Необычное и обыкновенное [Андрей Волковский] (fb2) читать онлайн

Андрей Волковский Необычное и обыкновенное

А морю было всё равно... (фэнтези, драма)

Лодка мерно покачивалась на волнах. Море сегодня было спокойным, а люди в лодке нет.

Ривин сидел, прижимаясь плечом к брату, и с тоской смотрел на отца.

— Готовься, Лук-кас, — сказал отец, внимательно вглядываясь в карту. — Поселение маринов почти под нами.

Лук-кас ободряюще коснулся руки брата и вскочил.

Ривин еле сдержал всхлип. Он спорил с отцом вчера и позавчера, и много дней до того, но бесполезно. Тот не желал слушать, отмахиваясь взрослым “ты сам потом поймёшь”, “это для твоего же блага” и “Хватит! Успокойся!” Ривин пробовал говорить с братом, но тот лишь улыбался в ответ и говорил, что отец со всем разберётся.

Но то, что задумал отец, неправильно. Нельзя просто сдаться и позволить ему сделать то, что он задумал.

— Не надо, папа...

— Надо, Ривин. Это для твоего же блага, — ну вот, опять он за своё. — Лук-кас, ты ведь согласен?

Названный брат кивнул:

— Да, отец.

— Вот и хорошо. Мы на месте. Иди сюда.

Лук-кас подошёл и замер у борта, глядя вдаль — туда, где вода сливается с небом.

Отец позволил ему несколько секунд полюбоваться морем, а потом сказал:

— Пора.

Брат бросил взгляд через плечо, улыбнулся и прыгнул в воду.

Море шумело равнодушно и гулко. Ему всё равно, кто попадает в его бесконечную глубину.

Ривин с трудом встал, доковылял до борта и попытался разглядеть брата, уплывающего к поселению маринов. Не разглядел.

— Папа...

— Ривин, хватит, — не отрывая взгляда от карты, отрубил отец. — Мы уже обсуждали это. Лук-кас принесёт Рог Моря — и тогда я смогу тебе помочь. По-другому никак.

Ривин знал, что уродлив. Когда он шёл, то переваливался с боку на бок, с трудом волоча короткие ноги — одна длиннее, другая короче. Мешковатая одежда не скрывала чересчур длинных рук, болтающихся вдоль тела, и скособоченной фигуры. Лицо Ривина покрывали морщины, длинный кривой нос нависал над перекошенным на правую сторону ртом.

Отец говорил, что пока он такой, люди будут его сторониться. Им плевать, что Ривин — сильный маг. Что он умеет лечить и прекрасно рисует. Что он добрый и заботливый, жизнерадостный и приветливый. Всем всё равно, объяснял отец, люди замечают страшное лицо, некрасивое тело и нелепую походку — и им нет дела до талантов и доброго сердца уродца.

— Ты не женишься. Не сможешь нормально работать. У тебя не будет ни друзей, ни партнёров. Люди много внимания уделяют внешности. Хочешь хорошо жить среди них — будь, как все! — повторял отец.

Ривин понимал, что отец прав. Что с его, Ривина, уродством надо что-то делать. Но выбранный отцом путь не годится. Не такой ценой. Почему ради того, чтобы он стал нормальным, должны пострадать несчастные марины?

Отец в нетерпении постукивал пальцами по карте. Для него всё просто: есть проблема, которую нужно решить, — и для её решения годятся любые средства. Сын проклят, а чтобы защитить его от проклятья, нужен мощный артефакт. Человеческие защитные артефакты слишком огромны, творения дивного народа не годятся для людей, у оборотней нет защитных амулетов. А вот вещи, созданные маринами, морским народом, подходят.

Отец проводил исследования всё время, сколько Ривин себя помнил, и теперь был готов трансформировать Рог Моря в защитный артефакт, способный рассеять проклятье.

Но Ривин так не может, ведь, как он узнал недавно, Рог Моря охраняет поселение маринов, морских людей, от подводных чудовищ. И если Рог забрать, деревня окажется беззащитной и всех, кто там живёт, сожрут акулы, морские тигры и другие жуткие твари глубин.

Отец говорил:

— Ерунда. Они даже не люди.

— Но Лук-кас тоже марин, — пробовал возражать Ривин.

— Поэтому я его и вырастил. Увы, человек никак не может войти в храм маринов и забрать Рог. Иначе я бы сам это сделал. Ведь я люблю тебя, сынок. Ты — всё, что у меня есть.

Ривин тоже любил отца.

Он не привык спорить и думал, что сможет смириться, но сейчас сидел и представлял, как вернувшихся с праздника маринов рвут на части акулы и морские тигры, и ему хотелось плакать.

Он должен остановить брата.

— Папа, так нельзя. Я прошу тебя — остановись! Верни Лук-каса!

— Давай поговорим, когда Рог будет у нас, ладно?

— Папа! Ты меня не слышишь? Я прошу тебя: не надо!

— Надо, Ривин, надо, — пробормотал отец, листая большую книгу и делая пометки на карте.

— Посмотри на меня, отец!

Мужчина нахмурился, отложил книгу и повернулся к сыну.

— Ривин, я знаю: ты волнуешься за брата. Ему ничего не грозит. Марины, эти местные лягушата, на празднике в людском поселении. Храм ничем не защищён от таких, как Лук-кас. Он справится.

— Но марины, они же умрут без Рога! — закричал Ривин.

— А вот это не твоя забота, сын. Перестань вести себя как капризный ребёнок! Всё. Закончили!

Если Ривин просит, то от него просто отмахиваются, а если кричит, то он — капризный ребёнок. Слушать его отец не собирается.

— Нет! — ещё громче крикнул Ривин и вскинул руку.

С тонких кривых пальцев сорвалась молния, на лету превратившаяся в искрящуюся сеть, и врезалась в отца. На его лице отразилось недоверчивое удивление, словно он никак не мог поверить в то, что сын атакует его. Собственно, Ривин и сам с трудом это осознавал.

Мужчина рухнул, скованный заклинанием. Ривин подошёл вплотную и сказал:

— Прости, папа. Но так нельзя! И если ты не остановил Лук-каса, то это сделаю я.

Его сердце бешено колотилось. Тело покрылось потом. Почему-то заболела голова, и в левом виске будто спицу проворачивали.

Ривин наклонился, морщась от боли, и вытащил из отцовского дорожного сундука шкатулку. Сосредоточился, создавая Разбей-ключ, открыл шкатулку и вынул из неё Усмирение Вод.

Отец, лежащий на палубе, яростно вращал глазами, тщетно пытаясь вырваться из-под власти заклинания и запретить сыну совершить самую большую глупость в его недолгой жизни.

— Прости, папа... — ещё раз повторил Ривин и сдавил в ладонях синий шарик с заклинанием.

Шарик пошёл трещинами, из них просочились лёгкие, как клубы дыма, вихри Усмирения, за несколько ударов сердца окутав мальчика непроницаемым коконом.

Ривин с трудом перебрался через борт и прыгнул в воду.

Плавал он неплохо. Его неудобное тело с детства удивительно легко приспособилось к воде. Конечно, до стремительной грации Лук-каса ему было далеко, но названный брат никогда не насмехался над его неуклюжестью, не пытался показать, что он лучше, хотя перепонки на пальцах и жаберные щели давали ему неодолимое преимущество.

Наоборот, когда они совсем детьми вдвоём плескались в пруду за домом, Лук-кас искренне радовался за брата, помогал ему. Может, поэтому неуклюжий Ривин хорошо чувствует себя в воде до сих пор?

Стоило подумать о брате, как сердце сжалось. Понимает ли он, что собирается сделать? Ривин очень любил Лук-каса, но порой не мог сказать, что именно думает его брат. То ли потому, что сам Ривин редко общался с другими людьми и плохо разбирался в их мыслях и чувствах, то ли потому, что лицо Лук-каса, знакомое и родное, чуть-чуть, но всё же отличалось от человеческого.

Мутная тяжёлая вода равнодушно пропускала через себя тщедушного человечка. Усмирение Вод давало дышать под водой, но чем ниже приходилось опускаться, тем сложнее было заставить себя вдыхать. Соберись, Ривин!

Брат нырнул раньше. И плавает он быстрее. Ничего не поделаешь, придётся наложить на себя чары.

Он сосредоточился и создал Ускорение. Заклинание изменяло пространство вокруг. Ривину казалось, что водная толща сначала подёрнулась рябью, а затем истончилась — и плыть стало легче.

Внизу виднелись бело-голубые огни подводной деревни. Мимо пронеслась стайка мелких серебристых рыб. Где же Лук-кас?

Неужели он уже в храме?

Отец рассказывал о том, как красив храм морского народа. И о том, что войти туда может только тот, кто родился под водой и только после совершеннолетия. Теперь-то Ривин знает, что отец десять лет воспитывал Лук-каса, ожидая, пока приёмный сын достигнет заветного четырнадцатилетия.

“Папа, как ты мог?!”

Жгучая обида захлестнула Ривина, едва не выбив дыхание. Он не понимал, как можно было растить его брата, учить его, заботиться — и при этом думать только о том, что он нужен тебе как полезная вещь, как молоток или компас.

— Это для твоего же блага! — всплыло в памяти. От этого на душе стало ещё гаже.

Не думай, Ривин. Плыви. Сейчас нужно остановить брата, а решать, что дальше делать, будешь потом.

Он опустился ниже и невольно залюбовался нечеловеческой красотой поселения морского народа. Отсюда, сверху, оно казалось нарисованным. Дома, похожие на большие беседки, украшенные ракушками. Длинные мерцающие нити водорослей, тянущиеся от дома к дому. Светящиеся бело-голубым магические фонарики над дверями и окнами, на крышах домиков и внутри.

И никого — все марины отправились к людям на праздник.

В центре поселения храм — плотные ряды тонких колонн вместо стен, сверху белый купол, на котором вырезаны всевозможные обитатели моря, настоящие и выдуманные.

Ривин огляделся, но названного брата нигде не увидел. Видимо, Лук-кас всё-таки успел попасть в храм. Остаётся только ждать.

Стайки пёстрых рыб носились между домами, как птицы или большие бабочки в человеческих деревнях на суше. На дне лежали морские звёзды, раковины и гладкие камни. Возле ближайшего к храму дома на песке валялся крошечный ракушечный браслет, оброненный, видно, маленькой мариной.

Всё, как у людей.

Огоньки в поселении вдруг разом мигнули и померкли. Их свет стал тусклым и слабым, и Ривин поёжился.

Он поплыл вдоль колонн, образующих стену и, свернув за угол, заметил брата.

Лук-кас плыл грациозно и стремительно. В сумке у него за спиной что-то тяжёлое слабо светилось сквозь ткань.

Ривин поплыл наперерез, надеясь не сколько догнать брата, сколько на то, что тот его заметит. Так и вышло.

Лук-кас обрадовался, улыбнулся. Подплыл ближе и радостно похлопал по сумке.

Ривин отчаянно замотал головой. Махнул рукой на храм: мол, верни!

Лук-кас нахмурился и вздёрнул подбородок.

Ривин протянул руку. Брат помедлил, но коснулся протянутой руки кончиками пальцев. Перепонки между ними здесь, под водой, выглядели естественно и красиво.

“Лук-кас, надо отнести Рог обратно!”

“Нет, папа сказал, что Рог надо нести ему. Всё хорошо, брат, это же для тебя!” — марин улыбнулся.

Ривин снова замотал головой:

“Нет, так нельзя!”

“Ты не хочешь стать таким, как все люди?” — Лук-кас наклонил голову к плечу и моргнул вертикальными веками.

“Хочу! Очень! Но не такой ценой! Те, кто живёт тут... они же погибнут без защиты Рога!”

Ривин надеялся, что брат всё поймёт. Но он нахмурился сильнее и мысленно ответил:

“Так надо. Ты не понимаешь!”

И отнял руку, разрывая мысленную связь.

Лук-кас отвернулся и поплыл вверх, к лодке, где их ждал отец.

Ривин чуть не заплакал. Что же делать?

Он ринулся следом и схватил сумку. Ошеломлённый Лук-кас развернулся. Попытался отпихнуть Ривина, но тот чудом уклонился, продолжая цепляться за сумку. Потянул. Лук-кас оскалился и дёрнул сумку на себя. Оттолкнул брата ногой.

Ривин ухватил его за ногу, беззвучно крича:

— Хватит! Не надо!

Лук-кас попытался отпихнуть брата, случайно коснулся кончиками пальцев его лица и уловил крик. Вздрогнул. Схватил Ривина за руку и зачастил:

“Прости! Пожалуйста, прости!”

“Я не сержусь. Только давай отнесём Рог обратно. Я прошу тебя...”

На бледном лице юного марина отразились сомнения.

“Но отец сказал...”

“Отец не может решать за меня! Я сам знаю, что для меня лучше. Поверь мне, брат...”

Лук-кас размышлял мучительно долго. Десять лет Ривин был лучшим и единственным другом. Десять лет отец Ривина был для него учителем, наставником и повелителем.

“Отец предупреждал, что ты будешь против. Но это для твоего же блага! Однажды ты поймёшь”.

“Я сам могу решать, что для меня благо, Лук-кас!”

“Но так надо. Надо принести Рог отцу!”

“Ему надо, Лук-кас! Ему — не мне!”

Ривин видел в больших зеленоватых глазах брата сомнения, но Лук-кас слишком привык подчиняться отцу.

“Если ты заберёшь этот Рог, то местные жители лишатся защиты. И их съедят акулы и другие чудовища моря”.

“Они чужие, Ривин. Они дикари! Отец говорил, что судьба “лягушат” не должна нас интересовать!”

“Но меня интересует! Я не смогу спокойно жить, зная, что моя обычность оплачена такой ценой! К тому же тебе они не чужие! Ты ведь и сам марин!”

“Нет, я вырос с вами. Вы моя семья”.

“Да, Лук-кас, да! Мы семья! Но папа не прав. Он хочет мне помочь, но он не спросил меня, нужна ли мне такая помощь... Так нельзя...”

Лук-кас готов был заплакать. Ещё недавно ему казалось, всё так просто: войти в храм, забрать Рог Моря и отнести отцу. Тогда отец сумеет создать амулет для Ривина, чтобы защитить его от проклятья. И Лук-кас должен принести амулет. Это его цель. Это смысл его жизни. Почему же Ривин против?

А брат продолжал:

”Если заберём Рог, мы убьём их, понимаешь? Убьём! Я не хочу никого убивать! И ты тоже не хочешь. Я знаю это. Я знаю тебя, брат!”

Лук-кас попытался освободить руку, чтобы прекратить разговор. Но Ривин не дал.

“Они такие же, как мы! Смотри: вот их дома, они их украшают, чтобы было красиво и уютно. Смотри, вон лежит браслетик. Его маленькая хозяйка веселится с родителями на празднике и не знает, что ты собираешься её убить!”

“Я не...”

“Но она умрёт, если мы заберём Рог. Все здесь умрут!”

Лук-кас помотал головой, пытаясь справиться с диким ураганом мыслей.

Краем глаза он заметил движение на краю поселения. Повернул голову и увидел огромную белую акулу. Тупая жуткая морда, приоткрытый, вечно голодный рот, полный острых зубов, хищная грация идеального убийцы. За первой акулой плыла вторая. Третья. Словно что-то влекло их сюда. Дальше, в мутной глубине, угадывались уродливые силуэты морских тигров, всегда следующих за акулами, чтобы полакомиться остатками их трапезы.

“Видишь?” — безмолвно спросил Ривин.

Лук-кас, заворожённо глядя на стремительно несущихся в поселение акул, кивнул.

Может быть, брат прав? Эти существа, глядеть на которых так страшно, и правда могут сожрать кого угодно... Но отец говорил, что местные жители не важны. Что важно только будущее Ривина. Но Ривин и сам не хочет такого спасения. Отец говорил, что Ривин не понимает... но вот он, Ривин, и он говорит, что ничего не понимает тут он, Лук-кас.

Хотелось спрятаться куда-нибудь и лежать, пока вода не смоет все проблемы.

Он не хочет выбирать между отцом и братом. Но кажется, ему некуда деваться.

Невыносимо видеть в глазах в брата тревогу, боль и страх. Пусть он и не понимает до конца, что пугает брата: акулы, судьба местных жителей или сам Лук-кас.

“Ладно, давай вернёмся”.

Они развернулись и поплыли обратно к храму. Лук-кас совсем не устал, хотя никогда не плавал так много. А вот Ривин выглядел неважно. Непомерная нагрузка, мысленная речь и спор утомили его, и Лук-кас то и дело косился на брата: не придётся ли тащить его на себе?

Однако до храма Ривин доплыл сам и даже новое ускорение наложил на себя, чтобы не отставать.

Лук-кас заплыл внутрь. Ривин, ведомый любопытством, попробовал протиснуться между колонн вслед за братом, но не сумел. Вроде бы и зазор солидный, но пройти сквозь него не получается.

Вспыхнули фонарики и гирлянды на домах и вокруг них. Хищники зловещими тенями устремились прочь от поселения. Значит, Рог вернулся на место!

Выплывший из храма Лук-кас выглядел растерянным и подавленным. Но это пройдёт, а вот убитые хищниками морские жители — это навсегда.

Лук-кас жестом показал:

”Плывём наверх!”

Ривин кивнул. Он даже не представлял, что скажет отец, но сейчас это неважно. Важно выплыть и вдохнуть свежий воздух. Дышать под водой становилось всё сложнее. Не потому, что Усмирение вод таяло, а потому, что толща воды давила на Ривина. Казалось, он задохнётся, раздавленный её чудовищным весом, несмотря на всю магию мира.

Лук-кас вдруг встрепенулся и, схватив брата за руку, сказал:

“Марины возвращаются!”

Ривин повернул голову туда, куда показывал брат свободной рукой, и увидел быстро плывущих в поселение морских обитателей.

“Скорее!”

Но Ривин уже понимал, что им не успеть. Даже с ускорением он плавает медленнее брата, а тот наверняка уступит любому из маринов, выросших в родной стихии.

Всё же они поплыли вверх, к отцовской лодке. Вдруг марины решат сначала проверить свою деревню, а только потом поплывут за чужаками. Или вообще не поплывут?

Но марины поступили проще. Часть морских жителей — в основном женщины и дети — опустилась на дно, к поселению, а мужчины продолжили преследовать чужаков.

Ривин скоро совсем выбился из сил. Лук-кас, обогнавший было брата, развернулся, грациозно перекувыркнувшись в воде, и вернулся к нему.

Взял за руку, положив другую на ножны с длинным узким ножом:

”Давай драться! Ты же можешь наслать на них ужас! Или заставить их наброситься друг на друга! Ты ведь такой же сильный, как отец, а он может!”

Ривин покачал головой:

”Я не буду с ними драться”.

“Но они наверняка захотят нас убить!”

“Я не нападу первым”.

Лук-кас всплеснул руками, прерывая связь, но брата не бросил. Завис в водной толще рядом с Ривином, с тревогой глядя на приближающихся маринов.

Марины скоро догнали и окружили чужаков. Выглядели морские обитатели точь-в-точь, как описывал отец: полуголые, в тряпичных повязках, увешанные ожерельями из ракушек, в руках — короткие костяные копья. А ещё — перепонки между пальцами, жабры, огромные глаза. Всё то, чем отличался от брата Лук-кас. Но он отличался и от маринов, бледных до синевы и непостижимо изящных в воде. На их фоне Лук-кас, одетый как человек, казался странно-загорелым и по-людски неловким.

“Вы украли Рог Моря!” — громко сказал голос в голове Ривина.

Надо же, для мысленной речи марину не нужно было касаться собеседника.

Марины наставили копья на чужаков, но нападать не спешили. Если бы тут был отец, он наверняка уже наслал бы на них Слепую ярость, заставив драться друг с другом насмерть. Ривин знал это заклинание. Но, глядя в огромные глаза марина, не мог заставить себя его использовать.

Ривин покаянно кивнул и ответил:

“Мы просим прощения! Мы вернули Рог на место, и нам очень жаль, что... что так получилось!”

“Зачем вы хотели взять Рог?”

