить, что их вопли Локонте пропустил мимо ушей. Он смотрел на меня.

— Гарантии? — спросил я. — Как я могу быть уверен в том, что после того, как отведу тебя к цесаревичу, ты нас не убьёшь?

— Никак, — ухмыльнулся Локонте. — Никаких гарантий. Разве что моё честное благородное слово.

— То есть, действительно никаких, — кивнул я.

Локонте скрежетнул зубами.

— У тебя нет выбора.

— У тебя — тоже.

— Клятва дворянина, — сказал вдруг Мишель. — Пусть этот человек принесёт родовую клятву!

— Сомневаюсь, что выродков вроде него хоть как-то беспокоит честь рода, — буркнула Кристина.

А Локонте за предложение Мишеля ухватился с готовностью.

— Клятву? — ухмыльнулся он. — Что ж, охотно.

— Один такой уже давал родовую клятву, — вспомнив Рабиндраната, проворчал я, — ни секунды не сомневаясь в том, что её нарушит. Рассказать, чем всё закончилось?

— Не сравнивай меня с глупым мальчишкой, — надменно процедил Локонте. То есть, историю Рабиндраната он знал — ещё одно подтверждение личности. — Родовая клятва?.. Что ж, пусть будет родовая клятва. — Локонте поднял ладонь. — Клянусь, что если ты отведёшь меня к цесаревичу, то я не причиню вреда ни тебе, ни твоим друзьям, — по ладони пробежали магические искры.

Сущности, которые ещё во время нашего поединка заметно оживились и отвлеклись от рыцарей, теперь, очевидно, пришли к выводу, что Локонте — тоже вполне себе интересная добыча. Устремились к нам.

Локонте это заметил. Процедил:

— Отсюда надо выбираться. Идём, — и устремился к той радужной трещине-порталу, из которой появился.

— Мы уйдём тем же путём, которым прибыли, — сказал я. — Он приведёт нас прямо туда, где скрывается цесаревич.

— О, нет! — Локонте погрозил мне пальцем. — Хочешь заманить меня в ловушку?

Я принял максимально простодушный вид.

— И в мыслях не имел. Хочу побыстрее отвести тебя к цесаревичу и освободить своих друзей.

— Ты врёшь!

— Хочешь, чтобы я тоже принёс родовую клятву?

Разговаривать с существом, лицо которого закрыто забралом шлема, не видя мимики — удовольствие ещё то. Но всё же эмоции Локонте я улавливал.

— Хочу, — ухмыльнулся он.

— Ну, что ж… — Я поднял ладонь. — Клянусь, что путь, которым пришли сюда мы, не приведёт тебя в ловушку.

Ладонь окутали магические искры.

Кристина удержалась, не ахнула. Ахнул Мишель. Обескураженно пробормотал:

— Костя… Как ты можешь…

— Идём, — отрезал я.

И устремился к той расщелине, из которой вышли мы. Она затягивалась на глазах, становилась всё меньше. Нужно было спешить.

— Нет! — отрезал Локонте.

— Что такое? — я обернулся.

— Я не верю тебе!

— Несмотря на родовую клятву, которую я принёс?

Локонте замялся.

— По себе людей не судят, дружок, — вздохнул я. — Я — не ты. Я не обманываю. Идём.

Локонте заметно колебался. Желание добраться до цесаревича как можно быстрее боролось в его душе со страхом угодить в западню. И страх в итоге победил.

— Нет!

— Клятвопреступнику тяжело поверить в то, что для кого-то такие слова, как верность клятве — не пустой звук, — вздохнул я. — Ты не в силах поверить в то, что я сдержу слово, оттого, что самому его нарушить — раз плюнуть. Что ж, понимаю.

— Иди за мной, — процедил Локонте. — Тебе ли рассуждать о чести, clochard? В твоём мире…

— Ещё одно слово о моём мире — глотку перережу, — пообещал я.

Локонте ухмыльнулся. И принялся взбираться на холм, таща за собой Кристину.

— О чём это он? — спросил Мишель.

— Не обращай внимания, — буркнул я. И пошёл за Локонте.

— Что же теперь будет, Костя? — пробормотал Мишель.

— Не причитай, — прикрикнул я. — Иди. — Понизил голос и прошептал: — Помни главное: твоё дело — не мешаться.

— Но…

Я стиснул локоть Мишеля. Понял, слава богу. Заткнулся.

Мы приближались к расщелине.

— В портал войдём все вместе, — объявил Локонте. Свободной рукой подцепил за шиворот и притянул к себе Мишеля. — Ты — тоже с нами, — повернулся ко мне. — Мне не нужны сюрпризы!

Я пожал плечами. Шагнул к Кристине и взял её за руку.

— Идём, — скомандовал Локонте.

И мы дружно шагнули вперёд.

В этот раз портал сработал штатно, задержать нас в Изнанке ничто не пыталось. Шаг — и появилось уже знакомое ощущение, будто земля уходит из-под ног. Темнота, жутковатое чувство безвременья. Сонм разноцветных искр, с сумасшедшей скоростью несущихся мимо…

И вот мы уже — в каком-то помещении.

Почувствовал я это раньше, чем увидел. Просто понял — мы не в Изнанке, мы в реальном мире. Зрение, как и в прошлый раз, обрёл не сразу, от искр ещё долго рябило в глазах.

А едва начав осматриваться, я с изумлением понял, что помещение узнаю.

Это были покои матери Кристины, Марии Петровны Алмазовой.

Вот стол, вокруг которого мы тогда сидели. Вот диванчик, на который прилегла в тот день измученная Клавдия. Даже прозрачный чайник, наполненный целительским отваром, на месте! И пузатые глиняные чашки стоят на том же серебряном подносе. А шторы опущены — видимо, за окном всё ещё ночь…

Я похолодел. Неужели ошибся? Отчего-то был уверен, что Локонте не рискнёт пробивать портал, находясь на чужой территории. Полагал, что он будет действовать из собственного логова.

Значит, ошибся. Или же… Я повернулся Локонте и застыл.

Да, я ошибся. Но не в определении помещения, из которого будет действовать враг. Я ошибся в определении личности.

Кристину держал за руку не доктор Юнг — к которому, как рассуждали мы с Витманом, сходились все нити. Её держала за руку собственная мать. Мария Петровна Алмазова.

— Мама⁈ — взвизгнула Кристина.

Должно быть, она тоже обрела зрение после прохождения портала. И привычный облик к Кристине вернулся — так же, как и ко мне.

Мария Петровна холодно усмехнулась.

— Я тебе не мать. — Она смотрела куда-то в сторону. Куда-то мимо Кристины. Слова звучали глухо и отстраненно. — Ты — такая же моя дочь, как он, — Мария Петровна кивнула на меня, — внук князя Барятинского. И вы оба знаете об этом.

Меча в руках у Марии Петровны больше не было. Зато откуда-то появился кинжал — я был готов спорить, что узнал его. Тот самый, что торчал когда-то из спины «куклы» — которую я уложил вместо себя на кровать в своей комнате в Академии. То самое навершие с фамильным гербом Алмазовых… Теперь острие кинжала касалось горла Кристины.

— Госпожа Алмазова, вы, должно быть, бредите, — пробормотал Мишель.

Я отчего-то думал, что его маскировка от перемещений в Изнанку и обратно слетит, но, видимо, амулеты тайной канцелярии оказались достаточно сильными. Мишель снова выглядел как великий князь.

— Я не целитель, но даже я чувствую, что у вас расстроено сознание! Вам необходима медицинская помощь…

— Замолчи! — рявкнула Алмазова.

Она повернулась к Мишелю, но смотрела на него так же, как на Кристину — будто поверх головы.

— Глупые, самонадеянные дети! Что вы можете понимать во взрослых играх⁈

— Зачем тебе это? — прохрипела Кристина. — Я не понимаю… Ты — первая статс-дама Империи! Подруга самой Императрицы! У тебя и так есть всё, чего только можно пожелать! Почему… Как тебя купили⁈

Мария Петровна расхохоталась. Я понял, что её смех отдает безумием — тем, что слышал когда-то в голосе несчастной госпожи Ивановой.

— О, милая наивная девочка! В этом мире продаётся и покупается всё. Если что-то нельзя купить за деньги — этому чему-то можно назначить иную стоимость. Твой отец никогда не ценил меня так, как должно! Я, первая статс-дама Империи, была для него всего лишь любовницей! Одной из многих — в бесконечной череде женщин. Он никогда не предлагал мне обвенчаться. О том, что ты — его дочь, не знает никто, кроме Её Величества. И я сама молчу об этом вот уже семнадцать лет! Семнадцать лет я — лишь тень твоего отца. А ему наплевать на меня! Вот уже полгода он даже не смотрит в мою сторону.

— Неправда! — возмутилась Кристина. — Ты думаешь, я не знаю? Ты же сама его прогнала! Это было в твои именины, отец примчался к тебе сразу, как только сумел уйти со службы. Он, конечно, опоздал, но…

— Да, — Мария Петровна вскинула голову, — прогнала! Потому что я не в силах больше терпеть эту ложь!

— Давай поговорим с отцом. Я уверена, что он…

— Нет! — кинжал в руке сумасшедшей тётки сверкнул. — Поздно! Я уже добилась всего, чего хотела. Я уже — много выше, чем он!

— Я не верю, — упрямо пробормотала Кристина. — Не верю, что это сделала ты! Неужели ты правда способна меня убить?

— Не сомневайся, моя дорогая, — Мария Петровна улыбнулась. В голосе послышалась сладкая интонация Локонте — от которой даже мне стало не по себе. — Я давно переступила черту, за которой нет возврата… Где цесаревич⁈ — сумасшедшая повернулась ко мне. — Называй адрес, и я открою портал! Быстро — иначе она умрёт. А я займусь вторым заложником, — Мария Петровна кивнула на Мишеля.

— Поговори с отцом! — прохрипела Кристина. — Умоляю, поговори с ним!

— Нам не о чем разговаривать, — отрезала Алмазова. — Всё, чего я хочу теперь — увидеть, как этот негодяй упадёт к моим ногам.

— Упаду охотно, — раздался вдруг от окна знакомый низкий голос. — Хоть сию секунду — если это доставит вам удовольствие.

Плотные шторы, свисающие до самого пола, разошлись. Из-за них к нам шагнул Витман.

Я с облегчением выдохнул.

Попенял:

— А я уж вас заждался, Эрнест Михайлович. Решил, грешным делом, что не догадаетесь, где нас искать.

— Помилуйте, Константин Александрович, — Витман развёл руками. — Ну мы же не дети малые, в конце концов. Очевидно было, что наш злоумышленник наотрез откажется возвращаться туда, откуда прибыли вы — во избежание ловушки. Что предпочтёт вернуться в собственное логово. А уж определить точное место, из которого недавно был прокинут портал, даже при том уровне маскировки, что на него наложен, для тайной канцелярии — пара пустяков.

— Вот как⁈ — рявкнула, оборачиваясь к Витману, Алмазова.

Она снова смотрела как будто поверх него.

— Новая разработка, — словно извиняясь, объяснил Витман. — Вам, вероятно, ещё не успели доложить. Отпустите Кристину, мсье Локонте. Вы проиграли.

* * *

*Clochard… Ton sale petit monde… — Бродяга… Твой грязный ничтожный мир… (фр.)

Глава 7 Пусть свершится то, что должно

— О, нет! — вместо того, чтобы отпустить Кристину, Алмазова только удобнее перехватила кинжал. — От того, что вы, господин Витман, устроили здесь засаду, не изменится ровным счётом ничего. Мне всего лишь придётся убить ещё вас и ваших подручных, сколько бы их тут не было. В том, что я в состоянии это сделать, сомнений, надеюсь, нет? Если хотите сохранить жизнь себе и дочери — не мешайте! — Алмазова повернулась ко мне. Повторила: — Адрес — где ты прячешь цесаревича! Говори!

— Я не знаю адреса.

Я быстро переглянулся с Витманом, он едва заметно кивнул. Пока всё шло по плану. Охота на живца удалась, мы вытащили Локонте туда, где его теоретически можно было нейтрализовать.

Предлагая Локонте вернуться тем порталом, которым в Изнанку пришли мы, я серьёзно рисковал. Если бы он вдруг согласился, это создало бы массу сложностей для Витмана — засады в том месте действительно не было, оттого я так легко и принёс клятву. Но в итоге, рискнув, оказался прав: Локонте мне не поверил. Мои уговоры, как я и рассчитывал, лишь убедили его в том, что этим порталом возвращаться нельзя. И Локонте выбрал путь, который привёл его в ловушку.

Теперь, для того, чтобы её захлопнуть, не хватало единственного действующего лица. И я тянул время, как мог — не понимая, почему это лицо не появляется на сцене.

— Цесаревич — в Чёрном городе, — сказал я. — Вам, полагаю, не хуже меня известно, как в этом районе обстоят дела с присвоением адресов.

— Значит, меня отведёшь туда ты, — Алмазова повернулась ко мне. И снова она смотрела так, будто не видела меня — поверх моей головы. — Право, мне всё это уже до смерти надоело! Ты — отведёшь — меня — к цесаревичу!

Голос Алмазовой вдруг изменился. Он зазвучал гулко, каждое слово как будто сопровождалось эхом. И с каждым словом в воздухе сгущалось что-то едва ли не материальное. Казалось, что сам воздух начал давить…

Я, холодея, понял, что происходит.

Ментальная блокада!

То заклинание, которым Локонте пытался подчинить меня в телефонной будке. Я узнал его. А через секунду поневоле шагнул вперёд.

Моё тело сделало это без участия головы — точно так же, как тогда, в будке, поднималась моя рука, державшая пистолет.

Кристина в руках Алмазовой обмякла. Повисла, будто кукла-марионетка, у которой оборвали нити. Витман побледнел и стиснул зубы — он, как и я, ещё пытался бороться. А Мишель повалился на пол. Глаза его закатились. Мишель был без сознания. Он и Кристина — самые слабые из нас. Их магия не могла противостоять заклинанию такой силы.

Моя магия, впрочем, тоже. Тогда, два месяца назад, я сумел не поддаться воздействию Ментальной блокады, вероятно, потому, что находился вдали от Локонте. А сейчас женщина, которая до сих пор была для меня лишь матерью Кристины, в отношении которой у меня не было и тени подозрений, стояла рядом со мной — буквально в двух шагах.

И я был не в силах сопротивляться могуществу этой женщины. Сделал ещё один шаг. А в следующий миг голова взорвалась болью.

— Ты отведёшь меня к великому князю, — я услышал это не ушами. Слова раздавались прямо у меня в голове. — Отведёшь — или попрощаешься с разумом навсегда!

Я промолчал. Тратить силы на ответ показалось глупым. Ответ был очевиден.

— Отведёшь! — взревела Алмазова.

Боль усилилась. Я понял, что ещё немного, и тоже потеряю сознание.

Это было бы, пожалуй, неплохо — если бы хоть кто-то мог дать гарантию, что очнусь не тупорылым овощем.

— Я вот-вот раздавлю твои жалкие мозги, — прошелестело у меня в ушах. — Почему ты сопротивляешься? Этот мальчишка тебе — никто! Уступи — и боль уйдёт. Уступи мне…

В этот раз я ответил. И даже слов не пожалел. Но, судя по возмущенному воплю, Локонте ждал не такого ответа. Боль усилилась — хотя до сих пор казалось, что уже некуда. В глазах у меня потемнело.

Я не сразу понял, что новый голос, прогремевший в комнате, действительно реален. Что это не отголосок моего перегретого, стараниями Локонте завязанного в узел восприятия.

— Прекратить! — услышал я.

Когда боль отпустила настолько, что смог сфокусировать взгляд, увидел изумительную картину.

Мария Петровна Алмазова и Император Всероссийский Александр Четвёртый Романов стояли друг напротив друга. Каждый из них держал перед собой личное оружие — светящуюся булаву.

Если оружие Локонте я уже видел в Изнанке, то дерущегося императора до сих пор наблюдать не приходилось.

Кристина лежала на полу — надобность в ней, как в заложнице, отпала, и её попросту отшвырнули в сторону. Напав, император тем самым заставил Алмазову отменить Ментальную блокаду. Сил на то, чтобы удерживать заклинание, одновременно сражаясь с самым могучим магом Империи, у неё не было.

Император, собственно, и был той самой недостающей фигурой, которую я ждал. Обсуждая планы, мы с Витманом не строили иллюзий относительно своих возможностей — понятно было, что даже объединенных усилий всей тайной канцелярии на то, чтобы справиться с Локонте, не хватит. И для того, чтобы ловушка захлопнулась, Витман должен был посвятить в наши планы императора.

— Если вы убьёте меня, Ваше Величество, ваш сын погибнет! — услышал я истеричный вопль Алмазовой. — Только я знаю, как спасти его от страшного недуга! Только я, я одна!

— Это ложь, Ваше Величество, — прохрипел я.

Голос у меня осип, а в горло словно песка насыпали. Слова выговаривались с трудом.

— Знаю.

Светящаяся булава императора скрестилась с булавой Алмазовой. Оружие засверкало, рассыпая искры.

— Я не стану тебя убивать, — донесся до меня холодный голос императора — наполненный еле сдерживаемой яростью. — Я просто высушу тебя! Выпью твою магию полностью. Я хочу, чтобы у тебя не осталось сил сопротивляться.

Алмазова издала отчаянный, протестующий вопль.

То, что произошло дальше, оказалось неожиданным. Хотя, казалось бы: сколько раз я уже сталкивался с этой магией! Сколько раз сам её применял…

Когда облик Алмазовой поплыл и начал размываться, я поначалу решил, что у меня не до конца восстановилось зрение после Ментальной блокады. И лишь потом понял, что зрение здесь не при чём.

Красивое, тонкое лицо Алмазовой на глазах превращалось в круглую лоснящуюся физиономию доктора Юнга.

— Как мы с вами и предполагали, Константин Александрович, — услышал я удовлетворенный голос Витмана. — Рад, что не ошиблись.

Витман тоже, как и я, успел оклематься и наблюдал за поединком.

— Хотите сказать — вы с самого начала знали, что это не Мария Петровна? — изумился я. — Вы, что же — сумели пробить маскировку⁈

— Разумеется, знал, — сухо отозвался Витман. — И маскировка тут не при чём. Даже Кристина, несмотря на свою юность и доверчивость, не поверила в то, что её мать способна на такое злодейство! А я знаю свою жену вот уже более тридцати лет. И я абсолютно уверен, что…

— Свою жену? — зачем-то брякнул я.

Витман смерил меня ледяным взглядом.

— Мы с Марией Петровной обвенчаны — если ваш вопрос заключается в этом. Неужели я позволил бы своему ребенку родиться вне брака? Просто мы никогда не афишировали этот факт, о нём не знает даже Её Величество. Вероятно, поэтому не знает и Локонте.

Такого я почему-то не ожидал.

— Но почему же тогда… — начал было.

Витман поморщился:

— Семейные ссоры, Константин Александрович — тонкая материя. Всяко бывает, поверьте. Мария Петровна — женщина импульсивная. Да и сам я, гхм… тоже не подарок. Но, как бы там ни было, мы с Марией Петровной бесконечно преданы друг другу. И моя супруга никогда не стала бы нести здесь ту чушь, которую нёс этот подонок! Я с самого начала ни секунды не сомневался, что перед нами — Юнг. А то, что он слеп, стало лишь дополнительным подтверждением.

Слеп! Ну, конечно. Вот что означает странный взгляд «Марии Петровны» — поверх наших голов.

Глаза Локонте уничтожили сущности в Изнанке. Мы с Кристиной видели, как из-под его шлема повалил дым. И потом, когда Юнг, якобы отдавший все силы цесаревичу, пришёл в себя на полу его спальни, он ничего не видел. Клавдия сказала тогда, что зрение восстановится. Но, судя по всему, оно так и не восстановилось.

— Точно, — пробормотал я. — Мы ведь с вами ещё и поэтому подозревали Юнга!

Взгляд фальшивого императора насторожил меня ещё в допросной. И когда он попался на простую уловку — не увидел, в котором из карманов, правом или левом, у меня якобы гремит мелочь, — я почти укоренился в подозрении: Локонте слеп. Хоть и пытается маскировать это с помощью магии.

Витман кивнул. И добавил:

— Но мы с вами — это мы с вами. У нас работа такая, подозревать. А я хотел, чтобы Его Величество во всём убедились лично.

Его Величество убедились, причём весьма отчётливо. Это было ясно по бешеному рыку, долетевшему до нас.

— Ты⁈

Мы с Витманом едва не подпрыгнули.

— Как ты мог⁈ — прорычал император. — Мой сын вырос у тебя на руках! Ты присягал на верность нашему дому! Я наградил тебя личным оружием!

«Так вот почему у Юнга — такая же булава, как у Императора», — мелькнуло у меня в голове.

— Ты хочешь меня убить? — Голос Юнга был странно спокоен. — Что ж, убивай.

Булава в его руке истаивала на глазах. Император был сильнее этого подонка. Я понял, что в следующий миг Юнга он попросту сомнёт.

— Убивай! — услышал я. — И пусть свершится то, что должно! — В голосе Юнга прорезалось торжество.

Мне показалось, что ярость императора захлестнула уже саму комнату, в которой мы находились. И вот-вот захлестнет весь дворец. Весь город…

Однажды, при встрече с императором, мне уже доводилось испытывать это чувство. Подступающий ужас. Понимание, что через секунду мир загремит в тартарары…

— Нет!!! — заорал я.

И бросился к императору.

— Ваше Величество, нет! Он именно этого от вас и добивается! Он хочет, чтобы вы дали волю гневу. Если вы сейчас убьёте его, баланс в Империи будет непоправимо нарушен. Он именно этого ждёт!

Честно говоря, у меня абсолютно не было уверенности, что император услышит хоть слово из сказанного мной. Он выглядел человеком, которому наплевать уже на всё. В душе которого не осталось ничего, кроме жажды мести… А это чувство было мне слишком хорошо знакомо. Никакое другое желание не затмевает разум так крепко, как желание поквитаться с предателем.

Но император меня услышал.

Он правил Империей уже долгие годы. И все эти годы день за днём, час за часом учился принимать непростые решения. Учился становиться беспристрастным — и овладел этим умением в совершенстве. Он знал, как обуздать себя. Как заставить себя не поддаться собственному порыву… Булава в руке императора дрогнула.

А Юнг повернулся ко мне. Я впервые рассмотрел его лицо. Жутковатое зрелище — вместо обычных человеческих глаз в провалах глазниц светилась магия. В обычной жизни Юнг, наверное, каким-то образом это маскировал, а сейчас необходимость в маскировке отпала. Я физически почувствовал, как на меня плеснуло ненавистью.

— Как же я зол на тебя, clochard, — донеслось до меня яростное шипение.

Раздавленный силой императора Юнг лежал на полу. Подняться он даже не пытался.

— Вот уже год, как ты встаёшь у меня на пути! Каждый раз, когда я думаю, что победа близка, мои планы рушатся — из-за тебя!

Я развёл руками.

— Вот, и хотел бы сказать, что от души тебе сочувствую. Но…

— Я не раз пытался поговорить с тобой, — пропустив мою реплику мимо ушей, продолжил Юнг. — Но ты не желал меня слушать! Ты — глупый, самонадеянный мальчишка — убежден, что лучше всех знаешь, что нужно этому миру! Так вот: ты не знаешь ничего. Вообще ничего! Ты здесь — чужак. Там, где ты родился, давно позабыли магию. Там исчезли даже воспоминания о ней. Ты попросту не можешь ничего знать — clochard, бесприютный бродяга! Ты знаешь об устройстве мира ничтожно мало — однако снова и снова рушишь мои планы! Снова и снова пытаешься установить свои порядки! То, что могло произойти сейчас… Если бы Его величество меня убил — поверь, это было бы самое малое зло, которое грозило вашему миру! Его захлестнула бы чёрная энергия — но тем самым он обрёл бы спасение! Однако ты остановил императора. И теперь мы будем играть совсем в другую игру… Прощай, clochard! Будь ты проклят.

То, что случилось потом, произошло буквально в мгновение ока. Никто из нас не успел даже понять, что происходит — а уж тем более сделать.

Вокруг Юнга, лежащего на полу, образовалось радужное пятно. А в следующий миг Юнг провалился сквозь пол.

Радужная плёнка на паркете мерцала ещё секунду. Потом исчезла и она.

— Ушёл, собака, — досадливо, но без особого удивления прокомментировал Витман. — Видимо, путь отхода подготовил давно… Хотя — да и чёрт с ним. Теперь уже точно поймаем, никуда не денется. Зло, которое он творил в стенах дворца, уничтожено. Это — главное.

— О чём он говорил? — Император посмотрел на меня. Булава в его руке ещё светилась. — В чём он вас обвинял, Константин Александрович? Что ещё за новая игра?

— Понятия не имею, — честно ответил я.

— Он назвал вас бесприютным бродягой. Сказал, что вы не принадлежите нашему миру. Это правда?

Если бы вопрос был задан иначе, солгать императору я бы не сумел. Но вопрос прозвучал именно так, как прозвучал, и я ответил абсолютно честно:

— Нет. Неправда. Мой дом — здесь. И, кем бы я ни был, этому миру принадлежу целиком и полностью.

— Это всё, что я хотел от вас услышать. — Булава из рук императора исчезла.

Он подошёл к упавшему Мишелю, опустился на колено рядом с ним. Сказал Витману:

— Хорошая маскировка. На визуальном уровне — даже я не в состоянии различить подделку. Однако магический уровень, окраска магии этого мальчика — совершенно иная, чем у Бориса. Имейте это в виду, господин Витман. Возможно, в будущем пригодится.

— Непременно учту, — поклонился Витман. — Благодарю вас, Ваше величество.

Император шевельнул ладонью. Мишель застонал и пошевелился. Мы с Витманом бросились к Кристине.

Витман бережно приподнял дочь, положил её голову к себе на колени. Кристина открыла глаза.

— Всё хорошо, милая, — сказал Витман. — Ты справилась.

— Это… — пробормотала Кристина. — Это ведь не…

— Нет! Конечно же, нет. Это был Юнг.

— Вы его поймали?

— Увы. Но это — лишь вопрос времени…

— Которое я предлагаю не терять, господин Витман, — Император, убедившись, что Мишель жив, поднялся. — Насколько я понимаю, ни вы, ни господин Барятинский понятия не имеете, что там ещё на уме у этого мерзавца — который только что на наших глазах ушёл порталом неизвестно куда! Где мой сын?

* * *

— И почему у меня такое плохое предчувствие? — пробормотала Кристина.

Она сидела рядом со мной на заднем сиденье автомобиля. Оставаться во дворце, под присмотром целителей, отказалась наотрез — объявила, что прекрасно себя чувствует.

Витман в ответ на это недовольно покачал головой, однако спорить с дочерью не стал. Император был настроен весьма решительно, он не простил бы ни секунды промедления. И теперь Витман, хмурый и молчаливый, самолично сидел за рулём своего служебного авто, а сзади, спереди и вокруг этого авто ехал эскорт. Впечатление и вправду было тягостным — как будто нас сопровождали на расстрел.

— Всё будет нормально, — сказал я, глядя в окно.

— Откуда у тебя такая уверенность? Пока что всё шло из рук вон плохо.

— Мы живы — раз.

— Это может быть ненадолго, — тут же возразила Кристина.

— Мы подтвердили личность Локонте — два, — продолжил я. — Больше того — император теперь знает правду. И не с наших слов, он видел всё своими глазами. Больше в его доме этой крысы нет и не будет.

— Рада за императора…

Я повернул голову и посмотрел на Кристину. Участливо спросил:

— Это Ментальная блокада на тебя так повлияла? До тебя действительно не доходит главное?

— Что? — пожала плечами она.

— Мы убили его. Локонте. Как политическую силу — прикончили! Понимаешь?

Кристина сперва нахмурилась, но потом лицо её будто осветилось.

— А ведь и правда… — прошептала она.

— Так что я бы не стал списывать сегодняшние события по статье «полный провал», — резюмировал я.

— А я бы не стал так оптимистично смотреть в будущее, — ворчливо включился в разговор Витман, поворачивая направо. Поворотник ему пришлось включить сильно заранее — чтобы едущие впереди успели сообразить, куда нас сопровождать дальше. — Пусть политической силы у Юнга больше нет — но, тем не менее, он остаётся одним из сильнейших магов Российской Империи. К тому же — владеет Изначальной магией. И если вдруг захочет, например, утянуть парочку авиабомб с какого-нибудь завода, вряд ли его остановит отсутствие нужной печати на бумажке с разрешением.

— Но зачем-то он всё же сидел во дворце, — возразил я. — Одна грубая сила — это хорошо. Но в комплекте с официальной властью…

— Я не спорю, что мы сегодня отсекли этому спруту несколько щупалец, — перебил Витман. — Я просто говорю, что праздновать победу пока рано.

Глава 8 Бездна

— А хотите ещё ложку дёгтя, Константин Александрович?

Витман сбросил скорость, объезжая огромную лужу. Чего-чего, а этого добра на дорогах Чёрного города хватало.

Я молча повёл плечами. Ложкой больше, ложкой меньше — уже без разницы.

— Всегда пожалуйста, — кивнул Витман. — Вы, Константин Александрович, разумеется, провели свою операцию очень тщательно, и в момент её проведения никто ни о чём не сумел бы догадаться. Но если допустить, что Локонте отслеживал все ваши перемещения — а он скорее всего их отслеживал, — то теперь, постфактум, изучив собранную информацию, мог догадаться, где вы спрятали настоящего цесаревича. И что мы обнаружим в этом месте по прибытии, лично для меня — большой вопрос.

— О Боже… — Кристина спрятала лицо в ладонях. — Как я об этом не подумала.

Я улыбнулся:

— А ты вспомни свою реакцию, когда я изложил тебе эту часть плана. Ты смотрела на меня, как на буйно помешанного. А ведь ты… — Я замешкался, потому что чуть не ляпнул «попаданка из другого мира и в шкуре аристократки всего-то ничего находишься»; пришлось вместо этого сказать: —…сотрудница Тайной Канцелярии. А Локонте — аристократ до мозга костей. Вряд ли ему даже в страшном сне приснится, что особу императорской крови можно спрятать в автомастерской.

— Ну, ещё пара минут, и мы всё узнаем наверняка, — вздохнул Витман.

И вновь включил поворотник. Метров за сто до нужного съезда.

* * *

Ворота автомастерской были приоткрыты, хотя над ними висела криво приколоченная табличка: «СЕГОДНЯ НЕ РАБОТАЕМ».

— Ворота открыты, — сказал Витман, припарковавшись поодаль.

— Вижу, — буркнул я. — Идём. Перед смертью не надышишься.

Я вышел под аккомпанемент хлопающих дверей. Обернулся. Все, включая императора, выбрались из автомобилей. Мысленно усмехнулся.

Ситуация складывалась интересная. Будь там, внутри, господин Юнг, у него не было бы ни малейшего шанса против тех сил, что собрались здесь. Императора одного хватило бы, чтобы разорвать его на части… Наверное. Однако все мы сейчас стоим снаружи и боимся увидеть труп цесаревича.

Чужая смерть — то, с чем мы, при всех наших силах, бороться не в состоянии. На эту территорию даже целителям вход закрыт.

Я призвал цепь. Та привычно обвилась вокруг предплечья, и от её прикосновения я почувствовал себя лучше. Уверенней.

Первым пошёл к воротам, стараясь ступать как можно тише и прислушиваясь к доносящимся изнутри звукам. А звуки доносились — приглушенные голоса, которые я пока, как ни старался, не мог идентифицировать.

Потом что-то шлёпнуло, кто-то выругался. Дальше послышался треск. После чего я услышал спокойный голос Вовы:

— Ещё хочешь?

— Давай!

— Смотри, сам решил.

— С точки зрения статистики, сейчас мне точно повезёт!

— Ты час назад то же самое говорил, неудачник.

— Это кто тут ещё неудачник⁈

— Да ты не спорь, ты карты бери. Карты — они одних любят, других нет. И тут уж ничего не поделаешь, никакая твоя стадистика не поможет.

— Вот и посмотрим!

Я толкнул створку ворот плечом и остановился, глядя на открывшуюся передо мной изумительную картину.

В мастерской было почти пусто. Стоял только один сиротливый автомобиль — который, похоже, не принадлежал никому из клиентов. То ли сам Вова, то ли кто-то из его механиков оставил здесь свой.

Посреди помещения стоял столик, застеленный газетой, с лежащей на нём колодой карт, и два перевёрнутых деревянных ящика — на которых сидели игроки в одинаковых рабочих спецовках.

Нас они пока не замечали. Они, похоже, не замечали вообще ничего вокруг.

Вова, бросив взгляд в свои карты, объявил:

— Так. Топливный фильтр ты мне уже проиграл, теперь замена масла. И всё. А то ты из-под этой малышки вообще никогда не вылезешь, — он кивнул в сторону машины.

— Ненавижу менять масло, — проворчал Борис.

— Ну так не проигрывай! — хохотнул Вова. — Ну? Что у тебя там?

— Ещё.

Вова подвинул колоду, Борис взял верхнюю карту. Поморщился, взял ещё одну. Поморщился ещё сильнее. Протянул руку за третьей, но тут же отдёрнул. Решил:

— Хватит!

Вова кивнул:

— Вскрываемся! — и бросил на столик свои карты. Торжествующе объявил: — Двадцать.

Борис взревел, как прирожденный картёжник, вскочил на ноги и со злостью швырнул карты на стол.

— Да что за сучье дерьмо⁈ — заорал он.

— Девятнадцать, — невозмутимо ответил Вова. — Подвела тебя твоя стадистика — а я говорил! Тазик возьми, когда масло менять будешь. Не смей мне, как в прошлый раз, на пол всё слить — бошку откручу. А его сиятельству скажу, что так и было.

Прозвучало шутливо — как, вероятно, звучало уже не раз; за то время, что Его высочество находились здесь, они с Вовой, очевидно, успели сдружиться.

Однако Борис не спешил переводить всё в шутку. В этот раз, видимо, проигрыш зацепил его всерьёз. Он вдруг зло, с неожиданной силой пнул столик. Получилось зрелищно: карты посыпались на пол, столик улетел в мою сторону. Вова от неожиданности подпрыгнул и, проследив взглядом за полётом, увидел меня. Как раз в тот момент, когда рядом со мной встал император.

У Вовы явно случился паралич речевого аппарата. Он так и застыл с приоткрытым ртом и широко раскрытыми глазами. А Борис, ничего не замечая, новым пинком отправил в полёт ящик, на котором сидел. Тот пронёсся через весь бокс и, врезавшись в стену, разлетелся в щепки.

Я покосился на императора. Тот выглядел не лучше Вовы. Хотя Его Величество, скорее всего, поразило не то, что он видит своего сына в рабочей спецовке, едва ли не матерящимся и умеющим менять масло в двигателе. А то, что этот самый сын твёрдо стоит на ногах, ходит, кричит и швыряется столиками. А не привычно лежит в кровати при смерти, в окружении врачей.

— Ненавижу эту тупую игру! — проревел Борис.

И тут уже содрогнулся я. Что-то было не так с его голосом. Крепко не так!

Это был голос Бориса, всё верно — однако одновременно с ним словно прозвучал ещё какой-то. Да так, будто легион демонов преисподней сопровождал цесаревича хором. От этого звука волосы поднимались дыбом, а кожа покрывалась мурашками.

— Только кретин может доверить свою судьбу слепой удаче! — громыхнул хор демонов ещё громче.

А дальше глаза у меня вовсе полезли на лоб.

Борис поднялся в воздух. Его тело окуталось тьмой, натуральной непроглядной тьмой. Мне показалось, что я вижу, как лучи света — солнечные лучи, попадающие в бокс из бесконечного множества щелей, — изгибаются и затягиваются в этот кокон тьмы.

Из кокона выпростались щупальца, порождения той же тьмы. Они протянулись к машине, схватили её, подняли и, перевернув, обрушили обратно. Машина стояла над смотровой ямой и от удара наполовину вдавилась туда. Брызнули во все стороны стёкла, застонал металл.

Щупальца вновь подняли изуродованный автомобиль и ударили опять. От него отвалились колёса — а всё остальное, сломившись по продольной оси, вошло в яму.

Борис — я видел только его лицо, всё остальное скрывала тьма — понял, что здесь сопротивления больше не встретит. И развернулся в поисках новой жертвы.

Увидел Вову.

— Ты — лжец и мошенник! — громыхнул страшный голос. — Как ты посмел⁈

Щупальца метнулись к Вове. Тот, не будь дурак, бросился на пол. Щупальца протянулись над ним и ухватили воздух. Но тут уже вперёд шагнул я — одновременно сбрасывая с предплечья витки цепи. Что бы ни творилось с цесаревичем, это что-то необходимо было остановить.

Цепь, засветившись, прянула вперёд, обвилась вокруг щупалец и стянула их в единый пучок. Я рванул цепь на себя, и щупальца поддались. Кокон от рывка развернулся, и Борис уставился на меня.

— Ваше высочество! — крикнул я. — Здесь ваш отец!

Ни я сам, ни мои слова, ни объективное присутствие рядом отца не произвели на Бориса ни малейшего впечатления.

— Как ты посмел помешать⁈ — взревел он.

Из кокона вылетело ещё с полсотни щупалец и ринулись ко мне.

Дело принимало серьёзный оборот. Я уже даже не пытался понять, какого чёрта происходит. Хватало понимания того, что я — в полной заднице. Передо мной сильнейший противник, которого я не могу не то что убить — даже ранить. Потому что иначе мне конец, покушение на особу императорской крови — не шутки.

Всё, что я мог сейчас сделать — это прыгнуть в сторону, противоположную от императора. Не выпуская цепи.

Кокон, окутавший Бориса, дёрнуло. Светящаяся цепь продолжала удерживать щупальца тьмы. Борис взревел от ярости.

И тут оцепенение спало уже с императора.

Он сделал шаг вперёд, вскинул руку. На его ладони засияло что-то вроде маленького солнца. Я поспешил отвести взгляд, чтобы не ослепнуть.

— Сын! — громыхнул голос Его Величества. — Я знаю, что ты меня слышишь! Прекрати это! Уступая тьме внутри себя, ты можешь только лишиться себя!

В кокон ударил луч света, и легион демонов заорал так, что затрясся пол, на который я упал.

Свет разлился по всему кокону, перекинулся на щупальца. Миг спустя раскалилась цепь, и я, зашипев от боли, выпустил её.

Свет становился всё ярче, рёв — всё громче. Я закрыл глаза и заткнул уши. Пожалуй, ощущения были похуже, чем те, что вызвала Мурашиха, когда искала след Мишеля. Здесь речь шла не об Изнанке. В наш мир, прямо сейчас, рвалось нечто гораздо худшее. И Борис каким-то образом послужил этому нечто — вратами.

Но вот всё стихло. Погас невыносимый свет. И я, открыв глаза, увидел, как падает на пол бокса цесаревич. Тьмы вокруг него больше не было.

Император, покачнувшись, опустил руку. Потом сел на пол — похоже, не соображая толком, что делает. Это молниеносное противостояние высосало у него немало сил. Лицо побледнело, глаза ввалились.

— Ваше Величество? — Борис, морщась, приподнялся на руках. — Рад вас видеть. Могу узнать, что вы делаете в столь поздний час в столь неприглядном месте?

— Сын… — Император прокашлялся. — Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, спасибо. Я, кажется, упал? Что произошло? Я должен был поменять масло. Карточный долг — долг чести, знаете ли…

Борис повернул голову туда, где раньше стояла машина. Поперхнулся. И, помешкав, добавил:

— Хотя, по-моему, это уже не актуально.

* * *

В круглом кабинете Витмана мы собрались втроём: я, Кристина и хозяин кабинета.

— Так… — Витман, усевшись в кресло, устало потёр глаза пальцами. — Подытожим. Юнга мы упустили. Он, разумеется, объявлен в розыск, его портреты уже через час будут висеть на каждом углу. Объявим награду за любые сведения…

— Вы, простите, от переживаний умом тронулись, Эрнест Михайлович? — участливо перебил я.

— Что? — Витман опустил руку и посмотрел на меня.

— Ваша контора часто объявляет награды за сведения о преступниках?

— Вообще-то нет, этим занимается полиция…

— Ну так позвольте, я вам расскажу, как всё будет. Объявления прочитают люди, чей годовой доход примерно равняется стоимости вашего обеда в среднем ресторане. И каждый из этих людей немедленно вспомнит, что видел похожего человека там-то и там-то. Ждите шквал звонков и заявлений. Можно уже сейчас создавать специальный отдел для работы с этим адом. При том, что никакого результата вы не получите. Потому что первое, что сделал Юнг, удрав через портал — сменил личность! Это же очевидно. И первое, что приходит в голову. А второе: где он, по-вашему, может засветиться? Ему нет нужды переходить границу, покупать билеты на поезда. Этот человек, если вы не заметили, открывает порталы с такой же лёгкостью, с какой я открываю бутылку пива.

Тут я немного замешкался, потому что Косте Барятинскому пиво было несколько не по статусу, и уж во всяком случае самому открывать бутылки — не повод для гордости. Но Витман, слава богу, не стал акцентировать на этом внимание. Хотя, может, и записал где-то в мысленном блокноте ещё одну странность, связанную со мной.

— А что вы предлагаете? — развёл руками Витман.

— Я? Да пока ничего не предлагаю. Честно говоря, думал, что у вас есть какие-то свои методы поиска и поимки невероятно сильных магов.

— Такая ситуация сложилась впервые за всю историю существования Тайной Канцелярии, — буркнул Витман. — И никаких методов, соответственно, не существует.

— Ну, во всяком случае «делать абы что» — тоже не выход, — поморщился я. — Ладно… К этому вопросу ещё вернёмся. А сейчас скажите мне, ради бога, что за чудеса творились с цесаревичем?

Витман только плечами пожал. Зато вдруг заговорила Кристина:

— Не хотелось бы, конечно, добавлять всем головной боли. Но если эти «чудеса» с цесаревичем — то, о чём я думаю, то вопрос поисков Юнга можно смело понизить в приоритете. И понизить очень сильно — скажем, до уровня грязных улиц в Чёрном Городе.

— То есть? — нахмурился я.

— То есть, эта дрянь намного опаснее, чем любые действия Юнга.

— Бездна, — помолчав, сказал Витман.

— Бездна, — кивнула Кристина. — Я узнала её голос. То есть, — тут же торопливо исправилась она, — я хочу сказать, что узнала этот голос по описаниям из древних трактатов.

— Не хотелось бы об этом думать… — проговорил Витман. — Но если ты права, то получается, что Юнг…

Тут он просто развёл руками. У него, похоже, не хватало не то что слов — даже понимания. Впрочем, понимал начальник Тайной канцелярии явно побольше, чем я.

— Получается, что Юнг — либо герой, которому мы должны быть благодарны за то, что живы. Либо… Либо мы имеем самый худший вариант из всех возможных, — закончила за отца Кристина.

— Так, — сказал я. — А теперь можно для тех, кто не читал древние трактаты, как-нибудь попроще? Что ещё за Бездна? С чем её едят?

— Бездну не едят, — резко ответила Кристина. — Бездна сама тебя сожрёт!

В голове у меня что-то щёлкнуло. Я вспомнил эту резкую интонацию. И женщину в изодранной кольчуге, которую видел в Изнанке.

«А меня тварь из Бездны сожрала живьём…»

— Не надо из-за этого думать, будто ты слабый или вроде того, — продолжила Кристина. — Бездна пожирает не людей. Она пожирает миры.

— Что такое Бездна — никто толком не знает, — подхватил Витман. — Это какая-то дрянь, которая находится за пределами миров.

— Изнанка? — пожал я плечами.

— О, нет! Изнанка — часть мира, — мотнул головой Витман. — Скрытая, но — часть. А Бездна — это сама тьма. Не чёрная магия, прошу заметить. Абсолютная тьма.

— А разве чёрную магию питает не тьма?

— Ну… — Витман усмехнулся. — Если и питает, то нам об этом ничего не известно. Вероятнее всего, никакой связи нет. Ну, или… — Витман задумался и помрачнел. — Ну, или Бездна — это чёрная магия более высокого порядка. Я сейчас, прежде всего, пытаюсь объяснить, что с нашими местными проблемами Бездна, чем бы ни была на самом деле, считаться не будет.

— А что о ней вообще известно? — спросил я, начиная скучать.

Я всегда был простым человеком. Определить врага, выяснить сильные и слабые стороны, подобрать способ атаки — и напасть. А все эти разговоры о том, какой враг страшный и могущественный, больше смахивают на пропагандистские игры того же врага.

— О самой Бездне — чуть больше, чем ничего, — вздохнул Витман. — Увы… В основном это — сведения от прорицателей, уходивших в транс настолько глубоко, что возникали серьёзные вопросы к их здравомыслию. Бездна — это именно Бездна, в которой кишат твари, неподвластные человеческому разуму. Для нас эта бездна заполненатьмой, вот и всё. Единственное, что можно утверждать с уверенностью: Бездна постоянно голодна. Она постоянно ищет миры для утоления своего голода. И вот здесь возможны варианты. Два варианта, если быть точным. Первый: Бездна находит некоего подходящего человека, своего рода проводника. И этот, с позволения сказать, человек под воздействием Бездны превращает выбранный ею мир в ад. Путём воздействия на события, происходящие в мире, заставляет его перестраиваться — так, чтобы тот начал переваривать сам себя, вырабатывая при этом как можно больше энергии. Бездна как бы создает из мира некую батарею для выработки этой энергии. И постепенно вытягивает из него соки. Исчезает сначала магия, а потом все остальные виды энергии. Год за годом, век за веком Бездна уничтожает мир на энергетическом уровне. Он гибнет в пожарах войн за ресурсы, за бесконечную переделку власти. Задыхается в собственных зловонных испарениях, в человеческих болезнях и безумии. И в конце концов, полностью опустошенный, умирает.

— А второй вариант? — спросил я, не сумев справиться с хриплостью в голосе.

Описанный Витманом мир был мне слишком хорошо знаком.

Глава 9 Второй вариант

— Второй вариант, — вздохнул Витман, — проще и быстрее. В мире возникают прорывы. И в эти прорывы лезет тьма. Мир уничтожается физически. Если в первом случае процесс растягивается на века, то во втором всё происходит очень быстро.

— То, что мы видели в автомастерской? — спросил я. — Это был, полагаю, второй вариант?

— Очевидно, — задумчиво проговорила Кристина. — Причём Юнг знал, что вратами для прорыва тьмы станет цесаревич! До сих пор он блокировал эту возможность, отводя от великого князя все жизненные силы. Бездна просто не могла прорваться сквозь такой слабенький канал. А теперь цесаревич окреп, набрался сил. И случилось то, что случилось. Результат мы с вами видели.

— То есть… То есть, Юнг, получается — кто? — спросил я. — Тот самый человек, посредством которого мир должен был быть обращен в ту самую батарею? Проводник — так вы его назвали?

— Либо так, — кивнула Кристина. — Либо Юнг — просто сильный маг, который почувствовал возможность прорыва Бездны и сделал то единственное, что мог.

— То есть, выходит, Юнг — герой, пытавшийся спасти мир малой кровью? — хмыкнул я. — И этому герою помешали мы — отобрав у него цесаревича?

— Я этого не сказала…

— И не надо, не порть себе репутацию. Скажу я.

Я прошёлся по кабинету, переваривая и укладывая в голове услышанное. Сел на любимое место Витмана — подоконник.

И проговорил:

— Юнг пытался превратить мир в дерьмо, вырабатывающее дерьмо, необходимое для пропитания Бездны. Если бы всё пошло по его плану, мировой баланс был бы нарушен. Российскую Империю — самое могущественное государство в мире — разодрали бы изнутри конфликты между чёрными и белыми магами. Победили бы чёрные, разумеется, но это было бы уже неважно. На ослабевшую Империю, словно шакалы, накинулись бы все, кто спит и видит себя хозяином её земель и ресурсов. От Империи жадно отрывали бы кусок за куском — посредством войн и локальных конфликтов. И очень скоро мир погрузился бы в хаос — это, насколько я понимаю, самое лакомое блюдо для Бездны. Боль, ярость, ненависть, страдания — что может быть сильнее и слаще? Тёмная энергия полилась бы рекой. Как быстро иссохла бы эта река — предсказать, насколько понимаю, не возьмется никто. Суть та, что рано или поздно она иссохла бы, безумие не может длиться вечно. Но случился неожиданный казус. На пути у Юнга — проводника Бездны — встал ваш покорный слуга. Попытки убить меня ни к чему не привели. Попытка перетащить на свою сторону так же закончилась крахом. Юнг сражался со мной на протяжении целого года, но всё, чего добился — результата прямо противоположного тому, к которому стремился. Баланс в Ближнем Кругу восстановлен. Белые маги окрепли. В Императорскую академию этой осенью поступит столько же белых магов, сколько и чёрных. Новое поколение власть имущих вырастет с полным осознанием того, как важно для государства соблюдение баланса… Юнг понял, что на этом поле проиграл. Создать из нашего мира энергетическую батарею для Бездны не получится. И Юнг, чтобы угодить своей хозяйке, пошёл по другому пути. Теперь, вместо обращения мира в дерьмо, Бездна его попросту сожрёт. Грубо говоря, забьет корову, которая на протяжении многих лет могла бы давать молоко. Мясо — это ведь тоже неплохо, верно? И уж точно лучше, чем ничего. Почему вратами для прорыва стал именно цесаревич, сказать не могу. Возможно, действительно, избавившись от воздействия Юнга, мальчишка окреп — хотя со своим лечащим врачом по-прежнему каким-то образом связан. И посему представляет собой самый удобный канал для прорыва.

Я замолчал. Взял со стола Витмана сигарету и закурил.

Витман хмуро поаплодировал.

— Браво, капитан Чейн. Весьма стройная, правдоподобная теория.

— От которой стало только ещё страшнее, — Кристина зябко повела плечами. — А главная проблема никуда не делась. Что нам делать с Бездной, которая разинула пасть на наш мир?

Судя по бледному, напряженному лицу Кристины, она видела не так уж много возможностей.

* * *

— Ты как-то странно замолчал — там, в кабинете, — сказала Кристина, когда мы вышли на улицу.

От настойчивых предложений Витмана отправить нас по домам на служебной машине или вызвать такси я отказался. Кристина увязалась за мной. Мой план был: сначала пройтись и проветрить голову, а потом уже ехать домой.

— А что говорить, если пока ничего не понятно, — пожал я плечами.

— Фонтанировать планами, как ты любишь.

— Планами… — вяло отозвался я. — Ну… Для начала я бы поговорил с императором и объяснил ему ситуацию.

— Это сделают и без нас, — нетерпеливо сказала Кристина. — Поверь, Тайная Канцелярия не будет молча ждать, пока во дворце, в покоях цесаревича грянет полномасштабный прорыв.

— Потом я бы разобрался с тем, как именно можно делать больно этой Бездне, — продолжил я. — Или Тьме, или как там её. Стал бы обучать людей противостоянию…

Кристина как-то очень горько рассмеялась. Так, наверное, смеётся умирающий от огнестрельного ранения человек, которому предлагают принять обезболивающее.

Я остановился и повернулся к Кристине. Она немедленно шевельнула рукой, выставляя глушилку — видимо, посчитала, что я об этом забуду. И знала, о чём я буду говорить.

— Ты ведь уже сражалась с этим дерьмом, — сказал я без вопросительной интонации.

Кристина кивнула.

— Был какой-то Рубеж, о котором ты говорила… Это ведь именно то, что я имею в виду? Специально обученные люди, которые сдерживают тварей из Бездны?

— Да. — Кристина зажмурилась, ей как будто физически было больно об этом вспоминать. — По сути, весь мой мир — это один большой рубеж. Оплот мироздания, барьер между Бездной и миром Аристократов, в котором мы находимся сейчас. В моём мире задолго до того, как я родилась, получилось свести прорывы Бездны к одному, локализованному. И рядом с местом прорыва выстроили город-крепость. Рубежи… Мы, жители города, рождались и умирали там — на защите Рубежей. С самого детства нас учили сражаться с тварями из Бездны. Вся наша жизнь, с колыбели и до смерти была бесконечной борьбой… Но это не выход, Костя. Рубежи моего мира — это дыра в днище лодки, которую заткнули пальцем. Я погибла, по меркам здешнего мира, два года назад. Сколько времени прошло в моём родном мире, что с ним стало за это время — не знаю. Но судя по тому, что Бездна прорвалась сюда… — Кристина замолчала.

— Что-то пошло не так, — закончил я. — И затычку из лодки выбило. Но, возвращаясь к Бездне. Ты знаешь, как с ней бороться?

— Увы, — Кристина покачала головой. — Всё, чему меня учили — отражать атаки тварей. Прости, но я не храню секрета, который поможет нам решить проблему глобально.

— Ну значит, надо поговорить с человеком, который, возможно, хранит такой секрет, — сказал я.

— Юнг?

Вообще-то я имел в виду другого человека. Которого гораздо проще отыскать… Но им я бы предпочёл заняться сам, вмешивать в это Кристину или Витмана точно не собирался.

— Да. Юнг, — кивнул я.

— И ты сможешь с ним спокойно разговаривать? — Кристина смотрела скептически. — Он столько раз на тебя покушался. Страдали твои близкие. Твой отец, скорее всего, убит им…

— Поверь — я не раз говорил с людьми, которые причинили мне куда больше зла, чем Юнг, — улыбнулся я. — И это вовсе не означает, что к концу разговора они оставались живыми.

* * *

Дед вошёл в свой кабинет поздним вечером. Он уже давно страдал бессонницей и предпочитал работать до трёх часов ночи. Суматоха, связанная со свадьбой Нины и взрывом, его привычек не изменила. Как и переезд в городской особняк.

Дед запер дверь, включил свет и сделал шаг к столу. А в следующий миг замер, будто на стенку наткнулся, и вскинул руку — выставив не то Щит, не то Белое Зеркало.

— Я тоже по тебе соскучился, — сказал я, покачиваясь в кресле деда. — Защита не понадобится, я пришёл с миром.

— Господи, Костя! — Дед опустил руку и, сгорбившись, подошёл к столу. — Почему нельзя было войти через парадный вход, как все нормальные люди?

— Хочешь сказать, что призывал в свой мир нормального человека?

Взгляда моего дед не выдержал — отвернулся.

— Выпьешь? — буркнул он и прошёл к стене с баром.

— Воздержусь. И тебе советую.

— Даже если сложить твой возраст в том и этом мире, у тебя ещё нос не дорос давать мне советы. — Дед взял бутылку и бокал, подошёл к столу.

Освободить кресло он меня не попросил. Насторожился. Сам пока не знал, отчего, но насторожился. Это было видно.

Я подождал, пока дед набулькает в бокал необходимое количество и сделает глоток. Потом продолжил:

— Цесаревич найден.

— Знаю, это было в вечерних газетах.

— Кое-чего там не было. Скажи, дед, что тебе известно о Бездне?

Я внимательно наблюдал за его лицом. Но даже если бы смотрел в сторону, всё равно почувствовал бы, как деда передёрнуло. Будто электричеством шарахнуло.

— О чём? — неубедительно переспросил он.

— Когда ты меня призвал, так или иначе от тебя звучало, что с твоим миром может случиться то же, что с моим, — сказал я. — Тогда я ещё, конечно, не понимал абсолютно ничего, не знал, кому и что известно. Постепенно оброс кое-какими знаниями, но нюансы в памяти стёрлись. И вот сегодня я вдруг выяснил, как работает Бездна. Узнал, что она высасывает из мира всю энергию, начиная с магической. Именно это, насколько понимаю, с моим миром и случилось — магии в нём нет. А уж про энергетический кризис у нас не говорил только ленивый. И ты об этом каким-то образом знал. Или хочешь сказать, что знал только о следствиях, но не о причине?

Дед молчал. Пустой стакан в его руке дрогнул. Я вздохнул:

— Выпей ещё. И успокойся. Я же сказал, что пришёл с миром. Мне нужны ответы, а не ещё одна война. Прости, если напугал.

— Я боюсь не тебя, Костя, — прошептал дед. — Я боюсь того, что ты задаёшь эти вопросы. Потому что, если ты их задаёшь — значит, на то есть причины. Значит, случилось нечто непоправимое…

— Тогда тем более успокойся! — строго сказал я. Вышел из-за стола, положил руки деду на плечи. И понял вдруг, что за этот год прилично обогнал его ростом. — Ты — аристократ, Григорий Барятинский! Белый маг. Твой святой долг — защищать отечество. Возьми себя в руки, ну!

Стиснув зубы, дед с решительным стуком поставил на стол бокал. Потом уставился на меня.

— Ну и что ты хочешь от меня услышать? Ты уже знаешь всё, что надо знать. Большего о Бездне тебе не расскажет никто — кроме тех людей, через которых она заглядывает в мир.

— А я вот полагаю, что в мире полно людей, которые знают о Бездне, — покачал головой я. — В школах о ней, понятно, не рассказывают, однако эти сведения точно не под грифом «совершенно секретно». Но вот сколько в мире людей, которые способны точно сказать, который из миров пожирает Бездна в данный момент? Сколько людей, которые точно знают, как именно она эта делает? Что-то мне подсказывает — гораздо меньше. Может быть, их совсем немного? А может, их можно пересчитать по пальцам одной изувеченной руки?

Из деда как будто выпустили воздух. Он медленно опустился в кресло для визитёров. Взгляд его скользнул по застеленному ковром полу.

Я терпеливо ждал ответов. Хоть и догадывался, что они мне не понравятся.

— Про Бездну я узнал от Мурашихи, — сказал дед. — Точнее, про то, что она пожирает твой мир. Мир Капитана Чейна.

— Так ты меня поэтому выдернул?

— И да, и нет… — Дед развёл ладонями, предплечья его так и покоились на подлокотниках. — К тебе вели эти её нити… Почему они вели — другой вопрос. Может быть, как раз из-за Бездны.

— Ты недоговариваешь, — прищурился я.

Дед сделал вид, что не услышал. Вздохнул:

— Ты прав, Костя. Людей, обладающих настоящими знаниями о Бездне, очень мало. Если… — Дед прочистил горло. — Если говорить точно, то их всего трое, считая со мной.

— А теперь дай-ка я поиграю в прорицателя. — Я сделал серьёзное лицо и коснулся пальцами висков, изображая напряжённую мыслительную деятельность. — Второй… второй… Нити ведут к нему… Я вижу имя, но неясно… Постой! Кажется, его зовут… Странное имя. Патрон? Поддон? Понтон? Нет… Платон!

Деда аж подбросило.

— Как ты узнал⁈ — вскрикнул он.

— Магия, — сурово сказал я. — А теперь не мешай мне, и я угадаю имя третьего.

Я вновь повторил свой «ритуал». Сейчас был морально готов к тому, что облажаюсь, но желание Кости Барятинского лишний раз потроллить заигравшегося в секретность дедушку оказалось сильнее меня.

— Имя короткое. Ясно вижу, как нити свиваются в буквы… Вижу «н». Нил? Ник? Нет, другое… Вижу кириллическую «ю». Юра? Нет, что-то иное… Постой… Юнг!

Судя по тому, как посерело лицо деда, с театральностью я перегнул. Пришлось взять со стола графин с водой и налить в бокал из-под коньяка, другого под рукой не случилось.

Я поспешно протянул стакан деду. Тот не стал ломаться, осушил его залпом. И уставился на меня, как проштрафившийся ученик на сурового учителя.

— Как ты умудрился замараться с Юнгом? — спросил я. — Чем вы там вообще занимались, в этом вашем тайном обществе знатоков Бездны?

— Замараться? — изумился дед. — Доктор Юнг — лучший из нас, сильнейший и мудрейший! Кроме того, он приближен к самому императору. В случае прорыва это давало нам возможность быстро перейти к решительным действиям…

Я запоздало сообразил, что о событиях сегодняшнего дня дед пока ничего не знает.

— Ты немного отстал от жизни. — Я забрал у него стакан и присел на край стола. — Не знаю, будет ли об этом в утренних газетах. Понятия не имею, как собирается представить эту историю тайная канцелярия, но и наплевать. Суть та, что Юнг больше не приближен к императору. Он в бегах. Потому что именно он, как выяснилось, все эти годы травил великого князя Бориса Александровича. Он шантажировал императора жизнью сына, требуя казнить меня. Ну и за всеми покушениями на мою нескромную персону так или иначе стоял он. Смерть твоего сына, кстати — тоже на его совести. Хотя я, конечно, больше чем уверен, что ты об этом не знал и не догадывался.

На деда было жалко смотреть. Он, казалось, еле сдерживался, чтобы не заплакать. Оно и понятно — весь мир в одночасье вышибли из-под ног.

Я не стал говорить, что доверяю деду вовсе не из-за его положения в обществе или потому что он мой дед. Как ни странно, несмотря на все наши разногласия, я привязался к старику вполне искренне. И совершенно искренне считал Григория Михайловича Барятинского родным для себя человеком. Но остановило меня не это соображение. Зная Юнга, я догадывался, что ему ничего не стоило заморочить голову честному простодушному старику — который не умел обманывать сам и не ждал обмана от людей, которым привык доверять. Просто если бы вдруг дед — ну, мало ли, чем чёрт не шутит, — был в курсе относительно делишек Юнга, он бы отреагировал на мой финт с похищением цесаревича совсем иначе. Немедленно сообщил бы Юнгу, что Борис находится в Барятино, и мальчишку похитили бы сразу. А так — Юнг узнал об этом только от меня.

— Не может быть, — пробормотал дед. — Этого просто не может быть…

— Увы, — вздохнул я. — Всё, что можно сказать в защиту Юнга: после того как цесаревич, избавившись от влияния своего «доктора», выздоровел, через него в наш мир полезла Тьма из Бездны. Парень стал вратами для её прорыва. То есть, на первый взгляд может показаться, что болезнь цесаревича Бездну каким-то образом отводила. Юнг об этом знал, оттого и не спешил ставить мальчишку на ноги. Но это — только на первый взгляд. А что на самом деле было раньше, курица или яйцо, мне нужно выяснить. И я очень рассчитываю на то, что ты мне в этом поможешь.

Глава 10 Тайное общество любителей Бездны

— То есть… — ошеломленно пробормотал дед. — То есть, ты хочешь сказать, что либо Юнг обнаружил прорыв Бездны и закрыл его — пожертвовав здоровьем цесаревича… Либо он сам же и создал этот прорыв?

— Верно! — Я отсалютовал пустым бокалом.

— Но тогда… — дед покачал головой. — Тогда, думаю, вопрос можно закрывать. Если бы Юнг почувствовал прорыв, он бы обязательно известил нас — Платона и меня. Пусть не сразу, но известил бы.

— Так я и предполагал, — кивнул я. Вздохнул. — Примите мои соболезнования. Вас с Платоном кинули через известное место.

— Через какое место? — не понял дед.

— Место силы, — отмахнулся я.

— Что за «место силы»?

— Ну, такое специальное место, созданное, чтобы противостоять Тьме из Бездны, знаешь…

— Никогда ни о чём подобном не слышал, — дед подался вперёд.

Тут я понял, что шутка зашла уже слишком далеко и поспешил перевести разговор в конструктивное русло:

— Так расскажи, пожалуйста, чем вы с Платоном и Юнгом занимались в своём тайном обществе любителей Бездны? Просто собирались раз в месяц, курили сигары и любовались звёздным небом? Или же всё-таки есть какая-то информация, которую мне следует знать?

Дед вздохнул, готовясь к разговору, который явно был ему неприятен.

* * *

Из дома мы вышли незамеченными. Нина с мужем первую брачную ночь проводили в отеле, в номере для молодоженов. Китти для разнообразия не отсвечивала. Шофёр Тимофей, который во время свадьбы пил за здоровье молодых, не отставая от других гостей — за специальным столом, накрытом для прислуги, — спал мертвецким сном.

Дед попробовал уцепиться за эту соломинку и предложил перенести поездку на какой-нибудь другой день. Но я напомнил, что у меня нет проблем с управлением любыми транспортными средствами.

Выехали мы в полной темноте. Дед показывал повороты, но адрес называть по-детски отказывался. Как будто я не мог запомнить дорогу. Эх, стареет он всё-таки… Грустно. И никуда ведь от этой заразы не денешься, всякого настигает. Мне ещё повезло, отыграл себе лет двадцать в запас. Впрочем, с учётом всех обстоятельств, перспектива дожить до старости выглядит чрезмерно оптимистичной. Я бы дальше завтрака не загадывал.

— Значит, там вы собирались, — сказал я — больше чтобы нарушить тишину, которая немилосердно усыпляла.

Я, как внезапно выяснилось, опять не спал почти двое суток, и мозг начинал подавать тревожные сигналы.

— Не знаю, что уж ты там себе нафантазировал, — буркнул дед, — но вместе мы собирались очень редко Можно сказать, почти никогда. А это место посещали по очереди.

— Для чего?

— Для наблюдений. — Дед помолчал. — Род Барятинских издревле служит дозорным. Так же, как и род Хитровых.

— А Юнг?

— Юнг дошёл до всего своим умом. Он сам определил в нас с Платоном дозорных. Сам вышел на связь с нами и предложил свою помощь.

— А что получил от вас?

— Знания, — убито сказал дед. Свыкнуться с мыслью о том, что Юнг оказался предателем, ему было непросто. — Сейчас ты сам всё увидишь.

В этом районе Петербурга мне бывать ещё не доводилось. Особняк, к которому мы подъехали, выглядел заброшенным. Пыльные окна, проржавевшая ограда, фонарь над входом не горит. Но дед решительно отодвинул щеколду на задвижке в ограде, поднялся на высокое крыльцо и отпер дверь своим ключом.

— И это вы называете конспирацией? — удивился я. — Никто, по-вашему, не мог сюда забраться?

— Не мог, — отрезал дед.

Он вошёл внутрь, взмахнул рукой, и загорелись свечи, расставленные везде и всюду. На столах, полах, полках — на всех горизонтальных поверхностях дома толстым слоем лежала пыль. Половицы скрипели. Дом выглядел мёртвым.

Впрочем, несмотря на это, планировку я узнал — почти точная копия нашего городского особняка.

— Давненько сюда никто не заходил, — заметил я.

Свежих следов в пыли не было видно.

— Не спеши с выводами, — буркнул дед.

Он прошёл через просторный холл. Я двигался следом за ним. Тут дед остановился, повернулся на сто восемьдесят градусов и сделал рукой жест — мол, полюбуйся.

Я обернулся. Полюбовался. За нами стояла пыльная целина, в которой не осталось ни единого следа.

— В этот дом вложено слишком много магии, чтобы кто-то просто так сюда залез, — прокомментировал дед. — А если залезет…

Он вышел в коридор — точную копию того, что был в городском особняке, там этот коридор вёл к чёрному ходу. И лестница, ведущая в подвал, располагалась там же. Дед спустился по ступенькам к двери в подвал и протянул мне ключ.

— Что, хочешь тюкнуть меня по затылку и замуровать там? — невесело пошутил я.

— Смешно, — с каменным выражением лица отозвался дед.

Я взял ключ, с трудом отпер ржавый замок. Распахнул дверь. Тут внутри никаких свечей не оказалось, из помещения пахнуло сыростью. Мои глаза, разумеется, отлично видели в темноте. И видели, что там ничего нет. Самый обычный, пустой отсыревший подвал. Капли конденсата на каменных стенах.

Я спустился по скользкой лестнице, обошёл помещение. В дальнем углу, невидимая от двери, валялась строительная каска. Попинав её носком ботинка, я вернулся к деду и сказал:

— Разочарован.

— Выйди оттуда и запри дверь.

Я вышел. Запер. Дед отобрал у меня ключ и снова вставил его в замок. Повернул точно так же, как я, и открыл дверь.

— Твою ма-а-а… — протянул было я, но тут аристократическое воспитание — пусть и запоздалое — взяло верх над происхождением, и окончание я проглотил.

За дверью снова был подвал, но — совершенно другой. Никакой сырости. Никакой темноты. Из ламп, висящих под потолком, лился электрический свет.

— Это место знает, кому открываться, — сказал дед. — Никто чужой без нашего ведома сюда не проникнет. А если попробует слишком настойчиво —просто уничтожит его.

— Кто кого уничтожит, не очень понял, — признался я.

— Ну… — как-то не по-белому усмехнулся дед, — возможны варианты… Прошу. Ответы, которые ты ищешь, ждут тебя там.

Этот подвал был ещё и гораздо просторнее предыдущего. Я не стал задаваться вопросом, как это устроено и как совмещается с законами физики. Академическая магия — это настоящая, серьёзная наука, которая не сводится к простейшим заклинаниям.

Подвал состоял из нескольких смежных помещений. В первом находилась библиотека.

— Здесь всё, что было написано о Тьме и Бездне, — обведя рукой полки, сказал дед. — Есть тут и мои книги. Кое-что написал Платон. Но в основном — наши предки. Юнг, появившись здесь, перечитал это всё помногу раз.

— Серьёзно упоролся, — похвалил я. — Типа, он настолько сильно хотел защищать наш мир от Тьмы?

Дед понурился.

— Юнг был белым магом по всем параметрам, — пробормотал он. — Мы не могли заподозрить… Да нам бы и в голову не пришло!

— Послушай. А как это вообще делается? — заинтересовался я. — Белый маг — а творит такое, что у дьявола задница поседеет?

— Костя, прости мне мои старческие капризы, — проворчал дед, — но не мог бы ты продолжать говорить так, как говорит мой внук? Я потерял сына. Я сам стою одной ногой в могиле. Мне хочется хотя бы иллюзии того, что я окружён родными людьми.

— Извини. Исправлюсь, — буркнул я. — У меня, между прочим, тоже стресс… Повторяю вопрос: каким образом белые маги умудряются совершать явно черномагические поступки и при том оставаться белыми?

— Изначальная магия, — просто сказал дед. — Она никак не была связана с намерением. Но была гораздо сложнее в освоении — потому в итоге, за многие прошедшие века, почти забылась. Чёрная и белая магия — гораздо более простые для освоения материи. Единственное условие: требуют соблюдения баланса… Впрочем, про баланс ты, полагаю, знаешь уже не меньше моего.

— Знаю. А ещё знаю, что некоторые индивиды и сегодня осваивают Изначальную магию, — кивнул я.

— Ну… да, — согласился дед. — Я тоже слышал, что такие люди есть. Это трудно, требует огромной изначальной силы и невероятного усердия. Но возможно. Пойдём дальше?

— То есть, здесь, — я обвел библиотеку рукой, — ещё не самая важная комната?

— Нет. Не самая.

Следующая комната, как выяснилось, тоже была ещё не самой важной. Это было что-то вроде кухни-столовой, довольно уютной. Здесь можно было сварить кофе и поболтать в неформальной обстановке. Отсюда одна дверь вела в санузел, а другая — к нашей цели.

— Здесь, — сказал дед, положив ладонь на медную дверную ручку. — Ты готов?..

— Я, дед, родился готовым, — вздохнул я. — Давай уже, открывай.

И дед повернул ручку.

В первый момент Самая Главная Комната меня не впечатлила. Не впечатлила она меня и во второй момент. Третий был настолько невпечатляющим, что я, нахмурившись, переступил порог и огляделся.

Развёл руками:

— И это всё?

Комната была пятиугольной. Посредине стояло обитое чёрной кожей кресло. За спинкой кресла (спинкой оно стояло к двери) я увидел лампу с круглым, практически глухим тёмно-синим абажуром. Сейчас лампа была выключена, и свет падал из «кухни».

Потолок был довольно высоким. Стены поднимались не строго вертикально, а с наклоном. В результате потолок был тоже пятиугольником, только маленьким.

А стены были необычными и ещё по одной причине. Чуть выше уровня кресла они становились зеркальными. Сейчас я видел в них отражение своей головы. Но если сидеть в кресле, то зеркала будут отражать исключительно друг друга.

Пол, открытые части стен, кресло, дверь — всё в комнате было выкрашено в чёрный цвет.

— Это — больше, чем кажется, — сказал дед.

— И какие ответы я смогу здесь получить?

— Зависит от вопросов. Подобную комнату может использовать любой человек. Даже не обладающий магическими способностями. Так или иначе ответ получает каждый. Но обычный человек ищет, как правило, личного спокойствия, личного счастья. Мы же — те, кто оборудовал здесь это место, — ищем большего. Нас беспокоит судьба мира. И вопросы у нас — иные, а следовательно, мы получаем иные ответы.

— Дед. Вспомни, пожалуйста, с кем говоришь. — Я присел на подлокотник кресла. — Жаль в очередной раз рушить твои спасительные иллюзии, но я — малообразованный солдат из мира, где философия исчерпывается глубокомысленными надписями на стене общественного туалета. Объясни мне на моём языке, что всё это значит?

Дед подошёл ближе, оперся руками на спинку кресла.

— Вспомни, как ты попал сюда. Вспомни, как умер — и появился заново… Я ведь не перенёс в наш мир твоё тело, это невозможно. Невозможно в принципе, Костя. Никто и никогда не переносился из одного мира в другой в своём теле, в материальном виде. Потому что в каждом мире бытие несколько различается… Скажем, чаще всего при таком переносе происходит сильнейший взрыв, и материальный объект переноса прекращает существование.

— А это тут с какого боку? — пожал я плечами.

— С такого, что путь в другие миры, в пространство между ними и вообще в любые места за пределами нашего мира лежит через… — Дед поднял руку и постучал пальцем себе по виску. — Разум, Костя. Разум человека может многое. Даже простого человека. А разум мага может несоизмеримо больше. И увидеть Тьму можно только при помощи разума.

— Это вроде гипноза, что ли? — Я не сумел скрыть скепсиса.

— Вроде. Но когда тебя гипнотизируют, твоё сознание направляет воля гипнотизёра. Она создаёт иллюзии, которые неотличимы для тебя от реальности. А здесь, — Дед похлопал ладонями по спинке кресла, — здесь ты ведёшь себя сам. В единственно верном и нужном направлении.

Я зевнул. Не потому (ну ладно, не только потому), что мне было скучно. Просто я действительно давно не спал.

— Лучше попробуй, — сухо сказал дед. — Просто попробуй. А потом мы обсудим всё остальное.

Он наклонился, щёлкнул выключателем, и лампа засветилась тошнотворно синим светом.

— Что мне делать? — развёл я руками.

— Сиди и смотри в зеркало.

— Сколько?

— Сколько понадобится.

— А сколько понадобится? Я через пять минут усну крепче, чем твой шофёр.

— Так спи, — улыбнулся дед. — Это не будет иметь никакого значения.

И он ушёл, закрыв за собой дверь. А я остался один в мрачном неуютном помещении.

Потянул воздух носом. Ну… вроде как вентиляцию эти мудрые маги здесь устроить додумались. Не задохнусь — и на том спасибо.

Чувствуя себя полным идиотом, я сел в кресло, положил руки на подлокотники и поднял взгляд.

Абажур синей лампы находился ниже кресла, а зеркала, несмотря на наклон, низ не отражали вообще. Поэтому при таком положении эффект возникал невероятный. Я видел словно бы некое пространство — где был свет, но не было источника света, и не было никаких объектов.

Сердце сжалось. Пространство до боли напоминало то, в котором я парил, когда мой дух вышел из тела. А что если меня и сейчас вышибет? Унесёт чёрт-те куда. Может, в рай, а может, в ад. Впрочем, для таких, как я, наверное, работает чистилище. Или же эта система вообще не про нас. Куда нам, с немытым рылом, в такие высокие сферы. Отправят на очередное перерождение; ещё спасибо, если память не сотрут…

Впрочем, скоро гнетущее впечатление как пришло так и ушло. Остались лишь тишина, приглушенный свет и адская усталость. Веки сделались тяжёлыми, словно могильные плиты. Я пытался бороться с их весом, но с каждой секундой становилось всё очевиднее: в этой битве мне не выиграть.

И в тот миг, когда я уже готов был сдаться, закрыть глаза и уснуть, в зеркале возникло движение.

Я широко распахнул глаза, подался вперёд. В кровь выплеснулся адреналин, и сонливость как рукой сняло.

Это совершенно точно не было иллюзией или галлюцинацией. Из глубины зеркала ко мне кто-то шёл. Шагал по этому странному пространству так, будто под ногами у него — каменные плиты.

Фигура увеличивалась. Постепенно я начал различать одежду — пиджак, сорочку, брюки, трость в руке — и черты лица. Лицо показалось мне знакомым, но момента узнавания всё никак не было. Где я мог его видеть? Кто это, чёрт подери, такой⁈ И как мне вообще реагировать на происходящее?

Я призвал цепь, она возникла, намотанная на правую руку, и тускло блеснула, готовая к драке.

Человек остановился у самой границы зеркала — так мне показалось — и посмотрел на меня с улыбкой. Он уже был нормального человеческого размера — так, словно зеркало было лишь проёмом в соседнее помещение, и в этом помещении он и стоял.

«Ты кто такой?» — попытался я спросить.

Звука не получилось, губы не шевельнулись. Однако вопрос явно дошёл до адресата. Тепла в улыбке незнакомца со смутно знакомыми чертами лица прибавилось. И я «услышал» ответ у себя в голове:

«А ты повзрослел, сынок. Как быстро летит время».

* * *

Первая мысль — о гипотетическом отце из моего родного мира — была явно нелепой и быстро скончалась. Какой там у меня мог быть отец? Глупость.

Номером два пришла мысль, сильная и яркая, как вспышка сверхновой. До меня вдруг дошло, почему лицо этого человека кажется мне знакомым.

Да он же походил на меня самого! На Костю Барятинского. Или, если уж быть до тошноты точным, это Костя походил на него. На Александра Григорьевича.

«Зачем явился?» — спросил я.

Получилось грубо. Изображать сыновнюю любовь я не умел — никогда прежде этого не делал, — да и не считал уместным. Но на Александра Григорьевича моя нарочитая грубость впечатления не произвела.

«Мне жаль, что я не остался с тобой. Жаль, что не увидел, как ты взрослеешь…»

«Ты бы ничего этого не видел, даже если бы остался, — возразил я. — Ты и при жизни не замечал ни Костю, ни Надю. Если бы ты не погиб на той дуэли, то так и продолжал бы работать до самозабвения — чтобы отвлечься от тоски по рано ушедшей супруге. А когда не работал, ты бы пил. Играл бы на бирже, жалел бы себя. И так — до тех пор, пока не понял бы, что разорен. Знаешь… Мне не хочется думать, что бы ты сделал дальше».

«Грустно, но справедливо, — задумчиво согласился призрак. — Да. Пожалуй, ты прав».

«Зачем ты пришёл? То, что обниматься я к тебе не полезу, мы уже выяснили. Ещё какие-то вопросы остались?»

И тут Александр Григорьевич сделал нечто вовсе неожиданное. Он перешагнул границу зеркала и спрыгнул на пол. Сделал это до такой степени буднично и просто, как будто вместо зеркала между нами и правда был всего лишь проём.

Глава 11 Тьма

Выпрямившись, «отец» отряхнул пиджак — так, словно мог нацеплять пыли, пока переходил из одного мира в другой. И вновь уставился на меня.

Он всё ещё улыбался. Его как будто переполнял некий нездешний мир и покой. И, как ни странно, я помнил это чувство. Оно было так близко, когда умер капитан Чейн. Казалось таким манящим… Но я сам выбрал иной путь. Путь борьбы.

«Я знаю, что ты — не мой сын, — сказал Александр Барятинский. — Но у тебя мозг моего сына, потому именно мне и выпало прийти. Прости, что всё так сложилось. Для того, чтобы мой визит не был совсем уж напрасным, передай кое-что деду».

«Излагай», — кивнул я.

«Скажи ему, что он ни в чём не виноват. Я сам сделал со своей жизнью то, что сделал. И пусть он не торопится сюда. Сейчас для этого не лучшее время».

«А бывает лучшее время, чтобы умереть?» — Я уже начал веселиться. Ситуация напоминала какой-то сюрреалистический фарс.

«Бывает, — кивнул Александр Григорьевич, и улыбка покинула его лицо. — Любое время, когда мир не окутывает Тьма, выползшая из Бездны».

Тут и мне как-то резко расхотелось шутить. Я подался вперёд.

«Что ты знаешь о Тьме?»

«Что может знать покойник? Я только вижу. И ты можешь видеть то же самое».

Зеркала потемнели. Как будто пространство за стёклами наполнилось непроглядно чёрным дымом. Но это был не дым. Я видел смутные контуры, постоянно меняющиеся, перетекающие, струящиеся. Как будто бесконечно огромный клубок змей… Но бесполезно было искать аналогии. То, что я видел, не имело аналогов в этом мире. Материя, но не материя. Энергия, но не энергия.

Тьма. Просто тьма.

«Она будет рваться сюда, — сказал Александр. — Снова и снова. Прорехи будут появляться тут и там, но — вблизи основного прорыва».

«Цесаревич».

«Именно. Приглядывай за ним».

«Что произойдёт, если его убить?»

«Убьёшь его — откроешь Тьме парадные ворота. И тогда уже ничто её не остановит».

«А сейчас её остановить можно?»

«Этого я не знаю…»

«Толку с тебя!» — разозлился я.

«Не меньше, чем было при жизни, — отпарировал Александр. — Будь осторожен, сын. Не умирай. Через это, — он указал на клубящуюся за стёклами тьму, — не прорваться даже тебе. Она сожрёт всё и отправится дальше».

Я угрюмо молчал, глядя в чёрное зеркало.

«Мне пора уходить. Хочешь спросить что-нибудь ещё?»

«Мой мир. Ты знаешь, что с ним сейчас?»

Александр Григорьевич помолчал.

«Ну?» — поторопил я его.

«Твои товарищи продолжают бороться. Ты погиб — и твой подвиг стал новым знаменем в этой борьбе. Но…»

«Но усилия напрасны? Ты это хочешь сказать?»

«Да. Твой мир катится в пропасть. И рано или поздно окажется там. Это неизбежно».

«Ну, это мы ещё посмотрим, — вырвалось у меня. — Знал бы ты, сколько раз меня пытались напугать неизбежностью!»

Ни грамма рациональности мой ответ не содержал. Я просто не привык сдаваться.

Опустил голову и прикрыл глаза. Секунда молчания, секунда воспоминаний о том месте, из которого я пришёл. Каким бы ни был — это был мой родной мир…

И тут вдруг пришло ощущение, что я один. Я открыл глаза, поднял голову. Александра Григорьевича не было. Зеркала снова отражали друг друга.

— Срань, — сказал я, и слово прозвучало так, как положено.

Я резко встал с кресла, обошёл его и толкнул дверь. Та не поддалась. Я вспомнил, что дед открывал её вовнутрь, и поискал ручку.

Ручки не было.

Я уже рассматривал вариант применения Тарана, когда щёлкнул замок, и дверь приоткрылась — впуская в полумрак мягкий электрический свет из кухни.

— Получилось? — спросил дед.

— Я уснул, и мне приснилась какая-то дичь, если ты об этом. — Я вышел из пятиугольной комнаты, подошёл к столу и упал на стул. — Кофе…

Не успел договорить — дед придвинул мне чашку с чёрным напитком, исходящим паром.

— Спасибо. — Я взял чашку, вдохнул аромат, осторожно отхлебнул.

На удивление неплохо для крохотной кухоньки в подвале любителей половить глюки в зеркалах.

— Я полагаю, ты видел Тьму, — сказал дед, стоя напротив. — Что она делала?

— Какая разница, что делала Тьма у меня в голове? — пожал я плечами. — Просто была.

— Когда я видел её в последний раз, она клубилась в Бездне, лишь изредка выпуская оттуда щупальца. А теперь?

Нехотя принимая правила игры, я ответил:

— Теперь она повсюду. Кроме неё, ничего не видно.

Дед опустил голову.

— Вот и свершилось…

— Ну да, надежды нет. Даже помереть — не вариант, — хмыкнул я.

Дед вскинулся и уставился на меня.

— Кто тебе об этом сказал?

— А есть разница?

— Ты ведь кого-то видел? Ты сам не мог узнать, что даже души теперь не смогут покинуть этот мир!

Я помолчал, глядя на медную джезву, из которой ещё поднимался парок.

— Отца, — буркнул я.

Григорий Михайлович опустился в кресло, бледный, с трясущимися руками.

— Ну, то есть, не биологического отца капитана Чейна, — поправился я. — Я видел Александра Барятинского. Он знал, что я немного не его сын. И просил передать тебе, что ты ни в чём не виноват. Ты ведь понятия не имел, что происходит в его жизни. А ещё просил передать, чтобы ты не вздумал помирать, пока эта штука там.

Произнесённые слова казались мне полной чушью, но дед, услышав их, как-то сразу воспрянул духом. К нему вернулся нормальный цвет лица, а в глазах засветилось любопытство.

— Пока? — повторил дед. — Он так и сказал: пока она там?

— Так и сказал. — Я помолчал, вспоминая, и вдруг понял, что не могу точно воспроизвести слова покойника, потому что и слов-то никаких не было. Было какое-то телепатическое общение. Однако я уверенным тоном заявил: — Слово в слово.

— Значит, способ действительно есть! — Дед уже едва не выпрыгивал из кресла. — Александр считает, что ты справишься! Мёртвые никогда не лгут, Костя. Ты понимаешь?

Я только криво улыбнулся деду.

Мёртвые, может, и не лгут. А вот живые, передающие их слова, лишены подобных ограничений.

* * *

Получение письма с приглашением во дворец было всего лишь вопросом времени. Разумеется, вслух я так никому не сказал, но сам только его и ждал, загадав неделю. Если бы за неделю письма не принесли — я бы начал пробиваться во дворец своими силами. Через Кристину, через Анну, через чёрный ход, портал, танковую атаку — без разницы.

Мне необходимо было поговорить с императором.

Но письмо пришло уже на третий день после того, как великий князь Борис Александрович вернулся в отчий дом. Писал явно секретарь, под диктовку, но подпись поставил лично Его Величество. Меня приглашали во дворец.

Не теряя времени даром, я подхватил давно упакованный вещмешок и направился к гаражу. Да, всё это время я отдыхал в Барятино, стараясь не думать ни о чём, просто дышать, питаться и набираться сил. Мог бы проделывать всё это в академии, но предполагал, что письмо Его Величества скорее придёт сюда — и не ошибся.

Наш особняк в Барятино, как и обещал Витман, отремонтировали. Частью — при помощи Реконструкции, частью — при помощи чёртовой прорвы денег и такой же прорвы ремонтников. В спальне у меня теперь стояла новая кровать, компанию которой составлял новый стол.

Нина укатила в свадебное путешествие — не с лёгким сердцем, конечно, но мы с дедом настояли. Дед остался в городском особняке, сославшись на служебные дела. На самом деле мы прекрасно знали, что он просто терпеть не может перемен — даже если они касаются всего лишь приобретения новой мебели. Китти осталась при нём. Бегать по пятам за мной с некоторых пор опасалась. Таким образом, в Барятино жили теперь только мы с Надей, да прислуга.

Выйдя из комнаты, я постучал в соседнюю дверь.

— Костя? — отозвалась сестра. — Заходи.

Я толкнул дверь. Надя сидела за столом, что-то писала.

— Уезжаешь? — спросила она, не поднимая головы.

— Да. Во дворец, а потом — в академию. Скучать не будешь?

— Нет! — Надя подняла на меня взгляд сияющих глаз. — Я рассылаю резюме в лучшие театры города.

Я со вздохом опустился на кровать, поставив у ног вещмешок.

— Ты же понимаешь, что будет? — спросил я.

— Костя… — Надя встала. — Чем ты хочешь меня напугать? Тем, что дедушка станет гневаться? Но ты сам говорил: это — моя жизнь, и мне решать, что с нею делать. Когда мне исполнится восемнадцать, мы с Владимиром поженимся. Я возьму его фамилию, как бы там дедушка ни упирался. У Владимира есть доход, который он, полагаю, будет только приумножать.

«Этот будет, факт», — подумал я. И невольно улыбнулся.

Позавчера утром Вова примчался в Барятино сообщить, что вот буквально час назад к нему в мастерскую прибыл курьер и передал пакетс внушительной пачкой наличных внутри. К пакету прилагалась записка: «Вѣрному сыну Отѣчества для компѣнсацiи понѣсѣннаго ущерба».

Если перевести эмоции Вовы на язык аристократов, то он готов был послужить отечеству ещё не раз. Вместе с мастерской, а желательно — с тремя или пятью такими же «сараями». При условии, конечно, что разрушение каждого из них ему будут компенсировать столь же щедро. Подробностей я не запомнил, но, если верить Вове, на полученную компенсацию можно было смело купить очень приличный автосервис в очень приличном районе, и деньги ещё остались бы. Надя, вероятно, имела в виду в том числе это.

— А я — прекрасная актриса! — продолжила она, топнув ногой. — И я не собираюсь больше стыдиться своего таланта. Не хочу всю жизнь прожить, будучи всего лишь светской дамой — одной из сотен таких же светских дам. Однажды — и очень скоро, вот увидишь, Костя! — всё изменится. И тогда артистов будут уважать не меньше, чем сейчас уважают аристократов! Люди будут гордиться знакомством с артистами!

«И это — тоже факт», — подумал я.

— Кроме того, хорошие актёры очень неплохо зарабатывают, — продолжила Надя. — Я узнавала. Разумеется, это не тот доход, которым мы располагаем, будучи родом из Ближнего круга, но прожить на эти деньги я сумею. Вместе с Владимиром мы сможем позволить себе неплохую квартирку в Петербурге и даже приходящую домработницу.

— А с ним-то ты всё это обговаривала? — улыбнулся я.

— Нет… — Надя немного смешалась. — То есть, пока ещё нет. Но я уверена, что он меня поддержит! Или, ты думаешь, станет возражать? — Она обеспокоенно посмотрела на меня.

— Поддержит. — Я встал, привлёк к себе Надю, обнял её. — Не сомневайся! Владимир тебя во всём поддержит. И дед злиться тоже не будет.

— Почему? — удивилась Надя.

Потому что наш мир окутала Тьма, и он в любой миг может прекратить своё существование. Потому что даже смерть — не выход. И в сложившейся ситуации даже такой старый сухарь, как Григорий Михайлович, поймёт: лучше прожить отпущенное тебе так, как хочет сердце, чем перед ликом Тьмы рыдать о так толком и не начавшейся жизни.

— Просто верь мне, — сказал я. — Удачи, сестренка.

— Спасибо. И тебе тоже удачи, Костя! Передавай привет великому князю.

* * *

У дворца меня встретили, но в сам дворец не проводили, повели в парк. Я этому не особо удивился. Всё же парк не зря назывался «Царское село», представители правящей династии всегда охотно здесь гуляли.

Привели меня прямо к Башне-руине. Узнав путь, я немного занервничал. К чему бы это? С тех пор, как башня превратилась в голема, я в эту часть парка не заходил. И сейчас с удивлением увидел, что Башня-руина снова стала Башней-руиной, а не просто руиной. Как будто и не было здесь той невероятной битвы.

У входа в башню стояли двое гвардейцев. Императора я увидел на самом верху, стоящим у края смотровой площадки. Провожающий мне и слова не сказал, но приглашение было недвусмысленным. И я поднялся по винтовой лестнице.

— Надеюсь, вы не возражаете? — спросил император после приветствия. — Свежий воздух. Кроме того, мне нравится вид отсюда.

— Как будет угодно Вашему Величеству, — скромно ответил я.

Вид меня не сильно заинтересовал, в эстетах отродясь не ходил. Но из уважения уделил несколько секунд созерцанию окрестностей.

— Любопытно, как иногда судьба приводит тебя в те места, где ты был, казалось, вечность назад, — сказал император, глядя на стену зелёной листвы впереди. — Говорят, это — верный признак того, что какой-то жизненный этап завершается. Нельзя войти дважды в одну реку. Но обычно к тому моменту, как ты это поймёшь, ты уже вымок до нитки.

— Боюсь, изящная словесность — не мой конёк, Ваше величество, — сказал я.

Император улыбнулся:

— Знаю. Но ведь и вы знаете, что практически всё, что говорят люди — они говорят для самих себя.

Я тактично промолчал. Задумался, что же не так с императором. И ответ нашёлся быстро: он был расслаблен. Впервые с тех пор, как мы с ним повстречались, внутри государя не сжималась невидимая пружина, готовая распрямиться в любой момент.

И это меня… да. Меня это раздражало.

Оказывается, раньше я видел некое сходство между императором и мной. А теперь… Теперь — как будто мы оба прежде состояли в клубе убеждённых холостяков, и вдруг я встретил его с красивой женой под ручку и с кольцом на безымянном пальце.

— Ничего ещё не закончилось, — сказал я как будто невпопад, но император меня прекрасно понял.

Лицо его слегка помрачнело.

— Вы полагаете, я этого не знаю, Константин Александрович? Я вижу, что ситуация сейчас даже хуже, чем была неделю назад. Там, в автомастерской этого вашего друга — надеюсь, к слову, что мне удалось компенсировать его расстройство из-за ущерба, нанесенного Борисом — я наблюдал то же, что и вы. И выводы умею делать не хуже вас. Но если мы не научимся радоваться маленьким победам, нам никогда не одержать большую.

— У вас есть неограниченные ресурсы. — Я привычно отмёл в сторону лирику, так же как ущербленное имущество Вовы, и вцепился в суть дела. — Доступ к любым знаниям. Появились уже какие-то соображения, что нам делать?

— Нам? — посмотрел на меня император.

— Я не останусь в стороне от происходящего. Не в моих это привычках — раз. А кроме того, полагаю, мне не позволят остаться в стороне — два. Ну и три: с Юнгом я не закончил. Он всё ещё на свободе, и всё ещё опасен.

— Что ж, давайте по порядку. — Император с видимой неохотой отвернулся от деревьев и посмотрел себе под ноги. — Мой сын отныне — что-то вроде портала, через который Тьма пытается прорваться в наш мир. Всё происходит помимо его воли. Об этом вы, полагаю, знаете.

— Об этом — знаю, — кивнул я. — Не знаю, как вы остановили Тьму. Там, в автомастерской — как вы это сделали?

— Светом, — улыбнулся император. — Самый верный способ — использовать против тьмы свет.

— Так просто?

— На словах — проще некуда. На деле же я лишь сегодня утром смог твёрдо подняться на ноги. И позволил себе эту небольшую прогулку.

Я мысленно содрогнулся. Дело обстояло даже хуже, чем я предполагал. Я-то думал, что у нас есть стабильное оружие. А оказывается, ещё два-три таких прорыва, и император вовсе прикажет долго жить.

— Меня вы этому научить сможете?

— Здесь нечему особенно учить. Нужно быть хотя бы частично белым магом. Полное раскрытие чакр и перенаправление энергии вовне. Вы закончили первый курс и уже должны понимать, о чём я говорю.

— Да, но… То, что сделали вы — это ведь снова как забивать гвоздь микроскопом, — пробормотал я.

Император улыбнулся.

— Да, я помню эту вашу аналогию. Иногда, Константин Александрович, ситуация складывается так, что от забитого гвоздя зависит чья-то жизнь, а то и не одна. И под рукой, как назло, нет ничего, кроме микроскопа.

— Один раз это допустимо, — кивнул я. — Но к следующему разу я бы позаботился о том, чтобы вместо микроскопа под рукой у меня лежал молоток.

Мой голос окреп, обрёл уверенность. В голове наконец закопошились кое-какие мысли.

— Что вы задумали? — прищурился император.

— Сейчас мне не хотелось бы об этом говорить. Преждевременно. Для начала нужно всё проверить. Провести испытания на людях…

— На людях? — изумился Император.

— Именно.

— И у вас есть эти люди?

Я посмотрел в сторону академии — которой отсюда, разумеется, видно не было, и широко улыбнулся:

— Есть, Ваше величество. Как не быть…

Глава 12 Тайное общество

— Молоток, — сказал я, и эхо разнесло мой голос по залу.

В этом зале в учебное время проводились занятия по танцам и фехтованию, а также — гимнастические. Сейчас, летом, он пустовал. Но у Платона был свой ключ.

Все переглянулись. Кроме меня и Платона, в зале присутствовали: Кристина, Полли, Анатоль, Андрей и Мишель. Никто, кроме меня, ничего не понимал. Я пока тоже мало что понимал, но, по крайней мере, представлял, куда копать.

— Нам нужен молоток, которым мы сможем забивать гвозди, чтобы микроскоп остался в целости и сохранности, — закончил я мысль и с улыбкой оглядел присутствующих.

Ни одно лицо не выражало понимания. Даже Платон меня разочаровал.

— Хорошо, что здесь нет Жоржа Юсупова, — заметил Анатоль. — Он бы обязательно сыронизировал: «Что, род Барятинских до такой степени обеднел, что не может позволить себе нанять плотника?»

— Жоржа Юсупова здесь нет по одной простой причине: нам нужны белые маги, — сказал я.

— А что тогда я здесь делаю? — развела руками Кристина.

— И правда! — Полли метнула на Кристину сердитый взгляд. — Что вы, госпожа Алмазова, делаете здесь — тогда как вам полагается сидеть в тюрьме после всех ваших выкрутасов⁈

Я почесал пальцем лоб. Н-да… Для меня-то уже минули целые эпохи и всё забылось, но для Полли всё обстояло иначе. И она до сих пор никак не могла себе объяснить, почему Кристина ни с того ни с сего вдруг заперла её в подвале.

— Полли, — сказал я, — Кристина спасла тебе жизнь. На твоём месте я бы её поблагодарил.

— Моей жизни ничто не угрожало! — топнула ногой Полли. — А если вы, вдвоём, вытворяете что-то, что боитесь предать огласке…

— Втроём, — перебил Мишель. — И это уже можно предать огласке. Не так ли, Костя?

Я нехотя кивнул. Тратить время на объяснения и рефлексии (а в случае с Полли рефлексия может занять очень много времени) сейчас совершенно не хотелось. Но и от разъяснений — какого чёрта вообще происходит — увы, никуда не деться. Если я всерьёз собрался делать из этих ребят своих союзников, то начинать надо с правды. На лжи серьёзные отношения не построишь.

— Мы втроём участвовали в секретной операции, — обращаясь вроде бы ко всем, но глядя при этом на Полли, сказал Мишель. — Её целью было спасение великого князя Бориса Александровича. Я пропадал потому, что должен был изображать великого князя, которого собирались похитить. Мне изменили внешность, я был чем-то вроде наживки. Но находился при этом в абсолютной безопасности, меня защищали амулеты.

Тут, конечно, я возражать не стал — хотя мысленно умилился наивности Мишеля. Амулеты… Амулеты его, конечно, защищали, но не от такого персонажа, как Юнг. Будь у Юнга побольше времени… Впрочем, если бы у него побольше времени, рисковать Мишелем я бы не стал, придумал бы что-то другое. А в той ситуации Мишеля надежнее всего защищала элементарная логика: Юнг не стал бы убивать подставного «Бориса» хотя бы потому, что ему нужно было разобраться в ситуации.

Произнесённых Мишелем слов хватило всем — чтобы обалдеть до потери дара речи. Всем, кроме меня, Платона и Кристины, само собой.

Платон хранил каменное выражение лица — он в принципе очень здорово умел это делать. В душе-то, быть может, в обморок упал от изумления, но внешне это никак не отразилось. А Кристина поморщилась. Она не одобряла идеи создания отряда из однокашников — которая возникла у Витмана уже давненько. Впрочем, Кристина вообще редко одобряла идеи отца. Противостояние поколений в их семье работало на всю катушку.

— К-какая ещё секретная операция? — обалдело пролепетала Полли.

— Сообщение для газет уже готовят, — сказал я. — Так получилось, что в свете софитов опять окажусь я один. Мне вручат государственную награду. Подробности операции не разглашаются, поэтому в прессе больше никого не упомянут, однако на самом деле работали мы трое.

И даже четверо, если считать Надю. Но её я, поразмыслив, решил не втягивать в дальнейшее. Где Надя, там и Вова, а Вова — не аристократ. Его не обучали с рождения владению магией. Так что пусть уж лучше сестрёнка обивает пороги столичных театров, здоровее будет.

— И мы показали отличный результат! Государь пообещал, что наградит по заслугам каждого. Эта операция была, в том числе, своего рода испытанием. И теперь мне выдан карт-бланш на формирование особого отдела из моих сокурсников. Я позвал вас, потому что мы с самого первого дня были командой в Игре и отлично сработались. Пока что вы не услышали ничего такого, чего не узнают скоро все. Ну, может, чуть больше, но это не принципиально. Я предлагаю вам службу на благо Российской Империи! Это — не то, чем вы сможете хвастаться перед друзьями, какое-то время вам точно придётся держать свою деятельность в секрете. Но это — то, что даст вам смысл жизни в любой ситуации.

Нелегко это было. Я привык говорить с простыми людьми в своём мире. С людьми, которым достаточно было пообещать элементарное: защиту, еду, крышу над головой. А что я мог предложить аристократам? Помимо игры на их благородстве, на патриотизме — практически ничего.

Ну и ещё такую мелочь, как членство в тайной организации. В семнадцать лет такие вещи здорово будоражат фантазию.

— Ты серьёзно? — первым очнулся Анатоль. — Мы можем стать тайным обществом, решающим судьбы мира?

— По-моему, ты путаешь Тайную канцелярию с масонской ложей, — сказал Андрей.

Я посмотрел на Андрея.

— Как ты догадался про канцелярию?

Андрей пожал плечами:

— Не трудно было. У меня есть глаза и уши, а ещё — мозги, чтобы обрабатывать полученную информацию. До сих пор я не был уверен, но теперь сомнения исчезли. Я ведь прав?

— Прав, — кивнул я. — И каков твой ответ?

— А это, что — для кого-то вопрос? — воскликнул Анатоль, весь светясь от предвкушения. — Конечно же, да!

— Что ж, такой выбор жизненного пути вполне совпадает с моими личными приоритетами, — спокойно сказал Андрей. — Я даю согласие.

Теперь мы все повернулись к Полли. Та стояла, ни жива ни мертва. Бледная, растерянная… Я, однако, готов был поклясться, что тревожит её вовсе не трудный выбор жизненного пути. Аполлинария Андреевна оставалась актрисой, ищущей драмы, и теперь пыталась определиться, где ей интереснее.

Откровенно говоря, я бы вообще не стал привлекать в нашей деятельности Полли — если бы не одно серьёзное «но».

Оставшись за бортом, Полли способна натворить столько дичи, что запросто подведёт под гильотину кого-то из нас, либо сама туда ляжет. При её-то пронырливости — непременно прознает, что в академии происходит что-то секретное. Обидится, что ей ничего не сказали, напридумывает такого, чего и в бредовом сне не увидишь. А что может произойти дальше, мы с Кристиной наблюдали своими глазами… Нет уж! Оружие такой силы, с таким непредсказуемым радиусом поражения нужно держать под рукой и на виду.

— Значит, Мишель стал заложником какой-то тайной организации, — с придыханием проговорила Полли. — Он вынужден работать на эту организацию, он не принадлежит себе… А мне предоставлен выбор — бросить возлюбленного, либо разделить с ним его непростую судьбу…

«Ай, молодец! — мысленно восхитился я. — Сама придумала, сама поверила. Так же, как год назад — в то, что я собираюсь делать ей предложение. Абсолютная самодостаточность. Очень удобно».

— Да! — торжественно объявила Полли. — Я согласна! — она произнесла это так, будто соглашалась выйти за Мишеля замуж.

Впрочем, я был уверен, что такими темпами и до свадьбы скоро дойдёт. Не дай бог, конечно — Мишеля мне искренне жаль.

— Не сомневался в вашем выборе, Аполлинария Андреевна, — поклонился я. И сказал, уже обращаясь ко всем: — Формальности уладим позже. А пока вот что вам нужно знать. Первое. Вы все подчиняетесь мне. Да, Кристина, ты — тоже.

Кристина лишь уныло кивнула.

— Мой позывной — Капитан Чейн. Капитан — моё действительное звание в Тайной канцелярии, если кому-то вдруг интересно. Наш отряд, отдел — как ни назови, официального названия пока нет — возглавляю я. Повторяю это не потому, что мне нравится власть, а потому, что вам нужно понимать: когда речь идёт о делах, вы должны забыть о своей гордости, о предрассудках — вообще обо всём. Если я отдаю приказ — вы его выполняете. Так, как это было на Игре, только игровое поле отныне — весь мир.

— Так точно, капитан! — рявкнул Анатоль, которого всё ещё переполнял восторг.

Я покосился на Платона. Тот кивнул — мол, глушилка работает, всё нормально.

— Не надо орать, мы не в армии, — поморщился я. — И никакой муштры у нас, конечно, не будет — уж с этим академия прекрасно справляется и без меня. Идём дальше. Информация пока секретная, но рано или поздно она разнесётся по газетам. Когда именно император и Тайная канцелярия решат обнародовать сведения, я не знаю, но полагаю, что вы должны владеть этой информацией уже сейчас. Великого князя мы спасли. Но без нюансов не обошлось. Через великого князя в наш мир прорывается Тьма. А Тьма — это нечто похуже чёрной магии. Нечто, противное идее жизни вообще.

Андрей удивленно приподнял бровь:

— Бездна? Ты говоришь о ней?

— Верно, — кивнул я. — Бездна.

— Я считал разговоры о Бездне детскими сказками, — переглянувшись с Андреем, озадаченно пробормотал Анатоль. — Когда был маленьким, братья пытались пугать меня Бездной. Им тогда здорово влетело от матушки…

Ох, дружище. Если бы ты знал, что считал сказками я — всего-то год назад.

— Увы, — я развёл руками. — Привыкай к мысли о том, что это не сказки. Рассуждать, что это, можно долго, но смысла в таких рассуждениях нет. Увидите — поймёте. А вы увидите, не сомневаюсь. Беда в том, что ранее наш мир не сталкивался с Тьмой. Поэтому оружия борьбы с ней на данный момент не существует. Способов противостояния — тоже нет. И наша задача — выработать такие способы, найти оружие. То, с чего я начал: нам нужно, как первобытным людям, сделать себе молоток. Чтобы не забивать гвозди микроскопом. Микроскоп легко ломается.

— А что конкретно нужно делать? — спросил Андрей.

— У вас — ну, у некоторых из вас — есть личное оружие, — сказал я. — Как я успел убедиться, личное оружие может противостоять Тьме, но очень слабо. Однако личное оружие можно изготовить и по несколько иному принципу.

Я заговорил быстро и чётко, короткими предложениями. Напомнил друзьям уроки по энергетике, особенности распространения энергии по каналам и чакрам, то, как их высвобождают заклинания. А также строжайший запрет на прямое высвобождение энергии.

— И мы должны нарушить этот запрет? — спросил Андрей.

— Запрет связан, в первую очередь, с вашей личной безопасностью, — сказал я. — Потому что начав высвобождать энергию, вы можете не успеть закрыть канал. И в результате выплеснете всю свою жизнь.

«Как это чуть не случилось с императором», — мысленно добавил я.

— Поэтому нам нужно создать… что-то вроде энергетического крана. Которым можно перекрывать поток энергии, регулировать его. На уроках нас, в принципе, этому уже учили — хотя и ставили мы этот «кран» немного в другое место.

— Ты говоришь о медитации на развитие каналов? — спросил Мишель.

— Именно. Расширение каналов. Но во время медитации мы их то сужаем, то расширяем, варьируя входящий поток. Теперь же наша задача — сконцентрироваться и перенести то же усилие на выброс. При этом сосредоточиться на воплощении энергии в личном оружии.

— Но у меня нет личного оружия! — вскинула голову Полли. — Я — белый маг, и…

— Так значит, самое время завести, — оборвала её Кристина. — Потому что нам понадобится каждый белый маг, чтобы одолеть Тьму.

— Начну я сам, — поспешил прекратить перепалку я. — Первая попытка. Работаем в Щит. Платон Степанович, вы не откажетесь посодействовать?

— С удовольствием, — впервые за всё время раскрыл рот Платон и отошёл в центр зала.

Дождавшись, пока он выставит Щит, я призвал цепь и сосредоточился. Изо всех сил постарался произвести всё то, о чём говорил. А когда мне показалось, что готов — развернул чакры.

Да, света во мне было не так уж много. Надо будет заехать к Клавдии и «подлечиться». Впрочем, даже то, что было — сработало.

Сначала я услышал восклицания — удивлённые, восхищённые. Потом, переключив внимание с внутреннего мира на внешний, посмотрел на свою цепь и увидел, что она засияла совершенно иначе. Более ярко. Глаза резало, как будто я смотрел на сварку. Ну или на солнце.

Прекрасно. Что-то работает. Но я сейчас просто невероятно напряжён внутри, чтобы удержать этот поток. А мне ведь нужно драться своим оружием, а не просто его показывать. Попробуем…

Я сделал лёгкое движение рукой — и «кран» снесло. Цепь рванулась вперёд. Свет полыхнул ослепительно. Его будто стащило с цепи и бросило в Щит Платона.

Мой учитель покачнулся, отступил на несколько шагов назад, но всё же не удержался на ногах. Он упал, продолжая прикрываться Щитом, который светился всё ярче.

Скрипнув зубами от труднопередаваемого напряжения, я «выключил» поток. Цепь безжизненно опала к моим ногам. Вспыхнул в последний раз и погас Щит Платона.

А потом разразились аплодисменты. Хлопала даже Кристина, и, судя по выражению её лица, она действительно была впечатлена не на шутку.

— А почему раньше никто этого не придумал? — воскликнула Полли.

— Потому что раньше у нас не было такого врага, как Тьма, госпожа Нарышкина, — сказал Платон, поднимаясь. — И хочу обратить ваше внимание на один нюанс: господин Барятинский сейчас не сумел удержать поток. Он вышел из-под его контроля слишком быстро. Но вам, для начала, нужно проделать хотя бы то же, что проделал господин Барятинский. Попытаться проделать. После чего — долго и упорно тренироваться, чтобы научиться полностью контролировать свою новую силу.

У меня звенело в ушах, а перед глазами плясали световые круги. Пусть я и вовремя спохватился, но выплеснулось из меня достаточно, чтобы почувствовать себя выжатым.

— Как вы, Константин Александрович? — подошёл ко мне Платон.

— Жить буду, — поморщился я. — Как сам?

— Жить буду, — повторил Платон и добавил, понизив голос: — Вы не сказали им, что ни один мир ещё не сумел справиться с Тьмой. Не сказали, что, несмотря на все наши усилия, мы, скорее всего, обречены.

— Ты мне в своё время тоже много чего не сказал — во-первых.

Платон отвёл взгляд.

— А во-вторых, — продолжил я, — отставить пораженческие разговоры! Кто там в каких мирах с чем не сумел справиться — мне плевать. Я решил бороться с Тьмой, и я буду с ней бороться. И это решение касается не только меня. Оно касается нас всех. Задача ясна?

Платон кивнул, признав мою правоту. И тут у нас за спинами громыхнул взрыв.

— Полли! — Я развернулся на каблуках и уставился на обалдевшую Полли — которая стояла перед внушительных размеров окном, выходящим в академический сад.

Окном с неровными краями и без стекла. Окном, которого ещё секунду назад в стене не было…

— Я же сказал: работаем в Щит! — с досадой бросил я. — Разбейтесь на пары, и…

— Ах, что-то мне нехорошо, — пролепетала Полли и повалилась назад.

К счастью, её вовремя подхватил Мишель.

— Поздравляю, — вздохнул я, — приз твой. Можешь унести его к себе в комнату и насладиться как следует.

Мишель покраснел, возмущенно открыл рот, но ответить не успел. В пробитое Полли «окно» просунул голову ректор Калиновский.

Он с любопытством оглядел края дыры. Потом — всех нас. И, остановив взгляд на мне, спокойно сказал:

— Господин Барятинский. Как только вы освободитесь, я бы хотел поговорить с вами у себя в кабинете.

Я устало опустил голову. Ну вот, опять… Как что взорвалось — так с Костей хотят поговорить. Что ж у меня за репутация такая!

Глава 13 Технология

Когда я попал в кабинет Калиновского (по летнему делу секретарь отсутствовал, так что попасть было значительно проще, чем в учебное время), то в первый момент подумал, что ректор затеял ремонт. Здоровенный стол красного дерева стоял в стороне, кресла были придвинуты к нему, а ковёр скатан в рулон. Сам хозяин кабинета снял пиджак и подвернул рукава до локтей.

Вздрогнув, я вообразил, что меня сейчас попросят помочь побелить потолок, поклеить обои, или ещё чего-нибудь в этом духе. Но до такого сюрреализма жизнь ещё не дошла.

— Прошу прощения за стену в спортзале… — начал было я, но Калиновский только отмахнулся:

— Пустое. Никто не пострадал, и это главное.

— И вы даже не спросите, чем мы там занимались? — удивился я. — В неурочное время?

— Я, Константин Александрович, примерно представляю, кто вы, — улыбнулся ректор, — так что стараюсь ничему не удивляться. Платон Степанович или кто-то из ваших друзей, полагаю, уже использовал Реконструкцию. Так, спрашивается, из-за чего же шум поднимать?

Калиновский был прав: Платон быстро «залечил» дыру, так, что и следа не осталось. Но мне всё равно было как-то не по себе. Будто проснулся утром — а все вокруг адекватные, не делают слонов из мух. Я что, опять в какой-то другой мир попал?

— Итак, приступим-с, — потёр руки Калиновский. — Мне, видите ли, Константин Александрович, поручили в отношение вас одно хлопотное, хотя и чрезвычайно интересное дело. Скажите, что вам известно о порталах?

— Магический прокол пространства, — пожал я плечами. Принялся пересказывать определение из учебника для пятого курса: — Возникает почти одновременно в двух местах, в том месте, где находится маг, и в том, куда он хочет попасть. Портал идёт через Изнанку, за счёт чего переход случается мгновенно. Однако в силу особенности прокола Изнанки переходящий не видит…

Тут я замолчал, вспомнив, как мсье Локонте в обличье дьявола прорвался на Изнанку через портал. Ну… То был особый портал, который именно на Изнанку и вёл. Да. Сильно особый, во всех отношениях.

— Прекрасно, — кивнул Калиновский. — Знания — выше средних. Искусству создания порталов обучают на пятом курсе, и этот предмет веду лично я. Однако меня настоятельно попросили, чтобы для вас я сделал исключение и научил всему уже сейчас.

— Сейчас? — Я вежливо покашлял в кулак. — Когда я ещё даже на второй курс не заступил?

— Вы ведёте весьма необычный образ жизни, господин Барятинский. И ваша деятельность… в ней очень заинтересована правящая династия Российской Империи. Чем большими возможностями вы будете обладать — тем лучше для нашей страны. К тому же, это… скажем так, часть вашего вознаграждения за последний подвиг.

Я вспомнил разговор с императором, который ни словом, ни жестом не намекнул на какое-то вознаграждение, да и вообще сказал, что только сегодня поднялся на ноги. И тут у меня в голове щёлкнуло:

— Её величество?

— А вы проницательны, господин Барятинский, — наклонил голову ректор. — И могу вас поздравить — пользуетесь одинаковым уважением всех членов императорской семьи. Не многие в Российской Империи могут похвастаться тем же самым.

Я огляделся. Один момент прояснился, но с другими проще не стало.

— Ну, так… Вы хотите сказать, что будем ставить порталы здесь? Я слышал, это довольно опасное занятие. И даже видел…

После того, как Локонте провесил портал в Барятино, прямо в мою комнату, имению понадобился основательный ремонт.

— Здесь мы опробуем технологию в миниатюре, — улыбнулся Калиновский и достал из кармана золотую табакерку. — Очень маленький портал — очень маленькие последствия. Собственно говоря, мы даже портала-то не увидим. Если повезёт, конечно, — Калиновский беззвучно рассмеялся, но тут же себя оборвал.

— Должен предупредить, я сейчас немного энергетически потратился, — заметил я.

— Это хорошо. — Калиновский был невозмутим и несгибаем. — Это не позволит вам случайно создать слишком большой портал. Пожалуй, время выбрано чрезвычайно удачно. Итак, смотрите на табакерку.

Я посмотрел. Обычная коробочка. Небольшая. Не целиком из золота — я понял это по тому, как она перемещалась в пальцах ректора. Слишком лёгкая, и отзвук не тот. Позолоченное дерево, скорее всего. На крышке табакерки были изображены замысловатые узоры.

— Моя задача — переместить эту вещицу из пункта А в пункт Б, — сказал Калиновский. — Приготовьтесь.

Он сосредоточился. На лбу появились морщины, лицо напряглось. И вдруг табакерка исчезла. Для того, чтобы миг спустя оказаться перед моим носом. Она буквально повисла в воздухе.

Моя рука среагировала быстрее мозга. Я осознал, что произошло, только когда поймал табакерку.

Дерево, да… Хоть и позолоченное. А вот на дне — настоящая золотая пластинка с гравировкой. Читать надпись я не стал — не моё дело.

— Похвальная реакция, — уважительно сказал ректор. — А теперь я хочу, чтобы вы сделали то же самое.

— То есть, это был портал? — не поверил я.

— Разумеется. Иных способов так быстро преодолевать пространство не существует.

— Но я не видел никакого портала!

— Потому что я создал микропортал. Размерами точь-в-точь как объект перемещения. Позволю себе немного теории. Когда мы создаём портал для себя, мы создаём его с запасом. Потому что наша задача — пройти через него целиком. Магия и Изнанка шутить не любят и метафор не понимают. Если портал будет висеть на высоте колена, и вы попробуете войти в него, не подпрыгивая, то есть ненулевые шансы, что ваши ноги останутся здесь, а туловище успешно перенесётся в пункт назначения. Но это ещё полбеды. А вот если вы, к примеру, неудачно прыгнете, и ваша голова окажется выше портала, то о результате эксперимента можете вовсе не узнать. Количество безумцев, которые создают порталы для себя такие же, какой я создал для табакерки, в мире всегда между одним и нулём. Чаще — ноль.

Я нерешительно усмехнулся. Кажется, белый маг Калиновский позволил себе чёрный юмор. Ничего так получилось, забавно.

— По мере увеличения размера портала растёт и степень его воздействия на окружающую среду, — продолжил Калиновский. — В геометрической прогрессии. Поэтому даже такой точечный портал под себя в рамках моего кабинета приведёт скорее всего к взрыву.

— Ясно. Запомнил, — кивнул я. — Так что мне надо делать?

— Вспомнить пройденные уроки.

Следующие пятнадцать минут я напряжённо слушал подробную инструкцию о распределении энергии по каналам и чакрам. Ненужной информации здесь не было. Любая ошибка могла стоить жизни. Слушая, я понимал, почему порталам обучают на последнем курсе. В меня сейчас за один урок пытались впихнуть знания всех последующих лет, помноженные на многочасовые медитации и тренировки.

Я даже начал сомневаться: а так ли уж мне нужен этот «бонус» от императрицы? Жил себе без порталов, не тужил, всё вывозил, в принципе…

— Не унывайте! — предостерёг Калиновский, видимо, заметив по выражению лица, что я не на позитиве. — В любом деле правильный настрой — половина дела.

Угу. Скажи это дворнику, которого посадили за пульт управления космическим кораблём…

— Дерзайте, Константин Александрович, — взмахнул руками Калиновский. — Самое сложное — это сосредоточиться одновременно на двух точках. На табакерке и на той точке в пространстве, куда вы хотите её отправить. В вашем поле зрения сейчас обе эти точки, что существенно всё упрощает. Поверьте, вы уже делали вещи куда более сложные.

— Какие, например? — удивился я.

Калиновский улыбнулся.

— Спасти от болезни великого князя долгие годы пытались лучшие специалисты как Российской Империи, так и заграничные приглашенные светила. Вам же потребовалась всего неделя, чтобы сделать то, чего никто из них не смог. А создавать порталы могут многие. Следовательно, это — легче.

— Знаете. А мне нравится ваша логика! — развеселился я. — Ну что ж, давайте попробуем.

Я сосредоточился. Сконцентрировался так, как никогда в жизни. Табакерка — точка в пространстве, табакерка — точка в пространстве…

Решившись, я подбросил табакерку так, чтобы она очутилась у меня перед глазами. Дальше — очень быстро! — энергия в нужные контуры, аккумуляция в чакре, визуализация образа, ментальное усилие…

Взрыв получился не такой громкий, как в спортзале. Как будто петарду взорвали под толстой книгой — был у нас в интернате такой случай. Сверкнула вспышка.

Я моргнул и увидел, что Калиновский лежит на полу, а на груди у него стоит целая и невредимая табакерка.

Ну, на пятьдесят процентов можно, конечно, поздравить себя с успехом…

Я подбежал к ректору, но начать реанимационные мероприятия не успел. Калиновский самостоятельно заморгал, зашевелился и сел. Табакерка скатилась с груди ему на колени.

— Неплохо, неплохо, господин Барятинский, — сипло похвалил Калиновский. — Но зачем вы создали такой большой портал? Мы ведь с вами условились, что достаточно размера табакерки.

— Ну… Табакерка ведь крутится в полёте, — сказал я. — А если бы не вписалась в форму?

Калиновский прокашлялся и ласково посмотрел на меня. Всё-таки он — прирождённый педагог. Я бы новобранцу за такой косяк уже заехал в зубы.

— Если бы она не вписалась в форму — при переносе повредило бы её, господин Барятинский. А так — повредило меня. К счастью, незначительно. — Калиновский чихнул и помотал головой, окончательно приходя в себя. — Я не настолько дорожу этой вещицей, чтобы ставить против неё свою жизнь — это первый момент. А второй: она бы прекрасно вписалась. Я ведь не зря проверил вашу реакцию в самом начале. Ваш мозг успел бы скорректировать образ.

— Ясно, — кивнул я. — Есть, отставить самодеятельность.

— Да уж, — прокряхтел Калиновский, поднимаясь с моей помощью с пола. — Вот что вам следует запомнить прежде всего, Константин Александрович: сейчас, на первом этапе обучения, мои инструкции нужно выполнять точь-в-точь, до последнего знака. И уж только потом настанет пора импровизировать и оттачивать мастерство. Выше нос, господин курсант! Как бы там ни было, а портал у вас получился. У большинства пятикурсников такое выходит лишь на пятом-шестом занятии.

Зато, наверное, без взрывов, — подумал я. Но об этом талантливый педагог Калиновский умолчал.

Он отряхнул брюки, отдал мне табакерку и жестом попросил вернуться на исходную позицию. Что я и сделал.

И-и-и… дубль два. Концентрация. Каналы. Чакра. Поток. Образ. На этот раз чёткий образ. Подбросить табакерку…

Бум!

С отчётливым и каким-то мультяшным звуком табакерка отскочила от лба Калиновского и упала к его ногам. Ректор поднял руку и потёр лоб.

— Извините, — пробормотал я, стараясь скрыть улыбку.

— Не за что, не за что, господин Барятинский. Это, собственно говоря, был триумф.

Калиновский наклонился и поднял табакерку. Осмотрел её, грустно усмехнулся и бросил мне. Я поймал.

— Можете прочесть гравировку. Полагаю, поймёте, почему я не очень дорожу этой вещью.

Я перевернул табакерку и поднёс к глазам, чтобы разобрать мелкий витиеватый шрифт.

«Моему дорагому другу Калиновскому В. Ф. съ благодарностью от Бѣлозѣрова В. А.»

— Люди меняются, — заметил я. — Вещи — только стареют.

Калиновский грустно улыбнулся:

— Может быть, вы и правы…

* * *

Верный своему слову, я перебрался из Барятино в академию, несмотря на самый разгар летних каникул. Администрация в лице Калиновского этому не только не препятствовала, но даже поощряла. Давая мне разрешение на проживание, Василий Фёдорович с грустью сказал, что вот, дескать, в прежние времена новички-первокурсники приезжали в академию, и та становилась их домом на ближайшие пять лет. Разъезжались только на Рождество, да и то не все. А уж о том, чтобы через день да каждый день ездить туда-обратно в течение учебного года и речи быть не могло.

Я молча проглотил этот потаённый упрёк. Кроме меня, насколько я знал, такой свободой в академии не пользовался никто.

Кто-то, впрочем, даже находясь в стенах академии наслаждался летом и каникулами. А моя жизнь, как всегда, кипела. Так кипела, что я не помнил, как добираюсь по вечерам до кровати.

Мой личный отряд по противостоянию тьме продолжал ежедневные тренировки. В отряде под моим началом находился даже Платон, и был он, надо сказать, худшим учеником. Возможно, потому что изначально, от природы был чёрным магом. А может, из-за солидного возраста. А может, из-за того и другого сразу… Но, в общем, получалось у него желаемое из рук вон плохо — по крайней мере, пока.

А самые большие успехи делала, как ни странно, Полли — хотя у неё до недавних пор не было даже личного оружия. Теперь появилось, и довольно оригинальное: лук со стрелами. Лук был вполне обыкновенным, он даже почти не светился — едва заметно мерцал. Зато стрелы пылали, как солнечные лучи.

— Любопытная предрасположенность, — заметил Платон, который и помог Полли обрести личное оружие — примерно так же, как когда-то помог мне. — Теперь будьте внимательны, госпожа Нарышкина. Постарайтесь отыскать «тело» вашего оружия. Настоящий лук, который станет единым целым с вашим.

— А зачем мне настоящий лук? — простодушно поинтересовалась Полли.

— Личное оружие, лишённое тела, вытягивает ваши силы очень быстро, — терпеливо пояснил Платон прописную истину. — Его необходимо привязать. Дух без тела — ничего, кроме проблем. Мир строится на гармонии духовного и физического.

— Надеюсь, вам было приятно побыть в роли учителя эти несколько секунд, — вмешался я. — А теперь — продолжаем. От вас, Платон Степанович, я раскрытия чакр так и не дождался.

Учитывая опыт, мы перенесли тренировки из зала на свежий воздух. По распоряжению Калиновского нам предоставили во временное пользование один из игровых «механизмов». Иными словами, нас постоянно окружали рыцари из Игры, которые — «сражайтесь или умрите!». Двигались они нарочито медленно, вреда причинить вроде как не могли. И от ударов Оружием Света (так немудрёно я назвал новую технику) — рассыпались в прах.

Нам не то чтобы нужны были соперники на этом этапе. Скорее нужно было что-то, куда можно без ограничений лупить магией. Потому что иначе мы бы просто разнесли вдребезги всё Царское Село.

Собирались обычно возле пруда, в котором меня едва не утопил в своё время милейший господин Белозеров, и вновь и вновь отрабатывали одну и ту же довольно простую в задумке, но невероятно сложную в реализации технику.

— Ты вообще уверен, что это возможно? — спросил однажды Анатоль, сидя на земле.

Тренировка измотала его, как и всех остальных, а успехи были весьма скромными. Свет, способный одолеть Тьму, либо «струился тонкой струйкой», либо прорывался настоящим взрывом. Как, в принципе, и у всех, кроме меня, Платона и Полли.

Я, скрежеща зубами, контролировал свет уже в течение пяти секунд, а в скором времени планировал довести рекорд до шести. У Платона ничего не получалось в принципе. А Полли… Полли, как и со многим в жизни, справилась с этой задачей едва ли не шутя. Ей не нужно было контролировать новую силу долго. Она лишь создавала стрелу — и выпускала её в очередную мишень.

Учитывая успехи Полли, можно было бы задуматься о том, чтобы перевести всех на луки и арбалеты. Но пока что у меня не было никакой статистики. Я понятия не имел, как будет реагировать Тьма на стрелы. Может быть, съёжится и исчезнет. А может, вообще не обратит на них внимания. Хороши тогда будем мы все, со своим «оружием».

На свою цепь я мог положиться. На мечи и прочее холодное оружие — тоже. Стрелы же вызывали сомнение. Но кроме практики ничто не могло их проверить.

— У меня же получается, — сказал я Анатолю.

— Знаешь… Вот это — вообще не аргумент, — отмахнулся тот. — У тебя всегда всё получается.

Глава 14 Хорошо забытое старое

— Даже у меня получается, а я — чёрный маг, — заметила Кристина, устало опираясь на меч.

Её рекорд правильно светящегося меча был — одна секунда. Потом Кристина либо «отключала» свечение, либо раздавался взрыв. Я, в общем-то, думал, что взрыв, если его направить в Тьму, вариант не худший. Но беда была в том, что он моментально истощал бойца, и на вторую атаку сил уже не оставалось.

И всё-таки мы делали серьёзные успехи. Особенно, если сравнивать с Его величеством — который в ту свою атаку в Вовиной мастерской вложился практически весь и потом три дня лежал пластом. Мы хотя бы пытались управлять этим потоком.

— А ведь мы стоим у истоков новой магии, — сказал вдруг, подойдя к нам, Мишель — успехи которого пока исчислялись долями секунды. — Изначальная магия, затем — магия чёрная и белая. А теперь мы создаём нечто совершенно новое!

Глаза у него сияли в предвкушении лавров первооткрывателя. Но сильный и мягкий голос, раздавшийся с неожиданной стороны — от самого пруда — заставил Мишеля вздрогнуть. Да и не его одного.

— Полагаю, вы заблуждаетесь, господин Пущин. Всё новое, как известно — это хорошо забытое старое. И то, что вы делаете сейчас, очень похоже именно на Изначальную магию — которая потому и забылась, что была невероятно сложна.

Мы все обернулись. Анатоль вскочил с земли и первым согнулся в поклоне.

— Ваше величество, — поприветствовал я императора.

Император только махнул рукой, чуть поморщившись, и мы все одновременно поняли, что ему сейчас не до ритуальных плясок. Мы не во дворце, не на торжественной аудиенции.

— Это — именно то, о чём я говорил, Ваше Величество, — перешёл я сразу к делу. — Пока, как вы, наверное, видели, результаты скромные…

— Я наблюдаю за вашими тренировками достаточно давно, — мягко перебил меня император, — и могу сказать, что результатов вы добились весьма существенных. Однако вы правы: этого слишком мало, чтобы начинать обучать людей массово. Технологию необходимо отточить и максимально упростить. В этом я полагаюсь на вас, Константин Александрович. Технология — первое, чего я от вас жду. Второе — нужен человек, который сможет заниматься преподаванием этой дисциплины. Полагаю, никого не удивлю, если скажу, что этим человеком станет кто-то из вас. Возраст не имеет значения, прошу, не думайте об этом, — добавил он, оглядев наши обалдевшие лица. — Когда все поймут серьёзность ситуации, возраст — последнее, на что будут обращать внимание. А с моей стороны, разумеется, любая помощь, любые финансы. Ну и, помимо этого — я никогда не остаюсь в долгу. — Тут император посмотрел на меня.

Я чуть не поёжился от еговзгляда. Что бы это значило? Где-то меня поджидает какой-то сюрприз? Ох, не люблю я сюрпризов…

— Я сам тренируюсь вместе с вами, хоть вы этого и не видите, — закончил император и взмахнул рукой.

В руке появился меч и загорелся нестерпимо ярким светом. Пять, шесть, семь… Десять секунд он ровно и ослепительно горел. После чего погас, как будто кто-то аккуратно прикрутил фитиль.

— Браво, Ваше величество! — Полли, сама непосредственность, захлопала в ладоши.

Мы же все были чересчур потрясены, чтобы к ней присоединиться. Но император, к счастью, в рукоплесканиях не нуждался. Он переключил внимание на Полли.

— Госпожа Нарышкина, у меня есть для вас подарок. Я не самый слабый маг в Российской Империи и прожил достаточно, чтобы разбираться в таких вещах. Думаю, вот это вам подойдёт.

Император шагнул к Полли, и меч у него из рук исчез. А вместо меча появились лук в налучии и плоский колчан со стрелами.

И сам лук, и колчан — всё выглядело настолько тонким и изящным, то у Полли загорелись глаза. По налучию вились серебряные узоры, колчан явно был из того же «набора». Лук обошёлся без украшалок, но сам по себе казался произведением искусства — будто его вытащили из старинной картины.

— Не знаю, как вас благодарить, Ваше величество, — низко присев в реверансе, пролепетала Полли.

— Просто испытайте, — улыбнулся император. — Это будет лучшей благодарностью.

Полли вытянула руки и вскрикнула от неожиданности: лук буквально прыгнул к ней, как кот, соскучившийся по хозяйке. Полли судорожно схватила его, и лук засветился. Налучие исчезло, оружие было готово к работе. Оно напоминало месяц, между рогами которого натянулась серебряная световая нить.

— Вам потребуется одна стрела. — Император протянул Полли колчан.

Полли вытянула стрелу, наложила на тетиву, и стрела засветилась. Сперва — просто как личное оружие, а миг спустя — обжигающим светом.

— Платон! — крикнул я.

Платон сделал жест рукой, и в нужном месте встала горстка рыцарей.

— Сражайтесь или умрите! — громыхнули их голоса.

Полли разжала пальцы.

Стрела, словно сигнальная ракета, просвистела в воздухе, оставляя за собой длинный светящийся след. Врезалась в скопление рыцарей.

Полыхнуло. Я закрыл глаза ладонью, чтобы не ослепнуть. Звук взрыва был не таким уж громким — бахало у нас и покруче. Но когда я опустил руку, то увидел на месте рыцарей лишь дымящуюся воронку диаметром метров пять.

— Ни-и-ичего себе… — сдавленно пискнула Полли.

Больше ни у кого слов не нашлось. А я мысленно стёр с доски свои сомнения относительно стрел. Уж от такой-то атаки Тьма наверняка занервничает.

— Ну, вот и прекрасно, — сказал император и протянул Полли колчан. — Остальные стрелы для личного оружия без надобности, но возможно, вы захотите сохранить их в качестве сувенира.

Нечего и говорить, что Полли с благодарностью приняла этот сувенир.

А император вдруг повернулся к Мишелю. Проговорил:

— Не скрою, господин Пущин: я был бы рад провести эту церемонию в более торжественной обстановке. Ваши самоотверженность и отвага, несомненно, заслуживают самых высоких похвал. Как и ваш поступок, коему я лично был свидетелем, заслуживает того, чтобы стать достоянием самой широкой общественности. Стать примером для подражания тысячам молодых людей!

Мишель заалел. Попытался что-то пробормотать, но от смущения поперхнулся словами.

— Но, увы, — продолжил император. — Боюсь, что сейчас не самое удобное время для того, чтобы публично проводить церемонии награждения. Враг наш, как вы знаете, ещё не побеждён. И для своих провокаций может использовать любой повод… Я заметил, что вы, господин Пущин, предпочитаете проживать на территории академии. Похвальное стремление для курсанта, но всё же, полагаю, вам было бы приятно время от времени встречаться со своими родными — и не ехать для этого за тридевять земель, тратя на дорогу неделю. Иван Андреевич Пущин, последний из рода Пущиных, служил ещё моему отцу. Пущины — честный и благородный род, однако чувства старика барона по отношению к вам тоже можно понять. Насильно, как говорится, мил не будешь.

— Да-да, — пролепетал Мишель. — Безусловно, я всё понимаю! И я бы никогда не позволил себе…

Император кивнул:

— Не сомневался в вашей скромности, господин Пущин. А для того, чтобы сгладить некоторую неловкость между Иваном Андреевичем и вами, я дарю вам отдельный небольшой особняк. Это не бог весть какие палаты, но, полагаю, вашему семейству будет достаточно для размещения. Вы сможете перевезти в этот дом своих родителей, братьев и сестёр, никак не стесняя при этом барона Пущина.

— Особняк? — встрепенулась Полли. — Который? Уж не тот ли, что на Фонтанке — о котором сегодня утром была статья в «Ведомостях», что продан с аукциона неизвестному? — услышанная новость госпожу Нарышкину настолько захватила, что она едва ли отдавала себе отчёт, кого перебила.

— Тот самый, — улыбнулся император.

— Ах! — Полли всплеснула руками. — Мишель, ты бы видел, какая это прелесть! В стиле модерн, по проекту самого Шехтеля! Окна выходят на набережную, вид, должно быть, просто изумительный! Ах, ты непременно должен посмотреть на этот дом! Я поеду с тобой и помогу тебе подобрать…

— Полли, — прошипел Анатоль. Состроив жуткую рожу, дёрнул Полли за рукав.

— Ой, — опомнилась та. — Прошу прощения, Ваше величество…

— Ничего, — император улыбнулся. — Надеюсь, что мой подарок придётся вам по душе, господин Пущин. Для того, чтобы вы могли содержать дом, в банке открыт счёт на ваше имя. Отныне ваше содержание — забота не одного лишь Ивана Андреевича.

— То есть… — голос у Мишеля сорвался. — Я, быть может, неверно понял… — он откашлялся. — Вы дарите мне целый дом? Мои родители, братья и сёстры смогут переехать сюда, в Петербург?

Император с улыбкой развёл руками:

— Если будет на то их желание, разумеется.

— А главное — теперь у тебя есть собственный доход и ты больше не зависишь от старика Пущина! — сказал Андрей.

— И ни одна юсуповская скотина больше не посмеет тебя попрекать! — горячо поддержал друга Анатоль.

— Анатоль! — теперь настал черёд Полли шипеть. — Что за выражения в присутствии Его Величества⁈

Император добродушно рассмеялся.

— Это — купчая на особняк, — он протянул Мишелю конверт из плотной коричневой бумаги, украшенный печатями. Конверт появился у него в руках за секунду до этого. — А относительно доступа к банковскому счёту с вами свяжется поверенный.

Мишель стоял, совершенно оторопевший. От потрясения он, кажется, онемел.

— Поблагодари Его величество, — подсказала Мишелю на ухо Полли. — Не стой столбом!

— Благодарю вас, Ваше величество, — пролепетал Мишель.

— Поклонись!

Мишель неловко, будто проделывая это впервые в жизни, изобразил подобие поклона. И, судя по виду, приготовился упасть в обморок. Я понял, что пора вмешаться.

— Раз уж мы встретились, Ваше Величество, — я тоже поклонился императору. — Моя сестра… Да и я сам. Мы скоро будем отмечать день рождения. Несколько запоздало, но так сложились обстоятельства. Мы бы очень хотели пригласить в Барятино Анну Александровну и Бориса Александровича — если вы не возражаете, конечно. Надя уже написала приглашения, но всё никак не решится отправить. А я… — Я пожал плечами. — Раз уж у меня появилась возможность обратиться к вам лично…

— Вы приглашаете только Анну и Бориса, Константин Александрович? — Император смотрел на меня с каменным выражением лица. — Меня и мою супругу не хотите видеть?

Полли сдавленно пискнула. Видимо, приняла эту суровость за чистую монету.

— Очень хотим, — улыбнулся я. — Но я полагал, что вы сочтёте ниже своего…

Император предостерегающе поднял руку:

— Не продолжайте, если не хотите меня оскорбить, господин Барятинский. Считайте, что приглашения нами получены. Мы обещаем быть.

Сказав так, он попросту исчез.

— Ничего себе… — прошептала Полли. — Костя! У вас с Надин на дне рождения будет императорская семья!

— Спасибо за новость, — фыркнул я. — Вы все, кстати, тоже приглашены.

— И когда ты собирался об этом сказать⁈ — возмутилась Полли.

Я пожал плечами:

— Честно говоря, вообще не собирался. Думал, что это само собой разумеется… Хотя Надя, кажется, как раз сейчас возится с рассылкой приглашений. Так что формальности будут соблюдены, не беспокойся.

В наступившей тишине отчётливо послышался негромкий вздох Андрея. Человека, который не любил праздники, пожалуй, даже больше, чем я.

Я улыбнулся. Что поделать — придётся ему потерпеть. Не всё коту масленица.

* * *

Как будто занятий по развитию совершенно нового (или хорошо забытого старого) вида магии было недостаточно. Как будто они не высасывали из меня все силы… Видимо, нет, потому что сил ещё оставалось на отработки портальной техники с господином Калиновским.

Этап, на котором можно было скрываться в кабинете, мы с ним прошли быстро, после чего переместились в то же Царское село. Правда, локации выбирали более отдалённые и добирались туда по отдельности. Да плюс ко всему ректор окружал поле нашей бурной деятельности секретным куполом.

На каждом занятии с меня сходило дополнительных семь потов, однако некоторым утешением служило то, что получались порталы всё лучше и лучше.

— Почему в помещении большой портал провоцирует взрыв, а на улице — нет? — спросил я, восстанавливая силы после очередного перехода (теперь я уже переходил сам) из пункта А в пункт Б.

Ректор нахмурился. Он не одобрял болтовни во время восстановления. Я должен был находиться в состоянии медитации, максимально раскрывая каналы и чакры на приём энергии. Однако от замечания Калиновский удержался и ответил обстоятельно:

— Дело как правило в плотности пространства. Любое помещение, пусть даже нежилое, давно заброшенное или только что построенное полнится… Раньше это называли «линии вероятностей». Там — надежды, планы, воспоминания. Всего этого мы с вами увидеть не можем, могут только прорицатели, да и то в определённом состоянии сознания. Однако это не значит, что переплетения линий там нет. Портал — весьма непростое образование, но разумом он не обладает. И не различает, скажем так, актуальные линии и линии прошлого, линии будущего. Портал сталкивается с материей — в его понимании — и происходит взрыв.

У меня в голове забрезжило смутное воспоминание.

— Простите, а с магией Пустоты это никак не связано?

Тут Калиновский даже обрадовался. Как педагогу, ему было приятно, когда ученик проявляет эрудицию и смекалку.

— Прекрасное замечание, господин Барятинский! Действительно, магия Пустоты — чрезвычайно редкий вид магии — во многом похожа на портальную технику. Но! — Он поднял палец. — Ключевое различие. Портал прокалывает ткань нашего мира, проходит сквозь слой Пустоты, ограждаясь от неё своими, если можно так выразиться, стенками, а далее пронзает Изнанку. После чего вновь уходит через Пустоту в целевую точку и на том заканчивает свою деятельность. Маг Пустоты же не заходит так далеко. Он использует прокол для того, чтобы «зачерпнуть» немного Пустоты и перетащить её, изолированную, в наш мир. Я, разумеется, сильно упрощаю…

— Суть понятна, — кивнул я. — Давайте продолжать.

«…пока я не уснул», — хотелось добавить.

Не то чтобы мне было скучно. Просто сон за последние дни успел превратиться для меня в золотую мечту, которую ничто не могло затмить. Ни деньги, ни слава, ни любовь первых красавиц вселенной. В эти дни я ощущал себя чем-то близким к животному. Мой родной мир, как ни старался, не сумел превратить меня в раба, живущего от миски с супом до взятого в кредит матраса. Но сейчас я был чертовски близок к такому вот бездумному существованию.

— Обожаю каникулы, — говорил я Платону, когда — уже вечером — мы с ним шли в зал на обязательную тренировку. — Так хорошо отдыхаю…

— Вы, Константин Александрович, изначально очень много на себя взяли, — сказал Платон. — Не буду вас обнадёживать, говоря, что дальше будет проще.

— Как будто у меня был выбор, — буркнул я, глядя, как Платон открывает дверь зала. Ключ поворачивался так быстро… Чего бы ему стоило крутиться помедленней? Кажется, мне хватило бы одной секунды полудрёмы стоя на ногах, чтобы почувствовать себя лучше…

— Выбор есть всегда, — сказал Платон, распахнув дверь. — Правда, в конечном итоге любой выбор сводится к изначальному: жизнь или смерть.

— Смерть я видел. И знаешь, что? Ничего там страшного нет.

Платон улыбнулся; мы так и стояли в дверях.

— Ничего страшного, говорите? Охотно, охотно верю. Вот только людям свойственно по-настоящему бояться не страшного, а опасного. А есть ли что-либо более опасное для жизни, чем её прекращение?

— Хорошее тебе имя дали, — усмехнулся я. — Глубоко копаешь.

— Глубже, чем может показаться. — Платон уже не улыбался. — Может быть, смерть не так и плоха. Но вспомните, ваше сиятельство, ту дрянь, что окутала наш мир.

Я вспомнил Тьму, которую видел в зеркалах. Вспомнил и наставление своего «отца» о том, что умирать сейчас — не лучшее время…

Буркнул:

— Умеешь ты настроение испортить, — и вошёл в зал.

Глава 15 Друзья

Платон вошёл в зал следом за мной. Переспросил:

— Портить настроение?.. Я ещё даже не начал пытаться, поверьте. Каждую секунду на земле умирают люди. Сотни, тысячи. И всех их пожирает Тьма, Бездна. У этих людей не остаётся никаких шансов.

— Дерьмово, — согласился я, не сбившись с шага.

Откровением для меня это не было, я всегда умел складывать два и два.

— Стоит ли на этом фоне жаловаться, что вы немного устали?

Я повернулся и посмотрел на Платона.

— Дорогой учитель. Я не «немного устал», я в корень ********, простите мне мой французский. И я не жалуюсь — это вы меня с кем-то путаете. Я просто пытаюсь — ещё пока — над этим шутить. Потому что если я даже этого не смогу — сломаюсь окончательно и бесповоротно, и тогда всем нам вообще не на что будет надеяться. — Призвав цепь, я задумчиво покачал её на ладони, любуясь гипнотическими переливами звеньев. — По-хорошему, в таких случаях следовало бы уже начать либо делегировать, либо просто скидывать с себя некоторые задачи. К примеру, вот… чем мы с вами сейчас занимаемся? Вместо отдыха, который мне необходим, я буду из кожи вон лезть, чтобы выбить своему роду место в Ближнем Кругу ещё на год. В Ближнем Кругу! Как красиво звучит название государственной кормушки для аристократов…

— Не роняйте понапрасну горьких слов, Константин Александрович, — перебил Платон. — Вы прекрасно знаете, что речь не о том, чтобы обеспечить достаток роду Барятинских, а о том, чтобы обеспечить равновесие белых и чёрных магов. Вы заметили, что прорывов Тьмы пока ещё не было?

— Скажу иначе: я не заметил пока ни одного прорыва.

— О, если бы они были — вы бы заметили, уверяю. Однако их не было. И весьма вероятно, это лишь потому, что сейчас в Ближнем Кругу доминируют белые маги! Потому что проклятия белых магов больше нет.

— Едва ли это связано…

— Мы не можем доподлинно знать, — упрямо покачал головой Платон. — Но у нас есть весомые основания полагать, что — связано. Зачем-то ведь Юнг занимался всем этим. Зачем-то склонял чашу весов на сторону чёрных магов.

— Ладно, хватит философствовать, — взмахнул я цепью. — Что ты хотел преподать мне сегодня?

Но прежде чем Платон ответил, я услышал голос от самой двери:

— Вы не будете возражать, если и я поучаствую в тренировке?

Мы с Платоном посмотрели в сторону двери и увидели идущего к нам Андрея.

— Как я понимаю, — продолжил он, — вы делаете упор на фехтование и физическую подготовку, а не на магию. Мне нравится такой подход.

Мы и вправду больше отрабатывали технику обычного боя, подключая магию лишь постольку-поскольку. О том, что магия хлещет из меня, как из брандспойта, знали все, в том числе и все мои враги. А значит, если у этих врагов есть мозги, они будут искать ко мне другие подходы. Тот, кто всецело полагается на магию, легко может пропустить элементарный удар кинжалом в печень. Я такой ошибки допускать не собирался.

— Прекрасная идея! — Глаза Платона загорелись. — Я боюсь, что господин Барятинский чрезмерно привык ко мне в качестве спарринг-партнёра. Прошу, господин Батюшкин. Давайте проведём лёгкий разминочный поединок, за которым я понаблюдаю, а потом разберём ваши ошибки.

Я только вздохнул. Разделить энтузиазм Платона не получалось при всём желании. Но тренер сказал — боец сделал. И я встал в боевую стойку, начав раскручивать цепь.

* * *

Тем временем поиски Юнга шли полным ходом. Без меня. Я особенно не возражал, потому что если бы вмешался ещё и в это — тут-то бы мне и конец пришёл, окончательный и бесповоротный. К тому же, не следовало забывать о том, что я — воин, командир, но никак не сыскарь. В шпиона меня уже пытались рядить, никаких приятных воспоминаний об этом не осталось, хотя и закончилось хорошо.

Пару раз я встречался с Витманом, спрашивал, как идут дела. Кроме того, меня плотно держала в курсе Кристина, которая, как я понял, с отца в принципе не слезала в этом плане, названивая ему каждый день.

— Ничего, — уныло сказал Витман, опираясь на перила Египетского моста.

Я стоял рядом с ним, глядя на скользящие по водной глади лодчонки, лодочки и судна побольше.

— А вы хорошо стараетесь? — буркнул я.

— Нет, спустя рукава, — проворчал Витман. — Собственно, вообще ничего не делаем. Раз в два-три дня хватаем случайного человека на улице и пытаем его до смерти, заставляя сознаться в том, что он — Юнг.

— Извините, — покаялся я.

Витман вздохнул.

— Да я не оскорблён. Понимаю, что вам тоже нелегко. Кристина рассказывает, в каком ритме вы живёте. Мы, поверьте, тоже из кожи вон лезем. Но этот человек… — Витман покачал головой. — Впрочем, я уже сомневаюсь, человек ли он.

— Это фигура речи, или вы хотите что-то сказать? — покосился я на собеседника.

— Нечто среднее. Господин Юнг уже проявил столько способностей… Как магических, так и морально-волевых… Скажем так: я сильно сомневаюсь, что простой человек мог собрать в себе столько самых разных качеств, вселяющих ужас и восхищение, и при этом до недавних пор ни перед кем не раскрыться. Да, Юнг был вхож во дворец. Да, он находился рядом с императором. Но человек, обладающий таким набором качеств, просто физически не мог бы оставаться на вторых ролях — раз. И уж точно никак не сумел бы избежать огласки — два. В качестве примера есть у меня перед глазами один вундеркинд — который всем своим искренним сердцем ненавидит шумиху и огласку. Но каждый его шаг, тем не менее, становится сенсацией.

Я грустно усмехнулся. Ну да, что есть то есть…

— А кто же он тогда, если не человек?

— Да если бы я знал, Константин Александрович. Если бы я знал… — вздохнул Витман. — Мы с вами работаем на той территории, о которой, боюсь, никто уже давно ничего не знает.

* * *

Дата празднования нашего с Надей дня рождения была определена в итоге очень просто: когда Нина вернётся из свадебного путешествия. Чтобы и вся семья в сборе, и одно событие не накладывалось на другое.

Но я, произведя в голове нехитрые подсчёты, мысленно улыбнулся мастерству великого кукловода — Григория Михайловича Барятинского. Намеченная дата означала гораздо больше. В этот день, ровно год назад, некий Капитан Чейн погиб в своём мире, и его дух, отказавшись мириться с таким раскладом, откликнулся на зов и воплотился в теле несуразного мажора Кости Барятинского.

Вот так всегда! Только подумаешь, что твои близкие кладут на тебя с прицепом, как они вдруг начинают проявлять удивительную чуткость к деталям.

Увы, но я осознал этот момент исключительно разумом, чувства присоединяться к процессу отказались. В моём родном мире день рождения я не праздновал. Как и все интернатские, в общем-то. Не было у нас такого понятия. Разумный подход, если рассудить — для чего рабочему скоту праздники?

Вырвавшись из интерната, я, разумеется, выяснил, что бывает такой день — день рождения. Но жизнь сложилась так, что в ней не было друга из богатой семьи, который однажды притащил бы в трущобы, где я жил, торт с правильным количеством свечек и сказал бы: «Сегодня — день твоего рождения, поздравляю!» Подобная романтика хорошо смотрится в книжках. В жизни я бы назвал такого друга дебилом, потому что от жирного торта только живот разболится. Мог бы подогнать чего-нибудь более полезного для выживания на улице.

Подобное, однако, липнет к подобному. И в этой, новой жизни у меня появились богатые друзья. В том числе даже друзья, более богатые, чем я сам.

Отмечать день рождения собирались, естественно, в Барятино, и утром назначенного дня я вышел из своей комнаты в жилом корпусе академии. Спустился вниз, дождался в холле Кристину и открыл перед ней дверь. Прочие мои друзья тоже жили в академии, но должны были приехать позже, к началу празднования. А Кристине я предложил поехать вместе со мной.

— Уверен, что это вообще хорошая идея — приглашать меня? — вяло спросила Кристина, выходя на залитое солнцем крыльцо. — Мне кажется, твой дедушка меня не любит.

— А зачем тебе любовь моего дедушки? — удивился я. — Не паникуй раньше времени, я и один прекрасно справлюсь.

— Дурак! — прошипела Кристина, покраснев.

— Да там и ума-то много не надо…

Маленький острый кулачок взмыл вверх, готовый войти в плотный контакт с моим лицом. Я уже начал маневр по уходу с линии атаки, как вдруг мы оба замерли.

— Думаешь, это имеет к нам какое-то отношение? — спросила Кристина, и в голосе её послышалось напряжение.

Было от чего напрячься. Неподалёку от входа в корпус стоял, блестя на солнце, чёрный лимузин. И в этот самый момент водительская дверь открылась.

Вышедший водитель был одет в тёмно-красную ливрею с золотыми галунами, фуражку с гербом, и вообще — выглядел богато. Так же шикарно, как сверкающий хромированными деталями лимузин. Опасностью ни от автомобиля, ни от шофёра точно не веяло, но расслабляться мы с Кристиной не спешили. Долго ли выдернуть из-под ливреи револьвер? Мне, впрочем, на то, чтобы шарахнуть чёрной магией, времени нужно было ещё меньше. Да и Кристина тоже не стала бы столбом стоять.

Но водитель не проявлял ровным счётом никакой агрессии, он вообще нас как будто бы не замечал. Обошёл свой длиннющий автомобиль и открыл пассажирскую дверь.

Мелькнула мысль, что сейчас оттуда выйдет господин Юнг. Я даже не успел понять, радует меня эта мысль или пугает. Пожалуй, и то и другое одновременно. Однако жизнь в этот раз решила исполнить кое-что попроще.

Из лимузина легко и привычно, будто всю жизнь только этим занимался, выбрался великий князь Борис. Он протянул руку и помог выйти своей сестре.

— Пожалуй, да, — сказал я, немного расслабившись. — Это про нас.

Ещё два автомобиля поскромнее в глаза не бросались, но теперь, когда основной объект оказался явно безопасным, я отследил взглядом и их. Сопровождение, охрана.

Мы сошли с крыльца и двинулись навстречу их высочествам. Верный своей всегдашней паранойе, я просканировал обоих по технологии, которой обучила меня Кристина. И судя по тому, как прищурилась Кристина — хотя солнце светило отнюдь не в глаза — она провернула то же самое.

Никакого подвоха. Борис был Борисом, Анна — Анной, а водитель лимузина — просто мужиком, которого я никогда раньше не видел.

— Мы понадеялись, что вы не откажетесь добраться до своего имения в нашей компании, — сказал Борис, когда мы покончили с церемониями.

— Это для нас великая честь, — сказал я.

— Речь не о чести, Константин, — сказал Борис. — Я хочу, чтобы мы были друзьями.

«А он ведь повзрослел за эти дни», — подумал я, смерив цесаревича взглядом. Парень получил серьёзную закалку, проведя в болезнях большую часть жизни. А теперь, выздоровев, но в нагрузку к здоровью получив бьющуюся с той стороны Тьму, он как будто бы и ростом стал ощутимо больше, и в плечах пошире. Понятное дело, что пацан начал как следует питаться, гулять, может, даже приступил к каким-то тренировкам. Но главное — взгляд. Взгляд цесаревича стал более спокойным, отрешённым и в то же время выдавал сосредоточенность. На чём-то потаённом, не видимом постороннему глазу.

Если бы я впервые встретил великого князя сейчас, дал бы ему навскидку лет семнадцать.

А вот Анна совершенно не изменилась. Всё такая же заучка с виду, словно бы прячущаяся от мира за стёклами очков. Хорошо хоть книжку с собой не взяла. По крайней мере, я этой книги пока не вижу.

— Ну тогда поехали, друзья, — улыбнулся я. — Времени у нас ещё, конечно, навалом… Но ничего, придумаем что-нибудь.

Гости были приглашены к пяти часам вечера, сейчас же было только десять утра. Я, как виновник торжества, к тому же формально живущий в Барятино, должен был прибыть раньше, чтобы избежать кривотолков — на этом настояли дед и Нина. Кристина… Ну, Кристина себе занятие найдёт, в этом я не сомневался. А вот что делать в Барятино столько времени их высочествам — пока даже представить не мог. Но это, как выяснилось, было и не нужно. Их высочества всё придумали за меня.

— Да, у нас есть время заехать в одно место! — заулыбался Борис. И сразу же вновь стал похож на пятнадцатилетнего; видно было, что его прямо-таки распирает от какой-то важной информации, которой пока делиться нельзя.

— В какое? — уточнил я.

—…это сюрприз, Константин Александрович… — пролепетала Анна.

Я ничего не сказал, но, видимо, выражение моего лица явственно показало, как я отношусь к самой идее сюрпризов.

— Хороший сюрприз, — уточнил Борис.

Легче не стало, но я взял себя в руки и выдавил улыбку.

* * *

В лимузине мы сели друг против друга: мы с Кристиной рядом, Борис с Анной перед нами. Автомобиль мягко тронулся и покатил к трассе. Автомобили сопровождения разделились, один поехал впереди, второй — сзади. Предосторожность выглядела забавно. Если кто и рискнёт напасть на императорских детей, лучше меня их защитить всё равно никто не сможет. А если сам великий князь вдруг полетит с катушек и начнёт источать в наш мир Тьму, то тем более. Но всё же охрана присутствовала. Наверное, так полагалось.

— Здесь мы можем говорить о чём угодно, — сказал Борис. — В салоне стоит сильнейшая защита, подслушать невозможно.

— И о чём же мы хотим поговорить? — спросил я.

— Ну… — поморщился Борис. — Есть темы…

— Как… ты? — спросил я, с трудом заставив себя обращаться к особе императорской крови на «ты» в обществе других людей.

— Я, конечно, никогда не был здоровым, не знаю, каково это. — Борис горько усмехнулся. — Но те, с кем я говорил, убеждают, что постоянно чувствовать, как через тебя в мир пытается пролезть нечто невообразимое и невыразимое — это не нормальное состояние.

Я нахмурился.

— Хочешь сказать, что ты её чувствуешь? Тьму?

— Каждую секунду, — кивнул Борис. — Даже во сне. Впрочем, во сне я вижу только её… — он облизнул губы, дыхание сделалось чаще. — Вот что я успел понять. Мне нельзя злиться. Нельзя грустить. Нельзя бояться. Нельзя пробовать алкоголь…

— Алкоголь тебе и по возрасту не полагается, — напомнил я.

— Спасибо, Костя, ты мне очень помогаешь!

— Чем могу, — развёл я руками. — Прорывы были?

— Говорят, что нет.

— «Говорят»?

Борис отвёл глаза.

— Того прорыва, который случился в мастерской, я не помню. Так что о новых смогу догадаться только по необъяснимым разрушениям вокруг меня и по рассказам очевидцев. Но — ничего такого не было. Пока. Однако если меня начинают захватывать негативные эмоции, я буквально ощущаю, как эта… эта Тьма собирается. Начинает давить. Напирать…

Борис говорил всё более напряжённым тоном, под конец скрипнул зубами, и тогда Анна положила ему на плечо ладонь. От этого прикосновения парень ощутимо расслабился.

— Никто не может сказать, что теперь со мной будет, — закончил он.

— Потому что никто этого не знает, — ответил я.

— Я могу умереть?

— Мы все можем умереть, ваше высочество. В любую секунду. По миллиону разных причин.

— Ты меня понял, не притворяйся! — Борис подался вперёд, сбросив руку сестры со своего плеча. — Из-за этой Тьмы. Я могу умереть из-за неё?

— Борис. — Я тоже наклонился вперёд. — Ты же взрослый парень. Или тебе просто нужно услышать то, что сам понимаешь, из чужих уст? Хорошо, я скажу тебе то, чего, возможно, твой отец не стал тебе говорить: да, ты можешь умереть. И шансы на такой исход я оцениваю как очень высокие. Но это не повод сдаваться, ясно? Сейчас у тебя как-то получается противостоять Тьме. Вот и занимайся этим дальше. Учись! Исследуй её. Добудь нам какие-нибудь новые сведения. И тогда, как минимум, твоя смерть не будет напрасной.

Борис выдохнул и откинулся на спинку сиденья. Улыбнулся и посмотрел на побледневшую Анну. Торжествующе произнёс:

— Вот видишь? Поэтому я и называю Костю своим другом! Он честен. Он говорит не то, что я хочу услышать, а то, что я должен услышать.

Глава 16 Королевский подарок

— А у вас были какие-то споры относительно Константина Александровича? — переводя взгляд с Бориса на Анну, поинтересовалась Кристина.

Анна покраснела и отвернулась к окну.

— Нет, — поторопился сказать Борис.

Кристина только хмыкнула едва слышно. А я легко достроил в голове ту нехитрую схему, что от меня попытались так неловко утаить.

В представлении Анны я её практически бросил, пусть и весьма тактично. После нашего неловкого поцелуя в Кронштадте, который у неё в голове происходил, вероятно, под оглушительную торжественную музыку, никакого продолжения не последовало. И бедная наивная душа посчитала, что и её обожаемому брату может грозить примерно то же самое. «Не доверяйся этому Косте. Он бросит тебя, ему никто не нужен», — что-то в таком духе.

Несмотря на всю свою начитанность, в человеческой психологии Анна разбиралась так себе. Хотя — тут ведь замешаны чувства. А там, где у подростков замешаны чувства, разум задёргивает занавески. Весьма вероятно, меня вообще ревновали к родному брату — как бы глупо это ни звучало.

— Куда же мы едем? — спросил я, чтобы переключить разговор на что-то иное.

— Осталось недолго, — улыбнулся Борис.

Я кивнул и лишь мысленно стиснул зубы.

Как же я обожаю сюрпризы…

Я был готов к чему угодно. К торту со стриптизёршей внутри, к клоуну с воздушными шариками, к бассейну на крыше, к столу, накрытому на животе обнажённой девушки, к расстрельной команде и ко всему вышеперечисленному одновременно.

Лётное поле оказалось неожиданностью.

Это был небольшой аэродром, о существовании которого я до сих пор даже не знал, хотя находился он относительно недалеко от Барятино. Охраны здесь было — мама не горюй. Однако наш лимузин пропускали, даже не пообщавшись с водителем. Я на это только головой покачал.

— Они увидели нас всех, сидящих внутри, — сказал Борис — будто прочитав мои мысли. — Поверь, если бы возникли хоть малейшие сомнения, дальше мы бы не проехали.

Я только поднял руки — мол, сдаюсь, уделали вы меня, ваше высочество. Больше не буду позволять себе высокомерные мысли в адрес незнакомых людей.

А лимузин тем временем подкатил к ангару.

Что ж, если там, внутри, всё-таки притаилась расстрельная команда в бассейне с шампанским, то я, в принципе, готов. Даже если эта команда будет состоять из обнажённых девушек с воздушными шариками…

Лимузин качнулся — водитель выбрался наружу. Несколько секунд спустя открылась дверь. Первым выбрался Борис, подал руку сестре. Затем вышел я, помог выйти Кристине. Кристина тоже, судя по лицу, ничего не понимала, но страха в ней не чувствовалось. Доверяла императорской семье?.. Что ж, возможно, мне тоже следует поучиться доверять хоть кому-то.

Двери ангара тем временем открыли двое безмолвных и безликих работников, и я уставился на то, что оказалось внутри.

Пожалуй, это меня обескуражило. Хотя по логике — ну чего ещё можно было ожидать увидеть внутри ангара?

Там стоял самолёт. Покрытый тёмно-зелёной краской, похожий формой на сигару с крыльями. Самолёт. Такие мне раньше приходилось видеть только на картинках, да в исторических фильмах.

Моноплан. Двухлопастной винт. Открытая кабина — небольшой стеклянный щиток спереди не в счёт.

— Вам нравится? — спросил Борис.

— Мне? — Я пожал плечами. — Ну… Я не авиатор, увы. Если требуется моя консультация, то вы не по адресу, ваше высочество. Впрочем, насколько я знаю, эта модель уже состоит на вооружении в нашей армии и используется весьма успешно. Система убирания шасси, судя по отзывам пилотов, оставляет желать лучшего. В этом плане зимний вариант, с лыжами, управляется проще, хотя и теряет в скорости и маневренности. Если же сравнивать с бипланом…

— Константин Александрович, — перебила Кристина, — вам знакома пословица про дарёного коня?

Я осекся, посмотрел на Кристину. Потом — на улыбающегося Бориса. Даже великая княжна Анна с трудом прятала улыбку.

— Отец, едва пришёл в себя после… инцидента, — начал объяснять Борис, — спросил у меня, какой, согласно моему мнению, подарок может тебя порадовать. Полагаю, он исходил из того, что у нас с тобой небольшая разница в возрасте. Он предлагал варианты — именное оружие, какие-то статуи, картины, прочую скукотень. А я вдруг вспомнил, как смотрел раньше в окно на летающих в небе птиц и завидовал их беспечности и свободе… Пожалуй, это несколько нечестно с моей стороны — я выбрал подарок, который хотел бы получить сам. Но мне кажется, что и ты оценишь по достоинству эту птичку.

У меня в голове с трудом уложилась мысль: мне подарили самолёт. Я молча подошёл к нему, провёл пальцами по фюзеляжу, коснулся крыла.

Дерево. Фанера… Ощущение, что я оказался на съёмках исторического фильма и стою среди декораций, аж слёзы наворачиваются. Эх, если бы Борис видел, какие «птички» и с какой скоростью порхали в моём мире… Который стремительно катится в пропасть — если верить словам «отца», явившегося ко мне из зеркала.

Я запрыгнул в кабину. Устроился поудобнее в кресле, осмотрелся. Н-да, внутри такого самолёта я нахожусь впервые. Однако прочитал я про них немало, пока готовился к вступительным экзаменам. В результате к авиации на вступительном экзамене всё и свёл, чем немало подивил Иллариона Юсупова.

В общем-то, принцип понятен. Поднять я эту машинку подниму, посадить — тоже…

— Наверное, — раздался снизу напряжённый голос Кристины, — прежде чем управлять самолётом, нужно закончить какие-то курсы.

— Ах, да бросьте, — откликнулся Борис. — Я не удивлюсь, если в скором времени Константин Александрович сам начнёт вести курсы для пилотов!

Я улыбнулся. Вот уж действительно, чего мне не хватает — так это ещё одной толпы учеников. Нет уж. В конце-то концов, у меня сегодня праздник или нет?

— Все от винта! — скомандовал я.

Кто-то из безымянных, безмолвных работников крутанул винт. Застрекотал мотор. Самолёт подтолкнули сзади. Кто-то забросил мне в кабину авиационные очки и кожаный шлем — которые я натянул, пока самолёт набирал скорость.

А скорость становилась всё выше. Двигатель шумел, ветер выл в ушах, пробиваясь даже сквозь плотные наушники. Вот шасси отделились от земли. Первые несколько мгновений казалось, что сейчас самолётик рухнет и развалится на части, как игрушечный. Но лётное поле становилось всё дальше и дальше.

Я начал убирать шасси. Сорок семь оборотов лебёдки, как по учебнику. Эта нехитрая, хотя и трудоёмкая процедура рассеяла внимание. Самолётом я управлял одной левой рукой и был слишком сосредоточен на том, чтобы всё делать правильно. И далеко не сразу — лишь когда шасси убралось полностью — осознал, что лечу.

Рёв и вой ветра, да синее небо — вот всё, что меня окружало.

Набрав высоту, я сделал разворот, слегка наклонив самолёт. Увидел далёкую землю, крохотные ангары — размером со спичечные коробки. Извилистая лента дороги, зелёные поля, холмы, рощи… Где-то вдалеке виднелись Летний дворец и корпуса Академии.

А небо было бесконечно синим, бездонно-глубоким. И я засмеялся. Возможно, впервые за много лет вдруг ощутил себя свободным и счастливым. Пятнадцатилетний мальчишка цесаревич оказался полностью прав: именно этого чувства мне и не хватало.

Впрочем, моя эйфория длилась недолго, едва ли несколько минут. А потом я вдруг представил, как в эту безупречную синеву тянет извне свои чёрные щупальца Тьма из бездны. Как небо сереет, чернеет. Как весь этот мир обращается в кучку праха…

Я стиснул зубы. Ну уж нет, подруга. Не дождёшься! Не в мою смену.

* * *

К Барятино мы подкатили за полтора часа до назначенного срока и, вопреки моим опасениям, скучно здесь никому не было. Надя исполняла роль хозяйки дома, Вова ей старательно помогал. Когда мы прибыли, Надя сразу же завладела целиком и полностью великой княжной Анной, а Вова разговорился с его высочеством Борисом. Пока цесаревич жил в автомастерской и постигал науку ремонта транспортных средств, они с Вовой, оказывается, успели отлично поладить.

— Твоя сестра дружит с великой княжной, а её жених-автомеханик, недавно получивший дворянство, только что панибратски хлопнул по плечу великого князя, — прокомментировала увиденное Кристина. — Сколько вы находитесь в этом мире, Капитан Чейн? Год? Следует признать, что вы неплохо постарались.

— И почему мне слышится в твоём голосе упрёк? — спросил я.

Мы стояли в саду, не торопясь заходить в дом; день был хороший, даже воздух пах как-то по-особенному. А ведь всего лишь год назад… В каком запустении был этот сад, Господи…

Кристина грустно улыбнулась.

— Всё, что сделала за два года я — стала меньше общаться с матерью и больше — с отцом. Из соображений элементарной безопасности: у меня сохранилось очень мало воспоминаний от этого тела. А поскольку настоящая Кристина Алмазова раньше с отцом почти не пересекалась, в компании господина Витмана было безопаснее.

— Ну да, — усмехнулся я. — А ещё в шестнадцать лет ты стала лейтенантом Тайной канцелярии. Мелочь.

— Это — другое, — надулась Кристина. — Стечение обстоятельств и безвыходных ситуаций, в которых мне пришлось проявить…

— Да ладно тебе оправдываться. Шила в мешке не утаишь. И всё-таки, согласись, мы оба неплохо вписались в этот мир.

С этим Кристине пришлось согласиться. Правда, она всё равно осталась недовольной. С её точки зрения мы слишком уж сильно привлекали к себе внимание.

— А если тебя заинтересует память тела, — сказал я, чтобы перевести разговор в другое русло, — то с этим можно обратиться к Мишелю. Он, при помощи своего гипноза, в своё время мне здорово помог. Правда, нужно будет ему довериться и до некоторой степени открыться. С этим, мне кажется, у тебя могут быть трудности.

Кристина не на шутку задумалась. Она даже со мной была скрытной. Кто знает, какие тайны хранила её предшественница, первая владелица этого тела… Весьма шикарного, надо заметить. Которое за минувший год сделалось только краше.

Я обернулся на звук открывающихся ворот. Тронул за локоть задумавшуюся Кристину, и мы отошли с дорожки в сторону, уступив место автомобилю Полли. С ней в салоне сидело ещё трое самоубийц: Мишель, Анатоль и Андрей. Впрочем, когда Полли не психовала, она водила вполне прилично.

Гости прибывали ещё долго. Как всегда, прибыл почти весь род Барятинских — люди, которых я, большей частью, уже успел запомнить, хотя к некоторым лицам всё ещё приходилось присматриваться. Поскольку мы с Кристиной стояли снаружи, то мы же первыми всех и встречали. И далеко не сразу до нас дошло, как это выглядит. Видимо, уже завтра весь Петербург будет обсуждать нашу грядущую помолвку.

— Будет скандал, — заметила Кристина. — Белый маг и чёрный маг! Газетчики наверняка добавят к этому: «рука об руку», и прочую пошлятину.

— Да пусть их скандалят, — поморщился я. — Переживём, не впервой… О! А вот этого орла я хорошо помню.

Ко мне приближался, широко улыбаясь, пацан, ростом уже выше моего плеча. С прошлого года он заметно подрос, да и вообще, кажется, дурака не валял. В каждом движении ощущалась спокойная уверенность, плавность, свойственная людям, которые не чураются серьёзных тренировок и знают, чего ожидать от своего тела.

Но вот причёска заставила меня закатить глаза, ничего не мог с собой поделать: волосы с боков обриты, а на затылке — коса.

— Здравствуй, Костя! — поздоровался пацан.

— Добрый день, Михаил Алексеевич, — протянул я ему руку. — Рад видеть вас в добром здравии.

— О, ты запомнил, как меня зовут! — рассмеялся мальчишка, которому год назад я дал потрогать свою цепь.

— А ты запомнил мои слова.

Вместо ответа Михаил — ещё один Мишель — высвободил руку и призвал личное оружие. Им оказалась сабля. «Тела» у сабли пока не было, но вполне устойчивое энергетическое образование имелось.

— Молодец, — похвалил я.

— Как насчёт тренировочного поединка? — Глаза у пацана засияли ярче сабли.

Я вспомнил все свои тренировочные поединки за минувшую неделю и едва сдержался, чтобы не поморщиться.

— Может, позже, — уклонился от прямого ответа.

Матушка Михаила шла поодаль от своего сына. С немым укором покосилась на саблю. Похоже, все семейные войны по поводу нового курса, взятого Михаилом, у них уже отгремели, и молодость победила. Со мной женщина поздоровалась вежливо и даже доброжелательно.

Последними прибыли самые именитые гости сегодняшнего вечера — императорская чета.

— Мы надолго не задержимся, — сказал Его величество, когда мы покончили с приветствиями. — Право, не хочется смущать ваших гостей и перетягивать внимание на себя.

— Его Величество, каквсегда, излишне вежливы, — с улыбкой сказала императрица. — На самом деле его зовут дела. В последнее время он только и делает, что работает.

— Это, быть может, не всем очевидно, но сейчас далеко не самое мирное и спокойное время для нашего государства, — вздохнул император.

— Понимаю вас, — с чувством сказал я.

— Понимаю, что понимаете, — в тон мне ответил император. — И всё же, я не мог позволить себе пренебречь вашим приглашением. Кроме того, было бы несправедливо оставить без подарка вашу сестру.

— Ах, да! Спасибо за самолёт, — спохватился я. — Прекрасный подарок!

— Уже опробовали?

— Ещё как! Похоже, у меня появилось новое хобби.

— Только прошу вас, Константин Александрович, будьте осторожнее, — вмешалась императрица. — Нет ничего страшнее и нелепее, чем гибель такого молодого и многообещающего человека, как вы.

— Полагаю, мне особо нечего бояться, — усмехнулся я. — Как все, вероятно, знают, родовая магия защищает меня от падения.

— Верно. Вот только иной раз ваша родовая магия не срабатывает.

Я помолчал. Н-да… Её величество — невероятная женщина. Вроде бы говорит всегда так просто, едва ли не легкомысленно. Только вот ни разу ещё не было такого, чтобы за её словами не таилось нечто гораздо большее.

Ответить я не сумел, только кивнул, показав, что понял и принял совет. И мы пошли в дом.

Народу в гостиной собралось не меньше, чем на бракосочетании Нины. А с учётом шестерых охранников императорских отпрысков — даже больше. Стоял шум голосов, кто-то смеялся. Надя отдувалась за обоих именинников, улыбаясь направо и налево.

Но как только императорская чета вступила в помещение, сразу же сделалось тихо. Потом все, как один, мужчины поклонились, а дамы исполнили реверансы.

— Приятно видеть в одном месте столько достойнейших белых магов, — произнёс император так, как умел только он: вроде бы негромко, но даже сидящий на крыше флигеля голубь наверняка разобрал каждое слово и замер, чтобы шорохом перьев не нарушить величественную речь. — И тем более приятно, что все присутствующие здесь выше предрассудков. Что чёрный маг чувствует себя в этом доме так же свободно.

Император обернулся, и зардевшаяся Кристина машинально сделала шаг вперёд — тут же превратившись в объект пристального внимания всего рода Барятинских.

— Мы — люди, — повысил голос император, и откуда-то ему откликнулось эхо. — Мы провозгласили себя царями природы, опираясь на свой разум. И благодаря разуму мы можем разделять сферы своей жизни. Быть противниками в политике, но друзьями в светском обществе. Мы способны понимать, что политическое противостояние белых и чёрных магов необходимо для гармоничного развития и уверенного существования нашего общества. Символом и гарантом чего призван быть я. — Император тронул висящую на груди жемчужину, наполовину белую, наполовину чёрную. И все опять склонились перед ним. — Для существования и развития всего нашего мира должен соблюдаться тот же баланс. Я рад, что все присутствующие это понимают.

Присутствующие разразились аплодисментами. Тем, кто с удивлением посматривал на Кристину снаружи дома, стало ощутимо стыдно, они прятали взгляды. Дед нахмурил брови и сжал губы. Отмахнуться от слов императора ему было невозможно, но и принять новый курс всем сердцем, вычеркнув оттуда долгие годы предрассудков, он просто так не мог.

Грустно, конечно, смотреть на человека и понимать, что его время ушло. Что мир продолжает вертеться с бешеной скоростью, а он — не успевает. Крутит головой невпопад, ничего не понимает и только злится на эту бессмысленную для него канитель. Но радует то, что дед это осознаёт. Почему и не пылает энтузиазмом насчёт продолжения своего заседания в Ближнем Кругу. Ему нужен преемник, адекватный белый маг.

Впрочем, как выяснилось вскоре, эффектная презентация Его величеством чёрного мага Кристины Алмазовой была на сегодня не последним ударом для главы рода Барятинских. Как только смолкли аплодисменты, под светом невидимых софитов засияла Её величество императрица.

Глава 17 Отряд — к оружию!

— Мой супруг готов любой праздник свести к разговорам о политике, — сказала Её величество таким нарочито легкомысленным тоном, что все невольно заулыбались. — И хоть бы слово о том, ради чего мы все здесь собрались, право!

Тут она укоризненно посмотрела на супруга, а тот горестно вздохнул и опустил голову. Казалось, они эту сцену отрепетировали специально. Артисты, блин…

И, кажется, я в своём предположении не ошибся. Нарочитая театральность вступления послужила прелюдией ко второй части. К главной.

В руках императрицы возник конверт из плотной тёмно-коричневой бумаги, заклеенный сургучной печатью — очень похожий на тот, что император недавно вручил Мишелю.

— Сегодня отмечают день рождения двое молодых людей, которых без преувеличения можно назвать надеждой и опорой государства Российского. И если Константину Барятинскому мы уже сделали подарок, то Надежда Барятинская осталась нами необлагодетельствованной. А это, по нашему мнению, вопиющая несправедливость. Впрочем, как и несколько пренебрежительное отношение светского общества к представителям артистической профессии.

Надя побледнела. Да, она собиралась всерьёз заявить деду о своём решении стать актрисой, но явно не сегодня и не так. А может, и вовсе попросила бы поговорить меня.

Императрица подошла к Наде, улыбаясь своей доброй всеведущей улыбкой.

— Вопиющая несправедливость, — повторила она. — Но что мы можем поделать? Род Барятинских входит в Ближний Круг, а значит, им запрещено иметь личные источники дохода. С нашей стороны было бы опрометчиво и попросту глупо демонстрировать своё особое отношение к представителям любого рода, входящего в Ближний Круг. Закон, как известно, един для всех. Но…

Императрица картинно вздохнула и… обойдя Надю, остановилась напротив онемевшего Вовы.

— К счастью, нам стало известно, что Надежда Александровна планирует в скором времени объявить о своей помолвке с представителем благородного и уважаемого рода Малицких. А поскольку Малицкие не связаны никакими ограничениями Ближнего Круга — на сегодняшний день, по крайней мере, — мы решили вручить подарок не Надежде Александровне, а Владимиру Феофановичу.

С этими словами императрица протянула конверт обалдевшему Вове.

Тот взял конверт. Императрица с улыбкой смотрела на него, ожидая реакции, но Вова обратился в натуральный столб.

— Откройте же, — мягко сказала её величество.

Вздрогнув, Вова вскрыл конверт. По-простецки — оторвав край, а не сломав печать, как полагалось. Мне показалось, что императрица при этом чуть заметно поморщилась. Но — обошлось. Вложенный лист бумаги оказался целым. Достав его, Вова пробежал взглядом написанное, задумался и посмотрел на Надю. Которая, похоже, не знала, что и думать.

— Тебе подарили театр, — просто сказал Вова. — То есть, формально — подарили мне…

Теперь в соляной столб обратилась Надя.

— Ждём приглашения на вашу премьеру, уважаемая Надежда Александровна, — сказала императрица и обернулась к мужу. — А теперь, увы, мы вынуждены раскланяться. Моего супруга ждут неотложные дела.

* * *

После отъезда императорской четы праздник не сразу вошёл в свою колею. Впечатление было такое, будто самое основное уже свершилось, и можно, в общем-то, расходиться. Но время пока детское, поэтому волей-неволей надо что-то ещё исполнять.

К счастью, Нина, как истинная хозяйка большого дома, умела выходить из любых неловких ситуаций. Из граммофона полилась лёгкая музыка, среди гостей заскользили слуги с шампанским и закусками, а сама Нина принялась изящно перемещаться от одной группы собравшихся к другой. Она улыбалась, шутила, заговаривала о чудесной погоде и последних светских новостях — в общем, умело поддерживала непринужденную беседу. К тому моменту, как всех пригласили за стол, атмосфера уже полностью разрядилась.

За столом мы с Надей сидели рядом. По правую руку от меня сидела Кристина. Борис, Анна и мой личный отряд из академии расположились на оставшихся местах. Плюс — Вова. Таким образом, целый стол оказался полностью в нашем распоряжении.

— У меня ощущение, как будто я купаюсь в патоке, — негромко сказала мне Кристина. — Если теперь на меня все белые маги будут смотреть такими сахарными взглядами, боюсь, я долго не протяну.

— Растаешь? — предположил я.

— Начну убивать.

Наш разговор прервал тост, который произносил дед. Мало интересного, но много торжественных и подобающих слов. Терпеливо дослушав и вежливо поаплодировав хозяину дома, гости выпили и вернулись к своим разговорам.

— Собственный театр, — повторяла Надя, как одержимая. — Мой собственный театр. Мне подарили театр!

— Не тебе, а Вове, — напомнил я.

— Точно, — подхватил тот и ткнул вилкой в направлении своей будущей невесты. — Будешь плохо учиться на курсах — продам его кому-нибудь, так и знай.

— Не смей даже думать об этом! — испугалась Надя. — Господи, театр… Наверное, это то самое новое здание в центре, никто не знал, для чего оно! Владимир, вы не могли бы посмотреть, какой адрес?

Вова достал из внутреннего кармана уже немного помятый конверт и протянул его Наде. Та схватила конверт и буквально выдернула из него лист трясущейся рукой.

Пока она читала, я подумал, что император — действительно мастер в политике. Сколько он провёл в этой гостиной? Пять минут от силы? Результат: один из самых влиятельных родов Российской Империи лишний раз вспомнил о том, что чёрные маги — не враги, с ними можно и нужно дружить. А также все узнали, что быть артистом — это не позор, и даже сама императрица почитает за честь быть знакомой с одной из представительниц этой профессии. Ну и, маленьким бонусом — новоявленный род баронов Малицких, насчитывающий пока что лишь Вову и его матушку, получил сотню социальных очков. Держу пари, ещё до окончания вечера Вова получит не меньше пяти приглашений в лучшие дома Санкт-Петербурга. И Надя ему популярно объяснит, как именно этими приглашениями воспользоваться.

Сегодня здесь свершилась маленькая революция в общественном сознании. Так что, боюсь, императрица ошиблась. Её муж не выкроил в своём плотном расписании места для поездки на день рождения двух многообещающих молодых людей. Он просто провёл эту поездку, как очередное государственное дело.

Впрочем, Её величество наверняка и сама это понимает.

— То самое здание, — выдохнула Надя, подняв от бумаги сияющий взгляд. — Оно такое красивое…

— Съездим посмотреть вечером? — предложил Вова.

— Разумеется!

— Только постарайся не показывать гостям, как тебе не терпится, чтобы они все уже поскорее уехали, — сказал я.

— Костя! Я получила такое же воспитание, как ты, разумеется, я не опущусь до подобного! — фыркнула Надя. И тут же посмотрела на часы на стене.

— В этот театр вы должны будете взять меня, — заявила Полли. — Надин, дорогая, ты же помнишь, что именно я открыла для тебя чудесный мир театра?

— О, так теперь об этом стало можно говорить? — наигранно изумилась Надя.

Полли, впрочем, пропустила подколку мимо ушей. Она совершенно спокойно ответила:

— Разумеется. Ты ведь слышала, что сказала Её величество? С сегодняшнего дня актёр — уважаемая, почётная профессия.

— Как же это… — Надя от возмущения не сразу подобрала слово.

— Лицемерно, — подсказал я.

— Именно. Лицемерно, — подхватила Надя.

— Я белый маг, но это не значит, что я — святая. — Полли не смутилась ни на йоту. — Да, мне не всё равно, что обо мне думают в обществе. Но ведь и ты изменяла внешность, не желая огласки, когда мы начинали, правда? И, надеюсь, твои слова о лицемерии не означают, что мы больше не можем быть подругами?

За столом сделалось тихо. Но Надя быстро спохватилась:

— Ах нет, ну что ты! Я просто до сих пор не могу прийти в себя после всего, что случилось. Вот и болтаю не задумываясь.

— Неудивительно! Ведь сегодня твой день рождения, дорогая! — Полли подняла бокал. — Я тебя прекрасно понимаю — столько волнений… Предлагаю выпить за то, чтобы все они были исключительно приятными! — Полли рассмеялась и поднесла свой бокал к Надиному.

При всех своих тараканах, обижаться она не любила и не умела. Так что мир за столом быстро восстановился.

А после застолья были крепкие напитки и сигары для тех, кто постарше, и танцы для тех, кто помоложе. Едва зазвучала музыка вальса, Кристина почувствовала, как из разных концов гостиной к ней стремятся самые разные кавалеры и ощутимо занервничала. Бросила на меня умоляющий взгляд. Я протянул руку:

— Окажете честь, госпожа Алмазова?

— Я вся ваша, господин Барятинский!

Так, на время первого танца я её спас, но дальше… Дальше будет сложно. Кристине сегодня определенно придётся стать гвоздём программы. Ведь каждому из собравшихся в гостиной хочется продемонстрировать, насколько он далёк от предрассудков и прогрессивен.

— Мы не можем отсюда куда-нибудь сбежать? — пробормотала Кристина, прижавшись ко мне чуть ближе, чем допускали приличия. — Они все на меня так смотрят! Я чувствую себя ярмарочной обезьянкой. Можешь отвести меня куда-нибудь, где будет поменьше народу?

— Мне чудится в твоём тоне намёк?

Кристина сверкнула глазами.

— Ладно, ладно, понял, — успокоил я. — Что-нибудь придумаю.

Думая, я огляделся по сторонам. Полли кружила в танце Мишеля, Вова неуверенно топтался с Надей — ну ничего, этот быстро научится, схватывает-то налету, — и даже великая княжна Анна Александровна приняла приглашение юного Михаила Алексеевича Барятинского. Который, судя по многозначительным взглядам, бросаемым на меня, не забыл моего полуобещания провести с ним спарринг…

Н-да, сливаться отсюда нужно категорически. Вот бы позвонил сейчас, например, Витман… Я бы на его месте обязательно позвонил! Спас бы своего ближайшего помощника от ужасов дня рождения в кругу семьи. Собственно говоря, вызов из Тайной канцелярии — единственный адекватный повод свалить отсюда вдвоём с Кристиной. Всё остальное будет выглядеть подозрительно.

Но проклятый телефон молчал. Эх, а в моём мире всё было бы гораздо проще… Уж фейковый вызов организовать себе можно буквально за несколько секунд.

Не будем, правда, забывать, что в своём мире я сейчас не танцевал бы с прекрасной девушкой в гостиной богатого дома, а мок бы где-нибудь в засаде.

И тут у меня перед глазами проплыла пара, которую я даже не сразу осмыслил — настолько бредовым выглядело это сочетание. Оно было настолько бредовым, что в следующий миг я обнаружил: за этой парой следят буквально все. Даже остальные танцующие, увидев эту пару, замирают — впитывая повод для завтрашних сплетен, которые непременно наводнят Петербург. Да какой там, к чёрту, «завтрашние»! Они затопят столицу уже сегодня!

Я нашёл взглядом ближайшего из охранников их высочеств. Парень стоял, белый, как унитаз, с приоткрытым ртом, и явно решал в голове сложнейшую задачу: а что, собственно, делать? С одной стороны, происходящее его никак не касается, жизни великого князя ничего как будто не угрожает. А с другой — это ведь скандал! И Его величество вряд ли объявит охране благодарность.

А тем временем вмешиваться уже было поздно. Это как с проливным дождём: если не нашёл укрытия в первую минуту, то потом можно уже не торопиться и спокойно шагать по лужам.

Всё свершилось. Великий князь Борис Александрович танцевал с Китти. Судя по выражению лица последней, для неё это было как гром среди ясного неба. Но что она могла сделать? Отказать Его высочеству?

Китти ведь понятия не имела о том, что произошло у неё с Борисом! С её точки зрения, он тут оказался вообще впервые, а той ночью она была со мной.

Но ведь, чёрт подери, и Борис не видел в темноте лица служанки! Откуда он вообще мог знать, кто залез к нему ночью в постель? Хотя… А кто ещё это мог быть? Не Надя ведь. Голос Китти Борис слышал, о её социальном статусе догадаться было несложно. И вот, значит, взрослеющий юноша снова встретил свою первую «любовь».

— Дерьмо! — прошипела Кристина и остановилась — тоже заметила эмбрион будущего грандиозного скандала.

А вот я заметил чуть больше. Когда великий князь в очередной раз повернулся так, что я смог рассмотреть его лицо, аж пошатнулся.

Вот и они, сильные эмоции… С лица Бориса можно было писать картину «Похоть». Он, казалось, готов был сорвать с Китти одежду прямо здесь и сейчас.

И виной тому были не подростковые гормоны, вышедшие из-под контроля — о, нет! Эти гормоны дали лишь стартовый импульс. А потом вмешались другие силы.

Глаз Бориса не было видно. Вместо них в глазницах сгустилась тьма.

— Выводи людей, — спокойным голосом сказал я Кристине.

— Что? Я… — начала было она.

— Выводи. Людей, — раздельно повторил я, сделав голос практически ласковым. — Отряду — приготовиться.

Кристина проследила за моим взглядом. Я почувствовал, как она вздрогнула — мы до сих пор держались друг за друга, не успев расцепить рук после танца.

— Поняла.

Кристина отошла от меня, и я заставил себя о ней забыть. Сейчас передо мной стояла первостепенная задача: спасти Китти. И счёт шёл на секунды. У остальных будет больше шансов спастись. А возможно, даже сделать вывод, что приезжать к Барятинским на праздники — дурная примета. Китти же окажется под ударом первой.

В голове было пусто. Я понятия не имел, что буду делать. Просто ноги сами несли меня всё ближе к единственной паре, продолжающей танцевать.

Почувствовав моё приближение, Борис и Китти остановились и посмотрели на меня.

Китти выглядела так, будто умерла пару часов назад — бледная, в лице ни кровинки. Конечно, она-то не могла не заметить чудесного превращения глаз своего партнёра. Крик не подняла по одной причине: знала, что танцует с магом, а эти маги… чёрт их знает, что они умеют и зачем делают то, что делают. Страшно-то страшно, а закричишь — небось, только хуже будет. И так-то вляпалась в ситуацию, странную до предела, из которой поди пойми как выбираться, в Сибирь сошлют, а то и вовсе казнят… Все эмоции Китти отчётливо читались на её перепуганном лице.

А Борис стиснул зубы. Я для него сейчас был досадной помехой.

В этот раз триггером для высвобождения тьмы послужила похоть. Значит, чтобы выиграть секунду времени, мне нужно как-то притушить этот пожар.

Я не знал, что собираюсь сказать, даже когда раскрыл рот, и выкрикнутые слова оказались неожиданностью для меня самого:

— Ты вообще в курсе, что это мужик⁈

Эффект оказался молниеносным. Тьма всосалась в глубину зрачков великого князя, которые расширились так, что радужки почти исчезли. Он приоткрыл рот, отшатнулся от Китти, отпустил её руку и талию.

Этой секунды мне хватило. Схватив Китти поперёк туловища, я развернулся и, добавив к движению магии, швырнул девушку в сторону выхода.

Китти завизжала, кто-то ещё вскрикнул. Послышался убийственно спокойный голос Кристины, требующий, чтобы все выходили из дома.

— Ваше высочество. — Я уставился в глаза великого князя. — Защищайтесь. Не выпускайте эту дрянь.

— Я не могу… — прошептал Борис, и форма его зрачков изменилась, стала неправильной, словно кто-то поставил в глубине глаз две кляксы. — Не могу её удержать!

— Старайся. — Я перешёл на «ты». — Не получится сейчас — получится в другой ра…

Удар я прощёлкал. И постфактум прокручивая в памяти эту сцену, не мог ни в чём себя упрекнуть. Не было видно ничего, не было никаких предпосылок. Просто — сильнейший удар в грудь. И я полетел в ту же сторону, куда перед этим отшвырнул Китти.

Но, в отличие от служанки, меня охраняла родовая магия. Поэтому где-то в середине траектории падение плавно замедлилось, и, упав, я даже не ушибся.

— Что происходит, Капитан? — Рядом опустился на одно колено Андрей.

— То, к чему готовились. — Я поднялся и заговорил громче: — Отряд — к оружию! Бить только тьму, не вздумайте зацепить цесаревича!

— Кого вы собрались бить, убожества⁈ — прогрохотал уже знакомый голос, как будто легион демонов взывал из преисподней. — Вы — всего лишь пища!

Тьма выплеснулась. Великий князь исчез за её клубами. Щупальца вылетели из кокона, который поднялся в воздух.

Глава 18 Битва

В гостиной, наконец, раздался визг. Люди помчались в разные стороны, кто-то, пытаясь выбраться, в панике разбил окно. Краем глаза я заметил, как Вова схватил за руку Надю и потащил за собой.

Дед бежать не стал. Он вышел вперёд, поднимая руки.

— Дед, уходи! — заорал я, призвав цепь.

Но глава рода Барятинских не собирался подчиняться внуку. Я впервые увидел личное оружие деда — светящееся копьё. И он швырнул его в кокон.

Копьё достигло цели и взорвалось красивым фейерверком. Щупальца тьмы полетели к деду. Тот закрылся Щитом — без толку. Тьма проходила сквозь магическую защиту как сквозь воздух.

Я взмахнул своим оружием. Цепь, как и в прошлый раз, обвила пучок щупалец, стянула их. Но теперь я был готов предложить твари и кое-что повкуснее.

Мгновенное сосредоточение, дозированный выпуск энергии, и цепь засветилась по-новому.

Тьма взревела от боли. По щупальцам пробежал, постепенно истаивая, свет. И щупальца отвалились. Упала на пол цепь, сжимая исчезающие лоскутки тьмы, бесполезные и безжизненные.

Я торопливо отключил поток, тряхнул цепью, высвобождая и расправляя её.

К сожалению, в гостиной оказались и ещё герои. Один из охранников их высочеств бросился к кокону. Что он собирался сделать — наверняка даже сам не очень понимал. Но разозлившаяся Тьма увидела жертву.

Новые щупальца рванулись вниз и вонзились в человека. Он вскрикнул и замер, как будто его мгновенно заморозили на месте. Миг спустя налился чернотой весь и — осыпался пеплом.

«Твою ж мать», — подумал я. Очень хорошо представил себе то же самое в масштабах мира… Ну, нет! Этого мы не допустим.

В середину кокона ударила молния — так мне показалось. Кокон отнесло в сторону на пару метров, вновь послышался вой из преисподней.

Я посмотрел туда, откуда вылетела стрела, и увидел Полли — вновь натягивающую лук. Лицо её было бледным, но решительным. Слава богу, не растерялась, вспомнила всё, чему учились.

Остальные тоже не подкачали. Андрей, Анатоль и Мишель рассредоточились по гостиной, сжимая своё оружие. Нападать они не спешили: в отличие от Полли, их оружие не было дальнобойным. А вот я мог работать и на расстоянии.

Я бросил цепь в атаку. Она обвила кокон и сжала его. Я сдержал порыв стянуть её до предела, заставил себя вспомнить, что там, внутри кокона, находится Борис. И меньше всего мне бы сейчас хотелось увидеть фонтан из его кишок, бьющий в потолок.

Я вновь открыл врата света. Может, так и назвать эту технику? Врата Света. Вроде бы звучит достаточно пафосно, да и суть передаёт — для тех, кто понимает.

Кокон покачнулся. По тьме пробежали световые прожилки. Миг мне казалось, что сейчас я повергну врага так же, как это сделал император. Но иллюзия разлетелась вместе с моей цепью.

Цепь будто взорвалась. Рассыпалась на звенья, которые разбивали стёкла, посуду, пробивали дыры в стенах. Вскрикнула, бросившись на пол, Полли — пылающее звено пролетело в миллиметре над её головой.

Той секунды, что я потратил на охреневание от такого поворота событий, хватило Мишелю, чтобы стать главным участником драмы. Он одним прыжком оказался под коконом. Его оружием была сабля, и сейчас она полыхала так, что я не сомневался: Мишель забыл про осторожность.

Перехватив саблю двумя руками, как молот, Мишель ударил снизу вверх.

— Нет! — заорал я.

К счастью, кокон висел довольно высоко, и сабля вошла неглубоко. По моим прикидкам, до цесаревича клинок не добрался, но Тьма содрогнулась.

Андрей оказался ближе остальных и сообразил, что нужно сделать. Он налетел на Мишеля, ударил его плечом, будто в американском футболе, и повалил на пол. Вдвоём они проехали по полу несколько метров. А в то место, где только что был Мишель, ударил целый столб тьмы. Щепки из паркетных досок брызнули во все стороны.

Я поднял остатки своей цепи и мысленно отдал приказ. К счастью, личное оружие отнеслось к своему приключению философски. Звенья слетелись из всех концов помещения на зов и вновь собрались в единое целое.

Но и Тьма не теряла времени даром. Она выпростала десятки щупалец, которые крушили всё вокруг. Людей в гостиной, к счастью, не осталось — помимо моего отряда. Даже деда кто-то — кажется, супруг Нины — умудрился уволочь куда-то подальше отсюда.

— Что с ней делать? — спросила Кристина, оказавшись рядом со мной; на меня она не смотрела, взгляд её был прикован к Тьме. — К ней не приблизиться!

Я и сам уже видел, что накачанное Светом личное оружие обладает весьма условной полезностью. Учитывая то, что Тьма может выпустить неограниченное количество щупальцев, да к тому же с невероятной для обычного человека скоростью, в комплект к «световому» оружию нужны ещё и «световые» доспехи. Которые будут высасывать силы целиком секунд за десять-двенадцать, н-да…

Вот теперь до меня в полной мере дошло, в какое дерьмо мы все вляпались. И, говоря «мы все», я имею в виду весь мир.

Но два козыря у нас всё-таки оставалось, и я собирался использовать их все.

— Полли! — крикнул я. — Давай!

Полли проявила в этой битве свои самые лучшие качества. Услышав команду, она тут же вскинула лук и натянула тетиву. Сам лук светился как обычное личное оружие, но стрела полыхала, будто солнечный луч. И когда этот луч ударил в кокон Тьмы, дом содрогнулся от рёва.

Я ударил цепью. Та послушно удлинилась и стремительно обернулась вокруг кокона, в очередной раз сжав его. Только на этот раз я не дал Тьме времени на разрыв. Просто дёрнул, что было силы.

Я даже не использовал свет до поры. Только простейшая магия и мускульная сила работали на меня в этой схватке. И ещё — внезапность. Всё же Тьма была обескуражена ударом световой стрелы.

Кокон рухнул на пол рядом со мной, и вот теперь я пустил по цепи Свет, почти не сдерживая его. Открыл «кран» на полную, и Тьма завизжала.

— Бейте её! — заорал я, чувствуя, как от напряжения глаза вылезают из орбит.

Ребята не подкачали. Кристина первой подскочила к бьющейся в объятиях Света Тьме и нанесла удар своим мечом. Её хватило только на один этот удар — у чёрных магов со Светом были понятные трудности — но Тьма посерела. А когда налетели остальные, и в серую дрянь вонзились ещё три луча света, цвет её сделался грязно-бежевым.

— Цесаревича не повредите! — крикнул я.

Последний удар нанёс Мишель. Он просто ударил саблей плашмя, и Тьма взревела вновь. Только на этот раз ощущение от её вопля было иным. Больше не казалось, будто воет легион демонов в преисподней. Скорее было похоже на то, что пяток этих демонов опрометчиво выскочил из ада. За ними захлопнули дверь, и они завопили от негодования.

Серо-белёсое облако поднялось от тела Бориса, легко прошло сквозь сверкающие звенья моей цепи и выплыло на середину столовой. Ребята подались ко мне, встали в ряд — закрывая собой цесаревича, лежащего на полу без чувств.

— Что это? — спросил Анатоль. — Что теперь будет?

— Извини, я прогулял пару уроков по Тьме, — покаялся я.

— Стрелять? — Сияющая стрела дрожала на тетиве. По лицу Полли стекали крупные капли пота, зато рыжие локоны, казалось, стали только ярче.

— Да. Давайте добьём эту дрянь, — кивнул я.

Стрела ударила в белёсое облако. Я врезал цепью. Андрей и Анатоль, разделившись, зашли с флангов и ударили своим оружием. Мишель кинулся в лобовую атаку. Кристина подняла руку и помогла, чем смогла — Тараном. Сильнейший магический выброс врезался в «Тьму» и впечатал её в стену над камином. С каминной полки посыпались на пол фарфоровые статуэтки.

— Р-р-размажу эту тварь, — прошипела Кристина.

Сгусток извивался. По стене расползались трещины.

— Прекрати! — крикнул я.

— Что? — Кристина готова была кинуться на меня.

— Если ты обрушишь на нас особняк, легче нам не станет!

В глазах Кристины мелькнуло понимание, и она с неохотой опустила руку.

Сгусток шмякнулся на пол. Звука не было, но всё равно возникло ощущение, будто упал кусок сырого мяса. В наступившей тишине стали различимы зажигательные звуки фокстрота — граммофон каким-то чудом уцелел и продолжал всеми силами радовать гостей.

Я бросил беглый взгляд на Бориса — тот лежал почти неподвижно, лишь грудь его вздымалась в такт дыханию. Что же это за огрызок остался перед нами? Что он может означать?

«Огрызок» между тем прополз полметра по полу и остановился. Мы глядели на него, тяжело дыша. Атаковать никто не спешил, все уже были на пределе.

— Хаос… — послышалось мне.

— Кто-то что-то сказал?

Никто не ответил. Никто из моих ребят.

— Хаос правит, — повторил шёпот, и теперь я понял, что он доносится из сгустка. — Миром правит хаос.

— Это ты, что ли, хаос? — громко, с восхитительным презрением спросила Кристина. — Что ж, можешь начинать править — выгребной ямой где-нибудь в Скотопригоньевске.

— Фи, как вульгарно, — пробормотала Полли. Она натянула очередную стрелу, но пока не пустила в неё Свет.

— Хаос правит! — Голос окреп.

Сгусток поднялся, как будто лежавший скорчившись человек встал на ноги. Недооблако приняло форму человеческого силуэта и начало темнеть. С каждым мигом оно становилось чернее, и казалось, что синхронно с этим процессом в душе у меня разрастается мрак безысходности.

Мы истощили себя, но не можем ничего сделать даже с этим жалким огрызком. А ведь это — даже не кончик пальца той Тьмы, что притаилась снаружи! Это максимум — кусочек ногтя, ресница её…

Всхлипнула Полли. Лук опустился, и стрела исчезла. Рыжие локоны будто враз потускнели. Кристина, побледнев, опустила голову. Поникло оружие Мишеля, Анатоля, Андрея.

И в тот миг, когда казалось, что сейчас все просто упадут на колени и зарыдают, сверкнула молния. Сияющий серп ударил в чёрный силуэт и рассёк его надвое.

Демонические голоса взвизгнули. Силуэт тут же сросся, но наваждение рассеялось.

— Держите себя в руках, — произнёс холодный голос Платона. — У Тьмы много оружия. Одно из них — она может черпать тьму в ваших душах. И вот забавный нюанс: тьмы там от этого становится только больше.

— Так это она сделала⁈ — возмущенно воскликнула Полли. И, не дожидаясь ответа, выпалила по Тьме обычной стрелой.

Ну, не совсем обычной — «личной», той, что не нужно ходить и искать.

Стрела попала силуэту в плечо, и тот дёрнулся, зашипел. Я поднял цепь.

Силуэт прыгнул. Выпростав щупальца, зацепился ими за люстру и повис. Теперь он не напоминал человека, был похож скорее на взбесившегося осьминога, пытающегося удрать от повара.

Но комический эффект растаял, не успев появиться. «Осьминог» выдрал люстру из потолка и, развернувшись, обрушил её на пол. Хрустальные осколки прыснули во все стороны. А тварь, стоя на двух десятках длинных чёрных ног, возвышалась над нами под самым потолком.

— Она, — запоздало ответил на вопрос Полли Платон. — И она забрала у вас достаточно…

Он не договорил. Ноги-щупальца ринулись в нашу сторону, по одному на каждого.

Я оттолкнул Полли, сам прыгнул в другую сторону, увлекая с собой Кристину. Мишель отступил на шаг, споткнулся о бутылку шампанского, которая каким-то образом ухитрилась не разбиться, и упал на спину. Это его и спасло — щупальце пролетело сверху. Андрей и Анатоль просто подпрыгнули — щупальца, предназначавшиеся им, шли понизу, видимо, метя в ноги.

Платон взмахнул саблей, и с неё сорвался ещё один световой серп. На этот раз он просто ударил в тело спрута, не рассёк, но заставил покачнуться.

— Полли! — крикнул я, поднимаясь.

Щупальца временно оставили нас в покое. Чтобы выровнять баланс чудища, они потребовались ему все до единого, «осьминог» цеплялся ими в пол, и пол трещал, брызгая деревянной крошкой.

Полли, привстав на одно колено, натянула тетиву. Стрела появилась, засветилась обычным светом, потом пару раз мигнула истинным, и на этом — всё.

— Не могу… — Полли опустила лук, и я заметил, какие страшные тени залегли у неё под глазами. — Не получается… Нет больше сил.

— Уходи из дома!

— Но…

— Вон! — рявкнул я так, что мне бы позавидовали все демоны Тьмы, вместе взятые.

Полли бросилась к выходу. Она и сейчас продолжала удивлять своей собранностью: вспомнила, что я — командир отряда, и мои приказы обсуждаться не должны. Пусть не сразу, но вспомнила. Для девчонки, которая росла в аристократической семье — более чем хорошо.

Из «головы» спрута вылетели новые щупальца, сверху. Они впились в потолок, и на нас посыпалась извёстка. Кажется, проклятая тварь вспомнила моё беспокойство по поводу обрушения дома, и загорелась этой идеей.

— Ты вообще соображаешь, в какую сумму обойдутся императорской казне ремонты в Барятино только этим летом⁈ — рявкнул я.

Тьма не обратила внимания на мой крик, зато мне он каким-то образом придал сил.

То, что я сделал, было чистой воды импровизацией. Разбежался и прыгнул. При помощи магии усилил прыжок и буквально взлетел в воздух, завертелся волчком, одновременно заставляя цепь удлиняться. Она опутала меня с ног до головы, и тогда я пустил по ней Свет.

Мгновение спустя ощутил удар — я врезался в «голову» Тьмы. Её рёв и визг оглушили меня. Я почувствовал, что падаю. Почувствовал даже родовую магию, которая попыталась меня удержать, но запуталась в хитросплетениях линий вероятности, в векторах приложенных сил и столкнувшихся сущностей — и отступила.

Тьма рухнула, и я упал на неё.

Ощутил давление — щупальца Тьмы окутали меня, но для них это было всё равно что обнять раскалённую сковородку. Я почувствовал, как они опадают, и отдал цепи приказ.

Звенья чуть ли не ласково скользнули по телу, освобождая его. Личное оружие не собиралось вредить хозяину даже в мелочах. Цепь, как дрессированная змея, стремительно укоротившись, переползла на руку, обернулась вокруг предплечья и ладони. И я сжал кулак.

Подо мной корчилось то, что осталось от Тьмы. Белёсый сгусток. Я держал его коленом и левой рукой. Я касался этой мрази, но она не могла ничего мне сделать.

— Не в том доме ты взялась права качать, сука, — прошептал я. Сжал кулак и ударил.

Белёсая тьма завизжала. А я вновь и вновь поднимал правую руку, окутанную цепью, светящейся неземным, запредельным Светом, и бил, бил, бил. Силы — физические и магические — водопадом хлестали из меня. В глазах потемнело, я уже ничего не видел, лишь отдалённо, как чужую, ощущал свою руку, которая поднималась и опускалась. Кулак раз за разом врезался словно бы в мешок, плотно набитый мясом.

Каждый новый удар был сильнее предыдущего. Я заставлял себя делать так, потому что сдаться сейчас было просто недопустимо. Я должен был её победить, обязан был…

Очередной удар пришёлся в пол и проломил половицу. Я дёрнул руку на себя — и не смог её вытащить. И тут же потерял равновесие, не мог больше стоять даже на коленях. Повалился так неудачно, что сломал бы руку, если бы кто-то меня не подхватил.

— Всё закончилось, Костя, убери свет! — В голосе Кристины отчётливо слышалась паника.

Свет?.. Ах да. Свет!

Я заставил себя перекрыть вентиль, который сам же и установил, и выдохнул.

— Теперь цепь. — Этот хриплый голос принадлежит Платону. — Отзовите цепь, ваше сиятельство.

Я отозвал. Платон вынул мою руку из пробоины, и меня уложили на пол. Голову придерживала Кристина. Она же гладила меня по лицу. Надо же, как… трогательно.

Глава 19 Поле боя

Я, постепенно приходя в себя, обвёл глазами полуразрушенную гостиную.

Мебель — в щепки, посуда — вдребезги, стены — в трещинах, окна скалятся уцелевшими осколками стекла. Люстра — на полу, в луже из хрусталя. Приправлена вином, вытекшим из разбитых бутылок. Под начищенной трубой граммофона, свёрнутой набок — гора рассыпанных пластинок.

Н-да. Похоже, императорской бухгалтерии придется включать в бюджет дополнительную статью: восстановление особняка Барятинских после военных действий. Ну, хоть музыка смолкла, и то ладно.

Бесчувственный цесаревич лежал у дальней стены. Рядом с ним на коленях стоял Платон. А вокруг нас в замысловатых позах раскинулись охранники цесаревича и мой отряд: Анатоль, Андрей, Мишель. Судя по виду, никто из ребят не пострадал. Просто без сознания, выложились до предела.

— Костя!

В гостиную вбежала Полли. Бледная и растрепанная, с кругами под глазами, но на вид — ни царапины. Ну, хоть кто-то не пострадал.

— Всё в порядке, — я поднялся. Сказал Полли: — Позови Нину и других целителей, среди гостей они точно были. Пусть окажут помощь ребятам. Кристина, а ты позвони Витману, доложи о случившемся.

Кристина не успела ответить — в тишине гостиной раздался неожиданный звук.

Мы, все трое, резко обернулись. Вокруг моей руки мгновенно обвилась цепь — кажется, для призыва личного оружия мне не требовалось уже даже команд, цепь реагировала на изменение настроения.

Но применять оружие не пришлось: оказалось, что из камина выбирается Вова. Он ещё раз громко чихнул. Выглядел Вова, как заправский трубочист — с головы до ног в саже.

— Так вот ты какой, Санта Клаус, — усмехнулся я. — А где Надя?

— Здесь, — раздался голос сестры.

Она, ухватившись за руку Вовы, вылезла из камина вслед за ним. А вслед за Надей… Я её даже не сразу узнал. Из камина выбралась великая княжна Анна. Сажей были измазаны даже её очки.

— Когда началось это… светопреставление, — неловко оправляя перепачканное платье, сказала Надя, — Владимир бросился к камину и нас потащил за собой.

— А куда было деваться? — развёл чёрными ладонями Вова. — В дверях народу — тьма, а тут как начали магией херачи… то есть, я хотел сказать, швыряться — сущий ад пошёл! Ну, я Надюху и потащил, где потише. И эту прихватил заодно, — он кивнул на великую княжну. — Гляжу — встала и стоит столбом, с места не сдвинется! Зашибли бы дуру, точно. — На фоне пережитого стресса Вова пока, видимо, плохо отдавал себе отчёт, о ком говорит. — Толку от меня да от девок, один чёрт — хрен да маленько. А так хоть под горячую руку не влетели.

— Молодец, сориентировался, — похвалил я.

Подошёл к лежащему на полу бесчувственному цесаревичу, наклонился и взял его на руки.

Приказал Вове:

— Ты — со мной. За руль сядешь.

— Куда ты собрался? — вскинулась Кристина.

— Отвезу Его высочество к целителю.

— К какому ещё… — начала было она.

— К единственному, которому могу доверять, — оборвал я.

Двинулся было к дверям, но дорогу мне внезапно заступила великая княжна Анна.

—… Константин Александрович… — она смотрела на брата с тревогой.

— Анна Александровна, — вздохнул я. — Скажите, пожалуйста — я хоть раз, хоть одним своим поступком причинил вред Его высочеству?

—… нет… — прошептала Анна.

— Значит, и в этот раз не причиню. Не мешайте мне, будьте добры. — Я повернулся к Кристине. — Лейтенант Алмазова, остаётесь за старшую. Задача: оказать помощь пострадавшим, доложить о случившемся господину Витману и ждать дальнейших указаний. Платон Степанович, поступаете в распоряжение лейтенанта Алмазовой.

— Слушаюсь, — проворчала Кристина.

И тут же в глубине дома зазвонил телефон.

— А вот и Витман, — сказал я. — Лёгок на помине… Иди, докладывай.

Спорить Кристина не посмела. Отправилась докладывать.

— Вова, — быстро, негромко сказал я. — Подойди вон к тому охраннику. Видишь у него на поясе наручники?

— Ну, — удивился Вова.

— Забери их и догоняй меня, — с этими словами я, с цесаревичем на руках, вышел в коридор.

* * *

— Ох, и огребёшь ты, сиятельство…

Вова вырулил из гаража. В зеркало заднего вида посматривал, как я надеваю на цесаревича магические наручники — позаимствованные у его же охранника.

— На дорогу смотри, — проворчал я.

Цесаревич был пока без сознания, но я решил, что мера предосторожности не лишняя. Чёрт его знает, когда и в каком настроении очнётся Его высочество.

— Да я-то смотрю, — буркнул Вова, — мне-то чего? — Он проехал въездную аллею и выкатился на трассу. — За тебя переживаю, как бы башка с плеч не полетела. Слыханное ли дело — государева сына в браслеты паковать?

— А государеву сыну магией швыряться так, что подданные едва живы остались — слыханное? — огрызнулся я. — Сам же видел, что в доме творилось.

Вова зябко передёрнул плечами.

— Веришь — век бы не видал! Я и девкам велел глаза закрыть, чтобы не глядели. Сидим, Надюха ко мне прижалась, дурында очкастая бормочет что-то, а я молюсь про себя: только бы не загорелось ничего! Надюха, огня-то — до смерти боится.

— «Очкастая дурында» — это великая княжна Анна Александровна, — сказал я. — Дочь Его императорского величества и сестра великого князя Бориса. Вас, кстати, знакомили. Ты с Анной за одним столом сидел, вообще-то.

— Да? — удивился Вова. — А. Ну… Ну, да. Борян сказал, что сеструха… Дак, я тебе с первого раза всех запомнить должен, что ли? — возмутился он. — У меня, чай, голова — не Ближний Круг.

Я, не удержавшись, рассмеялся.

— Смешно ему, — проворчал Вова. — Что хоть это было-то? А, сиятельство?

— Уверен, что хочешь знать?

— Да говори уже, — Вова выругался. — Перед смертью не надышишься. А так — мне хоть понимать, что происходит.

— Происходят прорывы, Вов, — вздохнул я. — В мир ломится Тьма из Бездны… Слыхал про Бездну?

Вова невесело усмехнулся.

— Когда сопляком был, бабка стращала. Да только я уж годов с пяти в сказки верить перестал. Кто бы сказал тогда, что своими глазами увидать доведётся — решил бы, что глумятся… А это, выходит, та самая Бездна и есть? Из сказок?

— Та самая, — кивнул я. —Самее некуда.

— А Борян при чём? — Вова кивнул на цесаревича. — Я ж его помню, каким ты ко мне притащил! Пацан как пацан, нормальный — хоть и тощий, что твоя глиста. Тогда казалось, плюнь — завалится. А нынче…

Я давно заметил, что пиетета перед аристократами, сколь высоким бы ни было их положение, Вова, мягко говоря, не испытывает. Вероятно, поэтому мы с ним и сдружились. Вова уважал меня не как простолюдин «сиятельство». Надю полюбил вовсе не за то, что она княжна, а Анну спас не потому, что она принцесса.

Вот и цесаревича сейчас обозвал «пацаном» — не почесался. Будь Борис хоть трижды наследник престола, для Вовы он оставался обыкновенным мальчишкой, которого три дня кормил, поил и самолично учил менять топливные фильтры.

— А Бориса эта дрянь выбрала чем-то вроде врат, — вздохнул я. — Сквозь него она проникает в мир.

— Во-она чё, — задумчиво протянул Вова.

И вдруг, осененный какой-то мыслью, быстро обернулся ко мне. С тревогой заглянул в лицо.

— Ты чего? — удивился я.

— Ты, это, сиятельство, — пробормотал Вова. — Грех-то на душу не бери, слышь? Мальчишка-то — ни в чём не виноват!

Вот оно что.

— Ты с перепугу совсем сдурел, что ли? — буркнул я. — Не собираюсь я его убивать! Если б собирался — что мешало шею свернуть, ещё когда в машину затаскивал? Не психуй, на дорогу смотри. А то вылетишь на встречку, в лобовой удар — и никаких убийств не понадобится. Ни ему, ни нам с тобой.

Вова, успокоенный, переключил внимание на дорогу. А я задумчиво посмотрел на Бориса — которого уложил на сиденье.

Руки цесаревича были скованны за спиной магическими наручниками. Голова лежала у меня на коленях.

Убить. Просто убить пацана — и всё. Я был уверен, что эта простая, логичная до боли мысль приходила в голову не только Вове.

Витман — первый человек, которому по должности полагалось задуматься об этом. И, хоть со мной он ничего подобного, разумеется, не обсуждал, покрутить эту мысль в голове, прикинуть возможные варианты начальник Тайной канцелярии был просто обязан.

Сын императора — это, конечно, сын императора. Но, когда под ударом находится сама Империя, можно на многое закрыть глаза. Однако цесаревич жив, здоров и даже ходит в гости в друзьям. А значит…

Хотел бы я сказать — значит, Витман в ужасе отмёл эту мысль, чтобы никогда больше к ней не возвращаться. Но я работал с Витманом вот уже полгода и за это время изучил своё начальство неплохо. Вещей, способных ввергнуть Эрнеста Михайловича в ужас, в природе не существовало. Не оттого, что Витман был жестоким человеком — вовсе нет. Он всего лишь был человеком исключительно разумным и расчётливым, как любой чёрный маг.

В представлении Витмана мир делился на тех, кто служил благу Российской Империи и тех, кто желал ей зла. Витман выстраивал любые свои действия исходя из этих предпосылок. И если цесаревич всё ещё жив, здоров и на свободе, — я невольно опустил взгляд на скованные руки цесаревича, лежащего на сиденье рядом со мной, — значит, не такое уж он страшное зло.

Либо же… Я нахмурился. Либо же, что кажется куда более убедительным: по мнению Витмана, смерть великого князя ничего не даст. После его гибели Бездну прорвёт где-то в другом месте, только и всего. И Витман — хоть, разумеется, вслух об этом не говорит — предпочитает иметь дело с относительно знакомым, уже хоть сколько-то изученным механизмом.

Н-да, дела…

Я откинулся на спинку сиденья. Позвал:

— Вов.

— У?

— Скорости прибавить можешь?

Вова, глянув в зеркало заднего вида, усмехнулся.

— Могу. Зря меня, что ли, государь магией наградил? Держись, сиятельство!

Через секунду нас с цесаревичем вдавило в спинку кресла.

* * *

В клинике Клавдии меня знали хорошо и лишних вопросов не задавали. Бориса я нёс так, чтобы его лицо невозможно было разглядеть.

— У меня — тяжелобольной, — сказал женщине в белом халате, дежурящей за стойкой. — Проводите нас, пожалуйста, в смотровую. И сообщите Клавдии Тимофеевне, что мне срочно нужна её помощь.

— Господи, Костя! Что случилось?

Клавдия прибежала в смотровую через пять минут после того, как я внёс туда Бориса.

Я подождал, пока она закроет за собой дверь. После этого отошёл в сторону — так, чтобы Клавдия увидела, кто лежит на застеленной белой простыней кушетке.

— О, Боже… — только и простонала Клавдия. — Костя. Ты меня с ума сведёшь! Что с ним?

— Именно это я и хочу выяснить, — серьёзно сказал я. Взял Клавдию за руки. — Присядь. Слушай внимательно. И ничему не удивляйся.

На протяжении моего рассказа Клавдия несколько раз порывалась вскочить и начать в панике бегать по смотровой. Я удерживал. В конце рассказа глаза у неё блестели от слёз.

— Господи, какой ужас, — пробормотала Клавдия. — Бедный! Бедный мальчик.

«Вот он — наглядный пример различия психологии чёрных и белых магов, — мелькнуло в голове у меня. — Чёрный маг Витман переживает о судьбе Империи. И ради Империи пожертвует хоть одним мальчиком, хоть сотней, невзирая на чины. А всё, что беспокоит Клавдию — судьба данного, конкретного „бедного мальчика“. Сколько народу этот мальчик мог бы угрохать, если бы мы его сегодня не остановили, она не задумывается».

— Чем я могу помочь? — Клавдия подняла на меня заплаканные глаза.

— Пока не знаю, — честно сказал я. — Я рассуждаю так: если сквозь великого князя каким-то образом прорастает тьма — быть может, есть способ понять, как она это делает? Откуда появляется, как распространяется? Вдруг ты сумеешь определить источник? И вдруг для того, чтобы хотя бы временно перекрыть этот источник, достаточно каких-то простых действий?

— Сомневаюсь, — вздохнула Клавдия.

— Хорошо тебе, — улыбнулся я. — Ты можешь себе позволить сомневаться.

— Ох, Костя, — Клавдия покачала головой. — А Его величество знают о том, что цесаревич находится здесь?

— Нет, конечно, — оскорбился я. — За кого ты меня принимаешь? Хорошие идеи всегда возникают спонтанно… Но ты не переживай, — поспешно продолжил — увидев, что цветом лица Клавдия стремительно сравнялась со своим халатом. — К тебе никаких претензий не будет! Это я похитил великого князя с празднования моего дня рождения, привёз его сюда и силой заставил тебя провести обследование.

Клавдия слабо улыбнулась и покачала головой:

— Тебе не поверят. Все знают, что ты желаешь великому князю только добра.

Я вспомнил генерала Милорадова.

Ох, Клавдия, святая ты наивность! Вслух сказал:

— Хорошо. И пока здесь не появились люди, уверенные в том, что я желаю ему только добра, предлагаю перейти к делу. Ты поняла, чего я хочу?

— Приблизительно. — Клавдия встала. Виновато проговорила: — Мне, вероятно, понадобится…

— Догадываюсь, — нетерпеливо кивнул я. — Моя энергия — в полном твоём распоряжении.

— Ты стал очень сильным, Костя, — задумчиво обронила Клавдия. — И я пока не могу понять, отчего меня это так пугает.

— Подумаешь об этом позже, — предложил я. — Начинай.

Клавдия кивнула. Знакомо подняла руки. Скоро над телом Бориса повисла уже хорошо мне знакомая астральная проекция.

Клавдия водила по ней ладонями, словно ощупывая. Осматриваемые участки астральных каналов, один за другим, светились ярче. Пять минут спустя, закончив осмотр, Клавдия виновато проговорила:

— Боюсь, я ничем не могу помочь. Я не вижу ничего, что указывало бы путь, которым идёт тьма.

— Но он ведь должен быть, — упрямо сказал я. — Где-то тьма должна зарождаться? За что-то должна цепляться?

— Теоретически — наверное, должна. Но сейчас великий князь находится в состоянии покоя. Сейчас внутри него нет тьмы, это самый обыкновенный подросток.

— И что нужно сделать для того, чтобы Тьма появилась?

— Не знаю. Может быть, ты вспомнишь? — Клавдия сосредоточенно нахмурилась. — Ты ведь присутствовал во время возникновения прорывов?

— Присутствовал, — кивнул я. — Оба раза был рядом с цесаревичем.

— И как это происходило?

— Как-как, — раздался вдруг от двери ворчливый голос. — А как оно бывает — когда вожжа под хвост влетит?

— Ты что здесь делаешь? — я, обернувшись, сурово сдвинул брови. В дверях смотровой стоял Вова. — Я кому сказал, в машине ждать⁈

— Да в гробу я видал ту машину, — огрызнулся Вова. — Окно закроешь — душно. Откроешь — комары летят, спасу нет. Комаров у вас тут — чёртова прорва, — недовольно сообщил он Клавдии.

— На этом месте раньше было болото, — извиняющимся тоном сказала Клавдия. — Сыро, оттого и летят.

— Ну, вот я и слинял, — закончил Вова. — Спросить думал, сиятельство — долго ты тут ещё прохлаждаться будешь? Чтобы мне, может, хоть в коридоре где-нибудь приткнуться. Докторша у входа сказала, сюда идти. Я и пришёл. А вы, ежели не хотите, чтобы кто попало заходил куда не просят, двери запирать научитесь.

— Это моя вина, — покаялась Клавдия. — Здесь — обычная смотровая, я не ставила на дверь магическую защиту.

— Потому что твои сотрудники не имеют привычки вламываться без приглашения, — хмуро глядя на Вову, буркнул я.

Но Вова меня, кажется, не услышал. Он восхищенно уставился на астральную проекцию над телом Бориса. Спросил:

— А это у вас что за чертовщина?

Ну, точно. Вова же теперь, благодаря указу Его Величества, маг. Слабенький, но на такую ерунду, как увидеть астральную проекцию, способностей хватает.

— Это, Вова, схема, — проворчал я. — Внутреннее устройство великого князя.

Вова восхищенно поцокал языком.

— Ишь ты! Как в приличных мастерских, где новые автомобили обслуживают. Я бывал как-то, с отцом ещё. Видал. Там у них и схемы, и другое всякое… Ну, ничего. Скоро и я буду за новые машины браться. И схемами обзаведусь, и прочим, что понадобится. Как крот слепой, уже не буду тыкаться.

— Как крот? — задумчиво повторил я.

— Ну, — Вова, несмотря на внешнюю браваду, моего гнева всё же опасался. Поняв, что по башке ему не прилетит, заметно оживился. — У нас ведь нынче — как? Чтобы понять, в чём дело, разобрать надо да посмотреть. Примерно-то знаешь, конечно, что там внутри может навернуться. Да только ежели бы схема под рукой была — оно куда как проще…

— Подожди, — я поднял руку. Если Вова садился на любимого конька — внутреннее устройство машин, остановить его было непросто. — Что ты сказал, когда вошёл — повтори?

— Не помню, — удивился Вова. — А что я такого сказал?

— Вы упомянули чей-то хвост, — напомнила вежливая Клавдия.

Глава 20 Бедный мальчик

— А! Ну да, — кивнул Вова. — А что я — неправду, сказал, что ли? Как есть, вожжа под хвост. В мастерской у меня тогда — подумаешь, карта этому дурню попёрла! Делов-то: сдавай заново, да играй дальше. А лучше вовсе — в сторонку отойди, раз не твоя сегодня удача. В карты не везёт — повезёт в любви, известное дело. А он — ишь, бесится! И сегодня, на именинах — ну, подумаешь, девка хвостом крутанула. Это она, может, специально, для пущего интересу! Сама-то, может, спит и видит, чтобы потискали в уголочке. Строгость, может, только для виду напускает. Ты — не будь дурак, отвернись да обожди часок. Сделай вид, что девка эта тебе вовсе без надобности. Мигом прибежит, сама на шее повиснет… А он — на дыбы! У нас в бараке таким гонористым быстро рога обламывали. Ремнём, али ещё как. Вот, помню, папаша мой, царство ему небесное…

— Подожди с папашей, — поднял руку я. Сказал Клавдии: — Ты понимаешь, о чём он говорит?

— Смутно, — призналась та.

Покраснела, бедная, как рак. Видимо, Вовины откровения относительно нравов Чёрного города смутили до крайности.

— Вова сказал, что оба раза, когда мы наблюдали прорывы Тьмы, они начинались с того, что цесаревич злился, — сказал я. — Приходил в крайнюю степень раздражения…

— На ровном месте, — буркнул Вова.

— Неважно, — отмахнулся я. — Причина в данном случае — дело десятое. Теперь ты понимаешь, о чём я говорю? — я посмотрел на Клавдию.

— Кажется, — задумчиво проговорила та. — Ты хочешь сказать, что для прорыва Тьме требовалось, чтобы цесаревич разгневался?

— Ну, это было бы логично. Тьма — тёмная материя. А гнев, сам по себе — выброс тёмной энергии.

— А цесаревич ещё мал, — Клавдия посмотрела на Бориса. — Он вступил в самый нежный возраст из всех возможных. Да ещё так стремительно вступил! Вообразите только: провести все свои предыдущие пятнадцать лет в окружении врачей, с трудом вставая с постели — и вдруг в один момент избавиться от недуга! Да его организм сейчас просто с ума сходит.

Клавдия вновь подняла руки над астральной проекцией Бориса.

Забормотала:

— Он — лежал… Всю жизнь провёл в четырёх стенах, почти не выходя из покоев. В окружении одних только книг… Он рос маленьким аскетом — у которого попросту не хватало жизненных сил на те занятия, которые свойственны юношам его возраста. Бедный мальчик знать не знал, что это такое — бегать, прыгать! Радоваться жизни!

«Играть в карты, — мысленно продолжил я, — развлекаться с чужими служанками…»

Клавдия, слава богу, прочитать мои мысли не могла.

— Конечно же, при перестройке организма в одночасье последствия будут чудовищными! — закончила она. — Конечно же, всё это будет сопровождаться сильнейшими гормональными всплесками! Что мы, собственно, и наблюдаем, — Клавдия склонила голову набок — разглядывая в проекции что-то, что мог различить только её опытный глаз. — Ох! И как я сразу не догадалась…

Она вновь принялась водить над проекцией руками. Та окрасилась всеми цветами радуги, Клавдия осторожно потянула к себе нити красного цвета.

— Браво, Клавдия Тимофеевна.

Этот голос я узнал бы из тысячи. Хотя бы потому, что услышал его не ушами. Этим потусторонним голосом будто бы вмиг наполнилась вся смотровая.

Над Борисом, соткавшись из нитей, которые тянула к себе Клавдия, повисла вдруг ещё одна проекция — полупрозрачное лицо. На нас смотрел доктор Юнг.

Клавдия взвизгнула, отшатнулась. Прижалась ко мне. Я задвинул девушку за спину, мою руку обвила цепь.

— Что за… — начал было Вова.

Но не договорил. В ужасе уставился на то, как меняется призрачное лицо Юнга.

Как оно превращается сначала в лицо Марии Петровны Алмазовой, потом в незнакомого господина в цилиндре, потом в сморщенного старика-китайца. Непрерывно сменяющие друг друга личины искажались гримасами — они то смеялись, то кривились, то заходились в безмолвном крике. Будто Юнг не мог определиться ни с собственным образом, ни с выражением лица и пустил этот процесс на самотёк. Мы наблюдали за перевоплощениями, как завороженные.

— Восхищен вашей догадливостью, Клавдия Тимофеевна, — прошелестел Юнг.

Лицо его, наконец поймавшее какой-то образ и прекратившее меняться, представляло собой жутковатую смесь. Верхняя часть — Мария Петровна Алмазова, её огромные глаза, тонкие брови и пышная прическа. А нижняя часть — гладко выбритые щёки и закрученные штопором усы неизвестного господина.

— Недаром я считал и продолжаю считать вас своей лучшей ученицей, Клавдия Тимофеевна. Однако, хочу заметить: если бы к моим словам прислушивался господин Барятинский, вашему драгоценному цесаревичу сейчас ничего бы не угрожало. Да-да, любезный Константин Александрович, — теперь Юнг обращался ко мне, — когда я говорил, что мои действия направлены исключительно во благо, вы мне не поверили. Отказались от сотрудничества со мной, предпочли действовать самостоятельно. И что, спрашивается, получили в итоге? — Юнг выдержал театральную паузу. — В мир устремилась Тьма!

— Угу, — кивнул я. — Я — злодей, а ты — благодетель. Хочешь сказать, что травил несчастного пацана якобы для того, чтобы в мир не прорвалась Бездна?

Юнг протестующе заклокотал.

— Да плевать ты хотел на прорывы! — оборвал протесты я. — Ты просто выполнял другую задачу. Превратить мир в колесо с белками, кидающимися на бегу напалмом, и доить энергию на протяжении долгих лет — куда выгоднее, чем сожрать этот мир живьём в один присест. Правда?.. Вот и твой хозяин посчитал, что так выгоднее. Сколько лет вы нам отмерили? Как скоро этот мир стал бы военно-промышленной помойкой?

— На ваш век хватило бы ресурсов, дражайший Константин Александрович, — расплылся в улыбке Юнг, — не извольте сомневаться. Даже внукам и правнукам осталось бы. Этот мир удивительно богат энергией. Он — один из самых лакомых кусков. Если бы вы знали, как долго нам пришлось к нему подбираться! И как зол я был на вас — за то, что встали у меня на пути. А ведь ваш род мог бы возвыситься. Вы жили бы долго и счастливо, ни в чём не зная отказа, на протяжении многих лет! Если вам не жаль себя — взгляните на девушку, которая вас любит. Взгляните на несчастного мальчика — которого я все эти годы оберегал от чудовищной участи. Вспомните то, что вы видели сегодня в своём имении — а это ведь только начало! Прорывы будут учащаться. Они будут становиться всё масштабнее. Всё страшнее!

— Не пугай, — бросил я. — Пуганый. Я видел мир, в котором такому вот мальчику, — кивнул на Бориса, — не оставили бы ни единого шанса на то, чтобы выжить. Его слабому эмбриону просто не позволили бы развиться. Матери не позволили бы родить. А если бы такой ребёнок каким-то чудом появился на свет, его век был бы чрезвычайно коротким. До первого медицинского осмотра, не дольше.

— Господи, Костя! — Клавдия вздрогнула. — Какой ужас, что ты такое говоришь?

— Книжки фантастические читал, — буркнул я. — Пересказываю. И не хочу, чтобы мир, который окружает меня здесь, превратился в такой же.

Юнг снисходительно улыбнулся.

— Удел больных и немощных незавиден во всех мирах, Константин Александрович, — проскрипел он. — Но к вам-то это не имеет никакого отношения. Уж вам лично — грех жаловаться на немощь! Даже сейчас, в ваши юные годы, вы сильнее и могущественнее, чем многие взрослые маги. И для вас ещё не поздно прислушаться ко мне. Сейчас, когда вы своими глазами заглянули в Бездну и увидели, что вам грозит…

— Пошёл вон! — рявкнул я.

Понял вдруг, для чего он заговаривает мне зубы. Увидел, что астральное тело цесаревича, над которым сияет нелепая рожа Юнга, крепчает и всё сильнее наливается светом. Почувствовал, что мной овладевает странная сонливость.

Увидел, что Вова повалился на кушетку, стоящую у стены — и повалился, наверное, давно. А Клавдия, с полузакрытыми глазами, начала странно покачиваться с мысков на пятки. Мне и самому нестерпимо захотелось зевнуть. Закрыть глаза, прилечь — всё равно куда, хоть на пол…

Выдернуть себя из этого состояния удалось с трудом.

— Опусти проекцию! — рявкнул на Клавдию я.

Она посмотрела так, будто только что впервые меня увидела. Будто вообще не соображала, на кого смотрит.

Я схватил её за плечи, встряхнул.

— Опусти проекцию обратно в тело! Слышишь⁈

Усилием воли, тратя силы ещё и на то, чтобы противостоять Юнгу, я направил Клавдии свою энергию.

Помогло. Голубые глаза обрели осмысленность.

— Костя? — прошептала Клавдия.

— Опусти проекцию цесаревича, — повторил я. — Быстро!

Клавдия, покачнувшись в моих руках, повернулась к Борису. Подняла ладонь. Проекция астрального тела дёрнулась и начала гаснуть. Рожа Юнга корчилась, изображения сменяли друг друга, словно взбесившийся калейдоскоп.

— Что? — уже не сдерживая ярость, крикнул я. — Кишка тонка — прорваться сюда⁈

Лупить по Юнгу магией я опасался — понятия не имел, как может отразиться мой удар на цесаревиче. Хотя соблазн был очень силён.

— Я желаю вам добра, Константин Александрович, — прошелестел затухающий голос Юнга.

Я расхохотался. Повторил:

— Добра⁈ Да ты знаешь, сколько раз я это слышал? С самого детства, все и всегда желали мне исключительно добра!

Я дожидался момента, когда астральная проекция цесаревича полностью опустится обратно в тело. И этот момент настал.

Я ударил. В удар вложил все оставшиеся силы.

Магия полыхнула так, что под потолком замигали лампы, а в окне лопнуло стекло. Юнг издал пронзительный поросячий визг. Мерзкая рожа над телом цесаревича превратилась в струйку тумана.

— Мы ещё встретимся, clochard, — ненавистно прошипел туман.

И развеялся. В следующую секунду я понял, что этой твари, чем бы она ни была, в смотровой большой нет.

— Костя… — Клавдия казалась до смерти напуганной. — Что это…

— Присядь, — я обнял её, отвёл на кушетку.

Клавдия дрожала. Когда я попытался отстраниться, не отпустила, потянулась ко мне. Я сел рядом, поцеловал её, пытаясь успокоить. Клавдия обняла меня за шею.

Рядом на кушетке похрапывал Вова. Но Клавдия его, кажется, не замечала — как бывало всегда, когда, потратив много сил, словно выпадала из реальности. Она села ко мне на колени.

Я слышал, что дежурная сестра в коридоре всполошилась, но в закрытую дверь смотровой никто не стучал. Персонал клиники был вышколен на славу. Без распоряжения Клавдия Тимофеевны, если она приказала не беспокоить, здесь и пальцем не шевельнут. Того, что в помещение кто-то ворвётся, можно было не опасаться. Да и в целом опасности я не чувствовал. Цесаревич жив-здоров, получивший по рогам враг отступил. На время, но отступил…

— Гхм.

Мы с Клавдией вздрогнули. За разбитым окном стоял Витман.

— Ах, — сказала Клавдия.

Вспыхнула до корней волос, всплеснула руками. Вспорхнула с моих колен и выбежала из смотровой — пройдя сквозь закрытую дверь.

— Прелестно, — прокомментировал Витман.

Одним махом, ухитрившись не задеть острые осколки стекла, торчащие из рамы, перепрыгнул подоконник.

— Его высочество? — он подошёл к лежащему на столе великому князю.

— В порядке, — буркнул я. — Жизни Его высочества ничто не угрожает.

— Да что вы говорите? А если бы я…

Я пожал плечами:

— Попробуйте.

Витман нехорошо прищурился. Мгновение — и в его руке появился меч.

На полмгновения позже, чем Бориса укрыл мой Щит.

— И если бы я думал, что великому князю что-то угрожает, сделал бы это раньше, чем вы бы успели приблизились к нему, — пояснил я.

— Хм-м. Ну, допустим, — Витман убрал меч. — А украшение откуда? — он кивнул на магические наручники.

— Мера безопасности. Его высочество пребывали… несколько не в себе. В результате перепада настроения Его высочества нашему дому в Барятино снова требуется капитальный ремонт. Впрочем, вам уже доложили, полагаю. «Украшение» сейчас сниму.

Я вынул из кармана ключ. Наклонился к Борису и расстегнул наручники.

— Доложили, — кивнул Витман. — Могу я узнать, что происходит? — он недовольно покосился на дрыхнущего Вову, уставился на меня. — Почему вообще Его высочество находится здесь, а не…

— Потому что после того, как мы нейтрализовали Юнга, из наблюдающих цесаревича целителей в нашем распоряжении осталась Клавдия Тимофеевна, — объяснил я. — Самый сильный маг из тех, кто пользовал великого князя. Я подумал, что если кто-то и сможет хотя бы примерно понять, что с ним происходит, то этот кто-то — она.

— Понимание Клавдией Тимофеевной происходящего выглядело весьма своеобразно…

— Зато действенно, — буркнул я. — Эрнест Михайлович. Если вы надеетесь вогнать меня в краску — напрасно тратите силы.

— Да уж верю, — проворчал Витман. — Чем-чем, а смущением вас не пронять. Иной раз мне кажется, что это чувство вам вообще недоступно… Доложите обстановку, капитан Чейн. Что удалось выяснить?

Я доложил. Витман, слушая доклад, всё больше хмурился.

— Хотите сказать, что Юнг был здесь? Но как же он…

— Полагаю, дело в цесаревиче. Юнг знает его с рождения, изучил энергетические каналы вдоль и поперёк. Неудивительно, что до сих пор имеет над мальчишкой какую-то власть.

— И именно поэтому Тьма прорывается через тело цесаревича?

— Возможно. Хотя, полагаю, то, что в жилах великого князя течёт кровь Императора, то, что его отец владеет Изначальной магией — не менее весомый фактор.

— А сейчас, когда цесаревич окреп, Изначальная магия, вероятно, подчинится и ему, — задумчиво проговорил Витман.

Я пожал плечами:

— Вероятно. Кем я уж точно не являюсь, так это специалистом в области магических исследований. К тому же, в данный момент у нас с вами другая задача.

— Не допустить прорывы Тьмы, — сказал Витман.

— Именно.

— И что вы предлагаете?

— Пока не знаю, — честно сказал я. — Мы сумели понять, что Тьма прорывается, когда цесаревич злится. А разозлить его — легче лёгкого, Клавдия Тимофеевна объяснила, что виной тут не скверный характер, а сходящий с ума организм. Который, грубо говоря, сорвался с цепи. Перестройка гормональной системы, которая у других подростков занимает несколько лет, в данном случае свершилась в одночасье. Мозг не контролирует этот процесс. Цесаревич сам толком не понимает, для чего он желает то, чего желает. Критическое мышление отключается. Ему нужно — он идёт и берёт. А если встречает сопротивление, приходит в ярость. И дальше, если я правильно понял Юнга, такого рода приступы будут происходить всё чаще. Прорывы Тьмы будут становиться всё масштабнее. Сегодня нам удалось обуздать великого князя — моими силами и силами моего отряда. А сколько народу понадобится в следующий раз — не предсказуемо.

— Значит, нужно не допустить прорыв.

— Догадываюсь, — хмыкнул я. — Есть идеи, как это сделать?

Витман развёл руками:

— Увы. Подростковая психология — не мой конёк. Сам я воспитывался в кадетском корпусе. С желаниями воспитанников там, мягко говоря, не церемонились. Но речь-то не обо мне. Речь — о наследнике престола.

О том, где и как воспитывали в подростковом возрасте меня, я предпочёл умолчать. Мой опыт для великого князя уж точно не годился.

Мы с Витманом синхронно вздохнули. А в дверь деликатно постучали.

— Там не заперто, Клавдия Тимофеевна, — сказал я.

Щеки у вошедшей Клавдии пылали, но выглядела она решительно. Присела, приветствуя Витмана:

— Доброго дня, Эрнест Михайлович.

— Доброй ночи, уважаемая Клавдия Тимофеевна, — Витман выразительно взглянул на разбитое окно — за которым уже различимо начало светать. — Скоро настанет доброе утро. От лица тайной канцелярии приношу извинения за действия…

— Ах, оставьте, — поморщилась Клавдия.

Шевельнула рукой — заставив осколки стекла собраться в целое и встать на место.

— Скажите, Эрнест Михайлович, что вы намерены предпринять в отношении бедного мальчика? — Клавдия решительно шагнула к цесаревичу и заслонила его собой — как наседка цыплёнка.

Глава 21 Амулет смирения

Цесаревич, к слову, уже начал подавать признаки жизни. Он потянулся, улёгся на бок, подложил под голову согнутую руку и продолжил дрыхнуть. Так, словно лежал не на операционном столе, а в собственной постели.

Лицо Витмана приобрело каменное выражение.

— При всем уважении, Клавдия Тимофеевна… — начал было он.

— Ах, поверьте — мне нет никакого дела до этих ваших государственных тайн! — всплеснула руками Клавдия. — Всё, что меня беспокоит — состояние великого князя.

— Нас оно беспокоит не меньше, — буркнул я. — От состояния великого князя сейчас зависит очень многое.

— Да, я поняла. Потому и прибежала. Вы ведь не собираетесь изолировать мальчика от общества? — Клавдия пытливо заглянула Витману в глаза. — Государь ведь не допустит подобного обращения со своим сыном?

— Государь, милейшая Клавдия Тимофеевна, не допустит в первую очередь нанесения урона государству, — холодно ответил Витман. — Впрочем, решать за Его величество я ни в коем случае не берусь — так же, как и прогнозировать решения.

— Вы говорите неправду! — Клавдия всплеснула руками. — Ваша суровость давно стала притчей во языцех, все газеты об этом пишут! И все знают, какое влияние вы имеете на государя. Так вот, Эрнест Михайлович: я искренне уважаю вас. Но пришла, чтобы сказать: как лечащий врач бедного ребёнка, я буду стоять на своём до последнего! Я добьюсь аудиенции у императора! Я не позволю вам заточить мальчика в каменном мешке — вместо того, чтобы всего-навсего создать для него амулет смирения и поддерживать функционирование этого амулета! Разумеется, я прекрасно понимаю, что…

— Подожди, — я взял Клавдию за плечо — остановив тем самым поток красноречия. — Как ты сказала? Амулет смирения?..

* * *

Для того, чтобы успокоить взволнованную Клавдию, нам с Витманом пришлось объединить усилия. Лишь после того, как мы оба принесли клятву, что замуровывать «бедного мальчика» в каменный мешок до конца его дней не собираемся, Клавдия ушла в свою комнатушку отдыхать.

Зевающий Вова, которого мне с трудом удалось растолкать, укатил на моей машине в Барятино.

А мы с Витманом, который прибыл в клинику в сопровождение своих людей на двух служебных автомобилях, повезли великого князя домой, во дворец. Мальчишка пока так и не проснулся.

— Вот что значит — молодой здоровый организм, — покосившись на развалившегося на заднем сиденье цесаревича, с завистью сказал Витман. — Натворил дел, и знай себе дрыхнет! А мы — разбирайся.

— Нетолерантно рассуждаете, Эрнест Михайлович, — зевая и потягиваясь, заметил я.

Что уж греха таить — дрыхнущему цесаревичу сам от души завидовал.

— Я — сатрап и деспот, подчинивший Императора своему влиянию и стремящийся превратить страну в полицейское государство, — парировал Витман, — Имею полное право рассуждать ещё и не так.

— А вы — сатрап и деспот? — заинтересовался я.

— А вы, что же — не читаете либеральных газет?

— Мой дед — человек старой закалки. Он не выписывает либеральные газеты.

— Зря, — усмехнулся Витман. — Если бы вы их читали, узнали бы много нового. В том числе о себе.

— Сомневаюсь, — усмехнулся я. Уж чего только Концерны обо мне не писали… — Расскажите лучше об этом амулете. Я понял, что вы поняли, о чём идёт речь. Объясните и мне. Я не знаток амулетов.

Витман вздохнул.

— Да штука-то, сама по себе, нехитрая, существует довольно давно. Основное её назначение — подавлять агрессию. Изначально амулет был создан для ветеринарных целей: усмирения жеребцов, быков, кабанов и прочего крупного скота в период, когда животные не подпускают к себе хозяев. Испытывают боль, например, и впадают из-за этого в агрессию. Элементарно не позволяют себя лечить. Амулет представляет собой что-то вроде лассо. На шею животного набрасывается петля, и через некоторое время беснующийся бык с налитыми кровью глазами, образно говоря, превращается в ластящегося котёнка. Как именно это работает, не скажу, я не физиолог. Суть та, что в один прекрасный день некая мерзейшая личность смекнула, что амулет можно применять и к людям.

Я присвистнул:

— Рабство?

— Именно. В первую очередь, разумеется, оказание сексуальных услуг. Но и некоторые хозяева подпольных предприятий тоже не брезгуют пользоваться. Дабы избежать агрессии со стороны строптивых работников. К слову, хотел бы я знать, каким образом узнала о существовании подобного амулета милейшая Клавдия Тимофеевна…

— Милейшая Клавдия Тимофеевна живёт и работает в Чёрном городе, — резко ответил я. — Она лечит простых людей — в числе прочего, от результатов применения к ним всякой магической дряни. Полагаю, Клавдии Тимофеевне известно о существовании ещё и не такого дерьма.

— Да, пожалуй, — ничуть не обидевшись, согласился Витман. Спокойно продолжил: — Амулет, разумеется, строжайше запрещён к применению в отношении людей…

— Разумеется, — хмыкнул я. — Кто бы сомневался. Скажите, Эрнест Михайлович. А куда у вас вообще полиция смотрит?

— Что значит — у вас? — оскорбился Витман. — Лично я заведую другой структурой! Тайная канцелярия — это тайная канцелярия. Магическая уголовщина — не наше направление, уж простите.

— Значит, теснее надо работать со смежными подразделениями, — проворчал я. — Бардака будет меньше… Ладно. Пока у нас на повестке дня другой вопрос. Как убедить Его величество надеть на шею своего сына амулет, предназначенный для укрощения бешеных жеребцов и строптивых проституток?

— Прости… Простите, что вы сказали?

Мы с Витманом так увлеклись предметом разговора, что пробуждения цесаревича не заметили. Проснувшийся Борис взирал на нас с заднего сиденья авто с неподдельным интересом. Сложно сказать, как давно уже прислушивался к беседе.

Он сел, увидел в зеркале заднего вида своё отражение и попытался пригладить всклокоченные после сна волосы.

Переспросил:

— Что-что там планирует Его величество надеть на своего сына?

* * *

На время нашей беседы с императором цесаревича препроводили в его собственные покои. Разговор предстоял тяжёлый.

— Сколько, говорите, народу пострадало? — Император хмуро выслушал мой доклад.

— Трое магов, помимо меня самого, — ответил я. — Все — из моего отряда. Господа Пущин, Долинский и Батюшкин. Охранники Его высочества. Ну и так, по мелочи. Гости, прислуга…

— Имущество, — напомнил Витман. — Ваш дом в Барятино, насколько я понимаю, снова придётся восстанавливать.

— И имущество, — кивнул я. — Но, Ваше Величество, главная беда не в этом. Беда в том, что прорывы будут повторяться. Мы, как вы знаете, и сами предполагали, что такое может быть, заранее готовились к плохому варианту. А сегодня Юнг, внезапно материализовавшись посредством астральной проекции Его высочества, подтвердил наши самые худшие опасения.

— Да. Я понял.

Мы с Витманом сидели в кабинете императора — в креслах для посетителей, стоящих вдоль стен. Сам император садиться не стал. Он ходил по кабинету, от стола к двери и обратно. Сейчас остановился и повернулся к Витману.

— Напомните, Эрнест Михайлович, об амулете какого рода идёт речь.

Витман напомнил. Рассказал то же, что и мне — постаравшись максимально смягчить формулировки. Но, увы — император был не из тех людей, чью бдительность можно притупить красивыми словами.

— Люди, которые носили этот ваш ошейник смирения, — оборвал Витмана он. — Амулет оказывал влияние на их психику? После того, как этих людей избавляли от ошейников, что-то менялось?

— Серьёзные исследования не проводились, — признался Витман. — Надеть подобный ошейник на мага, разумеется, рука не поднялась бы ни у кого. А простые люди — это простые люди, расследованием подобных преступлений занималась уголовная полиция. Но я, разумеется, поднял всю имеющуюся статистику, — Витман показал увесистую кожаную папку, которую держал в руках. — С полной уверенностью можно сказать одно: воздействие амулета на психику подчиняемого объекта напрямую зависит от самого объекта.

— То есть? — нахмурился император. — О чём вы говорите?

— Я имею в виду способность объекта к сопротивлению. Видите ли, Ваше величество, ошейники надевали на самых разных людей. Они носили их на протяжении разного времени, принадлежали к разному полу и обладали разной конституцией. Грубо говоря, ошейники носили как хрупкие пятнадцатилетние девушки, так и кряжистые шестидесятилетние мужики…

— Пятнадцатилетние? — переспросил император.

Лицо его потемнело. Мне показалось, что комната начала наполняться гневом.

— Это были единичные случаи, Ваше величество, — поспешил заверить Витман. — Виновные, разумеется, строго наказаны.

— Вы начали говорить о способности объекта к сопротивлению, — поспешил вмешаться я.

— Да-да, — кивнул Витман. — Так вот: после того, как пострадавших освобождали от ошейников, они вели себя по-разному. Некоторые из них — так, будто ничего не случилось.

— А некоторые? — буравя Витмана тяжёлым взглядом, спросил император.

— Некоторые… скажем так, частично утрачивали контроль над своим поведением.

— И в чём это выражалось?

— В снижении способности к принятию решений, — признался Витман. — Для того, чтобы определиться с чем-то, этим людям требовалась помощь со стороны.

— Иными словами, они сидели и ждали, пока кто-то другой решит за них, что им делать, — хмуро подытожил император. — Не нужно меня беречь, Эрнест Михайлович. Я не кисейная барышня. Говорите, как есть.

— Да, — кивнул Витман. — Всё верно. Они ждали.

— Прекрасное качество для будущего главы государства, — горько пробормотал император. — Подчиняться чужим решениям… И каков процент таких случаев по отношению к общему количеству?

Витман отвёл глаза.

— Говорите, — потребовал император.

— Их примерно половина.

— То есть, каждый второй?

— Примерно, — повторил Витман. — Но! Ваше величество, — Витман вскочил с кресла. — Была ведь и другая половина! Люди, на психику которых ошейник никак не повлиял. Я, конечно, не специалист, но этот вопрос изучил досконально. И вот к какому выводу пришёл: всё зависит от человека. Причем, не от его возраста, пола или состояния здоровья, а исключительно от личных качеств

— Поясните, — потребовал император.

— Охотно. В ходе одной операции полицией был накрыт опийный притон — где, в числе прочих, посетителям оказывали услуги сексуального характера. Одна из девушек оказалась совсем юной, едва ли шестнадцати лет. Происходила она из приличной, хотя и не самой богатой семьи, посещала гимназию и после её окончания мечтала поступить на высшие женские курсы. Но, на свою беду, была хороша собой, и девушку попросту украли. Едва ли не из-под носа у собственной мамаши: во время ярмарки заманили в шатёр к гадалке, чем-то опоили, а дальше — дело техники. Собственно, родители этой девушки и настояли на проведении активных розыскных мероприятий. Искали злодеев долго, больше года — девушка была родом из Тульской губернии, а отыскалась в Петербурге. Однако не буду утомлять вас подробностями. Скажу лишь, что психика этой девушки совершенно не пострадала. Как только полицейские сняли с неё ошейник, она набросилась на своего хозяина с кулаками, насилу оттащили.

— Зря, — заметил я.

— Что? — удивился Витман.

— Оттаскивали зря.

— По-человечески — полностью с вами согласен, капитан. Но это не имеет отношения к текущему вопросу. Важно то, что юная девушка, проведя в ошейнике смирения более года, полностью сохранила собственные желания и способность к принятию решений. И таких случаев — половина. Из чего я для себя сделал вывод, что способность сопротивляться воздействию амулета полностью зависит от личных качеств человека.

— Борис Александрович долгие годы провёл в постели, — обронил император. — По сути, всё, что он делал на протяжении этих лет — выполнял указания врачей.

— А ещё — пачками глотал книги, — вмешался я. — И мечтал о том дне, когда сможет встать на ноги. Когда заживёт наконец полной жизнью — той, которой жили герои на страницах книг. Хотя, разумеется, никому и никогда об этом не говорил.

— Не говорил, — подтвердил император. — Ни мне, ни Её величеству. А вам, выходит — признался? — в вопросе мне послышались нотки родительской ревности.

Я покачал головой:

— Нет, конечно же. О таких вещах не рассказывают. Но поступки великого князя говорят сами за себя. Когда я предложил Борису Александровичу бежать из дворца, чтобы вычислить злоумышленника — он согласился, не раздумывая. Хотя я честно рассказал ему обо всех возможных рисках. И даже немного преувеличил.

Я вспомнил, как Анна впервые проводила меня в покои великого князя. Как я поспешно — чтобы охрана у дверей не успела насторожиться из-за поставленной глушилки, — изложил ему свой план. И как Борис, едва успев понять, что именно я предлагаю, впился тонкими холодными пальцами в мою руку.

«Я согласен, Константин Александрович! — глядя на меня горящими глазами, выпалил он. — Что угодно — лишь бы выбраться из этого склепа!»

«Вы не дослушали, Ваше высочество. То, о чём я говорю, опасно прежде всего для вас. Я хочу, чтобы вы понимали: у меня ни в чём нет уверенности. Нет никаких гарантий, что всё пройдёт так, как задумано. А вы не здоровы, и…»

«Да плевать я хотел на гарантии! — Борис вцепился в меня ещё крепче. — Я не здоров, сколько себя помню. В последний год вовсе балансирую на краю могилы. Помереть днём раньше или днём позже — какая, в сущности, разница? Я — попробую, понимаете? Хотя бы попробую…»

— В моём предложении Борис Александрович увидел возможность, едва ли не впервые в жизни, распорядиться своей судьбой самостоятельно, — глядя на императора, закончил я. — И он с радостью ухватился за эту возможность. Ваш сын гораздо сильнее, чем вы привыкли думать, Ваше величество. У него было много времени на то, чтобы повзрослеть.

— У Бориса уже третий уровень владения магией, — сказал император. — Это серьёзный скачок.

Сложно сказать, чего в его голосе было больше: гордости за сына или тревоги.

— Был — третий, — вмешался я.

— Что, простите? — император посмотрел на меня удивленно.

— Когда вы измеряли магический уровень великого князя?

— Четыре дня назад.

— Рискну предположить, что в результате событий вчерашнего вечера уровень изменился.

— Хм-м… — император потёр рукой подбородок. — Что ж, это легко проверить.

Он щёлкнул пальцами. Через секунду дверь кабинета распахнулась, и на пороге образовался человек в белой рубашке, шёлковом коричневом жилете и нарукавниках. Он чем-то неуловимо напоминал покойного Вишневского — такой же длинный, нескладный и очевидно занудный — хотя не произнёс пока ни слова.

— Как себя чувствуют Его высочество? — спросил император.

— Состояние Его высочества — отличное, — вытянувшись в струнку, отрапортовал секретарь. — Вернувшись к себе, Его высочество приказали приготовить ванну, а после подать завтрак.

— Завтрак? — император посмотрел на напольные часы. — В шесть тридцать утра?

— Истинно так, Ваше величество, — секретарь поклонился. — Завтрак подали, однако кушать Его высочество не стали. Лакей, подававший блюда, доложил, что вместо того, чтобы принимать ванну, Его высочество разделись до пояса, отворили балконную дверь нараспашку, самоличноснесли все книги, что лежали на полу, в один угол, отодвинули к стене два стеллажа из палисандрового гарнитура и на образовавшемся пространстве занялись выполнением гимнастических упражнений. Относительно ванны и завтрака Его высочество сказали, что передумали. Сказали, что сперва им нужно закончить с более важными делами.

— Гимнастических упражнений? — озадаченно пробормотал император.

Секретарь поклонился:

— Его высочество изволили приседать и выполнять наклоны. В данный момент отжимаются от пола.

— Сколько? — спросил я.

— Прошу прощения? — не понял секретарь.

— Сколько раз он уже отжимается?

— На сей момент — не могу знать, — секретарь от расстройства покрылся красными пятнами. — Изволите обождать, я уточню?

— Да ладно, не надо, — отмахнулся я. — Не принципиально. Лучше спортивный костюм парню купите. Он ведь, небось, в пижаме скачет?

— Увы, — горько пробормотал секретарь. — В пижамных брюках и босиком. Серафима Ильинична, сиделка, заходила к Его высочеству, упрашивала одеться. Но Его высочество отказались.

— Ну и правильно сделал, — кивнул я. — В пижаме удобнее.

Глава 22 Небольшое хобби

— Но Его высочество рискуют простудиться… — попробовал было возразить секретарь.

— Вот поэтому я и говорю — купите парню спортивный костюм. Хотя и в пижаме простыть не должен, на улице тепло.

Секретарь вопросительно замер, глядя на императора. Мои слова ему определенно не нравились, но спорить со мной не посмел.

— Его высочеству придётся прервать свои занятия, — обронил император. — Прикажите Модесту Петровичу прямо сейчас измерить магический уровень Его высочества.

— Слушаю-с, — секретарь склонился в поклоне.

— А после этого распорядитесь подать Его высочеству спортивный костюм. И… — император повернулся ко мне. — Что ещё может понадобиться великому князю для занятий, Константин Александрович?

— Инструктор, — усмехнулся я. — Я показал кое-что, но это — начало, самые азы. А Его высочество, судя по всему, готов идти дальше. И было бы неплохо, если бы он делал это под присмотром сведущего человека.

— Подберите подходящие кандидатуры, — повернувшись к секретарю, приказал император. — Список — в тайную канцелярию, пусть проверят благонадежность. Окончательное утверждение кандидата — за мной.

— Слушаю-с, — кланяясь, повторил секретарь.

— Что вы сделали с моим сыном, господин Барятинский? — император, улыбнувшись, взглянул на меня. — Мог ли я предположить ещё месяц назад, что у Бориса Александровича достанет сил хотя бы на то, чтобы сдвинуть в угол книжки? А сегодня я приказываю подобрать ему костюм для спортивных занятий.

— Я не сделал ничего особенного, Ваше величество, — поклонился я. — Всего лишь помог вашему сыну стать тем, кем полагается быть в его возрасте.

— Его высочество регулярно поминают господина Барятинского, — доложил секретарь.

— Вот как? — император повернулся к нему. — И что же говорит великий князь?

— Ежели дословно… — секретарь откашлялся. — Мне, право, крайне неловко…

— Ничего, говорите, — мне уже тоже стало интересно. — Обещаю, что в обморок падать не буду.

— Я всего лишь повторю сегодняшние слова Его высочества…

— Да-да, мы поняли. Повторяйте.

— Чёрт бы тебя побрал, Костя, — с чувством доложил секретарь. — Как прекрасно я, оказывается, жил до знакомства с тобой! Лежал себе тихо, умирал. Все жалели, все охали. Никто не трогал. А теперь — встал, упал, отжался! Утром — контрастный душ, вечером — медитация. Сто потов сойдёт, и это я ещё до пробежек не добрался… Ну, ничего. Ты, конечно, старше на целых два года. Но меня тоже не пальцем делали!

Секретарь замолчал. На пару мгновений наступила мёртвая тишина.

А потом эту тишину разорвал звук аплодисментов.

— Браво, Константин Александрович, — Витман со смехом раскланялся. — Вот уж не думал, что сумеете так порадовать. Право слово, вы просто прирожденный педагог! Преподавательской деятельностью не планируете заняться?

— Уже занимаюсь, — вспомнив свой отряд, проворчал я. — Вам-то, Эрнест Михайлович, хорошо веселиться! А я, по-вашему, как должен был развлекать великого князя — чтобы он от безделья в окно не вышел? Все книжки, что нашлись в моей комнате, Его высочество читал. Переместить его на постоянное место жительство в библиотеку я не мог…

— Да полно вам, Константин Александрович, — император улыбнулся. — Вы поставили моего сына на ноги. Пробудили в нём дух спортивного азарта, жажду жизни! Это дорогого стоит. А сквернословие — не самый страшный грех. Тем более, наедине с собой… Вы можете идти, — император повернулся к секретарю.

Тот поклонился и выскользнул за дверь.

Через пять минут вернулся и доложил, что у Его высочества — четвёртый магический уровень.

— Модест Петрович сказали, уверенный четвёртый, — добавил секретарь. — Ближе к пятому. Ежели надобно, Модест Петрович готовы лично…

Император отрицательно покачал головой и взмахом руки отпустил секретаря.

Повернулся ко мне.

— Вы оказались правы, Константин Александрович.

Я развёл руками:

— Этого следовало ожидать. Под воздействием той силы, которая рвётся наружу, энергетические каналы великого князя расширяются. Он и сам становится сильнее.

— Становится сильнее, — задумчиво повторил император.

— Мы, разумеется, ни на чём не можем настаивать, Ваше величество, — мягко и вкрадчиво проговорил Витман. — Но, по моему мнению, растущая сила великого князя — лишняя гарантия того, что в сложной ситуации он останется хозяином собственного разума. Ведь Его высочество становится сильнее не только физически, верно? И, коль уж простая мещанка сумела сохранить здравый рассудок…

— Довольно, — обронил император. — Как скоро вам понадобится этот амулет?

— Сложно сказать, — пробормотал Витман. — Чем быстрее, тем лучше. Если позволите, Ваше величество, я могу навести справки, и раздобыть самое действенное, что только…

— Не позволю, — отрезал император. — Повторяю вопрос: сколько у нас времени?

— Думаю, что минимум две недели, — сказал я.

Император повернулся ко мне.

— Почему вы так думаете?

— Потому, что между прошлым прорывом и нынешним прошло почти три недели. А значит, Тьме тоже требуется некоторое время — на то, чтобы накопить сил. Ну и не будем забывать, что Юнг от меня сегодня изрядно ог… получил по башке. В общем, я думаю, что раньше, чем через две недели нового прорыва можно не ждать.

— Неделя, — сказал император.

— Ваше величество? — поднял бровь Витман.

— Самое позднее, через неделю у вас будет амулет.

* * *

— Куда вы сейчас, Константин Александрович? В Барятино?

Аудиенция у императора закончилась. Мы с Витманом шли длинными дворцовыми коридорами к лестнице.

— Да. Надо оценить масштаб разрушений. И отдохнуть хоть немного.

— Газетчиков от Барятино отгонят, об этом не беспокойтесь. Мои люди уже на месте.

— Благодарю, — кивнул я. — Скажите, Эрнест Михайлович. Где Его величество собирается взять амулет, о котором мы говорили?

— А сами не догадываетесь? — Витман шевельнул ладонью, ставя глушилку.

— Да есть одно предположение, — я вспомнил подаренную мне чёрную жемчужину. — Вы как-то упоминали лабораторию, принадлежащую императорской семье…

— Тепло, — улыбнулся Витман.

— Амулет изготовят там?

— ИзготовИт, — поправил Витман. — Создание амулетов — небольшое хобби Его императорского величества. Есть все основания полагать, что он займётся производством лично.

— Вот как, — кивнул я. — Ну что ж, логично. Кому ещё можно доверить безопасность собственного сына, если не себе.

— Это, разумеется…

— Да-да, я понял. Небольшое хобби Его величества — большая государственная тайна.

Витман кивнул.

— Ещё вопросы?

— Только один.

— Слушаю.

— История с юной девушкой-мещанкой — выдумка?

— От первого до последнего слова. — Витман взглянул на меня с уважением. — Могу узнать, как вы догадались?

— Слишком уж гладко звучала. Такие истории хорошо смотрятся в воскресных журналах, но не в реальности. А ещё она слишком хорошо подтверждала вашу так называемую теорию… На самом деле — каков процент людей, которые после ношения амулета сумели сохранить дееспособность?

— Едва ли один человек на десять, — буркнул Витман.

— Если Его величество узнает об этом…

Витман поморщился:

— Не сносить мне головы, разумеется. Полагаете, что сумели удивить?

— Полагаю, что подобных эпизодов в вашей жизни было немало.

— Осуждаете? — покосился Витман.

— Если бы осуждал, во время аудиенции молчать не стал бы. — Я протянул ему руку. — Вы смелый человек, Эрнест Михайлович.

— Служу Отечеству, — пожимая мою ладонь, проворчал Витман. — Я, разумеется, прекрасно понимаю, какой это риск для великого князя. Но также отчётливо понимаю, что мы столкнулись с ситуацией, когда рисковать придётся очень многими людьми — независимо от чинов и званий. Это будет постоянный, ежедневный риск. А в результате мы либо победим…

— Мы победим, — оборвал я. — Всё.

— О, — Витман улыбнулся. — Да вы, оказывается, суеверны, капитан Чейн!

— Никогда этого не скрывал.

— Что ж, приятно встретить единомышленника. Хотя неудивительно, конечно. Ремесло у нас опасное. Тут и по дереву стучать начнёшь, и от чёрных кошек отплёвываться, и колесу молиться.

— Точно, — согласился я.

На этом мы с Витманом расстались.

* * *

Когда я приехал в Барятино, над въездной аллеей уже поднялось солнце, а на первом этаже особняка начали суетиться ремонтники.

Швейцар с поклоном передал мне записку. Заговорщически прошептал:

— От госпожи Алмазовой.

Я кивнул.

'Ваше указанiя выполнѣно, капитан.

Лѣйтѣнантъ Алмазова'.

Я улыбнулся. Пробормотал:

— Вот же язва.

— Чего изволите? — насторожился швейцар.

— Ничего. Отдыхай.

Я поднялся наверх.

Второй этаж от разрушений почти не пострадал. Кое-где вышибло балясины из перил, разбились две напольные вазы, украшавшие коридор, да со стен попадали фотографии в рамках. А так — ничего. Даже двери целы.

Я заглянул в комнату Нади. Спит, как младенец — обняв любимого с детства плюшевого тигра. А к деду и заглядывать не пришлось, храп я услышал ещё из-за двери.

Пошёл к себе. На диванчике, который остался здесь с тех пор, как я делил комнату с Его императорским высочеством, развалился Вова. Домой он не поехал — побоялся, видимо, оставлять Надю одну. Мало ли, кому тут ещё взбредёт в голову швыряться магией.

— Спасибо, что не в моей кровати, — глядя на Вову, проворчал я. Подумав, добавил: — И не в Надиной.

Хотя такое, в присутствии дома живого Григория Михайловича Барятинского, едва ли могло произойти.

Вырубился я, кажется, раньше, чем успел лечь.

* * *

Когда проснулся, понял, что проспал почти весь день — солнце уже перебралось на другую половину комнаты. Вовы на диванчике не оказалось.

Видимо, он пробудился раньше меня, да отправился домой подобру-поздорову. Резонно рассудил, что празднование именин закончилось, Наде ничто не угрожает, и, объективно, делать ему тут нечего.

Я потянулся. Встал и распахнул окно.

За окном пели птицы. Над аккуратно подстриженным газоном и пышно цветущими кустами роз порхали бабочки. Листья деревьев на аллее шевелил ветерок.

Благодать-то какая, господи! Как же приятно, когда ничего вокруг не гремит, не взрывается, не разлетается фонтанами щепок и стеклянных осколков. Когда никто не пытается тебя угробить сгустками первозданной Тьмы…

Может, устроить себе выходной? Позавтракать и пойти на пруд. Вот так, просто — забить на всё и отдыхать. Растянуться на тёплом песке и бездумно смотреть в безоблачное небо. Хотя бы раз в году — могу я позволить себе праздник?

— Костя… — в дверь тихонько постучали.

Голос Нади звучал так, что я сразу понял: нет. Не могу. Никаких праздников.

— Заходи, — не оборачиваясь, вздохнул я.

Дверь за спиной открылась и закрылась.

— Чем порадуешь? — я, опершись на подоконник, продолжал смотреть в окно.

— Костя, у нас проблема.

— Да ты что? — изумился я. — Не может быть.

— Дедушка уволил Китти, — всхлипнула Надя. — Она плачет.

* * *

— Я не изменю своего решения, — объявил дед — едва я успел войти к нему в кабинет.

— И тебе доброе утро, — буркнул я.

Плюхнулся в кресло. Дед демонстративно посмотрел на часы.

— Хорошенькое утро! Уже обед прошёл, скоро ужинать.

— Да что ты? — удивился я. — Надо же, я и не заметил. Всю ночь пил, гулял — день рождения праздновал.

Дед сердито засопел и отвёл глаза. Я щёлкнул пальцами, ставя глушилку.

— За что ты уволил Китти?

— Не думал, что есть необходимость это объяснять, — дед нахмурился.

— Увы. Придётся. Там, откуда я прибыл, у меня не было слуг. Я понятия не имею, по каким критериям их принимают на работу и за какие провинности увольняют.

— Эта… Эта… — дед долго подбирал слово, — вертихвостка позволила себе привлечь внимание великого князя! Она танцевала с ним!

— И что? — я пожал плечами. — Если бы я был служанкой, и меня пригласил на танец великий князь, я бы тоже решил, что от таких приглашений не отказываются.

— Но это… Это немыслимо! Она — горничная, а он — великий князь!

— То есть, ты считаешь, что со стороны Китти было бы разумнее оскорбить Его высочество отказом?

Дед подвис. Пробормотал:

— Нет, но… То есть, да… То есть, я вообще не это имел в виду! Я хотел сказать, что Китти не должна была…

— Что она там кому должна, второй вопрос.

Я поднялся с кресла, подошёл к столу деда. Оперся о него ладонями.

— Приличия тут не при чём. И заботишься ты не о них. Ты просто испугался.

— Что-о⁈ — взревел дед.

Стены кабинеты заходили ходуном. Люстра под потолком закачалась.

— Ты — испугался, — сделав вид, что не оглох от рёва, повторил я. — Ты решил, что причина, которая заставила великого князя обратиться в монстра — Китти. И поспешил от неё избавиться. Даже не попытавшись ни в чём разобраться.

— Да в чём тут разбира…

— Дед! — рявкнул теперь уже я.

Ударил кулаком по столу. И понял вдруг, что комок непонятно чего, который держу в кулаке — то, что осталось от золоченной подставки для карандашей. Я, оказывается, схватил её со стола, со злости смял — и даже не заметил.

— Ну, ты же умный человек! Услышь меня наконец! Ты — аристократ, белый маг! — из-за дурацкого, ничем не подкрепленного подозрения выгоняешь горничную, которая служит нам… а сколько, кстати, лет Китти нам служит?

— С детства, — выдавил дед. — И мать её, покойница, и бабка нам служили. Отец истопником был, на прошлое Рождество умер.

— Вот, — кивнул я. — Получается, что Китти с самого детства живёт здесь, при нас. Если ты её выгонишь, она не просто потеряет работу. У неё вся жизнь пойдёт прахом — из-за того, что тебе что-то там почудилось.

— Китти — служанка, — буркнул дед.

— А ты — белый маг, — напомнил я. — Жемчужина-то — как? Не темнеет?

Дед насупленно молчал.

— Пойми ты, наконец.

Я присел на край стола. Комок, получившийся из металлической подставки, повертел в пальцах и бросил в корзину для бумаг.

— Тьма — это не только то, что рвётся в наш мир из цесаревича. Тьма — в поступках, которые ты совершаешь. А страх всегда был первопричиной Тьмы.

Дед понуро молчал.

— Надя скажет Китти, что ты передумал, — закончил я.

Встал и пошёл к двери. Обернувшись, сказал:

— Кстати. Существует вероятность, что Китти носит бастарда императорской крови. Вероятность, конечно, не очень большая, но я подумал, что тебе стоит об этом знать. Вдруг меня убьют, или ещё чего. Чтобы для тебя эта новость не стала неожиданностью.

Перегнул. Дед побледнел и схватился за сердце.

* * *

Мы с Надей отпаивали деда сердечными каплями ещё с полчаса. После чего он прилёг у себя в спальне, а я, наконец позавтракав, вышел в сад.

Шагал к пруду, когда услышал позади топот быстрых ног и шуршание платья.

— Ваше сиятельство, Константин Алексаныч!

Заплаканная Китти обогнала меня и повалилась в ноги.

— Спасибо вам, ваше сиятельство! Храни вас Господь!

Она попыталась ухватить мою руку. Целовать собралась, не иначе.

— Прекрати немедленно, — я взял девушку за плечи, заставил подняться с колен.

— Век за вас бога молить буду, — глядя мне в глаза, продолжала бормотать Китти. — И не чаяла, что заступитесь. С виду-то вы — ой, как суровы. А на деле… Вот, не зря вся прислуга говорит — святые угодники нам послали ваше сиятельство! Всем двором на вашу милость — не знаем, как и молиться! — она снова попыталась рухнуть на колени.

— Кому сказал — прекрати, — поморщился я. — И хватит уже плакать.

— Это я от радости, ваше сиятельство. — Китти отерла слёзы. — Рада, что не гневаетесь.

— Бегать за мной больше не будешь? — улыбнулся я.

— Не буду, богом клянусь! Разве что издали любоваться. — Китти покраснела. Спохватилась: — Вы, должно быть, на пруд шли? В купальню?

— На пруд, — кивнул я

— Вам, может, надобно чего?

— Надобно.

— Чего изволите? — Китти изобразила готовность достать для меня хоть звезду с неба.

— Принеси полотенце.

— Сию секунду-с, — Китти присела.

— И помолись, пожалуйста, о том, чтобы хотя бы до конца сегодняшнего дня меня никто не беспокоил.

Глава 23 Полевые испытания

То ли молитвы Китти дошли по адресу, то ли мироздание само решило на какое-то время оставить меня в покое, но ни в тот день, ни в последующие четыре не происходило ничего из ряда вон выходящего. На пятый день рано утром позвонил Витман.

— Константин Александрович, ваше присутствие требуется в императорском дворце.

— По тому вопросу, который мы обсуждали в прошлый раз?

— Именно.

— Принял. Выезжаю.

Через час я был во дворце. Ожидал, что меня проводят в кабинет императора, но человек в ливрее уверенно шагал в другом направлении. Когда я сориентировался и понял, куда мы идём, удивился. Человек в ливрее вёл меня в парадный зал — тот, где в прошлом году проходили поединки за место в Ближнем Кругу. Это был, если я правильно запомнил, самый большой зал во дворце. Проводив меня, человек в ливрее поклонился, пробормотал:

— Извольте ожидать-с, — и исчез.

Посреди зала уже стоял Витман. Я подошёл к нему, мы обменялись приветствиями.

— Почему — здесь? — спросил я.

Витман пожал плечами:

— Представления не имею. Удивлён не меньше вас. Но, пока мы ожидаем, рекомендую осмотреться. В прошлый раз, когда здесь проходили поединки, у вас, полагаю, не было на это времени. Хотя Большой зал, право же, стоит того, чтобы рассмотреть его во всех подробностях.

С этим было сложно не согласиться. Большой зал, как назвал его Витман, действительно впечатлял. Широкие арочные окна, в два яруса, от пола до потолка, выходили на обе стороны. Простенки между окнами занимали зеркала в позолоченных рамах. Солнечный свет, пронизывающий зал насквозь, отражался в зеркалах и начищенном паркете, сверкал на позолоте так, что хотелось зажмуриться. Всё вместе это создавало иллюзию огромного пространства — казалось, что торцевых стен у великолепного зала вовсе нет. Что он продолжается бесконечно.

Однако магии я не чувствовал. Спросил у Витмана:

— Иллюзия бесконечности — магический эффект?

Витман улыбнулся:

— Многие, подобно вам, думают так. Но — нет. То, что вы видите — творение рук человека. Который, к слову, даже не был магом. Талант настоящего художника способен творить и не такие чудеса.

— Мощный эффект, — признал я.

Мы с Витманом стояли посреди зала.

— Поднимите голову, — посоветовал он.

Я посмотрел вверх. И не удержался — присвистнул.

— Ого!

Потолок зала венчал огромный плафон, обрамленный белоснежными колоннами. Колонны были устремлены в пронзительно голубое, высокое небо. Казалось, что у зала вовсе нет потолка, и купол над нашими головами — открытый. Я не сразу понял, что и колонны, и небо на потолке нарисованы.

— Впечатляет? — улыбнулся Витман.

— Не то слово.

— И ведь тоже — никакой магии. Всего лишь — человеческий гений.

— Верю, — кивнул я.

С трудом заставил себя опустить голову. Паркет под ногами представлял собой отдельное произведение искусства…

— Постойте, — вспомнил вдруг я.

Поединок — проходивший год назад в этом самом зале. Удар Жоржа Юсупова. Я ставлю Щит. Техника срабатывает, но удар силён, и мои ноги скользят по мраморным плитам пола…

Мраморным плитам! Оказалось, что я прекрасно помню, как выглядел пол. В минуты высокой концентрированности тренированная память включалась и фиксировала все детали, даже самые незначительные.

— Год назад, во время поединка, пол в этом зале был выложен мраморными плитами, — сказал Витману я. — Квадратными, чёрно-белыми — наподобие шахматной доски.

Я обвёл глазами зал и уверенно продолжил:

— Зеркал в простенках не было. Окна были у же. Потолок — каюсь, не разглядывал, но уверен, что и он выглядел иначе.

— В очередной раз поражаюсь вашей наблюдательности, Константин Александрович, — с улыбкой сказал Витман. — Вы абсолютно правы. Во время проведения поединков этот зал выглядит по-другому.

— ВыглядИт? — переспросил я. И догадался. — Вот оно что! Изменения — это уже магия. Верно?

Витман кивнул:

— Совершенно верно. Во время проведения поединков Большой зал представляет собой что-то вроде локаций, в которые вы попадаете на Играх.

— А для чего его преобразуют в локацию?

— Для защиты от возможных повреждений, конечно же. Это великолепие, — Витман обвёл рукой зал, — создано почти триста лет назад. Защищать зал на время проведения поединков магией — дешевле и уж точно гораздо проще, чем восстанавливать творение великого зодчего после возможных разрушений. Плюс — удобство сражающихся. С помощью магии им создают идеальные условия.

— Да уж. — Я вспомнил, как скользил по идеально отшлифованному полу. — Удобно, ничего не скажешь…

— Эрнест Михайлович, Константин Александрович, — ни я, ни Витман появления в зале императора не заметили.

Вот, только что, секунду назад здесь не было никого, кроме нас. А сейчас к нам идут появившиеся неизвестно откуда император и великий князь Борис.

— Благодарим вас за ожидание, — сказал после взаимных приветствий император. — Вы готовы?

— Безусловно, — поклонился Витман.

Хотя я был абсолютно уверен — он, так же как и я, представления не имеет, к чему именно готовиться.

— В таком случае, прошу вас.

Император взял за руку Бориса. Другую руку протянул Витману. Борис подал свободную руку мне.

Вот оно что… Я взялся за ладонь цесаревича.

Мы стояли в самом центре зале, под плафоном, расписанным колоннами. И в момент, когда император открыл портал, мне показалось, что взмыли прямо в небо.

* * *

Если до сих пор я думал, что с портальными переходами уже хорошо знаком, то сейчас был вынужден признать, что нет. Таких переходов в моей жизни до сих пор не случалось.

Никакого дискомфорта, никакой жути и несущихся перед глазами сумасшедших искр. Нечто похожее я испытывал, когда управлял подаренным императором самолётом. Восторг, эйфория, ощущение собственного могущества… Правда, длилось это недолго. Мы все как будто бы взмыли вверх — а через мгновение стояли уже не в Большом зале дворца, а в совершенно другом помещении.

Лаборатория — вот, наверное, самое правильное слово для обозначения места, где мы оказались.

Длинные столы, уставленные лабораторной посудой и приборами. Колбы, реторты, штативы с пробирками, спиртовки и тигли для нагрева, вакуумный шкаф. Посреди помещения стояла конструкция из огнеупорного кирпича и металла, определённая мною как печь. На стене висела чёрная ученическая доска — подобие тех, на которых мы писали в академии. Доска была покрыта аккуратными меловыми строчками формул. В шкафах со стеклянными дверцами хранились реактивы, металлические слитки, порошки, пучки каких-то трав… Чего тут только не было.

Впрочем, присмотревшись внимательнее, я понял, чего не хватает. В лаборатории не было окон. И дверей тоже. То есть, получается, попасть сюда можно только через портал — который, вероятнее всего, не пропустит никого, кроме Его императорского величества… Идеально защищенное место.

Император подтвердил моё предположение.

— Добро пожаловать, господа, — проговорил он. — Здесь нам точно никто не помешает. Прошу сюда, — он подошёл к столу.

Мы увидели что-то вроде небольшого сейфа. Император поднёс к нему ладонь. По дверце пробежали магические искры. Раздался негромкий щелчок, и дверца распахнулась.

Император вынул из сейфа браслет. Из чернённого серебра, украшенный гербом и затейливыми узорами. Держа браслет на ладони, император повернулся к Борису.

— Ты помнишь, о чём мы говорили, мой мальчик?

— Помню, Ваше Величество, — Борис кивнул.

— Понимаю, насколько это непросто для тебя…

— А разве моё мнение когда-то для кого-то имело значение? — в словах Бориса я услышал настоящую, взрослую горечь. — Вы ведь всё уже решили. И если такого Ваше решение — как моего отца и императора моей страны, то, разумеется, я его приму.

— Нет, — вмешался я.

Ко мне повернулись все. Император, Витман, Борис — все вопросительно уставились. А я смотрел на Бориса.

— Ваше высочество. Я хочу, чтобы вы понимали: принятие вами этого решения не менее важно, чем его выполнение. А скорее всего, даже более важно. Вы не должны сейчас действовать, выполняя чьё-то распоряжение — пусть даже исходит оно от самого государя. Вы должны осознанно принять это действие. Иначе в нём не будет никакого смысла.

— Объяснитесь, Константин Александрович, — сдвинув брови, потребовал император.

— Думаю, не мне рассказывать вам о том, что такое Тьма, Ваше величество, — поклонился я. — Вы знакомы с Изначальной магией дольше, чем я живу на свете. Вам ли не знать, какую власть Тьма имеет над людьми? У меня даже близко нет таких глубоких познаний, как у вас. О многом я могу лишь догадываться. Но кое-что успел понять. Самое главное: для того, чтобы сопротивляться Тьме, нужно искренне этого желать. Я боюсь, что просто надеть на себя амулет, подчиняясь чьему-то распоряжению — не достаточно. Это решение великий князь должен принять сам. Он сам должен захотеть сопротивляться Тьме.

— Откуда ты это знаешь? — хмуро спросил Борис.

— Я не знаю доподлинно, — покачал головой я. — Это — всего лишь моё предположение. Интуиция, если хотите.

— Которая до сих пор ни разу вас не обманывала, — заметил Витман.

Я развёл руками:

— Для того, чтобы победить врага, его нужно понимать. Вот я и пытаюсь предсказать действия своего врага при каждом удобном случае.

— Что ж, звучит резонно, — медленно проговорил император. Повернулся к Борису. — Решение — за вами, Ваше высочество.

— Надо же. Всё-таки за мной, — криво усмехнулся Борис. — Кто бы мог подумать…

— Не кривляйся, — одёрнул я. — И не рассчитывай на то, что тебя запросто, по щелчку пальцев переведут в разряд взрослых. Свою самостоятельность нужно доказывать не словами, а поступками. Ты готов надеть браслет?

— Рабский ошейник? — лицо Бориса снова скривилось. — Конечно, готов! Почему нет?

— Не рабский ошейник, а амулет, который поможет сопротивляться Тьме, — резко сказал я. — Обозвать предмет можно как угодно. Главное — его суть. А суть амулета в том, чтобы помочь тебе стать сильнее.

Я призвал цепь. Она с готовностью обвила руку.

— Не самый распространенный вид оружия, верно? — я поднял руку с цепью, обращаясь к Борису. — И уж точно не самый зрелищный, мечи и шпаги выглядят куда эффектнее. Но последним, о чём я думал, когда выбирал оружие, была зрелищность. Мне нужен был результат. А каким образом я добьюсь этого результата — дело десятое. Ну и главное: неужели тебе понравилось выпадать из реальности? Терять контроль над собой — а очнувшись, видеть вокруг себя то, что натворил? Ты превратил в груду металлолома машину в мастерской у Вовы. Угробил собственного охранника. Едва не обратил в пепел меня и моих друзей. В моём доме в Барятино до сих пор возятся ремонтники…

— Это сделал не я! — взвился Борис. — Я ведь тебе говорил, я даже не помню, что происходит!

— Это сделал ты. Ты позволил Тьме одержать над собой верх.

Борис скрипнул зубами со злости. Я заметил встревоженный взгляд Витмана.

Опасения начальства можно было понять. Если великий князь сейчас, из-за моих слов, разгневается настолько, что Тьма попрёт из него раньше, чем наденет браслет — мало нам не покажется.

Но обошлось.

— То есть, ты уверен, что эта штука поможет? — Борис кивнул на браслет.

Я пожал плечами:

— Не наденешь — не узнаем. Впрочем, если ты боишься…

— Да ничего я не боюсь! Давайте, — и Борис решительно схватил браслет.

Надел на руку.

Запястье опоясали магические искры. На несколько секунд, не дольше. После чего они погасли, и браслет — по крайней мере, на вид, — превратился в самое обычное украшение.

Борис недоуменно поднял руку. Пробормотал:

— Я не чувствую, чтобы что-то изменилось…

— Ты и не должен ничего чувствовать, — сказал император. — Я ведь не просто так взялся за разработку лично. Когда я создавал эту вещицу, постарался сделать её максимально комфортной для тебя. До тех пор, пока Тьма тебя не беспокоит, ты ничего не будешь ощущать. Амулет отреагирует на изменение твоего настроения. И включится тогда, когда это будет необходимо.

«Или не включится, — мелькнуло у меня в голове. — Экспериментальная разработка, всё-таки — хоть и трудился над ней самый сильный маг Российской Империи. Изготовлен в единственном экземпляре, полевых испытаний не проходил…»

— Поединок, Ваше высочество? — предложил я. И поднял руку, обмотанную цепью.

— С тобой? — изумился Борис. — Да ты меня через минуту в порошок сотрёшь!

— То есть, трусишь, — хмыкнул я. — Понятно. Чего ещё от тебя ждать. Браслет-то надеть побоялся…

— Я не боялся! Я просто не знал, что со мной будет — когда надену эту штуку!

— Это и называется «трусость». Даже не узнав, что тебе грозит, ты поспешил отказаться.

— Что-о⁈ — в руках у Бориса появилась шпага.

Он бросился на меня. И первую атаку провёл, кстати, вполне сносно. По крайней мере, для пятнадцатилетнего пацана, который месяц назад помирал, а личное оружие едва успел вырастить.

Способный мальчишка, надо же… Но вслух я сказал не это.

— Очень долго думаешь, — вокруг шпаги Бориса, над гардой, обвилась моя цепь. — Взялся атаковать — атакуй! Не жди, пока я перейду в нападение.

Рывок. Шпага цесаревича зазвенела на каменном полу.

— Что это? — скривился я. — У тебя руки или сопли? На силовые упражнения вообще забил, что ли?

— Ничего я не забил! — Борис нагнулся, ловко подхватил шпагу с пола. — Я каждый день занимаюсь! У меня, если хочешь знать, даже личный тренер есть. Защищайся! — и он снова бросился на меня.

— Прекрасно, Ваше высочество, — без особого труда повторно выбив у него шпагу, похвалил я. — А вот это — просто прекрасно.

— Что именно? — Борис, потирая ушибленное запястье, посмотрел на шпагу.

В этот раз она отлетела на лабораторный стол. Сшибла гардой пару колб, аптекарские весы и опрокинула коробку с каким-то порошком — который, высыпаясь на пол, в полёте начал искриться. Красиво, словно фейерверк — синими и розовыми искрами. Я аж залюбовался.

Впрочем, продолжалось магическое шоу недолго. Стоило только искрам коснуться пола, как от каменной поверхности повалил густой дым. Запахло серой и ещё какой-то дрянью.

— Ваше величество? — Витман уже тащил откуда-то огнетушитель. Вскинул его наизготовку.

— Не нужно, — император покачал головой. Поднял ладонь.

Дым исчез, порошок перестал искрить. Его остатки собрались обратно в коробку, опрокинутые весы, горделиво качнув чашками, поднялись и выпрямились, а разбитые колбы снова стали целыми.

— Приношу свои извинения… — начал было я.

Император улыбнулся:

— Не стоит, Константин Александрович. Благодарю вас. Вы всё сделали правильно.

— Что он сделал? — изумился Борис.

— Если я правильно понимаю, господин Барятинский только что испытал ваше новое оружие в действии, Ваше высочество, — с поклоном пояснил Витман.

— Моё оружие? — переспросил Борис.

— Браслет, — пояснил Витман. — Это ведь, в некотором роде, тоже оружие. Защита от Тьмы. И надо сказать, что испытание прошло успешно. Хотя, разумеется, со стороны господина Барятинского это был крайне дерзкий поступок! — Витман укоризненно посмотрел на меня. — Вам следовало предупредить Его высочество о том, что вы собираетесь делать, капитан.

— В этом случае, боюсь, исчезло бы то, что в науке принято называть чистотой эксперимента, Эрнест Михайлович, — примирительно сказал император. — Если бы великий князь был готов к испытанию, боюсь, он повёл бы себя по-другому. Вы ведь этого опасались, Константин Александрович? Потому и действовали без предупреждения?

— Именно, — кивнул я.

— Исключительно разумное решение, — кивнул император. — Однако, господа, если мы закончили, прошу вас вернуться в зал. Эта локация рассчитана на присутствие одного человека. Ваше появление здесь — исключительный случай, мне не хотелось бы перегружать магический фон.

Мы встали посреди лаборатории и снова взялись за руки — так же, как в Большом зале.

Миг — и опять стоим на узорном паркете, под плафоном с колоннадой, а окна пронзают яркие лучи солнца.

Борис прохода через портал как будто вовсе не заметил. Он о чём-то сосредоточенно размышлял.

— То есть… — пробормотал Борис — обращаясь ко мне и будто продолжая уже начатый разговор. — То есть, сейчас, с поединком… это ты меня испытывал?

Я поклонился и повторил:

— Приношу свои извинения, Ваше высочество.

Борис нетерпеливо махнул рукой:

— Да нужны мне твои извинения! Я просто никак не возьму в толк, чего ты добивался?

— А ты подумай, — предложил я. — Вспомни, что ты испытывал обычно — когда понимал, что проигрываешь. Когда что-то вдруг шло не по-твоему. Не так, как хотелось бы тебе.

Борис задумался. Протянул:

— Во-от оно что… — И признал: — Знаешь, а ты ведь прав! Из-за выбитой шпаги я бы, пожалуй, расстроился.

— Расстроился? — фыркнул я. — Да тут Тьма уже изо всех щелей бы пёрла! Хотя потом, стоя над моим размазанным по полу трупом, ты, конечно, сказал бы: «Это не я! Я не при чём».

Борис расхохотался и протянул мне руку.

— Спасибо, Костя. Знаешь, вот с одной стороны — столько неприятных вещей, сколько наговорил мне за несколько дней ты, я не слышал за всю свою жизнь. А с другой стороны — от кого бы ещё я мог это услышать? Пообещай, что будешь иногда заглядывать ко мне. Не по делу, просто так. Я буду рад тебя видеть.

— Постараюсь, — кивнул я.

Окинул взглядом зал и помрачнел. Пообещал:

— Через месяц — уж точно загляну.

До поединка за место в Ближнем Кругу оставался месяц.

Глава 24 Ловушка

Стоя посреди зала, я призвал цепь, укоротил её так, чтобы использовать скорее для ударов, чем для захватов, и сказал:

— Ну, давайте.

Никто не шелохнулся. Ни Платон, ни члены моего супер-отряда Воинов Света. Они окружали меня, сжимая своё личное оружие — так, будто их заставляли меня казнить.

— Костя, а ты уверен? — спросила Полли, которая даже не призвала до сих пор стрелу. — А если мы тебе навредим?

— Это простой спарринг, — вздохнул я.

— Спарринг обычно проводится между двумя соперниками, — произнёс Андрей.

Они смотрели на меня и искренне не понимали, чего я от них хочу. Ну, все, кроме Кристины. Кристина-то отлично знала, что схватки один на один — это не самая частая ситуация в жизни. Собственно, вообще ситуация из ряда вон. Как правило, если тебя хотят убить или скрутить, то кидаться будут втроём-вчетвером как минимум.

Но в этом аристократическом мире всё было не так. Здесь, если на тебя нападают три-четыре человека, значит, случилось что-то невероятное. Ведь дворянину подобает выяснять все вопросы в поединке. А когда против тебя выступают несколько человек — видимо, что-то пошло не так. Ты где-то оступился, и тебя пришли арестовывать. В таком случае дворянин вовсе не должен оказывать сопротивления.

Разумеется, в Чёрном Городе могли налететь и толпой на одного, но… не на мага. Хорошо одетого и умеющего себя держать человека видно сразу. И такой человек, с высокой долей вероятности, окажется магом. Чёрным или белым — большой вопрос. Если чёрным — то нападающие запросто могут распрощаться с жизнью, а магу за это даже ничего не будет.

— Значит, сейчас мы проведём необычный спарринг, — миролюбиво сказал я.

— Я могу понять всё, — вмешался Платон. — Кроме участия госпожи Нарышкиной.

— Да, меня тоже это смущает, — закивала Полли.

— Что именно? — спросил я.

— Саблю или меч можно задержать в последний миг. Колющим оружием можно ударить плашмя или только наметить укол, — вновь заговорил Андрей. — А стрела тебя просто пронзит, и всё.

— Если в тренировочном бою меня пронзит стрела, значит, туда мне и дорога, — проворчал я.

— Ты думаешь только о себе! — внезапно прорвало Мишеля. — А Полли?

— А что Полли? — посмотрел я на него.

— Как ей жить, зная, что она убила тебя⁈

«С гордостью», — едва не ляпнул я.

Осторожно потряс головой и увидел, что там действительно что-то накрепко сбилось. Раз от разу уровень угрожающей мне опасности не понижался, а, напротив, возрастал. В результате я уже просто не воспринимал всерьёз угрозу расставания с жизнью. Когда играешь со смертью каждый день, смерть превращается в игру.

Хотя не стоит забывать, что это касается только меня. Остальные присутствующие в зале условно могут считаться нормальными людьми.

— Я не погибну, — пообещал я.

— Откуда тебе знать? — спросила Полли.

Очевидный ответ был: «Если бы я чисто физически мог вам проиграть, я бы сейчас здесь не стоял». Но обижать ребят не хотелось.

— Ходил вчера к прорицательнице, — солгал я.

И, судя по выражениям лиц, это был аргумент. Прорицателям в этом мире доверяли не на шутку.

— Ну… Если к прорицательнице, — Полли подняла лук, и на тетиве появилась стрела.

— На счёт три, — сказал я. — Приготовились! Полли, не попади в других! Про них прорицательница ничего не говорила… Все готовы? Раз, два, три!

На счёт «три» всё пришло в движение, и мой мозг моментально переключился в боевой режим, откинув лишнее. Только быстрый анализ ситуации и реакции. Причём, анализ вообще уходил куда-то в подсознание, не засоряя кристально чистый разум. Он выбрасывал туда лишь готовые решения — которые даже не формулировались, а просто переходили в действие.

Лишь одна блокировка, которую я выставил заранее, осложняла дело: нельзя никому навредить.

Цепь спасла меня от первых ударов. Я провёл её так, что она отбила все клинки. Затем, уйдя в наклон, я чиркнул цепью понизу, норовя подсечь Платона. Но мой учитель тоже умел учиться, и на эту уловку, которая повергла его год назад, не купился. Платон подпрыгнул, и цепь пролетела под ним.

Стрелу Полли я не увидел — почувствовал. И кинулся на пол. Очень вовремя. Ощутил затылком движение воздуха, а потом — удар в пол где-то поодаль.

Я вскочил, цепь обмоталась вокруг предплечья. Я взмахнул рукой, отбивая удар. Встретил взгляд широко расшитых глаз Анатоля.

Шаг вперёд, захват локтем за горло, удар под колено. Я буквально бросил Анатоля на пол, сам наклонившись — надо мной просвистел меч Кристины.

Разворот. Цепь слетает с руки и оплетает ноги Кристины. Рывок и одновременно — шаг в сторону. Кристина уже летела спиной на пол, а я этого даже не видел, только чувствовал.

С саблей Мишеля разминулся на сантиметр, она пролетела мимо моего уха. Оказавшись с ним лицом к лицу, ударил головой. Бросок вперёд! Я перелетел через упавшего Мишеля, пропустив над собой ещё одну стрелу.

Пора с этим заканчивать.

Я вышел на колено. Цепь соскользнула с ног Кристины и, удлиняясь, метнулась к Полли, обвилась вокруг лука. Рывок, и Полли обезоружена.

Андрей и Платон пошли на меня с двух сторон. Я отозвал цепь, рванулся к Андрею и, встав на руки, что есть силы ударил его ногами. Повалил на пол. Встал, оставив внизу шипящего от боли друга, и повернулся к двум оставшимся противникам.

Платон развернулся ко мне. Полли была временно нейтрализована — бежала за луком, который я отбросил в дальний край зала.

Платон поднял саблю. Я в ответ поднял руки, и цепь, разделившись надвое, легла в каждую ладонь. Судя по тому, как изменилось выражение лица Платона, он этого не ожидал. И времени на выработку стратегии я ему не оставил.

Я пошёл на Платона, создав с двух сторон от себя настоящий ураган. Потом просто начал двигать руками, направляя на учителя смертоносные плоскости. Платон отступил, затем попытался атаковать — но правая цепь вырвала саблю из его рук и отшвырнула, а левая в тот же миг обвилась вокруг горла.

Я переместился за спину Платона и просто толкнул учителя ладонью под колено. Он упал, а я… Я тоже упал. Опять ушёл перекатом в сторону, потому что почувствовал, что Полли начала стрелять.

И она, к слову, серьёзно вошла в азарт. Лупила стрелами, как пулемёт. Они вонзались в пол, в стены — но только не в меня.

Я вышел из переката, поднял руку. Простейший Щит — и стрелы разлетаются в стороны. Я побежал вперёд. Полли, пятясь, продолжала стрелять.

Вот последний выстрел. Больше она не успевает натянуть тетиву. Я рядом. Щит убран…

— Я сдаюсь, сдаюсь! — запищала Полли, сжавшись и закрыв голову руками.

Я отключил боевой режим, позволил кровиуспокоиться.

Кулак, обмотанный цепью, опустился. Цепь исчезла. Я выдохнул.

Полли посмотрела на меня сквозь ладони и, осознав, что опасность миновала, робко улыбнулась.

И тут послышались хлопки ладоней. Медленные, издевательские.

Я повернул голову и увидел неподалёку от входа нового персонажа. О котором за время каникул успел подзабыть.

Жорж Юсупов, собственной персоной. Парень, который физически не способен учиться и делать выводы. Сколько бы он ни огребал от меня — каждый раз принимает такую позу, будто всё было наоборот. Пожалуй, можно его даже поуважать за это. Слабым духом господина Юсупова младшего точно не назовёшь.

— Прекрасное избиение младенцев, господин Барятинский! — восхитился Жорж. — Моё чёрное сердце в полном восторге.

— Сердце, господин Юсупов, это мышца, которая качает кровь, — назидательно сказал я. — Оно не может испытывать восторг. Может только качать кровь, либо же перестать это делать.

Боевой режим отпускал небыстро. И пусть сейчас я только говорил, не действовал — но голос мой звучал жутковато даже для меня. Лицо Жоржа окаменело, и хлопать он перестал.

— И если ваше сердце, господин Юсупов, чёрного цвета, то у меня для вас плохие новости, — продолжил я. — Возможно, будет милосердно с моей стороны избавить вас от долгих мучений…

— Костя, — позвала Кристина.

Я досадливо дёрнул плечом. Ладно вам, блин! Шучу же… Наверное.

К Клавдии я в последнее время заезжал частенько, жемчужину приходилось чистить. Только вот моими же стараниями сложных случаев у Клавдии было мало, за прошедший год мы с ней оздоровили едва ли не весь Чёрный Город. А жемчужина чернела быстро.

Платон, когда я рассказал ему об этом, заметил, что это — влияние Тьмы, окутавшей мир. До какого-то момента Тьма питает всех чёрной магической энергией, это что-то вроде поджаривания пищи перед употреблением.

— Вы чего-то хотели, господин Юсупов? — спросил я.

— О, надолго я вас не отвлеку! Я пришёл, чтобы передать послание.

Жорж вытащил из кармана небольшой свиток, выглядевший так, будто его спёрли из реквизита исторического фильма, и протянул мне. Свиток был перевязан чёрной лентой.

— У вашего рода настолько плохо идут дела, что вам приходится подрабатывать почтальоном, господин Юсупов? — усмехнулся я, развязывая ленту.

Жорж побагровел.

— Вы, господин Барятинский, слишком легко переходите грань между шуткой и вызовом!

— Прошу меня простить. Я не имел в виду никакого оскорбления. Ей-богу, ещё одной дуэли с подставным болванчиком просто не переживу — сдохну от скуки.

Я развернул свиток и пробежал взглядом по написанным от руки строчкам. Посмотрел на Жоржа. Спросил:

— Это что — серьёзно?

— Учитывая все ваши подвиги, господин Барятинский, в обществе к вам относятся как к взрослому магу. Один только ваш магический уровень чего стоит, — Жорж расплылся в мерзкой ухмылке. — Что ж, настала вам пора узнать, что большая сила — это не только почести и дифирамбы! Это ещё и совершенно другой спрос.

— Что там? — спросила Полли, от любопытства едва удерживающаяся от того, чтобы сунуть в свиток нос.

— Господин Юсупов-старший будет моим соперником на поединке за место в Ближнем Кругу, — сворачивая послание, ответил я.

— Юсупов-старший⁈ — переспросил Платон, хромая ко мне. — Но это ведь… Это неслыханно!

— О, разумеется, — язвительным тоном отозвался Жорж. — Разумеется, неслыханно! Как, впрочем, и всё, что за этот год сделал господин Барятинский. Если угодно знать, этот вопрос обсуждался в Ближнем Кругу. Вызов сочли законным. И теперь вы, Константин Александрович, можете либо согласиться на поединок с моим отцом, либо…

— Либо? — спросил я.

Платон остановился рядом со мной, и я передал свиток ему. Руки учителя дрогнули, когда он развернул бумагу.

— Либо Михаил Алексеевич Барятинский может сразиться со мной, — закончил Жорж.

— Мишель⁈ — изумился я. — Да он совсем ещё пацан! Ему лет тринадцать, не больше!

Платон взглянул на меня с укоризной.

— Н-ну… — поправился я. — Ну, четырнадцать…

— Увы, — вздохнул Платон. — Если мне не изменяет память, буквально на днях Михаилу Алексеевичу исполнится шестнадцать лет.

— Память вам не изменяет, господин Хитров, — ухмыльнулся Жорж. — С этой стороны так же всё законно.

Я шевельнул губами, произнося беззвучное ругательство. То, что Мишель Барятинский худо-бедно научился махать саблей, ещё не сделало из него воина. И Жорж, который старше на два года и опытнее в разы, превратит такого соперника в фарш легко и непринужденно. Впрочем, до убийства, конечно, вряд ли дойдёт — не то мероприятие. Но место в Ближнем Кругу мы потеряем.

А значит, мне просто не оставили выбора. Что ж… Юсупов-старший сам принял такое решение. Зачем ему захотелось обделаться на глазах всего императорского двора — понятия не имею, но хозяин — барин.

— Не будем беспокоить Михаила Алексеевича из-за таких мелочей, — улыбнулся я, вновь заставив Жоржа побагроветь. — Я принимаю условия. Передайте вашему уважаемому отцу, господин Юсупов, что если он захочет взять с собой на поединок рыбок — я возражать не стану.

— Каких ещё рыбок⁈ — выпучил глаза Жорж.

Вряд ли папаша рассказал сыночку о том, как я чуть не убил его в бассейне с пираньями. Скорее всего, Жорж понятия не имеет, что я вообще бывал у них во дворце.

— Ваш уважаемый отец поймёт, обещаю, — кивнул я. — А теперь — не смею вас более задерживать. Выход — там, — я кивнул на дверь.

Жорж, пренебрежительно фыркнув, удалился.

А я повернулся к своим — которые давно уже поднялись на ноги и стояли у меня за спиной.

— Так, — сказал я. — Подведём итоги! Мишель. Твоя ошибка в том, что ты слишком полагаешься на оружие. А к нему следует относиться так же, как к любой другой части своего тела. Если не получилось достать противника саблей, бей кулаком. Запомни: в настоящей битве есть только победитель и покойник. И победитель — тот, кто использовал все доступные средства. Андрей! В этот раз ты меня жестоко разочаровал. Враг есть враг; не важно, стоит он на ногах или на руках. Я был абсолютно уязвим, ты мог убить меня одним движением. Полли — к тебе, в целом, претензий нет. Как лучник, ты действовала правильно, а как с белого мага большего я с тебя спросить вовсе не могу. Однако было бы неплохо, если бы, например, Кристина потренировала тебя в самообороне… Кристина — не похоже было, чтобы ты сейчас старалась. Не хочешь убивать — так будь добра хотя бы не погибнуть. Анатоль — та же претензия, что и к Мишелю. Запомните: это вам не дуэль! Платон… — тут я только вздохнул. — Кажется, это всё. Вопросов для обсуждения больше нет.

— Всё, — кивнул Платон. Но в его лице не было грусти. Наоборот — мой учитель улыбался. — Мне больше нечему вас учить, ваше сиятельство. А сам я уже слишком стар — для того, чтобы учиться у вас.

— Не списывай себя со счетов. — Я хлопнул его по плечу. — Мне ещё понадобится твоя мудрость.

— Быть может, прямо сейчас? — предложил Платон. — Если мы закончили тренировку? Не желаете прогуляться по парку, Константин Александрович?

Судя по тону и выражению лица Платона, разговор зрел серьёзный. Я коротко кивнул.

* * *

День сегодня выдался пасмурный, серый. По аллеям Царского села гулял тёплый, но назойливый ветер, намекая на то, что близится осень. А может быть, на то, что светлые деньки для этого мира закончились в принципе. Кто его знает, на что он там намекал…

Платон долго шагал молча, стараясь, по всей вероятности, уйти подальше от императорского дворца. Потом увлёкся, и остановились мы лишь возле фонтана «Девушка с кувшином». Я вздохнул: вспомнилось, как здесь на меня напал неизвестный в маске. Это был Рабиндранат, который очень хотел, чтобы я принял его за Жоржа.

— Мне это не нравится, — сказал Платон, глядя на скульптуру.

— Да я и сам не большой любитель бронзовых женщин, — сказал я.

— Я говорю серьёзно, ваше сиятельство. Этот вызов — нечто очень странное.

— Разверни мысль, — попросил я и отошёл к скамейке. Сел.

Платон уселся рядом со мной, выставил глушилку.

— Не воспринимайте услышанное, как грубую лесть, ваше сиятельство. Но, полагаю, Юсупов-старший точно знает, что вас ему не победить.

— Спасибо, — кивнул я.

Платон покосился на меня, однако комментировать не стал. Знал, что как бы я ни глумился — то, что нужно, восприму серьёзно.

— Однако, несмотря на это понимание, Юсупов собирается выйти против вас. Напомню, что это произойдёт при огромном количестве свидетелей из числа придворных. В присутствии самых могущественных аристократических родов Империи! Венедикт Георгиевич Юсупов — человек болезненно самовлюблённый, дорожащий своим положением в обществе как ничем другим, — прилюдно выйдет против вас, и будет вами побежден.

Я вспомнил, как после моей победы на прошлом испытании Венедикт Георгиевич отвесил сыну пощёчину при всём честном народе… Н-да, а Платон ведь прав. Юсупов-старший позора не терпит. В этом плане своему себялюбивому сыночку он даст сто очков вперёд.

— И что ты думаешь? — спросил я.

— Думаю, что это какая-то ловушка.

Глава 25 Раздача долгов

— Ловушка? — переспросил я. — На Испытании в Ближний Круг? Перед лицом императора? Брось, Платон. Со стороны Юсупова это — самоубийство.

Платон помолчал, пристально глядя на струйку воды, текущую из расколотого кувшина.

— Вы уже выбили Юсупова из Ближнего Круга, ваше сиятельство. И поставили его в крайне непростое положение. Он мог бы в этом году бросить вызов любому другому роду белых магов, входящему в Круг. Но тогда всем стало бы ясно, что Юсуповы признали Барятинских сильнее себя.

— Ну вот, видишь. Получается, что у него просто не было выхода, — пожал я плечами. — Либо опозориться с гарантией, либо — хоть какой-то шанс.

Платон покачал головой:

— Константин Александрович. Вы, кажется, не понимаете, о ком мы говорим. Венедикт Юсупов — не тот человек, который будет надеяться на «какой-то шанс». Он действует наверняка. В прошлом году вы были ничего не обещающим легкомысленным недорослем, и он спокойно выставил против вас своего сына — надеясь, что тот зарекомендует себя в глазах первых лиц государства. Однако произошло неожиданное. И в этом году Юсупов уже точно знает, чего ему ждать.

— Если он нарушит правила и убьёт меня, ему конец. И политически, и физически.

— Насчёт последнего — не уверен, — покачал головой Платон. — Всё-таки Юсупов — сильный маг, да и заслуги его и его рода достаточно велики. Император не станет его казнить. Скорее всего, дело обойдётся ссылкой. Но вы правы: для Юсупова и такой исход равносилен смерти.

— Тогда какие ещё варианты? — развёл я руками.

— Только один. Что если он готов к смерти?

Тут я прикусил язык и задумался. Вспомнилось, что рассказывала Кристина в тот день, когда раскрылись подробности родовой магии Полли. Платон, как оказалось, говорил сейчас о том же.

— Смерть Юсупова от рук врага с практически стопроцентной вероятностью означает смерть самого врага, — продолжил Платон. — Юсупов об этом, безусловно, знает. И может повести бой так, что вам ничего не останется, кроме как убить его.

— Не вижу смысла, — пробормотал я. — Ну ладно ещё, вся эта аристократическая словесная шелуха, которой я до сих пор не могу принять, хотя и понимаю. Если бы Юсупов победил — это бы имело смысл. Он бы отстоял честь своего рода. Но так… он ведь проиграет! И после его смерти все будут говорить: «Венедикт Юсупов проиграл молодому Константину Барятинскому». Даже если я погибну. В этом не будет его доблести…

— А если всем и каждому будет очевидно, что Юсупов подставился сам — лишь для того, чтобы устранить опасного соперника? — не сдавался Платон. — Тогда это будет свидетельствовать о невероятной силе его духа. Венедикт Юсупов станет иконой чёрных магов: человек, который не побоялся отдать жизнь ради достижения своих политических целей, ради возвращения в Ближний Круг.

— Н-да, — буркнул я. — А ведь похоже на правду…

— Рад, что вы задумались над ситуацией всерьёз, — кивнул Платон. — Теперь нужно решить, что нам с этим делать.

— У меня есть шансы пережить посмертный выброс энергии Юсупова?

— Теоретически, это возможно. Вы можете закрыться Щитом… Точно не Белым Зеркалом, с родовой магией оно не справится. Но — Щит, да и ваша собственная выносливость… В этом случае — да. Шансы есть.

— Но? — Я чувствовал по тону, что Платон чего-то не договаривает. — В чём подвох?

— Если всем будет очевидно, что Юсупов подставился, вы окажетесь убийцей героя в глазах всего императорского двора, ваше сиятельство. Юсупов вполне мог заложить на такой случай информационную бомбу, и множество газет разразится скандальными статьями. Ваша личная репутация и репутация вашего рода если и не будут уничтожены полностью, то очень серьёзно пошатнутся.

— Господи, как же меня достали эти танцы на льду… — Я откинулся на спинку скамьи, завёл руки за голову. — Репутация…

Чем больше я думал, тем всё более правдоподобным казался мне исход, о котором говорил Платон. Юсупова я основательно унизил тогда, в бассейне с рыбками. Благо, без свидетелей, но осадочек-то остался.

— Ну, значит, я не буду его убивать, — сказал я. — Вырублю. Этого хватит.

— Не мне вам рассказывать, капитан Чейн, что в бою бывают ситуации, когда либо убиваешь, либо умираешь, — жестко сказал Платон. — А уж если противник сам хочет умереть…

— Ну и что ты предлагаешь? — перебил я.

Платон как-то совсем нехарактерно для него пожевал губами. Огляделся и, наклонив голову, тихо сказал:

— Убийство.

— Но мы же только что…

— До поединка, — уточнил он. — Я предлагаю убрать Юсупова, пока он не ждёт нападения.

Я присвистнул:

— Прости, а ты точно белый маг?

— Всё в этом мире относительно, Константин Александрович, — грустно улыбнулся Платон. — И иногда дурной поступок — единственно правильный.

Я встал со скамьи, повернулся к Платону.

— Думать не смей об этом, ясно⁈

— Вы не можете запретить мне думать, ваше сиятельство.

— И делать тоже не смей!

— Делать — тоже не можете запретить. Я не ваш слуга, я — ваш учитель. И остаюсь в этой должности лишь по своему желанию. Точнее, оставался. До сего дня.

— Ты уходишь? — как-то растерялся я.

— Мне больше нечему вас учить. Хороший учитель отличается от плохого тем, что знает, когда уйти. Я бы предпочёл остаться вашим другом, но если это невозможно… Что ж, даже в таком случае я понимаю, что Российская Империя нуждается в вас, живом и здоровом, куда больше, чем во всём роде Юсуповых.

— Платон… — Я ушам не мог поверить. — Да ты сам-то себя слышишь⁈ Ты понимаешь, что происходит? Это ведь Тьма! Та самая Тьма, о которой мы говорили! Это она заставляет тебя…

— Помилосердствуйте, ваше сиятельство. — Платон тоже встал и одёрнул куртку. — Я умею отличать эмоции от доводов рассудка, поверьте. Мне уже давно не семнадцать лет.

Я пропустил подколку мимо ушей. Покачал головой.

— Платон. У меня сейчас такое ощущение, что именно тебе семнадцать лет! Если ты реально настроился на такое дело — зачем меня ввёл в курс? Чтобы я тебя отговаривал?

— Полагал, вы разделите мои мысли. Как… как тот, кто вы есть на самом деле.

— Тот, кто я есть на самом деле, убивал либо в рамках самозащиты, либо тогда, когда точно знал, что передо мной — конченая мразь, — отрезал я. — А Юсупов, при всём моём к нему неуважении, мразь не конченая. Он — часть магической и политической силы, на которой стоит баланс и Российская Империя. У Юсупова, каким бы он ни был, есть голова на плечах. И хочет он, в общем-то, того же, чего и мы, только по-своему. Это — во-первых. А во-вторых, всё то, о чём мы здесь говорили — это всего лишь наши предположения. Будь у меня — того, кто я есть, — подобные подозрения, я бы в первую очередь озаботился разведкой, а не покушением на убийство.

— На разведку у нас нет времени.

— И это, по-твоему, причина для убийства из-за угла⁈ Платон! Да очнись ты, наконец! — Я щёлкнул пальцами у него перед лицом. — Подумай хотя бы с точки зрения той же политики. Кем ты заменишь Юсупова в Ближнем Кругу? Ты соображаешь, сколько всего этот человек держит за яйца? И сколько всего просто рассыплется, когда его не станет? Скажу тебе по секрету: даже я этого не представляю. Но одно то, что Юсупов умудрялся получать доходы с патентов, находясь в Ближнем Кругу, говорит о многом. Чтобы убрать фигуру такого масштаба, нужно иметь железобетонную уверенность в том, что кто-то подхватит все нити и удержит хотя бы большинство из них! А это — работа. Агентурная и оперативная работа на долгие годы. Которая, кстати, ведётся и без нас с тобой. За Юсуповым давно следит Тайная канцелярия.

Платон смотрел на меня с грустным равнодушием. Дождавшись, пока я замолчу, он спросил:

— Вы таким образом пытаетесь оправдать собственный страх, Константин Александрович?

Я молчал секунд десять. Потом тихо сказал:

— Уходи. После этих слов — просто уходи.

Поклонившись, Платон развернулся и быстрым шагом направился к выходу из парка.

* * *

Телефон зазвонил в половине первого ночи. Я был готов: спал на диване, посреди развороченной гостиной в Барятино. После битвы с Тьмой Реконструкции почти ничего не поддалось, а на очередной полноценный ремонт у Нины, которая обзавелась теперь собственной семьёй, не хватало времени, а у деда — моральных сил. Поэтому он и Надя переехали в городской особняк.Работники, занимающиеся ремонтом, в отсутствие хозяйского контроля никуда не спешили, и предсказать, как скоро работы будут закончены, не взялась бы, пожалуй, даже Мурашиха.

Я же перебрался из академии обратно в Барятино. На царящую на первом этаже разруху мне было плевать, повидал в жизни и не такое. Зато телефон в кабинете деда был исправен, и здесь, в Барятино, я мог принимать личные звонки в любое время. Эх, полцарства за коммуникатор! Хотя бы самый простенький… Ладно, насчёт полцарства — это я пошутил. Но всё-таки без определённых благ цивилизации живётся ой как непросто.

— Барятинский, — сказал я, подняв трубку.

— Ваше сиятельство, вышел он! Такси подъехало к дому в двух кварталах, как вы и предупреждали, — прошелестел голос.

— Принял. Ведите осторожно! Меня подберёте там, где договорились.

— Слушаю-с. Работаем-с.

Положив трубку, я громко и душевно выругался. После чего вышел из дома и открыл гараж. Сонный привратник, оставшийся здесь только из-за меня, осоловело хлопал глазами, но вопросов не задавал. Открыл ворота, и я, включив фары, вылетел в ночь.

Так, как во время этой поездки, я не матерился очень давно. Можно сказать, отвёл душу за весь год аристократического существования.

Ну, Платон… А я-то надеялся, что он угомонится. Ведь сидел же спокойно, никуда не рыпался! И вот, в последнюю ночь перед поединком…

В городе я бросил машину и встал у дороги, чувствуя себя маньяком. Вскоре вдали завиднелся свет фар. Я низко наклонил голову и прислонился к столбу, изображая пьяного.

Но, к счастью, всё шло по плану, и машина оказалась правильной.

— Мир вам, бандиты, — сказал я, плюхнувшись на заднее сиденье рядом с Федотом.

— Всё-то вы обижаете законопослушных граждан, Константин Александрович, — пригорюнился Федот.

— Да ладно тебе, гражданин. Не обижайся… Как он едет?

— Петлять изволят. Мои ребятки следят, со всей осторожностью-с.

— Отлично. Едем.

До самого Юсуповского дворца мы, само собой, не доехали — так палиться Федот не стал бы даже ради меня. Да и мне тоже там мелькать было ни к чему, я и машину оставил как можно дальше.

Будь я поопытнее, мог бы попробовать переместиться порталом, но квалификации на это пока не хватало. Траекторию нужно было рассчитать так, чтобы портал открылся в воздухе, а не на голове у Платона, например. А как я мог такое рассчитать? Я ведь не различал линии вероятности, как Локонте. Так что порталировать пока умел только в пределах прямой видимости.

— Жди здесь, — приказал я Федоту, когда машина остановилась. — Полчаса. Потом — просто уезжай.

— Слушаюсь, — кротко ответил Федот и кивнул на будку телефона-автомата: — А ежели маршрут изменится?

По плану, если такси с Платоном вдруг кардинально изменит направление движения, один из архаровцев Федота должен будет позвонить на этот самый автомат и доложить. И это будет означать, что Платон одумался.

— Тогда то же самое, но разрешаю выдохнуть с облегчением.

И я быстро зашагал в сторону Юсуповского дворца. Пока шёл, не переставал мысленно материться последними словами. На себя, на Платона, на Юсупова… Вот куда я сейчас иду, а? Защищать Юсупова! Венедикта, мать его, Юсупова! Да если он сию секунду сдохнет от инфаркта, я даже глазом не моргну по этому поводу, плевать мне на него.

А вот на Платона — не плевать. Так же, как ему — на меня… Вот интересно: как так получается, что друзья, родственники и влюблённые постоянно создают друг другу проблемы? С врагами как-то проще, гадят себе и гадят в штатном режиме. А если вдруг поведут себя нештатно, сделают что-то хорошее — так этому только порадуешься…

Добрался я как раз вовремя, будто режиссёр-постановщик вывел меня на сцену в самый нужный миг. Увидел сияющий, залитый светом дворец Юсуповых, и тут же открылась небольшая калитка в ограде, расположенная на приличном расстоянии от въездных ворот. Не парадный выход, явно. Из калитки на освещённую тусклыми фонарями улицу скользнула завёрнутая в плащ фигура с огромным зонтом, который скорее походил на купол.

Ночь была промозглой, несмотря на лето. Ещё днём выл ветер, и небо было свинцово-серым, а сейчас ещё и дождь пробрызгивал.

Фигура в плаще постояла, будто смиряясь с мыслью, что нужно куда-то идти по такому неуюту, поёжилась и пошла.

Ну вот куда он, спрашивается, попёрся⁈ Пешком, посреди ночи…

Навстречу фигуре с зонтом из тени деревьев вышла вдруг вторая фигура. Платон. Мать твою, когда ж ты успел-то⁈

Мысль о том, что Платон срисовал слежку и перехитрил Федотовых соглядатаев, догнала меня уже на середине стремительного броска вперёд. Я бежал, наверное, с мировым рекордом. А действие там, впереди, напротив словно замедлилось.

Юсупов продолжал идти — на вид, вполне безмятежно, не позволяя себе даже задуматься о том, что ему может угрожать опасность. Платон двигался навстречу Юсупову, сунув руки в карманы кожаной куртки. Ни дать ни взять — работяга из Чёрного Города. И, что самое жуткое, он изменил лицо. Лицо человека, одетого в куртку Платона, было чужим, совершенно мне не знакомым. Как он это сделал, кто ему помог⁈

Но вот Юсупов остановился и как будто что-то сказал. Платон, не поднимая головы, достал из кармана правую руку. Я увидел, как сверкнуло лезвие.

Осталось мгновение. А мне нужна была целая секунда — для того, чтобы оттолкнуть Юсупова плечом. И этой секунды мне никто давать не собирался…

Вот, если и есть у человека что-то, способное двигаться быстрее света, то это — мысль. Я проанализировал все, имеющиеся у меня возможности даже не в единицу времени. Я просто сразу, мгновенно пришёл к осознанию, что у меня есть только один путь. И воспользовался им.

Портала я даже не заметил, просто влетел в него — вспыхнуло перед глазами что-то разноцветное. И тут же плечом врезался в Юсупова. Тот вскрикнул, смешно взмахнул руками и повалился на асфальт. А я перехватил руку Платона и попытался её заломить отработанным движением.

Но Платон быстро сориентировался. Как будто поддавшись, он резко прянул вперёд, ударив теперь уже меня плечом. Я отскочил на шаг назад и замер. Платон окинул меня тусклым взглядом.

— Вы, ваше сиятельство?

— А ты сомневался? — усмехнулся я.

— Надеялся.

— Что здесь происходит⁈ — послышался снизу голос Юсупова.

Немного не тот голос, который я ожидал услышать…

Я опустил взгляд и вскинул брови. Теперь, когда купол-зонт валялся поодаль, а капюшон плаща был откинут, стало видно, что это — никакой не Венедикт Юсупов. На мокром асфальте скорчился Илларион.

— Хороший вопрос, Константин Александрович. Что же здесь такое происходит⁈ — А вот теперь раздался правильный голос.

Перед нами, безупречный, в чёрном, как космические бездны, костюме, в цилиндре, белом галстуке и белых перчатках вырос Венедикт Юсупов.

— Раздача долгов, — сказал я спокойно.

— Что-о-о⁈ — повысил голос Венедикт.

— Я только что спас вашего брата от смерти, — кивнул я на неуклюже пытающегося подняться Иллариона. — Я, если помните, был вам должен — за Кронштадт. Теперь мы в расчёте.

Я буквально почувствовал, как Венедикт начинает закипать. Будто чайник на плите, про который все забыли.

— Какой кошмар, меня пытались убить⁈ — Илларион встал и уставился на нож, который Платон всё ещё сжимал в руке. — За что? Кто вы, что я вам сделал? Вы что, хотели меня ограбить⁈

Илларион был шокирован. Как и подобает аристократу, на которого напала какая-то чернь в самом центре города. У него даже возможность подобного в голове не укладывалась.

— Мне ведь в голову не пришло бы защищаться, это какое-то безумие… Господин… Господин Барятинский! — Илларион скрипнул зубами, и интонация его изменилась. — Что ж. Полагаю, я вынужден вас поблагодарить.

Я не обратил на Иллариона внимания. Он был пешкой, а король стоял передо мной.

— В расчёте, — обращаясь к Венедикту, повторил я.

Глава 26 Не человек

— Вот как, — прошипел Венедикт и сделал осторожный шаг ко мне. Понизил голос: — А если я сейчас сорву с твоего друга этот маскарад? Что если я выдвину обвинения?

В ответ я тоже сбавил тон и на всякий случай выставил глушилку:

— Валяйте. А я расскажу вашему брату, как вы подставили его под нож.

Юсупов сумел не дрогнуть голосом. Процедил:

— Бред. Зачем мне это?

— Вы бы убили Платона, и вам бы никто слова не сказал — месть за брата, состояние аффекта, — пояснил я. — А с трупа — какой спрос? Никакого. И можно свободно обвинять меня в том, что покушение делалось с моего ведома, а то и по моему указанию. Выступить с этим заявлением завтра, перед всем двором. Дискредитировать не только меня, но и весь род Барятинских. Насмешливо попросить, чтобы я показал жемчужину. И все ахнут — какая она чёрная для белого мага.

Наверное, будь у Венедикта чуть больше времени, он бы придумал, как сохранить хорошую мину при плохой игре. Но события произошли слишком быстро и неожиданно. Неожиданностью, как обычно, оказался я. И лицо Венедикта буквально перекосило от услышанного. Я попал в десятку.

— Ты… Да как ты… — прошипел он.

— Вы, — поправил я. — Не будем унижаться до площадной брани, господин Юсупов. Расходимся. Братцу наплетите чего-нибудь, вы это умеете. Как-то же заставили его выйти в ночь с вашим зонтом и в вашем плаще… Черномагическое убеждение? Впрочем, мне плевать, не рассказывайте. Уладьте дело со своей стороны, а я улажу со своей.

Секунд пять Юсупов молчал, сверля меня взглядом. Потом процедил сквозь зубы:

— Ну что ж… один-один, Константин Александрович. Вам повезло оказаться на шаг впереди.

— Не нужно путать везение с закономерностью, Венедикт Георгиевич, — хмыкнул я. — Я всегда буду на шаг впереди вас. Вспомните об этом, когда в следующий раз будете что-то сочинять против меня.

— Не забывайте, это ваш человек пришёл меня убить! Я лишь воспользовался ситуацией.

— Ух, какой у вас торжествующий тон. — Я прищурился. — А кстати, откуда вы вообще узнали, что Платон собирается вас убить? Мне, наверное, стоит в этом покопаться?.. Определить, сам ли он принял подобное решение? Знаете, если подумать — Платона ведь как подменили после того, как ваш сын доставил мне свиток с вызовом! Надо бы присмотреться к этому свитку. Отдать его в тайную канцелярию для проведения анализа…

Венедикт буквально позеленел.

— До встречи во дворце, Константин Александрович, — процедил он. — Постарайтесь выспаться.

— И вам желаю того же, — кивнул я. — Не хочу, чтобы результат поединка оспорили из-за того, что господин Юсупов был бледненьким и с красными глазками.

Взмахом руки я отменил глушилку и повернулся к Платону. Как раз вовремя повернулся — на дороге за его спиной появился автомобиль Федота.

— В машину, — тихо приказал я.

— Ваше сиятельство…

— Всё, что хочешь сказать, скажешь там.

Платон внимательно посмотрел мне в глаза, потом резким движением убрал нож в карман — видимо, внутри была прорезь, ведущая к ножнам — и зашагал в сторону автомобиля.

— Доброй ночи, господа, — раскланялся я с Юсуповыми. — Приятно было вас повидать.

Ни один из них не ответил. Венедикт стоял памятником собственному высокомерию, а Илларион уже вообще ничего не понимал и совершенно обалдело хлопал глазами.

Что ж, Веня — взрослый мальчик, как-нибудь решит вопрос. А я, как и обещал, разберусь с проблемой со своей стороны.

* * *

Федот переместился на переднее сиденье, я сел рядом с понурым Платоном. С него постепенно сползала маскировка.

— Куда прикажете? — тихо спросил Федот, чувствуя, что атмосфера в салоне напряжённая. На меняющееся на глазах лицо Платона он старался не смотреть.

Я подумал над вопросом. Пожал плечами.

— «Русалка» твоя далеко?

— За двадцать минут доберёмся-с.

— Отлично. Выпить там есть?

— Как не быть, ваше сиятельство! — ободрился Федот и толкнул в плечо водителя. Тот спохватился и завёл мотор.

Через полчаса мы с Платоном сидели в каюте федотовой яхты. Здесь было, тепло, уютно, пахло кофе и дорогими сигарами. Сам Федот, смекнувший, что предстоящий разговор — не для его ушей, скрылся в рубке. Я расплескал по бокалам коньяк.

— Давай, — поднял свой.

— У вас завтра поединок, Константин Александрович, — вяло попенял Платон.

— Сегодня, — поправил я. — Есть тонкая грань между нажраться накануне и немного принять перед.

— Есть, — подтвердил Платон и взял бокал. — Только вы сейчас — ни там, ни там.

— Ну, тогда — за неопределённость в жизни, добавляющую ей полутонов, — провозгласил я тост и немедленно выпил.

Платон последовал моему примеру. А поставив бокал на стол, опустил голову.

— Полегчало? — спросил я.

— Немного. Пытаюсь найти слова, чтобы принести извинения…

— Ни к чему. Насколько я понимаю, на тебя воздействовал Юсупов через свиток. Как — пока не знаю, но он почти подтвердил, что так и было.

— Свиток? — встрепенулся Платон. — Да, скорее всего… Но почему он воздействовал только на меня?

— Мог бы воздействовать на Полли, она его едва не схватила. Но я передал свиток в руки тебе, Полли его так и не коснулась. Задача Жоржа, насколько понимаю, состояла в том, чтобы увидеть, кто именно взял свиток, и донести об этом отцу. Именно поэтому свиток принёс Жорж, а не кто-то другой: Юсупов старший, видимо, мало кому доверяет.

Платон схватился руками за голову.

— Как ребёнка, — пробормотал он. — Провели как ребёнка! А ведь я умею распознавать ментальное воздействие. Я умею с ним бороться! Как же это так?

Я побарабанил пальцами по столу. Налил ещё коньяка. В этот раз — меньше. Хватит. Сейчас задача не напиваться, а привести в порядок голову.

— Юсупов сильнее тебя? Я имею в виду уровень.

Платон пожал плечами:

— Полагаю, да. Но не критично. Если бы я оставался чёрным магом — каким был изначально, — сейчас превосходил бы Юсупова.

— Но, даже если Юсупов сильнее. Его воздействие ты всё равно смог бы распознать?

— Конечно, ведь… — Платон осекся и внимательно посмотрел на меня. — Постойте. Вы хотите сказать, что заклинание на свиток наложил кто-то более могущественный, чем Юсупов?

Под «кем-то» можно было понимать лишь одного человека.

— Если бы хотел — так бы и сказал. Пока я лишь предполагаю, что такое возможно, — задумчиво произнёс я. Однако сердце уже начало стучать быстрее.

— Но если это так, — начал Платон, — то…

—…то у нас, вероятно, проблема посерьёзнее, чем мы предполагали. Хотя это не только проблема. Это ещё и праздник.

Я залпом выпил коньяк и поднялся.

— Всё, Платон. Хорошенького — понемножку. Едем. Тебе пора домой, а мне нужно повидаться с непосредственным начальством. Опять эти бездельники ничего не нашли — зато мне хвост Локонте упал прямо в руки… В буквальном смысле.

* * *

Витман этой ночью и не думал спать. У меня складывалось впечатление, что он в принципе никогда не спит.

— Слушаю вас внимательнейшим образом, любезный Константин Александрович, — сказал Витман, когда мы с ним уселись в кресла у него в кабинете.

Я молча бросил Витману свиток. Он поймал, внимательно рассмотрел. Развернул. Глаза быстро пробежали по строчкам.

— Хм-м…

— Что скажете? — спросил я.

— Боюсь, что этот документ не сообщает мне ничего нового. Вам назначен соперник на Испытании — Венедикт Юсупов. До поединка осталось… — Витман посмотрел на часы, — семь часов. А вы сидите тут, у меня в кабинете — очевидно усталый, да ещё и с флёром алкоголя. Поясните, что происходит?

— На этом свитке было какое-то заклятие, — сказал я. — Очень хитроумное. Оно не подействовало на Жоржа Юсупова, который принёс свиток, не подействовало на меня. Зато накинулось на Платона — сразу же, как только тот взял эту дрянь в руки. И сегодня ночью Платон пошёл убивать Венедикта Юсупова. Это была ловушка. Вместо себя Венедикт подставил Иллариона, своего брата, а сам планировал наблюдать. Если бы я не проследил за Платоном, последствия были бы катастрофическими. Для начала, погибли бы двое преподавателей Императорской академии. Одному из них, правда, туда бы и дорога, уж о нём я точно плакать не стану, но второй — мой друг. О том, что Платон служит нашему роду с незапамятных времён, не знает только ленивый. И меня, обвинив в подстрекательстве, не то что отстранили бы от участия в Испытании — но, возможно, вообще бросили бы в тюрьму. Несмотря на все мои заслуги перед Отечеством.

— Так-так-так! — Витман подался вперёд, жадно вглядываясь в свиток. — Заклинание, говорите?

— Да, что-то такое. Причём, накладывал это заклинание маг посильнее Юсупова. Иначе Платон почуял бы подвох. А так — он только этой ночью, не без моего участия, сообразил, что что-то не так.

— Платон Хитров, известный на весь Петербург параноик, не распознал ментальное воздействие… — Витман покачал головой. — Ого. И на старуху бывает проруха, что тут ещё скажешь.

— Навскидку я могу назвать только одного мага сильнее Юсупова, который спит и видит, как бы меня убрать, — развёл я руками. — У ваших людей получится что-то вытащить из свитка?

— Передам экспертам. — Витман бросил свиток на стол. — Будет небыстро, но будет. Значит, вы полагаете, они снюхались? Юсупов и Юнг?

— Не знаю, — поморщился я. — Что-то тут не складывается. Хотя… Если подумать, то я всю дорогу подозревал Юсупова в том, что Локонте — это он. Ну, то есть до тех пор, пока тот не показал, что гораздо сильнее. Юсупов недвусмысленно дал мне понять, что он очень заинтересован в перевесе чёрных магов, что это необходимо внешней политике Российской Империи. И что я — помеха. А то, что делал Юнг — изводил белых магов — вполне с этой целью резонировало.

— Но? — Витман внимательно смотрел на меня.

— Но! — Я взмахнул руками. — Юсупов — выдающаяся сволочь, но он говорил сугубо о политике. Каким бы гадом ни был, он понимает, что белые маги в целом важны. Про геноцид речи не шло. Истребление белых магов подорвёт основы государства, зачем это Юсупову?.. Не-е-ет! Юнг для него — такой же враг, как для нас с вами.

— Но? — настаивал Витман.

Я вздохнул:

— Да что вы со мной как со школяром, Эрнест Михайлович? Ждёте верного ответа? Ну, пожалуйста, вот вам ответ: Юнг мог подчинить себе сознание Юсупова и вертит им теперь, как марионеткой.

— Дальше, — потребовал Витман.

Я развёл руками:

— А дальше — всё. Юнг Заставил Юсупова бросить мне вызов и одновременно запудрил мозги Платону. Собственно, вместо Платона мог быть кто угодно из моего отряда. Раз — и меня бы убрали со сцены прямо перед поединком.

Витман задумчиво постучал подушечками пальцев по подлокотнику кресла.

— Два момента меня интересуют, капитан. Два момента, но — важнейших. И, боюсь, они друг с другом связаны.

— Ну, излагайте, — развёл я руками. — Зачем-то же мы тут собрались.

— Извольте-с. Итак, момент первый: Юнг пытается вас убрать через оригинальную хитроумную многоходовочку. Зачем? Его план уже рухнул, сценарий захвата Тьмой нашего мира уже изменился. Спрашивается, для чего ему сейчас вас убирать?

— Месть? — предположил я.

— По-вашему, Юнг похож на восемнадцатилетнюю девочку, начитавшуюся романтических историй? — фыркнул Витман. — Месть… Как будто у него нет дел поважнее. Мстить хорошо, когда все остальные проблемы решены.

— Ну да, признаюсь, мне тоже этот момент не совсем ясен, — признался я.

— Рискну предположить, что Юнг потерял ещё не всё. И он чувствует в вас опасность. Убрать вас для него — задача первостепенной важности.

— Лестно, — буркнул я, уже зная, куда Витман поведёт дальше.

И Витман не обманул ожиданий. Он встал с кресла, прошёлся туда-сюда, рассекая круглый кабинет строго пополам.

— Что подводит нас вновь к старому вопросу: что же в вас такого особенного, Константин Александрович? — Витман резко повернулся ко мне.

— Выдающаяся харизма, — вздохнул я. — Эрнест Михайлович, ну вы ведь знаете, что меня такими фокусами не пронять. Дальше?

— Дальше… — Витман с видимой неохотой отвлёкся от размышлений о тайнах моей личности. — Дальше у нас, боюсь, начинается самое интересное. Вы, полагаю, помните ваших друзей по кронштадтскому делу?

— Это московских-то? Помню. А что с ними?

Насколько я знал, в живых из «москвичей» оставалась одна Эльвира — да и та вряд ли жива до сих пор. Учитывая специфику магических блокировок Юнга и статистику допросов в Тайной канцелярии.

— Юнг накачал их магией. Да так изрядно, что у одного даже прорезался дар мага Пустоты. Причём, заметьте: это было не какое-то краткосрочное воздействие! Он действительно поднял уровни этих юнцов, изменил саму энергосистему.

Я терпеливо ждал. Витман ходил по кабинету.

Он делал длинные паузы между блоками информации — похоже было, что у него самого в голове всё только сейчас начинает оформляться в стройную схему.

— Все наши эксперты бились над этим вопросом несколько месяцев и в итоге — развели руками. Никто просто не знал, как можно так воздействовать на мага. В обычном человеке реально пробудить зачатки магических сил — как, например, сделали с вашим другом, Владимиром. Но тут — воздействие совершенно иного уровня. Такая инженерия никому не по плечу.

— И какой вывод? — поторопил я.

— Вывод? — остановился Витман. — А вывод напрашивается сам. Тот, кого мы знаем как Юнга — не человек.

* * *

Мы с Витманом смотрели в глаза друг другу около минуты.

— И что это значит? — спросил я.

— Вы услышали, — буркнул Витман. — Мы провели тщательное расследование, перекопали всю биографию Юнга. И что бы вы думали? Её нет!

— Биографии? — не понял я.

— Именно! Если отследить все её этапы, шаг за шагом, то получится, что в какой-то момент Юнг просто вполз в императорский дворец, аки змий в эдемский сад — и ни у кого не возникло никаких вопросов. До недавнего времени Юнг считался дальним родственником императрицы, но ответить на вопрос, кем именно ей приходится, Её величество так и не смогла. Юнг никогда не рождался! У него не было семьи, не было отца и матери. Ну или, по крайней мере, он очень тщательно зарыл все концы.

— Разведка? — предположил я.

— Настолько чисто сработать не может никакая разведка, — мотнул головой Витман. — Мы здесь тоже не лаптем щи хлебаем, знаете ли. Нет, политически Юнг ни с кем не связан, он преследовал исключительно собственные цели. Как и все придворные, проходил время от времени публичные замеры уровня магических сил… умудряясь при этом дурить аппарат, который невозможно обдурить. Тот выдавал средние, приемлемые значения. Одиннадцать-двенадцать… Тогда как на самом деле там, полагаю, не меньше тридцати.

— Чёрт знает что… — только и сказал я.

— А я меж тем только подобрался к самому интересному. — Витман наконец прекратил ходить по кабинету и встал напротив меня. — Если Юнг сумел настолько сильно поднять уровни трём молокососам, ничего из себя доселе не представлявшим — насколько же он может усилить Венедикта Юсупова, одного из могущественнейших чёрных магов Российской Империи?

Вот теперь холодок пробежал у меня по спине.

— Ловушки вам он устраивал и раньше, — хмуро продолжил Витман. — Вряд ли всерьёз рассчитывал, что вы попадётесь в эту, с Хитровым. Юнг не из тех, кто вставляет в двустволку только один патрон. Меньше чем через семь часов вы, Константин Александрович, столкнётесь один на один со своей смертью. И, боюсь, помочь вам не сможет уже никто. Что бы ни творилось там, у подножия императорского трона, это — поединок, и остановить его нельзя. Поэтому я бы советовал вам… — Витман помолчал. — Я бы, пожалуй, посоветовал выброситься из окна, но, учитывая специфику вашей родовой магии, лучше сломать ногу каким-нибудь другим способом. Если понадобится помощь, только скажите. У меня есть хороший опыт.

— Даже не сомневаюсь, — хмыкнул я. — Спасибо, воздержусь.

— Иными словами, вы собираетесь выйти на поединок?

— Именно это и собираюсь сделать.

— Уговоры, полагаю, бессмысленны?

— Я не заяц, чтобы бегать от волка.

— Если вы погибнете на Испытании, лучше не будет никому.

Я улыбнулся:

— Значит, мне придётся выжить.

— Вы представляете, что это будет за бойня?

— Прекрасно представляю.

Это вы, господин Витман,не представляете, что такое бойня…

— Учли ли вы в своих расчётах то, что вам, вероятнее всего, придётся убить Юсупова?

— Учёл.

— В таком случае позвольте поставить вас в известность относительно особенностей родовой…

— Сильнейший выброс энергии после смерти, — кивнул я. — Почти верная смерть для убившего. Знаю, Кристина мне рассказывала.

Витман рухнул в кресло и развёл руками:

— Что ж, если вы всё учли, мне остаётся только пожелать вам удачи.

Глава 27 Идеал

В этом году таких торжественных проводов, как в прошлом, не было. Съезд всего рода планировался, но некстати приключившаяся битва с Тьмой вынудила всё отменить. Барятино, стараниями цесаревича, для великосветского сборища не годилось, жил там один я. А городской особняк не успели подготовить к прибытию множества гостей.

Я был этим не сказать чтобы огорчён. Скорее, обрадован.

Остаток ночи я проспал, а утром, едва успел умыться и позавтракать, в Барятино прикатили Надя с Вовой.

— Вы — мой почётный эскорт? — спросил я, выйдя им навстречу.

— Именно, — подтвердила Надя. — С почётом доставим тебя во дворец. Дедушка и Нина с супругом подъедут сразу на место… О Боже, Костя! На что ты похож⁈

— На что?

— Тебе нужно привести в порядок причёску. Ты что, прямо одетым спал⁈ Кстати, об одежде. Нет, я понимаю, этот костюм — твоя визитная карточка, но не можешь же ты ехать в нём во дворец! Сегодня такой торжественный день!

— Сочувствую, сиятельство, — ухмыльнулся Вова. — Можешь представить, что пришлось пережить с утра мне?

Я мог. Выглядел Вова, как заправский аристократ. Полагаю, утро для него началось примерно в ту пору, когда я, наконец, уснул.

— Сдаюсь, колдуй, — поднял руки я.

Надя быстро привела в порядок мою причёску. И даже погладила рубашку —под моим изумлённым взглядом. Я до сих пор знать не знал, что Надя знает, что в доме есть гладильная доска.

— Матушка её научила, — проследив за моим обалделым взглядом, тихо сказал Вова.

— А стирать не научила? — так же тихо отозвался я.

— Нет пока. Но булки печь уже умеет.

— Это хорошо. Не пропадёшь.

— О чём это вы там шепчетесь? — подняла Надя грозный взгляд от гладильной доски.

— О пиве и футболе, о чём ещё, — пожал плечами я.

Надя в шутку замахнулась утюгом.

* * *

Ботинки, брюки и куртку я всё-таки надел свои. Из нового комплекта от Кардена. Я в своё время заказал несколько комплектов — на такой вот случай.

— Но Костя, фрак… — попыталась меня остановить Надя.

— Сестрёнка, мне драться со старшим Юсуповым. Ты можешь себе представить, что это такое?

— Не могу, — честно призналась сестра.

— Вот и не надо. Просто поверь на слово: то, что я иду не в спортивном костюме — с моей стороны уже существенная уступка требованиям этикета.

К этому моменту Вова и Надя смотрели на меня по-разному. Надя ощутимо волновалась, но всего лишь из-за того, что мы сейчас поедем во дворец, а это — всегда серьёзное испытание, на котором нельзя ударить в грязь лицом.

Вова же, который вырос в Чёрном городе, понимал, что когда ты начинаешь специально подбирать экипировку ради поединка — дело серьёзное.

— Перекурим, сиятельство? — предложил он.

— Нам пора! — всплеснула руками Надя.

Я бросил взгляд на часы. Те самые, отцовские, спасшие меня из катакомб. Битву с Тьмой они, как ни странно, пережили. Стекло немного треснуло, стрелки погнулись — но двигались исправно и даже точно.

— Пять минут у нас есть, — сказал я.

Надя уселась на диван, демонстративно надув губы и сложив руки на груди, а мы с Вовой вышли на улицу. На всякий случай удалились от крыльца. Вова протянул мне портсигар, я мотнул головой.

— Дыхалку бережёшь, — резюмировал Вова.

— Да.

— Насколько всё плохо?

— Плохо? — Я усмехнулся. — Да пока про «плохо» никто не говорит. «Серьёзно» — вот правильное слово. Ответ: всё очень серьёзно, Вова. Даже если я ошибаюсь — очень серьёзно.

— А если ты откажешься драться?

— Если откажусь — вместо меня выйдет зелёный пацан, который ничем не заслужил сдохнуть от руки щенка-Юсупова. Ну либо, как вариант, нашему роду придётся отказаться от притязаний на место в Ближнем кругу. Дед на это не пойдёт, само собой.

— Эх, не понимаю я вас, аристократов! — выдохнул Вова с клубами дыма. — ведь целый год у вас был! Денег — хоть одним местом ешь. Накупили бы золота, да спрятали где-нибудь получше. Чтоб, если вдруг чего, горя не знать.

Я усмехнулся и покачал головой:

— Не ты один такой умный, Вов. Я этот год тоже не дурака валял. Всё, что нужно, и всё, что можно, готово.

— Одобряю! — заулыбался Вова.

— Никто, кроме меня, об этом, конечно, не знает. Не у всех жемчужина такая поганая…

— Да что плохого в том, чтобы себя обезопасить? — недоумевал Вова.

— Смотря для кого. Для Федота Ефимовича Комарова, например — ничего плохого. Да даже для аристократического рода, который на место в Ближнем кругу не претендует — тоже, в общем-то, норма. А мы — это немного другое. Мы — те, кто входит в Ближний Круг, — стоим во главе Империи. Мы — образец, идеал. Должны являть собой пример беззаветного служения государственным интересам. Как это будет выглядеть, если выяснится, что Барятинские, белые маги, использовали служебное положение для того, чтобы устроиться с комфортом?

Вова пожал плечами.

— Да для кого — выглядеть-то? — спросил он. — Для простых людей, открою тебе тайну, вообще нет разницы между чёрными и белыми магами. Многие даже не знают, что маги — разные. Всем одно понятно: маг — значит, жируешь. А в Ближнем кругу, или в Дальнем, или вообще в Среднем Квадрате — такие сложности никого не колышут.

— Так и простые люди, знаешь ли, тоже никого не колышут, — вернул комплимент я. — А вот если такой компромат всплывёт в среде аристократов и дойдёт до императора…

Вова вдруг расхохотался:

— Так значит, дело-то всё в том, что репутация может пострадать? Ну, вот! А ты говоришь — пример, образец, идеал!