Ривин на всякий случай взял брата за руку, чтобы они могли слышать друг друга, и попытался объясниться:

“Мой отец, он хочет снять с меня проклятье. Чтобы я выглядел, как... как человек... Он узнал, что Рог можно использовать для трансформирования... — Ривин запнулся, не зная, известно ли им такое слово, — ...для магии, которая мне поможет. Он убедил бра... нас поплыть за Рогом. Но я знаю, что нельзя брать ваш Рог, он вас охраняет! И мы вернули его на место... Простите нас...”

Марины таращились на чужаков большущими глазами, то и дело моргая вертикальными веками. Потом начали переглядываться, мысленно переговариваясь и буро жестикулируя.

Время тянулось медленно-медленно, сочилось капля за каплей. Ривин думал о том, что же он будет делать, когда Усмирение Вод закончится. Лук-кас думал о том, что скажет отцу, как оправдается за то, чему нет оправдания. За то, что не сделал то, ради чего его растили.

Наконец тот, что говорил с чужаками, развернулся к мальчикам и сказал:

”Мы не понимаем, зачем вам нужен был Рог. Ты говоришь: выглядеть как человек. Но ты и так человек. Вы взяли чужое, но вернули. Мы не держим зла! Плывите к вашему поселению!”

Он махнул рукой в том направлении, откуда только что приплыли марины, и сделал знак своим соплеменникам. Марины дружно кувыркнулись в воде и направились вниз, к домам.

Ривин смотрел им вслед. Такие чуждые и такие прекрасные создания. Быстрые, лёгкие, грациозные.

А вот Лук-кас плавал иначе. Гораздо лучше брата. Вероятно, лучше любого человека. Но хуже любого из маринов. Потому, что отец лишил его моря.

Отец никогда не рассказывал, откуда взялся марин, делая вид, что морской мальчик всегда был с ними.

Но Ривин смутно помнил раннее детство, когда они вдвоём с папой приехали на побережье, полное солнца, шумных голосов людей и птиц, смеси запахов соли, рыбы и незнакомых цветов. А потом они спешно уезжали в ночь, и отец держал на руках заплаканного большеглазого мальчика с перепонками между пальцев.

Ривин не мог не догадаться: отец украл маленького марина. Украл, чтобы вырастить его послушным своему слову. Чтобы он забрал у морского народа Рог.

Ривин украдкой покосился на брата, незаметно отпустившего его руку. Тот тоже смотрел на маринов. Со странной смесью брезгливости и тоски. По крайней мере, так Ривину показалось.

Надо плыть.

Они с Лук-касом тронулись в путь. Ривин уже устал от воды. От замедленной вязкости своих движений. От пугающего ощущения тяжести сверху и вокруг. От безотчётного страха, которым сопровождается каждый вдох.

Лук-кас снова взял его за руку:

”Плывём наверх? К отцу?”

Интересно, что скажет отец? Ни родной сын, ни приёмный никогда не ссорились с ним. А теперь Лук-кас его ослушался, а Ривин поднял на него руку.

Ривин только сейчас подумал: а что было бы дальше? Если бы Лук-кас принёс Рог Моря, отец создал бы артефакт, Ривин стал бы выглядеть, как все нормальные люди, — и что дальше? Какую судьбу отец уготовил Лук-касу?

Ривин стиснул зубы. Нет. Есть вопросы, ответы на которые лучше не знать.

“Нет, плывём на берег. Я не могу пока видеть отца. Да и он, наверное, в ярости”.

Лук-кас вдруг замер и развернулся куда-то влево. Ривин посмотрел туда же, но поначалу ничего не заметил в синеватой полупрозрачной воде. Он только собрался спросить, что там такое, как разглядел хищный силуэт стремительно приближающегося существа.

Акула?

Нет, это морской тигр! Опасный и жестокий. И слишком тупой, чтобы испытывать страх. Вытянутое полосатое тело, огромная пасть, ядовитые шипы на хвосте. Широко расставленные голодные глаза на бугристой морде, которые, как показалось Ривину, смотрели прямо на него.

Он почувствовал, что задыхается от ужаса.

“Ускорение! Мне нужно Ускорение! И Дробитель Костей на нож! Ну же, Ривин!”

Лук-кас выхватил нож.

Так, надо собраться с силами! Бояться будешь потом!

Тигр уже совсем близко. Соберись!

Лук-кас оттолкнулся от брата, жестами показывая: давай! Ривин вдохнул и сосредоточился.

Сначала Ускорение, искажающее пространство вокруг марина. Это заклинание всегда давалась Ривину легко.

Секундное усилие — и Лук-кас заплясал вокруг морского тигра.

Дробитель Костей создавать куда дольше: Ривин знал, как это делается лишь в теории.

Он закрыл глаза, вспоминая, что делать. Вспоминай... Вспоминай!

Перед мысленным взором возникли страницы манускрипта — и вскоре на ладони заплясал крошечный вихрь из мелких сияющих молоточков.

Ривин собрал всю волю в кулак, напряжённо перемещая Дробитель в пространстве. Делать это в воде оказалось сложнее, чем на суше.

Юный маг ощутил, как кружится голова. Рубашка вымокла от пота, а во рту, наоборот, пересохло.

Но он не отвлекался на свои ощущения. Он пристально следил за братом.

Лук-кас дразнил морского тигра, отвлекая тварь. И ждал, пока на лезвии появится магический след. Стоило ножу в его руке засветиться, как марин ловко оседлал хищника и всадил лезвие ему в голову.

Обычный нож ни за что не пробил бы прочный череп морского тигра, но нож, усиленный заклинанием, легко прошёл сквозь кость и вонзился в мозг.

Тигр судорожно задёргался, и Лук-кас оттолкнулся от полосатого тела. Надо уплывать поскорее: на запах крови мигом сплывутся акулы.

Лук-кас радостно поплыл к брату, жестами показывая, что он молодец. Ривин улыбнулся в ответ. И в этот момент тигр, выгнувшись, хлестнул шипастым хвостом, угодив в спину марина.

И без того огромные глаза Лук-каса распахнулись, наполнившись ужасом. А за его спиной начало распускаться кровавое облако.

Тигр дёрнулся ещё раз и ушёл вправо и вниз. Хищник и не думал нападать, его покалеченный мозг заставлял тело дёргаться совершенно хаотически.

Ривин, опомнившись, кинулся к скованному ядом брату, схватил за руки и потащил вверх и вперёд, к берегу. Там можно будет полечить его.

Скорее! Скорее!

Он плыл как в последний раз, проклиная своё увечное тело, неспособное нестись быстрее.

Будь что будет. Пусть отец потом убьёт его, но сейчас он должен вытащить Лук-каса, должен спасти брата.

Водная толща не торопилась выпускать тех, кто оказался в её глубине.

Ривин устал. Ему казалось, что он больше не сможет поднять руку для нового гребка. Но он плыл. И плыл.

Будь Ривин один, он бы давно перестал бороться. Опустился бы на дно — и всё. Потому что нельзя настолько уставать. Нельзя барахтаться, когда нечем дышать, когда раскалывается голова, когда мышцы горят огнём и ноют, будто в каждой из них — разрыв, а рот наполнен привкусом крови. Так не борются, так — умирают.

Но он тащил Лук-каса. И стиснув зубы, плыл и плыл.

Ему казалось, что прошли часы прежде, чем сначала его рука, а затем голова пробили поверхность воды. Солнце ослепило его, и Ривин зажмурился, но поднял голову Лук-кас над водой. Дыши! Ну же, дыши!

Но брат не дышал. Обмякший, тяжёлый, неподвижный, он казался мертвецом.

Нет. Нет.

Внутренний голос шептал: а вот если б вы сразу поплыли с Рогом наверх, к отцу, ничего бы не случилось. Лук-кас был бы жив и здоров. Поигрался в самостоятельность? Чего ты добился, капризный мальчишка?!

Ривин перевернул брата на спину и потащил к берегу, держа за локоть, чтобы не притопить ненароком.

Быстрее! Сколько у тебя времени? Сколько минут, чтобы спасти брата? Пять? Десять?

...или уже поздно?..

Нет!

Быстрее!

Наконец под ногами оказалась отмель. Ривин пытался бежать, но тело брата оказалось неподъёмно тяжёлым — и он упал. Куда тебе тащить брата? Тебе бы себя тащить на твоих коротких, кривых ногах! Уродец! Жалкий уродец.

Он беззвучно заплакал и с трудом встал. Потащил Лук-каса дальше от воды. Оступился. Упал лицом в воду.

Вставай. Хотел самостоятельности — получай. Вставай!

Дрожа всем телом, Ривин заставил себя встать. Снова потащил Лук-каса.

Когда вода под ногами сменилась мокрым песком, он упал на колени рядом с братом. Схватил его за рубашку и начал переворачивать ранами вверх. Лук-кас был невозможно тяжёлым.

“Ну же, братец, повернись. Помоги мне. Давай...”

Ривин то ли говорил, то ли думал. То ли соображал, что происходит, то ли нет.

Наконец он увидел спину брата. Шипы тигра оставили три глубокие раны. Сколько яда успело впитаться в его кровь. И сколько крови Лук-кас потерял...

Ривин пытался сосредоточиться, вызвать в ладонях целебное тепло. Но руки тряслись, а из-за ветра и солёных брызг было так холодно, что стыли мысли в голове и плыло сознание.

Давай, Ривин! Давай! Слабак! Ничтожество! Что ты можешь?! Чего ты стоишь, если не можешь спасти брата?!

Живи, Лук-кас! Прошу! Живи...

Тепло. Ладони потеплели. Ривин опустил руки на спину брата, надеясь, что тепло в них действительно есть, а не мерещится ему.

Море шумело. Кричали белые птицы над волнами. Ривин пытался оживить брата.

— Давай, Лук-кас, — хрипло шептал он, не замечая, что мысли стали словами. — Пожалуйста. Живи. Ты сильный. Ты самый лучший. Давай.

Море продолжало мерно шуметь, равнодушно кидая волны на берег и осыпая странных людишек тысячами брызг.

По морщинистым щекам Ривина текли слёзы, смешиваясь с морскими солёными каплями, и он всё продолжал водить руками по спине брата.

— Давай! Вернись ко мне. Хочешь, останемся здесь, рядом с морем? Или найдём другое! Или, наоборот, уедем, от моря далеко-далеко. Куда хочешь. Ты только дыши.

Лук-кас вдруг судорожно вздохнул и раскашлялся. Изо рта у него потекла вода вперемешку с белой пеной.

И Ривин смеялся и плакал, глядя на задыхающегося брата. Живого. На спине марина сквозь разорванную рубашку виднелись три затянувшихся шрама.

Целую вечность спустя Лук-кас просипел:

— Совсем не смешно, братец. Я думал, что у меня и лёгкие, и жабры разорвутся!

И слабо улыбнулся бледными мокрыми губами. Ривин улыбнулся в ответ.

— Смотри, — поднял подрагивающую руку Лук-кас, глядя в небо. — Отец нас нашёл.

Ривин извернулся, чтобы посмотреть вверх, и разглядел висящую в воздухе прямо над ними светящуюся птичку. Поисковые чары.

Лук-кас сел и посмотрел на воду. Рассекая волны, к берегу быстро шла лодка. Так быстро и ровно может идти только магический двигатель. К тому же лодочки местных меньше и легче.

Ривин поднялся с мокрого песка на кривые ноги. Лук-кас тоже встал, подставив брату плечо.

Солнце сияло радостно и беспощадно. И казалось, даже с такого расстояния было видно, как разгневан отец.

Ну и пусть.

Братья молчали, пока отец пришвартовывался к берегу, цепляя лодку к деревьям управляемыми магией канатами. Молчали, пока он, тяжело печатая шаг, шёл к ним, нахмурив тёмные брови. Молчали и держались за руки.

Наконец отец встал напротив них и медленно проговорил, легко перекрывая шум прибоя:

— Лук-кас, где Рог?

— Я... мы вернули его обратно, в храм! — голос марина был тих, но отец догадывался, что именно говорит приёмный сын.

Отец стиснул кулаки так, что костяшки побелели.

— Как ты посмел... — начал он.

— Не надо, папа, — перебил отца Ривин. — Это я его убедил.

— С тобой я ещё разберусь! Лук-кас! От тебя требовалось совсем немного! Найти и принести артефакт. Раз в жизни я попросил тебя. Ничтожество!

Мужчина шагнул ближе и замахнулся.

— Не смей! — вклинился между ним и марином Ривин. — Ударь меня. Лук-каса — не смей.

Его губы дрожали, но голос был твёрд:

— Ты не раз в жизни его попросил. Ты всю жизнь требовал, чтобы он жил для тебя. Чтобы рано или поздно принёс то, что тебе нужно! Всю жизнь! Папа, ты ведь украл Лук-каса, так?!

— Так было нужно, — ответил мужчина, опустив занесённую для удара руку. — Ты должен стать нормальным. И если для блага моего сына надо украсть чужого, я готов.

— И убить деревню готов? Десятки чужих детей и родителей, папа!

— Если у тебя будут свои дети, ты поймёшь.

— Нет! — замотал головой Ривин. — Не такой ценой, папа!

Мужчина тяжело кивнул, ссутулился, разом постарев на десятилетие, и сказал:

— Что ж, придётся искать другой путь, раз ты так хочешь. Идём на лодку — водой мы быстрее доберёмся до города и поедем домой.

Отец развернулся и медленно, как старик, побрёл к лодке. Ривин недоумевал: и это всё? Он думал, отец разъярится куда сильнее... Что ж, наверное, это хорошо.

— Пошли, Лук-кас, — тихонько сказал он.

Отец не поворачиваясь возразил:

— Нет. Ты — мой сын, Ривин, пойдёшь со мной. А это морское ничтожество, неспособное никому помочь, пусть убирается к своим сородичам или проваливается в самый ад! Пшёл вон!

Лук-кас всхлипнул и осел на песок.

— Папа... — потрясённо прошептал Ривин.

— Идём, сынок!

Лук-кас сидел на песке, белый и неподвижный. И смотрел в никуда так, будто отец всё-таки ударил его в лицо. Или ткнул ножом.

Ривин остановился и громко сказал:

— Я никуда не пойду.

Отец развернулся к нему, еле сдерживая ярость, и прошипел:

— Хватит! Поигрались — и достаточно! Живо в лодку и домой!

Ривин медленно покачал несоразмерно большой головой.

— Нет, папа. Я остаюсь с братом.

Мужчина коротко и зло рассмеялся:

— Останетесь вдвоём? И что с вами будет? Сколько вы протянете без еды и крова?

— Я урод, но не дурак, отец. Сильному магу везде найдётся место. Спасибо, что обучил меня магии, но жить так, как ты хочешь, я не могу и не буду.

Лук-кас поднялся с песка и встал рядом.

— Мы справимся без тебя, — продолжил Ривин. — Мне пора жить своим умом. И тебе тоже, отец.

— Но вы...

— Что мы? Я страшный — и будет только хуже, знаю. А Лук-кас — марин. Но жители здешних деревень дружат с маринами. Может, они и меня сочтут не слишком уродливым? А если и сочтут, то магу платят не за красоту.

— А я? — дрогнувшим голосом сказал мужчина. — Как же я, сынок?

— Я тебя не прогоняю. Хочешь, оставайся тут, с нами. Но не пытайся больше решать за меня и рассказывать Лук-касу, кто достоин жизни, а кто нет.

Лицо мужчины исказила гримаса:

— Славных же я вырастил сыновей! Ну и поделом мне! Хотите оставаться тут — милости прошу.

Он отвернулся и быстро зашагал прочь.

— Ты ещё успеешь его догнать, если используешь Ускорение, — негромко сказал Лук-кас.

— Но не стану.

Яркое южное солнце сушило одежду, волосы и кожу. Ласково грело продрогшего Ривина — и солнцу было всё равно, как он выглядит.

Солнечный день (городское фэнтези, наш мир)

Весну Игорь не любил. Светает рано, солнце яркое, днём в сравнении с зимней тишиной — какофония. Бр-р-р! Уж люди пусть как хотят, а для вампира весна хуже смерти.

Сегодня вот шёл с ночной смены, а небо уже предательски розовело, обещая яркий и ясный день, а казалось бы — самое начало марта. Двор пришлось бегом пересекать. И даже в прохладном подъезде, выкрашенном уютной мрачно-зелёной краской, было не по себе. Конечно, сквозь одежду проклятый огненный шар не прожигал, но всё равно неприятно.

Дома Игорь убедился, что плотные тёмные шторы везде надёжно задвинуты, перекусил гематогеном и решил перед сном чуток поиграть.

Чуток, как это часто бывает, затянулся. Сначала надо было разобраться с обнаглевшим кланом мерфолков, потом вытрясти лут и дурь из морского дракона, а на замок тем временем набежала целая орда гноллов.

В общем три часа пролетели совершенно незаметно. Возможно, и ещё столько же прошло бы в попытках открыть земли тьмы или образумить волчьего вожака, но Игоря отвлёк резкий звук.

Он запаузил игру и прислушался. А, это собака лает. Окрестных жучек и бобиков — как хозяйских, так и уличных — Игорь знал наизусть. И по голосу, и по запаху, и по повадкам. Сейчас за окном у реки тревожно лаяла незнакомая небольшая собачка. Будто на помощь звала.

Весна. Солнце. Лёд тает. Неужели?..

Игорь встал из-за компьютерного стола и подошёл вплотную к зашторенному окну. Точно! Кто-то провалился под лёд. Слабо-слабо слышалось, как человек барахтался и бился в воде.

Наверное, выгуливал собаку, решил перейти на этот берег и в полынью угодил.

Надо спасателям звонить! Хотя, наверное, кто-то уже вызвал. Да вот хоть сердитый дед из квартиры этажом выше. За всем бдит, всё слышит, всё знает.

Вот пусть дед спасателей и зовёт. А то всё ругается на “кровососов” и “упырей”: мол, кто ж вам права дал человечьи? А вот если нельзя нам давать права, как у людей, то пусть люди со своими проблемами сами разбираются!

Игорь вздохнул. Да нет, а вдруг дед в магазине? Или не слышит? То есть слышит да только лай, а мало ли, почему там собака брешет. Игорь-то еле-еле различает барахтанье и плеск, а уж человеку вообще не разобрать.

Ладно, так и быть: вызову спасателей. Он схватил телефон, но тут же уловил, как изменился шум на реке.

Барахтанье стихло. Не успеют спасатели. Дуралей, разгуливавший по весеннему льду, видимо, уже ушёл на дно. Ещё и одежда наверняка на нём тяжёлая: всё-таки не май, а сибирский март на дворе.

А собака у реки заливалась хрипловатым лаем, в котором чудилось: “Помогите! Спасите человека! По-мо-ги-те!”

Игорь оскалился, демонстрируя шторам удлинённые клыки, и выругался. Метнулся в коридор, натянул на домашние штаны комбинезон и водолазку поверх мятой футболки. Нашёл балаклаву, перчатки. Целую минуту искал тёмные очки. Вот они! Теперь ботинки — и готов.

Бежать через подъезд не вариант: придётся полдома потом оббегать.

Игорь быстро вернулся в комнату, отдёрнул штору — и зашипел, ощущая, как там, за окном яростно и нестерпимо бушует светом и шумом день.

Давай! Ты же когда-то был человеком и любил весну. И Рекса любил. Ну!

Игорь распахнул окно и выпрыгнул на улицу. Второй этаж — для вампира пустяки, но несколько драгоценных секунд потратить на то, чтобы прийти в себя пришлось. Первый раз за несколько лет днём на улице.

Чужая собака лаяла не переставая, и Игорь встряхнулся и помчался к воде. Мокрая рыжая собака с чисто лисьей мордой, завидев Игоря, кинулась к нему, продолжая хрипло звать на помощь.

У полыньи, совсем рядом с берегом, валялась трость и пакет с продуктами. Игорь заметил батон и рассыпавшиеся яблоки.

Но размышлять о покупках времени не было. Он зажмурился, скинул очки и натянул балаклаву на глаза. И так почует человека.

Прыгнул в полынью, разбивая ледяную кашицу.

Холод Игоря не пугал. Дышать ему не нужно. Но прыжок в толщу ледяной воды всё равно на секунду оглушил и судорогой свёл тело. Ещё и балаклава сползла — теперь проклятое солнце жгло веки даже сквозь воду.

Он раздражённо оскалился и поправил ткань, прикрывая глаза. Будем надеяться, человек уже потерял сознание и хотя бы дёргаться не станет. Вампир, конечно, сильнее, но вот только подводной возни сейчас не хватало.