Я подождал, пока стихнет смех. И посмотрел Вове в глаза так, что он вмиг стал серьёзным.

— Репутация — это не пустое слово, Вов. В нашем мире на ней держится всё. Возможно, из Чёрного города этого не видно, но именно так обстоят дела. Честь. Достоинство. Репутация. Чёрные маги могут позволить себе уронить честь и достоинство, но сохранить репутацию. Белые маги могут потерять репутацию, но сберечь честь и достоинство. А те, кто входит в Ближний круг, должны уметь удержать всё сразу. Если мы, Барятинские, сейчас сдадим позиции, заменить нас будет некем. Да, белые маги становятся сильнее, но чёрные их всё ещё превосходят. И если они сейчас получат перевес…

Я вспомнил Тьму, окутавшую мир, которую видел в зеркалах. Вспомнил Концерны.

И покачал головой:

—…вот тогда ты можешь начинать называть Чёрный город — Белым. Потому что дальше в мир придёт настоящая Тьма.

* * *

В этот раз в Большом дворцовом зале обстановка была торжественнее, чем в прошлый. Ощущение это создавалось благодаря тому, что присутствовала вся императорская семья. Два трона — для правящей четы, и два пониже — для Анны и Бориса.

На руке великого князя я увидел браслет. Амулет смирения. Выполненный таким образом, чтобы никто не мог догадаться об истинном назначении украшения.

Лицо великого князя было отсутствующим — и теперь стало очень хорошо видно, насколько они с сестрой похожи. Сейчас, наверное, похожи даже характерами…

Я украдкой вздохнул. Дерьмовая ситуация, конечно. Подавление эмоций — фокус в духе Концернов, не думал, что мы здесь до такого дойдём. Но на войне все средства хороши. А в этой войне проигрывать нельзя.

Основную массу собравшихся составляли те же люди, что и год назад. Но были и исключения. Например, я заметил своих Воинов Света в полном составе — Мишель, Анатоль, Андрей, Полли и Кристина. Ребята стояли все вместе, отдельной небольшой группой. Их пригласили на церемонию лично, в качестве высочайшей чести. Особенно от этой чести обалдел Мишель. Бледный был, как будто вот-вот грохнется в обморок. Оно и понятно: оказаться в императорском дворце прежде, небось, даже не мечтал. Насыщенный год у парня выдался, что и говорить.

Ещё в толпе я заметил Витмана. Ну, тут удивляться нечему — аристократ, глава Тайной канцелярии. И не последний человек на государственной службе — не удивлюсь, если он тоже получил личное приглашение.

Ну и, разумеется, истинным украшением мероприятия был Вова. Держался он, к слову, гораздо лучше Мишеля. Во-первых, ему уже доводилось бывать во дворце, а во-вторых, вырос Вова в той среде, в которой умение быстро адаптироваться к любым условиям — залог выживания.

Стараниями Нади Вова действительно не выбивался из общей картины, вполне себе аристократичный аристократ. Некоторые поглядывали на него с любопытством, кто-то позволял себе перешептываться — но не более.

— Первый поединок! — провозгласил распорядитель мероприятия, и все приглушенные разговоры смолкли. — Заявить претензию на право находиться в Ближнем Кругу вызывается…

Вызывался князь Дашков.

Я помнил этого подонка с бородкой по прошлому разу. Помнил, как он унизил своего соперника — старика Воронцова. И, разумеется, не забыл нашего скоротечного поединка. В ходе которого Дашков вырубил сам себя.

Тогда император отдал одно из мест в Ближнем Кругу Воронцовым. Хотя я победил в двух поединках, один род не мог занимать два места. Суть была в том, чтобы места эти заняли именно белые маги.

За истекший год старик Воронцов, патриарх рода, скончался. Но зато к белым магам начала возвращаться сила, и теперь защищать место в Ближнем Кругу вышел парень лет двадцати, коротко стриженный, с предельно сосредоточенным лицом. Я был с ним шапочно знаком, по академии. Князь Юрий Николаевич Воронцов, если не ошибаюсь, перешёл на четвёртый курс.

— Мы можем позволить себе потерять лишь одно место, — сказал мне на ухо дед. — Сейчас у нас перевес. Хорошо, что перевес у нас, но не очень хорошо, что этот перевес есть.

— Сегодня я буду отвечать только за наш род, — ответил я.

Взваливать на себя кого-то сверх Юсупова мне уж точно не улыбалось.

— Большего я и не прошу.

— А что если я солью бой, чтобы вернуть в Ближний Круг баланс? Как тебе такое?

Судя по вытянувшемуся лицу деда, «такое» ему даже в голову не приходило, и в страшном сне не снилось.

— Костя… что ты такое говоришь⁈

— Да ничего, — пожал я плечами. — Просто пытаюсь понять, что для тебя важнее: баланс и процветание государства или место в Ближнем кругу для рода Барятинских.

— Никто не посмеет меня упрекнуть в том, что я принимал плохие или эгоистичные решения на своём посту! — У деда даже губы задрожали.

— Ты переводишь тему.

— Важно и то, и другое, Костя!

— Если сейчас все белые маги победят, то сильный перекос будет в сторону белых. И вот я выйду на бой. Какое решение я должен принять?

Ответа не последовало. А когда я обернулся, то увидел, как дед скрывается в толпе.

Усмехнулся. Ну да, вопрос непростой. И не белому магу на него отвечать. А тому, у кого в жемчужине в равных долях сосредоточены белое и чёрное. Тому, кто сидит на троне и внимательно следит за начинающимся поединком…

Дашков не блистал оригинальностью. Он так же, как и два предыдущих раза, призвал личное оружие — саблю — и с её помощью закрутил четыре чёрных вихря, которые разлетелись по залу и бросились с разных сторон на Воронцова.

И — кто бы мог подумать! — Воронцов этого ожидал. Он не стал призывать оружие. Бросился в атаку на один из вихрей и выставил руку перед собой.

Щит? Нет… Вихрь не разбился о невидимую преграду, он отразился от неё и полетел, наращивая скорость, к хозяину.

Дашков попятился. Ну что за дурак! Ведь в прошлый раз я ему показал, что его самого может поразить его же вихрь. И за целый год он не придумал защиты? Серьёзно⁈

Быстро перемещаясь, Воронцов добился того, чтобы вихри нападали на него по очереди и отразил их всех, одного за другим.

А Дашков тем временем уже скакал, как балерина по сцене, и в толпе начали раздаваться смешки.

Смех напугал Дашкова сильнее, чем собственные вихри. Он остановился и ударил ближайший призрачной саблей.

Вихрь моментально распался. Я вскинул брови. Дашков повторил это движение так, будто был моим зеркальным отражением. «Вот так вот просто?» — должно быть, одновременно подумали мы с ним.

Преисполнившись уверенности, Дашков бросился в атаку. Ну да, легко быть храбрым, когда чётко знаешь, как победить. Раз-два-три — и вихри рассыпались. Дашков расправил плечи, видимо, ожидая оваций.

Но оваций не последовало. А поединок продолжался: Воронцов смиренно стоял, ожидая атаки, как и подобает белому магу.

Дашков растерялся вновь. Вся его стратегия основывалась на молниеносной победе при помощи вихрей. А теперь, когда она оказалась несостоятельной, он понятия не имел, что делать. Воронцов показал превосходное владение Белым Зеркалом, так что бить его чёрной магией в лобовую — глупое занятие. А бить и отпрыгивать от отдачи — значит, снова вызвать смех.

Обдумав варианты, Дашков выдернул из ножен саблю.

Хм, чудно́. Я и в прошлый раз ещё заприметил: сабля в ножнах, плюс — личное оружие. Личное без «плоти». Зачем он так их разделил? Или просто дух его орудия не приемлет такой плоти, а нужная так и не встретилась? Сложно это всё…

Воронцов призвал своё личное оружие — им тоже оказалась сабля. Одно из самых распространённых, насколько я успел заметить.

Дашков бросился в атаку. Воронцов спокойно и решительно парировал удары, убрав левую руку за спину. Дашков раскраснелся. Он кидался, как дикий зверь на стенку клетки, но вновь и вновь отлетал назад.

— Достаточно! — прокатился по залу голос императора.

Оба бойца одновременно опустили оружие.

— Я хотел бы напомнить всем собравшимся, что поединок между белым и чёрным магом за право представлять свой род в Ближнем Кругу — это не дуэль, — прокатился по залу голос императора. — Победа присуждается исходя из того, насколько хорошо тот или иной кандидат использует свою магическую природу.

Император поднялся с трона и окинул взглядом зрителей, выдерживая эффектную паузу.

— Господин Дашков показал, чего стоит чёрный маг, возложивший надежды на одну единственную технику. Четвёртый раз подряд. Это — не то качество, которого мы ждём от политика! От чёрных магов мы ждём гибкости и умения быстро анализировать ситуацию. А господин Воронцов продемонстрировал сегодня лучшие качества белого мага: стойкость перед лицом опасности и нежелание причинять вред. Место в Ближнем кругу сохраняет за собой род Воронцовых.

Я только усмехнулся краешком рта. Хорошо им — Воронцовым и Дашковым. А вот мой поединок, боюсь, остановить не получится. Просто не получится. Даже у императора. Потому что ни Юсупов, ни я проигрывать не намерены.

Программу испытаний составлял человек, явно знавший толк в проведении шоу: нас с Юсуповым приберегли напоследок. А может быть, дело было всего лишь в том, что господин Юсупов опаздывал. Я всё время высматривал его среди собравшихся, но не видел. Хотя в прошлый раз они с Жоржем стояли в первом ряду.

А что если в этот раз Юсупов попросту не придёт? Причины могут быть разные. Например, Юнг перестарался. Перекачал Юсупова силой, и того разорвало, в том или ином смысле. Привело в некондиционное состояние. Или же они что-то не поделили. Юнг, конечно, спец в обработке сознания, но и Юсупов не лыком шит. При всём моём к нему отношении — человек он сильный и волевой, способный к сопротивлению.

Впрочем, причина могла быть и проще. Попал под лошадь — чем не вариант? Чёрт побери, почему бы и нет⁈ Как там Витман говорил? «И со старухой бывает порнуха»? Нет, как-то не так… Не важно. Главное — суть.

Я вдруг понял, что стою и, как малое дитя, пытаюсь выдумать себе сценарий безопасности… От этого понимания чуть не вырвало.

Я огляделся. Что-то тут не так… Не в моём характере так трястись. Можно было бы списать выверты сознания на Костю Барятинского, но и этот парень тоже трусом не был. Идиотом малолетним — да, трусом — нет.

Значит, это что-то пришло извне. А раз так…

Толпа раздалась, и я наконец увидел надменную физиономию Юсупова-старшего. Его отродье стояло рядом и нагло мне улыбалось. Уж не этот ли щенок создал такой накат⁈ А вот мы сейчас проверим.

Я вспомнил всё, что знал о борьбе с ментальным воздействием. Медленно и глубоко вдохнул — якобы беспрепятственно впуская в себя чужую волю. Жорж Юсупов заулыбался ещё мерзее. Он чувствовал, что я уступаю, но ему не хватало ума проанализировать ещё и выражение моего лица. Иначе он бы заподозрил подвох вовремя.

Мысленно прокатив по своему телу, начиная от ног, этакий энергетический мяч, я собрал на него всё воздействие и зашвырнул обратно — по направлению, которое указывал теперь уже отчётливо видимый шлейф.

Шар пролетел через зал, как комета, и врезался в Жоржа. Тот взвизгнул тоненьким голоском, взмахнул руками и повалился бы на пол, если бы не папа. Юсупов-старший подхватил свою кровиночку.

Глава 28 Последний поединок

Я, улыбаясь, наблюдал за Юсуповыми. Похоже, воздействие на меня было личной инициативой мелкого, отца он в известность не поставил. И тот теперь совершенно искренне недоумевал, что случилось с дражайшим сыночкой.

Толпа скрыла Юсуповых — появились желающие помочь. А я отвёл взгляд. За Жоржа я не переживал хотя бы потому, что это был Жорж. Да и не угрожало ему ничего. Он просто единым махом получил весь тот ужас, которым пытался давить на меня. Максимум — штаны намочил. Ну пусть попробует обвинить в этом меня. Мол, стоящий на другом конце зала Барятинский так меня напугал, что я описился. Хоть посмеёмся, а то больно уж пафосное мероприятие, все такие серьёзные…

Тем временем мероприятие сделалось ещё серьёзнее. Очередной поединок закончился победой чёрного мага, и тот получил место в Ближнем Кругу. Счёт сравнялся, баланс достигнут. И теперь мне уже точно нельзя было проигрывать.

Правила отбора в Ближний Круг были целиком завязаны на баланс. Так, в этом году император запретил белым магам претендовать на место. Только те маги, которые уже состояли в Кругу, могли защищать своё право.

Впрочем, если бы их всех победили чёрные — тогда, разумеется, программа вечера бы расширилась. Император, в целом, не был фанатом идеи доминирования тех или иных, он хотел баланса. А испытания нужны были лишь для того, чтобы дать возможность другим родам поучаствовать в политической жизни страны.

— И последний поединок этого дня, — объявил наконец распорядитель. — Князь Константин Александрович Барятинский вызывается защитить место рода Барятинских в Ближнем Кругу. А претендовать на это место выходит князь Венедикт Георгиевич Юсупов.

Толпа разразилась аплодисментами. Люди будто забыли, что находятся во дворце, что здесь присутствует вся императорская семья, что они аристократы. Я видел в их глазах то же самое, что в своём мире видел в лицах зрителей подпольных боёв без правил.

Люди жаждали зрелища. Крови. Боли. Драмы… Не удивлюсь, если некоторые сделали ставки.

Я вышел на середину импровизированной арены, чувствуя на себе взгляды своих. Нади, Нины, деда, Вовы, Мишеля, Анатоля, Андрея, Полли, Кристины. А ещё — Витмана, Анны, Бориса, императора и императрицы… Надо же. Сколько здесь, оказывается, людей, которым на меня не наплевать. На меня лично, а не на политическое значение поединка.

— Будь осторожен! — долетел из толпы одинокий хриплый выкрик, когда смолкли аплодисменты.

Я повернулся и увидел бледного, посеревшего деда. Ободряюще кивнул ему.

— Вы готовы, Константин Александрович? — спросил Юсупов.

Между нами было метров десять. Все звуки стихли. Были только он и я.

— Нападайте, когда вам будет угодно, — сказал я.

— О я готов предоставить право первого удара вам, господин Барятинский.

— Ну что вы, как можно. Я же белый маг, — усмехнулся я.

— Желаете одержать победу, защищаясь? Что ж, попробуйте!

Распорядитель объявил о начале поединка, и Юсупов немедленно перешёл к решительным действиям.

Он вытянул перед собой руку. Ладонь была направлена вниз, и под ней образовался сперва крохотный — с монету — шарик. Но он быстро рос, и вскоре Юсупов стал напоминать памятник баскетболисту. В других обстоятельствах это, вероятно, могло бы выглядеть забавно, но сейчаси мне, и всем остальным было не до смеха. Я уже видел подобное. И не я один.

«Магия Пустоты!» — прокатился по залу шёпот.

Император встал с трона и замер, сжав кулаки. Он не вмешивался — правила поединка формально не были нарушены — однако увиденное поразило и его.

Когда шар — или вернее диск — достиг размера крышки от канализационного люка, я ощутил давно забытое: потрескивание воздуха. Пространство рвалось, искажалось, сходило с ума.

И тогда Юсупов отпустил своё чудовищное оружие. Диск пустоты полетел ко мне. Не очень быстро, но неотвратимо. Увернусь — и он ударит по людям. Или взорвётся, коснувшись стены, чем опять же может навредить…

И что, это типа «давай, покажи, какой ты белый маг»? Ну, если вы настаиваете, господин Юсупов!

Я шагнул навстречу шару, поднял руку. Изнурительные тренировки с Калиновским не прошли даром. В свои семнадцать лет я знал о порталах больше, чем выпускники академии перед экзаменами, и уж совершенно точно мог оперировать порталами гораздо более успешно.

И я открыл портал. Небольшой — аккурат по диаметру диска. Учитывая размеры огромного зала, он не мог вызвать серьёзной детонации. К тому же это была, строго говоря, половина портала. Мне не нужен был выход. Хватило одного входа.

Я представил себе Изнанку и ползающих там тварей. Улыбнулся: ловите сюрприз, ребята! Вспоминайте добрым словом капитана Чейна.

Взрыва не было. Только вспышка — которая полыхнула так, что на миг весь мир, казалось, стал белым. А когда она погасла — не было ничего. Ни портала, ни куска пустоты.

Юсупов пятился, протирая глаза. Остальные чувствовали себя не лучше. Только я стремительно адаптировался. Для меня не существовало ни слишком яркого света, ни абсолютной тьмы.

— Венедикт Георгиевич, вам что-то в глаз попало? — спросил я с таким беспокойством, что даже сам в него поверил. — Это не шутки, глаза надо беречь! Был у меня один знакомый — думал, что ему просто соринка в глаз влетела. А в итоге — что бы вы думали? Ослеп на оба глаза!

Юсупов резко опустил руки. Уставился на меня. Намёк до него явно дошёл.

— Ты поплатишься за своё глумление! — рявкнул он.

— Уверяю: никакого глумления! — я прижал руку к сердцу. — Просто забочусь о вашем здоровье. Не лучше ли нам перенести поединок на следующий год? Вы как раз успеете подлечиться.

Если бы я тряхнул перед мордой быка красной тряпкой — лучшего эффекта бы не добился. Юсупов стиснул зубы и выдернул из ничего, как из ножен, сверкающую шпагу с усыпанной драгоценными камнями гардой.

Оружие явно не предназначалось для сражений, но душа Юсупова отчего-то выбрала именно его. И теперь эта шпага, которой судьбой было предназначено висеть на стене для красоты, превратилась в саму смерть. В нечто такое, что нельзя ни сломать, ни поцарапать. То, что восстановится даже если по клинку проедет танк.

Юсупов пошёл в атаку. Я принял вызов и призвал своё оружие. Ну разве я виноват, что это — цепь?..

Юсупов ощутимо дрогнул, осознав, сколь мало сможет шпага против цепи, особенно если цепь находится в умелых руках. Но останавливаться было не в его правилах.

Цепь кинулась вперёд, как гадюка, почуявшая опасность. Я тщательно контролировал каждый свой помысел. Нельзя убивать Юсупова. Если есть хоть малейший шанс просто вырубить его — надо этот шанс использовать. Но первым делом нужно обезоружить.

Юсупов кинулся было в сторону, но не успел — цепь со звонким бряцаньем обвила клинок. Я дёрнул её на себя. Юсупов вцепился в рукоять, как в последний шанс.

Шпагу повело вправо и вниз. Но тут Юсупов вдруг изменил наклон оружия и рванул его вверх. Со звоном и снопом искр шпага вылетела из плена, а цепь безвольно рухнула на мраморную плиту пола.

Неудача. Ну что ж, есть у меня и другие способы защищаться, а не нападать.

Я вернул цепь себе, укоротил её и начал вращать. Скорость вращения быстро увеличивалась, и вскоре передо мной был настоящий светящийся щит. Сквозь него я видел, как остановился в замешательстве Юсупов. Поколебавшись, он всё же нанёс колющий удар. На что рассчитывал — наверное, сам не понимал.

Цепь перемолола шпагу в крохотные осколки, вырвав, наконец, её из руки владельца. А потом я заставил своё оружие резко остановиться и метнуться вперёд. В три тугих витка она обвила шею Юсупова.

Тот захрипел, вцепившись пальцами в звенья. Упал на колени. Лицо его побагровело, и я самую чуточку ослабил удавку — убивать его мне ни с какой стороны не улыбалось.

— Сдаётесь, Венедикт Георгиевич? — спросил я.

Сначала мне показалось, что он задыхается, потом — что пытается откашляться. И только через пару секунд до меня дошло: Юсупов смеётся. Стоя на коленях, с затянутой на шее цепью, по которой струится моя магическая сила, он — смеётся.

А когда Юсупов повернул ко мне голову и я увидел его глаза, я шёпотом произнёс слово, которое не шокировало бы из присутствующих разве что Вову.

Глаз не было. Вместо них клубилась тьма.

— Не сегодня, Константин Александрович, — сказал Юсупов спокойным, ничуть не сдавленным голосом.

Только вот голос этот принадлежал не ему. Он принадлежал Юнгу.

* * *

Среагировать я попросту не успел. Всё произошло одновременно: лопнула цепь, разлетевшись по залу звонкими кольцами; чудовищная сила подняла меня в воздух на пару метров и отшвырнула; вокруг меня, отделив поле боя от зрителей, встала глухая стена тьмы.

Я приготовился к падению, но в последний миг вмешалась иная сила. Мягкая, добрая — своя. Она легко и непринуждённо отстранила соперницу, и я повис над полом. Уже самостоятельно перевернулся и встал на ноги. Демонстративно отряхнул рукава куртки.

— Ну здравствуй, мсье Локонте. Как же я мечтал об этой встрече.

Вытянув руку, я отдал мысленный приказ, и звенья цепи, на лету собравшись в единое целое, вернулись в мою ладонь.

— А как о ней мечтал я! — прогрохотал голос Юнга.

Юсупов напоминал сломанную куклу. Он не раскрывал рта, не перебирал ногами. Его просто тащила ко мне неведомая сила. Голова болталась, касаясь ухом плеча. А вместо глаз всё так же пульсировала живая Тьма.

— Ну и зачем было тянуть? — Я лениво помахивал цепью. Внешне казался расслабленным, на самом же деле напряжённо и очень быстро перебирал оставшиеся у меня варианты. — Я тут уже год. Мог бы найти время, заскочить пораньше.

Безжизненное лицо Юсупова дрогнуло. Губы растянулись в улыбке.

— Капитан Чейн… Если на лобовом стекле вашего автомобиля оказывается букашка, вы ведь не останавливаетесь, не выходите из-за руля и не стреляете в автомобиль из гранатомёта. Нет! Сначала вы эту букашку попросту игнорируете. Но если она ползает слишком назойливо и отвлекает от дороги — включаете дворники. Не правда ли?

— Тут есть одно существеннейшее отличие.

— И какое же, clochard?

— Когда я вижу на лобовом стекле букашку, я не наваливаю полные штаны от ужаса.

Когда ты не умеешь драться, разъярённый противник — это проблема. Когда драться умеешь, ярость противника превращается в твоего союзника.

Ярость Юнга взорвала мраморную плиту, разделявшую нас. Фейерверк каменного крошева ударил в потолок, жалобно звякнула люстра — единственный источник света в этой темнице, полностью оправдывающей такое название.

Где-то за тёмными стенами, невидимые и неслышимые, остались все, кто присутствовал на поединке. Остались мои друзья и родные, императорская семья.

Я заметил, что мраморная крошка двигается как-то странно. Она собралась в тугую струю, сделала виток и бросилась ко мне, будто рой мультяшных ос. Я поднял левую руку, выставил Щит. Правой же продолжал вращать цепь, не выпуская из виду Юсупова.

— Если я был букашкой, ты раздавил бы меня сразу после того, как я лишил тебя зрения.

Рой ударил в центр Щита, и это ощущение показалось мне приятным. Я отразил атаку, легко и непринуждённо. А потом атаковал сам.

Цепь скользнула по воздуху к лицу Юсупова. Тот взмахнул шпагой — она восстановилась мгновенно, так же, как и моя цепь, — но это был лишь обманный маневр.

Другой конец цепи обвил ноги Юсупова, натянулся и дёрнул. Замахав руками, Юсупов начал падать. Но цепь не дала ему позорно грохнуться на пол. Натянувшись, она повела вверх. Юсупова перевернуло вверх тормашками. А цепь обвилась вокруг остова люстры.

— Как только ты узнал о моём появлении, тебе следовало катапультироваться из этого мира, — сказал я, подходя к подвешенному Юсупову. — Бывают такие букашки, которые прогрызают стекло, а потом — дыру в голове. Но ты слишком туп и упорен для того, чтобы сбежать. Ты предпочёл довести всё вот до такого финала… Что ж, это твой выбор, мразь.

Я прибегнул к тотальному сосредоточению. До сих пор на тренировках мы использовали Свет лишь в связке с личным оружием, но теперь я использовал полученные навыки в несколько ином ключе.

Выставив перед собой руку, я приоткрыл энергетический клапан и запустил его через технику Таран. Чего ждать от сочетания истинного Света и черномагической техники, я, признаться, понятия не имел. Но мне ведь говорили, что чёрная и белая магия, по сути, ни коим образом не соотносятся с истинными Светом и Тьмой. Поэтому надежда была небезосновательной.

И Свет скользнул непривычными изгибами лабиринта энергетических каналов так легко и свободно, будто я всю жизнь только этим и занимался.

Стандартный черномагический Таран был невидимым. Сейчас же из центра моей ладони в голову Юсупова ударил ослепительно яркий луч света. Как лазер в фантастическом фильме.

Голова дёрнулась назад, как от удара, и Юнг закричал. Пол затрясся у меня под ногами. Демоны в преисподней завопили от невыносимой боли.

— Сдохни уже, хватит позориться! — крикнул я.

Силы таяли стремительно. И в голову закралась неприятная мыслишка: «А что если я не выдержу? Что если иссякну раньше, чем эта тварь издохнет?»

А тварь не сдавалась. Она выпростала чёрные щупальца. Их было слишком много и двигались они слишком быстро — я не успел ничего предпринять. Щупальца обхватили меня за руку и дёрнули её в сторону. Мигнул и погас луч света. Потом тьма обхватила меня со всех сторон, заключила в кокон, оставив снаружи, на свободе, лишь голову, и я зарычал от боли.

Боль пронизала всё тело, раскалёнными иглами вонзилась в кости.

Я вспомнил, как рассыпался в прах охранник великого князя на праздновании моего дня рождения. Вот-вот меня настигнет та же участь…

Найдя взглядом цепь, я отдал отчаянный приказ, и цепь налилась истинным светом. Он пробежал по звеньям и сосредоточился вокруг опутанных лодыжек Юсупова.

Тот взревел, и кокон тьмы распался. Я повалился на пол, хватая ртом воздух. Мышцы обратились в кисель, в сознании всё плыло.

Юсупов грохнулся тут же, в трёх шагах от меня. Но он чувствовал себя гораздо лучше.

Впрочем, я сомневался, что сам Юсупов уже хоть что-то чувствует. Он явно был мёртв, и, скорее всего, давно. Скорее всего, он умер ещё до того, как его сын принёс мне вызов. То, с чем сейчас дрался я, было всего лишь оболочкой. Но оболочкой, накачанной таким количеством силы, что я даже не мог представить себе её границ.

Он поднялся на ноги так легко, как будто утром вставал с постели. А я едва мог шевелиться.

Вытянул руку — цепь подползла к ней, как верная собака. Пальцы неуверенно сжались вокруг оружия.

— Кажется, ты исчерпал себя, clochard, — сказал мой враг. — Глупая и бессмысленная война окончена. Нет ни одного космогонического мифа, который повествовал бы о вечном свете, внутри которого зародилась тьма. Тьма была всегда и Тьма пребудет вечно. Весь ваш мир — все ваши миры! — это огоньки тлеющих сигарет. Краткое мгновение — и вечный покой.

— Вечный покой? — усмехнулся я. — Это я тебе устрою.

— Какая нелепая самоуверенность…

Мне удалось повернуться набок, получилось поднять взгляд и рассмотреть лицо своего врага. Сил удивляться уже не было. Я просто принял тот факт, что вижу не лицо Юсупова, но лицо Юнга.

— Кто ты такой? — прошептал я.

— Когда-то я был человеком. Это было настолько давно, что я даже не помню своего имени. Их было много за те эоны лет, что я прожил. Было время — меня звали Рассел Фарадей, мы дивно повеселились тогда… — Юнг засмеялся, но оборвал сам себя. — Я был Уолтером О’Димом. Я был Куруниром Ланом. Я был змием, предложившим яблоко какой-то голой девке. Я верно служил своей госпоже — Тьме. И она продлевала мою жизнь бесконечно. Ты мог бы разделить мою судьбу, clochard.

— Судьбу лузера, обречённого всегда проигрывать? — Я усмехнулся. — Нет уже, спасибо. Мне и так неплохо.

— Не верь всему, что пишут в сказках, — улыбнулся Юнг. — Я не проигрывал никогда.

Он подошёл ближе и простёр надо мной руку. Тьма окутала его ладонь.

— Тебе не будет страшно или больно. Я просто отключу тебя. Из уважения к тому, что впервые за всё время я встретил достойного соперника.

— Не могу обещать того же, — хрипло ответил я.

Цепь обернулась вокруг моего кулака, превратив его в смертельное оружие. Мышцы оклемались. Я почувствовал себя в силах встать, но берёг этот импульс — возможно, последний из тех, что дарует мне судьба.

— Тяжело умирать, когда не позволяешь себе смириться. Я сочувствую тебе, clochard, но длить эту комедию долее не намерен. Прощай.

— Прощай, — ответил я.

Тьма рванулась ко мне, и в тот же миг я открыл самый большой портал из всех, что когда-либо мне удавались. И почти сразу же выставил самый огромный Щит.

Глава 29 Полет

Рвануло как надо.

Помещение, в которое мы перенеслись, было существенно меньше Большого зала, и загадочная природа портала вступила в конфронтацию с окружающей средой.

Я падал, а вокруг грохотало. По Щиту стучали обломки, его лизали языки пламени.

И вдруг всё закончилось. Я отменил Щит, и меня опалил прохладный ветер.

Я висел в метре над полом ангара, а Юнг лежал поперёк носа моего самолёта. Он застонал. Его не защищала родовая магия, и, кажется, марионетка тьмы сломала хребет. По крайней мере, пошевелиться ему не удавалось.

Но вот спохватилась тьма. Она окутала голову Юнга, и та приподнялась. Пустые глаза уставились на меня.

— Потерпи чуток, — сказал я. — Уже недолго осталось, — и обрушил удар.

Кулак, опутанный цепью, вновь засветился, но лишь на мгновение. Этого хватило, чтобы вырубить тварь.

Я опустился не на пол — на крыло самолёта. Покачнулся, когда родовая магия отпустила меня. Огляделся.

Ангар разворотило, ворота вынесло — ну да и чёрт с этим. Главное, что самолёт не пострадал — я выставил действительно огромный Щит. Мишель мной бы гордился.

— Небеса в моих руках, — пропел я хриплым голосом и бросил цепь на Юнга. — Я смотрю, не веря…

Цепь удлинилась и несколько раз обернулась вокруг носа самолёта, накрепко притянув к нему неподвижную фигуру.

— Разрывает сердце страх, как лихие звери…

Я сел в кабину, пристегнулся и запустил движок. Посмотрел на винт и послал ему небольшой магический привет. Лопасти завертелись. Ещё один магический толчок, и самолёт выскочил из ангара, бодро побежал по взлётной полосе. Служащие аэродрома, бросившиеся было к ангару, увидев меня, застыли.

— Птицы райские, куда вы меня несёте? — пел я всё громче, представляя, что это кричит он, привязанный к самолёту доктор Юнг, мсье Локонте или же князь Юсупов. И отвечал ему с истерическим смешком: — Путеводная звезда — только блеск в болоте.

Земля осталась внизу. Я поднял самолёт в небо. Убрал шасси. Выше и выше, так высоко, чтобы стало трудно дышать. Но не далеко: я делал круги над аэродромом, штопором вонзаясь в небо, продолжая петь песню, чёрт знает, кем и когда сочинённую, которую мы с приятелями частенько напевали в подвалах, заброшках, под мостами — везде, где я жил после того, как покинул интернат.

И лишь когда мотор в первый раз чихнул, я изменил траекторию и отозвал цепь. Бесчувственное тело соскользнуло и полетело вниз. А я направил самолёт следом, в пике.

Тварь пришла в себя. Я увидел, как тело задёргалось. Как выплеснулись наружу щупальца и попытались ухватиться за воздух. А потом вдруг бросились ко мне.

— Шорох крыльев надо мной, мир привычный тает! — закричал я, превозмогая рёв ветра, и лопасти винта засветились от последней вспышки Света, которую я смог через себя пропустить. — Мы летим, летим домой, птицы отвечают.

Щупальца затянуло в винт и перемололо без остатка. А потом я почувствовал удар, и в лицо плеснуло горячим. Я засмеялся. Сил уже не оставалось никаких. Винт перестал светиться. Вращаясь, приближалась земля.

Онемевшие пальцы нащупали пряжку и расстегнули ремень. Я выскользнул из кабины. Последний шанс. Скоро я узнаю, спасает ли родовая магия Барятинских от падения с ТАКОЙ высоты.

Туша самолёта обогнала меня. А я летел спиной вниз, широко расставив руки и ноги, и улыбался серому небу, продолжая шептать:

— Я не верю тем словам, только сердце знает: верен путь, и дом мой там, где звезда сияет…

— Неплохо для белого мага, — послышался рядом голос.

Я повернул голову. Возле меня в точно такой же позе летел Венедикт Юсупов.

А у меня не осталось сил даже призвать цепь.

— Можешь считать, что долг оплачен, — сказал Юсупов, и я заметил, что сквозь его тело просвечивает небо. — Ты вернул мне больше, чем брал. Несмотря на все наши разногласия, я рад, что ты победил эту тварь.

— Ты — не смог?

— Увы. Он оказался сильнее меня. И хитрее. Подчинил меня себе. Если бы не ты — я бы канул во Тьму навеки. Теперь же я смогу её кое-чем удивить. — Призрак Юсупова, готовящийся покинуть землю, усмехнулся. — Пусть райский сад чёрному магу не создать, но даже ад будет лучше того, что предлагает Тьма. Я позабочусь об умерших, пока ты заботишься о живых. Разберись с Тьмой, Барятинский.

— Говорят, что это невозможно, — заметил я.

— Невозможно? — Юсупов повернул голову и посмотрел на меня. — Невозможно было терпеть твои выходки, пока я был жив! Вот это — невозможно. А с Тьмой ты разберёшься, не сомневаюсь. И ещё, одна личная просьба.

— Какая?

— Пригляди за Жоржем. Не хочу, чтобы этот самовлюблённый идиот закончил так же, как я.

— Проще будет разобраться с Тьмой…

Юсупов исчез, только отголоски его смеха ещё звучали в ушах.

Я закрыл глаза. Я продолжал лететь навстречу смерти или чудесному спасению.

Я победил. И уже не было ни страха, ни боли.

Эпилог

—… За выдающиеся заслуги перед Отечеством князь Константин Александрович Барятинский награждается высшей государственной наградой Российской Империи — орденом Святого Апостола Андрея Первозванного! За веру и верность!

Бравурная музыка. Аплодисменты — грохот которых отражается от высоченного потолка.

Я шагаю через Большой зал к императорскому трону.

Под ногами больше нет мраморных плит. Огромное нарядное помещение заливает солнечный свет. Он отражается в зеркалах, позолоте и начищенном паркете.

О том, что здесь происходило всего несколько дней назад, не напоминает уже ничего. И сам я — наконец-то, Надя едва не плакала от счастья — одет, как подобает. Полевую форму от Кардена сменил фрак — пошитый в том же ателье.

Я иду, боковым взглядом вижу своё отражение в бесчисленных зеркалах. Коса за этот год отросла. Недалек тот день, когда превратится уже во что-то приличное.

— Поздравляю, Константин Александрович, — орден мне вручает лично император. — Если я о чём-то и сожалею сегодня, то лишь о том, что до этой церемонии не дожил ваш отец. Но, если это сможет вас утешить, скажу от всего сердца: в этот миг я горжусь вами так, как если бы вы были моим сыном.

— Благодарю, Ваше величество.

Я кланяюсь. И понимаю, что испытываю странное, казавшееся давно забытым чувство: в горле встал комок.

Я обвожу взглядом собравшихся в зале — всех тех, кто был тут во время моего поединка с Юнгом. И понимаю, что взгляд у меня туманится.

Сглотнуть комок удаётся с трудом, но я справляюсь.

— Служу Отечеству! — громко и твёрдо говорю я.

Зал снова взрывается аплодисментами.

А после награждения в Царском селе начинается пир — в мою честь. За пиром следуют танцы, после них предполагается фейерверк.

Я провёл в этом мире целый год. И посетил достаточно светских мероприятий для того, чтобы научиться делать вид, будто мне не скучно. Но когда получается выбрать момент, в который мне удаётся ускользнуть из нарядного павильона и прислониться к перилам, огораживающим водоём, я выдыхаю с облегчением.

— Так и знал, что ты сбежишь!

— Я продержался больше четырёх часов.

Голову я не повернул. Великого князя угадал по шагам.

— Достойно, — фыркнул Борис. Прислонился к перилам рядом со мной. — Не бойся, я буду раздражать тебя своим присутствием недолго. Скажи, пожалуйста, ты знаешь, кто такой Федот Комаров?

— О, Боже, — только и вздохнул я. — Что он опять натворил?

— То есть, знаешь?

— Да ещё бы не знал. Это мой… скажем так, ближайший помощник.

— Вот как, — Борис отчего-то обрадовался. — Значит, я всё сделал правильно.

— Что именно?

— Ну, я на днях получил от него письмо. Комаров написал, что ты ещё полгода назад обещал выхлопотать ему личное дворянство, но тебе всё как-то недосуг. То покушения, то поединки, то ещё какая ерунда. А он ждёт и надеется. Человек уже не молодой, переживает, что может вовсе не дождаться. Вот и попросил меняпосодействовать.

— И ты посодействовал?

— Ну, конечно! Мне не трудно. Сказал о просьбе Комарова Его величеству. Приказ уже готов, я справлялся в канцелярии.

— Молодцы, — только и смог сказать я. — И ты, и Комаров! Ох, попрыгает у меня этот старый мерзавец…

— Я что-то сделал не так? — забеспокоился Борис.

— Только одно, — буркнул я. — Когда в следующий раз к тебе обратится кто-то, прикрываясь моим именем, нужно сначала спросить у меня — а уж потом действовать. Не наоборот, как ты сейчас.

Борис понурился.

— Извини…

— Да ладно. Чего уж, теперь-то.

— В дальнейшем мы с тобой будем общаться гораздо чаще, — заверил Борис. И состроил загадочное лицо. — Проблемы в коммуникациях отпадут сами собой!

— Мы будем общаться чаще? — удивился я.

— Надеюсь. Я написал заявление о приёме в Императорскую академию. Шестнадцати мне ещё нет, но, полагаю, уровень моего образования соответствует требованиям. Не думаю, что провалю экзамены.

Я не знал, что на это ответить.

А Борис смотрел на меня торжествующе. На мгновение мне вдруг показалось, что в его глазах мелькнула тьма…

Я напрягся.

Но — нет. Ничего такого. Наверное, просто показалось.

Конец

А. Фонд Конторщица

Очень небольшое введение

– Как же я обожаю такие вот мгновения счастья! – подставляя лицо утреннему солнцу, я с удовольствием затянулась первой утренней сигаретой. – Море, солнце, пальмы и никакой работы!

– Держи, счастливая отпускница, – протянул мне чашку с кофейным ликером Жорка.

Вот уже пять лет был у нас особый "свой" ритуал – во время отпусков на всяких там Сейшелах, Гавайях, и прочих Доминиканах, каждое утро, только поднявшись с постели, выйти на балкон, выкурить первую, самую вкусную, "фэншуйную" сигаретку и, медленно-медленно потягивая кофейный ликер, смотреть на море…

– Спасибки, дружище… – отсалютовала я чашкой.

– Ирусь, мы сегодня на дайвинг, ты помнишь? – допив ликер, Жора затушил сигарету и зарылся в мои волосы. – Ты не против, если я первый в душ?

– Давай, – улыбнулась я. – А я пока докурю.

Да, мы с Жоркой любовники. Как-то так вот все получилось. Внезапно, непредвиденно и неправильно. Собственно, и он и я – взрослые, самодостаточные, давно состоявшиеся люди. Я работаю директором по управлению персоналом в корпорации брендовых аксессуаров, Жорка – профессор, неплохо так кормится с международных грантов. У каждого – своя семья, дети. Тут уж ничего не поделаешь. Но не рушить же жизнь своих близких, если в наших седых жопах вдруг заиграла любовь. Иногда так бывает – любовь догнала, настигла и причинила взаимность. И теперь мы, как семиклассники, держимся за ручки, млеем и краснеем, глядя друг на друга. И так уже пять лет подряд. Пять лет периодических встреч тайком, сердечной боли, и вот таких вот "украденных" у семей отпусков, когда только море, солнце и мы с Жоркой… вдвоем…

– Иришка, я всё!

Я взглянула на кусты магнолий на фоне ослепительно синего моря и встала с кресла… внезапно мир завертелся, завертелся и наступила темнота… "это расплата…" – только и успела подумать я…

Глава 1

– Лидия Степановна, вы слышите меня? – скрипучий монотонный голос назойливо бубнил где-то рядом.

Я с трудом разлепила глаза. Лучше бы я этого не делала. Боль жахнула где-то в затылке, перед глазами все плыло.

– Лидия Степановна, что с вами? Вам плохо? – голос продолжал нудно вгрызаться в мой мозг. С трудом сфокусировав расплывающийся взгляд, я присмотрелась: передо мной стоял невнятный мужичок в очечках с толстыми стеклами. Одной рукой он удерживал распухшую папку, а другой тряс меня за плечо.

– Лидия Степановна… – опять завелся неугомонный мужичок.

– Хмааа..? – прохрипела я.

– Ох, Лидия Степановна, напугали вы меня. – Обрадовался мужичок. – Я штатное принес, смотрю, а вы тут…

– Гыыыхм… – я схватилась за горло. – Чччто?

– Штатное, говорю, принес. На шестой вагоноремонтный участок. – Мужичок осторожно пристроил папку передо мной на столе и бочком начал пробираться к выходу, – до понедельника нужно. В трех экземплярах…

Хлопнула дверь, а я вместо номера пятизвездочного отеля вдруг обнаружила ободранную штукатурку узкого чулана. Но рассмотреть я не успела: дверь опять хлопнула и в нее просунулась женская голова в сером мохеровом берете:

– Горшкова, подпиши!

Передо мной опустился листок желтоватой писчей бумаги.

Я машинально всмотрелась – список фамилий и подписи, текста не было.

– Что это? – подписывать непонятные документы я никогда не буду.

– Ой, не выделывайся, – женщина ворвалась в комнату и нависла надо мной. – Подписывай, давай!

– Еще раз повторю, что это такое?

– Ты что, совсем, Горшкова? – от удивления густо намазанные тушью ресницы захлопали и несколько комочков отвалились. – Все подписывают, и ты это подпиши.

– Это – что? – ситуация начинала раздражать. – Сбор средств голодающим детям Африки? Поздравления с днем влюбленных? Что именно?

– Детям Африки мы еще на прошлом месяце средства отправили, – поджала губы женщина. – А этим влюбленным не поздравления, а порицание от коллектива собираем. Товарищеское собрание завтра в восемь. Ох, и пропесочим их!

Окончательно впав в ступор, я машинально черканула на листочке какую-то загогулину, и женщина облегченно упорхнула.

Это что же получается? Я осмотрела кабинет. Дичь какая-то. Да, все-таки это не чулан, а кабинет. Донельзя убогий, с вздутой побелкой кое-где под потолком и вековым массивным письменным столом. Два крашеных унылой темно-синей краской шкафа с бумагами занимали почти все пространство. Напротив – узкое оконце.

Как они меня называли? Горшкова… как там? Петровна? Нет – Степановна вроде. И имя-то какое – Лидия. Горшкова Лидия Степановна, стало быть. Почему-то стало весело. Я много читала о попаданцах, эта тема была модной, особенно среди молодежи. А в департаменте по управлению персоналом, который я возглавляю вот уже пятнадцать лет, молодежи было достаточно. Точнее возглавляла. Или как? Я ущипнула себя за ладонь – таки да, не бред и не галлюцинации. Я действительно попала в другую реальность.

Попаданка, блин.

Неожиданно стало так смешно, что я вся зашлась в хохоте. Аж слезы брызнули. Чтобы остановить истерику, резко вдохнула-выдохнула, встала и подошла к окну. Оно выходило во внутренний двор, где несколько голых ясеней, большая куча песка и грузовая машина давно устаревшей модели пейзаж не украшали. Взгляд сместился в сторону, и тут на стене я увидела зеркало.

Но лучше бы я его не видела!

На меня смотрело юное, донельзя щекастое и курносое лицо, с пуговичными глазками неопределенного цвета. Выщипанные бровки и по-бараньи мелкие пергидрольные кудряшки, сколотые пластмассовой заколкой в виде гипертрофированной лиловой рыбки, добили окончательно. Так что на невеликий рост и короткие толстые ножки почти не обратила внимания.

Вот так вот.

Я посмотрела на неизбалованные кремом и маникюром ручки и обнаружила кольцо. Обручальное.

Опа! Так мы, выходит, замужем. Интересненнько. Оказывается, в этом мире есть ценители и таких вот кудряшек. Блин, и что теперь делать? Мысли заметались в разные стороны. Спать с каким-то посторонним дядькой не буду. Хоть убей – не буду! Что же делать, блиин? Что делать, что делать – разводиться! Судя по всему, это не средневековье, и здесь люди, а не эльфы, или, не к ночи будут упомянуты, котики.

Я несколько раз глубоко вдохнула, попытавшись успокоиться.

Так, теперь нужно разобраться, куда именно я попала, и где я живу. Беглый осмотр россыпи бумаг на столе показал, что я попала не много ни мало – в 1980 год. А на дворе было 1 апреля. Обхохочешься, мать его!

Торопливое исследование содержимого дерматиновой сумочки с облезлыми ручками особой ясности не принесло: в кошельке нашлась трешка, советская, и немного мелочи. Тюбик с помадой, ради интереса раскрутила, помада светло-морковного цвета (кто бы удивлялся!) почти закончилась и Горшкова Лидия Степановна выковыривала ее оттуда спичкой. Рачительная девица, чего уж там. Еще обнаружилась пластмассовая расческа с мелкими зубчиками (интересно, и как этим расчесывать кудри?), катушка черных ниток с иголкой (рукодельница?), носовой платок, скрученная авоська (капец!), упаковка ваты (вот нафига?), металлический значок с чебурашкой (родовой тотем? ха-ха), сморщенное яблоко, связка ключей, подтаявшая карамелька "Клубничная", и бинго! – я нашла две мятые погашенные квитанции (ура!), которые на мое счастье завалились в дырку в подкладке. Первая – об оплате за свет (аж целых 2 рубля и 35 копеек!), но главное – внизу был от руки написан адрес: улица Ворошилова, дом 14, квартира 21.

Супер! Я теперь знаю, где я живу!

Однако долго радоваться не вышло: на второй квитанции "за водоснабжение", где оплата была вообще фантастическая – 17 копеек (17 копеек, Карл!), стоял адрес: переулок Механизаторов, дом 8, квартира 2. И надпись была сделана той же рукой.

Ну вот, теперь я опять не знаю, где я живу…

Не, ну почему такая непруха? Ну, ладно я теперь попаданка, примем за данность, но, блин, не то, что всяких магических способностей нету, но даже памяти предыдущей владелицы этого толстозадого тела, и то не осталось. Не скрою, швыряться направо-налево фейерболами и испепелять одним взглядом было бы прикольно, но, блин, хотя бы некоторые фрагменты памяти можно же было оставить?!

И как вот теперь?

Даже если я сегодня заночую в этом унылом кабинете на столе, то все равно рано или поздно придется идти домой. А если я не приду ночевать, то доставшийся в виде бонуса супруг Лидии Степановны будет, мягко говоря, озадачен. Это в лучшем случае.

Остается два варианта: искать самой или брать такси и пусть меня привезут. Один из этих адресов однозначно должен быть моим.

Но самой искать нереально – города я не знаю, а навигаторов в это время еще не сочинили. А на такси хватит ли денег? И, опять же – мобилок еще нету, как вызвать такси?

Мдаааа…, засада… кругом одна засада…

Резкий протяжный гудок заставил подскочить. В коридоре послышались голоса, топот. По всей видимости это был конец рабочего дня и народ устремился домой.

– Лидочка, ты идешь? – в двери возникла кареглазая девушка с забавной челкой.

Я обрадовалась: вот мой личный Харон, который однозначно знает, где живет это тело и поможет мне пройти этот безумный квест.

– Да, конечно, – как можно дружелюбнее улыбнулась я. – Сейчас только…

Я торопливо открыла один шкаф, второй, но нигде верхней одежды Лидии Степановны не было.

– Лидусь, а что ты ищешь? – заинтересовалась девушка.

Блин, а я ведь даже имени ее не знаю. И что отвечать не знаю. От конфуза меня спасла защитница детей Африки:

– Тонечка, у тебя червонец занять можно? Мне до получки, – затараторила она, – В "Военторге" выбросили финские плащи, как раз моему подойдет. Я уже и отложила.

Пока Тонечка доставала деньги, я нашла нужный шкаф, где висело синтетическое пальтишко веселенькой дачной расцветки. В принципе, ожидаемо.

Мы вышли из здания с массивными аляповатыми колоннами. Шагнув в новый мир, я обернулась, чтобы запомнить, куда вернусь завтра. Вывеска на входе гласила: "депо "Монорельс" и ниже, более мелкими буквами: "Колесно-роликовый участок ВЧДР-4".

Замечательно!

После многолетней работы в огромной корпорации брендовых аксессуаров, с гигантской сетью фирменных и франчайзинговых магазинов в Риме, Венеции, Барселоне, Париже, да что там говорить, – даже в Сантьяго-де-Чили и в Плайя-дель-Кармен и то были наши представительства, и вот, после всего этого, теперь я – работник депо "Монорельс"!

Вот честно, я бы сейчас бахнула мартини. А лучше – коньяку.

Мы вышли на шумный проспект, оживленный, но какой-то бесцветный, что ли. Глаза напрягало отсутствие ярких красок и привычной какофонии рекламных щитов, бигбордов, арт-баттловских панно и ларьков с шаурмой. Фасады панельных зданий невыразительно серели или же были украшены панно в духе соцреализма (так называемое искусство повседневности или повседневность искусства). Я даже умилилась. Хотя, может, это потому, что было 1 апреля и деревья стояли голые. Тем временем Тонечка всё тараторила и тараторила, так что я поневоле стала вникать:

– …и можешь себе представить весь этот скандал – она тайно встречалась с этим Антоном. А он ее на 12 лет младше! Они даже хотели пожениться, но Тамара Семеновна говорит…

– А сколько ему лет? – я рассматривала людей, точнее советских граждан, в повседневной одежде кардинально немарких расцветок, и мне стало еще более грустно.

– Антону? – удивилась Тоня, – лет 22 где-то, он с армии как пришел, то на заводе два года отработал.

– А ей тогда получается 34? – взгляд скользнул по автобусной остановке и зацепился за фотографии ударников социалистического труда на двухметровой доске почета.

– Еще 33, в ноябре будет 34, но ты представляешь….

– И они оба свободны? – я смотрела, как из автобуса грузно вышла женщина с авоськами, из которых торчали упакованные в серую плотную бумагу свертки. Ее клетчатый платочек сбился и слипшиеся от пота волосы лезли в глаза, она их сдувала, так как руки были заняты. Сгорбившись, поправляя плечом съезжающий на щеку платок, она побрела к гастроному, переваливаясь, как утка.

– Да, но она….

– Тонь, а в чем фишка всей этой истории? Два свободных совершеннолетних человека полюбили друг друга и решили пожениться. Что здесь не так?

– Она же старше его!

– И что? Это – ее проблемы… – черт, кажется, я начинаю понимать, куда я попала, и что эльфы – более оптимальный вариант.

– Ты что, Лида, нельзя же так…

К счастью дискуссию пришлось свернуть, так как на кирпичной стене я увидела вывеску "пер. Механизаторов, 8". Очевидно, мой дом.

– Тонь, всё, я пришла, давай, до завтра!

Тоня, которая уже набрала воздуху для очередного аргумента, так ничего и не ответила и, резко отвернувшись, целеустремленно зашагала дальше. Обиделась. Жаль, неплохой, вроде, человек.

Я шагнула в подъезд. Там, в квартире N 2, мне предстояло знакомство с супругом.

* * *

Квартира Лидочки Горшковой оказалась не совсем ее. Точнее, квартира была коммунальной, с высокими потолками, узкими комнатами и застарелым запахом убежавшего молока. В прихожей громоздилась инсталляция из санок, велосипеда и каких-то коробок.

Пока я пыталась угадать, какая именно из четырех комнат моя, дверь той, что слева, распахнулась, и на пороге возник печальный мужчинка с намечающимся животом, белобрысый и усатый. Было ему около 30–35 лет, хотя в это время люди старели быстрее, так что вполне могло быть и 25. Он исподлобья уставился на меня и многозначительно молчал.

Ну, я тоже рассматривала его и тоже молчала. Во-первых, я подозревала, что это и есть сам Горшков, супруг Лидии Степановны, но это было не точно. Во-вторых, я банально не знала ни имени этого супруга, ни темы для разговоров.

Пауза затягивалась.

Наконец, мужчинка не выдержал первым и мрачно сообщил:

– Суп прокис.

Я продолжала молчать. Потому что не понимала, какую реакцию он ожидал от супруги – просить прощения, бежать варить новый суп, рыдать, пойти повеситься, в конце концов. Но хоть одно радует – теперь стало понятно, что это и есть супруг Горшков, потому что по логике какое дело постороннему человеку до супа Горшковых?

Не дождавшись от меня ответа, Горшков расстроенно добавил:

– И рубашку ты плохо погладила, Лидия. На рукаве две складки, и у воротника.

А вот это уже серьезное обвинение, пойду, значит, повешусь. Что-то на ха-ха меня пробивает, поэтому, чтобы прекратить зарождающуюся истерику, я резко вдохнула и выдохнула. Очевидно, приняв мою реакцию за полное признание вины, Горшков нахмурился и продолжил:

– А вчера ты купила килограмм фарша по рубль восемьдесят пять копеек, а в центральном гастрономе можно было взять за рубль шестьдесят…

От неожиданности я икнула.

Горшков продолжал что-то еще зудеть, а у меня вдруг дико разболелась голова. Боль билась то в висках, то в затылке, казалось в мозг вставили раскаленный гвоздь и медленно его там проворачивают. Перед глазами потемнело и во рту ощутимо почувствовался тошнотворный металлический привкус. Сквозь вязкую, как кисель, пелену до меня доносился голос, который монотонно бубнил, перечисляя грехи этого тела.

И тут вдруг такая злость меня накрыла, что я не выдержала:

– Слышь, козел, рот закрой.

Мужчинку аж перекосило: он выпучил глаза и, словно выброшенная на берег рыба, хватал ртом воздух. Мне даже стало его жаль, обычно я стараюсь быть вежливой, но тут все как-то сразу, вот нервы и сдали.

Я обошла статую супруга Лидии Степановны и вошла в комнату, где проживала чета Горшковых. Обстановка соответствовала стилю повседневной жизни простого советского гражданина: панцирная кровать с небольшой горкой подушек, светлый полированный шкаф, этажерка с проигрывателем, два стула, по центру комнаты – круглый стол под плюшевой скатертью с бахромой. На обклеенной полосатыми обоями стене – радио и вырезка с изображением березового леса. На узком окне – веселенькие занавески в цветочек. Телевизор у Горшковых был черно-белый.

Надеюсь, раскладушка здесь тоже должна быть, иначе придется Горшкову спать на полу. Что-то мне стало совсем грустно. Я люблю комфорт, в смысле любила… в той, прошлой жизни… Люблю милые повседневные ритуалы – к примеру, встать утром, когда еще все спят, прошлепать босиком по мягкому ковру на кухню, сварить кофе с корицей и черным перчиком, и потом сидеть в любимом кресле и пить обжигающий, чуть терпкий, кофе из любимой чашки и смотреть в окно на медленно падающий снег…

А в этой жизни и обстановочка так себе, и внешность Лидии Степановны более чем заурядная, и работает она не в Академии наук, зато впридачу усатый супруг с кучей проблем и затруднений. Зашибись стартовые условия для попаданки!

Додумать мысль мне не дал отмерший Гошков, который оправился от потрясения и желал взять реванш:

– Ты аферистка, Лидия! И хамка! Я весь день голодный! В холодильнике только прокисший суп и котлеты. Ты же знаешь, что я не ем котлеты без гарнира. Моя мама…

– Стоп! Горшков, ты с работы во сколько пришел?

– В два часа, ты же знаешь, у меня по вторникам три урока.

– А я – в шесть часов вечера. Ты что, не мог за четыре часа отварить себе картошку или сделать яичницу?

– Ты – моя жена и это ты должна заботиться о муже!

– А что должен мне ты, Горшков? – вот даже интересно стало.

– Я не собираюсь разговаривать с тобой в таком тоне! – взвизгнул супруг и заметался по комнате, судорожно впихивая в чемодан рубашки, брюки и прочий хлам. – Я ухожу пока к маме! А ты подумай! Подумай хорошо над своим поведением, Лидия!

Когда хлопнула дверь, я вздохнула свободно и рухнула прямо в одежде на кровать. Под немалым весом Лидочки кровать жалобно скрипнула, и панцирная сетка прогнулась чуть ли не до пола. Блин, как здесь можно спать? Это же смерть для позвоночника. Вспомнила любимую кровать с ортопедическим матрасом, на глаза набежали слезы. Интересно, как там мои? Бедный Жорка, сколько же ему предстоит всяких неприятностей из-за меня. Хоть бы не спалился перед женой и моими. Прости, милый… От всех этих мыслей слезы хлынули из глаз в три ручья. Захлебываясь в рыданиях, я размазывала тушь по щекам и тоненько подвывала.

Неожиданно дверь скрипнула, и я услышала:

– Что, Лида, плачешь? Правильно, пореви, пореви. Такого мужика потерять. Вот ты дура, прости господи. Я всегда говорила, что добром это не кончится…

Я вытаращилась на чудо, возникшее в дверном проеме, которое продолжало вещать:

– …ты на себя посмотри – ни рожи, ни кожи. Валерий женился на тебе, так имей совесть и уважение. Он все-таки с высшим образованием, пусть и неоконченным, из хорошей семьи, кандидат в члены партии. А ты кто? Выскочка, вот ты кто!

Наконец я смогла справиться с тушью и слезами, и нормально рассмотреть неожиданную гостью. Очевидно, это соседка Горшковых, иначе зачем ей разгуливать по дому в замызганном халате и накрученных на крашенные хной волосы бигуди. Соседка смачно затянулась сигаретой, от чего ее морщинистое лицо еще больше сморщилось, и медленно выдохнула струю дыма:

– И что теперь? Чего ты добилась этим, Лида? Не удержала мужа, сейчас на работе узнают, в партком вызовут. Останешься без премии и перед людьми стыдоба какая…

Мне вдруг остро захотелось закурить. Так-то я в той жизни не курила… почти не курила. В студенческие годы, в общаге курили все, а потом, когда повзрослела, занялась йогой, ЗОЖ, какое уж там курение… и только в редких отпусках мы с Жоркой курили… и пили по утрам кофейный ликер, а вечером – вино… видимо, чувствовали себя сбежавшими от всего мира подростками, хотелось чего-то такого… хулиганского…

– Извините, можете угостить сигареткой? – слова сами сорвались с языка еще до того, как я успела подумать.

– Лида? – Вытаращила глаза соседка. – Ты же не куришь.

– Да вот… сами видите.

– Ну да, ну да, – глубокомысленно кивая, она достала надорванную пачку "Полета". – Держи…

Я вытащила сигарету и прикурила. Горьковатый дым сразу наполнил легкие, я аж закашлялась. Вторая затяжка пошла легче – прочистила мозги и принесла успокоение.

– Ты смотри, не знала, что ты куришь, – удивилась соседка, наблюдая за кольцами дыма, который я выпускала, как когда-то учил Жорка.

– Жизнь такая… – со вздохом протянула я. – Поневоле закуришь.

– Эх, как тебя… – встревожилась соседка, – ты вот что, девонька, поесть бы тебе сейчас надо.

И правда. Я сразу почувствовала адский голод. В этом мире я еще ни разу не ела. А когда последний раз ела Лида – не знаю. Поэтому пошла за соседкой на общую кухню. Кроме того, нужно осмотреть ареал, где теперь предстоит обитать. И раз появился добровольный экскурсовод, глупо не воспользоваться такой возможностью.

Кухня любой коммунальной квартиры – это прежде всего арена боевых действий. Примерно, как территория Палестины в окружении противника: кругом враги, летят снаряды, да еще и жара адская. Чуть зазевался – и всё.

Наша кухня подходила под это определение: на здоровенной, срочно требующей капитального ремонта территории было четыре кухонных стола, четыре плиты, три с половиной холодильника и большой пузатый буфет. Буфет принадлежал моей новой знакомой – Римме Марковне Миркиной, по праву первородства, тьфу, то есть по праву заселения – она была самой первой из жильцов квартиры. Причем изначально ей принадлежали целых две комнаты. Но потом где-то там наверху решили, что одинокая пожилая женщина в двух комнатах – это непозволительная роскошь для государства, поэтому ей оставили только одну, а во вторую, побольше, моментально заселилась многодетная семья крановщика пятого разряда Грубякина. Кроме четырех детей, воспитанием которых было явно некому заниматься, в семью входили супруга Зинка, домохозяйка и сплетница, а также теща Клавдия Брониславовна, интеллигентная женщина с нелегкой судьбой, схоронившая в свое время четырех мужей и сейчас находившаяся в активном поиске пятого. Все коллективно надеялись, что Грубякиным рано или поздно дадут отдельное жилье, но что-то там никак не складывалось, поэтому все семейство, которым было слишком тесно в одной комнате, периодически начинало интриговать то против Риммы Марковны, то против Петрова, четвертого нашего соседа. Федор Петров был тунеядец и алкаш. Из-за пристрастия к спиртным напиткам его за спиной называли Петров-Водкин. В Советском Союзе всем трудоспособным гражданам полагалось работать и за тунеядство даже была статья. Но у Петрова была оформлена инвалидность, что позволяло ему не ходить на работу и калдыбанить сутками. Когда у Петрова заканчивались деньги, он становился очень склочным и мог переплюнуть в многоходовых интригах даже Клавдию Брониславовну.

Против Горшковых, что удивительно, ни Грубякины, ни Петров особо не воевали, иногда только Римма Марковна на правах старшей по возрасту могла повоспитывать Лидочку, да и то – больше для профилактики, а так – ни-ни. Как выяснилось, супруг Лидочки, Валерий Анатольевич Горшков, трудился учителем пения в Ветеринарном профтехучилище, был кандидатом в члены партии и вообще происходил из хорошей семьи.

Все это я выяснила у Риммы Марковны, с которой мы с удовольствием съели злополучные котлеты, так легкомысленно отвергнутые Горшковым. Когда чайник вскипел, и мы уже перешли к чаю, на кухню величественно вплыла лично Клавдия Брониславовна с целью немедленно выяснить важный вопрос:

– Римма Марковна, вы вчера забыли выключить свет в туалете! – безапелляционно заявила она.

– Вранье! Я всегда выключаю! – моментально возмутилась та. – Это ваш Пашка никогда не выключает, я видела.

– Не тронь ребенка! – на кухню фурией влетела Зинка, запахивая на ходу халат. – Своих детей нет, так на чужих рот не разевай!

– Да кому он нужен…, – попыталась отбиться Римма Марковна, но была перебита лично Клавдией Брониславовной:

– А позавчера вы, дорогуша…

Что натворила Римма Марковна позавчера осталось неизвестно, так как все заглушил утробный детский рев.

– Лешка, гад такой… – ахнула Зинка и метнулась обратно в комнату. За ней удалилась Клавдия Брониславовна, напоследок столь многозначительно взглянув на Римму Марковну, что всем стало ясно – разговор далеко еще не окончен.

– Вот так и живем…, – улыбнулась Римма Марковна, но губы ее дрожали. – Если ты одна, старая, то заклюют. Это еще их Грубякин со смены не вернулся. Втроем они тут такие концерты устраивают, хоть сразу стреляйся.

Я слушала ее и понимала – нужно отсюда сваливать. Я еще не поняла, со страны или только с квартиры, но то, что так жить нельзя – это однозначно.

Уже поздно ночью, ворочаясь в неудобной кровати, я думала о том, как теперь жить дальше. Женщина-попаданка – это не мужчина, здесь все гораздо сложнее: спеть песню Сталину, победить Ивана Грозного или сочинить пулемет женщина вряд ли сможет. Просто потому, что малореально. Это не зависит от ее интеллекта или кармы, просто в мире мужчин свои правила. И что тогда остается? Стать ударницей соцтруда? А зачем? Идти в боевые подруги к какому-нибудь ответственному товарищу с целью спасти СССР? Смешно. И неприятно. Уехать из СССР? Это уже более реально, но очень трудно. Нужно быть или олимпийским чемпионом, или известным артистом, чтобы появилась возможность ездить за границу. Да и то, если мне не изменяет память, ездили они, в основном, в страны социалистического лагеря.

Значит, остается единственный пока путь – попытаться устроиться здесь, максимально комфортно и безопасно. А дальше будет видно.

Но для того, чтобы хорошо жить, нужны деньги. На зарплату конторского служащего, кем была Лидочка, особо не пошикуешь. И с супругом что-то делать надо. Права Римма Марковна, в эти времена семья – это ячейка социалистического общества и вот так запросто разрушать ее никто не позволит. Грохнуть Горшкова? А что, стать вдовой и жить себе дальше спокойно. Как та же Клавдия Брониславовна. Четырежды вдова! Да ей орден давать надо, я уверена, что не все там так просто. Но это все шутки, а вот проблема под названием "Горшков" никуда не делась.

Дальше – у Лидочки нет высшего образования, только какой-то провинциальный техникум. Я отыскала диплом и посмотрела – Лидочка была хронической троечницей. То есть поступление в нормальный ВУЗ с таким дипломом ей не грозит. Да и возраст. Согласно найденному в шкафу паспорту Лидочка была немолода – ей исполнилось 30 лет. Для нормальной карьеры в эти года – уже перестарок.

И внешность. Как известно, встречают по одежке (блин, с одежкой тоже что-то надо делать, причем срочно), и Лидочка даже в категорию "приятная взору" не вписывается. Что остается? Холить и лелеять. Я смотрела сегодня на женщин на улице. Молодые все – да, красивые, стройные. А вот после 30 – сплошь ужас ужасный. И чем дальше в категорию "им за…", тем все выглядит хуже. Молодость уходит, а следить за собой не умеют. Мало кто из женщин от природы стареет красиво. Поэтому будем считать, что здесь в плюс идут мои знания, экологически чистые продукты и всего лишь тридцатник Лидочки – в сумме должен быть положительный результат.

И последнее, что остается – жилье. В таких условиях жить невозможно. Нужна отдельная квартира. Большая и светлая. Какое-то время, пока не освоюсь, придется перекантоваться здесь, но нужно начинать думать о том, как обеспечить себя в старости. Так и не додумав до конца мысль, я уснула…

Глава 2

Утро началось значительно раньше, чем хотелось бы.

Прекрасно помню, что будильник я заводила на 7 утра, а сейчас на часах было всего 5! Разбудило меня оглушительное горловое пение на кухне. Кто-то очень старательно и зычно пытался взять четыре октавы, причем все четыре сразу. Затем что-то грохнуло, потом стукнуло, брякнуло и вроде как разбилось. Одновременно захлопали двери и послышался возмущенный голос Клавдии Брониславовны, ему вторил еще чей-то, невнятный.

Свара на кухне все набирала обороты, плюс добавилось многоголосье детского рёва. Спать в такой обстановке было невозможно. Поэтому я решила вставать и осмотреть гардероб Лидии Степановны. Вчера я настолько вымоталась, что руки не дошли.

Ну что сказать, я, конечно же, подозревала, что у Лиды имеются определенные трудности, но чтоб настолько! В общем, когда я залезла в шкаф, то примерно семьдесят процентов вещей принадлежали супругу (это без учета того, что вчера он унес к маме целый чемодан), а вот одежда самой Лидочки ограничивалась трикотажными кофточками расцветок "вырвиглаз", черной юбкой и синтетическими блузками с огромным бантом или же рюшами вместо ворота. Состояние и качество белья я даже комментировать не буду. Растоптанные туфли фабрики "Скороход". В косметичке – тушь для ресниц "Ленинградская" (это на которую сперва поплевать надо, а потом повазюкать щеточкой), косметический вазелин "Норка", полупустой протекающий тюбик тонального крема "Балет", огрызок черного карандаша, самопальные тени для век с крупными блёстками и перламутровая помада, явно просроченная. Отдельно шла россыпь пластмассовых заколок. В общем – "всё ф топку"!

В результате на работу я надела черную юбку и белую рубашку Горшкова, неформальненько подкатав рукава (получилось слегка оверсайз, но зато хоть без рюшей). Чуть тронула ресницы тушью, карандашом поправила брови, и этим ограничилась. Но главное – волосы. Путем невероятных ухищрений и манипуляций, мне удалось всего за каких-то пару часов кое-как выпрямить бараньи кудряшки и стянуть их в простой узел на затылке. Критически осмотрев себя в зеркало, я поморщилась и отправилась на работу. От завтрака я благоразумно воздержалась, так как на кухне, по-моему, начался зомби-апокалипсис.

В общем, срочно нужны деньги, новая одежда и другое жилье. И только после этого я буду готова спасать мир!

* * *

В кабинет счетно-конторского отдела колесно-роликового участка ВЧДР-4 депо "Монорельс" я вошла под оглушительный рёв гудка. Весеннее солнце легкомысленно светило в узкое оконце, отбрасывая россыпь зайчиков от пишущей машинки на ворох бумаг.

Однозначно, Лидия Степановна Горшкова была троечницей не только в техникуме, но и по жизни. Окинув взглядом стол, заваленный документами разной степени давности, я крепко загрустила. Чтобы очистить эти "агиевы конюшни" нужна бригада профессиональных клинеров, а лучше – сразу две-три. А я-то всего одна, и не позавтракала даже.

Однако долго грустить я себе не позволила, так как, по заветам офисного мира, первое правило всякого нового сотрудника (а без Лидочкиной памяти я была здесь, пожалуй, зеленым новичком), так вот, первое и самое главное, что должен сделать каждый новичок на своем рабочем месте – это максимально внимательно и срочно изучить должностную инструкцию. А потом уже все остальное.

Вторым пунктом было составление тайм-менеджмента. Нужно было перебрать весь этот бумажный Эверест и разложить по кучкам "Очень срочно", "Срочно", "Может полежать, но недолго", "Пусть себе лежит, вдруг пригодится", "Надо не забыть выбросить". Отдельной кучкой шло "Ахтунг! Вчера!".

И вот за этим увлекательным занятием меня и застала Зоя Смирнова, защитница детей Африки и угнетатель влюбленных. Да, я уже знала, как ее зовут, а все потому, что было еще одно важное правило новичка – постараться максимально быстро запомнить самых важных сотрудников и выучить их фамилии-имена-отчества. Что я и сделала, внимательно изучив оба стенда на стене возле бухгалтерии.

Сегодня на Зое вместо берета была зеленая вязаная кепочка с пушистым помпончиком:

– Горшкова! – как обычно с места в карьер взяла Зоя. – На заседании скажешь речь.

– Оп-па! – удивилась я и переложила стопочку бумаг в другую кучку. – Что за заседание и о чем речь?

– Горшкова! – возмутилась Зоя. – Ты вчера чем меня слушала?

Угу, я бы тебе сказала, чем слушала, да неудобно…

– Сегодня в восемь вечера будет коллективное собрание. Будем порицать поведение Авдеевой и Свирина. Ну, тот, который из технического отдела, по наладке вагонов.

– А что они натворили? – вежливо поинтересовалась я, аккуратно развязывая очередную папочку так, чтобы ничего не выпало.

– Как это что? – изумилась Зоя. – Роман на работе они крутили. Ну ладно еще Свирин, а Авдеева ведь старше. И замужем! И ребенок у нее. Теперь Свирин хочет жениться на Авдеевой, а она замужем…

– Погоди, Зоя, – аж растерялась я, и так дернула за шнурочек, что две квитанции таки выпали. – И что именно я должна провозгласить перед коллективом по этому поводу? Я ведь их даже не знаю…

– А причем здесь знаю-не знаю? – всплеснула руками Зоя. – Их поведение аморально, и коллектив должен соответственно отреагировать. Вот и выступишь. Сначала осудишь, а потом выскажешь предложения. Я написала вот на листочке.

Когда я вылезла из-под стола с найденными квитанциями, передо мной появился тетрадный листочек в клеточку, густо исписанный мелким каллиграфическим почерком. У меня даже глаз задергался, правда я быстро опустила голову, чтобы внимательная Зоя не заметила, а то вдруг еще и меня на коллективное порицание вынесет.

Вот засада, мало того, что неохота вечер на всякие собрания тратить, так еще и выступать с осуждением незнакомых мне людей по явно раздутой проблеме, до которой мне категорически пофиг. Но если отказаться, будут осложнения, жопой чую. Но и соглашаться нельзя. Один раз согласишься – потом на каждом собрании выступать придется. Мдааа, дилемма…

Поэтому я изобразила взгляд Алёнушки из фильма "Морозко" и грустно сказала:

– Я не могу.

– Ты что, Горшкова… – задохнулась от негодования Зоя. – Да как ты… да я…

– Я не могу ни присутствовать на собрании по такому поводу, ни тем более выступать, – с легкой печалью в голосе продолжила я.

– Почему это? – наконец взяла себя в руки Зоя, но лицо ее пошло красными пятнами.

– Меня вчера муж бросил, – доверительно сообщила я. – Я не спала всю ночь, понимаешь? Страдала.

Надо было видеть лицо Смирновой в этот момент: изумление, шок, трепет, любопытство, восторг, – и все это вместе.

– Сиди здесь, – вдруг ласково скомандовала она и устремилась к двери.

– Я потому не завтракала, и не ужинала, – наябедничала я. – Не могу.

– Ясно, – по-офицерски кратко кивнула Зоя и пулей выскочила из кабинета.

Не успела я еще ознакомиться с папкой, на которой было крупно написано: "Структурная схема управления грузового вагонного депо N 14-б/003-01", как дверь в кабинет открылась и начали заходить люди, точнее представительницы женского пола, общей численностью шесть, включая Зою. Все они были разного возраста, примерно от двадцати до пятидесяти лет, разной комплекции и роста, но всех их объединяло одинаковое торжественно-сочувственное выражение лица.

Очень порадовало то, что с собой они несли вазочки с вареньем, накрытые салфетками пиалочки, ароматно пахнущие кастрюльки, разнокалиберные чашки и явно вскипевший чайник. Все это добро они выставили на моем столе, затем также молча вдруг вышли (все, кроме Смирновой). Не успела я удивиться, как они тут же вернулись. Каждая из них несла стул. Последняя, конопатая девушка, несла два стула.

Когда все чинно расселись и разлили чай, Смирнова скомандовала:

– Рассказывай, Лида.

Вооот, я теперь уже не Горшкова, а Лида. Ну ладно, мне не жалко. И я стала рассказывать о том, какой гад Горшков, и сколь тяжела женская доля, не забывая при этом наяривать очень вкусный винегрет и бутерброды с настоящей докторской колбасой.

Ничто не предвещало грозы, и в тот момент, когда я уже почти согласилась попробовать кусочек домашнего яблочного пирога, дверь распахнулась и в кабинет медленно вошел коренастый человек неопределенной гендерной идентичности. Отсутствие груди и косметики на лице, очень короткая стрижка и крупные янтарные бусы еще больше запутывали и рвали шаблоны. И только по концентрированному шлейфу духов "Красная Москва" можно было сделать примерный вывод, что это все-таки женщина. Хотя, может, это вовсе и не "Красная Москва", а, к примеру, одеколон "Гусар", или даже "Шипр", – я не особо разбираюсь в этих винтажных запахах.

Но если честно, то я сразу узнала, кто это. Ведь фото моей начальницы также было на стенде возле бухгалтерии. Капитолина Сидоровна Щукина, начальник кадрово-конторского отдела, на фото все-таки получалась более бинарной, чем в жизни.

– А что это мы тут чаи гоняем в рабочее время? – вместо приветствия рявкнула она.

Все промолчали, даже Зоя Смирнова. Хотя, очевидно, вопрос оказался риторическим и Капитолине Сидоровне ответы были не нужны, так как она бодро продолжила:

– Пока все советские люди трудятся, мы бездельничаем, значит, да? – Щукина грохнула пухлую папку на стол, зацепив чашку, обжигающе-горячий чай выплеснулся мне на рубашку, и я сразу поняла, что с Капитолиной Сидоровной мы не поладим.

Не обращая внимания ни на окружающих, ни на то, как на кипенно-белой ткани расплывается уродливое темное пятно, Щукина продолжала обличать:

– Что, паразитки, совсем нечем на работе заняться? – Глаза ее опасно сузились. – Развлекаетесь? Так я сейчас быстренько найду вам всем работу! Тунеядки!

Взгляд ее скользнул по оробевшим сотрудницам и остановился на мне. Я в это время пыталась хоть как-то вытереться. Лицо Капитолины Сидоровны вспыхнуло, и она вдруг перешла на фальцет:

– Горшкова! Я с тобой разговариваю или со стенкой?! Ты совсем идиотка?!

Каюсь, я не сориентировалась, что ответить. В моем толерантном мире вот такое откровенное хамство было давно не принято, все заменили корпоративные куртуазные войны, когда завуалированные оскорбления подавались с милой улыбкой и хорошим тоном считалось наехать на коллегу так, чтобы он потом ничего не мог предъявить. А тут так примитивно буром поперла. Тем временем лицо Щукиной начало багроветь:

– Горшкова, да сколько можно! Что ж ты за тупица такая!

Всё! Она меня достала. Подчеркнуто спокойным голосом я ответила:

– Капитолина Сидоровна, в чем причина такого поведения? Вам не хватает управленческих навыков или вы просто не способны сдерживать эмоции?

От неожиданности глаза у Щукиной вылезли из орбит:

– Да ты…

– Согласно Трудовому кодексу нецензурная брань и хамство на рабочем месте является нарушением трудового законодательства. Тем более вы ругаетесь и оскорбляете меня в присутствии коллектива. Вот мы сейчас составим акт и зафиксируем нарушение внутреннего распорядка…

– Да как ты…

– Капитолина Сидоровна, извольте не перебивать. Мы вас выслушали, теперь выслушайте меня, – я слегка обозначила улыбку. – Спасибо. Я продолжу. Так вот, Капитолина Сидоровна, согласно Правилам внутреннего распорядка депо "Монорельс", сотрудникам полагается тридцатиминутный перерыв на каждые четыре часа. Чем можно заниматься сотрудникам во время перерыва – в Правилах не оговорено. Так что – на усмотрение самих сотрудников. Мы вот решили попить чай. И я искренне не понимаю такое ваше поведение. У нас свободная социалистическая страна и крепостное право давно отменили. А если вы не способны держать себя в руках, могу посоветовать отвар пустырника. Говорят, успокаивает.

Кто-то из девушек хрюкнул. Щукина позеленела и ринулась к двери. Я сделала контрольный:

– И еще. Капитолина Сидоровна! – сообщила я в спину Щукиной. – Вы мне должны оплатить химчистку за испорченную рубашку.

Входная дверь хлопнула так, что со стены посыпалась штукатурка.

– Ну все, теперь в партком вызовут… – тоскливо пробормотала Зоя, и все вдруг разом начали собираться. Кабинет опустел мигом.

Я глянула на часы: времени оставалось вполне достаточно чтобы закончить разобрать бумаги.

Но я ошиблась.

Новость о том, "как эта Горшкова прищучила Щуку" мгновенно облетела все депо и стала достоянием коллектива. Ко мне в кабинет началось паломничество: ежеминутно заглядывали сотрудники, вроде как по своим делам, но каждый при этом норовил улыбнуться или подмигнуть. А одна дама, вроде из бухгалтерии, так вообще зашла и, ни слова не говоря, положила на стол большую плитку шоколада. Лицо ее при этом лучилось от удовольствия.

Но почивать на лаврах я не спешила. С одной стороны, это как бы и хорошо, однако я понимала, что в реальности все далеко не так. Противостояние такой вот средненькой сотрудницы и начальника огромного отдела, приближенного к руководству организации, ничем хорошим для этой сотрудницы не закончится. Если бы еще это была особо ценная сотрудница, которая бы регулярно выдавала для организации эксклюзивный результат – то на инцидент закрыли бы глаза. И то – не факт. Но так как Лидочка звезд с неба не хватала, была ленива и безынициативна – то вызова на "ковер" я ожидала с минуты на минуту.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, в обеденный перерыв я решила сходить проветриться. По разговорам девушек из группы поддержки Зои (они все были, в основном, из канцелярии и планово-хозяйственного отдела) здесь рядом находилась куча разных магазинов. Ну, соваться в большой "Гастроном" во время перерыва нецелесообразно, там очереди должны быть километровыми, поэтому я решила сходить в хлебный.

Магазин "Хлеб" встретил меня таким умопомрачительным запахом свежеиспеченного хлеба, что я чуть не изошла слюной. На стеллажах в деревянных лотках штабелями лежали кирпичики пшеничного и житного хлеба, белые пышные батоны, сахарные рогалики и посыпанныесдобные булки. Отдельным лотком были представлены желтоватые "звездочки" с повидлом посерединке. И все это изумительное разнообразие даже на вид казалось столь вкусным и свежим, что все мои мысли о необходимости срочно садиться на низкоуглеводную диету, вылетели прочь. Повинуясь одним инстинктам, я машинально отдала 14 копеек продавцу и получила заветную буханку.

Какое же это было наслаждение – вот так, как в детстве, грызть настоящий, без консервантов и разрыхлителей, хлеб, откусывая хрустящую, еще теплую, корочку прямо от буханки…

* * *

Я была права. На "ковер" меня вызвали сразу же после обеденного перерыва.

В кабинет заглянула секретарь Аллочка и звенящим от масштабности возложенной миссии голосом велела зайти к Ивану Аркадьевичу, срочно. Фотографии Ивана Аркадьевича на стенде у бухгалтерии не было, но это еще ничего не значило. Все и так знали, кто такой Иван Аркадьевич.

Если честно, я чуток закручинилась. Но раскаяния не чувствовала. И если бы ситуацию можно было отыграть заново, то не изменила бы ничего.

Нужный кабинет скрывался за неприметной крашеной дверью в тихом полуподвальном помещении, между архивом и кабинетом метрологии. Спускаясь по лестнице, я косолапо оступилась – теперь каблук болтался на честном слове. Посчитав это за дурной знак, я совсем приуныла.

В тесном, чуть прокуренном вкусным недешевым табаком помещении заседали трое: грузноватый мужчина с острыми глазами и проседью; пожилая женщина в вышитой жилетке, и старичок с аккуратной бородкой.

После обмена приветствиями, женщина кивнула на стул:

– Присаживайтесь, Лидия Степановна.

Я осторожно примостилась. Все молчали. Пауза затягивалась. Скрипнула дверь, я скосила глаза: в кабинет тенью просочилась Аллочка и пристроилась сбоку у сейфа. На колени она положила папку с листочками и приготовилась писать.

– Ну, что ж, Лидия Степановна, – сказал старичок, тщательно поправил листок бумаги, лежащий перед ними на столе, и ласково взглянул на меня. – Что расскажете нам по поводу, так сказать, сегодняшнего происшествия?

Я пожала плечами:

– Если я правильно понимаю, в служебке все уже написано.

– Это не служебка, Лидия Степановна, не служебка, – позволил себе чуть укоризненно покачать головой старичок. – Это, так сказать, сигнал… мда…. сигнал о нарушении субординации, о недостойном советского труженика поведении, о неуважении к старшим, в конце концов…

Я опять пожала плечами:

– Все так и было.

– То есть… эммм… вы подтверждаете, Лидия Степановна, что скандалили и грубили Капитолине Сидоровне?

– Подтверждаю, – согласилась я.

– Это недопустимо! – резанула воздух ладонью женщина. – Марлен Иванович, вы видите, что происходит?! Гнать ее в шею надо!

– Простите, эммм… Тамара Викторовна, к сожалению, мы этого сделать не можем… именно перед нами… эммм… Партия поставила задачи по нравственному воспитанию в духе коммунистических идеалов молодого, так сказать, поколения… И от того, как мы с вами, Тамара Викторовна, это воспитание будем осуществлять, в конечном счете, зависит судьба развития нашего общества, а следовательно – претворение в жизнь Программы КПСС!

Красиво завернул, я аж восхитилась. Всегда уважаю людей, которые способны вот так экспромтом жечь глаголом сердца.

Но Тамара Викторовна мои восторги не разделила:

– Так что, Марлен Иванович, – нахмурилась она, – теперь всем можно будет грубиянить и дерзить старшим? Все станут как Горшкова у нас, да? Давайте тогда хоть выговор ей дадим! Предлагаю выговор с занесением. Что скажете, Иван Аркадьевич?

Иван Аркадьевич сделал неуловимое движение ладонью, и Аллочка моментально положила перед ним два листочка из папки.

– Из вашей характеристики, Лидия Степановна, следует, – он поправил очки и зачитал, – "…отсутствие инициативы и интереса к работе". Все правильно?

Я развела руками.

– И общественная нагрузка у Вас, Лидия Степановна, практически отсутствует, – продолжил Иван Аркадьевич, не обращая внимание на меня. – Поэтому предлагаю поступить так. Мы сейчас не будем портить вам характеристику, пока не будем, а вы должны извиниться перед Капитолиной Сидоровной завтра на пятиминутке. А чтобы вам некогда было скандалить, мы поручаем лично вам, Лидия Степановна, подготовить стенгазету от вашего отдела к Дню космонавтики. Через 5 дней у нас состоится смотр стенгазет от всех отделов, и мы коллегиально выберем лучших, тех, кто потом будет готовить большую праздничную передовицу к 12 апреля. Согласны?

– По поводу стенгазеты согласна, – подавила вздох я, – а что касается извинений, то у меня встречное предложение. Давайте поступим так: я предлагаю, чтобы все было подробно внесено в протокол, или характеристику, куда угодно. Пригодится. Потому что я намерена получить психиатрическое заключение о том, что диагноз "идиотизм", который мне прилюдно поставила Капитолина Сидоровна, не соответствует действительности. Также я получу акт о порче моего имущества – это когда уважаемая Капитолина Сидоровна опрокинула на меня чай. Можете посмотреть.

Я распахнула пальто, чтобы пятно на белой рубашке стало всем видно, и продолжила:

– А еще возьму медицинское освидетельствавание о нанесении мне физического вреда – на плече есть ожог от кипятка… и до сих пор болит, между прочим. Этого, надеюсь, хватит, чтобы подать в суд на Капитолину Сидоровну за издевательство над подчиненным и превышение должностных полномочий. А уж потом, согласно решению суда, я буду и извиняться, и все остальное.

В кабинете воцарилось молчание. Тамара Викторовна сделала вид, что ее здесь нет, а Марлен Иванович переглянулся с Иваном Аркадьевичем и укоризненно улыбнулся мне:

– Ну зачем же вы так, Лидия Степановна? Давайте не будем сгоряча… эммм… так сказать, рубить с плеча…

Я вернула улыбку и продемонстрировала готовность слушать.

– Ну, выговор… эммм… дать не трудно, так сказать, но ведь нам с вами это не нужно… Незачем усугублять и доводить до крайности… Мы поговорим с Капитолиной Сидоровной, мда… поговорим… И освидетельствания, там все эти акты – не нужно, Лидия Степановна… Давайте будем решать вопрос мирно, так сказать, не вынося сор из избы. Хорошо?

– Как скажете, Марлен Иванович, – покладисто кивнула я. – Я не пойду в суд и не буду извиняться перед Щукиной. А она мне оплатит химчистку за испорченную одежду, да?

К разговору подключился Иван Аркадьевич:

– Квитанцию за химчистку отдадите Аллочке. Мы посмотрим, что можно сделать.

– Хорошо. Спасибо.

– И у меня к вам просьба, Лидия Степановна. Газета должна быть не формальной, наклеить пару вырезок из журнала – этого совсем недостаточно. Она должна вызывать неподдельный интерес у наших сотрудников. От того, как вы проявите себя, Лидия Степановна, зависит ваша характеристика и все остальное… Надеюсь мы друг друга поняли?

Мне оставалось только согласиться.

И почему у меня сейчас такое чувство, что я не выиграла, а конкретно так вляпалась?

На вечернее собрание я категорически решила не идти. Ну а что, конфликт, разборка "на ковре" плюс ответственное задание – более чем достаточно для одного неполного дня. И это все на фоне раннего подъема утром. Кроме того, прошли сутки с тех пор, как я сюда попала. Практически первый юбилей попаданки.

По возвращению из полуподвальчика крепко задумалась: если отбросить "залет" на стенгазету (пока время терпит, целых 5 дней еще), то можно считать, что этот раунд за мной. Но! Это если только на данный момент. Если же смотреть даже чуть-чуть на перспективу, то первое, что сделает Щукина – захочет отыграться на Лидочке. И морально, и для восстановления репутации в глазах остальных. Поэтому она будет вести войну до последней капли крови сразу по двум направлениям: пытаться подловить на косяках в работе и выматывать психологически, чтобы Лидочка сорвалась первая.

И однозначно у нее рано или поздно получится.

Причем она теперь будет более чем осторожна, и лить кипяток на спину подчиненным прилюдно не станет. Утрирую, но стоит ожидать чего угодно. И позиционных аргументов у Лидочки тогда может и не быть. А второй раунд "на ковре" однозначно будет проигран.

Значит, что? Кроме хладнокровия и сдержанности нужны ресурсы.

Как там говорил ответственный товарищ про Лидочку? "Отсутствие инициативы и интереса к работе". И это у нее в личной характеристике записано! Плюс "маленькая общественная нагрузка". Ну, с нагрузкой старшие соратники посодействовали, этот пункт пока можно отложить. А вот инициативу и интерес к работе нужно срочно проявить. Причем активно.

Пожалуй, начнем с самого простого. Я еще не знала, кто в депо "Монорельс" является уполномоченным по рационализации, поэтому напечатала (в двух экземплярах) служебную записку о рацпредложении на имя Ивана Аркадьевича, где обосновала новый улучшенный подход к каталогизации документов. Служебку зарегистрировала в канцелярии. Второй экземпляр (с переписанным регистрационным номером) положила в специальную папочку, которую завела для этих дел.

Дальше. По памяти набросала анкету для оценки эмоционального выгорания из шести пунктов. Завтра согласую, отпечатаю и пущу в ход.

Досадно, что Интернета нет, так бы я за вечер подготовила для Лидочки идеальную базу с аргументацией ее инициативности, креативности, творческого подхода и всего прочего.

Дальше. Для иллюстрации активной жизненной позиции Лидочки и ее разносторонних интересов нужно вступить в какое-нибудь диаметрально противоположное от профессии общество и платить взносы. По деньгам там ерунда, примерно от пары копеек до рубля в год, но зато это будет официальное хобби. Я задумалась. Вспомнилось только два варианта – Всесоюзное астрономо-геодезическое общество или Всероссийское общество охраны природы. В принципе, для меня без разницы. Нужно сегодня же зайти на почту и вступить и туда, и туда, а там уж куда примут. Если никуда не примут, тогда придется искать какую-нибудь местную ассоциацию любителей аквариумных рыбок или "клуб интернациональной дружбы".

Итак, первый штрих к портрету идеальной Лидочки начал выполняться.

Теперь возвращаемся к насущным проблемам. Где достать денег я так и не решила. Искренне восхищаюсь теми попаданцами, которые на вторые сутки в новом мире находят клад или грабят банк, и все у них дальше прекрасно. Я грабить банк не умею. И боюсь. Следовательно, деньги нужно заработать, причем заработать так, чтобы это не противоречило облику советского труженика.

Утробно взревел гудок, сообщая об окончании рабочего дня. Я потрогала каблук, вроде пока держится, надела уродское синтетическое пальто и выскочила в коридор.

Мимо меня спешили домой люди. Мелькнула забавная челка Тони. Но она проскочила мимо, старательно отводя взгляд. Обиделась. Надо бы помириться, неплохая девчонка. Тем более других подруг, как я поняла, у Лиды не было.

Ладно, что-нибудь придумаю.

И я придумала. По дороге домой заскочила в магазинчик, небольшой такой, с промтоварами. Хотела купить клей для каблука. Клей не купила, точнее в этом магазине он не продавался, зато рассмотрела ассортимент мыльно-рыльных товаров. Ну, что сказать, качество более чем прекрасное, все, очевидно, натуральное, цены тоже порадовали. К примеру кусок мыла был от 10 копеек ("Банное") до 85 копеек за самое дорогое ("Подарочное"). А вот выбор был, мягко говоря, не очень. Кроме этих двух, еще "Детское", "Земляничное", "Цветочное" и "Хвойное". И запахи на мой взыскательный вкус – так себе. Об упаковке вообще молчу. И я решила поэкспериментировать: купила 4 куска детского мыла, а в аптеке взяла бутылочку глицерина и масло льна (какое уж было).

Квартира N 2 в переулке Механизаторов встретила меня подозрительной тишиной. Осторожно лавируя между коробками в сумрачной прихожей, я чуть не заорала от ужаса, столкнувшись с привидением. Ну, а что, когда на тебя из полумрака молча взирает мертвенно-бледное лицо с горящими адским светом глазами и всклокоченными волосами, тут любой испугается.

– Тихо ты, – зашипело привидение и обдало меня концентрированным перегаром.

"Петров", – облегченно поняла я.

– Лидка, у тебя четыре рубля есть? – красные в прожилках глаза Петрова сверкнули как у боевого кота, и он, воровато оглянувшись, горячо зашептал. – Слушай, Лидка сбегай за "коленвалом", трубы горят, помираю…

Я не успела ответить, как он продолжил:

– Ну, ты же нормальная баба, хоть Горшок этот зашугал тебя с мамкой своей, но сердце-то у тебя доброе. Ну сбегай, а Лидк?

С алкашами и наркоманами общаться очень непросто – для них нет никаких законов и понятий… один раз поведешься, поможешь, так он от тебя потом вообще не отстанет. А с другой стороны – мне срочно нужны ресурсы для внедрения в этот мир и выживания в нем… комфортного, замечу выживания. Кроме того, я все равно из этой квартиры скоро свалю. Так что можно и помочь человеку. Да и жалко все-таки. Но вслух я сказала совсем другое:

– Ну, ты и наглый, Федя. С какого это перепугу я тебе за водкой бегать должна? Да еще и свои деньги тратить.

– Ну, Лидк, ну, сбегай… – заныл Петров, почуяв, что жертва колеблется.

– Мне плитка нужна, электрическая, – сообщила я. – На время. Дня на три-четыре. Найдешь плитку – будет водка.

– Так это… есть! Есть плитка! – обрадовался Петров и глухо скомандовал: – не уходи только, я щас…

Не успела я дойти до двери своей комнаты и отыскать ключ в недрах сумочки, как рядом вдруг материализовался Петров. К груди он прижимал небольшую электрическую плитку:

– Вот, – как ребенок доверчиво он протянул ее мне. – Ну, ты чего, Лидка, зачем домой? Мы ж договорились, сходи…

– Тихо, Фёдор, – сурово отрезала я. – Жди здесь. Я сейчас проверю, если работает, будет тебе водка.

– Да что ты… – забеспокоился Петров, – Я же ее у Борьки взял с восьмой квартиры, у него всегда все работает, он электрик.

– Всё равно, я должна проверить, – шикнула я. – И не шуми, а то Клавдия Брониславовна услышит.

Упоминание имени Клавдии Брониславовны подействовало, и Петров сник.

Я зашла в комнату и, не разуваясь, включила плитку – открытая спираль сразу покраснела и начала греться. Отлично. Работает.

Выключив плитку, я достала из шкафа бутылку портвейна "Солнцедар". Не знаю, зачем она хранилась у Горшковых, но бежать за водкой Петрову мне было лениво, да и денег особо не было.

– Держи, – я протянула портвейн.

– О! Клопомор! Уважаю! – вздохнул с облегчением Петров и застенчиво улыбнулся, осторожно прижимая к себе бутылку. – Я тебя люблю, Лидка!

Ну что ж, единственный человек в этом новом мире, который любит Лидку, упорхнул, а я вздохнула и взялась за дело.

Если говорить конкретно, то затеяла я варить мыло.

Да, мыло ручной работы с разными финтифлюшками, полезное, и чтоб запах был вкусный. Для того у Петрова плитку и взяла. На общей кухне под бдительными взглядами соседей особо ведь не наваришь. А у себя в комнате, что хочу, то и делаю.

Работа эта не сложная: растопить детское мыло на водяной бане, набросать туда всякой всячины, чуть глицерина, чуть молока, пару капель масла для запаха, в общем, что есть под рукой, и пусть застывает. Главное пропорции выдержать, иначе не застынет или растрескается.

Переодевшись, я включила радио, и под бодрящие звуки песни "Трус не играет в хоккей", нарезала мочалку из люфы на кусочки и залила всё это добро мыльным варевом, а в другую посудину добавила мелко раздавленной овсянки и перемешала с основой. В результате получилось двухслойное мыло-скраб, которое я поставила остывать под кровать, благо в комнате было совсем не жарко.

Только-только я разогнулась и уже хотела спокойно попить чаю, как в дверь постучали. Хорошо, хоть я предусмотрительно заперлась на задвижку, чтобы бдительные соседи не врывались, как вчера Римма Марковна.

"– Хоть бы не Горшков", – расстроенно думала я, открывая дверь, но повезло, и на пороге стояла Римма Марковна (помяни чёрта…):

– А я слушаю, слушаю, то ли ты песни поешь, Лида, то ли опять плачешь, – возбужденно сообщила она и вошла в комнату.

Я вздохнула и закрыла дверь.

– А чем это у тебя так приятно пахнет? – принюхалась Римма Марковна и уселась за стол. – Чай пьешь, смотрю?

Подавив зевок, я достала вторую чашку с этажерки и налила чаю Римме Марковне. Та довольно отхлебнула и потянулась за баранкой.

– Лида, ты сегодня утром этот возмутительный кошмар слышала? – поинтересовалась она.

– Слышала, – устало буркнула я.

– Угадай, кто это был?

– Да что тут угадывать, – пожала я плечами, – Петров, конечно же…

– А вот и нет! Федор у нас тихий, – с видом фокусника разулыбалась Римма Марковна – Грубякин это был!

И она принялась в деталях рассказывать, как вусмерть поддатый Грубякин вернулся под утро домой и с пьяных глаз разгромил кухню.

– Кстати, и твой суп сожрал весь прямо из кастрюли, – хихикнула Римма Марковна, и лучики морщин веером прорезались в уголках глаз.

– Так он же прокис, – изумилась я.

– А ему в таком состоянии все едино было, – Римма Марковна поддернула растянутый рукав некогда фланелевого халата и достала из заштопанного крупными стежками кармана неизменную пачку "Полета", – пойду я, пожалуй. Спасибо за чай, Лида. Я после чая всегда курить хочу. Не буду дымить тебе тут на ночь. Пахнет у тебя уж очень приятно.

Ссутулившись, по привычке поддергивая слишком длинные полы халата, она пошаркала к двери. И я не выдержала:

– Римма Марковна, секундочку! А давайте я вам новый халат подарю? У Лидочки… тьфу, у меня… есть совсем новый, ни разу не ношеный… мы с вами примерно одного размера… – затараторила я и достала из шкафа сверток. – А то ваш уже совсем старый…

– А зачем? – удивилась она, – у меня есть халат! Новый, прекрасный халат. Смотри.

Римма Марковна распахнула свой линялый халат и под ним я увидела точно такой же, но абсолютно новый, блестящего темно-зеленого бархата.

– Эээээммм… – я уронила челюсть.

– Я всегда ношу его под низ, чтобы не испачкать. Жалко, новый же… – словно неразумному ребенку терпеливо объяснила Римма Марковна и, снисходительно улыбнувшись, аккуратно закрыла за собой дверь.

Да уж, вживаться в этот мир мне придется гораздо дольше, чем я ожидала…

Глава 3

На работу я чуть не опоздала.

Пока собралась, пока нарезала кусками мыло (второй шоколадный слой с люфой резался с трудом), пока перевязала каждый кусок узкой атласной тесемкой… Но до сигнала успела!

Я рассортировала еще две стопки бумаг, и потихоньку напечатала пробную анкету.

С печатной машинкой особых проблем не возникло, все как на компьютере, только буквы выбивались туго, а буква "э" западала, и мизинцем не выбивалась вообще (сил не хватало), поэтому приходилось стучать по два раза указательным пальцем. Это слегка затормаживало процесс, но все равно оказалось лучше, чем я боялась. Как менять ленту я еще не поняла, но, думаю, в процессе научусь.

А вот с расчётами была беда. Калькулятора у Лиды не было. На столе лежали отполированные временем деревянные счёты, но пользоваться таким прибором я не умела совершенно. В детстве, в школе, нам показывали, но принцип действия я полностью забыла. Пока умножала на листочке "в столбик", но для больших массивов данных эдак я всю работу запорю. Поэтому в список необходимого, я дописала калькулятор. Не знаю, насколько широко они в это время распространились, но нужно поискать, должны ведь уже продаваться.

За этими размышлениями меня и застала Аллочка, которая велела пройти к Ивану Аркадьевичу.

Памятуя про коварство лестницы, спускалась я на этот раз предельно осторожно.

Сегодня в кабинете Иван Аркадьевич был один. На столе возвышалась целая гора папок, которые он внимательно изучал, морща лоб и что-то яростно подчеркивая карандашиком. Меня он, кажется, даже не заметил.

– Добрый день, Иван Аркадьевич, – обозначила свое присутствие я. – Вызывали?

– Да, Лидия Степановна, присаживайтесь, – со вздохом оторвался от бумаг хозяин кабинета и посмотрел на меня. – Мне передали вашу служебную записку.

Я изобразила внимание.

– Вы предлагаете нам новый метод работы с документами, правильно я понимаю?

Я кивнула.

– А чем вам, Лидия Степановна, не угодил старый метод?

К этому вопросу я готовилась со всей тщательностью. И обоснование выработала. С примерами и иллюстрациями. Кратко, четко, по существу. Весь мой доклад занял минут пять.

Когда я закончила, в кабинете воцарилось молчание. Иван Аркадьевич продолжал смотреть на меня, но теперь уже с интересом.

– В результате данное рацпредложение будет способствовать повышению эффективности труда. Кроме того, если Вы поддержите, и мы отработаем его у нас в депо, то, в случае успеха, попробуем получить авторское свидетельство. А это – нам "плюс" к показателям экономической эффективности использования в народном хозяйстве новых рацпредложений.

– Хм… ладно, оставьте, мы подумаем, – задумчиво сказал Иван Аркадьевич, что-то записывая в своем блокноте.

Окрыленная этими словами, я продолжила:

– И еще вот, Иван Аркадьевич, – я протянула листок с отпечатанной анкетой.

– А это что? – заинтересовался он.

– Анкета-опросник для оценки эмоционального выгорания работников депо, – сообщила я.

– Зачем?

– После проведения диагностики мы будем знать, что и почему происходит у нас в депо и, если выгорание у сотрудников подтвердится, мы сможем вовремя разработать и провести соответствующие мероприятия для повышения мотивации и профессиональной коррекции.

– А вот этого не надо! – рассердился вдруг Иван Аркадьевич. – Не надо! У нас на производстве нет никакого выгорания! Советская власть создает все необходимые условия труда, и не вам, Лидия Степановна, сомневаться в эффективности работы Партии!

Он еще минут пять поорал и выпроводил меня вон.

Мдааа, облом.

С отстраненным видом я шагала по коридору. Хотя, по правде говоря, в душе у меня, словно винегрет в желудке пьяного школьника, болтался триллион самых разных эмоций. Какой облом! Безотказная, идеально обкатанная поколениями менеджеров среднего звена схема в этом времени дала сбой.

Вот как все меняется! В моей (прошлой) жизни этот, придуманный когда-то америкосами, хайп по поводу эмоционального выгорания моментально подхватили и понесли в массы: в каждом уважающем себя офисе, или корпорации считалось само собой обращать внимание на всевозможные депрессии и стрессы у сотрудников, и периодически показательно нянькаться с ними. А в этом времени все по-другому. Не знаю, хорошо это или плохо. Нужно понаблюдать, подумать… Хотя, как отраслевой социальный лифт, этот способ был самый быстрый и простой…

Пока я баюкала уязвленную гордость, меня окликнули:

– Горшкова!

Высокая узколицая шатенка в трикотажном платье караулила возле щита пожарной безопасности. На фоне кроваво-красных средств пожаротушения ее ярко-голубой наряд выглядел по-гогеновски эпатажно:

– Ты почему стенгазету не делаешь? – недовольно поджав тонкие губы, спросила она. – Скоро смотр, а у нас ничего не готово.

– Успею, – отмахнулась я, – еще дня четыре есть.

– Ты совсем вальтанулась, Горшкова? – густо подведенные небесно-голубыми тенями глаза недобро прищурились. – Откуда четыре дня у тебя есть? Послезавтра стенгазета с утра должна висеть.

– Иван Аркадьевич вчера дал мне пять дней. Следовательно, сегодня – четыре, – пожала я плечами. – До понедельника прекрасно все успею.

– Ты не понимаешь, Горшкова? – изумилась шатенка. – Газета должна уже быть в субботу.

– Почему это? – я начала потихоньку закипать. – Мне сказали в понедельник, значит сделаю в понедельник.

– По кочану это! – лицо девушки сравнялось по цвету с огнетушителем, – в субботу газету нужно повесить. В воскресенье у нас субботник, и никто рисовать тебя не отпустит.

– Подожди, – я капец как удивилась. – Мы что, работаем и в субботу? А в единственный выходной у нас субботник?

– Горшкова, – изобразила боль и страдания шатенка, – в первый выходной апреля у нас всегда субботник. Не сбивай меня. Просто сделай газету, принеси и повесь. И да, гуашь и ватман возьмешь у Звягинцевой.

Я промолчала, переваривая информацию.

– Не столько работы, сколько проблем, – цыкнула шатенка и удалилась, раздраженно цокая каблучками.

Захотелось взять багор со щита и от души ей вломить, но я сдержалась.

Ну, хоть есть повод помириться с Тоней. Звягинцева – ее фамилия, как помнила я из информации на стенде у бухгалтерии. Кстати, фото этой страдающей от невыносимости бытия шатенки я что-то не припомню. Надо будет еще раз посмотреть. Раз она пытается гонять Лидочку, значит какие-то полномочия имеет. А начальство нужно знать в лицо… даже вот такое.

То, что начальство поминать всуе нельзя, я убедилась, когда в коридоре вдруг показалась Щука:

– Горшкова! – хлестнул по ушам окрик, и мои барабанные перепонки чуть не порвались. – Где тебя носит? Ты почему не на рабочем месте?

– А меня Иван Аркадьевич вызывал, – ответила я, хотя внутри неприятно ёкнуло.

– А что это ты зачастила к Ивану Аркадьевичу? – узенькие щучьи глазки еще больше сузились. – Бегаешь, наушничаешь…

– Да нет, Капитолина Сидоровна, – излучая человеколюбие и толерантность, медленно произнесла я. – Сначала меня вызвали по сигналу неравнодушных коллег, где мы прекрасно познакомились с Иваном Аркадьевичем, и теперь вот обсуждаем рабочие моменты…

– Какие еще моменты?! – тут же взвилась Щука.

– Рабочие. Подробности лучше уточнить у Ивана Аркадьевича… если вам это так интересно…

– И уточню, – резко успокоившись, медоточиво улыбнулась Щука.

– Вот и славненько, – отзеркалила не менее сладкую улыбку я. – Всего хорошего, Капитолина Сидоровна. Пойду работать.

Я шла по коридору и посмеивалась. Ну а что, причинил Щуке гадость – на сердце Лиде радость.

В тонином кабинете, донельзя набитом всевозможными вазонами и больше похожим на дебри Амазонки или мангровые заросли влажных тропиков, стихийно образовалось небольшая толпа, человек пять рабочих, все с бумажками в руках.

– Тоня, а я к тебе, – сквозь галдеж громко сообщила я, тщетно стараясь высмотреть за развесистым фикусом подругу.

– Лида, если не срочно, через минут сорок где-то зайди. Мне нужно с уведомлениями закончить, – раздался голос из зарослей, – а вообще, что ты хотела?

– Я за красками пришла, – пытаясь не зацепить горшок с особо вонючей гортензией, сообщила я фикусу. – Для стенгазеты.

– Давай я освобожусь, и сама тебе занесу? – прошелестела фикусная листва.

Образовавшиеся свободные сорок минут я решила потратить с пользой для себя – заскочила в отдел кадров и написала заявление на отгул на завтра (у Лидочки их накопилось аж на четыре дня). Во-первых, пора сходить в таинственную квартиру на улице Ворошилова и посмотреть, кто там живет, и почему за коммуналку платит Лидочка. Во-вторых, банально хочется отдохнуть, особенно в виду того, что выходных в ближайшее время не предвидится. Ну, и в-третьих (и это, пожалуй, самая главная причина), – мне хотелось сделать эту чертову стенгазету так, чтобы читатели "рыдали от умиления". От конечного результата зависит многое.

Тоня пришла, как и обещала – через сорок минут, прижимая к себе большую коробку с красками и увесистый рулон ватманской бумаги:

– Вот, здесь все, что есть, – сказала она, тяжело сгружая все это добро на стол, – я тебе еще пару запасных листов даю, вдруг испортишь. Если останется – верни, пожалуйста, нам еще к первому и девятому маю стенгазеты готовить.

– Спасибо, – кивнула я. Видя, что Тоня собирается уходить, добавила:

– Тонь, на секундочку, – я быстро вытащила кусок мыла из сумки и протянула ей. – Это тебе, маленький подарочек.

– Что это? – удивилась Тоня, рассматривая презент.

Мыло ручной работы всегда выгодно отличается от обычного мыла. В первую очередь оно красиво, и при этом удобно. Я постаралась на славу. Густо источающее насыщенный шоколадный аромат мыло-скраб, с одной стороны предназначалось для тела (это где с люфой), а с обратной его можно было использовать как щадящий скраб для лица (который с овсянкой). Перетянутый золотистой атласной ленточкой карминно-коричневый брусок сразу понравился Тоне, и даже очень. Это было видно по вспыхнувшему детским восторгом взгляду. Рассмотрев мыло внимательно, сто раз понюхав, она, наконец, неуверенно сказала:

– Спасибо, Лида, но я не могу его взять…

– Почему это? – удивилась я.

– Ну, оно дорого стоит, наверное… – пробормотала она, – я такого нигде в магазинах не видела. Импортное же. Тебе и самой такое пригодится…

– Ой, да ладно, – отмахнулась я. – У меня еще пару кусков есть. Мне знакомая с Прибалтики много привезла. Вот я и решила с тобой поделиться. Мы же подруги.

– Ну, раз так… – неуверенно протянула Тоня и быстро сунула подарок в карман джинсовой юбки.

Вот и замечательно, первый шаг к примирению сделан. Теперь нужно закрепить:

– Слушай, Тонь, а почему это именно ты краски выдаешь? Ты что, стенгазетами занимаешься?

– Да нет, это Машка опять в декрет ушла, и всю канцелярскую материалку на меня повесили, – вздохнула она. – Мало мне своей работы.

Минут пять Тоня расписывала мне все тяготы конторской службы. Я в нужных местах только успевала сочувственно вздыхать или поддакивать (в зависимости от контекста).

– Слушай, – понизив голос и оглянувшись на дверь, вдруг сказала Тоня. – По поводу стенгазеты. Там из транспортного что-то невероятное затевают – выпросили у меня аж шесть ватманов. Вот. А технари так вообще, говорят, художника привлекли, и он им там все профессионально нарисует. А Ершова хвасталась, что какую-то статью о Гагарине в библиотеке переписала, и теперь это будет самая лучшая газета. Так что шансов у тебя, Лидка, вообще нет. Особенно зная, как ты рисуешь.

– Да мне как-то фиолетово, – пожала плечами я. – Главное, принять участие.

– Ты что, Лида, – покачала головой Тоня, – Забыла какой у нас "сам" повернутый на всем этом?

– Ага, – хихикнула я. – У нас же всегда так: если проиграешь – дадут втык, если выиграешь – все время стенгазеты рисовать будешь.

– А пошли в столовку? – вдруг предложила мне Тоня. – Если быстро пойдем, то успеем пообедать без очереди.

– Ну, пошли, – неуверенно кивнула я.

Я оттягивала знакомство со столовой до последнего. Начитавшись всевозможных историй в той, прошлой жизни, представляла советскую столовую как большое грязноватое помещение с хамовитым неопрятным персоналом и липкими тарелками с невнятной едой. Действительность превзошла мои ожидания: было чисто, а женщина в белом халате приветливо поздоровалась. На выбор был борщ или гороховый суп, на второе – макароны с котлетой, пюре с тефтелями или запеченная рыба. Несколько салатов, и главное – сладкий компот, как в детстве. И стоило все копейки. Я с удовольствием нагрузила свой поднос. А еще мы с Тоней взяли себе томатного сока: на прилавке была сероватая крупнокристаллическая соль в граненом стакане, а рядышком, в стакане с водой – несколько чайных ложечек. Чтобы каждый, значит, мог солить на свой вкус.

Мы вернулись с обеда, и я отправилась сразу в кабинет – если заявление на отгул подпишут, то нужно сейчас успеть доделать всю работу. Я уже открывала дверь, когда меня окликнула девушка (имя ее к своему стыду не помню, но она точно была из группы поддержки Зои).

– Лида, – крикнула она.

– Что? – обернулась я.

– Тебе звонили…

Сердце нехорошо заныло.

– Кто? – прошептала я.

– Да Горшков твой, – хихикнула она. – Просил тебя позвать, но ты уже ушла на обед.

Горшков! Моя персональная головная боль…

* * *

Квартира N 21 в доме 14 на улице Ворошилова встретила меня звенящей тишиной. Я позвонила в дверь, долго никто не открывал, хотя изнутри можно было уловить какие-то звуки, шебаршение, поскрипывание, вздохи.

Примерно через минут десять, когда мое терпение таки лопнуло и я стала решать – уходить домой или попробовать всё выяснить у участкового, дверь вдруг медленно-медленно приоткрылась. Пахнуло спертым воздухом давно непроветриваемого помещения. Я заглянула в полумрак прихожей – там никого не было. А дверь продолжала открываться дальше. Сама! Вдруг явственно послышалось какое-то сопение. У меня волосы встали дыбом, а сердце застучало где-то в горле со скоростью отбойного молотка. С полупридушенным всхлипом я отскочила обратно, в спасительный свет подъезда.

– Тётя, ты ко мне пришла в гости? – вдруг послышался тоненький голосок, с присюсюкиванием.

И тут я, наконец, посмотрела вниз и увидела – из-за двери застенчиво выглядывала маленькая черноглазая девочка, примерно лет четырех. Донельзя замурзанная, в полуспущенных застиранных колготках и байковой кофточке некогда желтого цвета, заляпанной вареньем и кашей. В спутанных до состояния войлока черных волосенках сиротливо болтался полуразвязанный гипюровый бант. При этом девочка выглядела довольно упитанной и щекастенькой.

– Тётя! – она нетерпеливо дернула меня за подол пальто.

– Что? – наклонилась я к ней.

– А что ты мне принесла? – букву "Р" она выговаривала через раз, видимо только научилась и еще не всегда могла ее правильно применять.

– Ты кто? – спросила я. – И где твоя мама?

Блин, у меня даже конфетки для нее, и то нет.

– А мамы нету! – заявила малявка, развернулась и устремилась куда-то внутрь квартиры.

– Ты сама? – крикнула я вглубь квартиры, но ответа не последовало.

Я в одиночестве осталась стоять у раскрытой входной двери.

Дурацкая ситуация, я совершенно растерялась: с одной стороны, нужно все выяснить, с другой – как еще посмотрят родители на то, что чужой взрослый человек будет в их квартире наедине с их ребенком в их отсутствие? А с третьей стороны, раз за коммуналку этой квартиры плачу я, значит я (точнее Лидочка Горшкова) не совсем посторонний человек и имеет право, как минимум, выяснить, что здесь творится.

Убедив себя таким вот образом, я вошла внутрь.

Взгляду предстала большая двухкомнатная квартира, донельзя захламленная и нечистая. Здесь, видимо, не убирались лет сто. На столике перед пыльным зеркалом с разводами от помады громоздились десятки флаконов с духами и одеколонами, пузырьки с каким-то непонятным содержимым, большие коробки с тенями (или красками?) всевозможных расцветок, засохшие букетики цветов в пыльных вазах. Одежда, в основном женская, огромными грудами валялась прямо на полу, свисала со стульев. Раскрытые дверцы шкафа демонстрировали такое же забитое мятой одеждой содержимое. Венцом экзистенционального перформанса являлась ажурная шляпа со страусовым пером и вуалью, которая вместо абажура висела на сломанном торшере.

Во второй комнате была только большая незаправленная кровать и валялся перевернутый стул (очевидно, упал под весом наваленной одежды). На смятом комке одеяла сидела девочка и, высунув от усердия язык, губной помадой рисовала каляки-маляки на застиранной простыне.

– Ты что это делаешь? – ласково спросила я, чтобы не напугать ребенка.

– Масясю рисую, – радостно выпалила девочка, тут же соскочила с кровати и продолжила рисовать "масясю" на обоях.

– Тебя как зовут? – продолжила попытку познакомиться поближе я.

– Светка! – девочка со смехом запрыгала вокруг меня на одной ножке.

– А фамилия у тебя какая? – я все еще не теряла надежду выяснить непонятки.

– Светка-пипетка-нехорошая детка! – довольно выкрикнула девочка, затем откусила кусочек помады и протянула остатки мне: – На!

Я аккуратно, стараясь не испачкаться, взяла помаду и пристроила ее на подоконнике.

– Выплюнь! – предложила я ребенку. Светка с готовностью плюнула в меня куском помады. Я еле успела отклониться, иначе пятно на пальто было бы обеспечено.

– Так делать нельзя, – строго заявила я, на что девочка отрицательно покачала головой и сообщила:

– Зя!

– Так как твоя фамилия, Светочка? – опять повторила я.

Ответ поверг меня в шок:

– Горшкова-а-а! – жизнерадостно крикнула Светка, показала мне перепачканный помадой язык и, чуть задумавшись, добавила. – Бяка-масяка!

Пока я пыталась отрефлексировать и сложить дважды два, входная дверь скрипнула и в квартиру вошла красивая молодая женщина. Глядя на нее, я сразу поняла, какой станет Светка-пипетка, когда вырастет.

Издавна существует типаж "демонической женщины". И каждый вкладывает в этот образ что-то свое: у Паустовского – обязательно "скачущая верхом на бешеном караковом жеребце, сидя на нём по-мужски", у Тэфи она непременно любит надеть "пояс на голову, серьгу на лоб или на шею, кольцо на большой палец, часы на ногу", у Достоевского это исключительно красавица, у современных авторов – суккуб или ведьма. Но все отмечают ее некую мрачную до мучительного отвращения притягательность.

Появившаяся в квартире женщина суккубом не была, да и серьги у нее висели в положенном месте, но вот что-то эдакое неуловимое, то ли инфернальный блеск в миндалевидных с поволокой глазах, то ли тяжелая в два обхвата иссиня-черная коса, перекинутая на грудь, сразу давали понять – это именно она, "демоническая женщина".

Не дав мне произнести ни слова, демоническая женщина с надрывом воскликнула:

– Я же сказала, за ремонт отдам деньги на следующем месяце!

Видя, что я не отреагировала никак, демоническая женщина, заломила руки:

– Зачем же вы ходите?! Вы же видите, – она широким жестом обвела захламленную комнату, – у меня ничего нет! Ничего!

– Оличка! – кинулась к ней Светка, и зарылась в подол явно импортного плаща. – Тётя хорошая.

– Так вы не из управы? – округлила глаза женщина.

– Ннет, – покачала головой я.

– И не от Василия? – с затаенной надеждой продолжила вопрошать она.

– Нет, – уже более твердо произнесла я.

– О! – радостно захлопала в ладоши та, – это же прекрасно! Прекрасно!

Она сбросила в сторону опрокинутого стула плащ, и, оставшись в темно-синем узком платье с расшитыми серебряной люрексовой нитью рукавами и воротом-стойкой, плюхнулась на кровать, нимало не смущаясь наличием там каляк-маляк от помады, и оживленно продолжила:

– Вы только представьте! Эти ужасные отвратительные люди… соседи снизу требуют, чтобы я поменялась с ними квартирой! – она слегка наморщила лоб, – так вы точно не из управы?

– Нет, не из управы, – подтвердила я, – и точно не от Василия. А вы мать Светы?

– Это Оличка! – возмущенно крикнула мне Светка и принялась с громким треском отламывать кукле руку.

– Светлана! – поморщилась женщина, – прекрати шуметь, пожалуйста. – У меня опять мигрень начнется.

Светка послушно переключилась на менее громкое выдергивание остатков кукольных волос.

– Не говорите так! Не люблю, когда меня так называют, – с виноватой полуулыбкой развела руками "демоническая женщина", – мы с отцом Светланы познакомились на первом курсе культпросвета, все так быстро завертелось, молодые были… Затем он ушел, а я должна расплачиваться за нашу ошибку одна. Знаете, как мне тяжело…

– Ольга, извините, но… – начала я, но была категорически перебита:

– Ну что вы, какая же я вам Ольга? – с тихой полуулыбкой взмахнула ресницами "демоническая женщина". – Называйте меня Олечка.

"Да чёрт с тобой, хоть бурундуком", – внутренне я уже начала злиться, но виду не подала:

– Олечка, а вы живете здесь, в этой квартире?

– Но вы же видите?! Видите?! – Олечка подскочила с кровати и, нервно ломая руки, заходила туда-сюда по комнате. – Разве это жизнь?! Я – творческий человек, мне нужно много репетировать, а эти мерзкие соседи, они же совсем не понимают, что искусство…

– Я-то вижу, – мне опять пришлось прервать Олечкину экспрессию, – но вы не ответили на вопрос: вы живете в этой квартире? Вы здесь прописаны? Это ваша квартира?

– Да, я здесь живу, – наконец-то насторожилась Ольга. – В каком смысле "прописана"?

Она вся моментально подобралась и пристально глянула на меня:

– А вы собственно кто? Вы же сказали, что не из управы? Почему я должна вам отвечать?

– Я не из управы, – как можно дружелюбнее ответила я. – Сначала ответьте, а я потом всё расскажу.

– Нет! – топнула ножкой, обутой в изящную лакированную туфельку Олечка – Я не буду ничего отвечать! Уходите! Сейчас же!

– Ольга, послушайте… – попыталась достучаться до нее я, но "демоническая женщина" слушать меня не захотела и буквально выпихнула на лестничную площадку.

Глядя на захлопнувшуюся перед моим носом дверь, я задумалась. То, что дамочка не прописана в этой квартире – и ежу понятно. Если я оплачиваю счета за квартиру, значит именно я имею к ней какое-то отношение. Или же Горшков. И вторая загадка – я не смогла выяснить, что связывает демоническую Оличку, Светку и Горшкова, кроме общей фамилии. В то, что Светка не дочь Лидиного супруга, ясно с первого взгляда. Ну не станет экзальтированно-полубогемная "Оличка" яшкаться с жухлым Горшковым. И я тем более никогда не поверю, что на первом курсе он был прям весь такой мачо-мачо, а потом внезапно так конкретно увял. Да и вряд ли Горшков, который не может съесть котлету без гарнира и впадает в истерику от неидеально выглаженной рубашки, смог бы хоть один день выжить рядом с такой "хозяюшкой".

Нет, нужно всё конкретно выяснять, и не тянуть. Я решила наведаться в жилконтору, квитанция у меня с собой есть, и попробовать повыяснять еще там. Вдруг повезет.

Из подъезда я вышла, щурясь от света: сегодняшний апрельский денек выдался прелестно солнечным. Почки на кустах сирени уже стали лопаться, на клумбах кое-где расцвели первые тюльпаны, и пчелы с деловитым жужжанием наперегонки суетились вкруг них. Пахло свежей землей и предвкушением чего-то эдакого.

Я на секунду залюбовалась на какую-то особо скандальную птичку, которая азартно прыгала по веточке и пыталась прогнать всех остальных, когда рядом раздалось покашливание:

– Добрый день, – проскрипел голос, и я обернулась. Рядом со взрыхлённой клумбой стояла, тяжело опираясь на грабли, старушка в шерстяном платочке и плюшевой безрукавке, и с внимательным любопытством разглядывала меня.

– Добрый день, – ответила я.

– А вы к кому? – без обиняков задала вопрос она.

– Да вот в квартиру N 21 приходила…

– Аааа, к Горшковой, – неодобрительно нахмурилась старушка и покачала головой.

– Ага, – кивнула я. – К Ольге. Как там ее по отчеству?

– Сергеевна, –подсказала старушка, – а что она еще натворила?

– Еще? – заинтересовалась я.

И старушка вывалила на меня ворох информации: оказывается, Ольга поселилась пару месяцев назад, за ребенком особо не следила, зато уже трижды залила соседей снизу. Теперь они требуют поменяться квартирами.

– И поет так громко по вечерам, – наябедничала старушка, – людям спать надо, на работу рано вставать, а эта всё голосит и голосит. И нет же, чтобы хорошее что-то спела, про войну там, или про любовь, так она просто завывает и завывает. Тьху, гадость какая, а не пение!

Я сочувственно повздыхала, и воодушевленная старушка продолжила:

– Раньше-то здесь Зинаида Валерьяновна жила, царство ей небесное, месяцев пять как не стало, – она украдкой мелко перекрестилась и добавила, – хорошая соседка Зинаида была, душевная, она маляром у нас работала, а как совсем на пенсию вышла, так быстро и преставилась. Квартиру, говорят, отписала на какую-то племянницу, своих-то детей у них с Фёдором не было, а где та племянница, незнамо.

– А Ольга эта… Сергеевна откуда взялась? – меня распирало любопытство. Очевидно, что племянница и Лидочка – одно лицо.

– Да вот непонятно, – развела руками старушка, – приехала и живет здесь, как у себя.

– Но она же не прописана?

– Конечно не прописана, – кивнула старушка, – еще же полгода после смерти Зинаиды не прошло.

– А участковый куда смотрит?

– Так дело в том, – старушка воровато оглянулась вокруг и, наклонившись ко мне, тихо зашептала, – ходит к ней опиюс один, говорят, обкомовский. Так кто же с ней связываться-то будет? Семён, участковый наш, разок было сунулся и все.

– А соседи снизу?

– Да у них выхода нет, – вздохнула старушка, – Наталья только-только ремонт сделала, обои поклеила, а эта ее сразу и затопила. Она опять все по-новой перебелила – так та опять затопила. А когда на третий раз текло так, что аж полный подвал воды был, Наталья и не выдержала, скандал ей такой устроила, что кошмар.

– И чем все закончилось?

– Да ничем, – отмахнулась старушка, – опиюс ейный там порешал что-то, Наталья и молчит, сколько мы ее не спрашивали.

Распрощавшись с дотошной старушкой, я заторопилась домой. Нужно искать документы на квартиру, да и Горшков рано или поздно объявится и нужно спланировать непростой разговор. Но главное – я тут проходила полдня, а дома меня ждет эта чёртова стенгазета.

На обратном пути я заскочила на переговорный пункт: в разгар рабочего дня очередь была небольшая – лысоватый дедок, нервно мнущий в руках клетчатую кепочку, молодая мамочка с карапузом и тощий мужчина в короткой джинсовой куртке. Так что скоро меня уже вызвали в кабинку, где со второй попытки удалось дозвониться в секретариат "Всесоюзного астрономо-геодезического общества" (ВАГО).

На том конце провода долго-долго шли гудки, но потом прокуренный женский голос равнодушно подтвердил, что таки да, меня взяли в члены общества, (ура-ура), но билет пришлют только на следующей неделе, так как какой-то там ответственный товарищ в отъезде, а без него поставить печать ну никак нельзя. Тем не менее, я в списках уже есть и, значит, официально состою в ВАГО. Отлично! Я практически полноценный астроном-любитель, во всяком случае у меня теперь есть формальное подтверждение.

В ВООП ("Всероссийское общество охраны природы") я дозвониться так и не смогла. Ну, и ладно, не всё сразу.

Глава 4

Еще не проорал гудок, как моя стенгазета уже скромно висела, теряясь на фоне разноцветного обилия стенгазет из других отделов. Стена пестрела красочными листами и яркими надписями к не менее ярким рисункам. Да, Тоня была права, некоторые стенгазеты были выполнены профессионально, другие – с выдумкой и размахом. Честно говоря, моя экспрессией и масштабностью особо не поражала. Я всегда страдала художественной (и не только) жопорукостью, поэтому ставку пришлось делать на содержание, а не на форму.

Газету я назвала примитивно, но ёмко: "Шаровая молния". Ниже заголовка, чуть помельче – стенгазета, посвященная Дню космонавтики. Сверху прилепила вырезанный из какой-то газеты портрет Юрия Гагарина с фирменной улыбкой и в две строчки переписала краткую официальную информацию о празднике.

Затем визуально разделила формат на несколько частей.

Первая часть у меня называлась тупо "Космос". Там я написала, что советские люди, впервые в мире полетевшие в открытый космос, потенциально могут столкнуться с такими неизвестными явлениями, как НЛО. Порассуждала о том, что же это может быть – летающий объект с пришельцами или же атмосферное явление, и существует ли вообще внеземной разум.

Во второй заметке под названием: "Сверхъестественное или мракобесие?" я описала несколько случаев внезапных исчезновений людей, упомянула про круги на траве, мертвые пятна на полях с кукурузой в Аризоне и Бермудский треугольник. Отметила, что некоторые американские ученые высказывают предположения, что за всеми этими событиями стоят именно НЛО. И изобразила кривоватую летающую тарелку.

Третья часть под названием "Есть ли пришельцы среди нас?" была о том, похожи ли гуманоиды на людей и если похожи, то как их отличить в толпе, и вообще – есть ли они среди нас. Привела несколько примеров из истории, упомянула о Калиостро и Нострадамусе, и что некоторые люди верят в версию, что вышеупомянутые товарищи тоже вполне могли быть пришельцами. Чуть ниже я попыталась нарисовать гуманоида-пришельца, но у меня вышло нечто усредненное между мордой пекинеса и портретом Клавдии Брониславовны в профиль.

В четвертой статье я расписала версию о том, что в Древнем Египте пирамиды построили тоже пришельцы, иначе почему же с тех пор больше ничего подобного там не было. Упомянула также и о пирамидах майя и высказала предположение, что если начертить равнобедренный треугольник, то третьей пирамидой будет гора Кайлас. Приклеила вырезку из школьной контурной карты, где от руки нарисовала пресловутый треугольник.

Пятая часть была посвящена всевозможным суперспособностям, которые, по версии тех же американских учёных, в обязательном порядке должны проявляться после встречи с пришельцами.

Внизу, в правом углу, мелкими буквами написала: Горшкова Л.С., действительный член Всесоюзного астрономо-геодезического общества.

Я надеялась, что неизбалованные жаренными фактами из желтой прессы и фейками из сетей умы воспримут этот бред с интересом, а руководство больше поручать мне подобные задания не будет.

И вот настал час "икс", я сиротливо томилась возле стенда с графиком каких-то мероприятий, делая вид, что мне очень надо. А сама искоса поглядывала на читателей стенгазет: вот лысоватый дядечка равнодушно поглазел на яркую листовку метрологов, скользнул взглядом по стенгазете из бухгалтерии, и, дойдя до моей, остановился и начал читать. Через миг, рядом притормозила тетя Фрося, уборщица, и тоже зависла возле моей газеты, водя пальцем по строчкам. Видя это два мужика сразу подошли прямо к "шаровой молнии" и тоже стали читать. И вот буквально через несколько минут возле моей стенгазеты было уже целое столпотворение, люди читали, вытягивая шеи и толкаясь. Кто-то сзади не выдержал и закричал:

– Читайте вслух!

Рыжая женщина в очках начала громко читать. Когда последняя строчка была озвучена, поднялся невероятный шум, каждый пытался высказаться, споря и перебивая друг друга.

В результате все разделились на два лагеря: одни доказывали, что все это чушь и ерунда, другие отстаивали возможность существования внеземных цивилизаций, вместо аргументов приводились воспоминания каких-то бабок, жизненные случаи и даже старинные легенды, описанные еще Гоголем.

Какая-то толстая женщина в косынке и синем рабочем халате вспомнила, как рожала и что у нее было видение, что за ней наблюдают, а рожала она на четвертом этаже, значит наблюдали однозначно пришельцы. Другая ей оппонировала, что ее Васька как пойдет играть в домино с дружками у гаражей, то каждый раз домой приползает как пришелец.

В коридоре поднялся такой гвалт, что ничего не было слышно.

– Что тут происходит? – послышался бас Ивана Аркадьевича.

– Да вот, стенгазеты читаем.

– И давно у вас такой интерес к советским стенгазетам? – хмыкнул Иван Аркадьевич.

– Так это мы "Шаровую молнию" читаем!

– Интересно!

– А ну-ка, а ну-ка, – заинтересовался Иван Аркадьевич, – позвольте, товарищи, я тоже погляжу.

Товарищи нехотя расступились, и Иван Аркадьевич начал читать, все больше и больше хмурясь.

– Горшкова, значит, – произнес он таким тоном, что я поёжилась и предпочла незаметно ретироваться.

Каблук таки отвалился.

Горемычная туфля отечественной фабрики "Скороход", продукция которой отличалась редкостным пофигизмом к вывертам погоды и состоянию дорог, все-таки потерпела сокрушительное фиаско в борьбе с временем.

Ну, вот как Лидочка могла так себя не любить? У Горшкова – четыре пары туфель, я уже не говорю о разных ботинках и прочих сандаликах, мокасинах и кедах. А у Лидочки – одна пара на все случаи жизни. Чем дальше, тем интересней. У меня накопилось уже тысяча вопросов к Горшкову. Звонил, гад, но на глаза так и не показывается. Я же не знаю адрес его мамаши, или где он там обитает, а разговорчик-то давно назрел. С Горшковым надо решать кардинально. С лучезарно-творческим человеком Оличкой – тоже.

И вот как теперь я пойду домой? Денег нет, до получки непонятно сколько ждать, придется занимать… додумать я не успела, скрипнула дверь и в кабинет заглянула Тоня:

– Привет, Лида, – улыбнулась она, – ты представляешь?!! Все только и обсуждают твою стенгазету! Ой, а Щука, говорят, так орала!

– Да пусть ее, – отмахнулась я, разглядывая злополучную туфлю. – Тонь, одолжи на новые туфли, не знаю, сколько, но до дома я точно не дойду.

– Ого! Конечно одолжу, Лида. У меня только четыре рубля есть, но я в кассе взаимопомощи возьму. До получки нормально, никто не узнает. В "Военторге", Ленка говорила, опять югославские туфли выбросили, бордовые и синие, и их не разбирают – там размеры маленькие остались. Тебе как раз будут. Может, повезет. Купи сразу хорошие, чтоб надолго хватило. А Горшкову своему скажешь, что в комиссионке взяла.

– Не буду я ни перед каким Гошковым отчитываться, – хмыкнула я. Похоже о жадности Лидочкиного супруга знала даже Тоня.

– Лида, я вот что хотела спросить… – замялась Тоня.

– Да говори, что там случилось?

– Не знаю, как сказать…

– Тонь, говори, как есть, а там разберемся, – сурово припечатала я.

– Лид, ты мне вот то красивое мыло подарила, – зарделась Тоня, – я не удержалась и девчонкам похвасталась. Слушай, ты же говорила, что у тебя еще много есть?

– Ну, предположим, есть, – кивнула я. – А что?

– Да у нашей Швабры день рождения скоро, мы тут думали-думали – ей же не угодишь, сама знаешь, – закручинилась Тоня. – А такой подарок ей понравится. Может продашь кусочек?

– За сколько? – прищурилась я. А внутри приятно ёкнуло.

– Мы скинулись, 23 рубля есть.

– За пятнадцать отдам, – кивнула я, примерно прикинув расценки. – Импортное ведь. И экологически-чистое.

– Ой, как хорошо, – обрадовалась Тоня. – Еще цветы и конфеты на остальные купим. Давай я тебе сразу тогда деньги отдам, а ты завтра не забудь принести.

– Замечательно, – кивнула я, внутренне ликуя, – Тонь, у меня еще пару кусков осталось. Мне это мыло не подходит, аллергия, поэтому я могу отдать все. Спроси, если кому надо. Возьму по пятнадцать, а ты сама смотри.

Тоня зарделась:

– Лида, подожди, я сейчас, – и выскочила из кабинета.

Не успела я напечатать две страницы текста, как Тоня вернулась:

– Сколько у тебя есть? – еле отдышавшись, спросила она.

– А сколько надо? – по-еврейски, вопросом на вопрос ответила я.

– Ну, всего, конечно девятнадцать хотят, но, я же понимаю, что столько нет, но хотя бы пять, – взволнованно вздохнула Тоня. – Там вся бухгалтерия, ты же понимаешь…

– Хорошо, – кивнула я, – завтра будет пять, а в понедельник – остальные четырнадцать. Цену они знают? Это же рижская фабрика совместно с Францией и Италией. Последний писк моды.

– Ага, – кивнула абсолютно счастливая Тоня.

– Болтать не будут?

– Да ты что? – замахала она руками, – никогда и нигде!

– Хорошо, – согласилась я. – И вот что еще, Тоня, если кому-то нужно будет еще такое мыло – ты бери на список, а я своей родственнице скажу, и она еще привезет. И, возможно, даже другие сорта.

– Прекрасно, – обрадовалась довольная Тоня.

После ухода подруги, я потирала руки, подсчитывая будущую прибыль, как дверь опять скрипнула и в кабинет заглянул смутно знакомый очкарик с прилизанными жирными волосенками и в усыпанным перхотью мятом пиджаке:

– Лидия Степановна, – вкрадчиво протянул он, – я по поводу штатного… на шестой вагоноремонтный участок…

У меня в голове щелкнуло, и я вспомнила его – это же первый человек, который встретился мне в этом мире.

– Помню, помню, – согласилась я, – но мы же вроде как договаривались к понедельнику, если не ошибаюсь?

Мужичок кивнул и покраснел.

– А сегодня только суббота, – осторожно напомнила я. – Вы, никак, перепутали дни?

– Да нет, нет же… – замялся мужичок. – Понимаете, как бы это сказать…

– Так и говорите, – велела я, вставляя новые листы, переложенные фиолетовыми копирками, в печатную машинку.

– Говорят, что вас увольняют… – мужичок вспотел и замялся, – а штатное очень надо. В трех экземплярах.

– Вот как? – удивилась я, пытаясь оттереть пальцы, испачканные копирками. – Кто говорит? И по какому поводу меня увольняют? Любопытно, знаете ли…

– Капитолина Сидоровна говорила, – смутился очкарик. – Я собственно вчера приходил, но вас не было, я испугался, что вас уже уволили, а штатное не напечатано…

– Замечательно, – прокомментировала я и выбросила испачканный носовой платок в корзину для мусора. – Значит, Щука меня решила уволить. Простите, уважаемая Капитолина Сидоровна, конечно же. И даже поделилась этим радостным известием с коллективом. Любопытно, а по какому поводу, не знаете, случаем? Мне она как-то не сообщила. Запамятовала, видимо.

– Меее, – невнятно забормотал вконец оробевший очкарик.

– Ну, в принципе, всё ясно, – усмехнулась я. – Вот что я вам скажу, коллега. Вчера меня не было по причине выходного. Пришлось, знаете ли, взять отгул, чтобы сделать стенгазету к Дню космонавтики.

– Я видел, – облегченно разулыбался товарищ, радуясь, что соскочил с неприятной темы. – Очень интересно.

– Так вот, коллега, – я совершенно не знала его имени-отчества, поэтому пришлось импровизировать и выкручиваться. – Даже если наша достопочтенная Капитолина Сидоровна меня таки уволит, то как минимум она обязана меня ознакомить с приказом под подпись, это – раз, во-вторых, там же еще отработка полагается, если не ошибаюсь, от трех дней до двух недель. Поэтому приходите в понедельник – и будет вам штатное в трех экземплярах. Клянусь КЗОТом!

Когда взопревший очкарик, наконец, удалился, я открыла окно, так как дышать в тесном кабинете от его едкого запаха стало вообще невозможно. Не моется он, что ли? И антиперспирантом не пользуется, уж точно.

В обеденный перерыв мы с Тоней отправились в "Военторг" покупать мне импортные югославские туфли. Невзирая на неудобную обувь (попробуйте походить в туфле без каблука!), настроение у меня было приподнятым. В той, прошлой жизни, я была ужасной шмоточницей. Нет, я не скупала одежду килограммами, просто любила хорошо одеваться. Лидочка фигурой не вышла, видимо поэтому махнула на себя рукой. Я, пока не похудею, с гардеробом решила особо не заморачиваться – у Горшкова вон рубашек полно. Но обувь должна быть качественной и ее нужно много. Красивой и функциональной. Так что югославские туфли – самое то.

Магазин "Военторг", к моему невероятному удивлению, к армейским товарам никакого отношения не имел, да что говорить – там даже из туристического снаряжения кроме каких-то веревок и свертков, больше ничего не было. Зато обувь и одежда продавалась как для взрослых, так и для детей. И даже мыльно-рыльной косметикой там торговали. Видимо, "Военторг" – историческое название, а так – обычный универмаг.

Продавщица оказалась бывшей Тониной соседкой, поэтому разулыбалась нам, как родным. Где-то из-под прилавка были вытащены две коробки с неплохими замшевыми лодочками на невысоком каблучке. Как и говорила Тоня, синего и бордового цвета. Я померяла обе пары, но на толстеньких лидочкиных ножках, эти туфли смотрелись как калоши "прощай молодость".

– А других моделей нет? – с тайной надеждой спросила я.

На меня все уставились, как на идиотку.

– Бери синие, – дернула меня за рукав Тоня. – Под всё подойдут. Скажи ей, Люда!

– А я бы советовала бордовые, – не согласилась продавщица, – такие не часто в продаже бывают, так что будет эксклюзив.

Слово "эксклюзив" она произнесла подчеркнуто, мол, смотрите, какие я слова знаю.

– Точно ничего больше нету? – упавшим голосом повторила я. Хорошее настроение начало стремительно таять. За такие деньги и купить калоши – особо радости не прибавило. Но и ходить без каблука невозможно, так что, видимо, придется брать, что дают.

– Ой, у тебя же размер маленький, – вдруг вспомнила Люда, – подождите, девочки, я сейчас гляну.

Она метнулась куда-то в подсобку, и через пару минут вынесла коробку:

– Вот, единственные остались, – она открыла коробку и вытащила апельсиново-оранжевые замшевые лоферы. – Размер маленький и расцветка слишком яркая. А так они удобные. Хотя цена кусается. Австрийские. Будешь мерять?

– Ага, – я влюбилась в них с первого взгляда. Они замечательно сели, и я решила купить.

– Ну, вот зачем? – всю дорогу шпыняла меня Тоня, – да за такие деньги можно было и синие, и бордовые взять.

Я с улыбкой отмахнулась и украдкой полюбовалась обновкой. Настроение опять поднялось и это было хорошо. Сейчас мне предстояла кровавая разборка со Щукой. И, кажется, я знаю, где взять денег.

Однако разборку пришлось категорически отложить.

Нет, не потому, что я струсила и всё такое, просто так сложились обстоятельства. Но, очевидно, здесь лучше по порядку.

Когда я, окрыленная апельсиновой обновкой, возвратилась в свой унылый кабинет и таки села печатать зачуханному товарищу вожделенное штатное расписание в трех экземплярах, и заодно обдумать приемлемые варианты разговора со Щукой, дверь открылась и вошла Зоя. Сегодня на ней был трикотажный тюрбан чернильного цвета, который оттенял ее неестественную бледность. Плаксивым голосом она протянула:

– Лида, купи билетик?

– В лотерею не играю, – раздраженно отмахнулась я, так как заглядевшись на лофферы, которые мне жутко нравились, сунула обе копирки не той стороной и теперь пол-листа придется перепечатывать. Хорошо хоть сразу заметила.

– Не в лотерею, – сдавленно всхлипнула Зоя, – В Минеральные воды.

Сказать, что я удивилась – это мягко сказано.

– Зоя, а зачем мне в Минеральные воды? – я аккуратно переложила новые листы писчей бумаги копирками уже с правильной стороны и даже проверила ногтем, чтобы убедиться. – Мне и здесь нормально.

– Ну, там же рядом Кисловодск, Ессентуки. Здравницы всесоюзные.

– Ничего не понимаю, – вздохнула я, торопливо отбивая текст. – Путевки у меня нету, а ты вдруг предлагаешь билет на поезд.

В общем, оказалось, что Зоя получила путевку в санаторий Кисловодска на конец мая. А билетов в железнодорожном вокзале на это время уже не было. Тогда Зоя обратилась к какому-то знакомому и попросила его посодействовать. Товарищ не подвел и помог с билетом. Но, дело в том, что одновременно Зоя решила подстраховаться, и ее муж тоже попросил кого-то из влиятельных знакомых поискать билет. И тот тоже помог. В это же время свекровь Зои через какую-то двоюродную сестру приятельницы тоже достала билет. Апогеем этой истории стало то, что внезапно очнулся наш профсоюз и тоже предоставил Зое билет. И вот теперь у Зои целых четыре билета и что с ними делать она не знает. Цена недешевая, а в кассе обратно по той же цене не принимают.

Я, конечно, Зое посочувствовала, но помочь ничем не могла: в Кисловодск мне не нужно, да и денег нет от слова совсем, а тут еще оказалось, что одна из копирок истерлась и часть текста получилась блёклой, почти белой:

– Да что ж за напасть такая! – психанула я, сминая листы. – Опять придется всю эту галиматью перепечатывать!

Я выдернула ящик стола с канцеляркой и убедилась, что копирок у меня больше нет, да еще из-за рывка крышка ящика совсем отвалилась и больно стукнула меня по ноге. Вообще замечательно!

– Зоя, ты не знаешь, где взять новые копирки? – пытаясь успокоиться, спросила я.

– Так канцелярку будут только в следующем квартале выдавать, – меланхолично заметила Зоя, пребывая в мире своих собственных горестей.

– Ну, и как я теперь работать буду? – раздраженно пожаловалась я и швырнула использованную копирку в мусорное ведро.

– В смысле "как"? – удивилась Зоя. – Зачем выбросила? Восстанови и печатай дальше.

Оказалось, есть специальный секрет: с помощью легкого нагревания можно реабилитировать копирку и какое-то время еще использовать. Текст, правда, будет уже не столь четким, но зато так ее на дольше хватит.

Нет, этим я заниматься точно не хочу! Как и приклеивать каблук к старым туфлям! И стирать пакетики не хочу! И штопать капроновые колготки! Не хочу!

Так, нужно срочно задружиться с кладовщиком, или кто там в депо над всем барахлом царит, и обзавестись нормальной канцеляркой, узнать о судьбе положенного мне калькулятора и что там еще конторской служащей полагается.

Пытаясь унять раздражение, я выпроводила Зою из кабинета, еще чуток полюбовалась оранжевыми лофферами, и отправилась выпрашивать новые копирки у Тони.

Среди безмятежного уюта вечнозеленых фикусов и цветущих гортензий царили анархия, хаос и беспорядок. Растрепанные сотрудницы куда-то бежали, суетливо тащили пухлые папки, подшитые листы и огромные кипы бумаг. Все шкафы были распахнуты настежь и вокруг раненой чайкой кружилась дородная тетка, зорко отслеживая, как оттуда поочередно кто-нибудь что-то доставал и куда-то уносил. Каждый раз тетка с горестными причитаниями что-то отмечала в пухлую тетрадь в коленкоровой обложке, и при этом все три ее подбородка жалобно вздрагивали. Вдобавок все вокруг орали и вопили так, что понять хоть что-то было совершенно невозможно.

Осторожно, бочком, стараясь не наколоться на особо едко-щетинистую опунцию, я поискала глазами Тоню. Ни под сенью лимонных деревьев, ни возле островка с фиалками ее не было. Наконец, я догадалась посмотреть вниз и обнаружила Тоню, почему-то под столом. Оттуда она яростно вытаскивала перевязанные бечевкой ящички и коробочки, которые немедленно забирала другая сотрудница и уносила прочь.

– Тоня, – шепотом позвала я, – вы что, всем кабинетом переезжаете?

– Хуже, – хрипло откашлялась от пыли Тоня, вылезая из-под стола и вытирая вспотевший лоб рукавом. – У нас внезапно ревизия, чтоб ее!

– Во как, – посочувствовала я. – А кого еще из наших проверяют?

Оказалось, что наш отдел в этот раз беда обошла стороной, но Щука все равно бегает. Порадовавшись, что нас нынче не тронут, я выпросила у Тони копирки и отправилась к себе.

В коридоре я издали увидела небольшую толпу всевозможных руководящих работников, которые наперебой, рассыпаясь улыбками и шуточками, почтительно вели высокую тощую женщину и приземистого мужичка с портфелем в дальний кабинет, откуда доносились умопомрачительно вкусные запахи балыка и шпротов.

Постаравшись не попасться им на глаза, чтобы не загрузили каким-нибудь поручением, я торопливо прошмыгнула в боковой коридор…

Не знаю, то ли мой лимит мелких напастей на сегодня исчерпался, то ли все оказались плотно заняты проверяющими, а может и потому, что конец рабочей недели (субботник завтрашний не считается) – но больше в этот день мне никто не помешал допечатать штатное. В трех экземплярах, итить его.

По дороге домой я заскочила в гастроном – хотела взять десяток яиц, чтоб не заморачиваться с ужином, но почему-то не было. В продуктовом, на углу, кстати, тоже не было. В хлебном долго выбирала между батоном и серым, решила взять серый и что-нибудь на сладкое. Попью чай и вообще не буду ничего готовить, устала. Когда оплачивала большой круглый кекс с изюмом, продавщица как-то странно на меня взглянула. Ну, да, Лидочка, конечно, отнюдь не модель, но пусть сперва на свои габариты посмотрит.

Настроение испортилось.

Возможно поэтому я не очень радостно встретила Римму Марковну, которая по обыкновению заглянула ко мне. Я только-только разделась и поставила чайник на плитку, как явилась соседка:

– Здравствуй, Лидочка.

– Добрый вечер, Римма Марковна, – кивнула я, – а я как раз чаю решила попить. Присоединяйтесь. Минут через пять вскипеть должен.

– Да я вот, – замялась она и вдруг покраснела, – спросить тебя хотела… только между нами. Я, конечно, знаю, ты никогда никому, но всё равно…

– Какие вопросы! – встревожилась я, – говорите, Римма Марковна, чем смогу – помогу.

– Лида, у тебя яйца есть? – вдруг спросила она, нервно щелкая костяшками пальцев. – Штук семь бы. Или сколько есть.

Мдя, вообще-то я ожидала чего-то более ужасного.

– К сожалению, нету, – я попыталась сделать вид, что все так и должно быть (да уж, старческая деменция – это всегда грустно). – Я могу котлеток пожарить, фарш еще есть. Хотите? Я быстро.

– Да нет, – расстроилась Римма Марковна, – не надо котлеток. Мне яйца нужны. Глупая я, а с возрастом становлюсь еще дурнее… совсем запамятовала… надо было заранее покупать, а я вот запамятовала. Вот горюшко-то… и что теперь делать – не знаю…

– Римма Марковна, я завтра с работы буду идти, забегу и куплю вам яйца, – попыталась успокоить и приободрить старушку я, – ну, не хотите котлет, я могу макарошек по-флотски организовать. Или гречку с подливой.

– Какая гречка! – рассердилась вдруг Римма Марковна, – При чем здесь гречка?! Ты что, совсем забыла? Пасха завтра. Я хочу ночью тихонько на службу сходить, мне тут шепнули, где служба будет, посвятить крашенки надо бы. Кулича только нет, испечь не вышло – там Клавдия бдит, сразу стукнет куда надо, а вот крашенок можно было бы и покрасить. Тем более у тебя плитка в комнате, никто не увидит. Но яиц забыла купить… дура старая…

У меня в голове сразу щелкнуло: и странный взгляд продавщицы, и завтрашний субботник в воскресенье, и отсутствие яиц в магазинах.

– Римма Марковна, вроде в холодильнике одно или два осталось, – неуверенно предположила я, – надо глянуть.

– Глянь, Лидочка, – воодушевилась Римма Марковна, – даже если хоть одно, уже лучше.

– Ага.

– Только смотри, чтоб Клавдия не увидела, – в спину напутствовала меня соседка.

Я прошла на кухню. Там, кроме апатично ковыряющегося в консервной банке чуть поддатого Петрова, больше никого не было.

– Привет, Лида, – вяло отсалютовал вилкой с наколотым кусочком азовского бычка Петров.

– Привет, Фёдор, – кивнула соседу я. – Приятного аппетита.

– Да какой там аппетит, – жуя, пожаловался Петров, тщетно пытаясь выудить из банки остатки рыбы. – Пенсия через три дня, а я давно на мели. Слышь, Лидка, одолжи пятишку до десятого?

– Пить меньше надо, – на кухню крейсером вплыла Клавдия Брониславовна и брезгливо уставилась на Петрова, который допивал остатки томатного соуса из банки. – Алкоголизм в вашем возрасте, милейший, – враг разума!

– Знаем-знаем, – хихикнул Петров, вытирая томатные усы, точнее растирая их по щетинистому подбородку. – Друг водки – враг профсоюза! Напился, ругался, сломал деревцо, стыдно смотреть людям в лицо!

– Вы бы поменьше ёрничали, товарищ, – побагровела Клавдия Брониславовна. – Я вот участковому сообщу, как вы вчера с собутыльниками нарушали общественный порядок.

– Когда это мы нарушали?! – удивился Петров, через всю кухню запуливая банку в мусорное ведро.

– Вчера! С утра!

– Да что мы делали такого?! – вытаращился Федя, при этом рука его дрогнула, траектория полета нарушилась и банка усвистала мимо, щедро украсив томатными брызгами стенку и пол.

– А кто песни орал на всю квартиру?! – уперла руки в бока Клавдия Брониславовна.

– Не орал, а пел, – наставительно поправил ее Петров, задумчиво рассматривая испачканные томатным соусом руки. – Мы пели днем, и в моей личной комнате. Имею право предаваться искусству!

– Теперь это так называется? – закатила глаза Клавдия Брониславовна.

– Эх, тёмная вы женщина, – попенял Петров, вытирая руки об занавеску на окне. – Ничего-то вы не понимаете в советских песнях!

От такого явно несправедливого заявления Клавдия Брониславовна на секунду опешила, чем и воспользовался Петров, отодвинул ее в сторону, и вышел из кухни.

– Хулиганье! – отмерев, взвизгнула та.

– Рюмка, стопочка, стакан – вот и вышел хулиган! – дурашливо блея пропел Петров из коридора.

– Ну, ты глянь, – всплеснула руками Клавдия Брониславовна и вдруг увидела, что я достаю из холодильника последние три яйца.

– А зачем тебе яйца? – поинтересовалась Клавдия Брониславовна, моментально переключившись на меня.

– Маску для лица хочу сделать, – с честным видом ответила я. – С яйцами, глицерином и медом. Улучшает цвет лица и увлажняет кожу.

– Ну да, ну да, – покивала головой Клавдия Брониславовна, – сделай маску, Лидия. Муж бросил, так сделай маску, вдруг поможет мужа вернуть.

– Горшок смотался, зато жив! – вступился за меня Петров, возвращаясь на кухню с надорванной пачкой чая "со слоном". – Лида, чайку бахнуть хошь? Индийский.

– На что ты намекаешь, алкаш!? – взъярилась Клавдия Брониславовна.

– Твой Грубякин сам давно алкаш, довела мужика! – отмахнулся Петров, ставя на плиту чайник. – Сперва своих всех мужей довела, теперь на зятя переключилась.

– Да как ты смеешь, пьянчужка! – раненым бизоном взревела Клавдия Брониславовна, и, под шумок набирающей обороты традиционно-ежевечерней склоки, я по-тихому ретировалась к себе в комнату.

– Вот! – продемонстрировала "улов" Римме Марковне.

– Замечательно! – обрадовалась та и чуть в ладоши не захлопала. – Давай, садись пить чай, Лида, я как раз заварила, а потом покрасим яйца. Ничего, что я тут похозяйничала, пока ты на кухне была?

– Да нормально, – отмахнулась я.

– А что там было, на кухне? – заинтересовалась соседка. – Чего это наша мегера опять пенится?

Я рассказала, как Петров троллил Клавдию Брониславовну, мы посмеялись.

– Я вот не понимаю, почему Клавдия Брониславовна, которая постоянно ищет к чему прицепиться, а тут даже замечание Петрову не сделала, когда он всю кухню томатом забрызгал? – удивлялась я. – Даже когда руки об шторки вытирал – и то промолчала. Как так?

– Все просто, – вздохнула Римма Марковна, – знает, зараза, что эту неделю я дежурю, потому и промолчала. Зато, когда принимать дежурство у меня будет – мигом и шторки вспомнит, и стены увидит. Хорошо, что ты мне рассказала, я-то уже плохо вижу, могу пропустить, а Клавдия опять все нервы вымотает.

А потом мы начали красить яйца. Чтобы не спалиться перед бдительными соседями, луковую шелуху брать поостереглись, воспользовались пищевым красителем.

Римма Марковна забрала крашенки и мой кекс, обещала всё посвятить и рано утром принести. Мне тоже хотелось пойти на богослужение, в той, прошлой, жизни, я особо верующей не была, но пасхальные службы не пропускала никогда. Но соседка категорически запретила:

– Что ты, Лида, – замахала она руками, – Я уже старая, никому до меня дела нет. А ты молодая, вся жизнь впереди, не дай бог узнают – неприятностей не оберешься. Зачем тебе это надо! Даже не думай!

Когда за соседкой закрылась дверь, я вытащила из шкафа спортивный костюм Горшкова, закинула в сумку мыло. Ну, что ж, завтра пасхально-воскресный субботник.

Глава 5

Субботник встретил лошадиным духом спешки, бестолковой суеты и запахами прелого чернозема. Громкий перестук молотков смешивался с хохотом девушек из восьмой бригады и сердитыми криками из гаража. Динамик на столбе пару раз чихнул, захрипел и вдруг бравурно выдал марш монтажников. Восторженно проинформировав, что "не кочегары мы, не плотниии…вжиш…", он сразу же запнулся и тихо сгинул, растворившись среди бряцанья инвентаря и треска из третьего-вагонного участка.

На стене гаража призывно рдел транспарант с выведенными жирно буквами:

ТОВАРИЩИ!

Возьмем лопаты и метлы в ручищи, сделаем депо "Монорельс" чище!

Трудящийся народ активно расхватывал лопаты, веерные грабли и садовые пилы. Под транспарантом на кривеньком чурбачке сидел Михалыч и мерно отбивал косу. Два парня в синих комбинезонах прикатили тачки с метлами, и к ним сразу же устремился поток блюстителей чистоты. Тетя Фрося придирчиво перебирала лохматые щетки и кисти для побелки. Наконец, вытащив из кучки нужную, она ухватила заляпанное известью ведро и, переваливаясь уткой, заковыляла к ближайшим деревьям. За ней по земле потянулась белая известковая дорожка. Над всем этим беспокойным муравейником карающей десницей бдела Щука. На белом рукаве красовалась алая повязка. К груди она бережно прижимала брезентовую папку. Узрев меня, моментально двинулась навстречу.

– Горшкова!

Я послушно застыла, вперив взгляд в "любимую" начальницу.

– Опоздание на двадцать минут! – с довольным видом сообщила Щука и раскрыла папку. – Исключение из списка на поощрение к Первомаю.

– Но сейчас без десяти девять, – я указала на настенные часы, – наоборот, я даже раньше пришла.

– Я еще позавчера всем сказала прийти в полдевятого. Все пришли вовремя. Кроме Горшковой естественно.

– Капитолина Сидоровна, позавчера я была в отгуле. Мне никто ничего не говорил!

– Ну, так на работу ходить нужно, – пожала плечами Щука. – Я что, обязана бегать по домам сотрудников и уговаривать их приходить вовремя на работу?

Насладившись произведенным эффектом, и не дав мне ответить, она добавила контрольный:

– Иди работай, Горшкова. Твой участок вон там, – она указала на заросший плотным кустарником овраг в конце двора. – Специально для тебя выбирала. И чтоб ты знала…

"…трепал нам кудри ветер высоты и целовали облака слег…вжиш…вжиш…" – внезапно проверещал динамик и опять заткнулся на полуслове. Поэтому концовки начальницы я не расслышала, а она уже удалялась. Я оглянулась: и кто бы сомневался, что мой участок будет самым-самым.

Овраг был глубок словно расселина меж литосферных плит или лунный кратер. Так, во всяком случае, мне показалось. Наш склон (со стороны депо), который предстояло убирать именно мне, сплошняком зарос шиповником, можжевельником и еще какой-то дрянью, донельзя острой и колючей. Моих познаний во всей этой грёбанной ботанике хватало лишь на то, чтобы достоверно отличить кактус от березы. Вроде еще и ежевика росла. Или не ежевика, но тоже что-то противное.

Окончательно пав духом, тем не менее я подхватила грабли и уныло двинулась осваивать вверенный фронт работ. Уже через несколько минут все руки были в царапинах, в волосах запутался можжевелово-ежевичный гербарий, а практически новые спортивные штаны Горшкова, которые я с превеликим трудом натянула на лидочкину задницу, обзавелись затяжками, пятнами и большой дыркой на коленке.

Заросли густо благоухали пылью, затхлой полынью и собачьими экскрементами. Чихнув, я дернулась и с размаху зацепилась граблями за особо толстую стелющуюся ветку, чуть не навернувшись со всей дури в овраг. В последний момент ухватилась за шершавый побег и устояла, зато занозила себе ладонь, и содрала кожу на пальце.

Нет, трудовая повинность – явно не мое.

Еле-еле я выдернула грабли из колючего плена, и дуя на ссадины, чуть не заплакала: здесь, чтобы привести все в порядок, нужна как минимум рота солдат. А я одна и уже куча увечий и потерь. Погрустив немножко, я решила перейти сперва на дальний конец, вроде там не такие дебри, а потом чуть приноровлюсь и вернусь обратно.

Дальние кусты шевелились и оттуда доносились звуки.

Осторожно я подкралась и заглянула: в кустах выпивали мужики. Уютно расположившись на небольшом выступе, они неспешно вели беседу. Рядом лежал насваленный в кучу инвентарь.

– А я ей говорю, женится на тебе не буду, а вот вечером приходи… – в этот момент ветка под моей ногой хрустнула, и веснушчатый парень в мятой кепке чуть не подскочил. – Кто там лазит?

– Извините, – пришлось показаться. – Я здесь убираю. Это мой участок.

– О! Лида! – заулыбались мужики. – Ты что, одна тут работаешь?

– Да вот… Щука сказала, – вздохнула я, втайне надеясь, что мужики мне помогут, – участок огромный, сил уже нет, а работы непочатый край…

– Ты чё такая наивная, Лидка? – удивился веснушчатый и налил в граненый стакан портвейна. – Клопомор будешь?

Я отрицательно замотала головой. Не дай бог Щука унюхает.

– С Горшковым живешь, а до сих пор простая как три копейки, – хохотнул второй, в линялой куртке с крупными заплатками на рукавах.

– Ох и святая простота! Ну, твое здоровье! – веснушчатый выпил, занюхал рукавом и передал стакан третьему, усатому мужичку средних лет. – Держи, Иваныч.

Пока Иваныч деловито наливал, веснушчатый благодушно продолжил:

– Лидуха, тебе разве больше всех надо? Ну, вот смотри, как все нормальные люди работают – спокойно, умеренно, жилы никто, кроме тебя, не рвет.

– Здесь главное, Лидия, – Иваныч залпом хлопнул стакан и принялся меня просвещать. – Главное быть на виду. Чтобы начальство, значит, рвение твое видело. Иначе не оценит и будет считать бездельником. А бездельников и дармоедов начальство что? Правильно – не любит. Ибо безделье есть враг советского человека. Как говорит народная мудрость, тунеядцы – наши враги, хлеб трудовой от них береги…

"Нам песня жить и любить помогает!" – хрипло подтвердил динамик.

– Смотри вот, как мы сейчас сделаем, и также делай, – усмехнулся второй, набулькал себе полстакана, немножко подумал и долил еще. – Ну, за Пасху что ли! Давайте, ребя, пора в бой. Один кружок щя поперед Щуки прошвырнемся и опять по стаканчику бахнем. А ты смотри, Лида.

– Да, учись, как мы будем, – кивнул напоследок Иваныч.

– Мы бутылку тут в кустах оставим, если что – головой отвечаешь, – притворно-сурово нахмурил рыжие брови веснушчатый и погрозил мне пальцем. – Главное, Лидка, всё не выпей.

Он хохотнул, сграбастал огромный моток шланга, водрузил его на плечо и понес куда-то мимо Щуки. Иваныч и второй подхватили длиннющую лестницу и устремились вслед за ним под аккомпанемент из динамика"…и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет!".

– Поберегись! – прокричал веснушчатый, вбуриваясь в толпу.

– Осторожнее! – подхватил Иваныч, – Заворачивай ее, Сева! да направо заворачивай, я тебе говорю!

– Куда направо! Куда?! – заорал второй. – Иваныч! Налево! Налево заноси!

Мужики дружно подняли трудовой гвалт, "…тогда мы песню споем боевую и встанем грудью за Родину свою!" вторил им динамик, Щука одобрительно взирала со своего пьедестала, а я ухватилась за грабли и снова полезла под очередной куст.

Кажется, я научилась: ветви уже не так часто цеплялись за грабли, удалось очистить довольно большой участок. Тщательно выгребая прошлогоднюю листву из-под чахлого куста сирени, я подцепила какой-то предмет. Подтянув его поближе, чтобы бросить в общую кучу мусора, вдруг обнаружила, что это не что иное, как бумажник. Старое потрепанное портмоне из дерматина. Которое пролежало тут так давно, что на нем намертво нацементировался слой глины и грязи. Я торопливо, пока не вернулись мужики, развернула бумажник – внутри лежало несколько мятых влажноватых червонцев. Вполне хватит, чтобы отдать Тоне за обувь. Хотя такие грязные как-то и отдавать неловко. Придется, видимо, сперва обменять в сберкассе.

Подошло обеденное время, народ начал рассасываться, Иваныч, Сева и веснушчатый вернулись "на пост" в кустах допивать клопомор, а я устремилась в свой кабинет.

После душных и вонючих зарослей пропитанный запахами старых бумаг кабинет противным уже не казался. Я плюхнулась на жалобно скрипнувший под лидочкиными телесами стул и с удовольствием вытянула гудевшие ноги.

Устала с непривычки.

Поэтому на обед решила не ходить, с собой был бутерброд с подтаявшим кусочком сливочного масла (настоящего, без химии), вскипячу чаю, благо что маленький кипятильничек у Лидочки есть, и будет мне счастье. Насколько я поняла, субботник быстро не закончится, придется убить весь день на проклятые заросли.

Мои мысли прервал скрип двери, в которую тут же просочилась Тоня. Вид лидочкина подруга имела донельзя смущенный.

Уже предощущая, что к чему, я молча смотрела на нее. Потомившись пару минут, она, наконец, выдавила:

– Лид, ты только не обижайся…

– Не буду, – кивнула я. – Говори.

– Тут такое дело… – продолжала маяться Тоня. – Как бы это сказать…

– Так и говори, – посоветовала я. – Прямо.

– Понимаешь, – тонины уши предательски заалели. – В общем, пятнадцать рублей за скрабовое мыло девочкам дорого. Они сперва прям сильно хотели, а потом Валя сказала, что это дорого и все согласились. Наташка так вообще предлагает за три…

– Без проблем, – пожала я плечами, хотя было неприятно. – Раз дорого, пусть моются "Земляничным". Каждому свое.

– А, может, ты по три продашь? – с надеждой спросила Тоня. – Мыло-то всем понравилось.

– Нет, – покачала головой я.

– Почему нет? – не сдавалась Тоня. – У тебя его много, ты все равно все не используешь. А срок годности закончится и всё.

– Да мне как-то фиолетово, – хмыкнула я. – Тоня, это эксклюзивное импортное мыло ручной работы. И цена на него соответствующая. Это не мыльно-рыльный товар широкого потребления. За комфорт нужно платить. И всегда очень дорого.

– Но ты же за такие деньги не продашь, – Тоня предприняла еще одну попытку убедить меня, но я уперлась. – А так по три рубля девятнадцать кусков. Получается пятьдесят семь.

– А если по пятнадцать, то будет двести восемьдесят пять, – хмыкнула я, – двести двадцать восемь рублей разница! И они на дороге не валяются. Поэтому дарить их девочкам я не собираюсь. Лучше я все это мыло в унитаз спущу, чем буду раздавать надурняк. У меня не богадельня, в конце концов!

– Лида, но за эти деньги можно французскиедухи купить! А это всего лишь мыло! Пусть и скрабовое, но просто мыло!

– Согласна, – пожала плечами я. – Пусть покупают французские духи и моются ими.

– Ну смотри, – вздохнула Тоня. – Жаль, конечно. Девчонки расстроятся, ужас прямо.

– Да мне как-то без разницы. – Я встала и сунула кипятильник в чашку с водой. – Ты чай будешь?

– Да нет, пойду я, – покачала головой вконец расстроенная Тоня. – Надо девчонкам сказать. Но ты, если вдруг передумаешь – говори сразу. По три так сразу все купят.

– Нет, Тоня, не передумаю, – я осторожно вытащила раскаленный кипятильник и бросила щепотку "слона" в чашку. Ответом мне была хлопнувшая дверь.

Да уж, понимаю, что Тоня хотела как лучше, но осадочек остался.

Ну что ж, я сама виновата. Не учла целевую аудиторию. В депо "Монорельс" работают обычные советские труженицы, для которых в приоритете накормить семью, обставить квартиру и, если повезет, поехать отдыхать куда-нибудь типа в Крым. На всякие "ништяки" денег жалко. Это вполне естественно, ведь зарплаты не резиновые. Да и эпоха потребления брендов и понтов еще не наступила.

Так что придется либо искать другую целевую аудиторию, что при лидочкиной работе и круге общения уж очень маловероятно, либо искать другой источник дохода. И почему-то я склоняюсь ко второй версии.

Я уже доедала бутерброд, когда в кабинет вошла женщина в синей вязаной кофте. По фото на стенде я вспомнила, что дама работает в бухгалтерии и зовут ее Валентина Акимовна. Ну, примерно так. То есть очевидно это и есть та самая "Валя", которая сбила мне цену.

Пока я размышляла, дама ринулась в атаку:

– Лида, – растянула она в приторной улыбке тонкие губы с растекшейся дешевой бордовой помадой. – Говорят, ты мыльце продаешь.

– Кто говорит? – внимательно посмотрела на нее я.

– Ну… – чуть смутилась Валентина Акимовна, – ходят слухи…

– Слухам верить нельзя, – заявила я и долила воды в чашку. – Как правило, слухи врут. Я так понимаю, вы по штатному пришли? На шестой вагоноремонтный? Так мы же на понедельник договорились. Я как раз всё подготовила, осталось разложить по папкам. Завтра утром отдам.

– Да нет, – узкий лобик, тщательно отретушированный тональным кремом "Балет", пошел морщинами и ретушь чуть растрескалась. – Я точно знаю, что это ты продаешь мыло, Лида. И продаешь его дорого. Ты знаешь, что наживаться на товарищах некрасиво! Поэтому я по-хорошему предлагаю, продай за три. Ну, в крайнем случае – за четыре продай всем, а мне – за три.

Выдав это рацпредложение, она умолкла и выжидательно уставилась на меня.

– Валентина Акимовна, – изобразила недоумение я. – Вы это о чем сейчас? Если не по штатному, то ничем больше помочь не могу. Уж извините. Обед скоро заканчивается, я бы еще чаю хотела успеть попить.

– Вот значит, как, – измазанный помадой рот превратился в куриную гузку. – Зря ты это, Горшкова. Очень зря.

Я преувеличенно громко отхлебнула чаю и пододвинула к себе стопочку документов.

– Ты пожалеешь, – прошипела Валентина Акимовна и коралловые бусы обиженно звякнули о стеклярусную чешскую брошь, – Я тебе это обещаю.

Я пожала плечами и уставилась в бумаги.

Валентина Акимовна еще потопталась у двери, но, видя, что я не реагирую, вышла вон, оставив напоследок вонючее облачко сладковато-гвоздичных духов.

Фух! Мда-а-а, что тут можно сказать – умею я наживать врагов на ровном месте! И Тонька тоже еще. Сама с этим мылом прицепилась, как репей, продай мол, начальнице на подарок надо, и девочки просят, а потом мало того, что цену сбить хотела, так еще и меня с потрохами сдала. Отсюда главный вывод: на работе ничего больше такого. Народ здесь лучезарно-приветливый, да только с виду. Впрочем, среди людей так повелось еще от Авеля и Каина. Хотя жалко, я-то думала, что у Лидочки хоть Тоня подруга. А оно вон как.

Немного посокрушавшись, я вышла на свой участок. Ежевичные заросли угрожающе щерились шипами. Я окинула взглядом оставшийся кусок и поняла, что не осилю. Из дальних кустов доносился возвышенно-философский спор на тему "ты меня уважаешь", органически вплетаясь в какую-то унылую симфоническую музыку, которой щедро одаривал нас динамик. А мне снова предстояло лезть в колючки, "через тернии к звездам", так сказать…

Ухватив покрепче грабли, я уже почти отважилась приступить к работе, как сзади раздалось деликатное покашливание.

Передо мной стоял интеллигентного вида человек при галстуке, в голубой рубашке и роговых очках на длинном носу. Впечатление портили лиловые подтяжки, которые он постоянно мял и теребил.

– Лидия Степановна, – вежливо проблеял очкарик (голос у него оказался неожиданно тонким). – Скажите, пожалуйста, а Валерий Анатольевич на меня сильно ругается?

"Хм, знать бы еще кто ты такой, мил человек", – подумала я, – "а также, куда девался не к ночи упомянутый Валерий Анатольевич…". Но вслух дипломатично ответила:

– Ну, вы же сами знаете, какой Горшков…

– Да-аа-а, – вздохнул очкарик и от избытка чувств так дернул подтяжку, что она смачно шлепнула его по впалой груди. Очкарик жалобно ойкнул и подскочил.

Я изобразила сочувствие и ждала, чем все это закончится.

– Лидия Степановна! – приложил руки к груди очкарик, – я вас очень прошу! Нет, я вас умоляю! Передайте, пожалуйста Валерию Анатольевичу вот пока это, – очкарик сконфуженно протянул мне небольшой сверток и горячо зашептал:

– Здесь триста рублей. Пересчитайте, пожалуйста. Остальные я отдам через полтора-два месяца. Я обязательно всё отдам. Клянусь!

– Да я-то вам верю, верю, – похлопала очкарика по плечу я, забирая деньги. – Но что подумает Горшков. Ну, вы же понимаете…

– Лидия Степановна! – чуть не подпрыгнул очкарик и так рванул подтяжку, что она чуть не оторвалась, – Прошу вас, заступитесь перед супругом! Вы же знаете, Линьков никогда слово не нарушает! Да! Не нарушает! Я лишь прошу подождать.

Очкарик еще что-то взволнованно вещал, клялся и божился, что все будет хорошо и Линьков не такой. Я так поняла, это он отдал Горшкову то ли долг, то ли взнос. Знать бы еще, что лидочкин супруг с этим буратиной на подтяжках мутит. Но в любом случае, это особого значения не имеет. И денег этих Горшкову не видать.

Я сунула сверток в карман и мстительно ухмыльнулась. Очкарик, истолковав мою улыбку как жест толерантности и безусловной поддержки, еще немного посотрясал воздух и, наконец, ретировался. А я бросила грабли, схватила какой-то кусок шланга из кучи мусора и, водрузив его на плечо для производственной конспирации (как учил меня Иваныч), пошла искать Тоню.

Сперва нужно вернуть деньги за лоферы…

А вот дома меня уже ждали.

В комнате за столом сидели Горшков с мамашей и пили чай.

Мадам Горшкова, и по совместительству лидочкина свекровь, была неожиданно видной розовощекой дамой с решительно сдвинутыми бровями. Следы былой красоты не могли испортить даже крашенные хной химические завитушки, ни чрезмерно-голубые тени на веках.

В комнате царил форменный разгром: вся мебель сдвинута, какие-то чемоданы, коробочки и узлы заполняли почти все и так небольшое пространство. Горшков, бледный и растерянный, смотрел куда-то перед собой остолбенелым взглядом. Когда я вошла, он уронил ложку.

– О! Гость в дом – хозяевам радость! – гостеприимно воскликнула я и обозначила улыбку. – Добрый вечер, добрый вечер, гости дорогие!

– Лидия, не фиглярствуй, – поморщилась свекровь. – У нас к тебе серьезный разговор.

– Как неожиданно! – всплеснула я руками, – Представьте себе, у меня к вам тоже.

– Лидия, твое поведение крайне возмутительно, – проигнорировала мои слова свекровь. – Ты как себя с мужем ведешь?! Ты что это себе позволяешь таким тоном разговаривать?! Да еще на глазах у соседей. Что люди скажут?! Ты что, хочешь всю карьеру Валерию сломать? Он кандидат в члены партии, а ты, ничтожество, тут такие скандалы устраиваешь!

Я аж опешила от такого напора.

– Что, Лидия, забыла уже, как мы тебя от дурдома спасли! Одели, обули! На работу устроили! А ты? Вся твоя благодарность – в подлости! Мерзость какая! Пригрели змеюку на груди!

Я поперхнулась воздухом.

– У Валерия слабый желудок, ты же знаешь! – продолжала распинаться свекровь. – А ты за его питанием совсем не следишь! Рубашки и те выгладить нормально не можешь! Руки из жопы! Да что ты за хозяйка такая! Он тебя, перестарка, из жалости замуж взял, а то так бы и сидела навечно в старых девах людям на смех! А ты?! Чем ты отплатила за все?!!! А?!! Отвечай!

Услышав про дурдом, я основательно зависла.

Видя, что Лидочка не собирается отвечать, свекровь взвизгнула:

– Валерий! Ты чего молчишь?!

Горшков отмер и вякнул нечто невразумительное.

– В общем так, Лидия! – решительно хлопнула по столу свекровь. – Нужно спасать ситуацию. Я поживу тут пока с вами, помогу тебе, подскажу, по-женски. Мы же родичи, должны мириться.

– Как тут? – вытаращилась я. – Где тут?

– Да, тут, – величественным кивком подтвердила свекровь. – У вас тут.

– А спать вы где будете? – я даже не могла удивляться. – У нас всего одна кровать. Втроем ляжем? Будете нам подсказывать в нужных моментах? Или как?

– Нет, ну ты посмотри! – всплеснула руками мамашка Горшкова. – Лидия, ты как со старшими разговариваешь?! Кто тебе позволил таким тоном с матерью своего супруга говорить?

– Вы на вопрос не ответили, мать моего супруга.

– Ляжешь на раскладушке пока, Валерий поспит сегодня на полу, а завтра ему диван привезут. А я на кровати лягу.

– Прекрасно, – растянула губы в улыбку я. – Вы просто прекрасно все распланировали. Вот только со мной согласовать почему-то забыли. Или же не сочли нужным. Так я напомню: вообще-то я здесь хозяйка. И как хозяйка заявляю – жить будете у себя, дорогая мама.

– О нет! – прошипела свекровушка. – Никакая ты здесь не хозяйка, Лидия. Комната принадлежит Валерию. Ты здесь даже не прописана. Так что мой сын будет решать, кого пускать жить, а кого – нет.

– Чудесно, – кивнула я. – Насколько я понимаю, я прописана на Ворошилова. Но квартиру почему-то заняла некая Оличка Горшкова. Мою квартиру. Которую именно мне завещала тетя. Вот туда я и пойду сейчас жить.

– Да ты посмотри не нее! – сорвалась свекровь. – Иродище какое! Готова ребенка на улицу выгнать, лишь бы самой хорошо было. И ты там не прописана! Ты в общаге строймашевской прописана, забыла? И это я договаривалась о твоей прописке по своим связям!

– Кстати о ребенке, – я уже прикидывала, как буду отвоевывать квартиру, – нужно не забыть завтра с утра органы опеки оповестить, что за ребенком никто не следит, в квартире антисанитария, Оличка водит мужиков, подозреваю, что женатых, ведет антисоциальный образ жизни. Соседи с радостью все подтвердят.

– Да какое твое дело, мразь! – взревела свекровь. – Своих детей нет, так ты на чужих бросаешься!

– И, кстати, Оличка и Светочка Горшковы, они тебе каким боком родичи, Валера? – супруг вздрогнул и впервые посмотрел на меня долгим взглядом. По мере разглядывания Лидочки уши, лоб и щеки у него все больше и больше краснели и, наконец, приобрели ярко-бордовый цвет.

Я даже испугалась, что у него сейчас инсульт случится. Но не случился. Вместо этого, Валерий вдруг психанул:

– Это же мой костюм! Мама, вы это видите? Она одела мой костюм!

– Да погоди ты с костюмом, Валера! – отмахнулась свекровь, – давай сперва с квартирой разберемся!

– Мама! – не унимался супруг, – Вы не понимаете! Она же испортила мой костюм! Финский, между прочим. Я его из Ленинграда привез…

– Заткнись! – синхронно со свекровью гаркнули мы на Горшкова.

От неожиданности все опешили и на миг воцарилась тишина.

– Мама, – завелся опять Горшков, – когда вы говорили, что все это ненадолго, вы не сказали, что она мои вещи будет носить. Я так не договаривался. Я не хочу больше всего этого, мама! Уберите от меня эту женщину!

– Заткнись, дурак, – цыкнула свекровь, но было уже поздно. Пазл сложился, я врубилась в ситуацию и расхохоталась:

– Так вот для чего все это было! Ради квартиры, да? Нашел бедную дурочку в сложной жизненной ситуации, утешил, изобразил любовь, женился. А сами с мамашкой потихоньку квартирку отжать хотели. Полгода потерпеть, зато квартира в центре будет, двухкомнатная. Чудесная схема. Вот только дурочка-то не дурочкой оказалась и быстро все поняла.

– Мразь! – закричала свекровь. Супруг сидел, беззвучно открывая и закрывая рот, как выброшенный на берег окунь.

– Сама мразь, – устало ответила я. – Я вот завтра в милицию заявление напишу, как вы схему провернуть хотели. Посадят вас за мошенничество, как пить дать, посадят.

– А ничего ты не сделаешь, – вдруг ощерилась свекровь (черт, я даже имени ее не знаю), – мы сейчас скорую вызовем и в дурку тебя сдадим. У меня знакомый профессор есть, я договорюсь, ты пожизненным овощем сидеть там будешь.

– Не сдадите, – покачала головой я. – Во-первых, я вменяема, и любая экспертиза это подтвердит. Во-вторых, наш скандал все соседи слышали, и угрозы ваши точно. Так что свидетели будут. И, в-третьих, если Лидочку в дурку сдадите, то на карьере вашего сыночка можно поставить крест – сразу разнесется, как он молодую жену до дурки довел, чтобы квартиру отобрать.

– А вот сейчас и посмотрим, – не унималась свекровь, – Валера, иди к Грубякиным, звони в скорую. Скажи, эпилептический припадок опять случился, и она на людей бросается.

Горшков нерешительно взглянул на мать, затем перевел взгляд на меня, опять покраснел и начал подниматься.

– Сядь! – припечатала я. – Валерий, ты же взрослый вменяемый мужик, что ты мамочку случаешь? У тебя сейчас есть шанс все обратно отыграть: я сегодня пойду переночую к соседке, утром пока буду на работе, ты заберешь Олечку из моей квартиры. Я туда въеду и буду там жить. И завтра же подадим заявление на развод. Детей у нас нет, это причина весомая, твоя карьера и репутация не пострадают, мы тихо и спокойно разведемся и будем дальше жить, как ни в чем не бывало.

Горшков задумался и перевел взгляд на мать.

– Валера, – не дала я ему времени на раздумья. Ты, конечно, можешь сейчас бежать звонить, пытаться упрятать меня в дурку. И может быть даже у тебя это и получится. И даже если меня там надолго засадят, то ты пойми – этот профессор не вечный, стопроцентно уже старенький, так что он через пору лет преставится и я выйду на свободу. И это будет быстро или очень быстро. А потом твою жизнь я превращу в ад. И мне за это ничего не будет. Ведь я буду после дурки, со справкой. Так как, Валера, хочешь всю жизнь жить и оглядываться от страха, или же ты сейчас принимаешь правильное решение, как нормальный мужик, и мы тихо разводимся и остаемся каждый при своих интересах? Решай.

И Валера решился: он просто молча кивнул, но уже и это был хоть какой-то сдвиг…

Собирала я лидочкины вещи под аккомпанемент воплей свекровушки (и как только Горшков ее терпит?), все это время супруг сидел молча, бледный, как статуя херувима в склепе.

Думаю, и греко-персидские войны и даже кровопролитные сражения Архейского союза в сумме все равно проиграли бы в суровой битве лидочкиной свекрови, которая насмерть стояла за каждую дешевую алюминиевую ложку, за каждое линялое полотенце.

– Ты куда это посуду нашу тянешь?! А ну, на место положи! Я все вижу! – хваталась за сердце свекровушка.

– Я взяла одну тарелку…

– Положи, я сказала! – умирающим голосом причитала она, демонстративно капая валерьянку в стакан с водой. – Десять… одиннадцать… по миру, дрянь такая, пустит нас…

Я открыла шкаф и вытащила тоненькую стопочку лидочкиных вещей. Подумала и добавила простыню и наволочку. Это, очевидно, оказалось последней каплей. Не выдержав, она метнулась к лидочкиному чемоданчику и принялась лихорадочно выбрасывать оттуда вещи прямо на пол. Стакан с валерьянкой сиротливо остался на столе, ароматизируя все вокруг тошнотворным больничным запахом.

– Что вы делаете? – аж опешила я.

– Не позволю каждой аферистке наживаться за счет моего сына! – шипела свекровь, швыряя лидочкину кофту в сторону, туда же в кучу полетели старые брюки, шарф, и даже штопанный-перештопанный бюстгальтер.

– МамО, вы хоть трусы мне оставьте, – не удержалась я.

– Не тобой куплено! – процедила свекровь, руки ее тряслись.

– В каком смысле не мной? – мне вконец все это надоело. Барахла не жалко, но дело принципа: таким людям стоит уступить хоть в чем-то – и проблем потом не оберешься.

– Это все Валерий покупал! – зло сверкнула глазами свекровь.

– Даааа? – начала тихо закипать я. – А на какие такие шиши он это все покупал? Давайте тогда сравним, какая зарплата у ПТУшного преподавателя кружка пения на полставки и у работницы транспортной промышленности?! Почему это у Лидочки… в смысле у меня… элементарной одежды нету, а у Горшкова весь шкаф дефицитными шмотками забит?

– Да как ты смеешь! Валерочка – творческий человек! Его концерты уважаемые люди города смотрят, ему нужно быть представительным! Это тебе не в конторе штаны протирать… – категорически отрезала свекровь, но была перебита мной:

– Смотрю, среди Горшковых, куда ни плюнь – сплошь творческие люди! И, кстати, почему и за квартиру на Ворошилова, и за эту комнату плачу только я? Прекрасно все продумано – Валерий и Ольга творческие люди, значит за все квартиры пусть платит Лида. Богема, паразитирующая на шее пролетариата, да? И за продукты для богемы плачу тоже я. Ведь Валерочка покушать любит все только свеженькое и самое вкусненькое. Давайте дорогая мамО, тогда подсчитаем, сколько и когда было уплачено мной и разделим все хотя бы напополам…

– Да ты…! Ты…! – свекровь побагровела так, что я испугалась.

– Что я? И зачем Вы мой старый бюстгальтер забрали? Валерочка носить будет? Вряд ли Олечка это наденет, любовник ей небось импортные дарит, а вам такое уже не надо, остается Валерочка?

– Не смей завидовать Олечке, дрянь такая! – цыкнула свекровь.

– Да чему тут завидовать? – удивилась я. – Далеко не самая юная женщина с прицепом, без собственной жилплощади, да еще с женатым спуталась. Вот уж повод для зависти…

Не знаю, куда зарулил бы наш спор, но вдруг распахнулась дверь и на пороге возникла Клавдия Брониславовна, лично. Окинув наше семейство внимательным взглядом, она немедленно расплылась в елейной улыбке:

– Элеонора Рудольфовна, дорогая, здравствуйте! Сколько лет, сколько зим! А я слышу – вроде ваш голос. Невестку повоспитывать решили? Ну, правильно, правильно, нынче молодежь такая некультурная пошла… Лидии еще повезло за Валерия замуж выйти. Может, и станет человеком… хоть когда-нибудь…

Я аж поперхнулась от неожиданности.

– А вот моя Зинаида жизнь сгубила. Такая умница, красавица, а как на скрипочке она в детстве играла, и – на тебе – выскочила за этого крановщика. Теперь всю жизнь под откос, и себе, и матери… – на подрумяненной морщинистой щеке Клавдии Брониславовны блеснула слезинка.

– Здравствуйте-здравствуйте, достопочтенная Клавдия Брониславовна, – самым разлюбезным тоном проворковала свекровь (ну надо же – она у нас аж целая Элеонора Рудольфовна, оказывается. Не абы как!). – Как здоровьице ваше, соседка? Как жизнь? Все еще в одиночестве?

– Ой, а куда это вы на ночь глядя переезжаете? – медоточиво проигнорировала последнюю подколку Клавдия Брониславовна, окидывая жадным от любопытства взглядом разгромленную комнату.

– Да вот, Валерочка, наконец-то прозрел, – поделилась свекровь, зыркнув на меня искоса ненавидящим взглядом.

– А что случилось? – глаза Клавдии Брониславовны заискрились от предвкушения новостей.

– Понял, что пригрели мы змеюку на груди! – продолжила лить патоку свекровушка. – Подобрали, руку помощи протянули, отмыли, накормили, на работу пристроили, а оно вон как все обернулось…

– Неужто Лидку выгнать решили? – радостно всплеснула руками Клавдия Брониславовна. – Вот это новость!

– Да, вы же сами видите – не пара они явно, – скорбно поджала губы свекровь и подхватила стакан с валерьянкой. – Как сокол и курица.

Вот прям сейчас совсем обидно стало – мало того, что последние трусы отбирают, так еще и курицей обозвали. Еле-еле сдержалась, чтоб не расхохотаться.

– Да уж, – со вздохом согласилась Клавдия Брониславовна (вот кто бы сомневался!) и окинула меня снисходительным взглядом, – Но все что ни делается, все к лучшему… все к лучшему… Ах, дорогая Элеонора Рудольфовна, вас можно только поздравить. Вот если бы моя Зинаида прозрела – я бы так радовалась, так радовалась… Вы только представьте, вот бы у них с Валерием пара красивая получилась…

Свекровушка, которая в этот момент решила отпить капли, поперхнулась и закашлялась.

– Валера, постучи! – просипела она.

Валера истуканом продолжал сидеть за столом, пришлось постучать мне.

– Тише ты, – фыркнула свекровь, продышавшись, – спину мне решила сломать?!

– Мдааа, неблагодарная ты, Лидия, – поддакнула Клавдия Брониславовна.

Она с невыносимо мудрым видом еще поразглагольствовала о нравах современной молодежи, но видя, что все на взводе, вскоре ретировалась.

– Ну, ты посмотри на нее! – всплеснула руками свекровь, как только дверь за соседкой закрылась. – Зинаиду свою она нам сватает! Да кому нужна твоя Зинаида! Радовалась бы, что этот дурак Грубякин взял ее с тремя детьми. Еще и четвертого сразу заделали. И на своей жилплощади, между прочим, прописал. И кормит всех, включая Клавдию.

Серпентарий какой-то…

Глава 6

Утро понедельника встретило меня смачным таким пинком.

Подскочив, спросонья я долго не могла понять, где я и что происходит. Оказалось, это Петров зашел попить водички на кухню и наступил на меня.

– Лидка, епть! – ошарашенно отпрянул он. – Ты что здесь делаешь?

– Сплю, – зевнула я, поёжившись от предрассветного холода.

За окном только-только начинало светать. Часов пять утра, наверное.

– А чего на кухне? – вяло полюбопытствовал Петров, жадно припадая к крану с водой.

– Для разнообразия, решила вот, – отмахнулась я. Не станешь же ему объяснять, что планировала переночевать у Риммы Марковны, но ее не было дома. Дверь оказалась заперта. Поэтому взяла старое одеяло (под причитания лидочкиной свекрови) и постелила на полу на кухне. Кое-как передремала, на полу холодно, да и одеяло было одно.

– А чего ко мне не пошла? – Петров закрутил кран и подошел к холодильникам, – ты не помнишь, где у Марковны капуста была? Она хорошо капусту делает. Рассольчик знатный, до костей продирает.

Он полез в холодильник, и вытащил оттуда начатую трехлитровую банку с капустой.

– Пойду я, Лидка. Что-то совсем штормит меня, – пожаловался он хрипло. – Ты это… приходи если что, место есть, постелю на диване. Не дело это – на полу молодой девке спать.

– Да я уже встаю, – я подтянула под себя затекшие холодные ноги. – Все равно не усну больше.

– Так вечером приходи, ночевать все равно где-то надо, – Петров жалобно скривился и потер висок, – аспирин у тебя вряд ли сейчас есть, правильно? Колокольня трещит, ужас. На погоду, что ли?

– Пить меньше надо! – донеслось из коридора зинкино хихиканье, хлопнула дверь в ванную и послышался шум льющейся воды.

– Слова, ёпэрэсэтэ, не скажи, – обиделся Петров, – вот свалишь ты, Лидка, и я тут один против кодлы Грубякиных и Горшковых останусь. Хана мне будет.

Он вздохнул и, шаркая ногами, поплелся к себе.

Из ванной вышла Зинаида в замотанном на голове тюрбаном застиранном полотенце и с сигаретой в зубах. Переступив через меня, она подошла к окну, и задымила в форточку:

– Слышь, колись, Лидка, за что тебя Горшок выгнал? Вряд ли за измену, у тебя ж ни кожи, ни рожи, кто там поведется. А так-то ты и жрать готовишь, и обстирываешь его. Да еще и всю зарплату до копейки отдаешь.

– А в тебе что Грубякин нашел? – ответила я, скатывая одеяло.

Нужно отсюда уходить, сейчас если Клавдия Брониславовна с Элеонорой Рудольфовной проснутся – сразу начнется второй акт марлезонского балета.

– Я красивая, – флегматично выпустила струйку дыма Зинка. – И в меру глупая. Как раз, чтобы нравиться мужчинам.

Я промолчала. В чем-то она была права.

– А еще у меня стервозная мамочка, – продолжала она, затягиваясь. – И это очень большой плюс.

Я только вытаращилась на нее.

– Да, именно плюс, – снисходительно улыбнулась Зинка. – Мужчина должен видеть конкретного врага, от которого нужно защищать свою женщину. Тогда он себя чувствует мужиком. И враг, желательно, чтобы был неопасным, чтобы защищать нетрудно было. А если этого всего нет – то ему вся эта игра в семью быстро надоедает. Я знаю, что говорю. Грубякин у меня четвертый. Официально если. Так что, думаю, ты сама во всем виновата – мамочка Валеру против тебя накрутила, а нужно было наоборот. И теперь ты осталась с голой жопой, даже переночевать негде, а Горшку новую невесту быстро найдут.

– Уже, считай нашли, – не удержалась я.

– Да ты что? – заинтересовалась Зинка. – И кто же эта несчастная?

– Ты, – хихикнула я. – Твоя мамочка с моей, уже почти бывшей, свекровушкой вчера все распланировали.

– Да ну ее! – отмахнулась Зинка и затушила сигарету в кадке с гортензией Риммы Марковны. – Меня нужно любить, лелеять и содержать, а Горшок сам ленивый и эгоистичный. Ему не жена, ему служанка нужна. Нееет, я хоть и дурочка, но не настолько.

Она вышла с кухни, а я осталась сидеть на скрученном одеяле и пыталась понять, как Лидочка могла поверить такому, как этот Горшков.

Колесно-роликовый участок ВЧДР-4 ДЕПО "Монорельс" встретил меня рабочим шумом и суетой. Прикрывая и пряча захваченный с собой чемоданчик с вещами, я постаралась побыстрее проскользнуть к себе. До обеда нужно было переделать огромную кучу работы. А в обеденный перерыв мы должны были с Горшковым идти в ЗАГС подавать заявление на развод. Вечером, я надеюсь попасть в свою квартиру. Вот такой вот план-минимум, и он меня окрылял!

Здесь небольшое, но важное, отступление

В кабинете заседали ответственные товарищи. Слово взяла высокая тощая женщина из комиссии:

– Товарищи, – хорошо поставленным голосом сообщила она. – Мы провели проверку, по результатам составили акт, где указали на недостатки и требуем мер по улучшению качества выпускаемой продукции, по усилению работы с кадрами и внедрению комплексной системы управления качеством. Речь Л. И. Брежнева на Пленуме ЦК КПСС ставит конкретные задачи перед всей страной и, в частности, перед депо "Монорельс". Товарищи, разрешите вам напомнить, что сказал уважаемый Леонид Ильич на Пленуме: "Главные направления такой работы, это – всемерное развертывание социалистического соревнования, его ориентация на качественные показатели, борьба за выполнение встречных планов, это – поддержка и распространение передового опыта, передовых форм и методов работы, способствующих повышению производительности труда…", – тощая женщина отпила из стакана и продолжила:

– И в связи с этим, товарищи, мы выносим вопрос о недостаточности проявления передовых производственных инициатив от работников депо! В центр всех наших усилий должна быть поставлена мобилизация трудящихся на выполнение заданий последнего года пятилетки. Задания плана 1980 года непростые. Но они должны быть выполнены и превзойдены. Что нужно для этого? Нужно создать обстановку высокой требовательности, организованности, творческого отношения к делу на всех участках народного хозяйства, в каждой производственной ячейке. А у вас в депо "Монорельс", уважаемые товарищи, эта работа выполняется формально!

Толстый мужичок из комиссии важно кивнул в подтверждение, а руководство депо в лице директора товарища Бабанина Д.Д. нахмурилось и принялось отчаянно что-то черкать на листочке.

– Позвольте, товарищи, – взял слово Иван Аркадьевич. – Все мы понимаем, что социалистическая экономика немыслима без укрепления централизованного начала. Вместе с тем и в политике, и в экономике централизм нам нужен демократический, открывающий широкий простор инициативе снизу. И у нас, в депо "Монорельс", такая инициатива всячески поддерживается.

– Приведите конкретные примеры, – вякнул толстый мужичок и протер вспотевший лоб носовым платком.

Бабанин Д.Д. помрачнел и внимательно взглянул на Ивана Аркадьевича сквозь очки.

– Да вот хоть бы такой пример, – Иван Аркадьевич с видом фокусника достал из папки листочек. – Вот здесь у меня рацпредложение с обоснованием нового улучшенного подхода к каталогизации документов. Подготовлено Горшковой Лидией Степановной, молодым работником нашей конторы. И это только один из примеров. Я это к тому, товарищи, что такая работа у нас выполняется. Любая инициатива снизу в депо – наш ничем не заменимый резерв в ускорении экономического развития.

По окончанию совещания, через пять минут в кабинете у директора.

– Кто такая эта Горшкова? – задал вопрос товарищ Бабанин Д.Д.

– Молодая конторщица, инициативный работник, – ответил Иван Аркадьевич. – Она и стенгазету к Дню космонавтики готовила, и ряд других предложений. К примеру, опросник для оценки эмоционального выгорания работников депо. Ведет активную общественную деятельность. Природоохранную вроде. Я уточню.

– Присмотритесь к ней, – кивнул товарищ Бабанин Д.Д., – мы должны всячески поощрять инициативных работников, особенно молодых.

Иван Аркадьевич пометил в блокноте…

Тем временем я уже минут двадцать стояла у проходной и ждала Горшкова. Мы договорились сбегать в ЗАГС, но он опаздывал, и я уже начала нервничать…

Двадцать пять минут…

Двадцать семь…

Прошло тридцать минут, и я поняла, что никто уже не придет. Обеденный перерыв скоро закончится, а я все еще топчусь на проходной… в одиночестве.

Гад!

Струсил… Или же достопочтенная Элеонора итить ее Рудольфовна переиграла сценарий…

И что теперь делать? Завтра будет неделя, как я пребываю в этом мире, в теле Лидочки Горшковой, и до сих пор ни пулемет не изобрела, ни миллионером не стала. Наоборот – денег нет (если не считать заначку от Линькова), с квартирой не решено, карьера в тупике, да что там говорить, – даже развестись толком, и то не могу. А ведь еще надо о жизни Лидочки все выяснить: кто она, откуда, кто родители, где живут, есть ли сестры-братья, почему свекровь угрожала психбольницей, как она попалась в сети Горшковых с этой квартирой и так далее. Вопросы роились и будоражили измученный мозг, хотелось куда-то бежать, что-то делать, но сейчас это было невозможно. Уйти с работы посреди рабочего дня мне никто не позволит, оставалось тихо кипеть праведным гневом. А учитывая то, что на обед я не попала и всю ночь провела в отнюдь не самых комфортных условиях, толерантности мне это тоже не добавляло.

Я устало сидела в кабинете, уставившись на изъязвлённую некачественной побелкой стену, и тихо сатанела от злости, рабочий день тянулся со скоростью пожилой флегматичной улитки и все никак не желал заканчиваться.

Когда до вожделенного гудка оставалось каких-то двадцать минут, ко мне вдруг вломилась Зоя Смирнова. Лицо ее было красным:

– У тебя веревка есть?! – с порога выдала она.

– Зачем?

– Повешусь! – рявкнула Смирнова и плюхнулась на стул. – Мыло у тебя есть, я знаю, осталось только веревку найти…

В принципе начало было интригующее, но не сегодня. Я молча встала, вытащила из шкафа моток канцелярской бечевки, которой мы папки для архива перевязываем, и также молча протянула Зое.

– Что это? – округлила глаза Смирнова.

– Веревка, – ответила я. – она тонкая, но твой вес должна выдержать. Мыло, увы, дать не могу – дома оставила. Поищи в туалете, там вроде с утра было.

Лицо Смирновой побледнело, затем пошло пятнами, со сдавленным всхлипом она бросилась вон. Из коридора донеслись ее рыдания.

Я равнодушно пожала плечами и вернула бечевку на место, в шкаф.

Тут бы хоть со своими проблемами разобраться…

Мои мысли, наконец-то, прервал долгожданный гудок, и я ринулась домой. Однако, выйти из здания не успела – меня перехватили.

– Лидия Степановна! – окликнул Иван Аркадьевич. – Задержитесь, пожалуйста. Есть важный разговор. Давайте пройдем в мой кабинет.

– Что вы хотели, Иван Аркадьевич? – не самым любезным тоном отрезала я.

– Вы так торопитесь? – поразился большой начальник.

– Вы же видите, – проскрежетала я. Понимаю, что с начальством так разговаривать нельзя, но мое терпение внезапно закончилось, и будь что будет. – Гудок был, рабочий день закончился, имею законное право уйти домой.

– Что-то случилось, Лидия Степановна? – участливо взял меня под локоток Иван Аркадьевич, и слезы сами брызнули у меня из глаз.

– Ну, будет, будет, – пытался успокоить меня он. – Расскажите, что у вас произошло, может быть, я смогу помочь.

Чередуя всхлипы с рыданиями, я скомкано поведала Ивану Аркадьевичу свою невеселую ситуацию: и ночевать негде, и супруг не пришел разводиться, и квартиру отбирают, и денег нет, и на работе начальница травит, и вообще – все очень-очень плохо.

– Мда… дела, – задумался Иван Аркадьевич.

Я смущенно топталась, пытаясь одновременно и вытереть слезы, и не размазать остатки туши.

– Вот что, – внезапно безапелляционно рубанул рукой Иван Аркадьевич. – Сделаем так: вы сейчас сходите умойтесь, затем зайдите ко мне в кабинет. А я тем временем сделаю звоночек куда надо, и мы подумаем, чем вам можно помочь и как. Партия своих не бросает, товарищ Горшкова. Вы же член Партии?

– Нннет, – икнула я. – Но очень мечтаю.

– Тем более, – усмехнулся Иван Аркадьевич. – Надо заявление писать.

Я ошарашенно кивнула.

– Да, и вот еще, Лидия Степановна – "вспомнил" Иван Аркадьевич. – Прихватите-ка анкетку по психологии, которую вы мне в прошлый раз хотели показать. Заодно и ее рассмотрим.

Я, конечно, удивилась, но виду не подала.

Через двадцать минут в кабинете Ивана Аркадьевича:

– Так, Лидия Степановна, – он поправил очки, когда я скромно уселась на краешке стула. – Расклад такой: завтра я даю вам условный отгул, то есть утром вы, как обычно, покажетесь на работе, затем к полдесятого идете в ЗАГС и пишете заявление. Без очереди. Скажете секретарю, что пришли по записи к товарищу Овчинниковой. Как зовут – не знаю, по инициалам значится как М.И. Развод вам дадут максимально быстро, тем более общих детей с супругом у вас нет. Ваш супруг завтра тоже будет, я позвонил ему на работу и попросил наших товарищей посодействовать его сознательности. Это – раз.

Я лишь молча внимала.

– Сегодня у нас уже седьмое апреля, угу-угу… – Иван Аркадьевич наморщил лоб и черканул загогулину в календарике. – Значит, до 14 апреля включительно вы будете жить в рабочем профилактории имени Орджоникидзе, что в Комсомольском микрорайоне. Знаете, где это? Петроапостольский, если по-старому.

Я на всякий случай кивнула. Найду как-то.

– Прекрасно, – позволил себе обозначить улыбку Иван Аркадьевич. – Там еще голубые ели растут. Не потеряетесь. Конечно, до работы добираться далековато, зато поживете с комфортом пока все не уладится. Заодно и подлечитесь. Нервы надо беречь, товарищ Горшкова. Партии нужны надежные и здоровые соратники.

Иван Аркадьевич подмигнул и продолжил:

– Теперь смотрите дальше. С вашей квартирой мы посмотрим, что можно сделать. Сначала проверим, что там с наследством, законы нарушать нельзя. Если убедимся, что все в порядке, в рамках советского законодательства – тогда и будем этот вопрос решать. И теперь самое главное. В общем ситуация такая: нам необходимо, чтобы вы, Лидия Степановна, выступили от имени молодых рабочих нашего депо с рационализаторскими инициативами. Завтра вечером, в шесть, будет расширенное заседание технического совета и ваш доклад мы включим в повестку. Все детали уточните завтра утром у товарища Чайкиной.

"Это Аллочка" – догадалась я.

Доклад не должен быть большим. Минут семь-десять, не больше, – продолжил Иван Аркадьевич. – Расскажите то же, что вы рассказывали мне, только более ёмко. Сможете?

Я кивнула.

– Хотя нет, – забарабанил по столу пальцами Иван Аркадьевич. – Давайте поступим чуть по-другому: после обеденного перерыва, примерно в три часа, зайдете ко мне и зачитаете свой доклад. Надо сперва вас послушать.

– Я опять кивнула и начала записывать в блокнот.

– Теперь следующее. – Иван Аркадьевич снял телефонную трубку, – товарищ Бронников, а пригласи-ка ты ко мне нашего Палыча… Как это его нет?.. Ааа, ясно-ясно, забыл я… что?…. ну, тогда пусть Пахомова сама и зайдет.

Иван Аркадьевич бросил трубку и вперил в меня пристальный взгляд:

– Одежды нормальной, как я понимаю, тоже нет?

Я покраснела и попыталась незаметно одернуть старую лидочкину юбку.

– В этом выступать перед комиссией не годится. – Нахмурился Иван Аркадьевич. – Нужен скромный, но приличный костюм или платье, которое соответствует образу советского труженика… то есть труженицы.

В кабинет осторожно постучали и в приоткрытую дверь просочилась рыхлая невысокая женщина в черном спецхалате, испачканном на рукавах мелом.

– Алевтина Никитична, заходи, – нетерпеливо махнул рукой он. Женщина колобком вкатилась в кабинет и замерла.

– Познакомься, – жестом фокусника изобразил непонятный жест Иван Аркадьевич. – Это Лидия Степановна Горшкова. Наш молодой рационализатор. Завтра она должна выступить перед министерской комиссией с докладом. А соответствующей одежды нет. Что будем делать?

– Да что же я могу сказать, – заныла Алевтина Никитична плаксивым голосом. – У нас поставщик от фабрики "Серп и молот" опять всю партию товара задержал. Я уже сто раз говорила, но никто ж меня не слушает. А с "Зорей" договор истек и новый на подписи у товарища Бабанина. Уже месяц как лежит…

– Значит, нужно изыскать возможности, Аля! – рявкнул Иван Аркадьевич и фонтан нытья вмиг иссяк.

– Ну, если только… – замялась Алевтина Никитична, – с прошлого квартала остались талоны в "Ателье Минбыта".

– А они за сутки костюм успеют сделать? – поморщился Иван Аркадьевич.

– Да у них всегда все есть, – хмыкнула Алевтина Никитична и осеклась под тяжелым взглядом хозяина кабинета. – А там чуток туда-сюда подогнать-поправить – дело нехитрое.

– Вот и замечательно, – вздохнул Иван Аркадьевич и перевел взгляд на меня. – Значит так, талоны получите у товарища Пахомовой, и она сейчас же прозвонит в ателье, предупредит их. Купите там себе одежду. В общем, как хотите, но, чтобы завтра товарищи из Министерства не сомневались, что наши молодые прогрессивные рационализаторы и инициативная молодежь пользуется поддержкой Партии во всем, и на них могут равняться остальные. Алевтина Никитична, я тебя больше не задерживаю.

Не успела колобкообразная дама упорхнуть, как Иван Аркадьевич уже жал кнопку коммутатора:

– Альберт. Зайди быстренько.

Через минуту на пороге возник высокий брюнет в синем костюме, при галстуке.

– Альберт, – устало потер виски Иван Аркадьевич, – выдай товарищу Горшковой сто рублей из кассы взаимопомощи под расписку по моему распоряжению. Основание завтра Аллочка подготовит и занесет.

– Но…эээ…. – попытался возразить брюнет.

– Не возникай, – вздохнул Иван Аркадьевич. – Молодой работник в сложной жизненной ситуации. Нужно помочь, а не глупые инстинкты мелкого собственника тут демонстрировать!

Я сидела и только успевала глазами хлопать. Озадачив всех вокруг, Иван Аркадьевич занялся мной:

– Так что за эмоциональное выгорание вы хотели у нас изучать? Расскажите кратко и ёмко.

Ну, я и рассказала. Так, что ого-го и ух! Уж что-то, а эта темка в моем времени прокормила не одного менеджера.

В результате разошлись мы с Иваном Аркадьевичем весьма довольные друг другом.

В смятении чувств я шла по коридору промзоны к складским помещениям, в недрах которых, по древним легендам нашего депо, обитала завхозиха. Мой карман приятно оттягивали десять червонцев, которые выдал под расписку Альберт, а в голове был сумбур. В моем времени все давно отвыкли, что кто-то на работе может вот так вот взять и одним махом решить все твои проблемы. Я ведь даже и подумать не могла, что кто-то мне здесь поможет. Понятно, что отрабатывать придется, и гораздо больше, чем в меня вложили, но на данный момент прям гора с плеч.

– Горшкова! – из щели между контейнерами помахала Алевтина Никитична. – Сюда иди!

Я заторопилась за колобкообразной завхозихой, стараясь не отставать. Невзирая на свою внешнюю неповоротливость, передвигалась она между бочек, каких-то стеллажей и контейнеров с ловкостью заправского эквилибриста.

Наконец, она нырнула в неприметную дверь в бетонной стене. Я последовала за ней и оказалась в большом полутемном складском помещении, забитом мешками и ящиками. В помещении пахло цементной пылью и свежей древесной стружкой. Я чихнула и зябко поёжилась.

– Здесь жди, – угрюмо буркнула Алевтина Никитична и скрылась в соседнем боксе.

Не успела я осмотреться, как она уже вернулась, протягивая три талона:

– На, вот, раз Иван Аркадьевич велел, – проворчала, смерив меня недовольным взглядом, – не пойму только, с чего вдруг такие привилегии?

– Да как сказать… муж выгнал, жить негде, все вещи отобрал, даже старый бюстгальтер, – скороговоркой отрапортовала я. – Сегодня переночевала на полу в кухне нашей коммуналки, а Иван Аркадьевич вот в профилакторий на неделю пока определил пожить. Обещает с жильем помочь. А одежда нужна, чтобы завтра на комиссии министерской выступить. У меня же только вот, что на мне, осталось.

– Ох, ты ж, боженьки, – ахнула Алевтина Никитична. – Вот делааа… Ты хоть ела сегодня?

Я пожала плечами:

– Утром не было возможности, сами понимаете, они же там вдвоем со свекровью были… в обед прождала супруга, чтобы в ЗАГС идти заявление писать, а вечером еще не успела…

– Ай-яй-яй, – покачала головой завхозиха. – Идем-ка!

Мы вошли в небольшую комнатушку, почти чулан. Судя по продавленному дивану, столу и крашеному синей масляной краской стеллажу с ключами – это была каморка сторожа. Но сейчас он еще не подошел, и комнатка пустовала.

– Садись, хоть чаю попьем, – пробормотала завхозиха и передо мной материализовалась банка с чуть теплой гречневой кашей и бутерброд с салом. – Ложку вот держи и вперед, сейчас чайник вскипит.

Я не стала выделываться и быстро замолотила ложкой. С голодухи каша показалась мне необычайно вкусной, рассыпчатой, зажаренной мелкими сочными шкварками с луком и морковкой. Тем временем Алевтина Никитична плеснула впузатую чашку заварки, долила кипятком и щедро насыпала аж три ложки сахара.

– Тебе сладкий нужен, – буркнула она, помешивая ложечкой, – чтоб силы, значит, вернуть. Пей давай.

Пока я блаженно пила обжигающе-сладкий чай, она куда-то вышла. Не успела я допить, как Алевтина Никитична вернулась. В руках у нее были два свертка.

– Держи вот, – проворчала она, глядя исподлобья.

– Что это? – удивилась я. Развернув бумагу обнаружила махровое полотенце, две простыни и наволочку, все белого цвета, с синими штампами. Во втором свертке была желтая эмалированная кружка с нарисованной на боку вишенкой и маленький кипятильничек.

– Бери, бери, тебе нынче все пригодится, – она ловко замотала все обратно. – Знаю, как тебе сейчас, сама такая же была. Мы с Иваном Аркадьевичем из одного детдома, только я на пять лет раньше выпустилась. Так-то…

"Ателье Минбыта" располагалось недалеко от депо, в большом кирпичном здании, на втором этаже. Точнее ателье занимало весь этаж. С лестницы посетитель попадал сразу в стихию Изиды: здесь повсюду царили шевиотовые ткани, благородные муаровые драпировки и отрезы пурпурного бархата. Манекены стройными шеренгами благонравно выстроились в центре зала и соперничали за лучший наряд, затмевая друг друга. По стенам, словно в каком-нибудь Версале, владычествовали грандиозные юнкерские зеркала, монументальные трюмо с барельефными изображениями рыхлозадых серафимов и херувимов, а некоторые из них были столь огромны, что отражали даже висевшее на противоположной стене эпическое полотно с какой-то то ли битвой, то ли оргией полуголых целлюлитных божков и богинь в белоснежных тогах. На блестящем паркетном полу стояли напольные вазы темного пупырчатого стекла, увитые виноградными листьями и гроздьями. В общем, в стиле "дорого-богато".

Посетителей в "Ателье Минбыта" не было.

Я уже минут пять взирала на все это безумное великолепие, а мастера всё не было. Наконец, из соседнего зала вышла женщина с сантиметровой лентой на шее. Увидев меня, она так удивилась, словно я привидение:

– Не обслуживаем! – возмущенно сообщила она.

– Я от Алевтины Никитичны Пахомовой. Она вам разве не звонила? – я помахала талонами.

– Ах, вы от Алечки? – мгновенно подобрела женщина. – Это вам к Веронике Рудольфовне. Я позову.

Женщина упорхнула, одарив на прощание мимолетной улыбкой:

– Вероничка Рудольфовна! – донесся из второго зала ее щебет, – тут к вам дамочка пришла, от Алечки.

Буквально через мгновение в зал вышла то ли мадам, то ли мадмуазель, про таких говорят "без возраста". Пышные кудри (парик?) были перетянуты на лбу пестрой тесемкой, с бомбошками.

– Добрый день, дорогая, – глубоким грудным голосом поздоровалась она. – Алечка мне звонила. Давайте талоны сюда. Прекрасно, прекрасно. Итак, я вас слушаю.

Она стрельнула глазами на лидочкин потертый чемоданчик, но предпочла сделать вид, что ничего не заметила.

В результате часового общения я оказалась обладательницей темно-голубого вельветового платья, строгого сарафана из серой костюмной ткани и бледно-зеленого жакета средней длины. Даже перешивать особо не пришлось. И хоть я стала беднее на двести семнадцать рублей, но все вещи были из очень дорогих качественных тканей, так что носить буду долго и денег не жалко.

А еще удалось разжиться беретом молочно-белого оттенка из тонкой шерсти (хорошо, что мыло свекровь не увидела, так что небольшой презентик из двух брусочков сделал Вероничку Рудольфовну очень сговорчивой). Как раз сейчас можно носить. В том числе и в помещении. У Лидочки изначально были пережженные химические кудряшки, я попыталась их хоть как-то выпрямить, к тому же волосы отросли и темные корни некрасиво диссонировали с волосами, которые к тому же смылись и теперь были некрасиво-желтоватыми. А под беретом будет не видно.

Тепло распрощавшись с Вероничкой Рудольфовной, я села на трамвай и покатила в Комсомольский микрорайон, где среди голубых елей я буду целую неделю жить в рабочем профилактории имени Орджоникидзе!

В зарослях долговязых елей притаилось одноэтажное вытянутое буквой Г здание, облицованное ноздреватой плиткой канареечного цвета. Хвойный экран отсекал шум проспекта и пыль, поэтому здесь царила относительная тишина и чуть повышенная влажность, насыщенная запахом молодых клейких иголок. Где-то среди ветвей мелодично посвистывала птичка.

Перехватив покрепче чемоданчик, я шагнула в полумрак мраморного вестибюля и огляделась. Рецепшена как такового не было, у кадки с китайской розой, за столиком дежурного, сидела строгая сухенькая старушка, закутанная в оренбургский платок. Увидев меня, она сначала уткнулась носом в толстую тетрадь в коленкоровой обложке, сверилась с записями, и лишь затем соизволила обратиться:

– Вы – Горшкова?

– Да.

– Что же вы так опаздываете, милочка? Моя смена закончилась полчаса назад, а я тут сижу, жду вас, – она негодующе покачала головой, поправляя очки в роговой оправе. – Проходите уже быстрее, присаживайтесь.

Я послушно уселась.

Вздыхая, старушка тщательно измерила мне давление, рост, вес, температуру. Строгим голосом велела сказать "А". Записав все в тетрадь, она передала меня девице в белом безукоризненном халате, и я прошла за нею в длинный коридор.

– Будете жить в комнате номер четыре. Там на троих. Но пока никого нет. Так что будете одна, – сообщила девица авторитетным тоном. – Уже поздно. На ужин вы опоздали. Но я оставила вам кефир. Завтра Сима Васильевна пропишет диету. Горячий завтрак с семи до девяти. Хотя вам же далеко добираться. Тогда приходите полседьмого. Я им скажу. Только не опаздывайте, пожалуйста, остынет. Если станет холодно – можете взять одеяло с другой кровати. Все равно пока никого нету.

Я с уважением оценила советский сервис и человечное отношение.

– И завтра с работы не опаздывайте, – продолжила тем временем девица. – В восемь тридцать будет лекция. "Профилактика и симптомы чесотки". Лектор товарищ Громадушкин.

Тут я обалдела и попыталась это осмыслить.

– Я в шесть утра поставлю вам под дверь баночки для анализов. И направление, – сменила тему девица, – Вы потом оставите все в комнате номер один. Ваша медицинская карта с вами?

Я отрицательно помотала головой.

– А в каком вы отделении поликлиники по месту прописки?

Здесь я вообще зависла. Но, к счастью, бойкой девушке не нужны были мои ответы.

– Ладно, разберемся сами, – подвела итог девица. – До лекции было бы хорошо, чтобы вы успели пройти небольшое обследование.

– Уколы будут? – упавшим голосом, поинтересовалась я.

– И уколы, и капельницы, – подтвердила мои худшие опасения девушка. – Времени у вас мало, так что за небольшой промежуток времени нужно пройти максимум процедур.

Я чуть не взвыла.

– Вот мы и пришли, – отперла двери девушка. – Душ по коридору налево. Женская туалетная комната – напротив душевой. Телевизор – во внутреннем вестибюле… воооон за теми колоннами. В одиннадцать отбой. При уходе ключ нужно сдавать дежурной. Если что – обращайтесь. Меня зовут Лена.

Я поблагодарила и вот, наконец, одна.

В комнате пахло чистотой и хозяйственным мылом. Стены до середины окрашены масляной краской. С побеленного потолка уныло смотрит белый абажур. В темнеющем окне меж накрахмаленных занавесок отражается противоположная стена с бронзовой чеканкой советских полярников и инструкцией по технике безопасности. Я зябко поёжилась. Хотя было не жарко, открыла форточку проветрить. Кроватей на панцирной сетке три, все украшены никелированными блестящими бомбошками и накрыты трикотажными покрывалами с серо-зелеными узбекскими ромбами. На каждой кровати – стопка белоснежного белья с такими же печатями, как на подаренных мне Алевтиной Никитичной. Надо будет поблагодарить милую женщину. В углу небольшой шкаф, внутри три вешалки, на полке – три серых солдатских одеяла. На внутренней дверце шкафа – перечень вещей с написанными от руки инвентаризационными номерами. Возле каждой кровати тумбочка. Три мягких стула. На столе поднос с гранеными стаканами и красный пузатый графин матового стекла. В углу примостился отставленный заботливой Леной стакан кефира и кусочек хлеба с кружочком желтоватого масла сверху.

Я с комфортом устроилась, перекусила и вытащила листы писчей бумаги – нужно продумать и набросать тезисы доклада. Так-то содержание не представляло для меня, как директора по управлению персоналом из двадцать первого века, никаких проблем, доклады были отточены сотнями совещаний, но здесь главная и самая сложная задача – выдержать все идеологически правильно и, более того, максимально привлекательно для комиссии и моего руководства. Особенно для моего руководства. Начинать отрабатывать бонусы придется уже сейчас.

Я писала, писала, вычеркивала, опять писала, вносила правки. Постаралась использовать и техники НЛП, и переговорные психотехники, и коммуникативные приемы… Процесс неожиданно так увлек, что очнулась я далеко за полночь, да и то, из-за того, что проходившая мимо строгая Лена заметила свет после отбоя. Меня пожурили и отправили спать, невзирая на вялые попытки к сопротивлению. И только уже лежа в кровати, на хрустящей белоснежной простыне, я поняла, насколько вымоталась за эти дни, и физически, и морально.

"А жизнь-то налаживается…", – успела подумать я, прежде чем рухнула в объятия Морфея.

Глава 7

Утро началось, едва рассвело. Бдительная Лена разбудила ровно в шесть.

К половине седьмого я уже входила в стерильную столовую. На завтрак дали салат "Витаминный", с морской капустой и тертой морковкой, жиденькую молочную кашу, пресный омлет, некрепкий чай и кусочек хлеба.

Что ж, вполне ожидаемо. Видимо неизвестная Сима Васильевна прописала Лидочке диету от ожирения.

Покончив со скучным завтраком, я прихватила талоны на диетический обед в столовой нашего депо, и отправилась на работу. В вестибюле глянула на себя в зеркало и осталась условно удовлетворена строгим видом молодой полной женщины в сером офисном сарафане и белой рубашке (две рубашки я не вернула Горшкову, а еще же в химчистке одна, надо на неделе забрать). Берет цвета топленого молока полностью закрывал испорченные волосы. Деловой облик портило весеннее пальто дачной расцветки, но других вариантов все равно не было, придется пока походить, в чем есть, с надеждой, что через пару дней потеплеет.

Моя интуиция не подвела: только я вошла в кабинет и сняла пальто, как в дверном проеме возник Иван Аркадьевич. Оглядев меня, он одобрительно кивнул:

– Лидия Степановна, доброе утро. Как вам наш профилакторий? Удалось отдохнуть?

– Доброе утро, Иван Аркадьевич, – улыбнулась я. – Спасибо вам большое, профилакторий просто замечательный. И сотрудники очень чуткие. А вот отдохнуть особо не удалось.

Видя, как удивленно поморщился Иван Аркадьевич, я скороговоркой продолжила:

– Я доклад написала. Решила не откладывать на рабочий день, вдруг форс-мажор какой возникнет. А так основной текст у меня готов, в течение дня внесу только небольшие правки и отрепетирую речь. Ну… или вдруг какая-то светлая мысль осенит…

– Нет, нет, светлых мыслей нам не надо, – пробормотал Иван Аркадьевич, читая текст моего доклада, и нахмурился. – Так-так-так…

У меня неприятно засосало под ложечкой. Я обреченно стояла, ожидала разгон.

– Ну что ж, Лидия Степановна, – вдруг расцвел улыбкой Иван Аркадьевич, возвращая мне листочек. – Неплохо, очень даже неплохо. И идеологически грамотно, что радует.

Я с облегчением принялась благодарить за такую оценку.

– Осталось теперь хорошо выступить, – заметил Иван Аркадьевич. – Вы выступать перед большой аудиторией не боитесь, я надеюсь?

Я заверила, что не боюсь.

– А заявление в члены Партии вы написали? – вдруг спохватился Иван Аркадьевич.

– Эмммм… – замялась я, вспомнив, что абсолютно не в курсе, была ли Лидочка комсомолкой, – дело в том, что часть моих документов я не могу найти.

– И что? – не понял моего замешательства Иван Аркадьевич, – заявление напишите прямо сейчас, год на кандидатский стаж, проявите себя. За это время мы потихоньку проведем проверку и соберем рекомендации от членов партии.

– Да нет же, не в том дело! – запереживала я. – Я ведь не была в комсомоле!

– Жаль, – нахмурился Иван Аркадьевич, – вы мне показались более сознательной, товарищ Горшкова.

– Осознаю, что заблуждалась, – понурила голову я.

– То, что вы не являетесь комсомолкой, это, конечно, большой минус, – заметил Иван Аркадьевич, – но вам значительно больше двадцати лет, так что наличие значка ВЛКСМ не обязательно. Особенно если есть или будут достижения.

– Достижения будут, – твердо пообещала я и села писать заявление.

В ЗАГС я чуть не опоздала.

Ворвавшись к товарищу Овчинниковой, которая М.И. (кстати, Марьей Ивановной она оказалась, ну кто б сомневался!), меня усадили заполнять какие-то бланки. Пока писала, появился Горшков. Был он скорбно надут и страдальчески кроток. Зато в новом импортном костюме. Даже не поздоровавшись и едва взглянув на меня тихим мученическим взором (пальтишко я предусмотрительно не стала расстегивать, а то не дай бог увидит свою рубашку – истерика на весь ЗАГС обеспечена), сел заполнять нужные строки в заявлении.

Минут через семь мы, наконец-то, поставили свои подписи, заверяющие обоюдное согласие на ликвидацию еще одной ячейки общества, получили квитанцию и молча вышли из кабинета.

Да, фамилию я оставила Горшкова. Дело в том, что среди лидочкиных бумаг я нашла свидетельство о рождении, и там Лидочка значилась как Лидия Степановна Скобелева. Фамилия Скобелева благозвучнее, чем Горшкова. Но из подзабытых уроков истории я помнила, что Скобелев был то ли каким-то весьма левым эсером, то ли условно-оппозиционным меньшевиком, точно не скажу, я их всегда путала, но в любом случае мне противопоказаны любые ассоциации с врагами партии и народа. Я и так для всех странная. А вот Горшкова – простая мужицкая фамилия, как говорится "от сохи, от лопаты". Именно то, что мне сейчас нужно.

Пока шли по длинному-длинному коридору сквозь толпу людей с совершенно разным спектром эмоций: от робкой застенчивости держащихся за руки мечтательных юношей и девушек, радостной гордости отцов новорожденных, до утирающих слезы теток в черных косынках и раздраженно надутых мужчин и женщин, предпочитающих не смотреть друг другу в глаза, – я всё думала, как спросить почти бывшего супруга о судьбе квартиры на Ворошилова, чтобы не вспугнуть.

Пока думала, Горшков развернулся и ушел, старательно пряча взгляд.

Вот ведь…

Обедала я согласно щедро выданным в профилактории талонам.

В соответствии с вердиктом Симы Васильевны, мне полагалось: салат из огурцов, синеватый овощной суп с перловкой, паровой биточек из чего-то условно-рыбного, и неаппетитная даже на вид ячная каша. Все недосоленное. Вместо чая – отвар шиповника.

На десерт выдали морковно-яблочное суфле без сахара, которое я тоскливо тут же отодвинула в сторону, исподтишка бросая голодные взгляды на чужие тарелки.

Внезапно поймав себя на том, что настроение испортилось, я удивилась. В той, прошлой жизни, я придерживалась ЗОЖ, фанаткой, конечно, не была, но старалась не нарушать (вредные привычки в виде курения и ликеров – исключительно в редкие дни отпуска с Жоркой). Я периодически занималась в тренажерном зале, в бассейн ходила дважды в неделю. Каждый вторник – русская баня с можжевеловым или дубовым веником и обязательным "упасть в сугроб" зимой или прыжком в озеро с холодной водой летом. И это, не считая ежеутренней зарядки и регулярных прогулок на свежем воздухе. Фаст-фуд у нас дома был под запретом, за редким исключением. В еде старались придерживаться разумной умеренности. А вот Лидочка была обжорой. И результат – налицо. При ее молодом возрасте выглядит как расплывшаяся тетка, лет на десять старше. И постоянно хочется есть. Точнее – ЖРАТЬ!

"Ну, ничего, Лидия Степановна, вот я за тебя теперь возьмусь", – злорадно пообещала я. После попадания в прошлое, все эти дни было недосуг, силы уходили на элементарное "осмотреться – выжить". Зато сейчас, благодаря Ивану Аркадьевичу и несравненной Симе Васильевне, все условия созданы для приведения этого рыхлого тела в божеский вид. Чем я и собиралась заняться, решительно придвинув к себе стакан с отваром шиповника и мерзкое морковно-яблочное суфле с травянистым вкусом.

Мою задумчивость прервал резкий звук. Вздрогнув от неожиданности, я подняла глаза. Надо мной стояла, уперев руки в бока Зоя Смирнова и, судя по ее решительному виду и косым взглядам ее подруг, мне сейчас предстоял как минимум скандал.

И я не ошиблась.

– Прия-я-ятненького аппетита! – пакостливым голосом протянула Зоя и плюхнулась на стул, напротив. – Смотрю сидим так спокойненько, Горшкова, обедаем…

Одна из девушек, в очках с толстыми стеклами, с готовностью хихикнула. Зоя зыркнула на нее, мол рано еще.

– Спасибо, – упорно жуя омерзительное суфле, пробормотала я.

– Вкусно тебе? – с издевкой продолжила Зоя.

– Угу, – кивнула я и пододвинула к ней тарелку. – Хочешь попробовать? Угощайся, говорят, очень полезно.

– Да нет, Горшкова, – покачала головой Зоя и отодвинула тарелку мне обратно, – некогда нам тут трапезы разводить. Кому-то же и работать приходится, пока другие прохлаждаются…

– Сочувствую, – вздохнула я и брезгливо отправила в рот ложку с невнятно-буроватой жижей. – Тяжко небось, без обеда и ужина, сутками напролет?

– Ты издеваешься, Горшкова?! – не выдержала Зоя.

– Отнюдь, – скривилась я и волевым усилием проглотила осклизлую массу (хуже только паровой пудинг из кабачков). Очевидно Зоя восприняла мою гримасу на свой счет, потому что глаза ее опасно сузились:

– Горшкова! – зоин голос зазвенел. – Ты пропустила вчера собрание.

– Вот как? – удивилась я. – Что за собрание?

– Рабочее вечернее собрание! – пошла в наступление Зоя. – Первомай на носу, парад, маёвка и торжественный концерт – раз. День победы – два. А ведь еще День космонавтики через пару дней! И все это мы одни должны готовить?

– Конечно нет, Зоя, – я решительно отодвинула тарелку с остатками суфле. – Я в корне не согласна с такой постановкой проблемы. Более того, считаю, что справедливо будет разделить обязанности по подготовке между всеми поровну. Почему меня на собрание не позвали? Почему я лишь случайно узнаю об этом от тебя в кулуарах, в обеденное время? Небось все роли уже между собой разделили? Мне хоть что-то оставили, я надеюсь?

– Ну… – опешила Зоя. – ээээ… Горшкова, ты что, серьезно хочешь принимать участие?

– Обязательно, – кивнула я и решительно отпила бурду из шиповника. Мда, не пина колада… и даже не мохито…ну, ладно, осталось шесть дней всего…

– Горшкова, ну, тогда будешь в самодеятельном концерте к Дню космонавтики выступать, – обрадованно начала Зоя.

– Ой, здорово! – воскликнула я. – А можно я два номера покажу? Хотя погоди… наверное, не получится. К Дню космонавтики я сделала стенгазету. Сама подумай, если наша стенгазета победит и будет выбрана для представления от всего депо, то мне еще придется доделывать ее. И когда я, по-твоему, успею подготовить номера для концерта?

– Нууу… – задумалась Зоя. – А если не победит?

– Нужно дождаться результатов, – пожала плечами я. – Сегодня-завтра должны сообщить.

– Но за два дня ты не успеешь подготовить даже один номер, – нахмурилась Зоя.

– Не успею, – грустно сказала я, – поэтому к Дню космонавтики меня не привлекай.

– Тогда на Первомай скажешь речь…. – опять начала Зоя. – И концерт потом будет. Нужно петь в хоре.

– О! В хоре петь я люблю! – обрадовалась я и тут же показательно закручинилась. – Но я сегодня делаю доклад от молодых рационализаторов нашего депо. И в любом случае, по результатам мне будут ответственные поручения. Поэтому к Первомайской демонстрации качественно подготовиться не успею. И репетиции хора буду пропускать, а это не дело.

– Что за доклад? – недоверчиво переспросила Зоя.

– Не могу говорить, – улыбнулась я. – Спроси Ивана Аркадьевича. Он курирует.

– А к Дню Победы? – расстроенно спросила Зоя.

– Вот к Дню Победы я смогу, – успокоила ее я. – Но это не точно. Не от меня зависит, ты же понимаешь… Давай ближе к концу месяца опять вернемся к этому вопросу.

Расстроенная Зоя ушла, а я про себя коварно ухмыльнулась. Первое правило офисного клерка – ни от чего не отказываться, с готовностью на все соглашаться, вот только "сделать это не совсем могу, потому что…" и кучу контраргументов нужно привести. Срабатывает почти стопроцентно и повода для претензий ни у кого нет. В моем времени уже научились противодействовать таким манипуляциям, в сети миллиард коучей и гуру учат как это сделать наиболее быстро и эффективно. А в этом времени народ доверчив и простодушен. То, что надо!

Оставалось еще минут двадцать до конца обеденного перерыва, и я хотела уединиться в кабинете и потренировать выступление. Увы, мои чаяниям сбыться было не суждено. Не успела выйти из столовой, как меня позвали на проходную.

Пока шла, терялась в догадках. Кому я нужна?

Однозначно, кроме Горшкова больше никому. Наверное, они с мамочкой что-то новенькое придумали. Неужто станет мириться? На кону двухкомнатная квартира как-никак. Или решил развод не давать? Так Иван Аркадьевич обещал, что все пучком будет. Значит, остается квартирный вопрос.

Но я ошиблась. Частично ошиблась.

На проходной меня ожидала "демоническая женщина", Олечка Горшкова.

Увидев ее я завистливо вздохнула: вот почему одним бог дает все, а другим – нос картошкой, короткие ноги и обвислую почти до уровня коленей задницу?

Но, впрочем, это риторический вопрос. Так было всегда, так есть и так будет.

И в моем времени, и в этом.

В этот раз Олечка была в шикарной вишневой куртке. Джинсы и каблуки удлиняли и без того бесконечно длинные ноги. Волосы она собрала в высокий хвост. Увидев меня, Олечка захлопала густыми ресницами, умело подкрашенными импортной тушью:

– Лидочка, здравствуйте! Как дела у вас? А Светланка про вас спрашивает и спрашивает, всё время. Очень уж вы ей понравились, – простодушно разулыбалась она, и мне на миг стало стыдно.

– Здравствуйте, Ольга, – ответила я и молча уставилась на Олечку. Помогать вести разговор не буду. Посмотрим, чего ей от меня нужно. Хотя я, конечно, догадываюсь.

Моя интуиция меня не подвела. Олечка, чуть помявшись и видя, что я продолжаю молчать, сообщила:

– Лидочка. Мама сказала, что вы выгоняете нас на улицу? Я не верю этому!

– Все правильно сказала ваша мама, – ответила я. – Квартира моя и вы должны были освободить ее. Еще вчера.

Прекрасные черные глаза Олечки налились слезами. Она взмахнула ресницами и одна слезинка аккуратно скатилась по щеке:

– Лидочка… – всхлипнула она, – но куда же мы пойдем? На улице так холодно…

Этот чувственный спич, по всей видимости, должен был растопить ледяное сердце злой женщины, которая выгоняет двух сироток на улицу. Вот только бедная сиротка стояла вся в импортных шмотках, благоухая отнюдь даже не "Красной Москвой", а чем-то забугорно-элитным, а злая ведьма временно ютится в рабочем профилактории, и не знает, где придется ночевать через неделю.

– В каком смысле "куда пойдем"? – пожала плечами я. – Вы где прописаны, гражданка Горшкова? Небось, у мамочки, Элеоноры, итить ее, Рудольфовны?

Олечка чуть покраснела, и я поняла, что попала в точку.

– И что, мамочка вас домой, по месту прописки, не пускает? Квартира у нее на сколько комнат?

– Две… – всхлипнула "демоническая женщина".

– И что, в двухкомнатной квартире не смогут разместиться две женщины с ребенком?

– Вы не понимаете! – экспрессивно тряхнула головой Олечка и чешские гранатовые подвески красиво зазвенели. – Не понимаете! Мама! Она… она очень суровый человек! А я – творческая личность, мне свобода нужна!

– И поэтому вы с братом и мамочкой решили провернуть аферу и отобрать мою квартиру? – хмыкнула я. – И вопрос, где буду жить я, вас совершенно не беспокоит?

– Но вас же вроде прописали в общежитии, – неуверенно протянула Ольга. Видно, что данный вопрос ей даже не приходил в голову.

– Замечательно, – хмыкнула я. – Просто прекрасно! В результате этой авантюры вы получаете мою двухкомнатную квартиру, Элеонора Рудольфовна остается одна тоже в двухкомнатной квартире, а я буду прописана где-то примерно в общежитии!

– Но вы же одна, – с обезоруживающей детской улыбкой сообщила Олечка, – поживете там немножко, потом вам квартиру дадут… ну, или комнату.

– Потом – это лет через пятнадцать? – рассмеялась я и съехидничала. – А почему бы вам, Ольга, не пожить в общежитии? С ребенком вам квартиру дадут быстрее… лет через восемь.

– В общежитии? – ужаснулась Олечка. – Нет, вы шутите!

– В общем так, Ольга, – мне это все надоело, да и обеденный перерыв вот-вот закончится. – У вас есть день-два, чтобы собрать вещи и покинуть мою квартиру. Ключи оставьте у соседки снизу Натальи. Это та, которую вы регулярно затапливаете, уточняю.

– Нет! – воскликнула она. – Вы сами виноваты! Сами! Я пожалуюсь Льву Юрьевичу! У вас будут большие неприятности, вот увидите! Раз не хотите по-хорошему!

Даже исказившееся от злобы ее лицо оставалось все таким же прекрасным.

Да, "демонические женщины" – они такие. А Лев Юрьевич, это, очевидно, и есть тот обкомовский "опиюс", который весело проводит время с Олечкой. Ну, что ж, пришла пора посмотреть на него.

– Передайте Льву Юрьевичу, что я готова с ним встретиться, – сообщила я (надеюсь, большая рыба клюнет)…

После разговоров с "демонической женщиной" я загрустила. С такими людьми всегда трудно: с виду они ангелочки, а на самом-то деле… И чувствуешь себя после таких разговоров лет на сто старше.

В общем, из нашего диалога стало понятным, что Олечка уцепилась за лидочкину квартиру с упорством бульдога и не отдаст ее никому и ни за что. И вот как с нею воевать? Все самые сложные и самые логические аргументы она умело разбивала одним лишь взмахом ресниц. Ее "опиюс", Лев Юрьевич, однозначно фигура декоративная. Ему-то и Олечка нужна лишь для встреч, не больше. Иначе он бы давно уже ее устроил со всем комфортом. Или даже женился бы. И с квартиры ее не выгнать, это понятно. Но и отдавать квартиру Олечке я не буду. Что же делать? Подсунуть креветки в дверную обивку, чтоб завонялось? Так ребенка жалко, Светка-пипетка все время дома сидит, именно она будет дышать гадостью. Да и что мешает Олечке с помощью того же любовника обменять эту квартиру на другую? Натравить участкового? Так звали уже соседи. Не хочет он с обкомовским связываться. В то, что у Ивана Аркадьевича хоть что-то получится, я верила сугубо теоретически. И даже больше я боялась, что если он вникнет в эту проблему и найдет там какие-то юридические нестыковки, то останусь я без квартиры однозначно. На двухкомнатную квартиру в доме с улучшенной планировкой, практически в центре города, желающих найдется ой, как много.

Что же делать?

Однако этот вопрос пришлось отложить и остаток дня готовиться к выступлению.

И вот, наконец, "час икс" настал.

В забитом нужными людьми малом зале царила торжественная атмосфера с эмоциональным оттенком. Председатель взошел на трибуну и перед началом своей речи сказал:

– Я, товарищи, буду краток.

А потом проговорил больше часа. Членская масса привычно тихо внимала и лишь секретарь отстраненно хлопал рыжеватыми ресницами и почесывал логарифмической линейкой лоб. Ивана Аркадьевича я увидела во втором ряду сбоку и, глядя на него, сложно было догадаться, что он на самом деле главный режиссер всей этой театральной постановки.

Товарищ Бабанин Д.Д. сидел в президиуме, за накрытым красной кумачовой скатертью, столом. Рядом устроился давешний толстячок из высокой комиссии. Он для виду водил карандашом по бумаге, и периодически с важным видом хмурил лоб. Тощей женщины не было. Не знаю отчего, но я порадовалась. Интуиция, наверное.

Затем, когда стихли вялые аплодисменты, на трибуну влезла бойкая девица, то ли председатель месткома, то ли секретарь какого-то общества. Свой доклад она зачитала. К концу народ начал уже частично дремать, и на предложение председателя голосовать за всё "в целом", все оживленно согласились. Кто-то с заднего ряда даже выкрикнул: "Правильно!". Девице аплодировать не стали.

Далее наступила очередь лысого товарища в роговых очках. Он поднялся на трибуну, налил из графина воды в стакан, громко отхлебнул, и, потея, начал выступление о необходимости пропаганды и внедрения профзнаний, и о том, как всё хорошо с профзнаниями в депо "Монорельс".

Следом вышла Тонина начальница (Швабра) и предложила голосовать за список на поощрение к Первомаю. При этом список она не зачитала. Но народ всё равно оживился. Ей хлопали долго и воодушевленно.

После Швабры выступил Марлен Иванович, тот старичок с аккуратной бородкой, который пару дней назад ратовал за мое нравственное воспитание. Он и сейчас свой доклад начал с идеалов коммунистической партии и правильного воспитания рабочей молодежи. Согласно его выступлению, в депо "Монорельс" с идеалами и с воспитанием молодежи было все хорошо. Более того, мы значительно опережали какое-то другое депо в этих вопросах. Ему тоже похлопали, правда неубедительно.

А потом председательствующий сказал:

– А сейчас, товарищи, слово для выступления предоставляется представителю прогрессивной рабочей молодежи депо "Монорельс", рационализатору-энтузиасту Горшковой Лидии Степановне.

И вот, в полной тишине, я поднялась за трибуну…

Оглядев зал, я выдержала небольшую паузу и сказала так:

– Товарищи!

Для меня большая честь быть сегодня в этом зале и представить вашему вниманию новые, прогрессивные методы работы…

Товарищи!

Любые перемены несут в себе новые возможности. У нас, в депо "Монорельс", работают тысяча четыреста пятьдесят человек. Это, считая все наши отделения.

А что такое тысяча четыреста пятьдесят человек? Это много? Или мало?

Если смотреть в масштабах нашей многомиллионной советской страны – это крайне мало. Это песчинка в океане. Но тысяча четыреста пятьдесят работающих человек – это тысяча четыреста пятьдесят личных дел. Только представьте себе – тысяча четыреста пятьдесят пухлых увесистых папок с важнейшими для каждого из этих людей документами. И все эти тысяча четыреста пятьдесят дел нужно вести, систематизировать, вовремя заполнять очередные бланки. И если взять одного конторского работника, который обслуживает все эти тысяча четыреста пятьдесят личных дел, то этот океан документации такую человеческую песчинку рано или поздно сметет.

И ведь ошибаться нельзя. За каждым делом – человеческая судьба.

И все это приходится делать вручную.

В будущем, когда компьютеры и робототехника прочно войдут в нашу повседневную жизнь, такой проблемы вообще не будет. Но сейчас на это уходит огромная масса времени. Времени, которое можно было бы потратить более конструктивно, с большей пользой для страны.

Товарищи!

Чтобы прийти к большему, надо начинать с меньшего. Так говорил Владимир Ильич Ленин.

Руководствуясь этими словами, я разработала и предложила опробовать и внедрить новый системный подход к каталогизации документов. Она позволяет в четыре с половиной раза быстрее и качественнее вести ваши дела. Старшие товарищи поддержали мое предложение. Сейчас мы уже подготовили необходимую документацию, оформили заявку на внедрение идеи и отправили на регистрацию в Государственный комитет Совета Министров СССР по делам изобретений и открытий.

Но это еще не все.

Товарищи!

Как я уже говорила, у нас в депо "Монорельс" работают тысяча четыреста пятьдесят человек. Все они такие разные, по характеру, по опыту, по знаниям. Чтобы оценить их внутреннее состояние я подготовила анкету для оценки эмоционального выгорания работников. Ответы на шесть вопросов займут не более трех-четырех минут, а нам дадут возможность понимать, что же происходит внутри работника. Может быть ему нужен отдых? Может быть ему не хватает творчества? А может он уже давным-давно перерос свою работу и созрел до повышения? Но чтобы правильно ответить на все эти вопросы, чтобы не ошибиться, чтобы успеть при необходимости провести профессиональную коррекцию, мы должны точно знать состояние каждого из этих тысяча четырехсот пятидесяти человек.

С помощью анкетирования мы сработаем на опережение, мы увидим, есть ли потеря интереса к привычной работе, а может быть имеет место уменьшение производительности труда, или же угасание активности, трудового рвения? Еще раз повторю: мы сработаем на опережение, мы не допустим этого. И повысим эффективность работы на восемьдесят процентов.

И вот с этой целью мы и разработали анкету. Планируем запустить ее, если вы, товарищи, поддержите эту идею.

А в заключение своего доклада я хочу напомнить известную старинную притчу:

"Три человека возили в тележке камни. У одного из них спросили:

– Что ты здесь делаешь?

Остановившись и вытерев пот, он устало ответил:

– Я таскаю эти проклятые камни.

Тот же вопрос задали другому. Он ответил:

– Я так тяжело зарабатываю деньги, чтобы прокормить большую семью.

Третий человек, услышав тот же вопрос ответил:

– Я строю прекрасный Город…"

Товарищи!

Мы сами, своим отношением, должны стать теми переменами, которые хотим увидеть в мире. Так давайте же начнем с малого!

Спасибо за внимание!

Речь я закончила в полной тишине.

Уже спускаясь в зал, послышались первые хлопки. Пока я дошла до своего места – весь зал громыхал, аплодируя. И толстячок из комиссии, кстати, тоже хлопал.

Я отыскала глазами Ивана Аркадьевича. Он, словно большой сытый кот, сидел и довольно улыбался. Товарищ Бабанин Д.Д., кстати, выглядел довольным тоже.

Час спустя в кабинете у Ивана Аркадьевича.

– Присаживайтесь, присаживайтесь Лидия Степановна, – радушно махнул рукой хозяин кабинета.

По традиции я примостилась на краешке стула и приготовилась внимательно слушать.

– Чай будете? – проявил гостеприимность Иван Аркадьевич. – С медом и сушками. И варенье вроде было. Клубничное.

– Спасибо, но нет, – покачала головой я и добавила. – Я теперь на диете.

– А-а-а-а-а, ну, это правильно, – согласился Иван Аркадьевич, скользнув по Лидочке бесстрастным взглядом, и мне стало грустно.

– Да уж, Лидия Степановна, порадовали своим выступлением, что называется, – потирая ладони воскликнул Иван Аркадьевич. – Честно говоря, не ожидал. Не ожидал.

Я скромно развела руками, мол, невиноватая я.

– Кто бы подумал, что у нас в конторе есть такие таланты, – не унимался Иван Аркадьевич. – Где ж вы раньше-то были, а?

– Боролась с жизненными обстоятельствами, – вздохнула я. – А талантов у меня, Иван Аркадьевич, много…

И тут зазвонил телефон.

– Слушаю, – сказал Иван Аркадьевич.

Видимо, на том конце провода кто-то долго и нудно что-то ему выговаривал, так как уши Ивана Аркадьевича предательски заалели. Минуты через три краска залила все лицо, а через пять он стал пунцовым.

– Это Сима Васильевна, – упавшим голосом сообщил Иван Аркадьевич, прикрывая рукой трубку. – Говорит, что вы опоздали на лекцию, но они вас еще ждут. В общем, Лидия Степановна, у вас есть двадцать минут…

О нет….!!!!!!

Глава 8

В двадцать минут я таки вложилась (конечно же благодаря Ивану Аркадьевичу, который любезно дал служебную машину… хотя может быть и потому что на этой машине ехала домой лично главбух и нам оказалась по пути).

Но как бы там ни было – на лекцию я успела и теперь рваными перебежками двигалась между голубых елей. Ибо нет преград жаждущему знаний человеку на пути к вожделенной лекции о чесотке!

Наконец, случайно спугнув по пути какого-то кота, я ввалилась в заветный вестибюль: грудь ходила ходуном, легкие вываливались в попытке ухватить хоть молекулу кислорода (лидочкина физическая форма была категорически не очень), дежурная старушка торопливо указала мне направление.

Ворвавшись в актовый зал, я прохрипела "извините" и плюхнулась на стул в заднем ряду.

Алчущего расширить кругозор народу было негусто: две мрачные женщины предпенсионного возраста, читающая книгу тощая девица с желтым лицом и два мужика, которые азартно резались в шахматы прямо на украшенной самодельными бумажными флажками сцене. Увидев меня, один из них, очевидно сам товарищ Громадушкин, тучный, с зачесанными назад редкими волосиками, со вздохом бросил ферзя и встал за трибуной. Достав стопку мятых перфокарт, он равнодушно скользнул по мне взглядом и забубнил:

– Итак, наконец, мы все собрались. Товарищи, сегодня мы познакомимся с симптомами чесотки…

В общем, если в двух словах, то из бесконечного монолога я определила у себя все шесть типов чесотки, включая норвежскую. Глянув на зал, я поняла, что такая я не одна: к концу лекции яростно чесались все, особенно желтолицая девица. Кстати, как оказалось, причина желтолицости Люси (именно так ее звали) донельзя проста: однажды она вычитала в каком-то журнале (то ли "Работница", то ли "Крестьянка") о том, что каждая советская женщина должна тщательно ухаживать за собой, желательно народными методами. Данная идея настолько запала в люсин мозг, что с этого момента она перечитала всю доступную литературу и, в результате, вывела для себя идеальную диету, согласно которой стала есть лишь деревенские сырые яйца, которые "дают цвет лица" и тертую сырую морковку, которая также значительно все улучшает. Через три месяца Люся посадила печень, почки, и еще кучу всего, а цвет лица от морковных каротинов окрасился в ярко-желтый. С тех пор, после длительного лечения, Люся раз в полгода проходит курс реабилитации в нашем профилактории.

Эту душераздирающую, но весьма поучительную историю, поведала мне Евдокия Петровна, которая проходила вечерние процедуры вместе со мной.

– И вот зачем все это? – осуждающе покачала неопрятно седеющей головой она, подытожив свой обличительный монолог. – Наши предки жили без всех этих диет, проживем и мы.

Я промолчала, но Евдокия Петровна не обратила внимания и продолжила развивать тему:

– Моя вот бабушка ходила босая до первых заморозков, и ничего – и замуж вышла и десятерых детей родила. А теперь чуть что – все поголовно волосы красят, по курортам ездят, работать, так как мы работали, никто не хочет, и разводятся сразу после свадьбы! Прошмандовки!

Я покраснела и снимать берет передумала.

Зато на работу утром я явилась окрыленная. Пока все складывается как нельзя лучше: и доклад я сделала очень даже неплохо, и начальству угодила, и крыша над головой на ближайшее время есть, а с квартирой, даст бог, все решится. Осталось найти способ повысить благосостояние и можно начинать петь песни Брежневу и изобретать автомат.

Хихикнув, я вошла в залитый весенним солнышком кабинет и включила кипятильничек. Диета диетой, но вот крепкого чаю попить мне никто не запретит. Та бледноватая жижица, что дают в столовке профилактория, чаем имеет право называться лишь аллегорически. А мне хотелось вздребезнуться.

Пока чай "со слоном" заваривался, я вытащила лист писчей бумаги и крепко задумалась, уставившись на сероватую поверхность: нужно правильно спланировать дальнейшие действия. Личный бренд служащего – основа для эффективной карьеры. Итак, что мы имеем на данный момент…

Но додумать мысль мне помешали – Галка с соседнего отдела сообщила, что ко мне пришли и ждут на проходной. Удивляясь, кто это мог с самого утра прийти к Лидочке (неужто опять демоническая женщина?), и досадуя, что чай теперь придется пить холодным (мда… неудачка-постигушка), я поплелась к выходу.

Пока шла по коридору, передумала тысячу разных вариантов, но реальность превзошла ожидания.

На проходной – тадам! – стоял мой практически бывший супруг Горшков. От неожиданности я чуть не превратилась в статую жены Лота. Очевидно, какой-то примерно такой реакции он и ожидал, так как ухмыльнулся с видом героя-победителя. Ну, да фиг с ним, меня все эти позиционные поединки волнуют мало, тем более с ним. Поэтому я никак не показала, что меня его ухмылка задела, и выжидающе уставилась на него.

– Смотрю, ты неплохо устроилась, Лидия, – растянув в фальшивой улыбке губы, сказал Горшков, явно оценив мое новое платье и импортные лоферы (а я порадовалась, что не одела сегодня его рубашку).

– Спасибо, стараюсь, – вернула аналогичную улыбку я.

– Неужели не скучаешь?

– В смысле? – не поняла я.

– За мной, за нашей семьей… – укоризненно вздохнул Горшков. – Ты так легко и просто разрушила нашу семью, нашу жизнь, Лидия… и я хотел спросить, ты помнишь, как мы любили…

– Так, стоп! – прервала я.

Знаем, проходили, сейчас начнутся сопли-стенания, а мне банально неохота тратить время и нервы.

– Горшков, ты женился на деревенской малообразованной дурочке, точнее на моей квартире, разве из-за великой любви? Сам-то веришь? Ты заставил обслуживать себя, оплачивать твою одежду, продукты, жилье и тебе, и сестре. Опять все из-за любви? А когда дурочка вдруг взбрыкнула – сразу выгнал.

– Я не выгонял! – возмутился Горшков. – Ты сама ушла!

– Ну да, не выгонял, – усмехнулась я. – В комнате остался ты с мамочкой, в моей квартире – Ольга. А вот о том, куда пойду ночевать я, ты подумал? И о том, что я на полу в кухне спала, ты прекрасно знал, но тебе было пофиг. И где я жила эти дни, за какие шиши ела – тебе тоже глубоко плевать. Но внезапно, невзирая на все это, ты являешься с целью сообщить, что я разрушила семью и вспоминаешь о любви. Отсюда вопрос – тебе чего от меня надо, Горшков? Только правду говори.

– Но мать же предлагала тебе спать на раскладушку, а я на полу…

– Горшков! – я начала закипать, – не юли, ты на вопрос не ответил!

– Лидия… – замямлил он.

– Горшков! Что. Ты. Хочешь?

– Давай начнем все заново, Лидия? Мы же любили друг друга… нам было хорошо вместе, – он внезапно упал на колени и схватил мою руку своими потными ладошками.

– Горшков, к чему это все? Какое любили? Ты женился на мне, чтобы отжать квартиру. Лидия… то есть я… была у тебя служанкой. И ты о любви говоришь? Что, Валера, так прижало?

– Ну мы же взрослые люди, зачем ты утрируешь все, Лидия? – Горшков поднялся с колен и брезгливо стряхнул соринку с брюк. – Я жепротягиваю тебе руку помощи. Сама подумай, быть замужней и быть разведенкой – две большие разницы. Люди тебя не поймут. И родителям твоим будет стыдно. Тебя же в гости перестанут приглашать, Лидия. Ты этого хочешь?

– Горшков, ты сейчас вот зачем сюда пришел? Потрепать мне нервы? На что ты рассчитываешь? Что я увижу тебя, забуду все обиды и с рыданиями счастья брошусь на твою грудь?

– Нет, Лидия, я просто думал… много думал… и понял, что был неправ по отношению к тебе…

– В общем, Горшков, иди-ка ты отсюда, – скривилась я, – и потерпи, осталось совсем немного и нас разведут. А пока не теряй времени, ищи себе другую дуру и гоняй ее крахмалить тебе каждый день рубашки. А я и так проживу. На свободе!

Горшков ничего не ответил, зло сверкнув глазами.

– И, кстати, с твоей стороны было бы любезно вернуть мне мою квартиру, – напомнила я.

– Вот значит, ты как… – мрачно процедила Горшков. – Ладно. Я всё понял. Но ты еще пожалеешь, Лидия. Обещаю!

Он круто развернулся и ушел, не оглядываясь…

Вот не ходите девки замуж. Иначе может случится какой-нибудь Горшков. Я вернулась в кабинет донельзя раздраженная. Плеснула остывшего чаю в кружку и задумалась. Видимо, что-то не складывается у Горшковых с моей квартирой, раз он решил помириться. Вполне может быть, что Иван Аркадьевич начал процесс возвращения квартиры мне, хотя вроде рановато еще. Скорей всего там что-то не срослось с документами. Значит, нужно сегодня-завтра сходить найти ЖЕК и проверить домовую книгу.

Я открыла паспорт и посмотрела – место прописки у Лидочки было: ул. 40 лет Октября, дом 3. Очевидно, это и есть то общежитие строймаша, о котором говорила лидочкина свекровь. Но вот что странно, серпасто-молоткастый паспорт был совсем новый, выдан 19 декабря 1979 года. А где тогда старый? Потеряла? Или подменили? Эх, хорошо тем попаданцам, у которых сохраняется память предыдущего хозяина! А некоторым так везет, что еще и магию какую-нибудь дают или нейросеть. Вот бы было хорошо метнуть феербол Горшкову прямо в лоб. И его мамочке. Но, к сожалению, не могу. Поэтому приходится с нуля распутывать эту мутную историю.

Я вздохнула и вернулась к холодному чаю. Сделала глоток: а ведь неплохо. Хоть и остывший, он был крепким и терпко-ароматным. В наше время даже дорогие сорта чая не такие. И вообще, вся еда здесь обалденно вкусная. Вот хотя бы ради такой еды и стоило попасть обратно в СССР.

Я хмыкнула: вторые сутки на диете и уже все мысли исключительно о еде. Через неделю сожру свой стол.

Я опять вернулась к планированию, и опять не вышло: в дверь заглянула Аллочка и велела идти к Ивану Аркадьевичу, срочно. Гадая, что понадобилось большому человеку с самого утра, ведь вчера мы все детально обсудили, я пошла в полуподвальчик.

Иван Аркадьевич был не в духе:

– Ознакомьтесь, – раздраженно махнул рукой на мое приветствие и придвинул машинописный лист ко мне.

Я вчиталась:

Жалоба.

Сообщаем о фактах вопиющего безобразия и циничного мошенничества со стороны служащей депо "Монорельс" Горшковой Лидии Степановны и просим принять соответствующие меры по недопущению подобных ситуаций в будущем.

Лидия Степановна Горшкова, 1950 года рождения, прописанная по ул. Ворошилова, 14/21, постоянно проживающая в пер. Механизаторов, 8/2, обманным путем завладела квартирой на ул. Ворошилова, 14/21.

В данной квартире проживает гражданка Горшкова О.Ю. с малолетним ребенком на руках, которую Горшкова Л.С. из корыстных побуждений, угрожая расправой, выгоняет на улицу с целью завладеть ее имуществом. Просим разобраться, иначе придется в судебном порядке выписывать Горшкову Л.С. из квартиры, что негативно скажется на репутации депо "Монорельс" и его руководства.

Горшкова Л.Г. является склочным и лживым человеком, что плохо влияет на рабочие отношения в коллективе. Кроме махинаций с жильем, Горшкова Л.С. в рабочее время занимается спекуляциями импортных товаров, а также пропагандирует антисоветские и лженаучные призывы через стенгазету, что дискредитирует образ советского работника.

Просим принять соответствующие меры.

Подпись: неравнодушные граждане.

– Что скажете, Лидия Степановна? – поинтересовался Иван Аркадьевич, когда я дочитала.

Я аж подзависла.

В моем времени мы давно отвыкли от такого. Подставы у нас стали тоньше и замысловатее. Пришлось напомнить себе, что я теперь живу в СССР и здесь так бывает.

– А что тут сказать? – пожала плечами я, – у меня один ответ, но здесь, в этом кабинете, нецензурные слова вряд ли уместны.

Иван Аркадьевич хмыкнул и забарабанил пальцами по столу:

– Ну и как мне на это реагировать? Сообщить в органы? Уволить вас? Начать расследования и товарищеский суд? – он все больше и больше закипал, и не заметил, как машинально перешел на "ты". – Ты же понимаешь, что по головке нас за это не погладят в любом случае! Тем более засветили тебя перед комиссией!

Я промолчала, давая время спустить пар.

– И как мне потом объяснять там, – слово "там" Иван Аркадьевич выделил, – почему внезапно наш подающий надежды молодой рационализатор оказался по уши в говнище?! Махинации с квартирами, скандал с матерью-одиночкой, спекуляции на работе! Как нам объяснять, почему мы не уследили, не провели работу, а?

Иван Аркадьевич так шарахнул кулаком по столу, что крышечка на графине с водой испуганно дзенькнула.

– Да ты хоть понимаешь, что теперь начнется, твою мать?! – Иван Аркадьевич поднял налитые кровью глаза. – Что молчишь?!

– А я ничего не помню, Иван Аркадьевич, – ответила я. – У меня вся моя прошлая жизнь как в тумане. Только последняя неделя ясно. Не знаю, почему так: то ли опоили они меня, то ли амнезия какая. Понимаете, я совсем ничего не помню – ни как я замуж за этого придурка Горшкова вышла, ни кто я такая и откуда.

Иван Аркадьевич как-то странно на меня взглянул и раздраженно дернул плечом.

– Поэтому все, что в письме, может быть и правдой, и враньем. Мне кажется, я вляпалась в какую-то мутную историю. И вряд ли у меня хватило бы ума провернуть такую спекуляцию. Тем более квартира и так моя, тетка – моя, так зачем мне было выходить замуж, чтобы отдать квартиру каким-то третьи лицам, пусть даже это мать-одиночка?

Иван Аркадьевич вздернул бровь.

– Предположим я вам поверил, – нахмурился он, снова перейдя на "вы" и я поняла, что гроза если еще не миновала, то уже не так близко, – А что с квартирой делать? Вы где прописаны, товарищ Горшкова?

– В том то и дело, что согласно паспорту – в каком-то общежитие, – ответила я. – Но паспорт новый, всего пару месяцев ему. А где старый делся – непонятно.

Я показала развернутый паспорт Ивану Аркадьевичу и взмолилась:

– Иван Аркадьевич, я хочу завтра отпроситься на часик и сбегать в ЖЕК, глянуть домовую книгу. Что-то слишком мутно это все.

– Сейчас можете идти, – все еще продолжал хмуриться большой начальник.

– Но Щука..

– Не Щука, а Капитолина Сидоровна, – рассердился Иван Аркадьевич. – Скажете ей, что я разрешил.

Я благодарно кивнула.

– Потом зайдете мне, и все расскажете. Надо принимать меры.

– Хорошо, спасибо, – благодарно улыбнулась я. – Можно идти?

– Нет, секунду, – опять нахмурил брови Иван Аркадьевич. – А что это неравнодушные товарищи пишут о спекуляции с мылом?

– Понятия не имею, – сделала квадратные глаза я. – Однажды мы поссорились с одной подругой-коллегой, и в знак примирения я подарила ей брусочек модного мыла. Она постеснялась, что дефицитное, а я ей сказала, что у меня еще много. Ну, чтобы она подарок приняла и не чувствовала себя смущенной. А коллеги как увидели – сразу же прицепились, чтобы я им продала, раз у меня много. Я не смогла их отшить, поэтому задрала фантастическую цену до небес, они, конечно, пофыркали, но отстали. А иначе никак. Вы же наших баб знаете.

Иван Аркадьевич кивнул. Наших баб он знал прекрасно.

– Потом еще Валентина Акимовна из бухгалтерии прибегала, требовала ей чуть ли не подарить это мыло. Еле отделалась от нее. И видимо кто-то еще обсуждал. Вот наш анонимщик собрал все слухи и в анонимке всё написал. Единственно, что не пойму, как один человек смог собрать обо мне компромат по работе и по моей личной жизни. Кто это?

Я замолчала. Иван Аркадьевич сидел с задумчивым видом и машинально черкал стрелочки и кружочки в блокноте. Когда на листке уже не осталось свободного места от каляк, он очнулся и поднял на меня сердитые глаза:

– Ну ладно, идите, – отпустил меня он.

– А что с анонимкой? – не удержалась я.

– Пусть у меня полежит, – махнул рукой Иван Аркадьевич, – Пока так…

К Щуке я идти портить нервы не рискнула, поэтому через Галку передала что Иван Аркадьевич меня ненадолго отпустил. Галка чуть не лопнула от любопытства, но я ей не призналась куда и зачем иду.

– Говорят, ты такую речь вчера толканула, Горшкова, – решила поддеть меня она, – ты у нас теперь молодой рационализатор, оказывается… будешь теперь деньгу за патенты лопатой грести, в Пицунду загорать ездить…

– Не мелочись, Галя, – хмыкнула я, – в Пицунду пусть другие ездят, а лично я вот на Золотой пляж в Болгарию хочу смотаться.

Оставив Галку с выпученными глазами переваривать информацию, я вышла на улицу, ругая себя за длинный язык.

Здесь весна развернулась вовсю: на деревьях проклюнулись почки, одуряюще вкусно запахло клейкой молодой зеленью, а солнце так вообще сошло с ума, заливая ослепительным светом все вокруг: широкий проспект, серьезного милиционера возле будки, стайку беспечных голубей. Два мелких пацана-пионера стремглав вылетели из дверей магазинчика "Союзпечать" и помчались по дорожке. Тот, который бежал сзади, вихрастый, конопатый, звонко-звонко закричал, перекрикивая отдаленный гудок трамвая:

– Петька, а у меня зато календарик с "Ну, погоди", давай меняться!

Стало жарковато и я расстегнула пальто: скоро сниму этот ужас, надеюсь, навсегда. А с другой стороны, в берете тоже уже жарко, нужно что-то решать с отросшими корнями волос, срочно.

На доске почета, я немного поразглядывала фото женщин-ударниц социалистического труда. Хорошие открытые лица, приятные улыбки. Но прически мне не понравились – у всех либо химические завивки, как у Лидочки, либо башни из волос. Нужно срочно менять моду, "башню" на голове я морально не переживу.

Отметив для себя еще одну первоочередную задачу, я перепрыгнула лужу и чуть не пропустила нужный поворот, заглядевшись на лобастого серьезного карапуза, который сосредоточенно лупил палочками в игрушечный барабан и никак не слушался бабушку, которая тихо уговаривала его идти домой кушать котлетки.

Старое двухэтажное здание ЖЕКа, к которому относилась и улица Ворошилова, находилось в заброшенном тупичке среди таких же старых тополей, аккуратно побеленных известью. От окружающего мира оно отделялось широкой полосой будущих цветников, размеченных квадратно-гнездовым способом колышками с натянутой бечевкой. Над свежевскопанной почвой с укоризненным жужжанием метался ранний шмель.

Легко взбежав по вытертым ступеням, я попала в пропахший старыми бумагами и сыростью полумрак. Где-то из подвала нудно и пронзительно визжала циркулярная пила. Здесь было много дверей, они то открывались, то закрывались, то хлопали, какие-то люди бесконечно входили и выходили, кто-то смеялся, за стеной гудели сердитые голоса, стучали пишущие машинки. В длинном-длинном полутемном коридоре на продавленных фанерных стульях сидели клиенты и скучали, или вяло переругивались из-за очереди.

По сравнению с улицей здесь было холодновато, и я застегнулась.

Нужный кабинет нашла более-менее быстро. Возле него насмерть-монументально устроилась группа ожидающих граждан, на меня глянули хмуро и подозрительно. Пока я пыталась после солнечной улицы рассмотреть табличку, один, с простым прыщевато-носатым лицом (причем нос был гораздо красивее всего остального) раздраженно сказал:

– Вы будете за тем вон товарищем, – и указал на жующего дедка в клетчатом картузе в конце очереди.

– Товарищи, я из "Монорельса", – строго отчеканила я и толкнула дверь кабинета.

Народ притих, никто не возмутился. Сработало.

За огромными дореволюционными столами сидели две женщины: одна, молодая, крашеная блондинка, равнодушно расчерчивала длинные листы под линейку, а вторая, сильно постарше, похожая на очень толстую серую мышь в очках, увлеченно рассказывала:

– Потому я и говорю, чтоб тесто было вкуснее, нужно яйца хорошо растереть с сахаром и добавить ванильку, – судя по пропорциям "мыши", выпечкой она занималась регулярно. Лидочка на ее фоне была дюймовочкой.

– Добрый день, – обозначила свое присутствие я.

– У нас технический перерыв, – сердито буркнула мышь и отвернулась, изображая крайне занятого человека. Крашеная блондинка вообще не ответила и продолжала вяло чертить линии.

– Товарищи, я из "Монорельса", – сурово сообщила я (ну а что, один раз прокатило, вдруг еще раз прокатит) и бегло продемонстрировала раскрытое удостоверение депо "Монорельс". – Я вас не задержу. Где можно посмотреть домовую книгу по улице Ворошилова?

– Зачем вам? – опять буркнула мышь.

– Посмотреть, я же сказала, – отчеканила я.

– На каком основании? – тоскливым голосом спросила мышь.

– А для просмотра домовой книги обязательно нужно основание? – подчеркнуто вежливо удивилась я. – Если без основания никак, то я могу устроить. Ордер подойдет?

– Не надо ордер, – подала голос блондинка. – Маша, покажи домовую книгу. Адрес какой?

– Ворошилова, дом 14, квартира 21.

Мышь проворчав что-то себе под нос, подтянула стремянку к бесконечным унылым стеллажам и достала из верхней полки пухлую конторскую книгу. Бахнув ее на стол, она, вздыхая, долго листала пожелтевшие страницы и наконец-то нашла искомое.

Я глянула: в квартире N 21 в доме 14 по улице Ворошилова были прописаны два человека – Никанорова Зинаида Валерьяновна (зачеркнуто) и Скобелева Лидия Степановна (бинго!). Возле фамилии тетушки стояла отметка в виде невнятной закорючки и треугольный штампик.

Ну, с закорючкой и штампиком понятно – отметка о смерти тетушки, а вот дата прописки Лидочки интересная – тетушка прописала ее четыре с половиной года назад. И она до сих пор не выписана. Любопытненько. А в моем паспорте – прописка в общаге, чуть больше месяца назад. Получается, что паспорт Лидочке как-то подменили, причем недавно, прописку подделали, а в домовой книге выписать или не успели, или не смогли, или фиг его знает. Причем Лидочка здесь прописана как Скобелева, а не Горшкова.

– Посмотрели? – недовольно напомнила о себе мышь. – У нас технический перерыв вообще-то.

– Сделайте мне выписку, пожалуйста, – попросила я.

– За выписками по четвергам с десяти до двенадцати, – злорадно сообщила мышь.

– Мне сейчас надо, – настойчиво потребовала я.

– У нас инструкция, – еще более злорадно отчеканила мышь.

– Очень надо, – проникновенно сказала я, и брусок импортно-диковинного на вид мыла-скраба материализовался из моей сумки на столе.

– Шоколадно-скрабовое с овсяным абразивом, – заманчиво пропиарила презентик я, – импортный дефицит, из горной Шотландии. Омолаживающий эффект. Всего после трех раз использования кожа становится как у младенца. Гарантированно минус пять лет всего за неделю регулярного использования.

У мыши сверкнули глаза, и она потянулась загребущими ручонками через стол.

– У нас инструкция, – обиженно-завистливым голосом возмутилась блондинка. Второй кусочек мыла моментально примирил ее с необходимостью поработать. И уже через пятнадцать минут я выходила под осуждающими взглядами граждан в коридоре, сжимая в руке заветную бумажку.

Надо еще мыла наварить, и то срочно, продавать не вышло, зато мышь настолько возрадовалась возможности моментально сбросить лишние годы, что лично сбегала в бухгалтерию и быстренько заверила все печатью. К сожалению, обе девушки работали здесь не так давно, поэтому выяснить обстоятельства лидочкиной прописки не вышло. Почерк принадлежал некой Вере Ивановне, которая раньше работала в ЖЕКе, а потом вышла на пенсию и сын-военный забрал ее нянчить внуков куда-то аж в Забайкалье.

В общем, концов мне уже не найти.

Получается, согласно домовой книге, именно я являюсь владелицей квартиры на Ворошилова, а вот по паспорту – живу в общаге на Октября. Значит, нужно "потерять" паспорт, получить новый и восстановить правильную прописку. Выписка из домовой книги для подтверждения есть.

Но отсюда возникает еще один вопрос – когда это лучше сделать, после развода или до? И что творится в записях в паспортном столе?

Крепко задумавшись над этими вопросами, я нечаянно с кем-то столкнулась.

– Лидка! Горшкова!

Подняв глаза увидела небритое, опухшее, но очень радостное лицо.

– Привет, Федя, – почему-то я тоже обрадовалась, увидев бывшего соседа по коммуналке.

– Куда это ты пропала? – не унимался Петров, как обычно он был чуть поддатый, – Пару дней всего прошло, а без тебя плохо. Горшок занудный сам теперь живет, а мамашка евонная совсем жизни не дает нам.

Я хмыкнула.

– Лыбишься? – упрекнул Петров и тут же наябедничал, – каждый вечер, крыса старая, приходит, Горшку жрать приносит и меня уже совсем задолбала, зудит и зудит. А я что? Ну, было дело, случайно холодильник перепутал… а вчера ко мне гости приходили, так бедному Горшку, видите ли, спать помешали. Я до одиннадцати имею право принимать гостей! Имею! А Элеонора такой хай с Клавдией Брониславовной устроили, что хоть вешайся.

Я сочувственно вздохнула.

Подбодренный, Петров горячо затараторил:

– Возвращайся, Лидка! Ты знаешь, Горшок тебя примет обратно. Вот ей-богу, примет. Мамашка-то его хоть интеллигенция, а жрать готовит хреновастенько, а ты его жратвой-то разбаловала. Возвращайся, Лидка! И нам всем жить спокойнее будет.

– Как там Римма Марковна? – не удержалась я, пряча улыбку.

– Да что говорить, – посмурнел Петров, – пропала старуха. После Пасхи не вернулась. Участковый приходил, опрос делал; комнату опечатали пока. Неизвестно, что там. Грубякины уже к ее комнате примеряются.

– Да ты что! – ахнула я, – неужели умерла? Вроде и не старая.

– Да кто ж знает? – пожал плечами Петров, засунул руки в карманы. – Ищут. Ты возвращайся, Лидка, я серьезно говорю. И письмо тебе, кстати, пришло. Я у себя дома храню. А то Горшок увидит, заберет. Так что с тебя магар! За хранение.

– Согласна, – кивнула я. – А откуда письмо?

– Да не знаю, штамп там какой-то вроде, – отмахнулся Петров. – А давай, пошли прямо сейчас, я отдам? А ты по дороге клопомор мне купишь. Или хоть пива.

– Сейчас не могу, Федя, – вздохнула я, – работать идти надо. А вот завтра днем обязательно заскочу. Когда Горшка дома не будет… И клопомор возьму.

– Эх, мировая ты баба, Лидка, – восхитился Петров. – Ладно, приходи завтра.

Я не успела ответить – Петров вдруг ловко пнул носком давно нечищеного ботинка булыжник. Булыжник угодил в переполненную урну, урна с грохотом перевернулась, мусор веером рассыпался по тротуару.

– Зачем вы девочки красивых любите…? – отчаянно фальшивя, запел Петров, с независимым видом удаляясь по улице…

В разговоре с Петровым я не сказала, что перед тем, как вернуться на работу, сперва-таки решила заскочить в парикмахерскую (после работы нужно же было бежать в профилакторий на очередную лекцию).

В переполненной клиентами душной парикмахерской густо пахло смесью тухлых яиц и одеколона "Саша". Через открытые настежь двери женского зала виднелись ряды яйцеголовых фенов, накрытые застиранными сероватыми простынями, испещренными разноцветными разводами и пятнами. Под эти простыни периодически ныряли очередные жертвы красоты.

Вздохнув, я повернула в длинный мрачный коридор, который освещался лишь с одной стороны – сквозь два мутно-белых стеклянных плафона свет пробивался едва-едва. В женском зале очередь была громадной, но привычные к этому женщины спокойно занимались своими делами – болтали, сплетничали, читали книжки и журналы, вязали. Одна дама принесла затертый журнал "Бурда" и все наперебой увлеченно рассматривали картинки, ахая и охая в нужных местах. Периодически кто-нибудь из них проходил в зал вместо очередной свежеподстриженной и причесанной дамы, которая гордо несла пергидрольные кудри или башню завитушек в большой мир.

Я заняла очередь, уселась подальше от всех и стала планировать свою дальнейшую стратегию в этом мире.

Итак, здесь я уже прожила чуть больше недели. Из плюсов у меня отдельный кабинет на работе (некомфортный, зато я там одна), более-менее знакомая по прошлой жизни работа и главное – поддержка Ивана Аркадьевича.

Из минусов – возненавидевшая Лидочку Щука, крошечный оклад, невыносимо скучная работа и отсутствие каких-либо внятных перспектив. А еще в лидочкиной квартире живет посторонний человек, и кто-то из близких знакомых исподтишка гадит.

Мда-с, баланс вырисовывается с явным перекосом "в минус".

Дальше я задумалась о грядущем: хочу спокойно жить в квартире на Ворошилова, обеспечить себе максимально комфортную жизнь, обновить гардероб, привести Лидочкину тушку в адекватный внешний вид. А еще очень хочется проснуться в нашем номере с видом на море в объятиях Жорки. Но это уже так, из области мифологии.

Сердце на миг ёкнуло тихой щекочущей болью.

Я тяжко вздохнула.

Как ни странно, но очередь двигалась достаточно скоро: ушлые парикмахерши организовали целый людской конвейер – пока одна клиентка в бигудях сидит под пышущим жаром феном, голову второй густо намазывают тухлопахнущей дрянью на тонкие алюминиевые "косточки", которые она держит в коробке на коленях и передает, предварительно намотав бумажку.

Моя очередь, наконец, подошла, и я попала в руки широкоплечей, лет пятидесяти женщины, с густо накрашенным алым ртом. Глаза у нее были разноцветные, но голубые тени с блестками не давали рассмотреть точно. Длиннорукая, одетая в несвежий халат с желтоватыми разводами от неотстиранных красок для волос, она жестом фокусника подтолкнула меня к креслу и вокруг шеи моментально обвилось покрывало.

– Ноги! – суровый окрик уборщицы в темно-синем халате заставил меня буквально подскочить на вертлявом кресле. Недовольно стуча и шваркая шваброй, она кое-как вымела из-под кресла целую гриву спутанных волос предыдущей клиентки.

Сервис, однако.

– Что будем делать? – равнодушно задала вопрос парикмахерша, без спросу стянув с меня берет и ероша пальцами-сосисками пергидрольные лидочкины кудряшки. – Химия, покраска, понятно. Стричься как будем?

– Мне только стрижку, – заявила я.

– Так отросло же все, – удивилась тетка и достала расческу. – Тут надо однозначно красить. А то плохо смотрится.

– Не надо, – торопливо ответила я. – Подстригите меня, пожалуйста, на длину отросших волос.

– И что это за ерунда получится? – удивилась она. – Никогда так не стриглись.

– Будешь как тифозная, – густо хохотнула ее коллега от соседнего кресла, крашенная с "начесом" парикмахерша с одутловатым лицом, которая как раз намазывала шевелюру какой-то тощей девицы с выпирающими ключицами.

– Давай, я "легкую" химию сделаю? – великодушно предложила "моя" парикмахерша, запустив гребень в многострадальную лидочкину шевелюру. – Будет красивый объем. А подстричь каскад можно или даже гарсон. Хотя нет, гарсон на твою густоту не сядет.

– Не надо, – уперлась я, – состригите мне все, до отросших волос.

– Так ты же лысая будешь! – громко возмутилась тетка. – Где это такое видано! А потом люди начнут говорить, что Люба криворукая.

Народ, услышав шум, с любопытством подтянулся поближе к нам.

– Еще раз повторяю, – терпеливо пыталась объяснить я, – мне нужно…

– Да мало ли, что кому нужно! – рявкнула Люба. – Я тебе русским языком сказала – такое уродство стричь не буду! У нас, между прочим, репутация!

– Вы не имеете права, – окончательно потеряла терпение я. – Или стригите, как я хочу, или несите жалобную книгу!

– Ага! Разбежалась! – злобно ощерилась та и сдернула покрывало, – Иди, давай, отсюда, жалобщица, не задерживай очередь.

Я растерянно оглянулась, но на лицах женщин не нашла ни понимания, ни поддержки. Одни откровенно злорадствовали, другие возмущались, причем мной.

Поняв, что толку не будет, я встала с кресла и вышла в коридор, натянув берет обратно. Выйдя в вестибюль, который соединял правое (мужское) и левое (женское) крыло, я замешкалась, не зная, что делать дальше. Обычная короткая стрижка, которую носят многие женщины в мое время, здесь была воспринята как оскорбление великого искусства парикмахерства.

Дичь какая-то!

В общем, расстроилась я капитально. Придется теперь ждать, когда волосья отрастут на приемлемую длину, а до тех пор, видимо, буду париться в берете или носить косыночку, что ничем не лучше.

И чего эта грымза не захотела стричь – не пойму. Я вспомнила, как в фильме "Иван Васильевич меняет профессию", в самом конце, жена управдома стянула парик и у нее оказалась ультракороткая стрижка. Вот такую и мне сейчас и надо, раз волосы Лидочка так пережгла.

Вот ее же так постригли. А меня почему не хотят? Поудивлявшись таким зигзагам удачи, я решительно шагнула в мужское отделение.

Ну, а что, а вдруг не выгонят.

Не выгнали.

Не знаю, то ли моя мера неприятностей на сегодня закончилась, то ли звезды, наконец, сошлись куда надо, но в мужском зале был только ученик парикмахера, долговязый паренек в веснушках и с оттопыренными розовыми ушами.

– Привет, – улыбнулась я. – Слушай, там, в женском зале, большая очередь, а мне нужно постричься.

– Я женские стрижки не умею, – перепугался паренек и его кадык на длинной тонкой шее задергался.

– А мне нужно такую, почти, как у тебя, – успокоила его я, – такую ты же умеешь?

– Умею, – неуверенно выдавил юный парикмахер и мучительно покраснел.

– Ну вот и прекрасно, – успокаивающе улыбнулась я, уселась в кресло и стянула берет. – Состриги все волосы, оставь сантиметра три-четыре, до покрашенного. Хорошо?

– Хорошо, – растерянно пискнул паренек.

Он достал инструменты и, дергая за волосы и поминутно извиняясь, все-таки достриг меня, всего за каких-то полтора часа. Дважды он чуть не отрезал мне ухо, но приходилось терпеть.

Наконец, я глянула на результат в зеркало: на меня смотрела молодая женщина с коротким темно-русым ёжиком. Не красавица, но что-то эдакое уже есть, какая-то изюминка что ли появилась. В принципе сойдет, то есть лучше, чем было, но еще не так как хотелось бы.

– Одеколоном брызгать? – дрожащим голосом спросил парень.

– А какой одеколон? – не удержалась я.

– Есть "Шипр", "Тройной" и "Саша" – гордо ответил парикмахер.

– Пожалуй откажусь, – хихикнула я и, глядя, как он пошел красными пятнами, похвалила, – ты замечательно меня подстриг. Именно так, как я и хотела. Молодец.

Просияв, паренек взял с меня сорок пять копеек.

И вот я вся такая постриженная, обновленная, с выпиской из домовой книги, с довольным видом шагаю на работу по весеннему проспекту (берет я пока натянула обратно, чтобы не палиться перед начальством, что в рабочее время шляюсь по салонам красоты).

Глава 9

В конторе "Монорельса" крепко воняло паленой проводкой и гарью. Коридор был переполнен едким зловонным дымом и суетливо бегающими людьми. Пока прибывшая бригада спасала ситуацию, народ собрался во внутреннем дворике, оживленно обсуждая происшествие.

Так как я опоздала, то узнавала все из обрывков реплик и разговоров. Оказалось, где-то коротнула проводка и выгорел распределительный щит и несколько кабинетов. В том числе мой.

Народная масса волновалась, бурлила, обсуждая, что сгорела вся документация и вроде все личные дела. И что же теперь будет. Слышались причитания и ругань.

Ловя откровенно злорадные взгляды сгрудившейся поодаль подтанцовки Капитолины Сидоровны Щукиной, я судорожно соображала, что же сказать, когда меня спросят, куда это я в рабочее время ходила.

Ничего так и не придумав, я растерянно топталась рядом с остальными, когда вдруг внутри дворика появилась наша вахтерша тетя Нина в сопровождении милиционера с папкой.

Тетя Нина, подслеповато щурясь, окинула взглядом народ во дворе, а потом решительно указала на меня. Милиционер кивнул и пошел прямо ко мне.

Гомон во дворе моментально стих. Все глаза уставились на меня.

Милиционер подошел и козырнул:

– Лидия Степановна Горшкова?

Я машинально кивнула.

– Капитан Иванов. Гражданка Горшкова, вы знакомы с гражданкой Миркиной Риммой Марковной?

Я опять кивнула.

– Когда вы в последний раз видели гражданку Миркину? И что вы делали в ночь с шестого на седьмое апреля? И весь день седьмого апреля?

У меня нехорошо заныло сердце.

– Римму Марковну видела вечером шестого апреля. Она приходила ко мне в комнату, мы попили чай, затем она ушла. Больше я ее не видела. А что случилось?

– Предъявите, пожалуйста, паспорт, – не ответив, велел милиционер, старательно записывая в блокнот.

– А вот паспорт, к сожалению, предъявить не могу – сгорел вон при пожаре.

Для иллюстрации я указала на закопченный и разрисованный потеками сажи оконный зев моего кабинета. Сквозь хлопья еще не осевшей мутной пены на развороченной мокрой раме, тихо курился дымок…

– Гражданка Горшкова, я уполномочен пригласить вас в райотдел МВД для дачи показаний по делу о пропаже гражданки Миркиной, – мрачно сообщил капитан. – Через час жду вас в кабинете сто восемь.

– Товарищ Иванов, премного благодарна за приглашение, – не удержалась от осторожной шпильки я. – А можно к вам зайти до работы, или после работы? Видите ли, у нас был пожар, сгорели документы, сейчас предстоит много всего. Прошу войти в положение…

– Не обсуждается, гражданка! – сердито сказал капитан.

– А если по-человечески? Я же никуда не убегаю, не прячусь, – изобразила печальку я. – Прошу лишь сдвинуть чуть-чуть время. Отвечу на все вопросы максимально полно. Окажу полное содействие во всем. Видите, же, что ЧП у нас.

– Ну, хорошо, давайте после работы вы зайдете ко мне в отдел, – уныло вздохнул капитан, бросив тяжелый взгляд на закопченную разводами сажи стену. – Сегодня.

– Только тут есть еще одна проблема…

– Что там еще?

– Как я вам уже сказала, мой паспорт сгорел при пожаре. Как я смогу пройти к вам без документа? Меня же не пустят.

Мент задумчиво глянул на меня, на пожарище, затем черканул что-то на бланке и протянул мне.

– Зайдете в паспортный стол, они дадут вам временное удостоверение личности. Обычно делают несколько дней, но вам дадут сегодня. Фотографию не забудьте. А на проходной я оставлю для вас пропуск.

– Поняла, спасибо, – кивнула я, пряча записку в карман.

Капитан кратко попрощался и отбыл, а я, ёжась под любопытными взглядами коллег, думала, как бы потихоньку слинять в паспортный стол за справкой.

Мрачный провал на месте бывшего окна моего кабинета тихо догорал в лучах весеннего солнца… Легкомысленный апрельский ветерок периодически швырял в мою сторону тяжелый дух гари, сдобренный хлопьями пепла. Я переступила через лужу из раскисшей золы и поискала глазами, с кем передать Щуке, что мне нужно уйти.

Но слинять не удалось: на горизонте нарисовалась Щука (вспомни черта…).

Сегодня Капитолина Сидоровна была в крупных малахитовых бусах и таких же массивных серьгах, с висюльками. В комплекте с блестящей кофточкой (то ли из люрекса, то ли из парчи), на фоне обугленной конторы "Монорельса", она сверкала, словно Хозяйка Медной горы во глубине шахтерских рудников.

Сощурив и без того некрупные глаза, Капитолина Сидоровна рваной гренадерской походкой подмаршировала ко мне:

– А вот ты где, Горшкова! – совсем не любезно рявкнула она, и купающиеся в пыли воробьи, испуганно вереща, упорхнули прочь.

– Здравствуйте, Капитолина Сидоровна, – как и положено воспитанной советской труженице, поздоровалась я с непосредственным начальством.

– А скажи-ка мне, Горшкова, – предпочла "не услышать" приветствие Щука. – Как это так получается – посреди рабочего дня сотрудник куда-то уходит, не изволив сообщить непосредственному руководству, не спросив разрешения, где-то полдня шатается, а в это время кабинет этого сотрудника загорается и все документы сгорают. Как это понимать?

Я пожала плечами и оставила инсинуацию без ответа.

– Горшкова! Ты где полдня прогуляла в рабочее время?! – опять рявкнула Щука и ее тяжеленные бусы подпрыгнули. Я аж вздрогнула, представив силу удара массивными малахитовыми булыжниками о грудь.

– Я уходила с разрешения Ивана Аркадьевича, – ответила я, – по делам…

– А мне почему ничего не сказала? – яростно перебила меня Щука.

– Как это не сказала? – удивилась я, – я передала через Галину Карпову.

– Ничего не знаю! Никто мне ничего не говорил! – прорычала Щука и заорала, сорвавшись на фальцет, – я сегодня же напишу служебку о нарушении трудового распорядка! Получишь взыскание и будешь знать! И премии тебе больше не видать! Обещаю!

– Спасибо, Капитолина Сидоровна, – поблагодарила я, и Щука пошла пятнами. – Кстати, мне сейчас опять нужно уйти. Ненадолго. Через минут сорок вернусь.

– Как это уйти! – перешла на такой мощный ультразвук Щука, что тяжелая обгоревшая балка рухнула с оконного проема вниз. – А работать кто будет?! Я не позволю!

– А мне и не требуется ваше разрешение, Капитолина Сидоровна, – спокойно ответила я и пояснила, – я просто ставлю вас в известность. Мне необходимо срочно сходить в паспортный стол за временной справкой взамен сгоревшего паспорта. Паспортный стол работает до шести. В нерабочее время он закрыт. И, кстати, у меня в кабинете много моих вещей сгорело, так что я, как пострадавшая от ЧП на производстве, нуждаюсь в материальной компенсации.

Оставив багровую Щуку хватать ртом воздух, я быстренько выскочила за ворота депо, распахнутые по случаю пожара.

Паспортный стол находился недалеко, возле небольшого сквера. Проскочив по тропинке, вытоптанной невоспитанными гражданами поперек клумбы, я влетела в здание. Здесь царила приятная прохлада, вкусно пахло деревянной стружкой, нарядные стены щеголяли совсем свежими следами ремонта.

Мне повезло. Возле окошка приема-выдачи документов очереди вообще не было.

Написанная капитаном Ивановым записка сотворила чудеса и справку мне пообещали до конца сегодняшнего дня. Небольшая заминка произошла при заполнении графы "место прописки": заполняя бланк, я написала – улица Ворошилова, дом 14, квартира 21.

Когда строгая сероглазая девушка сверяла заполненную мной форму со своими бумагами, она постучала по оконному стеклу, привлекая мое внимание, и недовольно вернула бланк:

– Гражданка Горшкова, у вас здесь ошибка. Исправьте.

– Где именно? – поморщилась я, рассматривая свой почерк. Вроде все правильно написала.

– Место прописки. У Вас не тот адрес.

– В каком смысле не тот адрес? – деланно возмутилась я, возвращая бланк обратно в окошечко. – Я прописана по улице Ворошилова.

– Ничего подобного, вы прописаны по адресу – улица 40 лет Октября, дом 3.

– Товарищ, это у вас какая-то ошибка, – настойчиво гнула свою линию я. – Проверьте еще раз.

– Да что тут проверять! – подскочила от негодования девушка и продемонстрировала мне карточку через оконное стекло. – У меня все четко. Смотрите – улица 40 лет Октября, дом 3.

– Странно, – удивилась я. – Никогда бы не подумала, что в МВД могут так грубо ошибаться. Прописка – это же серьезное дело. Смотрите сами.

Я достала из сумочки выписку из домовой книги и подсунула в окошко.

– Ой, ну да, все у вас правильно… – растерянно пробормотала девушка, разглядывая документы, голос ее через стекло звучал глухо, – улица Ворошилова, дом 14, квартира 21. Как же так…

– Так что нам делать? – строго спросила я. – Пойдем к начальству разбираться или вы со мной согласны?

– Да-да, извините, – забеспокоилась девушка. – Я стажер, здесь недавно. Понимаете, мне всего две недели до аттестации осталось… пожалуйста, не надо к начальнику… не надо портить показатели… Здесь какая-то Серегина работала, почерк ее, но она в декрет ушла, может она ошиблась… токсикоз… гормоны… все такое…

– В декрет? Ну, тогда мы, как женщины, можем войти в положение и не устраивать разборок, – толерантно проявила женскую солидарность я. – Обойдемся как-нибудь. Да и неохота вашу служебную репутацию портить. Главное – впредь больше таких ошибок не делать.

– Спасибо, – благодарно улыбнулась девушка и перестала выглядеть такой суровой. – Вы тогда здесь немного подождите, мы быстро все сделаем. Понимаем, что надо срочно.

– Так, а фотографию я, наверное, сделать за сегодня не успею, – расстроилась я.

– Не беспокойтесь, – сверкнула белозубо девушка и нажала кнопку коммутатора, – Мишка, зайди ко мне, быстрее. И фотоаппарат возьми.

В результате минуты через три пришел бородатый парень в свитере крупной вязки, поулыбался девушке и сфотографировал меня. Заглядывая девушке в глаза, пообещал быстро и бесплатно сделать мне фотографии. Причем на меня он ни разу не взглянул.

– Что-то не везёт вам, Лидия Степановна, – вздохнула девушка, когда бородатый Мишка ушел, – сперва потеряли паспорт, теперь вот пожар. Опять всё переделывать.

– Да уж, – закручинилась я. – Судьба…

Примерно через полчаса вернулся Мишка. Он принес четыре еще мокрые фотографии, чуть позубоскалил с девушкой, но был безжалостно выгнан работать.

Девушка ловко вклеила фотографию в мою справку и еще одну – в карточку для своей картотеки, сбегала за подписью и печатью, минут через десять вернулась, и, с видом победителя, протянула мне справку.

– Удостоверение действительно два месяца, – напомнила она, – не затягивайте с оформлением паспорта.

Пообещав выполнить все в срок, я, окрыленная успехом, помчалась назад на работу. У меня, наконец, была легализированная прописка на Ворошилова и две фотографии впридачу, как бонус.

Красота, в общем.

На этом хорошая полоса не закончилась.

Сперва я успела на обед. С удовольствием поглощая овощной суп и яблочно-морковное суфле (сегодня оно не казалось таким уж отвратительным), я машинально стянула берет, так как в столовке было душно.

– Горшкова, – ахнул кто-то за спиной. – Лида!

Я обернулась. На меня с ужасом уставилась Зоя Смирнова:

– Ты что с собой сделала?

Я испугалась и осмотрела себя: вроде все на месте.

– Что такое?

– Что у тебя с волосами? – не унималась Зоя.

– Ах, это… – облегченно засмеялась я. – Прическу новую сделала. Ультра-пикси называется.

– Никогда не слышала, – удивилась Зоя.

– Зоя, ну, ты же понимаешь, – проникновенно заговорила я, глядя в ее глаза, – все эти химии и каскады с локонами – вчерашний день, мещанство. У нас же скоро Олимпиада, нужно выглядеть современно.

– Угу… – задумчиво глядя на меня, согласилась Зоя.

А я с аппетитом вернулась к яблочно-морковному суфле. Вкуснятина!

Рабочий день стремительно близился к концу. В связи с пожаром, всех пострадавших перевели временно работать в крыло к метрологам и инженерам. Мужской коллектив повлиял на наших дам благотворно и скандалить стали меньше.

Мне повезло, что Щука закрысилась на меня и "сослала" подальше с глаз, в самый дальний по коридору небольшой кабинет, где сидели два инструктора по охране труда и технике безопасности.

Первый, Василий Егоров, был веселым и лопоухим. Он отвечал за охрану труда.

Второй, Роман Мунтяну, был донельзя смугл, черноглаз, и интересный той южной цыганской авантажностью, характерной для выходцев с Молдавии и Бессарабии. Зная о своей неотразимости, он был грубоват и, в основном, молчал. Он, соответственно, занимался техникой безопасности.

Мужички пополнение в кабинете в моем лице восприняли категорически в штыки. Мне было указано мое временное рабочее место, на вопросы мне отвечали, в лучшем случае, односложно. Все остальное время попросту игнорировали. Я поначалу опешила, но потом, рассмотрев чуть одутловатые лица, все поняла.

Ну, ничего, вскурощаем, как говорил Карлсон. Тем более опыт общения с Петровым у меня имеется.

Еще одной хорошей новостью было то, что документы в моем кабинете не сгорели. Все личные дела и папки с основными фондами были заперты в несгораемых шкафах, поэтому не пострадали. Сгорели только поточные бумаги с моего стола. И то, не столько сгорели, сколько были утоплены в пожарной пене.

А вот пишущая машинка погибла. Но мне было не жаль. Если повезет – выбью новую.

Взглянув на соседей по кабинету, я хищно осклабилась и приступила к курощанию…

Воспользовавшись послепожарной неразберихой и кутерьмой от с переселения туда-сюда большого количества людей и еще большего количества барахла, я незаметно метнулась в магазин N 11 заводского райпищеторга.

Спустя всего полчаса (благо в рабочий день очереди особо не было) я стала беднее на пять рублей восемьдесят копеек. Зато в моей сумочке появилась бутылка "Старого Таллина", он же ликер классический, он же крепостью 40 %, и который, насколько мне известно, целевая аудитория в лице Петрова категорически одобряла. Мы когда-то с Жоркой такой тоже пробовали. Помню, как девушка-консультант в дьюти-фри расхваливала: "…это "потрясающе вкусный, ароматный ликер на ромовой основе. Цитрусовые масла, корица и ваниль придают ему мягкий, бархатистый ромово-карамельный вкус, а нежная сливочная свежесть и тающий во рту марципан, позволяют прикоснуться к истокам легенд средневековых алхимиков…". Не знаю кому как, а по мне – шмурдяк шмурдяком, обычный подслащенный самогон, хотя, впрочем, я не эксперт.

В соседнем магазине "Продукты" получилось без очереди взять пару плавленых сырков с тематически многообещающим названием "Дружба". И вот с таким вот нехитрым набором, я вернулась на работу внедрять пакт о ненападении Егорова-Мунтяну-Горшковой путем искусства пьяного диалога.

Мое новое рабочее место – это отдельная суровая песня. Теперь оно располагалось в столь узком пространстве, что страдающий клаустрофобией человек добровольно туда бы не пошел. Вдобавок весь кабинет был окрашен тускло-синей масляной краской и напоминал то ли самый унылый в мире гроб, то ли подсобку какого-нибудь крайне депрессивного физкультурника в школьном спортзале. Только вместо спортивного инвентаря тут были гроссбухи с инструкциями. Столы и открытые стеллажи были дряхлые, и тоже выкрашены синим. И средивсего этого готического разнообразия кровавым пятном рдел пожарный щит на стене, важность и функциональное значение которого я поняла значительно позже.

В общем, мой бывший кабинет-чуланчик теперь я вспоминала с теплотой и почти с ностальгией.

Уже у дверей кабинета я услышала ссору: Егоров и Мунтяну отчаянно ругались.

Но едва я вошла, как ссора моментально стихла. На меня взглянули мельком и мрачно. Затем подчеркнуто перестали обращать внимание.

Поэтому я вышла на середину кабинета и сказала:

– Уважаемые коллеги! Минуту внимания! Понимаю, что в этом кабинете сложились свои традиции и привычки. Мне жаль, что так вышло и вам теперь приходится делить кабинет с коллегой женского пола. Но раз уж так получилось, и уже ничего не изменить – то поэтому вот! – жестом фокусника я вытащила "Старый Таллин" из сумочки и торжественно водрузила на стол Егорова.

– Ничё-се, – присвистнул Егоров и радостно осклабился. – Это с чего вдруг?

Мунтяну промолчал.

– Ты что, Василий! – возмутилась я, доставая из сумочки сырки "Дружба" и аккуратным ромбиком выкладывая их вокруг "Старого Таллина", – забыл разве, что сегодня – Всемирный день финского языка? Поэтому надо бы поддержать почти братский народ. Им и так нелегко.

Не знаю, что думали Егоров и Мунтяну о финском языке, но мой патриотический призыв поддержали. Я, кстати, пить не стала, сославшись на необходимость посещения милиции. Мужики посочувствовали, но отсутствие необходимости делиться "эликсиром жизни" с третьим лицом восприняли положительно. А Егоров заставил меня клятвенно пообещать, что в следующий раз – обязательно.

Примерно через сорок минут, когда со "Старым Таллином" было покончено, Егоров таинственным голосом сказал "Але-оп!", подошел к пожарному щиту, сунул руку в алое конусное ведро и достал оттуда бутылку портвейна. Мунтяну улыбнулся и вдруг сообщил: "Вот!" (и это было первое и единственное слово за сегодня, которое он сказал мне).

Но и по этому слову я поняла, что лед если еще не тронулся, то уже пошел крупными такими трещинами. Но ничего, через пару дней, вы у меня, мальчики, из рук есть будете…

Тем временем прозвучал гудок, и так, как я не была задействована в мероприятии по спасению барахла после пожара, то с чистой совестью отправилась прямиком в милицию.

Отдел милиции нашего района находился в противоположной стороне от профилактория, и я еще подумала, что если там задержат, то на лекцию о признаках сыпного тифа я точно опоздаю и будет мне кирдык от Симы Васильевны.

Увидев меня капитан Иванов, вздохнул с облегчением:

– Проходите, гражданка Горшкова, присаживайтесь.

Я устроилась напротив капитана.

– Итак, давайте еще раз уточним, когда вы видели Миркину Римму Марковну в последний раз, – капитан положил чистый лист перед собой на стол и приготовился записывать. – Расскажите подробно все, что вспомните.

Ну, я и рассказала:

– Римма Марковна пришла ко мне пить чай вечером шестого апреля, – я говорила медленно, размеренно, с остановками, чтобы капитан успевал записывать, – потом, примерно минут через сорок, она ушла, чтобы не курить у меня в комнате.

– Она на что-то жаловалась?

– Да, – не стала скрывать правду я. – Она очень переживала, у нее был конфликт с тещей Грубякина, Клавдией Брониславовной, к сожалению, я фамилию не помню.

– Из-за чего был конфликт? – заинтересовался Иванов.

– Насколько я знаю, – пожала плечами я, – сам конфликт возник давно, из-за жилплощади. Семья Грубякиных большая, многодетная. Но живут в одной маленькой комнате с четырьмя детьми. Кроме них там проживает и теща, Клавдия Брониславовна, которая постоянно провоцирует скандалы и конфликты, чтобы Римма Марковна не выдержала и ушла. Тогда ее комната достанется Грубякиным. В тот вечер у них опять возник какой-то мелкий бытовой конфликт, и Римма Марковна сильно расстроилась.

– Вы дружили с Миркиной?

– Скорее общались по-соседски. Римма Марковна по-своему неплохой человек. Часто меня поддерживала.

– У вас конфликты с Миркиной были?

– Да вроде нет, – покачала головой я, – во всяком случае не припомню.

– А седьмого апреля? – продолжал допрос капитан.

– Седьмого апреля меня выгнал супруг Валерий Горшков при поддержке своей матери, Элеоноры Феликсовны. Я думала переночевать у Риммы Марковны, постучалась к ней, но никто не открыл.

– И где же вы ночевали? – заинтересовался Иванов, записывая.

– Спала на полу в кухне, – вздохнула я и поёжилась, вспомнив памятную ночевку. – Могут подтвердить сосед Федор Петров и соседка Зинаида Грубякина. Они утром заходили на кухню и видели, как я там ночевала.

– Как долго вы пробыли в квартире?

– Сразу же утром я быстро ушла на работу. Постаралась уйти пораньше, чтобы не столкнуться со свекровью.

– А вот ваша соседка, как раз та самая Клавдия Брониславовна, утверждает, что именно у вас был мотив желать, чтобы Римма Марковна исчезла. – Капитан пристально взглянул на меня и несколько раз подчеркнул что-то в своих записях.

Возникла пауза.

– И что за мотив? – осторожно спросила я.

– Вы поссорились и разошлись с мужем и вам нужно было где-то жить. Вот вы и решили заполучить в личное пользование комнату Миркиной, – прочитал капитан.

– Фу, какой глупый бред! – возмутилась я. – Сами подумайте, какой смысл жить на одной жилплощади с бывшим мужем и наблюдать как он водит баб и трепет тебе нервы! Это же мазохизм чистой воды! Ну уж нет! Вы что, думаете, что на всем советском пространстве я больше не смогу найти где жить?!

– А сейчас вы где живете? – капитан Иванов вычеркнул что-то и принялся писать дальше.

– На работе мне предложили неделю пожить в нашем спецпрофилактории имени Орджоникидзе. Заодно и здоровье поправить.

– А потом?

– Потом я планирую вернуться в свою квартиру по месту прописки.

– А супруг?

– Мы сразу же подали на развод. Он остался в комнате.

– Вы временное удостоверение получили, кстати? Покажите.

– Да, спасибо вам большое, – искренне поблагодарила я и протянула справку. – Благодаря вашей записке, мне все сделали в течение часа.

Капитан Иванов сдержанно улыбнулся, похвала ему понравилась. Он взял мою справку и прочитал:

– Улица Ворошилова, дом 14 квартира 21. Это ваша квартира с супругом?

– Нет, это квартира моей тети и моя. После смерти тети – только моя. С супругом мы проживали у него в комнате в коммуналке, на улице Механизаторов.

– А кто проживал в вашей квартире?

– Сестра моего теперь уже почти бывшего супруга. Но я надеюсь, что, узнав о том, что мне жить негде, она съедет по месту прописки.

– Понятно. Проверим, – кивнул капитан, отмечая что-то в своих записях.

А я внутренне возликовала.

– Ну что ж, Лидия Степановна, – капитан положил передо мной исписанный лист, – Прочитайте и подпишите. Мы с вами на сегодня закончили. Думаю, что вскоре у меня появятся еще вопросы и не хотелось, чтобы вы уезжали из города.

Я кивнула.

– Больше не задерживаю. Всего доброго!

Распрощавшись с капитаном, я опрометью бросилась на лекцию о сыпном тифе…

Глава 10

Я подцепила вилкой пучок зеленовато-бурых слизких водорослей и мощным усилием воли заставила себя проглотить: ненавижу морскую капусту во всех ее агрегатных состояниях! Хотя с другой стороны – здесь это единственное блюдо, которое как бы с солью. Бросив унылый взгляд на бледно-желтоватую субстанцию, которая почему-то символизировала в этом заведении омлет, я самым решительным образом отставила тарелки прочь, но была моментально перехвачена бдительной Леной:

– Лидия Степановна, этот завтрак сбалансирован и содержит все полезные вещества. Он не превышает норму калорийности. – Лена ловким движением придвинула тарелку обратно, – в нем достаточное количество энергии для начала дня.

Меня передернуло. Со вздохом я погрузила вилку обратно в отвратительно чавкнувшую субстанцию.

– И не нужно так вздыхать, – Лена строго нахмурила брови и покачала головой, – доедайте все полностью, это поможет контролировать аппетит до следующего приёма пищи.

В общем, Лена стояла надо мной и зудела до тех пор, пока я не впихнула в себя все это омерзительно-полезное великолепие, еще и бледноватым чаем сверху полирнула. Насытив организм полезными белками и углеводами, я отправилась на работу в отнюдь не самом радужном настроении.

Но дальше все было еще менее оптимистично.

Все началось с того, что на последнем акте приемки не хватало подписи Корнеева, поэтому я отправилась в машинное стойло. Там и обнаружился Виктор Гаврилович, который ходил вокруг трамвая и периодически стучал по бандажам и гайкам, внимательно прислушиваясь к звуку, вытягивая шею, как индюк.

– Виктор Гаврилович, подпишите, – пытаясь перекричать шум из машинного отделения, я протянула бумажку и ручку. Но тут, как назло, из смотровой канавы вылез Фомин, наш приемщик, и они с Корнеевым начали ругаться. Да так, что инструментальщик Севка, который тоже входил в комиссию по приемке, предпочел спрятаться за тележкой с цепями, которую бросили поперек дороги.

В общем, Фомин и Корнеев ругались-ругались, не обращая на меня внимания, а потом взяли и ушли. А я, как дура, осталась стоять с бумажкой в руках посреди цеха.

– Иди, Лидка, к себе, – посоветовал Иваныч, который как раз проходил мимо. – Не видишь разве, что творится.

– А что творится? – не поняла я.

– Да нахомутали наши, как всегда, а Фомин теперь не принимает. Уже пять трамваев скопилось. Из графика капитально вылетели. – Иваныч зло сплюнул и продолжил, – кому-то нынче будет сильно жарко. Вишь, даже самого Корнеева подвязали, а этот уперся – и ни в какую. Так что иди работай. Не до тебя сейчас.

Пришлось идти работать. Да еще и вступила в лужу с мазутом и ржавчиной, и на левом лофере образовалось несмываемое пятно. И как теперь эту гадость с замши отчистить, я не представляла. Пропали туфли! Настроение испортилось окончательно. А тут, как назло, налетела Щука. Акт нужно нести Бабанину, а он без подписи Корнеева. В общем припомнила она мне всё, в том числе и то, что моя стенгазета пролетела. Так-то ее больше всего читали, но пролетела она, ясное дело, по идеологическим соображениям. Да не больно-то и хотелось, я же планировала лишь привлечь к себе внимание и отстреляться. Быть постоянным исполнителем всех стенгазет в мои планы как-то не входит. А Щука использовала это как инфоповод, и устроила кровавую разборку. Затем я вообще самоподставилась аки пятиклассница: восстановила сгоревшие документы по своей ускоренной методике и заполнила каталоги всего за полдня. Так Щука "поощрила" мой трудовой энтузиазм, отправив помогать другим сотрудницам. А я весь день разгребала вместо них завалы, пока вся эта подтанцовка водила вокруг нее хороводы.

И вот я иду по улице злая-презлая и злобно ругаю себя. Даже пол-обеда проработала и не успела к Петрову за письмом. Поэтому, плюнув на лекцию о сибирской язве, решила после работы сходить на квартиру – турнуть демоническую Олечку прочь, к маме. Все равно день не задался, одни неприятности, так чего тянуть – плюс – минус скандал, хуже уже не будет.

И так в раздумьях, я дошла до лидочкиного дома на улице Ворошилова.

У подъезда на лавочке сидели три сухонькие старушки в платочках и лениво переговаривались. У одной на коленях лежал котенок, которого она периодически вяло гладила. Видно было, что все темы здесь не единожды пересужены, и сейчас говорить особо не о чем. Так, для поддержания разговора.

Вежливо поздоровавшись и дождавшись ответных "здрасти", я сделала эффектный информационный вброс:

– А что, Ольга Горшкова из двадцать первой квартиры дома? А то я иду выгонять ее.

Бабушки на миг оторопели, но моментально включились:

– А ты кто будешь? – бдительно спросила старушка с котенком, перебивая галдеж остальных.

– Как кто? – возмутилась я. – Я же Лида Скобелева, племянница покойной Зинаиды Валерьяновны. Не помните разве?

– Ой, да сколько времени прошло, разве ж все упомнишь, – сконфузилась она.

– А где это ты пропадала? – задала вопрос старушка, что сидела слева.

– Замужем была, – отмахнулась я. – Жила у мужа.

– А эту-то зачем пустила в квартиру? – включилась в разговор старушка справа. – Она же тут нашу Наталью совсем измордовала – заливает и заливает, стервь такая!

– И мужиков водит, – наябедничала левая.

– Ну ты уж, Варвара, ври, да не завирайся, – сделала замечание та, что с котенком, – одного она водит. Моя Нинка говорила, что женатый он. Да и не ходит он к ей домой, так только, до двери проводит и все.

– Угу, – хмыкнула Варвара, – у ей дома такой срач творится, что куда там мужика водить. Колька, наш сантехник, подымался к ей, воду перекрывал, когда она Наташку-то затопила, так выскочил с выпученными глазами, говорит, такого сранья не у каждого бобыля увидишь.

– Ой, да ладно, Колька уже как скажет!

– Так дома Ольга? – решила я прекратить коллективные воспоминания и дебаты, которые грозили растянуться на неопределенное время.

– Дома, дома, – синхронно закивали старушки.

И я решительно вошла в подъезд.

Поднявшись на свой этаж, я позвонила в дверь. Примерно минуту было тихо, затем дверь распахнулась и передо мной предстала Олечка, в атласном китайском халате. В руке она держала большой красный веер из гофрированной бумаги.

– Что еще? – нелюбезно рявкнула она, – я репетирую.

Затем она узнала меня (новая стрижка же) и заорала:

– Тебе чего надо? Пошла вон! – и попыталась захлопнуть дверь. Но я вовремя поставила ногу на порог и не дала.

– Я пришла в свою квартиру, – а вот что здесь делаешь ты – непонятно.

– Я живу здесь! – закричала Олечка. – С ребенком между прочим!

– Неправда, – подала голос сзади одна из старушек (они поднялись за мной и скопились чуть поодаль). – ты Светку в детский дом сдала!

– Это не детский дом! – заверещала Олечка, – это советский интернат!

– Кукушка! – крикнула какая-то из старушек.

– Не ваше дело! – взвизгнула Олечка, – У меня гастроли, я уезжаю постоянно, мне ребенка оставить не с кем!

– По мужикам ты шляешься на гастроли!

– Кукушка!

– И Наташку залила!

– И все время поет песни противным голосом!

– Пошли вон! – перешла на ультравизг Олечка и запустила в меня веером.

Я вовремя пригнулась и веер стукнул кого-то из бабушек.

– Ай! Убивают! – заорала та не своим голосом.

Захлопали двери, и соседи начали выходить на крики. Я уже и не рада была, что затеяла все это.

– Что здесь происходит? – задал вопрос представительный толстяк в растянутых трениках и свитере.

Старушки взахлеб начали рассказывать, перебивая друг друга и жалуясь.

– Это вы – Лидия Скобелева? – задал вопрос уже непосредственно мне мужчина.

– Да, – кивнула я.

– Покажите паспорт, – потребовал он.

– Это Иван Тимофеевич, старший по подъезду, – шепнула мне Варвара. – Покажи ему паспорт.

Я вытащила справку и протянула Ивану Тимофеевичу.

– Что это? – удивился он.

– Мой паспорт сгорел, – вздохнула я. – Вчера пожар у нас на работе был, как раз мой кабинет тоже сгорел. Паспорт там был. Пока вот временное удостоверение выдали.

– Так ты в депо "Монорельс" что ли работаешь? – загалдели соседи.

– Да, я слышал, что там вчера пожар был, – подтвердил долговязый парень с квартиры напротив.

– Погодите, вы сказали, что Скобелева, а здесь указано, что Горшкова, – удивился старший по подъезду.

– Все правильно, – кивнула я. – Девичья фамилия Скобелева, а по мужу – Горшкова.

– Так вы родственники с ней что ли? – Спросил кто-то из соседей из-за спины.

– Ольга – сестра моего бывшего мужа. – Не стала отпираться я. – Я пустила ее пожить ненадолго, сейчас мы с мужем развелись, а она съезжать не хочет.

– Что же вы, гражданочка, нарушаете? – обратился Иван Тимофеевич к Ольге. – Сами здесь не прописаны, а чужую жилплощадь занимаете.

– Она тоже здесь не прописана! – рявкнула Ольга плаксивым голосом.

– Ну, почему же не прописана, – покачал головой Иван Тимофеевич, – здесь есть прописка, все правильно, улица Ворошилова, дом четырнадцать, квартира двадцать один.

– Неправда! – заорала Ольга, – она в общежитие прописана! Я точно знаю! Она справку подделала!

– Вот выписка с домовой книги, – я протянула бумажки Ивану Тимофеевичу, – Можете убедиться.

Старший по подъезду внимательно изучил выписку и поднял на Ольгу строгие глаза:

– Ну зачем же вы врете, Ольга? Здесь тоже все правильно. Прописка правильная. Поэтому собирайте вещи и освободите квартиру. Вы где прописаны?

– У матери. В благоустроенный двухкомнатной квартире, – наябедничала я.

– Вот. Тем более, вам есть где жить, да еще с комфортом. Давайте решим все мирно, не будем привлекать участкового. Мы боремся за звание лучшего подъезда, не нужно нам портить показатели. Правильно, товарищи?

Товарищи загалдели, дескать, правда.

– Я буду жаловаться! – неуверенным голосом заявила Ольга.

– Ты, милочка, лучше уматывай отседова, – поставила точку в разговоре Варвара. – Сичас Наташка со смены вернется – мало тебе не покажется. Это она про прописку не знала. Полетишь отседова как ракета!

В общем, обозленные соседи дали Олечке лишь пару часов на сборы.

Я все это время провела во дворе, налаживая контакты с соседями. Есть хотелось невыносимо, но поле битвы еще не выиграно, поэтому пришлось дежурить.

Через три часа подъехала грузовая машина с тремя грузчиками на кузове. Из кабины спрыгнул мой почти бывший супруг Валера Горшков, донельзя мрачный, и, не поздоровавшись, даже не глядя на меня, начал таскать узлы и сумки. Заплаканная Олечка появилась всего один раз, когда выносили то ли арфу, то ли виолончель.

Грузчики скоро погрузили барахло и стали курить уже по третьей папиросе, а Горшка и Олечки все не было. Я терпеливо ждала, когда они выйдут, прошло почти полчаса, или, может, и больше, а их все не было. Я уже черти что думать начала, когда, наконец, они появились. Хмурая Ольга молча швырнула мне ключи в лицо (я успела поймать). Не прощаясь, они сели в машину и укатили.

Наконец-то я вошла в квартиру. Мою квартиру!

Вошла и обомлела.

Олечка, из квартиры-то убралась, но напоследок оставила мне "прощальный привет": полусодранные обои обильно залиты зеленкой, все плафоны и оконное стекло в спальне побиты, даже паркет на полу, казалось, долго и яростно рубили топором, огромные куски выдраны "с мясом". Унитаз был раскурочен и зиял фаянсовыми осколками от стульчака, бачок раздолбан почти в труху (слава богу, хоть вентиль они перекрыли и бедная Наталья на сей раз не пострадала). Металлическую ванную сломать не смогли, зато проломили ее на стыке со сливной трубой и в довершение залили все зеленкой.

Финальным аккордом оказалась большая куча дерьма на полу посреди кухни (неужто демоническая женщина лично постаралась?).

Творческие люди…

Я тихо взирала на весь этот креативный погром.

Унылое зрелище!

Да, я, конечно же, знала, что проблемы с квартирой еще будут, и даже после того, как я сюда въеду. Но не настолько же!

Теперь, чтобы сделать здесь даже условно приемлемый ремонт, зарплаты обычной конторщицы не хватит и за весь год. А еще же мебель. Да, почти всё: и кровать, и шкаф, и диван, и стулья, – Оличка великодушно оставила мне. Но в каком виде! Еще в той, прошлой жизни, я как-то смотрела фильм о зомби-апокалипсисе, где толпы оживших мертвецов туда-сюда гоняли своих жертв на фоне руин и мрачных развалин. Так вот, сейчас все выглядело гораздо грандиознее. Во всяком случае так мне сейчас казалось.

За спиной раздалось деликатное покашливание:

– Простите, кхе, кхе…

Я обернулась. Рядом стояла женщина явно пенсионного возраста, но которую язык не поворачивался назвать "старая" или "бабушка", эдакая профессорша советской закалки в спортивном костюме. В руках у нее был поводок, а сзади из-под ног в пестрых самовязанных гетрах, смущенно выглядывал карликовый пудель с лиловым бантиком на шее. Чуть осмелев, пудель сморщил мордочку, дважды нерешительно тявкнул на меня и вопросительно уставился на хозяйку.

– Фу, Лёля! – хорошо поставленным низким голосом с еле заметной ноткой возмущения сказала "профессорша". – Свои. И вообще, лаять на незнакомых людей – неэтично! Сколько раз я тебе уже говорила!

Лёля смущенно вильнула куцым овечьим хвостиком и тороплив юркнула обратно.

– Извините ее, – чинно сказала "профессорша" и поправила очки в явно импортной роговой оправе. – Лёля всегда ужасно нервничает, когда видит незнакомых людей.

– Ничего страшного, – улыбнулась я. – Она же охраняет свою территорию.

– А вы, милочка, я полагаю, и есть та самая истинная хозяйка этой скверной квартиры? – "профессорша" внимательно осмотрела мой деловой костюм, чуть задержав взгляд на оранжевых лоферах с пятном от мазута.

– Увы, да, – согласилась я и представилась. – Горшкова Лидия Степановна, ваша новая соседка. Теперь я буду здесь жить, если можно так выразиться.

– Нора Георгиевна Вилембовская-Шутко, – чуть кивнув, отрекомендовалась "профессорша". – Мы с Лёлей проживаем непосредственно над вашей квартирой. Посему, так сказать, имею вполне закономерный интерес. И вот решила получить представление, кто же на этот раз будет нашим ближайшим соседом.

– Безусловно, вы правы, – в тон ответила я. – От соседей многое зависит. После тяжелого трудового дня начинаешь особо ценить тишину и покой в доме.

– Несомненно! – расцвела улыбкой Нора Георгиевна. – Я очень рада, что вы придерживаетесь столь разумных взглядов, дорогая Лидия Степановна.

Тем временем Лёля, чуть осмелев, вышла из укрытия за хозяйкой, заглянула в распахнутую дверь квартиры и недовольно расчихалась.

– Лёля! – ахнула Нора Георгиевна и потянула за поводок. – Как тебе не стыдно без приглашения заглядывать в чужую квартиру!

– Да куда там приглашать, – пригорюнилась я и указала рукой в сторону квартиры, – Ольга только что съехала, и сами можете полюбоваться, что она после себя оставила.

Нору Георгиевну дважды просить не надо было. Подхватив Лёлю на руки, она стремительно вошла в квартиру. А я осталась стоять на пороге. Через пару секунд оттуда донеслись крайне экспрессивные возгласы.

Когда Нора Георгиевна вернулась, ноздри ее раздувались от еле сдерживаемого негодования:

– Это возмутительно! – вынесла свой вердикт она и отпустила Лёлю на пол.

Я понуро вздохнула.

– Крайний случай оголтелого вандализма! – потрясая лёлиным поводком, продолжала сердиться Нора Георгиевна. – Какими же варварами надо быть, чтобы оставить после себя такое!

– Хорошо, хоть дом не сожгли, – поддакнула я и Нора Георгиевна на секунду зависла. Наконец, отмерев, она икнула и решительно позвонила в дверь напротив.

Когда Иван Тимофеевич появился на пороге, "профессорша" сходу заявила:

– Полюбуйтесь на это безобразие!

– Что опять случилось? – встревожился старший по подъезду, увидев нас на площадке.

– А вы зайдите-ка в квартиру! Зайдите! Полюбуйтесь, что у нас твориться в подъезде, который борется за звание лучшего, – ехидно ухмыльнулась Нора Георгиевна.

– Всё бы вам, Нора Георгиевна, насмехаться, – нахмурился Иван Тимофеевич. – Лидия Степановна, мы же вроде как все решили? Ольга Горшкова съехала?

– Все так, – согласилась я.

– Так в чем проблема? – никак не мог взять в толк Иван Тимофеевич.

– Проблему нужно увидеть! – подбоченилась Нора Георгиевна. А Лёля осторожно тявкнула.

Иван Тимофеевич понял, что от него не отстанут и со вздохом пошел смотреть квартиру. Через мгновение оттуда послышалась отборная ругань.

– А еще директором городской типографии работает, – осуждающе покачала головой Нора Георгиевна, – куда катится этот мир! Следующее поколение Жоржа Дюамеля уже не знает. Увы!

– Вы "Третью симфонию" имеете в виду или "Полуночную исповедь"? – блеснула эрудицией я (ну а что, в свое время пришлось изучать).

– О! – ошеломленно уставилась на меня Нора Георгиевна и машинально дернула поводок так, что бедная Лёля аж вылетела, описав траекторию полукруга. – Неожиданно. Очень неожиданно. Так, где вы говорите, работаете?

Ответить не дал Иван Тимофеевич, который вышел из моей квартиры с сердитым видом:

– Ужас, – с негодованием констатировал он и хмуро посмотрел на нас, – придется вызывать проверку. Составим акт.

– Не нужно! – испугалась я.

– Как это не нужно! – всплеснула руками Нора Георгиевна. – Вы что такое говорите, милочка? Вы хоть представляете, как сложно нынче достать нормальный унитаз? А ванну?

– Лидия Степановна, на правах самой молодой, вам не сложно будет сходить на улицу и позвать женщин? – спросил Иван Тимофеевич. – Нужны еще свидетели.

– Иван Тимофеевич! Нора Георгиевна! – воззвала я. – Не нужно никакой проверки. Если мы сейчас вызовам ЖЭК, начнется проверка, потом прокуратура, суды, все такое. И звание лучшего подъезда нам не видать, как минимум до следующей пятилетки.

– Так что вы предлагаете? – Иван Тимофеевич с надеждой посмотрел на меня.

– Я думаю, что лучше всего будет составить акт осмотра. Вы, как старший по подъезду уполномочены же?

Иван Тимофеевич кивнул.

– И чтобы под актом подписались все соседи, – продолжила я. – Я сейчас сбегаю позову их. Конечно, идеально было бы сделать фото, но это вряд ли возможно.

– Почему это невозможно? – удивилась Нора Георгиевна. – Владик вон фотографией раз увлекается, так пусть и сделает.

– Кроме того, я хочу попросить акты заливания квартиры у Натальи, которая снизу. – добавила я, – в общем, максимально нужно собрать все показания, а потом я с этим пойду разговаривать с Ольгой.

– Что-то я сомневаюсь, что из этого что-то путное выйдет, – покачала головой Нора Георгиевна, а Иван Тимофеевич пошел звонить в квартиру рядом со своей.

Через пару секунд появился тот долговязый парень, который поддержал меня с вопросом о пожаре. В руках он держал старенький "Зенит" (у моего отца тоже был такой).

Пока я бегала за бабушками, пока объяснила им все, пока мы поднялись наверх, Вадик уже отщелкал пленку.

– Я мигом сделаю! – по-ковбойски салютнул он и скрылся в своей квартире.

– Шалопай, – вздохнула Нора Георгиевна, – но голова золотая. Заканчивает медицинский институт. Так что скоро будет у нас свой кардиохирург.

– Пройдемте, – строго велел всем Иван Тимофеевич и вошел в квартиру. Бабушки с радостным нетерпением устремились вслед.

– Что здесь опять происходит? – на лестничную площадку поднималась высокая женщина с простым лицом, в косынке.

– Извините, – сказала я и добавила, – мы сильно шумим, мешаем вам отдыхать. Сейчас акт только составим и все разойдутся.

– Опять эта Горшкова что-то натворила?! – рассердилась женщина.

– Это Наталья, снизу, – пояснила мне Нора Георгиевна и добавила, – Здравствуй, Наталья.

– Здравствуйте, – машинально ответила Наталья и, вытянув шею, попыталась заглянуть в квартиру.

– Я ваша новая соседка, Лидия Горшкова, – сказала Наталье я, – Ольгу я выгнала, можете зайти глянуть, что после нее осталось в квартире. После поговорим.

Наталья молча кивнула и ушла внутрь.

Когда все вдоволь насмотрелись и вышли, подъезд еще добрых часа полтора трясло от возмущенных воплей. В результате, пока составили акт, пока собрали все подписи и показания, Вадик успел сделать мне фотографии и гордо вручил целый пухлый конверт:

– Владейте, Лидия Степановна! – подмигнул он мне и покраснел.

– Спасибо… – начала рассыпаться я в благодарностях, но Нора Георгиевна меня перебила:

– Время уже позднее, – безапелляционно заявила она, – Правда, Лёля?

Лёля зевнула и отвернулась.

– Поэтому я предлагаю расходиться. А завтра продолжим.

Соседи начали потихоньку рассасываться, когда Иван Тимофеевич спросил:

– Лидия Степановна, время уже полвторого ночи, вы далеко живете?

– Неблизко, – спохватилась я (черт, даже не подумала, что такси в этом мире сейчас вызвать невозможно). – В профилактории Орджоникидзе.

– Ого, – согласился Иван Тимофеевич и посмотрел на Владика. – Пешком да, далеко, да и ночью ходить молодой женщине одной не положено.

– Я довезу, – сориентировался Владик и сообщил, убегая в квартиру. – Уно моменте!

– Вот так-то поспокойней будет, – довольно крякнул Иван Тимофеевич и распрощался.

Владик потащил меня на улицу, и мы поехали.

Да, ехать в узкой юбке на мотоцикле то еще удовольствие, но как же здорово мчаться с ветерком по ночному безлюдному проспекту, что аж дух захватывает! Эх, какая же красота – молодость!

Уже лежа в кровати и вспоминая сегодняшний вечер, я запоздало подумала: "А все-таки хорошие у меня соседи".

Сегодня мне опять повезло.

Утром Щука велела сходить в машбюро, забрать бланки для пропусков и заказать новые. Поэтому и отпрашиваться не пришлось.

Перед выходом я внимательно пролистала телефонный справочник.

А потом, по пути, заглянула в горисполком.

– Вам назначено? – смерила меня высокомерным взглядом грудастая секретарша с перманентными кудряшками.

– Я к Льву Юрьевичу. По очень срочному делу, – в ответ я смерила секретаршу еще более высокомерным взглядом.

– Если не записаны, то не положено! – злорадно хрюкнула девица.

– Вы что-то не поняли, товарищ? – изогнула бровь я и отчеканила ледяным тоном. – Повторяю. По. Очень. Срочному. Делу.

– Без записи нельзя! – ощерилась девица, видимо, решив стоять насмерть.

– Прекрасно, – кивнула я. – Раз не положено – ухожу. Сообщите, пожалуйста, свою фамилию, товарищ. Нужно знать, кто нам помешал.

– Но у меня инструкция, – покраснела девица.

– И у меня инструкция, – совсем нехорошо улыбнулась я, и девица побледнела.

– Ну, если вы недолго… – пролепетала секретарша.

– Я недолго, – честно пообещала я.

– Как вас представить? – пискнула секретарша.

– Меня не надо представлять, – ощерилась я и девица пулей метнулась за оббитую богатой драпировкой дверь из мореного дуба.

Не успела я рассмотреть дверь, как она распахнулась:

– Проходите, – пролепетала секретарша, щеки ее пошли пятнами.

– Благодарю, – произнесла я и решительно шагнула в кабинет к Большому Человеку.

Я рассматривала "опиюса" "демонической женщины", а он – меня. Ну, что сказать, солидный мужчина под шестьдесят, в дорогом импортном костюме, который уже не мог скрыть заметное брюшко, холеное лицо было чуть одутловатым, да и багровые прожилки на носу явно свидетельствовали о тайных страстях этого человека. Наконец, пауза затянулась, и хозяин кабинета не выдержал первым:

– Чем обязан? – нахмурился он, – вы не представились.

– Да, точно, – "спохватилась" я. – Лидия Степановна Горшкова. Полагаю, вам известно, что вчера Ольга, наконец, съехала с моей квартиры на улице Ворошилова, которую она незаконно заняла. При этом она испортила все мое имущество и не заплатила за пользование жильем.

Я думала, Льва Юрьевича сейчас хватит удар, так он покраснел, при этом лицо его налилось какой-то нездоровой синюшной краснотой. Уже хотела звать секретаршу, как он пришел в себя. И тут же заорал, переходя на какой-то булькающий визг:

– Вон! Вон из моего кабинета!

Я поморщилась, зачем же так орать.

– Да ты кто такая?! Приперлась! – надрывался он. – Ты зачем сюда приперлась?! Да ты знаешь, что теперь тебе будет?! Сгною!

Я молча, с каменным лицом ожидала, когда пройдет первая эмоция. Пару минут Большой Человек бесновался, но кнопку вызова секретарши так и не нажал. Уже хорошо.

Наконец, выпустив пар, хозяин кабинета зло сказал:

– Как у тебя вообще ума хватило сюда прийти? Не боишься, что тебе теперь будет крышка?

Я пожала плечами:

– Сейчас объясню. Вот, смотрите, Лев Юрьевич: у меня есть акты, фото, свидетельства соседей, все в двух экземплярах, конечно же… или в трех… – я улыбнулась и положила пухлую папку перед ним на стол, – Можно вызвать участкового, из ЖЭКа, привлечь общественников, прокуратуру. Они начнут разбираться. Возможно, и до суда дело дойдет. Но, скорее всего, вы сможете их победить. Да, я и не сомневаюсь в этом. Но! О вашей связи с Ольгой и так знает весь дом, все соседи. И эта информация очень быстро всплывет. А уж когда ваша супруга узнает, и партком… ну, вы меня поняли… А по поводу крышка мне будет или не крышка – так я составила письмо. И если со мной что-то случится, мой друг отправит его куда надо. И там про вас все расписано. Так что нет, Лев Юрьевич, не боюсь.

– Чего ты от меня хочешь? – уши Льва Юрьевича заалели.

– Ничего такого прям сложного. Ничего, что выходило бы за рамки нанесенного мне ущерба Ольгой.

– Давай конкретнее, – нетерпеливо рявкнул он.

– Да, пожалуйста, – не стала спорить я, и исписанный мелким ровным почерком листочек появился перед хозяином кабинета. – Вот список.

Лев Юрьевич цапнул бумажку и вчитался:

– Новая сантехника (ванна, унитаз, раковина умывальника), чешская… Вот ты сука!

– Я и не настаиваю, Лев Юрьевич, вполне можно и финскую. И плитку еще нужно. В ванную и на кухню. Желательно в тон. Я пастельные цвета люблю.

– Да ты..!!! – Лев Юрьевич сейчас стал похож на большого, выброшенного на берег сома, ему явно не хватало воздуха.

– Лев Юрьевич, давайте не будем мелочиться, когда на кону ваша карьера.

Лев Юрьевич зло зыркнул на меня:

– А откуда я знаю, что ты не обманешь? И не побежишь по всем инстанциям?

Я застенчиво улыбнулась и пожала плечами. Лев Юрьевич нахмурился и продолжил читать:

– Плита газовая, югославская… Да ты хоть соображаешь, где я это сейчас все достану?

– Ну, мне не принципиально, – равнодушно пожала плечами я, – вполне можно и электроплиту, но тоже чтобы была с духовкой. Это обязательно. Люблю знаете ли выпечку готовить.

– По тебе заметно, – проскрежетал Лев Юрьевич, нервно барабаня пальцами по столешнице.

– А вот это уже хамство, Лев Юрьевич. Лично я вам никогда ничего плохого не сделала, хотя вот Ольга зачем-то разнесла мне всю квартиру. Как теперь там жить – не знаю, – я аккуратно разложила фотографии перед ним.

– Но я тебе тоже ничего не сделал плохого, – подтянул поближе фото Лев Юрьевич и принялся рассматривать.

– Это да, – согласилась я., – но Ольга сама мне сказала, что вы все уладите.

– Вот прям так и сказала? – удивился Лев Юрьевич.

– Примерно так, – чуть покривила душой я.

– Давай дальше, – Лев Юрьевич углубился в чтение, – стенка югославская…

– Опять же я не настаиваю, если представите материал и краснодеревщика, я набросаю эскизы, несложные – полки там, встроенный шкаф-купе…

– Какое купе? – насторожился Лев Юрьевич.

– Ну, это форма шкафа такая, – пояснила я.

– Ладно, будет краснодеревщик, – проворчал он и принялся читать дальше.

– Тогда стол письменный, кухонный и табуретки на кухню тоже он сделает, – перебила я, – или все-таки югославский гарнитур вам достать проще?

– Найду я тебе краснодеревщика, – буркнул Лев Юрьевич и черканул что-то в блокноте.

– А паркет тоже он сделает? – уточнила я.

– Какой еще паркет?! – аж подпрыгнул Лев Юрьевич.

– Обычный паркет. Лучше из дуба, – ответила я. – Ольга же топором порубила весь паркет. Вот, гляньте на фото.

– Вот, твою мать, дура! – вспылил Лев Юрьевич. – Ладно, паркет тоже он выложит.

– А окна?

– С окнами сама решай. Нет у меня окон! – Лев Юрьевич с досадой хлопнул по столу кулаком, и малахитовая статуэтка, изображающая юных пионеров, опрокинулась. Оттуда вылетели и разлетелись по столу скрепки и маленькие остро подточенные карандашики.

– А обои? – не сдавалась я.

– Я дам талоны, в спецмагазине возьмешь, – проворчал Лев Юрьевич.

– Но у меня денег нет, – расстроилась я.

– Я сказал возьмешь, а не купишь, – отмахнулся Лев Юрьевич.

В общем, когда примерно через сорок минут я выходила из кабинета Большого Человека, минуя возмущенную очередь у двери, в моей сумочке было все необходимое для ремонта: телефоны, явки, пароли… точнее чеки. И что особенно приятно – увесистая пачка червонцев уютно примостилась в центральном карманчике.

Вот теперь можно жить!

Глава 11

В общем, собою я была вполне довольна.

Конечно же, мои требования возмещения ущерба импортными материалами – это верх наглости, но еще с той, прошлой жизни твердо знаю: если обнаглеть и просить много – дадут мало, если же поскромничать – вообще не дадут ничего.

С таким мыслями я спустилась в полуподвальное помещение машбюро – в лицо пахнуло запахом свежеразрезанной бумаги с нотками типографской краски на фоне аромата крепкого свежесваренного кофе. Принюхавшись, я пошла прямо на запах.

В машбюро было практически пусто, так что нужные бланки получилось забрать без волокиты: две дружелюбные женщины быстренько все оформили и упаковали, пока третья, явно с восточными корнями, варила им кофе в закопченной джезве. Вдыхая пьянящий аромат, я рассматривала, как ловко эта женщина поворачивает и погружает бронзовое днище в раскаленный крупный песок в небольшом тазике, установленном на самой обычной электрической плитке.

Плитка!

Она есть у меня. Точнее у Петрова. Когда я скоропостижно покинула коммуналку – сказала Петрову забрать. Надеюсь, Горшков не зажал, хотя он может.

Плитка мне нужна, и срочно. Во-первых, в после погрома "демонической женщины" в квартире хоть шаром покати, а кушать готовить как-то будет надо (когда еще Лев Юрьевич снизойдет снабдить меня газовой плитой. Ох, не верю я, что вот он прям все бросит и срочно побежит мне искать). Поэтому нужно какое-то время продержаться на том, что есть.

Во-вторых, – мыло. Как показала жизнь, покупать его задорого никто не хочет, зато как подарочек оно заходит неизбалованным советским женщинам разного возраста за милую душу. Старые запасы подходят к концу, а ведь еще с милейшей Алевтиной Никитичной я не рассчиталась, да и к Вероничке Рудольфовне можно бы заглянуть, обновить гардероб по возможности. И еще что-нибудь может подвернуться внезапно, а у меня стратегического запаса почти уже нет.

Кстати, о стратегическом запасе. Из прошлой жизни я помнила, что где-то совсем скоро начнется "сухой закон", вино-водочные изделия будут по талонам и станут основной народной валютой. Поэтому, нужно будет капитально запастись, потом очень пригодится.

Так, раздумывая над обеспечением будущей жизни, я дошла до переулка Механизаторов и остановилась перед бывшим лидочкиным домом. Идти было жуть как неохота, но надо. Да и письмо забрать Петрову обещала.

Набравшись духу, дернула ручку и вошла в коммуналку. Здесь, как и прежде, едкие запахи кухни и хлорки липко обволакивали наваленное в полумраке прихожей барахло. Порадовавшись, что больше моей ноги здесь не будет, я по привычке сначала заглянула на кухню. Там, к счастью, никого не было, во всяком случае – на данный момент, так как на грубякинской плите в огромном чугунном корыте подпрыгивало, кипело и булькало белье, насыщая окружающее пространство горячей сыростью с запахами хозяйственного мыла, хлорки и детских ссак.

Чуть не задохнувшись от вонючего пара, я постаралась побыстрее оттуда убраться и постучалась к Петрову. Дверь распахнулась моментально, как будто Петров меня ждал. При этом облик он имел донельзя взъерошенный. При виде меня брови его взметнулись вверх, а затем рот растянулся до ушей:

– О! Лидка! Салют! А я-то думаю, кто это ко мне так рано? – разулыбался Петров, пытаясь незаметно отбросить хлопушку для выбивания ковров в сторону.

– Привет, Федя! – ответила я. – Раз обещала зайти – зашла. Пустишь?

– Да, заходи, – слегка смутился Петров, – Только у меня не убрано. Не ждал гостей так рано, понимаешь ли.

Я еле удержалась, чтобы сохранить серьезное лицо.

Комната Петрова, кстати, была побольше, чем даже у Горшковых. Два узких, заклеенных до середины сильно пожелтевшими газетами окна выходили прямо на проспект. Люстры у Петрова не было, засиженная мухами лампочка сиротливо болталась высоко под потолком. Продавленный диван завален грудой несвежей мятой одежды и каким-то скомканным барахлом. Незаправленная панцирная кровать по форме была точно такая же, как у Горшковых. Зато шкаф старинный, "бабушкин", с бомбошками и херувимчиками в стиле псевдоампир. Стены, кстати, были обклеены выцветшими обоями в веселенький цветочек "анютины глазки". У стены стоял круглый стол, заставленный грудами пустых пыльных бутылок, над которым висел большой плакат с бегущей девушкой в красном купальнике и надписью: "Спорт – это здоровье и красота".

– Могу предложить чаю, – проявил гостеприимство Петров и, чуть замявшись, добавил, – только подождать надо немного, пока Зинка с кухни уберется. Ты ж не торопишься?

– Тороплюсь, Федя, – отмахнулась я. – Бежала мимо по рабочим делам, дай, думаю, хоть заскочу на секунду да письмо заберу.

– Сейчас, айн момент, – Петров с кряхтением полез куда-то за диван, покопавшись там немного, наконец, вытащил большой пожамканный конверт и с гордым видом протянул его мне. – Держи вот, Лидия. В целости и сохранности!

– Спасибо, Федя, – я глянула на адрес отправителя: ВООП, г. Москва.

Ну что ж, неплохо.

– Клопомор мой где? – напомнил Петров и мои уши запылали:

– Ой, – мне стало неловко, – Извини, Федь, совсем забыла. Замоталась просто очень. Понимаешь, столько всего произошло, ты даже не представляешь…

– Всё я представляю! – гордо выпятил грудь Петров, – ты сеструхе Горшка под зад ногой дала. Ох и орали они тут все! Веселуха такая была! Ко мне как раз мужики с энергомаша заглянули после смены в покер перекинуться, так сразу и ушли. Невозможно же так играть, не слышно ничего.

– Так что, Ольга сюда приехала? – удивилась я.

– Ага, – зевнул Петров, – живет теперь в комнате Риммы Марковны.

– Так еще ж не доказано, что она умерла, – еще больше удивилась я. – А если вернется?

– Ой, когда Горшковых это останавливало? – хмыкнул Петров и задумчиво почесал пузо через замызганную рваную майку. – Да не вернется она, я так думаю. И не удивлюсь, если соседи в курсе, куда она подевалась.

– Ну, ты уж не фантазируй, – отмахнулась я, – Они, конечно, мрази еще те, но убивать не будут. Банально кишка тонка.

– Да при чем тут убивать? – заржал Петров, – куда-нибудь могли ее так определить. С них станется. Особенно с Рудольфовны. Та еще штучка. Говорят, по молодости такое творила, что ой.

Явздохнула, вспомнив Лидочкины злоключения. Кстати, а то, что я заняла ее место, может и потому, что Лидочку чем-то траванули? Надо бы разобраться. А вслух сказала:

– Так ты пылевыбивалкой от Ольги что ли отбиваешься?

– И не спрашивай, – скривился Петров, – за меня теперь, суки, принялись.

– В смысле? – аж обалдела я.

– Да по-всякому, – вздохнул Петров. – Достали уже так, что я и на кухню не выхожу почти. А теперь Зинкиных мелких пацанов научили, так те стучатся в двери и убегают. И так почти весь день. Я и хочу поймать и отлупить, чтобы неповадно было.

Я покачала головой. Мда, дела.

– Когда ты ушла, совсем плохо стало, – понурил голову Петров, – то они Римму Марковну изводили, а теперь за меня взялись. Решили и мою комнату захватить.

– Да как же можно захватить? – не понимала я.

– Обычное дело, – фыркнул Петров, – у Грубякиных детей много, они все в одной комнате живут, если соседняя комната освободится, и они ее займут, то хрен их уже выселишь оттуда. Да и не будут наверху из-за этого разбираться. Иначе им же придется новую квартиру Грубякиным давать. Проще отмахнуться. Вот те и пользуются. А Рудольфовна свой бубновый интерес блюдет, корова старая.

Я слушала и тихо выпадала в осадок. Вот где у людей совесть?

– А пожаловаться на них если? – предложила я.

– Кому ты пожалуешься? – пожал плечами Петров. – Грубякин – передовик производства, многодетный отец, Горшков – учитель пения, кандидат в члены Партии. А я – всего лишь простой мыслитель из народа. Кому из нас больше поверят?

– Да уж, – согласилась я.

Мы еще немного поболтали ни о чем, мне надо было бежать. Взгляд зацепился за батарею бутылок:

– А зачем бутылки собрал?

– Это – стратегический ресурс, – торжественно заявил Петров, – нет денег, сдал пару бутылок – и вот на чекушку и наскребаю.

– Ох, Федя, взял бы ты себя в руки, – мягко пожурила я, – а то действительно подвинут тебя отсюда Горшковы-Грубякины, ходишь вон как оборванец.

– Нет на свете прекрасней одёжи, чем бронза мускулов и свежесть кожи! – важно заявил Петров, и мы распрощались.

Мне повезло: ни Клавдия Брониславовна, ни Элеонора Рудольфовна мне не встретились.

Из-за этих новостей плитку, кстати, я попросить забыла.

Пока я шныряла туда-сюда по рабочим и заодно своим личным делам, в конторе депо "Монорельс" грянули изменения. Они были, на первый взгляд, не столь уж и существенными, однако же именно они повлияли на мою дальнейшую карьеру и, следовательно, на судьбу в этом мире.

Итак, вернувшись, я обнаружила возле щучьего кабинета столпотворение: все пялились на вывешенные на стенде отпечатанные листы и что-то бурно обсуждали. Заинтересовавшись, я тоже подошла и изучила списки: оказалось, наша незабвенная Щука, которой подчинялось три отдела – кадрово-правовой отдел, канцелярия и отдел делопроизводства и архива, так вот, после пожара, затронувшего несколько вверенных ей помещений (в том числе и мой чуланчик), и последующего их ремонта, включила активность и переформатировала кто где будет теперь сидеть. В результате я лишилась отдельного кабинета: на моем месте теперь будет сидеть Гиржева (та наглая шатенка с лошадиным лицом, что цеплялась ко мне за стенгазету), а меня благополучно сплавили в огромный проходной кабинет, где уже и так сидели шесть теток, разной степени склочности.

Тетки пополнение в моем лице встретили кисло, более того, местечко мне, на правах новичка, выделили "элитное": у шкафа, который отгораживал закуток, где все они регулярно гоняли чаи. Сидеть же мне предстояло лицом к стене без окна, спиной к входным дверям, и все, кто туда-сюда ходил, могли прекрасно видеть, чем я занимаюсь. Полагаю, в этом тоже был позиционный расчет Щуки.

Расстроенные Егоров и Мунтяну поперетаскивали мои папки и коробки в новый кабинет, заработав множество косых взглядов от теток, в том числе и в мою сторону.

– Ты это, Лида, – вдруг тихо сказал Мунтяну (я аж удивилась). – В общем, если будет совсем жопа – то заходи.

Егоров ничего не сказал, но по его сочувствующему взгляду я поняла, что эпопея с Горшковыми и квартирой – это еще так, цветочки.

Настроение стремительно рухнуло вниз.

Под бумаги мне был выделен большой шкаф-стеллаж, и я принялась аккуратно расставлять дела по категориям, сверяя их с ранее составленным мной каталогом. Папок было много, после пожара второпях все они были вытащены как попало, поэтому сейчас мне предстояла адская работа, расставить так, чтобы потом можно было быстро найти и ничего при этом не перепутать.

Тетки при этом искоса наблюдали. Они были разные, но чем-то неуловимо похожи, не пойму чем. Для того, чтобы не запутаться я когда-то, еще в первые дни после попадания, изучила стенд возле бухгалтерии, поэтому примерно понимала, где кто.

Итак,

Лактюшкина Феодосия Васильевна, – полная женщина, предпенсионного возраста, с тяжелым характером, занималась основным делопроизводством;

Базелюк Мария Лукинична, – невысокая, крепко сбитая, примерно пятидесяти с хвостиком лет, вела журналы учета по техническому обучению и повышению квалификации работников;

Жердий Галина Митрофановна, – крупная, ехидная, хохотливая, очень подвижная и шустрая, была помощницей Лактюшкиной, вела учет медосмотров, больничных, а заодно у нее можно было измерить давление и тому подобное;

Максимова Евдокия Андреевна, – высокая сутулая старая дева, вела статистику и оперативный учет;

Фуфлыгина Клавдия Тимофеевна, – среднего телосложения, но с глазами навыкате, тоже помогала что-то там Лактюшкиной, а также готовила дела для сдачи в архив;

Репетун Татьяна Петровна, – яростно молодящаяся женщина, чванливая, в депо все были в курсе, что она – директорская любовница в отставке. При этом она знала, что все знают, что отнюдь не добавляло ей толерантности и любви к людям. Чем конкретно она занималась, было непонятно.

И вот все вышеперечисленные дамы рассматривали меня и мои действия с видом патологоанатома перед особо отвратительным и странным трупом.

Покряхтывая, я принялась доставать из глубокого ящика кипу папок, стараясь захватить их все и не рассыпать при этом. Папки, сука, были тяжеленные, словно гири, а мне предстояло разгрузить еще не один такой вот ящик. Удерживая всю эту кучу, я неудачно разогнулась и зацепила локтем спинку стула. Стул с грохотом упал на пол.

– Да уж, поработать сегодня нам явно не дадут, – прижав руки к вискам, заметила Лактюшкина, вопросительно взглянув на остальных.

Сначала все промолчали, но потом коллективное бессознательное победило и дамы наперебой включились:

– Ну, знаете ли, Феодосия Васильевна, – капризным голосом заметила Репетун, нервно постукивая карандашиком по столешнице, – вы здесь сами виноваты. Вы почему не поставили условие Капитолине Сидоровне, чтобы она, если подсаживает, то хотя бы нормальных сотрудников? Ту же Иванову, на пример, вполне можно было к нам взять. Она-то даже очень компетентна и тактична.

– Да тоже шило в заднице, – хохотнула Жердий, – Любка говорила, что у них все так радовались, когда ее пересадили…

Базелюк тоже засмеялась.

– Татьяна Петровна! – не смогла промолчать Лактюшкина, перебивая остальных, – вы же прекрасно знаете, кто принимает все такие решения. Капитолина подсунула список, Бабанин подмахнул, а терпеть это безобразие и выслушивать ваши претензии должна я теперь!

– Вечно нам весь сброд сбагривают, – поддакнула Фуфлыгина, глядя в потолок, и вздохнула.

Я продолжала молча по-стахановски трудиться, следом за кучкой пристроила еще три папки, но одна все-таки упала. И, конечно же, совсем не бесшумно.

– Я скоро здесь с ума сойду! – воскликнула Репетун. – Не отдел, а зоопарк какой-то!

– Да сколько можно! – возмутилась Фуфлыгина, – вы мешаете нам работать, товарищ Горшкова.

– Извините, коллеги, – пожала плечами я, – расставить бесшумно такое количество документов невозможно. Мне нужно закончить. Потерпите пожалуйста, я постараюсь побыстрее.

– А мою работу кто побыстрее сделает?! – фыркнула Репетун и швырнула карандаш на стол. – Мне нужно сосредоточиться, а ваши эти пляски с бубном, меня с мысли сбивают!

– Да уж, нынче молодежь какая пошла, – включилась Базелюк, – ты ей слово, она тебе десять. Раньше за подобное отношение такого работника начальник сразу выгнал бы.

– Или муж… – хохотнула Жердий.

Послышались понимающие смешки и переглядывания.

– А что вам мой муж? – спросила я, отставляя папку и резко поворачиваясь к Жердий.

– А я не с вами вообще-то разговариваю, – отрезала Жердий, не глядя на меня. – Вас в школе не научили, что перебивать старших нехорошо?

– Работайте, Лидия Степановна, не отвлекайтесь, – процедила Лактюшкина. – и не нужно тут разборки устраивать. Во всяком случае, мы вам работать не мешаем.

Дамы продолжили общение, а я продолжила работу. В общем, передать тот спектр эмоций и ощущений, который меня накрыл – сложно.

И выбесила меня Щука своим поступком окончательно.

Примерно через часа полтора я, наконец-то, преодолела все коробки. И дела, папки и папочки выстроились на полках ровнехонькими правильными рядами. Устало вздохнув, я решила разложить все на столе и сходить в столовку, выпить хоть томатного соку с солью, а то руки аж дрожат от перенапряжения.

Но лишь только я уселась за стол и притянула к себе стопку документов, как за спиной раздался возмущенный возглас:

– Лидия Степановна!

Я обернулась. На меня выкатила и так выпуклые глаза Фуфлыгина:

– А убирать за вами кто будет?

Я посмотрела на пол: старые коробки, в которых перетаскивали мои бумаги, я сложила один-в-один, матрёшкой, на полу вроде тоже особо грязи не было, ну натоптали немножко мужики, когда носили, но у нас в депо везде так. Производство ведь.

– Что не так? – спросила я.

– У нас здесь люди, вообще-то работают, а не свиньи, – обронила Репетун, аккуратно припудривая лицо из перламутровой пудреницы.

– Ужас, – вздохнула Жердий.

– Через полтора часа рабочий день заканчивается, – сказала я, – придет уборщица и помоет пол.

– Нет, это невозможно! Вы посмотрите, что творится! – вскричала Лактюшкина, подскочила, схватила веник (спрятанный, между прочим, под одним из шкафов), и начала судорожно, шумно мести пол, больше поднимая пыль, чем сметая ее.

– Феодосия Васильевна! – кинулась к ней Жердий, – Бросьте, не надо! У вас больное сердце, вам нельзя так перенапрягаться!

Я равнодушно посмотрела на все это, развернулась и пошла в столовку пить сок.

Оставшееся время я провела во внутреннем дворе, размышляя о том, как я могла так вляпаться и что теперь с этим делать. Однозначно это осиное гнездо не победить и не перевоспитать. У них образ мышления такой вот. Но и терпеть поминутный коллективный буллинг – увольте.

Значит, нужно отвоевать отдельный кабинет обратно. Но мне, простой служащей никто его не даст. Лидочка сидела одна, так как вторая сотрудница ушла в декрет. А теперь, после пожара, тем более. Чтобы иметь отдельный кабинет нужно быть как минимум руководителем большого отдела, причем вон в бухгалтерии главбух сидит вместе со всеми, в плановом – тоже. Отдельный кабинет есть у Щуки, у Корнеева и ему подобных. Даже Фомин сидит со всеми. Само собой отдельный кабинет у Бабанина и его замов. Хотя вон у Ивана Аркадьевича хоть и отдельный кабинет, но в полуподвальчике. Гиржевой дали отдельный кабинет, но не пойму с какой стати. Может, она сейчас вместо Репетун?

Выходит, что, если я не хочу сидеть с этой бабской сворой, мне нужно занять кабинет Щуки. А для того, чтобы занять кабинет Щуки, нужно подвинуть Щуку и стать на ее место.

Погрустив от того, что путь к отдельному кабинету неблизок и тернист, я сходила в цеха договорилась с нашими уборщицами цехов, что они в субботу придут ко мне на квартиру и обдерут стены и потолки, а потом зашпаклюют все за небольшую денежку.

Дождавшись заветного гудка, я поехала в профилакторий слушать лекцию о цинге.

Что человеку нужно для полного счастья? Правильно – здоровье. Все остальное – вторично. В общем и я так думала примерно до тех пор, пока не попала в профилакторий имени Орджоникидзе.

Все началось с первой процедуры. Мне прописали какую-то физиотерапию: ложишься на кушетку и тебе на шею и спину кладут такие подушечки, по которым бежит легенькая струйка тока. Ну, вроде, ничего особенного – лежишь себе положенное время, а ток идет. Потом тебя выключают, и ты уходишь. И на этом все. Но это я так думала. Примерно до того, момента, как моя карточка не попала в руки Симы Васильевны. И началось: ванны, грязь, душ, массаж, лечебная физкультура, кислородные коктейли и прочая лабуда. Мне даже клизмы пытались впарить, право я словосочетание "ректальная ирригация" еще с той жизни помню и не повелась.

Можете себе представить – приходишь с работы, выжатая как лимон, а тут тебе – и та процедура, и эта. И лекции еще для полного счастья!

О ваннах – отдельная песня. В моей прошлой жизни я пару раз с семьей была в санаториях, но там больше лечились Пашка, мой муж и младший сын Вовка. И мы с Маришкой (это моя старшая) больше по косметологам и спа ходили. Но ванны я принимала и тогда. И знаю, что это и как. И вот я наивно думала, что сейчас опять такое же будет. Но нет. Ванна в профилактории была огромная, какая-то чугунная, проржавевшая внизу, внутри вся шершавая, с налетом типа извести или чего-то такого. В нее набиралась горячая темно-рыжая вода с запахом тухлых яиц. И в этой воде предстояло лежать. Ручек, чтобы ухватиться – не было, под ноги лесенки – не было. В общем, первый раз, пока я еще не знала, я чуть не утонула. Потом, правда, приноровилась и цеплялась за стенки, как обезьяна.

Кстати, о лекциях. В общем, мои прогулы не остались незамеченными, и я была приглашена на беседу к Симе Васильевне. Точнее я мирно лежала на кушетке, укутанная в горячие грязевые комки, а сверху еще и шерстяное одеяло. Сима Васильевна сама ко мне подошла (право же я никуда не то, что убежать не могла, но даже и пошевелиться), подловила меня, в общем.

Оглядев внимательно меня, изображающую кокон шелкопряда, Сима Васильевна заявила не терпящим возражения тоном:

– Вот что, деточка, вы прогуляли уже три лекции подряд. Это просто неприлично! Наши специалисты готовятся, доносят информацию в массы отдыхающих, а вы игнорируете злостно. Нужно что-то с этим решать. Как вы считаете?

Я считала, что решать ничего не нужно, но Сима Васильевна не позволила мне так ответить (точнее никак не позволила):

– Я вижу здесь единственный выход, – сухенькое морщинистое лицо ее умиротворенно разгладилось, и у меня упало сердце:

– Мы подготовим письмо вашему руководству, чтобы они не загружали вас так сильно на время пребывания в профилактории. И тогда у вас появится время на посещение столь необходимых для общей профилактической эрудиции лекций. – Сима Васильевна с надеждой глянула на меня, мол, хорошо же я такая молодец придумала, правда же?

Я так категорически не считала, но выразить протест опять не успела – Сима Васильевна продолжила:

– Более того, я готова лично поехать на прием к товарищу Бабанину и обсудить условия труда работников. Завтра же с утра и поеду. А чтобы не терять время, давайте мы вам еще две процедурки назначим. Сима Васильевна схватила мою санаторную книжечку и начала ее листать:

– Так-так-так, душ Шарко у вас уже есть, жаль. Очень жаль. Тогда добавим вам еще душ Виши. Очень помогает для кровообращения и сосудов.

Я не хотела ни душ Шарко, ни тем более какой-то неизвестный душ Виши (и название такое подозрительное). Прошлый раз меня заставили раздеться и полчаса поливали под мощным напором из шланга. Меня чуть не смыло в стенку. Из плюсов – жопка Лидочки чуть подтянулась, да и бока уже не свисали столь свинообразно. Из минусов – неприятно и плюс – нет времени на все это. В общем, в восторг от идеи Симы Васильевны я не пришла, а она между тем продолжила:

– И ингаляции. Да, безусловно, вам необходимы ингаляции. Лена, запиши иммуномодулирующие ингаляции. А может, все-таки ректальные ирригации тоже? – с надеждой спросила Сима Васильевна, я забилась раненой птицей в путах из грязевых компрессов и одеял, но тщетно. И тут я поняла, что чувствовал бедняжка Буратино, когда попал в лапы Мальвины.

– Вот и хорошо, – улыбнулась Сима Васильевна, и уже собралась уходить, но тут я отмерла и смогла ответить:

– Сима Васильевна! Не надо письмо на работу. У меня кроме рабочих неприятностей, я имею в виду пожар в конторе, еще и дома ужас что произошло. – Я в двух словах поведала о том, как квартирантка разрушила мою квартиру. Сима Васильевна выслушала, посочувствовала, но профессиональный огонек в глазах не исчез. И тогда я пошла с последнего козыря:

– Сима Васильевна, давайте исправим ситуацию другим образом. Давайте я прочитаю лекцию отдыхающим?

– Хм… интересно, интересно, – удивилась Сима Васильевна. – Вы можете делать доклады? И на какую же тему, позвольте спросить?

– Да, я умею и люблю делать доклады, – нескромно ответила я. – Можете у Ивана Аркадьевича спросить, я пару дней назад выступала на открытом заседании перед комиссией из Москвы. Меня хвалили даже. А тема моего доклада будет очень актуальная – ЗОЖ. То есть здоровый образ жизни советского труженика.

– Хм, любопытно, – кивнула Сима Васильевна и, ободренная успехом, я продолжила. – Я не просто расскажу, как вести здоровый образ жизни, я расскажу, чем здоровый образ жизни советских людей отличается от нездоровых привычек капиталистов. Обещаю, всем понравится.

– Но милочка, – нахмурилась Сима Васильевна, – чтобы делать подобные заявления и доклады, нужно иметь необходимую квалификацию, как минимум. У вас же, насколько мне известно, только училище в анамнезе.

– Я являюсь членом ВООП! – категорически произнесла я. – Могу показать удостоверение. Так что все законно.

– Отлично! – всплеснула руками Сима Васильевна. – Покажите Леночке удостоверение ВООпа и можете готовиться к лекции. Когда вы сможете? Вы же у нас до конца недели, боюсь, вряд ли вы успеете.

– Сима Васильевна, – улыбнулась я, радуясь не столько тому, что проблема с письмом руководству снята, сколько тому, что Лена принялась избавлять меня от одеяльно-грязевых пут и я вышла на свободу. – давайте на завтра? Просто сегодня уже лекция закончилась. Материалы у меня есть, я готова поделиться своими знаниями с товарищами.

– А посмотреть материалы можно? – неловко спросила Сима Васильевна.

– К сожалению, вся информация у меня в голове, – ответила я. – Но вы приходите на лекцию и сами все послушайте. Если что-то не так – вы всегда можете прервать меня. Но вдруг вам понравится. И может быть, это будет начало новой традиции – чтобы отдыхающие рабочие тоже читали лекции товарищам. Владимир Ильич Ленин говорил, что и кухарка может управлять страной. Так неужели же советский рабочий хуже кухарки?

Сима Васильевна ушла от меня просветленная и задумчивая. А я порадовалась, что про душ Виши сказать Лене она забыла.

Когда я вышла из грязелечебного отделения и дошла до кабинета с кислородными коктейлями, там сидел грустный человек – дядя Вася, вроде он у нас в локомотивном цехе работал наладчиком, но точно не помню. Я поздоровалась.

– Вот, – с тяжким вздохом сказал дядя Вася, – Ленка совсем меня замучила. Пока вену нашла, три раза колола, и все мимо.

В подтверждение он показал темно-синий сгиб тыльной стороны локтя.

– А что у вас произошло, что вас так кололи? – участливо спросила я, давая возможность человеку выговориться о наболевшем.

– Да ничего не произошло, – пожал плечами дядя Вася. – Я здоров как бык. Но префиктические капельницы какие-то.

– Может профилактические? – уточнила я.

– Может и так, – согласился дядя Вася. – Тебе, кстати, тоже с завтрашнего дня назначено. Я сам слышал, как Сима Васильевна Ленке сказала.

Мамочки! В общем, пора отсюда валить.

Я уже укладывалась в кровать, когда в дверь тихо постучали.

Набросив больничный халат, я открыла дверь. На пороге стояла Лена. У меня сердце забилось со скоростью отбойного молотка – неужто на ночь делать укол будет? Мало ли что Сима Васильевна еще придумала для профилактики. Но нет, Лена протянула мне небольшой листочек:

– Вы были на работе, а почтальонша принесла, я вместо вас расписалась. Вот, возьмите.

На ладонь мне упала телеграмма. Я вчиталась в криво наклеенные слова, всего пару слов, но меня аж ток прошиб, как на физиотерапии:

"Ждем субботу садить картошку тчк мама".

Ой, мамочки! О том, что Лидочка не сирота я как-то совсем позабыла. И теперь передо мной встало сразу несколько проблем:

– где именно живут родители Лидочки?

– как их зовут?

– как перед ними не спалиться?

– как правильно «садить» картошку?

– где взять время? (на субботу я запланировала делать капитально ремонт в квартире).

– можно ли проигнорировать телеграмму и не ехать в деревню?

Вот это да!

Глава 12

Ночью прошла первая гроза, и теперь солнечные зайчики прыгали по лужам, рассыпались хрустальными бликами в дождевых каплях на земле и деревьях. После такого ливня, быстрого и теплого, зелень яростно поперла вверх, словно и до растений дошла советская мода на соцсоревнования. Безоговорочным победителем в этой гонке оказались плодовые деревья, прямо на глазах расцветающие кружевной белокипенной пеной. Еще одним ударником растительного соцсоревнования стали клумбы с тюльпанами и нарциссами, а вся лужайка у профилактория зажглась желтыми одуванчиками и сахарный аромат цветочного меда смешивался с чопорным запахом хлорофилла мокрой травы.

Не знаю, то ли это радостное весеннее утро передало свой задор мне, то ли я устала переживать, но настроение было теплым, приподнято-радостным. Сегодня я надела белую рубашку Горшкова под серый сарафан, который присоветовала Вероничка Рудольфовна. Чуть подкрасив глаза и нанеся блеск на губы, я взъерошила отросший ёжик волос и, довольная собой, отправилась в депо "Монорельс", влившись в людской рабочий поток.

В закутке кабинета уже пили чай Жердий и Фуфлыгина, поливала вазоны из розовой пластмассовой лейки Максимова. Когда я вошла, все разговоры моментально смолкли.

– Доброе утро! – поздоровалась я.

Мне не ответили, лишь Максимова то ли поперхнулась, то ли пробормотала "здрасти".

В звенящей тишине я дошла до своего рабочего места и мое радостное настроение сдулось как воздушный шарик ослика Иа: все бумаги на столе были залиты водой, чернила поплыли и теперь разобрать слова на некоторых листах стало совершенно невозможно.

– Что это? – только и смогла выдавить я.

Традиционно, ответом меня не удостоили.

– Товарищи, я спрашиваю, что это такое? – уже громче повторила я. – У меня на столе все документы залиты водой.

– Где? – невинным голосом вяло поинтересовалась Фуфлыгина и потянулась к банке с вареньем. – Галя, а у нас что, вишневое опять закончилось?

– У меня. На столе. – отчеканила я.

– Ах, это? – отмахнулась она, намазывая вареньем кусок булки. – Дуся цветочки поливала, может случайно где брызнулось.

– В смысле случайно брызнулось? – аж обалдела я. – Все документы испорчены. Это как понимать?

– А что вы так кричите? – Жердий изволила повернуть ко мне голову и наставительно заметила, одновременно жуя пирожок с повидлом, – не нужно разбрасывать служебные документы где попало, не будет потом проблем.

Максимова вообще промолчала, продолжая методично поливать вазоны.

– Что значит где попало?! – взорвалась я. – Бумаги лежали на моем рабочем столе. Их залили водой. Это следует понимать, как умышленное вредительство?

– Что за крики с утречка? – входная дверь распахнулась и появилась сияющая Лактюшкина. – Здравствуйте девоньки.

Девоньки принялись наперебой сюсюкать:

– Доброе утречко, Феодосия Васильевна, – лучезарно пропела Фуфлыгина.

– Здравствуйте, здравствуйте, – расцвела улыбкой Жердий. – Вам чайку налить? Мне вчера чабрец с села передали, такой прям душистый. И пирожки с повидлом есть, еще теплые.

И даже Максимова присоединилась к общему хору и вполне членораздельно поздоровалась.

– А я иду такая по коридору, вдруг слышу шум, и думаю, что тут стряслось? – весело сказала Лактюшкина и пошутила, – землетрясение или цунами?

Все с готовностью захихикали.

– Да Горшкова опять склоки устраивает, – пожаловалась Жердий и шумно отхлебнула из чашки. – Дуська цветы поливала, водой брызнуло, так мы теперь вынуждены с самого утра недовольства слушать.

– Лидия Степановна, – ледяным тоном обратилась ко мне Лактюшкина, вешая плащ в шкаф. – Вам следует уяснить, у нас сложился хороший дружный коллектив и нам не нужно здесь устраивать регулярные скандалы.

– Феодосия Васильевна, – чуть не скрипнула зубами я, – все мои документы на столе умышлено залиты водой. Информация уничтожена. Но мой вопрос коллеги отмахнулись. Я сейчас вызываю комиссию и будем составлять акт.

– Какой еще акт? – чуть не подавилась пирожком Жердий, и даже отставила чашку, а Максимова шумно всхлипнула.

– Подожди, Галя, – остановила ее Лактюшкина, – Никто никакого акта составлять не будет. Просто потому, что я не позволю.

– В смысле "не позволю"? – меня аж затрясло от такой явной наглости, – то есть коллеги нагадили, а вы собираетесь покрывать все это? Так вас понимать, Феодосия Васильевна?

– Что значит "нагадили"?! – взвизгнула Жердий, – выбирайте выражения, Горшкова!

– Галя, подожди, я сказала, – рыкнула Лактюшкина, – Лидия Степановна, вся вина здесь только ваша. На этом столе у нас всегда обрызгивают вазоны, много лет подряд, поэтому незачем было оставлять документы. Сами разбрасываете, а потом крайних ищете. Откуда Дуся может знать, что вы там разложили? Важные документы хранятся в сейфе.

– А сказать мне, что мой стол у вас используется для полива вазонов было нельзя? – у меня не было слов.

– А вы не спрашивали, – пожала плечами Лактюшкина и повернулась к Жердий. – С чабрецом чай я люблю, Галя. А вишневое варенье еще осталось?

Коллеги принялись пить чай, весело обсуждая что-то, а я осталась как дура стоять над залитым столом, понимая, что этот раунд я проиграла. И лишь злорадный взгляд Максимовой подтвердил, что это только начало.

Примерно минут через двадцать появилась Базелюк. Потная, с одышкой:

– А я только с рынка. Такое сало отхватила! – прямо с порога принялась хвастать она, зайдя в закуток, где все уже допивали чай, – вот взяла вам попробовать.

Она развернула газету и все пространство моментально окутало облако удушающе-чесночного духа.

– Ой, отрежь и мне кусочек, – захлопала в ладоши Жердий.

– Копченое? – упавшим голосом поинтересовалась Лактюшкина, – хочу! Но мне с моим желчным нельзя.

– Да нет, маринованное. Я у одной женщины всегда беру, – пояснила Базелюк. – Вам с прорезью или с другой стороны резать?

– А мне режь побольше, – заявила Фуфлыгина, – очень уж я такое сало люблю.

– Дусь, иди сало пробовать, – позвала она Максимову, которая участия в чаепитии не принимала и в это время сидела за столом и что-то читала.

Максимова, не отрываясь от чтения, что-то вякнула, очевидно это был отрицательный ответ.

– А что это ты там так внимательно читаешь? – заинтересовалась Жердий, выглянув из закутка и обдав меня чесночным запахом изо рта.

– Сонник, – буркнула Максимова.

– Ой, а глянь, что значит, если мертвые утки снятся? – сразу включилась Фуфлыгина. – Снится мне, что иду я такая по полю, и тут из-под ног одна утка вылетела, другая. Я поворачиваю в сторону, и наступила на третью. Смотрю, а она совсем мертвая лежит и из клюва язык такой вывалился.

– Утка летящая – к добру, – прочитала Максимова, – а если плавающая – к переменам. О мертвых утках здесь не написано.

– А моя бабушка всегда говорила, что мертвая птица – к улучшению в жизни, – авторитетно сообщила Жердий. – Дуся, а глянь, что если приснилась красивая такая поляна, ужас прям, какая красивая, в цветах вся. И на ней кони пасутся. И еще там хоронили кого-то…

Ответить Максимовой помешало явление Репетун. Она появилась, благоухая какими-то сладко-приторными духами. В лучах утреннего солнца ее лицо было похоже на печеное яблоко.

– Девочки, мне помаду "Дзинтарс" передали. Будете смотреть? – Она вывалила несколько тюбиков белого и коричневого цвета с золотыми буквами, на стол. – Перламутровая. Есть три оттенка. Просят недорого. А на следующей неделе обещали тени.

"Девочки" моментально бросили пить чай и принялись рассматривать помады, чесночный дух казалось, пропитал уже всю комнату, перемешался с приторной липкостью духов Репетун, и вонь получилась такая, что я задыхалась. Не выдержав, я открыла форточку, чуть проветрить.

– Лидия Степановна, закройте окно, – потребовала Жердий.

– Я хочу проветрить, дышать нечем, – ответила я.

– Вы что – хотите, чтобы мы все заболели? – возмутилась Базелюк.

– Я не переношу сквозняки! – поддакнула Фуфлыгина, подошла к окну и захлопнула его со стуком.

Блин, я даже не знаю, как на все это реагировать.

Еле-еле дотерпев до обеда, я с облегчением вышла на свежий весенний воздух. После вонищи в кабинете, аппетит совсем пропал, и я решила сбегать на квартиру, глянуть, что там мои нанятые уборщицы уже сделали.

Квартира порадовала: сияла чистотой и свежестью, мусор был выметен, стены ободраны от остатков обоев и зеленки, щели замазаны, а потолки побелены. Даже куски побитой сантехники они вынесли на мусорку, хоть я и не просила.

Женщин, что делали ремонт у меня, было трое, они работали уборщицами цехов и подрабатывали мелким ремонтом квартир. У нас в городе промышленных объектов было достаточно, и конкуренция среди таких вот рабочих бригад была огромная. Поэтому на мою просьбу с ремонтом, они откликнулись с радостью. У одной из женщин муж был электрик и вопрос с проводкой мы уладили быстро.

Теперь осталось поклеить обои (их сперва нужно было купить), поменять паркет и решить вопрос с окнами и сантехникой. Вроде спектр работ большой, но обои вызвались поклеить те же работницы, осталось найти их. В магазинах выбор был небольшой и расцветочки не впечатляли. Нужно будет сходить к Алевтине Никитичне, вдруг что подскажет.

Я уже совсем было собралась уходить, скоро обеденный перерыв закончится, как одна из работающих у меня женщин, тетя Варя, вышла из большой комнаты, где добеливали потолок, держа в руке раздувшуюся сетку-авоську:

– Лида, глянь, – протягивает мне, – игрушки вот остались, мы не стали выбрасывать.

В авоську было напихано всякая всячина: какие-то свертки в сероватой оберточной бумаге, растрепанные книжки с картинками, размалёванный фломастерами мячик, новогодняя маска снегурочки, а сверху выглядывала плюшевая мордочка истрепанного и почему-то зеленого зайца с единственным рваным ухом.

"Светкины игрушки. Ольга даже забирать не стала", – подумала я, а вслух сказала:

– Оставьте их здесь. И спасибо, что не выбросили.

На работу я бежала уже в менее лучезарном настроении. Ни солнышко не радовало, ни расцветающая на глазах улица, ни тот факт, что ремонт квартиры хоть и помалу, но движется. У разрисованной пингвинами с эскимо тележки, очереди почти не было. Я не пообедала, поэтому быстро отстояв небольшую очередь, получила заветный вафельный стаканчик со сливочным мороженым. Слизнув немного сладкого холода, аж замерла от восторга и наслаждения. Вкус детства! В моем времени такое уже не делают. За последние годы я перепробовала разные сорта, даже очень дорогие, в шикарных европейских ресторанах, но, может, именно ради этого бесхитростного, льдисто-молочного вкуса сюда и стоило вернуться?

Не выдержав, я вернулась и купила еще один стаканчик. Да! Вот такая я обжора!

Настроение чуть повысилось, и я вошла в контору депо "Монорельс", улыбаясь. Внутренне собравшись, я приготовилась к очередному раунду со стороны "милого" бабского коллектива.

Но не случилось: была перехвачена Гиржевой и отправлена давать объявления в газету. Честно говоря, это была ее работа, но ей тащиться было лень, особенно на такой высоты каблуках, а мне как раз нужен был повод, чтобы заглянуть в пару мест по своим делам.

Перво-наперво, я заскочила на почту и отбила телеграмму такого содержания:

Приехать не смогу тчк лечусь тчк целую тчк Лида

Ну а что! Я же не наврала: в профилактории я прохожу лечение. Оздоровительное, но ведь лечение! Это кто угодно подтвердит. А приехать – не смогу. Во-первых, у меня ремонт, и это нужно делать быстро и срочно. Во-вторых, лидочкины родители лично мне – чужие люди. Судя по тому, в какой истории оказалась Лида – советами ее особо не поддерживают. Кроме того, двум пожилым людям картошки нужно не так уж и много, сами могут справиться. А если вызывают Лиду в качестве рабсилы – однозначно или на продажу, или еще кому-то. Судя по материальному положению Лидочки – от родителей ей копейка явно не перепадает. Так зачем я буду тратить время и силы? Не вижу смысла. Да, может быть, потом, как-нибудь позже (когда отойду от стресса с попаданием в другой мир и привыкну), эти люди станут для меня родными. Но и решать буду именно тогда. А пока так…

Обратный адрес был на моей телеграмме, сверху, то есть только название района и деревни, улицы не было, но в селе и не надо – там и так все друг друга знают (если моя память мне не изменяет).

Довольная, что отмазалась (хоть и временно, но тем не менее), второй забег я решила совершить после выполнения задания Гиржевой. Если успею. До типографии было далековато, пришлось подъехать три остановки на автобусе. Зато хоть эту часть города рассмотрела.

Само здание типографии, как и профилакторий, находилось в дебрях средь неухоженных елей и старых тополей. Очевидно, для того, чтобы деревья заглушали стук из печатного цеха и лязг из брошюровочно-переплетного. Вход был открыт из хозяйственного двора, где как раз выкатили три гигантские катушки. Над входом в здание висел транспарант:

Газета – не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор. В.И. Ленин

Сама же газета "Вперед!", судя по более авантажной отделке панелей и наборному паркету темного дуба, находилась в правом крыле. Туда я и повернула. Поплутав по коридорам, я внезапно вынырнула в большой и светлый холл, щедро заставленный чахлыми фикусами. Покрутив головой, я поискала, у кого бы уточнить нужный мне кабинет. Но сотрудники газеты столь стремительно порхали, словно вместе с темно-синими нарукавниками им всем заодно выдали еще и крылатые сандалии Гермеса, поэтому выловить хоть кого-нибудь не представлялось возможности. Вдобавок все они возбужденно тараторили, с жаром что-то выкрикивали, взволнованно хохотали, яростно ругались, причем всё это громко, шумно и одновременно. Через полминуты я думала, что мой бедный мозг взорвется.

Растерянная, я уже хотела идти искать вахтера, когда вдруг мелькнуло знакомое лицо. Плотный импозантный человек, в хорошо сидящем, явно импортном, костюме неспешно шел по коридору. Вокруг него суетились, вились какие-то нервные, дерганные человечки, поминутно кто-то подбегал, подсовывал лист или даже папку. Важный человек на ходу подписывал, не прерывая разговор с длинным нескладным человеком с нервно дергающимся кадыком в синем вельветовом пиджаке.

Поравнявшись со мной, важный человек чуть повернул голову, блеснула дорогая оправа, и я вдруг узнала своего нового соседа и старшего по подъезду на улице Ворошилова.

– Иван Тимофеевич! – обрадованно воскликнула я.

Человек повернул голову и узнал меня:

– Лидия Степановна! – взмахом руки он остановил поток сознания длинного и улыбнулся мне, – Какими судьбами?

– Да вот… – я кратко рассказала, что привело меня сюда.

– Вадим Станиславович, найдите Нинель, пожалуйста, – велел он и добавил, – пусть сделает объявления. В этот номер!

– Но набор уже сверстан… – промямлил длинный и укоризненно зыркнул на меня.

– Ничего страшного, четвертая страница. Там вполне можно на одну колонку ужать статью про вести с полей колхоза "Октябрь", – отмахнулся мой сосед, – И пусть зайдет занесет квитанции. А мы с Лидией Степановной пока побудем у меня.

Он улыбнулся мне:

– Прошу, Лидия Степановна!

Я очутилась в огромном кабинете, обставленном в псевдоколониальном стиле. Судя по обстановке, хозяин явно любил всё эдакое, да чтобы "ого-го и ух!". Во всяком случае и чучело медведя, огромные матрешки и шкура росомахи на стене явно свидетельствовали не об аскетизме.

– Антураж! – отмахнулся Иван Тимофеевич, увидев мой интерес. – Делегации принимаем, в том числе иностранные, этнография и все такое…

Я вежливо покивала.

– Рассказывайте! – велел Иван Тимофеевич, усаживаясь в мягкое кресло и предложив мне присесть на другое, у чайного столика. – Чай? Кофе? У меня есть прекрасный бразильский кофе. Один коллега привез. Недавно только вернулся. Ездил в бассейн реки Арагуая писать репортажи о партизанской войне против военного режима.

– Здорово! – заинтересовалась я.

– Да! – воодушевленно подхватил Иван Тимофеевич, – такой материал интересный, целый цикл статей будет.

– Вот бы организовать встречу такого человека с нашими работниками, – моментально закинула удочку я. – На общественных началах, естественно…

– Вы же в депо "Монорельс" работаете? – уточнил Иван Тимофеевич и призадумался.

– Да, именно так, – кивнула я, – подумайте, Иван Тимофеевич. Как всем было бы хорошо: вам, что состоится встреча вашего журналиста такого уровня с народом, очное просвещение рабочих масс, а нам – повышение политграмотности среди рабочих, плюс тесное взаимодействие работников культуры и производства.

"А мне – лишние баллы в глазах руководства за организацию такой встречи", – подумала я.

– Мы подумаем, подумаем, – кивнул Иван Тимофеевич, но судя по загоревшимся глазам, моя идейка легла на плодородную почву. – Я вам потом сообщу. Вы, кстати, когда уже к нам переезжаете?

– Через пару дней, если ничего не помешает, – пожала плечами я. – Ремонт потихоньку делаю, надеюсь, успею хоть что-то. Кстати, шум вам и соседям не мешает?

– Да нет же, все тихо и аккуратно, – заверил меня сосед. – Все бы так себя вели.

Мы еще немного поболтали, но пришла Нинель с моими квитанциями (кстати, уверенная дама довольно элегантного возраста), и я отбыла, горячо поблагодарив гостеприимного соседа за заботу.

Так как в газете я "отстрелялась" довольно быстро, то время у меня еще оставалось и для своих дел. Талоны, что любезно выдал мне Лев Юрьевич для приобретения обоев оказались универсальными, то есть на определенную сумму в спецмагазине.

Вот туда я и направилась.

Спецмагазина, как такового не было. Точнее он был, но совершенно не таким, как я себе его представляла. Сперва я вошла в обычный магазин, затем меня провели в подвальное помещение, а точнее катакомбы, мы шли по длинному-длинному коридору и, наконец, попали в огромный не то склад, не то бункер. Чего там только не было!

Целые штабеля ящиков с дефицитными товарами. У меня от такого разнообразия глаза разбежались. Поэтому я не устояла и совершенно бездумно и непоследовательно потратила все выданные милейшим Львом Юрьевичем талоны на дефицит.

В результате у меня появился флакон французских духов "Черная магия" (увы, но других не было), польская небесно-голубая куртка-ветровка, джинсы и югославские полукроссовки. Про обои я даже думать забыла. Решила, что куплю самые простые (если повезет – однотонные) в обычном магазине, этим и ограничусь.

Также удалось приобрести (уже не за талоны, а за деньги, но продали) четыре банки краски, корабельной. Три – белого цвета, и одна – персикового. Если смешать – получится нежно-нюдовый тон. Если не получится найти нейтральные обои – покрашу стены краской.

Краску я успела отнести на Ворошилова и довольная-предовольная, вернулась на работу перед самым гудком, отчиталась Гиржевой, что объявления будут в этом прям номере, чем ввергла ее в немалое изумление. Заскочила в кабинет под рев гудка, схватила сумочку и отправилась в профилакторий.

Сегодня я должна прочитать там лекцию.

И название моей лекции будет такое – "Как дожить до девяносто шести лет".

Глава 13

Дни завертелись жгучим вихрем больших и мелких событий.

Я еле-еле успевала: и ремонт в квартире, и регулярные стычки на работе на фоне все увеличивающейся нагрузки, и постоянные переговоры с рабочими, поиск материалов. Кто бы мог подумать, насколько тяжело сделать ремонт одинокой женщине в эти времена.

Лев Юрьевич не обманул и краснодеревщика дал.

И вот, ранним тихим утром, когда я еще до работы, забежала в квартиру на Ворошилова глянуть, что еще не доделали нанятые уборщицы, как в дверь позвонили. На пороге стоял пожилой хмурый мужичок-боровичок с кустистыми бровями, в старенькой кепке. Его синий, видавший виды, но чистенький, комбинезон был весь в мелких аккуратных заплатках. Звали его Фадей Михалыч. И был он мастером, столяром-краснодеревщиком.

Пройдя по квартире с видом Наполеона, мастер попыхтел, покряхтел, поворчал и нахмурился:

– Чой-то паркет так покорёжили? – Михалыч брезгливо ковырнул кусок скукоженной паркетины в маленькой комнате, достал из одного из многочисленных карманов комбинезона складной метр и замерял высоту образовавшейся дырки, – Ай ты, сатана какая, вот рукожопые-то, тюти. Но стяжка хоть осталась крепкая, и то славно.

Михалыч поковырял еще в нескольких местах, сердито пнул большой кусок спрессованного бруса, и переместился в угол комнаты, где повторил весь ритуал сначала: пнул, поворчал, замерил, поворчал. Затем – на середину комнаты, затем – в другой угол.

Мастер метался по разрушенной комнате, как сердитый шмель на клумбе, а я покорно следовала за ним и с замиранием сердца внимала его священнодействиям.

– Твою ж мать! – сердито почесал затылок Михалыч над паркетом, когда мы переместились в большую комнату, зачем-то попрыгал, прислушался и вынес вердикт, – ай, ладно, на лаги посадим и дюбелями счалим. Да.

Я выдохнула. Не знаю, что имел в виду Михалыч, у нас "лаги" – это "помехи", но ему видней. Уверенность мастера постепенно передалась и мне. Я повеселела. Значит, не все так безнадежно, раз "лаги на дюбеля".

– Лёха! – кликнул Михалыч напарника, – ладь тут.

Лёха оказался высоким,похожим на циркуль, парнем, явно только приехавшим из деревни и приходившимся каким-то очень отдаленным родственником Михалычу. Он постоянно краснел, стеснялся и мямлил, но указания мастера выполнял быстро и старательно.

– Фадей Михайлович, скажите, а сколько времени нужно, чтобы сделать все это? – осторожно спросила я и посторонилась: пока мы с Михалычем осматривали остальное пространство в квартире, Лёха уже выковырял часть испорченных паркетин загнутым буквой Г ломиком в одной из комнат, и сейчас тащил всё это добро на мусорку.

– Наскоряк здесь не выйдет, шибко порушили все, но тянуть мы не будем, – дипломатично ответил Михалыч и вздохнул.

– А за неделю хоть вы сможете закончить? – продолжала допрос я.

– Если петух не поет, значит это курица! – авторитетно гоготнул Михалыч, и я так и не поняла, что он имел в виду, но переспрашивать мастера больше не решилась.

А мастером, между прочим, Михалыч оказался замечательным, "золотые руки". Но при этом ужасным ретроградом: на все мои новации он демонстративно закатывал глаза, неодобрительно крякал и яростно пытался доказать, что все плохо и ничего не получится. Я вела с ним затяжные кровопролитные войны, которые больше всего напоминали пелопонесские битвы между демократическими Афинами и суровой олигархической Спартой. Михалыч стоял насмерть, жестко подавляя любые признаки малейшего моего инакомыслия своим авторитетом, а то и крепким словцом. Но я уперлась, последовательно и занудно отстаивая каждый сантиметр изменений ширины полок или высоты стеллажей. Плюс ореол авторитета Льва Юрьевича за моей спиной частенько помогал преодолевать невыносимый скепсис Михалыча, хоть и со скрипом.

Так как в мастерской Михалыча трудилось несколько столяров, то в результате уже скоро моя квартира засияла новым, красиво выложенным свежим паркетом, появились покрытые кирпично-красной морилкой огромные стеллажи (я хотела чуть позже взять картонные коробки, обтянуть их одинаковой однотонной тканью и выставить на стеллажах; так удобно хранить все, выглядит довольно стильно и нет захламления), на подходе были гигантский шкаф-купе, кухонные навесные шкафчики и даже стол и табуретки на кухню. Причем удалось убедить Михалыча сделать четко по моим эскизам, без всех этих модных бомбошек, шпилей-башенок, барельефных вставок и загогулин в стиле ампир. Терпеть не могу вышеозначенные сборщики пыли в обычных квартирах, где хозяева весь день на работе и ежедневно бороться с пылью им некогда.

В прошлой жизни у меня была одна знакомая, страшная любительница всевозможных пуфиков, козеток, ажурных этажерочек, бамбуковых столиков и китайских бумажных ширмочек. Так к ней в гости нельзя было зайти без риска сломать ногу или выколоть глаз, наткнувшись на что-то из этого хлама. А однажды наша общая подруга Милка таки свалилась с какой-то то ли банкетки, то ли венской скамеечки, и пришлось везти ее к травматологу (сидела себе спокойно и вдруг сидение схлопнулось, и она рухнула вместе с ним на пол, еще и кофе облилась, прям на новенький костюмчик Gucci). Причем хозяйка квартиры страшно обиделась за сломанное старье, так как оказалось – антикварная вещь.

Обои, кстати, я отхватила в небольшом пригородном магазине, они там давно завалялись, из-за блеклой почти однотонной расцветки их никто не брал, я же с удовольствием такие купила. Они были невнятно-молочного цвета с невыразительной кофейной тонкой полоской. Зато без "анютиных глазок" и узбекских ромбов, так что в принципе, отлично сойдет.

Также удалось взять два мягких кресла и диван (Лев Юрьевич позвонил и вуаля!). Форма была неплохая, но расцветка "вырвиглаз", пестрая до ужаса, впрочем, вполне характерная для обивки мебели советского производства. Но я не расстроилась. В магазинах ткани были, хоть немного, однотонные в том числе. И я купила большущий отрез плотной ткани цвета кремовой пудры (видимо поэтому ее никто не брал), найду обивщика, пусть перетянет.

С окнами было хуже, но тут по-соседски со стеклами помог Иван Тимофеевич (видимо, он тоже мечтал, чтобы мой ремонт побыстрее закончился).

А под конец ремонта пришли сантехники от Льва Юрьевича и установили унитаз, умывальник и ванну. Не импортное, но и не самого худшего качества.

Осталось дождаться газовую плиту, купить кровать и можно начинать жить. К сожалению, с плиткой на кухню, ванную и туалет не получилось, но я покрасила стены корабельной краской светло-нюдового цвета, вышло бюджетно и довольно миленько. Пусть пока будет так, когда-нибудь разживусь хорошей плиткой – переделаю.

А еще в этой квартире была большая кладовка, которую с помощью Михалыча получилось переформатировать во внутренний шкаф.

Вот с кроватью была беда, ассортимент в магазинах меня не впечатлял, металлические кровати с панцирными сетками и бомбошками я категорически отвергала, более современные варианты разбирали, видимо, сразу и по большому блату. Намучившись с поисками, я придумала: договорилась с Михалычем за отдельную плату (дорого, гад, взял), и он мне сделал прекрасную двуспальную кровать из дикой груши по моим эскизам. Матрас решила покупать отдельно, долго искала и в результате договорилась с обивщиком, что он мне сделает вручную. В результате от денег Льва Юрьевича у меня осталась двадцатка, а до зарплаты еще ого-го.

Никаких ковров, этого бича советского быта и свидетельства о достатке хозяина, ни на полу, ни на стенах в моей квартире не предусматривалось. Как и хрустальной посуды на видном месте. Все было минималистично, удобно и функционально. Осталось навести лоск, приобрести пару ярких диванных подушек, шторы и на этом более-менее пока все. С получки я решила прикупить ткань и сдать в ателье, чтобы пошили шторы. Почти все так делали.

За всеми этими хлопотами я почти не реагировала на нападки "милых" сотрудниц, они посчитали это за слабость и наглели все больше и больше. Я пока выжидала и не предпринимала никаких ответных действий. Мое время еще придет и тогда свой ход сделаю уже я.

Ожидаемо моя лекция в профилактории имела успех. И даже большой успех. Утомленные сухим канцеляритом о вреде и профилактике сибирской язвы, краснухи и брюшного тифа, отдыхающие восприняли мой доклад с информацией из двадцать первого века, словно откровение свыше. Даже Сима Васильевна и Леночка сидели, записывали.

В результате, когда я уезжала, мы с ними остались лучшими друзьями. Более того, я посоветовала Симе Васильевне иногда проводить выездные лекции – перед рабочими на производстве, или где-нибудь в колхозе. И на статистику хорошо влияет, и людям просвещение какие-никакое.

И вот, наконец, час икс настал, и я переехала к себе на квартиру!

Кроме двух огромных стеллажей в комнатах и стола с табуретками на кухне, другой мебели еще не привезли, но зато был матрас и одолженная у Вадика электроплитка (идти второй раз к Петрову я струсила). А также кружка и кипятильничек, подаренные мне доброй Алевтиной Никитишной, простыни и полотенце. А главное – не было надоедливых соседей по коммуналке и жухлого лидочкиного супруга.

Красота! Жить вполне можно!

И вот сижу я такая, вся довольная-предовольная на матрасе и пью какао из единственной пока кружки. Настроение как в первый день отпуска, когда начинаешь осознавать, что жизнь удалась, причем очень даже неплохо.

Я размечталась, представила, как постепенно буду устраиваться, какие шторы закажу в ателье и что обязательно нужно приобрести когда-нибудь красивую стеклянную вазу в тон к диванным подушкам и шторам (они должны быть контрастны остальному светло-пастельному пространству квартирной обстановки). Но я никак не могла решить, какой цвет лучше – кроваво-алый, насыщенно-синий или темно-бордовый. А может быть даже ярко-желтый!

Представляя, как будет у меня в квартире, я так глубоко задумалась, что очнулась лишь от длинного настойчивого звонка в дверь. Недоумевая, кто бы это мог быть, я пошла открывать.

На пороге стояли соседи: Иван Тимофеевич, Нора Георгиевна, Вадик, Наталья, все знакомые старушки, из которых я пока знала имя одной, и еще двое – мужчина и женщина, явно семейная пара. Я напряглась, не понимая, что случилось, а Нора Георгиевна легонько пнула Ивана Тимофеевича локтем в бок, и он сказал:

– Лидия Степановна! Вы только заехали, и мы очень рады, что у нас хорошая соседка. Позвольте же выразить надежду, что мы подружимся, как и полагается добрым соседям. А пока позвольте…

Пока я пыталась сообразить, что сейчас происходит и как реагировать, каждый из соседей подходил, дарил мне что-то из вещей, и сердечно, от всей души пожимал руку, а Наталья даже обняла на радостях.

Иван Тимофеевич вручил мне красивый чайный сервиз (!);

Нора Георгиевна подарила шерстяное покрывало темно-шоколадного цвета (ого!);

Вадик дал складной ножик, куда входили ложка, вилка, штопор и пилочка, а еще подарил небольшой, литра на полтора, туристический котелок с крышкой;

Наталья дала алюминиевую кастрюлю на пять литров и две глубокие тарелки с голубым ободком по краю;

старушка по имени Варвара (отчества не знаю пока) подарила чайный гриб в трехлитровой банке, аккуратно накрытой вышитой салфеточкой;

вторая старушка, Клавдия Пантелеймоновна, дала вязанные носки и горшок с гортензией;

третья, Марфа Иннокентьевна – презентовала синий стеклянный графин и красную чашку в белый горошек;

мужчина и женщина, соседи сверху, Павел и Надежда Алёхины, подарили чугунную сковородку и пузатый громко тикающий будильник. За будильник я была особенно рада, теперь на работу точно не просплю.

От предложенного чая соседи вежливо отказались и быстренько разошлись, а вот Нора Георгиевна чуть задержалась и прокомментировала:

– Вы же сейчас только въехали, Лидия Степановна, – улыбнулась она, – зато, вот когда уж обживетесь – мы с удовольствием на новоселье придем, если пригласите.

Оставив меня в задумчивости, она ушла. Я захлопнула дверь и осмотрела подарки: в основном все вещи первой необходимости в хозяйстве. В груди тепло заныло. Вот какие же люди – знают, что соседка только переехала и еще ничего нет, сразу принесли кто что смог. А в наше время каждый сам за себя…

Сегодня в кабинете была я одна. Не знаю уж, по какому заданию и куда ушла вся эта бабская шайка, но никого больше не было, и я капитально блаженствовала. Вытащила чашку, вскипятила чаю и так сидела, с удовольствием прихлебывала ароматный чай и исподтишка читала затертый томик "Граф Монте-Кристо".

Да. Именно так. Я здесь записалась в библиотеку. Во-первых, больше информации в этом мире взять неоткуда, во-вторых, я уже тыщу лет ничего такого простого и незамысловатого не читала, а, в-третьих, тупо захотелось уйти в виртуальный мир, отрешиться от действительности.

И вот сижу я такая, читаю, как скрипнула дверь. Я еле успела накрыть книгу листами бумаги.

– Лида! У нас послезавтра заседание, после работы, – Зоя Смирнова, как обычно, излучала чрезмерный энтузиазм. – Приходи в обязательном порядке.

– А о чем заседать будем? – вяло поинтересовалась я.

– Как это о чем? – тряхнула челкой Зоя, – Уже начинается посевная, нужно приготовиться.

Вот засада! О брюшном тифе и сибирской язве я уже все знаю, осталось только севообороты изучить и будет мне полное и безоговорочное счастье.

Прошло еще пару дней и Михалыч с Лёхой в сопровождении двух балагуристых парней-грузчиков, привезли всю мою мебель и расставили ее согласно моим пожеланиям. Грузчики, оглядываясь, пока Михалыч не видит, оживленно приняли бутылку портвейна в виде премиальных и отбыли восвояси.

Я же не могла нарадоваться, что, наконец, пристроилась, причем вполне даже неплохо, с хоть и минимальным, но комфортом.

В связи со всеми этими метаниями, я практически все время не успевала пообедать, плюс диетическая еда из профилактория, плюс постоянный стресс от общения с коллегами по кабинету. В результате фигура Лидочки если и была еще далека до совершенства двадцать первого века, то к эталону двадцатого начала приближаться.

Неожиданно появился Иван Аркадьевич. Его долго не было, с того времени, как случился пожар, он уехал. Одни говорили – в Москву вызвали, другие утверждали, что в отпуск. Но это было не точно.

Я как раз сидела за столом и, морщась от духоты и спертого воздуха, расписывала баланс, как вдруг заглянула Аллочка и сообщила, что меня ожидает Иван Аркадьевич, и немедленно.

Увязая в сгустившемся от жгучего интереса конторских баб, воздухе, я прошла за Аллочкой в полуподвальчик.

Иван Аркадьевич был на месте, сосредоточенно что-то писал. Все как обычно. Лишь новая тоненькая морщинка между бровей свидетельствовала о том, что не все так прекрасно, как кажется.

– Лидия Степановна, приветствую, – позволил обозначит легкую улыбку он. – У вас все хорошо? Как устроились? С квартирой решился вопрос?

Видно было, что вопросы он задает без интереса, а внутри его гложет какое-то беспокойство.

– На все вопросы – "да". Спасибо, Иван Аркадьевич, – улыбнувшись, кивнула я. – У вас что-то случилось? Чем я могу помочь?

– Так заметно? – слегка нахмурился он.

– Мне – да, – не стала лукавить я.

– Да, честно говоря, есть одна проблемка, – тяжко вздохнул Иван Аркадьевич.

– Слушаю, – чуть напряглась я.

– Опять едет очередная комиссия, – скрипнул зубами Иван Аркадьевич, – Нужно срочно пару новых рацпредложений… даже не знаю…

– Срок? – уточнила я.

– Две недели, – нахмурился Иван Аркадьевич и виновато посмотрел на меня.

– Не вопрос, – обнадежила я, – есть у меня идеи, и не одна. Давайте я хорошо обдумаю и расскажу… дня через три-четыре?

– Я на вас надеюсь, – пристально взглянул на меня Иван Аркадьевич. – Буду ждать.

Тем временем я зажила, как маленькая буржуйская хозяйка просторной двухкомнатной квартиры. В первую же свободную от бесконечных ремонтов в субботу я решила сделать себе полноценный настоящий выходной (первый с момента моего попадания сюда) и вволю отоспаться.

Вдруг в дверь позвонили.

Я глянула на будильник – 9.30 утра. Кого принесло в такую рань в выходной?! Обуреваемая нехорошими предчувствиями, я накинула старый лидочкин халат и пошла открывать дверь.

На пороге стояла рыхлая крупная женщина с большой сумкой, рядом с нею – щуплый, похожий на гнома, мужик в мятых брюках и с двумя огромными чемоданами, а также мальчишка, примерно старшего школьного возраста.

– Лидка! – воскликнула женщина, сверкнув металлическим зубом в улыбке и полезла обниматься, – Сколько лет, сколько зим!

– Принимай гостей, племяха, – крякнул мужик и подвинув остолбеневшую меня, вошел в квартиру вместе с чемоданами.

– А мы тут решили в отпуск съездить, путевку дали в санаторий, а билеты только на завтра на пять утра. Так мы у тебя поживем пока, город посмотрим, – щебетала женщина и рявкнула сыну. – Ростик, паразит, разуйся сперва, куда поперся в грязных ботинках! Нам тут жить!

– Эммм… – промямлила я, ошалев от напора.

Первым порывом было выгнать незваных гостей к черту. Но я всегда старалась не давать волю эмоциям. Если хорошо подумать, то это какие-то родственники Лидочки. Ну, побудут они у меня немного, зато, может, хоть что-то о Лидочке узнаю. Пора закрасить белые пятна в биографии Лиды.

– Так, а хорошо ты тут устроилась, – прошлась по комнатам женщина, внимательно заглядывая во все углы. – Толик, смотри какой хороший шкаф, нам такой тоже нужен, я тебе давно уже говорю.

Она открыла шкаф и внимательно осмотрела немногочисленное содержимое.

Мужичок следовал за женщиной, ощупывая и ковыряя все. Глаза его возбужденно блестели:

– Зина, ты глянь, а краска-то корабельная! – воскликнул он. – Лидка, ты где такую краску урвала?

Я что-то нечленораздельное промычала, но мужичок уже меня не слушал, переключившись на стеллажи:

– Зинка, смотри, я тебе говорил, что брус нужен на семь.

– Ой, какая кровать, гляди!

– А ванна и унитаз новые!

– Вот ты, Лидка, жируешь! – раздавались возгласы то мужика, то женщины.

Побегав по квартире, Зинка всплеснула руками:

– Так, хватит охи-ахи. Ты, Лидка, кормить нас сегодня собираешься или как? Мы утром только молока попили, а позавтракать не успели.

Вздохнув, я поплелась на кухню готовить завтрак.

– Я яичницу по утрам не ем, – заявила Зинка, категорически отодвигая тарелку. – Мне что посущественнее надо. Да и дяде Толе нужно мясо.

– Есть котлеты, – осторожно сказала я.

– О! Котлеты! Котлеты я уважаю, – заявил дядя Толя. – Мечи на стол, Лидка. Слушай, а горчица есть?

Горчицы у меня не было.

Пришлось доставать и разогревать котлеты, затем жарить картошку.

– Ну, девчули, такой стол накрыли… – потирая руки вопросительно взглянул на супругу дядя Толя, – может это..?

– Я те дам "это"! – ляпнула подзатыльник тетя Зина, – лишь бы нализаться с утра!

– Ну что, ты, Зинка, – заканючил дядя Толя. – я ж по-маленькой, в гости приехали, первый раз как-никак…

Но Зинка уперлась и не разрешила.

– Слушай, Лидка, – сказала мне тетя Зина, когда дядя Толя пошел на балкон покурить, и мы на кухне остались вдвоем, – а хорошо ты, смотрю устроилась. Шурка, мамка твоя, всегда говорила, что толку с тебя не будет, а когда ты в город после того случая свинтила, так вообще считала, что ты совсем пропащая. Да и обиделась она крепко на тебя, что ты картошку сажать не приехала. А я смотрю, ты ничего так, молодец даже.

Я пожала плечами, продолжая мыть посуду.

– Прическа, правда, не очень у тебя, – не унималась тетка, – надо отращивать, а потом химию сделать. И подкрасься в белый цвет. Красиво же будет. А то ты как подстреленная какая-то. Но ты же всегда не особо была.

Я не ответила, вытирая тарелки и чашки кухонным полотенцем.

– А знаешь, Лидка, пусть Ростик этот год поживет у тебя! – сообщила мне вдруг тетя Зина и тарелка выпала из моих рук и с грохотом разбилась.

Жалко было до слез. Эту тарелку мне соседка Наталья только-только подарила.

– Ну а что, ты одна в двухкомнатной квартире, куда тебе столько. – продолжала вещать тетя Зина, – А ему незачем в общаге жить. Он же только поступил в ПТУ, знаю я чем там молодежь в общаге той будет заниматься, сплошные танцы и девки. А у тебя как ни есть – всё под присмотром – польстила она мне.

– Но я не могу… – начала я, но была категорически перебита.

– И тебе веселее будет, – безапелляционно заявила тетя Зина, допила чай и протянула мне грязную чашку. – На, помой. Мы же родственники как-никак, Лида, должны друг другу помогать.

– Отлично, – сказала я и нарисовала улыбку. – Мне как раз помощь нужна, балкон нужно застеклить. Не откажусь. Как раз за до завтра успеете.

– Ой, у Толика так спина болит, – покачала головой тетя Зина. – И еще мы в город хотели сходить. Нужно по магазинам пройтись. Так что ты на обед нас не жди. А вот на ужин голубцы сделай или вареники. Толя любит вареники с картошкой и салом.

Проводив незваных гостей, которым нужно было в пять утра уже быть на железнодорожном вокзале, то есть вставать пришлось в три часа ночи, я решила еще немного покемарить. Затем нужно было сходить за продуктами в магазин, так как гости мало того, что все подъели, так еще тетя Зина беспардонно попросила сделать "бутерброды с собой, а то в поезде долго ехать, что ж мы голодные будем".

Я провалялась примерно до двенадцати часов дня, вяло попила кофе, оделась и побрела в магазин. Продуктовый магазин находился недалеко, в торце соседнего дома, и я затарилась на несколько дней продуктами (денег уже было не особо, поэтому я взяла кусочек "Докторской", грамм сто пятьдесят маргарина, гречки, два брикетика творога и десяток яиц. Хлеб решила не брать, буду продолжать худеть).

Когда я добрела домой, передо мной встал вопрос – сначала сварить суп на завтра или лучше постирать после гостей. Стиральной машинки у меня еще не было, и я оттягивала ручную стирку как могла.

Отдохнуть мне опять не дали. Приехали какая-то еще лидина родственница, назвалась баба Марья. Оказывается, она регулярно ездила на базар продавать молоко и мед, а до автобуса было еще долго. От кого-то она узнала, что у Лидки есть квартира и решила, что теперь каждое воскресенье будет останавливаться у меня до вечера. Бабу Марью я еле выдержала.

Узнаю, какая зараза рассказала всем о моей квартире – убью.

Перед отъездом баба Марья сказала:

– Ты в среду постарайся пораньше домой прийти. Дядя Игнат приедет на медосмотр, у тебя до вечера побудет. Что ж ему, полдня по городу слоняться?

Я вытаращилась, что за дядя Игнат?

– А тетя Валя с дядей Петей приедут в субботу, – продолжила баба Марья, – так ты бы их с автобуса встретила-то. Сумки у них большие, тяжело будет.

В общем, баба Марья уехала, а я сильно начала опасаться, что мой дом уже превратился в проходной двор. И еще насущный вопрос – как отвадить всех этих "родственничков"?

Поэтому в понедельник я пришла на работу хмурая и совершенно не отдохнувшая. Мой бабский коллектив, видимо, прочувствовал мой настрой, поэтому что тетки спокойно пили чай, что-то там между собой чирикали, и ко мне пока не лезли.

А зря. Я бы их ща…!

Я хмуро сидела за столом, печатала очередное штатное (да, машинку мне выдали новую) и мечтала, чтобы меня хоть кто-то зацепил и лучше, если это будет Жердий. И тут меня позвали на проходную: звонила Сима Васильевна.

– Лида, – ее голос был взволнован, – ты была права!

– Что случилось? – спросила я, подавляя зевок.

– Ты говорила о выездных лекциях, помнишь?

– Ну, да… – промямлила я и мое сердце как-то нехорошо сжалось.

– Так вот, сейчас у нас соцобязательства на пропаганду здорового образа жизни и Минздрав требует отчетность по мероприятиям. А у нас показатели по городу самые маленькие. Придется выездной лекторий организовывать. Так вот, Лида, я хотела спросить, ты поедешь с нами? Выручишь? Я напишу письмо Бабанину и тебя отпустят с работы. Это общественная работа, пропаганда, вам тоже такие мероприятия для отчета нужны. Поэтому даже не переживай. Мы планируем сперва в Яблоневку, а затем в Дворище. Сегодня, прямо сразу после обеда. Ты как, сможешь как в тот раз, без подготовки выступить?

– Хорошо, Сима Васильевна, – вздохнула я. – Смогу, конечно.

С одной стороны – вот нафига оно мне надо? А с другой стороны – это еще небольшой плюсик по общественной работе. Жопой чую, скоро тучи надо мной еще больше сгустятся. Нужно быть готовой, а то я что-то расслабилась.

Вторая половина дня была хмурой-хмурой. Ветер аж сбивал с ног, неприятно толкал, рвал одежду. Хорошо, что сегодня я была не в духе с самого утра и надела джинсы, а не платье, как хотела вначале. И вдвойне хорошо, что волосы у меня сверхкороткие.

За мной приехали прямо в депо, и мы погрузились в кузов ГАЗ-54, а Сима Васильевна села в кабину к водителю. Мы – это товарищ Громадушкин, который лекцию о чесотке читал, Иван Морозов (его лекции я благополучно пропустила), Лена и я.

И вот мы затряслись по ухабам и рытвинам и мои зубы застучали в такт.

Дорога петляла, как удмуртские узоры на скатерти. Когда, наконец, выехали за город, погода еще больше ухудшилась. Я плотнее закуталась в лидочкино пальтишко вырвиглазной расцветки (хотела уже выбросить, но пожалела, вот и пригодилось).

Дорога вдруг прыгнула направо, и грузовик резво проскакал промеж тучных полей, покрытых короткой зеленоватой щетиной, затем мы въехали в дремучий сумеречный лес, и ветки берез и елей яростно бились, стучали в кузов, а я жутко замерзла и мечтала, чтобы эта езда поскорее закончилась.

Наконец, показалась деревня – аккуратные ряды домиков, расположенных квадратно-гнездовым способом, средь цветущих плодовых деревьев, вроде как яблонь. Ветер срывал крупные белоснежные лепестки, кружил их, злобно бросал ароматные горсти в лицо. Я вспомнила, что сначала должно быть вроде село Яблоневка. Теперь понятно, почему оно так называется.

Грузовик подъехал к сельскому клубу. Одноэтажное длинное здание сияло выкрашенными синей масляной краской рамами на окнах. Забор вокруг тоже был новый, свежеокрашенный, однако отсутствие штакетин наталкивало на мысль, что молодежь сюда часто ходит, и не всегда танцы заканчиваются мирно и толерантно.

В битком набитом зале было не продохнуть. Мы потратили часа два, пока прочитали все запланированные лекции. Мужики-колхозники слушали неохотно, часто выходили покурить, но затем дисциплинированно возвращались, принося с собой в душный зал пары крепкой злой махорки. Так что к концу выступлений дышать было абсолютно нечем.

Когда лекции закончились, товарищ Еремеев, завклубом, все порывался нас напоить чаем, еле-еле удалось вырваться.

И вновь мы трясёмся в кузове грузовика, опять грунтовая дорога, обжигающий ветер и холод.

Дворище произвело на меня неизгладимо тяжкое впечатление: черные покосившиеся избы, покореженные заборы, или и вовсе без них, какие-то убогие чахлые деревца, необработанные огороды. Деревня была вымирающая. Но не успела я задуматься, кому же тут мы будем читать лекции, как грузовик, сердито чихнув, подъехал к большому плотному забору, окрашенному серой краской.

Привратник распахнул ворота, и мы въехали внутрь.

"Тюрьма, что ли?" – подумала я.

Но тут грузовик остановился и нас пригласили внутрь.

Это оказался дом престарелых, но какой-то не такой, полузакрытого типа.

Аудитория в актовом зале была сильно возрастная: старики и старухи в серых кофтах и телогрейках, с такими же серыми, выцветшими глазами, сидели на стульях и равнодушно смотрели на нас. И нам предстояло в ближайшие два часа читать им свои лекции.

Я глянула на задний ряд и вздрогнула:

– Римма Марковна? – меня аж затрясло…

Глава 14

Мы вышли в довольно унылый на вид палисадник и сели на скамеечку у стены. Здесь было безветренно, поэтому относительно тепло. Мокрая земля лениво просыхала промеж изношенных булыжников, а по обочинам у тощих кустов уже поднималась пыль. Пахло сухой травой и приближающимся дождем. Ветер из-за угла пытался зашвырнуть в палисадник обрывки бумажек, окурки, прошлогоднюю листву, и прочую дрянь. Растения росли здесь крайне неохотно, небрежными пучками, и были похожи на неряшливо собранный и сопревший гербарий.

Пока дошли – на обувь налипло жирной, как сливочное масло, грязи. Устраиваясь, я поёрзала на неудобной лавочке, вытянула тяжелые за тряскую дорогу ноги, подставила лицо холодному солнцу и искоса взглянула на Римму Марковну. Та изменилась: равнодушный взгляд, множество мелких новых морщин на лице, из-под казенного платка неопрятной паклей выбивались волосы. Она зябко куталась в душегрейку и никак не могла согреться. Голова ее теперь постоянно тряслась.

– Римма Марковна, что случилось? Как вы сюда попали? – первый шок от встречи прошел и сейчас мне казалось, что она совсем не рада меня видеть.

– Не знаю, – пожала плечами она, отводя взгляд.

– Римма Марковна, я сейчас скажу Симе Васильевне, она главная у нас, и мы вас заберем домой.

– Я не поеду, – тихо прошелестела Римма Марковна.

– Почему? – от неожиданности растерялась и не могла найти слов.

– Буду жить здесь, – Римма Марковна внимательно разглядывала свои руки. Мне в глаза она старалась не смотреть.

– Но, Римма Марковна… – пока я пыталась найти подходящие слова, чтобы сформулировать, меня окликнули делать доклад.

– Римма Марковна, сейчас я должна бежать выступать, но это недолго! Вы подождите, мы поговорим, когда я закончу, – торопливо попросила я.

Римма Марковна промолчала, продолжая пристально рассматривать руки.

– Пожалуйста, дождитесь меня, – повторила я, убегая.

Смутно помню, как выступила. Вроде неплохо, мне даже хлопали.

Когда я, наконец, выскочила обратно в палисадник – Риммы Марковны там не было. Я долго бегала, искала ее, но тщетно. Заглянула даже в спальные корпуса, что в принципе запрещалось. Затем, наше время вышло, пришлось уезжать.

Ну, что сказать, неожиданно для самой себя расстроилась я ужасно. По сути в этом мире и времени Римма Марковна – единственный человек, который поддержал Лидочку просто так (Иван Аркадьевич не в счет, там другой, свой интерес), а вот она…

Видя меня в таком состоянии, Сима Васильевна попыталась успокоить:

– Лидия Степановна, не стоит так переживать, – взяв мои ладони в свои, она проникновенно заглянула мне в глаза. – Никуда ваша знакомая не денется.

– Это соседка…

– Пусть соседка. Здесь она накормлена, за ней неплохой уход квалифицированного медперсонала. Вам незачем переживать.

– Но она…

– Ничего страшного. На выходные приедете, проведаете ее. Вкусненького что-нибудь привезете. Старые женщины любят сладкое. Зефирчика ей купите там, конфеток.

– Выходные еще не скоро…

– Вот и прекрасно. Заодно и она успокоится.

– Да, но…

– Лидочка, – вздохнула Сима Васильевна и ее маленькое морщинистое личико на миг разгладилось, – в жизни, все, что ни происходит – к лучшему. Дайте время вашей соседке прийти в себя. Она старая женщина, вот так сразу все менять ей уже сложно.

Машина ворчливо громыхала, с плеском и бульканьем прыгала по вязким придорожным лужам, ломила по тягучей жиже, объезжая ухабы и рытвины, поднимая веер грязных тяжелых брызг, а я тупо смотрела, как ветер гонит стадо свинцовых облаков куда-то за горизонт, на все эти перелески, поля, деревеньки, и всё не могла успокоиться.

Я постараюсь сюда вернуться. И все выясню!

Почему она пропала? Как оказалась здесь? Почему никто ничего толком не знает? Почему она не идет на контакт? Нет ли здесь руки семейства Горшковых?

Вопросов слишком много.

А Римму Марковну отсюда я заберу однозначно.

Точка.

Гудок рычал, острыми иглами царапал барабанные перепонки. Густая человеческая лавина с шумом катилась к депо, концентрируясь многоголосым водоворотом у проходной. Вдобавок, на деревьях у конторы сидели какие-то придурошные птички и наперебой орали, соревнуясь, кто громче. Хотелось взять булыжник и со всей дури метнуть в это пернатое евровиденье. А еще лучше – жахнуть напалмом, причем не только по птичкам, но и по депо "Монорельс". Во всяком случае, любой шум сегодня я воспринимала крайне нетолерантно. С утра дико болела голова, а в глаза словно насыпали мелкозернистого песка с солью. Очевидно, у Лидочки случались мигрени, и теперь я по наследству вовсю "наслаждаюсь" затяжным приступом адской головной боли, до темноты в глазах. Соответственно и настроение у меня было категорически не очень.

В непроветриваемом кабинете было не продохнуть, пахло нехорошо и голова стала болеть сильнее. Я распахнула форточку, но этого оказалось мало. Тогда я открыла все окна, позволяя свежему потоку проникнуть в душное нутро кабинета и вытеснить спертый воздух.

Сегодня я должна была сводить всю штатку по депо с учетом новых вакансий и выбывших старых, поэтому сперва полагалось выполнить это в черновике, для чего нужно было склеить между собой несколько листов по ширине в длинную-предлинную "глисту", затем расчертить это все безобразие на одинаковые по размеру столбики. И только после этого можно было заполнять, но карандашом (чтобы, если что, подтереть помарку). В общем, работа предстояла нудная, дотошная, а терпения у меня сегодня было не очень: плюс мигрень, расстройство из-за Риммы Марковны – всё это усугубляло и так дурное настроение.

Поминая нехорошим словом технологии этого времени, я мечтала о простой табличке Exel. Вдобавок клей был силикатный, вонючий, быстросохнущий и склеивал, гад, больше пальцы, чем бумагу. Когда я начала чертить линию, на тех участках, где клей капнул, линия рисоваться не захотела, вильнула сильно вбок и пришлось отрезать этот лист и приклеивать новый, а потом расчерчивать все заново.

Это здорово-таки меня выбесило.

Я экспрессивно разразилась длинной полуматерной тирадой, попытавшись процитировать большой и малый петровский загиб, правда в собственной авторской интерпретации (чертей и ангелов заменила на орков и котиков, ну, и остальное все тоже мое).

И в этот момент, распахнулась дверь и в кабинет ввалилась благоухающая разнокалиберными дешевыми духами, шумная толпа: коллеги пришли веселые, со смехом. Я поперхнулась на слове "блудовместилище раскоряченное" и вовремя успела замолчать.

На меня внимание сперва не обратили, минуты две, пока раздевались и устраивались за столами, но вот потом…

– Девочки, что ж так дует! Кошмар! – воскликнула Фуфлыгина и бросилась закрывать окно.

– Товарищ Горшкова, вы не видите? Такой сквозняк по кабинету, а вы окно не закроете! – возмутилась Базелюк, пробегая мимо меня к другому окну и по дороге обдав крепким запахом застарелого пота и пропитавшими одежду ароматами жаренного лука.

– Да это же она сама все и пооткрывала! – аж подскочила Жердий. – Клавдия Тимофеевна, и мое заодно закрой, а то я не переобулась еще.

– Пусть Горшкова закрывает, раз устроила тут северный полюс! – рявкнула недовольная Фуфлыгина и вернулась на свое место.

Я молча, методично чертила линии, отмеряя линеечкой по четыре сантиметра.

– Горшкова, окно закрой, – не унималась Жердий.

Я улыбнулась и покачала головой:

– Хорошо, Галина Митрофановна. Сейчас вот закончу штатку и закрою.

Жердий аж побелела от такой моей наглости и заорала как резанная:

– Ну вы посмотрите, что творится!

– Галя, сама лучше закрой, – сказала Лактюшкина. – Ты же видишь, она издевается над нами.

Окинув меня ненавидящим взглядом, Жердий пошла закрывать окно, демонстративно в одной туфле.

Я продолжала методично чертить столбики. Что приятно, голова от всего этого болеть перестала.

– Лидия Степановна, – нависла надо мной Лактюшкина. – Извольте объяснить свое возмутительное поведение!

– В каком смысле "возмутительное поведение"? – равнодушно удивилась я и перелистнула расчерченную страничку.

– На каком основании вы распоряжаетесь в кабинете? – сузила неряшливо обведенные синим карандашом глаза Лактюшкина, – в моем кабинете!

– Но мы же одну работу делаем, товарищи, – дружелюбно сказала я, аккуратно подтерла стирательной резинкой неровную линию и перелистнула прошлую страничку обратно, чтобы внимательно сравнить ширину столбиков с образцом. – Все для блага страны, как диктуют нам наши обязательства перед рабочими и крестьянами СССР. Согласны, Феодосия Васильевна?

Судя по вздувшимся венам на лбу и побагровевшему лицу Лактюшкина имела иную точку зрения.

Тем временем я вытащила из упаковки еще два листа и принялась неторопливо намазывать кромку клеем.

– Горшкова! – взорвалась, наконец, Лактюшкина. – Я с тобой разговариваю или со стенкой?!

Я посмотрела на стенку, затем – на Лактюшкину и пожала плечами:

– Наверное, со мной.

– Она издевается, – выдохнула Репетун, наблюдая за этой сценой с радостным злорадством.

– Какая наглость! – всплеснула руками Жердий, а Безелюк что-то там зловеще поддакнула, но я не расслышала.

Пока Лактюшкина хватала ртом воздух, я окинула быстрым взглядом кабинет: бабоньки находились в разной степени возмущения. Лишь одна Максимова участия в дискуссии не принимала и молча наблюдала, внимательно ловя каждое слово и взгляд.

Все с тобой ясно, девушка. В принципе, именно на тебя я и думала.

Тем временем Лактюшкина пришла в себя и, осознавая, что первый раунд позиционно проигран, и авторитет перед коллективом вот-вот может пошатнуться, кинулась на второй заход, чтобы одержать реванш.

Ее взгляд остановился на моей одежде и (бинго!), она моментально сагрилась:

– Горшкова! Что это ты нацепила?! У нас в таком виде на работу не ходят!

Я осмотрела себя и изобразила удивление на лице (не зря же я сегодня так тщательно подбирала прикид).

– Вырядилась тут как проститутка! – завизжала Лактюшкина. – Марш переодеваться! Сейчас же!

Очевидно от расстройства за такую вот оценку моего внешнего вида, я слишком сильно нажала на карандаш и грифель сломался. Покачав головой, я принялась искать в столе точилку. Затем стала точить, стараясь, чтобы стружка и грифельная пыль не попали ни на одежду, ни на склеенные листы.

– Горшкова! – рявкнула Лактюшкина.

Каюсь, увлеклась и забыла, что она стоит над головой с видом кипящего чайника.

Я вздохнула и отрицательно покачала головой:

– У меня очень много работы, Феодосия Васильевна. Нужно сделать новую штатку на все депо. Ходить туда-сюда некогда. Кроме того, а чем вам джинсы не нравятся? Удобная повседневная одежда рабочего класса.

Бабоньки загудели, Лактюшкина процедила нечто нелицеприятное, фыркнула и демонстративно ушла на свое место.

Краем глаза я заметила, как Максимова тихонечко выскользнула за дверь.

А теперь ждем-с…

Минут через пятнадцать заглянула Аллочка и велела мне срочно зайти к Ивану Аркадьевичу.

Джекпот!

Я сбежала по истертым ступенькам в уже привычный полуподвальчик.

В кроссовках бегать – сплошное удовольствие. Апельсиновые лоферы я угробила, причем капитально (сначала в мазуте, затем, вчера – добила в деревенской грязи). Поэтому пришлось надевать кроссовки. И само собой – под джинсы. Хотя, зачем я вру сама себе? Джинсы я одела с целью протроллить баб-с.

А теперь в результате следую к Ивану Аркадьевичу на разборку.

В кабинете было накурено, хоть топор вешай. Обычно Иван Аркадьевич себе такого не позволял. Да и вид у хозяина кабинета был, мягко говоря, "не очень": синяки под красными, в прожилках глазами, изрядно мятый костюм.

– Заходи, – устало сказал он и поморщился.

Я скромно вошла.

– Ну что ты мнешься? – взорвался Иван Аркадьевич, выдрал из блокнота листок, скомкал его и швырнул в корзину, – садись, давай, рассказывай!

– Иван Аркадьевич, что случилось?

– Ты мне тут зубы не заговаривай! – вызверился он, – на тебя жалоба за жалобой! Мне делать нечего, только твои бабские кикозы решать! Уволю к чертовой матери!

Он еще минут пять ругался и обличал меня на чем свет стоит. Я уже знала эту черту его характера и терпеливо ждала, пока он выпустит пар.

Наконец, хозяин кабинета иссяк и замолчал, хмуро уставившись на меня.

– Иван Аркадьевич, что случилось? – повторила я.

– Не твоего ума дело! – опять начал закипать Иван Аркадьевич.

– А вы расскажите то, что можно, – посоветовала я. – Вдруг что помогу.

– Ты…? – обидно расхохотался Иван Аркадьевич и стукнул кулаком по столу. – Что ты там можешь помочь? Ты хоть бы свои дела порешала, сплошная головная боль от тебя! Только и слышу – Горшкова – то, Горшкова – сё…

– А всё-таки, – если надо, я умела быть настойчивой, как японский мастиф.

Иван Аркадьевич умолк и подозрительно уставился на меня.

Я тоже молчала и спокойно смотрела на него.

Мы еще пару секунд поиграли в гляделки. Наконец, Иван Аркадьевич вздохнул и как-то мгновенно ссутулился:

– Да пишут тут на меня, – хмуро начал он, доставая портсигар. – Конкретно копают. Из Москвы комиссия скоро приедет. Проверять будут. Чую, в этот раз не отбиться.

– А что именно будут проверять? – спросила я. – Мы же можем успеть подготовиться. Ну хоть частично. Вы скажите, в чём именно помогать надо? И как скоро приедет комиссия?

– Да что тут поможешь, – отмахнулся он и закурил, выпуская клубы дыма. – Там, столько всего… начиная от кучи документов, у нас просто эти бумажки никогда не велись. Кто же знал, что так будет? И заканчивая разными мероприятиями. Сроку – примерно полторы недели, если не меньше.

– Так, давайте конкретно, – сделала стойку я. – Какие мероприятия?

– Да хоть бы и такие, что международное взаимодействие у нас не ведется, – Иван Аркадьевич затянулся так, что от сигареты не осталось почти ничего. Столбик пепла упал на стол с бумагами, а микроскопический бычок он затушил в чашке с недопитым чаем, раздраженно подул на обожженные пальцы и продолжил, – понимаешь, у нас это никогда не велось. У нас объект. А им отчет надо! И плевать, откуда я это все возьму. Вот где я им за неделю найду иностранцев, согласую наверху, привезу сюда и проведу мероприятие?!!

– Это вообще не проблема, – спокойно сказала я и Иван Аркадьевич аж бросил прикуривать новую сигарету.

– Давай-ка в этом месте подробнее, – тихо произнес он, и я поёжилась. Хозяин кабинета умел давить.

– Я на днях была по делам в типографии, и директор говорил, что их международный корреспондент вернулся откуда-то из Латинской Америки вроде, точно не помню, где писал репортажи об апартеиде. Я еще тогда подумала, что было бы интересно, чтобы этот журналист выступил перед нашими рабочими депо и рассказал, как местные партизаны ведут освободительную войну с капиталистами и эксплуататорами. А то задолбали уже эти наши романтические заседания – то влюбленных порицаем, то к посевной готовимся.

– Хм, интересные у тебя знакомые, я посмотрю, – как бы про себя протянул Иван Аркадьевич. Он заметно оживился, лицо чуть порозовело.

– Дак, это же сосед мой, – отмахнулась я. – Меня Гиржева отправила в типографию объявление в газету давать, а там смотрю – сосед мой. Вот и перекинулись парой слов. Им, кстати, тоже просветительские мероприятия "с народом" нужны.

– Так, – сказал Иван Аркадьевич, крутя диск телефона, – и как ты говоришь, его зовут?

– Иван Трофимович.

Иван Аркадьевич очень быстро договорился с моим соседом. Мероприятие должно было произойти через два дня, и меня обоюдным согласием обе стороны решили сделать ответственным организатором.

Ну, а я что – я только "за".

– Что тебе еще? – видя, что я не ухожу, спросил Иван Аркадьевич, но уже не так хмуро.

– Документы, – напомнила я.

– Что документы? – не понял Иван Аркадьевич и брезгливо заглянул в грязную чайную чашку.

– Вам нужно восстанавливать какие-то документы, – подсказала я. – И я – именно тот человек, который умеет это делать быстро и качественно.

– Ты даже не представляешь, сколько там всего, – закручинился опять Иван Аркадьевич.

– Не имеет значения, – отмахнулась я. – Я сделаю все очень быстро. Если нужно ускорить процесс – давайте привлечем, к примеру, Аллочку или еще кого, пусть мне носят, складывают, в общем, делают всё, что я скажу. Мы все сделаем в срок.

– Да ты понимаешь, что, если эти курицы пронюхают, чем мы тут занимаемся… – почесал макушку озадаченный Иван Аркадьевич.

– Если дело секретное, мы можем работать по вечерам и на выходных, – ответила я.

– Хм… – задумался Иван Аркадьевич. – Ладно. Я сделаю пропуски. Чтобы вас впускали по вечерам. На две недели вполне хватит. Сегодня уже неуспею, жаль, Бабанин уехал, вызвали наверх. А вот завтра начнем. Еще же Алю можно привлечь. Ну, Алевтину Никитишну.

– Прекрасно, – улыбнулась я. – Втроем мы быстрее справимся.

– Вчетвером. Ты чаю хочешь? – вдруг спросил повеселевший Иван Аркадьевич.

– Нет, – отказалась я (у меня еще с той, прошлой жизни, принцип – не пить с руководством чаи-кофеи, ибо чревато).

– А я страсть, как крепкого-крепкого чаю хочу, – сказал Иван Аркадьевич и устало потер виски. – Скажи Аллочке, пусть сделает мне чай с лимоном и покрепче. И три ложки сахару. А эту чашку пусть заберет.

– Я сама заберу, – улыбнулась я и прихватила грязную чашку. Я была довольна, что мне есть чем отблагодарить этого хорошего человека, который помог мне в трудную минуту. А готовить материалы для всяких комиссий я умею ювелирно. Знал бы Иван Аркадьевич, сколько таких комиссий, в том числе заказных, мне довелось отбить в той жизни и какого уровня они были.

Выходя из кабинета, я заметила, как Иван Аркадьевич уже улыбается, задумчиво уставившись в потолок.

Вот и замечательно.

Кстати. Про Лактюшкину и ее банду он так и не спросил…

В дамской комнате на нашем этаже было всего одно зеркало. Сполоснув чашку Ивана Аркадьевича, я решила заодно подправить прическу – волосы начали отрастать и уже чуть топорщились, приходилось постоянно поправлять. Есть такая неудобная длина, когда уже не коротко, но еще не длинно, а ложиться правильно волосы не хотят. Тем более у Лидочки волосы росли, как оказалось, перпендикулярно голове, и, если длина была вот такая, как сейчас, – приходилось на затылке и макушке приглаживать. Я намочила ладонь под струей воды и попыталась уложить непослушный ежик согласно законам гравитации.

За этим занятием меня и застала наша незаменимая общественница Зоя Смирнова. Небрежно кивнув, она вытащила коробочку с тушью, поплевала, повазюкала и принялась сосредоточенно намазывать ресницы щеточкой, высунув от усердия язык. Молча мы занимались каждая своими делами.

Вошла тетя Нина с чайником, мы отодвинулись, чтобы она набрала воды. Вода бежала медленной ленивой струечкой, и Зоя аж приплясывала от нетерпения. Когда тетя Нина ушла, Зоя не выдержала:

– Говорят, ты уже в личной трехкомнатной квартире живешь? – подчеркнуто равнодушно спросила она, бросив косой взгляд на мои новые джинсы.

Я молча пожала плечами, сражаясь с особо непослушным вихрем.

– Говорят, ты из-за этого с мужем развелась, – не унималась Зоя, вновь принявшись красить ресницы и параллельно отслеживая мою реакцию.

– Еще не развелась, – я положила расческу в сумочку. Застегивая молнию, дернула чуть сильнее и замочек разошелся. Черт, сумочку нужно новую покупать и срочно. – Мы в процессе…

– И повышать тебя будут… – опять завелась она, выразительно взглянув на чашку Ивана Аркадьевича.

– С чего ты взяла? – удивилась я.

– Ну, если ты все время бегаешь к Ивану Аркадьевичу, и тебя до сих пор не уволили – значит повышать скоро будут, – сообщила очевидную истину Зоя.

– Обязательно будут…, – блин, я даже подумать не могла, а Зоя все сложила, разложила и сделала выводы. И стопроцентно не только она.

– И чем же ты смогла так понравиться, а, Горшкова? – хищно сузила глаза Зоя.

– Да так, есть пару рабочих методов, – неопределенно ответила я.

– Ах, методов… – хохотнула Зоя, явно рассчитывая меня поддеть, – Так может ты и меня научишь?

– Хорошо, – кивнула я. – Научу. Только не в туалете же учить, правильно? Приходи завтра во второй половине дня, когда моих коллег не будет: у них подготовка мероприятия к Дню рождения Ленина, все уйдут, а я проведу тебе небольшой инструктаж.

– Шуточки у тебя, Горшкова, совсем не смешные! – рассердилась Зоя.

– А я и не шучу, – пожала плечами я и чуть подкрасила губы персиковым блеском, в такой круглой пластмассовой коробочке. – Ты сама чувствуешь, что давно переросла свою должность и вполне можешь взять новую высоту. В тебе есть потенциал, причем большой. Просто ты сейчас не знаешь, как его правильно использовать. Поэтому тебе нужен взгляд со стороны. Если хочешь – подскажу, посоветую, раз просишь. На то и существуют друзья.

– Друзья? – Зоя сбилась и помазала щеточкой по щеке. На щеке нарисовалась жирная черная комета из туши.

– Да, друзья, – кивнула я и вернула коробочку с блеском в карманчик сумочки. – Никогда не забуду, как ты пришла ко мне в кабинет с девочками, и сидела вытирала мне слезы-сопли, когда меня Горшков выгнал. Понимаешь? Когда мне было плохо – только ты подставила товарищеское плечо.

– Ааа… – Зоя покраснела, сконфузилась и принялась судорожно стирать краску с щеки.

– Поэтому знай – тебе я помогу всегда, – поставила точку в разговоре я, взяла чашку и вышла в коридор, оставив Зою в полном смятении чувств.

Конечно, я прекрасно понимала и понимаю ее тогдашнюю мотивацию, но что делать, мне чертовски нужны соратники. А вербовкой соратников Лидочка не занималась вообще. В результате у нее была всего одна подружка – Тоня. Да и то, Тоня дружила конкретно с глуповатой Лидочкой, а когда в Лидочку попала я, Тоне сразу стало неинтересно, и она отдалилась.

Уже пару дней я наблюдаю за Лактюшкиной и понимаю, что для своего времени она – прекрасный стратег, у которого многим стоит поучиться. Будучи довольно слабым специалистом, она сумела сгруппировать вокруг себя верных людей, которые за нее в огонь и в воду. Как говорится – короля делает свита. Поэтому и мне нужна своя личная подтанцовка. И Зоя будет отличным Санчо Пансой с замашками дон Кихота (в стиле "догнать и причинить добро").

Осталось только правильно все оформить.

Обеденный перерыв я решила провести с пользой и сбегать купить зефиру и конфет для Риммы Марковны, как и советовала мне Сима Васильевна. Просто возле нашего дома выбор в магазине был невелик, и я хотела заскочить в центральный гастроном, так как после работы в том отделе всегда очереди. А мне лень тратить на это время.

На улице весна стремительно превращалась в ранее лето. Всего день-два назад, было холодно, а сейчас опять резко потеплело, зелень легкомысленно поперла вверх, и хочется мороженного или холодной газировки.

А, кстати, это идея!

Я поискала глазами по сторонам и увидела бочку с квасом, примостившуюся прямо под старым тополем. С предвкушением облизнувшись, я направилась туда в надежде попить вкуснейшего в мире кваса. Я уже прямо чувствовала эти пощипывающие кисловатые пузырьки во рту, однако, подойдя ближе, поняла, что ошиблась: это была бочка с пивом. Пиво я, конечно, люблю, но на работе его лучше не пить – по запаху сразу можно спалиться.

Вздохнув, я расстроилась и уже собиралась возвращаться, когда увидела Петрова. Вместе с каким-то невнятным мужичком он допивал второй пузатый бокал и что-то экспрессивно тому втемяшивал. Мужичок внимал, тактично кивая в особо важных местах (видимо за пиво платил Петров).

– Федя! – крикнула я. – Петров!

Мужичок среагировал первым и толкнул Петрова, указывая на меня. Федор заулыбался, вручил мужичку недопитый бокал и устремился ко мне:

– Лидка! Лидуха! – от него разило такой радостью пополам с пивным духом, что я заподозрила, что этот бокал у него явно не второй.

– Привет, Федя, – приветствовала я бывшего соседа. – А что это ты празднуешь?

– Да вот, прощаюсь я с товарищем, – вздохнул Петров со слезой в голосе.

– Федь, что случилось? – забеспокоилась я.

– Думаю на Севера податься, – пожаловался он. – Задолбали меня соседушки. Поеду, хоть рубль какой-никакой заработаю. Ты вот хитрая, Лидка, вернула себе жилплощадь, живешь теперь сама-хозяйка, никто тебе мозги не выносит. А я выгребаю за двоих.

– Так ты и не смог их победить, да, Федя? – грустно улыбнулась я.

– Да как их победить, если они подлые методы используют?! – возмутился Петров, сорвавшись почти на крик. – Да что говорить, ты же сама на своей шкуре все испытала!

– Тихо, не ори, – оглянулась я. – Слушай, Федь, я тебе сейчас такое расскажу – упадешь.

И я рассказала про Римму Марковну. Где она, в каком состоянии и как на меня отреагировала.

Петров минуты полторы смотрел в одну точку, что-то размышляя, а потом задал главный вопрос:

– Ну, положим, заберешь ты ее Лидка, а жить-то она где будет? Думаешь, если раз сеструху Горшка получилось выгнать, то и всегда так будет?

Встреча с Федей Петровым оставила в душе какого-то горькое послевкусие. Нет, я, конечно же, была рада, что он решил ехать в Заполярье. Да, там трудно, да не курорт, зато хоть так пить не будет. А там, чем черт не шутит, может и оженит его какая-то женщина. На Северах всегда женщин одиноких почему-то слишком много.

И что делать с Риммой Марковной? Действительно, в коммуналке ей будет намного хуже, чем в доме престарелых. Уж Горшковы и Грубякины постараются. Если уж Федю довели…

Вся витающая в таких вот мыслях, я вошла в кабинет.

– Явилась, – зло протянула Жердий.

Я не ответила, зато поискала глазами Максимову. Та сидела в своем углу и радостно крысилась. Встретившись со мной взглядом, она поняла, что я все поняла, и торопливо отвела взгляд.

– Лидия Степановна, – строго начала отчитывать меня Лактюшкина. – Так больше продолжаться не может. Вы постоянно конфликтуете, склочничаете, разлагаете рабочую атмосферу в коллективе…

Я молчала, наблюдая, что же будет дальше.

– Свою работу вы выполняете небрежно, – между тем продолжала распаляться Лактюшкина. – Вот Капитолина Сидоровна дала вам задание сделать штатное. Так вместо того, чтобы сидеть и быстро делать, вы где-то проходили полдня.

Я чуть улыбнулась.

– Еще и лыбится тут, – проворчала Базелюк. – Весело ей.

– Я к вам обращаюсь! – прошипела Лактюшкина.

– Обращаетесь? – переспросила я. – Вопроса я не услышала, Феодосия Васильевна. В чем ваши претензии ко мне? Сформулируйте. Только четко и конкретно.

Лактюшкина раскрыла рот что-то сказать, как в этот момент раскрылась дверь и заглянула тетя Нина:

– Горшкова, тебе просили передать с проходной, – она сунула мне сложенный вчетверо лист бумаги и отбыла.

– Горшкова! – завизжала Лактюшкина, и я машинально сунула листок в карман. – Вы себе что позволяете?! Я добьюсь того, чтобы вы здесь больше не работали! У меня хватит ресурсов!

– Феодосия Васильевна, – тихо сказала я и в кабинете наступила тишина. – А не думали ли Вы о том, что после того, как вы добьетесь, чтобы меня уволили, то всю ту работу, которую за вас делаю я, будете делать вы?

Было очень приятно смотреть на задыхающуюся Лактюшкину. Надеюсь, у нее инсульт.

Наконец-то, этот длинный-предлинный день закончился, и я вошла в квартиру. Моя крепость. Здесь было так тихо, спокойно. Уютно тикал будильник. Где-то за окном отдаленно слышались азартные крики детворы – за домом находился заросший куриной слепотой и спорышом пустырь, которое малышня превратила в футбольное поле.

Сбросив кроссовки и носки, я босиком прошлепала на кухню и поставила чайник на плиту. Есть вообще не хотелось, что-то я совсем замоталась за эти дни. Сейчас сделаю себе какао, чуток посижу в тишине и лягу пораньше спать.

Я сладко потянулась и зевнула. Расстегнула рубашку, начала стаскивать джинсы и вдруг обнаружила в кармане бумажку.

Черт, совсем забыла! Мне же еще днем принесли записку.

Осторожно развернула сложенный вчетверо листок. Буквы запрыгали перед глазами:

"Нужно срочно встретиться. Жду завтра в 11.20 у меня в кабинете. Л.Ю."

Глава 15

Я смяла записку и аккуратно запулила в мусорное ведро.

Никуда не пойду. Тем более по требованию какого-то там чиновника.

Спать резко расхотелось.

Я налила себе какао и с принялась варить мыло. Давно планировала, а руки все не доходят. Мыло я решила сделать необычное, во всяком случае, так мне казалось. Для этого в мыльную основу (растопленную, естественно, на водяной бане), я добавила активированный уголь (таблетки купила в аптеке и предварительно растерла в порошок) и ароматическое масло (в магазине утверждали, что натуральное болгарское, из настоящих роз, но пахло оно чем угодно, но только не розами, поэтому пришлось еще сыпануть туда чуток ванильки, чтоб уж наверняка). Все это добро залила в формочки и поставила охлаждаться.

Второй вариант мыла я решила сделать в соответствии с местной модой. Начало стандартное: мыльную основу растопить на бане, добавит чуть глицерина и немного болгарского масла из псевдороз, и все заполировать ванилькой (чем богаты, как говорится). Отдельно я налила пару ложек глицерина и щедро растворила в нем блестки (хорошо, что не выбросила). Перемешала и аккуратно ввела блестящую массу в подготовленную основу. Опять по старой схеме – аккуратно перемешать, залить в формочки, поставить на подоконник остывать.

Фух.

Прошло часа полтора, а я что-то умаялась, словно вагон разгрузила (работа ювелирная, нельзя ошибаться с концентрациями ингредиентов, ибо чревато).

Спать все еще не хотелось, и я решила позаниматься фитнесом: натянула спортивный костюм Горшкова, стала в высокую планку и принялась выполнять бёрпи. Сразу поставила себе небольшую цель: если получится сделать бёрпи хотя бы раз шесть – буду молодец. Куплю себе поощрительный подарок – новый крем для рук (Лидочкин был с просроченным сроком годности, поэтому я сперва хотела его выбросить, но кто-то из девочек на работе посоветовал снять им мазутное пятно с лоферов. На досуге надо попробовать).

Со слоноподобной лидочкиной жопой и два раза подпрыгнуть – уже подвиг. Но я человек настойчивый, поэтому сжав зубы, продолжала изображать прыжки из планки. На пятом бёрпи в дверь позвонили.

У меня аж сердце ёкнуло – неужто здесь слышимость такая, что Наталья снизу пришла ругаться за шум? Заранее расстроившись и придумывая на ходу извинения, я поплелась открывать.

Однако, мои переживания оказались напрасны. За дверью стоял Иван Тимофеевич, который пришел обсудить послезавтрашнее мероприятие.

– Лидия Степановна, извините, что поздно, но возникли некоторые организационные вопросы, которые лучше заранее обсудить, чтобы учесть все нюансы, – с порога начал он.

Я пригласила его на кухню, так как в комнате, кроме кровати и стеллажей со шкафом, другой мебели у меня не было (кресла и диван обивщик еще не вернул) и вежливо предложила чаю. От чая Иван Тимофеевич отказался, а вот какао согласился выпить с радостью.

Пока я варила ему какао, он рассматривал мою кухню после ремонта и, соответственно, увидел на столе и подоконнике формочки с застывающим мылом:

– О, какая красота! А что это?

– Мыло ручной работы. Я иногда делаю немного, для подарков. Ну, если, например, нужно кого-то отблагодарить, но при этом не переборщить. Такое себе небольшое вежливое "спасибо". И человеку радость, и мне почти ничего не стоит, кроме времени и ингредиентов.

– Хм… любопытно… лю-бо-пыт-но… – задумался Иван Тимофеевич и надолго завис, морща лоб и потирая подбородок.

Я тем временем доварила какао и налила в чашку из того самого красивого сервиза, что он мне и подарил. Иван Тимофеевич узнал свою чашку, довольно улыбнулся и неожиданно задал вопрос:

– Лидия Степановна, эммм… а реализовывать вы его не пробовали?

– В смысле – продавать? – удивленно уточнила я и добавила, – однажды на работе девочки попросили продать им, но моя цена не понравилась, сказали дорого. А их цена не понравилась мне – это же штучный элитарный продукт, отдавать за бесценок, как минимум, глупо.

– Да, несомненно глупо, – кивнул Иван Тимофеевич и опять задумался.

Я вытащила из ящика оставшиеся три брусочка мыла-скраба из овсянки и положила перед Иваном Тимофеевичем:

– Вижу вам понравилось. Дарю.

– Лидия Степановна, эммм… мне право неудобно… – смутился тот, с интересом рассматривая мыло.

– Ничего страшного, Иван Тимофеевич, вы же видите, я еще себе много наделала. Через день-два застынет и будет готово.

Иван Тимофеевич, задумчиво рассматривал мыло, пил какао и молчал. Я тоже молчала. Было любопытно, о чем он думает и до чего додумается.

– Лидия Степановна, а вы вот прямо так его и дарите, да? – уточнил Иван Тимофеевич. – Без обертки, без упаковки? Может, коробочки какие используете?

– Ну, я банально перевязываю тесемкой, – призналась я, – правда тесемку покупаю яркую. Просто я не знаю, где можно взять красивую бумагу для обертки. И тем более не знаю, где взять все эти коробочки. Их же клеить надо, бумага нужна красивая и все такое…

– Слушайте, Лидия Степановна, а линейка есть у вас?

– Простите, что? – удивилась я такому резкому переходу на другую тему.

– Линейка. Обычная школьная линейка. Или портняжный метр?

– Увы, нету, – с удивлением развела руками я, – на работе так-то есть, а дома еще не обзавелась. Да и без надобности пока мне.

– Тогда подождите минуточку, – отставил недопитую чашку Иван Тимофеевич и выскочил из квартиры.

Через пару минут он вернулся. В руках держал линейку и небольшой блокнот.

Иван Тимофеевич педантично обмерял длину и ширину брусочков мыла, а так как мыло с блёстками было круглой формы (формочки нашлись только такие), так он измерил диаметр.

– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно заметил он, записывая последние цифры. – В общем, Лидия Степановна, не знаю, что из этого выйдет, и выйдет ли хоть что-нибудь, но завтра в типографии попробуем напечатать упаковку. Так сказать – экспериментальный образец. Надо только названия придумать.

– Легко, – сказала я, усмехнувшись, – предлагаю что-нибудь типа "матовый нюд с увлажняющей текстурой бальзама", "сочный фреш зеленого яблока", "коралловая симфония с успокаивающим эффектом", "нежная улыбка радуги"…

– Не спешите, не спешите, Лидия Степановна, – Иван Тимофеевич торопливо записывал в блокнот.

– Иван Тимофеевич, я таких вот названий могу бесконечно перечислять, – хихикнула я (из прошлой жизни помню такой вот информационной ерунды много).

– Интересно, – внимательно посмотрел на меня Иван Тимофеевич, словно видел в первый раз.

– Иван Тимофеевич, – сказала я, – только когда будете название печатать, было бы хорошо, сверху на каком-нибудь иностранном языке перевод написать. На французском там, или итальянском… красивым шрифтом…

Иван Тимофеевич кивнул и отметил в блокноте.

– Но лучше, конечно, на арабском или хинди, – продолжила развивать мысль я. – В общем, чем экзотичнее – тем лучше.

– Лидия Степановна, – вдруг сказал Иван Тимофеевич, – я вот подумал… а что, если вам попробовать написать заметку о красоте для женщин. Проба пера, так сказать…

– Не вопрос, Иван Тимофеевич, – пожала плечами я, – Сколько строк, о чем конкретно нужно писать и какой срок?

– Давайте так, – наморщил лоб Иван Тимофеевич и черканул что-то себе в блокноте, – напишите, к примеру, о пользе крема для рук, с убедительными примерами. Кратенько. Скажем, предложений на десять. А мы посмотрим, может что и получится… И не спешите, до следующего понедельника время есть.

– Хорошо, – согласилась я, прикидывая, когда же я все успею.

– Если у вас хорошо получится, а я почему-то уверен, что получится у вас замечательно, – можно будет взять вас к нам в газету, – сказал Иван Тимофеевич. – Рубрику для женщин никто нормально не ведет. И, соответственно, ее практически не читают.

– Но я работаю в депо, – напомнила я.

– Ничего страшного, – отмахнулся Иван Тимофеевич. – Внештатным корреспондентом вполне можно.

Хм, заманчиво!

Иван Трофимович залпом допил остывший какао и раскланялся уходить, и тут меня осенило опять:

– Иван Тимофеевич, еще секунду. Скажите, а вашу газету журналистское расследование не интересует? Ну, там саботаж на предприятии, враги пытаются помешать производству? Или таинственные похищения людей и кто за всем этим стоит?

– Занятно, – оживился Иван Тимофеевич и сел обратно на стул. – Есть у меня один журналист, очень талантливый паренек, любит что-нибудь эдакое… хотя и фантазер изрядный… Расскажите подробнее.

Ну, я и рассказала. Мне не жалко.

– А почему вы в милицию не заявите? – спросил Иван Тимофеевич.

– Да вот понимаете, – неопределенно пожала плечами я, – милиция и так расследует исчезновение Риммы Марковны. Я просто побоялась навредить ей. Вдруг она что-то натворила или вообще совершила противозаконное действие? Нет, сначала нужно разобраться, что там происходит, а потом уже решать – привлекать милицию или нет.

Иван Тимофеевич заинтересовался. Так что вопрос о том, как Римма Марковна попала в это странное учреждение и что там вообще происходит, будет расследовать профессиональный журналист.

В общем, расстались мы с Иваном Тимофеевичем донельзя довольные друг другом.

Когда Иван Тимофеевич ушел, я с подвыванием потянулась и глянула на часы – ого, время почти заполночь. Лидочка-то молодая, а вот я привыкла в это время уже спать. Да и устала что-то.

Нырнув в кровать, я уютненько замоталась в одеялко, свернулась буквой "зю", удобно подтянула под себя подушку и, наконец-то, закрыла глаза: однако вместо того, чтобы моментально отрубиться, перед глазами пьяной каруселью замельтешили образы последних дней, ярче всех почему-то выделялась Римма Марковна в новом халате, в одной руке она держала зеленого зайца, в другой – кусок самодельного мыла и при этом укоризненно смотрела на меня.

В общем, поворочавшись и покрутившись где-то добрых полчаса и сбив простынь в огромное гнездо, я, в конце концов-таки, поняла, что спать сейчас не могу физически и вышла на кухню. Ночь за окном вступила в свои права, на небе зажглись крупные, как мелитопольская черешня, звезды. Истошно надрывалась какая-то неугомонная птичка.

В черном-черном окне отражалась хмурая Лидочка с всклокоченными волосами. Ну, раз поспать не судьба, нужно занять себя хоть чем-нибудь, желательно скучным и монотонным, тогда быстро надоест и нормально усну. К сожалению, ни одной философской книжки у Лиды еще не было (вообще еще ни одной книжки не было!), поэтому чтение отпадает, посуду я перемыла, пол тоже, увы, чистый.

Глянув на отражение в окне еще раз, я поёжилась и решила срочно покрасить брови. Лидочкины "ниточки" уже вполне заросли (зато Лидочка хоть перестала быть похожей на удивленную Лию Ахеджакову), я их в последнее время подрисовывала карандашом, но пришла пора привести себя в порядок. Вооружившись кисточкой и краской для бровей и ресниц, я густо намазала брови (а заодно и ресницы) и засекла время. Пока краска красится решила сделать соляную ванночку для ног (пятки у Лидочки были как у пожилого механизатора со стажем).

Забадяжив горячий солевой раствор в тазике, я уже примерялась как бы половчей сунуть туда ступни, как в дверь позвонили. От неожиданности я вздрогнула и с тихим плюхом уронила полотенце в таз. Расстроившись (единственное полотенце для ног), я вытащила, отжала и тихонько, на цыпочках, подошла к двери (хорошо, паркет новый, не скрипит).

За дверью кто-то вздыхал и топтался, но не уходил. Потоптавшись еще какое-то время, там опять вздохнули и затем решительно позвонили еще раз, при этом на кнопку давили долго-долго. Я и так вся взвинченная, а тут вообще испугалась, что звонок сейчас сгорит.

Открывать я не собиралась категорически: во-первых, никто к Лидочке никогда среди ночи не ходил, теоретически мог Петров прийти поклянчить бутылку, но, насколько мне известно, в этих числах он получал пенсию, во-вторых, с намазанными какой-то дрянью бровями и ресницами я была похожа на нечто усредненное между Джокером и персонажем из фильма "Морозко" в исполнении Чуриковой. Доводить ночного гостя своим малоэстетичным видом до инфаркта не хотелось.

Стараясь не шуметь, осторожно, на цыпочках, я ушла в комнату и выключила свет. Если это кто из соседей – скажу, что крепко сплю и не слышала. Хотя в соседях у меня народ интеллигентный, вряд ли это они среди ночи так ломиться будут.

В дверь звонили еще пару раз, стучали, дергали ручку, потом, вроде, ушли. Не включая свет, я тихо смыла краску – время вышло. Затем осторожно подошла к окну и встала ближе к открытой форточке, но так чтобы меня не было видно.

На скамейке у подъезда, где днем так любят сидеть старушки, находилось два силуэта, присмотревшись, я различила долговязую фигуру Вадика и вроде какой-то девицы. И тут из подъезда вышел неизвестный мужчина и завел с ними разговор:

– Лидия Горшкова тут же живет? – голос у него был неприятный, скрипучий.

– Да, в 21 квартире, – ответил Вадик.

– А почему я звоню-звоню, а дверь никто не открывает? – возмутился неизвестный и его голос на последних звуках соскочил на фальцет.

– Так она в профилактории лечится, – вспомнил Вадик. – Точно не знаю, закончила уже процедуры или еще нет.

– А где этот профилакторий искать?

– Так туда ночью ничего не идет, это за городом почти, а пешком далеко, – заметил Вадик.

– А вы кто? – вдруг подала голос девица.

– Да я племянник Раисы Карповны, это двоюродная тетя мужа ее сестры из деревни. Живу в соседнем областном центре, а здесь проездом, вот и решил переночевать по-родственному, у меня поезд аж завтра днем. Но только где ее носит в такое время? Мне что, теперь обратно на вокзал переться? – визгливо расстроился неизвестный мне племянник какой-то там тети мужа сестры из деревни.

– А вы с ней договаривались? – продолжила вопрошать бдительная девица.

– А зачем? – удивился племянник Раисы Карповны. – Мы ж по-свойски. Она должна еще радоваться, что родня ее не забывает.

Абалдеть. Вот всё, других слов нету!

Я психанула и уже не слушала, чем там все закончилось, вернулась обратно в кровать и, вероятно из чувства противоречия, уснула мгновенно, даже не заматываясь в одеялко буквой "зю".

Вот почему всегда так? Когда ты в жопе, когда тебе самой нужна помощь – вокруг никого нет. Как только же у тебя хоть что-то пошло на поправку – мгновенно появляются все эти "племянники двоюродной тети мужа лидочкиной сестры из деревни" и начинают качать права.

Кстати, у Лидочки, оказывается, есть сестра! В деревне. И замужем, к тому же. Тогда вопрос – почему на картошку нужно звать персонально Лидочку? Телеграммой. Сестра с мужем сами не посадят? Кроме того, если есть куча разных теть мужа сестры, тетиных племянников и просто всевозможных соседей по деревне, то почему решили припахать-таки Лидочку?

Что-то мне весь этот расклад все больше и больше не нравится.

Придется, видимо, визит вежливости в деревню не откладывать, иначе родственники задолбят…

Вот с такими примерно мыслями я пришла сегодня на работу. В кабинете, в чайном уголке, сидели Лактюшкина, Жердий, Фуфлыгина и Базелюк и как-то вяло, без огонька, гоняли чаи. Максимова, как обычно, читала пухлый потрепанный роман на своем рабочем месте и тихо крысилась.

Я с подозрением глянула на стол – но он был сухой, мои документы в порядке (важные я приучилась прятать). Более того, меня не трогали. Немало порадовавшись, я села за стол и принялась сортировать на кучки те бумаги, которые нужно сделать сегодня.

Когда я уже расчехлила машинку и вставила первый лист – вошла Репетун. Было заметно, что взбудоражена она не на шутку. Чуть не подпрыгивает (что при ее росте очень даже комично).

– Горшкова! – взвизгнула она так, что я аж вздрогнула. – А скажи-ка мне, дорогуша, за какие это заслуги тебе выделили аж целый отдельный кабинет?

В кабинете воцарилась тишина. Даже Максимова оторвалась от чтения романа и вытаращила рыбьи глаза на меня.

Я пожала плечами:

– Впервые слышу.

– Вот только не надо нам тут сказки рассказывать! – фыркнула Репетун и обратилась к соратницам, – Недаром Капитолина говорила, что от этой Горшковой всего можно ожидать! Только пришла и уже личный кабинет у нее!

– А действительно, – загудела Лактюшкина, – как это понимать? Посидела тут всего полгода и уже кабинет дали! Я вот честно отработала здесь тридцать три года, и никто мне никаких кабинетов не дает! Никому из нас не дает!

– Правильно! – загомонили соратницы.

В общем, посмотрела я на их потные, возбужденные лица, молча вставила листки с копиркой в машинку и также молча принялась набивать текст.

– Ну ты смотри, она нам даже не отвечает! – взвизгнула Базелюк.

– Горшкова! – жахнула по столу кулаком Лактюшкина так, что пончик с повидлом пугливо подпрыгнул и повис у Жердий на груди, словно орден.

Та лишь сдавленно пискнула, но делать замечание начальнице не посмела, зато, суетливо вытирая салфеткой жирное пятно на платье, злобно сверкнула на меня ненавидящим взглядом.

Ну-ну…

Хм, а всё-таки? Что за нафиг? Мне дали кабинет, бабы в ярости, а я ни сном, ни духом. Мои сомнения развеяла Аллочка, которая заглянула к нам и поманила меня на выход. Кабинет мгновенно накрыло вязкое, нехорошее молчание. В звенящей стеклянной тишине я вышла, прихватив сумочку. Спину жалили взгляды. Если бы в СССР верили в демонов и прочую ерунду – меня бы сто раз прокляли и отправили в ад.

– Говорят, мне кабинет отдельный дали? – поинтересовалась я у самого информированного человека – у Аллочки.

– Ага, – кивнула она, а я зависла. – Иван Аркадьевич сказал.

– С чего вдруг? – выдавила я.

– А что, документы приводить в порядок при твоих бабах будем? – хмыкнула Аллочка, – посидим пока там, никто мешать не будет

– Так это временно, – с облегчением поняла я, – ты представляешь, Алла, а мои "коллеги" уже черте что раздули. Ха, когда я вернусь обратно, будут исходить ядом от радости, что меня разжаловали обратно в народ.

– Эти могут, – неопределенно кивнула Аллочка.

Кабинет, который Иван Аркадьевич выделил мне для спокойной работы по спасению документов, был большой, светлый и, из-за обилия огромных, в полстены, окон, напоминал аквариум. Все окна выходили на центральную улицу и можно было любоваться красивыми видами, если бы было время.

Документов оказалось не просто много, а очень много. Когда я давала Ивану Аркадьевичу обещание быстро помочь, то даже примерно не представляла, что фронт работ окажется размерами с Байконур.

Открылась дверь и Альберт (тот помощник Ивана Аркадьевича, который мне материальную помощь давал), кряхтя от натуги, втащил очередной тюк бумаг.

– Сколько там еще? – понуро спросила я.

– Осталось три, – выдохнул Альберт, распрямляясь.

Я ахнула.

– И из кабинета Аркадьевича еще два, – безжалостно продолжил Альберт, откидывая прилипшую прядь волос со лба, и я чуть не взвыла вслух.

Сейчас, спустя полчаса просторный кабинет напоминал пещеру Али-Бабы, вот только вместо злата-серебра и самоцветов все было плотно заставлено пыльными упаковками с документами. И с этим нужно было разобраться в самое ближайшее время. Я поняла, что ночевать придется здесь.

– Что нужно помогать делать? – в кабинет вошли Аллочка и Алевтина Никитична.

– Так, работы кажется много, но это не страшно, – бодро сообщила я.

Здесь главное – не напугать помощников непосильными задачами, иначе у них опустятся руки, и работа может застопориться вообще.

– Первое – делаем конвейер, – продолжила я. – Алевтина Никитична вытирает пыль с упаковок, аккуратно развязывает их и носит Аллочке вот на этот стол документы. В том порядке, как они в тюках. Это понятно?

Мои помощницы кивнули.

– Дальше, – я глянула на Аллочку и протянула ей пару листов, – ты рассортировываешь их на кучки в соответствии с вот этими перечнями дел. Карандашом ставишь галочку, если нужный документ есть. Кучки раскладываешь вот на этих двух столах. А я буду бегло просматривать.

Аллочка полистала списки с перечнями дел и кивнула.

– Тем временем Алевтина Никитична собирает отсортированные Аллочкой и просмотренные мной документы обратно в стопку. Четко, по порядку. Это понятно?

– Ага, – сказала Алевтина Никитична.

– Теперь смотрите внимательно, главное сейчас, – я сделала паузу, – если какого-то документа нет – ты ставишь жирный минус и папку с недостающими бумагами откладываешь вот сюда.

Я показала еще одно место.

– Алевтина Никитична, вы пока все возвращенные документы обратно не связываете, вдруг что понадобится.

– А не запутаемся? – засомневалась Алевтина Никитична.

– Нет, не должны, – ответила я. – Алла, на место каждой отложенной папки ты кладешь листок, на котором пишешь номер дела. Чтобы мы потом могли быстро его обратно положить. Сегодня нужно успеть перебрать все упаковки, чтобы понимать, чего конкретно не хватает. Всё ясно?

Мои помощницы опять кивнули.

– Ну, раз всем всё ясно, – улыбнулась я, – поехали!

Как ни странно, у нас получалось. Быстро и слаженно мы рассортировали первую партию документов. К сожалению, многого не хватало.

– Сегодня закончим с этим, – сказала я, оглядывая огромные кипы бумаг по всему кабинету, – а завтра начнем восстанавливать.

– Нам здесь ночевать придется, – буркнула Алевтина Никитична.

– Я тоже так считаю, – согласилась я. – Но не всем. Будем по очереди. Сегодня еще пойдем все ночевать домой, нормально поспим и заодно возьмем все, что нужно – зубную щетку там, белье, сменку. Сразу говорю – одевайтесь удобно, по-рабочему. А завтра приходите к семи утра, раньше начнем – раньше закончим.

– Матрасы надо, – ворчливо сказала Алевтина Никитична. – На голом полу ведь спать не будешь.

– Я думала, каждый по одеялу принесет, – задумчиво ответила я, – на полу вполне на одеялах поночевать можно. Как раз в семь утра никто не увидит.

– Матрасы я дам, – проворчала Алевтина Никитична.

– Но они же тяжелые, – сказала я, – мы поможем тащить.

– Это уже моя забота. – отмахнулась Алевтина Никитична. – Альберт вечером притащит.

– Вообще отлично! – обрадовалась я. – Работа со всеми удобствами.

– И чайник заодно принесу, – окинула взглядом кабинет Алевтина Никитична. – Чашки только свои захватите после обеда.

Мы договорились прийти с обеда пораньше и разошлись.

В столовой очереди еще не было, поэтому, взяв вкуснейший борщ, гречку с подливой и абрикосовый компот, я села за стол и принялась поглощать еду.

Почему-то мне не давал покоя мой странный сон. С Риммой Марковной вроде все ясно – поеду к ней, попробую поговорить, плюс Иван Тимофеевич обещал с журналистским расследованием помочь. Значит – вопрос не в этом. На работе вроде все потихоньку налаживается. С деревенскими родственниками и их племянниками тоже постепенно разберусь, не все сразу. Тогда что же меня так беспокоит?

Что же?

Я машинально обвела глазами столовую. Ко мне направлялась Зоя Смирнова с подносом еды.

– Ты не против? – спросила она, выгружая тарелки на стол.

Я покачала головой:

– Садись.

Зоя поставила последнюю тарелку, с морковным салатом, и меня вдруг прошиб пот – вспомнился заляпанный зеленкой одноухий заяц из моего сна.

Светка!

Вот что не дает мне покоя весь день!

– Лида, еще целый час! Я не дотерплю, – большими глотками шумно отпила компот Зоя, – давай ты сейчас все расскажешь? Все равно никто же не слышит.

– Давай, – согласилась я. – только быстро и кратко. Мне еще сбегать кое-куда надо.

– Лид, слушай, а ты и правда думаешь, что я могу претендовать на повышение? – напряженно спросила Зоя, с подозрением всматриваясь мне в лицо.

– Конечно, – пододвинула к себе тарелку с гречкой я. – Вот смотри, сколько работы делаешь ты? А за сколько результатов отчитывается твоя начальница?

Зоя поперхнулась морковкой и закашлялась.

– Наше руководство довольно – работа выполняется, всем хорошо, – продолжила я, пробуя гречку. – Но плюшки и поощрения за проделанную тобой работу получает твоя начальница. Правильно?

Зоя неуверенно кивнула и вяло поковыряла морковку:

– А что я могу сделать?

– Как минимум можешь сделать так, чтобы наверху было видно, что это – именно твоя работа.

– Швабра не даст, – Зоя расстроенно отодвинула почти нетронутую морковку в сторону и с отвращением посмотрела на рассольник.

– Значит, сделай так, чтобы к данному мероприятию Швабра была непричастна и твоя работа была видна.

– Но у нас нет таких мероприятий! – чуть не плача воскликнула Зоя.

– Почему нет? – с видом Змия-искусителя усмехнулась я. – Завтра планируется большое мероприятие с международным участием. Основное уже оговорено, остались организационные моменты. Если хочешь – скажу Ивану Аркадьевичу, что ты выявила желание помочь. И это мероприятие идет мимо твоего отдела, а значит и Швабра его себе не припишет. Да, побегать, конечно, придется, но зато все плюшки получишь только ты.

– Что нужно делать?! – решительно воскликнула Зоя. Глаза ее горели азартом, ноздри раздувались.

– Тогда слушай внимательно, – принялась рассказывать я. – Вот что сначала нужно сделать…

Быстро покончив с обедом, я позвонила в РОНО, в отдел опеки и попечительства. Переговоры с вежливой сотрудницей много времени не заняли, так что я еще успела забежать к себе и захватить чашку, как велела Алевтина Никитична.

В кабинете, как ни странно, оказалась Базелюк. Она сидела в "чайном" углу и жадно хлебала суп из литровой банки с большим куском хлеба вприкуску, на который толстым слоем было намазано то ли масло, то ли смалец.

– Где это ты полдня ходила? – жуя, спросила Базелюк и кусочек недожёванной пищи вывалился изо рта. Базелюк ловко поймала его на лету и закинула обратно в рот.

Меня аж передернуло.

– Работала, – лаконично ответила я, старательно отводя взгляд от жрущей Базелюк и принялась собирать документы на столе, чтобы спрятать (вдруг коллеги опять поливать мой стол вместе с вазонами вздумают или еще какая фантазия придет им в головы – здесь трудно что-либо прогнозировать).

– Ну, не знаю, на работе мы тебя только рано утром пять минут видели, – заявила Базелюк и шумно втянула еще ложку варева в рот, – хфе фы хофифь?

Я пожала плечами – язык гоблинов и орков не понимаю, что уж поделаешь.

– Капитолина Сидоровна приходила, тебя не было, ругалась, – могучим усилием проглотив еду, наябедничала Базелюк и тяжело уставилась на меня кроличьими глазками, – будет теперь на тебя докладную писать о прогуле.

– Спасибо, Мария Лукинична, – вежливо поблагодарила я. – Я потрясена. Пойду плакать.

– Эй, ты что, опять уходишь? – возмущенно воскликнула мне в спину Базелюк.

Закрывая дверь, я услышала, как что-то грохнулось и послышался горестный матерок Базелюк. По логике, банку с супом уронила.

Следующим пунктом моего производственного вояжа стал кабинет Ивана Аркадьевича.

Отчитавшись о проделанной работе, я согласовала участие Зои Смирновой в завтрашнем мероприятии и заторопилась обратно в кабинет.

Уже на подходе к кабинету я услышала душераздирающий крик Аллочки.

Глава 16

Вечерняя улица густо и одуряюще благоухала цветами. Трава на газонах перла вверх так яростно, что ее не успевали подрезать. Газон между Домом пионеров и райкомом партии по площади, на мой взгляд, равнялся примерно Люксембургу, а по консистенции напоминал августовское звездное небо где-то над аравийской пустыней, с одним только отличием, что вместо льдистой чернильности макрокосма здесь была мягкая изумрудная зелень, а вместо звезд – похожие на цыплят одуванчики.

Город потихоньку начинал готовиться к праздникам, и над проспектом уже растянули огромный транспарант:

Труд в СССР – есть дело чести, славы, доблести и геройства!

"Ага, а еще труд создал из обезьяны человека", – утомленно отреагировала я. – "Если принять данный тезис за аксиому, то мы с Аллочкой и Алевтиной Никитичной теперь, как минимум – боги: остаток дня и еще кусок вечера отпахали прям ударно так, по-стахановски".

Я невесело брела домой, плечи и спина жутко болели, пудовые руки-ноги отваливались, а голова разрывалась. Зато в копилку дела чести, совести и геройства я могла бы удовлетворенно добавить, что мы рассортировали всё "по полочкам" и подготовились на завтра. Если же откинуть физическую усталость, то поводов для плохого настроения не было. Но все равно внутри меня словно грыз какой-то червячок.

Я прокрутила все события сегодняшнего дня и, наконец, опять вспомнила один странный эпизод: я шла по коридору и услышала аллочкин крик, когда я вбежала в кабинет – Аллочка моментально заткнулась. На вопрос, что случилось, она ответила, что, пока не было Алевтины Никитичны, она хотела вытереть пыль на одном из тюков с документами и на нее упал огромный паук.

Ну, это я прекрасно понимаю. Сама боюсь всевозможных тараканов, пиявок и прочих крокозябриков со страшной силой. Так что объяснение можно было бы принять. Если бы не одно "но". Аллочка объяснила все логично и даже местами взволнованно, но при этом в глаза не смотрела и при абсолютной бледности лица щеки и уши у нее пошли красными пятнами. А еще я заметила у нее в кармане очертания как попало сложенного листка. Хотя, может, я ошибаюсь и листок этот смятый она с собой носит постоянно, а кричала действительно из-за паука?

Размышляя таким образом, я добрела до своего двора.

У моего подъезда три первоклашки играли "в резиночку". Две держали, а третья, самая тоненькая, с конопушками и большими бантами – прыгала. Высоту резинки они уже подняли на уровень "по пояс", но малявка все равно как-то умудрялась прыгать. Ее смешные косички весело подпрыгивали в такт, и я даже остановилась полюбоваться мастерством малолетней попрыгуньи, сама в детстве никогда выше, чем "до попы" пройти не могла, а она легко прошла. Причем остальные мелкие подняли крик, что "был заступ" и заставили ее перепрыгивать заново. И опять она с легкостью все прошла.

Я восторженно, с умилением, наблюдала, когда меня окликнули по имени.

Я оглянулась – соседка баба Варя сидела на своем "дежурном" месте – на лавочке у подъезда.

– Добрый вечер, – устало поздоровалась я и приветливо улыбнулась.

– Добрый, добрый, – закивала баба Варя, не поддержав мою улыбку, и сходу выдала. – Вот ты на работе всё сидишь, Лида, а к тебе тут приезжали.

– Племянник двоюродной тети мужа сестры из деревни? – не смогла не съёрничать я (усталость таки брала свое).

– Да нет же! – укоризненно покачала головой старушка и всплеснула руками, – опиюс приезжал.

– В смысле опиюс? – удивилась я и чуть не выронила сетку с продуктами, – он же знает, что Ольга отсюда выехала.

– Да нет, к тебе он приезжал, – неодобрительно посмотрела на меня баба Варя, мол, смотри, девка, допрыгаешься.

Мда уж…

Надо было, наверное, таки сходить к нему. А то теперь все соседи чёрте в чем меняподозревать будут.

И что ему так прям срочно от меня надо?

Квартира, как обычно, встретила меня уютным покоем.

Я включила моментально загудевшую колонку (от Зинаиды Валерьяновны, видимо, осталась, в нашем доме горячей воды не было, но я точно не знала – это потому, что ее отключили на летний сезон или вообще, не было. В коммуналке на Механизаторов, на кухне, был старый титан, который топили дровами или углем).

Пока вода грелась – решила разобрать продукты и по-быстрому сделать ужин.

Яйца я поставила вариться – возьму завтра с собой, раз буду там жить, то ужинать чем-то же все равно надо. Докторская колбаса и плавленый сырок отправились в холодильник – это на завтрак, остатки тоже прихвачу на работу. Я добавила на разогретую сковородку немного масла и выложила две купленные по дороге в кулинарии котлеты. В отличие от бывшего лидочкиного супруга, я люблю котлеты просто так, с хлебом. Поэтому гарнир решила не делать. А еще у меня в холодильнике оставался вчерашний винегрет, очень вкусный, между прочим. Как раз на ужин хватит. В общем, шикарное у меня сегодня меню.

Когда котлеты достаточно подогрелись, я выложила их красиво на тарелку и приступила к еде.

Я вяло жевала кусок котлеты, и она мне была никакая. Видимо, в кулинарии сегодня плохая смена, что ли. В общем, доесть я так и не смогла и выбросила в мусорное ведро. Но поужинать все равно надо – поэтому я достала из холодильника отложенную на завтрак докторскую колбасу. В СССР в это время колбаса была еще настоящая, очень вкусная, сочная, из натурального мяса. Я отрезала большой кусок и впилась зубами. И опять она мне показалась "никакой", безвкусной. Винегрет тоже "не зашел" и отправился в мусорное ведро.

Да что же такое со мной происходит?! Только заболеть не хватало!

Я сунула подмышку градусник и поставила чайник на газ.

Когда глянула на градусник – температуры не было. Тогда что это?

"Все страньше и страньше", как говорил один небезызвестный персонаж.

Есть все равно хотелось, но что-нибудь эдакое. В общем, порыскав "по сусекам", в результате я сделала себе такой вот бутерброд: намазала кусок хлеба остатками масла, на котором жарила котлеты и сверху густо посыпала найденной среди приправ югославской "вегетой". Этот бутер я схарчила с таким удовольствием, смакуя каждый кусочек, что аж сама удивилась. Но мне было так вкусно, что сделала еще один такой же и тоже сожрала его враз.

Покончив с ужином, решила вынести мусор. Вечером, конечно, выносить мусор – плохая примета, но за ночь выброшенные котлеты и винегрет испортятся и завоняют мне всю квартиру. Поэтому схватила ведро с мусором и отправилась к контейнерам.

Раньше к нам во двор приезжала мусорная машина и все соседи к этому времени старались быть дома, чтобы вынести мусор вовремя. Но со временем, многие, особенно, кто на работе, могли не успевать. И Иван Тимофеевич добился, чтобы у нас был свой мусорный контейнер.

Я уже отходила от контейнера, как между деревьев мелькнул силуэт. От неожиданности я чуть не подпрыгнула, но тут из-за кустов ко мне подскочила Лёля, торопливо меня обнюхала и, пару раз дружелюбно вильнув куцым каракулевым хвостиком, ринулась обратно в кусты.

– Лидия, добрый вечер, или скорее доброй ночи, – глубоким, красиво поставленным голосом сказала лёлина хозяйка из темноты, – не спится?

– Да вот, мусор выбрасывала, – ответила я, – завтра на работу очень рано, боюсь, вдруг просплю и не успею.

– Это правильно, – согласилась Нора Георгиевна, – хотя вот многие верят, что дурная примета.

– Да кто ж его знает, – проговорила я, – может и есть в этом рациональное зерно. Но гигиена дороже.

– Да, жарковато нынче становится, даже по вечерам, – согласилась Нора Георгиевна, – мусор лучше выносить сразу…

– Угу, – подтвердила я.

Разговор иссяк. Помолчали.

– Надо бы вам, Лидия, как-нибудь ко мне в гости зайти, – вдруг заявила Нора Георгиевна, – попьем чаю, у меня замечательная библиотека поэтов серебряного века. Полное собрание сочинений!

– Спасибо, Нора Георгиевна, с радостью, – искренне поблагодарила я, – вот только в последнее время работы много навалилось, сейчас с делами расквитаюсь и можно будет регулярно наносить друг другу визиты вежливости.

– Да, давайте без чинов, будем дружить по-соседски, – поддержала меня Нора Георгиевна.

На том и расстались, чрезвычайно довольные друг другом.

На работу я прискакала к семи. С собой тащила большую сумку с вещами: смена балья на пару дней, экспроприированный у Горшкова спортивный костюм, пару свежих рубашек, полотенце, мыльно-рыльные вещички и прочее. Я даже комнатные тапочки прихватила, справедливо полагая, что даже в импортных кроссовках ноги за день отвалятся.

Первую часть дня мы продолжили гнать бумажный конвейер, с той лишь разницей, что теперь уже занимались восстановлением недостающих документов.

Ну что тут можно сказать: работа в этом плане в депо "Монорельс" (да простит меня товарищ Бабанин Д.Д.) была поставлена из рук вон плохо. А точнее – отвратительно. Руководство считало, что нужно дать результат (с перевыполнением плана) в виде трамваев и прочих машин, а вот всякая документация – это исключительно проявления бюрократизма. Ну, вот и досчиталось, так что теперь под Иваном Аркадьевичем закачалось кресло (думаю, что не только под ним).

Ну, ничего – вытянем.

Чтобы работалось более эффективно обязанности сегодня распределили так: я – фильтрую содержание документов и решаю, что и как надо восстановить, Алевтина Никитична, у которой неожиданно оказался красивый почерк, записывает под мою диктовку списки, с которыми Аллочка бегает к Ивану Аркадьевичу и уже тот звонит куда надо и решает, где и что достать. Внешним курьером у нас стал Альберт.

Некоторые бумаги мы восстанавливали сами, как те же протоколы и выписки из протоколов, для этого я выпросила у Ивана Аркадьевича печатную машинку и теперь у нас появилась абсолютно новая механическая прелесть, на которой печатать было сплошное удовольствие, а буква "э" выбивалась легко, одним мизинчиком. Кроме того, мне выдали калькулятор (!). Оказывается, здесь они у многих были. Это Лидочке Щука "забыла" выделить. А я, как только попала сюда, вообще ничего не понимала и не представляла, где это все можно взять.

И, кстати, о Щуке. Мое отсутствие в кабинете Лактюшкиной, само собой, не осталось незамеченным (думаю, незабвенная Феодосия Васильевна сразу и настучала на меня Щуке). И если первый день мои бабы не смогли понять, куда я делась и решили, что я прогуливаю, то уже на следующий день народная молва разнесла, что мы с Аллочкой закрылись и что-то делаем в отдельном кабинете, который, как оказалось, ранее принадлежал одному из заместителей самого Бабанина Д.Д. (!).

В связи с этим обстоятельством к нам в кабинет попытались ломиться любопытные и страждущие в разной степени заинтересованности, но были жестко обломаны Алевтиной Никитичной в буквальном смысле этого слова (особенно мне понравилась, как она с веником наперевес "дружелюбно" встретила Базелюк, которая заглянула якобы с целью узнать, не видела ли я ключ с синим брелком на столе). И чем больше все ломились, тем больше их гоняла наша строгая Алевтина Никитична. Что, соответственно, только подогревало степень интереса у трудового народа. И так по кругу.

Здесь следует отметить, что я, еще по старой корпоративной привычке руководствовалась следующим принципом: каждый час-полтора – пятиминутный перекур. Нет, среди нашей группы не курил никто, но людям нужно давать небольшую передышку, возможность "разогнуть спину": попить воды, сходить в туалет, посидеть на стуле, перекинуться шуткой и т. д. Это сплачивает коллектив и помогает относиться к подобным авралам чуть легче.

И вот, в один из таких "пятиминутных перекуров", когда я вышла из туалета и возвращалась обратно в кабинет, я была перехвачена Щукой:

– Горшкова! – заорала добрейшая Капитолина Сидоровна, потрясая кулаками так, что стеклянные чешские бусы весело запрыгали на ее груди.

Пришлось остановиться. Обойти ее не представлялось возможности, сзади был женский туалет, по бокам – стены, впереди – Щука. Я оказалась в западне.

– Горшкова! – повторила Щука (видимо решила, что за один раз я не пойму).

– Здравствуйте, Капитолина Сидоровна, – вежливо поздоровалась я, как и положено каждому сотруднику.

– Ты мне тут зубы не заговаривай! – сверкнула оскалом Щука. – Ты почему штатное не сделала? А?! Я тебе что сказала?! Сделать штатное! А ты?!

Ответить я не успела (да и не особо необходим был мой ответ. Человеку просто нужно выговориться).

– И где ты шляешься? Почему тебя второй день на рабочем месте нет? – продолжала надрываться Щука, – раз меня никто в известность не поставил, то я составила акт в присутствии свидетелей! Мы передали дальше и уже готовится приказ о твоем отчислении по статье, с занесением!

Я молчала.

– Так что ты допрыгалась, Горшкова! Поздравляю! – радостно выдохнула Щука и развернулась уходить.

– Капитолина Сидоровна, – окликнула я ее, – с какого числа меня увольняют?

– С послезавтрашнего, – буркнула Щука, – Бабанин уехал, вернется, подпишет и всё – свободна, Горшкова!

– Спасибо, Капитолина Сидоровна, – от души поблагодарила я и, так как "пятиминутный перекур" истек, то пошла работать.

Штатное я сделала и даже передала Гиржевой на проверку (само собой под подпись и при свидетелях). А вот объяснять что-то Щуке не сочла нужным (она мне напрямую задание по штатке не давала, подсунула через Гиржеву, вот и я так же). Не моей категории она соперница. И вообще – врагов я всегда выбираю сама. Я считаю, что враг – это качественный признак личности. Если враг мелкий, незначительный, как та же Базелюк или Щука – то грош тебе цена. Если же враг – мощная персона, которым восхищаются, которому завидуют и которому подражают – это признак того, что ты из себя что-то представляешь. Раз такой человек решил с тобой пободаться.

Поэтому Щука – в пролете. Да, для уровня Лидочки она – очень даже значимая фигура, но я-то не Лидочка. Да и тратить время на ее дрязги мне лень.

Кроме того (не буду лукавить), мне хотелось посмотреть реакцию Ивана Аркадьевича на то, как после того, как я сделаю ему всю документацию правильно (считай прикрою его) – меня в тот же день уволят. Вот интересно мне, что он делать будет? Станет защищать или сделает вид, что все правильно? Если второе – то здесь мне ловить нечего. А если станет защищать – то уже на моих условиях (я хочу отдельный кабинет и хотя бы место Щуки). Кроме того, Иван Аркадьевич должен знать, что я для него готова не то, что сутками работать, но и потерять место работы. Таких соратников больше ценят.

И, кстати, мне интересно, почему Гиржева ни слова не сказала Щуке, что штатку я уже сделала и сдала ей, а Лактюшкина даже не заикнулась, что я не гуляю, а сижу в новом кабинете за закрытыми дверями с Аллочкой и сам Альберт таскает туда кипы бумаг.

Неужто тоже на ее место метят? Что – обе?

На следующий "пятиминутный перекур" я выпросила у коллектива дополнительно "плюс десять минут за счет обеда" и была благосклонно отпущена смеющимися Алевтиной Никитичной и Аллочкой (вот такими они мне больше нравятся).

Прихватив блокнот, я отправилась на вахту, где были внешний и внутренний телефоны. Сегодня там дежурила тетя Клава и ей было все равно – она вязала пинетки для недавно родившейся внучки. Все остальное ей было вторично и малосущественно.

Поздоровавшись и детально расспросив о внучке (как кушает, как какает и т. д.), я получила благосклонное разрешение позвонить, и набрала номер с бумажки:

– Алё? Это квартира Валеевых? Можно Василия Павловича пригласить?

Через время в трубке раздался приятный баритон:

– Слушаю.

– Добрый день, Василий Павлович. Мы с вами не знакомы, но я о вас много наслышана. Извините, что решила позвонить, но ситуация неоднозначная и я считаю, что вы тоже должны знать, – начала я.

– Да? – легкая тревога появилась в голосе моего собеседника.

– Давайте я представлюсь – Горшкова Лидия Степановна. Супруга брата Ольги Горшковой. Полагаю, знаете такую?

– А что случилось? – встревожился Василий Павлович.

– Я звоню по поводу Светы.

– Но я всегда плачу алименты и еще так дополнительно деньги каждый месяц даю… – расстроенным голосом начал Валеев.

– Василий Павлович, а вы в курсе, что Свету Ольга отдала в круглосуточный интернат и сейчас вполне может встать вопрос и переводе ее в детский дом?

– Как же так?! – вскричал мой собеседник. – Ольга мне ни слова не сказала! Мы позавчера только виделись. Двести рублей она взяла, и ни слова не сказала!

– А знаете, Василий Павлович, где я ваше имя и номер телефона взяла? В отделе опеки и попечительства РОНО.

Ответом мне было ошарашенное молчание. Валеев переваривал информацию.

– Вот поэтому я и решила вам позвонить – развивала мысль я, – алименты вы продолжаете Ольге регулярно платить, вот только ребенок-то ваш давно уже на полном гособеспечении.

– Ужас какой… – упавшим голосом прошептал Валеев.

– Василий Павлович, пишите адрес… – и я продиктовала адрес интерната и быстро простилась.

Вот! Всё, что могла для Светки – я сделала.

Вторая половина дня, пролетела стремительно-быстро, а ближе к семи часам мы провели мероприятие с участием журналиста-международника. Ну, что тут сказать, я не любитель таких вот тусовок, но слушать лектора было очень интересно.

Журналист, а звали его Карасев Эдуард Степанович, был сильно немолод. Этот сухонький, словно вылитый из металла, человек, с резкими, точеными, чертами лица и острым взглядом серых глаз произвел на всех неизгладимое впечатление. Он оказался очень интересным докладчиком, причем сам формат мероприятия сразу перевел на уровень дружеской беседы "на равных" с нашими работягами. И было удивительно интересно наблюдать, как, к примеру, машинист из пятой бригады или цеховая уборщица наперебой задают вопросы, а он им увлеченно отвечает или наоборот:

– Вот вы знаете, откуда у бразильских индейцев появилась кукуруза? – спрашивает, к примеру, Карасев у тети Наташи, нашей наладчицы.

– Хрущев привез? – неуверенно тянет тетя Наташа, в поисках поддержки оглядываясь на коллег по цеху.

– Нет, это уже позже было, а сначала ему показал Никсон! – подсказывают тете Наташе мужики из метрологического отдела, и зал грохает от смеха.

– Никсон привез? – повторяет тетя Наташа, явно подозревая, что тут что-то не так.

Зал затихает в предвкушении.

– Да нет же, – смеется Карасев, – по преданиям индейцев кукуруза у них появилась, когда выросла из жабы.

– А я-то думаю, почему она мне так лягухами воняет, – удивленно разводит руками тетя Наташа под смех всех присутствующих.

Кроме партизанской борьбы латиноамериканских соратников много спрашивали о природе, о жизни местного населения. Карасев рассказал об удивительной реке Арагуайя, о вечнозеленых субэкваториальных лесах, о ягуарах, индейцах и огромных пятиметровых красно-зеленых рыбах пирараку.

– Вы представляете, вес некоторых экземпляров рыб пирараку может достигать почти двести килограмм, – рассказывает Карасев, обращаясь к Иванычу.

– Да что там двести килограмм, – хохочут мужики, – Иваныч говорил, что недавно ездил к теще в деревню, и поймал леща, так тот все триста весил.

– Ну да, Иваныч у нас рыбак еще тот, и не такое рассказать может! – смеются в зале коллеги по цеху.

В общем, мероприятие должно было закончиться через час – час двадцать, а журналиста не отпускали почти два с половиной часа, да и то, Иван Аркадьевич посмотрел на часы, выразительно кашлянул, и Зоя Смирнова, которую "сверху" по моей протекции одобрили быть ведущей, быстро и красиво закруглила мероприятие.

На встрече был и Иван Тимофеевич. Судя по его довольному виду – он тоже получит за это какие-то плюшки. Тем более, что тощая девица и волосато-бородатый парень с кинокамерой, снимали сюжет для областного телевидения. А уж в нашей газете, я уверена, журналисты по заданию Ивана Тимофеевича опишут интерес работников депо "Монорельс" к вопросам освободительной борьбы с капиталистами максимально широко и пиарно.

Когда все закончилось, и Зоя Смирнова потащила гостей "пить чай", Иван Тимофеевич чуть задержался. Рядом с ним стоял худой небритый паренек, густо заросший черной вьющейся шевелюрой.

– Лидия Степановна, познакомьтесь – это Роберт, тот журналист, о котором мы с вами недавно говорили, – представил он паренька, который смотрел на меня с большим интересом. – Вы тут пообщайтесь, а меня, увы, зовут.

Иван Тимофеевич ушел с остальными, а я оказалась в цепких руках будущей акулы пера.

Я рассказала ему о странном исчезновении Риммы Марковна и появлении ее в закрытом доме престарелых. У Роберта загорелись глаза, и он обещал все разведать максимально быстро, рассказать мне, и главное – без согласования со мной никаких действий не предпринимать. Взамен я пообещала подсказать ему, как подать материал так, чтобы он стал информационной бомбой.

С Робертом мы тоже расстались крайне довольными друг другом.

Народ давно разошелся по домам, высокие гости попили чай и тоже отбыли, а я сидела в огромном пустом кабинете и печатала очередной недостающий протокол.

В кабинете я была одна. Алевтина Никитична ушла с Альбертом за матрасами, а Аллочку отправили в магазин за хлебом на ужин.

Открылась дверь и вошел Иван Аркадьевич:

– Лидия Степановна, – с порога начал он, и голос у него был радостно-приподнятым, – мероприятие прошло просто замечательно! Люди довольны, журналист доволен, а нам теперь будет как отчитаться хотя бы в этой позиции.

– Во всех позициях будет, как отчитаться, – уточнила я.

– А вы домой не идете разве? – удивился Иван Аркадьевич (я перед этим переоделась в спортивный костюм, была в комнатных тапочках).

Ответить я не успела, как дверь распахнулась и в кабинет ввалился вспотевший Альберт. Он тащил три матраса.

– Сюда складывай, – приказала появившаяся из-за его спины Алевтина Никитична.

– Вооот! – хэкнул Альберт, сваливая матрасы.

– Теперь разложи, – приказала Алевтина Никитична, – О! Иван Аркадьевич, ты тоже тут?

– Да вот, зашел посмотреть, как дела, – сказал тот.

– Так что, надо было тебе тоже матрас брать? – спросила Алевтина Никитична, чуть улыбнувшись.

– А вы что, здесь все ночевать собираетесь? – растерянно удивился Иван Аркадьевич.

– А ты как думал? – проворчала Алевтина Никитична и повернулась к Альберту. – А этот матрас вон в тот угол положи, храплю я как пьяный сапожник, чтоб девкам спать не мешать, давай-ка его подальше оттяни.

Мы дружно хихикнули, а Алевтина Никитична продолжила ворчливо, не обращая на нас внимания, – а теперь, Альберт, пошли одеяла и подушки принесем.

Альберт обреченно вздохнул, а я осторожно заметила:

– Алевтина Никитична, а может, не надо одеял и подушек, так переспим?

– Ну да, что же мы должны мучиться, если есть возможность спать нормально? – возмутилась Алевтина Никитична.

– А помнишь, Аля, как мы в детдоме на тоненьких одеялах на полу спали все покотом? – спросил вдруг Иван Аркадьевич.

– Ну, дак это же после пожара было, – отмахнулась Алевтина Никитична. – А так-то всегда приятно на мягеньком поспать и тепленьким укрыться. – Пошли, Альберт.

Они ушли, я продолжила методично набивать текст, как вдруг Иван Аркадьевич тихо сказал:

– Кажется, мы нашли того, кто на вас тогда жалобу написал, Лидия Степановна. И после этого еще две были, я просто не говорил вам.

– И кто это? – от неожиданности и любопытства я аж подпрыгнула и бросила печатать.

– Сначала нужно еще кое-что проверить, потом я скажу, – ответил Иван Аркадьевич, хмурясь, – день-два подождите. Но вот что меня сильно настораживает…

Договорить ему помешала радостная Аллочка, которая ворвалась в кабинет со словами:

– А я хлеб еще горячий купила!

Глава 17

Спать легли мы в два часа ночи, а подъем – в шесть тридцать. И – за работу. Я вчера так вымоталась, что, только положив голову на подушку – вырубилась моментально.

И вот полдня, с шести утра и почти до обеда, я промаялась в размышлениях о словах Ивана Аркадьевича. Кто же та скотина, что написала на меня жалобу? Он-то потом всё расскажет, я даже не сомневаюсь, но просто вот прямо в эту минуту – умираю от любопытства.

Так я томилась почти полдня (но отпахала при этом знатно), а потом мне надоело, и я решила сходить привести себя чуток в порядок.

В дамской комнате кто-то горько плакал, навзрыд.

Я сначала раздумывала – зайти или нет. Было неловко нарушать чужое личное пространство, тем более, если у человека горе, а с другой стороны – туалет общественный, не я зайду, так другие. В общем, я вошла.

В туалете рыдала Зоя Смирнова (!).

– Зоя, ты чего плачешь? – от неожиданности я аж обалдела. – Случилось что?

– Угу, – Зоя нервно высморкалась и принялась с плеском умываться.

– Зоя…? – напомнила я и вытащила расческу из сумочки.

– Сейчас, – Зоя плеснула на лицо еще воды, смывая потекшую тушь, затем подняла на меня заплаканные опухшие глаза с черными, словно у панды, кругами. – Из-за вчерашнего мероприятия.

– Фигасе, – от удивления я аж уронила расческу в раковину умывальника. – Все же хорошо прошло. Начальство довольно, все довольны. Что не так?

– Да не потому! Не потому! – сбиваясь, горячо зашептала Зоя, поминутно бросая косые взгляды на дверь, не зайдет ли кто, – Понимаешь, Лида, после каждого мероприятия я всегда пишу информационный отчет и сдаю Швабре, а потом она сдает его Насонову, второму заму. Там табличка такая, и вот в одной колонке про само мероприятие, а во второй – кто провел. Ну и вот, я все написала, причем расписала так, что "ой", себя поставила ведущей. Ну, как мы с тобой и договаривались. А тут такая Швабра подходит, стала надо мной и спрашивает, что я делаю. Ну, я ответила, что отчет по вчерашнему мероприятию пишу. Она же сверху всё видит. А она прочитала и говорит, вычеркивай себя и пиши мое имя. И еще орать начала.

– А ты?

– А что я?! – вскричала Зоя так, что аж сама испугалась, воровато зыркнула на дверь и опять начала сморкаться и умываться.

– Зоя!

– Да я уже тридцать пять лет Зоя! – она опять зарыдала. – Вычеркнула себя и вписала ее.

– Зачем? – не поняла я.

– Как зачем?! Как зачем! – всплеснула руками Зоя. – Да если я не сделала этого, то она бы меня уволила.

– За что? – удивилась я.

– Нашла бы за что! – вызверилась Зоя. – Вон тебя Щука нашла за что! И искать долго не пришлось. Лида, ты что, не понимаешь?

– Нет, не понимаю, – покачала головой я. – Зоя, если раз уступишь – все время на тебе ездить будут. Нужно отстаивать свою позицию.

– Ой, кто бы говорил! – отмахнулась Зоя, – ты уже себя вон наотстаивала. Щука тебя сегодня-завтра уволит. Уже приказ давно готов. Бабанина только ждут.

– Не сравнивай, – ухмыльнулась я. – Это другое.

– А с бабами твоими! – продолжила шипеть Зоя, утирая слезы. – У нас вон все уже давно шепчутся, как они над тобой издеваются – то документы на столе водой зальют, то орут, то окна открывать запрещают. Так что не тебе меня учить, Лида.

– Шепчутся все, говоришь? – довольно улыбнулась я. – Замечательно!

– Угу, – пробурчала Зоя, еще раз умываясь, – так замечательно, что хочется повеситься.

– Не дрейфь наперед, – подмигнула я Зое. – Пободаемся еще.

Зоя взглянула на меня, как на дурочку, но тактично промолчала. Вытащила тушь и принялась красить ресницы заново.

– Здесь надо красиво поступить, – помолчав, сказала я. – Нужно чтобы Насонов начал Швабре вопросы по результатам мероприятия задавать, причем такие, на которые она сама ответить не сможет. Вот тогда станет понятно, что не она это все делала.

– Ой, Лида! – Зоя плюнула в коробочку с тушью и начала так яростно тереть щеточкой, что я аж испугалась, что коробочка сейчас порвется. – Насонову плевать на такие мелочи. Ему нужно, чтобы был результат. Результат есть – мероприятие провели. А кто его провел – ему не важно. А теперь Швабра получит внеплановую премию, а я буду дальше проводить тупые заседания, посвященные посевной или Кудашхской ГЭС.

– Я Ивану Аркадьевичу расскажу, – успокоила я Зою.

– Ты что! – Зоя перепугалась так, что чуть не ткнула щеточкой в глаз. – Да ты с ума сошла! Он же ей сразу втык сделает, а она меня потом совсем сожрет! Не вздумай!

– Ну… – я даже не нашлась, что на это все ответить. Так-то Зоя была права.

– Ты понимаешь, Лида! – глаза у Зои опять налились слезами. – Ты понимаешь, как оно все мне надоело! Ненавижу! Ходишь, блядь, за каждым, просишь, умоляешь – "поставьте подпись", "придите на заседание", "выступите с докладом", а все тебя культурно посылают! Будто это все только тебе и надо! Каждый раз к кому в кабинет не зайдешь – а все морды недовольные на тебя делают! И я же их понимаю. Какая это все ерунда и время тратить жалко. А кто меня поймет? Кто?! Если не будет посещаемости – я опять без премиальных! И еще Швабра потом весь мозг выдолбит, как дятел! И уйти никуда не могу. У меня вечерняя школа только.

– А в техникум поступить? – осторожно спросила я.

– Какой мне уже техникум, Лида? – невесело ухмыльнулась Зоя. – У меня трое детей и свёкр лежачий. Да еще на выходные в село надо ехать помогать, родители старые, все братья разъехались, одна я, младшая, рядом осталась. Куда мне еще сверху на голову техникум?!

Открылась дверь и вошла Валентина Акимовна. Мы замолчали. Началось обеденное время и народ забегал туда-сюда, пришлось расходиться.

Я шла по коридору в полном раздрае – вот это жесть. Походу не одной Лидочке не везет. Большинству баб, кто без хорошего старта – приходится ломовыми лошадьми быть и терпеть издевательства на работе.

Хотя и в моей пошлой жизни так было.

Я зашла в столовку и в нерешительности остановилась, рассматривая меню. Сегодня была солянка, гречневый суп, на второе голубцы, котлеты с пюрешкой или макаронами на выбор. Пару овощных салатиков, компот, кисель и выпечка. Вроде все, как всегда. Я посмотрела на блюда. Что-то ничего этого мне не хотелось.

И не то, чтобы я была не голодная, нет. Просто эти блюда почему-то больше не вызывали аппетит. Очевидно, я перетрудилась. Но пообедать-то все равно надо, и я решила, что пять – десять минут мои помощницы вполне подождут, а раз у меня с аппетитом вот так, то сбегаю-ка я в гастроном, прикуплю какую-то вкусняшку.

В общем, выскочила я на улицу, как была, в горшковском спортивном костюме, заштопанном на коленке.

В гастрономе я быстренько пробежала все отделы и поняла, что ничего меня не прельщает. Вот вообще ничего не хотелось. Да что за наказание такое! Разозлившись, купила себе творог. Вот не хочу, но впихну, раз перебирать харчами стала. Я вышла из магазина на улицу и торопливо зашагала к депо.

Поравнявшись с аптекой, увидела Петрова, который грустно сидел на скамейке. Как всегда, сосед был во всей красе – в старых растянутых трениках и рваной на рукаве тельняшке.

– О, Лидка! Дарова! – увидев меня, обрадовался Петров. – Слышь, Лидок, помоги, спаси бывшего соседа.

– Что опять случилось? – хмыкнула я, присаживаясь на лавочке рядом.

– А то ты не знаешь, – ответной ухмылкой осклабился Петров.

– Не-не-не, Петров! – замахала руками я. – Даже не проси! В магазин бежать для тебя не буду, некогда мне. На работу надо, уже опаздываю.

– Да ты чё, Лидка, – зашептал Петров наклоняясь ко мне и обдав сивушным амбре. – Зайди вон в аптеку, нормально.

– Заболел что ли? – не поверила я.

– Да какое там заболел, – отмахнулся Петров, – "Пион" мне купи. Или "Боярышник". Пять пузырьков. Больше Стася не даст.

– Зачем пион? – не поняла я. – И кто это Стася?

– Аптекарша Стася. Коза она драная, гоняет меня, – скривился Петров и тут же без перехода заканючил. – Ну, Лидка, ну, будь человеком, ну, сходи…

Вздохнув, пошла. Ну, как не помочь по-соседски.

В аптеке было прохладно, пахло суровыми лекарствами, что-то вроде как мазью Вишневского. На стойке стояли аптекарские весы. Я аж залюбовалась. Отвыкла, что всякие пилюли и микстуры готовили раньше прямо там, в аптеке.

– Вам что? – строго спросила меня аптекарша, в накрахмаленном до состояния картона белом халате и такой же "картонной" кипенно-белой шапочке.

– Секунду, смотрю, – я обвела глазами заставленное пузырьками и коробочками пространство. И тут мой взгляд наткнулся на витамины. Рот моментально наполнился вязкой слюной.

– Вооот! – обрадовалась я, показывая на пакетики и коробочки. – Это. И это. И еще это!

– Зачем вам столько? – строго и подозрительно спросила аптекарша, поправляя очки.

– В село еду, – ответила я (кстати, в село съездить надо бы). – Мама сказала купить.

– Понятно, – согласно кивнула аптекарша.

Видимо в эти времена было в порядке вещей закупаться для деревенских родственников впрок.

– И "Пиона" дайте, пять штук, – сказала я (хорошо хоть, что вспомнила). – Для бабушки.

– Пожалуйста, – передо мной появились искомые бутылочки.

В общем, загрузилась я лекарствами и вышла из аптеки на улицу, где меня с нетерпением дожидался Петров:

– Ну чё, купила? – просемафорил глазами Петров.

– Ага, – кивнула я.

– Отойдем, – шепнул Петров, косясь на окна аптеки.

– Чё так-то? – удивилась я.

– Да ну ее, эту Стасю, – заиграл желваками Петров и потянул меня куда-то в заросли сирени. – Еще увидит, сразу начнется.

– Ха, – хмыкнула я. – Знаю я такой тип медработников, строгие, как скальпель. Я, когда в профилактории лечилась, так там тоже такая докторица была, Сима Васильевна. Вот она была прямо огонь.

– Так Стася – это ее дочка, – пожал плечами Петров, с благодарностью принимая "Пион".

У меня прям культурный шок произошел.

Ну это ж надо!

И вот вбегаю я в здание (а еще обеденный перерыв), несусь по коридору и (тадам!), конечно же, натыкаюсь на Щуку!

– Горшкова! – завопила она (ну что у человека за манера, увидев меня, орать не своим голосом?).

– Щукина! – в ответ выкрикнула я.

Надо было видеть лицо Щуки. Она вздрогнула и с минуту ошалело хлопала глазами. Я аккуратно обошла ее и пошла дальше. В спину понеслись какие-то восклицания, и, возможно, проклятия, но я уже не слышала, да и плевать. Наше "общение" из точки бифуркации давно уже перешло в точку невозврата.

Вечером, перед сном, я заскочила в дамскую комнату, раскрыла пакетик с аскорбинкой и высыпала все содержимое в рот. М-м-м-м-м! Как же вкусно!

Не выдержав, я сожрала все пакетики, что у меня были.

Настроение сразу поднялось. Вот что значит витамины для измученного непосильной работой организма!

Довольная, я вернулась в кабинет, и мы продолжили расчищать агиевы конюшни конторы депо "Монорельс". Втроем!

Вечером, я доделывала протоколы, печатая на машинке, Алевтина Никитична своим красивым почерком заполняла карточки, а Аллочка раскладывала все по папкам. Стопки документов унылыми небоскребами тянулись до потолка. Пытаясь засунуть заполненную карточку в верхнюю папку в стопке, Аллочка влезла на стул. Из заднего кармашка трикотажных брюк торчал уголок вчерашнего листочка. Видать, закрутилась, устала и забыла.

Когда, наконец-то, сегодняшняя часть работы была закончена, все попадали спать. Я еле дождалась, пока все уснут: вот, словно могучий богатырь, утробно захрапела Алевтина Никитична, следом начала тихо-тихо сопеть Аллочка.

Подождав еще минуту и удостоверившись, что все точно спят, я прокралась к стулу с одеждой Аллочки и бесшумно, стараясь не разбудить, двумя пальцами вытащила сжамканный листочек. Тихонечко-тихонечко, на цыпочках, я просочилась в коридор и в неярком свете ночного электричества развернула листок.

Перед глазами запрыгали буквы:

"Считаешь себя самой умной, Горшкова? Думаешь, я не догадалась, зачем ты все вынюхиваешь? Иди в жопу!".

Глава 18

С утра Аллочка избегала на меня смотреть, а в работе старалась быть поближе к Алевтине Никитичне. Я делала вид, что ничего такого не произошло, и лишний раз ее не трогала. Тем не менее работу мы делали. Когда Алевтина Никитична выходила из кабинета – только треск пишущей машинки, шелест переворачиваемых листов, да еще шум дождя за окном, нарушали тишину.

Я приоткрыла окно, и теплая свежесть вместе с запахами мокрой травы ворвалась в кабинет. Аллочка покосилась, но ничего не сказала.

Но главное – работа двигалась, причем быстро и качественно. Осталось почти ничего, и я решила сбегать к Зое, попросить пару копирок, а то эти уже не годились.

Зои на месте не оказалось, она на три дня взяла больничный по уходу за ребенком, поэтому пришлось бежать в Тоне. Как обычно, Тоня сидела среди зарослей гортензий и фикусов, и подгоняла цеховых рабочих с заполнением бумажек. Со мной она держалась отстраненно-вежливо, копирок, правда, не дала, зато фальшиво посочувствовала в связи с моим увольнением. Видно было, что она ничуть не огорчена по этому поводу. Я, в свою очередь, сдержанно поблагодарила, также фальшиво пожелала ей удачи в работе, и мы с обоюдным облегчением расстались. Кстати, она даже не спросила, куда Лидочка пойдет работать.

Вот такие вот "у нас" были подружки.

Напротив бухгалтерии красовался главный стенд, на котором всегда вывешивали объявления, сводки, поздравления, некрологи и тому подобное. Я специально прошла мимо, чтобы глянуть – повесят приказ о моем увольнении или нет. Однако стенд был уже занят – на нем красовалась передовица с жирно обведенной красным фломастером статьей. Рядом топталась Швабра. Она вся прямо лучилась от удовольствия. Из бухгалтерии вышла Валентина Акимовна, смакуя каждое слово, громко почитала заметку и принялась поздравлять и хвалить Швабру.

Я аж не поверила своим ушам, подошла к стенду и перечитала. Все правильно: весь текст многословно и красочно повествовал о том, как прогрессивно мыслящие рабочие депо "Монорельс" и журналист Карасев, который только-только вернулся из Латинской Америки и еще пыль на сандалиях не успел отряхнуть, совместно обсудили политическую ситуацию, выразили мнение, осудили и так далее по тексту, долго и нудно. В заметке была и благодарность Швабре за организационную работу, даже обо мне вскользь упомянули, что "эта встреча состоялась благодаря инициативе Л.С. Горшковой". А вот о Зое – ни слова.

Ненавижу несправедливость, а Зою стало еще жальче. Хорошо, что она сейчас не видит весь этот триумф Швабры.

Швабра и Валентина Акимовна с усмешкой посмотрели на меня и на приветствие ответили сквозь зубы. Подошли сотрудницы из планового отдела и тоже принялись поздравлять Швабру. Я развернулась и пошла в кабинет, слушать этот цирк было выше моих сил, тем более нужно закончить работу.

Не успела я сделать и два шага, как Валентина Акимовна догнала меня и тихо сказала:

– Лидия, я знаю, что ты решила покинуть нас. Так, может, продашь-таки мне мыльце-то? По три рубля? Я бы взяла пару кусочков. Но лучше сразу штук десять-двадцать. Тем более деньги тебе еще ого-го как нужны будут.

Я остановилась и удивленно приподняла бровь, стараясь глубоко не дышать, так как от Валентины Акимовны, как всегда, за версту разило сладкими до тошноты, какими-то приторно-гвоздичными духами.

– Насколько я знаю, с тебя много удержано, – пояснила Валентина Акимовна, пытаясь скрыть злорадство. – Поэтому расчетных ты получишь сущие копейки, а жить как-то надо. Тем более, что с такой записью в трудовой вряд ли получится быстро найти хорошую работу. Если вообще получится.

– Интересно, – сказала я.

– Да, сейчас вот так, – изобразила сочувствие Валентина Акимовна, но глаза торжествующе лучились, – Не надо было тебе, конечно, с Капитолиной Сидоровной конфликтовать, перед начальством выслуживаться по чужим головам…

– Слушайте, Валентина Акимовна, – сказала я, – вот вы сейчас так правильно все говорите, идеологически даже верно… выслуживаться, конечно, не надо. И по головам – не надо.

Она кивнула.

– А скажите-ка мне, Валентина Акимовна, вот каким образом вы стали заместителем главбуха? – продолжила тему я. – По чьим головам вы выслуживались? А Капитолина Сидоровна по чьим? Или вас сразу с колыбели в начальство взяли? За умище и широкие душевные качества, так сказать…

Валентина Акимовна не нашлась, что ответить.

– И я даже не сомневалась, что расчетных я получу копейки, – кивнула я. – Я прекрасно помню, как вы мне это обещали. Так что не удивлена. А мыло я вам даже за миллион не продам. Принципиально.

Оставив Валентину Акимовну в ошеломленном состоянии переваривать мои слова, я решила сходить пообедать, а потом идти в кадры за трудовой. Еще нужно было успеть заскочить в кассу забрать расчёт.

Дойдя до столовой, я раздраженно вдохнула какие-то совсем уж пресные ароматы еды, развернулась и пошла обратно. Что-то аппетит у меня от этой Валентины Акимовны совсем пропал. В кармане оставался последний пакетик аскорбинки, я раскрыла, сыпанула в рот, на язык попала приятная кислинка, я аж замурчала от удовольствия, вкуснотища какая…м-м-м-м…

В коридоре меня догнал Линьков (ха!), он был все в той же голубой рубашке и роговых очках. Правда, на этот раз без подтяжек.

– Лидия Степановна! – Грустно и торжественно начал он, – я слышал, что вы покидаете наше депо.

Я тоже сделала причитающийся ситуации печальный вид и скорбно кивнула.

Линьков невесело вздохнул и продолжил:

– И сегодня у вас последний день.

Я опять со вздохом кивнула.

– Лидия Степановна! – Линьков поправил очки и мрачно продолжил, – передайте Валерию Анатольевичу еще часть долга.

Он протянул мне сверточек. Я взяла и сунула в карман.

– Там двести пятьдесят, – тяжко вздохнул Линьков, – осталось еще сто, но я смогу только через месяц. Лидия Степановна, а вы можете поговорить в Валерием Анатольевичем, чтобы он еще немного подождал?

– Конечно, – кивнула я. – Могу.

Ну а что, я не врала. Если надо – могу.

– А можно вас попросить написать расписку? – спросил вдруг Линьков, мучительно краснея.

Я на миг зависла, а потом согласилась:

– Можно.

– Тогда подпишите, – Линьков вытащил из кармана брюк смятую бумажку.

Я вчиталась:

"Я, Горшкова Лидия Степановна, приняла у Линькова Гектора Модестовича денежную сумму в размере 550 рублей (пятьсот пятьдесят рублей). Число, подпись".

Прочитав имя Линькова, я еле сдержалась, чтобы не заржать. Но сдержалась, чтобы не нарушить неуместным весельем наше уныло-минорное общение.

– Я не могу это подписать, – сказала я, возвращая бумажку обратно Линькову.

– Но почему? – аж подпрыгнул Гектор Линьков, при этом выпятив впалую грудь. – Я же сначала отдал триста, а сейчас еще двести пятьдесят. Там все правильно!

– Потому что там не указано причину, с какой стати я взяла у вас такую сумму. – ответила я. – А вдруг завтра вы напишете на меня заявление в прокуратуру, что я у вас взятку вымогала? Нет, я не буду участвовать в этой авантюре.

– Но Лидия Степановна! – чуть не плача, запричитал Гектор. – Я же не могу написать "карточный долг"! Это статья.

– Не надо писать "карточный долг", – вздохнула я (вот оказывается, куда денежки Горшкова все уходят. Теперь ясно, почему он до сих пор в коммуналке живет и на Лидочку повелся). – Напишите просто – "долг". Может, вы ремонт делали и в долг взяли, или на лечение…

– У нас же бесплатное лечение, – автоматически поправил меня Линьков.

Блин, опять чуть не спалилась.

– Да это я фантазирую. – Отмахнулась я. – Напишите просто – "долг".

– Хорошо, – Линьков вздохнул и дописал нужное слово.

Я черканула загогулину, и мы разбежались довольные друг другом: Линьков отдал долг, а мой карман теперь оттягивала упаковка с деньгами.

Получив на руки трудовую и расчётные, честно говоря, совсем смешную сумму, я, тем не менее, облегченно вздохнула.

Отлично. Пойду, значит, домой спать.

Напоследок я зашла в кабинет, где Алевтина Никитична и Аллочка заканчивали складывать последние папки.

– Ну что, товарищи, – бодро сказала я. – Позвольте поблагодарить вас всех за прекрасно выполненную работу! Ивана Аркадьевича мы не подвели и все сделали не просто вовремя, а со значительным опережением сроков.

Алевтина Никитична довольно улыбнулась и подмигнула:

– А то!

Аллочка скривилась и смотрела куда-то в сторону.

– У меня будет еще одна просьба, – сказала я. – Попрошу отчитаться Ивану Аркадьевичу о проделанной работе, кроме того, Алла, держите все списки с каталогами под рукой. Когда приедет комиссия – вы должны будете при необходимости срочно представить любую информацию. Чтобы у них не возникло впечатления, что чего-то не хватает.

– Вот сами и показывайте, товарищ Горшкова, – зло фыркнула Аллочка и отвернулась.

Алевтина Никитична озадаченно переводила взгляд то на нее, то на меня.

– Не могу, товарищ Чайкина, – снисходительно сказала я и помахала трудовой книжкой перед лицом коллег. – Дело в том, что через полчаса истекает время моей работы в депо "Монорельс". Проще говоря – меня только что уволили. Поэтому вся надежда на вас.

Ответом мне были вытянутые лица Аллочки и Алевтины Никитичны.

Да, слухи ходили по всей конторе. Но мы настолько погрузились в работу, что все прошло мимо нас. Если бы мне не сообщила сначала Щука, а потом Зоя – я тоже бы не знала ничего.

– Как же так?! – первой отмерла Алевтина Никитична. – И почему так внезапно? Они не имеют права! Должно пройти хотя бы три дня!

– Так три дня как раз и прошло, – улыбнулась я.

– Так ты знала? – ахнула Алевтина Никитична.

– Знала, – кивнула я. – Щука лично сообщила мне сразу.

– И ничего нам не сказала! – обвинительно кинула Алевтина Никитична.

– А зачем? – пожала плечами я. – Чем бы это знание помогло нам выполнить работу? Только бы тратили время на все эти причитания и ахи-охи.

– То есть ты все это время знала, что уволена, но продолжала жить на работе и пахать для Ивана Аркадьевича? – покачала головой Алевтина Никитична. – Поэтому ты сама так гнала и нас заставила?

– Ну а как? – подняла на нее взгляд я. – Он мне очень помог тогда, когда Горшков выгнал меня на улицу и чуть не отнял квартиру. Да вы же сами всё помните.

– Да что ж это такое… – смахнула слезу Алевтина Никитична. – Надо звонить Ивану. Пусть решает.

– Алевтина Никитична, – устало сказала я, – никому звонить не надо, хоть бы он свои проблемы сейчас порешал.

Все это время Аллочка смотрелана меня, словно первый раз увидела.

– Ладно, девочки, заболталась я с вами, – сказала я, взглянув на часы. – Время выходит, мне надо бежать, а то Лактюшкина сейчас запрет кабинет, и я свои вещи забрать не успею. А у меня там, между прочим, тот кипятильничек, что вы мне подарили, Алевтина Никитична. И совсем новый тюбик крема для рук. Всё! Всем спасибо! Прощайте! Удачи!

Я выскочила из кабинета, не дав ответить. А то знаю я эти расставания – на добрых три часа затянется. А мне действительно нужно было забрать вещи. Кроме того, я решила уничтожить парочку начатых и почти сделанных таблиц и документов. Тупо не хотелось, чтобы результатами моей работы воспользовался кто-то другой. Пусть сами всё делают.

Я вышла в коридор и заторопилась, как сзади меня окликнула Аллочка. Я обернулась – она выскочила за мной, лицо красное, сконфуженное.

– Горшкова… Лида… – тихо начала она, – ты это… прости…

Я пожала плечами:

– За что?

– Ну, что я над тобой поиздевалась с этой запиской…

Я хмыкнула.

– Понимаешь, когда ты ворвалась в кабинет и прицепилась из-за той бумажки, я решила, что ты против Ивана Аркадьевича вынюхиваешь. Я уже давно тебя подозреваю.

– Замечательная логика, – демонстративно поаплодировала я, хоть на душе стало тоскно. – Вынюхиваю против Ивана Аркадьевича и при этом живу на работе, чтобы прикрыть его задницу.

– Ой, знаешь, сколько у нас таких было! – пренебрежительно отмахнулась Аллочка.

Я пожала плечами, мол, пофиг.

– Ну, я еще думала, что ты на мое место метишь, – сникла Аллочка. – Иван Аркадьевич тебя все время хвалил и мне в пример ставил.

Я закатила глаза.

– Так всё-таки, что в той бумажке было, что ты так заорала? – напомнила я.

– Да ничего там такого не было, – попыталась отбрехаться Аллочка, – паук там только был.

– Ну, паук, так паук, – кивнула я, – вы меня задерживаете, товарищ.

Я продолжила идти, как Аллочка ухватила меня за рукав:

– Да погоди ты! – чуть не плача, воскликнула она. – там касалось меня только.

Я вырвала рукав из рук Аллочки и продолжила идти.

– Ну, Лида! – не отставала Аллочка, – ладно, скажу, только поклянись, что никому не расскажешь!

– Честное пионерское! – строго сказала я и торжественно отдала пионерский салют.

– Не смешно! – фыркнула Аллочка. – По-настоящему поклянись.

– Это как? – уточнила я. – Землю есть? Ладно, пошли вазон искать.

– Нет! Серьезно клянись, – настаивала Аллочка, чуть не плача.

– Ну ладно, – мне стало вот прям очень интересно.

Я поклялась.

– В общем, – замялась Аллочка и уши ее заалели. – Там на меня был донос.

– Ого, – удивилась я. – Если уж на тебя донос, то тогда я ничего в этой жизни вообще не понимаю. Что же ты натворила такое, деточка? Куклу у соседской подружки украла и тайно покрасила зеленкой? Вытерла двойку в дневнике и нарисовала пятерку, чтобы мама не заругала? Прости, но больше вариантов я не вижу.

– Да нет, – на глазах Аллочки появились слезы. – Аборт я сделала, в девятом классе. Дура была, понимаешь? Связалась с одним там, по малолетству, сама не поняла, как так вышло. А потом, когда поняла, что беременна – он меня бросил. Еще и пригрозил, что, если хоть кому-то скажу о нем – мне конец. Я сперва хотела утопиться, боялась, чтоб мать не узнала. А потом там одна бабка, она мне все и сделала. Я к ней пошла, и она вытравила, срок маленький был. Уже столько лет прошло, я думала, что все. В партию в прошлом году вступила. Кто-то узнал и написал на меня. Видимо, Иван Аркадьевич не хотел ходу давать, вот в папку эту и положил, а сам забыл. Я ведь случайно нашла. Испугалась, что все узнают. И еще стыдно стало, что Иван Аркадьевич давно знает.

– А на меня ты подумала, что это я на тебя донос написала? – удивилась странной логике я. – Что у тебя в голове творится, Алла?!

– Нет. Я хотела тебя позлить. И боялась, что раз ты вынюхиваешь против Ивана Аркадьевича, то рано или поздно и про меня все узнаешь.

– Нет слов! – ошарашенно выдохнула я. – Прямо индийский фильм. И главное – какая мощная логика!

– Ты поклялась! – обличительно припечатала Аллочка.

– Могила! – подтвердила я.

Мы распрощались с Аллочкой уже не врагами, и я заскочила к себе практически "под занавес".

В кабинете сидели: царь, царевич, король, королевич… (смеюсь), если серьезно – то Лактюшкина, Жердий, Фуфлыгина, Базелюк, Максимова, Репетун плюс Щукина Капитолина Сидоровна лично.

– Ой, какие люди! – расцвела улыбкой Лактюшкина. – А мы уже и не чаяли ваше высочество лицезреть!

– Вещи заберу, – сообщила я на всякий случай.

Вещей у меня было немного. И так-то в принципе Лидочка была не особо зажиточным сотрудником, а с этими переездами туда-сюда, а это был уже третий кабинет только после моего попадания, поэтому особым хламом ни Лидочка, ни я не обзавелись. Побросала в бумажный пакет всякую мелочевку – полупустую упаковку обезболивающего, пару мятных конфеток, крем для рук (почти новый), расческу, носовой платок и прочую дребедень.

Пока я собиралась, бабоньки в явно приподнятом настроении беседовали между собой, периодически бросая на меня хитрые взгляды, подмигивая и заговорщицки семафоря друг другу глазами. Особенно "понравилась" фраза Жердий:

– Ну что, теперь у нас есть прекрасный повод выпить шампанского?

Пока они обсуждали, как лучше отпраздновать столь знаменательное событие (не называя причину прямо), и что лучше – "Советское шампанское" или таки "Букет Молдавии", я почти собралась.

Когда дело дошло до документов, я выгребла все скопом и с грохотом швырнула в мусорную корзину, веселые разговоры моментально смолкли и все уставились на меня. Убедившись, что я точно привлекла всеобщее внимание, из бокового ящичка я достала несколько документов и демонстративно порвала их в мелкие-мелкие клочья на глазах у баб. Клочки, размерами с лепестки роз, полетели тоже в корзину, красиво кружась, словно в хороводе.

– А что это ты рвешь? – не выдержала Лактюшкина.

– График отпусков, сводную для выплат льготникам, свод страхового стажа с расчетами размеров пособий, а также график сменности по цехам – все на следующее полугодие, – с готовностью ответила я.

– Да ты что! – подпрыгнула Щука. – Не смей! Я сейчас охрану вызову.

– Как угодно, – ответила я. – Я имею право находиться здесь еще пятнадцать минут. И имею право забрать личные вещи. Вот я и забираю.

– Но уничтожать рабочие документы ты не имеешь права! – подвязалась Лактюшкина.

– Ах, какой ужас, – всплеснула руками я. – Какое вопиющее нарушение! Кошмар! Так увольте меня!

– Мы сейчас составим акт и вызовем милицию! – вякнула Жердий. – За порчу имущества социалистической собственности получишь по полной.

– Вперед! – кивнула я. – Вот только нигде в приказах и поручениях не сказано, что эти документы именно Горшкова должна делать. Ответственные – Щукина и Гиржева. Вот с них и спрос.

– Да что ж ты за дрянь такая! – вскричала Щукина. Глаза ее налились кровью, руки дрожали. – Ты хоть соображаешь своей безмозглой башкой, что натворила?! Как мы теперь успеем сделать все это за месяц?!

– Как-то вы не особенно задумывались о сроках, Капитолина Сидоровна, когда давали мне делать эту, чужую для меня, работу, и сроки мне давали всего неделю-две.

– Ты понимаешь, что ты сейчас сделала? – уничижительно прошипела Репетун, – ты сейчас оставила весь коллектив депо без отпусков, без зарплаты и без пособий.

– Да ничего, – весело отмахнулась я, – таких как я, ленивых бездарей, поэтому и увольняют. Зато остаются настоящие профессионалы и мастера своего дела – за месяц вам сделать все это – раз плюнуть! Счастливо оставаться, бывшие коллеги!

Ах, если бы вы знали, с каким удовольствием я закрыла дверь с той стороны, прошла по мрачным коридорам депо с улыбкой свободного человека и, наконец, вышла на улицу.

Свобода!

Дождь уже прошел и воробьи, весело чирикая, купались в теплых лужах. Пахло чистотой, цветами, звонко пели птицы, а на душе у меня стеклянным переливающимся колокольчиком пело предвкушение чего-то эдакого.

Угу. Как же!

Если полоса черная – то белой она не может быть по умолчанию. Это моя мудрость. Я только что сама придумала.

В общем, на скамейке у подъезда сидели дежурные старушки и Роберт (!).

Причем, что интересно, обычно всегда бдительные и подозрительные соседки, сейчас что-то наперебой рассказывали кивающему с важным видом парню. Но еще чуднее, что одет он при этом был неформально – в темном джинсовом костюме и черной бандане, из-под которой топорщились антрацитовые локоны, и наши старушки не ругали его за неприличный вид. Если вместо банданы натянуть берет и дать сигару в зубы – Роберт станет похож на Че Гевару, поняла я.

Я поздоровалась.

– А что это ты так долго на работе сидишь? – отчитала меня баба Варвара, – Роберт вчера приходил, не дождался, сегодня опять уже сколько ждет тебя.

– Виновата, исправлюсь, – покаялась я.

– Привет, Лида! – улыбнулся Роберт. – Поговорить надо.

– Пошли ко мне? – я пригласила парня в квартиру.

– А где это ты зависла? – спросил Роберт, осматривая обстановку на кухне и с комфортом устраиваясь у окна. – На свидания бегаешь?

– Нееет, – засмеялась я. – Старая я уже по свиданиям бегать. На работе я пропадала. Срочные дела, надо было все поделать.

– Аааа, – кивнул Роберт. – Ясно.

Я заглянула в холодильник, обнаружила там только пельмени и предложила гостю.

– Нет, спасибо, меня ваши старушки пирожками наугощали, я за эти два дня потолстел уже, – засмеялся Роберт. – Я по делу пришел. В общем, я все, что смог, выяснил.

– Рассказывай, – напряглась я.

– Тут довольно запутанная история. – начал рассказ Роберт. – Эта твоя Римма Марковна, оказывается, в молодости была замужем за Яковом Бурштейном. Он еврей, и то ли лингвист, то ли писатель. А вот его брат, Борис Бурштейн, был в немецком штабе переводчиком во время войны. А потом этому брату по доносу впаяли, что он якобы поддерживал фашистов. Брата потом осудили и отправили в лагеря. А этого Якова Бурштейна заодно, раз он тоже лингвист, то за содействие, как-то так. Я же говорю, запутанная история. А Римма Марковна через знакомых как-то смогла выкрутиться, подделала документы и жила как незамужняя.

Я только успевала переваривать информацию.

– Ее соседка Элеонора Рудольфовна, по совместительству твоя свекровь, – хмыкнул Роберт, – узнала и начала шантажировать ее этой историей. В общем, бабушку хорошо так психологически обработали, не за один день. Под угрозой разоблачения ее заставили приписать в комнату Ольгу Горшкову и поместили в спецучереждение для стариков с деменцией.

– Кошмар какой, – расстроилась я. – Слушай, Роберт, а откуда Элеонора узнала о прошлой жизни Риммы Марковны, особенно, если документы подделаны?

– Да Римма Марковна сама ей проболталась. Случайно. – Вздохнул Роберт. – Сперва Элеонора влезла к ней в дружбу. А та уже старая, где-то и ляпнула.

– А как она могла приписать Ольгу Горшкову к себе в комнату, если в то время Ольга жила вот в этой квартире? – не поняла я.

– Мутная история, – пожал плечами Роберт. – У них там какая-то знакомая в паспортном столе есть, и она помогала им с приписками всякими. Ольга тут жила, но не была приписана.

– Мда, – поёжилась я, – видимо, разработали многоходовую аферу, и мою квартиру отжать, и комнату Риммы Марковны.

– Ага, – зевнул Роберт. – Я так понимаю, там и другие соседи в сговоре были.

– Роберт, слушай, я не хочу озвучивать эти факты из жизни Риммы Марковны в газете.

– Кстати, выписать Ольгу Горшкову не выйдет. Да, и у нее покровители есть. – заметил Роберт. – То есть жить Римме Марковне теперь вообще негде. Так как я сильно сомневаюсь, что Горшкова пустит ее обратно в комнату.

– Пофиг. Заберу, значит, к себе, – вздохнула я.

Мы проговорили до самой ночи. Я договорилась с Робертом, что проверю текст его статьи. И в понедельник поеду забирать Римму Марковну. Роберт вызвался ехать со мной. Ну и прекрасно, силовая поддержка не помешает.

Когда Роберт ушел, я помылась (нормально в ванной, а не скрючившись по частям в умывальнике в дамской комнате на работе, как все эти дни) и пораньше легла спать.

Завтра поеду в село.

Теперь пришла пора разобраться с родственниками.

Глава 19

В село к родственникам положено ехать с утра, лучше – часов в пять утра. Идеально – на первый автобус. Но я-то была неправильной, поэтому решила ехать, когда удобно мне, а если замотаюсь, то вполне сойдет и на последний автобус.

Адрес, куда ехать, я знала, недаром стоически вытерпела все эти родственные "гости", зачастившие ко мне в последнее время.

Итак, мою мать зовут Александра, но все ее называют Шура, отца – Степан. Есть у меня старшая сестра Лариса. Ее мужа зовут Витя. Деревня, в которой жила Лидочка до того, как переехала в город, называется Красный Маяк. Ранее оно носило название Графское, но после революции такое название для советской деревни сочли не комильфо, кроме того, там был сформирован колхоз "Красный Маяк", следовательно, и деревню переименовали также.

Точного местоположения дома Скобелевых я не знала, но надеялась, что по ходу разберусь (кстати говоря, именно этот момент меня очень напрягал).

Во все времена в село к родственникам положено везти подарки и "городские" продукты. Деньги у меня были (спасибо Линькову), поэтому нужно было побегать по магазинам. В итоге, выстояв все утро в очередях, я капитально так затарилась: купила несколько сортов конфет, печенья и политых мятной глазурью пряников, и даже коробку зефира, на всякий случай; колбасы удалось взять двух сортов – "Докторской" и две палки "Московский сервелат" (повезло, как раз только привезли); сыра хорошего в центральном гастрономе сегодня не было, а бегать искать по другим было неохота, поэтому ничего брать не стала, зато приобрела копченного палтуса и три банки иваси "пресервы". Кроме того, взяла две булки черного хлеба и пшеничный батон. "Гвоздем программы" стали три бутылки "Столичной" и бутылка полусладкого крымского вина. Ну что же, программа-минимум выполнена (и как я это все теперь дотащу?). Осталось найти личные подарки.

А вот с личными подарками засада. Я же совершенно не знаю, ни как выглядят родственники Лиды, ни их размеров-габаритов, ни вкусовых предпочтений.

Совсем растерянная, я дотащила продукты до подъезда, села на лавочку и крепко задумалась, что делать. Из размышления меня вывело появление бабы Вари, которая как раз "заступала на дежурство" на лавочке. Обрадовавшись собеседнику в моем лице, соседка вывалила на меня целый ворох всевозможных сведений.

– А что это ты такая грустная, Лида? – наконец заметила мое настроение баба Варя.

– Да вот, еду в село, продуктов взяла, а что купить родителям и сестре на подарки – не знаю, – вздохнула я.

– Вот молодец, – похвалила баба Варя, – сейчас молодежь все больше старается оттуда продуктов притащить, а то, что в деревне многого не купишь – забывает.

– Так что же взять? – вернула я бабу Варю к решению моей насущной проблемы.

– Да все тут просто, – растолковала соседка, – купи им из одёжи что-то, в селе все быстро горит.

– Да нет, одежда есть у них, – схитрила я, – нужно что-то такое… нужное, полезное и не сильно дорогое.

– Ну, тогда так: матери и сестре купи шерстяные платки, – начала перечислять баба Варя, – лишними никогда не будут. Полотенца еще можно купить, махровые если. Отцу – одеколон, бриться. И сигарет обязательно, если курит он у тебя.

Курит ли лидочкин отец, я не знала, но сказала так:

– Да я в этом табаке ничего не понимаю, еще куплю, да не такой.

– Ну это да, – согласилась баба Варя. – Еще в село мне всегда раньше невестка порошок стиральный привозила. И дрожжи обязательно. В сельпо дрожжи как бывают, их разметают сразу. А сухие – это не то. Твоя ж мамка хлеб сама печет?

Я этого не знала, но, чтобы не признаваться, согласно кивнула.

– Тогда дрожжи возьми обязательно, – прищурилась баба Варя, – и ванильки еще можешь взять.

Я старательно запоминала.

– О! – вдруг вспомнила соседка, – в хозтоварах ключи закаточные привезли позавчера, купи матери, и крышек не забудь. Сейчас лето начнется, пригодится. Только желтые крышки лучше бери, поняла?

– А что, в селе нельзя этого купить? – удивилась я.

– Да почему нельзя? – пожала плечами баба Варя. – Но новый закаточный ключ точно лишним в хозяйстве не будет. А уж крышек не хватает никогда. По себе знаю.

Поблагодарив рачительную соседку за консультацию, я отнесла продукты домой, выгрузила скоропортящееся пока в холодильник и ринулась за остальными подарками.

В результате я последовала совету бабы Вари и приобрела закаточный ключ с упаковкой крышек, два платка, отрез ткани из лавсана, темно-голубого цвета (на платье точно хватит пошить), набор иголок и три махровых полотенца. Отцу и зятю купила по одеколону "Шипр" и по две упаковки носков гомельской трикотажной фабрики. На большее моей фантазии не хватило.

Ага, и дрожжи я тоже купила, так, на всякий случай.

Дома, я выставила все это добро в одну общую кучу и растерянно смотрела на образовавшийся продуктово-барахольный завал. И как мне теперь все это дотащить? Это – раз. Во-вторых, у Лидочки элементарно не было большой сумки. И маленькой тоже не было.

Подумав немного, я сходила к Вадику и стрельнула у него туристический рюкзак (надо будет потом себе такой же приобрести, очень нужная вещь). В рюкзак отправились бутылки, крышки, консервы, колбаса и все остальное тяжелое. Зато у меня была авоська, куда я вполне нормально поместила оставшуюся нетяжелую всячину, типа конфет и замотанных в серую оберточную бумагу полотенец. И вполне так нормально вышло: понять, что именно я тащу, будет сложно.

Решив вопрос с подарками и их транспортировкой, я переключилась на не менее важный вопрос: в чем ехать?

Помню по своей студенческой молодости из "той" жизни, у нас в комнате в общаге жила девочка, из отдаленного села. Так вот, каждый раз, когда она ехала домой на выходные, она делала в парикмахерской парадную прическу "с локонами", наряжалась в самое лучшее платье, с люрексом, и на каблуках ехала в свое село. Мы-то, в том числе и другие деревенские, ездили домой как попало, джинсы-кеды, лишь бы удобно в дороге. А вот она наряжалась, как на свадьбу. На наши подколки она объясняла, что будет идти по селу, "люди должны видеть, что дочка главного зоотехника из города, из института, приехала". Мне это объяснение тогда очень запало, но "делать прическу" я не хотела. Во-первых, банально лень, во-вторых, у меня на голове сейчас слишком коротко как для причесок.

В результате я особо заморачиваться не стала и натянула джинсы, рубашку Горшкова, голубую импортную куртку-ветровку и кроссовки. Ну, так вариантов у меня особо и не было – не поеду же я в офисном сарафане.

И тут передо мной встал еще один, очень важный, вопрос: ну вот приеду я в село, а лидочкина мать, к примеру, скажет "сходи подои корову", "заруби и ощипай утку" или еще что-то подобное, а я из деревенских работ только подметать двор умею. Спалюсь же моментально!

В общем, расстроилась я. Сначала. Уже хотела никуда не ехать. Но, взглянув на забитый подарками рюкзак и авоську, решила, что откладывать поездку не стоит. Иначе придется потом заново бегать по магазинам, выстаивать очереди, а мне и этого раза вполне хватило.

С одной стороны, это совершенно чужие мне люди. Я могу их, фигурально выражаясь, послать подальше и жить себе спокойно. Но! Во-первых, это родители и сестра Лидочки. А я, хоть и не по своей воле, но тем не менее, эксплуатирую ее тело. И кто его знает, как дальше оно повернет – может быть ее душа еще вернется, а, может, Лидочка попала в мое тело и мне бы вот очень не хотелось, чтобы она "послала" мою семью. Для них это будет стресс. Также и для лидочкиной родни, если я их пошлю, – это будет стресс, однозначно.

Кроме того, нужно выяснить некоторые "секреты" Лидочки, а также решить вопрос с нашествием родственников. Поэтому и ехать надо, и как не спалиться перед лидочкиной родней – тоже придумать надо. И я-таки придумала!

Правда, опять пришлось идти к Вадику:

– Извини, это я опять… – начала я, когда он открыл дверь.

– Да нормально, – кивнул он и расплылся в широкой улыбке, – в рюкзак все гостинцы не влезли?

– Да нет, нормально все, – улыбнулась в ответ я, – просто хочу тебя еще попросить кое-что.

– Говори, – хмыкнул он.

– Вадик, ты можешь мне руку перебинтовать, вроде как рана у меня? – спросила я.

– Злостное симулирование, чтобы не помогать родственникам? – с понимающей улыбкой прищурился он.

– Угу, типа того, – сконфуженно засмеялась я.

– Могу даже гипс наложить, у меня и материал есть, – обрадовал меня он, шепотом. – Заодно и потренируюсь. Только давай у тебя дома, а то у меня Ритка, сеструха младшая, приехала, сейчас сразу приставать начнет "ой, что это?" да "зачем это?". Она в политехе учится, первый курс. Зеленая еще, и глупая.

Мы пошли ко мне на кухню, и в результате старательных вадиковых манипуляций, у меня на левой руке появился внушительный такой гипс, от кисти до локтя.

– Ну вот и все, больной, а вы боялись, – засмеялся Вадик и одел мне перевязь из бинта. – Сунь руку сюда.

– Спасибочки тебе, Вадик, – обрадовалась я. – А ты же потом все это обратно снимешь?

– Да не вопрос, – кивнул Вадик. – А когда тебе надо?

– Я завтра к вечеру планирую вернуться, – сказала я.

– Нет, вечером я не могу, занят, – покачал головой Вадик с такой мечтательной улыбкой, что сразу стало понятно, чем именно, а точнее – кем именно, он будет занят.

– Лады, – согласилась я, – послезавтра утром вполне нормально будет.

– Тогда не раньше десяти, – сообщил Вадик, чуть подумав. – Спать буду, у меня с обеда практика в больнице.

– Хорошо, – кивнула я, – и вот еще…

Я достала из ящика стола два кусочка мыла – черное, с активированным углем, и белое, с блестками, и протянула Вадику:

– Держи. Это мыло такое. Подружке своей завтра подари.

– Ух ты! – обрадовался он, рассматривая. – Ленке такое точно понравится. Спасибо! Слушай, Лид, а давай мы тебе еще вторую руку или голову загипсуем?

– Зачем? – не поняла я.

– А ты мне тогда еще такого мыла дашь, – засмеялся Вадик. – А то я сейчас приду домой, Ритка увидит, не успокоится, пока все не отберет.

– Да без проблем, на, держи еще, – я протянула Вадику еще два куска мыла.

Вадик с крайне довольным видом ушел домой, а я заторопилась на автобус.

Автовокзал был битком забит людьми. На перроне толпился народ с сумками, чемоданами и баулами, отъезжали и приезжали автобусы. А над всем этим динамик периодически хрипло делал краткие объявления.

Распугивая стайку наглых голубей и воробьев, наперебой клюющих крошки возле урны, я прошла к кассам и купила билет на ближайший автобус. Мне повезло, совершенно случайно ждать предстояло не больше двадцати минут.

Я неспешно нашла свой перрон и пристроилась возле ожидающих людей: деревенские мужики в кепках, тетки в платочках с детьми, старушки с корзинами. Все переговаривалась, волновались, кто-то смеялся. Мужики дымили сигаретами чуть в сторонке, пуская крепкий дым.

Наконец, подошел автобус, и народ полез внутрь в буквальном смысле этого слова. Толпа внесла меня внутрь. Мне повезло, и я устроилась на свободное место у окна. Под ноги я поставила авоську, а рюкзак со стеклянными бутылками аккуратно примостила на коленях.

– Эй, деваха, – окликнула меня какая-то тетка с густо накрашенными глазами. – Не стыдно сидеть, когда старшие стоят?

Я посмотрела на стоявших, все были примерно моего возраста или моложе, в основном мужики. Женщины с детьми и старики – все сидели.

– Где? – спросила я.

– Я! – нагло сообщила тетка, сверкнув золотым зубом, испачканным красной помадой, которая растекалась с губ. Была она старше Лидочки, от силы лет на десять. То есть ей или лет сорок-сорок пять или же такая как Лида (в это время, а в деревнях особенно, старели быстрее).

– И что? – не поняла я.

– Вставай, говорю! – рявкнула тетка, оглядываясь за поддержкой, – тебя что, не научили уступать место старшим?

– Да! Расселась тут! – поддержал ее какой-то мужчинка с таким лицом, что Ломброзо рыдал бы от умиления.

– Старшим уступать – учили, – кивнула я. – Тебе – не буду.

– Ну вы посмотрите, что делается?! – возмущенно обратилась к остальным пассажирам тетка.

Народ зашумел. Мне стало неудобно и я, извинившись у сидящей рядом женщины, начала потихоньку вставать, придерживая рюкзак свободной рукой.

– Женщина, вы не поможете мне лямку рюкзака на плече поправить? – спросила я. – Сама не справлюсь.

Я показала ей вторую руку в гипсе.

– Да как ты всю дорогу стоять с сумками и в гипсе будешь? – охнула женщина. – Садись, давай, обратно.

Та что-то еще возмущалась, но, увидев мой гипс, с ворчанием заткнулась. Теперь уже симпатии людей явно перешли на мою сторону, а на золотозубую тетку понеслись упреки. Наконец, пришла контролерша, ловко протискиваясь толстыми боками между пассажирами, бдительно проверила у всех билеты. Когда все оказалось правильно, контролерша вышла обратно на перрон, а мы поехали.

Я ехала сидя и, клацая зубами на кочках и поворотах, тихо радовалась, что моя идея с гипсом пришлась очень даже кстати, иначе не знаю, как бы я с непривычки выдержала подпрыгивать на ухабах, стоя в течение полтора часов. Но остальной народ не обращал внимания на такие мелочи, все разговаривали, общались, а какой-то развеселый мужичок сзади травил бесконечные анекдоты, и вся задняя площадка поминутно взрывалась гомерическим гоготом.

Мы всё ехали, ехали, периодически останавливались, в автобус набивался еще народ, и еще. Я не представляла, куда они все вмещаются, очевидно, автобус растягивался в соответствии с количеством пассажиров.

Дорога петляла промеж начинающих зеленеть полей, на обочинах росли ряды старых тополей и аутентичных березок.

В автобусе стало жарко и кто-то предусмотрительно открыл люк. Сразу же несколько теток, включая и ту, с золотыми зубами, заорали, что им холодно и сквозняк. Вспыхнула небольшая перепалка, которая закончилась безоговорочной победой теток. Так мы и ехали, в тесноте и духоте, зато с анекдотами и весело.

Я совершенно не знала, где моя остановка. Спросила соседку рядом.

– Сперва я выйду, – сказала она, – твоя – следующая.

И вот, наконец-то, я, потная, с дрожащими руками, вытискиваюсь из переполненного автобуса вместе с рюкзаком и авоськой. Фух! Можно выдохнуть.

Автобус, весело щелкнув на прощанье дверью, задребезжал дальше, а я, закинув рюкзак на плечи и прихватив в "здоровую" руку авоську, стою на остановке и тупо не знаю, куда идти. Из автобуса вышла я одна, так что все мои надежды выяснить, где находится дом Скобелевых, у попутчиков, растаяли, как предрассветный туман.

И что же мне теперь делать?

Деревня Красный Маяк разбегалась от остановки на три стороны. Я посмотрела вперед – вполне широкая заасфальтированная дорога устремлялась прямо, оставляя чуть слева аккуратное, поросшее с одной стороны плакучими ивами, озеро. По обе стороны от дороги располагались домики, домишки и избушки разной величины и степени новизны, огороды с одной стороны, сбегали прямо к озеру, с другой стороны – к лесу. Дорога по той улице, что слева, была вымощена булыжниками и виляла куда-то аж за пригорок. На пригорке виднелась капитальная двухэтажная постройка – то ли школа, то ли сельсовет, отсюда было плохо видно. А та улочка, что справа – уходила с грунтовой дорогой резко вниз, в долинку. И везде домики тоже были примерно одинаковые.

Ну вот… направо пойдешь – коня потеряешь, налево – что-то там еще, я уже забыла… в общем, засада, кругом одна засада.

И что дальше?

Но не успела я окончательно расстроиться, как мимо меня на велосипедах проехала стайка мелких пацанов. Они громко переговаривалась, ругая какого-то Сережку, но со мной поздоровались все, дружно.

Я успела ухватить за рукав ближайшего мальчишку:

– Стой!

Он остановился, удивленно-настороженно глядя на меня. Мелкий, загоревший до черноты, заросший до невозможности, с блестящими живыми глазами и россыпью конопушек.

– Заработать хочешь? – предложила я. – Дам рубль, если довезешь сумки до моего дома.

У пацаненка глаза стали по пять копеек.

– Видишь, я с гипсом, – продемонстрировала я руку, – сама не дотащу. Нанимаю тебя с велосипедом, как такси.

– Хорошо, тетя Лида, – обрадовался пацан, а потом недоверчиво добавил. – Точно целый рубль? Покажи!

Я показала, мне не жалко.

– Бумажный, плохо, – покачал головой пацан, – А у тебя мелочью будет?

Я достала кошелек и нашла там по пять и десять копеек как раз рубль.

– Пойдет! Только ты мамке моей не говори, а то отберет, – рассудительно добавил пацаненок, я согласно кивнула и договор высоких сторон был принят на высшем уровне.

Погрузив рюкзак на багажник сзади, а авоську – на руль, мы с пацаном неторопливо пошли по селу. Мальчишка свернул на грунтовую дорогу, которая шла в долинку, а я порадовалась, что одела джинсы и кроссовки.

Поравнявшись с первым двором, я увидела на лавочке старушку в накрахмаленном белом платочке и облезлом плюшевом жакете. Мальчишка поздоровался первым, я – сразу за ним.

– Лидка? – всплеснула руками старушка, поздоровавшись, – а я смотрю, смотрю, ты ли это?

– Ага, я, – подтвердила я, не зная, как зовут эту бабушку.

– Решилась-таки вернуться? – продолжила словоохотливая старушка. – Не боишься? Лариска-то в Витькой тоже прибегут, как узнают.

Я неопределенно пожала плечами.

– Ох, что будет-то, – старое сморщенное лицо ее сморщилось еще больше, и она мелко-мелко затряслась, подхихикивая.

Мы пошли дальше по дороге, но далеко уйти не успели, как пацан категорически предложил объехать один двор, "да там петух сильно дерется", – аргументировал он, поэтому мы сделали большой крюк и выехали к очередному двору, где у распахнутой калитки стояла дородная тетка в красной мохеровой кофте и делала вид, что пасет гусей.

Мы опять поздоровались. На этот раз хором.

– Ой, Лида! – расцвела улыбкой тетка. – Ну здравствуй, здравствуй. С автобуса только?

Я кивнула.

– А что, на первом-то не приехала? – удивилась тетка.

– Так работа же, – пожала плечами я.

– Ну да, ну да, – согласилась тетка, – ты там важная прямо такая стала, в депо своем, с журналистами международные встречи проводишь.

Я только вытаращилась. Откуда?

– Мы всей улицей статью в газете читали, там же про тебя написано было, – сообщила словоохотливая тетка, увидев мое недоумение.

Я натянуто улыбнулась. Блин, что ей отвечать – не пойму.

– Кто бы подумал, что ты вернешься, – продолжила удивляться тетка (очевидно ей мои ответы были не важны). – Ну ты даешь! Я бы не смогла, если бы со мной так.

– Да, я такая, – невнятно ответила я.

Все говорят какими-то загадками про Лиду, одна я не в теме. Интересно, что она натворила такого? Ну ладно, по ходу дела разберемся.

Перекинувшись еще парой слов ни о чем с теткой, мы поехали дальше.

Наконец, показался, очевидно, дом Скобелевых, потому что пацан притормозил и сказал:

– Теть Лида, давай сейчас рубль, а то баба Шура увидит, мамке скажет.

Я вытащила мелочь и протянула ему. Пацаненок шустро сгреб деньги в карман, и покатил велосипед дальше. Поравнявшись с добротным кирпичным домом за новым глухим забором, выкрашенным ярко-зеленой краской, он молча сгрузил мои вещи на травку, махнул рукой и усвистал прочь.

Я остановилась, рассматривая дом лидочкиных родителей. Отворилась калитка и хмурая женщина буркнула:

– Явилась-таки.

Глава 20

Я смотрела на хмурую приземистую женщину с грозно сдвинутыми густыми бровями и почему-то в голове всплыла строчка из стишка: "…человеку надо мало: чтоб тропинка вдаль вела, чтоб жила на свете мама, сколько нужно ей – жила… Это, в сущности, – немного, это, в общем-то, – пустяк, невеликая награда, невысокий пьедестал, человеку мало надо, лишь бы дома кто-то ждал…".

– Явилась? – мрачно буркнула женщина, прищурив маленькие, как у землеройки, глазки, развернулась и ушла обратно.

Это что, сейчас была лидочкина мама… такая?

Я потопталась немного у ворот и нерешительно вошла в густо поросший мелким спорышом и шершавыми калачиками двор. Там никого не было, кроме двух неопрятно-белых куриц с помеченными синькой шеями, которые, с крайне озабоченным видом, громко копошились средь травы.

И куда эта женщина подевалась? (язык как-то не поворачивался называть ее мамой). Во дворе, куда выходили двери доброго десятка справных сараев, клунь и чуланчиков поменьше, было пусто, входную дверь дома охранял большой навесной замок, а я стояла и озадаченно крутила головой.

– Ну долго ты еще тут приплясывать будешь? – раздался опять хмурый голос из глубины какого-то большого сарая, то ли маленького амбара. – Иди, давай, подсоби.

Я осторожно опустила рюкзак и авоську прямо на траву и вошла в сарай, больно стукнувшись головой о притолоку. Женщина ловко ссыпала из мешка нечто похожее на комбикорм или крупу-сечку в корыто, белая пыль густо оседала на моей голубой импортной ветровке.

– Держи!

Я осторожно ухватилась за край корыта.

– Да двумя руками держи! – рявкнула женщина с досадой, просыпав немного на землю. От ее грязного рабочего халата несло свиным навозом и еще чем-то кислым.

– Не могу, – стараясь дышать через раз, я продемонстрировала гипс.

– Тогда иди отсюда, – рассердилась женщина и чуть не уронила мешок, – ишь, помогальщица нашлась! Если безрукая, зачем приехала?

– Проведать приехала, – ответила я и добавила. – Мамочка.

– Что-то не больно ты торопилась проведывать нас, – буркнула женщина, рванув мешок, и опять принялась яростно ссыпать крупу.

Я не знала, что ответить, поэтому, еще чуть постояла и, видя, что на меня не обращают внимания, вышла во двор.

Через щель в заборе пролез взъерошенный длинноногий петушок и неуверенно прокукарекал высоким голосом, сорвавшись на визг на последней ноте. Курицы на него не отреагировали, флегматично продолжая копошиться. Зато где-то далеко, в ответ, закричал еще петух, к нему присоединился еще один. Курицы моментально всполошились и с обеспокоенным кудахтаньем ускакали куда-то за сарай. Моя импортная куртка оказалась безнадежно испорченной, настроение тоже. Я глянула на часы – время уже позднее и последний автобус, к сожалению, давно ушел. Придется ночевать здесь.

Что ж, если и была у меня какая-то благородная мысль по отношению к лидочкиным родным, то после такого "приема" она развеялась без остатка. С такими родными нужно однозначно категорически рвать и дальше жить спокойно без них. Хотя, с другой стороны, было любопытно, что же такого натворила Лидочка, что даже родная мать ей явно не рада?

Пока я думала, скрипнула калитка и во дворе появилось еще одно действующее лицо: молодая женщина в заношенной фуфайке и резиновых сапогах. Судя по тому, что она была постарше Лиды, но неуловимо похожа на ее мать, это была сестра Лариса.

– Здрасти, явились, не запылились! – сделала гримасу она, откинув отросшую челку с глаз, – какие люди в нашей деревне! Что, в городе не понравилось тебе? Обратно вернулась?

– Да нет, приехала в гости, семью проведать, – нейтрально ответила я, рассматривая лидочкину сестру.

Лариса была посимпатичнее Лидочки, хотя концептуально такая же, как и все женщины этого семейства – толстозадая, коротконогая, с маловыраженной талией. Длинные, когда-то выкрашенные в желтоватый блонд волосы были небрежно сколоты в хвост и остро нуждались в мытье, зато глаза, хоть и подведены перламутрово-синим карандашом, однако, всё равно красивые, чуть миндалевидные, оливково-зеленого цвета. На вид ей можно было дать лет сорок. Хотя, по логике, она была старше Лиды всего года на два-три.

– Лариска, ты дрожжи принесла? – донеслось из сарая глухо.

Значит, стопроцентно, – сестра.

– Да где я вам их откопаю, в лавку уже неделю как не завозят! – таким же недовольным рявком огрызнулась сестра.

"Высокие отношения" – мелькнула мысль у меня.

– И как я, по-твоему, хлеб теперь печь буду? – возмущенно задала риторический вопрос лидочкина мать, выглянув из сарая.

– Дрожжи я привезла, – сказала я, перебивая Ларису. – Свежие.

– Так давай неси в дом, – велела лидочкина мать. Она вышла из сарая и, кряхтя, с ворчанием, сняла замызганный халат, под которым у нее оказалось вполне себе приличное бордовое шерстяное платье, правда заношенное.

Я подхватила одной рукой рюкзак и оглянулась на лидочкину сестру. Та, недовольно скривилась, но авоську взяла и с видом святой мученицы понесла за мной. Мать вытащила ключ из-под коврика у порога, отперла дом, и мы вошли внутрь.

В деревянной веранде пахло сухими яблоками, зверобоем и мятой. На дощатом некрашеном полу лежали в ряд плетеные круглые коврики. Мать с сестрой разулись на улице, глядя на них, сняла свои кроссовки и я. Но лидочкина мать внесла их в веранду со словами "куры щас обсерут", что сопровождалось раздраженным фырканьем сестры.

Внутри дом был большой и чистый "до скрипа", на дверях к каждой из четырех комнат висели одинаковые цветастые занавески с рюшами, каждая была перевязана лентой на бант.

Мы вошли в среднюю, где громко тикал голубой пузатый будильник на столе, это оказалась кухня, точнее в этой комнате был большой сервант с посудой, стол, полки, какие-то коробки с крупой и макаронами, начатые мешки с мукой и сахаром. Но следов приготовления пищи я не заметила. Очевидно, как и большинство крестьян, Скобелевы готовят где-то в пристройке, именуемой "летней кухней".

Я принялась выгружать подарки на стол. Мать и Лариса наблюдали за мной.

– Зефир я не люблю, – заявила лидочкина сестра и надулась.

Я пожала плечами и продолжила выкладывать продукты.

– А почему ты торт не привезла? – спросила она, разворачивая фантик на шоколадной конфете.

– Не было в магазине, – ответила я и достала упаковку с пряниками.

– А пироженки? – попеняла Лариса, с набитым ртом. – Я люблю бисквитные пироженки с розочками из масляного крема.

– Жирный крем вредно для фигуры и желудка, – ответила я.

– Ууууу, какие мы городские стали, – скривилась Лариса, развернула еще одну конфету и сунула в рот, – а то я смотрю ты сохнуть начала… от зависти, наверное…

– А зачем так обкарнала себя? – перебила Лариску мать, выразительно зыркнув на нее.

– Да это мне в парикмахерской химией пережгли, пришлось срезать, – соврала я, чтобы не объяснять того, что они наверняка никогда не поймут.

– Ужас, – удовлетворенно констатировала лидочкина сестра с плохо скрываемым ехидством. Пока я выгружала подарки, она смолотила полкулька конфет и потянулась за пряником.

– Не наедайся, ужинать скоро будем, – нахмурилась лидочкина мать. Крышки и закаточный ключ она одобрила, на отрез ткани неодобрительно проворчала "баловство", но Лариске не отдала, и сразу же положила себе в сундук, который запирался на ключ.

Платок мать сразу примерила, глядя в небольшое зеркало на стене. А вот лидочкина сестра на платок разозлилась, даже смотреть не стала. Хотя я взяла ей модный, в красно-белую клетку.

Но настоящее скандал грянул после того, как я вытащила "Шипр" и носки:

– А это отцу и Вите, – сказала я, пристраивая все это добро на столе среди остальных подарков.

– Вите? – сузила глаза Лариска и заорала, – мам, ты глянь, она тут моему Вите подарки взялась возить… так ты из-за этого приехала, а?

– Что-то не так? – не поняла я ее реакцию.

– "Не так"? – взвизгнула Лариска, – я тебя сейчас за твои патлы и будет тебе "нетак"! Ты посмотри на нее, стервь такая! Приехала тут она! На чужих мужиков вешаться!

На всякий случай я отодвинулась от нее:

– Что с ней? – осторожно спросила я лидочкину мать, которая с каким-то странным выражением лица следила за событиями.

– Замолчи, Лариска, – припечатала мать, и та заткнулась, злобно зыркая на меня.

Мать исподлобья глянула на меня и продолжила:

– А ты, Лидка, чем думала? Ты зачем сюда приехала? Подарки чужому мужу дарить? Так поздно подарки дарить, он на Лариске женился, а не на тебе. Пора бы уже смириться. Сколько времени прошло, люди до сих пор смеются.

Я сидела, мягко говоря, в шоке. А мать тем временем говорила и говорила:

– Ты сама виновата, что такого мужика не удержала. Вот он на Лариске и женился. А раз не удержала – то нечего теперь чужое счастье рушить. На тебе он все равно никогда не женится…

Хлопнула дверь и в дом вошел пожилой мужчина. По всей видимости это был отец Лидочки.

– А я слышу, вроде как голосят не своим голосом, смотрю – обувка такая на веранде стоит. Я сразу и понял, что это ты приехала, – улыбнулся он, глядя на меня, – Ну здравствуй, доча…

Он протянул ко мне мозолистые руки с узловатыми, натруженными от работы пальцами, и мы крепко обнялись. Сзади фыркнула Лариска.

– Дай-ка, доча, я на тебя посмотрю хорошенечко, – он мягко отстранил меня и принялся рассматривать, – повзрослела как, похудела. Но ты у меня красавица.

А я украдкой рассматривала лидочкиного отца: тяжелая работа сильно его состарила, невысокий, морщинистый, но лицо вроде хорошее, доброе. Во всяком случае более доброе, чем у лидиной матери.

– Ты бы хоть стол накрыла что ли, мать, – продолжил он. – Радость у нас, дочь из города приехала. Уж сколько времени не виделись…

– А то я сама не знаю, – буркнула лидочкина мать, выходя в коридор. – Пойди лучше корову загони. Подою, потом сядем.

– Дак, это же долго будет, Шура, – начал он, следуя за ней. – Девка с дороги, небось, голодная, да и я сегодня не успел пообедать, соляру привезли, весь перерыв с мужиками проигрались.

Лариска юркнула из комнаты за ними следом.

– Ничего с тобой не станется, – раздраженно отвечала ему мать, голоса доносились все глуше и глуше, хлопнула дверь, и я осталась в доме одна.

Мда…

Ну, примерно какой-то такой прием я и ожидала, но не настолько же.

То, что семья, мягко говоря, недолюбливает бедную Лидочку, это было ясно с самого начала, но повод совершенно дикий и мерзкий. Насколько я поняла из сумбурных обвинений, существует некий неотразимый мачо по имени Виктор. И этот чудо-красавец каким-то образом умудрился встречаться с Лидой, а жениться на Ларисе. То есть вбил клин между родными сестрами. И вот, вместо того, чтобы бедной девушке посочувствовать, семья начинает еевсячески обвинять и по сути вынуждает бежать в город. Дикое варварство! Кстати, не удивлюсь, если роль Ларисы в этой истории главная.

В общем, хочется воскликнуть: "О времена! О нравы!", но я что-то так устала, что даже это мне лень.

Я сидела в комнате одна и не знала, чем себя занять. Было интересно, конечно, посмотреть, как живут родственники Лиды, но я опасалась быть застуканной при осмотре комнат. Кто его знает, как они отреагируют.

Наконец, я не выдержала напряжения и вышла во двор. Стемнело, стало прохладно, вдалеке слышалось разноголосое мычание коров. Из хлева доносились звуки "цвык-цвык" – лидочкина мать доила корову. Отец в это время выгребал навоз из другой части хлева, очевидно, от свиней, судя по запаху. Все были заняты делами. Мимо молча прошмыгнула Лариска. Шла домой. В руках она тащила увесистую авоську с продуктами, среди которых я увидела ранее отвергнутый зефир, а также конфеты и колбасу, которые я привезла. Со мной, естественно, даже не попрощалась.

Ужин, хоть и поздний, я таки дождалась. Лидочкина мать налила всем в миски супа, крупно порезанный хлеб, пара разрезанных луковиц, кусочки сала на тарелке и пожаренная яичница, – вот, пожалуй, и все угощение. За столом были мы втроем, Лариска не вернулась.

– Ты как, доча? Тяжело в городе? – начал отец.

– Ну, везде тяжело, – дипломатично ответила я.

– Ты скажи, Лидка, зачем ты приехала? – вдруг в лоб спросила мать, внимательно глядя на меня.

– Так вы же сами меня вызвали, – удивилась я.

– Мы тебя не вызывали, – покачала головой мать.

– А кто телеграмму давал, чтобы я на картошку приехала? – опешила я. – Я тогда не смогла, болела, вот только сейчас смогла, и приехала.

Мать недоуменно покрутила головой, глядя то на меня, то на отца:

– Какую телеграмму?

– Ну, мне телеграмма пришла, честное слово, – ответила я, – жаль, я не догадалась с собой захватить. Да кто ж знал, что тут такое будет…

– Не выдумывай. Не знаю, ни о какой телеграмме, – недоуменно пожала плечами мать. – Степан, скажи что-то…

– Это я дал, – буркнул отец и откусил кусочек хлеба.

– Зачем? – не поняла мать.

– Хотел, чтобы Лидка домой приехала, – проворчал он и начал быстро-быстро хлебать суп. – Надо мириться.

– Во дуралей старый, – покачала головой мать и сжала губы.

– А кто рассказал соседям и всяким дальним родственникам адрес квартиры, где я живу? – поинтересовалась я, – они же теперь все у меня останавливаются. Не успеваю кормить их и обстирывать.

– Ну и что? – хмыкнула мать, – Не облезешь. С людьми нужно по-хорошему быть. Тем более, земляки.

– Так это вы рассказали? – поняла я.

– Да какое твое дело, рассказала я или нет?! – рассвирепела мать и швырнула ложку об стол, – Зинка тебе одной квартиру оставила, а нужно было с Лариской напополам делить! А раз так, то людям помочь тоже надобно!

Вспышка гнева быстро прошла и дальше ели молча.

– А во сколько первый автобус? – поинтересовалась я, когда молчание совсем затянулось.

– Ты что же, не погостишь? – искренне расстроился лидочкин отец и мне на мгновение стало его жалко. Но оставаться в этом доме с этими людьми было выше моих сил.

– Да мне на работу нужно, – отбрехалась я.

– Так какая работа в воскресенье? – удивился отец.

– Репетиция, – выкрутилась я. – К нам комиссия из Москвы скоро приезжает. Я буду доклад перед всеми работниками и перед этой комиссией делать. Нужно подготовиться.

– Видишь, мать, какая дочь теперь у нас стала! – с гордостью заметил отец. – А мы газету читали, где про тебя было написано. У нас на бригаде все читали. Приятно.

– Угу, читали они, – проворчала мать, – а ты так начитался, что на бровях домой приполз, читатель.

– Ну, не начинай, – сконфузился отец, украдкой взглянув на меня, – ну, что ты сразу начинаешь…

В общем, этот семейный ужин я еле выдержала.

Спать постелили мне в Лидочкиной комнате, которая сияла чистотой и спартанским аскетизмом. На кровати, правда, высилась гора из подушек в вышитых гладью наволочках. Сверху была накинута кружевная салфетка. Никаких следов лидочкиной индивидуальности в этой комнате я не обнаружила.

Спать нормально я не смогла. Во-первых, подушка была набита перьями так, что я спала почти сидя. Когда, не выдержав, я убрала подушку и легла просто так, начали противно звенеть комары. Включать свет и бить их я не хотела, промучилась то укрываясь с головой ватным одеялом, то раскрывая голову, чтобы вдохнуть чуть воздуха.

Рано утром хмурая лидочкина мать провожала меня на самый первый автобус. Светать только-только начало, от предрассветного тумана было сыро и холодно. Где-то далеко начали кричать петухи. На остановке никого, кроме нас не было.

Помолчали.

Наконец, я не выдержала:

– Зря вы меня так ненавидите. Если этот кобель Витя гулял с одной сестрой, а женился на другой, то при чем тут я? Легче всего сделать меня крайней.

– Да причем тут это? – вызверилась мать. – Ты же нас перед всем селом опозорила! С нас до сих пор все смеются! Что забыла?! Молодые только в ЗАГСе расписались, возвращаются с гостями свадьбу гулять, а ты из бойни полведра крови притащила и в столовой все столы с едой кровью залила. А дохлую кошку в фату зачем было одевать и на торт садить с табличкой "Лариска-сука"?!

Йопть, а Лидочка-то, оказывается девушка с выдумкой…

Глава 21

Настроение было, мягко говоря, ни к чёрту.

Моя пасторальная эпопея, наконец-то, окончилась, и я с облегчением вывалилась из переполненного пригородного автобуса, на котором битых два часа тряслась по ухабам. Мелькнуло отражение в витрине киоска "Союзпечати": одежда измята-изгваздана, волосы не мыты, лицо опухшее как у Феди Петрова по утрам.

Но это всё сущая ерунда по сравнению с диким хаосом в мыслях: из головы не выходила непонятная креативность Лиды. Уж слишком готично как для сельской девчонки.

Это ж надо было такое учудить!

И не побоялась, что за испорченные продукты родители и поколотить могут, да и загубленный праздник селяне явно не простят. Кстати, не это ли было причиной того, что Лидочка как-то связана с психушкой? Что-то такое ее свекровь во время ссоры упоминала. Но я всё никак не могла дословно припомнить – мысль ускользала. Неужели у Лиды был нервный срыв, и она там лечилась? Вот засада, и как это всё выяснить? Не хотелось бы такое пятно на деловой репутации иметь. Если делать здесь карьеру, репутация должна быть чистой, как конспекты прогульщика в коммерческом ВУЗе.

С другой стороны, хорошо, что хоть какие-то штрихи из биографии этого тела удалось выяснить и потихоньку пазл начинает складываться. Так что, если не считать моральный ущерб и жуткую физическую усталость, поездку к родственникам можно считать вполне результативной.

Примерно так я рассуждала по дороге от автовокзала, рассеянно разглядывая нарядный, преобразившийся к Первомаю город. Что мне здесь очень нравится – так это отсутствие того количества мусора, как в моем времени: ветер не гоняет пакеты от чипсов и пластиковые бутылки, пространство вокруг автобусных остановок не загажено окурками и банками от энергетиков, а воздух чист от выхлопов. Пока еще всё экологично.

Наконец, показался мой дом. Я подтянула сползающую лямку вадикового рюкзака: тяжелый, чертяка; и ускорила шаг. Было еще рано, часов семь утра, но возле дома уже восседала соседская старушка, вроде та, что подарила мне горшок с гортензией, кажется ее зовут Клавдия Пантелеймоновна (я их еще периодически путаю).

– А ты, оказывается у нас ранняя плашка, Лида. Доброе утречко, – поздоровалась соседка, улыбаясь, – что-то тебя давно не видно было. В отпуске небось была?

– Да какое там. Сперва на работе допоздна пару дней задерживалась, – ответила я, – а теперь вот к родителям на село съездила.

– К родителям – это хорошо, – глубокомысленно покивала старушка. – А к тебе тут столько гостей было…прям уйма! А я смотрю, тебя все нет и нет. А они ходят и ходят…

– Гостей? – мое сердце почему-то нехорошо ёкнуло. – А кто был?

– Да сперва какая-то фифа с мужем. С большими чемоданами, – с готовностью начала перечислять соседка, – потом еще женщина одна, пожилая, но моложе меня, Марьей звать. Говорит, с одного села вы. А поздно вечером еще мужчина был. Представительный. В галстуке.

– Так, – выдохнула я, – какой еще мужчина в галстуке?

– Не знаю, – задумалась соседка, – Но его наш Иван Тимофеевич знает. Они долго так разговаривали. Спроси у него.

– Спасибо, спрошу, – поблагодарила я и наконец-то вошла в дом.

После деревенских приключений моя квартира показалась землей обетованной: тихо, уютно, спокойно и куры не гадят.

С огромным облегчением я сбросила рюкзак, с кряхтением распрямила уставшую спину, разделась и включила колонку – нужно помыться. Пока вода грелась, решила спросить Ивана Тимофеевича, что за представительный мужчина "в галстуке" ко мне приходил.

Иван Тимофеевич обрадовался мне как родной:

– Лидия Степановна, добрый день! – расплылся он в радушной улыбке. – Проходите, проходите. Кофе будете? Или, может, чаю?

– Здравствуйте, Иван Тимофеевич. Спасибо за приглашение, но я буквально на секунду – спросить хочу… – вернула улыбку я. – Только из деревни приехала, даже сумки еще не успела разложить. Умираю от любопытства – мне тут Клавдия Пантелеймоновна рассказала, что ко мне приходили…

– Да уж, мимо нашей тети Клавы даже инфузория-туфелька не проскачет, – засмеялся собственной немудренной шутке сосед, но, взглянув на мою руку в гипсе, нахмурился, – а что у вас с рукой?

– Эксперимент, – отмахнулась я с безмятежной улыбкой, – Вадик к зачету готовится, потренировался на мне. Сейчас обратно снимет. Так кто там приходил?

– Да начальник ваш, Лидия Степановна.

– Иван Аркадьевич? – мимолетно лицо растянулось в глупой улыбке.

– Он самый, – подтвердил сосед. – Расстроен был чем-то. Искал вас.

– Что говорил?

– Передал, чтобы вы позвонили ему, срочно.

– Спасибо, – с облегчением поблагодарила я и уже собиралась вернуться домой, как Иван Тимофеевич напомнил:

– Как там ваша заметка? Продвигается потихоньку?

Я внутренне охнула – блин, совсем забыла. А соседу ответила:

– Все хорошо, почти дописана. Я хотела, чтобы день-два текст отлежался. Потом свежим взглядом еще раз просмотрю ляпы, и все.

– Прекрасно, – расцвел Иван Тимофеевич, – приносите, Лидия Степановна, побыстрей, я, конечно, не коем образом не тороплю вас, но, если завтра днем принесете – мы в этот номер вставить успеем. У нас как раз еще место осталось.

Я заверила милейшего соседа, что завтра днем обязательно принесу и ушла к себе.

Значит, приходил лично Иван Аркадьевич, был расстроен, искал меня. Интересно, будет на работу возвращать или как? Ясно, что будет. Так, и что выходит? Большой начальник приходит домой к маленькой конторщице Лиде. Ее нет дома. Он расстроен. Просил позвонить. Ладно. Так, завтра у нас еще выходной, звонить не вежливо даже расстроенным начальникам в галстуках, послезавтра тоже звонить не буду. Просто потому, чтобы он понял, что для меня работать конкретно в депо "Монорельс" – не принципиально: страна большая, возможностей много. Даже с испорченной трудовой книжкой работу на просторах необъятной родины найти вполне смогу. Интересно, есть ли в Кисловодске, к примеру, или в Феодосии большие производства? Там красиво и курортно. А что, буду жить в Кисловодске, по вечерам гулять по парку, пить нарзан, дышать запахом роз и магнолий. Хотя устроиться туда обычной "Лидочке" малореально. В легкую промышленность идти неохота, медицина и образование отпадают. На атомную электростанцию меня не возьмут, в сельское хозяйство идти желания тоже нет, вчерашнего дня на деревне мне вполне хватило и надолго. Да, значит, остаются машиностроение, деревообработка или строительство.

С этими мыслями, пока вода греется, решила распаковать рюкзак (меня так напрягло общение с "родственниками", что как приехала, так бросила его и не могу себя заставить даже подойти к нему, но рюкзак Вадику отдавать надо, скоро десять часов).

Открыв клапан рюкзака, удивленно выдохнула: лидочкина мать напихала туда кучу всего – две тщательно переложенные молодой крапивой куриные тушки, несколько крепко просоленных и завернутых в чистую тряпочку шмата сала, золотистую грудку сбитого домашнего масла, завернутого слоями сперва в марлю, а затем в бумагу, творог в кульке, лук, морковка. Отдельно шла укутанная, словно египетская мумия, бутылка молока. А я-то думаю – ну что за вес такой тяжелый. Спросонья и не поняла, тем более, что до остановки лидочкина мать тащила всё сама.

Мда…

От неожиданности я просидела несколько минут, тупо пялясь в стенку: это ж надо, эта женщина, лидочкина мать, на дочку сильно обижена, ворчит, ругает ее, демонстративно про гипс даже не спросила, про жизнь дочери не поинтересовалась, зато встала ночью, зарубила две курицы, ощипала их, обсмалила, и дочери гостинцы в рюкзак сложила, пока я спала, и затащила сама на остановку, чтобы непутевая дочь не увидела и не вернула обратно.

Просто нет слов…

Вот как так-то?!!!

Из стресса меня вывел звонок в дверь, я подкралась на цыпочках и посмотрела в глазок: это пришел Вадик. Блин, совсем зашугали меня "родственнички" из деревни, уже боюсь нормально к двери подойти. Нужно с этом что-то решать. С этой здравой мыслью я распахнула дверь.

– Привет, труженикам полей! – Вадик лучился, как новогодняя ёлка. – Гипс снимаем или как?

– Заходи, привет, привет и так далее, о великий докторишка Вадик! – хмуро поклонилась на манер индийского йогина я и посторонилась, впуская.

– Чегой неоптимистичная такая? – сосед прямиком отправился на кухню, где на полу немаленькой такой горкой находились продукты из деревни. – Кипяток нужен. Ого, да у тебя здесь урожай вкусностей прямо. Молочком не угостишь соседа?

– Легко, – ответила я. – Могу даже кофе сварить. Творог, кстати, будешь?

– Нееет, – замотал головой Вадик, – молочка домашнего попью, гипс сниму и бежать надо. Ну и как, помог тебе гипс от огорода отфилонить?

– А то! – заважничала я и Вадик заржал.

– А твоей Ленке мыло понравилось? – поддержала разговор я.

– Ага, – закивал Вадик, доставая инструменты, – а Ритка так вообще такой визг-писк устроила, что хоть из дому убегай. Я ей, кстати, не сказал, откуда мыло, а то подружкам нахвастается – задолбят тебя потом. Цени!

Так мы болтали, пока Вадик возился с гипсом, как в дверь опять позвонили. Пришлось идти открывать. За дверью оказался Роберт, журналист (прямо нашествие ко мне, нельзя даже на сутки никуда уехать).

Роберт удивленно уставился на мою недоосвобожденную от гипса руку, больше похожую на алебастровый букет из трех то ли гвоздик, то ли сосисок, в гипсовой обертке:

– Привет, что это с тобой случилось?

– Привет. Да не обращай внимания, – отмахнулась я, хихикнув, – это сосед – художник, скульптуру из меня мастерит…

– Я все слышу, – деланно возмутился Вадик, когда мы с Робертом вошли на кухню.

– Да шучу-шучу, – сразу же покорно исправилась я, – студент мединститута он, будущее светило науки, к зачету тренируется… так что если надо что отрезать – это к нему…

– Ага, – добавил Вадик, грозно взглянув на нас с Робертом, – я такой! Сперва руку ломаю, потом обратно пришиваю. Обращайтесь.

– Не хочу мешать, – смутился Роберт, – нам бы как-то поговорить, ты знаешь, о чем… точнее о ком… Давай, я тогда, может, попозже зайду?

– Вадик – свой человек, почти как доктор Айболит, – я пододвинула табуретку для Роберта, – садись, давай. Молоко будешь? Деревенское. Могу кофе сварить. Еще есть творог. Тоже деревенский. Курицу не предлагаю – она сырая. Больше ничего нету – только из села вернулась.

– Молоко тогда давай, – со вздохом согласился Роберт, – кофе ты как одной рукой варить будешь?

Мы принялись обсуждать, как забрать Римму Марковну, когда Владик вмешался:

– Да не вопрос старуху забрать, – сообщил он, стаскивая раскуроченную гипсовую ерундовину с моей руки. – Пишешь заявление, что будешь ее сама дома досматривать, и все. Если она не буйная или не заразная – то тебе ее легко отдадут, государству и так мест для других не хватает.

– Но они же ее туда впихнули как-то, – покачала головой я, доливая молоко в чашку Роберта. – Вряд ли отдадут ее просто так. Да и не родственники мы. Да и пенсия ее в этот… Да и вообще… и вообще…

Вадик бросил остатки гипса в мусорное ведро и пододвинул свою чашку ко мне. Я долила ему молока и уставилась на Роберта.

– Да как они проверят? – удивился Роберт, отпивая молоко. – Скажешь, троюродная внучатая племянница.

– Ну, хочешь, давай я тоже с тобой поеду, – добавил Вадик, тщательно моя руки под краном, – при мне они диагноз подделывать не будут.

– Да ты же студент, – не согласилась я, – они тебя даже слушать не станут.

– Не скажи, – надулся Вадик, поискал на кухне полотенце и начал вытирать руки, – я, между прочим, почти три года в ночную на скорой отработал, у меня есть запись в трудовой. Если начнут упираться – позвоним главному.

В общем, вместе хором они меня убедили. И мы решили завтра ехать втроем забирать Римму Марковну.

Когда гости разошлись, я, освобожденная от гипса, вымытая до скрипа, решила чуток поспать. Наивная.

Только сомкнула веки, как опять прозвенел звонок. Матерясь (но тихо-тихо, про себя), накинула халат и поплелась открывать дверь. Оказалось, привезли оббитые кресла и диван. Так что повод даже очень хороший. Хотя поспать мне не дали.

Когда рабочие, наконец, ушли, я поняла, что спать все равно уже не смогу. И решила садиться писать заметку в газету. Памятуя о проколе с продажей мыла на работе, я попыталась учесть целевую аудиторию газеты и их хотелки: эту рубрику, в основном, читают сельские жительницы, примерно моего возраста (молодые в это время особо такими вопросами еще не заморачиваются, а старые – уже не заморачиваются). Как правило все эти женщины типа лидочкиной сестры Лариски – простые бабы, неухоженные, уже чуть стареющие, переживающие за остывающее внимание своих супругов. Отсюда вывод: главный гуманистический удар должен жахнуть именно на эти страхи и желания.

В общем, исчеркав пару листов, заметку я написала так, что "ой".

Когда выносила мусор, на обратном пути столкнулась с Норой Георгиевной, которая только-только выходила из подъезда в сопровождении неизменной Лёли на поводке. Лёля по традиции, дружелюбно обнюхала, дипломатично повиляла хвостиком и, посчитав ритуал приветствия выполненным, унеслась прочь в ближайшие кустики. Зато Нора Георгиевна остановилась:

– Лида, здравствуй, – кивнула мне соседка, – мне сообщили, что в книжном очерки Валентина Овечкина утром выбросят, в нагрузку к двухтомнику Гюго, но очередь нужно как минимум с пяти утра занимать. Пойдешь?

– Спасибо, Нора Георгиевна, – вздохнула я, – я еще после реальной сельской жизни не отошла, так что от писателей-почвенников пока воздержусь. А Гюго и в библиотеке перечитать взять можно.

– Ну, смотри, – укоризненно покачала головой Нора Георгиевна и добавила, – видела, мебель тебе сегодня привезли, много еще ремонта осталось?

– Да вроде все уже, – сдуру похвасталась я, – Во всяком случае на ближайшее время.

– Вот и чудненько, вот и чудненько, – довольно разулыбалась соседка, – А новоселье твое, когда отмечать будем? А то соседи уже не дождутся…

И я поняла, что попала.

Договорившись с Норой Георгиевной о дате новоселья, остаток дня я посвятила блаженному ничегонеделанию.

А завтра утром поеду за Риммой Марковной…

Глава 22

С утра уехать не вышло.

Нет, сперва все началось нормально: я проснулась, собралась, попила кофе и даже приготовила бутерброды с собой в дорогу, на всех. Джинсы и ветровка остро нуждались в стирке, поэтому пришлось натянуть спортивный костюм Горшкова, и вот в таком виде я вышла из квартиры, заслышав звуки подъезжающего автомобиля. С ребятами мы вчера договорились, что стартуем в семь тридцать утра.

Я вышла на улицу. Солнышко ласково согревало землю, пахло сиренью и ландышами. Роберт был за рулем старенького "Москвича".

Рядом со мной с сердитым жужжанием пролетел шмель. Я отмахнулась от шмеля и уже хотела махать Роберту, как меня окликнули:

– Лидия Степановна! Доброе утро!

Я оглянулась – на лавочке у соседнего подъезда сидел не кто иной, как Иван Аркадьевич.

– Куда это вы направляетесь? – кивнув на автомобиль, вкрадчивым голосом спросил он и поднялся со скамейки.

– Эммм… доброе… – смутилась я, но быстро исправилась, – да в деревню вот решили съездить.

– А почему вы мне не перезвонили? – прищурился Иван Аркадьевич и подошел вплотную ко мне, – вам разве Иван Тимофеевич не передавал?

– Почему же, передавал, – честно ответила я (не могу же я подставить соседа) и сделала шаг назад.

– Так почему вы не перезвонили? – повторил вопрос Иван Аркадьевич.

– Выходной был, – попыталась отмазаться я.

– Согласен, вчера был выходной, – подтвердил Иван Аркадьевич, – а сегодня – нет. И, судя по тому, что вы собираетесь уезжать в деревню, то и сегодня звонить вы тоже не намерены…

– Пожалуй, нет, – согласилась я, сраженная железной логикой этого человека.

– А на каком основании вы игнорируете мою просьбу, Лидия Степановна?

– Если вы ставите вопрос так, Иван Аркадьевич, то это уже не просьба, а приказ, – заметила я.

– Вы не ответили, – не дал перевести стрелки Иван Аркадьевич.

– Вернулась бы – перезвонила, – пожала я плечами.

– То есть, я должен сидеть и ждать, когда вы соизволите вернуться и найти время мне перезвонить? – удивился Иван Аркадьевич, – моей просьбы вам недостаточно?

– А вы мне не начальник, – слегка улыбнулась я, – я теперь человек свободный, что хочу, то и делаю. Роберт, заводи мотор, едем. Вадик где?

– Постой-ка. – отрицательно покачал головой Иван Аркадьевич. – А как же работа? Ты работать что, не собираешься? У нас за тунеядство вообще-то статья.

– Так до месяца можно не работать, – хмыкнула я. – Я вот как раз в поиске новой работы.

– И как успехи? – Иван Аркадьевич небрежно вытащил из пачки сигарету, закурил и пристально взглянул сквозь дым на меня.

– Да вот думаю в Кисловодск махнуть. Или в Феодосию, – поделилась планами я. – Там, говорят, магнолии. Пока так и не смогла выбрать. Думаю еще.

Иван Аркадьевич аж побагровел:

– Да как ты так можешь!!!!

– Могу. Еще как могу. Свои обязательства я выполнила, – поморщилась я, пожав плечами, – все документы в полном порядке, Алла знает, что где лежит и в любой момент может найти все, что надо.

– То есть на других все сбросила, а сама в кусты? – рыкнул Иван Аркадьевич.

– Почему это в кусты? – обиделась я, оглянувшись на чахлые кусты сирени у подъезда.

– А как же комиссия? – Иван Аркадьевич в две тяги докурил сигарету и рывком затушил ее об урну.

– А я тут каким боком? – начала заводиться и я. – У вас в депо работает почти полторы тысячи сотрудников, есть особо ценные. Что, выбрать не из кого? Так ищите, работайте с кадрами. А я теперь свободный человек!

Тут появился Вадик. Взъерошенный, он выбежал из подъезда, на ходу натягивая куртку:

– Ребятишки, вы тут без меня не соскучились? Добрый доктор Вадик… – увидев Ивана Аркадьевича, он затормозил и осекся на полуслове.

– Лидия Степановна, – процедил Иван Аркадьевич, проигнорировав моего соседа, – мы сейчас с вами пройдем в вашу квартиру и поговорим там нормально. Ваша поездка отменяется.

– Вы ошибаетесь, Иван Аркадьевич, – не согласилась я. – Я не вожу к себе посторонних. Извините, спешу. Дела, знаете ли. Вадик, пошли уже, мы опаздываем!

Я направилась к машине. Иван Аркадьевич подошел к автомобилю, ткнул Роберту развернутое удостоверение. Роберт враз поскучнел, как-то даже съежился и уехал, стараясь не смотреть на меня. Вадик мельком скользнул взглядом по корочке, вздохнул и молча, бочком, вернулся в подъезд.

– Ну вот, а вы не верили, что ваша поездка отменяется, – спокойно повторил Иван Аркадьевич, пряча удостоверение в карман. – А теперь вы пригласите меня в квартиру, Лидия Степановна или так, без приглашения, пройдем?

Я молча развернулась и пошла обратно. Иван Аркадьевич шел следом, тихо насвистывая бравурный мотивчик.

Мы вошли в квартиру, Иван Аркадьевич осмотрелся:

– А неплохо вы тут устроились, я погляжу, Лидия Степановна. Как для простой конторской служащей – очень даже ничего. Одна, в двухкомнатной квартире. В то время, когда семьи с детьми ютятся в коммуналках…

Я молчала, и лишь выжидающе смотрела на него.

– Хм, – укоризненно покачал головой Иван Аркадьевич. – А я смотрю, вас ничем не смутить, Лидия Степановна.

– А вы хотели меня смутить, Иван Аркадьевич? – уточнила я. – Тогда давайте считать, что смутили и на этом расстанемся.

– Я не откажусь от кофе, – сообщил Иван Аркадьевич и пошел на кухню.

– Вы зачем пришли? – я даже не сдвинулась с места. – Хотели посмотреть, как я живу? Посмотрели. Хотели поговорить? Говорите.

– Ты зачем уволилась? – повысил голос Иван Аркадьевич, возвращаясь с кухни, – что это такое, я с Москвы не успел приехать, как мне уже сообщают, что Горшкова не работает. Уволена по статье. Ты на статью когда успела наработать? А?

– Самой интересно, – пожала плечами я.

– Рассказывай, – потребовал Иван Аркадьевич.

– А вам разве не рассказали? – удивилась я.

– Рассказали. И Щукина, и Лактюшкина.

– Ну вот, – констатировала я. – Значит, вы все уже знаете.

– Ты мне тут обиженную барышню строить из себя брось! – взорвался Иван Аркадьевич, – ты почему им не сказала, что мое задание выполняешь, а?

– А это я должна говорить? – изумилась я. – И кричать у меня в квартире не надо, я уважаю право соседей на отдых.

– Могла бы и сказать, не облезла бы, – проворчал Иван Аркадьевич, но уже тише.

Я сделала удивленное лицо. Иван Аркадьевич нахмурился:

– В общем так, Лида, сегодня так и быть – гуляй. А завтра вернешься на работу.

– С чего бы это? – скептически хмыкнула я.

– Работать будешь. – ответил он. – Трудовую тебе исправим, за это не волнуйся, Щуку накажу, Лактюшкиной…

– Я не вернусь, – тихо проговорила я.

– … Лактюшкиной я все уже сказал, и она…

– Иван Аркадьевич, я не вернусь, – повторила я.

Иван Аркадьевич, наконец, меня услышал:

– Как? – голос его стал сиплым.

– Не хочу, – ответила я.

– Но почему?!! Почему, Лида?

– Я же просила не кричать, – напомнила я. – У меня старушка-соседка сверху живет, у нее сердце…

– Не парь мне мозги, Горшкова. Так почему? Не поверю, что ты смертельно обиделась!

– А мне не интересно, Иван Аркадьевич. Кабинет отобрали, зарплата в две копейки, каждая тупая Щука норовит наорать, оскорбить, унизить, в кабинете шесть бешеных баб, весь день только чаи гоняют и сплетничают, работа неинтересная, роста нету… – начала перечислять я. – Этих причин достаточно?

– Да этого добра в каждой организации хватает! Куда бы ты не пошла, везде найдутся Лактюшкины, Щуки и прочее дерьмо, – продолжил злиться Иван Аркадьевич, – что, всю жизнь туда-сюда бегать будешь, Лида?

– Дело не в этом!

– А в чем? – сжал кулаки Иван Аркадьевич.

– В масштабности, – заявила я. – У нас все это дерьмо гипертрофировано. Так не должно быть. Я не хочу так работать. Меня коробит! Коробит! Вон та же Зоя Смирнова мероприятие помогла организовать, ведущей была, выручила всех с этим международным Карасёвым. А чем все закончилось?! Чем?! В газете похвалили Швабру. Еще и премию стопроцентно дадут Швабре. Швабре! А не Зое! А где была Швабра, когда Зоя всю ночь сценарий писала, потом репетировала, потом мероприятие вела?! И вот так у нас все. Сплошная несправедливость!

– Да. Несправедливость. – Внезапно успокоился Иван Аркадьевич. – Но только ты сбегаешь. Ты бросила Зою Смирнову и остальных зой, а сама убегаешь искать лучшее место. С магнолиями. Вот такой ты товарищ, Лидия. Нет, чтобы помочь навести порядок…

– Ой, вот только не надо меня виноватой делать, – отмахнулась я. – Меня, между прочим, саму несправедливо уволили. За помощь вам. А вы, вместо того, чтобы разобраться, сорвали мне важную поездку, напугали моих друзей, ворвались в квартиру, перебудили всех соседей, испортили мне настроение и сделали меня виноватой. И где справедливость?

– Бедненькая какая… – насмешливо хмыкнул Иван Аркадьевич.

– Да нет, не бедненькая, – я обвела рукой коридор, – наоборот, живу одна в двухкомнатной квартире, как вы правильно заметили. Правда при увольнении все почти удержали, но мать продуктов с деревни подкинула, так что месяц как-то продержусь. Не привыкать. А вот работать с вами не желаю больше. И поездку вы мне сорвали, между прочим, очень важную. Возможно, даже сломали жизнь хорошему человеку.

– Рассказывай, – коротко велел Иван Аркадьевич. – Куда опять влезла?

Ну, я и рассказала о Римме Марковне… и все остальное.

– Хорошо, – устало потер виски Иван Аркадьевич и подытожил, – давай поступим так: ты возвращаешься на работу, мы преодолеваем комиссию, а я верну тебе твою старушку. Как там ее?

– Римма Марковна, – подсказала я.

– Вот любишь ты всяких старушек убогих, Горшкова, – поморщился Иван Аркадьевич.

Я только развела руками.

– А сама туда не лезь. Я запрещаю!

Когда Иван Аркадьевич ушел, я долго-долго сидела на кухне, медленно пила остывающий кофе и думала, какая же я дура: вместо того, чтобы выторговать новый кабинет, приличный оклад, повышение в должности и другие плюшки, вместо этого я выпросила себе на голову Римму Марковну.

Ну вот не дура ли?

Глава 23

Ранним весенним утром я шла по направлению депо "Монорельс", влившись в суетливый поток людей, которые торопились попасть на работу до гудка. Время поджимало, и я ускорила шаг. Краем глаза уловила брошенный на меня косой взгляд. Затем – второй, третий. Стало зябко и неуютно. Я скрутила в кармане фигу и, успокоившись от такой детской выходки, зашагала дальше.

На проходной притормозила – пропуска у меня не было. Но тут мне замахала тетя Нина, сегодня она дежурила:

– Лида, здравствуй! – обрадовалась мне она и торопливо продолжила, сгорая от любопытства. – А у нас говорили, что Щука тебя уволила. Это правда?

– Здравствуйте, тетя Нина, – широко улыбнулась я. – Как там ваша внучка?

И тетя Нина моментально переключилась на то, какая же Оленька умненькая, какая красивенькая и вообще это самый лучший в мире ребенок. А как она кушает! А как какает!

– Ой, чуть не забыла, – виновато спохватилась она, – тут тебе Чайкина где-то пропуск оставила. А, вот же он, держи. Сказала идти в 21 кабинет сразу.

Я поблагодарила тетю Нину и, еле отделавшись от детального рассказа о том, на кого Оленька больше похожа, торопливо зашагала в 21 кабинет.

Контора депо "Монорельс". Всё как всегда: длинные узкие коридоры, много-много дверей, и много-много людей. Запахи бумаги и канцелярского клея внезапно разбавляет шлейф духов "Красная Москва". Все куда-то бегут, разговаривают, шутят, смеются, ругаются, спорят, кашляют, ворчат, болтают. Хлопают двери, шелестит бумага, журчит смех и разговоры, но всю эту какофонию звуков враз перекрывает рев гудка.

Всё.

Время пошло. Трудовой день начался.

В коридоре, за поворотом, я чуть не столкнулась с Гиржевой. От неожиданности она выронила несколько листов бумаги:

– Смотри, куда прешься! – возмутилась она, подбирая листы. Когда выпрямилась и увидела, что это я, то вытаращилась словно болеющий с бодуна Петров на недопитую бутылку пива, – Горшкова?

– Именно, – кивнула я.

– Тебя уволили! – заявила Гиржева, изумленно захлопав густо накрашенными ресницами.

– Как видишь – нет, – ответила я.

– Этого не может быть! – сообщила она мне безапелляционным тоном.

– Такова жизнь. Сегодня я, а завтра – ты, – улыбнулась я и пошла дальше, оставив Гиржеву в глубокой задумчивости.

На двери того самого "аквариума", где мы с Аллочкой и Алевтиной Никитичной на прошлой неделе приводили в порядок документы, висела табличка с номером "21".

Прошлый раз никакой таблички на двери я не видела.

Ну, ладно. Я дернула ручку – заперто.

Все ясно. Я развернулась и отправилась искать Аллочку. В кабинете ее не оказалось, а девочки сказали, что она у Ивана Аркадьевича.

Вздохнув, я спустилась в знакомый полуподвальчик. За дверью кабинета неистово и громко ругались. Подождав немного, постучалась и открыла дверь.

– Я занят! – рявкнул Иван Аркадьевич, прикрыв ладонью телефонную трубку.

– Извините, – сказала я, закрывая дверь.

– Лида, это ты? Заходи давай! – крикнул хозяин кабинета.

Хм. Интересно.

Я вошла в кабинет. Иван Аркадьевич сидел на углу стола и яростно накручивал телефон. Он махнул мне рукой, чтобы я присела. Из угла ободряюще улыбнулась Аллочка и жестом показала, что все отлично.

Тем временем Иван Аркадьевич дозвонился:

– Что-о-о?!! Когда они приедут?!! – кричал он в трубку.

В трубке что-то шипело и щелкало. Сквозь металлический лязг донеслось неразборчивое бормотание.

– Хорошо! – прокричал Иван Аркадьевич. – Жду!

Бросив трубку на аппарат, он развернулся к нам:

– Алла, отметь, завтра я прям с утра к Григорьеву. И напомни мне часа в три, чтобы я акты сверил.

Аллочка послушно записывала в пухлый блокнот.

– Так, дальше, – поморщился Иван Аркадьевич, – комиссия приезжает завтра днем. Московским поездом. Скажи Альберту, чтобы зашел сегодня, после четырех, обсудим, как встречать их.

Аллочка кивнула и записала.

– Накладные подвезли?

– Нет еще, – пискнула Аллочка, роясь в записях.

– Так какого ангела ты до сих пор им не позвонила?! – взорвался Иван Аркадьевич. – Быстро, одна нога тут, другая там! Чтобы через час у меня уже все было!

Аллочка выскочила за дверь, подмигнув мне на прощанье.

– Скажи, Карягин ругается! – вдогонку прокричал Иван Аркадьевич.

Мы остались одни. Иван Аркадьевич пристально смотрел на меня, что-то раздумывая. Пауза затянулась.

– Добрый день, Иван Аркадьевич, – решила, что не стоит затягивать разговор, я.

– Ты вернулась, – констатировал он, не обратив внимания на мое приветствие. – Хорошо.

Опять помолчали. Иван Аркадьевич морщил лоб и что-то напряженно думал.

– Слышала? Комиссия приезжает завтра, – наконец, сообщил он. – Думаю, после обеда уже приступят.

Я мрачно молчала.

– Есть две новости, хорошая и плохая, – проинформировал меня Иван Аркадьевич.

Я продолжала молчать.

– Комиссия будет работать полтора дня, – заявил он.

– А какая хорошая? – уточнила я, и Иван Аркадьевич одобрительно усмехнулся.

– Заместитель председателя – мой хороший знакомый. Вместе воевали.

Я мимикой показала, что оценила.

– Зовут его Василий Сергеевич Толстых, – сообщил Иван Аркадьевич. – Если что, он подскажет и поможет. Будешь обращаться к нему.

– Я? – удивилась я.

– Что? – не понял Иван Аркадьевич.

– Я буду обращаться к нему? – изумленно повторила я. – С чего это?

– А кто? – уставился на меня Иван Аркадьевич.

– Ответственный за комиссию, – подсказала я.

– Ну, ты и есть ответственный, – пожал плечами Иван Аркадьевич. – Приказ у Аллы где-то должен быть. Сама ее спросишь.

– Иван Аркадьевич, – вкрадчиво попыталась донести мысль я. – Ответственными за проверяющие комиссии согласно уставу нашего предприятия могут быть только заместитель директора, начальник кадров или лицо, замещающее его.

– Все правильно, – кивнул Иван Аркадьевич. – Устав я знаю. Сам писал.

– То есть работать с комиссией должна Щука.

– Не Щука, а Щукина, – поморщился Иван Аркадьевич. – Капитолина Сидоровна взяла больничный по состоянию здоровья. Замещать ее на время отсутствия будешь ты.

– У нее же есть заместитель, – не согласилась я. – Гиржева.

– Елена Эдуардовна будет выполнять основную поточную работу, а работу с комиссией – ты, – терпеливо ответил Иван Аркадьевич.

Мои брови поползли вверх.

– Ты что, предлагаешь привлечь эту Гиржеву? – разозлился Иван Аркадьевич. – А что, давай привлечем, пусть синие папки читает! Ты, вообще, в своем уме?!

Я промолчала.

– В общем так, – почесал затылок Иван Аркадьевич. – Побудешь пока и/о, посидишь в 21 кабинете. Комиссию отбудем, а дальше будет видно.

– А после двенадцати карета превратится в тыкву, – пробормотала я.

Иван Аркадьевич прекрасно меня слышал, но сделал вид, что не понял сарказма.

Ладно. Вода камень точит.

– Только учти, председатель у них сама Иванова, – вздохнул Иван Аркадьевич. – Ох и вредная баба.

Я учла.

Иван Аркадьевич еще немного посотрясал воздух, мотивируя меня на великие свершения, а затем отпустил работать.

Я медленно шла по коридору, размышляя о нашем разговоре, как на меня обрушился вихрь:

– Лидка! Горшкова!

Зоя Смирнова радостно бросилась обниматься:

– Это правда, ты вернулась?! Насовсем?!

Я хотела ответить, но Зоя не дала, уцепилась в меня, продолжая захлебываться радостью:

– Ты представляешь, Лид, в нашей газете написали заметку о том международном мероприятии и меня сперва забыли указать, так в сегодняшнем номере про меня написали аж целую статью! И там есть мое фото! Полностью все про меня! Аж целая колонка! Ты представляешь?! Ну скажи, Лидка, ты такое себе представляешь?!! Швабра чуть не умерла от зависти!

Я успела только кивнуть, как Зоя потащила меня:

– Пошли к нам, покажу!

Я отрицательно покачала головой:

– Погоди, Зоя. Я сейчас должна бежать.

Зоино лицо вытянулось.

– Давай ты захватишь газету в столовку, и я в обед почитаю?

– Лидка! – взвизгнула Зоя, – ты – лучшая!

– Да, я такая, – пробормотала я, глядя вслед на удаляющееся по коридору торнадо. За Зою я была рада. Что ж, молодец, Иван Аркадьевич. Я в тебе не ошиблась. Теперь будем дальше посмотреть, как говорил один небезызвестный персонаж.

Наконец, я добралась до кабинета N 21, который оказался уже открыт. Когда вошла – там сидела Аллочка и что-то строчила на пишущей машинке.

– Привет, – не отрывая голову от текста, сказала она. – На твоем столе папка. В ней те вопросы, которые будет смотреть комиссия. Информация секретная.

– Отлично, – ответила я, поздоровавшись, – а где мой стол?

– Возле окна вон, – сказала она. – Самый большой, между прочим. Иван Аркадьевич велел внести.

– Во как, – сказала я, с интересом разглядывая массивный письменный стол из дуба. Явно он принадлежал раньше какой-то большой шишке. На столе лежала папка и стояла пишущая машинка. Новая.

Аллочка продолжала строчить.

– Слушай, Алла, – обратилась я. – Ты не в курсе, что это такое происходит?

– О-о-о! – хихикнула Аллочка, – он вчера вернулся сам не свой. Орал тут на всех. Сперва выпил чайник кофе и скурил все сигареты, а потом валидол ел. Что ты ему такого наговорила?

– Да вроде ничего, – пожала плечами я.

– Угу, ничего, – хихикнула Аллочка, – он, как вернулся, сразу Щуку на ковер вызвал. Там такие крики стояли. Щука из кабинета вышла и, говорят, сразу в обморок хлопнулась. Ее Жердий еле валерьянкой и пустырником потом отпоила. И, главное, не говорит никому ничего. А сегодня утром позвонила, что на больничный ушла.

– Ну, так пусть лечится, – пожала плечами я. – Ей полезно.

– Так ты дослушай! Дослушай, – продолжила Аллочка, забыв о печатной машинке, – следом он вызвал Лактюшкину. И опять там ор такой стоял, что прямо ой. Лактюшкина вышла вся зареванная. Вот ты скажи, Лида, ты видела, чтобы Лактюшкина плакала?

Я пожала плечами: не знаю, что там видела Лидочка, я вот лично Лактюшкину видела всего пару раз и то в то время, как сидела у нее в кабинете.

– Вот и никто не видел, – сияя глазами, сказала Аллочка. – В общем, он тут ужас как ругался. Все только туда-сюда бегали. Тебя восстановили. Точнее тебе новую трудовую книжку как-то сделали и записи все восстановили. Щука лично бегала. Так что увольнения у тебя никакого нет.

– Капец, – только и смогла сказать я.

– Он сперва хотел тебя с Щукой местами менять, но у тебя образования не хватает. – хмыкнула Аллочка, – Так он так на тебя ругался. Сказал, что будешь по целевому направлению в июле на заочное поступать. Так что готовься.

Я кивнула и мысленно хлопнула себя по лбу: диплом ВУЗа нужен и срочно.

– А потом он еще Швабру вызывал и тоже впендюлил ей так, что она до сих пор бегает и орет как потерпевшая.

– Прекрасно, – усмехнулась я краешком губ.

– Так что вот такие у нас тут дела, – сказала Аллочка и вернулась печатать текст.

– Понятненько, – улыбнулась я, – что ж, спасибо за интересные новости.

– Только ты его больше так не доводи, – не поднимая глаз от машинки, проворчала Аллочка, – он с виду такой злой и строгий, а на самом деле все близко к сердцу берет. Алевтина Никитична на тебя потом долго ругалась.

Я кивнула. Про Ивана Аркадьевича я это давно поняла.

Мы ударно поработали часа два. Я печатала ответы на вопросы по комиссии. Аллочка тоже что-то строчила. Треск стоял на весь кабинет. И тут мне понадобились еще копирки (ну не умею я их "восстанавливать", и они у меня быстро заканчиваются).

– Алла, я сбегаю к Лактюшкиной, – сообщила я ей, – там у меня куча копирок в тумбочке осталась. Авось за день не разгребли.

– И мне тогда штуки три захвати! – крикнула в спину мне Аллочка. – А лучше пять!

Да не вопрос.

На самом же деле, мне хотелось кое-что проверить…

В кабинете Лактюшкиной была вся бабская "братия". Когда я вошла – голоса мгновенно смолкли. В гробовой тишине я направилась к своему бывшему столу:

– Добрый день, товарищи, – сказала я нейтральным тоном. – Мне копирки нужно взять.

"Товарищи", которые в это время пили чай в заветном уголочке, дружно отмерли и замироточили все разом:

– Ой, Лидочка Степановна вернулась! Здравствуйте!

– Здравствуйте! Здравствуйте!

– Вы вернулись, как хорошо, а то мы уже беспокоились, как вы там!

– Какое у вас платье красивое? Где вы брали? Или шили?

– Садитесь с нами чай пить!

– У нас пирожки с яблочным повидлом как раз есть.

– Мария Лукинична, подвиньтесь, пусть Лидочка Степановна тут сядет!

Меня настойчиво, но мягко усадили за стол. Тут же передо мной материализовалась большая чашка, наполненная ароматным чаем с душицей. Фуфлыгина пододвинула мне розетку с крыжовниковым вареньем, Жердийразложила на блюдечке источающие чудесный запах и посыпанные сахарной пудрой пирожки, Базелюк протянула салфетку.

Все дружненько пили чай и наперебой улыбались мне, как родной. Среди этого сахарного сиропа и патоки чувствовалось немалое внутреннее напряжение. Наконец, Лактюшкина не выдержала первая:

– Ох, вы представляете, Лидия Степановна, пока вас не было, тут такое неприятное недоразумение произошло, – расстроенно пожаловалась она, – Капитолина Сидоровна там что-то перепутала, ну, вы же понимаете, большой объект, она человек занятый, где-то какой-то сбой произошел. Технический.

Она аккуратно промокнула салфеткой уголки глаз и доверительно продолжила:

– Это ваше увольнение, его просто не должно было быть. Я всегда говорила, что вы – очень ценный и компетентный сотрудник.

– Да, всегда, – почти хором подтвердили остальные коллеги, мол, и они тоже все так считают, и никак иначе.

– Ну, вы же понимаете? – проникновенным голосом проговорила Лактюшкина.

Я понимала.

– Да, я бываю иногда строгая, даже излишне строгая, но это все из-за большой ответственности. Но мы же с вами всегда достигали определенного согласия, правда? – вопрошала Лактюшкина.

Я согласно кивала, мол, правда, именно так все и было.

– Лидочка Степановна, как хорошо, что вы всё так понимаете, и на меня хоть не сердитесь, ведь так? – беспокоилась Лактюшкина.

Я не сердилась.

– А Иван Аркадьевич, не разобравшись, обвинил меня, – горестно всхлипнула Лактюшкина, – Так кричал и ругался, вы даже не представляете!

– Какой кошмар, – посочувствовала Лактюшкиной я, посмеиваясь в душе, – Мне так жаль, Феодосия Васильевна. Но что поделаешь, когда начальник мужчина, приходится терпеть и крики, и ругань.

Мы еще немножко пообсуждали, как сложно бедным женщинам работать, когда начальник мужчина, и как хорошо, когда – своя, понимающая, женщина, и что нам, слабым женщинам, лучше держаться вместе, а потом я заторопилась работать. Мне надавали кучу копирок, Фуфлыгина и Базелюк выгребли у себя все, что было. Репетун приглашала заглянуть завтра, ей обещали какие-то очень модные помады и тени, к моему платью будет очень красиво и она мне отложит, но только чтоб я обязательно зашла, а если надо, то даже "Опиум" она мне достанет. Жердий обещала испечь булочек с корицей, которые я ну просто обязана попробовать и сказать ей (Жердий) свое личное мнение. Максимова на ухо шепнула, что готова дать мне почитать "Анжелику", у нее целых три книги из этой серии есть, но только, чтобы я вообще никому-никому не рассказывала, так как ей самой дали ненадолго, но для меня она с радостью поделится.

Я соглашалась, обещала, благодарила.

В общем, расстались мы взаимно довольными друг другом.

Я была, в принципе, довольна.

Худой мир всегда лучше хорошей войны. Особенно в офисе. По сути я всегда этим и руководствовалась еще там, в той жизни. Да, сейчас я могла унизить и добить Лактюшкину, раскатать ее гордость, и она бы молча проглотила любой мой наезд, и не посмела бы мне ответить. Но вот чего бы я этим добилась, кроме сиюминутного удовлетворения самолюбия? Получила бы за спиной обозленную бабу с большим опытом офисных интриг, которая будет постоянно гнусно гадить мне исподтишка, до тех пор, когда в один прекрасный день, не подставит меня окончательно. Тем более, что один раз у нее это уже получилось. Почти получилось.

А если дожать Лактюшкину, чтобы она уволилась, то это еще более глупо – на ее место придет новая сотрудница, и начинай все заново. И не факт, что новая "лактюшкина" окажется лучше старой. А эту Лактюшкину я уже знаю. Знаю, чего от нее можно ожидать.

Сейчас она схлопотала по полной и притихла, ко мне же испытывает своего рода если и не благодарность, то хотя бы признательность. Означает ли это, что она не будет гадить? Абсолютно нет. Будет, да еще как. Но не сейчас и не сильно. Кроме того, она меня прощупала и серьезным противником не считает. Все ее обиды направлены на Ивана Аркадьевича. Именно то, что мне сейчас нужно.

Эх, люблю я чужими руками жар загребать!

Вечером, после работы я стояла на кухне и жарила котлеты. Если завтра приедет комиссия и начнет проверять, то это затянется до самой ночи. Домой приду без сил. Поэтому решила наготовить сразу на два дня.

Я скатала аккуратный шарик из говяжьего фарша, чуть сплюснула его и положила на сковородку, которая в ответ сердито зашкварчала, обдав ароматным паром. Чуть прикрутив конфорку, выглянула в окно: вроде послышался шум подъезжающего автомобиля (не хватало, чтобы очередные "родственники из деревни" приехали!).

Действительно, во дворе стояла неизвестная "Волга". Я закрыла окно и вернулась к котлетам. Ну и ладно, вряд ли у кого-то из деревенских есть такая "Волга".

Я как раз переворачивала первую партию на другую сторону, как раздался звонок в дверь. Таки ко мне!

Осторожно, на цыпочках, подкравшись к двери, я посмотрела в глазок.

– Лидия Степановна! – раздалось за дверью.

Я распахнула дверь и обнаружила там Альберта. В руках он держал узел какого-то тряпья.

– Принимайте гостей, – улыбнулся он. За его спиной стояла смущенная Римма Марковна.

– Заходите! – обрадовалась я. – А я тут как раз котлеты жарю. Так что скоро поужинаем.

– Котлеты я бы с радостью, – вздохнул Альберт, – но Иван Аркадьевич так делами загрузил, что вообще ничего не успеваю. Еще и время потерял, пока уговорил вашу родственницу ехать.

С этими словами он внес узел в коридор и, кратко попрощавшись, отбыл.

Римма Марковна растерянным сусликом мялась у двери и не знала, что делать дальше.

– Римма Марковна, – улыбнулась я. – Проходите, пожалуйста. Я вам сейчас вашу комнату покажу.

– У тебя, кажись, котлеты горят, Лида, – потянула носом воздух она.

Я ойкнула и побежала спасать котлеты.

С Риммой Марковной мы проговорили почти до полуночи. Мне удалось ее убедить пожить пока у меня. Я пообещала ей, что вскоре помогу вернуться обратно. Ее "историю" мы деликатно обходили в разговоре. Пока так.

– Не хочу тебя стеснять, – переживала Римма Марковна, – ты одна, молодая, вот зачем тебе какую-то постороннюю старуху у себя селить?

– Понимаете, Римма Марковна, – ответила я, – у меня тоже есть проблемы. Аж целых две: во-первых, меня достали родственники из деревни, которые едут и едут, и никак не получается их отвадить. Хамить и ругаться с ними не хочу – все-таки мои родители там в селе живут, и сестра.

– Правильно, – согласилась соседка, – с людьми нельзя ругаться.

– Поэтому вся надежда на вас, – продолжила я. – Вы человек опытный, может, что-то подскажите. Да и едут они, потому что я сама здесь живу, квартира огромная, одна комната всегда свободна. А если вы у меня поживете – то, может, и ездить перестанут.

– Я помогу тебе их отвадить, – решительно сказала она и ее морщинистое лицо разгладилось, – а вторая проблема?

– Я живу в двухкомнатной квартире одна, – вздохнула я, – в то время, как многодетные семьи ютятся в коммуналках…

– Понятно, – кивнула Римма Марковна, – можешь не продолжать.

– Поэтому вы немного поживете здесь и этим поможете мне, – заключила я, – а когда мои проблемы хоть немного разрулятся, я помогу вам вернуться обратно. Так что не переживайте и считайте это взаимовыгодным сотрудничеством.

Римма Марковна успокоилась и согласилась помочь мне и немного пожить здесь. При этом, чтобы не чувствовать себя обузой, все домашние дела (уборку, готовку) она категорически решила взять на себя. А я, в свою очередь, позволила ей курить на балконе.

Вот и прекрасно!

Но я не озвучила Римме Марковне третью, главную, причину: с моей бывшей свекровью, дражайшей Элеонорой Рудольфовной, я так и не рассчиталась.

Утром я прибежала на работу и сразу бросилась доделывать информацию с ответами на вопросы. А еще нужно успеть набросать по памяти рацпредложения до обеда, пока комиссия не приехала. Вставив листы в машинку, принялась набивать текст.

Немного поработав, я попросила у Аллочки крем для рук, свой забыла дома (вчера проболтали с Риммой Марковной до ночи, я и собраться нормально не успела, а сегодня вообще чуть не проспала). А без крема для рук я не могу – привычка еще с прошлой жизни.

Аллочка протянула невзрачный тюбик.

– Но ты же всегда "Ланолиновым" пользовалась, – удивилась я (мне он тоже нравился).

– Да ну его! – воскликнула Аллочка, – "Огуречный" – самый лучший! Вот, сама почитай.

Она покопалась в недрах сумочки и протянула мне вчерашнюю газету. На последней странице в рубрике "Советы для женщин" была опубликована моя статья, подписанная псевдонимом, которую Аллочка жирно обвела красным карандашом.

– Оказывается, он повышает упругость кожи и убирает тусклый цвет! – сообщила мне Аллочка, – и еще от него кожа обновляется. Представляешь? Сколько лет в магазинах видела – никогда его не брала. Кто ж знал, что он такой.

– Но он же вонючий, – закинула удочку я.

– Ты ничего не понимаешь! – парировала Аллочка и принялась с воодушевлением цитировать мою статью – Там есть активные вещества, они очень полезные, так что запах можно и потерпеть. Да и не особо он вонючий, скорее специфический запах. Зато какая польза!

В общем, я поняла, что моя статья однозначно имеет успех. И, походу, я слегка перестаралась.

Комиссия появилась после обеда.

Она состояла из пяти человек. Председателем была Калерия Мироновна Иванова, ее замом – Василий Сергеевич Толстых (с ударением на последний слог).

Калерия Мироновна была очень красивой видной женщиной за пятьдесят с хвостиком. Она носила дорогие импортные костюмы из хорошей ткани, любила массивные броши и отчаянно молодилась. При этом характер имела мерзкий. За эти полтора дня она выпила из меня и окружающих не один литр крови. Ее ненавидели и боялись. Один только Василий Сергеевич, пожалуй, относился к ее эмоциональным взрывам по-философски.

Таких, как Калерия Мироновна, баб-стерв с демонстративно железными яйцами я никогда не понимала и не уважала. Ну рявкнешь ты, ну нагнешь ты коллегу, самоутвердишься, потешишь свое мелочное самолюбие. А дальше что? На каждую акулу есть акула побольше. А вот мирком, да тихим сапом – самое оно. И врагов явных нету и дела делаются в нужную тебе сторону.

Иванова гоняла нас с документами, и эти полтора дня я не забуду никогда. Но все рано или поздно заканчивается. Во второй половине второго дня вызвали Ивана Аркадьевича. Продержали его за закрытыми дверями часа два, если не больше. Он вышел оттуда весь аж мокрый и раздраженный. Закурил прямо в коридоре, чего никогда себе не позволял.

Следующей вызвали меня.

Я вошла и предстала перед высокой комиссией.

– Лидия Степановна, – деланно-доброжелательно обратилась ко мне председатель Иванова с лучезарной улыбкой анаконды. – Комиссия ознакомилась с документами, но тут у нас появился один интересненький вопрос – если все так идеально правильно, то почему же возник сигнал о том, что регулярную документацию Иван Аркадьевич не ведет как надо?

– Все правильно, он и не ведет, – согласно кивнула я, пожав плечами.

Василий Сергеевич с досадой крякнул, бросив укоризненный взгляд на меня. Калерия Мироновна радостно подобралась как питон перед прыжком:

– Поясните нам, пожалуйста, – вкрадчивым тоном промурлыкала она, не сводя с меня немигающего взгляда.

– А что пояснять, – прикинулась дурочкой я. – Он не ведет. Иван Аркадьевич – человек занятый, на нем, по сути, вся внутренняя работа депо. А по документации он говорит, что и как надо делать, а технически веду я. Вот и все.

Василий Сергеевич сдавленно хрюкнул, а Иванова просипела что-то невразумительное.

– Очевидно, неравнодушные граждане не знали этого, когда влезли в дела к Ивану Аркадьевичу, – с наивным видом продолжила развивать мысль я. – Поэтому у него ничего и не нашли, так как все бумаги находятся у меня…

Комиссия отбыла, а на следующий день с утра у нас состоялся разговор.

– Ишь, как придумала, вся документация у нее, – проворчал Иван Аркадьевич, тщетно пытаясь скрыть довольный вид, – мне Василий всё рассказал.

– Главное, что проверка благополучно закончилась, – сказала я.

– Ничего еще не закончилось, – вздохнул Иван Аркадьевич. – Попьют они еще крови. Не сейчас, конечно, но попьют.

– Да это же не проблема, – ответила я. – Нужно только вовремя и правильно всю документацию вести и все.

– Ну вот и будешь вести всю мою документацию, раз комиссии сказала, – хмыкнул Иван Аркадьевич. – Сама же и напросилась.

– Иван Аркадьевич, – покачала головой я, – вот не надо сейчас все в одну кучу сваливать: одно дело помочь человеку, который помог в трудную минуту мне. Отблагодарить, так сказать. И совсем другое – тянуть на себе такой серьезный пласт работы постоянно.

– Справишься, – отрубил Иван Аркадьевич.

– Я-то справлюсь, – не стала скромничать я. – И хорошо справлюсь. Вот только зачем? Я – маленький человечек, конторщица с микроскопическим окладом. И свою работу на этот оклад я вполне вырабатываю. Так зачем мне взваливать на себя больше?

– Повышение выпрашиваешь? – нахмурился Иван Аркадьевич. – А ты, оказывается, карьеристка, Лидия Степановна. А как же на благо Родины поработать? Ударный труд и все такое?

– На благо Родины я готова поработать всегда, – радостно закивала я, – может, даже поднимать целину поеду. Или на Кудашхскую ГЭС махну. Или за туманом и за запахом тайги уеду… Там хоть романтика и цели возвышенные. А тут что? Ответственная работа и ранний геморрой?

– Тьху ты! – рассердился Иван Аркадьевич. – Ну ты смотри на нее!

Я безразлично пожала плечами.

– Повысить тебя я сейчас не могу, – со вздохом, терпеливо начал перечислять Иван Аркадьевич, – корочек у тебя не хватает. Понимаешь? По партийной линии тем более не могу. Ты, кстати, заявление в Партию написала?

Я кивнула.

– А без корочек как? – задал риторический вопрос Иван Аркадьевич.

Я опять пожала плечами.

– Вот видишь! Сама же понимаешь, что ничего сейчас не получится. Поступай летом в институт на заочное, мы целевое направление дадим, более того, я переговорю с Демьянским, он проректором в инженерно-техническом работает, пусть поможет. А там закончишь и будем думать.

– То есть пять лет я буду вести всю вашу документацию за так? – уточнила я, – прекрасно! Всегда об этом мечтала!

– Должность у тебя останется пока та же, а оклад тебе будем выплачивать по верхней вилке. Плюс все премии в двойном размере, – пообещал Иван Аркадьевич, – Лида, ты за деньги вообще не беспокойся. Не обижу.

– Тогда я согласна, – легко уступила я. – Вот только еще такой момент… документы-то у вас такие, что светить их не надо. И как я должна с ними работать, чтобы та же Лактюшкина или Жердий через плечо мне не заглядывали? На веревочке шторку вокруг стола натянуть?

– В 21 сидеть и будешь, – отмахнулся Иван Аркадьевич. – Пока так. У нас второе здание строится, как сдадут, потом все вместе в отдельные кабинеты и переедем.

На том и порешили.

Новоселье прошло замечательно.

Римма Марковна накрыла шикарный стол. Никогда бы не подумала, что из ограниченного набора продуктов можно столько всего интересного наготовить. Вечером пришли все соседи. Я еще думала пригласить Петрова, но Римма Марковна отговорила. Наверное, правильно.

Культурно посидели, поболтали. На столе было шампанское и хороший коньяк. С Риммой Марковной все уже были знакомы (и когда только она успела?). Были тосты и здравницы, анекдоты и шутки.

Римма Марковна скорефанилась с Норой Георгиевной и это был "ой".

Иван Тимофеевич тихонько отозвал меня в сторону и уговорил писать заметки в женскую рубрику на постоянной основе. Плата, пусть и небольшая, зато стабильная. Я немножко посомневалась в своем журналистском таланте, поупиралась, но в результате дала себя уговорить. Иван Тимофеевич легко сломал все мои неубедительные доводы, получил внештатного корреспондента в моем лице и ушел, окрыленный. Обещал на следующей неделе показать, что там с оберткой для мыла получилось.

Ах, да. На новоселье соседи совместно подарили мне ковер на стену. Бордовый, цветастый, с большими ромбами. Ковер, мать его!

На работе все было тихо, спокойно. Иван Аркадьевич обещание сдержал и не обидел: по итогам проверки я получила большую премию в размере двух окладов.

Сразу же после отъезда комиссии вернулась с больничного Щука. Мы столкнулись с ней в коридоре. Увидев меня, она дернулась, но отступать было некуда. Ее лицо пошло красными пятнами.

– Здравствуйте, Капитолина Сидоровна, – серьезно-доброжелательно поздоровалась я, – а у нас хорошие новости, комиссия уехала и все нормально.

Щука дернулась, но разговор поддержала:

– Конкретные замечания есть?

– Значительных нету. Все хорошо. Есть две небольшие рекомендации и одно мелкое замечание, но сами же понимаете, без этого нельзя.

Щука понимала. Я вполне искренне поинтересовалась, как у нее здоровье. Она сперва искала в моих глазах насмешку, но не увидев подвоха, успокоилась и мы вполне миролюбиво поговорили.

Очевидно, ей уже донесли, что Иван Аркадьевич ее хотел уволить, но я ее отстояла (разговор случился в кабинете N 21, а дверь я не закрыла).

Нет, Щуку я не отдам! Она будет работать в депо "Монорельс" моей прямой начальницей ровно столько, сколько нужно мне, чтобы получить заветный диплом ВУЗа.

А то ну уволят ее, и что дальше? Хорошо, если на ее место поставят высокомерную и глуповатую Гиржеву. А если, не дай бог, пришлют с другой области умного молодого профессионала? И тогда у меня будет два варианта – сидеть пожизненной конторщицей или ехать за туманами и за запахом тайги.

Поэтому Щуку я буду держать "на крючке", сколько смогу. А ее тупые агрессивные закидоны мне до лампочки.

В этот же день состоялся еще один разговор. С Алевтиной Никитичной.

– Ты притворяешься, Лида. Ты совсем не такая, как кажешься, – без обиняков выдала она.

– О чем вы? – я взглянула на нее по-новому.

– Ты не такая, как кажешься, – повторила она и ее глаза сузились.

– А какая?

– Хитрая. Хитрая и расчетливая лиса, – прищурилась Алевтина Никитична.

– Это плохо?

– Если ты навредишь Ване, я тебя своими руками удушу, – хмуро пообещала она.

– А если наоборот – помогу ему возвыситься, то что мне за это будет? – хмыкнула я.

Алевтина Никитична ничего не ответила, посмотрела на меня долгим внимательным взглядом, развернулась и ушла.

Я улыбнулась.

Ну что же. Все получилось, как я и планировала. Иван Аркадьевич – суровый и жесткий человек со взрывным характером, которым особо не покомандуешь. Которого боятся. Но есть у него одна ахиллесова пята, о которой случайно проговорилась Алевтина Никитична, а потом он и сам подтвердил. Он сирота. Плюс голодное детдомовское детство. Поэтому и взял к себе "свою" Алевтину Никитичну, и держится ее, доверяет. Чтобы он стал доверять мне, – дурочке-конторщице, коих в депо "Монорельс" десятки, нужно было нечто, отчего его суровое сердце дрогнет. Поэтому я мелкими "нарушениями" провоцировала теток из конторы, которые возненавидели Лидочку и, думая, что она тютя безответная, помогли Щуке ее бортануть. О том, что я выполняю указания Ивана Аркадьевича, я не сказала им специально. Иван Аркадьевич, как бывший детдомовец всегда горой за "своих", и как только Лидочке удалось попасть в его круг "чуть поближе" – он бросился меня защищать и возвращать. Я немножко поупиралась, поприводила неубедительные доводы, и в обмен на возвращение Риммы Марковны, вернулась на работу. А Иван Аркадьевич чувствует теперь за меня ответственность.

Я прекрасно знаю, что в это время женщине сделать нормальную карьеру с вертикальным взлетом по социальной лестнице практически невозможно. Если исключить Екатерину Фурцеву (да и то, все мы знаем, чем ее история закончилась), то женщин среди верхушки руководителей страны до 90-х годов и не было, рангом чуть пониже – были, но мало. Поэтому самой мне попасть наверх, даже с учетом современных знаний и навыков – малореально или придется затратить такие усилия, что шкурка выделки не стоит. А вот продвинуть обязанного тебе всем человека, который ледоколом пройдет все перипетии и потянет за собой "наверх" – легко. Вот только нужно покрепче привязать к себе. Он не должен подозревать в меркантильности или корысти. Поэтому в Лидочкиных поступках были лишь показательная наивность и желание справедливости, что импонирует его мировоззрению.

Вот и все.

Всего за месяц у меня уже есть: свой отдельный кабинет, неплохая зарплата, перспектива карьерного роста, дополнительный независимый доход, личная свобода и двухкомнатная квартира.

Итак, первый шаг сделан. А дальше посмотрим…

Эпилог

Я бежала по улице. Было тепло. Было 1 мая. И был парад.

День международной солидарности трудящихся.

Ровными колоннами рабочие шли по центральному проспекту города. Работницы текстильного цеха в алых косынках радостно махали высоким трибунам зажатыми в руках гвоздиками и тюльпанами. Рабочие тракторостроительного завода несли огромный транспарант, на котором было написано:

Да здравствует Первое мая!

Реют поднятые над колоннами флаги и транспаранты.

Рдеют алые флаги.

Ровняют шаг демонстранты.

Ударники колхоза "Красная Заря", крепкие, загорелые, с обветренными лицами горячо приветствуют Первомай: "Вперед, к победе коммунизма! Ура!" – несется над проспектом многоголосое приветствие.

Студенты профтехучилища приветствуют Первомай.

Школьники, комсомольцы, пионеры и октябрята приветствуют Первомай.

Физкультурники приветствуют Первомай.

– Ура, товарищи!

– Да здравствует Первое мая!

– В борьбе против империализма – за мир! За демократию! За социализм!

Я смотрела и смотрела. Во все глаза. Смотрела на этих людей, на парад, на их безмятежную радость и на сердце становилось теплей. Инженеры и электросварщики, токари и швеи – эти люди жили здесь и сейчас. Эти люди жили как умели, жили по-всякому: счастливо или скучно, весело или уныло, богато или не очень, но, тем не менее все они, как один, все эти люди гордились своей Великой Страной. Страной Советов. Страной, которая через пару десятилетий необратимо изменится… и далеко не в самую лучшую сторону.

– Ленин!

– Партия!

– Коммунизм!

– Ура!

Я остановилась рядом с молоденькой курносой женщиной с карапузом на руках. Малыш высоко держал флажок и был очень серьезен от возложенной на него миссии. Женщина вдруг засмеялась и крикнула: "Сережка, смотри, во-о-он твой папа идет. Помаши ему флажком!".

И трехлетний Сережка, увидев в рядах передовиков производства своего отца, радостно махал ему алым флажком и белозубо смеялся. И женщина смеялась вместе с ним.

А трудовой народ радостно шел вперед. На штурм новых рубежей.

– Да здравствует Первое мая! Ура, товарищи!

А над парадом, над людьми, над всей великой советской страной безмятежно светило майское солнце.

Наша колонна была одной из первых, работники депо "Монорельс" красиво дошли до финальной линии и теперь я была на весь день свободна. И абсолютно счастлива. Парад был в разгаре. Ну, а я торопилась домой: Римма Марковна на парад не пошла, специально осталась дома, – она готовила какую-то невероятно вкуснейшую шарлотку, и, кроме того, собиралась поразить особой "рыбой фиш" по старинному прабабушкиному рецепту. В гости на праздничный обед обещали прийти Нора Георгиевна и Иван Тимофеевич с супругой.

Мне было строго велено купить свежего хлеба и на обед не опаздывать.

Я заскочила в "Хлебный". Очередь небольшая, человек пять. От нечего делать я принялась рассматривать нарядно одетых людей, вдыхая вкусные запахи свежей выпечки. И тут мой взгляд наткнулся на знакомое лицо. Она тоже меня узнала, поздоровалась.

– Здравствуйте, Марья Ивановна, – в ответ улыбнулась ей я. – Я на днях зайду к вам свидетельство забрать, мне восстанавливают паспорт и нужно еще штамп поставить.

– Какое свидетельство? – явно удивилась она.

– Ну, как это какое? – улыбка сбежала с моего лица. – мы же с супругом заявление на развод подали. Месяц назад. Фамилия – Горшковы.

– Это я знаю, – растерялась Марья Ивановна. – Но ведь ваш супруг забрал заявление… пару дней назад. Сказал, что вы передумали…

КОНЕЦ первой книги

Фонд А. Конторщица-2

Из-за чего все и началось…

Я глянула по сторонам, не видит ли кто, и перепрыгнула черную жирную лужу, правда едва не уронив папку с актами. Как хорошо, что я послушалась Римму Марковну и приобрела обычные туфли фабрики «Скороход». С виду фу, зато не жалко. Тем более ремонтный цех находился в самом конце депо, пока дойдешь — сто раз в мазут вляпаешься.

Иваныча я нашла быстро, помахала ему листком, дождалась, пока он вытер руки куском ветоши, и ткнула, куда ставить подпись, — огромный агрегат издавал такой лязг, что не было слышно почти ничего. Теперь осталось найти Севу и мой цеховой вояж на сегодня окончен.

В коридоре конторы, возле бухгалтерии, притормозила — на стенде вывесили свежий номер нашей газеты. На последней странице заметка о шампунях для волос была сокращена на два предложения, зато хоть фото улыбающейся модели с густой копной локонов вставили, как я и советовала. Я вчиталась в свой текст — ну, ничего страшного, убрали лишь названия шампуней, а так вроде все осталось без изменений…

От чтения меня отвлек Василий Егоров: я не расписалась в журнале по охране труда, и он напоминал мне уже второй раз. Но я опять отмахнулась — было некогда, да и устала я что-то — легла спать в три ночи, ведь сейчас активно готовлюсь поступать в институт, приходится историю учить заново, в духе настоящего времени, вспоминать математику, да и в русском языке за сорок лет кое-что изменилось. Поэтому днем работаю, а по вечерам штудирую учебники, и это «по вечерам» частенько растягивается за полночь.

Глянула на часы и побежала наверх. Возле кабинета с номером 21 витало облачко импортных духов «Опиум», резко диссонируя с впитавшимися в мою одежду запахами жженой резины и едкой гари. За стеной разговаривали. По голосам, вроде Иван Аркадьевич и Аллочка.

Я улыбнулась и вошла в кабинет — запах «Опиума» усилился.

— …подразделения… — сказал Иван Аркадьевич Аллочке и кивнул на высокую эффектную брюнетку, которая стрельнула умело подведенными глазами в его сторону, сделала плавное движение, обозначающее то ли полупоклон, то ли разновидность книксена, но как бы то ни было, а ее внушительная грудь при этом колыхнулась и чуть не выпрыгнула из декольте.

Дверь кабинета закрылась и все обернулись на меня.

— А вот и Лидия Степановна! Лида, знакомься. Это — Машенька, — благодушно произнес Иван Аркадьевич. — Будет нам теперь помогать…

Глава 1

— Ватрушку еще бери! — Римма Марковна подтолкнула ко мне тарелку с источающей ванильные ароматы сдобой и долила чаю. — Совсем ты похудела, Лида.

— Так это же хорошо, — ответила я, жуя творожную ватрушку вежливо, через силу.

— Ну, не скажи, — покачала головой соседка, — женщина должна быть в теле, манить, а не костями греметь.

«Угу, видела бы ты моделей и фитоняшек в моем времени», — поморщилась я, с досадой посмотрела на недоеденную ватрушку и отложила в сторону.

— Что ты думаешь делать с Валерием? — без обиняков спросила Римма Марковна.

Вот за что уважаю эту женщину, так это за прямолинейность. После того, как она сперва угодила в богадельню, а затем поселилась у меня, Римма Марковна категорически изменилась: исчезла привычка носить старый изношенный халат поверх нового, пить чай из щербатой чашки (откуда-то она притарабанила прибалтийский фарфоровый сервиз и теперь каждый вечер у нас четко соблюдалась чайная церемония), и даже сигареты стала курить не как раньше обычный «Полет», а «Полет» исключительно какой-то дукатовский (мне без разницы, но вот Римма Марковна утверждала, что именно этот — самый лучший). Но главное, Римма Марковна взяла идеологическое шефство над всеми соседками в нашем подъезде и заодно — надо мной.

— Так что с Горшковым? — повторила она.

— Я уже два раза пыталась с ним встретиться, — развела руками я, — прячется, гад.

— И? — не унималась Римма Марковна.

— Что-что, — нахмурилась я, — надо искать еще раз. Не смогу договориться — буду решать кардинально.

— Как это?

— Убью его, — снисходительно улыбнулась я и отхлебнула чай.

— Ты не шути так! — нахмурилась Римма Марковна. — Я же серьезно спрашиваю, а ты дурачишься.

— И я серьезно, — но невольно рот сам растянулся до ушей. — Римма Марковна, я знаю тридцать один способ убийства без следов. Никакая милиция не найдет. Вот слушайте: способ первый — можно подсеять у них на даче цикуту в петрушку. Соотношение семян цикуты и петрушки должно быть…

— Прекрати! — строго перебила меня Римма Марковна, но не выдержала, рассмеялась.

— Хотя есть вероятность, что заодно и Элеонора Рудольфовна умрет, очень уж она петрушку в салатах любит, — кровожадно продолжила я, — а чтобы милиция ничего не заподозрила, нужно цикуту еще и по обочинам в сорняках по всей деревне подсеять, типа ареал обитания у нее там такой. Второй способ — поставить в горшковской комнате в вазу большой букет полевых цветов с аконитом, но там, главное, самую начальную стадию цветения надо захватить, и до утра Горшков если и не умрет, то жить будет мало и тяжко. Ключ от комнаты на Механизаторов я знаю, где лежит. Хотя нет, нужно же наверняка. Значит тогда по-другому, делаю огромный букет всяких колокольчиков-дельфиниумов вперемешку с аконитом, приглашаю Горшкова на свидание, мы гуляем по городу, при этом я буду постоянно нагибаться, вроде как поправлять ремешок на туфле, а букет отдам нести ему. У него привычка в волнении грызть ногти, поэтому, к примеру, пообещаю приписать его в эту квартиру при каком-нибудь совершенно дурацком условии. Или же скажу, что узнала, как он в карты на деньги играет и планирую сообщить Элеоноре Рудольфовне. Часовая прогулка, он держит мой букет, волнуется, грызет ногти, потом вернется домой, и утром я — вдова. Главное, не забыть букет забрать.

— У тебя нет туфлей с ремешками, — промямлила явно впечатленная Римма Марковна.

— Придется, значит, купить, — согласилась я, — заодно пополню свою коллекцию от фабрики «Скороход».

— Но ты ведь тоже будешь держать букет и, значит, тоже отравишься, — не сдавалась Римма Марковна.

— Ой, делов-то! — легкомысленно отмахнулась я, — можно надеть перчатки, можно взять носовой платок, можно намазать ладони клеем. Слушайте лучше дальше. Итак, способ третий — разбить штук восемь градусников и аккуратно вытряхнуть ртуть на пол и немного под плинтус, повозить ее веником по всему полу комнаты, чтобы площадь испарения стала максимальной. Про ключ от комнаты я уже говорила. Четвертый способ еще легче — берешь обычный шприц и…

Закончить мне помешал звонок в дверь.

Римма Марковна сидела красная от возмущения и сдерживаемого смеха, пришлось идти открывать мне.

На пороге стоял Иван Тимофеевич. Поздоровавшись, он осторожно поинтересовался, дома ли сейчас Римма Марковна. Получив утвердительный ответ, он вздохнул:

— Понимаете, Лидия Степановна, я хотел с вами обсудить упаковку к мылу, она уже готова.

— Так давайте обсуждать, — согласилась я и радушно добавила. — Проходите, пожалуйста.

— Да нет, — покачал головой сосед и тихо добавил, — давайте лучше поступим таким образом: загляните завтра, часов, скажем, к семи вечера ко мне. На работу. Я покажу отпечатанные образцы, и мы выберем. Хорошо?

Я согласно кивнула.

— Кроме того, в редакцию вам пришло много писем от читательниц, — лукаво улыбнулся Иван Тимофеевич, — заодно и заберете. Нужно же всем ответить.

Я поблагодарила и пообещала зайти. Иван Тимофеевич напомнил о сроках сдачи заметки об уходе за лицом в летний период и вдруг замялся:

— И еще… тут такое дело…

— Говорите, — подбодрила соседа я.

— Понимаете, Лидия Степановна, как бы это сказать… не все наши корреспонденты, так сказать, благосклонно отнеслись к вашему творчеству…

— И что? — не поняла я.

— В общем, вам нужно быть готовой к некоторым… эммм… критическим замечаниям с их стороны, — вздохнул Иван Тимофеевич, отводя глаза.

— Да не беспокойтесь, Иван Тимофеевич, — рассмеялась я, — никакой критики я не боюсь. Наоборот, мне будет даже полезно услышать мнение коллег по перу.

Мы распрощались, и я вернулась обратно на кухню.

— Кто это приходил? — полюбопытствовала Римма Марковна, перемывая посуду.

— Да Иван Тимофеевич, хочет, чтобы я завтра забрала письма моих читательниц, — решила пока не посвящать старушку в эпопею с мылом я (раз Иван Тимофеевич развел такую таинственность).

— О! Тебе уже приходят письма читателей, Лида, — Римма Марковна развернулась ко мне и ее морщинистое лицо расплылось в мечтательной улыбке, — это же так замечательно… письма, почитатели… эх, а ведь я когда-то тоже писала письма… Александру Вертинскому…

На работе весь день прокрутилась как белка в колесе: у нас добавлялось еще одно подразделение, хоть и маленькое, но пришлось делать новую штатку. Я стучала по клавишам пишущей машинки с упорством дятла, торопилась сделать всю работу — нужно еще выкроить время и успеть набрать текст заметки в газету. Раз обещала — надо сделать. Но печатать левые тексты на работе все-таки стрёмно: вдруг кто увидит. Нужно запланировать покупку собственной печатной машинки, и то срочно.

За треском от машинки я не расслышала, как открылась дверь. На стол упала тень. Я подняла глаза и сильно удивилась — передо мной стоял Роман Мунтяну. За все время моего пребывания в том кабинете, который он делил с Егоровым, я от него услышала хорошо, если два-три слова. Он всегда был нелюдим и словно существовал в параллельной Вселенной. И тут вдруг сам лично пришел ко мне в кабинет. Интересненько.

— Лида, — сказал Мунтяну и выжидательно уставился на меня.

Я молчала. Решила дать человеку выговориться. Даже если это Мунтяну.

— Завтра, — продолжил Мунтяну, видя, что я ничего не спрашиваю, — мы собираемся. Приходи.

— Когда? Кто? Где? — чуть переиначила классику я, флегматично оттирая испачканные копиркой пальцы.

— Гаражи на Набережной. Знаешь?

Я согласно кивнула.

— Гараж с синей дверью, слева, второй ряд. В восемь, — очень тихо сказал он и, чуть помедлив, добавил. — Не забудь.

— А кто собирается? — меня уже распирало любопытство, непонятно, куда это он меня приглашает, кто там еще будет, и главное, какой формат встречи — тайное масонское общество? комсомольский субботник? разнузданная оргия (хотя до оргий в этом времени, кажись, еще не дошли)? Благопристойное чаепитие? Или простая дружеская пьянка в гараже?

— Мы, — лаконично ответил Мунтяну и сообщил. — Только ты никому.

Я кивнула.

— Поклянись, — потребовал Мунтяну, внимательно глядя мне в глаза.

— Клянусь, — честно поклялась я и даже зажмурилась от такой своей кристальной честности.

Успокоенный Мунтяну ушел, а я, терзаемая любопытством пополам с сомнениями, вернулась печатать дальше.

Вечером я забежала в типографию. Иван Тимофеевич встретил меня радушно:

— Проходите, проходите, Лидия Степановна, — он усадил меня в кресло для гостей, угостил чаем и протянул несколько отпечатанных листочков. — Вот образцы. Взгляните.

Я покрутила этикетки, рассматривая. Ну что тут скажешь, все скромненько-банально, великая эра рекламы и маркетинга наступит здесь явно еще не скоро.

— Можно обычно заворачивать, а можно делать коробочки, — пояснил Иван Тимофеевич. — Что скажете?

— Смотря для каких целей надо, — дипломатично ответила я, возвращая образцы. — Если для массовой продажи — то я вообще смысла не вижу, я уже попробовала продать коллегам, но они хотят дешево, максимум по три рубля. Сами понимаете, возиться с изготовлением такого мыла долго, плюс этикетки печатать. А теперь представьте, если мыло пойдет массово, то цена вообще до рубля упадет, если не ниже. Кроме того, массовое производство потребует много времени, а я и так мало того, что у вас подрабатываю, так еще в институт поступать готовлюсь. Да и опасно. Кто-нибудь обязательно заложит.

— Нет, нет, Лидия Степановна, — замахал руками сосед. — Мыло мне нужно для небольших сувенирных подарков, высоким гостям. У нас постоянно кто-то бывает в городе с визитом. И всех обязательно везут на экскурсию к нам. Дарить все эти ручки-блокноты-календари — мелковато, согласитесь. А вот такой подарок всем бы понравился. Иностранцев, в основном, возят тоже к нам.

— Тогда это совсем другое дело, — я подняла взгляд на Ивана Тимофеевича. — Но здесь надо смотреть: к примеру, для высоких гостей из сферы торговли нужна упаковка в стиле «дорого-богато», для интеллигенции — нечто изысканно-интеллектульное, для партийных и пропагандистов — в стиле «люблю родные березки и Кудашхскую ГЭС». А для иностранцев вообще по-другому надо…

— Да-да? — заинтересованно подался вперед Иван Тимофеевич.

— Этикетки нужны не под арабский стиль, а «а-ля рюс», и писать, что мыло с морошкой, икрой осетра или маслом кедровых орешков. И мыло, соответственно, такое же делать.

— Да что ж это за мыло, если оно рыбой вонять будет? — поморщился Иван Тимофеевич, — да и дороговато черную икру в мыло добавлять.

— Да там от рыбы только название — пожала я плечами, — психологический ход такой. Икру добавлять никуда не надо, в крайнем случае можно капнуть немного рыбьего жира в основу.

— Но это же обман, — скривился Иван Тимофеевич.

— В косметологии почти все — обман, — ответила я, — вот вы, к примеру, разницу между земляничным мылом и огуречным хоть раз чувствовали? Если исключить отдушку, то разницы вообще нет.

Иван Тимофеевич задумчиво кивнул.

— А на этикетке написать, что-то вроде «…мыло с экстрактом икры каспийского осетра — лучшее средство против преждевременного старения, мгновенно восстанавливает уставшую кожу и улучшает кровообращение... При регулярном использовании наблюдается накопительный омолаживающий эффект…».

— Здорово! — восхитился Иван Тимофеевич.

— Экспромт, — усмехнулась я, — но, если посидеть подумать, можно много всего написать.Про икру я для примера сказала, нужно брать исключительно наши растения, причем такие, что нигде больше не растут. Иностранцы ведь едут сюда за русской экзотикой, значит нужно им эту экзотику дать. Вы вот в кабинете чучело медведя с балалайкой разве не затем поставили?

Мы проговорили с Иваном Тимофеевичем еще долго, пока в кабинет не заглянула его секретарь и выразительно не постучала по своим наручным часикам.

— Лидия Степановна, у нас же сейчас небольшая рабочая планерка будет, — спохватился сосед, благодарно кивнув секретарю. — Заодно познакомлю вас с коллективом. А то вы уже месяц у нас заметки пишете, а никто вас не знает. Да и вам полезно будет познакомиться с коллегами.

Мы прошли по коридору и остановились перед вытертой дерматиновый дверью кабинета под N 14. Иван Тимофеевич пропустил меня вперед, и я оказалась в похожем на гигантские баррикады кабинете. Только вместо мешков с землей здесь громоздились монументальные кипы бумаг, размерами если не с Эверест, то с Эльбрус точно. Бумаги царили повсюду: на высоченных, до потолка, стеллажах, на столах, на полу, на подоконниках, и даже на колченогой стремянке. При этом затхлостью старой бумаги и пылью здесь совсем не воняло, наоборот, пахло приятно хвоей и чем-то искристо-мятным. Несколько молоденьких девушек ловко отыскивали в этом бардаке необходимые документы, проворно вытаскивали нужный листочек из низа общей кучи так, что ничего не падало, или же с техничностью муравьев складировали новые гигантские горы.

Ужас, я бы так с ума сошла. И как они здесь все находят?

Пока я рассматривала этот бумажный термитник, одна из девушек, повинуясь указаниям Ивана Тимофеевича, отдала мне аж полмешка писем. Я, конечно, ожидала, что писем будет много, но увидев сразу полмешка — сильно удивилась. И это еще мягко сказано.

— Женщинам нравится читать вашу колонку, — увидев мое лицо, довольно прокомментировал Иван Тимофеевич, потирая руки.

Я попробовала поднять — вроде как не сильно тяжелые, должна донести нормально.

— Обратная сторона успеха, — хмыкнув, развел руками сосед. — Я довезу вас, не беспокойтесь, Лидия Степановна.

— Я беспокоюсь не о том, что не дотащу, — вздохнула я и заглянула в мешок. — Чтобы им всем ответить, нужно много времени. Очень много. Неделю, как минимум.

— За неделю еще новые письма придут, — улыбнулась девушка, как мне показалось, сочувственно.

— Вы изобретательны, Лидия Степановна, что-нибудь да придумаете, — решил успокоить меня сосед.

— Ну вот смотрите, — я вытащила наобум обклеенный марками мятый конверт, оттуда достала исписанные невнятным бисерным почерком два двойных листа из тетрадки в косую линию, — чтобы прочитать только это произведение, нужно минут двадцать, а, судя по вопросительным знакам, проблем у читательницы накопилось множество.

— Лидия Степановна, в ваших талантах я совершенно не сомневаюсь, — спрыгнул с неоднозначной темы Иван Тимофеевич. — В крайнем случае заготовьте шаблон и только вписывайте имена читателей.

— Но как же можно одинаково по шаблону ответить на вопрос о том, какие средства использовать от облысения и как, к примеру, бороться с излишней волосистостью?

Девушки захихикали. А Иван Тимофеевич так вообще расхохотался.

Пока мы спорили, кабинет постепенно заполнялся людьми. Они с интересом прислушивались, некоторые давали советы, комментарии.

— Мы по комсомольцам-передовикам из колхоза «Путь Ильича» статью в прошлом году писали, помнишь, Миша? — сказала высокая женщина в джинсах и вязанном крючком пончо.

Бородатый мужчина согласно кивнул.

— Тоже со всей страны письма потом были, — продолжила женщина, — так мы попросили комсомольцев из тракторного, они нам все ответы написать и помогли.

— У вас все равно значительно поменьше было, — ответила толстушка в очках низким прокуренным голосом. — Кстати, я — Джамиля Правдина. Это — Смена Стройотрядова, а — Миша у нас пишет под псевдонимом Виктор Степной.

— Это да, — согласилась Смена Стройотрядова, — тогда даже не знаю… здесь не одну организацию привлекать надо. И это ведь еще только начало…

— Ай, да о чем тут вообще разговор? — растягивая словапренебрежительно вклинился в нашу беседу новый персонаж.

Был он по-своему даже эпатажен: лысина на башке, большие мясистые уши и нос, маленькие юркие глазки. С виду — продавец мороженного или воспитатель детского сада. Но при этом держался подчеркнуто мрачно.

— Все эти мыла-шмыла, лосьоны для лысых, капли для ушей и прочая чепуха — временное явление, — поджал губы мясистоухий. — Простой народ периодически тянется к какой-нибудь ерунде. Но бесконечно бытовые мещанские темы с бабским трепом быстро утомляют. Так что это ненадолго, поверьте моему опыту.

— Может быть и забудут, — ответила я, — но на эти полмешка писем все равно отвечать придется.

— Пройдет три дня, и все забудут, я последнюю заметку так даже не дочитал, на середине бросил, бабская скукота, — припечатал мясистоухий и демонстративно отвернулся к Ивану Тимофеевичу, не давая возможности ответить.

После непродолжительной планерки, где меня представили коллективу, Ивану Тимофеевичу пришлось еще задержаться — должен был прийти какой-то важный пакет. Я же долго ждать не могла, и так весь вечер почти угробила — нужно было хоть немного поготовиться к экзаменам. Сосед пообещал привезти мои полмешка писем сегодня прямо домой. Поэтому я со спокойной совестью убежала.

Выскочив на улицу, я уже хотела перейти через дорогу на другую сторону, машин в это время было еще не столь много, как сзади мне на плечо опустилась рука.

От неожиданности я чуть не заорала.

— Сколько вас можно ждать, Горшкова. Пройдемте, — сказал неизвестный мужчина и втолкнул меня в раскрытую дверь автомобиля.

Глава 2

Согласно легендарному древнекитайскому трактату о разного рода тактических уловках, если в непонятной ситуации не знаешь, что делать — притворись камнем. Кажись так там было написано. Ну, или примерно так. В общем, я сидела на заднем сидении машины, зажатая промеж двух угрюмых мужиков, и понимала, что данной ситуацией не владею, отнюдь. Поэтому не оставалось ничего иного, как «притвориться камнем».

Было ли мне страшно? Скорее нет, чем да. Бандитские времена лихих 90-х еще не наступили, время «черных воронков» давно прошло, так что, если меня куда и могли «похитить» посреди бела дня на улице под взглядами десятка прохожих — так только на какую-то архиважную беседу. Поэтому, когда первый испуг от неожиданности пропал, обуяла досада: сперва припомнилось требование Юрия Львовича поговорить, которое я проигнорировала чисто из бабской вредности, но, при дальнейших размышлениях, эту версию я откинула, так как масштаб фигуры Олечкиного «опиюса» явно мелковат, чтобы похищать людей вот так вот прямо на улице ради простого «поговорить».

Получается, что интерес к персоне Лиды Горшковой решили проявить безопасники. Самое страшное, что они могут мне инкриминировать, это то, что я попаданка. Но об этом не знает никто. Таким образом, Лидочка им нужна за какие-то ее прошлые грехи. А что могла натворить глуповатая конторская служащая депо? Ничего особенного. Если не считать странной выходки на свадьбе сестры и непонятной ситуации с психушкой, о которой как-то упоминала Элеонора Рудольфовна, то больше ни в чем Лида замешана вроде, как и не была. Посему выходит, это скорее всего делишки ее супруга Валерия Горшкова и «обожаемой» свекрови заинтересовали этих людей. Хотя посмотрим.

Чтобы не тратить время и нервы зря, я чуток поёрзала, устроилась поудобнее и даже слегка прикемарила, право за день измоталась конкретно. Снился мне какой-то хороший сон, потому что я вроде как даже смеялась. Очнулась от того, что машина остановилась.

— Выходите, — буркнул угрюмый мужик и открыл дверку.

Я послушно вышла.

Мы оказались где-то в пригороде или даже в деревне, во дворе частного двухэтажного дома за высоченным глухим забором: ветерок вяло шевелил ветви дубов и грабов, донося запахи прелого леса, птички пели со всей дури, где-то вдалеке лаяли собаки и слышалось мычание коровы.

Пасторальная благодать, в общем.

Мы проследовали в дом. Из-под приоткрытой двери комнаты слева тихо струилась шубертовская Ave Maria в исполнении Робертино Лоретти.

Тонко пахло свежемолотой арабикой и ванильной сдобой.

Мы вошли в другую дверь, и я оказалась в маленькой комнате. Из обстановки там был только низенький мягкий диванчик с кучей подушечек, думочек и валиков, круглый столик и высокая, неудобная даже с виду, табуретка на винтовой ножке.

— Садитесь, — мужчина махнул рукой, дверь хлопнула, и я осталась одна.

Чуть подумав, умостилась на табуретку. Через окно были видны только ветки граба, которые ветер периодически колыхал туда-сюда и кусочек неба в рваных облаках.

Смотреть на это мне быстро надоело, и я задумалась.

Не знаю, сколько я так просидела, уже и спина затекла, и коленки, но садиться на диванчик не хотелось. Интуитивно. Так и сидела с деревянной спиной и ноющими коленками.

Наконец, дверь скрипнула, и в комнату вошел ничем не примечательный мужчина в темно-сером костюме, не худой и не толстый, среднего роста, с бесстрастным лицом, на котором выделялись небольшие колючие глазки.

Не поздоровавшись, он скользнул по мне рентгеновским взглядом и аккуратно умостился на низком диванчике. Но как он ни старался, коленки оказались почти вровень с лицом. Уголок его рта при этом раздраженно дернулся. Заметив мой взгляд, серый мужчина вернул бесстрастную маску и с минуту молча рассматривал меня снизу вверх.

Я, в свою очередь, смотрела на него сверху вниз, и тоже молчала.

Когда играть в гляделки ему надоело, он, наконец, заговорил приятным мягким баритоном, причем скорее утвердительно, чем вопросительно:

— Лидия Горшкова.

— Да, — равнодушно подтвердила я и чуть поморщилась, затекшая спина неприятно отреагировала укусами тысяч злых муравьев.

Вновь возникла длинная-длинная пауза. Серый мужчина разглядывал меня уже с нескрываемым интересом. А я молчала.

Да, сперва я решила «включить дурочку», похлопать глазками, нести бессвязный бабский трэш, но, при длительном размышлении, на которое мне любезно предоставили столь много времени, я пришла к выводу, что в данной ситуации выгоднее использовать образ «умной, но недалекой идеалистки, слегка с лучезарной придурью».

— Лидия Степановна, хотите спросить, почему вы здесь? — вкрадчиво поинтересовался он.

— Нет, — сказала я с невозмутимым видом.

Серый мужчина чуть сузил глаза. Опять воцарилась тишина.

— Неужели вам не интересно, зачем вас сюда привезли? — он вновь предпринял попытку втянуть меня в диалог.

— Нет, — безучастно пожала я плечами и уставилась в окно.

— Хорошо. Тогда расскажите нам, Лидия Степановна, — вдруг подался вперед мой собеседник (учитывая впирающие коленки и низкий диванчик это получилось довольно комично, да и он сам это понял и раздраженно откинулся назад), — о чем вы говорили с Романом Мунтяну?

— Эммм… — сперва аж опешила я и чуть не свалилась с неудобной табуретки. — С Мунтяну? Но он никогда не разговаривает вообще-то. Ни с кем. Боюсь, что он и разговаривать толком не умеет.

— А все-таки, — прищурился мужчина, хотел опять нагнуться вперед, но вспомнил о коленках и передумал. — Нам доподлинно известно, что он заходил к вам в кабинет и приглашал на некую встречу.

— Ну, раз вам все известно, то и добавлять здесь нечего, — демонстративно потерла виски я: голова болела все сильнее и сильнее.

— Лидия Степановна, — не повелся мужчина, — мы знаем, что завтра вечером вы пойдете на встречу на Набережной, и здесь нам будет необходима ваша помощь. Так сказать, небольшое дружеское содействие. Подчеркиваю — небольшое.

— Какая помощь? — удивилась я, — Какое содействие? Грохнуть Мунтяну? Поджечь гаражи? Разбить все бутылки с пивом?

— Каким пивом? — не понял мужчина.

— Не знаю. «Жигулевским», наверное. Я в сортах пива не особо ориентируюсь, знаете ли, — фыркнула я.

— Лидия Степановна, … — в обволакивающе-мягком тоне мужчины проскользнули стальные нотки, но я перебила:

— Скажите, пожалуйста, уважаемый незнакомец, что же вам действительно от меня нужно? Вот не верю, что все это вы затеяли ради одного разговора о коллективном распитии пива в гаражах.

— Лидия Степановна, … — опять попытался достучаться до меня мужчина, но я опять перебила, нависая над ним:

— И давайте уже разговаривать нормально, или везите меня обратно, или сажайте в тюрьму, или на что там еще хватит вашей фантазии… — проворчала я. — У меня работы полно, уже ночь почти на дворе, а мы тут с вами гаражные пьянки работяг депо «Монорельс» тайно обсуждаем.

Неожиданно мужчина тихо рассмеялся.

— Да уж, повеселили.

Я поморщилась.

— Признаться, впечатлен, — вкрадчиво начал мужчина, резко успокоившись (он больше не пытался ёрзать на диванчике, но от его расслабленной позы повеяло опасностью). — Мда…. не могу не согласиться, нам нужна… некоторая информация.

— И достать эту информацию на всей планете могу только я, правильно? — подхватила я.

— Вы наблюдательны…

— Угу, а еще умна и прекрасна, — поддакнула я сердито. — Так что там за секретная информация такая?

— Некоторое время назад вы помогали Карягину готовить документы к приезду проверяющих из Москвы… — начал мужчина.

— Было такое, — подтвердила я.

— Кстати, а почему именно вы? — как между делом поинтересовался мой собеседник.

— А я умею быстро работать с любыми большими объемами документов, — пояснила я и похвасталась. — У меня даже рацпредложение по ускоренной каталогизации документов подготовлено. Еще, вроде не утвердили.

— Утвердят, — кивнул каким-то своим мыслям колючеглазый мужчина и продолжил. — Во время работы вы имели доступ к синим папкам…

— Имела, — не стала отрицать я (а смысл отрицать, раз они и так все знают).

— Нас интересует информация в папках под номерами 34 и 36.

— Ничем помочь не могу, — развела руками я и, взглянув на вытянувшееся лицо моего собеседника, сочла необходимым прояснить, — дело в том, что абсолютно все папки под номерами с тридцаткой были пустыми.

— Как…? — напрягся мужчина.

— Комиссия их не проверяла, а я просто засунула эти папки подальше. Вот и все.

— Твою ж мать!

— Если бы вы конкретизировали, какая именно информация вам нужна, я бы попробовала поискать.

— Нам нужны протоколы совещаний от декабря 1979 года. Все, что есть. И черновики тоже.

— Хорошо. Результат не обещаю, но посмотреть постараюсь.

— Замечательно. Просто замечательно, что мы пришли к обоюдному согласию. — обрадовался мужчина, — тогда работайте, а наш сотрудник подъедет к вам… ну, скажем, дня через три.

— А по поводу сходки в гараже и Мунтяну, — напомнила я, — извините, но на роль агента я не подхожу: я невнимательна, легковерна, быстро пьянею, а в состоянии алкогольного опьянения болтаю слишком много и не по делу.

— Но можно же не пить, — начал было серый.

— Шутите? — рассмеялась я. — Один раз это, может, и прокатит, а потом на гаражи просто перестанут приглашать…

Я ехала в машине обратно и обдумывала нашу беседу.

Ну что ж, с роли соглядатая неформальных вечеринок спрыгнуть мне вроде как удалось. Кроме того, понятно, что за этими «встречами» пристально наблюдают и «им» все известно. Выходит, и собираются коллеги там не только прибухнуть и посплетничать. Нужно обязательно сходить, посмотреть, что там, а потом сослаться на слабое восприятие алкоголя и спрыгнуть.

А вот по Ивану Аркадьевичу все только начинается. Отказать я им не могу, они бы не приняли такой вариант, и я еще огребу проблем. Жаль, гадить Карягину не хочется, поэтому надо что-то придумать. Из всего этого главный вывод, что кандидатура Ивана Аркадьевича для моих планов годится не очень: то с Москвы комиссия проверяет его, то теперь эти «товарищи». Плюс появление этой грудастой Машеньки потенциально тоже может нарушить мои планы (ночная кукушка и все такое, судя по объему машенькиного бюста, все этим и закончится).

Получается, что делать стопроцентную ставку на прокачку и раскрутку Карягина мне не подходит. Рискованно. Однако, других кандидатур у меня нету, посему придется опять тащить все самой. Так как в большом мужском мире женщин категорически не жалуют, значит, нужно создавать какой-то образ, который позволит войти туда и не нажить врагов.

Что ж, буду думать.

Уже дома Римма Марковна разворчалась:

— И где ты так долго была, Лидия? — сварливым голосом спросила она, плохо скрывая волнение, — ночь на дворе, а ты ходишь непонятно где, ужин давно остыл, Иван Тимофеевич тут почти целый мешок писем привез, кто отвечать всем этим читателям будет?!

— Справлюсь, — зевнула я и, наплевав на все дела, пошла спать, заодно проигнорировав ужин.

Рано утром, как только-только начался рабочий день, я уже входила в кабинет Лактюшкиной. Бабоньки встретили меня довольно радушно: предложили чаю с творожным рулетом, испеченным Базелюк, и порцию свежих новостей. От рулета отказываться я не стала, вежливо поклевала кусочек, а заодно узнала все стратегически важные сплетни.

Репетун, как всегда, опоздала. Поправляя легкомысленные локоны, тщательно подвязанные небесно-голубым люрексовым шарфиком, она впорхнула в кабинет со словами:

— Девочки, в центральном магазине «Ткани» импортный крепдешин с обеда выбросят! Но там очередь и по записи. По два метра на руки. Я вас всех записала. Если кто не хочет — я себе возьму.

— Почему это не хочет?! — возмутилась Лактюшкина, — крепдешин я возьму.

— И я возьму!

— И я!

— А какого цвета? — забеспокоилась Жердий.

— Зеленый в горошек, — ответила Репетун. — И еще есть кремовый, но там мало.

Бабы взволнованно загудели, зашушукались, горячо обсуждая жизненно важный вопрос: какое платье лучше — кремовое или зеленое в горошек. Мнения разделились, причем партия Фуфлыгина-Жердий явно проигрывала любительницам горошка. Градус дискуссии все нарастал. Мне же слушать эту болтовню быстро надоело, и, встретившись взглядом с глазами Репетун, я кивнула на дверь. Затем также знаком отозвала Максимову.

В коридоре, оглянувшись и убедившись, что никто нас не слышит, сказала:

— Девушки, тут такое дело, — понизила голос почти до шепота я, — нужна ваша помощь. Это не по работе. Только дело не для широкой огласки, так что — никому!

Репетун и Максимова моментально закивали, что они никогда и никому.

Я «поверила» и продолжила:

— Вы колонку для женщин в нашей газете видели?

— Да, я всегда ее читаю, — похвасталась Репетун. — там в последнее время очень дельные советы. Рекомендую.

— А я не только читаю, но и делаю вырезки и вклеиваю их в специальную тетрадку, — тут же перещеголяла коллегу Максимова. — Могу дать переписать, но только дня на два. Больше не могу — самой надо.

— Нет, нет, — поспешила заверить я коллегу, что покушаться на ее добро не желаю. — Дело в том, что в эту рубрику приходит много писем от читательниц, а отвечать автор не успевает. Поэтому в редакции газеты подумали, что, может быть, вы могли бы помочь с ответами?

— Я? — изумилась польщенная Репетун.

— Да, и вы, и Евдокия Андреевна, — ответила я.

— А как в редакции о нас узнали? — ахнула Репетун.

— Считайте, по моей рекомендации, — не стала скромничать я. — Я давно отметила ваши таланты в сфере эстетики и красоты и при случае посоветовала ваши кандидатуры как самые оптимальные.

— А как мы письма поделим? — ревниво спросила не менее удивленная Максимова.

— Все просто. К примеру, Татьяна Петровна прекрасно может отвечать на провокационные эстетические вопросы, — я кивнула порозовевшей от удовольствия Репетун. — А вот вы, Евдокия Андреевна, можете легко взять на себя читательниц-интеллектуалок.

Заручившись согласием донельзя довольных коллег, я пообещала завтра прям с утра принести им все письма.

Ну, что ж, еще одной проблемой меньше!

Я вошла в кабинет № 21 с новой упаковкой копирок — удалось разжиться у довольной Максимовой. На радостях она выгребла мне все, что было. Вот кто бы подумал, что такой геморрой для меня с ответами на письма, она воспримет как какое-то невероятное общественное признание. В наше время мы уже давно привыкли и перестали обращать внимание на значение соцсетей, когда любой дворник или домохозяйка может сделать себе профиль с громким ником, поставить на аватарку фото Наполеона или Мэрилин Монро и с важным видом писать любые комментарии на страницах хоть знаменитых артистов, хоть политиков или писателей. А вот в эти времена, когда каждый шаг регламентируется сакраментальным «а что люди скажут?», проблема недореализованности маленького человека стоит очень остро.

С такими экзистенциональными мыслями я распахнула дверь кабинета — сейчас вот отпечатаю последние пять листов и можно отдавать отчет Ивану Аркадьевичу…

Но все мысли моментально испарились: в кабинете, уперев руки в бока, стояла разъяренная Машенька и вычитывала надутой Аллочке:

— Меня зовут Мария Олеговна! Извольте называть меня, как указано в моем паспорте!

Аллочка попыталась что-то возразить, но была перебита Машенькой:

— Сегодня вы опоздали на восемь с половиной минут. Я все фиксирую. Информация будет передана в отдел кадров…

Наконец, Аллочка справилась с негодованием и выпалила:

— У нас здесь порядочная организация и ходить в таком непотребном виде среди сотрудников не принято!

— В каком это виде? — покраснела Машенька и безуспешно попыталась натянуть декольте чуть повыше.

— Советские женщины не должны потакать мелкобуржуазным инстинктам! — выдала идеологический совет сердитая Аллочка, недовольно и завистливо косясь на пышный бюст Машеньки.

Я невольно восхитилась этому диалогу — растет молодая поросль, вот уже и зубки друг другу начинает показывать. Аккуратно прикрыв дверь, я тихо выскользнула обратно в коридор, чтобы не мешать девочкам общаться…

Я шла по коридору и думала куда бы податься, слушать дрязги мелких пигалиц в кабинете не хотелось, возвращаться к Лактюшкиной — тем более, с Тоней мы больше не дружим, у Зои Смирновой — Швабра. К Егорову и Мунтяну лучше пока не ходить. В столовку — еще рано.

И тут меня окликнули:

— Лида! Горшкова! Тебе звонят!

Сердце тревожно ёкнуло — неужто Горшков решил опять новые претензии выкатить? Вроде больше никому я особо не нужна. Как бы там ни было, я пошла на проходную к телефону.

В трубке послышался взволнованный голос. Женский:

— Лидия Степановна? Здравствуйте! Меня зовут Юлия Валеева. Я жена Василия Павловича Валеева, отца Светы Горшковой.

— Здравствуйте, Юлия. Слушаю вас, — ответила я, а на душе заскребли кошки.

— Лидия Степановна, нам очень нужно встретиться и поговорить, — хриплым, прерывающимся от волнения голосом сказала Светина мачеха. — Когда вы сможете? Чем скорее, тем лучше.

Договорившись о встрече на завтра в обеденный перерыв, я положила трубку.

Интересно, что же ей от меня надо?

Глава 3

Я опаздывала.

Пряный душный вечер неторопливо вступал в свои права, небрежно набросил пушистые тени на город, словно соболиное манто на точеные плечи красавицы. Духмяно пахло сладкими ночными цветами и жареной рыбкой из моего кулька — после работы я успела заскочить домой переодеться в спортивный костюм Горшкова, и заодно прихватила с собой пару бутылок пива и особым образом пожаренную рыбку (Римма Марковна была категорически озадачена и успела смастерить невероятно вкусную хрустящую рыбку в сырном кляре с пикантными травами и солью, — под пиво самое оно).

Поэтому я и опаздывала — пришлось дождаться, пока Римма Марковна все дожарит. А рыбы-то было много.

Набережная нашего города только носит столь громкое название. На самом деле это всего лишь кусок забетонированной территории у болота в окружении жухлых кустиков осоки, там и сям торчащих из глинистой растрескавшейся почвы, а дальше хаотично — гаражи, гаражи, ангары, какие-то сараи, и опять ангары, и еще гаражи. Причем все как-то сумбурно, вперемешку, но тем не менее несет некий романтический флёр, в стиле диккенсовских трущоб, это придает набережной дополнительное лихое очарование и пользуется бешенной популярностью у хулиганистой молодежи.

Второй гараж слева найти оказалось неожиданно легко. В сгущающихся сумерках разобрать цвет двери было невозможно, — то ли голубой, то ли серый, зато по орущей «Шизгара» и дружным раскатам гогота сразу стало понятно, куда именно нужно идти.

Войдя внутрь, я на мгновение замерла — пока глаза привыкали к свету. В гаражном помещении никакого автомобиля не было, зато собралось человек пятнадцать, большинство я не знала. Из наших были Роман Мунтяну, Василий Егоров, двое парней из метрологического — Пашка и Генка, и неожиданно — Евдокия Андреевна Максимова, та самая сутулая старая дева, которая вела статистику и учет в конторе нашего депо (у Лактюшкиной) и которую я припрягла отвечать на письма.

— Привет, Горшковска-я-я-я-а! — радостно заорал изрядно поддатый Василий Егоров и полез обниматься.

Мунтяну кивнул и взглянул на меня внимательно. По его смуглому бесстрастному лицу было сложно сказать, трезв он или уже нет. Также я удостоилась приветствий от метрологов и неожиданно поцелуя в щечку от Максимовой.

Меня познакомили с остальными персонажами, в основном все были мужского пола. Кроме нас с Максимовой, была еще одна девица, манерная, стриженная под ёжик, в тельняшке и зачем-то в криво обрезанной фуфайке с торчащими клочьями ваты и без рукавов, ее глаза были густо подведены в стиле Веры Холодной, и еще она без конца курила сигареты, отставляя мизинец. Имя у нее было тоже странное — Мина. Больше ничем особым она мне не запомнилась. Все ребята и Мина работали на тракторном.

На перевернутой деревянной катушке для стальных тросов, накрытой куском фанеры и символизирующей стол, громоздились ряды запотевших бутылок с пивом, несколько трехлитровых банок (тоже с пивом), штук семь бутылок водки, а из закуси были только прошлогодние яблоки, причем зеленые и порядком уже сморщенные («зелёпухи», как пренебрежительно сказал Егоров), да еще кулек подтаявших ирисок «Тузик». Поэтому жаренная рыбка от Риммы Марковны была встречена бурными овациями и одобрительным утробным рёвом местного кота Барсика с продувной рожей, который жил прямо здесь, в гаражах и ангарах, и бдительно охранял их от врагов.

Мне вручили доверху наполненный стакан пива (от водки я благоразумно воздержалась) и народ вернулся к обсуждению, прерванному моим появлением.

— И вот как жить?! — уставился на всех мутным взглядом Генка. — Как?!

— Э-э-эх!! — Егоров с ненавистью посмотрел на запотевший стакан с водкой, внезапно хекнул и опрокинул всё залпом в рот. А ему уже совали другой стакан, с пивом для запивона.

— Это всё пошло! — заявила Мина, брезгливо отставила опустевший стакан и злобно пыхнула сигаретой, выпустив концентрированную сизоватую струю. Табачный дым обтекал засиженную мухами тусклую лампочку, создавая вокруг нуарный ореол таинственности. — Обывательщина!

— Обывательщина?! — возмутился Генка и так махнул рукой, что чуть не пролил на себя пиво, — А как же гражданское мужество? Ты посмотри! Посмотри! Его же все теперь ругают! И «Комсомольская правда», и «Литературная газета»!

— И «Правда».., — поддакнул чернявый парень из тракторного (имени его я так и не запомнила).

— Да, в «Правде» тоже очень резкая статья была, — поддержала его Максимова и вдруг ловко хлопнула полстакана водки, не закусывая.

У меня аж глаза на лоб полезли — ну от нее вот такого я не ожидала.

Мунтяну тоже выпил, зажевал рыбкой и вдруг заговорил, печально и значительно:

— Слышите, как уходит время?

Все прислушались, но кроме хриплого голоса Криса Нормана и вторящей ему Сьюзи Кватро «Stumblin In 1978» больше ничего слышно не было.

— Я вот сейчас почитаю вам его стихи, и вы поймете! — перебивая Мунтяну, воскликнула Максимова и завывающим, чуть заплетающимся голосом принялась читать переписанные в коленкоровую тетрадку строки с вяло провисающей рифмой. Из всего потока сознания я разобрала только «соглядатай», «предательство», «искупление», «яма» и «Христа-Спасителя». Все в кучу оно у меня никак не складывалось, но остальные слушали очень внимательно и даже торжественно, кроме меня и мяукающего Барсика, требующего еще рыбки.

— «И я продам вас, я предам вас!..» — надрывалась Максимова, а вокруг нее, помахивая сосисочным хвостом, озабоченно наматывал круги Барсик, стараясь не наступать на отбрасываемую катушкой тень.

Мне было скучно.

— Ну вот! А они говорят — враг! — возмутился еще какой-то парень с тракторного (вроде Иван, но, может, и Олег).

— Все ждут, как мы будем реагировать, — заявила Мина и нервно подкурила новую сигарету.

— Еще как будем! — воинственно пообещал Егоров и жадно присосался к бутылке с пивом.

— Наливай!

— А рыба еще есть?

— И мне долей!

— Вот за что нам все это?! За что?! — вдруг взвизгнула Мина, с омерзением потрясая газетой «Правда» с портретами руководителей ЦК Партии на первой странице.

-– Дай сюда, — Генка схватил газету и нанизал ее на вбитый в стену гвоздь. Теперь у Громыко гвоздь торчал прямо из левого глаза, придавая ему удивленно-прищуренный вид. Все засмеялись, зааплодировали.

Кто-то уже разливал по новой.

Пашка хотел плюнуть в Громыко, но не рассчитал и не доплюнул.

— Нна, мрази! — чернявый парень гневно выплеснул пиво на портреты, что сопровождалось новым взрывом хохота.

Выпили еще.

Мне хотелось домой, в теплую кроватку.

— Лидка, ты согласна? — строгим, заплетающимся языком спросил меня Егоров.

Я кивнула, отрываться от коллектива неудобно.

— Наш человек, — полез обниматься Егоров, стараясь меня еще и обслюнявить, но был категорически оттянут за рукав Миной, которая оттащила его в угол гаража и принялась там что-то горячо выговаривать. На все ее сердитые аргументы Егоров лишь пьяненько хихикал и пытался облапать.

— Я вот прочитала «Архипелаг ГУЛаг» и считаю.., — взволнованно заговорила Максимова, закатывая глаза, но тут из магнитофона заорала Глория Гейнер «I Will Survive!», и что там считает Максимова по поводу диссидентской литературы, я не расслышала.

А за столом опять разливали. Налили даже Барсику, правда ему только пива.

Все выпили. Дружно. До дна.

Только скотина Барсик понюхал, покрутил наглой мордой, недовольно чихнул и отошел с мяуканьем, требуя еще рыбки. Ему не дали, раз такой:

— Уйди, земноводное! — шикнул на него чернявый парень с тракторного, но Барсик не отреагировал, продолжая требовательно верещать.

Заговорили все вместе, взволнованно, одновременно, торопливо перебивая и не слушая друг друга:

— Это посягательство на суверенитет…

— Демократия…

— … хочу жить в Люксембурге и есть лангустов…

— Нужна внешнеполитическая акция… и чтоб ого-го и ух!

Мунтяну схватил большой оцинкованный таз и со всей дури жахнул по нему бутылкой из-под водки.

Трямкнуло знатно.

От неожиданности все замолчали.

— Надо написать «Манифест трудового народа», выйти на площадь, когда будет Олимпиада, там же будут иностранные корреспонденты и зачитать это все им, — отрубил Мунтяну и икнул. — Текст «Манифеста» предлагаю поручить Дусе, Мине и Геннадию. Остальные должны подключаться с предложениями. Согласны?

Согласны были все.

Ну, кроме чернявого парня с тракторного, который потерянно сидел на полу у стенки и, прихлебывая прямо из бутылки, о чем-то жаловался портрету одноглазого Громыко.

Коллективное согласие выражали по-разному: кто-то выкрикивал какие-то ободряющие слова и даже лозунги, другие поддержали мунтяновский проект решительно и бескомпромиссно, хлопнув еще водки.

Мне протянули очередной стакан пива: на радостях, что все уже заканчивается, я быстро его хлопнула и только потом поняла, что кто-то туда долил водки…

— Тогда встречаемся, как обычно, во вторник, здесь же, — подвел итог Мунтяну и народ начал потихоньку рассасываться.

Последнее, что я помню — это бандитская рожа Барсика с хитрыми глазами-крыжовникам…

— Пьяная алкашня, — укоризненно сообщила мне утром Римма Марковна и со вздохом протянула стакан розоватого капустного рассолу.

Вместо того, чтобы возражать и что-то доказывать, я взяла стакан и присосалась к живительной влаге: кисловатая амброзия потекла по пищеводу, смывая тошноту прочь, пол и потолок перестали так сильно качаться, и я поняла, что жить потихоньку можно… но только очень потихоньку…

На работу я таки добралась. Но чувствовала себя уж очень паршиво, а людей ненавидела как вид. Если узнаю, что за гад подлил мне водки в пиво — убью особо жестоким способом!

В кабинет не пошла, слушать вопли Аллочки и Машеньки было выше моих сил.

В результате недолгих размышлений спустилась в актовый зал, заперла дверь изнутри и там прекрасно продремала аж до самого обеда.

Обедать не стала. Не могла. Вместо этого выпила три стакана томатного сока с солью, мир стал капельку добрее, и я, прихватив бутылку минералки, отправилась на встречу с Юлией Валеевой.

Светкина мачеха оказалась одетой с иголочки, яркой блондинкой, с огромными васильковыми глазами и аккуратным носиком (вот любит Василий Павлович красивых баб, во вкусе ему не откажешь).

Мы поздоровались и Юлия Валеева смущенно замялась:

— Понимаете, Лидия Степановна, когда Светлана появилась в нашей семье, все пошло наперекосяк, — она всхлипнула, чуть качнула головой и огромные дутые золотые серьги мелодично звякнули. — Василий Павлович так переживает, что Светлана очутилась в том интернате и винит во всем только себя.

— Логично, — проворчала я, — он же ее отец.

— Ах, если б вы знали, как мне трудно, — васильковые глаза налились слезами, Юлия поднесла к ним надушенный батистовый платочек и аккуратно промокнула уголки, чтобы не размазать тушь, при этом сверкнув рядами золотых колец с крупными бордовыми камнями, — эта Светлана совершенно невоспитанна, глупа, избалованна и совсем не желает слушаться старших.

Я промолчала.

— Эта ужасная женщина, Ольга, совершенно нею не занималась, — продолжила жаловаться Валеева. — Никогда. Ребенок рос, как сорняк.

Я кивнула, что есть, то есть.

— После того, как Василий Павлович забрал Светлану к нам, моя жизнь превратилась в ад, — сокрушенно вздохнула Юлия, — понимаете, мы же пока хотели пожить для себя, своих детей не заводили, а теперь у нас в семье вдруг появился этот ужасный ребенок!

Я понимала.

— Этим летом мы планировали съездить в Сочи, вдвоем, — продолжала жаловаться Юлия, — Василий Павлович много работает, так устает. А этот ребенок… ну, вы же понимаете?

— Что вы от меня хотите? — голова от ее трескотни начала болеть заново, тошнота стала возвращаться и моя толерантность резко закончилась. Я раскрыла бутылку минералки и алчно припала к горлышку.

— Лидия Степановна, заберите ее к себе, — заявила Юлия, и я поперхнулась минералкой...

Глава 4

Ветер настойчиво царапал дождевыми струйками оконные стекла и от этих звуков возникало единственное желание заткнуть уши и спрятаться под одеяло. Свинцовые тучи почти не пропускали тусклый свет, наполняя кабинет густым блекло-серым сумраком, от которого спать хотелось еще сильнее. Я зябко поежилась от сырости и поплотнее закуталась в старую вязанную кофту Риммы Марковны, которая этим утром силком сунула мне ее уже почти в дверях.

— Давай ты будешь печатать, а я — диктовать? Или наоборот, — предложила Аллочка, кисло взвесив в руках увесистую кипу важных и очень-очень важных бумаг. — Сначала твою работу сделаем, потом — мою. Или наоборот.

Я согласилась, действительно, так будет быстрее.

— Давай, диктуй, — я поспешно расчехлила машинку и вставила переложенные копирками чистые листы.

Мы трудились минут сорок, пока Аллочка не выдержала:

— …а также в период гарантийной эксплуатации локомотива… Ты представляешь, Лид, а ведь Щука опять ушла на больничный, и надолго, — ввернула она, перелистнула очередную страницу и продолжила диктовать, — …в том числе производственную деятельность, направленную на изготовление новых локомотивов и их отправку к месту эксплуатации в депо «Монорельс»…

— Сочувствую ей, — равнодушно ответила я, машинально отбивая текст, — повтори, пожалуйста, последнюю строку, вроде там было слово пропущено, не пойму.

— …и их отправку к месту эксплуатации в депо «Монорельс»… — дисциплинированно повторила Аллочка и опять не удержалась, — говорят, потом она еще и в санаторий поедет…

— Возраст, — безразлично сказала я, прокрутив каретку машинки, и жамкнула на рычаг, чтобы освободить валик. — Нужно здоровье беречь смолоду.

— Так что месяца полтора-два мы ее не увидим.

— Вот и чудненько, — кивнула я.

— А на ее месте знаешь кто будет? — напустила на себя загадочный вид Аллочка.

— Да что тут думать, ясно, что Гиржева, — отмахнулась я и поменяла листы, — давай диктуй лучше, не отвлекайся, а то мы так и до обеда не успеем.

— А вот и нет! — фыркнула Аллочка и, выдержав театральную паузу, выпалила, — Коза эта будет, дурная! Вот!

— Какая коза дурная? — не поняла я.

— Машенька, мать ее! — злобно ощерилась Аллочка, — Мария Олеговна по паспорту которая.

— Ого, — пробормотала я, — ну, ничего себе.

— Вот тебе и ничего себе! — позлорадствовала Аллочка и добавила, — вот так работаешь-работаешь себе потихоньку, а тут какая-то коза приходит и бац! Сразу на место Щуки!

— Давай, диктуй лучше дальше, — прервала поток возмущения я, прокрутив каретку так резко, что чуть не сломала ее.

— …и возможные варианты устранения неисправности силами ремонтной бригады номер три…

Когда общими усилиями со срочными документами было покончено и Аллочка отбыла к себе, я крепко задумалась. Вот же засада! Только-только со Щукой определенный нейтралитет удалось выстроить, как теперь случилась Машенька. Молодая девушка с большой грудью и склочным характером, которая умудрялась ювелирно протроллить и довести до истерики даже обычно сдержанную и слегка флегматичную Аллочку. Мда-с. Вот теперь то уж будет весело. И что делать со Светкой тоже абсолютно не понятно. После разговора с Валеевой, я взяла паузу на два дня, подумать. Дамочка категорически настроена сбыть падчерицу хоть в интернат, хоть в Гондурас, хоть на Луну. По ней видно, что девушка она крайне решительная и на пути к личному комфорту преграды сметет любые. Мне же чужой ребенок тем более не нужен, особенно ребенок Горшковых, а с другой стороны, как-то и жалко, такая маленькая, а уже никому не нужна. Значит, нужно подумать, куда ее можно пристроить. И Горшков, гад, постоянно прячется. Я уже заколебалась его вылавливать. Через суд разводиться не хочется, для карьеры это явно не самое лучшее решение. В общем, проблем у меня снова куча. О странном незнакомце и тусовке в гараже я вообще стараюсь пока не думать. И так настроения никакого нет. Да еще вступительные экзамены скоро, а я программу нормально выучить не успеваю.

Голова пухла от мыслей и уже готова была взорваться, когда за окном жахнул раскат грома, дверь распахнулась и в кабинет ворвалась Зоя. Ее плащ и косынка вымокли насквозь.

— Фу-у-ух, ну и погодка в начале лета, — Зоя сорвала плащ и поискала глазами, куда бы пристроить. Развесив его на спинке стула, она подошла к висевшему на стене зеркалу и принялась вытирать лицо носовым платком, стараясь не размазать тушь и тени.

Я вяло дописывала последнюю карточку, поэтому не ответила.

— Вот скажи мне, Лида, а зачем ты якшаешься с этой Максимовой, и с Репетун? — Зоя рывком стащила нейлоновую косынку, стряхнула капли воды, небрежно завязала ее обратно и развернулась ко мне с крайне недовольным видом, — забыла уже, как они тебя хором изводили?

— А как надо? — аж удивилась такому напору я.

— Ну, у тебя же теперь власть, ты в фаворе… — хмыкнула она.

— В каком еще фаворе?

— У Ивана Аркадьевича, будто сама не знаешь! — загорячилась Зоя и поправила сползающую косынку. — Лида! Ты же можешь всю эту бабскую кодлу одним махом разогнать! И не делай вид, что не понимаешь!

— Могу, — пожала плечами я. — Только зачем?

— Ну, так отомсти им! — воскликнула Зоя и глаза ее вспыхнули предвкушением.

— Зачем? — флегматично поинтересовалась я и продолжила внимательно заполнять карточку аккуратным почерком.

— Как это зачем? — Зоя аж поперхнулась, — во-первых, ты отомстишь обидчикам и это приятно, а во-вторых, просто потому, что любое зло должно быть наказано!

— Ты права, — согласилась я, и Зоя, приготовившись яростно доказывать, сдулась.

— Ну, так чего ты тогда с ними хороводишься?

— Зоя, сама подумай, — я поморщилась, когда жахнул очередной раскат грома, — ты только что нарисовала краткую перспективу: да, я могу сейчас их «ого-го и ух!», могу покуражиться над ними так, как они куражились надо мной, и даже еще хлеще, фантазия у меня есть, могу дистанцироваться на общение в стиле «добрый день — до свидания и адью». Ну, а смысл какой в этом? Потешить самолюбие на целых пять минут? Или даже на целых шесть! Получить моральное удовлетворение? Ну, потешу. Ну, получу. А потом? Видишь ли, Зоя, руководствоваться эмоциями, и тем более — опираться на ближние перспективы — это глупо. Даже не так: не глупо, а очень глупо и очень недальновидно. Ну, покуражусь я, разгоню их, а дальше что?

— Придут нормальные сотрудники… — пожала плечами Зоя и принялась перевязывать косынку заново, — с которыми можно нормально работать… вот же дрянь, соскальзывает!

— А если придут ненормальные? — хмыкнула я, и Зоя не нашла, что ответить, — Тех тоже выедать прикажешь? А что, если придут не просто ненормальные, а ненормальные в крайней степени? Тогда что делать? Ждать пока они меня съедят? Или искать другую работу? А там ведь тоже могут быть свои ненормальные.

— Но мириться…

— Да зачем же мириться? — удивилась такой наивности я, — худой мир, конечно, лучше хорошей войны — это мое правило, а этих дамочек уж я использую так, как нужно мне. Они же прекрасно понимают, что я всё-всё-всё помню. И ужасно боятся, что я могу им отдать…

— Но они же могут твое терпение принять за слабость, — предприняла еще одну попытку повлиять на меня Зоя. — И опять начнут тебя изводить.

— Не начнут, — поморщилась я, пережидая отдающий в ушах тройной раскат грома, — они уже все давно просчитали. У нас вооруженный нейтралитет. И всем пока хорошо.

— Ну это как-то…

— Эпоха рыцарства давно прошла, Зоя, — вздохнула я и продолжила, — И, кстати, очень рекомендую тебе наладить взаимоотношения со Шваброй.

— Да она! — задохнулась от негодования Зоя. — Да ты знаешь, сколько она мне всего сделала! Сколько крови выпила!

— Точно не знаю, но примерно могу представить, — кивнула я. — И поэтому очень советую тебе хорошо подумать и выстроить правильные рабочие отношения со Шваброй. Она же в курсе дела, что ты в моей команде, поэтому особо наглеть и гадить побоится. А тебе работать будет удобней. А косынку эту выбрось, сплошная синтетика.

— Как это выбрось?! — возмутилась Зоя, — это импортная косынка, между прочим, мне ее знакомый из Чехословакии привез!

— Пока мы болтали, ты ее уже сто раз перевязала, а она все время съезжает, — пожала плечами я, — и сейчас опять перевязывать будешь…

— Зато красиво! — привела убийственный аргумент Зоя и спохватилась, — а я знаешь почему пришла?

— Поругать меня за Максимову и Репетун?

— Да нет же! — фыркнула Зоя и вдруг выдала, — У нас начали формировать список кандидатов в делегацию на Олимпиаду…

— Прекрасно! — воскликнула я (черт, совсем забыла!) — меня впиши обязательно!

— Не все так просто, — заявила Зоя и опять поправила косынку, — желающих много, а мест всего двадцать.

— Двадцать — это довольно много, — сказала я.

— Ты не понимаешь, — вздохнула Зоя, — это на все депо, нас полторы тысячи. А мест — всего двадцать.

— И что, все хотят поехать? — не поверила я. — Вот прям все полторы тысячи?

— Нет, не полторы тысячи, но человек триста-пятьсот точно хотят, — ответила Зоя.

— Ну тогда впиши меня пятьсот первой, — продолжила настаивать я.

— Да я-то впишу, мне не трудно, — покачала головой Зоя и непослушная косынка опять предательски сползла, — но отбор будет жесткий.

— А какие критерии? — мне стало интересно.

— На днях скажут точно, — сказала Зоя, — я только знаю, что обязательно нужно принимать участие во всех мероприятиях к Олимпиаде и покупать всякие лотерейные билеты и еще сувениры — значки, марки...

— Отлично, — усмехнулась я, вспомнив управдомшу из «Бриллиантовой руки»: «кто купил билетов пачку — тот получит водокачку!». А у меня почти также: «хочешь на Олимпиаду — купи билетов на зарплату!».

— Вот завтра вечером у нас будет большое мероприятие, — тем временем продолжила Зоя, — приедут товарищи из Комитета по пропаганде рассказывать про Олимпиаду. Так что приходи.

Я пообещала, что приду. Раз надо, значит — надо.

В кабинет заглянул Марлен Иванович с черновиком протокола, и Зоя быстренько распрощалась.

Рабочая рутина продолжалась.

Дождавшись обеденного перерыва, я сбегала на проходную. Сегодня дежурил Петрович, глуховатый хмурый старик. Буркнув на мое приветствие, он протянул телефон, и я набрала знакомый номер:

— Аллё! — проскрипел голос по ту сторону.

— Добрый день, — сказала я. — Пригласите, пожалуйста, товарища Валерия Горшкова.

— Валерий Анатольевич уже второй день как на больничном, — заявил голос. — До пятницы.

— Простите, а он сейчас дома или…

Ответом мне были гудки.

Ну, ладно, раз на больничном, значит нужно идти на улицу Механизаторов. Попался, голубчик!

Я шла по улице домой. Ливень давно закончился и напоминал о себе разве что глубокими лужами, яркой зеленью и более густыми запахами летних цветов. Перепрыгнув очередную лужу, я пообещала себе, что на Олимпиаду попаду обязательно. Я не могла четко и конкретно сформулировать, зачем мне туда надо — тянуло интуитивно. А раз так — значит туда попасть я должна обязательно!

А завтра с утра нужно зайти на Механизаторов, и, если там будет Горшков, надо брать его за жабры и тащить в ЗАГС. На работу опоздаю, конечно, но с Аллочкой договорено, если что — подстрахует. Иван Аркадьевич ругаться не будет, остальное — переживу.

Задумавшись, я незаметно добралась на улицу Ворошилова, дом 14.

— Простите, это вы Горшкова из 21 квартиры? — прозвучал женский голос заспиной.

— Да, я, — ответила я и развернулась, чтобы рассмотреть собеседницу.

— Ах ты ж, дрянь такая! — рассмотреть я не успела, так как женщина дико заверещала на всю улицу и уцепилась мне в волосы.

Глава 5

Я попыталась отцепить орущую тетку от себя, право волосы у меня еще не отросли и пальцы ее легко соскальзывали.

— Мразь! Дрянь! Разлучница! — надрывалась тетка, перейдя на ультразвук.

— Женщина, вам плохо? — попыталась урезонить ее я, — успокойтесь…

Но тщетно. Дамочка продолжала истошно вопить практически на одной ноте, а затем вдруг решила меня пнуть, но промахнулась.

Тут нервы мои сдали, и я со всей дури залепила ей оплеуху. Голова тетки дернулась, и сразу стало так тихо, что было слышно, как скрипят качели на детской площадке в соседнем дворе.

Пока дамочка хватала щедро накрашенным ртом воздух, я успела ее рассмотреть: возраст «баба-ягодка», с бараньей прической, необъятным задом и двумя подбородками, тем не менее одета она была дорого и добротно.

— Так, а теперь извольте объясниться, — припечатала я суровым голосом. — а то полицию… то есть милицию вызову!

— Правильно! Участкового надо звать! — донеслось сзади.

— Безобразие какое!

— Во дворе уже спокойно пройти нельзя, чтобы не убили!

— Хулиганье!

Я оглянулась — к нам начали активненько подтягиваться соседи. Старушки-веселушки из подъездного десанта взволнованно проталкивались сквозь жидкую толпу, расстроенные, что пропустили самое интересное. Из окон тоже выглядывали любопытные. В толпе на заднем плане мелькнуло растерянное лицо Риммы Марковны.

— Ну, так что? — спросила я, — будете объясняться или зовем участкового? Нападение, причинение телесных повреждений, хулиганство… при свидетелях… на статью вы себе уже насобирали.

— Лес валить будет, — гыгыкнул в толпе кто-то. На него сердито зашикали.

— Разлучница! — неуверенно заявила тетка и всхлипнула.

— Обоснуй, — потребовала я.

— Да ты! Да ты! — тетка набрала полную грудь воздуха и приготовилась заорать.

— Товарищи… — требовательно раздался голос Ивана Тимофеевича. Он как раз тоже вернулся домой и стал свидетелем этой отвратительной сцены. — Что тут у вас случилось? Гражданка, вы почему порядок нарушаете?

— Это она! — тыкнула пальцем в меня тетка, — мужа моего из семьи уводит.

Вот так Лидочка! Хотя у тетки позднее зажигание, наверное, так как я здесь чуть больше месяца и, точно ничего ни с кем не было… Но, может, раньше, до моего попадания?