Игорь схватил облачённое в тёмное, тяжёлое даже на вид пальто тело и потащил человека к омерзительно светлой дыре во льду.

Человек не сопротивлялся, а вот течение реки равнодушно и неумолимо тащило их обоих прочь. Тяжёлый мерный гул воды сливался в однообразный шум, заглушая лай собаки и прочие звуки. Казалось, что приходится проталкиваться не только сквозь упругую злую силу воды, но и сквозь этот равномерный рокот. Вода давила на всё тело, словно не хотела пускать туда, где так светло. Хотела оставить его тут. Нет, не навсегда. Всего лишь до сумерек. Густых тёмных сумерек. Когда так безопасно и хорошо...

Хватит! Возьми себя в руки! Тебе от воды ничего не сделается, а человеку? Зачем, спрашивается, было лезть, если пользы от тебя никакой, а?

Игорь зарычал и изо всех немалых сил потащил человека к свету.

На берегу слепой от света и переизбытка эмоций Игорь чудом сообразил, что человека надо избавить от воды.

Дед раскашлялся, выплёвывая воду. Потом прохрипел:

— Зря старался... кровосос! Старый я для тебя... не съешь!

Игорь скорее по тону, чем по голосу узнал соседа сверху.

— Очень надо! — буркнул Игорь.

Больше всего хотелось бросить старого ворчуна тут и умчаться в темноту родной квартиры. И больше никогда никого не спасать. Он прикрыл глаза рукой. Солнечные ожоги будут болеть долго-долго.

Игорь встал и выдавил из себя:

— Сами дойдёте или проводить?

— Сам! — воинственно заявил дед.

Но с грязной весенней земли вставать не спешил. Мокрая собачка подскочила и принялась вылизывать старика в лицо.

— Собаку завели? — спросил Игорь, чтобы прервать на удивление неловкое молчание.

— Нет, — буркнул дед, слабо отмахиваясь от мокрого розового языка. — В полынью ухнула. Спасти хотел тварь божью...

Игорь расхохотался, но тут же зашипел. Оказалось, если смеяться, то кожа натягивается на лице слишком сильно. А это больно.

— Фу ты! — выругался дед. — И чего вылез на солнышко, кровосос?

— Да тоже думал тварь божью спасти, а тут, оказывается, вы!

— Не груби мне тут!

— Сами не грубите! — огрызнулся Игорь.

Собачонка жалобно заскулила, прижав треугольные уши. Мол, не злитесь, люди и нелюди! Всё же хорошо!

Игорь сделал пару шагов направо от деда, поднял трость и пакет. Сказал:

— Вам в тепло надо. И собаке тоже. Я её, наверное, себе заберу пока. А потом...

— Ещё чего! Это теперь моя собака. Моя Лиска. Да, Лиса-лисонька? Да, хорошая? — дед наконец-то сел и, натужно дыша, принялся наглаживать мокрую зверюшку.

Игорь покачал головой, сунул трость под мышку, пакет повесил на левую руку и протянул правую:

— Сами встанете или вас отнести?

Дед целую минуту делал вид, что занят Лиской. Потом попытался подняться сам, но едва не упал. Игорь подхватил его, помог выпрямиться и пригрозил:

— Закину на плечо и понесу!

Дед проворчал:

— Ещё чего!

Но тащить его всё равно пришлось. Ковылял соседушка еле-еле, а в тепло ему надо было быстро. Да и собака продрогла и всё поджимала лапы.

Игорь вскинул старика на плечо и, не слушай ворчливой ругани, помчался вокруг дома. На второй этаж с таким грузом не вдруг запрыгнешь. Тем более вслепую. Ну и Лиска опять же.

Дед замолчал, и Игорь успел испугаться, что тот отключился. Но стоило спустить его с плеча в подъезде, как он пробурчал:

— И кто тебя просил, упыря, из дому лезть?

— Никто! — вскипел Игорь. — И вообще больше лезть не буду! Хоть всем домом в реку кидайтесь, л-люди!

Он невольно оскалился. Дед отшатнулся, ударившись о стену. Лиска залаяла.

— Да нужны вы мне... — махнул рукой Игорь.

Напряжение и волнение схлынули, и он чувствовал себя опустошённым и больным. Ещё и дед теперь всем будет говорить, что “упырь” его чуть на льду не сожрал. Да впрочем, какая разница? Люди, они же всегда так: другой — значит, плохой.

— Идите домой. Я скорую вам вызову, — устало произнёс он.

Надо будет взять отгул на работе и заснуть часов на сорок. Очень помогает восстановить душевное равновесие и физическое состояние. Тогда, может, и мазь не понадобится.

— Как я домой-то дойду? Вымок же и вымерз! Нет уж, спас — веди домой теперь! — неожиданно заявил сосед.

Игорь, болезненно щурясь, с удивлением уставился на деда, то тот, кажется, не шутил. Пришлось подставить руку и вести деда на его третий этаж. Лиска весело скакала перед ними, чувствуя скорое тепло и еду.

— Ты заходи, — сказал дед, отперев квартиру. — Меня, кстати, Константин Михалыч зовут. А ты вроде Игорь? Лицо-то болит теперь? Эх, слабая ваша порода!.. Тебе компресс нужен. И мазь. Давай-давай, заходи. Будем тебя лечить, нас с Лиской сушить да чаи гонять! Хоть и кровосос, а чай-то хороший любишь?

— Люблю. С малиновым вареньем особенно.

— Вот и славно! Пойдём чаёвничать!

Алиша (фэнтези)

Он обещал, что вернётся. И Алиша ждала. Каждый день вглядывалась в горизонт, убегая от привычных забот на смотровую башню.

Он сказал, что вернётся, когда деревья снова станут зелёными. Улыбался, обнимал Алишу на прощание, а она всё смотрела посторонам и думала: “Листья только облетели. До новой зелени ещё столько ждать!” Но она знала, что папе нужно уехать.

С папой уезжали и все воины из Волчьей крепости. Шумели, бряцали оружием, скалили в хищном ожидании острые клыки. Алиша, хоть и совсем крошка, уже знала, что и она, и её родичи — волки. И что обычные люди не рады волкам.

Кажется, папа и его воины уезжали именно из-за людей. Она не очень понимала, что нужно людям от её родных, а её родным от людей. Но мама плакала после отъезда папы, а мама — волчица строгая. Её даже папины воины боятся. И если мама плачет, значит, всё плохо.

Опавшие листья медленно, но верно засыпало снегом. А от папы вестей не было. Сначала снежинок было совсем мало, но день за днём снега заметали Волчью крепость — и скоро совсем замели.

На рассвете самой тёмной ночи, когда все, кто остался в крепости, выли на луну и еле сдерживались, чтоб не начать грызню между собой, в крепость приехали чужие воины. Совсем немного: Алиша разглядела троих. У одного из всадников поперёк седла был перекинут кто-то четвёртый. Наверное, раненый.

К чужакам Алишу учили не соваться, но эти всадники были одеты почти как папины воины, и она решилась.

Пробралась к подножию смотровой башни, обернулась волчонком и юркнула в сарай. Затаилась, как папа учил. Замерла. И скоро различила чужие голоса, доносящиеся с другой стороны сарая, от главных ворот:

— ...разбиты! Твой муж, Алия, выжил, но взят в плен. И лишь Луна знает, что хуже.

Алия, мать Алиши, зарычала почти неслышно, но так, что у её родного волчонка дыбом встал каждый волосок.

— Прости за дурные вести, почтенная Алия, — сказал другой голос, вкрадчивый, неприятный. — Но может, тебе станет чуть легче, когда ты узнаешь, что мы привезли. Или точнее кого.

Челядь вокруг мамы заволновалась. Алиша уловила шёпотки и шорохи.

— Кого? — прорычала Алия.

— Бросай сюда! — приказал кому-то тот же вкрадчивый голос. — Это сын царя человеков, Августа Пятого. Живой наследник людишек! Можешь спустить с него кожу. Или перегрызть ему горло, почтенная Алия! Вкус его крови чуть скрасит наши дурные вести.

— Его отец пленил моего мужа? — тяжело спросила мама.

Алиша живо представила, как мамины глаза наливаются желтизной, клыки удлиняются, а лицо становится мордой. Когти на руках чернеют и растут. Речь становится невнятной, а взгляд — страшным.

— Да, это Август Пятый чудом разгромил войска твоего Аддалиса. И...

— Ни слова больше! Ар-р-р!

Послышался звук удара. Слуги зашумели, а Алише почему-то стало страшно.

— Мы оставляем его тебе, почтенная Алия. Ты принимаешь эту кровь?

— Да!

— Позволь непрошенный совет, Алия? — совсем мягко произнёс незнакомец.

— Говор-р-ри!

— Пусть его мучения длятся дольше долгого! Дай ему познать всю силу кровавой мести вашего рода! Не медли!

— Такой совет мне не нужен, Инар-р!

— Прости, почтенная. Что ж, нам пора. Наш господин Аттиас ждёт нас.

Алиша слышала, как вскочили на коней чужаки, как им открыли ворота, и они умчались прочь.

Ох, если мама узнает, что Алиша была тут, а не сидела в комнате, как положено, когда в крепость приезжают чужие волки, ей достанется ого-го как!

Алиша выскользнула из сарая и стрелой полетела к башне. Уф, кажется, никто не заметил!

Она превратилась в человека и быстро побежала по ступенькам. Интересно, а этот сын Августа Пятого, он какой? Алиша знала, что люди выглядят, как она сама и её родичи, но не умеют принимать облик волка. Как это? Ну не может быть такого, чтобы людь выглядел совсем как она сама! Может, у него есть рога? Или хвост, как у коровы? Или чешуя?

Алиша остановилась у окна на втором этаже башни. Надо посмотреть на людя одним глазком.

Она высунулась из окна, надеясь, что никто из слуг не заметит. Где же людь? Где сын человеческого царя?

Во дворе сновали слуги, устанавливая жуткие, пахнущие железом штуки и готовя зачем-то большой костёр прямо на каменных плитах у ворот.

Посреди двора стояла мама. Полуволк, получеловек. Алиша так пока не умеет: она или вся волчонок, или вся девочка.

А у ног мамы обнаружился окровавленный щенок. То есть ребёнок. Это и есть сын ужасного человеческого царя? У них тоже есть ребёнки?

Мальчик был чуть старше самой Алиши. Грязный, неподвижный. На лице — кровоточащие царапины. Это мама его ударила. Но разве можно бить щенка? На Алишу мама никогда не поднимала ни руку, ни лапу.

На мальчишке — даже через грязь видно — дорогая одежда, шитая золотом. Хорошие сапожки на меху. Порванный плащ, тоже подбитый мехом.

Мама глухо зарычала и пнула людёнка. Он слабо застонал и попытался отползти. Мама схватила его за шиворот, подняла над камнями двора и уставилась ему в лицо жёлтыми волчьими глазами на полуизменённом лице.

— Жить тебе до ночи, падаль! Сожру тебя живьём!

Она вскинула морду и завыла.

Алише стало совсем страшно, и она юркнула обратно в башню. Взлетела по ступенькам в свою комнату, прыгнула под одеяло и замерла.

Вот бы скорее листья стали зелёными, и приехал папа! Он всегда знает, как сделать, чтобы мама не злилась. И чтобы всё-всё было хорошо.

...Но до зелёных листьев ещё далеко-далеко...

Неужели мама хочет съесть людёнка? Он же маленький! И что значит, что его отец взял папу Алиши в плен? Она видела, как папа с воинами играет в сложную взрослую игру с фигурками. Там пленные фигуры просто ставят на стол. Но если мама в ярости, значит, в жизни всё не так.

Ближе к полудню зашла кухарка, принесла еды и наказ сидеть в комнате. Мол, госпожа Алия очень занята.

Алиша кивнула, взяла мясо и спросила:

— Юма, а что такое плен?

— Ой, зачем вам, маленькая госпожа?

— Ну скажи! А то у мамы спрошу!

— Ой, ну это когда посадят враги куда-нибудь и не пускают.

— А потом?

— А потом казнят!

— Прямо насмерть? Совсем-совсем?

— Да, прям совсем-совсем! Но это взрослые дела, Алиша! Вам ни к чему. Забудьте!

Кухарка ушла, а Алиша совсем загрустила. Получается, папу чужой царь посадил куда-то, а потом казнит? А мама съест людёнка? Насмерть, совсем-совсем. Он тоже, получается, в плен попал?

Нет, так Алише не нравится!

А если... а если его выпустить? Тогда он скажет своему папе, чтобы он отпустил Алишиного папу! Вот как всё просто! И не надо никого есть!

Алиша обрадовалась, выбралась из одеяла и немного покружилась по комнате. Всего-то и надо, что спасти людёнка.

Она выскочила за дверь, осмотрелась и осторожно спустилась к окну во двор. Ни мамы, ни слуг, ни человечка там не было. Видимо, волки отдыхают то ли после полной луны, то ли перед съедением людёнка. А его самого, наверное, спрятали до вечера, чтоб не убежал.

Алиша прокралась во двор. Принюхалась. Ага, вот он, незнакомый запах с кровью. Сюда. Теперь вот сюда. Вокруг этой штуки. Теперь направо. Ой...

Чудом разминулась с конюхом. Ух, вроде не заметил.

Вот туда. Ага! Людёнок обнаружился в погребе под старым оружейным складом. Склад уже давно опустел, но запоры там стояли крепкие.

Ладно, вот этот она откроет, а вот дверь в погреб заперта на замок. Ключ есть у мамы и у старого Даниуса. Что же делать? К маме сейчас лезть нельзя. А вот старый Даниус без ума от Алиши. И если маленькая госпожа захочет, чтобы он принёс ей вкусненького, оставив наедине с ключами, он, конечно, послушается. Но стоит ли обманывать доброго старика из-за непонятного человечка?

Алиша чуть не заплакала от досады. И старого Даниуса обманывать не хочется, и оставлять людёнка на съедение маме нельзя...

Алиша стукнула по стене, ушибла руку, решила, что поделом ей, злодейке, и пошла к Даниусу.

Вскоре с ключами, тефтельками и горящими от стыда щеками она вернулась к складу. Еле-еле отперла засов и шмыгнула внутрь.

Постояла у двери с замком, вздохнула — и вставила ключ в скважину. С трудом справилась с тяжёлой дверью и с опаской залезла в тёмный погреб. Тут сильно, будоражаще пахло кровью, и сердце Алиши забилось быстрее.

Она по запаху нашла людёнка. Тот, кажется, заметил её, но ничего не сказал.

— Эй, ты... ты тут? — спросила Алиша.

Тишина.

— Ты сын царя? — снова спросила она.

— А ты кто, девчонка? — хрипло ответил людёнок.

— Я дочка Аддалиса Серого. И мамы.

— Ты волк! Убирайся!

— Я пришла тебя выпустить, — обиделась Алиша.

— Что... зачем?

— Я тебя выпущу, а ты скажешь своему папе, чтобы он отпустил моего! Не надо есть друг друга!

Людёнок молчал.

— Ты, наверное, голодный! Вот, у меня есть тефтели. Ой, у тебя же руки связаны. Подожди, я сейчас!

Она достала ножик — папин подарок — и освободила людёнка.

— Возьми, поешь! А потом побежали. Я тебя выведу из крепости, а там найдём лошадь — и ты беги к своим.

— Как тебя зовут, девчонка? — хрипло спросил человечек, вмиг умяв три помятые тефтели.

— Алиша.

— А я Августин. Будущий Август Шестой. Я тебя награжу, если ты мне поможешь.

— Не надо меня награждать. Мой папа сам всех награждает! — похвасталась Алиша. — Идём, а то Даниус скоро хватится ключей!

Людёнок со смешным именем Августин взял её протянутую руку и даже смог бежать. Алиша чувствовала его страх, азарт и радость. Она привела его к своему тайному ходу — крошечному лазу возле ворот. Помогла выбраться наружу и тут только наконец его рассмотрела. Людёнок оказался заметно старше Алиши, просто совсем худой. Белобрысый и голубоглазый.

— Благодарю, госпожа Алиша, — сказал он.

У него получилось почти царственно, несмотря на испачканную одежду и уродливые царапины через всю щеку.

— Пошли скорее!

В деревне Алишу знали. И лошадь отдать согласились в первом же доме. Лошадь, правда, была старая и грустная, но лучше чем ничего. Наверное.

Местные в изумлении таращились на грязного окровавленного мальчишку в дорогом одеянии, но вопросов не задавали.

Алиша проводила человечка до крайнего дома, посмотрела, как он неловко садится на коня, покачала головой и сказала:

— Ты только не падай, ладно?

Он серьёзно кивнул и пустил коня вскачь.

Алиша вздохнула и пошла домой. Наверняка от мамы ей влетит как никогда. И Даниус обидится за обман. Но так было надо. И ради папы, и потому, что нельзя чтобы кого-то съели живьём.

Алиша вернулась во двор и уже собралась идти в комнату, как вдруг поднялась суета. Она подумала, что слуги заметили пропажу Августина, но нет, суетились не поэтому.

Кто-то мчался во весь опор к Волчьей крепости.

Алиша понеслась на смотровую башню. Папа! Это папа!

Однако это оказался не папа, а папин лучший друг Брант с десятком воинов.

Она помчалась вниз: это же свои, значит, можно не прятаться. И они должны знать про папу!

Как ни спешила Алиша, маму она не обогнала. Та уже стояла во дворе, и Брант держал её за руки, говоря:

— Он жив и здоров, Алия!

Алиша выскочила под ноги Бранту и маме.

— Где папа? Папа!

Её подхватил на руки один из воинов и сказал:

— Твой отец цел, маленькая госпожа. С ним всё хорошо!

Брант спрашивал у мамы:

— Волки Аттиаса привезли принца сюда? Что с ним? Алия, ты не убила его?!

— Я его отпустила! Чтобы он спас папу! Он едет вон туда! — Алиша махнула рукой правее той дороги, по которой приехали папины воины.

Кто-то кинулся к оружейному складу и крикнул:

— Пусто!

— Езжайте за принцем! — велел Брант. — Верните его в целости!

— Алиша! — рявкнула мама, меняясь в лице.

Алиша заплакала от страха и стыда.

— Тихо-тихо, Алия, — заговорил Брант. — Аттиас пытался твоими руками снова развязать войну. Мы подписали мир с людьми, слышишь? А Аттиасу лишь бы воевать. Он велел своим волкам украсть наследника и обмануть тебя. И если бы ты убила наследника... Страшно представить, что бы случилось тогда. Война страшнее Века крови захлестнула бы наши земли.

Пока он говорил, несколько воинов снова сели на коней и выехали из крепости.

Алиша не всё поняла из слов папиного друга. Она спросила:

— Папа вернётся?

— Да, — ответил Брант. — Твой папа вернётся. Если всё будет хорошо, то уже скоро.

Алиша задумалась над тем, что это за “если”: а если не всё, а если не будет, а если не хорошо? Вопросов для маленькой волчицы оказалось слишком много, и Алиша скоро устала о них думать.

Свирепую то ли от злости, то ли ещё от чего маму увёл Брант. А Алишу папин воин хотел отнести в её комнату, но она попросилась на кухню. Почему-то есть хотелось ужасно. С ней пошли и несколько воинов.

Не успела Алиша обглодать аппетитные рёбрышки, как в крепости снова поднялась суета. Волки отложили миски и кружки и пошли обратно во двор. Алиша тихонько увязалась следом и притаилась за углом.

Воины, посланные Брантом в погоню, вернули Августина. Конечно, куда печальной крестьянской лошадке до боевых коней?

Людёнок в окружении рослых воинов в доспехах выглядел совсем мелким. Но держался гордо, вскинув голову и глядя на волков без страха и, кажется, даже с презрением. Он спешился и постарался стоять прямо-прямо.

Папины воины тоже спустились с коней. Встали вокруг Августина полукругом. Волки всё косились на крепость. Людёнок тоже смотрел на каменные стены Алишиного дома.

Наконец из крепости послышался шум, а все воины, стоявшие во дворе, зашевелились и перестроились живым коридором между Августином и теми, кто вышел ему навстречу. Алише и прислушиваться не надо — это мама и Брант.

— Ваше высочество, — начал папин друг, — мы просим простить за досадное недоразумение, приключившееся по вине клана Аттиаса.

Кажется, Брант поклонился. Алише захотелось высунуться и посмотреть: ведь Брант даже папе никогда не кланялся, но она сдержалась.