— Лидия Степановна? — Иван Тимофеевич круто развернулся ко мне и даже очки нервно снял, но потом одел обратно. — Объясните, что здесь происходит, пожалуйста.

Я пожала плечами и обратилась к тетке:

— С чего вы взяли, что это я увожу вашего мужа? И, кстати, кто ваш муж?

— Но ты же Горшкова! — сказала тетка. — Проживаешь на улице Ворошилова, дом 14, квартира 21. Сама сказала.

— Стоп. А имя у мужа есть?

— Лёвушка… Лев Юрьевич…

— Что еще за Лёвушка? — переспросила соседка Наталья.

— Баба Варя называет его «опиюс», — прояснила я.

— А-а-а-а, — понятливо заулыбались соседи, — знаем-знаем такого.

— Значит все подтверждают, что ты, тварь, сношалась с моим мужем?! — зарычала тетка и опять сделала попытку уцепиться в меня, но была мягко оттеснена соседями.

— Гражданка, послушайте, — наконец сообразил Иван Тимофеевич и поморщился, — произошла какая-то путаница.

— Да какая там путаница! — заорала тетка трубным голосом. — Разлучница она! И что он в тебе нашел только?! Ни кожи, ни рожи!

Вот сейчас прям аж обидно стало.

— Да нет же! Ваш муж действительно ходил сюда. Но только раньше здесь жила Ольга Горшкова. А это — Лидия Горшкова, жена ее брата.

— Так он что, к обоим ходил? — захлопала глазами тетка.

— Ходил он к Ольге Горшковой, но она уже здесь не живет.

Общими усилиями удалось растолковать супруге Льва Юрьевича, что она ошиблась. Римма Марковна не удержалась и злорадно подсказала новый адрес Ольги, в переулке Механизаторов.

Наконец, нервная дамочка ретировалась. Передо мной она, кстати, так и не извинилась. А я решила, что пришла пора лично встретиться с Львом Юрьевичем. И чем быстрее, тем лучше.

Появилась тут у меня одна мысль…

— Сколько проблем от этих Горшковых! — возмущенно фыркнула Римма Марковна, ловко начищая кашицей из соды и уксуса очередную тарелку в большом тазу.

У нас этим вечером была «генеральная» мойка: мы перемывали всю посуду, точнее чистила и ополаскивала Римма Марковна, а я перетирала полотняным полотенцем и раскладывала на столе для сушки.

— Творческие люди, — не удержалась и поддакнула я, аккуратно расставляя фужеры так, чтобы они сохли быстрее.

— Надеюсь, она Ольгу придушит, и я смогу вернуться домой, — продолжила нагнетать Римма Марковна, искоса поглядывая на меня. — Плохо протерла, Лида, смотри — стекло тусклое и в разводах. Возьми лучше газетой.

— А зачем вам возвращаться, Римма Марковна? — я поменяла влажное полотенце на сухое и продолжила упрямо натирать гадские фужеры, которые все равно были тусклые. — Чем вам плохо жить здесь? У вас отдельная комната, все удобства, и соседи приличные.

— Вот так ты будешь их до ночи натирать, — проворчала Римма Марковна, но голос был довольный.

— Газетой не хочу, — отмахнулась я, — там свинец, это вредно.

— Ну и что, что свинец? — удивилась соседка, — всю жизнь все так делали. И не помер еще никто.

Я не стала читать лекцию о вреде тяжелых металлов и накопительном эффекте, зато поставила себе зарубку написать об этом в следующей заметке.

— Надеюсь, она Ольге волосья-то повыдирает, — позлорадствовала Римма Марковна, — подай-ка вилки.

Я достала из ящика столовые приборы и протянула соседке:

— Держите.

Римма Марковна замочила их в корытце с мыльной водой и сказала:

— Теперь из «гостевой» полки все давай. Сейчас быстренько отмоем и на сегодня пока все.

— А ко мне жена Ольгиного бывшего приходила, — сообщила я, осторожно протягивая наши «парадные» стаканы из тонкого чешского стекла, с золотистой каемочкой.

— А этой чего надо?

— Хочет, чтобы я забрала Светку, — сообщила я сквозь грохот: Римма Марковна ахнула и уронила стаканы, так что сотни осколков веером разлетелись по всему полу.

Остаток вечера я сидела в своей комнате и читала учебник по истории СССР для десятого класса. Как раз дошла до параграфа пятьдесят семь, где говорилось про борьбу за социалистическую индустриализацию, как в дверь постучались и заглянула Римма Марковна с большой чашкой в руках.

— Что учишь? — издалека начала она и протянула чашку мне. — Я тебе компотик принесла. Вишневый, как ты любишь.

— Первый пятилетний план изучаю, — пожаловалась я и устало потерла глаза, я запланировала сегодня дочитать до второй пятилетки, но чувствовала, что не успею, спать хотелось неимоверно, а утром нужно встать пораньше, чтобы заловить Горшкова дома. — Компотик, это хорошо. Спасибо.

— Хорошее было время, — мечтательно зажмурилась Римма Марковна и лучики морщинок пробежали по ее лицу.

— Почему хорошее? — удивилась я, сколько помню, у нас все деятели по телевизору постоянно ругали то Сталина за диктатуру, то забугорные страны, что те не проявили настойчивости и проиграли, а тут очевидец тех лет совсем наоборот говорит.

— Ты понимаешь, — улыбнулась Римма Марковна, — мы же тогда научились мечтать. Мы расправили крылья и поняли, что можем сами выбирать как жить…

— Но я слышала, что и паспорта крестьянам не давали, чтобы они в колхозах работали, и вагонами в Сибирь их загоняли… много чего…

— Знаешь, — покачала головой Римма Марковна, — у нас на курсах один профессор был, лингвистическую типологию вел, молодой еще совсем. Так вот он в школу смог пойти в десять лет только, потому что сапог не было — он шестой, самый младший, в семье, мать родами умерла, остался отец и бабушка. И ему пришлось ждать, пока старший брат вырастет и ему сапоги по наследству перейдут. А после школы он в селе на коровнике работать стал, а потом заметку в областную газету по народному фольклору написал. И его без экзаменов в институт взяли, комнату в общежитие дали и стипендию. А потом уже он сам в науку дальше пошел. И такой он не один был. Кто хотел учиться и менять свою жизнь — и учились, и жизнь меняли. Появились возможности, понимаешь? Могло ли такое быть при царизме? То-то же…

Я задумалась, не верить Римме Марковне у меня причин не было, но вбитые еще с прошлой жизни шаблоны начали противоречить, и я еще больше запуталось.

— А скажите, Римма Марковна, — спросила я, — хотели бы вы вернуться обратно в то время?

— С превеликим удовольствием, — улыбнулась соседка.

Я зависла, переваривая информацию.

— Слушай, Лида, — вкрадчивым голосом вдруг сказала Римма Марковна и я напряглась. — Я тут подумала… а забирай-ка ты Свету к нам. Ты все время на работе, занята, это понятно. А мне все равно делать нечего, вот и буду ее воспитывать. Своих детей и внуков бог не дал, ты тоже не торопишься, так хоть ее поднимем. А то нехорошо это, когда при живых родителях дитя в детдоме будет…

Я промолчала.

Утро было … как бы это помягче сказать… ранним и преждевременным. Небо с одной стороны уже порозовело, а с другой все еще оставалось мутно-серым, в котором робко догорали последние звезды. От росы было сыро и зябковато. Запах гудрона с соседней стройки перебивал сладковатый аромат листьев ивы.

У подъезда под кустом калины на лавочке понуро дремал Петров почему-то в плюшевой жилетке на голое тело и застиранных цветастых труселях. В руках он держал скрученную толстой колбаской газету, которую бережно прижимал к животу.

Я подошла ближе — с куста порхнула заполошная птичка, обдав Петрова холодными росяными каплями, тот всхрапнул, с присвистом, однако не проснулся, и машинально прижал газету еще крепче.

— Федя, — осторожно позвала его, чтоб не напугать.

— Чо? А? — подхватился тот и ошалело закрутил головой.

— Доброе утро.

— А-а-а-а, Лидка, это ты, — узнал меня Федор, заодно щедро обдав крепким многодневным перегаром.

— Ты что тут делаешь? — спросили мы друг друга одновременно и замолчали.

Где-то вдалеке, со стороны предместья, прокричал одинокий петух, но его голос тут же утонул в грохоте трамвая.

— Сплю я тут, — пояснил Петров и потер заросший густой щетиной подбородок. — А ты?

— К Горшкову вот пришла. А почему ты на улице спишь?

— Ты что, думаешь, я тут из принципа сижу? Или из-за отчуждения от общества и тотального одиночества, а?! — сердито вскинулся Петров и пожаловался, почесываясь. — Все проще, Лидка. Ключ я где-то потерял. Раньше у нас под ковриком всегда запасной был, а теперь вот нету.

— А ты постучаться не пробовал? — хмыкнула я.

— Так нету же дома никого! — досадливо крякнул Петров, — Грубякины на дачу на все лето умотали, я Ольгу ждал, думал, она придет, а она опять всю ночь где-то шляется…

— А Горшков?

— Да заболел твой Горшков, — зевнул Петров и поёжился.

— Я знаю, что заболел, — перебила я, — но он же дома. Мог бы открыть.

— А и нет его дома, — начал аккуратно разворачивать газету Петров. — У мамашки своей отлеживается.

— А что с ним такое? — осторожно спросила я.

— Да перелом, вроде, — пожал плечами Петров и вытащил из газеты начатую бутылку портвейна. — Клопомор будешь?

— Не, мне на работу, — отмахнулась я.

— А я вот буду — хмыкнул Петров и надолго присосался к горлышку, прислушался к себе, а затем с умиротворенным видом выдал. — Чарка вина не убавит ума!

— Федь, и что, ты тут теперь весь день сидеть будешь? — забеспокоилась я, — Ольга может и на неделю загуляла. А ты теперь как?

— Да нормально, — опять зевнул Петров, — сейчас уже Михалыч со смены вернется — откроет.

— А у него разве ключ есть? — удивилась я.

— Вот бабы дуры, прости господи, — покачал головой Петров, — слесарь он.

Честно говоря, расстроилась я капитально. С Горшковым надо решать. Дальше тянуть некуда. Но вот встречаться с «высокочтимой» Элеонорой Рудольфовной неохота до крика.

Я выяснила у Петрова адрес лидочкиной свекрови и быстренько распрощалась. После работы наведаюсь.

Глава 6

Десятая пятилетка потихоньку закруглялась, но высшее образование все еще было необязательным. Для нормальной жизни большинству вполне хватало техникума, а многим и школы. Лидочка Горшкова исключением не была. Согласно диплому, она блестяще, всего-то с двумя четверками (по пению и по охране труда) закончила провинциальный железнодорожный техникум. По всем же остальным предметам, Лидочка была круглой троечницей.

Поступать в ВУЗ с таким неубедительным дипломом мне казалось сомнительным, но Иван Аркадьевич обещал посодействать. В плюс шло и целевое направление от руководства депо «Монорельс».

Так что я надеялась.

Но при этом готовилась капитально.

Времени оставалось все меньше и меньше, и я до того обнаглела, что даже на работу теперь таскала учебники, чтобы почитать в свободную минутку. Что любопытно, коллеги не раз меня засекали, когда я, к примеру, штудировала учебник Розенталя на рабочем месте, но не осуждал никто: стремление к учебе приветствовалось и преступлением не считалось.

Это утро я решила посвятить творчеству Колмогорова, так как пачку приказов по планированию перевозок еще не принесли, и примерно минут сорок у меня в запасе было.

Я как раз героически пыталась победить тригонометрические функции, когда явился мой фан-клуб (так я их про себя начала называть, после того, как они взяли на себя работу с письмами моих читателей).

— Лида! Ты не представляешь! — с порога заявила Репетун и я напряглась.

— Да! — кивнула Максимова и я, мысленно плюнув на все эти тангенсы и тождества, отложила учебник и задала провокационный вопрос:

— Что случилось?

Шлюз открылся и на меня хлынул информационный поток. В общем на обычные письма Максимова и Репетун отвечали вполне прилично, но попадались вопросы, которые ставили их в тупик.

— Ну, вот, смотри, — горячилась Репетун, лихорадочно роясь в толстой пачке раскрытых писем, — Вот оно! Ольга М. из деревни Зюзино спрашивает, «…если я каждый вечер буду мазать «Одуванчиковый» крем для рук, мой Васечка вернется?». И вот что ей я должна отвечать?

— Пиши, пусть чередует с «Ромашковым», — продиктовала я, а Максимова сдавленно хрюкнула.

— А вот слушай, что у меня. Пишет читательница Нина А. из села Муляка, — хмыкнула Максимова:

— «…Доброго дня, дорогая редакция. Я доярка, у меня трое детей. Замужем не была. Я использую, как вы и советовали, репейниковый шампунь, чтобы волосы не секлись. Поэтому волосы у меня стали очень густыми и красивыми. Но Федя все равно жениться не хочет. Что мне делать?..».

— Пусть попробует «Пихтовый», — пожала плечами я и вздохнула.

— Смотри, Лида, тут тебе даже мужчины пишут, — улыбнулась Репетун и помахала измятым конвертом.

— Их тоже крем для рук волнует? — удивилась я.

— Да вроде нет, — хихикнула Репетун и зачитала, — какой-то Сергей Л., спрашивает: «Здравствуйте! Я пользуюсь кремом для бритья «Мыльный» от фабрики «Свобода» и одеколоном «Саша». Но женщины меня все равно не любят и, к тому же, мстят. Вот недавно наш директор похвалил одну бабу с третьей бригады, хотя я работаю лучше. Ей дали Почетную грамоту, а мне — нет. Но я ей ничего не сказал. Борьба с сисястыми соперницами за похвалу самого главного — не моё. И в жизни, и на производстве! Я пишу это в надежде, что в своей рубрике вы развернетесь и начнете давать больше советов нам, мужчинам. А еще я пишу стихи о писателях. Могу прислать почитать…».

— Мда.., — вздохнула Максимова.

— Так что ему ответить? — повторила Репетун с досадой.

— Напиши так, — задумалась я, — «Сергей, вы, конечно, большой молодец, писать стихи — это хорошо. И одеколон «Саша» — тоже хорошо. Но попробуйте понять, что каждому — свое, перестать обижаться на женщин и винить их во всех своих неудачах».

— Погоди, это не все, — Максимова зачитала еще какое-то письмо. — Письмо от Маши О. «…месяц назад мы с Алёшей поженились и живем у его родителей. Квартира двухкомнатная, там еще живут его старшая сестра и бабушка. Я делаю маски для роста волос из натертого лука, а они говорят, что воняет. Уважаемая редакция, как мне убедить их, что это полезно?..».

— Пусть попробует чесночный ополаскиватель и через три дня они ее сами попросят вернуться к луковым маскам, — закатила глаза я.

— Тебе всё шуточки, а человек, между прочим, совета спрашивает, — укоризненно посмотрела на меня Максимова.

— А переехать в отдельную квартиру Маша с Алёшей не пробовали? — зависла я и Репетун с Максимовой взглянули на меня, как на дурочку. И тут я поняла, как много об этом времени мне еще предстоит узнать...

Наше совещание продолжалось добрых полчаса: поток жаждущих «волшебных» знаний, которые моментально решат все их проблемы, не иссякал. Наконец, все затруднения читателей мы преодолели, на письма ответили, коллеги ушли, а я задумалась. Машинально раскрыла учебник, но мысли витали далеко и от синусов, и от косинусов.

Из мечтательно-созерцательного состояния меня вывел приход Зои Смирновой.

— Лида! — сказала она, многозначительно посмотрела на меня и протянула коробку с каким-то хламом. — Вот!

Я удивилась:

— Это что?

— Календарики, настенные календари, тематические значки, статуэтки и сувенирные альбомчики для рисования… много всего, в общем…

— Зачем?

— Мы же с тобой вчера про делегацию на Олимпиаду говорили, — надулась Зоя и прижала коробку к груди.

— И что?

— Вот я тебе первой все и принесла! Выбирай. В счет зарплаты.

Я окинула все это «богатство» взглядом. Выбирать было откровенно нечего. И не потому, что плохо исполнено, просто я копить лишнее барахло не люблю.

Еще в моей прошлой жизни, когда мы только-только начинали ездить в Египетско-Турецкий туристический округ, мы там с азартом гребли все подряд: магнитики, чашки с видами пирамид, какие-то статуэтки с котиками и богом Ра. Все это добро мы с упоением коллекционировали, дарили родственникам и знакомым. Считалось неприличным вернуться из отпуска из-за границы и не привезти коллегам по магнитику. И вот в один прекрасный момент концентрация этой дряни у нас дома достигла критического уровня, я разом сгребла все в кучу и вынесла на помойку.

Жить стало легче. А уборка квартиры перестала быть адом.

И вот теперь все заново.

Я заглянула в коробку, среди кучи календариков с олимпийской символикой, карандашиков и пластмассовых игрушек особо выделялись деревянный свисток-дуделка болельщика и ЗиКовская декоративная тарелка «Олимпийские игры-80».

Я посмотрела на барахло грустным взглядом, потом на Зою и сказала:

— Мне каждого, по 10 штук.

— Зачем так много? — округлила глаза Зоя. — Да и дорого.

— Ничего, — вздохнула я, — цель оправдывает средства.

— Слушай, Лида, — сказала вдруг Зоя, — а ты знаешь, чем футбол отличается от гандбола? Или греческая борьба от вольной борьбы?

— Ну… — попыталась ответить я. — Там есть нюансы… какие-то…

— Вот, — вздохнула Зоя, — не знаешь.

— И что с того?

— А то, что ты всем этим вообще не интересуешься, — продолжила развивать тему Зоя, — И все остальные также… и ты знаешь, Лида, мне иногда кажется, что большинство так рвется на эту Олимпиаду, чтобы посмотреть на иностранцев, а не на игру.

Я не нашлась, что ответить.

Зоя ушла, а я вернулась к учебнику Колмогорова, но сосредоточиться не могла, мысли разбегались. Взгляд зацепился за высохший фикус на подоконнике, поливать было лень. За окном пели птички, светило солнышко, в общем, всем было хорошо, только у меня на душе было как-то не по себе.

Когда на душе досада, как говорила моя бабушка, нужно выпить стакан крепкого сладкого чаю и все пройдет. Я налила в чашку воды, опустила туда кипятильничек, включила в розетку и попыталась понять, что же меня так бесит? Прогнав все события сегодняшнего утра в голове, поняла — я категорически не хочу поступать в политех. Понимаю, что это идеальный вариант — но вот не хочу и всё! И учиться там будет сложно и мне не интересно, и в карьере это мне не сильно поможет. По старой привычке, я люблю делать что-то так, чтобы за раз получать сразу несколько результатов. Ибо человек ленив, а значит, должен мыслить стратегически, дабы лишний раз не напрягаться.

Припомнив разговоры с фан-клубом, я поняла, куда надо поступать: на психолога. Эта ниша в нынешние времена почти не занята, то есть советская медицинская психология, конечно же, рулит, а вот обычная, социальная — в глубоком пролете. Информацию люди почитать в интернете не могут, а что делать — не знают. Отсюда такие глупые вопросы в письмах, неумение простых людей анализировать и выделять в проблемах главное от второстепенного.

Я задумалась, где же я могу выучиться на психолога? Поступать в мед Лидочке с ее тройками и железнодорожным дипломом не светит, да и не хочу я работать в психушке, там через пару лет сама бросаться на стены или на людей стану — профдеформация и все такое.

Остается единственный для меня вариант — у нас в городе есть пединститут. Там в том числе учат разным психологиям, и довольно много. Я пролистала справочник абитуриента: так, в нашем педыне четыре факультета. Исторический сразу отпадает — ездить на практику по раскопкам и откапывать мумии эпохи энеолита — не мое. Биофак тоже мимо: собирать всяких пиявок и паучков — боюсь, а сажать цветочки лениво. Вон у меня даже фикус на подоконнике засох. Физмат — не осилю. Остается дошфак, т.е. — начальное образование. Ну, а что, учиться там легко, можно даже экстерном попробовать, диплом получу быстро, и сразу примусь делать карьеру с вертикальным взлетом! А работать в депо «Монорельс» с дипломом пединститута вполне можно, карьере это не помешает.

Вот так я размечталась, пока не прибежала запыхавшаяся Галка с пачкой приказов по планированию перевозок…

Рабочий день закончился, и я вышла из здания депо «Монорельс», свернув на параллельную улицу. Путь мой был не близок и лежал к дому дражайшей лидочкиной свекрови — Элеоноры Рудольфовны.

Пришла пора разобраться с Горшком.

Дом, где жила Элеонора Рудольфовна был старинный, добротный, еще дореволюционной постройки в стиле псевдоампир. Я вошла в просторный, пропахший торжественными ароматами вестибюль, поднялась по монументальной лестнице из белого мрамора на второй этаж и застыла перед обитой темным добротным дерматином дверью.

Подавив малодушное желание убежать, я надавила на кнопку звонка. Где-то внутри квартиры раздалась переливистая птичья трель. Через пару мгновений дверь распахнулась, и я получила удовольствие лицезреть Элеонору Рудольфовну лично.

Увидев меня, лицо лидочкиной свекрови перекосилось и она, схватившись за грудь, закричала:

— Ты!

— Да, это я, — скромно кивнула я. — Здравствуйте, Элеонора Рудольфовна.

— Да как ты посмела?! — заверещала хозяйка квартиры, проигнорировав элементарную вежливость.

— Валерия позовите, — сказала я, но похоже мое появление произвело на нее столь неизгладимое впечатление, что она продолжила орать:

— Мерзавка! Пришла! В мой дом!

— А ну, тихо! — тоном прапорщика Петренко рявкнула я.

От неожиданности Элеонора Рудольфовна заткнулась и наступила тишина.

— Горшков где? — спросила я, и, не став дожидаться ответа, отодвинула ошалевшую лидочкину свекровь и прошла в гостеприимно распахнутую дверь.

Внутри резиденция лидочкиной свекрови напоминала скорее нору хомяка. Остро пахло валерьянкой, кошачьей мочой, куриным бульоном и духами «Пиковая дама». Я чуть не задохнулась, поэтому дышать пришлось ртом, а не носом.

Бесконечно натыкаясь на какие-то то ли коробки, то ли торшеры, я прошла сквозь темный узкий коридор, и распахнула первую попавшуюся дверь.

Это оказалась спальня. На огромной кровати, среди нагромождения подушек и подушечек, с видом Принца Датского, возлежал лидочкин супруг — Валерий Анатольевич Горшков. Меня он сперва не заметил, так как сосредоточенно вкушал черную икру маленькой ложечкой из хрустальной розетки.

— Горшков, — сказала я просто, не здороваясь.

Вместо ответного приветствия, лидочкин супруг вдруг закашлялся, подавившись черной икрой.

Глава 7

Горшков кашлял, отплевываясь черной икрой, а я смотрела на его багровое от натуги, округлившееся лицо, на туго обтянутые сатиновой пижамой стати, и было противно. Одна нога его была в гипсе. Вторая — в вязаном носочке в розовую и синюю полоску.

Наконец, откашлявшись, Горшков вдохнул воздух, брезгливо отбросил мельхиоровую ложечку, и с натугой просипел:

— Ты-ы-ы…?

Отрицать очевидное было глупо, поэтому я просто кивнула.

— Что-о тебе надо?! — возмущенно вскинулся лидочкин почти бывший супруг и взмахнул пухлыми парафиновыми руками.

— Развод. — Жестко припечатала я.

— Эм-х-м-х-м…, — сокрушенно промычал Горшков и с внезапной надеждой покосился мимо меня.

Поневоле я обернулась: за спиной торчала встревоженная Элеонора Рудольфовна, чутко прислушиваясь к нашему разговору.

Встретившись со мной взглядом, лидочкина почти бывшая свекровь осознала, что ее засекли и ринулась спасать Горшка с отчаянием курицы, которая защищает цыплят от злобного коршуна (в данной аллегории роль злобного коршуна, однозначно, отводилась именно мне).

— Мерзавка! Посмела прийти! Вон отсюда! — заверещала она.

— Так! — сказала я, сграбастала ее за шиворот стеганного халата и вытолкнула за дверь.

Дверь со стуком захлопнулась, и из коридора донеслись возмущенные крики. Потом забарабанили.

Мне было уже плевать.

Окончательно поправ этикет и пренебрегая родственными чувствами, я круто развернулась и нависла над Горшковым, который все это время глупо хлопал глазами и не делал никаких попыток разрулить ситуацию хоть как-то.

— Горшков! — гаркнула я.

Горшков икнул и затравленно посмотрел по сторонам.

Но на этот раз никто не пришел ему на помощь, и я продолжила давить, еще более грозно:

— Ты зачем, скотина, заявление о разводе забрал?!

Горшков побледнел и сник.

— Ты почему меня в известность не поставил, гад?!

Горшков покраснел и машинально подтянул одеяло повыше, к подбородку.

— С какой стати ты единолично принимаешь решение, за меня?!

Во время этой тирады лицо Горшкова менялось от бледно-синеватого до ярко-пунцового и обратно, словно у пугливой камбалы или хамелеона. Отвечать он явно не собирался, поэтому я продолжила, с нажимом:

— Горшков, мы все равно разведемся, хочешь ты этого или нет. Не желаешь по-хорошему — пойдешь через суд. Осознай своей тупой башкой — для тебя это хреновый вариант! Это плохо повлияет на твое вступление в Партию! Уж я прослежу!

(о своих партийных планах я скромно умолчала).

Горшков побледнел опять.

— Так, — я раскрыла сумочку и вытащила блокнот. Горшков наблюдал за мной с все возрастающим беспокойством.

Выдрав из блокнота листок, я швырнула его в Горшкова:

— Пиши!

— Что? — дернулся почти бывший лидочкин супруг.

— Заявление пиши! — рявкнула я.

— Ручки нету, — с плохо скрываемым злорадством сообщил Горшков.

Я раздраженно раскрыла сумку и заглянула внутрь — черт, ручки не было. Твою ж мать, на работе забыла!

— Где у тебя ручка? — спросила я.

— А, нету, — с нескрываемой насмешкой развел руками Горшков и глумливо ухмыльнулся.

— Сейчас своей кровью писать будешь, — тихим свистящим шепотом пообещала я.

Горшков ощутимо напрягся и его усы недовольно ощетинились.

За дверью вновь послышалась возня. Я рывком ее распахнула и рявкнула:

— Дайте ручку!

— А вот тебе! На! — нервно хохотнула милейшая Элеонора Рудольфовна и ткнула мне в лицо сморщенный кукиш. — Выкуси!

Я вновь захлопнула дверь перед ее носом и развернулась к Горшкову. Сказать ничего не успела, так как Элеонора Рудольфовна начала барабанить опять. Мои нервы сдали, и я открыла:

— МамО, — сказала я ей, глядя прямо в выцветшие глаза. — Вот вы, сейчас что творите?

— Изгоняю мерзость из дома! — выкрикнула мне в лицо она, с вызовом.

— Меня то есть? — переспросила я тихо.

Элеонора Рудольфовна ощерилась.

— Тогда объясните, почему Валерий не дает мне развод? — просто спросила ее я, — Пусть ваш сын подпишет заявление, которое он единолично забрал из ЗАГСа, и я уйду из вашей жизни навсегда.

— Не подписывай! — взвизгнула Элеонора Рудольфовна, глядя поверх меня.

— Почему это? — пыталась понять я. — Из-за квартиры? Так в ней уже приписана я, Римма Марковна, моя мать и двоюродный дядя из Бердычева с семейством.

Элеонора Рудольфовна и Горшков растерянно переглянулись.

— Кроме того, сейчас там уже живет несколько человек, а с осени приедут жить студенты из моей деревни, — продолжила перечислять я, — мы всегда в деревне помогаем всем родственникам.

— Ты не имеешь права, — возмущенно протянула Элеонора Рудольфовна. — Вы не развелись, и квартира принадлежит мужу.

— Да прям! — хмыкнула я, — он там даже не прописан. Квартира досталась мне по завещанию от тетки. Еще до замужества! Любой суд меня поддержит.

Я точно не знала законов этого времени, поэтому блефовала, как могла.

— Валерий женился на тебе, перестарку, — вдруг выпалила дрожащим голосом Элеонора Рудольфовна, покрывшись красными пятнами, — а ты, вместо благодарности, теперь нам нервы мотаешь и перед людьми позоришь!

— Возможно, — пожала плечами я, — но ваш дорогой Валера сделал мою жизнь настолько невыносимой, что кроме развода, я от него больше ничего не хочу!

— Дура, — сказал Горшков и надулся.

— И вот что мне интересно, — продолжила я, не обращая на него внимания, — дорогая мамО, вот вы, когда все это затеяли, вы чем думали? Ну, пристроили сыночка, потом запугали, загнобили невестку, а дальше что? Теперь невестки у вас не будет.

— И хорошо, что не будет! — брезгливо скривилась она, руки ее подрагивали.

— Да. Для меня — хорошо. А вот для вас, мамО? — вздернула бровь я. — Вы-то стареете, и чем дальше, тем сил будет меньше. Неужели вы думаете, что вас досмотрят ваши «творческие» избалованные детки?

— Не тронь моих детей! — прорычала старуха и морщинистое лицо ее перекосилось от злобы.

— Да сдались они мне, — отмахнулась я.

— Тебе до них никогда не дорасти! — гневно заявила она, — Ничтожество!

— Это уж точно, — хмыкнула я и не удержалась от мелкой мести. — А известно ли вам, дорогая мамО…?

— Не называй меня так! Я тебе не мама! — закричала она.

— И то правда, — кивнула я, — так вот, известно ли вам, дорогая Элеонора Рудольфовна, что ваш горячо любимый и творческий сынуля играет в карты на крупные суммы денег? Очень крупные, там не одна сотня рублей проигрывается. И не две. И не пять даже.

— Ты опять? — взревела Элеонора Рудольфовна, бросилась к Горшкову, схватила его за бары и принялась трясти. — Ты же обещал!

— Но мама… — проблеял Горшков, отстраняя мать и попытался зарыться в подушки.

— А известно ли вам, что ваша творческая дочь Олечка сбагрила вашу внучку в детский дом, а сама спуталась с женатым мужиком? — не унималась я, — и что все соседи это видят… и что жена этого мужика уже узнала и прибегала ловить ее? А вы в курсе, что Ольга почти не ночует дома...?

От каждой новости Элеонора Рудольфовна бледнела все больше. Наконец, ее глаза закатились, и она со стуком кулём рухнула на пол.

— Убийца! — тоненько и неуверенно заверещал Горшков, с ужасом глядя на меня.

Я подошла к свекрови и потрогала венку на шее, та билась.

Обморок.

Ну и хорошо, пусть полежит, отдохнет, а мы пока порешаем с супругом семейные дела без посторонних.

— Так, — сказала я и повернулась к Горшкову. — Подписывай давай.

— Так нету ручки же, — злобно ответил Горшков и полусвесился с кровати, пытаясь рассмотреть лидочкину свекровь на полу. — Что с матерью?

— Умерла, — улыбнулась я и добавила, — так что ты у нас теперь сиротинушка.

Горшков выпучил глаза и бессильно откинулся на подушки.

— Ручка… ручка… где же ты, ручка… — фальшиво бормоча под нос на манер песенки, я подошла к явно антикварному пузатому шкафу и распахнула его. Дохнуло спертым запахом нафталина и разложившихся сладковатых духов. Барахла там было напихано, дай боже, (пришлось перерыть кучу одежды, штосы постельного белья, какие-то батистовые тряпки, помпоны, полотняные скатерти с вензелями и монограммами), но ручки, увы, не было.

Я вернулась к английскому секретеру темного дерева, инкрустированному то ли малахитом, то ли подделкой под малахит (я склоняюсь к первому варианту), и стала заглядывать во все ящики и ящички. Там все пространство тоже было забито всевозможным хламом, начиная от затертых квитанций и пустых пузырьков от духов, заканчивая жестяными коробками с пуговицами и пухлыми альбомами в обложках из облезлого бархата.

Барахла было очень много. Поэтому я поступила просто — вытаскивала ящички и вываливала оттуда хлам прямо на пол. Минут пять таких упорных поисков, в конце концов, увенчались успехом — на пол выпал обычный школьный пенал с карандашами и ручками.

Вытащив первую попавшуюся, я швырнула ее в Горшкова:

— Пиши, тварь!

— Не буду, — заорал в ответ Горшков, дав петуха на последней ноте. — Ты мать убила и сядешь!

— Ах ты ж, сука! — взбеленилась я. Нервы мои сдали, под руку попалась какая-то увесистая книга, я схватила ее, подлетела к лежащему на кровати Горшку и принялась его лупить, куда видела.

Тот сопротивлялся, но мой гнев был столь сильным, что я лупила и лупила, не разбирая ничего.

Не знаю, если бы рука сильно не устала, я, может быть, даже убила бы его в тот момент. Остановилась только тогда, когда из носа Горшкова обильно полилась кровавая юшка.

— Пиши! — прошипела я, пытаясь отдышаться. Спина была мокрая, руки аж отваливались.

Горшков с ужасом глядел на меня, пытаясь прикрыть голову и лицо парафиновыми руками в багровых разводах.

— Пиши, я сказала! — заорала я и залепила ему оплеуху.

Его голова дернулась.

Горшков взвизгнул, схватил мятый листок и принялся торопливо писать дрожащими руками, постанывая и утирая кровавые сопли тыльной стороной ладони…

Я с отвращением отшвырнула орудие мести — книгу. Она отлетела, ударившись об стенку и упала, раскрывшись. Оттуда вывалились старые фотографии и какие-то письма, бумажки.

Пока Горшков карябал заявление о разводе, я подошла к барахлу и брезгливо поворошила носком ботинка. Фотографии были в ужасном состоянии, словно по ним прошла рота солдат в грязных сапогах. Я присмотрелась — на одном из выцветших фото, явно свадебном, в длинной пышной фате и веночке из листьев, было лицо Лидочки Горшковой, только очень-очень молодое. Рядом, нежно держа ее за руку, сидел такой же молодой, лопоухий парень.

И это был не Горшков.

Я схватила все выпавшие бумажки и фотографии, пихнула кучей в сумку, и развернулась к Горшкову с недоброй улыбкой…

Из подъезда я вышла, продолжая злобно улыбаться.

В моей старенькой дерматиновой сумочке с потертой ручкой лежало заявление гражданина Горшкова В.А. на развод с гражданкой Горшковой Л.С., а еще странная фотография.

Глава 8

— Вот, полюбуйтесь! — я помахала изрядно измятым листком перед лицом Риммы Марковны. — Валерий Анатольевич Горшков подписал заявление на развод! Лично!

— Да ты что? — удивилась она, — как это тебе так удалось?

— Я была убедительна, — скромно сказала я и не стала вдаваться в излишние подробности.

Мы сидели с Риммой Марковной на кухне. Теплый вечер осторожно заглядывал в распахнутое окно, мягко шевелил занавески. Со двора то и дело раздавались азартные возгласы, смех — там соседские мужики вовсю играли в домино. Сверху, с балкона над нами, слышался строгий методичный голос Норы Георгиевны, она воспитывала Лёлю. Откуда-то сбоку лилась мелодия из передачи «В мире животных», там смотрели телевизор. Снизу доносились сладкие клубничные ароматы — соседка Наталья варила варенье. Ну, а мы просто сидели на кухне и мирно лепили пельмени.

Лепка пельменей, вместе с медитациями и вязанием крючком, считаются в буддизме идеальными способами, улучшающими карму практически вертикально (эх, если бы только преступники знали этот способ вырваться из колеса сансары...!).

Римма Марковна проворно подхватывала очередной тонюсенький кружочек теста, ложечкой клала туда большой, источающий умопомрачительно-вкусные запахи, луково-мясной комок начинки, и практически одним, неуловимо ловким движением, залепляла все в аккуратненькую розеточку, напоминающую свиное ухо.

У меня получалось не столь расторопно, однако я прилежно старалась.

— А со Светкой что? — задала вопрос Римма Марковна, раскатывая следующий кусок теста, но звонок в дверь не дал мне ответить.

— Сиди, сиди, я сама открою, — велела мне она и поспешила в коридор, на ходу вытирая полотенцем испачканные в муке руки.

С недавних пор Римма Марковна поняла, что вокруг меня периодически творятся занимательные вещи, и, будучи по натуре человеком неуемно-любопытным, не захотела оставаться в стороне, поэтому настойчиво пыталась сунуть нос везде, где только можно.

Я осталась на кухне: меланхолично шлепнула комочек начинки на тесто и принялась осторожно залеплять края, как вдруг бубнящие звуки, которые доносились от входной двери, начали набирать обороты и переросли в ругань.

Со вздохом бросив недолепленный пельмень, я выскочила в коридор. Там, подбоченясь, стояла сердитая Римма Марковна и что-то выговаривала не менее сердитой Элеоноре Рудольфовне.

Капец.

Что-то вечер перестает быть мирным.

Но и скрываться смысла не было, тем более Элеонора Рудольфовна меня уже увидела.

— Вот! — закричала она, и тоже, как давеча я, помахала у Риммы Марковны под носом мятой бумажкой.

Дежавю прямо какое-то.

— Это что? — спросила я (хотя и так было все ясно).

— Заявление! — выпалила Элеонора Рудольфовна и с видом победителя посмотрела на меня.

— Неужели? — покачала головой я, округлив глаза, — вот видите, Римма Марковна, Валерий Горшков настолько аккуратный и ответственный человек, что переписал заявление каллиграфическим почерком и отправил Элеонору Рудольфовну заменить старое. Творческий человек, порядочная семья, что тут и говорить…

Элеонора Рудольфовна побагровела, а я хихикнула (ну, не удержалась, бывает).

— Не паясничай, Лидия, — сказали хором Римма Марковна и Элеонора Рудольфовна, и сердито посмотрели сначала дуг на друга, а потом — на меня.

Ответить мне не дали, так как в полуоткрытую входную дверь юркнула сначала Лёля, а следом за ней явилась и Нора Георгиевна:

— Добрый вечер, соседи, — категорически вежливо поздоровалась она и рентгеновским взглядом прошлась сначала по мне, потом по Римме Марковне и, наконец, остановилась на Элеоноре Рудольфовне. — А я слышу, что-то у вас происходит. У вас все в порядке? Я уже подумала, что эта Ольга вернулась, не приведи Господи.

— Что вам моя Ольга?! — взвизгнула Элеонора Рудольфовна и неприязненно посмотрела на Нору Георгиевну.

Но Нора Георгиевна была опытным бойцом и такими экзерсисами смутить ее было нельзя.

— Ах, так вы и есть маман той испорченной девицы? — сморщила нос Нора Георгиевна и демонстративно посмотрела на нее поверх очков, с явным осуждением.

А Лёля грозно тявкнула и быстро спряталась за мою ногу.

— А что же Вы отпрысков-то не воспитываете, как полагается советскому человеку? — сурово нависла она над лидочкиной почти бывшей свекровью. — Неудивительно, что здесь не квартира, а кардибалет получился.

— Не смейте! — взвизгнула Элеонора Рудольфовна. — И вообще, вы кто еще такая?! Я вообще-то не к вам пришла, а к этой …!

— Па-а-а-звольте! — менторским голосом отчеканила Нора Георгиевна, перебивая, — У нас свободное советское общество и порядочным людям можно ходить, где угодно! Я услышала шум и пришла полюбопытствовать, кто здесь нарушает общественный порядок! Имею полное право! И не вам мне указывать, что делать!

Элеонора Рудольфовна не нашлась, что ответить, и только хватала ртом воздух.

— А раз уж вы являетесь родительницей столь непутевой дочери, то извольте выслушать претензии от лица всех соседей! — продолжила напирать Нора Георгиевна, безапелляционно, — соседку снизу ваша дочь трижды заливала, ребенка своего не воспитывала, по ночам пела отвратительно громким голосом и не давала спать соседям!

— Она певица, — попыталась вякнуть Элеонора Рудольфовна, правда неубедительно.

— Это сейчас так называется? — сильно изумилась Нора Георгиевна и сообщила Римме Марковне громким отчетливым шепотом:

— Представляете, Римма Марковна? А вот в наши времена девиц подобного поведения совсем по-другому называли, и в порядочное общество обычно не приглашали, ибо моветон.

— А у нас их называли лоретками, — вспомнила и себе Римма Марковна, поблескивая от радостного любопытства глазами.

— Я на вас в суд подам! — закричала Элеонора Рудольфовна не своим голосом, — за клевету!

— А где тут клевета? — удивилась Нора Георгиевна. — О том, что к вашей дочери женатый мужчина регулярно ходит, все соседи знают. Не единожды видели, знаете ли. А недавно и его супруга приходила, разбираться. Можно и ее позвать, она подтвердит!

Элеонора Рудольфовна побледнела и схватилась за сердце.

— Воспитанием Ольги вы совершенно не занимались, дорогуша, — констатировала Нора Георгиевна, осуждающе качая головой.

— А сейчас она свою Светку в интернат сдала, — тут же наябедничала Римма Марковна, с жутко довольным видом.

— Я смотрю, вас из психушки уже выпустили? — не осталась в долгу Элеонора Рудольфовна.

Римма Марковна побагровела… в общем скандал набирал обороты, вовсю.

Обо мне все давно забыли.

Я лишь успевала переводить взгляд с одной дамы на другую.

— Так, а что это здесь происходит? — в дверях появился раздраженный Иван Тимофеевич, а я мысленно взвыла: позаниматься геометрией теперь уже точно сегодня не выйдет.

— Знакомьтесь! — едко ответила Нора Георгиевна и, прищурившись, добавила. — Это мать той непутевой девицы, что регулярно разрушает чужие семьи и заливает соседей снизу. Пришла сюда, так сказать, восстановить справедливость, насколько это возможно…

— А с какой целью Вы здесь шумите? — перебил Нору Георгиевну Иван Тимофеевич, и та недовольно умолкла, бросая взгляды исподлобья на старшего поподъезду.

— Заявление я принесла, — ядовитым голосом сообщила Элеонора Рудольфовна и для наглядности показала сложенный вчетверо листок бумаги.

— Что еще за заявление?

— В милицию! — осклабилась лидочкина бывшая свекровь, — заявление о том, как гражданка Горшкова, Лидия Степановна, напала на мужа, пребывающего в беспомощном состоянии по болезни, зверски избила его и обманным путем выбила заявление на развод!

Римма Марковна ахнула, а Нора Георгиевна вытаращила глаза и даже очки не поправила.

— Это правда, Лидия? — удивленно взглянул на меня Иван Тимофеевич.

— Правда, — пожала плечами я.

— Но как же так? — не мог поверить он.

— Достал он меня, — буркнула я, — дала разок по мордасам, он разнюнился и написал заявление. Не хочу такого мужа. Тряпка какая-то, а не мужик…

— Замолчи! — психанула Элеонора Рудольфовна.

— Еще и в карты на деньги играет, — продолжала очернять светлый образ Валерия Горшкова злобная я. — И на работу ходит только для галочки…

— В каком смысле для галочки? — спросил Иван Тимофеевич.

— На полставки учителем пения в ПТУ он трудится, — продолжала просвещать соседей я. — Я уговорила его подать заявление на развод еще месяц назад, так Элеонора Рудольфовна велела ему забрать.

— Зачем? — удивилась Нора Георгиевна.

— На квартиру эту он претендует, — выложила козырный туз из рукава я.

— Имеет законное право! — зло зыркнула на меня Элеонора Рудольфовна.

На соседей это известие произвело впечатление разорвавшейся бомбы.

— О нет! — схватилась за голову Нора Георгиевна, — певицу еле-еле пережили, так теперь еще один певец наклевывается.

— Но они супруги, — задумчиво почесал затылок Иван Тимофеевич.

— И что, что супруги! — вызверилась Нора Георгиевна. — Вам хорошо говорить, Иван Тимофеевич, у вас окна на другую сторону выходят. А мы, на этом пролете, опять все ночи подряд сходить с ума будем? Нет уж! Тем более Лида не желает с ним продолжать жить. У нас, слава богу, давно уже не крепостное право, и мнение женщины учитывается наравне с мнением мужчины!

— Подождите, подождите… — попытался утихомирить разбушевавшуюся соседку Иван Тимофеевич. — А что вы там о побоях в беспомощном состоянии говорили?

Он посмотрел на Элеонору Рудольфовну, и та воинственно расправила тщедушные плечи:

— Валерий тяжело болен, — грустно и торжественно сообщила она и сделала театральную паузу.

— А что с ним?

— Перелом, — пустила материнскую слезинку Элеонора Рудольфовна.

— Ага, палец на ноге он сломал, — тут же влезла Римма Марковна, мстительно.

— И что, что палец?! — возмутилась Элеонора Рудольфовна. — У него гипс! Он не может двигаться. А эта… воспользовалась его беспомощным состоянием и напала!

— Угу… дала по мордасам, — проворчала я.

— В общем так, уважаемая, — прекратил балаган Иван Тимофеевич. — Советую вам с заявлением этим не позориться. Ну, придете вы в милицию. И что дальше? Расскажете, как ваша невестка здоровому мужику оплеух надавала, а он испугался? Не смешите людей.

Элеонора Рудольфовна вжала голову в плечи.

— А по поводу развода, — продолжил развивать тему Иван Тимофеевич. — Я скажу вам так: не лезьте. Захотят — помирятся, а нет — разведутся. Они уже не дети, сами все решат, без вас.

Элеонора Рудольфовна вскинулась в попытке что-то сказать, но ей не дали:

— И с квартирой этой у вас ничего не выйдет! — припечатал Иван Тимофеевич. — Лично займусь этим.

— А они еще мою комнату в коммуналке отобрали, — влезла Римма Марковна, злорадно. — Там теперь эта Ольга живет. Незаконно, между прочим.

— Разберемся и с этим, — кивнул Иван Тимофеевич. — Ресурсы позволяют.

Когда Элеонора Рудольфовна, наконец, ретировалась, и взволнованные соседи рассосались, Римма Марковна решила долепить пельмени сама. А я сказала, что пошла учить геометрию и уединилась в своей комнате.

Там я достала из сумочки старую фотографию, где Лида Горшкова (хотя тогда она была, вроде, Скобелева) рядом с улыбающимся безусым юнцом.

Лида, Лида, кто ж ты такая?

Что за демонов ты скрываешь в своем прошлом?

Что это за паренек рядом с тобой?

Кто же ты, Лида?

И чем дольше я смотрела на эту странную фотографию, тем отчетливее понимала, что надо ехать в Красный Маяк…

Глава 9

— Ты прогуляла собрание! — голос Зои Смирновой зазвенел от негодования. — Почему ты не пришла вчера вечером, Лида? Ты же обещала!

— Разводилась я, уж извини, — буркнула я (черт, забыла!).

— В смысле разводилась? — удивилась она. — Что ты выдумываешь?! Вы заявление давно подали, я помню. И что, только сейчас вас развели?

— Да нет, Горшков заявление потом забрал, так что не развели еще, — вздохнула я.

— Ты меня совсем запутала, — пожаловалась Зоя и подошла к окну. — Ужас какой, у тебя же фикус бедненький совсем засох. Так развели или нет?

— Еще нет, — покачала головой я и взвесила очередную кучку бумаг в руке, черт, многовато опять набросали. — Я вчера домой к Горшку ходила, чтобы он заявление заново написал.

— Эвона как, — вытаращилась Зоя и принялась поливать фикус из аллочкиной вазы с пожухлыми цветами. — Вот ты героическая, Лидка. Я бы ни в жисть не поперлась к свекрови в кубло, особенно за разводом. Это же верная погибель, вплоть до рукоприкладства.

Я тяжко вздохнула. Эх, Зоя даже не представляла, насколько она сейчас была близка к истине… практически близка.

— Расскажи, — прицепилась Зоя с горящими глазами. — Как ты с ними повоевала?

Я только раскрыла рот, как дверь распахнулась и вошел Иван Аркадьевич. Его давно не было видно, после той проверки, он недели через полторы ушел в отпуск.

— Развлекаетесь в рабочее время? — вроде как дружелюбно спросил Иван Аркадьевич, но Зоя мигом дезертировала из кабинета, бросив и фикус, и меня, предательница.

— Да нет, — развела я руками, — Зоя ругать приходила, что я собрание пропустила вчерашнее.

— Это где пропаганда по Олимпиаде? — уточнил Иван Аркадьевич и покачал головой. — Нехорошо, Лидия Степановна. Собрания посещать надо. Тем более кандидату в члены Партии.

— Виновата, — покаялась я, правда без особого раскаяния.

— Как тут дела обстоят? — задал главный вопрос Иван Аркадьевич, нимало не поверив в мой условно-виноватый вид.

— Да нормально все. — ответила я. — Вроде бы.

— Нормально? — с каким-то непонятно веселым задором переспросил он, пристально взглянув на меня. — Нормально, говоришь?

— Ну, да… — протянула я и для убедительности похлопала ресницами.

Что-то мне его поведение не сильно понравилось. Но выяснять не стала. Захочет — сам расскажет. Это же он специально сейчас туману напускает, чтобы я выпрашивать начала, а он за это с меня что-то стребует. Знаем, проходили. Еще в той, прошлой жизни.

В общем, промолчала я.

А после обеда с работы я отпросилась.

И сейчас бежала по оживленному проспекту в институт сдавать документы.

Иван Аркадьевич мое решение поступать в педагогический решительно осудил, так как в этом случае целевое направление мне было не положено. Закон такой. В мою способность поступить самостоятельно Иван Аркадьевич категорически не верил. Да и я, кстати, тоже сильно сомневалась. Но душа требовала, и я повелась, так сказать, по зову сердца.

Кузница высококвалифицированных советских педагогических кадров располагалась в старом графском особняке, выполненном в легкомысленном стиле рококо. Поежившись под неодобрительными взорами бородатых мраморных титанов, которые мало того, что дресс-код советского учителя отнюдь не блюли, так вдобавок были плотно окружены гроздьями голозадых херувимов и нахально выставляющих напоказ свои бубенцы серафимов.

Очевидно, во всем этом был какой-то высший идеологический смысл, я не уловила. Или же всем было пофиг. Тем не менее, толкнув массивную дверь, я очутилась в святая святых.

По ушам ударил веселый и суетливый шум. Здесь царили азарт и молодость. Все куда-то бежали, торопились, переговаривались и были ужасно заняты. Понять что-то в такой суматохе было невозможно. Никаких табличек или информационных баннеров в помощь абитуриентам не предлагалось.

Я поймала за рукав какого-то тощего прыщеватого очкарика и попыталась узнать, где тут находится секретарь приемной комиссии. Очкарик пробормотал что-то невразумительное, его кадык укоризненно дернулся, и он махнул рукой вроде как влево.

Я доверчиво пошла, куда послали, но, в результате долгого и путанного пути, вышла к лабораториям. Во всяком случае оттуда сильно несло химреактивами. В подтверждение моей версии распахнулась дверь одного из кабинетов и оттуда выскочили две девушки в белых халатах с разноцветными химическими пятнами и с дырками от кислот. Одна в ведре тащила толстого кролика с измазанными пятнами зеленки ушами. Вторая бежала за ней с тетрадкой и что-то критически выговаривала. На меня они не обратили решительно никакого внимания и мой окрик проигнорировали (или не услышали).

Пришлось возвращаться тем же путем. Дойдя до знакомого вестибюля, я повернула вправо. Поплутав в суматохе по коридорам, я, наконец-то, нашла секретаря, которому полагалось сдавать документы.

Перед обитой черным дерматином высокой строгой дверью, украшенной крупными латунными заклепками, стояла небольшая стайка робеющих юношей и девушек, большинство очень деревенского вида. Все они были не сильно моложе Лиды Горшковой, и я сделала вывод, что это будущие заочники и мне именно сюда.

Будущие заочники по очереди боязливо, с опаской, заходили в кабинет. В руках они держали бумажки. Когда подошла моя очередь, я тоже вошла в заветную дверь и поздоровалась.

— Здравствуйте, — утомленно ответила мне немолодая дама сильно средних лет, в роговых очках с толстыми стеклами и блузке с высоким глухим воротничком, украшенным жабо. — Документы давайте.

Я протянула свою стопочку.

Дама ловким движением пролистала их и с задумчивым видом остановилась примерно на средине:

— Спортом каким занимаетесь? — вяло поинтересовалась она, что-то отмечая в увесистом гроссбухе.

— Зарядку по утрам делаю, — чистосердечно призналась я. — Приседания и наклоны.

— Ясно, — равнодушно буркнула дама и продолжила листать мои бумаги:

— Где работаете?

— В депо «Монорельс», в конторе, — дисциплинированно ответила я.

— А в педагогический зачем поступаете? — ее брови-ниточки неодобрительно подпрыгнули.

— Я предложила новый способ оценки профессионального выгорания работников у нас на производстве. Для последующей коррекции. Анкеты уже собраны. Но для обработки и правильной интерпретации необходимы знания психологии. А где, как не в нашем пединституте ее изучают, — отбарабанила я заранее заготовленный ответ.

— Хм…, — поправила очки дама и продолжила флегматично листать.

— У вас есть рационализаторские предложения? — и ее брови-ниточки одобрительно поползли вверх.

— Да, — скромно сказала я.

— Однако, — интерес дамы поднялся на градус выше. — А на какой факультет вы хотите поступать?

— На начальное образование. Или на дошкольное, — бодро ответила я.

— Железнодорожный техникум. И аттестат с тройками, — вздохнула дама. — Вы уверены?

— Да, — кивнула я, — я готовилась.

— Ладно, — сказала дама и задумалась.

Я молча ждала, что она скажет.

— Смотрите, Лидия, — наконец изволила поднять глаза на меня дама, — На дошкольный в этом году самый большой конкурс. Вы же, я надеюсь, в курсе, что у нас по районам через год открывают восемь детских садов и потом еще пять. И запрос на воспитателей повышен. Большинство идет по целевым направлениям. И у них педстаж. Вы можете не поступить, честно вам говорю. Теперь, что касается началки. У нас чистого начального нету. Есть четыре группы: начальное с музыкой, начальное плюс ИЗО, начальное плюс физкультура и начальное плюс филология. Со спортом все понятно, а с рисованием и с музыкой у вас как? Дипломы или грамоты есть? Музыкальная школа? Художественная? Победы в конкурсах?

Я зависла. Как рисует Лида Горшкова я вообще не знала, я сама в той жизни могла нарисовать только котика, да и то схематично. С пением у Лиды связан только почти бывший супруг. Поет ли сама Лида проверять не хотелось. Грамот точно нету. Выходит, остается мне только филология.

— Филология, — осторожно сказала я и просительно посмотрела на даму.

— Это филология для начальных классов, — уточнила дама, на всякий случай. — Но вы же понимаете, что и здесь тоже нужны подтверждающие документы. Это не обязательно, но у вас диплом с тройками. Вы стихи, может публиковали? Рассказы?

— Я веду колонку для женщин, в нашей газете! — обрадовалась я. — Могу принести характеристику.

— Так это вы? — разулыбалась дама, с уважением, — а я читаю эту рубрику, читаю. Очень интересно.

Я тоже улыбнулась.

— Вот что, — сказала дама серьезно, — я принимаю документы, пишите заявление. Вот образец. А рекомендацию из газеты и обязательно все вырезки со статьями приносите, к примеру, завтра. Лучше в это же время.

Я обрадовалась, что все так хорошо разрулилось. Почему-то в том, что я поступлю без проблем, я теперь была уверена почти на сто процентов.

— Кроме того, я скажу Мирре Соломоновне, это наш педагог по общей психологии, доктор наук, профессор, что у вас есть рацпредложения и конкретный интерес к психологии. Думаю, ей будет любопытно. Тем более, она председатель экзаменационной комиссии, — сообщила мне дама.

— Спасибо большое! — восхитилась таким удачным решением я. — И вот еще…

Я аккуратно положила на столе перед милой дамой четыре брусочка разных сортов мыла, все в новой упаковке, отпечатанной у Ивана Тимофеевича в типографии.

— Что это? Вы что! — изобразила возмущение дама, но глаза блеснули радостно, и она мыло сцапала и принялась рассматривать.

— Это — опытный образец, — невозмутимо ответила я, — раз вы интересуетесь моей рубрикой в газете, то просто обязаны попробовать это мыло-скраб. Для статистики нужно.

— Ну раз для статистики… — благодарно протянула дама, с жадным интересом рассматривая презент, — Жду вас завтра, Лидочка.

Домой я летела окрыленная.

— Ужасные у тебя соседи, Лидия! — возбужденно заявила мне Римма Марковна, когда я вошла на кухню.

— Кто? — удивилась я.

Странно. Из всех соседей, в принципе, только Наталья любила ввернуть крепкое словцо, да старушки-веселушки, порой, проявляли чересчур неуемное любопытство. А так-то остальные, вроде, очень даже все приличные. Хотя, может, Вадик что учудил? Ну, музыку там громко слушал, или торопился-бежал и не поздоровался?

— Да кто же? — повторила я, встревоженно.

— Нора Георгиевна, — осуждающе покачала головой Римма Марковна и со стуком поставила передо мной на стол тарелку с источающими божественный аромат голубцами.

— Что случилось?

— Мы разругались, — торжественно сообщила Римма Марковна и неодобрительно поджала тонкие губы. — Навсегда.

Я только вытаращилась, не зная, что тут сказать.

— Ты представляешь, Лидия, эта странная женщина сказала, что проза Бальмонта — вялая и напыщенная! — слишком громко и отчетливо сообщила Римма Марковна мне, почти высунувшись в открытое окно и повернувшись ко мне спиной. — Ихес-тухес!

— Я все слышу! — мгновенно прокричала с балкона третьего этажа Нора Георгиевна (в засаде она там сидела, что ли?). — Лидия Степановна, если эта ваша соседка не в состоянии осмыслить семантических границ его провальной риторики, то и не надо делать такие заявления перед приличным обществом!

Я тихо хрюкнула: вспомнила популярный в моем времени анекдот «Сидели, выпивали, драка началась после слов: «Семантика этюдности в прозе Пришвина неоднозначна».

Блин, если бы я тогда только знала, чем это все обернется.

— Безликий наборщик он! — продолжала на весь двор оглушительно добиваться справедливости Нора Георгиевна, с негодованием, — И проза его, и поэзия! Вы только послушайте, Лидия, и сами убедитесь: «завес пурпурных трепет издавал как будто лепет, трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне…»…

— А как же тогда это?! Как?! — вскричала обиженная Римма Марковна, решительно перебивая соседку самым невоспитанным образом, и вдруг, перейдя практически на колоратурное сопрано, громко и заунывно продекламировала, — «звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит…».

Куда там звук зурны дозвенел, я не дослушала, так как раздавшийся звук дверного звонка прервал вечер томных мадригалов и высокой поэзии.

С невероятно радостным облегчением я бросилась к входной двери, открывать.

И тут моя улыбка угасла.

В дверях стояла Юлия Валеева, со смущенным видом, и с чемоданчиком. И она держала за руку Светку.

Глава 10

— Здравствуйте, — широко улыбнулась Светкина «мачеха». — А мы вот к вам…

— В смысле? — опешила я.

— Поздоровайся с тетей Лидой, Светланочка, — фальшиво строгим голосом велела она Светке, проигнорировав мой вопрос.

— ЗдР-Р-Расти, — послушно повторила Светка с видом благовоспитанного ребенка, но потом не удержалась и показала мне язык, — Бэээ-э-э!

— Ну вот видите? Видите?! — горестно всплеснула руками Юлия, — Это же абсолютно неуправляемый ребенок!

— Вижу, — кивнула я, — дальше что?

— Ну вот… — бодренько начала объяснять Валеева, но, наткнувшись на мой тяжелый взгляд, скисла.

Вот так мы и стояли: я мрачно молчала, Валеева молчала сконфуженно, а Светка молчала, потому что была занята — сосредоточенно ковыряла в носу.

Наше коллективное молчание нарушило появление Риммы Марковны:

— А я думаю, кто это к нам пришел? — сказала она возбужденным голосом (еще не успокоилась от перепалки с Норой Георгиевной).

— Добрый день! Добрый день, — расцвела широкой улыбкой Юлия, — а я вам тут Светланочку привела. Чтобы вы сами не ходили, не утруждались.

Я вытаращилась на нее, обалдев окончательно.

— И вещи вот все, в чемоданчике, — продолжила заливаться соловьем Валеева уже перед Риммой Марковной. — Все перестиранное и переглаженное. А носочки я в боковой кармашек сложила, там и гольфики по цвету разложены, они с помпончиками…

— Так, — мрачно сказала я и Юлия испуганно умолкла. — Вы адресом, случайно, не ошиблись, гражданочка? Забирайте своего ребенка и валите отсюда, или я сейчас милицию вызову.

— Но как же... — растерялась Валеева и умоляюще посмотрела на Римму Марковну.

— Лидия! — строгим голосом сделала мне замечание Римма Марковна. — Мы об этом с тобой говорили. Девочку нужно забрать, не гоже ей в интернате жить. Ничего хорошего из этого не выйдет!

— Конечно! — лучезарно заискрилась Валеева и обратилась ко мне, — вот видите! Вы слушайте, Лидия, что вам старшие говорят.

Я молчала и смотрела на весь этот цирк исподлобья. Пауза затягивалась.

— Лидия? — неуверенно сказала Римма Марковна, осознав, что явно перегнула палку.

— Неужели у вас черствое сердце? — со слезами на глазах привела убийственно логичный аргумент Валеева.

— Вон отсюда! — рявкнула я (достали меня все).

— Лидия! — возмутилась Римма Марковна.

— Лидия! — возмутилась Валеева.

— Сейчас за ногу с лестницы спущу! — гаркнула я.

— Прекрати! — вспылила Римма Марковна, гневно.

— Вы не посмеете! — еще больше возмутилась Валеева.

— Доказать? — психанула я и шагнула к ней.

— Убивают! — заверещала Валеева тоненьким голосом, правда неубедительно, и умоляюще посмотрела на Римму Марковну.

— Лидия! Не вздумай! — закричала Римма Марковна.

А Светка просто взяла и заревела.

Замолкли мы все одновременно. Светка сидела на полу и ревела, ревела, раскачиваясь, с подвыванием. Слезы ручьями бежали по щекам.

— Деточка, ну, что ты, что ты… — забормотала Римма Марковна, опускаясь перед ней на пол, — не плачь, маленькая, не плачь, хорошая! Все будет хорошо. Вот мы сейчас с тобой пойдем к бабушке Римме. Бабушка Римма голубцов настряпала. Со сметанкой. Вкусненько-вкусненько. Ты же любишь голубцы?

— Нет! — прорыдала Светка, размазывая слезы по лицу.

— Ну и ладно! — согласилась Римма Марковна. — Зачем нам эти голубцы. Мы котлеток тебе сейчас нажарим. Котлетки вкусненькие… и зайца твоего мы сейчас найдем. Ты же помнишь своего зайца? Он ждет тебя, а ты не идешь и не идешь…

— Где мой заяц? — заинтересовалась Светка сквозь слезы.

— Так в комнате он, — доверительно сообщила ей Римма Марковна, понизив голос, — только не говори никому, ладно?

Светка неуверенно кивнула, и тревожно посмотрела на меня.

— Тогда давай руку и пошли искать?

Светка вжала голову в плечи, еще раз взглянула на меня, крепко схватила Римму Марковну за руку, и они ушли в квартиру.

Мы остались с Валеевий один на один.

Увидев мой сатанеющий взгляд, Валеева ойкнула, бросила чемодан и почти кубарем слетела по ступенькам вниз. Хлопнула дверь подъезда, и я осталась в прохладной тишине одна.

Это просто свинство, какое свинство!

Я с силой втянула воздух сквозь сжатые зубы и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы успокоиться.

Вышло не так, чтобы очень...

Я решительно ворвалась в квартиру. Из кухни доносилось задорное сюсюканье Риммы Марковны, ей вторил детский смех.

Мне же было не до шуток. Совсем не до шуток.

Мало того, что мне здесь не нужен ребенок. Даже свой ребенок. Тем более чужой. Тем более — ребенок семейки Горшковых. Тем более, при живых родителях, бабушках, дяде. Тем более, когда мне его вот так нагло втюхивают, даже не спрашивая моего мнения!

Чеканным кавалерийским шагом я вошла на кухню.

Римма Марковна мешала тесто на оладушки, Светка сидела с ногами в моем любимом кресле и ела мои любимые голубцы.

— Так, — сказала я спокойным голосом (ну, почти спокойным, в общем, какой получился, таким и сказала). — Сейчас я пойду к Ивану Тимофеевичу, позвоним участковому. Составим акт и вернем ребенка родителям или в органы опеки и попечительства.

Римма Марковна возмущенно вскинулась.

— А с вами, Римма Марковна, у меня будет отдельный разговор, — процедила я, — чувствую, загостились вы тут. Иван Тимофеевич обещал помочь решить ваш вопрос с комнатой. Заодно и порешаем, что с вами дальше делать.

— Лида…! — охнула Римма Марковна и схватилась за сердце.

Проигнорировав все эти примитивные манипуляции, я пошла к соседям, аккуратно обойдя чемодан, который сиротливо продолжал стоять на лестничной площадке.

Увы, Ивана Тимофеевича дома не оказалось, они с супругой укатили в гости к приятелям. Дверь открыла его дочь, Катя. Она училась в Москве на архитектора, и сейчас приехала домой на каникулы. Я попросилась позвонить.

Пока обменивались с Катей приветствиями, меня осенила мысль — вызвать участкового успею всегда, нужно сначала позвонить Валееву. Вдруг он вообще обо всем этом ничего не знает. При всей своей любви к красивым женщинам, Светкин отец показался мне человеком серьезным.

Я набрала номер.

— Алло, — прозвучал в трубке знакомый баритон.

— Василий Павлович? — на всякий случай спросила я (черт, ненавижу имя Василий!) — Это Лидия Горшкова.

— Лидия? — удивился Валеев. — Что случилось?

— Как что? Только что ваша супруга Юлия привела Свету ко мне домой, с вещами. Бросила ее и ушла. Вы в курсе?

— Но вы же сами предложили, чтобы она пожила немного у вас, — растерянно ответил Валеев, — Мы с Юлей сегодня ночью уезжаем в круиз, на юг, там довольно сложная логистика, ребенку без акклиматизации в таком возрасте будет некомфортно…

— А я тут при чем? — начала закипать я. — Ничего я никому не предлагала. Ваша супруга зачем-то вам врет.

— Но… — попытался что-то там вякнуть Валеев, но я перебила.

— Василий Павлович! — рявкнула я в трубку. — Извольте забрать ребенка. Мне безразлично куда — к себе, к Ольге, в детский дом… я вам не нянька, и решать ваши проблемы не намерена! Тем более таким образом!

— Я сейчас приеду, — сказал Валеев, — через полчаса буду. Адрес же на Ворошилова?

— Да, — ответила я, — дом номер…

— У меня записано, — перебил Валеев, — Ждите.

Я вернулась домой. Чемодан так и стоял перед входной дверью.

Римма Марковна со Светкой сидели у нее в комнате на полу и читали книгу. Я прислушалась: «звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит...», — заунывным голосом тянула Римма Марковна. Светка увлеченно баюкала зеленого зайца и семантические границы поэзии Бальмонта не оспаривала.

Я решила отложить разговор с Риммой Марковной на потом. Сперва разберусь со Светкой и ее творческими родственниками.

Валеев приехал даже раньше — минут за пятнадцать — двадцать.

Это оказался красивый мужчина средних лет с чуть резковатыми чертами лица, выгодно оттененными благородной сединой, в добротном костюме. Да уж, теперь понятно, почему все эти демонические Олечки-Юлечки так его любят.

— Лидия Степановна, — сразу взял инициативу на себя он, как только вошел в дверь. — Приношу извинения за это досадное недоразумение…

— Что вы, что вы, — злобно сощурилась недоброжелательная я, и крикнула в комнату, — Римма Марковна! Ведите Свету! Быстрее! Тут за ней папа приехал!

Речитатив про звуки зурны испуганно смолк, через мгновение из-за двери выюркнула Римма Марковна и преданными глазами пуделя уставилась на меня:

— Светочка играет, — сообщила она тихо, и добавила. — с зайчиком.

— Прекрасно, — сказала я, закипая, — давайте Свету, зайчика, и что там еще. Василий Павлович торопится.

Римма Марковна долгим умоляющим взглядом посмотрела на Валеева.

— Лидия Степановна.., — осторожно начал Валеев.

— Нет, — покачала головой я. — И вам нет, Римма Марковна. Все. Лимит моего терпения исчерпан. Василий Павлович сейчас забирает Свету и едет домой. А Римма Марковна собирает свои вещи и возвращается в переулок Механизаторов…

— Но мою комнату незаконно заняла Ольга! — воскликнула Римма Марковна, всплеснув руками.

— Значит — в богадельню! — неумолимо отрезала я. — Позвоню сейчас Роберту, он отвезет вас. Только собирайтесь быстро, неудобно парня ночью беспокоить.

По щекам Риммы Марковны покатились слезы.

— Римма Марковна, я жду.

Старушка, сутулясь, пошаркала в свою комнату, за Светкой.

— Ну зачем вы так, Лидия Степановна… — попытался попенять мне Валеев.

— Вас это не касается, Василий Павлович. — отрезала я, — дела семейные. Вам бы со своей женой разобраться… если она вашего ребенка вот так вот, первому встречному человеку бросает, то что же дальше будет…?

— Но вы же не первый встречный, — не согласился Валеев, — вы — тетя Светы.

— Неродная, — уточнила я, — более того, мы с Горшковым заявление на развод подали, так что уже через месяц я мечтаю оказаться от всей этой семейки максимально подальше.

Валеев хмыкнул понятливо.

— И Светка, увы, тоже входит в эту категорию, — подытожила я, — уж простите.

— Светочка уснула, — тревожным шепотом сообщила Римма Марковна, возвращаясь из комнаты.

— Так будите, — непримиримо отрубила я.

Римма Марковна с Василием Павловичем обменялись тревожными взглядами.

— Лидия Степановна, — сделал последнюю попытку Валеев, — Римма Марковна, как я понимаю, согласна присмотреть за Светой, пока мы уедем, это всего двадцать три дня. Не так много. Вам Света не доставит хлопот…

— Не доставит, — согласилась я, — потому что у меня дома она не останется. А если ваши интересы с Риммой Марковной так совпали, то почему бы вам не пустить Римму Марковну пожить у себя в квартире этот месяц, заодно и за Светкой присмотрит, пока вы круизы совершаете? Но в богадельню потом сами ее отвозите.

Римма Марковна всхлипнула.

— Лидия Степановна, — сказал Валеев, — у меня скоро поезд, я уже опаздываю. Давайте поступим так: я заплачу вам за месяц, вы посмотрите за Светой, а потом я приеду и заберу ее? Хорошо? Ну, раз уж так получилось, извините. Я уже просто не успею пристроить Свету до отправления поезда. Пожалуйста, войдите в мое положение…

— Нет, — отрезала я.

— Дам сто пятьдесят рублей, — сказал Валеев.

— Нет, — покачала я головой.

— Двести пятьдесят

Я указала рукой на дверь.

…

В общем, сторговались на четыреста (да, вот такая я жадная) и что за Светкой будет присматривать Римма Марковна. Ровно двадцать четыре дня (один день, гад, вымутил на форс-мажор). Я заставила написать Валеева расписку при свидетелях, что он оставляет Свету у меня.

Я уже заканчивала пересчитывать деньги, когда Валеев торопливо ушел. Римма Марковна укрылась у себя в комнате и старалась лишний раз мне на глаза не попадаться.

Я злобно и пакостливо ухмыльнулась и пошла переодеваться.

Следующим пунктом моего плана был городской драматический театр (вроде правильное название, не была еще там, не знаю). Пора подоить демоническую Олечку. Или же поспособствовать воссоединению семьи — мне без разницы…

Глава 11

Театр был уныл и провинциален, зато сцена сразила. Насколько я поняла, шла генеральная репетиция к какому-то концерту. Декорации с яростно-народным размахом изображали бескрайнее пшеничное поле, на котором два кроваво-красных комбайна собирают урожай. Сверху, средь нарисованного голубого неба в пузатых тучках, большими кровавыми буквами рдела лаконичная надпись:

ХЛЕБ — ВСЕМУ ГОЛОВА!

Посереди сцены царил колоссальный сноп, увитый гирляндами из бумажных цветов, вокруг которого и разворачивалось основное действо. Рядом со снопом стояла толстая тетка в цветастом сарафане и что-то пела невозможно высоким голосом, от которого закладывало уши и хотелось сглотнуть (увы, слов я не разобрала).

Только я вошла в зал, как тут же из-за кулис на сцену лихо выскочил мужик в блестящем зеленом одеянии с густо нашитыми сверху колосьями и в лосинах поросячье-телесного цвета (честно скажу, я сперва даже решила, что он вообще там голый). Метнув в зал горсть зерна, мужик этот проскакал вокруг снопа раза два, и вдруг горестно возвопил, умоляюще протягивая руки то к залу, то к снопу; я попыталась прислушаться, но тут оркестр грянул что-то яростно-народное, и я чуть не оглохла.

Мужик, то похохатывая, то с причитаниями, еще немого пометался по сцене и ретировался обратно за кулисы, еще раз щедро швырнув зерна напоследок. Следом за ним убежала и тетка в сарафане, напевая что-то яростно-народное.

Затем на сцену выскочили две девушки тоже в сарафанах и красных косынках и, держась за руки, весело запели, по очереди:

— Хлеба к обеду в меру бери!

— Хлеб — драгоценность, им не сори!

Следом, с лихими плясовыми коленцами, появились раскудрявые парни в сапогах и косоворотках и задорно подхватили:

— Мелиорация — дело всенародное!

Потом выбежало еще много-много девушек, но уже без косынок, зато в веночках. Они стремительно изобразили двойной хоровод вокруг снопа и грянули что-то типа:

— Тру-ля-ля! Тру-ля-ля!

Так вот, демоническая Олечка была среди тех, что в веночках!

Честно говоря, я обалдела. Почему-то я думала, что Светкина непутевая мамашка — должна, как минимум, стоять возле снопа. А она даже не во втором составе. Ну, ладно. Но то, что у нее уровень «тру-ля-ля» — окончательно похоронило мою веру в высокое искусство, или я чего-то в этой жизни не понимаю.

Ладно, пусть.

Дождавшись, пока грустный мужчина с невозможно еврейскими глазами и в куцем пиджачке скомандует перерыв, я скользнула в боковой коридор, где располагались гримерки. И тут статус Олечки меня окончательно добил — она делила гримерку с еще полтора десятками девиц всевозможного возраста и весовых категорий.

Когда я вошла, суета там стояла как в конюшне перед скачками во время Эпсомского Дерби. Стараясь дышать через раз, я лавировала промеж потных актрис, хлопотливых костюмерш, нервных гримерш и одного поддатого электрика в синей спецовке, который бросал на полураздетых девиц умильно масляные взгляды.

Наконец я добралась до противоположного края и обнаружила там демоническую Олечку, которая переругивалась с тщедушной девицей в красной косынке. Не знаю, в чем суть конфликта, но судя по всему, девица была настроена крайне решительно и уступать явно не собиралась.

— Это подарили мне! — разорялась она, перетягивая к себе вялый рассыпающийся букет гладиолусов. — Альфред подарил!

— Мне! Отдай! — закричала Олечка, но девица не отдавала.

— Дура!

— Сама дура!

— Старуха! На пенсию иди! — неосмотрительно крикнула девица, и разобиженная Олечка яростно выхватила несчастные гладиолусы из рук соперницы, швырнула на пол и принялась неистово топтаться.

— Вот тебе! Вот! Лахудра!

Народ в гримерке, почуяв скандал, завис, на секунду разговоры стихли, но, не увидев ничего сверхэпатажного, суета забурлила, как обычно. Видимо здесь такие разборки были вполне обычны.

— Я все расскажу Альфреду! — напоследок выдала столь несправедливо униженная девица и предпочла тут же быстро ретироваться.

Олечка же жаждала взять позиционный реванш, она сорвала веночек с головы и злобно метнула его в соперницу. Но веночек был кособоким, что значительно скорректировало траекторию полета, поэтому он угодил в поддатого электрика, который воспринял это как знак и тут же полез знакомиться.

Отмахиваясь от надоедливого электрика, Олечка внезапно увидела меня. Ноздри ее гневно раздулись:

— Ты! — закричала она и ринулась ко мне, оттолкнув беднягу электрика.

Я даже испугалась, думала, она меня сейчас бить начнет.

— Воровка! — закричала демоническая Олечка, приближаясь, — Ребенка моего украла!

Разговоры стихли моментально, и абсолютная тишина накрыла гримерку. На меня со жгучим любопытством уставились полтора десятка жадных до зрелищ бабских взглядов.

— Ольга! — очень громко и торжественно сказала я, — твоя дочь у меня дома. Василий Павлович привел. Можешь забирать. Тебе ее сюда привести или ты сама заберешь?

Олечка аж поперхнулась воздухом, и цвет ее лица стал багрово-багровым.

— И чемоданчик со Светочкиными вещами собран, — неумолимо продолжила я, — все перестиранное-переглаженное… и носочки с помпончиками тоже.

Демоническая женщина икнула и, нервно озираясь, схватила меня за рукав и потащила к выходу, по дороге огрызаясь на чересчур заинтересованных остальных демонических женщин и по совместительству коллег по высокому искусству.

Мы очутились в каком-то закутке, судя по запахам — курилка.

— Ты что! — зашипела Олечка и выдала резюме, — ты тварь!

— Будешь обзываться — схлопочешь по морде, — меланхолично ответила я и вполне доброжелательно улыбнулась.

Видимо улыбка у меня вышла не очень, так как Олечка резко сдулась.

— А теперь по делу, а то мне некогда, — отчеканила я. — Твой ребенок у меня, на Ворошилова. Супруга твоего Валеева привела. Так что иди забирай или я сейчас ее сюда приведу. Надоели вы мне. Все.

— В смысле забирай? — явно струхнула Олечка и заискивающе добавила. — Я не могу.

— А мне фиолетово, — пожала плечами я, — твой ребенок, ты и занимайся.

— Но у меня гастроли! — тряхнула волосами Олечка, и ресницы ее взволнованно затрепетали. — Месяц по области, а потом две недели в соседней. И вообще, я живу в искусстве, а это — ночные концерты и спектакли, мне некогда ребенком заниматься!

— Это твои проблемы, — не повелась я.

— Лида, ну, забери, — заныла демоническая Олечка, — у тебя своих детей нет, да и старая ты уже рожать, пустоцветом зря живешь, а так хоть Светлана будет. Это же хорошо, когда есть дети.

— Братика Валеру попроси, пусть заберет, — не поддалась на манипуляцию я, — и мамашку свою.

— Мать эгоистка, — скривилась Ольга, вытащила папиросу и прикурила, с четвертой попытки. — А Валерка идиот.

— Так что, органы опеки вызывать? — поинтересовалась я, равнодушно.

— Нет! — всплеснула руками Олечка, — не надо! Прошу тебя!

— Так сама забирай, — вернулась на второй круг я. — При живых родителях ребенок — сирота.

— Лидочка, дорогая, — вдруг заюлила демоническая женщина, — я же к тебе всегда хорошо относилась…

— Угу, например, квартиру разнесла и на кухне нагадила, — согласно кивнула я и переспросила, — так тебе лучше ее сюда привести?

— Лида! — демоническая Олечка упала на колени, заламывая руки, и безудержно горько разрыдалась, с надрывом, — Лида, ты — ничего не понимаешь… Есть много людей, которые лгут из жалости к ближнему… я — знаю! Красиво, вдохновенно, возбуждающе лгут!.. Я — знаю ложь! Кто слаб душой… и кто живет чужими соками — тем ложь нужна… одних она поддерживает, другие — прикрываются ею… А кто — сам себе хозяин… кто независим и не жрет чужого — зачем тому ложь? Забери Светлану!

— Это что-то из Островского? — глубокомысленно предположила я.

— Из Горького, монолог Сатина, пьеса «На дне», деревня, — вытерла крокодильи слезы Олечка и жадно затянулась сигаретой.

Я взялась за дверную ручку:

— Никуда не уходи, а то тут оставлю, будешь потом с милицией сама разбираться.

— Лида! — предприняла последнюю попытку любящая родительница, — послушай! Оставь ее у себя, умоляю! Я заплачу. И претендовать не буду. Никогда в жизни!

Вот это уже более конструктивный разговор.

— Не интересует! — отрезала я и уточнила. — Да и что там у тебя есть, рублей десять, небось? Как раз носочки с помпончиками новые ребенку купишь.

— Есть! — возбужденным шепотом поделилась Олечка, глаза ее при этом горели почти инфернальным блеском. — Дам сто… нет, двести рублей!

— Нет, — категорически покачала головой я. — Ребенок должен жить с родителями.

….

В общем, после небольшого, но весьма оживленного торга, мой словарный запас обогатился сразу двумя монологами (монологом Гамлета, о бедном Йорике, и монологом Глумова из «Записок негодяя» Островского), а мой кошелек пополнился почти на пятьсот рублей (если быть точной, то на четыреста восемьдесят девять).

Прощаясь, я заставила Ольгу написать расписку, что она не претендует на Светку и распрощалась, оставив безутешную мать оплакивать злодейку-судьбу, а также потерю единственной дочери и четыреста восьмидесяти девяти рублей.

Теперь мой путь лежал к «обожаемой» пока еще свекрови, Элеоноре Рудольфовне.

Знакомый дом встретил меня все той же торжественной прохладой и изысканными ароматами, доносившимися из кухонь приличных людей.

Так сыто пахнет достаток.

Хоть было уже очень поздно, я решила, что родственникам можно и без чинов, поэтому позвонила в дверь и застыла в предвкушении.

В общем, если в двух словах, то Элеонора Рудольфовна, мягко говоря, не так чтобы и сильно обрадовалась моему появлению. Очень хорошо, что топора у нее в руках в тот момент не было. А уж причина, по которой я пришла, вызвала еще целую бурю эмоций. Игнорируя элементарные законы гостеприимства, дражайшая свекровь разразилась такой экспрессией, на фоне которой монолог о бедном Йорике, и даже колоритная речь из «Записок негодяя», выглядели бледно и неубедительно.

Лидочкина свекровь была оппонентом опытным и торг за Светку растянулся на добрых два часа. В результате потерю любимой и единственной внучки, «родной кровиночки» для семейства Горшковых, Элеонора Рудольфовна вынуждена была оценить аж в тысячу рублей (пятьсот за нее и пятьсот за Горшкова). В отказной расписке я заставила ее поставить личный автограф и сбегать разбудить болезного Горшкова, чтобы расписался тоже и впредь не претендовал, а то мало ли.

Богема, ведь.

Через два часа, злобно ухмыляясь, я шла по ночному проспекту домой и размышляла.

Итого отец Светки, мать Светки, бабушка Светки и дядя Светки обошлись суммарно в одну тысячу восемьсот восемьдесят девять рублей.

Ну, ладно.

Насколько мне известно, купить новый автомобиль — от четырех до пяти-семи тысяч и выше. А с рук можно взять и за две с половиной. Семь тысяч я быстро не соберу, а вот на подержанный «Москвич» вполне поднасобирать можно.

Дома мне предстоял серьезный разговор с Риммой Марковной, хоть и поздно уже. А вот завтра в обед я планировала навестить «опиюса» и обсудить с ним подробно график воспитания дочери его сожительницы, и рассчитывала я получить рублей семьсот, не меньше. Все ж не чужой человек Светке, практически отец творческого семейства.

Затем мне предстоял поход в институт, нужно донести обещанные документы и узнать расписание вступительных экзаменов.

А уж потом, после этого, надо заскочить в органы опеки и попечительства, благо это совсем рядом… Нехорошо же, что маленького ребенка родители бросили у чужих людей… а Лидочка Горшкова — совершенно посторонняя тетя. Очень надеюсь, бедного ребенка рано или поздно вернут непутевым родителям.

В общем, планов — громадьё.

Глава 12

Я открыла дверь и тихо вошла в квартиру. Пахло корвалолом.

На кухне горел свет. Римма Марковна ждала меня.

Я зашла на кухню и села напротив нее за стол.

Цокал будильник.

Пауза затягивалась.

— Знаешь, Лида, — Римма Марковна сглотнула, притянула к себе стакан с остывшим чаем и сделала глоток. Зубы ее стукнули о стекло, — я же понимаю, отдаю себе отчет, что не надо было… Светочку не надо… я не должна была…так…

— Тогда зачем?

— Сложно объяснить… — вздохнула она и надолго замолчала, уставившись невидящим взглядом на стену.

Я не торопила.

Будильник цокал в тишине, цокал, цокал. Эти будильники всегда так громко цокают…

Где-то за окном протарахтел грузовик.

— У меня была дочь… — наконец, прошелестела Римма Марковна, еле слышно. Она опять замолчала и отвернулась к стене.

Что-то подобное я и предполагала.

— Сколько ей было? — выдавила я.

— Три, — наконец, прервала молчание Римма Марковна. — Такая… хорошая девочка… смеялась всегда… А потом… потом Басечка заболела.

— Вы не рассказывали, — только и смогла сказать я.

— Да. — выдавила Римма Марковна, глядя в пол, и руки ее бессильно опали. — Менингит.

Будильник продолжал отцокивать жизнь.

— Она так долго мучилась. Головку не держала. Глотать сама не могла. Я ее из трубочки кормила, месяц. — Римма Марковна посмотрела на меня сухими воспаленными глазами. — Я как Свету увидела — у меня сердце заболело. Глупая я… но вот так…

— Они похожи?

— Нет, — покачала головой она, — внешне — нет. Просто, понимаешь, эта девочка никому не нужна, она только пришла в этот мир, а уже сирота, ей страшно. Я не могу тебе объяснить это. Как подумаю, что моя Бася там, на том свете, тоже одна, и как же ей там, одной, страшно, так только плачу, плачу. Глупо, да?

— А вы не думали еще ребенка родить? — ляпнула я и тут же заругала себя за бестактность.

— Не могла я,— вздохнула Римма Марковна, — да и дела у меня тогда были плохи.

Я вспомнила ее биографию, которую мне рассказали месяц назад.

— Понимаешь, Лида, много детей рождаются и сразу сироты, — продолжала Римма Марковна, не поднимая глаз от стакана с чаем, — Но у них нет родителей на этом свете. А у Светы — есть, и мама, и папа есть, а она — все равно сирота. Это страшно. Очень страшно. И она ведь понимает это. А ей всего пять.

Я не нашлась, что сказать.

Будильник цокал…

— Лида, — попросила Римма Марковна, тихо, — накапай мне корвалолу. Там, в правом ящике.

Я накапала. И себе тоже.

Вот так, только отращиваешь клыки и когти, только планируешь взорвать этот бестолковый мир к чертям, а потом Римма Марковна просит накапать корвалолу и все.

Я спешила на работу, влившись в поток людей, оживленный проспект тормошил, будоражил радостным рабочим шумом, звенел смех, голоса, кто-то со мной здоровался, кто-то что-то спрашивали, но я ничего не слышала — мыслями я была там, на кухне.

Мы тогда полночи проговорили. А потом корвалол закончился.

Господи, как же все сложно…

На работе была обычная суета, я отпросилась у Ивана Аркадьевича донести документы в институт, он отпустил легко, до конца дня, только опять прицепился выспрашивать как дела с каким-то странным видом. Что-то я упускаю, только со всей этой неразберихой мне и обдумать некогда. Скорей бы экзамены уже сдать и вздохнуть спокойно.

И, кстати, три дня прошло, и давно, а никто со мной «из этих» не связывается. Так не бывает. И тут я вроде как начала понимать странный интерес Ивана Аркадьевича. Значит, завтра надо будет поговорить. Обязательно надо.

С такими мыслями я сидела за столом и собирала в кучу вырезки из газет с моими заметками. Более того, на всякий случай я выпросила у Тони стенгазету, которую я когда-то делала ко Дню космонавтики, чтобы продемонстрировать экзаменаторам креатив. Что-нибудь да «выстрелит», — рассуждала тогда глупая я.

Я уже почти выбегала из здания депо, как меня окликнули:

— Лидка! Горшкова! — растянул рот до ушей Егоров. — А ну стой!

— Привет, Василий, — вернула улыбку я. — Чего хотел?

— Поговорить надо, — подмигнул с хитрым видом он.

— Вась, я спешу, — попыталась отмазаться я.

— Лидия. Надо. — строго отчеканил он и изобразил на лице какую-то замысловатую пантомиму.

— Говори, только быстро, — вздохнула я, покорно, поглядывая на часы.

— Но не тут же! — возмутился он. — Пошли к нам, Мунтяну о тебе уже раза два спрашивал. И Мина. Совсем пропала ты.

— Вась, — сделала жалобное лицо я, — реально спешу. У Карягина еле отпросилась. Мне документы досдать надо, я же в институт поступать буду. Одну справку не сдала, если сейчас не принесу — не допустят, сказали. А секретарша там уже скоро уйдет. Давай потом, а?

В общем, еле спрыгнула. На этот раз.

Лев Юрьевич не изменился. Все такой же холеный, ухоженный. И такой же сердитый.

— Зачем ты опять приперлась? — не проявил дружелюбия Большой Человек.

— И вам здравствуйте! — «подставила левую щеку» я.

— Что на этот раз выпрашивать будешь? — с мрачным видом не повелся на мое христианское смирение он.

— Деньги, — просто и честно сказала я. — Много денег.

И улыбнулась, как мне казалось, милой дружелюбной улыбкой.

У Льва Юрьевича дернулся левый глаз.

— Что Ольга опять натворила? — без лишних реверансов задал он вопрос, сердито.

Вот это по-нашему! Уважаю деловой подход.

— Ваша супруга приходила, била меня, — наябедничала я и загнула первый палец. — Больно била.

Лев Юрьевич сохранил спокойствие, но левый глаз задергался сильнее.

— Перепутала меня с Ольгой, — пояснила я. — Спросила только, где Горшкова с двадцать первой квартиры. Я сказала, что это я, и она сразу бить меня начала.

Лев Юрьевич что-то буркнул сквозь зубы, я точно не разобрала, но явно не комплемент.

— Все соседи видели, моя репутация пострадала, — загнула второй палец я, смущенно.

Лев Юрьевич скривил лицо, но как-то равнодушно, что ли.

Мне вот даже обидно стало от такого безразличного отношения к моей репутации. Чай не чужие люди теперь.

— Ольга отказалась от Светы. — расстроенно от его черствости и безразличия продолжила загибать уже третий палец я, — Отец Светы тоже. Они не нашли ничего лучшего, как спихнуть ее мне. А я сейчас развожусь с Ольгиным братом, так что мне Света более чужая, чем вам.

Лев Юрьевич побагровел и вытаращился на меня с таким видом, примерно, как наш дворник Семен на календарик с отметкой, что летние каникулы уже начались.

— Ну, вы же со Светой как-никак не чужие, — четко разъяснила свою позицию я, — но, если вам некогда Светку забрать, я могу вашей жене домой отвести, адрес уже знаю. Я же все понимаю, совещания у вас, дела и все такое. Кстати, телефон ваша жена мне потом оставила, когда мы разобрались. Только мне бы побыстрее, а то Светочка уже мне все обои помадой изрисовала, придется переклеивать, видимо…

— Издеваешься? — буркнул Лев Юрьевич, прям даже очень сердито. — Ладно. Говори. Сколько?

— Но я еще не закончила, — виновато захлопала ресницами я. — Еще три пункта.

— Так! — стукнул кулаком Лев Юрьевич. — Сколько? Говори и проваливай! Видеть тебя не хочу!

— Полторы, — застенчиво обнаглела я.

— Дам тысячу и вон отсюда! — прорычал он и принялся открывать сейф, нервно гремя ключами.

И чего так злиться?

Я принялась скромно перечислять четвертый пункт.

…..

В общем, выходила я из кабинета Большого Человека богаче на тысячу сто рублей. А это на четыреста рублей больше, чем изначально предполагалось. Хотя на четыреста рублей меньше, чем изначально запрашивалось. Торговаться Лев Юрьевич, конечно, умеет. Большой Человек поэтому.

И, кстати, совершенно забыла спросить его, зачем он тогда хотел со мной встретиться. Любопытно же. Но ничего, в следующий раз спрошу, — думаю, поводы у меня еще будут, и не раз.

Документы в приемной я досдала милой даме, без проблем. Также без проблем она сообщила, что некоторые преподавательницы тоже готовы принять участие в эксперименте с мылом, так сказать, для повышения достоверности при статистической обработке результатов.

— А то, если только я одна, то погрешность же большая будет, — с улыбкой объяснила мне основы статанализа милая дама.

Так как я всегда была принципиальным борцом за чистоту эксперимента, то еще пять кусочков мыла перекочевали в ее стол. Все ради науки, а как жеж.

В опеку я заходить не стала: от одной даже мысли об этом — начинало колоть сердце и отваливаться рука. Нельзя так.

Зато я позвонила Симе Васильевне. Потом, минут через двадцать позвонила еще. Мы мило так поболтали, еще почти полчаса, пока у меня монеты не закончились.

Очередь у автомата собралась немаленькая, я виновато улыбнулась, мол, извиняйте, товарищи. В спину мне полетели разные реплики, но разговор с Симой Васильевной стоил того.

И вот я спешу домой, чеканным шагом, тороплюсь поскорее.

В квартире вкусно пахло жаренной рыбой и овощным рагу. Из комнаты Риммы Марковны доносился детский смех. Я прислушалась, Римма Марковна читала, с выражением: «…Григорий студнем подавившись прочь от стола бежит с трудом, на гостя хама рассердившись хозяйка плачет за столом…»

Светка заливалась хохотом, походу Хармс ей неплохо так зашел.

Я терпеливо дождалась, когда они дочитают стих и позвала:

— Римма Марковна!

— Что, Лида? — весело откликнулась она.

— Римма Марковна, — повторно позвала я, — А можно вас, буквально на минуточку?

— Ты говори, я слышу, — отозвалась она. — Мы тут читаем со Светочкой.

— Нет, подойдите, — повторила я, уже более настойчиво.

Римма Марковна заглянула на кухню, улыбаясь, с книгой в руках.

— Что, Лида?

— Римма Марковна, — сказала я. — А ведь у вас никогда и не было дочери. Правда?

Глава 13

— Узнала-таки, — прищурилась Римма Марковна. — Далеко пойдешь, Лида.

— Зачем вы соврали мне, Римма Марковна? — мне стало неприятно, — Я же вам верила! Доверяла!

— Так, — по морщинистому лбу Риммы Марковны пролегли две глубокие вертикальные борозды. — Где именно я тебе соврала, Лида?

— Еще и цирк вчера устроили! С корвалолом! — я никак не могла успокоиться.

— Лида, следи за словами, — укоризненно покачала головой Римма Марковна, — Со старшими так разговаривать нельзя. Даже если они полностью не правы по твоему мнению. Есть такие понятия, как «воспитанный человек» и «уважение к старшим».

— Не вам о воспитанности говорить, — тихо обронила я, сквозь зубы. — И уважение вы больше не заслуживаете.

Мир рушился на глазах.

— Еще раз, Лида, — нахмурилась Римма Марковна, — ты сейчас меня обвиняешь в чем? Прошлый раз винила за Светочку. Но мы же вчера вроде решили, что она пока побудет эти двадцать дней здесь. Я сама с ней сидеть буду, тебе вообще ничего делать не надо. Она себя тихо ведет, не балуется. Не объест. Что не так?

— Не так всё! Вы попрали мое доверие. Соврали! Покусились на самое святое — соврали о ребенке, которого у вас никогда не было! — меня уже понесло. — Ложь! Сплошная ложь!

— А с чего ты взяла, что не было?

— А я у Симы Васильевны спросила! У нее связи везде есть, она у вас в медицинской карточке посмотрела, что вы никогда никого не рожали!

— Не рожала, — кивнула Римма Марковна.

И я окончательно поняла, что это всё, конец.

— Но Басечка у меня была, — продолжила Римма Марковна и добавила, укоризненно. — Эх, Лида, Лида, собирала ты на меняе досье, да недособирала. Так вот, знай: Басечка — дочь брата моего мужа. Моя племянница. Вот как тебе — Света. У него тогда все нехорошо закрутилось, времена такие… и муж мой тоже пострадал… в общем, остались только мы, я и Бася. А дальше ты знаешь…. Так что не имеет значения — рожала ты или нет. Вон Ольга Свету родила и что?

Я покраснела. Горели уши, щеки, лицо. Было стыдно. Очень стыдно. Так, что, казалось, я сейчас сгорю от стыда.

— Если тебе не сложно — потерпи нас, — безжалостно продолжила Римма Марковна, — я верну Свету Василию Павловичу и через двадцать дней уйду отсюда. Я не верю, что Светин отец настолько плохой человек. А я вернусь обратно в Дворище, в богадельню эту. Мне уже без разницы. И там люди живут. Да и сколько мне жить-то осталось.

Она вздохнула и продолжила:

— И, кстати, Лида, я же тебя не просила меня к себе оттуда забирать. А ты теперь попрекаешь. Если ты сама решила меня забрать, то я тебе кем теперь должна быть? Прислугой? Так я же и стараюсь: готовлю, убираю, стираю. Но то, что мне нельзя даже рот открыть — это уже предел всему.

Я молчала.

— Я ради ребенка тебя прошу, Лида, — давай эти двадцать дней без вот этого всего. — опять вздохнула Римма Марковна, — А потом поступай, как знаешь. Ради Светочки, подожди немножко. Слишком мало у нее в жизни было хорошего. Пусть хоть эти дни останутся светлым пятном в ее памяти…

От жгучего стыда мне хотелось провалиться сквозь землю.

В общем, Римма Марковна обиделась, а Светка осталась на две недели.

Да уж. Облом капитальный.

Если честно, я расстроилась. Из-за своего поведения.

В этот раз я ошиблась. Сильно ошиблась.

Моя ошибка в том, что я во всем пытаюсь оперировать мерками двадцать первого века, когда за любым чихом стоит только выгода. А в это время люди могли что-то делать просто так, по зову сердца. Или из чувства долга. И это было нормально. Даже не так: это было вполне обычной обыденностью. Подвигом не считалось.

Как же мы оскотинились в моем времени, что даже обычные человеческие поступки воспринимаем как меркантильную далеко идущую стратегию! И во всем видим только выгоду и двойное дно.

Стыдно… как же стыдно…

Конфликты дома, суета на работе не отменяли того, что сегодня я должна поступить (или не поступить) в институт.

Собеседование началось ровно в двенадцать.

В свежевыкрашенной аудитории пахло дрянной пудрой производства фабрики «Свобода», нафталином и знаниями. За длинным-длинным столом сидело пятеро: интеллигентные дамы разного, но неопределенного возраста, и плешивый мужчина с зачесанными кверху полужидкими прядями цыплячьих волос.

Чуть в стороне пристроилась знакомая ревнительница статистики из секретариата. На меня она взглянула вполне благосклонно.

Ну что ж, будем считать это вполне себе хорошим знаком.

Я устроилась напротив экзаменационной комиссии и приготовилась биться до последней капли крови или умереть, не опозорив профрепутацию депо «Монорельс».

— Ну-с, милочка, приступим, — изобразил улыбку плешивый, после того, как секретарь зачитала мое фамилиё-имя-отчество-и-все-остальное.

И мы приступили.

Первый вопрос задала винтажная дама в накинутом на плечи ажурном палантине, сколотом у горла огромной камеей:

— Аллитерация, ирония, эпитет — какое из этих средств выразительности не является лексическим?

Я ответила, пока вроде нетрудно.

Затем вторая, в бархатном платье с рюшевым кипенно-белым воротником предложила проанализировать выражение «солнце улыбается».

Я проанализировала. Дамы переглянулись, но вроде вполне благосклонно.

Пока все идет хорошо.

А потом, третья дама, во взбитом, как безе, парике и в перламутровых бусиках, спросила:

— А скажите, Горшкова, к какому функциональному стилю речи, на ваш взгляд, принадлежит этот текст? — она открыла толстую чуть потрепанную книгу и хорошо поставленным голосом выразительно зачитала: «…Настоящий политработник в армии — это тот человек, вокруг которого группируются люди, он доподлинно знает их настроения, нужды, надежды, мечты, он ведет их на самопожертвование, на подвиг…».

Кончики пальцев у меня онемели. Блин, надо как-то выкручиваться.

А дама тем временем читала дальше: «…Большинство наших политотдельцев, политруки, комсорги, агитаторы умели найти верный тон, пользовались авторитетом среди солдат, и важно было, что люди знали: в трудный момент тот, кто призывал их выстоять, будет рядом с ними, останется вместе с ними, пойдет с оружием в руках впереди них. Стало быть, главным нашим оружием было страстное партийное слово, подкрепленное делом — личным примером в бою…».

Что делать?

Что, мать вашу, делать?! Откуда я знаю, куда эта идеологическая писанина принадлежит?!

Дама закончила читать, аккуратно поместила ажурную закладку, вырезанную из новогодней открытки, между страниц, отложила книгу и, наконец, воззрилась на меня.

Повисла тишина. Где-то сзади, в оконное стекло с тихим истерическим жужжанием билась муха.

Нужно было что-то отвечать и быстро.

И я ответила так:

— Сложность данного текста в том, что семантика его неоднозначна. И делать какие-то определенные выводы крайне сложно.

Дама изумленно вскинула тонко выщипанную бровь, остальные нервно зашушукались.

— Поясню, — смело продолжила я (терять-то мне уже было нечего), — для иллюстрации моего тезиса давайте возьмем на пример… эмммм…. ну, хотя бы поэзию… или прозу, без разницы, того же Бальмонта. С одной стороны, бытует мнение, что его риторика семантически неприглядна, вот послушайте: "завес пурпурных трепет издавал как будто лепет, трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне...".

Я остановилась, вдохнула воздух и продолжила в притихшей аудитории:

— Другие же, и вполне небезосновательно, трактуют семантические границы его риторики как «превосходно», что наглядно показывает вот эта строка: "звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит...".

— Но это же Леонид Ильич Брежнев! — назидательно и слегка нервно прервала меня дама, сердито потрясая книжкой, из которой вывалилась закладка и шлепнулась на пол.

Капец.

— Я знаю, — нагло соврала я и выкрутилась, — поэтому и позволила себе сравнение с текстами символистов Серебряного века. К сожалению, в наше время уровень писателей еще не достиг того мастерства, чтобы сравнивать их с произведениями самого Леонида Ильича!

(именно сейчас я, как никогда, ясно понимала, что чувствовал Ипполит Матвеевич, когда они с Остапом Бендером устроились на пароход художниками, и нужно было рисовать сеятеля).

Тем не менее высокая комиссия переглянулась и все глубокомысленно покивали головами, дескать, да, конечно, только с символистами Серебренного века и можно сравнивать, а с остальными — ни-ни.

— А скажите,… эммм… — другая, винтажная дама заглянула в мои бумаги, — здесь упоминается, что вы составили анкету профессионального выгорания работников?

— Именно так, — подтвердила я.

— А почему вы решили заняться этим вопросом?

Я оседлала моего любимого конька о том, как это важно, и понеслось.

— Спасибо, с этим понятно, — резко перебила меня дама в парике и вытащила из папки кучку вырезанных моих газетных заметок, — смотрю, вы ведете рубрику для женщин.

Я кивнула.

— Но это же писачество какое-то! — возмутилась она, недовольно позвякивая бусиками. — Низкопробная беллетристика, которая к филологии не имеет никакого отношения!

— Главное здесь не форма, а содержание, — ответила я и пояснила, — в этом случае Слово как раз и является инструментом воздействия на человека, а в моем случае — на женщин, чрез средства массовой информации. Слово — это мощное страстное оружие, как правильно написал Леонид Ильич!

Комиссия подзависла. С Брежневым спорить не хотел никто.

Пауза затягивалась, и лишь глупая муха продолжала настойчиво и тщетно биться в окно. Я ее прекрасно понимала.

— Замечательно, — кивнула винтажная дама, — эту студентку я забираю к себе, в моей научно-поисковой группе найдется место для темы, посвященной изучению профессионального выгорания рабочих.

— Но позвольте, … — возмутилась дама в рюшах, — анализ семантических критериев в текстах должен быть в приоритете для филологов, и в моей группе студентов еще есть одно место!

— А мне кажется, что ей нужно еще поготовиться, и мы рассмотрим ее кандидатуру на следующий год, — мстительно ввернула дама в парике, недовольно на меня зыркнув.

— Давайте не будем спорить, товарищи, — примиряюще похлопал в ладоши цыплячьеволосый мужчинка и все моментально примирились и умолкли, сверля друг друга взглядами. — Давайте послушаем, что скажет Лидя.. эммм.. Степановна?

— Мне интересны все эти направления, — изобразила я лучезарный восторг, проигнорировав даму в парике. — К сожалению, работа в депо «Монорельс» отнимает все мое время, кроме того, у меня еще и общественная деятельность, мы читаем под руководством Симы Васильевны лекции для работников, в том числе в домах престарелых. А также проводим другие благотворительные акции.

— Как вы сказали? — заинтересовалась ранее дремавшая сухонькая старушка, — Акции? Благотворительные? Прэлестно, прэлестно!

Блин, надо действительно следить за языком.

Секретарь торопливо подсунула мою папку председателю.

— Ааа, вы входите во Всероссийское общество охраны природы! Ясно, ясно, — пробормотал он, впрочем, без особого интереса.

— Но это не помешает исследовать семантику… — предприняла еще одну попытку дама в рюшиках.

— К сожалению, я взяла из детского дома ребенка, сиротку, и ей нужно уделять много времени, вы же понимаете, — сказала я с извиняющейся улыбкой.

Комиссия умилилась и поняла.

В общем, в институт меня приняли!

Во всяком случае, в списках я себя сразу нашла.

Глава 14

Противный металлический скрежет острым штырем жахнул по барабанным перепонкам, аж зубы заныли — сегодня в ремонтном цехе депо «Монорельс» готовили сразу несколько составов. Перепрыгнув через просыпанную белесую хрень, то ли соль, то ли известь какая, я вытянула шею, вглядываясь в воняющий запахами жженной резины и мазута полумрак: где-то там должен быть Иваныч, но заходить не хотелось — я сегодня сдуру надела белую блузку, совсем забыла, что подписи придется по всем цехам бегать собирать.

Поиски успехом не увенчались: Иваныч как сквозь землю провалился; поминая его недобрым словом, я мысленно сплюнула и вернулась в родную контору. Здесь пахло привычно — «Красной Москвой», слежавшимися бумагами и свежими сплетнями.

— Горшкова! Лидка! — меня догнал рыжий Севка, сегодня он был особо растрепан и лохмат.

— Чего тебе? — буркнула я, недобро.

— Говорят, ты в институт поступила? — хитро прищурился Севка и подмигнул, со значением. — С тебя причитается! Так что накрывай поляну! Будем в студенты тебя посвящать.

— Вот еще! — попыталась отмахнуться я.

— Да ты чё, Горшкова, совсем забурела, от коллектива отрываешься! — возмутился он, и хаотичная россыпь веснушек на его бледном лице стала еще ярче, — правду, значит, говорят — гордая стала, с начальством якшаешься, с Мунтяну вон задружилась. Зря ты так. Смотри, Лидка, допрыгаешься ты с этим Мунтяну, я тебе серьезно говорю…

Я не успела ответить, как на горизонте нарисовалась Машенька, мать ее, Мария Олеговна. Узрев наше милое пати с Севкой, Машенька помрачнела, нахмурилась и внезапно разразилась обличающей речью:

— Горшкова! Тебе заняться, смотрю, нечем! Ты отчет на четвертый цех уже подготовила?

— Нет еще, — ответила я, сдержанно (пока сдержанно).

— Так какого хрена ты тут прохлаждаешься? — начала наливаться краской Машенька.

— А что такое? — изумилась я, — Мария Олеговна, вам что, покомандовать больше некем? Попрятались от вас все?

— Да ты! — задохнулась от возмущения Машенька, — Я все Ивану Аркадьевичу расскажу! Ты еще пожалеешь!

— Это правильно, — покачала головой я. — Если регулярно не наушничать руководству, то иначе как карьеру строить, да, Мария Олеговна?

Машенька возмущенно фыркнула и ретировалась, гневно цокая каблучками.

— Зря ты с ней так, — упрекнул Севка, задумчиво глядя ей вслед, — Это тебе не Щука, эта рыбка всяко пожирнее будет.

— Ничего, перетопчемся, — беспечно отмахнулась я.

— Ой, зря ты так, ой, зря… — вздохнул Севка, — Смотри, Лидка, как нажалуется Аркадьевичу, мигом тебя с Олимпа на землю сбросят. Будешь опять от Щуки поджопники получать.

— Посмотрим, — задумчиво кивнула я.

Севка как в воду глядел.

Только-только я вернулась с ремонтного цеха, еще даже подписанные акты подшить не успела, как вбежала запыхавшаяся Аллочка:

— Тебя там… Иван Аркадьевич вызывает, — выдала она, и добавила. — Ругается.

Я педантично закончила подшивать акты.

— Да что ты копаешься?! — заволновалась Аллочка, — Он злой. Сильно злой.

Я пожала плечами и поместила папку на место, в шкаф.

— Что ты уже там натворила? — не унималась Аллочка, заглядывая мне в лицо.

–– Не уважила Машеньку, — ответила я, и Аллочка нахмурилась. — Общалась без должного почтения, ну и так, по мелочи.

— Это она, да?

— Точно не знаю, но минут десять назад она прилюдно обещала, что я пожалею, — ответила я и вышла в коридор. В спину мне доносилось возмущенное сопение Аллочки.

Знакомый прокуренный кабинет… В воздухе напряжение аж потрескивает.

Иван Аркадьевич сидел хмурый, рядом примостилась Машенька. Глаза ее торжествующе сверкнули, с предвкушением.

Она с таким неприкрытым злорадством посмотрела на меня, что захотелось ее пнуть.

Так, Ира, возьми себя в руки!

Черт, впервые за эти дни я назвала себя не Лидой, а Ирой.

Надо будет это обдумать.

Но потом, всё потом…

Тем временем хозяин кабинета, чуть нахмурившись, сказал:

— Лидия Степановна, а почему вы стали так прохладно относиться к работе? Говорят, вы теперь себя на особом положении считаете, и работа для вас больше не в приоритете? Это правда?

— Грязные наветы завистников, — решительно отвергла злобные инсинуации я и, с кривоватой усмешкой поддала сарказма. — Нет более преданного работника в депо «Монорельс», чем Лидия Горшкова!

Лицо Ивана Аркадьевича передернулось, не любил он ехидства, ой, не любил.

— Мне казалось, вы давно уже в этом убедились, Иван Аркадьевич, — сказала я очень тихо, но он аж поперхнулся заготовленной речью. — И что доказывать мне ничего не надо. А если что-то в вашем отношении изменилось — то я обратно не просилась. Могу теперь пойти в школу работать, или в газету. Мне не принципиально.

Машенька тут же вспыхнула:

— Вот видите, Иван Аркадьевич, — обличительно воскликнула она, некрасиво тыкая в меня пальцем, — еще и паясничает.

— Лида, — устало поморщился хозяин кабинета, — что там у вас произошло?

— Долго рассказывать.

— А ты в двух словах, — вздохнул хозяин кабинета.

— Если в двух — то Мария Олеговна приревновала меня к Севке из ремонтного цеха, ну, рыжий такой, вечно растрепанный, — предположила я и для убедительности похлопала глазами.

Иван Аркадьевич приглушенно хрюкнул, а Машенька аж подпрыгнула от возмущения.

— Так, всё! — Иван Аркадьевич решительно остановил Машеньку, которая уже приготовилась излить свое возмущение. — Мария, свободна. Лидия, останься, есть разговор.

Машенька хотела что-то возразить, но бросив взгляд на Ивана Аркадьевича, торопливо ретировалась, негромко, но очень выразительно (с подтекстом) хлопнув дверью.

А мы остались наедине.

— Ну вот, зачем ты ее провоцируешь? — устало потер виски Иван Аркадьевич и укоризненно взглянул на меня.

— Она Аллочку сильно обижает, — пояснила я. — Незаслуженно причем.

Иван Аркадьевич вздохнул и покачал головой, мол, заколебали эти бабские разборки.

— Как продвигается работа по общему отделу? — задал вопрос он.

Я принялась детально рассказывать, Иван Аркадьевич внимательно слушал, изредка задавал уточняющие вопросы и вдруг вывалил в лоб:

— Ты ничего не хочешь рассказать, Лида?

Я хотела.

Очень детально, очень подробно я рассказала ему о странных безликих людях, о моем похищении, о деревенской резиденции, о запахе кофе и даже о шубертовской Ave Maria в исполнении Робертино Лоретти.

Ивана Аркадьевича особо заинтересовали синие папки с номерами 34 и 36.

— А что там за папки? — удивился он.

— Насколько я поняла, в них должны быть протоколы каких-то совещаний от декабря 1979 года, — пожав плечами, ответила я.

Иван Аркадьевич побледнел и быстренько отпустил меня работать.

И да, похоже первоначально спрашивал он меня о чем-то другом…

В этот рабочий день произошло еще одно, совсем незначительное на первый взгляд событие, которое послужило спусковым крючком ля всей последующей истории: в коридоре, у кабинета, меня дожидался Роман Мунтяну.

С папкой в руках.

— Лида! — сказал он.

–Я! — ответила я.

— Вот, — протянул он мне папку.

— Это что? –- спросила я.

— Манифест, — прошептал он, оглядываясь. — Вычитай и напечатай в шести экземплярах. Срок — неделя.

Меня аж в пот бросило.

— А то Олимпиада уже скоро, — добавил он и ушел, не оглядываясь.

Я возвращалась с работы, уставшая, злая, как чёрт.

Возле подъезда сегодня дежурила баба Варя. Увидев меня, она как-то странно хмыкнула и вытянула цыплячью морщинистую шею в мою сторону.

Я поздоровалась:

— Лида! — всплеснула она руками, — Лида, стой, а ты знаешь…

Она заговорщицки потянулась ко мне, желая нечто эдакое рассказать, но тут вдруг дверь подъезда открылась и оттуда арктическим ледоколом выплыла Нора Георгиевна. По общей растрепанности, сбитым на сторону очкам и небрежно наброшенной мятой (!) кофте, было ясно, что ей сильно не по себе. Странно, но Лёли с ней не было (обычно в это время она ее выгуливала, и по педантичности этих прогулок можно было сверять часы).

— Лидия! — вместо приветствия пригвоздила меня к месту Нора Георгиевна. — Хочу заметить! И это притом, что лично к вам я претензий не имею! Но! Ваша эта соседка, Римма Марковна!

— Что Римма Марковна? — мои руки похолодели.

— Это просто безобразие, как она себя ведет! — возмущенным голосом сообщила Нора Георгиевна, дрожащими руками поправляя очки, — шумит, нарушает общественный порядок!

— В смысле нарушает?

— Представьте себе, она открывает окно и громко разучивает со Светланой стихи Бальмонта. А я же их терпеть не могу. Органически! И вы знаете это! И она знает! Ладно, я свое окно закрыла, хоть и жарко. Но и этого оказалось мало этой ужасной женщине! Понимаете, Лидия, ведь Светочка еще ребенок, она же еще не понимает! А теперь представьте только, вот сегодня все утро она играет во дворе, а когда я иду в химчистку — начинает мне декламировать Бальмонта! Потом я иду на рынок — и опять Светочка мне декламирует Бальмонта! Громко. На весь двор!

— Эммм… — пролепетала я, не зная, смеяться или плакать. — Извините.

— Но это еще не все, — продолжала жаловаться Нора Георгиевна, — сегодня Римма Марковна, прямо с утра, прошлась по всем соседям и получила их письменное согласие, что Света теперь будет заниматься музыкой по полтора часа в день и они претензий иметь не будут. Ну, все подписали. И я тоже подписала! Понимаете, я тоже! Музыка — это же хорошо. Моцарт, Вивальди… Так можете себе представить, Лида, мы же все думали, что будет фортепиано, или виолончель, ну, пусть даже скрипка. Но! Она купила Светлане барабан!

— Как барабан? –сдерживая рвущийся хохот, спросила я.

— Да, барабан! — ноздри Норы Георгиевны гневно раздулись. — И теперь каждый день, ровно с 13.30 до 15.00, когда у меня дневной сон, этот ребенок будет греметь в барабан. Сегодня уже гремел! Целых полтора часа подряд! Лидия, поймите, я же не могу так отдыхать, у меня нервы!

— Ох, — только и смогла сказать я.

— Но этого ей тоже мало! Мало! — всплеснула руками Нора Георгиевна. — Лёля, как оказалось, очень нервно реагирует на барабан. И вот все эти полтора часа, с 13.30 до 15.00, Светочка марширует по квартире, стучит в барабан и громко декламирует Бальмонта, а моя Лёля истошно воет. Целых полтора часа. Я думала, что сойду с ума!

— Нора Георгиевна… — осторожно начала я, пытаясь сформулировать подходящие извинения, но была решительно перебита возмущенной соседкой.

— А потом! Потом она подговорила Светочку, и та выкрасила всю Лёлю зеленкой! — глаза Норы Георгиевны налились слезами, — Мне теперь выгуливать ее перед соседями неудобно. Приходится ждать темноты. У Лёли истерика!

Всё! Капец!

Я решительно шагнула в подъезд. Ну, Римма Марковна, ну, погоди!

Глава 15

Решительно и неотвратимо я устремилась домой. Всё, Римма Марковна, достала!

Взлетев на свою площадку (в буквальном смысле), я чуть не снесла соседа: Иван Тимофеевич как раз выходил из квартиры с двумя тяжеленными авоськами, набитыми литровыми банками с крыжовниковым вареньем (очевидно в подвал нес, а тут я такая). Повезло, что он успел сгруппироваться и урожай варенья не пострадал.

— Лида? — удивился моему состоянию сосед, — Что опять случилось?

Я затормозила. Внутри все клокотало.

— Зайди-ка, — вдруг пригласил он и распахнул дверь.

Отказывать соседу и работодателю было невежливо, и я зашла.

— Рассказывай! — велел Иван Тимофеевич на кухне, и налил мне чашку чая.

— Да вот, вернулась домой, а тут Нора Георгиевна такое понарассказывала! Иду убивать Римму Марковну, в общем, — хмуро поведала я, яростно размешивая сахар.

— Это ты о подъездной филологической войне, что ли? — хмыкнул сосед и пододвинул мне розеточку с вареньем.

— Уже все знают! — выпалила я и нервно сделала глоток чаю.

— Лида, а ты не думала, что Нора Георгиевна.. эммм… несколько субъективно.. и дозированно… подает тебе эту ситуацию? — прищурился Иван Тимофеевич, — и что ты тоже — орудие в ее руках…?

— Как так? — удивилась я.

— Тебе фамилия Вилембовская-Шутко о чем-то говорит?

Я отрицательно покачала головой.

— Ну вот, а еще на филолога поступила, — укоризненно поморщился Иван Тимофеевич и подлил мне еще чаю, — Да будет тебе известно, Лидия, что наша многоуважаемая соседка — выдающийся литературовед. Мастер художественного перевода. Более того, признание общественности она получила как раз в том числе и за переводы Бальмонта.

Я чуть чаем не подавилась.

— Вот видишь, — хитро ухмыльнулся Иван Тимофеевич, постучав мне по спине, — сама подумай, как можно полжизни переводить Бальмонта и рассказывать всем, что ты его ненавидишь?!

Я откашливалась, переваривала новость и не знала, что ответить.

— И что плохого в том, что Римма Марковна взялась за воспитание Светы? Музыка, чтение классической литературы — это разве плохо для формирования личности ребенка?

Говорить я пока не могла, поэтому лишь согласно кивнула, мол не плохо, отнюдь.

— Так за что ты хочешь убить бедную Римму Марковну? — поинтересовался Иван Тимофеевич.

— Она Свету подбила на барабане стучать, когда Нора Георгиевна спит, — начала перечислять я, — Лёлю вон перепугала, еще и зеленкой покрасила…

— Какая ерунда! — отмахнулся Иван Тимофеевич, — Нора Георгиевна спит только тогда, когда людям что-то надо делать. Она тогда срочно спит. Вон Ивановы с пятой квартиры ремонт делали, так там война началась похлеще филологической. И Нора Георгиевна их победила, можешь себе представить, хоть там вся семья — спортсмены-тяжелоатлеты.

— А Лёля? — неуверенно протянула я.

— А что Лёля? — хмыкнул Иван Тимофеевич, — Сейчас жара, Нора Георгиевна ее еще на прошлых выходных постричь хотела. Под машинку. Она каждое лето так делает. Вот сегодня пусть и пострижет.

— Но ведь Римма Марковна учит Светку пакостить! — не поддавалась на уговоры я, — учит ребенка плохому! Вредить животным!

— Ну так сама спроси Светку, зачем она покрасила Лёлю.

— И спрошу, — мрачно пообещала я. — Я с них со всех спрошу. Включая Нору Георгиевну.

— А вот это ты зря, — не согласился со мной Иван Тимофеевич. — Как ты думаешь, зачем Нора Георгиевна войну эту затеяла?

Я пожала плечами.

— Все просто, — пояснил сосед, — Ей одиноко. Ужасно одиноко. Многие люди, кто выходит на пенсию, занимаются внуками, семьей. А у нее муж давно уже умер, сын уехал куда-то на Кудашхскую ГЭС работать, уже года три не приезжает.

Я цедила остывший чай и пыталась осмыслить все это.

— Другие грядками-огородами занимаются, варенье вон варят, — продолжил Иван Тимофеевич и кивнул на авоськи с вареньем. — Но варенье тоже для кого-то хочется варить, а не для себя. А у нее кроме этой собачки ничего больше и нету в жизни. А тут по соседству такая же Римма Марковна появилась, у которой мало того, что есть ты, а теперь внезапно еще и Светка. Вот Нора и обзавидовалась, что у той считай внучка есть, семья. Есть кого любить и тетешкать. Пожилым людям ведь нужность нужна. От хронического одиночества они гаснут и умирают. От тоски умирают.

— Ну так пусть бы ходила тоже ее нянчила, никто ж не запрещает, — осторожно сказала я.

— Так Римма Марковна ее к своему сокровищу не подпускает, — вздохнул Иван Тимофеевич. — Как Кощей над златом чахнет, над Светкой, да над тобой тоже, вот Нора ей и завидует люто, и заодно тебя против нее настраивает.

–У-у-у-у..! — простонала я, схватившись за голову, — я с ними скоро сойду с ума!

Иван Тимофеевич сочувственно рассмеялся.

Разговор плавно перетек на редакционные дела, на мою колонку. Мы поболтали еще какое-то время, и я заторопилась домой.

— Так что, выходит, что Римма Марковна вообще не виновата? — уже прощаясь, спросила я.

— Ну, разве только в том, что она учит Свету стихам Бальмонта исключительно в переводе Ванечки, моего старинного друга, с которым у Вилембовской-Шутко давняя творческая конфронтация и, как следствие, непримиримая вражда. Как раз по поводу интерпретации творчества Бальмонта при художественном переводе они и воюют, — поблескивая глазами усмехнулся Иван Тимофеевич и, проказливо крякнув, потер руки.

Дурдом, в общем!

Дома пахло уютом и гречневой кашей с котлетами.

— А мы со Светочкой сегодня уже букву «Л» уже выучили, — похвасталась Римма Марковна, и ловко вытащила из духовки ароматный противень. — Поразительно быстро она делает успехи.

— Римма Марковна, — осторожно сказала я, расправляя накрахмаленную салфетку на коленях. — Говорят, вы Свету на барабане стучать весь день учите?

— Скажут еще, слушай больше! — поморщилась Римма Марковна и принялась аккуратно выкладывать свежеиспеченные булки на поднос, — мы же в музыкальную школу скоро будем ходить, но, прежде, чем понять, на какой инструмент идти, она должна попробовать все. Вдруг что не понравится.

— И поэтому вы купили ей сразу барабан? — не удержалась, чтобы не съехидничать я.

— С чего ты решила? — Римма Марковна удивилась так, что аж перестала «умывать» булки, — Барабан да, взяла в Доме пионеров на два дня, а еще скрипку у знакомой попросила, Ангелина Федоровна сказала даст. На катькином фортепиано Иван Тимофеевич разрешил попробовать, как раз завтра пойдем поиграем. У Варвары баян от внука остался, но это уже в понедельник только. А Вадик обещал гитару, во вторник, хотя, как по мне, так мандолина лучше, но где ж ее взять. Осталось флейту или саксофон найти и можно идти в музыкальную школу записываться.

Я со вздохом поковыряла котлету.

— А еще Светочка интерес к шахматам проявляет! — хвастливо улыбнулась Римма Марковна, — как хорошо, что Дом пионеров рядом, там кружок как раз такой есть…

— Римма Марковна…, — перебила я, — а зачем Света покрасила Лёлю зеленкой?

— Какой еще зеленкой? — удивилась Римма Марковна и позвала: — Светочка, а ну-ка, иди-ка сюда, деточка.

Светка прискакала, на одной ножке.

— Света, — сказала я, — ты Лёлю зеленкой зачем покрасила?

Светка резко развернулась и ускакала обратно. Я осталась сидеть, в некотором обалдении.

Не успела я возмутиться, как она прискакала обратно, волоча за ногу старого одноухого зайца, щедро выкрашенного зеленкой, пятнами.

— Тетя Лида. Я же Йорика очень люблю. Он такой красивый. Смотри, — мне под нос ткнули зеленого ободранного зайца, — И Лёлю я люблю. Лёля добрая и смешная. Я хотела, чтобы она была тоже красивая. Как Йорик…

— Нужно срочно отдавать Светочку в художественную школу! — восхищенно выдохнула у плиты Римма Марковна.

И вот как? Как же порой трудно понять, почему человек поступает так, а не иначе. Бывает, он к тебе плохо относится, ты злишься, выходишь из себя, а оказывается, что это все из благих побуждений. И наоборот, тебе кажется, что он твой друг, а на самом деле — сплошное лицемерие и все боком вылазит.

Я сидела в своей комнате, за столом. На полке сиротливо стояла стопка учебников, я поступила, поэтому учебники пока забросила. Надо будет подумать об экстернате. Года два — это максимум, который я готова потратить на приобретение диплома о высшем образовании. А еще связи. Во время учебы друзья-знакомые — они остаются навсегда.

Пришла пора подвести промежуточные итоги. Итак, с момента моего попадания прошло больше двух месяцев. За это время я смогла кое-что сделать:

1. Материальная база. Плюс — у меня есть квартира, двухкомнатная. У Риммы Марковны есть комната в коммуналке. Ольга в ней проживает сейчас незаконно. До этого мне было некогда, а вот сейчас — отвоюем.

Сегодня Иван Тимофеевич подсказал прекрасную идею. И я намерена ее реализовать. Ну, или хотя бы попытаться. Соседи из девятой квартиры разводятся и ищут варианты размена квартиры. Квартира у них трехкомнатная, хоть и небольшая (зато кухня огромная). Вариант моя двушка и комната Риммы Марковны в коммуналке с доплатой им может вполне подойти.

Дальше, автомобиль. Пока вопрос открытый, нужно изучить ситуацию. Я привыкла водить машину. Трястись на автобусе — ну, его нафиг.

2. Карьера. Сделано два важных шага: руководство в лице Ивана Аркадьевича приручено, в команду я вроде попала. Кроме того, поступила в ВУЗ. Осталось дело за малым — закончить институт, получить диплом и стать начальником отдела вместо Щуки. Есть еще Машенька, но там история непонятна, поэтому пока даже думать не буду.

Дополнительно — я пишу заметки в газете для женщин, читательницам нравится. Нужно попробовать расширить тематику.

3. Деньги. Вот с деньгами пока туго. Да, я развела родственников Светки на неплохую сумму, но она быстро закончится. Особенно если прокатит вариант с разменом квартир. Скорей всего еще и одалживать где-то придется. А мне нужен постоянный источник денег (это кроме зарплаты).

4. Команда. Моя команда. Удалось приручить Максимову и Репетун, они за мной теперь в огонь и в воду. Подсели на переписку с читательницами конкретно, даже подруг, говорят, завели по переписке (эх, соцсетей на них еще нету!).

Зоя Смирнова. На сегодняшний день еще не друг, но уже почти свой человек. Все мои просьбы выполняет.

Иван Аркадьевич. Ему хочется меня опекать. Сказывается детдомовское детство. Он, как узнал, что я Светку из интерната забрала к себе, так теперь вообще ко мне особо относится. И Алевтина Никитична тоже, кстати, перестала на меня сердиться.

Аллочка. Здесь без вариантов. Она моя с потрохами.

Егоров-Мунтяну. Считают меня политическим соратником по борьбе. Та еще головная боль. Нужно срочно что-то делать: я хочу их уберечь от ошибок. Их и им подобных.

Иван Трофимович. Мой сосед и работодатель. Надежный человек, правда с хитринкой. Но пока не подводил.

Вроде все. Негусто, но не все сразу. Не хватает эльфа с луком, гнома с секирой и девочки-кошки. А так пока сойдет.

5. Семья. Римма Марковна. Да, я не хочу ее выгонять. Она любит Лидочку, по-своему, но любит. И кроме Лидочки больше никого у нее в этом мире нет.

Светка. Я верну ее отцу, как приедет. Дети должны жить с родителями. А Римма Марковна вполне может заниматься с нею, как няня. Но это мы обсудим с Василием Павловичем потом, отдельно.

Лидочкины родители, сестра Лариска и прочие родственники. Не знаю. Пока не знаю. Слишком мало информации для принятия решения. Я никуда не спешу, дальше будет видно, по обстоятельствам.

6. Любовь. Категорически нет. У меня запросы и в том мире были повышенные. А в этом — тем более. Я в той жизни мужчину, если у него нет как минимум положения в обществе, научной степени, талантов, сурового характера и крепкой материальной базы — не рассматриваю вообще. А где тут такие самородки водятся? Вот и я не знаю. Так что нет.

7. Проблемы и вопросы. А вот этого добра у меня хватает.

Фотография с Лидой в фате и лопоухим женихом.

Тайна с дурдомом. Была там Лида или не была?

Зачем деревенская Лида вытворила такое на колхозной свадьбе сестры?

Почему меня периодически мутит и полностью пропадает аппетит? Чем Лида больна? Что не беременность — стопроцентно. Тогда что это?

Как Римма Марковна попала в Дворище? Она этот вопрос старательно избегает, но я таки все выясню.

Что находится в синих папкахпод номерами 34 и 36? Что там, в декабрьских протоколах? Что это за люди были?

Кто стучит на меня на работе? Кто писал анонимки? Иван Аркадьевич так на этот вопрос тогда и не ответил.

Что делать с «Манифестом» и юными придурками из гаража? Сколько таких дураков кучкуются по гаражам и кухням Советского союза в сладких грёзах жить как на Западе?

Как мне попасть в делегацию на Олимпиаду?

Что я хочу от этой жизни, кроме того, что пристроиться поуютнее, вкусно кушать, хорошо одеваться, спать на чистых простынях и ездить в отпуск на море?

А еще нужно составить список, что купить на подарки лидочкиным родным. На выходной я планировала съездить в Красный Маяк. Фотография не давала покоя…

Глава 16

Красный Маяк в лучах разгорающегося утра был столь же печален, как несоленый омлет сегодня на завтрак, так как будить Римму Марковну не хотелось, а где нынче стоит соль, я не нашла.

Автобус сердито чихнул на прощанье, щедро дополнив утренний туман выхлопными газами, и я осталась на безлюдной улице одна. Дорогу до дома родителей Лидочки Горшковой я знала, так что уверенно двинулась по знакомому маршруту, стараясь не вляпаться в свежие коровьи лепехи.

Возле дома с синим забором выскочила мелкая плешивая собачонка, пару раз неубедительно тявкнула, обнюхала меня и увязалась следом, дружелюбно помахивая войлочным хвостом в репейниках. Во дворах полифонически многоголосым каноном подняли гвалт петухи, далее, расхлябанным риспостом, заскрипели колодезные журавли, потом где-то взволнованно вякнуло радио, сходу нарушив всю пасторальную композицию — деревня проснулась и зажила будничной жизнью.

— Ну, наконец-то! — хмуро отметила мое появление лидочкина мама, когда я вошла во двор. — Долго же ты пропадала.

— Не могла раньше, — я с облегчением опустила тяжеленные сумки на землю.

— К родной матери и не могла она! — нахмурилась та и перелила воду из ведра в большую бочку.

— Я в институт поступила, в педагогический, к экзаменам готовиться надо было, — попыталась оправдаться я.

— Лучше бы внуков рожала, — буркнула лидочкина мать, с грохотом отставила ведро и хмуро добавила, — Молоко в крынке на веранде, хлеб знаешь где, каша на плите, сама грей.

— А где отец?

— Стадо погнал, сегодня наша очередь, — проворчала мать, переобуваясь в глубокие калоши. — Ты чего тут как пень встала?

— Я вам подарки привезла.., — начала я, указывая на раздутые сумки.

— Потом подарки-шмодарки, — сердито отмахнулась она, перевязывая старый замызганный фартук, — сейчас огород вон поливать надо, пока солнце не так шпарит. Поешь и приходи давай быстрее — полоть будем.

Я вздохнула. Если бы не странная фотография — в жизнь бы сюда не приехала. Вот разузнаю все и больше ноги моей здесь не будет…

— Да тяпку бери с красной ручкой! Отец вчера наточил, — крикнула из-за тына мать.

Я мысленно застонала.

Солнце шкварило как на Антильских островах, с той лишь разницей, что там ты загораешь добровольно, на уютном шезлонге у синего моря, а здесь жопой кверху и с орудием труда в мозолистых руках. Я злобно вонзила тяпку в заросли пырейника, заодно опять подрезав куст картошки. Твою ж мать! Воровато оглянувшись, не видит ли кто, я воткнула срубленный куст обратно и аккуратненько прилепила черноземом — до вечера как-то продержится, а там я свалю отсюда и пофиг. Таких результатов моей неосмотрительной жопорукости образовалось уже с небольшую плантацию, ну, что тут поделаешь — не ботаник я, отнюдь не ботаник!

— Лидка! — звонкий голос хлестнул сзади, и я чуть не подпрыгнула, почти застуканная на месте преступления. — Скобелева!

Я осторожно обернулась, утирая едкий пот со лба грязными руками — на меже стояла изрядно побитая жизнью то ли бабенка, то ли очень немолодая девушка, в платке, линялом халате и синих трениках с пузырями на коленях. В руках она держала цепь, на другом конце которой была однорогая коза с бородой и огромным волосатым выменем.

— Привет! — разулыбалась немолодая девушка, сверкнув металлическим зубом, и предупредительно дернула цепь, чтобы коза прекратила жрать какие-то сельскохозяйственные культуры, — тыщу лет тебя не видела. Ты как там? В городе, говорят, живешь?

Пока я соображала, кто это и что мне нужно ответить, она продолжила, скороговоркой:

— Ты слышала, Райка опять родила. И опять двойню. Пашка ее чуть не охренел, так ругался. А Зинка замуж вышла, за Кольку, с Чесноковки который. А Ванька…

Поток информации хлынул могучим массивом в мой мозг, трафик переполнился, и я успевала лишь растерянно хлопать глазами.

— Так ты идешь? — нетерпеливо вдруг повторила она, звякнув цепью.

Очевидно, из-за столь мощного перегруза мой мозг подзавис и часть информации ушло «в молоко».

— Куда? — осторожно уточнила я, пытаясь выйти из транса.

— Так я ж говорю! — разразилась новым монологом немолодая девушка, — В школу же! Встреча одноклассников у нас сегодня. Забыла, что ли? Мы же в прошлом году еще договорились, что соберемся. Так ты идешь?

Капец!

Заслуженная девушка со следами трудной судьбы на лице, оказалась Лидочкиной одноклассницей! А выглядит лет на десять старше. А то и на все пятнадцать. Женщины здесь быстро стареют.

Фух, что-то я аж расстроилась. Не хочу также.

Но сходить надо бы. Во-первых, просто любопытно, во-вторых, лучше уж в школе потусоваться, чем огород полоть и с лидочкиной матерью общаться, а, в-третьих, если я не пойду без причины — меня не поймут, а нужно же здесь жить дальше.

— Конечно пойду, — скривилась я, случайно коснувшись кровавой мозоли на ладони.

— А что наденешь? — внезапно заинтересовалась моя собеседница, с легкой тревогой в голосе.

— А есть разница? — удивилась я.

— Ну, конечно! — взволнованно затараторила немолодая девушка, — Не можем же мы в одинаковых платьях прийти.

Капец. Оказывается, дресс-код тут посерьезнее, чем на каком-нибудь торжественном приеме в честь платинового юбилея королевы в Букингемском дворце.

В результате сложных переговоров, немолодая девушка (которую, как выяснилось, зовут Татьяна) пообещала принести мне одно из своих парадных платьев, решительно забраковав мой незамысловатый лук из джинсов и рубашки.

Татьяна не подвела и притащила увесистый тючок в дом Скобелевых.

— Сама погладишь, — заявила она, перекинулась парой слов с лидочкиной матерью и упорхнула собираться.

Я вернулась в комнату и развернула сверток, оттуда вывалилось изрядно мятое, лиловое, блестящее платье, обильно украшенное вышивкой, воланами, рюшами и какими-то чудовищными помпончиками. Мне стало тоскливо и остро захотелось обратно полоть огород.

Дверку рыжеватого шкафа, обклеенного овальными наклейками с девушками, украшало большое зеркало, с чуть облупившейся амальгамой. Я подошла ближе — на меня смотрела всё та же Лидочка Горшкова, правда неплохо так постройневшая, с нормальной прической и бровями. Я приложила блестящее платье к себе, глянула в зеркало и расхохоталась.

Тьфу, ты.

В общем, в результате я отправилась на встречу одноклассников в джинсах.

Школа деревни Красный Маяк находилась в небольшом одноэтажном здании, вытянутом буквой «Г» и напоминающим больше амбулаторию, чем общеобразовательное заведение. Клумба перед входом была густо засажена бархатцами, весь школьный двор утопал в яблонях-антоновках, а у забора в зарослях мясистых лопухов и глухой крапивы снисходительно паслись пресыщенные козы. В глубине двора торчали две старых теплицы и кочегарка красного кирпича.

Я вошла в дверь, над которой полыхала многообещающая надпись: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!», и осмотрелась. Нас собралось немного, примерно с десяток. Как оказалось, потом, это была встреча не только лидочкиного класса, а еще одноклассников на год старше и на год младше. Классы здесь были крайне малочисленными, к примеру, в Лидочкином — училось четверо.

Встречей рулила пожилая учительница, с неожиданно традиционным именем Марьиванна. Она была классным руководителем и заодно вела почти все гуманитарные предметы в школе.

Аниматором Марьиванна оказалась понимающим, так что после очень краткого и поспешного торжественного приветствия, вялого чтения стихов и порций ахов-вздохов, мы облегченно вручили ей гладиолусы, под старенький баян недружным хором исполнили песню «Вместе весело шагать» (и потом еще какую-то, про картошку), и, с чувством выполненного долга, наконец-то, сели пить чай с домашним пирогом.

В той, прошлой жизни, посещение встречи одноклассников по размаху и масштабу было сродни Королевскому Уимблдону, если не больше. Помню, все выделывались, как умели, демонстрируя пренебрежение к менее успешным одноклассникам, особо выделяя, если кто постарел, потолстел, не смог сделать карьеру и все такое. Здесь же было простенько и душевно: собрались, тихо повспоминали разные истории из школьной жизни, где-то посмеялись, где-то погрустили, но успехами не мерялись. Даже на мои джинсы ничего не сказали.

В общем, понравилось.

Марьиванна была из той, старой, породы советского учителя-интеллигента на селе. Она разговаривала исключительно на языке Горького, Паустовского и Державина (ага, все эти «ветр», «глас», «вострепещут»…). И, соответственно, ожидала от окружающих того же. В ее присутствии селяне не матерились, старались обильно не дышать чесноком и перегаром, и здоровались всегда уважительно первыми.

В общем, пока лидочкины одноклассники старательно исполняли песни под баян, я решила выяснить, в чем суть конфликта между переводчиками при разных художественных переводах Бальмонта.

— Бальмонт переводил со многих языков.., — задумалась Марьиванна, но я невежливо перебила.

— Нет же, кто именно переводил стихи Бальмонта на русский язык и в чем там отличия?

— Ох, Скобелева, Скобелева, — вздохнула Марьиванна, — как была ты троечницей, так и поныне не блещешь. Ну какие еще переводы Бальмонта? Он же писал исконно на русском!

— Как на русском..? — только и смогла выдавить я.

Марьиванна еще раз вздохнула, покачала головой и вышла из класса. Вернулась она с потрепанной книгой.

— Вот, сама погляди.

Я полистала. И зависла.

Марьиванна еще что-то говорила мне, а я сидела с отсутствующим взглядом. Сердце глухо бухало, отдавая в висках: Иван Тимофеевич соврал. Меня окружают лжецы.

— Лида, что случилось? — наконец, заметила мое состояние классная.

— Мне позвонить надо, — пробормотала я, резко вставая. — Где здесь телефон?

— Какой еще телефон? — удивилась Марьиванна. — Телефон в сельсовете только. Но он закрыт, выходной же.

Я расстроенно сникла — не доживу до завтра, внутри все аж кипит.

Увидев, как я расстроилась, Мариванна решительно сказала:

— Ладно, пойдем-ка, сегодня сельсовет сторожит Никитин.

— А он пустит? — усомнилась я.

— Так Алёша — мой ученик, — пожала плечами Марьиванна, мол, еще чего. — В нашей деревне все — мои ученики.

…

Я набрала знакомый номер.

Трубку долго не брали, наконец, издалека, сквозь треск послышался голос Ивана Тимофеевича:

— Алло? Слушаю! — закричал он в трубку.

— Иван Тимофеевич, это я, Лида Горшкова, — сказала я.

— Что? Алё! Алё! Лида? Лида, это ты?! Что случилось? — в голосе соседа отчетливо послышалось беспокойство.

— Иван Трофимович, а ведь Нора Георгиевна никогда Бальмонта не переводила, да?

— Ну, конечно нет! — Иван Тимофеевич расхохотался, весело. — Это же наш, русский поэт. А переводы он сам делал. Прекрасные, между прочим, переводы.

— Зачем же вы меня обманули? — молвила я, помертвевшими губами.

— Ну, во-первых, чтоб ты успокоилась и не ругалась из-за ерунды с Риммой Марковной, я-то думал — пошучу, мы посмеемся и всё. Кто бы подумал, что ты на филолога поступила, а таких вещей не знаешь, — уел меня сосед и уши мои запылали.

— Так Нора Георгиевна не переводчик?

— Переводчик, почему же?! Просто переводила она другое. Да сама у нее спроси.

В трубке пошли гудки…

Марьиванна посмотрела на меня, с тревогой:

— Лида, что случилось?

— Да понимаете… — неожиданно для самой себя я выложила пожилой учительнице все, и как взяла Римму Марковну домой, и как она сперва старалась, все готовила, а потом Светку взяла, практически поставив меня перед фактом, и про войну ее с Норой Георгиевной, и про переводы Бальмонта, о которых наврал мне Иван Тимофеевич… в общем — все рассказала.

— Лида, Лида, совсем ты запуталась, — покачала седой головой учительница. — Ты циклишься на каких-то дрянных мелочах, вместо того, чтоб зреть вперед, в будущее.

— Но ведь Римма Марковна…

— Лида, дружба — не услуга, за нее не благодарят. Воспринимай Римму Марковну какая она есть.

Одноклассники разбились на группки и со смехом, шуточками, разошлись — кто в клуб смотреть индийский фильм, а кто на хату обмывать встречу. Я с ними не захотела, и возвращалась домой одна, без настроения, в противоречивых чувствах.

Дома лидочкиной матери не было — пошла к Лариске. Зато застала отца: он с паяльником сидел перед полуразобранным черно-белым телевизором и чинил внутреннее содержание, периодически сверяясь с огромной, нарисованной на кальке схемой.

— А что ты делаешь? — спросила я без особого интереса, чтобы поддержать разговор.

— Да транзистор что-то не того, крякнулся вроде…– ответил лидочкин отец, старательно водя пальцем по схеме. — Надо починить, а то мамка концерт вечером смотреть хочет.

Я зависла. Да что же это за время такое! Вот как, в таком мире бедной попаданке нести свет истинных знаний хроноаборигенам и заниматься прогрессорством, если Лидочкин отец, простой работяга из забитого колхоза, САМ по схеме починяет телевизор! А две бабушки-соседки троллят друг друга семантикой Бальмонта! И это при том, что я когда-то, в детстве, училась в советской школе. А что тогда говорить про поколение Тик-тока?! Как бы они здесь выживали и прогрессорствовали?!

— Подай-ка отвертку, — перебил мои мыслеметания лидочкин отец. Он был в благодушном настроении, и я решилась:

— Смотри что я нашла, — я подсунула ему под нос фотографию, где Лида в фате с лопоухим парнем. — Ты помнишь ее?

— Да чего ж не помнить, — лидочкин отец отложил паяльник, поднес фото поближе к глазам и поправил очки с перемотанной изолентой дужкой, — Зинка наша. Это на свадьбе у нее. На первой… да ты же не знаешь… Васька Попов, был тут один, бегал за ней, страх прямо. А Зинка наша видная девка была, всё носом крутила-крутила, но он таки ее добился… а потом на свадьбе встал из-за стола и вышел покурить. И больше не вернулся. Его искали-искали. Не нашли. Признан пропавшим без вести. Брак потом отменили. Дед целого кабанчика отвез, и отменили. Зинка долго горевала, а потом-таки вышла замуж за Никанора.

Лидочкин отец поковырял ногтем кусок канифоли, вздохнул, и продолжил:

— А Никанора она не любила, это понятно, потому детей у них и не было. Ты на нее как две капли воды похожа, она тебя привечала. Потому квартиру оставила тебе, а не Лариске.

Капец.

Джимми, Джимми, ача, блин…

Глава 17

Дома было что-то не так: звенящая тишина слабо отдавала валерьянкой и пустотой.

Закрывая входную дверь, я громко хлопнула, но никто не вышел.

— Римма Марковна! — борясь с дурным предчувствием, позвала я, — Света!

В ответ все также раздавалось мерное клацанье будильника, да на кухне прокапывала вода из крана. Я торопливо прошлась и посмотрела по комнатам — никого. Интересно, а где они? Странно. На прогулку вроде идти рановато — еще и семи нету.

Отдуваясь, я дотащила набитые деревенскими продуктами сумки на кухню и еще раз всё проверила — чайник холодный, кастрюли на плите вообще пустые. Неужели в больницу попали?

Вся в дурных предчувствиях, я заметалась по квартире.

И тут в дверь позвонили.

На пороге стояла запыхавшаяся Нора Георгиевна. Я подавила вспыхнувшее раздражение — вот только опять разборок с Бальмонтом для полного счастья мне сейчас не хватало!

— Лида! — взволнованным шепотом сказала соседка, нервно озираясь на лестничную площадку. — Пошли ко мне, быстрее!

— Нора Георгиевна, — устало вздохнула я, мощным усилием воли подавив раздражение, — я только что приехала из села, очень рано встала, мне бы помыться с дороги, переодеться, кофе попить. Да и Римма Марковна куда-то подевалась…

— Тихо! — округлила глаза Нора Георгиевна и схватила меня за руку, — пошли, быстрей!

Она потащила вяло упирающуюся меня наверх, открыла квартиру и буквально втолкнула внутрь. Лёля, постриженная и веселая, выскочила, обнюхала меня и унеслась обратно. В квартире вкусно пахло ванильными булочками с корицей, и какао.

Я разувалась, как из комнаты донесся знакомый детский смех.

Светка!

Я влетела в комнату. На полу, на сложенном вдвое ватном одеялке сидела Светка и по очереди «кормила» из пластмассовой игрушечной ложечки своего облезлого зеленого зайца, гипсовую статуэтку «Советская купальщица», портрет молодого Сергея Есенина в бронзовой рамочке и Лёлю, причем у Лёли между передними лапками торчал большой игрушечный градусник (и Лёля не возмущалась, с интересом следя за Светкой и помахивая овечьим хвостиком).

— За маму! — строгим голосом сообщила Светка и дотронулась ложечкой до мордочки зайца. — Йорик! Где твое воспитание?! Принято говорить «Ам» и «спасибо»! Без-перс-пективный ты, Йорик!

— Лида! — из кухни показалась обрадованная Римма Марковна.

— Что вы тут делаете? — спросила я.

— Тут такое случилось! — всхлипнула Римма Марковна.

— Не реви, Светочку растревожишь, — цыкнула не нее Нора Георгиевна, воровато оглянувшись на увлеченную игрой Светку, и они торопливо потащили меня на кухню.

В общем, пока я в поте лица полола картошку в Красном Маяке, к нам явилась демоническая женщина. И категорически потребовала Светку обратно. Вместе с деньгами.

— Ты представляешь! — горячилась Римма Марковна, — Она посмела...!

Не знаю, чем бы закончилось противостояние между Ольгой и Риммой Марковной, скорее всего, победила бы молодость, но тут на шум появилась кипящая праведным гневом Нора Георгиевна. Мгновенно въехав в ситуацию, она быстренько турнула Ольгу, пригрозив участковым.

А Римму Марковну и Светку забрала к себе, от греха подальше.

И вот сейчас мне весь этот расклад вывалили.

— И вот что теперь делать? — с вопрошающими интонациями задала риторический вопрос Нора Георгиевна. Римма Марковна сидела молча, с трясущимися губами и жалким видом.

— Она в своем праве, — ответила я, и Римма Марковна сдавленно всхлипнула.

— Но как же! — попыталась возмутиться соседка.

— Нора Георгиевна, — твердо прекратила балаган я, — спасибо, конечно, за помощь, но здесь вы не правы и зря влезли со своей «помощью». Ольга — мать Светы, и она как мать имеет полное право забрать своего ребенка.

— Свете с ней плохо, — выдвинула аргумент Римма Марковна. — Она как пришла даже не посмотрела на Светочку. И Светочка к ней не пошла!

— И что? — спросила я. — Родительских прав ее не лишили. И Василия тоже. Ребенок должен жить с родителями. Одно дело, когда непутевые родители временно спихнули ее дальней родственнице, приплатив за присмотр, совсем другое — когда от матери посторонние люди прячут родную дочь. А если она заявление в милицию напишет о похищении? Сейчас такие проблемы начнутся — боюсь даже подумать.

— Не начнутся, — вскинула подбородок Нора Георгиевна, — у меня есть кое-какие связи.

— На все связи существует закон, — вздохнула я, — простой советский закон. И точка.

Плечи Риммы Марковны затряслись в беззвучных рыданиях.

— А теперь, если мы все обсудили, — подвела итог я, — спасибо вам, Нора Георгиевна, за гостеприимство, и мы идем домой. Римма Марковна, собирайте Свету. Я позвоню Ольге, и мы все решим.

Через час примерно, я уже звонила демонической женщине.

Встречу назначила на нейтральной территории, в парке, недалеко от дома.

Олечка опоздала на полчаса. Я понимала, что так примерно и будет, и хорошо, что прихватила с собой хрестоматию по русской литературе — хватит уже позориться, как с Бальмонтом.

Я сидела на лавочке и читала Чернышевского «Что делать?» (сейчас мне бы очень пригодился такой совет, но увы), когда явилась демоническая женщина. Сегодня она превзошла себя, одетая в нечто струящееся, шифоновое. На моем фоне в обычном спортивном костюме, она была чудо как хороша.

— Где мой ребенок?! — сварливо начала она, чуть скривив густо накрашенный карминовый рот.

— Притормози, — буркнула я, нелюбезно. — Спит она, тихий час же еще.

Олечка стухла, осторожно потрогала лавочку, посмотрела на пальцы, скривилась брезгливо и садиться не стала.

— Ты зачем Римму Марковну напугала? — наехала на нее я.

— Света — моя дочь, и я имею право ее забрать! — раздраженно выпалила Олечка и посмотрела на меня с явным превосходством.

— Имеешь, — согласилась я, — я тебе ее сегодня же приведу, когда проснется. И даже все носочки с помпончиками. Выглаженные!

— И деньги, — сказала Ольга, твердо и торопливо.

— Какие деньги? — не поняла я.

— Те деньги, которые ты обманным путем вытянула из меня и моей семьи!

— Угу.. и из Льва Юрьевича, ты забыла упомянуть, — пробормотала я.

— Да, и из него тоже, — кивнула Ольга, вытащила мятую бумажку из сумочки и посмотрела на нее, — всего ты мне должна две тысячи пятьсот восемьдесят девять рублей. Я хочу получить всю сумму! Сегодня же!

— А стаканчик кеХфирчика не хочешь? — процитировала старую детскую страшилку я. — Светку приведу, мне чужие дети без надобности, а денег ты не получишь.

— Да ты..! Да как..! — разъярилась Ольга, — ты выманила деньги у моей семьи! Мать старую обворовала! Брата больного!

— Стоп! — рявкнула я, — во-первых, не выманила, а получила добровольным путем в обмен на услугу. О чем имею расписки от всех! И от тебя тоже!

— Какую услугу?

— Присмотр за ребенком до шести лет.

— И что, за присмотр две с половиной тысячи? — вытаращилась от возмущения Ольга.

— А у меня вот такие вот расценки, — пожала плечами я, совсем чуточку смущенно. — Да, согласна, дороговато беру. Но не нравится — надо было другую няньку искать. Никто ж не заставляет.

— Да я участковому напишу!

— Пиши! — кивнула я, вполне дружелюбно, — а я тогда в службу опеки позвоню. Вот будет хохма. А если еще в твоем театре об этом узнают, уверена, что тебя даже «тру-ля-ля» у снопа петь не допустят. Будешь уборщицей до пенсии работать. Унитазы мыть и вазы от гладиолусов, которые другим артисткам поклонники дарят.

— Да ты…!!! — зарыдала Ольга. — Ты не понимаешь…!!! Не понимаешь! Меня же все ненавидят! Они все сговорились! Сперва отобрали у меня главную партию! И больше ролей мне не дают! Лида! Пойми! Мне очень! Очень нужны эти деньги!

— Зачем? — спросила я.

— Я хочу пластическую операцию сделать, — шмыгнула носом Ольга. — В Москве.

— То есть сам ребенок тебе не нужен? Нужны деньги?

— Ну, я люблю Светлану, конечно, но…

— Нет, я на это не пойду, — перебила демоническую женщину я, — если ты заберешь Свету, то она должна будет жить с тобой. Более того, она каждый день ходит в Дом пионеров на шахматы, с сентября пойдет в музыкальную школу, сейчас во вторник и четверг Римма Марковна ее водит на индивидуальные подготовительные курсы. А еще же и о художественной школе не надо забывать. Да и спортом она тоже должна заниматься. Растет же!

Олечка нервно сглотнула.

— Ты же понимаешь, Ольга, что у нее в день до трех-четырех часов занятий, — продолжила нагнетать я, — А то и больше. И на все эти занятия ее придется каждый день водить. И там четко по графику. Сможешь? Я же человек вредный и попрошу органы опеки отслеживать, сколько раз Света не посетила тот или иной кружок.

Демоническая женщина вспыхнула и швырнула в меня мятую бумажку.

— Ну и подавись!

Она резко сорвалась и побежала по аллее парка, оставив последнее слово за мной.

Но я-то понимала, что битва еще не окончена, так, временный выигрыш.

Нужно подстраховаться.

И я даже знала, как.

На работе, ловко разминувшись с Мунтяну, так, что он меня и не заметил в толпе работяг, я выцепила Зою Смирнову.

— Билет на Олимпиаду когда получу? — сходу спросила я.

— Какой билет? — удивилась она, — там же именные приглашения. А ты пропустила все собрания, поэтому тебя не включили в делегацию от монорельса.

— Ну ни хрена себе! — возмутилась я, — А кто всякой сувенирной дряни аж по десять штук накупил?!

— Лида, — устало вздохнула Зоя, — список в делегацию утверждаю не я. Я же тебе говорила, что там много критериев. Большой конкурс. Много желающих было. Очень много.

— И что мне теперь делать?!

— Ну, ничего страшного, — пожала плечами Зоя, — в следующий раз поедешь.

Если бы Зоя только знала, что следующий раз будет через тридцать четыре года. Столько ждать я была не намерена.

— Мне сейчас надо, — проскрипела я.

— Ну, зачем тебе сейчас? — не повелась Зоя. — Спортом ты не интересуешься, собрания всякие не любишь. Что тебе там делать? А в нашу делегацию отбирали спортсменов и членов Партии.

— А что члены Партии прям все поголовно спортом увлекаются? — задала риторический вопрос я, с сарказмом.

— Не начинай, Лида, — закатила глаза Зоя. — Так уже вышло. Так что забудь.

Я шагала по коридору, вся в невеселых думах. Какая-то черная полоса прямо. Вроде все хорошо, и в институт поступила, и дома вроде наладилось, а мелкие неудачки-постигушки портят настроение, прямо ужас.

Нет, Зоя была права, спортом я не увлекалась и собрания не любила. На Олимпиаду я рвалась с одной-единственной целью — плотно закупиться дефицитом. И побольше. Сейчас 1980 год, и в воздухе уже ощущается усталость людей от коммунизма, а все эти высшие партийные лидеры так просто играют роли, неубедительно, словно Олечка в веночке вокруг снопа. И единственная возможность набрать дефицитных импортных товаров — это Олимпиада, и я ее упустить не хочу.

Я толкнула дверь в знакомый кабинет в полуподвальчике:

— Можно? — я заглянула, смущенно.

— Заходи, — кивнул Иван Аркадьевич, отрываясь от бумаг, и затушил сигарету. — Что скажешь?

— Я написала алгоритм, как улучшить показатели по явке на мероприятия, — я положила перед Большим начальником папочку с листочками.

— Посмотрю, — кивнул тот, пряча папочку в боковой ящичек. — А что там по расширению в отделениях?

— Информацию я успею подготовить завтра к концу дня, — ответила я. — Уже почти все готово. Жду только отчета из юго-западного отделения. Завтра Фёдор обещал привезти к обеду.

— Ты синие папки нашла? — вдруг задал вопрос Иван Аркадьевич.

— Ищу.

— Хорошо, — кивнул Иван Аркадьевич и подкурил новую сигарету.

Я помедлила.

— Что еще?

— Иван Аркадьевич, — затараторила я. — Меня не включили в делегацию на Олимпиаду.

— Так ты все собрания прогуляла, — выпустил дым Иван Аркадьевич.

— Я в институт же готовилась! — обиделась я.

— Зачем оно тебе?

— Понимаете, я должна туда попасть, там же международный уровень мероприятий, я просто обязана увидеть, как они подготовлены, если в будущем у нас депо «Монорельс» будет принимать международные делегации, этот опыт нам очень пригодится! Обидно, что в делегацию вошли люди, которые хотят просто соревнования посмотреть и на артистов полюбоваться. А я же для дела! С прицелом на будущее!

Мой горячий монолог вряд ли убедил Ивана Аркадьевича до конца, но он задумался и, через долгий миг, сказал:

— Ладно, Лида. У нас есть бронь на одно место. Если ты сделаешь хороший отчет я включу тебя в делегацию.

— Спасибо! Спасибо! — радостно залепетала я. — Все сделаю!

— Иди уже, — вздохнул Большой Начальник. — Сделает она…

На обратном пути я заглянула к Зое и сказала, что помогу отпечатать ей все документы для делегации на Олимпиаду. Завтра же.

Затем я прямо с проходной позвонила Олечке:

— Надо встретиться. Срочно.

Глава 18

Мы встретились опять, в том же парке.

— Деньги принесла? — спросила Олечка, впрочем, без особой надежды.

— За деньги забудь, — припечатала я вежливым, но непреклонным тоном.

— Тогда зачем?

— Я знаю, как решить все твои проблемы разом. Очень конструктивный, кстати, вариант. Ты на Олимпиаду едешь?

— Да какая Олимпиада!!! — вспыхнула демоническая женщина. — Они только своих подстилок берут. Перспективных! А мне сказали, что я старая! … Да! … Твари!

Молча выслушав экспрессивный монолог в полном объеме (именно что-то подобное я и предполагала), я сообщила:

— У меня есть одно приглашение на Олимпиаду. Могу тебе его отдать.

— Как? Просто так? — Ольга недоуменно захлопала ресницами, густо накрашенными модной синей тушью.

— Ну, понятно, что не просто так, — снисходительно ответила я, — ты напишешь отказ от Светки, оформим через органы опеки, чтобы все по закону было.

— Да ты что! Как ты можешь?! Это же моя дочь!

— Ты уж определись, — остановила поток словоизвержения я, — Значит, забирать и воспитывать ты ее не хочешь, и отказ писать тоже не хочешь. Нет, Ольга. Так не выйдет.

— Зачем тебе Светлана?

— Я не хочу, чтобы ты каждый раз приходила к нам и доводила Римму Марковну до предынфарктного состояния, — ответила я, — Это сейчас ее соседка выручила и успокоила, а когда никого рядом не будет — ни меня, ни соседки? А ребенку какой стресс! Так что, Ольга, или забирай Свету и воспитывай ее нормально, или оставь в покое.

— Мне не нужна твоя Олимпиада! — фыркнула демоническая женщина, с подчеркнуто независимым видом.

— Нужна, — сказала я и похлопала по лавочке, рядом. — Присядь и послушай меня внимательно. Очень внимательно.

Ольга сглотнула. Фыркнула. И села на лавочку.

— Я вижу твою ситуацию так: ты сейчас работаешь в театре, провинциальном. Актрисой так и не стала. Ты и в юности звезд с неба не хватала, а сейчас уж и возраст не тот, и молодые да дерзкие тебя давно задвинули.

Олечка покраснела и потупилась.

Я вспомнила ее диалог о гладиолусах с тощей девицей.

— Это сейчас ты хоть на подтанцовке, а дальше годы-то будут бежать еще быстрее, через три-пять лет ты уже будешь старухой. И тебя даже на подтанцовку не возьмут.

— Сама старуха!

— Да дослушай ты! — поморщилась я, — по вашим театральным богемным меркам — да, старуха. Я же не для того трачу свое время, чтобы сидеть тут тебя обижать. Если хочешь, могу рассказать тебе рецепт как устроить свою жизнь. Очень хорошо устроить.

Ольга сделалась предельно серьезной. Зря я ее дурочкой считала.

— Если ты поедешь на Олимпиаду, где будут иностранцы: спортсмены, тренеры, врачи, актеры, помощники и т.д. — ты легко сможешь найти там себе жениха. И если сможешь окрутить его (а ты сможешь) — то будешь жить в какой-нибудь Франции или Люксембурге и кушать каждый день трюфеля и лобстеры. Бренди заграничные пить будешь.

— Ты же сама сказала, что я старая, — ссутулилась Олечка и нервно поковыряла спинку лавочки ногтем.

— Да. Для нашего «колхоза» ты старая. А в Европе — это, между прочим, самый лучший возраст для женщин считается. У них женщины раньше тридцати замуж вообще не выходят (я точно не знала, было ли в 1980-х годах уже так, но старалась говорить, как можно убедительнее). Представь, поедешь в Москву на Олимпиаду и там какого-то шейха себе найдешь!

Олечка улыбнулась.

— Будешь жить в собственном замке на собственном острове на берегу моря. Слуги будут, бриллианты, гамбургеры! — продолжила искушать я.

Глаза Олечки затуманились.

— Но откуда там шейхи? — робко попыталась воззвать к голосу разума она, но прозвучало это крайне неубедительно.

— А ты хоть знаешь, что инициатором Олимпиады от Олимпийского комитета был барон Эдуард фон Фальц-Фейн? А у него, между прочим, личный замок в Лихтенштейне. И он приедет тоже. И не только он. Знаешь, сколько там других разных баронов и прочих богатых мужчин будет? Говорят, даже один арабский принц приедет, правда инкогнито. Для них твоя красота — каноническая, у них же своих красивых девок давно уже нету — инквизиция еще в средние века всех сожгла, поэтому все только от тебя зависит. Да даже простой футболист за границей знаешь сколько зарабатывает! Ого! Я уверена, что ты легко поймаешь себе иностранного жениха и выйдешь замуж удачно.

— Давай! — решительно сказала Ольга, глаза ее пылали инфернальным блеском. Она рвалась в бой.

— Э нет, сначала оформим отказ, и быстро. Времени-то пару дней осталось, — я посмотрела на нее добрыми глазами и продемонстрировала приглашение. — И комнату Риммы Марковны освободи. Ей тоже жить где-то надо будет.

— Но тут стоит Горшкова Л.С. — растерянно сказала Олечка, заглядывая на картонный листочек.

— Конечно, ведь приглашение выписано на меня. — кивнула я. — Но здесь только инициалы. Ты — Горшкова Ольга Сергеевна — О.С. Получается только одна буква «О» отличается. Я буду готовить документы от депо «Монорельс», и аккуратненько поменяю.

— А на приглашении?

— Я аккуратно дырочку сделаю, маленькую-маленькую. Пишущие машинки иногда прорывают бумагу. Там такая суета будет, поверь, никто к этой дырочке и не придерется. А в списки я тебя сразу запишу так, как надо.

— Так в каждой же делегации руководитель есть, — проявила трезвость мысли Олечка, — Оттуда. В смысле «сверху». Он же сразу все поймет. Кроме того, я же не буду на все эти мероприятия и собрания ходить. С этим как?

— Ой, да ладно тебе прибедняться, — снисходительно пожала плечами я, — с твоими-то талантами. Ты же актриса. Я-то тебя на сцене видела.

Ольга аж вспыхнула от удовольствия и согласилась, с радостью.

Фух, если получится все, как я и планирую, одной из головных болей будет меньше. В том, что семейство Горшковых доставит мне потом кучу хлопот я не сомневалась. А так, если Ольга упорхнет — то вопросы с комнатой и со Светкой отпадут, сами собой. И даже, если ей потом дадут пинком под зад, или никто из заморских женихов не клюнет — то мою квартиру с комнатой Риммы Марковны я до того времени уже разменяю.

Эх, еще бы Горшка куда-нибудь пристроить — и жизнь бы сразу заиграла по-новому!

Да. Вот такой вот я Робин Гуд.

Римма Марковна и Нора Георгиевна сидели во дворе на лавочке и мирно сплетничали, пока Светка в песочнице увлеченно лепила домики, а Лёля дремала рядом. Я прислушалась:

— Вы не правы! Она была тонкой и романтичной женщиной! Настолько интеллигентной, что даже своего супруга, Льва Генриховича, била по голове бюваром исключительно с репродукциями Тициана.

— Но, согласитесь, музицировала она всё-таки дурно.

— Зато так прелестно ухаживала за могилой Льва Генриховича, высадила там лиловую герань и душистый горошек…

— Но Лев Генрихович ненавидел герань.

— Полагаю, в этом и есть причина.

Я хихикнула, и соседки сразу меня заметили:

— О! Лидия! — замироточила Нора Георгиевна. — Когда освободишься — загляни ко мне, я приготовила для тебя дневники Гиппиус.

— А я — рагу и пирог с рыбой — лучезарно ухмыльнулась Римма Марковна, и посмотрела на Нору Георгиевну с победоносным видом.

— Говорят, французские ведьмы готовили рататуй из потрохов мышей и лягушек, — не удержалась от милого комментария Нора Георгиевна, и любезно при этом улыбнулась.

— Не знаю за рататуй, а уж синие книги — точно! — подколола в ответ Римма Марковна, елейным голосом.

— А я для вас — кое-какую информацию, — прерывая ответное возмущение Норы Георгиевны, тоже заговорщицки понизила голос до шепота я. — Конфиденциальную.

Римма Марковна и Нора Георгиевна аж встрепенулись. Мгновенно и Зинаида Гиппиус с «Синей книгой» и рагу были забыты, как несущественное.

— Светочка, — торопливо позвала Римма Марковна, — пошли-ка быстренько домой, пора компотик кушать!

А Нора Георгиевна просто подхватила дремавшую Лёлю на руки и первой метнулась в подъезд.

В общем, после небольшой вступительной речи, вручила я дамам «Манифест» и попросила чуток отредактировать. Ну, запятые там расставить, «жи–ши» всякие проверить… и остальное… «усочнить»… по возможности.

Вечером, отведав рататуй и рыбный пирог, я решила нанести визит Ивану Тимофеевичу.

Сосед принял меня крайне любезно, был мил и гостеприимен, лишь поблескивающие от сдерживаемого смеха глаза выдавали то, что он жутко доволен своей выходкой и никакого раскаяния отнюдь не чувствует.

— Лидия, — весело сказал он, пока мы пили чай на кухне, — твоя последняя заметка имела успех у наших читательниц.

— Я рада, — скромно кивнула я, помешивая чай ложечкой, и добавила. — Но если вы заговорили вдруг о моих успехах, значит, это еще не всё, правильно?

— Правильно, — не стал кривить душой сосед. — Ты же взрослая девушка и понимаешь, что у всякого успеха есть и обратная, так сказать темная, сторона.

— Вы меня увольняете? — вздохнула я и отодвинула чашку. — Надеюсь хоть не из-за Бальмонта?

— Да что ты! — сосед сделал ручкой жест в стиле «уйди, прАтивный». — Пришло письмо, от возмущенного читателя.

— Ну, хорошо, — сказала я, чуть удивленно, — давайте сюда, напишу ответ.

— Дело в том, что пришло оно не нам, не в газету, а сразу в райком Партии, — поморщился Иван Тимофеевич.

— И что теперь? — спросила я.

— Да проверка теперь будет, — скривился как от лимона сосед. — Мы-то привычные, а вот у тебя проблемы могут быть, как у кандидата в члены Партии.

— А что у меня проверять? — удивилась я, — я работаю на производстве, замечаний не имею, общественную деятельность веду активно, в институт вон поступила, в педагогический. Что не так?

— На вот, сама ознакомься, — Иван Тимофеевич протянул мне сложенный листок из тетрадки в косую линию.

Я развернула и вчиталась в неровные строчки:

«…Обилие чепухи в нашей газете поражает. Кинематограф убил театр. Телевиденье убило кинематограф. Женские колонки убивают газету. Ведь женщина, которая ведет эту колонку, на полном серьезе считает себя советским журналистом! Она учит советских женщин такой ерунде как выбор мыла и крема для рук. Забавно читать бред…! Это пять! Высший балл за отсутствие мозга и незнание предмета! Как мыло и крем для рук могут заменить советскую идеологию? Чтение нашей газеты теперь заменяет мне походы в цирк...» — ну и в таком духе на четыре странички мелким почерком.

— Ну как? — спросил Иван Тимофеевич, когда я дочитала.

— Ерунда, — отмахнулась я. — Обычный бред типичного неудачника. Какая-нибудь девушка не ответила ему взаимностью в пубертатном возрасте, и с тех пор он ненавидит всех женщин.

— Но тем не менее он спровоцировал проверку, — сказал сосед.

— А кто проверять будет?

— Быков Лев Юрьевич, — скривился Иван Тимофеевич. — Очень, знаете ли, мерзкий человек. Кстати, это именно он ходил к нашей бывшей соседке, Ольге Горшковой.

И тут мои губы мимолетно сами расплылись в очень довольной улыбке.

Да это же просто праздник какой-то!

Мы еще немного поболтали, и я выпросила у Ивана Тимофеевича приглашение на Олимпиаду. Так что я тоже поеду в составе делегации от нашей газеты.

Вполне довольная и умиротворенная, я вернулась домой, устроилась в уютном кресле, включила лампу под абажуром и решила почитать «Синюю книгу» (хватит с меня Бальмонта!), как вдруг раздался звонок в дверь. Римма Марковна в своей комнате как раз рассказывала Светке на ночь сказку, поэтому открывать пошла я.

На пороге стоял… Линьков.

Увидев меня, он вздрогнул и вскричал:

— Куда вы дели мои деньги?

Глава 19

— Зачем так орать? — мрачно спросила я. — Я слышу нормально.

— Но деньги… — растерялся Линьков.

— А что деньги? — удивилась я. — Деньги у меня на хранении. В чем проблема?

— Но Валерий Анатольевич… — залепетал Линьков. — Он требует денег. Я ему сказал, что деньги отдал вам, а он говорит, что никаких денег он не видел, и что я должен ему, а не вам… Что мне теперь делать?

— Идите домой спать, — посоветовала я, от чистого сердца. — Время уже позднее. А с Горшковым я сама разберусь.

— Но он спросит… — беднягу Линькова аж затрясло.

— Скажете ему, что я поговорю с ним лично, — ухмыльнулась я, слегка кровожадно.

Я хотела уже закрыть дверь, но Линьков продолжал маяться у порога.

— Что-то еще не так? — спросила я, недовольно.

— Валерий Анатольевич… он там, возле подъезда стоит… — заблеял Линьков. — Ждет деньги…

— Во как! — поразилась я и расцвела улыбкой. — Ждет, значит. Как это мило. Ну, идемте. Сейчас, минуточку, только обуюсь.

Когда я вышла на площадку — Линькова уже не было. Пожав плечами, начала спускаться вниз.

У подъезда было почти также людно, как на добровольном субботнике, где явку проверять не будут. Я дважды обошла абсолютно пустынный двор, но ни Горшкова, ни Линькова не обнаружила. Даже обидно стало. Вот только решишь проявить благородство и отдать деньги (это я аллегорически, конечно же), как и отдавать уже некому.

Ну, и ладно.

Где-то крикнула ночная птица. Потянуло ночным холодом. Я поёжилась.

И только я собралась идти домой дочитывать «Синюю книгу», как у гаражей раздался какой-то хлопок, звон и сдавленное чертыханье. Я всмотрелась, но в бледном свете анорексичной луны увидеть что-либо на таком расстоянии было сложно. И вместо того, чтобы уйти спать, я не нашла ничего лучше, чем уподобиться герою тупых американских ужастиков, который ночью идет в темный подвал посмотреть, что же там за страшные звуки такие.

В общем, я подошла чуть ближе к гаражам и вполне закономерно обнаружила там Горшкова и Линькова, которые бухали. Судя по осколкам, один стакан они уже разбили, поэтому пили по очереди из оставшегося гранчака.

— Доброй ночи, господа, — поприветствовала я мужчин, вежливо.

Линьков подавился и закашлялся, а Горшков что-то зло пробурчал под нос. На приветствие он не ответил. Мне опять стало обидно.

— Неужели ты не рад мне, а, Горшков? — спросила я, дружелюбно (ну, почти дружелюбно).

Горшков промолчал. Линьков до сих пор сдавленно кашлял на заднем фоне и старался особо не отсвечивать.

— А ты опять без цветов, Горшков, — грустно покачала головой я, — сэкономить решил, да?

— Вот смотрю на тебя, Лидия, и удивляюсь — какая ты совсем другая стала, — вдруг подал голос Горшков, глядя на меня исподлобья, — Раньше была такая домашняя, теплая. Слегка дура, конечно, но такая… уютная, живая. А сейчас передо мной кусок мутного льда. Всё тебе мало, гребешь деньги, барахло, квартиры! Ольгу от ребенка отказаться заставила. Куда ты ее толкаешь? Она и так у нас малость того… сприветом… артистка, в общем…, а тут еще ты под руку тявкаешь.

— Да, всё так, всё так, — кивнула я, вспомнив ту Лиду, в которую я только попала, — И дура, и мутная, и жадная. Но только тебя, Горшков, всё прекрасно устраивало, когда Лида ходила в одной юбке, отдавала тебе всю зарплату до копейки, молча терпела твои заскоки, прибегала с работы и становилась у плиты, чтобы побаловать своего любименького Валерочку, а то он же, бедняжечка, аж целых два урока провел, умаялся болезный. А что ты для Лиды… для меня… сделал хорошего? Вот назови хоть что-нибудь!

— Я замуж тебя взял, дура! — взъярился Горшков и стукнул кулаком о стену гаража.

— Оооо! Достижение какое! — всплеснула руками я, — замуж он меня взял! Ты понятие «замуж» от «бытового рабства» отличаешь?

Горшков не ответил.

— А ребенка я у Ольги не отбираю, — продолжила я, — она Светку в интернат на постоянку сдала, заниматься не хочет. А я считаю, что в интернате ей будет хуже, чем в семье. А вот если ты такой правдолюб и хочешь Светочке добра — так забирай ее себе. А, Горшков? Ты всё-таки дядя родной. Я и пятьсот рублей твоих отказных обратно отдам. Давай, а?

— По поводу денег, — сказал Горшков, проигнорировав мой монолог, — ты зачем деньги у Гектора взяла?

— Он мне их сам дал, — пожала плечами я.

— Он тебе их дал передать мне, дура! — рявкнул Горшков, — А ты куда их дела?!

— Растратила, — сказала я, — я же дура.

— В смысле растратила? — взвизгнул Горшков, — Куда растратила?

— Как это куда? — Начала заводится я, — ты же меня знаешь, я ведь даже фарш для котлет беру по рубль восемьдесят пять, вместо рубль шестьдесят! И так на всем! Вот и разошлись деньги-то…

— Пятьсот пятьдесят рублей на фарш?

— Да, люблю котлеты, знаешь ли…

— Да ты…!!! — заверещал Горшков.

— Что тут у вас происходит? — послышался от подъезда голос кого-то из соседей. — Сейчас милицию вызову!

— Ты у меня еще поплачешь! Кровью умоешься, дрянь такая! Наш разговор не окончен! — прошипел Горшков, подхватил обалдевшего Линькова, и ретировался, не прощаясь.

Ну, а я вздохнула и пошла дочитывать «Синюю книгу».

Прошло три дня.

И вот, у проходной депо «Монорельс» собирался народ, и с каждой минутой пестрая разноголосая толпа росла: счастливые члены официальной делегации на Олимпиаду-80, их провожающие родственники, всевозможные ответственные товарищи, курирующие мероприятие, и прочие неравнодушные граждане. Небольшой и так пятачок перед входом оказался забит чемоданами и людьми. Галдёж стоял невыносимый и разобрать хоть что-то было решительно невозможно.

Я подошла с крохотным чемоданчиком и покрутилась перед всеми, чтобы меня заметили. В толпе мелькнула демоническая женщина, в парике и темных очках. Да уж, я не ошиблась в ее актерских способностях. Мне кажется, когда она пела «тру-ля-ля» в веночке вокруг снопа — это выглядело более убедительно.

В общем, Штирлиц как никогда был близок к провалу.

И тут меня увидел Мунтяну:

— Где «Манифест»? — прошипел он, нервно.

— У меня, — сказала я, смахивая пот со лба.

— Давай сюда, — облегченно потребовал Мунтяну, озираясь по сторонам с беспокойством.

— И как ты себе это представляешь? — возмутилась я, — он на дне чемодана лежит. Мне что, прямо здесь чемодан перекладывать? Бюстгальтеры на людях вытаскивать? Я его и так еле-еле закрыла!

От дальнейшей разборки меня спасла Зоя Смирнова:

— Лида! — замахала она мне зажатой в руке тетрадкой, — Ты где там ходишь! Давай быстрее сюда, распишись, сейчас уже автобус приедет.

Я расписалась и заверила ее, что все отлично, все под контролем.

Еле-еле отвязавшись от прилипчивой Зои, я тайком подмигнула демонической Олечке, а сама тихонько зашла за угол. Там меня уже ждал Роберт, на машине. Я быстро прыгнула в салон и велела:

— Гони! — и уцепилась за кресло.

Машина чихнула и неторопливо поскакала по дороге, пристроившись в хвост какой-то похоронной процессии. Я ёрзала на сидении, время поджимало, нужно уже давно быть в редакции.

Наконец, похоронная процессия свернула, а мы поехали прямо, увеличивая скорость. Через пару минут показалось здание редакции. Нарядная толпа чинно садилась в автобус, на улице осталась всего пару-тройку человек. Я выскочила из машины и понеслась к входу.

— Гражданочка! — послышался строгий оклик ответственного товарища.

— Я в списке есть! — сварливым голосом крикнула в ответ я и для убедительности помахала временным удостоверением сотрудника редакции.

— Вы почему опаздываете?! — возмутился ответственный человек, но удостоверение внимательно сверил со списком.

— Извините, пробки, — машинально ответила я и, взглянув в удивленные глаза человека, поняла, какую сморозила глупость.

— Я могу вас отстранить от участия в делегации! — строго и неодобрительно молвила нервная женщина в алебастровой блузке и высокой прической «а-ля бабетта». Она стояла рядом и прекрасно слышала весь наш разговор.

— Это Лида Горшкова, — очень кстати вступился за меня Иван Тимофеевич, который как раз подошел. — Наш журналист.

В результате меня пустили.

Наконец, мы уселись, и автобус тронулся к вокзалу. Пассажиры — члены делегации от нашей городской газеты возбужденно, нестройным хором затянули песню о товарищах. Я слов не знала, поэтому не подпевала, а только старательно раскрывала и закрывала рот. В общем, как умела, так и создавала видимость.

Дорога была неблизкая и я облегченно выдохнула. Никогда бы не подумала, что мой авантюрный план повлечет за собой столько проблем. Да уж! А ведь это был практически идеальный план, я лишь слегка просчиталась в том, что ответственные за делегации товарищи пасут свое стадо как наседка цыплят. Но хорошо хоть, что ехали все заявленные делегации от предприятий нашего города в двух соседних вагонах. Насколько я понимаю, сотрудники газеты и депо «Монорельс» будут в одном вагоне. И это хорошо. Бегать туда-сюда всю дорогу по всему поезду было бы утомительно.

И вот мы загрузились в плацкартный вагон. Краем глаза я уловила, как демоническая женщина тоже заняла место. Скоро ответственный товарищ пойдет проверять своих цыпляток. Нужно делать алиби.

— Я не могу на второй полке, — пожаловалась я ответственному товарищу от газеты, — поменяюсь с кем-то.

— Можете со мной, — вежливо сказал ответственный товарищ.

— Нет, у вас ответственная работа, нужно постоянно туда-сюда бегать, каждый раз прыгать на вторую полку будет неудобно, — проявила толерантность я. — С кем-нибудь другим поменяюсь.

— Я могу!

— Со мной.

— Прошу!

— Сюда можете, — послышались со всех сторон голоса мужской части нашей делегации и даже от соседней.

Убила бы! Тот прекрасный момент, когда хочется придушить за излишнюю «джентельменистость».

— Здесь дует, — капризным тоном сообщила я и лучезарно улыбнулась на недоуменные взгляды, — пойду в центре вагона поспрашиваю.

Через пару минут на мое место проскользнула демоническая Олечка, а я — на ее.

Так что, когда ответственный товарищ от депо «Монорельс» пошел проверять свою паству, я уже сидела на своем законном месте, согласно купленным билетам, как и полагается всякому добропорядочному гражданину.

Народ постепенно утрамбовался, пошли смешки, разговоры, где-то забренчала гитара. Все принялись доставать варенные яйца, сырок «Дружба», курицу и колбасу. По вагону поплыла ужасная смесь запахов из еды, носков и пыльных матрасов, присущая только плацкартным вагонам, набитым самой что ни на есть невзыскательной публикой.

Когда я достала приготовленные Риммой Марковной пирожки с капустой, ко мне заглянул ответственный товарищ уже от газеты, увидел меня, облегченно черканул загогулину в блокнотике и, успокоенный, упорхнул обратно.

Пока все идет хорошо.

На вокзал мы прибыли поздним утром, сумбурно загрузились в ожидающие автобусы (благо их было много), и дружной колонной поехали заселяться в гостиницу.

Я смотрела на Москву из окошка. Это была она, Москва, и вместе с тем это была совсем другая Москва. Бросалась в глаза почти стерильная чистота, общая «прилизанность» и немноголюдность.

Мы свернули на широкий проспект и влились в поток других автобусов, которые тоже везли советские делегации от заводов, фабрик, колхозов и институтов. А сбоку, над каким-то зданием, был растянут большой транспарант с надписью:

«Москва — столица игр ХХII Олимпиады!»

Глава 20

День жахнул олимпийскую Москву потоком света так внезапно, словно из банной кадушки: р-р-раз — и все моментально зажглось, засияло. И сразу понятно — большой праздник. И на лицах людей — улыбки. Озабоченные, чуть тревожные, но хорошие такие улыбки.

Не знаю, как там у них на Олимпе, а у меня сейчас впечатление, словно Зевс вот-вот уже должен спуститься, и оробевшие херувимы носятся туда-сюда, готовятся. Только что траву не покрасили. Но смотреть на опрятную столицу приятно и симпатично.

В общем, заселились мы в гостиницу (ура, товарищи!).

Конечно же, опять пришлось провернуть старую проверенную «схему» в стиле «Ой, мне здесь дует, в этом номере такие сквозняки, это ужасно…». Не знаю, стервой или просто дурой посчитал меня ответственный товарищ от депо «Монорельс» с эксцентричной фамилией Иванов, но опять он не сказал ничего, только взглянул укоризненно и что-то отметил в своем блокнотике. Чую попадет мне по приезду конкретно, но демоническую Олечку убрать из моей жизни нужно, и то срочно. Поэтому потерплю уж, побегаю. Зато алиби и мне, и демонической женщине готово.

Вторым пунктом моего грандиозного замысла было прошвырнуться по магазинам с целью прибарахлиться. Кто-то подумает — фу, какая хабалистая баба, поехала на Олимпиаду чтобы хапануть импортных товаров, побольше. А почему бы и нет? Одеваться во что-то надо, в магазинах нашего города ассортимент радует не особо. Нет, одежда есть, и довольно добротная, но мне, привыкшей к изобилию двадцать первого века — неотрадно. Да и кушать тоже что-то хочется, иногда и вкусненькое. А у меня теперь на шее еще и старушка с ребенком, о них в первую очередь думать надо. На самом деле, эта мысль навязчиво возникла после одного случая — возвращаюсь я, значит, домой, смотрю, сидит моя Светка на лавочке, болтает ножками и жует кусок хлеба с сахаром. Римма Марковна потом объяснила, что конфет в магазине периодически достать сложно, быстро разбирают, да и очереди большие, ей стоять тяжеловато уже, а ребенку сладкого постоянно хочется. Мы тоже в детстве ели хлеб с сахаром, родители особо не заморачивались, не те времена были. А потом как вспомню советские бормашины — так сразу вздрагиваю. Нет, нафиг, нафиг.

В общем, нормальных конфет и остального купить надо. И это не обсуждается.

Еще одной причиной стал «манифест». Сдуру тогда пошла в гараж, любопытно, блин, мне было, а теперь если они влипнут, то кто-нибудь и меня стопудово сдаст. А третьей причиной было то (о чем я и сама себе боюсь признаться), что я хотела разведать ситуацию. Нет, СССР я не спасу, потому что банально не смогу, не дадут, да и нельзя изменить историю — это за пять лет вдолбил мне в голову Жорка. А уж он ученый с мировым именем. Его и Нобелевские лауреаты внимательно всегда слушают. Но даже пусть я ничего изменить не смогу, зато, может, хоть что-нибудь для своих близких сделаю.

Сбежать по магазинам вышло не сразу. Ответственный товарищ (не Иванов, а тот, что от газеты, у него фамилия оказалась столь же оригинальной — Николаев), выловил меня прямо в вестибюле и пришлось сидеть на собрании, право оно было небольшим. Но бурным.

— Товарищи! Какой мерзавец распускает сплетни, что мы здесь развлекаемся только? — возмущенно начал собрание ответственный товарищ Николаев. — Признавайтесь лучше сами!

— Какое свинство! — воскликнула полная женщина, кажется, она работала в бухгалтерии.

— Это завистники наши! И враги! — с кривоватой ухмылкой отмел гнусные инсинуации долговязый тип.

— Да нет! Это Гусев, больше некому, — категорично сказал какой-то незнакомый товарищ с длинным носом и тараканьими усиками в стиле Сальвадора Дали.

Все посмотрели сперва на Гусева, потом на длинноносого. Гусев сидел с багровым лицом, зато длинноносый прямо весь цвел и улыбался.

— Зачем вы наговариваете на Михаила Григорьевича! — возмутилась бухгалтерша.

— Это не по-товарищески! — запротестовал еще кто-то.

— Я сам слышал, — отмахнулся носатый, с важным видом.

— Вот ведь Бобров, крыса такая, — шепнула сидевшая рядом женщина соседке, — все никак Мишке успех той статьи простить не может…

Я отвлеклась на женщин и прослушала, как оправдался бедный Гусев.

— Нужно отправить его обратно! — выкрикнула какая-то девица с начесом.

— Вот Танька дура, думает, что Бобров к ней вернется, — опять еле слышно хихикнула та самая женщина. Они принялись дальше шушукаться, а я постаралась переключиться на Боброва и Гусева.

— Товарищи! Да что вы такое говорите! — попытался оправдаться Гусев, но его перебили.

Все заговорили разом, взволнованно. Такой гвалт поднялся. Под шумок я тихонечко, бочком-бочком начала продвигаться на выход.

А склока всё набирала обороты:

— Моя работа нужна Родине! — кричал Бобров, — И мой вклад в дело советской журналистики — бесценен! Не то что ваши незатейливые статейки!

В общем, еле-еле удалось незаметно свалить.

В ближайшем магазине одежды очередь была километровая.

— Товарищи! Не толпитесь! Товарищи! — растерянно и в который раз взывал к коллективному разуму очкарик с повязкой на рукаве. Но коллективное бессознательное явно превалировало, и товарищи продолжали толпиться самым что ни на есть возмутительным образом. От этого и продавцы, и очкарик с повязкой нервничали и раздражались, что отнюдь не повышало качество оказываемых услуг.

Я поняла, что стоять мне здесь придется аж до закрытия Олимпиады, поэтому аккуратненько стала протискиваться вперед.

— Гражданочка! Вы куда претесь?! — возмущенно загудела очередь.

— Я из прессы, — я взмахнула удостоверением. — Интервью для газеты буду брать.

Магическое слово «интервью» моментально подействовало, и неизбалованная вниманием прессы публика пропустила меня вперед.

— Как вы оцениваете подготовку магазина к увеличению потока покупателей в связи с Олимпиадой? — задала я в лоб провокационный вопрос продавцу.

Продавщица, пухлая женщина средних лет, растерялась и умоляюще посмотрела на немолодого мужчину, явно начальника отдела продаж.

Тот бросился на выручку:

— Давайте я вам все расскажу, — он попытался взять меня за локоток и отвести подальше.

— Но я тогда пропущу свою очередь, — возразила я, категорично.

— Ниночка, обслужи, пожалуйста, товарища из прессы, — велел он другой продавщице, которая сидела за другим прилавком и равнодушно смотрела на взволнованную таким обилием импортных товаров толпу.

— Вы дадите мне небольшое интервью для газеты? — улыбнулась я ей.

— Конечно, — глаза толстухи-продавщицы вспыхнули от удовольствия.

— Тогда давайте побыстрее покончим с покупками, и вы всё расскажете о себе, подробно, — поддала жару я.

В общем, в результате, всего за каких-то полчаса (с учетом интервью толстухи и мужичка), я приобрела финский кардиган и красивый берет темно-бирюзового цвета для Риммы Марковны, а также ярко-салатовый прибалтийский комбинезон для Светки. Как раз на осень им хорошо будет.

Аналогичный финт я провернула в соседнем магазине промтоваров, где выбросили трикотаж из Венгрии и Югославии, и прикупила им по два свитера и по спортивному костюму.

Уже возвращаясь обратно в гостиницу, поняла, что себе не купила ничего.

Забыла о себе.

Чтобы понимать, что собой представлял этот советский отель, скажу так: много-много зеркал. Гигантская хрустальная люстра с висюльками в центральном вестибюле. На стене — огромная репродукция Шишкина «Утро в сосновом лесу». Беломраморная скользкая лестница, к которой латунными штырями привинчен бордовый ковер. Бордовые кресла на винтах. Потасканная физиономия гардеробщицы в пергидрольных кудрях. Выщипанные до исчезновения и наведенные синим карандашом брови дежурной администраторши. В общем, пытка роскошью и помпезностью.

Именно здесь, на мраморной лестнице, я была поймана товарищем Ивановым.

Увидев меня с сумками, ответственный товарищ пришел в возмущение:

— Это как называется?! — задохнулся от несправедливости он. — У нас тут собрание, график мероприятий, а она прохлаждается!

— Никак нет! — бодрым голосом опровергла я, — выполняла поручение Ивана Аркадьевича.

— А это что? — не поверил мне Иванов и кивнул на раздутые сумки.

— Обратно шла, а на углу распродажа, — не моргнув глазом, соврала я.

— Вы с мероприятиями на сегодня определились? — не стал раздувать скандал ответственный товарищ.

В общем, пришлось мне определяться. На выбор мне было предложено два спортивных мероприятия — футбол или водное поло. Водное поло для мужчин. Бассейн Центрального стадиона имени В.И. Ленина, начало в 16.00. Или футбол на Большой спортивной арене, здесь же. Матч 1/8 финала, в 18.00.

— Секунду, — взяла паузу я и открыла брошюрку, где было сказано, что матч в водном поло состоит из четырех периодов длительностью по восемь минут каждый. Отсчет времени в периоде начинается с первого касания мяча. А футбол, как я помнила по регулярных просмотрах телевизора моего мужа — это на весь вечер, до ночи. В общем, выбрала я, конечно же, поло. Думала, что по-быстрому там отмечусь и успею еще сбегать в универмаг до закрытия. Хотела Светке колготочки присмотреть.

Но я же тогда не знала, что там будет аж три предварительных матча подряд!

Бассейн Центрального стадиона имени В.И. Ленина был полупустым. На трибунах болельщиков было дай бог чтобы на треть, причем большинство женщины.

— Все выбрали футбол, — пояснил товарищ Иванов на мой удивленный взгляд.

— А вы почему здесь? — решила поддержать разговор я, из вежливости.

— Не люблю футбол, — пожал плечами Иванов.

Мда, впервые вижу живого мужчину, который мало того, что не любит футбол, но даже и не скрывает этого.

Тем временем команды ватерполистов подошли поприветствовать друг друга и вытянули руки вперед.

— Ногти проверяют, — пояснил Иванов.

Прикалывается он что ли?

— Традиция такая, — усмехнулся он, видя мое недоверие, — ногтями можно же друг друга поранить.

Капец. Я даже не знаю, как это комментировать.

— А вот представьте себе, — блеснул глазами Иванов, — спортсмен после соревнования приходит домой, а у него вся спина в царапинах. И вот что его жена должна думать?

Я хихикнула, представив эту картину.

— О! Начинается! — кивнул на бассейн Иванов.

Я посмотрела вниз. Ватерполисты, в белых и синих шапочках с плотными нашлепками-финдибоберами на ушах, были похожи на покемонов. И вот две команды — синих и белых покемонов сперва расплылись в разные стороны, затем стремительно ринулись друг к другу и начали перебрасывать туда-сюда мяч.

— Сейчас хоть глубину воды увеличили, — просветил меня Иванов.

Я глубокомысленно покивала головой.

— На пятнадцать сантиметров, — добавил он.

— Зачем? — мне стало любопытно.

— Да на Олимпиаде в Токио все европейцы стояли ногами на дне, — хихикнул Иванов, — представляете, бедные япошки, у них вообще не было шансов. Но потом организаторы сообразили и воду стали доливать до самого верху.

Я улыбнулась. Иванов из портфеля достал две небольшие бутылочки «Пепси-колы» и одну протянул мне, вежливо открутив крышку.

Ммммм… как давно я ее не пила.

— А что вы делаете сегодня вечером? — вдруг спросил Иванов и я чуть не поперхнулась «Пепси-колой».

Только этого мне не хватало!

— На переговорный пункт пойду, мужу позвонить надо, он у меня строгий, — вежливо ответила я и теперь поперхнулся уже Иванов.

Когда вечером, уставшая и недовольная, я возвращалась обратно в гостиницу, вдалеке увидела демоническую Олечку. Она блистала ярко-алом платье рядом с высоким черноволосым то ли итальянцем, то ли болгарином. Он что-то ей рассказывал, а она заливисто хохотала.

Что ж, довольно ухмыльнулась я — в добрый путь, ребята, в добрый путь!

Глава 21

Утро понедельника 21 июля 1980 года началось бравурным мотивчиком из динамика, свежим, разгоняющим ночную духоту, ветерком и неожиданно приподнятым настроением. Призрак счастья буквально парил над нами. Но недолго. Потом всё пошло слегка наперекосяк, чтобы не сказать больше. В общем, сначала я, как и все нормальные люди, спустилась на завтрак в ресторан гостиницы.

Мне повезло, ресторан еще был полупустой, так что за столиком я оказалась одна. Улыбаясь (вспомнила как вчера несколько ватерполистов одновременно ухватились за мяч и ушли под воду, дрыгая ногами, словно лягушки), я пододвинула к себе тарелку и принялась за еду. Уже после второй ложки я почувствовала — что-то не так. Я взяла еще ложку — да, молочная каша не имела вкуса. Отодвинув от себя тарелку, я переключилась на жаренную яичницу с колбасой. Колбаса здесь хорошая, докторская, настоящая. Я медленно прожевала кусочек. Капец. Опять вкуса почти нет. От слова совсем!

Божечки, опять эта же хрень со мной начинается. У меня уже около двух месяцев периодически то пропадает, то появляется вкус и аппетит. Иногда я неделями не могу ничего есть — еда никакая, как несоленый омлет, даже самая-самая. И это при том, что я точно знаю, что продукты в этом времени вкусные. А мне вообще никак.

Вчера, когда мы вернулись с соревнований по водному поло, я набросилась на ужин, словно вернувшийся на каникулы к бабушке студент из общаги. Съела все, что дали, и докупила еще порцию. Но и того мне показалось мало, так что я прихватила еще два пирожка с повидлом и вечером с удовольствием их затоптала. Может, это я вчера переела и сегодня вот так? Но все остальное время тогда что со мной?

Как бы там ни было, а завтракать перехотелось. Я отпила немного чая и хотела уже вставать из-за стола, как тут ко мне подошел ответственный товарищ Николаев.

— Разрешите? — он кивнул на пустое место рядом со мной.

— Да, пожалуйста, — я незаметно покосилась на полупустой ресторан, но вежливость проявить пришлось.

— А где это вы вчера пропадали, Лидия Степановна? — сходу наехал на меня Николаев, расставляя тарелки на столе. — На футболе вас не было.

— Так я же была на водном поло, — ответила я, демонстративно отставила недопитую чашку и встала из-за стола.

— Подождите-ка, — остановил меня Николаев непреклонным тоном.

Я села обратно и изобразила внимательный вид.

— А на каком это основании вы прогуляли футбол и самовольно поперлись на водное поло? Вы должны были быть на футболе!

— Я не поперлась, а пошла. Люди ходят, — уточнила я, смягчив фразу вежливой улыбкой, — на футболе и так было много болельщиков, и дежурная попросила нас пойти на водное поло, чтобы заполнить трибуны. Все же хотели на футбол. Вот и пришлось проявить сознательную гражданскую позицию.

Николаев скривился.

— Если бы не я, тогда вас или других рьяных болельщиков отправили бы туда, — пояснила я и показала штампик в книжечке. А так — всем хорошо.

— Что-то вы темните, — прищурился Николаев.

— Да нет, — пожала плечами я, — в принципе, я люблю водное поло. С детства.

Николаев ничего не ответил и лишь задумчиво помешивал ложечкой чай. Наконец, он отмер и пододвинул к себе тарелку с большим куском отварной говядины.

— Сегодня вы должны быть обязательно, — сказал Николаев строгим голосом, намазывая хлеб маслом, — вечером опять футбол, в 20.00, и чтоб без этих ваших штучек. Это, надеюсь, понятно?

Я кивнула.

— Так. Утром у нас на выбор — стрелковый спорт в 9.00, гребля академическая в 10.00. Или парусный спорт, в это же время.

— Только не парусный спорт, — поёжилась я, поддерживая ранее выбранное амплуа глуповатой склочницы, — там дует.

Николаев посмотрел на меня с такой досадой, словно энтомолог Василий на особо мерзкий подвид ветвистоусых дафний, а я выскользнула, наконец, из ресторана.

Но радовалась я слишком рано. В дверях столкнулась с не менее ответственным товарищем Ивановым.

— Доброе утро, Лидочка! — расцвел улыбкой он. — В это чудесное утро вы столь прелестно выглядите, что у меня просто нет слов! Вы же не будете против, если я стану называть вас Лидочка?

Связи я не видела, но у некоторых мужчин порой своя логика, редко подвластная логике человеческой.

Ладно.

Но нужно было что-то отвечать.

— Буду, — сказала я, мрачноватым голосом.

Иванов изобразил на лице вселенскую скорбь, обиду, горе и непонимание.

— Думаю, окружающие неправильно поймут, — осторожно заметила я, надеясь, что прокатит.

Не прокатило.

— Ну и что? — с милой улыбкой проявил настойчивость товарищ Иванов, — меня совершенно не интересует мнение окружающих, когда рядом такая красивая девушка, как вы. Кстати, называйте меня Эдуард. А еще лучше — Эдик.

— Но я замужняя женщина, — решила не сдаваться я, — не думаю, что мой супруг будет в восторге, если я начну слишком дружески общаться с посторонними мужчинами.

— Вы в разводе, — с упреком покачал головой Иванов. — И я не посторонний мужчина.

— Нет, — не согласилась я. Фразу о «не постороннем мужчине» я проигнорировала.

— А у меня сведения, что вы в разводе, — чуть нахмурился Иванов и посмотрел на меня укоризненно.

— Мы подали заявление на развод, — грустно вздохнула я и для убедительности растерянно похлопала ресницами.

— Ну вот, — расцвел улыбкой Иванов.

— И ничего не «ну вот», — поморщилась я, — знаете, товарищ Иванов, мы регулярно подаем заявление, а потом забираем, — прояснила нашу непростую семейную ситуацию я, — игра у нас с супругом такая. Высокие отношения. Можете, кстати, проверить по своим источникам.

— Эдик. Называйте меня Эдик, — чуть добавил металла в голос Иванов. — Пожалуйста, Лидочка. Мне это будет приятно.

Меня аж передернуло, но я красноречиво промолчала.

— Кстати, слышал, вы подали заявление в Партию, — нарушил затянувшуюся паузу Иванов.

Его ухмылка мне совсем не понравилась.

— Рекомендации и мнение опытных и авторитетных членов Партии вам не помешают, Лидочка, — многозначительно взглянул на меня он.

— Я хочу принести пользу Родине, — с небольшим пафосом в голосе произнесла я, — думаю, что Партия поддержит мою кандидатуру.

— А это уже все только от вас зависит, Лидочка, — окинул меня оценивающим взглядом Иванов.

Мне это еще больше не понравилось.

Не знаю, куда бы зарулил наш разговор, но тут в дверях показалась одна из журналисток из газеты, вроде ее звали Тамара, но точно не помню.

— Лидия Степановна! — с апломбом провинциальной гранд-дамы сказала она, — вам Иван Тимофеевич говорил, что статья в колонку должна быть сдана вовремя? У нас директива! Срок истекает завтра. Вечером мы будем передавать материалы, как раз появилась такая возможность. Если вы поторопитесь, я могу приложить ваш текст в общий пакет.

— Да, конечно, — обрадовалась я, — мне только вычитать осталось. Давайте перед футболом я отдам?

— Что еще за материал? — нахмурился товарищ Иванов и подозрительно посмотрел на меня.

— Это по газете, — величественно пояснила Тамара (или не Тамара, блин, я ее имя забыла!) — Лидия Степановна у нас внешним корреспондентом работает.

— Не знал, что у вас столько талантов, Лидочка.

Тамара изумленно посмотрела на меня. Иванов посмотрел оценивающе, а я не придумала ничего лучше, чем развернуться и просто уйти.

Я вышла из ресторана, и облегченно вздохнула. До академической гребли еще час времени, я вполне успею прошвырнуться в магазинчик на разведку, тут рядышком. Какой-то продуктовый, вроде.

Прихватив сумочку, я мазнула светлим блеском по губам, накинула легкий пиджачок и вышла в коридор.

Но неприятности и не думали прекращаться:

— Лида! — на меня сердито смотрел Мунтяну. — Где манифест? Давай сюда.

— Роман, я сильно опаздываю, — попыталась обойти его я, — давай в обед я все отдам?

— Что-то мне твое поведение не нравится, — окрысился Мунтяну.

— Мне в этой жизни вообще многое не нравится, — печально вздохнула я и тихо добавила, — как, впрочем, и в прошлой.

Магазин возле гостиницы изобилием не поражал. Зато здесь, помимо обычного набора продуктов, продавали некоторые дефицитные деликатесы. Народу было немного, и я вполне успела закупиться конфетами аж десяти сортов, от «Грильяжа» и кофейных подушечек до каких-то совсем непонятных с начинкой типа «пепси-кола». Сама конфеты я особо не люблю, а вот Светке и Римме Марковне будет в радость.

Сумка оказалась тяжеловатой, и я поспешила в номер, чтобы успеть все выложить — не хотелось тащить с собой на греблю. Рядом, за углом, оказался еще один магазинчик, который плотно оккупировала толпа возбужденных граждан.

— Что дают? — поинтересовалась я у тщедушного дедка профессорского вида.

— Бананы, — с придыханием многозначительно сообщил он.

Хм, бананы — это хорошо. Но стоять такую очередь нет времени, да еще непонятно, хватит ли мне. Смотрю, народ затаривается неплохо так.

Я растерянно потопталась и уже решила-таки уходить, как меня вдруг окликнули:

­ Лидия Степановна! — откуда-то спереди хвоста мне замахала бухгалтерша из газеты.

«Нина Матвеевна» — вспомнила я и протиснулась сквозь толпу к ней.

— У вас червонец одолжить можно? — взволнованно затараторила она, смахивая со лба ручеек пота. — Можете себе представить, у меня деньги в номере остались. Кто ж думал, что здесь бананы будут давать! Я очередь заняла, как раз тогда мало народу было, все надеялась, что кто-то из наших мимо пройдет. Смотрю, а тут вы!

— Конечно, — я вытащила пару купюр. — Вот, пожалуйста. А не могли бы вы и мне взять пару килограмм.

— Конечно, — заулыбалась женщина. — Спасибочки, Лидочка Степановна, вот вы меня выручили. Бежать в гостиницу не могла — боялась потерять место в очереди.

Я подождала добрую женщину, и уже минут через двадцать мы, груженные продуктами, попыхтели в гостиницу.

— Лидочка Степановна, а давайте вы на минуточку зайдете, и я сразу денежку отдам, а то на греблю эту опоздаем, — она махнула рукой на дверь ближайшего номера.

Я согласилась, и мы вошли в ее номер.

— Дверь только прикройте, — сказала она.

Ладно, я закрыла дверь. Нина Матвеевна вдруг скинула босоножки, пододвинула стул к окну, влезла на него и ловко вытащила из полости карниза свернутую трубочку с деньгами.

— Вот, спасибочки вам большое, выручили, — протянула она червонец мне.

— А зачем вы так делаете? — не справилась с удивлением я.

— Как? — не поняла она.

— Ну, деньги в карниз засовываете.

— Лидия Степановна, ну что вы как маленькая прямо! Я же не буду все деньги с собой носить, а здесь так оставлять тоже нельзя. Вот и я храню. Раньше под матрас прятала, но здесь народ такой ушлый, так что я так больше не делаю. Неудобно, конечно, но все же лучше, чем позориться, как наша Акимовна.

— А что Акимовна?

— А вы что, вчерашнюю историю разве не знаете? — хихикнула Нина Матвеевна.

Я покачала головой.

— Ой, слушайте! Сейчас упадете! В общем, она кармашек изнутри под юбку пришила и, значит, носит с собой все деньги, а в универсаме кофточки индийские вчера выбросили, с люрексом такие и синими камушками, а очередь большая, и ей деньги пришлось из-под юбки прямо при всех доставать. Неудобно людей же.

Я хмыкнула.

— А вы где деньги прячете? — спросила она.

— С собой в кошельке ношу, — ответила я.

— Это очень глупо, уж извините за прямоту, — по-матерински пожурила она меня. — Спрячьте как я делаю, или под линолеум можно, если кусок отходит, еще можно под тумбочку, но не советую, горничная может отодвинуть. Их сейчас за уборку сильно гоняют.

Мда уж.

День прошел в бестолковой суете. Нас гоняли то на греблю, то на футбол.

Вечером, в ресторане, за одним из столиков, в компании высоких белобрысых спортсменов сидела Олечка в ярко-лиловом платье с крупными, словно всполохи северного сияния, блестками. Я узнала этих парней, это была команда по академической гребле из ГДР.

Тост говорил спортсмен в синей рубашке. Фамилию его я запомнила — Ландфойгт, вроде он чемпион 1976 года (хотя они там все ландфойгты, фиг отличишь). Спортсмен одобрительно посмотрел на Олечку и поднял фужер. Я разобрала только «битте фройлян».

Олечка лучезарно улыбнулась и в ответ салютнула бокалом с шампанским.

Да уж, времени она явно не теряет.

Глава 22

Очередной день Олимпийских игр запомнился изрядным курьезом. Команда венгерских пловчих, жилистых и поджарых, выполняя особо сложное па, как-то не так сгруппировалась, и одна из них зацепила купальник другой (случайно ли или специально, не знаю), тонкая бретелька съехала и народ смог обозреть оголенную женскую грудь. Над трибуной раздался коллективный вздох: восхищенно-изумленный — мужчин и негодующий — женщин. Комментатор сориентировался мгновенно и сбивчиво разразился торопливым перечислением спортивных биографий команды, зажёвывая окончания предложений, затем прокомментировал еще что-то и таким вот нехитрым образом инцидент был кое-как замят.

Все остальное время я была далека от радужного восприятия реальности, так как с попеременным успехом пряталась от товарища Иванова.

Зато в перерывах удалось прошвырнуться по магазинам и приобрести французское белье для меня, гэдээровскую куклу с огромными голубыми глазами для Светки и розовое пушистое покрывало на кровать для Риммы Марковны.

А вот июльская среда выдалась особо душной и безоблачной. Жара тонко звенела над громыхающими трамваями, над нарядными вспотевшими людьми и киосками.

Мы планировали посетить спортивную стрельбу, а сразу потом нам предстоял групповой поход в театр на дневную премьеру спектакля Фонвизина «Недоросль». Да-да, именно так, всем коллективом обязательный поход на культурное мероприятие — приобщаться к высокому искусству, так сказать.

Билеты товарищ Иванов прям с утра раздал всем на руки.

­– Вы в партере, Лидочка, — с коварным мефистофельским видом подмигнул он мне. — Самое лучшее место. Рядом со мной.

Я мысленно застонала.

В обед я кивнула Нине Матвеевне и показала глазами на выход. Та мгновенно сориентировалась и выскользнула следом.

Мы вышли на улицу.

— Ниночка Матвеевна, дорогая, — сказала я сходу, затащив ее из солнцепека в тенек, под березку, — я хочу вас отблагодарить за бананы.

— Да вы что! — всплеснула руками та, и от нее отчетливо потянуло запахом пота, — вы меня тоже выручили!

— Но все же! Все же! — решительно проявила настойчивость я. — Знаете, меня мама воспитывала так, что всегда нужно отблагодарить хорошего человека. Сама я бы очередь эту отстоять не успела.

— Да ну, пустое, — смутилась Нина Матвеевна и ее большая бородавка на носу аж побледнела от замешательства.

— Поэтому я вам предлагаю поменяться билетами на «Недоросля». У меня партер, самое лучшее место, — я достала свой билет и продемонстрировала ей, — А у вас — в первом ряду. Там плохо видно, смотреть этого «Недоросля» вам придется, задрав голову, и все равно вы будет видеть перед собой или затылок дирижера, или подтанцовку, да и неинтересно их грязные подошвы вблизи рассматривать.

Нина Матвеевна вздохнула, и ее крупные коралловые бусики звякнули в такт, а я с видом змия-искусителя продолжила:

— Я же знаю, что вы очень большой меломан и театрал, и внимательно относитесь к таким вот постановкам, поэтому считаю, что именно так будет правильно и справедливо.

Нина Матвеевна зарделась, похвала ей явно понравилась и крыть было нечем.

— Но вы-то сами как? — вяло попыталась восстановить справедливость она, правда неубедительно.

— Да я эту пьесу уже сто раз видела, — соврала я, злорадно ухмыляясь в душе. Вот так вот, Иванов, получай!

Однако, мое лучезарное настроение длилось относительно недолго: Роман Мунтяну опять меня выловил и уцепился словно человек-паук во врагов человечества.

— Давай сюда манифест, — прошипел он. — Быстро!

— Сейчас принесу, — еле-еле вырвала руку я.

Я сбегала к себе в номер и отдала Мунтяну все экземпляры манифеста, еле сдерживая торжествующую улыбку.

А вечером-таки опять пришлось идти на футбол. Какая-то группа В, на стадионе «Динамо». В моду как раз вошли манежи, они были удобны, даже невзирая на переполненные трибуны.

В этот раз, я уже была поумнее и прихватила с собой книгу: надеялась почитать, но болельщики орали так, что вникнуть в текст я не смогла совершенно. Промучившись пару минут, я захлопнула роман, с грустью констатировала, что моя хитрость не удалась.

Футболисты стремительно бегали туда-сюда по полю, и всё никак не могли поделить этот несчастный мяч. Я смотрела на запыхавшихся потных парней и мне их было жалко: вот почему бы не выдать им каждому по мячу, пусть бы хоть поигрались нормально. Или установить какую-то очередность, что ли… в общем нет, я эту игру явно не понимаю.

Я скучала, а до конца игры еще ого-го.

— Если выиграют колумбийцы, чехам потом придется туго, — авторитетным голосом рассказывал толстый мужик какому-то очкарику, который сидел рядом со мной. –Там у них один Молинарес чего стоит.

Очкарик горячился, доказывал, что выиграть должен именно Кувейт, потому что у них же Джасим Якуб.

На очкарика моментально напали все рядом сидящие мужики и начали яростно кричать, что Якуб против Молинареса никогда не сможет сравниться, а победа стопроцентно должна быть у Колумбии.

Очкарик еще вяло сопротивлялся, но его аргументы коллективно задавили численным превосходством. Дальше я не расслышала, трибуны бесновались, у меня от шума аж разболелась голова. Очкарик, видимо, сильно обиделся, так как встал и перешел на другой ряд.

И тут я увидела товарища Иванова, который решительно протискивался ко мне.

— Лидочка, — присел он на освободившееся соседнее место (вот ведь блин!) и положил руку рядом с моей. — А почему вы со мной так поступаете?

— Как? — спросила я, обреченно, а руку торопливо убрала.

— Вот в театре, на пример, — привел аргумент Иванов и выжидательно уставился на меня.

— А что в театре? — изобразила искреннее незамутненное удивление я. — Да была я в театре! Честное слово!

— Но ваш билет был в партере, — оскорбленным голосом заявил Иванов и добавил, — А вот…

Что именно он хотел сообщить, я не расслышала, так как в этот момент окружающие дружно закричали «гол!». Это избавило меня от необходимости отвечать.

— Так что? — продолжил Иванов и выжидающе посмотрел на меня.

В это время комментатор сообщил: «первый круг Кувейт завершает в роли лидера!».

— Простите, товарищ Иванов, — твердо ответила я и нахмурилась, — я сейчас не могу отвлекаться. Это очень важный матч. Понимаете?

— Да какой там матч! — вспыхнул Иванов. — Кувейт с Колумбией играет.

— Я всегда слежу за их игрой, — предельно серьезно ответила я, не отрывая демонстративно-внимательный взгляд от взопревших бедолаг на футбольном поле. — Если выиграют колумбийцы, чехам же потом придется ой как туго. Там у них один Молинарес чего стоит. Так что давайте все обсудим потом.

Иванов вытаращился на меня, ошарашенно.

Он еще немного посидел рядом, но я не обращала внимания, пару раз прокричав «гол» вместе со всеми в нужном месте.

Когда он ушел, я не видела.

Фух, пронесло. Но вот надолго ли?

Нина Матвеевна выловила меня в перерыве, после второго акта футбола, когда я как раз передавала материалы для моей колонки — Тамаре. Улучив момент, она позвала меня по магазинам.

— Но ведь поздно уже, — удивилась я и покосилась на толпу болельщиков, которая плотно оккупировала ближайшие автоматы с газировкой. — Да и футбол этот дурацкий еще не закончился.

— И ничего не поздно, — заговорщицки подмигнула Нина Матвеевна, хихикнув, — мы в одно интересное место сходим, у меня там знакомство.

Я всё еще сомневалась.

— А мы быстренько. Как раз к концу футбола успеем, никто и не заметит, — привела убойный аргумент Нина Матвеевна и это перевесило чашу моих сомнений.

Мы торопливо прошли по душному проспекту и нырнули в наполненную полумраком арку в каком-то дворе. Здесь было значительно прохладнее, настолько, что можно было даже нормально дышать. Во всяком случае Нина Матвеевна активно дышала, словно выброшенная на берег камбала.

Как выяснилось, Нина Матвеевна хотела приобрести шубу, но у нее не хватало денег. И она надеялась одолжить у меня.

Ну, ладно, я одолжила.

В большом магазине было пусто, людей почти не было, так как скудный ассортимент не располагал к длительному шопингу. Нас встретил пожилой толстяк в изрядно мятом пиджаке, но дорогом и качественном, даже на первый взгляд.

— Ниночка!

— Витюшенька!

Они обнялись и троекратно расцеловались. Как оказалось, они были одноклассниками и все десять лет просидели за одной партой. И все десять лет дружили.

Эх, красиво как, я бы тоже так хотела.

Витюшенька, поминутно утирая несвежим платком испарину на лбу и висках, провел нас в святая святых — в подсобку. Чего там только не было!

В результате, довольная Нина Матвеевна примерила черную каракулевую шубу, а я купила отличные джинсы и джинсовое платье, всё гэдээровское.

Жевательную резинку я покупать не стала, хоть Витюшенька и предлагал, ну ее, в это время стоматология так себе. Зато Нина Матвеевна купила сразу два блока и безумно этому радовалась.

Лидочкиным родителям и сестре я приобрела прекрасные прорезиненные сапоги с овчиной внутри — «дутыши». Для деревни — замечательный вариант. Не удержалась от мелкой пакостливости и Лариске взяла «дутыши» поросячье-розового цвета.

В результате, все было, как и спланировала Нина Матвеевна — мы и закупились, и на концовку футбола успели так, что никто и не заметил. Домой ехали вместе со всеми, автобусами.

В холле гостиницы меня остановила дежурная администраторша:

— Лидия Степановна, — сказала она, — вам по межгороду звонили.

Мое сердце нехорошо ёкнуло.

— Кто? — спросила я непослушными губами.

— Алевтина Никитична, — заглянула в тетрадку женщина и протянула мне вырванный из блокнота листочек с цифрами, — просила срочно позвонить вот по этому номеру.

— Спасибо, — сказала я и развернулась к выходу.

— Куда вы? — спросила дежурная.

— На переговорный пункт, — ответила я.

— Но уже поздно, он закрыт, — ошарашила меня она.

— И что мне делать? — расстроиласья.

— Ну, даже не знаю… — намекнула дежурная администраторша.

— Одну секунду, я сейчас, — поняла намек я, сбегала к себе в номер, взяла два кусочка овсяно-шоколадного мыла-скраба и вернулась вниз. — Вот, это вам.

— Что это? — округлила глаза женщина.

— Экспериментальный образец из Франции. — С важным видом сообщила я. — Попробуйте. Овсяный скраб бережно очищает кожу лица и омолаживает клетки кожи. А шоколадное мыло питает и увлажняет. Месяц попользуетесь — минус два года от возраста.

— Какая прелесть, — восхитилась дежурная и пустила меня позвонить с рабочего телефона, но только недолго.

Я поклялась, что «две секунды». И буквально через каких-то пятнадцать минут уже слушала взволнованный голос Алевтины Никитичны. И она меня не обрадовала:

— Лида! Алло! Алло! Слышишь? Беда у нас! Алло! Ваню закрыли! — кричала в трубку на том конце провода она. — Лида! Приезжай скорее, Ваню выручать надо!

И я поняла, что на этом моя олимпийская эпопея закончилась.

Глава 23

Я рвалась вперед, к бою, душа готова была лететь домой, но мои наилучшие порывы разбились о суровую действительность: как оказалось, добраться отсюда домой можно было только поездом или автобусом (с пересадками), но, чёрт возьми, фишка в том, что и поезд, и автобус отправлялись поздно вечером. То есть на сегодняшний я уже опоздала, а до завтрашнего ждать почти сутки.

От этой новости поначалу я зависла, занервничала. Куда ж без этого. Пометалась из угла в угол, порычала, и даже пнула ни в чем не повинное кресло, заработав ушиб большого пальца. Это отрезвило. Слегка. Но потом, поразмыслив, решила не торопить события — если Ивана Аркадьевича только «взяли», то должно пройти пару дней, пока они там начнут разбираться. За это время я как раз успею приехать.

Билеты на вечер следующего дня купить удалось (ура!). Я решила не противиться обстоятельствам, плыть по течению и получать удовольствие, по возможности, от ситуации. Убедив таким нехитрым образом себя, что все под контролем, я вышла в коридор и направилась в гладильную комнату.

На каждом этаже была такая небольшая открытая комната, точнее полу-холл, где можно было посмотреть телевизор, поиграть в шахматы или просто посидеть на диване и поболтать с соседями. Гладильная комната находилась напротив. Сейчас в холле свет кто-то выключил. Судя по доносившимся оттуда звукам — там активно целовались какие-то граждане.

Ну, ладно, я вошла в гладильную, включила утюг и принялась гладить на завтра платье. Когда я закончила и вернулась в коридор, из полумрака холла вдруг выскользнула демоническая Олечка. Губы ее были припухшими, смоляные волосы — в художественном беспорядке.

— Ну, и как дела идут? — многозначительно кивнула я по направлению холла.

— Пррре-вос-ход-но! — словно объевшаяся сметаны кошка, нараспев промурлыкала она и, сверкнув глазами, торопливо скрылась в своем номере.

Буквально через мгновение из холла с деланно-независимым видом вышел длинный рыжеватый субъект, оглянулся по сторонам и скрылся на лестнице. Я его вспомнила — это был переводчик сборной Кубы по фехтованию на шпагах и рапирах. Точно он.

Ну, Олечка, ну, дает! В переносном и буквальном смысле этого слова!

Четверг, 24 июля принес небольшую прохладу. Так как мой отъезд был аж поздно вечером, то днем мне предстояло посетить запланированные мероприятия обязательно. А если конкретно, то утром классическая борьба или конный спорт на выбор, а во второй половине дня — легкоатлетический кросс или пятиборье для женщин. В общем, утром пришлось идти, а вечером я таки надеялась спрыгнуть и успеть еще пробежаться по магазинам.

Естественно, что выбрала я конный спорт.

Манежная езда и командное первенство проходили в Конноспортивном комплексе профсоюзов в районе Битцевского лесопарка. Спортивное сооружение было новым и современным: вместительный конкурный стадион на двенадцать тысяч мест, огромные поля для выездки обойти не удалось даже за час, и я пожалела, что надела платье, а не джинсы, так как был ветерок и приходилось постоянно придерживать подол.

Я чинно прошлась по посыпанной свежим песком дорожке средь старых лип и берез в сторону разминочного поля и неожиданно вышла к большому павильону прямо за крытым манежем, где скопилась довольно большая толпа людей. Мне стало любопытно, и я подошла ближе. Вытянув шею, прислушалась и пригляделась.

Я увидела старую знакомую по гаражу — Мину (та, которая из тракторного). Все такая же странноватая, с густо подведенными глазами, стриженная чуть ли не «под ноль» и одетая в какую-то полушинель-полупиджак, он была центром этой толпы.

— Товарищи! — громким звенящим голосом выкрикнула она, — Остановитесь же! Стойте! Слушайте! Я расскажу вам всю правду о том, что в действительности происходит у нас, в Советском Союзе!

Народ недоуменно останавливался, через миг вокруг нее собралась большая толпа, где разговаривали на разных языках. Наши переводчики старательно избегали своей работы, а ихние, наоборот — жадно переводили все подряд, к ним тянулись иностранцы. Замелькали вспышки фотоаппаратов — это подтянулись корреспонденты.

— Соотечественники! Гости столицы! — звонко-звонко продолжала говорить Мина, — В этот сложный, критический для судеб Советского Союза и наших народов час обращаемся мы к вам! Мы — молодая смена! Мы — истинный голос страны! Слушайте же! Это тупик! На смену первоначальному энтузиазму и надеждам пришли безверие, и отчаяние! Слушайте нас!

Она раскрыла листы «манифеста» и принялась читать выразительным голосом: «…достижения Советского Союза представляют собой изумительное явление. Успехи, достигнутые в машиностроительной промышленности, не подлежат никаким сомнениям. Восхваления этих успехов, как вы видите, отнюдь не являются необоснованными…». Чем дальше она читала, тем тише и неувереннее становился ее голос. В конце она уже еле мямлила. Народ, потеряв интерес, потихоньку стал рассасываться. И конец манифеста Мина дочитывала только пожилой паре пенсионеров, да и то, потому что они явно были глуховаты.

Когда Мина закончила, растерянно захлопнув папку, к ней подошли двое неприметных мужчин и потихоньку увели ее куда-то в сторону.

Я облегченно улыбнулась, и со спокойной душой отступила в заросли лещины и бересклета. Молодцы Римма Марковна и Нора Георгиевна, отлично справились и переписали «Манифест» правильно».

Представила, как сейчас аналогичная картина происходит у стадиона «Динамо», у Дворца спорта «Сокольники», у Московского гребного канала, на стрельбище «Динамо» в Мытищах и возле Большой спортивной арены Центрального стадиона имени В.И. Ленина. Настроение скакнуло резко вертикально.

Пусть маленький поступок, но он правильный и я его сделала. Уберегла придурков от беды, а мероприятия от позора.

Сверившись с маршрутами в памятке, которые нам раздали при входе, я, тихо мурлыкая под нос глупую песенку про Лёлика-солнце, направлялась к конюшням: все только и говорили о каком-то необыкновенном жеребце по имени Артемор. На нем должен будет выступить в командном конкуре поляк Ян Ковальчек. Поляк мне был до лампочки, а вот на прославленную лошадку посмотреть было очень уж любопытно (есть у меня грешок — люблю лошадей с детства).

Возле конюшни по закону подлости я нос к носу столкнулась с ответственным товарищем Ивановым. Увидев меня, он расцвел в улыбке:

— Лидочка! Вы так юны и прекрасны в этом платье!

Да уж, учитывая то, что полночи не спала — паковала сумки, пытаясь уместить урожай подарков в два чемодана и рюкзак, то, лицемерие ответственного товарища уже просто зашкаливает.

Я вежливо поздоровалась и попыталась проскользнуть мимо.

Увы.

Товарищ Иванов крепко ухватил меня за руку:

— Лидочка! — воскликнул он, — вы же хотели, наверное, посмотреть на коней? Идемте! Я покажу вам самого прекрасного в мире тракена Эспадрона. Он рыжий, как ирландец. Или удмурт. Вы, кстати, знаете, что самые рыжие люди в мире — это наши удмурты?

Я не знала. Но мне сейчас было явно не до удмуртов. И не до тракена Эспадрона.

— Товарищ Иванов, — я вырвала руку и резко отстранилась. — Что вы себе позволяете! На нас люди смотрят!

— Лидочка! — он умоляюще сложил руки лодочкой, словно индус, а затем опять попытался поймать меня за руку. — Вы разбиваете мое сердце. Давайте сегодня сходим в ресторан? Только вы и я. Вдвоем. Я знаю здесь прекрасный грузинский ресторан. Там такая музыка! Лидочка, соглашайтесь!

— Оставьте меня в покое! — я с силой оттолкнула ответственного товарища и побежала по дорожке прочь.

— Ты еще пожалеешь, дрянь! — ударил в спину гневный окрик.

«Сам дурак!» — улепетывая, подумала я, благоразумно оставив последнее слово за ним. Ну, и провидение (карма, закон подлости) еще раз доказали, что нельзя желать людям зла, как бы они его не выпрашивали. В общем, улепетывая по дорожке, я вступила в лошадиную какашку.

Твою ж мать!

Чертыхаясь, я попыталась оттереть туфлю о траву. Тщетно.

Да, чуток отчистила, но запах остался. Матерясь и поминая товарища Иванова незлым тихим словом, я отправилась искать дамскую комнату. Туалеты не нашла, зато между ветеринарной лечебницей и конюшней я обнаружила колонку с водой. Сняла туфлю и принялась отмывать под струей воды помогая пучком травы.

Я мыла, мыла и вдруг услышала конское ржание. Совсем рядом.

Я подняла голову и ахнула.

Олечка, в бархатном темно-изумрудном брючном костюме, словно амазонка, восседала верхом на угольно-черной лошади, еле-еле удерживаясь в седле. Но широчайшую улыбку она держала так, что сразу становилось понятным, что конным спортом она занимается с пеленок и ситуацию вполне контролирует. Под уздцы лошадку вел такой же чернявый жокей сильно цыганской наружности, то ли румын, то ли не румын. Но явно иностранец. Румын был горд и явно польщен возложенной на него миссией и бросал на Олечку восхищенные взгляды.

Капец. Я уже ничему не удивляюсь.

Родной город встретил меня привычным шумом и суетой. Я ехала в трамвайчике и созерцала знакомые урбопейзажи в окошко, подслеповато щурясь от солнечных лучей. На сердце было неспокойно. Значит, Ивана Аркадьевича закрыли. Это всё, что смогла сообщить мне Алевтина Никитична. Не телефонный разговор. Но и этой информации было достаточно, чтобы бросить всё и мчаться домой. Изрядно выбесил финальный разговор с ответственным товарищем Ивановым. Все эти его визги и претензии отнюдь не добавляли лучезарности в настроение.

Ну, хоть товарищ Николаев вроде отнесся к моему отъезду пофигистически. Только заставил написать заявление, что прерываю командировку в связи с семейными обстоятельствами. Подстраховался, так сказать.

В общем, поразвлеклась я на Олимпиаде-80 всего четыре дня. Жаль, не всё сделала, что хотела. И исторический запуск олимпийского Мишки я так и не увижу.

Ну, да бог с ним.

Ивана Аркадьевича надо выручать.

Я глянула на часы и решила сперва заехать домой, выгрузить покупки (а нагрузилась я барахлом словно верблюд), а затем дуть на работу. Но только заявляться в депо «Монорельс» прям с порога могло быть чревато, поэтому я решила сперва через задние ворота вызвать Алевтину Никитичну. Пусть всё разъяснит.

А дальше будет видно.

Дом встретил тишиной. Я глянула на резные настенные ходики с кукушкой (Римма Марковна где-то по случаю раздобыла и очень их трепетно лелеяла, потому что такие же были в имении Тютчева) — девять тридцать утра, Римма Марковна, скорей всего, повела Светку в Дом пионеров. У нее как раз должен быть кружок по шахматам.

Я выгрузила покупки и принялась собираться на работу. Ночь в плацкарте вымотала меня ужасно. Вместе со мной ехали какие-то ответственные товарищи из Узбекистана, насколько я поняла — работники Кудахшской ГЭС. Они всю ночь монотонно пели торжественные и грустные песни, а я, соответственно, не могла уснуть. Но тем не менее, плацкартная эпопея закончилась, и я дома. Я с хрустом потянулась и с подвыванием зевнула.

Так, не расслабляемся. Сейчас бегом в душ и собираться на работу.

Я еще домывалась в душе, как щелкнул замок — вернулись мои девчонки.

Я вышла из ванной, и меня встретили радостные крики:

— Лида! Ты вернулась!

— Тётя Лида пр-Р-риехала! Ура! А что ты мне пР-Р-Ривезла?

— А это зависит от того, как ты себя вела, — я распахнула объятия и маленький радостный вихрь чуть не снес меня с ног.

— Ну, рассказывайте, — я улыбнулась Римме Марковне и потрепала за волосы Светку. — Что у вас тут нового?

— А я! А я нарисовала Мишку! Олимпийского! — похвасталась Светка, молниеносно развернулась и побежала в комнату искать рисунок.

— Ты представляешь, Лида, в соседнем подъезде живет некая Зинаида Ксенофонтовна, ужасно невыносимая женщина с узким туннельным мышлением, — с горечью в голосе пожаловалась Римма Марковна, качая головой. — Мы вот с Норой Георгиевной уже устали ей доказывать, что поэзию Мариенгофа она трактует слишком буквально.

Я усмехнулась — ну, хоть здесь ничего не меняется…

Глава 24

Задние ворота депо «Монорельс» включали весь спектр самых неожиданных окрасок — от умирающей зебры до взбесившегося долматина: обильно забрызганные известкой после ремонта, сверху они были припудрены маслянисто-черными пятнами копоти от дыма из дизельной. Даже Ван Гог умилился бы от такой импрессии. Обычно здесь было тихо, не считая тех дней, когда привозили новые материалы или запчасти. Сторож — похожий на бобра юркий старичок, прозванный за эту юркость — «Шкворень», не успевал гонять от колонки пацанов, которые прибегали попить воды с соседнего пустыря после футбольных матчей. Поэтому грязища у ворот не подсыхала никогда, так как рычаг они частенько забывали опускать на место, и воды натекало изрядно.

Обычно народ старался здесь ходить поменьше, но сейчас же тут было чересчур людно. Я аж удивилась. Странно.

Движимая любопытством, подошла ближе. Жара дрожала над толпой, от ворот тянуло раскаленным металлом, но никто и не думал расходиться. Мелькнуло знакомое лицо — тетя Люся, одна из женщин, которые делали у меня на квартире ремонт.

— Что случилось? — тихонько спросила я, протолкнувшись к ней поближе и стараясь не вдыхать острые запахи пота.

— Ищут что-то, — озабоченно ответила тетя Люся, не поворачивая головы.

— Кто? — спросила я.

— О! Лида! — наконец повернула голову ко мне тетя Люся. — Здравствуй. А ты разве не в Москве сейчас должна быть?

— Пришлось вернуться, в институт вызвали, — неопределенно ответила я, поздоровавшись. — Так что здесь происходит?

— Ой, тут такое началось! — возбужденно зашептала тетя Люся, утирая испарину замызганным рукавом спецовки, — представляешь, Карягина взяли под арест, кабинет его опечатали, кабинеты его помощников — тоже. Комиссия какая-то приехала. Важные все такие. И злые, как черти. Что-то ищут там, в конторе. И здесь тоже.

— А где Алевтина Никитична? — спросила я.

— Да откуда я знаю? — пожала плечами женщина и тоненькая струйка пота сбежала из-под небрежно завязанной штапельной косынки. — Второй день уже не показывается. Мария, бригадирша наша, из-за нее краску всё никак получить не может, Иваныч орет, а мы что сделаем? Меня вот получать теперь отправила. Бардак и разгильдяйство какое-то.

Не дослушав до конца разбушевавшуюся тетю Люсю, которая уже перешла к теме «а вот при Сталине такого бы не потерпели», я повернулась и пошла на работу через центральный ход.

Собрать предварительную информацию не получилось. Что ж, значит придется работать с тем, что есть.

Кабинет № 21 был, видимо, опечатан изначально, но затем бумажную пломбу сорвали, и она теперь зыбко болталась «на одном волоске», трепеща от сквозняка. Дверь оказалась закрыта неплотно, изнутри доносились голоса. Я замедлила шаг и прислушалась — вроде незнакомые, но в одном было что-то смутно узнаваемое.

— И в дальнем шкафу посмотрите! — приказал крепкий мужской бас.

— Так, может, в ящиках, — голос женский, звонкий, вроде именно его я уже где-то слышала.

— Здесь нету, — другой мужской голос, скрипучий, и потоньше.

— На стеллаже тоже нету, — опять женский, но другой, мямлющий.

— Смотрите теперь в ящиках, — опять тот же бас.

Что-то ищут. Судя по демонстративно сорванной пломбе — имеют законное право. Ну, ладно, все равно нужно во всем этом разбираться — я толкнула дверь и вошла.

В кабинете копошились пятеро. Неожиданно среди них я обнаружила знакомое лицо — Машеньку, мать ее Олеговну, которая сидела за моим столом и рылась в бумагах, высыпанных из ящиков.

— Здравствуйте, товарищи! — громко сказала я. — А что вы ищете? Может, я подскажу?

В кабинете на миг воцарилось молчание. Тучный мужчина в примятом пиджаке отмер первый и зло поинтересовался (басом):

— А вы что здесь забыли? Кто вам разрешил заходить, а?

— Это мое рабочее место, — пожала плечами я, указывая на разгромленный стол. — Кто мне должен разрешать?

— Вы разве не видели, что кабинет опечатан? — возмутилась немолодая женщина в сером брючном костюме (это она мямлила).

— Так пломба сорвана, дверь открыта, — ответила я ей.

— Где папки? — внезапно прошипела до этого молчавшая Машенька, брезгливо отбрасывая ворох листков в сторону.

— Какие папки? — не поняла я.

— Дело № 34 и дело № 36, — нехорошо улыбаясь, скрипучим голосом спросил усатый мужик, глядя на меня в упор немигающим взглядом.

— Понятия не имею, — пожала я плечами.

— Да всё она знает! — вякнула Машенька, самым невоспитанным образом тыкая в меня пальцем, — Карягин только ей доверял.

— Это правда? Вы скрываете от нас информацию? Рекомендую рассказать всё. Поверьте, так вам будет лучше, — опять влез с советами усатый.

— Сначала да, доверял. Но потом появилась Мария Олеговна и доверие перешло исключительно на нее, — не осталась в долгу злопамятная я.

— Врешь! — прошипела Машенька.

— Да сами посмотрите, какие у меня формы и какие у нее. — я приложила руку к груди, — Как вы думаете, кто из нас победил?

Мужики машинально скользнули взглядом по мне, внимательно обозрели немалый бюст Машеньки и понятливо хэкнули. Тётка осуждающе поджала губы.

— Поэтому на меня скинули всю «грязную» и поточную работу, а деликатные поручения были исключительно в ведении Марии Олеговны, — продолжила ябедничать я, — её и спросите.

В общем, стрелки я перевела. Машенька обожгла меня ненавидящим взглядом.

Осознав, что здесь они ничего эдакого не найдут, комиссия еще немного пошуршала и вскоре ретировалась, а я грустно обозрела масштабы разгрома.

Но наводить порядки не спешила — нужно понять, «кто виноват и что делать». С этой мыслью я отправилась к Щуке. Да, да, именно к милейшей моей врагине, Капитолине Сидоровне Щукиной. Машенька ее, конечно, сильно подвинула, но она все еще вела достаточно солидный участок работ.

В щукином кабинете народу было как в той сказке про рукавичку. Я узрела Лактюшкину, Акимовну, Швабру и еще двух теток из отдела планирования. Бабы возбужденно шушукались, спорили, в общем, гвалт стоял еще тот. А если добавить еще жару и густой дух валерьянки — то атмосфера здесь была реально адской. Впрочем, женщины чувствовали себя вполне комфортно. Я осторожно заглянула, но решила не привлекать внимания: к сожалению, хоть что-нибудь выяснить в такой обстановке вряд ли получится.

И я отправилась домой. Вечером лучше схожу к Алевтине Никитичне домой.

— Лида, — заявила мне с порога Римма Марковна, — ты не в курсе, где Светочка раздобыла два градусника?

— Что? — вытаращилась я, — каких еще два градусника? Где они?

— Да разбила она их, — вздохнула Римма Марковна, — представляешь, я захожу в комнату, а она шарики ртутные по подоконнику перышком гоняет. Я ей объяснила, что так делать нельзя, можно же осколками стекла пораниться. Мне кажется, это соседская Анька ей градусники дала, ее мамка на скорой как раз работает…

— А с ртутью вы что сделали? — перебила старушку я.

— Да как обычно, смела на совок и в мусорное ведро выбросила. — отмахнулась Римма Марковна и продолжила развивать тему, — Надо с Галиной поговорить, пусть ее Анька…

— Так! — мгновенно сориентировалась я, — я сейчас вынесу мусор, а вы — откройте все окна и бегите к соседям звоните в санстанцию. Пусть срочно приезжают.

— А зачем? — не поняла Римма Марковна.

— Это же ЧП, — всплеснула руками я, — нужно срочно провести демеркуризацию… в смысле химическую обработку.

— Да что ты ерунду говоришь, — никогда такого не было, — поморщилась Римма Марковна, — буду я еще из-за ерунды гвалт поднимать. Светочка же не порезалась, я смотрела.

Блин, я и забыла, что в это время народ почти ничего не знает о вреде тяжелых металлов и особо не заморачивается со всей этой экологией и ее последствиями.

— Ладно, — я схватила ведро, веник и совок, и потащила всё на мусорку. — В ту комнату только не заходите.

— Лида, что ты делаешь?! — донесся в спину возмущенный крик Риммы Марковны.

Выбросив все в контейнер, я побежала в аптеку, где купила несколько пакетиков аморфной серы и понеслась обратно.

Дома, под возмущенные упреки Риммы Марковны, которая не могла простить мне выброшенное ведро, веник и совок (они же еще совсем новые были!), я тщательно промыла пол мокрой тряпкой, а затем засыпала все толстым слоем серы (паркет же, пористый). Запах был еще тот! Да и вредно.

Хорошо, хоть Светка в это время была в Доме пионеров.

Сразу встал вопрос о том, где нам пожить, пока реакция пройдет полностью. И тут меня осенило (что не делается — всё к лучшему). В общем, я позвонила Валееву, он как раз вчера вернулся из отпуска, и договорилась, что Римма Марковна и Светка поживут пока у него (втайне я надеялась, что отцовское сердце дрогнет и он заберет Светку к себе назад). А сама решила пару дней пожить в комнате Риммы Марковны в переулке Механизаторов.

Представляя вытянутое лицо Горшкова, я быстренько собрала все необходимые вещи и поехала в коммуналку.

Коммуналка встретила меня знакомыми (и почти родными) запахами подгоревшей еды и хлорки. Благополучно преодолев инсталляцию из хлама в коридоре, я отперла дверь в комнату Риммы Марковны. И поморщилась от вони. Мебель была Риммы Марковны, свои личные вещи Олечка забрала, а вот грязную посуду помыть и убрать не удосужилась. Весь стол посреди комнаты был заставлен немытыми чашками с испачканными помадой ободками, засохшие объедки громоздились на тарелках, по которым чинно ползали сытые зеленые мухи. На заросшей сероватым мукором слизеобразной субстанции в одной из тарелок лениво копошились крупные белые личинки.

Меня аж передернуло от отвращения. И тут она все загадила!

Недолго думая, я схватилась за концы скатерти, сгребла все в большой узел и торопливо понесла это безобразие на мусорку (что-то сегодня я все по мусоркам бегаю, и все торопливо). Лучше куплю новую посуду.

Вернувшись, широко распахнула окно. Полотенцем принялась выгонять мух. Окно выходило на проспект (а не во двор, как в комнате Горшковых), и машины с громыханием ездили туда-сюда, в комнату попадали выхлопные газы и пыль. Я поморщилась. Но все же это было получше, чем жуткая вонище после пребывания там демонической Олечки.

Вот зараза!

Покончив с этим гнусным делом, я отправилась на кухню, вытащила ведро горшковых, половую тряпку и веник. Пока вода набиралась, я проверила все холодильники: у Горшкова девственно, как в пустыне Намиб, а вот у Риммы Марковны ожидаемо холодильник оказался забит испорченными продуктами, которые уже неслабо так завонялись.

Фу!

Я захлопнула дверцу холодильника, бросила тряпку в ведро и потащила мыть пол.

— Лидия? — услышала я в спину удивленный возглас.

Обернувшись, я узрела Клавдию Брониславовну, лично (ну, кто бы сомневался!).

— А что это ты делаешь здесь? — с подозрением поджала губы она, просканировав меня взглядом.

— Пол мою, — абсолютно честно ответила я. — И вам здравствуйте, Клавдия Брониславовна.

Соседка еще сильнее сжала губы, но больше на мой сарказм не отреагировала никак.

— Ты теперь по квартирам ходишь полы мыть? — язвительно уточнила она, и добавила, — впрочем, я всегда говорила Элеоноре Рудольфовне, что долго ты без ее протекции в депо не продержишься.

Я предпочла не комментировать наезд и тщательно прополоскала тряпку в воде.

— А у твоего мужа Валерия появилась женщина. Красивая и молодая, — воодушевленно сообщила мне Клавдия Брониславовна, внимательно отслеживая мою реакцию.

— Это вполне нормально, — я оттерла, наконец, большое пятно и опять опустила тряпку в ведро с водой. — Молодой мужчина, полный сил, долго без женщины ему тяжело.

— Но вы еще не развелись, — заявила Клавдия Брониславовна, чуть разочарованно.

— Через два дня разведемся, — успокоила ее я.

— А где Ольга? — перевела разговор соседка.

— Не знаю, — отмахнулась я.

— Но ты же убираешь ее комнату, — нахмурилась Клавдия Брониславовна, — значит, ключ ты у нее взяла.

— Нет. Ключ мне дала Римма Марковна, — ответила я, — от своей личной комнаты.

Клавдия Брониславовна не успела ничего ответить, так как в коридоре появился Валера Горшков.

Глава 25

— Ты чего сюда приперлась?! — ожег меня взглядом Горшков. Был он и выбрит скверновато и, что поразительно, — в несвежей сорочке.

— Так теперь она по квартирам полы моет, — опередила мой ответ Клавдия Брониславовна и гнусно захихикала.

— Зачем ты пришла? — повторил Горшков раздраженным голосом.

— Тебе же Клавдия Брониславовна ясно сказала, — подтвердила я (вполне доброжелательно, между прочим) и для убедительности продемонстрировала половую тряпку. — Полы вот мою. По квартирам.

Горшков издал какой-то невнятный звук, долженствующий, очевидно, символизировать изрядные сомнения и подозрительное недоверие.

— Вот видишь, Валерий, тянули вы ее, тянули всей семьей, а только ты Лидию бросил, так сразу и покатилась по наклонной, — продолжила развивать благодатную тему Клавдия Брониславовна, но Горшков не оценил и перебил невежливо, глядя на меня исподлобья:

— Убирайся отсюда!

— Фу, какой ты невоспитанный, Горшков, — ответила я с легким упреком, — непедагогично так выражаться вообще-то. Тем более в обществе. Узнают на работе — мигом уволят. Ты-то убираться, в смысле мыть полы, не умеешь, так что придется идти дворником. Хотя правильно двор подметать тоже мозги нужны.

— Это она вернуть тебя хочет, — предположила Клавдия Брониславовна, — но ничего у нее не выйдет. Надеюсь.

— Здесь Ольга живет, — не поддался на провокацию Горшков, игнорируя прогиб соседки.

— Так что, из-за этого полы мыть разве не надо? — хмыкнула я, — кстати, Ольга так загадила комнату, что за один день и не уберешься. Помочь не желаешь? Твоя все-таки сестрица.

— Ну, знаешь! — прошипел Горшков, но, взглянув на Клавдию Брониславовну, тему развивать дальше не стал.

— Кстати, здесь живет Римма Марковна, — сообщила я слушателям, — и прописана здесь именно она. Но вы можете опротестовать. Тогда будет повод разобраться, как это вы ее документы подписать убедили и в Дворищенскую богадельню упекли. Многим интересно будет.

— Заткнись! — опять зашипел Горшков, увидев, как Клавдия Брониславовна аж подалась вперед от таких новостей.

— Что за шум, а драки нету? — внезапно из своей комнаты ясным солнышком показался Петров. Был он настолько заспан, что кожа на одной щеке своей гофрированностью напоминала морду мопса, а по разящему от него концентрированному перегару сразу становилось понятно, почему начало нашего мирного светского разговора он пропустил. Но самым примечательным элементом была майка: разорванная почти в клочья, она напоминала рыбацкую сеть после нереста бешеных барракуд.

— Ничего, — буркнул Горшков. — Иди куда шел.

— О! Лидка! — узнал меня Петров и разулыбался, с трудом вращая мутными глазами в красных полопавшихся прожилках. — Ты, что ль, к Горшку вернулась?

— Окстись, Федя! — замахала руками я. — Я еле от них вырвалась, только жить, понимаешь ли, начинаю, а ты такие ужасы фантазируешь!

— Полы она тут моет, — снисходительно проинформировала соседа Клавдия Брониславовна. — Уборщица!

— Давно пора, а то развели срач, понимаешь, — присвистнул Петров, опять обдав нас перегаром. — А ведь у нас закон простой, не убрался — так долой!

— Какой примитивизм, — приложила пальцы к вискам Клавдия Брониславовна, — какое вульгарное существование…

— Цени уборщицы почетный труд! — фальшиво пропел Петров, дурашливо блея на последних нотах.

— Согласна! — воскликнула я и взмахнула тряпкой так неуклюже, что та с плеском упала в ведро с водой, и брызги оттуда щедрым веером окатили Клавдию Брониславовну и Горшкова.

Клавдия Брониславовна взвизгнула, Горшков выматерился сквозь зубы, Петров радостно загоготал, а я пожала плечами, похлопала глазами и сказала «ой!».

Получилась вот такая мокрая точка в разговоре.

В общем, в этот раз расстались мы на позиционной ничьей: Клавдия Брониславовна поджала губы и затаила зло, а Горшков под шумок тихонько ретировался, одарив меня на прощанье многообещающим взглядом.

После уборки, я отправилась к Алевтине Никитичне. Невзирая на насыщенный и крайне бестолковый день, в ситуации разбираться было нужно.

Алевтина Никитична обитала в частном секторе. Ее небольшой деревянный домик прилепился почти на самом краю улицы, у оврага. Я толкнула крашенную синей масляной краской калитку и вошла. Во дворе, густо затянутом спорышом и одуванчиками, одиноко рос куст жасмина, под ним сосредоточенно копошились подросшие цыплята.

Рыжий котенок спрыгнул с забора и с любопытством подошел ко мне. Требовательно мяукнув, потерся об ногу. Меня он не боялся.

— Лида! Вернулась! — из домика радостно выглянула Алевтина Никитична, в белой косынке и ситцевом халате. Она торопливо вытирала запачканные мукой руки о фартук.

— Проходи в дом. Я как чувствовала, что ты придешь — пироги вон затеяла печь.

Сперва Алевтина Никитична практически силком усадила меня за стол и налила полную миску густого наваристого борща.

— Это я по оврагу дикий щавель собираю и борщ варю, — сказала она. — Дикий — самый кислый. Еще моя бабка собирала, на могилках. Здесь, за оврагами могилки были, очень уж хороший щавель там рос. А потом там завод построили, так я по оврагу собираю. Маловато, но на борщ хватает.

Она щедро добавила домашней сметаны:

— Ешь давай, — сказала она, — а то совсем худая стала.

Я зачерпнула, вкусно. Замечательно, давно я уже вкус еды не ощущаю. Может быть потому, что кисловатый? Вполне может быть, что у меня банально нарушен кислотно-щелочной баланс и вот поэтому мне все не хочется. В общем, надо будет потом еще что-нибудь кисленькое попробовать.

— Так что там произошло? — спросила я, доев борщ.

— Внезапно нагрянула комиссия, — вздохнула Алевтина Никитична и пододвинула ко мне миску с пирогами. — С капустой. Пироги, в смысле с капустой.

— Из Москвы?

— Да кто ж их знает, — пожала плечами она, — нас не информировали. — Ваня и так в последнее время сам не свой ходил, а тут еще эти…

Она задумалась и замолчала. Повисла тишина, лишь ходики громко отстукивали время.

— И что? — поторопила я.

— В общем, пришли к нему, закрылись в кабинете. Ругались-ругались, крик стоял такой, что сквозь дверь было слышно, — она достала из буфета банку вишневого варенья и поставила передо мной, — Ешь.

— А вы?

— Мне нельзя много сладкого. Врачи запретили.

— А что те люди говорили? — вернула я разговор в нужное русло.

— Да непонятно. Документы какие-то ищут, — вздохнула Алевтина Никитична, пододвинула к себе банку с вареньем и машинально быстро съела пару ложек подряд. — Перерыли в Ванином кабинете все вверх ногами. А потом Ваню увели.

Она нахмурилась и опять вздохнула.

— Он ничего не говорил? — спросила я.

— Я сама не видела. На складе была. Мне потом Аллочка рассказала.

— А Алла где?

— В деревню уехала, — сказала Алевтина Никитична, более осмысленно посмотрела на стол, обнаружила банку с вареньем в руках и торопливо отодвинула ее подальше. — Взяла три дня отгулов и уехала. На работе сказала, что родители болеют, помочь надо. В общем, спрятать мы ее с Альбертом пока решили, а то девка молодая, еще ляпнет не то, что надо.

Она долила мне еще чаю и уставилась на стену невидящим взглядом.

— А что за документы? — мне не давал покоя этот вопрос.

— Да кто ж скажет… — пожала плечами Алевтина Никитична.

— Кстати, а вы не знаете ничего про те синие папки? — спросила я.

— Как это не знаю? Знаю. Они у меня.

— Откуда?!

— Ваня дал на хранение. Недавно.

— А что в них?

— Не знаю, — твердо сказала Алевтина Никитична. — Я не смотрела.

— Покажите! — потребовала я.

— Но Ваня сказал никому не показывать.

— Так это из-за них его под следствие взяли! — воскликнула я. — И пока их не найдут — его не выпустят.

— Но, если в них что-то такое… — неуверенно протянула Алевтина Никитична и опять потянулась к банке с вареньем.

— Конечно в них именно что-то серьезное, раз такая заваруха началась, — согласилась я и отодвинула от нее банку опять подальше. — Но пока они не найдут эти папки — не отцепятся…

— Так что же делать? — всплеснула руками Алевтина Никитична и обеспокоенно с надеждой посмотрела на меня.

— Покажите их мне, — велела я непререкаемым голосом. — Я хочу понять, что там. А потом мы заменим текст на другой и вернем папки на место. Комиссия их найдет и Ивана Аркадьевича больше не будет смысла держать.

— Но Ваня не велел… — промямлила Алевтина Никитична.

— И где теперь Ваня? — сузила глаза я. — У нас сейчас два варианта: выполнять приказ Ивана Аркадьевича и не трогать эти папки, но тогда ничем хорошим для него это не закончится. Эти люди не успокоятся, пока не найдут. И к вам потом могут прийти.

Алевтина Никитична вздрогнула.

Где-то в соседнем дворе прокукарекал петух и опять стало тихо.

— И второй вариант — мы поменяем текст на безобидный, какой-нибудь нейтральный, они найдут, прочитают, успокоятся и выпустят Ивана Аркадьевича.

— Но…

— Алевтина Никитична, мне кажется, вы давно уже убедились, что я — наиболее преданный соратник Ивана Аркадьевича, — твердо ответила я. — после вас, конечно.

— Ну, хорошо, — неуверенно кивнула Алевтина Никитична. — Посиди здесь. Я сейчас.

Она, кряхтя, поднялась и скрылась в другой комнате. Я тихонько выглянула: Алевтина Никитична стояла на табуретке и рылась в антресоли.

Мда, капец какой тайник прямо. Почему-то вспомнилось, как Нина Матвеевна прятала деньги в карнизе в гостинице. Да уж, хитер наш народ на выдумку.

Я торопливо вернулась за стол и сделала вид, что увлечено поедаю варенье из вишен.

На обратном пути я забежала домой, на Ворошилова: нужно было взять чашку-тарелку (всю посуду Риммы Марковны я выбросила, а та, что нашлась в буфете — фу, честно говоря, после проживания там Олечки пользоваться нею было брезгливо), решила взять другую одежду — завтра пойду на работу, менять папки.

В общем, я торопливо сграбастала все в сумку, немного проветрила вонищу от прореагировавшей серы и спустилась во двор.

Было уже поздно, от реки дуло горьковатым полынным холодком, но тем не менее у подъезда несли стражу старушки-веселушки.

— Добрый вечер, — поздоровалась я.

— А что это вы вдруг все съехали? — поинтересовалась Варвара.

— Да подкрасили на кухне трубу, от ржавчины, — не стала вдаваться в подробности я, — и какая-то краска такая ядреная попалась, аж слёзы из глаз. Невозможно. Пока запах выветрится, поживем у родственников.

— Ну, это правильно, — закивали старушки. — Незачем гадостью дышать.

— Лида, тут какой-то дед приходил, — внезапно сказала соседка Наталья, которая тоже вышла и села рядом щелкать семечки.

— Какой еще дед? — удивилась я, — кто? Что спрашивал?

— Да ничего, — пожала плечами Наталья, — он крутился тут на твои окна смотрел. Странный какой-то.

Глава 26

Утро началось радостно и ярко. Даже слишком ярко — солнечные зайчики весело запрыгали сквозь открытую форточку на стол, на кофейник, на чашку, а я сидела за столом Риммы Марковны на кухне коммуналки, пила свежесваренный ароматный кофе и мысленно себя хвалила. А ведь я молодец. Вот так, если сложить всё в одну кучу, то получается, что буквально за пару месяцев я из минуса добилась столько, что в прошлой жизни даже и представить было невозможно. Таки хорошо быть попаданцем. Да, я не вангую, не изобретаю, не бросаюсь ледяными молниями, не помню исторических событий, и мне, честно говоря, плевать на всё, кроме моих близких и меня. Зато одну жизнь я уже прожила там, в моем времени, а теперь этот опыт легко применяю на местных реалиях. И неплохо так получается…

Как сглазила.

Мои раздумья прервал стук распахнувшейся двери, потянуло сквозняком и на кухню ввалилась полноватая молодая женщина, лет двадцати пяти. Таких еще иногда называют «фифа». От категории «демоническая женщина» «фифу» отделяет большая простота, граничащая с вульгарщинкой.

Женщина вошла и уставилась на меня. Она была довольно миловидна: круглые голубые глаза, вьющиеся на висках пшеничные волосы, на щеках ямочки и нос пуговкой. Всё портило только какое-то хваткое, что ли, выражение глаз и пестрый халат, невозможной расцветки. В руках она держала чайник.

Подойдя к плите Горшковых, женщина бахнула чайник на газ, развернулась и смерила меня уничижительным взглядом:

— Это ты, что ли, Валерина бывшая? — спросила она нелюбезным тоном.

О-па! А это, видать, Валерина теперешняя.

— С чего мне перед тобой отчитываться? — я сделала глоточек кофе и принялась сосредоточенно намазывать сливочное масло на половинку рогалика.

— Потому что я — его жена! — заявила фифа и вздернула подбородок, — и я не потерплю, чтобы всякие тут лазили!

— Жена? — я оторвалась от увлекательного процесса намазывания масла и смерила насмешливым взглядом фифу.

— Да! Жена! — кровь бросилась к ее лицу, и оно стало как варенная свекла.

— Интересно, оказывается, Горшков — двоеженец, — констатировала я и предложила. — А покажи-ка, милочка, свой паспорт со штампиком. И прописку тогда уж заодно.

— Ну, мы еще не расписались, — еще больше покраснела она.

— И почему? — приподняла бровь я. — Ждете, чтобы ретроградный Меркурий вошел на орбиту Юпитера?

— Чо? — ошалело захлопала глазами фифа. — Какой меркурий? Мы скоро поженимся!

— НичО, — вздохнула я и пояснила, — Поженитесь. Может быть. Но не так скоро, как тебе бы хотелось. Потому что Горшков официально женат. На мне. И, кстати, у тебя на работе уже знают, что ты открыто ночуешь у женатого мужчины? У нас, в советском обществе, это называется ёмким словом — разврат.

— Этого не может быть! — воскликнула она растерянно, — Валера не женат!

— Паспорт показать? — устало спросила я, что-то меня эта глуповастенькая курица начала раздражать.

— Ты! Ты! — вдруг прошипела она, — это ты не даешь ему развода!

— Это он тебе так сказал? — усмехнулась я как можно более насмешливо, — а ты сходи в ЗАГс и спроси, кто заявление забирал в прошлый раз. Или к мамочке его, пусть расскажет, как я новое заявление из Горшкова насильно выдирала.

Фифа стала похожа на выброшенную на берег больную камбалу.

— Что за шум? — на кухне нарисовался сам Горшков.

Вот засада, надо было чуть раньше вставать, теперь точно спокойно позавтракать не дадут.

— Да вот тут эта тётка сказала, что она твоя жена, — плаксивым голосом наябедничала фифа и шмыгнула носом.

Горшков развернулся ко мне, лицо его перекосило от гнева.

— Всё, Горшков, теперь уж у тебя повода не давать мне развода нету, — не давая ему ответить, широко улыбнулась я, — не парь мозги бедной девушке, как мне когда-то, она же верит тебе.

Горшков дернулся, а я продолжила, обращаясь к фифе:

— Девушка, у нас развод через три дня. Приглашаю тебя с нами в ЗАГС, проконтролировать, чтобы уж наверняка Валера ничего опять не учудил. Заодно и вы с Горшковым заявление в ЗАГС подадите. Все мы люди занятые, трудящиеся, чего по пять раз туда-сюда в ЗАГС бегать? Правильно я говорю, да, Валера?

Но фифа мой гендерно-солидарный посыл не оценила:

— Запомни, тебе у Валеры квартиру отобрать не получится! — выпалила она. — У моего отца связи есть!

Во как! Оказывается, мысль завладеть моей квартирой семейка Горшковых не оставила.

— Связи? — переспросила я. — Связи — это хорошо. А вот скажи, ты сможешь выбросить пятилетнюю Свету Горшкову на улицу? Или, может, в свою новую семью её заберешь?

Фифа еще больше выпучила глаза.

— Да ладно, не бойся, — усмехнулась я, — Светочку я сама не отдам. Я слишком ее люблю, чтобы позволить Горшковым испортить ее.

Горшков под нос прошипел какое-то ругательство.

— А квартира, кстати, к Валере Горшкову не имеет никакого отношения, — безжалостно продолжила я, — Она мне от тёти досталась по наследству. Так что поумерь аппетиты, деточка, будешь жить в коммуналке и готовить Валере котлеты с гарниром. Без гарнира он их не ест.

В общем, нормально дозавтракать они мне своими воплями так и не дали.

Поэтому на работу я притащилась в не слишком лучезарном настроении. Мягко говоря, я была в средней степени сердитости. И само собой так вышло, что мы столкнулись нос к носу со Щукой.

— Горшкова! — рявкнула она, — а ну, сейчас же зайди ко мне! Твоего покровителя больше нет, так что прохлаждаться и отлынивать от работы я тебе не дам! Будешь теперь все акты на инвентаризацию готовить.

Я пожала плечами:

— Хорошо, зайду, Капитолина Сидоровна, сейчас только сумку в кабинет отнесу.

— Кабинет! Вы посмотрите, какая барыня! — подбоченясь, заорала Щука так, чтобы все слышали, — Кабинет у нее оказывается есть!

Вокруг стали собираться люди.

— Будешь теперь работать на общих основаниях! — взвизгнула она. — И сидеть будешь в копировальном! Вот так!

В копировальном всегда стоял такой шум, что долго находиться там было невозможно. Но, тем не менее, спорить со Щукой сейчас было нельзя. Поэтому я просто кивнула:

— Хорошо, Капитолина Сидоровна. Мне без разницы, где работать.

Щука явно рассчитывала на другую реакцию, так как еще больше завелась:

— И мы пересмотрим твои должностные обязанности и проверим, за что ты такие большие премии получала!

— Правильно! — поддержала ее Акимовна из бухгалтерии. — Лично займусь.

В толпе я заметиладовольное лицо Лактюшкиной. И эта на ходу переобулась.

Занятно.

Щука еще немного покричала, повоспитывала меня, но, видя, что от меня реакции не дождешься, ушла на свое рабочее место. Народ потихоньку начал рассасываться.

Я хотела забрать свои вещи и печатную машинку из кабинета № 21, но он был опять опечатан. Засада.

По дороге в копировальный я заглянула к Зое, может, одолжу у нее печатную машинку на время, у нее старая хоть кое-как, но работает.

Как ни странно, даже Зоя от меня недовольно отмахнулась и тщательно изобразила крайне занятый вид.

Ну, ладно.

Я шла в копировальный, размышляя, что делать, народу там всегда было полно, и спокойно сесть напечатать новый текст для синих папок у меня не будет ни времени, ни возможности.

В коридоре я столкнулась с Васькой Егоровым.

— Горшкова, — он пристально посмотрел на меня серьёзным взглядом, — я всегда к тебе хорошо относился, ты знаешь. Поэтому скажу тебе одну вещь. Напоследок.

— Что? — не поняла я.

— Ты очень разозлила Мунтяну. И он скоро вернется из Москвы, — продолжил Егоров, — на твоем месте я бы сейчас бросил всё и срочно уехал на Крайний Север или в Киргизскую ССР.

— Почему?

— Там он тебя не сразу найдет, и ты вполне можешь дожить до пенсии…

С этими словами он развернулся и, насвистывая, зашагал по коридору. А я осталась стоять, в непонятках.

Копировальный так только назывался. На самом деле это был огромный зал, где было всё, что угодно. Постоянно там находились человек тридцать сотрудников. И все эти люди печатали на машинках, стучали, роняли папки с бумагами, доставали с верхних полок стеллажей какие-то ящики, хлопали дверями, смеялись, разговаривали, ругались, — в общем, шум стоял такой, что почти ничего не было слышно.

Мне отвели небольшой столик почти у самого прохода. И куча народу все время слонялась туда-сюда перед глазами. Печатную машинку всё же выдали. Далеко не новую, пару кнопок там западали, в общем, всё стало сложнее.

Щука, как и обещала, переложила на меня огромную кучу дел. В основном, надо было печатать, сверять и переделывать кипы бумаг. Она регулярно заглядывала с демонстративной проверкой — контролировала мое присутствие на рабочем месте.

И началось у меня веселенькое времечко.

А тут еще Репетун с Максимовой приперлись и с кривоватыми улыбочками заявили, что вести переписку с читателями сейчас у них нет времени. И оставили у меня полмешка нераспечатанных писем.

Чёрт! Все в кучу!

Я как раз подклеивала разваливающуюся древнюю папку из архива, как в копировальный заглянула Зоя и кивком поманила меня на выход. Я вышла за ней. Зоя стояла у окна в боковом коридоре и мяла в руках листочек.

— Ты чего хотела? — спросила она меня неприветливо.

— Просто поговорить, — пожала плечами я.

— Говори, — кивнула Зоя, — только быстро, я на минуту еле вышла, Швабра меня пасет.

— Что случилось? — напряглась я.

— Из-за тебя всё, — сердито хмыкнула Зоя. — она же знает, что мы с тобой подружки, вот и отыгрывается теперь на мне по полной.

— Зоя, что за ерунда происходит? — нахмурилась я. — Все от меня шарахаются, вон даже Репетун с Максимовой отморозились.

— А что ты хотела! — вскинулась Зоя. — ты слишком быстро пошла вверх. Иван Аркадьевич тебе во всем оказывал протекцию. И все это видели. Теперь его нет. Вот и результат. Сама всё видишь же.

В общем, когда Зоя ушла, я крепко задумалась.

Что ж, сама виновата. Нужно поскорее возвращать Ивана Аркадьевича или менять работу.

С таким подходом спокойно жить мне не дадут. Да и зарплата у меня теперь будет, как раньше, копеечная.

Еле-еле я досидела до долгожданного гудка и рванула в газету, к Ивану Тимофеевичу. Сосед был хмур и малоразговорчив:

— Лидия Степановна, — сказал он каким-то слишком уж официальным голосом.

Я внутренне напряглась, но не подала виду.

— Вы помните, у нас был разговор о жалобе на вашу колонку от читателя?

Я кивнула.

— Так вот, проверка начинается послезавтра, — вздохнул он, — от Быкова прислали список вопросов. И мне он не нравится.

Иван Тимофеевич сделал паузу и посмотрел на меня, мол, прониклась ли я.

Я прониклась.

— И самое непонятное для меня, — упавшим голосом продолжил сосед, — мне не удалось найти с ним компромисс. Даже через звонок от серьезных людей. Он настроен крайне решительно и, чего уж там темнить — предвзято. Так что готовьтесь.

Мда, значит, опиюс решил отыграться за демоническую Олечку.

После разговора с Иваном Тимофеевичем я заскочила на Ворошилова: нужно было сменить на завтра костюм, проветрить квартиру и решить, что делать с папками (перепечатывать тексты прилюдно, в копировальном, было невозможно).

В квартире оказалась Римма Марковна. Глаза ее были заплаканы.

— Лида, — всхлипнула она, — а я тебя жду.

— Что случилось? — руки мои похолодели. Сегодняшний нехороший день так просто закончиться не мог.

— Там твоя свекровь решила забрать Свету! — выпалила она и расплакалась.

А вот теперь точно всё!

Глава 27

Я пристроилась за круглым столом Риммы Марковны и вставила листы в пишущую машинку. Деревянная спинка скрипучего стула по-инквизиторски злобно врезалась в позвоночник. Было жуть как некомфортно, но что поделать, мое любимое ортопедическое кресло и удобный компьютерный столик еще не изобрели. Придется пока так.

Я раскрыла синюю папку, ту, что сверху. Под номером 34. Тонкая пачка слегка пожелтевших листов, всё аккуратно подшито. Я пристально вчиталась в строки. Мда, теперь ясно, почему за этими папками идет такая борьба: это оказались протоколы заседания актива депо «Монорельс». Все протоколы написаны очень подробно: кто что сказал, какой вопрос задал, и кто что на это ответил. Так вот, товарищ N, да-да, именно тот товарищ N, который сейчас крайне обласкан в ЦК КПСС и считается перспективным кадром, задавал здесь много интересненьких вопросов. И давал уж очень любопытные комментарии. Прямо очень-очень любопытные как для этого времени с данной идеологией.

Я хмыкнула.

Да за эту информацию его даже не в Воркуту сошлют, а как минимум на Меркурий! Причем исключительно на ретроградный! Наговорил дядя лет на пятнадцать — точно (если не больше). А старательная секретарша все тщательно задокументировала. Умничка.

Я разулыбалась.

Ну, это же просто счастье какое, а не информация! Вот правду говорят — любой порядочный попаданец должен найти клад. Вот даже я нашла. И не просто клад, а КЛАД!

Та-а-ак, дальше у нас что?

Я углубилась в чтение. В коммуналке царила тишина. Ну, относительная тишина. Ведь как известно, абсолютной тишины в коммуналках не бывает: за тонкой стенкой трубно, с пересвистами, храпел поддатый Петров, из кухни доносился стеклянный звон падающих капель (три мужика живут, а протекающий кран починить некому!), из комнаты Грубякиных долетали обрывки тихой ссоры (они всегда в это время ссорились шепотом, чтобы детей не разбудить, но потом увлекались и переходили на громкую ругань), за окном слышался грохот от проезжающих по дороге машин.

Я заново пролистала первый протокол. Так, вот здесь фразу: «…считают, чтополитика Партии зашла в тупик. Воспользовавшись служебным положением, гнусно попирая коммунистическую идеологию, товарищи N, N, N, N и N в своей профессиональной стратегии цинично взяли курс на дискредитацию советского государства и проникновение во власть любой ценой…» (Ого! «Манифест» Мунтяну отдыхает!), — так вот, эту фразу я выброшу.

Дальше…

Так. А вот фразу: «… безнравственная спекуляция на патриотических чувствах граждан — лишь первый шаг для удовлетворения амбиций товарищей N, N, N, N и N…» — пожалуй, заменю на фразу: «…продолжающийся подъем промышленности привел к росту материального и культурного положения рабочих, что, по мнению товарищей N, N, N, N и N привело к улучшению материального положения народа…».

Интересно, а как со мной будут рассчитываться эти товарищи N, N, N, N и N?

Ладно, следующая страница. А вот эту фразу: «…потоки лживых обещаний только подчеркивают мизерность практических дел…» — это я оставлю. А то слишком уж отцензуренно и лучезарненько получается. Достоверность надо соблюдать, а то могут не поверить.

Дальше… и еще… и вот это… — мои пальцы ловко стучали по клавишам пишущей машинки, уменьшая сроки товарищам N, N, N, N и N и конкретно — товарищу N (уже не на ретроградный Меркурий или Воркуту, а на Советскую Киргизию я им настучала). Но еще куча всего править.

Внезапно в дверь моей комнаты затарабанили! Громко.

Вот можете представить себе мое состояние в этот момент? Я тут только села менять политику государства, вершить судьбы людей, можно сказать, а ко мне уже пришли!

Руки мои похолодели, с перепугу я дернулась и опрокинула стакан с чаем: хорошо заваренная жидкость цвета фенилантраниловой кислоты вылилась прямо на мое светло-голубое платье, которое я хотела надеть завтра и развесила на спинке соседнего стула, так как вешалка у Риммы Марковны почему-то отсутствовала.

Чёрт!

Куда? Куда прятать все это? А-а-а-а!! Страницы из папки веером лежали на столе, и я боялась их перепутать.

Так. Только без паники! Дрожащими руками я принялась собирать странички по порядку.

В дверь продолжали громко и еще более настойчиво стучать.

Это нервировало еще сильнее.

Ничего. Это ничего. Пусть ждут. Скажу — выпила снотворное, уснула крепко, стук не слышала.

А куда же девать все это?

Мой взгляд заметался по комнате.

Пусто! Ну почему так аскетично живут наши старики в коммуналках?!

О! Вот! Придумала!

Я сунула ворох как попало сложенных страниц с остальными папками под матрас. Накинула сверху одеяло. Следом полетело мокрое платье.

Мда. Глупо. Но больше все равно некуда.

Расстегнув халат и всклокочив волосы, я поплелась открывать.

Перед дверью в последний раз вздохнула и рывком распахнула ее.

Твою ж мать!

На пороге стояла фифа с крайне кислым выражением лица.

— Сколько можно?! — заверещала она с недовольным видом и даже толстенькой ножкой притопнула.

— Чего? — ошалело протянула я (твою ж мать, я ожидала чего угодно, только не вот это!).

— Сколько можно греметь и стучать?! Ты же спать никому не даешь! — заявила она оглушительно.

Я стояла и в обалдении таращилась на нее. Я только что пережила такой ужас, а оказалось, я всего лишь достопочтенному Горшку спать мешаю. Звуки пишущей машинки его раздражают, как выяснилось. Всё остальное (храп, ругань, машины) — ему нормально, а конкретно моя машинка — не дает спать.

Пока я переваривала информацию и, по правде говоря, ловила отходняк, фифа продолжала обличать меня на всю квартиру.

Хлопнула дверь Грубякиных и соседи начали подтягиваться поближе.

— Мало того, что приперлась сюда, так еще ночные концерты нам тут дает! — верещала фифа.

— Валюша, успокойся, — попытался воззвать к голосу фифиного разума Горшков, правда откровенно фальшиво и неубедительно.

Наконец, я пришла в себя.

— Пошла в жопу, — тихо и зло сказала я.

Очевидно, мой вид не предвещал ничего хорошего, так как соседи дружно отпрянули.

— Еще раз будешь так ломиться в дверь — возьму за ногу и выброшу на улицу, — прошипела я, и чтобы усилить драматизм, добавила: — Ты поняла?

Фифа растерялась и не знала, что ответить. Она беспомощно переводила взгляд на Горшкова, но тот меня уже немного изучил и бежать на выручку будущей супруге не торопился.

— Теперь ты, — мрачно буркнула я, глядя на Горшка исподлобья, — Бабе своей объясни правила проживания в коммунальной квартире. А то ей объясню я. Подробно.

Горшков икнул.

— И начну с того, что сообщу участковому. Пусть приписку для начала проверит… — безжалостно продолжила я.

— Но у тебя тоже прописка не здесь, — влезла Клавдия Брониславовна.

— Не здесь, — согласилась я, — но я всё еще законная супруга гражданина Горшкова Валерия Анатольевича, который прописан именно здесь. А вот вы, любезная Клавдия Брониславовна, где прописаны?

Клавдия Брониславовна бросила на меня недобрый взгляд и через полсекунды всех Грубякиных сдуло.

Я вновь перевела взгляд на Горшкова.

— Ты не имеешь права! — вякнула фифа. -Ты..!

— Цыц! — шикнула на нее я, — не лезь, когда взрослые разговаривают. И вообще — брысь отсюда. У нас с Валерочкой семейный разговор. Да, Валера?

Фифа беспомощно взглянула на Горшка, но тот стоял соляным столбом. С полными глазами слёз она круто развернулась и пошла в комнату Горшкова. Плечи ее вздрагивали.

Мы остались вдвоем.

— Так, — сказала я жестко, — ты опять начинаешь, Валера? Через три... то есть уже через два дня мы с тобой разводимся. Это — раз. Во-вторых, поговори с мамочкой. Что это она опять по поводу Светки чудит? Она вон вас воспитывать не хотела, зачем ей внучка теперь сдалась?

Горшков издал нечленораздельное мычание.

— А если достопочтенная Элеонора Рудольфовна встала на тропу войны, то боевые действия я ей обеспечу, — свирепо пообещала я.

Горшков сглотнул.

— Светку вы не отберете, — я поставила точку в разговоре. — О моей квартире тоже забудьте. Как и о комнате Риммы Марковны. А меня — оставьте в покое. Это понятно?

Горшков не ответил и молча ретировался к себе.

Я взглянула на часы. Твою ж дивизию! Осталось часа три поспать. С папками я опять не успела. И платье испортила!

А на работе с самого утра пришлось в поте лица набивать эти грёбанные акты. Щука «по доброте душевной» пихнула мне всё, что накопилось с того момента, как я ушла к Ивану Аркадьевичу. А накопилось ой как много. А сроки мне Щука дала ой какие маленькие. Это всё несправедливо, но я сейчас должна быть тише воды, ниже травы. Мне категорически нельзя привлекать внимание. Во всяком случае до того момента, как документы в папках будут заменены, а сами папки попадут в руки комиссии.

И я молодец, таки управилась.

Аккуратно сложив акты в стопочку, я пошла к Щуке сдавать работу.

— Нет, ну вы посмотрите на это! — заявила всем Щука с неимоверно довольным видом, тыкая толстым сосисочным пальцем в свежеотпечатанные акты. — Так дело не пойдет! Я не буду принимать это!

Я молчала. Смысла спорить и что-то доказывать сейчас нету.

— Так. А это что?! Что это такое?! — продолжила верещать Щука. — Это кто тебя учил так дела оформлять?! Кто, я спрашиваю?!

Я хотела пожать плечами, но вовремя спохватилась и застыла статуей.

Щука, внимательно отслеживая мою реакцию, не нашла за что уцепиться и сосредоточилась на актах:

— Сколько сантиметров положено делать отступ?! А?! Отвечай!

— Согласно инструкции, — пришлось отвечать.

— А в инструкции что написано! Говори!!! — на последней ноте она сорвалась на визг. — А?!!

— Инструкция у вас на столе, — ответила я и показала на книжечку с инструкциями.

— Я сама знаю, что у меня на столе! — завопила она, — я сейчас тебя спрашиваю! Отвечай!

— Два сантиметра, — ответила я.

— Какие?! Какие два сантиметра?! — возмутилась Щука и кинулась перелистывать инструкцию. — Я тебя сейчас накормлю этой инструкцией! Ты у меня все эти сантиметры наизусть запомнишь!

Она так судорожно и резко перелистывала странички, что часть листков оторвались.

— Страница сорок пять, — подсказала я.

— Что?! Я сама знаю! Без сопливых советчиков обойдусь! — вызверилась Щука вращая выпученными глазами.

Она долистала до сорок пятой страницы и ткнула инструкцию мне:

— Читай!

Я пробежалась глазами по строчкам.

— Вслух читай, я сказала! — гаркнула Щука кавалерийским тоном. — Пусть все это слышат.

Ну, ладно, мне не трудно. Тем более начальство велит. И я прочитала:

— «…отступы в актах положено делать в два сантиметра…»

— Что? — психанула Щука. — Дай сюда!

Она выхватили разваливающуюся книжонку у меня с рук, больно царапнув массивным перстнем мою ладонь, и вчиталась в строки.

— А-а-а…ну да, точно, — забормотала она, — два сантиметра.

Сзади кто-то хмыкнул.

— Вот мы сейчас и проверим! — злорадно заявила она мне, — линейку бегом ищи! Где линейка?

Кто-то уже протягивал Щуке деревянную школьную линейку.

— Так, — сказала Щука и приложила линейку к полям актов.

Воцарилось молчание. Лицо Щуки стремительно наливалось свекольно-синюшной краснотой.

— Забирай вот это всё! — она швырнула мне почти в лицо несчастные акты, — и перепечатывай! Я это не приму!

— Хорошо, Капитолина Сидоровна, — сказала я и отправилась обратно на свое рабочее место.

Ясное дело, что ничего перепечатывать я не буду. Разве что первую страничку, которую Щука, в попытке найти у меня ошибку, измяла.

Что ж, такие вот зигзаги в логике судьбы нужно принимать с китайской философией. То есть — пофигистически. Иначе никаких нервов не напасешься.

Я проходила мимо информационного стенда у бухгалтерии. Там уже собралась небольшая толпа.

При моем приближении все с интересом уставились на меня.

С чего бы?

Я притормозила, и толпа моментально расступилась, вежливо пропуская меня вперед, и даже слегка подталкивая.

Странно. Никогда такого не было. Особенно у нас, в депо «Монорельс».

Ладно.

Я подошла ближе к стенду и вчиталась.

Первое, что я увидела — объявление о том, что вечером, после работы состоится коллективное собрание с участием вернувшейся делегации из Москвы. Первый вопрос — итоги Олимпиады. Вторым вопросом стояло — «Обсуждение поведения Л.С. Горшковой во время официальной делегации депо «Монорельс». Докладчик — Э.А. Иванов.

Но даже не это заставило мое сердце вздрогнуть. Делегация вернулась из Москвы. А, значит, с ними — Мунтяну.

Глава 28

«Твою ж налево!» — я выругалась, мысленно представив, как начинается вечернее собрание рабочего коллектива: вот торжественная обстановка, серьезно-официальные лица товарищей разной степени ответственности, выступления докладчиков, бурные аплодисменты, переходящие в овации… и тут такой товарищ Иванов, это который Эдичка, встает, выходит за трибуну и гневно начинает меня обличать. А все сидят с осуждающими и озабоченными лицами. А потом все эти товарищи начинают коллективно клеймить меня позором за всё хорошее, морально оттягиваясь за весь тот период, когда мой вертикальный карьерный взлет стал для них причиной для зависти. А я стою такая перед ними и обтекаю. И пытаюсь оправдываться. А они мне дружно накидывают еще. И еще. Отсюда главный вопрос — а оно мне надо?

У меня что, крайняя степень мазохизма? Вот что хорошего они мне могут сказать? Да ничего. А настроение испортят. Поэтому я решила — нет, не пойду я ни на какие собрания. В конце концов, имидж «плохой девочки» надо поддерживать.

Чем там все закончится, я думаю, мне с удовольствием передадут неравнодушные коллеги. Тогда и узнаю. И так дел у меня полно.

Это было мое решение номер раз.

Дальше.

Вопрос со Светкой. Вчера Римма Марковна вся в соплях и слезах делилась переживаниями, что гнусная Элеонора Рудольфовна забирает Светку. И я так прониклась, что даже стратегический план борьбы набросала. А вот сейчас стою в продуваемом сквозняками коридоре и обдумываю такую мысль: моя почти бывшая свекровь — всё-таки родная бабушка Светки. И это же хорошо, если ребенок вернется в семью. Да, жалко Римму Марковну, да, мы могли бы дать ей гораздо больше в плане развития. Но если решение родственников — воссоединить семью, то мешать этому не нужно. Кроме того, у Светки есть отец — вот пусть они там и разбираются.

И встречаться с ним я сегодня не буду. Потому что не хочу.

А Римма Марковна вполне может сама поискать компромисс с Элеонорой Рудольфовной и договориться, к примеру, что будет помогать няньчиться со Светкой. Или принять ее отказ.

С Горшковым, при хорошем размышлении, — тоже все нормально. Если не считать истерик его новой подружки, то от развода он открутиться уже никак не сможет. У меня теперь есть куча свидетелей о том, что он прилюдно изменяет в браке. А то, что эта фифа истерит, так ее тоже понять можно — девка молодая, нашла себе любовь всей жизни, замуж поди собралась, а тут оказалось, что он женат, и квартира не его, и жена еще в придачу поселилась через стенку, и страшно стало — а вдруг помирятся. Поэтому не нужно обращать на эту фифу внимания.

Да и обратно на Ворошилова переселяться планирую завтра-послезавтра. Уж сутки-двое перетерплю.

Римма Марковна должна сделать выбор — или жить со мной, но тогда я хочу разменять ее комнату и мою квартиру на трехкомнатную. Если же не захочет — она всегда может вернуться обратно в свою комнату. Я там все вымыла, порядок навела, соседей припугнула — трогать ее больше не должны. А мы с ней будем дружить, ходить иногда друг к другу в гости на чай. Тоже вариант.

Теперь по поводу газеты. А с чего я так расстроилась? Чего мне паниковать? Ну, приедет «опиюс» проверку делать. Мне-то что? Если все будет нормально — значит всё будет нормально. Будем работать дальше. Если же решит прицепиться к чему-нибудь (а при желании найти всегда всё можно) и захочет отомстить мне за демоническую Олечку — значит уволюсь из газеты к чертям собачьим. Ну, побуду без подработки, делов-то. Зато появятся свободные вечера для себя.

Что еще? На работе коллеги показали свое истинное лицо. Ну, так я особо и не пребывала в радужных фантазиях. Все естественно: после падения фаворитки челядь старается ее максимально запинать. Поэтому пусть все идут лесом. Никому я ничего доказывать не буду. Искать попытки сближения — тоже не буду.

Да и повоевать интересно, пора бы уже, а то застоялась…

Остается последний вопрос — Мунтяну. Но опять же, я себя накрутила, а чем все закончится — надо еще посмотреть.

Проведя с собой такой вот свирепый аутотренинг, я вернулась в копировальный и принялась работать дальше. В дверь заглядывала раза два Зоя, но я делала крайне озабоченный рабочий вид и на ее кивки не повелась. Сидела и печатала.

Когда проревел гудок, я выскочила из здания на проспект. Шум летней улицы весело окутал меня и настроение слегка поднялось. В газету я решила не ходить.

Надо себя любить больше, а то что-то я чересчур поддалась этому миру.

И я отправилась… в «Ателье Минбыта». И там, благодаря помощи несравненной Веронички Рудольфовны, я приобрела совершенно сногсшибательное воздушно-шифоновое платье цвета ванили.

Настроение немного выровнялось, и я уже спокойнее вернулась домой, в коммуналку. Вот что с нами делает расчудесный шопинг!

Дома я на скорую руку поужинала и села перепечатывать оставшиеся страницы из папок. Я так увлеклась, что и не заметила, как пролетело пару часов. Только по ощущениям в затекшей спине, понимала, что уже довольно поздно.

Когда я принялась за следующую папку, под номером 36, в дверь постучали.

Фифа, стопудово!

Сдерживая раздражение, я аккуратно собрала листы, сунула их под одеяла и со свирепым видом отправилась открывать дверь.

Сейчас я быстренько поставлю ее на место!

Однако на пороге топтался… Валеев. Капец. Прям как в той пословице про гору и Магомеда.

— Вы работаете? — спросил он с милой обезоруживающей улыбкой. — Так поздно?

— Как видите, — пожала плечами я и добавила нелюбезно. — А вы что хотели, так поздно?

— Хотел поговорить с вами… о Свете.

— Вот как, — устало сказала я и потерла виски (черт, голова так некстати разболелась. Как же они все задолбали меня своими проблемами!). — Ладно. Говорите.

— Что? — недоуменно посмотрел на меня Валеев.

— Откуда я знаю, что? — удивилась уже я. — Это же вы ко мне пришли поговорить. Вот и говорите.

Он нахмурился, а я добавила, пропуская его в комнату:

— У вас пятнадцать минут.

— Да уж, гостеприимной хозяйкой вас не назовешь, — неловко попенял Валеев, присаживаясь на неудобный стул Риммы Марковны, — могли бы хоть чаю предложить, что ли.

— Василий Павлович, — прищурилась я, — вы пришли ко мне на ночь глядя попить чаю или поговорить о своих проблемах? У вас, кстати, четырнадцать минут осталось.

— Ладно, ладно! — поднял руки в жесте «сдаюсь» Валеев, — давайте говорить.

— Тринадцать минут, — сообщила я, демонстративно взглянув на ходики и села на стул напротив.

— Что-то у вас минуты слишком быстро идут, — усмехнулся Валеев, пытаясь разрядить обстановку.

— Здесь иное измерение, — буркнула я. — Так что там произошло у вас?

— Лидия Степановна, — подобрался Валеев, — вам Римма Марковна разве не рассказала о ситуации со Светланой?

— Да, — кивнула я.

— И что? — не понял Валеев.

— Да — это означает, что я в курсе, что Свету хочет забрать родная бабушка, — прояснила я, внутренне закипая. — Вы это пришли выяснить?

— Нет, — слегка смутился Валеев. — Я спросить хотел.

— Спрашивайте, — разрешила я.

— Вопрос следующий: и что вы собираетесь делать?

Я вытаращилась (он что, издевается?):

— Я? — видимо мое удивление было настолько явным, что Валеев растерялся.

— Да, вы, — но надо отдать ему должное, он смог быстро взять себя в руки, — Света ведь у вас живет.

— И что? — пожала я плечами, — Света у меня живет с согласия всех родственников. — А когда родственники принимают решение забрать ее обратно, то кто я такая, чтобы вмешиваться? Да и зачем?

— Но вы же любите Свету, — попытался надавать на женские эмоции Валеев.

— И что?

— Ну, вы же хотите, чтобы ей было хорошо жить?

— Василий Павлович, — моим голосом можно было заморозить небольшую планету, — давайте не будем применять сейчас такие примитивные манипуляции, хорошо? Я уже не в том возрасте, чтобы реагировать на всё это.

— У вас еще очень молодой возраст, — попытался смягчить разговор Валеев таким вот глуповатым комплиментом.

— А у вас — еще десять минут, — отреагировала я равнодушно.

— Лидия… Степановна, — Валеев стал очень серьезен, — ситуация на самом деле непростая…

Я скептически приподняла бровь.

— Да! Непростая! — рассердился Валеев. — Мне не с кем оставить Светлану. В интернат я отдавать ее не хочу, а этой дуре — Элеоноре Рудольфовне банально не доверяю. Как и Ольге. Я слишком долго закрывал на всё это глаза. Отдаривался деньгами и подарками. А ребенка же воспитывать надо!

— Ну так воспитывайте, — изумилась я. — Вы — отец Светы. Ее законный представитель. Так кто вам не дает заниматься нею сколько угодно?

— Я не могу, — потупил взгляд Валеев.

— То есть я — могу, а вы — не можете? — хмыкнула я. — Любопытненько.

— Вы не знаете всего, — вздохнул Валеев, — у меня нет времени…

— То есть месяцами кататься по Адлерам и Пицундам вы спокойно время находите, а собственным ребенком заниматься — времени сразу нет? Или каких там еще ресурсов не хватает?

— Мы в Сочи были, — поправил меня Валеев.

— Да хоть в Гондурасе! — вспылила я. Достал он меня уже.

— Лидия Степановна, — умоляюще посмотрел на меня Валеев. — Ситуация действительно очень серьезная. Я постоянно то в командировках, то до ночи на работе. Свете нужен регулярный нормальный присмотр. И только вы в данной ситуации можете мне помочь. Умоляю, помогите!

— Почему это только я? — в некотором обалдении я посмотрела в наполненные тревогой глаза Валеева. — Ваша супруга, Юлия вроде, она что — больная? Не может? Забирайте Светку в свою семью и воспитывайте ее сколько угодно. В любом случае, даже если Юлия окажется плохой мачехой, то это будет лучший вариант, чем Ольга и Элеонора Рудольфовна.

— Вы правы, — вздохнул Валеев. — Но дело в том, что мы с Юлией расстались. Завтра подаем заявление на развод.

— Сочувствую, — сказала я равнодушно.

— Поэтому вопрос со Светой остается открытым.

— Дак новая жена может воспитывать вашего ребенка! — воскликнула я, — Или вы только таких как Ольга и Юлия выбираете? Ну, так поставьте очередной будущей жене условие, что Света будет жить с вами. Если очередная жена начнет крутить носом — заведите няню. Ту же Римму Марковну, к примеру. Она с удовольствием пойдет. Одинокая старушка, очень интеллигентная. В конце концов вы вполне можете купить отдельную квартирку рядом, поселить там Свету с няней и навещать их, раз ваши жены столь суровы к этому ребенку.

— Дак я по этому поводу и хотел с вами поговорить, — сообщил Валеев и добавил будничным тоном, — Лидия Степановна, насколько я знаю, вы послезавтра получите развод с Горшковым. И станете свободной женщиной. А я — через месяц. Я предлагаю — давайте поженимся.

Я охренела.

Видимо, Валеев увидел в моих глазах жажду убийства, потому что торопливо воскликнул:

— Постойте, Лидия Степановна! Брак будет фиктивным. Мы распишемся, вы сможете официально удочерить Светлану. Жить будем, как и раньше — каждый сам по себе. Я всем вас обеспечу, поверьте, у меня огромные возможности. Поживем хотя бы год. А потом, если вы или я полюбим кого-то — то я сразу же дам вам развод.

— А смысл? — буркнула я.

— Свету никто не сможет отобрать у вас, — вздохнул Валеев. — Ни Ольга, ни ее братик, ни мамочка. Что скажете?

Я подошла к двери, рывком распахнула ее и сказала кратко и ёмко:

— Вон!

Глава 29

Валеев ушел восвояси, и я сидела на кухне, тупо уставившись на стакан с остывающим чаем. Какая-то эмоциональная пустота накрыла меня так, что даже дойти до своей комнаты сил не было. За окном бушевала гроза, давление упало. Хорошо, хоть было поздно, и соседи расползлись по комнатам.

Я перевела бездумный взгляд на свои руки. То есть руки-то Лидочкины, но я уже привыкла к ним, поэтому называю — «свои». Короткие пальцы, грубоватая форма кисти. Да уж, не аристократка Лидочка, от сохи сиволапая, как говорится. Надо бы хоть на маникюр сходить, что ли. Но там только красным лаком ногти красят. Нет, не пойду, сама лучше сделаю…

Я сидела, а в голове струился какой-то джойсовско-прустовский поток сознания (да какой там поток, так, вялый ручеек), ни единой внятной мысли, всё какие-то обрывки, полуобразы, что ли. Полное эмоциональное истощение, когда вообще ничего не хочется. Вдруг дверь скрипнула и на кухню, шаркая, вошел Петров.

— А, Лидка! — апатично махнул мне рукой сосед, — у тебя пошамать чего-нибудь найдется? А то я совсем на мели, последний раз только вчера утром ел.

— Сейчас, — я открыла холодильник и вытащила оттуда литровую банку, заполненную до половины борщом (Римма Марковна меня подкармливает, знает, что на кухне в коммуналке готовить неудобно и носит мне еду в баночках).

Петров взглянул на борщ и громко сглотнул.

— Федя, ты борщ будешь? Римма Марковна утром приготовила. Только у меня без сметаны.

— Буду! — поспешно воскликнул Петров, который при виде еды воскресал прямо на глазах.

— Сейчас, подожди секунду, я разогрею и тарелку из комнаты принесу, — сказала я, — а то Ольга всю старую посуду так изгадила, что я ее выбросила, а из дома только одну тарелку принесла.

— Не надо мне тарелку! — воскликнул Петров, радостно потирая руки, — и греть не надо! Давай сюда, я так съем, из банки. Ложка у меня есть.

Я пожала плечами и поставила банку перед соседом на стол.

— Мммм, какое блаженство, — зачавкал Петров, зажмурившись от удовольствия. — Римма Марковна лучшая кухарка в мире!

— Ей только это не скажи, — усмехнулась я и положила перед Фёдором порезанный хлеб. — Ешь, давай.

На минуту воцарилось молчание, периодически нарушаемое громким хлюпаньем Петрова, жадно поедающего борщ.

— Слушай Лидка, — сказал Петров после того, как банка опустела, и тщательно облизал ложку, — я тут спросить хотел…

— Спрашивай, — я забрала банку и принялась ее мыть. — Ложку давай сюда. Тоже помою.

— Не! Не надо, — отмахнулся Петров, — я же облизал ее. Зачем мыть?

Я пожала плечами и закрутила кран.

— Так вот, Лида, я про мужика этого…

— Какого мужика? — я развернулась к Петрову, который утянул мой стакан с недопитым чаем и принялся допивать его.

— Который к тебе приходил только что, — сообщил Петров и, отпив чай, скривился, — фу, ты почему без сахара это пьешь?

— Не люблю с сахаром, — отмахнулась я и переспросила, — так что с мужиком не так?

— Да я всё слышал же, — потянулся Петров и в два глотка допил чай. — Вы дверь не прикрыли. Так вот, что я тебе хочу сказать, Лидка. Ты зря его выгнала. Да еще и так грубо.

— Тебя это уж точно не касается, — отрезала я ледяным тоном и развернулась уходить, — стакан потом на холодильник Риммы Марковны поставишь. Я утром помою.

— Подожди, Лидка, — сказал Петров. — Да стой ты!

Я остановилась, и раздраженно посмотрела на соседа. Еще и этот сюда же.

— Чего? — нелюбезно спросила я.

— Лида, слушай, — очень серьезно посмотрел мне в глаза Петров, — ты же сама знаешь, что я тебе зла никогда не желал. Так что послушай меня внимательно. Я тоже мужик. И вот что я тебе скажу, по-нормальному. Не будет мужик приходить к бабе ночью и такое просто так предлагать. Ты же его хорошо рассмотрела?

Я кивнула с недоумением.

— А на себя в зеркало ты давно глядела?

Я скривилась и не стала отвечать. Да, Лидочкино тельце и мордашку я привела в относительный порядок. Но не Мэрилин Монро она, отнюдь.

— А теперь сама подумай, — продолжил Петров серьезным голосом, — если такой красивый и богатый мужик, а я даю сто, на такого любые бабы гроздьями вешаются, приходит к такой как ты и предлагает ей замуж. Хоть и фиктивно, — добавил Петров, видя, как я дёрнулась, — так это говорит только о том, что у него очень серьезно подгорело и выхода другого нет.

— Так это его проблемы! — фыркнула я, — я вам тут что, Чип и Дэйл, чтобы спешить на помощь?

— А что это — чипидэйл? — спросил Петров.

— Аллегория это, забудь, — отмахнулась я (блин, надо следить за языком).

— Поговори с ним, — сказал Петров. — Там что-то такое есть. Я это нутром чую.

— Да Светку мамочка Горшкова опять забрать хочет… — хмыкнула я. — Задолбали они уже через ребенка манипулировать.

— Он — отец и ничего эта грымза Рудольфовна против него не сделает, — покачал головой Петров, — а раз он даже разводится, чтобы жениться на тебе — значит там что-то не то. Что-то другое. Поговори с ним!

Я молчала, рассматривая свои ногти.

— А тебе, Лидка, защита серьезного мужика не помешала бы. Горшковы же не остановятся, сама понимаешь.

Я понимала.

На работу я чуть не опоздала. Практически проспала. Но надела новое шифоновое платье цвета ванили и прическу сделала «на ура». Так что в эту войну я вступаю при полном параде. Как и положено генералу.

Я устроилась на рабочем месте и принялась печатать очередную бумажку. Внимательно сверяясь с написанным кем-то от руки черновиком (ужасный почерк!), я на какое-то время выпала из реальности, утратила контроль над окружающей обстановкой. И обнаружила это, когда над головой раздался знакомый голос:

— Горшкова!

Я вздрогнула и подняла голову.

Вокруг моего стола собралась целая делегация из лучших представителей (точнее представительниц) депо «Монорельс». А проще говоря — Щука, Швабра, Лактюшкина, Акимовна и еще две бабы с бухгалтерии. И все они со злорадным предвкушением взирали на меня, как гельминтолог на особо отвратительный вид паразитических червей.

— Что Горшкова? — спросила я.

— На каком основании ты прогуляла вчерашнее собрание? — обвиняющим тоном рявкнула Щука.

А все бабы посмотрели на меня с таким осуждением, словно я осквернила священное место, причем самым гнусным способом.

— К сессии готовилась, — ответила я.

— Сессия — зимой! — возмутилась Лактюшкина, пытаясь отдышаться (бежала она что ли?).

— Знаю, — согласно кивнула я, — но я серьёзно отношусь к учебе и готовиться начала уже сейчас.

— Не паясничай, Лидия! — недовольно сказала Акимовна, осуждающе покачав головой. — Перед тобой стоят старшие товарищи, могла бы хоть встать, проявить вежливость. Расселась тут.

Я сдержала рвущийся саркастический комментарий и дисциплинированно встала.

Бабы вытаращили злые завистливые глаза на мое новое отпадное платье цвета ванили (вот потому я и встала).

— Горшкова! — первой пришла в себя Щука. — ты почему себя так ведешь?!

— Как? — не поняла сперва я.

— Вчера в докладе товарища Иванова несколько раз прозвучало о твоем недобросовестном отношении к мероприятиям Олимпиады, — начала перечислять Щука, заглядывая исписанный блокнотик. — Нарушение дисциплины, регулярное хамство ответственному организатору, безнравственное поведение. И разврат с членами иностранных делегаций!

Вот демоническая Олечка, блин, подсиропила.

Но надо выкручиваться.

Я видимо подзадумалась, потому что все смотрели на меня, а Щука рявкнула:

— Отвечай, Горшкова!

Я обнаружила, что в копировальном, где, казалось, никогда не стихает густой как сметана шум, внезапно стало так тихо, что, было слышно, как громко скатывается капля пота по лбу взопревшей Лактюшкиной.

— Бред и злобные наветы, — ответила я скромно.

Народ вокруг ахнул.

— Это официальный доклад товарища Иванова! — ввернула свои пять копеек Швабра преисполненным негодования злым голосом.

— Вы хотите нам сказать, что товарищ Иванов — лгун? — сузила радостно заблестевшие глаза Акимовна.

— Это вы только что так сказали, — отдала ей я.

— Не выкручивайся, Горшкова! — опять рявкнула Щука. — ты же сейчас сама сказала, что это злобные наветы, а теперь утверждаешь, что не обвиняла уважаемого товарища Иванова.

— Не обвиняла, — покачала головой я. — Его только что прилюдно обвинила Валентина Акимовна. Не знаю с какой целью. Но слышали все.

Народ загудел (ох, сейчас, чую, понесется по всему депо «Монорельс»).

— Что ты несешь! — завизжала Акимовна.

— Не надо приписывать мне свои домыслы, Капитолина Сидоровна, — спокойно ответила я. — Я уверена, что товарища Иванова ввели в заблуждение, или же произошла накладка — и прежде, чем делать доклад, он мог бы сверить информацию. Так вот, в соседней делегации тоже была женщина с фамилией Горшкова. Я это точно знаю, потому что несколько раз нас в списках перепутали. Можете сами проверить.

— И проверим, — мрачным тоном пообещала Щука.

— Позвоните в гостиницу и спросите, как выглядела та Горшкова, которая гуляла с иностранцами. Она брюнетка, высокая. Со мной вы ее уж точно не перепутаете.

— Феодосия Васильевна, позвонишь? — дала задание Лактюшкиной Щука. — Только сейчас же. Если информация не подтвердится — будем принимать по Горшковой меры.

— А если подтвердится? — невинно спросила я.

Щука не ответила и недовольно ретировалась. Следом за нею упорхнула остальная подтанцовка, смерив меня напоследок недобрыми взглядами.

Народ в копировальном еще пошушукался, погудел, часть работников упорхнули разносить благую весь остальным, я же продолжила печатать чёртову бумажку.

Судя по тому, что больше ко мне ни Щука, ни остальные не подходили — информация подтвердилась (ура бдительным администраторшам гостиницы!).

Я домучила-таки эту гадскую бумажку и намылилась уже домой.

В копировальный заглянула Зоя и поманила меня к себе.

Игнорить ее второй день было некрасиво, поэтому я встала и пошла к выходу.

— Привет, — сказала Зоя. — Ух-тышка! Где это ты такое платье отхватила?

— Места надо знать, — спрыгнула с темы я, — что хотела?

— Ты вчера почему не пришла на собрание? — спросила строго Зоя. — Ох, тебя там и пропесочили. Этот Иванов так свирепствовал, так свирепствовал…

— Потому и не пришла, — пожала я плечами, — не хотела настроение себе портить.

— Ох, зря ты так, Лидка, — сокрушенно вздохнула Зоя. — Вот чего ты сейчас добиваешь? Только еще больше навредила себе.

Я опять пожала плечами и комментировать не стала.

— Лида, послушай, почему ты себя так ведешь? — с тревогой посмотрела на меня Зоя. — Пойми, у тебя больше нет покровителя, Ивана Аркадьевича посадили. Теперь ты — одна. И ты должна сейчас быть крайне милой и вежливой со Щукой. Или искать нового покровителя. А то тебя же съедят…

— Пусть едят, — раздраженно перебила Зою я, — и Ивана Аркадьевича не посадили, вообще-то. Как раз сейчас идет расследование.

— Ну, посадят, значит, — вздохнула Зоя.

— А если не посадят? — спросила я.

Зоя фыркнула.

В общем, наш разговор ни к чему не привел. Отвязавшись от надоедливой Зои (понимаю, что переживает за меня, но тем не менее), я под рев гудка отправилась домой. Сегодня за вечер предстоит доделать последние страницы из папки номер тридцать шесть.

А у выхода из депо «Монорельс» стоял Мунтяну.

И он явно ждал именно меня…

Глава 30

Расстояние между мной и Мунтяну стремительно сокращалось.

И его взгляд мне не нравился.

— Лида! Горшкова! — ударил в спину крик.

Я обернулась — от входа мне усиленно махала Зоя Смирнова:

— Лида, вернись! — закричала она, — Тебя Капитолина Сидоровна ищет! Это срочно!

Я пожала плечами, адресуя этот жест Мунтяну, мол, извини, сами видишь, что происходит, развернулась и пошла обратно в контору. Капитолину Сидоровну Щукину в этот момент я готова была обнять и расцеловать.

Но мой приподнято-радостный порыв длился недолго. Точнее ровно до того момента, когда я зашла к Щуке в кабинет и та заорала:

— Горшкова! Где ты ходишь?!

И швырнула на стол пачку чуть примятых бумажек.

— Завтра до обеда это все должно быть перепечатано, подшито, пронумеровано и лежать у меня на столе. Ты поняла?

— Да, Капитолина Сидоровна, — ответила я, внутренне закипая. Да тут работы дня на два, если не больше. Но вслух я, разумеется, не сказала ничего. Молча сгребла стопку и вышла.

— Ну что? — с тревогой спросила Зоя.

— Да Щука вот дополнительную работу дала, — пожаловалась я и показала пухлую пачку. — Завтра до обеда все сдать надо.

— Вот гадина, — ахнула Зоя, — ты не успеешь за полдня.

— Не успею, — вздохнула я, — боюсь, что и за ночь не успею.

— Это она ищет, за что бы тебя подловить и лишить премии… а то и уволить, — предположила Зоя, — даже если ты сделаешь эту работу, она найдет новую.

Я кивнула.

Зоя еще что-то почрикала сочувственное и ретировалась. Свою помощь она, кстати, не предложила.

Такие дела.

Но на этом мои «приключения» и не собирались заканчиваться — в коридоре я нос к носу столкнулась с товарищем Ивановым. Это который Эдичка. Увидев меня, он сперва остолбенел, затем покраснел, затем взял себя в руки и с эдакой ехидненькой улыбочкой заявил:

— Ну что, гражданка Горшкова, допрыгалась?

Я промолчала. Но Иванову мой ответ и не требовался.

— Я же обещал, что ты пожалеешь? Обещал. И поверь, это — только начало.

Я опять ничего не ответила.

— Жаль, что ты вчера коллективное собраниене почтила своим великим присутствием. Узнала бы о себе много нового и интересного, — хохотнул он и посмотрел на мою реакцию.

А реакцию я не проявила.

— Но ты еще можешь отыграть всё назад, — Иванов окинул мою фигуру в шифоновом платье цвета ванили липким взглядом, — кстати, тебе идет это платье.

Я пожала плечами, мол, сама знаю.

— Так что, теперь-то сходим в ресторан? — заявил Иванов насмешливо, — репутацию твою всё равно уже не поправить, так хоть удовольствие получишь напоследок…

— Да нет, товарищ Иванов, — усмехнулась я, — удовольствие напоследок теперь получите вы. Потому как гражданка Горшкова, о которой вы столь нелицеприятно отзывались, что она путается с иностранцами, и которую вы так непрофессионально перепутали со мной — это Ольга Сергеевна Горшкова — личный друг и соратник товарища Быкова, кстати. Это тот, который Лев Юрьевич, если вы не в курсе. Так вот, я уверена, что товарищ Быков будет крайне огорчен и раздосадован тем, что вы вчера устроили. И объясняться, а также получать удовольствие, придется теперь уже вам, причем в очень недалеком будущем.

Насмешливая улыбочка стекла с лица Иванова, он побледнел, а я мило улыбнулась:

— И спасибо за комплемент, мне тоже цвет ванили нравится. Хорошего вечера!

Я легко крутнулась на каблучках так, что шифоновый подол взметнулся «в колокол», и вышла из здания депо «Монорельс», оставив несчастного Эдичку обтекать от страха за свое будущее.

Вечерняя улица слабо шумела, поднимался ветер и ветви тополей и грабов качались, как пьяные. Небо затянуло стадо темно-серых сердитых туч и стало совсем мрачно. Фонари еще не зажглись, и я торопливо бежала домой, хотела успеть до грозы.

Не успела.

Первые ледяные капли дождя ударили сверху, за какую-то минуту я вымокла до нитки. Домой прибежала мокрая, замёрзшая. Меня колотила крупная дрожь.

Стуча зубами, я стянула мокрый шифон, вытерлась полотенцем. Сейчас бы горячую ванну, но как раз Зинка устроила там купание своих многочисленных детей, так что это надолго. Пора бы уже возвращаться в квартиру на Ворошилова. Я уже привыкла к относительному комфорту и каждый лишний день, проведенный здесь, кажется мне маленьким локальным пеклом.

Натянув теплый свитер и сверху халат, я побрела на кухню: нужно согреть чаю, иначе заболею, стопроцентно.

На кухне сидел Горшков и кушал макароны (причем без котлет и остального) прямо из кастрюли. Серые слипшиеся рожки он трескал так, как Петров вчера вечером борщ Риммы Марковны. Что ж они тут все так голодают-то, а?

— Приятного аппетита, — произнесла я нейтральным тоном и поставила чайник на газ.

— Заткнись, — буркнул Горшков, накалывая на вилку склизковатый комок макарон.

Я пожала плечами и молча засыпала заварку из пачки со слоном в старый заварник Риммы Марковны, который нашла еще вчера (почему-то в ее холодильнике).

Чайник вскипал медленно, я стояла у окна и смотрела как косые капли дождя стучат по стеклу. За спиной слышалось свирепое сопение и чавканье Горшкова.

Меня он подчеркнуто игнорировал.

Да и хрен с ним. Послезавтра я получу заветную бумажку о разводе и забуду его как страшный сон. Остался сегодняшний вечер плюс еще сутки и — «да здравствует свобода!».

Чайник вскипел, я сделала себе чаю и вернулась в комнату с чашкой.

Расчехлила машинку и села печатать. Пожалуй, нужно сперва справиться с заданием Щуки, а то сожрет же, затем хоть пару листов сделать из последней папки. Прихлебывая горячий чай, я всё никак не могла унять дрожь. Ноги что ли попарить?

В коридоре раздался звонок. Хлопнула дверь рядом и стало слышно, как Петров пошаркал открывать. Послышались невнятные голоса, «бу-бу-бу», вроде мужские. Опять пьяная алкашня пришла к Петрову всенощные хороводы водить.

Я вздохнула, хоть бы он их в гости не позвал — опять выспаться не получится. Вроде стихло, и я опять принялась набивать проклятые акты.

Вдруг постучали в мою дверь.

Чёрт!

Видать Петров пришел трешку до пенсии клянчить, на клопомор мальчикам явно не хватает. Сейчас шугану их всех, ни копейки не дам, принципиально — и так настроение ни к чёрту.

Я рывком распахнула дверь. На пороге мялся… Валеев. За его спиной мелькнула небритая физиономия Петрова, он заговорщицки подмигнул мне и ретировался.

— Можно зайти? — спросил Валеев усталым голосом.

— Нет, — сказала я. — Уже поздно — раз. Во-вторых, вчера мы всё обсудили.

— Подождите, Лидия, — Валеев не дал закрыть мне дверь.

— Что еще? — я уже начала изрядно раздражаться.

— Дайте мне всего пять минут, — попросил Валеев. — Я должен вам кое-что рассказать.

Мля, Петров, сука, наванговал вчера!

— Заходите, — вздохнула я подчеркнуто недовольно, — у вас пять минут.

— Где-то я уже это слышал, — невесело усмехнулся Валеев и вошел в комнату. — А сегодня чаем опять не угостите?

— Нет, — отрезала я и добавила. — Слушаю вас, Василий Павлович.

— Возвращаясь к вчерашнему разговору, — начал Валеев и я скривилась.

В коридоре надрывно заверещал мелкий Пашка, послышалась ругань Зинки, она отлупила непослушного отпрыска, затем заливистый детский плач, строгий бас Грубякина, что-то упало с грохотом, опять заругалась Зинка, и все стихло.

Валеев замялся.

— Ну же, — подбодрила его я, работы куча, самочувствие не ахти, еще и этот пришел тут рассусоливать на ночь глядя.

— Я еще раз прошу вас подумать, Лидия Степановна, — сказал Валеев. — Я предлагаю вам фиктивный брак с тем, чтобы вы могли без проблем удочерить Светлану. Я полностью обеспечу ее и ваше будущее. Ваше — как ее приемную мать-опекуна.

Я психанула и уже приготовилась разразиться руганью, но Валеев поднял руку в предостерегающем жесте:

— Погодите ругаться, Лидия Степановна, вашу позицию я знаю. Вы вчера ее озвучили. Но вчера у меня при себе не было доказательной базы. Вот, смотрите, — он протянул мне какие-то бумажки, испещренные печатями.

— Что это? — спросила я, не глядя на все эти бумажки.

— Заключение врачебной комиссии, — вздохнул Валеев, — у меня кардиомиопатия, это сердечная патология, при которой поражается миокард. Болезнь неизлечима. И она прогрессирует. Врачи дают мне от года до трех месяцев.

Мда…

Я не знала, что и сказать.

— Поэтому, Лидия Степановна, я и хочу устроить жизнь Светы так, чтобы она ни в чем не нуждалась. Признаю, я совершил ошибку, решив, что Юлия сможет стать опорой Свете. Моя дочь — это единственное, что у меня осталось, и ее судьба — это то, что пока еще держит меня.

— Но… Василий Павлович…

— Подождите, — перебил меня Валеев с невеселой усмешкой, — мои пять минут почти истекли. — Понимаете, я с детства, с юности, всегда был очень успешным, перспективным. Ум, одаренность, красота, — без ложной скромности скажу, что всего этого у меня было в избытке. Женщины любили меня, карьера давалась легко. Я шел по жизни чудесно. Такой себе баловень судьбы. В молодости от Ольги родилась Света, потом мы расстались… ну, вы, наверное, уже поняли, что собой представляет Ольга?

Я кивнула.

— Она интересна как спутница в ресторане или театре, но как человек, как жена и мать… эммм… оставляет желать лучшего. Но я не отказался от дочери, и регулярно помогал им. По сути, Ольга жила на эти деньги, причем не стесняясь в средствах, на широкую ногу. А я делал карьеру и не сильно следил за тем, что она совершенно не уделяет времени Свете. Верил ее словам. Она умеет красиво всё преподнести. Да, я думаю, вы сами убедились в этом…

Я опять кивнула.

— Я не хочу осуждать ее, да уже и поздно. Это — только моя ошибка. И ее, увы, уже не исправить. Слишком поздно. Но времени мне отмеряно очень мало, и я хочу умереть с мыслью, что у Светы все будет хорошо. Понимаете меня?

Я сидела и кусала губы.

— Вы мне показались человеком трезвомыслящим, разумным и крайне прагматичным, — усмехнулся он, — только одно то, как ловко вы выудили у меня деньги за двадцатидневный присмотр за Светой — уже одно это вызывает уважение. А Римма Марковна поведала мне, что вы проделали то же самое с остальным семейством Горшковых. Только не ругайте ее, ради бога. Она хотела как лучше.

Я только развела руками.

— И я прекрасно вижу, что вы порядочный человек, что у вас доброе сердце и к Свете вы привязаны, — продолжил он. — С вами моя дочь не пропадет. И я умру спокойно.

У меня ком стоял в горле.

— Не расстраивайтесь, Лидия Степановна, — вздохнул Валеев. — Я прожил очень хорошую жизнь… конечно, жаль, что она обрывается на самом интересном месте. Но, видимо, так надо.

Дождь барабанил за окном все сильнее.

— Осталось только устроить жизнь Светы. И единственный приемлемый вариант — вы. Вот, вроде теперь уже я сообщил вам все. Что вы теперь скажете?

— Хотите чаю? — спросила я.

Глава 31

— Лида! Выпей вот это, — мне в руки ткнули чашку с обжигающим липовым чаем. — Я туда малинового варенья всего три ложки добавила. Сладковато, конечно, но зато полезно. Так что даже и не вздумай кривиться.

Я моментально скривилась.

— Сейчас будем ноги парить, — Римма Марковна с блеском вошла в роль суровой домомучительницы фрекен Бок и всё утро с маниакальным упорством «чикотилы» истязала меня средствами народной медицины. — Допивай быстрее, а то у меня вода стынет.

— Оно горячее! — возмущенно чихнула я и высморкалась.

— Ну и что, что горячее! — рассердилась Римма Марковна, — тебе сейчас именно такое и надо. Кстати, я правильно понимаю, с Василием Павловичем вы договорились?

Я чуть не поперхнулась чаем.

— Вот и прекрасно, — удовлетворенно отметила Римма Марковна с довольной улыбкой, — и Светочка будет пристроена нормально, и ты замуж за хорошего человека выйдешь, а не за этого, прости господи. Даст бог, поживет еще Василий Павлович, может, врачи и ошибаются… надеюсь, еще ваших деточек няньчить буду…

Очевидно, в моих глазах блеснуло обещание убить соседку особо малогуманным способом, так как она резко осеклась и забормотала:

— Да что ты всё так воспринимаешь, Лида. Я же добра тебе желаю. Василий Павлович — мужчина обстоятельный, с ним не пропадешь. Будешь как сыр в масле кататься…

— Так! Опять интриги начинаются? — разозлилась я, и соседка Римма Марковна моментально запричитала с самым невинным видом:

— Лидочка, смотри, я тут в таз с кипятком горчичники бросила, у Василия Павловича сухой горчицы в доме нет, а моя на Ворошилова осталась. Кто ж знал, что ты так заболеешь… ох-хо-хонюшки… кто ж знал… а я тебе говорила — не ходи без зонтика! Но кто ж нас, старух, слушается… все нынче умные такие стали… — вздохнула она и без перехода спросила. — Так вы договорились, когда заявление в ЗАГС подавать будете?

Я отрицательно помотала головой и опять чихнула.

— Ну правильно, спешить не надо, сперва развестись нужно, и тебе, и ему, — недовольно поджала губы Римма Марковна и осуждающе покачала головой, — ты представляешь, Лида, супружница это его расфуфыренная… жена почти бывшая… Юлька — всё с собой унести хотела. Шесть чемоданов набрала! И даже сервиз фарфоровый. Но сервиз я не дала!

Она гордо и торжественно посмотрела на меня.

— Этот сервиз принадлежал еще бабушке Василия Павловича, между прочим. А эта с собой хотела забрать. Вот ведь гадина какая!

— Откуда вы про бабушкин сервиз знаете? — вытаращилась я, и Римма Марковна, воспользовавшись моментом, ловко сунула мне градусник под мышку. — Когда это Валеев вам такие подробности рассказать успел?

— Василий Павлович — человек очень занятой, — со сдержанным достоинством заметила Римма Марковна, — ему со старушкой досужие разговоры вести некогда. Это я в его семейном альбоме с фотографиями рассмотрела. Там был точно такой же сервиз. О чем я Юльке этой и сообщила. А то завела моду врать старшим — мол, «мы его в Кисловодске купили». Меня не проведешь!

Римма Марковна воинственно взмахнула упаковкой горчичников и спохватилась:

— Лида! Остывает вода ведь! Быстро давай ноги в таз!

Я обреченно послушалась и через полсекунды взвыла:

— Ай! Горячо! — ноги почти ошпарились кипятком и покраснели.

— А ну куда?! — возмутилась Римма Марковна деспотическим голосом и придержала мои ноги за коленки, не давая выдернуть. — Давай, я сказала! Сейчас еще воды горячей долью. Где это видано, посреди лета простуду подхватить?! Взрослая вроде тётка, а вся в соплях! И вот как ты с красным сопливым носом пойдешь рядом с таким красивым мужчиной, как Василий Павлович, заявление в ЗАГС подавать?

Я чуть не зашипела от моральных и физических истязаний, но наткнувшись на осуждающий взгляд Риммы Марковны, покорно сунула ноги в почти кипяток.

Когда с инквизиторскими экзекуциями были покончено, и я уже покорно лежала в кровати, размякшая, полностью деморализованная, укутанная в два одеяла, в шерстяных носках и в теплой пижаме, дверь скрипнула, и кто-то вошел в комнату.

— Тётя Лида, — пропищал тоненький детский голосок.

— Что Света? — мне было трудно повернуть голову из-за кокона из одеял и я не могла видеть ее лица.

— А ты теперь взаправду будешь моей мамой или это понарошку только?

Ну, Римма Марковна, я тебя убью! Дай только хоть чуток оклемаюсь…

Чтобы не волновать ребенка, я выполнила педагогический трюк по методу мудрого учителя Шалвы Амонашвили — переключила внимание Светки на более важный вопрос, а именно — спросила, правду ли все соседи говорят, что в синем чемоданчике Риммы Марковны тайно находится новая прекрасная кукла, которую она планирует подарить какой-то неизвестной злой девочке? Светка, с негодованием вскрикнула и убежала восстанавливать справедливость. Бедная Римма Марковна, я ей теперь сочувствую. Характер у Светки примерно, как у Элеоноры Рудольфовны, или у стаффтерьера (что в принципе, одно и то же), только еще хуже (так как добавляется еще и ум Валеева).

Из дальних комнат донеслись возмущенные крики Светки и оправдывающееся бормотание Риммы Марковны, я мстительно усмехнулась и с чувством выполненного долга спокойно уснула. Сон вышел рваный, как вата: я то проваливалась поминутно в невнятные сновидения, то просыпалась, пока перед глазами не всплыли события того вечера.

А вчерашний вечер закончился тем, что я самым позорным образом «поплыла». Мы вроде нормально так сидели, пили чай и разговаривали о будущем Светки, когда Валеев прямо посреди своей фразы вдруг нахмурился и потрогал мой лоб:

— Лидия Степановна, да вы горите вся! У вас же температура какая!

— Ерунда, — отмахнулась я, стараясь не стучать зубами.

— Ничего не ерунда, — возразил Валеев не терпящим возражения тоном. — Вы заболели. То-то я смотрю, вас трясет. Это не шутки. Вам нужен уход и лечение. А здесь, в этой комнате, сквозняки, да и условий никаких. В общем так, сейчас же собирайтесь, у меня во дворе машина, поедем ко мне… будем вас спасать.

Я выпучила глаза и отрицательно замотала головой с максимальной категоричностью.

— Что? — нахмурился Валеев. — Дома только Римма Марковна со Светланой, а Юлия ушла еще позавчера. Так что не беспокойтесь.

Я с независимым видом пробормотала что-то в типа, «и ничего я не беспокоюсь», как Валеев сказал отвратительно строгим голосом:

— У вас пять минут, Лидия Степановна. — И ухмыльнулся.

Бороться и протестовать сил уже не было, я и сама понимала, что здесь мне капец будет, поэтому стала собираться. Но собиралась я долго. Во всяком случае — больше пяти минут. Минут семь-восемь, если быть точной. В общем, собирать мне было нечего: так, побросала кое-какие личные вещи, зубную щетку там, и прочее барахлишко, зато прихватила задание Щуки и синие папки. И, и само собой, пишущую машинку. Просто принципиально тянула время, чтобы не пять минут.

Валеев взглянул неодобрительно, вздохнул, отобрал машинку (сам всё нес), и мы поехали к нему.

Продолжение я помню, как в тумане, температура стремительно росла, и я уже слабо соображала и ни на что не обращала внимание. У Валеева я попала в цепкие руки Риммы Марковны, вызвали врача. Хотели везти в больницу, но Римма Марковна отбила. В результате меня посадили на больничный, приписали постельный режим и кучу всяких порошков (фу, горькая гадость!) и микстур (тоже фу, вдобавок еще и отягощенных народной медициной Риммы Марковны).

В общем, вчера мне было так плохо, что ой. Всю ночь Римма Марковна не отходила от меня, пичкая лекарствами, и замучила окончательно. Сегодня с утра мне стало капельку легче. И я решила, что вполне могу печатать, но Валеев увидел и науськал Римму Марковну, так что поработать мне не дали. На мои слабые попытки объяснить, что работу нужно сдать категорически до обеда, он сначала скептически отмахнулся, но, видя, что я сдаваться не собираюсь, забрал всю пачку актов и сказал, что отдаст своим четырем секретаршам-машинисткам, они напечатают, причем еще лучше, чем я, и до обеда все документы будут переданы Щукиной лично в руки.

Ну, раз так, то и ладненько. Я спорить не стала. Дала им всем почувствовать, что они меня хором победили.

Сама же решила дождаться, пока Валеев уедет на работу и сесть допечатать протоколы с синей папки под номером тридцать шесть. Вот такая я коза.

Но Римма Марковна, которая, очевидно, получила четкие инструкции от Валеева, подсуетилась — то ноги парить, то горчичники ставить, в общем, день пролетел, как и не было. И протоколы я не сделала.

А время идет.

Придется работать ночью, когда все уснут.

С такими мыслями я успокоилась и незаметно меня вырубило. Проснулась уже поздно вечером, часов десять было. И беспокойство завладело мной:

— Римма Марковна! — позвала я хриплым голосом.

Соседка появилась моментально (под дверью она, что ли караулила?) и с тревогой потрогала мой лоб. Не найдя признаков температуры, она не успокоилась, пока не сунула мне градусник под мышку и только тогда спросила:

— Что, Лида?

— Я совсем забыла с этими соплями! Завтра же мы с Горшковым должны развестись!

— Вот и замечательно, — расцвела соседка.

— Римма Марковна, вы не понимаете! — не согласилась я и аж закашлялась. — Мы же не договорились на какое время. Зная Горшка, он придет, пятнадцать минут за углом постоит и уйдет. А потом скажет, что, мол, я сама виновата, сама не пришла, когда он был. И потом опять всё заново придется.

— Ой, — всплеснула руками Римма Марковна. — И что же делать?

— А вот это я бы хотела спросить у вас с вашим замечательным Василием Павловичем, — стервозным тоном заявила я, — раз вы меня этими порошками поили, от которых я проспала весь день. И что теперь делать, Римма Марковна? А?

Старушка заметалась по квартире, с причитаниями. А я решила собираться в коммуналку на Механизаторов. Переночую там, заодно не позволю Горшку улизнуть от развода.

В комнату постучали и вошел Валеев.

— Что за паника такая, Лидия Степановна? — спросил он.

— Вам Римма Марковна разве не передала? — нелюбезно закашлялась в ответ я.

— Передала, конечно же, — не стал лицемерить Валеев, — она мне теперь всё передает.

Я с негодованием чихнула в ответ.

— Ловко я ее у вас увел, правда? — похвастался Валеев, а я решила не обращать внимания и продолжила собираться.

— Кстати, акты Щукиной передали, — отчитался Валеев, — она была раздосадована, но постаралась не подавать виду, так по крайней мере мне потом рассказывала Вера Алексеевна.

— Кто такая Вера Алексеевна? — спросила я, лишь бы заполнить паузу.

— Мой заместитель, — пожал плечами Валеев.

— Ясно, — вздохнула я, упаковывая пилюли в сумочку. — А где вы работаете?

— В советской прокуратуре, — ясным взглядом посмотрел на меня Валеев.

— Да ладно! — не поверила я.

— Шучу я, шу-чу, — согласно кивнул Валеев, — в цирке я работаю.

— А вот это уже больше соответствует истине, — одобрила я. — Но так всё же?

— Лидия Степановна, — пресек мою попытку собраться Валеев, так и не ответив на вопрос, — так куда это вы намылились в таком состоянии и на ночь глядя?

— В переулок Механизаторов, — ответила я и пихнула в сумочку еще и градусник.

— Не понял? — нахмурился он, — вы еще не выздоровели, а уже решили вернуться в свои сквозняки…

— Василий Павлович, — зло отрезала я, — вы еще не сочетались со мной фиктивным браком, а уже заколебали меня своими распоряжениями и запретами! Думаю, мне стоит пересмотреть прежние договоренности.

— Лидия Степановна, — нахмурился Валеев, — оставьте этот детский сад. Этой ночью у вас температура была под сорок, еле-еле мы вас выходили. А теперь вы решили себя окончательно погубить!

— Да мне нужно Горшкова не выпустить! — в сердцах воскликнула я, — развод же завтра! Он в прошлый раз уже сорвал развод, и, чует мое сердце, — сорвет и сейчас.

— Лидия Степановна, — промолвил Валеев, — ложитесь спать. Римма Марковна вам сейчас чаю принесет…

От дверей послышались торопливые убегающие шаги. Валеев прислушался, хмыкнул и продолжил:

— Поверьте, я сам заинтересован в вашем разводе. Едва ли не больше вас. И завтра развод с Горшковым у вас состоится, несмотря ни на что. Просто поверьте.

Глава 32

Утро началось. Сначала мне хотелось завернуть эдак по-пришвиновски, дескать, летнее солнышко позолотило ласковыми лучами чего-то там и стало ого-го как… но не буду. Поэтому утро просто началось. И хорошо, что хоть как-то оно началось. Потому что все домочадцы носились по квартире словно пылинки в броуновском движении: я никак не могла собраться (из вещей захватила только необходимое, а из одежды как была в спортивном костюме, так и осталась. Но не пойду же я в ЗАГс в спортивном, пусть даже это развод, а не роспись), Светка бегала туда-сюда в диком восторге (вчера она дожала Римму Марковну и после того, как из синего чемодана были вытащены для проверки все вещи, ей пришлось пообещать, что куклу они таки купят, и Светка от воодушевления не знала, куда себя девать, вот и гоняла по квартире мелкой бешеной кометой). Валеев тоже суетился, всё пытался отыскать какой-то блокнот, а Римма Марковна бегала за каждым, пыталась помочь, но ничего не успевала и все у нее валилось из рук.

Наконец, все более-менее утряслось, семья позавтракала, и Валеев сказал, что даст мне служебную машину с водителем, чтобы я не ходила пешком по улице, так как я еще не совсем выздоровела. Тем более, что мне нужно было еще заехать переодеться на Ворошилова.

Наконец, столь долгожданный момент наступил, и я, в строгом темно-голубом летнем костюме-двойке, подкрашенная (нос я припудрила, и он был почти не красным) вошла в здание ЗАГСа.

— Ну, где ты ходишь?! — прошипел Горшков откуда-то из-за угла коридора, выскочил, схватил меня за локоть и потащил в нужный кабинет. Он был в мятом пиджаке, несвежей клетчатой рубашке и от него разило старым перегаром.

Я молча выдернула руку, больно пихнув при этом Горшкова локтем в живот.

— Да тише ты! — охнул он, но раздувать скандал не стал.

На нас и так смотрели.

Развод произошел быстро и как-то буднично. Фанфар не было и старушки-рыдальщицы не оплакивали разрушенную ячейку общества. Нам просто выдали бумажку с печатью, поставили заветные штампики в паспорта и всё — да здравствует свобода!

На мое лицо мимолетно набежала широкая радостная улыбка.

Горшков язвительно фыркнул.

— Что радуешься, дура? — сказал он пренебрежительным тоном. — Кому ты теперь нужна! Так и будешь остаток дней кукситься в одиночестве.

Я не стала комментировать, великодушно оставив последнее слово за ним.

— Какая же ты всё-таки дрянь неблагодарная, Лидия! — всё не мог угомониться Горшков, — вот правильно мама говорит, что твое место — в дурке. И я не удивлюсь, если ты туда опять попадешь! Причем очень скоро.

Я не ответила.

— И когда ты опять станешь овощем, твоим опекуном буду я! — хохотнул Горшков, потирая руки, — вот тогда и посмотрим!

Мы вышли на крыльцо. Горшков злобно шипел что-то маловразумительное. А я увидела, как почти к самому крыльцу подъехала служебная «Волга».

И каково же было мое изумление, когда открылась дверца и оттуда, сверкая белоснежной улыбкой, величественно вышел лично Валеев в шикарном импортном костюме, подошел ко мне и демонстративно поцеловал в щечку.

— Поздравляю! Очень рад за нас, Лидочка! — улыбнулся он и вручил мне огромный букет белых роз. На Горшка он даже не взглянул.

Излишне, наверное, говорить о том, сколь отрадно мне было лицезреть вытянувшееся лицо Горшкова.

— Сука! — ударило в спину злобное шипение уже бывшего супруга.

Мы сели в «Волгу», а Горшков всё еще топтался на крыльце ЗАГСа.

— Вы не обиделись за это маленькое представление? — спросил Валеев со смешком.

— Обязательно было окончательно добивать бедного Горшка? — вопросом на вопрос ответила я, не в силах, впрочем, сдержать улыбку.

— Он заслужил, — весело сказал Валеев.

Я зарылась лицом в букет роз, вдыхая пьянящий аромат.

— Петя, — тем временем обратился Валеев к водителю, — сейчас отвезем Лидию Степановну ко мне, а затем едем в обком. Подождешь меня, нам потом еще на совещание к Ивлеву надо успеть.

— Хорошо, Василий Павлович, — ответил водитель, — только Елена Владимировна просила напомнить, что вам к трем в больницу на процедуры.

— Мда… — с досадой крякнул Валеев и машинально потер левую сторону груди. — Но у меня совещание у Ивлева, нельзя же опаздывать.

— Василий Павлович, — сказал Петя непреклонным голосом, — главное — в больницу.

Я слушала этот монолог и офигевала. Совсем выпустила из виду, что Валеев смертельно болен. И как трогательно, что его так опекают подчиненные.

Дома никого не было — Римма Марковна как раз повела Свету на шахматный кружок, и я порадовалась, что осталась одна. Я поставила букет в вазу, а чайник — греться. Весь вчерашний день я провалялась в постели никакая, зато сегодня появилась возможность осмотреть квартиру без свидетелей.

Ну что сказать, жил Валеев в очень комфортных условиях. Шикарная трехкомнатная квартира улучшенной планировки, прекрасный ремонт, узбекские ковры ручной работы на полу, югославская стенка, набитая хрусталем (некоторые полки, правда, сиротливо пустовали, видать, Юлия всё оттуда забрала). Четыре огромных книжных шкафа были заставлены в два ряда книгами в тисненных обложках: от серий Диккенса, Золя, Гюго до полного собрания сочинений Толстого, Чехова, Пушкина. Отдельный шкаф был заполнен зарубежными детективами, фантастикой, Майн Ридом и прочими приключениями. Я уже поняла, как сложно было в это время приобрести подобные книги в серии.

Я провела пальцем по корешкам Большой Советской энциклопедии. Ого, тридцатитомник. Кучеряво живет товарищ Валеев.

Вскипел чайник. Я сделала себе чаю и села печатать протоколы из папки номер тридцать шесть. Ивану Аркадьевичу помочь же надо.

За два дня я преодолела, наконец, почти все протоколы, полностью изменив содержание и заменила большинство листов, осталось всего пару последних страничек добить и всё (печатала я только тогда, как Римма Марковна уводила Свету на занятия, благо всевозможных кружков, секций и музыкалок у нее было в избытке). Оригиналы я решила припрятать, это золотой фонд, клад, и он еще «выстрелит», со временем.

Мне уже стало значительно лучше, о моей простуде напоминала только неугомонная Римма Марковна, которая зорко следила, чтобы я продолжала пить все порошки и пилюли согласно предписанию врача. Пожалуй, это был единственный момент, который омрачал мою жизнь в доме Валеева.

Но все подходит к концу, завтра я получу выписку и послезавтра можно идти на работу. Пора перебираться на Ворошилова. Светку и Римму Марковну я решила пока оставить у Валеева. То, что ему плохо, было заметно даже невооруженным глазом, особенно по вечерам и ночью. Каждый вечер приезжал пожилой доктор с чемоданчиком, и они запирались с Валеевым в его кабинете. По утрам ему уколы делала Римма Марковна. Оказывается, у нее были прекрасные навыки полевой медсестры и легкая рука (мне она тоже два раза делала укол, когда я только-только заболела, потому и знаю).

Со Светкой Валеев очень сдружился и общался постоянно, наверстывая пропущенные годы. Было так умилительно наблюдать, как они по вечерам сидят вдвоем на полу и на огромном ватманском листе рисуют Африку, каждый со своей стороны, отчаянно споря, кто в джунглях главнее — слоны или крокодилы. Или играют в лото, или в шашки. Или смотрят диафильмы, растянув огромную белую простыню поверх стенки.

Не знаю, сколько ему осталось, но и для него и, главное, для Светки — это время должно стать самым лучшим. Света должна запомнить отца именно таким. Живым, активным, родным.

Римма Марковна как заботливая наседка твердой рукой рулила всем хозяйством, пекла шарлотки, пироги и булочки, делала свою чудесную рыбу-фиш и прочие рататуи.

В общем, всем здесь было уютно. Кроме меня. Я же чувствовала себя чужеродным элементом, эдаким вруном-Лжедмитрием. Поэтому и рвалась обратно на Ворошилова. А всё из-за моей неосмотрительности и глупости.

В общем, всё получилось так: я сидела и допечатывала последние страницы протокола, как внезапно, прямо посреди рабочего дня, вернулся Валеев. Забыл рецепт лекарства, а без рецепта не отпускают. И, соответственно, засек меня за работой.

— Работаете? — спросил он, роясь в папке с бумагами, где он в том числе хранил и рецепты лекарств.

— Угу, — промямлила я, покраснела и дернулась.

Видимо, или этот мой жест показался Валееву подозрительным, или так сошлись планеты, но он подошел и начал бесцеремонно заглядывать в бумаги. Я принялась судорожно собирать листы. Несколько оригиналов слетело и упало на пол. Валеев нагнулся и поднял их. Я хотела отобрать, но он не дал, начал читать.

— Я правильно понимаю, это — компромат на N, который сейчас сидит там? — Валеев махнул рукой куда-то в сторону потолка.

— Отдайте, — сказала я жестко и опять попыталась отобрать.

— Как эти материалы попали к вам, Лидия Степановна? Что это вы с ними делаете?

В общем Валеев вцепился в меня, как клещ. Под таким напором, пришлось сознаться, что комиссия ищет эти две папки, что закрыли Ивана Аркадьевича и единственная возможность спасти его — поменять текст на нейтральный. Текст я сочинила, оригиналы спрячу. Листы почти допечатала и завтра передам верному человеку, чтобы их вернули на место.

Валеев слушал меня крайне внимательно и его лицо всё больше и больше вытягивалось. Наконец, он сказал глухим голосом:

— Лидия Степановна, извините, у вас мозг есть?

Я вытаращилась. Так он со мной еще никогда не общался.

— Как можно было додуматься печатать это на своей личной машинке?! — скрипнул зубами Валеев, — Вы разве не знаете, что все пишущие машинки на учёте в КГБ, и их почерк хорошо известен?! А вы печатали и на своей рабочей, и на домашней. То есть все нити — сразу к вам! Вы это хоть понимаете?!

Я не знала, что и сказать. Ну, не знала я! Откуда мне, жившей в эпоху компьютеров, это было знать?

— Вы понимаете, своими глупыми мозгами, что первое, что они бы сделали — это сравнили бы листы с текстом между собой! И, кстати, вы разве не видите, что бумага на титульных листах протоколов, которые вы не стали менять из-за печатей, отличается от тех, что напечатали вы, — и по качеству, и вообще! И это видно даже невооруженным глазом!

— Я планировала их состарить, прогладив утюгом, — пискнула я, внутренне холодея от осознания того, чем бы это могло окончиться.

— И эту женщину я считал эталоном разумности и планировал оставить ей свою дочь! — заиграл желваками Валеев, побледнел и вдруг схватился за сердце. — У меня в правом ящике желтый пузырек! Быстро!

Я бросилась в кабинет Валеева. Торопливо нашла нужное лекарство и прибежала обратно. Валеев, дрожащими руками начал высыпать таблетки.

— А воды? — зыркнул на меня он и я кинулась на кухню за водой.

В общем, Валеев сказал, что что-то придумает. У него был какой-то нужный человек, который мог помочь с «почерком» машинки. Бумагу подобрать было не сложно. Перепечатать — тоже. В общем, документы у меня отобрали, велели сидеть и ждать. Валеев уехал, а я осталась метаться из угла в угол.

С тех пор Валеев стал относиться ко мне по-другому. Нет, всё также внимательно, вежливо, но уже без того восторга, как было раньше. Бедная Римма Марковна никак не могла понять, что происходит, и еще больше суетилась. В доме постепенно нарастало напряжение. Потому я и не хотела больше здесь оставаться ни на минуту.

Сегодня Валеев привез переделанные протоколы. Молча сунул мне их и ушел к себе в кабинет. А я начала собираться на Ворошилова. Машинально пихала в сумку все как попало, а руки почему-то дрожали. Ну, не привыкла я быть такой дурой. А ведь лоханулась как! Реально Валеев прав.

Я корила себя, на все сто. И когда Римма Марковна сунулась спросить меня, что происходит — я так рявкнула на нее, что она испуганно упорхнула обратно на кухню.

В общем, ушла я не очень мирно. Хорошо хоть Валеев не вышел попрощаться. Да и фиг с ним. У меня и так дел полно. Нужно еще с газетой решать что-то. Но это будет завтра.

Я вернулась в квартиру на Ворошилова, включила свет, бросила сумку, расслабленно опустилась на стул на кухне и выдохнула. Вот и всё. Я — свободна!

И чтоб мне кто не говорил, а свобода — это самое лучшее, что может произойти с человеком! Улыбка мимоходом появилась у меня на лице.

— Кра-со-та! — от переизбытка чувств воскликнула я.

Ответом мне был звон стекла. Я вздрогнула и посмотрела — кто-то бросил мне в окно огромный булыжник.

Глава 33

Утром я заскочила на квартиру Валеева, отдала Римме Марковне ее кофту и заодно позавтракала. После я планировала бежать в поликлинику закрывать больничный.

Провожая меня, Римма Марковна предусмотрительно посоветовала:

— Будешь там бегать, Лида, — пообедать хоть не забудь. Там, в переходе из поликлиники к больнице, есть столовая-буфет для врачей и интернов. И там их очень даже хорошо кормят, практически за полкопейки.

Я кивнула, запоминая.

— Туда зайдешь, если спросят, скажи, что ты — практикантка из медучилища. Они обычно не проверяют, но для порядка сказать надо, — заговорщицки улыбнулась Римма Марковна. — Это не то, что я не могу тебе с собой пирожков дать, но горяченький супчик для желудка каждый день кушать надо.

Я клятвенно пообещала, что обязательно зайду и обязательно возьму супчик. От пирожков с собой предусмотрительно отказалась.

Римма Марковна моими заверениями вполне удовлетворилась, и я ускакала в поликлинику.

Я уже и забыла строгость медицинской системы в это время. В общем, набегалась я туда-сюда капитально, осталось совсем немного, последние штрихи, и тут я ощутила, что готова сейчас сожрать слона. И здесь совет Риммы Марковны очень пригодился.

Эх, если б я знала, чем всё обернется…

Но буду по порядку.

Стою, я, значит, в очереди к кассе, нагребла полный поднос еды (и супчик тоже!) и тут какой-то сухонький сморщенный старичок подходит такой и говорит мне с удивлением:

— Лида Скобелева?

— Здравствуйте, — кивнула я и уточнила. — Мы знакомы?

— Ну а как же! — расцвел улыбкой дедок. — Вы же у меня дважды лечение проходили, я профессор Вайсфельд, забыли разве?

Я похлопала глазами.

— Ладно, давайте знакомиться заново, — снисходительно усмехнулся профессор Вайсфельд. — Позвольте представиться — Яков Давидович Вайсфельд, профессор, заведующий общепсихиатрическим отделением № 2.

Я зависла.

— Надеюсь, вы же не будете возражать, если мы сядем за один столик? — сказал Вайсфельд непреклонным тоном. — У меня есть ряд вопросов касаемо вашего психического здоровья после моего лечения.

Как раз подошла моя очередь расплачиваться, поэтому я машинально кивнула. Да и у меня есть ряд вопросов к милейшему профессору (кто бы подумал, что Лидочку в дурке аж целый профессор лечил! Причем дважды!).

Мы уселись за столик в углу и приступили к еде.

— Расскажите, Лида, как у вас сейчас обстоят дела? — начал профессор, когда мы покончили с супчиком и перешли ко второму.

— Нормально, — дипломатично ответила я и отпила компот (он тут оказался вкусным, впрочем, как и вся остальная еда).

— Нет-нет-нет! Меня такой ответ категорически не устраивает! — возмутился Вайсфельд и с удвоенной агрессией начал пилить отбивную. — Кстати, мой аспирант Саша Каценеленбоген как раз пишет кандидатскую на эту тему. Жаль, что он сейчас уехал на конференцию в Новосибирск, да и сам изрядный шалопай, но тема очень актуальная. Так вот, мой первый конкретный вопрос — вы сейчас голоса в голове так и продолжаете слышать?

Я чуть не подавилась картофельной запеканкой.

— Н-нет, — закашлялась я.

— Жаль, очень жаль, — задумчиво поковырял отбивную профессор. — Как бы это пригодилось для статистики…

Я не знала, что и сказать.

— Подумайте, а есть ли у вас тремор рук при воспоминании о тех голосах? Головные боли? — профессор вытащил изрядно мятый блокнот из кармана белого халата и приготовился записывать.

— Какие воспоминания? Что за голоса? — удивилась я. — Яков Давидович, вы меня извините, но вряд ли я хоть чем-то могу вам помочь. Понимаете, я же ничего, абсолютно ничего, об этом не помню!

Вайсфельд удивлённо-заинтересованно хмыкнул и что-то торопливо записал в блокнот.

— Более того, мне кажется, что я вас впервые вижу. — Продолжила я. — И я даже не знаю, почему я лечилась в дурке… извините, в психиатрическом отделении… тем более аж целых два раза!

Вайсфельд взглянул на меня из-под очков и возбужденно воскликнул:

— Занятно! Занятно!

Я скептически посмотрела на него, ничего занятного, мол, не вижу.

— Простите, увлекся, — чуть смутился профессор и водрузил очки обратно на переносицу, — но согласитесь, это же как для науки интересно, что все ваши неприятные и пугающие воспоминания были вытеснены. Вы всё благополучно забыли!

— Какие воспоминания? — я решила чуток повернуть беседу в более конструктивное русло. — Расскажите, будьте добры!

— Но раз ваш разум сам противится этим воспоминанием, то я не уверен… — замялся профессор.

— Ну, а как же я могу вас помочь в статистике, если сама ничего не помню? — подтолкнула докторишку я, нажав на самое больное место — научную алчность.

— Да, вы правы… вы правы… Ну, что ж, тогда слушайте. Первый раз, Лидия, вас привезли к нам в смирительной рубашке, уж извините, за неприятные воспоминания, — извиняясь, пожал плечами профессор, — вы тогда были крайне агрессивны.

Я тоже пожала плечами, мол, что ж поделать, бывает.

— Вы кричали, что попали к нам из 3030 года, что вы — гражданка Якутской Советской Империи и ваша цель — спасти СССР. Представляете? А перед этим, в деревне, где вы жили, вы на свадьбе сестры бычьей кровью все столы залили. Еле-еле мы вас привели тогда в себя.

Профессор вздохнул. А я сидела в шоке (мягко говоря).

— Очень долго мы вас потом лечили. Почти полгода вы восстанавливались.

Я скривилась.

— Потом вы выздоровели, даже в училище поступили, мы регулярно наблюдали, — продолжил доктор. — И вот однажды пошел рецидив — вас опять привезли, и вы утверждали, что попали в тело Лиды уже из 2020 года, что там как раз какой-то смертельный вирус накрыл всю планету, эпидемия, что люди тысячами умирают, сидят дома и на улицу не выходят по полгода. Фантастика! И тоже рвалась спасать СССР, призывали убить какого-то «меченого». Очень интересные у вас были галлюцинации, причем при этом очень даже логичные. Тогда мы вас еще дольше лечили… мда…

Я пораженно сидела и не знала, как всё это и комментировать.

— У нас, тогда как раз Элеонора Рудольфовна в хозяйственном отделе работала, она вас своему сыну присмотрела, и вы потом замуж за Валерку вышли, — улыбнулся Вайсфельд, видимо, чтобы нивелировать шок после своего рассказа, — Валерий — творческий человек, но абсолютно не самостоятельный и не приспособленный к жизни. А вы хозяйка хорошая, а после наших препаратов почти не разговаривали, улыбались только. Ничего не спрашивали. Она вас потом в депо «Монорельс» машинисткой-конторщицей устроила. Вы, кстати, там до сих пор и работаете?

— Да, работаю, — кивнула я, задумчиво, — в институт вот поступила. В Партию заявление подала. В нашей газете рубрику для женщин веду…

— Так это вы?! Вот как! — восхитился профессор, радостно потирая руки. — А я ведь говорил Иванову, что именно моя методика более эффективна, но она долгоиграющая и пациенты раскрываются лишь со временем. А у вас еще и творческий потенциал открылся! Очевидно, надо патентировать… да… надо… Эх, Иванов теперь умрет от зависти!

Вайсфельд задумчиво уставился в потолок, чему-то мечтательно улыбаясь (может представил, как препарирует мой труп перед научным сообществом).

— Лидия, вы же не против, если мы вас на обследование пригласим? — спросил он вдруг. — Это архиважно для советской науки!

— Ой, мне сейчас некогда! — замахала головой я. — Я замуж вот-вот выхожу, на днях почти, суета, вообще времени нету. Да и мой будущий муж вряд ли одобрит.

— Ну так вы спокойно занимайтесь своими делами, мы же никуда не спешим. А потом, будет время — приходите, мы вас обследуем.

Да-да, щаз. И обнаружите, что таки с третьей попытки в Лиду благополучно подселилась попаданка Ирина!

Обед закончился, я еле-еле отвязалась от настырного докторишки. И целый вихрь всевозможных мыслей накрыл меня.

Вот интересно, с какой целью так упорно в Лиду какие-то высшие силы регулярно впихивают попаданцев? То есть, получается, что я — уже третья. Прежние две (два?) спалились и были «изгнаны» передовыми препаратами советской медицины.

Первая, якутка — оказалась излишне агрессивна. Вот теперь мне стало понятно, что так отреагировать на подлость Лидочкиной сестры и бывшего жениха могла только женщина из свободного кочевого народа согласно своим обычаям предков.

Ну, красава, якутка, что я могу сказать! Жаль только, спалилась слишком быстро.

Вторая попытка — уже из моего времени. Очевидно, умерла от ковида. А спалилась из-за того, что сходу в карьер решила бежать мочить Горбачева. Глупо. Тоже была изгнана.

Я — попытка номер три. Видимо, из-за моей прагматичности, из-за того, что я решила жить спокойно и максимально комфортно обустроиться в этой жизни, меня не вычислили и не посадили в дурку.