Августин молчал.

— Мы ручаемся от имени нашего господина: предатель будет наказан.

Августин не говорил ни слова, и даже Алиша понимала: это плохо. Ну чего он так? Брант с ним как с настоящим вожаком говорит, а он...

Наконец послышался хриплый голос людёнка:

— Моей крови хотела хозяйка крепости. Пусть она просит прощения.

Мама?! Алиша чуть не ойкнула, но вовремя зажала рот рукой.

Волки во дворе зашевелились, источая кто раздражение, кто злость, а кто и страх.

— Я жду, — поторопил Августин.

Алиша перестала дышать от волнения.

— Ваше Величество... — снова начал было Брант, но тут же осёкся: заговорила Алия.

— Я мстила за мужа, — тяжело проговорила мама. — Моя вина в том, что поверила лживым языкам.

— А в том, что хотела моей крови, твоей вины нет? — дерзко спросил людь.

— Нет. За своего мужа я готова пролить любую кровь.

Ой, совсем не похоже, что мама извиняется! Алиша не выдержала и выбралась из укрытия, прокралась туда, где мама и Августин.

— Мне говорили, что оборотни — звери, — отозвался людь. — Что на уме у вас только кровь и жестокость. Что каждый волк с рождения жаждет одного — убивать людей. И моему отцу говорили, что нельзя мириться со зверями.

Августин замолчал, и Алиша всей собой ощущала заполнившие двор напряжение и ярость.

— Но ведь и мой отец за меня пролил бы любую кровь, — продолжил Августин, и голос его звенел. — Значит, между нами меньше различий, чем говорят те, кто хочет войны. Мы мстим тем, кто причиняет нам зло.

Оказывается, Алиша подошла совсем близко, и Августин её заметил. Он поймал её взгляд и закончил:

— И можем отвечать добром на добро. Я прощаю тебя, хозяйка Волчьей крепости. Во имя твоего мужа, который хочет мира, и твоей дочери, которая может творить добро.

Брант склонил голову, признавая правоту человеческого вожака. За ним и остальные волки опустили морды, а Алиша стояла, глядя на человека, и точно знала, что всё будет хорошо.

Пропавшие (реализм, детектив)

В библиотеку Макс не пришел. Телефон механическим голосом извещал о том, что аппарат абонента выключен. Настроение у Кирилла окончательно испортилось: ведь договорились же встретиться в националке в субботу именно потому, что Максу позарез нужно было освободить воскресенье. Макс со вторника до четверга уезжал с братом-спортсменом на соревнование в Иркутск, а в воскресенье у Аюны, девушки Макса, день рождения. Честно говоря, один день на такую работу — это мало, но студенты и не такое могут! А теперь ни ответа от него, ни привета.

Кирилл раздраженно сунул смартфон в карман и бездумно принялся листать подшивку местных газет за последние пять лет. Придется самому готовить выступление. Батор Жамбаевич задал провести по парам контент-анализ местной прессы. Рубрику можно было выбрать, а напарника преподаватель назначал сам. Кирилл взял раздел "Криминальная хроника": он уже который год зачитывался Фрэнсисом и Чейзом и пересмотрел по три раза все известные сериалы про детективов, агентов ФБР, психологов и адвокатов. И, конечно, перечитал все книги про журналистов: "Пособник" и "Ромовый дневник", "Вечерние новости" и "Репортаж с петлей на шее" — новые бестселлеры и классика, отечественные романы и зарубежные. Во всех них журналисты занимались чем-то увлекательным, опасным и грандиозным. Учиться на журфаке оказалось, конечно, не так интересно, но все-таки куда уж веселее, чем в школе.

Второкурсник Кирилл Николаев мечтал найти и раскрыть какую-нибудь сенсационную историю. Ведь происходят же и у нас необычные преступления, а не только в Москве и Нью-Йорке. Нет, конечно, Кирилл понимал, что любая такая история — это чье-то горе, но если что-то ужасное уже случилось, то об этом просто необходимо рассказать людям. Чтобы виновные понесли наказание, а молодой журналист получил признание.

Макс так и не появился.

От многочисленных статей у Кира разболелись глаза. Он успел дважды прогуляться до пиццерии неподалеку и выпить пару литров кофе, но неприятная резь в глазах никуда не делась. А головная боль стала чувствоваться даже сильнее.

Кир отправил Максу шесть возмущённых сообщений в вайбер, две СМС-ки и восемь раз пытался позвонить.

В пятом часу Кирилл начал беспокоиться: Макс казался человеком ответственным, даже из Иркутска в четверг написал, что скоро приедет и всё в силе.

Они с Максом не были друзьями: Максим Буинов вообще ни с кем особо не сближался. Проучившись с ним в одной группе год и два месяца, Кир заметил, что Макс общается по большей части со старшим братом и его другом с забавной кличкой Поня. Макс и девушкой обзавелся, кажется, только потому, что так решила сама Аюна, их одногруппница.

В шесть вечера Кир засобирался домой. Голова окончательно распухла от многочисленных подробностей самых разных дел: пьяная поножовщина, избиения, изнасилования, снова банальные пьяные драки. Интереснее всего Кириллу показались исчезновения. О них писали намного реже, но все же было понятно, что время от времени в республике пропадают дети, старики, подростки. Иногда их находят — и далеко не всегда живыми...

Чтобы развеяться, Кирилл решил пройтись до общаг: благо идти недалеко, да и погода не по-осеннему теплая. Будто и не Сибирь вовсе... а ведь и правда: теперь-то мы не Сибирь, а Дальний Восток! Кирилл невольно улыбнулся.

Встретив возле общаг одногруппника, он узнал, что Макс Буинов в этих самых общагах не жил: снимал квартиру с братом где-то на Сенчихина.

Кирилл слегка растерялся: он был уверен, что поскольку Макс негородской и не то чтобы при деньгах, то должен жить в общаге.

На следующий день Максим на связь так и не вышел. Кир созвонился с Аюной, но и она не видела своего парня с самого понедельника, когда проводила их с братом в Иркутск. Кирилл узнал у девушки адрес Буинова и решил съездить: всего-то минут пятнадцать на "четверке" из центра.

Серая пятиэтажка, построенная еще при "совке", выглядела точно так же, как все прочие: скучная, пыльная, окруженная чахлыми деревцами в осенней листве. Кир набрал на домофоне номер квартиры, но дверь никто не открыл. Снова позвонил Максу на сотовый — безрезультатно.

Из подъезда вышла опрятная старушка с бойкой собачкой на поводке. Собачка Кира обнюхала, тявкнула для порядка и, встав на задние лапы, принялась тыкаться носом в руку.

— Соня, нельзя, отойди от человека. Ох, горе ты мое! — старушка безуспешно попыталась оттащить собачку.

— Какая милая, — улыбнулся Кир, тронув влажный собачий нос.

Собаковладелица вмиг растяла. От нее Кир узнал, что Буиновы снимают квартиру с другом, что парни они вежливые и спокойные: никаких пьянок-гулянок. Она вспомнила, что парни со спортивными сумками приехали на такси в четверг вечером — значит, из Иркутска вернулись вовремя. Но вчера она их не видела, да и сегодня с утра тоже. Ребята, по ее словам, каждое утро устраивали пробежку вокруг дома, как раз тогда, когда она выводила Соню.

Кир распрощался с Сониной хозяйкой и весь остаток воскресенья занимался докладом.

В понедельник Макса на занятиях не было. Батор Жамбаевич доклад у Кирилла Николаева принял, но замечание сделал: мол, задание-то парное было. Кирилл кивнул, не желая спорить с преподом. А на перерыве уточнил у одногруппников, не видел ли кто Буинова. Никто о Максе с самого его отъезда ничего не слышал.

Кирилл распросил встревоженную Аюну о Буинове-старшем и после обеда поехал в сельхозакадемию, где на третьем курсе спортфака обучались Леонид Буинов и его приятель Поня.

Как выяснилось, Поня в Иркутск не ездил, но и на пары всю неделю не ходил. А Леню с понедельника не видели, но на соревнованиях он был, хотя и выступил куда хуже ожидаемого. На телефонные звонки и СМС-ки парни не отвечали, но их одногруппники лишь пожимали плечами: какое наше дело. Общались Леня и Поня по большей части между собой, так что неудивительно, что никто не горел желанием их искать.

Когда Кир уже собрался уходить, кто-то вдруг вспомнил, что в этом году на первый курс поступил парнишка из того же села, что и Поня с Буиновым. Зовут Петр, учится на ветеринарном.

Решив, что если уж приехал, то надо довести дело до конца, Кирилл узнал, где сейчас первокурсники-ветеринары, и оправился искать этого Петра.

Через полчаса выяснилось, что Петр Крайнов действительно земляк Буиновых, что друзей у него нет и что обычно парень проводит свободное время, лазая по “заброшкам”. На занятиях Крайнов не был с прошлой недели. Столько же он не появлялся в общежитии.

Кирилл крепко задумался: в течение недели пропали четыре парня из одного села. С одной стороны, недельное отсутствие для студентов — не редкость, так что в полицию идти не с чем. Тем более, что все пропавшие — совершеннолетние. А он им не родственник. Даже Аюнка по закону Максу никто.

С другой стороны, Макс всегда казался парнем ответственным и серьезным. Замкнутый, конечно, не слишком компанейский, но не совсем уж бирюк. И то, что он, как и его брат, и Поня, не выходит на связь третий день — это очень подозрительно.

Первым делом в голову закралась мысль о маньяке-похитителе, но Кирилл тут же отмел ее: эти самые маньяки редко охотятся на молодых здоровых парней. Да и зачем маньяку сразу четыре жертвы? Тут явно что-то другое!

Вечером Кирилл еще раз съездил на Сенчихина, но окна квартиры Буиновых были темны, и дверь ему никто не открыл.

Во вторник Кирилл переговорил с куратором группы.

— Алексей Петрович, вы не знаете, как связаться с родственниками Буинова?

— А тебе зачем, Кирилл?

— Он с прошлой недели на пары не ходил и на телефон не отвечает. А мы доклад должны были вместе готовить...

— Я думал, он еще из Иркутска не приехал.

— Да нет, они с братом в четверг приехали. Я с его братом, кстати, тоже пытался связаться, но не нашел. Может, у них дома что случилось?

— Так-так, они с братом, вроде как, сироты. Их, кажется, дедушка воспитывал.

— Вот и надо узнать, Алексей Петрович, вдруг помочь чем надо? - Кириллу было несколько неловко притворяться таким вот заботливым паинькой, но он успокоил себя тем, что куратору он как бы и не совсем врет, а как иначе найти Буиновых — непонятно.

Алексей Петрович, обеспокоенный его словами, заглянул в деканат, где и выяснилось, что номер, указанный Буиновым при поступлении как дедушкин, не обслуживается.

Кирилл, увязавшийся за куратором, успел заглянуть в журнал и запомнить название поселка и адрес. Выйдя в коридор, он открыл Гугл-карту и убедился, что такой населенный пункт действительно есть. Находится на самом берегу Байкала, чуть южнее Усть-Баргузина, примерно в четырех часах езды от города.

Поселок маленький: на карте обозначено всего три улицы.

Кирилл долго смотрел на экран телефона и внезапно решил: надо ехать. Всего на один день, а вдруг получится что-то разузнать? Деньги у Кирилла были: откладывал со стипендии на новый смартфон к Новому году, так что с билетом проблем не будет. Матери скажет, что на выходных заночует у приятеля.

Кирилл съездил на автовокзал и купил билет на утро субботы, а обратный решил взять на месте.

К субботе энтузиазма поубавилось, да и день выдался пасмурный и промозглый. Но Буинов все еще не нашелся, а билет был уже куплен.

Пыльная "Истана" быстро наполнилась помятыми, невыспавшимися пассажирами и неожиданно резво помчалась на запад.

Кирилл в очередной раз безуспешно попытался связаться с Буиновым и всю дорогу мрачно размышлял о том, как глупо он будет выглядеть, если Макс просто потерял телефон и загулял с братом.

Маленький поселок встретил мелким дождиком и сырым ветром. Кирилл плотнее закутался в куртку и натянул шапку почти на нос. От автобусной остановки до поселка пришлось пройти пешком пару километров через сырой осенний лесок.

Вот и нужные три улицы — весь поселок. Одна из них "украшена" старым пожарищем. Кирилл осторожно побрел вдоль покосившихся заборов, сторонясь сердитых собак. С трудом, но все же припомнил, что ему нужна улица Ленина, а на ней — дом номер восемь. Парень огляделся, но табличек с названием улицы не нашел, хотя номера домов были намалеваны прямо на стенах.

Из-за забора высунулась любопытная девчонка, окинула его опасливым взглядом и стремительно скрылась.

— Вы не подскажите, где тут Ленина, 8? — спросил Кирилл у забора, не очень надеясь на ответ.

— А тебе чего? — калитка приоткрылась, и в проеме показалась женщина непонятного возраста в сером поношенном пальтишке: то ли мать девчонки, то ли бабушка.

— Я ищу дедушку Максима Буинова. Меня Кирилл зовут, я с Максом учусь.

— В городе, что ли? — недоверчиво уточнила женщина.

— Ага, — кивнул Кирилл.

— Ну, вроде похож на городского. Ладно, — смилостивилась аборигенка, внимательно оглядев его, — давай-ка я тебя провожу. А ты расскажи, чего надо. Ленка, ворота закрой!

— Да Максим на занятия не приходит и на звонки не отвечает. И брат его, Леня, тоже. Я их ищу.

— Прям из города за ними приехал? — удивилась женщина. — Ну, сейчас их тут точно нет. На прошлых выходных приезжали, было дело. Уже давно должны были в город вернуться.

— А скажите, вы не знаете... кстати, вас как зовут?

— Тетя Таня — меня так все кличут.

— Тетя Таня, а вы знаете Петра Крайнова?

— Знаю, конечно, как не знать? У нас тут все друг друга знают. А чего Петька? Он парень тихий, хороший. Жалко его: папка спился, мамка померла... А он что, тоже пропал, что ли?

Кирилл кивнул, видя, что его собеседнице не терпится поделиться знаниями. Женщина вздохнула и поежилась.

— Вон, вишь там пожар был?

— Вижу.

— Так вот, там Митька сгорел. Уж лет десять как. Стакан его кликали, ясно почему? Вот он с пьяных глаз Сашеньку, дочку Крайновых, застрелил. Ирод! Она маленькая совсем была, лет шесть, кажется.

Женщина снова зябко повела плечами.

— С города следователи приезжали, весь поселок на ушах стоял. Говорили ведь Митьке: не пей в сезон! Браконьерил он помаленьку. Видно, Сашка за кем-то увязалась в лесок, — тетя Таня махнула рукой направо, туда, где за домами виднелись золотые по осени березы и темные силуэты сосен. — А он, ирод, то ли обознался с пьяных глаз, за зверя ее принял, то ли вообще не глядел, куда палит. Да и шут его знает! Петька ее нашел, а у ней лица не было. Дробью прям в лицо зарядил!

Женщина всхлипнула и перекрестилась.

— Тогда их папка и запил. До того-то только по праздникам, как нормальный мужик, выпивал, а потом — днем, ночью, будний ли день, выходной ли, — тетя Таня горестно вздохнула. — А мамка их на глазах растаяла: похудела, побледнела, а через полгода померла. И понятно оно, вроде: чай, дочку потеряла, — и непонятно: как сына-то оставила?

Кирилл молча слушал неспешный рассказ, осознавая, до чего он сам — счастливый человек. Со смертью он сталкивался лишь раз, когда скончалась его бабушка. Но ему тогда было всего четыре, и бабушку он почти не знал, помнил только, как мама плакала. А что чувствовали Крайновы и этот Стакан, случайно убивший маленькую девочку, Кирилл не мог даже представить.

— Вот мы и пришли, — она остановилась у дома с синими ставнями. Перед домом росло раскидистое дерево, незнакомое Кириллу. Во дворе заворчала собака, но тетя Таня рявкнула:

— Тихо, Найда, все свои! Ты не боись, — нормальным голосом сказала она Киру. — Она не кусачая, брешет только.

А затем снова закричала:

— Деда Леша! Ты дома? Деда Леша!

Она повернулась к Кириллу:

— Подождать надо, счас выйдет. Он уже старенький совсем. Сам мальчишек поднял, а как уехали, так совсем ослаб. В январе вот заблудился в родном селе! — женщина сокрушенно покачала головой. — Чуть не замерз насмерть. Хорошо, его Петя нашел.

— Тетя Таня, — заверещал детский голосок в соседнем дворе, — Андрейка с сарая упа-а-а-ал!

— Ох ты, господи! Бегу! Ты уж деду Лешу сам дождись, ладно? — торопливо бросила тетя Таня и кинулась на детский плач.

Что ж, Буиновых тут нет: действительно от соседей здесь не спрячешься. Что он скажет незнакомому дедушке? В кино Кирилл видел родственников жертв, и даже на экране они выглядели такими подавленными, что ему становилось неловко смотреть на их горе. А тут живой человек! Кирилл встряхнулся: все-таки это не родственник жертвы, а дедушка его одногруппника. Ну поговорит он с пожилым человеком, не развалится. Опять же дедушке приятно будет: одному тут куковать — невесело, наверное.

В щель между досками забора высунулся любопытный собачий нос, Кирилл попытался разглядеть собаку, но тут дверь в дом отворилась, и на крыльце показался седой старик, тяжело опирающийся на трость.

— Кто там? — хрипло, словно со сна, спросил он, близоруко щурясь.

— Здравствуйте... — начал Кирилл.

— Ленька, ты?! Заходи, заходи! — дед начал неловко спускаться с крыльца, и Кирилл спешно вошел во двор и кинулся навстречу, чтоб старик не упал с высоких ступеней.

Собака принялась радостно скакать вокруг.

— Я... — начал Кирилл, приблизившись.

Дед уже спустился на пару ступеней и, едва Кирилл подошел, цепко ухватил его за локоть.

— Леня, не было ничего, запомни! Одно ружье у деда! Вам с братом дальше жить надо! — темные стариковские глаза диковато уставились на Кирилла, и ему вдруг стало страшно.

— Я Кирилл, учусь вместе с Максимом... — начал он, но дед перебил его:

— Девчонку жалко, да. — продолжал дед. — Так ведь и вы не со зла. Нечего жизнь себе портить. Поклянись, что все забудешь!

Кириллу ничего не оставалось, кроме как поклясться. Старик отпустил его руку и, разом потеряв к нему интерес, принялся неуклюже подниматься на крыльцо.

— Чего он? Чудит? — из-за калитки показалась тетя Таня.

— Принял меня за Леню, — неловко улыбнулся Кирилл, не зная, что теперь делать.

Женщина покачала головой:

— Ой, старость не радость! Пойдем, деда Леша коли зачудил, так это надолго. А, тебе, поди-ка, и переждать негде? Давай ко мне, хоть чайком тебя напою.

Кирилл поблагодарил добрую селянку и через десять минут сидел в ее маленькой, опрятной кухоньке, угощаясь чаем, пирожками и малиновым вареньем.

— Как там дети? Ну, с сараем...

— А, все хорошо! Напугались, конечно, но и то правильно. Сколько раз говорили неслухам: не прыгайте по крышам! А Андрюшка — везучий: в кусты упал. Оцарапался маленько, да и все.

Кирилл кивнул, продолжая налегать на пирожки.

— Максимки тут нету, зря, получается, приехал?

Парень неопределенно пожал плечами.

— Автобус в пять пойдет. Хочешь, тут посиди пока.

— А вы мне еще про ребят расскажете? А то и учимся вместе вроде, а ничего толком друг про друга и не знаем...

Поговорить тете Тане явно хотелось, и к прибытию рейсового автобуса Кирилл знал о местной молодежи практически все. Особенно его, конечно, интересовала история семьи Крайновых и жизнь Буиновых.

Десять лет назад маленькая Саша ушла в лесок то ли полюбоваться на птичек, то ли увязавшись за кем-то. Спряталась в кустах, и кто-то выстрелил в её сторону: видно, на шорох. Четыре часа спустя ее нашел брат. И, страшно сказать, девочка умерла незадолго до его прихода. Если бы ей оказали помощь вовремя, она могла бы остаться в живых.

В содеянном все село обвиняло Митьку Стакана, заливавшего за воротник и любившего при этом выйти с ружьишком побаловаться. Через день после смерти девочки дом Стакана вместе с ним самим сгорел. Уснул с сигаретой — считали одни. Раскаялся и самоубился — полагали другие. А может, и поджег кто, шептались третьи. Что там было на самом деле, никто не знает, но следствие за смертью главного подозреваемого прекратилось. Было установлено, что ружье и дробь у Митьки имелись, а вот алиби — нет. После отъезда городских следователей поселок пошумел еще месяц-другой, а затем к Борьке, местному почтальону, приехала из Гусинки внебрачная дочь — и у селян появился новый повод для разговоров.

Родители Сашеньки винили в ее гибели брата: недоглядел за сестренкой. Мать вскоре слегла и скончалась от тоски, а отец на долгие годы ушел в запой. Мальчик рос нелюдимым и мрачноватым, но это никого не удивляло.

С Буиновыми Петя не общался: они были старше и держались друг друга и приятеля Сереги. На первый взгляд, общего у них было только землячество да поступление в город. Но и это, если подумать, немало, отметил про себя Кирилл. Ведь, как он узнал, отсюда редко уезжали, а вот Буиновы и Сергей Понин — так, оказывается, зовут Поню — со школьных лет жаждали перебраться в Улан-Удэ. И шансы у них были. Сергей и Леонид занимались спортом, Макс слыл одним из самых смышленых ребят в усть-баргузинской школе (своей в поселке не было). Кроме того, Буиновым полагались льготы при поступлении как сиротам, а отец Понина владел единственным местным магазином, так что вполне мог себе позволить отправить сына учиться в город.

А вот Петя, как сказала тетя Таня, несмотря на то, что был парнишкой умненьким, в вуз никогда не стремился. Только в прошлую зиму он вдруг взялся за учебу и поразил всех результатами ЕГЭ. Будто почему-то решил, что в город ему нужно непременно.

Кирилл озарила догадка: наверное, дед Буинов, встретив зимой Петю, был не в себе и, приняв парня за внука, сказал ему то же, что и самому Кириллу сегодня. И Крайнов сделал вывод, который напрашивался сам собою: его сестру убил не Стакан, а кто-то из ребят. И он решил поквитаться с ними. За смерть сестры и матери, за поруганное детство и сломанную жизнь отца. За все.

Кирилл вспомнил, что одногруппники Крайнова говорили о его странном увлечении заброшенными зданиями. Видимо, он искал место в городе, где удобно будет расправляться с обидчиками. Но, очевидно, пожив в Улан-Удэ, парень понял, что это не так просто: в городе много людей и очень мало по-настоящему безлюдных мест. И Петр вернулся в родной поселок.

Возможно, где-то за пределами села у него или его родственников есть какой-то домик. Кирилл спросил об этом тетю Таню, и она припомнила, что у деда Крайнова был охотничий домишко, но его забросили еще лет двадцать назад.

Вот оно, подходящее место! И тела можно будет там же и закопать...

Кириллу стало очень страшно. И совсем непонятно, что же делать. Обратиться в полицию? Уехать и сделать вид, что ничего не понял? Добираться до этой заимки самому? И что он скажет Петру Крайнову?

Первым порывом было спешно распрощаться с тетей Таней и умчаться на остановку. Дождаться автобуса, вернуться домой, к нормальной, безопасной жизни и жить, как жил раньше. Вот только больше не получится мечтать о расследованиях и смотреть детективы. Придется посвятить остаток жизни светским сплетням, кинообзорам или, страшно сказать, кулинарии.

Кирилл встряхнулся и попросил свою собеседницу описать, как добраться до домика Крайновых. Тетя Таня всплеснула руками и заохала: мол, далеко — заблудишься! Да и зачем городскому мальчику туда?

Так страстно и напористо Кирилл Николаев еще никогда и никого не уговаривал: он уверен, что отсутствующие на занятиях парни там, в лесу. В итоге, Кириллу удалось убедить женщину помочь. До домика и обратно его подбросит сосед тети Тани, которому Кир заплатит за хлопоты, и если там никого не окажется, Кирилл пришлет тете Тане из города самую большую коробку конфет за беспокойство.

Дребезжащий "Урал", какие Кир видел только на старых фотографиях, мчался по тряской дороге целую вечность. Кирилл успел десять раз передумать, но просить молчаливого дядьку поворачивать с полпути было неловко, так что через пару часов утомленный и продрогший студент оказался на месте.

Флегматичный провожатый махнул рукой направо и остался стоять у тарантаса.

Кирилл вздохнул и направился по еле приметной тропке в лесную чащу. Минут через десять впереди показался маленький домик.

Кирилл замер, разглядывая избушку, прислушался, но услышал лишь шум ветра в ветвях. С трудом сглотнул, набираясь решимости, зачем-то перекрестился и медленно пошел к домику.

Сердце колотилось в висках, мгновенно вспотел загривок, подмышки и даже ладони. А вдруг Петр сейчас наблюдает за ним из вот этого пыльного темного окна? Вдруг он совсем спятил, уже убил всех похищенных и сейчас убьет и Кирилла?

Шаг за шагом, ближе и ближе — и вот он добрался до стены. Осторожно заглянул в то самое оконце, но ничего не увидел: темно. Прокрался к двери и медленно потянул. Дверь на удивление легко поддалась — и Кирилл замер, боясь, что вот сейчас на него кинется съехавший с катушек убийца. Никто не кинулся. Из дома неприятно пахнуло, но вроде бы, не разложением.

В темноте послышалась слабая возня — Кирилл включил фонарик на телефоне. На полу лежали двое связанных и избитых парней, Макс и Поня. Максим был в сознании, Поня дышал, но в себя не приходил. Кирилл попытался освободить ребят, но не сумел. Позвал с дороги дядьку, надеясь, что у деревенского с собой есть нож. Так оно и оказалось.

Буинов-младший рассказал Кириллу и напуганному дядьке, что Петр сначала выманил из города Поню, прислав ему сообщение о том, что его мать тяжело заболела. А неделю назад заманил сюда Буиновых, написав им СМС от имени соседки: мол, дедушка совсем не в себе, не ест, не спит — все внуков зовет. Приехав, ребята убедились, что деду не стало ни лучше ни хуже, и очень удивились, не понимая, кто мог так над ними подшутить.

Петр выследил их по одному: Макса он поймал, когда тот пошел в сортир во дворе. Подкрался сзади и огрел по голове чем-то тяжелым.

Получается, Поня провел здесь почти десять дней, а Макс — неделю. Серегу Петр, видимо, пытал: когда Макс очнулся в этой избенке, Поня уже был без сознания. Здесь был и Леонид, но вчера Крайнов заставил его признаться, что это именно Ленька десять лет назад застрелил Сашу.

Они просто играли с дедовым ружьем, которым тот не пользовался уже много лет: после аварии, в которой погибли родители Лени и Макса, у деда стало отказывать зрение, так что с охотой пришлось завязать.

Никто не хотел никого убивать. Они стреляли по птицам, а потом услышали шум в кустах и решили, что это заяц или собака — словом, какое-то животное. И Ленька выстрелил.

Когда они увидели, что натворили, ребята помчались к деду. Тот даже ругаться не стал. Унес ружье и велел никогда и никому об этом не рассказывать: девочку уже не вернешь, а им надо жить дальше. Когда городские следователи проверяли оружие у местных, дед предъявил другой ствол и поклялся, что больше оружия у него нет.

Услышав эту историю, Крайнов выволок Леню на улицу, и больше ни того, ни другого Макс не видел.

Через два дня интенсивных поисков в лесу были найдены останки Леонида Буинова и Петра Крайнова. Судя по всему, Крайнов задушил Буинова, а затем повесился.

...Вернувшись в город, Кирилл все никак не мог перестать думать о событиях, свидетелем которых он стал. Кто же виноват в смерти Леонида? Сам Леня? Петр? Дедушка, который решил скрыть преступление?

Или Кирилл, который не поднял вовремя тревогу? Ведь начни он поиски раньше, возможно, Леонида удалось бы спасти. И Крайнов бы выжил.

Его несколько раз вызывали на допрос, так что скрыть от домашних случившееся не получилось. Поэтому никого не удивляло то, что Кирилл потерял сон и похудел.

Вопросы мучали парня день и ночь. Может быть, если бы кто-то знал, что творится в жизни Петра и от чего пытаются скрыться в городе Буиновы, трагедию удалось бы предотвратить?

Через две недели Кир понял, что нужно делать. Он заперся в комнате, включил ноут и открыл текстовый документ: "В библиотеку Макс не пришел..."

Тик-так (фэнтези, сказка)

Берт перепрыгнул через очередную лужу и поспешил к площади. Если пройти там, то можно успеть в контору почти без опоздания.

Эх, и угораздило же его проспать! Оно, конечно, неудивительно: вчера засиделся допоздна, переписывая книгу на заказ, и лёг далеко за полночь. Ему обещали доплатить за срочность, а Берту деньги не помешают. Закончить заказ он успел, но сегодня может основной работы лишиться, если опоздает. Мистер Андрес такого не любит.

На площади было людно — Берт удивился: вроде не праздник... Да и в праздник толпа собирается вечером, а не с раннего утра. И что за незнакомый синий шатёр тут возвели?

— Только сегодня и только до заката! Спешите, дамы и господа! — раздался громкий голос зазывалы.

Толпа колыхнулась в сторону шатра, увлекая Берта. Он пробовал выбраться, но люди так стремительно спешили к своей цели, что проще было подождать, пока они успокоятся.

— Настоящие наручные часы! — продолжал вещать зазывала, легко перекрывая гомон. — Прямо из столицы! По невероятно низкой цене! Только сегодня и только до заката!

О, наручные часы? Неудивительно тогда, что тут столько народу. Самая модная нынче вещь. Часами напольными или настенными сейчас никого не удивишь: и у аптекаря есть, и в трактире, и в конторе. А вот наручные — другое дело. Если купил себе такие, то все знают: состоялся человек.

— Привет! — рядом оказалась хорошенькая соседка. — Смотри, что мне Айвен купил!

Девушка протянула руку. На её запястье красовались чудесные часики: голубой циферблат, ажурные стрелочки, камушки вместо цифр — тонкая работа.

— Ого, какая красота! Айвен клад нашёл?

— Нет, — засмеялась соседка. — Купил! Их тут за четверть столичной цены продают. Я теперь такая счастливая!

Она радостно прижала руку кгруди и с любовью посмотрела на Айвена, своего жениха, протолкавшегося к ним сквозь толпу.

— Что, правда дешево продают? — недоверчиво спросил у него Берт после обмена приветствиями.

— Да! Ни за что бы не поверил, но торгаш правду говорит: за четверть столичной цены отдаёт.

— А почему?

— Кто его знает? Может, в столице эти из моды вышли? Нам-то что — дают, мы и берём.

— Это точно. А сколько, кстати, времени?

Девушка посмотрела на циферблат и важно сообщила:

— Восемь шестнадцать.

Ох! Рабочий день начинается в восемь! Он торопливо попрощался и помчался на работу.

Мистер Андрес отчитал его за опоздание и нагрузил работой сверх обычного. Берт точил перья, протирал пыль с конторских полок и столов, проверял запасы сургуча для печатей, чернил и бумаги, но мыслями был на площади, рядом с синим шатром. Если Айвен, помощник библиотекаря, смог позволить себе часы из того шатра, то и он, Берт, сможет.

Он ведь обещал сестре, что подарит ей на день рождения самый лучший подарок. Конечно, он не имел в виду эту игрушку, но что может быть лучше красивых, дорогих часов, которые Джил сможет носить днём и ночью? Если у её подруг такие же будут, то сестрёнка будет не хуже других. А если только Берт успеет столичную игрушку отхватить, то сестрица сможет хвастаться подругам. Да и как часть приданого часы — прекрасный вариант.

Если распотрошить заначку да ещё взять деньги, что отложены на уголь к зиме, то должно хватить. На уголь он ещё заработает — сейчас апрель, и до зимы ещё далеко. А порадовать Джил — это дело нужное. Он же обещал родителям заботиться о сестре.

Зазывала что-то говорил о закате. Какая связь между закатом и торговлей, Берт не очень понимал, но знал, что многие торговцы — люди суеверные. Так что надо поспешить. Тут, в конторе, он закончит дела к пяти. Потом надо занести старому Хью копию книги, над которой он работал полночи, и забрать оплату. Это дело недолгое.

По вечерам же Берт подрабатывал у аптекаря. Полы подмести, витрины помыть, убрать всякие банки-склянки — девчачья работа, но аптекарский цех женщин традиционно не жалует. А платит аптекарь неплохо, да и к тому же он единственный, кого устроил работник в вечернее время.

Так вот надо будет договориться с аптекарем: часть работы Берт сделает сразу, а остальное — когда вернётся с покупкой. Чтобы успеть заскочить домой и примчаться на площадь до заката, нужно уйти от аптекаря не позднее половины восьмого, а лучше в семь.

Решено!

Берт, то и дело поглядывая на настенные конторские часы, продолжил работать. Со всеми делами управиться удалось только в половине шестого.

Он схватил стопку листов с переписанными текстами для старого Хью и побежал на соседнюю улицу. Как назло, у старика прихватило спину, так что сначала пришлось сначала долго ждать, пока тот доковыляет до двери, а потом помочь страдальцу подняться обратно наверх. Хью карабкался по ступенькам ужасно медленно.

В результате в аптеку Берт прибежал в четверть седьмого. И едва войдя в пропахшее травами и лекарственными каплями помещение, понял, что уйти пораньше ему не светит.

Вместо почтенного господина аптекаря за прилавком сидел его племянник Рой, высокомерный болван с замашками знатной особы.

— О, Берти пожаловал! — протянул он, стряхивая невидимые пылинки с рукава нарядного шёлкового камзола. — Давай-ка принимайся за работу. Не понимаю, за что тебе дядюшка платит? Вот там пыль, на дальнем стеллаже пятно. А за шкафом с бутыльками и пробирками, по-моему, сдохла мышь. Шевелись! Живо!

— Простите, я хотел бы сегодня поработать попозже, — сдерживая закипающее раздражение, сказал Берт, глянув на напольные часы, стоящие возле прилавка.

— Ты и так опоздал! — отмахнулся Рой. — Давай работай. А то велю дяде тебя уволить.

— Но мне очень нужно! Я должен успеть до заката...

— О, — перебил племянник аптекаря, — так ты хочешь кое-что купить? Вот это?

Он протянул руку, показывая изящные тёмно-синие часы с крошечными рыбками вместо цифр.

— А вот и не получишь! — засмеялся Рой, отдёрнув руку и опустив кружевной нарядный рукав. — Знай своё место, поломойка!

Он вышел из-за прилавка, открыл стеклянный шкаф и вынул два мешочка.

— Смотри, тут полынный порошок рассыпан. А туда толчёный зверобой упал. Ай-яй-яй, надо срочно убрать!

У Берта промелькнула мысль, а не стоит ли поискать новую подработку ради удовольствия начистить Рою физиономию? Но тут в аптеку зашла хорошенькая дочка бакалейщицы и позвала приятеля на ярмарку. При девушке Рой сделался шёлковым и любезным, и через пару минут они ушли, мило воркуя.

Берт торопился, как мог. Оттёр грязь со стекла, собрал полынный порошок, подмёл полы, потом убрал грязную воду. Взмок, расчихался от запаха трав и порошка полыни, попавшего в нос, и закончил в семь тридцать три.

Приводить себя в порядок времени не было — он понёсся домой за деньгами, а потом на ярмарочную площадь, туда, к синему шатру!

Когда Берт, грязный, мокрый и взъерошенный, добежал до столичного торговца, солнце уже наполовину скрылось за горизонтом. У шатра не было покупателей, зазывалы тоже не было ни слышно, ни видно. Эх, неужели уже поздно?

Он сунулся внутрь.

— Всё-всё, я уже уезжаю! — раздался из темноты скрипучий голос. — Вы опоздали, молодой человек!

Совсем рядом вдруг появился фонарь. Его держал сутулый мужчина с жутковатым лицом. Отблески фонарного огонька зловеще ложились на морщинистое лицо незнакомца, придавая ему вид демона из адской бездны.

Берт поёжился, но напомнил себе, что демоны бывают только в сказках.

Он сказал:

— Простите, но мне очень нужны часы! Это для Джил, моей сестры. Я обещал ей, что куплю самый лучший подарок, а...

Торговец сморщился, будто принюхиваясь, и вдруг зашипел:

— Фу! Убирайтесь, молодой человек, от вас воняет. Фу! Фу! Фу! Всё, никаких часов! Время вышло! Вон!

Он замахал фонарём, прогоняя визитёра. Берт обещал заплатить больше, чем просит торговец, просил, настаивал, увещевал, но тот не слушал. Только морщился и ворчал. И тени вокруг него шевелились не так, как должны были. Когда Берт заметил краем глаза, что одна из теней, похожая на многорукое чудище, тянется к нему, он снова вспомнил о демонах и выскочил из шатра.

Бр-р-р! Да этот торговец — не человек! Хорошо, что Берт у него ничего не купил.

Но вот остальные горожане... Он брёл по улицам и смотрел по сторонам: тут и там стояли и сидели люди, любующиеся светящимися часами на запястьях. И чем внимательнее смотрел на них Берт, тем страшнее ему становилось: никто не болтал и не смеялся, не спешил домой, не глазел на прохожих, не ругался с соседями. Все только и делали, что смотрели на часы.

О, кажется, это Рой с подружкой. Да, так и есть. Они тоже зачарованно смотрели на часы.

— Эй, Рой!

Никакого ответа.

— Рой! — Берт легонько похлопал по плечу племянника аптекаря.

Ничего. Тогда он стукнул Роя по спине. Тот не шелохнулся.

Стало совсем страшно. Берт помчался домой, шарахаясь от каждой тени и от застывших фигур горожан. Вон Айвен с невестой. Там старый аптекарь. Пекарь с женой. Бакалейщица. И десятки других знакомых и незнакомых людей.

Это явно какая-то магия! Одна надежда на то, что утром чары развеются — и всё станет как прежде. Хорошо, что он не успел купить подарок для Джил. Хоть бы она сидела дома и шила, не ведая о синем шатре.

Сестра оказалась дома. Она радостно сказала:

— Наконец-то ты пришёл! Ты долго сегодня. Садись за стол, поешь.

Берт понял, что зверски голоден. Он сел за стол, схватил ломоть хлеба с сыром и спросил:

— Ты была на улице?

— Нет, мне надо было закончить платье для госпожи Азалии.

Джил ушла куда-то вглубь дома, но скоро вышла, пряча правую руку за спиной.

— Угадай, что мне принёс Бобби? Часы! Настоящие!

Сестра радостно выставила руку. Её тонкое запястье украшали изумрудно-зелёные часы с крошечными ракушками вместо цифр и стрелками в виде тонких водорослей.

Берт застыл с недоеденными хлебом в руке. Нет, только не это!

— Ты посмотри, как красиво! Еле тебя дождалась, чтобы надеть их.

— Нет, Джил! Сними немедленно! Сними!

— Ты чего, Берт? — удивлённо спросила сестра.

Джил обращалась к брату, но её взгляд уже не отрывался от зачарованной вещицы. Она отстранённо улыбнулась и села прямо на пол, с любовью глядя на циферблат.

Как Берт ни уговаривал её, как ни просил снять часы или хотя бы просто посмотреть на него, сестра не отвечала. Сначала кивала в такт то ли его словам, то ли еле слышному тиканью, а потом и вовсе замерла.

Тот торговец явно злой колдун или нечисть! Его игрушки очаровывают и кто знает что ещё творят с людьми! Надо снять эту штуку с Джил. Тогда колдовство прекратится, и она, наверное, придёт в себя.

Берту пришлось повоевать с сестрой: она никак не хотела отдавать часы. Но всё-таки он был сильнее Джил — и впервые в жизни воспользовался этим.

Увы, как только часы покинули запястье Джил, чары не развеялись. Наоборот, стало только хуже: волосы девушки начали седеть, а на лице наметились морщины. Она старела на глазах.

Увидев, что натворил, Берт пришёл в ужас. Он попытался вернуть часы сестре, но тщетно. Джил так и осталась неподвижной. Кажется, морщины на её лице с каждой секундой становились чуть глубже.