Значит, стратегия правильная. Будем и дальше придерживаться этой линии.

Но мне не дает покоя еще одна мысль, что же такого с этой Лидочкой, явно недалекой, простой деревенской женщиной, что именно в ее тело уже третьего попаданца «подселяют». Что у нее за миссия такая? Спасти СССР? Не смешите меня, у Лиды — обычной конторщицы из депо «Монорельс» никогда не было, нету ине будет таких ресурсов!

Тогда что?

Это мне и предстоит выяснить.

Весь обратный путь я прошла, словно в тумане. По дороге заскочила в газету.

В коридоре между типографией и редакцией газеты мне встретился мясистоухий коллега (фамилию или псевдоним его не помню, знаю, что зовут Сергей. Да и это не точно). Он шел с каким-то длинным субъектом и разговаривал. Увидев меня, скривился, обращаясь исключительно к своему собеседнику:

— Явилась! Понабирают кого попало, толку нет, зато вечно то проверки, то взыскания из-за таких!

Меня мясистоухий демонстративно проигнорировал, поэтому и я не стала ему ничего отвечать.

Затем я была довольно неласково встречена Иваном Тимофеевичем. Он попенял на мою пассивность и на то, что я должным образом не отреагировала на проверку Быкова.

— Иван Тимофеевич, — улыбнулась я холодно, — если проверка докажет мой непрофессионализм, то вы вполне можете меня по её результатам уволить. Делов-то! И Быков будет удовлетворен. И вы выкрутитесь. Главное, он отстанет от вас и от газеты.

— Да вы что, Лида! — всплеснул руками Иван Тимофеевич, — ваша рубрика у нас самым большим спросом пользуется. Читательницы письмами совсем завалили. Кстати, не забудьте зайти к девочкам и забрать письма.

— Мешок? — спросила я.

— Увы, почти два, — вздохнул Иван Тимофеевич. — Я бы привез вам, но не пойму, куда вы все переехали.

— К родственникам, — не стала вдаваться в подробности я, — временно. Пока небольшой ремонт у нас.

Иван Тимофеевич закивал, понятливо.

— Иван Тимофеевич, — решила расставить точки над «I» я. — Я работаю по совместительству, работа мало денежная, отнимает много времени. Да еще теперь и письма все эти. Раньше мне хоть коллеги с работы помогали, но теперь им надоело. Сама я не потяну. Это мне нужно не спать, не есть, только сидеть и на письма отвечать. А вместо хотя бы морального удовлетворения, то проверки какие-то, то незаслуженная критика коллег.

Разговором с соседом я осталась не довольна.

А у моего дома на Ворошилова, у подъезда на лавочке, меня поджидал старик.

Глава 34

То, что он поджидал именно меня, было сразу ясно: он смотрел на меня так, словно увидел призрак. Во все глаза смотрел. Губы его тряслись, и по морщинистым желтоватым щекам ползли крупные слёзы. Он их не вытирал. Просто сидел на лавочке и смотрел на меня.

А я смотрела на него. Он был чем-то неуловимо похож на Дон Кихота: высохший, лопоухий, чуть сгорбленный, и при этом излучал недюжинную силу и мощь. Не физическую, старый ведь он был уже, а внутреннюю.

У меня было ощущение, будто я его где-то видела. Только вот не могла вспомнить где.

— Зинаида? — наконец, с усилием, напряженно прошептал он, и наваждение вмиг исчезло.

— Нет, я — Лида. Племянница Зинаиды, — сказала я.

— А Зинаида? — прошептал старик упавшим голосом.

— Умерла Зинаида. Месяцев семь с половиной назад, — ответила я глухо.

Старик закрыл ладонями лицо. Плечи его вздрагивали. Так он сидел какое-то время. Я не посмела его беспокоить. Просто тихо стояла рядом.

Наконец, старик поднял голову и взглянул на меня потемневшими глазами.

— Не успел, — сказал он потерянно, каким-то извиняющимся тоном. — Не успел…

Опять повисла тишина.

— А вы ей кто? — спросила я, чтобы как-то поддержать разговор, что ли.

— Муж, — просто ответил старик и тяжко вздохнул.

Я охнула и вытаращилась на странного старика.

— Как муж? — не поверила я, — насколько мне известно, муж Зинаиды Валерьяновны, Никанор Петрович, умер гораздо раньше нее.

Старик только махнул рукой и поднялся из лавки уходить.

Я не могла отпустить его в таком состоянии. Да и узнать хотелось.

— Может, зайдете ко мне? — спросила я. — Чаю попьем.

Старик отрицательно покачал головой.

— Поговорим о Зинаиде, — продолжила я искушать.

Старик остановился. Задумался.

— А и, пожалуй, — кивнул он не столько мне, сколько своим мыслям.

Мы поднялись наверх. Я поставила чайник. Пока вода грелась, разговорились.

— Меня зовут Лида. — представилась я. — Я ее племянница.

— Ты говорила уже, — кивнул старик, — меня можешь звать Василием Афанасьевичем.

— Василий Попов? — уточнила я, вспомнив разговор с отцом.

— Знаешь? — брови старика поползли вверх.

— Отец рассказывал. Но так, в двух словах, — подтвердила я.

— Аааа-а-а.. Степашка, — хрипло рассмеялся старик, — чудной малец был. Хулиганистый.

Он закашлялся, натужно, с хрипом.

— А что он говорил? — спросил Василий Афанасьевич.

— Да особо ничего. — пожала я плечами, — что очень вы тетю мою любили, а на свадьбе, вдруг вышли из-за стола и обратно не вернулись.

— Да… была там история… — вздохнул Василий Афанасьевич. — Была…

Я поняла, что он не расскажет. Вскипел чайник. Я заварила чай. Выставила на стол варенье и испеченные Риммой Марковной пирожки.

— Вкусно, — вздохнул старик, попробовав пирожок. — Сама пекла?

— Соседка, — ответила я. (кстати, для меня Римма Марковна давно уже не просто соседка, а вот кто она мне — не могу определиться. Друг? Соратник? Тётушка? Не знаю).

Пили чай молча.

Было тяжко выдержать эту гнетущую тишину, мне казалось, что нужно что-то сказать, спросить. Но я не знала, что в таких случаях говорят.

— Я сейчас! — вдруг вспомнила я и выскочила в комнату.

— Вот, — сказала я и протянула старику пожелтевшую карточку, ту, где они такие еще молодые и влюбленные — Васька Попов и Зинка Скобелева, в свадебных нарядах.

Старик узнал, охнул и схватил карточку дрожащими руками, до боли вглядываясь в лица на фото. Наконец, насмотревшись, с тихим вздохом сожаления вернул мне обратно.

— Оставьте себе, — сказала я. — У отца еще фото тети Зины есть, а вам нужнее.

— Спасибо, дочка! — обрадовался старик, даже глаза зажглись. Он поцеловал карточку и бережно спрятал ее во внутренний карман пиджака.

После этого разговор пошел веселее, более обстоятельно. Старик оттаял, разговорился. Рассказал, что попал в компанию, мутная там история какая-то была, ушел, чтобы не подставить Зинаиду и родных, потом, как я поняла, его посадили и понеслось.

— Эх, гуляли мы с размахом, молодежь, море по колено! — рассказывал Василий Афанасьевич, прихлёбывая чай, — а потом — Печорлаг, Воркута, Колыма… в поселении потом жил, золотишко мыл, соболя бил… эх, помотало меня по жизни, доча… сильно помотало…

Он вздохнул и поднял на меня глаза. Я поразилась, как же я сразу не заметила, какой у него цепкий, почти рентгеновский взгляд.

— Я же из простонародья, мужичье сиволапое, — невесело усмехнулся старик. — Про нас говорят — «черная кость».

Он опять вздохнул.

— А жизнь-то она быстро пронеслась, как в кине, — сказал он, — об одном теперь только жалею, что жену не сберег, и что не было у меня ни дочери, ни сына. А раз нету никого и заботиться мне не о ком. И жизнь не жизнь теперь, а так, пустое существование. Холодное. Нету душевного равновесия. Не ушел бы я тогда — может, была бы теперь у меня такая дочка как ты.

Я кивнула и подлила ему еще чаю.

— А потом пробрался я в Москву. — сказал Василий Афанасьевич. — Деньги-то есть у меня. С квартирой мне верные люди подсобили. Да, для этого жениться пришлось. Фиктивно. Зато трехкомнатная. Понимаешь? Один живу в трехкомнатной квартире. Хожу как сыч из угла в угол. Начто оно мне?

Я не знала, что нужно отвечать в таких случаях и просто подлила еще чаю.

— А так-то живу я тихо-мирно, носа стараюсь без особой надобности не высовывать. В Москве-то оно полегче затеряться среди людей. Понимаешь?

Я кивнула.

— Ну, ребятам своим я, конечно, подсобляю. Они у меня во где! — старик сперва свирепо сжал кулак, а потом тяжко вздохнул. — Но вину перед Зинкой всю жизнь в сердце ношу. Не жизнь это, с камнем таким на сердце, а сплошное могильное тление.

— Она вас тоже любила, Василий Афанасьевич, всю жизнь, — тоже вздохнула я. — отец говорит, потому у них с Никанором и детей не было. А эту квартиру она мне оставила, потому что я на нее похожа.

— Очень похожа, — подтвердил старик.

Глаза у него опять заслезились. Он вытащил большой мятый платок и вытер слезящиеся глаза.

Мы еще долго сидели молча и пили чай.

— А что это у тебя дует так? — спросил вдруг Василий Афанасьевич.

— Да вот какие-то хулиганы в окно камень бросили, — показала я на окно, отдернув занавеску, — надо стекло новое вставлять, а я тут разболелась, не успела. Мои сейчас у родственников живут, а мне пока и так сойдет. Лето же.

Старик внимательно посмотрел на зияющую прореху в оконном стекле.

— Видится мне, что не ребятня тебе каменюку кинула, — внезапно вынес он вердикт. — Здоровый мужик только может с такой силой на эту высоту бросить. Есть у тебя такие враги?

Я пожала плечами. Да кто угодно: от того же Горшкова до Мунтяну или обиженных от зависти коллег из газеты.

— У всех враги есть… — сказала я неопределенно.

— Ты это, доча, — вдруг сказал Василий Афанасьевич, — поночуй пока дня два у этих своих родичей, а я ребятам своим скажу, пускай развидят, кто посмел.

Я вытаращилась, не зная, как комментировать.

— Чего зенки вытаращила, — хмыкнул он чуть раздраженно, — все мои тоже здесь. В Москве Олимпиада, сама знаешь же, наших всех на время торжеств турнули оттуда. Я подумал, подумал, и решил в родные края податься. Зинку напоследок увидеть хотел… да не довелось…

Голова у старика затряслась. Слёзы выступили на глазах, но он сдержался.

— Ты это… — сказал он, поднимаясь из-за стола, — пойду я, поздно уже. А ты мое повеление исполни. Не надо тебе пока тут быть. Два дня нам вполне хватит. Послушаешься старика?

Я нехотя согласилась. Возможно, он прав.

— Спасибо тебе за душевный разговор, доча, — улыбнулся Василий Афанасьевич. — И особенно за карточку. А я завтра с утреца на могилку к Зинке схожу. Прощения просить буду. Всё, доча. Не провожай меня.

— А как я узнаю, кто камень бросил и когда возвращаться можно? — спросила я.

— Узнаешь, — усмехнулся старик и ушел.

Ну ладно.

Я вернулась на квартиру Валеева.

Вся семья — Василий Павлович, Римма Марковна и Светка дружно сидели за столом и ужинали.

— Тётя Лида пришла! — захлопала в ладоши Светка. — Ура!

— Света, пожалуйста, убери локти со стола, — строго одернула ее Римма Марковна, — а ты, Лида, бегом мой руки, будешь с нами ужинать.

— Да я поужинала, — отмахнулась я. Мне не хотелось нарушать их единение.

— Лидия Степановна, — сказал Валеев, — поужинайте с нами, пожалуйста. Или хоть чаю попейте.

Пришлось согласиться.

— А почему вы так поздно вернулись? — задал неожиданный вопрос Валеев.

Я уже хотела возмутиться, что мол, я взрослая девочка, как он торопливо добавил:

— На улице темень такая. Могли бы позвонить от соседа, я бы заехал за вами.

— Да меня Вадик, сосед, на мотоцикле привез, — пояснила я, — у него все равно Ленка в соседнем микрорайоне живет. Заодно и меня подбросил.

— А вот и шарлотка! — торжественно объявила Римма Марковна и внесла огромный поднос, источающий умопомрачительные ароматы (она очень балдела от всяких эдаких церемониалов и норовила даже примитивное чаепитие превратить как минимум в малый прием в Букингемском дворце).

— Ну вот, а вы не хотели, — слегка поддел меня Валеев, с удовольствием принимая у Риммы Марковны тарелочку с аппетитными ломтиками шарлотки.

Говорить, что я и сейчас не хочу, я не стала, и покорно принялась ковырять свою порцию. Заметив внимательный изучающий взгляд Валеева, я, для отвода глаз, ляпнула первое, что пришло мне в голову:

— А это такой красивый сервиз вашей бабушки, да?

— Да нет, — несколько озадаченно посмотрел на меня Валеев, — мы с Юлией его в прошлом году в Кисловодске купили.

Ну, Римма Марковна!

После ужина Римма Марковна, которая сделала вид, что о купленном в Кисловодске сервизе слышит впервые, чтобы избежать объяснения со мной, торопливо упорхнула на кухню мыть посуду. Светка смотрела «В гостях у сказки». А мы с Валеевым остались одни.

— Вот ваши папки, — сказал Валеев, возвращая мне. — Теперь здесь все нормально. Ваши тексты сохранены, бумага и «почерк» машинки сделаны как надо.

Я радостно схватила папки.

— Не спрашивайте, как, — пресек мою попытку полюбопытствовать Валеев. — И впредь, Лидия Степановна, я вас прошу избегать подобных ситуаций. Особенно когда меня рядом не будет…

Я хотела ответить, но Валеев перебил:

— А что с оригиналами? Я их заберу и уничтожу.

— Нет, — покачала я головой, — оригиналы нужно отдать Ивану Аркадьевичу.

— Я сам отдам, — сказал Валеев.

— Да вы что! — испугалась я, — он мне не простит никогда, что кто-то еще об этом узнал. Я сама отдам!

Нехотя, скрепя сердце, Валеев согласился.

Мы еще немного поболтали о Светке. Я сказала Валееву, что все эти кружки музыки, рисования — это, конечно, хорошо, но Светке нужно начинать изучать английский. Нужно искать репетитора.

Валеев несколько удивился, но я убедила его, что для развития Светки — это необходимо. Так как он не очень понимал в развитии детей, то и возражать особо не стал. Сказал, что подумает.

— Я договорился и наш развод с Юлией оформят через четыре дня, — вдруг без перехода сообщил Валеев.

— Так месяц же!

— Мне пошли навстречу, — многозначительно хмыкнул он. — Так вот что я думаю, Лидия Степановна, а если мы с Вами в тот же день и заявление подадим? А то, боюсь, вдруг не успею…

Я согласилась.

Повисла неловкая пауза.

Чтобы как-то разрулить неприятный момент, я опять ляпнула первое, что пришло в голову:

— Красивая у вас югославская стенка. Удобная очень.

— Но это румынская стенка, Лидия Степановна, — поправил меня Валеев и посмотрел с несколько удивленным видом.

Вот блин!

Глава 35

На работе я сразу заскочила к Алевтине Никитичне:

— Вот, — протянула я ей синие папки. — Это нужно положить на место. Незаметно. Но так, чтобы комиссия их обязательно нашла. И чем раньше — тем лучше.

— Прекрасно! — усмехнулась Алевтина Никитична, натягивая синий халат поверх платья. — Сделаю, девонька, прямо сейчас же и сделаю!

Она мгновенно засуетилась, быстренько выпроводила меня из склада и ушла, спрятав папки под намотанные в два слоя мешки, и какие-то жухлые, заляпанные картонки. Штирлиц, блин.

Я, наконец, спокойно выдохнула (сама даже боялась признаться себе, как меня эта ситуация с папками мучила).

И вот в таком полурасслабленном состоянии я тихо себе брела по коридору, пока нос к носу не столкнулась со Щукой (да что ж за невезуха такая!).

— Горшкова! — на весь коридор рявкнула женщина-гренадёр, злобно потрясая каким-то бумажками — А что это ты тут прохлаждаешься?! Неделю прогуляла, а теперь от работы отлыниваешь!

— Работу вы мне всегда найдете, — мрачно ответила я. — Прогулять у меня при всем желании не выйдет. А так-то я больничный сдавать ходила. И да, спасибо, Капитолина Сидоровна, чувствую себя немного получше.

— А на каком основании ты внутренние документы через посторонних людей мне передаешь?! — проигнорировав мою подколку, взвизгнула Щука (но это я аллегорически говорю, на самом деле Щука всегда говорила густым басом, поэтому у нее вместо взвизга получился скорее «взрявк», но так говорить не литературно, поэтому пишу общепринято — взвизгнула).

У меня аж заложило уши и взболтало вестибулярный аппарат, и я подавила желание попросить пакетик (чай не самолет же).

— Отвечай! — опять взвизгнула Щука, видя, что я чуть подвисла.

— А как мне передавать надо было? — уточнила я, пожав плечами, — я заболела, лежу с высокой температурой, врач настаивает на госпитализации, а у меня одна мысль — нужно же документы Капитолине Сидоровне передать, а то она вечером их дала и до обеда срок назначен. Пришлось просить жениха подключиться.

— Какого еще жениха? — растерянно спросила Щука уже более нормальным тоном. — Ты же замужем за Валерой Горшковым.

— Уже нет, — поделилась я сокровенным, и глаза Щуки алчно блеснули от любопытства, — мы позавчера развелись. Потому, что я замуж выхожу. Вот ждем, когда мой жених тоже разведется и сразу свадьбу сыграем.

Щука побагровела.

— Это неслыханно! — прошипела она. — Какая распущенность! Да уж, не зря товарищ Иванов этот вопрос поднимал…

— Товарищ Иванов — известный блюститель нравственности! — сообщила я Щуке, и две проходящие мимо малярши, услышав, прыснули от смеха.

Отлично. Сейчас моя фразочка пойдет гулять по депо «Монорельс».

В общем, пока Щука переваривала последние новости и крысилась на хохочущих работниц, я потихоньку ретировалась.

Работать же надо, а не прохлаждаться!

Новость моментально взбудоражила все депо «Монорельс» (я имею в виду контору, а если конкретно — то ее женскую половину). Ко мне в копировальный раз пять заглядывала Зоя, один раз — Тоня и дважды — Репетун. Но я не повелась и изображала ужасно занятый вид.

А в обед я сразу выскочила на улицу. Решила — забегу в булочную, куплю какой-нибудь рогалик и хватит с меня. Римма Марковна, конечно, ругаться будет, если узнает, что я супчик не ела. Но она не узнает. А сидеть в столовке под сотнями любопытствующих взглядов ой как не хотелось.

Под старой корявой липой, прямо напротив проходной, стоял субъект в кепке, явно из блатных, курил и пристально пялился на меня.

«Пасет», — подумала я, но сворачивать было некуда, пришлось идти. День в разгаре, с проходной меня видно хорошо, авось не тронет.

Когда я поравнялась с ним, он щелчком отбросил окурок и вдруг сказал:

— Лида Горшкова?

Я неуверенно кивнула, внутренне холодея.

— Да не ссы ты. Своих не тронем, — хохотнул парень и представился. — Я — Крот. Боря Крот.

Я неуверенно кивнула. Вот только с криминальными мне связываться не хватало. Между тем Крот продолжил:

— Ты это, если опять будет какой-то напряг — маякни дяде Мише, который в ларьке на углу ботинки чинит — и пацаны за тебя завсегда впрягутся.

— С чего вдруг? — удивилась я, хотя смутные сомнения не покидали меня.

— Ну, ты же дочка Деда, — уважительно произнес Крот. — А мы и не знали. Больше тебе камни бросать не будут.

— А Василий Афанасьевич где? — спросила я, подавив желание закидать Крота вопросами, кто бросал, зачем и что с этим человеком случилось. Лучше у старика всё расспрошу.

— Уехал он. По делам, — неопределенно махнул рукой Крот и подмигнул. Я не успела ничего сказать, как он развернулся и ушел, насвистывая какой-то блатной мотивчик.

Вот как.

Ну и ладно.

К сожалению, всё хорошее в этой жизни слишком быстро заканчивается. Обеденный перерыв — не исключение. В общем, пришлось мне возвращаться обратно в мою любимую контору депо «Монорельс», век бы ее не видать!

Ну, и согласно влиянию траектории ретроградного Меркурия (или моей личной полосе невезения), в коридоре я столкнулась с Максимовой и Репетун. Которые окружили меня и сразу взяли в оборот.

— Лидочка! — воскликнула Максимова и всплеснула руками.

— Лида! — вторила ей Репетун и попыталась меня приобнять.

— Девочки! — я выдала в ответ тоже лучезарненько и ловко увернулась от объятий Репетун.

— Говорят ты болела? — с беспокойством нахмурилась Репетун. — Как ты себя чувствуешь? Зато ты так хорошо похудела!

— И это платье на тебе отлично сидит, — подтвердила мою неотразимость Максимова.

В общем минут пять девочки поизображали сюси-муси, а потом первые не выдержали:

— Лида, ты что — развелась?

Я с показательно грустным видом кивнула.

— Бедняжка, — радостно ахнула Репетун.

— Лучше вообще замуж не ходить, — злорадно поддакнула Максимова (ну да, Максимова-то у нас эксперт, как до почти пятидесяти лет ни разу не сходить замуж).

— Говорят, у тебя жених? — наконец, задала главный вопрос Максимова, и обе девочки затаили дыхание (ну, а что — они же будут первыми, кто разнесет благую весть по конторским сотрудникам, и минута славы на ближайшие пару часов им обеспечена).

— Ага, — сказала я нейтрально и добавила, — всё, девочки, всё потом. Спешу я. Иначе Щука съест.

Не без труда вырвавшись из цепких пут разочарованных моей черствостью коллег, я продолжила своей нелегкий путь в копировальный.

Ну, и конечно же, я опять столкнулась. Теперь уже с товарищем Ивановым.

— Лидочка, — пожрал он меня маслянистым взглядом, — вы, как всегда, великолепно выглядите!

— Благодарю за комплемент, — я попыталась обойти его, но не вышло (коридор в этом месте был слишком узок из-за загромождавших его шкафов с бумагами).

— Постойте, Лидочка! — непреклонным тоном сказал товарищ Иванов и попытался ухватить за руку (да что они все меня сегодня, то схватить, то обнять, то оглушить норовят?! Так до вечера от меня одни уши останутся!).

— Что вам надо? — нелюбезно осведомилась я и ловко вывернулась от его рук.

— Поговорить, — проникновенным голосом (это он так считал), сообщил мне Иванов.

— Мне жених не разрешает, — рявкнула я (не как Щука, конечно, но не хуже). — Дайте пройти!

Оставив ошеломленного товарища Иванова за спиной, я устремилась работать.

А когда я увидела вдали Гиржеву, то поняла, что мой квест «как добраться до копировального» напоминает приключения Колобка в тридесятом царстве. Поэтому я юркнула в каптерку, где уборщица хранит свои швабры, и затаилась. Когда Гиржева процокала мимо, только тогда я перевела дух и вышла в коридор, отплевываясь от пыли.

Само собой в копировальный я попала с опозданием. За что была уличена бдительной Щукой и лишена материального поощрения к Дню Великой Октябрьской социалистической революции.

Ну, не больно-то и хотелось!

А когда рабочий день подошел к концу, я вышла из проходной депо «Монорельс», где меня уже нетерпеливо поджидали алчущие новостей коллеги (Зоя, Тоня, Репетун, Максимова, Людка из общего отдела и Галка). Я поняла, что без боя вырваться не получится, но тут прямо к проходной подъехала черная «Волга». Вышел шофер Петя, открыл дверцу и сказал мне с улыбкой:

— Добрый день, Лидия Степановна! Василий Павлович задерживается и сказал отвезти вас домой.

Я гордо прошествовала к машине, спиной ощущая, как задыхаются от собственного яда любимые соратницы «по цеху».

А дома было тревожно. Как поведала мне Римма Марковна, скорбно поджимая губы, днем, в обед, припёрлась «эта профурсетка». По «профурсеткой», однозначно, имелась в виду супруга Валеева — Юлия.

— Так, может, она мириться хотела? — предположила я. А что — вполне логично.

— Да какое там! — неодобрительно фыркнула Римма Марковна. — Квартиру она хотела. Точнее претендовала на ее часть.

— А Валеев что?

— Как раз приехал на обед. Только сел за стол, а тут — эта. В общем, сначала они ругались, — осуждающе покачала головой Римма Марковна и возмущенно добавила, — ты представляешь, Лида, они же в кабинет ушли и дверь закрыли. И я ни слова не разобрала! Совсем ничего не слышно было!

Я подавила смешок.

— И чем всё закончилось? — поинтересовалась я.

— Она минут через пять выбежала из кабинета. Ругалась очень, — с торжествующим видом поджала губы Римма Марковна. — Потом она ушла. Вышел Василий Павлович, очень злой, и сразу позвонил куда-то.

— Куда?

— Точно не знаю, но просил развод ускорить, — заговорщицки прошептала Римма Марковна, наклонившись ко мне. — Так что скоро ты станешь Лидией Валеевой.

— Я не буду фамилию менять, — сказала я.

— Да ты что! — всплеснула руками Римма Марковна. — Как так-то? Где это видано, чтобы муж и жена на разных фамилиях в семье жили? Что люди скажут? Ты об этом подумала?!

Я молча пожала плечами.

— А как же Светочка? — продолжила возмущаться Римма Марковна, — она же скоро в школу пойдет! Да ее же все дети дразнить будут, что у нее мать и отец на разных фамилиях!

— Римма Марковна, — сказала я, — мы этот вопрос с Валеевым обсудим.

— Правильно! И обсуди! — кивнула Римма Марковна. — Обсуди! Я уверена, что он тебе задаст!

— Так Юлия теперь не будет претендовать на квартиру? — задала я животрепещущий вопрос, чтобы переключить бойкую старушку (опять метод Шалва Амонашвили рулит!).

— Да что ты! — гневно раздула ноздри Римма Марковна, — поверь, эта профурсетка всем еще покажет! Я таких знаю!

Кстати, надо-таки отдать должное Римме Марковне, что купленный в Кисловодске фарфоровый сервиз она опять благополучно не отдала.

А поздно вечером Валееву стало плохо. Приехал его лечащий врач, старенький профессор, долго колдовал над ним, ставил капельницу…

Римма Марковна суетилась, то грела и носила воду, то украдкой плакала, когда думала, что никто не видит.

В тревоге прошло часа два. А потом Валеева отпустило.

Мы вздохнули с облегчением. А доктор оставил кучу лекарств и инструкций, и уехал.

Примерно через полчаса я осторожно заглянула в кабинет к Валееву убедиться, что все нормально (мы договорились с Риммой Марковной дежурить по очереди, сперва я, так как я сова, а потом — она, так как она легко встает хоть в пять утра, хоть в четыре).

Валеев спал в кабинете. После того, как в его квартиру въехали Римма Марковна со Светкой и их поселили в гостевой комнате, где был большой диван и раскладные кресла, затем сюда попала я и мне была отдана спальня, а сам Валеев перешел спать в кабинет, где тоже был диван.

Так вот, я заглянула в кабинет. Валеев лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Видимо, как я не старалась, либо дверь, либо половица чуть скрипнула, и он перевел взгляд на меня.

— Заходи, — посиневшими губами шепнул он.

Ослушаться я не посмела (ему сейчас вообще нельзя волноваться) и вошла.

— Как дела на работе? — спросил он еле слышно.

И я поняла, что ему просто не хочется оставаться одному. Я немного поболтала о том, как девочки из копировального перепутали документы и как Акимовна бегала орала на них, в общем, всякую чепуху несла, лишь бы только говорить.

Наконец, моя фантазия иссякла, и я замолчала.

— Знаешь, Лида, — тихо сказал Валеев. — ты же не против, если мы перейдем на «ты»?

Я была не против.

— Нам прямо завтра же нужно покончить с разводом и расписаться. Я сегодня так испугался, что всё уже началось, и я умру и не успею позаботиться о Свете. А тут еще Юлька днем приходила, хочет квартиру. Она же вам жить не даст. Да и Ольга тоже.

— Не волнуйся, Василий, — твердо сказала я, — со мной Света не пропадет.

— Обещаешь? — с надеждой посмотрел на меня Валеев.

— Обещаю, — ответила я.

— Знаешь, Лида, — вдруг сказал Валеев, — я же всегда, всю жизнь думал, что я не трусливый человек. Гордился этим. Я и с парашюта прыгал, и на отвесные скалы поднимался. А сейчас какая-то болячка, а пугает меня до ужаса, до крика.

— Больно тебе? — спросила я.

— Да нет, — вздохнул Валеев, — в меня же столько этих лекарств влили, что я теперь еще долго ничего чувствовать не буду. Я другое боюсь.

— Что?

— Смерти я боюсь, понимаешь! — на щеках Валеева появился лихорадочный румянец. — Как подумаю, что сейчас вот живу, дышу, смотрю на дочку, на тебя, на Римму Марковну, а потом — хлоп — и ничего! Понимаешь? Вообще ничего! Только темнота и всё.

— Не бойся, — я взяла его за руку, — Смерть — это не страшно. И темноты там нету. Ты внезапно просто окажешься в другом месте. Вот и все. И начнешь жить заново.

— Откуда ты знаешь, фантазерка, — усмехнулся Валеев.

— Знаю. Я ведь уже умирала.

Глава 36

Сегодня было странно. Я шла на работу по залитой утренним солнцем улице. Роса еще не высохла и солнечные блики весело отражались в капельках на траве. А вот там, где были деревья — в парке, во дворах, у обочин дороги, чуть дымился туман. А, может, это было такое испарение после дождя. Как бы там ни было, но в тени деревьев оттенок он имел слегка пепельный, даже сероватый, и это создавало такой диссонанс на фоне хрустально искрящихся от росы газонов, что мне стало тревожно.

Не знаю почему. Какое-то предчувствие.

С Валеевым мы проговорили почти полночи, пока не пришла очередь Риммы Марковны дежурить и она не турнула меня спать. И Валеева заодно.

Я шла и вспоминала наш ночной разговор.

Сначала он мне не поверил. Точнее даже не так. Он хотел показать, что не верит во всю эту «иррациональную ерунду». Дескать, он же материалист, атеист и всё такое.

А я не стала ничего доказывать. Молча пожала плечами и всё.

Я тогда перевела тему на Светкины успехи, начала рассказывать о подготовке к школе. Валеев выдержал пару минут, а потом-таки перебил:

— Ты шутишь, — настойчиво сказал он, заглядывая мне в глаза.

— Да нет же, Василий! — покачала головой я, — пойми, если Света не будет бегло читать уже сейчас, то в школе ей будет труднее. Я знаю, что там всему научат, но лучше…

— Я не о том, — перебил меня Валеев. — Ты это сказала, чтобы успокоить меня. Да?

— Нет.

— Я ничего не понимаю, — вздохнул он растерянно. — Расскажи мне.

— Ну ты же не веришь, — не согласилась я. — Давай будем считать, что этого разговора не было.

— Но он же был, — упрямо нахмурился Валеев, а потом неуверенно добавил. — Пожалуйста.

И я рассказала ему. Не всё, конечно. Он много расспрашивал. Обо всём: о жизни, о людях, о профессиях, о стране, о фильмах, о науке, о космосе… много чего мы тогда обсудили. Его поразил Интернет, компьютеры, роботы.

— Вот поэтому ты и дала маху с пишущей машинкой, — догадался он с легкой улыбкой.

Я кивнула.

— И румынскую стенку от югославской потому и не отличаешь… — продолжил он с усмешкой.

Я развела руками, мол, сорян.

Он еще много чего спрашивал, словно хотел напоследок узнать всё. Может, если бы он не стоял на пороге смерти, он бы мне не поверил. А когда человек уже одной ногой там, он хватается за любую соломинку. Мне сложно что-то сказать. Поэтому я делала все, что могла — рассказывала.

Я как раз пересказывала ему (кратко) о работе сетевых магазинов, как он опять меня перебил:

— А заешь, Лида, все эти твои знания из будущего могут очень пригодиться. Тебе. И Свете.

Он начал задавать вопросы. Много-много разных вопросов. Я отвечала максимально обстоятельно.

А потом нас разогнала спать Римма Марковна.

И вот я шла, погруженная во все эти мысли, как меня догнала Максимова.

— Привет, Лида! — поздоровалась она. — Ты не знаешь, куда пропал Роман?

— Привет. Какой именно роман? — не поняла я. — Я же «Анжелику» тебе еще месяц назад вернула. А больше ты мне не давала ничего.

— Да нет, ты не поняла, — хмыкнула Максимова, — Роман Мунтяну. Он пропал и уже второй день его нигде нету. Васька Егоров даже домой к нему ходил — так он и не ночевал дома.

— Может, загулял? — пожала плечами я, — парень он видный. Дело молодое.

— Кто? Мунтяну? — хохотнула Максимова, нервно, — чтоб загулять — это девушке цветы дарить надо, конфеты, мороженное. А он же за копейку удавится.

Я не стала разубеждать Максимову. Промолчала.

— Тебе помочь с письмами? — вдруг спросила Максимова. — У меня сейчас времени свободного по вечерам много, могу ответы писать.

— Нет, Евдокия, уже не надо, — покачала головой я с кривоватой ухмылкой. — Иван Тимофеевич девушек-практиканток подключил. Они с удовольствием переписываются. Так что там всё хорошо.

— Ясно, — разочарованно сказала Максимова. — Ну, если вдруг моя помощь понадобится…

— Больше не понадобится, — слишком, наверное, резковато ответила я и первая вошла на проходную депо «Монорельс».

Сегодня Щука была занята, меня не трогала и день прошел отчасти спокойно.

Когда я вернулась домой, Римма Марковна торжественным шепотом сообщила:

— Развод Василию Павловичу с этой Юлькой оформили!

Это была хорошая новость.

Валеев был дома, ему стало чуть лучше, но на работу он не ходил. Доктор запретил.

Дежа-вю. Я снова сижу у него в кабинете, и мы опять разговариваем.

— Знаешь, Лида, — сказал он. — Пока ты была на работе, я тут много думал… И набросал план. Для тебя. И для Светы.

Я удивилась.

— Закрой дверь, только плотно, — усмехнулся Валеев и глазами показал на дверь. Я подошла к двери.

— Я же только спросить хотела — вам на ужин шарлотку готовить или запеканку? — звенящим от возмущения голосом выпалила Римма Марковна из коридора.

— Шарлотку!! — хором воскликнули мы с Валеевым и рассмеялись.

Я закрыла дверь. Плотно.

— Вот смотри… — Валеев открыл тетрадь и начал рассказывать.

Весь вечер мы с ним обсуждали стратегию нашей дальнейшей жизни. Нашей со Светой. Без Валеева.

А потом в дверь постучала Римма Марковна и сердито позвала нас ужинать.

Так прошло три дня. Я ходила на работу, постоянно в какой-то суете. Щука периодически то срывалась на меня, то игнорировала. Но мне было не до этого: Валееву становилось всё хуже.

В четверг нас расписали. Знакомый Валеева, некто Юрий Анатольевич, важный толстячок в хорошем строгом костюме, прибыл к нам домой (я говорю «к нам», потому что как-то незаметно я стала считать этот дом нашим. Сама даже не заметила, как), и всё быстро оформил, вежливо, но слегка скомкано, поздравил нас и отбыл восвояси.

Так я стала женой Валеева.

Фамилию я оставила себе старую — Горшкова. А Светке взяли двойную — Валеева-Горшкова. Так мы с мужем решили.

Римма Марковна была на седьмом небе от счастья, сперва она всё пыталась заставить меня надеть свадебное белое платье (чтоб как у людей было). Платье она выпросила у какой-то знакомой, от ее старшей дочери. Но я отказалась. Римма Марковна сначала даже слышать мои отказы не хотела, но я ее таки убедила, что Валееву нельзя волноваться, поэтому у него не должно быть поводов для сильных эмоций — ни плохих, ни хороших.

Вроде поняла и даже не ворчала. Почти не ворчала. Но праздничный стол у нас был. И даже огромный «Киевский» торт. Так что отметили по-человечески.

Валеев прописал Светку в квартиру. Переоформил всё на нее (у него гараж был и участок за городом). Машину переоформил на меня (сбылась мечта идиотки о машине. Еще недавно я мечтала купить, хоть подержанную, но денег не хватало, а теперь у меня есть своя машина, но это уже не радует).

Так как Валеев рулил по профсоюзной линии города, то связи у него были везде, так что опеку над Светкой мне оформили тоже быстро. Тем более, что Ольга официально написала отказ. Более того, ее нигде не могли найти. Я надеялась, что она таки подцепила себе иностранца и свалила за границу навсегда.

Как-то мы сидели вечером в его кабинете (незаметно мы так стали проводить все вечера, ведь столько еще всего нужно было успеть, а время истекало неумолимо), и разговаривали:

— Ты знаешь, я тут подумал, — сказал внезапно Валеев, перебив сам себя (он объяснял мне к кому из его знакомых и в каких случаях нужно обращаться), — Кажется, я понял, почему ты периодически не можешь нормально кушать.

— Почему? — удивилась я (недавно только он заметил, что у меня периодически исчезает аппетит, я ему немного пожаловалась, а потом уже и забыла об этом, а он вдруг вспомнил).

— Ты же из будущего. Сама говорила, что пища у вас вся на усилителях вкуса, всё другое, — усмехнулся Валеев, — поэтому вкусовая память из прошлого тебя тормозит. Наша простая пища тебе уже не такая вкусная.

Я задумалась. А что, вполне может быть. Когда-то в детстве я обожала подушечки с кофейной начинкой, но они были не то, чтобы в дефиците, но и не всегда в продаже в нашем магазине. А потом, уже будучи взрослой, как-то я купила целый килограмм этих подушечек. Съела одну и поняла, что мне не нравится. Разбаловалась я от продуктового разнообразия, которое было у нас в последние годы. Возможно, и тут также. Ведь когда товарищ Иванов на водном поло (на Олимпиаде) угостил меня «Пепси-колой», аппетит у меня в тот вечер был ого-го. В общем, нужно проверить эту теорию.

— А знаешь, что я тебе еще скажу, Лида, — вдруг положил руку на мою Валеев. — Я очень жалею, что мы с тобой встретились при таких обстоятельствах. Эх, если бы хоть немного раньше. Уж я бы тебя не упустил!

— Да ты бы на меня даже не посмотрел! — рассмеялась я невесело.

— Вот ты злючка! — хмыкнул Валеев и поддел. — Хотя тут ты права.

— Или я бы на тебя не посмотрела, — выдала комплементарную ответочку я, — мужчину без научной степени я даже рассматривать никогда не буду.

— Ха! А у меня научная степень — есть! — показал мне язык Валеев.

Это был последний наш разговор. Потому что ночью Валеев умер.

Вот так.

Мне дали три положенных дня на работе, остальное я помню плохо: всё как в тумане. Не хочу говорить об этом. Больно.

Пропустим этот кусок жизни…

А через три дня я вышла на работу. Меня особо не трогали, косились только. Но мне было все равно на них. Уйду к чёртовой матери! Союз большой, работу найду, мы со Светкой не пропадем. И Римма Марковна, куда же без нее. Она за эти дни сильно сдала. Плакала украдкой, но меня и Светку подбадривала, как могла. Хорошая она. Вредная, но хорошая. Настоящая.

— Лида, — в копировальном вдруг стало тихо.

Я подняла голову. Рядом стоял Иван Аркадьевич. Он немного постарел, осунулся, но держался бодрячком.

— Пойдем ко мне, — сказал он, — поговорим.

Я кивнула, и мы пошли.

Мы шли по коридору молча. Коллеги только косились.

В кабинете, в знакомом полуподвальчике, как обычно было накурено, куча бумаг в хаотическом состоянии, чашки вперемешку с пепельницами — всё, как всегда.

— Как ты? — просто спросил он и я, наконец, разрыдалась. Все эти дни держалась, ради Светки, ради Риммы Марковны, а тут как плотину прорвало.

— Ах, ты ж беда какая, — засуетился Иван Аркадьевич и протянул мне носовой платок.

— Я рада, что вас выпустили, — всхлипнула я.

— Да, выпустили, — усмехнулся Иван Аркадьевич. — Папки нашли. И там оказалось, что ничего такого и не было. Вот и выпустили.

Я пожала плечами и заметила с деланным равнодушием:

— Странные люди, и стоило из-за такой ерунды такую бучу поднимать?

— Согласен, — подмигнул мне Иван Аркадьевич.

Больше мы к этой теме не возвращались.

На работе все опять стало рутинно. Где-то пропала Машенька. Ходили слухи, что перевели ее куда-то «наверх». Щука ходила вся как пыльным мешком прибитая, Лактюшкина заискивающе улыбалась. Иван Аркадьевич взял с меня обещание, что я экстерном сдам экзамены сразу за год в институте, а через пару месяцев — еще за год.

Я пообещала попробовать. Иван Аркадьевич погрозил мне пальцем и велел не выпендриваться и сдавать всё экстерном. Обещал похлопотать.

А потом меня повысили. Я заняла место Щуки. Пока и.о. — но хоть так.

И опять началась ежедневная рутина.

И вот я опять шла по улице. Дежавю. Воздух подернулся сизоватой дымкой. И опять этот пепельный туман вызывал тревогу. Какое-то нехорошее предчувствие ледяной рукой сжимало сердце. Сегодня сорок дней, как не стало Валеева. Так тяжело. Не хочу об этом говорить. Даже не думала, что этот, по сути, чужой мне, посторонний человек, оставит такой след в моей душе.

Всё как-то так… сложно, в общем….

Но жизнь-то продолжается!

У меня есть Светка, есть Римма Марковна, есть стратегический план, который мы составили с Валеевым и который должен ого-го как еще «бабахнуть». И главное — мне всего тридцать лет, я только в самом начале пути. А с моими знаниями из будущего, с моими полученными навыками уже здесь, с инструкциями Валеева, с его связями и деньгами — идти теперь по жизни будет легко и приятно. И можно успеть достичь многого.

Так что жизнь продолжается.

Жизнь продолжается…

Какой-то звук за спиной заставил меня развернуться. Последнее, что я увидела — перекошенное от ярости белое лицо Горшкова, его нечеловеческий вопль «сука!», боль под лопаткой и всё…

Меня не стало…

ЭПИЛОГ

Я открыла глаза и не поняла ничего. Где я?

Все тело было такое легкое, точнее я его вообще не чувствовала.

— Ирочка! — прозвучал голос, такой знакомый, такой родной.

Как же это? Я обмерла. Слезы покатились из глаз. Если это сон, я не хочу просыпаться!

— Иринка! Родная моя! Ты пришла в себя! Ты вернулась! Наконец-то! — надо мной склонилось лицо Жорки! Как так? Это же Жорка! Такой весь седой, постаревший. Но такой родной.

— А мы уже и не надеялись, — Жорка заплакал, навзрыд, как ребенок, плечи его содрогались. — Но я знал! Я знал, что ты вернешься!

— Жорка… — хрипло, с трудом смогла выдавить я и сразу закашлялась.

— Тихо, тихо, девочка… роднуля моя… потерпи… потерпи… Я сейчас! Я быстро! — Жорка куда-то метнулся, потом прибежал, и мне к губам прислонился стакан.

Вода. Как же я хочу пить!

Я пила и пила, как никогда в жизни.

— Хватит, Ира. Нельзя много тебе, — горячо зашептал Жорка, пожирая меня тихими, наполненными счастьем глазами.

Когда первые страсти улеглись, я заметила, что лежу на странной кровати, напоминающей больничный топчан. Под капельницей.

Наверное, мне стало плохо и сейчас я в больнице. А Жорка хлопочет рядом. Интересно, как давно я здесь? И такой странный сон приснился… такой реальный.

— Жорка, — тихо позвала я. Говорить было трудно.

— Что зайка? — засуетился Жорка.

— Я давно здесь? Что со мной?

— Давай потом? — неуверенно протянул Жорка.

— Нет! — уперлась я. — Расскажи.

— Тебе не надо волноваться… — заюлил Жорка. Но я-то его хорошо знаю. Что-то нечисто.

— Расскажи! — потребовала я.

Жорка еще немного помялся, но я умею его убеждать.

В общем, я тогда упала. Меня не смогли привести в сознание. Я была в коме.

— Как долго я была в коме? — заволновалась я. Это же мои там, наверное, с ума сходят, волнуются. — Сколько дней?

— Может потом поговорим? — сделал еще одну попытку увильнуть Жорка.

— Нет! Хочу знать сейчас, — настойчиво сказала я. — Пожалуйста, Жорочка.

— Два с половиной года… — прошептал Жорка понуро. — Мы уже и не чаяли тебя вытащить.

Он еще что-то лепетал, целовал мне руки, плакал.

— Жора… а мои где? Почему — ты? — тихо спросила я.

— Понимаешь… тут такое дело… — замямлил Жорка, — ты только не волнуйся, зайчонок, ладно?

— Не буду, — сказала я твердо. — Расскажи, где Пашка, дети?

— Ты так долго была в коме. Врачи больше не давали тебе гарантий, — вздохнул Жорка. Твой муж недавно согласился отключить тебя от системы. Но у меня же есть один знакомый. Я его сыну с докторской помог и на член-корра поддержал в Академии наук, так вот он мне и помог тебя забрать и опекуном оформить. Пашка-то отказ написал, так что ты теперь только моя. Навсегда!

Я задохнулась от эмоций. Сердце так сжало. Ох!

— Тише ты, тише… — заволновался Жорка, — вот не надо было тебе сразу всё рассказывать. Но ты же упрямая какая! Умеешь из меняверевки вить. Так что не вздумай опять уходить, слышишь, Ирка? Сама виновата!

— Не буду, — слабо улыбнулась я, одними губами. — А мы где?

— У меня, в загородном доме, — похвастался Жорка, — я тебя сразу сюда перевез. Здесь удобно, что рядом живет Бруневич, профессор медицины. Он сильно помог. И наблюдает тебя. Я еще медсестру нанял, она днем приходит, помогает.

— И ты все эти годы был со мной?

— Только последние три месяца, — ответил Жорка. — Когда из больницы тебя забрал.

— А как же твои лекции в Юньнаньском университете?

— Ты помнишь, — усмехнулся Жорка. — Да ерунда, я сейчас взял годовой отпуск. Мне всё равно нужно монографию закончить. Есть у меня одна презанятнейшая идейка…

— Ты из-за меня бросил работу? — не повелась на жоркину идейку я.

— Да нет, что ты! — возмутился Жорка, — наоборот, у меня появился стимул творить. Я сейчас систематизирую всё мои наработки. А то вечно — то лекции, то экспедиции, то по грантам отчитываться нужно. А сейчас я могу поработать на себя. Я числюсь у них внешним совместителем, прикреплен к кафедре. Уже два патента им забабахал. Так что все хорошо. Главное, что ты вернулась! И больше я тебя никуда не отпущу, солнышко! Так и знай!

Я выдавила слабую улыбку.

— Жора… — позвала я, — ты из-за меня все потерял…

— И ничего я не потерял! — опять возмутился Жорка, тряхнув седой головой, — наоборот, знаешь, как я тебя эксплуатировал? Я читал тебе все главы моей новой монографии. И ты оказалась самым благодарным слушателем! Ни одного критического замечания от тебя я не услышал! — по щекам Жорки скатились слёзы.

— Не плачь, Жорочка, всё теперь будет хорошо… — прошептала я. — Всё будет хорошо.

— Конечно! Ты поправишься, и мы с тобой переедем в Грецию. Меня в Афинский университет приглашают. Тебе же нравится море?

— Да, Жорка, — улыбнулась я грустно.

— Слушай, роднуля, — захлопотал опять Жорка, — надо же Бруневича позвать. Не могу дозвониться что-то. Он в соседнем доме живет. Ты побудешь три минутки одна, пока я сбегаю?

— Конечно, не переживай.

— Тогда я быстро!

— Стой, Жорка, — остановила его я, — включи мне новости, хоть гляну, что там, пока ты бегаешь.

— Да понимаешь, у нас за это время столько всего случилось, — виновато пожал плечами Жорка, — всё с ног на голову.

— Ну, Жорка, включи, — попросила я. — Мне же интересно.

— Ладно, — вздохнул Жорка и включил мне телевизор, — я тогда побежал. Я быстро!

Хлопнула дверь, и я осталась одна.

На экране телевизора диктор закончил что-то рассказывать и сообщил:

— А сейчас у нас прямое включение — большая пресс-конференция Президента Союза Советских Социалистических республик.

А вытаращила глаза — вот это да!

На экране появилась молодая женщина с волевым лицом. Она кого-то мне смутно напоминала.

— Вы смогли за эти два года вернуть Советский Союз, сплотить все республики в единую державу, поднять экономику страны, по сути, вы создали экономическое чудо, — говорил между тем пожилой журналист в строгом костюме, обращаясь к женщине-Президенту. — И сейчас все республики у нас на линии. Давайте же посмотрим:

Белорусская Советская Социалистическая республика!

Украинская Советская Социалистическая республика!

Польская Советская Социалистическая республика!

Финская Советская Социалистическая республика!

Ирландская Советская Социалистическая республика!

Восточно-Немецкая Советская Социалистическая республика!

Румынская Советская Социалистическая республика!

Литовская Советская Социалистическая республика!

Бельгийская Советская Социалистическая республика!

Таджикская Советская Социалистическая республика!

Техасская Советская Социалистическая республика!

Он перечислял и перечислял все эти республики, а у меня от удивления аж дыхание сперло. Вот это дела! Вот так новости!

Журналисты еще что-то говорили, я часть просто не могла осмыслить — так была потрясена.

— Расскажите, а как вам удалось столь эффективно достичь таких результатов? — задал вопрос другой журналист.

Женщина-Президент начала говорить, камера выхватила и приблизила такое знакомое до боли лицо, и я аж застыла, не могла поверить.

— … и всё, чего мы добились, все эти результаты благодаря тому, что мне когда-то дала, чему научила моя приемная мама, простая конторщица из депо «Монорельс» — Лидия Степановна Горшкова…

А. Фонд Конторщица 3

От автора

Дорогие читатели! Перед вами третья книга из цикла «Конторщица».

Специфика моей работы и жизни предполагает частые разъезды, экспедиции в труднодоступные места, чаще всего без интернета (согласитесь, откуда интернет, к примеру, на Земле Франца-Иосифа, на оленеводческих и китобойных стойбищах или на мелких островах шельфа?). Поэтому быстро писать я могу не всегда. В среднем, буду стараться выкладывать 1 проду в неделю. Иногда, по возможности, это будет чаще, иногда — реже.

Ваши лайки и комментарии, любая обратная связь, повышает мотивацию и продуктивность автора.

У каждого из нас свои воспоминания о том, как было в СССР. Только вместе мы можем создать самую объективную картину. Ваши советы, воспоминания, рекомендации и комментарии я всегда принимаю с благодарностью.

Собственно, всё.

Приятного чтения!

Пролог

В дверь позвонили. Назойливый такой, противный, длинный-предлинный звонок.

— Лида, открой! — крикнула из кухни Римма Марковна, — А то у меня блины сгорят.

Я открыла дверь и глазам не поверила — на пороге стояла «демоническая» Олечка. В руках она держала увесистый сверток.

— На! Забирай теперь! — она торопливо ткнула сверток мне и сварливо добавила, злобно скривив лицо, — это ты во всём виновата! Ты!

С этими словами она круто развернулась, так что толстая черная коса хищно подпрыгнула и хлестнула по модной джинсовой куртке, и быстро-быстро зацокала каблучками вниз по лестнице.

Я с совершенно глупым видом осталась стоять в дверях.

И вот что это сейчас было?

— Лида, кто там? — Римма Марковна подошла сзади и спросила, — А что это у тебя?

— Ольга приходила, — растерянно ответила я, разворачиваясь, — вот, сунула мне это и убежала.

Сверток внезапно заплакал и зашевелился.

— Ох ты ж божечки мои, — охнула Римма Марковна.

Я торопливо раскрыла и обомлела — из как попало перекрученного кокона одеяльца на меня смотрело сморщенное лицо младенца.

И лицо это было страшного антрацитово-чёрного цвета.

— Что это с ним такое? — окончательно перепугалась Римма Марковна.

— Негритёнок, — ошарашенно ответила я… и проснулась.

И вот к чему этот сон? Предупреждение?

Я села на кровати и посмотрела в окно — весеннее солнышко задорно рассыпало миллионы прыгающих солнечных зайчиков по подоконнику. Середина мая, а деревья уже вовсю зеленые, да и на улице градусов двадцать, не меньше. Я в этом мире уже ровно один год и один месяц. Даже не верится. Что ж, надеюсь 1981 год окажется лучше, чем 1980-й. Хотя бы чтоб без приключений.

— Лида, тебе снова кошмары снились? — в комнату заглянула Римма Марковна, — ты кричала опять. Я тут котлеток нажарила, пойдём лучше котлетки поедим. С пюрешечкой, с маринованными огурчиками, как ты любишь.

— Сейчас приду. Спасибо, Римма Марковна, — ответила я и вздохнула.

Дома я уже с месяц. После того, как Горшков на меня тогда напал и ранил, я остаток осени и всю зиму провалялась в больнице, в тяжелейшем состоянии. Говорят, врачи изо всех сил боролись за меня, но ничего не могли сделать, а потом вдруг я сама очнулась и быстро-быстро пошла на поправку. Уникальный случай. И вот недавно меня отправили домой. На реабилитацию. Сначала планировали в санаторий отправить, но мне не хотелось бросать Римму Марковну и Светку одних. Им и так довелось переволноваться за меня. Тем более, что Римма Марковна сказала, что она мне такую реабилитацию устроит, что всем этим санаториям и не снилось.

И вот я уже месяц занимаюсь исключительно тем, что ем, сплю, иногда недолго гуляю во дворе, а в перерывах играю со Светкой в лото или болтаю с Риммой Марковной о всякой ерунде.

Живём мы, между прочим, опять на улице Ворошилова. Ещё когда я была в больнице, Римма Марковна вернулась сюда, так как больница была совсем рядом. Кроме того, все Светкины кружки и секции тоже находятся неподалёку. После смерти Валеева её некому стало возить на машине, а общественным транспортом — далеко и долго.

Но я подозреваю, что истинная причина заключалась в том, что здесь контингент соседей пришелся Римме Марковне по душе, одни литературные бои с Норой Георгиевной чего только стоят. А там ей было банально скучно.

В дверь опять позвонили. Теперь уже реально. Неужели это был вещий сон, и «демоническая» Олечка таки принесла негритёнка? Сейчас я ей задам! Я подхватилась и метнулась к двери, чтобы опередить Римму Марковну.

Но вместо негритёнка на пороге стоял Альберт, помощник Ивана Аркадьевича, и широко (но очень уж ехидно) улыбался:

— Приветствую, Лидия Степановна. Как твоё самочувствие?

— Н-н-нормально, — ответила я, от неожиданности тупо пялясь на него.

— Значит, пора ехать в «Монорельс». Прямо сейчас. Иван Аркадьевич прислал за тобой машину. Это ненадолго. Но срочно. Важный разговор будет.

Но это оказалось надолго. Если в двух словах — то теперь Иван Аркадьевич стал директором депо "Монорельс», а на своё место он поставил меня.

В общем, лучше бы был негритёнок!

Глава 1

— Наталья Сергеевна, вызовите ко мне всех работников моего подразделения. Минут через двадцать, пожалуйста, — попросила я секретаря, плотную пергидрольную женщину средних лет, которая заменяла сейчас уехавшую в отпуск Аллочку.

Женщина поправила пластмассовые клипсы, пристально взглянула на меня сквозь очки с толстыми стёклами и продолжила меланхолично печатать на машинке.

Я спустилась обратно в кабинет. Раньше он принадлежал Ивану Аркадьевичу. Да-да, тот самый полуподвальчик, тот самый кабинет, где не раз вершились судьбы сотрудников депо «Монорельс», и моя в том числе.

Иван Аркадьевич переехал теперь в просторный кабинет директора на втором этаже, а мне в наследство оставил свой. Нет, он предлагал и другие варианты, попросторнее, но мне нравилось, что этот полуподвальчик такой вот уединенный и тихий.

Вчерашний разговор получился неоднозначным. Иван Аркадьевич и слышать не хотел, что я ещё не готова, что не оправилась после своей болезни и после смерти Валеева, и всё остальное.

— А кому мне ещё это поручить, если не тебе? — просто сказал он тогда, и на этом разговор был окончен.

Вроде как заставил меня. Но на самом деле, я внутренне сама чего-то эдакого давно хотела. Возвращаться обратно на роль простой конторщицы, пусть даже «и.о. Щуки» — мне уже было скучно. Возможно потому я и затянула процесс реабилитации почти на месяц, убедив врачей (с помощью Симы Васильевны) продлить мне больничный.

Я осмотрела кабинет: в наследство мне досталось весь архив, старая мебель, и даже тщедушный полузасохший фикус в кадушке, которая сиротливо примостилась в углу.

Алевтина Никитична, конечно, убралась тут по мере понимания — вытерла пыль, вымыла полы и окно, но здесь же надо приводить всё в порядок кардинально, обживаться — в общем, работы ещё и работы.

Я взглянула на часы — двадцать минут давно прошло, а народ что-то задерживается. Мда, нерасторопная у Ивана Аркадьевича секретарша. Скорей бы уже Аллочка вернулась из отпуска, но она уехала на экскурсию в Ленинград, а это точно недели полторы-две, не меньше. Иван Аркадьевич, как ушел директором, Аллочку и Альберта с собой забрал. На мой робкий вопрос «а как же я?», ответил — «собирай свою команду сама». Но до тех пор, пока я подберу себе подходящих людей, мы договорились, что месяцок-другой я поработаю с его секретарем.

Прошло уже тридцать минут…

Тридцать пять… сорок…

Да что же это такое!

Я выскочила из кабинета и взлетела наверх. Секретарша сидела за столом и всё также меланхолично отстукивала на машинке.

— Наталья Сергеевна, вы мою просьбу выполнили? — спросила я, еле сдерживая эмоции.

— Какую просьбу? — безразлично пробормотала она, не отрываясь от машинки.

— Я просила вызвать ко мне сотрудников, — мощным усилием воли подавила вспыхнувшее раздражение я. — Через двадцать минут. Прошло больше получаса.

— Мне сейчас некогда, — равнодушно бросила она и с треском прокрутила каретку. — Не видите разве — я занята.

— Но…

— Я не ваш секретарь, а Ивана Аркадьевича, — резко отрубила Наталья Сергеевна, мазнув по мне откровенно насмешливым взглядом.

— Но Иван Аркадьевич сказал…

— Приказа я не видела, — злорадно сообщила она и демонстративно вернулась к печатанию.

Мда… теоретически она абсолютно права. Поэтому мне оставалось только взять себя в руки, развернуться и молча уйти.

Да, я могу сейчас сходить к Ивану Аркадьевичу, рассказать ему всё, и он ей всыплет по первое число, даже не сомневаюсь в этом, но в результате я получу озлобленную секретаршу, которая продолжит саботировать мои поручения ещё сильнее. Не удивлюсь, если она уже втихушку народ в курилке подговаривает и сплетни разносит. Но и так оставлять хамские выходки нельзя.

Ладно, с этой дамочкой разберусь потом. Сейчас у меня более важная цель — нужно пообщаться с моими непосредственными подчиненными, дать им указания. Как обычно, Иван Аркадьевич не стал заморачиваться, официально представлять меня, просто поставил мне задачу, а сам свалил куда-то в Главуправление. Там вроде как заседание важное, дня на четыре. А мне теперь крутись как хочешь.

Я задумчиво постояла в коридоре. Мимо меня в сторону отдела кадров прошли три работницы в синих спецовках. На меня они посмотрели с любопытством и моментально зашушукались. Значит, новость по депо «Монорельс» уже разошлась и знают все. Но при этом, мои подчиненные что-то не сильно разбежались зайти пообщаться с новым руководством. Со мной, то есть.

А это — очень нехороший звоночек.

Ну ладно. Я развернулась и пошла в кабинет к Альберту.

— Что? — хохотнул он. — Ну, а что ты хотела, Лидия Степановна? Я Ивану Аркадьевичу говорил, что так оно и будет, но ты же сама его знаешь. Сказал — и всё. А дальше крутись, как хочешь.

Я кивнула.

— Ладно, помогу, по-дружески, — вдруг заявил Альберт, роясь в бумагах на столе. — Я сейчас сам пробегусь, соберу их всех. Давай только в малом зале? У меня там просто потом совещание тоже. Не хочу туда-сюда бегать.

Я кивнула опять.

— Там тебя представим и поговорим заодно. Я сам тебя представлю. И приказ где-то должен уже быть готов… — Альберт, наконец, вытащил нужную бумажку из вороха, — а-а-а, вот и он! Но ты мне за это будешь должна…

— Что должна Альберт Давидович? — еле сдержалась я, чтобы не скривиться на такой откровенный фортель.

— Услугу…

— Какую?

— Потом узнаешь… как время придёт… — хмыкнул Альберт и мне это сильно не понравилось.

Но пришлось соглашаться. Ох, не люблю я «кота в мешке», но с другой стороны, раз пошел открытый саботаж подчинённых — не воспользоваться его помощью было бы глупо. Тем более у Ивана Аркадьевича он теперь второй зам.

Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления.

— Но услуга должна быть равноценная, — всё же сообщила я Альберту, перед тем, как выйти из кабинета (уж очень интересно было увидеть его реакцию). И, судя по нахмуренному лбу, моё замечание ему явно не понравилось.

И пусть. Манипулировать собой не дам. Кроме того, нужно проверить — милый Альбертик просто воспользовался моей ситуацией или это его ручонок дело?

Примерно через полчаса все собрались в малом зале. Я оглядела своих подчинённых, и картина меня убила.

Итак, в моём подчинении теперь находились следующие товарищи:

1) Марлен Иванович Любимкин и Тамара Викторовна Герих — это те люди из комиссии, которые рассматривали щукинскую служебку на меня год назад и хотели меня наказать, изгнать и так далее.

2) Эдуард Иванов (он же Эдичка) — ответственный товарищ, который курировал нашу делегацию на Олимпиаду-80, известный блюститель нравственности, который сурово обличил моё непристойное поведение перед всем коллективом сразу же после того, как я отказалась пойти с ним в ресторан.

3) Щука, она же Капитолина Сидоровна Щукина — моя бывшая начальница, думаю, тут вообще без комментариев. И Швабра, она же Ксения Владимировна Сиюткина, начальница Зои Смирновой, которая мало того, что гнобила её, так ещё и приписывала все её результаты себе.

4) какие-то три малознакомые тётки с постными лицами. Я их в конторе иногда видела, но пересекаться — никогда не пересекалась. И ещё долговязый пожилой мужчина сердитой наружности. Этого вообще впервые вижу.

5) Корнеев Виктор Гаврилович — вредный начальник транспортного цеха, у которого всегда очень трудно было получить подпись на акты списания, Фомин Ираклий — вздорный приемщик на колесно-роликовом участке, и хохотливый Севка — инструментальщик из ремонтного цеха, у которого в голове тарам-барам и ветер.

Мда, в общем, коллективчик ещё тот.

Все сидели (кроме Севки, тот вроде как дремал) и смотрели на меня примерно с таким видом, как каннибалы острова Буга-буга смотрят на внезапно выброшенного штормом на берег белого моряка.

Поэтому, когда Альберт меня в двух словах представил и помахал перед всеми приказом, заготовленную напутственно-мотивирующую речь я решила не провозглашать. Вместо этого посмотрела на них взглядом товарища Сталина, и сухо произнесла:

— Слышали все? Вот и прекрасненько. Надеюсь, сработаемся, товарищи, — я ещё раз обвела взглядом притихший электорат, — завтра с утра жду всех по очереди у себя в кабинете с докладами о проделанной работе за год, о результатах и планах на следующий период. Регламент — двадцать минут. Каждому. Будем решать, что дальше делать. А теперь, идите работать, товарищи. Не задерживаю…

Я шла домой. Пользуясь служебным положением, удалось выйти чуть раньше.

Чтобы скостить путь, я пошла через пустырь напрямик. Люблю ходить сюдой, здесь всегда тихо, спокойно и как-то умиротворительно. Я подставила лицо мягкому весеннему солнышку и улыбнулась — на щеку легкий, пропахший ромашками, ветерок швырнул пушок раннего одуванчика, щекотно. Поздняя весна — моя любимая пора: вроде, как и лето ещё не началось, такой прям жары-жары ещё нету, и всё как-то так радостно, приятно, аж душа поёт. Воздух пропитан ароматами цветов и налитых соком трав, а в воздухе чувствуется предвкушение свободы.

Я перешагнула через узенький, в две ладони, ручеёк, который весело побулькивал, пересекая тропинку. От неожиданности большая бурая лягушка отпрыгнула в сторону и сварливо квакнула, ошеломлённо вращая выпуклыми глазами.

Раньше здесь ходить было невозможно, но после того, как соседний со стойкой овраг засыпали и высадили там ёлки, средь густо поросшего одуванчиками и лопухами пустыря возникла удобная тропинка. Я шла по ней и размышляла: круговорот последних дней так затянул, что мое то ли «возвращение», то ли «галлюцинация», как-то отошли на второй план. А ведь есть, о чем подумать. Вот взять хотя бы…

Мои мысли прервал какой-то посторонний звук — в зарослях гигантских лопухов кто-то громко чихнул. Я прислушалась. Кто-то чихнул второй раз и явственно сказал: «Свинство!». Не удержавшись, я заглянула туда. Каково же было мое удивление — прямо посреди пыльных лопухов сидела моя Светка и хмуро рассматривала огромную ссадину на коленке.

— Ты что здесь делаешь? — удивилась я, раздвигая листву.

Светка вздрогнула и удручённо посмотрела на меня из-под спутанной чёлки:

— От Тольки Куликова прячусь, — наконец, сообщила она, и сорвала большой подорожник.

— А что ты с ним не поделила?

— Рогатку его сломала и выбросила, пока он в футбол гонял, — показательно грустно вздохнула Светка, но раскаяния в её глазах я не увидела.

— Нужно же уважать чужую собственность, — сообщила известную педагогическую мудрость я.

— Он из неё по замку из песка стрелял, — привела несокрушимый аргумент Светка и глаза её полыхнули от гнева. — Маринка с Владькой в песочнице замок полдня строили, большой такой получился, а потом их тётя Клава на обед загнала, а Куликов взял из рогатки весь замок расстрелял! Они вернулись — а замка уже нету. Вот разве это справедливо? Кто-то стоил, строил, а Куликов — раз — и расстрелял всё!

— А где ты так коленку разнесла? — спросила я, чтобы свернуть с социально опасной темы. — Боевые раны девочку не украшают. Сражения — это удел мужчин.

— Да разве это боевые раны? — снисходительно буркнула Светка и поплевав на клейкий ещё подорожник, прилепила его к ссадине на коленке. Но подорожник был слишком большой и моментально отвалился. Светка недовольно покачала головой, приложила его обратно и строго взглянула на меня:

— У тебя есть чем привязать?

— Надо сначала обработать зеленкой, — забеспокоилась я. — А то ещё инфекцию занесешь. Сейчас заразы всякой хватает.

— Вот только не надо усугублять, — рассердилась Светка, — подумаешь, зараза!

— Здесь я с тобой категорически не согласна, Светлана, — возразила я, — пошли лучше домой, и там разберемся. В крайнем случае можно же взять не зеленку, а йод. Или лучше даже перекись. Перекисью совсем не больно, так, пошипит немножко и всё.

— Я не могу домой, — пожаловалась Светка и поддёрнула бретельку выгоревшего за прошлое лето сарафана, — баба Римма загонит на всякие свои глупости…

— Какие ещё глупости?

— Да на сольфеджио это, — скривилась Светка и недовольно сдула челку с глаз, — Гаммы, гаммы. А мне некогда гаммы! Я жду Мишку и Саньку со второго подъезда. Надо этому Куликову вделать по уху! Он всегда в это время ходит на молочную кухню сам. Без этих своих… вассалов. Мы его у оврага и перехватим.

— А это разве хорошо, втроем на одного нападать? — строго спросила я.

— А что, раз Маринке и Владьке всего по четыре, так сразу можно их замок вот так, из рогатки? — огрызнулась Светка и добавила. — Свинство!

— Не выражайся, — попеняла я и спросила, — а, собственно, из-за чего весь этот ваш конфликт начался? Изначально, я имею в виду. Ведь это явно не первый такой случай, правда?

От такого вопроса Светка удивлённо вскинулась, затем задумалась и кивнула.

— Так он меня играть в футбол не берет, — наконец, пожаловалась она и от избытка чувств так пнула ногой комок земли, что от резкого движения лист подорожника опять отвалился, — говорит, бабы в футбол играть не должны, их удел — борщ варить и в куклы играть.

— А ты?

— А я не хочу в куклы! А борщ варить баба Римма всё равно не пускает, говорит, мала ещё, — надулась Светка, критически посмотрела на подорожник, но прилеплять его обратно не стала, — я хочу в футбол! Тем более сейчас все разъехались и игроков не хватает. Мы же нашим двором против третьедомовцев играем.

— А почему он тебя на футбол не берет? — задала наводящий вопрос я, — ты уверена, что только из-за того, что ты девочка? Может, там и другие причины есть, тем более, если игроков у вас не хватает.

— Да я гол в прошлый раз пропустила, — прошептала Светка и покраснела, — ну, не люблю я на воротах стоять, а он же меня туда нарошно поставил. А я голы пропускаю. Куликов ругался, а третьедомовцы хвастают, говорят, что я — их человек. Вот меня и не берут больше.

— Ну, тогда твоя проблема не в рогатке и явно не в Тольке. Проблема — в тебе, — сообщила я. — Пошли домой, по дороге поговорим.

— Как это во мне? — карие глаза Светки от удивления расширились, и она пошла со мной, позабыв обо всем остальном, и даже о предстоящей вендетте.

— Если бы ты отлично играла в футбол, то я уверена, Куликов сам бы тебя затащил в свою команду. Ещё бы и упрашивал.

— Ну, как умею, — обиделась Светка и принялась яростно расчесывать волдырь от крапивы на руке.

— Слабое оправдание. И неубедительное.

— Так, а что я сделать могу? — от такой жизненной несправедливости глаза Светки налились слезами.

— Значит нужно научиться. И научиться играть хорошо, — ответила я, открывая дверь в подъезд, — или же навсегда забыть о футболе против третьедомовцев и действительно играть в куклы. Я бы тоже некомпетентного человека в команду не стала брать. Сама подумай, зачем мне в команде человек, который не принесет победу? Вот и Куликов также рассуждает.

— А что же мне делать, если я не умею!? Вот что?!

— Ну, это не беда. Футболистами не рождаются. Можно походить на футбольную секцию, научиться, — посоветовала я, — при Доме пионеров такая есть. Туда сын тёти Зои Смирновой ходит. Если хочешь, я поговорю с тренером.

— Баба Римма не одобрит, — с сомнением ответила Светка, разуваясь в коридоре.

— Что баба Римма не одобрит? — Римма Марковна вышла из кухни, вытирая руки полотенцем и подозрительно уставилась на нас со Светкой. — Ты где так коленку разбила, горе луковое, а? Опять с этим хулиганом Куликовым, небось, дралась?

— Он первый начал!

— Римма Марковна, мы всё уже выяснили, — заступилась за Светку я.

— Пошли колено зелёнкой намажу.

— Не хочу зелёнкой! — яростно запротестовала Светка и спряталась за моей спиной. — Это моё личное колено, и я не позволю его всякой зелёнкой мазать!

— Но инфекция…

— Мы перекисью сейчас быстренько обработаем, — примирительно сказала я и потащила Светку в ванную.

— Мойте руки, лечитесь и быстро обе за стол, — поставила точку в дискуссии Римма Марковна, и, развернувшись, ушла на кухню, откуда давно уже шел одуряюще вкусный аромат овощного рагу с мясом.

За столом Римма Марковна опять завела старую песню о том, что скоро лето, а у нас с дачным участком ничего не понятно, и опять придется просидеть в душном городе, а в деревне, мол, свежий воздух, овощи-фрукты. Я как могла отмахивалась, и так сейчас проблем полно, завтра вон денёк ещё тот на работе предстоит, как минимум Ватерлоо. Но Римма Марковна, как заевшая пластинка пошла по второму кругу:

— Нам очень нужна летняя дача, Лида, — доказывала она, подкладывая одуряюще вкусное рагу мне на тарелку. — Вот взять хотя бы тех же Роговых со второго подъезда, так они каждое лето дачу снимают. Такая хорошая семья. Ты же знаешь Роговых?

Я неопределенно пожала плечами.

— У них девочка Надя, — уточнила Римма Марковна. — Хорошая такая, на скрипочке играет.

— По кличке Глиста, — ввернула Светка, сосредоточенно выковыривая морковку из рагу.

— Не выражайся, Светлана, — одёрнула её баба Римма, — это некрасиво. И не выбрасывай, пожалуйста, морковь. Она полезна для организма.

Светка пожала плечами и не ответила, продолжая недовольно раздвигать морковные кусочки по краям тарелки.

— Ну вот что ты с ней будешь делать? — пожаловалась мне Римма Марковна, глядя на светкину морковную аппликацию, — не слушается совершенно. Вся в мамочку.

Я посмотрела на Римму Марковну с таким выражением, мол, сами во всем виноваты. Римма Марковна взгляд поняла и моментально надулась.

Дальше ужинали в молчании: Светка дулась на Римму Марковну, Римма Марковна — на меня, а я просто наслаждалась тишиной и покоем. Милый семейный вечер. А вот завтра будет ой.

Глава 2

Завтра наступило. И было действительно «ой». В смысле никто не пришел.

Представляете? Вот так просто — никто, ни один из двенадцати моих подчиненных, не пришел. Моё вчерашнее распоряжение проигнорировали все. Демонстративно.

Я просидела в бывшем кабинете Ивана Аркадьевича почти до десяти. Сама.

Это уже даже не звоночек. Это уже колокола. Набат.

Ну ладно.

Я выглянула в подслеповатое окошко (так как это был полуподвальчик, то видно было лишь ноги проходящих мимо людей до колен, примерно, как в подвальчике у булгаковского Мастера). Сейчас во внутреннем дворе было пусто. Лишь напротив окошка сидел лохматый монорельсовский кот, из-за совершенно бандитской физиономии он носил кличку Пират, и увлечённо вылизывался. На меня Пират не обратил совершенно никакого внимания.

Я хмыкнула.

Вот представляю, если бы сейчас на этом месте была Лида Горшкова, такая, как она есть — деревенская девушка, получившая образование в виде третьесортного техникума и все время проработавшая простой конторщицей депо «Монорельс» под гнётом Щуки. Вот она бы сейчас точно рыдала и билась в истерике. Кукловод, который всё это затеял, именно на такой результат и рассчитывал.

Я говорю «кукловод», потому что не могут двенадцать человек из разных отделов так синхронно между собой спеться. Слишком разный круг интересов и разное отношение ко мне. А значит, мне нужно выявить, кто за всем этим стоит. Ну и заодно взбодрить вверенный мне коллектив.

Вы хотели войны? Нате вам!

Я же вам не Лидочка, я — Ирина.

В последний раз я взглянула на Пирата, смачно потянулась и пододвинула к себе пишущую машинку: «иди-ка сюда, моя прелесть!». Я печатала, печатала, а с моего лица не сходила предвкушающая улыбка: «ну что ж, ребятишки, потанцуем!»

Танцевальная фигура номер раз.

Примерно через минут двадцать я вошла в бухгалтерию. В руках у меня был свежеотпечатанный список.

Бухгалтерия — это отдельная республика на любом предприятии. Государство в государстве. Примерно, как Ватикан в Италии. Близость к деньгам, к святая святым любой организации, придаёт ореол таинственности и делает бухгалтерию «олимпом» местечкового масштаба, местом, где решаются финансовые судьбы простых смертных.

Когда я вошла, наша бухгалтерия как раз пила чай. Все восемь баб с разной степенью упитанности дружно сидели, жевали пирожки и оживлённо болтали. Ещё от порога я дважды уловила своё имя, смешки. Ну что ж, этого и следовало ожидать.

Дверь я закрыла с демонстративным стуком и голоса враз смолкли. Неприязненные взгляды с любопытством уставились на меня. Некоторые смотрели в открытую агрессивно. Другие — ехидно. Но все — заинтересованно. И я уж постаралась не обмануть ожиданий:

— Валентина Акимовна, — сказала я громко от порога и помахала бумажками, — вы, когда чай пить закончите, посмотрите вот этот список, пожалуйста. Оставлю вам на столе.

Я положила один листочек ей на стол и продолжила:

— Мне нужно знать, какую доплату каждый из этих людей ежемесячно получает за проделанную работу в моём подразделении. Просто впишите цифры от руки, я разберусь.

— А зачем это вам? — елейный голос Валентины Акимовны можно было мазать на хлеб.

— Команду в моё подразделение набираю, — просто сказала я. — Люди же должны понимать, на какие доплаты они могут рассчитывать.

— Но как же…? — оторопела Акимовна и даже не смогла внятно закончить вопрос.

По бухгалтерии прошелестел изумлённый вздох.

— К сожалению, некоторые товарищи уже не справляются, — грустно развела руками я, — не успевают. Думаю, слишком много работы на каждого из них навалили. Это в корне несправедливо. И ситуацию нужно исправлять, пока не стало слишком поздно. Почему одни должны делать всё за всех, а другие — прохлаждаются? Тем более, нам нужно ковать новые кадры. Вот мы и займемся этим сами, не откладывая, вы согласны?

Судя по выражению лица Валентины Акимовны, у неё был другой взгляд на этот вопрос, но она была тёртый калач и своё мнение озвучивать пока не стала.

— Я после обеда зайду, заберу, — сказала я, — вы же успеете? Здесь всего двенадцать человек.

— А как же Иван Аркадьевич… — попыталась достучаться до моего разума Валентина Акимовна.

— Иван Аркадьевич дал мне полную свободу, разве вы не знаете? — пожала плечами я и покинула гостеприимную бухгалтерию, оставив после себя возбужденные голоса.

Ню-ню…

Танцевальная фигура номер два.

Я посмотрела на свои наручные часики и прикинула время. Полчаса должно хватить на всё. Отлично! Я заглянула в кадровый отдел и, перекрикивая царившую там шумную суматоху, позвала:

— Зоя! Смирнова! Зайди ко мне через сорок минут. Не опаздывай!

Дверь отдела кадров я закрывала уже в полной тишине.

Танцевальная фигура номер три.

Я вошла в приёмную Ивана Аркадьевича. Заменяющая Аллочку секретарша всё также показательно меня игнорировала. В отсутствие директора она нагло сидела и красила ногти (лак, кстати, был густой, ужасного оранжево-коричневого цвета).

— Наталья Сергеевна, — сказала я и положила перед ней второй листочек, — я положу служебную записку, отдайте её, пожалуйста, Ивану Аркадьевичу, когда он вернется и вы будете нести ему документы на подпись.

— Что это? — снизошла к ответу Наталья Сергеевна и даже оторвалась от процесса накрашивания ногтей.

— Да вот ходатайствую перед директором, чтобы моему секретарю ввести двойной оклад, — сообщила я «по секрету».

Глаза Натальи Сергеевны победно сверкнули, но я не дала ей возможности что-то сказать и продолжила:

— Тем более Людмила — практикантка и лишние деньги ей не помешают.

— Почему Людмила? — упавшим голосом просипела Наталья Сергеевна и мазнула лаком мимо ногтя. — Ваш секретарь сейчас — я.

— Ой, Наталья Сергеевна, — я сделала ручкой жест в стиле «уйди, противный», — я же вижу, насколько у вас большая нагрузка! А у меня такая работа, что нужно реагировать быстро. Таких как вчера промедлений допускать нельзя. Людмила молодая, думаю, справится. Тем более за такую зарплату. А за месяц уже решим, кого мне брать постоянным секретарём — её или Чайкину.

Лицо Натальи Сергеевны пошло пятнами, она вытаращилась на меня и даже не замечала, как крупные капли лака капают с кисточки ей на пальцы и на свежеотпечатанные документы.

Бедняга, теперь придётся всё красить заново. И перепечатывать всё тоже.

Я аккуратно закрыла дверь с той стороны и от моей улыбки можно было зажигать звёзды.

Танцевальная фигура номер четыре.

Я шла по шумному, лязгающему агрегатами депо от ремонтного цеха до дальнего ангара, стараясь не вляпаться в лужи от мазута и масла. Инструментальщики сегодня работали там, соответственно и Севка тоже. Я немного поплутала промеж одинаковых, как однояйцевые близнецы, бетонных коробок и нашла-таки Севку.

— Привет, — сказала я, — ты чего это не пришел ко мне утром?

Севка мой приход встретил мрачно, без обычного своего дурашливого настроения. Кто б сомневался?

— Привет, — буркнул он и принялся откручивать гайку с видом крайне занятого человека, которому лясы с какими-то посторонними бабами точить вообще некогда.

— Сева, ответь на пару вопросов, — сказала я.

— Лида, я сейчас занят, — сварливым голосом попытался отмазаться он, но эти приколы я и сама хорошо знаю.

Поэтому я подтянула поближе к смотровой яме какой-то ящик и устроилась на нём. Отпечатанные листочки с анкетами я положила на коленки и приготовилась писать.

— Это быстро, Сева, — ответила я. — Иван Аркадьевич сказал.

— Ну давай, что там у тебя, — вздохнул Сева (из ямы-то ему деваться было некуда) и украдкой оглянулся по сторонам, не видит ли кто.

Я проанкетировала его за пять минут. На листочке вверху я вывела его фамилию, инициалы, цех и сказала, протягивая ручку:

— Распишись здесь вот.

— Зачем? — насупился он и вытащил из глубокого кармана, покрытого масляными пятнами и разводами спецовочного комбинезона, разводной ключ. Посмотрел на него, зло сплюнул, сунул обратно. Пошарил в глубине кармана ещё и, наконец, вытащил гаечный, но не тот. Опять сунул руку в карман и пошарился. Наконец, с третьей попытки, искомый ключ таки был найден.

— Не знаю, — пожала плечами я, — Иван Аркадьевич хочет посмотреть, кто как работает. Наверное, будет решать, кого оставлять, кого нет. И на перерасчёт доплаты я уже Акимовне списки подала.

— Где расписаться? — торопливо спросил он и быстро вытер руки куском ветоши.

— Здесь, — я ткнула, куда ставить подпись и, пока он карябал загогулину, с упрёком добавила, — Ты, Севочка, больше так не делай, пожалуйста. Это я просто по дружбе за твоей анкетой побежала лично. А оно мне надо, по цехам за каждым мотаться? В общем, в последний раз я тебя выручаю, больше так делать не буду.

— Так что я один такой, что ли?! — возмутился Севка и сунул гаечный ключ обратно в карман, — как все, так и я.

— В каком смысле «как все»? — в свою очередь изобразила возмущение я, — только ваши, цеховые, не прошли анкетирование. Остальные все прошли!

— Как прошли?! — Севкины уши заалели.

— Лично, Сева! Лично! — ответила я, собирая листочки в папку. — Ещё с утра, как я вчера и говорила.

— Но Иванов же сказал… — выпалил Севка, покраснел и осёкся.

— Что Иванов сказал?

Но Севка понял, что сболтнул лишнего и замолчал, надувшись. Он опять начал ковыряться в глубине кармана, тщетно пытаясь с первой попытки выудить нужный инструмент. Уши его пылали, как пионерские костры.

— Небось сказал, не ходить сегодня? — понятливо ухмыльнулась я и поднялась уходить. — Сам-то он ещё вчера собеседование прошел, вечером. Ты просто не понимаешь, Сева. Планируется перерасчёт доплат и повышение за счёт тех, кто не справляется. Политика у нас новая теперь. Вот я и должна анкеты предоставить, чтобы доказательная база была. А у тебя трое детей, вот мне тебя жалко и стало. Всё ж как-никак лишняя копейка в семье не помешает. Только никому не говори, пожалуйста, это секреты «сверху», сам понимаешь. А то я ещё и по шее получить за свою доброту могу.

Сева пораженно кивнул, а я вышла из ангара.

— Лида! Подожди! — заволновался Севка, догоняя меня.

— Ну чего ещё? — нетерпеливо спросила я, — времени у меня нет. И так полчаса убила, пока искала тебя.

— Слушай, Лида, а Корнеев и Фомин прошли анкеты?

— Нет, Севка, — помотала головой я, — и я не собираюсь за каждым бегать. Это только к тебе зашла, чисто по дружбе.

Я развернулась и очень неторопливо пошла к выходу, петляя между бетонными коробками. Следует ли говорить, что пока я, перепрыгивая и обходя чёртовы лужи с мазутом, дошла до конторы, анкетирование успели пройти и Корнеев, и Фомин, и все три унылые тётки.

Люблю цеховую солидарность трудящихся!

Танцевальная фигура номер пять.

Я зашла в кабинет к Лактюшкиной. Как обычно, Репетун демонстрировала какие-то кремы и помады, заставив ими весь столик, а остальные наперебой рассматривали и комментировали. Галдеж стоял как в курятнике.

— Добрый день, коллеги, — приветливо поздоровалась я и с порога обратилась к Максимовой.

— Евдокия Андреевна, ты меня всегда копирками выручаешь, не можешь подарить ещё пару штук? С возвратом, конечно же. Аллочка вернется и отдаст. А то я не знаю, где у неё что хранится.

Пока Максимова рылась в ящике стола в поисках копирок, я подошла к столу Репетун и повертела тюбик крема для рук, внимательно рассматривая надписи и срок годности. При этом анкеты с ответами мне очень сильно мешали, поэтому я положила их между кремами чуть веером, так, чтобы всем были видны фамилии.

— А лавандовый крем есть? — спросила я. — Римма Марковна любит с лавандой.

— С лавандой нету, — с деланным вздохом сожаления ответила Репетун, при этом с любопытством косясь на анкеты, — но есть с ромашкой. Очень хороший.

Пока я сосредоточенно рассматривала очень хороший тюбик крема с ромашкой, все остальные успели ознакомиться с перечнем фамилий на анкетах сверху.

— А что это у тебя? — с милой улыбочкой и крайне наивным видом спросила Базелюк ткнув сосисочным пальчиком на анкеты.

— Это? Да анкеты сотрудников моего подразделения. Кто как работает, кто не работает.

— А зачем? — осторожно полюбопытствовала Лактюшкина.

— Да хрен его знает, — пожала плечами я, — Ивану Аркадьевичу «сверху» сказали, а он мне поручил. С утра это дурацкое анкетирование провожу. А бедная Валентина Акимовна списки на доплаты поднимает. Ладно, Татьяна Петровна, убедила — возьму-таки крем с ромашкой. Надеюсь, моей Римме Марковне понравится. Она у меня такая, что не угодишь. Прошлый раз «Ланолиновый» ей в «Универмаге» купила, так она не пользуется. Слушай, он же и как ночной тоже подойдет?

— Подойдет, — рассеянно кивнула Репетун, переваривая новость про анкетирование.

Я расплатилась за крем и торопливо убежала, оставив коллектив в сомнениях и домыслах.

Танцевальная фигура номер шесть.

На обратном пути я пару минут поговорила с Галкой о том, куда они с мужем хотят едет в отпуск, затем заглянула к Тоне спросить, нет ли у нее лишнего большого горшка, так как надо пересадить доставшийся в наследство фикус, потом внимательно изучила новые объявления, приказы и передовицу на стенде у бухгалтерии. Стоит ли говорить, что пока я, наконец, дошла до полуподвальчика, у дверей моего кабинета уже был полный аншлаг и локальный армагеддон? Швабра переругивалась с Любимкиным и Герих, в то время как Щука держала оборону у двери кабинета от попыток сердитого пожилого мужчины проскользнуть без очереди. Иванов одиноко маялся у дальней стены, уныло потирая свежий бланш на скуле.

— Добрый день, товарищи, — приветливо поздоровалась я и открыла дверь в кабинет.

— Лидия Степановна! — заверещала Швабра, перекрикивая остальных, — я к вам на анкетирование! С докладом о проделанной работе!

— Подождите буквально пару минут, Ксения Владимировна, — ответила я Швабре непреклонным голосом, — я вас сама позову. Сейчас Смирнова где-то должна подойти. Как подойдет, скажите, пусть сразу заходит.

Толпа что-то там зашумела, но я уже закрыла дверь.

Вот так вам!

Зоя Смирнова не опоздала. Ровно через сорок минут после моего приглашения в дверь поскреблись.

Я крикнула:

— Войдите!

— Лидия Степановна, я… — начала она, закрыв дверь, но я перебила:

— Ну что ты, Зоя, сразу вот начинаешь? — с радушной улыбкой сказала я и отодвинула машинку в сторону, — мы же с тобой нормально вроде всегда общались. Или мне к тебе теперь тоже нужно обращаться по имени-отчеству?

Зоя смутилась, но было видно, что ей это приятно. В общем, мы договорились общаться по имени, как раньше, а если в официальных случаях — по имени-отчеству.

— Слушай, — начала я, когда Зоя устроилась с другого конца моего стола, — тут такое дело. Важный вопрос.

Зоя подобралась и серьёзно кивнула.

— Помнишь, ты рассказывала, что твой сын ходит на футбол? — сказала я.

— Владька? — и так огромные зоины глаза от удивления стали ещё больше. — А что? Он что-то натворил?

— Да нет же, — успокоила её я, — просто моя Светка решила в футбол научиться. Расскажи мне подробно, кто там тренер, какой график тренировок?

Если Зоя и удивилась, товиду особо не подала.

Дверь распахнулась и в неё заглянула взволнованная Герих:

— Лидия Степановна! Можно я на минуточку?

— Не видите, что я разговариваю? — рявкнула я. — Закройте дверь!

Дверь моментально закрылась. Я виновато улыбнулась и посмотрела на Зою.

В общем, мы с ней обстоятельно обсудили все нюансы футбольных тренировок, цены на кеды, на форму, какой гад завуч из Дома пионеров, потому что ставит тренировки для первоклассников сразу после уроков, и Владька не успевает забежать домой переодеться и приходится футбольную форму с собой в школу таскать, а хранить в Доме пионеров негде. Повозмущались, что скорей бы уже достроили спортивную школу, а то второй год всё обещают, старшеклассники ездят в соседний макрорайон, а вот что маленьким делать.

Дверь еще раза два открывалась и в неё заглядывали мои подчиненные в разной степени возбуждённости. Я рыкала и дверь закрывалась.

Затем я посоветовалась с Зоей о том, что хочу взять новую практикантку, Людмилу, временно секретаршей (практиканты и стажёры были в её подчинении). Понятно, что сложную работу или «не для разглашения» я ей давать не буду, но вот сбегать позвать кого-то, провести уборку, напечатать рабочий протокол — это она выполнять сможет. Заодно подучится.

В общем, проболтали почти час с хвостиком.

— Так, уже обед, — сказала я, взглянув на часы, — спасибо тебе, Зоя. Вроде обсудили всё. Значит, Людмилу присылай ко мне завтра прямо с утра, как и договорились. Накрути там её посильнее, чтобы старалась.

Я набросила ветровку, схватила сумку. Мы вышли из кабинета с Зоей вместе. Она пошла наверх, а я притормозила у двери кабинета. Любимкин, Иванов, Герих, Швабра, Щука и сердитый мужчина ожидали. Я вытащила ключ и перед ошеломлёнными взорами принялась запирать кабинет.

А теперь заключительная танцевальная фигура — «пируэт».

— Товарищи! — сказала я строгим голосом, — извините, но сами видите — уже обед.

— А как же…?!!!

— Как анкетирование?

— А доклад?

Толпа заволновалась.

— Товарищи! Приходите завтра с утра, — немного подумав, наконец, ответила я. — Я в принципе могу послушать ваши доклады с девяти до девяти тридцати. И с десяти до пол-одиннадцатого. Конечно, всех за это время не успею. Троих-четверых — это максимум. Поэтому обсудите график посещения с моим новым секретарём. Это практикантка Людмила. Да вы её знаете. А что с остальными делать — потом, может быть, решим.

— А как же это так?! — возмутилась Щука, — нас же шестеро!

— Уважаемая Капитолина Сидоровна, — усталым голосом сказала я и потёрла виски, — вам всем было назначено сегодня утром. Я ещё вчера вас всех предупредила. Полдня почти у вас было. Не моя вина, что наши графики не совпадают.

— А после обеда можно? — заволновался сердитый мужчина (блин, нужно хоть познакомиться с ним, даже не знаю, кто это).

— После обеда я в Главуправление, — со вздохом сообщила я и вышла из полуподвальчика, оставив их переругиваться.

А сама пошла домой. Я улыбалась.

Глава 3

— Лида, вопрос с летней дачей таки надо решать, — чуть сварливым голосом заявила Римма Марковна, наливая мне полную тарелку рыбного супа с грибами, — нехорошо это сидеть всё лето в городе на раскалённом асфальте. Особенно для ребёнка. Да и ты проболела всю зиму.

— Римма Марковна, — я пододвинула к себе баночку с горчицей и принялась намазывать кусочек чёрного хлеба, — а давайте я вас к моим родителям в Красный Маяк отправлю?

— Да ты что! — аж закашлялась, подавившись супом Римма Марковна. — С ума сошла?!

— Ну там же всё как вы хотите — тихая деревня, мать корову держит, свежее молочко, овощи с грядки…

— Ага, и мухи от навоза, и работы с четырёх утра до ночи невпроворот. Знаю я как в селе жить! — замахала руками Римма Марковна. — Не забывай, что Светочка в школу в сентябре пойдёт, нужно предшкольную подготовку правильно спланировать. И сольфеджио ещё!

— И где мы такой идеальный дачный посёлок найдём, чтоб без мух от навоза? На Марсе? — неосмотрительно хмыкнула я, за что и поплатилась.

Звенящим от еле сдерживаемого негодования голосом мне была прочитана целая лекция. В общем, если в двух словах, то пока я приходила в себя в больнице, у нас в доме созрел целый «дачный заговор». Первыми «ласточками» стали Роговы (это те у которых, как я вспомнила, Надя-Глиста на скрипочке играет). В общем, они в прошлом году сняли в соседней с нашим городом деревне дачу и теперь рассказывали всем желающим, как они замечательно провели время — и овощи-фрукты там у селян, мол, недорого, и парное молочко изумительное, и озеро есть, чтоб купаться и удить рыбу, и лес рядом, чтоб за грибами ходить. И место тихое. И вообще — в Малинках красота распрекрасная. Первой на приманку клюнула Нора Георгиевна. Однако жить в деревне одной ей показалось скучно, поэтому убедить Римму Марковну и остальных соседей в исключительно животворящей пользе свежего деревенского воздуха особого труда не составило.

— А как же сольфеджио? — попыталась разыграть главный козырь я.

— Так теща у Роговых, Зинаида Ксенофонтовна, в музыкальной школе до пенсии работала. Она как раз сольфеджио и преподавала. Мы уже договорились, она свою Надю всё равно готовит, заодно и Светочка походит.

— Постойте, — начала припоминать я, — это не та ли Зинаида Ксенофонтовна, у которой узкое туннельное мышление, и которая неправильно трактует поэзию Мариенгофа?

— Это да, — неодобрительно вздохнула Римма Марковна, — но сольфеджио она ведет превосходно!

— А на работу я как из этих ваших Малинок попадать буду? — предприняла последнюю попытку воззвать к разуму я, прекрасно понимая, что и эту битву я окончательно проиграла.

— Так там рабочая электричка каждый день ходит, — беспечно отмахнулась Римма Марковна, — в пять тридцать утра и в девять вечера.

Я застонала.

После обеда на работу я не пошла (всё равно Ивана Аркадьевича нету), но и прохлаждаться не стала. У меня ещё была куча всяких важных дел.

Перво-наперво я сходила в Дом пионеров, познакомиться с тренером по футболу. Им оказался довольно-таки пожилой дядька с пивным пузиком, по имени Иван Карпович, который никак не мог взять в толк, зачем девочке футбол.

— У нас в футбол играют только мальчики, — строго сказал он и посмотрел на меня как на дурочку.

— А в каких правилах прописано, что девочкам играть в футбол запрещено? — возразила я.

— Но девочки в футбол не играют, — опять привёл «убойный» аргумент Иван Карпович.

— Покажите правила, — включила «стерву» я. — Где написано, что у нас, в свободной советской стране, девочкам запрещено играть в футбол?

— У нас команда для мальчиков, — наконец, после раздумья, нервно заявил тренер.

— Прекрасно, тогда запишите Свету в команду для девочек, — пожала плечами я.

— Девочки в футбол не играют, — пошел по второму кругу Иван Карпович. — У нас команда для мальчиков.

— Тогда запишите в команду, где играют мальчики, раз для девочек отдельной команды нету! — упёрлась я.

В общем, мы переругивались минут десять, но я его, наконец, укачала.

Со словами: «Ладно, давайте один разочек попробуем, но за результат я не отвечаю», Иван Карпович сдался. Временно сдался.

Вот и хорошо. Как раз времени вполне хватит, чтобы Светка сама убедилась, её эта игра или нет.

Затем я сходила в наш ДОСААФ, но как оказалось, обучиться и сдать на водительские права можно прямо у нас на предприятии, в депо «Монорельс». Это была замечательная новость. Плохой новостью было то, что учёба шла уже пару месяцев, скоро экзамен, так что мне придётся ждать нового набора, который у нас аж с октября. Так мне сообщили словоохотливые сотрудники в ДОСААФ.

Я хмыкнула — в том, моём мире, я машину водила прекрасно. Вождение сдам, а правила — подучу. Не вопрос. Оставалось ещё решить, как быть со строением автомобиля, но тут уж придётся зубрить или выкручиваться. И второй очень важный вопрос — как мне попасть на учёбу по вождению под конец этой учёбы? Насколько я помнила из моей молодости, в СССР к этому относились серьёзно. Видимо этот вопрос придётся решать силовыми методами (в смысле через Ивана Аркадьевича).

Автомобиль мне достался от Валеева. Если Римма Марковна решила, что мы должны жить всё лето в деревне, значит, проще не спорить и жить в деревне, но вот каждый день ездить на работу электричкой в пять тридцать утра — я задолбаюсь.

Последним моим делом (и самым важным) стал поход в городскую библиотеку. Я сходила в отдел ГОСТов и заказала большую подборку. Получив через время искомое, остаток дня я провела в читальном зале, впрочем, успела заказать и сделать копии нужных ГОСТов до закрытия.

Всё, ребятишки, к следующим нашим позиционным «танцулькам» я вполне готова!

Вечером, за ужином, я сообщила семейству две важные новости:

— Так, Света, я договорилась — завтра в четыре ноль-ноль ты идёшь на футбол в Дом пионеров, — сказала я, — если, конечно, ты не передумала.

Ответом был счастливый визг Светки.

— Какой ещё футбол! — всплеснула руками Римма Марковна, — Лида! Ты что такое говоришь?! Она же девочка! Что ты выдумываешь, Лида?!

— Это Света так захотела, — пожала плечами я, разрезая отбивную.

— Нет! Я не могу этого допустить! — возмутилась Римма Марковна и разразилась длинной-длинной педагогической тирадой.

— Тётя Лида, ну скажи ей, — хныкнула Светка и надулась.

— Нет, Света, вот не надо на меня так примитивно давить, — покачала головой я, — меня ты убедила, я тебе помогла, с тренером в Доме пионеров договорилась. А с Риммой Марковной уже решай сама. Сможешь и её убедить — пойдёшь, не сможешь — будешь как Глиста эта ваша — только на скрипочке пиликать.

— Лида! — донёсся возмущенный голос Риммы Марковны. — Чему ты ребёнка учишь?!

Я пожала плечами и сообщила всем ещё одну новость:

— Кстати, Римма Марковна, если вы по поводу дачи не передумали, то начинайте подыскивать дом на лето. Только просьба небольшая, идеально, если бы там, на участке, была баня. Ну это так, мои мечты. И собираться придётся вам самой. От меня много помощи не ждите — сами понимаете, новая ответственная работа, я и так ничего не успеваю.

Ответом мне стала широкая радостная улыбка Риммы Марковны. Светка же внимание на переезд в деревню не обратила — она вся витала в мечтах о футболе и о том, как она «покажет» этому Куликову.

Ну что же, пусть попробует. Честно говоря, я, как и Римма Марковна, как и тренер Иван Карпович, не приветствую такие эксперименты. Не зря за столько времени сложилось устойчивое отношение и гендерный подход к спорту. Это основано на отличиях в нашей физиологии. Да, есть женщины, которые дают сто очков мужчинам в отдельных видах спорта, но это скорее исключения. Кроме того, они потом расплачиваются своим здоровьем. Но сейчас я должна поддержать Светку. Пусть она научится сама делать выводы — подходит ей это или нет, научится принимать поражения и выходить из них с высоко поднятой головой. Я категорически против выращивания детей в жизненной «оранжерее», потом из них получаются одуванчики, которые при первых жизненных оплеухах впадают в депрессию и ломаются. Это неправильно.

Поэтому Светка на футбол пойдёт!

Не успела я утром прийти в теперь уже мой полуподвальчик, а под дверью меня ждала Людмила, мой новый личный секретарь. Это была деревенская девятнадцатилетняя девушка, чуть неуклюжая, с широким простоватым лицом, и здоровым румянцем на всю щеку. Возложенной на неё миссией она была горда до невозможности, меня же боялась и сильно робела.

— Здравствуйте, Лидия Степановна! — завидев меня, звонким голосом воскликнула она и смущённо покраснела.

— Здравствуй, Людмила, — чуть удивилась такому напору я, но похвалила. — Рабочий день ещё не начался, а ты уже тут.

— Мне Зоя Анатольевна сказала, чтобы я прямо с утра к вам зашла, — сообщила она.

— Ну так заходи, — я отперла кабинет.

Мы вошли.

— Ты график докладов составила? Тебе же передали? — спросила я, раскладывая блокнот и копии ГОСТов.

— Ну… я… сперва составила, сначала там Тамара Викторовна и Марлен Иванович с девяти до девяти тридцати, а потом с десяти до пол-одиннадцатого — Ксения Владимировна и Фёдор Кузьмич, — начала старательно отчитываться Людмила, косясь в блокнотик одним глазом. — Но потом пришла Капитолина Сидоровна и велела показать ей график. Я показала, а она кричать сразу начала и сказала, что первая будет она, а потом будет Фёдор Кузьмич, а потом…

— Стоп! Людмила, — хлопнула рукой по столу я, — давай сразу договоримся так. Твой начальник — я. Как меня зовут, и кто я такая, надеюсь, ты знаешь?

Людмила мучительно покраснела и несмело кивнула.

— Прекрасно, — продолжила я. А ты — мой личный секретарь. Я подчёркиваю — личный. Мой. Секретарь. А это значит, что никто, ни Капитолина Сидоровна, ни остальные не имеют права у тебя что-то требовать им показывать, кричать на тебя, а уж тем более менять мой график без моего разрешения. Это понятно?

На глаза Людмилы набежали слёзы, но она мужественно кивнула и в этот раз.

— Вот и молодец, — примирительно сказала я, — ругать тебя не буду. Но если опять кто-то начнет кричать или что-то требовать — отправляй их прямиком ко мне. Разберёмся. Договорились?

— Да… — прошептала Людмила.

— Хорошо. А теперь записывай новый график, — ухмыльнулась я, мысленно потирая руки, — первым ко мне на доклад пригласи, пожалуйста, Фёдора Кузьмича.

Я уже поняла, что это тот сердитый мужчина. Вот и начнём знакомство с него.

— Дальше, — я чуть задумалась. — Вторым я хочу видеть Иванова. Он вчера подходил по поводу графика?

— Подходил, — кивнула Людмила, — но там Тамара Викторовна на него так наругалась, что он сразу ушел. И ничего не сказал.

— Вот и чудненько, — широко улыбнулась я. — Значит, его вторым сразу и приглашай. А с десяти до пол-одиннадцатого я послушаю доклад Любимкина. И, если успею — то Герих. Хотя это вряд ли. Поняла?

Людмила кивнула, записывая.

— И не забудь сообщить об этом остальным. Чтобы люди не тратили время и не ждали под кабинетом, — я внутренне ухмыльнулась, представив, как Людмила сейчас придёт сообщить Щуке, что её в графике нету.

Моя секретарь с усердным видом записывала в блокнотик.

— Дальше… — я заглянула в свои записи, — пока я тут буду собеседования с товарищами проводить, сходи, пожалуйста, к Егорову, он за технику безопасности отвечает, и возьми у него всю информацию по несчастным случаям в производственных цехах. За последние три года давай. Там акты у него должны быть. Или в архиве. В общем, пусть все акты поднимет.

Людмила кивнула.

— И лучше пусть сам тоже подойдёт, — задумалась я, — скажем, после обеда. Даст мне разъяснения по актам.

Я отпустила Людмилу, а сама села планировать.

В то, что вверенный мне коллектив удалось усмирить, я не верила ну ни капельки. Это так, временная победа. Даже не победа, а небольшой приоритет. Приоритетик. Скоро ребятишки придут в себя и постараются отдать мне с процентами. Поэтому нужен такой ресурс, на который я смогу опираться в дальнейшей работе. На данный момент этим ресурсом могут выступать только производственные отделы. Рабочий класс у нас рулит. А чтобы цеховики захотели идти за мной в огонь и воду, я должна дать им то, чего у них нету и чего им очень хочется. И начать нужно с малого, сразу всё вываливать нельзя. Вот потому я вчера и прогуляла полдня в библиотеке.

Я расчертила страничку на три колонки и, пока не забыла, принялась вносить пункты, когда в дверь постучали. Я глянула на часы — ровно девять ноль-ноль.

— Входите, Фёдор Кузьмич! — крикнула я и раскрыла парку с его личным делом.

В кабинет степенно, с достоинством, вошел долговязый пожилой мужчина сердитой наружности. Ну что ж, будем знакомиться.

— Присаживайтесь, — я радушным жестом указала на стул для посетителей. — Для начала давайте познакомимся.

— Кузнецов Фёдор Кузьмич, — проскрипел он, голос у него оказался резкий, неприятный.

— Смотрю, Фёдор Кузьмич, вы к нам перевелись недавно, — я указала рукой на личное дело, и мужчина чуть поморщился. — И опыт работы у вас очень даже впечатляет. И на вагоностроительных заводах вы работали, и на локомотивном побывали.

Фёдор Кузьмич кивнул и чуть приосанился.

— Ого, а последнее место работы — «Днепровагонмаш»! — я быстро перелистала документы личного дела и закрыла папку, — А к нам вы как же, Фёдор Кузьмич? Производственная ссылка? После легендарного «Днепровагонмаша» — к нам в депо «Монорельс»?

— Да нет, не ссылка, — морщинистое лицо Фёдора Кузьмича разгладилось, он позволил себе даже усмехнуться, — дочка замуж тут вышла, внучка у меня уже появилась, а там после смерти жены я один был, вот они меня сюда переехать и уговорили.

— Аа-а-а-а… тогда понятно, — улыбнулась в ответ я, — ну и как вам наше депо «Монорельс» с высоты, так сказать, производственного полёта и опыта?

— Ну, в принципе нормально…, — дипломатично ответил Фёдор Кузьмич, но взгляд его чуть вильнул.

— Но не так как хотелось бы… — закончила за него фразу с усмешкой я.

Фёдор Кузьмич вздохнул и снова осторожно улыбнулся. Мол, не я это сказал, но так-то ты права.

Мы немного поговорили о проблемах ремонта крановых дрезин и о том, что нам, для депо «Монорельс» необходим путевой моторный гайковёрт, и что конвейеры и система рециркуляции у нас устарели, и что персонал надо обучать из своих молодых кадров, что потенциал есть, вот только… В общем, много чего обсудили. Фёдор Кузьмич возглавил отдел метрологии и во всех этих нюансах разбирался преотлично.

— Фёдор Кузьмич, — подытожила разговор я. — Думаю, что все ваши предложения нужно учитывать, причём в первую очередь. Давайте поступим таким образом: напишите кратко-ёмко основные мысли по модернизации нашего депо, мы с вами ещё раз всё просмотрим, к примеру, послезавтра, а потом пойдём с этим к Ивану Аркадьевичу…

— Я к нему уже подходил… — вздохнул Фёдор Кузьмич с такой грустью, что сразу стало понятно, что именно ответил ему Иван Аркадьевич.

— Фёдор Кузьмич, — опять улыбнулась я, — я вас не брошу, мы вдвоём пойдём. И мы его победим, поверьте!

— Согласен, — быстро ответил он и расцвёл улыбкой, — но если я впишу моё видение по модернизации учета и поверки контрольно-измерительного оборудования, вы не будете против?

Я была только «за» и мы с Фёдором Кузьмичом расстались крайне довольные друг другом.

Следующий по графику был ответственный товарищ Иванов Эдуард Александрович. Он же Эдичка.

Не успела я о нём подумать, как дверь распахнулась:

— Можно? — меня чуть не снесло волной одеколона «Eau Jeune».

К сегодняшнему собеседованию ответственный товарищ Эдичка подготовился основательно, сделав упор на старую добрую классику. На нём был темно-серый шерстяной костюм-тройка, застёгнутый, невзирая на почти летнюю жару, на все пуговицы, белая подкрахмаленная рубашка и галстук. Из бокового кармашка на пиджаке кокетливо торчал уголок кипенно-белого платочка.

Я невольно восхитилась — во даёт!

— Лидочка! Эмм… простите, Лидия Степановна! — позволил себе показательно чуть смутиться товарищ Иванов. — Вы чудесно выглядите! Благодарю, что приняли!

При этом он внимательно отслеживал мою реакцию.

И я решила не разочаровывать товарища Иванова, раз так подготовился. А вот сейчас мы с тобой поиграем. Тебе понравится.

— Присаживайтесь, товарищ Иванов, — я с полуулыбкой кивнула на стул для посетителей и приступила к экзекуции.

Глава 4

Товарищ Иванов присел на стул, прилежно сложил ручки на коленках и восхищённо воззрился на меня с видом шестиклассника, которому внезапно показали сиськи.

Он был чисто выбрит. В меру печален. Бланш под глазом тщательно замазан тональным кремом.

Вот так вот.

Я тоже посмотрела на него. Пристально. Внимательно. Примерно, как Чарльз Дарвин на грызуна туко-туко, перед тем, как сделать промеры его задней ноги и поразить этим всё прогрессивное человечество. Смотрела я, впрочем, недолго, минуты две.

Пауза затягивалась. Наконец, Иванов заёрзал.

— Лидия Степановна! — начал он и вонзил в меня взгляд, изображающий то ль взор, исполненный таинственной печали, то ль чьё-то там очей очарованье.

— Подождите, Эдуард Александрович, — чинно ответила я и углубилась в его личное дело.

Так. Числится у нас дражайший Эдичка помощником методиста по пропаганде коммунистических идей. Хм. С таким-то окладом! Мда. Это, выходит, типа как библиотекарь, хотя на самом деле — первый отдел. И вот. А это… ого! Да уж. Это отнюдь не Щука и с Лактюшкиной.

— А теперь рассказывайте, Эдуард Александрович, — закончив изучать бумаги из папки, более приветливым голосом сказала я, с демонстративным прилежанием сложила ручки перед собой и приготовилась слушать.

— Но Лидия Степановна! Я понимаю, что вы всего второй день исполняете эти обязанности. Но вы же должны понимать, что существуют вещи, которые мы не станем обсуждать в этих стенах, — отеческим тоном поучительно сообщил Эдичка и многозначительно посмотрел на лежащее передо мной личное дело.

«Эк загнул, подлец», — аж восхитилась я, красиво сформулировал, типа «не суй свой нос куда не надо, а то будет бо-бо», но вслух радушно ответила:

— Эдуард Александрович, работа по пропаганде коммунистических идей подразумевает ведь сразу два направления — внешнее и внутреннее, правильно?

Эдичка кивнул, чуть напряженно.

— Так давайте с вами поговорим о том, о чём можно и нужно говорить в этих стенах.

Эдичка опять кивнул, уже с подозрением.

— Я имею в виду ту внутреннюю работу, за которую вы получаете остальные 75 % заработной платы!

Я посмотрела на Эдичку и на его скулах отчётливо проступили красные пятна.

— Итак, чем конкретно вы занимались весь этот год? И какие производственные мероприятия планируете посетить? Какие провести? В каких принять участие?

— Эммм… — левый глаз Эдички задёргался.

— Ладно. Давайте я ещё больше конкретизирую, — улыбнулась я кроткой улыбкой голодной анаконды, — расскажите мне, как у нас, в депо «Монорельс» идёт пропаганда коммунистических идей под вашим непосредственным руководством? Какие показатели? Результаты? Только давайте поквартально, чтобы не углубляться в излишние подробности.

— Но я контролирую все мероприятия!

— Контроль и отчёты «наверх» относятся к внешней стороне вашей работы, Эдуард Александрович, — покачала головой я, — как вы сами правильно сказали, эти вещи не для этих стен.

— Но я сосредоточен на этой работе! Она занимает почти всё моё время!

— Вижу-вижу, сколь вы одержимы работой. Только вот плохо, что на остальную работу времени у вас не остаётся… а ведь это целых 75 % — выразительно поморщилась я, — помнится совсем недавно, после посещения Олимпиады, вы перепутали сотрудницу из вверенного вашему кураторству коллектива с другой, посторонней, женщиной. Более того, огласили эти непроверенные данные на общем собрании. Прилюдно.

— Но Лидия Степановна! — вскричал с видом оскорблённой невинности товарищ Иванов и тут же быстро добавил, с томным придыханием, — Лидочка, милая…

Он чуть помедлил, наблюдая за моей реакцией.

Я изобразила лёгкое смущение.

— Я ревновал! Да, ревновал! Когда мне регулярно сообщали, что Горшкова то ушла с итальянцем, то Горшкову видели с румыном, то Горшкова то, то Горшкова сё — я сходил с ума от ревности! Я страдал! Да! Страдал!

— То есть это была маленькая такая личная месть ревнующего мужчины? — с взволнованным видом подсказала я и для убедительности похлопала глазками.

— Да! — быстро схватился «за соломинку» Иванов.

Моя бровь насмешливо изогнулась и по губам зазмеилась ухмылка.

— То есть «нет», я просто… — попытался исправиться Иванов, но я не позволила.

— А сколько ещё товарищей из нашего депо пострадали от вашей ревности, злости, гнева, шуток? — мой голос лязгнул металлом. — Сколько ещё непроверенных данных вы вот таким вот образом огласили на общем коллективном собрании? Сколько судеб вы сломали?

— Лидочка!

— Ой. А что это у вас с лицом? — вдруг резко перевела тему я.

— Упал, — уши Эдички вспыхнули и заалели.

— Ай-яй-яй, что ж вы так неосторожно-то? — закручинилась я. — Пьёте, что ли?

— Лидочка!

— Кстати, мне вот тут вдруг шепнули, что вы вчера склоняли к саботажу работников…

— Не может быть! Я никогда! Кто мог такое сказать?! — возмутился Иванов, да так искренне, что мне прям чуть не стало его жалко.

— Сами подумайте, — пожала я плечами равнодушно.

И тут дверь в кабинет с шумом распахнулась и в образовавшийся проём просунулось потное взволнованное лицо Швабры:

— Лидия Степановна! Мне сказали, что меня в графике нет!

Я пожала плечами, мол, что поделаешь, жизнь — штука несправедливая.

— Но как же так! Как так можно?!!!

— Ксения Владимировна, вы сейчас предлагаете, выгнать товарища Иванова и провести собеседование с вами? — чуть поморщилась от изумления я.

Судя по выражению лица Швабры, именно так она и предлагала. Товарищ Иванов тоже это понял. Потому что вид у него сделался очень кислым.

— А почему вы его первым? — предприняла следующую попытку Швабра.

— Ксения Владимировна, мы сейчас будем это обсуждать? У вас какие-то сомнения в моей компетенции? Или что? — и добавила, не удержавшись от мелкой пакостливости, — знаете, как в народе говорят, кто первый встал — того и тапки.

— Да как же так?! Это же он сам нам говорил, чтобы не приходить! — раненым бизоном взревела Швабра, побагровев от такой явной несправедливости. — А сам пришел первым!

— Это я прекрасно знаю, — сочувственно вздохнула я, — коллеги уже всё рассказали.

— Неправда! — взвился Иванов, — Это же вы сами, Ксения Владимировна, и предложили, чтобы я переговорил со всеми!

— Что?!!

— Да! Вы и Капитолина Сидоровна! — мстительно наябедничал Иванов.

— Врёте вы всё!

— Вы! Инициаторы — вы! — окончательно вышел из себя Иванов.

— Как же так? Как можно перекладывать на чужие плечи! — подкинула дровишек в разгорающуюся ссору я и принялась наблюдать дальше.

— Товарищ Иванов, что вы себе позволяете?! — между тем взвизгнула Швабра, — Как вы разговариваете со мной?!

— Как заслуживаете, товарищ Сиюткина, так и разговариваю!

— Иванов! Вы думаете, что раз так, то мы на вас управу не найдём?! Ещё как найдём! И не на таких находили!

Пока они не вцепились друг другу в волосы, нужно было их разгонять, но наблюдать за поединком было занятно. Я взглянула на часы — отведённое на собеседование время прошло. Я похлопала в ладоши:

— Так!!! Товарищи! Товарищи! Остановитесь!

Ноль реакции, аж перья летят.

— Да мать вашу так!!!! — я грохнула тяжеленое папье-маше об стол.

Мгновенно стало тихо. Вот так.

— Товарищи! — жестко сказала я. — Попрошу покинуть мой кабинет. Товарищ Иванов, вы собеседование не прошли. Обсудите с моим секретарем повторное время. Товарищ Сиюткина, подумайте над своими словами. И молитесь, товарищи, чтобы Иван Аркадьевич не узнал о вашем возмутительном поведении.

Иванов и Сиюткина молча внимали.

— И еще, — мягко улыбнулась я, — товарищ Иванов, подготовьте Красный уголок к проверке. Завтра прямо с утра займусь этим. А теперь — вон отсюда! Оба!

Ребятишек сдуло.

Я осталась одна. В звенящей после криков тишине. Только пузатые настенные часы монотонно отцокивали время.

Я сделала себе чай, села в кресло, с подвыванием потянулась и посмотрела в окно.

Красота!

Марлен Иванович Любимкин пришел в десять ноль-ноль и с сразу, с порога заявил:

— Лидия Степановна! Как я рад! Я безмерно рад, что наше направление теперь возглавляете именно вы! Я всегда говорил, говорю и буду говорить, что лучшая награда для нас, старой гвардии, — это видеть, как молодой специалист, старательно выращенный и обученный нами на производстве, показывает ошеломительные результаты, и тем более становится руководителем! Значит мы поработали хорошо! Есть результат. Спасибо вам!

Он с видом глубочайшей признательности прижал ручки к груди, и я аж невольно восхитилась — «во стратег!».

Но вслух произнесла с лучистой доброжелательной улыбкой:

— Проходите, Марлен Иванович. Присаживайтесь.

Любимкин с достоинством прошел в кабинет и сел на стул.

Не дав мне открыть рот, он сразу набросился с обличительной речью на нынешнюю молодежь, которая работает в депо «Монорельс», ничем не интересуется, имеет мелковатые мещанские потребности, направленные лишь на получение примитивных сиюминутных удовольствий — вкусно есть, ходить на танцы и, самое отвратительное — прогуливать политинформации по понедельникам.

— Да, политинформации прогуливать — нехорошо, — с серьёзным видом поддакнула я, чтобы поддержать разговор.

И была награждена еще одной яростной обличительной речью.

Любимкин едко и с сарказмом обрисовал ситуацию с подготовкой кадров в депо «Монорельс». И тут уже досталось не только ленивой и прогуливающей политинформации молодёжи, но и мастерам-наставникам, которые доплаты за наставничество получают, а вот результатами не радуют. Более того, эти результаты крайне плачевны.

В общем Марлен Иванович крыл, обличал и выводил на чистую воду ещё минут пять. Причём с настолько возмущённым видом, что к нему самому за столь слабую работу и не подкопаешься.

Я решила пока не гнобить дедушку. Вчера он тоже не пришел. А сегодня уже задыхается от восторга служить под моим руководством на благо депо «Монорельс».

Люблю конформистов. Они всегда почему-то думают, что они самые хитрые и что у них прокатит всегда.

Ну-ну.

— Плохое качество обучения, молодежь недостаточно квалифицирована… — бубнил Любимкин монотонным голосом в надежде меня укачать, наверное.

Но пока дедок вещал, меня вдруг осенила идея. Я поняла, как можно одним выстрелом убить двух зайцев.

— Марлен Иванович, — вкрадчиво произнесла я, боясь спугнуть эту прекрасную мысль. — А давайте на примере проверим. Мы же должны определить, чья тут вина, не правда ли?

Марлен Иванович прервался на полуслове и ещё не понимая, куда я веду, на всякий случай неуверенно поддакнул.

— Какие обучающие курсы для рабочей молодёжи проходят сейчас в депо «Монорельс»?

— Так, — Марлен Иванович торопливо полистал замусоленный блокнотик, — вот. Для маляров-штукатуров сейчас группа есть. Ещё у нас по охране труда и по гражданской обороне занятия в сентябре начнутся. Также планируем сигналистов учить. Но это как «сверху» скажут. В июне начинается начитка по монтажу, демонтажу и ремонту путей. Хотя это как повышение квалификации, это не сюда. А что ещё? А вот! Для водителей курс «автодело» идёт. Скоро заканчивается…

— Прекрасно! — сказала я. — То, что надо. Кто ведёт курсы для водителей?

— Ложкин Юрий Иванович ведёт ПДД, мастер Гашев Иван Михайлович — вождение автомобиля. А по строению автомобиля мы приглашаем…

— Стоп! Стоп! — перебила его я, — этого вполне хватит.

Я нажала кнопку коммутатора:

— Людмила! Пригласи ко мне товарища Ложкина и товарища Гашева. Сейчас. Срочно.

Мы ещё поговорили с Любимкиным об организации курсов по общей электротехнике в этом году, когда минут через десять пришли Ложкин и Гашев.

Типичные трудяги-мастера, среднего возраста, они были во многом похожи — от спецовочных темно-синих халатов до одинакового перегара.

— Проходите, товарищи, — вежливо пригласила я их. — Присаживайтесь. Мы тут с товарищем Любимкиным эффективность работы образовательных курсов определяем. Марлен Иванович, что вы можете сказать об автоделе?

— Из 35 человек только 25 сдали, — помусолив странички блокнотика, выдал Любимкин.

— То есть эффективность — 72 %! — покачала головой я. — Кошмар. А зарплату вы получаете стопроцентную. Плюс премии. Отсюда вопрос — кто виноват, товарищи? И что делать?

— Да мы-то причём?

— Они сами учиться не хотят!

— Товарищи! — остановила поток возмущения уязвлённых мастеров я. — Вас никто не обвиняет. Пока не обвиняет. Мы с Марленом Ивановичем потому и пригласили вас сюда, чтобы услышать ваше мнение. Правильно я говорю, Марлен Иванович?

Дедок с важным видом кивнул.

— Что скажете?

И минут десять пришлось слушать возмущённые крики. Ложкин и Гашев, перебивая друг друга, и, в нужных местах, подкрепляя великим могучим, вывалили весь накопленный за годы обучения гнев, протест и недовольство. Особо досталось какому-то Воробьеву, из-за которого курсы проходят сразу после окончания рабочего дня, и не все успевают вовремя дойти.

— А на выходные вообще всего двое-трое приходят!

— И всем насрать!

— Товарищи! — подвела первые итоги я, — в общем ситуация сложилась странная. Вы получаете зарплату, проводите курсы, а в результате почти половина не сдаёт.

— Так это они!

— Лодыри!

— Поэтому, товарищи, я думаю, мы должны поступить так, — прервала возмущенные вопли я, — нам нужно провести производственный эксперимент. Вот в нём мы как раз и выявим, кто же конкретно виновен в этой ситуации — плохие учителя или нерадивые ученики.

В кабинете стало тихо.

— Чтобы не выносить «сор из избы», а то не хотелось бы, чтоб дошло до Ивана Аркадьевича, предлагаю свою кандидатуру на роль ученика. Сделаем так. Вы зачисляете меня сейчас на курс. Я знаю, что он давно идёт, Марлен Иванович говорил, но ради эксперимента мы с вами всё догоним, я думаю. Дальше. Я обучаюсь и сдаю экзамены. Всё по-настоящему. Если я экзамены сдам — значит учителя хорошие, смогли в сжатые сроки обучить новичка, даже женщину. И никто не сможет и слова против никогда сказать. Если не сдам — вот тогда пусть и делают проверку. Идёт?

Сначала кивнул Гашев. Чуть помедлив, согласился и Ложкин. Марлен Иванович на всякий случай возражать не стал.

Так я попала на водительские курсы даже без помощи Ивана Аркадьевича.

Из-за всего этого, наше совещание растянулось и принять Герих я не смогла. Она заглянула и ушла расстроенная. С ворчанием. Ничего, пусть побесится.

Итак, подведу первые итоги. Шесть человек цеховиков рады и счастливы, что прошли «собеседование» с новым руководством, то бишь со мной, и будут стараться показать работу. Гадить не будут. Во всяком случае пока не будут. Да и незачем им гадить мне. Тем более, что они поняли, что я могу идти навстречу. А Севка так вообще теперь мой кадр.

Дальше. Фёдор Кузьмич Кузнецов полностью на моей стороне. Или хочет так показать. Он человек новый и ему незачем портить со мной отношения. Вчера он не пришел, как мне кажется, просто поддавшись общему «порыву», и чтобы не выделяться из коллектива.

Марлен Иванович Любимкин искренне считает, что «уделал» меня и что он теперь ловко манипулирует мной и я ничего не вижу. Пусть пока так считает. Ещё права получить надо, а то ездить всё лето в пять утра на электричке — не мой путь. Потом и с ним разберёмся.

Эдуард Александрович Иванов (он же Эдичка) — это будет моя головная боль ещё долгое время. Мне его победить будет ой как непросто, всё-таки Первый отдел. Поэтому нужно, чтобы его победил коллектив. Нужно как-то подтолкнуть. А для этого придётся искать уязвимые места. А пока так и буду балансировать. Вот я только не пойму, зачем он изображает влюблённого дурачка? Какая его цель? Он же ещё с лета, на Олимпиаде, уже нежные чувства вовсю демонстрировал. Причём часто прилюдно. В общем, придётся разбираться.

Тамара Викторовна Герих, Капитолина Сидоровна Щукина и Ксения Владимировна Сиюткина. Они мне ещё зададут жару. Дамочки в своё время прошли огонь и воду. С ними просто тоже не будет. Но здесь самый первый шаг — это нужно их разобщить. А для этого одну из них приблизить к себе, подхвалить, чтобы вызвать зависть у остальных. Они перессорятся. Уже будет легче. Они будут интриговать друг против друга, гадить друг другу, а я за это время смогу укрепиться как руководитель и придумаю, что с ними дальше делать. Только вот вопрос — кого из них приближать? Они все три мне ужас как неприятны.

Блин, придётся делать с ними углублённые собеседования. А ведь так не хотелось.

После обеда пришел Егоров. Был он надут и недоволен:

— Горшкова! — с порога набросился он, — это что ещё за проверки? Не успела два дня начальством поработать, а уже архив ей поднимай! Тебе делать нечего!

— Ты акты принёс? — не стала пока ставить на место бывшего соратника-собутыльника я.

— Принёс, — буркнул Егоров.

— Давай сюда.

Пока Егоров раскладывал на столе кучки актов несчастных случаев по годам, в дверь без стука заглянула запыхавшаяся Галка:

— Лида! Лидия Степановна! — выпалила она, пытаясь отдышаться.

— Что случилось? — поморщилась я.

— Там, на проходной, тебе из Дома пионеров звонят! Срочно!

Глава 5

— Алло! — произнесла я в трубку.

— Лидия Степановна? — лязгнуло в глубине трубки (связь была плохая, там постоянно что-то трещало и щёлкало), — ваша Светлана разнесла спортзал, избила двух учеников, заперлась в тренерской и отказывается выходить!

У меня нехорошо засосало под ложечкой.

— Приезжайте скорее, будем разбираться!

— Сейчас буду, — ответила я и положила трубку.

Не помню, как я долетела до Дома пионеров. Он располагался на другом конце микрорайона, в старом парке. Пришлось оставить служебную машину и бежать по посыпанной песком дорожке, петляющей между вековыми грабами и ясенями. Каблуки вязли, песок насыпался в туфли, что отнюдь не добавляло мне настроения. Кроме того, я понимала, что мои чулки безнадёжно испорчены. А это были ещё совсем новые чулки!

Мысли о Светке я старательно отгоняла, чтобы ещё больше не накручивать себя, и пыталась думать о чулках, но всё равно в голову лезла всякая дичь — то избитая до крови Светка, то изуродованные ученики, то дымящиеся развалины Дома пионеров. Поэтому, когда я, наконец, добежала, я так себя накрутила, что была аки Медуза Горгона.

Вся в раздрае, я влетела в старинное здание в стиле ампир. Лязгнула тяжёлая металлическая дверь (и вот как первоклашки и дошкольники с такой дверью справляются? О чем наше РОНО думает?), и я оказалась в просторном мраморном вестибюле. Где-то из-за двери слева доносилась ритмичная музыка и кто-то суровым сержантским голосом произносил: «И-и-и-раз! И-и-и-два! Ногу! Тянем ногу!». Очевидно, танцы.

Я покрутила головой — все двери одинаковы. Где спортзал? Кто мне звонил?

А с другой стороны, я что, ожидала, что у дверей меня будет встречать делегация?

Вдруг одна дверь распахнулась и оттуда выскочило двое вихрастых мальчишек, примерно третьеклассники, в школьной форме и с пионерскими галстуками. У одного в руках была фанерная модель аэроплана с кривовато нарисованной фломастером красной звездой.

— Ну Алька, ну дай мне! — возбуждённо выговаривал хозяину аэроплана веснушчатый.

— Я два круга только! — негодующе возражал Алька, — ты, главное, катушку не забудь.

— Да взял я!

Пока они не удалились, я поймала за шкирку того, который с аэропланом, и строго спросила:

— Алька! Где кабинет директора? И где спортзал?

— Вот там! — махнул рукой Алька, нисколечко не удивившись, что какая-то чужая тётя знает его по имени. Мда. Слава — она такая: у кого аэроплан — тот и герой.

Мальчишки унеслись запускать аэроплан, а я отправилась в спортзал, доставать из-под баррикад мою мятежную Светку.

В спортзале царила картина в стиле верещагинского «апофеоза войны», только в декорациях от позднего Пикассо: содранный канат алчным питоном обвился вокруг опрокинутого гимнастического козла (очевидно в попытке его додушить), россыпь баскетбольных мячей напоминала апельсиновый сад после урагана, гимнастическая лавка, словно трусливый опоссум, упала на спину вверх ногами и притворилась мёртвой, кегли для эстафеты в тщетной попытке переждать мятеж, словно тараканы, робко позабивались в щели между растасканными по всему залу матами. Венцом этой необузданной инсталляции являлись лыжи, которые крест-на-крест были прикручены скакалками к шведской стенке и, очевидно, символизировали «чёрную метку» или другое, не менее страшное, предупреждение.

И это всё моя Светка?

Ей же всего шесть с половиной! Мда. В таком случае я больше не удивляюсь, что в уже недалёком будущем появится Техасская Советская Социалистическая республика.

Ну ладно, шутки шутками, а разбираться надо.

У двери в тренерскую стихийно сгрудилась небольшая кучка людей. Они шумели и пытались выманить Светку. Судя по тому, что полная женщина в очках устало присела на стопку матов, переговоры шли уже долго и явно безрезультатно.

— Добрый день, товарищи! — сухо поздоровалась я. — Что здесь происходит и что вы сделали с моим ребёнком?

Гомон утих и все воззрились на меня в осуждающем изумлении.

— Света! Светочка! — позвала я.

Из-за дверей раздалось хныканье (угу-м, доча вся-вся в мамочку-артистку, вишенка от яблоньки, как говорится):

— Тётя Лида! Я не виновата!

— Выходи. Разберемся, — велела я, попытавшись придать голосу безэмоциональность.

— А ты ругаться не будешь? — вовремя проявила чудеса переговорной дипломатии Светка.

— Не буду, — клятвенно пообещала я, на всякий случай скрестив пальцы за спиной.

— А баба Римма? — интуитивно не повелась на мою уловку Светка.

— Не знаю, — попыталась увильнуть я, — сама её спросишь.

— Тогда я здесь посижу!

— Ты здесь жить будешь? — вздохнула я (ну вот как победить логику шестилетнего ребёнка, который упёрся?).

— Да! Я здесь и умру! — последовал пафосный светкин ответ («демоническая» Олечка могла бы гордиться своим отпрыском).

— Тогда умирай побыстрее, а то я на работу опаздываю!

В ответ раздался оглушительный рёв.

— Зачем вы пугаете ребёнка? — возмутилась женщина в очках, но я жестом её остановила, мол, тихо, заткнись. Остальные не вмешивались, стояли небольшой группкой чуть поодаль и, кажется, обсуждали меня.

— В общем, Светлана Валеева-Горшкова, у тебя есть два варианта, — торжественно выдвинула ультиматум я, — или ты сейчас же выходишь, и мы постараемся быстро разобраться с ситуацией и вернуться к своим делам, или ты остаешься и умираешь здесь, а я иду на работу. Что выбираешь? Говори только быстрее, мне действительно некогда.

Ответом мне было демонстративное молчание.

— Ладно, — вздохнула я, — судя по молчанию, ты уже начала там умирать. В гордом одиночестве. Тогда говори быстро завещание, и я иду на работу.

Молчание затягивалось.

— Ты же не будешь против, если я отдам твой велосипед Куликову? Тебе он всё равно больше не понадобится, а ему в самый раз будет.

— У меня нет велосипеда! — раздался хныкающий голос Светки.

— Всё так, сейчас нет, — согласилась я, — но ты разве забыла, что мы скоро переезжаем на всё лето в деревню? А там обязательно нужен велосипед. Это тебе здесь Римма Марковна не разрешает гонять, а там будет можно, машин же там нету. Я думала, мы в воскресенье сходим в магазин и купим, но раз ты решила остаться здесь, то значит сходим с Куликовым. Как там его зовут, я забыла — Ваня или Игорь?

— Толька его зовут! — дверь с грохотом раскрылась и на пороге появилась зарёванная сопливая Светка с одним болтающимся полуразвязанным бантом и оборванной эмблемой «знание — свет» на рукаве спортивной кофты. — Ты правда купишь мне велосипед? Только мне «Орлёнок», а не «Ласточку», а то и так все мальчишки дразнятся!

— Всё зависит от твоего поведения, — я вытащила носовой платок, — сморкайся давай.

Пока Светка приходила в себя, я переключилась на педагогов Дома пионеров. Всего их было четверо: полная женщина в очках — директор, старый знакомый и тренер по футболу — Иван Карпович, девушка в строгой блузке — явно какая-то пионервожатая или методист и высокий парень в спортивной форме — тоже, очевидно какой-то тренер.

— Как это вы воспитываете ребёнка, Лидия Степановна, что у неё такое поведение? — сразу же прессанула меня буром директор и обвела рукой спортзал. — Кажется, это ваша приёмная дочь?

— Так, Светочка, иди-ка ты умойся, а потом поговорим, — я отправила Светку в туалет (не надо ей слышать такие разговоры), а сама развернулась к директрисе:

— То есть вы хотите сказать, что шестилетняя девочка в одиночку разгромила спортзал?

Судя по поджатым губам директрисы, именно это она и хотела сказать.

— А где в таком случае находился тренер? Стоял и наблюдал? Или же специально это всё спровоцировал?

— Да что вы такое говорите! — возмутилась директриса.

— Она антисоциальна! — воскликнула девушка.

— Она дралась с ребятами! — набросился на меня Иван Карпович, — пока она не пришла, у нас такого никогда не было!

— А как шестилетняя девочка весом около двадцати килограмм смогла вырвать канат из металлического крюка в потолке, вы мне не объясните? — зло сузила глаза я, — Или же он у вас там так закреплён, что первое неосторожное движение привело к тому, что он оторвался? Так это же нарушение техники безопасности, уважаемые товарищи. Это могло быть ЧП со смертельным исходом. Да-да, а если бы ребенок туда залез и канат оторвался? Там какая высота? Метров пять, да? А вы уверены, что обошлось бы только травмой, а не сломанным позвоночником?

— У нас всё по правилам! Это ваша Светлана неконтролируема!

— Вы действительно считаете, что у шестилетней девочки хватит сил, чтобы вот это всё одной сделать?

— Вы не понимаете, Лидия Степановна… — опять завела пластинку директриса.

— Нет, это вы не понимаете, товарищи, — скрипнула зубами я, — если мы сейчас вызовем представителей РОНО, милицию и органы опеки, то как минимум уволят вас — как директора, Ивана Карповича — как тренера, и вашего методиста — за неправильное планирование воспитательной работы! А, может, и посадят. Во всяком случае, условный срок и запрет на образовательную деятельность вам всем точно светит.

Девушка ахнула.

— Если приедут органы опеки, то сначала встанет вопрос о том, что это вы не справляетесь с воспитанием приемного ребенка, — злорадно ухмыльнулась директриса, но руки её дрожали. — Её нужно забирать в детский дом, пока не поздно! Желательно для особых детей!

Вот сука, ну что ж, получай!

— Но ещё прежде мы поставим перед органами опеки вопрос, на каком основании педагоги, то есть вы, разглашаете перед ребенком и остальными конфиденциальную информацию об удочерении? А ещё снимем побои. И проверим крепления всех этих спортивных канатов и козлах, которые от одного щелчка падают…

Директриса побледнела.

В это время вернулась Светка.

— Светочка, — улыбнулась я ей и развязала остатки банта, — расскажи, что здесь произошло. Только всё расскажи.

— Я пришла, а Иван Карпович поставил меня в шеренгу, а Серёжка толкнул, потому что он раньше там стоял, а Юрка говорит, что я должна в куклы играть. А они засмеялись и стали толкаться и щипать меня за руку.

— А ты? — строго спросила директриса.

— А я сказала что они как стадо шакалов, — хлюпнула носом Светка и понурилась, — а Юрка меня за косу потянул, сорвал бант и начал по спортзалу с ним бегать, а я его догнала и в ухо ему дала, а потом Петька такой говорит…

— Всё ясно, — сказала я, — достаточно, Светочка. Ты всё правильно сделала. А вот у меня вопрос к Ивану Карповичу. А где вы в это время были? Или это при вас мальчики вырывали волосы девочке, толкали её и обзывались?

Директриса тоже перевела взгляд на тренера. Он побагровел.

— Я отошел за мячом.

— А мячи у вас где так далеко хранятся? — ещё больше удивилась я. — В соседнем здании? А до урока подготовить инвентарь нельзя было?

— Да в тренерской здесь же и хранятся, — пискнула девушка-методист, носик и глаза у неё подозрительно покраснели.

— То есть всего за полминуты дошкольники успели разнести спортзал и избить моего ребёнка, да?

Иван Карпович отвернул голову и что-то зло пробормотал себе под нос.

— Не мямляйте! Не мямляйте, Иван Карпович! — взорвалась директриса.

Я решила поддать жару:

— В общем, всё понятно, товарищи. Вызывайте милицию, они сейчас разберутся. А то мне на работу пора. Да и у ребёнка сильная травма, нужно в больницу ехать. Ещё и побои снимать…

— Лидия Степановна! — умоляюще протянула ко мне руки директриса. — А, может, договоримся? Ну, действительно, зачем нам топить друг друга? А с Иваном Карповичем я разберусь!

Судя по взгляду, который метнула на тренера директриса, кому-то будет очень больно.

Я задумалась: можно, конечно, сейчас закусить удила и пойти на принцип. Не сомневаюсь, что смогу снять с работы и директрису, и этого тупого тренера, но что это мне даст? Только славу скандалистки. А оно мне надо? Не надо. Но и прощать всё это тоже не следует. Поэтому идеальным вариантом будет взять паузу и подумать, что я с этого могу поиметь. Поэтому вслух я сказала:

— Знаете, товарищи, мы все сейчас на нервах, расстроены этой ситуацией. Да и Свете нужно прийти в себя. Всё-таки моральная травма в таком возрасте — это не шутки.

Директриса вздрогнула и послала ещё один злой взгляд Ивану Карповичу.

— Поэтому я Вас поддержу. Пока поддержу. Давайте поступим так: сейчас возьмём паузу, вы как раз разберётесь в ситуации, накажете виновных и так далее. А, скажем, в субботу я подойду, и мы обсудим, как нам найти компромисс. Подходит?

— Конечно, Лидия Степановна, — чуть воспряла духом директриса, — мы до пяти работаем.

— Хорошо, я к концу рабочего дня в субботу и подойду, — согласилась я и добавила, — кстати, секция футбола работать будет? И неужели вести так и будет Иван Карпович?

— Нн-н-нет-н-н-нет, — замялась директриса и кивнула на молодого в спортивном костюме, — его пока вон Виталий заменит. Так что Светочка пусть смело приходит. И с мальчиками мы работу проведем. Правда же, Мариночка?

Мариночка (девушка-методист) с готовностью закивала головой.

На том и порешили.

Я закинула Светку домой и, еле-еле отмахнувшись от вопросов Риммы Марковны, понеслась обратно на работу. Капец, полдня вот просто так вылетело.

А вот на работе меня ожидал сюрприз — в дверях торчала записка от моего секретаря Людмилы:

«Лидия Степановна! Вас срочно Иван Аркадьевич вызывает».

Мда. Как плохо, что ещё не придумали мобильных телефонов. А вот если бы я, как вчера, пошла в библиотеку? Что-то нужно думать со связью.

В бывшем кабинете тов. Д. Д. Бабанова, а нынче Ивана Аркадьевича Карягина, директора депо «Монорельс», было так накурено, что прямо «ой!».

— Ты что творишь? — хмуро спросил Иван Аркадьевич и затянулся.

— В каком смысле? — не поняла я, пристроилась на стуле, напротив и посмотрела на него.

Выглядел Иван Аркадьевич «так себе»: осунувшееся лицо, мешки под глазами, лопнувшие капилляры в глазах. Мда, нелегко ему дается директорство.

— Вот полюбуйся! — он выдохнул дым и пододвинул мне три служебные записки, — два дня как работаешь, а уже столько жалоб от коллектива. — Это что?

— Интересно, — я попыталась вчитаться, но строчки запрыгали перед глазами.

— Ты мне ещё повозникай тут! — рассердился Иван Аркадьевич и нервно затушил сигарету в хрустальную пепельницу. — Отвечай, раз вопрос задал!

— Как я могу отвечать, если не знаю, что именно здесь написано? — вздохнула я (когда он в таком вымотанном состоянии, плюс ещё кто-то накрутил его, чего-то добиваться или доказывать нет смысла, это я уже хорошо знала).

— А то ты не знаешь, где напортачила?!

— Я много где напортачила, нужно понимать, что здесь насочиняли!

— Лида! Я не думал, что от тебя будут одни проблемы!

— Иван Аркадьевич, я в начальники не просилась, если вы помните! Вы меня из больничного досрочно вытащили и сообщили о великой милости! Перед коллективом не представили, никакой поддержки не было! Бросили как щенка в воду — крутись, мол, Лида, как знаешь! И что мне делать?

— Да ты накрутила, я смотрю, хорошо, — Иван Аркадьевич потянулся за новой сигаретой.

— А вы знаете, что эти «жалобщики» не пришли, когда я их вызвала? Более того — подбили всех не приходить?

— И ты решила устроить террор?

— Именно. Террор и диктатуру, — кивнула я, — порядок в депо «Монорельс» должен быть, а не бабские склоки.

— Бабские склоки как раз ты устраиваешь, — буркнул Иван Аркадьевич, но уже более спокойным голосом.

— А ничего что вы меня вызвали сразу после этих кляуз и весь коллектив это видел и сейчас уже вовсю обсуждает в курилках?

— Я же должен разобраться.

— А я что теперь должна, Иван Аркадьевич? Вы ведь не их вызвали! Вы меня вызвали! Как после этого я должна ими руководить, если теперь они знают, что стоит им вам пожаловаться и вы меня сразу на ковер? Будут они меня воспринимать?

— Не нагнетай, Лида.

— Нет, мне совершенно не нравится такой ваш подход!

— И что ты предлагаешь?

— Доверять хоть немного мне! А их — уволить!

— Но я не могу взять их и вот просто так уволить, — покачал головой Иван Аркадьевич, — они и мне в свое время тоже крови попили. Но я же вытерпел.

— А я терпеть не собираюсь, — зло ухмыльнулась я и добавила, — Иван Аркадьевич, а если я вам предоставлю повод, вы их уволите?

— Ты предоставь сперва, а там посмотрим, — поморщился Иван Аркадьевич, но при этом глянул так, что я поняла, что этот раунд выиграла. Но не успела я порадоваться, как он тут же огорошил:

— А что у тебя с сессией?

— Не знаю, я в больнице была, если вы помните.

— Значит узнай! — рявкнул Иван Аркадьевич и хлопнул ладонью по столу. — Иди работай!

Я вышла (впрочем, не забыла захватить все три жалобные кляузы).

Мда. Хоть и добилась согласия выгнать их, но настроение всё равно ни к черту. А дома ещё с Риммой Марковной разговор за Светку и футбол предстоит, вот чёрт!

Глазами встретилась с Натальей Сергеевной, секретарём. Судя по её довольно блеснувшим глазам — знает или подслушивала. Сейчас новости пойдут гулять по депо.

Ну ничего, придёт и твоя очередь.

Глава 6

Недолго думая, я отправилась прямиком к Алевтине Никитичне. Ну, а зачем откладывать в долгий ящик? «Куй железо» и всё такое… В общем, минут через шесть я уже сидела у нее в каморке и пила восхитительный компот из сухофруктов.

— Я сама груши сушу, — ворчливым голосом сообщила Алевтина Никитична и подсунула мне блюдечко с горкой сахарного печенья, — причём собираю, чтобы именно лесные были, и на соломе сушу их дольками прямо в противне. Они так душистее для компота получаются, чем садовые. Хотя те слаще. Ты, Лида, с печеньем лучше бери, всё ж толку больше.

— Нет, спасибо, компот и так вкусный. — Поблагодарила я и взглянула на неё поверх стакана, — Я же вот почему пришла — хочу пожаловаться. Представляете, вызвал меня сегодня Иван Аркадьевич, я такая в кабинет вхожу, а там накурено, пепельницы не помытые, не проветрено, он бедный сидит и дышит этой всей гадостью, аж сосуды в глазах полопались, а наша новая секретарша даже не смотрит — сидит в приёмной, как королева, и только ногти красит да сплетни по конторе собирает. Не знаю, что и делать, меня она ни в грош не ставит, распоряжения мои не выполняет… Боюсь, так его надолго не хватит…

— Это которая? — нахмурилась Алевтина Никитична, — Алла же ещё не вернулась?

— Наталья Сергеевна, — злорадно наябедничала я и мстительно добавила, — и чай ему не делает.

Глаза Алевтины Никитичны полыхнули. Ух! Чую, сейчас кому-то мало не покажется. Очень быстро выпроводив меня вон (компот пришлось допивать залпом), она «чеканным кавалерийским шагом» удалилась наверх.

Эх! Хорошо-то как! Сделал гадость — на сердце радость.

Вот такая я мстительная.

Подавив в себе паскудную мыслишку последовать за Алевтиной Никитичной и посмотреть, кто кого победит, я вернулась в свой полуподвальчик. На столе сиротливой россыпью валялись акты ЧП на производстве. Я ухмыльнулась: «Идите сюда, мои зайчики, ща мамочка вас изучать будет!».

Изучала недолго. Не удержалась. В общем, взяла отпечатанный лист с какой-то древней инструкцией и быстро пошла наверх.

В приёмной сидела Наталья Сергеевна с заплаканными глазами и красным носом, и дёрганными движениями перетирала свежевымытые чайные чашки.

Я положила ей на стол инструкцию и пожелала хорошего дня.

Вот так.

Домой я шла не спеша. Не потому, что наслаждалась солнечной ясной погодой. А потому что я знала, что сейчас мне предстоит битва почище, чем у готов с римлянами под Маркианополем. И малодушно надеялась, что, пообщавшись со Светкой, Римма Марковна пар уже выпустила и на меня там мало что останется.

Не выпустила.

— Зачем ты выдумываешь этот футбол?! — рычала Римма Марковна, кивая на зарёванную Светку, которая лила крокодильи слёзы прямо в пюре с сосисками. — Она же девочка! Девочка, Лида! Ей этих драк не надо!

Я флегматично пожала плечами и положила себе ещё салату.

— Ты посмотри, Лида! Она же вся в синяках пришла! Это как называется?!

— Римма Марковна, — подняла глаза от тарелки я и отложила вилку, — ничего страшного не произошло. Света в футбольной группе новенькая, к тому же девочка. Попала в коллектив мальчиков. Логично, что они начали её испытывать на прочность. Она им ответила. И правильно ответила. С директором Дома пионеров мы уже пообщались на эту тему и выяснили всё, что нам надо было. К тому же, во всём виноват тренер, который подстрекал учеников. А Света — молодец, испытание прошла с достоинством. Проявила характер. Никто не обещал, что в жизни всё легко будет.

— Лида! — всплеснула руками Римма Марковна и чуть не опрокинула яблочную шарлотку, так что сахарная пудра легким облачком взвилась вверх, — я же не о том! Я пытаюсь тебе донести, что не надо ей этот футбол! Она девочка. Вот пусть на скрипке играет. А если спортом хочет заниматься, так есть же гимнастика, бег, спортивные танцы в конце концов…

— Не хочу-у-у-у гимнастику-у-у-у! — заревела паровозом Светка и взобралась на стул с ногами.

— Светлана, сядь нормально, — велела я, налила ей стакан молока и вернулась к разговору с Риммой Марковной, — Послушайте, Римма Марковна, нужен или не нужен Светлане футбол — пусть она решает сама…

— Да что она ещё понимает! Ребенок же.

— Римма Марковна. Прежде всего Света — личность. И если она решила, что ей нужно попробовать именно футбол — пусть пробует. Тем более, что футбол ей нужен, чтобы заработать авторитет во дворе. А ей это важно.

Светка счастливо всхлипнула и цапнула с подноса самый большой кусок шарлотки.

— Да перед кем там ей авторитет зарабатывать! — не желала сдаваться Римма Марковна, вытирая размазанные Светкой молочные разводы со стола, — Куликов этот, хулиган, да дружки его! Так ты довоспитываешься, что завтра ей пиво пить надо будет, чтоб авторитет доказать!

— Не усугубляйте, Римма Марковна, — вяло отмахнулась я и положила ложечку мёда в чай, — Света будет ходить на футбол и точка. Если ей не понравится — тогда другое дело. Тогда бросит и пойдёт на те же танцы. Более того, я в субботу иду в Дом пионеров и намерена вытребовать, чтобы их тренер дважды в неделю ездил в Малинки и обучал детей игре в футбол. Нужно же им там чем-то заниматься!

Римма Марковна поджала губы, с тяжким вздохом покачала головой и возражать больше не стала, мол, что тебе доказывать. Дальше пили чай молча.

— И, кстати, как продвигаются поиски дома? — нарушила неловкость я.

Это была воистину благодатная тема, поэтому следующие полчаса мы слушали как Римма Марковна ездила в дачный посёлок с Роговыми и Норой Георгиевной выбирать жильё на лето.

Она как раз приступила к пространному рассказу, какой дом лучше — в одном на всех окнах есть замечательные деревянные ставни, которые можно закрывать от летней жары, зато во втором доме — чудесный сад, но там соседи через забор держат свиней и будут мухи, да и запах опять же, а вот третий дом находится совсем на отшибе, и там есть свой спуск к озеру, а на берегу — банька, но плохо, что неудобно до магазина ходить.

— Третий, — сказала я и хотела уточнить, далеко ли колодец.

Но уточнить мне не дали — в дверь позвонили.

Открывать побежала я, опередив Римму Марковну всего на каких-то полсекунды (всё никак меня не покидает ощущение, что «демоническая» Олечка вот-вот негритёнка притарабанит).

Но на пороге стоял и щербато улыбался чуть опухший Петров.

— Здарова, Лидок! — меня обдала мощная волна перегара и я поняла, что жизнь таки движется исключительно по спирали.

— Привет, привет, Федя, — удивилась я, хоть виду и не подала, — а ты чего это?

— Слушай, тут такое дело… — начал Петров, и я поняла, что он пришёл явно не трёшку до пенсии занимать.

— Что случилось опять?

— В общем это… надо, чтобы Марковна вернулась на Механизаторов, и то бегом!

— Так, давай-ка по порядку, — нахмурилась я, — проходи сперва в дом. Кстати, ты уже ужинал?

— И не обедал, и не завтракал ещё! — воодушевлённо отрапортовал Петров, с удовольствием втянув носом запахи с кухни, — Марковна рассольник наварила что ли?

— Да нет, сосиски с картошкой.

— Сосиски — тоже хорошо, — мечтательно вздохнул Петров, разуваясь в прихожке, — но ты знаешь, Лидка, я часто вспоминаю какой роскошный рассольник она варила на Механизаторов, кисленький такой, с перловочкой, особливо по утрам так хорошо заходил, прямо ух!

В общем, когда Петров, за две щеки уплетая сосиски с картошкой, поведал о ситуации, осталось только схватиться за голову: Грубякины, воспользовавшись тем, что две комнаты пустуют (Риммы Марковны и Горшкова), написали куда-надо слезливое письмо, где поведали, как они многодетной семьёй ютятся в крохотной комнатушке, в то время как две комнаты свободны, так как у хозяев есть другое жильё, причём комфортабельное. Ну, примерно в таком духе. В результате грядёт какая-то проверка. Петрову знакомые «шепнули» и он сильно опечалился, что Грубякины следом выживут и его, и решил категорически воспрепятствовать в меру своих сил.

— Вот такие вот дела, — вздохнул Петров и положил аж четыре ложки сахара в чай.

— Что делать, Лида? — переменилась в лице Римма Марковна и с надеждой посмотрела на меня.

— Да, Лидок, что делать? — задумчиво почесал затылок Петров и шумно отхлебнул чаю, отдуваясь.

Капец, товарищи! Вот хорошо, что у вас есть такая вот Лида и вы благополучно загрузили меня своими проблемами. Но вслух, конечно же, я сказала совсем другое:

— Как что делать? Ответ очевиден. Римма Марковна возвращается в коммуналку.

Римма Марковна в ужасе спрятала руки под фартук и отвернулась от меня, уязвлённо надувшись.

— Ненадолго! — припечатала я, — на недельку где-то. Грубякиным объявите, что рассорились со мной и я вас выгнала навсегда, мол такая-сякая Горшкова эта. Проверка закончится и сразу вернётесь.

— А как же Светочка? — упавшим голосом прошептала Римма Марковна и укоризненно посмотрела на меня. — У неё же кружки, сольфеджио! А тебе водить её некогда будет.

— Мда, проблема, — закусила губу я и уставилась в окно невидящим взглядом.

— Так пусть и Светку забирает на Механизаторов! — воскликнул Петров и потянул к себе еще кусок шарлотки.

— И то правда! — обрадовалась Римма Марковна.

— А как же комиссии объяснить, почему она там? — задумалась я.

— Дык я Рудольфовну ещё кликну, — весело блеснул глазами Петров, откусил кусок шарлотки и продолжил с набитым ртом. — Она заради комнаты, враз переедет. А комиссии скажем, что она внучку на пару дней в гости взяла, потетешкаться. Чай родная бабушка. Вряд ли комиссия будет смотреть, в какой комнате малявка ночует.

— Умничка, Федя! — выдохнула Римма Марковна, с задумчивым видом немного пожевала губами и вдруг решительно полезла в буфет, на самую нижнюю полку. Покопавшись там немного, наконец, достала оттуда чуть запылённую пузатую бутылку домашней наливочки и, протирая её фартуком, заговорщицки подмигнула Петрову:

— Будешь?

Римма Марковна со Светкой прямо с утра переехали на Механизаторов, а я отправилась на работу, поклявшись, что вечером обязательно заскочу в коммуналку. Причиной было беспокойство Риммы Марковны, чтобы я полноценно поужинала, «а не бутерброды всякие, а то знаю я тебя». На самом же деле она просто опасалась нос-к-носу сталкиваться с Клавдией Брониславовной и Элеонорой Рудольфовной без «силовой» поддержки в виде меня.

Ну ладно, это мы можем.

Настроение было преотличное, с самого утра я планировала побесить товарища Иванова, поэтому прямиком отправилась в Красный уголок.

На самом деле сейчас уголок назывался «Ленинская комната» и представлял собой довольно-таки большое помещение, в котором на стенах висели яркие агитационные стенды с информацией, яростно порицающей мелкособственнические мещанские инстинкты, и заодно указывающей истинный Путь (именно так, с большой буквы) в светлое будущее, а также стандартные портреты членов Политбюро в полном составе. Огромная цветная карта мира была столь огромна, что закрывала часть окна, отчего в комнате было темновато. Застекленный алый щит с вымпелами и грамотами, полученными депо «Монорельс» за различные достижения на пути строительства коммунизма, соседствовал с двумя открытыми шкафами-стеллажами, где пёстрой неразберихой кучковалась спецлитература. Это всё было столь ярким, кричащим, что скромный алебастровый бюстик Ленина на фоне этого идеологического великолепия совсем терялся. На одном из трёх столов сиротливо лежали две перевязанные толстым коричневым шнурком подшивки газет. И над всем этим висел огромный кумачовый плакат с безапелляционно предостерегающей надписью: «Не курить!».

Народ из депо по привычке (или в шутку) называл это место — «Красный уголок».

— Лидия Степановна! Вы сегодня чудесно выглядите! — бойко завёл старую пластинку товарищ Иванов, совершенно неубедительно изображая Ромео. Сегодня он показался мне каким-то слишком уж возбуждённым, что ли.

— Так! Давайте-ка поработаем, товарищ Иванов, — ответила я и сдула пыль с чуть пожелтевшей подшивки газеты «Правда» за 1979 год.

— Как скажете, Лидочка, как скажете, — расцвёл улыбкой он и вонзил в меня ещё один страстный взгляд.

— Итак, насколько я понимаю, именно это место является центром культурно-просветительской работы и политической подготовки сотрудников депо «Монорельс»? — слегка насмешливо улыбнулась я и провела пальцем по ближайшему столу. На пальце осталась грязь.

— Д-да, — запнулся Иванов и уже с лёгкой тревогой посмотрел на мой палец.

— И заведуете этим всем, насколько я понимаю, именно вы? — продолжила я, внимательно рассматривая длинный и выразительный след от пальца на пыльной крышке стола.

— Я, — с готовностью подтвердил Иванов.

— Понятно, — кивнула я, свернула в трубочку одну из неподшитых газет и, встав на цыпочки, стянула нею огромную паутину из-за шкафа.

— Лидия Степановна! — побледнел Иванов, косясь на развевающуюся словно парус паутину. — Здесь не успели убраться. Сейчас техничка, Маруся, она за двоих работает, пока вторая на больничном, и не успевает. Так я ей разрешил здесь пока не убираться.

— Эдуард Александрович, — равнодушно пожала плечами я, — вопрос не в качестве уборки. Вопрос в посещаемости Ленинской комнаты.

На самом деле меня меньше всего волновала посещаемость данного помещения, но с Ивановым нужно было разбираться и ставить его на место.

Я подошла к ещё одному бюстику юного Володи Ульянова и сдула облачко пыли с гипсовых кудрей.

— Если бы сюда люди ходили, пыли на столах не было бы, — развернулась я к Иванову, — её вообще здесь не было бы.

— Они ходят! Постоянно ходят! — прижал руки к груди Иванов.

— А вот Марлен Иванович вчера жаловался, что политинформаций по понедельникам нету, — рассеянно заметила я, рассматривая засиженную мухами люстру.

— Наветы! — отчаянно закрутил головой Иванов.

— Так значит есть политинформации? — изумилась такому коварному вероломству Любимкина я.

— Ну, понимаете, Лидия Степановна… эммм-м-м, Лидочка, сейчас у нас не самые лучшие времена, большие заказы, мы работаем не покладая рук, так что не всегда остаётся свободное время…

— Вот как, — участливо покачала головой я, — и что, это всё тянется целых три года?

— Почему три года? — не понял Иванов.

— Да вот по дате последней «свежей» газеты смотрю, — я строго ткнула пальцем в пожелтевшую чуть скукоженную «Правду».

— Да это уже прочитанные газеты! — возмутился товарищ Иванов с таким яростно-негодующим видом, что позавидовала бы даже «демоническая» Олечка.

— А свежие где?

— Так на руках же! — моментально нашёлся Иванов, — рабочие берут и читают.

— За три года? — не поверила я, — и что, они все настолько любознательны, что до сих пор перечитывают прошлогодние и позапрошлогодние газеты?

— Эм-м-м…, — замялся Иванов, но тут настенные часы пробили время, да так громко, что я чуть не подпрыгнула.

Но это было не всё потрясение на сегодня — товарищ Иванов вдруг шагнул ко мне и страстно посмотрел в глаза:

— Лидочка, милая, я же ночей не сплю, всё думаю о тебе! Я потерял покой!

— Эдуард Александрович, мы не закончили с Красным уголком! — попыталась вернуть его в рабочее русло я.

— Лидочка! — не обратил внимания на мой протест Иванов.

— Эдуард Александрович! Я задала вам вполне конкретный вопрос и жду ответа.

— Да какой может быть ответ, Лида! — как-то слишком громко вскричал Товарищ Иванов, затем бросился ко мне и заключил в свои объятия, я даже трепыхнуться не успела. Хватка была настолько крепкой, что вырваться я не могла.

— Отпустите! — прошипела я, вырываясь.

— Лидочка! Любовь моя! — продолжал надрываться Иванов.

И в этот момент дверь в кабинет распахнулась и на пороге с ошеломлённым видом застыли Герих, Швабра и Щука. Из-за их спин выглядывала Лактюшкина и ещё кто-то.

Глава 7

— Это что здесь такое творится?! — вскричала Щука, вне себя от оскорблённых чувств.

— Разврат! Прямо на работе! — ахнула Герих, правда слишком уж громко и потому совершенно неубедительно. — Совсем с ума посходили!

— Кошмар! Я такого ещё в своей жизни не видела! Чтобы средь бела дня! На работе! Вот так вот осквернять Ленинскую комнату! — злорадно поддакнула Швабра. — Тридцать лет работаю, но такого ещё у нас не было!

Товарищ Иванов моментально отстранился от меня и с видом падшего ангела, застуканного на горячем, покаянно склонил голову:

— Извините, товарищи, не устоял. Я ведь тоже живой человек, понимаете ли! И если Лидочка… ой, простите, Лидия Степановна, меня так долго мучает — вот я и потерял голову! Готов понести заслуженное наказание…

— Да за что наказание?! — всплеснула руками Щука, — у нас в народе недаром говорят: «Сучка не захочет — кобель не вскочит»!

— Действительно! — вякнули в унисон бабоньки.

Вот дрянь, я тебе это ещё припомню. Если у меня ещё и были какие-то сомнения по поводу Щуки, то сейчас её участь была предрешена. Но я пока хранила молчание. Отстранившись, наблюдала, чем всё это закончится. Тем временем бабоньки совсем раскудахтались:

— Надо обсудить это на собрании! Сегодня же собрать коллектив!

— Общественное порицание!

— До чего дошли!

— Прямо в Ленинской комнате! Хоть бы портретов членов ЦК Партии постыдились! Они же смотрят с портретов на это безобразие!

— Кошмар! Просто кошмар!

Ну, и дальше, примерно в таком духе, хором. Они рвались в бой, кипя праведным негодованием. Товарищ Иванов всё это время изображал низвергнутого искушением в пучину греха ангела. Мол, «невиноватый я, она сама…». Жаль, что пепла для посыпания головы в Красном уголке не было.

Понаблюдав минут пять, я решила прекращать этот театр, а то куча работы, а они тут ромашку, блин, устроили. И прекращать надо было самым кардинальным образом:

— Ну всё, Эдичка, — сказала я с кротким вздохом, но достаточно громко, чтобы услышали все, включая группу поддержки из коридора, — теперь уже весь коллектив увидел. Придётся тебе на мне жениться. Иначе пришьют аморалку.

— Как жениться? — вытаращился на меня Эдичка.

— Разврат на рабочем месте, тем более в Ленинской комнате — это не та ситуация, на которую коллектив вот так просто возьмёт и закроет глаза. И оправдание может быть лишь великая любовь. Ты же это мне хотел сказать?

— Но жениться…

— Пойми, это единственный выход, Эдик! Кроме того, я же в активном поиске мужа. Ты даже не представляешь, какая сложная у меня сейчас ситуация, Эдичка! После первого — Горшкова — у меня огромные долги и бабушка. Он был такой картёжник, что ужас. И всё время проигрывал огромные суммы. И Римму Марковну я вот так взять и бросить не могу. Старушка требует постоянного ухода, я одна уже не справляюсь. А после смерти второго, Валеева, у меня приемный ребенок, абсолютно неуправляемый, вон Дом пионеров разгромил, даже не знаю, что и делать, здесь только крепкая мужская рука нужна… и тоже долги ужасные… ты, может, слышал, он тяжело болел последний год, мы уже всё перепробовали… все средства… поэтому моё замужество — это спасение для меня. Тем более у тебя зарплата вон какая хорошая! И я так рада, что ты решил разделить эту ношу со мной!

— Но, Ли-Лидия Степановна…

— Я, в принципе, неплохая хозяйка… ну… теоретически…, а ещё люблю устраивать генеральные уборки на выходным. Чтобы всей семьей убираться весь день. Это сближает.

Товарищ Иванов икнул.

— Хотя есть у меня и небольшой минус, который ты должен знать, Эдуард. — безжалостно продолжила каминг-аут я, — это, чтобы потом между нами не было недопониманий. В общем, признаюсь честно — родители у меня такие деспотичные, прямо ужас. Постоянно ругают и меня, и сестру, и её мужа. Я с ними спорить не решаюсь. Поэтому придётся у них в деревне и садить, и полоть, и копать картошку. Огород-то огромный. Кроме того, мать всегда берет гектара два сахарной свёклы на прополку. Так что тоже придётся помогать. В основном тебе, конечно. У меня здоровье слабое, болею постоянно.

— Но я не люблю огороды!

— Да там всего два раза весной и два раза летом. Будешь отпуск по кусочкам брать — я с Иваном Аркадьевичем договорюсь, он отпустит. Ей-то уже тяжело, понимаешь? А на выходные мы просто так будем ездить — хозяйство у них большое: две коровы, свиньи — так что работа всегда найдется. Да ты не беспокойся, до Красного Маяка недалеко, всего около часа езды, автобус каждый день в пять утра ходит.

— Но, Лидия Степановна…

— Римма Марковна, конечно странная, — опять перебила товарища Иванова я. — Но ты к ней со временем привыкнешь. Она в Дворищах всего месяц побыла. Ну ты же знаешь, это спец. богадельня такая. Для стариков, у которых кукуха поехала. Но мы её забрали — жалко же, там уход не такой хороший, как дома. Да и уколы странные дают, у неё от этих уколов совсем характер испортился.

— Я не могу жениться, Лидия Степановна!!! — вскричал окончательно расстроенный Эдичка.

— Не выйдет, Эдуард, — твёрдым тоном отвергла его малодушие я, — у меня вон куча народа в свидетелях. У нас было? Было! Значит женись! Или я на партсобрание сама тебя вытащу! Посмотрим, как ты будешь перед старшими товарищами оправдываться! И непонятно ещё, как твои начальники сверху отреагируют!

Иванов побледнел и совсем сник.

А я развернулась к бабонькам, которые смотрели на второй акт Марлезонского балета в моём исполнении либретто, вытаращив глаза.

— Спасибо вам, коллеги! — от всего сердца прижала ладони к груди я, — вы даже не представляете, как выручили меня! Теперь уже он не отвертится! Так что большое женское спасибо!

— Да что ты выдумываешь, Лидия Степановна? — первой пришла в себя Швабра, — там и не было ничего. Я лично вообще не понимаю, из-за чего весь этот сыр-бор начался? Подумаешь, рядом стояли! Если бы я со всеми, с кем рядом стояла, замуж входила — я бы… и не знаю даже!

Остальные бабоньки удивлённо посмотрели на неё, но до них тоже, видимо, начало доходить.

— Ерунда какая! — поддакнула Лактюшкина.

— Не выдумывайте, Лидия Степановна!

— Бывает!

— Но вы же сами только что…? — попыталась возмутиться я и удержать призрачное семейное «счастье», но на меня сразу все набросились.

— Да мы пошутили!

— Да, пошутили!

— Шутки у нас такие!

В общем, не поддержали бабоньки мой порыв выйти замуж за товарища Иванова лишь на том зыбком и надуманном мною основании, что мы рядом стояли и газеты смотрели. Не повод это, оказывается.

Ну что ж, раз не повод — то ладно, кто я такая, чтобы спорить со старшими и более опытными товарищами?

Пришлось согласиться.

Когда мы уже выходили из Ленинской комнаты я мельком бросила взгляд на «артистов»: Иванов выглядел расстроенным, бабоньки — растерянными.

«Надо будет вас слегка взбодрить, ребятишки!» — подумала я, но вслух сказала:

— Товарищи! Раз уж мы все здесь собрались, сообщаю, что завтра после обеда я проведу совещание. Те, кто не прошел собеседование со мной, будьте готовы ответить на вопросы завтра. Товарищ Иванов, вас это тоже касается!

Я вышла из Ленинской комнаты, сзади остались тихо шушукаться мои подчинённые. Алебастровый бюстик вождя смотрел молча и одобрительно. Ну и хорошо, давно уже Ленинская комната не видела сразу столько народу. Хоть пыль поразгоняют по углам, и то ладно.

Пока «заговорщики» получили тактическую передышку и строят новые планы, я, чтобы не терять времени, направилась в цеха депо «Монорельс». Нужно было решить один важный вопрос. Очень важный вопрос, на который я поставила если не всё, то очень многое.

Искомый сборочный цех-ангар инструментальщиков теперь нашла почти сразу же, ориентируясь по стойкому запаху солярки и раскалённого металла. Севка копошился, как обычно, на том же месте, но сейчас ему помогали ещё два работника — чумазый дедок с обветренным лицом капитана дальних морей и усатый парень, лет двадцати пяти, в настолько засаленном на коленях комбинезоне, что хотелось его хорошенько отмыть и то срочно.

— Здравствуйте, товарищи, — приветливо поздоровалась я, махнув сложенными в трубочку бумагами.

Мне ответил разноголосый нестройных хор приветствий.

— Лида, что случилось? — после прошлого «прокола» Севка был сама учтивость и даже бросил откручивать большую ржавую гайку от какого-то жуткого на вид древнего агрегата, источающего запах перегорелого машинного масла.

— Ищу человека — ответила я, заглядывая в один из актов ЧП, которые предоставил Егоров. — Апроськин Геннадий Васильевич. Кто это и где его искать?

— Да что его искать! Вот же он, — удивлённо тыкнул черным от копоти пальцем на парня Севка. — Ты же теперь большой начальник, Лида, что вызвать разве не могла?

Парень, услышав свою фамилию, тоже прекратил придерживать ключом болт и поднял серьёзные, какие-то слишком взрослые что ли, глаза на меня.

— Отлично! — обрадовалась я, проигнорировав севкину реплику (мне хотелось увидеть этого Апроськина непосредственно в рабочей среде). — Я вас надолго не задержу, товарищ Апроськин. Нужно вам один вопросик задать.

Апроськин встревожился, но согласно кивнул.

— В прошлом году произошло ЧП, в октябре, — сказала я, развернув акт, — здесь пишут о травме, которую вы получили, «по неосторожности». Меня интересует, что на самом деле произошло?

Апроськин вспыхнул и с надеждой посмотрел на Севку.

— Да тормоз он у нас, — вздохнул Севка, — мужики роликовый букс налаживали, там горячая посадка подшипника была, кольцо соскользнуло, так он не успел быстро найти разводной ключ, вот два пальца ему и отхватило.

Апроськин потупился с виноватым видом.

— Хорошо, что хоть не всю руку, — скривился Севка и осуждающе взглянул на красного как рак парня. — А два года назад, был тут такой Никишкин, неплохой парень, так тоже замешкался и пол-ладони кронштейном снесло, как не бывало! Вместе с пальцами. Отдавило в фарш. У этого раздолбая хоть большая половина пальцев осталась, уже хорошо.

— Никишкин после этого в деревню свою вернулся, в колхоз, коров пасти, — подал голос чумазый дед, — а червонец мне так и не вернул, гад.

— Мужики говорили, спился он из-за этого, молодой же совсем, а вот так, — подал голос Севка, — так что о червонце своём забудь, Михалыч.

— Сильно мешает работе ваша травма? — спросила я, делая отметку в блокноте.

— Покажи руку! — велел Севка Апроськину.

Тот протянул левую руку, испачканную машинным маслом и ржавчиной — на указательном и среднем пальцах не хватало по две фаланги, оставшиеся представляли собой безобразные малоподвижные вздутые утолщения.

Мда, особо так не поработаешь, тем более с какой-нибудь тонкой работой.

— Ну, наверное, хорошо, что хоть не на правой руке, — осторожно сказала я, чтобы нивелировать неловкость.

— Я левша, — впервые подал голос Апроськин.

Да уж, не позавидуешь парню.

Я еще некоторое время порасспрашивала нюансы того ЧП. Мужики, обрадованные возможностью официально передохнуть, бросили работу, закурили и завалили меня потоком детальной информации о подобных случаях.

Я лишь успевала записывать.

Обратно возвращалась довольная, с почти полностью исписанным блокнотом, пропахшая запахом горелой смазки. Полтора часа как не бывало, зато нарыла кучу доказательств.

М-да, дела.

Как раз успела на обед. Решила сходить в столовую. Большая часть народу уже быстренько отобедала, так что очереди не предвидится.

Я облюбовала самый дальний столик, сгрузила тарелки и уже предвкушала вкусно и неспешно поесть, как меня окликнули:

— Лидия Степановна! Эм-м… Лида, возле тебя не занято?

Я подняла глаза от супа харчо — мне улыбалась Зоя Смирнова. Сегодня она была в какой-то вязанной крючком то ли панамке, то ли шляпке.

— Садись, — кивнула я, чуть досадуя в душе, что спокойно поразмышлять за едой мне сегодня явно не суждено.

— Приятного аппетита, — пожелала Зоя, и я могучим усилием воли проглотила еду, чтобы ответить:

— Спасибо. Тебе тоже, — согласилась я (никогда не понимала этот глупый обычай, особенно когда человек жует, а ему приходится благодарить и отвечать).

— Ты в курсе, что Валька из планово-хозяйственного двойню родила? — закинула удочку Зоя, ковыряясь в винегрете.

Я пожала плечами (честно говоря, даже не представляю, кто эта Валька и мне эта новость как-то пофиг. Ну, раз родила, значит молодец).

— Лида! А это правда, что ты за Иванова замуж хочешь? А он не соглашается?

Я чуть супом не подавилась:

— С чего вдруг?

— Да девочки в курилке говорили…

— Кто говорил? — сузила глаза я, — конкретно кто?

— Да там человек семь было, — задумалась Зоя. — Герих вроде рассказывала.

— Что именно рассказывала? — потребовала я подробностей (молодцы, бабоньки, быстро ситуацию по-своему перекрутили. Ну, ладно).

— Как ты бегаешь за Ивановым, как ты уговаривала его в Ленинской комнате жениться на тебе, и если бы они не вошли — ты бы его точно оженила, пользуясь служебным положением… — затараторила Зоя, оглянувшись по сторонам, не слышит ли кто, и без перехода выпалила, — слушай, Лидка, я же тебе только добра желаю, понимаю, что без мужика долго выдержать трудно, но ты пойми, этот Иванов — очень плохой вариант! Найди себе лучше кого-нибудь другого!

Я не нашлась, что сказать, да Зое и не надо было — она оседлала своего любимого конька:

— Ты знаешь, здесь два года назад история одна была, нехорошая, — нагнувшись поближе ко мне, зашептала Зоя, — была у нас учетчица одна, на уборочно-моечном участке работала, Лариска, красивая — страсть. И этот Иванов на неё глаз положил. Домогался её долго очень, а когда она залетела — обвинил её, что она там что-то украла или сломала — не помню уже точно, я в декрете как раз с Лёлькой была, и ей пришлось уволиться и аборт, говорят, она потом сделала. Замуж так и не вышла. Так что держись от него подальше. Гнилой он, сучонок.

Я искренне поблагодарила Зою за заботу и предупреждение, а себе зарубку на память поставила. Значит, Иванов у нас — фатальный ролевик-искуситель, а Герих — не гнушается чёрным пиаром. Разубеждать Зою и доказывать, что Герих на меня наговаривает, не стала. Как там говорил великий маэстро Станиславский? «Главное не сказать, а показать!».

Хм. А ситуёвина становится всё интереснее и интереснее.

После обеда была у себя и делала поточный отчёт, пока меня не вызвал Иван Аркадьевич.

Я вошла в приёмную — Наталья Сергеевна сидела тише воды, ниже травы, и регистрировала письма. Увидев меня, выдавила искусственную улыбку:

— Добрый день, Лидия Степановна! Вас Иван Аркадьевич ожидает. Проходите, пожалуйста.

Милостиво кивнув в ответ, я вошла в кабинет. По сравнению с прошлым разом — небо и земля. Убрано, проветрено, на столе перед Иваном Аркадьевичем исходит паром чашка с горячим чаем и скромно стоит чистая пепельница. Красота! Вот что значит — правильная мотивация персонала. Ай да Алевтина Никитична!

— Лида! — сразу заявил хозяин кабинета, — ты отчёт сделала?

— Делаю, Иван Аркадьевич. Завтра будет готов, — я уселась напротив него.

— Напомни, срокитам какие?

— Ещё есть три дня, — улыбнулась я, доставая блокнот, — я заранее хочу сделать.

— Ладно, — буркнул Иван Аркадьевич, не поддержав мою улыбку, и пододвинул ко мне листочек в косую линию. — Читай лучше вот это!

Я принялась читать — это была накарябанная специально изменённым почерком (или же левой рукой) анонимка на меня. Обычный обличительно-клеветнический текст, с притянутыми за уши «фактами» и вывернутыми наизнанку эпизодами. Немного задело упоминание о «отбившемся от рук» ребёнке, который из-за моего неправильного воспитания уже не поддаётся социализации (это они про мою Светку, суки!) и главное — дважды подчёркнуто было предложение, где Ивану Аркадьевичу неравнодушные люди открывали глаза на то, что у меня нет высшего образования и занимать эту должность я не имею права.

— Ты в Институте была? Выяснила, что там у тебя? — спросил Иван Аркадьевич раздражённо, — я тебе прошлый раз говорил.

— Нет ещё, — вздохнула я.

— Так, а какого хрена ты тянешь? — рявкнул он, — ждешь, когда проверка нагрянет? Как я тебя потом отмажу?!

— Хорошо, Иван Аркадьевич, я прямо завтра схожу, — покаялась я. — Замоталась совсем. Новая работа, надо вникать.

— Вникай, никто же тебе не мешает, — закурил папиросу Иван Аркадьевич и глянул на меня сквозь облако дыма, — но приоритеты выставлять учись. Сначала — самые важные дела, а по цехам побегать успеешь ещё.

«Блин, и тут настучать успели!», — восхитилась я, а вслух сказала:

— Да и через неделю у нас профсоюзное собрание. Нам надо с отчётами выступить, — напомнил Иван Аркадьевич. — Так что тоже готовься.

— Я помню, — хищно раздула ноздри я, — и готовлюсь. Тщательно. Очень тщательно.

Вечером, как и обещала, забежала в коммуналку на Механизаторов — поужинать и при случае пугнуть Клавдию Брониславовну. Времени оставалось совсем немного, нужно было ещё успеть заскочить домой переодеться в джинсы и не опоздать на водительские курсы. Сегодня вечером у меня первое занятие.

По привычке, я сначала дёрнула за ручку — дверь оказалась не заперта.

Я вошла в полутёмный коридор, наполненный запахами жаренной картошки, дешевого стирального порошка и нафталина, стараясь не наткнуться на складированные старые велосипеды и лыжи, пошла на кухню. Именно оттуда слышались злые возбуждённые голоса. Среди них выделялся дрожащий от ярости голос Риммы Марковны.

Кажется, я вовремя.

Глава 8

На кухне, воинственно подбоченясь, с видом Аттилы-завоевателя, стояла Римма Марковна, правда в сбитом фартуке и как попало повязанном платке, и мужественно отражала совместные массированные атаки Клавдии Брониславовны и Зинки (еду Римма Марковна всегда готовила исключительно в ситцевом подкрахмаленном платочке, полностью закрывающем волосы, и в фартуке, которые она меняла ежедневно).

Судя по растрёпанному виду всех троих, удача улыбалась каждой, но по очереди.

Я успела, причём на самом интересном месте.

— Вы чего сюда вернулись? Вы здесь не живете! — заорала Зинка, вся аж красная от злости, поддёрнула вытянутые рукава линялой кофты и шарпнула огромное оцинкованное корыто для выварки белья, которое занимало на газовой плите аж три конфорки полностью и четвертую частично. Переполненное корыто опасливо качнулось, пару раз выплеснув грязноватую мыльную воду на плиту. Запахло хлоркой.

— Когда захотела — тогда и вернулась! Тебя не спросила! — свысока ответила Римма Марковна, решительно сдвинула корыто в сторону (чуть не опрокинув его при этом), и освободила одну конфорку.

— Если вас не было почти год, значит вы тут не живете, — глубокомысленно воткнула ядовитую шпильку в дискуссию Клавдия Брониславовна и неодобрительно поджала и без того узкие губы, глядя на сдвинутое корыто.

— Как это я не живу? У меня прописка здесь! В отличие от некоторых! — язвительно бросила непрозрачный намёк Римма Марковна, и Клавдия Брониславовна вспыхнула так, что почти слилась по цвету с плюшем своего нового халата.

— Вы здесь не ночуете! — попыталась парировать она, однако это прозвучало крайне неубедительно.

— Где хочу там и ночую, я женщина взрослая! Это не ваше собачье дело, где мне ночевать! — фыркнула Римма Марковна и пристроила на освободившейся конфорке свою кастрюльку.

— Вот и уходите туда, где ночуете! — опять влезла Зинка, сняла кастрюльку и бахнула её на стол с такой силой, что крышка аж жалобно звякнула.

— Не тебе меня посылать! Мою комнату украсть вам не выйдет! Фиг вам! Понятно? Выкусите! — сердито ткнула кукиш Римма Марковна под нос нетолерантным соседкам. — И убери свои немытые грабли от моей кастрюли!

— Ой вы посмотрите на неё, она мне будет тут свои перемытые грабли скрючивать! Давно в Дворищах была? — ехидно засмеялась (скорее зашипела) Клавдия Брониславовна.

— Зато я четырех мужей не травила! — веско ответила Римма Марковна и её глаза победоносно сверкнули.

Я поняла, что если сейчас срочно не вмешаюсь, то они точно снесут дом.

— Добрый день, соседи! — громко и отчётливо поздоровалась я.

От неожиданности на кухню рухнула оглушительная тишина. Слышно было, как булькает грубякинское бельё. Правда, ненадолго. Секунд на пять. А затем обо мне забыли и понеслось опять, по второму кругу.

— Кто травил?! Ты что это врёшь?!

— А что не так разве?!

— Ложь!

— Да всё это знают!

— Кто знает? Только ты, сука старая, сплетни распускаешь!

— От суки старой слышу!

— А ты завидуешь! Саму замуж не брали, так чужому счастью завидуешь!

— Не сильно это большое счастье, ежегодно мужей хоронить! Как самка богомола!

— Сама ты самка!

— Да ты рот закрой!

— Свой прикрой!

На меня внимания не обращали совершенно, и я не знала, как остановить эту грызню. А тут ещё на кухню вошел слегка поддатый Петров и щедро плеснул маслица в огонь:

— Духом сильны, дружбе верны дети великой Советской страны! — проблеял он противным голосом, — Женщины планеты за мир и дружбу! Ура!!!

Выпалив этот поучительный лозунг, он подошел к плите и, воспользовавшись, что соседки от неожиданности умолкли, отодвинул корыто ещё дальше и бахнул на освободившуюся конфорку (на которую ранее претендовала кастрюлька) свой чайник, невероятно грязный и закопчённый, с оплавленной по краям крышечкой.

Римма Марковна от такой наглости икнула и даже не нашлась сразу, что и сказать. Клавдия Брониславовна и Зинка тоже лишь обалдело вытаращились.

— Привет, Лида, — сказал Петров, совершенно не обращая внимания на такую вот их реакцию. — Ты пришла в гости или тоже обратно переезжаешь к нам?

Клавдия Брониславовна издала не то сдавленный всхлип, не то писк.

— Зашла в гости, — усмехнулась я, — Свету проведать. И Римму Марковну.

— Эта твоя Светка разбила нос моему Пашке! — тотчас же налетела на меня Зинка, гневно потрясая кулаками в воздухе. — Не ребенок, а зверёнок!

— А нечего большому лбу младших обижать! — моментально взвилась Римма Марковна, которая неистово жаждала взять реванш, но не могла найти, к чему придраться.

— Её обидишь! — язвительно цвыркнула Зинка и спряталась за спину Клавдии Брониславовны, — ни воспитания, ни ума, как и вся семейка!

— Так это Горшковых же Светка, — меланхолично заметил Петров и заглянул под крышку кастрюльки Риммы Марковны. — Ты чего это, Марковна, ужин ещё до сих пор не сготовила? Где вкусная и здоровая пища, столь необходимая для каждого советского человека? Чем гостей кормить-то будешь?

— Да какое тут сготовишь! — опять взвилась та, — не видишь разве, что эти Грубякины оккупировали всю квартиру. Такая наглость!

— Ну да, это они умеют, — согласился Петров и вдруг развернулся и обличительно попенял Клавдии Брониславовне, тыкая в нее пальцем с обкусанным ногтем: — Хинди руси бхай бхай!

Клавдия Брониславовна аж позеленела от злости:

— Хам!

— Но-но! — проворчал Петров, икнул и сообщил, обращаясь уже ко мне: — вот видишь, Лида? Так и живём. До чего же тёмный и бескультурный народ эти Грубякины, ужас!

С этими словами он подхватил вскипевший чайник и вышел из кухни, фальшиво напевая, что-то типа:

— Слышен на Волге голос янцзы, видят китайцы сиянье Кремля, мы не боимся военной грозы, воля народа сильнее грозы, нашу победу славит земля…

Клавдия Брониславовна набрала полную грудь воздуха в попытке сообщить нечто особо нелицеприятное, как вдруг раздался крик:

— Тётя Лида! А вот смотри, как я теперь умею! — на кухню заскочила воодушевлённая Светка, и со всей дури пнула футбольный мяч ногой. Мяч взлетел вверх, и, описав небольшую дугу, плюхнулся в корыто для белья, щедро окатив грязной мыльной водой Клавдию Брониславовну вместе с Зинкой.

Послышался разноголосый возмущённый вой.

Занавес.

Через полчаса мы втроём сидели в комнате Риммы Марковны и уплетали бутерброды с докторской колбасой, которую я прикупила по дороге сюда.

— И вот, значит, разложила я подушки сушиться на этой лавочке. Как раз солнышко так хорошо жарит. А Зинка как увидела, сразу схватила свои подушки, выскочила во двор, сбросила мои подушки на землю, а свои положила сушиться! — возмущенно жаловалась Римма Марковна.

Я чуть не поперхнулась чаем.

— Хорошо, что Светочка рядом играла, сразу меня позвала! Умничка ты моя! Этих гадов Грубякиных…

— А вы что? — перебила столь непедагогический демарш я.

— А я что, смотреть буду? Сбросила её подушки на землю и положила свои обратно! — с победоносным видом гордо сообщила Римма Марковна и долила ещё чаю себе и Светке.

— А она?

— А они с Клавдией Брониславовной выскочили и как давай вдвоём орать на меня на весь двор. Еле отгавкалась! Такие некультурные женщины, простигосподи.

Я взяла чайник, чтобы долить и себе чаю, но воды там было совсем мало.

— Пойду ещё чайник поставлю, — вздохнула я. Идти на кухню, где в засаде сидели озверевшие Зинка с Клавдией Брониславовной ужас как не хотелось. Но кипяток был нужен. Они таки не дали возможности Римме Марковне нормально приготовить полноценный ужин, что было воспринято ею как смертельное оскорбление. Так что хоть чай попьём.

Я вышла на опустевшую кухню. Набрала из-под крана воды в чайник. На плите тихо кипятилось бельё Грубякиных, озонируя всю квартиру специфическим запахом, однако сейчас злосчастная выварка занимала лишь три конфорки. На четвёртой, отвоёванной Петровым, он разогревал на сковороде слипшиеся сероватые макароны.

На кухню зашла Зинка, зло зыркнула на меня исподлобья, и, видимо решив, что это мои макароны жарятся, намеренно повесила на верёвку прямо над плитой старые подштанники Грубякина, из которых скапывала вода.

Я не успела даже ахнуть, как вернулся Петров. Он тоже увидел это безобразие, но не сказал ни слова. Дождавшись, когда Зинка уйдёт, забрал свою сковородку и открутил газ посильнее.

Мы сели за стол и стали молча наблюдать, как потихоньку подгорает грубякинское исподнее. Отчётливо потянуло дымком.

Когда Зинка ворвалась на запах, нижние штаны Грибякина приобрели уже слегка почерневший вид.

— Вы почему за собой газ не выключили?! — взвизгнула Зинка, сдёргивая подштанники с верёвки. — Сожгли мне одежду! Да я на суд вам подам! За порчу имущества!

— Никто твою одежду не портил, — флегматично зевнул Петров и назидательно добавил, — а не надо над плитой вешать. Это прямое нарушение техники безопасности. Открытый огонь.

— А что нельзя было огонь прикрутить? — чуть стушевалась Зинка.

— Так ты не сказала, — пожал плечами Петров. — Кто тебя знает, бегаешь, орёшь весь день, может я сейчас газ выключу, так ты опять визг поднимешь, что штаны посушить не даю. Ну тебя в пень!

Зинка задумалась, судорожно подыскивая аргументы на отповедь, как внезапно на кухне появился новый персонаж.

И это была Элеонора Рудольфовна. Бывшая свекровь Лидочки.

Прямо как в песне поётся — то не сильная туча затучилася, а не сильные громы грянули, куде едет собака крымский царь. В общем, примерно как-то так.

Наткнувшись на меня взглядом, Элеонора Рудольфовна остолбенела. В буквальном смысле этого слова. Рядом старались не дышать Зинка и Петров, алчно впитывая подробности назревающего скандала.

А у меня, как назло, время уже поджимало.

— Добрый вечер, Элеонора Рудольфовна, — вежливо поздоровалась я и, воспользовавшись состоянием шока у граждан соседей, быстро поставила чайник на освободившуюся конфорку и вышла из кухни.

Отложим дебаты назавтра.

На курсы вождения я чуть не опоздала. Но успела.

Сейчас я примерно понимала, как чувствовала себя Светка, когда впервые пришла на секцию по футболу в Дом пионеров. Когда я вошла — шум и хохот мгновенно стихли. Десятки устремленных на меня любопытных взглядов, казалось, проникают под кожу, словно личинки носоглоточного овода. Так, что почти явственно ощущается зуд и отвратительное жжение. Я поёжилась.

— Добрый день, товарищи, — приветливо-нейтрально сказала я всем присутствующим и кивнула на свободное место возле хмурого парня, примерно лет тридцати. — Не занято?

Парень зыркнул на меня из-под кустистых бровей и что-то нечленораздельно то ли буркнул, то ли промычал.

Я не расслышала, но переспрашивать не хотелось. Уселась на свободный стул рядом. Если хозяин придёт — пересяду. Свободных мест было мало, кроме этого ещё одно возле окна (но там форточка была открыта и дуло), и первая парта сразу перед мастером-наставником свободна, но там я тоже не хотела, вдруг придётся списывать.

В общем, пока так.

И да, ученики в этом классе все были мужского пола. Кроме меня.

Кабинет, в котором мне предстояло заниматься вместе с этими парнями, представлял собой типичный образчик унылого образовательного пространства восьмидесятых: крашенные темно-зелёной масляной краской стены, стандартные парты, на стенах — плакаты с деталями автомобилей в разрезе, установленные по краям класса моторы и прочие автомобильные агрегаты устрашающего вида.

— Вы нам контрольную работу задавать будете? — чуть заискивающе сверкнул белозубой улыбкой сосед с задней парты. Разговоры, возобновившиеся, когда я села за парту, — стихли.

— Нет, — ответила я, — учиться с вами буду.

— В каком смысле учиться? — не понял парень. — Здесь же водительские курсы.

— Я знаю, — спокойно ответила я и достала из сумочки общую тетрадь в зелёной коленкоровой обложке.

Продолжить диалог нам помешал приход мастера-наставника. Очевидно, это был приглашённый преподаватель, который обучал строению автомобиля. Он уже был, видимо, оповещён о моём добровольном участии в «эксперименте», потому что кивнул мне и принялся рассказывать:

— Итак, продолжим занятие. Записывайте, — по кабинету прошелестел обречённый вздох, зашуршала бумага.

— На прошлом занятии мы с вами начали изучать топливный насос высокого давления. Сокращённо ТНВД. Пишем дальше: главная составляющая топливного насоса — плунжерная пара…

Я старательно писала, борясь с острым желанием взвыть. Материал был невероятно скучный, словно недосоленный омлет. Вдобавок ко всему в кабинете пахло машинным маслом, несвежими носками моих соседей, пополам с крепким потом (большинство ребят были после смены, и не все успели привести себя в порядок). Меня аж начало подташнивать от всего этого.

Тем временем мастер продолжил бубнить монотонным голосом, зачитывая с пожелтевших листов конспекта:

— Говоря простым языком, это длинный цилиндр и поршень, близко подогнанные друг под друга с очень маленьким зазором… поэтому, в случае поломки, меняется вся пара целиком…

Хотя зря я набирала на мастера. Да, он бубнил примерно половину урока, мы записывали теорию. Но затем он показал нам, как всё это происходит на стенде ТНВД.

Это называлось почему-то «настраивать зажигание». Мы все по очереди это делали, а потом запускали движок. И у меня тоже получилось!

Когда я ковыряла винт полной нагрузки насоса, сосед с задней парты, удостоверившись, что таки да, я действительно учусь, тихо спросил:

— А зачем?

— Что зачем? — так же тихо ответила я, продолжая аккуратно крутить какую-то деталь.

— Зачем тебе автодело?

— Машину водить буду, — пояснила я.

— Но женщины не водят машину, — удивился его сосед, усатый детина с лохматой причёской.

— А я буду!

— Они бы ещё обезьяну учить стали, — прошипел кто-то сзади, и все засмеялись.

Мда. Феодализм какой-то…

Очевидно, грёбанный Меркурий окончательно вышел из ретроградности, иначе никак не понятно, почему этот отвратительно неспокойный день, всё никак не желал закончиться.

В общем, я возвращалась домой, вся в мечтах о горячей ванной и теплой постельке, уже практически дошла до подъезда, когда на освещаемую от фонаря дорогу (время было почти пол-одиннадцатого вечера) упала тень.

Я аж вздрогнула.

Двор был безлюдным. В это время мои соседи ложились спать рано (и рано, увы, вставали). У меня сердце аж заколотилось от испуга. Но тут из кустов выскочила Лёля, обнюхала меня, приветливо помахала хвостиком и унеслась куда-то по своим делам.

Фух, вот это я испугалась (после нападения Горшкова, я как-то стала бояться всяких неожиданностей).

— Добрый вечер, Лидия, — послышался знакомый голос и на дорожку вышла моя соседка Нора Георгиевна. — Что это ты так поздно домой возвращаешься?

— Добрый вечер, — любезно ответила я, — на вечерних курсах была.

— А что за курсы? — полюбопытствовала соседка прокурорским голосом.

— Водительские, — вздохнула я, — после смерти мужа осталась машина. А мы сейчас будем в Малинках жить, мне на работу каждый день в пять утра неохота на электричке добираться…

— Угум… хорошо, это хорошо… — задумчиво протянула Нора Георгиевна и добавила. — Я тут слышала, что Римма Марковна со Светкой в коммуналку перебрались?

— Да, временно, — подавила зевок я. Глаза слипались, так хотелось спать.

— Напомни мне адрес, — строго велела Нора Георгиевна. — Нанесу завтра визит им. Говорят, там соседи совсем распоясались… Нужно провести воспитательный процесс.

Я со вздохом продиктовала адрес. Чую, завтра совсем жарко будет. А ещё же предстоит пообщаться с бывшей свекровью.

— А ты когда с работы возвращаешься? — внезапно спросила соседка.

Я ответила.

— А ты знаешь, Лида, — решила Нора Георгиевна, — зайди-ка ты после работы домой, лучше вместе пойдём туда. Есть у меня кое-какие мысли.

Представив картину — Римма Марковна, Элеонора Рудольфовна, Клавдия Брониславовна, Нора Георгиевна, и плюс Петров с Зинкой, и все на одной кухне — я мысленно взвыла. Но отговаривать соседку не стала. На войне все средства хороши. И не в моем случае разбрасываться союзниками.

Подбежала Лёля и тявкнула. Ну вот, даже Лёля согласна. Что и требовалось доказать.

Глава 9

Утро нового дня началось с чашечки ароматного кофе и благостной тишины — никто не бегал по квартире в поисках любимого зайца, никто не ворчал и не третировал требованиями позавтракать полезной молочной кашей, а не «этими вот вашими бутербродами». Я забацала себе большой неполезный бутерброд и алчно впилась в него зубами. Жизнь определенно была прекрасна (если не обращать внимания на всякие мелочи).

Город только-только просыпался, был ещё сонным и тихим. Прозрачное голубое небо легко пропускало солнечные лучи, которые рассыпались миллиардами солнечных зайчиков, отбиваясь от многочисленных окон пятиэтажек, а утренняя тишина была столь насыщенно звенящей, что даже чириканье двух драчливых воробьёв моментально растворялось в общем потоке и не нарушало покой.

Согласно моему плану, первая половина дня была посвящена двум особо важным делам — сперва нужно было сбегать в институт и выяснить, что за дела у меня там творятся. Вторым, ещё более важным мероприятием, было посещение несравненной Веронички Рудольфовны в «Ателье Минбыта» Так сказать, начальный этап моего тайного плана по захвату мира.

Сегодня я надела белую рубашку классического покроя (перешитую из мужской, у меня таких было несколько, причем не только белых), винного цвета юбку-карандаш из тонкого вельвета, мазнула по губам персиковым блеском, чуть подвела глаза (совсем чуточку), взглянула в зеркало и осталась вполне довольна собой. После попадания сюда, в жирноватое Лидочкино тельце, я долго и тщетно боролась с любовно нажранным за тридцать лет лишним весом (с переменным успехом, так как еда здесь была вкусная, особенно «батоны за четырнадцать копеек», которые я покупала частенько и любила прямо по дороге отрывать кусочки хрустящей ароматной корочки и лакомиться, что отнюдь не прибавляло мне стройности). А потом я попала в больницу и вес ушел сам собой. Так что теперь я была стройная, как лань.

Дела мои в институте были не очень. Точнее плохи дела мои там были. Так как на зимнюю сессию я не явилась, поэтому меня отчислили. В общем, в результате длительных переговоров и потрясаний справкой из больницы, я договорилась, что меня восстановят — более того, мне позволили во время летней сессии сдать и зимнюю. Хотя сперва, конечно, предлагали зачислить меня на курс заново, но терять целый год не хотелось.

Я понимала, что сдать две сессии сразу — двенадцать экзаменов и восемь зачётов, будет непросто, тем более у меня ещё сдача на водительские права, но очевидно такая вот у Лидочки карма. Раз полгода «прогуляла», значит сейчас надо догонять. Понятно, что пока примут решение протокольно, пока будет приказ — это всё долго (я хорошо знаю, какая бюрократия в ВУЗах), но уже есть результат, так что Иван Аркадьевич хоть ругаться не будет (эх, если б я знала, как ошибаюсь).

«Ателье Минбыта» встретило меня знакомым шиком-блеском в стиле «ай-нэ-нэ». Вероничка Рудольфовна, после того, как я рассказала, что хочу и как надо, поохала, поворчала, но глаза зажглись и она пообещала выполнить все в срок.

Отлично. Окрылённая, я примчалась на работу, даже чуть раньше. Только-только устроилась за столом и подготовила машинку, чтобы попечатать, как в дверь поскреблась Людмила:

— Лидия Степановна! — смущённо сообщила она (она всё ещё меня стеснялась). — Вас Альберт Давидович просил зайти к нему.

Поблагодарив старательную секретаршу, я надавала ей поручений, а сама решила сходить прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик.

В кабинете Альберта было… эммм… я бы охарактеризовала данный стиль как «умеренно офисно, но зато с галунами и бомбошками». Новый антураж кардинально и с размахом отличался от первоначальной казённой обстановки и тем более от кабинета простого советского чиновника средней руки.

«Да уж, не мелочится Альберт Давидович», — подумала я, рассматривая бронзовую скульптуру девушки с щедро увитым виноградными лозами кувшином на мельхиоровой подставке.

— Лидия Степановна! — расцвёл улыбкой хозяин кабинета, достал из синей жестяной коробочки мятный леденец, бросил его в рот и аж зажмурился от удовольствия, словно кот, — никак тебя не дождусь. Уже дважды посылал Людмилу, а тебя всё нет и нет на рабочем месте. Поговорить бы надо. Да ты присаживайся. Чай будешь? Могу предложить монпансье. Мятное. Мне из Чехословакии привезли.

Он всё это выпалил такой скороговоркой, что оправдаться за «прогул» у меня не было возможности. Поэтому ничего говорить я не стала. Тем более я не в его подчинении.

От чая я отказалась, и от мятного монпансье «из Чехословакии» тоже. Впрочем, Альберт Давидович и не настаивал.

— Слышал я о происшествии в Красном уголке, — стрельнул в меня всёпонимающим отеческим взглядом Альбертик. — Весь «Монорельс» гудит…

Я пожала плечами, мол, что поделаешь, дело житейское, чай уже не пятиклассница, чтобы меня можно было смутить такой вот ерундой.

Альбертик чуток сник, не ожидал от меня такого показательного равнодушия, но продолжил дальше.

— Я уверен, что на самом деле всё совершенно не так было… — начал он и остановился, сделав нарочитую паузу и заглядывая мне в глаза.

— А как? — спросила я с совершенно наивным видом (в эти игры я ведь тоже умею).

— Ну… я не думаю, что ты и Иванов… средь бела дня… да ещё и на работе… да ещё и в Красном уголке, — подчеркнул свою позицию Альбертик, — вряд ли ты бы допустила такое.

— Ну, почему же, — со вздохом пожала плечами я, — я вдова, свободная женщина, он — холост. Вполне могу себе позволить.

— Ой, Лида, не начинай, — рассердился Альбертик (наш разговор явно вышел за рамки срежессированного им сценария и это его капитально подбешивало). — Давай нормально поговорим.

— Давай, — согласилась я и всем своим видом продемонстрировала, что готова слушать и говорить с Альбертиком нормально.

— Ты же сама прекрасно понимаешь, что Иванов тебя показательно компрометирует. И что всё это с начальницами отделов он разыграл и запустил слухи по «Монорельсу». Более того, мне доподлинно известно, что на данный момент компромат на тебя он собирать продолжает. И, уж поверь, соберёт. Да так, что мало не покажется. Ты это понимаешь?

Я неопределённо кивнула, но Альберт удовлетворился, и продолжил:

— Ты пойми, Лида, он же на этом не остановится, — горячо заговорил он, чуть подавшись вперёд, — будет тебя подставлять по мелочи до тех пор, пока окончательно не загубит тебе репутацию. А то и подставит по-крупному.

Я пригорюнилась и развела руками, мол, всё понимаю, но ничего поделать не могу.

— И поэтому я хочу помочь тебе! — выдал Альбертик.

Видимо, на моём лице проявилось искреннее изумление, потому что он быстро пояснил:

— Ну, мы же с тобой одна команда, и должны быть опорой Ивану Аркадьевичу. А если вокруг нас будут непонятные дела твориться, порочащие репутацию — то это пойдет ему во вред.

Я кивнула с согласным видом. «Что же ты мутишь, Альбертик?» — подумала я, однако вслух сказала совсем другое:

— Да, конечно.

— Ну вот видишь! — обрадовался моей позиции он, — а ты уже столько за три дня нахомутала, что ужас. Теперь разгребать и разгребать!

Я показательно тяжко вздохнула, наблюдая, что будет дальше.

— В общем, давай поступим так, — рубанул рукой воздух Альбертик, — когда он в следующий раз пригласит тебя в ресторан или куда-то ещё, ты соглашайся. Пойдешь, послушаешь. Когда он предложит замутить аферу — соглашайся сразу. А мы уже подключимся и поймаем его, так сказать «на горячем».

— Какую аферу? — уточнила я с непроницаемым лицом.

— Думаю, это будет или вопрос с путёвками на курорты, или даже с квартирами. Хотя нет, сперва он что-то помельче возьмёт, чтобы тебя так сказать «прощупать», — хохотнул Альбертик собственной остроте, — так что скорей всего это будут путёвки. И тут мы его возьмём как миленького!

Альберт расцвел улыбкой и с видом победителя уставился на меня, мол, смотри женщина, какую мощную стратегию я придумал.

Я посмотрела в максимально восхищенным видом.

— А потом мы его посадим! — закончил Альберт довольно.

— Хорошо, — согласилась я.

— Вот и ладушки, вот и отличненько. Тогда жди отмашку.

Я вышла из кабинета Альберта с задумчивым видом. То, что парниша ведет свою, двойную игру, было ясно невооруженным глазом. Стоит только мне повестись и сделать вот так, как моя репутация и служба сразу окажется под угрозой. И я вряд ли отмоюсь потом. Надеяться на благородство Альбертика — ха, не смешите мои тапки!

То есть молодец парнишка, он этим разыграл двойную карту — моими руками он убирает Иванова, и убирает меня, как соучастника, или же ставит в абсолютно зависимое положение. В общем, эдакий шах, на которых хочется ответить только матом, причём в буквальном смысле этого слова.

Значит, нужно искать свой вариант. Такой, чтобы мне выйти сухой из воды, а оба любителя помутить получили по жопе. В общем, решила я переиграть их обоих.

Мда, жизнь — сложная штука, а день ведь только начинается.

Я не буду рассказывать о собрании, всё прошло неожиданно скушно и муторно. Возможно потому, что Альбертик Давидович лично решил поприсутствовать и мои бабоньки вместе с Ивановым не посмели ерепениться. Ну что ж, это только на руку.

К Ивану Аркадьевичу мы с Любимкиным тоже сходили, и даже вполне неплохо побеседовали. Он обещал посодействовать, одно предложение принял сразу, остальные отложил на подумать. Ну, уже хорошо.

Настроение от всего этого было не очень, поэтому после работы я решила наплевать на все договоренности с Норой Георгиевной, и сразу прямиком отправилась в коммуналку на Механизаторов. А для Норы Георгиевны что-нибудь потом придумаю. Ну, а если обидится, то так и быть. Впутывать постороннего человека во все эти почти семейные дрязги не хотелось.

В квартире царил полумрак и неожиданная благодать. Почти по фэн-шую. Слышно было, как на кухне вполголоса беседуют двое. Тихонько я прошла до кухни и прислушалась: разговаривали Римма Марковна и — неожиданно Лидочкина бывшая свекровь, Элеонора Рудольфовна.

— Сугубый моветон! Надеюсь, вы помните, ей тогда Галочка из Бердычева прислала совершенно потрясающие фильдеперсовые чулки?

— Не из Бердичева, ну что вы, а из Одессы! А потом Белла предлагала сменять их на живого попугая, которого её отец обучил разговаривать…

— Добрый день, — вежливо поздоровалась я, безжалостно прерывая ностальгические воспоминания. — Комиссия не приходила?

— Нет ещё, — сказала Римма Марковна.

Они сидели за столом и пили чай из старого сервиза Риммы Марковны. С крыжовниковым вареньем. Элеонора Рудольфовна умолкла и посмотрела на меня долгим взглядом. Повисла нехорошая пуза.

И тут Римма Марковна, заявила:

— Ой, я совсем забыла, у меня же тесто подходит, в комнате, я сейчас, быстренько обмешаю и вернусь. Ты пока присаживайся, Лида, сейчас чай пить будем.

И выскочила из кухни, оставив нас наедине. Предательница.

Тишина аж зазвенела.

Мы сидели, молча пили чай и старались не смотреть друг на друга.

Наконец, Элеонора Рудольфовна не выдержала первая:

— Ты знаешь, Лидия, — сказала она сухим, чуть дребезжащим голосом, — когда Валерий вспылил и ты попала в больницу, как же я мечтала, что ты умрешь там…

Я чуть чаем не захлебнулась.

— Но потом я привыкла. — продолжила Элеонора Рудольфовна, внимательно всматриваясь в чашку. — Примирилась. И сейчас я даже рада, что ты жива и вот тут.

— Чем же я вам так досадила, Элеонора Рудольфовна, что вы смерти моей хотели? — севшим голосом спросила я.

— Как чем? — нахмурилась она. — Ты лишила меня моих детей, Лидия. Ты довела Валерия до нервного срыва. Ты отобрала у Ольги ребенка. Внушила ей глупую эфемерную надежду, и она уехала за тобой. И вот где она сейчас? Уже скоро год, как о ней ни слуху, ни духу. А я осталась одна. Ты знаешь, Лида, как страшно остаться одной на старости лет?

Я пораженно молчала. Щеки мои запылали.

И тут послышался сердитый голос Риммы Марковны:

— А кто вам виноват, Элеонора Рудольфовна, что вы всю жизнь как тая стрекоза «лето красное пропела»? — проворчала она, вытирая испачканные мукой руки фартуком.

Элеонора Рудольфовна вздрогнула, но не ответила ничего.

— Своих детей вы так воспитали, что они только о своих желаниях думают, а не о матери! — продолжила распаляться Римма Марковна. — И вот что я вам скажу, Элеонора Рудольфовна! Если бы сейчас они остались тут, то поверьте, ни Ольга, ни Валерий вам на старости воду в стаканах подавать не стали бы!

От такой отповеди Элеонора Рудольфовна обомлела.

— А если не хотите куковать старость в одиночестве, то вот что я вам скажу — вон Светка, ваша внучка единокровная, между прочим, тут, так вы на нее ноль внимания! — Римма Марковна заводилась всё больше. — Занимайтесь внучкой, уделяйте ей время и может быть, что на старости именно она подаст вам этот чёртов стакан воды!

Элеонора Рудольфовна не нашлась, что ответить. Губы её тряслись. По морщинистой напудренной щеке сбежала слеза, оставляя после себя темную дорожку.

Не знаю, до чего мы бы договорились, как вдруг в дверь позвонили.

— Я открою! — из комнаты Грубякиных моментально выплыла Клавдия Брониславовна и помчалась открывать. Меня это изрядно удивило — никогда раньше не замечала за нею такой обходительности.

Тем не менее дверь хлопнула и послышались голоса. Незнакомые голоса.

Буквально минуты через две на кухню вошли люди. Сразу стало тесно и шумно. Высокий сутулый мужчина с вялым подбородком и рыжеватыми усами и бакенбардами, низенький толстячок в великоватом костюме и с толстой папкой в руках, и дородная женщина с подведенным кроваво-алой помадой ртом, сморщенным в куриную гузку.

— Так, а где ваша комната? — задала вопрос женщина Клавдии Брониславовне, не обращая внимания на нас. — И какой там метраж?

Та заюлила с заискивающей улыбкой:

— Прошу Вас, проходите. Проходите! — рассыпалась она мелким бесом. — Видите, как мы скудно живём? Теснота такая. Это Зинаида, моя дочь, а еще здесь живёт её муж, он ударник соцтруда между прочим, сейчас на смене, а ещё живу я и четверо несовершеннолетних детей Зинаиды. И все мы в одной этой комнатушке ютимся. Ужасные условия. Просто ужасные!

Мы переглянулись.

— Комиссия, — одними губами прошелестела Римма Марковна и вытянула шею, прислушиваясь.

Я уже догадалась. Больше ведь некому. Немного напрягал высокомерный тон представителей власти. Они мало того, что не поздоровались, но даже не представились.

Буквально через несколько минут они вышли из грубякинской комнаты, оживлённо переговариваясь.

— Так, а вы где конкретно живете? — казённым голосом задала вопрос женщина лидочкиной бывшей свекрови.

— В этой вот комнате, — неуверенно махнула рукой Элеонора Рудольфовна.

— Но вы здесь не прописаны, Элеонора Рудольфовна, — злорадно подсказала комиссии Клавдия Брониславовна. Толстячок всё записывал.

Элеонора Рудольфовна вспыхнула и злобно посмотрела на уже бывшую подругу.

— Не прописана, — согласилась она и добавила, — но согласно нашей советской Конституции, дети должны ухаживать за престарелыми родителями. Мое здоровье не в том состоянии, чтобы я могла ухаживать за собой. Поэтому проживаю сейчас у сына.

— А сын где? — влез в разговор сутулый.

— В больнице он. Временно. Лечится, — Элеонора Рудольфовна неодобрительно мазнула по мне укоризненным взглядом.

— Справочку покажите и паспорт с пропиской сына, — потребовал сутулый.

— Пожалуйста, секунду, я сейчас принесу, там, в сумочке, — засуетилась Элеонора Рудольфовна, сбегала в комнату и через полсекунды бумажки были уже тут.

— Эм… это что, психиатрическая лечебница? — недовольно поморщилась женщина. Толстячок что-то записывал.

— Да, мой сын — он творческий человек… с тонкой ранимой душой. Он — музыкант, очень талантливый музыкант…

— Давайте ближе к делу, гражданка, — нетерпеливо перебил разошедшуюся Элеонору Рудольфовну сутулый.

А я пыталась осмыслить услышанное. Так вот чем закончилось наказание для Горшкова. Вместо Колымы лидочкина бывшая свекровушка спрятала сынулю в психушку. Не удивлюсь, если к тому самому профессору, что лечил прежде Лидочку. Да уж. Кто бы подумал, как жизнь порой возвращается вот таким вот бумерангом.

— А вы где живете? — сутулый резко обернулся к Римме Марковне.

— Здесь, — гостеприимно распахнула дверь в комнату Римма Марковна. — А вот мой паспорт с пропиской.

— Но ваши соседи утверждают, что вы здесь не живете, — влезла в разговор женщина с алым ртом.

— А где я живу? На улице? — фыркнула Римма Марковна. Она уже вполне пришла в себя и рвалась в бой.

— У Горшковой она живет! — наябедничала Клавдия Брониславовна и показала на меня пальцем. — На улице Ворошилова. В комфортабельной квартире!

— Это правда? — сутулый обернулся ко мне.

Все затихли.

— Да, конечно, — кивнула я. — Римма Марковна жила у меня всё то время, когда я находилась несколько месяцев в больнице. Присматривала за ребенком. Не оставишь же пятилетнего ребенка одного. Но сейчас я выздоровела, и она вернулась обратно к себе.

— А между прочим её Света тоже живет здесь! — опять влезла Клавдия Брониславовна и мне захотелось стукнуть её чем-нибудь.

— Да, здесь, но это не ваше собачье дело, — отрезала я, и от моей отповеди у Клавдии Брониславовны задёргался глаз.

— Да, несколько дней Света поживёт здесь. По просьбе родной бабушки, — я указала на Элеонору Рудольфовну. — Внучка все-таки. Родная кровь. Я не могла отказать. Это было бы негуманно…

И тут в дверь опять зазвонили и через секунду раздался громкий, хорошо поставленный голос:

— Лидия, ты же обещала за мной зайти! И вообще, что здесь происходит?

На пороге кухни стояла возмущённая Нора Георгиевна.

Глава 10

Я осторожно обошла кучу щебня и свернула налево, к цехам. Промзона встретила шумом и пылью. Уже дня два, как проводились ремонтные работы. Вроде как косметические. Но известкой заляпали всё, что только можно. Не знаю почему, но всегда считалось, что побелка лучше, хотя её никогда надолго не хватало, и каждый год приходилось поправлять всё заново.

И вот по-хозяйски начинали ходить бригады малярш, не обращая внимания, что в цехах своя работа застопорилась, что график ломается, — у них был свой график, более важный. Колючими ершистыми щётками они «выметали» и суровых мужиков-наладчиков, и гогочущих парней-практикантов из нашего ПТУ, и даже вездесущего мосластого кота (вездессущего, ха!) по кличке Шарикоподшипник (сокращенно Шушик), в чьи законные владения они вторглись и который очень ревностно переживал всю эту ситуацию, периодически оглашая окрестности злобными негодующими воплями.

Они были везде. Они были как Орда. Как саранча. Как чума. После них оставался тяжёлый известковый дух, который стлался по всему промышленному комплексу, намертво въедаясь в стены и потолок, от которого начинала болеть голова и сжималось горло, а густые меловые следы брызг красовались везде, куда только можно дотянуться. Приходилось следить, чтобы не вступить, не вляпаться, — на чёрных подошвах оставались сухие известковые пятна, которые потом запросто отпечатывались на свежевымытом полу в конторе, повсюду, доводя до истерики тетю Валю, суровую уборщицу, которую боялись все, и даже Алевтина Никитична.

Я подошла к ремонтному стойлу и нырнула в «туннель» из драной замызганной рогожки, отделяющей цех от внешнего мира и известковой взвеси. По ушам вмиг захлопали звуки наладки. С противным шуршанием «жя-жя-жя! жя-жя-жя!» — жамкал какой-то агрегат. Едко пахнуло мазутом и скипидаром.

Иваныч и Севка оказались на месте. И вместе с молодым прыщеватым рабочим (я вспомнила, он у нас числился запасным помощником мастера) с натугой тянули трос амортизатора от какой-то кривобокой бандурины. Закрепив её поровнее, они подошли ко мне.

— Вот, — сообщила я и протянула им пять свертков, — как и договаривались.

— Баловство одно, — крякнул Иваныч, принимая свёрток.

Но по глазам было видно, что доволен.

— Сейчас, — сказал он и ушел в подсобку.

— Вечно ты что-нибудь придумаешь, Лида, — покачал головой Севка, но остальные свёртки забрал. — В четвёртую бригаду отдам. Там знают.

— Так можно же и вот, товарищу, — кивнула я на помощника, который сконфуженно ковырял заусеницу на пальце.

— Кому? Фильке? — весело хмыкнул Севка, — да он же дундук у нас.

— Ну зачем ты на человека наговариваешь? — нахмурилась я. — Нехорошо так.

Как ни странно, помощник никак не отреагировал, продолжая молча ковыряться.

— Дундук, он и есть дундук, — из подсобки вышел Иваныч в новом комбинезоне, еще не обношенном, с заломами на темно-синей ткани, — на прошлой неделе надо было искать «землю» в пятом ангаре. Знаешь же, что это?

Я неуверенно кивнула, типа ни «да», ни «нет».

— Угу, всё с тобой ясно, — хмыкнул Иваныч, — это когда утечка тока на корпус или еще где-то. А хлопцы ему говорят, землю, мол, будешь искать, так что бери ведро, лопату и вперед в ангар. И этот пенёк послушался, можешь себе представить! Взял ведро и лопату и пошел. В пятый ангар. А там же пол бетонный. А он ходит и землю ищет. С лопатой. Почти час ходил искал. Мужики чуть животы не надорвали… А ты говоришь, ему такое выдать. Неет, не дорос он ещё…

Иваныч подошел к стеллажу и усердно принялся рассовывать по карманам гаечные и разводные ключи, какие-то отвертки и прочие инструменты. Закончив разбираться — полюбовался собой.

— Эх! Крас-со-тень! — воскликнул он и от нахлынувших эмоций хлопнул себя по карманам. — В таком и жениться не стыдно!

Да. А посмотреть было на что. Не зря я тщательно изучала ГОСТы. Мы с Вероничкой Рудольфовной в короткий срок провернули супермасштабную работу. И сейчас спецовочный комбинезон Иваныча был снабжен не как раньше — одним карманом, а сразу двумя, настроченными рядами, карманами-клапанами, да ещё и с отделениями, по пять штук. Как раз под каждый ключ — отдельный карман.

— Ох ты ж, мать твою! — от переизбытка чувств Севка издал восторженный полувсхлип-полувздох, и тоже побежал в подсобку наряжаться.

Тем временем жамкающий агрегат вдруг заглох. По ушам ударила тишина.

— Что там? — спросил Иваныч, не отвлекаясь от рассматривания содержимого карманов.

Помощник Филька, которого называли «дундук», метнулся к агрегату и посмотрел:

— С-с-схему з-з-замкнуло, — произнёс он, — з-з-заглох, с-с-сука.

— Ну так разомкни!

— Н-н-не… ща к-к-как ж-ж-жахнет, б-б-боюсь, — покачал головой Филька.

— Где вас таких набирают, что приходится всё время одному и тому же учить?! — в сердцах психанул Иваныч, схватил веник (простой веник, которым метут пол) и начал там внутри всё хлестать и охаживать. Буквально через пару мгновений опять послышалось «жя-жя-жя! жя-жя-жя!». Агрегат заработал.

— Вот так учишь, учишь, одни двойки, — пожаловался мне Иваныч, — веник же не проводит электричество. Ну, это, чтоб не жахнуло…

— Иваныч, давай я потом зайду за отчетом, — торопливо прервала заведшего нудную лекцию мастера и ретировалась в контору.

В общем, если-в двух словах, Иваныч, Севка и ещё три мастера должны были работать неделю в новых комбинезонах, а потом мне надо было собрать их отзывы, чтобы испытать опытный образец. Если всё получится (а я уверена, что получится), тогда будем внедрять для всех рабочих.

Да. Я решила «сломать» советский ГОСТ. Потому что негоже чтобы все ключи были в одном кармане — их же так долго искать. Из-за таких «мелочей» и теряли молодые парни пальцы, а некоторые становились калеками навсегда.

Нет уж. Мы пойдем другим путем. Я опять занырнула под рогожку и оказалась в известковом мире.

— Ишь, вначальники как скоренько вылезла, — стеганул в спину громкий шепот. — Непонятно откуда пришла, года даже не поработала и уже как взлетела!

— Сучка, — добавила вторая.

Я обернулась: две неопрятные малярши примерно моего возраста в ситцевых косынках и замызганных спецовочных халатах недобро рассматривали меня. Заметив мой взгляд, торопливо отвернулись.

Неприятно.

Настроение упало, я вернулась в контору и направилась к кабинету Лактюшкиной. Надо было уточнить кой-какую рабочую информацию, но главной причиной было то, что у Репетун всегда были всевозможные кремы-помады-духи и прочие милые женские радости, которые она с удовольствием толкала среди коллег и знакомых, имея за это небольшой процент. Буду поднимать себе настроение стихийным шопингом.

Я как раз вертела в руках какой-то очень полезный шампунь для волос, от которого, как клятвенно обещала Репетун, волосы аж заколосятся, и прям сильно-сильно.

Лидочка сколько-нибудь густой шевелюрой похвастаться особо не могла, да и страсть к химическим завивкам и обесцвечиванию капитально эти волосы угробила. Поэтому шампунь я рассматривала с вполне понятным интересом.

Но насладиться мелким шопингом мне не дали. В дверь просунулась голова Зои Смирновой в небесно-голубой косынке «вырвиглаз» и, напрочь игнорируя возмущенные взгляды Репетун, она поманила меня на выход.

— Что случилось? — спросила я, когда Зоя вытащила меня в коридор.

— Вот! — она протянула мне скрученную в трубочку бумажку. — Твоя речь.

— В каком смысле речь? — я развернула листок и вчиталась в написанные зоиным каллиграфическим почерком строчки:

«…и какой размах получила индустриализация во всех отраслях народного хозяйства нашей необъятной страны, какие поистине грандиозные задачи решает партия и советский народ…»

— Это что? — подняла глаза на Зою я.

— Сегодня в восемь на общем собрании ты скажешь речь. Я знаю, что тебе некогда и вот я написала! — выпалила Зоя с радостным ожиданием похвалы.

— Что за собрание? — удивилась я.

— Посвященное индустриализации! — разочарованно ответила Зоя, обидевшись на мою реакцию.

— Ахренеть, — пробормотала я.

Вот собрания мне только и не хватало! Да ещё и речь толкать. Нет, так-то я речи произносить умею. Причём могу жахнуть так, что аудитория растает, но оставаться вечером и тратить время на индустриализацию? Нет, это выше моих сил.

Но вслух Зое я сказала:

— Я сегодня не могу, Зоя. Так что ты сама её прочитай.

— Как?! Почему это?! — на Зою жалко было смотреть.

— Понимаешь, мы переехали в деревню. Это далеко от города. Мои соседи сегодня будут ехать туда и меня подвезут. Иначе придётся ждать рабочую электричку до одиннадцати вечера.

— Так мы успеем до одиннадцати, — обрадовалась Зоя, — ну, наверное, успеем… постараемся успеть.

Я чуть не выругалась. Ну это ж надо быть такой вот. Так-то она девушка неплохая, но вот эти закидоны меня бесят.

— Зоя, я не могу, — отрезала я с раздраженным видом.

— Никто не может! — зоины глаза налились слезами, — Иванов где-то слинял, Аркадий Давидович на совещании, Щука заболела. Не буду же я Ивана Аркадьевича просить! Вот, кроме тебя, больше некого позвать!

— Нет, Зоя. Даже не уговаривай. Мне нужно домой. Да ещё и Римма Марковна целый список насочиняла, нужно успеть по магазинам пробежать. Не могу.

— И вот что мне делать?! Что?! — по зоиным щекам скатилась слеза. — Как меня задолбали эти мероприятия! Никто не хочет ходить! Оно мне что, больше всех надо?!

— Если я не ошибаюсь, Зоя, то в прошлый раз ты то же самое говорила. Но бросить ты не могла, потому что Швабра. Но я главнее Швабры, так что спокойно бросай. Если она тебя заругает, я ей устрою, что мало не покажется.

— Я не могу бросить, — прошептала Зоя.

— Почему? — не поняла я. — Идеологическая позиция?

— Да какая там позиция! Мне за это доплату сделали. Небольшую, но двадцать пять рублей на дороге, знаешь ли, не валяются! Это тебе повезло выйти за богатенького Валеева, и кучу наследства получить… — взглянув на меня, Зоя осеклась, — ой, прости, Лида, я не хотела…

— Из-за двадцати пяти рублей ты готова разорваться с этими мероприятиями? Сидишь тут почти каждый день до ночи?! Не понимаю…

— А что тут понимать, — вздохнула Зоя, — после смерти свекрови мой так запил. Чуть побудет нормальным, и опять начинает. Вот и приходится выкручиваться.

— Ну так бросай его.

— Не могу, — вздохнула Зоя.

— Любишь так сильно?

— Да что там любить?! — вспыхнула Зоя, — что любила, от этого давно уже ничего не осталось! Вечнопьяная опухшая харя только! Глаза б мои его не видели!

— Так в чём дело?

— У меня дети, — закусила губу Зоя, — их поднимать надо.

— Так ты и так их сама поднимаешь, — удивилась я, — ещё и пьяный нелюбимый муж нервы мотает.

— Ты не понимаешь, — опять покачала головой она. — Я не могу так. А что люди скажут?

Она круто развернулась и пошла по коридору. А я стояла, смотрела ей вслед и пыталась осознать масштаб трагедии в рамках её мировоззрения.

А ведь жизнь-то одна!

Хотя в последнее время моя жизнь тоже закрутилась, что ой. Только-только получилось разобраться с комиссией и доказать право на проживание в комнате на Механизаторов (спасибо, кстати, Норе Георгиевне, которая подошла к моменту разборки, шугнула там всех и поставила жирную точку в прениях сторон), как уже через неделю у меня начинаются экзамены на права. А ещё через неделю — сессия в институте. Ну что же, будем сдавать, значит.

В эту субботу мы с Риммой Марковной, Светкой, крашеным зелёнкой одноухим зайцем и бесконечными тюками самого-самого необходимого барахла, наконец-то, перебрались на дачу в Малинках.

Ну что я скажу. Красота здесь распрекрасная.

Небольшой дом, деревянный, но не слишком старый, утопал в чуть запущенном тенистом саду. Яблони, вишни, груша, алыча и даже непонятно зачем посаженный здесь разлогий маньчжурский орех (его орехи разве что бульдозером колоть) — всё это теперь было в нашем полном распоряжении. Двор обильно зарос гусиной лапкой, спорышом и пырейником, так что Светка с удовольствием гоняла по траве босиком — было мягко. Заросли крапивы и топинамбура не мешали, так как жались ближе к забору, правда он был чуть покосившимся, но это совершенно не портило общего пасторального очарования от нашей новой деревенской жизни.

Небольшой огородик был засажен картошкой, и хозяева, за умеренную плату разрешили нам её копать. А ещё там были грядки с морковкой, луком и зеленью. Красота, в общем.

Но главная красота была в том, что в конце огорода, который располагался на пологом спуске к озеру, находилась русская банька — небольшой деревянный сруб, который можно было топить по белому. Жаль, что дров не было, иначе я бы прямо сегодня же испытала эту прелесть.

Но дрова я куплю, это не вопрос.

Я окинула довольным взглядом милый пасторальный пейзажик и развернулась к Римме Марковне. Мы сейчас сидели за столом в саду и пили чай из пузатого самовара, который Римма Марковна откопала в сарае ещё прошлый раз и сразу же заявила, что заведет вот такие вот вечерние чаепития, как было принято ещё у её бабушки в былые времена.

Ну, а я и не против.

— А вот Агриппина Ивановна говорила, что сюда из леса заползают змеи, — озабоченно пожаловалась Римма Марковна, поглядывая на Светку, которая весело прыгала через скакалку. — Светочка любит босиком бегать, как бы не случилось чего.

— Агриппина Ивановна, это та женщина, которая дом со свиньями нам сдать хотела? — понятливо хмыкнула я.

— Ну что ты говоришь, Лида! Она хорошая женщина и врать не станет, — отрезала Римма Марковна.

— До леса далековато, — я навскидку смерила расстояние от бани до леса с другой стороны озера и легкомысленно вернулась к чаепитию: долила пахучий чай с чабрецом и мятой в нарядную чашку из валеевского сервиза, купленного им в Кисловодске, который Римма Марковна нагло отжала у его бывшей супруги Юлии. Отпив глоток, я от удовольствия аж зажмурилась.

— И ничего не далековато, — рассердилась такой моей беспечности Римма Марковна, — вот не надо было этот дом брать. Зря я тебя послушалась. Баня, баня! А если змеи будут, то как ты в эту баню ходить будешь?

— Ну так давайте енота заведем? — предложила я, добавляя в чашку мёд.

— Зачем енота? — поперхнулась чаем Римма Марковна.

— Еноты змей уничтожают. Мангусты, кстати, тоже. Но они у нас к сожалению, не водятся.

— Выдумаешь еще что! — возмутилась Римма Марковна и притянула к себе блюдо с румяными пышками, — и что я потом с этим енотом делать буду? А зимой его куда? С собой на Ворошилова? А если они расплодятся как кошки?!

— Ну тогда давайте пугало поставим, — пожала плечами я.

— И как по-твоему пугало поможет от змей? — нахмурилась Римма Марковна, подозревая явный подвох, — ты что выдумываешь?!

— Кузьмич, сосед, когда пьяный идет, имеет привычку с пугалом разговаривать, — улыбнулась я, вспомнив как вчера он часа два горячо доказывал соседскому пугалу, как лучше щуку на блесну ловить, — змеи шума боятся, вот и будут уползать…

— Лида, я же серьёзно, — покачала головой Римма Марковна, и мохнатый цветочек на её белой батистовой шляпке закачался в такт.

Вообще, на даче Римма Марковна вообразила себя «пани», завела чайные церемонии, обеды из нескольких перемен блюд, стала носить затейливо вышитые шляпки и панамы, цветастые дачные платья и вообще, вела себя словно барыня (а ведь раньше в двух халатах ходила). По утрам она завела привычку ходить на соседнюю улицу покупать парное молоко, а вальяжный послеобеденный моцион (два круга вокруг озера) с Норой Георгиевной превращался у них в азартные литературные баталии. Иногда к ним милостиво допускалась и Зинаида Ксенофонтовна (дама с туннельным мышлением, неправильно трактующая поэзию Мариенгофа).

— И ещё, Лидия, — Римма Марковна остановила на мне строгий внимательный взгляд, и я напряглась, — завтра будем белить деревья извёсткой. А то я боюсь долгоносика.

Опять извёстка! На работе — извёстка, дома — извёстка! Я подавила раздражение и уже готовилась высказать Римме Марковне в ответ всё, что я думаю по поводу такого вот воскресного времяпровождения, как вдруг скрипнула калитка и раздался голос. Мужской:

— Добрый день, а Горшковы здесь живут?

Глава 11

— Здесь. А что? А вам зачем? — затарахтела Римма Марковна, с жадным любопытством разглядывая нежданного гостя.

Визитёр был среднего роста, с чуть тронутой благообразной сединой шевелюрой, с лицом баловня судьбы и какими-то неуловимо то ли барскими, то ли командирскими замашками, примерно за полтинник: видно, что со спортом дружит, однако спортивную фигуру хоть и сохранил, но тяжеловат и даже, можно сказать, приземист. При этом общий вид бодрячком свидетельствовал о сохранившейся молодости духа, как говорится «был ого-го рысаком».

А еще был он в хорошем спортивном костюме, где куртка на молнии, да и ткань явно импортная, а не такая как на трикотажных трениках из «Универмага».

— Здравствуйте! — хорошо поставленным командным голосом сообщил приветствие он.

Именно что не сказал, не поздоровался, а сообщил. Точнее — изволил сообщить. При звуках его голоса захотелось срочно встать, вытянуться в струнку и отдать честь.

— Меня зовут Пётр Иванович Будяк, — сухо отрекомендовался он, — я буду вести футбольную секцию для детей из Малинок. Это по вашему заказу, мамзель, как я понимаю?

Он окинул меня таким насмешливо-раздраженным взглядом, что Римма Марковна аж икнула.

— Добрый вечер, — кивнула я и прищурилась. Вот не люблю таких хамовитых мужланов, которые считают, что весь мир принадлежит им по праву гендера. — Именно так.

— Нехорошо, мамзель, продвигать свои дамские капризы, — покачал головой он, — Вам лишь бы выкрутасы свои от скуки ублажить, а педагоги должны выполнять и в такую даль добираться.

Попеняв таким вот образом, он решил, что пока с меня достаточно, прошел (точнее промаршировал) и сел на свободный стул.

Меня аж передёрнуло. За стол его мы не приглашали. Я уже набрала воздуху для язвительной отповеди, как вмешалась Римма Марковна:

— Пётр Иванович, чай будете? Давайте я налью. С чабрецом, — торопливо защебетала она.

Будяк снисходительно согласился.

— Так это вы наш новый тренер? Вот радость-то какая! А уж детишкам какая радость будет! Попробуйте плюшечку, Пётр Иванович. Плюшки только с пылу с жару, как говорится, — продолжила исполнять оду радости Римма Марковна (ишь ты, аж румянец на щеках появился).

— Пожалуй, не откажусь, — чуть подумав, милостиво кивнул Пётр Иванович, даже не повернувшись к ней и продолжил прерванный монолог. — Секции и спортивные кружки должны быть в городе, в местах скопления обучающихся школ. А уж точно не в дачно-курортной зоне, и не по причине скуки отдыхающих дамочек….

— То есть, по-вашему, в летнее время советские дети развиваться не должны, так вы считаете? — раздраженно поинтересовалась я, допивая чай.

Пётр Иванович скривился, на скулах заходили желваки:

— Я считаю, что каждый гражданин должен знать своё место в соответствии с социальным призванием и нормами высокой морали! И негоже всяким дамочкам решать, где должно внедрять советское воспитание и спорт. Для этого есть соответствующее руководство.

— Ну что ж, вы можете отказаться, — пожала плечами я и встала из-за стола, — думаю, и без вас в Доме пионеров нормальные тренера найдутся. Всего доброго!

— Этот стон у нас песней зовётся! — рявкнул Будяк осуждающим голосом, — А ведь мы ещё разговор не закончили! Сядьте!

— Приказывать своей супруге будете, — отмахнулась я.

— Супруга умерла, — вздохнул Пётр Иванович и как-то уж торопливо отхлебнул чаю. — Хороший какой чай.

— Так я по старинке завариваю, — моментально зарделась от удовольствия Римма Марковна. — И всегда сразу сливаю первую промывку, так чай лучше раскрывается. А в конце добавляю щепотку соли. Совсем немного, на кончике ножа. Это старинный рецепт. Так ещё моя бабушка когда-то делала.

— А вот моя бабушка заварку заливала чуть остывшей водой, тогда аромат значительно сильнее, — сообщил Пётр Иванович и отхлебнул ещё чаю, медленно смакуя новый глоток.

— Я так тоже иногда делаю, — согласилась Римма Марковна и подсунула розетку с моим любимым вареньем поближе к нему, — но это только когда мы в городе. Там вода водопроводная, мёртвая, а здесь — родниковая, с кислинкой.

— Да, вода имеет большое значение, — откусил большой кусок плюшки Будяк, — помню мы как-то лет пять назад…

— Так что там с секцией? — решила вернуть разговор в конструктивное русло я. — Мне в понедельник надо будет поговорить с директором Дома пионеров, чтобы нам другого тренера дали, я правильно вас понимаю?

— Нет! На это я согласиться не могу! — буркнул Пётр Иванович, могучим усилием проглотив кусок плюшки (а вот нечего надурняк чужие плюшки подъедать!). — Где этот ваш футболист? Зовите, я хоть гляну, будет из него толк или нет.

— Да, конечно, — ответила я спокойным тоном, но в душе предвкушая, как сейчас он увидит нашего «футболиста», — Светочка! Иди сюда!

Через секунду Светка прискакала на одной ножке, волоча за собой облитого зеленкой одноухого зайца:

— Здрасти! — с видом примерного ребёнка поздоровалась она и от усердия пару раз подпрыгнула, так что небрежно сплетённый веночек из ромашек и пижмы свалился ей на глаза.

— Что это? — вытаращился Пётр Иванович на Светку примерно с таким видом, как Чарльз Дарвин после промеров задней ноги пресловутого грызуна туко-туко на Огненной земле на цифры в своём блокнотике.

— Свинство! — возмутилась Светка, сорвала веночек и ловко зашвырнула его на забор к соседям, подбив сидящего на заборе молодого петушка, который с горестным воплем свергся вниз, причём к нам во двор.

— Светлана! Не ругайся! — строгим голосом влезла Римма Марковна, решив проявить педагогическую бдительность.

— Это что ещё такое, я вас спрашиваю, дамочки? — продолжал разоряться Пётр Иванович, перекрикивая так некстати разоравшегося от нанесённой обиды петушка. — Где ваш мальчик?

— Это — Светлана, — самым что ни на есть торжественным тоном, которому мог бы позавидовать даже мажордом из Букингемского дворца, представила я обалдевшему тренеру будущую звезду дворового футбола. — Будущий футболист. Будет заниматься у вас в секции.

— Девочки не играют в футбол! — рявкнул Пётр Иванович (я уже это где-то слышала). — Баловство какое! Дурь и бабская блажь! Пусть вон в куклы играет!

— А это уж не вам решать, Пётр Иванович, во что Свете лучше играть, — отрезала я, — вас пригласили вести футбол для детей из Малинок. Вот и будете вести. А если вы по каким-то внутренним причинам против — мы в понедельник обсудим это с директором Дома…

— Да что вы всё заладили! Обсудим, обсудим! — взорвался Пётр Иванович. — Вытащили хрен знамо куда, ещё и девку подсунули! Давайте пацана — я буду вести!

В это время Светка, с радостным воплем Чингачгука пробежала за возмущённо орущим петушком уже второй круг вокруг стола, не давая возможности нормально сосредоточиться.

— Знаете, говорить так — удел млекопитающих типа моей бывшей начальницы Щукиной, — психанула я, невольно повышая голос, — все остальное человечество, спустившись с пальмы и научившись вытирать зад, давно отказались от мысли, что женщины ничего не могут!

— Я из достойной советской семьи и воспитан на консервативных принципах! И к парнокопытным себя не отношу! — возмутился Будяк, — Я уважаю чужие слабости и даже комплексы истерических дамочек! Но ваша Света футболистом не станет! Это говорю вам я! И хватит на меня кричать!

— Я не понимаю…

— Неужели ваш муж разрешил это безобразие?! — не дав сказать и слова, прорычал Будяк, наливаясь краснотой.

— Лидочка вдова, — промурлыкала Римма Марковна. — Уже давно одна. И нет мужского плеча, чтобы посоветоваться.

Блин, вот кто просил! Вечно она лезет. Меня накрыло раздражение.

— А вам и не надо понимать, — неожиданно успокоившись, сообщил Будяк и даже улыбнулся, — вы красивая женщина и у вас много других достоинств. Поэтому послушайте меня. Из затеи с футболом для Светы ничего путного не выйдет.

— Это не вам решать, — нахмурилась я.

— Но раз вы так сильно хотите — я готов! — Будяк сцапал ещё одну плюшку, — буду ездить в Малинки трижды в неделю.

— Прекрасно, — ответила я.

— Вы когда с работы возвращаетесь? — внезапно задал провокационный вопрос Будяк.

— Когда как, — уклончиво ответила я, — чаще ночью. Или остаюсь в городе ночевать.

— К девяти Лидия возвращается, — моментально заложила меня Римма Марковна, преданно глядя на него. — Её сейчас Роговы подвозят. А утром в пять уезжает на электричке. А в городе всего один раз оставалась ночевать. Да и то, потому что на рынок с утра нужно было сходить.

— Я могу подвозить в семь, — тут же сообщил Будяк, подмигнув Римме Марковне, — как раз на вечернюю тренировку успеем.

— Но…

— За сердце доброе и глаза красивые, — непреклонным голосом продолжил он.

— Но я…

— Только имейте в виду, кормить меня надо будет хорошо! — довольно осклабился Будяк, а я послала гневный взгляд Римме Марковне (который она проигнорировала самым возмутительным образом).

Утро понедельника ознаменовалось замечательным событием.

— Ну вот! — я с видом Суворова, доблестно преодолевшего Альпы, вышла из автомобиля и захлопнула дверку. — Что теперь скажете, товарищи?

— Это просто немыслимо! — всплеснул руками Марлен Иванович, — кто бы мог подумать!

— Стараемся, — степенно кивнул Иван Михайлович, мастер, который вёл вождение автомобиля. — Видели, как Лидия Степановна теперь водит? Ни одной ошибки! Блеск! Наша школа!

Ложкин и Елистратов закивали, выражая согласие.

— Таким образом, Марлен Иванович, давайте подытожим наш эксперимент? — предложила я, мысленно потирая руки (ещё бы я не водила, у меня же водительский стаж из прошлой жизни лет двадцать, если не больше).

Любимкин кивнул (а что ему ещё оставалось делать?).

— Итак, всего за три недели я прошла весь обучающий курс автодела под руководством товарищей мастеров-наставников Гашева, Ложкина и Елистратова. Правильно?

Любимкин опять кивнул и покосился на стоящих рядом мастеров.

— Вождение я сдала на «отлично», да?

— Прекрасный результат, мать его, — опять от души похвалил меня Гашев. — Кому скажу — не поверят. Для бабы, так вообще… ой, извините, Лидия Степановна.

Я сделала вид, что не всё расслышала и продолжила дальше:

— ПДД я сдала на «четвёрку». Но, учитывая, что за три недели сложно идеально выучить весь материал и сдать на «отлично», тем более, что у меня ответственная работа и большая нагрузка, будем считать, что результат тоже очень даже и неплохой. Согласны?

— Да, достойный результат, — поддержал меня мастер Ложкин, который вёл ПДД, — у нас две трети ребят ушли на пересдачу.

— Остаётся вопрос со строением автомобиля, — осторожно намекнула я и посмотрела на Елистратова.

— На стендах вы всё выполняли неплохо, — дипломатично умолчав, что мне дружно помогали и подсказывали всем классом, ответил он. — Думаю, что сами вы чинить автомобиль в любом случае не будете. Поэтому можно вам поставить «зачёт» автоматом.

— Спасибо! — расцвела улыбкой я и обернулась к Любимкину, — думаю, Марлен Иванович, как только я получу права на руки, мы с вами пойдём к Ивану Аркадьевичу с подробным отчётом. Сами видите, уровень преподавания у нас достаточно высокий. Обучающиеся тоже стараются. Мне кажется, что причиной неэффективного обучения является организация процесса. И здесь товарищи наставники правы — необходимо менять расписание, время обучения и другие параметры. Правильно я говорю?

Гашев, Ложкин и Елистратов одобрительно зашумели. Любимкин скривился, но аргументов против у него не было.

А я была рада, что «одним махом пятерых убивахом» — и права вот-вот на руки получу (а то заколебалась я в этой электричке в пять утра ездить), и причину косяков нашла, и Любимкина прижучить хоть немного получится.

Но главное — у меня будут водительские права! Тыдымщь!

Воодушевлённая, я заглянула к Зое Смирновой и поманила её в коридор.

— Слушай, а давай мы сделаем путевку твоим сыновьям в пионерский лагерь, а тебе — в санаторий? Съездишь, отдохнёшь, водички минеральной попьешь? Помолодеешь, похорошеешь?

Зоины глаза удивлённо распахнулись.

— Можно даже на море санаторий попробовать присмотреть, — продолжила голосом демона-искусителя я. — Не обещаю, что прям в Гагры или в Алушту, но в какую-нибудь Анапу или Евпаторию вполне можно попробовать. Как идея?

— Да ты что! — ужаснулась Зоя до такой степени, что аж красные пятна пошли по щекам. — А мужа куда я дену?

— А он у тебя маленький? — удивилась я, — сам себе пельменей не сварит?

— Он не умеет, — вздохнула Зоя.

— Есть захочет — сварит, — отмахнулась я. — А нет, так в столовую сходит. Невелика беда.

— А свёкра куда?

— У нас социальная служба есть. Можно договориться. Или в больницу положить на время. Кроме того, у тебя муж есть. Вот пусть и займется. Двадцать четыре дня — не так много. Тем более это же его отец, а не твой.

— Он не захочет, — несмело возразила Зоя.

— Я с Симой Васильевной поговорю, она тебе такой диагноз найдёт, что твой муж сам тебя в санаторий отправит.

— Но у меня нет нарядов, — пискнула Зоя, несмело.

— Ой, ерунда! — широко улыбнулась я, — сходим к Вероничке Рудольфовне, она поможет с модными выкройками. У тебя машинка есть, сама прекрасно всё прострочишь. А ткань я думаю, найдется.

— Ну да, можно же и старый сарафан перешить, — увлеченно замечталась Зоя. — А ещё у меня есть кусок шифона, небесно-голубого цвета. Уже три года лежит.

— Вот и прекрасно, — поддержала я.

И здесь получился двойной финт — и подруге помогу вырваться хоть ненадолго из замкнутого круга бытовухи, и изолирую её на время из депо «Монорельс». Пусть товарищ Эдичка Иванов останется сам-на сам со злой начальницей (то есть со мной) и не сможет за Зоиными кипучими результатами прятать свою халтуру.

А в конце этого прекрасного дня я заскочила в Институт.

Вооружившись бегунком и зачёткой, я побегала по кабинетам и умудрилась сдать сразу два зачёта. Честно говоря, повезло, седой старичок, преподаватель кафедры алгебры и методики преподавания математики, куда-то торопился и по общей математике поставил мне «зачёт» махом, не глядя.

Второй раз опять повезло: на кафедре спортивных дисциплин полноватая тётка махнула рукой на мой душещипательный рассказ о том, как я проболела всю зиму и черканула вожделенный «зачёт» по физкультуре.

Я ликовала.

Следующим у меня должен был быть экзамен по методике начального обучения. Как раз через два дня. Я заскочила на кафедру и взяла перечень вопросов у сутулой лаборантки. В глазах зарябило от фамилий партийных деятелей, известнейших педагогов и прочих Ян Амос Коменских. Да уж, здесь зубрить придётся конкретно.

Затем, на всякий случай, я заглянула в деканат. Методистка не обманула ожидания:

— У вас не пройдена педпрактика, — сообщила она мне, листая толстый гроссбух. — Обычно мы студентов к сессии не допускаем, но за вас звонили из депо «Монорельс», и письмо где-то присылали. А еще… а-а-а вот вижу, есть справка о тяжелой болезни. Поэтому… где же оно? А, вот. Выписка из протокола. Поэтому по вам было принято решение допустить вас к сессии, а практику пройти в сентябре, сразу обе.

— Хорошо, — согласилась я, радуясь, что мне пошли навстречу.

— Так как на практику к зимней сессии вы не попали, то Маргарита Александровна предложила усложнить задачу. Вы же с ней так договаривались?

Я кивнула.

— В начале сентября вы направляетесь на две недели в среднюю школу номер шесть, — заглянула в канцелярский журнал методистка. — И хоть у вас начальные классы, но второй предмет — филология. Поэтому классное руководство вы возьмёте в десятом классе. А основным предметом у вас будет русская литература. Там как раз учительница на курсах повышения квалификации будет, вот вы её и замените. У нас всех учителей русского языка и литературы сорвали. Поэтому заменить некем. А практикантам разрешается. И в районо не придется искать замену. Они звонили, просили посодействовать.

Я со вздохом согласилась. Не то, чтобы я там боялась или опасалась — держать дисциплину я могу. И мне без разницы — взрослые это или дети. Со старшеклассниками ещё легче работать, чем с маленькими детишками. Просто одно дело прийти на практику, провести один урок под присмотром педагога. И совсем другое дело — вести каждый день по пять — семь уроков, заменяя учительницу.

И тут меня как током жахнуло:

— Простите, вы сказали школа номер шесть?

Методистка равнодушно кивнула.

— А на какой улице эта школа находится?

— Чкалова.

— А какой класс у меня будет?

— Десятый «Б».

Сердце у меня упало. Я вспомнила. Ведь именно в этом классе когда-то учился Жорка.

Глава 12

А через два дня пришло письмо от «демонической» Олечки.

Но лучше расскажу всё по порядку.

В общем, приезжаю я в город (всё ещё на электричке, итить её! Ведь права выдадут лишь на следующей неделе). Время — всего-то шесть утра с небольшим хвостиком. Логично, что я сразу направилась домой, на Ворошилова: сейчас попью кофе, наведу марафет, а возможно и подремать полчасика ещё успею. Как раз небольшой такой релакс перед работой у меня получится.

На лавочке у подъезда по обыкновению несли боевое дежурство соседки — старушки-веселушки Клавдия Пантелеймоновна (та, что подарила мне когда-то на новоселье горшок с вонючей гортензией, в которой Римма Марковна души не чаяла и не позволяла мне её выбросить) и Марфа Иннокентьевна.

— Лида! — обрадовались они мне. И даже о семечках забыли.

Я поздоровалась. После обмена любезностями и выяснения ряда подробностей о том, как проходит дачный отдых у Риммы Марковны и Норы Георгиевны, какие платья они там носят, тщательно сравнив какие цены на молоко и овощи в Малинках и у нас, и прочие, не менее важные и необходимые в хозяйстве вещи, Клавдия Пантелеймоновна сообщила трагическим голосом:

— Лида, вчера тебя ждала какая-то женщина. Долго.

— Ага. Сидела тут на лавочке, — поддакнула Марфа Иннокентьевна.

— Что за женщина? — нахмурилась я (ненавижу вот такие вот сюрпризы. Жизнь показала, что это всё как-то нехорошо заканчивается. Для меня, по крайней мере).

— Ну, такая она… не наша… не советская… — задумалась Клавдия Пантелеймоновна и сделала неопределённый жест рукой, — фифа такая. Вся в импортной одежде и очки большущие и чёрные, прости господи.

— А клипсы-то какие, с перьями! Срамота одна, — добавила Марфа Иннокентьевна осуждающим голосом и максимально незаметным жестом мелко перекрестилась.

Я про себя хмыкнула. Вспомнила, как в мои времена ходил анекдот о Наташе, которая всегда здоровалась с бабушками у подъезда и поэтому считалась у них самой вежливой проституткой.

— А что она хотела? — спросила я, пряча улыбку.

— Тебя увидеть, — пояснила Клавдия Пантелеймоновна, — а больше ничего выяснить не удалось.

— Ну, и ладно, — пожала плечами я и пошла домой. Решила не ломать голову, мало ли кому что от меня надо. Если сильно надо будет — найдёт.

В конторе депо «Монорельс» весь день была суета как обычно. Рабочую размеренность нарушил лишь небольшой инцидент со Щукой. Она, по обыкновению, вошла ко мне в кабинет без стука, «чеканным кавалерийским шагом». В открытой двери с жадным любопытством маячили Лактюшкина, Акимовна и Швабра.

— Лидия Степановна! — с кривоватой улыбкой Джокера выплюнула моё имя Щука. — У нас все показатели за этот месяц упали. А вот при Иване Аркадьевиче такого никогда не было!

При этом вид у неё был как у человека, попавшего в сад с райскими гуриями. Остальные коллеги с алчным интересом прислушивались к разговору (ох, чую, сейчас шепотки поползут по конторе).

— Прям все? — уточнила я с деланным равнодушием. — Или, как обычно, только в вашем подразделении, Капитолина Сидоровна?

Лицо у Щуки перекосило:

— Что вы хотите сказать?!

— Ну, я же когда-то у вас работала, — с невинным видом ответила я, перекладывая папки. — И прекрасно помню, как вы частенько в конце месяца завышали статистику.

Щука покраснела, воровато оглянулась на остальных, не слышат ли, но главный вопрос таки задала, причём отчётливо громко:

— Так что теперь делать, Лидия Степановна? Опять завышать?

— А это разве я должна за вас думать? — изумилась я и даже бросила перебирать документы. — У вас есть два варианта, Капитолина Сидоровна: не сдать отчёт и быть уволенной, или же сдать отчёт с дутыми показателями и быть уволенной. Вот и выбирайте.

Щука позеленела и выскочила из кабинета, хлопнув дверью.

После работы я вернулась домой, на Ворошилова. По дороге лишь заскочила в магазин, прикупила продуктов согласно составленному Риммой Марковной гигантскому списку. Получилось две огромные авоськи. Я их еле-еле тащила, сгибаясь под тяжестью. Сдуру нагребла всё сразу, чтобы дважды не бегать. Блин, хоть уж поскорее права мне выдали, заколебалась я в руках это всё таскать и пешком по магазинам ходить. Кстати, нужно будет завтра после работы обязательно сходить посмотреть в гараж Валеева к машине, я уже два месяца там не была…

Мои мысли были бесцеремонно прерваны: у подъезда меня ожидала «та» женщина. То, что она ждёт именно меня, стало ясно с первого взгляда. Вид у женщины, действительно, был донельзя импортный и «не наш». Старушки-веселушки не ошиблись. И дело здесь даже не в экзотическом для нашего города прикиде. Возможно, проявлялось некое превосходство в глазах, какой-то донельзя чванливый апломб, примерно также, очевидно, смотрели солдаты из экспедиции Кука на аборигенов под пальмами, пытаясь выменять у дикарей бриллианты на стеклянные бусики. До тех пор, пока аборигены их не съели, конечно же.

Я уже даже отвыкла от таких взглядов. Взглядов, которые бывали у многих нуворишей, стремительно взлетевших «из грязи в князи» в моём прошлом мире.

— Добрый день, — первой поздоровалась я, — это вы меня ждёте?

— Лидия Горшкова — вы? — вопросом на вопрос ответила женщина, не поздоровавшись, зато смерив меня откровенно оценивающим взглядом.

— Я, — ответила я, решив посмотреть, что последует дальше.

— Что вы так долго? — нелюбезно обозначила она своё недовольство.

— В магазин зашла, — кивнула я на авоськи, которые пришлось поставить на землю: разговор явно обещал затянуться.

— Я вам письмо привезла, — сообщила она мне таким тоном, словно молодой альпинист после покорения Эвереста.

— Так вы на почте работаете? — не удержалась от лёгкой шпильки я.

Женщину передёрнуло. Ну а что, ты, милая, думала. Я же тебе не простой советский человек, открытый в своей наивности. Раз решила укусить — получай ответочку.

— Я из Чехословакии привезла, — сообщила она мне величественным тоном и уставилась с ожиданием, что я, наверное, сейчас должна упасть в обморок от переизбытка чувств.

— От Кафки? — с максимально наивным видом опять подколола я и даже глазами похлопала для убедительности.

— Какой кафки? — не поняла она.

— Ну как же, Франц Кафка, «Письма к Фелиции»? Разве нет?

Судя по выражению лица этой женщины, «кафку» она если и знала, то только «грефневую».

— От Ольги Дворжак, — процедила она неприязненно.

Я уже сообразила, что это «демоническая» Олечка и чуток напряглась.

Женщина вытащила из модной сумочки чуть примятый конверт и проворчала, протянув его мне:

— Обратно я уеду через неделю. Подготовьте ответ. Я зайду в среду, в это же время.

— Хорошо, спасибо, — пробормотала я, сгорая от любопытства.

Женщина поднялась уходить, и я не удержалась от вопроса:

— А своей матери она письмо тоже передала?

— Нет, — равнодушно сказала женщина и ушла, не прощаясь.

Дома, я, едва сбросив туфли и не переодеваясь, плюхнулась в кресло и аккуратно вскрыла конверт, на котором ничего не было написано. На колени выпал листок, мелко исписанный торопливыми строчками:

«Лида!» — гласили прыгающие строчки, — «Люция едет к родственникам, и согласилась передать письмо. Я устроилась хорошо. Вышла замуж и теперь живу в пригороде Праги. Мой муж очень богат и владеет собственной пивоварней. У нас есть слуги и большой дом на семь комнат (а не говенная коммуналка на Механизаторов!). Отдыхать мы ездим в Карловы Вары, на воды. У Томаша своих детей нету и не будет, но он очень хочет семью. Поэтому я решила забрать Светлану. Ей с нами будет лучше. Напиши ответ и передай Люцией. Томаш сказал, что всё устроит, у него есть большие связи, и Светлану можно будет перевезти к нам. От тебя нужно только письменное согласие и её документы. Это много времени не займёт. Готовься.

Ольга».

Первое время я молча сидела и тупо пялилась на стенку. В голове стало пусто-пусто, зато сердце стучало как отбойный молоток.

Я с трудом сглотнула. Руки тряслись. За это время Светка стала мне родной.

Я задумалась. И вот как теперь поступить? Год назад «демоническая» Олечка категорически отказалась от ребёнка: я вспомнила первое своё знакомство со Светкой — донельзя замурзанная, в полуспущенных застиранных колготках и байковой кофточке некогда желтого цвета, заляпанной вареньем и кашей, со спутанными до состояния войлока волосенками, где сиротливо болтался полуразвязанный гипюровый бант. В то время Ольга ребенком не занималась вообще и с удовольствием откупилась за «тридцать серебряников».

А с другой стороны, она же её родная мать! Возможно, Ольга осознала, что плохо относилась к дочери; прошел год, Ольга, наконец, повзрослела, материнская любовь проснулась. И вот какое я имею право не отдать ей родную дочь?

А с третьей стороны, я же обещала Валееву перед его смертью, что выращу Светку, воспитаю, поставлю её на ноги. Да и странный мой сон, где я вернулась обратно и увидела Светку в телевизоре. Вряд ли Ольга сможет воспитать её правильно.

А с четвертой стороны, имею ли я право лишать Свету тех возможностей, которые даст ей обеспеченная жизнь в Европе? Совсем скоро здесь наступят лихие девяностые, и я совсем не хочу, чтобы она это проходила и в этом жила.

А в-пятых, вдруг меня опять забросит обратно? Уже ведь меня туда-сюда изрядно помотало. И что тогда? Кому эта Светка нужна будет здесь? Римме Марковне? Так сколько ей самой осталось? А что будет потом?

Голова шла кругом: вопросы, вопросы… Как же быть?! Как же мне быть?!

Я так расстроилась, что передала авоськи Роговыми, которые обычно меня подвозили на дачу в Малинки, а сама осталась дома, отговорившись, что завтра очень важное совещание и я готовлюсь. Римма Марковна, конечно же будет недовольно ворчать, но пусть лучше так, чем я расплачусь при ней.

Неприкаянная, потерянная, ходила я из угла в угол. Из угла в угол. Перебирала все пять вариантов. Думала. Рассуждала. Моделировала. А решения не было.

Накапала корвалолу. Не помогает. Дрожащей рукой я вытащила из дальнего ящичка полупустую пачку дукатовских папирос, которые когда-то курила Римма Марковна. После появления Светки у нас дома, курить она категорически бросила (хоть курила с войны). Считала, что непедагогично ребёнку дурной пример показывать. Но папиросы не выбросила: иногда использовала их в кладовке или антресолях как средство от моли. Вот мне сейчас и пригодились.

На балкон я не пошла — домовитая Римма Марковна заложила его на лето какими-то очень необходимыми в хозяйстве коробочками, кульками, что-то у неё там сушилось, хранилось. Я накинула спортивную кофту (прошел дождик и было сыровато) и вышла во двор.

Затянувшись, я сильно закашлялась — я и в той-то жизни курила редко, а Лидочка так вообще (при моей памяти) курила всего один раз. А папиросы были крепкие, настоящий ядрёный табачище.

Вторая пошла значительно лучше. Я медленно выдохнула сизоватый дым и тупо смотрела как он тает кверху.

— Лидия Степановна! — послышался мужской голос.

Я обернулась. На меня удивлённо смотрел сосед Иван Тимофеевич. До памятного нападения Горшкова я подрабатывала у него в газете, вела свою колонку красоты для советских женщин. И мы с ним были очень даже по-хорошему.

— Добрый день, Иван Тимофеевич, — кратко улыбнулась я соседу и затянулась снова.

— Вы же не курите, — покачал головой сосед.

— Не курю, — согласно кивнула я, выпустив струйку дыма.

— Так, что случилось, Лидия? — он спросил так проникновенно, что слёзы аж брызнули у меня из глаз.

— Я…я…

— Успокойтесь и постарайтесь рассказать, — Иван Тимофеевич сел рядышком на скамейке. — Из любой ситуации всегда есть выход. Или решение. А иногда и выход, и решение.

— Угум, — хлюпнула я носом.

— А папиросу бросьте, — заявил сосед, — дайте-ка её мне. Вот так.

Он затушил папиросу об асфальт и бросил в урну.

— А теперь рассказывайте.

Хлюпая и поминутно сбиваясь, я начала свой грустный рассказ:

— Ну и вот, — закончила я, — у меня патовая ситуация. Ольга рано или поздно отберет Светку.

— Покажите письмо, — велел Иван Тимофеевич.

Я показала.

— Лида, вы же взрослая умная женщина, — укоризненно покачал головой сосед, возвращая листок, — вы же понимаете, что, если вы сейчас пойдёте с этим письмом в органы и напишете заявление, то никто у вас никого не отберёт? Тем более за границу.

Я скривилась. Теоретически да. Но я-то прекрасно знаю, что буквально через десяток лет страну накроет такая вакханалия, что ой. И Ольга всё равно отберёт Светку. Не сейчас, так потом. И Светка с удовольствием поменяет эти серые страшные времена на уютную сытость Европы. И если я сейчас начну им мешать, то Ольга мне это так потом припомнит, так настроит Светку, что она мне этого больше никогда не простит. И общаться со мной больше не будет.

Но вслух я сказала:

— Можно и пойти, и написать, но Света, когда вырастет и всё узнает, может не простить мне этого.

— Мда… — задумчиво пробормотал Иван Тимофеевич и добавил. — А знаете, Лида, я же прекрасно помню эту Ольгу. Её эти ночные арии доводили до исступления и Нору Георгиевну, и остальных соседей. Они с нею ругались, упрашивали, пытались достучаться до совести. Но она ещё больше пела. Ужасным противным голосом. Громко. Специально фальшивила ещё, чтобы позлить. Да. Я прекрасно знаю этот типаж. Ей-то и дочь, очевидно, нужна лишь для укрепления семьи, видимо не всё там так гладко, как она пишет. Да сами подумайте, Ольга же искренне полагает, что рождена блистать, она любит всю эту мишуру, фейерверки и театральную бутафорию. Сейчас она да, вышла замуж за успешного чешского бюргера. Да, у неё теперь есть дом, доход и слуги. Нам с вами кажется — прекрасная жизнь. Но подумайте только, как же ей при этом скучно! Унылая размеренная жизнь, семейные обеды-ужины. Сами смотрите, вот она пишет, что ездит с супругом отдыхать на Карловы Вары. Это курорт такой. Типа как у нас санаторий. А теперь сами подумайте, интересно экзальтированной девице сидеть на водах и слушать бесконечные разговоры стариков о клистирных трубках? Вот то-то же и оно!

Я кивнула, Иван Тимофеевич был абсолютно прав.

— Я считаю, что её этот брак продлится ровно до тех пор, пока Ольга в очередной раз не увлечется каким-нибудь смазливым гонщиком или музыкантом, и не умотает с ним в Париж или Амстердам. И что тогда будет со Светой в чужой стране, сами подумайте? Нужна она будет этому бюргеру?

Я покачала головой, сосед был прав.

— Поэтому, я считаю, что вы должны написать Ольге письмо примерно такого содержания, что, дескать, конечно, Свету я отдам, и уже скоро, но вот сейчас такие-то обстоятельства. Давайте обсудим это чуть позже. Как-то так. Вы же умная, Лида. Придумайте!

И я задумалась.

А утром, когда я сидела в своём кабинете и писала тезисы речи, которую нужно будет говорить на собрании, произошло ещё одно событие. Дело с этой речью было муторное, но спрыгнуть не получалось никак. Кроме того, как шепнула мне Зоя Смирнова, на собрании будет представитель от соседнего депо, которое находилось в другой области. Поэтому в грязь лицом упасть было никак нельзя. Да и пощекотать нервишки Эдичке и остальным хотелось невыносимо.

Поэтому я писала, писала, обдумывала, зачёркивала, опять писала, и так добесконечности.

Пространство вокруг корзины для мусора было уже густо завалено рваной бумагой, а я всё ещё была недовольна результатом. Но вот, наконец, удалось поймать ту самую, правильную мысль. Я торопливо бросилась записывать, как вдруг в дверь постучали.

— Лида! — в дверь просунулась голова Галки. — Там тебе звонят. Срочно!

— Где звонят? — я мимоходом покосилась на молчащий телефон.

— На проходной! — выпалила Галка и скрылась.

Чертыхаясь сквозь зубы, я пошла на проходную. Кто это мог быть? Все, кому надо, знают, что у меня свой телефон.

Ведомая дурными предчувствиями, я подняла трубку:

— Дочь! — в трубке, сквозь треск и щелчки, послышался сердитый голос матери, — ты почему не приезжаешь?

— Что случилось? — подавила раздражение я (никак не могу привыкнуть к этим по сути чужим мне людям и уж тем более полюбить их).

— Как что?! Картошку полоть надо! — безапелляционным тоном заявила лидочкина мать. — Приезжай на выходных.

— На выходных я не могу… — начала объяснять я.

— Что значит не могу?! — закричала мать, даже не дослушав. — Попробуй только не приехать! Мне уже людей стыдно!

— Но мама…

— Разговор окончен! — рявкнула она, — жду в субботу!

— Но… — в ответ раздались гудки.

Бля! Это же просто какой-то адский ад какой-то! Тратить выходные, нарушать свои планы я не хочу, а не поехать я не могу, иначе выбьюсь из образа «любящей дочери». И вот что делать? Опять воспользоваться помощью Вадика и наложить липовый гипс? Или таки ехать пахать?

Я застонала от бессилия.

Глава 13

Мда, дела.

Прям по классике — «отцы и дети», точнее лидочкина мамашка и Лидочка. И всё это под густым соусом из деревенских традиций и «что люди скажут?». И вот как мне теперь со всей этой тургеневщиной бороться? Я что-то там помнила из Конституции о том, что дети обязаны заботиться о своих родителях, но, блин, не настолько же!

Больше всего меня бесило, что «включились» эмоции настоящей Лидочки и я не успела сориентировать и сразу ответить отказом.

Раздраженная, я вернулась в кабинет и зашагала из ушла в угол. Не выдержала, со всей дури пнула корзину с мусором. Та взлетела и, описав небольшую дугу, рухнула на пол, скомканные бумажки веером разлетелись по полу. Чертыхаясь, я принялась сметать все на совок.

Это что же получается?! Лидочкины родители держат огромные плантации под картошку, каждая соток по десять — тридцать (не помню, или два огорода, или три. Один около дома, и два — возле поля) и все засаживают картошкой. Лидочка и её сестра весь сезон пашут на этих гектарах, затем урожай собирается, продаётся, а деньги поступают лидочкиной сестре. Это я сделала такой вывод, так как, судя по убогой обстановке в коммуналке на Механизаторов, материальной помощи молодая семья Горшковых явно не получала ни от Элеоноры Рудольфовны, ни от родителей Лиды.

Вопрос неоднозначный. С одной стороны, лидочкиных родителей жалко — я вспомнила огрубевшие руки матери, осунувшееся лицо её отца, но с другой стороны, получается, я должна отпахать выходные для повышения благосостояния сестры. Той сестры, которая, мягко говоря, к Лидочке относилась просто по-свински, начиная от увода жениха и заканчивая постоянным настраиванием родителей против нее. И это мягко говоря!

Моя логика подсказывает, что такую сестру можно (и нужно) слать лесом. Но есть один нюанс — в эти времена как-то ещё не принято было перечить родителям. Если мать сказала, что выходные нужно потратить за прополкой картошки — значит дети бросают всё, едут и пашут все выходные. Без возмущений и цацки-выпецкивания «зоны комфорта». Поэтому спрыгнуть без последствий будет сложно. А мне ой как не надо привлекать к себе излишнего внимания. И так уже Лидочка дважды успела побывать в психушке — я вспомнила шокирующий разговор с профессором и мысленно поёжилась.

Но и простоять раком на солнцепеке все выходные мне тоже не улыбается. Банально хочу отоспаться, позагорать, накупаться в речке и отдохнуть. Что-то замоталась совсем.

Я сердито плюхнулась в кресло. Решено, не поеду! Потому что не-хо-чу! Считаю, что причина вполне уважительная.

И ничего они мне не сделают. Вот только нужно придумать и донести им такую железобетонную отмазку, чтобы они поверили и отстали, а то, кто их тут знает — вот возьмет и припрется мать к Ивану Аркадьевичу с криком вразумить блудное дитятко. Краснеть на товарищеском собрании совсем не хочется. Ну или что тут у них бывает с нарушителями (я до сих пор конкретно так путалась в сложной системе советских общественных поощрений и наказаний).

И вообще, с этой родней нужно отношения рвать. Теплоты к ним у меня нет, вон та же Римма Марковна, посторонний Лидочке человек, а ведь стала почти матерью. А родная лидочкина мать — чужая. К тому же, насколько я помню (Римма Марковна как-то проболталась), что, когда я полгода лежала в больнице при смерти, никто из родственников не снизошел приехать проведать. Мать пару раз звонила узнать, как дела (не удивлюсь, если виды на квартиру у нее были), а чтоб так — то нет.

Я решительно ткнула в кнопку коммутатора:

— Людмила, зайди-ка на минутку!

Через пару мгновений появилась запыхавшаяся секретарша.

— Людмила, возьми в бухгалтерии свод за предыдущий квартал по командировкам и повышению квалификации. Ты же их предупредила?

— Да, Лидия Степановна, — тщательно записывая в блокнотик, преданно пискнула секретарша.

— И второе задание — сходи на почту и дай телеграмму, — я черканула пару строчек, протянула Людмиле листок и вытащила из кошелька трёшку. — Это моя личная просьба.

— Сделаю, Лидия Степановна! — Людмила сцапала всё и выскочила из кабинета.

Я довольно улыбнулась.

Ха! Представляю лица родственников, когда они получат мой ответ.

На этой оптимистической «волне» я села и махом дописала письмо Ольге. Такого содержания (как и подсказал мне Иван Тимофеевич):

«Ольга! Конечно же, как биологическая мать, ты можешь (и даже должна!) забрать Свету. Тем более, раз ты так хорошо устроилась. Но, как честный человек и твоя бывшая родственница, я должна сказать тебе всю правду (чтобы ты потом на меня не обижалась) — есть одна очень важная проблема. Света пошла по характеру в отца, ты же помнишь, какой он был сложный и жесткий человек?! Она играет в футбол, дерется с мальчишками, ругается, и совершенно не хочет никого слушаться. Две недели назад она разгромила спортивный зал в Доме пионеров. Меня вызывали на педсовет, еле-еле удалось разрулить ситуацию и не ставить её на учёт в детскую комнату милиции (но вопрос пока ещё окончательно не закрыт). Поэтому я с удовольствием отдам её тебе обратно. Надеюсь, что твой муж Томаш, имеет достаточно мужества и силы воли, чтобы взять её в руки и перевоспитать. Да и ты, как артистка, тонкий творческий человек, со временем сможешь найти подход к ней.

Кроме того, сообщаю, что внешностью Света пошла в тебя. И даже лучше. То есть уже буквально через пару лет она будет просто ошеломительной красавицей. А с таким её необузданным характером я боюсь, что справиться с ней тогда вообще не смогу. Но я уверена, что твой муж Томаш и тогда сможет удержать её от необдуманных поступков и будет воспитывать строго и правильно.

Ольга! Я в тебя очень верю. И очень благодарна, что ты решила Свету забрать. У меня прямо гора с плеч. Спасибо тебе большое. Все документы, которые надо, я подготовлю как можно быстрее.

с ув. Лидия Горшкова».

Ну вот! Надеюсь, прочитав это письмо у «демонической» Олечки хватит ума сделать нужные мне выводы. Держать возле себя подрастающую красотку-дочь и рисковать богатым мужем стареющая Олечка явно не захочет.

Ну, а что, Светку я не отдам никому! Но силой запрещать матери пытаться забрать дочь я не могу, могу только вот так, хитростью.

Я сидела и тихо наслаждалась будущей победой, как позвонил Василий Егоров, который отвечал за технику безопасности в депо «Монорельс», и, осипшим от переживаний голосом, сообщил о ЧП у наладчиков.

— Что случилось? — похолодела я.

— Там кому-то руку отрезало! — выпалил Егоров.

— Бегу, — выдохнула я в трубку.

В цеху было шумно: орал пожилой мастер, в ответ матерился какой-то дядька в засаленном комбинезоне, остальные мужики тоже что-то доказывали на повышенных тонах. Понять что-либо было невозможно.

— Что тут случилось? — я увидела в возбуждённой толпе рыжего Севку и дёрнула его за рукав.

— Морозову клешню оттяпало! — буркнул он и попытался свалить обратно в толпу.

— А конкретнее? — я удержала рукав и не пустила уйти.

— Да придурок этот собирал буксу после замены подшипников, набокапорил и получил по пальцам… — рявкнул Севка, — Лида, мне сейчас действительно некогда! Давай потом.

— А где Морозов?

— Лида, потом! — огрызнулся Севка, — не надо тебе на это смотреть. Иди работай.

Он сердито вырвал рукав из моих рук и нырнул в толпу. Я присмотрелась — откуда-то из гущи народа раздавались стоны и жалобные причитания, но рассмотреть не давали люди. Мужики стояли плотно, плечом к плечу. Мне с моим нынешним ростом увидеть хоть что-то было невозможно. Между тем туда уже деловито проталкивались два врача в белых халатах.

Увидев, как в толпе появился милиционер, я решила последовать совету Севки и выскользнула из цеха во двор.

— Лидия Степановна! — в спину толкнул окрик. — Подожди.

Я оглянулась. Меня догонял Иваныч.

— Вот. Тут Гашев тебе передал, — он сунул мне в руки сложенный в четверо мятый листок с запиской от мастера, что вёл у меня вождение.

— Иваныч, поясни, пожалуйста один момент, — торопливо сунув листок в карман решила воспользоваться я ситуацией. — Хоть ты-то можешь мне объяснить, из-за чего конкретно ему отрезало пальцы? В двух словах хотя бы.

— Да буксу он собирал после замены подшипников. — Вздохнул Иваныч, поняв, что я не отстану. — В общем, насколько я понимаю, приложил этот дуралей крышку, вставил болт, вытащил из кармана не тот ключ, потом попытался вытащить нужный из того же кармана, не удержал крышку, в результате чего крышка соскользнула, он пытался её удержать, но не вышло. И вот результат.

— А как…?

— Ох прицепилась же ты ко мне! — чуть не взвыл Иваныч, но таки принялся обстоятельно объяснять, — там же колесо приводное. Оно состоит из собственно колеса, вала, на котором оно сидит на шпонке, а на концах вала с двух сторон подшипники такие… как бы тебе объяснить… на горячей посадке, в общем. Наружные обоймы подшипников сидят уже в буксах, которые расположены с каждой стороны. Понимаешь?

Я не понимала ни слова, но кивнула согласно.

— А буксы крепятся к раме вагона… — исчерпывающе продолжил вдаваться в детали Иваныч, — на них, собственно и имеются крышки, которые крепятся к корпусам букс на болтах. Вот её этот дурик и отвинчивал так косоруко, что теперь не будет даже чем в носу поковыряться.

— То есть, если бы все эти ключи были по разным карманам, он бы его не перепутал и этого всего бы не случилось? — задумалась я.

— Ну так-то ты права, — степенно кивнул Иваныч. — Вот что я тебе скажу, Лида. С этими новыми спецовками ты очень хорошо придумала. Надо в производство для всех вводить.

— Иваныч, а ты меня поддержишь? — спросила я.

— Тебя теперь все поддержат, — серьёзно сказал Иваныч и вздохнул. — Сама подумай, кому охота без рук жить?

Из цехов я возвращалась со смешанными чувствами. Но ясно было одно — нужно срочно менять ГОСТ. И я это должна сделать в ближайшее время.

Из-за всей этой суеты я опоздала на машину к Роговым. До электрички ещё было далеко. Поэтому пришлось добираться на перекладных. Часть пути я шла пешком по грунтовой дороге. В результате к даче подходила уставшая и раздражённая.

Уже на подходе услышала мужские голоса.

Интересно, кто бы это мог быть?

Я толкнула калитку, вошла во двор и сильно удивилась. Солнце отбрасывало последние вечерние лучи, которые весело отсвечивали на начищенном до блеска медном самоваре Риммы Марковны, но ещё ярче лучился самодовольством Петр Иванович Будяк, который вольготно расположился в садовой беседке и что-то обстоятельно вещал проникновенным голосом соседу Рогову.

— Да нет, щука леску в ноль-пять никогда не перекусит, — степенно рассказывал Будяк. — Даже ноль-четыре можно.

— Так это если поводок свежий! — горячился Рогов, размахивая руками, — ты проклянешь все, через каждые две-три пустые поклёвки менять его! Надо сразу ноль-семь брать и всё.

— А я тебе говорю — ноль-пять! — возмущённо рявкнул Будяк. — Главное без двойников и тройников. Тогда «глухих» зацепов почти не будет…

— Здравствуйте, товарищи, — решила прервать я диспут любителей рыбалки, — а что это у нас тут происходит на ночь глядя? Что это за собрание ихтиологов?

— Разговариваем мы, Лидия Степановна, — подхватился Рогов и смущённо добавил, — это я к Римме Марковне на минутку заходил закаточный ключ отдать, а Пётр Иванович сразу спорить начал. Но вы правы, мне уже пора. Хорошего вечера!

— Не спорить, а отстаивать верную точку зрения, — проворчал Будяк и укоризненно добавил, обращаясь ко мне, — и вот зачем вы Сергея Сергеевича прогнали?

Он сидел в беседке за столом и флегматично точил ножи: «вжих — вжих!».

Я поёжилась от зубодробильного скрежета.

— Нехорошо это, Лидия Степановна, — между тем продолжил поучать меня Будяк, — мы здесь мирно сидели, разговаривали. А потом пришли вы и недружелюбно прогнали Сергея Сергеевича. Нехорошо это. Не по-соседски.

— Вообще-то я пришла к себе домой, — отрезала я холодно. — И желаю спокойно отдохнуть, а не слушать болтовню каких-то посторонних людей.

— Всё должно быть в меру, Лидия Степановна. — покачал головой Будяк, — а прогонять соседей — занятие унизительное и жалкое.

— Вам, кстати, тоже давно уж пора, Пётр Иванович, — отрезала я, — и я очень надеюсь, что ваш визит ко мне во двор был в последний раз.

— Не нужно здесь мной командовать, — возразил Будяк, — очень прошу.

— Вы меня не слышите, товарищ Будяк? — психанула я, повышая голос, — до свидания!

— У вас критические дни? — совершенно не обращая внимания на мою ярость, продолжил точить нож Будяк, — Обычно, когда у женщин такое, они всегда норовят сказать гадости. Или кричат. Или плачут. Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. И терпеть не могу женских истерик. Поэтому если вы не против, давайте будем считать, что я вас просто неудачно подёргал за косички. И вы сейчас же прекратите всё это.

Я стояла и только ошалело хлопала глазами. Ну и наглость.

— И я ведь так и не понял, за что вы на меня обиделись, Лидия Степановна, — как ни в чём не бывало продолжил Будяк спокойным голосом. — Но в любом случае виноват я. Извините!

— Так! — прошипела я, — пошёл вон!

Будяк отложил нож, взглянул на меня исподлобья, встал и молча вышел со двора.

Вот и славненько.

Когда хлопнула калитка, я устремилась в дом. Сейчас у Риммы Марковны будет допрос.

В доме было тихо. Я заглянула в большую комнату, там мерно тикали ходики, пахло сухими травами. На раскладном диване спала Светка, укрытая платком Риммы Марковны.

Тихо-тихо, на цыпочках, стараясь не разбудить её, я прошла дальше. Римма Марковна нашлась в другой комнате, где она сидела и штопала натянутый на лампочку носок.

— Римма Марковна, как это всё понимать? — прошипела я. — Что у нас во дворе делает этот Будяк?

— Тише говори! — укоризненно цыкнула на меня она, — Светочка только уснула. Набегалась за день.

— Так что он здесь забыл?

— Как это что?! Он же занимается футболом с ребятишками! И сегодня тоже, — всплеснула руками она. — А потом, как обычно, поужинать зашел. Начал хлеб резать, а ножи затупились. Вот и решил наточить.

— То есть, он уже не один раз у нас ужинает? — свистящим шепотом уточнила я.

— Ну да, он же три раза в неделю приезжает в Малинки на футбол, вот и кушает, — бесхитростно ответила Римма Марковна, аккуратно обрезая нитку большими портняжными ножницами, а я аж подскочила от злости.

— Римма Марковна, а почему он у нас ужинает?

— Так ему нравится, как я готовлю, — с достоинством похвасталась Римма Марковна и даже слегка зарделась.

— То есть я пашу на работе как лошадь, стараюсь лишнюю копейку наскрести, и всё это для того, чтобы кормить какого-то чужого мужика? — скрипнула зубами я.

— Ну почему сразу чужого? Зачем ты так говоришь, Лида? — пожала плечами Римма Марковна, — Пётр Иванович — тренер Светочки по футболу. Он не чужой. Ты можешь вдеть нитку в иголку, а то я что-то не попаду.

— Ну так давайте всех учителей кормить и содержать будем, — максимально язвительно предложила я, продевая нитку в иглу, — Вон Зинаида Ксенофонтовна сольфеджио ведет у Светы. Давайте тогда и её заодно на обеды звать?

— Нет, нам не нужна эта глуповатая женщина с туннельным мышлением, — категорически не согласилась Римма Марковна.

— А Будяк, значит, нужен? — протянула иголку с ниткой я ей.

— Нужен! — воинственно подбоченилась Римма Марковна.

— Зачем?

— Потому что он — вдовец. И шикарный мужчина. Настоящий! Бывший военный. А ты у нас тоже вдова! — сообщила мне Римма Марковна непреклонным голосом и принялась штопать дальше. — Так что всё просто.

Я аж опешила.

— Римма Марковна, вы опять эти свои дурацкие интриги начинаете? — проворчала я.

— Но, согласись, с Василием Павловичем как всё замечательно получилось, — мечтательно выдохнула Римма Марковна и глаза её затуманились.

А я поняла, что мне предстоят очередные Пунические войны.

Донельзя раздражённая я зашла в сою комнату и принялась раздеваться. Устала как собака. Сейчас переоденусь, поужинаю и затоплю баньку. Я стянула платье и принялась развешивать его на плечики. Из кармана выпала записка, о которой я совсем забыла. От Гашева.

Я подняла и торопливо развернула листок. Неровным почерком мастера-водителя было написано, что для получения водительских прав нужна справка о том, что я не была на учете в психдиспансере.

Я чуть не взвыла от бессилия и злости — ведь Лидочка там была!

И не один раз, кстати…

Глава 14

А утром я вышла в сад. Время было ещё настолько ранее, так что только-только начало светать и даже птички вполне себе ещё сладко дрыхли. И люди дрыхли. И даже ёжики, мать их так, дрыхли. Лишь одна неадекватная лупоглазая стрекоза с треском пронеслась мимо, да ещё я, бедняжка, сиротливо торчала во дворе, так как должна была успеть на первую электричку до города. Так что мне приходилось вставать очень рано. Хоть и каждый раз с боем.

Осторожно ступая босыми ногами по бархатистому спорышу и маргариткам, на которых там и сям блестели капельки росы, и они от этого издавали резкий и освежающий запах, я сладко потянулась, и, ёжась от предрассветной сырости, сделала активную пятиминутную разминку. На больше меня обычно не хватало, но вот после такой разминки хоть совесть меня особо не мучила.

И вот когда я уже выполняла обязательные бёрпи (четыре раза), откуда-то со стороны забора донёсся глухой звук. Я замерла почти в прыжке и чутко прислушалась: в кустах малины и крыжовника кто-то активно возился. Возможно, опять соседская курица решила насест у меня во дворе устроить. Мне в принципе не жалко, но вот только загадит же всё во дворе. А я этого категорически не люблю. Особенно вступить босой ногой. Да и мухи будут. Поэтому решительным и неотвратимым шагом я ломанулась туда — сейчас я ей задам!

Каково же было моё удивление, когда в кустах я обнаружила всклокоченную злую Светку.

Закусив сердито губу, она удерживала футбольный мяч на носке левой ноги, сама при этом балансировала на правой. Этот мяч, между прочим, был куплен Риммой Марковной позавчера в городе, тайно от меня. Ну не любила наша боевая старушка признавать свои поражения. Но и допустить, чтобы у нашей Светочки не было своего футбольного мяча — тем более не могла.

Я невольно аж залюбовалась: лохматая после сна, в цветастой ситцевой ночнушке с рукавами-фонариками и бантиками по краям (тоже Римма Марковна расстаралась), она упорно повторяла и повторяла упражнение. Не ахти, конечно, у неё это получалось, но она роняла мяч, падала на траву, чертыхалась сквозь зубы, но поднималась обратно и продолжала выполнять всё заново.

— Ты что это тут делаешь? — нарушила футбольную идиллию я.

— Тренируюсь, — хмуро буркнула Светка и от неожиданности уронила мяч, который покатился в крапиву.

— Зачем?

— Баланс вырабатываю. Не видишь разве?!

— А почему в кустах и почему так рано?

— Не хочу, чтобы это свинство Юрка с Санькой видели. Будут потом опять дразниться, — нахмурилась она и принялась веником доставать мяч из крапивы.

Судя по тому, что веник был подготовлен заранее, война с крапивой за мяч шла уже не впервой.

— Что, Светка, не всё так ладно в датском королевстве? — усмехнулась я и потрепала её за волосы. — Так, может, футбол — не твоё, и тебе стоит попробовать себя в другом виде спорта?

— То, что я не перевариваю этот свинский футбол — я и не спорю, — проворчала Светка и ловко увернулась от моей руки. — Но без футбола сейчас никак. Особенно у нас во дворе. Вот и приходится тренироваться.

Я аж умилилась. Правда виду не подала. Ибо непедагогично. Вот такой целеустремлённый у меня ребенок растёт. Прирождённый лидер. Ну и как я её отдам этой «демонической» Олечке? Нет, никак. И никогда. Светка — только моя!

— Да уж, — посочувствовала я ей с усмешкой. — Тяжела женская доля.

— Это да, — согласилась Светка и со вздохом неожиданно мудро добавила, — не судьба, а сплошное свинство!

И в данным момент я была с ней вполне солидарна.

Общее собрание в депо «Монорельс» перенесли на первую половину дня (в связи с ЧП). Хорошо, что я всегда стараюсь подготовиться заранее. Да и в электричке время было, так что тезисно речь накидала.

В большом актовом зале было битком народу. Мы с Иваном Аркадьевичем и Эдичкой вошли, как и полагалось, последними, и заняли места в президиуме за длинным столом, накрытым багровой кумачовой скатертью. Рядышком, но чуть в стороночке, примостился Марлен Иванович.

В первых рядах, как водится, чинно сидели конторские служащие: аккуратные, в строгих костюмах или блузах. Отдельной тесной компашкой сидели Швабра, Герих и Щука. Они шушукались и злорадно поглядывали на бледного Егорова. «Галёрку» плотно оккупировала рабочая молодёжь, оттуда поминутно раздавались смешки и шуточки. Они были только со смены, поэтому даже не успели переодеться, что обычно хоть и допускалось, но не приветствовалось. Большинство из ребят я хорошо знала — мы вместе учились на курсах вождения. Рабочие «среднего звена» занимали центральные ряды: малярши, наладчики, электрики и прочий цеховой люд.

Я отыскала глазами Иваныча. Севки, гада, нигде не было. Иваныч сидел рядом с Гашевым и ещё одним хмурым мастером. Увидев меня, он сдержанно и с достоинством кивнул. Я в ответ заговорщицки подмигнула. Зоя Смирнова, которая пока крутилась сбоку (как организатор), увидев мой безмолвный диалог с Иванычем, воззрилась на меня с вопросом, мол, что происходит? Я ей кивнула, мол, потом расскажу. Зоя недовольно поморщилась и цыкнула на опоздавшего Севку. Тот влетел запыхавшись, лишь рыжие вихры торчали как обычно и придавали ему какой-то лихой разбойничий вид.

Когда все расселись и успокоились, Иван Аркадьевич вышел за трибуну и толкнул яростно-обличительную речь. Я не буду дословно всё пересказывать, ибо она была длинная и местами пафосная, но суть её была в том, что, мол, у нас на работе участились несчастные случаи, что работники, конечно, хорошо, что перевыполняют план. Но вот смотреть нужно за техникой, за механизмами повнимательнее и не допускать преступной халатности, иначе будет то, что вчера произошло с Морозовым, которому по неосторожности отрезало пальцы. Врачи не смогли спасти всю руку, и человек остался практически без половины кисти, что повлекло за собой частичную утрату работоспособности. Ведь что теперь может инвалид, у которого вся его работа была основана на работе рук?

Иван Аркадьевич говорил долго и веско. Так, что к концу его речи проняло всех. Затем он подвёл итог:

— Товарищи! — сказал он и внимательно обвёл всех взглядом. Он смотрел, как рентген, и под его взглядом все становились серьёзными, даже фоновый шум стих.

— Я должен ещё раз подчеркнуть, что в последнее время в связи с возросшими социалистическими обязательствами депо «Монорельс» перед всей нашей советской страной, в связи с тем, что хозяйственные потребности перерастают наши возможности, у нас сложилось некое небрежное и даже наплевательское отношение к технике безопасности! Я должен заявить самым категорическим образом, что мы будем отслеживать и решительно ликвидировать эту безалаберность! Все злостные халтурщики будут сурово наказаны! — закончил он и все, как водится, зааплодировали.

Затем за трибуну полез бледный Егоров. Он долго потел, прокашливался, расстёгивал верхнюю пуговицу рубашки и всё никак не мог начать.

Наконец, сердобольная Зоя протянула ему стакан с водой. Егоров вцепился в стакан, словно утопающий за соломинку, шумно глотнул воды, опять прокашлялся и выдавил:

— Товарищи! Вчера у нас в цехах произошел вопиющий, беспрецедентный случай! — его голос вильнул, и он опять закашлялся.

В зале раздались тихие смешки. Егоров вжал голову в плечи и покраснел. Но продолжил:

— Товарищ Морозов, выполняя работу по наладке, не смог удержать крышку, которая упала. В результате чего он лишился части руки. Нами проведена разъяснительная профилактическая работа по предупреждению тяжелых несчастных случаев на производстве, но этого недостаточно. К сожалению, такие случаи у нас уже были… — он опять закашлялся.

— Человеку руку оттяпало, а он знай разъяснительную работу проводит! — выкрикнул кто-то с «галёрки» злым голосом.

— Зато виноватых ищут!

— Руководству плевать, а мы без рук потом остаемся! — поддержал ещё кто-то (за спинами было не разглядеть).

Послышались опять смешки. Гаденькие такие.

Егоров совсем сник и умолк, собираясь, видимо с мыслями.

— Это кто у нас там такой умный? — поинтересовался Иван Аркадьевич вроде и спокойным тоном, но в зале моментально наступила мёртвая тишина.

Все сидели и втягивали головы в плечи, словно второгодники на контрольной по математике.

— Не слышу! — повысил голос Иван Аркадьевич. — Что, только за чужими спинами можешь права качать? Ещё раз повторяю — кто?

— Ну я! — послышался тот же голос.

— А ты иди сюда «ну я» и тут мне всё в глаза прямо и скажи! — предложил Иван Аркадьевич таким тоном, что народ ещё больше притих.

— И пойду! И выступлю! — к сцене нарочито развязной походкой начал пробираться долговязый детина. Заросший щетиной, с мешками под глазами, он весь был какой-то нечистый, неухоженный.

«Пьет он, что ли?» — подумала я брезгливо.

— Я вот что вам скажу, товарищи! — с вызывающим видом громко начал он.

— Представься сначала! — жестко перебил его Иван Аркадьевич, требовательным тоном.

— Гриша, — буркнул тот.

— Нормально представься, — продолжил настаивать Иван Аркадьевич, — ты не на танцах, а на собрании!

— Ну, Григорий Васильевич Наумов. Третья бригада. Мастер-наладчик, — сквозь зубы зло процедил долговязый.

— Что же ты, Григорий Васильевич, сейчас бучу-то поднимаешь, а? — строго поинтересовался Иван Аркадьевич. — Если есть какие претензии, всегда же можно прийти ко мне, обсудить…

— Да ты, Иван Аркадьевич, как начальником великим стал, к тебе и не пробьешься, — нагло парировал Григорий. — Это раньше ты за народ простой был. А сейчас совсем загордился!

— Кхэм, — кашлянул Иван Аркадьевич и на его скулах заходили желваки.

— Так я повторю! Вам там сверху на нас, простых работяг, плевать, вот из-за этого мы потом без рук остаемся!

Зал зашумел.

— Егоров, что ты на это товарищу Наумову скажешь? — задал вопрос Иван Аркадьевич и стиснул карандаш так, что он сломался.

Егоров что-то пробормотал. Уши его пылали. Шум в зале начал нарастать.

Я поняла, что нужно вмешаться. Сейчас или никогда.

— Иван Аркадьевич! Товарищи! — я решительно встала из-за стола. — Мне есть что сказать! Прошу несколько минут.

— Давай, — мрачно махнул рукой Иван Аркадьевич.

Я вышла за трибуну и осмотрела зал. Да, Григорий подложил знатную свинью под репутацию Ивана Аркадьевича. Не удивлюсь, если здесь задействована чья-то рука, того же Альбертика. То-то его нет на собрании, хотя, казалось бы, именно в его интересах сегодня быть. Народ взбудоражен. Люди возмущены и напуганы. Сложно в таких условиях толкать речь. Тем более, такую речь, от которой многое зависит.

Ну ладно. И не с таких передряг выпутывались.

— Товарищи! — просто сказала я, — я знаю, как решить эту проблему.

В зале стало тихо.

— Мы сейчас можем долго, до посинения искать крайних, кивать друг на друга, — тем временем продолжила я, — но главную проблему это ведь не решит. И даже если мы сейчас кого-то назначим виновным. Даже если мы по всей строгости накажем этого человека — делу это не поможет и такие вот ЧП будут происходить и дальше. Мы с товарищем Егоровым подняли всю статистику и вот что вышло.

Я сделала глубокий вдох и наткнулась на благодарный взгляд Егорова.

— Вот сами смотрите, за последние пять лет в депо «Монорельс» были травмированы по неосторожности или по иным причинам девятнадцать человек. Травмы были разной степени сложности, и тяжелые, и легкие, но тем не менее они были. Девятнадцать человек из полторы тысячи работников! Это одна целых и три десятых процента. Даже этот один процент — это достаточно большая цифра для такого предприятия, как наше депо. Виноват ли товарищ Карягин? Однозначно — нет. Потому что он работает всего полгода, а четыре с половиной года до него директором был товарищ Бабанов. Виноват ли товарищ Егоров? Тоже нет. До него был Мунтяну, а ещё раньше — Кроков. Да вы сами же всё знаете! Так кого тогда наказывать? Где искать виноватых? И главное — а что это нам всем даст? Перестанут происходить несчастные случаи? Не думаю. Поэтому вот что я предлагаю, товарищи…

Я сделала большую мхатовскую паузу и обвела глазами аудиторию. Люди сидели, словно бандерлоги перед мудрым Каа, и внимали каждому моему слову, затаив дыхание.

— Нами, руководством, совместно с работниками цеха наладчиков, под руководством товарища Степана Ивановича Скворцова, был испробован новый вариант спецодежды. Нового рабочего комбинезона. Как известно, спецодежда для цеховых рабочих заказывается согласно ГОСТУ. Мы сейчас предлагаем и внести изменения в ГОСТ сначала у нас, в депо «Монорельс, затем — по всей стране. Подробности вам сейчас расскажет товарищ Скворцов.

В зале стало тихо.

На сцену поднялся Иваныч. Он немного пожевал губами и сказал:

— Товарищи! Лида… эммм… Лидия Степановна дело говорит. Мы испробовали предложенный нею новый комбинезон с дополнительными карманами. Для каждого ключа, для каждой отвёртки — свой отдельный карман. Никак не перепутаешь. И вот, что я вам скажу! Это удобно. Так гораздо быстрее работать и нет опасности, что перепутаешь или будешь долго копаться.

В зале зашумели люди.

Я прислушалась. Были согласные, но большинство возмущалось:

— Да что за ахинея такая!

— Бабская ерунда лезет из всех щелей!

— Вздор!

— Есть же мобильные поясные сумки для инструмента! С заниженным центром тяжести! Снимаются-надеваются в одно движение! Зачем таскать тяжесть постоянно?!

— А я вообще все инструменты раскладываю на брезент или на тряпочку рядом!

— А ты сам туда-сюда в яму — из ямы попрыгай весь день к своей тряпочке, балаболка!

— Сам ты бабаболка! Иди сюда!

— Пётр дело говорит! Ты как из ямы будешь постоянно к своему брезенту с инструментами выпрыгивать?

— Потому что незачем из мухи слона делать! Есть такая вещь, как унификация, и одним-двумя ключами можно пол агрегата собрать-разобрать, если не весь! Путаться в двух ключах при наличии избыточного количества карманов и подключать к этому текстильную промышленность — дебилизм какой-то! Ну-ну…

— Не какой-то, а бабский!

— А ты к нам в цех приходи и сам глянь, сколько у нас всего!

Я подождала, пока народ выпустит пар и постучала металлической линейкой по графину:

— Товарищи! Прошу тишины! Дайте закончить докладчику! Продолжайте, товарищ Скворцов.

Иваныч кивнул и продолжил язвительным тоном:

— Вот что вы за люди такие? Вам решение предлагают, а вы тут орете дурниной, как олени во время гона!

В зале пошелестел смешок.

— Я не буду больше ничего говорить! Не буду убеждать! Сева, заходи! Кликните там его!

В этот миг открылась дверь и в актовый зал вошел сияющий, как медный пятак, Севка. Был он в новом комбинезоне. С улыбкой до ушей он прошел через весь зал и вылез на трибуну.

— Показ мод какой-то! — проворчал Наумов.

Севка не отреагировал на выпад. С видом заправского фокусника, он вытащил из кармана гаечный ключ и положил на стол перед Иваном Аркадьевичем. Затем вытащил другой. Затем — третий.

Буквально через пару секунд перед руководством за кумачевым столом материализовалась внушительная горка инструментов.

С таинственным видом, Севка подмигнул залу и аккуратно и быстро сложил все инструменты обратно в той же последовательности.

В зале зашумели ещё больше.

Я опять постучала по графину.

— Товарищи! — сказала я, — я понимаю, что сложно принять какие-то новшества. И не осуждаю вас за это. А в этом эксперименте участвовали пять человек.

Кто-то на галёрке присвистнул.

— Вот эти товарищи, — я кивнула на Иваныча и Севку (Севка аж приосанился), — и трое рабочих из четвертой бригады. Все они результатами остались довольны. Поэтому я сейчас предлагаю поступить так: эксперимент можно продолжить для всех желающих, кто хочет убедиться в его полезности. Или же доказать, что это всё ерунда. Только давайте доказывать аргументированно, а не на эмоциях. Вот как раз те, кто сейчас сомневаются — пусть возьмут и попробуют поработать в таком вот комбинезоне. Если будет неудобно, если это ерунда — вы сами нам об этом скажете, и мы всё отменим. А вдруг как раз будет удобно? Ну так что? Готовы?

В зале послышались согласные выкрики. Были и возмущенные, но теперь согласных было больше.

Пока народ шумел, я незаметно прошла и села на своё место. Сейчас «минута славы» Иваныча и остальных ребят. Не буду оттягивать на себя внимание.

Я налила воды в стакан и начала пить. И в это время ко мне наклонился Эдичка:

— Лида, а давай пойдем сегодня в ресторан?

Я подавилась водой и закашлялась.

Глава 15

— Осторожнее, Лидия Степановна, — хитро усмехнулся Эдичка Иванов, явно наслаждаясь произведенным эффектом.

— Нельзя же вот так, под руку, — проворчала я недовольно и отодвинула от греха подальше недопитый стакан.

На трибуну как раз вышел Марлен Иванович и принялся занудным голосом что-то скучно вещать. Я особо не прислушивалась, судорожно размышляя над сложившейся ситуацией.

— Так что, Лидочка Степановна? Пойдем сходим в ресторан? Музыка, лёгкое вино, приятный разговор, танцы… Да и помириться нам уже давно пора…

— Я не могу сегодня, — с деланным вздохом сожаления перебила я. Категорически отказываться не стала, помня о том разговоре с Альбертом, так что «приятный разговор» с тобой, дорогой товарищ Эдичка, нам ещё предстоит.

— Хорошо. Тогда давай завтра, — сразу же предложил альтернативу Эдичка. Сдаваться он явно не собирался.

— Я в принципе в ближайший месяц не могу, — с подчёркнуто сокрушенным видом покачала головой я, — понимаешь, мы живем сейчас в деревне, вечером я с соседями должна уехать. Иначе придётся на электричке добираться.

Тут как раз Марлен Иванович закончил свой доклад и в зале опять заспорили рабочие, на сцену вытолкнули какого-то взъерошенного дедка, тот полез, начал довольно бодро, но затем как-то сник, в зале опять поднялся шум, поэтому нам приходилось говорить чуть громче. Я прислушалась к собранию — ситуация явно выровнялась и шла в нашу пользу.

— Зачем же ехать с соседями? — недовольно нахмурился из-за шума Эдичка и заговорщицки мне подмигнув, воодушевлённо продолжил, — ты у нас девочка уже большая, но, если боишься ночевать одна — мы что-нибудь обязательно придумаем. Интересное. Я тебя не брошу, Лида, не переживай…

— Нет, не могу я, — продолжала гнуть свою линию я, — у меня ведь ребёнок маленький. Мне нужно вечером быть в деревне.

— Это не твой ребёнок, — напомнил Эдичка, — пусть ним старушка твоя занимается.

— Это мой ребёнок, — постаралась не показать удивления такой осведомлённостью я, — кроме того, я пообещала Свете, что сегодня мы с ней поиграем в лото.

— Давай лучше со мной поиграем, — попытался пошутить Эдичка, — я тебе такое лото покажу, что тебе и не снилось. Обещаю, тебе понравится.

— Нет, давай лучше сходим сейчас на обед, а там будет видно, — нашла выход я.

Эдичка скривился, как от лимона, он явно рассчитывал на другой исход этого разговора. Но кто ж ему доктор. Если бы не задание Альбертика и моё желание вывести их всех на чистую воду, чёрта с два я тратила бы своё время на этого козла.

Ответа Эдички я не расслышала, потому что как раз в это время Иван Аркадьевич подвёл итоги:

— Товарищи! — веско сказал он. — Давайте поступим так: из каждой бригады нужно выделить скажем по пять… хотя нет — давайте по восемь человек. Они должны будут носить эти экспериментальные комбинезоны в течении двух недель. Дольше смысла нет. Результаты будем записывать. По прошествии этого времени, соберём рабочее совещание, ответственные товарищи от каждой бригады выскажут своё мнение, и мы примем решение об эффективности или неэффективности данного рацпредложения. Кто «за»? «Против»? «Воздержались»? Итак, все согласны?

В зале опять зашумели. Иван Аркадьевич придавил зал тяжелым взглядом, и когда все умолкли, продолжил:

— Хорошо. Тогда в протокол предлагаю следующую формулировку — предложение товарища Горшковой принять к сведенью. Обеспечить создание рабочей группы и провести соответствующие испытания. Рекомендовать ответственным исполнителям от каждой бригады направлять информацию по промежуточным результатам эксперимента товарищу Горшковой для анализа и свода. Срок — две недели. Организовать рабочее совещание для подведения итогов. Контроль за исполнением настоящего решения возлагаю на себя. Теперь по второму вопросу: рабочей комиссии по расследованию инцидента продолжить работу. Информировать нас также через две недели.

— Ого как старика проняло, — хмыкнул Эдичка, комментируя слова Ивана Аркадьевича. — Вот умеешь ты, Лида, из ничего сделать конфетку и вывернуть всё в свою пользу.

— Стараюсь, — скромно ответила я.

Собрание было закрыто и мы, под возбуждённые реплики работников, покинули зал.

Вот куда в восьмидесятые годы в СССР можно сходить пообедать? Имеется в виду традиционный бизнес-ланч. Нормальных кафешек, как в моё время, ещё нету, с ресторанами — беда, да и не принято обедать по ресторанам (если ты не командировочный, конечно же, хотя и они стремились перекусить демократично, в столовой). Кроме того, рестораны в глубинке функционируют больше в вечернее время.

Поэтому нам с Эдичкой пришлось идти обедать в столовую депо «Монорельс» на глазах у всего коллектива. Товарищ Иванов был явно не в восторге, хоть виду старался не подавать. Хорошо, что хоть один из столиков стоял в отдалении (и был предназначен для руководства) и мы смогли хоть условно, но уединиться, отгородившись от любопытных ушей ободранным фикусом.

Товарищ Иванов тут же попытался включить джентльмена и всё порывался заплатить за меня. Отбившись от назойливых поползновений на мою независимость, я нагрузила на поднос полборща, тефтельку с гороховым пюре, тертую морковку и компот, и пошла к кассе. Эдичка пристроился следом. Для себя он выбрал наваристую солянку по-домашнему, свиную отбивную с жареной картошкой, сельдь под шубой, две огромные ватрушки и тоже компот.

Глянув мельком на его поднос, я скривилась — никогда не понимала коллег, которые обедали салатами с луком, а потом полдня дышали на людей аки дракон.

Мы устроились за столиком и, Эдичка, выдержав театральную паузу, сразу взял быка за рога:

— Лида, — сказал он, видимо, решив не ходить вокруг да около, — ты работаешь на этой должности недавно, позволь дать тебе небольшой, так сказать, дружеский совет…

— Конечно, — лаконически ответила я, с сожалением оторвавшись от вкуснейшего домашнего борща (похоже нормально пообедать он мне не даст).

— Лида, ты очень красивая женщина, и я понимаю, как тебе сложно на новой работе, где все только и норовят чтоб подгадить, навредить…

— Да уж, — грустно вздохнула я, между тем, активно работая ложкой (сейчас это всё прелюдия, так что пока товарищ Иванов раскачается, я успею хоть борщ доесть).

Не успела.

— Лида, — опять вздохнул товарищ Иванов и даже отложил вилку, которой он усиленно до этого ковырял селёдку под шубой. — Тебе необходима моя помощь. Нужно сильное мужское плечо. Ты сейчас делаешь очень серьёзные ошибки. Которые потом ой как аукнутся.

Заметив мой взгляд, Эдичка чуть смутился и подкорректировал свой спич:

— Нет, ты не подумай, ты очень умная, Лида. Грамотная, сведущая. Мало кто из женщин может с тобой сравниться.

Я изобразила польщенный вид.

— Но вот опыта у тебя из-за молодости пока маловато…

— Что ты имеешь в виду? — ледяным тоном перебила его я (просто по психотипу Лидочки в этом месте она должна была обязательно обидеться, поэтому сильно выходить сейчас из образа никак нельзя).

— Ну, вот хоть бы те же путёвки, — проникновенно заглядывая мне в глаза, мурлыкающим голосом заговорил Эдичка (это напомнило мне как цыганки на вокзале задуривают бедолагам головы, чтобы выманить все деньги). — Ты понимаешь, что наделала тут массу ошибок?

На всякий случай я пожала плечами, мол не очень понимаю, но продолжай.

— Распределение путёвок по санаториям и домам отдыха.

— И пионерские лагеря для детей сотрудников, — добавила я.

— Черт с ними, с лагерями этими, — отмахнулся Эдичка, — пионерские лагеря — это ерунда. Я же тебе сейчас о серьёзных вещах говорю.

— Не понимаю, — вздохнула я и, улучив момент, зачерпнула ещё ложку борща.

— Насколько мне известно, сейчас поступили путёвки в хорошиесанатории и курорты. Но их мало. Всего восемнадцать штук.

— Двадцать две, — поправила я, очередной раз удивившись такой осведомлённости.

— Нет, Лида, восемнадцать, — покачал головой товарищ Иванов. — Те путёвки, которые по Поволжью — тоже ерунда…

— Ну почему ерунда? Там хорошие санатории для лечения почек и желудка. Там вода уникальная.

— Вот видишь, Лида, — снисходительно покачал головой Эдичка, — ты совсем не разбираешься. Те, что по лечению — особого значения для нас с тобой не имеют, тем более в те края. Я же с тобой сейчас хочу поговорить об остальных восемнадцати. Тем, которые в Крым, Сочи и Абхазскую автономную республику.

— Ещё в Анапу, — уточнила опять я.

— В Анапу там всего одна путёвка, в Дом матери и ребёнка, это тоже не интересно. А вот остальные курорты у моря — это мощный ресурс. Ты мне вот скажи, зачем ты Смирновой путёвку в Алушту дала?

— Чтобы она отдохнула, — я отложила ложку. Таки покушать не вышло.

— Ну так и дала бы ей путевку под Ульяновск, или под Чебоксары. Пусть едет и отдыхает.

— Но у нее всё нормально с желудком и почками, — ответила я, — ей в общем отдохнуть надо, нервы ещё неплохо подлечить, на море покупаться, позагорать…

— Да какое тебе дело до её желудка и почек! — рассердился на мою непонятливость товарищ Иванов. — Пусть бы сидела в лесу под Чебоксарами и радовалась, что хоть что-нибудь дали!

Я промолчала, наблюдая за развитием событий. Мне было интересно, как далеко он готов зайти.

— А старичку этому, Гребнёву, ты зачем в Пицунду двойную путёвку дала? Да ещё в «Колхиду»! Ладно ещё Смирнова, ладно, я понимаю, эта хоть крутится около тебя, подружайку изображает, но вот ты мне скажи, Лида, как можно было просрать такую путёвку и отдать её какому-то простому рабочему?

— Валерий Маркович со своей женой в комсомольском стройотряде там познакомился, а у них серебряная свадьба скоро, вот они и хотели вспомнить молодость. Да и подлечиться заодно…

— На кой тебе его биография! Подлечиться! Зачем ему лечиться? Ему уже шестой десяток! Ему не лечиться, ему к земле привыкать надо!

— Он хороший мастер-наладчик, у него Почётная грамота…

— Лида! Ты меня слышишь?! Я тебе говорю о другом! О другом! Плохо, что ты сердобольная такая и любой Гребнёв тебе на уши присесть может. Но думать хоть немного надо! Дала бы ему путевку в Удмуртию, пусть сидят там с супругой и вспоминают молодость.

— Но он мечтал в Пицунду…

— Лида! Послушай меня. Все хотят в Пицунду. И есть люди, которые за такую возможность будут тебе очень благодарны.

«Вот же гад!», — невольно восхитилась я, а вслух сказала:

— Что за люди?

— Это не важно, — воспользовался моей «покладистостью» товарищ Иванов, наклонился ко мне ближе и, обдавая запахом рыбы с луком, жарко зашептал, — сколько у тебя ещё путёвок осталось? Ты мне списочек к концу дня дай, а я с нужными людьми переговорю. Завтра списочек верну. Денежки через три дня пойдут, сможешь себе даже шубу купить. И все хорошо будет…

— Но отчётность…

— А это уж моя забота, — подмигнул Эдичка. — Так мы договорились?

Я зависла, не зная, что ответить, чтобы и не вспугнуть его, и со «списочками» этими не встрять. Хотелось послать его лесом. От разоблачения меня спасла все та же Зоя Смирнова (я сейчас готова была её расцеловать).

— Лида! Вот ты где! — она подошла к нашему столику и, не обращая внимания не перекошенное недовольное лицо Эдички, принялась сгружать тарелки с подноса.

Воспользовавшись ситуацией, я вернулась к уже остывшему борщу.

— Смирнова! — брюзгливо возмутился Иванов, — ты разве не видишь, что здесь занято?

— С чего это занято? Ещё два места за столом свободны!

— Здесь мы с Лидией Степановной обедаем.

— Ну так обедайте! Я вам не мешаю.

— Мешаешь…

— Ой, товарищ Иванов, перестаньте. Мне нужно с Лидой… эмм… Степановной поговорить, а она весь день занята. Только и можно в столовой поймать.

— Мне тоже нужно поговорить с товарищем Горшковой.

— Так говорите!

— Без лишних ушей!

— А что это за секреты такие?!

— Производственные!

— Производственные секреты в столовой не обсуждаются! — парировала Зоя и ехидно добавила, зачерпнув ложечкой морковное суфле, — а вот шуры-муры на работе крутить не положено! Если хотите, товарищ Иванов, мы можем на общем собрании этот вопрос обсудить!

— Вы сейчас нарываетесь, товарищ Смирнова.

— Почему это я нарываюсь, а, товарищ Иванов? Вы же любите все свои личные проблемы на общее собрание выносить! Помнится после Олимпиады…

— Товарищ Смирнова! — взвизгнул Эдичка, да так, что в столовой стало тихо и все начали оглядываться в нашу сторону.

— Потише, товарищ Иванов, — стервозным голосом парировала Зоя. — А то сейчас опять все сюда набегут и будет, как в Ленинской комнате.

Не удержавшись, я фыркнула. Эдичка побагровел, встал, молча собрал свои тарелки на поднос и перешел за другой столик.

— Спасибо, — от души поблагодарила я.

— Всегда пожалуйста! — ухмыльнулась Зоя. — Я увидела, как этот стервятник тебя обрабатывает и решила помочь подруге. Надеюсь, я не ошиблась?

— Ох, Зоя, если бы ты только знала, как сейчас выручила меня, — просияла улыбкой я.

— Для того и существуют подруги, — резюмировала Зоя и далее разговор переключился на её предстоящий отдых в Алуште.

Домой, в Малинки я добралась рано. Практически сразу после работы. Мне повезло, Роговы спешили — сегодня Зинаида Ксенофонтовна как раз затеяла подвязывать помидоры и велела им не задерживаться.

Повозившись по домашним делам, я сидела в беседке в темнеющем саду и отдыхала. За огородами, у пруда, засыпая, шумел лес. Светка давно спала. Римма Марковна хлопотала в доме — она затеяла какое-то невиданное мясо и сейчас занималась маринадом. Завтра к нам должны была прийти Нора Георгиевна и Роговы на ужин, и Римма Марковна хотела поразить всех своими кулинарными талантами.

Я сидела в тишине, если не считать того, что ветер шумел в кронах деревьев, и наслаждалась покоем. Как-то так получается, что нечасто мне выпадают такие вот упоительные минуты затишья.

Неожиданно скрипнула калитка и тишину нарушил мужской голос:

— Добрый вечер, Лидия Степановна.

Передо мной стоял Будяк.

— Был добрый, — проворчала я недовольно, — а вы разве не уехали, Пётр Иванович?

— Нет, я снял на выходные домик неподалёку. Решил отдохнуть тут, порыбачить. Хорошо у вас, в Малинках, покойно.

— Ну так отдыхайте, — скривилась я, — сюда вы зачем так поздно пришли? Света уже давно спит.

— А я к вам пришёл, Лидия Степановна.

Ну вот, ещё один дурак на мою голову.

— Зря пришли, — неприветливо ответила я, — я сейчас тоже спать пойду.

— Да вот увидеть вас почему-то захотелось, Лидия Степановна…

— Не знаю, что вы можете разглядеть в таких сумерках. А я сейчас ухожу спать.

— Побудьте еще немного, — попросил он. — Давайте поговорим.

— Мне завтра на работу рано вставать, — отрезала я, — электричка в пять утра.

— Всего пару минут, — как-то просительно сказал он и сел напротив в беседке. — Погода-то какая нынче, а?

Я промолчала. Он меня бесил.

Будяк сорвал лист мяты и растер между пальцами:

— Чувствуете, какой запах?

Я опять промолчала. От пальцев Петра Ивановича шел густой ментоловый дух, соперничая с запахами ночи — пахло тучной землёй и пряным черносмородиновым вином — за день солнце нагревало ягоды смородины так, что они аж млели, источая ароматы.

— Почему вы так нелюбезны, Лидия Степановна? — сделал очередной заход Будяк. — Мне кажется, наше знакомство неправильно состоялось, и вы сердитесь.

Я продолжала молчать.

— А давайте заново перезнакомимся? — внезапно предложил он. — Расскажите о себе. Вы давно без мужа?

Ответить я не успела — внезапно, от огорода послышался крик:

— Тётя Лида! Тётя Лида!

К нам по меже со стороны озера со всех ног несся мальчишка и отчаянно кричал.

Я присмотрелась — соседский Пашка, который приезжал к бабушке на каникулы.

— Тётя Лида! — опять закричал он, задыхаясь и размазывая слёзы, — там ваша Светка утонула!

Глава 16

— Что?! — закричали мы с Будяком одновременно.

— На озере! — орал Пашка, — купаться полезла и за корягу зацепилась. Утонула!

— Но она же в доме спит… — пролепетала я.

— Да нет! Она через окно вылезла, и мы купаться пошли. А она утонула! — разрыдался Пашка.

Мы с Будяком подорвались и понеслись к озеру. Пашка бежал сзади и поскуливал от страха. Моё сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Нет! Только не это! Я не могу её потерять!

Будяк бежал быстро, ломился прямиком через заросли. Я, как могла, поспевала за ним.

На берегу заросшего лесного пруда сгрудилось несколько мальчишек, один из них ходил по берегу и тыкал в воду палкой. Все шумели. Кто-то громко плакал.

— Где?! — прорычал Будяк.

— Там! — разноголосым хором закричали мальчишки показывая куда-то в центр пальцами.

Будяк, не раздеваясь прыгнул в воду, мощными гребками выплыл на середину и нырнул.

Секунды, казалось, замерли. Отсчёт шёл со стуком моего сердца.

Через миг он вынырнул, с шумом отплёвываясь, громко вдохнув воздух — опять нырнул.

Я зажала себе руками рот, чтобы не заорать. Слёзы текли ручьями.

Вот он опять вынырнул. Ничего.

В моих глазах потемнело и я вырубилась.

— Ну что же вы такая, прямо кисейная барышня, — послышался ворчливый голос Будяка и он легонько похлопал меня по щекам. — Просыпайтесь уже. Всё давно закончилось.

— С-Светка… — мои зубы застучали.

— Зачем вам Светка, когда рядом есть я?

Я аж подскочила.

— Тише. Тише. Не следует так буквально воспринимать мои фигуральные выражения.

— Где Светка? — заорала я, опять пытаясь вскочить.

— Да ничего с вашей Светкой не случилось, — проворчал Будяк и уложил меня обратно на влажноватую траву, — вон она, на бережке отдыхает.

Я ахнула и попыталась подняться.

— Лежите спокойно, мне ещё вас в себя приводить, — буркнул Будяк, и как бы случайно коснулся моей груди. — Вот чем бы я ещё на отдыхе занимался, только порыбачить хотел, и тут на тебе — развлекай всяких истерических барышень. Хотя сиськи ничего так у вас. Мне подходит.

— Пустите! — взвизгнула я, отталкивая его руку. — Где мой ребенок?

— Да вон ваш ребёнок спокойно себе сидит, ремня ожидает, — совершенно спокойно сообщил Будяк и вдруг повысил голос, обращаясь к толпе ребят. — Правильно, Валеева?

Те в ответ недружно загалдели.

Наконец, я кое-как поднялась на дрожащие ноги. Под разлогой дикой грушей сгрудились мальчишки и что-то оживлённо обсуждали. Поэтому Светку я и не увидела.

Я торопливо пошла туда и чуть не упала, зацепившись ногой за толстый корень, вымытый водой из земли.

— Тише говорю, — мощная рука Будяка подхватила меня, не дав упасть на склизкой земле. — Вот где вас таких нежных штампуют?

Я промолчала на этот выпад. Все мои мысли занимала Светка.

Наконец, я дошла. Мальчишки расступились. На травке, под грушей, сидела мокрая, взъерошенная, злая Светка и пыталась связать обрывком бантика надорванную внизу ночнушку.

— Света! — воскликнула я. — Ты живая! Ты как?

— Нормально, — буркнула она и отвернулась.

— Ремня сейчас или потом получать будем? — вежливо спросил Будяк и мальчишки разом прыснули во все стороны.

Мы остались на бережке втроем.

— Света! — меня опять затрясло, я кинулась к ней и прижала к своей груди. Слёзы заливали моё лицо, я всё прижимала её к себе и не могла отпустить. От мыслей, что я могла её вот сейчас потерять, меня опять заколотило.

— Лучше бы меня так прижала, — ворчливо прокомментировал за спиной Будяк.

От злости меня аж отпустила трясучка.

— Зачем её было спасать, раз ты её всё равно удушить решила? — поинтересовался Будяк и внезапно для себя я рассмеялась.

— Во! Уже лучше, — прокомментировал Будяк.

— Спасибо, Пётр Иванович, — наконец-то поблагодарила его я. — Вы спасли мою дочь.

— Да не за что, — проворчал Будяк, но по его тону я поняла, что он доволен.

— Ты меня сейчас задушишь, — подала голос Светка, пытаясь выпростаться из моих объятий.

Я отпустила её и она, глядя на меня серьёзными, блестящими от непролитых слёз глазами, сказала:

— А теперь ругайся. Я заслужила.

— Во! Правильно! Наш человек! — восхитился Будяк. — Ещё бы ремня и совсем хорошо будет.

— Девочек бить нельзя! — возмущённо заявила Светка.

— А убегать в окно, купаться ночью в пруду в ночнушке — можно?

— А что мне голышом перед мальчишками надо было? — огрызнулась Светка.

— Да ты хоть понимаешь, что ты нарушила технику безопасности? — ответил Будяк. — За такое поведение и партбилет на стол положить можно!

— У меня нет партбилета, — озадаченно заметила Светка.

— И не будет при таком отношении к технике безопасности, к своей жизни и к чувствам матери, — философски заметил Будяк и над прудом повисла тяжелая тишина, разбиваемая только каплями, падающими со Светкиных волос на побеги белокрыльника.

— Давайте идти домой, — устало сказала я. — Холодно.

Примерно через полчаса мы все уже сидели на кухне в нашем доме, пили обжигающий чай из пузатого самовара и рассказывали приключения под охи и вздохи Риммы Марковны.

— Я нырнул до самого дня — ничего нету, — объяснял нам Будяк, кутаясь в безразмерный халат Риммы Марковны (его мокрую одежду она отобрала, обещала постирать, высушить и вернуть обратно завтра) — потом второй раз нырнул — опять мимо.

Римма Марковна охнула и от избытка чувств пролила заварку на стол.

— Ещё раз нырнул, руками щупаю — он мимоходом скользнул взглядом по моей груди и продолжил, — а и нету ничего!

Мои уши заалели.

— Пётр Иванович, ещё чаю? — засуетилась Римма Марковна, когда Будяк поставил чашку на стол. — И бараночку вот берите. Они свеженькие. А, может, я всё-таки блинчиков вам пожарю, а? Я быстренько…

— Не надо блинчиков! — хором ответили все мы.

— А потом я сообразил, что течение там сильное и её течением вниз отнесло, — продолжил Будяк, принимая от Риммы Марковны очередную чашку чая. — Я поплыл туда и точно — наша великая и отважная героиня зацепилась ночнушкой за корягу и не могла выбраться.

Светка сердито засопела.

— Так что нам всем ещё очень повезло, что там нет нисходящих потоков воды и её не утянуло в омут, — подытожил Будяк и Римма Марковна опять охнула.

— Спасибо вам, Пётр Иванович, — в очередной раз поблагодарила его я и решила аккуратненько закруглить застолье. — Поздно уже, а мы тут вас задерживаем своими проблемами.

— Ничего страшного. Я на отдыхе, — категорически отмёл мою попытку выпроводить его Будяк, — а вот со Светланой мы ещё не закончили. Да, Валеева?

Светка надулась и понурила голову.

— Да она же маленькая ещё, — попыталась оправдать её Римма Марковна, — сама перепугалась как.

— То есть ночные купания голышом с мужиками — не маленькая, а ремня — маленькая? — удивился Будяк. — Что скажешь, Валеева?

— Я не голышом, я в ночнушке была, — отмела грязные инсинуации Светка.

— То есть нынче барышням можно сверкать в неглиже перед мужиками?

— Я не сверкала! — надулась Светка.

— Как это ты не сверкала? — прищурился Будяк и даже чашку отодвинул, — а как тогда прикажешь понимать твою эту выходку? Хотела показать парням, какая ты бесстрашная и героическая?

Светка понурилась.

— Все примерные девочки там купаться боятся, а я, мол, вот такая вся раскрасавица — легко могу? Я им всем ещё покажу! Да?

Светкина голова наклонилась ниже.

— Ну и что? Показала им всем? — насмешливо прищурился Будяк, а из Светкиных глаз полились слёзы.

— Молчишь? А за свои безрассудные действия отвечать кто будет?

— Я буду, — шмыгнула носом Светка.

— Хорошо, — согласился Будяк. — Отвечай.

— Что отвечать? — плаксивым голосом спросила Светка.

— Как ты это всё спланировала? С какой целью?

— Пашка сказал, что в нашем пруду на той стороне все боятся купаться, даже взрослые, — торопливо затараторила Светка, — а я сказала, что не боюсь. Мы заспорили…

— На что хоть спорили? — перебил Светкины откровения Будяк.

— На пять календариков с «Ну, погоди!» и два с «Мишкой Олимпийским», — вздохнула Светка.

— Ну хоть какой-то прибыток в семью, и то хлеб, — сдержанно похвалил Будяк, и Светка зарделась.

— Мы договорились, что вечером, когда баба Римма будет на кухне, я вылезу в окно и мы туда все пойдём, — продолжила Светка.

— А ты завещание куда дела? — внезапно с абсолютно серьёзным видом спросил Будяк, заозиравшись по сторонам.

— К-какое ещё завещание? — вытаращилась на него Светка.

— Ну обычно, когда идут на смерть, положено же завещание оставлять. А то твоя мама и бабушка потом передерутся за твоё наследство. За календарики… с «Ну, погоди!» которые…

Я крепче уцепилась за чашку с чаем, чтобы не расхохотаться.

— Я не составила, — опять хлюпнула носом Светка.

— То есть, составляя тактику, ты не продумала все возможные варианты исхода событий? Не учла пути отступления? — строгим голосом переспросил Будяк.

— Нет, — пискнула Светка.

— И что из этого следует?

— Что я плохая?

— Ответ неверный, — покачал головой Будяк.

— Что я глупая?

— Опять мимо.

— Тогда не знаю.

— А вот это верный ответ! — одобрительно сказал Будяк и добавил, — ты ничего не знаешь, матчасть не изучила, и всё равно решила предпринять эту свою выходку, которая закончилась плохо. А могла закончиться вообще очень плохо. Что из этого следует?

— Ну… наверное, что мне нужно учиться?

— Вот теперь совсем всё верно, — согласился Будяк. — И учиться ты начнешь послезавтра прямо с утра. Для начала — плавать.

— А почему послезавтра?

— Потому что завтра мы все пойдём расчищать пруд от коряг и зарослей, чтобы больше никаких непослушных девочек никуда не утаскивало течением.

— Ура! — пискнула Светка и от избытка чувств стянула носки грубой вязки, которые Римма Марковна напялила на неё после того, как мы её высушили и отмыли.

— Не ура, а чтоб завтра к десяти утра вся твоя команда шалопаев стояла на берегу озера с граблями и мешками, готовая на трудовые подвиги! Это понятно?

— Понятно, — вздохнула Светка.

— И меня не интересует, за какие календарики ты их сумеешь уговорить. Мне важен конечный результат. Это тебе ясно?

— Ясно, — согласилась Светка со вздохом.

— А носки надень обратно, — покачал головой Будяк, — нельзя обижать бабушку, она о тебе позаботилась, между прочим.

В общем, когда Римма Марковна пригласила Будяка на праздничный ужин, аргументов для возражения у меня не нашлось.

На работу в депо «Монорельс» я пришла вся вялая и разбитая, в состоянии кабачковой икры. Равнодушно выслушала ахи и охи Зои по поводу её нового гардероба на курорт, апатично сформировала сводку, дописала квартальный отчёт и совершенно не отреагировала на приход Ивана Аркадьевича, который пришел ко мне в кабинет лично.

— Лида! — сказал он. — Хотел тебя похвалить за вчерашнее выступление. Ты молодец. Прекрасно разрулила ситуацию.

— Спасибо, Иван Аркадьевич, — поблагодарила я.

— А когда это ты затеяла с карманами всё это? Егоров сказал, что статистику ты всю подняла, ГОСТы изучила…

— Примерно через пару дней, как вы меня на это место поставили, — ответила я.

— Молодец, — ещё раз похвалил Иван Аркадьевич меня. — Только ты, если опять идея какая появится — со мной согласовывай. Мне тоже надо быть в курсе.

— Так вы заняты были, — вздохнула я.

— Я всегда занят, — закурил сигарету он. — Мда… Как давно я здесь не был, в этом кабинете. Провёл здесь столько времени… столько всего тут было… вот время бежит…

Я промолчала.

— Лида, что у тебя случилось опять? — прищурился Иван Аркадьевич и выпустил дым в открытую форточку. — Ты сама не своя.

— Да Светка вчера чуть не утонула, — мои губы затряслись, — если бы тренер по футболу не оказался случайно рядом — не знаю, чем бы всё и закончилось.

— Случайно, говоришь? — ухмыльнулся Иван Аркадьевич. — А что за тренер такой у тебя появился?

— Не у меня, а у Светки, — я в двух словах рассказала ему всё.

— Так значит, Пётр Иванович Будяк? — хитро глянул на меня Иван Аркадьевич. — Знаю такого. Отличный мужик, между прочим. Тоже вдовец. Ты присмотрись к нему, Лида. Он толковый, хоть и немного солдафон с виду, но, между прочим, два высших образования у него имеется. И орден есть.

Я мысленно застонала. И этот туда же! Вот мало мне Риммы Марковны!

Праздничный ужин происходил у нас в саду. Яблони и вишни печально шелестели над головой, в воздухе витал густой аромат спелых ягод, ночной петунии и мяса, приготовленного по особому рецепту Риммы Марковны. Я так и не поняла, что за праздник выдумала Римма Марковна (как-то неубедительно она аргументировала это всё), но праздновали мы с размахом.

Пришли Роговы, Нора Георгиевна и, конечно же, Будяк собственной персоной. Мне он притащил большую охапку бордовых роз, Римме Марковне — лилии, а для Светки — отвёртку, о которой они давно договорились (теперь мне предстояло выяснить, зачем ей отвёртка и что они замышляют).

Я пару раз бросила взгляд на Будяка, и что-то он впечатления на меня не произвёл.

«— Ну его в пень, значит», — подумала я и продолжила помогать Римме Марковне сервировать стол.

На накрытым белоснежной скатертью столе громоздился кисловодский сервиз Валеева, так ловко отбитый в своё время Риммой Марковной у Юльки, ещё какой-то сервиз, причём явно не советского производства, а фужеры, между прочим, были хрустальные (и вот когда она успела? Помнится у меня на Ворошилова точно таких не было. Может, из квартиры Валеева прихватила?).

Римма Марковна расстаралась: здесь были мясные и рыбные рулеты, изумительно-нежный рататуй, несколько видов сложных салатов. Апогеем всего этого гастрономического безобразия являлся огромный пирог с ежевикой (И вот где она взяла ежевику? У нас её точно не было. И у соседей тоже).

Пока я помогала накрывать на стол, пропустила самое начало традиционной литературной дискуссии. В общем, когда я вошла в сад, Нора Георгиевна как раз доказывала Зинаиде Ксенофонтовне, какие стяжения гласных существуют в каких конкретно среднерусских говорах, и чем они отличаются от всего остального (как-то так, я хоть и учусь на филологическом, но плаваю в этом вопросе, впрочем, как и в переводах Бальмонта).

Будяк, который разговаривал с Роговым, внезапно влез в их разговор:

— Нора Георгиевна, я вот что хочу спросить у вас, как у филолога…

— Я лингвист, — величественно перебила Будяка моя соседка.

— Да. Как у лингвиста, — быстро исправился Будяк. — Вот вы можете предложить, что-то более дикое, чем исконно русское словосочетание «да нет»?

— Легко, — снисходительно ответила Нора Георгиевна, — на пример, «косил косой косой косой».

Все рассмеялись и дамы вернулись к обсуждению ошибок Даля при составлении словаря. Светка, причёсанная, с двумя бантами сидела чуть поодаль и восхищёнными глазами смотрела на Будяка. Отныне у нее появился новый кумир.

Я механически помогала, что-то делала, а мысли витали вокруг путёвок на курорты и Эдичкиных слов. Нужно же дать ему ответ. Он сегодня полдня крутился возле моего кабинета. Очевидно, за списочком путёвок приходил. Но сперва у меня долго торчала Зоя Смирнова, затем пришла Людмила, секретарь. А потом вообще — явился Иван Аркадьевич и товарища Иванова как ветром сдуло. Но это сегодня так. А завтра он опять придёт и мне придётся ему что-то отвечать.

Я вздохнула: если дам ему списочек — попаду в обойму с ним и окажусь «на прицеле» у Альфреда. Если прогоню его и спрыгну — не выполню «задание» Альфреда и не смогу его поймать «на горячем». А ведь так хочется.

Ну вот и что мне теперь делать? Я опять вздохнула, стараясь на людях демонстрировать беззаботное выражение лица, хоть тяжкие думы не давали расслабиться. Как же всё сложно.

Вечер продолжался. Мы сидели и мирно беседовали, я уже решила, что всё закончится хорошо, как вдруг по дороге гулко проехала машина. Затем, через несколько минут она вернулась и остановилась возле нас. В вечерней сельской тиши оглушительно громко хлопнули дверцы и от калитки раздался дрожащий от злости голос:

— Вот, значит, как?! Приехать родной матери помочь картошку копать — она не может, а гулянки на всё село устраивать — так пожалуйста! Кто все эти люди, Лидия?

Глава 17

Беседку накрыла мёртвая тишина. Ещё каких-то полмгновения здесь было так уютно, весело: все отдыхали, разговаривали, шутили, смеялись. А сейчас столь гнетущее впечатление, словно мы пятиклассники, пойманные трудовиком за школой с сигаретой.

— Ты почему к матери не приехала?! Кто за тебя должен всю картошку полоть?!

У нас в беседке ярко светила лампочка, поэтому на контрасте место у калитки просматривалось плохо. Я вгляделась: в неясном свете уличного фонаря стояла Лариска, сестра Лидочки. За её спиной маячило двое мужчин. Их я не знала.

— И тебе добрый вечер, Лариса, — ответила я, стараясь сдержать раздражение. — Случилось что?

— Случилось?! — взвизгнула Лариска, подбоченясь. — И она ещё спрашивает! Родную мать бросила! Отказалась! Ни помощи, ничего от неё нету! Зато гулянки на всё село устраивает! Людей бы постыдилась! Да как ты можешь…

В таком примерно духе она орала минут пять.

И всё это время наши гости сидели молча, с интересом созерцая Лидочкину сестру.

Наконец, Лариска выдохлась, и я добреньким голосом спросила (не удержалась):

— То есть ты специально бросила все дела и проехала полрайона, только чтобы мне всё это сообщить?

И Лариска завелась опять. Теперь уже минут на десять.

Она орала, как потерпевшая, а я сидела в нарядной беседке над остывающим ажурным мясом по тайному рецепту Риммы Марковны и неуютно ёжилась под любопытными взглядами соседей и родни. Вокруг беседки мирно благоухали маттиолы, мирабилис и луноцветы, а по барабанным перепонкам на контрасте бил истерический крик Лидочкиной сестры. Где-то в сонной дали села залаяла собака. Её гавканье подхватила другая, затем третья…

— Как-то не по-людски всё это, — внезапно подал голос Будяк, и Лариска от неожиданности умолкла.

— А? — захлопала глазами Лариска.

— Вот зачем ты на всё село керосинишь, словно беременная восьмиклассница? — сдержанно поинтересовался он и, не чинясь, флегматично отломил крылышко от утки.

— А вы кто такой? — спросила она агрессивно.

— М-м-м-м! Утка диво, как хороша, товарищи! Божественная амброзия! — Будяк от наслаждения даже прикрыл один глаз, воздержавшись отвечать Лариске, — Римма Марковна, вы чудо! Я сегодня же на вас женюсь!

Все наши тихо рассмеялись немудрёной шутке.

— Пьяный, что ли? — взвилась уязвлённая его пренебрежительным поведением Лариска.

— Ошибаетесь, дамочка. Уже дня три как не употреблял, — опроверг поклёпы Будяк и макнул кусочек утки в душистый соус.

— Ты ей кто? — Ларискин палец обличающе вытянулся по направлению ко мне. — Хахаль ейный?

— Я от рождения импотент. В третьем поколении. Чуждо мне всё то, что вы там себе навоображали, — покачал головой Будяк и грустно вздохнул. — Водка греется, мясо стынет. Куда мы катимся, товарищи?

Рогов, приняв взгляд Будяка, торопливо принялся разливать спиртное.

— Лидия Степановна, — обратился ко мне Будяк, подавая фужер с потрескивающим шампанским, — будьте добры пояснить присутствующим, кто есть сия изумительная дамочка, которая тщетно пытается сорвать наш уютный семейный праздник?

— Сестра это моя, — деланно вздохнула я. Меня всё больше забавляла вся эта ситуация.

— Чудесно! Просто чудесно, — заявил одобрительно Будяк и отсалютовал Лариске рюмкой. — Нашего полку прибыло и торжество стремительно набирает обороты.

Лариска неодобрительно фыркнула.

— А это кто? — указал Будяк на мужчин, стоящих по стойке смирно около куста жасмина.

Эх, если бы я только знала, кто они такие!

Но так как я не знала, то промолчала, сделав вид, что в данный момент очень сильно занята, и принялась накладывать салат в тарелку офигевшей Зинаиде Ксенофонтовне (просто она не просила салата).

Мужики, которые уже давно облизывались на вкусные запахи, услышав, что заговорили о них, тотчас же подошли к столу:

— Витёк… ээм… Виктор, — представился один из них, и пока все мужчины обменивались рукопожатиями, я зависла от удивления.

Так вот ты какой, неудавшийся жених Лидочки!

Пользуясь общей суматохой, я принялась разглядывать Лидочкину любовь, из-за которой она потеряла сначала душу, а затем и себя, уступив место «бесноватой» якутке-попаданке, которая залила весь их свадебный стол бычьей кровью.

Мда. Не орёл, Витёк ты, явно не орёл.

В общем, если в двух словах, Витёк был роста чуть ниже среднего, приземист, с намечающимся внушительным брюшком и залысинами. Весь его вид был какой-то юркий, льстивый, суетный. В общем, впечатления на меня он произвёл довольно отталкивающее. Хотя, может, я излишне предвзята, так как давно сроднилась с Лидочкой и воспринимаю её проблемы, как свои собственные.

А Витёк этот прямо ниже, чем так себе. И что могла в нём найти Лидочка?

Хотя кто же их, наивных деревенских дурёх, разберёт.

— Это муж Ларисы, мой зять. А также по совместительству мой бывший жених, который бросил меня прямо перед свадьбой и женился на моей сестре, — пояснила я просто, и над столом зазвенела напряжённая тишина. — Второго товарища я не знаю.

— Мда, — крякнул Будяк, а Римма Марковна посмотрела на меня большими глазами.

— Толян, — представился второй, усатый, и пояснил. — На моей машине привёз вот их. Соседи мы. Помог по-соседски, значится…

— Ну, раз так, то садитесь к столу, гости дорогие, — взял бразды правления в свои руки Будяк, видя, что я инициативы не проявляю.

Мужики расселись. Лариска потопталась, но видя, что на неё особо не обращают внимания, тоже присела с краю.

— Наливай! — потирая руки, оживлённо сказал Витёк.

Толян явно был солидарен с ним, потому что торопливо подставил два хрустальных фужера Будяку, который был на разливе. Тот чуть поморщился, но водку налил обоим доверху.

Я мысленно хмыкнула, на столе стояли миниатюрные рюмочки, тоже из хрусталя, из которых пили водку Будяк и Рогов. Но Толян схватил фужеры для шампанского. Чтоб уж наверняка. Явно чувствуется большая практика.

Лариска порыв мужа явно не разделяла, потому что злобно зыркнула на него исподлобья, но прилюдно комментировать воздержалась.

Наконец, водка и шампанское были разлиты, салаты-рататуи разложены по тарелкам и Будяк решил произнести тост:

— Товарищи! — веско сказал он, — буду краток. Предлагаю этот тост за главную виновницу торжества, так сказать, за самую расчудесную хозяйку и главу этого семейства — за уважаемую мною, да и не покривлю душой, если скажу, что и всеми вами — за нашу дорогую Римму Марковну!

Все зазвенели рюмками и фужерами, чокаясь, лишь одна Лариска сидела с выпученными глазами, пораженная, словно истукан.

— Так люди правду говорят! — прошипела она, сверкая взглядом на бедную Римму Марковну и на меня, — завела в доме чужую приживалку!

Я чуть шампанским не подавилась.

— Лариса, прекращай, — тихо сказала я ей, пытаясь замять назревающий скандал. Но Лидочкину сестру уже понесло и останавливаться она явно не собиралась:

— Понасобирала попрошаек полный дом! — завизжала она, — отца, сестру, всю семью побоку, а родную мать так вообще бросила! Да как твоя совесть позволяет! Да ты…

— Хватит! — стукнул по столу кулаком Будяк, да так, что посуда аж подпрыгнула и хрусталь жалобно зазвенел. — Я не потерплю этого в доме.

— Да она..!

— Хватит, я сказал! — припечатал Будяк так, что Лариска аж икнула и замолчала, ошарашенно зыркая на всех.

За столом повисла напряженная тишина. Слышался лишь стук столовых приборов. Все закусывали и делали вид, что ничего не произошло. Римма Марковна сидела с багровым лицом, каменной спиной, и блестящими глазами и не знала, куда себя девать.

Через пару мгновений подействовал алкоголь, все чуть расслабились и принялись резвее стучать вилками. Я уже почти выдохнула, как тут раздался звонкий голос Светки:

— Мама! Мама, а можно мы с Пашкой в его дворе в футбол немножко поиграем? Он меня обещал научить пенальти делать!

Светка, в спортивных трениках и розовой кофточке с рукавчиками-фонариками, от нетерпения аж подпрыгивала у стола, так что её огромный алый бант подпрыгивал в такт.

— Можно, Светочка, — вздохнула я, бросив искоса взгляд на изумлённую Лариску, и понимая, каким скандалом сейчас всё закончится. — Только вы там не долго.

— Хорошо, мамочка! — выкрикнула она, и, весело крутнувшись на одной ножке, ускакала со двора.

— Это ещё кто? — ледяным тоном задала вопрос Лариска с брезгливым видом тыкая пальцем на убегающую Светку.

— Дочь моя, — пожала плечами я и отпила глоток шампанского. — Светлана.

— Какая ещё дочь? — прошипела она, — у тебя нет никакой дочери Светланы! Ты с ума опять сошла!

— Есть, — ответила я, — приёмная дочь есть.

— Да как ты можешь?! Зачем тащить чужого ребёнка в нашу семью! Наша семья никогда не примет его!

— А это уже не твоё дело, Лариса, — отрезала я (меня она уже окончательно выбесила), — сейчас моя настоящая семья — это Римма Марковна и Света. И они были, есть и будут жить со мной. Потому что я так решила. Я так хочу. И я не потерплю никакого неуважения в их адрес. Ни от кого.

— Но я твоя родная сестра! — фыркнула Лариска. — Старшая!

— Родные сёстры не уводят женихов у сестёр, и не позорят их перед людьми. Не настраивают постоянно родителей против. Я не знаю, почему ты так ненавидишь Лидочку… то есть меня, но терпеть твоё хамство я больше не намерена. И меня твоё мнение глубоко не интересует.

— Да ты ещё учить тут меня будешь! — опять заорала она, вспыхнув.

— В моём доме я буду поступать так, как считаю нужным! — парировала я. — И, если ты не можешь себя адекватно вести — значит буду учить!

За столом одобрительно крякнул Будяк.

— И в больницу, где Лида полгода при смерти лежала, почему-то никто из родни ни разу не приехал, — внезапно подала голос ранее молчавшая Римма Марковна, которая весь этот разговор сидела с прямой, как струна, спиной.

— Ладно, Лариска, поехали отседова, — решил, наконец, показать кто в доме хозяин Витёк, торопливо закидывая очередной фужер водки в рот, — ты же видишь, как Лидка себя ведёт. Городская стала! Скурвилась окончательно.

— Погоди! — ледяным тоном остановила мужа Лариска, — мы ещё не закончили!

«Ну вот, сейчас по второму кругу всё пойдёт», — разочарованно подумала я. Витьку решила не отвечать, брезгливо.

— Так ты едешь к матери картошку полоть? — язвительным тоном осведомилась она, — мы тебе даже карету к дверям подали, барыня ты наша!

— Москвич! — гордо подал голос изрядно прикосевший Толян (они с Витьком выпили вдвоём почти бутылку водки, причём почти не закусывая).

— Нет, не поеду, — покачала головой я. — Если матери нужна картошка — я куплю ей мешок или два, сколько надо. Могу грузовик купить, если она столько съест. А пахать на всех этих плантациях ради повышения твоего благосостояния, Лариса, — это не ко мне. Не же-ла-ю!

Лариска и Витёк вытаращились на меня, словно юный альпинист на укусившую его глэтчерную блоху на леднике высоко в горах.

А мне было безразлично.

— Ещё шампанского, Лидия? — восхищённо спросил Будяк, наблюдавший всю эту возню с огромным интересом. Остальные гости хранили молчание и старались особо не отсвечивать.

— А давай! — согласилась я, судорожно размышляя, как бы выпроводить незваных гостей вон без особого членовредительства.

Кстати, как-то совершенно незаметно мы с Петром Ивановичем перешли на «ты». И это меня не то, чтобы сильно напрягало, но заставляло нервничать. Вот не люблю, когда ситуация выскальзывает из моих рук. А тут она явно вышла из-под контроля, причём так, что я и не заметила, когда всё это произошло.

Будяк, придерживая зажатый в моей руке бокал так, чтобы его пальцы касались моих, начал медленно наливать шампанское. Я аж смутилась. Лариска, заметив этот безмолвный монолог, брезгливо скривилась.

К ней подошёл Витёк и что-то прошептал на ухо. Лариска кивнула и сказала мне:

— Лида, а ну пошли-ка отойдём на минутку. Поговорить надо. По секрету.

Я взглянула на Будяка. Тот отрицательно покачал головой, мол, не вздумай.

— Пошли, Толян. Загостились мы тут, — мрачно сказал Витёк другану.

Толян встал и, пошатываясь, побрёл к калитке. К груди он нежно прижимал кусок пирога с ежевикой, от которого на его светлой рубашке расплывалось огромное пурпурное пятно. При этом Толяна ощутимо качало. Поэтому он шел крайне аккуратно, ступая, словно балерина. Например, тень от уличного фонаря он тщательно обошел по большой дуге, стараясь не наступить на саму тень. В одном месте тень была узкой и не прерывалась. Толян постоял секунду, что-то себе надумал и, высоко поднимая ноги, как журавль, осторожно переступил и пошел, пошатываясь, дальше.

— Ужас! И как он машину поведёт в таком состоянии? — ахнула Зинаида Ксенофонтовна.

— Да он же постоянно в таком состоянии, — насмешливо хмыкнул Рогов. — Ему так привычнее.

Я бросила взгляд на соседей. Они по-разному воспринимали всю эту ситуацию. Одна лишь Нора Георгиевна сидела и молча, с видом английской королевы, вкушала ажурное мясо, отрезая его маленькими кусочками.

Заметив мой взгляд, он отпила глоточек шампанского и печальным голосом произнесла:

— Мда-с, невыносимо грустно всё это. Глядя на таких вот родственничков, хочется воткнуть им в жопу по кусту сирени и станцевать ригодон.

Я на секунду ж зависла от изумления, потом расхохоталась — и все мои тревоги разом отступили.

И тут от калитки донесся возмущённый голос сестры:

— Лидия! Ты где там копаешься? Я же жду!

Я мимоходом взглянула на Будяка. Он внимательно смотрел на меня. Я пожала плечами:

— Надо идти. Иначе она никогда не отстанет.

— Я тоже, пожалуй, пойду схожу, — заявил Будяк и встал из-за стола. — Одна ты туда не пойдешь.

— Пётр Иванович, — вдруг подала голос Нора Георгиевна, — как лингвист лингвисту на ваш вчерашний вопрос отвечаю — более дикое, чем «да нет» — это «да нет, наверное».

Будяк громко захохотал и подмигнул ей. Он поручил Рогову продолжать вести застолье, а сам вышел со мной за калитку. Там уже стояли Лариска с Витьком. Толян сидел в машине и, кажется, спал.

— У нас тут дела семейные! — окрысилась на Будяка Лариска. — Тебя не звали!

— А я её муж, — не моргнув глазом, соврал Будяк. — Почти муж. Ну пока ещё не официально, но заявление мы к концу месяца подадим. Так что не стесняйся, будущая сестричка, говори. А я послушаю.