Надо догнать торговца и заставить его вернуть время Джил и всем остальным в городе!

Берт помчался на ярмарку, но синего шатра уже не было. Только неподвижные горожане. Все смотрели на слабо светящиеся в темноте часы и глупо улыбались.

Он в отчаянии заметался между замерших людей. Опоздал! Опоздал!

Нет, не время сходить с ума. Он должен спасти сестру. И весь город заодно.

Берт задумался. Так, наверняка из города выехал сегодня только этот загадочный торговец. Значит, можно будет найти его по следам.

Нечисть, известное дело, боится чистого железа, огня да полынного духа — то-то торговец так разворчался, когда он заскочил к нему, не успев смыть остатки порошка с одежды.

Решено!

Быстрее ветра Берт помчался в лавку аптекаря, выгреб весь полынный порошок и прихватил пучок сухой полыни. Заскочил домой, схватил нож и фонарь. Джил, седая и неподвижная, сидела там, где он её и оставил. Надо торопиться, а то вдруг сестра совсем состарится, и... Что будет потом, он даже думать не хотел.

Бросился к городским воротам. Может, стражники знают, куда уехал владелец синего шатра?

Увы, если стражники и видели что-то, рассказать об этом они не могли. Пять или шесть человек в форменном обмундировании окружили хорошо одетого господина и неотрывно смотрели на его руку. Не надо было подходить, чтобы понять, что там.

Берт выскочил за ворота и огляделся. Куда теперь?

Придётся искать следы. Берт уставился на утоптанную дорогу и вздохнул: ничего тут не увидеть. Он прошёлся вдоль дороги, глядя под ноги. И вдруг заметил на земле отпечаток босой стопы, который точно не принадлежал человеку. След был почти человеческий, но пальцы слишком длинные, а на концах — здоровенные когти.

Берт припомнил всё, что слышал в сказках о нечистой силе и тёмных колдунах, — и всадил в след нож.

Издалека послышался чудовищный крик, от которого по спине пробежал холодок, а ладони враз стали липкими от пота.

Значит, не врут старинные предания: он только что припечатал к месту колдуна. Теперь надо найти его и заставить вернуть время.

Вроде бы кричали вон там? Берт побежал через поле в сторону рощицы.

Деревья жутко скрипели и тянули скрюченные ветки, норовя схватить человека. Тени отрывались от земли и летели за ним, размахивая бесплотными руками. Кто-то ухал и стонал у Берта за спиной. А над его головой хлопали крылья невидимых птиц.

Вскоре стало холодно-холодно и жутко-жутко. Значит, колдун совсем рядом.

Фонарь дрожал в его руке, роняя жуткие отблески на кривые деревья, страшные пни и ничейные тени. Но Джил надо было спасти — и Берт шёл дальше.

Наконец он увидел колдуна-торговца. Тот сидел на земле, опершись на огромный синий мешок, и тёр левую ногу.

— Ты! — поднял колдун горящие красным светом глаза.

— Я, — храбро ответил Берт. — Верни моей сестре и другим горожанам всё, что украл!

Он пригрозил колдуну пучком сухой полыни — и тот оскалился, показав чёрные острые зубы.

— Я честно купил их время, — заявил колдун. — Оно моё! Сами решили, что дешёвые часы стоят того, чтобы прогулять работу, не пойти на свидание или простоять в очереди весь день!

— Нет, моей сестре твою подделку приятель подарил! Да и вообще нельзя обманывать людей: предложить вещь, а забрать время! Возвращай — а то осыплю тебя полынью да подожгу!

Колдун вздрогнул и сказал совсем другим, вкрадчивым голосом:

— Да ладно, не будем ссориться, Берт. Ты же Берт? Хорошо! Давай я верну время твоей сестре. И не только её, а так, чтобы на долгую-долгую жизнь хватило. А тебе подарю Бездонный кошель, в котором никогда не кончаются монеты! Или, хочешь, Волшебный столик, на котором сколько ни ешь — полно еды? Или плащ-невидимку? Или Зеркало красоты для сестрицы? У меня много чего есть...

Колдун похлопал по мешку и добавил:

— Зачем тебе все, кто купил часы? Пусть останутся заколдованными и состарятся к утру и Рой, и его дядя — аптека тогда тебе перейдёт. С бумагами я помогу! Пусть старятся и хозяин конторы, где ты служишь, и его чванливая жёнушка, и все богачи, и...

— Нет! Пусть время вернётся ко всем.

Берт замахнулся пучком полыни, и колдун завопил:

— Сожру тебя! Съем! Разорву!

Но Берт не дрогнул: если б мог нечистый его съесть, то и разговаривать не стал бы. А раз с болтовни начал, значит, не может сожрать. Наверное, потому, что Берт часы не покупал и не отдавал за них своё время, стоя в очереди день напролёт.

— Твоя взяла! — зарычал колдун, теряя человеческий облик. — Не подкупить тебя, не соблазнить, не запугать! И полынью весь пропитан! Фу! Будь по-твоему!

“Торговец” исчез вместе со своим огромным синим мешком. Деревья, кусты и пни вокруг теперь казались совсем обычными. Никто не тянулся к Берту, ничто не мелькало и не пряталось, не ухало и не хлопало крыльями над его головой.

Он сунул руку за пазуху, туда, куда спрятал часики сестры. Но вместо красивой вещицы на тонкой цепочке он вытащил сухую траву и маленькую треснувшую ракушку.

Берт помчался в город. Больше всего на свете он боялся, что колдун обманул его. Но на улицах тут и там зевали и недоумённо оглядывались люди. И все, кого он знал, были не старше, чем вчера. Разве что на один день.

Он прибежал домой и с радостью увидел, что Джил, молодая и красивая, спит, привалившись к ножке стола. Берт разбудил её и проводил в комнату.

...Утром Берт проснулся рано. Тихо позавтракал, чтобы не разбудить сестру, и решил пройтись. Ноги сами привели его на площадь: хотелось убедиться, что всё, что было вчера, ушло бесследно.

На площади возводили большой шатёр, ярко-красный, праздничный. Вокруг уже сновали любопытные горожане. И когда Берт уже уходил прочь, у него за спиной громко закричал зазывала:

— Не проходите мимо! Только сегодня и только до заката! Спешите купить!..

Зачем вы зарыли его под берёзой? (реализм, расследование, юмор)

— Митрич, а там, под кривой берёзой, труп зарыли! — старуха прищурилась и со значением посмотрела на участкового.

— Чей труп, Антонина Петровна?

— А я почём знаю? Чей-то труп! Там могилка свежая! Эх, видать, бандиты до нашей деревни добрались! Я в “Криминальной России” всё видела! Ох, шо там деется в телевизоре, шо деется! А теперь и у нас! Ты сходи, проверь: может, кого из дачников кокнули? За своими-то я смотрю, а за энтими не уследишь.

Участковый кивнул: нет там, конечно, никакого трупа, но посмотреть надо.

“Митричем” Евгения Дмитриевича Чернова звали только, если что серьёзное случилось. А обычно обращались либо опасливо “товарищ участковый”, либо без всякого почтения “Женька”. А что поделать? Институт МВД закончил только два года назад, так что молодой, как ни посмотри, — Женька и есть.

По-хорошему полагалось прийти к берёзе с понятыми, протокол составить, а по-реальному Чернов пошёл один: когда ты единственный представитель власти на три деревни, многие важные формальности быстро становятся просто формальностями. Но лопатку прихватил: мало ли, вдруг там мешок мусорный прикопали? Непорядок.

Под кривой берёзой и правда наблюдалось взрытие. Земля вскопана, а затем сверху прихлопана, словно холмик пытались разровнять.

Чернов не особо взволновался: судя по размеру, тут зарыли чьего-то бобика. Грустно, конечно, да и не положено, но случается сплошь и рядом.

Ладно, проверить всё-таки надо.

Взрытая земля поддавалась легко — и вскоре Чернов обнаружил мешок. Тканевый, нарядный, золотисто-зелёный — навроде подарочного, но большой. Вряд ли в такой красоте собака...

Чернов облился холодным потом, несмотря на полуденную жарищу: неужели младенец?! По размеру подходит... страшное это дело — детишки мёртвые. И наверняка не сам скончался: тогда бы вызывали и “скорую”, и его, участкового.

Ох-ох, а бумаг сколько заполнить придётся! И разборки учинять неприятные!

Чернов осторожно потрогал мешок лопатой. Нет, для трупа содержимое слишком мягкое. Участковый плюнул на предосторожности и вытащил мешок — лёгкий! Отряхнул от земли и, мысленно перекрестившись, развязал шнурок, которым перетянута горловина.

В первую секунду Чернов не понял, что там. Что-то разноцветное. Красное, чёрное, голубое, белое, розовое. Кружевное.

Чернов не верил глазам: мешок был полон разномастного женского белья!

Участкового снова бросило в пот, а ещё — в краску. Женское бельё он, конечно, видел, но либо в интимной обстановке, настраивающей на определённый лад, либо на пострадавших разной степени, а там уже совсем другой настрой.

А тут — непонятно, что и думать.

Он положил мешок на землю, присел рядом и осторожно принялся изучать содержимое. Однотонные, в горошек, с бантиками. Шортики, стринги, обыкновенные и такие, названия которых Чернов не знал, но догадывался, что они, эти названия, есть.

Разных размеров: от солидных, на пышную даму, до вещиц на особу сравнительно скромных габаритов. Чернов, краснея непонятно перед кем, аккуратно брал очередные трусики и осматривал со всех сторон.

Не новые — бирок и ценников он не нашёл. Чистые, но вроде как ношеные: вот тут бантик отвалился, на тех голубых маленькая дырочка, а вот эти, розовые, большого размера, явно полиняли.

Что же это такое?!

Чернов положил розовые трусы в мешок и прикрыл его.

Так. Что мы имеем? Некто — в голову пришло услышанное в сериале слово “субъект” — зарыл под берёзой мешок, полный женского белья.

Зарыл, а не выкинул, значит, это не мусор. Берёза приметная, так что вряд ли субъект хотел избавиться от мешка навсегда. Трусиков много и разных, так что, очевидно, они принадлежат нескольким женщинам.

Так-так-так, а значить это может только одно. В Берёзовке появился извращенец!

Чернов такое видел только по телевизору: бывают бельевые воришки. Те, которые трусы крадут и с ними... кхм... извращаются. Среди берёзовцев таких нет: за два года участковый точно узнал бы. Значит, кто-то из городских!

И не жалуются женщины-то, потому как и цена пропажи невелика, и рассказывать стыдно. Разве придёшь к участковому и скажешь: у меня трусы украли? Нет.

Чернову вдруг стало несказанно обидно за берёзовских женщин и приезжих горожанок. Вот живут они, значит, живут, огороды растят, обеды готовят, детей воспитывают, а какой-то извращенец крадёт самое дорогое... то есть самое интимное — и вовлекает гражданок помимо их воли и желания в свои нездоровые фантазии! Покарать такого надо! В душе Чернова заворочались кровожадные, совершенно недостойные представителя правоохранительных органов, стремления.

Так. В любом случае, правонарушителя сначала надо найти. Берёзовка — деревенька маленькая, но сейчас, как и каждый год по лету, у кого-то гостили городские родственники, где-то копошились на огородах дачники, а кое-где снимали домишки бестолковые городские отдыхающие.

Можно отправить мешок со всем содержимым в районный центр на экспертизу. Но Чернов живо представил, как будут смеяться районные, а потом и городские коллеги. Каких “чудесных” прозвищ он удостоится за такой “улов”. Вроде и ерунда, а ведь обидно даже в мыслях.

Нет, он сам справится. В конце концов, не серийный убийца из американских сериалов, а обычный извращенец российской средней полосы. Хватит на него деревенского участкового.

Ясно, что сначала нужно установить, не видели ли кого подозрительного гражданки. Но как именно выявлять жертв бельевого вора, да так, чтоб соблюсти тайну следствия, Чернов представлял слабо.

Участковый отнёс находку домой и спрятал, попутно обдумывая план операции.

Разведывание обстановки Чернов решил начать с Антонины Петровны. Бдительная старуха следила за всеми и знала практически всё — вдруг сообщит что интересное.

Антонина Петровна как раз затеяла стирку. И верно: в конце недели обещали дождь на все выходные. Синоптикам веры маловато, но вдруг.

Во дворе на натянутых верёвках висели сырые простыни и полотенца, за ними рядами красовались доисторические ночные рубашки и трепетали на слабеньком ветру тюлевые занавески.

— Нашёл труп-то? — старуха прекратила стирать и, застыв над тазом, полным пены, уставилась на участкового.

— Трупа там нет, Антонина Петровна.

— А что там есть? — прозорливо поинтересовалась та.

— Да так, ерунда какая-то, — Чернов глянул на развевающиеся за старухиной спиной панталоны и смущённо хмыкнул. — Вы лучше скажите, что у нас в последнее время в деревне творится? С дачниками всё хорошо?

Старуха прищурилась, словно пыталась прочесть мысли участкового, потом сказала:

— Да тихо всё, сам знаешь, Женька.

— Никто не дурит? Мне-то, сами понимаете, городские не очень доверяют. У них же веры деревне нет! — Чернов со значением посмотрел на старуху.

Та тут же закивала:

— Во-во, нету веры деревне! А сами-то то — тьфу!...

Антонина Петровна принялась перечислять большие и малые прегрешения городских. Чернов кивал, а потом, вклинившись в монолог старухи, спросил:

— А среди приезжих мужиков часом странных нет?

— Каких таких — “странных”? — с подозрением поинтересовалась старуха.

— Вам виднее, — многозначительно отозвался Чернов.

— А пошто спрашиваешь?

— Тайна следствия, Антонина Петровна. Вы же телевизор смотрите — должны понимать!

— Ну да, ну да, понимаю: тайны... — кивнула старуха.

Задумчиво помолчала, уставившись в таз с водой, и сказала:

— Приезжий, который вон, у Людки поселился, одинокий, нестарый ещё, а на Людку-то и никакого внимания! А она, сам знаешь, девка справная! Людка ему всё авансы делает, а он — будто слепой. Вот странно это. А остальные — что? Всё как обычно. А вот лет двадцать назад, помнится...

Прежде чем Антонина Петровна погрузилась в воспоминания, участковый ретировался.

Чернов мельком видел высокого тощего горожанина в очках, поселившегося у Людки, и проблемным он не казался. Обычный молодой мужчина лет тридцати пяти.

В голове возникли фразы из американских сериалов: “субъект — белый мужчина, от тридцати до сорока пяти лет”, “интеллект выше среднего”, “профессия позволяет ему ездить по стране”.

Ерунду, конечно, в этих сериалах показывают, но вот же он — гражданин нужного возраста, в очках, в разъезде. То есть в отпуске, конечно, но кто его знает? Да и от Людки нос воротить — это ж каким извращенцем надо быть, а?!

Чернов уже не мог успокоиться: надо срочно проверить этого гражданина.

Участковый почти побежал к Людкиному двору. Хозяйка полола морковь во дворе, и на вопрос: где постоялец? — кивнула на дом. Выглядела она расстроенной и, кажется, даже заплаканной. Чернов решил, что если этот субъект позарился на бельё Людкино, быть ему, этому извращенцу, битым!

Он ворвался в дом без стука, надеясь застать субъекта на чём-нибудь откровенно непростительном.

Извращенец оказался не один.

— Ой! — испуганно сказала незнакомая светловолосая девушка. — А вы кто?

— Кхм, Чернов Евгений Дмитриевич. Участковый, кхм. Присматриваю тут... за всем. А вы кто будете, гражданочка?

— Это моя жена, Юленька, — растерянно сказал субъект, поправляя очки. — Только что приехала.

Девушка кивнула:

— Я мужу зонт привезла — дождь же обещали на выходных. А что случилось?

Чернов посмотрел на встревоженную девушку, перевёл взгляд на озадаченного городского и смущённо пробормотал:

— Ничего. Добро пожаловать, Юлия! Если что — обращайтесь.

И вышел.

— Людок, ты чего невесёлая?

— Женатый он, — процедила Людка, с досадой бросив под ноги кустики лебеды, — любит он её! А я-то и сырничков ему, и бабушкиного варенья, и платье с лямочками! Эх!

Чернов оставил Людку жаловаться на горькую судьбу морковным грядкам, вышел за ограду и уселся на скамейке у забора.

Так, надо признать, что следствие пошло по ложному следу: субъект внешне ничем от обычных людей не отличается, повадками тоже. Иначе давно бы кто-нибудь участковому нажаловался: не пенсионерки, так дети или кто из мнительных мамаш.

Раз со стороны его не опознаешь, надо влезть в его разум. Надо мыслить как преступник!

Чернов зашёл к себе за биноклем, вышел во двор, огляделся и вскарабкался на высокую берёзу, растущую за домом. Лишь бы не увидел никто, а то народ глазастый: что не надо — всё подмечает. Лучше б извращенца высматривали!

Чернов взмок, не сколько от усилий, сколько от волнения, перевёл дух и, умостившись на широкой ветке, приник к биноклю. Тут и там висели простыни, наволочки и полотенца. Всюду виднелись детские вещи. А кое-где и бельё.

Итак, что будет делать бельевой вор? Выберет красивую девушку, до белья которой сможет дотянуться!

Чернов огляделся: ага, вот дом, который на всё лето сдали двум городским красоткам. Те поддались общему порыву и вывесили всё свежевыстиранное во двор.

Участковый ещё раз поглядел в бинокль, чтобы точно установить, где висит нижнее бельё — почти за домом, там, где глухой забор. Дотянуться до кружевных богатств можно, если пролезть в дыру в заборе — одна доска там “гулящая”. Видно, временные хозяйки не в курсе.

Чернов слез с дерева и, воровато озираясь, подошёл к забору. Протиснулся в дыру — и тут же был атакован грозным стражем. На него со звонким лаем налетела собачка меньше форменной зимней шапки размером.

— Тихо ты! — цыкнул Чернов.

Собачка не унималась.

— Эй, Коричка, ты чего? — послышался женский голос со стороны веранды.

Чернов представил, как его поймают тут, возле верёвок с трусами, и ломанулся в дыру.

— Да кошку, наверное, увидела, — ответил другой женский голос.

Застрявший в дыре Чернов как мантру повторял: “Я кошка, я кошка, я кошка!”

Собачка, кажется, поверила, — и вцепилась в лодыжку.

Чернов, отчаянно ругаясь про себя, дёрнулся изо всех сил — и оказался за забором. На форменных штанах зияла прореха, оставленная торчащим в заборе гвоздём, носок попорчен мелкими, злыми зубами. Зато не поймали.

Почти не трясущейся рукой он поправил доску и, пригнувшись, торопливо зашагал домой. И как у извращенца нервов на всё это хватает?

Нет, так дело не пойдёт. Тут он, Чернов, погорячился.

Он зашёл домой, переоделся и решил, что надо действовать прямо.

...Чернов отошёл и полюбовался собственноручно написанным объявлением, приклеенным на дверь деревенского клуба:

“Закопавший кое-что под берёзой! Позвони по номеру... и всё закончится благополучно. Если нет, то всё твоё добро уйдёт куда следует. И тебе не поздоровится! Времени тебе до 10.00 утра!”

Позвонит — посмотрим, как с ним быть. А не позвонит — отправится мешок на экспертизу. И поглядим ещё: затаится извращенец или скоренько соберёт вещички и сбежит обратно в город.

В девятом часу Чернов по привычке любовался окрестностями, сидя на крыльце с чашкой чёрного крепкого чаю.

Калитка вдруг приоткрылась, и во двор заглянула городская дамочка. Кажется, из двенадцатого дома. Дамочка была в неприлично облегающей розовой маечке и чёрно-розовых шортиках. Впрочем, как Чернов успел заметить, она всегда так выглядела. Всегда на бегу, с каким-то умным браслетом и наушниками без проводов.

Чуть задыхаясь, гостья заговорила, продолжая бежать на месте:

— Здрасьте, вы же участковый?

— Да, а вы, гражданочка, кто будете?

— Смирнова Инна, — она пробежала к крыльцу и обратно. — И у меня, гражданин участковый — вас так называют? Я не знаю просто... ну в общем, у меня жалоба! Мало того, что я на вашей деревенской сметане два килограмма набрала, так ещё у вас в деревне завёлся извращенец! И наглый!

Дамочка остановилась, размеренно дыша.