Лариска скрипнула зубами и многозначительно взглянула на Витька. Тот мрачно сказал:

— Пошли лучше выпьем, Пётр. Пусть тут бабы о своём, о бабском потрындят.

— Пожалуй, воздержусь, — отрицательно покачал головой Будяк. — И тебе советую. А у Лидочки от меня секретов нет. Пойми, Витёк, не терплю я в своей семье никаких секретов. Бабе же только волю дай — враз на пустом месте тайны всякие разводить начнёт. Потом и не разберёшься, что к чему!

— Да! Бабы они такие… — моментально завёлся Витёк, но сник под злым взглядом Лариски.

— Так, Петруха, пошли прогуляемся, — опять прицепился Витёк. — Покажи мне, где нужник у вас.

— Вон там, — показал рукой в открытую калитку Будяк. — За угол как зайдёшь, там будочка, синей краской выкрашенная. Не потеряешься.

Витёк ещё порывался что-то сообщить, но Будяк перебил:

— Иди давай, а то не донесёшь!

Витьку ничего не оставалось, как уйти. Лариска фыркнула и с вызовом глянула на Будяка:

— Я при тебе говорить не буду!

— Как хочешь, — равнодушно пожал плечами Будяк и повернулся ко мне, — так, Лида, прощайся с сестрой и иди к гостям. Я сейчас родню твою провожу и тоже вернусь. И кофту в доме возьми накинь. Ночь-то прохладная. Ещё простудишься.

Я мысленно хихикнула (мне вся эта ситуация всё больше и больше нравилась) и развернулась уходить.

— Лида! Подожди! — окликнула меня Лариска.

Я остановилась, сдерживаясь от смеха.

— Что, Лариса?

— В общем так. Слушай меня внимательно. Мы на семейном совете решили, что ты должна продать квартиру тёти Зины и разделить деньги на четыре части! — сообщила мне Лариска и смеяться мне сразу перехотелось.

Глава 18

— В смысле? — от неожиданности, я не нашлась сразу, что ответить.

— Ты совсем, что ль тупая? — скривилась Лариска, — продадим квартиру, деньги разделим.

— А мне где жить?

— У тебя же вроде как комната есть в коммуналке, — зло усмехнулась сестричка.

— Во-первых, не у меня, а у моего бывшего мужа. С которым мы полгода назад развелись, — ответила я, пытаясь сохранить спокойствие, — а во-вторых, с чего это ты решаешь за меня, где мне жить, и как мне жить?

— Я вообще считаю, что ты, как младшая, должна вернуться в Красный Маяк и досмотреть родителей, — категорическим тоном заявила Лариска.

— Вот значит, как, — я невесело рассмеялась, — всю жизнь ты качала с родителей деньги, дом они на тебя переписали, а досмотреть их в старости должна я?

— Конечно! А кто? Ты же младшая, — уверенно парировала Лариска.

Будяк стоял чуть в стороне и не вмешивался. Я была ему за это благодарна.

— А ничего, что у меня маленький ребенок и Римма Марковна…

— Старуху сдашь в богадельню, а байстрючку — в детдом, делов-то!

— Квартиру нельзя продать…

— Если уметь правильно — то можно. Всё уже договорено, — хмыкнула Лариска, — помнишь, к тебе тетя Зина и дядя Толя приезжали? Так вот, им у тебя очень понравилось. У них уже Ростик вырос, ещё год-два и жениться надо будет, ему своё жильё нужно. Вот они и решили, что эту квартиру возьмут. Механизм такой: у них есть комната в общежитии, делаем обмен с доплатой. Они поселяются в твоей квартире, а ты переезжаешь в их комнату. Деньги они уже часть отдали. Осталось ещё немного, но до конца года остальное отдадут. Зарежут поросят, продадут и всё вернут. Мы же по-родственному, на доверии.

Я только глазами хлопала — вот аферистка!

— Подожди, а почему на четыре части? — мне было любопытно дослушать этот наглый бред до конца.

— Родителям — одна часть, тебе — вторая, мне — третья, Вите — четвёртая.

— ТакВитя же не родственник.

— Витя — мой муж! — взвилась Лариска, — и не тебе решать, родственник он мне или нет!

— Но он же не родной брат, — стараясь не рассмеяться, сказала я.

— А это не твоё собачье дело! На следующей неделе всё оформим. Готовь документы и собирай вещи!

— Ты считаешь, что я соглашусь?

— Ты — младшая сестра! — терпеливо сообщила мне Лариска, — куда ты денешься! Эту квартиру у тети Зины ты выманила незаконно. Вилась там вокруг неё, вот придурошная старуха и растаяла. Она должна была на нас всех её переписать. Или на меня, как на старшую!

— Слушай, Лариса, вот мне интересно, а если бы тётя Зина переписала квартиру на тебя, ты бы тоже её продала и деньги разделила на всех?

Лариска не нашлась что на это ответить.

И тут вмешался Будяк:

— Сестричка! — с невыразимой грустью сказал он Лариске, — а как же я? Ты почему обо мне забыла?

— Что ты?

— Ну если ты делишь деньги за квартиру на всех родственников и ещё на своего мужа, то я ведь скоро тоже буду мужем Лиды, и войду в семью. Мне тогда тоже часть положена! А так как я старше Виктора, то и моя часть должна быть больше!

— Вот ещё! — разозлилась Лариска. — Спекулянт! Ещё даже не женился, а уже хату нашу делишь! Лидка всегда была такой дурой!

— Ну это да, — согласился Будяк, внимательно рассматривая мою грудь, и мне захотелось его больно пнуть. Но я могучим усилием воли воздержалась и решила посмотреть, что будет дальше.

— Я не шучу, между прочим. Ты хоть знаешь, что она в дурке лечилась? — с плохо скрываемым злорадством сообщила Лариска. — Она же ненормальная! Ещё прирежет тебя во сне.

— Ну, баба и должна быть с лёгкой придурью, — даже бровью не повёл Будяк, — иначе с ней жить не интересно.

— Так что? — моментально потеряв интерес к Будяку, настойчиво переспросила меня Лариска, видя, что я так и молчу.

— Пошла на хрен, — внезапно сказал ей Будяк, не дав мне ответить. — Забирай своего алкаша мужа, и чтобы ноги твоей возле Лиды я больше не видел!

Лариска от такой отповеди только захлопала глазами.

— В село она не поедет, это — раз. Матери так и передай. Квартиру нашу ты не получишь. Это — два. Ни ты, ни остальные. Это понятно?

Лариска что-то просипела невнятное.

— Я спрашиваю — это понятно?! — тон Будяка заледенел и не предвещал ничего хорошего.

— И что ты мне сделаешь?! — вызывающе подбоченилась Лариска.

— Хочешь узнать? — сузив глаза, очень тихо спросил Будяк, но Лариску теперь проняло по-настоящему.

— Я до парткома дойду! — заявила вдруг она. — Всё расскажу!

— Правильно, сходи, прогуляйся в партком, сеструха, — согласился Будяк. — Только не забывай, что весь партком подчиняется твоей младшенькой сестре.

— Что ты мелешь?! — вытаращилась Лариска.

— А ты не знала? — покачал головой Будяк, — твоя младшая сестричка пошла на повышение, и теперь является третьим лицом в депо «Монорельс» и входит в десятку главных лиц нашего города. Такие дела творятся, а ты и не знала… Ай-яй-яй… А ещё старшая сестра…

— И какая у тебя теперь зарплата? — моментально развернулась ко мне Лариска.

— Зачем бабе зарплата? — с важным видом сказал Будяк. — Всю её зарплату отныне забираю я. Как глава семьи. А ей, если надо на булавки — я выдаю. Так что меня спрашивай…

Лариска ещё что-то пыталась сказать, как вернулся Витёк.

— Ну что, порешали?! — бравурно воскликнул он, приближаясь, — ну, и молодцы!

— Слышь, Витёк, а забирай-ка ты свою бабу и вали отсюда на хрен, — сказал ему Будяк, — а то я сейчас помогу. И заруби себе на носу — ни копейки от Лиды вы не получите. Я прослежу!

— Да ты…!

— И о квартире забудьте!

— Да я тебя сейчас!

— Мне повторить? — Будяк подошел к Витьку вплотную, что было явно не на пользу второму. Невзирая на водочные пары, затуманившие мозги, угрозу Витёк вполне осознал. Потому что бочком-бочком, он отошел от Будяка, сгрёб Лариску, и они укатили, жутко разобиженные, обдав напоследок нас выхлопными парами от старенького «Москвича».

Мы остались вдвоём на пустынной дороге. Тарахтение автомобиля растворилось вдали и сонное село затихло. Лишь по обочинам стрекотали сверчки, да какая-то ночная птичка всё никак не могла угомониться, тоненько причитая над своей птичьей судьбой.

— Спасибо! — сказала я.

— Не за что, — ответил Будяк и, немного помолчав, вдруг спросил, — как же ты с ними жила, Лида?

Я вздохнула. Сама не понимаю, как эта бедная Лидочка смогла всё это выдержать. Оно-то конечно да, родителей не выбирают, но всё равно — её жизнь была сплошным адом.

— Ты понимаешь, что они тебя в покое не оставят?

Я пожала плечами. В густых сумерках, которые разгоняли лишь тусклый уличный фонарь, да бледная анорексичная луна, мой жест вряд ли было видно, но Будяк, видимо, догадался.

Из нашего двора послышался заливистый смех, весело смеялись гости, надо было идти туда, но как-то настроения что ли не было, в общем идти не хотелось.

— Устала? — спросил Будяк сочувственно и мне захотелось плакать.

— Есть немного, — призналась я со вздохом.

— Хочешь, я сейчас сверну всё это, и ты пойдешь поспишь? — предложил он.

— Нет, Римма Марковна столько готовилась, людям не так часто такая радость, некрасиво будет испортить им праздник. И так уже…

— Да не переживай ты так, — проговорил Будяк успокаивающим голосом, — тут все люди умные, всё понимают. А сегодняшний разговор рано или поздно всё равно должен был состояться. Так что хорошо, что ты поставила точку.

— Скорее троеточие… — вздохнула я.

— Думаю, они долго теперь тебя не потревожат, — опять успокоил меня Будяк.

— А я не думаю. Ты же видел какая она жадная.

— Смотри, — вдруг показал Будяк на небо. Там как раз выглянула звезда, немного подрожала и, вспыхнув, рухнула вниз. — Быстро загадывай желание!

— У меня сейчас одно только желание — чтобы меня все оставили в покое…

— И не надейся, — хмыкнул Будяк и вдруг прижал меня к своей груди.

— Отпусти! — уперлась руками в его грудь я в попытке оттолкнуть.

— Только если поцелуешь, — хрипло прошептал Будяк.

— Дурак!

— Знаю, — прошептал он и накрыл мои губы поцелуем.

Меня обдало жаром, я запаниковала, психанула и изо всей дури пнула его по ноге.

— Больно же! — жалобно сказал Будяк, отпуская меня.

— Так не лезь!

— Ты целоваться совсем не умеешь, Лидия Степановна! А ещё хвастаешься, что замуж ходила!

— Иди к чёрту!

— Не могу! Я, как честный и ответственный человек, должен немедленно ликвидировать этот пробел в твоём образовании. Людей же стыдно!

— Всё, хватит уже!

— И ничего не хватит! Небось там всё уже паутиной заросло!

— Не твоё дело!

— Как это не моё? — изумился Будяк. — Ты представила меня своим родственникам как законного мужа, а теперь вдруг «не моё»? Вот, не зря говорят, что женщины непостоянные, но ты переплюнула их всех.

— Так, всё! Уходите! Врун какой!

— Нет, так дело не пойдёт. Давай дружить?

— Нет.

— Тогда поцелуй меня!

— Ты задолбал уже!

— Это ты задолбала уже! Определись, что ты хочешь!

— Я?

— Да! Ты! Совращаешь меня, целоваться лезешь, а потом обзываешься!

— Ты сумасшедший.

— Злая ты, Лидия.

— А ты нет?

— Я добрый. Слишком добрый.

— Не слишком.

— Зато я морально устойчив. И ласковый…

Не знаю, в какую сторону зашёл бы этот разговор, но, к моему счастью, появилась Светка. Точнее сперва из-за поворота вылетел мяч, затем за ним выскочила взъерошенная Светка. Свой бант она где-то потеряла. Надо будет её подстричь, всё равно от этих косичек у неё толку нету — хватает ровно на полдня.

Будяк завёл с нею обстоятельный разговор, затем они по очереди пнули мяч, Светка что-то яростно доказывала, для дополнительной аргументации размахивая руками, а я смотрела на них и не слышала ни слова — меня словно накрыла туманная пелена. Всё это так одновременно…

Не знаю, что и думать.

Не знаю.

Когда мы втроём вернулись за праздничный стол — веселье было в самом разгаре.

Будяк был в ударе. Он уселся на своё место и многозначительно заявил:

— Товарищи! У меня появился срочный тост!

Народ воодушевленно зашумел. Я напряглась, не зная, чего от него ожидать уже. Зажурчала разливаемая водка, затрещало, пенясь, шампанское, зазвенел хрусталь, надтреснуто брякнул стеклянный кувшин с соком. Когда, наконец, все приготовились, Будяк выдал тост:

— Предлагаю выпить за Лидию Степановну! Она — такая умничка. Насколько я понимаю, весь этот праздник, устроенный Риммой Марковной, посвящен Лиде. Я же всё правильно понял?

— Да, — прошелестела смущённая Римма Марковна, — именно в сегодняшний день, ровно год назад Лидочка предложила мне жить у нее. Понимаете? Она спасла мою жизнь. Я тогда думала, что уже старость, что со мной уже всё. Я как раз попала в Дворище. И уже ни на что не надеялась. А потом приехала Лида и всё — у меня началась новая, интересная, прекрасная жизнь. Появилась Светочка. И для неё, и для меня, Лида дала ощущение семьи. Ощущение нужности. И желание жить дальше. Просто жить… по-человечески…

Римма Марковна запнулась, по щеке сбежала крупная слеза. Нора Георгиевна успокаивающе приобняла её. Я сидела сама не своя и мои уши пылали.

— Вот! Вот видите! — многозначительно поднял рюмку Будяк. — И это всё наша Лида. Поэтому я и предлагаю нам всем сейчас поднять бокалы и выпить за самую лучшую женщину в мире. С огромным добрым сердцем. За тебя, Лида. Большое тебе человеческое спасибо!

Все загалдели, опять зазвенел хрусталь, чокаясь.

Мы потом ещё долго так сидели. Беседовали. Пели. Шутили. В беседке было по-семейному уютно, из-за огорода, от пруда, тихо поднимался синеватый туман. Он пах аиром и грибницей. Мужчины завернули разговор о рыбалке, заспорили, загорячились. Нора Георгиевна поучала Зинаиду Ксенофонтовну о нюансах правильной трактовки творчества «Мезонина поэзии», та ни в какую не соглашалась, и они принялись яростно препираться вполголоса.

Римма Марковна начала потихоньку собирать грязную посуду. Я стала помогать ей, собрала тарелки и понесла в дом, на кухню.

— Спасибо вам за праздник, Римма Марковна, — тихо поблагодарила я.

— Ты мне лучше скажи, как тебе Пётр Иванович? — словно гончая собака, напавшая на след, сделала стойку Римма Марковна.

— Ну… он молодец, спас Светку, — дипломатично ответила я и принялась аккуратно пристраивать грязные тарелки на кухонный столик.

— Ты давай-ка не юли, Лидия, — покачала головой Римма Марковна, налила в таз воды, добавила соды и начала намывать первую тарелку. — Как он тебе сам по себе?

— Ну, он неплохой педагог, — принципиально не повелась на наезд вредной старушонки я и отзеркалила манипулятивный вопрос.

— Лидия! — голос Риммы Марковны зазвенел металлом.

— Я уже тридцать один год Лидия, — огрызнулась я.

— Ответь, пожалуйста, на мой вопрос!

— Зачем?

— Ну вот! — удовлетворённо поставила отмытую тарелку Римма Марковна и усмехнулась.

Мне сильно прям не понравилась эта её ехидненькая ухмылочка. Но комментировать я не стала и продолжила расставлять тарелки.

— Ну вот! — настойчиво повторила Римма Марковна и просияла аки солнышко. Я психанула и почувствовала, что сейчас сорвусь и начну ругаться. Поэтому я быстренько перевела разговор:

— Римма Марковна, я завтра из города не вернусь. Буду там дня три — четыре.

— Что опять случилось?

— С послезавтрашнего дня я должна лечь в стационар, чтобы проверили мой диагноз.

— Зачем?

— Для получения водительских прав нужна справка с дурки. От психиатра в смысле.

— Ну так сходи и возьми справку в поликлинике! Позвони Симе Васильевне в конце концов!

— Я так просто не могу, я же лежала в стационаре когда-то. Поэтому придётся пройти обследование.

— Но там же Горшков!

— Знаю… — вздохнула я.

Встречи с Горшковым я, конечно, боялась. Поэтому вот уже вторую неделю откладывала визит к психиатру. Но ещё больше я боялась встречи с тем старичком-доктором, как там его фамилия, я уже и забыла. Я боялась, что он раскусит меня, что я попаданка. Что меня заберут на опыты. В общем, полный набор всевозможных бабских страхов.

Но водить машину давно пора. Я устала мыкаться по электричкам и чужому транспорту. Мне хотелось комфорта. Машина — это комфортное средство передвижения. И я желала поскорее начать водить. И передвигаться с комфортом, куда хочу.

Поэтому придётся взять все свои страхи в кулак и идти на осмотр.

Кроме того, нужно в принципе побыстрее разобраться с наследством Валеева. Моя алчная сестричка пока ещё не в курсе, что у меня осталась от него трёхкомнатная квартира, участок земли и автомобиль. Представляю, что тогда начнется! Да и «демоническая Олечка» своего не упустит. В её сладкую забугорную жизнь я категорически не верила.

И вообще, сейчас на повестке возник новый вопрос — как отвадить всю эту толпу наглых родственничков, да так, чтобы советское социалистическое общество не осудило. Ведь нынче, в этом мире люди живут с оглядкой на то, а «что люди скажут».

Я всё никак не могла успокоиться. Нет, ну это ж надо быть такими наглыми! Приехали эти тётя Зина-дядя Толя ко мне, ели-пили за мой счет, я их приняла, развлекала, в общем, расстаралась, как смогла. А в результате они сдали меня моей родне, и поделили мою квартиру за моей спиной. Зашибись, справедливость какая!

Я вышла на крыльцо, стараясь не поскользнуться от влажных от сырости досках. Гости уже потихоньку разошлись (угу-м, по-английски, не прощаясь). В беседке сидел только один человек. Я решила потихоньку свалить обратно в дом, но он уже увидел и окликнул меня:

— Лида! Иди сюда!

— Что? — нахмурилась я, — уже поздно, Пётр Иванович. Вам тоже пора домой.

— Гостей это я отправил по домам, — отчитался Будяк.

— Надо было тоже уходить, — невежливо ответила я ворчливым голосом.

— Не любишь ты меня, Лидочка, — опять начал свою песню Будяк.

— Так! — рыкнула я.

— Всё! Молчу! Молчу! — шутливо замахал руками Будяк. — Я сейчас уйду. Только спросить хотел. Один вопрос и всё!

— Спроси и уходи, — со вздохом отрезала я.

— Ладно, раз ты так хочешь, то спрашиваю: Лида, ты замуж за меня выйдешь?

Глава 19

— С ума сошел?!

— То есть ответ отрицательный?

— А ты разве на другой ответ рассчитывал?

— Ну попытаться-то хоть можно было! — жалобно ответил Будяк.

— Попытался?

— Ну…

— А теперь иди домой!

— Эх, Лида…

— Ты мне что обещал, товарищ Будяк? Ответ на один вопрос, и ты идешь домой. Вопрос ты задал. Мой ответ получил. Соответственно теперь — домой.

— Жестокосердная ты, Лидия Степановна!

— Ага. И моя старшая сестричка, думаю, вполне с тобой будет солидарна.

Стало совсем зябко — предрассветный туман наползал на сад, накрывая всё призрачной пеленой, словно в киношных декорациях нуара. Внезапно на головой, громко хлопая перепончатыми крыльями пролетела летучая мышь и тут же растворилась в бледной туманной дымке. Невыносимо остро пахли матиолы. Вдали, в пруду что-то громко пару раз плеснуло и булькнуло. Сегодня весь вечер Будяк и Рогов обсуждали какого-то легендарного старого сома. Сергей Сергеевич утверждал, что он давно уже живёт в нашем пруду и никто его поймать не может. Возможно, это плескался тот старый сом.

— Лидия Степановна, — сказал Будяк, уже собираясь уходить, — ты скоро на электричку должна успеть. А с этим праздником ты так и не поспала. А давай я тебя отвезу в город?

— У тебя же отпуск…

— Ничего страшного, мне в городе нужно кой-какие дела поделать. А вечером привезу обратно.

— Я в ближайшие дни не собираюсь возвращаться сюда. Дела у меня…

— Я понимаю… — вздохнул Будяк, — тогда просто подвезу в город?

Мне и хотелось, и не хотелось. С одной стороны, он был прав — поспать мне сегодня не судьба явно. По утрам электричка битком забита народом, не всегда сидячее место найти получается. То есть перекемарить и в дороге не выйдет, буду потом весь день варёная ходить. А с другой стороны, я же решила его не привечать. Слишком уж он быстро ворвался в мою размеренную жизнь. Это изрядно пугало.

Я замялась.

— Вот и договорились! — решил за меня Будяк. — Иди поспи хоть немного, я за тобой к семи заеду.

— Но я…

— Не глупи, Лида, — покачал головой Будяк, — тебе надо выспаться. Заеду. Спокойной ночи.

Он ушел, а я всё ещё стояла во дворе, вдыхая ночные запахи и бездумно пялясь на ночные цветы. Пока Римма Марковна не вышла и не турнула меня спать.

Будяк заехал ровно в семь.

Я была не выспавшаяся и потому недобрая. Он, очевидно, сразу это понял, так что в дороге не докучал. Пока добирались, мне удалось подрыхнуть ещё полчасика.

— Тебя на работу подкинуть или на Ворошилова? — спросил он, выруливая на главную улицу города.

— Пётр Иванович, а откуда ты знаешь про Ворошилова? — удивилась я.

— Я про тебя всё знаю, — ответил Будяк, не отрывая взгляда от проезжей части. — Я же должен знать всё про свою будущую жену. Это же вполне нормально для серьёзного человека.

Я зарычала от злости.

Будяк расхохотался и вырулил на Ворошилова.

Ну вот и что ты ему скажешь? Свинство, да и только, как говорит в такие моменты моя Светка.

На работу я чуть не опоздала. Долго копалась и всё никак не могла выбрать наряд. Обычно я особо не заморачивалась по этому поводу. После смерти Валеева, моей неудавшейся «гибели» от рук Горшкова, встречи (во сне или и правда?) с Жоркой, во мне как будто что-то надломилось. Наряды и всё остальное подобное стало абсолютно несущественным.

Я теперь на выходных стирала и гладила одежду, затем сразу же подбирала комплекты на каждый день и вешала их на плечики в шкаф. На каждый день — свой «лук». Оставалось утром только протянуть руку и взять очередной свежий наряд, особо не задумываясь.

Сейчас же я словно сошла с ума. Вместо того, чтобы покемарить ещё полчасика до работы, я принялась судорожно рыться в шкафу. Шифоновое платье было отвергнуто, как слишком легкомысленное, скромный офисный сарафан, сшитый когда-то в ателье «Минбыта» незабвенной Вероничкой Рудольфовной, показался мне слишком педантичным, кардиган бутылочного цвета — «бабским». И так далее. После того, как меня повысили до зама, джинсы на работу я больше не носила — мне теперь следовало подавать пример подчинённым.

В общем, после длительных раскопок, сегодня я почему-то решила предстать на работе во всём белом. У меня были белые брючки, сшитые в том же ателье, кипенно-белая рубашка, отжатая в свое время у Горшкова, и легкий белый жакет, который я приобрела по случаю у Репетун (привезли из Прибалтики, а он ей оказался мал).

На ноги обула пресловутые рыжие лоферы, чтобы разбавить однотонный наряд ярким пятном.

Взглянув на себя в зеркало — осталась довольна.

Вообще за этот год, как я попала в тело несчастной хроноаборигенки, мне удалось добиться неплохих результатов: вернуть естественный цвет волосам (я теперь носила светло-русое каре средней длины), немного похудеть (да, параметры Лидочки были ещё далеко не модельными, сорок шестой размер всё-таки, но фигура зато была гибкой и подтянутой, а перепад «талия-попа» приятно радовал даже мой критический взгляд).

Я вошла в свой кабинет и устроилась за столом. Общая вялость невыспавшегося организма генерировать что-то креативное мне не даст, но вот поделать тупую механическую работу, которая постоянно накапливается и откладывается в «долгий ящик», я сейчас вполне смогу.

Я подтянула к себе папку с черновиками поточных документов и принялась набивать акт на машинке. Но не успела я напечатать даже первый листок, как открылась дверь и заглянула Аллочка. Она давно уже вернулась из отпуска, но мы с нею всё как-то не находили времени нормально пообщаться, так только, перекидывались общими фразами и всё.

— Привет, — сказала она, широко улыбаясь, — ты сегодня прекрасно выглядишь, Лида. Уж не влюбилась ли?

Я сдержанно поблагодарила за комплемент и на последний вопрос отвечать не стала. Правда уши ощутимо заалели (хорошо, что длина каре всё закрывает).

— Тебя Иван Аркадьевич вызывает, — как-то слишком понятливо усмехнулась она. — Прямо сейчас.

Пришлось идти.

В кабинете у шефа по обыкновению было накурено, сам он сидел в кресле, смолил очередную сигарету и на все лады распекал кого-то в телефонную трубку.

— Это свинство, свинство и свинство! И я довожу до вашего сведения, что так дальше быть не может!

Наконец, он иссяк, со злостью бросил трубку и, откинувшись на спинку кресла, закурил новую сигарету.

Пару секунд он пребывал в состоянии глубочайшего раздумья. Видя, как он сердито морщится, я не мешала, тихо пристроилась на краешке дивана, стоявшего чуть поодаль и сбоку, и терпеливо ждала, когда он соизволит обратить на меня внимание.

Очевидно, я стала дремать, потому что мой блокнот, который я всегда на работе ношу с собой, с грохотом выпал из рук. На шум обернулся хозяин кабинета.

— А! Лида! Пришла! — удовлетворённо сказал он, и вдруг воздел руки вверх и фальшиво пропел. — Вздувайте горны, куйте смело! Нас ждут великие дела!

Я выдавила в ответ вежливую улыбку.

— В общем так, так, так, — хлопнул ладонью по столу Иван Аркадьевич, — Не буду тебя задерживать, Лида. И так дел невпроворот. В общем, ты сейчас едешь на заседание областного профкома. Будешь представлять там меня.

Я вытаращилась на него. Мда-с. Неожиданно.

— Мне некогда, жду звонок из Москвы. Сама понимаешь. Альберт где-то, как назло, запропастился. Остаёшься ты.

— А что я там должна делать?

— Небольшой доклад надо будет произнести. Но выступить требуется хорошо. Задание тебе от меня такое. Я знаю, что ты справишься. Через час Сергей тебя отвезёт.

— Но Иван Аркадьевич! За час я не успею подготовить доклад! Тема то хоть какая?

— Доклад уже давно составлен. Возьмешь у Аллы.

— Иван Аркадьевич..!

— Всё, Лида! Всё! Вперёд!

Я тяжко вздохнула и вышла из кабинета искать Аллочку.

Я шла по коридору депо «Монорельс» медленным шагом, зарывшись в подготовленный доклад. Если в общих чертах, то он мне понравился, но вот подача оставляла желать лучшего. В моё время за такой доклад на совете директоров докладчика ожидала внушительная головомойка. Поэтому мне за час нужно было переформатировать этот текст так, чтобы слова «звенели». Уж что, что, а жечь глаголом сердца я умела и знала как.

Из размышлений меня вывел Эдичка Иванов. Он явно подкарауливал меня в коридоре, поэтому, как только я поравнялась с ним, он потянул меня в небольшой коридорный тупичок, в конце которого находился противопожарный щит и чуланчик с инвентарём нашей уборщицы.

— Лида! — прошипел он. — Ты список составила?

«Вот чёрт! Только тебя мне сейчас не хватало!», — раздражённо подумала я, но вслух сказала озабоченным голосом:

— Нет.

— Да ты что?! Мы же с тобой обо всём договорились! — возмущенно оскалился он. — Там уже люди ждут!

— Тихо! — шикнула я на него, оглядываясь по сторонам. — Тут такое дело, Эдик. Тебя пасут.

Эдичка побледнел и вытаращился на меня с ошеломлённым видом:

— Что ты несёшь?

— Правда!

— Кто?

— Альберт Давидович, — еле слышным шепотом сообщила я Иванову, сделав «большие глаза». — Сказал мне во всем тебе потакать и сразу докладывать ему, а когда ты спалишься, он тебя посадит.

Иванов выпучил глаза ещё больше.

— Среди этих «нужных» людей есть его человек, — сообщила я Иванову убедительным голосом.

Ну а что, врать я умею очень даже продуманно. Таким вот нехитрым образом, я обоснованно «спрыгнула» с афер товарища Иванова, не испортив с ним отношений, и заодно столкнула его лбом с Альбертиком. Вот пусть теперь мальчики себе бодаются, а я постою в стороночке, понаблюдаю, подожду, кто победит. А дальше по обстоятельствам. И мне в принципе даже пофиг, кто из них выиграет в этой войне. Во всяком случае в результате на одного соперника у меня будет меньше. Хотя идеально было бы, если бы они задушили друг друга.

Но это всё мечты-фантазии, а мне нужен внятный результат. Поэтому я и сдала Альбертика Эдичке.

— Вот сучара! — ругнулся Иванов и развернулся уходить. Немного подумав, всё-таки сказал мне:

— Спасибо, Лида. Если что ещё будет — сразу мне говори.

— Конечно! — клятвенно пообещала я.

Кстати, про ресторан он уже больше не говорил. И комплимента о моем белоснежном наряде не сделал.

Я успела заскочить к себе, торопливо переделала доклад. И даже успела набросать небольшой план действий, как открылась дверь и вошла сияющая Зоя Смирнова.

— Лидочка! — восторженно воскликнула она и, глядя на её лучистые от радости глаза, шугнуть её я не смогла.

— Привет, Зоя. У тебя пять минут, — не отрываясь от доклада сказала я.

— Да я на минутку забежала, — покаялась Зоя. — Сегодня вечерний поезд. Уезжаю в Крым.

— Вот и чудесненько, — кивнула я. — Оторвись там по полной!

— Что сделать? — удивилась Зоя.

— Ну, в смысле отдохни, тряхни стариной, походи на дискотеки, в рестораны, — пояснила я, — Чтобы было что вспомнить.

— Но я же туда лечиться еду, — сделала большие глаза Зоя. — Оздоравливаться.

— Одно другому не мешает, — сказала я и, глядя на Зою, добавила, — Роман там обязательно заведи.

— Какой роман?! Ты что! Я же замужем!

— Угу, за мужем-алкашом, которому на тебя плевать. У тебя, Зоя, когда последний раз любовь с мужем была?

Зоя смутилась и покраснела:

— Скажешь ещё такое…

— Спала ты с ним когда? — уточнила поконкретнее я.

— Ну…

— Так когда?

— Ну… не помню, — лицо Зои по цвету стало ярче красного карандаша, которым я выделяла основные тезисы в докладе Ивана Аркадьевича.

— Тогда на вот. Держи! — я порылась в нижнем ящике стола и достала две упаковки индийских презервативов. — Надеюсь, пригодится.

— Да ты что! Что ты такое говоришь! — от Зоиного лица можно было прикуривать сигареты.

— Так, Зоя! — поморщилась я, — Ты взрослая женщина. Никто тебя ничего не заставляет. Просто возьми это с собой. На всякий случай. Носи в сумочке. Всё может быть. Ты девушка красивая, видная. Ну а вдруг романтическое свидание там получится. Нужно же подстраховаться.

— Я не собираюсь изменять мужу! — возмущённо заявила Зоя.

— А ты не рассматривай это с такой точки зрения, — подсказала я, — ты едешь туда оздоравливаться, так ведь?

— Ну да… — смущенно протянула Зоя.

— А секс — это основа женского здоровья, — сообщила незамысловатую мудрость я, — вот и оздоравливайся себе на здоровье!

— У нас, в советской стране секса нет! — нахмурилась Зоя.

— Значит, ты будешь первым советским человеком, у кого он будет, — хмыкнула я и насильно впихнула презики Зое. — Ну, а если уж точно ничего не будет, то привезешь обратно. Делов-то.

Успокоив таким образом подругу и выгнав её из кабинета, я вернулась к докладу. Но мысли витали далеко от статистических показателей депо «Монорельс». Я сейчас мотивировала Зою. А вот у самой Лидочки как с этим делом? Я уже год в этом тельце здесь, а никакого секса ни с кем у меня не было. Сначала я приходила в себя. Затем — пыталась выжить в новом мире и отстоять свои интересы. Потом захотелось устроиться получше, захотелось комфорта. Через время появились Римма Марковна, Света. Пришлось решать и их проблемы.

И вот в результате получается, что Лидочка была дважды замужем, а секса у нее (точнее у меня) здесь вообще не было. А почему?

Может, потому что запросы у меня слишком высокие? Кандидатур среди хроноаборигенов я не наблюдаю, вот потому и замкнулась в себе. Хотя в конце нашего общения я бы не отказала Валееву. Но не факт. Любви там не было. Было уважение и даже некая привязанность. Но вот переспать с ним можно было бы. Видный мужчина.

Горшок — побоку. Унылое существо, лишь формально похожее на мужчину.

Сейчас около Лидочки, то бишь меня, крутится Эдичка Иванов и Пётр Иванович Будяк. Иванов — типичный аферист-приспособленец, которому от Лиды все время что-нибудь надо. Мне вот сейчас реально интересно — ему Лида хоть сколько-нибудь была симпатична, или в погоне за своими амбициями, он пытался сымитировать интерес?

Ну да фиг с ним.

Остается Будяк. Пётр Иванович, который. Тренер по футболу в деревне Малинки. Он меня настораживает. Уж слишком быстро он за меня взялся. Семимильными шагами прямо движется к цели. Ага, так и поверю, что увидел Лидочку и влюбился до безумия. Ему тоже что-то нужно. Вот только что?

Водитель Ивана Аркадьевича, Сергей, привёз меня к большому монументальному зданию, украшенному холодными мраморными колоннами. Здесь, в глубине многочисленных залов, и должно было состояться важное заседание.

Я вошла в огромный, пахнущий нафталином, вестибюль, поплутала по длинным лабиринтам коридоров, и, наконец, нашла-таки нужный зал.

Огромное помещение с помпезными аляповатыми украшениями на стенах в стиле ампир, было неспособно вместить всех желающих, и для представителей откуда-то из отдалённых районов поставили в проходах приставные стулья. Поэтому пробираться на место Ивана Аркадьевича было затруднительно.

Заседание ещё не началось, но зал был уже битком набит. Я присмотрелась: пиджаки, пиджаки, пиджаки. Все мужчины, строгие, озабоченные, в галстуках. И среди них одна я — вся в белом и в оранжевых лоферах.

На сцене, под тяжеленным кумачевым занавесом находился стол президиума. Наверху поучительно рдел лозунг:

Союз профсоюзов области: 50 лет профсоюзных побед!

И ниже, более мелкими буквами:

Будь в команде профсоюза — нет сильней, дружней союза!

И над всем этим помпезным профсоюзным великолепием гордо висела гигантская люстра с псевдохрустальными висюльками, которая размерами превышала наш дом в Малинках.

Пока я рассматривала окружающую обстановку, совсем выпустила людей из вида. Очнулась уже тогда, когда над ухом прозвучал голос:

— Наконец то мы с вами встретились, Лидия Степановна.

Я обернулась.

Надо мной нависал Лев Юрьевич, «опиюс» «демонической» Олечки.

Глава 20

— Тоже рада вас видеть, Лев Юрьевич, — парировала я, напялив максимально широкую улыбку на лицо.

— Возле вас не занято? — спросил он, уже присаживаясь рядом на пустующее место.

— Уже нет, — ответила я с выразительным вздохом, который «опиюс» предпочёл не заметить.

За то время, пока мы не общались, Лев Юрьевич практически не изменился. Только взгляд стал каким-то более настороженным, что ли. Или же это из-за мешков под глазами?

— Смотрю, вы далеко пошли, — снисходительно заметил он, окинув меня внимательным взглядом.

Я молча пожала плечами. Если уж «опиюс» прицепился, значит что-то ему от меня надо. Он еще прошлым летом всё меня на какой-то разговор вызывал. Я тогда не пошла, так он мстить начал. Правда та история ничем не закончилась, так как он планировал лично проверять мою работу в городской многотиражке, а я как раз в это время уже угодила в больницу. Причем надолго. Так что мы разминулись и не вышло у него ничего.

А сейчас, я смотрю, мы уже с ним начали играть в одной весовой категории.

— Лидия Степановна, — сказал «опиюс».

Я изобразила внимание, что было не так уж и просто, так как в этот момент мимо нас начала пробираться дальше группа товарищей явно из глубинки. Они шумно переговаривались, поэтому пришлось подождать, пока они пройдут дальше.

— Лидия Степановна, — повторил он, — помнится не так давно я несколько раз приглашал вас на разговор. А вы ни разу не пришли. И даже не позвонили.

— А ещё я увела от вас Олечку, — напомнила я, — раскрутила на ремонт квартиры и вымогала большую сумму денег.

— Да, вы та ещё аферистка, Лидия Степановна, — кривовато улыбнулся «опиюс», достал из кармана брюк носовой платок и промокнул лоб. — Но я не в обиде. Что было, то прошло. Каждый, как говорят, крутится, как умеет!

Он деланно рассмеялся, но моментально затих, видя, что я продолжаю сидеть с каменным лицом.

— Лидия Степановна, — видимо, Льву Юрьевичу надоело ходить вокруг да около, и он решил рубить с плеча. — Нам с вами таки нужно поговорить.

— Говорите, — разрешила я, между тем внимательно наблюдая за действом, происходящем в зале заседаний.

А в зале стало еще более суетливо: делегации из разных районов и городов искали свои места, взмыленная секретарша, со сбитым набок бантом у ворота, тщетно пыталась выловить кого-то по списку. Она бегала по залу, натыкаясь на членов делегаций, громко извинялась и, потрясая кипой листков, всё пыталась выяснить что-то крайне важное.

— Ну не здесь же, — поморщился он.

— Значит, не так вам это и нужно, — пожала плечами я, продолжая наблюдать за залом, где на другой стороне сутулый очкарик собирал подписи. Он методично обходил зал слева направо по рядам, и брал у каждого автограф. Но гости прибывали и занимали свои места, очкарик путался и начинал обход заново. Я прикинула, что ему осталось обойти ещё примерно полгектара помещения. Утрирую, конечно, но я ему не завидую.

— Приходите ко мне завтра на работу, — предложил «опиюс», — часам к трём. Я буду посвободнее. Поговорим в спокойной обстановке.

— Лев Юрьевич, — широко усмехнулась я, — вы же прекрасно знаете, что я никуда не приду.

— Но попробовать-то можно было? — хмыкнул он.

— Попробовали? — отрезала я ледяным тоном.

— Это не я, а вы должны вокруг меня круги нарезать, — произнес Лев Юрьевич обличительно.

— С чего это? — удивилась я.

— Я, между прочим, скучаю за Ольгой, — пожаловался «опиюс», не ответив на вопрос.

— А она за вами — нет, — со злорадством в голосе произнесла я и встала, пропуская пузатого мужичка, который торпедой шел к своему месту. Мужичок юрко пролез, заодно оттоптав мне ноги, и я вернулась на место.

— Откуда вы знаете? — рядом с облегчением опустился на своё место «опиюс».

— Письмо от неё получила. Пару дней назад.

Тем временем конференция торжественно началась. На президиум вышли важные люди (кто они, я не знала) и чинно расселись по своим местам. Затем заиграл гимн. Мы все встали и запели. После гимна к трибуне вышел монументальный человек с не менее монументальной лысиной и, обратившись с приветственным словом к делегатам, открыл заседание.

Все дружно зааплодировали.

Когда оглушительные аплодисменты стихли, к трибуне поднялся субтильный дедок и начал что-то читать по бумажке монотонным голосом.

— И как она? Где живёт? — живо заинтересовался «опиюс».

На нас зашикали.

— Что пишет? — свистящим шепотом произнес он.

— Живёт в Чехословакии, — ответила я чуть слышно. — Замуж вышла. За богатого владельца завода (о том, что это всего лишь пивоваренный заводик на полкомнаты я предусмотрительно промолчала).

— Да уж… — поджал губы Лев Юрьевич. — Ольга своего не упустит.

— У неё теперь дом, слуги, — продолжала нагнетать обстановку я.

Ответа «опиюса» я не расслышала, так как дедок закончил читать и зал разразился аплодисментами.

Затем на место дедка поднялся представительный мужчина в черном костюме и вышитом галстуке. Первым делом, он налил себе воды из графина в стакан, выпил примерно половину, и только затем принялся читать свою бумажку.

Убаюканный его монотонным голосом зал притих. «Опиюс» вертелся, как на иголках, всё порывался что-то спросить, но никак не получалось. Тем временем мужчина продолжал читать, пока через два ряда ниже от нас не раздался густой выразительный храп. Мужчина, заслышав непонятный звук, прекратил читать и посмотрел в зал. Храп прекратился. Успокоенный мужчина принялся читать дальше, но с первыми его словами опять раздались раскатистые звуки храпа.

Зал грохнул от смеха.

Председатель раздражённо постучал по графину, и все затихли. Дождавшись тишины, он кивнул докладчику. Тот с горем пополам дочитал свой текст и вернулся на место. Ему похлопали, но мало и неубедительно.

Следующий докладчик вышел и всё повторилось заново. Как я ни старалась, особо разобрать смысл докладов не могла. Было невыносимо скучно и сильно захотелось спать. От большого количества людей температура в зале постепенно повышалась. И когда гости уже начали задыхаться, кто-то додумался раскрыть окна. Потянуло свежим воздухом с улицы, и конференция пошла значительно живее.

Когда вышел очередной докладчик, меня уже разморило до такой степени, что я не знала, как мне и досидеть до конца. Учитывая сегодняшнюю бессонную ночь, праздник, ссору с Лариской, приставания Будяка, состояние моё было отнюдь не бодрое.

Очередной докладчик вяло бубнил свою бубнилку, когда в открытое окно влетела муха. Большая и жирная. С алчным жужжанием, она описала пару кругов над людьми и внезапно села одному мужичку на блестящую лысину. Мужичок дёрнулся, потревоженная муха, с недовольным жужжанием взмыла вверх и полетела дальше, в следующий ряд. Там она присмотрела очередную жертву. Нею оказался скромный толстячок деревенского вида. Муха описала над ним пару кругов, мужчина съежился и сидел, не шелохнувшись. Часть зала, что сзади, увлечённо наблюдала за мучениями толстячка. Но тот стоически выдержал всё это. Наконец мухе надоело летать, и она спланировала на толстячка. Внезапно тот неуловимым движением поймал её в кулак, высоко вскинув при этом руку.

— Вы что-то хотели дополнить? — удивлённый таким нарушением субординации обратился председатель к нему.

Мужичок в ответ выразительно покраснел и, демонстрируя, что нет, извините, не хотел, виновато развёл руками. При этом он непроизвольно разжал кулак и муха, сердито жужжа, вырвалась на свободу, ринувшись куда-то дальше, вглубь зала на поиски очередной жертвы.

По залу прошелестели смешки. Председатель опять постучал по графину и течение конференции вернулось в прежнее русло.

Наконец, когда выступили еще пару докладчиков, и председатель назвал моё имя.

Я вышла из своего ряда и пошла по проходу к трибуне, чувствуя на себе сотни любопытных и оценивающих взглядов. Ну да, все были в черных, темно-серых, синих и коричневых костюмах, а тут я вся такая, в белом. В общем, я шла и ощущала, как мой монохромный наряд произвёл впечатление.

Взобравшись на трибуну, я произнесла речь. Не буду сейчас передавать смысл доклада, это куча статистики и скучно. Скажу лишь, что, когда я переформатировала доклад, я сделала его интересным. Всю гомогенную информацию я разбила на смысловые блоки. Между блоками сделала провокационные предложения-связки.

Более того, эту речь я прочитала пару раз и запомнила её прекрасно. Поэтому, когда я вышла за трибуну и начала произносить текст хорошо поставленным голосом коуча из двадцать первого века (а в мои обязанности входили и обучающие вебинары для персонала) — весь зал замер. Проснулись все. И слушали с огромным интересом.

— Товарищи! — сказала я в конце выступления, — Мы должны со всей серьезностью отнестись к этому вопросу! Я думаю, что делегаты съезда правильно поймут и оценят предложения от профсоюза депо «Монорельс»!

Я сделала мхатовскую паузу и продолжила:

— Товарищи! Нам нужно решительно, раз и навсегда принять верное решение, сделать надлежащие выводы как в области идейно-теоретической, так и в области практической работы! У нас есть полная уверенность в том, что наша Партия, вооруженная историческими решениями своего XXVI съезда, поведет советский народ по ленинскому пути к новым успехам, к новым победам! Ура, товарищи!

Зал грохнул оглушительными аплодисментами (причём я подозреваю, что делегаты радовались не озвученным мною предложениям от депо «Монорельс», а тому, что мне удалось хоть немного развеять их сонное состояние.

Когда я, бледная от резкого выброса адреналина, пробралась обратно на своё место, Лев Юрьевич тихо сказал:

— А вы молодец, Лидия Степановна.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарила его я, не зная, как реагировать на эту внезапную похвалу.

— Теперь я ещё больше уверен, что мы-таки должны поговорить, и это срочно! — настойчиво уцепился в меня «опиюс».

Я поняла, что он не отцепится.

— Давайте завтра пообедаем где-нибудь и всё обсудим, — со вздохом предложила я, — только недалеко от моей работы, а то я с обеда обратно не успею.

— Прекрасно! — расцвёл улыбкой Лев Юрьевич, — мой водитель за вами заедет. Пообедаем в «Нивушке». Там замечательно готовят. Знаете этот ресторан?

Я отрицательно покачала головой.

— Ну, конечно, он же не для широких масс, — ухмыльнулся Лев Юрьевич, — это займет немного времени, а потом мой водитель отвезёт вас обратно в ваше любимо депо «Монорельс». И мы с вами должны…

На нас опять зашикали и «опиюс» умолк.

Конференция шла дальше. Подробности я особо не помню. Похоже я-таки задремала, убаюканная вялыми бубнилками остальных докладчиков. Очнулась уже под грохот аплодисментов. Так как конференция закончилась, делегаты хлопали воодушевлённо и поэтому особенно громко.

Когда спели опять гимн, и председатель объявил конец, народ задвигался туда-сюда, к выходу.

Я решила чуть задержаться и пересидеть основную суету (неохота было толкаться среди взопревших мужиков в белом костюме). Лев Юрьевич кратко попрощался и торопливо ушел. Я же еще сидела, рассматривая оживлённый людской муравейник. И тут за спиной меня окликнули:

— Лидия Степановна!

Я обернулась. Сзади моего ряда, в проходе, стояли трое мужчин. Сам председатель, ещё один — приземистый, с усами и водянистыми глазками, третий — настоящий восточный красавец — кареглазый, с ямочкой на квадратном подбородке, был чуть помоложе.

— Лидия Степановна, — сказал председатель, — мы с товарищами прослушали ваш доклад и очень даже впечатлились. Для молодого руководителя, только ставшего у руля, вы подаёте большие надежды.

— Да! — подтвердил приземистый, — большие надежды.

Кареглазый ничего не сказал, лишь оценивающе посмотрел на меня и улыбнулся.

— Спасибо, товарищи, — изобразила смущение я (молодая женщина в эти времена должна была быть скромной).

— Давайте я вам представлю моих коллег, так сказать, — улыбнулся председатель. — Меня-то вы должны знать. Хотя напомню — Плечевой Илья Гаврилович.

Я кивнула, мол, очень приятно.

— А это, — он указал на приземистого, — Барабаш Сергей Петрович. Мой заместитель.

Я улыбнулась Сергею Петровичу.

— И Каримов Ильяс Мурадович. — Плечевой указал на кареглазого. — Ещё один мой заместитель.

— Очень приятно, — вежливо сказала я.

— Но вот, Лидия Степановна, — продолжил Плечевой, — привсём при этом, нам с товарищами показалось, что у вас всё-таки маловато ещё опыта.

— Да, маловато, — покивал Барабаш с важным видом.

Каримов опять промолчал.

— Опыт — дело наживное, — ответила я банальной фразой, лишь бы что-нибудь им ответить.

— Верно говорите! — расцвёл улыбкой Плечевой. — Наш человек!

Все дежурно заулыбались. Меня уже начал этот разговор слегка напрягать, только не могу понять, отчего.

— Поэтому мы с товарищами посовещались и приняли решение, что нам с вами нужно срочно поделиться опытом.

— Да, подставить, так сказать, товарищеское плечо, — скользнул по мне масляным взглядом Барабаш, и я всё поняла. Особенно после того, как Каримов попытался незаметно толкнуть его в бок.

— Поэтому, чтобы обсудить этот вопрос, нам с вами, Лидия Степановна, нужно обстоятельно побеседовать и выяснить, где конкретно у вас какие пробелы, — продолжил Плечевой всё больше воодушевляясь. — Уже конец рабочего дня, поэтому предлагаю вам присоединиться к нам для конфиденциальной, так сказать, беседы.

— Поедем в «Дубки», — чуть растягивая гласные, сообщил Каримов, — там можно спокойно поговорить.

— Что такое эти «Дубки»? — осторожно уточнила я.

— Это лучший в нашем городе банный комплекс, — снисходительно к такой деревенской простоте, как я, пояснил Барабаш, и у меня аж заледенели руки.

И вот что мне сейчас делать?!

Три ответственных товарища, не последние люди в городе, нагло снимают меня на троих для бани. Твою ж мать! Вот это я попала!

Но отвечать что-то было надо и то срочно.

— Спасибо, товарищи, за доверие, — сердечно приложив руки к сердцу, поблагодарила я, но, к сожалению, сегодня не смогу…

— Как это вы не сможете?! — рассердился Плечевой. — Не каждому работнику оказывают доверие сразу три руководителя областного Комитета профсоюза!

— Ну извините…

— Тогда давайте завтра, — предложил Каримов.

— Завтра я тоже не могу…

— А когда можете? — сузил глаза Плечевой.

— Боюсь, что вообще не смогу…

— Тогда правильно, что боитесь, — с еле сдерживаемым раздражением произнёс Плечевой и, круто развернувшись, пошел к выходу.

За ним засеменил Барабаш.

— Эх, таких вы людей обидели, Лидия Степановна, — укоризненно попенял мне Каримов и пошел догонять товарищей.

Да уж. На ровном месте таких врагов нажить — это ещё умудриться надо.

Вот ведь блин!

Водитель Ивана Аркадьевича забрал меня и отвез на работу. Самого шефа ещё не было. Уныло побродив по кабинету, я еле-еле дождалась гудка и, сдерживая зевки, побрела к выходу.

И каково же было моё удивление, когда на пятачке у проходной депо «Монорельс» я заметила синюю машину Будяка.

«Вот тебя только и не хватало для полного счастья!», — с досадой подумала я.

— Лидия Степановна! — замахал Будяк из машины. — Я вас жду.

Подавив раздраженный вздох, я подошла к машине.

— Лида, — сказал Будяк, — ты устала, да ещё всю ночь нормально не спала, так я тебя сейчас домой подкину.

— Так мне здесь недалеко идти, — удивилась я, — если через пустырь, так вообще минут семь.

— Через пустырь в белом костюме? — хмыкнул Будяк и открыл дверцу автомобиля. — Садись давай. Домчу с ветерком. Да тут и Римма Марковна тебе ужин передала, раз ты не будешь в Малинки возвращаться. Заберёшь заодно.

— Когда успела? — удивилась я, усаживаясь в машину. — Ты же в городе весь день. Как?!

— А мне не трудно было тебе за ужином в Малинки смотаться, — включил зажигание Будяк, машина чихнула и плавно тронулась.

Я ошарашенно переваривала информацию. Сегодня какой-то извращённо-странный день. Капец прямо!

Мы ехали молча. Право было недалеко. Когда выехали на улицу Ворошилова, Будяк вдруг выдал:

— Знаешь, Лида, — сказал он со вздохом, — мы с тобой давно не чужие люди, а до сих пор так и не переспали. Как-то не по-русски это. Не по-товарищески.

Я аж обалдела.

— Останови! — злобно рыкнула я.

— Лида! Я же пошутил!

— Останови, сказала, или я выпрыгну из машины!

— Ну что ты начинаешь? — с обидой в голосе произнёс он, но машину остановил. — Я же как лучше предложил. Ну, не хочешь — как хочешь. Что, уже и поинтересоваться нельзя?

— Держись от меня подальше! — прошипела я и выскочила из машины.

Я неслась к дому, пыхтя от возмущения. Я вся кипела аж.

Ну что за люди такие!

Мужики! Кобелины!

Все! Сперва Эдичка, потом эти три гуся из профкома, а теперь и Будяк туда же! Гады! Ненавижу!

Уже в квартире я поняла, что забыла забрать ужин Риммы Марковны.

У меня оставался ещё один день для «закончить дела», а потом нужно ложиться на обследование в мать его дурку.

Это утро было таким же серым, как и моё настроение. Свинцовые тучи, сердито пыхтя от усилий, трудолюбиво затянули весь небосвод. Поэтому сегодня всё имело легкий оттенок ртути.

Вроде я и выспалась, а после вчерашних суток была вся вялая и разбитая. Зевая, я потащилась на кухню. Вчера еда осталась у этого свинского Будяка, в магазин бежать было лениво, да и поздно, а из продуктов в квартире, где всё лето не жили, был лишь чай, растворимый кофе и немного круп. Даже сахар, мать нас так, мы уволокли весь на дачу.

Полазив по кухонным шкафчикам, к моей искренней радости, я откопала банку сгущёнки и немного гречки. Сварила, морщась, кашу из гречки со сгущёнкой. Терпеть это не могу, но других вариантов нету.

Позавтракав так неоптимистично, я сбегала на работу, взяла три отгула (всё, что было. Если, не дай бог, обследование затянется, буду просить больничный, или не знаю даже). Я в душе надеялась, что всё пройдёт быстро. Затем я вернулась домой.

Этот день я взяла ещё и потому, что сегодня Луция должна была забрать письмо для Ольги. Она обещала прийти ближе к вечеру. Днем у меня должен был состояться обед с Львом Юрьевичем. А вот утро всё было моё.

И я не нашла ничего умнее, как отложить все свои дела и непонятно зачем отправиться к Вероничке Рудольфовне в «Ателье Минбыта» срочно пополнять гардероб.

Глава 21

«Если вы хотите рассмешить Бога, расскажите ему о своих планах». «Жизнь — это то, что происходит, пока вы строите планы». «Не все планы осуществляются». В общем, когда всё нормально, на подобные цитаты, как правило, внимания не обращаешь. А вот когда ты с утра понастроишь кучу планов, все они такие замечательные, стратегически правильные, верные, подходящие, а потом что-нибудь одно, какой-то мелкий «кирпичик» вдруг вывалится — и всё моментально рушится, словно карточный домик.

Вот и я также. Напланировала кучу всего, всё так грамотно разложила по полочкам, осталось лишь осуществить. А потом — бабах и всё. Но расскажу по порядку.

Начало дня было почти идеальным. С самого утра я отправилась к Вероничке Рудольфовне в «Ателье Минбыта», где мы часа два провозились, подбирая модели из прибалтийских журналов мод и фактурные ткани. Затем она сняла с меня мерки и клятвенно пообещала, что в самое ближайшее время я буду с новым отпадным гардеробом.

В общем, я решила частично сменить имидж. Не знаю, почему вдруг. Вот просто захотелось и всё. Возможно, на меня повлияло то, что вокруг меня начали водить хороводы все эти мужчины — товарищ Иванов, Будяк, теперь ещё эти трое из профкома. Я хоть и не привечала их, но почувствовала себя женщиной. Такое всегда льстит. А так как я не была довольна внешностью Лидочки, то захотелось что-то изменить, улучшить.

Вообще-то я долго думала, что же их всех так привлекает в Лиде? Внешность самая обычная, не уродка, но и не красавица, чуть полновата, невысокая.

Думала, думала и, наконец, поняла — на фоне большинства остальных советских женщин Лида сильно выделялась ухоженностью. Да, девушки в советской стране были красивыми, как красивой бывает юность, а вот с возрастом превращались в унылых, задолбанных бытом, работой, собраниями, семьей и общей суетой, тёток. Да, они ходили в парикмахерские, да, многие даже делали маникюр, пользовались косметикой, шили платья, вязали костюмы, пытались наряжаться. Но вот массовой культуры антивозрастного ухода за собой не было. И большинство не умело правильно подать себя. Поэтому мои знания из двадцать первого века преобразили Лидочку, и она, если и не выглядела как Брижит Бардо, то всё равно на две головы была выше остальных ровесниц.

И ещё. Не задавали ли вы себе вопрос, почему большинство признанных красавиц из школы, института, с возрастом становятся отталкивающе некрасивыми? И наоборот, какая-нибудь дурнушка, серая мышь, после тридцати-сорока вдруг превращается в потрясающую женщину? Всё просто. Красавице с юности не нужно ничего улучшать. Ею и так все восхищаются. Утром проснулась, приняла душ, тряхнула волосами, скрутила их как-нибудь в пучок или так оставила. Вытащила из шкафа что-нибудь из одежды, и всё — она королева. Она прекрасна, даже если на неё надеть хоть мешок из-под картошки. Природа её одарила. А вот дурнушкам тяжело. Им же нужно каждую вещь сто раз примерить, проверить и подогнать под себя, чтобы всё, что не надо, было прикрыто, а хоть что-нибудь привлекательное — подчеркнуто. Сколько усилий ей стоит соорудить из трёх волосков что-то удобоваримое. Правильно накрасить маленькие глазки или подкорректировать карандашом узкие губы. И когда проходят годы, эти, уже взрослые, женщины являются асами, мастерами, по преображению себя. А красотки стареют, а всему этому так и не научились. Вот и весь секрет. Да, есть исключения и там, и там, но в общей массе всё обстоит именно так.

Такие дела…

Я возвращалась домой не с пустыми руками. Прикупила в ателье уже готовое платье бледно-бирюзового цвета, из шифона. Оно так изумительно шло к Лидочкиным глазам, что я просто не смогла устоять, хоть цена и кусалась. Поэтому я шагала по залитому солнечным светом тротуару и лучезарно улыбалась. Настроение у меня было приподнятым и светлым.

Возле моего подъезда я увидела Будяка, который мрачно сидел на лавочке, и улыбаться мне сразу перехотелось. Настроение резко упало:

— Ты меня не понял, да?! — выпалила я, аж сжимая кулаки от злости.

— Лида, подожди, — тихо сказал он и посмотрел хмурыми глазами. — С Риммой Марковной беда.

— Что? — свёрток с шифоновым платьем выпал у меня из рук.

— Да. Скорая увезла в райбольницу.

— О боже… — я бессильно опустилась рядом на скамейку.

— Успокойся, она живая. Приступ у неё был. Сердце.

— А Светка?

— Роговы к себе пока забрали. Там всё нормально.

— Ты на машине?

— Да.

— Так… что делать? Что же делать? — мои мысли заметались в черепной коробке.

— Лида, тихо, успокойся, — твёрдо сказал Будяк и успокаивающе положил свою руку на мою. — И прекращай паниковать. Иди, собери вещи, что там тебе ещё надо. Думаю, тебе следует на день-два отпроситься с работы.

— Мне надо к Римме Марковне! В райбольницу! Завезёшь?

— А зачем я сюда приехал? Конечно завезу. Иди собирайся.

— Поднимешься?

— Нет, — отрицательно покачал головой Будяк и насмешливо прищурился. — Мне же велено держаться подальше. Вот и держусь. Если бы Римма Марковна не слегла — ноги бы моей здесь не было.

Я молча проглотила упрёк. Сейчас не до выяснения отношений.

Оставив Будяка на лавочке, я убежала в дом. Нужно срочно собрать вещи, право их немного и это недолго. Минут через двадцать я уже ехала в машине по направлению к райцентру.

Больница в нашем районном центре, куда относились и Малинки, была большая, двухэтажная, серого кирпича. Приёмное отделение встретило нас густыми запахами хлорамина и фенола. Под окном стояли в кадках два ободранных фикуса.

— Вам куда? — строго спросила женщина в белом халате.

— К Миркиной Римме Марковне, — ответила я.

— А вы ей кто?

Я замялась. Действительно, кто я ей? Дочь, подруга, соратница?

— Соседка, — замялась я.

— Не положено!

— Но у неё, кроме меня, никого нет!

— Не положено! — рявкнула женщина раздраженно, — только близким родственникам можно.

И вот что делать?

Блин, как-то я упустила это из виду. Если, дай бог, всё обойдётся, нужно оформлять над ней опеку. Иначе каждая жучка в белом халате, облаченная властью, будет меня вот так шугать по малейшему поводу.

— Ну пожалуйста, — попыталась разжалобить её я, — на минуточку только!

— Женщина, вы меня не слышите? — скрипнула зубами дежурная, — не положено!

Я застыла, думая, как разрулить ситуацию. Дать ей денег? Но вроде как в это время взяток ещё особо не брали. Может обидеться и вообще пойти на принцип. Надо было взять мыло, которое я когда-то варила на презентики. Но в суматохе я не подумала об этом. И что делать? Ехать обратно? Или сбегать в магазин, купить ей коробку конфет? Но тоже не факт, что теперь возьмёт что-то. Вон она какая, замотанная жизнью и злая.

И тут к ней подошёл Будяк, тихо что-то поворковал. Через пару минут она заулыбалась. Ещё через минуту, она благосклонно разрешила мне пройти.

— Халат только наденьте, — велела она строго, — у нас правила.

— Спасибо! — обрадовалась я, натягивая пахнущий лекарствами халат, больше меня размеров на четыре.

— У вас десять минут, — выразительно посмотрела на висящие на стене часы дежурная, — палата номер восемнадцать.

И я ринулась по коридору, как спринтер.

В палате на шесть человек пациентов было двое. Римма Марковна лежала на дальней койке с закрытыми глазами. Её подбородок заострился. Лицо было желтовато-восковым. К руке тянулась трубка от капельницы.

Чуть поодаль, на крайней, у окна, койке лежала ещё одна женщина, укрытая одеялом.

Я на цыпочках, чтобы не потревожить, подошла к кровати.

— Римма Марковна, — тихо позвала я. — Это я, Лида.

— Лидочка, — она распахнула глубоко запавшие глаза.

— Что ж вы так… — только и смогла сказать я, стараясь не расплакаться.

— Ничего, — прошептала она и устало прикрыла глаза.

Помолчали. Ей явно нужно было время отдохнуть.

Немного отдышавшись, Римма Марковна открыла глаза и тихо спросила:

— Как Светочка?

— Пётр Иванович сказал, что она у Роговых. Я взяла отгулы. Побуду с нею, пока вы поправитесь.

— Ты отдашь Свету Ольге? Когда?

— Что? — не поняла я. — Зачем мне её отдавать? Что вы такое выдумали?

Как оказалось, Римма Марковна с утра решила прибраться в доме. Когда дошла очередь до моей комнаты, вытирая пыль на письменном столе, она обнаружила забытое мной письмо от Ольги. Не удержавшись от такого соблазна, любопытная Римма Марковна письмо это прочитала. Естественно, она сразу же разволновалась. Схватило сердце и вот результат.

— Римма Марковна! — сказала я тихо, — в общем, лучше вам задержаться в больнице, иначе я за себя не отвечаю. Это называется «сама придумала, сама перепугалась». Взрослый человек. И не стыдно?

Римма Марковна слабо улыбнулась.

— Точно не отдашь? — переспросила она с надеждой.

— Конечно не отдам! Что вы такое говорите! Во-первых, я обещала Валееву перед смертью воспитать и вырастить Свету. Во-вторых, Ольга — шалтай-болтай. Это сегодня ей нужна дочь, а завтра она уедет с очередным любовником и всё. А в-третьих, Светка — моя дочь. И на этом разговор закончен.

Римма Марковна тихо вздохнула от облегчения.

— Я сегодня должна встретиться с этой подругой Ольги и передать ей ответ. — Я в двух словах рассказала о своей задумке, как отвадить Ольгу от мысли забрать дочь.

Взбодрив таким образом Римму Марковну и велев ей выздоравливать, я вышла из палаты. Прошла по коридору в приемный покой. Будяк всё ещё ворковал с дежурной.

— Пётр Иванович, — сказала я очень нейтральным голосом, — я подожду вас в машине. Когда закончите общаться — подходите, пора домой ехать.

И вышла из больницы.

Будяка не было минут десять. Наконец, он вышел, сияя, как медный пятак. На ступенях он поднял голову, посмотрел на солнце и потом перевёл взгляд на меня. Я поняла, что сейчас скажет какую-то гадость. Так и вышло:

— Не надо так ревновать, душа моя! Я таким рождён. Доброта и чистая любовь к женщинам — мой крест и я его несу.

Я пожала плечами и не ответила.

— Я на девушек небесной красоты падок. Вы мне дороже всякого золота.

— Давай уже ехать или я на автобус пойду, — устало сказала я.

— А куда тебе надо ехать?

— В идеале — обратно в город, — вздохнула я.

— Зачем в город? Ты там забыла свою помаду? — спросил Будяк невинным тоном и мне захотелось его пнуть.

— Мне нужно передать письмо.

— Отправь его почтой, — сказал Будяк, заводя машину. — Завтра уже дойдёт, если ты, конечно, не на Дальний Восток его шлёшь.

— Нет, мне нужно лично в руки, — поморщилась я.

— Конфиденциальная информация? — понятливо взглянул на меня Будяк через зеркало заднего вида.

— Да нет же! — и я в двух словах рассказала, как Ольга хочет забрать Светку и что я ей должна дать ответ. — И живёт она сейчас в Чехословакии. Вот подруга и передаст.

— Понятно! — сказал Будяк. — Значит едем в город. Потом вернемся в Малинки.

Всю дорогу он пытался меня донимать. Я сидела, злилась, но скандалить не стала, мне сейчас крайне нужна была его помощь. С той же машиной.

— У тебя есть веснушки на попе? — внезапно задал он мне вопрос.

— Не твоё дело, — дипломатично ответила я и даже не убила его на месте.

— Скажи, а чего ты так таишься?

— Я не таюсь!

— И потом не только попа красит человека, у тебя много и иных достоинств, — торжественно заявил Будяк.

— Будяк, ты нормальный? — не выдержала я.

— Я тот, которого ты ждала всю жизнь, — с важным видом сообщил он. Потом посмотрел на меня и заливисто расхохотался.

— Какой же ты невыносимый! — прорычала я.

— Да, мне проще дать, чем отказать.

— Дурак ты.

— Я знал, что мы с тобой поладим!

— Слушай, ну прекращай уже!

— А как же наша любовь, Лида?

Я сжала зубы, чтобы не взвыть и дальше всю дорогу молчала, не отвечая на его провокации.

Моя досада усугублялась ещё и тем, что на встречу с Львом Юрьевичем я опоздала. Некрасиво с моей стороны вышло. Пусть он и такой вот гад, но мне было неприятно от мысли, что он будет думать, что я его продинамила.

Я быстренько отдала письмо, и мы поехали обратно в Малинки. Сегодня весь день словно карусель какая-то. Мы ехали в машине почти всю дорогу в молчании. Наконец, я не выдержала:

— Ты чего молчишь? Злишься, что весь день из-за меня потерял?

— Так моё общение с тобой, любимая, для меня всегда волнительно, — разулыбался Будяк и я чуть не убила сама себя за длинный язык.

Пока доехали, началась гроза. Дождь барабанил по крыше автомобиля, хлестал косыми струями в окна. Под колёсами похрустывали большие стеклянные градины. Сбоку, над полем, косым синеватым росчерком мелькнула молния. Через пару мгновений бабахнуло так, что у меня аж уши заложило.

— Ох и погодка, — проворчал Будяк, ловко объезжая большую лужу на месте ухаба. — Эх, сейчас бы в баню, да с веничком. Можжевеловым. Но можно и дубовым. Уж очень я это дело люблю. Особенно в дождь.

— Так у нас есть баня, — решила предложить ему я.

Так хоть должна за сегодняшний день не буду.

— Отлично! — обрадовался Будяк. — Сейчас вернемся и сходим с тобой в баню. Заодно и помоемся.

Я мысленно застонала. Ну что за невыносимый человек!

Когда мы добрались в Малинки, дождь уже закончился. Трава была вся аж хрустальная от капель. Стало значительно теплей. На небе появилась радуга.

Мы подъехали к дому Роговых, и я забрала Светку. Будяк подвёз нас к самому нашему двору. Мы вышли из машины и Будяк сказал:

— Ну хоть ужин-то я заслужил за весь день?

— Заслужил, — вздохнула я. — Только давай в другой раз.

— Я есть хочу, — пожаловался Будяк. — А готовить не умею.

— Ладно, — сдалась я, — пошли покормлю тебя. И ты сразу пойдёшь домой!

— Как скажешь, душа моя, — обрадовался Будяк. — Как самый опытный подкаблучник я с радостью сделаю всё именно так, как ты скажешь!

— Балабол, — проворчала я, не заметив подвоха.

В доме я быстро переоделась и побежала чистить картошку. Светка болтала, не умолкая.

— Иди я покажу тебе, каких челдопончиков мы налепили с Галей! — её звонкий голос заполнил весь дом. — Ну, пошли покажу!

— Сходи глянь, раз ребёнок так просит, — проворчал Будяк, который устроился на диване с газетой.

Пока мы рассматривали челдопончиков и рассуждали, кто кого победит, из кухни стали доноситься вкусные запахи жареной на сале картошки. Я вскочила и побежала на кухню. Будяк стоял над плитой и невозмутимо жарил картошку, насвистывая какой-то бравурный мотивчик.

Я вытаращила на такое вероломство глаза:

— Ты же говорил, что готовить не умеешь!

— Ради такой любви, чему только не научишься, — вздохнул Будяк и принялся нарезать салат.

Пока мы ужинали втроем, Светка, не замолкая, тараторила о своих приключениях:

— Мы с Пашкой запускали вертолёт, — делилась она впечатлениями, наяривая очень вкусную картошку, — и он случайно попал на огород бабки Наташи. Прямо в огурцы!

— Ужас какой, — поддакнула я.

— А потом Пашка полез доставать. А эта бабка вредная, увидела Пашку и дала ему крапивой по жопе. А вертолёт там так и остался.

— Ну и правильно, — проворчал Будяк. — Нечего по чужим огородам лазить.

— Так вертолёт же! — воскликнула Светка, — он там так и остался. И теперь нужно туда пробраться и спасти его. Но все боятся бабы Наташи.

Я изредка поддакивала. Будяк больше хранил молчание, изредка бросая на меня внимательные взгляды. Наконец, когда я поставила самовар, он сказал:

— Пойду баню растоплю.

— Я не пойду с тобой в баню! — вспыхнула я.

— И я с тобой не пойду, — возмущённо ответил Будяк. — Бабы настоящего пара в бане не понимают. Жарко им. А я люблю, чтобы было ого-го и ух! Пойдешь сперва ты, потом, когда сильнее нагреется — схожу и я.

— Но ты говорил…

— Ты что, совсем уже шуток не понимаешь, Лидия Степановна? — попенял он мне, и я покраснела. — Не мели ерунды.

Он ушёл, а у меня аж отлегло. Мы собрали со Светой, и я перемыла посуду, когда Будяк вернулся:

— Можешь сейчас идти, — сказал он, — я там подкинул, так что надолго хватит. Но если вдруг что — там рядом с печкой полешки лежат. Ты подкидывать умеешь?

Я кивнула, правда неубедительно.

— Тогда долго не мойся, а то затухнет. И веники я там в кадушке запарил. Жаль, что не дубовые. Так что придётся пока берёзовыми. Надо будет из липы наделать, скоро липа цвести будет.

Под ворчание Будяка, я быстренько собрала мыльно-рыльные принадлежности и полотенце и побежала в баню.

Баня. Как же я люблю настоящую русскую баню! Где живой пар, где запах запаренного веника!

Я торопливо разделась и скользнула в парилку. Первый заход обычно у меня без веника, пока тот запаривается. Я сидела на горячих досках и млела от наслаждения. Горячий пар обволакивал меня, пробирал до костей. Кожа заблестела от пота.

Выскользнув наружу, на улицу, я пробежала три шага по тропинке и плюхнулась в холодный после дождя пруд. Божечки, какой же кайф после жаркой парилки — вот так окунуться! Проплыв два больших круга, отфыркиваясь, я вскоре замёрзла и быстро побежала обратно в парилку.

Там я плеснула ещё воды на раскалённые камни, они сердито зашипели, обдавая всё душистым паром. Я разлеглась на досках и с наслаждением потянулась. Пару минуточек полежу так, помлею, а потом возьму веник и как начну париться. Эх! Какая же красота, когда есть своя баня!

Я перевернулась на живот, как вдруг скрипнула дверь и в баню скользнул Будяк.

Глава 22

— Ай! Ты куда прёшься! — меня аж подбросило от неожиданности.

Соскочить с полки не дала тяжелая рука Будяка, которой он меня придавил обратно:

— Лежи спокойно.

Но спокойно лежать я не могла:

— Будяк! Придурок! Быстро выйди отсюда! Ты что творишь?!

— Тихо, я сказал, — сообщил мне Будяк. А затем достал из кадушки веник и чуть помахал им, проверяя, насколько тот распарился.

— Да угомонись ты! — Будяк легонько хлопнул меня по заднице и глубокомысленно заметил слегка осуждающим голосом. — А веснушек-то на попе и нету. И вот зачем было так врать, а, Лидия Степановна?

Он плеснул ещё воды на камни, душисто запахло берёзой, и обличительно продолжил:

— Вот на что только нынешние дамочки не идут, всё лишь бы мужика соблазнить. Мда-с. Облапошить и соблазнить. А я же тебе так верил…

С этими словами он помахал веником туда-сюда, нагоняя пару надо мной и хлопнул им меня по спине.

— Ой! — вскинулась я. — Горячо же!

— Потерпишь, — сказал Будяк и продолжил истязать меня веником, — ах, какие мы нежные!

— Вот так, — приговаривал он, отхаживая меня веником. — И так! И так! Вот не захотела за меня замуж, Лидия Степановна, так вот тебе! И вот!

— Пётр Иванович! Хватит уже!

— Что, стыдно тебе?! — хлестнул он меня веником по попе.

— Бессовестный ты! — охнула я и взмолилась. — Ну хватит! Не могу больше!

— Зато я честный. Недаром меня все называют Пётр Правдивый, — ответил Будяк и вдруг окатил меня из лоханки ледяной водой.

— Ай! — взвизгнула я и подхватилась из лавки.

— А сиськи у тебя ничего так, — одобрительно скользнул по мне взглядом Будяк и поставил лоханку на пол.

— Отвернись! — потребовала я.

— Не хочу, — не согласился Будяк и принялся раздеваться, — ты как напарилась уже или дальше продолжим? Вместе?

Я прошипела нецензурное ругательство и бросилась одеваться в предбанник.

— Зря ты мной пренебрегаешь, душа моя, — крикнул мне в спину Будяк, — допустила бы до своего роскошного тела, глядишь и понравилось бы.

Я не ответила, торопливо, натянув на себя одежду, полумокрая, выскочила вон под заливистый хохот этого гада.

Лицо моё пылало. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Мне хотелось его убить.

Через часа полтора мы сидели в умытом после дождя саду, в беседке, пили липовый чай с мёдом и старались не смотреть друг другу в глаза.

Следующий день начался просто прелестно.

После такого дождя вся зелень резко попёрла вверх, и у нас в саду стало словно в дебрях Борнео. Ярко светило солнышко, было даже жарковато. Жирная после такого ливня земля тихо шипела от испарений. В мокроватой листве звенели птички, над головой с треском носились туда-сюда стрекозы. Пахло свежестью и маргаритками, которые все одновременно вдруг раскрыли свои махрово-белые венчики. От чего наш двор стал похож на большую, залитую белоснежной пеной, клумбу. Светка необычайно радовалась этому обстоятельству, весело гоняла по двору, срывала их охапками и пыталась плести венок. Получалось у неё, мягко говоря, так себе, так как стебли у них были короткими. Поэтому Светка постоянно всё переделывала и очень сердилась, что венок всё время разваливается.

Я нажарила гору оладушек, себе сварила овсянку, и кликнула Светку завтракать.

— Доброе утро! — от калитки раздался голос Будяка.

— Здравствуйте! — рядом с ним стоял улыбающийся Рогов и щурился сквозь очки с толстыми стёклами.

Одеты они были в рыбацкие сапоги и непромокаемые куртки. В руках у Рогова были удочки. Будяк держал ведро, в котором что-то плескалось.

— А мы тут мимо проходили, — воодушевлённо сообщил Рогов, — а у вас так блинчиками пахнет. На всю улицу.

— Позавтракаете с нами? — спросила я, улыбнувшись.

— Спасибо, не откажусь, — в ответ улыбнулся Рогов и присел на лавку, где уже давно устроился Будяк и по-хозяйски накладывал себе мою кашу.

— Не хочу блинчиков, — сообщил он мне в ответ на мой удивлённый взгляд.

— А мы с четырёх утра на рыбалку ходили, — жуя оладушку, сообщил Рогов, — Пётр Иванович всё пытается мне доказать, что поймать этого сома легко. А я говорил, что ничего не выйдет? Говорил? То-то же!

— Это потому, что мы с этого берега попробовали, а надо теперь пробовать с донки, — проворчал Будяк и стянул у меня с тарелки оладушку.

— Пётр Иванович! — возмутилась на такое вероломство я, — вот же целая миска, а вы у меня воруете! Нехорошо!

— У вас, Лидия Степановна, уже вареньем намазано, — терпеливо, словно малолетней дурочке, объяснил мне свою позицию Будяк и нагло сцапал ещё одну мою оладушку.

— Шпуль катушки у нас маленький, — тем временем долил себе чаю Рогов, — нужно в следующий раз минимум двести метров лески брать. Я так думаю.

— Нет, надо было карабин с застёжкой не так крепить и петлю для поводка на метр от грузила вязать, тогда он бы плетёнку не перетёр бы, — опроверг его Будяк и, пока я мазала оладушку вареньем для Светки, ловко отпил чай из моей чашки.

— Пётр Иванович! — возмутилась я, — у тебя же в чашке есть чай!

— Твой слаще, — обласкал меня взглядом Будяк и развернулся к Рогову, мол, разговор окончен. — ты, Сергей Сергеевич, сегодня, когда в городе будешь, возьми ещё лески, на ноль-восемь только.

Я вспыхнула и не успела придумать достойный ответ, как от калитки донесся голос Пашки:

— Тётя Лида! Мама сказала, что вас к телефону. С работы звонят.

Подавив мучительный вздох, я пошла с Пашкой к ним домой. На нашей улице телефон был только у них, так как его дедушка был в соседнем совхозе агрономом. Соседи разрешали нам пользоваться, поэтому я, на всякий пожарный, оставила их номер в отделе кадров депо «Монорельс», а то мало ли что.

Звонила Локтюшкина.

— Лидочка Степановна! — закричала она в трубку, — я очень извиняюсь, не могу акты найти, на шестой участок. Людмила тоже не знает где.

Костеря в душе и Лактюшкину и глупую Людмилу, я объяснила, в каком шкафу на какой полке они находятся.

Когда я вернулась обратно, соседей уже не было.

Возле беседки стояло ведро, в котором истерически плескались мелкие караси. Над ведром сидела Светка и бросала венчики маргариток, отрывая их от неудавшегося венка, в ведро.

— Мама, посмотри, а почему рыбки не едят это? — удивлённо спросила она.

— Капризные, потому что, — ответила я. — А где Пётр Иванович и дядя Серёжа?

— Ушли, — ответила Светка задумчиво, — а если я им оладушку дам, они будут есть?

— Вареньем только намазать не забудь, — хохотнул от калитки Будяк. — Только смотри, чтобы мама не увидела, а то ругаться опять будет. Она у нас до варенья жадная…

— Пётр Иванович, вы же ушли, — сказала я обличительно, оборачиваясь на голос.

— Ушли, — согласился Будяк, — но я куртку забыл. А в кармане ключи. Не смогу в дом попасть. Агриппина Ивановна как раз корову погнала, так что пришлось вернуться за ключами.

— Рыбу свою вы тоже забыли, — кивнула я на ведро.

— А нет, — не согласился Будяк, — это я тебе оставил. Почисть и пожарь. Я приду на обед. Да и Римме Марковне заодно отвезём рыбки в больницу. Она большая любительница рыбки у нас.

Он сдёрнул куртку с оградки беседки и ушел, весело насвистывая.

А мне, блин, пришлось чистить почти полведра рыбы! А потом два часа жарить.

Будяк завился на обед, подъел горку карасей, но был молчалив и не шутил. Лишь искоса поглядывал на меня, когда думал, что я не вижу.

После обеда он увёл Светку и остальную детвору на тренировку по футболу. А я оказалась предоставлена сама себе.

Я побродила по тихому двору, сделала четыре обязательных бёрпи и завалилась на диване с книжкой. Но долго нежиться мне не дали. Вернулся Будяк и велел собираться в больницу к Римме Марковне. Я собрала ей термосок (жаренных карасей и пюрешку), налила бутыль компота, и мы поехали.

Римма Марковна поправлялась. Оживала на глазах. Уже не было той ужасной восковой желтизны, в глазах появился блеск. А когда она узнала (Будяк как бы, между прочим, сообщил), что Зинаида Ксенофонтовна закатала уже десять банок кабачков, взгляд её запылал и она порывалась ехать домой прямо сейчас.

Врач не отпустил, к счастью.

Но обещал выпустить её через два дня.

А у меня в запасе оставался всего один день отгулов. Нужно срочно решить, с кем оставить на послезавтра Светку.

Следующий день тоже поначалу был спокойным. Пока не прибежал опять Пашка. Я устремилась к ним, костеря Лактюшкину на чём свет стоит. Но это оказалось не с работы. Звонил Иван Тимофеевич, сосед, и по совместительству главред городской газеты, у которого я когда-то подрабатывала, как ведущая женской колонки.

— Лидия Степановна! — Прокричал Иван Тимофеевич в трубку. — К вам в квартиру ломятся неизвестные. Начали срезать замок. Утверждают, что квартиру вы им продали. Это так?

Моё сердце аж ёкнуло от плохого предчувствия.

— Нет! Не знаю, кто это! — прокричала в ответ я сквозь щелканье и отдалённый металлический скрежет.

— Милицию вызывать?

— Пока не спешите. Попробуйте задержать их, сколько получится, я сейчас же выезжаю!

Бросив трубку, я со всех ног помчалась к Будяку, право снимал он жильё всего через три двора от нас.

Когда я, запыхавшаяся и взмыленная, добежала до его двора, Будяк в одних лишь семейных трусах брился у сарая под рукомойником, изредка поглядывая на результат в небольшое зеркало, явно позаимствованное у хозяйки, Агриппины Ивановны. Он фальшиво насвистывал какую-то бравурную мелодию и ловко орудовал опасной бритвой, счищая нею куски мыльной пены вместе со щетиной.

Отвлекать его под руку было чревато, но выхода у меня не было.

— Кхм, кхм, — покашляла тихо я.

— Ты готова стать матерью, Лида? — даже не оглянувшись, спросил Будяк. — Потерпи еще две минуты. Сейчас вот закончу и воплощу все твои мечты.

— Пётр Иванович! Прекращай! — в сердцах воскликнула я.

— Пренебрежение твоё разрывает мне сердце, — грустно заявил Будяк, локо счистил остатки, вытер щёки куском белой холстины и развернулся ко мне. — Я готов, душа моя. Что случилось на сей раз?

— Сосед звонил, — смущенно сказала я, стараясь не смотреть на его обнажённый торс. — Ко мне в квартиру ломятся какие-то люди. Говорят, что я продала им квартиру.

— Так что же ты рассусоливаешь, Лида? — упрекнул он меня, — надо же ехать. Беги давай, собирайся, я через минут десять тебя заберу.

И я помчалась домой. Светка играла у Пашки во дворе, я написала ей записку, чтобы она, если меня долго не будет, шла к Роговым. Торопливо оделась и выскочила во двор. У забора слышался уже шум работающего двигателя — это подъехал Будяк.

Когда мы добрались до улицы Ворошилова, у нашего подъезда собралась возмущенная толпа соседей.

— Ну наглые какие, вы только посмотрите! — уперев руки в необъятные бока, недовольным голосом ругалась соседка Наталья. Она, после арий «демонической» Олечки и регулярного затопления нею квартиры, относилась ко мне как к избавлению от всех бед. И была за меня «горой».

— Среди бела дня! — вторила ей соседка Варвара.

Остальные старушки-веселушки, судя по возгласам, были с ними вполне солидарны.

Я поздоровалась и, отбиваясь от любопытства соседей, рванула наверх, к себе. Будяк шел следом, как танк.

Квартира моя была уже вскрыта и оттуда доносились сердитые голоса на повышенных тонах.

Я вошла в коридор. На кухне находились взмыленные, злые тётя Зина и дядя Толя, те «родственники», которые год назад приезжали ко мне «погостить» и пристроить пожить своего великовозрастного сынулю-оболтуса на время его учёбы в ПТУ. Напротив них стоял Иван Тимофеевич и занудным голосом доказывал, что так делать нельзя.

— Добрый день, — поздоровалась я и спросила, — а что это здесь происходит?

— К вам, Лидия Степановна, вломились эти люди, срезали замки, взломали дверь и, более того, они утверждают, что это теперь их квартира, — сообщил сосед озабоченным голосом, — вы сказали милицию не вызывать. Я пока не вызывал.

— Спасибо, Иван Тимофеевич, — ответила я и перевела взгляд на «родственничков».

— Вы их знаете? — спросил он.

— Это дальние родственники из деревни, — ответила я.

— Тогда разбирайтесь. Если нужна помощь, я дома, — сказал сосед и ушел к себе, пожав руку Будяку, который застыл в дверях кухни.

— Так! — сказала я грозно, — как это понимать? Вам у меня так понравилось, что вы теперь вот так запросто в гости ходите? Или что?

— Мы купили эту квартиру! — выпалила тётя Зина истерически, — скажи ей, Толя! Что ты стоишь как пенёк?!

Дядя Толя промычал что-то нечленораздельное, бросив осторожный взгляд на спортивную фигуру Будяка.

— Как это вы купили мою квартиру? — удивилась я. — Впервые слышу об этом. Я ничего никому не продавала.

— Так мы Лариске деньги отдали! — продолжала разоряться тётя Зина. — Так что квартира теперь наша! Она сказала, что ты уже выехала. Нам ещё пришлось на слесаря потратиться. Из-за тебя, между прочим!

Я аж обалдела от такой наглости.

— А какое она имеет отношение к моей квартире?

— А меня это не касается! — заверещала тётя Зина, — деньги вы взяли, квартира наша! Выметайся!

— Я ваших денег не брала, — отрезала я.

— А мне до сраки, как вы там между собой делиться будете! Мы своё выполнили! Теперь это наша квартира!

— Я не согласна… — начала я, но тут Будяк легонько сжал мою руку:

— Лида, — тихо сказал он. — Этим аферистам бессмысленно что-то объяснять. Ты же видишь.

— А ты кто такой?! — вызверилась на него тётя Зина, — мне Лариска говорила, что у Лидки очередной хахаль больно уж наглый. А мне насрать! Это моя квартира и никто меня отсюда не выгонит!

Она с размаху уселась на табуретку и с победоносным видом уставилась на Будяка.

— Я тебя сейчас вместе с табуреткой за ногу отсюда выброшу, — тихо сказал ей Будяк, да так, что она аж побледнела и победная улыбка сбежала с её лица.

— Хам!

— За взлом замка давайте пятьдесят рублей, — зло сказал Будяк, — и выметайтесь отсюда. Иначе сейчас вызову милицию и посажу вас за кражу со взломом.

— Какую ещё кражу? — взвилась тётя Зина.

— А у меня портсигар пропал, — мерзко улыбнулся Будяк. — Серебряный. Две штуки. А у Лиды цепочка и брошка. Золотые. Тоже две штуки.

Я вспомнила этот фильм и невольно фыркнула.

— Да ты насмехаешься над нами! — вскричала тётя Зина, — вот Шурка дрянь какую воспитала, простигосподи! Мы хорошо помним, что ты на свадьбе вытворяла! Все село до сих пор смеется!

— Пошла вон! — разозлилась я.

— Деньги хоть верни, — подал голос дядя Толя, правда звучал он не очень уверенно.

— Какие деньги?

— Что мы за квартиру отдали.

— Толя! Ты что?! — заорала тётя Зина, — это наша квартира и мы никуда с нее не уйдём!

Разговор пошел по кругу.

Я умоляюще посмотрела на Будяка. Он кивнул мне в ответ:

— Так, — сказал он, — отдаёте пятьдесят рублей за испорченную дверь и выметаетесь отсюда. А я взамен не буду вызывать милицию.

Тетя Зина завелась и начала орать. Она упомянула всю Лидочкину семью, саму Лидочку, её моральные устои, отсутствие воспитания, социальное положение и всё остальное, только нецензурными выражениями. Монолог её был экспрессивен.

В конце выступления, Будяк взял её в охапку и потащил к выходу под её ор:

— А-а-а-а-а!!! Люди! Людочки-и-и-и! Убивают! Мама-а-а-а! Ой, убил меня, сволочь! Помогите! Люди-и-и-и! — орала тётя Зина, вырываясь, за ней семенил дядя Толя и пытался возмущаться. Из квартир повыглядывали любопытные соседи.

Наконец, Будяк вытолкал тётю Зину за порог, за нею последовал дядя Толя, и запер дверь на внутренний замок (его не тронули).

Тут же в дверь заколотили со страшной силой. Затем раздался звонок. Звонили долго и настойчиво. Пока на площадке не послышались возмущённые голоса соседей.

Будяк вернулся на кухню, взял в руки сумку тёти Зины, нашёл там кошелёк, вытащил оттуда деньги, пересчитал, и нахмурился, покачав головой:

— Сорок два рубля только. Ну ничего, восемь рублей должны будут.

Тётя Зина долго что-то кричала под дверью, ей вторил говорок дяди Толи. Будяк подошел к двери, распахнул её, швырнул сумку тете Зине в лицо и захлопнул дверь. Вопли чуть стихли, но затем разразились с новой силой. Так продолжалось довольно долго. Через некоторое время голоса стихли. Во дворе зарычала машина и уехала.

— Уехали, — сказал Будяк. — Зря ты не захотела милицию вызвать. Детский сад прямо.

Я пожала плечами.

— Ты пойми, Лида, — сказал Будяк. — Они же сюда всё равно вернутся. И в это время меня может не быть рядом.

— Я не хочу милицию, — упрямо сказала я, — Римма Марковна здесь не приписана. И Светка. Сейчас выяснения все эти начнутся. Не хочу.

— Лида, тебе нужно срочно привести дела с приписками и квартирой в порядок, — покачал головой Будяк. — Опеку над Риммой Марковной ты почему до сих пор не оформила? Сама же видишь. Да и твои жадные родственники не успокоятся, пока не найдут лазейку, как тебя отсюда сковырнуть. И ты радуйся, что в своей глупости или наглости, они ещё у юриста не проконсультировались.

Я всхлипнула. От напряжения последних дней слёзы покатились по щекам.

— Иди сюда, — и я очутилась в крепких объятиях.

Глава 23

После трех дней отгулов, которые пролетели хоть и в хлопотах, но так приятно и замечательно, возвращаться к работе было непросто.

Я вошла в свой кабинет и со вздохом вытащила увесистый блокнот в коленкоровой обложке. Здесь у меня были все планы и прочее. Я углубилась в планирование на ближайшие дни и так увлеклась, что резкий телефонный звонок заставил меня аж подпрыгнуть.

Звонили по внутреннему.

— Слушаю, — сказала я в трубку деловым тоном.

— Лидия Степановна, а зайди-ка ко мне, — рыкнул в трубку Иван Аркадьевич. Голос его не предвещал ничего хорошего.

— Конечно. Сейчас буду, — ответила я, но в трубке уже шли гудки.

Даже не дослушал.

Ну ладно.

Я схватила блокнот, ручку и заторопилась к начальству.

В кабинете сидел Иван Аркадьевич, надутый и сердитый. Рядом, чуть в стороне, на стуле, примостилась Аллочка, которая записывала что-то под диктовку.

— Разрешите? — спросила я.

Аллочка повернула голову на звук моего голоса и сделала большие глаза. Ещё один тревожный звоночек. Шеф был явно не в духе, и даже более чем.

Ну что ж, посмотрим.

За собой никакой вины я не чувствовала. Всё у меня было выполнено абсолютно идеально и в срок. Что же опять?

Иван Аркадьевич что-то черканул у себя в бумагах и, наконец, поднял тяжелый взгляд на меня:

— Что, Лидия Степановна, наотдыхалась? — спросил он таким тоном, что мне чуть не поплохело.

— Да, спасибо, — ответила я нейтрально.

— А квартальный отчёт почему запорола?

— В каком смысле запорола? — удивилась я. — Отчёт был выполнен в срок и…

— Ты мне тут зубы не заговаривай! — вызверился Иван Аркадьевич. — Квартальный отчёт у нас не приняли!

— Как не приняли? — опешила я. — Там же всё было правильно…

— Я не знаю, что у тебя там было правильно! — заорал Иван Аркадьевич, — А отчет не принят! Мне уже из Москвы позвонили! Полчаса выговаривали!Ты хоть понимаешь, Лидия, что ты натворила?! Мы идём на опережение, пятилетку выполняем за три года! А по отчёту у нас теперь висяк!

Я молчала, не зная, что и сказать. Для меня это оказалось полной неожиданностью. Я даже подумать не могла, где ошибка. Или что там ещё может быть.

— Всё! Ты запорола всё! Мы теперь и без поощрений будем и без премиальных! — продолжал ругаться Иван Аркадьевич. — Но ладно конторские, но рабочих то за что?! У всех семьи, они же так старались! Как мне теперь людям в глаза смотреть?!

Я молчала, судорожно размышляя, что могло произойти.

— И бюджет теперь будет сложно такой же выбить! — орал Иван Аркадьевич, — они мне это ещё не раз припомнят! А я же хотел дополнительное финансирование просить! Теперь хрен утвердят! Хрен!

— Но Иван Аркадьевич…

— Не надо! Не надо делать такие удивлённые глаза, Лида! — рычал шеф, — как на тебя можно положиться, если ты даже в таких мелочах подвела?

— Иван Аркадьевич, ну раз так — увольняйте меня! — не выдержала я, — ищите более компетентных сотрудников. Которые не будут вам портить показатели!

— Э нет! — стукнул по столу кулаком Иван Аркадьевич. — Вот не надо теперь этого! Сама напортачила и в кусты, да?! Легче всего уволиться! А просчеты твои кто исправлять теперь должен?! Пушкин?!

— Я сама всё исправлю, — тихо сказала я.

— Конечно сама! — Иван Аркадьевич нервным движением выбил сигарету из полуразорванной пачки и прикурил.

Я поняла, что он хоть ещё и на взводе, но основная гроза миновала.

— Выясняй и исправляй! — затянувшись, выдохнул дым Иван Аркадьевич. — Меня не интересует, как ты это всё теперь исправишь, но чтоб отчёт был сдан.

Я кивнула.

— Ты пойми, Лидия! — Иван Аркадьевич пододвинул пепельницу и с досадой стряхнул сигаретный дым, — репутацию предприятия заработать очень тяжело, но испортить её — очень просто. Мы годами добивались места в первых рядах. Депо «Монорельс», хоть и маленькое, по сравнению с тем же депо имени Горького, но мы всегда были передовиками! И в Москве с нами всегда считались. Потому что у нас ре-пу-та-ци-я! Понимаешь?! А ты одним своим промахом откинула нас далеко назад!

Я вздохнула.

— Иди! — махнул рукой Иван Аркадьевич, — выясняй, исправляй. Делай что хочешь. После обеда жду тебя здесь. И я очень надеюсь, что ты всё исправишь.

— Хорошо, Иван Аркадьевич, — сказала я и вышла из кабинета.

В приёмной никого не было и я выдохнула.

Вот это я попала. Не пойму, что произошло. Я этот грёбанный отчёт раз пять проверила. Там всё было правильно. Всё! Да что я, отчётов никогда не сдавала?! У меня всегда все отчёты были шик и блеск. А тут такое. Мда.

Я вышла в коридор вся в непонятках. С чего начать? Логичнее всего было позвонить в Главуправление МПС СССР, спросить, почему не приняли отчёт. Но весь мой опыт подсказывал, что, если я так сделаю, они мне ничего конкретно не ответят, зато нажалуются Ивану Аркадьевичу и мне будет очередная головомойка.

Нет, нужно выяснить сперва по горизонтальным связям.

Но я же только недавно тут, и ни с кем из соседних организаций не раззнакомилась.

Я задумалась.

И тут мне на глаза попался Кузнецов, тот вечно сердитый дедок, что перевёлся к нам из «Днепровагонмаша».

— Добрый день, Фёдор Кузьмич, — сердечно поздоровалась я. — Как дела у вас? Всё ли в порядке в вашем подразделении? Какие нарекания?

— Здравствуйте, Лидия Степановна, — ответил он и принялся жаловаться на метрологов и на какой-то плоскошлифовальный станок.

Я минут пять слушала с подчёркнуто внимательным видом, а затем, когда Кузнецов чуток иссяк и сделал паузу, чтобы набрать воздуха, сказала:

— Фёдор Кузьмич, мне нужна ваша помощь. Вот прямо очень нужна.

Дедок просиял.

— Фёдор Кузьмич, — закинула удочку я, — у вас же в «Днепровагонмаше» остались знакомые в руководстве?

— Конечно, Лидия Степановна! Меня там все уважают, — расцвёл Кузнецов, — я, когда сюда переводился, как они меня просили остаться…

— А из заместителей директора?

— Конечно! Бурдыгин Алексей Назарович, мой добрый приятель.

— А вы можете меня с ним познакомить? Сейчас? Давайте позвоним?

— Для вас, Лидия Степановна — всё, что угодно! — обрадовался, что может быть полезным, Кузьмин.

— А телефон вы помните?

— А у меня всё вот здесь записано! — Кузьмин вытащил небольшой блокнот и потряс им в воздухе.

— Вот и прекрасно. Идемте в мой кабинет.

Мы заказали переговоры и, пока нас соединяли, прекрасно обсудили всякие организационно-технические подробности. Не забыла я спросить и за внучку. И ещё минут пять на меня лился поток информации об этой чудо-девочке, воистину гениальном ребёнке.

Наконец, зазвенел долгожданный звонок.

Я подала трубку Кузьмину, тот несколько утомительно длинных минут здоровался с этим Бурдыгиным и обменивался впечатлениями. Я не перебивала, давая деду возможность поговорить. От этого разговора зависело многое. Наконец, дошла и моя очередь.

— Слушай, Алексей! — прокричал в трубку Кузьмин. — У меня тут начальница, Лидия Степановна Горшкова, очень приятная женщина, хороший специалист. Ей нужно с тобой поговорить.

Я затаила дыхание.

— Что? Да! Да! Конечно! Сейчас передам! — Кузьмин с сожалением протянул мне трубку и тихо вышел из кабинета.

— Добрый день, Алексей Назарович, — начала разговор я. — Извините, что отрываю от работы. У меня тут возникло небольшое недоразумение с документами. А Фёдор Кузьмич посоветовал спросить у вас.

— Я слушаю вас, Лидия Степановна, — раздался из трубки приятный баритон. — Чем смогу — помогу.

— Вы квартальный отчёт Главупру сдали?

— Конечно, Лидия Степановна! Ещё вчера.

— И у вас его приняли? Там всё нормально?

— Да, как обычно, — озадаченно протянул на том конце провода Бурдыгин. — А у вас что, какие-то проблемы с отчётом?

— Да, проблемы, — сказала я, — вроде я всё подготовила. Всё сдала. А сегодня мне сообщили, что отчёт не принят. Не могу понять, в чём там проблема.

— Так, — сказал Бурдыгин, — давайте смотреть. Секунду. Неля, дай-ка мне синюю папку. Вон там, в левом шкафу на нижней полке… Ага. Да. Вот у меня в руках наш отчёт. Давайте глянем.

— Давайте, — ответила я, — первый раздел, шесть таблиц.

— Правильно.

— Второй раздел, четыре таблицы и два приложения.

— Всё верно.

— Третий раздел, восемь таблиц и девятнадцать приложений.

— Нет, в третьем разделе должно быть девять таблиц. Количество приложений верно.

— Как девять?

— А вот так, — сокрушённо вздохнул на другом конце провода Бурдыгин. — Они добавили девятую таблицу, точнее если по нумерации смотреть, то это седьмая таблица, семь-дробь-два. И нам разослали инструкцию практически вот на днях.

— Бля… — охнула я.

— Что вы спросили, Лидия Степановна?! — прокричал в трубку Бурдыгин. — Вас очень плохо слышно.

— Опишите мне её, — попросила я.

Бурдыгин принялся мне зачитывать надписи в шапке, и я схватилась за голову. Теперь понятно, почему наш отчёт не приняли! Но мне никто эту чёртову инструкцию не давал.

Я со слов Бурдыгина записала всю информацию, мы сверили всё остальное и я сердечно поблагодарила доброго человека. Расстались мы друзьями.

Теперь нужно заполнить эту таблицу и выяснить, почему ко мне не попала эта чёртова инструкция.

Таблицу я заполняла полдня. Даже на обед не пошла. Хорошо, что я такая мышка-норушка и гребу всю информацию себе подряд, даже ту, которая и вроде как не нужна. И вот, пригодилось-таки. Мне оставалось только пересчитать и сбить всё в кучу.

Наконец, всё было готово. Иван Аркадьевич, велел зайти к нему отчитаться после обеда, но конкретное время не назначил. Поэтому немного времени у меня есть.

Я пошла в канцелярию, где в поте лица трудились несколько человек. На первый взгляд это только так кажется, что у секретарей канцелярии никчёмная работа, а на самом деле — это одна из самых важных работ на любом предприятии. Грамотный и опытный секретарь порой может заменить собой весь отдел.

— Нет, никаких писем или пакетов из Главупра мы в последние две недели не получали, — перешерстив все журналы регистрации, устало сообщила мне серьёзная тётка.

Я поблагодарила и вышла из кабинета.

Это что ж получается? Инструкцию нам не разослали. Но этого не может быть! Просто не может быть! В СССР с этим делом было более чем строго. Остается единственная версия — саботаж. Кто-то спрятал письмо с инструкцией. О том, что оно могло потеряться при пересылке, я не верила. Нам такие вещи отправляли спецпочтой или заказными письмами.

Ладно, с этим я ещё разберусь и моим врагам мало не покажется!

А сейчас я заторопилась к шефу.

— Можно? — заглянула я в кабинет.

— Где ты там ходишь, Лидия? — сердито накинулся на меня Иван Аркадьевич. Он опять был не в духе.

— Я тут, — ответила я.

— Ты время видела? — проворчал он и посмотрел на меня, оторвавшись от какой-то карты, разложенной на столе.

— Я всё выяснила, Иван Аркадьевич, — доложила я, — мы не получили новую инструкцию по отчёту. Там добавили ещё одну таблицу. У нас соответственно её не было, поэтому отчёт не приняли.

— И что мне теперь с этой информацией делать? — взорвался Иван Аркадьевич. — Где искать эту инструкцию?! Мы не успеваем с отчётом.

— Иван Аркадьевич, — сказала я, — я уже выяснила у коллег из другого предприятия, что это за таблица и заполнила её.

— Покажи! — велел он.

Я протянула бумажку ему (точнее там было восемь листов машинописного текста, но, в основном, цифры).

— Да. Всё верно, — просмотрел таблицу шеф. — ты молодец, что быстро сориентировалась. Теперь нужно сдать «наверх».

— Как сдать? Почтой она будет дня два идти. Если спецпочтой — чуть меньше. И не факт, что их ответственный сотрудник захочет раскурочивать сшитый отчёт и вставлять вручную, а потом подшивать всё заново.

— Согласен! — одобрительно кивнул Иван Аркадьевич. — Поэтому ты поедешь в Москву и всё сама сделаешь.

— Как..? — пролепетала я.

— А вот так, — хмуро глянул на меня Иван Аркадьевич, — на вечерний поезд ты вполне успеваешь, я сейчас велю Аллочке взять тебе билеты туда и обратно. Поедешь и всё сама сделаешь. И попробуй только, чтобы отчёт не приняли. Там вроде по срокам ещё день есть.

— Два дня, — подсказала я.

— Тем более! — воскликнул шеф.

— Но Иван Аркадьевич, я не могу, у меня ребенок один дома, послезавтра Римму Марковну из больницы забирать…

— Лидия! — перебил меня шеф. — Надо!

Я тяжко вздохнула.

— Прекращай хныкать, — нахмурился он, — не пытайся меня разжалобить. На кону репутация и финансирование депо «Монорельс». И вообще, ты зачем этого ребенка к себе взяла, если не тянешь и семью и работу?

— А что мне было смотреть, как её в детдом забирают?! — скрипнула зубами я и осеклась. — Ой…

— Мда, — вздохнул Иван Аркадьевич, — в детдоме не мёд. Ты молодец. Но работа должна быть на первом месте, товарищ Горшкова. А с ребёнком, я уверен, ты что-нибудь придумаешь. Соседей попроси, пусть денёк присмотрят. Ты же у меня умница.

Я вздохнула. Ну и что ему отвечать после таких слов?

— И ещё, Лида! — окликнул меня Иван Аркадьевич. — Минутку. Возьми у Аллы печатную машинку, там маленькая есть, я её иногда с собой в командировки беру.

Я кивнула.

— И вот ещё, — он взял со стола пару листов писчей бумаги, внизу поставил печати и расписался.

— Держи вот, — протянул он мне листы. — Там может понадобиться что-то допечатывать. Разберёшься.

— Хорошо, — согласилась я, собирая бумаги в папку и офигевая от такого доверия.

— Только ты же смотри мне… — шутливо погрозил кулаком Иван Аркадьевич. — если листы не понадобятся — вернешь.

— Не беспокойтесь, — пообещала я и вышла из кабинета, пребывая в лёгком шоке.

Остаток дня я пробегала, оформляя командировку в Москву и доделывая дела. Я была вся взмыленная аки лошадь. Когда прогудел гудок и я вышла из здания, на пятачке меня ждал Будяк. Увидев меня, он разулыбался и помахал рукой.

Я подошла к машине и села в неё.

— Ты что такая вся серьёзная? — спросил Будяк. — Улыбнись, душа моя. Рабочий день уже закончился. Сейчас мы с тобой поедем в Малинки. Только по дороге заедем, я Светке мороженное обещал. Она сегодня два гола забила.

Я вздохнула.

— А завтра заберём Римму Марковну и устроим маленький праздник, — продолжил он. — Мне приятель обещал торт киевский привезти.

— Пётр Иванович, — тихо сказала я, — у меня на работе возникли большие проблемы. В общем, я сегодня еду на вечернем поезде в Москву. Вернусь через три дня. Не раньше.

— Эх! — расстроился Будяк и пристально посмотрел на меня длинным взглядом, — а я уже решил, что мы с тобой сегодня побанимся. Ты и я. Но не как в прошлый раз, теперь уж мыться не будем.

— Побанимся, — чуть покраснела я, — но только, когда я вернусь. Через три с половиной дня.

— Обещаешь? — хрипло прошептал он и нежно провёл рукой по моей щеке.

— Обещаю, — кивнула я, не отстраняясь. — Это недолго.

— Я буду ждать, — его глаза заискрились от сдерживаемых эмоций.

— Вот только я теперь не знаю, как быть, — нахмурилась я, — ты можешь отвести Светку к Роговым? Пусть она у них денёк побудет, пока Римма Марковна не вернется.

— Не переживай, душа моя, — улыбнулся мне он, — Светку сегодня же отведу, Римму Марковну из больницы заберу. Ты, главное, возвращайся. Ко мне. Теперь-то ты понимаешь, что мы созданы друг для друга?

— Понимаю, — прошептала я.

— Во сколько поезд? — спросил Будяк.

— В час ночи, — вздохнула я, — меня Сергей, наш водитель, отвезёт. А ты езжай сейчас же в Малинки. Я беспокоюсь о Светке.

— Ни о чём не беспокойся, милая. У тебя есть я.

Будяк отвёз меня на улицу Ворошилова.

— Возвращайся поскорее, — прошептал он. И вдруг прижал меня к себе и поцеловал. Я аж задохнулась от накрывших меня эмоций.

В Москву я прибыла рано утром. Билетов не было и Аллочка от имени Ивана Аркадьевича взяла мне в СВ. Так что доехала я с комфортом. Всю дорогу я не могла уснуть, всё вспоминала тот поцелуй у подъезда. И ещё, как он меня тогда обнял, когда родственнички ушли, в квартире. Я тогда, дурочка, шарахнулась от него. А у него такие сильные руки, такие твёрдые… ммм…

Ну а почему бы и нет? Я женщина молодая (в этом теле), одинокая. Замуж я уже сходила, и не раз. Отстрелялась. Больше и не планирую. А женское естество своего требует. Он тоже мужчина свободный. Мы вполне могли бы подружиться поближе, без лишних обязательств.

Я не знала, насколько принято в это время такие формы «дружбы», но никто же не узнает. И я опять замечталась о его поцелуе…

Главное управление материально-технического обеспечения Центрального аппарата МПС СССР встретило меня шумом-гамом. Пройдя через сурового вахтёра, который долго и пристально изучал моё удостоверение и направление из депо «Монорельс», я, наконец-то, была допущена в святая святых. Он позвонил по внутреннему телефону и сообщил, что меня ждут и куда мне идти.

Поблудив по коридорам, я вышла к искомому кабинету.

К моему удивлению, он оказался ничем не лучше, чем у Лидочки Горшковой, когда я только очнулась в её теле. Размерами, я имею в виду. Только ремонт там был новый.

В кабинете сидел серьёзный товарищ, лет сорока на вид, в строгом синем костюме и роговых очках с толстыми стёклами. Его представительный вид портили перхоть, обильно покрывающая плечи, и кислое выражение лица. Даже не столько кислое, скорее какое-то брюзгливое, что ли.

Звали товарища Шаповал Виктор Нотович.

— Ну что там у вас, — недовольно спросил он, досадуя, что я оторвала его от важной работы (я потом заглянула, когда он отвернулся, он читал «Графа Монте-Кристо», сунув книгу среди кип бумаг, которыми был завален его стол).

Я кратко объяснила ему ситуацию.

— Так а я что сделаю? — скривился он, — отчёт вы уже сдали.

— Виктор Нотович, — кротко сказала я, сдерживая желание больно стукнуть этого урода, — отчёты вы же принимаете еще два дня.

— Завтра до обеда! — возмущённо поправил меня он.

— Да, завтра до обеда, — послушно повторила за ним я, стараясь не рассердить его. Он его настроения сейчас зависело всё. И если бы дело касалось только меня, я бы, возможно и плюнула. Но на кону стояли деньги работников депо «Монорельс», поэтому пока что придётся засунуть свою гордость куда подальше.

— Я вас очень прошу, Виктор Нотович, подскажите, как исправить недочёты? — просительно улыбнулась я. — Мне коллеги сообщили, что была инструкция с новой таблицей. Понимаете, в дороге, видимо, что-то произошло, и пакет к нам не попал. Поэтому отчёт был без этой таблицы. Но я её вот сделала, посмотрите, пожалуйста. Если там всё правильно, позвольте её вставить в наш отчёт и примите ещё раз. Пожалуйста.

— Конечно не получали, ведь я вам не отсылал её, — вяло пожал плечами клерк.

— То есть, как это? — изумилась я.

— Руководство довело нам её сейчас только, — пояснил он, — поэтому мы постарались, кому можно, передать так. Чтобы побыстрее было.

— И нам?

— И вам! — блеющим голосом передразнил меня Виктор Нотович и раскрыл толстый гросбух, — вам даже самим первым мы передали.

— А кем? — спросила я, замирая.

— Альберт Давидович взял. Так что всё вы получали! И нечего тут рассказывать!

От неожиданности у меня аж заледенели руки.

Альбертик! Вот сучонок! Мразь какая! Вернусь — урою гада!

Гадит уже по-крупному и не прячется даже.

— Возможно, произошла накладка, — попыталась разрулить всё я, — так вы позволите доделать отчёт? Ведь мы же с вами одну работу делаем. Для нашей Родины! И не в наших интересах, что-то стопорить.

— Давайте уже вашу таблицу, — проворчал клерк недовольным тоном.

Я с готовностью протянула бумажки.

— Ну вот, нельзя что ли было сразу всё сделать? — проворчал он и злорадно добавил, — а вот здесь ошибка у вас! Столбцы должны быть по три сантиметра. А у вас по два.

— Я сейчас всё переделаю, — торопливо ответила я.

— Но там же печать нужна и подпись директора, — ещё более злорадно заухмылялся он. — Без печати и подписи принять не могу, уж извините.

— Не вопрос! — сказала я, — Иван Аркадьевич здесь тоже где-то по кабинетам ходит, я сбегаю к нему, и он распишется. А печать он взял с собой.

— Так таблицу перепечатывать же надо!

— Я сейчас же перепечатаю! — приложила руки к сердцу я, — у меня печатная машинка с собой.

— Эк вы подготовились, — покачал головой клерк и впервые одобрительно улыбнулся. — Переделывайте. Ладно уж.

Он показал мне, где можно пристроиться в коридоре, и я принялась торопливо (но старательно) перепечатывать документ. В душе я не раз похвалила Ивана Аркадьевича за предусмотрительность с листами с печатью и подписью. Инче что бы я сейчас делала?

Когда я сдавала обновлённый отчёт, у меня внутри все аж дрожало от переживаний. Но, как ни странно, клерк всё принял, отметил что-то у себя в гроссбухе и на этом эпопея с отчётом была закончена.

— Ладно, принимаю, — сказал он раздражённым тоном, — но, чтобы такое было в последний раз. Вы меня поняли, товарищ Горшкова?

Я заверила его, что всё поняла, прониклась и больше такого безобразия не повторится.

Через пять минут я вышла на свободу. На улицу в смысле.

Москва была прелестна, хоть небо и свинцово хмурилось перед дождём. В моей душе пели птицы! Жизнь прекрасна! Я сдала этот говенный отчёт и теперь люди не останутся в пролёте. А дома меня ждал он.

Я аж зажмурилась от предвкушения. С неба пошел дождь, крупные капли падали мне на лицо, а я аж засмеялась от восторга!

Я всё сделала! Я справилась! И всего за полдня! Оставаться в Москве ещё на сутки, когда меня ждут в Малинках — это было выше моих сил. Я села на метро и поехала на вокзал. Там я сдала билет на СВ и купила на сегодня. Правда был только в плацкарте, боковая, возле туалета. Но, какая же это ерунда, если меня так ждут в Малинках!

До отъезда поезда, я ещё успела сгонять в ЦУМ и купила обалденную куртку для Петра Ивановича. Остальных денег хватило только Светке на конструктор и Римме Марковне на формочки для выпечки (она это любит). Там ещё выбросили трикотажные костюмы на меня, юбки с плиссировками, но тут пришлось выбирать — или мне костюм, или куртка для Будяка. Его куртка была сильно старая. В общем, мне захотелось сделать ему приятное. Он столько мне всего помог!

Рано утром, после второй почти бессонной ночи, я вышла из поезда и попутками добралась в Малинки. На работу решила не идти, у меня же был ещё один командировочный день. О том, как я буду выкручиваться с датами билетов я не думала. Я думала о том, как мы сейчас встретимся.

Влюбилась ли я? Не знаю. Но сердце так сладко замирало.

Я заскочила домой, бросила вещи и понеслась к нему, прихватив подарок.

Пролетев по дороге, издали я увидела, как Агриппина Ивановна погнала корову, и ещё больше обрадовалась. То, что надо! Я тихо вошла во двор, открыла дверь и сразу попала в коридор.

Изнутри доносились странные звуки.

Я обомлела — Пётр Иванович Будяк, возлежал на Нинке, продавщице из сельмага.

Куртка выпала из моих рук…

Глава 24

У меня внутри всё оборвалось. Я машинально подняла куртку и тихо вышла — не хотелось, чтобы меня видели.

Всё.

Всё рухнуло. Причём в буквальном смысле тоже, так как по дороге я случайно (ну, или не случайно) задела ногой пустой бидон от молока. Грохнуло, что ой. Со злости я его пнула ещё раз. И ещё дважды. Он громко упал, крышка отвалилась и, громыхая и лязгая, поскакала по полу.

— Лида?! Лидия! Постой! — ударил в спину окрик Будяка. — Я всё объясню!

Какая же ты тварь, Будяк! Скотина! Мразь!

Я вылетела из двора и побежала обратно. Меня трясло.

Дома я зашвырнула злосчастную куртку куда-то в угол. Я металась по веранде, рыча от ярости. Под руки попалась полупустая банка с квашеной капустой — в сердцах я швырнула её об стенку. Банка разлетелась на осколки, капусту разметало во все стороны, и она игриво повисла на буфете и стульях длинными, истекающими рассолом гроздьями.

Я задыхалась. Пометавшись ещё немного и хряпнув пару стаканов и тарелок об пол, я выпустила пар и мне даже чуток полегчало. Но голова кружилась, как у пьяной. Руки ходили ходуном.

Я вышла из дома и, сгорбившись, побрела к пруду.

Нет, топиться я не хотела. Мне просто нужно было как-то прийти в себя. А дом давил.

Так тяжко.

Я не плакала. Слёз не было. Просто внутри стало пусто. Пусто и горько. И ещё очень обидно. Так обидно, что хотелось выть и орать от бессилия. Но я не стала орать. Просто брела и брела вниз, к пруду, спотыкаясь на кочках.

У самой воды я плюхнулась на траву и уставилась бездумным взглядом на поросшую камышом водную гладь, не замечая ничего вокруг.

Не знаю, сколько я так просидела. Может, пять минут, а может и час. Не знаю. Понемногу мысли начали возвращаться.

Господи, какая же я дура! Глупая, бестолковая дура!

Это ж надо было так попасть!

Как я могла повестись на шуточки-завлекалочки этого человека?! Растаяла, раскисла. Плечо, мать его так, мужское почувствовала! Понравилось быть слабой женщиной, за которую всё решает сильный мужчина! А оно вон как! Судьба напомнила, с ноги залепив оплеуху.

Смешно даже.

Я расхохоталась. Хохотала громко и долго, так долго, пока не охрипла.

Понемногу меня начало отпускать. Нет, легче не стало. Внутри поселилась тупая боль. Но хоть руки перестали трястись.

Будяк, ты сука. Да. Ты меня обидел. Очень обидел. Я же тебе поверила. И уже готова была на всё ради тебя, а ты…

Вот почему так? Какая-нибудь Зинка Грубякина живёт себе спокойно, рожает детей, у неё есть муж, который обожает её, она ни о чём не думает вообще, кроме как ребёнку жопку подтереть. И всё у нее хорошо и понятно. Она вполне довольна своей жизнью. И любима.

А я? Что в той жизни добилась всего, ну не всего-всего прямо, но для меня и этого было более чем достаточно. А мой муж оказался так себе, «не орёл». Не разводилась ради детей. С Жоркой встречались изредка украдкой. Иначе вообще с ума бы сошла от тотального одиночества и нелюбви.

И здесь опять то же самое. Там мне было пятьдесят два, здесь — тридцать один. Молодое тело Лидочки, можно было начать всё заново, найти любовь, выйти замуж, жить счастливо, любить и быть любимой. Так нет, сперва Горшков этот придурошный попался «в нагрузку», самовлюблённый эгоист, ну ладно, его я сразу пнула вон. Затем появился Валеев. Появился, я только-только уж была готова поверить, что это тот самый, как он умер.

И опять я одна. И когда появился этот уродский Будяк и начал проявлять интерес, везде помогать, поддерживать, а то и решать за меня — я поплыла как семиклассница. Резко поглупела от счастья.

Ненавижу!

И вокруг меня вроде как вьются мужики, а на душе тошно.

Какие же вас всех ненавижу!

Но со мной так не надо. Я не позволю. Отныне я никому не позволю вытирать об себя ноги!

У принцессы Дианы было «платье мести», а у меня теперь будет «список мести». И первого, кого я туда запишу — это Горшкова. Мы с тобой, Валера ещё на закончили обмен любезностями. Ты у меня, зайчик, кровавыми соплями ещё умоешься. Обещаю.

Вторым в списке будет Эдичка Иванов. За то, что пытался играть на моих чувствах. А я не позволю. И поэтому ты, Эдичка, будешь следующим.

Альбертик. Сучонок Альбертик. Начал мне гадить уже по-крупному. Ладно, Альберт Давидович, я это уже поняла, так что скоро придёт и твоя очередь. Причём очень скоро. Жди.

Пётр Иванович Будяк. Блудняк, мать твою так! С тобой всё сложнее и проще. Буду ли я тебе мстить? Не знаю. Ты столько сделал для меня и моей семьи. Поэтому гадить тебе я не стану из чувства благодарности за всё былое. Но вот в моём близком круге ты никогда уже не будешь. Вот так вот.

И до кучи запишу сюда и Витька. Ларискиного мужа, неудавшуюся любовь Лидочки. Мне ты ничего не сделал, Витёк, но вот за Лиду, чье тело занимает моя душа, я должна отплатить. И я это сделаю. Обязательно сделаю.

Я глубоко вдохнула сыроватый от озёрной тины, пахнущий аиром и белокрыльником воздух и потянулась. Всё. Вот теперь, наконец, всё.

— Лида! — послышался такой знакомый голос сзади. Сердце, успокоенное таким вот нехитрым аутотренингом, сделало кульбит и опять предательски забилось пойманной птичкой.

Я сквозь зубы ещё раз вдохнула воздух и мощным усилием воли велела себе успокоиться.

И когда Будяк спустился, я была уже практически спокойна. Практически. Трясущиеся опять руки я спрятала между коленками.

— Лида! — сказал Будяк, чуть задыхаясь от бега, — давай поговорим.

— Говори, — пожала я плечами максимально равнодушно. — Только не долго. Дела у меня.

— Лида, — хрипло прошептал Будяк, усаживаясь рядом. Он протянул руку к моей щеке, но, наткнувшись на мой взгляд, одёрнул её.

— Ты сердишься, душа моя, и имеешь право, — виновато сказал Будяк. — Прости меня, пожалуйста.

— С чего мне на тебя сердиться, Пётр Иванович? — удивилась я, — ты свободный человек, имеешь право проводить своё время, как угодно, и с кем угодно. Это я должна попросить у тебя прощение за то, что перевернула бидон. Молока небось много на пол пролилось? Тебе убирать всё пришлось, да? Агриппина Ивановна ругаться теперь будет.

— Лида! — в голосе Будяка послышалась досада. — Ну при чём тут бидон?! Я сглупил. Не удержался. Когда появилась ты, у меня словно все перевернулось внутри. Я так тебя захотел, что прямо сил нету, так было волнительно. А ты только раззадоривала меня, а сама отвергала. Твоё пренебрежение разрывало мне сердце. Понимаешь, я взрослый мужчина со своими потребностями. Ты уехала, а я не мог тебя дождаться. А тут как раз заглянула Нинка. И я не удержался. Я думал, что мы по-быстрому, всего разочек, и никто не узнает. Откуда же мне было знать, что ты раньше с командировки своей этой вернешься?! Эх, судьба-злодейка…

Он говорил ещё долго. Горячо. Убедительно. А я сидела и смотрела на него. Всё-таки хорошо, что я всё это вовремя увидела и розовые очки спали.

— У тебя всё, Пётр Иванович? — спросила я, вставая. — Мне уже нужно бежать.

— Ты не простила.

— Не фантазируй, Пётр Иванович. Мы все здесь взрослые люди. И я тебя вполне понимаю.

— Обиделась.

— Да нет, — улыбнулась я, — ладно, побегу я. Пока.

— Лида…

— Всё, Пётр Иванович, мне пора, — я развернулась и пошла быстрым шагом вверх, к дому. — Нужно ещё Светку у Роговых забрать.

Будяк остался сидеть у пруда. Я не удержалась, оглянулась. Он сидел, сгорбившись и низко опустив голову, лицо он закрыл руками.

В доме витал запах кислой капусты и моих разбитых вместе с банкой надежд. Я тщательно поубирала все следы своей эмоциональной несдержанности. Гадский Будяк. Из-за него я разбила последнюю банку капусты. И своё сердце.

Уже на выходе, я вспомнила о куртке. Зачем она мне? Отдавать Будяку после всего этого даже не смешно. А хранить у себя как воспоминание — не хочу. Но и выбросить её жалко. Всё-таки импортная, дорогая вещь. И я придумала, схватила куртку, аккуратно сложила в свёрток и отправилась к Роговым.

У Роговых было весело. Играли в лото на желания. Чета Роговых, Зинаида Ксенофонтовна, Галя (которая Глиста) и моя Светка. Все весело хохотали и пытались уличить Сергея Сергеевича, что он жульничает.

— Добрый день, — улыбнулась я, — весело тут у вас.

— Присоединяйтесь, Лидия, — предложила Зинаида Ксенофонтовна.

— Спасибо, в другой раз. Я за Светой пришла.

— Мама! — воскликнула Светка, — мы сейчас доиграем, и я сама приду! Мы же должны отыграться!

— Счёт восемь — четырнадцать! — подзадорил её Рогов хвастливым голосом. — Вам проще сразу сдаться.

— Ну уж нет! — возмущённо закричали Галя и Света хором.

Я поняла, что в ближайший час вытащить Свету из-за стола с лото нереально.

— Ладно, доигрывай, только не долго, — согласилась я.

— Как там Римма Марковна? — спросила Зинаида Ксенофонтовна, выкладывая карточку. — У меня два двойных зайчика!

В ответ послышалась сердитые голоса девчонок.

— Нормально уже, — ответила я, — сегодня вечером забирать будем.

— Я могу вас свозить, — предложил Рогов и посмотрел на карточку. — А у меня — лисичка и медведь!

— Спасибо, Сергей Сергеевич, я буду вам очень благодарна, — улыбнулась я, — вы и так меня всё время подвозите. И вот, смотрите, что я вам из Москвы привезла.

Я протянула свёрток Рогову.

— Что это? — удивился он.

— Куртка. Венгерская.

— Да что вы! Что вы! Сколько мы вам должны?

— Это подарок.

Я впихнула отнекивающемуся смущённому Рогову злосчастную куртку и ушла домой.

А вечером привезли Римму Марковну, счастливую и довольную, что всё уже закончилось, домой. Специально к её приезду я состряпала праздничный ужин. Мы сидели втроём, она, я и Светка, на веранде и ели вкуснющие вареники с творогом и сметаной. Будяк не пришел.

С самого утра в депо «Монорельс» состоялось коллективное собрание по итогам за второй квартал. Я еле успела забежать в Ивану Аркадьевичу отчитаться, что всё нормально. С командировочным отчётом в кадры и бухгалтерию я поступила просто — сдала всё, кроме билета обратно. Сказала, что билет сдала в кассу, так как родственник ехал и подвёз по пути. Прокатило.

Да, влетела на деньги за билет в СВ. Пришлось вернуть в бухгалтерию. Ну так поделом мне, нечего терять голову из-за всяких там Будяков. В следующий раз буду думать головой, а не остальными местами.

Собрание началось, как обычно. Зал был битком набит, яблоку негде упасть. Я присмотрелась. Сегодня пришли все работники депо «Монорельс».

Собрание открыл Иван Аркадьевич с докладом о подведении итогов по работе за квартал. Он обрисовал показатели, зачитал цифры, сказал какие будут задачи в следующем квартале и сдержанно похвалил за хорошую работу.

— Вопросы будут? — спросил он формально, сам уже готовый перейти ко второму вопросу.

— Да, у меня есть вопрос, — подняла руку Щука.

— Слушаем, — если Иван Аркадьевич и удивился, то виду не подал.

— Я хотела уточнить по поводу кандидатуры на должность третьего заместителя директора…

— У нас товарищ Горшкова — мой третий зам, — скривился Иван Аркадьевич. — Давайте, по существу, Капитолина Сидоровна. У нас ещё много вопросов рассмотреть надо.

— А я, по существу, — заверила Щука. — Я говорю о настоящем третьем заме, компетентном…

— Лидия Степановна вполне компетентна, — недовольно перебил её Иван Аркадьевич.

— Но у неё нет образования, — гаденько ухмыляясь сообщила Щука.

— У Лидии Степановны среднее техническое образование. Она сейчас учится в Институте. Сдаёт экзамены экстерном. Так что всё в порядке, — ответил Карягин. — Кроме того, она же врио (временно исполняющий обязанности).

— Но на данный момент у неё нет высшего образования! — упрямо продолжила гнуть свою линию Щука, — и она не имеет права занимать руководящую должность. В «Уставе»…

— Я сам составлял «Устав» и текст помню прекрасно, — терпеливо парировал Иван Аркадьевич. — Там есть примечание, мелким шрифтом. Если сотрудник имеет большой опыт работы или заслуги перед Отечеством, то на эту должность могут взять и со средним техническим образованием как врио сроком на полгода.

— Но у Горшковой опыт работы всего два с половиной года! — влезла Швабра.

— Всё так, — кивнул Иван Аркадьевич и ехидно добавил, — но у неё есть заслуги перед нашей страной.

— Какие ещё заслуги?! — возмущенно вскинулась Герих.

— Рацпредложения Горшковой по каталогизации документов поддержаны Главком! И сейчас Центральный аппарат МПС СССР готовит инструкцию, где предложения Лидии Степановны будут внедрены на всех наших советских предприятиях. Причём не только у нас, но и по всем республикам. Для нас это существенное достижение. За всюё время работы депо «Монорельс» рацпредложений такого уровня ещё не было. Более того, я скажу, что к Дню великой Октябрьской Социалистической Революции товарищу Горшковой планируют вручить Почётную грамоту МПС СССР. Это ли не признание её заслуг?

По залу прошелестел изумлённый вздох.

— Тем не менее, при всех заслугах, Лидия Степановна, увы, не справляется со своей работой, — с грустным видом, встал со своего места Альберт.

Вот гадёныш!

— Что вы имеете в виду, Альберт Давидович? — нахмурился Иван Аркадьевич.

— А то и имею, Иван Аркадьевич, — гаденько сказал Альберт и прошел к трибуне, — возможно вы просто не в курсе, но наш квартальный отчёт Главк не принял. И премиальных, и поощрений нам теперь не видать. Вполне возможно, что теперь и до конца года.

По залу прошел злой возмущённый рокот. Все взгляды устремились на меня. И не было ни одного сочувствующего.

— Альберт Давидович, — начал закипать Карягин, — а может, это вы не справляетесь со своей работой, раз до сих пор не знаете, что Главк наш отчёт принял?

— Насколько мне известно, — продолжал гнуть свою линию Альберт, — сейчас квартальный отчёт должен делаться по новой инструкции, а Лидия Степановна продолжает всё по старинке.

— Сами ответите Альберту Давидовичу, Лидия Степановна? — спросил Иван Аркадьевич.

Я кивнула и встала с места.

— Альберт Давидович, — громко, на весь зал, сказала я, — отчёт сдан в полном объеме. Включая новую таблицу семь-дробь-два. Виктор Нотович Шаповал лично всё проверил и принял. Я вчера только вернулась из командировки в Москву. Так что отчёт благополучно сдан.

На лицо Альбертика было жалко смотреть.

— Но раз уж зашла об этом речь, то не поясните ли вы мне, и заодно остальным товарищам, — почему вы не передали мне методичку с инструкциями по отчёту?

— Я не отвечаю за почту! — моментально вскипел Альбертик, — обращайтесь в канцелярию. Это их работа, регистрировать входящие письма.

— Мы подняли всю корреспонденцию и всё проверили! — взвилась та замотанная тётка из канцелярии, фамилия её была Филиппова, имя я всё время забывала. — Никаких инструкций из Главка не поступало. У нас всё чётко фиксируется!

— Конечно не поступало, — злорадно вставила свои пять копеек я, — потому что Виктор Нотович передал методичку через Альберта Давидовича. А Альберт Давидович, видимо, забыл сообщить нам об этом. Поэтому пришлось консультироваться у товарищей из «Днепровагонмаша». Спасибо, Фёдор Кузьмич, всё организовал.

Кузнецов приосанился с довольным видом. Лицо Альбертика пошло пятнами.

— Альберт Давидович, ты не хочешь нам ничего объяснить? — тоном, не предвещавшим ничего хорошего, спросил Иван Аркадьевич.

В зале стояла мёртвая тишина. Все слушали, затаив дыхание.

— Я приносил, но Лидии Степановны не было на работе. Она отдыхала. — мстительно сообщил Альберт. — Я решил, что у неё всё уже сдано, раз она ушла в отпуск во время отчётного периода.

— У моей приёмной матери случился гипертонический криз, — пояснила я, — она попала в больницу. Пришлось взять три дня, чтобы помочь ей. А методичку нужно было передать. Тем более, что я не на Марс яблоки выращивать улетела. Вон если товарищу Лактюшкиной надо было со мной по рабочим вопросам связаться, то она и в Малинках меня нашла.

Лактюшкина просияла. В зале послышались одобрительные возгласы. Обстановка тем не менее накалялась.

— Мы обсудим это в рабочем порядке, Альберт Давидович, — мрачным тоном пообещал Иван Аркадьевич и снова обратился к залу. — Ещё вопросы есть?

— Раз уж мы подняли вопросы, касаемые деятельности Лидии Степановны, — встал со своего места Эдичка Иванов, — то у меня тоже есть вопрос. Почему вы, товарищ Горшкова, раздаете путёвки в лучшие санатории Советского Союза своим друзьям и родственникам?

— Каким друзьям и родственникам? — не поняла наезда я.

— Поясните, товарищ Иванов, — потребовал Иван Аркадьевич.

— Да пожалуйста. Вот, к примеру, ваша подруга Смирнова поехала по путёвке в санаторий в Алушту, — мерзко улыбнулся Иванов. — А как же другие наши работники? У нас же много ветеранов, есть инвалиды. А вы свою подружку отправили на курорт. Рука руку моет?

Счёт к ребятишкам из «списка мести» вырос.

Глава 25

— Товарищ Иванов, я что-то не совсем пойму суть претензии, — развела я руками, — с чего вы взяли, что раз Смирнова моя подруга, как вы изволили выразиться, то поехать в санаторий она не имеет права? Это что ж, выходит, руководству нельзя общаться с другими сотрудниками, чтобы тех не сочли особо приближенными? Разве у нас, Советской стране, нынче не все равны? Есть те, кому можно ездить в санатории, и те, кому нельзя?

— Не надо передёргивать, Лидия Степановна! — ехидно ухмыльнулся Эдичка, — вы прекрасно понимаете, о чём я.

— Нет, не понимаю, — покачала я головой, — поясните и мне, и товарищам.

— Па-а-азвольте! — с места вклинилась пожилая Роза Шавкетовна, которая сидела в одном кабинете с Зоей. — Смирнова вообще никогда не была на море. Ни разу в жизни! У неё пять лет на руках лежачая свекровь была. Трое детей. А она ещё и такую общественную нагрузку несет. Она заслужила! Правильно я говорю, товарищи?!

В зале поднялся шум.

— Я хочу выступить! — внезапно на сцену, к трибуне, полез Иваныч.

Иван Аркадьевич нахмурился, но кивнул.

— Товарищи! — стукнул кулаком по трибуне Иваныч и графин с водой жалобно звякнул, — это что ж получается?! Лида Горшкова ещё только стала заместителем, а ей уже претензий столько выдвинули, что хоть вешайся! Причем все какие-то надуманные! Вы что там все, сговорились против неё?

В зале враз стихло. Все заинтересованно вытягивали головы.

— Что вы себе позволяете?! — возмущённо вскинулся Альбертик.

— А то, Альберт Давыдович, — скривился Иваныч, — что только Лидия начала порядок в депо наводить, сразу мешать вам всем стала!

— Вы ответите за свою клевету! — проверещал Альбертик, — это возмутительно!

— Я-то отвечу. И мы все, если надо, ответим, правда товарищи? — обратился к залу Иваныч.

Зал согласно зашумел.

— А вот ты нам теперь ответь — ты зачем формуляр не показал? — зло прищурился Иваныч.

— Я показывал! Горшковой не было на работе! — процедил Альбертик, но вышло это как-то неубедительно.

И зал прорвало:

— Врёшь! Это саботаж и подлог!

— Мы могли без премиальных остаться!

— Да что ж это получается, товарищи! Сам у себя гадит!

— У самого зарплата большая, а мы копейки считаем! — кричала уборщица Люся.

— Тихо, товарищи! — гаркнул Иван Аркадьевич и все враз притихли. — Давайте не будем устраивать из собрания балаган. Это недостойно советских людей. С этой ситуацией мы обязательно разберёмся. А теперь, если претензий к товарищу Горшковой больше нет, давайте продолжим заседание. Итак, второй вопрос…

Опять началась скучная рутина совещания. Я поймала на себе злобный взгляд Альбертика. Иванов смотрел куда-то в сторону. Щука сидела с каменным лицом, поджав губы.

Да, ребятишки, можно было вас всех сегодня здесь и похоронить. Но ваше время ещё не пришло. У меня на вас слишком большие планы. А уж потом я верну всё сторицей. Потерпите. Совсем немножко осталось…

А на следующий день рано утром я отправилась проходить диспансеризацию в ПНД (психоневрологический диспансер) по месту жительства. При всём при этом, он находился на окраине города, ещё дальше, чем приснопамятный профилакторий имени Орджоникидзе. Пришлось двумя автобусами добираться.

За день перед этим у меня состоялся важный разговор с Симой Васильевной.

— Ты почему так тянешь с проверкой, Лидия? — как обычно, без обиняков и не подбирая выражения, напала она на меня.

— Не знаю, — расстроенно нахмурившись, призналась я, — боюсь, наверное. Вдруг найдут что-нибудь у меня. И тогда рухнет всё — и моя работа, и опекунство над Светкой и Риммой Марковной.

— Так, — сурово молвила Сима Васильевна и побарабанила пальцами по столу, — какой там у тебя диагноз был?

Я растерянно пожала плечами.

— Что, вообще не помнишь?

— Плохо помню, — покаялась я, в душе коря себя за то, что за весь год не прояснила этот важный вопрос (да я много не прояснила ещё вопросов этих, и важных, и не очень важных).

— А всё-таки? Давай, постарайся припомнить хоть что-нибудь.

— Ну, Элеонора Рудольфовна вроде говорила, что шизофрения у меня была.

— Если это так, то плохо, — нахмурилась Сима Васильевна. — Очень плохо. Хотя верить твоей бывшей свекрови — себе дороже. Тем более она могла точно не знать. Нет, я не думаю, что шизофрения. Если бы это было так, ты бы уже давно стояла на учёте в ПНД. У нас с этим строго.

Я растерянно пожала плечами — чего не знаю, того не знаю.

— Так. А давай-ка поступим так, — Сима Васильевна взяла телефонную трубкуи покрутила диск.

Пошли гудки. Наконец, с той стороны провода отозвались.

— Алё! — сказала она сухо. — Фёдор Игнатович? Да! Сима Васильевна беспокоит… и я вас рада… Как это почему?… Ну да… нет… нет… Да подожди ты! Слушай, глянь карточку Горшковой. Ага… да, диктую… Горшкова Лидия Степановна… тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения… Что? Нет такой? Да не может этого быть! Смотри хорошо!

— Может я там была под девичьей фамилией? — тихо подсказала я, — Скобелева.

— Фёдор Игнатович! — сказала Сима Васильевна, — а глянь-ка ты фамилию Скобелева! Что? Да, также… Лидия Степановна… тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения…

— Место рождения у тебя где? — прикрыв трубку ладонью спросила она.

— Деревня Красный Маяк, — тихо ответила я.

— Фёдор Игнатович! — повторила за мной Сима Васильевна, — смотри, на той полке, где деревня Красный Маяк. Нашёл?

В трубке затрещало и забулькало.

— Вот и ладненько, диктуй… — обрадованно сказала она, взяла ручку и принялась черкать что-то на листочке, — да помедленнее, записываю же! Ага… ага… да… повтори ещё раз последнее слово и шифр… ага! Вот, значит как! Ну спасибо тебе, Фёдор Игнатович! Сочтёмся. До свидания!

От напряжения я аж забыла, как дышать, и вдохнула воздух только тогда, когда совсем уж начала задыхаться. Сима Васильевна посмотрела на меня понимающими глазами и сказала:

— Успокойся, Лидия. Не надо себя накручивать. Ничего там страшного…

— Я дважды там лечилась! — не согласилась я, нервно теребя ручку сумочки.

— Да, всё так. Но диагноз у тебя ерундовый — 308.

— Что 308? — совсем перепугалась я.

— Как бы тебе понятнее объяснить? 308 — это шифр заболевания по МКБ-9.

— И что? — забеспокоилась я, — а можно перевести на народный язык? Это не шизофрения, да?

— В переводе — «острая реакция на стресс», — сухо улыбнулась Сима Васильевна. — Тебя вообще могли там долго не держать, или вообще не держать, так, пару успокоительных укольчиков сделали бы и хватит.

— А почему я тогда там так долго была? — удивилась я.

— Насколько я понимаю, у тебя было довольно неординарное расстройство, какие-то фантазии, вытеснившие реальные переживания, и профессор Вайсфельд заинтересовался. Его-то хоть ты помнишь? Вайсфельд Яков Давидович, наша знаменитость. Профессор мирового уровня, между прочем.

— Помню, — вздохнула я, — он меня недавно встретил и хотел дальше на опыты изучать. Для своего аспиранта Каценеленбогена. Александр вроде, если не перепутала.

— Не перепутала, — улыбнулась Сима Васильевна, — Саша уже успешно защитил кандидатскую и его сейчас пригласили в Москву. Он там в Московском НИИ психиатрии сейчас изучает фундаментальные закономерности патоморфоза психических заболеваний. Докторскую пишет. Вот как далеко пошел!

— То есть его сейчас в нашей дурке нету? — обрадованно заинтересовалась я, но глянув на Симу Васильевну, поправилась, — ой, извините, в психоневрологическом диспансере.

— Нету.

— А профессор этот?

— Яков Давидович с супругой уехали в Кисловодск, на воды. Они всегда в это время туда уезжают. Старенький он уже, здоровье поправлять нужно.

— Замечательно! — чуть не захлопала в ладоши я. Встречи с алчным до научных открытий дедком я боялась пуще всего.

— И вот ещё, — нахмурилась Сима Васильевна. — Тебя можно было взять на дневной стационар, но это гораздо всё дольше. Пойдёшь на обычный. Но Иван Аркадьевич похлопотал за тебя, чтобы ты там долго не сидела, то за два-три дня все анализы и остальное сдашь и будешь свободна. И ночевать тебе можно домой ездить, только рано утром к семи тридцати ты должна успевать возвращаться. Только об этом лучше не распространяться. За такие нарушения, сама понимаешь, по головке нас не поглядят.

— Да! Понимаю. Конечно! — совсем обрадовалась я и, почти успокоенная стала готовиться к обследованию в ПНД.

И вот я вхожу в приемное отделение нашего психоневрологического диспансера. Сима Васильевна меня, конечно, успокоила, но всё равно — стрёмновато как-то.

Оформили меня быстро. Палата, где я временно должна была обитать, оказалась на пять коек. Две были уже заняты, но пациентов сейчас отсутствовали, очевидно, на процедурах. Остальные же были свободны. Я облюбовала самую ближайшую к двери (кто его знает, вдруг нападут на меня эти психи и срочно драпать придётся, а отсюда как-то ближе будет). В общем, волновалась я.

Вещи в тумбочку тоже особо раскладывать не стала, так и сунула всё в одной вязанной крючком сумочке (зимой Римма Марковна расстаралась).

Не успела разложиться и переодеться, как меня забрали и увели во второй корпус. И началась всем знакомая медицинская кутерьма: стоишь в очереди у кабинета — заходишь — тебя осматривают, задают вопросы, измеряют — глубокомысленно кивают и пишут детскими каляками-маляками непонятные слова — выходишь — идёшь в следующий кабинет — и всё заново…

В общем, набегалась я капитально.

В принципе не особо меня и изучали, анализы, сказали, завтра на голодный желудок надо сдавать, позадавали кучу вопросов, один раз велели нарисовать рисунок на тему «Мой мир». На всякий случай я нарисовала солнышко и цветочки. Но там надо было ещё домик и семью. Чтобы окончательно не влипнуть с диагнозом, я нарисовала Мавзолей на фоне Спасской башни, на Мавзолее написала большими буквами «В.И. Ленин», чуток подумала и раскрасила мавзолей тоже в цветочки. Семью я нарисовала просто — маму, папу и двух кудрявых детишек рядом с Мавзолеем. После секундного раздумья пририсовала им пионерские галстуки. Всем четверым. Тоже на всякий случай. Всё раскрасила умеренно-яркими карандашами. Если что — отмазаться можно будет. А так-то не страшно и не больно.

Так всё хорошо и гладенько продолжалось, пока меня не привели к пятому кабинету. На двери была табличка: «доктор Роман Александрович Бонк».

Стучусь, вхожу:

— Можно?

Благообразный мужчина, лет пятидесяти, в очочках, вежливо говорит:

— Да, проходите, пожалуйста.

И улыбается так многозначительно.

А рядом медсестра сидит. Похожая на майора Айсберг из кинофильма моего времени «Пятый элемент». Вот один-в-один. И эта медсестра даже не улыбается.

Ну ладно, вошла, куда же деваться-то.

— Мы сейчас с вами, Лидия Степановна в одну игру поиграем, — загадочно сказал доктор Бонк, заглянув в моё медицинское дело (или как там эта хрень называется, куда всё записывают и пациенту на руки не дают, и даже почитать не показывают).

Упоминание о ролевых играх с доктором Бонком и майором Айсберг в образе советской медсестры из психоневрологического диспансера особого оптимизма у меня не вызвало. Но других вариантов не было, поэтому я мужественно выдавила:

— Ага.

— Давайте так, я буду задавать вопросы, а вы поднимать карточку с номером. Ответы по каждому номеру на обратной стороне карточки. Вам всё понятно?

— Всё понятно, — торопливо уверила доктора я и для дополнительной аргументации, согласно закивала головой.

— Тогда начнём, — улыбнулся доктор и сообщил майору Айсберг — Василиса Иммануиловна, запишите, пожалуйста — первое задание, «Шкала обсессивно-компульсивных расстройств Йеля — Брауна».

Я нервно сглотнула.

— Итак, первый вопрос, — посмотрел на меня доктор поверх очочков, — какова общая продолжительность ваших навязчивых мыслей в течение суток?

Мне чуть дурно не стало. Я порылась в кучке карточек, нашла там, где был ответ «не наблюдается вообще» и продемонстрировала карточку с номером «один».

Доктор Бонк разочарованно скривился. Майор Айсберг невозмутимо записывала.

— Второй вопрос — степень нарушения повседневной жизни вследствие наличия навязчивых мыслей?

Мне опять чуть не поплохело. Второй вопрос был ещё «лучше» первого. Я боялась даже думать, что там в последнем будет. Спросят, каким инструментом мне больше нравится расчленять мою бабушку?

Я опять показала первую карточку.

— Следующий вопрос — какова ваша продолжительность навязчивых действий или мыслей в течении суток?

Капец, в общем.

И таки вопросов было много. И везде я настойчиво показывала первую карточку.

Наконец, мы закончили, и доктор Бонк полистал какие-то таблицы, что-то сверил с потрёпанной книжечкой и сказал:

— Хорошо. Очень даже неплохой результат. Василиса Иммануиловна, запишите, «незначительное обессивно-компульсивное расстройство». А мы продолжим, да, Лидия Степановна?

Я неуверенно кивнула.

В общем, доктор Бонк оказался тем ещё затейником. Мы с ним и майором Айсберг поиграли в «Опросник уровня агрессивности Басса-Перри», затем перешли к «Шкале Альтмана для самооценки мании».

Я везде отвечала уверенно и первой карточкой. Хотя, когда доктор Бонк задал очередной вопрос «Случаются ли у вас ситуации, когда вы не можете сдержать желание ударить другого человека?», я вспомнила сперва Будяка, потом Альбертика и Эдичку Иванова и чуток замялась. Доктор заметил это и спросил:

— Лидия Степановна, вы честно отвечаете на вопросы?

— Конечно! — сделала абсолютно честные глаза я и торопливо подняла первую карточку.

Майор Айсберг всё записывала.

Когда мы наигрались, я спросила:

— Роман Александрович, а бывают пациенты без незначительного обессивно-компульсивного расстройства или мании в начальной стадии? Абсолютно здоровые и нормальные?

— Нет, таких людей не бывает, — усмехнулся доктор всё понимающей грустной улыбкой и тихо вздохнул.

Расстались мы с ним почти друзьями.

Весь день меня водили из кабинета в кабинет, где-то беседовали, где-то подключали проводки и что-то измеряли.

Ещё раз я струхнула, когда попала к другому доктору, пожилому абхазцу с грустными глазами, который тоже задавал странные вопросы. Когда дошли до вопросов «Есть ли у вас голоса «внутри головы», с которыми вы ведете мысленный диалог?» и «Есть ли у вас ощущение действия воли извне, управляющей вашим душевным процессом?» я чуток напряглась. Но виду не подала.

Так что всё прошло довольно гладенько.

После обследования был обед, давали рассольник и ячневую кашу с котлетой. И ещё компот с булочкой. Еда была неожиданно вкусная. Я вспомнила еду в государственных больницах в моем времени и вздохнула. Приоритет явно был за этим временем.

Мои соседки вернулись к обеду. Одна, молодая совсем женщина, лет двадцати была с диагнозом «послеродовая депрессия», её периодически, раз в полгода, здесь лечили уколами. Звали её Татьяна. Она была молчалива и задумчива. На вопросы почти не отвечала. Просто сидела. Если ей говорили делать что-то — делала. Если не говорили — просто сидела.

Вторая была сухонькая старушка в белом платочке, божий одуванчик, зато очень разговорчивая. У неё было какое-то старческое расстройство, и она тоже периодически здесь проходила лечение. Звали её Серафима Григорьевна.

Так что новичком была только я.

После обеда был «тихий час», затем полагалась прогулка.

Мы с Серафимой Григорьевной вышли в тесноватый палисадничек, огороженный очень высоким забором. В палисадничке росли чахлые деревья, в основном вишни и старые тополя. На затоптанной клумбе, вместо цветов, были только одуванчики и кое-где торчали пучки глухой крапивы.

Мы чинно прошлись по посыпанной песком дорожке, и Серафима Григорьевна показывала поочерёдно на гуляющих пациентов и тихим голосом сообщала у кого какой диагноз и всю биографию подробно. Периодически на глаза попадался дюжий санитар, по виду — старший брат майора Айсберг. Внешне он напоминал орка, только без секиры. Очевидно, он следил здесь за порядком.

— А вот это Вася. Он из деревни Калиновка, — показала на тщедушного мужичка, который робко жался на лавочке, словоохотливая соседка, — он как-то с библиотекаршей кобелился, а его жена застала и сильно побила его. С тех пор он тут раз в полгода лечится. Совсем никудышный стал, всё забывает и всего боится. Особенно женщин.

Я с уважением подумала о супруге любвеобильного Васи и вспомнила, как Будяк возлежал на Нинке. Настроение испортилось. Мне больше не хотелось гулять, но по графику было ещё целых пятнадцать минут. Пришлось медленно нарезать круги и слушать болтовню Серафимы Григорьевны:

— А это Степанида, — старушка указала на крепенькую приземистую бабёнку, лет сорока пяти, — она так-то нормальная, работала в сельпо в Громовке и проворовалась. Там большая недостача была. Так она сюда как-то устроилась, чтобы не посадили её.

Степанида стояла у забора и о чём-то думала, не замечая ничего вокруг.

— Тьху, симулянтка проклятая! — Серафима Григорьевна сердито сплюнула.

Серафима услышала своё имя и вздрогнула. Она посмотрела на нас вопросительно, но мы пошли дальше.

— А это Валерочка, — внезапно ткнула пальцем Серафима Григорьевна в окруженного хихикающими санитарками бородатого мужичка в больничном халате. — Валерий — творческий человек, великий музыкант и артист. Наша местная знаменитость. Говорят, сам Кобзон позавидовал его таланту и наговорил руководству про него ужасных вещей. А Валерочка всё так близко к сердцу принял. И больше не может петь. И поэтому теперь он здесь. Бедняжка…

С любопытством я обернулась посмотреть на бедняжку и остолбенела — это был Горшков личной персоной!

Твою мать! Кобзон ему позавидовал!

Эпилог

После прогулки были еще две процедуры, правда недолго. Но умаялась я знатно. Не столько физически, сколько морально. А до вечера ещё ого-го времени. В палате я больше оставаться не могла — Серафима Григорьевна уже задолбала своей болтовней. Просто какой-то поток сознания. Я вышла на открытую веранду, которая летом служила ещё и дополнительным вестибюлем с функцией игровой комнаты. Мне позарез нужно было вдохнуть хоть чуток воздуха и побыть хоть немного в тишине. Не могу здесь больше! Давит на меня вся эта обстановка!

И как только врачи выдерживают этот постоянный гнёт сумасшествия и сами не сходят с ума?!

Хотя, глядя на большинство докторов в этом заведении, я уже отказывалась понимать, кто из них серьёзнее болен — пациенты или врачи.

Я медленно подошла к затянутой металлической решетке, выкрашенной, как и всё здесь, тёмно-синей масляной краской, и вдохнула свежий воздух из пожухлого от недосмотра палисадника.

Внезапно за моей спиной раздался звук.

Я обернулась и обомлела — на меня смотрело какое-то страшное существо. Рот его кривился в беззвучном крике.

— Тварь! — прохрипело существо. — Ты тварь!

По всей видимости это была-таки женщина. Она тяжело привстала из-за стола и протянула толстые скрюченные пальцы в мою сторону, и я увидела, что на ней женский больничный халат, безразмерный и застиранный.

— Это моё! Отдай!

Я с жалостью посмотрела на её опухшее мертвенно-бледное лицо, узкие глазки-щёлочки, необъятное рыхлое тело, под полтора центнера, сальные спутанные волосёнки.

— Мерзкая тварь! — хрипела она, вращая выпученными глазами. Её рот распахнулся в страшном оскале. — Отдай моё!

Я аж содрогнулась. И принялась оглядываться, где там санитары? Это ж надо было так попасть — нарвалась на буйную.

Стало страшно, вдруг она сейчас бросится и нападёт, а я ничего не смогу сделать с такой-то тушей, да ещё и безумной.

Как назло, вестибюль был пуст. И в прилегающем коридоре тоже было тихо.

— Тише, тише, всё хорошо… всё хорошо, — попыталась мягким обволакивающим голосом успокоить несчастную сумасшедшую я. — Хочешь конфетку?

Я вытащила конфету в яркой обёртке и покрутила перед носом женщины:

— На. Бери! — я толкнула конфету и та, проехав по накрытому клеёнкой столу, докатилась до неё. — Вкусно! Ням-ням!

— Откупиться хочешь? — опять прохрипела страшная женщина, зло смахнув конфету на пол, и показала мне кукиш. — Не выйдет! Оно моё!

— Успокойся, — пролепетала я, осознав, что в глазах существа плескался разум пополам с такой ненавистью, что волосы у меня невольно встали дыбом.

— Что твоё? — тянула время я, шаря взглядом по сторонам, может, хоть что-то найду отбиться.

— Отдай моё тело, тварь! Лида — это я, а не ты! Я!

А. Фонд Конторщица 4

От автора

Дорогие читатели! Перед вами четвёртая книга из цикла «Конторщица».

Наша ГГ в теле Лиды Горшковой, обжилась, приспособилась, порешала кой-какие бытовые, личные и профессиональные проблемы и делишки.

И теперь перед нею стоят три главные задачи:

1) укрепление личных позиций и бой врагам;

2) воспитание Светки;

3) и главное — как не заскучать от всего этого, в мире, где ещё нет Интернета, где границы на замке, и смотаться на пару дней даже в какой-нибудь банальный Египет — нереально для простого трудяги, где всё подчинено правилу «А что люди скажут?»

Напоминаю, что обложку выполнил художник Вадим Куз. Благодаря вашему непростому выбору, на этой книге стоит первая обложка. Всё, как вы хотели.

Ваши лайки и комментарии, любая обратная связь, повышает мотивацию и продуктивность автора. Ваши интересные и яркие воспоминания о жизни в СССР, а также аргументированные замечания могут даже развернуть сюжет вспять.

Надеюсь, история вам понравится. Приятного чтения!

Пролог

Деревня Красный Маяк (в прошлом — село Графское) разбегалась на три стороны. Широкая заасфальтированная дорога устремлялась прямо, оставляя чуть слева аккуратное, поросшее с одной стороны плакучими ивами, озеро. По обе стороны от дороги жались домики, домишки и избушки разной величины и степени новизны. Огороды с одной стороны, сбегали прямо к озеру, с другой стороны — к лесу. Дорога по той улице, что слева, была вымощена булыжниками и виляла куда-то аж за крутой пригорок. На пригорке виднелась капитальная двухэтажная постройка — то ли школа, то ли сельсовет, отсюда было видно не очень хорошо. А та улочка, что справа — уходила с грунтовой дорогой резко вниз, в тенистую долинку. И везде домики тоже были примерно одинаковые.

В деревне было тихо. Утренняя суета уже закончилась, обеденная дойка ещё не началась. Поэтому жители были заняты своими делами.

Когда модный автомобиль небесно-голубого цвета въехал в Красный Маяк, вредная собачонка Селёдка от изумления даже бросила обгладывать сахарную косточку. Давно уже обитатели деревни такого шика не видели.

Автомобиль ГАЗ-21 проехал ещё немного, но не к сельсовету, а свернул налево, на грунтовую дорогу, которая шла прямо в долинку, и поравнявшись с добротным кирпичным домом за новым глухим забором, выкрашенным ярко-зеленой краской, остановился.

Сонную тишину деревни разорвала громко хлопнувшая дверца автомобиля.

Я, наконец, вышла. Мой ясно-синий брючный костюм из венгерского вельвета смотрелся еще более синим на фоне небесно-голубого автомобиля.

Селёдка икнула и окончательно забыла о косточке.

Из распахнутого по случаю жары окна показалась заросшее щетиной мужское лицо:

— Вы к кому? — прохрипело оно.

— Ну здравствуй, Витя, — улыбнулась я, снимая зеркальные солнцезащитные очки, — а я, собственно говоря, к тебе…

Глава 1

Месяц тому назад….

Жуткое существо скривило одутловато-бледное лицо, и в упор уставилось на меня водянистыми глазками:

— Отдай моё тело, тварь! Лида — это я! Я!

— Что? — обалдела я от неожиданности.

— Моё! Отдай! — её узкие глазки-щёлочки сощурились ещё больше и практически исчезли в складках рыхлого жира.

— Ты кто? — выдавила я из себя, сильно-сильно сцепив нервно трясущиеся руки в замок.

Надо было развернуться и бежать, орать во всю глотку, в конце концов громко звать санитаров на помощь. Всё моё существо кричало: беги! спасайся! опасность! беда! Но при этом что-то другое, глупое и пытливое, заставило меня застыть истуканом и с каким-то мучительно-жадным любопытством вступить в разговор с этой безумной.

— Это же я — Лида! — между тем хрипло заныла сумасшедшая, дико вращая выпученными глазами. — Отдай!

— Да что ты заладила — отдай и отдай! — наконец, возмутилась я, когда первичное наваждение чуть спало. — Как я тебе отдам?

— Я убью тебя и отберу! — прохрипела она, с трудом приподнимая целлюлитные центнеры жировых складок над столом.

— Ну, ладно, предположим, убьешь, — с досадой вздохнула я, даже не попытавшись отойти в сторону. — А дальше что?

— Заберу своё тело… — безумная зло ощерилась, продемонстрировав гнилые пеньки зубов.

— Угу… это тоже понятно… меня убьешь, тело заберешь, — кивнула я, — а дальше-то что?

— Вселюсь в него, — уже более неуверенно заявила женщина, тряхнув сальными спутанными волосёнками, и вызывающе уставилась на меня.

— А как? — прищурилась я.

— Ну… — вопрос явно застал женщину врасплох, её маленькие глазки юрко забегали.

— А ты не думала, что, убив меня и получив труп, ты просто уничтожишь Лиду Горшкову навсегда? И, возможно, и сама сразу исчезнешь?

— Лида Горшкова — я! — прохрипело существо, но уже совсем неуверенно и робко.

— Кстати, а как ты попала в это тело? — мне было любопытно, поэтому я повернула разговор на другую тему. — И почему?

— Не помню, — по жирным щекам женщины побежали слёзы.

— А что помнишь?

— Что я попала сюда, в эту жирную тушу, — торопливой скороговоркой зашептала несчастная, боясь, что её не дослушают, — и с тех пор живу в этом уродском теле.

Она кивнула на меня и продолжила:

— Помню, старик… доктор вроде… одел на мою голову какой-то прибор, оно загудело… а потом я открыла глаза, и уже стала тут, — по её щекам опять побежали слёзы, она шумно высморкалась в полу замызганного халата. — Сперва я не могла владеть этим телом, лежала как овощ, только слюни пускала и под себя ссалась и сралась, потом потихоньку начала двигаться, даже стала сама кушать…

— Бедняга, — мне было жаль несчастную.

— Сейчас я уже научилась ходить, могу даже написать некоторые слова, — всхлипнула несчастная, — хотя больше каракули всё равно получаются…

— И ты всё время здесь? — сердце защемило, я вспомнила каллиграфический почерк Лидочки на старых документах, которые она вела до моего попадания.

— Не помню, не знаю, сколько… давно, наверное, — вздохнула она, утирая застиранным рукавом безразмерного халата слёзы, — у меня часто провалы в памяти… то помню, то не помню…

В коридоре послышались голоса — сюда шли, и возможно санитары.

— Давай позже поговорим, — вздрогнула она, напряженно прислушиваясь, — перед сном все будут смотреть диафильмы в игровой комнате, приходи сюда.

— Хорошо, — согласилась я и заторопилась к выходу.

— Только ты приходи… — прошептала несчастная, глядя на меня умоляющим взглядом, — не бросай меня… мне так страшно… и плохо…

И я пообещала, что не брошу.

Не знаю, зачем я так поступила. Скорее всего мне было безумно жаль несчастную бывшую хозяйку тела. Это ж надо — угодила в какую-то мерзкую тушу, не может теперь нормально жить, почти не понимает, что происходит. И при этом остается в памяти, сохранила разум. Каково это — увидеть своё похорошевшее тело, в котором живёт чужая, не твоя, душа.

Я бы точно от такой картины сошла с ума.

И здесь возникает вопрос — что за чёртовы эксперименты проводит этот гнусный докторишка? Или оно как-то само так произошло? Боги шутят? Вселенная? Кармические выкрутасы? И почему тогда именно так?

В том, моём мире, я же просто впала в кому. То есть по сути моё тело стало пустой оболочкой, душа же переместилась сюда, в этот мир, в тело Лиды Горшковой.

А у Лиды Горшковой всё произошло ещё более странно и страшно — её душа вселилась в тело-оболочку этой безумной женщины. Вопрос — зачем? С какой целью?

Если рассуждать теоретически (используя послезнания, что я должна правильно воспитать Светку, чтобы она стала руководителем нового СССР — это как раз понятно), то с какой тогда целью душа деревенской глуповатой девушки Лиды Скобелевой осталась тут, да еще и в чужом теле? Надо понять. Я интуитивно чувствовала, что это очень-очень важно.

В общем, для начала мне нужно собрать сведения о ней.

Вопрос о том, чтобы бросить беднягу здесь навсегда я даже не рассматривала. Неэтично это. Аморально! Я заняла её тело, пусть и не по своей воле, а она попала в эту бегемотиху. Я-то смогла встать на ноги, а вот она — нет. И я просто не имею морального права бросить её на произвол судьбы.

Примерно так я рассуждала. Ещё не зная, что и как делать дальше.

После ужина я вышла в коридор. Дежурная медсестра о чём-то удручённо жаловалась уборщице. Я прислушалась:

— И отчёт по инвентаризации нужно сдать до завтра, а я не успеваю! Уволюсь к чёрту! Лучше поеду к матери в Новопрядилиху!

— Но Тамара Васильевна, — вздохнула уборщица, подмахивая шваброй пол, — вы же сами знаете, что Аким Романович опять кричать потом будет… Всем достанется. Лучше задержитесь и сделайте всё.

Я дождалась, когда сердобольная уборщица уйдёт, гремя вёдрами, и подошла к дежурной медсестре. Та торопливо что-то писала, низко-низко склонившись над записями.

— Тамара Васильевна, — сказала я.

— Вы почему ещё здесь? — нахмурилась она, поднимая голову от бумаг, — вы же на дневном стационаре, Горшкова. Можете идти домой. А утром, чтобы к семи вернулись.

— Я ЭКГ ещё не сдала, — пожала плечами я, — доктор в поликлинике задерживается, там медосмотр какой-то. Мне сказали подождать.

— Ну так идите в палату и ждите! — строго велела дежурная, — вас вызовут.

— Скучно там, — вздохнула я, — я услышала, что вы отчёт не успеваете. Давайте помогу. Хоть время быстрее пролетит.

— А вы умеете? — сквозь стёкла очков недоверчиво уставилась на меня дежурная сестра.

— Я заместитель директора депо «Монорельс» вообще-то, — напустив важного вида, усмехнулась я, — как думаете, умею?

Тамара Васильевна расцвела облегчённой улыбкой.

С отчётом мы управились примерно за полчаса. Так-то он не сильно большой, но куча цифр, всех этих инвентаризационных номеров, чуть где-то ошибешься, и всё заново перепроверять приходится, аж в глазах рябит. А вдвоём, когда одна диктует, другая пишет, оно и быстро, и почти безошибочно получается. Так что управились мы скоро.

— Чаю хотите? — отложив выполненный отчёт в аккуратную папочку, Тамара Васильевна стала сама любезность.

— А мне разве можно? — спросила я, — мне же ЭКГ ещё…

— А я вам некрепкий сделаю, — отмахнулась та и вытащила из ящика стола начатую упаковку «Три слона».

Пока вода закипала, мы немного поболтали, о погоде, о суровости завотделением, о том, что практиканты совсем распоясались, что в медучилище уже не учат так, как раньше учили, и что оно дальше будет от таких вот «специалистов» — непонятно.

Затем Тамара Васильевна бросила по щепотке чая прямо в стаканы и залила кипятком. Я решила, что момент подходящий:

— А что это за женщина такая среди пациентов? — спросила я.

— Какая женщина? Здесь их много, женщин.

— Очень толстая, больше центнера, наверное, — начала объяснять я, — С таким обрюзгшим лицом. Я, как её увидела — даже испугалась.

— Так это же Борейкина, из пятой палаты, — Тамара Васильевна раскрыла пачку вафель «Артек» и положила на блюдечко. — Да, точно. Вера Борейкина. Угощайтесь, это свежие вафли.

— А что с ней? — я взяла одну вафлю, из вежливости.

— Вялотекущая шизофрения с элементами маниакально-депрессивного психоза в стадии ремиссии, — вздохнула дежурная медсестра, — она уже тут года два у нас обитает, если не ошибаюсь. Постоянный пациент. Вы с ней поосторожнее при встречах. Старайтесь не контактировать по возможности.

— Бедняга, — вздохнула я, размышляя, что делать дальше.

— Да уж, — покачала головой Тамара Васильевна. — Она, когда сюда попала, сначала вполне вменяемая была, мы даже думали, что симулирует.

— Как это?

— Ой. Да здесь многие симулируют, — грустно усмехнулась дежурная, — кто-то, чтобы не посадили, кто-то, чтобы алименты не платить. Тунеядцы, чтобы на работу не ходить. Причины разные у всех. И наша задача выявлять этих симулянтов.

Я потрясённо уставилась на медсестру. Не знала таких вот нюансов.

— Поэтому, когда она сюда только попала, мы сначала на неё тоже подумали, — насыпала сахар в чай Тамара Васильевна и, помешивая ложечкой в стакане, пододвинула сахарницу ко мне. — Берите сахар, Лидия Степановна.

— Нет, спасибо, я не люблю сладкое, — рассеянно поблагодарила я и задала главный вопрос, — а давно у неё ухудшение случилось?

Но ответить на вопрос не дали — вернулся доктор и меня позвали на ЭКГ. Пришлось идти. Но ничего, контакты с медсестрой налажены, я-таки рано или поздно узнаю всё.

После процедуры, я вернулась в палату и, дождавшись, когда пациенты уйдут смотреть диафильмы, тихонечко проскользнула обратно на веранду.

Там меня уже нетерпеливо ждала Вера Борейкина. Точнее Лида Горшкова в теле Веры Борейкиной.

— Ты пришла, — тихо выдохнула она с такой непосредственной радостью, что у меня аж защемило сердце.

— Ну я же обещала, — ответила я.

Мы разговорились.

— А почему ты здесь так долго? — спросила я. — ты же вроде вполне нормальная.

— Да я больше симулирую, — вздохнула она, — понимаешь, мне же возвращаться некуда. И я не знаю, кем была эта женщина. Какая она. Какие у неё родители. Может, дети, муж есть. И вот что я в её жизни делать буду? Я не актриса. Понимаешь, мне страшно же! — всхлипнула она, вытирая рукавом замызганного халата слёзы.

Я понимала её прекрасно. Мне тоже было ужасно страшно, когда я попала сюда, в её тело.

— Но я больше не могу так жить, — слёзы опять потекли по её толстым щекам, — они держат меня на уколах и таблетках. Ты посмотри на эту тушу. Меня от них разносит. Я постоянно хочу есть. И мышцы всё время спазмами скрючивает. Больно так, что орать охота.

Я вздохнула. Ну что тут скажешь. Вот уж не повезло — так не повезло.

— Ты же домой сейчас ночевать пойдешь? — вдруг встрепенулась она.

Я кивнула.

— А ты можешь принести мне ирисок? Хоть пару штучек, — она с каким-то по-детски сконфуженным видом просительно улыбнулась, — я страсть как ириски люблю. Особенно «Тузик». Батончики тоже люблю, но они дорогие. Уже тыщу лет не ела. Скоро вкус забуду.

Я пообещала принести ирисок и батончиков, сдерживаясь, чтобы не расплакаться тоже.

Вот же как не повезло ей.

Домой вернулась почти затемно. Всю дорогу размышляла о той несчастной женщине, которая была Лидочкой. Да так заразмышлялась, что чуть остановку свою не пропустила. Пришлось автобус чуть ли не на ходу останавливать.

Водитель поворчал, но остановился, хоть и в неположенном месте.

Хоть бы поскорее уже права получить и за рулём самой ездить.

Я понуро шла по асфальтированной дорожке, на которую густо падали лиловатые тени от тополей и ясеней. Света одинокого уличного фонаря не хватало, чтобы разогнать их все. В вечерних сумерках оглушительно трещали кузнечики. Где-то, в соседнем дворе, заухал филин. С третьего этажа, из раскрытого окна вдруг заголосила Ядвига Поплавская: «…прошу тебя, в час розовый напой тихонько мне, как дорог край березовый малиновой за…» и, хрипло закашлявшись, внезапно умолкла на полуслове. Остро пахло свежескошенной травой и ночными пионами. А на душе у меня было так тяжко, так муторно, что я и не заметила, как из тени от кустов сирени отделился силуэт человека.

От неожиданности я вздрогнула и сбилась с шага, чуть не угодив носом в клумбу с пионами. Ещё и лодыжку подвернула.

— Лида, — голосом Будяка понуро сказала тень. — Давай поговорим?

— Твою ж мать! — в сердцах воскликнула я. — Вот зачем так пугать!

— Я же не нарошно, душа моя, — голосом, начисто лишенным любого мало-мальского раскаяния, сообщил Будяк. — Темно тут. Под ноги же смотреть надо.

Я вспыхнула от досады и негодования.

— Давай помогу, — крепкая рука Будяка по-хозяйски подхватила меня под руку.

— Пусти! — возмутилась я. — Руки убери!

— Ну что ты, как пятиклассница, — отеческим тоном попенял мне Будяк. — Я домой провожу тебя. Поговорить нам надо.

— Нам не о чем с тобой говорить, Пётр Иванович! — твёрдо отрезала я, тщетно пытаясь выдернуть руку из захвата. — Всё уже переговорили и порешали. Так что прощайте.

Я таки вырвала руку и развернулась, чтобы уйти, но Будяк удержал, намеренно не отпуская меня.

— Лида, — повторил он настойчиво, — ты можешь и не говорить, хотя я тут тебя больше часа, между прочим, жду. Говорить буду я. А ты просто послушаешь. Молча.

— Я не просила меня ждать!

— Зато Римма Марковна просила! — не повёлся Будяк, — она тебе ужин и завтрак передала. Пирог вон испекла. Ещё тёплый.

— Пётр Иванович, — скрипнула зубами я (настроение и так было в полном раздрае), — я не желаю с тобой разговаривать. И не собираюсь приглашать домой. Если Римма Марковна что-то передала — давай сюда. Так уж и быть, заберу. Но впредь больше так делать не надо!

— Как?

— Не надо с Риммой Марковной разыгрывать эти шахматные комбинации! — вспылила я, окончательно теряя терпение, — пирог он мне среди ночи привёз! Тёпленький! Ты Нинке своей пироги вози теперь! Сюда больше ездить не надо!

— Не кричи, душа моя, люди уже спят, — Будяк привлёк меня к себе, — хотя ревнуешь ты очень мило. Мне нравится…

Мне захотелось влепить ему в глаз. Не знаю, до чего мы бы доругались, как вдруг сверху опять возмутилась Ядвига Поплавская:

— …и камушки у берега качали, и пела нам малиновка тогда, о том, о чём напрасно мы молчали…

— Вот видишь, — многозначительно заметил Будяк, — даже песня со мной согласна. Эх, Лида. Негоже так изгаляться над человеком!

Я зашипела, вырываясь.

— Лида, — вздохнул Будяк и выпустил меня из захвата, так, что я от неожиданности чуть опять не упала, — послушай меня, Лида. Я так и не понял, на что ты так обиделась. Но в любом случае, виноват я. Извини! Я, очевидно, виноват перед тобой во всём. Хотя это ещё как посмотреть. Мы же с тобой не муж и жена. И не жених и невеста. Ты мне ничего не обещала. И я тебе тоже. Но вот так получилось. Глупо. И неправильно. Мне неловко, что ты всё это увидела. Но ты сама тоже виновата. Могла же выйти тихо и сделать вид, что ничего не видела. Без всех этих разоблачений. Мудрые женщины именно так и поступают. И было бы у нас с тобой в дальнейшем всё хорошо.

Я скрипнула зубами от злости, но промолчала.

— Пойми, Лида, я — мужчина. Я — человек. И ничто человеческое мне не чуждо, — продолжал Будяк, а меня аж затрясло от злости, так, что я уже мало что соображала.

И в этот моментна освещённой от фонаря дорожке показался какой-то мужик. Он целенаправленно шел к нам в подъезд. Увидев нас с Будяком, он остановился и начал подслеповато присматриваться.

На меня падал свет из кухонного окна соседки Натальи. Будяк же оставался в тени.

— Горшкова? — вдруг спросил мужик, голос его был напряженным.

— Да, — ответила я удивлённо. — А вы кто?

— Ты что там моей жене наговорила на меня, дрянь такая? — вместо ответа зло рявкнул мужик, — теперь она со мной разводиться хочет!

Глава 2

— Слышь, мурло, я тебе сейчас чайник разобью, если ты в таком тоне ещё хоть слово вякнешь! — рыкнул Будяк и злой мужик моментально сдулся и перестал казаться злым. Скорее донельзя расстроенным и слегка потерянным.

— Да я что, я же ничего… — заблеял он, голос был какой-то дребезжащий, и мне стало противно.

— Что случилось? — спросила я, — какой жене и что я рассказала? Вы вообще кто?

— Смирнов, — глухо ответил мужик и закрыл лицо руками, — Гена Смирнов я. Зойка — это жена моя. Укатила на курорты, нашла себе хахаля и возвращаться не хочет…

— Как же это… — только и смогла выдавить я.

— Позвонила она мне сегодня, — издал мужик то ли всхлип, то ли вздох, и подтянул линялые, вздутые на коленках, треники повыше, — сказала, что разводиться со мной будет. А у нас трое детей, между прочим, и старик-отец лежачий… а она там с хахалем на курортах… Посиротила детей, сучка!

Мужик опять начал заводиться.

Я стояла в шоковом состоянии. И хотя после приключений в психоневралогическом диспансере меня уже ничего не должно было выбить из колеи, но тем не менее этот разговор морально доконал.

— Эй! Как там тебя? Генка? — обозвался Будяк, скривившись. — А ну-ка дыхни!

— Да что… — набычился сразу тот.

— Сюда дыхни, я сказал! — гаркнул Будяк таким командирским тоном, что мужик съежился и подчинился моментально.

— Всё ясно! — поморщившись от выдоха Генки, насмешливо пояснил мне Будяк, — товарищ с утра принял на грудь и додумался позвонить благоверной. А уж она женским чутьём определила степень поддатости супруга и вполне логично предъявила претензию. Было такое?

— Ну я… — замялся Генка и от расстройства чувств, одёрнул мятую клетчатую рубаху, отчего она ещё больше скособочилась.

— Было, — удовлетворённо произнёс Будяк и добавил, — так, Геннадий, сейчас дуй-ка ты домой и хорошенько проспись. И если я тебя возле Лидии Степановны увижу в километровом радиусе — я тебе ноги из жопы повыдираю. Ты меня понял?

— Понял, — угрюмо пробормотал Смирнов.

— А раз понял, то топай домой. И аккуратно давай топай, чтоб в вытрезвитель не замели.

Геннадий ещё что-то порывался доказать, но Будяк его не слушал:

— Бегом, я сказал!

И нерадивого Зоиного мужа сдуло. А мы остались во дворе одни. Тишину летней ночи царапало лишь стрекотание кузнечиков да лёгкий ветерок еле слышно шуршал травой.

— Спасибо, — пробормотала я. — Пойду. Поздно уже.

— Лидия… — хрипло сказал Будяк, при этом больше не делая попыток схватить меня за руки, — Лида…

— Спокойной ночи, Пётр Иванович.

Будяк что-то ещё говорил мне вслед, но тяжелая дверь подъезда захлопнулась и дальше я уже не слышала.

Я поднималась по ступеням, в душе опасаясь, что он сейчас догонит и придётся выдумывать, как от него отвязаться. Медленно-медленно я дошла до своей двери и вставила ключ в замок. Будяк догонять не стал.

С лёгким щелчком дверь открылась.

— Лида! — прозвучало сзади, и я аж подпрыгнула.

— Что? — развернулась я. Но это был не Будяк.

На лестничную площадку выглянул мой сосед, Иван Тимофеевич.

— А я слышу, шум какой-то у подъезда, — приветливо сказал он, — выглянул в окно, смотрю — вы, наконец-то, появились.

— Извините за беспокойство, — ответила я чуть смущённо.

— Да ничего страшного, — беспечно отмахнулся сосед, — иначе я бы вас опять пропустил. Пропадаете все на этих дачах, даже поговорить не с кем.

— О чём, Иван Тимофеевич? — устало спросила я и слегка толкнула дверь. Дверь приоткрылась и мне в руки вдруг выпала аккуратно засунутая в щель записка.

— Да вот три момента нужно с вами обсудить.

— Может, зайдёте? — радушно пригласила я, распахивая двери.

— Нет, это не займёт много времени, — покачал головой Иван Тимофеевич. — Первый момент, он вроде и не самый важный, но его нужно решить. И не тянуть с этим.

— Что за момент? — насторожилась я.

— Передайте, пожалуйста, Норе Георгиевне, когда вернётесь в Малинки, что я наконец-то выписал для неё «Литературную газету», — сообщил Иван Тимофеевич важным голосом. — И она должна уплатить за подписку до конца этой недели.

— Замечательно, — ответила я, не зная, как реагировать (не понятно — это дефицит в эти времена или нормально?). На всякий случай я радостно улыбнулась.

— Второй момент, уже средней важности, — многозначительно сказал сосед, — вас искал Быков. Звонил даже мне в редакцию.

— Что говорил? — нахмурилась я. Встречаться с Олечкиным «опиюсом» категорически не хотелось.

— Хочет встретиться с вами, — с неопределённым видом покачал головой Иван Тимофеевич и я восприняла это как осуждение. — Просил звонить в любое время. У вас же есть его телефон?

— Есть, — кивнула я. Настроение опять упало. Кроме того, записка из двери жгла руки.

— И третий момент, главный, — продолжил сосед, — как вы смотрите на то, чтобы вернуться в нашу газету? По совместительству, естественно.

— Иван Тимофеевич, — аж зависла я, — но вы же прекрасно знаете, что я сейчас работают замом у Ивана Аркадьевича. И работы у меня немеряно.

— Я знаю, Лида, — опять кивнул сосед, — но вы всё же не отказывайтесь вот так сразу, подумайте над моим предложением. Мы будем рады видеть вас в любое время. Можно даже подумать, чтобы расширить рублику и, к примеру, в воскресном номере посвящать этой теме всю пятую страницу. Как вам идея?

Я заверила милейшего соседа, что идея очень хорошая, и, наконец, отвязавшись от него, вошла-таки в квартиру.

И сразу развернула записку.

К моему разочарованию, послание было от моего начальника — Ивана Аркадьевича.

«Лида! — писал он, — Нам нужно срочно поговорить. Сегодня. Знаю, что ты проходишь обследование, но хотя бы позвони мне, в любое время.

Карягин».

И рядом — накарябанный телефонный номер.

Я взглянула на часы — почти одиннадцать вечера. Поздновато для звонков. Тем более, что телефона в этой квартире нет (надо будет перевести из квартиры Валеева сюда, но я всё никак не сделаю это. Очевидно, надеюсь рано или поздно обменять эту квартиру на побольше). А идти проситься к Ивану Тимофеевичу неудобно уже.

И я решила отложить все разговоры на потом. Никто никуда не денется.

Причём немного подумав, я решила, что с утра таки пойду в диспансер, продолжу обследование (это важно, ведь ездить на автомобиле предстояло мне. И один бог знает, как мне надоело добираться то в пять утра на электричке, то с соседями, то на перекладных. Не хочу больше!). А уж потом буду решать вопросы рабочие. За полдня ничего не случится.

Эх, если б я тогда знала, как ошибаюсь.

Невзирая на усталость и дикое количество стрессов за этот день, я, тем не менее, долго не могла уснуть. Ворочалась на кровати туда-сюда. Что-то не давало мне покоя, какая-то смутная мысль постоянно ускользала от меня, смущая.

Наконец, устав от всего этого, я уселась на кровати, завернувшись в кокон из одеяла, и уставилась в тёмное окно. Если проблема существует, её надо решить, а, чтобы её решить, нужно понять, где и что не так.

И я начала думать и анализировать.

Будяк? С ним как раз всё понятно. Он накосячил. Тупо, топорно накосячил. Даже думать об этом неприятно. Понятно, что он мне ничего не должен, да и я ничего ему не должна. Но наши отношения зашли на тот момент в такую сторону, что по крайней мере рассчитывать на чистоту и уважение я право имею.

Да, видно, что он сожалеет. Но, на мой опытныйвзгляд, он больше сожалеет, что попался, вот так бездарно засыпался, а не о том, что накосячил и оступился. Он даже не понимает, что причинил мне боль.

Сожалею ли я? Если честно, то есть немного. Я так устала быть одна. Тем более тело у Лидочки молодое, гормоны периодически бурлят, и как бы я не убивала себя изнурительной работой, решением своих и чужих проблем — всё равно порой хочется, чтобы тебя обняли сильные мужские руки. Хотя бы так.

Но ладно. Хватит об этом.

Усилием воли я заставила себя думать дальше.

Что же ещё?

Иван Тимофеевич? Сказать по правде он меня немного удивил этим предложением. С одной стороны, что скрывать от самой себя, вести рубрику в газете мне нравилось. Такая милая творческая работа. Признание читателей тоже очень льстит. Тем более с моими знаниями из двадцать первого века писать все эти заметки было более чем легко.

А с другой стороны — оно мне надо? С этой страницей моей истории нужно тоже покончить. Нужно идти вперёд, а не топтаться на месте.

Тогда Иван Аркадьевич? Даже не смешно. Очередной «сверхважный» отчёт или поручение. Завтра всё выясню. После обеда.

«Опиюс»? Да, слегка напрягает такая его настойчивость. Что ему от меня нужно? Но в ближайшее время бежать выяснять я не горела желанием. Потом как-нибудь само рассосется.

Тогда что?

И тут меня осенило — «настоящая» Лида Скобелева, «запертая» в теле толстухи! Я вспоминала тот наш разговор, пыталась проанализировать, и, незаметно для себя, уснула.

Смущавшую меня мысль я так и не поймала.

А утром я пригналась в диспансер, практически не опоздав. Отказавшись от завтрака (глубокая тарелка с манной кашей комочками, кусок хлеба с маслом и сладкий некрепкий чай), я была отправлена проходить врачей.

Это оказалось долго и утомительно. Меня опять осматривали, измеряли и пытались найти во мне изъяны. Но, к счастью, и эта экзекуция была окончена, и я отправилась обратно в палату, дожидаться обеда. Пока время ещё было я выскочила на веранду в надежде застать там Лиду.

Мне повезло — она сидела за столом, на том же месте. На ней был тот же страшный халат, но общая зачуханность облика стала чуть меньше. Лида сидела и раскачивалась туда-сюда, периодически пуская слюни.

Увидев меня, она встрепенулась, торопливо вытерла слюни рукавом и показала в радостной улыбке пеньки от зубов.

— Привет, — в ответ улыбнулась я, протягивая ей кулёк с ирисками и другими конфетами (всё, что нашла в закромах запасливой Риммы Марковны, я выгребла для этой Лиды) — Держи. Это тебе.

— Ой, спасибочки! — обрадовалась толстуха, схватила кулёк и активно зашуршала фантиками.

— Слушай, Лида, а скажи мне такое…

— Смотри! Тут даже «Красный мак» есть! — восхищённо воскликнула Лида, перебив меня. — И «смородиновая» карамелька! О! Целых четыре!

Мне пришлось подождать, пока детские восторги улягутся. Но я сказала себе, что бедная девушка провела тут слишком много времени и банально соскучилась по конфетам. Нужно будет ей ещё что-то такое принести. Может, ей крем для рук нужен или шампунь.

Когда кулёк практически опустел, я таки задала вопрос:

— Что будем дальше делать?

— А я знаю? — толстуха пожала плечами и развернула ещё одну конфетку.

— Лида, ты же понимаешь, что отдать тебе это тело я физически не могу. Это невозможно. — сказала я, — Не знаю, как так получилось, что меня закинуло сюда, а тебя — сюда. Но моей вины в этом нет. Ты понимаешь это?

Толстуха кивнула, как мне показалось, равнодушно. Но я не стала заострять на этом внимание. Она прожила в этой дурке столько времени. Понятно, что оставаться абсолютной нормальной в таких условиях титанически трудно.

— Но тем не менее, я считаю, что жить тебе здесь и дальше — несправедливо. Ты и так здесь столько времени просидела…

— А что я могу сделать? — огорчённо покачала головой Лида, — Мне некуда идти.

— Увы, но домой я тебя забрать не могу, — покаялась я, — у меня дома тётя и ребенок.

Известие о ребенке не произвело на настоящую Лиду особого впечатления. И про тётю она не спросила. Интересно, что за уколы ей делают?

— Но зато у меня есть комната в коммуналке, — сообщила я ей. — Она как раз пустует сейчас. Там раньше Римма Марковна жила. И ты могла бы пожить сейчас там.

— В коммуналке? — захлопала глазами Лида.

— Да, там хорошая комната. В переулке Механизаторов. Она свободна. И соседи неплохие. В одной комнате семья живет, в другой — мужчина, инвалид. Он тихий. Ещё две комнаты пустуют. Ты не помнишь разве?

Лида расстроенно покачала головой:

— Я теперь мало что помню. Очень сильные таблетки дают. И уколы.

Мне было жаль её до слёз.

— Но ты не думай, — горячо зашептала она, оглядываясь на вход, не идут ли санитары, — мне бы хоть какое-то время не получать их, и я всё обязательно вспомню! Ты же веришь мне?

— Верю, — вздохнула я и продолжила. — А Валеру Горшкова ты помнишь?

Толстуха отрицательно покачала головой:

— Доктор сказал, что у меня вытеснение плохих воспоминаний.

Я покивала, вспомнив старичка-доктора, который утверждал то же самое.

— Он, кстати, тоже здесь находится.

Толстуха смотрела равнодушно, разглаживая на столе фантики.

— Ты была за ним замужем.

Судя по тому, как вытаращилась на меня Лида, эта новость застала её врасплох.

— Я? Замужем?

— Да. Когда я попала в это тело, ты была замужем за Валерой. Поэтому ты Лида Горшкова.

— Ты что развелась с ним? — спросила вдруг Лида.

— Да.

— Почему?

— А ты его видела? — усмехнулась я, — Напыщенный эгоистический павиан. Зачем нам такой муж? Если надо — получше найдём.

Это моё рассуждение привело толстуху в восторг. Она засмеялась и аж в ладоши захлопала:

— Найдём получше!

— Конечно, — убедительно сказала я. Мне так хотелось её приободрить. — Мы тебе найдём самого лучшего мужа.

— Но я… — толстуха неуверенно показала на себя.

— Это не страшно, — постаралась успокоить её я. — Сама же говоришь, что разнесло тебя от уколов и таблеток. А без них ты обратно в форму вернёшься. Это тело тоже было жирноватым. Но ничего, я его переделала, как нравится мне. Ещё не до конца, но уже результат есть. И с тобой также поступим. Через пару месяцев станешь конфеткой.

— Конфеткой… — с улыбкой повторила Лида и сунула последнюю конфету в рот.

Блин, а я и не заметила, что она за двадцать минут умяла почти килограмм конфет, если не больше! Да уж, процесс перевоплощения явно будет труднее, чем мне казалось. Но ничего, я и не такие задачки решала!

— Лида, — сказала я. — А что ты помнишь из своей прошлой жизни?

— Родителей, — неуверенно ответила Лида. — Но смутно. Словно во сне.

— А сестру?

— И сестру помню…

— А жениха?

— Жениха?

— Ну да, Витю. Из-за которого ты первый раз сюда попала, — попыталась объяснить я так, чтобы не травмировать её опять.

— Витюшу помню, — застенчиво улыбнулась Лида.

— Ты его так сильно любила? — спросила я.

— Почему любила? — брови толстухи взметнулись вверх, — Я его и сейчас люблю.

И я решила, что Витя обязательно станет мужем бывшей Лиды, а ныне Веры Борейкиной. Во всяком случае я хоть так попытаюсь компенсировать этой бедной девушке её трагедию. Приложу все усилия. Витя должен сполна расплатиться за свой кобеляж между сёстрами. А Лариску мне было не жалко.

На обед я не осталась, решила смотаться в депо «Монорельс», раз Иван Аркадьевич хотел поговорить. Тем более как раз в ту сторону ехал завхоз из нашей больницы и по протекции Тамары Васильевны, с которой я задружилась, меня взяли подвезти.

Уже буквально через двадцать минут я влетела в приёмную. За столом никого не было. Аллочка ушла на обед.

На всякий случай я постучалась в кабинет, вдруг Иван Аркадьевич не ушел или уже вернулся. Но было заперто.

Немного разочарованная я развернулась к выходу из приёмной. Схожу сейчас пообедаю, раз так вышло, а потом вернусь сюда опять.

Я уже выходила из кабинета, как почти в дверях столкнулась с Альбертиком.

— Лидия Степановна? — удивился он, — а вы что здесь делаете?

— Здравствуйте, Альберт Давидович, — изобразила радость от встречи я, — да вот к Ивану Аркадьевичу пришла, а он на обед очевидно ушел.

— Вообще-то Иван Аркадьевич уехал, — улыбнулся Альбертик и его улыбка мне сильно не понравилась.

— В Главуправление? — зачем-то уточнила я.

— Нет. В Москву, — улыбка Альбертика стала ещё более мерзкой, — на переподготовку его отправили. В Высшую партийную школу.

— Надолго? — улыбка невольно сползла с моего лица.

— На полгода, — ещё больше расцвёл Альбертик, — так что исполнять обязанности директора теперь буду я.

Глава 3

— И да, у вас осталось всего полчаса на обеденный перерыв, — Альбертик демонстративно взглянул на часы, — а затем я жду вас у себя с докладом по подготовке плана мероприятий для метрологов на первую декаду.

— Но Альберт Давидович, я после обеда не могу, — растерянно сказала я, — я же прохожу сейчас медосмотр. Меня Иван Аркадьевич на три дня отпустил.

— Иван Аркадьевич теперь в Москве, — опять мерзко улыбнулся Альбертик, — ещё раз повторю, через полчаса я жду вас с докладом. И давайте уже прекращать весь этот балаган. Я не Иван Аркадьевич и терпеть ваши капризы не намерен.

От такого пассажа буром я даже не нашлась, что и сказать.

— Ой, чуть не забыл, — насмешливо окликнул меня Альбертик, когда я развернулась уходить, — те разработки по изменению ГОСТа на спецодежду, о которых на собрании вы так красиво всем пели…

— Что?

— Завтра до конца дня все эти материалы должны быть у меня, — гнусная улыбка Альбертика стала ещё шире, — В полном объеме. С доказательствами и отчетами от экспериментируемых подразделений. Послезавтра у меня доклад в Главке, как раз заодно и представлю. Полагаю, в этом есть рациональное зерно и старшие товарищи «сверху» мои предложения оценят.

— Но это же мои разработки, — я прям почувствовала, как моё лицо вытянулось. — И я сама…

— Товарищ Горшкова, — не дав договорить, отрезал Альбертик, — пора уже оставить эти свои мещанские привычки и мелко-буржуазный карьеризм! Одну ведь общую работу делаем! На благо великой Советской страны!

Весело посвистывая, он вошел в кабинет Ивана Аркадьевича, оставив меня в глубокой задумчивости.

Издевательски хлопнула дверь кабинета. Я вышла из приёмной в коридор и растерянно уставилась в окно. Возле кочегарки рабочие устроили перекур. Они беззаботно смеялись и шутили. Мимо них прошли две девушки в синих спецхалатах. Явно из бригады маляров-штукатуров. Один из рабочих, молодой парень в кепке, что-то весело им крикнул. За двойными стёклами было не слышно. Девушки рассмеялись и хором ответили. Судя по растерянному виду парня, ответили, как надо. Внутренний дворик накрыл развесёлый хохот мужиков.

Я стояла и смотрела на этих людей. Как же у них всё просто и понятно. Есть работа. Есть дом. Есть семья, друзья, товарищи и система взаимоотношений. Они знают, что после школы советское государство предоставит им на выбор — учиться дальше, в ПТУ, техникуме или институте, или пойти сразу работать. Независимо от того, какой путь они выбрали, государство обязательно обеспечит их и работой, и жильём. Их дети будут ходить в детские сады, школы, Дома пионеров. Летом — в пионерские лагеря. Родителям будут предоставляться путёвки в санатории и здравницы. И всё это — бесплатно. Главное — живи в этой системе. Просто живи, работай и радуйся. И всё.

У меня же почему-то так не получалось. Вот и сейчас, только-только вроде всё наладилось, осталось всего пару штрихов (получить права и доучиться в институте) и можно спокойно жить и работать, не заморачиваясь больше ничем глобальным. Но нет же. Теперь появилась новая проблема в лице Альбертика.

Вот чего он ко мне прицепился? Врага во мне, блин, нашёл. Не пойму. Поначалу он же вполне нормально ко мне относился. Еще в те дни, когда я от Горшкова ушла. А затем его словно подменили. В чём причина такой ненависти? Может в том, что Иван Аркадьевич меня приблизил и помог в карьере? Но это же такая мелочь по сравнению с тем, как он тащит за собой Альбертика.

Где же я ему дорогу перешла?

Внезапно внутри меня вспыхнула такая злость, что аж в глазах потемнело, и я сжала кулаки так, что ногти больно впились в ладони.

А вот хрен тебе, Альбертик, а не мои разработки! Крепостное право давно уже отменили! И не тебе менять историю! И, тем более, мою жизнь!

Я грустно улыбнулась этим мыслям и пошла на обед.

В столовой вкусно пахло котлетами и было шумно. Две бригады наладчиков, которые явно припозднились со смены, долго выбирали, что взять. Они о чем-то горячо спорили с дородной поварихой в белом накрахмаленном колпаке, и очередь почти не двигалась. Я терпеливо стояла. Минуты тикали.

Наконец, другая повариха, ещё толще первой, выкатила тележку с раскалёнными противнями, пахнущими жареной рыбой. Мужики оживлённо нагрузили свои подносы и ушли рассаживаться за столики. Я выбрала рассольник по-ленинградски, котлету по-киевски, вишнёвый компот и салат из огурцов. Расплачиваясь в кассе, мельком взглянула на часы. Время обеда истекло, и сейчас я уже минут пять как должна делать доклад Альбертику.

Я неторопливо прошла к свободному столику, выгрузила тарелки и с аппетитом принялась за еду. Покончив с обедом, я развернулась и пошла на автобусную остановку. Пора заканчивать медосмотр.

Ах да, с этой работы я решила уволиться.

Я ехала в полупустом автобусе и смотрела в окно. Там мелькали магазины, тополя, жилые дома, тележки с мороженным, ясени, доски Почёта, киоски «Союзпечати», бочки с «Квасом» и люди. Всё смешалось в один пёстрый калейдоскоп образов. Вспомнилось, как только я попала сюда, в первые дни, мне всё здесь казалось унылым и серым. Теперь я отвыкла от красок моего прошлого мира и уже получаю эстетическое удовольствие от жизни здесь.

Я вздохнула. И мысли вернулись к насущным проблемам.

Значит так, сейчас добью квест с медосмотром. Насколько я поняла, у меня всё нормально, так что нужную справку я получу. Затем нужно сделать три вещи. Даже четыре. Одновременно.

Первая — уволиться с работы, отработать две недели спокойно, в общем, не дать Альбертику меня загнобить.

Вторая — устроиться на новую работу. Вопрос «куда?» даже не стоит. Вчера как раз Иван Тимофеевич предлагал идти в газету совместителем. Думаю, я вполне могу устроиться туда журналистом на постоянной основе. Тем более, образование я получаю филологическое. В крайнем случае — пойду в школу аниматором. То есть пионервожатой, конечно же.

Третья — получить права на вождение автомобиля. После того, как на руках у меня будет эта справка, останется парочка чисто формальных шагов, и я стану водителем!

И четвёртая — решить вопрос с настоящей Лидой. Бросать её я не собираюсь. Но здесь еще нужно изучить вопрос и всё спланировать правильно.

Как раз в этот момент автобус доехал до моей остановки, я вышла, вдохнула наполненный запахами крапивы и пыли воздух и прямиком направилась в психоневрологический диспансер. Легкий ветерок ласково ерошил мои волосы, обдувал лицо, весело щебетали птичка, светило солнышко, а я шла в дурдом и широко улыбалась.

На моё счастье, с остатком медосмотра я управилась довольно-таки быстро и уже через полтора часа выходила из здания, сжимая в руке заветную бумажку. Причём по старой привычке из моего времени выпросила в двух экземплярах. На всякий случай. Там поудивлялись, но дали.

Путь мой лежал обратно, в депо «Монорельс».

Сейчас забегу к товарищу Гашеву, отдам справку и узнаю, когда можно забирать права. Затем зайду в отдел кадров, напишу заявление на увольнение. К Альбертику идти не хочу.

Дожидаясь на остановке моего автобуса, я вспоминала встречу с Лидой. С настоящей Лидой. Увидеться наедине удалось буквально на пару минут.

— Ты, давай-ка, прекращай симулировать, — велела ей я твёрдым голосом. — Когда тебя подготовят к выписке, подойди к Тамаре Васильевне. Знаешь же её?

Лида кивнула, маленькие, заплывшие жиром глазки сверкнули радостью и надеждой.

— Я с ней договорилась. Она мне позвонит, и я за тобой приеду. Заберу тебя.

— Как-то аж боязно, — смущенно поёжилась Лида, плотнее кутаясь в безразмерный больничный халат.

— Понимаю, — вздохнула я. — Столько лет ты провела в этих стенах. Но ничего. Хватит уже. Пора теперь жить полной жизнью. Поживёшь пока в коммуналке на Механизаторов, адаптируешься. Займешься собой. А я как раз подумаю, куда тебя на работу устроить. Есть у меня кое-какие мысли.

— Но я же ничего не умею, — испугалась Лида, — ну, в смысле — не помню я ничего…

— Не страшно, — успокоила я её. — я тебя на какую-то спокойную малоотвественную работу устрою. На первое время. А там посмотрим.

— На какую?

— Ну, можно к нам, в депо «Монорельс», в Ленинскую комнату, газеты рабочим будешь выдавать и карточки заполнять…. Туда всё равно никто не ходит. Или в нашу городскую газету — письма читателей принимать и регистрировать. Но там чуть сложнее. Да мало ли вариантов. Что-нибудь да придумаем! Ты, главное, выписывайся.

Несчастная женщина несмело кивнула, не в силах поверить, что жизнь уже изменилась на сто восемьдесят градусов.

— А когда похудеешь, мы тебя к зубному врачу отправим, сделаем тебе голливудскую улыбку…

— Какую? — не поняла Лида.

— Да это я так, — мысленно ругая себя, исправилась я, — красивую улыбку тебе сделаем.

— Ох, как я хочу золотые зубы, — мечтательно вздохнула Лида.

— Зачем же золотые? — удивилась я, — Это ведь некрасиво. Сейчас уже должны быть технологии, когда протезы делают под естественные.

— Золотые — это красиво! — непреклонным тоном заявила Лида. — Хотя, конечно, дорого. Я всё понимаю.

— Ну, ладно, сделаем золотые, — удивилась я таким странным понятиям о красоте. — А потом, когда ты похудеешь, мы сошьём тебе новый гардероб. В ателье. Есть у меня там одна знакомая.

— Но это дорого, — радостно ахнула Лида.

— Нормально, — отмахнулась я, — просто шить сейчас гардероб нет смысла, раз ты всё равно худеть будешь… сейчас просто купим самые необходимые вещи.

Лида мечтательно кивнула, её мысли витали где-то уже в облаках.

— А потом помогу тебе вернуть Витю. Замуж выйдешь…

— Спасибо тебе! — огромная слоноподобная туша Лиды бросилась мне на шею, чуть не похоронив под своим весом…

Мои воспоминания прервал подъехавший автобус.

Я возвращалась из автошколы, где отдала-таки справку Гашеву. Он обещал, что водительские права я теперь получу быстро, возможно даже и завтра.

Так что шла я прямо окрылённая. И путь мой был в наш отдел кадров. Я шла писать заявление на увольнение. Настроение, невзирая на причину, было приподнятым. Я чуть покопалась в себе и поняла, что мне давно уже хотелось личной свободы. Отработаю вот две недели, как того требует закон, затем месяца полтора просто поживу в Малинках. Буду загорать, купаться в пруду, варить варенья с Риммой Марковной, ходить в лес по грибы. Красота! В сентябре Светка пойдёт в школу, нужно будет всё купить, поэтому мы вернемся в город. А может быть, я с ними поеду, всё куплю, провожу Светку в первый класс, потом они с Риммой Марковной останутся, а я вернусь еще на пару недель в Малинки. Проведу бархатный сезон на даче.

Хотя лучше бы, конечно, поехать на море.

Размышляя как лучше провести выпавшие мне свободные деньки (ведь слишком долго гулять мне система всё равно не даст — тунеядство в СССР, мягко говоря, не поощрялось), я практически нос-к-носу столкнулась с Альбертиком.

Ну вот почему так не везёт! Хотела написать заявление и потом избегать его эти две недели. И вот на тебе!

— Вообще-то я вас искал, Лидия Степановна! — не предвещавшим ничего хорошего тоном сообщил он.

Я пожала плечами.

— Как вы посмели проигнорировать мой приказ?!

— Какой ещё приказ? — деланно удивилась я.

— Приказ прийти на доклад сразу после обеда! — Альбертик всё больше и больше раздражался.

— Не видела я никакого приказа, — ответила я и попыталась пройти мимо. — Извините, спешу.

— Прекращай ёрничать! — психанул Альбертик, — шутки давно закончились. За то, что ослушалась моего приказа и прогуляла полдня, я же и уволить могу!

— Замечательно, — спокойно сказала я, — прямо такое совпадение! А я как раз иду в отдел кадров писать заявление.

— Какое заявление?!

— На увольнение.

— Вот и хорошо, — внезапно успокоившись, расцвёл улыбкой Альбертик, — пишите заявление, Лидия Степановна, я с удовольствием подпишу. Хотя, конечно, лучше если я вас по статье уволю. Давно пора было это сделать.

— По статье уже не получится, — деланно-грустно вздохнула я, — раньше надо было, когда я на доклад не пришла. Акт надо было составить по форме и всё такое. А сейчас я уже тут.

— Да. Не сообразил. Тогда сами пишите заявление, — согласился с моими доводами Альбертик и, развернувшись, зашагал в другую сторону по коридору, а я отправилась в отдел кадров.

В нашем отделе кадров, как обычно, царили фикусы, герань и прочая ботаническая ерунда, изображающая тропические джунгли в понимании простого советского служащего, который дальше соседнего колхоза, куда он ездил ещё юным пионером на картошку, никуда и не выезжал. Здесь, как обычно, суетилась куча народа, так что Тоню я не сразу и заметила.

Давно уже с ней не общалась. Да и видела лишь пару раз, мельком. Сейчас, вблизи, я рассмотрела её получше. Тоня сильно сдала, в уголках глаз залегли морщины, как и траурная складка у губ. Она понуро сидела, думая о чём-то своём.

— Привет, Тоня, — улыбнулась я, — как дела у тебя?

— Здравствуйте, Лидия Степановна. Спасибо, всё хорошо, — Тоня невнятно махнула рукой.

— Да ладно тебе, еще по имени-отчеству называть друг друга будем, — проворчала я, — рассказывай лучше, что случилось.

— Ничего не случилось, — упрямо поджала губы Тоня.

— Я же вижу, что не всё хорошо, — прицепилась я.

Внезапно между нами просунулся какой-то юркий юноша, в синем халате и нарукавниках:

— Антонина Михайловна, — звонким голосом сказал он, не обращая внимания на то, что мы разговариваем, — я уже все карточки заполнил, а нужно еще три бланка!

— Так, — решительно сказала я, отодвигая настойчивого юношу подальше, — пошли-ка, Тоня, прогуляемся.

— Куда? — лишенным выражения голосом спросила Тоня.

— Да хоть и ко мне, — ответила я, — чаю попьем, поговорим.

Вздохнув, Тоня нехотя подчинилась.

Мы вышли в пустой в это время коридор. Здесь шум, постоянно царивший в отделе кадров, был значительно тише. Ничто не мешало нам поговорить прямо тут.

— А теперь рассказывай всё, — заявила я строгим голосом.

И Тоня, чуть помявшись, начала рассказывать. Чем дальше она говорила, тем больше меня охватывала злость.

— Ты понимаешь, Лида, он же списывает вполне пригодную технику, — оглядываясь по сторонам, горячо шептала Тоня. — А оно же всё на других числится. После того, как Люся ушла в декрет, это на меня в нагрузку повесили. Сначала всё было нормально, а недавно вот началось. Последние две недели где-то.

Я внимательно слушала.

— Закупили два цветных телевизора для актового зала и Ленинской комнаты, — сделала круглые глаза Тоня, — и в тот же день списали. А я теперь эти акты нигде найти не могу. Представляешь? И телевизоры эти сюда даже не привозили.

Я вспомнила полупустую Ленинскую комнату в двумя шкафами, парой столов-стульев и бюстиком Ленина.

— А Люся как это всё подписывала?

— Ой, ты же знаешь нашу Люсю, — хмыкнула Тоня, — ей бы всё хи-хи да ха-ха, ну и пожрать ещё. Она подмахивала всё, не глядя, лишь бы работы поменьше. Вот он и пользовался.

Я покачала головой.

— А ещё же у нас есть своя база отдыха — целый комплекс в Орехово, — продолжала делиться Тоня. — Ты хоть знаешь о нём?

— Что-то такое вроде слышала, — неуверенно ответила я, — вроде Лактюшкина как-то рассказывала, что они раньше всем отделом туда на выходные ездили. Грибы собирать.

— Да, там заповедные места, лес, очень красиво, — кивнула Тоня и её забавная чёлка смешно подпрыгнула, — и там есть домики, баня, купальня, столовая и даже актовый зал…

— Ты была там?

— Да, в детстве мы туда часто ездили, — усмехнувшись, кивнула Тоня, и с гордостью добавила, — у меня же отец здесь токарем работал… в четвёртой бригаде. Они делали наиболее сложные мелкосерийные детали для локомотивов.

Мимо нас прошел рабочий из пятой бригады. Мы помолчали, пока он не зашел в отдел кадров.

— Так вот, он сегодня подсунул мне подписать акт, что там всё устарело и под снос идёт, — сказала Тоня, как только за рабочим закрылась дверь. — А ведь комиссия там даже не смотрела. И я точно знаю, что там ничего особо и не устарело. А если какая доска и прогнила, так её же заменить можно. А знаешь кто в комиссии?

— Кто?

— Иванов, Герих и Щука, — еле слышно выдохнула Тоня.

— Хм… всё интереснее и интереснее, — покачала я головой, уже догадываясь о ком идёт речь, но всё-таки переспросила. — А он — это кто?

— Ну Альберт Давидович же…

Мы ещё немного поговорили с Тоней, и я вернулась обратно в кабинет. Работать.

В общем, увольняться я передумала. Сначала Альбертика урою.

Глава 4

Вчера весь вечер я мерила шагами пустую квартиру, раздумывая, как именно урою Альбертика. Появились некоторые соображения, но я их всё откидывала как малоэффективные. В результате перебрала все методы борьбы из моего времени с недобросовестными конкурентами, и кое-что таки придумала.

На работу пришла вся собранная, словно кобра перед прыжком, готовая к борьбе с Альбертиком.

Меня встретила тишина и неожиданно безлюдные коридоры.

«Зомби-апокалипсис или НЛО?» — хмыкнула я, и торопливо, почти бегом, прошлась по коридору, заглядывая по пути во все кабинеты.

Пусто. Везде причем.

Вся в недоумении, я ускорила шаг. И в боковом коридоре таки обнаружила живого человека: тётя Валя, уборщица, сосредоточенно намывала шваброй пол, не обращая внимания на исчезновение всего коллектива.

— А где все? — обратилась я к ней.

— Так на собрании, — равнодушно ответила она и ляпнула тряпку в ведро.

— Но еще же целых пять минут до начала работы, — удивилась я.

— Собрание уже час как идёт, — буркнула тётя Валя, склонилась над ведром, выжимая тряпку, и, заметив, что я вознамерилась идти прямо, угрожающе рявкнула, — только по помытому не иди!

Пришлось обходить. С тётей Валей конфликтовать чревато.

Обойдя помытый гектар, я дошла до актового зала и открыла дверь.

Уже вовсю шло собрание. Я незаметно вошла в забитый народом зал. За трибуной выступал докладчик — бригадир первой бригады из десятого цеха, высокий грузный мужчина примерно лет сорока пяти, вечно надутый и недовольный. Фамилия у него была под стать — Рыкун. Я его знала плохо.

Он уже закончил доклад и отвечал на вопросы. За покрытым кумачовой скатертью столом президиума восседали четверо. На моём месте, с левого края, величественно поджав губы, с важным видом сидела Герих. Рядом с Альбертиком, справа, красовалась Щука. С краю стола, на месте секретаря, неожиданно сидела… Тоня. Она торопливо строчила, не поднимая головы от протокола.

Я тихой тенью скользнула в зал и заняла пустующее место с краю, в десятом ряду. Тем не менее Альбертик меня заметил и посмотрел крайне выразительно. Я сделала вид, что не поняла. Рыкун вещал что-то с трибуны, зал тихо гудел, а Альбертик продолжал сверлить взглядом дырку во мне. Эдичка Иванов, который сидел в первом ряду, очевидно поймав взгляд Альбертика, развернулся посмотреть, что там такое, и увидел меня. Лицо его вытянулось. Другие тоже начали оглядываться.

Я сидела с невозмутимым видом, словно меня все эти взгляды не касаются. Думаю, весть о моём увольнении коллектив уже облетела.

Тем временем Рыкун закончил выступление, и на его место поднялся следующий докладчик — Семён Петрович Юрьев, инженер-метролог. Он громко объявил, обращаясь к залу:

— Товарищи! Пришло время обсудить очень важный вопрос! Правильно ли мы считаем рабочий коллектив бригадой, когда у него даже единого наряда нету? Правомерно ли это?

Шум в зале, который был обычным фоном на всех собраниях, понемногу стих, народ заинтересованно тянул шеи, и Юрьев воодушевлённо продолжил:

— И это, я не говорю об общем хозяйственном расчёте!

После этих слов зал накрыла такая тишина, что было слышно, как скрипит ручка у Тони, которой она торопливо записывала всё в протокол.

Я скосила взгляд. Сидящие рядом мужики-бригадиры молча переглядывались.

— Мы собрались, чтобы обсудить проблемы повышения роли трудового коллектива в управлении работой депо «Монорельс», — подал голос Альбертик, — поэтому в первую очередь мы должны сосредоточиться на обсуждении личной ответственности каждого из вас… то есть из нас… за работу нашего предприятия! Давайте придерживаться повестки, товарищи!

Юрьев сконфузился и встревоженно взглянул на зал в поисках поддержки.

Неожиданно ему на помощь пришел Иваныч.

— А я считаю, Петрович дело говорит! — воскликнул он, подхватываясь с места. — Сами прикиньте, сколько у нас настоящих бригад с крепким костяком?

— Пятнадцать!

— Восемь!

— Десять!

— Пять! — донеслись выкрики с зала.

— А я считаю, что и двенадцать еле-еле наберется, — ответил в зал Иваныч. — Мы же женщин из малярной бригады и штукатуров тоже считаем.

— Правильно! — подала голос какая-то женщина с задних рядов.

— И вот, товарищи, отсюда вопрос — а как же остальные? — Юрьев опять перетянул внимание на себя, — Если посмотришь — вот она, бригада! А если глянуть глубже — то каждый в ней отвечает только за себя!

Герих и Щука переглянулись и Герих, поджав губы ещё сильнее, что-то записала в блокнот, при этом она недовольно бросила на Юрьева недвусмысленный взгляд.

Щука покраснела, Альбертик же сидел с непроницаемым лицом.

— А если кто-то заболел?! — опять выкрикнула та же женщина.

— А если брак погнал?!

— Дык за это мастер отвечает!

— Пусть голова у начальника цеха болит! — хохотнул какой-то парень. На него зашикали.

— Вот видите? — развёл руками Юрьев.

— Бригада придёт на помощь, только если бригадир велит! — опять выкрикнула с места та женщина, и все засмеялись. Я не стала поворачивать голову.

Альбертик опять встретился со мной взглядом. Я смотрела прямо, не мигая. Он первый отвёл взгляд и принялся что-то быстро писать в блокноте. Затем выдрал оттуда листок и сложил его в несколько раз.

В это время страсти в зале продолжали накаляться.

— Поэтому я и предлагаю! — повысил голос Юрьев, и я перевела взгляд на него, — давайте поставим дело так: если есть бригада — то вся ответственность на ней. И за прогулы, и за брак, и за недостачу! А не справляется с задачей — значит нет и бригады! С неё и спрашивать! И если наказывать — то всю бригаду сразу!

В зале зашумели, заспорили.

Я поворачивала голову то туда, то сюда на спорящих рабочих, и вдруг Наумов, который сидел впереди меня, обернулся и сунул мне в руки листочек. Записка.

Я удивлённо воззрилась на него.

— Это вам, Лидия Степановна, — одними губами прошептал он и отвернулся.

Я опустила взгляд на листочек — это был тот, что писал Альбертик. Я подняла глаза на него. Альбертик сидел и смотрел на меня. Увидев, что я смотрю, кивнул, указав глазами на листочек.

Я вздохнула и развернула бумажку. Там была всего одна строчка:

«Я не видел ваше заявление об увольнении».

Я написала ответ:

«Я передумала».

И передала записку обратно.

Тут как раз с места подпрыгнула Герих:

— Товарищи! Да что ж это такое! — заверещала она, я на секунду отвлеклась на неё и не увидела выражение лица Альбертика, который уже прочитал мой ответ и опять сидел с каменным лицом.

— Разве же наше депо «Монорельс» не выполняет плана?! Хоть когда-нибудь такое было?! И это — полностью заслуга бригад! Поэтому я предлагаю…

Что предлагает Герих я не расслышала, так как шум поднялся такой, что ох.

Когда народ подустал спорить, Альбертик внезапно постучал логарифмической линейкой по графину с водой. Зал притих.

— Товарищи! — сказал Альбертик. — Вы поднимаете сейчас крайне важные вопросы. Мы все руководствуемся недавним постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы». Это наша «путеводная звезда». Курс Партии — на повышение эффективности нашей работы. По расчетам наших экономистов, нам необходимо повысить производительность труда не менее чем на 37 процентов. За счет чего же?

Он вперил взгляд в зал и обвел глазами присутствующих. Все молчали.

— У нас есть два варианта. Принять новый хозрасчётный метод или повысить нормы выработки для бригад. Для того, чтобы правильно найти выход, нужно попробовать и так, и так. Поэтому я предлагаю обе эти формы организации труда внедрить в производство нашего депо. А ответственным за нововведения будет Лидия Степановна Горшкова. Она — известный рационализатор, постоянно поражает нас новыми идеями. Вот пусть и поработает на увеличение производительности. С неё и спрос.

Он позволил себе бросить насмешливый взгляд на меня. Буквально полсекунды — но я поняла, что отныне жизнь моя тут будет адским адом.

Собрание закончилось, и я поспешила выйти одной из первых. Не хотелось с Альбертиком сейчас объясняться.

Настроение было злое. Вот что-то сильно мне во всём этом не нравилось. Что-то меня напрягало. И интуиция подсказывала, что дело пахнет керосином. Только не могла понять, в чём именно. Я уже пожалела, что решила остаться, чтобы наказать Альбертика. Тоже мне — Граф Монте-Кристо нашлась. Блин, надо было увольняться и жить себе спокойной жизнью. Но нет, меня же заело, и я решила повоевать с Альбертиком. А теперь вопрос — зачем оно мне? Ну, предположим, одержу я над ним победу. И что мне это даст? Моральное удовлетворение? Ой, сомневаюсь. Так что?

Я шла по коридору и ругала себя, пока не услышала, как сзади окликнули:

— Лидия Степановна!

Я обернулась — ко мне спешил Гашев, мастер-наставник по вождению автомобиля.

— Иван Михайлович! — улыбнулась я, — рада вас видеть!

— Лидия Степановна! — вернул улыбку Гашев, — После обеда я занесу вам права.

От этих слов я чуть не завизжала от восторга.

Мы ещё немного поболтали и разошлись по своим делам. Я опять вернулась к мыслям об Альбертике и грядущем наказании ему.

Так зачем мне всё это?

Я вдруг встала как вкопанная. Я поняла, зачем. Тут ведь даже не в Альбертике дело. Я сама хочу возглавить депо «Монорельс»!

Вот оно что!

Сама! Возглавить!

А раз так — значит возглавлю.

Я хихикнула. Настроение резко улучшилось.

— Я смотрю, вам весело, Лидия Степановна? — раздался за спиной голос Альбертика (вспомни чёрта, так он тут как тут!).

— Это запрещено? — с наивным видом поинтересовалась я.

— Что? — не понял Альбертик.

— Радоваться, улыбаться, быть в хорошем настроении… — подсказала ему я.

— Хорошо смеётся тот, кто смеется последний, — процитировал народную мудрость Альбертик.

Я промолчала.

— Вы задание как выполнять собираетесь? — задал главный вопрос Альбертик.

— Элементарно, — пожала плечами я, — В выбранных бригадах прослежу, чтобы рабочие честно распределили между собой на отчётный период работу, потом посчитаю коэффициент трудового участия каждого на основе личного дневного задания и, соответственно, какой у кого получится заработок.

— Понятно… — невнятно пробормотал Альбертик, — идите, работайте… пока работайте.

И я пошла работать.

А после работы я, не заходя даже домой поужинать и переодеться, отправилась на квартиру Валеева. Давно я уже там не была. Гараж с машиной был прямо во дворе и меня аж распирало желание сесть за руль.

Спасибо Гашеву, он быстро принёс права, поздравил, правда намекнул, что следует обмыть, но я сделала вид что не поняла. И он ретировался.

И вот, наконец, я открыла гараж и села за руль.

Моя ж ты прелесть… мммм….

В Малинки я зарулила на небесно-голубом автомобиле Валеева. Да, там ещё с документами нужно было до конца разбираться, но права были со мной, а ГАИ на просёлочной дороге редко бывают. Народ ездит не пристёгнутый.

Затормозив у двора, я вышла из машины. Пели птички, шумел лёгкий ветерок в кронах берёзок-осинок, пахло нагретыми за день травами и насыщенным духом от чернозёма. В общем, милая пасторальная красота русской природы.

На звуки автомобиля вышла Римма Марковна:

— Лида приехала! На машине! — обрадованно всплеснула руками она, — а я-то думаю, кто это к нам приехал!

— Как вы тут без меня эти дни, Римма Марковна? Где Света?

— Всё хорошо, я вот варенье из слив варю, — затараторила Римма Марковна, старательно отводя взгляд.

— Так, Римма Марковна, признавайтесь, что натворили? — подозрительно спросила я, — со Светой всё в порядке? Где она?

— У Роговых, с Галей играют, — ответила Римма Марковна.

— Хорошо. А натворили что? И кто? Вы? Она? Вместе?

— Да тут… — замялась она.

— Я жду.

— Светочка пенальти училась подавать… — пробормотала Римма Марковна.

— И? — подбодрила её я.

— Окно она разбила, — вздохнула соседка. — Все стёкла вдребезги.

— И это всё? — что-то явно не складывалось. Ну не будет Римма Марковна из-за стекла так паниковать.

— Ну…

— Что ну?

— Стёкла надо было ставить в окна, — опять вздохнула она и отвела взгляд.

— Дальше что? — меня уже эта ситуация начала выбешивать.

— Я пожаловалась и Пётр Иванович…

— Ах вон оно что! — наконец поняла я и задала вопрос, — А что Пётр Иванович?

— Он застеклил окно! — радостно сообщила Римма Марковна.

— Замечательно, — кивнула я. — Но я так понимаю, это ещё не всё, да?

— Ну… — Римма Марковна опять отвела взгляд.

— Я жду, — напомнила я.

— В общем, Пётр Иванович пока поживёт у нас, — выдохнула Римма Марковна и обличительно посмотрела на меня, — ему сейчас жить негде!

Я аж зависла от неожиданности:

— В смысле у нас?

— Агриппину Ивановну сын забирает в город, и продает дом, — сообщила Римма Марковна, — поэтому Петру Ивановичу негде жить.

— У него есть квартира в городе, — подсказала я.

— Ну, туда же добираться надо. А электричка в пять утра ходит, тяжело же.

Меня аж покоробила эта наглость, то есть мне в пять утра не тяжело добираться, а ему — тяжело.

Я посмотрела в хитроватые глаза Риммы Марковны и сказала:

— Мне надоели ваши интриги Римма Марковна. Я возвращаюсь в город. Когда Пётр Иванович уберется из моего дома вон — позвоните и я приеду.

Я развернулась и пошла обратно к машине.

— Но Лида! — растерянно воскликнула Римма Марковна.

Я не стала оборачиваться.

На Ворошилова я приехала через минут двадцать пять. Какая же красота — своя машина!

Припарковавшись сбоку от подъезда, чтобы не мешать соседям, я пошла домой. Квартира встретила меня оглушительной тишиной. Еды почти не было, ведь я думала поужинать в Малинках. За продуктами идти было лень. Поэтому я решила принять ванну и пораньше лечь спать.

Включив колонку, я вытащила с нижнего ящика антресоли коробку с остатками мыла, которое я раньше варила в надежде подзаработать. Эта идея не принесла никакого ощутимого дохода, правда иногда я использовала красочное мыло для презентов нужным людям.

И вот сейчас я высыпала всё мыло на кровать и выбирала — ромашковое, овсяное или шоколадное? А может быть крапивное? Сделать непростой выбор помешал звонок в дверь.

Недоумевая, кто бы это мог звонить так поздно, я пошла открывать дверь.

На пороге стоял Иван Тимофеевич, сосед.

— Добрый вечер, Лидия Степановна, — поздоровался он, — вас к телефону. Междугородка.

Я вздрогнула.

Когда шла к соседу, первая мысль была, что это Иван Аркадьевич. Брала трубку с затаённой надеждой, что вот сейчас я ему всё про Альбертика расскажу, нажалуюсь и он разберется и всё будет хорошо. И мне не надо будет прилагать лишних усилий.

Но это оказалась Зоя Смирнова. Звонила из крымского курорта и тон голоса был радостно-приподнятый:

— Лидочка! Лидуся! Ты представляешь?! Здесь такая красота! Горы, море! А какой здесь воздух! Его же пить и пить хочется! И лаванда! Здесь растёт лаванда! И кипарисы…!

— Зоя, — перебила поток радости я, — ты мне звонишь так поздно, на ночь глядя, чтобы сообщить, что в Алуште растут кипарисы и есть горы?

— Ой, Лидочка! — засмеялась в трубку Зоя, — ты всё такая же сердитая. А жизнь ведь прекрасна!

— Зоя, — догадалась я, — ты там загуляла что ли?

— Ну почему ты сразу всё опошляешь?! — возмутилась Зоя, но сразу же засмеялась, — Лида! Ты представляешь?! Я встретила здесь любовь! Это так чудесно! Любить и быть любимой! Это такое счастье!

— Зоя, — попыталась вернуть подругу на землю я, — ты там гуляй, сколько угодно, никто ж тебе ничего не говорит. Но зачем ты мужу это рассказала? Ты в своём уме?!

— Потому что я не собираюсь возвращаться! — защебетала Зоя. — Виталик из Сургута. И мы уедем с ним в Сургут.

Я мысленно застонала. Вот дура, простигосподи! Но вслух сказала:

— Зоя! А как же дети? Как работа?

— Вот поэтому я тебе и звоню!

Глава 5

— Так, Зоя, — тон моего голоса потяжелел, — а от меня ты чего хочешь?

— Лидочка! Лидусенька! — промурлыкала Зоя просительно, — будь другом, ты же у меня одна единственная, самая-самая лучшая подружечка…

— Зоя! — повторила я более настойчиво. — Говори!

— Помоги мне… — пролепетала Зоя.

— Больше двух червонцев не могу! — отчеканила я непреклонным тоном.

— Каких червонцев?

— До получки.

— Да нет же! Мне не деньги нужны… — сделала паузу Зоя, ожидая, что я сейчас должна задать вопрос «а чем же тогда тебе помочь?».

Но я промолчала.

— Лида! — опять завела старую пластинку Зоя, — помоги мне-е-е-е…

— Чем помочь, — таки не выдержала я, — говори быстрее, время позднее, соседи спать уже давно хотят.

— Ты можешь забрать моих Пашку и Лёшку, когда они с лагеря приедут, и отвезти их в Лопуховку, к моей маме?

— Зоя, ты с ума сошла? — аж поразилась я, — как это я, совершенно посторонний человек, могу увезти куда-то чужих детей? Это же подсудное дело!

— Ну, скажешь, что ятебя уполномочила, — после секундной паузы выдала очередной «перл» Зоя.

— А сама почему не приедешь? — не поняла я её выкрутасов.

— Да не хочу я козла этого вечно пьяного видеть, — фыркнула с той стороны в трубку Зоя, — как вспомню его опухшую морду — так тошно мне.

— Зоя, ты совсем там от любви с ума сошла? — рассердилась я, — сама приезжай и с мужем своим разбирайся. И детей вози куда хочешь. Но сама. Меня в это втягивать не надо!

— Лида, но он же меня прибьет, — заныла Зоя.

— А меня, значит, не прибьет? — поразилась я такой то ли наивности, то ли наглости подруги. — Или меня не жалко? Он уже и так ко мне вчера на разборки приходил. Пьяный, между прочим.

— Лида, я не знаю, что делать, — разрыдалась в трубку Зоя.

— А маму почему не попросишь, чтобы она съездила и сама их забрала, если всё уж так серьёзно?

— Так мама старенькая, — расстроенным голосом протянула Зоя и опять заныла, — Лида, ну вот что мне делать?

— Как что делать? — удивилась я, — возвращаться домой. Решать вопрос с мужем. Разводиться, в конце концов. Решать вопрос с детьми. А потом уже думать о новой семье. Я это так понимаю.

— Но Виталик ещё не готов, чтобы мои обормоты жили с нами, — вздохнула Зоя печальным голосом. — Он хочет, чтобы мы пожили немного для себя, привыкли друг к другу…

— А детей, значит — к старенькой бабушке на село сбагрить? — вконец рассердилась я. — Так ты лучше в детдом тогда их сдай, чего уж мелочиться. Там хоть будет вероятность, что какая-то сердобольная бездетная пара усыновит их…

— Лида! Тебе бы шуточки шутить, а у меня, между прочим, жизнь рушится, едва наладившись! — психанула Зоя, — могла бы и поддержать. Не думала, что ты эгоистка такая окажешься…

— Какая есть, — нелюбезно ответила я и добавила, — в общем так, Зоя. Приезжай сама, или со своим Виталиком сюда. Разбирайся с мужем. Решай вопрос с детьми и старенькой матерью. А потом можешь уматывать хоть в Сургут, хоть в Гондурас!

— Ты за меня, я вижу, совсем не рада! — запричитала Зоя, — никогда не думала, что ты такая завистливая, Лида…

Она ещё что-то молола в трубку, но я уже не слушала. Трубка отправилась на рычаг, прервав Зоин монолог в кульминации.

Торопливо извинившись перед изнывающими от любопытства соседями, я вернулась домой. По дороге я размышляла над превратностями судьбы. Вот кто бы подумал, что такое может быть. Ещё совсем недавно я сама отдыхала с Жоркой на средиземноморских курортах, втайне изменяя мужу. Но при этом я не бросала ни детей, ни его. Я не знаю, правильно ли я поступала, но бросить их я даже не помышляла.

Нет, я отнюдь не считаю, что Зоя должна жить с этим пьяным дураком, и дышать его перегаром, но и вот так решать свои проблемы одним махом, второпях, через других людей — тоже не следует.

Новый рабочий день начался поучительно.

Нет, сначала всё было хорошо. И даже отлично. Я подкатила к депо «Монорельс» на автомобиле. Вышла из машины, ловя восхищённые, завистливые и восхищённо-завистливые взгляды на себе. Да, понимаю, «наши люди в булочную на такси не ездят», и народ прекрасно знал, что живу я в семи минутах ходьбы от работы, если напрямик через пустырь. Но, во-первых, с утра изрядно похолодало, небо затянуло свинцовой хмарью, вдобавок по радио обещали полдня моросящий дождь. А зачем мокнуть под холодной моросью, если я могу с комфортом на машине? Во-вторых, я хотела по-быстрому сгонять к «опиюсу» Быкову (если успею). Его настойчивость уже начинала беспокоить. Ну, а в-третьих, водителем в этой жизни я была всего второй день и просто наслаждалась возможностью лишний раз покататься.

В таком вот приподнято-радужном настроении я вошла в вестибюль, с легкой улыбкой на губах прошла по коридорам конторы, свернула во внутренний дворик и, уже, широко улыбаясь собственным мыслям, спустилась в полуподвальчик.

И тут моя улыбка резко увяла.

Потому что в собственный кабинет меня не пустили. Там уже восседала Герих, а мои вещи оказались выброшены в коридор. Точнее, как попало свалены в кучи у противоположной стены. Даже фикус и то не пожалели, и он завалился набок, комья земли рассыпались вокруг измятых листьев.

— А что вы здесь делаете? — я вошла в свой (или уже бывший свой?) кабинет и обратилась к Герих, которая сидела за моим столом и что-то писала.

— Вы что, не видите — я работаю! — вызывающе вскинулась Герих. — Извольте выйти вон. Вас не приглашали… в мой кабинет!

— Вы точно ничего не перепутали? — удивилась я и всё еще стараясь быть толерантной.

— Нет, Лидия Степановна, — ощерила в улыбке неряшливо испачканные в помаде губы Герих, — теперь это мой кабинет.

— Может быть, скорую вызвать? — сочувственным тоном спросила я, — вчера жара такая стояла, скорее всего вам в темечко напекло…

— Вот хамить мне не надо, Горшкова! — фыркнула Герих. — Мне этот кабинет Альберт Давидович отдал!

— Покажите приказ, — потребовала я.

— Какой еще приказ?

— О том, что вас назначили на моё место.

— Меня не назначили… пока ещё не назначили, — хмыкнула Герих, — но кабинет Альберт Давидович отдал мне.

— Меня об этом не уведомили, — пожала я плечами и подошла к коммутатору, — сейчас вызову понятых, милицию, составим акт взлома с целью хищения особо важных документов и личных денег.

— Каких еще денег? — взвизгнула Генрих.

— У меня здесь сумма была… большая… отложенная на покупку телевизора, — мерзко улыбнулась я. — Я сейчас живу в деревне, моя квартира пустует. Поэтому, чтобы воры не украли, храню все деньги здесь.

— Но вы же сейчас врёте, — прошипела Герих, — никакой суммы у вас не было.

— Милиция разберётся, — пожала плечами я. — Факт взлома налицо. Мои вещи, в том числе и личные, разбросаны по коридору. То есть то, что осталось от моих личных вещей. Деньги там тоже были.

Герих выпучила глаза.

А я не удержалась, процитировала:

— И куртка замшевая. Две штуки.

— Ваши вещи никто не трогал! — сорвалась на визг Герих.

Но я дальше слушать не стала, уже нажимая на кнопку вызова.

Буквально через десять минут кабинет был битком набит народом. Женщины из отдела кадров и Егоров что-то там записывали, составляя акт. Герих изображала умирающего лебедя, хватаясь то за сердце, то за голову, то трубно сморкаясь красным распухшим носом в огромный клетчатый носовой платок. Лактюшкина капала в стакан с водой валерьянку, демонстративно громко отсчитывая капли. Рядом крутились Базелюк и Акимовна из бухгалтерии. И все жалели бедную Тамару Викторовну, которую злая я довела до нервного срыва и практически до инфаркта.

— Лидия Степановна, а может не надо милицию? — очередной раз задала вопрос Лактюшкина. — Все свои, разберёмся. Зачем сор из избы выносить.

— Надо, Феодосия Васильевна, надо! — бодро ответила в который раз я, морщась от вонючего запаха валерьянки, который заполнил весь кабинет. — Сегодня Тамара Викторовна взломала чужой кабинет и похитила секретные документы и личные деньги, а завтра так и Родину продаст!

Герих охнула и приложила платок к покрасневшим глазам.

— Ну зачем вы так, Лидия Степановна, — упрекнула меня Лактюшкина, передавая вонючий стакан Герих, — вам тут шуточки шутить, а у бедной Тамары Викторовны сердечный приступ.

— Ты милицию вызвала? — игнорируя слова Лактюшкиной, спросила я Людмилу, когда та появилась в кабинете.

— Я хотела, но там вышел Альберт Давидович и сказал, что не надо вызывать, — промямлила краснеющая Людмила, — он сейчас, сказал, что сам подойдёт.

— Надо было-таки вызвать, — безжалостно отчеканила я, искоса взглянув на воспрявшую духом Герих, и мстительно добавила, — преступник должен сидеть в тюрьме.

Герих злобно зыркнула на меня, но ничего не сказала.

— Помогай пока коллегам акт составлять, — велела я Людмиле, — особо прошу обратить внимание на пропавшие поточные документы.

— Я не брала никакие документы! — завизжала Герих, трясущимися руками расплёскивая вонючую валерьянку из стакана.

— Разберемся, не волнуйтесь, Тамара Викторовна, — отрезала я и переключилась на работу комиссии.

— Кто это тут шумит? — послышался из коридора наигранно бодрый голос Альбертика и он вошел в кабинет.

— А что это у вас за собрание, товарищи? — попытался пошутить он.

— Как видите, взломали мой кабинет, похитили важные документы, — ответила я, махнув рукой на кавардак в коридоре. — Людмила сказала, что вы запретили вызывать милицию?

— Это внутреннее происшествие. Сами разберёмся, — отмахнулся Альбертик. — Не надо делать из мухи слона, товарищ Горшкова. Ничего ужасного не произошло.

— А то, что кроме рабочих документов похищены мои личные вещи и отложенные на покупку телевизора деньги, — это тоже внутреннее дело? — спросила я. — Мне их вернут? Компенсируют?

— Я не брала никаких денег! — заорала Герих, срываясь на ультразвук.

— Зная вас, Лидия Степановна, я склонен считать, что вы сейчас сильно преувеличиваете, — недовольно прищурился Альбертик. — Это досадное недоразумение с кабинетом мы сейчас решим, и все дружненько разойдутся по своим рабочим местам работать.

— А где моё рабочее место? — спросила я подчёркнуто наивным голосом.

— У вас же есть кабинет, — ответил Альбертик раздражённым тоном, — вот и работайте.

— А я? — прохрипела Герих, — Как же я? Вы же вчера сказали…

— Вы меня не так поняли, Тамара Викторовна, — лицо Альбертика пошло красными пятнами, глаза забегали, — это был разговор, так сказать, на перспективу…

— Но вы же сами…

— Тамара Викторовна, — слишком резко перебил её Альбертик, — поговорим об этом позже. А сейчас соберите свои вещи и возвращайтесь работать на своё рабочее место. А вы, Лидия Степановна, наведите здесь порядок и тоже начинайте работать. И да. Я таки жду отчет метрологов.

— Альберт Давидович, — зло ухмыльнулась я, — боюсь, что сейчас не только отчёт метрологов, но и любой другой документ найти будет невозможно. Сами посмотрите, у меня все документы были каталогизированы, хранились каждый на своем месте, а сейчас в этой куче как я что найду?

— Ну вы уж постарайтесь, Лидия Степановна, — нахмурился Альбертик, — это в ваших же интересах.

— Увы, при всём желании, я — не волшебница, так что обещать не могу, — деланно вздохнула я. — Кроме того, Альберт Давидович, у меня к вам тоже есть вопрос.

Альбертик аж вздрогнул.

— Во-первых, где приказ о том, что именно я должна курировать проект по переходу трудовых коллективов и бригад на хозрасчётный метод?

— Есть же решение трудового коллектива, — сердито ответил Альбертик, смерив меня непонятным взглядом.

— Решение — это не приказ, — парировала я, — нужно оформить всё надлежащим образом.

— Зачем приказ? — начал сердиться Альбертик. — Вы, Лидия Степановна, эти свои бюрократические замашки бросайте уже! У нас рабочее предприятие и никто вас здесь обслуживать не намерен!

— Альберт Давидович, — улыбнулась я, — не надо сваливать всё в одну кучу. Решение коллектива — это рекомендация к действию на общественных началах. А руководство подразделениями на основании приказа — это уже легитимная деятельность. И в данном случае приказ подтверждает увеличение спектра моих обязанностей, а соответственно и материальное вознаграждение. Сверхурочная работа должна соответственно оплачиваться.

Альбертик неопределённо хмыкнул и ретировался. Следом за ним потянулись остальные. Минуты через три я осталась в опустевшем кабинете одна. Это если не считать полуживого фикуса. Даже Людмила свинтила.

Мда. Позиционно я эту битву выиграла. Я ухмыльнулась.

Ведь что получилось, рассерженный на меня Альбертик в кругу единомышленников вчера после собрания поразорялся насчёт меня. Я уверена, что и о моём увольнении неоднократно упомянул. Ещё и приплёл что-нибудь эдакое. А дура Герих, которой он в пылу эмоций наобещал мой кабинет, не нашла ничего лучше, как поторопиться захватить его, не дожидаясь, когда меня окончательно уволят и подтянутся другие желающие. Обычно, на многих предприятиях и даже в школах, это прокатывало. Но не в этот раз.

Тем более, я максимально раздула ситуацию.

Поэтому Альбертик сдал назад. Временно, конечно же. Я не обольщалась, что за сегодняшний свой позор он ещё отдаст. И отдаст очень и очень больно.

Хотя Герих ему хорошую свинью подложила, ведь теперь я могу легитимно саботировать написание разных отчётов и прочей поточной документации, примерно с неделю-полторы, пока не разгребусь с картотекой и документами. А спешить я принципиально не буду.

Кроме того, мне нужно что-то думать о собственной защите. Альбертик вербует сторонников внутри предприятия, значит, мне нужно найти сторонников, а лучше покровителей, повыше. И начну я, пожалуй, с визита к «опиюсу». Не знаю, будет ли из этого какой-то толк, или же этот визит вылезет мне боком, но разведать обстановку не помешает. У Быкова хорошие связи. Уж получше, чем у Альбертика, который почти всё время был на подтанцовке у Ивана Аркадьевича и только сейчас начал показывать себя во всей красе.

А ещё есть у меня одна идея. Только надо обдумать, как её реализовать так, чтобы выставить Альбертика дураком.

От обдумывания этой мысли меня отвлекло возвращение Людмилы, которая, оказывается, бегала в магазин, прикупила чаю с конфетами, чтобы немного порадовать меня.

Милая девочка.

Вот все бы так.

К «опиюсу» я опять не попала — долго возилась с документами. Это только кажется, что всё быстро. А попробуй рассортировать хотя бы по основным кучам. Герих же сваливала всё в один ворох. Там многие папки рассыпались, страницы перепутались.

Ну да ладно, потихоньку разберусь.

Хотя по сути Альбертик таким вот образом меня прощупывает. Ищет, где та грань, дёрнув за которую, я сорвусь. Так что да, я не обольщалась, что это только начало.

А дома меня ожидал сюрприз.

Ещё на подходе к квартире, мой нос уловил витавшие обалденные ароматы жаренной рыбы и сдобных пышек. Явно Римма Марковна вернулась.

Хмыкнув, я вошла.

— Мама пришла! — ко мне радостным метеором метнулась Светка и обхватила руками.

— Привет, зайчонок! — обняла я её в ответ, — а ты откуда тут взялась? Ты же в Малинках сейчас должна быть.

— А мы с бабой Риммой приехали, — важно заявила Светка. — Галин папа привёз.

— Здравствуй, Лида, — из кухни выглянула Римма Марковна, вытирая испачканные мукой руки. — Мой руки и проходи на кухню, я дожарю последнюю сковородку и можно ужинать.

Долго просить меня не надо было, тем более толком пообедать сегодня, в связи с последними событиями, я не успела.

Переодевшись, я вошла на кухню.

Римма Марковна как раз заканчивала готовку.

— А что это вы вдруг вернулись? — спросила я, моя руки под краном.

— Да вот Светочке нужно в музыкальную школу нотные тетради купить, — начала объяснять Римма Марковна, и принялась с удвоенной энергией посыпать плюшки сахаром.

— А разве нельзя было купить потом, когда к школе её готовить будем? — удивилась я, — тогда же школьная ярмарка будет, как раз заодно всё и купили бы.

— Ну да, ты права, Лида, — вздохнула Римма Марковна, разворачиваясь ко мне и вытирая руки фартуком. — Поговорить нам с тобой надо. Серьёзно.

— О чём?

— О Петре Ивановиче, — ответила она.

Глава 6

— Римма Марковна, — нахмурилась я, — вы опять начинаете лезть туда, куда вас не просят.

Римма Марковна покраснела и уже набрала воздуху, собираясь достойно ответить, но я её невежливо перебила:

— Значит так, объясняю в первый и последний раз. С этим человеком у меня не может быть никаких личных отношений. Зарубите себе на носу. Причина простая — он мне изменил с другой женщиной, причём я это увидела. Говорю это вам не для того, чтобы вы бегали и распространялись среди соседей. Или выясняли отношения с Будяком. Ещё раз подчёркиваю — у нас с ним теперь ничего быть не может. Надеюсь, я ответила на ваши вопросы, и мы больше не будем возвращаться к этой теме и портить друг другу настроение?

Вид у Риммы Марковны был, словно у нашкодившей кошки в ожидании неминуемой расплаты.

— Далее, — неумолимо продолжила я, — вот вы сейчас поселили его жить у нас. Я не совсем понимаю, почему вы не посоветовались со мной? Вы считаете, что проживание постороннего мужчины в одном доме с незамужними женщинами — это нормально? Да?

И я безжалостно нанесла добивающий удар.

— А что люди скажут, Римма Марковна? Что они про меня подумают? Или моя репутация не имеет значения?

На глазах Риммы Марковны блеснули слёзы.

— И последнее — насколько я помню, у Петра Ивановича есть личный автомобиль, на котором он может спокойно ездить домой и обратно. Кроме того, он получает зарплату, а еще имеет военную пенсию. И поэтому снять другой дом в Малинках для него не проблема.

Губы Риммы Марковны затряслись.

— Я сейчас сделаю вид, что ничего не произошло, — прищурилась я и начала меланхолично нарезать хлеб, — а вы, когда вернетесь в Малинки, решите ситуацию с Будяком. Чтобы, когда я вернусь на выходные, а это через два дня, я его в нашем доме не видела. Договорились?

Римма Марковна кивнула.

— А по поводу моей личной жизни, скажу так. Посмотрите на меня, Римма Марковна. Сейчас я уже третий заместитель директора депо «Монорельс». И это за год, если не считать того, что полгода я провела в больнице. Как вы думаете, через два-три года кем я буду работать?

Римма Марковна изумлённо вытаращилась на меня. А я продолжила:

— Я отвечу сама. Через пару лет мы уже с вами и Светкой в Москву переедем. Могли бы хоть сегодня, но мне официально институт закончить надо. А вы мне пенсионера, который подрабатывает тем, что ведет кружок в Доме пионеров, сватаете. Нехорошо, Римма Марковна. Я знаю, что вы же всё равно не успокоитесь, поэтому озвучиваю вам критерии женихов — не ниже министра или генерала. В крайнем случае сойдёт профессор какой-нибудь, но лучше — академик. И по возрасту около пятидесяти лет. Младше не хочу и старше не хочу. Если найдёте такого — можете проворачивать свои матримониальные планы, интриговать, разыгрывать шахматные комбинации, я не против. Но давайте сразу договоримся — другие кандидатуры я не желаю даже рассматривать. Хорошо? Мы с вами договорились?

Римма Марковна расцвела счастливой улыбкой и торопливо закивала головой, словно китайский болванчик.

— Вот и ладненько, — подвела итог разговора я, и поставила тарелку с нарезанным хлебом на стол, — а раз мы с вами договорились, значит, зовите Свету, будем ужинать.

Приезд Риммы Марковны со своими свадебными интригами оказался для меня последней каплей. Вот часто так бывает, человек терпит, терпит, всё чего там ждет, пытается разрулить ситуацию и разгрести ворох проблем наиболее толерантным способом, чтобы ни с кем не рассориться и никого не обидеть. А внутри тем временем накапливается недовольство. И вдруг происходит что-то, как правило, какая-то ерунда, и — бац, комок недовольства разрывается и человек больше не считает нужным себя сдерживать и идти на компромиссы. И тогда он начинает буром переть к своей цели, круша и растаптывая всех бедолаг, не вовремя оказавшихся на его пути.

Так и я. Терпела, терпела, вяло огрызалась Альбертику и остальным, до тех пор, пока Римма Марковна меня окончательно не достала.

И я рассердилась.

В таком вот недобром состоянии я пришла на работу.

Переступив через стопку бумаг на полу (мы с Людмилой вчера так и не закончили сортировку документов), я подошла к коммутатору и нажала кнопку вызова:

— Людмила, а зайди-ка ты ко мне.

Я как раз просматривала бумажную текучку, как в дверь осторожно поскреблась моя секретарша.

— Можно? — в дверь просунулось смущённое лицо.

— Заходи, — велела я, не поднимая глаз от бумаг. — Так. Записывай график работ на сегодня. Готова? Пиши. Первое. Позвони секретарю Быкова Льва Юрьевича, согласуй с ним встречу на сегодня-завтра. Лучше — во второй половине дня. Сразу же сообщи мне, на какое время договорились. Далее, на завтра — созвонись с секретарем Барабаша Сергея Петровича. Это заместитель Плечевого. Ты знаешь кто это?

Людмила отрицательно покрутила головой.

— Это председатель областного профкома, — пояснила я и нахмурилась, вспомнив, как они втроём приглашали меня в баню и как некрасиво всё получилось. — Так вот, проси встречу с Барабашом. На любое время, какое ему удобно. Поняла?

Людмила кивнула, старательно записывая всё в блокнотик.

— Далее, свяжись с Иваном Аркадьевичем. Только не с рабочего телефона. Сходишь на телеграф, — я порылась в сумочке и вытащила пару купюр, — закажи переговоры, спроси, на какой номер телефона ему вечером позвонить.

— А какой у него рабочий номер телефона? — робко пискнула Людмила, — куда звонить?

— Высшая партийная школа. В Москве, — со вздохом ответила я, — это всё, что я знаю. Спроси у Антонины, в любом случае он через отдел кадров часть документов оформлял. Они там должны знать. Если спросят зачем интересуешься — скажешь для заполнения формы к отчёту Р-7, там нужна информация о всех стажировках и повышении квалификации сотрудников. Где-то методические рекомендации по отчёту здесь лежали… если что — покажешь таблицу эту. Да где же она?! Чёрт, ничего найти невозможно в этом бардаке теперь!

— Лидия Степановна! У меня тоже есть эта методичка. Я возьму свою.

— Вот и славно. Возьми, не забудь только. Значит, узнаешь у неё, на какой конкретно факультет он уехал учиться, закажешь через телеграф методический кабинет этого факультета. Позвонишь, оставишь ему сообщение и время, когда ты перезвонишь. Затем после обеда перезвонишь опять. Думаю, поймаешь его рано или поздно. Поняла?

— Да, — усердно закивала Людмила.

— Дальше, — я задумалась. Чёрт, наш местный профком и партком под каблуком Альбертика. Здесь особо ничего толком-то и не выйдет. Значит, нужно переступать через голову, только изящно. И желательно не своими руками. Вот только как это красиво сделать?

И тут меня осенило:

— Людмила, ещё такое. У нас в депо есть же отряд «Комсомольский прожектор»?

— Да.

— А кто там руководит?

— Андронов вроде бы, — неуверенно ответила Людмила. — Или нет, наверное, Сверчков.

— А почему так неуверенно?

— Дак формализм у них, — вздохнула она, — максимум, это с красными повязками на танцах подежурить могут, да и то, в основном из-за того, чтобы за билеты не платить. А так там не особо они что-то делают.

— Тогда Андронова этого или Сверчкова ко мне прямо сейчас. А лучше — обоих. И срочно — рявкнула я, — выполняй!

Людмилу словно ветром сдуло.

Я ухмыльнулась и вернулась к поточным документам.

Буквально через минут пятнадцать ко мне в кабинет опять поскреблись.

— Войдите, — разрешила я, не отрываясь от записей.

В кабинет вошла Людмила. За ней — двое парней, лет по восемнадцать-двадцать. Один, более развязный, с кучерявым чубом, лоснящимся породистым лицом и нагловатым виляющим взглядом, он был одет словно с советского агитационного плаката, в качественный двубортный костюм. Второй — тощий, нескладный, в замызганной спецовке. Его прическа давно просилась к парикмахеру, а лицо выглядело, словно прыщеватая подушка. Зато взгляд у него был открытым, хороший был взгляд.

— Здравствуйте, — первым поздоровался наглый и широко улыбнулся. — Людмила сказала, что вы нас вызываете.

— З-з-здрасти, — выдавил из себя нескладный и покраснел. Оказалось, что он еще и заикается.

— Здравствуйте, товарищи, — я строго взглянула на них. — Насколько я понимаю, вы являетесь руководителями отряда «Комсомольский прожектор» от нашего предприятия?

— Руководитель — это я, — важно заявил наглый и снисходительно кивнул на нескладного, — а Сверчков — мой заместитель.

— Замечательно, — сказала я и разрешила, — присаживайтесь, товарищи. Разговор, очевидно, будет долгим.

Юноши осторожно присели. Людмила, потоптавшись и, видя, что я её не гоню, пристроилась на стульчике в уголке.

— Итак, я внимательно слушаю, — бросила я равнодушным тоном и переложила пару листков в другую стопочку, где были отсортированные документы.

— Что? — не понял Андронов.

— Расскажите, чем вы занимаетесь? — я наискось черканула резолюцию в очередном формуляре и отправила его в самую маленькую стопочку, где были документы с пометкой «на контроле».

— Мы сотрудничаем с органами контроля, устраиваем рейды-проверки, дежурства…

— Проверки чего?

— Всего, что касается актуальных проблем народного хозяйства, а именно — соблюдения режима экономии, повышения качества продукции, внедрения новой техники, охране природы, улучшения работы предприятия… — заученными фразами торопливо отбарабанил Андронов.

— Замечательно, — похвалила я и задала вопрос, — а теперь давайте конкретизируем, какие именно актуальные проблемы народного хозяйства вы проконтролировали, ну, скажем, за последний месяц?

— Ну… — замялся Андронов и посмотрел на Сверчкова.

— Я слушаю.

— Эм…

— Ладно, тогда хоть за последний квартал?

— На этот вопрос ответит мой заместитель, — торопливо перевалил ответственность на плечи Сверчкова Андронов.

Я перевела взгляд на Сверчкова. Неожиданно тот не подкачал и ответил довольно внятно. Ответ портило лишь заикание.

— Лидия С-с-степановна, — наш отряд с-с-создан в депо «Монорельс» по с-сути ф-ф-формально, — на с-самом деле мы в ид-деале должны всё это вып-п-полнять. Но наш вклад ограничивается лишь д-дежурствами.

— Где дежурите?

— Н-н-на танцах, — покраснел Сверчков и потупился.

— И это всё?

— Д-д-да.

— Лидия Степановна, мы планируем принять участие во Всесоюзном фестивале… я поеду в Москву выступать с докладом… — начал было воспрянувший духом Андронов, но я перебила.

— Благодарю, товарищ Андронов. Можете быть свободны.

Тот побледнел, покраснел и направился к двери. За ним потянулся Сверчков.

— А вас, товарищ Сверчков, я попрошу остаться, — невозмутимо ответила я и подчеркнула важную информацию в следующем документе.

— Задержитесь, пожалуйста.

— Но Сверчков заместитель! Руководитель — я, — попытался восстановить справедливость Андронов.

— Я слышала это уже. Всего доброго, товарищ Андронов. Идите работайте.

После ухода руководителя отряда «Комсомольский прожектор», я подняла глаза на Сверчкова:

— Сколько человек в отряде?

— В-восемь, — запинаясь, ответил Сверчков.

— Надёжных сколько?

— Д-двое.

— Значит так, берёшь этих двоих, и после работы едете в Орехово, — велела я, — знаешь, где это и как добраться туда?

Сверчков кивнул.

— Не забудьте взять с собой удостоверения. Там постарайтесь аккуратно, я подчёркиваю — очень аккуратно, чтобы сторож ничего не заподозрил, осмотреть территорию нашего комплекса для отдыха. Меня интересуют здания. Точнее степень износа этих зданий. Завтра утром ты должен ответить мне на вопрос — при первичном визуальном осмотре, подлежат они сносу по ветхости или аварийности, или нет? Задание ясно?

Сверчков опять кивнул.

— И главное — на работе тоже не должен никто знать. Особенно Андронов. Это понятно?

— Да.

— Когда он спросит, зачем я тебя оставляла, скажешь, разговор шел о стенгазете к Дню железнодорожника.

— Х-х-хорошо, Лидия Степановна, — глаза Сверчкова заблестели от азарта.

— В таком случае, раз понятно, можешь быть свободен. Жду с докладом завтра с утра.

— Д-до с-свидания, — сказал Сверчков и направился к двери. И в это время подала голос Людмила:

— Лидия Степановна, я можно я тоже с Васей?

— Что? — не поняла я.

— Ну, со Сверчковым поеду в Орехово? Они-то всё осмотрят, а ведь правильно записать — не запишут, а я всё актом красиво оформлю.

— Но вдруг там сторож их гонять будет, они-то убегут, а как ты?

— Да вы что, Лидия Степановна! Я, между прочим, ГТО на серебряный значок сдала! — гордо вскинулась Людмила, — а Сверчков — только на бронзовый. Ещё посмотрим кто быстрее убежит.

— Ладно. Убедила, — улыбнулась я, глядя вслед выскочившей за Сверчковым вдогонку радостной Людмиле.

Эх, молодость.

Пока Людмила бегала по моим поручениям, я решила немного пораскладывать документы по полочкам. Хаос на полу уже изрядно напрягал. Я ухватила из ближайшей стопки увесистую кучку бумаг, сдула с них пыль и жахнула их на стол, где начала сортировать по кучкам помельче. Примерно на третьей кучке взгляд выхватил довольно-таки пухлую папочку. Так-то я бы не обратила на неё внимания, просто завязки развязались и оттуда вывалилось пару отпечатанных страниц, а также несколько абсолютно свежих неиспользованных копирок. У нас в депо «Монорельс» почему-то именно с копирками всегда был жуткий напряг, поэтому раскидываться свалившимся в буквальном смысле богатством я морально не смогла и начала тщательно перебирать листы в этой папке в поисках новых копирок.

И тут мой взгляд наткнулся на какие-то списки. Стало любопытно и я раскрыла один из них. Вчитавшись, ахнула — это были перечни путёвок с названиями санаториев за последние три года. Ни фамилий, ничего, только названия санаториев, названия области или республики, даты.

Очевидно, это те путёвки, которые выделялись нам в депо.

Широкая улыбка расплылась на моём лице. Я тотчас же набрала знакомый номер:

— Здравствуйте, Сима Васильевна! Очень рада вас слышать. Мне нужна небольшая помощь.

— Здравствуй, Лидия. Как обычно. И почему я не удивлена? Ты же звонишь, только тогда, когда тебе что-то нужно от старой больной женщины. Нет бы просто так позвонить. Или зайти, чаю попить. — Проворчала Сима Васильевна, — Ладно, говори, только быстро.

— Сима Васильевна! Если я сейчас продиктую названия санаториев и даты, вы сможете посмотреть фамилии тех людей, которые оформляли у вас санаторно-курортные карты туда. У вас же есть такая информация в картотеке?

— Есть информация, но очень мало времени.

— Может я тогда своего секретаря пришлю? — предложила я.

— Не надо секретаря, сама разберусь. Там много?

— Ну…. штук пятьдесят где-то будет.

— Ого! Так мы до ночи играться будем. Но ладно. Давай диктуй. Только четко и быстро. Записываю.

Примерно через час я оказалась обладателем списка людей, которые в последние годы ездили в санатории и всесоюзные здравницы от депо «Монорельс».

Просмотрев кривые строчки (просто я записывала торопливо, потому неаккуратно), я набрала внутренний номер отдела кадров:

— Таисия Валентиновна, подскажите, пожалуйста, в каких подразделениях работают эти товарищи. Я сейчас продиктую: Хачатур Левонович Авакян, Аркадий Соломонович Кац, Роза Артёмовна Гогуанидзе, Виктор Фазилевич Тарба…

— Извините, Лидия Степановна, у нас эти люди не работают, — прозвучал ответ из трубки.

— Но может быть, они раньше работали?

— Лидия Степановна, я работаю здесь тридцать восемь лет и знаю всех поимённо, — возмутилась трубка, — ещё раз вам повторяю — эти люди никогда у нас, в депо «Монорельс», не работали.

— Да? Ну извините, Таисия Валентиновна, наверное, мне девочки не те списки дали. Спасибо большое, что разъяснили.

Я аккуратно положила трубку на рычаг.

Настроение скакнуло вверх.

Чудесненько. Просто чудо какое-то.

Следующим я набрала номер ОБХСС.

Глава 7

Я положила трубку обратно на рычаг и ухмыльнулась. Разговор с представителем ОБХСС капитально мотивировал на новые свершения. Я смачно, с подвыванием, потянулась и глянула в окно на кучу угля у кочегарки. Итак, что у нас еще на очереди?

Я решила разобраться со всеми.

Начну, пожалуй, с самых мелких карасиков в этом тихом конторском омуте. Расчёт мой был на то, что слухи пойдут по депо «Монорельс» о том, что я встала на тропу войны, и более крупные «рыбы», понимая, что они — следующие на очереди, начнут предпринимать активные действия. А это значит, что у меня будет за что зацепиться.

Мне нужен официальный повод!

Я взглянула на часы — так, время до обеда ещё есть. Пожалуй, схожу-ка я сперва к бабонькам из четвёртого кабинета. Пора разобраться с Лактюшкиной. Слишком уж долго я терпела её выходки, но то, с каким подобострастным видом она капала валерьянку для Герих, стало для меня последней каплей. Я ухмыльнулась — экий каламбурчик вышел, однако.

Ладно, сейчас я устрою Лактюшкиной настоящий каламбур.

«Каламбур, каламбур, каламбурище!» — так, ласково мурлыкая себе под нос, я вышла из своего кабинета прямо на тропу войны.

В кабинете, где обитал приснопамятный бабский коллектив, как всегда было шумно и суетливо. Все бабоньки — Лактюшкина, Базелюк, Жердий и Фуфлыгина толпились вокруг стола Репетун, которая обильно уставила его тюбиками, баночками и флакончиками. Максимова, как обычно, надувшись сычом, сидела за своим столом и украдкой почитывала завёрнутую в газету книгу, судя по тихим вздохам — явно любовный роман. В воздухе витали ароматы духов и безусловно недешевой импортной пудры.

Хм, новинки, значит, подвезли. Вот и чудненько, совмещу приятное с полезным.

Я громко поздоровалась. При моём появлении бабоньки сперва было дёрнулись, но, увидев, что я не проявляю начальственной суровости, а, наоборот, сама взяла в руки ближайший ко мне тюбик с тональным кремом, воспрянули духом и вернулись к осмотру новинок отечественной косметики.

— Лидия Степановна, — радостно защебетала Репетун, — а у нас сегодня «Дзинтерс». Сами видите — выбор какой большой. Правда уже помаду почти всю разобрали, но, если вам что-то понравится, я послезавтра еще принесу.

— Да нет, помаду я не хочу, — поёжилась я, вспомнив жуткие коричневые и фиолетовые тона помад «Дзинтерс», с перламутром, — мне бы лучше, Татьяна Петровна, крем для рук посмотреть. Римма Марковна просила. Очень уж ей тогда ваш «Огуречный» крем понравился.

— «Лимонный», — с некоторым недоумением глядя на меня, сказала Репетун.

— Что? — не поняла я.

— Вы брали для Риммы Марковны «Лимонный», — повторила она.

— Ах да, запамятовала я, — отмахнулась я, удивляясь, что человек помнит о такой ерунде. Даже я забыла, думаю и сама Римма Марковна тоже. А эта, гляди — помнит.

— Вот, посмотрите этот, — она сунула мне в руки цветастый тюбик и добавила, — и вот ещё духи есть… у них тонкий запах, но он стойкий, если на одежду побрызгать, то дня три будет пахнуть.

— Ах, да, Феодосия Васильевна, — взглянула я на Лактюшкину, вертя в руках очередной тюбик, — согласно кадровому резерву у вас же преемники — Галина Митрофановна и Татьяна Петровна, правильно?

— Да, а что? — забеспокоилась Лактюшкина.

— Подготовьте-ка мне их личные дела. А еще нужны обновлённые характеристики. Срок до послезавтра, — мимоходом бросила я и повернулась к Репетун. — Так вы, Татьяна Петровна, считаете, что этот крем для Риммы Марковны тоже хорошо подойдёт, да?

— Лидия Степановна! — не выдержала Лактюшкина, — простите, но зачем вам документы на Жердий и Репетун?

— Кадровые перестановки. Давно пора, — отмахнулась я и понюхала флакончик духов, — нет, Татьяна Петровна, мне эти не нравятся. Слишком уж сладкие.

— А вот эти тогда посмотрите… — захлопала глазами Репетун, жадно ловя каждое слово из диалога с Лактюшкиной.

— Лидия Степановна! — вскричала Лактюшкина, подрываясь, — я ничего не понимаю! Какие ещё перестановки?! Я же работаю уже почти сорок пять лет на этом месте! И работаю хорошо! Без замечаний!

— Всё так, — вздохнула я и с сожалением отставила флакончик, — эти мне тоже не подходят, Татьяна Петровна. Тяжёлые они для меня. А есть ещё более лёгкие? Например, с цветочным запахом? Вы, Феодосия Васильевна, давно уже на пенсии, но продолжаете занимать это тёпленькое место. Пора омолаживать кадры, товарищ Лактюшкина. Пора.

— Но я выполняю всю работу!

— Не спорю, — кивнула я и повертела в руках коробочку с пудрой, — увы, просто возраст у вас уже такой, что данную руководящую должность вы можете занимать, только с позволения вышестоящего руководства. За особые заслуги, так сказать.

— Но руководство…

— А руководство — это я, — жестко отрезала я, даже не поворачивая головы, — и вам нужно было не забывать об этом, прежде чем поддерживать Герих, когда она раскурочила мой кабинет.

— Но Лидия Степановна, ей было плохо, и я всего лишь…

— Я всё прекрасно понимаю, Феодосия Васильевна, — я с невероятно доброй улыбкой развернулась к Лактюшкиной и от сердечности я аж приложила руки к груди, — вы приятельствуете, это же так хорошо, особенно среди коллег. Вот и будете дальше дружить, но уже на заслуженной пенсии.

Лицо Лактюшкиной побагровело.

— Мы же должны всячески способствовать профессиональному росту молодых кадров на местах, если вы помните постановление ЦК КПСС номер одна тысяча сто семнадцать, — назидательно сказала я, в полной тишине расплатилась с Репетун, и вышла, прихватив тюбик крема для Риммы Марковны.

Я аккуратно прикрыла дверь и прислушалась — в кабинете моментально поднялся гвалт и крики.

Вот и чудненько.

Герих сообщать не пойду — ей Лактюшкина всё сама донесет.

Людмила расстаралась и после обеда я отправилась прямиком к «опиюсу».

Встречу он мне назначил в ресторане «Нивушка». По уровню, это был никакой не ресторан, а так, нечто среднее между неплохой столовой и второсортной забегаловкой в моем времени. Зато здесь было чисто, да и меню вроде не хуже, чем у нас в монорельсовской столовке. Это было неплохо, поэтому о том, что я в простом офисном костюме, я не переживала. Зато этот костюм — бежевое платье прямого кроя и легкий укороченный жакет из нежно-голубого шелка очень мне шли.

Я подъехала к «Нивушке» и вошла внутрь, «опиюс» уже сидел за столом и читал меню.

— Здравствуйте, Лев Юрьевич, — поздоровалась я, — всё никак нам с вами не получается встретиться.

— Добрый день, Лидия Степановна, — он мельком окинул меня оценивающим взглядом, по которому я поняла, что мой вид ему явно понравился, встал из-за стола, обошел его и радушно отодвинул мне стул. — Прошу.

Я чинно села.

— Долго же мы не могли с вами нормально побеседовать, — попенял он мне, впрочем, беззлобно.

Я с полуулыбкой придвинула к себе меню и углубилась в чтение:

— Как вы думаете, жаркое у них не сильно острое?

— Я бы порекомендовал плов, — мягко посоветовал «опиюс», — у них главный повар из Узбекской ССР.

— Отлично, — сделала выбор я и подняла глаза на собеседника.

Тот немного поёрзал, помялся и начал разговор, правда издалека:

— Вино будете красное или белое?

— Увы, я за рулём, — пожала плечами я, — так что лучше морс или компот.

Во взгляде «опиюса» легкая заинтересованность сменилась восхищением. Я — женщина, я такое считываю у мужчин на раз, впрочем, все женщины это умеют.

Мы сидели и молчали: «опиюс» рассматривал меня, я же решила отдать ему главенствующую роль, раз он так искал этой встречи. Посмотрим, что дальше будет.

Официантка принесла заказ, метнув на «опиюса» заинтересованный взгляд.

— В общем, ситуация такая — чуть нахмурился Лев Юрьевич, дождавшись, когда официантка, наконец, уйдёт, — нам в начале следующего месяца необходимо отправить делегацию городского женсовета в Москву, на Всесоюзный Съезд делегатских собраний «Женщины — на производстве!». Но в этом году он пройдет не просто так, а совместно с пленумом Комитета советских женщин.

— И что? — насторожилась я.

— А то, что там нужно будет выступить.

— А я при чём?

— При том, что наши бабы только в кабинетах языками молоть могут.

— А я значит, не в кабинетах? — фыркнула я.

— Мне рассказывали о ваших выступлениях на собраниях в депо «Монорельс», а последний доклад я и сам слышал. Вы умеете впечатлить, Лидия Степановна, — польстил мне «опиюс».

— Умею, — не стала отпираться я, — только что-то кажется мне, Лев Юрьевич, что дело не только в докладе, правильно? Точнее совсем не в докладе. Есть что-то ещё, да? Какой-то подвох?

— Есть, — не стал отнекиваться «опиюс».

— И что же?

— То есть вы согласны поехать?

— Как я могу соглашаться, если я не понимаю, чего вы от меня хотите, Лев Юрьевич.

— Вообще-то вы мне задолжали, Лидия Степановна. И сильно.

— За что же? — изумилась я.

— Да много за что — шантаж, вымогательство денег, ремонт квартиры за мой счёт, Ольга… — с насмешливой ухмылкой начал перечислять «опиюс», — список можно продолжить.

— А я тут при чём? — усмехнулась я, — по поводу Ольги вообще не понимаю почему вы мне это в вину ставите — она вообще-то по любви уехала, замуж там вышла. За неё только порадоваться можно. А всё остальное вы мне сами предоставили. Я лишь спросила, а вы же сразу согласились.

— Предоставил, — кивнул «опиюс», — только не просто так. Я не имею привычки разбрасываться ресурсами. Тем более таким вот наглым девицам. Скажем так, я сделал выгодную инвестицию. И теперь пришла пора вернуть всё с прибытком. Мои ресурсы в обмен на ваши услуги.

— Вот даже как! — рассмеялась я, — а я-то думаю, какая же я ловкая, как я этого чиновника раскрутила. А это, оказывается, инвестиция была. Хотя мы об этом даже не договаривались. Но вот вопрос: а как же вы намерены получить с меня прибыток, если у вас никаких доказательств этого всего нету?

— Зато у вас совесть есть.

— Что-о-о? — вытаращилась я, не зная, смеяться или сердиться, — извините за грубость, Лев Юрьевич, но вы в своём уме?

— А если я скажу, что Съезд — это ширма, и параллельно есть одно дельце, вполне законное, провернув которое можно получить хорошие деньги? — прищурился «опиюс».

— Сколько? — включила я бизнесвумен я.

«Опиюс», пристально взглянул на меня, взял салфетку, написал на ней цифры и протянул мне.

Я взглянула и глаза мои округлились:

— Что нужно делать? — деловым тоном спросила я, но не удержалась от ехидства, — надеюсь никого убивать не придётся?

Домой я вернулась в полном раздрае мыслей и чувств. Да, дельце «опиюса» оказалось непростым — всего-навсего нужно было подменить документы. И эти документы находились дома… у личного секретаря Валентины Терешковой. Да-да, именно она сейчас была председателем Комитета советских женщин. И для этого мне предстояло с её секретарем не просто познакомиться, а как-то так задружиться, чтобы попасть в гости, но и этого мало, мне предстояло остаться в комнате наедине и поменять документы, причём не просто папку на папку, а всего лишь один листочек.

Всё усложнялось тем, что где конкретно в комнате находится искомая папка сдокументами, «опиюс» не знал.

Содержимое листочка «опиюс» не показал, но обещал, что ничего там эдакого нету. Наоборот, именно тот листочек, что находился в папке, как раз и был бомбой замедленного действия. Поэтому и нужно было его срочно заменить, пока не стало слишком поздно.

И если сперва я повелась на очень уж кругленькую сумму, которая обеспечила бы меня надолго, то уже после, разобравшись во всех нюансах, я сама захотела провернуть эту подмену.

А ещё, признаюсь, честно, меня поначалу сильно нервировал вопрос, почему «опиюс» выбрал именно меня на роль «Мата Хари» местечкового разлива, но он пояснил, что мало у кого из женщин есть такие качества как у меня, и что я смогу выкрутиться из любой ситуации.

— Вы же как инопланетянка, Лидия Степановна, — заявил он и я аж обомлела. — у меня порой складывается впечатление, что вы как героиня повести Булычёва «Сто лет тому вперёд». Вы же читали?

Я кивнула. Хотя, по правде, я не читала, а смотрела фильм, который снимут по мотивам этой истории через несколько лет. Но всё-таки! Твою ж мать! Я понимала, что он шутит, но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки.

А дома витали умопомрачительные запахи свежего фарша, лука и лаврового листа — Римма Марковна затеяла лепить пельмени. Причём в глобальном масштабе.

— Налепим много-много, — объяснила свою позицию она, раскатывая комок теста, — я всё наморожу, заберём в Малинки. Хватит нам аж до самого конца.

— Зачем же так много? — не поняла я, с ужасом глядя на огромный таз с начинкой.

— Ох, Лидия, ты, как всегда, вся в работе, даже не обращаешь внимание, что в жизни вокруг тебя происходит! Сейчас же грибы-ягоды пошли, помидоры дозревают, кабачки и патиссоны опять же, — завелась Римма Марковна, шмякая тесто на стол с другой стороны, — да и черешня облетает, жалко же, те же сливы вот-вот скоро будут. Работы — море, не всегда будет время полноценный обед приготовить. А пельмени — это хорошая еда, можно и как первое блюдо, и как второе.

— И компот, — пошутила я, но Римма Марковна не разделяла моего веселья.

— Тебе бы только шуточки, Лидия, — проворчала она, и принялась выдавливать полустаканом кружочки и выкладывать их на доске. — И, кстати, твоё пожелание я исполняю. Ищу в поте лица, можно сказать. Так что цени это.

— Какое ещё пожелание? — равнодушно пробормотала я, аккуратно накладывая чайной ложечкой фарш на кружочек теста.

— Замуж ты хочешь выйти за генерала или академика, — напомнила Римма Марковна моё требование, и щедро посыпала стол ещё мукой.

— Ну и как идут поиски? — скептически усмехнулась я и принялась залеплять края пельменя.

— Прекрасно! — воскликнула Римма Марковна с досадой, что я столь равнодушна. Можешь теперь поздравить и себя, и меня! Я нашла тебе подходящего жениха!

— Да ладно? — хмыкнула я, — откуда в нашем зажопинске академики?

— А вот и есть! — хвастливо выпятила подбородок Римма Марковна и стала похожа на Карла Маркса. — Так вот, Лидия! К Шнайдерам в отпуск приезжает сын. Через два дня. И он холостой. И по возрасту подходит.

— Он генерал? — вяло поинтересовалась я и подтянула к себе следующий кружочек теста.

— Лучше! Бери выше! Он пианист! — раздуваясь от гордости, возвестила Римма Марковна.

— Горшков тоже был пианист, — хохотнула я, — что-то там на пианино иногда тренькал. Так-то он на баяне для хора студентов ветеринарного техникума, в основном, играл, но всем хвастал, что пианист.

— Горшков, — фыркнула Римма Марковна, — тоже мне вспомнила!

— Кстати, я его в дурдоме видела, — поделилась я, — он там любимчик персонала, кстати. Рассказывает всем, как лично Кобзон ему позавидовал, навредил карьере, и поэтому он от расстройства аж в дурдом попал. И теперь больше не может ни петь, ни играть. Даже ноты забыл, бедняжка.

— Он всегда был с придурью, — покачала головой Римма Марковна. — Как и его мамашка.

— Так что и этот ваш пианист стопроцентно такой же, — хмыкнула я, — в общем, мимо, Римма Марковна. Надоели мне пианисты. Ищите хоть бы уж генерала.

— Но этот пианист международного класса, между прочим! — возмутилась Римма Марковна, — Ты хоть знаешь, сколько мне пришлось предпринять многоходовых интриг, чтобы вас познакомить?

— Представляю, — пожала плечами я, ещё не понимая, какие тучи сгустились у меня над головой.

— Так что послезавтра мы идём к Шнайдером в гости! — торжественно возвестила Римма Марковна радостную весть и несчастный пельмень выпал из моих рук.

И в этот момент в дверь позвонили.

Так как руки у нас с Риммой Марковной были в муке, дверь побежала открывать Светка. Буквально через секунду я вышла следом в коридор и увидела соседа.

— Лидия Степановна! — сказал Иван Тимофеевич. — Вас к телефону. Иван Аркадьевич из Москвы звонит.

Глава 8

«Бессмысленно осмысливать смысл неосмысленными мыслями» — почему-то именно сейчас вспомнился этот тупой статус, который стоял ВКонтакте у Маринки, моего секретаря из той, прошлой жизни. Честно скажу, я его раза четыре повторила, но смысл так и не поняла. Вот и вся моя теперешняя ситуация сейчас, как никогда, напоминала этот маринкин статус.

Я скрипнула зубами — разговор с Иваном Аркадьевичем ничего не прояснил, более того, он и слышать не хотел о том, что его дражайший соратник Альбертик что-то там против него замышляет, и, тем более, крутит дела за спиной. Поэтому с этой стороны надеяться на поддержку и не приходится.

Мда. Дела.

Но если вы думаете, что я так просто отказалась от помощи Ивана Аркадьевича — то это не так. Просто нужен мощный несокрушимый фактор, который повлияет на него. И этим мотивирующим пинком является Алевтина Никитична. Вот прямо сейчас схожу к ней и наябедничаю. Затем оставлю номер телефона. А уж она ему сама позвонит и всё, как надо, объяснит. Еще с детдомовских времён он верит ей безоговорочно. Осталось главное — убедить саму Алевтину Никитичну.

Я достала бумажную коробочку и развернула — Римма Марковна расстаралась, всю ночь выпекала и с утра сунула мне с собой «на перекус» огромный кусок торта «Графские развалины». Я его обожаю, она знает, поэтому решила таким вот образом смягчить неприятный осадочек от своей назойливой привычки лезть в мою личную жизнь. Я могу долго терпеть, но периодически мне надоедает, и я с ней ссорюсь. Она-то понимает, что не права, но постоянно «прощупывает» мои границы, где можно, а где нет.

Я со вздохом взглянула на воздушное безе, скрепленное нежнейшим кремом и щедро посыпанное шоколадом и орехами, и закрыла коробочку обратно — вкусный, зараза. Но только от него жопа растёт как на дрожжах, поэтому с этим тортом я пойду-таки к Алевтине Никитичне, и мы попьём вместе чаю, и я наябедничаю на непослушного Ивана Аркадьевича.

Но никуда уйти я не успела, так как в дверь поскреблись, и довольная Людмила втолкнула в мой кабинет Сверчкова. Уши его при этом рдели, словно звёзды на Спасской башне.

— Лидия Степановна! — защебетала она. Вот! Мы всё выполнили. Ну скажи, Вася!

Она подтолкнула в спину Сверчкова и уставилась на меня блестящими от сдерживаемого энтузиазма глазами.

— Здравствуйте, товарищи, — строго поздоровалась я, чтобы прекратить лишние восторги. А то знаю я эту молодежь — им лишь повод дай, так полдня хи-хи да ха-ха будут.

— З-здравствуйте, Лидия Степановна, — окончательно сконфузился Сверчков и умоляюще взглянул на Людмилу.

— Смотрите! — она вытащила несколько не очень качественно выполненных чёрно-белых фотографий и положила передо мной. — Это Боря Лаптев фотографировал. Из седьмой бригады.

Я взяла в руки не до конца просохшие снимки и принялась рассматривать, под сбивчивый рассказ Людмилы, как они там вчера «славно полазили и всё обсмотрели».

— Там всё в нормальном состоянии! — горячилась Людмила. — Вася, докажи!

Сверчков кивнул:

— Д-д-да.

— Вы всё проверили?

— И даже в актовый зал внутрь влезли, — похвасталась Людмила. — Вася и Борька влезли.

— А сторож?

— Мы очень тихо, — окончательно расхвасталась моя секретарша. — Как «неуловимые мстители»!

— Молодцы! — от души похвалила я, рассматривая фотографии, — думаю, мне нет необходимости вам говорить, что всё нужно хранить в тайне? Во всяком случае в ближайшие две недели. Это понятно?

Ребята заверили, что всё понятно и ушли, а я задумалась.

В общем, судя по фото, все здания базы отдыха в Орехово — и домики, и столовая и баня, на участке были если не в превосходном, то во вполне себе допустимом состоянии. Да, некоторым нужен был среднекосметический ремонт, но при наличии нескольких собственных бригад ремонтников и маляров-штукатуров, вполне можно было бы обойтись малой кровью. Так, кое-где подбелить-подкрасить здания, пару главных дорожек залить бетоном, боковые тропинки — посыпать песком, покосить траву, обрезать деревья — и вполне можно оздоравливать рабочих на выходные.

А Альбертик решил под снос всё пустить.

Ладно. Ещё немножко поищу компромат и можно ОБХСС натравливать. Мы на послезавтра договорились.

Людмила добилась моей аудиенции у Барабаша. Причём, как я поняла, повезло и он назначил на сегодня, ближе к концу рабочего дня. Это слегка напрягало. Но я знала, чем заинтересовать этого деятеля. Так что, как говорится — лиха беда начало.

Значит, сейчас продолжу мою внутрипроизводственную войну. И на очереди у меня — Герих. Думаю, что Лактюшкина её уже просветила и подготовила к известию о скором выходе на пенсию, и, уверена, Герих провела ночь без сна, но стратегию против меня хоть какую-то выработала. А это значит…

Додумать мысль мне не дал телефонный звонок. Недоумевая, кто это мог бы быть, я подняла трубку:

— Лидия? — голос был знакомый, но вспомнить я не могла. Кроме того, у нас не принято было называть по имени. В лучшем случае — товарищ Горшкова, или же по имени-отчеству.

— Да. А кто это? — нахмурилась я. не люблю загадки, шарады и ребусы.

— Тамара Васильевна это. Из диспансера.

— Да-да! — обрадовалась я. — Слушаю вас, Тамара Васильевна.

— Веру Борейкину планируют к выписке на следующей неделе. Она просила вам сообщить.

— Спасибо, большое, Тамара Васильевна. От меня сейчас что-то требуется?

— Да нет. Подготовьте ей одежду. Я позвоню ближе к четвергу и скажу, когда точно забирать.

Я ещё раз поблагодарила медсестру и задумалась.

Так, планы слегка меняются. Мне нужно подготовить комнату к её выписке, приобрести одежду на первое время и продукты. Интересно, она готовить умеет или забыла? И какой у неё размер ноги? Платье или халат я ей и «на глаз» купить могу, а вот с обувью угадать сложно. Хотя с другой стороны, сейчас лето, можно и шлёпанцы купить. Но, а вдруг слишком большие или маленькие будут? Или в подъеме не подойдут. Всегда обувь покупать проблемно.

За этими думами я прозевала приход Альбертика.

— Лидия Степановна! — ворвался он в мой кабинет.

— Здравствуйте, Альберт Давидович, — поздоровалась я.

— А что это вы себе позволяете? — сходу наехал он, не ответив на приветствие.

— Жаренную картошку больше не ем, диета у меня. А всё остальное — позволяю, — огрызнулась я.

— Очень смешно, — похлопал в ладоши Альбертик и заявил, перейдя на «ты», — а кто дал тебе право увольнять Лактюшкину и Герих?

— Советская страна, — ответила я, скромно потупив взгляд. — Государство трудового народа.

— Да тебе хоть в передаче «Вокруг смеха» выступать можно! — начал закипать Альбертик, — отвечай нормально! И юлить я не советую.

— А что отвечать? — пожала плечами я, — согласно должностным инструкциям, я имею право…

— Это мои сотрудники! Мои! — вскричал Альбертик и его всегда красивое лицо перекосило от злости, — и кого здесь увольнять — решаю только я!

— Не только…

— Я еще раз говорю…!

— Альберт Давидович, — очень тихо сказала я и Альбертику волей-неволей пришлось умолкнуть, прислушиваясь. Хороший способ, я его в прошлой жизни частенько использовала.

— Так вот, Альберт Давидович, — продолжила я, — снимать и выгонять ни Лактюшкину, ни Герих мы не будем. А вот через неделю у нас состоится большое коллективное собрание. Так что проводим их со всеми почестями на заслуженный отдых. Вручим по грамоте. И гладиолусы.

— Какие гладиолусы?

— Белые.

— Ты мне тут Анику-воина из себя не строй! — скрипнул зубами Альбертик, — я сказал, Герих и Лактюшкину не трогать — значит, не трогай. А не нравится — уматывай. Тебя никто здесь не держит!

С этими словами он вышел, чеканя шаг и со всей дури хлопнув дверью. Да так, что висящая на стене репродукция с Аленушкой у омута, сорвалась и рухнула на пол.

Да уж, не зря говорят, что во времена больших перемен в первую очередь страдает искусство. Я вздохнула и пошла спасать остатки живописи.

До встречи с Барабашом у меня еще оставалось время, и я решила пожертвовать обедом (худею же) и отправилась прямиком в переулок Механизаторов. Давненько я там не была. Нужно составить список необходимых для Веры-Лиды вещей.

Ставшая почти родной коммуналка встретила меня на сей раз запахами подгоревших сырников и борща. Морщась от дыма, я прошла тёмную прихожую, стараясь не вписаться в нагромождения бэушной бытовой рухляди: к обычным для этой квартиры вещам, типа старого велосипеда и лыж, сейчас здесь добавился торшер с облезлым абажуром и неустойчивая колченогая клозетка, которая моментально рухнула мне на ногу.

Чертыхнувшись, я пнула незадачливую мебель и, потирая коленку (синяк теперь точно будет), отправилась на кухню.

Нужно же хоть поздороваться с соседями.

К моему величайшему удивлению, на кухне я обнаружила женщину среднего возраста с одутловатым лицом, похожим на мопса. Судя по тому, что злополучные оладьи она жарила в домашнем халате и бигудях, женщина явно здесь проживала.

— Здравствуйте, — немного даже растерялась я. — А вы кто?

— А вы кто? — нахмурилась женщина, ловко зачерпнула большой ложкой тесто из миски и ляпнула его на сердито шипящую и плюющуюся жиром сковородку.

Не выдержав такого кулинарного надругательства, сковородка забурлила, возмущённо разбрызгивая кипящее масло, и оттуда повалил дым.

— Сделайте газ поменьше! — не выдержала я.

— Не командуй! — рявкнула на меня женщина, — и не лезь под руку!

От неожиданности я даже не нашлась, что сказать. Но тут из комнаты Грубякиных вылетела растрёпанная Зинка и с криком: «Опять?!» — схватила раскалённую сковородку и вышвырнула её в раскрытое окно.

Я только вытаращилась, не зная, что и сказать.

— Ты что творишь, лахудра?! — заверещала женщина и бросилась к окну, выглядывая во двор.

— Сама ты лахудра! — закричала в ответ Зинка, — задолбала уже свои блины пережигать! Дышать в доме нечем! Руки из жопы выросли, скоро на покой пора, а жарить так и не научилась!

— Не твоё собачье дело! — фыркнула женщина и выскочила из кухни, явно во двор — спасать сковородку и, если повезёт — оладьи.

— Ага! Не моё! — вытерла пот со лба рукавом халата Зинка и, повысив голос, завопила — Ещё пожар мне тут устрой! Кобыла!

Я только переводила взгляд то на Зинку, то на залитую потёками подгоревшего теста плиту.

— Вот теперь у нас так, — вздохнула Зинка и поздоровалась. — Привет, Лида. Ты чего это вдруг к нам?

— А кто это? — решила сперва прояснить ситуацию я.

— Жена моя! — на кухню вальяжно вышел Петров. Был он явно с большого бодуна и, видимо, спал, да так, что рубец от подушки отпечатался через всё лицо и вид у него от этого был откровенно лихой и пиратский. — О! Привет, Лидуха!

— Привет, Федя, — обрадовалась я, — так ты женился? И не сказал! Ну что ж, поздравляю!

— Да не с чем тут поздравлять! — насмешливо фыркнула Зинка, — никакая это не жена. Так, развратом тут занимаются. Живут вместе, а не расписаны.

— Невеста это моя! — отрезал Петров, — а будет жена!

— Вот когда будет — тогда и пусть живёт! — окончательно разозлилась Зинка, — а пока вы не расписались, нечего постороннему человеку тут делать! Ещё и дымом нас всех решила потравить!

— Ничего с тобой не случится, — фыркнул Петров, — а Райку мою не трожь! Твоя Клавдия Брониславовна тут вообще сколько лет без всякой прописки живёт!

— Это моя мать!

— А это моя жена!

В общем, ругань пошла по второму кругу и я, пока есть время, решила проинспектировать наличие вещей первой необходимости для Веры-Лиды.

В комнате Риммы Марковны было тихо и темно. Мебель от пыли я затянула чехлами из старых простынь, окна были плотно закрыты шторами, чтобы солнце не жгло и обои не выгорали, поэтому в комнате чувствовался сильный запах нафталина и запустения.

Я подошла к окну и распахнула шторы и окно. В комнату ворвался свежий воздух с улицы. Где-то вдали прогрохотал по дороге грузовик. В соседнем дворе залаяла собака. А в остальном в этом переулке было, как всегда, тихо и спокойно. Ну, это если не считать непрекращающихся криков на кухне.

Честно скажу, сперва я побоялась привозить Веру-Лиду сюда, раз тут такие войны опять происходят. А потом подумала и решила — с другой стороны, она же просидела запертая в четырёх стенах сколько времени, без впечатлений и эмоций извне, так что ей будет хоть не скучно тут. Ну, а станет ей тут плохо — тогда и будем решать проблемы по мере их поступления. Может быть в общежитие её устрою, когда на работу выйдет.

Посмотрим.

И я вернулась к учёту вещей.

Так, одеяло — есть, подушка — есть. Постельное — два комплекта. Правда старенькое, зато чистое, и даже подкрахмаленное и выглаженное. Римма Марковна молодец в этом плане — марку держит.

Дальше.

Я открыла шкаф и принялась осматривать, какая посуда есть в наличии и что ещё нужно будет донести. Тарелок — только две. Для длительного проживания маловато. Нужно принести еще хотя бы две-три. Теперь вилки и ложки…

— Лида? — дверь скрипнула и в комнату заглянул Петров. — Не помешаю?

— Заходи, — махнула рукой я, — только дверь прикрой, а то дым же.

— Да это Райка балуется, — махнул рукой Петров и ухмыльнулся.

— Что значит балуется?

— Да издевается она над Зинкой и Клавдией Брониславовной так.

— Что оладьи горят?

— Ну а что, неужели ты думаешь, что она не умеет их правильно жарить? — хохотнул Петров. — А это я, Лидуха, решил ихнее кодло выжить ихними же методами. Но только сам я не сдюжу, поэтому нанял Райку с условием, чтобы она их за месяц замучила.

— Так это не твоя невеста? — всплеснула руками я.

— Да какая там невеста! — отмахнулся Петров, — на ней же клейма ставить негде. Невеста! Скажешь ещё! Гусь свинье не товарищ!

— Но она же живёт у тебя в комнате…

— А! Ты про это?! — понятливо хмыкнул Петров, — ну да, ну да, спим мы вместе. А что — дело житейское. Если мущщина и женщина имеют охоту, то почему бы и нет?

— Слушай, мущщина, — перебила я Петрова, — я тут свою подругу хочу поселить в комнате Риммы Марковны. На время. Ненадолго. Так что буду тебя просить — ты уж пригляди за ней, ладно? В обиду не дай, а то знаю я этих Грубякиных.

— Да не вопрос! — выпятил тщедушную грудь в застиранной майке Петров. — И приглядим. И в обиду не дадим. Для хороших людей не жалко.

Так что с коммуналки я возвращалась обнадёженной. Веру там не тронут. Я хорошо знаю Петрова. Да, он — алкаш и пройдоха ещё тот. Но слово держит и понятия о чести у него есть.

После переулка Механизаторов, я заскочила на Ворошилова, домой.

Отмахнувшись от расспросов Риммы Марковны, я торопливо приняла душ, высушила волосы и переоделась. Не хотелось идти к Барабашу благоухая запахами подгоревших оладий.

Я как раз застёгивала лёгкую блузку, когда Римма Марковна заглянула в комнату и возвестила:

— Лида, у меня прекрасная новость! Сын Шнайдеров, который должен был приехать через два дня…

Я аж обрадовалась. Решила. Что заболел и не приедет.

Но Римма Марковна, сделав мхатовскую паузу, важно произнесла:

— Он приехал сегодня! У него что-то там в графике репетиций поменялось. Поэтому в гости мы пойдём сегодня вечером!

Я вздрогнула и мысленно застонала.

Барабаш обитал в том же здании. С колоннами. И лепниной. Я лихо подрулила на машине, почти ровно к назначенному времени. Что-что, а в пунктуальность я умею.

Стремительным шагом я вошла в просторный вестибюль, не задерживаясь, машинально поправила причёску у огромного, до потолка, зеркала, и, минуя гигантские, словно колонны, пупырчатые вазы тёмного стекла, поднялась на второй этаж по мраморной лестнице, застеленной бордовым узбекским ковром.

В приёмной никого не было. Молоденькая, похожая на пуделя, секретарша с накрученной локонами и чёлкой, сверила со списком и кивнула на дверь:

— Проходите.

Я вошла в кабинет.

— Здравствуйте, Сергей Петрович, — улыбнулась я.

— Удивлён, — поправил очки Барабаш, окинул меня с ног до головы демонстративным взглядом и насмешливо прищурился. — Не ожидал, что ты после того памятного разговора попросишь о встрече. Зачем пришла? Неужто передумала?

— Я решила вас удивить ещё больше, — произнесла я.

Глава 9

— Однако! — не смог скрыть насмешливого изумления Барабаш. — И чем ты меня собралась удивлять, Лидия? Тебя же Лидия зовут, правильно?

— Да, — кивнула я, — Лидия Степановна. Я являюсь заместителем директора депо «Монорельс»…

— Давай-ка ближе к делу, — перебил меня хозяин этого роскошного по советским меркам кабинета, чуть скривившись, и резко побарабанил пальцами по инкрустированной малахитом подставке для ручек.

Сесть он мне не предложил.

— Сергей Петрович, я могу подсказать вам, как без лишних усилий подвинуть Плечевого и стать председателем нашего облпрофкома, — заявила я, глядя в упор на Барабаша.

Надо было видеть, как у него «отпала челюсть» почти в буквальном смысле этого слова.

— Да ты что! — бешенным лосем взревел он, — Ты кто такая! Что ты себе позволяешь! Да как ты могла прийти сюда с такими словами!

Его лицо побагровело, аж до лилового, и казалось, вот-вот его хватит удар. Сейчас Барабаш напоминал выброшенную на берег рыбу. Больную багровую камбалу с выпученными глазами.

— Сергей Петрович, — я без спроса уселась напротив него и прищурилась. — Не беспокойтесь. Я не провокатор и не собираюсь вас ловить на нетолерантном отношении к вышестоящему руководству. И собирать компромат на вас тоже не собираюсь. Наоборот, я реально могу помочь вам самому стать председателем. Зачем? Мне это выгодно. Скажем так, для продвижения ряда своих личных проектов…

— Вон! — выпалил Барабаш, схватившись за узел галстука, ему явно не хватало воздуха.

— Вас поняла, — показательно вздохнула я, направляясь к выходу. — Жаль. Очень жаль, что мы не нашли взаимопонимания, Сергей Петрович. А вы профукали такую возможность и остаток профессиональной жизни так и проведёте на подтанцовке у Плечевого…

— Я сказал вон отсюда! — прорычал Барабаш, окончательно чуть не взорвавшись от бешенства.

Я пожала плечами, бросила последний ироничный взгляд на него и прикрыла дверь кабинета с другой стороны.

— Злой? — спросила секретарша, тряхнув мелкими локонами и тревожно прислушиваясь к шуму из кабинета. Сейчас она напоминала уже не пуделя, а перепуганную болонку или даже бедную умирающую овечку.

— Как обычно, — пожала плечами я и вышла в коридор.

Секретарша скорбно вздохнула и, торопливо схватив блокнот, понуро побрела в кабинет шефа, а я медленным шагом отправилась к выходу из здания — пора уже на работу.

Сочувствовать ей я не стала — каждый сам выбирает свою жизнь, и если ты терпила и безропотно сносишь все капризы и гнев руководства и коллег — то, кто тебе доктор? Лично я считаю, да что там — я глубоко убеждена, что некомфортные места, людей, работу, окружение и так далее, нужно категорически исключать из своей жизни недрогнувшей рукой. Это раньше священники всех религий внушали прихожанам, мол, терпите, а уж на том свете вам будет ой как хорошо. И народ терпел. Мучился всю жизнь, но терпел. Ведь забитыми, измученными людьми с рабской психологией управлять легче. И многие из нас, потомки тех терпеливых людей, продолжают и сейчас безропотно сносить и травлю коллег, и неадекватные перепады настроения руководства. А это неправильно. Мы же расплачиваемся своим здоровьем. Потом все эти стрессы ещё не раз аукнутся…

Поток моих мыслей прервал возглас. Я развернулась почти у выхода — меня догоняла овечкоподобная секретарша:

— Лидия Степановна! — задыхаясь, выпалила она, — Лидия Степановна! Постойте же!

— Что случилось? — спросила я, остановившись и мысленно усмехнувшись — стопроцентно заглотил наживку наш жирненький Барабаш.

— Вас Сергей Петрович зовёт! — сообщила она, шумно пытаясь отдышаться.

— Да вроде мы с ним всё порешали, — скривилась я.

— Лидия Степановна, — просительно взглянула на меня секретарша, — он сказал вернуть вас.

Я не стала продолжать капризничать. Зачем доводить бедняжку до нервного срыва, ей и так несладко.

— Хорошо, идёмте, — покладисто ответила я и пошла обратно. Вот такая я вся миролюбивая и добросердечная!

Секретарша засеменила следом:

— Я, когда вошла, он сперва так кричал, так кричал, — сбиваясь от быстрой ходьбы, делилась она наболевшим, — а потом задумался, и так долго сидел, и всё думал. А потом сказал мне срочно вернуть вас. Я так быстро бежала, еле-еле успела!

Наконец, мы достигли высокого кабинета, и я толкнула дверь.

Барабаш сидел за столом с отрешенным лицом. При моём появлении он вздрогнул, надулся и моментально напустил на себя суровый и недовольный вид:

— Я категорически!..

— Сергей Петрович, — тихо сказала я, прервав столь экспрессивное начало. — Если вы меня попросили вернуться, чтобы высказывать претензии — то не утруждайтесь. У меня тоже работа. А если вы решили-таки внять голосу разума — то к чему сейчас этот маленький спектакль? Мы с вами люди занятые, и давайте всё делать по-взрослому: если да — значит да. Если нет — то разбегаемся и не мешаем друг другу.

Барабаш опешил. У него сейчас стало такое смешное удивлённое лицо, как у старого мопса. Какую-то минуту он сидел с таким видом, что я уже решила, что всё пропало, и ничего из этой моей затеи не выйдет. Но тут вдруг он откинул голову и захохотал. Громко. Весело. От души.

Я осталась стоять и только молча смотрела. Наконец, отсмеявшись, Барабаш вытер слёзы и весело спросил:

— Слушай, а что такое «нетолерантное отношение»?

Я аж подзависла. Опять, блин, прокололась.

— Сергей Петрович, — перевела я разговор в более конструктивное русло, — давайте сразу к делу? О нюансах лингвистики поговорим после. Когда появится свободное время.

— Слушаю тебя, — посерьёзнел Барабаш.

— Нет, это я вас слушаю, — заявила я. — На что я могу рассчитывать, когда вы станете председателем?

— Ну… на мою благодарность, — удивлённо поморщился Барабаш. Ему явно было неловко, но алчность и жажда власти победили.

Да, именно на это я и рассчитывала, когда ввязалась в эту затею.

— Прекрасно, — кивнула я, — давайте теперь конкретизируем, в чём именно будет выражаться эта благодарность?

— А что ты хочешь? — нахмурился хозяин кабинета и его небольшие водянистые глазки юрко забегали.

— Денег. И помощь.

— Сколько?

Я оторвала листочек с откидного календаря и написала цифру.

— Ого! — вытаращился Барабаш, — а у тебя губа не дура.

— Я благотворительностью не занимаюсь, — мило улыбнулась я. — Причём это — не вся сумма.

— Да это же грабеж! — возмутился Барабаш.

— А вы посчитайте, за сколько времени вы отобьёте эту сумму?

Барабаш задумчиво зашевелил губами, что-то прикидывая в уме. Очевидно, результат его порадовал, потому что он чуть повеселел:

— А что за помощь?

— Ну, скажем так, — вздохнула я, — мне может понадобиться помощь или поддержка. Ничего криминального или выходящего за рамки закона.

— Один раз, — кивнул Барабаш.

— Шесть.

— Два.

— Четыре.

— Три!

— Согласна.

— Расписку, надеюсь, мне писать не надо, — хохотнул Барабаш, но как-то неубедительно и слегка нервно.

— Не надо.

— А не боишься, что я тебя обману и не дам ни денег, ни поддержки? — усмехнулся Барабаш.

— Нет, — отзеркалила усмешку я. — Ведь вы заинтересованы в долгоиграющем стабильном результате. И хотите доработать до пенсии.

— Интересно, — вздохнул он и добавил, — ладно, рассказывай.

— Давайте так, завтра я принесу вам подробную программу, — ответила я. — Но если в двух словах — мы вас правильно распиарим, создадим привлекательный бренд и заставим народ полюбить вас, а Плечевого наоборот — возненавидеть…

— Да как ты всех заставишь? — вздохнул Барабаш и грустно почесал плешивую голову.

— Поверьте, есть способы, — улыбнулась я загадочно.

— Хорошо, — дал отмашку Барабаш, — когда ты придёшь?

— Утром, — ответила я.

— Не опаздывай только, — нахмурился Барабаш.

— Конечно. И да. Вот ещё — давайте начнём с того, что вы поменяете секретаршу.

— А что с ней не так? Валя — старательная девочка.

— В этом всё и дело. Валя — девочка. Старательная, симпатичненькая, молоденькая. А вам нужен опытный и деловой секретарь.

— Да где ж я такого найду? Они сейчас все на производство хотят идти. Там деньги платят. Хорошо хоть и такая есть.

— Завтра я предложу вам кандидатуру. Достойную, — пообещала я.

И на этой оптимистической ноте мы расстались, вполне довольные друг другом.

В депо я первое что сделала, это набрала Людмилу:

— Людмила, вызови ко мне Репетун. Срочно.

Татьяна Петровна появилась в моём кабинете минут через пятнадцать, привнеся в будничную обстановку атмосферу праздника и аромат духов «Опиум».

— Лидия Степановна, вызывали? — несколько удивлённо спросила она и нервно расправила на рукаве блузки кружевной манжет.

— Да, поговорить надо, — рассеянно кивнула я, дописывая набросок программы для Барабаша.

— О чём? — забеспокоилась та, — Римме Марковне крем не понравился? Так мне на следующей неделе обещали польский привезти. Можно попробовать.

— Римма Марковна вполне довольна кремом, — отмахнулась я, — я хочу с вами о вас поговорить.

— Обо мне?

— Да. О вас. Только, Татьяна Петровна, вам сейчас нужно честно ответить мне на один вопрос.

— Слушаю.

— Вас устраивает ваше нынешнее положение?

— Ну, — замялась Репетун, — у меня неплохая зарплата. Я вписалась в коллектив…

— Татьяна Петровна, — терпеливо вздохнула я и покачала головой, — я же вас не о размере зарплаты спрашиваю. И не о коллективе. Вопрос был простой — вы довольны тем, что у вас сейчас есть? Или хочется чего-то другого? Чего?

— Ну… — Репетун вдруг застеснялась и принялась внимательно рассматривать свои ногти.

— Я жду.

— Не очень нравится, — наконец, выдавила Репетун и посмотрела на меня больными глазами.

— А чего хочется?

— Если честно, чтоб было, как раньше, — почти прошептала Репетун и я поняла, что она имеет в виду те времена, когда она была молодой и красивой, и работала у предыдущего директора личным секретарём, наделённым безграничной властью.

— Я примерно так и думала, — кивнула я, — Вы знаете, Татьяна Петровна, молодость я вам вернуть не смогу — я не волшебница. Но вот положение и должность — легко.

— Извините, Лидия Степановна, — нахмурилась Репетун, — но я не пойду к Альберту.

— Почему? — заинтересовалась я.

— Гниловатый он. Опасно с ним заходить.

— Поняла. Но я не об Альберте Давыдовиче сейчас речь веду…

— Неужели Иван Аркадьевич возвращается? Ноу него же есть Алла Чайкина!

— Тоже мимо, — загадочно улыбнулась я, — есть у меня на примете человек. Он заместитель одного очень-очень высокопоставленного товарища. А нужно, чтобы он сам стал на место этого товарища. А для этого ему нужен опытный помощник и советчик. Такой, как вы.

— Но я…

— Татьяна Петровна, — строго сказала я, — я обратилась к вам к первой. Потому что вижу ваш потенциал. Но если вас всё устраивает, то я возьму ту же Чайкину. Уверена, она свой шанс не упустит.

— Нет, нет, что вы! — забеспокоилась Репетун, — я согласна! Я уже на всё согласна, лишь бы не видеть Лактюшкину и Жердий. Мне порой их убить хочется.

— Верю, — улыбнулась я и добавила, — тогда на завтра будьте готовы. И оденьте тот ваш серый костюм.

Репетун ответила восторженной улыбкой.

Вот и ладненько.

Я шла домой (решила пешком прогуляться) и размышляла. Сегодня я всё сделала правильно. Мой расчёт с Барабашом вполне оправдался. Я ещё тогда, после собрания, когда они звали меня с собой в баню, обратила внимание, как ему некомфортно играть вторую роль. В их компании Плечевой был бигбосс, власть и деньги, а Каримов — эдакий заводила-красавчик. Плюгавенькому Барабашу же оставалась лишь роль статиста. Или, как говорят в моём мире — роль «некрасивой подружки». И его это здорово напрягало. То, что этот товарищ крайне амбициозный, я поняла с первого взгляда. А дальше — дело техники: ошеломить, дать надежду, резко забрать эту надежду обратно, заинтересовать, наобещать, и всё — клиент дозрел.

С Репетун было ещё проще — перезрелая молодящаяся экс-фаворитка будет всегда чувствовать себя некомфортно в любой рабочей среде. Одни только косые взгляды чего стоят. И все эти её попытки задобрить народ импортной косметикой дают лишь обратный эффект и вызывают зависть. Уверена, на местные стихийные корпоративы её не приглашают. А я ей посулила новую жизнь. Такую же, как была прежде. Конечно же она сразу повелась. Уверена, сегодня всю ночь она не будет спать, чтобы максимально подготовиться.

А мне удобно иметь не только благодарного и обязанного мне председателя облпрофсоюза, но и такую же верную секретаршу этого председателя. Ну так, чтобы подстраховаться.

Дома меня поджидала взволнованная Римма Марковна, в бигудях, и все мои мысли о предстоящей хитрой многоходовке пришлось отодвинуть на задний план.

— Лида! — всплеснула руками она, — Ну, где ты ходишь?! У нас ужин у Шнайдеров через час, а ты еще не готова!

— Римма Марковна, — вздохнула я, — сколько того дела? Мне платье переодеть — хватит и пяти минут.

— Лидия! А локоны сделать?

— Давайте обойдемся без локонов, — скривилась я. — Ваших буклей хватит на нас двоих.

— Эх, Лида, — сокрушенно вздохнула Римма Марковна, но, зная мой характер, решила не спорить (хотя от шпильки не удержалась), — А вот во времена моей молодости, девицы, собираясь к кавалерам на свидание, обязательно крутили локоны…

— Римма Марковна, ну посмотрите на меня! Какая я вам девица? Да и замуж уже пару раз сходить успела.

— Вот то-то и оно…

— А где Светка? — решила перевести тему я.

— Я её Роговым отвела, они как раз Галю привезли — завтра хотят к логопеду сводить её. Как раз и за Светкой сегодня приглянут.

Я вздохнула. Вечер обещал быть длинным и скучным.

У Шнайдеров собралось довольно много гостей. И почти все были с дочерями или племянницами самого разного возраста — от совсем ещё юной девятнадцатилетней Надюши, до степенной Клавдии Станиславовны, которая на вид разменяла уже как минимум полтинник. И таких вот «претенденток» вместе со мной было восемь. И все они жеманились, томно поправляли локоны и пытались быть остроумными.

В квартире хозяев витали умопомрачительные запахи оливье, котлет, холодца и шпрот. Стол был уставлен хрусталём и фарфоровой посудой. Поужинать я не успела (Римма Марковна всё время была недовольна моими нарядами, пришлось почти все перемерять) и в результате, я рассердилась, схватила первое попавшееся, но все равно мы чуть не опоздали на ужин.

Хозяйка, Лилиана Михайловна, носилась промеж гостей и хлопотала. Её супруг, Борис Зиновьевич, важно раздувался от ощущения собственной значительности и без конца рассказывал глупые баянистые анекдоты. Гости вежливо смеялись в нужных местах и нетерпеливо поглядывали на входную дверь в ожидании знаменитого столичного сына.

— А где же ваш сыночек? — медоточиво спросила Рая, разведённая соседка из подъезда напротив, нервно поправляя на гофрированном воротнике крупную брошь из чешского стекла.

— Да он за хлебом пошёл, — извиняющимся тоном объясняла Лилиана Михайловна. — У нас чёрного нету, а он же белый не ест. Велимир очень следит за своим питанием.

— Это правильно, — с важным видом сообщила Клавдия Станиславовна. — Я вот тоже слежу за своим питанием. После шести пью только кефир. От него живот не пучит.

Юная Наденька хихикнула.

— Зря вы, Наденька, смеётесь, — недовольно заметила Клавдия Станиславовна. — Вам бы послушать, что старшие говорят.

— У меня живот не пучит, — прыснула в кулачок Наденька.

— Дак вам не кефир надо, — вздохнула Клавдия Станиславовна. — Вам капусту нужно кушать. Кислую. И побольше.

— Зачем капусту? — земляничные губки Наденьки сложились в удивлённую букву «О».

— От неё грудь подрастает, — вернула шпильку Клавдия Станиславовна и под ухмылки гостей бросила покрасневшую конкурентку и, покачивая необъятной грудью, направилась в комнату выбирать пластинки.

Внезапно дверь стукнула и среди гостей прошелестел вздох.

— А вот и Велимир, — радостно сказал Борис Зиновьевич, предвкушая скорый ужин.

Я глянула и обмерла.

Глава 10

Наверное, моя реакция была не самая этичная (хорошо, что все внимание было приковано ко входной двери). Просто Велимир оказался… альбиносом! Нет-нет, против альбиносов я ничего не имею, в той, прошлой жизни, я с удовольствием рассматривала фото с недели высокой моды, где были модели-альбиносы. Такие красивые и немного отрешенные, словно инопланетяне.

И вот Велимир тоже был альбиносом. Но не таким, как те модели, а похожим на злого, взъерошенного кролика. То есть красноглазым, причём на фоне мертвенно-алебастровой кожи глаза казались почти алыми, да ещё и с выдающимися передними зубами.

— Здравствуйте, — раздвинул тонкие губы в улыбке Велимир, при этом передние зубы выдвинулись вперёд, и теперь он стал слегка похож на недоброго кролика-вампира.

Я поискала глазами Римму Марковну и послала ей укоризненный взгляд.

Но Римма Марковна, как, впрочем, и остальные представительницы женского пола, моё замешательство не разделяли. Наоборот, при появлении Велимира поднялась суматоха, дамы наперебой старались завладеть вниманием перспективного кроликоподобного пианиста с мировым именем.

Судя по затравленному взгляду Велимира, на кролика он смахивал только внешне. Но дамы совершенно не обращали внимания на смятение потенциального жениха — они уже начали Большую Охоту.

— Ах, Велимир Борисович, я в среду смотрела по телевизору концерт, где вы солировали на фортепиано! Вы знаете, я так обожаю как вы играете Рахманинова! — Зинаида, одна из претенденток, восхищённо прижала руки к груди так, чтобы ткань на блузке посильнее натянулась.

— Я так преклоняюсь перед вашим исполнением фуги Шнитке для фортепиано! Ещё никто не смог сыграть её лучше вас! — решительно перебила Зинаиду длинноносая блондинистая девица, вся в локонах и рюшах. Увы, имя её я запамятовала, когда хозяева нас знакомили.

— Но пьесы Моцарта у вас получаются лучше всего! — не осталась в долгу Варвара Ивановна, которая, насколько я помню, работала у нас в ЖЭКе.

— А я обожаю всё в вашем исполнении! — лепетала Наденька, сложив земляничные губки бантиком и хлопая глазками-пуговками. — Но больше всего Шопена! Как же прекрасно вы играете Шопена, Велимир Борисович! Вот слушала бы вас и слушала!

— Вы — гениальны! — не осталась в стороне Клавдия Станиславовна, ловко оттеснив необъятной грудью испуганно пискнувшую Наденьку в сторону, и победно посмотрела на всех остальных конкуренток.

Только я одна молчала, не в силах вспомнить названия ни одной, даже самой завалящей, гаммы. Светка дома что-то периодически играла, когда готовилась к занятиям, но я была столь далека от музыки, что ничего внятного на ум так быстро не приходило, поэтому я молчала и пыталась игнорировать полные возмущения и затаённой надежды взгляды Риммы Марковны.

— А я готова всю жизнь слушать, как вы исполняете Вагнера! — сообщила ещё одна девица, но она была столь невзрачна, что на её реплику никто внимания даже не обратил. Девица чуть потопталась и благоразумно отошла в сторону, осознав, что ей здесь ничего не светит.

— Ваше исполнение увертюры к «Травиате» бесподобно! — попыталась взять реванш Зинаида. Остальные рассерженно загудели, явно осуждая такое вот зинаидино вероломство.

Положение спас Борис Зиновьевич, который, узрев суету в прихожей, обрадованно воскликнул:

— Ну что же ты так долго, Веля! Котлетки же остынут! Прошу всех к столу!

Не знаю, как все, а я обрадовалась и пошла ужинать.

Увы, моим надеждам вкусно и сытно покушать сбыться было не суждено. Во-первых, все девицы, очевидно, были в курсе, как это всё проходит, потому что у них на тарелках было, в лучшем случае, по паре листочков салатика, который они время от времени чисто символически вяло ковыряли. Я же с голодухи решила не отказывать себе ни в чём, раз уж припёрлась сюда и трачу здесь время. Во-вторых, Лилиана Михайловна решила порулить и проверить каждую из претенденток. Она с лёгкой приятной улыбкой задавала всем по очереди вопросы. Передо мной сидела разведённая Рая и та невзрачная девица, что так любила Вагнера, и я, прикинув, что ко мне очередь дойдёт ещё не скоро, сдуру наложила полную тарелку снеди и принялась с удовольствием её уплетать (готовила хозяйка отменно).

— Лидия Степановна, а вы где работаете? — ласково улыбаясь и обойдя вниманием моих соседок, внезапно спросила Лилиана Михайловна меня, и от неожиданности я чуть не подавилась котлетой.

— Ф депо «Монофельф», — с набитым ртом ответила я, торопливо дожёвывая. — Ф контофе…

— То есть к искусству отношения вы не имеете? — удивлённо промокнула губы салфеточкой Лилиана Михайловна и с лёгким осуждением посмотрела на меня, мол, а что тогда ты тут делаешь.

— Ну почему же? — могучим усилием проглотив котлету, ответила я, от души накладывая себе на тарелку холодец, — у меня же первый муж был пианист, до того, как в психушку угодил, так что вполне имею.

Звякнула выпавшая из рук Риммы Марковны вилка, и над столом повисла звенящая тишина.

— Простите, а второй муж?

— Он умер, — вздохнула я и очень печально попросила соседку слева, — вы бы не могли передать мне горчицу и ещё хлебушка?

Лилиане Михайловне пришлосьпереключиться на очередную жертву, а я сосредоточенно продолжала трапезу, стараясь не поднимать взгляд от тарелки, чтобы не видеть полные укора глаза Риммы Марковны.

После ужина я всё искала повод уйти домой, но тут поставили пластинку. Из динамика полилась музыка. Внезапно, игнорируя восторженные ахи и вздохи остальных почитательниц Шопена и Рахманинова, ко мне подошел Велимир:

— Потанцуем? — замявшись, спросил он, и мне как-то неудобно стало отказывать, тем более на глазах остальных гостей.

— Ага, — кивнула я, краем глаза уловив полную торжества и превосходства улыбку Риммы Марковны.

Мы вышли в центр комнаты и принялись топтаться под тягучую песенку о малиновом звоне, который происходит на заре. Остальные претендентки разбились по парам и тоже принялись танцевать, стараясь быть поближе к нам, в зоне видимости Велимира.

— Я смотрю, вы явно не в восторге от этой затеи, — вдруг сказал Велимир, кивнув в сторону родителей, которые в это время степенно беседовали с другими гостями, в основном, с пожилыми родственниками танцующих девиц.

— Зря вы так думаете, — ответила я, стараясь не сбиться с шага, — Лилиана Михайловна очень вкусно готовит. У нас во дворе об этом знают все. Было бы крайне глупо пропустить возможность отведать её легендарный фирменный холодец.

— Замечательно! Просто прелесть! — расхохотался Велимир, и танцующие вокруг девицы начали на нас недовольно оборачиваться.

— Что замечательно? — спросила я для приличия, чтобы поддержать разговор.

— Маман выдернула меня из Москвы, организовала смотрины невест, а вы пришли отведать холодец!

— Ну, если хотите, я могу сказать, что тоже очень стремилась на смотрины невест. Мне не трудно.

— Да нет, что вы — не надо!

Мы сделали два круга молча.

— А знаете, ведь меня гложет любопытство… — не выдержала я.

— О чём именно? — спросил Велимир и деликатно закрутил меня на два оборота.

— Насколько я знаю, вы — известный пианист, часто ездите на всякие там заграничные гастроли… — чуть не сбилась с такта я.

— Да. — Велимир обошел вокруг меня и повторил предыдущее движение.

— И вот я не могу понять, как с такой фамилией вас туда выпускают? — стараясь не сбить дыхание, выпрямилась я, — извините, за бестактность, просто хочу понять.

— Ничего, я привык. А вы что, не смотрите мои концерты по телевизору?

— Если честно, то нет, — покаялась я. — Я вообще редко смотрю телевизор. Да и музыкой не сильно интересуюсь.

— То есть, вы не моя поклонница получается? — весело хохотнул Велимир.

— Увы, но нет.

— Прелесть какая! Дело в том, что у меня есть сценический псевдоним.

— Интересно, а какой?

— Офелий Велимиров, — сказал он скромно, и посмотрел на меня.

— Бля, — тихо прокомментировала я, и хорошо, что в этот момент тягучая мелодия, наконец-то доиграла.

— А хотите торта? — спросил вдруг Велимир. — Маман расстаралась.

— Если честно, я ужасно хочу спать, — честно призналась я, — вымоталась за день, а завтра вставать рано.

— А давайте тогда я вас провожу? — предложил Велимир.

— Но Римма Марковна…

— Думаю, будет счастлива, — хмыкнул он. — Если честно, я сам ищу повод отсюда сбежать. Не могу больше отбиваться от них, и вы должны меня спасти! Я вас сейчас доведу до подъезда, вы спокойно пойдёте спать, а я забегу к моему другу Ваньке. Хоть пива попьём. Мы же с первого класса с ним дружим.

— Тогда ладно, — обрадованно кивнула я, — если так, тогда, конечно, идём.

Велимир провёл меня, как и обещал, до подъезда, мы ещё с ним перекинулись парой ничего не значащих фраз и начали прощаться.

— Лидия, если что — вот мой адрес и телефон, — на прощание сказал Велимир и торопливо нацарапал на вырванном из блокнотика листочке. — Будете в Москве — звоните. Если буду не на гастролях — сходим в «Прагу». Там готовят замечательные отбивные. Не хуже, чем у моей мамашки.

Я пообещала, что как только — так сразу. «Вот и прелестненько», — подумала я, пряча бумажку в карман, — «будет что завтра показать Римме Марковне. Надеюсь, на какое-то время она оставит меня в покое».

В общем, расстались мы вполне довольные друг другом.

Утро внезапно выдалось каким-то пасмурным и серым. На небо набежали тучи и затянули весь небосвод. Я вошла в кабинет и вдавила кнопку коммутатора:

— Людмила, пригласи ко мне Репетун, минут через сорок.

— Хорошо, Лидия Степановна.

— Что там в моём графике на сегодня?

— Вас Альберт Давидович хотел видеть, с утра.

— Хорошо, спасибо.

Я подхватила рабочий блокнот и заторопилась к начальству. Сейчас по-быстрому отобьюсь, сбегаю к Барабашу, покажу ему программу, познакомлю с Репетун, и начну решать вопросы по Альбертику с ОБХСС.

— Здравствуйте, Альберт Давидович! Здравствуйте, товарищи, — торопливо поздоровалась я, заходя в кабинет, где собралось уже довольно много народу, почти все руководство депо «Монорельс».

— Опаздываете, товарищ Горшкова, — недовольно поморщился Альбертик.

Я промолчала, не стала оправдываться. В немаленьком таком кабинете было битком набито народу — все места были заняты, лишнего стула не было, и мне пришлось примоститься в уголке. Стоя.

Обидно, конечно, я уверена, Альбертик это специально устроил, но виду не подала. Стояла тихонько и молча слушала.

— Итак, товарищи, коль все, наконец, собрались, и даже товарищ Горшкова почтила нас своим присутствием лично, — насмешливо ввернул шпильку Альбертик и продолжил, — тогда давайте, начнём работу. Итак, доложить информацию по вопросу исполнения плана социальных показателей одиннадцатой пятилетки предлагаю товарищу Иванову.

Эдичка встал со стула и принялся невыразительным голосом зачитывать текст из папки. Я старательно вслушивалась, первые минут пять, а потом поняла, что сейчас усну.

Мысли переместились на более насущные вопросы. Меня беспокоило всё. Вся моя теперешняя жизнь, она как-то идёт не совсем правильно и не совсем гладко. К примеру, я мало уделяю внимания Светке. Да что там говорить — почти не занимаюсь ею. Через полтора месяца ей в первый класс, а я даже с её будущей учительницей не познакомилась (вдруг малопрофессиональная она попадется или молодая слишком, а ведь первая учительница — это самое главное для ребенка и для формирования его личности. Или, если плохо она с мужем, к примеру, живёт, значит будет приходить на работу злая, раздражённая и на детях отрываться станет). Я была глубоко уверена, что первая учительница должна быть предпенсионного или пенсионного возраста, любить детей и иметь хорошую профессиональную репутацию. А я даже не знаю, в чей класс моя Светка попадёт! Непорядок! Нужно завтра же заняться этом вопросом и всё выяснить.

Или вот ещё не менее важный вопрос — дачный участок Валеева. Прошло ровно полгода, и я уже могу пользоваться машиной. И пользуюсь. А вот с участком я отчего-то не напрягаюсь. А ведь надо. А то, по советским законам, отберут его у меня. А это ведь наследство Светки. Мы снимаем всё лето дачу в Малинках. Тратим деньги, а ведь есть свой участок. Да и с квартирой Валеева нужно что-то думать. Долго стоять закрытой она не может. Это пока хорошо, что соседи нормальные и никто ещё куда надо не стукнул, но жизнь, она же такая, и всё может быть. Нужно срочно и этот вопрос решать.

Дальше. Институт. Как-то я так халатно к нему отношусь, и пока прокатывало. Там то Иван Аркадьевич позвонил, то я взяточку дала, то так выкрутилась — но долго эта халява продолжаться не может. Нужно брать себя в руки, сдавать все экзамены, максимально экстерном и получать диплом. Без диплома о высшем образовании никакие мои планы реализовать я не смогу. Без этого диплома я — неполноценная личность. А это не входит в мои планы…

— Вопросы есть? — прервал мои мысли вопрос Альбертика.

Я подняла глаза — Эдичка закончил бубнить и народ чуток оживился.

— Нет вопросов? — нахмурился Альбертик. — Хорошо. Следующий доклад сделает Марлен Иванович. Прошу.

Марлен Иванович тоже принялся бубнить. Я внутренне ухмыльнулась. Вот этих ребят бы в моё время, чтобы попробовали выступить вот так, невнятно, без презентации, без графиков. Мда. А ещё ругают моё время, мол, в прошлые времена было гораздо лучше. Не всё. Явно не всё.

Мои мысли опять вернулись к моим насущным проблемам.

Ещё один вопрос, что тревожит меня — это задание «опиюса». Грёбанная командировка в Москву. Вроде время есть, но бежит оно слишком быстро. А я еще ни доклад не подготовила, ни план поиска документов не продумала.

Дальше. Производственные проблемы. Я так и не довела до ума вопрос с изменением ГОСТа на спецовки с карманами. А ещё я так и не выполнила задание Альбертика по КТУ, но там время ещё есть. Немного, но тем не менее. И с Ивановым, Герих, Щукой, Лактюшкиной я не рассчиталась. Уже не говоря об Альбертике.

Ох!

Когда всё успеть-то?!

Вот почему судьба одним даёт всё? Они рождаются с золотой ложкой во рту, у них родители — олигархи или около того, им ничего не нужно добиваться или доказывать. Или же второй вариант, они — удачники по жизни: красивые, харизматичные, нравятся всем окружающим, всё у них легко спорится. А есть такие вот, как я, которым до всего нужно не просто добиться, набивая шишки на лбу, но результат в большинстве случаев получается очень далёким от ожиданий.

Эх, если б я знала тогда, в кабинете у Альбертика, как я была права!

Когда совещание у Альбертика закончилось, и я дошла до своего кабинета, Репетун уже там ждала меня. Она оделась, как я и велела, в строгий серый костюм, минимум косметики, волосы стянула в строгий пучок, и сейчас стояла крайне бледная и серьёзная.

— Татьяна Петровна, что с вами? — спросила я, поздоровавшись, — на вас же лица нет. Плохо себя чувствуете?

— Что-то я переживаю, — призналась мне Репетун, тихим безэмоциональным голосом.

— Да с чего это? — удивилась я. — Из-за новой работы что ли? Ну так это просто «смотрины». Не получится — у вас эта работа есть, вы с неё же не увольнялись. Никто даже не узнает, что вы куда-то там ходили. А получится — будете большим человеком в городе. Да и в области. Опыт у вас есть, хватка — есть. Не пойму, чего вы так волнуетесь?

— Не знаю. Интуиция, наверное, — пробормотала Репетун и зябко поёжилась.

Я пожала плечами, всё, конечно же, понимаю, но вот терпеть не могу все эти бабские истерики.

Когда мы на моей машине подъехали к мраморно-колонному зданию и зашли внутрь, Репетун совсем сникла и двигалась, как механическая кукла. Молча, мы поднялись по лестнице. Молча мы вошли в приёмную. И также молча — в кабинет.

— А вот и она. Это и есть та аферистка — Лидия Горшкова! — сказал Барабаш двум невзрачным мужчинам с незапоминающимися лицами и в серых костюмах. — Это она предлагала мне подвинуть Плечевого и стать на его место!

Глава 11

— Гражданка Горшкова, правильно? — подошел ко мне невзрачный мужчина № 1.

— Да, — растерянно кивнула я (вот уж не ожидала от Барабаша такой глупости).

— А вы? — мужчина номер раз обратился к Репетун.

— Р-репетун Татьяна Петровна, — пролепетала та, затравленно озираясь по сторонам.

— Проходим, гражданки. Присаживаемся, — махнул рукой тот в угол кабинета.

Мы примостились на неудобные стульчики, что стояли вокруг стола для совещаний. Мужчина номер раз по-хозяйски сел напротив, в упор уставившись на меня, мужчина номер два встал за моей спиной. Это немного нервировало, но виду я не подала. Репетун усадили чуть сбоку возле меня.

— Сергей Петрович, вы тоже присаживайтесь поближе, — велел невзрачный мужчина номер раз. Барабаш суетливо переместился к нам за стол, и сел тоже чуть сбоку, но с другой стороны, на правах хозяина кабинета.

— Итак, гражданка Горшкова, — обратился первый ко мне, — расскажите, как вы пытались склонить товарища Барабаша к мошенничеству и морально неправомочному действию с целью причинить товарищу Плечевому репутационный и моральный ущерб, из-за которого он должен был потерять свою должность?

— Это разве уже доказано? — поморщилась я.

— Но товарищ Барабаш сказал…

— Вот именно, — перебила невзрачного я, решив не церемониться, раз на кону сейчас стоит всё (о советских спецдознавателях и о чёрных воронках я что-то такое помнила), — вы делаете выводы на основании слов товарища Барабаша. То есть бездоказательно. А я вот, наоборот, утверждаю, что ничего подобного не было. И сейчас моё слово стоит против слова товарища Барабаша.

— Хм… Вот, значит, как. А с какой целью вы сейчас пришли сюда? — вкрадчиво поинтересовался невзрачный мужчина номер два, и от неожиданности я аж вздрогнула.

— Так товарищ Барабаш это время сам назначил, — ответила я, — поинтересуйтесь у секретаря, я там в графике должна стоять, ведь товарищ Барабаш у нас человек занятой, поэтому у него жесткий график посещений.

— Поинтересуемся, — недовольно дёрнул щекой первый, — вы не ответили на вопрос.

— Я ответила, — упёрлась я, — мне назначил Барабаш, а уж зачем — спрашивайте у него. Я — человек маленький, высшее руководство велело — я выполняю.

— Да что вы такое лжете?! — возмущенно взревел потрясенный моим лицемерием Барабаш, но первый его перебил:

— Подождите, товарищ Барабаш, до вас мы ещё дойдём.

Барабаш побледнел и сник.

— Так в чём же таки заключался ваш план по саботажу и смене руководства областного профсоюза? — лениво растягивая слова, повторил вопрос первый. Если бы не его цепкий, пристальный взгляд, могло бы сложиться впечатление, что ему всё это вообще не интересно.

— Не понимаю о чём вы, — не поддалась я на его обманчиво-добродушный вид. — Конкретизируйте, пожалуйста и предъявите доказательства.

— Здесь вопросы задаю я, — голос первого похолодел и взгляд недовольно сверкнул. Куда и подевалась обманчивая доброжелательность. Передо мной сидел крайне опасный противник. И этот противник сейчас был готов напасть на меня и уничтожить мою жизнь.

Поэтому я благоразумно промолчала.

— Так с какой целью вы пожаловали к Барабашу?

— Он пригласил.

— Зачем?

— Да откуда ж я знаю? — пожала плечами я. — Могу только предполагать. Вы лучше у него самого спросите.

— То есть вы пришли сюда, даже не зная о цели визита? — вкрадчиво переспросил первый, — разве так к принято ходить на прием к высшему руководству? А эта гражданка зачем с вами?

— Ну, я примерно представляю зачем я понадобилась товарищу Барабашу и зачем он попросил меня взять подругу.

— И зачем же?

— Примерно месяц назад товарищ Барабаш уже предлагал поделиться со мной опытом работы. Это было после окончания совещания облпрофсоюза, где я делала доклад от имени профсоюза депо «Монорельс». Вы можете уточнить дату и список делегатов.

— Мы владеем этой информацией, — кивнул невзрачный.

— Ну вот видите, — облегченно вздохнула я, — с ним тогда были товарищ Плечевой, и они предложили поделиться опытом в банном комплексе. Я тогда не поехала, и вот, очевидно, сейчас товарищ Барабаш решил повторить своё предложение, иначе зачем он велел мне взять красивую подружку?

Каримова я решила не сдавать. Он, вроде, как человеком был среди этих двух моральных уродов.

— Что?! — взревел Барабаш. Лицо его покраснело и стало багровым. — Ложь! Это всё наглая ложь!

— Был такой разговор, — вдруг сзади тихо подал голос второй мужчина, и лицо Барабаша стало аж фиолетовым.

— Та-а-к, понятно, — задумчиво протянул первый и повернулся к сидевшей как мумия Репетун, — а вы зачем здесь?

— Точно не знаю, — подхватила мою версию та, — Лидия Степановна вчера сказала красиво одеться и что мы пойдём на приём к Барабашу.

— А она не сообщила, с какой целью? — вкрадчиво поинтересовался первый мужчина.

— Ну, зная репутацию товарища Барабаша, мне незачем было уточнять, — показательно смутилась Репетун.

— Эммм… вы ведь ранее работали секретарем у Бабанина? — с явным подтекстом задал вопрос первый, не спуская язвительно-оценивающего взгляда с Репетун.

— Да. Личным помощником, — блеснула глазами Репетун, — самым-самым личным.

— А сейчас?

— А сейчас я сижу в кабинете, где кроме меня ещё шесть постоянно орущих баб и, как вы сами понимаете, не воспользоваться такой возможностью было бы глупо. Ну, а вдруг товарищу Барабашу, или даже самому товарищу Плечевому, нужен личный помощник? Поэтому у нас планировалось небольшое собеседование, и я надеялась, что смогу пройти его благополучно, так, чтобы товарищи отметили бы мой профессионализм, и я бы перешла в разряд личных помощников. Опыт у меня есть. А ещё я умею варить изумительный кофе, между прочим. Если хотите, могу сейчас сварить…

— Воздержимся, — насмешливо поджал губы первый и повернулся к Барабашу, — прокомментируйте заявления гражданок, товарищ Барабаш.

Барабаш начал сбивчиво и многословно рассказывать о том, что это всё грязные наветы и инсинуации, о том, как коварная я ворвалась в его кабинет и начала склонять его к тому, что я могу сделать так, что Плечевого снимут, а на его место станет сам Барабаш лично.

Он говорил долго, взахлёб, часто повторялся и сам себя перебивал. Видно было, что человек волнуется и ему есть что сказать.

— А скажите, Сергей Петрович, — опять подал голос второй, — вы хотели бы поработать председателем облпрофсоюза?

— Да как вы могли такое подумать?! — вскричал Барабаш, правда прозвучало это уж очень неубедительно, — я же сделал вид, что согласился с этой аферисткой, назначил ей встречу, а сам быстренько позвонил вам и всё честно рассказал.

— Но доказать вы это конкретно не можете, правильно?

Барабаш сник.

— Ну что же, гражданки, — внезапно заявил первый, — пока всё ясно, можете быть пока свободны. Не буду напоминать, что этот разговор не должен выйти из этих стен, да?

Мы с Репетун закивали, как китайские болванчики.

— Вот и замечательно, — сказал первый, — всего доброго.

Я подавила облегчённый вздох и поднялась из-за стола.

— Одну минуту, — вдруг опять влез второй, — а покажите-ка мне свою сумочку, гражданка Горшкова.

У меня похолодели руки. С ужасом я наблюдала, как второй, сука, вытряхнул из сумки всё содержимое, как роется в бумагах и квитанциях, и как, наконец, извлекает два листка с планом продвижения и пиара Барабаша. У меня зашумело в ушах и накатила волна тошноты.

— Как любопытно, — прокомментировал второй, вчитываясь в рукописные строчки, — а что вы на это скажете, гражданка Горшкова?

В кабинете повисла очень нехорошая пауза.

— Вот видите! — вскричал Барабаш, — Видите?! Я говорю правду! Это они сговорились и всё врут! Я прошу вас разобраться и восстановить моё доброе имя!

— Помолчите, — непререкаемым тоном произнёс первый и Барабаш оборвался на полуслове.

— Ого! Слушайте: «…выделение и изучение собственных „слепых зон“, повышение заметности среди остального руководства, устранение препятствий…» — зачитал второй и поднял глаза на меня, — так не было, говорите, с вашей стороны попытки устранить товарища Плечевого с должности и заменить его товарищем Барабашом?

— Не было, — изобразила изумление я, — я же вам всё уже рассказала. Но могу повторить.

— А это что, а?! — выхватил первый у второго листы и почти сунул мне их в лицо.

— Это? — пожала плечами я, — а это текст. Я же учусь на филологическом в пединституте, мне скоро сдавать экстерном две сессии, так я примеры эссе и очерков сочиняю.

— Это не эссе, а план продвижения Барабаша! — рявкнул первый, и ткнул указательным пальцем в мои листы.

— Простите, товарищ, а где там написано, что это план продвижения Барабаша? — сухо поинтересовалась я.

— Ну вот же: «…необходимо начать еженедельно публиковать в городской газете материалы по результатам работы, взаимодействовать с рабочими на открытых мероприятиях, где подробно отвечать на все вопросы и оказывать помощь…» — начал зачитывать первый.

— Ну и что? Это общие слова. О Барабаше и о его продвижении там нет ни слова.

В кабинете воцарилась звенящая тишина. Мужчины переглянулись и первый опять спросил:

— Гражданка Горшкова. А как это так могло так совпасть, что товарищ Барабаш вызвал нас в связи с вашей аферой и вдруг мы находим у вас в сумке текст плана по устранению Плечевого?

— Понятия не имею, — изобразила дурочку я, — возможно, товарищ Барабаш видел текст этого эссе, когда вызывал меня в прошлый раз?

— Но секретарь товарища Барабаша утверждает, что вы сами позвонили ей с просьбой назначить вам встречу.

— Было такое, — кивнула я, — просто в тот, ещё самый прошлый раз, я растерялась и отказалась ехать с товарищами в баню. Причём отказалась, не очень подбирая выражения. А потом я подумала, посмотрела, как у меня на работе всё сложно стало, и решила, что я таки была неправа и очень нуждаюсь в опыте руководящих товарищей. Поэтому я позвонила и попросила о встрече. Чтобы извиниться. А товарищ Барабаш предложил взять красивую подругу и…

— Понятно, — хмыкнул первый, прервав мои излияния. — Можете быть свободны… пока свободны.

— А это можно? — я протянула руку к лежащим на столе листам.

— А это останется у нас, — отодвинул от меня мятые бумаги второй. — Всего доброго.

Я не сильно была солидарна с невзрачными мужчинами, но оставаться в кабинете тоже не стала, и сразу вышла в приёмную, не прощаясь.

Репетун тенью выскользнула за мной.

В приёмной сидела перепуганная секретарша и мелко тряслась.

— Ну что там? — сделала большие глаза она.

— Ой, — страшным голосом ответила ей я и вышла из приёмной.

Ласковый ветерок дул в лицо, принося запахи города: травы, деревьев, отработанного машинного масла, чьих-то духов и гречневого супа из соседней столовой. По сравнению с ужасами кабинета, здесь было, как на другой планете. Беззаботно смеялись дети, обстоятельно беседовали две чинные старушки, продавщица кваса, в белом халате и колпаке, что-то сердито отвечала тощему дедку с бидончиком.

Все как обычно. Но я пережила такой стресс, что мне эти простые звуки и запахи сейчас были как целебный бальзам. Сейчас они меня отпустили, но я кожей ощущала, как всё шито белыми нитками и это далеко ещё не конец.

— На работу можете не идти сегодня, Татьяна Петровна, — тихо сказала я Репетун.

— Угу, — кивнула задумчиво та.

— Я хочу извиниться перед вами, — вздохнула я, — никто же не знал, что так выйдет. Втянула вас во всё это.

— Хорошо, что все пока обошлось, — прошелестела Репетун.

Она была всё ещё бледная, но держалась молодцом.

— Я бы сейчас выпила коньяка, — вдруг сказала она, — руки до сих пор дрожат.

— А вы знаете, я тоже, — прислушалась к своим ощущениям я, — а давайте так и сделаем? Возьмем бутылочку чего-то покрепче и посидим? Только мне коньяка не хочется, а вот от бокала красного сухого вина я бы не отказалась.

— Замечательно, — поддержала мою инициативу Репетун. — А давайте! Мы такое пережили, что нужно сейчас маленечко расслабиться. Только где мы посидим? У меня нельзя, мама дома, а в ресторанах сейчас проверяют.

Я задумалась. Вспомнила, что в эти времена по злачным местам и магазинам ходил народный контроль и проверял, чтобы трудящиеся работали, а не развлекались.

— Можно у меня, — после секундного раздумья сказала я, — Дома у меня Римма Марковна, так что туда не пойдем, а вот в ее комнату, в коммуналке, сходить можно. Там конечно не бог весть какие апартаменты, но посидеть тихо вполне получится. Если, конечно же, вас не будут смущать беспокойные соседи.

— Меня не будут, — усмехнулась Репетун, — я в заводской женской общаге пятнадцать лет прожила, причем у нас в комнате аж четверо жило, так что отдельная комната в коммуналке — это почти курорт.

— Вот и ладненько, — удовлетворённо усмехнулась я, — только давайте на закуску что-то такое возьмём, чтобы не готовить. А то у меня соседи такие, что врагу не пожелаешь. Как пристанут, то всё настроение испортят.

— Тогда предлагаю заскочить на рынок, — предложила Репетун, — там ещё не все разошлись.

Хорошо, что городской рынок был недалеко, да и я была за рулём машины, поэтому мы туда доехали быстро. В это время рынок еще не был сердцем торговли каждого населённого пункта, здесь продавцов гоняли, но крестьяне из окружающих деревень понемногу продавали плоды своей сельскохозяйственной деятельности, причём по довольно умеренным ценам. В основном здесь всё оккупировали бабушки. Поэтому очень быстро мы накупили хрустящих малосольных, в укропе и смородиновом листе, огурчиков, свежих помидор и зелени, взяли небольшой кусочек копченного сала и кольцо домашней колбасы, которая издавала умопомрачительно-чесночный аромат, прихватили ноздреватого домашнего хлеба и четвертинку от круга козьего сыра.

— Вот и замечательно, — радовалась Репутун, — накладывая продукты в сумку.

Мы зашли в вино-водочной магазин, здесь у Репетун была знакомая, которая без очереди продала нам из-под прилавка бутылку «Букета Молдавии».

— Зайду в среду, — многозначительно кивнула ей Репетун.

— Мне блёстки нужны или перламутровые тени, — сообщила плотненькая толстопопая продавщица.

— Хорошо, — пообещала Репетун, цапнула бутылку, и мы поехали в переулок Механизаторов.

Коммуналка встретила нас неожиданной тишиной, что было столь нехарактерно для этой квартиры, что я аж удивилась.

— Здесь осторожнее, — посоветовала я Репетун, лавируя между рухлядью в прихожей.

— Ага, вижу, — хихикнула та, — у нас в общаге точно такая же история была.

— Сюда, — я вставила ключ в замок и открыла дверь, — проходи давай.

Мы, в четыре руки быстренько накрыли стол, порезали колбасу, сало, сыр и овощи, (я сбегала помыть на кухню, и никто меня не засёк, это было хорошо, не пришлось ничего никому объяснять).

— Ну, за то, что всё хорошо закончилось, — я разлила вино по чайным чашкам (бокалов у Риммы Марковны не было) и мы чокнулись.

— За свободу! — усмехнулась Репетун, — хотя я не думаю, что нас окончательно отпустили.

— Будем надеяться, — сказала я и разлила по новой.

— А что у тебя за записи были, я и не поняла? — спросила Репетун, макнув пучок укропа в соль. — Это то, что я думаю?

— Ну… — протянула я, не зная, как реагировать: общее застолье и пережитое приключение располагало к откровенности, но мой опыт претил доверять людям.

— Да не отвечай, я поняла, — махнула рукой Репетун, — и я вот что скажу — какой же дурак этот Барабаш. Нет бы ему ухватиться за это и выжать максимум. А так мало того, что будет продолжать на вторых ролях у Плечевого быть, так теперь тот его подозревать станет.

— А как он узнает?

— Поверь, этот — всё узнает.

Мы выпили, и я вздохнула. Похоже стараниями Барабаша у меня появился ещё один могущественный враг. Как же они достали все! Еще и Иван Аркадьевич укатил в Москву. Бросил меня наедине с ними. А эти стервятники налетели, рвут на части. Внезапно мне себя стало так жалко.

— … и потом он мне говорит,… — продолжала рассказ чуть осоловевшая Репетун, подперев щеку рукой.

Похоже часть истории я задумалась и пропустила.

— Да уж, — сказала я, чтобы поддержать разговор, и снова разлила вино по чашкам.

— Ну, я и подумала — или мне возвращаться обратно в общагу и идти на стройку маляром-штукатуром, или спать с ним, — нервно хохотнула Репетун и залпом хлопнула всё вино, — и я решила, что не такой уж он и мерзкий, а сидеть на выделенном мне койкоместе еще десять лет и ждать свою очередь на квартиру — не хочу! Да и какую квартиру мне дадут? Детей нет, мужа — нет, я одиночка. В лучшем случае — это будет комната в коммуналке. Так чем она от общаги отличается? Только тем, что в отдельной комнате я могу трусы переодевать не под взглядами соседок? А так-то один черт, ерунда получается…

Я вздохнула. Прекрасно знаю это чувство.

Мы опять чокнулись и выпили. В голове зашумело. И тут меня понесло, и я спросила у Репетун, когда она сделала паузу в своём монологе:

— Слушай, Тань, я вот никак не могу найти того, кто же меня так сильно на работе не любит и на меня стучит постоянно? — я подцепила вилкой кусочек колбаски и откусила, затем взяла пучок укропа и щедро обмакнула его в соль.

— Так Антонина же, — меланхолично ответила Репетун, рассматривая через содержимое бутылки свет в окне.

— Тоня? — аж вытаращилась я. — Но она же моя подруга…

— Это ты её подруга, а она тебя всегда ненавидела, — покачала головой она и разлила нам еще вина, — слышала бы ты, что она про тебя в курилке рассказывает. Все животы надрывали от смеха.

— И что же она рассказывает?

— Ну, к примеру, как ты перед свекровью на задних лапках ходишь, за то, что та тебя за Горшкова замуж выдала и на работу устроила. Или вообще, что ты собираешься спасти СССР.

— Бля! — пучок укропа выпал из моих рук.

Глава 12

Пока я откашливалась и оплёвывалась от попавшего не в то горло укропа с солью, в дверь вдруг постучали.

— Тихо! — сделала большие глаза Репетун.

Я кивнула, сдерживая мучительно рвущийся наружу кашель. В горле словно ёршиком для мытья бутылок поскребли, воздуха не хватало.

Стук повторился.

Я зажала рот руками и изо всех сил пыталась сдержать жгучий, до слёз, кашель.

Через пару мгновений, показавшихся мне вечностью, за дверью раздались шаркающие шаги, которые удалялись в сторону кухни.

Выждав еще пару секунд, я, наконец, зашлась в надсадном кашле.

— Когда поперхнулась, нужно поднять руки вверх, — вполголоса посоветовала мне Репутун.

Я послушно подняла руки, но кашель всё равно не прекращался.

— На, быстро воды выпей! — Репетун торопливо сунула чашку мне в руки. Я отхлебнула — и слёзы брызнули из глаз: там было вино, и я отхлебнула залпом почти полную чашку.

— Там вино, — возмутилась я, кивая на пустую чашку.

— Ну и что, что вино, — пожала плечами Репетун, — зато ты хоть кашлять перестала.

Кашлять, кстати, я действительно перестала.

И тут в дверь раздался такой громкий стук, что я аж подпрыгнула от неожиданности и икнула.

— Открывайте!

— Тихо! — прошептала Репетун и схватила меня за руку. Но я продолжала икать. Да что ж это такое! Не понос, так золотуха, как говорится! Я икнула еще раз.

Стук повторился.

— Нормально, ик, — прислушавшись, успокоила я её, — это Петров, сосед. Он так-то мужик нормальный, ик, но я лучше открою, а то сейчас на шум все остальные сбегутся.

Я повернула ключ в замке и приоткрыла дверь до половины. В коридоре стоял Петров, как обычно — в линялых трениках с пузырями на коленках и в застиранной майке.

— О! Лидуха! Привет! — увидев меня разулыбался он щербатой улыбкой, — а я сижу такой у себя, слышу — базарят где-то вроде. Бля, думаю, Марковна ж у тебя живёт, Горшков в дурке сидит, Грубякины ушли куда-то. Вот, решил проверить. Проявил, так сказать, бдительность. По-соседски…

Он заглянул через моё плечо, но я дверь держала прикрытой, так что ему не видно было, что там у нас происходит.

— Всё нормально, Федя, я это. Спасибо за бдительность.

Я хотела уже закрыть дверь, но профессиональный нос Петрова учуял винные пары.

— А чё за праздник тут у вас? — поднырнул под мою руку Петров и оказался за моей спиной, в комнате.

Я вздохнула.

— Здрасти вам, мадам, — увидев Репетун, изобразил реверанс Петров, — Лидуха, познакомь-ка нас!

— Обойдешься! — нахмурилась я, — вот что за привычка к людям в комнату врываться?

— Ой, Лидуха, не злобствуй! — хмыкнул Петров, усаживаясь за стол. — Не хочешь знакомить — не надо. Мы, люди не гордые, можем и сами познакомиться. Правда ж, красавица?

Он залихватски подмигнул Репетун и молодцевато крякнул:

— Фёдор Нельсонович Петров, — галантно представился он и, не выдержав витавших над столом ароматов, торопливо схватил кусочек сала и сунул себе в рот, — советский бенеф-ф-фециар.

Я снова икнула. Да ещё и выпитое вино ощутимо дало в голову.

— Петров, — не выдержала я, — хорош заливать! Какой ты, к чёрту, Нельсонович? Я сама слышала, как тебе пенсию приносили и Ивановичем называли.

— Увы, — деланно взгрустнул Петров, — мои предки не отличались особой смекалкой. Крестьянские корни, так сказать. Кухаркины дети. Но мы, их потомки, народ по-советски ушлый и ничто не мешает нам эволюционировать дальше! В связи с чем я планирую скоро сходить в паспортный стол и поменять отчество. А может даже фамилию.

— Угу, будешь Фёдор Нельсонович Петров-Мандела, — пьяненько хихикнула я и аж икать перестала.

— Дэвис. Моя фамилия будет Дэвис, — хладнокровно возразил Петров и щедро обмакнул в соль кусочек спелой помидорки, оставив там немного сока, отчего кристалики соли сразу покраснели и слиплись комочками.

— Эй, Федя Нельсонович Дэвис, — возмутилась я, рассматривая это свинство в солонке, — ты чего это сюда пришел угощаться?! Райка не кормит?

— Нету больше Райки, — со слезой в голосе ответил Петров и сграбастал сразу три куска колбасы.

— Что случилось?

— Сбежала она, бросила меня! — дрожащими губами прошептал Петров, налил себе вина полную чашку и хлопнул одним махом (чашка, между прочим, была моя). Чуть подумал, долил остаток из бутылки, и хлопнул опять. — И теперь остался я один-одинёшинек. Вот плачу-тоскую… И жизнь не мила мне…

Внезапно в коридоре послышался шум и грубый женский голос заорал:

— Федька, ты где?

— Иду, Раечка! Иду! — Петров, нагло подмигнув нам, быстренько допил остатки вина из чашки Репетун, сгрёб все кусочки сала, что были на тарелке, и, торопливо жуя, потрусил к выходу.

— Вот гад, — восхищённо прокомментировала я, запирая за прожорливым соседом дверь.

После того, как Петров обслюнявил обе наши чашки, допил всё вино и сожрал колбасу с салом, продолжать посиделки было не вариант. Поэтому мы с Репетун принялись убирать со стола.

— Ставь чашку сюда, я схожу помою, — сказала я, и тут громкий стук в дверь не дал договорить.

Если первый раз Петров стучал деликатно, то сейчас грюкал так, что казалось, вынесет дверь. Вроде и выпил немного. Хотя сколько ему там уже надо.

Вздохнув, я пошла опять открывать.

— Ты чего это к чужому мужу руки простираешь?! — заорала Райка, злобно дохнув мне в лицо луком. Металлические зубы тускло блеснули в провале ощеренного рта.

Я невольно отпрянула.

— Эй! — спокойно сказала Репетун и встала рядом со мной, — а ну отвалила.

Удивительно, но Райка послушалась и отвалила. Что-то недовольно бурча, она утопала к себе в комнату. Через пару секунд оттуда донеслась яростная ругань.

Этот случай меня изрядно напряг. По дороге домой я всё думала, как Вера-Лида сможет ужиться в такой обстановке. Если раньше все проблемы были от Грубякиных и Элеоноры Феликсовны, и ограничивались язвительными подколками и руганью, то похоже сейчас Райка заняла лидирующую позицию в квартире и сдавать её категорически не собирается. А она, судя по всему такая, что и ударить может и что похуже.

Что же делать?

Поселять Веру-Лиду в квартире Валеева не вариант. Там ещё куча заморочек с оформлением, да и непонятно как отреагируют соседи. Насколько я понимала ситуацию — им было выгодно, что квартира сейчас надолго пустует и там тихо, чем появятся какие-нибудь шумные соседи. Поэтому они молчали. Пока молчали. И я понимала, что всё это до поры до времени. А появление там жильцов, тем более без прописки, тем более — бывший пациент психбольницы — это стопроцентная гарантия, что они начнут стучать и квартиру у меня в результате отберут. Дом-то элитарный и живут там, в основном, всякие шишки и их родственники.

Вот же урод Барабаш! Если бы мне удалось провернуть это дельце — стал бы он на место Плечевого и я бы вопрос с этой квартирой решила очень быстро и хорошо. А теперь даже не знаю. Иван Аркадьевич укатил в Москву и надолго, Лев Юрьевич («опиюс») ясно дал понять, что делает что-то лишь в своих интересах. А больше у меня защиты и нету. Иван Тимофеевич, сосед, не та фигура, чтобы решать такие вопросы, тем более сейчас мы только соседи.

Поэтому у меня на повестке стоит самая главная проблема — найти себе «покровителя». Нет, не такого покровителя, как был у Репетун. Мне нужен такой, как был Иван Аркадьевич, но уровнем повыше. Это для конторщицы Лидочки он был прекрасной защитой, а я нынче — замдиректора депо «Монорельс» и буду переть дальше вверх. Поэтому и покровитель у меня должен быть как минимум уровня Плечевого.

Чёрт, надо было с Плечевым попробовать провернуть. Но вот не лежала у меня душа к нему и всё. А своей интуиции я верю. И это не бабские заморочки. Женская интуиция — это, как правило, 99 % жизненного опыта и немножко эмпатии, что бы там все эти новоявленные астрологи и оракулы не говорили.

Я вздохнула.

Так что же делать с Верой-Лидой? Вопрос оставался открытым, время неумолимо летело, а я ехала по проспекту и не знала, что делать.

Я подрулила к дому и припарковала автомобиль так, чтобы было видно из окна нашей кухни (Римма Марковна периодически выглядывала, сторожила). Хлопнула дверка и я вдохнула свежий воздух, напоенный ароматами лета.

Как хорошо!

А ещё хорошо, что в эти времена ГАИшники так не свирепствуют. Вот заловили бы меня, что я выпившая за руль села, и был бы мне большой барабум.

Внезапно от наших гаражей (у меня своего еще не было) выглянул человек, покрутил головой и исчез.

Маньяк что ли? Не успела я испугаться, как человек торопливо пошел по направлению ко мне, и я узнала в нём Велимира Шнайдера. Точнее Офелия Велимирова (чего мне стоило взять себя в руки и не заржать вслух).

— Добрый вечер, Лидия, — поздоровался он, смешно скривившись, словно большой кролик-переросток.

— Добрый день, — ответила я и, не удержавшись, добавила, — вот уж не ожидала увидеть вас у наших гаражей. Репетируете?

— Почему? — не понял мой тонкий сарказм он.

— Когда-то у нас жил один юноша, он был оперный певец. И своими бесконечными репетициями он так задолбал соседей, что они поставили ему жесткое условие — или он молчит, или они его выселяют. А репетировать же ему всё равно надо. Тогда он сделал очень хитро — арендовал у одного из старых соседей-водителей гараж и там пел свои серенады и арии сколько угодно.

— Да? — как-то вяло отреагировал Вилимир и спросил, без интереса, — и чем закончилась эта история?

— Спился он, — пожала плечами я, — в гаражах же сами понимаете, что обычно происходит. Клуб по интересам. Ну он и попал…

— Лидия, — внезапно решившись, перебил меня Велимир таким напряженным голосом, что я поняла, что у человека явно какая-то беда.

— У вас что-то случилось, Велимир?

— Нет. То есть да, — замялся он и его бледно-розовые уши предательски заалели. — Лидия, мы вчера с вами немного пообщались, и я понял, что вы не преследуете цель о замужестве как все остальные. Ведь правильно?

— Ну, д-да… — недоумённо кивнула я, не понимая, к чему он клонит.

— И ещё я понял, что вы нормальный и вменяемый человек, — сбивчиво продолжил он. — И порядочный…

— Эмм… — я не знала, как на это реагировать, поэтому ограничилась нейтральным междометием.

— Лидия, я хочу вас просить… Нет, я вас умоляю! — Велимир молитвенно сложил руки с красиво отполированными ногтями и умоляюще вперил на меня свои красноватые вампирские глазки.

— О чем? — совсем перепугалась я (надеюсь, он не гей и замуж фиктивно звать меня не будет).

Велимир замялся. Он ломал руки, кусал губы. Я молча стояла и ждала, пока эта пантомима в стиле «бедного Йорика» закончится, и он примет хоть какое-то решение. Я понимала, что у человека явно какая-то беда и он не знает, как её сформулировать, но, к моей досаде, мне ужасно захотелось в туалет, выпитое вино серьёзно так давило на живот, а этот чёртов Йорик (или Офелий, один фиг), всё мнется и мнётся. Когда я его уже хотела убить, наконец, он решился.

— Мне нужно алиби, — выдохнул он и его лицо стало совсем пунцовым.

— Вы кого-то убили? — неудачно пошутила я, и Велимир дёрнулся, словно от пощёчины.

— Почему? — удивлённым фальцетом протянул он.

— Не знаю, — я уже начала терять терпение и мой тон стал нелюбезным, — говорите, что там у вас. Я спешу.

— Извините, — пролепетал Велимир и робко добавил, — Я, наверное, пойду. Да. Так будет лучше.

— Говорите, — примирительно сказала я.

— Понимаете, тут такое дело, — доверительно сказал он мне, — я встречаюсь с женщиной. И мне нужно сохранить её инкогнито. Особенно от родителей.

— Она что, замужняя? — спросила я (разврат с СССР, мягко говоря, не поощрялся).

— Нет, всё гораздо хуже, — совсем загрустил Велимир.

— Несовершеннолетняя?

— Да нет! Что вы! — замахал руками Велимир, — здесь как раз всё наоборот. Она старше меня.

— И что, это разве запрещено? — не поняла я.

— Значительно старше, — прошептал Велимир. — На девятнадцать лет.

«Ох ты ж йо-майо», — удивилась я. Кто бы подумал. А с виду такой паинька.

— Она — мой учитель сольфеджио, еще со школы, — мечтательным голосом произнёс Велимир, на его лице появилась счастливая улыбка, а глаза затуманились.

— И чем я могу помочь? — поторопила Ромео я (чёрт, как же хочется в туалет).

— Я своим родителям буду говорить, что мы с вами гуляем в парке или пошли в кино, а сам буду… ну, вы понимаете. И нужно бы, чтобы на это время вы тоже где-то проводили время…

— Видимо, именно мне придётся арендовать гараж, — пробормотала я.

— Что? Гараж? — не понял Велимир. — Я могу с этим вопросом помочь. Здесь, в этом доме, живёт мой друг Ванька, его отец как раз старший по гаражам. Я могу у него узнать, кто сдает…

— Или продает, — подсказала я.

— Да, или продаёт, — кивнул Велимир. — Так вы согласны?

— В принципе, я не против, — согласилась я, — только давайте как-то составим график, что ли…

И мы принялись составлять график.

В квартиру я влетела, словно на пожар. Не разуваясь, пробежала по помытому полу и залетела в туалет.

О! Какое блаженство!

Когда я помыла руки и вышла на кухню, Римма Марковна строго поджала губы, но не сказала ничего. Только потянула носом воздух и удивлённо приподняла бровь, учуяв, что я пила спиртное.

Помня о договоре с Велимиром, я примирительно пробормотала:

— Мы с Велимиром гуляли. В ресторан зашли. Посидели, поболтали. Немного вина выпили…

Лицо Риммы Марковны вспыхнуло радостью:

— Вот! Я же говорила! Он — прекрасный мальчик. И очень перспективный…

Римма Марковна оседлала своего любимого конька и начала разглагольствовать, как же будет хорошо, если я выйду замуж за Велимира и как она, Римма Марковна, сможет заткнуть за поясЭмму Моисеевну Якобсон, соседку из дома напротив, у которой внучка очень удачно вышла замуж и теперь они с мужем живут в Ливии.

Меня аж передёрнуло:

— Римма Марковна, ну что здесь хорошего? В Ливии этой? Жара, пыль, солнце, мухи, пустыня.

— Эх, не понимаешь ты ещё жизни, Лидия, — покачала головой Римма Марковна. — Это же заграница! Понимаешь? За-гра-ница!

Я не понимала.

В той, прошлой жизни, я много путешествовала, в том числе по заграницам. И мне, больше всего нравилось на Мальдивах. Ну, все эти Тунисы-Египты-Турции — вроде, как и неплохо, только устаешь от общей неухоженности и толп капризных туристов.

— А теперь, если ты выйдешь замуж за Велимира, — продолжила мечтать Римма Марковна, — да что значит «если»?! ты точно выйдешь за него замуж, я даже не сомневаюсь! И тогда мы будем ездить в Баден-Баден!

Вот дался им всем этот Баден-Баден. Если на то пошло, то наш Кисловодск не хуже (если не лучше).

На кухню прошлёпала Светка. Она была явно не в духе.

— Светочка, будешь кисельчик? — моментально засюсюкала над ней Римма Марковна. — Я такой вкусный кисельчик сварила, с сахарной плёночкой, как ты любишь. Из вишен и яблочек.

— Не хочу кисельчик, — надулась Светка.

— А что ты хочешь?

— У меня животик болит. И я кефирчика хочу!

— У нас нет в доме кефира, — хмуро посмотрела на меня Римма Марковна, — и магазин работает ещё полчаса. Ты как раз успеешь.

Мне ничего не оставалось, как схватить авоську и отправиться в магазин за кефиром для Светки.

И у меня всего полчаса!

Я выскочила из квартиры и легко сбежала по лестнице, не дожидаясь лифта. Сейчас быстренько сгоняю в магазин, а потом, вечером, нужно не забыть заскочить к Ивану Тимофеевичу, позвонить в ОБХСС, уточнить время, когда они завтра подъедут. И место встречи. Вряд ли есть смысл, чтобы они заявились прямо ко мне на работу, на глазах Альбертика, Щуки, Герих, и прочего монорельсовского сброда.

Открыв дверь подъезда, я охнула, и от неожиданности авоська выпала из моих рук. На лавочке, под кустами сирени, меня дожидался Мунтяну.

Глава 13

— Горшкова, — процедил Мунтяну непонятным голосом и мотнул щетинистым подбородком. Он изрядно похудел, черты лица так заострились, что он стал походить на оголодавшего волка. От былого дерзкого лоска не осталось и следа.

Ветер вдруг торопливо и сильно зашумел в ветках пахучего жасмина и сирени, несколько оборванных листов, рвано кружась, упало на тротуар. Где-то далеко, за горизонтом, грянул гром. Потянуло озоном.

— Что? — настороженно спросила я, готовая, если что, заорать на весь двор.

Но тут из подъезда на вышел сосед, Иван Тимофеевич, с супругой. Оба были нарядные, с букетом гладиолусов и большой, перевязанной атласной лентой, коробкой. Поздоровавшись с нами, сосед тревожно глянул на небо, всё в тугих жгутах тёмных туч, готовых лопнуть от малейшего порыва ветра.

— Кажется дождь скоро будет, — вздохнула его супруга и посмотрела на Ивана Тимофеевича. — Промокнем же.

— Так может и не будет, — возразил Иван Тимофеевич, но голос его при этом звучал неубедительно даже для самого себя. — Может, как раз вернуться успеем?

— Я лучше схожу, возьму зонт, — заявила соседка и зашла обратно в подъезд.

— А это мы в гости к Пересветовым собрались. У них внучка недавно родилась. — Зачем-то принялся рассказывать Иван Тимофеевич, посматривая на часы. — Вы, Лидия, Пересветова должны помнить, он тоже в издательстве нашем работает. В бухгалтерии.

Тут из окна высунулась Римма Марковна и закричала:

— Лида, лови зонтик! И сметаны! Сметаны не забудь!

Не успела я поднять с клумбы зонтик, как к подъезду на мотоцикле с рёвом подъехал Вадик, сосед-студент из мединститута. Сзади него сидела Ленка и звонко смеялась.

— Здравствуйте! — хором поздоровались они, когда Вадик заглушил мотор.

— Здорово, до дождя успели, — счастливо улыбнулась Ленка, поправляя ремешок на босоножке. Тем временем Вадик что-то отвечал Ивану Тимофеевичу.

Я облегченно вздохнула — у подъезда стало слишком людно. Зато Мунтяну нахмурился и недобро покосился на соседей:

— Разговор не окончен, — медленно произнёс он, глядя на меня в упор. — Не думай, что на этом всё.

Он встал с лавочки и не спеша пошел по улице, шаркая ногами, а я стояла и смотрела вслед.

Вот что это было? Зачем он приходил? И что-то я сильно сомневаюсь, что он оставит меня в покое. Думаю, это начало чего-то опять не очень хорошего…

Из распахнутого по случаю предгрозовой духоты окна квартиры Натальи грянули торжественные звуки литавр — по первому каналу начиналась первая серия художественного фильма о Шерлоке Холмсе и собаке Баскервилей. Эти, любимые с детства, звуки привели меня в чувство — через пятнадцать минут магазин же закрывается!

Я подхватила авоську и, отбросив бессмысленную рефлексию, метнулась в гастроном.

Потрясения потрясениями, но кефир для Светки я купить успела! И сметану, кстати, тоже.

Утром не распогодилось. Всю ночь бушевала гроза, и новый день начался тускло и сыро. Настроение моё тоже было не ахти. Я задумалась, глядя в окно на беззаботно болтающую во дворе с другими женщинами Тоню. После вчерашнего разговора с Репетун, идея «заложить» махинации Альбертика ОБХСС казалась мне не такой уж и здравой. Что у меня есть? Только слова Тони о том, что якобы Альбертик планирует пустить под снос базу отдыха в Орехово. Акта списания я не видела. О том, что он существует, узнала со слов Тони. Допрашивать Иванова, Герих и Щуку о том, подписывали ли они липовый акт, более чем глупо. Они ничего не скажут. Есть у меня, правда, ещё информация по липовым путёвкам, но опять же — совсем нету очевидных доказательств, что это Альбертик.

Блин, и с ОБХСС я уже договорилась, что дам им наводку. Нет, однозначно с путёвками дело нечисто, но я более чем уверена, что там Эдичка Иванов порезвился. А вот принимал ли участие Альбертик — теперь непонятно. А мне нужен именно он. Ещё вчера я была вполне уверена, что Альбертик у меня в руках, а сейчас — не знаю, как быть и правильно ли я делаю. Ситуация с Барабашом изрядно пошатнула мою веру в себя. Поскорей бы уехать в Москву! Там хоть денег, если получится с заданием «опиюса», подзаработаю, и с Иваном Аркадьевичем нормально пообщаюсь (куда он денется).

Нужно было бы поговорить с Тоней, но я уже не верила, что получу честный ответ. Лучше буду приглядывать за ней.

Чтобы отвлечься от снулых мыслей, я заторопилась к цехам. По привычке, выработанной у меня в последнее время, переобулась из импортных лодочек в растоптанные туфли фабрики «Скороход» — если и вляпаюсь в мазут, будет не жалко.

Промзона встретила меня грохотом и лязгом стрекочущей знакомой музыки агрегатов, запахами мазута, солярки и гари, сосредоточенными лицами рабочих.

Мне нужно было удостовериться, как идёт работа в бригадах. Но сперва я решила найти Иваныча или Севку, чтобы узнать последние «новости» промзоны, как говорится «кто чем дышит».

— Лидия Степановна! — окликнул меня высокий, чуть сутулый мужчина в изрядно замызганной спецовке, с длинными руками и нервными узловатыми пальцами.

Он торопливо приближался, и я остановилась.

— Лидия Степановна! — чуть не плача воскликнул он, поравнявшись. — Ну как же так! Где справедливость?!

— Что случилось?

— Я из пятой бригады. В общем, я разработал улучшенный состав для промывки системы охлаждения дизелей от коррозионных отложений, оформил рацуху как надо, а мне завернули!

— Почему завернули?

— Сказали, неудобно и дорого. А оно не дорого! Да, химические компоненты получаются дороже на пятнадцать процентов, и секции нужно промывать дважды. Но после такой промывки внеплановые ремонты вообще снижаются! И экономия горюче-смазочных материалов выходит знатная! А они завернули.

— А может ошибки в технической документации были?

— Да какие там ошибки, я баб наших конторских попросил оформить, они всё, как надо сделали! — чуть не плача, возмущался рабочий.

— Нужно выяснить, где ошибки были, — неуверенно протянула я, размышляя, чем ему помочь.

— Да не было там ошибок! Ещё раз говорю! — вспылил рабочий. — Это не первый раз они рецухи заворачивают. В прошлом месяце я диагностику диодов предлагал оптимизировать. Методом тепловых сопротивлений. Это же можно очень просто отбраковывать диоды с коротким замыканием, обрывом и сопротивлением более 0,32 °C/Вт! А они сказали — неэффективно!

— А не может такого быть, что у вас с комиссией личная неприязнь?

— Да разве же только мне? Вон Лёнька с третьего цеха контроль ресурса понижающих трансформаторов улучшил. И что? Даже слушать его не стали!

Пока мы разговаривали, нас обступили другие рабочие. И все они жаловались, на отказы «рецухам», на несправедливом распределении путёвок, на понижении возможности подзаработать…

Наш спонтанный диспут прервала взмыленная Людмила:

— Лидия Степановна! — запыхавшись, воскликнула она, а я вас по всему депо ищу, — там совещание у Альберта Давыдовича перенесли…

— На какое время? — спросила я, досадуя, что она не дает договорить с рабочими.

— Уже двадцать минут, как идёт.

Твою ж мать! И мне, как обычно, опять не сообщили. С приходом Альбертика к власти, депо «Монорельс» всё больше и больше начинает напоминать какой-то гадюшник.

Я заторопилась в контору.

Совещание шло уже давно. Я тихо прошла вглубь кабинета. Как раз обсуждали материальное стимулирование разных групп работников.

— У нас из полторы тысяч человек всего тридцать пять ударников, — хмуро докладывала Герих и злорадно зыркнула в мою сторону, — это меньше, чем два с половиной процента!

— Эк ты загнула! — возмущенно крякнул Марлен Иванович, — и приплела в одну кучу и бухгалтерию, и конторских. А какие из нас ударники? Бумажки перекладывать? Проценты считай только из цеховых! Тогда нормально всё у нас получается. Не хуже, чем у других.

— Товарищи! Товарищи, — постучал линейкой по графину с водой Альбертик, — давайте ближе к делу. Продолжайте, Тамара Викторовна.

— Если рассмотреть качество и причины работы ударников, то там всё из-за уплотнённого рабочего дня и передачи части работ подсобным рабочим. То есть…

— К чему ты клонишь? — опять влез Марлен Иванович. — Так постановили на коллективном собрании. Ты тоже была и всё прекрасно знаешь!

— А к тому, что повышение производительности труда у нас получается из-за чего угодно, но только не из-за общей сознательности рабочих! — выдала Герих и с победным видом посмотрела на меня и на Марлена Ивановича.

Тот вспыхнул:

— Пропаганда у нас на достойном уровне!

— Была! — парировала Герих, забросив камушек в мой огород. — А начиная с весны показатели рухнули вниз.

— Лидия Степановна, как вы можете прокомментировать эту ситуацию? — поддал жару Альбертик, — понимаю, что это ваши недоработки, но скоро отчёт в Москву сдавать. Что мы им объяснять будем?

Моё опоздание он оставил без комментариев, поэтому я тоже не стала заострять на этом внимание, хоть внутри всё клокотало от ярости.

— Объяснение такое, — максимально спокойно сказала я, — за последние полгода у нас на заслуженную пенсию ушли сразу тридцать два человека. На их место пришли молодые кадры, только из ПТУ. Какие из них могут быть ударники, если они всего пару месяцев на производстве поработали?

— Так что… — влезла Герих, но была перебита мной.

— Подождите, Тамара Викторовна, я ещё не закончила, — жёстко ответила я и, дождавшись, когда Герих плюхнется обратно на своё место, продолжила, — но и это не снизит наши показатели. Вы почему-то считаете только ударников, но в эту группу относятся ещё рационализаторы и изобретатели…

— Да какие у нас рационализаторы! — опять взорвалась Герих.

— То, что их предложения вы всегда отклоняете — другой вопрос. И я думаю, мы его рассмотрим на ближайшем коллективном собрании. Но тем не менее все их идеи и рацпредложения фиксируются у нас в журнале. И таких людей довольно много. Внесем их в общий процент и у нас как минимум не будет просадки по показателям. Это первая часть ответа на ваш вопрос, Альберт Давидович. Чтобы быстренько закрыть проблемный участок, как говорится, и отчитаться в Москву. Но если думать на дальнюю перспективу, то, конечно, таких людей нужно поощрять не только талончиками на трамвай и бесплатным обедом в рабочей столовой.

— А чем же их ещё поощрять? — фыркнула Герих.

— Если мы хотим высоких результатов, если хотим, чтобы депо «Монорельс» было в лидерах в данном вопросе, — ответила я, — то и поощрять нужно соответственно: путёвками в лучшие здравницы и санатории, продвижением в очереди на автомобили и квартиры, дополнительными разовыми премиями. А то у нас пашут одни, а на курорты катаются — другие.

Я посмотрела на Альбертика. Он был хмур и не весел. Герих что-то торопливо писала, уткнувшись в протокол почти носом.

Вот так вот, ребятишки!

Я заторопилась к себе в полуподвальчик — нужно ковать железо, пока горячо, и срочно внести все предложения в служебку, чтобы подать от себя, а то знаю я эти приколы, не зря Герих так торопилась всё записать. Не удивлюсь, если Альбертик подаст наверх эту инициативу, как собственную и получит все плюшки.

Но уйти мне не дали.

— Лидия Степановна, задержитесь, пожалуйста, — велел Альбертик и я со сдерживаемым вздохом осталась. Сейчас начнутся разборки, а я за эти последние дни так морально вымоталась, что ой.

— Лидия Степановна, — хмуро сказал мне Альбертик, — почему вы регулярно опаздываете на совещания?

— А почему вы, Альберт Давидович переносите сроки этих совещаний и не уведомляете сотрудников?

— Все сотрудники приходят вовремя. Опаздываете только вы.

— Ну значит, вы предупреждаете всех, кроме меня, — парировала я.

— Знаете, Лидия Степановна, видимо, мне придётся каждый раз сообщать вам об изменениях в графике лично, — деланно вздохнул Альбертик.

— Замечательно. Тогда я и опаздывать не буду.

Повисла нехорошая пауза. Наконец, Альбертик не выдержал первым:

— Но я вас попросил остаться не для того. С понедельника к работе приступает новый сотрудник — Урсынович Виктор Алексеевич. Ваш заместитель. Так что я надеюсь, что вы введёте его в курс дел и поможете влиться в работу.

От неожиданности я чуть не ахнула:

— В каком смысле мой заместитель? Но по штатному…

— Я прекрасно знаю, что там по штатному, — зло фыркнул Альбертик. — Сверху сказали, что надо, значит, будете нянчить этого Урсыновича. Вам всё ясно?

— Да.

— Можете быть свободны. И подготовьте ему рабочее место.

— Где?

— У вас в кабинете! — рявкнул Альбертик, — Всё! Разговор окончен.

Я молча вышла в приёмную, а внутри все клокотало от ярости. Это же мне замену нашли. Причём так нагло — я его сейчас обучу, введу в курс дела, а меня потом под зад ногой, а его поставят на моё место. Сколько раз я это видела. Одна моя знакомая, очень сильный специалист, ещё в том мире, всё время отказывалась переходить на руководящую должность. Когда я её спросила, а почему, ведь это и высокая зарплата, и большие возможности, она ответила, что, если будет работать плохо — её уволят, а если будет работать хорошо, на её место поставят своего человечка (брата, сына, племянника и т. д.), а её всё равно уволят. Поэтому она не видит смысла вкладывать силы и время в заранее провальный проект. А другую знакомую поставили директором школы, причём школу дали очень слабую (там какая-то ступенчатая система образования в городе была), в ту школу, в основном, всяких второгодников и детей из неблагополучных семей собирали. И эта знакомая сделала там кадетские классы, выстроила уникальную систему воспитания, собрала своих хулиганов и создала из них лучшие команды в городе по разным видам спорта. И вот когда у неё пошли шикарные результаты, о ней и о её школе заговорили даже в Москве, казалось, живи и радуйся, её моментально перевели в какую-то захудалую гимназию на окраине города, а в эту школу-конфетку поставили двадцатипятилетнего зятя городской шишки. И этот золотой мальчик благополучно развалил всё то, что она создавала не один год. Так более того, когда он полностью развалил все, в своих неудачах обвинили кого бы вы думали? Правильно — эту женщину.

В общем, я себя так накрутили, что готова была взорваться от любого косого взгляда. Но, к счастью, на пути мне не повстречался никто.

Я сидела в кабинете за своим столом, и зло барабанила по клавишам машинки, как в дверь поскреблись.

— Да, заходите! — крикнула я.

В кабинет заглянула Репетун:

— Можно? Я на секундочку буквально.

— Заходи, — повторила я.

— Я это… хотела сказать, — смутилась Репетун и понизила голос, — в общем, я не знаю, важно ли это, но ты, наверное, должна знать…

— Говори, — устало сказала я, уже не ожидая от судьбы ничего хорошего.

— К Лактюшкиной приходила Герих и они шушукались, но я услышала, что про тебя говорили…

— И что говорили?

— Герих сказала о тебе так: «эта дура Горшкова сама вырыла себе яму и очень скоро она отсюда вылетит с громким треском».

Я поблагодарила Репетун и задумалась. Что ж, мои враги активизировались. В принципе, этого и следовало ожидать. Но вот что же они имели в виду? Я где-то допустила ошибку и меня подловили? Или они опять что-то подделали от моего имени?

Что же делать? Как узнать?

И тут одна неплохая идея пришла мне в голову.

Я быстро встала и пошла в кабинет к Эдичке Иванову.

После того, последнего памятного конфликта, мы с ним как-то почти и не пересекались, старательно избегая друг друга.

Товарищ Иванов сидел, развалившись в мягком кресле, и смотрел по телевизору какую-то весёлую музыкальную передачу (хм, у него в кабинете и телевизор появился!).

— Здравствуйте, товарищ Иванов, — громко сказала я, и Эдичка чуть не подпрыгнул. — Развлекаетесь? Не помешаю?

— Ну что вы, Лидия Степановна, такое подумали! — напустил на себя возмущённый вид Эдичка и при этом торопливо выдернул шнур из розетки.

Музыка смолкла и Эдичка добавил:

— Это мне для работы нужно, для пропаганды…

Я не стала комментировать и придираться, потому что мне нужен был результат. Потом отыграюсь. Позже.

— Я вот что хотела уточнить…

— Я весь во внимании… Лида.

— Ты помнишь, как приглашал меня в ресторан?

— Д-да…

— Приглашение ещё в силе?

Глава 14

— Ч-что? — опешил товарищ Иванов и вытаращился на меня с крайне озадаченным видом.

— А то ты не расслышал? Повторить?

— Нет, то есть да… В смысле всё я расслышал, — чуть вильнул взглядом Эдичка, — я просто не ожидал, что ты…

— То есть, приглашая женщину в ресторан, ты заранее не ожидаешь, что она может вдруг согласится? — хихикнула я, и Эдичка густо-густо покраснел.

— Да нет же, — начал выкручиваться он, — просто ты же сперва не захотела, вот я и…

— Ну и что? — мило улыбаясь, заявила я с видом «блондинки». — Тогда — не хотела, а вот сейчас вот хочу в ресторан.

— Ну, пошли, к-конечно, — выдавил улыбку из себя Эдичка.

Видно было, что ему, как говорится «и хочется, и колется». Но это уже не мои проблемы. Мне-то нужно решать свои задачи. Поэтому я изобразила довольный вид:

— Вот и отлично! Закажи столик в «Нивушке», после работы я могу туда прямо сразу заскочить. Там и встретимся.

Что там лепетал вслед товарищ Иванов, уже значения не имело, главное, чтобы удалось его подпоить и разговорить. А то у меня не хватает нужной информации, и прямо очень.

Следующим пунктом моего спонтанного плана стоял визит к Герих. Я решила вкинуть ей капитальную «дезу». Но, к сожалению, моим планам помешали — пришла Алевтина Никитична. Еще недавно я всё никак не могла вырваться к ней (дела постоянно мешали), чтобы нажаловаться на Ивана Аркадьевича, который повысил меня в замы, сам, гад такой, усвистал учиться в Москву, а разгребаться с Альбертиком и прочими врагами предстояло теперь мне. А вот сейчас она пришла сама. Ко мне. В кабинет. Но я не просто не обрадовалась, меня это выбесило: дверь моего кабинета без стука распахнулась и двое плечистых рабочих, тихо матерясь, начали заносить огромный письменный стол.

— Левее, Колян!

— Да ты на себя потяни!

— Товарищи! — возмутилась я, — это что здесь происходит?

— Стол принесли, — буркнул заросший щетиной мужик, который заносил стол, осторожно двигаясь спиной вперёд.

— Вижу, что стол. Но у меня есть стол, — я бросила недовольный взгляд на старый кондовый стол, который достался мне в наследство от Ивана Аркадьевича вместе со всем остальным барахлом в этом кабинете. — И он меня вполне устраивает. Зачем мне ещё один стол?

— Это новому сотруднику, твоему заместителю, — пояснила Алевтина Никитична, которая вошла вслед за рабочими.

— А я причём?

— Альберт сказал сюда нести.

— А со мной согласовать?

— Лида! — засопела носом, словно ёж, Алевтина Никитична, — это разве я должна между вами бегать и выяснять, кто на что согласен? Мне сказали — я выполнила. Иди сама разбирайся.

Я вздохнула, тут она права. Зря я на неё напала.

— Поставьте его здесь, — распорядилась Алевтина Никитична, — а Лидин стол мы подвинем вон туда.

— Ну уж нет! — психанула я, — стол вам велели принести — вы принесли. Молодцы. Вот и ставьте его подальше в угол. А мой стол двигать я не позволю!

— Но в углу темно ему будет.

— А вот это уж пусть вас не волнует, Алевтина Никитична. Альберт Давидович решил, что этот человек должен сидеть в моём кабинете, а о том, как ему здесь будет — темно или светло, он не подумал. А почему я должна об этом беспокоиться?

— Какая же ты противная всё-таки, Лида, — покачала головой Алевтина Никитична и вышла из кабинета, хлопнув дверью.

Понятно, что разговора у нас и не получилось бы.

Ну и чёрт с ним. Обойдусь.

Зато я сделала звонок «опиюсу». Положив трубку на рычаг, я откинулась на спинку кресла я хмуро сказала «Уф!».

В общем, в ресторан «Нивушка» я приехала в самом что ни на есть мрачном расположении духа. Эдичка уже ждал за столиком у бокового выхода, по всей видимости на кухню.

— Привет, — натянула улыбку на лицо я и уселась напротив.

Из кухни отчётливо тянуло жареным луком, слышался звон посуды и голоса работников. Я поёжилась и окинула взглядом небольшой зал, битком набитый народом. Все столики были заняты.

— Что будешь? — немного нервно протянул мне меню товарищ Иванов. Комплиментов он мне, кстати, тоже не сделал.

— Жасминовых устриц в крыжовнике, морского ежа под укропно-огуречным соусом и свиную ногу с черной смородиной, — машинально ответила я и Эдичка расхохотался, словно я удачно пошутила.

Зато витавшее над столом напряжение спало, и он явно расслабился.

Я раскрыла меню и, незаметно поморщившись, скользнула глазами по небрежно отпечатанным на машинке строчкам: «осетрина г. к. с помидором» была жирно зачёркнута и сверху, и от руки, круглыми буквами пятиклассница-отличницы вписано: «салат карт. с белк. паст. океан».

«Салат карт.» я не хотела, а таинственный «салат рыбный деликатесный» оптимизма с таким названием почему-то не внушал. Наконец, мы выбрали. Взяли «солянку на сковороде из палтуса», «салат из свежих помидоров» и «севрюгу-фри». Я заказала бокал «вина Янтарь» (других вариантов в меню не было), а Эдичка взял себе «водку Экстра», сразу графинчик.

Вот и чудненько.

Пока несли заказ, товарищ Иванов начал развлекать меня, рассказывая бородатые несмешные анекдоты (почему-то многие мужчины убеждены, что женщинам это нравится). Так как портить настроение Эдичке я не планировала, нужно же было у него всё выяснить, поэтому я вежливо посмеивалась в нужных местах, хотя внутренне кипела от негодования.

Наконец, принесли помидоры (порезанные на тоненькие лепесточки с зубчиками и закрученные в пучки в виде хризантем, на которые даже смотреть без слёз нельзя было), сырно-мясную нарезку и спиртные напитки, и мои мучения закончились.

Так мне хотелось думать.

— Ну, давай за то, чтобы в глазах наших любимых была только радость и любовь, — многозначительно-пылко взглянув на меня, произнёс тост Эдичка.

Мы чокнулись и Эдичка лихо хлопнул рюмашку. Крякнув, он потянулся вилкой к хризантемоподобному помидору. Я обозначила, что пригубила бокал и отставила его в сторонку. Помидор есть не стала.

— Говорят, тебе зама дают, — жуя спросил Эдичка и в его голосе явственно послышались завистливые нотки.

— Да, — неопределённо ответила я и, чтобы не развивать эту тему дальше, мудро заявила, — между первой и второй перерывчик небольшой.

— Тогда давай, за любовь без памяти и за память без любви! — произнёс очередную банальность Эдичка и хлопнул ещё рюмашку.

Лицо его раскраснелось, он распустил галстук и расстегнул пуговичку на воротничке рубашки.

Как раз принесли горячие блюда.

— А давай под рыбку повторим! — проявил инициативу уже Эдичка, наливая себе водочки (на мой бокал он даже не посмотрел, и я поняла, что надо побыстрее его допрашивать, а то еще пара рюмок и будет всё).

— Эдичка, я так рада, что мы, наконец, можем пообщаться наедине, — сказала я томно и товарищ Иванов приосанился. — Кстати, давно хотела тебя спросить…

— Извините, товарищи! — в этот момент администратор подвёл к нашему столику какую-то немолодую парочку. — Прошу вас, присаживайтесь.

Я вытаращилась, но судя по спокойной реакции остальных — здесь это было вполне нормально. Женщина, с виду сельская бухгалтерша или завмагазином, в вышитой зелёной люрексовой гладью оранжевой блузке с рукавами-фонариками, которые полнили и без того полные руки, с ярко подведёнными глазами и начёсом на голове, обвешанная золотыми украшениями, словно новогодняя ёлка (кажется, она надела на себя всё золото, что было) спокойно уселась рядом со мной, и я еле сдержалась, чтобы не поморщиться от густого шлейфа её сладких духов. Кажется, «Опиум», причём она вылила на себя примерно полфлакона.

Мужчина, что умостился напротив, был под стать своей спутнице, правда в заурядном классическом костюме, поэтому на фрика был практически не похож, если не считать того, что у него была лысина, на которую он начёсывал волосёнки снизу вверх. При движениях головой волосёнки немного оттопыривались от лысины в виде пучков и пёрышек и в эти моменты он начинал напоминать Публия Корнелия Сципиона в лавровом венке при триумфальном въезде в Карфаген.

— Что посоветуете, товарищи? — обратился к нам мужчина, рассматривая меню.

Я промолчала, а вот Эдичка принялся консультировать. Уже через пару минут между ними завязался оживлённый разговор.

— А вы где такую блузку шили? — заинтересованно спросила меня женщина, явно намереваясь поболтать.

— Брат из тюрьмы прислал, — мрачно пошутила я и у женщины вытянулось лицо. Не знаю, что она подумала, но от меня отстала.

Так и сидели где-то около часа, эти трое болтали между собой, а я молча ковырялась в тарелке, хорошо хоть рыбные блюда были выше всяких похвал.

Когда изображавшие джаз-трио лабухи на сцене (они гордо именовались ВИА «Синее пламя») заиграли что-то разухабисто-весёлое, разгорячённый спиртным народ ещё сильнее взбодрился и повалил на середину зала танцевать.

Наши соседи — тоже.

— Пошли и мы, что ли? — предложил мне Эдичка, постукивая в такт пальцами по столу и не отрывая возбуждённый взгляд от танцующих.

— Ой, не люблю эту песню, — соврала я, так как слышала её впервые. — Давай лучше на следующий танец пойдём.

— Ну давай, — вздохнул Эдичка и вылил остатки водки из графинчика (уже второго) себе в рюмку. Хитро посмотрев через рюмку на меня, он заплетающимся языком сообщил:

— Вздрогнем, братишка?

— Секунду, — остановила его я. — Сейчас мой тост, он очень важный, ведь ты мой тост ещё не слышал.

— М-мда? — искренне изумился Эдичка и возмущённо вознегодовал, потрясая зажатой в руке рюмкой и щедро расплёскивая водку в блюда с остатками помидор. — Как так можно?!

— Но прежде, чем я скажу этот тост, ответь мне на один вопрос, — заглянула в его пьяные глаза я, в надежде найти проблеск разума, — только он очень секретный. Ты же секреты хранить умеешь?

— Я — могила! — закивал головой Эдичка и стал похож на китайский болванчик. Очень пьяный китайский болванчик.

— Это правда, что руководство собирается сносить базу отдыха в Орехово?

— Тебе честно сказать? — наклонившись через столик ко мне, громким напряженным шепотом спросил Эдичка, тяжело дыша на меня водочными парами.

— Да. Очень честно, — ответила я, стараясь не морщиться.

— А вот и скажу! — патетически воскликнул он, — да! Я скажу! Всё, как есть, скажу!

— Скажи, — подбодрила Эдичку я.

— У тебя красивая грудь, Лида! — сказал Иванов, — Поехали сейчас ко мне?

— Так, а что там с базой в Орехово? — попыталась вернуть его мысли в конструктивное русло я.

— Какое Орехово? — не понял он. — Пошли танцевать!

Я чуть не застонала. Кажется, мой прекрасный план так глупо провалился.

Только время тут потеряла.

Из ресторана я ушла по-английски. Когда Эдичка, допив водку, пошел-таки танцевать, я тихонько скользнула к выходу, села в машину и уехала. Может быть и не слишком красиво, что я бросила пьяного там одного, но и везти его домой в таком виде — чревато неприятностями. Тем более, я не знаю, где он живет.

Ах, да, перед уходом, я подозвала официанта и заплатила за наш заказ. А то, кто его знает, не потеряет ли он деньги. Или забудет заплатить. А так я хоть спокойной буду.

А выходные мы провели в Малинках: рано утром я загрузила семью в машину и отвезла в деревню. Наш двор был наполнен шелестом листьев, грибным воздухом и солнечными зайчиками на влажной от росы траве. От озера тянуло сладким запахом копытня, багульника и дикой малины.

— Смотри, Лида, — Римма Марковна подняла из травы упавшую с дерева большую спелую грушу. От падения один бок её лопнул и оттуда брызнул медовый сок. — Пора делать варенье.

Светка весело прыгала на скакалке, а высоко в небе прокричали птицы. Я подняла голову — они сбились в ключ и летели, очевидно, уже в тёплые края. Кажется, скоро осень, Светка пойдёт в первый класс, а я буду сдавать сразу две сессии. А ещё у меня большая педпрактика. В той школе, где учится Жорка…

— Доброе утро! — прервали мои мысли мужские голоса — от озера по меже нашего огорода медленно шли Рогов с Будяком.

Нет, я понимаю, что сюдой оно значительно ближе, ладно Рогов, он сосед, да и подвозил меня часто, но вот почему Будяк ходит через наш двор, как у себя дома?!

В груди начало подниматься глухое раздражение.

— Утречко доброе, соседушки! — защебетала Римма Марковна. — А чего это вы так рано гуляете? Никак на рыбалку ходили? Так удочек что-то я не вижу.

— Да нет, по грибы, — ответил Рогов.

Будяк промолчал.

— А мы только что приехали, — продолжала разливаться соловьем Римма Марковна. — Рано встали, торопились, только чаю на скорую руку попить успели. А вот сейчас и нормально позавтракать можно. Вы же будете с нами чай пить? С ватрушками.

— Не откажусь, — разулыбался Рогов, поставил корзину с подберёзовиками и лисичками под деревом и уселся за стол в беседке. — Ваши ватрушки, Римма Марковна, выше всяких похвал.

Будяк пить чай не остался. Глянул на меня пристально, сухо отговорился, что работы много и ушел.

Не знаю почему, но раздражение в груди усилилось.

Выходные пролетели как один миг. И на работу я пришла хоть и отдохнувшая, но какая-то вся напряжённая внутри.

Под звуки гудка я вошла в контору и решила сперва заглянуть к Людмиле, дать указания. Нужно было срочно позвонить в городской архив и договориться о сроках сдачи документации. Ну и еще там по мелочи.

В общем, в свой кабинет в полуподвальчике я пришла примерно минут через двадцать после гудка.

Вставила ключ в замочную скважину, провернула — безрезультатно.

— Открыто! — послышался из моего кабинета мужской голос.

Недоумевая, я толкнула дверь и вошла.

В кабинете, за моим столом сидел мужчина. Весь какой-то дородный, лоснящийся, лет сорока на вид, в костюме и галстуке. Лысоватый. С внушительным брюшком.

— Здравствуйте, — сказала я и вопросительно посмотрела на странного визитёра.

— Виктор Алексеевич Урсынович, — представился он, не поздоровавшись. — А вы, как я полагаю, Лидия Степановна Горшкова?

Я кивнула. Кто это, я поняла сразу. А вот его поведение меня напрягло.

— Что же вы опаздываете, Лидия Степановна? — весело попенял мне Урсынович.

Вроде пошутил, а стало неприятно.

— Это мой стол, — сказала в ответ я, проигнорировав его вопрос.

— Я вижу, — пожал плечами он, — нужно перестановку в кабинете делать, — меня не устраивает, где стоит мой стол.

— Поэтому вы решили занять мой? — также с напускным весельем спросила я.

— Кто первым встает — тому бог подаёт, — парировал Урсынович, но из-за стола так и не встал.

— Верите в бога? — задала провокационный вопрос я, подошла к шкафу и повесила ветровку.

— Народный фольклор, — хмыкнул Урсынович, — еще Владимир Даль собирал. Или вам претит народное творчество, Лидия Степановна?

Сейчас мне нужно было пройти к столу и сесть. Но за столом сидел Урсынович. По сути дурацкая ситуация. Я же его за ногу не выброшу. А добровольно вставать он явно не собирается. Изучает, что я буду делать, как себя поведу.

— Виктор Алексеевич, вы в журнале по технике безопасности расписались? Инструктаж прошли? — поинтересовалась я, взяла графин с водой и подошла к окну полить фикус. Он был у меня единственным, периодически я боролась с желанием отдать его в кабинет к Тоне, но вот сейчас он очень пригодился.

— Н-нет, — замялся Урсынович.

— А как же вы к работе приступили? — покачала головой я. — Нарушаем в первый же день?

— А где журнал этот? — недовольно протянул Урсынович. — Давайте.

— Второй этаж, шестой кабинет слева, — мило улыбнулась я, — ответственный Егоров Василий.

— Так проводите меня, — сказал Урсынович.

— Боитесь заблудиться? Или что украдут? — опять мило пошутила я.

Лицо Урсыновича пошло пятнами.

— К сожалению, у меня срочная работа, — со вздохом сказала я, — да не переживайте, там людей много, спросите, где шестой кабинет.

Урсынович посмотрел на меня долгим взглядом, встал и вышел.

Я уселась на своё кресло за свой стол и задумалась: мужчинка явно нарывается.

Приняв решение, я ухмыльнулась и нажала на кнопку коммутатора:

— Людмила, а зайди-ка сейчас ко мне. Только очень быстро.

Глава 15

Положив трубку на рычаг, я нахмурилась и озадаченно откинулась на спинку кресла. Мда…дела. Мало мне врагов типа Альбертика или Герих, так теперь этот Урсинович вдобавок нарисовался. В том, что этот типок будет гадить, причём мелко и пакостно, я даже не сомневалась. Судя по тому, как началось наше знакомство, Герих, Щука и Лактюшкина должны напроситься к нему на курсы повышения квалификации.

И ведь как хитрожопенько Альбертик всё замутил (в том, что это с его подачи, я даже ни разу не сомневаюсь). Подсунул мне зама, который прёт на моё место буром.

И вот когда уже у меня начнётся всё хорошо?

Примерно минут через двадцать вернулся Урсинович. Мельком взглянул на меня (что я сижу на своём месте), но ничего не сказал — поджал тонкие губы и с видом понурого верблюда, прошел за свой стол в угол. До обеда мы работали в полном молчании. Тишина была столь уныло-звеняща, что (если не считать треск моей машинки и его укоряющих вздохов), слышно было, как во дворе смеются и переговариваются кочегары, которые грузили уголь.

Что интересно, он не спрашивал меня, что делать, не просил ввести в курс дела. Ну, а я принципиально не лезла с рекомендациями. Пару раз только незаметно глянула — он вытащил из охристо-тугого, явно импортного, портфеля какие-то бумаги и сидел, что-то усиленно записывал.

Ну и пусть пишет, лишь бы ко мне не лез.

Но надо-таки будет задать вопрос Альбертику о разграничении полномочий. Если не забуду. Я допечатала последний лист и устало потянулась, аж позвонки хрустнули. Да уж, что-то в последнее время со всей этой суетой физическими нагрузками я себя утруждаю маловато, так и в сталактит превратиться можно.

На обед я решила не ходить — на выходных обожралась стряпнёй Риммы Марковны так, что на неделю жирового запаса хватит. А время не резиновое — нужно докупить для Веры-Лиды одежду. Завтра же забираю её и везу в коммуналку на Механизаторов…

Я вышла из проходной депо «Монорельс» и очутилась на шумном проспекте, среди снующего туда-сюда народа. Рабочий люд спешил пообедать и ещё успеть порешать кое-какие свои личные дела.

Я устремилась к небольшому магазинчику на углу, где продавали одежду. Причём нормальной одежды (типа как на меня) застать там было почти невозможно, а вот большие размеры — сколько угодно.

Внутри было практически безлюдно, если не считать дородной тётки, которая придирчиво выбирала панталоны с начёсом, размером с небольшой парашют. Крутила их в руках и так и сяк. А что тут крутить? Эти панталоны, длиной до колена, как обычно, бывали двух расцветок — нежно-голубые и светло-розовые. После Олимпиады они почти исчезли с прилавков в Москве, а следом — и в таких городках, как наш. Всё дело в том, что приехавшие на Олимпиаду негритянки почему-то страстно влюбились в эти панталоны и скупали их тюками (очевидно, для всех угнетённых народов Африки сразу). Причём они носили их как бриджи, вызывая усмешки и недоумение у наших. Но сейчас бум уже потихоньку пошел на спад и вожделенные панталоны снова появились на советских прилавках. Во всяком случае большие размеры у нас были.

У Риммы Марковны тоже были такие. Она как-то пыталась убедить меня в пользе панталон с начёсом для здоровья и о необходимости заиметь и себе. Умом я понимала, что где-то в чём-то она вполне может быть и права, но заставить себя носить это — было выше моих сил.

Я остановилась возле тётки и схватила так легкомысленно отброшенные нею розовые панталоны.

— Куда? Это моё! — вызверилась тётка и торопливо вырвала панталоны из моих рук.

Спорить я не стала, взяла голубые и пошла дальше.

Выбрала пёстренький халат из набивного ситца и ночную рубашку, в рубчик. Возле полки с трикотажем задержалась — не знала, что лучше выбрать, шерстяную кофту (вроде удобно, но цвет землисто-коричневый), или же свитер — цвет получше, нежно-зелёный, но отделка воротника некрасивая. Пока я мысленно пыталась разрешить дилемму, за спиной раздался голос:

— А я-то думаю, куда вы убежали.

Я оглянулась — Урсинович. Стоит, насмешливо рассматривает зажатые в моих руках голубые панталоны.

— Принарядиться решили? — хмыкнул он и, не дожидаясь ответа, вышел из магазина.

И вот что это было? Зачем он следит за мной?

Веру-Лиду я забрала из дурки во вторник и привезла в коммуналку. Невзирая на мои опасения, устроила я её хорошо. Соседей дома не было, кроме Клавдии Брониславовны, но та из комнаты не выходила. Практически бросив Веру-Лиду, я оставила ей вещи и продукты, кратко объяснила, что к чему и побежала собираться в Москву. Ещё нужно было успеть получить главные инструкции от «опиюса».

Москва встретила меня шумом вокзала и тускло-пепельным небом. Толпы встречающих и провожающих, пассажиров, обслуживающих работников, и просто мимопроходящих граждан, сновали туда-сюда, создавая ничем не передаваемую атмосферу привокзально-дорожной суеты.

В делегации нас было пятеро: две невыразительных тётки из тракторного, курпулентная, пышущая здоровьем дама от исполкома, крепко сбитая девица, лет двадцати пяти, от целлюлозно-бумажной фабрики, и я. Бабы ошеломлённо вертели головой по сторонам с провинциальным видом и лупали глазами.

Минут через десять удалось привести их в чувство и, с горем пополам, мы загрузились в расхлябанный трамвай, который, дребезжа, громыхая и подпрыгивая на булыжной мостовой, покатил нас вперёд, к светлому будущему.

Съезд должен был состояться завтра, а сегодня у нас было еще целых полдня. Ответственные товарищи, снаряжая нашу делегацию, продумали о том, чтобы нам не было скучно, и всё свободное время мы могли бы приобщаться к культурной программе столицы. «Опиюс», выдавая задание, отмазал меня от необходимости культурно просвещаться. Поэтому, заселившись в гостиницу «Волна», мы разделились — тётки с недовольным видом отправились посещать Третьяковскую галерею, а я — знакомиться с «объектом» и выполнять по возможности задание.

Помещение, где находилась приёмная Терешковой, располагалось в типично-сталинском монументальном здании цвета мокрого асфальта. «Опиюс» выдал мне небольшой пакет документов, который я должна была официально передать секретарю Терешковой и попытаться наладить с нею контакт. Если не получится, у меня была ещё одна попытка, но после съезда. Но это было на крайний случай, там до отъезда времени было совсем мало. Поэтому на эту встречу я ставила очень многое, если не всё.

К моему удивлению, приёмная Терешковой была довольно аскетичной. Минимум неудобной мебели, узкая, словно катафалк, комната, стол-конторка, рядом — небольшой шкаф для документов. И всё. За столом сидела женщина средних лет, сутулая и в очках на длинном носу. Так-то в принципе, она была ничего, но всё портило выражение вселенской скорби на её лице.

— Вам разве назначено? Валентины Владимировны сегодня не будет, — секретарша соизволила оторваться от пишущей машинки и уставилась на меня свозь стёкла очков. Глаза её за толстыми выпуклыми стёклами были, как у стрекозы.

— Нет. Я к вам, — ответила я и представилась. — Я от товарища Быкова. Горшкова. Лидия Степановна. Мне нужно передать вам пакет с документами.

— Положите документы на тот столик, — кивнула узким подбородком секретарша, не отрываясь от машинки.

Мой план по «наведению мостов» рушился прямо на глазах.

Я послушно подошла к «тому» столику и положила пакет. В голове лихорадочно роились заготовки для общения, но, по всей видимости, эта дамочка относится к категории таких, к которым «на хромой козе не подъедешь».

И что же мне делать?

Мысленно распрощавшись с результатом, я уже приготовилась уходить, как взгляд наткнулся на фотографию, вырезанную из какого-то журнала и любовно вставленную самодельную рамочку из открыток. Но фото улыбался с видом кролика-переростка…. Велимир!

Барышня изволит вздыхать по Офелию Велимирову?

Бинго!

— О! Вам тоже нравится творчество Офелия Велимирова? — хищно раздувая ноздри спросила я,разворачиваясь к секретарше.

— А что? — подозрительно уставилась на меня «стрекоза».

— Друг нашей семьи, почти как родственник, — поделилась я и сразу нарисовала себе железное «алиби», чтобы не восприниматься, как конкурентка, — мой муж ведь тоже пианист. Кстати, Офелий Велимиров — это же псевдоним у него. А звать его просто Велимир. Так вот Велимир и мой Валерий учились вместе, ходили на занятия по сольфеджио к одной учительнице.

— Да вы что! — затрепетала секретарша. — он такой талантливый! Он — гений!

— Да, гений, — со сдержанным достоинством улыбнулась я и прибавила, — а хотите я вас познакомлю?

— Да вы что! — затрепетала секретарша.

— Одну минуту! — воскликнула я, лихорадочно соображая, где можно позвонить, — Ждите меня здесь, я уточню, когда он свободен.

— Можно позвонить? — спросила я вахтёра, упитанного старичка-боровичка, сидевшего за стойкой с таким самодовольным видом, словно он генерал.

— Не положено! — высокомерно поджал губы тот и демонстративно отвернулся.

— Мне очень надо! — взмолилась я, а в моих пальцах магическим образом появилась пятёрка. — Я быстро!

— Ну если быстро, — деланно вздохнул румяненький старичок и пять рублей исчезли в его лапах со скоростью падения рубля в лихие годы.

«Хоть бы он был дома», — взмолилась про себя я, набирая заветный номер:

— Аллё! Велимир?

— Слушаю, — донёсся знакомый баритон и я возликовала.

— Это Лида! Лида Горшкова!

— Что случилось Лида?

— Я в Москве.

— О! Ну это же замечательно! Если хочешь, мы можем сходить в ресторан или в кино. Или на ВДНХ завтра. Но на ВДНХ я могу только до обеда. Потом у меня репетиция.

— Нет, Велимир, мне очень нужна твоя помощь, — взмолилась я, — если я приглашу тебя на квартиру к подруге, ты сможешь прийти? Сегодня? Очень надо! Вся надежда на тебя, Велимир!

— Всё так серьёзно? — переспросил он.

— Дело жизни и смерти! — воскликнула я, и старичок-вахтёр вздрогнул и укоризненно взглянул на меня.

— Куда идти и во сколько? — тон Велимира стал деловым.

— Я перезвоню тебе в течение часа и уточню, — сообщила я и положила трубку.

Многословно поблагодарив хитрого старичка, я бросилась обратно в приёмную.

— А знаете! — сказала я, — у меня для вас сюрприз.

Секретарша заволновалась и оторвалась от машинки.

— Представляете?! Офелий Велимиров сегодня вечером абсолютно свободен, — сообщила я с радостно-заговорщицким видом. — Я рассказала ему про вас. И он согласился встретиться. Так что я могу вас познакомить. Если хотите, конечно же.

Лицо секретарши пошло пятнами. Глаза мечтательно вспыхнули.

— Вот только я не москвичка, поселили меня в гостиницу «Волна», а она ведомственная. И я не уверена, что стоит приглашать человека такого уровня туда. Да и могут не пустить. А к нему домой напрашиваться неудобно. Он холостяк, живёт один. Нет женской руки. В доме может быть не убрано. Ну, вы же понимаете…

— Да-да, вы правы, — занервничала секретарша, хлопая глазами. — Но мы можем сходить в ресторан.

— Увы, — загрустила я, — Офелий Велимиров — человек публичный и ему нельзя появляться в таких местах без согласования со своим руководством. Вряд ли он пойдёт в ресторан. Даже не знаю, что и делать. Он только сегодня вечером свободен, а потом у него премьера.

— Премьера у него уже была! — всплеснула руками секретарша, — позавчера.

— Тем более, — поддакнула я (ну, а что я сделаю, если я плаваю во всём этом, как дохлый крокодил в Амазонке).

Секретарша задумалась, не замечая, как в волнении мнёт и комкает свежеотпечатанные листы.

«Ну же! Думай правильно! Думай!» — послала мысленную команду ей я.

— О! А ведь мы же можем посидеть у меня, — немного подумав, сказала секретарша.

— Отлично! — просияла я, — диктуйте адрес. Во сколько подъехать?

В девять вечера мы с Велимиром стояли у подъезда типичной двухэтажной «хрущёвки» желтого кирпича в одном из спальных районов.

— Второй этаж, пятая квартира, — сказала я, заглянув в листочек, когда Велимир рассчитался и отпустил такси.

— Во что ты меня втягиваешь, — вздохнул Вилимир и стал похож на большого свирепого кролика.

— Мне нужно, чтобы ты весь вечер отвлекал её, — в тысячный раз повторила я, — уболтай её, целуйся там, что хочешь делай. Да хоть трахни, без разницы. Но вы не должны выходить из кухни.

— Это так отвратительно, — опять начал ныть Велимир.

— Ну, я же тебе помогала, — привела убойный аргумент я, — представляешь, если бы Лилиана Михайловна проведала, с кем действительно ты проводишь время?

— Спасибо тебе, — надулся Вилимир и не удержался от подколки, — ты очень великодушна, Лидия.

— Спасибо будет, когда ты мне поможешь, — безапелляционным тоном сообщила Велимиру я, и потянула его в подъезд, проигнорировав шпильку, — пошли уже. Время.

Инна Станиславовна (а именно так звали секретаршу) подготовилась к нашему визиту с размахом. Очевидно поэтому она назначила его в столь позднее время. Хотела блеснуть и пустить пыль в глаза (а нам с Велимиром, блин, пришлось больше часа сидеть в парке на лавочке и ждать).

Ужин протекал уныло и шаблонно. Пока я, тихо позвякивая столовыми приборами, с аппетитом поглощала греческий салат и котлеты, Инна Станиславовна, приодетая в ядовито-лиловое платье с большим, вязанным крючком, кружевным жабо, приговаривала, поминутно заглядывая в глаза Велимиру:

— Как прекрасно вы исполняете прелюдию ми-минор номер четыре! Я в восхищении! Готова слушать её и слушать!

Я скосила глаза и заметила, как Велимир подавил страдальческий вздох и укоризненно посмотрел на меня.

— А канон ре-мажор! Это божественно!

Ужин был накрыт в большой комнате, которую Инна Станиславовна называла «зал». На зал эта комнатушка была мало похожа, но москвичам виднее.

Документ, который мне нужно было заменить, находился, по сведениям «опиюса», в кабинете. Как понять где у неё кабинет, если в квартире всего две комнаты? Одна из которых — зал. Логично, что вторая — спальня. Но, может быть, Инна Станиславовна спит в кабинете?

Как бы там ни было, нужно было действовать.

— Такое чудесное вино, — вклинилась я, протягивая свой бокал Велимиру, — долейте нам с Инной Станиславовной вина, пожалуйста. У меня есть тост.

Инна Станиславовна, которую я перебила на описании её восхищения от фуги Франка с вариацией си-минор, недовольно нахмурилась. Велимир так вообще готов был заплакать. Мне их обоих было по-человечески жаль. Но задание есть задание и его надо было выполнять. Иначе не видать мне таких денег, как нарисовал на салфетке «опиюс».

Поэтому я протянула бокал и провозгласила:

— Предлагаю выпить за то, чтобы в глазах наших любимых была только радость и любовь! — признаюсь, текст тоста я сплагиатила у бедного Эдички, но других тостов, подходящих к событию, я не знала. — За любовь положено пить до дна!

Я внимательно проследила, чтобы голубки выпили вино до дна, а сама, незаметно отставив полный бокал в сторону, сказала:

— А давайте потанцуем?

Инна Станиславовна и Велимир уставились на меня с таким осуждением, что мне аж стало больно. А я что? Я — ничего:

— Вы потанцуйте. А я схожу, носик припудрю.

И проявила благородство, оставив два любящих сердца вместе. А сама вышла искать документ.

Всё оказалось не так уж и страшно — Инна Станиславовна действительно спала в некоем подобии спальни-кабинета. Все стены были заняты стеллажами с книгами и бумагами. Книг было не просто много, а очень много. Книги стояли на полках и стеллажах в два ряда, громоздились стопками на полу и подоконнике, пылились под креслом и на кушетке. А посередине комнаты сиротливо красовалось узкое монашеское ложе, достойное Фомы Аквинского (после того, как он нагулялся и заявил, что бабы — зло, если только я опять не путаю).

Капец! И как я в этом бедламе найду нужный документ?!

Могучим усилием воли подавив зарождающуюся истерику, я принялась судорожно осматривать чёртовы полки!

Здесь?

Вроде нет, только книги?

А здесь?

Здесь?

Или здесь?!

Мои руки затряслись от напряжения. На лбу выступили капли пота.

Наконец, я выделила один стеллаж, на полке которого стояли папки.

Может быть здесь!

«Опиюс» говорил, что папка тоненькая, белая.

Я бросилась к стеллажу, торопливо перебирая папки. Одним ухом я прислушивалась к звукам музыки из «зала», пока пальцы стремительно листали бумаги, не хуже, чем Велимир долбил клавиши фортепиано.

Эта?

Нет!

Или эта?

Я перебирала и перебирала.

Наконец, когда осталось всего три папки, я вытащила нужную.

Отлично!

И тут же похолодела от звука голоса:

— Что вы здесь делаете?!

Глава 16

Я где-то читала, что в случае смертельной опасности мелкозубый опоссум, которого от страха парализует, падает набок словно замертво, язык у него при этом синеет и вываливается, а еще он выпускает особо зловонную струю.

Я набок падать не стала, язык и струю тоже удержать как-то смогла, но зато окаменела, словно статуя роденовского мыслителя.

— Что вы тут рыщете?! — с прорезавшимися истерическими нотками повторила Инна Станиславовна внезапно тонким от негодования голосом.

Это меня привело в себя и развернулась я к ней уже вполне спокойно:

— Как это что? Книгу ищу.

— Что?

— Ну, чтобы вам с Велимиром не мешать, я решила тихонечко почитать здесь, — заговорщицки подмигнула я ей и указала глазами на дверь.

Инна Станиславовна благодарно зарделась и я, ободрённая, нагло продолжила, не давая ей опомниться:

— Кстати, у вас «Гарри Поттер и философский камень» есть же? — обвела руками необъятные стеллажи я, — давно почитать хотела.

— Я не очень люблю философию, — растерялась та, — это какой век? У меня только Спиноза есть и Кант. И Фейербах еще… вроде.

— Жаль. Очень жаль, — искренне расстроилась я, и, уже даже не надеясь на положительный ответ, продолжила, — а что-нибудь из боярки или хотя бы реалРПГ?

— Ну… — не очень уверенно отозвалась Инна Станиславовна и покраснела. — «Борис Годунов» только есть, Пушкина… там о Смутном времени как раз.

— Увы, я читала, — вздохнула я, — а что-нибудь поновее? Кого-нибудь из топов АТ?

Инна Станиславовна отрицательно замотала головой, с явно озадаченным видом.

— Ясно, — вздохнула я, — тогда идите к Велимиру. Не бросайте его надолго одного, а я сама тут поищу что-нибудь интересненькое.

— Хорошо, — пискнула Инна Станиславовна.

— И вот еще что, — зловещим шепотом послала «контрольный» я, вспомнив «смотр невест» в доме у Шнайдеров, — только не вздумайте с ним обсуждать фугу Шнитке для фортепиано! Даже если он первый начнёт. Только не это!

— Почему? — побледнела Инна Станиславовна (видимо, как раз именно это она и собиралась с ним обсуждать весь вечер).

Убедительную причину я вот так на ходу придумать не смогла, поэтому напустила таинственный вид и трагическим шепотом сообщила:

— Это ужасная семейная тайна, понимаете?

Инна Станиславовна понимала.

— Вот когда станете членом семьи, сами всё узнаете!

Эта простая и желанная, словно Рио-де-Жанейро, мысль так ошеломила Инну Станиславовну, что она тотчас же радостным мотыльком выпорхнула из комнаты, а я осталась одна и уже спокойнее продолжила поиск заветной папки.

Задумываемся ли мы о том, как обычно чувствует себя старый архивный работник, часами тщетно роясь средь заваленных горами документов стеллажей и утопающих в папках полок в поисках заветной бумажки? Или замотанный вечными поисками делопроизводитель? Или бухгалтер накануне годового отчёта?

Вот так и я. Тихо матерясь сквозь зубы и поминая «опиюса» незлым тихим словом, но при этом чутко прислушиваясь к шагам в коридоре, я торопливо механически просматривала все папки. Пока результата не было.

Прошло минут сорок. И когда мне остались последние две полки на крайнем стеллаже, чутким ухом я услышала в коридоре шаги. И они приближались.

Я кабанчиком метнулась к заранее освобожденной от книжных завалов кушетке, уселась на нее и с внимательным видом уткнулась в первую попавшуюся книгу, которую я схватила из крайней стопки.

Дверь скрипнула, и я подняла глаза от книги — в комнату тихо скользнул Велимир.

— Когда мы уже пойдем домой? — трагическим шепотом спросил он и жалобно скривился.

— Я еще не закончила, — нахмурилась я, — а где она?

— Пошла «припудрить носик», — передёрнул плечами Велимир и добавил капризным голосом. — Я хочу домой!

— Попозже — цыкнула на него я.

— Ну я не могу больше! — сморщил лицо Велимир, и мне показалось, что он вот-вот разрыдается, — меня сейчас стошнит от нее…

— Тихо ты! — испугалась я, что Инна Станиславовна услышит.

— А что это ты читаешь? — присмотрелся к книге в моих руках Велимир, — Ого! «Основы радиолокации и накопители импульсных сигналов». Вот уж не знал, что ты любишь такое.

Я и сама не знала, просто схватила первую попавшуюся книгу, но что-то отвечать было надо же:

— Да, такая вот я разносторонняя личность, — заявила я важно, и, чтобы он не стал дальше докапываться, торопливо добавила. — Слушай, Велимир, постарайся обсудить с нею фугу Шнитке для фортепиано.

Вилимир пожал плечами и кивнул с видом мученика.

— А теперь иди давай к ней и постарайся занять ее еще хотя бы полчаса, — требовательно бросила напоследок я, — Давай-давай!

Велимир скорбно удалился, а я вернулась к оставшимся полкам.

Искомую папку я, как ни странно, нашла сразу же. Аккуратно заменила страничку и вернула все на место.

Ура!

Сделано!

А вот теперь можно и домой.

Потянувшись до хруста, и массируя затёкшую шею, я сложила стопки книг обратно на кушетку и пошла в «зал» безжалостно разгонять влюблённых голубков.

В звенящей тишине витало напряжение. Ромео и Джульетта сидели по обе стороны от стола, Велимир вяло ковырял мельхиоровой ложечкой торт, а Инна Станиславовна потерянно зависла над чашечкой с остывшим чаем.

— Что случилось? — решила взбодрить ребятишек я. — О! Тортик!

Моё появление явно оживило вечеринку, и Велимир сразу наябедничал:

— Инна Станиславовна категорически отказывается обсуждать фугу Шнитке для фортепиано. Я уже не знаю, что и делать!

Я перевела взгляд на Инну Станиславовну. Та сидела с непреклонным видом, скорбно поджав тонкие губы.

— Так, — сказала я, щедро зачерпнув крем ложечкой, — дайте мне три минуты, сейчас я доем свой кусочек, и мы идём домой: время позднее, а у Велимира завтра репетиция.

Над столом прошелестел общий вздох: явно облегчённый — Велимира и расстроенный — Инны Станиславовны.

Домой я добралась только в полвторого ночи. И это был полный капец. Сперва под косыми струями дождя я долго-долго ковыляла вслед за Велимиром, который тщетно пытался поймать такси. В тех местах, куда уличные фонари не доставали, было так темно, хоть глаз выколи. А когда ветер ненадолго разгонял тяжелые тучи, узкий месяц отражался в пенящейся от тяжёлых дождевых капель лужах. После нескольких неудачных попыток мы набрели на телефонную будку, откуда Велимир позвонил кому-то и некоторое время ругался в трубку. Наконец, за нами приехал белый «Москвич», за рулём которого сидел хмурый заспанный дядька, который и развёз нас по домам.

Но на этом мои ночные приключения не закончились — попасть в мой номер оказалось сложнее, чем подменить документы в квартире секретаря Терешковой или покорить Эверест.

Сперва дежурная администратор, толстая женщина с неубедительным пергидрольным пучком и мясистыми щеками отказывалась открывать дверь и пускать меня. Только-только я её уговорила (прощай червонец!), как почти та же история произошла у меня в номере. Гостиница-то была ведомственная, где вдобавок к незамысловатому сервису полагалось жить в комнатах по несколько человек. В моём номере нас было двое: я и упитанная дама из горисполкома. Звали ее Валентина Гаврильевна.

Сперва она долго не хотела открывать дверь. Затем ещё дольше возмущалась, что её разбудили и она теперь не уснёт.

Я молча вытерпела её претензии, переодела ночнушку, торопливо умылась, почистила зубы и с облегчением нырнула под одеяло. Чуть скрипнула кровать, и я вытащила из-под подушки подменённый листок и принялась читать. Пробежала глазами первые абзацы, но дочитать не успела — Валентина Гаврильевна опять зашипела:

— Тушите уже свет! Совсем совести нету! Два часа ночи!

Пришлось подчиниться.

Когда Валентина Гаврильевна захрапела, я не вытерпела, достала опять листок, на цыпочках подкралась к двери, отперла и в полоске света принялась дочитывать.

Утро, как и моё настроение, было угрюмым, наполненным тусклым сероватым светом. Я открыла форточку и внутрь ворвался сырой, насыщенный дождевой влагой, воздух и сдержанный перестук бьющихся об стекло капель дождя.

— Форточку закройте, Лидия Степановна! — недовольно рявкнула Валентина Гаврильевна, нервно снимая бигуди перед зеркалом. — Холодно же!

Я была с ней не согласна, но подчинилась. Не хотела нарываться на конфликт. Знаю я таких баб — всё ищут малейший повод придраться хоть к чему-то. И если найдут — то уже с темы не слезут долго.

Пока я красила ресницы, Валентина Гаврильевна успела сходить на этаж ниже и принесла из общего холодильника варенную курицу и яйца. Заварив в стакане чай с помощью маленького кипятильничка, она принялась чистить яйца. Морщась от заполнившей номер вони, я торопливо оделась и выскочила из номера — съезд должен был состояться во второй половине дня, речь я выучила хорошо, так что решила посвятить утро своим личным делам.

А дел у меня было много. Целых три пункта. Но очень важных.

Первый — поговорить с Иваном Аркадьевичем. Мне нужно решить вопрос с Альбертиком и его выкрутасами. Или же как-то прояснить мою ситуацию. Провести остаток рабочих дней в битвах с Альбертиком мне отнюдь не улыбалось. И раз Иван Аркадьевич подписал меня на работу своим замом, а сам свалил в Москву — значит пусть и помогает разрулить всё это.

Второй — найти Василия Попова, неудавшегося мужа Лидочкиной тётки Зинаиды. Адрес своей московской квартиры он мне оставил. Зачем? Да всё просто. Во-первых, родственников у него не было. Зато огромная трёхкомнатная квартира в центре Москвы была в наличии. Кроме того, если нарисовался Мунтяну и сразу припёрся к моему подъезду, значит всё это неспроста и чревато большими проблемами.

И третий — шоппинг. Глупо пробыть в Москве несколько дней и не затариться дефицитными продуктами и одеждой.

Так что я отправилась к Ивану Аркадьевичу, решив по дороге заглянуть в пару магазинов. С одеждой пришлось обломиться — в универмаге была такая очередь, что пришлось бы провести там весь день. И то не факт, что успела бы.

— Что выбросили? — схватила я за рукав взволнованную дефицитом потную тётку, которая стояла последней в очереди.

— Так кожаные куртки. Венгерские, — с придыханием многозначительно сообщила так и опять вперила тревожный взгляд куда-то вглубь магазина.

Вздохнув, что с такой очередью венгерская куртка мне не светит, я решила больше не испытывать судьбу и не тратить время, и направилась прямиком к Ивану Аркадьевичу. Правда по дороге не удержалась — заскочила в какой-то «Гастроном» и купила конфеты «подушечки», аж три килограмма (хоть в одни руки давали по два). Вот Светка обрадуется!

Высшая Партийная школа при ЦК КПСС находилась в то время на Миусской площади, дом шесть. Туда я и направилась. Беломраморное двухэтажное здание с узкими окнами в два ряда на каждом из этажей и шестью огромными колоннами при входе встретило меня несуетливой торжественной атмосферой. Ивана Аркадьевича удалось отыскать всего за каких-то полчаса и червонца, вручённого мною бдительной методистке кафедры научного коммунизма.

— Лида? — удивился мой бывший шеф при виде меня. — Ты что здесь делаешь?

Иван Аркадьевич похудел, но при этом стал выглядеть как-то моложе, что ли. Город людей меняет, но не настолько же. Одетый в новый, с иголочки, костюм-тройку, в белоснежной рубашке и при галстуке, он сейчас мало напоминал того, знакомого мне простоватого Ивана Аркадьевича, который курил дешевые сигареты и ругался на подчинённых. Да и взгляд у него как-то неуловимо изменился.

Рядом с ним стоял высокий брюнет с серьёзными светло-серыми глазами.

— Здравствуйте, — улыбнулась я, — да вот приехала на Съезд и решила вас увидеть. Поговорить надо. Да и соскучилась.

— А что за съезд такой? — удивился Иван Аркадьевич, оставив мой эмоциональный комплимент без внимания.

— Всесоюзный Съезд делегатских собраний «Женщины — на производстве!», — пояснила я, немного разочарованно.

— А с какой стати ты в нем учувствуешь? — недоверчиво покосился на меня он.

— Не просто участвую, — деланно засмеялась я, — но и буду речь говорить от делегации нашего городского женсовета.

— Чёрте-что там происходит, — раздраженно пожаловался Иван Аркадьевич брюнету, — они там что, совсем с ума все посходили? Нельзя оставить работу ни на минуту.

— Поэтому именно мы должны сохранить и приумножить дело наших отцов, — веско подтвердил брюнет и воздел ладони вверх, — так и будет, ала!

— Это Лидия Степановна Горшкова, мой заместитель, — представил меня Карягин и кивнул на брюнета, — а это — Вахир Шамсутдинович Замиров, мой коллега из Чечено-Ингушской АССР.

— Очень приятно, — сказали мы с Зимировым в один голос и рассмеялись.

— Так что ты говоришь, Альберт там устроил? — переспросил меня Иван Аркадьевич.

Я начала сбивчиво рассказывать, перебивая сама себя, как вдруг прозвенел звонок. Я так удивилась, что в Высшей партийной школе обычный школьный звонок.

— Нам пора идти, — вздохнул Иван Аркадьевич и взглянул на часы.

— Но как…

— Давай вечером встретимся? — на миг задумался Иван Аркадьевич, — тогда и поговорим.

— А где?

— Вахир, ты не помнишь, Ленинская библиотека до скольки работает? — спросил Иван Аркадьевич Замирова.

— Ай, дарагой, зачем тэбе библиотэка? — Покачал головой Вахир и плотоядно раздел меня взглядом, — такой дэвушка хочет разговор говорить, пригласи в ресторан. Шашлык, зелень, вино, лёгкий музык. Всё что надо для хороший разговор с дэвушка.

— Ну, не знаю даже… — задумался Иван Аркадьевич.

— Да что там думать? — удивился Захиров.

— А давай ты с нами пойдешь? — вдруг надумал умную мысль Иван Аркадьевич. — Действительно, покушаем шашлыка. Заодно всё и обсудим.

— Прэкрасно! — обрадовался тот и еще раз окинул меня взглядом, задержав его на моей груди, — конэчно давай. У меня знакомый повар, Гафур, в рэсторане «Узбэкистан» работает. Такой хороший повар. Из Ташкента приехал. Лучше всэх в Москве плов делает.

— Вряд ли удастся получить столик в «Узбекистане», — скептически пожал плечами Иван Аркадьевич. — тут хоть бы в обычную столовку попасть. Сам знаешь, как у нас.

— Не перэживай, брат! — Ваха все устроит! В лучшем виде! Будэт тебе столик в «Узбекистане», мамой клянусь. И твой дэвушка тоже.

— Это мой заместитель, — поправил чересчур темпераментного коллегу Иван Аркадьевич.

— Конэчно! Твой дэвушка-заместитель, — исправился Замиров и восторженно добавил. — И красивый дэвушка-заместитель.

В общем, мы договорились встретиться в «Узбекистане» в восемь. И я, досадуя, что к деду капитально не успеваю, тоже заторопилась.

По дороге, правда успела прикупить шоколадного масла и сервелата и отнести всё в гостиницу. Затем, под недовольно-завистливыми взглядами Валентины Гаврильевны, я принялась сгружать продукты. Она только что вернулась с очередной производственной выставки и была крайне раздражена.

— А вам культурно просвещаться не надо разве, Лидия Степановна? — желчно спросила она меня.

— Я и так достаточно культурная, — беспечно ответила я и обстановка в комнате ощутимо накалилась.

— То есть вы хотите сказать, что я некультурная? — голос Валентины Гаврильевны зазвенел и я поняла, что нужно что-то срочно делать, если я не хочу иметь очередного врага.

Пока Валентина Гаврильевна что-то там сердито вещала, меня осенило вдруг:

— Валентина Гаврильевна, — сказала я, — вы плов любите? Настоящий, узбекский, с барбарисом и зирой?

— Люблю, — громко сглотнула Валентина Гаврильевна.

— А что у вас за мероприятие сегодня вечером?

— Мы идем на спектакль «Горе от ума», — вздохнула та и осуждающе взглянула на меня.

— А давайте сходим со мной в ресторан «Узбекистан»? — великодушно предложила я, посмеиваясь в душе, — у меня встреча с моим начальником. Заодно и покушаем вкусно. Согласны?

Конечно же, возражений от Валентины Гаврильевны не было.

Всесоюзный Съезд делегатских собраний «Женщины — на производстве!», который в этом году проходил совместно с пленумом Комитета советских женщин, был устроен с размахом. Когда наша делегация городского женсовета чинно и слегка робко вошла в набитый народом огромный зал и, под присмотром распорядителя, проследовала на свои места, рядом с моим ухом раздался вкрадчивый голос:

— А вот и вы, Лидия Степановна!

Глава 17

И вновь дежавю какое-то. Мало мне вчерашнего было.

Разворачиваюсь — на меня смотрит незнакомый мужчина, примерно лет сорока-сорока пяти, чисто выбритый массивный подбородок с ямочкой свидетельствует об упрямстве, высокий лоб — об недюжинном уме, а вот в жёлто-зеленоватых, как у боевого кота, глазах — пляшут чёртики.

— Извините, я напугал вас, — мягко повинился мужчина и для убедительности чуть улыбнулся, одними глазами.

Я продолжала молча рассматривать его: тёмно-серый, очень качественный, явно шитый на заказ костюм, золотые запонки с ониксами, стрижка от хорошего парикмахера.

— Мы знакомы? — прервала затянувшуюся паузу я.

— Отчасти, — усмехнулся мужчина и развёл руками — на мизинце левой руки сверкнул массивный золотой перстень с крупным камнем.

— Простите, я не припомню, — мои мысли заметались: может быть это какой-то Лидочкин знакомый до моего попадания в неё? Или вообще — дальний родственник? И вот что я сейчас должна делать?

— У вас такой изумлённый вид, — блеснул глазами мужчина, — что мне хотелось ещё подержать МХАТовскую паузу, но не буду испытывать ваше терпение. Я — Алексей Назарович.

Я продолжала недоумённо взирать на Алексея Назаровича. Мне это имя ничего не говорило. Вот вообще.

— Бурдыгин я. Алексей Назарович, — опять повторил мужчина, уже без улыбки и, видя моё непонимание, добавил, — я заместитель директора «Днепровагонмаша». Вы мне звонили по отчету в прошлом квартале.

— Ах, да! Теперь вспомнила! — обрадовалась я и подарила замечательному Алексею Назаровичу одну из своих самых фирменных улыбок. — Извините, что не признала вас, Алексей Назарович, но по телефону голос же по-другому звучит.

— Ничего страшного, Лидия Степановна, — вернул мне улыбку Бурдыгин, — мы же друг друга никогда не видели. А как там Фёдор Кузьмич поживает?

Ответить о судьбе Кузнецова мне помешала похожая на стаю сорок, многочисленная делегация женщин откуда-то из Средней Азии, они явно нервничали и гомонили все одновременно и столь торопливо и многословно, что продолжить разговор с Бурдыгиным не представлялось возможности.

Он тоже был не рад этому и, как только трескучая делегация прошествовала дальше, на свои места, сразу же предложил:

— Лидия Степановна, а давайте, может, в перерыве поговорим? Будет потише. Мне с вами обсудить кое-что важное надо.

— Хорошо, — кивнула я с несколько озадаченным видом.

— Тогда сразу по окончанию спускайтесь на первый этаж, я вас буду ждать возле информационного стенда. Там ещё зеленый уголок рядышком. Не перепутаете?

Я уверила Алексея Назаровича, что не перепутаю, и мы разошлись по своим местам.

Ну что я могу сказать? Сам съезд не произвёл на меня никакого впечатления. От слова вообще. Да, убранство зала заседаний поражало монументальностью и внушительным размахом. Начиная от огромных хрустальных люстр, размерами со средний айсберг у берегов Антарктиды и до тяжелого бархатного занавеса на сцене. Народу из разных делегаций было столь много, что аж рябило в глазах и от монотонного гула голосов начинал дёргаться левый глаз.

Здесь были представительницы от делегатских собраний «Женщины — на производстве!» и от пленума Комитета советских женщин. Кроме того, были и другие причастные и заинтересованные дамы. И каждая из них нарядилась на такое торжественное событие как смогла, вылив при этом на себя полфлакона духов. Все эти густые насыщенные ароматы сладких духов, типа «Опиум» или «Красная Москва», смешивались с ядрёными запахами пота, ароматами из буфета и запахами паркетной мастики. Всё это амбре витало в зале и от удушающих ароматов начинала болеть голова.

Мой доклад был во второй части. После того, как строгая, застёгнутая на все пуговицы, ответственная женщина передала мне текст моего доклада, изрядно сокращённый и одобренный высокой комиссией, и строгим голосом сообщила, что у меня будет всего пять минут, я сперва растерялась. После усекновения, мой текст потерял все свои «изюминки» и мне пришлось зубрить его заново. Впрочем, первые докладчики, как я убедилась, читали текст с листочков, и все воспринимали это нормально. Здесь главное было — похлопать в нужном месте.

Терешкову я рассмотреть так и не смогла — слишком уж далеко находились наши ряды от сцены. «Ну и ладно, не больно то и хотелось», — расстроенно подумала я и углубилась в изучение новой версии отцензуренного доклада.

Когда объявили перерыв, я вздохнула с облегчением, заседание тянулось невыносимо скучно. Хотя другие женщины были вполне довольны. Мои соседки по делегации потянулись в буфет. Я же, сославшись на необходимость порепетировать доклад, удалилась на первый этаж.

Там меня уже ждал Бурдыгин.

— Лидия Степановна, — сходу предложил он, — в буфете всё равно сейчас не протолкнуться. Так что предлагаю сходить на улицу. Тут совсем рядом обычно продают преотличнейшие беляши. Не пожалеете.

Я согласилась. Беляшей я особо не хотела, но вот от мороженного не отказалась бы — уж больно душно стало в зале буквально через полчаса, так, что даже раскрытые настежь окна не помогали.

Мы вышли на улицу. Широкие московские улицы сияли, и после забитого народом зала, когда кажется, что случайная молекула кислорода попадает тебе, пройдя как минимум через лёгкие четверых людей, дышалось легко и свободно. В небольшом скверике рядом с Дворцом съездов, на центральной площадке действительно продавали вкусняшки: миловидная женщина в белом накрахмаленном переднике с улыбкой протянула нам по беляшу, снизу завёрнутому в нарезанную сероватую бумагу. Моя жизнь в том, прошлом мире, научила относиться к беляшам, шаурме и прочей подобной «еде» с изрядной долей здравого скептицизма и подозрительности. Тем не менее эти беляши оказались вкусными, сочными, с настоящим мясом, немного жирноватыми, как по мне, но зато горячими и ароматными.

Когда мы, присев на скамейку рядом, умяли по беляшу и утолили первый голод, Бурдыгин сказал:

— Лидия Степановна, не буду ходить вокруг да около, мне вы показались человеком разумным и проницательным. Да и Кузьмин о вас говорил только хорошее.

Я изобразила польщённый вид, а сама мысленно вздохнула — оказывается меня тут обсуждают за спиной, а я ни сном, ни духом.

Ну ладно, не впервой.

Между тем Бурдыгин продолжил говорить:

— … и в сентябре, ориентировочно числа двадцать пятого, у нас будут выборы.

Я кивнула, хотя не могла въехать, что за выборы и причем тут я.

— И мы, вся наша коалиция, планируем выдвинуть товарища Бобровского. И мы очень надеемся, что вы, Лидия Степановна, тоже поддержите эту кандидатуру.

Он принялся рассказывать мне биографию товарища Бобровского, с подробностями. Заслуги этого человека мне были по-барабану, поэтому я слушала краем уха, а сама обдумывала предстоящий разговор с Иваном Аркадьевичем сегодня вечером. Альбертика пора убирать из депо «Монорельс», и чем раньше — тем лучше.

— Так вы согласны? — внезапно спросил Бурдыгин. — Нам не хватает всего два голоса.

С чем я должна быть согласна, я благополучно прослушала, но отвечать что-то было надо, и я послушно кивнула, отделавшись нейтральным междометием.

Бурдыгин, ободрённый моим ответом, принялся теперь рассказывать про какого-то Свиридова, который тот ещё гад и негодяй. Судя по цветастым эпитетам, которыми щедро награждал его Бурдыгин, этот Свиридов был плохим и являлся конкурентом «нашему» хорошему Бобровскому.

Поговорив еще немного о выборах (как я таки поняла, речь шла о выборах в ЦК профсоюза железнодорожников), мы с Бурдыгиным подошли к автомату с газировкой. Я бросила пять копеек и взяла себе лимонада с грушевым сиропом, а он — просто воды с газом. Легендарных гранёных стаканов в автомате было всего два, полагалось после себя сполоснуть их холодной водой. О гепатите, столбняке, СПИДе или газовой гангрене, которые могут передаваться через грязную посуду, здесь пока ещё не задумывались.

В парке шумели клёны и старые липы, детвора бегала туда-сюда, хохотали три юных пионерки, поочередно прыгая через натянутую портняжную резинку.

— Алексей Назарович, — внезапно даже для самой себя спросила я, — а вот что бы вы сделали, если бы старший коллега, ну или ваш начальник, начал бы вам мелко гадить? Прятать инструкции, пытаться отобрать кабинет, не сообщать заранее о датах и времени совещаний?

— Хм… — ненадолго задумался Бурдыгин и со смешком ответил. — Вломил бы ему.

Мда. Вломил бы он. Я бы, может быть, тоже с удовольствием вломила бы и Альбертику, и Эдичке Иванову, и Герих, и Щуке, да и рыбёшке помельче — типа Лактюшкиной с подтанцовкой подзатыльников надавала бы. Но кто же мне позволит бить советского человека. Я вздохнула и оглянулась — ветер туда-сюда носил первые упавшие листья по усыпанным песком дорожкам. Где-то высоко в небе тоскливо и прощально прокричала какая-то птица. У меня заныло сердце — скоро первое сентября, Светка пойдет в первый класс. Как же быстро летит время!

На удивление мой доклад прошел вполне гладенько. Когда меня вызвали, я просто зачитала текст по бумажке, мне также, как и остальным, вежливо похлопали, и я, с чувством исполненного долга, вернулась на своё место.

А вечером мы с Валентиной Гаврильевной отправились в ресторан «Узбекистан». Причем он был на Неглинной улице, то есть довольно-таки далеко от нашей ведомственной гостиницы, поэтому пришлось ловить такси.

Что показательно, Валентина Гаврильевна была категорически против такси, предлагала ехать на метро или же автобусами с двумя пересадками. Я взглянула на неё — к вечеру в ресторане она подготовилась очень основательно: высокая сложная причёска, длинное люрексовое платье, массивные клипсы «с висюльками» и туфли на высоких каблуках, — мда, это именно тот идеальный прикид, чтобы кататься на рейсовых автобусах с пересадками (шутка). Можно было плюнуть на неё, но я сама была одета в легкое бежевое платье из шифона и босоножки на каблуке.

В общем, пришлось мне платить самой.

Ну ничего, на обратной дороге я знаю, чья будет очередь платить. Или кое-кто пойдёт пешком.

Ресторан «Узбекистан» выглядел шикарно даже на те времена, и сражал пёстрым восточным колоритом. Цветные расписные узоры на стенах, замысловатая лепнина и сине-зелёная глазурь на ганче — буквально ослепляли, словно в пещере Алладина. Фойе поражало резными вручную колоннами и шикарными ориентальными люстрами. Полы покрывали вытканные узбекскими мастерами ковры. Из бокового алькова тонко лилась мягкая восточная мелодия.

Нас уже ждали.

Когда нас провели к заказанному столику в задрапированной шелковыми занавесками нише, там уже были Иван Аркадьевич и Вахир Шамсутдинович.

— Мы заказали на всех шашлык с овощами и плов, — сообщил Иван Аркадьевич и кивнул на меню. — Остальное — на ваш выбор.

Я прекрасно знала, какие огромные порции в узбекских ресторанах были в моём времени, поэтому ограничилась пиалкой овощного салатика «Бахор» (свежие огурцы, помидоры, кинза и немного телятины) и бокалом сухого вина. Валентина Гаврильевна, сражённая восточным великолепием, умопомрачительными запахами и волшебным словом «халява» повела себя примерно также, как ведут туристы, впервые выехавшие в турецкий отель с «олинклюзив», то есть начала грести всё подряд и побольше.

Я только посмеивалась про себя, искоса поглядывая на ее заказ. Валентина Гаврильевна, очевидно после жёсткой экономии командировочных средств на обеды и ужины, отрывалась сейчас по полной. Она заказала и лагман, и манты, и ребрышки ягненка, и долму и еще чего-то.

И вот зачем столько?

Никогда не понимала такую человеческую жадность.

Выпив первый за тост, мы накинулись на еду и активно зазвенели вилками. Я взяла соседку с собой, чтобы она отвлекала чеченца, пока я поговорю с Иваном Аркадьевичем. Но судя по взглядам, которые Валентина Гаврильевна бросала на моего шефа, отвлекать чеченца, по её мнению, предстоит именно мне.

Пока я размышляла, как лучше всё обустроить, прямой как танк Иван Аркадьевич спросил, как обычно, прямо:

— Так что у тебя стряслось, Лида?

— На работе проблемы… — начала я, обдумывая, как бы преподнести это всё шефу так, чтобы и он проникся и по городу не пошли слухи.

— Отчёты вовремя не сдала? — нахмурился шеф.

— Да нет, — замялась я.

— А что тогда? — недовольно нахмурился Иван Аркадьевич. Он терпеть не мог всякие интриги, так как был в них совершенно не силён. Я иногда поражалась, как он с таким подходом пробился аж до начальника такого уровня.

— Враги достали уже! — фыркнула я, не выдержав.

— У нас на Кавказе говорят: «Лучше иметь врагов, которые говорят правду в глаза, чем друзей, которые льстят». Так давайте выпьем за то, чтобы наши друзья были с нами искренними! — выдал очередной тост Замиров, и я поняла, что поговорить с Иваном Аркадьевичем в такой вот обстановке мне явно не светит.

И тут заиграла новая мелодия и немного захмелевший чеченец пошел на абордаж:

— Потанцуем, красавица? — не ответив, я бросила умоляющий взгляд на Ивана Аркадьевича, которого как раз оккупировала Валентина Гаврильевна.

Очевидно в моём взгляде была вся мировая скорбь, или же Валентина Гаврильевна не пришлась ему по душе, потому что Карягин вдруг сказал:

— Лидия Степановна, а пошли мы с тобой потанцуем, что ли? Столько проработали, а потанцевать всё никак…

— С удовольствием. — облегчённо выдохнула я.

— Надеюсь товарищи не будут в обиде, — миролюбиво заявил Иван Аркадьевич, потушив начавший разгораться пожар в глазах моей соседки.

Подхватив меня под руку, он увлёк нас подальше, в другой конец зала.

— Рассказывай! — велел он.

И я начала рассказывать. Припомнила всё подставы Альбертика, его хамство и угрозы уволить, появление Урсиновича, и даже то, как он мой кабинет Герих чуть не отдал.

Я говорила и говорила. Музыка уже давно закончилась и лабухи на сцене заиграли что-то развесёло-разухабистое, а я все еще не закончила ябедничать. Мы отошли в сторону, и стояли почти в фойе. Так, что бедный швейцар (ну или как он там правильно назывался в это время), в общем, дежурный дедок в национальном костюме и тюбетейке неодобрительно поглядывал на нас, мол, нарушаем.

— И что мне делать? — этими словами я закончила свой спич и воззрилась на шефа.

— Через две недели я приеду, — мрачно сообщил он.

— Но как же? Альбертик говорил, что вы не вернетесь уже!

— Мало ли что он говорил, — нахмурился шеф. — А порядок навести давно пора.

— А как же учеба?

— Сдам наперёд и договорюсь. У меня тут приятель работает, так что пойдут навстречу.

Я просияла и в порыве откровения рассказала ему о путёвках. Иван Аркадьевич вспыхнул и мрачно буркнул:

— Нужно срочно поднять списки по путёвкам. А потом идти к секретарю Парткома МПС за полномочиями на ревизию контрольно-ревизионного управления МПС и Парткома МПС в депо «Монорельс».

— А кто секретарь парткома? — спросила я, переваривая информацию.

— Сам схожу, — скривился как от лимона Карягин. — Точнее вместе сходим. Всему тебя учить приходится, Лида. Ты, главное, хоть с путёвками этими разберись.

— А с комплексом в Орехово?

— А это будем отдельно решать. Поняла?

Не успела я ответить, как сзади раздался пьяный голос Замирова:

— Ааа! Вот вы где! А я вас ищу, ищу… и вот — нашел! — он пьяненько засмеялся собственной шутке, — пошли к столу. Там шашлык принесли. Остынет же.

Когда вечеринка почти закончилась и мужчины вышли покурить, я обалдела — Валентина Гаврильевна достала из своей необъятной сумки какие-то кулёчки и баночки и принялась собирать еду со стола.

— А зачем? — спросила я с недоумением.

— Да нам этих продуктов на три дня хватит! И на дорогу обратно, — глубокомысленно сказала она, и я поняла, что ничего еще об этом времени я не знаю.

Интерлюдия 1

Овраг так густо порос одуванчиками и лопухами, что идти приходилось, буквально продираясь сквозь дремучие заросли.

— Свинство! — проворчала Светка и с досадой вытащила из волос колючий репейник, впрочем, вместе с клочком собственных волос.

Но на этом неприятные казусы не окончились.

— Ой! — большая лупоглазая стрекоза с треском пронеслась мимо и от неожиданности Светка чуть не свалилась в весело булькающий ручей. Здесь пахло тиной и болотной мятой. Из-за того, что трава в этом месте была особенно густой и высокой, а крапива так вообще — даже повыше Светкиного роста, ручей летом не пересыхал и даже наоборот, разливаясь, образовал небольшое, но довольно противное и вонючее болотце, заросшее осокой, кашкой и жёлтыми вороньими глазками.

Светка осторожно обошла место, где ручей особенно сильно разливался. Всё дело в том, что Светка лягушек вовсе и не боялась. Да! Могла даже поймать руками и потом сунуть Тольке Куликову за воротник. А вот он их очень боится и всегда так забавно орёт.

Вспомнив Куликова, Светка хмыкнула и поискала глазами, куда бы поставить ногу, чтобы не набрать в сандалеты воды.

Но недавно в этом болотце поселилась жаба. Даже не так — Жаба. Большая такая, пупырчатая. Она всегда так неодобрительно смотрела на Светку, вращая огромными глазами навыкате и гневно раздуваясь, словно перед прыжком. Поэтому Светка всегда старалась обойти это гадкое болотце стороной, но сегодняпришлось вот прятаться от третьедомовцев и, чтобы сократить путь, добираться сюдой.

— Я тебя не трогаю, и ты не трогай меня! — прошептала волшебную фразу Светка, храбро всматриваясь в заросли крапивы, вдруг Жаба таки не появится. Ну а что, может же быть у нее тихий час? Вот раньше у них в детском саду всегда был тихий час. Но теперь ходить в детский сад больше не надо — скоро Светка пойдет в школу. А пока школа еще не началась, Светка вовсю пользовалась предоставленной ей свободой, особенно радуясь, что мама Лида всё время на работе, а баба Римма делает варенья и закатывает помидоры, и ей тоже некогда.

Светка уже почти перебралась на другую сторону, когда Жаба появилась. Раздуваясь от гнева, она яростно вытаращилась на Светку и внезапно громко и зло квакнула. Он испуга Светка дёрнулась, нога соскользнула в липкой грязи, и Светка рухнула в чёрно-рыжую болотную жижу. Но не разревелась. Светка вообще никогда не плакала. Как стойкий оловянный солдатик из сказки, которую она недавно прочитала в библиотечной книге. Вроде бы и ничего страшного не произошло — здесь было мелко, и она испачкала только сандалеты да подол выгоревшего за лето сарафана, но всё равно стало тоскливо и обидно — сейчас баба Римма начнёт ругать, а мама Лида, конечно же ничего не скажет, но так вздохнёт, что уж лучше бы она тоже ругалась.

Потосковав немного, Светка успокоилась и заторопилась домой — всё равно сарафан безнадёжно испорчен, и баба Римма в любом случае даст нагоняй, так чего тянуть? Нужно идти сдаваться.

Тяжко вздохнув, Светка как смогла счистила налипшую грязюку с подола, отёрла сандалеты о траву и поплелась домой. Мокрый подол противно комом лип к ногам, но надо было идти.

Если чёрная полоса началась — то это надолго. Эту известную всем во дворе мудрость Светка из-за расстройства совершенно позабыла и конечно же потеряла бдительность. За что и поплатилась.

Во дворе, в их личном дворе, словно у себя дома разместились третьедомовцы! Причём расселись такие на детской площадке, на самой верхней перекладине, которая называлась «насест» и была их личным штабом.

Третьедомовцев было четверо, двоих Светка не знала, они только на днях переехали в третий дом, а вот Руслика Смирнова и Валерку с пятой квартиры отметила сразу. Руслик был хулиганистый и злой тип, он него и Светке, и остальным не раз доставалось. Валерка сам по себе особой опасности не представлял, но во всем слушался Руслика.

Фыркнув от возмущения, Светка язвительно произнесла, сурово глядя на восседающую на «насесте» четвёрку захватчиков:

— Что, шакалы, дождались, когда все наши на соревнования уедут и решили двор захватить?

— Но ты же не уехала! — хохотнул Руслик, с насмешкой рассматривая мокрую, перемазанную в тине, Светку. — Баб туда не берут, вот и ходишь тут, как мокрая курица!

— Ха! Курица!

— Мокрая курица! — захохотали остальные. — Курица-дурица!

Светка вспыхнула, обида и ярость застлали ей глаза:

— Стадо баранов! — воскликнула она, воинственно уперев руки в бока. — Трусливые жалкие бараны, которые всё что могу — это лазить в чужом дворе, пока все уехали на соревнования!

— Что ты сказала? — взревел Руслик, оскорблённый до глубины души. Светка уязвила его в самое сердце, ведь и во дворе, и в детском саду на него раньше дразнились — «Руслан-баран», пока он кулаками не доказал, что не надо так на него говорить.

Он скосил глаза на своих друзей, не смеются ли они. Валерка сделал вид, что не понял, а вот Борька и Витька, новенькие, аж зашлись от хохота. И тогда в слепой ярости Руслик сделал то, о чем шептались взрослые на кухне и о чём нельзя было никогда никому говорить:

— Заткнись, незаконнорожденная! Раньше таких называли ублюдками и им запрещалось с нормальными людьми разговаривать!

На площадку рухнула тишина. Пацаны вытаращились на Руслика, ошалев от удивления от такой новости, а Светка — потому что ей не хватало слов. Глядя, как ненавистная Светка, которую никогда невозможно было заставить заплакать и умолять о пощаде, вдруг покраснела, как рак, как у неё задрожали губы, Руслик не удержался:

— Все знают, что твоя мать тебя нагуляла, принесла в подоле и бросила, а сама сбежала к буржуям!

— Неправда! — воскликнула Светка, сжимая кулаки от бессильной злобы. — Это неправда! Ты врун, Смирнов! Врун! Гадкий, подлый врун! У меня есть мама Лида и баба Римма!

— Ага! Есть у нее! — издевательски показал скрученный кукиш ей Руслик, — они тебе не родные, из жалости тебя, приживалку, подобрали.

И ненавистные третьедомовцы, хохоча и посмеиваясь, соскочили из «насеста» и вразвалочку пошли в свой двор.

А Светка осталась стоять в одиночестве и злые слёзы бежали по её замурзанным щекам.

Глава 18

Только-только мы вошли в приятную прохладу магазина, как домовитая Римма Марковна сразу же потащила нас всех в отдел с одеждой.

— Самое главное — форма для Светочки, — безапелляционным тоном сообщила она. — Мне Тамара Афанасьевна шепнула, что с утра будут гэ-дэ-эровские платья, там же шерсть с лавсаном, и они тёмно-коричневые, с плиссировкой и совершенно не мнутся.

С этими словами она неотвратимым цунами устремилась куда-то влево. Мы со Светкой безропотно последовали за ней, стараясь не потеряться в такой толкотне.

Народу сегодня в магазине было уйма — родители, бабушки и дедушки озабоченно сновали от отдела к отделу, скупались детям в школу. В связи с этим на полки и прилавки были выброшены центнеры разномастной школьной формы и школьных же принадлежностей.

— Ой, Лида, смотри! — Римма Марковна извернулась в прыжке и успела выхватить прямо перед носом у высокой женщины кипенно-белый кружевной фартук.

Я посмотрела. Ну фартук, как фартук.

— Лида! Ты не понимаешь! — возмутилась моим равнодушием к такому триумфу Римма Марковна, — я нашью на него еще кружева и наша Светочка будет самая красивая в школе! Тебе теперь нужно договориться, чтобы на первом звонке звонила наша Света!

Я сильно сомневалась, что это нужно нам или Свете. Особенно глядя на Светкину серьёзную мордашку. Не знаю, в последнее время с ней что-то происходит. Влюбляться еще рано, а других поводов для волнений вроде нету у нее. К школе мы её подготовили. Более того, Римма Марковна сделала всё возможное, чтобы Светка была на две головы выше одноклассников в знаниях. Может быть, подралась с Куликовым этим? Скорей всего. Ну ничего, помирятся еще.

Успокоенная такими выводами я поплелась в следующий отдел.

— Лида, смотри! — Римма Марковна крутила перед моим носом чем-то остро воняющим и с виду напоминающим небольшого пластмассового лебедя.

— Что это? — отшатнулась я.

— Стирательная резинка! Ароматизированная! — гордо ответила Римма Марковна. — Я целых две успела ухватить, пока вы там плелись сзади. Мятного лебедя и малинового дельфина.

— А зачем? — не поняла я.

— Как это зачем? — возмутилась Римма Марковна. — у всех детей будет, а наша Светочка что, хуже всех?

Я не нашла аргументов, чтобы достойно ответить и промолчала. Хотя я считаю, что обычный ластик намного лучше всех этих гусей-лебедей с химической отдушкой. Но у Риммы Марковны и у Светки на лице был такой незамутнённый восторг, что я лишь вздохнула и молча поплелась к кассе пробивать чек.

Затем последовали тетради, дневник, пенал, линейки и прочие, крайне необходимые в школе вещи. Список был внушительным, так как, кроме всего необходимого для основной школы, нужно было купить еще принадлежности для музыкальной школы.

И вожделенное гэ-дэ-эровское платье Римма Марковна таки Светке купила.

Я спустилась в полуподвальчик минут за десять до гудка и удивилась. От двери моего кабинета слышался шум. Я невольно замедлила шаг и прислушалась. Голоса что-то обсуждали, вроде как спорили, причём на повышенных тонах.

Я толкнула дверь и вошла. Представшаяся картина повергла меня если не в шок, то в немалое изумление: пока меня не было, в кабинете произошла перестановка, вместо грубо сколоченных самодельных стеллажей с папками, теперь у левой стены красовалась симпатичная югославская стенка. Даже платяной шкаф присутствовал. Иван Аркадьевич, был аскетом еще со времён своего детдомовского детства и вполне обходился простой колченогой вешалкой на одной ножке. Когда я попала в его кабинет, то ничего не меняла, кроме одной полуразвалившейся тумбы, которую пришлось заменить из-за общей ветхости. А теперь в кабинете платяной шкаф даже. С антресолями.

И сейчас мой (или теперь уже не мой?) кабинет напоминал какой-то утончённый будуар: кроме так поразившей меня югославской стенки (интересно, как это её удалось достать за столь короткие сроки, меня же всего пару дней не было?), в кабинете появился строгий торшер под ажурным абажуром, вместо дореволюционного еще стола под зелёным сукном теперь был легкий письменный стол (мой стол, кстати, остался тот же, просто был сдвинут в сторону). Справа стоял мягкий диван и три мягких кресла вокруг легкомысленного журнального столика. Даже люстру поменяли — вместо простого белого плафона теперь была люстра с висюльками.

И вот в креслах и на диване сидели люди и горячо спорили. При моём появлении они не только спор не прекратили, но и не обратили на меня вовсе никакого внимания. Рядом примостилась Людмила, которая стенографировала.

— Добрый день, товарищи! — громко сказала я, прерывая балаган. — А что тут у нас происходит?

— У нас совещание, Лидия Степановна, — недовольно поджал губы Урсинович. — Не могли бы вы пока поработать в другом месте, мы уже скоро заканчиваем.

Сказать, что я обалдела от такой наглости — этого будет явно недостаточно.

Но быстро взяла себя в руки.

— Виктор Алексеевич, вы разве не знаете, что через пять минут у нас селекторное совещание? И как вы его прикажете проводить, если здесь такой шум?

О селекторном совещании Урсинович точно не знал, потому что он даже побледнел, покраснел и не знал, что ответить.

Я решила сделать «контрольный».

— Впрочем я понимаю, что вам важно завершить работу. Поэтому предлагаю переместиться с товарищами да хоть бы в тот же Красный уголок. Людмила, возьми ключи у товарища Иванова и открой им комнату. А я пока проведу селекторное.

— Но мы…

— Виктор Алексеевич, — покачала головой я, глядя на моего «зама» словно мамка на провинившегося второклассника, — ну не перенесу же я отсюда все эти коммутаторы, вы же понимаете, что это невозможно. А за срыв совещания с отделениями нас по головке не погладят. Тем более сам Гриновский будет.

Урсинович побледнел еще сильнее. Он понимал, что пропускать селекторное никак нельзя, но и что делать теперь с этими — банально не знал.

Я решила не приходить ему на помощь. Хотел меня выбесить, зайчик — получай ответку.

Но от шпильки таки не удержалась:

— Смотрю, у меня в кабинете обновки появились. Очень миленько. Спасибо, Виктор Алексеевич. А то у меня столько работы всегда, что руки совершенно не доходят.

Урсинович набычился и не ответил ничего.

Когда запыхавшаяся Людмила вернулась обратно, я уже заканчивала набрасывать тезисы на селекторное:

— Ну что, они разместились в Красном уголке?

— Да, Лидия Степановна, я открыла кабинет. Правда там опять не убрано…

— А кто эти люди? — эстетическая сторона вопроса меня сейчас интересовала мало.

— От профсоюза из тракторного, — Людмила ловко расставила кресла в нужном порядке, взяла блокнот и пристроилась рядышком, приготовившись записывать.

— Кстати, Людмила, напомни мне после обеда переделать форму Б-5 из отчёта и отправить весь пакет Гриновскому.

— Но Лидия Степановна, он же еще вчера был отправлен…

— Как отправлен? — ахнула я. — Как же ты посмела без моего разрешения…?

— Так Виктор Алексеевич сам всё отправил, — пролепетала Людмила, вжав голову в плечи. — Я ему говорила дождаться вас, но он все равно отправил, а потом пошел к Альберту Давидовичу и доложил о выполнении.

— Погоди, так форму Б-5 переделывали?..

— Н-н-нет…

Вот сучонок! Таки подставил.

— Людмила! Быстро! Копию отчета сюда мне! — взревела я.

Людмилу сдуло.

А селекторное уже началось.

В общем, Гриновский, который получил и посмотрел неправильную форму, на селекторном рвал и метал. За эти сорок минут я поседела и постарела лет на пять, уж это точно.

Еле-еле удалось доказать ему, что, пока меня не было, девочки из канцелярии перепутали и отправили не тот вариант.

— Григорий Григорьевич! Завтра утром пакет с правильной формой будет у вас на столе!

— Какого хрена вы мне голову морочите?! Мне нехрен чем заняться, только ваши высеры смотреть, мать вашу?! Куда Альберт Давидович смотрит?!

— Альберт Давидович тоже не знал.

— Ну так разберитесь уже там! Что за бардак у вас творится?! Или хотите, чтобы я сам лично разобрался?!

— Да, Григорий Григорьевич! Мы сами разберемся, — твердо пообещала я.

Когда селекторное закончилось я прижала трясущиеся руки к бухающим вискам:

— Людмила, накапай мне пятнадцать капель… хотя нет, двадцать — валерьянки.

— Сейчас, Лидия Степановна! — захлопотала Людмила, отсчитывая капли.

И тут прозвенел звонок — внутренний телефон. Холодными руками я сняла трубку.

— Добрый день, Лидия Степановна, — прозвучал сухой голос секретарши Альбертика, — Альберт Давидович ждет вас у себя через десять минут. И отчет захватите.

В трубке послышались гудки отбоя.

Ну вот, уронила трясущиеся руки на стол я.

В кабинет Альбертика я входила уже вполне спокойная. Ничего не выдавало то, что творилось у меня сейчас на душе. В кабинете уже сидели Герих, Щука, Лактюшкина, Акимовна из бухгалтерии. Урсинович пристроился на моем месте рядом с Альбертиком за столом совещаний и поедал его преданным взглядом.

Урод!

Я окинула взглядом кабинет. Мне места сесть не было.

Ну ладно, не впервой. И я пристроилась у стены. Стоя.

Альбертик начал совещание. Когда дошло до происшествия на селекторном он вперил в меня тяжелый взгляд:

— Лидия Степановна, что у вас там за бардак происходит? Вы почему непроверенные данные отправляете «наверх»?

— Я не отправляла, Альберт Давидович. Я только сегодня вернулась из командировки, и весь этот день у меня еще командировочный. Я и на работу пришла только из-за селекторного.

— А кто же тогда отправлял? Собака Баскервилей? — зло хохотнул Альбертик и в кабинете послышались смешки подпевал.

Я посмотрела на Урсиновича. Но тот сидел с таким видом, что он вообще не при делах. Ну и я выгораживать его не стала:

— Ну вам же Виктор Алексеевич вроде как отчитался? Еще вчера, говорят.

— Вы, Лидия Степановна, свои недоработки на нового сотрудника не сбрасывайте! — взъярился Альбертик, — за спиной отсидеться не выйдет!

— Тогда давайте сейчас пригласим секретаря из канцелярии, Альберт Давидович. Пусть покажет журнал регистрации корреспонденции с датой отправки. Сверим с моей командировкой. У меня как раз билеты на поезд с собой. И посмотрим, виновата я или нет!

— Лидия Степановна! — раненым бизоном взревел Альбертик, — вы мне казуистикой тут не занимайтесь! Форма Б-5 была сделана неправильно! У вас сделана неправильно! И отчет с ошибками ушел Гриновскому! Вы хоть своей тупой головой соображаете, что теперь будет?

— Альберт Давидович! Срок подачи отчета — до завтра! Я специально в Москве зашла в Главк, проконсультировалась об этой форме, чтобы правильно переделать! Откуда же я знала, что ваш человек, которого вы лично посадили в мой кабинет и дали полный доступ ко всем секретным документам, начнет так чудить? Нет, я конечно понимаю, что Урсинович хотел выслужиться, схватил сделанный не им отчет и быстро отправил, даже не проверил! А потом побежал вам докладывать, что он молодец справился! Но вы-то чем думали? Как позволили? И что он еще натворил, пока меня не было?!!!

Альбертик молчал. Его лоб покрывала обильная испарина.

— Мало того, что всю мебель в кабинете поменять успел, пока меня не было, так еще и в отчеты Гриновскому влез.

— Виктор! — усталым голосом сказал Альбертик, обращаясь к Урсиновичу.

— Что Виктор? — капризно надулся Урсинович, — ты же сам сказал, делай что хочешь. Вот я и делал.

В кабинете повисла ошеломлённая тишина, а я захохотала. Громко.

— Вам так смешно, Лидия Степановна? — зло вылупился на меня Альбертик, — может и с нами поделитесь причиной веселья.

— Поделюсь, — фыркнула я, — отчего же не поделиться? Умеете вы кадры подбирать, Альберт Давидович. Обхохочешься. То Герих меня из кабинета выгоняла, то Урсинович теперь этот…

— Что с отчётом делать? — спросил Альбертик не поднимая глаз от стола.

— С отчётом нормально всё будет, — сказала я, — Гриновский разрешил сдать правильный отчет завтра. По новой.

— Так сдайте!

— А как? — пожала плечами я, — пока меня не было, Урсинович мне всю мебель поменял, у меня документы на стеллажах в правильном порядке были, теперь где они и когда я с ними разберусь? Как мне работать?

— Вам уже и мебель мешает, Лидия Степановна?

— Мне Урсинович мешает, Альберт Давидович. Вы зачем мне его в кабинет посадили? Чтобы он кресла поменял?

— Что вы несете, Лидия Степановна?!

— Что несу? Я утром прихожу на работу, а в моем кабинете, где хранится главная секретная документация депо «Монорельс», находятся посторонние люди! Вы можете себе это представить? На стратегическом объекте — чужие люди!

— Что за люди? — нахмурился Альбертик и зло посмотрел на Урсиновича.

— Не чужие! — взвизгнул Урсинович, — Это коллеги от профсоюза из тракторного!

— Слышали? — кивнул на Урсиновича мне Альбертик.

— Слышала, Альберт Давидович. Но только скажите, а зачем приглашать представителей организации, с которой мы не первый год соревнуемся за звание лучшего предприятия города, накануне селекторного совещания? Это чтобы все карты в руки им отдать? Вы меня извините, но налицо какая-то подстава и даже производственный саботаж.

— Я не знал, что селекторное будет! — взвился Урсинович, — вы мне не сказали!

— Альберт Давидович, — обратилась я к шефу, проигнорировав гнев Урсиновича, — давайте определимся. Если вы хотите результат — вы не мешаете мне работать. Не садите мне в кабинет всех этих Урсиновичей, Герих и прочих. Если же хотите повоевать — вон пусть Виктор Алексеевич формой Б-5 занимается и с Гриновским пусть сам всё решает, а меня переведите обратно в конторщицы, я буду сидеть где-нибудь у Лактюшкиной и спокойно печатать акты на машинке.

— Не начинайте, Лидия Степановна, — нахмурился Альбертик, почувствовав, что дело пахнет керосином.

— Как это не начинайте? Вы садите в мой кабинет постороннего некомпетентного человека…

— Я компетентный! — взвился Урсинович.

— Помолчите! — рявкнули мы с Альбертиком одновременно.

— Этот человек начинает вести себя нагло и вызывающе — от того, что делает всё, что взбредет ему в голову, до того, что не согласовывает действия со мной, как со своим непосредственным руководителем. И первые результаты вы уже сегодня увидели!

— Вы передёргиваете, Лидия Степановна, — скривился Альбертик, понимая, что крыть тут нечем.

— Неужели? — изумилась я. — Передёргиваю? То есть вы мне не верите? А ведь даже то, что Урсинович занял вон моё кресло и вы не сделали ему замечание. А я теперь вынуждена стоять у стены, ведь даже завалящего стула мне во всём депо не нашлось — это ли не иллюстрация?

— Виктор Алексеевич, это место Лидии Степановны, — вынужден был признать Альбертик.

— Я не могу стоять, — заявил Урсинович, даже не подумав уступить мне моё кресло, — у меня колено больное.

Я пожала плечами и демонстративно отвернулась.

— Лидия Степановна! — сказал Альбертик, — так, когда вы переделаете форму Б-5?

— Не знаю, Альберт Давидович, — пожала плечами я, — Урсинович мне мешает работать. Пока он будет находиться в кабинете и лезть во все дела — за результаты я ручаться не могу.

— Лидия Степановна!

— Уберете от меня Урсиновича — будет вам отчет!

— Вы что, шантажируете тут меня?

— Нет, Альберт Давидович, я всего лишь пытаюсь отстаивать свои права!

— Хорошо, Лидия Степановна, — после минутного молчания, тихо и веско сказал Альбертик, — Виктора Алексеевича мы переведем в другой кабинет, но вы сделайте отчет и отправьте Гриновскому!

— Альберт Давидович, — и не подумала сдавать свои позиции я, — другой кабинет Урсиновича проблему не решит — он, как мой заместитель, будет лезть во все дела и дальше. И не всегда получится вовремя разрулить, как сейчас.

— Что вы предлагаете?

— Мне не нужен зам. У нас его и в штатке никогда не было. Я сама вполне справляюсь.

— А куда я его дену? — вспылил Альбертик.

— А мне-то какое дело? Вон отдайте в замы хоть Герих!

— Хорошо, Лидия Степановна, договорились, — процедил Альбертик, — а теперь давайте не будем терять времени, идите и сделайте в конце концов этот чёртовый отчёт!

— Как скажете, Альберт Давидович, — я вышла из кабинета в полной тишине.

Судя по выражению лиц Альбертика, Урсиновича и Герих, хоть этот раунд я и выиграла, но лучше бы я его проиграла.

Судя по всему, последние дни августа в депо «Моноельс» обещали стать особенно жаркими и незабывающимися.

Ну-ну, посмотрим…

Глава 19

Оставив за спиной обозлённых коллег, я вышла в приемную. Секретарша, которая возилась с картотекой, подняла голову, скользнула по мне равнодушным взглядом и опять вернулась к прерванному занятию.

Меня взяла злая досада. Ведь что такое секретарь директора на любом предприятии? По сути это — самый главный по значению человек. Он — как лакмусовая бумажка, по которой всегда можно считать отношение к тебе твоего руководства. Опытный секретарь умеет правильно манипулировать своим боссом, знает, когда к нему можно подходить, а когда лучше вообще не попадаться на глаза. И по отношению секретаря к сотрудникам часто сразу понятно, как относится к нему сам директор. Эта вот проигнорировала меня, словно я не заместитель её шефа, а пустое место. А это более чем тревожный звоночек.

Ладно. Значит, нужно подстраховаться и сыграть на опережение. Даже в мелочах.

Я заторопилась к себе в кабинет и вызвала Людмилу.

— Ты ключ от Красного уголка вернула? — спросила я своего секретаря.

— Не успела, — виновато потупилась Людмила, — товарищ Иванов уехал, и я не смогла ему вернуть.

— Куда уехал? Надолго?

— Не знаю, — пожала плечами Людмила, — Он, как обычно, никому ничего не сказал.

— Ты говорила, что там бардак?

— Ой, ужас что творится, — покраснела Людмила, — людей стыдно.

— А ну-ка пошли заглянем, — велела я.

Мы вышли из полуподвальчика и поднялись на второй этаж в то крыло, где был Красный уголок, если использовать народное название, или же Ленинская комната, если официально.

— Открывай, — кивнула я секретарю.

Когда мы вошли в Красный угол, я поморщилась — похоже мое приснопамятное посещение этого стратегического места с целью инспекции пару месяцев назад ничему Эдичку не научило, и он здесь так и не появлялся — всю мебель покрывал слой пыли, на полу валялись обрывки бумажек, какой-то сор, веточки и прочая дрянь. Воздух был спёртый и неприятный.

— Пошли отсюда, — сказала я Людмиле и мы поскорее вышли.

— Людмила, отнеси тихонько ключи и положи их Иванову в верхний ящик стола. И никому не рассказывай, что мы с тобой туда ходили. Ладно?

Заинтригованная Людмила согласно кивнула, но расспрашивать меня не рискнула.

Ну и правильно.

Нагрузив Людмилу работой, я отправила её к себе, а сама подтянула поближе листочек бумаги. Ну не зря же нас на работе в моем прошлом мире столько времени мучили всевозможными курсами по развитию и личностному росту, среди которых были и курсы копирайтинга. Что-то, а тексты и доклады писать кратко, ёмко и красочно я умела.

Через полтора часа я закончила, пробежалась глазами по исчёрканному черновику и удовлетворённо откинулась на спинку кресла (красавчик Урсинович, и где только такую мебель отхватил?).

В общем, решила я как в той былине «одним махом семерых убивахом». То есть сейчас я сделаю так, как всегда люблю — это когда делаешь что-то одно, а оно приносит несколько разных результатов.

Я вытащила из сумочки потрёпанную записную книжку и пролистав, нашла знакомое имя. «Вот ты где, роднулечка!» — широкая улыбка осветила моё лицо, и я набрала заветный номер:

— Алё! Роберт, это ты?

— Слушаю, — послышался знакомый голос, изрядно искажённый треском в трубке.

Роберт был журналистом, который любил «горячие дела» и которому я год назад «слила» материал по дому престарелых, когда вытаскивала Римму Марковну. И сейчас я решила его подключить опять.

— Это Лида Горшкова…

— Лида! — обрадовался он, — Сколько лет, сколько зим! Ты совсем пропала…

— Дела, Роберт, дела. В общем, чтобы не отнимать время скажу, что есть одно дельце, в стиле как ты любишь.

— Интересненнько! — заинтересовался Роберт. — Рассказывай.

— Не могу сейчас. Давай лучше встретимся. И желательно сегодня…

— Горит?

— Не то слово! — хмыкнула я, — а когда ты опубликуешь заметку — обещаю, что полыхнёт так, что «ой».

— Вот прямо «ой»? — хихикнул в трубку Роберт.

— И даже больше, чем «ой»! — пообещала я. — Записывай адрес…

— Тогда до встречи!

— До встречи, — я положила трубку и показала язык репродукции Алёнушки у омута, которую Урсинович почему-то не стал выбрасывать, а наоборот, заменил ей раму и повесил на почётное место на стене.

В этот момент дверь без стука распахнулась, так, что я аж дёрнулась — привыкла, что без вызова ко мне не ходят. Это был Урсинович. Сердитый, надутый, решительный.

Называется — помяни чёрта.

Он неотвратимым «Титаником» вошел в кабинет и окинул обстановку хозяйским взглядом. Молча.

Я тоже молчала.

Пауза затянулась.

Наконец, Урсинович не выдержал первым:

— Лидия Степановна! Что это было на совещании? Вы зачем это на меня Альберту Давидовичу наговариваете? Сами наделали ошибок, сами некомпетентны, причём по всем вопросам, и сразу на меня всё свалили! Очень удобная позиция! Но я вам скажу! Я скажу! Это недостойный и подлый поступок! Это… — он что-то ещё говорил и говорил, а моё сознание отключилась от его наездов и весь этот сердитый бубнёж проходил мимо, фоном.

А я сидела, рассматривала этого человека и офигевала. Ну ведь бывают же такие люди! Всё его поведение, от наглого появления в моём кабинете и до подставы с отчётом — всё это вызывало во мне дикое омерзение. Словно мерзкая плесень, а не человек.

— Лидия Степановна! — заметив моё выражение лица, возмутился Урсинович. — Вы что, меня не слушаете?

— Нет.

— А зачем я тут уже полчаса распинаюсь?!

— Интересный вопрос. Действительно — зачем?

— Вы должны извиниться передо мной! А потом пойти к Альберту Давидовичу…

— Виктор Анатольевич! — тихо позвала я и Урсинович умолк.

— А?

— А хотите я сейчас скажу вам, куда должны пойти вы?

— Ч-ч-что? — покраснел Урсинович. Он некоторое время смотрел на меня, хлопая глазами, а когда, наконец, окончательно переварил информацию, глаза его налились злобой, — ты ещё пожалеешь, сука! Сгною!

— Пшел вон! — рявкнула я, схватила пресс-папье и запустила в Урсиновича. Ясное дело — промазала и тяжелая штуковина со всей дури врезалась в многострадальную Алёнушку у омута, принеся ей увечье в районе омута.

— Дура! — взвизгнул Урсинович и выскочил из кабинета, хлопнув дверью.

— Опять искусство оказалось крайним, — грустно констатировала я, обозревая кратер на месте омута.

Скажу честно, я всегда немного завидовала этой Алёнушке. Во-первых, ей на работу ходить не надо, знай, сиди себе у омута с грустным видом. А во-вторых, комары её явно не кусают. А это большой бонус, особенно в наших широтах. А тут крутишься, крутишься, как белка в колесе и конца-краю всему этому не видно.

Я вздохнула и принялась перепечатывать содержание того листочка, что я подменила в квартире Инны Станиславовны. Сегодня вечером придется отдать его «опиюсу», так хоть подстрахуюсь, авось потом пригодится.

После работы я сделала главное дело — пошла в коммуналку в переулке Механизаторов проведать Веру-Лиду. Вчера приехала с поезда, весь день суета, скупались для Светки в школу, затем закрывали черешневое варенье почти до глубокой ночи. Поэтому после работы я двинулась по знакомому адресу.

По дороге зашла в магазин, прикупила хлеба, докторской колбасы, макарон, консервов и даже шоколадных конфет. Думаю, пока хватит, а там гляну, что ей не хватает и докуплю.

Коммуналка встретила меня запахом чего-то сгоревшего и неожиданной тишиной.

«Неужели Райка опять оладьи пекла в воспитательных целях?» — подумала я и прошла внутрь.

На кухне было пусто, лишь витал слабый запах гари.

Ну ладно. Я подошла к двери Риммы Марковны и постучала.

Дверь рывком распахнулась и оттуда послышался крик:

— Я тебя сейчас за ногу в окно выкину, гадость такая!

На пороге стояла Вера-Лида, всклокоченная, растрёпанная, в заляпанном халате (а ведь я ей новый дала).

— Привет, — улыбнулась я, — что тут у вас за боевые действия происходят?

— А, это ты? — равнодушно бросила Вера-Лида при виде меня, — Ты ко мне? Ну, заходи, давай, раз пришла.

Я вошла в комнату. Здесь царил бардак и разруха: кровать не застелена, простынь сбита в комок, пододеяльник, некогда кипенно-белый (да, старенький, но всегда чисто выстиранный и даже подкрахмаленный) в каких-то странных пятнах, которые вряд ли отстираются и за несколько стирок. На столе — грязная посуда, от которой жутко несло такой вонью, что меня аж передёрнуло, в тарелках, кажется, бурно зародилась новая жизнь в виде колоний грибов и плесени. На полу мусор, разбитая чашка…

— Что ты мне принесла? — спросила Вера-Лида и плюхнулась на единственный свободный от барахла стул. — Конфет принесла?

— Да.

— Давай сюда! — нетерпеливо потребовала Вера-Лида.

Я выложила на стол продукты, предварительно отодвинув грязные тарелки в сторону. Вера-Лида внимательно следила за моими действиями и, как только кулёк с конфетами оказался на столе — моментально схватила и потянула к себе. Не обращая больше на меня внимания, развернула фантики и сунула в рот сразу две конфеты.

— А что у тебя так грязно? — спросила я.

— Уфирафь некому, — ответила Вера-Лида, с набитым ртом.

— А сама?

— А как? Я плохо владею этим телом, — обличительно сказала она, — мне тяжело нагибаться, двигаться. Вот тебя всё ждала. Ты бросила меня здесь!

— Лида, — терпеливо пояснила я, — я же отсутствовала всего пару дней. Еда у тебя была, крыша над головой — тоже. Одежда — тоже. Ты ни в чем не нуждаешься…

— Я живу в каком-то хлеву! — воскликнула Вера-Лида возмущенным голосом. — Я должна мыть, стирать, варить, убирать! А мне тяжело! Это не моё тело! Отдай мне моё, и я всё буду делать!

— Лида, успокойся, — попыталась прекратить я зарождающуюся истерику, — поешь конфеты, вот еще вафельки «Артек» есть, а я схожу пока тарелки помою…

Я торопливо собрала тарелки в стопку и выскользнула на кухню.

Включив воду, я принялась активно бороться с иномирными формами существования с помощью воды и хозяйственной соды.

— Лидия! — услышала я голос Клавдии Брониславовны. — Явилась наконец-то! А то мы тут уже тебя все заждались.

Удивившись такому её проявлению эмоций, я вежливо сказала:

— Здравствуйте, Клавдия Брониславовна. Я только из Москвы вернулась. В командировке была…

— Ты кого в комнату Миркиной поселила?

— Веру, — озадаченно ответила я. — А что?

— Убирай её отсюда! — безапелляционным тоном потребовала она, иначе я участкового вызову.

— Зачем? — не поняла я.

— Она здесь не прописана! — зашла с козырей Клавдия Брониславовна.

— Вы тоже, — ответила я.

— Это не твоё дело! — вспыхнула Клавдия Брониславовна, — я живу у своей родной дочери, потому что не могу обиходить сама себя по старости и слабому здоровью!

Оглядев пышущую энергией фигуру Клавдии Брониславовны, я усомнилась, но ответила по возможности дипломатично (не хотела накалять обстановку, ведь Вере-Лиде здесь еще долго жить):

— Вера является моей дальней родственницей. Сейчас она оформляет инвалидность. И находится под наблюдением врачей. Поэтому пока поживёт здесь. Позже я найду ей другое жильё, более комфортное. Когда она устроится на работу, ей должны дать комнату или квартиру.

— Ты только посмотри, как она засралась, — Клавдия Брониславовна брезгливо ткнула пальцем в белого опарыша, который сыто шевелился в одной из грязных тарелок, — это же ужас! Мерзость!

— Ну извините, Клавдия Брониславовна, — начала закипать я, — Вера только из больницы, у неё слабое здоровье, она не успела помыть.

— Слабое здоровье? — расхохоталась соседка, — да она всех нас переживёт, твоя Вера. Это аферистка, я тебе точно говорю!

— Ну зачем вы наговариваете, — попыталась достучаться до её разума я. — Она спокойно сидит в комнате, никому не мешает. Тарелки я сейчас домою. Еще немного осталось.

— Аферистка она! — подтвердила вышедшая из комнаты Зинка, — клейма на ней ставить негде! Я тебе говорю, Лида! Она даже Райку выжила. Гони её отсюда.

Тут в комнате заревел Лёшка и они обе — и Зинка, И Клавдия Брониславовна бросились наводить порядок.

Я осталась домывать тарелки в одиночестве.

Ну вот что они за люди такие? Сколько я здесь жила — они постоянно со всеми воюют, всё им не так, кругом враги. Отчасти я их понимаю — такая большая семья вынуждена ютиться в одной комнате, пусть и очень большой. Но злиться за это на всех людей — перебор. Я считаю, что их одна комнатка — это только их проблемы, и, если они эти проблемы уже много лет не решают — значит им именно так комфортно.

Я вылила из таза грязную воду и приготовила свежей, для полоскания.

На кухню вошел Петров. Увидев меня, он впервые не расплылся в улыбке:

— Лидка! Дарова! — хмуро буркнул он и достал из холодильника бутылку кефира, — Ты пришла эту корову забрать?

— Привет, Федя, — ответила я, погружая очередную тарелку в таз с чистой водой, — ты чего это такой сердитый? Раньше всегда всех защищал и боролся за справедливость, а сейчас обзываешь больную несчастную женщину ни за что…

— Ой, Лидка! — хохотнул Петров, — Вот ты даёшь! Где ты тут больную женщину видела? Ну, кроме Клавдии Брониславовны, и то, у нее мозги в основном…

— Она наябедничала, что Вера твою Райку выгнала, — прищурилась я, — так ты из-за этого на неё злишься?

— Ой, Лида! Райка, если надо, вернется. А вот нам с ней жить не получается. Забирай её отсюда!

— Так, Петров, — сухо сказала я (заколебал меня уже эгоизм соседей), — давай-ка ты нормально рассказывай. Если есть к Вере конкретные претензии — озвучивай и аргументируй. А я уже посмотрю. А если это только обиды и эмоции — то мне всё равно. Меня этим не разжалобишь.

— Да какие эмоции! — возмутился Петров и даже не стал бутылку кефира открывать. Она же чёрт, а не человек.

При этих словах я вздрогнула — ещё только мистики мне не хватало.

— Что за чёрт? — напряженно спросила я, — Почему ты так решил?

— А как ещё назвать бабу, которая прогнала моих товарищей и орала на них? А они ко мне пришли культурно просвещаться, между прочим. Мы международную ситуацию обсуждали в Никарагуа!

— Так, Петров, — облегчённо рассмеялась я (напугал же, гад такой!) — давай с тобой договоримся. Ты найдёшь общий язык с Верой. Я не прошу подружиться, просто нейтральные добрососедские отношения. А я тебе две бутылки твоей любимой «Столичной» завтра принесу. Идёт?

— Нет, — хмуро буркнул Петров.

— Три?

— Нет.

— Пять?

— Ты, Лидка, главного не понимаешь, — вздохнул Петров, — не все люди такие, как тебе кажутся. Поверь мне, гнать её от себя надо, и подальше. Она очень нехорошая. Очень.

С этими словами, он раскупорил бутылку кефира, подхватил стакан и вышел из кухни, шаркая ногами. В дверях он остановился и произнес серьёзным голосом:

— Наплачешься ты ещё с нею, Лида, попомни моё слово!

Я отмахнулась от слов завистливого алкаша и принялась перетирать посуду.

Мысли скакали, словно в пьяном хороводе. Сегодня я впервые наехала на Альбертика, ещё и прилюдно. Да не просто наехала, а поставила его в подчинённую ситуацию. И он мне это ещё припомнит, причём в десятикратном размере. Поэтому нужно садиться и выстраивать новую стратегию, иначе простым увольнением меня из депо «Монорельс» он не обойдётся — может ещё и под статью подставить.

После посещения коммуналки, у меня на сегодня осталось последнее дело — встретиться с «опиюсом» и отдать ему подменённый у Инны Станиславовны листочек. Я специально оставила это напоследок, чтобы на работе перепечатать себе текст.

Он назначил встречу в той же «Нивушке», поэтому, прежде, чем ехать туда, после возни с грязной посудой я хотела переодеться. У меня было такое ощущение, что моё платье всё провонялось этим мерзким запахом разложения.

Подъехав к дому, я припарковалась практически недалеко и пошла в дом, размышляя, какое платье лучше надеть в ресторан, чтобы и не вызывающе, и вместе с тем — стратегически правильно было…

Мои рассуждения прервало появление из-за кустов сирени шерстяного комочка, который заскулил и бросился мне под ноги так, что я чуть не упала. Я глянула вниз — к моим ногам прижималась дрожащая, как осиновый листочек, Лёля, которая тихо стонала.

Глава 20

— Лёля? — ахнув, я склонилась над ней.

Да, это была именно она — соседская собачонка Лёля, деликатный карликовый пудель, который жил в квартире над нами, у Норы Георгиевны.

— Что случилось, Лёля? — я подняла собачку на руки и принялась ощупывать её, нет ли ран. — Кто тебя так напугал, девочка?

Лёля посмотрела на меня умными слезящимися глазами и вдруг начала вырываться, поскуливая.

— Куда ты?

Видя, что она ведёт себя крайне нервно, я отпустила её на землю. Лёля дважды отрывисто тявкнула и вбежала в подъезд. Остановилась в дверях (по случаю летней жары дверь подъезда оставляли открытой, для проветривания), втребовательно взглянула на меня, тявкнула. Видя, что я не реагирую, прибежала обратно ко мне, попрыгала, потявкала и побежала обратно к двери. Я поняла, что она меня зовёт с собой и торопливо последовала за ней.

У двери своей квартиры Лёля хлопнулась на попку и горестно, по-бабьи, завыла. Я дёрнула ручку — дверь распахнулась. Лёля заскочила внутрь и принялась громко лаять.

— Нора Георгиевна? — с тревогой позвала я прежде, чем войти.

В ответ мне была тишина, лишь Лёля продолжала лаять, то забегая, то выбегая из комнаты.

Предчувствуя неладное, я вошла в комнату. На полу лежала Нора Георгиевна и не подавала признаков жизни. Я бросилась к ней и пощупала пульс. Он бился, но еле-еле.

В медицине я совсем не сильна, но прекрасно помню из курса медподготовки у нас на кафедре, что лежащего человека нельзя двигать — вдруг у него что-то сломано. Она лежала на животе, так что делать массаж сердца без того, чтобы не сдвинуть её было невозможно.

Я побежала к Вадику. Он студент медакадемии, уж он точно знает, что надо делать.

К счастью, он был дома.

— Что случилось? — из двери выглянуло его заспанное лицо.

— Вадик! Быстро! Там Нора Георгиевна упала!

— Сейчас, — Вадик, молодец, моментально сориентировался и выскочил как был, — Беги вызывай скорую.

Я побежала к Ивану Тимофеевичу звонить.

Через минут двадцать подъезд заполнился людьми, испуганные соседи собрались на площадке, тихо переговариваясь. Два санитара в белых халатах пронесли мимо нас Нору Георгиевну на носилках.

— Что с ней? — схватила Римма Марковна за рукав халата пожилого врача.

— Инфаркт, — отмахнулся тот, — не беспокойтесь, гражданочка, мы успели, теперь всё будет нормально.

Когда скорая уехала, соседи потихоньку рассосались, мы остались на площадке одни, а я держала на руках Лёлю.

— Поживет пока с нами, — сказала я Римме Марковне.

Та кивнула и украдкой вытерла глаза.

Заклятая подруга, с которой они постоянно воевали то за литературу, то просто так, теперь в больнице в тяжелом состоянии и Римма Марковна затосковала.

Утром, когда я сидела в своём, теперь уже своём кабинете, причём совершенно одна (наконец-то!), в дверь поскреблась Людмила.

— Заходи! — крикнула я (уже научилась различать шаги и манеру стучаться у коллег).

Она вошла с таинственным видом и протянула мне газету:

— Видели?

— Нет. А что там? — сделав отстранённо-удивлённый вид, я сцапала передовицу и развернула на третьей странице. Где красовалась большая разгромная статья, мол, в депо «Монорельс» Красный уголок в ужасном состоянии, что злостно попирает всю идеологию коммунистической партии… бла-бла-бла, в таком вот примерно духе.

Роберт расстарался вовсю, я аж восхитилась. Вчера я дала ему свои наброски, но совсем не ожидала, что он переделает всё это в такую вот разгромную жёсткую статью.

Мда уж, теперь кому-то придётся очень несладко. Теперь полетят головы.

Буквально через полчаса всё депо «Монорельс» гудело, как растревоженный улей.

Я сидела в своём кабинете и лишь тихо, про себя, посмеивалась. Примерно месяц назад, желая досадить мне, Альбертик науськал Герих: и товарища Иванова с его политработой и Марлена Ивановича, с подготовкой кадров — оба эти направления приказом отобрали у меня и закрепили за Герих. Она тогда ох и торжествовала. Бросала на меня взгляды победителя. Я тогда обиду проглотила. Но в свой розовенький блокнотик записала. Да, был у меня такой блокнотик, цвета взбесившейся барби. Очень дефицитный цвет, как на эти времена. Мне его кто-то подарил, я сперва чуть не рассмеялась, а потом решила, что вот оно, именно то, что надо. Я назвала его «Розовый Блокнотик Мести», и записывала своих обидчиков, тех, с кем еще предстоит разобраться. И разобраться максимально больно.

Я тогда лишь проглотила обиду и промолчала. А сейчас представился прекрасный шанс отдать всем сразу.

— Людмила, — я нажала на кнопку коммутатора, — а зайди сейчас ко мне, срочно.

Когда взбудораженная Людмила появилась, блестя глазами, я задала единственный вопрос:

— Ну что там?

— Альберт Давидович так кричал, так кричал! — начала рассказывать Людмила, снизив голос до свистящего шепота, — вызвал Иванова, опять на него кричал. А ещё ему звонят всё утро. Он ругается сильно. Матом. Ина Герих кричал. Она вышла с кабинета и плакала. Лактюшкина её валерьянкой у себя отпаивала, наверно полчаса где-то.

— А сейчас что? — стараясь не подавать виду, спросила я.

— Сейчас совещание будет, — сообщила Людмила.

Хм, а меня не позвали.

Ну ничего, если гора не идёт… и так далее. Я отпустила Людмилу обратно на передовую, а сама, взяв газету, направилась к Альбертику.

— У Альберта Давидовича сейчас совещание! — сурово припечатала секретарша.

— Я знаю.

— Вас нет в списке приглашенных!

— А я без приглашения, как заместитель.

— Но Альберт Давидович…

— Займитесь лучше своей работой — сухо отрезала я и вошла в кабинет.

— …и теперь мы должны серьезно разобрать и правильно проанализировать этот вопрос для того, чтобы исключить всякую возможность повторения даже какого-либо подобия того, что имело место… — ударил по ушам спич Альбертика.

Я посмотрела на него — Альбертик был в ярости. Нет, это еще мягко сказано — в Ярости. Заметив меня, он запнулся и прервался на полуслове:

— Лидия Степановна, а вы здесь что забыли? — вызверился он на меня.

— На совещание пришла, Альберт Давидович. — спокойным голосом ответила я ему.

— Вас не приглашали!

— Когда в коллективе беда — приглашений не ждут! Нужно спасать депо «Монорельс»! — пафосно воскликнула я и у Альбертика не было аргументов выставить меня вон.

И я осталась в кабинете.

Я, конечно, понимала, что при мне Альбертик сбавил обороты, но даже этого хватало. Обличали врагов депо «Монорельс» товарища Иванова, Герих и других товарищей виновных в ситуации.

Я выждала немного, чтобы товарищ Иванов и Герих получили по полной, затем кашлянула и подняла руку.

Альбертик чуть не подавился воздухом. Он и так сдерживался при мне, а тут я затребовала выступления.

— Лидия Степановна! Вам разве есть что сказать по существу?

— Да, Альберт Давидович, есть.

— Только кратко. У нас регламент.

И я сказала. И даже регламент нарушать не стала:

— Товарищи! — сказала я. — Вопрос не в том, что товарищ Иванов сделал непоправимую ошибку — суть проблемы совсем другая. Товарищи! На разных предприятиях, в разных организациях, да что там говорить — если я скажу, что практически во всех предприятиях, то не ошибусь. Так вот, ошибки и недочёты случаются везде. Я сейчас не об этом. Главное, что наличие в депо «Монорельс» внутреннего врага значительно ослабляет нас в борьбе против противников коммунистической партии!

— Вы о чём, Лидия Степановна? — напрягся Альбертик. — Какой ещё враг?

— Я об Урсиновиче, — ответила я, пожав плечами, — Уже второй раз товарищ Урсинович наносит нам непоправимый ущерб. Смотрите сами — то он Гриновскому отправил черновик отчёта с ошибками и без согласования со мной, то пригласил товарищей от профкома из тракторного в Красный уголок, не уведомив об этом товарища Иванова и предварительно не проверив помещение. Иначе чем саботажем и вредительством я назвать это не могу!

— Неправда! — заверещал Урсинович, но воспрявшая духом Герих и повеселевший Иванов уже поняли, что есть шанс выкрутиться и перевалить всё на ближнего своего, и ухватились за соломинку.

Песенка товарища Урсиновича была спета.

Я, внешне сохраняя невозмутимое выражение лица, в душе торжествовала.

Вечером, я забежала домой переодеться, взяла с собой Лёлю, которую надо было всё равно выгулять, прихватила у Риммы Марковны котлет и жаренных кабачков в лоточки, я направилась в переулок Механизаторов, проведать Веру-Лиду.

На улице была чудесная погода, лёгкий ветерок раздувал мои волосы, а на душе было спокойно и радостно — враги повержены и получили по шапкам, погода прекрасная, я молода и полна сил. Это ли не чудо!

Лёля бежала впереди меня, на поводке, весело виляя овечьим хвостиком носилась туда-сюда из кустов, в кусты, по дорожкам и обратно. Наконец, мы добрались на Механизаторов, вошли в квартиру.

— Привет, Лида, — сказала я, когда растрёпанная толстушка открыла дверь. — Как дела у тебя? Я таких вкусных кабачков тебе принесла, с котлетками и…

Договорить мне не дала Лёля. Деликатная, всегда воспитанная, и даже застенчивая собачка, сейчас она словно сошла с ума и принялась с рычанием и лаем бросаться в сторону Веры-Лиды. Хорошо, что она была на поводке и я успела её сдержать:

— Фу! Лёля, фу!

Но она меня не слушала, рыча и хрипя от ярости. Пришлось оставить Вере-Лиде продукты и срочно уходить оттуда. На улице, ка ни странно, Лёля пришла в себя и опять превратилась в милую деликатную собачку.

И вот что это было?

А на следующий день появилась Зоя.

Она вернулась из своего отпуска, наполненного похотливым безумием и южной любовью. После тех дурацких звонков, когда я отказалась покрывать её курортный роман и отвозить детей в село к её маме, она обиделась и больше не звонила.

Насколько мне было известно, она взяла остаток отпуска, а потом больничный. И вот теперь появилась. И первым делом зашла ко мне:

— Привет, — жалко улыбнулась она, выглядела Зоя помято, — ты сердишься на меня, да?

— Ты о чём, Зоя? — не поняла сперва я.

— Ну, как я вела себя, — покаянно опустила голову она.

— Зоя, что стряслось? — предчувствуя неладное, спросила я.

И Зоя, разрыдавшись в три ручья, поведала свою печальную историю.

В общем, всё произошло так, как я и говорила. Сначала встретились два одиночества. Курортный город, нега, жаркая южная ночь, огромные звёзды в чёрном небе, отражающиеся в море, шепот пальм и олеандров, терпкое вино и козий сыр, первый поцелуй на старом маячке на берегу — в общем, Зою закрутило так, что очнулась она и поняла, что жить без своего любовника больше не может. И сиганула она в омут любви с головой, не думая. А потом наступило прозрение. Виталик оказался ленивым, глуповатым и деспотичным. Вдобавок, жил с мамой. От Зои ожидалось, что она станет делать всю работу по хозяйству, особо не перебирая. Поначалу Зоя старалась, впахивала за троих, с огромным энтузиазмом. Но в один прекрасный момент наступило закономерное прозрение, и Зоя уехала обратно домой, к мужу.

— И я не знаю, что мне делать? Мой муж не пустит меня, — всхлипывала Зоя, — он меня убьет и будет прав!

— Ты хоть ела сегодня? — спросила я.

— Что? — скривилась Зоя и я поняла, что не ела.

В столовую идти Зоя отказалась, но у меня были бисквиты, испеченные Риммой Марковной, и я заставила Зою их съесть.

— А ночевать ты где будешь? — спросила я, — или к мужу пойдёшь мириться?

— К мужу сейчас боюсь, — хлюпнула носом Зоя, — не знаю, где ночевать.

Я задумалась. А что, если я отправлю её на ночь на Механизаторов? Да, там Вера-Лида засралась по самые уши, но Зоя хоть порядок наведет. Заодно и отвлечётся от своих страхов. А потом что-нибудь придумаем.

— Поночуешь пару ночей у меня в коммуналке, — сказала я, — только в комнате живёт родственница, она инвалидность оформляет, так ты уж как-нибудь.

— Ой, спасибо тебе, Лидочка! — бросилась мне на шею Зоя, — Выручила! А то, что родственница — ничего страшного. Две женщины уж как-то уживутся в одной комнате.

Я обрадовалась и в обеденный перерыв отвела Зою в коммуналку.

А утром Зоя пришла сразу ко мне в кабинет и прямо с порога заявила:

— Лида! Ты хоть понимаешь, кого ты приютила у себя там?

Глава 21

— Зоя! — рассердилась я, — что опять не так? Чем тебе Лида… тьфу, Вера… не угодила?

— Да ты понимаешь… — Зоя сделала большие глаза и торопливо подсела поближе ко мне, — она какая-то…эммм… такая…

— Какая?

— Ненастоящая, что ли, — задумалась Зоя.

«Ну конечно, если её душа сидит в чужом теле, и она это осознает и более того — видит, как её тело используют другие. Так поневоле не то что в себе будешь, а на людей бросаться начнёшь», — подумала я, с неприязнью рассматривая Зою. Как-то в последний месяц разочаровалась я в ней, что ли. Но тем не менее надо было всё выяснить:

— Почему ты так решила?

— Сложно объяснить.

— А ты постарайся.

— Ну в общем, сижу я в комнате, а дверь открыта и всё слышно, что в кухне говорят, — сумрачно протянула Зоя, — и вдруг слышу, как Вера…

Что натворила Вера я так и не узнала, так как договорить Зое не дали — дверь с шумом распахнулась, в кабинет ворвался Урсинович и с порога заявил категорическим голосом:

— Лидия Степановна! Я забираю всю свою мебель!

Из-за его спины вышли трое рабочих и решительно вошли в кабинет.

Я опешила.

В суете последних дней я совсем забыла, что всю мебель в мой кабинет притащил именно Урсинович. И после моего вчерашнего выпада, вполне логично, что он её захочет забрать хотя бы из чувства мести.

У меня теперь есть два варианта развития событий — поругаться с Урсиновичем и побежать на разборку к Альбертику. И если тот поддержит мою сторону — я ему стану обязана за услугу, чем он обязательно воспользуется, и я позиционно влетаю в минус. А если не поддержит — в очередной раз уронит мой и без того довольно шаткий авторитет. Что на данном этапе недопустимо.

Я вздохнула. Правда украдкой, чтобы ни Урсинович, ни Зоя не заметили.

Кому тут доверять — я уже не знала.

Поэтому я выбрала второй вариант.

— Да, конечно, Виктор Алексеевич, — сказала я добрым голосом, — забирайте. Только потише, у меня рабочее совещание, как видите.

Урсинович растерялся. Он ожидал склок, конфликта, криков, но никак не моего благожелательного согласия.

— А как же… — проблеял он.

— Ну это же ваша мебель, вы её нашли, достали и привезли сюда. Вполне логично, что вы её заберёте с собой, — сердечно ответила я, даже руками всплеснула от такой своей сердечности, и обратилась к рабочим, — приступайте, товарищи. Пожалуйста.

Товарищи потоптались, озонируя воздух застарелым перегаром, и вопросительно уставились на Урсиновича. Один, высокий, с испитым лицом и многодневной седой щетиной на подбородке недовольно заявил:

— Мы так не договаривались!

— Да. Ты же сказал, что она поорёт, и мы назад уйдём, — поддержал его другой грузчик, в мятой спецовке. — Таскать всё это мы не договаривались.

— Не будем таскать, — заявили мужики и, шаркая сапогами, вышли из кабинета.

Урсинович напоминал сейчас вытащенного из болотца рака.

— Ох и недисциплинированный нынче народ пошел, — посочувствовала я Урсиновичу, чем вогнала его в краску.

Буркнув что-то нечленораздельное, он выскочил вон из кабинета.

И даже не попрощался.

— Так что там не так с Верой было? — напомнила я Зое.

— Слушай, а чего это он? — по загоревшимся глазам Зои было видно, что сплетня сейчас же пойдёт гулять по депо «Монорельс».

— Да это засланный козачок, — сделала информационный вброс я, — причем действует нагло, не скрываясь. Можешь себе представить, сперва дождался, когда я уеду в Москву и сразу же отправил Гриновскому черновик неправильного отчёта…

— Да ты что?! — в Зоиных глазах зажегся такой восторг, что мне аж жалко Урсиновича стало.

— Ага, еле уладила, — вздохнула я, — а потом дождался, как Иванов уйдёт в загул, и пригласил профсоюзников с тракторного в Красный уголок. Ну, а там бардак, как обычно, ты же знаешь. И они всё это увидели. Да ты же газету наверняка читала.

— Погоди… — вычленила главное Зоя, — а Иванов что — в загуле? Точно? А с кем?

— У него спроси, — пожала я плечами, — вряд ли он станет мне рассказывать о своих замужних любовницах.

Зоя сияла словно китайский фонарик во время праздника китайских фонариков:

— Наверно с Лариской из первой бригады, — восхищённо сделала предположение она и я поняла, что Лариске теперь хана.

Но в ответ я пожала плечами.

— Так это они в газету написали? — не унималась Зоя, потирая руки.

— Ну не я же, — хмыкнула я.

— Ну да, — рассмеялась моей «шутке» Зоя. — А зачем им это?

— Как зачем? — покачала головой я, — теперь победа в соцсоревновании у них будет. А это и льготы, и повышенные премии…

— Вот гад! — в сердцах выругалась Зоя, — известия о уплывшей в руки конкурентам премии поразило её в самое сердце.

Я развела руками.

— А Урсиновичу что за это было? — не унималась сердитая Зоя.

— Ничего не было, — сделала большие глаза я, — Альбертик же его покрывает.

Зоя еще немного покрутилась и сбежала делиться новостями. Разговор о Вере-Лиде не заладился. Ну ничего, я еще у нее всё выясню.

А я заторопилась к «опиюсу» (уже почти опаздывала).

Вчера я к нему не попала из-за ситуации с соседкой Норой Георгиевной, сегодня я прямо с утра лично позвонила, извинилась. «Опиюс» выслушал и предложил приехать в пресловутую «Нивушку» на обед.

Для приватного разговора Лев Юрьевич заказал отдельный вип-кабинет.

Я вошла в небольшой закуточек, отделённый от общего зала тонкой фанерной перегородкой, и осмотрелась. Ну что сказать, вполне миленько. Впечетление портили два ковра на стенах. Но я попала в такое время, когда ковры были везде — на полу, на стенах, в квартирах, в кабинетах, ресторанах, везде.

— Лидия Степановна! — расцвёл улыбкой «опиюс», — ну, рассказывайте же скорее! Рассказывайте!

Я улыбнулась в ответ и села на любезно отодвинутый стул.

После того вечера, я сразу же отзвонилась «опиюсу», что всё нормально. Теперь он жаждал подробностей.

Делиться с ним тем, что я привлекала Велимира, пусть и втёмную, я не хотела. Поэтому ограничилась усечённой версией, мол, познакомилась с Инной Станиславовной, попала к ней на вечеринку домой, пока остальные танцевали, я пошла в кабинет «почитать», заодно поискала нужную папку и заменила листок. Всё.

«Опиюс» версию принял, тем более, что в ней не было ни слова неправды.

— Вот, — я передала ему сложенную вчетверо страничку.

Он схватил его и, пробежав глазами, вытер вспотевший лоб и сунул во внутренний карман пиджака.

— Спасибо, — поблагодарил он меня, — прямо камень с сердца.

— Надеюсь, я теперь вам больше ничего не должна, Лев Юрьевич? — спросила я (с него станется еще многократно требовать выполнять всякие «деликатные» поручения, что мне совершенно не улыбается).

— Да-да, конечно, — абсолютно искренне заверил меня Лев Юрьевич и я ему не поверила ни капельки.

Как раз официант принёс заказ. Дождавшись, пока тот выгрузит на столик тарелки и уйдёт, «опиюс» сказал:

— А вот ваша премия, Лидия Степановна. Как и обещал.

Довольно увесистый свёрток перекочевал из его портфеля ко мне в сумочку.

— Пересчитывать будете? — чуть нервно хохотнул Лев Юрьевич.

— Нет, не буду, — ласково улыбнулась я, — я же понимаю, что не в ваших интересах переводить меня во враги.

Лев Юрьевич на мгновение глянул на меня очень серьёзно, потом его лицо опять осветила улыбка.

Некоторое время мы ели молча, иногда перекидываясь банальными фразами, типа «передайте, пожалуйста соль» или «погода нынче жаркая».

Когда официант принёс десерт, забрал грязные тарелки и вышел, «опиюс» улыбнулся улыбкой доброго китайского дедушки и сказал:

— Лидия Степановна, как вы смотрите на то, чтобы в будущем мы иногда с вами опять поработали?

Я чуть не подавилась мороженным.

Отъехав от «Нивушки», я припарковалась в каком-то тупичке и торопливо развернула свёрток. Пересчитала деньги и довольно засмеялась — «опиюс» не обманул. Зря я боялась.

Ну что же! Теперь я богата! Не так чтобы сильно, но машину легко куплю. Причём хорошую машину. Другое дело, что ее мне не надо. У меня уже одна есть. Хватит.

И я задумалась. А что мне надо? Квартира у меня есть. Точнее две квартиры и комната в коммуналке. А если таки встречусь с тёти Зининым несостоявшимся мужем, то еще одна квартира, в Москве, у меня будет.

Одежда у меня есть. Конечно же, одежда лишней никогда не бывает, но в это время её делают из настолько качественных натуральных материалов, что она носится годами, если не десятилетиями. А детскую одежду, так вообще передают между семьями и одну и ту же одежду друг за другом могут носить хоть пять ребятишек.

И я задумалась. Ну понятно, на бытовые расходы деньги разойдутся, но лишь малая часть, а остальные куда? На сберкнижку не положишь. Дома хранить долго тоже опасно. Недолго думая я подрулила к магазину с золотыми изделиями. ну а что — куплю себе украшений.

В магазине, где продавали золотые изделия было пусто. Ассортимент не радовал. Я минут десять топталась возле витрины, ловя на себе косые взгляды продавщицы. Мой выбор метался между тонким колечком с белым блестящим камушком (явно не бриллиант, а какие-нибудь фианиты) и дутым кольцом из золота без каких-либо украшений. Честно говоря, и то, и то кольцо выглядело очень посредственно. Видимо, дизайнер, создававший этот шедевр, был в то время в дичайшем запое.

Наконец, я решилась и подозвала продавщицу:

— Мне вот это кольцо, — мой палец указал на дутое безобразие в виде кольца. Я справедливо рассудила, что золото на лом пойдёт лучше, да и веса в нём побольше, а то, с камушком, еще попробуй попытайся если что продать. Нет, однозначно пусть будет пузатый уродец.

— Не продаётся, — равнодушно скользнула по кольцу взглядом тётка.

— Как не продаётся? — удивилась я, — оно же на витрине.

— Это образец для витрины, — кивнула тётка и потеряла ко мне интерес.

— Обалдеть, — тихо изумилась я, стараясь, чтобы тётка не услышала, а то, кто его знает.

— А это? — я показала на кольцо с камешком.

— Тоже, — зевнула тётка.

— Извините, а что продаётся?

— Ничего.

— А как…

— Женщина, ну что вы как маленькая?! — вспылила тетка, махнув рукой. На пальцах блеснули кольца с фальшивыми рубинами. — У нас всё по записи. Давайте я вас в очередь запишу.

— А большая очередь?

— Обычно два-три месяца, — уже раздражённо ответила тётка и вытащила откуда-то увесистую потрёпанную тетрадь, — так будете записываться или нет?

— Пожалуй нет, — растерянно сказала я. Так-то неохота ждать два месяца.

— Ну и чего ходить туда-сюда, — сердито проворчала тётка, пряча заветную тетрадь обратно, а я предпочла поскорее убраться оттуда.

Аналогичная картина ожидала меня и в магазине, где продавали часы. Часов тоже не было, а те, что были, имели такой некуртуазный вид, что я их и забесплатно не хочу.

Расстроенная, я пришла домой. Ну что за непруха — деньги есть, и много, а купить ничего не могу?!

Дома дверь открыла расстроенная Римма Марковна:

— Лида, Светочка пропала!

Глава 22

У меня опустились руки:

— Как пропала? — деревянными губами спросила я.

— Ушла после обеда гулять и не вернулась, — всхлипнула Римма Марковна и схватилась за сердце.

— Так, может, забегалась?

— Она сольфеджио пропустила, — губы у Риммы Марковны задрожали, — и Лёлю не выгуляла.

Я метнулась на кухню, схватила стакан воды и начала капать туда валокордин.

— Я всех детей спрашивала, никто её после обеда не видел, — всхлипнула она.

— Держите, — я протянула стакан Римме Марковне. — Пойду поищу.

— Куда ты пойдешь? — стуча зубами о край стакана, спросила Римма Марковна. — Милицию вызывать надо.

— Римма Марковна! — строго сказала я. — Прекратите истерику! Она могла забегаться и забыть. Вы что, Светку не знаете?

Она пролепетала что-то горестное под нос, я не расслышала, да и не надо.

— И вообще, хватит ныть, — отрезала я (нужно было взбодрить старушку, и я решила переключить её внимание), — сейчас Светку приведу, и в больницу к Норе Георгиевне поедем с вами. Я звонила — её уже в палату общей терапии перевели. Вы ей хоть что-то поесть приготовили? Сами знаете, как в больнице кормят. Но диетическое надо. А то не пропустят.

— Да я… — охнула Римма Марковна.

— Ну, так у вас есть примерно час. Поторопитесь, — сообщила я ей и вышла из квартиры.

Нужно было найти Светку.

В поисках Светки я оббегала почти полгорода: в овраге её не было, в «штабе» за домом — тоже не было. Толя Куликов предположил, что она могла пойти в новый скверик. И я устремилась туда. И да, Светка сидела на обильно заросшей гусиной лапчаткой лужайке, поджав под себя ноги, и, сердито шмыгая носом, читала изрядно потрёпанную книгу. Она вымахала за лето и теперь казалась очень тонкой, несмотря на большое сомбреро и ситцевый сарафан с обильными рюшами, как у героини из кинофильма «Всадник без головы». Этот фильм недели три назад показывали в летнем кинотеатре, и вся малышня из нашего двора бегала посмотреть. Светка тоже бегала.

После просмотра во дворе началась форменная лихорадка: все пацаны срочно смастерили себе ковбойские шляпы из газет, прицепили к сандалиям шпоры, сделанные из консервных банок и кусков жести, и целыми днями носились, забрасывая лассо на всевозможные мишени, олицетворяющие ненавистных классовых врагов. Когда пострадало свежевыстиранное бельё соседки Натальи, которое мирно сохло во дворе на верёвке ровно до тех пор, пока не было сорвано прямо в лужу неудачным броском лассо Тольки Куликова, Иван Тимофеевич не выдержал. Заручившись силовой поддержкой в виде бабы Варвары и бабы Клавы, он нанёс карательные визиты родителям всех ковбоев, чтобы те приняли срочные меры. Замелькали ремни с воспитательной целью, и ковбойская тема с лассо в срочном порядке заменилась на мустангерскую. Отревев, теперь все уже бегали культурно, с игрушечными пистолетами. Однако, стрелять из них было не так весело, как бросать лассо, поэтому в срочном порядке был изобретён кнут мустангера, которым пацаны научились ловко сбивать головки репейника на пустыре и бутоны роз на общественной клумбе, которую любовно лелеяла баба Клава. Иван Тимофеевич опять предпринял антитеррористический рейд по родителям отважных мустангеров, но остановить эпидемию пока не мог. Наша Светка и тут решила отличиться и выпросила у Риммы Марковны наряд «как у Исидоры», который по последней дворовой моде та ей перешила из моей старой юбки.

Я подошла поближе:

— Привет, Светка, — сказала я. — А что ты читаешь?

— «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», — нехотя ответила Светка, не глядя мне в глаза.

— Хороший выбор, — похвалила я, и, чтобы поддержать разговор, спросила, — И как, нравится?

— Глупая детская сказочка, — скептически пожала плечами Светка. — Для дошколят.

— А зачем же ты тогда читаешь? — удивилась я.

— Готовлюсь я.

— К чему готовишься? — продолжала допытываться я.

— Хочу захватить мир, — нахмурилась Светка и с досадой отмахнулась от зеленоватой стрекозы, пролетавшей мимо. — Там это хорошо описано. Способ такой. Бери и пользуйся.

— А зачем тебе захватывать мир? — осторожно поинтересовалась я, стараясь не показать удивления.

— Захвачу мир, стану правителем и введу смертную казнь, — недобро скривилась Светка и вызывающе зыркнула на меня из-под нахмуренных выгоревших за лето бровей.

— Зачем смертную казнь? — у меня чуть глаза на лоб не полезли от такой светкиной кровожадности (в бабушку, видать, Элеонору Рудольфовну пошла нравом).

— Всех третьедомовцев казнить велю.

— А что они тебе сделали? — не унималась я, допрашивая это свирепое дитя.

— Я не буду с тобой обсуждать это, — сообщила Светка, захлопнула книгу и с вызовом произнесла, — ты чего сюда пришла?

— Тебя ищу, — решила не накалять ситуацию я. — ты же из дому сбежала.

— Я не сбегала! — вспыхнула Светка.

— Ну, не знаю, я вернулась с работы, а дома Римма Марковна валокордин пьет, Лёля невыгулянная осталась. Скулит в уголке. Мало ей, что Нора Георгиевна в больнице, так еще и ты её бросила.

— Вернусь и выгуляю, — буркнула Светка.

— И как долго ей терпеть?

— Ой, сейчас вернусь! — фыркнула Светка.

— Тогда пошли, я тоже домой иду, — сказала я.

Светка вскочила с травы, расправила складки сарафана, отряхнула его от налипших травинок и пошла рядом со мной.

— Так зачем ты решила третьедомовцев казнить? — напомнила я, убедившись, что долг и обязательства перед Лёлей превысил Светкину кровожадность.

Светка засопела носом, но мой вопрос проигнорировала. Вот до чего несгибаемый и упёртый ребёнок, вся в семейку Горшковых прямо.

— Я потому спрашиваю, что жизненного опыта у меня побольше твоего будет, — примирительно пояснила я, — вдруг советом помогу каким.

— Ничем ты мне уже не поможешь! — в голосе Светки явно послышались слёзы, и я поняла, что дело нешуточное.

— А всё-таки расскажи, — потребовала я, резко остановившись.

Светка с размаху уткнулась мне в подол и вдруг разревелась. Я опешила. Светка не плакала никогда. Почти никогда. Во всяком случае я рыдающей её видела всего пару раз. И каждый раз дело было серьёзное, к примеру, вывихнутая лодыжка на футболе или случайно оторванная голова выкрашенного зелёнкой зайца по имени Йорик.

И вот сейчас она ревела, хрупкие плечики вздрагивали, а я гладила её по голове и утешительно что-то шептала. Наконец, поток слёз иссяк и Светка, высморкавшись в мой носовой платок, хмуро заявила:

— Домой пошли.

— Сейчас пойдем, — согласилась я и сказала, — знаешь, Светка, ты, конечно можешь ничего не рассказывать и постараться решить проблему сама…

— Нет у меня никакой проблемы! — вскинулась Светка.

Я дипломатично не стала напоминать ей о минутной слабости, зато сказала так:

— Если бы не было проблемы — тебе не нужно было искать пути, чтобы захватить мир и отомстить третьедомовцам. Кстати, что же такого ужасного они натворили? Недостаточно восхищались твоим новым нарядом или что?

— Да ты! Ты! — глаза Светки опять налились слезами, — ты не понимаешь!

— Не понимаю, — согласилась я, — Значит, ты объясни мне, и я пойму.

— Не буду, — надулась Светка.

— Ну как хочешь, — показательно-равнодушно согласилась я и добавила, — тогда идём домой, там Лёля ждёт. И Римма Марковна уже весь валокордин небось выпила. Не напасешься на неё.

Мы прошли немного по дорожке. Я молчала. Светка тоже, но поминутно поглядывала на меня, буду спрашивать дальше или нет. Я делала вид, что увлечена рассматриванием окружающего пейзажа (он, конечно, особо не радовал, так, тщедушные берёзки и рябинки, посаженные на прошлом субботнике нашими комсомольцами, причём даже ямы вокруг саженцев ещё не заросли травой. Но Светке знать об этом незачем, поэтому я шла и восторженно крутила головой на каждую берёзку и рябинку).

И Светка не выдержала:

— Маам, — тихо сказала она.

— Что?

— Как бы ты решила такую проблему?

— Какую именно?

— С третьедомовцами…

— Не знаю.

— Ну ты же сама говорила, что опыта у тебя много и ты знаешь! — возмутилась Светка.

— Для того чтобы решить проблему, нужно знать, что это за проблема, — изрекла мудрость я, — а как я могу знать, что там у тебя с третьедомовцами, если ты молчишь, как партизан!

Светка засопела носом. Я не торопила — пусть учится сама принимать решение.

Наконец, она тихо сказала:

— Они обзывались…

— За обзывание не карают смертной казнью, — покачала головой я.

— Они плохо обзывались.

— Матерились?

— Нет.

— А как?

Светка опять помолчала и, собравшись с духом, выпалила:

— Что я незаконнорожденная, байстрючка! И приживалака! Что вы меня из жалости приютили!

От неожиданности я аж остолбенела и стояла с совершенно глупым видом, хлопая глазами.

Мда. Ситуация.

Я ожидала всего, но как-то совершенно выпустила, что дети очень жестокие, а взрослые — завистливые, и история с Олечкой и Светкой будет обсуждаться и сопровождать Светку всю жизнь. А сейчас Светке предстоит идти в школу. Она — девочка одарённая, прирождённый лидер, плюс воспитание, что мы сейчас ей даём, и успехи у неё будут выше, чем у одноклассников, поэтому её могут (и однозначно будут) вот этим дразнить и даже издеваться.

Но нужно было что-то отвечать.

— Какая ерунда! — деланно рассмеялась я.

— Но ты же не моя родная мама, — сказала Светка с дрожью в голосе. — Моя мама меня бросила.

— Ничего она тебя не бросила! — невозмутимо сказала я, — С чего ты взяла? Твоя мама — артистка, работала здесь у нас в городском театре. Сейчас уехала в Чехословакию. Надолго. На несколько лет. А я — твоя родная тётя. И папа у тебя есть. Был. Он умер в прошлом году. Ты же помнешь.

Светка медленно кивнула.

— Надо будет сходить с тобой к нему на кладбище. Проведать, — вздохнула я. — Твой папа был очень уважаемым человеком в городе. Но у него было больное сердце.

— А почему мама уехала? — спросила Светка, вся в раздумьях.

— Ну она же актриса. Ты разве забыла? Ей нужно на гастроли, на выступления. Туда не берут маленьких детей. Там же нету школы.

— А когда я увижу маму?

— Вот пойдёшь в школу, будешь учиться на одни «пятёрки», выучишь иностранный язык, чтобы свободно разговаривать, научишься играть на фортепиано — и сразу встретишься с ней.

— Хорошо, — серьёзно сказала Светка, — я буду учиться лучше всех! И увижу мою маму.

— Вот и молодец, — похвалила я её, — а теперь вытри слёзы и пошли уже домой. Тебе ещё Лёлю выгуливать, а нам с Риммой Марковной пора в больницу — Нору Георгиевну проведать.

И мы пошли домой.

Урсинович страдал. Он слонялся туда-сюда по конторе депо «Монорельс» и искал сочувствия. Найдя любые свободные уши, он жаловался и вещал, как его несправедливо и мерзко оболгали и подставили, и что он совсем не это имел в виду. И вообще — во всём виновата я — Лидия Степановна Горшкова, мещанка, карьеристка и просто плохой человек.

Народ слушал. Кто-то действительно сочувствовал, кто-то посмеивался, кто-то — даже злорадно.

По депо «Монрельс» поползли слухи. Альбертик вызвал меня и сказал:

— Лидия Степановна! Прошу прекратить всё это!

— Альберт Давидович, — удивилась я, — слухи распускает Урсинович, — как прикажете его заставить молчать? Это же ваш протеже! Вот сами и воздействуйте на него. Сейчас он на меня бочку катит, завтра — на вас начнёт. И хорошо, если у нас в конторе, а если — за пределами нашего депо? Если наверх пойдёт?

Альбертик задумался, а я мысленно усмехнулась — вот и отдаю долги потихоньку.

Но это только начало. Работы по возвращению долгов предстояло ещё много.

А тут и Щука учудила.

Приносит мне свою часть отчёта. Смотрю. Обалдеваю.

— Капитолина Сидоровна, а почему у вас между плановым и фактическим сроком исполнения такой большой разброс получается?

— Ничего не большой! Я что, подделывать должна? — возмутилась она.

— А цифры по отгрузке и по готовым единицам на складах — почему одинаковые? Вы точно проверяли?

— У меня всегда всё точно!

— Я такой отчёт не приму, — упёрлась я, — пойдите к Герих и перепроверьте ещё раз. Сравните с целевыми параметрами.

— Мстишь? — сузив глаза, зашипела Щука, — тысячу раз уже прокляла тот день, когда послушалась Элеонору.

От неожиданности я аж рот открыла.

— «Она такая затюканная дурочка, Капочка, возьми её хоть на какую-то черновую работу, засунь куда-то в угол, лишь бы за тунеядство не дёрнули. Мешать она не будет», — коверкая слова, передразнила Щука мою бывшую свекровь, — и вот кто бы мог подумать, что ты по трупам пойдешь! И где теперь твой муж, где сама Элеонора? Зато ты себе всё что могла, оттяпала — и квартиру, и мужа дочери, и ребёнка! А теперь мне мстишь! Но знай, придёт такое время, что ты сильно пожалеешь о том, что творишь!

С этими словами, она вышла из кабинета, со всей дури так хлопнув дверью, что многострадальная Алёнушка по привычке грохнулась на пол вместе с омутом.

Пытаясь повесить обратно злополучную картину, я задумалась. А ведь в чём-то Щука и права. Если смотреть с моей точки зрения, то я всё делала верно — боролась с обстоятельствами, воевала с мужем и свекровью за свободу, выгнала Олечку из моей квартиры и жизни. Но если смотреть с точки зрения той же семейки Горшковых — совсем другой коленкор получается. Та же Элеонора Рудольфовна взяла забитую дурочку из дурдома, выдала замуж за сыночка, чтобы дурочка ему борщи варила и обстирывала. Пристроила её на работу. А закончилось всё тем, что сыночек оказался в дурдоме, дочь — сбежала непонятно куда, и в старости стакан воды ей придется подавать себе самой.

Я вздохнула.

Так-то нехорошо получается. Надо будет сходить к ней, проведать. Она человек хоть и говно, но всё-таки для той же Лиды сделала много. И не её вина, что в тело Лиды вселилась я.

А вечером Римма Марковна сказала:

— Лида, надо чтобы ты завтра съездила в Малинки, собрала яблоки и привезла мне. Я буду делать «пятиминутку». Для пирожков самое то.

— А вы сами со мной разве не поедете? — удивилась я.

— У нас на стояке канализацию прочищать будут, — вздохнула Римма Марковна, — нужно следить, вдруг опять не в ту сторону качнут. Сама понимаешь.

Я понимала. Сервис по обслуживанию жилых помещений в это время был не на высоте.

Поэтому в субботу с утра я заехала на Механизаторов. Дверь открыла заспанная Вера-Лида.

— Доброе утро, — улыбнулась я ей. — Собирайся. Поедем в деревню. Ненадолго. Я яблоки соберу. А ты хоть развеешься. Там красиво, природа.

— Я не завтракала ещё, — буркнула Вера-Лида.

— Ничего страшного, мне Римма Марковна целый кулёк пирожков дала. Доедем быстро, а там я самовар поставлю. Знаешь, как вкусно в беседке чай с травами пить?! И мёд есть. И варенья. Поехали!

По лицу Веры-Лиды было видно, что ехать ей не хочется и лучше бы она поспала ещё. Но я решила вытащить её на природу. Пора ей начинать социализироваться. А то так и жизнь пройдёт.

Мы домчались очень даже быстро. Пробок в это время ещё не придумали, и дорога была практически пустая.

Сад был наполнен шелестом кое-где начинающей желтеть листвы, запахами сухой травы и яблок. Я застелила стол скатертью, расставила посуду, вскипятила пузатый самовар. Он смешно запыхтел и над столом поплыл запах мятного чая.

— Ты какое варенье будешь? Есть крыжовниковое, смородиновое и сливовое, — спросила я Веру-Лиду, наливая ей чай в чашку. — Сахар вон бери.

— Всё буду, — чавкнула Вера-Лида, впиваясь зубами в пирожок с капустой.

— А вот на этой тарелке сладкие пирожки, — кивнула я на горку выпечки, — Римма Марковна с грушами и яблоками испекла.

— С грушами я люблю…

— Доброе утро, — перебил наш разговор мужской голос.

Я подняла голову — Будяк.

И принесла же его нелёгкая! Да еще и так не вовремя!

— Доброе утро, — нелюбезно поздоровалась я, давая понять, что ему здесь не рады. — Если вы к Римме Марковне, то она не приехала.

— Нет, я к вам, Лидия Степановна, — ответил он, рассматривая Веру-Лиду. — Увидел вашу машину из окна и решил зайти поздороваться.

— Поздоровались? — я начала закипать. — Больше не задерживаю!

— Я бы не отказался выпить с вами чаю, соседушка, — с этими словами Будяк умостился за столом, не отрывая взгляд от Веры-Лиды.

Глава 23

— Чего вылупился на меня? — огрызнулась Вера-Лида на Будяка и тут же вгрызлась в пирожок так, что аж капуста полезла.

— Ничего. Просто смотрю, — неопределённо ответил он и повернулся ко мне. — Лида, познакомишь нас?

— Обойдешься, — недовольно буркнула я. Настроение и так было ни к чёрту. Ещё и этот приперся.

— Нальешь мне чаю? — с лёгкой полуулыбкой попросил Будяк, пристально глядя на меня.

Отказывать и грубо посылать было некрасиво, поэтому я молча открутила краник и, пока ароматный, пахнувший мятой и чабрецом чай тоненькой струйкой лился в чашку, украдкой косилась на Будяка и Веру-Лиду.

О том, что они либо виделись ранее, либо где-то пересекались, либо было еще что-то, говорило густое, практически осязаемое, напряжение, повисшее над столом. Даже летающие туда-сюда гудящие шмели не могли нарушить его. Нашу садовую беседку, обвитую плющом и диким виноградом, где мы пили чай, преградой они явно не воспринимали, и постоянно залетали внутрь, с размаху налетая на нас, с треском ударялись в лицо, падали в плошки с мёдом и вареньем. Хорошо, что мёд чуть засахарился, а варенья Римма Марковна варила густые. Хоть не тонули почти.

Я аккуратно вытаскивала увязших шмелей и выбрасывала на землю, под стол. Там тихо копошился ёжик, который жил у нас всё лето и привык, что мы постоянно подкармливаем его. Он с тихим пыхтением целеустремлённо поедал бедных шмелей. И присутствие людей его совершенно не смущало.

Странно всё это. А, может, Вера была его любовницей, а потом Будяк бросил её? С него станется. Тот ещё ходок. Ну, ладно. Разберусь.

— Пожалуйста, — я пододвинула чашку Будяку и добавила будничным голосом, — там сахар и мёд есть. И пирожки бери.

— Спасибо, красавица, — послал мне улыбку Будяк, но без огонька, дежурно.

Вера-Лида пила чай молча, не поднимая глаз от чашки.

Не нравится это всё.

В тягостном молчании мы допили чай, и я вопросительно уставилась на Будяка. Он продолжал сидеть.

Вот гад.

Я демонстративно начала собирать чашки и обратилась к Вере-Лида:

— Сейчас посуду помою, яблоки соберём и домой поедем. Тебе с огорода ничего не надо? Можешь посмотреть, там поздняя малина поспела, огурцы ещё есть и помидоры. Набери себе, сколько надо.

Вера-Лида покачала головой:

— Не надо.

— Ну тогда, если хочешь, можешь пойти в дом отдохнуть, мне не долго осталось. Закончу — позову.

Она кивнула мне и всё также, не поднимая глаз, мгновенно юркнула в дом, что для её слоноподобной комплекции было удивительно.

Мы с Будяком остались в садовой беседке одни.

Я аккуратно собрала и вытряхнула скатерть, вытащила из летней кухни эмалированный таз, водрузила его на стол и налила туда воды из большой кадушки. За неделю, что нас здесь не было, вода чуть застоялась, но для мытья посуды сойдёт. Добавив немного хозяйственной соды, принялась намывать тарелки и чашки. Будяк молча наблюдал за мной, не делая попыток заговорить. Когда посуда была перемыта, я взяла таз, чтобы вылить воду.

— Дай сюда, — на мои руки легли руки Будяка, и я чуть не уронила таз на себя.

— Осторожно! — воскликнула я.

— Зачем тяжелое сама таскаешь? — попенял Будяк, легко подхватил и отнёс таз к меже, и выплеснул грязную воду в небольшой ров за межой, где были заросли одичавшего топинамбура.

Я молча наблюдала.

— Держи вот, — на стол опустился пустой таз.

Также молча я налила туда чистой воды и принялась полоскать посуду.

Будяк садиться обратно не стал. Просто стоял рядом и смотрел, как я ополаскиваю чашки-плошки.

— Ты Веру знаешь, что ли? — наконец, не выдержала я, пристраивая чашку к остальным на столе, чтобы подсохли пока.

— Нет, — ответил он. Судя по голосу, вроде не врёт, но вот какой-то червячок сомнения скребёт на душе и скребёт.

— Мне показалось, вы знакомы. — сказала я и так нервно дёрнула чашку, что хрупкая ручка отбилась, зацепившись о край таза.

— Осторожнее, Лида, порежешься, — усмехнулся Будяк. — Уверяю тебя, что Веру я не знаю лично. Ничего у нас не было и не будет. А подробности у своей подруги сама и спроси.

Я молча сжала зубы и принялась домывать остатки посуды.

— А вообще, позволю дать тебе дружеский совет — гони её от себя подальше. Пока не поздно.

— Прибереги свои советы для своих баб. — скривилась я, — А меня поучать тут не надо.

— А знаешь, что я подумала, — сказала я, когда мы вернулись в комнату на Механизаторов. Вера-Лида шла впереди, с ключами, а я сзади тащила сумку с яблоками, помидорами и двухлитровой банкой малины. Решила-таки оставить ей. Сейчас не хочет, потом захочет. А в этом времени «Пятёрочек» еще не придумали, чтобы можно было в любое время суток сбегать и купить любой овощ или фрукт.

Вера-Лида отперла дверь. В лицо пахнуло несвежим бельём. Ну и вонища. Нужно будет сегодня же привезти свежий комплект.

Мы вошли в комнату. Меня аж передёрнуло. Уж насколько я привычная ко всему, но просто бесит, когда кровать мало того, что не застеленная весь день, так еще и постельное перекрученное, одеяло сбито в ком, в пятнах от еды. Помнится, Олечка тоже так любила спать.

И как в таком свинарнике можно спать? Неужели люди не любят комфорт и себя?

— Давай-ка лучше решим, что с тобой дальше делать, — продолжила я, пристроив тяжёлые сумки на столе промеж грязной посуды.

— А что со мной делать? — испугалась она и плюхнулась на разобранную постель прямо в уличной одежде.

— Ну смотри, ты уже почти вторую неделю, как из больницы, уже должна была привыкнуть, социализироваться. Ведь так?

— Ну… — протянула Вера-Лида, не отвечая ни «да», ни «нет».

— А теперь давай подумаем, как из того, что у тебя есть. Я имею в виду твоё нынешнее тело, сделать «конфетку».

— Не надо из меня делать конфетку! — моментально вскинулась Вера-Лида, — верни мне моё тело, и я буду жить нормальной жизнью!

— Не начинай. В любом случае я не представляю, как отдать его тебе! Ты вот сама можешь забрать?

Вера-Лида промолчала, опустив голову и внимательно рассматривая обгрызенные ногти (вот никогда не понимала привычку грызть ногти, особенно у взрослых женщин).

— Вот и я не могу. — продолжила я, — Даже если ты убьешь меня, то где гарантия, что сможешь занять мёртвое тело? И даже если (к примеру) мы одновременно убьем себя — то опять же нет никакой гарантии, что поменяемся телами, а не исчезнем вообще. Понимаешь?

— Понимаю, — ещё ниже склонила голову Вера-Лида.

— А раз понимаешь, то чего ты на меня всё время крысишься? Я и так делаю для тебя всё, что могу. По сути, любой другой человек в такой ситуации постарался бы от тебя избавиться, как от свидетеля.

— Ты не сделаешь этого! — испугалась Вера-Лида.

— Я не сделаю, — согласно кивнула я, — но и ты веди себя, пожалуйста, нормально. Не надо мне постоянно высказывать все эти твои упрёки и недовольства. Моей вины во всём этом нет. Я — такая же жертва обстоятельств, как и ты.

— Расскажи о своем мире, — вдруг попросила Вера-Лида.

И я внезапно остро вспомнила тот последний разговор с Валеевым. Он тоже также просил.

— Нет, Лида, — покачала головой я, — не могу. Пока не могу.

И, чтобы сменить неприятную тему, добавила:

— Давай начнём с твоей формы…

— Что не так с формой? — вскинулась Вера-Лида.

— Ну, сама посмотри, — мягко, стараясь не обидеть, ответила я, — этому телу, что тебе досталось, нужно немного похудеть.

— На диету садиться не буду! — категорически заявила она, — я люблю вкусно покушать. Это единственная теперь радость, доступная мне в жизни.

— Ну, никто же тебя не заставляет голодать, — продолжила настаивать я, — мы просто можем немного снизить количество калорий, а ещё заменить свинину на курицу, убрать хлеб, картошку и макароны.

— Макароны по-флотски и свиные котлеты я очень люблю! И сало люблю! Икартошку со шкварками тоже люблю! Я не люблю только морскую капусту и кабачковую икру. Их можно заменить. Я согласна.

— Лида, но так ты точно никогда не похудеешь…

— Придумай ещё что-то, — буркнула она. — Только не такое дурацкое.

— Ещё… ну, пожалуй, тебе нужны физические нагрузки. Давай ты начнешь бегать по утрам?

— И как ты себе это представляешь? Я, как дура, буду носиться по улицам!

— Зачем по улицам? У нас рядом хороший стадион. Новый. По утрам он вообще пустой. Вполне можно там бегать.

— Это глупо! Люди смеяться будут — на старости лет тётка по городу бегает. Так меня быстро обратно в дурку вернут.

— Ну хочешь, я тоже с тобой буду бегать? — примирительно предложила я, — мне тоже не мешает скинуть пару-тройку килограмм.

— Нет, — категорически замахала головой Вера-Лида, — я терпеть не могу всю эту физкультуру. Давай ещё что-то другое придумай.

Я задумалась. Кроме этих двух основных мероприятий, все остальное даёт лишь временный эффект. Но нужно начинать хоть с чего-нибудь. Когда Вера-Лида увидит первые результаты, она сразу начнет уже сама и бегать, и соблюдать диету. Красивое тело — это так приятно.

— Тогда будешь ходить в баню. С парилкой. Через каждые три дня. Можно попробовать медовые обёртывания.

— Там жарко! — закрутила носом она, — Нет, не хочу!

— Ну, остается лишь травяные чаи пить. Детоксикацию организма провести.

— О! Чаи! — обрадовалась Вера-Лида, — чаи я люблю. Особенно с мёдом и вареньем. И пирожки твоя Римма Марковна хорошие печёт. Скажи ей, пусть со сливовым вареньем завтра напечёт. Я такие очень люблю. Чаи с пирожками хорошо пойдут.

Я вздохнула. Мда… а никто и не говорил, что будет легко. И вот как её мотивировать?

И вдруг одна светлая мысль пришла мне в голову:

— Лида! — воскликнула я, — ты же помнишь своего жениха бывшего? Витю?

— Витю? — лицо Веры-Лиды неуловимо дёрнулось, но я списала это на волнение.

— Да! Твой жених, который женился на Лариске, твоей сестре.

— А. Витя. Конечно. Витю помню. Да. Витя — мой жених.

— Хочешь, я привезу его к тебе?

— Ну… — без особого энтузиазма ответила Вера-Лида, но я списала это на то, что она смущается этого жуткого слоноподобного тела.

— Прямо завтра же поеду в Красный Маяк и привезу, — радостно сказала я, — вдруг у вас всё наладится? Во всяком случае, можно попробовать.

— Угу, — буркнула Вера-Лида флегматично.

— Ты что, как-то не рада? — напряглась я.

Вера-Лида на мгновение задумалась и потом с легкой монолизовской улыбкой произнесла:

— Ну почему не рада? Мужик — это всегда хорошо. Давно у меня мужика не было!

— Вот и прекрасно! — успокоилась я.

Не откладывая в долгий ящик, я в воскресенье прямо с утра заскочила на Механизаторов, забросила чистую постель и одежду для Веры-Лиды и отправилась в Красный Маяк, бывшее село Графское. Доехала на удивление быстро. Широкая заасфальтированная дорога устремлялась мимо поросшего плакучими ивами озеру, по обе стороны которой жались домики, домишки и избушки разной величины и степени новизны. Огороды с одной стороны, сбегали прямо к озеру, с другой стороны — к лесу. Далее свернула на знакомую вымощенную булыжниками дорогу. На пригорке виднелась капитальная двухэтажная постройка — сельсовет.

В деревне было тихо. Утренняя суета уже закончилась, обеденная дойка ещё не началась, и жители были заняты своими делами.

Наконец, мой модный автомобиль небесно-голубого цвета поравнялся с добротным кирпичным домом за новым глухим забором, выкрашенным ярко-зеленой краской, остановился. Здесь жили Лариска и Витька.

Сонную тишину деревни разорвала громко хлопнувшая дверца автомобиля.

Я вышла и мстительно улыбнулась. Мой шикарный ясно-синий брючный костюм из венгерского вельвета смотрелся еще более синим на фоне небесно-голубого автомобиля.

Из распахнутого по случаю жары окна показалась заросшее щетиной мужское лицо:

— Вы к кому? — прохрипело оно.

— Ну здравствуй, Витя, — улыбнулась я, — а я, собственно говоря, к тебе.

Витя удивлённо-восхищённо вытаращился.

Я сняла зеркальные солнцезащитные очки и улыбнулась:

— Неужели я так сильно изменилась, Витя?

— Лида? — изумлённо прохрипел Витя, — аааа… ээээ…. но Лариска пошла к твоим…

— Мне не нужна Лариска, — передёрнула плечами я, — я к тебе приехала.

— Ко мне? Зачем ко мне?

— Одевайся, — сказала я, — сейчас мы с тобой кое-куда съездим. У меня для тебя сюрприз…

В понедельник утром я устало сидела на рабочем месте и вспоминала подробности выходных. Да уж, заполошные они выдались. То с Будяком какие-то непонятки, то еле-еле этого дурака Витю убедила, что лучше ему будет пожить в Верой. Автомобиль потребовал, скотина! Причем мой автомобиль! Гад!

Нет, сперва он попытался клеиться ко мне, но потом, когда я выложила ему задачу, что он должен пожить с Верой-Лидой, алчность взяла верх и он затребовал деньги. Цену заломил такую, что я бы в моём времени весь эскорт из элитного борделя могла бы для неё снять.

Я смотрела на обрюзгшее лицо этого Вити, с мешками под глазами, на красноватый, в прожилках нос, на пивное брюшко и неухоженный общий вид, и меня аж передёрнуло. Нет, всё-таки хорошо, что у Лидочки не сложилось с этим ничтожеством. Даже не представляю, что бы я делала, если бы попала в неё, а она была бы замужем за этим Витей и жила бы в селе.

Вот это был бы настоящий кошмар.

В общем, сошлись мы с ним на деньгах. И Витя согласился пожить в Верой-Лидой целый месяц, даже не видя её. Ну, а когда увидел, когда я их познакомила — он выскочил в коридор, вытащил следом меня и возобновил торг. Теперь цена возросла — он захотел мой автомобиль.

— Или машину, или сама спи с этим уёбищем! — заявил он злым голосом.

Ну ничего себе! За месяц проживания на всём готовом, когда от тебя требуется только периодически спать с женщиной и делать ей комплименты восхищённым голосом — автомобиль!

Мда, как нынче дорого в СССР проститутки обходятся. Обоего пола.

Пришлось соглашаться. Нет, это не означает, что я отдам ему свой автомобиль, был у меня план «Б», но на данный момент пришлось делать вид, что я согласна.

— И бутылку водки! — добавил он непреклонным голосом, — Каждый день!

И вот я сейчас сидела в своём кабинете и думы, грустные думы, бродили у меня в голове. Нет, мне нисколько не было жаль Лариску. И хоть по сути, я сейчас, скорей всего, разрушаю её семью, но это плата за то, что она сделала с судьбой Лидочки. Да и того же Вити. Может же быть такое, что в браке с Лидой он пить бы не стал? Детей бы завели. Жили бы спокойно и счастливо.

И вот почему такие люди, как Лариска, стервы, мерзкие разлучницы, лживые наглые бабы, разрушают чужие жизни и судьбы, а сами потом живут припеваючи? А те, чьи жизни были разрушены, вот как у Лиды, не живут, а существуют? Где тут Вселенская справедливость? Все эти законы кармы?

Я сидела и злилась: на несправедливость, на подлую Лариску, на алчного Витю, на себя, как вдруг раздался звонок.

— Аллё? — подняла трубку я.

— Лида! Лидия! — послышался взволнованный голос. Мужской баритон. Хорошо поставленный. Красивый такой.

— Кто это? — сперва не поняла я.

— Велимир! Не узнала, что ли? — явно обиделся голос.

— Здесь треск в трубке, — отмазалась я (подумаешь, не узнала. Я что, все должна помнить по голосу?) — Что случилось, Велимир?

— Лида! Спаси меня от этой дуры заполошной!

— От какой дуры?

— Инны Станиславовны, — возмутилась трубка, — ты её на меня навела, а теперь я отделаться никак не могу. Она преследует меня везде. Я уже и телефонную трубку сам не беру, и дверь не открываю. Да что говорить, я сейчас вынужден временно жить у друзей, так как она откуда-то узнала мой домашний адрес и не дает проходу. Лида! Сделай что-нибудь!

— А что я могу сделать?

— Скажи ей, чтобы отстала!

— Как я ей скажу?

— Как навела на меня, так и скажи! — разозлился Велимир. — Иначе расскажу ей, что ты у неё в папках рылась.

В трубке раздались гудки.

Глава 24

Я разозлилась и швырнула трубку на телефон. Она с грохотом упала мимо телефона на стол, противные длинные гудки просто бесили. Как же они все задолбали! Все! У меня такое ощущение, что еще одна капля неприятностей и я взорвусь к чертям!

Пришлось вставать, поднимать трубку и класть на место.

И тут в дверь постучали и сразу вошла Зоя.

Твою ж!

Только ее здесь не хватало мне для полного счастья. После того неудавшегося разговора, Зоя съехала к подруге. Причём мне она не сказала ни слова. Тихонечко съехала и всё. Я узнала об этом, когда в пятницу вечером забежала к Вере-Лиде. Тогда я не стала зацикливаться на этом, но в душе шевельнулась обида — можно было бы ко мне проявить вежливость, а не вот так вот.

Но виду сейчас не подала. Правда на улыбку меня не хватило, поэтому я просто сказала, сухо:

— Что случилось, Зоя?

Зоя подошла к моему столу и плюхнулась напротив в кресло. Судя по её решительному лицу разговор предстоял долгий.

Мысленно я вздохнула. И уже взвешивала — окончательно послать её на рабочее место или дать последний шанс извиниться, как она заговорила:

— Лида, — сказала Зоя с покаянными интонациями в голосе. — Я тут подумала. Я была не права.

— Неужели? — спросила я равнодушно, лишь бы поддержать разговор. Раз извинений нет, значит обсуждать нам нечего.

— Да, Лида, — покаянно опустила голову Зоя. — Мне надо было прислушаться к твоим словам.

— Каким именно? — не смогла удержаться чтобы не съязвить я.

— Ко всем, — буднично ответила Зоя, — Не надо было рвать с мужем, устраивать все эти любовные истории с продолжением, чтобы дети узнали. Да и с тобой я поступила нехорошо.

— Ты о чём?

— Переехала и тебе ничего не сказала.

— Согласна, — безжалостно сказала я, — нехорошо получилось.

Зоя опустила голову.

Я тоже молчала.

Видя, что я не собираюсь отпускать ей грехи, Зоя со вздохом сказала:

— Я уехала, потому что мне Вера условие поставила.

— Вера? — у меня глаза на лоб полезли. Вечно сонная и отстраненная Вера-Лида ну никак не могла ставить условий.

— Да, — кивнула Зоя.

— И что же она тебе такого сказала?

— Чтобы я уматывала и не мешала ей.

— Этого не может быть, — покачала я головой. — Она не могла так сказать! Не знаю зачем ты мне сейчас врёшь, но меня бесит, что ты наговариваешь на невиновного, больного человека.

— Лида, она не тот человек, кем кажется, — загорячилась Зоя, — я понимаю, что ты не веришь мне, раз я оступилась. Но твоя эта Вера, она нечестная. Она меня всё о тебе выспрашивала. О твоей зарплате, сколько комнат в твоей квартире. Адрес. И вот скажи, зачем ей знать твою зарплату, если она — несчастная больная женщина?

— Ну… — неуверенно протянула я, не зная, что ответить.

— И бухает она, как слон, — безжалостно добила меня Зоя. — У неё под кроватью стоит бутылка коньяка и она его помалу пьет…

Вне себя я тихо открыла входную дверь и вошла в коммуналку. Там было так тихо, что было слышно, как прокапывает на кухне вода из неисправного крана и тикают старые ходики в коридоре. В комнате Риммы Марковны слышны были приглушенные голоса. Я сегодня была в джинсах (после обеда планировала бегать по промзоне и посетить четвёртый цех, а там грязно), поэтому на ноги обула мягкие лоферы. Не те, оранжевые, что в мазуте уиграла, а другие, попроще, коричневые, купила в Москве случайно. Невзирая на неказистый вид, их преимуществом было удобство и комфорт, а ходить в них можно было практически бесшумно.

Движимая любопытством и какой-то иррациональной тревогой, я подкралась к двери и прислушалась — один голос был женский, явно Вера-Лида, другой — Витька, а вот третий, хриплый, резкий, был незнаком мне.

— Да тупая корова она, я тебе говорю, — по голосу было понятно, что Вера-Лида пьяна. — Я ей по ушам ездяю, а эта идиотка во всё верит.

— И что?

— Я после того случая в дурке отсидеться решила, а как раз её привезли. Она малость не в себе была, рыдала постоянно, нюни нюняла. А потом я её разговорила, и она мне какой-то бред рассказала, я запомнила. А потом она буйной стала и её колоть начали, и она как овощ потом была, только слюни пускала.

— И чё?

— Да там баба одна работала, кастеляншей, и эта дура ей понравилась, вот баба эта её замуж за своего сына-дибила пристроила. Там сын такой же, говорят. А потом смотрю — опять она в дурке появилась, медосмотр на водительские права проходить.

— А чего в дурке медосмотр?

— Да я почём знаю? Может, потому что она была там, нужно проверить, не осталось ли дури в мозгах. Машину же водить.

— Баба и машину водит!

— Ты слушай дальше. Я как поняла, что она меня не помнит, после уколов-то тех, сразу ей предъяву кинула. Она испугалась, затряслась, а потом забрала меня сюда.

— И что ты дальше будешь делать?

— Сперва мне нормально было — поит, кормит, одевает. Мужика вон даже нашла. Можно так хоть всю жизнь жить. Но скучно мне стало. И эта дура меня раздражает, сюскается со мной. Воспитывать, бля, меня решила, хочет на диету посадить и на стадионе бегать, представляешь? Видно, сильно её совесть за что-то мучит. А я туда все время давлю и давлю.

— Ну так дави дальше, раз кормит.

— Надоело. Хочу в тёплые края, в Одессу, в Херсон, в Крым, потом в Сочи, Гагры. Мы когда-то с моим бывшим, Алёшкой, ой как славно там покуролесили. Золотые деньки были.

— На Гагры деньги нужны, — проворчал скрипучий голос.

— У этой дуры денег куры не клюют, — дробным визгливым смехом рассмеялась Вера-Лида. — Там не только на Гагры хватит.

— Да где у неё там деньги, — насмешливо хмыкнул, судя по голосу, Витька, — родители ей не помогали, моя стерва Лариска так их нашпыняла, что они всё нам только давали. Лариска, зараза, умеет. А зарплата в депо «Монорельс» какая там. Копейки одни.

— Ой, не говори, — возразила Вера-Лида, — она там то ли директором уже, то ли замом. В общем, нормальная у неё зарплата.

— Да всё равно на Гагры не хватит. Особенно если с размахом. Даже на Одессу не хватит. Разве что под Херсоном, если в Железный Порт куда-то, то может и хватит.

— Я в Железный Порт не хочу, — возмутился Витька, — у Лариски тётка там в прошлом году отдыхала. По путёвке от профсоюза. Говорит, грязно там, мухи и медузы. А так — село селом.

— Вы машину её видели? — хохотнула Вера-Лида, — она же замуж за какого-то начальника вышла. А потом он за месяц сразу и помер. И оставил ей всё. За то, что она его ребятёнка вырастит. А там и машина, и квартира, и дача, и брильянты, говорят, полный сейф. И денег куча.

— Ага, так она с тобой и поделится, — не поддержал оптимизма голос.

— Да я ж тебе говорю — дура она, отмороженная, — хихикнула Вера-Лида, — верит, что её душа из другого мира прилетела и в тело этой бабы вселилась. И что душа самой Лиды в меня вселилась. Так я ей сказала. Ох, видели б вы как она перепугалась, когда я типа своё тело обратно потребовала! Умора!

За стеной грохнули хохотом.

Мои уши алели. Всё это время я стояла, затаив дыхание, не в силах поверить.

— А от меня ты что хочешь? — спросил незнакомец, отсмеявшись.

— Нужно, чтобы ты хорошенечко пугнул её, — сказала Вера-Лида.

У меня потемнело в глазах и от гнева аж затряслись руки. И я еле-еле удержалась от того, чтобы не заскочить внутрь и не начать разгонять их оттуда. Но так нельзя. Я одна против двух мужиков ничего не сделаю. Да и Вера — такой слон, что одной рукой легонько прихлопнет и мне капец будет.

— Да как я её пугну? — не согласился мужик, — ножиком попугать что ли? Так она в милицию потом пойдёт. Я опять в Воркуту не хочу, холодно там.

— Да нет, её не надо, — фыркнула Вера, — нужно её ребятёнка выкрасть и в каком-то сарае подержать маленько. А деньги она в обмен на дочку отдаст.

У меня потемнело в глазах. Кровь так бухала в ушах, что часть разговора я не расслышала. С трудом, взяв себя в руки, я продолжила слушать.

— А я тоже с вами хочу, — говорил Витька, — не буду к Лариске возвращаться. Задолбала меня эта корова. И село, и работа. Я тоже хочу в Гагры. И в Одессу.

— Тогда ты ребятёнка и украдёшь, — решительно выдала Вера, — ты ж ей родич как-никак…

— Ну да, зять, — хохотнул Витька.

— Ну вот в квартиру она тебя пустит. А дальше…

— Из квартиры красть не надо, — резко возразил незнакомец. — Его сразу вычислят. А следом и нас.

— А как тогда?

— Ребятёнок скоро в школу же пойдёт, да?

— Ну да…

— Так после школы будет домой идти, там и возьмём.

— И то правда! — восхитилась Вера, — голова ты, Пузырь.

— Пойду отолью, — прокряхтел Витька.

Заскрипела половица в комнате.

Я торопливо метнулась из квартиры. Не хватало, чтобы меня засекли.

Не помню, как я добежала до машины, как трясущимися руками завела её. Это же что получается — из-за моей глупости пострадает Светка! И как же я могла так повестись?! Я же реально поверила, что это душа бывшей хозяйки тела. А это оказалась аферистка. Которая жировала за мой счет, а теперь сколотила банду и планирует меня ограбить, а моего ребёнка украсть!

Я бессильно ударила руками по рулю.

Чёрт!

И в милицию не пойти. Вот как я им буду объяснять, почему я забрала эту тварь Веру к себе. Чужого человека. Как я им скажу, что думала, что душа тела, которое я занимаю, переместилась в тело Веры? Да меня же обратно в дурку отправят, Светку заберут в детдом, а Римму Марковну — в Дворище. На мою квартиру наложит лапу Лариска, на комнату в коммуналке — Грубякины, а на квартиру, что досталась от Валеева — или Юлия, или Олечка, или ещё кто-то. А машину заберёт Витя. И всем будет хорошо. Кроме меня.

И что же мне делать?

Я застонала от бессилия.

Не знаю, сколько я просидела в машине, бездумно глядя перед собой. Мыслей не было. Вообще никаких. В голове — пустота.

Когда в лобовое стекло ударился шмель, я очнулась.

Вытерла слёзы.

И поехала к Будяку.

Он оказался дома. Когда я, содрогаясь от рыданий, рассказала ему все, он не удивился. Только сказал:

— Точно, я понял, где её видел — в Крыму она гастролировала. Лет пять тому назад. В подпольном казино.

Я не стала спрашивать, что он делал в подпольном казино в Крыму.

— Поехали, — сказал Будяк.

— Куда?

— В твою коммуналку. Будем разбираться.

— Но…

— Лида, — жёстко сказал Будяк. — я разберусь. Пока они все в сборе. Раз милицию ты не хочешь.

И мы поехали.

Когда мы вошли в комнату — пьянка набирала обороты. Вера (я уже не буду называть её Вера-Лида) сидела на коленях у Вити, растрёпанная, обняв его за шею, и пьяненько хихикала, когда он мял её за грудь. Второй мужчина, немолодой, сутулый, заросший щетиной с острыми глазами, развалился на кресле, курил и наяривал какую-то блатную мелодию на расхлябанной гитаре.

Стол был уставлен едой и бутылками, большая часть из них была пустая.

— Веселитесь? — зло спросил Будяк.

У меня же аж в горле сдавило, и я не могла вымолвить ни слова.

— Ой, Лидочка, — пьяненько захихикала Вера, — а мы тут день рождения Вити празднуем. Присоединяйся.

— У меня в марте… — проболтался Витёк, но получил удар под ребро от Веры, сдулся и не закончил фразу.

— А ты подарок принесла? — засюсюкала Вера, — а это же тот мужчинка с тобой, что в селе был. Приходил чай пить. Я помню.

Она опять мерзко захихикала, складки жира при этом дробно затряслись.

Мне стало противно. И как я раньше всего этого не видела?

— Так, — сказал Будяк, — даю пять минут и оба вымелись отсюда.

Он кивнул на Витю и мужика.

— Ты кто такой? — начал быковать Пузырь, отбросив гитару, — ты что, хозяин тут? Ты чего приперся сюда и командуешь?

Ни слова не говоря, Будяк схватил его за шкирку и потащил к выходу. Открыв дверь, он вытолкнул его наружу, в коридор, еще и поджопник с ноги дал. Пузырь заверещал что-то матерное.

— Минуту! — крикнул ему Будяк, — если ты сейчас не умотаешь, я вызываю милицию.

В коридоре послышались торопливые шаги к выходу.

Первый ретировался.

— Теперь ты, — обернулся к Витьку Будяк, — пошел вон отсюда.

— Ты что тут командуешь?! — жалобно завизжал Витёк, — я что? Я — ничего! Она сама меня сюда привезла! Сказала трахать Веру. Машину мне пообещала за это.

— Ты меня слышал? — Будяк сказал так спокойно, что Витька аж подбросило и он начал торопливо собираться.

— У меня денег нет, — заканючил он. — Я даже в Маяк не доеду.

Будяк пошарил по карманам и посмотрел на меня:

— Лида, у тебя троячка есть? А то я выскочил из дома, у меня все деньги в других штанах.

Я достала кошелек и отсчитала три рубля и отдала Вите.

— Я всё Лариске расскажу! — пригрозил мне Витк на прощание, но я не отреагировала.

Осталась одна Вера, которая спокойно сидела за столом и с насмешкой наблюдала за нами.

— Теперь ты, — сказал ей Будяк.

— Лида, — игнорируя его слова, обратилась ко мне Вера, — верни моих друзей и сходи за вином, а не то я всем расскажу, как ты вселилась в моё тело.

— А ты расскажи, — ухмыльнулся Будяк, — и будешь в дурке еще пять лет сидеть.

Вера вздрогнула и скривилась.

— Собирай-ка манатки и уматывай отсюда и из Лидиной жизни навсегда! — рявкнул Будяк, и Вера вжала голову в плечи.

— Я тебя вспомнил. Как и ты меня. Так что вон отсюда!

Вера заканючила, зарыдала, давя на жалость, затем упала на колени, принялась умолять позволить остаться. В общем, безобразная сцена, не хочется даже вспоминать.

Наконец, подгоняемая Будяком, она ушла, собрав в узел все купленные мною вещи и забрав их с собой. На дорогу выпросила у меня червонец.

Червонец я дала, лишь бы она больше никогда не возвращалась.

— Спасибо, — хрипло сказала я, когда мы остались вдвоём.

— Вот видишь, судьба опять показала, что мы должны быть вместе, — произнёс Будяк, пристально глядя мне в глаза.

От необходимости отвечать меня спасли старые ходики в коридоре, которые громко пробили три часа дня.

— У меня же совещание! — перепугалась я, — уже час как идёт!

Я торопливо вбежала в приёмную, после пережитого меня всё ещё ощутимо потряхивало. Секретарша подняла на меня насмешливые глаза:

— Совещание идёт уже почти час, — поджав губы, сказала она. — За вами дважды посылали. Но вас не было на рабочем месте.

— Спасибо, — сухо сказала я и толкнула дверь в кабинет Альбертика.

В кабинете было людно. Кроме начальников всех цехов и отделений, были Герих, Щука, Акимовна, Лактюшкина, Жердий, товарищ Иванов, Марлен Иванович, Васька Егоров, Урсинович, ну и сам Альбертик.

Я тихонько вошла и проскользнула в уголок.

— Лидия Степановна! — громко отметил моё появление Альбертик, — совещание идёт уже час. Вас почему на рабочем месте нету?

— Я была на рабочем месте, — ответила я.

— На территории депо «Монорельс» вас не было, — начал злиться Альбертик, — за вами несколько раз посылали, искали вас везде. Где вы были?

— Товарищ Быков вызывал, — свалила я всё на «опиюса», если что, алиби подтвердит, раз у нас с ним общие делишки.

— А с какой целью товарищ Быков вызывает вас в рабочее время? — вытаращился на меня Альбертик, — он не является вашим непосредственным руководителем!

В кабинете одобрительно зашумели.

— У меня общественная нагрузка! — вскипела я, — Партия возложила на меня обязанности представлять интересы рабочих женщин. Лев Юрьевич вызывал меня на рабочее совещание. По итогам поездки в Москву…

— У вас рабочее место здесь! — заорал Альбертик и так грохнул кулаком по столу, что графин с водой упал и перевернулся, вода разлилась по столу. Лактюшкина и Герих бросились вытирать.

— Скажите это сами Быкову! — заорала в ответ я, — Скажите, что отстраняете меня от участия в собрании «Женщины — на производстве!» и не надо на меня кричать!

— Я вас не отстраняю, не выдумывайте! — психанул Альбертик.

— А почему вы мне тогда это вычитываете? — возмутилась я.

— Я не вычитываю, я спросил, — пошел на попятную Альбертик.

— Ясно, наверное, мы не так поняли друг друга, — прищурилась я.

— Но хорошо, что разобрались, — кивнул Альбертик. — С этим вопросом. Но есть еще один. Именно он послужил основанием того, что мы сейчас здесь собрались малым советом.

Я молчала и смотрела на него, ничего хорошего не ожидая. И предчувствие не обмануло меня.

— Вот заявление от товарища Урсиновича, где он обвиняет вас, Лидия Степановна, в превышении должностных полномочий, саботаже, неисполнении должностных обязанностей…

— А можно ознакомиться с текстом заявления? — спросила я.

— Да, конечно, — кивнул Альбертик, — товарищи, передайте Лидии Степановне заявление. Пусть ознакомится. А затем мы желаем услышать ваши пояснения по каждому пункту.

Мне передали лист бумаги. Я поднесла его к глазам. И тут дверь кабинета распахнулась и вошел Иван Аркадьевич.

Глава 25

— Здравствуйте, товарищи! — Иван Аркадьевич неторопливо обвёл всех пристальным, чуть насмешливым (или мне так показалось), взглядом.

В ответ раздались нестройные приветственные голоса. В основном все пребывали в смущении и замешательстве. Явно обрадовались только Васька Егоров и Марлен Иванович. И, как ни странно, Щука. Хотя эта конформистка вполне могла изобразить на лице радость.

— А в связи с чем собрание проводим? — наморщил лоб Карягин, — Я так понимаю, какое-то внеочередное заседание, да?

— Возникла производственная необходимость… — полным неимоверной усталости голосом начал объяснять Альбертик, который и не подумал встать с кресла и уступить место Ивану Аркадьевичу.

Увидев это Васька Егоров встал и сделал шаг в сторону, намереваясь уступить место, но Иван Аркадьевич не обратил на это внимания, и Ваське уже неудобно было садиться обратно, так что он остался тоже стоять рядом со стулом.

— Альберт Давидович, а разве согласно встречному плану сейчас не должна идти проверка перепробега от нормативного срока службы погрузочно-разгрузочной техники и тягловых агрегатов? Или сверхплановые соцобязательства на эту пятилетку мы уже перевыполнили?

— Но мы… — промямлил Альбертик.

— Как раз вы и должны быть в цехах! Именно сейчас! — отрезал Иван Аркадьевич и так зыркнул на всех, что впечатлительный Марлен Иванович тоже аж подхватился на ноги.

— Иван Аркадьевич! — вскочила Щука, но тот не стал её слушать:

— Так, давайте-ка по порядку, — сказал он и обвёл всех внимательным взглядом. — Первый вопрос…

Все втянули головы в плечи. Я еле удержалась, чтобы не хмыкнуть: сейчас ситуация напоминала класс, где все двоечники и второгодники с замиранием ждут, кого же вызовут к доске.

— Первый вопрос будет к вам, товарищ Иванов.

Эдичка заёрзал на стуле.

— Товарищ Иванов, а расскажите-ка нам, как же это так получилось, что Ленинская комната мало того, что была в ненадлежащем состоянии, так вы туда делегацию из тракторного потащили?!

В кабинете наступила тишина, а Эдичка взбледнул и попытался провалиться на месте.

— Я жду ответ, — на лице Ивана Аркадьевича заходили желваки.

Эдичка что-то промямлил невразумительное.

— А в газету кто информацию слил?

Товарищ Иванов подскочил и вытянулся в струнку:

— Н-н-не знаю…

— То есть, вы хотите сейчас сказать, что до сих пор так и не выяснили, кто направил информацию в газету? — свистящим шепотом гневно спросил Иван Аркадьевич.

Вряд ли Эдичка хоть что-то хотел сказать, сейчас он напоминал крайне изумлённого суслика. Грустного и изумлённого.

— Лидия Степановна! — внезапно развернулся Карягин ко мне, — объясните теперь вы мне ситуацию. Почему на вверенном вам участке такой бардак происходит?! Куда вы, как начальник, смотрите?!

— На моём участке все нормально, — ответила я, стараясь, чтобы в голосе не проскользнуло злорадство, и сразу наябедничала. — Направление, которое возглавляет товарищ Иванов, перевели под руководство товарища Герих.

Все взгляды скрестились на Герих.

Ну а что! Не надо было мой кабинет захватывать. Получай фашист гранату, как говорится.

— Тамара Викторовна? — тон Ивана Аркадьевича не предвещал ничего хорошего.

Герих позеленела и тяжело поднялась:

— Товарища Иванова только перевели от Горшковой и я не успела…

— При мне в газетах ничего такого не писали, — перебила я Герих.

— Но это ваш результат, который… — вскричала Герих.

— Тихо! — рявкнул Карягин и Герих заткнулась на полуслове, подавившись фразой.

— Напишите объяснительную, — он кивнул на Герих и перевёл взгляд на Эдичку. — Оба. Сегодня же.

Те усиленно закивали, словно китайские болванчики.

— Дальше, — тяжелый взгляд Ивана Аркадьевича прошелся по собравшихся и остановился на Акимовне. Та торопливо подхватилась, расправляя складки юбки.

— Валентина Акимовна, — сказал он, — теперь вы объясните мне, а что у нас по базе отдыха в Орехово?

— Всё хорошо у нас там, — замямлила та.

— А почему тогда её под снос определили, раз так хорошо там всё?

Акимовна вскочила и прижала руку к сердцу.

— Вы мне тут, Валентина Акимовна, умирающего лебедя не изображайте! — вызверился Карягин, — если сердце болит — уходите на пенсию, здоровье беречь надо! Мы тут насильно никого не держим!

Акимовна попыталась что-то возразить, но Ивана Аркадьевича уже понесло:

— Как вы пропустили нормальную базу отдыха под снос по документам?! Как?! Я вас спрашиваю?! Если там всё нормально! Вы что, документы подписываете и вообще их не проверяете?! Под наркозом подписываете, да?

— Это не я подписывала! — пискнула Акимовна.

— А кто?! Пушкин подписывал?! Лермонтов?!

— Н-н-нет…

— А кто?!

— Антонина, из отдела кадров, — пролепетала Акимовна, — Её в комиссию привлекли.

— Так! — Карягин развернулся и вонзил взгляд в Щуку:

— Капитолина Сидоровна! Ваш человек подписал акты?!

— Иван Аркадьевич, я руковожу отделом кадров, и учётом материальных ценностей не занимаюсь, — с достоинством изрекла Щука и бросила торжествующий взгляд на Акимовну.

Ту аж подбросило на месте:

— Но это ваша сотрудница! Ваша!

— Ну и что?

— Тонька акт подписывала!

— Ну и что?

— Тихо! — опять рявкнул Карягин, — базар тут не надо устраивать! Кто кого перекричит. Почему мне звонят с ОБХСС и вопросы задают? Хорошо, что у меня там знакомый, придержали пока материалы. Вы чем думаете?! Обе чем думаете?!

Щука и Акимовна молчали и бледнели всё больше и больше.

— Объяснительные. Обе, — внезапно успокоившись, велел Иван Аркадьевич.

Пока они орали друг на друга, Лактюшкина переглянулась с Жердий, и они тихонечко встали и застыли, стараясь не отсвечивать.

— Еще вопрос, — скрипнул зубами Карягин в сторону Щуки, — что у нас с путёвками в санатории? В объяснительной не забудьте написать.

У Щуки заалели уши, но она промолчала.

— Дальше, — Карягин обвёл оставшихся глазами и остановил взгляд на Урсиновиче:

— А вы, насколько я понимаю, новый работник, Урсинович?

— Да. Я — Виктор Алексеевич, — с достоинством представился тот.

— И вы у нас заместителем работаете, да?

— Да, вникаю, так сказать в дела, — несколько натужно хохотнул он.

— А скажите мне, Виктор Алексеевич, как вас угораздило непроверенный отчёт с ошибками самому Гриновскому отправить?

— Отчёт составляла Горшкова! — с оскорблённым достоинством ответил Урсинович и изобразил вселенскую обиду. — И если она непрофессионал, то почему вы мне вопросы задаете? С неё и спрашивайте!

— Спрошу! И с неё спрошу, — согласился Иван Аркадьевич, и я почувствовала, как холодок прошел по позвоночнику. — Но сейчас я разговариваю с вами. Извольте встать!

В конце он рявкнул так, что перепуганный Урсинович аж подорвался с кресла (с моего вообще-то кресла, которое он заимел привычку занимать).

— Отчёт не Горшкова отправила, а вы! Так зачем вы наши ошибки Гриновскому показали?! Зачем трактористов в Красный уголок завели? Зачем распускаете слухи по всему предприятию?!

— Да я не… — промямлил Урсинович.

— Молчать! — рявкнул взбешенный Иван Аркадьевич, — Много на себя берете! Нужно еще проверить, кто информацию в газету и ОБХСС слил! Не затем ли вы в депо «Монорельс» пришли?!

— Да я не…

— Разберемся! Назначим проверку и разберемся! А сейчас — тоже объяснительную мне на стол!

Иван Аркадьевич резко развернулся к Альбертику.

Так получилось, что все стояли сейчас на ногах, и лишь Альбертик сидел. Один.

И выглядело это, мягко говоря, странно. Нелепо и странно.

— А что же ты Альберт Давидович, такой срач устроил? — уставшим голосом спросил Иван Аркадьевич, нависая над ним, — Бардак. Хаос какой-то. Меня всего ничего не было, а ты чуть депо «Монорельс» не угробил. С тремя бабами, ипиегомать, разобраться не смог? Где ты это чудо взял, Урсиновича этого? Зачем он тебе нужен? Почему непроверенного человека до таких дел сразу допустил? Я же тебе всё в хорошем состоянии оставил. Бери. Рули. Так нет же! Чуть всё не просрал…

— Да я…

— Рано, — перебил он Альбертика, — Рано тебе еще руководителем такого ранга быть, Альберт. Здесь, конечно, моя вина. Дал маху. Поверил в тебя…

— Иван Аркадьевич, — голос Альбертика зазвенел от сдерживаемых эмоций, — я старался и не моя вина…

— А чья? Чья вина?! — рассердился Иван Аркадьевич, — если ты директор предприятия, то вся вина — твоя и только твоя! И не надо искать крайних и виноватых! Если ты не смог организовать людей, не создал условия, не предвидел неприятности, то тебе, как руководителю — грош цена!

— Иван Аркадьевич, — тихо проговорил Альбертик, — я готов написать заявление об увольнении…

— А вот тут ты, дружочек, просто так не выкрутишься, — покачал головой Иван Аркадьевич, — раз накрутил, намутил — умей ответ держать. Будь мужиком.

— Что со мной будет? — упавшим голосом спросил Альбертик.

— Пока будет расследование. И молись, чтобы всё обошлось и тебя не посадили.

— Иван Аркадьевич! — голос Альбертика ощутимо дрогнул.

— И тоже пиши объяснительную. Лучше чистосердечное признание, Альберт. Поверь, это лучше…

Когда Иван Аркадьевич разогнал всех по рабочим местам писать объяснительные и мы остались в кабинете одни, Иван Аркадьевич спросил:

— Ну рассказывай, Лида. Как тут и что тут…

— Иван Аркадьевич. Я же вам ещё в Москве всё рассказала, — удивилась я. — А больше ничего такого и не было.

— Я не о работе, — Иван Аркадьевич вытащил из кармана пачку сигарет и выбил оттуда одну сигарету. Покрутил головой в поисках пепельницы, поморщился, затем взял вазочку, вытащил оттуда цветы и поставил её на столе перед собой.

— О себе расскажи. Почему у тебя тёмные круги под глазами? — он смачно затянулся. — Тяжко тебе пришлось тут с ними?

Мне захотелось расплакаться и рассказать всё, что случилось у меня. Могучим усилием воли я сдержалась и улыбнулась ему:

— Да всё хорошо, Иван Аркадьевич. У меня дома всё хорошо — Светка растёт, в школу вот собирается. Римма Марковна варит варенья на зиму. Вышивкой увлеклась. А больше и нет никаких новостей.

— Плохо, — стряхнул пепел из сигареты в вазочку Иван Аркадьевич.

— Почему плохо? — удивилась я.

— Потому что мужика тебе надо, Лида, — Иван Аркадьевич выпустил дым и пристально посмотрел на меня сквозь сигаретный фимиам. Молодая баба, всего тридцатник, а кроме работы и чужого дитяти и нет в жизни больше ничего…

— Но вы же сами говорили… — вскинулась я.

— Я помню, что я говорил, — сердито погрозил мне пальцем Иван Аркадьевич, — что сироту от детдома сберегла — это ты молодец, хвалю. Но не надо это поводом делать и себя раньше времени хоронить.

— Я не хороню…

— Так! Слушай мою команду! — деланно насупился Иван Аркадьевич, — чтобы за этот год ты у нас замуж вышла, и своё дитя родила. Хоть и старовата ты, но жопа большая, родить ещё сможешь.

— Иван Аркадьевич! — возмутилась я, не зная, сердиться или смеяться.

— Выполнять! — рыкнул он, но не выдержал, усмехнулся, — иди работай, Горшкова. А не выполнишь — будешь объяснительную писать. На общих основаниях!

Посмеиваясь, я вышла из кабинета.

Как же хорошо, что он вернулся!

Вечером мы заехали навестить Нору Георгиевну. Ей уже стало значительно лучше, и в общем отделении она всем давала чёсу, командным голосом строя персонал и остальных пациентов в шахматном порядке.

— Как вы себя чувствуете, Нора Георгиевна? — спросила я, пока Римма Марковна выгружала на тумбочку выпечку и прочие вкусняшки, что мы привезли с собой.

— Это я просто так выгляжу, Лидия, — возмутилась соседка хорошо поставленным голосом.

— Да я не это имела в виду, — смутилась я, — как ваше сердце?

— Иногда я думаю, хорошо, что у меня прихватило сердце, а не геморрой, — поджала губы она, — не знаю, что бы я в таком случае всем отвечала.

— Смотрите, Нора Георгиевна, здесь я сложила пряники и вафли, — сообщила Римма Марковна. — Пирожки ещё горячие, вы сегодня вечером и завтра утром их покушайте, а пряники можно и позже съесть.

— Пока я выйду из этой больницы, моя жопа вырастет в три раза, — грустно усмехнулась Нора Георгиевна, — все приходят, жалеют меня и приносят пирожки.

— Нора Георгиевна, — сказала Светка, — не расстраивайтесь. Когда моему Йорику оторвали голову, мама потом обратно пришила. И вам пришьют.

— Какой милый ребёнок, — умилилась соседка, — вся в «демоническую» семейку. А ты какие стихи знаешь, Света?

— Много знаю! — воодушевлённо выпалила та.

— Ну так расскажи.

Другие больные тоже начали поворачивать в нашу сторону головы, с улыбками.

Светка послала всем милую улыбку и начала громко, на всю палату, декламировать:

— Над вывеской лечебницы синий пар.

Щупает корову ветеринар.

Марганцем окрашенная рука

Обхаживает вымя и репицы плеть,

Нынче корове из-под быка

Мычать и, вытягиваясь, млеть.

Расчищен лопатами брачный круг,

Венчальную песню поет скворец…

— Света! — зашипела я, дёрнув её за руку, — ты где этого нахваталась? Прекрати сейчас же! Людей стыдно! Дома поговорим!

— Лидия! — сделала замечание Нора Георгиевна, — Это стихи Эдуарда Багрицкого. Был такой поэт. Серебряного века. Хотя да. Рановато такие стихи еще Свете.

— Я разберусь, — твёрдо пообещала я и с подозрением взглянула на Римму Марковну.

— Это не я, — испугалась Римма Марковна. — Мы с ней такие стихи не учили.

— Я найду кто, — нахмурилась я ещё сильнее.

В машине, на обратном пути домой, я устроила Светке допрос:

— Кто тебя стихам этим научил?

— Пётр Иванович, — бесхитростно сдала Будяка Светка.

— Так, постой, — я чуть на тормоза не жахнула, — а где это вы с ним стихи успели разучить? В Малинках ты их не знала.

— Так он сюда приходит.

— Как сюда? — Я таки вжала на тормоза, и машина резко затормозила. Хорошо, что движения на этой дороге вообще не было.

— Осторожнее! — возмутилась Римма Марковна, у которой слетели очки, и она теперь, подслеповато щурясь, пыталась нашарить их на заднем сидении.

— Почему ты мне не рассказывала?! Как это он сюда приходит? Когда он приходит? — меня аж затрясло.

— Через день приходит, — рассказала Светка, протягивая очки Римме Марковне, — учит нас в футбол против третьедомовцев выигрывать. И третьедомовцев тоже учит, но нас больше.

— Ты же не ходишь на секцию больше.

— А это не секция. Он же просто на соседней улице живет. Вот и учит нас.

— А стихи эти он с тобой когда выучил?

— Ну, просто все уже обратно с каникул вернулись и у нас теперь во дворе много мальчишек в команде. И меня больше не берут. А Пётр Иванович же судит игру. А я рядом сижу и смотрю. А еще мы разговариваем. Ну, вот и выучили стихи.

— Вот как, — скрипнула зубами я.

— Ага, — улыбнулась Светка. — Он сказал, что маме Лиде сюрприз будет. Тебе же понравилось? Правда?

— Очень понравилось, — завела машину я, по дороге раздумывая каким именно способом я буду убивать Будяка.

Будяка я подкараулила у его этим же вечером дома, когда он возвращался из вечерней секции.

— Добрый вечер, Пётр Иванович, — сказала я, нахмурившись и пылая гневом.

— Лида, здравствуй, — разулыбался он, — соскучилась за мной или так свербит?

Мне захотелось убить его.

— Ты во всесоюзном розыске за умышленное убийство? — хмыкнул он.

— С чего ты взял? — опешила я (отвыкла уже от его подколок).

— Вид у тебя сильно озабоченный, — пояснил он и тут же добавил, — или ты огорчена, что мы до сих пор не переспали с тобой?

— Пётр Иванович, — я начала уже терять терпение, — ответь мне на один вопрос, и я уйду.

— Проходи в дом, и я всё отвечу, — гостеприимно распахнул дверь он. — На все вопросы всё расскажу и даже покажу. И даже потрогать дам.

Он подмигнул мне.

— Нет уж, — скрипнула зубами я. — Тут поговорим.

— Да что ты стесняешься, как семиклассница? Проходи давай.

— Зачем ты Свету стихам этим научил?

— Каким стихам?

— Как ветеринар мнет вымя корове!

— Ты о творчестве Эдуарда Багрицкого? Не любишь поэзию? А ещё филолог называется!

— Пётр Иванович, — прошипела я, — хватит дурака валять! А то ты не знаешь, что эти стихи для ребенка неподходящие. Вот зачем её было этому учить?

— А это было моё послание тебе, — вдруг тихо сказал он, — я очень хотел, чтобы ты пришла. И ты пришла. Заходи в дом, Лида. Я же знаю, что тебе хочется. Давай, не ломайся. Пошли ко мне…

И я задумалась.

Глава 26

Я впала в задумчивость. Минуты на две. А Будяк стоял рядом и терпеливо ждал. Наконец, я приняла решение и сказала:

— Ты знаешь, Пётр, а ведь ты прав.

Он явно удивился, но сдержал эмоции, правда деланно-иронично прищурился в ожидании продолжения.

— Ты полностью прав, — не стала разочаровывать его я. — Я — молодая здоровая женщина и без мужика мне нелегко. Причем иногда настолько нелегко, хоть на стенку лезь, если ты понимаешь, о чём я.

Будяк кивнул, в глазах скользнула усмешка. Он понимал.

— И я не только физиологию имею в виду, когда «свербит», — я процитировала его фразу и он чуть поморщился.

— Иногда мне настолько не хватает крепкого плеча, совета, что ой, — вздохнула я. — И, если ты заметил, первое, что я делаю — бегу за советом и помощью к тебе.

Будяк кивнул. По лицу видно было, что ему это приятно.

— И не стану скрывать, что ты — классный мужик, с которым можно очень даже хорошо решать все вопросы. И когда«свербит», и остальные проблемы. Ты меня уже несколько раз практически спасал. В разных ситуациях. Но тут есть один момент….

Я замялась, подбирая правильную формулировку, но Будяк перебил меня:

— То, что я с тем леваком залетел?

— Пётр, это был лишь повод, понимаешь? — сказала я, — Внешний повод. Тот крючок, который послужил формальной причиной сбежать от тебя. Но реальная причина же была не в этом. Совершенно не в этом!

— А в чём тогда? — удивился он, — ты ищешь генерала, да?

— Уже Римма Марковна наябедничала? — грустно усмехнулась я и сказала, — И когда только успела?

— У нас с ней целый заговор, — хмыкнул он.

— Ох, уж эта Римма Марковна, — покачала головой я.

— Она очень привязана к тебе, — сказал Будяк, — и переживает, что ты одна. У нее установка, что женщина должна быть замужем, и только тогда она будет счастлива.

— Я знаю, — кивнула я, — дня не проходит, чтобы она мне эту установку не озвучила.

— Зато не скучно, — подколол меня Будяк.

— Да не скучно, — согласилась я и продолжила, — Понимаешь, Пётр, в своей прошлой жизни… ну, то есть, в моём прошлом, я и сама была далеко не ангел. У меня был любовник.

Глядя на его удивлённое лицо, я пояснила:

— Не хотела семью рушить, мужа бросать, но вот любила того, другого, сильно, до безумия. Поэтому иногда позволяла себе редкие встречи с любимым человеком. Зато семью сохранила. Брак.

— Но ведь это предательство, — нахмурился Будяк.

— Всё сложно, — кивнула я. — Кто-то посчитает, что это предательство, кто — что компенсация. Жизнь даётся нам один раз в этом мире. Ну, в смысле…

— Я понимаю, — кивнул Будяк.

— Ну, и можно принести себя в жертву, свою любовь, свои чувства, эмоции, зато сохранить семью, не беспокоиться, что люди скажут. Можно поступить честно — разрушить семью, уйти к другому человеку, а дальше — хоть трава не расти. Жить долго и счастливо с любимым человеком, а как себя будет ощущать брошенный муж — без разницы, главное, что себе хорошо. А можно взять третий вариант — наполовинку. Сохранить семью и изредка позволить себе какие-то крохи, фрагменты счастья. Но только, чтобы муж не узнал, чтобы не травмировать его, не обидеть. Я не знаю, какой из этих вариантов самый лучший. Они все одинаково плохие. Это очевидно. Но для себя я тогда выбрала вот эту серединку, третий вариант. Поэтому не мне тебя судить, Пётр.

— Ну вот видишь, — обрадовался Будяк, — пошли ко мне, там продолжим. Что мы всё на улице.

— Погоди, — хмуро покачала головой я, — не сбивай меня.

— Ладно… — вздохнул Будяк.

— Я это тебе рассказываю не для того, чтобы ты считал меня плохой, или чтобы оправдать тебя. Нет. Суть проблемы не в этом…

— Я знаю, в чём суть проблемы, — грустно улыбнулся Будяк, — я — не генерал, а простой учитель на полставки в Доме пионеров.

— И это всё ерунда! — отмахнулась я. — Дело в другом. Меня постоянно ставят перед выбором. Заставляют соответствовать чьим-то ожиданиям. Сейчас ты от меня ожидаешь, что я поднимусь к тебе, мы переспим, а потом будем встречаться. Возможно даже поженимся, но скорей всего — через какое-то время осточертеем друг другу и разбежимся.

— Ну и хороший план, — расцвёл Будяк, — чем он тебе не нравится?

— Римма Марковна ожидает, что я выйду замуж за успешного человека, и её старость будет обеспечена. Мои родители ждут внуков и что с мужем мы каждые выходные и каждый отпуск будем приезжать к ним на огород и работать.

— Ну это уже чересчур, — поморщился Будяк.

— На работе ожидают, что я буду вкалывать, как папа Карло, перевыполнять производственный план, поднимать показатели по социалистических обязательствах и желательно без дополнительных премиальных.

Будяк хохотнул.

— А вот никто, ни одна душа, не поинтересовалась, а что же хочу я? Как хочется жить мне?!

— Лида, а как хочется жить тебе? — на полном серьёзе спросил Будяк.

— Мне хочется спокойной счастливой жизни. Чтобы не воевать, никому ничего не доказывать, не заставлять себя соответствовать чьим-то ожиданиям и надеждам.

— Это невозможно, — вздохнул Будяк, — во всяком случае в нашей стране.

— Это ни в какой стране невозможно, — сказала я, — ни в каком времени и ни в каком мире. Но так хочется! Знаешь, какой мой идеальный день, Петь? Это когда я выспалась, проснулась утром, прошлёпала босиком на кухню, сварила себе кофе с горошинкой чёрного перчика и корицей, и сижу такая, забравшись с ногами в кресле, медленно пью этот кофе из любимой чашки, смотрю в тишине в окно, за которым падает снег, или идёт дождь, или светит солнце, и знаю, что скоро проснутся мои родные и любимые люди, мы позавтракаем, посекретничаем, посмеемся и пойдём все вместе гулять по городу…

— Ты просто устала, Лида, — грустно усмехнулся Будяк. — Чертовски устала от жизни. И ко мне ты не поднимешься. Никогда.

— Да, я устала, — кивнула я, — ты даже не представляешь насколько. Как мне всё это осточертело! Не хочу ничего.

— Иди ко мне, моя маленькая девочка, — Будяк обнял меня, и мы так стояли какое-то время. Я уткнулась в его плечо, и мне давно уже не было так хорошо и спокойно.

— Пошли, я провожу тебя домой, — сказал Будяк, заглянув в моё лицо, — вытри слёзы и пойдем, Лида. Время уже позднее, вдруг хулиганы какие привяжутся.

Мы пошли по улице, молча. Он держал меня за руку. «Как первоклассники», — мысленно улыбнулась я. Но руку не забрала.

— Лида, — серьёзно сказал Будяк, когда мы подошли к моему подъезду, — я тебя услышал и понял. Извини, что давил на тебя. Отдохни. Я буду всегда рядом. И знай, что, если ты захочешь — тебе стоит только кивнуть мне. Я буду ждать, сколько надо. Если надо — хоть и всю жизнь.

— Спасибо, — серьёзно кивнула я.

— Уже поздно, — вздохнул Будяк, взглянув на свет в нашем кухонном окне, — иди спать. Ты устала. А завтра с новыми силами начнешь всё заново…

Он нагнулся ко мне и мельком коснулся сухими губами моей щеки.

— Спокойной ночи, Лида, — тихо сказал он и пошел обратно.

А я стояла у подъезда и смотрела ему вслед. И на моих губах блуждала легкая улыбка, а вот щеки были мокрыми…

Утро началось с того, что Иван Аркадьевич вызвал меня в кабинет. Прибежала Людмила с огромными глазами и выдохнула:

— Лидия Степановна! Вас Иван Аркадьевич вызывает. Срочно. И он очень злой!

— На меня? — я оторвалась от подписывания поточных документов и посмотрела на своего секретаря.

— Вообще злой. В принципе. От него Акимовна вышла, глаза и нос красные, трясется, — на лице Людмилы мелькнуло злорадное удовлетворение. — Плакала. А Щука так вообще заперлась в своём кабинете, валерьянку пила. На весь этаж теперь воняет.

Я взяла свою записную книжку, чуть подумала и прихватила ещё мой Розовый Блокнотик Мести. Был у меня такой, куда я всех обидчиков выписывала. Вдруг пригодится.

В кабинете Ивана Аркадьевича было накурено, хоть гирлянды вешай. Что свидетельствовало о крайней степени его сердитости.

Ну и ладно.

После того, вчерашнего разговора с Будяком, меня словно отпустило. И сейчас я шла к шефу без внутреннего трепета, мне было как-то пофиг, выгонит, значит, так и будет.

— Иван Аркадьевич, вы меня вызывали?

— Садись, — сердито буркнул он, не отрывая взгляда от вороха бумажек.

Я села и приготовилась ждать. Иван Аркадьевич читал эти бумажки, перекладывал их туда-сюда, наконец, пробормотав себе под нос что-то явно экспрессивное, он схватил верхний лист, порвал его на мелкие-мелкие кусочки и швырнул в корзину для мусора. Клочки бумаги, кружась, медленно опускались в корзину, а я, как завороженная следила за ними.

— Что скажешь? — спросил Иван Аркадьевич, затянувшись сигаретой.

— Красиво как падают, — сказала я, не отрываясь от листочков, — словно осенние листья.

— Я тебя не о поэзии спрашиваю! — сердито сделал мне замечание Иван Аркадьевич, — я о работе.

— Всё идёт как положено, показатели выдерживаем, план выполняем, сроки не срываем, — отрапортовала я.

— В ОБХСС ты стукнула? — спросил вдруг Иван Аркадьевич.

— Я, — равнодушно пожала плечами я, — и в газету информацию, если что, тоже я слила.

— Да ты! Да как! — задохнувшись, Иван Аркадьевич рванул узел галстука. Он побагровел, на него было страшно смотреть.

Наконец, он справился с собой и начал кричать. Минут двадцать он метал громы и молнии. Я сидела в кресле, смотрела на него, воспринимая это всё как-то отстранённо и думала, что нужно успеть ещё заскочить в институт. Методист на кафедре вроде до шести работает. Неохота, конечно, но никуда не денешься. В любом случае, диплом о высшем образовании мне нужен. Если он сейчас меня уволит, в школу я идти не хочу, это будет нечестно, там ведь зов души и призвание нужны, а вот в газету перейти на основную работу было бы неплохо. А еще лучше в какой-то специализированный журнал устроиться. Можно попросить Ивана Тимофеевича рекомендацию…

— Лидия, ты меня слушаешь? — гневно рявкнул Иван Аркадьевич, видя моё отрешенное лицо.

— Ага, — кивнула я.

— Я перед кем тут распинаюсь?!

Я пожала плечами.

— Ты что, совсем страх потеряла? — Иван Аркадьевич так удивился моей реакции, что перешел на нормальный тон.

— Думаю да, — кивнула я и добавила, — Иван Аркадьевич, а давайте вы меня сейчас прям уволите, а то мне еще в институт заскочить нужно — сессия на носу.

— Прекрати! — от негодования он стукнул кулаком по столу так, что чашка аж подпрыгнула, — паясничать она тут вздумала! Шута горохового изображать! Ты зачем это сделала?!

— А как мне было с ними бороться? Как?! Вы поставили меня замом, в курс дела почти не ввели, сами через две недели уехали. А я тут сама должна выкручиваться!

— А как меня поставили замом, думаешь, мне легче было?! — возмутился Иван Аркадьевич.

— А у вас тоже все эти Альбертики с Герих были, да? — вызверилась я на него в ответ. — Вас тоже подставляли на каждом шагу и подсиживали?!

— Нет, при мне такого не было, — успокоившись, покачал головой Карягин. — Работы, конечно, было очень много, завал по всем направлениям. Но коллектив был хороший, дружный…

— А при вас стало болото, да? — съязвила я, не удержавшись.

— Не забывайся! — осадил меня Иван Аркадьевич, — старые кадры уходили, а потом пришел Семёнов, ты его не застала, он перед Бабаниным был, и вот он их начал стягивать. А когда стал Бабанин, ему было чихать и никого он менять не стал. А я — не успел.

— Тогда почему вы на меня кричите?

— Потому что ты поступила неправильно и глупо!

— Иван Аркадьевич, а как мне надо было поступить? Альберт мне открытым текстом грозил увольнением. Вы — в Москве. Мой кабинет то Герих захватывала, то Урсинович. А подставляли сколько раз, вы даже не представляете… финт с отчётом Гриновскому — это по сравнению с тем, что они творили, так, детский лепет.

— А почему ты молчала, Лида?

— Я пыталась. Пыталась сообщить вам, пыталась достучаться до них. Не получалось. Ну вот и решила защищать, как смогла…

— Мда, — почесал затылок Иван Аркадьевич, — наворотили мы с тобой дел, что и делать теперь?

Я пожала плечами.

— Не все ты сделала правильно, Лида. Не всё, — вздохнул он и подкурил сигарету, — но винить тебя не буду. Это я должен был лично всё контролировать…

Он выпустил дым и молча смотрел, как тот тает в воздухе.

— И что теперь будет? — прервала молчание я.

— Ничего не будет, — Иван Аркадьевич стряхнул пепел в пепельницу и снова затянулся, — у меня друг Юрка, мы с ним в детдоме вместе были, он в ОБХСС работает. Замнёт, куда он денется.

— А с газетой?

— А вот раз заварила кашу — думай теперь, какое мероприятие провести, чтобы пригласить журналистов из этой газеты, пусть хвалебное интервью теперь пишут!

— Но Иван Аркадьевич, у меня сессия на носу…

— А вот не надо было выпендриваться. Теперь делай, что хочешь, но статья в газете должна выйти на следующей неделе. Большая статья. И хвалебная!

— Хорошо, — вздохнула я.

— Что-то ты без огонька, Лида, — заметил Иван Аркадьевич.

— Да надоело всё, — пожаловалась я, — пашешь, пашешь, а оно всё на одном месте стоит.

— А ты что думала? — хмыкнул Иван Аркадьевич, — что оно как в сказках должно быть? Махнула одним рукавом — сделалось озеро, махнула вторым — и поплыли по озеру хрустальные лебеди…

— Да нет, не думаю, — нахмурилась я, — но меня злит, что бьешься, бьешься с обстоятельствами, а всё на одном месте.

— В Москву надо, — вдруг сказал Иван Аркадьевич.

— В Москву? — я думала, что ослышалась.

— Да, — кивнул Карягин. — Я вот сейчас был в Москве. И не просто так же. Ты, небось, думаешь, что я как школяр там на уроки ходил и задачки решал? А вот и нет! Я, между прочим, продвинул проект, что депо «Монорельс» в Москву переедет. Главное управление. А здесь отделение останется. Нам же расти надобно, расширяться. «Наверху» инициативу одобрили. Надо нам с тобой, Лида, смотреть вперёд.

— И когда на Москву? — я была в шоке от новостей, всё как-то свалилось неожиданно.

— Ну ты же сама канючишь, что засиделась, — хмыкнул Иван Аркадьевич. — Вот и будет теперь чем заняться.

— Я не канючу!

— Канючишь, — не согласился он, — сплошное нытьё и дамские нервы у тебя, Лидия. Так что готовься.

— Но Иван Аркадьевич, — попыталась посопротивляться я, — это как-то совершенно неожиданно. У меня Светка в первый класс через три дня идёт. Уже группа составлена, у нее тут друзья. Музыкальная школа. Учитель сольфеджио такой хороший, не хотелось менять. У Риммы Марковны подруги тут…

— А у тебя? — насмешливо прищурился Иван Аркадьевич.

Я промолчала, говорить было нечего.

— Вот то-то же! — удовлетворённо констатировал он, но, видя, моё смущение, добавил, — да ладно, не переживай так. Это дело не быстрое. Не один год пройдёт, пока мы все до ума доведем.

И я вздохнула.

— Так что иди работай спокойно, Лида, — велел Иван Аркадьевич, и в спину мне уже крикнул, — и про мероприятие не забудь!

Я вышла из Института и столкнулась с нашей почтальоншей, тётей Валей.

— Ой, Лида! — обрадовалась она, — а у меня тебе письмо. Хорошо, что я тебя здесь встретила. Теперь не придется тащиться на Ворошилова.

— Что за письмо? — спросила я.

— Заказное, — важно ответила тётя Валя, — отдаю лично в руки и распишись.

Я черканула загогулину и взглянула на адрес. Незнакомый, из Москвы. Неужели Велимир или, что еще хуже, Инна Станиславовна? Хотя откуда бы ей знать мой домашний адрес. Мимолётно отметив мысль, что вопрос с Велимиром не решен, я торопливо разорвала конверт, стараясь не повредить его.

Внутри оказался еще один конверт, с иностранными марками. Сердце моё нехорошо ёкнуло. Я разорвала конверт и вытащила письмо от «демонической» Олечки.

«Лидия», — писала она, — «сообщаю, что семейная жизнь у меня не сложилась. Оставаться в Чехословакии сейчас тоже не могу — из-за незнания языка меня не взяли в театр. Поэтому в октябре я планирую вернуться обратно. Насколько я помню, квартира от Валеева осталась за Светланой. Так что мы с дочерью будем там жить. Приготовь, пожалуйста, документы на квартиру. Мне будет некогда, я уверена, что меня с радостью возьмут в наш драматический театр и у меня будет плотный график гастролей».

Ольга.

Эпилог

Солнце щедро заливало землю светом. Ещё бы! Такой день!

Радостные, улыбчивые родители, бабушки и дедушки, ведут нарядную детвору в первый класс. Малыши — серьёзные, девочки — в огромных белоснежных бантах, белых красивых фартучках, мальчишки — в коричневых костюмах, чинно шагают возле родителей, старясь не сорваться на бег. И везде цветы — гладиолусы, гладиолусы, хризантемы и опять гладиолусы. Кажется, вся улица в них утопает.

Из динамиков весело льется задорный пионерский марш.

Школа приветливо раскрыла двери для ребят. По традиции начало учебного года начнётся с торжественной линейки на школьном дворе.

— Лида! — озабоченно говорит Римма Марковна, — а где первый «Б» будет стоять? Ты точно помнишь?

Я веду Светку за руку. Веду её в первый класс. Светка в плиссированном платье, белом фартуке и два огромных белых банта чудом удерживаются на её голове (мне кажется Римма Марковна гвоздиками их прибила, потому что уже полчаса как они не сваливаются с непослушных светкиных волос).

— Римма Марковна, не беспокойтесь, найдём, — весело отвечаю я. На душе так хорошо, празднично.

На мне нежно-зелёное новое платье и я чувствую себя в нем если не королевой, то герцогиней уж точно.

Мы подходим к выстроившимся рядами школьникам, и Римма Марковна озабоченно начинает выяснять, где же первый «Б». Мы же со Светкой просто наслаждаемся праздничной атмосферой.

— Лида! — Римма Марковна торопливо восклицает, — нам вон туда нужно!

— Успеем, Римма Марковна, — улыбаюсь я, — еще целых пятнадцать минут до начала.

— Лида! — слышу я сзади голос и оборачиваюсь.

Мне улыбается Будяк:

— Это тебе, — он дарит мне букет хризантем. Римме Марковне достаются гладиолусы.

Я зарываюсь лицом в цветы. Обожаю желтые хризантемы!

— Давай я отведу Свету к её классу, а то тут толкотня, — кивает он мне и уводит Светку за руку.

Мы остаемся с Риммой Марковной среди остальных взволнованных родителей.

Начинается торжественная линейка. Выносят красное знамя, звучит гимн. Я опять зарываюсь в цветы и вдыхаю нежный цветочный аромат.

Сразу после гимна раздается треньканье колокольчика — долговязый десятиклассник несёт на плече первоклашку с огромными-огромными белыми бантами, которая старательно звонит в колокольчик, слишком большой для её маленькой ручонки.

— Лида, смотри! — хватает меня за руку Римма Марковна, — это же наша Светочка!

Вот Будяк! Его работа!

Я вглядываюсь в этих двух школьников и букет выпадает у меня из рук.

Светку несёт на плече Жорка.

Фонд А. Конторщица-5

ПРОЛОГ

В коммуналке, что на проспекте Механизаторов, пахло мышами, огуречно-укропным рассолом, духами «Красная Москва» и звенящей тишиной, которую лишь изредка разбавляло трамвайное дребезжание, но где-то далеко, аж на проспекте.

Сама упомянутая квартира, как в принципе весь райончик на Механизаторов, могли бы считаться довольно-таки уютными, если бы не люди. Сейчас две из четырех комнат пустовали — Валерий Горшков после развода и неудачного «вразумления» непослушной супруги прятался где-то в казематах местной психушки, а пожилая соседка Римма Марковна оказалась тем ещё тёртым калачом: быстренько сориентировалась и пристроилась в приживалках у недорезанной супруги Горшкова. Остальные же обитатели — Фёдор Петров (в миру — Петров-Водкин, тунеядец и инвалид с явно липовой справкой) и многодетный крановщик Грубякин с «любимой» тёщей Клавдией Брониславовной, в борьбе за лишние квадратные метры заветной жилплощади регулярно вели кровопролитные коммунальные войны, с попеременным успехом пытаясь выжить друг друга.

Допотопное радио в недрах кухни внезапно кашлянуло и громко пожаловалось скрипучим голосом:

— Московское время, двенадцать часов!

Затем раздался треск, пощёлкивания и голос торжественно продолжил:

— В эфире передача для трудящихся «В рабочий полдень».

После этого раздалось небольшое потрескивание и голос ведущей, явно взбодрившись, с придыханием проинформировал:

— Наша слушательница, Раиса Ивановна Бобрик, швея-мотористка из поселка Хряпино, просит, чтобы мы поставили для неё песню «Бубенцы звенят, играют» в исполнении Леонида Утёсова.

Заиграла песня о бубенцах и суровой судьбе бедной невесты.

— Мама! Сделайте потише! Я же Лёшку укладываю! — возмущённо крикнула из комнаты Зинка, супруга Грубякина.

В доказательство раздался детский рёв. Музыка моментально стихла.

Когда Элеонора Рудольфовна, мать Валеры Горшкова, вошла на кухню, Клавдия Брониславовна, в старом халате и в бигуди, как раз помешивала что-то в кастрюльке, судя по запаху — манную кашу, и тихо ворчала себе под нос.

— Здравствуйте, соседушка, — слащаво расплылась в улыбке Элеонора Рудольфовна, — а что это вы концерт по заявкам сегодня не слушаете? Радио опять сломалось?

Клавдия Брониславовна зло вспыхнула и принялась ещё активнее перемешивать кашу.

— Да, какое там радио! — расстроенно проворчала она, — Зинаида Алёшеньку спать сейчас укладывает, вот и стараюсь не шуметь. Как же это всё надоело, если б вы только знали! Невозможно в такой тесноте жить — ни радио не послушать, ни телевизор посмотреть! Сил моих больше нету!

— Да, кошмар, — с готовностью поддакнула Элеонора Рудольфовна, набирая воду в чайник, — с возрастом всё больше хочется тишины и спокойствия.

— И главное, зятю всё никак квартиру не дают!

— А вы в профком писали? — подкинула дровишек Элеонора Рудольфовна.

— Да что там писать! — аж вскинулась Клавдия Брониславовна, и, понизив голос до шепота, чтобы Зинка не услышала, тревожно продолжила, — он же, гад такой, хоть и ударник на производстве, но в Партию наотрез вступать отказался. Представляете? Но это то ладно, но он же прилюдно заявил на партсобрании, дебил такой! Критиковать начал, скотина! Вот теперь с квартирой и маринуют. А я говорила Зинке, не выходи за него! Так кто ж меня послушается⁈

От злости Клавдия Брониславовна так резко сдёрнула кастрюльку с конфорки, что чуть не расплескала всю кашу.

— «Кто ж меня, мамо, с четырьмя детьми замуж возьмёт?» — перекривила она Зинку гнусным голосом и, торопливо оглянувшись на дверь, не услышала ли Зинка, продолжила жаловаться, — лучше бы без этого своего замужа сидела. Давно бы уже квартиру, как матери-одиночке, дали бы.

— Ну да, как раз вон в новом микрорайоне дома строятся, с улучшенной планировкой, — поддакнула Элеонора Рудольфовна, с удовольствием ковыряя больное место соседки, — трёхкомнатную сразу дали бы вам. Ой, не выключайте газ, я чайник поставлю.

Клавдия Брониславовна только яростно засопела и принялась мыть посуду.

— Там же и парк рядышком, и до поликлиники всего две остановки, — продолжила сыпать соль на рану Элеонора Рудольфовна, откручивая газ побольше, — я вот одна живу в двухкомнатной квартире. Какая красота, скажу я вам! Что хочу — то и делаю. И никто мне не указ!

— Если бы этого алкаша Петрова выжить, — мечтательно протянула Клавдия Брониславовна, — можно было бы расширить жилплощадь. Да и комната Миркиной вон пустая стоит, никак не подобраться!

— Ну ничего, вот скоро мой Валерочка вернется и наведёт тут порядок… — торжественно сообщила Элеонора Рудольфовна, с заговорщицким видом.

— А как же…? — округлила глаза Клавдия Брониславовна и осеклась на полуслове.

— Что как же?

— Ну, Лидия как же?

— Аааа… тварь эта! — зло фыркнула Элеонора Рудольфовна, пыл которой сразу поутих.

Теперь уже Клавдия Брониславовна с удовольствием прошлась по нервам соседки:

— Она же его сразу посадит.

— Да нет, не посадит, — покачала головой Элеонора Рудольфовна, засыпала в заварник чаю и залила кипятком, — забрала она заявление, мне Семён сразу позвонил. Так что Валерочка выйдет и наведёт здесь порядок!

— А когда выйдет? — напряглась Клавдия Брониславовна, которую новость о возвращении соседа совсем не обрадовала.

— Да на следующей неделе должен. Там комиссия по вторникам заседает. Значит, или во вторник, или в среду. — Элеонора Рудольфовна достала из буфета пузатую чашку и небольшую фаянсовую сахарницу.

— А почему это она вдруг заявление забрала? — продолжила любопытствовать Клавдия Брониславовна.

— Точно не могу сказать, но Семён что-то такое говорил, что ей для характеристики это не надо.

— А куда характеристика?

— Говорят, на повышение опять идёт, мразота такая, но куда точно — не знаю, — голос у Элеоноры Рудольфовны от обиды дрогнул и сахар просыпался мимо чашки. — И вот где справедливость⁈ Была чушка чушкой! Замухрышка зачуханная, тупица никому не нужная! Я её из болота колхозного вытащила, в люди вывела! А она, тварь неблагодарная, сколько зла нашей семье принесла!

— Да уж, — согласилась Клавдия Брониславовна, вытирая помытую кастрюльку вафельным полотенцем, — смотреть на неё тошно.

— А вы давно её видели?

— Да нет, приезжала тут пару дней назад. И знаете, соседушка, костюм на ней импортный, венгерский. Я такие в «Военторге» видела, но там всего пару штук выбросили и то, маленькие размеры. Не иначе блат у нее там есть.

— Не удивлюсь, как она его получила! — фыркнула Элеонора Рудольфовна.

— А на Свете курточка тоже импортная, розовая. У нас ни у кого из детей таких курточек нету. И где она только берет всё это⁈

— Светлана — моя внучка! А она отобрала, тварь такая, воспользовалась обстоятельствами, что Олечка ответить ей не могла, жизненные трудности у неё были… А я болела тогда, тоже помочь ничем не смогла. Вот так мы и потеряли Светлану.

— Кошмар какой, — равнодушно поддакнула Клавдия Брониславовна, для поддержания разговора.

— Но ничего, недолго ей осталось за мою внучку деньги от государства тянуть. Вот вернется Олечка и мразь эта за всё ей ответит!

— Да вы что⁈ А когда вернется? — от любопытства Клавдия Брониславовна даже перетирать тарелки бросила.

— В октябре. Через месяц, — похвасталась Элеонора Рудольфовна.

— А что же так? Не понравилось ей в Чехословакии? — не удержалась от тонкого ехидства Клавдия Брониславовна.

— Да просто климат не подошел, — выкрутилась Элеонора Рудольфовна и, чтобы сбить соседку с неприятной темы, добавила, — она же лучшая актриса в нашем городе, очень талантливая, её здесь с руками-ногами в театр возьмут.

— А Света?

— Конечно, и Светлану она обязательно заберёт, — безапелляционным тоном продолжила развивать наболевшую тему Элеонора Рудольфовна.

— И где они жить будут? — съехидничала Клавдия Брониславовна. — У вас?

— Да зачем у меня-то? — недовольно отмахнулась та, — отец Светланы квартиру же ей оставил. Трёхкомнатную. Вот и будут там жить. Может, ещё и я к ним перееду.

— Да что вы говорите! А разве её Лидия к рукам не прибрала?

— Вот как раз потому эта дрянь и оформила на Светлану опекунство! Из-за квартиры!

— Ну примерно так я и думала, — заявила Клавдия Брониславовна и, высунувшись в окно, крикнула, — Павли-и-ик! Пашенька-а-а! Иди кашку кушать! Иди сюда, гад такой!

Элеонора Рудольфовна подхватила чашку с чаем и ушла, оставив после себя еле уловимый запах нафталина и старости.

— Ну да, ну да, как же! Актриса она талантливая! — чуть слышно проворчала себе под нос Клавдия Брониславовна, отходя от окна, — знаем мы таких актрис, насмотрелись. Хотя если у них с Валеркой получится поставить эту выскочку Лидию на место — это будет просто прекрасно!

Глава 1

— Лидия! — сварливым голосом сказала Римма Марковна и я внутренне напряглась, сейчас начнется.

— Слушаю, — пришлось ответить. Римма Марковна не любила пассивности в разговорах и отделаться общими междометиями у неё не прокатывало.

— На выходные нужно ехать в Малинки! — строго заявила она. — Поедем все на два дня.

— Зачем? — поморщилась я, на выходные у меня были другие планы.

— Как это зачем? Как зачем⁈ — аж подпрыгнула от возмущения Римма Марковна, — нужно перевезти банки с консервацией, заквасить капусту. Да и грибы пошли. Вон Роговы позавчера два ведра опят и целый бидончик груздей привезли!

— Ну давайте, я вас в субботу утром отвезу, а потом в воскресенье обратно заберу? — предложила я, внутренне вздыхая, что подрыхнуть хотя бы до девяти утра на эти выходные мне явно не светит.

— Лидия! — возмутилась Римма Марковна, — а что, на старости лет я должна сама на яблоню лазить за яблоками?

— Светка поможет, — привела убойный, на мой взгляд, аргумент я.

— Но я не могу! — высунулась из комнаты мордашка Светки.

— Что значит не могу? — начала закипать Римма Марковна, — это ещё что за фокусы такие?

— Это не фокусы! — с обидой в голосе воскликнула Светка, — мы же с ребятами договорились макулатуру собирать.

— Подожди, Света, — попыталась вспомнить я, — разве сбор макулатуры у вас на субботу назначен? По-моему, на родительском собрании классная руководительница говорила, что во вторник всё будет.

— Ну и что, что во вторник! — закричала Светка, — просто мы хотим собрать наперёд побольше макулатуры, а во вторник же все побегут собирать, и мы сможем только немножко. А нам надо, чтобы у нас больше всех было. Мы должны получить первое место в соревнованиях! Как ты не понимаешь этого!

— Света, но и ты пойми, у вас будут и пионеры собирать, не только вы, — попыталась вразумить упрямого ребёнка я, — ты хоть соображаешь, что здоровый семиклассник один унесет столько макулатуры, сколько вы всем классом?

— Пионеры будут металлолом собирать, — чуть насмешливо, словно неразумному дитяти, объяснила мне Светка, — а макулатуру — только октябрята.

— Но ты же ещё не октябрёнок даже…

— Ну и что! Ты что, не понимаешь разве⁈

— Извини, не понимаю, — призналась я, — объясни.

— Если у нас будет первое место за сбор макулатуры и грамота, то, когда нас будут принимать в октябрята — все захотят в мою звёздочку. И я выберу самых лучших.

— Света, но ты же не одна будешь собирать макулатуру? И другие ребята будут.

— Да! — запальчиво огрызнулась Светка, — еще со мной будет Толька Куликов, Санька, Мишка и Васька из третьего дома.

— О! Да ты с Куликовым пакт о примирении заключила, я смотрю? И с третьедомовцами?

— Да! Заключила! — вскинулась Светка, — они поддержали мой план. И они тоже хотят себе лучших ребят в звёздочки отобрать.

— А как макулатуру потом делить будете? Первое место же одно только.

— Ты совсем ничего не понимаешь, — вздохнула Светка, изумляясь моей непонятливости, — мы будем работать группой, впятером, займем первое место и получим грамоту, а когда станем октябрятами каждый из нас возглавит свою звёздочку!

— Света, а если вас всех в одну звездочку определят? — удивилась на такой гениальный рейдерский захват юных октябрят я. — И что тогда?

— Ну тогда командиром буду я!

Римма Марковна, которая молча и терпеливо слушала наш спор, наконец, не выдержала и поставила точку в дискуссии:

— В общем так. В субботу с утра в Малинки поедем все, а вернемся в воскресенье, — проворчала она. — И нечего свои аферы на выходных проворачивать.

— Но я вообще-то планировала в субботу сходить в парикмахерскую, — возмутилась я.

— Ничего не знаю! Яблоки собирать надо. И грибы.

Этот день ничем не отличался от других рабочих дней в депо «Монорельс»: туда-сюда сновали рабочие и конторские служащие, а в директорском кабинете, как всегда по четвергам, шло рабочее совещание. Обычно сначала Иван Аркадьевич начинал из самых важных объявлений, затем прогонял по рабочим вопросам.

Однако сегодня привычный порядок был слегка нарушен.

— Знакомьтесь, товарищи. Это — Кашинская Татьяна Сергеевна, — представил Иван Аркадьевич хрупкую миловидную женщину в скромном сером костюме, которая застенчиво покраснела при упоминании её имени.

Все с повышенным интересом принялись разглядывать новенькую.

— Товарищ Иванов пока поработает на месте Мунтяну. Там как раз нужно технику безопасности подтянуть, а вот коммунистической агитацией и пропагандой у нас теперь займется Татьяна Сергеевна.

Народ с жадным любопытством впитывал подробности.

— Татьяна Сергеевна, это Лидия Степановна Горшкова — кивнул на меня Иван Аркадьевич. — Она ваш непосредственный руководитель. Все рабочие вопросы будете решать с ней.

— Очень приятно, — мило улыбнулась я.

Кашинская чуть робко вернула мне доброжелательную улыбку.

«Сработаемся», — мелькнула у меня мысль.

— Иван Аркадьевич, — на всякий случай уточнила я, — получается это направление обратно мне возвращают?

— Да, приказ будет сегодня, — коротко кивнул он и переключился на другие насущные вопросы.

После окончания совещания я подождала Кашинскую и предложила ознакомить её с коллегами и вверенным ей фронтом работ.

Сначала мы прошлись по всем кабинетам, где я представила её сотрудникам конторы, затем повела в промзону. Правда показала лишь издали, водить по грязным цехам в её белых туфельках на высоком каблуке показалось мне негуманным. Вот завтра как раз буду там акты подписывать и её заодно возьму. Нужно только не забыть предупредить, чтобы взяла старую удобную обувь (гибель моих апельсиновых лоферов я не могла забыть до сих пор). Хорошо, что мы женщины и понимаем друг друга.

В кабинете Лактюшкиной пришлось краснеть — там, как обычно, шла бойкая торговля косметикой. Я укоризненно взглянула на Репетун, мол, чего в первый день перед новенькой палишься, но та сделала большие невинные глаза и воодушевлённо предложила:

— Девочки! Как хорошо, что вы сейчас заглянули! У меня как раз новые кремы для лица и рук есть. Польские. Есть еще тени, и они с перламутром!

— О! Тени! А какой цвет? — живенько включилась в обсуждение Кашинская, и у меня отлегло от сердца — наш человек.

Репетун тут же защебетала, остальные бабоньки окружили и стол, и новенькую, и принялись наперебой расхваливать косметику, саму Кашинскую, Лактюшкину, меня и заодно всю нашу контору депо «Монорельс».

В общем, еле-еле я вырвала Кашинскую из цепких лап наших дамочек.

— А это наша Ленинская комната, — я отперла дверь и пропустила Кашинскую внутрь.

После того бесславного «пиара» товарища Иванова в городской газете, в Ленинской комнате навели образцово-показательный порядок, подкрасили, побелили и установили монументик В. И. Ленину, побольше и поновее. Но при всем при этом даже невооруженным глазом было видно, что после косметического ремонта Ленинскую комнату открыли явно впервые.

— Проветрить здесь надо, — вздохнула я и попыталась распахнуть форточку, которая намертво «приклеилась» к раме после покраски.

— А что, работники разве не пользуются Ленинской комнатой? — задала Кашинская тот вопрос, которого я так боялась.

— У нас же здесь ремонт был, — дипломатично увильнула в сторону я, продолжая тщетно терзать заевшую форточку, — потом краска долго сохла. Теперь, я надеюсь, с вашим приходом работа в Ленинской комнате наладится.

— Конечно, — кивнула Кашинская и осторожно прошлась по газетам, застилавшим посередине свежевыкрашенный пол.

— Вы здесь пока обустраивайтесь, — вздохнула я и указала на небольшую комнатку сбоку, — вон ваш кабинет. Там все материалы. План с мероприятиями — на столе. Я сейчас скажу Зое Звягинцевой, она придет. Обсудите с нею ваш график на ближайшие две месяца И покажете потом мне.

— Она тоже в отделе пропаганды?

— Да нет, она у нас на общественных началах, — вздохнула я, — активистка она у нас на предприятии. А так-то Зоя в отделе кадров трудится.

— А кто тогда у меня в отделе? — спросила Кашинская, смягчив вопрос приятной улыбкой.

— Понимаете, как такового отдела у нас нет. Есть должность, но это не совсем то… — замялась я. — Как бы вам объяснить… товарищ Иванов… он совмещал…

— Я всё понимаю, — кивнула Кашинская, — в смысле понимаю, что именно он совмещал. Но я-то не так. Не оттуда. Поэтому хочу сразу расставить точки над «i». Чтобы знать, на кого можно рассчитывать.

— Это правильно, — похвалила её я, вспомнив, как меня, словно щенка в омут, бросили на должности заместителя без каких-либо объяснений и поддержки, и как пришлось воевать со всеми. — Но я всегда на месте, Татьяна Сергеевна. Так что любую помощь и поддержку мы вам окажем.

Вернувшись к себе, первым делом я вызвала Зою. Как и обещала Кашинской, нужно озадачить её и отправить в Ленинскую комнату: сентябрь только начался, а отчёты по мероприятиям уже требуют. Вот пусть и займутся вместе.

Кашинская произвела на меня вполне благоприятное впечатление, очень надеюсь, что работу она покажет хорошо и с коллективом сработается.

Пока Зоя не спустилась, я решила быстренько накидать план для Марлена Ивановича по обучению кадров. Зарывшись в инструкции и приказы, я вздрогнула, когда в дверь раздался громкий стук.

— Заходи, Зоя! — крикнула я, торопливо допечатывая последний абзац, пока не забыла мысль.

Но это была не Зоя. В кабинет заглянула Репетун.

— Лидия, можно? — спросила она.

У меня совершенно не было лишнего времени, но отказывать было не удобно:

— Да, но, если быстро, — вздохнула я, отрываясь от недопечатанного листа. Проклятая идея по подготовке кадров сразу же вылетела из головы.

— Я быстро, — кивнула Репетун. — Спрошу только.

— Давай, — разрешила я. После того случая с подставой Барабаша и последовавшей совместной пьянкой у меня на Механизаторов, наши отношения были какими-то непонятными — мы и подружками ещё не стали, но и просто коллегами уже не были. Так, серединка на половинку. Возможно, это называется словом «приятельница», не знаю, как правильно.

— А это правда, что ты на Москву намылилась? — в лоб задала вопрос она (наедине она обращалась ко мне на «ты»).

— С чего ты взяла? — удивилась такой осведомлённости я.

— Да так, слухи, сплетни, — неопределённо отмахнулась Репетун.

— Не могу тебе ничего конкретно ответить, — пожала плечами я. — Я сплетни не собираю. И бегать опровергать их не собираюсь.

— Да я всё понимаю, — усмехнулась Репетун, — не кипятись. Просто если ты надумаешь двигать на Москву, то возьми и меня с собой, пожалуйста. Очень тебя прошу.

Не дожидаясь моего ответа, она выскочила из кабинета, оставив меня в глубокой задумчивости.

Допечатать злосчастный абзац опять было не судьба — в кабинет вошла Зоя.

И вид у нее был решительный.

Она с размаху плюхнулась в кресло напротив и выразительно уставилась на меня большими грустными глазами. В воздухе запахло проблемами.

— Значит так, Зоя, — я решила не давать ей инициативу, а то сейчас начнётся, — записывай. Первое. Идёшь к Кашинской. Татьяна Сергеевна Кашинская, я её к вам приводила знакомить.

Зоя кивнула.

— Она у нас вместо Иванова. Так вот, идёшь к ней, и вы до обеда составляете план мероприятий на сентябрь и октябрь.

— Но нужно же на квартал.

— Знаю, — согласилась я, — но хочу посмотреть на неё в работе. Так что давай сперва на два месяца.

Зоя опять кивнула.

— После обеда придёте обе ко мне. С планом. — Я заглянула к себе в блокнот. — Ага… ну на сегодня пока всё, можешь идти работать.

Но Зоя даже не пошевелилась, поудобнее устраиваясь в кресле (я уже несколько раз хотела заменить эти, доставшиеся от Урсиновича кресла, на жесткие стулья, а то выпроваживать посетителей всегда ох как трудно).

— Что-то случилось? — со вздохом прервала паузу я.

Зоя смущённо замялась:

— Лида, я не знаю, что делать, — плаксиво начала она, — он детей мне не отдает… и развод требует…

— Ну, так, а что ты хотела? — пожала плечами я, — ты же сама недавно просила в село их отправить.

— Но я тогда совсем потеряла голову от любви! — всхлипнула Зоя.

— А где гарантия, что ты опять не потеряешь? Повторно? — безжалостно ответила я. Зоя уже изрядно заколебала меня своими проблемами, половина из которых существовали исключительно у неё в голове.

— Лида-а-а-а… — заныла она, — Ну, что мне делать?

— Всё зависит от того, что ты сама хочешь.

— Не знаю! Не знаю я уже, чего я хочу! — разрыдалась Зоя, закрыв лицо руками, плечи её затряслись.

— Ну, а если ты сама не знаешь, то, что тебе могу посоветовать я?

— Что мне делать, Лида-а-а? — пошла по второму кругу Зоя.

Я вздохнула. Ну не выгонишь же её в таком состоянии. Да и не отстанет она. Придётся оказывать посильную психологическую помощь:

— Значит так, — сказала я. — ты готова слушать мой ответ, или так, порыдать просто зашла?

— Готова, — высморкалась Зоя.

— Тогда слушай. Первое. Успокойся. Дай себе дня два. Или три. Просто на то, чтобы прийти в себя. Лучше возьми отгулы. Или больничный. И езжай в деревню, на природу куда-нибудь, в лес. Можно на огород к матери, если задалбывать разговорами не будет. Ты должна полностью перезагрузиться.

— Что сделать? — не поняла Зоя. В этом времени еще не знали таких методик и слов.

— Очистить свои мысли от тревог и успокоиться, — пояснила я.

— Но я не могу успокоиться, — завелась Зоя, — он же не отдает мне детей…

— Зоя! Ты меня слышишь? Я говорю тебе, как сделать. Давай ты сначала сделаешь это. А потом будешь меня перебивать.

— Извини, я не перебиваю, просто я…

— Дальше. В деревне, на природе, ты просто думай. Думай о том, чего от этой жизни хочешь именно ты. Потом, возьми листок бумаги и выпиши все свои мысли, желания и фантазии. Даже самые-самые фантастические.

— Ага, типа я хочу на луну, — фыркнула Зоя.

Хорошо, хоть рыдать перестала.

— Можешь и про луну, если надо, — кивнула я. — Записываешь всё это в столбик. А потом, когда всё-всё-всё запишешь, сядь и подумай. К примеру — почему тебе хочется именно на луну? Может быть причина не в луне, а в том, что тебе хочется одиночества? Или же наоборот — признания от коллег за геройское освоение Луны, или же острых ощущений или что-то ещё подобное. Поняла?

Зоя кивнула.

— И вот когда ты возле каждого своего желания определишь настоящую причину, причем делать это надо честно, даже если правда нелицеприятна и от неё стыдно. Пишешь только правду. Всё равно никто, кроме тебя, этот листочек не увидит. Так вот, когда ты поймёшь, чего хочешь, сходи погуляй. В лес, в поле, по дороге. Одна. И думай. Ходи и думай об этом своём желании. Если после прогулки оно тебе не кажется дурацким, значит вот оно, ты нашла истинную свою мечту и цель. Это понятно?

— И зачем это всё мне?

— Потому что, когда ты поймёшь, чего хочешь именно ты, тебе будет легче выстроить план по выполнению этого. Так ясно?

— Вроде ясно.

— А потом начинай писать варианты, как всё это выполнить. Если сама не справишься, приходи, помогу. Договорились?

— Спасибо тебе, Лида, — на лице Зои, впервые с того момента, как она вернулась, появилась робкая улыбка.

Надеюсь, у неё получится.

Большие напольные часы в виде барельефа с Гераклом, разрывающим Гидру, подарок от горисполкома на юбилей депо «Монорельс», уже пробили девять вечера, а хозяин кабинета еще даже не думал идти домой. Он перевернул последнюю страницу очередного документа и устало откинулся на спинку кресла, разминая затёкшую шею.

В дверь раздался стук (секретарь уже давно ушла домой, просто он был не из тех руководителей, которые держат подчинённых до тех пор, пока сами не уйдут).

— Войдите, — сказал хозяин кабинета.

В открывшейся двери показалась голова Альбертика.

При виде своего бывшего заместителя Иван Аркадьевич поморщился.

— Разрешите? — спросил Альбертик, сделав вид, что не заметил реакции шефа.

— Что-то срочное? — довольно неприветливо спросил Иван Аркадьевич, но выгонять не стал.

— Согласовать нужно, — смущённо замялся Альбертик.

После того случая с превышением полномочий, пока идёт служебное расследование, Альбертика отстранили от руководящей должности, однако он продолжил исполнять обязанности, связанные с несколькими производственными направлениями. Понимая, что положение у него хуже некуда, был он ниже травы, тише воды.

Вот и сейчас не стал показывать гонор и положил перед Иваном Аркадьевичем листок бумаги.

— Что это? — поморщился шеф, закуривая сигарету.

— Это предложение для метрологов, — с готовностью ответил Альбертик, — мы в этом квартале обязались выполнить план поверки оборудования досрочно. А если мы сделаем именно так, то не только досрочно выполним, но и перевыполним наши обязательства на триста процентов.

— Хм… а ведь неплохо, — вчитался в отпечатанные строчки Иван Аркадьевич и выпустил струю дыма, — а нас потом не обяжут каждый квартал выдавать такой процент?

— А мы не будем вносить в основной план, — хитро ухмыльнулся Альбертик.

— Ну что же, неплохо, очень даже неплохо, — сдержанно похвалил Иван Аркадьевич, и, демонстрируя, что Альбертик еще не в фаворе, хмуро добавил, — у тебя всё?

— Нет, еще один момент, если позволите, — сконфузился Альбертик и быстро добавил, — у нас последняя партия монорельсовых балок поступила с браком. И замять это дело не получится. Чтобы не подставляться самим, предлагаю вернуть всю партию обратно и потребовать замены, в рабочем порядке.

— А как это провернуть, чтобы никуда «наверх» не вышло?

— Ну смотрите, они нам еще консольные двухплечевые краны должны поставить, поэтому ссориться не захотят. Я могу съездить к ним и переговорить тихонько.

— Ну, попробуй, — вздохнул Иван Аркадьевич, чуть смягчившись.

— Я сделаю! Всё сделаю! — с готовностью закивал Альбертик, — Вот только…

— Что? Не юли! — рассердился хозяин кабинета, который сильно устал за этот нескончаемый рабочий день. А тут донимают непонятно чем.

— Да вот… Есть один момент… нужно же у Лидии Степановны согласовать, — потупился Альбертик.

— Ну так и согласуй.

— Ну… понимаете…

— Что ты мнешься, как баба?

— Она же на меня обижена, — покаянно склонил голову Альбертик.

— Ну и что, что обижена? — не понял Иван Аркадьевич, — Я вот тоже на тебя обижен и что с того?

— Ну вы — мужик, — подольстил начальству Альбертик, — А Лидия — женщина. Импульсивная причём. Ей трудно переступить через своё отношение. А можно через вас оставить служебку на подпись?

— Вот ититьтвоюмать! — вызверился Иван Аркадьевич, — Мне делать нечего, только в ваших разборках участвовать!

— Ну тогда она не подпишет, — грустно захлопал глазами Альбертик, — а вот если вы лично ей служебку дадите — то согласует, куда она денется.

— Ладно, оставляй, — вздохнул Иван Аркадьевич и попросил, — и скажи там Семёнычу, что я еще часика полтора посижу. Работы навалилось что-то совсем много.

Глава 2

По аллее у Дома культуры навстречу нам шла молодая женщина, лет двадцати — двадцати пяти, в коротком, по нынешней моде, легком плаще и в ярко-бордовых лакированных туфлях на высоких каблуках. За руку она вела без умолку болтающего совсем ещё мелкого карапуза в зелёном картузе с помпоном.

Я так засмотрелась на эти её обалденные туфли, что от неожиданности чуть не споткнулась, когда Светка вдруг выдала:

— Мама, я хочу братика! Как этот! Смотри, какой миленький!

Чтобы отвлечь ребёнка от опасной темы нужно сразу же переключить его внимание, это я прекрасно помнила ещё из той, моей прошлой жизни. Поэтому я быстро сказала:

— И что же ты, Светка, будешь теперь со сбором макулатуры делать?

Тема оказалась настолько благодатной, что всю оставшуюся дорогу от магазинов, куда мы ходили покупать резиновые сапоги для походов по лесу и заодно кое-каких продуктов, Светка возмущалась. Мол, деспотичная Римма Марковна не разделяет её позиции на первенство среди октябрят, потому что для неё какие-то паршивые грибы и яблоки дороже личного счастья Светки. А личное Светкино счастье, по мнению самой Светки, как раз и заключалось в том, чтобы в никакие Малинки на выходные не ехать, а лучше собрать всю макулатуру в городе, занять первое место и показать им всем.

— Ты понимаешь? Понимаешь⁈ — горячилась она, аж подпрыгивая от переполнявших эмоций, — от этого же зависит всё!

— Ну разве других конкурсов больше не будет? — попыталась смягчить Светкино недовольство я.

— Будет! Смотр стенгазет будет, — отмахнулась Светка, — но это всё не так серьёзно, как макулатура. Да и рисую я не очень, а у Ленки Ежовой из первого «А» старший брат художник. Вот он как нарисует, и её стенгазета сразу все первые места займёт! А Ирка Куничкина из первого «В» так вообще стихи пишет. Так что ничего мне не светит.

— Ну у вас же честное жюри будет, — проявила педагогическую толерантность я, хотя сама прекрасно помнила мой прошлогодний дебют со стенгазетой и как там всё происходит. — Если ты интересно всё оформишь, то вполне можешь и победить.

— Нет, я лучше макулатуру собирать буду, — упёрлась Светка и тут же добавила, без всякой логики, — и я очень хочу маленького братика!

В спорах мы дошли до подъезда, где на лавочке примостились соседские старушки — Варвара и Клавдия. Они со смаком лузгали семечки и обстоятельно обсуждали последние новости:

— У Райки из третьего дома скоро ребеночек будет. Она потому на всё лето в деревню к своим и уехала.

— Не может быть, у неё же и так четверо.

— А я вам говорю…

— Добрый день! — громко поздоровалась Светка и неожиданно заявила. — Ага, ага, а у меня скоро будет братик! Мама Лида мне купит!

Я аж растерялась от такого Светкиного вероломства, а обе старушки уставились на мой живот блестящими от любопытства глазами. Новость настолько их потрясла и ошеломила, что всегда жадноватая Клавдия даже не обратила внимания, как семечки из бумажного кулька посыпались на землю.

Ну всё, капец, вот это я реально попала.

А дома я угодила прямо в цепкие руки Риммы Марковны.

— Лидия, — сказала она, принимая у меня из рук авоську с продуктами и дождавшись, когда Светка ускакала в комнату, — Я тут подумала…

У меня нехорошо ёкнуло сердце. Прекрасно зная, что ментальные озарения Риммы Марковны не всегда носят безобидный характер, я напряглась:

— О чем?

— Капусту же солить надо, — веско и безапелляционно сообщила она и требовательно взглянула на меня, проверяя реакцию.

— Ага, — ответила я, ещё не понимая, к чему весь этот разговор.

— Я хочу не в банки, а в бочку. Так она более хрустящей получится и дольше хранится будет.

— Ну ладно, — облегчённо пожала плечами я и принялась разуваться.

Но рано я радовалась. Приняв моё согласие за слабость, Римма Марковна ринулась в наступление:

— А как, по-твоему, я эту бочку из погреба выкачу? Она же тяжелая.

— Ну я сама выкачу.

— Нет! Ты надорвешься!

— Ну тогда вместе выкатим.

— Нет, Лида, у нас большая дубовая бочка. Мы с тобой не сможем.

— И что делать? — спросила я, и, как оказалось, это было моей стратегической ошибкой.

— Придётся попросить кого-то из соседей, — проворчала Римма Марковна и быстро перевела тему.

Я всё ещё находилась под впечатлением от Светкиного коварства, и внимания на последнюю фразу не обратила. А зря.

Последний рабочий день на этой неделе в депо «Монорельс», как обычно, начался с летучки, причём в расширенном составе, конкретно для конторских служащих.

Вчера я вызвала Кашинскую и Зою, и мы очень подробно обсудили график мероприятий на сентябрь-октябрь и договорились, что на летучке каждая выступит с краткой информацией за свой участок работ. Работы мы разделили: общие мероприятия (товарищеские собрания, политинформации и всякие агитбеседы) остались за Зоей, а вот внешние — перешли к Кашинской (24 сентября — день машиностроителя и 3 октября — день создания профсоюзов, которые мы решили провести с привлечением членов от горисполкома и ветеранов труда. Кроме того, планировалась большая лекция от какого-то доцента, который должен был рассказать о солнечных затмениях, одно из которых произошло буквально месяц назад). Поэтому на сегодняшнюю утреннюю летучку я шла со спокойной душой — хоть в этом вопросе у меня идеальный порядок. Потому что в остальном — так себе: вон Марлен Иванович опять нахомутал с целевиками и я теперь не могла ничего придумать, как заткнуть прореху в планировании и не рассердить Ивана Аркадьевича.

Начало летучки поставило меня в тупик.

— Давайте послушаем Лидию Степановну и её группу, и потом уже перейдем к метрологам, там сейчас прорва работы, — сказал Иван Аркадьевич и уставился на меня в ожидании.

Кабинет, как обычно, был битком набит, я поискала глазами своих докладчиков: Зоя прилежно сидела у окна, сложив листы с докладом на коленях и, судя по шевелящимся губам, беззвучно перечитывала текст, а вот Кашинской я что-то не видела.

— Начнет Зоя Звягинцева, — сказала я, надеясь, что Кашинская просто заблудилась и сейчас прибежит, — затем продолжит Татьяна Сергеевна.

— А где она? — не дал мне выкрутиться Карягин.

— Сейчас должна подойти, — ответила я, и мы все переключились на Зою.

Та быстренько и прилежно оттарабанила свои мероприятия.

В кабинете повисла пауза. Кашинской не было.

— Хорошо, — похвалил Иван Аркадьевич Зою, и та, вспыхнув от удовольствия, уселась на своё место, — давайте следующего докладчика.

— Товарищ Кашинская ещё не подошла, поэтому я пока доложусь о подготовке молодых кадров… — начала я, но Иван Аркадьевич раздражённо перебил:

— Лидия Степановна, давайте не прыгать туда-сюда по всем вопросам. Мы так ещё больше запутаемся. Извольте закончить с мероприятиями и потом уже расскажете об учёбе.

Я подавила негодование, мы вчера набросали только общую канву, и Кашинская обещала самостоятельно расписать наполнение мероприятий. И вот что мне сейчас говорить?

Но никуда не денешься, пришлось выступать. Кратко я доложила, что у нас планируются три больших мероприятия: два посвящены таким-то важным датам, и одна — лекция от учёного.

— Давайте подробнее, как будем день создания профсоюзов отмечать? Напомните, когда дата?

— Третьего октября, — сказала я, внутренне холодея, но что-то говорить было надо, и я добавила, — Мы планируем привлечь членов от горисполкома и ветеранов труда…

— А кого конкретно от горисполкома? — заинтересовался Иван Аркадьевич. — Я в понедельник там буду выступать, так передам приглашения.

— Кандидатуры еще в обсуждении, — выкрутилась я. — До конца дня список подам вам.

Вчера мы очень детально и обстоятельно перебрали их все, набросали список, который унесла с собой Кашинская, пообещав оформить, как надо.

— Плохо, что в обсуждении, — нахмурился Иван Аркадьевич, — до праздника чуть больше двух недель осталось, а у вас кандидатуры только в обсуждении.

Я начала по памяти перечислять кандидатуры, но Иван Аркадьевич остановил:

— Мне сейчас не надо вот этого вот всего, Лидия Степановна, — недовольно поморщился он, — не будем гадать на кофейной гуще! Я хочу видеть список перед глазами. А списка нет. Давайте впредь готовиться к совещаниям более ответственно. А сейчас переходим к метрологам…

Я села на место с пылающими щеками. Со своего угла сделала большие глаза Зоя.

Летучка продолжалась. Кашинская так и не подошла.

После совещания я отправилась к себе в кабинет, внутренне кипя от раздражения. Сегодня планировала посетить промзону, но, зная Ивана Аркадьевича, стопроцентно начнет мариновать с этими кандидатурами и дёргать туда-сюда.

Вот терпеть не могу, когда планы нарушаются из-за ерунды.

Хотя, может, она заболела?

Этот вопрос я и высказала Зое, которая пулей побежала за мной.

— Нет, я её точно видела, когда на работу шла, — покачала головой Зоя. — Мы еще на проходной поздоровались…

— Вообще тогда ничего не понимаю, — удивилась я, — ну не могла же она на двух этажах среди десятка кабинетов заблудиться? Летучка шла почти два с половиной часа, за это время всю территорию монорельса можно было трижды обойти.

— Может плохо стало? — предположила Зоя, — я в позапрошлом году мероприятие с ударниками из ДнепроГЭСа вела, так от волнения у меня так живот прихватило, что чуть не опоздала.

— Да не могла она два с половиной часа в туалете просидеть, — не согласилась я, — не холера же у нее, и не тиф.

Я нажала кнопку коммутатора и велела Людмиле позвать Кашинскую. На часах было уже больше одиннадцати, а мы договаривались в десять сходить на промзону.

Пока я ждала Кашинкую, Зоя снова завела старую пластинку:

— Лида. Я вчера думала над твоими словами. И всю ночь не спала — думала.

Я мысленно вздохнула.

— И поняла, что ты права, — сказала она, — поэтому я напишу сегодня заявление на отгулы, у меня их три. Вместе с выходными почти неделя получится. Поеду к тетке, она живёт на хуторе, почти в лесу. И главное, она совсем уже глухая, так что я буду и на природе, и молчать. Обдумаю всё, как ты и сказала…

— Молодец, — сдержанно похвалила я. — Можешь взять с собой книгу, но только классику, лучше о природе, что-то нейтральное.

— Да нет, я ей погреб побелить хочу, и в доме нужно перестирать все, на огороде кабаки собрать. Работы там хватает. И думать можно сколько угодно.

— Но в лес ты обязательно сходи, — посоветовала я, — деревья пообнимай, на земле посиди, если дождя не будет.

— Лидия Степановна, Ленинская комната закрыта, Кашинской я не нашла, — отрапортовала Людмила по телефону.

Я велела ей продолжить поиски, а сама, с недобрыми предчувствиями выпроводила Зою. Нужно еще подготовить папку с документами для промзоны. Может, хоть после обеда получится сходить туда.

Не успела я вытащить нужные бумаги, как в дверь постучали.

— Заходите, Татьяна Сергеевна! — крикнула я.

Дверь открылась и в кабинет вошла… Щука.

После тех разборок в кабинете у Ивана Аркадьевича обычно жесткая и наглая Щука вела себя ниже травы, тише воды. Я уже и думать о ней забыла, а тут она сама ко мне пришла.

Ну что же, будем обороняться.

— Лидия Степановна, — сказала Щука, без приглашения устраиваясь в кресле напротив, — давайте поговорим. Я не займу много времени.

— Слушаю вас, Капитолина Сидоровна, — скрыв раздражение за маской вежливости, ответила я.

— Лидия… эмм… Лидия Степановна, — поправилась Щука.

Я сделала вид, что не заметила оговорку. Сегодня у меня и так хватает всяких неприятностей, чтобы еще бодаться со Щукой.

— Вы, как-никак имеете отношение к моему отделу, по сути, вы являетесь моей ученицей и поэтому я, как старший товарищ, можно сказать по-матерински, хочу с вами поговорить.

Я напряглась, начало разговора было не просто неожиданным, скорее ошеломляюще неожиданным. Ладно. Посмотрим, что она будет петь дальше.

В общем, если в двух словах, то Щука решила проявить конформизм и подлизаться ко мне. Наладить отношения, так сказать.

— И вот что я скажу насчет Кашинской, — в заключении сказала Щука, одарив меня улыбкой голодной акулы. — Я бы с этой дамой держала ухо востро. Сдается мне, что её отсутствие на летучке не просто так.

Когда Щука ушла, я крепко задумалась: что-то в её словах, конечно, было рациональным, но моё личное отношение к самой Щуке заставляло меня внутренне не соглашаться.

До обеда Кашинская так и не появилась.

Зато я моментально нашла её во время обеда, когда вошла в столовую. Она спокойно сидела за столиком вместе с двумя метрологами, и весело им улыбалась.

Я нагрузила поднос едой: взяла рассольник, тушеные овощи и компот, и подошла к их столику:

— Приятного аппетита, товарищи, — вполне вежливо сказала я, ставя поднос на стол.

Мне нескладно ответили.

— Татьяна Сергеевна, у вас что-то случилось? — спросила я, — почему вас на совещании у директора не было?

— Каком совещании? — удивлённо спросила Кашинская, и я чуть компотом не поперхнулась.

— Вчера мы готовили с вами график мероприятий для того, чтобы озвучить Ивану Аркадьевичу. На утреннем совещании, — напомнила я, сдерживаясь изо всех сил.

— Лидия Степановна, вы говорили, что будет совещание, но откуда я могла знать, что я тоже должна туда пойти? — пожала плечами Кашинская и пододвинула к себе тарелку с омлетом.

— Н-ну, может быть, я не доступно донесла, — задумалась я, хотя вроде раза три говорила, Зоя вон пришла. Но, с другой стороны, глядя, как Кашинская мило болтает с ребятами из метрологического, вряд ли скажешь, что она злостный симулянт.

Нет, мне явно нужно немного передохнуть, а то Зое насоветовала перезагрузиться, а сама видимо переутомилась и тупо косячу.

После обеда я велела Кашинской принести мне отпечатанный список приглашенных на мероприятие и отправилась с ним к Ивану Аркадьевичу.

Он, как обычно, был занят, раздражен и много курил.

— Иван Аркадьевич, вот этот список, — положила бумажку ему на стол я и принялась каяться, — очевидно, мы с Татьяной Сергеевной не поняли друг друга. Но список был подготовлен ещё вчера.

— Да я верю, что вчера, — затушил в пепельнице сигарету Иван Аркадьевич и потянулся за другой, — просто дисциплину не надо нарушать, Лида. Порядок есть порядок. Для всех.

— Я понимаю, — понурилась я, — это я виновата, переутомилась наверное и не донесла информацию до Кашинской. Иван Аркадьевич, а что, если я пару дней отгулов возьму? Мы завтра с Риммой Марковной в Малинки едем, грибы собирать и капусту солить. Так я их со Светкой в воскресенье обратно в город закину, а сама в деревне ещё дня два посижу. Если что, телефон там в соседнем доме есть.

— Добро, — согласно кивнул Карягин, — раз надо — пойдём навстречу. Напиши заявление на отгулы, и чтобы в среду была как огурчик.

Я счастливо выдохнула. Красота!

Вечером того же дня.

— Иван Аркадьевич, я буквально на секунду, — сказал Альбертик, просачиваясь в кабинет.

— Что опять случилось? — недовольно поднял голову от экономических сводок хозяин кабинета.

— Нужно акт подписать, — торопливо подсунул бумажку Альбертик, — остальные уже все подписали.

— И Акимовна?

— Да.

— А оставить у секретаря не мог?

— Мне сейчас надо… очень прям надо.

— Ладно, давай, — вздохнул Иван Аркадьевич и ворчливо добавил, — что-то дал я вам всем волю. Разбаловались окончательно. Одна на планерку не явилась, второй с любой ерундой туда-сюда бегает. Ох, грехи мои тяжкие…

— Это вы про Кашинскую? — вкрадчиво поинтересовался Альбертик и сразу добавил. — А, знаете, может она и не виновата. Может, это Лидия ей не сказала.

— Ты это к чему? — нахмурился Иван Аркадьевич.

— Да так, просто, — потупился Альбертик, — забыла передать, может. Или не посчитала нужным…

— Ненавижу эту гадину! Убил бы! — пожаловался товарищ Иванов Ваське Егорову, разливая по рюмкам остатки портвейна. Пустая бутылка отправилась к остальным двум, под стол.

— Зря ты на неё так, — не согласился порядком уже захмелевший Василий.

Они сидели в кабинете и предавались возлиянию, по древней как мир мужской традиции обмывая вступление Иванова на новую должность. И хоть это было не повышение, а по сути, наоборот, традиции нарушать было не принято.

Несколько раз отрывисто бамкнуло — ходики на стене показали восемь вечера. Васька поднял рюмку и, расплёскивая содержимое на застеленный газетой стол, где лежали остатки порезанного крупными кусками хлеба, пару кусочков докторской колбасы и половинка большого желтоватого огурца, заплетающимся голосом сказал:

— Нормальная же баба. Чуть с придурью, конечно. Но где ты сейчас баб без придури видел?

— Да, все они — сучки, — с готовностью поддержал коллегу Эдичка. — Лишь бы из нас, мужиков жилы тянуть и нервы трепать.

— Д-д-давай за баб бахнем? — икнул Егоров.

— А давай! Только за всех баб, кроме Горшковой!

Глава 3

В Малинки мы выехали поздно. Сперва очень долго собирались: домовитая Римма Марковна, несомненно, хотела взять с собой всего и побольше, включая вафельницу, мясорубку и массивный финдибобер для лепки пельменей (запамятовала, как он правильно называется). Затем, когда мы уже уселись в машину, она вспомнила, что забыла светкин учебник по английскому (та занималась дополнительно). Пришлось возвращаться и искать (хитрая Светка запрятала его на шкафу, надеялась, что все забудут).

Потом оказалось, что не взяли крышки для закатки варенья.

Затем вспомнили о том, что на даче в прошлый раз закончилась соль. То есть соль-то была, но вот крупная — закончилась, а Римма Марковна наотрез отказывалась солить капусту любой другой солью. Соответственно бежать в магазин выпало мне (кто бы сомневался), хорошо, что он совсем рядом, в соседнем дворе.

Апогеем всего стало известие о том, что ключ от дачного дома остался в городской квартире. Римма Марковна схватилась за сердце и вознамерилась умереть прямо на месте. Пришлось возвращаться с полпути (отъехали от города уже километров на шесть).

В результате в залитые солнцем Малинки добрались почти к обеду, когда полуденный зной настолько затопил всё вокруг, что воздух аж звенел. Римма Марковна была сердита, аки сыч:

— Полдня потеряли! — шипела она непонятно на кого.

Я старалась не реагировать, а Светке было всё равно.

Хотя такую её реакцию понять было трудно: ну приехали чуть попозже, ну и что с того? По грибы, значит, завтра с утра сходим, а сегодня как раз с капустой и яблоками разберемся. Но нет, Римма Марковна раздражалась и ворчала что-то себе под нос. Слов разобрать было невозможно, да я особо и не пыталась.

Так и доехали, в молчании и ворчании по растрескавшейся грунтовой дороге между пшеничных полей с редкими вкраплениями васильков и маков промеж налитых колосьев. Часть хлебов уже собрали, и сине-алые цветы выделялись на этом фоне ещё сильнее.

Странно, обычно она всегда максимально собрана, заранее всё пишет на список, чтобы ничего не забыть, хлопочет, по десять раз перепроверяет, а сейчас не пойми, что творится, стареет что ли?

И только в Малинках, когда я вошла в заросший травой двор, сразу стало понятно, к чему был весь этот спектакль, включая плохое настроение Риммы Марковны. Во дворе, у погреба под старой разлогой яблоней, стояла огромная дубовая бочка, возле которой хозяйничал… Будяк.

— Добрый день, соседки! — бодро крикнул он нам и жахнул из ведра воду в бочку. — Что-то ваша бочка совсем рассохлась, Римма Марковна. Пришлось замачивать. Пусть набухнет, а то протекать будет.

— А как же моя капуста? — стрельнув в мою сторону глазами, равнодушно запричитала Римма Марковна, которая при виде Будяка никакого удивления абсолютно не высказала, хоть и попыталась потом изобразить изумление. Из чего сразу становилось понятно, кто именно является режиссером всей этой чудо-постановки.

— Дня три она должна помокнуть, как минимум, — заявил Будяк авторитетным тоном и, подхватив два пустых ведра, шустро отправился к колодцу.

Я выразительно посмотрела на Римму Марковну.

— Это не я! — агрессивно огрызнулась она, хотя я вообще ничего не спрашивала.

— Пётр Иванович к нам вчера днём приходил, и баба Римма сказала, чтобы бочку из погреба надо вытащить, потому что ты все время одна, а мне нужна сестричка, — наябедничала Светка и тут же экспрессивно добавила, для аргументации топнув ножкой, — но я хочу братика!

Римма Марковна сделала вид, что она вообще не при делах и юрко прошмыгнула в дом. Будяк, который нес два ведра с водой и всё прекрасно слышал, тотчас же поставил их на землю прямо посреди дорожки и внезапно заторопился куда-то по своим делам. А сделавшая своё чёрное дело и даже не подозревающая об этом Светка постояла немного, подняла с травы большое сочное яблоко и, надкусив его, весело поскакала куда-то в сторону малинника.

Я осталась во дворе одна, в окружении сумок, авосек и ящиков. Маленькая стрекоза с рыжими крылышками с треском пролетела мимо и уселась на увязанную в холщовую торбу кастрюлю с едой.

Я вздохнула и пошла разбирать барахло.

В обед все заговорщики чинно сидели в увитой виноградом садовой беседке, ели приготовленный Риммой Марковной еще в городе плов и усиленно делали вид, что ничего вообще не происходит.

— А где это вы такой барбарис купили, Римма Марковна? — с подчёркнутой вежливостью спрашивал Будяк, с аппетитом вкушая плов.

На меня он старался не смотреть, а если случайно и встречался со мной взглядом — быстро отводил глаза.

— А это со мной Нора Георгиевна немножко поделилась, — обстоятельно отвечала Римма Марковна, тоже стараясь не смотреть на меня, — ей знакомые этнографы аж из Узбекистана привезли, вот она и отсыпала.

— Да, с барбарисом плов — царь любой трапезы, — выдал мудрость Будяк. — Он и кислинку придает, и аромат…

— Это потому, что это барбарис пурпурный, видите, длинненький какой. Он более кислый, чем обычный, поэтому и привкус такой интересный, — хвастливо сообщила Римма Марковна. — Но я еще и рис сперва немного в духовке…

— Если вы закончили обсуждать ботанику, то я бы тоже хотела задать один вопрос, — невежливо перебила Римму Марковну я.

Мои слова почему-то произвели на наш маленький коллектив странное действие: Будяк внезапно подскочил и, сообщив почему-то Светке, что ему нужно к Роговым, шустро потрусил со двора. Римма Марковна, тоже не допив чай, в срочном порядке унеслась мыть посуду.

Мы со Светкой остались за столом одни.

— А чего это они? — удивлённо спросила Светка, жуя домашний пирог с яблоками.

— Работы у них много, — пожала плечами я и долила себе из самовара душистого чаю с малиновым цветом и лесными травами.

— У взрослых всегда работы много, — вздохнула Светка. — Зато нам весь пирог достался.

Здесь я с нею была полностью солидарна.

Хотя в душе злобно хихикнула.

А вопрос у меня был совсем простой — хотела спросить, у кого мы из соседей прошлый раз ту высокую лестницу брали, чтобы нарвать яблок…

— А давай, Светка, ты будешь с того краю яблоки собирать, — предложила я и поставила две огромные плетёные корзины на траву. — А я — с этого?

После обеда мы с ней натянули свои старые ситцевые, выгоревшие за лето, платья (которые не жалко) и решили сперва собрать все упавшие яблоки в саду (битые для варенья-«пятиминутки», которое Римма Марковна делала для пирогов), а затем уже отыщем ту высокую лестницу и полезем на деревья рвать яблоки. Их мы аккуратно сложим потом в ящик, на всю осень и часть зимы вполне хватит.

— Почему это я с того краю? — моментально принялась возмущённо торговаться Светка.

— Ну, мы можем поменяться, — согласилась я, и убрала с лица брошенную ветерком паутинку, — просто здесь много крапивы, а ты же не любишь…

— Тогда я буду с этой стороны! — моментально сменила мнение на противоположное Светка.

— А давай тогда будем соревноваться, — предложила я, — кто наберёт полную корзину яблок первым, тот получит большой леденец на палочке! Прямо огромный! Сладкий-сладкий!

— А где ты его возьмешь? — с подозрением спросила Светка. — Покажи сперва!

— Ну ты же меня знаешь, — не повелась на Светкины манипуляции я (а то ей сейчас покажи, а она потом сразу ныть и выпрашивать начнёт, знаем, проходили).

— Но с твоей стороны больше яблок, — нахмурилась Светка, визуально прикидывая фронт работ. — Это несправедливо!

— Да, ты права, — кивнула я, — и чтобы восстановить справедливость, я разрешаю тебе после того, как ты соберешь со своей стороны все яблока, собирать и с моей.

— Слово? — недоверчиво прищурилась Светка. — Поклянись сердцем матери!

— Слово! Клянусь! — подтвердила спор я.

— Ты там пальцы за спиной скрестила, — не поверила Светка, совершенно безосновательно заподозрив меня в вероломстве.

— Ничего подобного! — возмутилась я, — я не скрещивала!

— Скрестила! — не сдавалась Светка, — Клянись заново! И руки перед собой держи!

Я вытянула руки вперёд и поклялась, но коварно добавила:

— А петушок на палочке большой-большой, красного цвета, как ты любишь…

— Добрый день, Лида! — мимо нас по огородной меже проходил Рогов с полным ведром маслят. — А чего это вы по грибы не пошли? Там, в среднем лесочке, за выгоревшей просекой, их хоть косой коси. Я сперва всё подряд брал, а потом только шляпки. А потом так вообще — только шляпки молоденьких.

Он продемонстрировал «улов»: блестящие каштановые шляпки дразнили с изнанки пористой молочной белизной, крепкие ножки облеплены песком и ниточками мха — все грибочки были как на подбор, один в один. Я аж облизнулась, завтра с утра надо обязательно сходить в лес!

— Да мы поздно приехали, — вздохнула я, глядя как Светка, воспользовалась тем, что я болтаю с соседом, и торопливо собирает яблоки, при этом норовя стащить и с моей стороны (да уж, правильная мотивация — великое дело!).

— А что так? Много работы?

— Да нет, Римма Марковна всё позабывала, пришлось возвращаться, — вздохнула я.

— Странно, обычно она такая дисциплинированная, — удивился Рогов и поделился новостями, — а вы в курсе, что Пётр Иванович дом здесь приобрел?

— В Малинках?

— Да, прямо на этой улице, последний от левады. Место хорошее, прямо над Камышовкой. Там запруда небольшая, он говорил, что расчистит и баню прямо над ней срубит. Ох и удобное место! Аж завидки берут. Буду теперь своих подбивать, чтобы тоже дом здесь себе заиметь.

— Купил?

— Да вы у него сами спросите, вон он идёт, — пожал плечами Рогов и заторопился дальше.

Внизу, среди зарослей цикория и ромашек, по протоптанной тропинке у озера шел Будяк. Точнее не шел, а практически крался. Наткнувшись на мой взгляд, он изобразил независимый вид и хотел пройти мимо, на был остановлен мной:

— Пётр Иванович!

При звуках моего голоса Будяк притормозил.

— Можно тебя на минуточку? — сказала я незлым голосом.

Будяк вздохнул:

— Вредничать будешь?

— Да нет. Поговорить бы.

— Я сердцем чист и ласков, — включил режим «клоуна» Будяк, — отчего же не поговорить?

— Что это за цирк с бочкой и сестричкой для Светки? — задала вопрос я спокойным тоном, ну, почти спокойным.

— К тебе я отношусь с любовью и почтением, душа моя, — дурашливо подмигнул мне Будяк.

— Не выкручивайся.

— Что тебе во мне не нравится? В чем изъян?

— Пётр Иванович, прекращай дурака валять! — вконец рассердилась я. — Иначе рассоримся. Ты меня знаешь!

— Ну, не ругайся, — погрозил мне пальцем Будяк, — и вообще, Лида, образ циничной и отмудоханной судьбой курицы тебе не идёт.

— Ты на мой вопрос собираешься отвечать⁈

— Пошли пройдёмся до лесочка, Римма Марковна шишек попросила набрать для самовара на вечер. По дороге поговорим.

Я бросила взгляд на сад — Светка активно собирала яблоки. Ну что же, сама вполне справится. Я кивнула Будяку, и мы начали спускаться к озеру.

— Осторожно, тут болото, — предупредил меня Будяк и подал руку, — перепрыгивай.

Мы обогнули болотистый, заросший камышом берег, прошли по дощатому мостику без перил, перекинутому через затянутую ряской небольшую запруду, где стая жирных уток с подбулькивающим чавканьем паслась на ярко-салатовом ковре. Дальше, на глинистом обрыве, начинался еловый лес, сырой и мшистый, он тянулся неширокой полосой до безымянного ручья.

Я думала, нам туда, но Будяк (так и не отпуская мою руку) потянул меня дальше и чуть в сторону.

— Ты куда? Вот же шишки, — не поняла его стратегии я, пнув большую еловую шишку.

— Это не такие шишки, как нам надо, душа моя, — снисходительно посмотрел на меня Будяк. — ты когда-нибудь пробовала чистить самоварную трубу после еловых шишек?

— Нет, — сказала я, решив не признаваться, что я никогда вообще не чистила самоварную трубу, — а что с ними не так?

— Ты хоть что-то, кроме своей работы замечаешь? — вопросом на вопрос ответил Будяк.

Я начала сердиться и поэтому промолчала.

— От еловых шишек накапливаются смолы, их чистить тяжело, а ещё самовар быстро чадить начинает, — терпеливо, словно школьнице, пояснил Будяк.

— И что?

— Мы идём во-о-он туда, — Будяк указал на пригорок, за которым начинался сосняк.

Ну ладно, туда, так туда.

Мы быстро преодолели весь путь и поднялись на песчаный бугор, заросший сухими бессмертниками. От лёгкого ветерка они качались и слегка потрескивали. По пути я немного запыхалась, поэтому уселась на нагретую солнцем корягу перевести дух. Будяк принялся собирать шишки в полотняную торбу, а я откинулась спиной к сухой и тёплой коре и от удовольствия аж закрыла глаза — хорошо как! Коряга, казалось, прогрелась до самой сердцевины, я провела рукой по шершавой коре — маленькие, тонкие словно пергамент, желтовато-прозрачные плёночки с треском ломались под моей ладонью, оставляя пахучую смолистую липкость на пальцах.

Пока я отдыхала, Будяк собрал все шишки и сказал:

— Ещё там соберу.

Я пошла за ним, по дороге подобрала две старых шишки, они были давно пустые, но ещё липкие и пахли хвоей.

— Ты обещал поговорить, — сказала я, бросая шишки ему в торбу.

В ответ Будяк радостно вскрикнул:

— Лида, смотри!

Я взглянула туда, куда он показывал: прямо за большим, вывороченным ветровалом с землёй корневищем старой сосны был неглубокий овраг, в буквальном смысле усыпанный огромными маслянисто-коричневыми шляпками грибов.

— Маслята! — радостно засмеялся Будяк, — Смотри, Лида, сколько их тут!

Он торопливо высыпал из торбы все шишки и бросился собирать грибы.

Я немного постояла и тоже, поддавшись искушению, рванула собирать.

Буквально за десять минут торба была полная, а грибы всё не кончались.

— Что делать? — нахмурился Будяк, в руках у него было несколько грибов, которые он не смог засунуть в переполненную торбу. — У тебя, конечно же, сумки с собой нет?

— Нет.

— А как ты в лес шла? — укоризненно покачал головой Будяк, и я не знала, сердиться на несправедливые слова (ведь сам меня из сада выдернул) или расценивать это как шутку. Его же не поймёшь. Поэтому решила не отвечать.

Будяку мой ответ и не требовался. Он поставил торбу, и принялся складывать рядом грибы. Я тоже продолжила азартно собирать.

Буквально ещё через полчаса рядом с торбой, на земле, образовалась приличная такая куча. Будяк даже белый нашел, а я — две бабки.

— Что теперь делать? — спросил меня Будяк, когда мы собрали все грибы на этом месте.

— Не знаю, — растерялась я.

— И как мы всё это домой понесем? — упрекнул меня Будяк, словно это я была виновата в том, что нам попалось столько грибов.

— Сам думай, — перевалила ответственность на его плечи я.

Будяк посмотрел на грибы, на торбу, потом взглянул на меня и глаза его загорелись:

— Снимай платье! — велел он и принялся стаскивать с себя рубашку.

Я аж растерялась, словно школьница в каптёрке у физрука.

Нет, я, конечно, понимала, что к чему, но не ожидала, что вот так вот всё будет.

— На, одевай! — Будяк швырнул мне рубашку и нетерпеливо добавил, — давай быстрее, Лида, скоро солнце сядет, а я точно уверен, что вон там тоже грибы есть.

— Зачем? — не поняла я.

— Да что ж ты такая недогадливая, — сердито вздохнул Будяк, — мы твоё платье у ворота завяжем и туда еще ого-го сколько грибов войдёт. А ты пока в моей рубашке побудешь. Ну, или, если хочешь, можешь голышом походить.

— А почему нельзя в твою рубашку грибы сложить? — не поняла я.

— Да потому что моя рубашка намного меньше, — терпеливо пояснил Будяк, — а у тебя подол вон какой длинный, туда целый мешок грибов влезет.

— Отвернись, — велела я, но Будяку же никакой веры не было, поэтому я зашла за дерево и принялась стаскивать платье.

— Ой, да что я там не видел? — проворчал Будяк, но всё-таки отвернулся.

Я переоделась в его рубашку, которая была мне чуть выше колена.

Будяк внимательно посмотрел на мои коленки и одобрительно кивнул. Я старалась не смотреть на его голый торс.

Грибы мы собирали в молчании. К слову сказать, еле-еле они в моё платье влезли.

— Фух! Ну вот и всё! — заявил Будяк, когда вокруг пригорка и в овраге не осталось ни одного гриба. — Надо будет дня через два-три вернуться.

— Ага, — согласилась я устало.

— Пять минут на отдых и домой, — скомандовал Будяк.

Я опустилась прямо на горячую сухую хвою и прикрыла глаза.

— Не спи, — хмыкнул Будяк, — ты поговорить же хотела.

— Угу, — сказала я.

— Ну так говори.

— Ты не ответил, — проворчала я.

— Лида, ну что ты как маленькая, — вздохнул Будяк. Взгляд его при этом был серьёзным.

— Я маленькая⁈ — вскинулась я, — что это за цирк с сестричками и бочкой⁈ Мы же с тобой договорились вроде!

— Лида, — медленно, с расстановкой сказал Будяк, глядя мне прямо в глаза, — мы с тобой договорились. И не вроде, а точно.

— А как же бочка? — не удержалась от едкого сарказма я.

— Лида, ну ты же знаешь нашу Римму Марковну, — усмехнулся Будяк, — так-то она человек очень хороший, я бы с ней в разведку спокойно пошел. Но вот эти вот её бердычевские выкрутасы… она же жить не может, если не будет проворачивать какие-то гешефты и заговоры, или интриговать за спиной. Натура у неё такая. Прими уже это как данность и живи себе спокойно. Бороться здесь бесполезно. Ну вот такая она. Ей нужно было помочь с бочкой, она попросила — я и помог.

— А сестричка?

— Ох, Лида, ну пусть она себе считает, что всё спланировала и ловко обвела тебя и меня вокруг пальца. И что мы сделаем всё именно так, как она запланировала. Ну и пусть так и дальше считает. Проще не возражать, чем что-то доказывать. Пошли лучше домой, а то, чует моё сердце, за шишками всё равно придётся возвращаться.

Когда мы вернулись обратно во двор, Римма Марковна вышла из дома и, окинув пристальным взглядом наш полуголый вид, победно улыбнулась. Будяк улыбнулся тоже и заговорщицки ей подмигнул. Нужно ли упоминать, что моё настроение опять испортилось?

Глава 4

Уютно укрывшись пледом, я сидела в допотопном плетеном кресле на веранде и вязала Светке тёплый шарф. Освещения от лампы не хватало, поэтому я зажгла две свечи, которые рачительная Римма Марковна по старой повоенной привычке хранила всегда под рукой, и они сейчас горели, весело потрескивая и бросая вытянутые тени на стену. В это позднее время вокруг: и в саду, и во дворе, и за забором на улице — было тихо-тихо, если, конечно, не считать оглушительного треска сверчков, что для сентября было совсем несвойственно, а ещё свирепого пыхтения ёжика, который всё лето жил у нас в поленнице и по ночам выходил во двор поохотиться. Обычно он подъедал мертвых пчёл и прочих насекомых. Пахло нагретой за день травой, яблоками и еле уловимыми духами «Дзинтерс» от кофты Риммы Марковны, а когда налетал лёгонький ветерок, от озера шел густой запах аира и сухого камыша.

Хотя погода все последние дни стояла жаркая, по вечерам уже становилось зябковато. Поэтому я надела старую растянутую кофту Риммы Марковны (зато тёпленькая) и укутала ноги в плед. После обеда я увезла своих в город — завтра Светке в школу, сама же потом вернулась обратно на дачу, так что этот вечер у меня выдался относительно свободным, чтобы всласть посидеть в тишине, подумать, помечтать.

Я перекинула зелёную шерстяную нить и вытянула петлю желтого цвета. Вязание на спицах, собирание моделей самолетиков, и прочая подобная мелкая моторика — это, говорят, сродни медитации. Во всяком случае, в тибетских монастырях именно так считают. Правда там вроде как вяжут крючками и вышивают, но точно не помню.

Потрескивание свечей, звуки ночного сада, тихий стук спиц — всё это создавало еле уловимую мелодию, под которую хорошо думалось. А подумать было над чем.

Первая мысль — а что я вообще здесь делаю? Жизнь мне дала какой-то запредельно уникальный шанс — прожить всё заново, имея знания человека из двадцать первого века. А я чем занимаюсь? Какая у меня цель, кроме обустройства мещанского комфорта? Неужели собрать семь слоников на трюмо — это и есть моя миссия? Так сказать, главный мещанский приз? Я так задумалась, что не слышала ничего вокруг, а когда голос раздался рядом — аж вздрогнула.

— Я тебя напугал, Лида? — спросил Будяк, присаживаясь на табуретку напротив.

— Скажи, зачем ты сейчас пришел? — нахмурилась я. — Поужинать мы поужинали, что еще?

— Я тебе неприятен?

— Пётр Иванович, — поморщилась я, — я специально взяла два отгула, чтобы побыть одной. Устала я адски. И вот мне сейчас совершенно не хочется что-то выяснять, доказывать и всё остальное. Говори, что хотел и дай мне выдохнуть.

Будяк помедлил и признался:

— Я думал, ты из-за меня осталась, Лида.

— Ну, ты уже узнал, что нет, — пожала плечами я и сердито чертыхнулась, обнаружив, что спустила петлю еще в предыдущем ряду и всё вязанное полотно перекосило. Придётся целых два ряда теперьраспускать.

— Что я опять не так сказал, Лида, что ты злишься?

— Будяк! — рыкнула я, — ты кем сейчас себя возомнил? Ты почему такие выводы делаешь, твоё драгоценное величество⁈ Осталась я исключительно из-за тебя, ага! И ругаюсь тоже из-за тебя! А на самом деле — у меня петля на шарфике слетела и всё распускать придётся. Вот и ругаюсь! — я возмущённо продемонстрировала ему испорченный шарфик.

— Лида, — сказал Будяк, даже не посмотрев на моё вязание, — у меня теперь здесь дом, в Малинках. Да ты и сама уже в курсе, я думаю. В общем, я решил, что мне хочется спокойствия на старости лет.

Я скептически зыркнула на подтянутую спортивную фигуру этого «пожилого человека»: что-то, когда он на эту продавщицу запрыгнул, ни о какой старости и мыслей не было.

Будяк, очевидно, правильно понял мою ехидную ухмылку, потому что сказал:

— Понимаешь, надоела вся эта суета, постоянно куда-то спешишь, бежишь, торопишься. Борешься с какими-то обстоятельствами. Уже хочется быть хозяином собственной жизни. Так-то я давно пенсионер, а в Доме пионеров больше для души подрабатываю. Чтобы дома не сидеть. Но ребятишки есть и в Малинках. Как раз целая футбольная команда своя будет. Я от Дома пионеров здесь кружок хочу взять и буду вести. Хотя мне ещё физкультуру в школе в соседнем селе предлагали, но я не хочу.

— Вот ты ленивый, — равнодушно сказала я.

— Да нет же. Я хочу ходить в лес по грибы, на рыбалку, заниматься огородом. Читать книги, смотреть фильмы, встречаться с друзьями и ездить друг к другу в гости. Это же мой собственный дом, Лида. Дом моей мечты. Пока там ещё много работы, но потихоньку я всё сделаю. Хочу пол перестелить в комнатах, печка там хорошая, а вот лежанку нужно новую переложить, пригласил печника, Кузьмич — дельный мастер. У него сейчас работы много, но в октябре обещал всё сделать. Веранду ещё хочу сделать двойную, деревянной лапшой обить — часть закрытую, часть открытую, чтобы по вечерам там липовый чай пить с мёдом, и чтобы пахло хвоей.

— Это просто сказка, а не жизнь, — ощутила укол лёгкой зависти я.

— Лида, — Будяк заглянул мне в глаза, — послушай, что я скажу.

Я кивнула, мол, слушаю.

— Это в дополнение к нашему тому разговору. Так вот, Лида, я тебя не подгоняю и на твое решение давить не буду. Просто знай. Я живу в Малинках и жду тебя. В любое время дня и ночи. Если ты решишь прийти ко мне — я сделаю тебя счастливой. Во всяком случае постараюсь. Просто, знай это.

С этими словами он встал и, не прощаясь, и пошел через двор к воротам. Скрипнула калитка и я осталась одна. Вязание выпало из моих рук и клубочек зелёной шерсти покатился аж под стол. А я всё сидела и смотрела в сгущающуюся темноту двора.

Нужно ли говорить, что этим вечером шарфик так и не был довязан?

С утра опять стало жарко. Не так как вчера, конечно, но всё равно. Возможно поэтому я проснулась очень поздно, долго нежилась в постели, потом сварила и неторопливо попила кофе (завтракать не хотелось), послонялась по пустому двору, в конце концов мне стало скучно.

В общем, сидела я на маленьком чурбачке и вылущивала фасоль. Длинные белые и темно-бордовые фасолины с веселым щелканьем прыгали в большой эмалированный таз. Рядом уже выросла куча пустых стручков и сухих стеблей. Я запустила руки в фасоль и несколько раз перемешала фасолины. Боже, как же я люблю это делать! Они словно отполированные, такие гладенькие, приятные на ощупь. Лучше этого только крутить в пальцах только что упавшие и лопнувшие каштаны.

Римма Марковна, хоть и ворчала, но моё решение остаться одной в Малинках, приняла. Особенно, когда узнала, что Будяк живет теперь там.

Так что осталась я в Малинках, и чтобы жизнь малиной не казалась, Римма Марковна надавала мне кучу всякой работы. Хотя, по правде говоря, я была даже рада — сама же хотела перезагрузиться. А физическая работа лучше всего этому способствует.

Я опять запустила пальцы в фасолины и задумалась. И вот как дальше быть? Что я хочу — остаться здесь или валить из страны? А если остаться здесь, то что мне делать — бежать спасать СССР или вырыть огромный бункер и затарить его ящиками с водкой и вином, потому что скоро придёт Горбачев и спиртное станет по талонам? Да и не будет его почти. А если бежать из страны, то куда бежать?

От нахлынувших эмоций, от какого-то иррационального бессилия я застонала. Бывают же такие моменты, когда чувствуешь себя совершенно беспомощной.

Но пострадать и порефлексировать мне не дали. И опять это был Будяк, который торопливо вошел (почти вбежал) в калитку.

— Будяк, ну что там опять? — простонала я.

— Лида, тебя к телефону, что-то срочное!

— А с каких пор у тебя здесь телефон появился?

— Агрипина Ивановна просила передать, я как раз мимо шел.

— Иду, — вздохнула я, в полной уверенности, что звонят с работы. Хоть и поздно, но тем не менее. Опять какое-то профсоюзное заседание небось.

Но увы, действительность оказалась несколько иной — звонила Римма Марковна и она была явно в панике:

— Алё! Лида! — закричала она в трубку. — Лида! Срочно возвращайся домой!

— Что случилось? — перепугалась я, — что-то со Светкой? Она живая?

— Со Светкой еще ничего не случилось, но скоро будет, — сказала Римма Марковна недобрым голосом и тон мне её не понравился, — мне сказали, что Ольга скоро возвращается обратно.

Мое сердце дважды стукнуло где-то в районе горла, и руки заледенели.

— Кто сказал?

— Клавдия Брониславовна. Я её на рынке сегодня встретила, она рыбу покупала. Щуку она собиралась фаршировать…

— Римма Марковна, да подождите вы со своей щукой! Что она вам конкретно сказала⁈

— Что Ольга возвращается уже скоро обратно. Сюда, Лида! И что она заберет Светочку и будет жить в квартире её отца! И что закон будет на её стороне! Лида! Что делать⁈

— Спокойно! А откуда у Клавдии Брониславовны такая информация?

— Оттуда! Ей твоя бывшая свекровушка сказала!

— Элеонора Рудольфовна?

— Ну а кто же⁈ Или у тебя их много? Приезжай давай! — рявкнула Римма Марковна и в трубке пошли гудки…

В город я поехала не сразу. Ну ничего этот один день не решит, а мне тоже бросать всё не с руки. Поэтому я сперва, как и планировала, дочистила фасоль, убрала все по местам, затем собрала малину (осенью она плодоносит как-то более активно), нарвала зелени и нагрузила две сумки картошкой и овощами. Римма Марковна в прошлую ходку тоже кучу всякой всячины набрала, но я решила ещё добавить, мало ли как дела с этими новостями пойдут, можно так закрутиться, что потом и не вырвешься.

Я как раз вытаскивала из погреба две банки с вишнёвым вареньем, как опять появился Будяк:

— Лида, что там случилось? Зачем Римма Марковна звонила?

— Соскучилась, — буркнула я. Настроение и так было ни к чёрту.

— Лида, — Будяк мягко отобрал у меня банки, поставил их на землю, взял меня за плечи и легонько встряхнул, заглядывая в глаза, — Рассказывай.

Я и рассказала. Против моего ожидания, Будяк нахмурился.

— Что? — встревожилась я.

— По поводу Светы я не переживаю. У тебя опека, там, я уверен, всё оформлено как следует. Валеев не позволил бы небрежности к документам дочери. Я помню его. Крепкий был мужик. Хватка такая у него, что никто не сломает.

Я вздохнула. Да уж. Жалко, что всё так вышло. И как бы оно могло сложиться, если бы он не умер?

— Лида, — позвал меня Будяк, — давай-ка, спустись на землю.

— Но ты же сказал, что Светку она не сможет забрать.

— Не сможет, — кивнул Будяк, — да и то, что она за границу убегала, это её службы сразу возьмут на заметку. Так что у неё против тебя шансов вообще нет. Отказ же она написала?

— Написала.

— А вот квартира…

— Что квартира? — побледнела я.

— Она на кого оформлена? И как?

Я замялась.

— В общем, надо бы документы посмотреть, — задумался Будяк, — есть у меня один знакомый, как раз на этом деле спец. Сейчас поедем в город, и ты сразу собери все документы. Пока Ольга приедет, мы должны быть полностью готовыми. Думаю, в этот раз битва будет нешуточной.

— Почему ты так решил?

— Сама посуди, Ольга возвращается из сладкой заграничной жизни побитой собачонкой. Думаю, что она уже поняла, что такое реальная жизнь, и цену свою уже поняла. И тщетных девичьих надежд не питает давно.

— И что делать?

— Что. Что? Воевать. Бороться.

— Как же я не хочу воевать, — пожаловалась я, расстроенно.

— А тебе и не надо, — обнял меня Будяк и прижал к себе, — для этого у тебя есть я.

Это всё конечно хорошо: романтика и трали-вали, — рассуждала я, пока ехала обратно в город. Но полагаться на по сути посторонних людей не следует. Поэтому я решила прежде всего, прямо завтра с утра, нанести визит к любимой бывшей свекровушке. То-то Элеонора Рудольфовна «обрадуется» при виде меня.

Я решила задать ей парочку вопросов напрямую. Нужно понимать, к чему готовиться. Понятно, что всё она мне не скажет, но хоть какая-то ясность будет. В то, что Клавдия Брониславовна могла наврать, я не верила. У не банально не хватит фантазии на ложь.

Дома ждала обеспокоенная Римма Марковна, которая места себе не находила. О крайней степени паники можно было судить хотя бы по тому, как дрожали её руки, и как она за полчаса разбила две тарелки и чашку, чего в обычные дни за ней не наблюдалось (скуповата на вещи была Римма Марковна).

Не успели мы перекинуться и двумя словами, как зазвонили в дверь. Римма Марковна выскочила первой. Буквально через пару минут она вернулась:

— Это тебе, — удивлённо протянула она мне два письма.

Обычно почтальон бросает письма в почтовый ящик, но уже несколько раз кто-то забирал из ящиков прессу, и жильцы добились, чтобы до тех пор, пока они не найдут воришку, почту разносили по квартирам. У нас Римма Марковна выписывала много всего — от журнала «Работница» до таких газет, как «Известия» и «Правда». Светке мы выписывали «Мурзилку» и «Весёлые картинки». Я же выписывала нашу городскую передовицу. На работе заставили. Да и раньше я колонку там вела.

Но письма нам приходили редко. Точнее почти никогда не приходили. Разве что Римме Марковне иногда её знакомая писала, и то, в основном, открытки к праздникам с переписанными стихами Марины Цветаевой.

Я глянула на адреса — первое из Москвы, «до востребования». Второе — из Красного Маяка.

Сперва распечатала то, что от Лидочкиных родителей.

— «Лидия»! — писала мать, прямо между строк сквозило её сердитое настроение. — 'Т ы там сидишь в своем городе и горя не знаешь зажировалась(зачёркнуто). А у нас тут беда за бедой. Витька запил, скотина такая, Лариска его сперва выгоняла, а он не уходит. Так эта дура сама взяла и ушла. И сидит теперь у меня на голове. А этот вахлак мало того, что всех алкашей по всему селу собрал. Так уже и вещи выносить из дома начал. Да и крыша у него совсем поехала, все о переселениях душ каких-то рассказывает. Так что надо было, что бы тогда ты за него замуж пошла. А то Лариска теперь мучится.

Лида! Приезжай срочно к нам. Работы очень много. Мы не справляемся. Картошку не выкопали до сих пор еще. Навоз привезти надо, дров купить две подводы. Отец болеет, а мы не справляемся. А ты, говорят, теперь большим начальством стала, и зарплата у тебя большая. Так что приезжай прямо сейчас же!'

Подписи не было.

Я дважды перечитала текст письма и невесело усмехнулась. Да, это биологическая мать Лидочки, но чёрт возьми, какая же она недалёкая. Наглая. И глупая.

Это же и Лидочка такая была. Понятно почему Горшковы обалдели после моего попадания, когда Лидочка начала что-то вменяемое предпринимать.

Но поехать надо. Я, конечно, не собираюсь им там огороды городить, но отец Лиды болен, нужно в больницу его забрать или что. Надо ехать. Завтра после посещения свекровушки так и сделаю.

Мне теперь что, машина на руках, туда-сюда за полдня смотаюсь.

Второе письмо ввергло меня в ещё более глубокую задумчивость. Было оно кратким и гласило:

— ' Лидочка, доченька! (уж позволь старику тебя так называть, ведь ты бы могла быть нашей с Зинаидой дочерью), — писал Василий, несостоявшийся муж Лидочкиной покойной тётки. — Здоровье у меня нынче совсем ни к чёрту стало (прости что поминаю, но привычка). И задумался я, что всю жизнь прожил сам. Сейчас вот помру, и квартира моя трёхкомнатная достанется государству. А мне хотелось бы оставить её тебе. Тем более она находится в старой части Москвы, в Старомонетном переулке, в самом центре.

Да и доживать последние дни в одиночестве страшно. Приезжай ко мне. И бери своё дитя, знаю, что не родное оно тебе, но ты всё равно бери. И старуху свою приживалку тоже. Место всем найдётся. Только не тяни, доченька (просто, что тебя так называю, хоть напоследок побудет у меня настоящая семья)'.

Внизу прилагался адрес.

Да уж.

Я задумчиво покрутила конверт.

И вот как мне теперь быть? Разорваться?

Что выбрать? Малинки? Москву? Или остаться в городе?

Вопрос.

На следующий день, прямо с утра я легко вбежала в знакомый подъезд дома с колоннами, поднялась на второй этаж и нажала кнопку звонка. Сейчас Элеонора Рудольфовна со своими интригами, переживёт лучшие мгновения своей жизни, гарантирую!

Не успела трель звонка затихнуть в глубине квартиры, как дверь распахнулась.

На пороге стоял… Валера Горшков.

Собственной персоной.

Глава 5

— Лидия? — резко взбледнул Горшков.

Бывший лидочкин муженёк изменился. Постарел, подурнел, обрюзг. Намечающуюся лысину уже не могли скрыть жидкие волосёнки, а под глазами залегли вместительные мешки. Странно, он же жил в больнице, считай санаторий — кормят, поят, выгуливают, регулярно делают клизмы. Почему же он так изменился? Неужто совесть замучила? Или такие есть в нём что-то от Санта Клауса и его таки держали на сильнодействующих лекарствах?

— Ну да… — начала отвечать я, но закончить фразу не успела — Горшков захлопнул дверь прямо перед моим носом.

Я аж отшатнулась от неожиданности, больно стукнувшись локтем об стену, аж ток по руке пошел.

Нет, ну я, конечно, ожидала всякого, а увидев Валеру, вообще всякого, вплоть до прыжков на меня с ножом и криками «Зарежу, убью, ненавижу!». Но вот так вот тупо — просто взял и захлопнул дверь перед носом — я даже не знаю, как это всё и прокомментировать. И вот что мне теперь делать? Долбиться в двери? Лезть в окно? Караулить бывших родственников у подъезда, ведь рано или поздно продукты у них закончатся, и они вынуждены будут выйти на улицу.

Я растерянно оглянулась, немного подумала и нажала на звонок.

Потом еще.

И еще…

И опять еще…

В общем, я мучила звонок до тех пор, пока в модной по этим временам мелодии (птичья трель) не начали проявляться обречённые хрипло-лающие нотки. То ли программу заглючило, то ли контакты я прожгла.

— Что тут происходит? — раздался возмущённый голос снизу.

Я оглянулась — по лестнице поднималась ещё одна лидочкина эксродственница, Элеонора Рудольфовна, к которой, в принципе, я и пришла. Хоть свекровушка изрядно запыхалась, таща тяжелые авоськи вверх, но в принципе выглядела довольно неплохо и даже не растратила остатки былой красоты: всё такая же лоснящаяся, с масляными глазками-буравчиками и настороженно-возмущённым взглядом на весь мир.

Увидев, что это я, она резко затормозила:

— Лидия⁈ — обличительно взвизгнула она и, пошатнувшись, неловко взмахнула руками, выронив одну авоську. Раздалось смачное «блям-с» и на ступени лестницы обильно потекло что-то белое и желтое. Скорей всего, разбились яйца и молоко.

— Добрый день, Элеонора Рудольфовна, — вежливо поздоровалась я и, ткнув указательным пальцем на дверь, поинтересовалась. — А что, разве Валерия уже вылечили?

— Да ты! Ты! — от возмущения и осознания причиненного ущерба Элеонору Рудольфовну переклинило, и она, словно выброшенная на берег камбала, смешно пучила глаза и разевала в беззвучном крике рот.

— Что ж вы так неосторожно, — приветливо сказала я. — Продукты вон разбили, лестницу запачкали, теперь мыть придётся. Ещё и шумите.

— Аааххха… — Она хватала ртом воздух и от усилий её вспотевшее лицо налилось дурной кровью, и я аж испугалась, что её хватит удар. Ещё инфаркта мне тут не хватало.

— Тихо, тихо, Элеонора Рудольфовна, — постаралась придать своему голосу мягкости я, где-то, ещё в прошлой жизни, я читала, что при истерике с потерпевшим нужно разговаривать как с ребёнком. — Ничего страшного ведь не случилось. Ещё раз потом в магазин сбегаете…

Элеонора Рудольфовна издала мучительный стон и схватилась за сердце.

— Мне только спросить, — торопливо сделала заявление я, пока она окончательно не упала в обморок. — Это правда, что Ольга возвращается и хочет забрать Свету?

— Да! — справившись с собой выпалила Элеонора Рудольфовна, и столько концентрированного злорадства было в её голосе, что я прямо удивилась, насколько бессердечна эта женщина.

— С чего это вдруг? — продолжила допрос я, участливым голосом.

— И Светлану заберёт, и квартиру, которая ей полагается, и которую ты незаконным путём выманила у её умирающего мужа! — взвизгнула Элеонора Рудольфовна, да так громко, что под соседней дверью послышалось какое-то торопливое шорканье — там явно подслушивали, а в квартире Горшковых резко распахнулась дверь — видимо, Валера тоже услышал вопли мамочки и решил прийти на помощь (ну, или же был голоден и хотел спасти продукты).

— А что, чешский муж, владелец заводов и поместий, её под зад ногой пнул? — вполне миролюбиво поинтересовалась я, просто из вежливости, исключительно для поддержания разговора.

— Да ты! Ты! — заверещала Элеонора Рудольфовна, но от переизбытка эмоций сбилась и фразу закончить внятно не смогла.

— Так вот, Элеонора Рудольфовна, — воспользовалась паузой я, и мой голос стал на градус холоднее, — передайте своей доченьке, что если она хоть рыпнется в сторону Светки, я её уничтожу!

— Света — Олина дочь! — выдала сакраментальную фразу бывшая свекровь.

— И что?

— Её родная дочь!

— От которой она отказалась, — сказала я, — и вы, кстати, тоже. У меня даже расписки ваши есть. Суммы правда помню не точно, но могу глянуть.

— Ты воспользовалась её трудной ситуацией! — зашипела Элеонора Рудольфовна и свирепо зыркнула на Горшкова в поисках поддержки.

— Бессовестная! — поддакнул Валера, правда неубедительно.

— Валера, закрой рот, я с мамой говорю!

— Хамка!

— Валера, ещё одно слово и тебе будет не только Кобзон завидовать, но и хор китайских мальчиков!

— К-каких? — не понял Горшков.

— Выхолощенных, Валера! — уточнила я и для иллюстрации указала пальцем на горшковские бубенчики.

— Да ты! Ты! — резко сдулся Валера, на всякий случай прикрыл ладошкой достояние, и бочком, бочком начал пробираться обратно к двери.

— Вернемся к теме разговора, — строго сказала я и пригрозила Элеоноре Рудольфовне, — а если будете лезть в нашу со Светой жизнь — я куда надо пожалуюсь. Ваша Олечка теперь неблагонадёжная, так что посмотрим, кто кого!

— У меня есть связи! — гордо парировала Элеонора Рудольфовна, — так что всё у Оленьки будет хорошо! И Света скоро уже будет жить с родной матерью.

В этот момент Валера Горшков оказался у двери и изо всех сил дёрнул ручку, так, что дверь аж скрипнула.

— Валера! — возмутилась я, — не шарпай ручку! Аккуратнее!

— Какое твое дело? — вытаращилась бывшая лидочкина свекровь, — пусть шарпает, сколько хочет.

— Как это какое? — удивилась я, — эта квартира — Светино наследство. Так что попрошу поаккуратнее. Не хочу потом за ремонт переплачивать.

— Какое наследство? Что за бред? — лицо Элеоноры Рудольфовны пошло пятнами.

— Это не бред, — ответила я. — У вас же, кроме Светочки, больше внуков нет, Ольга явно больше рожать не собирается, от Валеры толку не было и не будет. Получается, что квартира скоро достанется Свете.

От осознания столь простого и логичного факта перекосило теперь уже не только Элеонору Рудольфовну, но и Валеру.

Ни слова не говоря, бывшая свекровь подхватила уцелевшую авоську и, зло поджав губы, направилась к двери.

— Мамо! — воскликнула я и, когда она обернулась, показала пальцем на мутную лужу на лестнице — омлет свой не забудьте.

В ответ родственнички демонстративно захлопнули дверь, так что кусок штукатурки обвалился.

Я нахмурилась. Вот гады, таки ремонт потом делать придется.

Следующим пунктом моего променада был пединститут.

После того, как я пугнула свекровушку, и заодно бывшего муженька, настроение слегка поднялось, и я устремилась в храм знаний, словно торпеда.

Я впорхнула в вестибюль, пролетела по мраморной лестнице, мимо барельефа с античными героями, мимо бюста Гегеля, на мраморной щеке которого красовался отпечаток губной помады какой-то весёлой студентки.

Мне повезло, у деканата очереди не было. Я постучала.

— Войдите! — послышался надтреснутый голос.

Я вошла. Пахнуло знаниями, старыми бумагами и несбывшимися надеждами. В деканате было пусто, если не считать щуплого дедка, который практически уткнулся носом в бумаги и остро отточенным карандашиком что-то тщательно выписывал в старый потрёпанный блокнот каллиграфически-бисерным почерком.

Это был замдекана, насколько я помнила. Илларион Игнатович Чвакин, так его звали.

— Что вы хотели? — сварливым голосом спросил он, всем своим видом демонстрируя, сколь сильно он занят и что я отвлекаю его от крайне важных дел.

Однако этим меня смутить было сложно:

— Я хочу сдать сессию, — многозначительно ответила я.

— Сессия давно закончилась, приходите на следующий год, в феврале, там будет двухнедельный период, чтобы сдать «хвосты», — равнодушно пожал он плечами и хотел вернуться обратно к своим записям, но я не позволила:

— Илларион Игнатович, вам должен был позвонить Карягин. Директор депо «Монорельс» — сказала я.

Чвакин с интересом патологоанатома взглянул на меня поверх очков, при этом не делая попыток ответить.

— Я — Лидия Горшкова.

— Лидия Горшкова… Горшкова… Горшкова… — он со вздохом достал из недр шкафа пачку папок и, принялся медленно перелистывать чуть дрожащими руками в коричневых пятнах на тонкой папирусной коже, — А вот. Лидия Степановна Горшкова.

Он перенес папку на стол, раскрыл моё дело и углубился в записи.

Я молча ждала, когда он изучит.

Наконец, Чвакин закрыл папку и поднял подслеповатые глаза на меня:

— А что же вы, Лидия Горшкова, уже две сессии прогуляли?

— Обстоятельства так сложились. Болела долго.

— И что вы предлагаете? — флегматично спросил он.

— Я хочу сдать все экзамены экстерном.

— Но это невозможно! — лёгкая тень эмоции проскользнула в его невыразительном голосе, — Экстернат мы не практикуем и не одобряем!

— Но Ленин же сдал все экзамены экстерном!

— Так то Линин!

— Ленин — наш вождь и он указал нам путь, — слегка пафосно заявила я, — и я следую заветам Ленина и иду по его пути! Ставьте мне всё экстерном. Буду сдавать. Как Ленин!

— Но вы не сможете сдать сразу две сессии подряд, — изумился дедок.

— Кто сказал две сессии? — нахмурилась я. — Я планировала три…

Из института я вышла окрылённая. Шагала по нагретой осенним солнцем брусчатке (в исторической части города она была) и старалась не попадать каблуками между камней. Я, конечно, очень люблю и уважаю всю эту старину, но ободрать лак на каблуках новых туфель будет обидно.

Итак, сессию сдавать меня допустили. Точнее две или три, сколько смогу. Здесь сыграл звонок Ивана Аркадьевича и не удивлюсь, если тайное желание Чванкана щёлкнуть меня по носу — мол, если завалю столько сессий, то точно отчислят меня и возиться со всеми этими моими проблемами больше не надо будет.

По поводу результатов сдачи я особо не переживала — многие знания остались с той жизни, память у Лидочки оказалась прекрасной, остальное всё зависить от усидчивости и дисциплины.

Сдам, куда я денусь.

Иначе не видать мне Москвы, как своих ушей.

Москва. Я мечтательно заулыбалась, подставляя лицо мягким лучам осеннего солнышка. Сколько там возможностей! Как ни крути — столица! Буду ходить в театры, увижу вживую тех классиков, которые умерли в той моей жизни, и я не успела насладиться их игрой. Это же такая возможность! Увидеть Андрея Миронова, Ролана Быкова, Фаину Раневскую.

Я замечталась, улыбка не сходила с моих губ. Мечтала я, когда шла по просторной аллее, мимо полыхающих алыми каплями рядов рябины, мечтала, проходя мимо музыкальной школы, мимо Доски почёта, мимо памятника первому трактору, мимо киоска «Союзпечати», мечтала, когда вошла в небольшой скверик. И только наступив ногой на упавшую сосновую шишку, я внезапно аж остановилась, замерла, вспомнив сосновый лес, сбор маслят в моё платье, тенистую прохладу яблоневого сада в Малинках, где мы пили чай из самовара на шишках.

Малинки… усилием воли я попыталась отогнать ненужные бестолковые мысли и запретила себе думать о всякой зряшной ерунде. Лучше буду мечтать о Москве. Я представила, как надену красивое платье и пойду гулять по Арбату, как потом мы сходим со Светкой в парк Горького, но что-то уже так радостно и не мечталось.

Я вздохнула и заторопилась домой. Настроение немного испортилось.

У сиреневых кустов около нашего дома Нора Георгиевна выгуливала Лёлю. Увидев меня, она расцвела улыбкой (после того случая, когда она угодила в больницу, соседка стала меня любить больше всех во дворе):

— Лидия! — улыбнулась она мне, — как сейчас самочувствие у тебя?

Я сперва не поняла, но потом, обнаружила, что соседка внимательно рассматривает мой живот, и до меня дошло:

— Да ничего подобного, Нора Георгиевна. Не выдумывайте! Это Светка мечтает просто о братике и болтает ерунду всякую.

— Ага, — сказала Нора Георгиевна и сразу стало понятно, что она мне не очень-то и поверила.

— Хотя совсем скоро у меня даже Светки не будет, — грустно вздохнула я, чтобы поменять тему.

— Что случилось? — чуть не подпрыгнула от любопытства Нора Георгиевна.

— Я сейчас ходила к Горшковым, — печально сказала я. — К Элеоноре Рудольфовне. В общем, скоро Ольга вернется и заберет Свету. Так они мне сказали.

— Не заберет! Не позволим!

Я пожала плечами, мол, что тут сделаешь?

— Идём, Лида! — рявкнула Нора Георгиевна и беспокойно заозиралась на кусты, — Лёля, мы идём домой! Быстро!

Лёля торопливо выскочила из-под зарослей смородины, укоризненно взглянула на меня, мол, что же ты так, всю прогулку испортила, и покорно поплелась за моей соседкой, которая резво устремилась в подъезд.

Ну а я что? Я тоже пошла.

Дома Нора Георгиевна развила бурную деятельность: вызвала Римму Марковну, достала из шкафчика вишнёвое варенье, поставила чайник, и мы сели думать.

— Она не сможет! — неуверенно заявила Римма Марковна и с надеждой посмотрела сперва на меня, потом на Нору Георгиевну.

— Теоретически — не сможет, — подтвердила я.

— Что ты имеешь в виду? — забеспокоилась Римма Марковна и крепко сжала кулаки, аж костяшки побелели.

— Однозначно не сможет, — безапелляционным тоном подтвердила Нора Георгиевна и сняла вскипевший чайник с плиты. — Сама посуди, она отказалась от ребенка, сбежала за границу, за всё время не интересовалась её жизнью, денег на воспитание не давала. А теперь вдруг вернется и спокойно заберет? Этого не будет! Наша советская система воспитания поставлена так, что ничего у не выйдет!

— Это если она будет действовать по системе, — вздохнула я и зачерпнула ложечкой варенье (я, когда нервничаю, жру как хомяк).

— А по-другому никак, — Нора Георгиевна разлила нам всем по чашкам чай.

Я скептически хмыкнула.

— Лида! — строго одёрнула меня Римма Марковна, — говори, что не так?

— Нигде нет гарантии, что она опять к Быкову не вернется, и он для неё и Светку вернет, и эту квартиру.

Обе старушки побледнели. Римма Марковна чуть чашку не уронила и торопливо поставила её обратно на стол:

— Что же делать? — тихо охнула она.

— Думать, как решить эту проблему, — тихо ответила я. — Думаю, что сперва нужно подкатить к Быкову и завести разговор так, чтобы, если они и сойдутся обратно, никаких мыслей у него помогать ей со Светкой не возникало.

— И как ты это сделаешь? — спросила Римма Марковна.

— Ещё не знаю, — ответила я, — надо продумать.

— А я знаю, как подойти к этому вопросу с другой стороны, — азартно ухмыльнулась Нора Георгиевна и, видя, наше недоумение, пояснила, — у нас с его супругой есть общие знакомые. Примерно раз в месяц мы собираемся на квартире у Натальи Михайловны, вы её вряд ли знаете, и беседуем об искусстве: о живописи, литературе, театре. В следующую среду у нас будет беседа и обсуждение творчества Чюрлёниса. Наталье Михайловне как раз альбом с его репродукциями обещали и пластинку с музыкой. И жена Быкова тоже там будет. Во всяком случае — должна быть. Она старается не пропускать такие наши встречи. И я мимоходом как-нибудь аккуратненько ей сообщу, что Ольга возвращается, и планирует посетить её мужа для возобновления отношений.

— Ой, кому-то будет совсем не весело, — хмыкнула я.

— А я на рынке обычно покупаю рыбу у Тамилы Макаровны, она в их доме живёт, — заблестела глазами Римма Марковна, — запущу информацию, что Ольга едет специально к Быкову.

— Мда, это будет эпическая битва, — с довольным видом потирая руки, заметила Нора Георгиевна.

А еще нужно решить вопрос, как отбить Горшковым охоту к квартире Валеева, — сказала я.

— И к этой квартире, — добавила Римма Марковна.

— Я посоветуюсь с Сергеем, — сказала Нора Георгиевна. — Это ученик моего покойного мужа. Талантливый мальчик. Юрист.

— Прекрасно, — кивнула Римма Марковна и посмотрела на меня, — А ты что собираешься делать?

— Сначала поеду в Красный Маяк, — ответила я и мстительно улыбнулась.

— А потом?

— А потом — в Москву.

Глава 6

Я как раз выехала из города и уже поворачивала на дорогу, ведущую в сторону деревни Красный Маяк, как на развилке у безымянной стелы в виде огромной звезды и двух гипертрофированных пузатых колосков, подняла руку старушка. Обычная такая, божий одуванчик, в тёмном платке и с двумя огромными увесистыми сумками.