Чернов поставил чашку с остатками чая на крыльцо и превратился в слух. Ну же!

Гражданка мучительно долго пыхтела, потом сказала:

— Так вот, он грозится меня шантажировать!

— Кто? Извращенец?

— Да! Объявление написал и на дверь этого вашего клуба приклеил! Нахал! Вот оно, — она вытянула из крошечной поясной сумки и протянула Чернову мятое, порванное по краю объявление. — Вы уж его арестуйте: там и почерк его, и номер телефона — он, видимо, вообще тупой! Кстати, подружки жаловались, что у них в кустах за домом кто-то шуршал. Этот извращенец подглядывал, наверное! Хорошо, его собака прогнала. Она хоть и маленькая, а смышлёная...

— Так, погодите-ка! Так это ваш мешок с бельём?!

— Да...

— А зачем вы зарыли его под берёзой?!

— А как вы узнали?

— Тайна следствия! Так зачем?!

— Ну, вы знаете, я три года худела. Три! Сбросила двадцать два килограмма! — она гордо выпрямилась, демонстрируя и вправду стройное тело. — Особая программа: диеты, нагрузки, отчёты куратору каждую неделю.

— И?

— И, по правилам, одежду, которая стала велика, можно выбросить или отдать кому-то, а бельё надо сохранить, пока не достигнешь своей идеальной формы. Потом надо сунуть всё в нарядный мешок и закопать на природе. Причём отдельно лифчики, отдельно трусики. И оба мешка надо символически похоронить... типа, Инна 52-го размера, уходи, Инна, 50-го размера, уходи, Инна 48-го размера, уходи, ну и там дальше, а я, Инна, 42-го размера остаюсь!

Чернов глядел на дамочку и пытался понять, кто здесь сошёл с ума.

— Ну что вы так смотрите? Не верите? Я лифчики ещё не закопала — пойдёмте покажу! Ну, техника такая!

Участковый покачал головой. Кому расскажи — не поверят. Пожалуй, эта тайна так и останется тайной.

— Не волнуйтесь, гражданочка, с этим извращенцем я точно разберусь!

Весеннее волшебство (городское фэнтези, наш мир)

В дверь позвонили крайне не вовремя. Я как раз проводил мудреный ритуал по приготовлению архинужного этим утром зелья. Или, проще говоря, кофе варил. И решил, что отвлекаться не буду.

Тот, кто стоял за дверью, оказался настойчив и снова нажал на звонок. Я покосился на Марго, дремлющую на лежаке в углу кухни: она даже ухом не повела. Значит, нет там, за дверью, ничего экстренного.

Дзи-и-инь! — раздалось в третий раз, и я понял, что с кофе снова ничего не выйдет. Снял турку с плиты и, ворча на ходу, поплелся к входной двери.

Правду ведьмы говорят: или ты жилье обживаешь, или оно тебя. Вот и я в доставшейся по наследству бабушкиной квартире обретаю привычки, не свойственные моим двадцати пяти. Скоро такими темпами вязать начну и пироги печь.

За дверью обнаружилась девочка лет десяти. А может, двенадцати. В общем, не крошка, но еще не подросток. В желтой курточке и в шапочке с кошачьими ушами.

Она с любопытством оглядела меня и спросила:

— А вы правда ведьма?

Я тяжело вздохнул и сказал:

— Нет.

Аккуратно закрыл дверь и вернулся на кухню. Не люблю связываться с детишками. Порой и с всезнающим оком не разберешь, что у них по-настоящему случилось, а что только в голове.

Выпил невкусный кофе. Вот все виды отваров получаются, зелья тоже, а кофе никак. Прям проклятье какое-то.

Кофейная гуща показывала дом. Деревянный, одноэтажный, как в деревне. К чему бы это? Я вроде бы в сельскую местность не собираюсь, дачи у меня нет. Впрочем, гадания мне в принципе не очень удаются. Другие ведьмы говорят, это потому что я не женщина, как большинство ведьм. А я уверен, это потому, что я в судьбу не верю.

После завтрака Марго велела собираться и идти с ней гулять. Маргарита — мой фамилиар, и на самом деле ходить под кустик ей не нужно: она хоть и выглядит как черный пушистый песик, зверем не является. Но гулять она любит. И обнюхивать кусты тоже.

Едва мы вышли из подъезда, как я снова увидел ту девочку в желтом. Она тоже меня заметила, но виду не подала. Сидела на качелях напротив моего подъезда с несчастным видом и даже в телефоне не копалась, как положено современным детишкам.

Ну и ладно. Я пошел за Марго, деловито семенившей вдоль кустов.

И трех метров не прошел, как меня нагнала девочка в желтом.

— А обманывать нехорошо! — строго, с легкой обидой в голосе сказала она. — Вы точно ведьма! А это ваша Марго.

Марго притворялась, что она просто песик и что ее крайне интересует бордюр.

— А ты кто? — спросил я.

— Я Вероника. Мне про вас Аля рассказала, а ей Никита, а ему Саня из математического лицея. Вы его от демона спасли осенью!

Саню я помнил. Действительно, была там история со слепым возмездием.

— И что тебе надо, Вероника? На ведьмака посмотреть — вот он я. Ничего интересного.

— Мне не посмотреть надо, — вздохнула девочка. — Мне помощь нужна. Но если вы мне помочь не можете, то я, наверное, пойду...

Я вздохнул. Не гнать же ее теперь. Раз почти час ждала меня у подъезда, значит, что-то и правда важное. По крайней мере, она так думает.

— Ладно, расскажи, в чем дело!

— Спасибо, дяденька-ведьма! — обрадовался ребенок.

— Ведьмак!

— Не, ведьмак, он такой с белыми волосами, с бородой и с мечами. А вы — дяденька-ведьма!

— Рассказывай уже! — досадливо велел я, следя за тем, как Марго крадется за толстым голубем.

— Ой, ну, у меня столько всего! Мой волшебный помощник, он не хочет Яре помогать, а она моя лучшая подруга! Она теперь со мной не разговаривает! А если до конца четверти у нее хотя бы четверки по матике не будет, она вообще никогда-никогда со мной не будет говорить! А мы же друзья!

Марго прыгнула на голубя, но тот увернулся. Моя хвостатая помощница сделала вид, что она вовсе и не хотела ловить глупую птицу.

— Так, погоди! — велел я. — Рассказывай с самого начала, а то я уже запутался.

— Ну, сначала я зимой на суженого-ряженого гадала! — заявила девчонка.

— К-хм, — фыркнул я, — не рановато?

— Мне уже одиннадцать! Мама говорит, я уже большая! — серьезно ответила Вероника. — Ну вот, я на суженого-ряженого гадала и потом в зеркале его видела. Ну немножко видела, конечно...

Я похолодел: гадания с зеркалами — это не шутка. Мало ли что могла вызвать эта глупышка?!

— Но все-таки же видела. Значит, он есть! — продолжала девчонка, перепрыгивая через очередную лужу. — И я его решила сейчас позвать. Ну, то есть не сейчас прямо, а в феврале. Я там за контрошу по матике получила два. Так расстроилась, прямо до слез. Мама меня ругала. И бабушка ругала. Папа не ругался, но тоже недовольный был. А училка сказала, что кто матику не знает, тот будет работать на низкок... низкокла... ну, в общем на такой работе, где работать надо много, а денег дают мало!

Вероника возмущенно всплеснула руками и чуть не поскользнулась. Я придержал ее за плечо.

— Ой, спасибо! Ну, вот я тогда поплакала и решила, что кто-то мне должен помочь. Мама и папа в школе учились сто лет назад, все забыли уже. А бабушка вообще всю историю из учебника видела, она совсем старая. Яра, подруга моя, она по матике еще хуже, чем я. Кто остается? Мой жених! Ну, тот, которого я встречу потом. Суженый-ряженый! Он же должен мне помогать? Должен! И я тогда его вызвала. И амулет волшебный сделала! И он работал, представляете?! У меня вся матика стала сама решаться! А еще родители обещали ролики купить! А я их год уговаривала! Еще бабушка тысячу подарила!

— Погоди, ты вызвала суженого-ряженого из зеркала и сделала амулет?

— Ага!

Звучит ужасно, но все же вряд ли у одиннадцатилетки хватило знаний и прыти совершить настоящий ритуал. Хотя кто их знает, современных детей? Надо уточнить.

На ощупь потустороннее влияние не чувствуется — я бы ощутил, когда ее за плечо взял, да и Марго спокойна, так что совершенно непонятно, что тут и как. А если непонятно, надо разобраться.

— Как сделала?

— Ну, я нашла в интернете знаки всякие и их перерисовала. Только некоторые некрасивые были, так что я их переделала немножко. Ну, и потом положила амулетик на подоконник, чтобы луна на него посветила. А потом всякие волшебные движения вот так руками сделала, потом сказала три раза: «Суженый-ряженый, приди!» Все!

Я еле сдержался, чтобы не расхохотаться во весь голос. Тоже мне магия!

— Так, и что дальше было?

— Ну вот, а дальше у меня на столе стала домашка по матике появляться! И мама с папой сказали, что если я год без троек закончу, летом ролики мне купят. И бабуля денежку подарила. А потом Яра попросила амулет, чтобы матику подтянуть, а он не сработал. Наверное, потому что это мой суженый-ряженый и он Ярке не хочет помогать... Но ведь можно его уговорить? Вы же разберетесь?

Видел я существ из зеркала, в том числе тех, которые суженым-ряженым притворялись. Так вот, никто из них точно не стал бы делать математику пятиклашке. Это точно.

— Амулет у тебя? Мне посмотреть надо.

— Щас. Давайте на скамейку сядем.

Мы сели, и Вероника вытащила из кармана завернутый в платочек «амулет». Камушек с криво нарисованными значками и, кажется, сердечками.

Марго тоже сунулась посмотреть, выразительно чихнула и умчалась пугать воробьев. Чар или волшбы в этой штуке не было ни капельки.

— Так, а математика, говоришь, сама решается?

— Ага! Листочки у меня на столе появляются — это же волшебство!

— А может, родители?

— Не-е, вы что! Мама с папой меня саму заставляют домашку делать! Они бы не стали!

— А бабушка?

— Бабушка далеко живет, — Вероника махнула рукой куда-то вдаль, — на другом конце города!

— Давай-ка сходим к тебе и посмотрим, — решился я.

Кто знает, вдруг домовой так шалит? Эти ребята могут помогать. Хотя не слышал я, чтобы кто-то из них математику решал. В общем, надо пойти и проверить, а то мало ли что? Марго не возражала.

Жила Вероника сравнительно недалеко. Через дорогу, за супермаркет и вниз под горку.

— Вон там школа наша. А вон туда если идти, там будет кафе с такими штуками вкусными, они как слойки, но как-то называются смешно — я забыла. Но очень вкусные! А там остановка, чтоб к бабушке ехать. А вот тут мы живем.

Девочка показала на улочку с небольшими коттеджами.

— Вы только Марго возьмите на руки, а то у нас Оскар большущий и злой!

— Марго справится, — заверил я ребенка.

— Ну, смотрите сами. Потом не жалуйтесь!

Оскар — здоровенная кавказская овчарка — мою Марго, конечно, не тронул. Да и на меня лаять не стал. Любая ведьма (или ведьмак) с животными может поладить. Правда, ведьмы чаще с кошками и птицами общий язык находят, а вот я — благодаря Марго — по собакам.

В доме Вероники было тихо и спокойно. Уютное жилище с хорошим ремонтом, светлые комнаты, чистая аура без следов сильной злобы или губительного недоверия.

Домовой себя не проявлял. Шаловливых духов не наблюдалось.

Комната Вероники была похожа на свою хозяйку. Яркие обои, бумажные бабочки на шторах, колышущихся от легкого ветерка. Здоровенный плюшевый заяц на аккуратно застеленной бело-желтым покрывалом кровати. И никаких следов потусторонних сил.

А вот стол в ее комнате стоял прямо у окна.

— Тут листочки появляются?

— Да!

— А окно ты часто открываешь?

— Очень! Дома душно, а я люблю, чтобы ветерок был!

— Значит, кто-то тебе со двора на стол листочки кладет. Покажи их, кстати.

Листы в клетку. Детской рукой с сильным нажимом выведены цифры и буквы. Чисто, без помарок. На полях на каждом листе нарисовано по цветочку.

— Уверен, что это не волшебное существо! — хмыкнул я.

— Так дело вовсе не в магии? — разочарованно протянула Вероника.

— А это как посмотреть.

— Я-то думала, это чудо, а это просто человек, получается... — вид у девочки был такой, будто мир ее ужасно обидел.

— А это и есть чудо, — серьезно сказал я. — Твое личное чудо. Пусть и сделал его человек.

— Вы думаете? — недоверчиво уточнила Вероника.

— Конечно! Кто-то узнал, что ты расстроилась из-за математики и что ты ждешь помощи — и сделал так, чтобы ты перестала грустить и поверила в волшебство. По-моему, это и есть чудо.

Она задумалась.

Марго гавкнула, привлекая внимание, и встала на задние лапы, опираясь о мою ногу.

— Она, наверное, хочет найти этого чудесника! — обрадовалась Вероника.

— Уверена? — спросил я Марго.

— Да! — ответила девочка, решившая, что я обращаюсь к ней.

Я протянул листы фамилиару. Марго принюхалась и запрыгнула на стол. Оттуда в приоткрытое окно и через двор.

— Бежим за ней! — обрадовалась Вероника.

Далеко бежать не пришлось. Через три двора Марго остановилась и залаяла на высокий красный забор, из-за которого басовито отвечал крупный пес.

— Ой, тут Вовка живет, мой одноклассник! — удивилась Вероника.

— Марго говорит, это его рук дело, — хмыкнул я.

— А зачем он мне матику делал? — еще больше изумилась девочка. — Он меня в школе вообще не замечает. Отвернется и важный такой идет по своим делам... а тут листочки, домашка...

— Ладно, с этим ты и без меня разберешься, а мы с Марго домой пошли.

—Ой, а заплатить? Я же вам должна что-то дать...

— Нет. Я не колдовал, своей волей пришел, так что платы не надо.

Возможно, стоило добавить что-то вроде «учись хорошо», «слушайся маму и папу», но я развернулся и ушел, оставив Веронику саму решать, что делать с этим немагическим весенним «чудом».

— Хочу печенье с сыр-р-ром! — заявила Марго, когда мы подошли к перекрестку. — Вон там, в тор-р-рговом центр-р-ре есть!

— Пошли.

В ТЦ было еще и кафе, куда можно заходить с воспитанными собаками. Я его разведал пару лет назад и с тех пор время от времени заходил туда с Марго выпить кофе.

Ну почему у меня, ведьмака со стажем, никогда не получается вкусный настоящий кофе, только терпимое «оно», а вот у бариста в этом заведении всегда выходит волшебно?

Я заказал собачье сырное печенье для Марго и чашку капучино. Ну вот — снова чудо! Аромат, пенка, вкус — все идеально!

Бариста улыбнулась и отвернулась к кофе-машине. Я задумчиво посмотрел на красно-черный стильный аппарат. Если подумать, это ведь не бариста владеет магией кофе, а эта штука. Может, и мне купить кофе-машину? Ведь иногда если с чем-то сам не справляешься, можно и помощником обзавестись. Только не потусторонним и не из зеркала.

Да и бабулину квартиру пора обновить, пока действительно не стал замшелым стариканом к тридцати.

— Марго! А пойдем-ка в отдел бытовой техники!

Чужие дела (реализм, детектив)

Моя тётушка всегда говорила: “Не суй нос в чужие дела”. Сама она так и поступала. Когда тётушка умерла, соседи и родственники послушно не совали нос в её дела: так она и пролежала в своём домике почти две недели.

К счастью, её тела я не видел, но слышал, как об этом говорили родители. Меня тогда потрясло то, каким одиноким может быть человек, когда никто не суёт нос в его дела.

...в кафе “У Фло” привычно пахло кофе и свежей выпечкой. Если бы не бубнящий телевизор в углу, то мне было бы по-настоящему уютно. Я невольно прислушался:

— ...убийство молодой девушки... утопил в её собственной уборной...

Вот поэтому я не люблю ТВ: сплошь насилие, мрак и жестокость. Кто-то скажет: мир такой, но сколько окружающего мира пускать в свой внутренний, каждый решает сам.

— Вам как обычно, мистер Морган?

— Да, спасибо.

Хозяйка заведения, пожилая полная миссис Фло, улыбнулась в ответ, и вскоре передо мной появилась тарелка с аппетитными сандвичами с индейкой и чашка чёрного кофе.

— Фло, сегодня ведь понедельник? Разве Салли ещё в отпуске?

Я рад видеть Фло, но во всём важен порядок, а по понедельникам в кафе всегда Салли, темноволосая молодая женщина с грустными глазами. Она каждый год уходит в отпуск в одно и то же время и всегда возвращается пятого-шестого июля, а сегодня уже седьмое.

— Знаете, мистер Морган, Салли не вышла на работу. Второй день до неё дозвониться не могу. Надеюсь, у неё всё в порядке...

Фло покачала головой, обрамлённой седеющими кудрями, и вздохнула.

Уже шесть лет я завтракаю здесь каждый день, и Салли не пропустила ни одного рабочего дня. Её смена — понедельник, среда, суббота и воскресенье. Минус две отпускные недели.

— Я тоже на это надеюсь.

Телевизор продемонстрировал нам автоаварию, а потом начался прогноз погоды, так что я завершил завтрак в спокойной обстановке.

После завтрака прогулка по Лонг-авеню до сквера, затем возвращение домой другой дорогой. До обеда читать, после обеда работать над диссертацией: так проходит июль и половина августа, а потом начинается учебный год с его заботами.

По дороге к скверу я всё никак не мог отделаться от навязчивого голоса тётушки, повторявшего: “Не суй нос в чужие дела!” Мало ли по какой причине могла не выйти на работу взрослая женщина? Приболела, влюбилась, решила уехать и начать новую жизнь — всякое бывает.

Но за эти годы я неплохо узнал Салли: заболев, она обязательно предупредила бы Фло; влюбиться и потерять голову совершенно не в её характере. А что до отъезда... Как-то она сказала мне, что это не помогает. Куда бы ты ни уехал, от себя не убежишь.

Вернувшись домой, я позвонил бывшему однокласснику. Работал он в отделе убийств, а не в отделе пропавших без вести, но должны же у него быть какие-то связи?

Вечером Джо приехал со стейками и пивом. Жаловался на работу: кто-то убил няньку сынишки шефа полиции и весь отдел стоял на ушах. Выслушав меня, Джо пообещал пообщаться с коллегами, но по его глазам я видел: он не считает исчезновение официантки важным. Сама найдётся. А если и нет, то кому какое дело?

Ночью я лежал в слишком большой для меня одного кровати и думал.

После смерти жены я не мог спать, и после бесконечных выматывающих душу ночей шёл в кафе через дорогу, чтобы выпить кофе. Салли и Фло говорили со мной, потерянным, небритым незнакомцем с пустыми глазами. Фло о маленьких радостях, а Салли о большом горе. Если бы они тогда промолчали, не стали бы совать нос в мои дела, сумел бы я справиться? Или нет?

Странно, как много могут значить разговоры с почти незнакомым человеком, когда не помогают ни работа, ни друзья, ни психолог. В глазах знакомых я видел только жалость, а в глазах незнакомой официантки нашёл понимание. Позже я узнал, что она тоже потеряла дорогого человека.

Утром после завтрака я не пошёл в сквер. Вывел из гаража “форд” и поехал к дому Салли. Адрес мне дала Фло: в полиции ей сказали, что надо подождать, и она искренне обрадовалась моему желанию проведать Салли. Ехать сама она не решалась.

Салли жила на втором этаже старого доходного дома. Красные кирпичные стены, узкие окна, лестница с крутыми ступеньками.

Владелица дома, статная дама с подозрительно прищуренными глазами, пускать меня не хотела.

— Нет-нет, так нельзя! Вот вернётся мисс Уиллис, тогда и зайдёте. Если она пригласит.

— Поймите, я беспокоюсь за Салли. А вдруг она там, внутри? Вдруг стало плохо с сердцем? Давайте зайдём вместе: я ничего не буду трогать, просто посмотрю.

Дама всё ещё хмурилась, но, кажется, моя тревога передалась и ей.

Я добавил:

— Меня прислала миссис Фло: Салли у неё работает.