Я остановилась.

— До Графского? — строго спросила старушка, цепко хватаясь за дверцу автомобиля.

Я сперва даже не поняла, что за Графское такое, но потом вспомнила, что это же название Красного Маяка до революционного переименования.

— Да, — не успела ответить я, потому что бабулька уже садилась в машину, рядом со мной, на переднее сидение.

В салоне моментально появился запах старого тела, жареного лука и одеколона «Ландыш — Новая Заря». Я открыла окошко, лучше уж буду пыль глотать, чем все эти запахи.

— Ты мои сумки в багажник поставь, — велела она мне сердитым тоном. — Только синюю осторожно, там посуда, так что ставь сверху, чтобы не побилась.

«Простота хуже воровства» — вот многое мне в этом времени нравится, нравится открытость людей, чувство «плеча», взаимовыручка и помощь друг другу. Но вот эти вот закидоны меня просто бесят. Я согласна, что помочь ближнему, подвезти до деревни, куда автобус ходит не так часто, да и переполнен постоянно — это святое, но вот почему я должна сама таскать чьи-то неподъемные баулы — мне не понятно.

Тем не менее пришлось вылезать из машины, открывать багажник и ставить сумки. К слову сказать, в деревню я ехала не с пустыми руками — помнила, как Лидочкина мать в прошлый раз надавала мне две сумки продуктов. Я хоть моей целью было свести до минимума, а то и покончить с этим странными пассивно-агрессивными родственными отношениями, подарки я всё-таки везла. Не знаю почему так. Просто по-другому не могла.

И теперь мне пришлось вытаскивать свою сумку, пристраивать баулы старушки, затем обратно пытаться впихнуть свою. Места там уже не было, поэтому мою сумку я поставила на заднее сидение.

— А почему мою сзади не поставила? — возмутилась старушка. — Я же говорю, там посуда. Побьётся — будешь возмещать.

На эту сентенцию я не ответила ничего, молча села на водительское сидение и завела машину.

— А посуда у меня дорогая, — не унималась бабулька, — сервиз на двенадцать персон, между прочим, мне по знакомству достался. И бокалы из чешского стекла, бордовые. Так что езжай осторожно и не гони.

Я вздохнула и тронулась.

— Постой, это же ты Скобелевых дочка, да? — близоруко прищурилась на меня старушка, — Лидка, ты, что ли?

Я кивнула.

— А я-то думаю, почему лицо такое знакомое! — продолжала рассыпаться в озарениях старушка. — А ты что же меня, не признала? Бабка Райка я, Миронова, Юлькина бабушка. Хотя ты с нашей Юлькой и не дружила почитай. Это Лариска всё больше с нею на танцульки свои бегала.

Я не знала, кто такая Юлька, поэтому от комментариев воздержалась.

— А ты в село надолго? — спросила бабка Райка. — А то я во вторник на базар в город опять хочу ехать, так хорошо было бы с тобой.

— Не знаю, — ответила я.

Реально не знала. Если всё пройдет, как я планировала, то в обед я хотела выехать обратно. Но информировать об этом бойкую старушку не посчитала нужным, поэтому ответила расплывчато.

— А и правда, — сказала бабка Райка, — откуда ж тебе знать. Работы сейчас на селе — делать, не переделать, так что скорей всего — надолго. Как раз до вторника управишься, и то не факт. Но если не успеешь, то тогда в среду отвезешь меня.

Я не нашлась, что ответить на это, вздохнула, что всю дорогу придется слушать трёп невольной попутчицы, и обречённо порулила дальше.

Хлеба вдоль дороги уже убрали. Так что огромные проплешины нив беззубо щерились рыжеватой стернёй, деревья по обочинам стали понемногу желтеть, небо было синее-синее, и настроение у меня незаметно стало задумчиво-мечтательное.

Бабка Райка включила режим «поворчать», но смысла в её возмущениях особого не было, так что я воспринимала это всё фоном. Больше любовалась природой за окном. Примерно до тех пор, пока в монологе старушки не проскочили странные слова:

—…ну ладно еще ты, тебя-то Шурка ненавидела всегда, с детства, — обстоятельно обсказывала бабка Райка, — а вот чегой она нынче на Лариску-то взъелась — не понятно мне. Но я мыслю так, что…

— Подождите, — невежливо перебила я попутчицу.

— Что? — откликнулась старушка, обрадовавшись, что я хоть как-то реагирую на её болтовню. Видимо привыкла, что остальные обычно отмахиваются от густого «потока сознания» словоохотливой бабки.

— А вы знаете причину, почему меня мать так ненавидит? — сформулировала я вопрос (странно, это мать Лидочки, не моя, но вот я задала вопрос вроде как простой и не касающийся лично меня, а в горле аж ком появился и руки отчего-то задрожали).

— Ну так… — принялась выкручиваться бабка Райка.

— Да говорите, я и так знаю, просто хочу с общественным мнением сравнить, — дипломатично пришла на выручку в щекотливой ситуации я.

— Ну, раз знаешь, — недоверчиво взглянула на меня старушка, но, не найдя ничего подозрительного во мне, осторожно продолжила, — Лариску-то она любит, когда родила, так уж с нею тетешкалась, словно с куклой. А как ты появилась, все думали, что с тобой ещё больше должна, второе дитя, оно же всегда более любимое, уже мамка понимание есть, что к чему…

— И почему? — вернула я бабульку ближе к теме.

— Так это… — смутилась вдруг старушка. — Шурка, говорят, нагуляла тебя. Степан-то он мужик хороший, но покорный, как телок, слова поперёк лишний раз не скажет. А нам же, бабам, в мужиках огонь нужен… ну, ты понимаешь же…

— Угу, — поддакнула я.

Вот оно что. Я примерно так и подозревала.

— А к нам в село парторг приехал, из города, — продолжила заливаться соловьем старушка: от переизбытка эмоций лицо её раскраснелось, глаза горели, в эту минуту, казалось, она помолодела лет на десять. — Молодой, красивенный. А как он на баяне играл — слушать, не переслушать! Все девки за ним умирали. А он как Шурку увидел и всё — на остальных ослеп. А она замужем же была, и Лариске её годика полтора было уже.

Старушка мечтательно вздохнула и продолжила:

— А какая у них любовь была. Как в кино. Идёт Шурка по селу, словно пава. Коса у неё толстенная, сапожки — лакированные ей Степан из города привёз — красавица в общем. А парторг этот стоит за забором и только смотрит ей вслед. А глаза у него такие синие-синие. И тоскливые-тоскливые. Она идёт по селу, а он за ней — провожает значится. Но издалека. Вежество блюдет.

— А как же…? — запнулась я.

— Да он ей так проходу полгода не давал, взглядами этими, — ответила бабка Райка, — а потом Степан на переобучение в город, на курсы, поехал, на два месяца. Их тогда всех молодых отправили. Строго у нас с этим было. Вот и он уехал. А Шурка сама осталась. И тут у них всё и случилось.

— И что?

— А то! — как-то слишком уж сердито проворчала старушка, — гулять-то он с ней погулял, намиловался, сколько хотел, а потом его куда-то в аж соседнюю область перевели, вот он и уехал, даже не попрощался. А потом Степан вернулся и она поняла, что непраздная. Совестно ей перед Степаном и людьми, вот она в петлю и полезла. Но тут Степан в хлев зашел, успел вытащить. А людям сказали, что, мол, не было у них ничего и дитя, то есть ты, — его, Степана. Простил он, значится, Шурку. И тебя как свою родную принял. Вот только Шурка себя не простила и заодно тебя возненавидела. А перед людьми — тихоня тихоней. Но от людей-то ничего не скроешь. Люди всё знают…

Я не нашлась, что сказать на это.

Остаток дороги проехали в молчании.

Уже в самой деревне я не выдержала и спросила:

— Так я, выходит, не Степановна?

— Эдуардом звали его. — ответила баба Райка. — А так-то Степановна. Степан тебя на себя записал.

— А фамилию его вы знаете?

— А чего ж не знать? Я тут семьдесят три года живу — всё село знаю.

— И какая у него фамилия.

— Беляев.

Я выгрузила словоохотливую попутчицу у её ворот и поехала к дому Скобелевых. Разговор предстоял нелёгкий.

— Явилась не запылилась! — буркнула Лидочкина мать.

Заслышав шум от автомобиля, она вышла на улицу и сейчас поджидала меня, уперев руки в бока, с самым что ни на есть решительно-агрессивным видом.

— Добрый день, — поздоровалась я, выйдя из машины и не ожидая, впрочем, ответной любезности.

— Ты почему это домой не являешься⁈ — возмущённо высказала мне Лидочкина мать. — Сколько времени прошло, а тебе и дела до нас нет! Машину зато вон купила! Вырядилась, как фифа, а то, что у матери, может, на хлеб и копейки нету — это тебя совсем не волнует!

— Машина мне от мужа досталась, — спокойно парировала я. — Он, кстати, умер. Что же вы, мама, на похороны не приехали? Дочь поддержать.

— Да ты! — побагровела Шурка и запнулась, исчерпав контраргументы.

— А насчет помощи — так у вас же ещё одна дочка есть, Лариска. Всё равно вы только ей помогаете, так чего я зазря на вас батрачить должна?

— Поговори мне ещё! — рявкнула Шурка, заметив, как на шум начали выглядывать их своих дворов соседи. Да уж в деревне бесплатное представление можно увидеть не часто.

— А что «поговори»? — не стала молчать я, — Лариса — любимая дочь, а я — ненавистная. Вы только её любите. Так зачем я буду приезжать в дом, где меня ненавидят?

— Да ты…! Ты! — на мать было жалко смотреть, но я решительно пёрла к финишу, где на горизонте виднелась огромная точка над «i».

— Кстати, что там с отцом? Где он?

— Дома вон сидит, — зло фыркнула Шурка, — где ему быть.

— Чем он заболел? — спросила я, — в больницу его возили?

— Два пальца на ноге он сломал, гипс наложили, скоро снимать уж будут, а так что с ним станется, — отмахнулась Шурка и вернулась к волнующей её теме. — Надо свеклу зачищать, быстро переодевайся, сейчас Лариска подойдёт — пойдём на поле, я в этом году всего два гектара взяла, должны до завтра управиться. А завтра прямо с утра кабаки собирать будем, я бабкин огород застреляла, большой урожай получился, за завтра, может, и не управимся. Так ты позвони на работу и возьми на неделю отпуск, а то работы много…

— Нет, — тихо сказала я.

—… и фасоль потеребить надо, — продолжала Шурка, не слыша меня, — а возле дома огород лопатами копать будем, не хочу опять трактор загонять, в прошлом году он мне саженец груши сломал, хороший сорт такой был, так что будем в этом году руками…

— Нет, — уже громче повторила я, — Я не буду вам ничего помогать. И не останусь.

— Как это ты не будешь? — вытаращилась на меня Лидочкина мать с таким видом, словно я привидение.

— Вот так не буду, — спокойно ответила я. — У меня работа. Тяжелая. Выходные маленькие. Отдохнуть нормально не успеваю. Своя семья же ещё есть. Кроме того, я учусь в институте. На следующей неделе экзамены у меня, готовиться надо.

— Не, ну ты гля! — заверещала Шурка, развернувшись к соседям и указывая на меня пальцами, — родила на свою голову уёбище какое! Родной матери оно помогать не хочет! А как я тебя кормила, растила — так меня никто не спросил — хочу я или не хочу! А теперь оно выросло и концерты мне тут устраивает! Я тебе поустраиваю! Сейчас как возьму дрын, как перекрещу — так неделю на жопе сидеть не сможешь!

Она завелась и кричала все громче и громче, брызгая слюной и тыкая на меня пальцами.

— О! Ты смотри! Явилась! Тварь! — на сцене появилось новое действующее лицо — Лариска.

Увидев меня, она пришла в неописуемую ярость и некогда красивое, а нынче обрюзгшее, лицо ее так перекосило, что на него было страшно смотреть.

— Пусть эта дрянь скажет, куда она моего Витьку увозила⁈ Что он потом приехал и пить каждый день начал⁈ — верещала она. — Куда⁈ Отвечай, мразота! Дрянь! Скотина! Что ты с ним сделала⁈

Я благоразумно не сталавступать в полемику, ждала, пока коллективная истерика лидочкиных родственниц исчерпает себя, чтобы закончить диалог.

Однако лидина мать и сестра так не считали и заводились всё больше и больше. Наконец, Лариска, видя, что я не боюсь её и не реагирую, подскочила ко мне и размахнулась в попытке уцепиться мне в волосы. Но не зря я в прошлой жизни целых два года ходила на айкидо, может, драться я так и не научилась, но как уворачиваться — это вбивали в нас намертво. Поэтому я плавно перетекла в сторону, а Лариска, потеряв опору, со всей дури пролетела мимо и с размаху врезалась в калитку. Жалобно скрипнули петли, и деревянная конструкция вместе с Лариской влетела во двор. Послышался стук от падения и вопль Лариски:

— А-а-а-а-а! Убили! А-а-а-а-а!

Шурка охнула и вбежала во двор, откуда донеслись её причитания и рыдания лидочкиной сестры.

Мда, внятного диалога с этими женщинами не получилось.

Ну что же, я, по крайней мере, попыталась. Совесть моя чиста.

Я заглянула во двор — Лариска сидела верхом на калитке и рыдала, размазывая слёзы по щекам. Рядом с ней стола Шурка и что-то ей выговаривала. Убедившись, что все живы, я вытащила из автомобиля сумки с подарками, аккуратно поставила их у калитки, села обратно в машину и поехала домой.

Жаль, что с лидочкиным отцом не попрощалась, но так даже лучше.

В общем, страница с родственниками Лидочки из деревни Красный Маяк была перевёрнута.

Надеюсь, навсегда.

А на работе, прямо с утра состоялся «глобальный» разговор с Зоей. Она как раз тоже вернулась из отгулов и жаждала поделиться результатами:

— И вот я подумала — не хочу я быть замужем! — взахлёб рассказывала Зоя, как не в себя поглощая ватрушки с творогом, которые заботливо сунула мне Римма Марковна (совесть её, видимо, за интриги в Малинках замучила). — Не хочу жить с человеком, от которого меня отворачивает. Даже если он пить перестанет, то все чувства давно прошли, выплаканы по ночам в подушку под его пьяный храп.

— А дети? — задала вопрос я и тут же пожалела об этом.

— Я долго думала, понимаешь? — завелась Зоя. — Он же детьми меня по рукам-ногам связал. Знает, что пока дети с ним, я никуда не денусь. В общем, я проревела все эти дни, Лидочка, и, наверное, выплакала всё, что было.

— И что?

— Я решила так, — вздохнула Зоя. — Пусть дети остаются с ним, если суд встанет на его сторону. Это же и его дети. Он отец и имеет точно такое же право на них, как и я.

— Ты в своем уме? — если честно, я ожидала всего, но не такого.

— Да, в своем, — невесело усмехнулась Зоя. — Я не хочу и не буду бороться и воевать с ним. Потому что я не хочу делать детей заложниками ситуации. Они не виноваты. Если он оставит их у себя — значит, я буду платить алименты. Как положено платить, покупать одежду.

— Но как ты жить без детей сможешь?

— Да они так каждый день ко мне по сто раз бегают. Я же их всегда и покормлю, и вкусненьким побалую, и все горести-радости послушаю. А он же как дундук — только «гыр-гыр» на них. Они подрастут и сами ко мне вернутся. А не вернутся — значит плохая я мать.

— А как же ты сможешь пережить все это?

— Ох, даже не знаю, Лида, — вздохнула Зоя. — Не знаю я. Но я вижу один только выход — я посмотрела на тебя и решила тоже поступать в институт. Буду учиться, и времени на тоску у меня не будет.

— Но вступительные экзамены уже прошли, — неуверенно сказала я. — Учеба уже почти месяц идет.

— Да, прошли, — кивнула Зоя, — но я узнавала — в нашем филиале нархоза недобор получился. А у меня высшего образования нет. А так, поступлю, закончу. Получу диплом. Глядишь — жизнь и изменится. Ты же мне с целевым поможешь? Поговоришь с Иваном Аркадьевичем?

— Я-то поговорю, но Зоя, ты же сейчас на эмоциях всё решаешь. Смотри, чтобы потом не пожалела…

— Зато не буду ни ему, ни детям, ни подругам мозги нытьем и рыдания замучивать.

— Ох, и отважная ты, Зоя. Я бы так не смогла, — задумалась я.

— Жизнь такая, Лида. — на глазах у Зои появились слёзы. Она смахнула их тыльной стороной ладони и упрямо продолжила, — И знаешь, что я скажу. Я ведь за тот свой проступок ни капельки не жалею. Было у нас счастья всего-то десять дней. И ни один из этих десяти дней я не забуду. Никогда! Ради этого стоило жизнь свою перековеркать. Да, я виновата перед мужем и детьми, но, если бы время отмотать назад и дать мне возможность сделать выбор, я бы, не колеблясь выбрала бы опять пережить всё это.

Мы ещё немного поговорили, и Зоя ушла.

А я осталась одна и задумалась. А как бы я поступила в этой ситуации? Тоже бросила бы детей? Не мне судить, ведь по сути я своих детей бросила, переместившись сюда и не делая попыток вернуться обратно, отгоняя мысли о детях, о моей той семье прочь.

Не знаю. Всё так сложно.

Я вытерла слёзы и грустно улыбнулась, глядя в окно, где солнце светило в не по-осеннему ярко-синем небе. Кажется, сейчас я, как никогда, была готова к новому этапу моей жизни, горела жаждой что-то изменить.

Глава 7

Я сидела на подоконнике своего кабинета (шел ливень и увидеть меня в окно с улицы за ледяной стеной воды никто не мог), грызла огромное красное яблоко и размышляла. Я уже полтора года здесь, в этом мире, а занимаюсь всё какой-то ерундой — то ремонт делаю, то мужа-придурка гоняю, то с бабами на работе собачусь. А ведь у меня, как у всякого нормального попаданца, должна быть какая-то миссия. Точнее даже не так, а Миссия. С большой буквы. Другое дело, что нащупать эту миссию я всё никак не могла (или не хотела) — СССР спасать я смысла не видела, да и знаний у меня столь глобальных не было, песен я петь не умела, а всё остальное и так вроде было нормально, и меня вполне устраивало.

И всё как бы и ничего, но в последнее время мне стало скучно. Причем настолько скучно, что я уже не знала, что и делать — не помогала ни бесконечная выматывающая работа, ни сдача экзаменов, ни даже стратегии противодействия матримониальным интригам Риммы Марковны.

Я откусила еще от яблока и задумчиво уставилась в окно — тяжелые косые струи лупили в стекло, растекаясь мутными потоками. В кабинете было тепло и сухо, яблоко было сладким, работы срочной не намечалось, так что если бы не скука, то я могла бы констатировать, что жизнь вполне удалась.

И взглянула на многострадальную репродукцию «Алёнушки у омута» и тут мне в голову пришла гениальная мысль. Озарение. В общем, вспомнился приём из корпоративных войн двадцать первого века. Есть такой способ, называется что-то типа «мордой об асфальт» или «пинок в лоб» (точно не помню), в общем, там суть такая, что если чего-то очень хочется, то нужно сперва предложить нечто трудновыполнимое, а когда тебе откажут, нужно сразу же предложить то, что тебе нужно. Отказавшему один раз человеку повторно отказывать будет неудобно и на небольшую просьбу он согласится. Вероятность успеха — около восьмидесяти пяти процентов. Некоторые профессиональные манипуляторы у нас на работе раскачивали этот навык почти до ста процентов.

В общем, решила я попробовать.

А хотела я ни много, ни мало — ещё одну штатную единицу для себя: мне нужен был второй технический секретарь, который поможет разобраться с архивом. И я надеялась «увести» ставку у Щуки или Лактюшкиной. Иван Аркадьевич жутко не любил всего вот этого, поэтому приходилось выкручиваться.

Чтобы усилить чувство вины первой просьбой нужно было взять что-то трудное. Я опять внимательно посмотрела на горемычную Алёнушку и меня осенило — Иван Аркадьевич планирует перевести основные активы депо «Монорельс» в Москву. Он постоянно шуршит в этом направлении, что-то там планирует, от кого-то «сверху» что-то постоянно требует, но дело покамест с места не сдвинулось. Так что «больная мозоль» найдена.

Вот и ладненько.

С чувством глубокого удовлетворения собой я отправилась прямиком к Ивану Аркадьевичу (даже яблоко не доела). Цокая каблучками по коридору, я чуть не столкнулась с Репетун, которая как раз выходила из общего отдела и чуть не убила меня дверью, хорошо, я успела отпрянуть.

— Ой, Лида, извини, — охнула она, — я хоть не ударила тебя?

— Нет, всё нормально, — успокоила её я.

— Ух, какой костюм на тебе! — оценила мою обновку она, — где взяла?

— Когда была в Москве, как раз выбросили, — похвасталась я, — успела купить. Крой правда не очень, так я Вероничке Рудольфовне отнесла, она поправила под меня.

— Да уж, хорошо тебе. В Москву мотаешься, — позавидовала мне Репетун, — я тоже в Москву хочу. А тут сидишь, сидишь, как в яме какой-то, нету той широты, того размаха! Эх!

Она вздохнула и упорхнула к себе, а я пошла к шефу.

В кабинете, было практически не накурено, что свидетельствовало о том, что дела идут очень даже неплохо. Нужно было срочно «ковать железо пока горячо» и пока шеф в нормальном расположении духа.

— Иван Аркадьевич, — сказала я, — у меня к вам просьба.

— Да? — поднял голову от бумаг он.

— Иван Аркадьевич, вы же планируете в Москву вскоре перебираться, правильно я понимаю?

— Всё верно, — кивнул шеф. — Только это ещё не так скоро будет, года два так точно. Мы вроде с тобой обсуждали это.

— А почему целых два года?

— Ну, сама посуди, нужно же перевести территорию и здания под наше депо, подготовить все документы, сделать генеральный план развития, выполнить показатели… ой, работы — море!

— А давайте я поеду в Москву, и сама займусь этим? — вкрадчиво предложила я, — Буду на месте осуществлять контроль, так сказать.

Иван Аркадьевич промолчал, внимательно глядя на меня. Затем поморщился и потянулся к сигаретам. Разозлился, видать. Пока всё шло по плану. Поэтому я сразу же перешла ко второму пункту, который он должен был поддержать.

— А давайте переведем из кадров или общего отдела мне ставку технического секретаря? В архиве — полный завал, а скоро конец года, новое пополнение будет. Мы не справимся, а вдруг проверка какая, — вздохнула я самым расстроенным видом.

— Слушай, — вдруг сказал Иван Аркадьевич и от избытка чувств рубанул рукой воздух. — А давай! Чего тянуть⁈

Стараясь не показывать виду, в душе я капец как обрадовалась — теперь такой козырь у меня в руках, и я же прямо сейчас могу эту штатную единицу оформить как своего второго секретаря. Это же просто отлично! Методики двадцать первого века — рулят!

— Давай, Лида, пиши заявление, сейчас квартальный отчёт сдашь и сразу в Москву дуй, — загорелся Иван Аркадьевич, и у меня аж похолодели руки.

— К-как? — промямлила я и кровь отлила у меня от лица, а в ушах зашумело. — В смысле — в Москву?

— А вот так! — хлопнул рукой по столу шеф, — заодно и квартальный отчёт отвезёшь.

Я вышла из кабинета на ватных ногах. Нужно ли говорить, что я прокляла все эти манипулятивные техники двадцать первого века на корню? Они здесь вообще не действовали.

И вот что мне теперь делать?

Я же не собиралась в ближайшее время ни в какую Москву!

Так чудно начавшийся день, закончиться просто так не мог.

В общем, я сидела у себя в кабинете, ругала себя и пыталась найти положительные стороны в скором отъезде в Москву. Пока из всех причин была только одна — если мы сейчас уедем, то Ольга до Светки так быстро добраться не сможет, а потом я что-нибудь придумаю, или у неё потребность отбирать у меня дочь отпадет.

Но, чем дольше я размышляла над этим вопросом, тем больше мне становилось очевидным, что здесь явно что-то не то. И в этом мне еще предстояло разобраться.

Мои мысли прерывал стук в дверь.

— Войдите! — сказала я.

В кабинет просочилась Людмила, мой секретарь. И лицо у неё было крайне решительное.

— Говори, — сказала я.

— Лидия Степановна! — сделала круглые глаза Людмила, — у нас в третьем сборочном ЧП.

— Что случилось?

— Столяров ногу кипятком обварил, — сообщила Людимила, причем таким тоном, словно мы как минимум уже на Луну высадились.

— Он живой?

— Живой, конечно.

— Нога на месте?

— Да, там просто ожог…

— Тогда почему ты мне это говоришь? У нас Иванов за технику безопасности отвечает.

— Эммм… дело в том, что Иванов…

— Что? Говори!

— В запое Иванов, — выпалила Людмила и испуганно посмотрела на меня.

— Что ты мелешь такое?

— Да это все знают, — пожала плечами Людмила, — просто не афишируют. Да и не нужен он был особо, а сейчас ЧП случилось, хоть и не большое, но проверка всё равно будет. А его на рабочем месте нету.

— Составляй, значит, акт на него, — скрипнула зубами я. — В комиссию возьмешь Звягинцеву, Лактюшкину…

— Но Лидия Степановна! — пискнула Людмила.

— Я сказала — акт! — отрезала я. — И то быстро. И скажи Егорову, пусть оформит все по ЧП, я скоро буду.

Людмила удалилась выполнять, а я злорадно взглянула на Алёнушку у омута: «ну что же, вот, товарищ Эдичка Иванов, ты и допрыгался!», когда раздался телефонный звонок:

— Алё! — сказала я.

— Лидия? — раздался в трубке знакомый голос.

— А кто это?

— Иван Тимофеевич, сосед ваш.

— Здравствуйте, Иван Тимофеевич. Как дела у вас? Что случилось?

— Да вот, Лидия, помощь твоя требуется, — торопливо заговорил в трубку Иван Тимофеевич. — У нас спецкор заболела, а второго отправили в командировку. А нам нужен материал, причем срочно. Могу я попросить тебя помочь? Там нужно съездить, собрать материал и потом написать статью. Небольшую. Но сегодня. Газета ночью должна уйти в печать. Выручай, пожалуйста!

— Да, конечно! — откликнулась я. Не помочь соседу, который тыщу раз выручал меня, я не могла. — Говорите, куда ехать и что надо конкретно?

— Спасибо тебе, Лида! Выручила! — закричала трубка, — записывай адрес, улица Маяковского, дом восемнадцать, это текстильное предприятие, но тебе нужен конкретно трикотажный цех, там сразу видно, крыша такая синяя, не ошибёшься. Паспорт не только забудь, на проходной тебя пропустят, я позвоню, но показать всё равно надо. Интервью возьмешь у мастера-технолога и у двух-трех работниц, на твой выбор. Нужно показать перспективы легкой промышленности. И какая это работа, чтобы туда люди хотели идти.

— Поняла, пиар нужен, значит…

— Что?

— Ничего, это я так, — сказала я, — Всё сделаю как надо.

— И это, ты после работы можешь, — добавил Иван Тимофеевич, — там они в две смены работают.

— Хорошо, — сказала я и в трубке раздались гудки.

После окончания рабочего дня, я выскочила из депо сразу под рёв гудка, прыгнула в машину и покатила в сторону улицы Маяковского. Хоть Иван Тимофеевич и говорил, что можно в любое время, я решила «отстреляться» сразу. Быстрее возьму интервью — быстрее напишу заметку — быстрее освобожусь.

Здание номер восемнадцать было типичным блочным строением невыразительно-серого цвета. Над входом висел алый транспарант с надписью:

БОЛЬШЕ ОТЛИЧНЫХ ТКАНЕЙ СОВЕТСКОМУ НАРОДУ!

Рядом, на небольшой табличке значилось: «Ткацкий цех № 2 текстильного льнопредприятия 'Свободный пролетарий».

Я вошла на проходную, показала паспорт бодренькой старушке на вахте и, немного поплутав по коридорам, где на стенах висели любопытные плакаты, типа «Пятилетку в три с половиной года!» или «Пренебрегать овцой невыгодно и глупо: овца — и шерсть, и мясо, и тулупы!», нашла-таки искомый цех.

В большом помещении одновременно работали десятки ткацких станков, шум стоял такой, что приходилось перекрикивать:

— Кто у вас мастер-технолог? — спросила я высокую брюнетку в красной косынке.

— Я, — гордо ответила она.

— Я из нашей городской газеты, — представилась я, — давайте отойдем куда-то, где не так шумно. Я возьму у вас интервью. Это не займёт много времени.

При этих словах немного спесивое выражение лица девушки сменилось на доброжелательное, в глазах запылал восторг:

— Да, конечно! Давайте пройдём вон туда.

Мы очутились в небольшом подсобном помещении, куда не долетал адский шум от верстаков. Я начала интервьюирование:

— Расскажите о себе.

— Я сама из деревни Бязино, — чуть виновато скривилась девушка, — После окончания техникума легкой промышленности, я пришла сюда, на комбинат. Меня сразу поставили мастером, потому что я проходила здесь практику и хорошо себя показала. Потом вышла замуж, пошли дети, и мне пришлось перейти в рабочий класс. Я занималась снятием пуха с работающих прядильных станков при помощи особой электоиглы. И я обслуживала сперва по десять, а потом по четырнадцать машин одновременно. Сейчас дети подросли, и я опять стала мастером.

— И как? Вам нравится ваша работа? — спросила я, чтобы хоть что-то спросить. Объем работы впечатлял. Причем скучной работы, пыльной и с аллергенами.

Девушка что-то невнятно пробормотала.

— А о чём вы мечтаете? — спросила я.

— Хочу югославскую стенку, — скромно ответила она и я свернула интервью.

Аналогичная ситуация повторилась и с работницами. Удалось только выяснить, что красные косынки им выдают за особые успехи, типа знак отличия у них такой.

Я шла на выход среди этого царства ситца, сатина, фланели, бязи, сорочечной и махровой ткани, среди россыпей дамских рейтузов, береток, носков и кофт. Я задыхалась от пыли и почти оглохла от шума.

На выходе у проходной я вдохнула свежего воздуха, и тишина на улице показалась мне оглушительной.

За статью я не переживала, распишу так, что все будут думать, что здесь Эльдорадо, мне не сложно. Меня расстроило всё это суммарно.

Домой я вернулась в глубокой задумчивости.

— Лида, ты чего такая? — забеспокоилась Римма Марковна? Ты не заболела? Или на работе что?

— Да нет, всё нормально, — я рассказала о посещении ткацкого комбината и свои впечатления.

— Это ещё что! — хмыкнула Римма Марковна, — у них там как на курорте — тепло, чисто, зарплату платят, комнаты в общежитии дают. А вот я в юности, чтоб прокормиться, тоже в такой цех пошла. Только ткала я брезентовое полотно. Можешь представить.

Я не могла.

Вечером я сидела у себя в комнате за столом и писала статью в газету. В цехе я взяла некоторые документы, чтобы расписать статью. Среди них был журнал со списками работниц, кому предоставили комнату в общежитии. Я вчитывалась в написанные от руки строчки и среди фамилий обнаружила имя Веры, которая пыталась мне внушить, что она — это Лида.

Получается она не вняла угрозам Будяка и не уехала из города.

В то, что она отстанет от меня я не верила. Ей уже один раз удалось пошантажировать меня и на какое-то время это было успешно, поэтому она будет делать это раз за разом, в надежде на нужный результат.

Вот ведь засада!

Римме Марковне я решила пока ничего не говорить. Как-то так все складывалось, что жизнь сама меня подгоняла — «мол, пора ехать покорять Москву! Ты уже засиделась тут, Лида!». И я, незаметно даже для самой себя, засобиралась.

А на следующий день, прямо с утра меня вызвал Иван Аркадьевич.

Вся в непонятках, вроде же всё выполняю, работаю хорошо, я вошла в его кабинет.

— Лида! — воскликнул он, сердито нахмурив брови, — ну что у тебя всё время, как ни одно, то второе⁈

— Что не так?

— Вот, полюбуйся! — он швырнул мне распечатанный конверт.

Недоумевая, я вытащила примятое письмо, вчитавшись в корявые строчки. Я присвистнула — писала мать Лидочки, Шурка. В письме она жаловалась, что я отбилась от рук, не выполняю свой долг перед престарелыми родителями, не помогаю, и просила повлиять и вернуть меня в лоно семьи.

Чертыхнувшись, я отбросила письмо на стол.

— Что будем делать? — спросил Иван Аркадьевич.

— Да что тут делать? — пожала плечами я, — послать их на три буквы и работать дальше.

— Не получится послать, — покачал головой Иван Аркадьевич.

— Почему это? — не поняла я.

— Во-первых, они прислали мне копию, а еще одно такое же письмо они послали в горисполком. Ты понимаешь, что это значит?

Я обречённо кивнула. Сволочная Шурка подсиропила мне на всю жизнь. Если там дадут ход письму, то на моей карьере можно ставить крест.

— А во-вторых, они — твои родители, — грустно сказал Иван Аркадьевич. — И так поступать с родителями нельзя.

— Иван Аркадьевич! — взвилась я. — Да они сами…

— Знаешь, Лида, — перебил меня шеф, — какие бы они у тебя ни были, они у тебя есть. А вот у меня — никого не было. Даже таких. Понимаешь?

— Я-то понимаю! Но они взяли по два гектара сахарной свеклы, хозяйство огромное. И всё, чтобы помогать Лариске. Это сестра. Их родная дочь. А я должна теперь ездить и пахать на их гектарах, чтобы все было Лариске.

— Я тебя понимаю и сочувствую, — кивнул Иван Аркадьевич, — но ты должна сейчас сделать две вещи…

— Что?

— Попробовать помириться с родителями и уговорить мать забрать письмо из горисполкома.

— Она не пойдёт на это, — понурилась я.

— Тогда у тебя нет выхода, — нахмурился Иван Аркадьевич. — Разве что попробовать съездить в горисполком и тихо порешать вопросы.

— У меня там есть знакомый, — сказала я со вздохом. — Товарищ Быков.

— Это хорошо, — согласился шеф, — далеко не последняя фигура там. Попробуй попросить его помочь. Но имей в виду, он-то может и порвёт это письмо. Но нигде нет гарантии, что твои родители не начнут писать выше. И тогда и тебе, и нам, и ему будет совсем несладко.

И я пошла к «опиюсу».

Глава 8

Лев Юрьевич обрадовался мне, как родной, и от избытка радости засветился, словно новогодний фонарик:

— Заходи, Лидия! — по-свойски сказал он мне и радушно махнул рукой по направлению удобного диванчика рядом с чайным столиком.

У меня в кабинете тоже такой диванчик стоял — в наследство от Урсиновича достался. Фишка этого диванчика была в его обманчиво благодушной мягкости. Когда женщина в юбке туда садилась, то её задница моментально «уезжала» вниз, а коленки оказывались наверху. Если юбка была не ниже колена, то ноги оголялись почти полностью. Я у себя в кабинете, естественно, любоваться чужими коленками не собиралась, поэтому использовала этот диванчик как дополнительную «полку» для папок и бумаг. Посетителей же предпочитала усаживать на обычные стулья.

Поэтому на предложение я не повелась и примостилась на краешке неудобного стула, изобразив скромность и давая понять, что мой визит не затянется.

Но чёртов «опиюс» мой манёвр раскусил, насмешливо хмыкнул и устроился на стуле напротив:

— Ну, что расскажешь? — спросил он, напустив на себя серьёзный вид.

— Лев Юрьевич, у меня один вопрос.

— Валяй, — покровительственно разрешил тот и откинулся на спинку стула.

— Вы на меня письмо уже получили?

— Что за письмо?

— От моей матери…

— Не понял? — чуть нахмурился Быков.

— На работу уже пришло. Жалоба, — начала объяснять я, — но там копия, под копирку написано. А оригинал в горисполком ушел.

— А горисполком тут причём? — удивился «опиюс», — в партком обычно жалобы пишут…

— Могу лишь предположить, что мать хотела, чтобы наверняка.

— А что случилось? О чем там? В двух словах обскажи.

— Мать просит вернуть меня в лоно семьи и повлиять, чтобы я стала выполнять свой долг перед родителями, — кратко рассказала суть письма я.

— Никогда бы не подумал, что ты с родителями так себя ведешь, — покачал головой «опиюс», — Нехорошо это, не по-людски как-то.

— Вы меня поругать решили? — вспыхнула я, поднимаясь, — ладно, пойду тогда. Извините, что отвлекла от работы, Лев Юрьевич.

— Погоди ты! — поморщился Быков. — Не капризничай. Всё равно не пойму. Почему твоя мать жалуется? Ты когда последний раз у родителей была?

— Три дня назад, — подавила вздох я.

— И что там случилось? Почему она письмо написала?

— Да всё просто, — пояснила я, — у меня зарплата хорошая, квартира моя и Светкина, вот сестру и заело, и она мать настропалила. А матери тоже лишние рабочие руки нужны…

— Ну так и помогла бы, — не понял Быков.

— Да что им помогать? — удивилась я, — и мать, и отец на работу ходят, до пенсии еще далеко. Они в колхозе работают, зарплату нормальную получают. Плюс хозяйство, огород.

— Может, не справляются уже?

— Конечно не справляются, — подтвердила я и принялась перечислять, загибая пальцы, — две коровы, четыре козы, два кабанчика, о курах-гусях я даже не говорю. Кроме своего огорода еще один есть. Но этого мало и мать два гектара свеклы на поле взяла. Конечно им батраки нужны. Если бы больные были и на еду не хватало — я бы деньги регулярно давала, мне не жалко. Но вот это уже чересчур! А ведь у меня тоже семья есть, работа, да и отдохнуть хоть иногда на выходных хочется…

— А сестра помогает?

— Не очень, — помотала головой я, — да и муж у неё в запой ушел, вот мать и решила меня припахать.

— Всё ясно, — сказал Быков и нажал на кнопку коммутатора, — Мариночка, зайди ко мне.

Через миг на пороге материализовалась секретарша Мариночка — юное лучезарное создание с бараньими белокурыми кудряшками и такими же бараньими глазами небесно-василькового цвета. Я взглянула на нее, на то, как «опиюс» ей улыбнулся (по-отечески, конечно же, ага) и у меня словно гора с плеч — «демонической» Олечке тут уже ничего не светит.

— Марина Игоревна, — деланно строго сказал «опиюс».

Мариночка радостно зарделась и преданно захлопала ресницами.

— Посмотрите корреспонденцию за вчерашний день. Нужно найти письмо из деревни… эм… Как деревня называется? — перевел взгляд на меня Быков.

— Красный Маяк, — подсказала я.

— Деревня Красный Маяк, — повторил Быков.

Мариночка упорхнула, а Быков нахмурился:

— Очень плохо, Лидия, что твои родственники решили на тебя жалобы писать. Ты же понимаешь, что на моём месте мог быть совсем другой человек и непонятно как бы всё обернулось?

«Ну вот и торг пошел», — подумала я и мысленно усмехнулась.

— Лев Юрьевич! — Мариночка сладким лучиком ворвалась в мрачный зев кабинета, — а письма нету!

— Не пришло?

— Я проверила в журнале — было, — захлопала ресницами Мариночка, — но мы почту с утра разобрали и письмо передали…

— Куда? — подхватился Быков и Мариночка испуганно пискнула:

— В горком партии…

— Ипиегомать! — выругался Быков и стукнул кулаком по столу так, что хрустальная вазочка аж подпрыгнула и жалобно зазвенела.

— Но Лев Юрьевич… — запричитала Мариночка, — вы же сами сказали… да и почту разбирает Бэлла Владимировна… Это она!

— Хорошо, хорошо, Мариночка, — поспешил успокоить расстроенную секретаршу Быков, — дальше мы сами разберемся.

Мариночка всхлипнула и вышла.

Но, судя по тому, как она зыркнула в мою сторону, все эти бараньи взгляды и лучезарный лепет был предназначен конкретно для товарища Быкова. На самом деле, если лучезарная Мариночка сойдётся в борьбе против «демонической» Олечки, я стопроцентно поставила бы на первую.

— Мда, нехорошо получилось, — сказал «опиюс», когда мы остались одни, — они-то понятное дело, письмо к тебе на работу, в это ваше депо «Монорельс», секретарю парткома передадут. Но вот он же будет знать, что ситуация на контроле в горкоме партии, и будет теперь из кожи вон лезть, чтобы всё было показательно выполнено. И из цепких лап парткома теперь это письмо уже никак не вырвать.

Я удивлённо посмотрела на него.

— Там дама возглавляет, — вздохнул Быков, — идейная. Так что готовься.

И я, свернув разговор, «ушла готовиться».

На душе было паршиво.

Погода стояла чудесная, воздух был не по-осеннему кристально-чистым, так что дышалось легко и приятно. На работу я ехала с тяжелой душой. Разговор с Быковым ничем не помог. Только расстроилась.

Честно говоря, я мало представляла, чем мне всё это грозит. Хотя допой чуяла, что просто так это не замнут. Слишком много у меня врагов. Уж они не преминут воспользоваться ситуацией.

В депо «Монорельс» я вошла через задний ход, сегодня дежурил Петрович. Он удивился, но впустил. Я проскользнула в свой кабинет и заперла дверь. Хотела обдумать ситуацию спокойно.

Внезапно в дверь постучали. Я притворилась, что меня нет. В гулком коридоре полуподвала послышались шаги и через миг всё стихло.

Ну и хорошо.

Я вытащила из упаковки пару листов писчей бумаги и положила их перед собой.

Вздохнула.

Расчертила крест-накрест на четыре одинаковых квадрата. Я всегда в непонятных ситуациях делаю свот-анализ. Сейчас в графе «угрозы» записей получалось больше, чем всего остального.

В дверь стучали еще пару раз, но я не реагировала.

И тут зазвонил телефон. От неожиданности я аж подпрыгнула и автоматически схватила трубку:

— Алло, — сказала я.

— Лидия?

Я выдохнула — звонил Иван Тимофеевич.

— Лидия, спасибо за прекрасный очерк! Материал ушел в номер. Я газету с твоей статьей сегодня принесу и отдам Римме Марковне. Сколько тебе экземпляров надо?

— Давайте три, — механическим голосом сказала я (мысли были о другом), — я сейчас экзамены сдаю, как раз может пригодится для курсовой.

— Хорошо! — затрещало в трубке, — но я тебе не только потому звоню. Тут письмо пришло.

У меня сердце рухнуло вниз.

— Из деревни Красный Маяк, — продолжил добивать меня сосед, — я ракрыл и прочитал. Лида, у тебя будут проблемы. Мы не можем не отреагировать. Твоя мать оригинал в горисполком отправила.

— Я уже знаю, — безжизненным голосом сказала я.

— Не падай только духом, — попытался поддержать меня Иван Тимофеевич, — у тебя дисциплинарных взысканий нет, характеристика хорошая. Могут просто ограничиться воспитательной беседой и устным выговором.

— Сомневаюсь, — пробормотала в трубку я. Не с моим везением.

— Лида! — закричал сосед, пытаясь перекричать треск в трубке, — главное, не паникуй! Придешь домой — сразу зайди ко мне. Что-то придумаем!

Поблагодарив отзывчивого соседа, я опустила трубку на рычаг и приготовилась к худшему. Как раз в этот момент опять раздался стук в дверь.

На ватных ногах я побрела открывать дверь.

На пороге стояла Людмила и глаза у неё были по пять копеек, но только больше:

— Лидия Степановна! — пролепетала она и я поняла, что в депо «Монорельс» уже все знают и скрыть или замять инцидент не выйдет никак.

— Что?

— Вас в партком вызывают!

— Иду, — сказала я.

— Лидия Степановна! — добавила Людмила, — там такое было! Иван Аркадьевич ходил к ним ругался. Вернулся злой. Сейчас заперся в кабинете и никого не пускает к себе!

— Людмила, я иду, — стеклянным голосом повторила я, взяла себя в руки и пошла.

Партком находился в соседнем крыле, пришлось тащиться через весь двор, под взглядами вышедших на перекур коллег, которые само собой были в курсе дела. Но я была сегодня (как и всегда) в красивом платье, поэтому шла по замызганному внутреннему двору депо «Монорельс», словно получившая свой «Оскар» кинозвезда по красной ковровой дорожке где-то в Монако.

И жалящие любопытством взгляды меня только подстёгивали.

— Разрешите? — постучав, приоткрыла я дверь главной идеологической ячейки депо «Монорельс».

Секретарь парткома у нас был средних лет представительный мужчина. Он всегда держался немного отстранённо. В Партию я вступила недавно, чуть больше, чем полгода назад, так что пересекалась с ним пару раз, да и то, по официальным поводам.

Звали этого товарища Вениамин Сергеевич Колодный. И был он приземист аки гном и лыс, словно глобус. За сердитый нрав и мстительность, в депо «Монорельс» его боялись все и старались лишний раз не связываться.

— Подождите, — сурово ответил Колодный. — Вас позовут.

Ну ладно. Я закрыла дверь и дисциплинированно осталась стоять в коридоре.

И ведь он не занят, засранец. Я успела увидеть, что он читал книгу. Пухлый потрёпанный том он успел сунуть под стол, но я таки заметила.

Промариновав меня в отместку минут пять, Колодный, наконец, позволил мне войти.

— Лидия Степановна, — хорошо поставленным голосом сказал он, не предложив мне присесть. — На вас поступила жалоба. Вы догадываетесь от кого она могла поступить?

— Конечно, — не стала выкручиваться я, — пришло письмо из деревни Красный Маяк. Писала моя мать.

— Позвольте полюбопытствовать, а откуда вы это знаете? — прищурился Колодный.

— Так все депо «Монорельс» с утра гудит, — ответила я, и Колодный поморщился.

Ну, а что — получай, раз так. Если по правилам хочешь, то нужно в оба конца соблюдать.

Пауза затягивалась.

— Лидия Степановна, — продолжил секретарь парткома, постукивая карандашиком по столу, — расскажите об этой ситуации. Что стало причиной размолвки? Что вы такого сделали, что родная мать вынуждена писать нам? Причем не просто нам, на работу, а даже в горисполком.

Слово «горисполком» товарищ Колодный сказал немножко даже с придыханием.

Я знала таких людей. Еще в той, моей прошлой жизни, у нас на работе были конформисты, которые с таким же придыханием произносили слово «гендир». И шли к своей цели по головам. В принципе, как себя с ними вести, мне было понятно.

— Мать хочет, чтобы я помогала по хозяйству, — ответила я. — А чтобы выполнить всю работу, мне нужно уволиться с депо «Монорельс», поселиться в Красном Маяке и заниматься только тем, что помогать им.

— А на выходных помогать разве нельзя? — удивился товарищ Колодный.

Я перечислила всё хозяйство матери:

— Животных кормить нужно каждый день, не только на выходных. А коров еще и доить. И навоз чистить.

— Зачем им так много хозяйства?

— Они же помогают моей старшей сестре, — сказала я.

— А сестра родителям помогает?

— Сейчас нет, у нее неприятности в семье, муж в запой ушел. Она занимается воспитанием мужа.

Колодный еще немного побеседовал со мной, затем велел написать подробную объяснительную и принести ему завтра утром. Он сличит с письмом, затем будет создана комиссия, которая займется расследованием ситуации.

— А кто в комиссии будет? — спросила я, впрочем, даже не ожидая, что он мне даст ответ.

Однако он ответил (но лучше бы промолчал):

— Товарищ Иванов, товарищ Герих и я.

Я мысленно чертыхнулась. На объективное расследование я теперь не рассчитывала.

— И постарайтесь хорошо подготовиться, — напоследок сказал Колодный, после расследования будет партсобрание. Вопрос на контроле в горисполкоме.

На этом разговор был закончен.

Я устало откинулась на спинку кресла. Гудок проревел часа три тому назад, а я всё сидела, писала, формулировала, зачёркивала, переписывала, опять зачёркивала. И так бесконечно, по кругу.

Возле меня, у переполненной мусорной корзины, уже собралась горка мятой и рваной бумаги. А я всё никак не могла подобрать правильные слова.

Ну не знаю я, что мне писать! И как!

Объективно мать права, что пытается заставить общество принудительно вернуть блудную дочь в семью. Семья должна быть вся вместе. Но с другой стороны — разве же у нас крепостное право? Даже если откинуть то, что лично мне эти люди физически и духовно чужие, то с какой стати, я должна остаток жизни батрачить на посторонних людей, которые решили за мой счет повысить благосостояние своей старшей дочери?

Хочу я на это жизнь потратить?

Однозначно — нет.

Я перечитала строчки и, чертыхнувшись, что неубедительно, порвала листок и зашвырнула в мусорную корзину.

Трижды вдохнув воздух через стиснутые зубы, я волевым усилием заставила себя успокоиться и приступила к написанию объяснительной в миллион-тысячный раз.

Так, однозначно нельзя писать, какая Лидочкина мать меркантильный тиран и деспот на самом деле. Люди не поймут. Решат, что это я такая испорченная и быстренько меня осудят. Но и уступать тоже никак нельзя. А то на голову вылезут. Чем бы вся эта история не закончилась на работе, а возвращаться в Красный Маяк и общаться с этими людьми я больше не желаю.

Не знаю, что бы сказала мне настоящая Лидочка, но они мне — абсолютно чужие люди и изображать родственные отношения, чувствуя только раздражение, меня надолго не хватит.

Римма Марковна и Светка — моя семья. Они этому телу по крови чужие, но мне с ними легко и приятно. Даже постоянные интриги Риммы Марковны о том, как бы меня выдать замуж или хотя бы побольше накормить, выглядели сейчас невинно и мило.

Я вздохнула.

В точках бифуркации, которые частенько любит преподносить злодейка-судьба самое главное — изгнать страх. Потому что именно боязнь того, что потом будет, парализует все адекватные мысли и заставляет принимать неэффективные и часто вредоносные решения.

Поэтому, первое, что нужно делать в такой ситуации — это понять, чем всё может обернуться по самому плохому сценарию.

Итак, самое плохое, что может случиться, это когда меня сочтут во всем виновной (а Иванов и Герих вполне могут все устроить по самому худшему варианту, тут и гадать не приходится), исключат из Партии и уволят с работы (расстреливать они же меня из-за такой ерунды не станут, ха-ха).

И что я буду делать в этом случае?

Да ничего. Работу управленца я уже вряд ли найду, особенно с такой плохой характеристикой, но вот я вполне могу уехать в другое место и выбрать себе работу по вкусу и жить так, как хочу я, без всяких надоедливых родственников и огородов.

Ну а что⁈ Поеду в Кисловодск, к примеру, устроюсь там рабочим-озеленителем в какой-то санаторий, буду работать на свежем целебном воздухе, пить полезный нарзан и проживу до ста лет.

И Римма Марковна со Светкой поедут со мной. А квартиры поменяем. Барахло — дело наживное. Не пропадем!

От облегчения и осознания этой простой мысли я аж рассмеялась.

Ну вот, ничего такого уж прямо страшного нету.

А ведь Советский союз огромный — и мой выбор широкий.

И теперь хороший вариант, это если они примут мою сторону, формально поругают меня и на этом всё. Тогда я вполне законно смогу порвать с «родней», мол, я обиделась, раз вы такие. При этом я останусь здесь, буду потихоньку собираться в Москву.

Так что не всё так уж и плохо.

И тут зазвонил телефон. Недоумевая, кто же звонит так поздно, я подняла трубку:

— Лида! Лида! — закричала в трубку Римма Марковна (она всегда кричала, хоть треска сейчас и не было), — срочно иди домой! Срочно!

— Что случилось?

— Тут твои из деревни приехали!

Глава 9

Домой я домчалась, со скоростью торпеды.

Меня аж колотило от злости — совсем лидочкина мамашка обнаглела — мало того, что во все инстанции понаписывала кляузы (и ведь какая же дура, у «дочери» нынче должность какая и зарплата хорошая, а если уволят — будет на какой-нибудь овощебазе за три копейки гнилой чеснок для колбасы перебирать, и не видать той же Шурке обеспеченной старости). Совсем дебет с кредитом не сводит, великий стратег из Красного Маяка!

Я так торопилась, что от нервной суеты чуть не вписалась в чью-то машину, и лишь могучим усилием вырулила на свою дорогу. За спиной раздалось гневное бибиканье. Не обращая внимания, я въехала в наш двор, резко остановилась и еще несколько минут сидела, уткнувшись горячим лбом в руль. Сердце стучало где-то в горле, руки дрожали — меня накрыл адреналиновый отходняк.

Немного продышавшись, я ворвалась в квартиру, вся решительная и неумолимая, словно громовержец Зевс перед селянками. Но стоило мне увидеть гостей, как вся заготовленная обличительная речь сразу вылетела из головы.

На кухне сидели… тетя Зина и дядя Толя. И спокойно, по-хозяйски, пили чай. Риммы Марковны, как ни странно, в квартире не было.

Увидев меня, тётя Зина отставила чашку и слегка фальшиво заулыбалась:

— Аааа! Лида! Ну, здравствуй, племяха!

Дядя Толя проворчал что-то нечленораздельное, что, очевидно, символизировало слово «здравствуй».

Я тоже пробормотала слова приветствия, недоуменно прислушиваясь к тишине в квартире. Странно, в коридоре я заметила только одни чужие женские туфли и одни мужские. Значит, родители Лидочки не приехали.

— Вы одни? — на всякий случай спросила я.

— Ага, решили вот заехать, — сверкнула железным зубом тётя Зина и принялась аккуратно намазывать на хлеб толстый слой кабачковой икры. — Садись с нами чай пить, Лида. Разговор есть.

— Что-то случилось? — спросила я и добавила, — а где Римма Марковна?

— Да зачем тебе эта Римма Марковна! — чуть не подавилась от возмущения бутербродом тётя Зина, — завела приживалку…

Я не стала накалять ситуацию — было любопытно, зачем они явились:

— Ну чай, так чай, — как ни в чём ни бывало выдавила улыбку я, — как дела у вас в деревне? Отец выздоровел, не знаете?

— Ой, да что ему станется! — фыркнула тётя Зина, и оба её подбородка от резкого движения аж завибрировали, — а мы тебе молочка парного привезли. От коровки нашей. И творожок.

— Как хорошо! Молочко я люблю! — добавила сиропу в голос я, и налила себе чаю.

Некоторое время чавкали в тишине: тётя Зина всё никак не могла начать разговор, а я её не торопила. Дядя Толя же предпочитал от важных тем воздерживаться.

Наконец, чай был допит, кабачковая икра, капустные пироги Риммы Марковны и докторская колбаса доедены и дальше тянуть было некуда. Тётя Зина шумно выдохнула и осторожно завела разговор:

— Слушай, Лида, я знаю, что Шурка разозлилась и вытворила с письмами этими. Кошмар, конечно.

Я покивала головой, мол, да, ужас и кошмар.

— Подгадила она тебе, конечно!

— Ага, — подтвердила я с печалью в голосе.

— Шурка всегда была та ещё аферистка! — воодушевлённая моей покладистостью продолжила развивать дальше животрепещущую тему тётя Зина, — Чего только её шахер-махер с Ларискиным замужем стоят. Это же ты должна была за Витька замуж выйти!

Я насторожилась, но Зинка уже перешла на другую, более актуальную тему:

— И она ведь своего добьется, ты же её знаешь!

Я с грустным видом кивнула:

— Знаю.

— И вот я подумала, подумала, и говорю дяде Толе, — вкрадчивым голосом промурлыкала тётя Зина, заглядывая мне в глаза, — наша Лида хорошая, давай,Толик, поможем ей, пока Шурка всё у неё не выкачала! Правда, Толик?

Дядя Толя заугукал, мол, да, правда.

— Так что вот я тебе кое-что посоветую, Лида, — тётя Зина опять внимательно уставилась на меня взглядом голодной кобры, — я, как старший, опытный человек, хочу тебя выручить, по-родственному, так сказать.

Я изобразила напряженное внимание.

— Значит так. Смотри, Лида, план такой: ты пропишешь Ростислава у себя в квартире, и Шурка потом ничего тебе сделать не сможет!

Я немножко, мягко говоря (очень мягко) приобалдела. Надо было бы написать «опешила» или «изумилась», но я именно что приобалдела. В буквальном смысле.

Наглость бывает разная. Бывает агрессивная, бывает коварная, подлая, но вот так тупо и примитивно меня ещё никогда не разводили, ни в той жизни, ни в этой. Даже Кук, когда пытался выменять у папуасов золото на стеклянные бусы, и то действовал более тонко и дипломатично. Но всё равно для него это всё закончилось не очень удачно. А тут такое…

Первым моим порывом было взять их за шкирку и вышвырнуть на улицу вон. Или вызвать участкового и составить акт о попытке мошенничества.

Но потом мне вдруг стало любопытно. Почему они так себя ведут с Лидой?

Огромным усилием воли я взяла себя в руки и не показала ни взглядом, ни жестом, что меня это ошеломило или покоробило. Наоборот, я подчеркнуто-облегченно выдохнула и улыбнулась с наивным видом:

— А зачем?

— Ну как зачем? Как зачем? — заторопилась закрепить мнимый успех тётя Зина, — если ты будешь жить тут одна, Шурка быстренько пропишется сама, или Лариску заставит прописать. А тебя потом опять в дурдом сдадут. Они такие, что могут. Понимаешь?

Я молчала, во все глаза разглядывая «родственницу».

— А если тут будет Ростик, то она ничего не сможет сделать, — триумфально осклабилась Зинаида, — ты не беспокойся, он в общежитии живёт. Мы с Кауровыми полкабанчика коменданту завезли в складчину, и Ростику с ихним Васькой одну комнату на двоих дали… Жена коменданта — родственница Кауровым, так что всё там хорошо устроилось, и мы сбоку тоже, как говорится, притулились.

— А потом? — не удержалась от небольшого ехидства я, — когда пройдёт пять лет? Будем все вместе в этой квартире жить?

— Да зачем вместе? — не поняла моего сарказма родственница, — мы к тому времени эту квартиру разменяем, она в хорошем районе, вполне можно две однушки получить. А если нет, то однокомнатную квартиру и комнату в коммуналке. Тоже хорошо.

Я не нашла даже, что и сказать.

— Ты пойми, Лида, — видя, что я не проявляю восторга от гениальности плана, продолжила уговаривать меня тётя Зина, — если ты будешь жить одна в квартире, то Шурка тебя в покое не оставит!

— Я не одна тут живу, — сказала я, — здесь ещё Римма Марковна и Светка живут со мной.

— Ой, знаем мы и об этом! — всплеснула руками тётя Зина, — ты у нас всегда наивная была. Домашний неиспорченный ребёнок. Вот наглая старуха и влезла к тебе в квартиру. Но мы её быстро отсюда выдавим.

— Она не влезла, — продолжила я троллить тётю Зину. — Я сама ей предложила жить у меня. Она — пожилой человек, ей присмотр нужен.

— Пожилые люди должны в специальных домах для стариков жить, — мягко, но категорически объяснила мне Зинаида и, спохватившись, поинтересовалась, — она у тебя прописана?

— Нет.

— Ну, славабогу, тогда и проблем нету! — обрадовалась тётя Зина, — скажешь ей, пусть чемодан собирает и уматывается. Толик, ты же поможешь старухе чемодан до автобусной остановки донести? А то людей неудобно.

Я сидела и восхищалась логикой родственничков.

Толик чемодан донести согласился.

В коридоре что-то грохнуло на пол, раздался сдавленный ойк — вернулась Римма Марковна и услышала концовку нашего разговора.

— Заходите чай пить, Римма Марковна, — громко сказала я, — у нас тут разговор, родственный.

Тётя Зина вспыхнула, ей явно моё самоуправство не понравилось, но пришлось промолчать, чтобы не провалить план.

На кухню вошла бледная Римма Марковна, на щеках у нее алели багровые пятна.

— Вам крепкий или не очень сделать? — тут же ласково захлопотала тётя Зина.

Римма Марковна не ответила. Она смотрела на меня с таким видом, что впору сквозь землю провалиться.

— А, может, вам творожку положить, домашнего? — мелким бесом продолжила ластиться и охмурять тётя Зина, — свеженький, жирненький. Пожилым людям для костей очень полезно.

Она воткнула в безвольные руки Риммы Марковны чашку с чаем и посчитала свой долг вполне выполненным. Творог, кстати, так и не достала.

— Тётя Зина, — сказала я нерешительным голосом, — а как же тогда с квартирой быть?

— С какой квартирой? — не поняла она, — мы же всё обсудили с тобой, Лида! Но если что непонятно, я тебе потом объясню. Наедине. Без посторонних ушей.

— Нет, я не про эту квартиру, — продолжила изображать дурочку я, — Римма Марковна прописана в коммуналке, в переулке Мезанизаторов. И как участнику войны ей совсем скоро квартиру должны дать. В следующем году обещали. И мы хотели взять её квартиру, мою квартиру и разменять потом на четырёхкомнатную.

Римма Марковна от неожиданности аж чаем захлебнулась.

Прокашлявшись, она посмотрела на меня такими глазами, словно пеликан на ветвистоусую дафнию. И я её понимала. Это мы в моём мире привыкли на фэйки в жёлтой прессе реагировать скептически, а здесь люди были пока ещё доверчивыми и всё принимали за чистую монету.

Тётю Зину новость о четырёхкомнатной квартире тоже повергла в экзистенциальный шок.

— Ну что же, Римма Марковна, — печально сказала я и послушно повторила слова, как научила меня более опытная родственница, — мы тут с тётей Зиной поговорили, и я поняла, что вы у меня загостились. Так что собирайте вещи, дядя Толя согласился провести вас.

Римма Марковна не успела даже отреагировать, как моментально подхватилась тётя Зина. Они была бледна той благородной бледностью, которая была характерна для аристократов Средневековья или для очень тяжелобольных людей. Но так как тётя Зина наверняка не относилась ни к одной из перечисленных категорий, можно было сделать вывод, что именно мои слова столь изрядно её взволновали.

— Подожди, Лида! — строго сказала мне тётя Зина дрожащим голосом. — Нельзя же так!

Я посмотрела на неё с превеликим удивлением и для убедительности похлопала ресницами

— Нельзя так со старшими разговаривать! — моментально переобулась в прыжке тётя Зина и, легко сменив мнение на противоположное, сердечно добавила, обращаясь уже к Римме Марковне, — вы на неё не сердитесь, Римма Марковна, она у нас такая. Да вы же сами видите. А Шурка воспитанием детей тоже не особо занималась. И вот что выросло, то выросло.

Я сидела и изо всех сил сдерживалась, чтобы не заржать.

— Лида меня неправильно поняла, — заюлила тётя Зина и долила старушке ещё чаю, — мы ей предложили Ростислава приписать, чтобы мамашка не турнула её из этой квартиры. А Ростислав живёт в общежитии, так что никто вам мешать не будет. И, конечно же, оставайтесь, живите, сколько угодно. И нам с Толиком спокойнее, что Лида под присмотром старшего человека будет. Правда, Толик?

— Конечно! — подал, наконец, голос глава семейства, тоже возбуждённый неожиданной новостью.

— С тобой ещё девочка живет, говорят? — спросила тётя Зина и, не слушая мой ответ, добавила, обращаясь опять исключительно к Римме Марковне, — ну вот и зачем Лида взяла чужого ребёнка? Потом замуж выйдет, свои детишки пойдут, куда этого девать будет?

Римма Марковна пробормотала что-то невразумительное, но тёте Зине ответ не и требовался:

— Где её родители? Небось алкаши какие-то? Пусть, значит, забирают её обратно к себе. Или можно в интернат отдать. Сейчас многие дети в интернатах учатся…

— Да нет, — наконец, смогла выдавить из себя Римма Марковна, — отец Светочки был высокопоставленным работником, недавно умер, а мать — артистка, сейчас в Чехословакии живет.

— А мать платит за содержание ребёнка? — продолжала вести допрос тётя Зина. — Если что, у Толика есть знакомый в Министерстве, в Москве, и можно через него заставить её платить. Валютой!

— Нет, Лида просто так взяла её, — пояснила Римма Марковна.

Я нахмурилась. Бесить родственников Светкой совершенно не входило в мои планы, но потом я увидела до боли знакомый блеск в бердычевских глазах Риммы Марковны и приготовилась ко второму акту Марлезонского балета.

— Лида у нас слишком доверчивая, — посетовала на мой характер тётя Зина. Она теперь разговаривала исключительно с Риммой Марковной и как-то так получилось, что меня выключили из разговора и перевели в разряд зрителей.

Ну, что ж, раз так, где там мой попкорн? Будем посмотреть!

— Да, Лида хорошая девушка, — и себе сдержанно похвалила Римма Марковна, явно нагнетая обстановку. Тётя Зина пока ещё не поняла, что в игру вступила тяжелая артиллерия.

— А Света эта, надеюсь, не прописана здесь? — взволнованно поинтересовалась тётя Зина.

— Нет, Свете от покойного отца осталась трёхкомнатная квартира улучшенной планировки, — пояснила Римма Марковна таким прям будничным-будничным голосом. — Она там прописана.

У тёти Зины выпала чашка из рук и разбилась на мелкие осколки.

— Ой, — охнула она.

— Но если Свету вернуть в интернат, то квартира туда уйдёт, — продолжила безжалостно резать по живому Римма Марковна. — А там дом хороший очень. Для партийных работников.

И тут от входной двери неожиданно раздался звонок. Мы дружно вздрогнули.

— Есть кто дома? — послышался знакомый голос (Римма Марковна от волнения забыла запереть дверь. Хотя по правде говоря, здесь люди днем двери не запирали. Кроме меня, конечно же).

Через секунду на пороге кухни появился Будяк, собственной персоной. Был он небрит, в каком-то нелепом свитере, растянутом и давно потерявшем первоначальный цвет, и старых штанах с заплатками. От него густо пахло табаком, сырой рыбой и болотной тиной.

— Здравствуйте! — поздоровался он и пожал дяде Толе руку. — А я смотрю, гости тут у нас.

(У нас?!!)

— Это Лидочкины родственники, из деревни, — вежливо пояснила Римма Марковна. — Зинаида и Анатолий.

— Прекрасно! А я — Пётр, — оживился Будяк и тут же обратился к дяде Толе с предложением, — может, по соточке? За знакомство.

Дядя Толя обрадованно вскинулся, но тётя Зина зашипела, и инициатива Будяка осталась нереализованной.

— Так о чём грустим? — невзирая на досадный инцидент, попытался взбодрить всех Будяк, — Что как на похоронах?

— Зинаида и Анатолий решили прописать своего сына у Лиды в квартире, — моментально наябедничала Римма Марковна.

— Зачем? — удивился Будяк.

— Чтобы Шурка, мать Лиды, не отобрала квартиру, — хмуро буркнула тётя Зина, которая явно была явно не в восторге от того, что приходилось оправдываться. — Хотя это наши семейные дела.

— Не отберёт! — беспечно заявил Будяк и потянулся к тарелке с творогом, который перед этим всё-таки выставила на стол рачительная Зинаида.

— Вы её не знаете! — сердито фыркнула она, прерывая все дальнейшие попытки продолжить эту тему.

— Да мне как-то всё равно, — отмахнулся Будяк и закинул ложку творога в рот, — м-м-м… вкусно как! Хороший творог. Жирненький такой!

Зинаиду аж передёрнуло.

— А что касается прописки вашего сына, — как ни в чём не бывало продолжил Будяк, — так я против. Категорически против!

— Это наши семейные дела! — вспыхнула тётя Зина.

— Именно семейные. Но наши, — улыбнулся Будяк улыбкой барракуды, — И я, как будущий муж Лиды, согласия не даю! Так что — до свидания!

Занавес.

Когда ошеломлённых родственников с горем пополам удалось выпроводить, я спросила Будяка:

— И вот зачем ты их так?

— Зато больше к тебе лезть не будут, — простодушно ответил он, с аппетитом доедая творог.

— Вряд ли они воспримут твои слова, — пожала плечами я и скептически взглянула на его жуткие носки с многочисленными дырками.

— Да это я только с рыбалки вернулся, а тут Римма Марковна звонит, — вздохнул Будяк, проследив за моим взглядом, — мол, нас с Лидой её родственники выгонять приехали. Я пока из Малинок приехал, болото же, дожди были, дорогу развезло — так и переодеться забыл. В чём был, в том и рванул…

Глава 10

Будяка отправить домой оказалось едва ли не труднее, чем проползти через пустыню Сахара или отделаться от тёти Зины и дяди Толи. Пётр Иванович юлил, изворачивался и находил множество малоубедительных причин задержаться. Да и Римма Марковна изо всех сил поддерживала его — сперва поужинать ему предложила, затем ножи ей наточить срочно надо было, а потом вообще вдруг решила блинчики на ночь глядя нажарить и заявила, что он обязательно должен дождаться их попробовать, и ещё с собой на завтрак взять.

Но я выдержала и это. Наконец за Будяком захлопнулась дверь, и я отправилась в свою комнату писать объяснительную на завтра.

Устало откинувшись на спинку стула, я уставилась на чистый лист бумаги и принялась мысленно составлять план объяснительной. Итак, я должна сперва…

Мои мысли прервал стук в дверь:

— Лида? — дверь скрипнула и в комнату просунулась голова Риммы Марковны. — А я вот кисельчика сварила, из малинки, как ты любишь.

— Римма Марковна, — скрипнула зубами я, — я сейчас занята.

— А чем это ты так занята? Сидишь вон, — запротестовала Римма Марковна без капли раскаяния, — ну так сиди себе спокойно, но сперва возьми вот кисельчик попей, пока гаряченький.

Она вошла в комнату и поставила передо мной большую чашку источающего умопомрачительный аромат киселя.

— Римма Марковна, — вздохнула я, уже понимая, что битва за талию с киселем проиграна, — у меня и правда, важная работа. Нужно объяснительную написать, секретарь парткома сказал.

— Это по тому письму? — нахмурилась она.

— Угу, — кивнула я.

— Да уж, удружила тебе мамка, — сокрушенно вздохнула Римма Марковна, — и это родная мать. Что уж про остальных родственников говорить. Как стая ворон накинулись.

— Ничего, справлюсь. И не с такими проблемами справлялась.

— Справишься, Лида, — грустно кивнула Римма Марковна, — деваться-то тебе некуда. Либо ты их, либо они тебя. Вот и приходится воевать со всеми. А была бы ты замужем — и горя бы не знала. Вот посмотри, Пётр Иванович…

— Римма Марковна, — рассвирепела я, — мы же с вами договорились! Почему вы опять нарушаете⁈

— Ну мало ли о чем мы когда-то беседовали, — коварно сделала вид, что ничего такого и не было, Римма Марковна, — сейчас вот совсем другие времена настали. Тебе защита нужна и поддержка. Сильное мужское плечо.

Она ещё что-то там говорила и говорила. Я смотрела на неё, пропуская это ворчание мимо ушей. И вдруг меня осенила простая мысль!

Всё было до безобразия просто!

От осознания этой мысли улыбка наползла на моё лицо.

— Чего смеёшься? — подозрительно покосилась на меня Римма Марковна. — Я всё верно говорю…

— Римма Марковна, — перебила старушку я, — а почему вы сами замуж не выйдете?

— Старая я уже для всего этого, — огрызнулась Римма Марковна.

— А сколько вам лет?

— Семьдесят два… — вздохнула она, — будет… зимой.

Я зависла. Смотрела на нее во все глаза и понимала, что я ничего не понимаю. Я ведь думала, что Римме Марковне хорошо эдак за восемьдесят. А она ещё вполне даже не старая.

— Что? Что смотришь так? — брюзгливо проворчала Римма Марковна, — Да, я старый, пожилой человек, преклонного возраста, и мне много-много лет! И не надо на меня так смотреть!

— Но Римма Марковна, — задумчиво сказала я, рассматривая её совсем другими глазами, — вы же еще очень даже ого-го!

— В каком это смысле? — настороженно зыркнула на меня она.

— А то, — ответила я, — Семьдесят два — это прекрасный возраст. Это не угасание, а наоборот…

— Много ты понимаешь, — проворчала Римма Марковна, при этом было видно, что равнодушный вид она явно напускает, — суставы ломит, сердце барахлит, мигрени замучили, поджелудка совсем взбесилась, какое уж там ого-го⁈ Тут каждый день живёшь как последний.

— Здоровье и у молодого может барахлить, — ответила я, — тут уж ничего не поделаешь, нужно лечиться и держать себя в форме. А вот во всём остальном…

— Что с остальном? — вскинулась Римма Марковна.

— Нужно и можно привести себя в порядок, подлечится, заняться собой, глядишь, и мужчина найдётся.

— Да ты что такое говоришь, Лида⁈ Какой мужчина в моём возрасте?

— Подумайте, Римма Марковна, — не стала уговаривать её я (хорошо уже знала вредную старушонку, но здесь главное — закинуть удочку). — Вот скажите мне, какая у вас мечта?

— Доварить икру из кабачков, — проворчала Римма Марковна и забрала у меня незаметно опустевшую чашку из-под киселя. — Закатать так, чтобы вкуснее, чем у Норы Георгиевны получились.

— Нет, я про настоящую мечту, — покачала головой я.

— Ну, я мечтаю о каракулевой шубе, — пряча глаза, тихо сказала Римма Марковна, — с большой блестящей брошкой на воротнике.

— Римма Марковна! — всплеснула руками я, — а почему вы до этого молчали⁈

— А что тут говорить? — надулась она, — шуба — удовольствие дорогое, да ещё и попробуй её достать. У тебя вон и то шубы нету, куда уж мне. Да и зачем она мне, я же дома всё время сижу, а когда Светку на сольфеджио вожу, так мне и в пальто нормально.

— Так, Римма Марковна! — подытожила я, — шубу для вас внесем в список приоритетных покупок. До зимы еще пару месяцев, как раз успеем купить. Я попрошу кое-кого посодействовать. Есть у меня связи. Так что шуба вам скоро будет.

— Да ты что, Лида!… — начала клеить отмазки Римма Марковна, — не надо…

— Всё, разговор о шубе закончен. Сказала купим — значит купим. И брошку тоже купим. Только скажите, какая вам нравится.

— Ну вот… — забормотала смущённая Римма Марковна.

— Еще какие мечты? Только настоящие мечты, а не стоны о новой мясорубке.

— А больше и нету, — с улыбкой развела руками она.

— Так не бывает, — не поверила я. — Скажите, что вам всю жизнь хотелось? Вот просто хотелось, но вы не могли себе этого позволить? Где бы вы хотели жить? Как? Чем заниматься?

— Да всё хорошо…

— Нет, вы не ответили на вопрос, — не уступила я.

Римма Марковна надолго задумалась, а потом, покачав в такт своим мыслям головой, тихо сказала:

— Я всегда хотела жить в небольшом старинном домике с мезонином. Чтобы потолки высокие были. И чтобы был свой сад. Как у нас в Малинках. Но чтобы каждые выходные ходить в оперу или в театр. Чтобы семья была. Ещё хочу танцевать танго. Всегда мечтала. Это так красиво. Но в юности возможности не было, бедность была страшая, пришлось на фабрику идти, я в две смены там работала и без выходных, какие там танцы. Тут лишь бы до кровати доползти. А ведь ещё матери помогать надо было. Потом война. Потом всё как закрутилось, — вздохнула Римма Марковна, — Да зачем ты прицепилась ко мне, Лида? Бредишь старые раны.

— А знаете, Римма Марковна, существует одна старинная легенда. Восточная, вроде индийская или китайская, — сказала я. — Согласно этой легенде перед тем, как возродиться, каждой душе дают выбор — решить, какая половина жизни пройдёт счастливо: первая или вторая? Детство и молодость или же зрелость до старости? И некоторые души выбирают второй вариант, понимаете?

Римма Марковна молчала.

— И часто именно вторая половина жизни является наградой за перенесенные тяготы и страдания в юности, — продолжила я, — и наоборот. Помните, как у Данте Агильери: «Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу…»?

— У меня сейчас и так всё хорошо, как я и не мечтала даже! Никогда я так хорошо не жила.

— Ну, теперь смотрите, Римма Марковна, — задумалась я, — это же всё вполне реально. Чтобы иметь свой дом с мезонином и садом и при этом ходить в оперу и театры, вам нужно жить где-то в пригороде Ленинграда, Риги или Львова. Это я для примера говорю. Та же Астрахань — прекрасный вариант.

— В Астрахани летом жарко очень, — проворчала Римма Марковна, постепенно втягиваясь в разговор, — с моим давлением я там не смогу.

— Ну пусть не Астрахань, — согласилась я. — Можно же Кострому, Казань или Киев взять. Там климат умеренный. Как раз вам хорошо будет. Обменяем вам квартиру на домик с мезонином и будете там жить и ходить по своим театрам.

Римма Марковна аж икнула.

— А, чтобы семья была — нужно вам замуж выйти. Делов-то, — вероломно подытожила я.

— Да ты с ума сошла, Лидия! — вспыхнув, возмущенно сказала Римма Марковна и неловко добавила, пытаясь увести разговор в сторону, — давай я тебе молочка лучше налью.

— Не сошла, — ответила я, — у вас еще есть время, чтобы пожить так, как вы мечтали. Лет двадцать так точно. Вас вообще ничего не сдерживает, Римма Марковна. Когда выберем вам город и приобретем там домик, переедете и выйдете замуж. Сколько ваших ровесников остались вдовцами. Думаю, вполне вы себе какого-то бодренького дедка найти сможете…

— Да ты что! Ты что! — запричитала Римма Марковна, — нашто он мне⁈ Пердун старый! Буду обхаживать его? А потом его дети меня под зад ногой вышвырнут и опять на Дворище?

— А это всё от вас зависит, Римма Марковна, — ответила я ей, — если дом будет ваш, и вы там старичка не пропишете — никто вас не вышвырнет. Кроме того, у вас ведь ещё есть я. А я не позволю. Так что не отмахивайтесь, а подумайте. У вас есть реальная возможность последний кусок жизни прожить именно так, как вы мечтали.

Римма Марковна задумалась и тихо вышла из комнаты. Даже грязную чашку из-под киселя на столе забыла.

Я же вздохнула спокойно — теперь уж точно она от меня со своими интригами о моём замужестве отстанет. Ну а что? Клин клином вышибают.

Хотя на самом деле я желала ей счастья, и, хотя привыкла уже к её помощи, но была бы только рада, если бы она нашла себе такого же вредноватого дедка для походов в театр.

— Что значит «Всё так и есть»⁈ Это что такое⁈ — заверещал Колодный и от возмущения даже его лысина покраснела.

Он раздосадовано крутил туда-сюда листок бумаги с объяснительной, и не мог поверить, что действительно видит то, что видит.

Да, я вчера весь вечер просидела над написанием объяснительной, перебрала множество вариантов: от подробного описания, какая мать Лидочки деспотичная тиранка и ханжа с мелкособственническими инстинктами до живописания ее нравственности и истории реального происхождения Лидочки. Но по мере написания мне становилось противно. Всё было не то.

В результате я решила, что пусть увольняют, значит, пора ехать жить в Кисловодск, и написала вот так, в трёх словах: «Всё так и есть».

И пусть как хотят, так и понимают это.

— Что вы себе позволяете, Лидия Степановна⁈ — тем временем гремел секретарь парткома. — Вам было сказано написать объяснительную с подробным описанием ответов на все претензии матери! А вы что мне здесь написали? Что, я вас спрашиваю⁈

— Объяснительную, — тихо сказала я. — Там же в заголовке написано.

— Я вижу, что написано в заголовке! — завизжал Колодный, — да вы издеваетесь⁈

— Нет.

— Иван Аркадьевич! — схватился за голову Колодный, — вы посмотрите на это!

В комнате заседали сам Колодный и Иван Аркадьевич. Карягин очень переживал всю эту ситуацию и, хоть партком был независимой ячейкой и мог вызывать на ковёр хоть и самого директора, настоял на том, чтобы присутствовать на первом этапе расследования.

Когда секретарь парткома в гневе швырнул листок ему, он развернул и заглянул в текст:

— Лидия, действительно, что это? — нахмурился он. — Ты же должна была объяснить всё, а не ёрничать.

— Я не ёрничаю, Иван Аркадьевич, — сказала я и добавила, — понимаете, она — моя мать. Какая ни есть, но — мать. И я не хочу, чтобы в глазах товарищей по партии моя мать выглядела нелицеприятно. Лучше пусть меня судят. Я готова принять любое наказание. А мать — не трогайте! Не позволю!

Я покаянно склонила голову. Воцарилась тишина, лишь шуршала бумага — это секретарша стенографировала всё в протокол заседания.

Иван Аркадьевич как-то странно посмотрел на меня.

— Лидия Степановна, подождите нас за дверью, — хрипло сказал Колодный.

Я вышла в коридор и прислонилась пылающим лбом к прохладной стенке. Видимо, таки перенервничала. Сама не пойму.

О чём они спорили, я не слышала. Но, судя по повышенным голосам за дверью, разговор был отнюдь не простой.

Меня продержали в коридоре достаточно долго. Я уже аж устала стоять. Примерно через полчаса меня пригласили обратно.

— Лидия Степановна! — прокашлявшись, сообщил Колодный, — на основании докладной записки от вашей матери, гражданки Скобелевой, и информации об инциденте, полученной от вас в объяснительной записке, всесторонне изучив все обстоятельства этого дела, включая вашу положительную характеристику и поручительство от дирекции предприятия. Кроме того, звонил главный редактор нашей городской газеты и тоже дал вам положительную характеристику. В виду всего вышеизложенного, комитет КПСС нашего депо постановил о дисциплинарном наказании в виде устного замечания без занесения в личное дело, с условием, чтобы вы помирились с матерью. Срок вам — две недели.

Я мельком посмотрела на Ивана Аркадьевича. Вид у него был явно довольный.

Я зашла в небольшое кафе-«стекляшку» с неоригинальным названием «Прибой», которое находилось недалеко от депо «Монорельс». После всех этих потрясений банально решила взять тридцатиминутную паузу и побаловать себя вкусненьким.

В рабочее время посетителей в кафешке не было, если не считать полную женщину пенсионного возраста, которая с умилением смотрела как ее внук, малыш лет пяти, с аппетитом ест пирожное.

Я заказала три шарика мороженного «Пломбир», в вазочке, с сиропом и шоколадной стружкой, и стакан лимонада «Колокольчик».

Оплатив заказ, я устроилась за самым крайним столиком. От общего зала меня отделяла большая стереоколонка.

Смакуя сладкую молочно-шоколадную льдистость, я на какой-то миг совершенно выпала из реальности. Не знаю, как долго я познавала нирвану, но обратно в наш мир меня вернули голоса. Говорили явно на повышенных тонах. Но меня зацепил не шум, а то, что было упомянуто моё имя.

— А я тебе говорю! Это Горшкова! — возмущался женский голос, — этой выскочке всё сходит с рук!

— Успокойся, — пытался уговорить её мужской голос.

— Не могу успокоиться! Вот почему одним — всё, а другим — ничего! Пашешь, пашешь и ничего. А эта дрянь только появилась, и уже в кресле зама сидит! Без образования! И квартиры у неё! Говорят, аж четыре!

— Две.

— Да пусть даже две! А мы в двух комнатушках впятером ютимся! Уже который год!

— Успокойся, — повторил мужчина.

— Вот как её без образования на такую должность взяли⁈ А я, между прочим, МГУ закончила! Два курса! Потом, правда, перевелась к нам на заочный, когда Серёжку рожать пришлось. Но тем не менее! И я сижу простой служащей! А она только поступила недавно! У неё же то ли какой-то техникум, то ли вообще ПТУ! И она — зам! С личным кабинетом и секретаршей! Вот как так?

— Значит она сумела понравиться…

— А я, значит, не нравлюсь, да?

— Ну, ты — женщина порядочная, всего добиваешься честным трудом. А оно видишь вон как бывает…

— Ты хочешь сказать, что она…?

— Ну а как бы она ещё стала замом? — проворчал мужской голос с нотками злобной зависти.

— Думаешь, спит с Карягиным? — продолжала докапываться женщина.

— Ну а как бы она такой карьерный рывок сделала?

— Ну он же старый, фу!

— Это тебе фу. А этой мразоте лишь бы повыше вскарабкаться. Вот увидишь, она и его скоро подвинет!

— Не зря даже родная мать на неё жалуется в партком.

— Но ей ничего не было.

— Как не было?

— А вот так! Отпустили её, представляешь? Даже без взыскания. Видимо и Колодному понравиться сумела, — злорадно сказал мужской голос.

Меня этот разговор начал изрядно подбешивать. По голосам я уже почти догадалась, кто это. Поэтому, прихватив вазочку с чуть подтаявшим мороженным, я вышла из-за колонки и подошла к соседнему столику:

— Добрый день, коллеги, — мило проворковала я с лучезарной улыбкой, — слышу, вы тут обо мне говорите…

Глава 11

— Л-Лида…? — просипел товарищ Иванов.

— Просто Лида, — поправила его я с милой улыбкой голодной барракуды. — Сижу такая, никого не трогаю, починяю примус… в смысле, кушаю мороженку. И тут — бац! — обо мне забеспокоились! Так вот она я! Могу подробно ответить на все интересующие вопросы.

— Ты подслушиваешь! — взвизгнула Тоня.

А это была именно она, Тоня Звягинцева, девушка с забавной чёлкой, бывшая лучшая подруга Лидочки Горшковой, которая оказалась вот таким вот… человеком.

— Ну что ты так мелко обо мне думаешь, — поморщилась я, — Я — личность знаменитая, так что оценивай мои действия более масштабно. Не подслушиваю, а целенаправленно шпионю за тобой, Тоня. Разве не понятно? Ведь всем в этом мире, включая и меня, есть дело до того, какой салат Тоня сегодня ела и что Тоня думает о Лиде Горшковой!

Лицо Тони перекосило. В руках я держала вазочку с чуть подтаявшим мороженым. По всем законам жанра я должна была сейчас вывалить содержимое вазочки на голову товарища Иванова или Тони, но было откровенно жаль мороженного. Я не удержалась и торопливо закинула в рот несколько ложечек.

— А мороженное здесь вкусное, — сказала я, ставя полупустую вазочку на столик перед обалдевшими коллегами, — Рекомендую.

Я вышла из кафешки, не слушая возмущенные возгласы за спиной.

На душе было досадно.

Чтобы «смыть» неприятное ощущение, которое не покидало меня остаток рабочего дня, сразу по возвращению домой я потащила Римму Марковну на шопинг.

Вредная старушка сперва упиралась, но я строго сказала:

— Шуба сама себя не купит!

— Но, Лида! — запротестовала Римма Марковна, — сама подумай, зачем мне эта шуба!

— Ничего не знаю. В прошлый раз вы сказали, что мечтаете о шубе.

— Это была минутная слабость.

— Римма Марковна, мы же женщины, слабый пол, поэтому имеем полное моральное право потакать своим слабостям, — не повелась на отмазку я и тут же мстительно добавила, — мне же ещё замуж вас выдавать. А в новой шубе это будет провернуть гораздо легче.

Пока возмущенная Римма Марковна хватала ртом воздух и пыталась найти достойный ответ, я потащила её к машине.

Да, вот такая я мстительная.

И мы поехали в спецмагазин, в который когда-то давал талоны «опиюс» (он и сейчас опять дал), после того, как «демоническая» Олечка разворотила мою квартиру.

Мы вошли в подвальное помещение, похожее на катакомбы, затем долго шли по длинному-длинному коридору и, наконец, попали в огромный склад-бункер.

— Ох ты ж божечки мои! — тихо воскликнула Римма Марковна, увидев все товарно-импортное разнообразие и великолепие, которое ей и во сне не снилось.

Она, словно сомнамбула, с расширенными глазами бродила вокруг огромных стеллажей с куртками, пальто и костюмами, коробок с обувью, тюков с мягкими игрушками, плюшевыми пледами и коврами. Возле полок с мохеровой пряжей она зависла так надолго, так что пришлось её чуть ли не силком тащить в противоположную сторону, где были стойки с шубами.

— Римма Марковна, выбирайте, — сказала я ей, кивнув в сторону шуб. А сама отошла к стойке с детскими пальто. Светке как раз нужно было на зиму новое прикупить. Из того она уже выросла.

Себе я не планировала ничего. Талонов было не так чтобы много. Спасибо, Лев Юрьевич дал. Конечно же, не просто так. За ответную услугу. И я подозревала, что отдавать придется уже скоро.

Я уже выбрала Светке добротное зимнее пальто из верблюжьей шерсти красивого светло-коричневого цвета с ярко-зелеными полосками. Просто прелесть, а не пальто. Венгерское. Будет на фоне остальных детей, которые ходили в одинаковых серо-бордовых пальтишках, которые продавались у нас в «Универмаге», выглядеть как куколка.

— Лида, — ко мне подошла смущенная Римма Марковна.

— Выбрали?

— Да, — тихо сказала она.

— Показывайте, — велела я, — где?

Мы вернулись к шубам, и Римма Марковна несмело сняла с вешалки довольно-таки невзрачный полушубок, то ли из крашенного больного зайца, то ли вообще — из какой-то драной кошки, у которой при жизни, по-моему, явно был стригущий лишай.

— Что это? — удивилась я.

— Шубка, — сказала Римма Марковна и, видя мой скепсис, торопливо добавила, — Я хочу этот!

Но я её слишком хорошо изучила и на примитивную отмазку не повелась:

— Римма Марковна, — я добавила металла в голос, — речь шла о каракулевой шубе. Это — драная кошка! Не каракуль!

— Каракуль дорого! — огрызнулась Римма Марковна. — Это тоже шуба! Я хочу её.

Я смотрела на Римму Марковну и у меня аж комок в горле встал. Вот ведь поколение! Всю жизнь в трудностях, лишениях, нищете, потом война, потом восстановление, тяжкий непосильный труд. Они привыкли жертвовать всем: временем, здоровьем, силами, мечтами. Да, цель их была благородная, по сути они были (и есть) подвижниками. Была бы в это время действующая церковь, она бы могла канонизировать это поколение полностью, ещё при жизни.

Но сейчас уже другое время, время, когда люди живут нормально и государство решает 80% их материальных проблем. И всё равно они не позволяют себе ничего лишнего! Привыкли во всем себе отказывать.

— Римма Марковна, — тихо, но твёрдо, сказала я, — где тут каракулевые шубы?

И, видя, что она собралась до последней капли крови доказывать мне целесообразность душегрейки из больного зайца, я быстро добавила:

— Надо покупать шубу из каракуля! На эти талоны срок годность же есть. И сегодня срок как раз заканчивается. Так что давайте быстрее. А то магазин скоро закроется. Пропадут же и будет жалко. Мы должны их полностью потратить.

Кажется, подействовало. Римма Марковна пристально посмотрела на меня, но, видя, что я не шучу, резво потрусила к каракулевым шубам.

И вот тут она, наконец-то, «отпустила тормоза». Мне пришлось почти час помогать ей выбирать. Она с огромным удовольствием, с почти детской какой-то радостью, перемеряла все шубы, которые там были. Даже мужскую дубленку. Кажется, она оттягивалась за все предыдущие годы лишений. Вошла во вкус, так сказать.

Наконец, мы остановились на элегантной шубе из лисы, в пол. Я молча посмеивалась. Еле-еле удалось убедить раздухарившуюся старушку не брать шубу из белого песца. В химчистке однозначно испортят, а чистить самостоятельно было стрёмно (в эти времена белый мех чистили смесью муки, крахмала и сухого молока. Мне кажется — жуть жуткая).

В общем, с горем пополам, наконец-то, выбрали!

На последние талоны, оставшиеся от покупки шубы Римме Марковне и пальтишка для Светки, она уговорила меня взять ещё два мотка королевского мохера нежно-персикового цвета.

— Свяжу тебе ажурную жилетку, — проворчала Римма Марковна, бережно прижимая огромный свёрток с шубой к груди, — а то нам набрали всего дорогущего, а о себе ты опять забыла.

И от этих слов стало у меня в груди прямо потеплело…

Дома Римма Марковна схватила шубу и убежала хвастаться Норе Георгиевне и всем, кто попадется. Светка ещё не вернулась из школы (они сейчас учились во вторую смену). И неожиданно я осталась предоставлена сама себе.

Побродив немного по пустой квартире, я включила телевизор. Но там шла какая-то ерунда и я выключила.

Эх, Интернет бы сейчас.

Вот много хорошего в это время. На пример, продукты. Да, с деликатесами здесь напряг, но вот простая пища намного вкуснее и качественнее, чем в моём мире. Или одежда. Конечно, модели не ахти, да и расцветки так себе, но зато вся одежда добротная, носится много лет. Это не «брендовые» вещи из моего времени, которые теряют товарный вид уже после двух-трёх стирок.

Но вот с досугом здесь прямо беда-беда. По телевизору большинство передач незамысловатые и скучные, хорошие остросюжетные книги в библиотеке чтобы взять — тебя записывают в специальную очередь. И книгу выдают строго на пару дней. И часто она в таком виде, что даже в руки ее брать противно. Хорошо, что у меня борьба за существование в этом мире и работа занимала почти всё свободное время, но, когда выпадали такие вот моменты, — я вообще не знала, куда себя девать и что делать.

К счастью, я слонялась по квартире недолго. Вернулась Римма Марковна с шубой и глаза её горели, как у боевого кота:

— Лидочка! — выпалила она с порога, — ты представляешь, эта старая кошелка, Нора Георгиевна, мне так позавидовала! Так прям позавидовала, что аж на душе приятно!

Она взахлёб принялась рассказывать, как отреагировала соседка на её шубу, как вдруг в дверь позвонили. Я пошла открывать.

Каково же было моё изумление, когда на пороге я узрела лидочкину мать и сестру.

— Что, не ждала? — вместо приветствия желчно выпалила Лариска и, оттеснив меня от двери, по-хозяйски вошла в квартиру.

За нею вошла лидочкина мать, молча поджав губы, даже не поздоровавшись.

От всего этого я на миг аж дар речи потеряла.

— А ты, я смотрю, кучеряво устроилась, — возмущенно завила Лариска, рассматривая коридор.

Не успела я ничего ответить, как послышался голос:

— Лида, смотри, а с этим шарфиком ведь правда лучше? Или тот синий всё-таки красивее? — и в коридор эдакой боярыней вошла Римма Марковна в новой шубе из чернобурки, на которой всё ещё болтался ценник.

Сцена в коридоре по уровню пассивной экспрессии легко могла бы конкурировать со знаменитой сценой, когда всем внезапно сообщили, что едет ревизор.

— Эт-т-о что т-такое? — внезапно осипшим голосом спросила Лариска, во все глаза уставившись на Римму Марковну.

— Не что, а кто, — поправила её я, — это Римма Марковна.

— А что она делает в нашей квартире? — взвизгнула Лариска и развернулась ко мне. — А?

— Живёт здесь, — ответила я спокойно (пока ещё спокойно).

— А на каком основании…

— Не твоё дело! — оборвала её я, — это — моя квартира. И здесь живут те, кого я считаю нужным здесь поселить. Перед тобой отчитываться не намерена.

— Да ты…

— А что вы здесь, у меня, делаете? — задала логичный вопрос я спокойным голосом (всё ещё спокойным).

— Да что ты себе позволяешь⁈ — заверещала Лариска, — К тебе мать родная приехала и сестра, старшая между прочим! А ты вместо гостеприимства дурацкие вопросы задаешь!

— А зачем вы ко мне приехали?

— Мать завтра в партком пойдёт! — выпалила Лариска с таким злорадством в голосе, что у меня аж мурашки по спине пошли, — будет разбираться, почему они телеграфировали, что вопрос закрыт! Наша мамка, если надо, и на самый верх дойдёт! Будешь как миленькая ездить и огороды полоть!

— Это что за крепостное право? — невесело рассмеялась я.

— Может чайку с дороги? — несмело пискнула Римма Марковна в попытке разрядить обстановку.

Лариска развернулась к ней и, тыча дрожащим пальцем, прошипела, обращаясь ко мне:

— Ты зачем ей шубу купила?

— А что не так? И с чего ты взяла, что это я ей купила?

— На свою пенсию она бы не смогла! — заявила Лариска, — да еще из чернобурки! Ты бы еще из соболя ей взяла!

— Из соболя не было, — невозмутимо прокомментировала Римма Марковна, которая вроде как пришла в себя. — Пока эту зиму придется носить чернобурку.

— Мама! Вы гляньте, что делается⁈ — взвизгнула побагровевшая Лариска, — я уже три года хожу в кроличьем полушубке, а эта старуха, мало того, что в нашей квартире живет, так ещё эта дура ей шубы такие покупает!

Шурка неодобрительно покосилась на Римму Марковну, но всё еще молчала — выдерживала бойкот.

— Извинись перед Риммой Марковной, Лариса, — сказала я лидочкиной сестре.

— Что? — презрительно загоготала Лариска, — перед этой? Перед твоей приживалкой? Это я ещё извиняться должна⁈ Пусть скажет спасибо, что мы участкового не вызвали!

— Так, я поняла, — сказала я, — что вы приехали в партком. Заставить их заставить меня ездить к вам батрачить на огороде. Понятно. Это понятно. Но я вот не пойму — а зачем вы ко мне домой тогда пришли?

— Как это зачем? — возмутилась Лариска, — а где мы, по-твоему, ночевать должны? Под забором?

Капец логика.

У меня аж глаза на лоб полезли. Какая милая пасторальная непосредственность. Зашибись. Мамулька с сестричкой приехали доломать карьеру Лиде и припахать её на обслуживание своего хозяйства. И не нашли ничего умнее, чем прийти к ней ночевать.

— А мне фиолетово, — сказала я, — можете хоть под забором.

— Ты что, выгоняешь нас? — Лариска настолько удивилась, что сказала это обычным человеческим, а не визгливым голосом.

— Выгоняю.

— На ночь глядя⁈ И куда мы пойдем⁈

— А мне плевать. Куда хотите, туда и идите.

— Мы никуда не пойдём! — вдруг подала голос Шурка, мать Лиды. — Будем ночевать здесь. А старуха пусть уходит. Шубу пусть оставит и уходит. И давай нам уже ужинать, сколько можно языками молоть.

— Римма Марковна не старуха, — скрипнула зубами я, — и отсюда она никуда не уйдёт. Она здесь жила и будет жить. Столько, сколько сама захочет. Это — раз. Во-вторых, у меня здесь не притон и не ресторан. Никого я кормить и оставлять на ночлег из вас не буду. Вы уже один раз попытались мне сломать карьеру и репутацию. Не вышло. Сейчас решили лично приехать вредить.

— Да ты как с матерью разговариваешь! — заорала лидочкина мать.

— Пошла вон отсюда! Обе! — я раскрыла дверь и добавила, — иначе участкового позову сейчас я.

— Зови! — закричала Лариска, — пусть приживалку твою арестует! За незаконное завладение чужой квартирой!

— Что здесь происходит? — из квартиры напротив выглянул Иван Тимофеевич, весь солидный и представительный, в темно-синем бархатном халате и очках.

— Да вот! Полюбуйтесь! Родную мать мразота такая выгоняет на ночь глядя! — заверещала Лариска,в надежде на моральную поддержку столь авторитетно выглядящего соседа.

— Ну, я Лиду в этой ситуации вполне понимаю, — степенно произнес Иван Тимофеевич, — после того, что вы ей чуть не разрушили карьеру и доставили столько неприятностей, я бы тоже вас даже на порог своего дома не пустил.

— А вы кто такой⁈

— А я главный редактор той газеты, куда вы тоже жалобу написали, — представился Иван Тимофеевич и попенял, — нехорошо поступаете, гражданочка. Не по-советски.

— Да это она не по-советски ведёт себя! — возмутилась Шурка, — родную мать на старости лет бросила, корова такая! Не ездит, не помогает! Работой прикрывается, дрянь!

— Неправильно вы рассуждаете. Работа у Лидии очень ответственная и для страны крайне важная. Стратегически важная. И нельзя ставить свои мелкобуржуазные и мещанские интересы выше общественных, — упрекнул её Иван Тимофеевич.

— Да что ты ему доказываешь! Они же сговорились! — влезла Лариска, — давай позовём участкового и пусть разбирается, что здесь происходит!

— Скорее он вас арестует, — мрачно ответила я, — за хулиганство.

— И нарушение общественного порядка, — добавил Иван Тимофеевич.

— А я подтвердить могу, как свидетель, — с первого этажа тяжело поднималась соседка Наталья и была она злая-злая. — Пришла с работы, устала, как чёрт, а они шум такой подняли, что не отдохнуть! Что здесь происходит⁈

— К Лиде мать приехала, — вежливо пояснил Иван Тимофеевич.

— Ну и что, что приехала? — удивилась Наталья, — а зачем на весь дом орать?

— Да дело в том, что эта мать написала на Лиду донос в горисполком, — явно наслаждаясь ситуацией прокомментировал Иван Тимофеевич, — а теперь приехала ночевать, а Лида её в дом не пускает.

— Да какая же она после этого мать⁈ — ахнула Наталья, — такую мать врагу не пожелаешь. И правильно делает, что не пускает! Я бы тоже не пустила! И как Лида вам ещё ноги не переломала, не понимаю? Как на меня, я бы уже вам все рёбра пересчитала за такое вредительство.

— В общем, гражданочки, вам действительно лучше уйти, — подвёл итог Иван Тимофеевич и лидочкины родственницы, злобно ворча, ретировались.

Этот раунд я снова выиграла, но понимала, что всё ещё впереди.

На работу приехала хмурая и не отдохнувшая (всю ночь плохо спала из-за этого, да ещё Римма Марковна причитаниями своими достала, она решила, что из-за неё всё. Еле-еле я её убедила, что она — только повод прогнуть Лиду).

Я вошла в кабинет. Из-за того, что утром торопилась, успела накрасить только глаза. Но ничего, как всякая нормальная и предусмотрительная женщина, дубль косметики я хранила в нижнем ящике стола.

Я вытащила из ящика стола помаду, намереваясь подкрасить губы. Сняла колпачок и немного выкрутила. Уже поднеся к губам, я остановилась.

Помада была не моя.

Глава 12

Я задумчиво вертела в руках злополучный тюбик помады. С виду такой же, каким обычно пользовалась я: коричневый футлярчик с золоченой косой вязью — «Дзинтарс». Не то, чтобы он был прямо хорош, плыл, чуть что, но всё же чуть получше качеством и поприятнее, чем всё остальное. Я осмотрела тюбик ещё раз: вроде как мой, но точно не мой. Дело в том, что эта фирма выпускала помады нескольких оттенков, причем каждый цвет был или матовым, или перламутровым. Я всегда пользовалась только матовой помадой (у Лидочки губы были пухловаты, и перламутровый блеск на них выглядел пошло), а сейчас я держала перламутровую.

Кто-то лоханулся (это если хотели подбросить) или же случайно перепутал.

Отсюда вопрос: если это мне подкинули помаду, то зачем? Она с каким-то ядом или со слабительным? Или нею пользовался человек с герпесом?

А с другой стороны — может же быть такое, что кто-то спокойно шарился у меня в кабинете и случайно перепутал помаду? Может же такое быть? Вполне. У меня были отгулы, затем я два дня в суете пробегала. В кабинет мог войти кто угодно (запасные ключи есть в каморке вахтёра).

И вот кто это и как? И, главное — зачем?

С раздражением я швырнула тюбик обратно и с сожалением окинула взглядом остальную косметику — нужно будет выбросить всё, включая расческу, и больше не хранить ничего здесь. Непонятно, что тут происходит. А я к тому же изрядно брезглива.

Сразу же возникла мысль, что шарились и в документах. Интересно, в сейф добраться смогли? Хотя в это время все сейфы делают по одному образцу и вполне возможно, что их легко открыть одним и тем же ключом. Хотя я точно не уверена в этом.

Тем не менее в душе я порадовалась, что самые важные документы я держала в сейфе Валеева, на его квартире. Теперь нужно будет наведаться и туда, потому что кто его знает…

Мои мысли прервал телефонный звонок.

Я сняла трубку — звонил «опиюс» (должок за талоны на шубу Римме Марковне не заставил себя долго ждать).

— Алло! Лидия! — прозвучал приятный знакомый баритон, слишком уж бодрый и оптимистичный, так что у меня сердце тревожно ёкнуло.

— Слушаю, — вежливо ответила я.

— Знаю, что ты занята, поэтому не буду тянуть. В понедельник поедешь в командировку. Это ненадолго, до среды.

— Зачем? — пробормотала я совсем нерадостно (сейчас и так навалилось всё, а тут ещё командировка).

— От городского комитета советских женщин нужен представитель, точнее представительница на заседание, — хохотнул Быков, — но это хорошая командировка. Нужно съездить и принять участие.

— Без доклада?

— Без доклада, — подтвердил Быков.

— А в чём подвох? — не повелась на излишнюю радость я.

— Лидия Степановна, — мягко, по-отечески попенял меня Быкорв, — ты ещё такая молодая, а ведешь себя как пятидесятилетняя бабка. Во всём тебе какой-то подвох чудится, заговоры, тайны.

Я вздрогнула. Эх, если бы Быков знал, насколько он сейчас прав. Так-то мне по меркам моего мира пятьдесят три уже. Почти пятьдесят четыре. И да, постоянно какая-то фигня чудится. Которая, как правило, происходит потом реально.

Но вслух я сказала:

— То есть подвоха нет? Просто поехать и посидеть на собрании?

— На трёх собраниях. Три дня же.

— И всё? — настороженно уточнила я.

— Остальное я расскажу тебе при встрече, — вздохнул Быков. — Вот что ты за человек такой, Лида! Ничего от тебя не скрыть. Тебе бы в милиции работать, все преступления сразу раскрывались бы.

— А когда встреча? — поморщилась я, прикидывая, как свинтить с работы, ведь с Иваном Аркадьевичем договаривались, что я после отгулов буду работать в поте лица. А я только-только вышла, так мало того, что прогуляла считай два рабочих дня, так еще два дня разборки с этим письмом (удружили родственнички!).

Мне сейчас как раз уезжать не желательно, раз лидочкина мать лично приехала и намерена идти до конца — ничем хорошим всё это для меня не закончится. И мне как раз именно сейчас нужно сидеть здесь и контролировать ситуацию, а чёртов «опиюс» решил меня в командировку внезапно услать.

А с другой стороны — чёрт с ней. Если подо мной стул зашатался и меня уволят (к примеру), так хоть в командировку съезжу за государственный счет. А то засиделась я уже на одном месте.

Всё это мелькнуло у меня в голове за полсекунды, а Быков сказал:

— А давай сейчас пообедаем вместе и обсудим. Место, как обычно, — наше.

В трубке пошли гудки.

Я вздохнула и аккуратно положила трубку на рычаг.

Посидела, грустно рассматривая содержимое ящика, этой косметикой я больше пользоваться не буду. Затем набрала внутренний номер:

— Ало, Татьяна? Можешь заскочить ко мне до обеда буквально на минуточку? Нужна твоя помощь. Выручай — прихвати помаду, тушь, пудру и карандаш, как обычно я у тебя беру. Жду.

Я откинулась на спинку стула и приготовилась ждать Репетун. Идти на деловой обед неподготовленной, пусть даже с Быковым, я считала дурным тоном.

Интересно, что за задание он опять мне решил подсунуть? Надеюсь, больше не придется документы подменивать? В прошлый раз случайно получилось, повезло, что я с Велимиром была знакома. Кстати, вопрос с Велимиром так и не решился. Но что-то он больше не звонит. Интересно, сам отшил влюбленную секретаршу или что? Но раз не звонит, значит, всё у него там хорошо.

К ресторану «Нивушка» я подрулила в полном боевом раскрасе, как и полагалось каждой порядочной советской женщине. Единственно, мой мэйкап сильно отличался от общепринятого — я полностью игнорировала блестящие тени и перламутровые помады, особенно вырвиглазных расцветок.

Быков уже занял столик и, в ожидании меня, что-то записывал в блокнот.

— Четверг — рыбный день, а я варенную рыбу не сильно и люблю, — проворчала я, заглядывая меню. — Хотя моя Римма Марковна рыбу-фиш готовит так, что все рестораны Европы стыдливо краснеют.

«Опиюс» решил, что это шутка и добросовестно немножко похихикал.

— Салат из сельди, салат из морской капусты или килька с луком, — ворчливо прочитала я, — рыбный рассольник или уха, рыбные котлеты с гречкой или рыба под маринадом с картофелем. Зашибись выбор.

— А что бы ты хотела? — хмыкнул Быков, терзая вилкой кусок салата «шуба».

— Ну, на пример, обжаренные ломтики савары в облегчённом сливочном соусе Бер Блан и с чёрной икрой. Крем-суп из морского гребешка с трюфелями и эстрагоном. И запечённые устрицы в сморчковом соусе, — мечтательно вздохнула я, вспомнив гастрономические туры с Жоркой по мишленовским ресторанам.

Быков вылупился на меня, как на диковинку.

— Но что имеем, то и придется есть, — подытожила я и заказала рыбную котлету.

— Что-то ты сильно не в духе, — внимательно посмотрел на меня Быков, — устала? Или неприятности?

— Мать продолжает войну, — пожала плечами я. — Мало ей писем во все инстанции. Теперь сама лично приехала разборки устраивать. И мало того, что перед людьми позорит, так ещё вчера вечером припёрлась ночевать ко мне. Со скандалом.

— Надеюсь, ты за вечер с нею помирилась? — нравоучительно сказал Быков с видом доброго дедушки.

— С чего бы это? — удивилась я, — наоборот, выгнала её.

— Что, на ночь глядя?

— Ну да, а что?

— Лида, родную мать? Выгнала?

— Выгнала. И пусть скажет спасибо, что без членовредительства. Практически мирным путём.

В эту минуту принесли заказ, и он умолк.

Я пододвинула тарелку с рыбой и обречённо посмотрела на еду:

— Так что я должна сделать в командировке?

— Нужно встретиться с одним человеком и передать ему пакет.

— Пакет? А что там? Оружие? Наркотики? — настороженно спросила я.

— Шутница, — проворчал Быков, правда без улыбки, и добавил. — Это обычные бумаги. Там всего лишь медицинская карточка.

— И всё?

— В первый день передашь. В третий день — заберёшь обратно. Имя-фамилию и адрес получишь перед выездом вместе с пакетом.

— Ну ладно, — чуть растерянно пожала плечами я и, спохватившись, спросила, — а в какой город я хоть еду? Билеты же взять надо.

— Билеты тебе заказали уже. А едешь ты в Кисловодск.

Стоит ли говорить, что настроение у меня сразу скакнуло в верх и даже рыбные котлеты я доела с энтузиазмом, правда небольшим, но всё же.

Напоследок я спросила у Быкова:

— Вы не подскажите, Лев Юрьевич, где бы мне посмотреть списки парторгов нашего района, в деревнях которые были.

— Так зайди у Марины глянь.

— Мне за сорок девятый год нужно, — сказала я.

— А зачем?

— Курсовую в институте пишу, — выкрутилась я.

Мне не хотелось говорить о том, что я решила найти родного отца Лиды. Нет, я не ожидала поддержки и остального, мне от родной матери вполне хватило. Но мне нужно понимать, что за родня у Лиды, а то внезапно явится ещё и папаша и начнет тоже права качать, согласно Конституции. Хотелось подстраховаться.

— В пятницу после обеда будет Бэлла, — поморщился Быков, вспоминая, — зайди, я ей скажу, пусть архив посмотрит. Там у неё всё должно быть.

Соответственно и на работу я прискакала вся воодушевлённая и почти добрая.

А на работе меня сразу же вызвал Иван Аркадьевич и дал задание нам с Кашинской подготовить план совершенствования подготовки специалистов с высшим и средним специальным образованием без отрыва от производства согласно свеженькому постановлению Совмина СССР № 552.

Я «взяла под козырёк» и пошла работать.

Но только-только ввела Кашинскую в курс дела и разделила роли, кто из нас чем будет заниматься, как прибежала Людмила и сообщила, что меня опять вызывают к Колодному.

Хорошее настроение начало стремительно опускаться вниз. Нет, была ещё небольшая надежда, что там просто расписаться по результатам устного внушения нужно, но интуиция вопила, что всё будет ой как плохо.

И моя интуиция не ошиблась.

— Добрый день, — я вошла с лёгкой улыбкой.

В кабинете у секретаря парткома сидели лидочкина мамашка и сестра Лариска. И если Шурка изображала несправедливо обиженную неблагодарной и злой дочерью мать, то Лариска вся прямо светилась от злорадства и торжества.

Правда при виде моего югославского брючного костюма, сестричку серьёзно так перекосило, что слегка примирило меня с данной ситуацией.

— Товарищ Горшкова, проходите пожалуйста, — махнул рукой в сторону стула Колодный.

Я сначала даже не поняла, что за изменение в его поведении такое. Прошлый раз он держался совсем по-другому. Сесть мне тогда не предложил, наезжал. А тут прямо обрадовался, как родной.

Однако не заморачиваясь по поводу такой дипломатии, я дисциплинированно села на предложенный стул и приготовилась слушать.

— Лидия Степановна, — продолжил Колодный и уточнил, — гражданка Скобелева — ваша мать?

— Да, — подтвердила я.

— Мы вчера с вами провели беседу по жалобе вашей матери, — попенял мне Колодный, — высказали вам устное внушение. Было такое?

— Было, — подтвердила я.

— Вам было рекомендовано помириться с матерью. Было такое?

— Было.

— Тогда почему вы не выполнили предписание парткома?

— Так вы же срок дали две недели, — примитивно отмазалась я, — а прошло меньше суток. Не успела.

— А вот ваша мать пришла ко мне в слезах и утверждает, что вы выгнали её из дома в непогоду, на ночь глядя?

— Выгнала, — согласилась я.

— Почему?

— Мать и сестра начали оскорблять и выгонять Римму Марковну, которая проживает у меня. Она — фронтовичка, ветеран Великой Отечественной войны. Да и просто пожилой человек. И явно не заслужила такого неуважительного и хамского отношения. Вот я и сделала выбор.

— Неправда! — вспыхнула Лариска, — эта приживалка в нашей квартире живет! Незаконно! Ещё и шубу ей купила!

— Я бы попросил не употреблять такие выражения, — резко оборвал Ларискины причитания Колодный и повернулся ко мне, — вам есть что сказать?

— Конечно, есть. Да, действительно, у меня живет Римма Марковна. У неё слабое здоровье, а в её комнате в коммунальной квартире условия для пожилого человека плохие, у соседей много детей, они шумят постоянно. А у меня дома тихо, комфортно. Вот я и предложила ей некоторое время погостить у меня, пока она не поправит здоровье. Сердце, знаете ли. Недавно вон инфаркт был. Могу справку принести показать.

— Да у неё там не одна приживалка! — мстительно фыркнула Лариска, игнорируя мои слова, — устроила притон из нашей квартиры!

— И это правда. Ещё у меня в квартире живет Света. Девочка, семи лет, сирота. Это дочь сестры моего бывшего мужа. Отец у неё умер, мать сбежала заграницу. Не хотелось ребёнка в детдом отдавать. Дети должны жить в семье. К сожалению, моя семья не поддерживает это моё решение. Отсюда и все конфликты.

— Врёт она все! — закричала Лариска. — не слушайте её!

— Да что вы ей верите! — наконец, раскрыла рот и Шурка. — Она же у нас дурочка, в дурдоме лечилась! Вот и чудит. Вы бы, товарищ, заставили её к родной матери ездить и помогать. А то совсем разленилась! Как завела приживалок этих, так к нам и носа не сует!

Мы с Колодным переглянулись.

— Гражданка, — сказал Колодный, — ваш вопрос ясен. Вы заявление написали?

— Написала, — прошипела Шурка, злобно зыркнув на меня.

— Вот и хорошо. Оставляйте тогда заявление. Будем разбираться дополнительно.

— Как разбираться? Долго? — опешила Шурка.

— От двух недель до двух месяцев, — сказал Колодный, — нужно заново комиссию создать. Проверить все факты. Поехать к вам в деревню, на месте посмотреть…

— Так это когда ещё всё будет! — возмутилась Лариска, — а я что, сама два гектара сахарной свеклы зачищать буду?

Первый раунд «войны» с Шуркой и Лариской закончился моей позиционной победой. То, что сперва я восприняла, как зло, обернулось на благо. Тот же Колодный воочию увидел, что из себя представляют родственнички Лиды и сделал правильные выводы. А, значит, есть шанс на благоприятный исход этого дела.

Вот чем они думают? Чем больше они скандалят и пытаются заставить и прогнуть меня, тем меньше у них шансов на благополучный исход дела. Почему некоторые родители считают, что дети должны по первому зову бежать и все выполнять, только потому, что те их родили и воспитали? Дети разве просили об этом? Неужели нельзя включить мозг и относиться к детям с уважением? Разве разница в возрасте является поводом, чтобы хамить и гонять другого человека? Хотя перекосы бывают и в другую сторону, когда деткам буквально дуют в жопку и в результате из них вырастают хрупкие капризные одуванчики, совершенно неприспособленные к жизни в реальном мире. И при этом такие детки считают, что им все должны, и страшно удивляются, и негодуют, когда вокруг них не водят хороводы. Мне кажется, если Лида была из первой категории, то Лариска — из второй. И это у одной-то матери.

В общем, еле-еле Колодный выпер лидочкиных родственниц из кабинета. При этом они визжали и вопили так, что из соседнего крыла аж Жердий с Лактюшкиной прибежали. С одной стороны, неприятно, что теперь всё депо «Монорельс» будет об этом знать (хотя и так все знали), а с другой, может, увидев всё это, симпатии коллег хоть немного станут на сторону Лиды, то есть меня.

Но, когда я вернулась к себе в кабинет, я была настолько взбудоражена, что не могла сосредоточиться и работать. И опять я решила сходить на пару минут на улицу и купить себе сливочный пломбир. Это была моя и Лидочкина слабость. Здесь у нас полностью с ней совпало. Мороженное меня всегда успокаивало и примиряло с самыми сложными ситуациями.

Я вышла на проходную и, перекинувшись приветствием с бабой Валей, которая сегодня дежурила, через стекло входной двери увидела, как по улице медленно идут, о чём-то споря, Шурка с Лариской. Мне не хотелось с ними сейчас сталкиваться, и я резко притормозила на вахте.

Баба Валя что-то там рассказывала. Я что-то невпопад ей отвечала. Не вслушиваясь. А сама наблюдала за родственницами.

И тут к ним подошел… товарищ Иванов. Они немного поговорили и втроём куда-то пошли.

И, кстати, у меня сложилось впечатление, что они хорошо знакомы.

Глава 13

— Какая ещё, ипиегомать, командировка⁈ — вызверился Иван Аркадьевич. — Лида, ты точно там ничего не перепутала⁈ Может, ты с будуна⁈ Нет⁈

Я молча пожала плечами. Но без резких движений, чтобы не провоцировать разъярённого шефа ещё больше. Да что тут говорить? Сама в шоке.

— Лидия, мы же с тобой как договорились? Как, я спрашиваю⁈ — продолжал метать громы и молнии шеф, а я не могла ничего опровергнуть. Мой косяк, но вариантов отказаться от поручения Быкова не было. И дело здесь не только в талонах на шубу Римме Марковне, но и в нашем деловом взаимополезном общении. Жертвовать долгосрочной стратегией ради сиюминутной похвалы Ивана Аркадьевича я не намерена.

— Ты и так прогуляла целых два дня!

— Я в отгулах была, — осторожно поправила его я, стараясь не злить ещё больше.

— Да хоть в Гондурасе, хоть на Луне! — со всей дури стукнул по столу кулаком Иван Аркадьевич, охнул и подул на руку. — Мы с тобой как договаривались, Лида? Как⁈ Что ты отдохнешь и дальше будешь работать без перерывов. А ты, мало того, что среду и четверг пробегала с этими жалобами, так теперь без ножа меня режешь!

Я молча слушала и терпеливо ждала, пока он перезлится. Так-то он был полностью прав.

— Ну вот что мне с тобой делать, Горшкова⁈ Что⁈ Кто план мероприятий по совершенствованию подготовки специалистов писать будет? Мне же в понедельник хоть умри его сдать надо! Постановление мы выполнять обязаны! — он схватился за голову и уставился на меня злыми глазами.

— Я до субботы всё напишу, — пообещала я.

— А доклад мне?

— И доклад напишу.

— А если Клавдия там косяки найдёт и не примет?

— Ничего страшного, я Кашинской все первоисточники оставлю, если вдруг что — она в рабочем порядке поправит, Клавдия Валериановна всегда так разрешает, — попыталась успокоить шефа я, — а хотите, я художника попрошу, пусть вам к докладу пару красивых графиков на плакатах нарисует?

— А он успеет? — чуть подобрел Карягин.

— Иван Аркадьевич, основные цифры у меня есть, сейчас прямо посажу его рисовать, а сводную таблицу до вечера закончу, он за завтра вполне нарисует. А не успеет — пусть в субботу и воскресенье выходит. До понедельника всё у вас будет.

— Ну тогда ладно, — окончательно смилостивился Иван Аркадьевич и закурил сигарету, — езжай тогда в свою командировку, Лида. Но больше так не делай!

Я подавила облегчённый вздох и уже развернулась уходить, как шеф меня окликнул:

— Что там с недоразумением с матерью? Чем всё закончилось?

— Да она уже сама сюда приехала, — поморщилась я. — Уже к Колодному даже добралась. Он вызывал, очную встречу делал…

— Это я знаю, слышал, — задумчиво кивнул Иван Аркадьевич и выпустил кольцо дыма, — ты мне вот что объясни, Лида, а почему ты ему сказала, что Света — это дочь сестры твоего бывшего мужа Горшкова, а не дочь твоего умершего мужа Валеева? Разве так не правильнее?

— А это я «соломки подстелила» на будущее, — объяснила я, кисло скривившись.

— В каком смысле?

— Светкина непутёвая мамашка в заграницах своих нагулялась, и буржуйский муж её под зад ногой нынче пнул. Так вот она решила обратно вернуться и Светку отобрать. Думаю, скоро очень большая война за Свету будет.

— Лида, ну что ты как маленькая, — покачал головой Иван Аркадьевич, — сама подумай, что она тебе может противопоставить? Ты — заместитель директора депо «Монорельс», член Партии, да ещё вдобавок входишь в наш городской Комитет советских женщин. А она — неблагонадёжная актрисулька с подмоченной репутацией.

— Именно поэтому я и стараюсь подстраховаться, — вздохнула я. — Когда происходит противостояние «ум» или «красота», всегда стопроцентно побеждает красота. Особенно если это касается женщин. И связи. Увы, но это так. И эта непутёвая актрисулька вполне может обаять какого-нибудь деятеля «наверху», и он может решить судьбу Светы в пользу Ольги. Это — раз. А во-вторых, я боюсь, что мои родственнички, Ольга и моя мамашка, в борьбе против меня очень быстро споются. А так у меня протокольно отмечено, что я взяла дочь сестры бывшего мужа, да ещё после нашего с ним развода, к себе, чтобы не допустить детдом.

— Ох, накручено как, — покачал головой Карягин и поморщился, долгоиграющие многоходовые стратегии он не любил.

— Да ничего не накручено! Одно дело — забрать падчерицу, это как семейный долг воспринимается, и совсем другое — очень отдалённую родственницу, считай совершенно чужого человека. Это уже как героический подвиг почти.

— В принципе, ты тут права, — кивнул Иван Аркадьевич, — но вот всё равно не пойму ничего. Зачем же ей обратно Свету забирать, если она не занималась нею и хотела в детдом сдать?

— Квартира.

— Что квартира?

— От Валеева Светке осталась квартира. Улучшенной планировки в доме для партработников.

— А-а-а-а, тогда понятно, — отрешенно побарабанил пальцами по столешнице Карягин, — но ладно, раз ты так думаешь — действуй. Если нужна будет моя помощь — ты знаешь.

— Знаю, — улыбнулась я и сказала, — спасибо вам, Иван Аркадьевич. Вы для меня очень много сделали и делаете. И я это ценю.

— Иди уж, егоза, — проворчал он, но видно было, что тронут.

Я вышла из кабинета Ивана Аркадьевича и по новой привычке решила сбегать на улицу, купить пломбир, чтобы успокоить нервы. Прямо напротив проходной депо «Монорельс» продавали мороженое с уличного лотка.

Я зашла на проходную и замешкалась, роясь в сумке в поисках мелочи (кошелёк сегодня забыла дома в другой сумке, но мелочь на сдачу я часто бросала в боковой карманчик, вот и накопилось там). Пока я копошилась на выходе, из комнатки проходной выглянула тётя Валя. Она сегодня дежурила:

— Здравствуй, Лида! — улыбнулась она, — а я смотрю, кто это тут у меня застрял. Случилось чего?

— Да мороженого захотелось, сил нету, — ответила я, здороваясь, — вам тоже купить?

— Нет, я покашливаю, на выходных со снохой в деревне на речку стирать ходили, вода холодная, вот я и подстыла маленько. Теперь чай с мёдом пью. Может, будешь?

Тёте Вале явно хотелось поболтать. Обычно я всегда уделяла ей немного времени, просто сейчас у меня его категорически не было.

— Я бы с удовольствием, — ответила я, подсчитывая, хватит ли мелочи, — но спешу, работы много.

— А как там твои дела с матерью? — вдруг спросила она.

Блин, вот всем есть дело!

Но виду я не подала и также приветливо ответила:

— Да всё нормально.

— А чего ж мамка твоя аж сюда приезжала? — не унималась тётя Валя, — зачем же ты родную мать так обижаешь, что ей аж защиты у общества просить приходится? А с виду, ты, Лида, такая порядочная казалась…

Ну и вот что ей говорить? А ведь тётя Валя — простая женщина, без образования, работала у нас в депо маляром, потом вышла на пенсию и, чтобы дома не сидеть, подрабатывает на проходной. Срез, так сказать, общественного мнения. И это мнение всё больше и больше мне не на пользу.

— Мать сердится, что я соседку-старушку к себе жить забрала.

— А зачем ты чужую старушку приютила, а родную мать обижаешь? — не поняла меня тётя Валя, — не хорошо так с родной матерью поступать.

— Она хочет, чтобы я Римму Марковну выгнала, а Светку отдала в детдом.

— Родная мать родному дитяти никогда плохого не посоветует, — упрямо покачала головой тётя Валя, — ты мамку во всём слушаться должна. И помогать. Это долг твой, дочерний.

Ага, всем я всё должна!

Но объяснять постороннему человеку все нюансы не хотелось.

— Мне жалко выгонять по совету матери Римму Марковну в Дворище.

— В Дворище? — охнула тётя Валя, — да, Дворище и врагу не пожелаешь. Страшно состариться и туда попасть. У нас вон соседи, всю жизнь вместе прожили. А нынче как совсем состарились, так Егор отца к себе в Ленинград доживать забирает, а мамку в Дворище, значит, решил отдать.

— Как же так? — только и смогла сказать я, у меня аж челюсть отвисла от изумления.

— А вот так, не родная она ему, мачеха. Не любил он её. И теперь смотреть за ней не хочет.

— Но как же…

— Да, беда вот такая… почитай пятьдесят лет вместе прожили, душа в душу, вместе состарились и теперь разлучаться приходится. Чай и не увидятся больше никогда.

— Ужас какой.

— Так что ты правильно, что старушку на Дворище не отдаешь. Но и с мамкой мириться надо. Поняла?

— Поняла, — кивнула я, радуясь, что хоть одного человека смогла убедить в своей правоте.

Мда, информационная война против меня пошла мощная. И симпатии общественности, как показал разговор с тётей Валей, явно не на моей стороне.

Нужно срочно продумать чем и как перебить этот негативный поток информации. С общественным мнением в это время не шутят. И Лидочкина мать прекрасно это понимает, потому и решила бросить все дела и рвануть в город дожимать меня морально.

Раздумывая обо всех этих проблемах, я задумчиво шла по коридору и ела мороженое. Навстречу мне показалась Зоя Смирнова. Увидев меня, она обрадовалась:

— Лида, привет, как дела? — сразу затарахтела она.

— Хорошо. Ты как?

— Ой, ты знаешь, — широко улыбнулась Зоя, — а у меня всё потихоньку налаживается.

— Ты с мужем помирилась?

— Нет, я к нему не вернусь, — категорически ответила Зоя, и даже руками замахала, — я же сделала так, как рассказывала тебе. Отдала ему детей. Он немного поигрался в отца, устал и сам мне их привез. Так что они все теперь живут у меня.

— А алименты?

— Ой, алименты я ему на детей плачу.

— Как же так? Дети живут с тобой, а алименты не он тебе, а ты ему платишь?

— Да чёрт с ним и с этими деньгами! — вздохнула Зоя, — если я сейчас начну поднимать этот вопрос, он же опять детей заберёт. А так пусть подавится этими деньгами! Алкаш уродский!

— А как же ты справляешься?

— Ой, не говори, — поникла Зоя, — с деньгами ещё так-сяк. Я вон подработку взяла — полы в детском саду по вечерам мою. Всё копейка какая-никакая. У матери в селе картошки набрала, пока хватит. А там видно будет. Плохо только, что в общежитии у меня койкоместо только. Я там рядом своим малым раскладушки поставила, так соседки недовольны, людей в комнате и так много, им же после работы отдохнуть охота, а дети ты же сама знаешь…

— А на расширение жилплощади ты заявление писала?

— Ну какое мне расширение, Лида? — в голосе Зои зазвенела сдерживаемая обида, — по закону же дети живут с моим бывшим. А я живу одна. Вот и всё. Никому ничего не докажешь. Да и доказывать я не буду, а то отберет обратно.

— Так, — задумалась я, — давай-ка ты поживёшь у меня на Механизаторов? Комната большая, хорошая. Там кровать есть и диван. Но места много, можно ещё две кровати спокойно поставить. И стол есть, чтобы уроки учить. А на кухне холодильник и буфет.

— Это было бы просто замечательно! — воскликнула Зоя, но тут же спохватилась, — но там же у тебя эта живёт…

— Уже давно никто не живёт, — улыбнулась я, — так что собирайся, вот тебе ключи. Можешь в любое время туда въехать.

— Вот спасибо, Лида! — бросилась мне на шею Зоя. — ты не представляешь, как выручила! Я прямо сегодня же перееду! А то мои соседки по комнате мне бойкот из-за детей объявили. Сил моих больше нету. Если бы ты знала, как я от этих бесконечных комнатных войн устала!

— Ну, на Механизаторов там войны ещё похлеще происходят, — усмехнулась я.

— Да какие там войны! Одно дело, когда у тебя своя комната. Зашел, дверь закрыл и делай, что хочешь. А соседи пусть себе воюют, сколько угодно. И совсем другое, когда в одной комнате постоянно. Там не стань, сюда не сядь, радио не включай, громко не говори, свет после девяти выключай. А мои не всегда уроки до девяти поучить успевают.

— Но туалет же общий, кухня, ванная…

— Ерунда это всё, Лида, ерунда!

— В общем, я сейчас сильно в запарке, Зоя, в воскресенье уезжаю в командировку на три дня. Но ты сама там глянь, чего там не хватает, может, посуды какой или ещё чего. Скажешь, а я потом принесу. Или Римму Марковну попрошу занести.

— Да ничего не надо, — успокоила меня Зоя, — у меня всё основное есть. Ты не представляешь, как выручила меня.

— Когда-то и меня также люди выручили, — с тихой улыбкой сказала я, вспомнив, как Иван Аркадьевич устроил меня тогда в профилакторий пожить после ссоры с Горшковым, а Алевтина Никитична дала простыню, чашку и полотенце.

— А что там твоя война с матерью? — вдруг спросила Зоя.

Мне стало неприятно. С одной стороны, она же как лучше хочет, а с другой стороны, все спрашивают и все меня осуждают. Нет. С этим вопросом нужно что-то срочно решать.

— Да на парткоме меня поддержали вроде, но вот люди считают, что я виновата и должна мать слушаться, — я со вздохом в двух словах рассказала Зое свои горести.

— Да уж, здорово тебе твоя мамка нагадила, — охнула она, — не иначе сестрица твоя на квартиру глаз положила.

— Так и есть, — не стала отрицать очевидное я. — Не знаю, что и делать.

— Тебе надо или обе квартиры на одну большую обменять, а то они найдут способ себе одну выдрать, — сказала Зоя, — или мужа найди такого, чтобы они его боялись. А больше других вариантов и нету. Они тебя в покое не оставят, пока ты по-ихнему делать не станешь. Но ты же не станешь?

— Не стану, — кивнула я.

— Они тебе уже как репутацию испортили. А представь, что они постоянно сюда ездить станут.

Я представила и меня передёрнуло:

— Может, в Москву уехать жить?

— Думаешь, они тебя в Москве не найдут?

— Найдут, — вздохнула я. — Они меня и на Марсе найдут. Особенно ради квартиры.

— Поэтому реши эту проблему здесь. Иначе будешь всю жизнь воевать с ними.

— Да ну, — усмехнулась я, — они пусть пару месяцев поиграются, потом надоест, да и работы на селе много, не наездишься в город.

— Поверь, — нахмурилась Зоя, — я знаю такой тип людей. Они, пока своего не добьются — в покое тебя не оставят. И пусть пройдёт хоть год, а хоть и двадцать лет.

От такой перспективы настроение у меня испортилось.

Остаток рабочего дня я провела как электровеник на максималках: набросала черновой вариант плана мероприятий по совершенствованию подготовки специалистов с неполным высшим и средним образованием без отрыва от производства. Вызвала Кашинскую, объяснила ей тот кусок работы, что должна сделать она. Вызвала Марлена Ивановича. Затребовала у него последние данные по курсам без отрыва от производства. Вызвала Лактюшкину. Затребовала у неё выборку стажировок отдельно по всем цехам. Писала анализ. Затем велела Людмиле напечатать. Затем вычитывала и правила. В общем, ой.

Из-за того, что хотела успеть всё, пришлось на работе подзадержаться на добрых три часа. А ещё же планировала метнуться на квартиру Валеева, у него там в сейфе я держала кое-какие документы. Среди которых был блокнотик с моими расчётами (каюсь, постоянно формулы эти забываю или путаю, поэтому выписала всё в блокнотик) и папка с нужным мне сейчас отчётом. С художником я встретилась лишь мельком — не успевала подготовить ему таблицы из-за медлительности Марлена Ивановича. Поэтому я договорилась, что с самого утра он ко мне зайдет, заберёт уже правильные таблицы и сразу сядет рисовать плакаты к докладу для Ивана Аркадьевича. И я решила воспользоваться этим куском времени, у Валеева была своя машинка, поэтому я планировала прямо там, в квартире, сесть и отпечатать набело листы со сводками и таблицами.

Примчалась на квартиру к Валееву, перво-наперво полила цветы (специально оставила несколько неприхотливых вазонов, чтобы ходить поливать, и соседи видели, что в квартиру ходят хозяева). Поставила чайник на плиту. И, пока он грелся, вытащила бумаги и села печатать. По старой привычке решила ещё раз перепроверить. Оказалось, что правая и левая колонки в двух местах почему-то не сходятся. Матюгнулась и принялась пересчитывать.

Ну не могла же я во всех столбиках нахомутать.

Я сидела и скрупулёзно умножала, делила и вычитала до тех пор, пока не услышала звук проворачивающегося в дверном замке ключа.

Глава 14

— Вы кто? — я удивлённо смотрела на незнакомого мужчину в добротном костюме и явно очень дорогом импортном плаще. — И что вы здесь делаете?

Он застыл в прихожей квартиры Валеева и также недоумённо рассматривал меня. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Хотя, может, типаж такой, распространенный.

— А вы кто? — вопросом на вопрос ответил он. Голос у него был как у Высоцкого, глубокий, низкий, с хрипотцой.

— Вообще-то я первая задала вопрос, — немного резко ответила я (потому что нервничала), — или участкового позвать?

— Участкового? — незнакомец удивился настолько искренне, что я аж растерялась: (странно, может быть, сейчас повторяется ситуация, как в фильме «Ирония судьбы»?).

— Ну это же вы ворвались ко мне в квартиру, представиться отказываетесь, о цели своего вторжения тоже не говорите, — сказала я более-менее ровным тоном. — Что мне остается делать?

— Подождите! Что значит «ко мне в квартиру»? — опешил незнакомец, — это Васькина квартира. А вот кто вы и что здесь делаете — вопрос. И вообще, позовите Василия. Где он?

— Умер, — сказала я тихо.

Незнакомец дёрнулся и застыл.

— Ч-ч-что? — огорошено переспросил он.

— Он умер, — повторила я, тщетно пытаясь справиться с внезапно возникшим комком в горле.

Незнакомец сжал руки и шумно выдохнул, тоже пытаясь справиться с эмоциями. Наконец, хрипло спросил:

— Давно?

— Уже почти год прошел, — прошелестела я и, взяв себя в руки, добавила, — странно, что у вас ключ от квартиры, а вы ничего не знаете.

— Я был далеко, — глухо сказал незнакомец севшим голосом. — Не знал я.

— А ключ откуда?

— Да Васька когда-то дал, говорит, мол, будешь у нас в городе, забегай переночевать. Я тоже дал ему свои ключи от моей московской квартиры. Махнулись. Вот и забежал…

— А предупреждать о визите у вас не принято?

— Я звонил по телефону, — сказал незнакомец извиняющимся тоном, — никто трубку не брал. Вот я и решил, что Васька опять в командировке, или в отпуск рванул. Ну и вот…

— Ясно, — медленно ответила я.

Возникла пауза.

Наконец, незнакомец сказал:

— Как он умер?

— Болел сильно. Сердце.

— Как же так? — растерянно побормотал незнакомец, ни к кому не обращаясь.

Я промолчала.

— Простите, а вы кто? — наконец, задал вопрос он.

— Вдова.

— Юлия? — спросил он удивленно, — почему-то я вас совсем по-другому представлял. Эх, Васька, Васька. Фантазер ещё тот… был…

— Нет, не Юлия, — покачала головой я, — меня Лида зовут.

— Но разве…?

— Юлия бросила Василия, когда узнала, что он… — я не смогла продолжить, проклятый ком в горле.

— Васька всегда не умел разбираться в женщинах, — вздохнул незнакомец, — стоило любой красивой поблядушке жопой вильнуть и всё — Васька пропал.

Я кашлянула, пытаясь скрыть смущение.

— Простите, — извинился незнакомец, — я не вас имел в виду.

Я аж вспыхнула от смущения.

Незнакомец тоже сконфузился, поняв, что сболтнул явно не то.

— Что-то я не то говорю, — удручённо покачал головой он, — совсем расклеился. Очень меня это расстроило.

— Да ничего, — вежливо ответила я, — я понимаю.

Незнакомец кивнул и сказал:

— Пожалуй, пойду я. Извините за вторжение. Не хотел напугать вас.

Ссутулившись, он развернулся и, покачиваясь, как пьяный, уже открывал дверь, как я вдруг неожиданно для самой себя выпалила:

— Постойте! Куда же вы пойдёте на ночь глядя?

— Не беспокойтесь, — махнул рукой незнакомец. — Ничего страшного.

— Стойте говорю! Если Василий дал вам ключи и разрешил ночевать, значит ночуйте.

— Я не хочу стеснять вас.

— Вы и не будете стеснять, — торопливо ответила я, слишком торопливо, — у нас тут город небольшой, с гостиницами напряженка не Москва же. Вряд ли вы сейчас на ночь глядя найдете свободное место. Там нужно заранее заказывать, если не ошибаюсь. А тут вы спокойно себе отдохнете.

— Но… — замялся незнакомец. — Я аж на неделю приехал.

— Да ради бога, живите хоть неделю, — пожала плечами я. — Никто вам мешать не будет. Сейчас я вам постелю, а то всё под чехлы убрали, и уеду. Мы здесь не живём.

— Почему? — незнакомец явно обрадовался возможности ночевать, в городе действительно с отелями была беда. Как, впрочем, и в стране в это время.

— У меня есть своя квартира, — объяснила я.

Дело в том, что я вспомнила, где видела его лицо — Валеев мне как-то показывал студенческий альбом, и вот там было несколько фото с этим мужчиной, в стройотряде, с гитарой на какой-то праздник, на параде. Правда там он был сильно помоложе и без седины на висках.

Я поселила его в квартире Валеева. Более того, я съездила домой и привезла от Риммы Марковны ужин. Старушка порывалась ехать познакомиться, ругала, что я не пригласила его к нам домой, но я отмахнулась и повезла еду на валеевскую квартиру.

Я поймала себя на мысли, что просто соскучилась по Валееву и мне сильно хочется поговорить о нем хоть с кем-то. И его друг юности именно тот собеседник что нужен.

Поезд тревожно загудел, фыркнул, перрон побежал навстречу, всё быстрее и быстрее, замелькали столбы, провода, люди, здания. Вокзал давно уже скрылся, а я всё сидела и смотрела в окно на рваные клочья облаков в свинцовом небе. Мысли мои были далеко.

С Леонидом мы проговорили тогда долго. Вспоминали Валеева, он рассказывал о студенческих временах, вспоминал всякие смешные случаи, я же говорила о последних днях, о его надеждах, желаниях, о Светке. Оказалось, что Леонид — Светкин крёстный. Да, вот так. Хоть оба партийные лидеры, но Светку втихушку крестили, бабушка Валеева постаралась, мол, негоже ребенку некрещёному быть. Леонида на крестинах не было, но его записали крёстным.

Он оказался интересным собеседником, цельным таким человеком. Обещал за Светкой присматривать и помогать, благо связи есть.

— А где вы далеко так были, что туда новости не доходят? — не выдержав, снедаемая любопытством, поинтересовалась я.

— Да где я только не был, — вздохнул Леонид, и потянулся за добавкой рыбного пирога (Римма Марковна расстаралась, как чувствовала, что гость будет, вот есть у нее чуйка такая, уже не раз убеждаюсь).

— На Луне что ли? — беззлобно поддела его я, — или за туманом и за запахом тайги кочуете, раз без связи?

— Кочую, но не совсем за туманами, — обозначил улыбку Леонид, — Всё гораздо прозаичнее и южнее… Мозамбик, Куба, Уганда, Бенин.

— Ого, — уважительно сказала я (убедилась, что в это время прорваться за пределы страны не так-то и просто). — Вы капитаном дальнего плаванья что ли работаете?

— Не совсем, — ухмыльнулся Леонид, — больше на социалистический путь развития союзников наставляем, если вы понимаете, о чем я.

Я не очень понимала вот это вот всё, но согласно кивнула. Если захочет — сам расскажет. Кстати, я на Кубе бывала, в той, моей прошлой жизни, с Жоркой, но, конечно же, рассказывать об этом было бы глупо.

Леонид немного поругал меня за халатное (это он так выразился) отношение к валеевской квартире. Ну а я что? Не разорвусь же. И так дел невпроворот, не успеваю крутиться.

Он пообещал проконтролировать, чтобы с наследством Светки все было хорошо. Честно говоря, у меня аж гора с плеч.

Перед тем, как уйти домой, я влезла в сейф и прихватила документы на работу, раз обещала Ивану Аркадьевичу все доделать. Уже дома, поздно вечером, обнаружила, что среди стопки бумаг я случайно захватила и тетрадь, в которую Валеев в последние дни записал план на жизнь для нас со Светкой. Совсем о ней впопыхах подзабыла.

И вот сейчас я сидела в вагоне и под мерный перестук колёс и дребезжание ложечки в стакане из-под чая, перелистывала его записи, вчитываясь в строгие строчки, написанные властным почерком.

Я вздохнула и тыльной стороной ладони торопливо вытерла мокрые от слёз щеки. Когда строчки перестали прыгать перед глазами, вчиталась дальше. Согласно плану Валеева, Светке предстояло изучить английский и немецкий языки, чтобы разговаривать свободно (английским она занимается и так, а вот второй язык Римма Марковна хотела, чтобы французский, уж очень он ей нравился. Но раз Василий Павлович посчитал, что обязательно нужен немецкий — придётся ещё и на немецкий ходить). Поступать же ей нужно будет на юридический, плюс экономика и политические науки.

Мда, это всё хорошо, но через десять лет, когда Светка будет студенткой, начнутся «лихие девяностые» и вся эта партийная идеология накроется медным тазом. Здесь, конечно, придётся корректировать, причем кардинально так. Затем аспирантура и защита как минимум кандидатской. Бедная Светка.

Мне Валеев тоже расписал профессиональный путь наверх, и Высшая партийная школа там фигурировала в обязательном порядке. Я невесело усмехнулась — тут хоть бы этот несчастный ВУЗ поскорее закончить, а то Валеев, судя по всему, из меня решил бигбосса вылепить всесоюзного масштаба. И основной его посыл был — на Москву.

Что же, как ни крути, а от Москвы отвертеться уже не получится.

И чем скорее я туда перееду — тем легче мне будет реализовать все валеевские планы. Я ему обещала. Значит, буду выполнять.

Тем более, что я таки успела пообщаться перед отъездом с Бэллой Владимировной, суровой дамой пенсионного возраста, которая хоть и ворчала, но, по приказу Быкова, подняла все нужные архивные документы. Оказалось, что да, в Красном Маяке действительно был такой парторг — Эдуард Борисович Беляев. Проработал он там меньше года, затем был переведен сперва в Рязанскую область, а оттуда, через четыре года — в Серпухов, Подмосковье. Значит, нужно будет заглянуть и туда, хоть издалека на реального папашку взглянуть. А лучше — пообщаться. Ведь лидочкина мать мне всё равно ничего не расскажет. Сейчас она укатила обратно в Красный Маяк, но я понимала, что новый виток противостояния ещё предстоит. И явно он не один будет. Жадные родственники не успокоятся, пока не отожмут у Лиды всё, что нажито непосильным трудом. Отсюда следует, что чем скорее мы свалим на Москву, подальше от тупой алчной лидочкиной родни — тем лучше.

Так что — Москва, жди! Я уже скоро.

Кисловодск мне сильно понравился. От вокзала простирались синие дали, тронутые осенней позолотой. И воздух. Он здесь был густой, насыщенный травами, свободой и первыми осенними туманами, стелющимися с гор. Его хотелось пить, такой он здесь был вкусный и светлый.

Я дышала этим целебным воздухом и не могла надышаться. Вздохнула так глубоко, что аж заболело в груди, и я потом долго не могла нормально выдохнуть.

Последние дни (да в принципе и всё время) у меня выдались трудными, морально трудными. А здесь, среди такого великолепия, я прямо отдыхала душой.

На старых улочках мягко звучала стеклянная симфоническая музыка. Она заполонила всё пространство города. Толпы отдыхающих ходили нарядные, тихие. Никто никуда не спешил. Люди чинно прогуливались по вековой брусчатке промеж огромных клумб с чайными розами и анютиными глазками, вокруг Нарзанной галереи, старинных зданий с витиеватой лепниной, слушали классические мелодии, которые очень уместны были именно в этом месте и в это время.

Когда не было скучных заседаний Комитета, я с удовольствием прогуливалась вместе с этими людьми, дышала пьянящим воздухом, маленькими глотками пила тёплый солоноватый нарзан, пробовала местные пироги с сыром, укропом и свекольной ботвой.

В эти минуты я была счастлива. Мне хотелось смеяться. Просто так, от избытка ощущений и чувств.

Прогуливаясь, я зашла в небольшой магазинчик, где продавали фарфоровую посуду, изготовленную где-то здесь, на местном заводике. Поддавшись порыву, я вдруг купила миленькую фарфоровую сахарницу с лиловыми фиалками и махровыми маргаритками. Почему-то подумалось, что такая вещица будет очень уместна в нашей будущей московской квартире.

Почти сразу я отыскала нужное место по заданию «опиюса». Это был санаторий имени Семашко, весь утопающий в вековых хвойных деревьях старого парка, старомодный, немного даже чопорный. Здесь я должна была встретиться с человеком по имени Михаил Евгеньевич Шац и забрать у него карточку. Это оказался такой же чинный консервативный старик в белом халате, прямой, словно проглотил аршин, но вполне бодрый и энергичный.

— Добрый день, Михаил Евгеньевич, — поприветствовала его я, — Я — Лидия Горшкова и меня прислал Лев Юрьевич Быков, забрать документы.

— Что-то не торопится ваш Быков, барышня, — чуть насмешливо проворчал Шац, склонил голову набок и сразу стал похож на большого шкодливого попугая в очках, — уже скоро все сроки выйдут.

— К сожалению, раньше он не мог, — попыталась выгородить «опиюса» я, сама не знаю, зачем.

— Возьмите, пожалуйста, Лидия Горшкова, — протянул он мне свёрток с карточкой.

Я забрала документы и, не удержавшись, спросила:

— А вы здесь доктор, да?

— И даже дважды, — хмыкнул Шац.

— В каком смысле? — не поняла сперва я.

— Доктор как врач и доктор медицинских наук, к вашим услугам.

— А по каким вы наукам? — спросила я из вежливости, для поддержания разговора. Так-то я уже намылилась уйти.

Ответ Шаца заставил меня передумать уходить так быстро:

— Моя специальность — неврология. У нас в санатории одно из главных направлений — заболевания нервной системы.

— А психическими болезнями вы не занимаетесь?

— Я таки профессор, член-корреспондент Академии наук, у меня широкий профиль, и под моим руководством защищают кандидатские и докторские в том числе и по психиатрии, если они сопутствующие с неврологией, — со скромным достоинством ответил Шац. — А что конкретно вас интересует?

— Да вот, даже не знаю… — замялась я.

— Смелее, барышня, — подбодрил меня профессор.

— Не знаю, как правильно это сказать…

— «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…», — процитировал Тютчева Шац. — Вы своими словами сформулируйте, Лидия, а я, если не пойму, задам уточняющий вопрос.

— Хорошо, — несмело кивнула я, сердце тревожно застучало, — а скажите, пожалуйста, в вашей практике не встречались случаи с одержимыми?

Шац несколько изумлённо посмотрел на меня, и я торопливо добавила:

— Читала недавно роман, французский, и там были описаны одержимые и как церковь изгоняла из них чужие души. Вот мне и любопытно стало.

— Такие случаи есть, и их немало, — кивнул своим мыслям доктор, — только диагнозы их по-другому называются.

— А скажите… такие болезни… они лечатся? Человек, который считает, что он одержим духами, он может вылечиться и стать нормальным?

Шац хмыкнул и вдруг выдал очередную цитату:

— «Наука движется вперед, лет через сто она поймет, что нужно есть, что нужно пить, что нужно жарить, что варить, и что настаивать на чем, но мы уж будем ни при чем…».

Я недоумённо взглянула на него, и он пояснил:

— Конечно лечится.

Мы еще немного побеседовали на эту тему, и я вышла от него вполне довольная: он подтвердил мои мысли по поводу того, что когда Лида, будучи одержима душой той якутки, попала в психушку и её там полностью вылечили. Но вот куда подевалась душа якутки — вопрос.

Ну да ладно, с этим я ещё потом разберусь.

А Шац мне так-то понравился.

И вот я снова сидела в покачивающемся под мерный перестук колёс вагоне и с сожалением покидала эти чудесные места. Командировка закончилась, а домой не хотелось. Нет, за своими я соскучилась. Везла им подарки. Светке я накупила сладостей. Хоть я была противницей всего этого, так как стоматология в это время ещё была не ахти, но тут не удержалась и накупила от души, аж два больших кулька. Такая вкуснятина! А Римме Марковне у кавказских мастериц я приобрела свалянную из шерсти жилетку, тёмно-синего цвета и такой же берет. Соседки ей обзавидуются. Да, прибарахлили мы её капитально. С таким приданым теперь и замуж выдавать можно.

И тут меня озарила гениальная идея — Михаил Евгеньевич Шац! Это же идеальная кандидатура! Такая чудесная пара получится. Будут друг другу Ахматову и Мандельштама цитировать. И если их свести, и Римма Марковна уедет жить в Кисловодск, я же смогу сюда приезжать сколько захочу!

Осенний сумрак заглушил свет за окном, в вагоне включили освещение и на оконном стекле, словно в зеркале, отразилась моя широкая предвкушающая улыбка.

Глава 15

Я прошлась по тихим, пустующим нынче комнатам (моих не застала, они ушли к репетитору французского языка), мимолётно коснулась нарядных кружевных занавесок на свежевымытых окнах, понюхала цветущие в вазонах комнатные цветы, улыбнулась большому фотопортрету в рамочке, где мы все вместе: Римма Марковна, Светка и я на параде в честь дня Великой Октябрьской социалистической революции, — божечки, как же хорошо быть дома!

Зашла в их комнату положить подарки — на светкином столе аккуратной пачкой лежали тетрадки и учебники, рядом акварельные краски и зелёный школьный пенал. Я выдвинула ящик и посмотрела на её заветные «сокровища»: обклеенная вырезанными из открыток цветами общая тетрадь, где округлым старательным почерком было написано: «Анкета для моих друзей», ещё одна раскрашенная фломастерами тетрадь с лаконичной надписью «Песенник», коллекция разноцветных камешков, собранных этим летом в Малинках, крошечный альбомчик с почтовыми марками, пластмассовый пупсик, высушенные листья дуба, клёна, ясеня, сухие каштаны и жёлуди, какие-то стеклянные шарики, пару рваных брусочков пластилина в коробке, большая складная лупа и несколько диафильмов «Сказка о царе Салтане», «Маленький Мук», «Путешествие Нильса с дикими гусями».

Ох и Светка! Не ребёнок, а маленький Плюшкин!

Этажерка Риммы Марковны, напротив, была почти аскетичной: на покрытых вязанными салфетками полочках одиноко стоял флакончик духов «Опиум», лежал тюбик крема, начатая упаковка валидола и потрёпанный томик Бунина с самодельной закладкой из новогодней открытки.

Да, сложно будет менять свой уклад и переезжать в Москву. Здесь-таки всё уже родное, привычное. Мне-то ещё ничего, а вот моим будет очень непросто.

Из задумчивости меня вывел звонок. Я открыла дверь — на пороге стол Иван Тимофеевич. Увидев меня, он широко улыбнулся:

— Лида! Приехала! А тут тебя как раз к телефону.

Пока шла к соседу, гадала, кто это: с работы? Родственники Лидочки? В школу вызывают? Вроде, больше и некому. Но не угадала — звонил Леонид:

— Лидия! — лаконично сообщил он, — я должен вернуться в Москву, на работу срочно вызывают. Хотел вот предупредить.

— Как жаль, — неожиданно даже расстроилась я. — Хотела познакомить вас со Светой. И с Риммой Марковной. А когда вы уезжаете?

— Поезд сегодня в полночь.

— Слушай, а давайте тогда приходите к нам на ужин? А то нехорошо будет — сколько здесь были и со Светкой так и не повидались.

— Согласен, — без лишних реверансов ответил он.

— Вот и чудесно, — улыбнулась в трубку я, — тогда ждем вас к семи. Записывайте адрес…

Пока день не закончился, я решила сбегать на работу, хотела проверить, что там с планом мероприятий по совершенствованию кадров, всё ли в порядке. Написала Римме Марковне записку, что вечером будет гость, переоделась и поехала.

Депо «Монорельс» встретило меня привычной суетой. Не забегая к себе, я отправилась сразу к Ивану Аркадьевичу.

— Вернулась, — не очень приветливо встретил меня шеф, весь его стол был завален бумагами и, судя по всклокоченному виду, работы было много, — нагулялась в Кисловодске? Водички попила? А мы тут зашиваемся, как видишь.

— Документы приняли? — не повелась на плохое настроения Карягина я, — или нужно что-то переделывать?

— Всё приняли, — хмуро кивнул Иван Аркадьевич, — хорошо, что Кашинская всё сделала.

— В каком смысле всё сделала? — удивилась я.

— Всю документацию оформила, что там надо, и отправила, — раздраженно закурил шеф.

— Подождите, я не совсем поняла, неужели Клавдия сперва не приняла, и Кашинской пришлось что-то переделывать? Но там же всё верно было…

— Приняла сразу, как только Кашинская ей отправила. Причём, приняла без единого замечания — отмахнулся шеф. — Все бы так работали. Учись, как надо.

— Но это же я…

— Всё, Лида, некогда мне, сейчас из главка звонить будут. — Нахмурился Иван Аркадьевич, — иди работай.

Я вышла из кабинета в непонятных чувствах. С одной стороны, то, что приняли — это прекрасно. Такая гора с плеч. Но вот при чем здесь Кашинская? Да, она сделала небольшую часть работы, которую я ей поручила. И проконтролировала отправку пакета с курьером. Но на этом и всё. С чего Иван Аркадьевич решил, что это она всё единолично написала?

В общем, надо идти разбираться. Второго Урсиновича я не вынесу.

В Ленинской комнате было шумно. Я заглянула — несколько человек, из молодёжи, склонились над столом и о чём-то отчаянно спорили:

— Не так!

— Почему это не так⁈

— Пока у нас не будет наш, созвучный злободневный репертуар — даже пробовать не стоит!

— Да ты хоть вникни в сущность вопроса!

— А я тебе говорю…!

— Здравствуйте, товарищи! — поздоровалась с рабочими я и спросила, — а чем вы тут занимаетесь?

— А это мы стенгазету делаем, — со вздохом ответил долговязый парень, из метрологов, — коллективную. От рабочего класса на злободневные темы.

Остальные нестройно поздоровались, без особого энтузиазма продолжая что-то рисовать, клеить, чертить на большом листе бумаги, растянутом аж на три стола.

— В честь какой даты? — уточнила я (что-то не помню, чтобы у нас в плане стояла стенгазета на это время).

— А это теперь у нас всегда стенгазеты по средам будут, — ответил другой парень, я вспомнила, что он работал в третьей бригаде помощником мастера.

На звуки нашего разговора из своего кабинета выглянула Кашинская. При виде меня лицо её чуть скривилось и приняло отстранённое выражение.

— Татьяна Сергеевна! — сказала я, — я только что от Ивана Аркадьевича и у меня к вам разговор.

— Я занята сейчас, — отрезала Кашинская нелюбезно, — давайте позже.

— Позже буду занята я. Так что давайте поговорим сейчас. Пока у меня есть время.

Кашинская закатила глаза и вынуждена была вернуться обратно в свой кабинет.

Я вошла следом.

— Слушаю вас, Лидия Степановна, — холодно произнесла Кашинская, усаживаясь за стол.

Я окинула глазами небольшой кабинет. Другого стула в нем не было.

Ну ладно, я в эти игры тоже умею.

— А что это за дополнительные стенгазеты у нас теперь по средам? — спросила я.

— Нужно приобщать молодежь к советской пропаганде, — процедила Кашинская и налила себе чаю. — Теперь каждую среду у нас будет стенгазета-молния на злободневную тематику. Подготовленная рабочей молодежью, между прочим.

— Что-то я не помню, чтобы у нас в плане мероприятий стояла еженедельная стенгазета.

— План мероприятий давно устарел и не отвечает современным вызовам! — глядя мне прямо в глаза прищурилась Кашинская и отпила чаю. — Иван Аркадьевич одобрил. И подписал соответствующее распоряжение. Так что буду теперь исправлять недоработки предыдущих руководителей.

— Татьяна Сергеевна, — добавила льда в голос я, — Иван Аркадьевич всегда очень занят и ему некогда вычитывать мелкие документы, вроде поквартального плана внутренних мероприятий. Он отвечает за всё предприятие в целом. И подсунуть ему можно любой документ! Любую ерунду. И он подпишет. Потому что доверяет мне. И сотрудникам вверенного мне подразделения.

— Стенгазета — это не ерунда! — взвилась Кашинская и чуть чашку не перевернула, — здесь на протяжении долгого времени непонятно чем занимались. И как это всё контролировали! Бардак творился! Пришло время хоть кому-то навести порядок.

Хм, а вот это уже камушек в мой город. Причем не просто камушек, а огромный такой булыжник. Мягко говоря, эта дамочка только что обвинила меня в некомпетентности, разгильдяйстве и непрофессионализме.

Ну что же, по крайней мере я попыталась быть хорошей.

— Татьяна Сергеевна, — обманчиво мягким, очень спокойным голосом сказала я, — у нас вообще-то промышленное предприятие. Называется депо «Монорельс». И у нас есть утверждённый план выполнения работ по производству. Есть показатели, которые нужно достигать. Существует соцсоревнование в конце концов! А то, что делаете вы, иначе, чем саботажем и вредительством не назовешь!

— Как стенгазета может быть вредительством! — подпрыгнула Кашинская.

Теперь она уже не сидела, а стояла за столом, чашка с недопитым чаем сиротливо осталась на столе.

— А очень просто, — пожала плечами я и подошла к окну, повернувшись к Кашинской спиной, — вот для подготовки этой вашей стенгазеты вы оторвали от работы шесть человек. Из метрологического отдела, с третьей бригады и с других производств. Правильно?

— Да, по одному человеку с каждого направления, — чтобы ответить Кашинской пришлось встать и подойти ко мне.

— А вы хоть знаете, Татьяна Сергеевна, что в третьей бригаде не хватает людей? Что у метрологов Валентина ушла в декрет, и они там зашиваются? Что совсем недавно Иваныч просил ещё двух помощников мастеров. Потому что там всего двое и они не справляются. А вы одного из них забрали рисовать рисуночки. На злободневную тему. И пока этот парень рисует, другие предприятия Советского Союза досрочно перевыполняют план. И у них будут высокие показатели. А у нас — провал. И виноват в этом будет Иван Аркадьевич, которому вы вовремя подсунули распоряжение на подпись. Потому что воспользовались его хорошим отношением и доверием после того, как выдали наши общие результаты по подготовке плана мероприятий по совершенствованию кадров, над которым, между прочим, трудились и тот же Марлен Иванович, и Капитолина Сидоровна, и другие, и который разработала вообще-то я, за свой личный результат. И как это ещё можно называть, как не подлым вредительством социалистической собственности?

По мере моего монолога лицо Кашинской всё больше и больше бледнело, пока не стало нежно-зеленоватого цвета.

— Вы ко мне придираетесь! — наконец, выпалила она, задыхаясь от переизбытка эмоций.

— Нет, Татьяна Сергеевна, — ответила я очень спокойный и ровным голосом, — пока я ещё даже не начала к вам придираться. Но это пока ещё. В общем, даю вам срок до конца рабочего дня, чтобы вы отозвали распоряжение и вернули людей на работу.

Кашинская ссутулилась.

— Хотя нет, не так, — произвела контрольный я, — отзывать распоряжения — плохой выход. Первая же проверка придерется, не отобьемся потом. Поэтому вы просто людей верните на рабочие места.

— А как же стенгазета? — пролепетала Кашинская.

— Правильный вопрос, — одарила улыбкой голодной акулы я. — Очень правильный и своевременный. Вот что значит профессионал, Татьяна Сергеевна. Раз распоряжение вы подписали у Корягина и запустили его в работу, значит еженедельной стенгазете быть! Каждую среду! На три ватманских листа. На злободневную тему!

— А кто тогда её будет делать?

— Вы, Татьяна Сергеевна. Вы, — задушевно сообщила я.

— Но у меня очень много работы! — заюлила и попыталась спрыгнуть Кашинская.

— А кто сказал, что вы будете тратить на это своё рабочее время? — удивилась я и вышла из кабинета.

Но точку на этом я не поставила. О нет!

Я прошла мимо грустных активистов, которые вяло рисовали стенгазету, и зашла к себе в кабинет:

— Людмила! — нажала кнопку коммутатора я, — пригласи ко мне Капитолину Сидоровну. Срочно.

Когда Щука вошла ко мне, вид у неё был немного огорошенный и нервный. Помня прекрасно, как она регулярно издевалась и третировала меня, ничего хорошего от этого вызова она явно и не ожидала.

Но я умею ломать шаблоны.

— Капитолина Сидоровна, — сказала я ничего не выражающим голосом, не поднимая глаз от документов на столе, — присаживайтесь. У нас будет разговор.

Щука присела на краешек стула, и вся как-то съежилась.

— Капитолина Сидоровна, — я, наконец, подняла глаза от бумаг и подарила ей улыбку, — я хочу вас поблагодарить. От души.

Щука выпучила глаза и стала похожа на камбалу.

— Да, Капитолина Сидоровна, я теперь понимаю, что всё это время вы пытались меня научить работе, — продолжила я, наблюдая, как Щука от удовольствия аж покраснела, — и именно теперь я это полностью оценила.

Щука икнула и не знала, что говорить.

— А ещё я хочу сказать вам спасибо, Капитолина Сидоровна, за то, что вы меня, как наставник, по-матерински, предупреждали по поводу некоторых сотрудников. Я имею в виду Кашинскую. Вы были абсолютно правы.

— Да! Я вам говорила, что ей нельзя доверять! — затараторила Щука, вне себя от радости.

— Можете себе представить, она этот план мероприятий, который мы с вами сделали вместе, преподнесла Ивану Аркадьевичу как свою единоличную работу, — продолжала нагнетать я.

— Не может быть! — ахнула Щука.

— Увы, может, — вздохнула я, — я сейчас вот только вернулась из командировки, зашла к нему. Так он её очень хвалил. И ставил нам в пример. Мол, благодаря её работе Клавдия всё приняла без заминок.

— Вот ведь дрянь какая! — завелась Щука. — Не успела прийти и уже всё под себя подгребла.

— Боюсь, что при распределении поощрений в этом квартале это на всех нас скажется самым кардинальным образом.

Этого уже стерпеть Щука и вовсе не смогла.

— Даже не знаю, что с ней и делать, — растерянно пожаловалась я и в доказательство развела руками.

— Зато я знаю! — выпалила Щука и многозначительно посмотрела на меня своими маленькими пронзительными глазками, — положитесь на меня, Лидия Степановна! Я и не таких обламывала, поверьте!

— Вы думаете, с ней можно как-то совладать? — закинула удочку я.

— Я не думаю! Я — знаю! — важно сообщила мне Щука.

— Тогда действуйте, Капитолина Сидоровна! — согласилась я и вдобавок наябедничала ей о стенгазете и отрыве работников от производства, максимально сгустив краски, — если нужна будет моя поддержка и помощь — говорите. Мы же общую работу с вами делаем.

В общем, расстались мы с нею взаимно довольными друг другом.

Домой я вернулась в прекрасном расположении духа и сразу попала под оханья Риммы Марковны.

— Лида! — возмущенно запричитала она, — ну почему ты раньше не сказала, что будет такой гость? Я же рыбу-фиш сделать не успею!

— Это ужасно, — с невозмутимым видом сказала я и пошла мыть руки, — может, сказать ему, пусть не приходит, раз так?

— Да ты что⁈ — не поняла моего юмора Римма Марковна, — я, конечно, толстолобика нафаршировала, но лучше бы рыба-фиш была.

— Кошмар, людей стыдно, — смеясь про себя, согласилась я, вытирая руки полотенцем, — что он теперь о нас подумает?

— Ну я сделала рагу из кролика, котлеты, голубцы и бризоли.

— И это всё?

— Ещё салат «Оливье», — расстроенно произнесла старушка.

— Даже и не знаю, — грустно вздохнула я.

— А я придумала! — внезапно решила Римма Марковна, — я ещё блинчиков с мясом сделаю!

— Ну хоть что-то, — покивала я, стараясь не рассмеяться.

Блин, обожаю её!

Стол накрыли «как для гостей», то есть не на кухне, как обычно, а в моей комнате. Комната Риммы Марковны со Светкой была побольше, но там стояло две кровати. Поэтому раздвинули стол у меня.

Римма Марковна накрыла его кипенно-белой льняной скатертью с вышитыми монограммами, сервировала злополучным Валеевским сервизом, достала дефицитные мельхиоровые столовые приборы. Стол ломился от еды и источал одуряющие ароматы.

Светку нарядили в новое платье, завязали бант, и она сидела, надувшись, потому что по телевизору должен был идти фильм «Дети капитана Гранта», а она вынуждена тут сидеть со скучными взрослыми.

— Ты чего надулась? — спросила я.

— А это обязательно, чтобы я тоже была? — возмущенно спросила она, — у меня дела вообще-то!

— Раз дела, значит, иди, — кивнула я и Светка радостно спрыгнула со стула.

Воровато оглянувшись, не видит ли Римма Марковна, она двумя пальцами стянула бутерброд со шпротами и торопливо сунула себе в рот почти целиком.

— Я уфш-шф-шфла, — с набитым ртом сообщила она мне.

— Иди, иди, — сказала я, — жаль только, что ты с дядей Леонидом не познакомишься. Это — лучший друг твоего папы и твой крёстный отец, между прочим.

От такой новости Светка чуть не подавилась. Могучим усилием проглотив бутерброд, она спросила:

— А как это понять — «крёстный отец»?

Объяснять ей о таинствах христианства было долго и не вовремя, поэтому я ограничилась кратким резюме:

— Это как запасной отец. Твой папа же умер. Теперь вот дядя Леонид будет тебе всегда помогать.

— Как добрая фея у Золушки?

— Именно так, — одобрила аналогию я, — только у Золушки это была крёстная мать, а дядя Леонид — твой крёстный отец.

Светка задумалась и торопливо влезла обратно на стул.

Смотреть «Дети капитана Гранта» ей явно расхотелось.

Леонид пришел ровно к семи. Он был в таком же дорогом импортном костюме, в белой рубашке и при галстуке. Мне он подарил букет гвоздик, а Римме Марковне — хризантемы:

— Извините, но роз не было, — чуть смущенно сказал он.

Светке достался большой плюшевый мишка. Даже не буду спрашивать, где он его смог достать в нашем городе за столь короткий период.

Мы чинно сидели за столом, ели и беседовали. Римма Марковна, хоть и прибеднялась передо мной, но расстаралась на славу. Вытащила из закромов всё, что было. Ну и надо отдать ей должное — готовила она не хуже шеф-повара из мишленовского ресторана.

— Попробуйте рыбку, Леонид, — с ослепительной улыбкой гостеприимно предлагала блюдо гостю Римма Марковна.

Она принарядилась по случаю: надела своё самое нарядное бархатное платье с жабо у ворота, приколола туда большую брошь из чешского стекла, которую мы-таки прикупили ей к шубе, в ушах у неё болтались массивные золотые серьги (даже не знала, что у неё есть такие), а на пальцах красовалось штук пять дутых золотых колец с искусственными рубинами и ещё какой-то блестящей хренью, символизирующей незамысловатый ассортимент советской ювелирки.

Во даёт! И где она всё это время так ловко прятала золото? Ведь ещё недавно она была бедней еврейского кота и носила старый халат поверх нового, чтобы на дольше хватило.

Ну ничего, гость уйдёт — разберусь. Нет, мне не нужны её украшения, я и в том мире не особо носила всю эту золотую бижутерию, хоть и выбор был, и средства, но это же дело принципа — как можно что-то скрывать друг от друга, если в одной семье живем?

В общем, меня это нехорошо смутило. Я аж посмотрела на Римму Марковну другими глазами.

— Дядя Леонид, а ты любишь котлеты? — сказала Светка для храбрости, чтобы начать разговор.

— Конечно люблю, — усмехнулся тот, и Римма Марковна срочно подложила ему на тарелку две котлеты.

— А ты любишь красную икру?

— И красную, и чёрную, всякую люблю, — рассмеялся Леонид, к полному удовольствию Светки.

Она, от такого совпадения вкусов даже влезла с ногами на стул и продолжила допрос:

— А Толька сказал, что бывает ещё осетровая икра. А она какая? Ты ел?

— Света, а почему ты называешь его Толька? — спросил Леонид, — это же как кличка собаки.

— Потому что он вредный, — сказала Светка и сунула в рот кусочек шпротины с бутерброда.

— Светочка, кушай аккуратно, — тотчас же сделала замечание Римма Марковна, — а то, что о тебе дядя Леонид подумает?

— А у нас во дворе живёт Дружок. И у него тоже нету папы. Мама есть, а папы нету.

— Что за дружок?

— Да не дружок. А Дружок, — пояснила Светка.

— Собака это, — подтвердила Римма Марковна.

— Отец у Дружка вполне себе может и быть, — хмыкнул Леонид, — просто ты не видела, как он к его мамке бегал.

— А у синичек есть отец и мать?

— Конечно есть.

— А у ворон?

— И у ворон есть.

— Смешно, как ворона скачет. Она — вор.

— Почему это?

— Толька притащил Дружку колбасу, а ворона подлетела и цап — ухватила и улетела.

— Голодная, может, была, — сказал Леонид. — Ворона не вор, ей же тоже кушать надобно.

— А вот у меня нету папы, — сказала Светка, — мама Лида есть, а папы нету. А давай ты женишься на маме Лиде и будешь мне папой?

— Света, я твой крёстный папа, так что папа у тебя тоже есть, — дипломатично ушел от ответа Леонид, но в мою сторону посмотрел внимательно.

— А ты знаешь, как ворона каркает? — спросила Светка, — а я умею как ворона каркать! Хочешь покажу?

Она закаркала и тут раздался голос:

— А это ещё кто такой⁈ — на пороге стоял Будяк.

И был он злой.

Блин. Римма Марковна, как всегда, не заперла дверь!

Глава 16

Мхатовская пауза неожиданно затянулась.

Будяк стоял, загораживая дверной проем и мрачно разглядывал нашу компанию. Римма Марковна растерянно хлопала глазами, переводя взгляд с Будяка на Леонида и обратно. Леонид же хранил невозмутимое молчание (может быть потому, что он был занят важным делом — сосредоточенно доедал котлету). Светка продолжала тихо каркать себе под нос, деловито размазывая рагу из кролика по тарелке. А я просто сидела и наблюдала.

— Пётр Иванович! Какая неожиданность! — излишне бодрым голосом воскликнула Римма Марковна и тут же засуетилась, ставя новый прибор на стол, — а мы тут сидим, ужинаем. По-родственному…

— Дядя Леонид теперь мой папа! — воодушевлённо сообщила Светка и для пущей убедительности дважды каркнула.

Будяк сверкнул глазами. Холодный, нехороший огонь блеснул в них, но он промолчал и на этот раз.

Леонид вежливо доедал уже вторую котлету, правда теперь с трудом, и возможно поэтому никак Светкин пассаж не прокомментировал.

— Пётр Иванович! — сказала Римма Марковна, чтобы сгладить неловкость, — садитесь с нами ужинать. У нас, конечно, по-простому, без рыбы-фиш. Но кто ж знал, что у нас будут такие гости…

— С удовольствием, Римма Марковна! — вдруг крайне весело произнёс Будяк и умостился, но не возле того прибора, что поставила Римма Марковна, а возле меня, — передайте мне тарелку и вилку сюда, пожалуйста.

Он щедро, не чинясь, наложил себе оливье и затем протянул руку сидящему справа Леониду:

— Пётр!

— Леонид.

Мужчины обменялись излишне крепким рукопожатием. Тишина аж зазвенела.

Дальше мы ели молча, под тревожный стук столовых приборов.

Ходики в коридоре бамкнули так неожиданно, что Римма Марковна аж подпрыгнула, и вилка, звякнув, выпала у неё из рук:

— Ой, — смутилась она и нервно поправила брошь у ворота, но тут же реабилитировалась, — кому положить бризоли? Очень рекомендую. Это по рецепту моей бабушки.

Так как все опять промолчали, Римма Марковна сгрузила пару бризолей мне на тарелку. Я незаметно вздохнула — терпеть их не могу.

— Леонид, — вдруг подал голос Будяк, — а вы к нам надолго?

— Сегодня в полночь отбываю обратно в Москву, — не поднимая глаз от тарелки ответил тот.

— Рискну вас не обидеть, искренне считая умным, — задумчиво произнёс Будяк, — но вы не ответили на мой вопрос.

— Какой?

— Кто вы такой и что вы здесь забыли?

— Теперь это мой папа! — тут же влезла Светка и облизала испачканные в рагу пальцы.

— Светочка! Кушай аккуратнее, пожалуйста, — сделала замечание Римма Марковна.

— Вот этот момент я бы и хотел прояснить, — сухо сказал Будяк и так на меня взглянул, что я незаметно для самой себя съела ненавистный бризоль целиком.

— Странный вопрос, — сухо ответил Леонид, — я гость в этом доме. И, кроме того, вы же прекрасно слышали, что я — Светин отец.

— Светин отец недавно умер, — еле слышно сказал Будяк и метнул быстрый взгляд на Светку, но та не услышала, сосредоточенно выковыривая из кусочка фаршированной рыбы морковку и раскладывая её по краям тарелки.

— А вот кто вы такой и к чему такой пристальный интерес к нашим семейным делам? — не остался в долгу Леонид.

— Так что это за очередной отец? — вопросом на вопрос ответил Будяк, требовательно глядя на меня.

— Леонид — Светочкин крёстный, — торопливо внесла ясность Римма Марковна, пока ситуация не стала совсем критичной.

— А! Так вы кум Валеева? — удовлетворённо констатировал Будяк, язвительно хмыкнул и положил себе на тарелку рагу из кролика. — За это надо выпить!

— Я не пью, — тотчас же заявил Леонид и отодвинул полупустой бокал с шампанским в сторону.

— Да как вам угодно. А мы вот выпьем, по-семейному, — Будяк деловито разлил шампанское по бокалам мне и Римме Марковне. Себе он плеснул коньяку.

— Давайте выпьем за Лиду! — предложил Будяк нам с Риммой Марковной (Леонида он проигнорировал), и внезапно добавил, обращаясь исключительно ко мне, — я ласковый и хороший, ты не пожалеешь!

Леонид поперхнулся фаршированным толстолобиком и закашлялся.

Мы чокнулись и выпили.

— Вот это тост, — проворчал Леонид, справившись с кашлем.

— Веселить красивых девушек мне нравится, — отозвался Будяк, миролюбиво наколов соленый грибочек вилкой.

— Светочка, если ты покушала, иди к себе, — торопливо произнесла Римма Марковна, — я тортик тебе в комнату сейчас принесу.

— И компотик! — заявила Светка и, радуясь от того, что её, наконец, отпустили, ускакала к себе.

— А вот скажите, Леонид, почему же вы на похоронах не были и объявились аж через год? — воспользовался тем, что Светка ушла, Будяк.

— Я был в отъезде, — хмуро ответил тот, давая понять, что дальше эту тему развивать не намерен.

— Зачем же тогда пытаться занять седалищем три четверти лавочки, если жопа шириной в десятую её часть? По размерам и по масштабности, — неуклюже пошутил Будяк и подмигнул Римме Марковне.

Леонид вспыхнул.

— Вижу, адекватные люди нынче редкость, — процедил он и, потеряв интерес к Будяку, повернулся ко мне, — Лида, я посмотрел документы на квартиру. Там есть несколько моментов, из-за которых при желании её могут у вас отобрать. И, думаю, это произойдёт очень скоро.

— И что делать? — ахнула Римма Марковна, опередив мой вопрос.

— Нужно обменять Васину квартиру и твою вот эту на квартиру в Москве, — сказал он. — С доплатой, разумеется. Я сейчас, когда вернусь, сразу начну искать нормальные варианты обмена.

Римма Марковна перевела недоумённый взгляд на меня, а Леонид продолжил:

— Лида, ты когда в Москву переезжать собираешься? Мне нужно чётко знать конкретные сроки. Иначе не уложимся. Это ведь не так просто.

— В каком смысле переезжать в Москву? — удивился Будяк, — Лида никуда переезжать не собирается. Только в Малинки.

— После Нового года я поеду туда сама, мы основное управление депо «Монорельс» будем там организовывать, — тихо объяснила всем я, — полгода буду ездить туда-сюда, примерно по две-три недели. Как раз Света закончит первый класс, а с сентября она уже пойдёт в московскую школу.

— Как в Москву⁈ — всплеснула руками Римма Марковна и возмущенно воскликнула, — И почему это, Лида, я узнаю об этом только сейчас⁈

— Тогда успеем, — не обращая внимания на взбудораженную старушку, задумчиво посмотрел на люстру Леонид, что-то прикидывая про себя и добавил, — за это время нужно будет, кстати, подыскать Свете хорошую спецшколу с основным уклоном в немецкий язык.

— Какой ещё немецкий язык⁈ — возмутилась Римма Марковна, — Света уже учит английский и начала изучать французский. С неё достаточно!

— А зачем он вам нужен, этот французский? — искренне удивился Леонид.

— Он самый красивый! — убеждённо воскликнула Римма Марковна, глаза её вспыхнули мечтательным огнём, — на нём же разговаривали и писали великие Гюго и Мопассан… Бодлер и Сент-Экзюпери!

— А на немецком разговаривали и писали великие Розенкранц и Карл Маркс. И что с того?

— Но Лида… — глаза у Риммы Марковны округлились, как у простуженного мопса. — Как же так? Как так-то?

— Римма Марковна, — устало сказала я, — немецкий язык для Светы — это была последняя воля Василия Павловича. Его предсмертное желание. Он взял с меня обещание. Понимаете?

Римма Марковна поникла, вздохнула, но тут же подпрыгнула на стуле:

— А что ещё за спецшкола такая⁈ Что за выдумки⁈ Зачем было забирать Светочку из детдома? Чтобы теперь, когда она привыкла к дому, отдать её в интернат?

— Это не интернат, Римма Марковна, — терпеливо поправил её Леонид, — а спецшкола. Там, между прочим, дети высшего партийного руководства учатся. Да, всю неделю они учатся, а на выходные — домой. И не так просто будет её туда устроить. Но у меня есть там кое-какие связи…

— Какая-то ерунда! — вдруг подал голос молчавший всё это время Будяк, — никуда Лида переезжать не будет. Точка.

— Вас вот не спросили, — огрызнулся Леонид и обновил мне, Римме Марковне и себе шампанского. Коньяк Будяку не налил.

Будяк многозначительно, долгим взглядом, посмотрел на Римму Марковну, и та вдруг выдала:

— А я не согласна! Я не желаю на старости лет переезжать в Москву! Мне и тут хорошо! И Светочке хорошо! У неё здесь друзья, кружки, школа. Да и у тебя только-только всё наладилось, Лида! Пора хоть немного пожить в своё удовольствие, спокойно, а не начинать опять крутиться как белка в колесе. Мы никуда не поедем и точка!

Выдав эту тираду, она бросила вопросительный взгляд на Будяка и тот одобрительно кивнул.

Меня всё это уже начало потихоньку выбешивать:

— Римма Марковна, — терпеливо сказала я, — я всё понимаю. И никто вас заставлять переезжать не будет. Если не хотите с нами в Москву — оставайтесь здесь. У вас есть своя комната на Механизаторов, я помогу сделать там хороший ремонт. Купим вам туда новую мебель. Или даже попробую добиться для вас отдельной квартиры. Вы фронтовик, должны пойти навстречу. Живите себе спокойно.

Римма Марковна налилась нездоровой краской. Упреждая её надвигающуюся истерику, я добавила:

— А вообще-то, кто-то совсем недавно рассказывал мне о своих мечтах. Я вот специально ради вас съездила в Кисловодск. Он изумительный и полностью отвечает вашим желаниям. И театр там великолепный. И шубу мы вам купили. И даже жениха я вам там нашла. Профессор медицины, между прочим. Уважаемый человек. Тютчева вон цитировать любит. И вдовец…

Будяк насмешливо фыркнул. Римма Марковна от возмущения потеряла дар речи.

— Так что не надо говорить, что вас кто-то заставляет, — продолжила я, — у вас вон целых три варианта: ехать с нами в Москву, остаться жить здесь или выйти замуж в Кисловодске.

— Действительно! — поддакнул мне Леонид и веско сказал, — предлагаю за это и выпить! За плюрализм!

— Так! — не дал нам даже чокнуться Будяк, — хватит ерунду городить! Никуда Лида не едет. Я купил дом в Малинках, забор уже поставил новый, баню срубил, сейчас гараж ещё достраиваю. Осталось немного ремонт в доме доделать, ванную установить и всё — можете переезжать ко мне. Там пять комнат и кухня. Места всем хватит. Рядом лес, речка, озеро. Природа какая! Грибы, ягоды! А воздух как мёд! Куда там вашему Кисловодску!

— Угу, и Светка будет пасти коров вместо того, чтобы ходить в школу, — не удержалась, чтобы не съязвить я.

— Ничего страшного в коровах нет, — отмахнулся от такого неочевидного и малозначительного аргумента Будяк, — я вон всё детство коров пас. И ничего — выучился.

— Оно и видно, — флегматично прокомментировал Леонид.

— Школа в соседней деревне есть, — проигнорировал подколку Будяк. — В Хряпино. Туда детей возит автобус. Кроме того, и у меня, и у тебя есть машины. Можно спокойно самим возить её. Да и недалеко там, всего-то пять с половиной километров. Пешком тоже вполне ходить можно.

— И ты предлагаешь заточить молодую, полную сил женщину в забитой дыре? — от избытка эмоций перешел на «ты» Леонид, — А ведь она ещё и умная, между прочим! В свои годы уже такую должность занимает! А что она в твоей дыре делать будет? Навоз вилами кидать? Свиньям хвосты крутить⁈

— Прежде всего она будет жить со мной! — важно приосанился Будяк, — а для хвостов и навоза у неё есть я.

— Эй, товарищи! Вы ничего не забыли? — напомнила о себе я.

И, видя, как недоумённо вытянулись лица мужчин, пояснила:

— Давайте я сама решу, как свою жизнь жить. Ладно? Спасибо вам, конечно, огромное за помощь и поддержку. За советы. Но дальше я сама. И да, я еду в Москву. Это — решено!

После моей речи остаток вечера вышел скомканным. Римма Марковна дулась на меня. Будяк и Леонид злились друг на друга. А я просто устала от всего этого.

Так что посидели ещё немного и разошлись. Даже торт «Графские развалины» не попробовали.

И да, в конце они таки подрались. Во дворе.

Что-то не поделили, видимо….

Соответственно на работу я явилась далеко не в самом прекрасном расположении духа. Во-первых, перед соседями за ту драку было стыдно. Во-вторых, заколебала меня Римма Марковна, которая весь вечер ныла, чтобы мы не уезжали в Москву. А в-третьих, погода была не очень, а у меня всегда, когда идёт мелкий моросящий дождь,начинает дико болеть голова. Метеозависимость у меня, в общем.

Поэтому я была не в духе.

Чтобы не рычать на людей зазря, я мирно сидела в своём кабинетике и перекладывала бумажки в папках. Эта механическая работа должна была меня успокоить. Но получалось наоборот.

И тут ко мне явилась Щука.

Чеканной гренадёрской походкой она вошла в мой кабинет и сказала:

— Лида… эмм… Степановна! С Кашинской проблемы.

— Что за проблемы? — стараясь не кривить лицо от дикой боли в затылке и висках, спросила я.

— Она написала на меня докладную.

— Во как! — изумилась я. — С чего вдруг?

— Да вот, после нашего разговора, я решила немного поставить её на место. А она –сразу на меня докладную Ивану Аркадьевичу на стол. И через сорок минут будет рабочее совещание. Разбираться будут. Дожилась на старости лет.

Щука всхлипнула.

Я видела, что она явно переживает. Поэтому постаралась её успокоить.

— Капитолина Сидоровна. Не паникуйте. Не надо. Обещаю вам, что вы ещё в прибытке останетесь. Вы же меня знаете.

— Знаю, — широко улыбнулась Щука и её слегка квадратное лицо стало похоже на мордочку пожилого сайгака.

В кабинете Ивана Аркадьевича собрались начальники всех подразделений. Я вошла и окинула взглядом собравшихся: народ, как обычно, гудел о своих производственных делах, Щука была напряжена и серьёзна, зато Кашинская улыбалась. Настроение у неё было радостным.

Ну ничего, сейчас кто-то будет грустить.

— Товарищи, — сказал шеф, когда все собрались и расселись. — Прежде, чем мы перейдём к рабочим вопросам, предлагаю обсудить один неприятный инцидент.

Он пододвинул к себе лист бумаги с отпечатанным текстом. Что там, в этом тексте, мне с моего места было не видно, но Щука мне вкратце рассказала. Так что я была в курсе.

— Татьяна Сергеевна — человек у нас новый. Но уже доказала, что она — замечательный и дельный специалист, и на неё можно положиться практически во всех вопросах.

По рядам прошелестел вздох. Кашинская просияла.

Мне срочно захотелось в Москву. Или хотя бы в Малинки.

Тем временем шеф продолжил:

— И мне очень неприятно осознавать, что некоторые наши сотрудники вместо того, чтобы сплочённой командой работать над нашим общим делом, над результатами, начинают ставить палки в колёса друг другу! Такого никак не должно у нас быть, товарищи! Поэтому я и хочу сейчас на товарищеском, так сказать, суде разобрать и обсудить с вами этот досадный случай.

Народ недоумённо начал переглядываться. Щука побледнела.

— Итак, товарищи! — продолжил свою речь Иван Аркадьевич, — вчера Капитолина Сидоровна оскорбила Татьяну Сергеевну. Прилюдно. Я всё верно говорю, Капитолина Сидоровна?

Щука выдала то ли всхлип, то ли вздох.

— Не слышу!

— Извините, Иван Аркадьевич, — вмешалась я, — а в чём, собственно говоря, состоит преступление Капитолины Сидоровны? Не очень понятно.

— Как обычно, Лидия Степановна, как обычно, — ответил шеф, — вам ли не знать характер Капитолины Сидоровны и то, как она умеет изводить подчинённых?

— Насколько я знаю, Капитолина Сидоровна всегда очень переживает за депо «Монорельс» и каждую ошибку наших сотрудников воспринимает крайне тяжело. Но это не повод обличать её сейчас здесь. И тем более писать доносы вышестоящему руководству. Если Капитолина Сидоровна посчитала уместным указать новой сотруднице на ошибку в работе, значит ошибка там была большая. И даже очень большая! И вместо того, чтобы с благодарностью поучиться у Капитолины Сидоровны, и принять её помощь, Татьяна Сергеевна вынесла это на общее обсуждение. Оторвала нас от работы. Причем это происходит уже не в первый раз. Пару дней назад она сорвала производственный процесс, потому что ей вдруг захотелось нарисовать стенгазету. И шесть человек были отозваны с производства и рисовали в рабочее время!

— Как так? — поморщился Иван Аркадьевич, — почему я об этом ничего не знаю?

— Видимо потому, что Татьяна Сергеевна не сочла нужным посоветоваться с более опытными товарищами. С той же Капитолиной Сидоровной. Более того, Татьяна Сергеевна решила рисовать стенгазету на каждую среду. Огромную. На трёх ватманских листах.

— Да я всегда говорю, что некоторым делать нечего! — подскочил со своего места Иваныч, — у нас и так людей не хватает, а когда Володьку эта забрала рисульки рисовать, мы чуть не прошляпили подготовку буксового узла! А это же на роликовых подшипниках! Еле выкрутились! У нас людей и так мало, а она Володьку забрала!

— А почему ты мне сразу не сказал? — нахмурился Иван Аркадьевич.

— Так вы же сами приказ подписали! — возмутился Иваныч.

Остальные согласно загудели.

— Какой приказ? — опешил шеф и нажал на кнопку коммутатора, — Наталья, что там за приказ о стенгазете? Неси его сюда, быстро!

Через секунду распоряжение лежало на столе у Карягина.

— Что за херня? — удивился он, — как я мог такой дебилизм подписать?

— Татьяна Сергеевна вам среди других бумаг подсунула, вот вы все скопом и подписали, — невинно прокомментировала я, — и нужно теперь проверить, что ещё она вам подсунула.

Народ возмущённо загомонил. Шум нарастал.

Иван Аркадьевич побагровел и взвился. И минут десять яростно ругал Кашинскую, и всех остальных заодно.

Когда он иссяк, в кабинете воцарилась оглушительная тишина, а Кашинская стояла бледная и старалась даже не дышать.

И в этой звенящей тишине я произнесла:

— Иван Аркадьевич, так что с Капитолиной Сидоровной делать будем? Может, пусть Татьяна Сергеевна сейчас по-быстрому извинится перед ней, и мы уже пойдём работать. У нас же ещё дел полно. И отчет за вторую декаду на носу.

— Вы сговорились! — задыхаясь от возмущения, прошипела Кашинская. — Это немыслимо!

— Ага, конечно, мы сговорились и все вместе написали от вашего имени докладную на Капитолину, и принесли Ивану Аркадьевичу, чтобы он весело провёл утреннюю летучку, — съехидничал Иваныч, — Нам же больше делать нечего, лишь бы этот цирк ваш всё утро обсуждать. Эх, развели прынцесс!

В общем, получила Кашинская по самое немогу.

Теперь уже сияла Щука.

А вот когда я вышла из кабинета в коридор, нос к носу столкнулась с Кашинской. Глядя на меня немигающим взглядом, она еле слышно прошипела (но я услышала):

— Я это ещё припомню! Кровью умоешься, сука!

Глава 17

В воздухе, казалось, витал ядрёный запах серы, выражаясь языком теологической литературы (Евангелие от Иоанна, Откровение 21:8). Если же говорить проще — попахивало скандалом. И не одним.

Поезд на Москву был ночным, плацкартный вагон мелко дребезжал на поворотах, забытый на столе чей-то стакан в подстаканнике звонко подпрыгивал в такт, а у меня на душе было тревожно. С одной стороны, всё моё естество жаждало чего-то нового, мне уже стало скучно и тесно в нашем городке, а с другой стороны, там ведь уже всё обжито, привычно и стабильно. А что ждёт меня в столице? Смогу ли я там устроиться? Причём устроиться так, чтобы перевезти семью и создать им условия с комфортом?

На дворе шел октябрь 1981 года, до начала «лихих девяностых» оставался всего какой-то десяток лет и пора бы уже начинать думать, как правильно определиться с будущим. Мысли мои метались между вариантами переезда за границу или обустройства здесь, в СССР, но так, чтобы не стать нищими, когда наши мудрые вожди окончательно развалят такую страну.

Поезд загудел и чихнул, подъезжая к какой-то станции, заспанная проводница торопливо побежала закрывать туалеты, несколько пассажиров — толстая тётка с двумя увесистыми баулами и три мужика с чемоданами и сумками, начали, громко переговариваясь, шумно пробираться в тамбур сквозь спящий вагон, нимало не заботясь, что перебудят пассажиров.

Вагон дёрнулся так, что я чуть не слетела со второй полки, и остановился. Захлопали двери, с улицы донеслись объявления о прибытии. В окно заслепило ночным прожектором. Весь этот ночной бедлам сбил меня с размышлений, и я переключилась на другое: Будяк или Леонид? После того памятного вечера, симпатии обоих ко мне проявились столь явно, что нужно уже было что-то решать. Держать двух взрослых мужчин во фрэнд-зоне было некрасиво. Особенно, конечно, удивил Леонид. То, что он «положил на меня глаз», стало ясно еще при первой встрече, но то, что он начнет так активно соперничать с Будяком, здорово напрягало.

Нет, я не ханжа и не «синий чулок». Я здоровая молодая женщина со своими потребностями и да, замуж мне давно пора, быть монашкой второй год подряд глупо и неуместно. Но что-то меня останавливало, сама не пойму.

Я задумалась.

Еще в той, моей прошлой жизни мы с Жоркой были любовниками. Это произошло как-то внезапно и само по себе. Помню, была зима, снег. У нас состоялся трёхдневный корпоративный выезд в один из престижных загородных пансионатов, где имелись свои горнолыжные трассы и конюшня. Наш шеф считал, что неформальное общение на природе, спорт, сближают сотрудников и повышают корпоративный дух. Слава богу, что такие выезды он проводил всего раз или два в году. Я тогда очень не хотела ехать, но как начальник департамента по управлению персоналом, именно я была обязана там быть.

Пансионат был элитарный, закрытый, для узкого круга лиц, но при этом довольно большой и, кроме нас, там ещё отдыхало несколько компаний. В том числе проходил какой-то выездной семинар учёных, только для «своих» (потом я уже узнала, что они распиливали какой-то европейский грант).

И вот сидим мы такие в ресторане, ужинаем, я встаю и выхожу в другой зал, чтобы проверить, всё ли готово для выезда на утренний пикник на природу (да, сама знаю, что дебилизм устраивать такое зимой, но нашего шефа разве переубедишь? Упёрся — и всё.). И в дверях сталкиваюсь с Жоркой, который возвращался откуда-то. Хватило одного взгляда. Сердце моё взметнулось куда-то аж в горло и там мелко-мелко задрожало, забухало, руки и ноги онемели, а внизу живота запылал огонь. У Жорки, очевидно, было всё то же самое. Ни слова не говоря, он взял меня заруки и пристально посмотрел в глаза:

— Георгий, — хрипло сказал он.

— Ирина, — словно чужими губами прошептала я.

А потом мы сидели за отдельным столиком и говорили, говорили. Когда заиграла музыка, он пригласил меня на танец. Наши руки сплелись, мы были так близко друг от друга, что я слышала, как стучит его сердце.

В общем, танец тот мы так и не дотанцевали. Мы сбежали и заперлись в номере. И не выходили оттуда двое суток. Только минеральную воду заказывали по телефону и иногда что-то перекусить, не помню. Ни зимы, ни горнолыжной трассы, ни коняшек, ни элитной бани с бассейном я так и не увидела. Да мне и не до того уже было.

Шеф, конечно, потом сильно ругался, ну а что я могла сделать? Я ведь себя не контролировала вообще.

Когда пришло время вернуться домой, я стала словно зомби, не могла найти себе места, не могла ни есть, ни сосредоточиться ни на чём, всё думала о нём, вспоминала. А потом, буквально через день он позвонил мне, и всё. Мы стали встречаться и встречались несколько лет подряд, до моего попадания сюда.

Поэтому я знаю, что такое страсть, любовь. А ни с Будяком, ни с Леонидом у меня такого огня нет. Да, мне приятны и волнительны их ухаживания, взгляды, намёки, но, если того же Будяка долго нет, так я о нём и не думаю. А как Леонид уехал, так я о нём вспомнила раза два и то, потому что собирала документы, которые он сказал собрать.

И вот что мне делать?

А ведь решать что-то было нужно.

Я долго ещё думала, ворочалась на жестком матрасе с выпирающими комочками ваты, пока незаметно для самой себя не уснула, так ничего и не придумав.

В Москве была суета.

Я не буду описывать, как я воевала с суровой дамой в Главке, как оформляла и переоформляла документы, прямо горы документов. Постоянно чего-то то не хватало. То было оформлено не так, как хотелось этой даме. Наконец, преодолев небольшую часть бюрократических барьеров, я получила немного времени, целый день, который могла использовать для себя.

И первое, что я сделала, я поехала в Серпухов. Да, я очень хотела увидеть Лидочкиного отца.

Автобус медленно ехал, останавливаясь у каждого столба, пассажиры то выходили, то заходили, и мне казалось, что эта дорога никогда не закончится. За дни, проведённые в Москве, я тысячу раз пожалела, что у меня нет здесь своей машины — добираться туда-сюда бесконечное количество раз отнимало уйму времени и сил. Когда окончательно начну устраиваться, нужно будет перегнать мой автомобиль сюда, иначе я сойду тут с ума.

Город Серпухов в эти времена представлял собой смесь облезлых старинных храмов, церквушек и ажурных домиков, которые не развалили во время революции и после, вперемешку с новыми кварталами однотипных сталинских и хрущёвских построек. Он утопал в зелени и был довольно уютным.

Эдуард Борисович Беляев действительно проживал здесь.

Поплутав немного, не без труда, постоянно переспрашивая правильную дорогу у местных жителей, я таки нашла его дом (спасибо дорогой Бэлле Владимировне, которая пробила по своим связям мне его адрес. Нужно будет по приезду обязательно отнести ей коробку конфет и шампанское), поднялась на третий этаж и позвонила в обитую строгим тёмно-синим дерматином дверь. Раздалась трель звонка, дверь распахнулась и на пороге появился совсем не старый ещё представительный мужчина, в пенсне и махровом халате, из кармана которого торчала газета.

При виде меня он вытаращился, снял пенсне, потёр глаза, надел его обратно и ещё раз внимательно посмотрел на меня:

— Здравствуйте, — немного удивлённо сказал он, — вы, собственно, кто и к кому?

— Добрый день. Вы — Эдуард Борисович Беляев? — спросила я, неожиданно смутившись.

— Да, — ответил он, пристально рассматривая меня, — чем обязан? И кто вы?

— Скажите, Эдуард Борисович, а в сорок девятом и пятидесятом годах вы работали парторгом и проживали в деревне Красный Маяк?

— Да, — совсем уж удивлённо протянул он и ещё раз внимательно посмотрел на меня. — А что?

— А Александру Скобелеву вы знаете?

— Знаю, — смутившись, кивнул он и торопливо добавил, — а что с ней?

— Я — Лидия, её дочь, — сказала я и тихо добавила. — И ваша.

Мы сидели на кухне и пили коньяк и ели бутерброды с дефицитными шпротами. Лидочкин отец оказался довольно-таки состоятельным человеком: и обстановка в квартире, и продуктовый набор — всё свидетельствовало о том, что живет он отнюдь не бедно.

Нужно отдать ему должное, при такой неожиданной новости он не упал в обморок, не затопал ногами в истерике. Нет, довольно-таки быстро справившись с эмоциями и взяв себя в руки, он пригласил меня в квартиру и накрыл немудрящий стол: коньяк, бутерброды, порезанные лимоны, бородинский хлеб, сыр и сервелат.

И теперь мы сидели и беседовали.

Меня немного поразило, что он даже не усомнился в том, что я (в смысле Лида) его дочь. Вот лично я бы, на его месте, решила, что это аферистка какая-то.

Этот вопрос я и задала ему в первую очередь.

— Нет, конечно, — удивился он, — ты же как две капли воды похожа на мою мать в молодости и немного на сестру. Я, когда тебя увидел, сначала не понял даже, думал, померещилось, что это моя мамка помолодела и явилась ко мне. Лучше расскажи о себе.

— Мать невзлюбила меня сразу, как только я родилась, — поделилась я, — у неё есть ещё вторая дочь, Лариса. Так вот для той дочери она делает всё, а меня — только шпыняет и ругает. Даже жениха моего женила на Лариске, потому что та в него влюбилась.

— Ох и Шурка! В своём репертуаре. Но ты сильно не осуждай её за это, ведь расстались мы тогда очень уж нехорошо, — вздохнул лидочкин отец. — Шурочка была замужем, разводиться боялась, боялась, а что люди подумают и скажут, боялась своих родителей и мужа. А удержаться мы не смогли. Дело молодое. Ты же замужем?

— Вдова, — ответила я.

— Эх, горе какое, такая молодая, а уже вдова, — искренне посочувствовал мне лидочкин отец, и продолжил, — Но, значит, ты всё понимаешь. И вот она как раз уехала в город, к тётке, а меня срочно вызвали и перевели в Чучковский район. Это в Рязанской области. Мы даже попрощаться не успели. Тогда это быстро делалось.

— То есть вы бросили её беременную?

— Лида, — опять вздохнул Эдуард Борисович, — о беременности я вообще не знал. Иначе увёз бы её с собой. Даже невзирая на то, что она замужем и что это может поставить крест на моей будущей партийной карьере. Как-то бы мы решили этот вопрос. Но ты же мать свою знаешь.

— Знаю, — теперь уже вздохнула я.

— О том, что меня скоро куда-нибудь переведут, ей было хорошо известно. Политика Партии была у нас такая тогда. Понимаешь?

— Угу, — кивнула я, накалывая вилкой кусочек сыра.

— Ты не думай, что я какой-то залётный хахаль. И мамка твоя не такая, — Эдуард Борисович разлил коньяк по рюмкам. — Это была настоящая любовь. Вот потому и не удержались.

Он подложил мне на тарелку ещё бутерброд и спросил:

— А твой отец… ну, в смысле муж Шурочки… Степан же его зовут? Он как к тебе относится? Он догадывается?

— Он прекрасно всё знает, — я хлопнула коньяк и поморщилась, закусывая лимоном, — она же вешалась потом, в хлеву. Так мне люди рассказывали. А он её спас, из петли вытащил, и ко мне всегда очень хорошо относился. Лучше даже, чем к Лариске.

— И это же все люди на селе знают… — даже не столько спросил, сколько констатировал Эдуард Борисович и тоже хлопнул коньяку, правда закусывать не стал.

— Знают, — подтвердила я, — это люди мне и рассказали.

— Бедная она, бедная, — загрустил Эдуард Борисович, — это же сколько ей пришлось пережить…

— Ну мой отец не позволял ничего такого, насколько я знаю, — вспомнила я откровения соседской бабульки, — Но могу ошибаться.

— Ох, Лида, сама знаешь, какие бывают люди, — покачал головой Эдуард Борисович, — а дети у тебя есть? Расскажи, как ты живешь? Как вообще?

— У меня есть дочь, Света, — похвасталась я, — уже первоклассница.

— Так, тебе тридцать лет… хотя нет, должно быть больше…

— Тридцать один недавно было.

— Ну пусть тридцать один. Дочери семь. Это ты в двадцать четыре родила получается… А замуж во сколько вышла?

— Это не моя дочь.

— В каком смысле?

— У Василия была дочь. Потом он умер. Вот она со мной и осталась.

— А её мать что же?

— Ольга отказалась от дочери и уехала в Чехословакию. Там замуж вышла.

— Ну ничего себе, — поморщился от удивления Эдуард Борисович, — Вот как нынче бывает.

— Но сейчас она развелась и хочет вернуться обратно, — торопливо сказала я, — и Светку хочет отобрать у меня назад.

— Воспылала вдруг материнской любовью? — недоверчиво хмыкнул лидочкин отец.

— Почти, — чуть пьяненько хихикнула я и потянулась за кусочком колбаски, — Валеев оставил Светке трехкомнатную благоустроенную квартиру. Вот она узнала и решила наложить лапу.

— Так, — нахмурился Эдуард Борисович, — давай поступим так: напиши-ка мне все её данные, этой Ольги, и данные твоей приёмной дочери. Есть у меня кое-какие связи. Попробую посодействовать. Тем более она за границей жила. Неблагонадёжная, значит.

— К тому же актриса, — наябедничала я.

— Совсем хорошо, — ухмыльнулся Эдуард Борисович, — моральный облик актрисы, сбежавшей за границу… хм… интересненько… это значительно облегчает нам задачу…

— Эдуард Борисович, — сказала я, — спасибо вам огромное за помощь. От связей ваших не откажусь. Мне сейчас ваши советы очень нужны.

— А ты кем работаешь?

— Я сейчас третий заместитель директора депо «Монорельс», — похвасталась я, — хорошая зарплата, двухкомнатная квартира, автомобиль. Всё у меня нормально.

— А почему только третий заместитель, а не директор? — хитро прищурился Эдуард Борисович, — смотрю, хватка у тебя моя. Могла бы уже давно далеко пойти.

— Да я ещё высшее образование не получила.

— А вот это плохо, — пожурил меня он, нахмурившись. — ты же сама понимаешь, что и подвинуть могут и будут в своём праве?

— Понимаю. — Вздохнула я, — Но я исправляюсь. Потихоньку, но исправляюсь. Вот только что сессию за два курса сдала. Экстерном. За три не позволили.

— Надо поднажать, сама знаешь же.

— Угу.

— А давай за твою мать выпьем, за Шурочку, — разлил коньяк Эдуард Борисович, его глаза мечтательно затуманились, — она у нас красавица!

— Сейчас уже не очень красавица, — покачала головой я, — сами понимаете, тяжелая работа на селе, условий особых нет, вот и состарилась раньше времени.

— Эх, годы как идут, — кивнул Лидочкин отец и чокнулся со мной, — а ведь когда-то мы были молодыми. Эх, жизнь…

Мы выпили и закусили. Я не стала тянуть кота за хвост и выложила главную причину, ради чего я сюда к нему приехала:

— Эдуард Борисович, — сказала я, наблюдая, как он делает себе бутерброд с сыром, — мне ваша помощь очень нужна. Собственно говоря, я из-за этого набралась наглости и побеспокоила вас.

— Да что ты такое говоришь⁈ — возмутился он и даже о бутерброде забыл, — Лида! Ты — моя дочь и всегда будешь желанным гостем в моём доме! Давно уже должна была приехать! Я-то о тебе не знал! Инче сам бы давно приехал к вам!

Я кивнула.

— Так чем тебе надо помочь? — деловито спросил он, отложив бутерброд в сторону, — денег могу дать только тысячу, если быстро надо. Остальные все на сберкнижке, это завтра-послезавтра только. Время-то терпит? И сколько тебе нужно?

— Мне не нужны деньги, — покачала головой я, — у меня их хватает.

— Ну да, вижу, не бедствуешь, — одобрительно окинул оценивающим взглядом мой импортный вельветовый костюм Эдуард Борисович, — а что тогда надо? Говори, чем смогу — помогу.

— Мне нужно письмо.

— Письмо? — изумился Эдуард Борисович, — ну ты даешь! Что за письмо и зачем? И к кому?

— Письмо к моей матери, к Шуре, — быстро сказала я, — понимаете, она совсем на меня обозлилась. Сестра её ещё постоянно подзуживает. Она хочет мою квартиру отобрать для Лариски. И заставить меня переехать в село. Чтобы там работать на её огородах…

— Ну и пусть себе дальше хочет! — хмыкнул Эдуард Борисович, — тоже мне проблему нашла!

— Да, это проблема! — горячо воскликнула я, — она же в горисполком письмо с жалобой на меня написала! И ко мне на работу! И в нашу городскую газету! Меня секретарь парткома на ковер вызывал. Я еле-еле выкрутилась. Так мать припёрлась сама лично ко мне на работу и устроила там настоящий скандал.

— Ого! — сразу посерьёзнел Эдуард Борисович, — дела…

— И вы же её характер знаете! Она не успокоится, пока не добьется своего! На меня и так уже на работе начальство косо смотрит. А враги активизировались, чтобы меня с места сдвинуть!

— Я так понимаю, ты хочешь, чтобы я написал ей и запретил тебя трогать? — догадался Эдуард Борисович, — ну хорошо, я напишу. А вот теперь смотри, давай мы поступим так…

Договорить фразу он не успел, так как в дверях кухни показалась эффектная блондинка, примерно лет пятидесяти, которая при виде нас, возмущённо воскликнула:

— А это ещё что такое⁈

Глава 18

— Адочка, послушай, я всё объясню! — моментально подскочил Эдуард Борисович и как-то виновато обернулся ко мне, — Лида, познакомься, это Аделаида Викентьевна, моя супруга.

— Очень приятно, — вежливо икнула я, досадуя, что она появилась в столь неподходящий момент, — а я — Лида.

— Кто вы? — довольно нелюбезно процедила Аделаида Викентьевна и так зыркнула на супруга, что мне сразу стало ясно, что пора отсюда сваливать.

— Ладно, не буду мешать вам, — сказала я, поднимаясь из-за стола, — к тому же мне пора. Спасибо, Эдуард Борисович, за разговор… и вообще… за всё.

— Ты собираешься объяснить мне, что здесь происходит и кто такая эта Лида⁈ — похоже супруга лидочкиного отца завелась и назревал скандал.

Очевидно, и сам Эдуард Борисович понимал это. Так как не стал удерживать меня, однако сказал:

— Подожди, Лида, как ты сейчас на Москву поедешь? Давай я отвезу тебя.

— Эдуард Борисович, вы же выпили! — отказалась я, — не надо никуда меня везти, я сама, на автобусе спокойно доберусь. Тут недолго ведь.

— Ты с ума сошел! Никуда ты не поедешь! — заверещала Аделаида Викентьевна, некрасиво вытянув шею, отчего стала похожа на большую гусыню. — Только через мой труп!

Судя по тому, каким взглядом посмотрел на неё Эдуард Борисович, до состояния трупа ей уже было недалеко. Видимо и сама Аделаида Викентьевна это поняла, потому что покраснела и залепетала уже менее уверенно:

— Но Бусик, как прикажешь понимать всё это? Я прихожу домой раньше времени, а ты тут с этой… — она замялась, подбирая слова, — с этой… девицей распиваете коньяк среди бела дня! Наедине! И что мне думать⁈

— Лида — моя дочь, — тихо, но очень гордо, сказал Эдуард Борисович, и Аделаида Викентьевна ахнула и резко сдулась:

— К-к-как дочь? Ты что, изменял мне, Бусик⁈ — со слезой в голосе пролепетала она.

— Не говори глупостей, Ада, — устало сказал Эдуард Борисович и потёр виски, — мы с тобой женаты двадцать пять лет, а Лиде — тридцать один. Когда она родилась, я тебя тогда и не знал ещё даже.

— Но ты никогда не говорил мне о дочери… Ты скрывал?

— Сам только что узнал, — вздохнул Эдуард Борисович. — Господи, столько лет прошло. Кто бы мог подумать…

— Странно, столько лет эта Лида не появлялась, а тут вдруг появилась, — чуть придя в себя, нехорошо прищурилась Аделаида Викентьевна и с вызовом глянула на меня, — и знаете, Лида, денег у нас нет!

— Да нужны ей твои деньги, как зайцу стоп-сигнал! — рявкнул Эдуард Борисович, — у неё самой их столько, что хоть стены обклеивай!

— Тогда я совершенно ничего не понимаю… — красиво подведённые глаза Аделаиды Викентьевны налились слезами, — это всё так неожиданно…

— Вот что за баба-дура! Мочи моей нет, — пожаловался мне Эдуард Борисович, — нет, чтобы порадоваться, расспросить, поговорить, сразу скандалить начинает!

— Но Бусик…

— Помолчи лучше, Ада!

Аделаида Викентьевна скорбно поджала губы.

— И, кстати, у нас теперь есть внучка, — хвастливо вдруг заявил Эдуард Борисович, — уже первоклассница! Вот видишь, Ада, а ты говорила, что я бесплодный!

Аделаида Викентьевна сдержанно промолчала.

В общем, у четы Беляевых я задержалась ещё почти на час. Пока мы с Аделаидой Викентьевной пили чай, Лидочкин отец написал письмо Шурке. Так что возвращалась я домой вооруженная самым страшным идеологическим оружием. Супруга Эдуарда Борисовича, кстати, оказалась вовсе не такой уж и плохой. А подобная реакция на незнакомую девушку, распивающую коньяк с ее мужем — в принципе вполне понятна. Так что я не обижалась, а довольно-таки мило поболтала с ней. Заверив её, что не претендую ни на их квартиру, ни на дачу, ни на автомобиль. После такой новости Аделаида Викентьевна совсем воспряла духом, стала совсем уж приветливой и чай мы попили довольно мило. Более того, когда они меня провожали на вокзал, я удостоилась от супруги Лидочкиного отца приглашения заезжать иногда в гости. Без ночёвки правда, но тем не менее.

Р-родственники, итить их!

Домой я возвращалась в хороший, не по-осеннему тёплый день: осторожно падали золотистые листья, в воздухе носилась паутина и пахло клейкими ёжиками каштанов, а в прозрачном небе где-то высоко-высоко курлыкали журавли.

Римма Марковна хлопотала на кухне, Светка унеслась к третьедомовцам по своим делам. Я зашла на кухню:

— Что тут у вас? — спросила я и устало примостилась на моём любимом месте.

— Светочка делает успехи, — похвасталась Римма Марковна, — у неё скорость чтения самая высокая в классе. А вот с французским — беда, придётся, видимо, репетитора менять.

— Так, может, у неё нет способностей к языкам?

— Ага, как же! — возмутилась Римма Марковна, ловко орудуя возле духовки, — к английскому есть, а к французскому — нет способностей!

— Тогда да, нужно искать нового учителя.

— Вот только где его найдёшь? — загрустила Римма Марковна и вытащила из духовки противень с бисквитами, на всю кухню запахло ванилькой, а у меня в животе заурчало, — еле-еле Ингу Романовну удалось найти и уговорить. Да и то, по протекции Норы Георгиевны. Не знаю, что теперь и будет.

— Да ничего страшного не будет, — успокоила старушку я, — пусть походит пока к этой Инге Романовне, а потом всё равно в Москве другие учителя будут. Может, и хорошо там всё пойдёт…

— Ты всё-таки упёрлась на Москву ехать, — поникла Римма Марковна, но, тем-не-менее, водрузила передо мной тарелку со свежеиспечёнными бисквитами и налила кружку молока.

— Угу-м, — ответила я, впиваясь зубами в ванильную мякоть бисквита.

— Лидочка, дорога, послушай меня, старую, — Римма Марковна уселась напротив меня и впилась таким укоризненно-гипнотическим взглядом, так что я чуть молоком не подавилась, — ну вот зачем тебе эта Москва, Лида? Там всё так сложно, строго. Ты тут только устроилась, а вот опять — всё заново…

— Римма Марковна, здесь оставаться не вариант, — ответила я, — это — стопроцентно. Кроме того, здесь мои родственники и родственники Светы нам спокойно жить не дадут. Тратить время на вечную войну с ними не хочу.

— Да, — грустно покачала головой старушка, — ты уж извини, Лида, но твоя мамка такого наворотила — врагу не пожелаешь.

— И это — только начало, — согласилась я и добавила, — кстати, я сейчас перекушу, отдохну полчасика и еду к ней.

— Зачем? — опешила Римма Марковна.

— Хочу окончательно разобраться, — сказала я.

— Ох, Лида, но ты ведь уже ездила туда окончательно разбираться! — вздохнула Римма Марковна, — и на сколько твоего «окончательного разбирательства» хватило? На три дня?

— В этот раз у меня есть серьёзный аргумент, — ухмыльнулась я и протянула руку взять ещё бисквит.

Микроклимат города и его окрестностей всегда сильно отличается. Если утром у нас погода была тёплая и спокойная, то выехав за город, я торопливо закрыла окно — подул холодный ветер, в боковые стёкла ударились косые струйки дождя. Хорошо, что я решила не выпендриваться перед родственниками и натянула на себя тёплый спортивный костюм и куртку.

В Красном Маяке, однако, дождя не было, зато было непроходимое болото. Особенно на дороге. Тио матерясь и разбрызгивая грязь, я подрулила к знакомым воротам, посигналила и вышла из машины, стараясь не вступить в свежую коровью лепёху. В дом заходить не хотелось.

Здесь разберёмся.

Я машинально погладила нагрудный карман, где хранилось письмо от Эдуарда Борисовича. На душе стало теплее.

Лидочкина мать, Шурка, открыла калитку, увидела меня и уставилась на меня в изумлении. Видимо, не ожидала, что я приеду так быстро.

— Явилась! — хрипло сказала она и зло добавила, — Бесстыдница!

— Здравствуйте, — сказала я.

— Ну заходи, — неприветливо буркнула мать, при этом в её голосе послышались нотки злорадства.

— Здесь поговорим, — сказала я.

— Неча на улице народ веселить! — отрезала она, — марш в дом! Я тебе сейчас всё расскажу!

— Вы уверены, что хотите, чтобы отец это слышал? — спросила я.

— Что слышал?

— Ну, на пример, про Эдуарда Беляева…

— Ч-ч-что? — побледнела мать и ухватилась за калитку.

Я аж испугалась, что она сейчас упадёт прямо в грязь.

— Т-т-ты знаешь? — прохрипела Шурка.

— Мне кажется, в Красном Маяке все знают, — дипломатично ответила я, — теперь и я в курсе.

— И что с того? — вскинулась мать.

— Теперь мне понятно, почему ты так себя ведешь, почему всё достаётся только Лариске, даже мой жених, а мне только упрёки и тумаки, — с горечью сказала я, не замечая, что в порыве перешла к лидочкиной матери на «ты». — Нелюбимый ребенок, которого ты нагуляла. А я всю жизнь расплачиваюсь за твои удовольствия…

— Замолчи! — зашипела Шурка, воровато оглядываясь вокруг, не услышал бы кто.

— А почему я должна замолчать? — криво усмехнулась я.

— Ты хочешь разрушить мою жизнь? Жизнь своей сестры? Нас же люди засмеют…

— Но ты и сестра вполне спокойно разрушили мою жизнь, — равнодушно пожала плечами я, — когда письма на меня стали писать, когда в партком приехали. Что-то о моей репутации и о моей жизни вы не особо задумывались. Почему меня теперь должна волновать ваша жизнь? На основании чего я должна вас жалеть? Чтобы вы потом мою квартиру себе забрали?

— Потому что я — твоя мать! — возмутилась Шурка, всё такая же бледная, с горящими лихорадочными глазами.

— Матери так не поступают, — не согласилась я, — ни одна мать не должна мстить своему ребёнку, даже если её любовник бросил. Ребенок то при чём? В чём я была виновата перед тобой? За что я всю жизнь расплачиваюсь?

Шурка насуплено промолчала.

— В общем так, — сказала я, — я сейчас уеду, а вы забываете обо мне навсегда, мамаша. У вас есть любимая дочь Ларисочка. Вы только её любите, только ей во всём помогаете. Вот пусть она вас и досматривает, пусть помогает. А меня забудьте и прекращайте мне мстить. И тогда я вас тоже трогать не буду.

— Ты смотри, как она заговорила! — закричала Шурка и тихо ойкнула, оглядываясь, не услышал ли кто.

— И вот ещё, — не стала вестись на истерические манипуляции и заедаться по второму кругу я. — Я вчера встречалась с отцом. С настоящим отцом.

Шурка вскрикнула и разрыдалась, прижав руки к лицу.

Я подождала немного, пока первое потрясение пройдёт, и сказала:

— Эдуард Борисович написал вам письмо.

— П-письмо? — неверяще пролепетала Шурка, вспыхнув, и мне на миг сделалось её даже жалко. Могучим усилием воли, я отогнала это неуместное сейчас чувство и продолжила:

— Да, письмо. Я ему всё рассказала. И о моём несчастливом детстве. И о свадьбе Лариски с моим женихом. И о вашем плохом отношении, и о письмах в партком.

— Да как ты посмела⁈ — опять вышла из себя Шурка и велела, — письмо давай сюда!

Я не стала её троллить и молча протянула письмо. Шурка дрожащими руками распечатала и принялась судорожно читать. По мере чтения лицо её делалось то мечтательным, то задумчивым, то хмурым. Беляев рассказал мне в общих чертах что там написано, поэтому вскрывать и читать я не стала — неэтично как-то. И теперь «читала» по лицу Шурки содержание письма.

Дочитав письмо, Шурка вытерла слёзы и тихо спросила:

— Какой он?

— Красивый. Импозантный. Видный мужчина, — безжалостно ответила я. С каждым моим словом плечи Шурки опускались всё ниже и ниже.

— Семья у него есть? Дети?

— Жена, Аделаида Викентьевна, лет пятидесяти, красивая, ухоженная женщина. Блондинка, — сказала я.

Шурка грустно посмотрела на свои огрубевшие руки и ничего не ответила.

— А из детей только я. Он же только тебя всю жизнь любил.

— Ладно, — после долгого, тягостного молчания сказала мать. — Живи своей жизнью, Лида. Ты вся в отца. Наверное, поэтому я тебя так не люблю.

Хоть я и не была Лидой, но мне от этих слов стало не по себе.

— А отца хоть любила? — спросила я, лишь бы заполнить тягостную паузу.

— Любила, — кивнула своим мыслям Шурка, — я и сейчас его люблю.

— Так почему же меня не любишь?

Шурка не ответила.

Мы так и стояли молча, обдуваемые злым ветерком, не чувствуя холода. Она о чём-то думала, о своём, далёком-далёком. А я не решилась прервать эти её мысли. Последние слова не были ещё сказаны. Мне нужно было удостовериться, что эта женщина теперь точно уйдёт из моей дальнейшей жизни навсегда и оставит меня в покое.

Нашу тягучую паузу неожиданно нарушили.

— Лида! Скобелева! — со стороны поворота к нам по обочине дороге, разбрызгивая грязь бежала женщина. Я присмотрелась. Пока она совсем не приблизилась, я не могла понять, кто это. Сперва подумала, что Лариска, но эта была гораздо толще.

Приблизившись почти вплотную, женщина воскликнула:

— А мне мой говорит, гля, к Шурке Лида приехала! А я потом смотрю — точно, твоя ж машина!

— Чего тебе? — нелюбезно буркнула лидочкина мать.

— Шура, а ты что, плачешь? — от жадного любопытства глаза тёти Зины (а это была именно она, просто в фуфайке и платке я её не узнала). — Случилось что? Где Степан?

— Дежурит сегодня на бойне, — ответила Шурка. — Чего хотела?

— Да я спросить хотела только, — дородная тётя Зина всё никак не могла отдышаться, — ты когда обратно в город собираешься, Лида?

— А твоё какое дело? — вызверилась Шурка, не дав мне ответить.

— Да надо Ростику мешок картошки и кое-каких харчей передать. Они там, в общежитие, уже всё подъели, — объяснила тётя Зина, — так я подумала, чем тащить всё на автобусе, можно же машиной, раз Лида всё равно в город едет.

— Я не подниму мешок картошки, — дипломатично ответила я, — да и нету у меня сейчас времени ездить, общагу ихнюю искать.

— Ничего страшного! Я же с тобой поеду, — «обрадовала» меня тётя Зина, — мне всё равно в городе надо по делам пару дней побегать, как раз поночую у тебя и всё порешаю. Ты же меня до сберкассы подкинешь днем и потом в зубную поликлинику, и ещё в «Заготзерно»?

Мне эта беспардонность вконец надоела, и я с наивным видом брякнула, обращаясь к лидочкиной матери:

— Тётя Зина хочет, чтобы я в своей квартире Ростислава прописала.

— С хрена ли? — упёрла руки в бока Шурка и враждебно уставилась на тётю Зину.

— Чтобы потом разменять квартиру на меня и Ростислава, — наябедничала я.

— А ху-ху ты не хо-хо? — заверещала Шурка и ткнула Зинке прямо под нос две фиги.

— Ну ты и дурища, Лидка, — Зинка бочком, бочком, пятилась подальше от разъярённой Шурки.

Отойдя на безопасное расстояние, она злорадно добавила:

— Не зря тебя в дурке столько раз держали!

Шурка заорала благим матом, схватила ком болота и метнула в Зинку. На фуфайке расплылось грязное пятно.

— И дочурка дура набитая, вся в мамашу!

Шурка бросила ком опять, правда на этот раз промахнулась.

— Идиотка! На! Любуйся! Вот тебе срака! — заверещала Зинка, отбежала подальше, куда невозможно было добросить грязь, сняла штаны и показала нам рыхлую белую задницу.

— Ты хоть бы подмылась, чушка! — обидно расхохоталась Шурка и опять швырнула грязь.

Но Зинка уже унеслась.

— Ты же не прописала его? — подозрительно глядя на меня, тревожно спросила Шурка.

— Нет, конечно, — ответила я, — таких желающих из нашей деревни ого сколько. У меня столько квартир нету, вас всех прописывать.

— Не пускай её больше в дом, — велела мне лидочкина мать, — а я с ней еще разберусь.

— Я планирую переехать в Москву и разменять обе квартиры на одну, там отец обещал помочь, — сказала я. — Так что никого я прописывать не буду, ни Ростислава, ни Лариску.

— Ладно, Лида, — устало сказала лидочкина мать, под глазами у неё залегли тени, плечи ссутулились, казалось, она постарела лет на десять, — езжай, делай своё счастье. А мы тут уж сами как-нибудь…

Мне её на миг даже стало жалко, но я не повелась на эти манипуляции.

— Хорошо, — просто сказала я.

— Ты возле отца будешь? — напоследок спросила она.

— Да.

— Скажи ему, что я его не забыла, — тихо сказала мать, махнула рукой и, тяжело ступая, пошла в дом.

А я порулила к дому Лариски.

Глава 19

У Ларискиного дома грязи хоть и было чуть поменьше, но всё равно — пока доехала, настроение испортилось ещё больше — машину забрызгало так, что мыть придётся теперь долго.

Подъехав к воротам, посигналила.

К моему удивлению, из дома вышел Витёк, а не Лариска. Был он заспан, сто лет небрит, всклокочен, старые треники обильно пузырились на коленях, а залатанную фуфайку, видимо впопыхах, он набросил прямо на голое тело.

Но при этом он был абсолютно трезв. Хоть на лице красовались следы злоупотребления спиртным.

Я вышла из машины.

— О! Лидка! — удивился он, — а ты чего к нам?

— Нельзя? — усмехнулась я невесело.

— Да просто я не думал…

— Лариска дома? — прервала я его бормотание.

— Не, она к Гальке ушла. Это надолго, ты ж её знаешь.

Я знала.

— Ладно, значит, не судьба, — сказала я, — тогда пока, я уехала.

Я уже развернулась идти к машине, как Витёк вдруг окликнул меня:

— Погоди, Лидка.

— Чего тебе? — нелюбезно ответила я.

— Пока Лариски нету, давай поговорим.

— О чём нам с тобой говорить, Витя? — удивилась я.

— Я хотел тебе сказать, что не обижаюсь на тебя, — выдал Витёк.

— Да мне как-то по-барабану, обижаешься ты там или нет, — немного изумлённо усмехнулась я, — ты вон не особо задумывался, когда женился на Лариске — обижаюсь ли я.

— Да, нехорошо получилось. Ты меня прости, Лида, сам не знаю, что на меня тогда нашло, — покаялся Витёк, — я как в тумане был. Кроме Лариски никого больше не видел, понимаешь? А потом в один момент вдруг глянул на неё — и аж тошно стало, сам не пойму, как я так вляпался.

— Перелюбил, значит, — не удержалась от сарказма я, — ну что же, и такое в жизни бывает…

— Да не любил я её никогда, — рассердился Витёк.

— Ну что ж, сочувствую, — равнодушно сказала я и добавила. — Ладно, поговорили и хватит. Мне пора. Бывай!

— Ну подожди, Лида! — попросил Витёк, — может, в дом зайдёшь?

— Не хочу. — Покачала головой я, — да и тебе потом от Лариски попадёт, когда вернется и узнает.

— Плевать мне на неё!

— Ого, какой храбрый стал, — засмеялась я. Разговор начал утомлять.

— Слышь. Лидка, а давай я к тебе перееду? — внезапно предложил Витёк и я сильно удивилась.

— Зачем?

— Жить будем вместе. Детей заведём.

— Жить? А на что жить? — хмыкнула я.

— Ну ты же хорошо зарабатываешь, — Витёк достал цигарку и с третьей попытки раскурил. Руки его мелко тряслись. То ли от волнения, то ли от беспробудного пьянства.

Меня этот разговор всё больше и больше забавлял. Интересно, если бы на моём месте была настоящая Лида, как бы она отреагировала?

— Я хорошо зарабатываю, есть такое, — не стала отрицатьочевидного я. — А ты, значит, решил мне на шею сесть, да? Альфонсом заделаться?

— Ну, Лидка, ну зачем ты так? — декоративно-обиженно попенял меня Витёк, — я же не это имел в виду. Я тоже работать пойду.

— Работать? И кем? Кем ты можешь работать, Виктор?

— На завод пойду, — не совсем уверенно сказал Витёк и закашлялся от цигарки.

— Чтобы на заводе работать, тоже квалификацию иметь надо, — ответила я, — а у тебя, Виктор, кроме восьми классов и образования никакого нет.

— В дворники тогда пойду! — вскинулся Витёк. — Или сторожем!

— Замечательно. И сколько зарабатывает дворник? Или сторож? Ты сможешь семью содержать? А ведь у меня дома еще бабушка и дочка есть. И запросы у нас высокие. Те же платные уроки для Светки в месяц как зарплата дворника и сторожа вместе стоят.

— Ну что ты, Лидка, как Лариска, всё деньгами меряешь? Есть же любовь.

— Любовь, Витя, хороша для юного поколения, когда вся жизнь впереди и силы идти вперёд есть. А когда у тебя полжизни уже прошло, а за спиной ничего так и нету — тогда нужно в первую очередь не о любви думать, а о крепком материальном тыле. А любовь уже потом, и то, как украшение достатка и смысл жизни в комфорте.

— А знаешь, Лидка, — вдруг задумчиво посмотрел на меня Витёк, — ты какая-то такая стала…

— Какая?

— Злая, что ли.

— А это потому, Витя, что учителя хорошие были. Вот ты, на пример.

— Ты так и не простила, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс Витёк.

Я промолчала.

— Пропадаю я, Лидка, — вдруг выпалил Витёк. — Если не заберешь меня к себе — сопьюсь к чёрту! Или в сарае повешусь! Не могу больше!

— Ничего, Витёк, — равнодушно ответила я, — я вон, после твоей свадьбы вообще с катушек съехала и в дурку угодила. И ничего. Теперь — заместитель директора депо «Монорельс». Смогла же выкарабкаться? Смогла. И ты, если захочешь — сможешь. А не сможешь, то Вселенная от твоей смерти ничего особо не потеряет.

— Я не смогу, Лида, — опустил голову Витёк, — я не знаю, как жить дальше. Понимаешь, как гляну на Лариску — аж с души воротит! До тошноты! Иду к мужикам и пью. Или сам-один пью. С работы меня скоро выгонят. Дома все на соплях, руки опускаются. Не могу я!

— Так а в чём проблема, Витя? Я не пойму, — удивилась я.

— Не могу я так больше жить! — со слезой в голосе вскричал Витёк и сердито бросил окурок на дорогу.

— Ну так не живи так, — пожала плечами я. — Кто же тебя заставляет?

— Жизнь…

— Жизнь, Витёк, выбираем мы сами, — покачала головой я. — Не нравится жить с Лариской в деревне Красный Маяк — так перед тобой весь Советский союз! Огромная страна с огромными возможностями. Выбирай любую точку на карте — и вперёд! Меняй свою жизнь так, чтобы жить хорошо было именно тебе. Чтобы нравилось именно тебе. Нельзя быть терпилой и проживать жизнь кое-как, как черновик! Она пролетит быстро, потом в старости жалеть будешь, что не сделал то-то или то-то, а уже всё — поезд ушел.

— Тебе легко говорить, — вздохнул Витёк.

— Да, легко, — согласилась я. — Я свою жизнь, как могу, стараюсь изменить, улучшить. А вот ты привык всю жизнь идти по наименьшему сопротивлению. Была под рукой я — решил жениться на мне. Подсунули Лариску — и так сойдёт. А ведь за свои поступки рано или поздно отвечать придётся…

— Я уже и так отвечаю, не видишь, что ли, — обиженно буркнул Витёк.

— Я вижу только, Витя, что ты пристроился к Лариске и живёшь за её счет. А сейчас вот мне предлагал. А что ты взамен можешь дать? А ничего!

— Так а что мне делать, Лида⁈ Я так жить не могу, а как все поменять — не знаю!

— Как что? — поморщилась я. — Ты же недавно еще мечтал жить в Одессе, возле моря. Ну так езжай и живи.

— Там дорого жить, — нахмурился Витёк, — так-то я бы давно уже уехал. Но у меня денег нету.

— Ну так езжай сперва туда, где не так дорого, или подзаработай денег. Потом переедешь в Одессу. Езжай на те же Севера, на вахту, заработай, купи потом дом под Одессой и живи себе у моря. Или, если холода не любишь — езжай куда-то сразу в Краснодарский край, там совхозы, виноградники, овощи. Лишняя пара рук там всегда нужна. Работа тебе знакомая. И возле моря жить будешь.

— Я в Одессу хочу.

— В Одессе тоже дворники и сторожа нужны, — усмехнулась я и добавила. — Если всю жизнь искать оправдания, то и жизни не будет. Нужно поехать и попробовать. Получится — отлично, значит, будет у тебя новая жизнь. Не получится — вот тогда-то можно вернуться обратно и грустно говорить, мол, я хотел, но не вышло. А когда не попробовал даже, то твоим аргументам — грош цена.

— Лариска меня убьет… — вздохнул Витёк.

— Конечно, убьёт. И правильно сделает, — не стала утешать его я, — ты не оправдал её надежд: был ого-го красавец на все село, а сейчас посмотри на себя! Да ещё бухаешь как конь и сидишь на её шее. Я вот, если честно, совсем не понимаю, зачем она терпит тебя.

— Так ты считаешь, что мне нужно уехать? — задумался Витёк.

— Да. И чем скорее, тем лучше. Иначе пропадёшь ты тут. А там глядишь, поедешь в Одессу, поживешь сам, потом посмотришь — понравится тебе такая жизнь или нет. И с той же Лариской определишься: поймешь — нужна она тебе или нет. Может, ты ещё так соскучишься за ней, что к себе её туда заберешь. А нет — так в Одессе баб много, кто-то по-любому подхватит тебя.

— Лид, а можно у тебя денег на дорогу и первое время занять? — спросил Витёк.

— Нет, Витя, денег я тебе не дам. И не потому, что я жадная. Просто если я сейчас дам — ты их пропьешь. А если ты сам себе цель уехать поставишь, то возьмешь себя в руки, пойдёшь на работу, плюс подкалымишь где-то, и заработаешь. И будешь ценить эти деньги. Это будет твой первый шаг. Твой первый самостоятельный шаг. Ты всё должен сделать сам. Тогда и результат будет только твой. Понял?

Витёк кивнул.

— Так что удачи тебе, Витя, как бы не сложилась твоя дальнейшая жизнь. А мне пора ехать строить мою.

Я улыбнулась ему, кивнула на прощание и поехала прочь из деревни Красный Маяк, строить своё будущее, но уже без злобных и жадных лидочкиных родственников.

Этот день, видимо, был предназначен судьбой для откровенных разговоров. То ли ретроградный Меркурий так вмешался, что ли Веселенная решила, что пора расставить некоторые точки над «i», но дома состоялся ещё один разговор, уже с Риммой Марковной.

— Ну что там, Лида? — спросила она меня, когда я вернулась домой

Я в двух словах рассказала о матери. Про Витька я, конечно же, ничего говорить не стала.

— Ох, не верю я, что она от тебя отстанет, — сказала Римма Марковна.

— Сейчас она в замешательстве. После письма отца, — ответила я, — а потом, когда придёт в себя и Лариска её обработает — мы уже в Москве будем.

— Далась тебе эта Москва, — проворчала Римма Марковна, но без всякой сердитости. Просто по обыкновению.

— Кстати, Римма Марковна, — вспомнила я, — вот хочу спросить, да всё время забываю. Откуда у вас столько золота? Когда вы накопить успели, что и я об этом ничего не знаю?

— Какого золота? — удивилась Римма Марковна.

— Когда у нас в гостях был Леонид, вы принарядились и на ваших руках была куча золотых колец, а ещё серьги таки висюльками, с камушками.

— А! Это! — засмеялась Римма Марковна, — так это я у Норы Георгиевны одолжила и у Зинаиды Ксенофонтовны на вечер. Не могла же я перед московским гостем просто так быть. Хотелось блеснуть и поразить! Пусть не думает, что только в его этой Москве все хорошо одеваются. Мы и сами с усами!

Я облегчённо рассмеялась. Хотя стало стыдновато. Зря подозревала её. Хороший человек Римма Марковна. А вот я всё никак не могу отделаться от меркантильного мышления моего времени.

А затем состоялся ещё один разговор, слава богу, последний на этот день, иначе я бы сошла с ума.

Мы как раз возвращались со Светкой с занятия по французскому языку (я давно хотела поприсутствовать на уроке и потом побеседовать с педагогом, понять, почему у Светы не идёт именно этот язык, а сегодня выдался свободный день, вот я и воспользовалась моментом).

Погода начала портиться ещё больше: сердитый ветерок норовил влезть под подол, в рукава осеннего пальто, леденил шею, лицо. Мы ускорили шаг, Светка прыгала через лужи, мне же приходилось обходить. По дороге Светка успевала собирать упавшие каштаны и шишки и набивать ими карманы новенького пальто.

И тут, на повороте к нашему двору я увидела… Романа Мунтяну.

Он стоял, вытянув шею и заглядывал во двор. За это время он ещё больше похудел и почернел, осунулся. Одет был, правда, неплохо, в хорошее осеннее пальто, на голове — кепка из сукна. Туфли начищены. Но вот, невзирая на добротную одежду, веяло от его облика чем-то таким… безнадёжным что ли, нафталиновым.

Он явно высматривал меня. Потому что ни к кому другому в нашем дворе у него интереса не было.

— Мама, смотри, белочка! — радостно заорала Светка, указывая на посыпанную песком боковую дорожку, где действительно в живописной позе сидела белка.

От звонкого светкиного голоса зверёк прыснул прочь, на дерево, а Мунтяну обернулся и уставился на меня.

Я поняла, что постоянно избегать его не получится и шагнула вперёд:

— Привет, Роман, — сказала я, — меня опять ждешь?

Он не ожидал от меня этого и вздрогнул.

— Привет, — глухо сказал он и, чуть помедлив, добавил, — ты всегда убегаешь, Горшкова.

— Извини, — сказала я, — да, ты прав, сколько можно бегать. Давай поговорим нормально.

Этого он тоже не ожидал, потому что от удивления его лицо вытянулось.

— Только здесь холодно, — продолжила ломать шаблоны я, — или подожди, пока я Светку домой заведу, или давай пойдём вон в то кафе, оно хоть и не очень, но там, зато, более-менее тихо и тепло, и поговорить можно.

Мунтяну, конечно же, выбрал идти в кафе. Очевидно, он опасался, что я сейчас отведу Светку домой и потом не вернусь. В принципе, я сперва так и думала сделать.

Я кликнула Светку, которая, как заправский кот, прыгала вокруг дерева, пытаясь достать белку, и мы пошли в кафе.

Небольшая кафешка представляла собой условно отгороженный угол в кулинарии, где продавали всё — от мясных и рыбных полуфабрикатов до выпечки. Там стояло два столика и пару стульев, и особо нетерпеливые покупатели могли сесть и съесть приобретённое пирожное, а также запить его стаканом сока или лимонада.

Я купила Светке её любимое пирожное «Картошка» и яблочный сок, себе взяла стакан минеральной воды без сиропа — хотелось пить. Мунтяну от всего отказался.

— Роман, — сказала я, когда мы получили наш заказ и уселись за крайним столиком, чтобы не мешать покупателям, и чтобы они не мешали нам. — Скажи, что ты от меня хочешь?

— Да ты…! — задохнулся от возмущения Мунтяну и смуглое лицо его аж потемнело.

— А ты можешь спокойно, без психов, перечислить мне все свои претензии? — сказала я, отпив воды. — Что случилось?

— А то ты не знаешь, что случилось? — нахмурился Мунтяну.

— Нет, не знаю, — пожала плечами я и положила бумажную салфетку Светке на колени. — Примерно догадываюсь, но точно не знаю. Это лишь мои предположения. А я хочу знать твои.

— Не ври, — процедил Мунтяну.

— Давай так, — предложила я, — я скажу, что знаю или предполагаю, а ты меня поправишь?

— Говори, — нехотя кивнул он, видя, что скандала не получается.

— После того, как в Москве я сорвала вашу «акцию» по привлечению иностранцев к «Манифесту», у тебя начались проблемы «с ними»?

Мунтяну кивнул.

— Потом ты вернулся на работу, там запил и тебе посоветовали уволиться?

Он опять кивнул, чуть помедлив.

— Ты решил, что источник всех неприятностей — это я и начал меня преследовать. Но кое-какие тёмные личности за меня заступились?

— Это ты навела их на меня! — гневно процедил Мунтяну.

— Конечно, я, — не стала отрицать очевидное я, — ты тогда был так ослеплён своими обидами и претензиями, так что мог и убить меня. И сам бы потом сел. Так что я защищалась, как сумела. На моём месте ты бы поступил также.

— Ты всю жизнь мне сломала! — прошипел Мунтяну с яростью.

— Нет, Роман, свою жизнь ты сломал и продолжаешь ломать сам, — не согласилась я.

— Что? — вытаращился на меня он.

— А то, — ответила я, — я знаю, таких как ты, Роман.

— Каких таких?

— Людей, одержимых идеей, — ответила я. — которые жить просто так не могут.

— Я не фанатик, — набычился Мунтяну.

— Ага, а уже второй год цепляешься за иллюзию своей идеи.

— Это не иллюзия!

— Роман, вот ты сейчас горишь этой своей идеей, — пристально посмотрела в глаза Мантяну я и очень тихо, чтобы не услышал никто посторонний, продолжила, — а ты не думал, а что будет потом, когда у тебя, предположим, всё получится и Советского союза больше не будет?

— Начнется новая, справедливая жизнь! — вскинулся они глаза его вспыхнули торжественным огнём.

— Ой ли? — скептически прищурилась я, — а ты не думал, что теперешнее поколение, выросшее в Советской стране, когда у них вся жизнь государством расписана и обеспечена, ты не думал, как все эти люди впишутся в новую жизнь? Смогут ли жить при другой системе? Как они будут выживать при жестком капитализме? Как начнут конкурировать друг с другом, воспитанные на идеях равенства и братства?

— Ну… — неуверенно протянул Мунтяну, пытаясь сформулировать достойный ответ, но я ему не дала, меня уже понесло, вся та горечь за мою разрушенную, ранее великую страну, за то, что потом случилось в моём времени, выплеснулось на него.

— А я тебе скажу как, Роман! — меня аж затрясло, — брат пойдёт на брата! Дружные ранее братские народы будут с ненавистью бросаться друг на друга. Начнутся многочисленные регулярные войны, подогреваемые «друзьями» с запада, которые будут наживаться и жировать на человеческих жизнях! Республики изолируются друг от друга, но самостоятельно жить не смогут. Простые люди начнут прозябать в нищете. А теперь представь, Роман, а что делать полукровкам, когда весь Советский союз сейчас перемешался⁈ Что делать полуармянке-полуазербайджанке или полурусскому-полуукраинцу? Выбирать сторону папы или мамы? Идти воевать против двоюродных братьев по папиной линии или по маминой? Или плевать на свои корни и вообще дезертировать куда-нибудь в Таиланд? А двоюродные братья с обоих сторон пусть сами как хотят, так и выкручиваются?

— Почему в Таиланд? — не выдержал Мунтяну, лицо которого от моих слов приобретало все более и более ошеломлённое выражение.

— А куда? — пожала плечами я. — Таиланд далеко, там только океан и пальмы. Других проблем нет.

— Ты передёргиваешь, — не согласился Мунтяну. — Не будет такого.

— Будет, Роман, и не то ещё будет! — убеждённо заявила я, вспомнив Карабах, Донецк и снос памятников воинам-освободителям в Риге.

Я вспомнила, как мы с Жоркой отдыхали в турецком отеле и познакомились с азербайджанской и молдавской семьями. Милые люди. Азербайджанцы были врачи, а молдаване — гидрогеологи. Мы так прекрасно проводили с ними время, веселились, болтали, шутили. А вот их дети между собой общаться уже не могли, потому что совершенно не знали русского языка.

— И ты хочешь ускорить конец! Нельзя так! Пойми, Роман, чтобы уничтожить идеологию, нужно дать взамен другую идеологию, и она должна быть гораздо лучше и полезнее предыдущей. Тот же Ленин посмотри, как поступил. А он был мудрым человеком.

— Но Ленин… — начал было Мунтяну, но я опять его перебила.

— Да при чём здесь он! Ты пойми, Роман, какая бы страна не была, но только тогда она будет воистину великой страной, когда в этой стране простому человеку, работяге, будет жить хорошо и безопасно. Когда старики и дети не будут голодать. Когда стареть будет не страшно! Во всех остальных случаях — нет!

— Ты не понимаешь! — яростно принялся отстаивать свои позиции Мунтяну, — в этой стране никогда не будет…

— Замолчи! — шикнула я на него, указав глазами на Светку, которая бросила свою любимую «картошку» и жадно слушала наш спор. — Пойми, Роман, нельзя сломать такую страну! Наши враги за границей только и ждут этого! Ждут нашего поражения, чтобы начать высасывать ресурсы, природные и человеческие. Они никогда не будут нам друзьями, потому что не относятся к нам, как к равным. Мы для них — всегда третий сорт. А вот когда мы будем мощной страной, они нас будут, как минимум, уважать. На равных. Пойми, Роман, для этого нам нужно развивать то, что есть. Да, в этой системе много неполадок и проблем. Очень много! Но нужно проблемы решать. Неполадки исправлять. А не ломать! Понимаешь меня?

Мунтяну неуверенно кивнул.

— И вот когда ты поймешь, что нужно сделать, какая взамен старой системе должна вырасти новая, но так, чтобы простому человеку стало жить ещё лучше и спокойнее — только тогда начинай действовать! — подытожила свой эмоциональный всплеск я и не удержалась, съехидничала, — а так ты и себя, и ребят только довёл бы до нехорошего финала, и в этом я вам помешала, да. Каюсь, прости.

Мунтяну сердито отмахнулся. Он был задумчив. Сидел, уставившись перед собой невидящим взглядом и что-то думал, думал.

Я понимала, что ему нужно время, поэтому пошла взяла Светке еще пироженку, а себе томатный сок. Немного подумала и взяла Мунтяну тоже томатный сок и два бутерброда с колбасой.

Вернулась и поставила на столе. Светка принялась уплетать «картошку» (Римма Марковна меня убьет, что я её перед ужином сладким накормила), а задумчивый Мунтяну, не глядя, машинально выпил томатный сок, съел бутерброды, а потом еще выпил и мой сок тоже.

Я усмехнулась.

— Лидия, что мне делать? — наконец отмер он.

— Как это что? — посмотрела на его напряженное лицо я, — жить дальше. Работать.

— Я не смогу просто так жить. Мне нужна идея. Чтобы гореть. Иначе я зачахну.

— Но я же дала тебе идею, — сказала я, — сделай нашу страну еще более великой! Устрани все недостатки, не сломав то, что уже есть. Приумножь богатства. Сделай так, чтобы люди еще больше гордились, что они — советские люди, а не стыдились своей национальности.

— Это всё красивые слова, — вздохнул Мунтяну, поднимаясь из-за стола, — это сделать невозможно. Ладно. Хорошо, что поговорили. Я буду теперь думать.

— Роман, не бывает ничего невозможного, — убеждённо сказала я, — если человек поставил цель и действительно хочет этого — он этого всегда достигнет. Не всегда быстро, но обязательно достигнет. Люди вон и без ног на Эверест поднимаются!

— Лида, я потерял всё! — нахмурился Мунтяну, — у меня нет ни работы нормальной, ни жилья! В моей трудовой книжке последняя запись об увольнении из депо «Монорельс» по собственному желанию, а потом — что я дворник в микрорайоне «Комсомольский». В моём личном деле, как мне шепнули, стоит большой крест. И вот что я могу делать?

— Всегда можно начать жизнь заново, — ответила я, — уезжай в другую местность, где тебя не знают, смени фамилию, женись и возьми фамилию жены. Получи новое образование. Которое поможет тебе реализовать твою идею. И берись, и делай!

— Хорошо, Лида, — кивнул Мунтяну, — я иду думать. Но у меня к тебе ещё много вопросов.

— Договорились, — согласилась я, — всегда рада поговорить с тобой. И ответить на твои вопросы.

Мунтяну ушел, я немного задумалась и тоже собралась вставать. И тут я увидела, какими огромными глазами смотрит на меня Светка.

Глава 20

— И зачем ты меня сюда притащил? — тихо спросила я у Леонида, незаметно одёргивая длинное, в пол, платье из тёмно-синего бархата с серебряной вышивкой, которое было настолько узким, что при малейшем движении норовило подскочить вверх.

— Ничего страшного. Это всего лишь дипломатический вечерний приём, — нервно оглядываясь на группу каких-то людей декоративно-официального вида сбоку от нас, прошептал Леонид и торопливо увлёк меня дальше.

— И что? — не поняла я.

— А то, что на него нужно приходить с супругой!

— Ну и пришел бы с супругой, — зашипела я, — меня зачем притащил? Врун. Сказал, что ненадолго в гости, а потом в театр пойдём, я вырядилась как для театра.

— Ты прекрасно выглядишь, дорогая, — Леонид, похожий на пингвина в этом антрацитово-чёрном фраке, ловко подставил мне локоть, так, что пришлось уцепиться за него. — Именно так, как требуется.

Я не успела ничего ответить, так как к нам подошел человек в белом фраке, очевидно из сопровождающих. Он галантно с нами раскланялся, наградил меня дежурным комплементом, на который я ответила такой же дежурной улыбкой, и увлёк в аванзал.

Там, под аркой из белых и чайных роз (и это в конце октября!), тихим фоном играло джаз-трио, стояли кресла и столики с пепельницами. Бесшумно сновали официанты, предлагая лёгкий аперитив из шипучих, полусухих и сухих вин, белый вермут, крюшоны и соки, и на закуску — маслины, жаренный миндаль, миниатюрные корзиночки из слоёного теста с красной икрой и салатиками, карликовые канапушки с какими-то затейливыми кремами, которые пахли так одуряюще, что у меня чуть слюнки не потекли (я с утра замоталась по работе, потом пока к Велимиру заскочила за вечерним платьем, которое он взял для меня у какой-то своей коллеги, — ни пообедать, ни поужинать не успела).

Нас усадили за один из таких столиков, вручили напитки и закуски, и на миг мы с Леонидом остались наедине.

— Так зачем ты меня сюда притащил? — решила-таки выяснить всё я, торопливо прожевав маслинку.

— Согласно протоколу… — заюлил Леонид, но дальше фантазия ему отказала, и он иссяк, мучительно раздумывая над отмазкой. А чтобы я не заподозрила — припал к бокалу с чем-то пузырящимся (жаль, что это не кипящая кислота!).

Врун несчастный. Как раз протокол таких вот встреч я прекрасно знала: по роду своей деятельности в моем времени порой приходилось сопровождать гендира на подобные дипприемы, потому что его очередная супруга заимела привычку не вылезать из декретов. Так вот, на дипломатические приемы (обед, ужин или журфикс) принято приходить с супругой. Но не все и не всегда женаты или замужем. Об этом принимающая сторона всегда знает и рассаживает таких «одиноких» гостей попарно или возле хозяев, если они почетные гости. Это не приветствуется, но и не запрещено. Тем более краем глаза я уловила несколько дамочек разного возраста, которые были без мужского сопровождения.

— Не беси меня, — с обворожительной улыбкой угрожающе сказала я и деликатно откусила от канапушки, — говори правду, иначе я прямо сейчас встану и уйду домой.

— Ты не сделаешь этого, — элегантно отсалютовал мне бокалом Леонид и подарил улыбку проходящей мимо нас паре пожилых дипломатов негритянской наружности.

Я изобразила нечто среднее между улыбкой Джоконды и ухмылкой самки богомола после первой брачной ночи.

Леонид понял, что я не шучу и слегка побледнел.

Я терпеливо ожидала, не забывая наяривать корзиночки с красной икрой.

— Через двадцать минут будет ужин, — заметил Леонид.

Я потянулась к блюду и аккуратно подцепила ещё одну маслинку, оставив без комментариев его замечание.

— Ну ладно, — вздохнул Леонид и враз вместо официального чудо-пингвина стал похож на нашкодившего ребенка. — Скажу, но только по секрету. Понимаешь, Лида, меня хотят отправить с посольством в Тирану.

— Это Африка? — с географией у меня всегда было не очень.

— Это Албания, — грустно вздохнул Леонид, — Народная Социалистическая Республика Албания.

— И что здесь такого ужасного? — не поняла я.

— Я надеялся, что меня включат в посольство в Афины.

— А в чем разница? — от изумления я даже о корзиночке с салатиком забыла, — и то, и то заграница. Или ты на Олимп хочешь посмотреть? Так Зевса там давно вроде как уже нету…

— Не смешно, — покачал головой Леонид и опять обменялся улыбкой с какими-то делегантами, которые как раз продефилировали мимо нас, окинув меня внимательными взглядами.

— Так что не так с Албанией?

— Тише ты! — укорил меня Леонид.

Я сделала виноватое лицо — народу в аванзале всё прибывало, шум нарастал.

— Это же практически ссылка, — глаза Леонида стали как у Шрека, — это, по сути, конец дипломатической карьеры. Понимаешь?

Я понимала. Теоретически. Но это не помешало мне задать главный вопрос:

— А какое отношение к Албании имею я?

— Самое прямое, — глядя мне в глаза, заявил Леонид, — на Тирану у нас три кандидатуры: я, Иванов и Родионов. Главным критерием является семейное положение. Иванов женат, у него двое детей, его не пошлют. Остаемся я и Родионов. Оба холосты.

— Ну и с чего ты взял, что пошлют тебя, а не Родионова?

— Он младше меня почти на десять лет и у него нет такого опыта, — со вздохом пояснил Леонид.

— И поэтому ты решил притащить меня сюда и показать всем, что у тебя есть невеста?

— Да, — сказал Леонид.

— А меня поставить в известность ты не планировал?

— Я планировал! — горячо зашептал Леонид, — только чуть позже, опасался, что ты не пойдёшь.

— Позже — это когда? — с невинной улыбкой уточнила я, — после свадьбы?

— Кто здесь говорит о свадьбе? — к нам подошел какой-то представительный толстячок, тоже во фраке. Под руку он буксировал немолодую даму, которая в вечернем платье явно чувствовала себя не очень комфортно.

— Познакомьтесь, Андрей Венедиктович, — моментально подскочил Леонид, — это Лидия. Моя невеста.

— Вот как? — чуть нахмурился Андрей Венедиктович, но моментально изобразил великую радость, — а мы и не знали о невесте. Вот это новость!

— Да вот всё так быстро получилось, — преувеличенно-радостно сообщил ему Леонид и повернулся ко мне. — А это Андрей Венедиктович, глава нашего ведомства. И его очаровательная супруга Алевтина Юрьевна.

Мы обменялись улыбками и банальными приветствиями.

— Ну, Леонид, ну удивил, — не мог прийти в себя Андрей Венедиктович, — а как же наши планы?

Леонид деланно-печально вздохнул и развёл руками.

— Ну ничего, ничего, — по-отечески похлопал его по плечу Андрей Венедиктович, — свадьба же только планируется, детей у вас всё равно еще нету, и непонятно, когда они там будут, так что просто подкорректируем слегка планы и ничего менять не будем.

Леонид сник.

— Почему это детей нету? — включилась в игру я, — у меня есть дочь, Светочка. Ходит уже в первый класс. Сразу после свадьбы Леонид удочерит её. Девочке ведь нужен отец.

И, не давая Андрею Венедиктовичу опомнится, мстительно добавила:

— Кроме того, мы планируем взять ещё двоих детей из детдома и усыновить сироток.

Теперь на меня ошеломлённо уставились все, включая Леонида.

— Так, значит, вы, Лидия, были замужем? — непонятно чему обрадовался Андрей Венедиктович.

— Была, — начала я, но Леонид меня вдруг перебил:

— Муж умер у нее, — сказал он каким-то чужим жестким голосом, — да вы знаете его. Васька Валеев.

— Валеев? — помрачнел Андрей Венедиктович, — помню его. Толковый парень был. Жаль, что ни одной красивой бабы не пропускал. А так да, далеко бы мог пойти…

От дальнейших всесторонних обсуждений нашей будущей семейной жизни нас спас протокол — гостей начали провожать и рассаживать за обильно сервированным хрусталем, фарфором и серебром столом в главном зале. Меня усадили напротив Леонида, между каким-то чопорным дедком и молодым парнем с усами. Леонид сидел между двух тёток совдеповской наружности, которых не спасало ни обилие драгоценностей, ни дорогие наряды.

Подали горячие блюда, начались тосты и здравицы, и остаток времени я пыталась успеть перекусить, между банальными ответами на банальные вопросы, которыми засыпали меня соседи по столу, изображая великосветский этикет.

Наконец, подали десерты и, через минут двадцать я оказалась на свободе.

Обед был закончен. Гости переместились в «музыкальную комнату», как объявил распорядитель. На самом деле это был огромный зал, где уже сидели взволнованные артисты филармонии, зажав между взопревших коленок арфы и прочие инструменты.

Леонид оказался рядом и осторожно увлёк меня на балкончик:

— Ты была очаровательна! — сообщил он мне благодушно, — и прекрасно справилась. Спасибо тебе, Лида.

— Да, я молодец, — не стала скромничать я. — Вот только что мне за это будет?

— Ты просто прелесть, какая меркантильная, — хмыкнул Леонид и добавил, — неужели ты считаешь, что я думаю только о себе?

Я именно так и считала. Поэтому промолчала.

— Ох и Лида, — весело попенял меня Леонид и сказал, — идём, теперь я тебя кое с кем познакомлю.

— Мне опять надо будет изображать твою невесту? — задала невинный вопрос я сердитым голосом.

— Сейчас все сама увидишь, — с таинственным видом сообщил мне Леонид и увлёк в музыкальную комнату, где уже вовсю наяривали что-то торжественно-средневековое. Судя по восторженным лицам присутствующих это было нечто шедевральное. Так как с музыкой меня связывало всего лишь два обстоятельства — бывший супруг Валера Горшков, учитель пения, и знакомый пианист международного уровня Велимир, — поэтому я поверила эмоциям знатоков, что исполнение явно великолепное.

Тем временем Леонид, ловко лавируя в толпе, вытащил меня в курительную комнату, где небольшими группками курили и тихо переговаривались несколько мужчин и одна пожилая дама. От одной из группок отделился невысокий сухонький человек и направился в наш угол:

— Леонид! — радостно пожал руку он и улыбнулся мне, — а это, я так понимаю, твоя невеста, из-за которой наш Сыч сегодня весь вечер рвёт и мечет?

— Знакомься, Лидия, это — Игорь, мой хороший приятель. Игорь, а это — Лидия, как ты уже понял, моя невеста.

Игорь галантно поцеловал мне руку.

Я позволила себе чуть зардеться.

Когда с церемонией знакомства было покончено, Леонид сказал:

— Игорь, Лиде нужно помочь. В общем, если в двух словах, у неё есть приемная дочь. Сейчас биологическая мать ребенка возвращается в город и собирается отобрать Свету.

— И? — прищурился Игорь.

— Всё усложняется тем, что мамашка — актрисулька с низкой социальной ответственностью и у неё серьёзные покровители.

— Я понимаю и сочувствую, — поморщился Игорь, — но чем в этой ситуации могу помочь я?

— Мамашка сейчас была замужем в Чехословакии, — хитро прищурился Леонид, — так ты нам поможешь?

— Ну если так… — хмыкнул Игорь, — конечно, помогу. Тем более, я тебе должен за то дело в Бенине.

— Спасибо! — от души пожал руку ему Леонид. Я тоже искренне присоединилась к благодарностям.

Когда мы возвращались обратно в такси, Леонид крепко сжал мою руку и горячо зашептал на ухо, так, чтобы водитель не слышал:

— Лида, а может, ну его всё, давай и вправду поженимся?

Я про себя застонала, вот блин, а ведь так всё хорошо шло…

Этот месяц у меня был в режиме «два — на два»: я две недели делала дела в Москве, затем возвращалась домой и две недели пахала там. Такой график меня настолько вымотал, что я похудела на восемь килограмм и моя одежда болталась на мне, как на вешалке.

Римма Марковна очень этим обстоятельством была недовольна, переживала и старалась в эти дни закормить меня до потери пульса. Светка же, как ни в чём не бывало, продолжала учиться и радовать нас своими успехами.

И всё шло в принципе усреднённо неплохо, когда однажды бледная Римма Марковна встревоженно сообщила новость:

— Ты представляешь, Лида, — трясущимися руками капала она валерьянку в стакан с водой, — восемь… девять… сейчас на рынке я встретила Клавдию Брониславовну… одиннадцать… двенадцать… и она мне сказала, что вернулась Ольга!

У меня настроение рухнуло вниз.

Да, я подготовилась, как смогла, подстраховалась по полной. Леонид подключил свои связи, но как подумаю, что опять предстоит позиционная война — сразу на луну выть хочется.

— И она живет сейчас у Горшкова на Механизаторов, — Римма Марковна нервно хлопнула стакан с валерьянки и брезгливо поморщилась, — так вот вчера она говорила Зинке, что скоро заберет Светочку и будет жить с ней в отдельной квартире!

— Не будет, — мрачно сказала я.

— Лида, а что, если она Свету из школы украдет? — запричитала Римма Марковна.

— За это уголовная статья есть, — попыталась успокоить старушку я.

— Лида! Но ведь она может прийти в школу и наговорить ей чего угодно. Это же ребенок! Её красивыми словами или импортной куклой помани — и она побежит!

— Света — не такая. Она умная девочка, — придав своему голосу максимальной убедительности сказала я, но червячок сомнения в душе шевельнулся.

В то, что Ольга будет играть по правилам, я не верила.

— Ты знаешь, Лида, — решительно сказала Римма Марковна и отставила сковородку с недожаренными котлетами, — пойду-ка я в школу схожу. Надо встретить Свету. А то, кто его там знает, как оно…

Римма Марковна отправилась встречать Светку в школу, а я пошла на Механизаторов. С Ольгой надо было говорить серьёзно.

Коммунальная квартира, как обычно, встретила какофонией всевозможных запахов и звуков: где-то что-то жарилось, кто-то с кем-то ругался, весело орало радио и требовательно — Зинкины дети.

Я только порадовалась, что не живу здесь. Комфорт я всегда ценила и ценю. Особенно сейчас, работая в таком вот бешеном ритме на два города.

Повинуясь какому-то наитию, я сперва заглянула на кухню.

Как раз там все были в сборе — Горшков и Ольга ели за столом какое-то невнятное варево, Зинка хлопотала у плиты, что-то помешивая, а Петров сидел на табуретке у мусорного ведра и чистил картошку.

— Нет, Валерка, — разглагольствовал Петров, ловко очищая кожуру длинной витой полосочкой, — какой бы я ни был алкаш, но я же не идиот и понимаю, что нормальный человек, в здравом уме, вот так вот запросто из заграницы обратно возвращаться не станет…

— Валера, скажи ему! — зашипела Ольга. — А то я за себя не отвечаю!

— А я бы тоже не вернулась, — авторитетно заявила Зинка и заработала ещё одно рассерженное шипение от Ольги.

— Тебя за границей и не ждут! — сердито выпалила «демоническая женщина», — твоё дело — детей побольше рожать. От работяг на заводе!

— Зато меня мой работяга холит и лелеет, а не под зад ногой, как твой заграничный прынц! — уязвлённо захохотала Зинка.

— И поэтому вы всю жизнь в одной комнатушке живете! — театральным голосом захохотала Ольга. — Мечта жизни!

— Так и ты нынче не во дворцах живешь! — не осталась в долгу Зинка.

— Я здесь не живу, — оскорблённо зашипела Ольга, — я по брату соскучилась, вот в гости и приехала.

— Ага! А то мы не в курсе, что Элеонора Рудольфовна тебя выперла, вот ты сразу и соскучилась! — хихикнула Зинка, — не на улице же тебе теперь ночевать!

— У меня есть своя отдельная трёхкомнатная квартира! — заверещала Ольга.

— Это у Светки есть своя трёхкомнатная квартира, — флегматично заметил Петров и пульнул очищенную картошку в стоящую на полу поодаль кастрюльку с водой, разбрызгав воду вокруг.

— Светка — моя дочь! — заявила «демоническая женщина», — и будет жить со мной! В этой квартире!

— Ой, не трынди! — достал из мешка новую картошку Петров, — ты просрала Светку, просрала её квартиру, а сейчас просрала и заграничного мужа! Как была бестолочью, так и осталась!

— А я тебе говорю, что уже завтра Светка будет жить со мной!

— Так тебе Лидка и отдаст! — хохотнул Петров.

— Да что она мне сможет сделать, твоя Лидка! — заверещала Ольга.

Я поняла, что пора вмешаться:

— Здравствуйте, товарищи! — официальным голосом громко сказала я.

Все обернулись и уставились на меня.

Глава 21

Посреди стеклянной тишины что-то громко плюхнуло, от неожиданности все повернули головы к плите — это у Зинки выпала ложка из рук прямо в кастрюлю с борщом (полуведёрную, между прочим).

— Ба-а-атюшки! А вот и Лидка! — довольно потирая руки, громко нарушил звенящее молчание Петров, — ты всё слышала? Наша великая актриса теперь будет жить в твоей квартире со Светкой! Она так сказала.

— А перед этим она пару раз слетает на Луну и соберёт урожай яблок на Марсе, — в тон ему ответила я.

— Светлана — моя дочь и будет жить со мной в квартире её отца! — выпалила побагровевшая Ольга.

Я с демонстративной жалостью посмотрела на неё, показательно смерив взглядом сверху-вниз и снизу вверх. Она раздобрела, поправилась, обзавелась двойным подбородком — от былой «демонической» притягательности не осталось и следа. Вот что с женщинами делает сытая буржуйская жизнь и семейный уют.

— Ольга? — сделала «большие глаза» я. — Да нет! Не может быть!

— Что не может быть⁈ — сварливо спросила Ольга.

— Точно, это — Ольга, — с жалостью покачала головой я, — Что же с тобой случилось, Ольга? Небось дорвалась до свиной рульки с кнедликами? Или к пиву? Говорят, чехи мастера в этом деле.

— Ты о чём? — не поняла она.

Петров фыркнул.

— Да ты шире, чем выше, — изображая ошеломлённое изумление, продолжала нагнетать я. — Килограмм тридцать, небось набрала?

— На буржуйских харчах и не так наберёшь, — мстительно добавила от плиты Зинка, которая выудила-таки ложку другой ложкой и теперь дула на обожженные пальцы, — на свиноматку теперь похожа.

— На себя посмотри, корова! — вызверилась на Зинку Ольга.

— Теперь понятно, почему тебя муж выгнал, — покачала головой я, — а как с театром дела? Небось после Пражского национального театра тебя в наш с руками-ногами сразу забрали? Теперь ты будешь примой?

Оба подбородка и рыхлые щёки Ольги стали наливаться нехорошей краснотой, Зинка возле плиты обидно расхохоталась, Петров тоже звучно похрюкивал в уголке, и тут Горшков, прежде хранивший молчание вдруг сказал:

— Ты зачем сюда пришла?

— Захотела и пришла, — равнодушно пожала плечами я, — не твоё дело.

— Здесь наша жилплощадь. И мы тебя не приглашали, — заявил Горшков. — Ты не имеешь права врываться на чужую жилплощадь!

— Меня не надо приглашать, — отмахнулась от его обвинения, как от малосущественного, я, — у меня комната здесь. Так что прихожу сюда, когда считаю нужным.

— У тебя нет здесь комнаты! — завёлся Горшков.

— Комната Риммы Марковны, — напомнила я. — Напротив твоей.

— Но это не твоя комната! Я сейчас участкового позову!

— И загремишь очередной раз в дурку, — вздохнула я, — и когда ты уже ума наберешься, Валера? Уже четвёртый десяток пошел, а как был дураком, так и остался.

— Что здесь происходит? — неотвратимым айсбергом вплыла на кухню Клавдия Брониславовна, — почему такой шум? Ни минуты покоя!

— А вот припёрлась эта и шумит! — наябедничал Горшков, некультурно тыкая подрагивающим от волнения пальцем в мою сторону, — я и говорю, участкового надо вызывать!

— Ну почему же припёрлась? — Клавдия Брониславовна не могла отказать себе в удовольствии пропустить такое представление и щедрой рукой подлила масла в огонь, — Лидия пришла проведать комнату Риммы Марковны, правильно я понимаю?

— Совершенно, верно, — миролюбиво согласилась я.

— Но мне не понятно, с чего все подняли такой шум? — еле сдерживая злорадство, продолжала допрос Клавдия Брониславовна сахарным голосом, — ну пришла и пришла. Кричать-то зачем?

— Она оскорбляет меня! — выдала «перл» Ольга и метнула злобный взгляд в мою сторону.

— И что? — добавила медку в голос и изобразила вид наивной пятиклассницы Клавдия Брониславовна.

— Говорит, что я набрала тридцать килограмм!

— Врёт, — неодобрительно нахмурилась Клавдия Брониславовна и смерила Ольгу внимательным взглядом, — думаю все сорок пять будет.

— Да что вы все набросились на меня! — со слезами в голосе воскликнула Ольга.

— И поджарый живот без еды не живёт! — изрёк народную мудрость Петров и сам хохотнул над своей шуткой.

— Что? — не поняла Ольга.

— Хорошего человека никогда не бывает чуть-чуть! А потребность в пище сильнее любви! — добавил Петров.

— Они и видно, — заржала Зинка, снимая кастрюлю с плиты, — и заграничный пры-ы-ынц это понял, раз обратно отправил!

— Так, давай-ка, Ольга вернемся к главному вопросу, — прервала затянувшуюся коллективную истерику я и вернула разговор в конструктивное русло, — я тут краем уха услышала, что ты решила мою Светлану забрать?

— Света — моя дочь! — взвизгнула Ольга, голос её аж зазвенел. — Я её родила!

— Не спорю, — поморщилась я, — а потом довела до полного истощения и написала отказ. У меня все подтверждающие документы на руках.

— Я её люблю и скучаю за нею, — трагически заламывая руки, вскричала Ольга.

— Ты тут брось страдания Гамлета изображать, — не повелась я, — любишь Свету, говоришь? Ты когда в город вернулась? Неделю назад примерно?

— Полторы, — мстительно подсказала Зинка, гремя посудой.

— Тебе какое дело? — скривилась Ольга.

— Мне — никакого, — покачала головой я, — но вот вопрос, если ты так сильно соскучилась за Светой, то почему ни разу за эти полторы недели даже не попыталась её увидеть?

— Мне нужно было жизнь наладить, обустроиться, — фыркнула Ольга.

— Когда я зашла сюда, ты сидела на кухне и жрала это варево, — попеняла я, — что-то это мало похоже на налаживание жизни.

— Так что мне, с голоду умереть? — обиделась Ольга.

— Но ты же год дочери не видела! Соскучилась же, сама говоришь. И приезжаешь в город и спокойно занимаешься, чем угодно, вон болтаешь на кухне, даже не подумав узнать, как у нее там дела! Бред какой-то!

— Самая чистая любовь — это любовь к еде! — опять изрёк народную поговорку Петров.

— Я собиралась к Свете!

— Полторы недели аж собиралась, да?

— Я должна была подготовиться! И вообще, не лезь в наши отношения с дочерью! Мы сами разберемся!

— Ты совсем сбрендила, Ольга? — удивилась я, — я — опекун Светы. Официально. И именно я решаю, с кем она будет видеться и с кем не будет.

— Ты что, запрещаешь мне видеть дочь? — из глаз Ольги показались две слезинки, которые аккуратно потекли по щекам, не размазавтушь.

Всегда завидовала умению актрис так изящно плакать.

— Да, запрещаю, — сказала я.

На кухне опять воцарилась тишина. Все взгляды скрестились на мне.

— Ты за этот год ни разу даже не поинтересовалась, как у неё дела! — продолжала обличать Ольгу я.

— Я страдала в разлуке!

— Ты развлекалась в Праге! — отрезала я, — и когда у тебя было всё хорошо, ты даже не вспомнила о дочери. А сейчас, когда тебя оттуда выгнали — сразу заговорила о Свете, тем более что у неё есть квартира! Как тут материнской любовью не воспылаешь!

— Да ты… — выпалила Ольга, но я её прервала:

— В общем так, Ольга, — жестко сказала я, — мой тебе ответ такой: Светы тебе не видать! Никаких встреч. И квартиру ты не получишь. Валеев всё организовал так, что даже если ты и сможешь каким-то чудом отобрать у меня Свету, то квартира моментально отойдёт государству.

— Да как…! — ахнула Ольга.

— Но я тоже не зверь, Ольга, — тем временем продолжила я, — если ты возьмешься за ум, найдёшь нормальную работу, да хоть бы в той же библиотеке, наладишь жизнь, прекратишь блядствовать — так и быть, я позволю тебе иногда видеться и общаться со Светланой. Но сейчас даже на пушечный выстрел не подходи к ней! Иначе я тебя уничтожу! Ты поняла⁈

— Это я тебя уничтожу! — заверещала Ольга, — не думай, что если меня здесь не было, то не найдутся защитники!

— Знаю я твоих защитников, — вздохнула я, — только твоё время ушло, Ольга. И красота, увы, ушла. Посмотри на себя в зеркало и сделай выводы.

— Ты меня ещё узнаешь! — прошипела Ольга, вскочила с табуретки и, бросив грязную тарелку на столе и растерянного Горшкова, выскочила из кухни, громко хлопнув дверью.

— Всем спасибо, представление окончено! — подвела итог дискуссии я и пошла домой.

Так как время еще было не позднее, решила по дороге домой заскочить к Быкову. Вдруг он задержался на работе.

Я-то, конечно, бахвалилась, но червячок сомнения в душе шевелился. Кто его знает, что там ещё Ольга вычудит. Мне скоро обратно в Москву, и ехать в таком тревожном состоянии — не вариант.

В приёмной «опиюса» сидела давешняя секретарша с овечьими глазами и кудряшками, и наманикюренными пальчиками ловко печатала что-то на машинке.

— Здравствуйте, Марина Игоревна, — сердечно сказала я и улыбнулась.

— Ой, Лидия Степановна! — не менее сердечно защебетала Мариночка. Она меня ещё тогда вычеркнула из категории конкуренток и, видя, что Быков имеет со мной какие-то конфиденциальные дела, решила вести со мной доброжелательно. — А Лев Юрьевич на партсобрании. Это надолго.

— Жаль, — искренне расстроилась я, — нужно было поговорить. Но ждать до полуночи я точно не могу. Мне на Москву скоро.

— Я скажу ему, что вы заходили, — захлопала ресницами Мариночка.

— А вы сами, Марина Игоревна? Разве ещё не идёте домой?

— Да нет же, — легкая мечтательная улыбка набежала на пухленькие губки секретарши, — я должна дождаться Льва Юрьевича. Вдруг поручение какое срочное.

«Угум, знаю я, какие у него к тебе поручения могут быть», — подумала я, но вслух сказала другое:

— Да я немного расстроена. Вот и хотела поговорить.

— Что случилось? — равнодушно спросила Мариночка, — я могу вам чем-нибудь помочь?

— Да чем вы мне поможете, — со вздохом сказала я и закинула удочку, — между нами говоря, вернулась Ольга.

— Какая Ольга? — спросила Мариночка, но, судя по появившемуся на щеках румянцу, о существовании Ольги в жизни «опиюса» ей было хорошо известно.

— Да есть тут одна такая… актрисулька, — махнула я рукой и развернулась, собираясь уйти, — вернулась недавно из Чехословакии и решила устраиваться здесь. Ищет теперь, как укрепить старые связи.

— Лидия Степановна, а хотите чаю? — взволнованным голоском, но решительно, сказала Мариночка, — Льву Юрьевичу из Въетнама привезли. Очень вкусный. Вы такого никогда не пробовали! А давно она приехала?

Следует ли говорить, что от такого прекрасного предложения милой девушки я не отказалась?

А дома я сказала Римме Марковне:

— Ольгу припугнула, с ее «опиюсом» почти разобралась. Теперь ваш черед, Римма Марковна. Запускайте через Нору Георгиевну весть о том, что Ольга приехала к Быкову. Пусть супруга тоже будет в курсе. Кто как не мы с вами, должны спасти женское счастье этой хорошей женщины?

Улыбка Риммы Марковны была больше похожа на оскал гиены перед прыжком.

Затем я позвонила Леониду.

И ещё раз позвонила — Будяку (ну а что, раз обещал, вдруг чем-то и поможет?).

В общем, как смогла — подстраховалась.

Римме Марковне было велено Светку водить в школу и со школы. И также на все кружки и секции. Она поохала, поахала, но согласилась.

Мы как раз обсуждали, как Римме Марковне совместить походы в школу и на рынок, как в этот момент в комнату влетела Светка. Она раскраснелась, и прямо с порога радостно выпалила:

— Ма! Ба! Можно, я пойду с Толькой и Сережкой «Приключения Электроника» смотреть⁈ Это у нас в летнем кинотеатре!

Мы незаметно переглянулись.

— У тебя нет денег! — моментально вышла из затруднительной ситуации Римма Марковна, — а мы тебе сейчас дать ни копейки не можем, нужно маму Лиду в Москву собирать. А до моей пенсии еще четыре дня.

— А мне и не нужны ваши деньги! — хвастливо воскликнула Светка, — у меня свои есть!

— Где ты взяла? — сразу нахмурилась Римма Марковна, — лучше честно признавайся.

— Так мы с Серёжкой и Павликом собрали бутылки, помыли и сдали. Как раз на билет хватает и даже на мороженное.

Я вздохнула. В этом времени дети не чураются работы, даже такой вот «грязной» и непочётной. Это в моём времени родители практически падают в обморок от отдной только мысли о том, что любимое чадушко будет своими ручками мыть полы в классе. Дотрагиваться до микробов. А ведь мы же мыли! И полы, и окна, и оттирали специальной вонючей пастой (название я уже забыла) черные полоски от обуви на крашеных досках пола. И каждую полосочку нужно было сидеть и по несколько минут вручную оттирать. И так сантиметр за сантиметром. И не дай бог пропустишь какую. Придёт классная руководительница, наорёт и придётся потом всё заново переделывать. А если дома, не дай бог, узнают — так ещё и от родителей получишь. Ой, я представляю, если бы, к примеру, детишек из моего времени отправили на картошку в колхоз! Или металлолом собирать. О том, как мы всем классом перебирали в ангаре гнилой чеснок для колбасного цеха, и потом ещё и чистили его, я даже вспоминать не хочу. Однако же было весело…

— Ну ма-а-ам… — вывела из задумчивости меня Светка, — так можно я пойду в кино? Я уроки уже все выучила.

— А по английскому? — мощной хваткой бульдога вцепилась в Светку Римма Марковна.

— А мне сегодня не задавали!

— Как это так? — удивилась я. — Так не бывает.

— А вот и бывает! Училка сказала, что если я быстро порешаю все задания, и у меня останется время, то я могу и домашку потом сделать. И я поэтому очень быстро все сделала! И домашку тоже!

— Что-то странно… — не поверила Римма Марковна.

— Да там легкотня, — нужно было пропущенные буквы в слова вставлять. — Объяснила Светка и опять спросила, — Так я пойду, да?

Я вздохнула. И вот как ей объяснить?

— Хорошо, Света, иди, — сказала я, — только знаешь что? Мне сейчас тоже на работу надо. Нам по пути. Давай вместе до кинотеатра дойдём.

Светка надулась, но пришлось соглашаться.

Наверное я, в попытке подстраховаться, малость переборщила. Будяку явно звонить не надо было. Он же сразу прискачем, хорошо, что нужно было провести Светку, поэтому я под этим предлогом благополучно отбыла на работу.

Рабочий день давно закончился, но тётя Варя, вахтёрша, меня впустила.

— Есть кто на работе из персонала? — спросила я.

— Как обычно, только директор наш, Аркадьич, до полуночи сидит, и Зойка, как оглашенная, последний месяц постоянно задерживается.

Перекинувшись со словоохотливой старушкой ещё парой ничего незначащих фраз, я поблагодарила её и пошла к себе.

В моём кабинете было всё по-старому, вот только витал слабый запах духов. Знакомых духов.

Вообще, с духами в это время было не то, чтобы очень хорошо, проще говоря, какие-то духи были, а вот хороших, и, тем более разнообразия и выбора — не было.

Я пользовалась импортными, французскими « Lancôme», которые подарил мне Леонид в честь благополучного избавления от необходимости ехать в Албанию. Презент я приняла и теперь наслаждалась знакомым приличным ароматом, которым иногда пользовалась и в том, моём, времени.

Этот же запах в кабинете был тяжелый, сладкий. Так пах «Опиум», но это был точно не он.

Кто-то был здесь в моё отсутствие. Интересно, что тут искали? И кто?

Но додумать мысль мне не дали — буквально через миг ко мне хлопотливым вихрем ворвалась Зоя:

— Лида! — обрадовалась она, — а я уже домой собралась идти. А тётя Варя и говорит, что ты пришла. Так я решила хоть увидеть тебя! Ты же у нас теперь такая занятая, что и не поймаешь тебя! Столичная штучка! Ну расскажи, как там в Москве? Что сейчас носят? Ты кавалера себе завела какого-нибудь?

Еле отбившись от лавины вопросов, я переключила Зою на другое:

— А у тебя как дела?

В ответ Зоя разразилась получасовым монологом о том, как изменилась у неё жизнь после развода.

Я терпеливо выслушала и спросила:

— А на работе что?

— Ой, столько всего, ты не поверишь! — защебетала Зоя.

— Рассказывай! — потребовала я.

И Зоя, блестя глазами от предвкушения, начала рассказывать:

— Ты представляешь, оказывается, Альберт Давидович своей жене изменял. А с виду такой порядочный казался. Причем давно уже. Угадай с кем?

Я пожала плечами.

— Вот ты скучная, Лида! — рассмеялась Зоя. Ни капли воображения у тебя. С Кашинской!

У меня глаза полезли на лоб.

Глава 22

Дни крутило-вертело всё стремительней. Создавалось впечатление, что планета внезапно слетела со своей оси и теперь её хаотичное вращение втянуло и мою жизнь, словно дырявый носок в пылесос. Оглядываясь на остальных, я бы не сказала, что у них было также: днём народ, как правило, работал, по вечерам отдыхал или заседал на многочисленных партийных и общественных собраниях, заседаниях и комитетах, занимался художественной самодеятельностью, ходил в кино и на танцы, целовался под луной, мастерил детей, смотрел «Программу 'Время», забивал в козла у гаражей или вышивал крестиком. Я же скользила по жизни вроде, как и рядом со всеми, но при этом совершенно сама по себе.

Леонид мне очень помог: он дёрнул за какие-то свои очень влиятельные верёвочки и мне внезапно разрешили сдать сразу все сессии за оставшиеся три курса института. Вот кто бы мог подумать — обещали все, а реально помог только он. Так что я сейчас буквально разрывалась между депо «Монорельс», Москвой и экзаменами.

И вот в один «прекрасный» вечер я вышла из здания пединститута в глубокой задумчивости. Преподаватель литтеории, старенький доцент Шестаковский предложил мне заманчивую альтернативу — если я напишу реферат на тему «Образ рабочего в производственном романе», он мне экзамен «автоматом» поставит. И я решила подойти к этому со всей ответственностью (всё же реферат писать легче, чем зубрить кучу учебников, тем более что препод он был требовательный и у него мало кто даже на «четвёрку» сдавал). В общем, набрала я книг всяко-разных, начала писать и столкнулась с тем, что моя аргументация слабовата. Я уже и так, и эдак пробовала, и классиков цитировала, и критиков анализировала — получалось всё не то.

И тут меня осенило! А зачем мне копипастить чужие мысли, если я могу взять статистику непосредственно нашего производства и проанализировать труд рабочих и сравнить с описаниями писателей-производственников! А ведь у меня вся эта информация есть!

Мысль показалась мне здравой и, окрылённая, я понеслась на работу. И плевать, что уже полдесятого вечера. Сегодня дежурит тётя Варя, у неё бессонница, так что пустит. С дипломатической целью я прихватила полпирога с вишнёвым вареньем от Риммы Марковны и устремилась на работу.

Всё прошло как по маслу и уже буквально через минут пятнадцать, я стояла перед дверью своего кабинета. Одобрительно улыбнувшись самой себе, я сунула ключ в замок и отперла дверь.

Каково же было моё удивление, когда за моим рабочим столом я увидела… Тоню Звягинцеву, бывшую Лидочкину подружку, которая самозабвенно рылась в ящике моего стола.

И да, духи у неё были сладкие.

— Ничего себе! — удивлённо сказала я, — а что ты тут делаешь?

— Ап… эмм… ээээ…. — побледнела Тоня и издала нечто нечленораздельное.

— Тебе повторить вопрос?

— Да мне тут надо…

— Что надо?

— Эммм… отчет мне надо! За прошлый квартал! — попыталась выкрутиться Тоня, но и сама поняла, что звучит это, мягко говоря, неубедительно.

— Рассказывай! — жестко велела я и уселась напротив Тони за стол.

— Что рассказывать? — включила дурочку Тоня.

— Что ты ночью делаешь в моём кабинете?

— Ну я же говорю…

— Тебе отчёт понадобился именно ночью? — поморщилась я.

— Да, завтра утром нужно Швабре всё сдать… — опять начала врать Тоня.

— А то ты не знаешь, что копии всех отчётов лежат у Швабры в шкафу?

— Ну именно этого отчёта там нет, — глаза у Тони забегали.

— Антонина, хватит дурака валять, — сказала я. — Отчёт и две копии я лично делала и лично отдала один экземпляр Швабре. И ты это знаешь. Кроме того, можно было попросить у меня или у Людмилы.

— Но…

— Антонина, мне надоело, — устало сказала я. — У нас режимный объект, ты проникла в запертый кабинет, я сейчас вызову охрану, и мы составим акт кражи со взломом. Сядешь за вредительство надолго. Это я тебе обещаю. Всё. Шутки закончились!

Тоня побледнела. По её виску скатилась крупная капля пота.

— Будешь говорить или я вызываю охрану? — я потянулась к коммутатору.

— Меня попросили, — всхлипнула Тоня.

— Кто?

— Этого я не могу сказать! — со слезами в голосе затараторила Тоня.

— Не можешь мне, будешь следователю рассказывать, — равнодушно пожала плечами я.

— Лида! Подожди! Я расскажу! — разрыдалась Тоня.

— Говори.

— Альберт Давидович попросил.

— Зачем?

— Этого он мне не сказал.

— А что конкретно ты искала?

— Списки санаториев, — поникла Тоня.

— Но списки есть у Зои Смирновой, — удивилась я, — что их искать втихушку?

— Списки за все прошлые годы.

— Аааа… тогда понятно, — кивнула я.

Всё ясно. Альбертик решил подчистить следы.

— В общем. Тоня, это серьёзное дело и я вызываю охрану. Тем более ты лазишь в моём кабинете регулярно. Запах духов тебя выдал.

— Ты же обещала! — Тоня уже рыдала вслух, лицо её опухло от слёз, но мне жалко её не было.

— Это было до того, как ты мне про свои аферы рассказала, — надавила на кнопку коммутатора я.

— Когда Элеонора Рудольфовна меня просила присматривать за тобой, я и подумать не могла, что ты станешь такой скотской дрянью! — с ненавистью выпалила Тоня.

Её посыл я проигнорировала, а вот к бывшей свекрови у меня появились вопросы.

Не буду описывать всю ту суету, что поднялась, когда я вызвала охрану.

Зато утром, не успела я прийти на работу, как была приглашена «на ковёр» к Ивану Аркадьевичу.

— Ты что творишь? — закричал он (давно я его таким злым не видела), — ты же мне всю статистику испортила! Сейчас все эти проверки начнутся!

— А что, разве лучше, чтобы она продолжала шариться по нашим кабинетам и сливала внутренние документы на сторону? — вопросом на вопрос ответила я, опускаясь без спросу на стул.

Иван Аркадьевич помрачнел и нервно раскурил сигарету.

— Это уже не в первый раз происходит, между прочим, — пояснила я. — Прихожу утром в кабинет, а там запах духов. И духи не мои. Это точно.

— Так, может, уборщица надушилась? — предположение Карягина прозвучало малоубедительно даже для него самого.

— Кто? Тётя Люся? — рассмеялась я, — да у нас девчонки скинулись и ей на день рождения набор мыла и шампуней подарили, чтобы она хоть мылась почаще. Откуда у нее могут взяться импортные духи⁈

— Ну это да, — вздохнул Иван Аркадьевич. — Ох сейчас и волокита начнется…

— И пусть, — отмахнулась я, — вредителей и саботажников нужно выпалывать сразу.

— Альберта жалко, — сказал Иван Аркадьевич, — всё-таки он мне сколько помогал.

— А сколько он под шумок всего поимел, — в тон ему ответила я, — и аферы эти с санаториями налево, и приписки, и остальное.

— Это его, видимо, совсем ОБХСС прижал, раз он на такое отважился…

— А это уже его личные проблемы. Нечего было махинации тут проводить. Ещё и Тоньку втянул.

— Да, девка попала, конечно…

— Голову нужно на плечах иметь. А раз нету мозгов — пусть отвечает, как следует.

— Ох, Лида, Лида, — нахмурился Иван Аркадьевич и выпустил дым. — Поразгонять сотрудников легко, а где новых взять? Пока новичок обучится, пока в коллектив впишется — сколько времени пройдёт. А ведь нам результаты нужны здесь и сейчас.

— Свято место пусто не бывает… — процитировала я известную поговорку.

— Ещё и ты скоро в Москву уедешь, — убитым голосом продолжил кручиниться Иван Аркадьевич, — Альберта вон закроют, Тонька попала, Герих мы, считай, на пенсию выгнали, и вот кто остается? С кем работать?

— Подрастает молодежь, Иван Аркадьевич, — усмехнулась я, — нужно и им давать шанс. А то все места плотно позанимали старые кадры — Марлен Иванович, Швабра, Щука.

— Легко тебе говорить — молодежь, — проворчал шеф, — что-то я особо инициативных не вижу.

— Ну почему же? Хорошо пошла в рост Зоя Смирнова, её вполне можно уже на место Кашинской ставить…

— Чем тебе Кашинская опять не угодила?

— Мутная она, Иван Аркадьевич. Сами разве не видите?

— Да я-то вижу, но работу свою она знает и делает.

— Вот и Зоя знает и будет делать. Только, в отличие от Кашинской, на неё можно положиться, — парировала я.

— Подружайку свою продвигаешь? — хитро прищурился Карягин.

— А почему бы и нет? — усмехнулась я. — Она обучаемая и исполнительная. Сами знаете.

— Ладно. Я подумаю. — Шеф затушил сигарету.

Я смотрела на него и видела, как он осунулся и постарел. Эх, жену бы ему, надёжную, чтобы дома быт наладила, коллектив крепкий, спаянный — как бы проще жилось. И приятнее.

— Что так смотришь? — спросил шеф.

— Тяжело вам?

— Ох, Лида, а кому сейчас легко? — усмехнулся Иван Аркадьевич, правда невесело, — раз впрягся, значит нужно везти.

— Понимаю…

— Сама-то как?

— Да ничего, кручусь. Сессию вон сдаю, третью уже.

— Как это тебе удалось договориться?

— Да Леонид, мой хороший знакомый, позвонил, и там уж помогли договориться о разрешении.

— Мда, обещал я тебе помочь, но не сделал, — хитро хмыкнул Иван Аркадьевич, — но это не потому, что не мог, просто знаю, что только ты диплом о высшем образовании получишь — сразу упорхнёшь отсюда.

— Да я и так упорхну, Иван Аркадьевич, — сказала я, — жизнь же идёт дальше. Нужно искать своё место.

— Жалеть не будешь? — спросил он. — Тут у тебя уже всё есть, живи и радуйся. А ты всё чего-то хочешь, ищешь. А чего — и сама, небось, не знаешь.

— Жалеть буду. — Честно ответила я, — Но, если не воспользуюсь возможностью и останусь — ещё больше пожалею.

— Ну смотри, — проворчал шеф.

— И ещё, — сказала я, — я хочу Репетун в Москву забрать.

— А зачем она тебе там? — удивился Иван Аркадьевич. — Прям такой ценный кадр? Ты же знаешь, Лида, какая она.

— Вот поэтому, — вздохнула я, — её испорченная в молодые годы репутация не даёт ей ходу дальше. А ей ведь уже тесно на старой должности. А здесь расти некуда. Пропадёт же человек. Перегорит.

— Ладно, я подумаю, — кивнул Иван Аркадьевич.

Этот разговор был один из последних, когда мы вот так поговорили с ним по душам.

Я вышла от Ивана Аркадьевича в глубокой задумчивости. Всё-таки зёрнышко сомнения он во мне посеял. А если я действительно сейчас делаю большую ошибку? Да, с квартирами Леонид сказал, что поможет обменять. А ещё же тётьзинин несостоявшийся муж в Москве обитает. Нужно и к нему наведаться, а я всё никак не соберусь.

А с другой стороны — ну, предположим, останусь я тут, и что дальше? Буду продолжать сражаться с вздорными бабами-коллегами на работе, а дома воевать с родственниками? В этом должен быть смысл моей жизни?

Да нет, я же так быстро заскучаю. Мне уже становится скучно. Боюсь подумать, что будет дальше.

В Москве — Леонид. Он практически сделал мне предложение. Если я скажу «да» — мы поженимся. Хочу ли я этого? Вряд ли. Нет, я понимаю, что замуж надо бы, но как-то сердечко не ёкает.

Ладно, оставлю этот вопрос на потом.

Зато в Москве я смогу сделать прекрасную карьеру. Может быть, даже выйду если не на уровень Терешковой, то где-то рядом. Во всяком случае я свою нишу найду. Пусть не сразу, пусть не за год, но найду. Тем более высшее образование у меня вот-вот будет.

Стану большим начальником, помешаю распаду СССР и воспитаю будущего президента — Светку, как я видела по телевизору в будущем. От этой мысли я почему-то вспомнила Жорку, который не бросил меня там. Милого, родного Жорку. Настоящего. Сердце защемило.

Как мне его не хватает!

Тогда, после линейки на первое сентября, когда Жорка-десятиклассник нёс Светку и она звонила в колокольчик, я выбрала момент и подошла к нему. Якобы поблагодарить за Светку. Мы перекинулись парой слов и у меня аж отлегло — нет, не он. Точнее он, но не он. Не знаю, как объяснить. Мимолётные мимические движения, разрез глаз, взгляд — это был словно молодой брат-близнец моего Жорки, но не Жорка.

Сердце опять закололо от тоски.

Вечером дома Римма Марковна затеяла какое-то особое блюдо. Она хлопотала у плиты, весело напевая что-то себе под нос и не пускала нас со Светкой на кухню, поэтому я пошла к себе «учить уроки», Светка что-то рисовала у себя в комнате. В общем, все были заняты своими делами.

И тут раздался звонок в дверь.

Я пошла открывать, недоумевая, кто это бы мог быть. Почему-то подумала на Будяка, давно его не было. Но я ошиблась — на пороге стоял… Витёк. Несостоявшийся Лидочкин жених и муж Лариски.

Я воззрилась на него с удивлением — был он выбрит, чисто одет и при этом абсолютно трезв. Правда новый костюм сидел на нём, как на корове седло, да и рубашка была поглажена кое-как, символически, но тем не менее преображение было налицо. В руке он держал потрёпанный саквояж.

— Привет, — сказал он смущённо. — Я на минутку. Можно?

— Ну заходи, — удивилась я, — что-то случилось в деревне?

— Да нет. Я так… попрощаться зашёл.

— В каком смысле?

— Уезжаю я, Лида, — в его голосе проскользнули нотки гордости, — мы тогда с тобой поговорили, и я как прозрел. Понимаешь? Бросил пить, заработал немного деньжат, как ты советовала, купил билет и вот сейчас уезжаю.

— Куда?

— В Одессу, — его лицо расплылось в мечтательной улыбке, — пойду там хоть дворником, хоть сторожем. Работы не боюсь!

— А как же Лариска?

— Да ну её в пень! — отмахнулся он, — не могу я больше смотреть на неё. И сам пропадаю и ей нервы все вымотал. А там, может, жизнь по-другому повернется.

— А если не повернется?

— Тогда на Севера подамся, — хмыкнул он, — сама же говорила, Советский союз большой, где-нибудь и мне местечко найдётся.

— Лида. Кто это? — из кухни вышла Римма Марковна, — у нас гости?

— Здравствуйте, — скромно сказал Витёк.

— Да, Римма Марковна, познакомьтесь, это — Виктор. Муж Лариски.

— И твой жених, который бросил тебя? — неодобрительно проворчала Римма Марковна, покачав головой.

— Ой, Римма Марковна, когда это ещё было, — усмехнулась я. — Всё уже давно забылось.

— Да, я тогда очень нехорошо поступил, Лида, — вздохнул Витёк, — Прямо по-скотски. Но просить прощения и каяться не вижу смысла — всё равно это уже ничего не изменит.

— Ну проходите, мойте руки. Сейчас ужинать будем. Я сегодня запекла говядину с черносливом в рукаве по особому рецепту. Так что вы вовремя.

— Да я же говорю, я только на минутку, — засмущался Виктор, — да и поезд у меня скоро уже.

— Ничего страшного, поужинать успеете, — строго сказала Римма Марковна. — В дорогу голодному нельзя.

— Да я боюсь, что на последний трамвай вдруг опоздаю. У меня с двумя пересадками же.

— Лида отвезет, — сказала Римма Марковна и я вздохнула, ну вот, поучила, называется, уроки.

Пока Витёк мыл руки, на кухню впорхнула Светка:

— Смотри, мама, я Африку нарисовала!

Она протянула рисунок.

— Ух ты, как красиво, — похвалила я (Светка рисовала из рук вон плохо. Но очень ревностно относилась к критике её художеств). — Слон у тебя такой…эммм… большой получился. И жираф. Тоже большой.

— И лев! — прихвастнула довольная похвалой Светка.

— Да. И лев тоже, — поддержала юное дарование я, — а это кто? Зебры?

— Да какие же это зебры⁈ — возмутилась Светка, — это же мухи це-це!

— А почему они такие большие? Больше, чем лев и чем слон?

— А мы на уроке проходили, что муха це-це самый страшный зверь и может убить и льва, и слона! — выдала Светка.

На кухню вышел Витёк.

— Светочка, познакомься, это — дядя Витя, — сказала я.

— Ой, я сейчас, — вдруг сказал Витёк и выскочил из кухни.

— Куда это он? — удивилась Римма Марковна, которая ловко раскладывала еду по тарелкам.

Я лишь пожала плечами.

Через миг Витёк вернулся. В руках он держал большую куклу с голубыми локонами:

— Это тебе, — сказал он и протянул куклу Светке.

Я аж умилилась.

Мы сидели за столом и мирно ужинали. Витёк сперва робел, стеснялся Римму Марковну, но потом чуть осмелел и даже рассказал весёлую историю, или анекдот, про Бабайку.

Мы с Риммой Марковной вежливо посмеялись.

— А я вот видела Бабайку, — заявила вдруг Светка, намазывая масло на хлеб.

— Светочка, Бабайка — это сказочный персонаж. Его придумали, чтобы маленьких детишек пугать, — нравоучительно сказала Римма Марковна.

— Нет, я видела! — упёрлась Светка. — И вчера. И сегодня тоже.

— И где ты его видела? — спросила я, чтобы прекратить этот спор.

— Возле школы. Она всё время туда приходит и смотрит на меня, когда мы на переменке в резиночки прыгаем.

— Кто на тебя смотрит, Светочка? — встревожилась Римма Марковна.

— Я же говорю, Бабайка!

— А на кого она похожа? — спросила я.

— Это такая толстая-толстая тётя, — сказала Светка и у меня аж заледенели руки.

Глава 23

— Ну как? — я покрутилась перед зеркалом и лукаво глянула на Римму Марковну.

— Хорошо, — сказала она, но таким тоном, что сразу становилось ясно, что если и хорошо, то всё равно не очень.

— Что не так?

— Лида, ты же идешь в театр, — с явным упрёком вздохнула Римма Марковна. — Это же квинтэссенция искусства!

— И что?

— Для театра это платье слишком простое. Ну что это за цвет? Я бы посоветовала тебе надеть то, бордовое.

— Но оно же страшное! — возмутилась я.

— Лида, оно из бархата, а значит, не может быть страшным! — безапелляционно заявила Римма Марковна, которая была ярой сторонницей жесткой консервативности. — Для театра — атлас, бархат, парча, в крайнем случае — шелк. А у тебя что за платье⁈

— Нормально мне и так, — проворчала я и одёрнула подол простого черного платья из лёгкого трикотажа.

— Ты можешь надеть то платье и прикрепить жабо из кружев, у меня есть белого и чёрного цвета.

— Римма Марковна, — фыркнула я, — или я иду в театр в этом платье, или я вообще никуда не иду.

— Ох, божечки мои, божечки, — вздохнула Римма Марковна, уступая, и вдруг выскочила из комнаты.

Неужели обиделась? Я немного аж напряглась.

Но тут она вернулась:

— Ну вот, — улыбнулась Римма Марковна и приколола мне на платье брошь из чешского стекла, которую мы ей недавно купили.

— А это зачем?

— Поход в театр — это праздник, а какой праздник для женщины без драгоценностей? Пусть хоть и бижутерия, зато красиво и сверкает.

Я подавила вздох и спорить не стала — пусть себе сверкает.

В театр мы собрались с Зоей Смирновой. Она меня уговорила, мол, сидишь или на работе, или дома, или чужие проблемы решаешь. А жить когда? И я немного подумала и согласилась. Вообще за последние пару месяцев Зоя сильно изменилась. После развода и «перезагрузки» с неё словно слетела вся эта бабья беспросветность и она почувствовала вкус к жизни, вкус от простых радостей, будь то поход в кино или покупка новой кофточки. Я смотрела на её женскую непосредственную радость и тихо завидовала: я сколько не борюсь, не добиваюсь всего, а расслабиться и ощутить удовольствие, праздник, не могу. Не знаю почему. Иногда думаю, что просто не моё время и я хоть и пристроилась неплохо, но внутренне не приняла всего этого.

Не помню в каком-то блоге в интернете я читала, что люди, которые переехали в другую местность (скажем, из Саратовской области на Дальний Восток, или из Таймыра на Алтай, чаще болеют, чем местные. Дескать это обусловлено тем, что геохимический фон и энергетика в «чужой» местности для этого человека другая. Возможно, и со временем также. Человек переносится в другой мир, в другое время и его организм не может настроиться на него на клеточном уровне. Или на молекулярном. Отсюда и невозможность расслабиться, и частое плохое настроение, и тревожность.

Не знаю, права ли я, но мне эта теория нравилась, и я уцепилась за нее, в попытках оправдать свое состояние.

И тут подвернулась Зоя, которая вцепилась в меня, как клещ, и буквально вынудила идти с нею в театр. Я нехотя согласилась, но даже не спросила, что за постановка и кто играет. Да, впрочем, это и неважно.

Как говорила Зоя, если даже постановка будет дрянь, то хоть в буфете по коньячку хлопнем в антракте и нарядное платье будет повод «в люди» выгулять. Я сочла её аргументы вполне убедительными и согласилась. Мы договорились, кто в платье какого цвета приходит (чтобы не одеться одинаково и не быть «как инкубатор»).

И вот я кручусь перед зеркалом, а Римма Марковна ворчит, что некуртуазно.

Ну и ладно, зато теперь буду сверкать ческой брошкой.

Постановка оказалась классической, «Женитьба» Гоголя, но в чьей-то обработке. Вот сколько буду еще ходить в театр, но больше на классику в обработке не пойду. Мало того, что Иван Кузьмич Подколёсин, виляя толстой задницей, постоянно суетился на сцене и вопрошал, жениться или не надо, так еще и Агафья Тихоновна выбешивала. Во-первых, актриса, которая её играла, была сильно немолода, так, что даже толстый слой грима не скрывал её возраст, во-вторых, она ещё постоянно прыгала по сцене с дурацким оскалом вместо улыбки.

Ну в общем, Зоя была в восторге, а вот я еле-еле досидела до антракта.

— Ну как тебе? — искрилась от восторга Зоя, аккуратно поправляя тщательно завитые кудряшки, — какая эта Фёкла Ивановна хитрая! Вот бы себе где такую сваху найти!

— Зоя, пошли в буфет, — не стала спорить я, — я срочно хочу выпить. Иначе не досижу вторую часть.

Зоя сперва хотела возмутиться, но потом глянула на меня и передумала. Вместо этого хихикнула и мы пошли в буфет. Отстояв небольшую очередь, мы взяли по сто грамм коньяка, кофе и пирожное, и отошли к одному из столиков.

— Я так не хочу, чтобы ты в Москву уезжала, — вздохнула Зоя. — Может, останешься?

— Да нет, Зоя, — покачала головой я, — всё уже решено. Нужно, чтобы в жизни постоянно были новые вызовы, которые надо преодолевать, иначе пойми, жизнь тогда превратится в болото.

— Да, ты права, — глаза Зои затуманились, — как вспомню свою прошлую жизнь до развода — так сплошное болото, не представляю, как я полностью в нём не утонула.

— Ну ты нашла вполне себе приключение, — не удержавшись, хихикнула я (коньяк немного уже опьянил).

— А ты знаешь, я не жалею, — поставила опустевший бокал на стол Зоя, — если бы пришлось прожить этот кусочек жизни заново, я бы всё повторила.

— Даже зная о последствиях с разводом?

— Даже зная…

— Извините, я могу забрать бокалы? — перебил Зою голос одной из официанток.

— Да, конечно, — я обернулась, чтобы она могла забрать посуду, как мой взгляд наткнулся на… Олечку (!).

Да, порой так бывает. Спросите любую женщину, что бы она выбрала — быть красивой или умной? Думаю, ответ очевиден. Но тут кроется подвох. Если раскрасавица не использовала в молодости потенциал своей красоты и не вышла удачно замуж, то всё, стоит ей чуть постареть, набрать вес, и её песенка, как женщины, практически спета.

Вот также произошло и с «демонической» Олечкой. Растолстев, утратив свежесть, она оказалась никому не нужна. А так как талантами она наделена не была, да и умищем не блистала, то сейчас стояла перед нами в белом передничке среди нарядной публики и собирала грязную посуду.

В первый миг, увидев меня, она остолбенела.

Я, честно говоря, тоже.

Думала, сейчас начнутся вопли в стиле «верни мне дочь и квартиру». Но нет, она покраснела, сильно сконфузилась, и, метнув на меня недобрый взгляд, принялась торопливо собирать фужеры, грязные салфетки и постаралась поскорей скрыться. Видно было, что ей не по себе.

— Чего это она? — удивилась Зоя, икнула и сконфуженно хихикнула.

— Это Ольга, сестра моего бывшего и мать Светки, — тихо объяснила я.

— Ты же говорила, что она красотка? — удивилась та. — Актриса.

— Была красоткой… время-то идёт.

Прозвенел звонок и мы, торопливо допив кофе, поспешили в зал.

Пока Агафья Тихоновна маниакально перебирала женихов на сцене, я сидела в зале и размышляла, какие жизнь порой преподносит сюрпризы и как с возрастом ты становишься все менее и менее кому-то интересным.

— Как не быть седому волосу, на то живёт человек! — декоративно вскричала Фёкла так, что я аж вздрогнула.

— Где ты выдумала седой волос? — возмутился Подколёсин на сцене и, шумно отдуваясь, заметил, — это хуже, чем оспа.

Я опять вспомнила Олечку и была с ним солидарна.

— Ну как постановка? — спросила дома меня Римма Марковна.

— Да ничего так, живенько, — ответила я, вспомнив как толстозадый Подколёсов от сильного желания жениться резвым бесом прыгал по сцене. — А ещё я там Ольгу встретила. Представляете, она там теперь официанткой работает. Правда Светку больше забирать не грозится. Даже удивительно.

— Ой, я бы на твоем месте не была так доверчива, — покачала головой Римма Марковна и добавила, — Ольга не так проста, как кажется. Значит, момент выжидает. Так что будь настороже. Кстати, брошку можешь пока оставить себе. Тебе она очень под цвет глаз идёт. Приколи на пальто и носи.

— Спасибо, — поблагодарила я, хоть и не сильно жаждала носить такое, но обижать Римму Марковну не хотелось. Поэтому решила день-два поносить, а потом под благовидным предлогом верну.

На работе схлестнулась с Кашинской.

В общем, как раз я готовила сводный график мероприятий за третью декаду, как в кабинет постучали и вошла Кашинская, не дожидаясь приглашения.

— Татьяна Сергеевна? Что-то случилось?

— Почему я премиальные получила всего тридцать процентов? — возмущенно спросила она.

— Очевидно, на основании результатов вашей работы.

— Но служебку же вы подаете!

— Я, — подтвердила я.

— А почему вы мне показатели занижаете? — воскликнула Кашинская.

— А что вы такого сверх нормы сделали?

— Я подготовила новый отчет о профессионально-квалификационном составе высвобожденных и необходимых работников! И рекомендации с обоснованием о повышении производительности труда!

— Отчёт Зоя Смирнова и Валя Иванова готовили, — поморщилась я, — а рекомендации вы старые переписали, только две новых строчки добавили. Да и то неудачно, пришлось вычеркивать и все переделывать. Так за что вам премия? Радуйтесь, что хоть тридцать процентов есть.

— Я руководила ими!

— А что там руководить? Они каждый год одно и то же по шаблону делают.

— Но я…

— Татьяна Сергеевна! — не выдержала я, похоже моё терпение закончилось, — мне надоело, что вы постоянно присваиваете себе результаты чужого труда.

— Какие могут быть «чужие» и «не чужие» результаты? — не унималась Кашинская, — одну же работу делаем.

— Угу, вот только кто-то делает больше, а получает меньше, а кто-то ухитряется, ничего не делая, делать карьеру и получать премии….

— Вы на что намекаете⁈ — взвизгнула Кашинская.

— Да вроде не намекаю, а прямо говорю, — усмехнулась я.

— Вы на меня взъелись! И, говорят, для своей подруги Смирновой место готовите!

— Правильно говорят, — не стала отпираться я, — так что советую вам начинать искать работу. Первый ваш промах и я уволю вас с треском. Но лучше, конечно, чтобы вы сами уволились. Или найдите другую работу, и мы вас по переводу оформим.

— Вы очень пожалеете! — фыркнула Кашинская и выскакивая из кабинета, ядовито добавила, — и брошка эта на вас уродская!

Хлопнула дверь, несчастная «Алёнушка у омута» опять низверглась вниз, а я машинально потрогала стеклянные кристаллы: надо будет эту картину с собой на Москву забрать.

Дома сидел Будяк, нагло дул чай и уплетал рыбные пироги Риммы Марковны.

Я вошла на кухню, он расцвёл улыбкой, утянул ещё кусок из тарелки и назидательно сказал:

— Душа моя, я вот что подумал…

Я напряглась.

— А давай на следующей неделе махнем с тобой вдвоём в Кисловодск? Я знаю, ты всё время туда хочешь. У меня сослуживец в Ессентуках живёт, давно звал. Поедем к нему, а Кисловодск там рядом, потом съездить можно будет.

— Пётр Иванович, я недавно только туда ездила. Так что нет, не поеду, — ответила я, присаживаясь за стол и наливая себе чаю.

— Ты таки точно на Москву собираешься? — нахмурился Будяк.

— Да.

— А как же наши планы на будущее?

— Какое будущее? — удивилась я.

— Жить в моём доме, ходить в лес, на рыбалку, любить друг друга?

— Не люблю рыбалку, — ответила я и встала из-за стола. Что-то пить чай перехотелось.

Настроение испортилось.

Будяк разобиделся и ушел. А я сидела и, чтобы не слушать ворчание Риммы Марковны, размышляла.

Ну вот перееду я в Москву… А правильно ли я делаю или нет? О том, что я там нормально устроюсь, я теперь даже не беспокоилась — Леонид во многом сильно помог: договорился насчет спецшколы с углублённым изучением языков для Светки, подыскал несколько приемлемых вариантов жилья, осталось выбрать и завершить все бумажные процедуры, да и то, основную волокиту он взял на себя. Работа там у меня, считай, есть, высшее образование вот-вот будет, осталось ещё четыре экзамена и зачёт сдать, а потом — дипломная работа и госэкзамены. Ничего, и это преодолею.

Но вот правильно я поступаю с Москвой или таки нет?

Вот пришел Будяк, зовёт жить в Малинки, там у него дом, огород, сад, рыбалка. Скоро же начнутся «лихие девяностые» и те граждане, у которых есть подсобное хозяйство, прекрасно выживут. Те же, кто привык жить на голую зарплату — вот им как раз будет полная жопа.

А в Москве у меня кроме зарплаты и, может, каких-нибудь подработок, ничего и не будет. Светка будет уже учиться в институте, а вот потяну ли я институт? Римма Марковна будет совсем дряхлой — смогу ли я оплачивать ей лечение и санатории?

Так, может, лучше-таки в Малинках остаться? На своей картошке не пропадём. Хотя смогу ли я в Малинках, считай в лесу, воспитать будущего президента? Это только в книгах волки или обезьяны в лесу воспитывают героя, и он потом вырастает и легко идет покорять города и страны.

Что мне делать? Вырыть бункер, запастить ящиками с водкой и коньяком, а когда начнется «сухой закон» и всё станет по талонам, продавать эту водку и жить на вырученные деньги? Но это всё будет ровно до того момента, когда бандиты, расплодившиеся в девяностые, не пронюхают об этом. И вот тогда мне будет «ой». Так что этот вариант не подходит.

Или подсказать Мунтяну, что нужно срочно грохнуть Горбачёва? Но он же не один всё развалил. Ну грохнет он его, так западные «друзья» другую кандидатуру найдут, я уверена, что у них есть и запасные планы. Так что здесь толку тоже не будет, только парня подставлю.

Есть ещё вариант — остаться здесь. Но стопроцентно в девяностые от депо «Монорельс» хорошо если горе-рекомендации Кашинской с обоснованием о повышении производительности труда в городском архиве останутся. Да и то не факт.

И тут в дверь позвонили.

Так как я на Римму Марковну слегка обиделась за все эти фокусы с Будяком, которые она опять якобы незаметно пытается проворачивать, то принципиально открывать не пошла. В коридоре раздались шаркающие шаги вредной старушки, душераздирающие стоны и умирающее покашливание смертельно больного человека.

Мда, такая артистка в ней пропадает.

Может, договориться, чтобы ее в местную самодеятельность взяли? Ну а что, будет выступать, на гастроли в окрестные сёла ездить, прославится.

Я хмыкнула, представив, как Римма Марковна со вздёрнутым от собственного величия носом, гордо раздает автографы где-нибудь в Дворищах.

И тут в прихожей раздались сердитые голоса, и Римма Марковна непривычно-тонким голосом закричала:

— Лида! Лида! Иди скорей сюда!

Я торопливо подхватилась и выскочила в коридор. На пороге стола… Элеонора Рудольфовна собственной персоной. Причем видно было, что к выходу она готовилась: седые букли тщательно завиты и уложены, на щеках слой пудры, румяна, на губах помада, на шее — крупные бусы из отборного янтаря, в два ряда. На плечи она накинула отороченную мехом какого-то, с виду боевого кота, плюшевую горжетку.

Распространяя по квартире крепкий запах духов «Опиум» и нафталина, Элеонора Рудольфовна неодобрительно взглянула на Римму Марковну, затем на меня, и вдруг заявила безапелляционным тоном:

— Нам нужно поговорить,Лидия!

Я удивилась и чуть напряглась. Интересно, что ей от меня нужно? Все наши прошлые встречи заканчивались для неё плачевно. И тем не менее она припёрлась. Значит, подготовила какую-то западлянку.

— Слушаю вас, — максимально спокойным тоном ответила я.

— У тебя моя внучка, Светлана! — сообщила новость она.

— У меня, — подтвердила я и порадовалась, что Светки сейчас нет дома, Римма Марковна её отвела к Роговым, там у ихней Гали день рождение и они пригласили ребят и празднуют. Они даже новую песню по этому поводу разучили под руководством Зинаиды Ксенофонтовны. Там что там устроили детский концерт, проводят конкурсы и всем весело. Забирать обратно пойдём примерно через час, пусть пока повеселится с другими детьми.

— Так вот, Лидия! Я скажу так, — поджала губы Элеонора Рудольфовна. — Ольге я запрещу отбирать Светлану. Всё равно она с ней толку не сведет. Мы её сейчас на работу в театре пристроили… авось там всё хорошо будет…

Я мысленно усмехнулась, — ага, видели мы её эту работу. Но хоть так.

— Поэтому, если ты хочешь, чтобы Света спокойно, без всех этих судов, и дальше жила у тебя, ты возьмешь меня жить к себе. В квартиру Валеева. Здесь я не хочу, рядом с этой… — Элеонора Рудольфовна презрительно взглянула на обалдевшую Римму Марковну, — а после моей смерти квартира останется Светлане.

— З-зачем у меня? — ошалело выдавила я из себя.

— Ну где-то же я должна доживать до старости, — вскинула подбородок Элеонора Рудольфовна, — мне хороший уход нужен.

Глава 24

Я вытаращилась на неё, как на приведение.

Видимо, что-то в моём взгляде не понравилось Элеоноре Рудольфовне, потому что она слишком уж торопливо добавила:

— И я готова простить тебя даже за твоё недостойное поведение. По отношению к Валерию!

Последняя фраза меня вконец ушатала. Могучим усилием воли я взяла себя в руки, открыла дверь и рявкнула:

— Вон!

— Что-о-о-⁈ — опешила бывшая свекровь, — да что ты себе позволяешь⁈

— Повторить? — нахмурилась я, закипая и чувствуя, что вот-вот ситуация выйдет из-под контроля. — Я могу повторить: пошла отсюда вон! Быстро!

Лицо Элеоноры Рудольфовны покрылось пятнами.

— Ещё раз возле своего дома или возле Светки увижу — я за себя не ручаюсь! Это же касается Валерия, Ольги и остальной группы поддержки! Ясно⁈

— Да ты…

— Ноги переломаю! — закричала я, бешено вращая глазами.

Элеонора Рудольфовна прошипела что-то явно нелицеприятное и, гордо вздёрнув подбородок, удалилась.

— Теперь вы видите, Римма Марковна, что мы просто обязаны уехать в Москву, — выдохнув, сказала я старушке, захлопывая дверь ногой, — они же нам жить нормально не дадут.

— Но ты ведь прогнала её, Лида, она уже не вернется, после такого скандала, — завела старую песню Римма Марковна.

— «Такое» у нас с нею уже не первый раз, — вздохнула я. — Пройдёт время, и она вернется. Сейчас Ольга еще с недельку-другую повыносит грязную посуду за нарядной публикой в театре и всё бросит, а жить где-то надо, и деньги нужны. А жить привыкла хорошо, и кушать вкусно. Так что Светку она без боя не отдаст. Я, конечно же, суд выиграю, но она будет постоянно начинать всё заново. Потом Валерочка проест деньги маменьки и тоже быстренько нарисуется, и начнет качать права. А ещё не забывайте про моих кровных родичей из Красного Маяка.

— Но ты же с ними разорвала отношения, — растерянно сказала Римма Марковна.

— На данный момент — это так, — кивнула я, — а вот когда весной садить картошку надо будет, или полоть гектары сахарной свеклы, мамашка обо мне сразу вспомнит. Вот увидите. И Лариска эту квартиру просто так мне не оставит. Я её жадную натуру знаю. Жаба задавит. А Витёк сейчас покрутится ещё немного в Одессе, оголодает, потом вернется обратно, но к Лариске на село возвращаться не захочет, вот и начнет ходить сюда и ныть, чтобы я его на работу устроила и с жильем помогла. Предположим, устрою, помогу. Он немного покрутится на работе, потом уволится, или его уволят, и опять начнет ходить сюда ныть. Еще и забухает. Я такой тип людей хорошо знаю. Нет, надо отсюда уезжать. И уезжать подальше. И срочно.

— Ты думаешь, где-то трава зеленее? — скептически ухмыльнулась Римма Марковна и покачала головой, — везде всё одно и то же, Лида, поверь. В Москве еще больше родичей обнаружится. И всем чего-то срочно надо будет.

— Вот когда обнаружится, тогда и будем воевать. А пока я только здесь их наблюдаю постоянно.

Этот разговор у нас произошел накануне.

А на следующий день, я как раз только вернулась от «опиюса», где мы ещё раз поговорили про наши дела. И сидела у себя в кабинете, пересматривая старые записи, чтобы убедиться, что всё выполнено и нигде никаких висяков и косяков у меня нету.

И тут раздался звонок телефона.

— Лида! Лида! — не своим голосом закричала в трубку Римма Марковна, — Светочка пропала!!

Трубка выпала у меня из рук. В ушах тяжело застучало.

Не помню, как я домчалась до школы, но, когда я там оказалась, там уже были все: милиционер, в форме, сурово нахмурив брови, что-то под протокол расспрашивал у Татьяны Фёдоровны, классной руководительницы. Рядом тихо утирала слёзы Римма Марковна, которую поддерживала под руки кипящая от возмущения Нора Георгиевна.

— Как? Что случилось? — воскликнула я, увидев их.

— Светочка после уроков пошла с одноклассниками в парк, это по соседству со школой, они развешивали кормушки для птиц, — тихо сказал Будяк и взял меня под руку, — к ним подошла женщина и что-то сказала Свете. Та крикнула мальчикам, что скоро вернется и ушла с ней.

— Что за женщина?

— Неизвестно.

— А приметы?

— Знаем только, что толстая.

— Ольга?

— Нужно проверять, — сказал Будяк. — Сейчас мои ребята занимаются этим.

— Я не буду стоять и ждать, пока мой ребёнок неизвестно где и непонятно, что с ним происходит! — закричала я. — Я еду к Ольге!

— Лида! Погоди! — попытался остановить меня Будяк, но я не слушала.

— Лида, не делай глупостей! — вслед мне закричала Нора Георгиевна, но я уже не слушала.

Машина завелась и завизжав, рванула вперёд. Всю дорогу в голове билась лишь одна только мысль — успеть бы! Хоть бы она не увезла Светку никуда! Иначе я даже не знаю, что со мной будет!

В театре в это время было тихо и пусто. Я торопливо шла по коридору, и эхо от моих шагов билось о мраморные стены. Ольга нашлась на кухне, где мыла посуду.

— Говори, где ты дела Свету! — закричала я и схватила её за горло.

Ольга завизжала, тарелки со звоном посыпались на пол.

Вполне возможно, я бы тут же и придушила её, но Будяк, который, как потом оказалось, отправился за мной, успел оттащить:

— Лида, успокойся! — строго велел он, встряхнув меня. — Возьми себя в руки.

— Она увезла мою дочь! — не унималась я. Меня трясло.

— Это не она, Лида, — тихо, но твёрдо, сказал Будяк, — ребята уже проверили. У неё алиби.

Бледная, перепуганная, Ольга стояла, прислонившись к стене. Губы её дрожали.

— А кто? Кто⁈ — по моим щекам потекли слёзы, — что мне делать⁈

— Не паниковать, — в который раз повторил Будяк, — ребята её ищут. Поехали лучше домой, Лида. Нам нужно быть на месте. Вдруг какие новости, а мы тут и не знаем.

Я подавленно кивнула и позволила себя увезти.

Ольга, кстати, так и не спросила, что со Светкой.

То ли испугалась меня, то ли уже знала, то ли ей было безразлично.

Будяк оказался прав. Дома новости уже были. Да ещё какие!

В общем, не успели мы войти в пропахшую валерьянкой и отчаянием квартиру, как Римма Марковна радостно закричала из кухни:

— Лида! Света нашлась!

— Как⁈ — схватилась за сердце я, — где она?

— Её сюда везут, — выглянула Нора Георгиевна, которая не бросила свою подругу в беде и сидела с нею всё это время на кухне. — Ивану Тимофеевичу уже позвонили и все сказали.

Я радостно выдохнула и, не в силах дожидаться дома, бросилась во двор. Будяк, соответственно, устремился за мной.

Секунды, минуты текли, словно века. Я аж подпрыгивала от нетерпения.

Ну где же она⁈

— Да успокойся ты! — не выдержал Будяк, — тебе же сказано — её уже везут. Никуда теперь твоя Светка не денется.

Я вздохнула. Мужчинам не понять.

Но всё рано или поздно заканчивается. И уже буквально через пятнадцать минут Светка очутилась в моих объятиях, зацелованная и обласканная, затем перешла в руки Риммы Марковны, Норы Георгиевны, и так — пару раз по кругу. В общем, оказалось, что Вера-Лида (мошенница, которая одно время обманывала меня), выследила Светку в парке у школы и сказала ей, что отведёт её к Римме Марковне, чтобы всем вместе ехать в Малинки. Вера хотела получить от меня деньги и квартиру.

Светка даже не усомнилась, что эта «мамина знакомая» может ей навредить, ведь информация о Малинках и обо всём остальном была ей прекрасно знакома. Поэтому она спокойно отправилась с похитительницей.

Однако баба Галя, ушлая и вредная старушонка, которая продавала в киоске рядом со школой мороженное, увидела всё это и усомнилась — она прекрасно знала, что Светку забирает или Римма Марковна, или я. И больше никто. В нашем микрорайоне все друг друга знают. И она поделилась своими мыслями с Заинаидой Ксенофонтовной, которая как пришла в школу за внучкой и решила порадовать ту пломбиром.

А Заинаида Ксенофонтовна уже подняла шум, сразу же позвонила Ивану Тимофеевичу, у которого в нашем подъезде был телефон. Затем вызвали опять милицию и очень быстро Светку нашли. Вера-Лида не успела отвести её далеко, была поймана, и доставлена в участок. А Светку, соответственно, вернули к нам домой.

Целую и невредимую.

Это происшествие оказалось той последней каплей, которая и переломила весь ход истории. Моей истории в этом мире и времени.

Когда в доме суета, вызванная счастливым освобождением Светки, чуть поутихла, мы с Будяком вышли во двор. Уже вечерело, тянуло сыростью. Я поёжилась:

— Веру посадят? — с надеждой спросила я.

— Думаю, после экспертизы, скорей всего, отправят обратно в дурдом, — задумчиво ответил Будяк, хмурясь.

— Но воровать детей, это же бесчеловечно! Как подумаю, что она могла сделать ей — так сердце кровью обливается!

— Лида, я понимаю, что сейчас не время, да и ты вся на нервах, — перевёл тему Будяк, — но пора дать ответ — ты поедешь со мной в Малинки? Там бы я мог вас защитить. Такого бы там точно никогда не произошло.

— Пётр Иванович, — со вздохом ответила я, — мне кажется, ответ очевиден.

— Я знал, что ты это скажешь, — опустил глаза Будяк.

— Мне жаль. Извини, — вздохнула я. — ты хороший человек и многие женщины были бы счастливы провести с тобой жизнь…

— Но не ты?

— Не я, — покачала головой я.

— Лида, но мы же созданы друг для друга!

— Знаю. Но я не хочу портить твою жизнь.

— А чего же ты тогда хочешь, Лида?

— Не знаю, Пётр Иванович. Я не знаю.

Это был последний наш разговор. Больше я Будяка не видела.

После этого мы Светку водили в школу — из школы вдвоём с Риммой Марковной. Но так постоянно продолжаться не могло. Поэтому я максимально активизировала сборы в Москву.

Стараясь «не светиться» перед коллегами, знакомыми и соседями, мы потихоньку, с помощью Лидочкиного настоящего отца и Леонида устроили обмен квартир (если уж совсем честно, то я и «опиюса» дважды подключала). Обменяли, конечно же, с доплатой. Доплаты у меня было не так чтобы и много, поэтому получилось обменять квартиру, что на Ворошилова, и Валеевское наследство Светки на небольшую однокомнатную в Отрадном. Комнату Риммы Марковны решили пока оставить. А то мало ли.

Нора Георгиевна согласилась пока присматривать за ней и держать оборону перед Грубякиными и Валерой Горшковым.

Квартира в Отрадном была не такая чтобы и очень. Но зато там была относительно большая кухня, где мы поставили диван, и я на нем спала. А Римма Марковна и Светка — в комнате. Леонид выхлопотал Светке место в спецшколе с углублённым изучением иностранных языков.

Пока всё было довольно неплохо.

Вот только у Леонида сроки уже сильно поджимали. На кону была его карьера, которая зависела от выбора — Тирана или Афины.

И нужно было что-то решать.

И решать нужно было именно мне…

Глава 25

Огромный белоснежный теплоход торжественно уходил в ночную даль, следуя по официальному маршруту Одесса-Афины. Это был советский спецрейс. На самом деле теплоход потом шел значительно дальше, куда-то аж в Южную Африку. Развозил представителей дипмиссий по рабочим местам, сотрудников консульств и посольств, инженеров для работ на ГЭС в мелкие африканские республики, учителей, врачей и прочих специалистов — поднимать экономику и уровень жизни в третьих странах в пику капиталистам.

Теплоход был воистину шикарным и комфортабельным: в нем разместились рестораны, бары, магазины, киоски, парикмахерские, фотолаборатория, бассейны, музыкальные салоны, кинотеатр, пункт химчистки одежды, портняжная и сапожная мастерские, а также несколько прогулочных палуб. Нам достались две каюты. Римма Марковна и Светка были в двухместной. Я тоже заселилась в двухместной, но значительно поменьше, где вторая койка была приставная, правда ко мне никого не подселяли, так что я жила одна. Леонида, согласно статусу, разместили в другом блоке, там, где дипмиссии и номенклатурные работники — в каютах первого класса и полулюкс.

— Лида, а может все-таки ты выйдешь за меня замуж? — очередной раз спросил Леонид, когда мы вышли на палубу подышать воздухом. — Я знаю, что ты меня не любишь, но нам ведь уже не по восемнадцать лет и юношеские мечтания нам не нужны.

— А что нужно? — глухо спросила я.

— Поддержка, Лида. Крепкий и надежный тыл. Дружба и партнерство, — просто ответил Леонид. — Чтобы приходить вечером домой с работы и знать, что тебя кто-то ждёт. Что ты кому-то нужен. Вместе гулять в парке. Вместе смеяться или грустить. Вместе встретить старость.

Я молчала. Думала.

— Я помогу тебе вырастить Светку. Я и так помогу, но лучше, если это будет происходить в одной семье. Ты же сама прекрасно понимаешь, что девочке нужен отец.

Леонид вздохнул и продолжил:

— Знаешь, Лида, мы ведь с Васькой были очень близкими друзьями. И его дочь — это, считай, моя дочь. Думаю, если бы все произошло наоборот, он бы поступил точно также.

Я молчала.

— Да и тебе поддержка нужна, Лида. Нужно крепкое мужское плечо. Нужен кто-то, кто будет тебя поддерживать. Тебя и твоих родных. Одной ведь так тяжело. Здесь Римма Марковна абсолютно права.

Я мысленно усмехнулась — и тут вредная старушонка подсуетилась.

Словно уловив на расстоянии наши слова и мысли, Римма Марковна вышла на палубу, величественно кутаясь в новую нарядную шаль из белой ангорки.

— Леонид! — позвала она, — у меня что-то замок в чемодане заело. А Светочке нужна пижама. Не могли бы вы посмотреть?

Римма Марковна очень гордилась Леонидом и очень чинилась при общении с ним, практически млея, что он такого вот полета птица. Поэтому обращалась к нему исключительно на «вы». Но при этом уже считала его своим, почти что зятем, и соответственно вовсю этим пользовалась.

— Иду, — тотчас же покладисто отозвался Леонид.

Римма Марковна скрылась в каюте, а Леонид вновь повернулся ко мне:

— Лида, я тебя не тороплю, — тихо сказал он, заглядывая мне в глаза. — Просто обещай подумать. Хорошо?

Я кивнула.

— Ладно, я пойду помогу там Римме Марковне, а то ты же её знаешь, — усмехнулся он. — Я скоро вернусь. Не скучай тут.

Он ушел.

А я осталась одна: стояла на палубе и смотрела на тёмную гладь моря, вдыхая густой солёный воздух.

Чайки с криками летали у борта, выпрашивая хлеба, был полный штиль, черная застывшая вода еле угадывалась за бортом.

Я думала о том, что жизнь порой ставит нас перед таким выбором, что и выбрать крайне сложно, и ничего не выбирать тоже нельзя. И вот как тут быть? То, что Леонид устроил меня в их греческую дипмиссию — это прекрасно, это — большая удача. И Светка будет учиться в хорошей школе при советском посольстве. И для Риммы Марковны дело нашлось — она будет дважды в неделю помогать с художественными книгами и периодикой в посольской библиотеке. Не бесплатно, конечно же. Вроде всё прекрасно устроилось. Но это только на первый взгляд. Ведь кто я там? Опять простая конторщица? Опять всё, считай, заново? Да и трехлетний контракт очень быстро закончится. А что потом? Возвращаться обратно в СССР? Искать, как остаться в Афинах? Пытаться попасть ещё куда-нибудь? Выйти по расчету замуж за Леонида и остаток жизни колесить за ним по разным странам?

Вопросов было слишком много. А вот ответов я всё не находила.

Смогла ли я хоть что-то изменить в ходе истории? Сдвинуть маховик времени или нет?

Выполнила ли я своё предназначение?

Хорошо ли я, правильно ли я сейчас поступаю?

Все эти мысли хороводом кружились у меня в голове.

Огромная луна вышла из-за туч и залила ослепительно-серебристым светом чёрную морскую гладь. Я глянула на воду — и в глазах потемнело…

ЭПИЛОГ

— Ох! — ахнув, я раскрыла глаза: прямо напротив меня пестрели до боли знакомые кусты магнолий на фоне ослепительно синего моря.

— С ума сойти! — пробормотала я и провела руками по лицу, ущипнула за подбородок — нет, это точно не сон. Не сон!

Кажется, я вернулась обратно…

Где-то высоко-высоко в небе пролетел самолёт, его не было видно, зато синеву стратосферы расчертил белый след.

Вернулась… Не может быть!

Да, я находилась на лоджии нашего номера, вокруг невыносимо ярко сияло африканское солнце, слышен был шум прибоя, крики чаек заглушал незамысловатый «арамзамзам» или что-то типа того. Пахло кофейным ликёром и счастьем.

— Жорка! Родной мой! — дрожащим голосом воскликнула я и слёзы брызнули у меня из глаз.

— Ирусь, ну ты чего? — выскочил на лоджию Жорка.

— Соскучилась, — счастливо вздохнула я, схватив его за руку, — представляешь, задремала на миг и мне такой странный сон приснился, с ума сойти!

— Что за сон? — спросил Жорка, — я хоть в нём был?

— Сон про другую жизнь, в далёком прошлом… и нет, тебя в нем не было. Если бы ты знал, как же я весь этот сон по тебе скучала!

— Слушай, Ирусик, а может, к чёрту всё — давай возьмем и поженимся? — внезапно предложил Жорка, — ну сколько можно самим мучиться и всех своих мучить? Мы же не можем друг без друга! Это очевидно.

— А давай! — засмеялась я, и тяжелый комок, сдавливающий всё время что-то внутри, разжался.

— Люблю тебя, Ируська, родная моя, — зарылся в мои волосы Жорка и обнял крепко-крепко.

Я счастливо вздохнула. Через миг Жорка отстранился:

— А сейчас давай, Ирусь, собирайся потихоньку, а то опоздаем же на дайвинг, а я пока схожу на ресепшн, гляну, может, уже наш рейс на завтра вывесили.

— Хорошо, — кивнула я.

Хлопнула дверь — Жорка вышел из номера. Неверяще, счастливо улыбаясь, я поднялась: надо идти в душ.

И тут мой взгляд наткнулся на столик, где среди кофейных чашек и пепельницы лежала старая брошка из чешского стекла…

1

e muito — много (искаженный португальский).

(обратно)

2

Quem vai — Кто там? (искаженный португальский).

(обратно)

3

Fale em imperial, idiot! — Говори по — имперски, придурок! (искаженный португальский).

(обратно)

4

Sucesso, amigo — Удачи, друг! (искаженный португальский).

(обратно)

5

Para plugged — Заткнуться! (искаженный португальский).

(обратно)

6

Feliz Ano Novo! — С Новым Годом! (искаженный португальский).

(обратно)

Оглавление

Артём Скороходов Черный дождь-1

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

Артём Скороходов Черный дождь 2

  Часть 2: Черный снег Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

Артём Скороходов Черный дождь 3

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

Игорь Поль АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ 320

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЩЕНКИ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ СЛОМАННОЕ КОПЬЕ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

Игорь Поль Путешествие идиота

  Глава 1 Святая простота

  Глава 2 Снова КОП-320

  Глава 3 Да здравствует Дженис Джоплин!

  Глава 4 Странный гость

  Глава 5 Что же это за зверь такой — любовь?

  Глава 6 Муки познания

  Глава 7 Голод

  Глава 8 Тупик

  Глава 9 Чего же тебе не хватало?

  Глава 10 Пробуждение

  Глава 11 Такой же, как все

  Глава 12 Странная это штука — любовь

  Глава 13 Никогда не разговаривайте с незнакомцами

  Глава 14 В путь-дорогу

  Глава 15 Знакомство с традициями, или баронессы тоже люди

  Глава 16 Мишель

  Глава 17 Грабеж

  Глава 18 Маленький человек

  Глава 19 Чертовы попутчики!

  Глава 20 Как привлечь женщину, или загадочность — залог успеха

  Глава 21 Это не любовь, но мы хотя бы попытались

  Глава 22 О пользе пробуждения в чужой постели

  Глава 23 Домашний арест или проводы идиота

  Глава 24 Таможенный блюз

  Глава 25 Прекрасная погода на Йорке

  Глава 26 Тяга к неприятностям

  Глава 27 Эти холодные лестницы…

  Глава 28 Мечта идиота, или как стать богатым и любимым

  Глава 29 «Ящерицы» тоже люди

  Глава 30 Правилка с отмазом, с неожиданным финалом

  Глава 31 Рыцари плаща и кинжала

  Глава 32 Герой и его слава

  Глава 33 Неожиданные последствия, или хорошо ли быть знаменитым

  Глава 34 Пилот милостью Божьей

  Глава 35 Деловые переговоры

  Глава 36 Привет от баронессы

  Глава 37 Простота хуже воровства

  Глава 38 Первым делом — самолеты

  Глава 39 Летучий курятник

  Глава 40 Будущее Земли

  Глава 41 Явление призраков, или как я сошел с ума

  Глава 42 Пакт о дружбе и ненападении

  Глава 43 Группа «Твердь»

  Глава 44 Боевое крещение

  Глава 45 Главное — дисциплина

  Глава 46 Нежданная весть

  Глава 47 Отсек Два-ноль-восемь

  Глава 48 Блюз — это состояние души

  Глава 49 Не все коту масленица

  Глава 50 Робинзон Восьмого ангара

  Глава 51 Это сладкое слово — свобода

  Глава 52 Весь мир насилья мы разрушим

  Глава 53 Убийцы кораблей

  Глава 54 Кто в доме хозяин

  Глава 55 Блюз большого «Бум»

  Глава 56 Большой «Бум»

  Глава 57 Экскурсия на свежем воздухе

  Глава 58 Ну, здравствуй, родина человечества!

  Глава 59 Марш-бросок на выживание

  Глава 60 Деревня Каменица, что близ городка Биелина

  Глава 61 Враг моего врага

  Глава 62 Как стать другом всей деревни

  Глава 63 Местная разновидность любви. Земная

  Глава 64 Контакт с великой цивилизацией

  Глава 65 Птица путает следы

  Глава 66 Дом, милый дом

Игорь Поль ЗНАКОМЬТЕСЬ — ЮДЖИН УЭЛЛС, КАПИТАН

  Глава 1 О вреде вживленного оборудования

  Глава 2 Прибытие

  Глава 3 Поди пойми этих женщин

  Глава 4 Старые друзья

  Глава 5 Да здравствует свободный Шеридан!

  Глава 6 Как правильно привлечь внимание к своим проблемам

  Глава 7 Главное — качество обслуживания

  Глава 8 Интервью

  Глава 9 Верно расставленные акценты

  Глава 10 Издержки славы

  Глава 11 Дружба из соображений целесообразности

  Глава 12 Джаз новой волны

  Глава 13 Безумие машин

  Глава 14 Похмелье машин

  Глава 15 Враг в темноте

  Глава 16 Предвкушение схватки

  Глава 17 Меры противодействия

  Глава 18 Настоящая репетиция

  Глава 19 Моя полиция меня бережет

  Глава 20 Эвакуация

  Глава 21 Недокументированные возможности

  Глава 22 Осада

  Глава 23 Легкий крейсер «Протей»

  Глава 24 Любовь — христианское понятие

  Глава 25 Естественные склонности

  Глава 26 Встреча друзей

  Глава 27 Транспортная миссия

  Глава 28 Планета любви

  Глава 29 Простор для делового человека

  Глава 30 Скрытые таланты

  Глава 31 Острые ощущения

  Глава 32 Романтика ночной жизни

  Глава 33 В берлоге

  Глава 34 Решение проблем

  Глава 35 Система

  Глава 36 Захват

  Глава 37 Фора

  Глава 38 Особенности бизнеса

  Глава 39 Морская прогулка

  Глава 40 Мир тесен

  Глава 41 Природа не терпит пустоты

  Глава 42 Дни без будущего

  Глава 43 Свобода выбора

  Глава 44 Кому-то нужно начать

  Глава 45 Жизнь всему научит

  Глава 46 Побег

  Глава 47 Цена жизни

  Глава 48 Кошмарный сон

  Глава 49 Блажен, кто ничего не знает — он не рискует быть непонятым

  Глава 50 Нельзя дважды войти в одну и ту же реку

  Глава 51 Утренний чай с молоком

Игорь Поль НОСТАЛЬГИЯ

  Часть первая ЦЕПНЫЕ ПСЫ

  Часть вторая ПРОГУЛКА

  Часть третья ИГРА В РЕАЛЬНОСТЬ

  Часть четвертая РАСХОДНЫЙ МАТЕРИАЛ

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский Ближний Круг

  Пролог

  Глава 1 Семья

  Глава 2 Большие надежды

  Глава 3 Сестра

  Глава 4 Магия и деньги

  Глава 5 Планы

  Глава 6 Фамильная реликвия

  Глава 7 Учитель

  Глава 8 Природа магии

  Глава 9 Исцеление

  Глава 10 Домыслы

  Глава 11 Вопрос намерения

  Глава 12 Активы

  Глава 13 Победы и поражения

  Глава 14 Весь цвет российского общества

  Глава 15 Чёрное и белое

  Глава 16 Поединок

  Глава 17 Протекция

  Глава 18 Саблезубые тигры

  Глава 19 Модная вещица

  Глава 20 Два сапога

  Глава 21 Личный доход

  Глава 22 Родовой дар

  Глава 23 «Русалка»

  Глава 24 Плоть оружия

  Глава 25 Недоразумение

  Глава 26 Чёрный призрак

  Глава 27 Единственный шанс

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский 2 Императорская Академия

  Глава 1 Военное дело

  Глава 2 Императорская академия

  Глава 3 Игра

  Глава 4 Команда

  Глава 5 Дорогой мой враг

  Глава 6 Сражайтесь или умрите!

  Глава 7 Подсказки

  Глава 8 Туннели

  Глава 9 Внештатная ситуация

  Глава 10 Это была всего лишь игра

  Глава 11 Каменное пугало

  Глава 12 Вызов

  Глава 13 Дерзкий поступок

  Глава 14 Юридические тонкости

  Глава 15 Страшный завод сожрёт меня

  Глава 16 Сила воли

  Глава 17 Честь имею

  Глава 18 Легенда об Уленшпигеле

  Глава 19 Секундант

  Глава 20 Дуэль

  Глава 21 Слухи разносятся быстро

  Глава 22 Рабиндранат

  Глава 23 Враги и друзья

  Глава 24 Память

  Глава 25 Пророчество

  Глава 26 Смерть вижу за его плечом

  Глава 27 Мёртвый завод

  Глава 28 Благородное собрание

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский 3 Чёрный город

  Глава 1 Магический уровень

  Глава 2 Элита первого курса

  Глава 3 Белоручки

  Глава 4 Подарок

  Глава 5 Аделаида

  Глава 6 Новости

  Глава 7 Смоляное чучело

  Глава 8 Лаборатория

  Глава 9 Ты же разумный человек

  Глава 10 Прорицательница

  Глава 11 Пророчество

  Глава 12 Обязательный курс

  Глава 13 Полезные знакомства

  Глава 14 Я постараюсь

  Глава 15 Пляшущие человечки

  Глава 16 Сила и слава!

  Глава 17 Для чего я сюда пришёл

  Глава 18 Выгодная партия

  Глава 19 Подарок

  Глава 20 Великая княжна

  Глава 21 Планы

  Глава 22 Итоги

  Глава 23 Свидание

  Глава 24 Эмоциональные решения

  Глава 25 Счастливого Рождества!

  Глава 26 Рождественский подарок

  Глава 27 Всё идёт по плану

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский 4 Операция «Кронштадт»

  Глава 1 Скромная персона

  Глава 2 Момент истины

  Глава 3 Хобби

  Глава 4 Господин Витман

  Глава 5 Сам дьявол

  Глава 6 Иной подход

  Глава 7 Делай, что делается

  Глава 8 Последняя тренировка

  Глава 9 Отражения

  Глава 10 Подмена

  Глава 11 В образе

  Глава 12 Чёрный Призрак

  Глава 13 Агнесса Кондратьевна

  Глава 14 Голоса воды

  Глава 15 Игра

  Глава 16 Поединок

  Глава 17 Уровень любви к человечеству

  Глава 18 Необходимые меры

  Глава 19 Магия пустоты

  Глава 20 Так сошлись звёзды

  Глава 21 Подземелья

  Глава 22 Безделушка

  Глава 23 Смелое решение

  Глава 24 Услуга

  Глава 25 Предприниматель

  Глава 26 Операция «С лёгким паром»

  Глава 27 Крыса

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский 5 Тень врага

  Глава 1 Романтический ужин

  Глава 2 Хорошие работники

  Глава 3 Круглый кабинет

  Глава 4 Новый преподаватель

  Глава 5 Изначальная магия

  Глава 6 Подарок

  Глава 7 Бес

  Глава 8 Непредвиденные обстоятельства

  Глава 9 Цель

  Глава 10 Вступительный экзамен

  Глава 11 Сложно маг

  Глава 12 Сочувствие сердец. Сродство души

  Глава 13 Сюрприз

  Глава 14 Зомби-конструкт

  Глава 15 Бесстрастный император

  Глава 16 Две жемчужины

  Глава 17 Смешанная природа магии

  Глава 18 Госпожа Иванова

  Глава 19 Запретная магия

  Глава 20 Новый уровень

  Глава 21 Дьявол — в мелочах

  Глава 22 Небольшая семейная ссора

  Глава 23 Проверка

  Глава 24 Пять баллов

  Глава 25 Лучший курсант

  Глава 26 Изнанка

  Глава 27 Безумный день

  Глава 28 Вызов

Василий Криптонов, Мила Бачурова Князь Барятинский 6 Рокировка

  Глава 1 Добрая ночь

  Глава 2 Постоянство

  Глава 3 Часы

  Глава 4 Норд-Экспресс. Санкт-Петербург — Париж

  Глава 5 Сорбонна

  Глава 6 Мсье Триаль

  Глава 7 Гусеница

  Глава 8 Удачи на Игре

  Глава 9 Митинг

  Глава 10 Кошки

  Глава 11 Стрелок

  Глава 12 Двое — лучше, чем один

  Глава 13 Романтика

  Глава 14 Катакомбы

  Глава 15 Магия крови

  Глава 16 Дежавю

  Глава 17 Сильная блокировка

  Глава 18 Паук

  Глава 19 Детали

  Глава 20 Правильный выбор

  Глава 21 Братья и сестры

  Глава 22 Хорошая компания

  Глава 23 Инцидент

  Глава 24 Содействие следствию

  Глава 25 Актерская импровизация

  Глава 26 Покажи свое лицо

  Глава 27 Очень трудный день

  Глава 28 Хороший коп

  Глава 29 Крючок

Василий Криптонов Князь Барятинский 7. Воины света

  Глава 1 Магические следы

  Глава 2 Оперативная работа

  Глава 3 Попечительская проверка

  Глава 4 Меченый Бездной

  Глава 5 Михаил Семенович Захаров

  Глава 6 Путь в ловушку

  Глава 7 Пусть свершится то, что должно

  Глава 8 Бездна

  Глава 9 Второй вариант

  Глава 10 Тайное общество любителей Бездны

  Глава 11 Тьма

  Глава 12 Тайное общество

  Глава 13 Технология

  Глава 14 Хорошо забытое старое

  Глава 15 Друзья

  Глава 16 Королевский подарок

  Глава 17 Отряд — к оружию!

  Глава 18 Битва

  Глава 19 Поле боя

  Глава 20 Бедный мальчик

  Глава 21 Амулет смирения

  Глава 22 Небольшое хобби

  Глава 23 Полевые испытания

  Глава 24 Ловушка

  Глава 25 Раздача долгов

  Глава 26 Не человек

  Глава 27 Идеал

  Глава 28 Последний поединок

  Глава 29 Полет

  Эпилог

А. Фонд Конторщица

  Очень небольшое введение

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Эпилог

Фонд А. Конторщица-2

  Из-за чего все и началось…

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  ЭПИЛОГ

А. Фонд Конторщица 3

  От автора

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Эпилог

А. Фонд Конторщица 4

  От автора

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Интерлюдия 1

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Эпилог

Фонд А. Конторщица-5

  ПРОЛОГ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  ЭПИЛОГ

*** Примечания ***