Дама кивнула и сказала:

— Я знаю Фло. Хорошо, зайду с вами. Но если вы хоть что-то возьмёте...

— Я не преступник: если бы я хотел обокрасть квартиру, не стал бы вам показываться. Вот, моя визитка, — я вытащил бумажник, достал визитку и протянул женщине. — Тут мой номер, имя, место работы. Я ничего не скрываю.

Домовладелица спрятала визитку в карман, и мы пошли на второй этаж.

Первое, что бросалось в глаза, — разбитый ноутбук на полу и раскиданные по полу мелочи: карандаши, монетки, блокнот. Сердце сжалось в недобром предчувствии.

— Ужас какой! — всплеснула руками женщина.

Я прошёлся по квартире. На кухне полный порядок — никаких следов борьбы. Заглянул в спальню: постель аккуратно застелена, но дверцы шкафов открыты, а верхний ящик комода не задвинут.

На полу — шеренга средств для уборки. Кто-то убил Салли и пытался скрыть следы? Нет, зачем тогда открывать шкафы? Не похоже, что злоумышленник что-то искал: в шкафу пустовали лишь две вешалки, а в комоде не хватало одной стопки белья. Будто Салли сама собиралась второпях.

Но мне не кажется, что она просто решила продлить отпуск. Что-то тут не так.

Я заглянул в ванную: нет ни зубной щетки, ни расчески. Уже оттуда крикнул:

— Ничего не трогайте, мэм. Я сейчас позвоню в полицию.

— Но мы не должны быть здесь... — встревожилась женщина.

— Я свяжусь со знакомым полицейским, — успокоил я её.

Набирая номер Джо, толкнул дверь последней комнаты. На окнах плотные шторы, так что после светлой гостиной тут оказалось темно. Нащупал на стене выключатель и включил свет. С диванчика напротив двери на меня уставились с десяток кукол. Большие, нарядные и жуткие.

— Да, — раздалось в трубке. — Давай живо, Дуэйн. У нас тут ад!

Я быстро описал ситуацию, стараясь, чтобы в голосе не проскальзывали нотки страха: не люблю кукол. Те молча таращились на меня: большие глазища, фарфоровые лица, роскошные платья и изящные шляпки, сумочки, маленькие брошки. Наверняка дорогие.

Пересчитал: кукол восемь. На каждый не случившийся день рождения дочери Салли.

Страх сменился горечью.

Я вышел и торопливо прикрыл дверь, чтобы квартирная хозяйка не увидела фарфоровые памятники чужому горю. Конечно, скоро их увидит полиция, но для них это работа, а для этой женщины всего лишь странность квартирантки.

— Выходите из квартиры, дверь оставьте открытой. Потом вызывай патруль: ты пришёл её навестить, а тут дверь не заперта. Ничего не трогали? Трогали? Тогда скажи, что увидел открытую дверь, вошёл, а там вот это всё.

Копы прибыли довольно скоро, допросили нас и отпустили с миром.

...дома мне спокойнее не стало. Куда девалась Салли? Кто-то преследовал её? Она с кем-то дралась, а потом сбежала из дома? Тогда куда пропал её преследователь?

Где же ты, Салли?

Я включил ноутбук. Найти сайт местного отделения “Эмбер Алерт” оказалось проще простого. На мой запрос тут же ответил некто Джордж.

“Извини, друг, но взрослые — не наш профиль”.

“Я не знаю, к кому ещё обратиться. Полиция завела дело, но что они могут? Только внести её данные в базу пропавших”.

Это только в популярных сериалах целый отдел занимается одним делом, и лучшие специалисты ищут пропавшего без оглядки на его пол, возраст и статус.

“Всё так”.

Через полминуты невидимый собеседник добавил.

“Попробуй поискать её сам. Какая у неё машина?”

Я уже узнавал у Фло, поэтому тут же ответил.

“Машины нет”.

“Тогда езжай на вокзал. Покажи её фото. Я понимаю, шансов мало. Но, согласись, всё лучше, чем сидеть и маяться?”

”Ты прав! Спасибо, друг!”

“Удачи”.

Толком уснуть я так и не смог. Забылся в муторной полудрёме на рассвете, а очнулся ещё более разбитым.

Фотография Салли нашлась у Фло. С этим снимком я поехал на автовокзал. Если ничего не выйдет, поеду на железнодорожный. Потом в аэропорт. Действительно, всё лучше, чем сидеть и маяться.

Но мне повезло сразу. Пришлось расстаться с пятью долларами, и за эту скромную сумму официантка из местного кафе рассказала о женщине с фото. Запомнилась ей Салли из-за сумочки:

— Я такую купила на днях, думала: эксклюзив! А тут вышла покурить, смотрю: такая же. Я прям взглядом эту женщину сверлила, когда она в автобус садилась. Какой автобус? Не обратила внимания, но время было ровно шесть вечера. Гляньте по расписанию.

— Спасибо.

В шесть уходил автобус в Гринлейктаун. Едва я увидел название городка, нахлынуло воспоминание: Салли рассказывала, как они с дочкой отдыхали на Гринлейк. Я ещё попытался пошутить: а это озеро правда зелёное? Она грустно улыбнулась и сказала: дочка тоже об этом спрашивала.

Что же случилось, Салли?

Ты столько сделала для меня, а теперь тебе, кажется, нужна помощь.

Я взял билет до Гринлейктауна.

Купил газету, чтобы прочесть по дороге. На первой странице огромный заголовок требовал призвать полицейских к ответу: в городе орудует серийный убийца, ежегодно убивающий девушек, а копы бездействуют. Джо и его коллегам не позавидуешь: убийство няньки шефа полиции, теперь ещё и маньяк. Видимо, сумасшедший: автор статьи туманно намекал на какой-то ритуал в день летнего солнцестояния, значение воды и похожую внешность жертв. Не верится, что такое происходит не только в кино.

Дальше новости спорта. Курсы валют. Кроссворд.

...городок оказался совершенно обычным: в меру зелёный, в меру пыльный, в меру сонный. Я показал фото Салли кассиру, потом молчаливому уборщику — ничего.

Вышел на улицу и тут же увидел пожилую продавщицу цветов, сверлившую меня любопытным взглядом.

— Мэм, вы не видели эту женщину?

Увидев фото, цветочница заохала:

— Да, да, приехала, бедняжка. А ещё Дейзи выпустили! Сразу за ней и Салли приехала! Ох, что-то будет!

Я попытался разобраться, кто такая Дейзи, что связывает её с Салли и почему что-то должно случится. Это оказалось непросто: скучающая цветочница норовила поведать мне все новости Гринлейктауна. С трудом удалось направить поток её мыслей в нужное русло.

— Ох, Дейзи, она нянькой подрабатывала. Хоть и из богатой семьи, а родители её не баловали. Она за дочкой Салли смотрела, а потом девочка — ох, ужас-то какой! — захлебнулась в ванной! Дейзи со своим парнем по телефону ругалась, вот и забыла про малышку. А у ней, у девочки, назавтра день рождения! Вот горе-то матери! И как Салли с ума не сошла?

— Вы сказали: Дейзи выпустили...

— Да, посадили девчонку тогда! Родители её — люди уважаемые, но тут прокурор на дыбы встал. Ещё б: у него самого две крошки, чуть младше покойной девочки. А Дейзи, дурочка, как ребёнка нашла — бежать кинулась! Не домой, а прям на вокзал. Билет купила — её потом с автобуса сняли. А если б осталась, вытащила, “скорую” вызвала — может, и откачали бы девочку. Ох, что-то будет...

— А где живёт Салли?

— А вы кто будете? — наконец заинтересовалась цветочница.

— Друг. С работы, — покривил душой я.

Женщина кивнула и принялась объяснять, как добраться до Кленовой улицы.

По дороге мысли так и роились в моей голове. Дочка Салли утонула из-за невнимательной няньки. Видимо, на днях моя знакомая узнала, что отсидевшая срок нянька вернулась домой. Салли в гневе разбила ноут, покидала вещи в сумку и, забыв о работе, помчалась в Гринлейктаун.

Что же меня беспокоит? То, что Салли собирается отомстить? Или то, что согласно статье в газете, кто-то каждый год убивает девушек, сидящих с детишками, в конце июня, когда у Салли траурный отпуск?

Если бы кто-то был виноват в гибели моей жены, я бы тоже хотел отомстить. Я понимаю эту сводящую с ума боль, эту скорбь, въевшуюся в ежедневный быт, эту пустоту, которую не заполнить ничем.

Если бы я мог обвинить в этом хоть кого-то, было бы мне легче? Моя жена умерла из-за тромба. Трагическая случайность. Виноватых нет.

А если бы её сбила машина или убил грабитель, я бы искал кары для виновного? Наверное, да. Для скорбящего родственника наказания, отмеренного законом, всегда мало.

Но другие девушки...

Я должен посмотреть в глаза Салли и услышать ответ.

Вот и восьмой дом на Кленовой улице.

— Мистер Морган? Не ожидала вас увидеть. Заходите.

Салли выглядела странно: глаза лихорадочно блестели, волосы не причёсаны, одежда мятая, словно её не снимали несколько дней. Салли не стояла на месте: подходила то к задёрнутым шторам, то к выключенному телевизору, то к дивану, накрытому цветастым пледом.

— Салли, как вы?

— Я? — она на мгновенье задумалась, не переставая ходить туда-сюда. — Все нормально. А скоро будет хорошо.

— Я слышал о Дейзи и вашей дочери. Мне очень жаль. Что вы собираетесь делать?

— Я? — снова переспросила Салли и подошла ко мне вплотную. — Собираюсь довести дело до конца.

Она улыбнулась, и в этой улыбке не было ничего от той печальной женщины, которую я знал шесть лет. Улыбка светилась радостным безумием.

Я осторожно взял Салли за плечи и повторил:

— Что вы собираетесь делать?

— Вы должны понять, мистер Морган, — зашептала она. — Эта мерзавка отняла у меня мою девочку! Я убью её и всё закончится. Всё будет хорошо.

Я ощутил, как буграми напряглись её плечи под мятой блузкой.

— А те, другие девушки, которых топили в уборных? Вы что-то знаете о них, Салли?

Она снова улыбнулась, почти нормально, чуть виновато:

— Они были так похожи на эту стерву!

— Салли, вам нужна помощь... — мягко начал я.

Женщина вывернулась из моих рук и горячо зашептала:

— Сначала Дейзи. Дейзи!

Я попытался её образумить:

— Вас ведь все видели! За вами весь город наблюдает...

— Следят — и ладно, — отмахнулась Салли. — Лишь бы не мешали. Вы же не хотите мне помешать?

Она уставилась на меня с подозрением, и я помотал головой. Снова попытался урезонить женщину:

— Те девушки, они ведь тоже чьи-то дочери...

— Чаю, мистер Морган? — перебила меня Салли, словно вдруг вспомнив о роли хозяйки дома.

Она ушла на кухню. Внутренний голос подсказывал: пора уходить. Я уже развернулся к двери, но тут завибрировал в кармане телефон. Вытащил его, глянул на экран: Джо. Как же не вовремя!

Что-то заставило меня обернуться. Салли, оскалившись, неслась на меня с ножом. Я отшатнулся — лезвие оцарапало плечо. Телефон полетел в сторону.

Кинулся к двери. Заперто. Чудом увернулся от яростного прыжка.

Сдёрнул плед с дивана. Набросил на Салли. Женщина запуталась, упала, забилась на полу, воя и шипя, как одержимая. Я огляделся, подскочил к окну и рванул плотную занавеску — карниз с треском рухнул. Набросил на барахтавшуюся Салли штору, кинулся сверху, не давая ей встать, прижал к полу руку с ножом. Еле-еле дотянулся до телефона.

...когда приехали полицейские, она уже не дёргалась. Тихо плакала под шторой и пледом. Надеюсь, ей помогут.

Я провожал взглядом отъезжающую полицейскую машину, невпопад отвечал допрашивающему меня офицеру и думал: и так бывает, когда лезешь в чужие дела.

Абсолютное благо (экшн, магия, современность, криминал, другой мир)

— Их будет восемь, — Кэп развернул карту, прижал магнитами к доске. — Четверо — ерунда, обычные наёмники. Вера с ними разберётся.

Вера — двухметровый гигант, накачанный усилителем до самой маковки, — ухмыльнулся.

— Другие четверо — спецотряд. Один будет тут, — палец Кэпа упёрся в край крыши двухэтажного дома на карте. — Второй здесь. Чистые маги.

Вера сплюнул, Лука брезгливо поморщился. Для каждого из членов Абсолюта чистые маги — зло во плоти.

Палец Кэпа переместился в оконный проём дома напротив.

— Третий за этим забором. Обученный, но спец хороший.

Наш временный лидер замолчал, и Белинда, нервно облизнув губы, спросила:

— А четвёртый где?

— Неизвестно, — мрачно буркнул Кэп. — Это тень.

Присутствующие ахнули и зашептались.

— Я всё понимаю! — Кэп повысил голос — остальные тут же замолчали. — Но господина Варрока перевозят сегодня. Не через неделю, как говорили, а сегодня. Значит выбора нет. Мы должны это сделать. Воля и сила!

Он прижал кулак к сердцу.

— Воля и мощь! — дружно отозвались остальные, прижимая кулаки к груди.

Их любовь к Варроку безгранична. Стоило им услышать его имя, как на каждом лице заиграла улыбка. Лица были разные, а улыбка будто одна на всех.

Я тоже прижал руку к груди. Сердце билось как сумасшедшее. Как так — сегодня?! Почему сегодня?! Вот дьявол!

— А ты уверен? — хрипло спросил я. — Ну, вроде бы сроки точные были...

Вера уставился на меня с мрачным недоумением: кто тут что вякнул? Белинда снова облизнула губы, напряжённо ожидая ответа.

— Уверен, — отрезал Кэп. — Нас хотели провести. За дураков нас держат эти чистые. Но у меня есть кое-что на одного любителя запрещёнки из их обслуги. Он-то мне и стукнул, что срок завтра. Всё, кончаем бла-бла-бла.

Остальные одобрительно зашумели.

Кто пойдёт, известно давно. Спорили до хрипоты, кричали, даже дрались: для каждого честь участвовать в освобождении господина. Но Кэп выбрал лучших. Сильных. Верных. Живущих Абсолютом.

Идёт сам Кэп — временный лидер Абсолюта, преданный идеям Варрока как никто другой. Идёт Вера — на первый взгляд, тупой здоровяк, но никто не убивает так легко и охотно, как он. Уверен, он сумасшедший, хотя профайлеры из поведенческого отдела так не считают. Ещё Белинда — фанатичная последовательница Абсолюта и, говорят, одна из многочисленных жён Варрока. Затем Лука — бывший военный, молчаливый, закрытый, верный Абсолюту и лично Варроку. И я. Брать меня не хотели ни Вера, ни Лука, но Кэп справедливо рассудил, что кукольник будет как нельзя кстати.

— Наш человек откроет портал в этом переулке, — вернулся к обсуждению плана наш временный лидер. — Это лучший вариант. До того сила Вайтстоуна ещё защищает охрану, а дальше сначала защитное поле национального банка, потом — суда, а там и до Гринстоуна рукой подать.

Господина Варрока переводят из одной тюрьмы в другую.

— Они ведь тоже это знают, — насторожилась Белинда. — Не устроят нам там западню?

— Нет, они уверены, что мы будем ждать их через семь дней у моста или на Оук-стрит. Я отправил ребят покрутиться и туда, и ещё в пару мест. Пусть копы и федералы и дальше думают, что мы ничего не знаем. На месте выставим глушилки, так что минут десять-двенадцать наши. Потом тревогу поднимут, и там у нас ещё минут пять будет. Вполне хватит, если приготовиться как следует.

Кэп глянул на меня:

— Ты готов, Дэн?

Я кивнул.

— Все готовы? Воля и сила! — рявкнул Кэп.

— Воля и мощь!

Позже я попытался выйти из ветхого на вид магазинчика книг, где разместился наш штаб, но Кэп велел всем сидеть в комнате согласия и медитировать.

Так что я так и не успел добраться до почтового ящика на соседней улице и предупредить управление, что Абсолют знает.

...К точке перехода мы подошли в девять ноль две. Кэп посмотрел на светящийся в густых сумерках циферблат, кивнул сам себе и сказал:

— Вера, Лука, Бель. Потом Дэн и я. Пошли!

И мы пошли. Белое свечение портала мягко проглатывало тёмные силуэты людей, чтобы выпустить на другом конце города. Пять человек — небольшая нагрузка. Портал может перемещать и целые батальоны.

Вера с рёвом кинулся на охрану, отвлекая и пугая. Короткие вскрики, пара выстрелов. Запах крови.

На крышу стоящего рядом автомобиля упруго спрыгнула фигура в чёрном. Вскинула руку — яркой вспышкой обожгло зашипевшую Бель и меня. Кэп открыл огонь, и фигуре пришлось отвлечься, ставя щит. Бель кошкой прыгнула в сторону, ныряя между машин на стоянке. Я откатился левее, за мусорный бак под раскидистым деревом.

Покосился в сторону Веры и чёрного куба, в котором сидит сейчас господин Варрок. Стенки куба были забрызганы кровью. Она матово блестела в свете фонаря, придавая узилищу господина праздничный вид. Что ж, если Варрок выйдет, для Абсолюта и правда настанет праздник.

Этого нельзя допустить. Будь у меня телефон, я бы давно дал знать своим. Но Кэп маниакально следил за всеми всегда, а уж перед операцией мы и в сортир ходили только парами и под его присмотром. Даже Бель.

Кажется, именно это в уставе называется “действовать по обстоятельствам”.

Я выудил из кармана куколку и ворох тряпок. Выбрал чёрную и завернул игрушку. Остальные сунул обратно. Для “кукольной магии” нужно больше, чем фигура в тёмной одежде. Нужно лицо или хотя бы какая-то примета. Чем точнее кукольник представляет жертву, тем быстрее сработает магия. И стоит игле вонзиться в грудь “болванки” — человек, которого она изображает, умрёт.

Надеюсь, никто не собьёт с него капюшон, и мои способности не пригодятся.

Когда меня принимали в Абсолют, мне пришлось убить человека. Способности кукольника редки — с одной стороны, потому меня вообще и решили принять. А с другой — на слово мне, само собой, никто не поверил.

Тот мужик уже умирал: предателя идей Абсолюта долго пытали до встречи со мной. И в общем-то, когда в сделанную по его подобию куклу вонзилась игла, она лишь прервала затянувшиеся мучения. Так я говорил себе потом, когда меня рвало от пережитого напряжения и трясло от переизбытка эмоций. И позже, когда просыпался от кошмаров, в которых жертва не умирала, а шла мстить с жуткой улыбкой, вырывая “болванку” и иглу из моих рук.

Парень на крыше машины, выставив руки перед собой, с трудом сдерживал магией стену из пуль, которыми его щедро поливали Кэп справа и Лука откуда-то сверху и слева. Концентрироваться на ходу почти невозможно, так что уйти у него не получится. Но и Кэпа с Лукой он приковал к месту. Стоит им ослабить напор, как маг юркнет куда-нибудь и затаится. Патовая ситуация.

Вера, расправившись с охранниками, наконец сообразил, что нужно разобраться и с магами. Двинулся к машине, на которой стоял парень в капюшоне, но тут асфальт под Верой тронулся и пошёл трещинами. Здоровяк провалился по пояс. Асфальт начал срастаться, превращаясь в ловушку, перемалывая жертву. Напичканный усилителями Вера не сдавался. Рычал, пытаясь выбраться. Но это вряд ли получится. Каменные жернова не одолеть тупой силой. Даже умноженной в несколько раз.

Парень в капюшоне медленно-медленно развёл руки. Держать щит одной левой — это, конечно, круто, но завтра — если он доживёт — рука отсохнет и будет болтаться бесполезным куском мяса несколько дней.

Маг вытянул руку в сторону барахтающегося в асфальте Веры — и с пальцев в чёрной перчатке слетел сноп ярких искр. В следующую секунду искры врезались в Веру, круша защиту и усиление. Вера страшно закричал, судорожно выгнувшись. Асфальт, не встречая больше сопротивления, смял ноги и нижнюю часть спины. Вера замер сломанной марионеткой.

Я с трудом отвёл глаза от застывшей половины человека и прислушался. Что-то изменилось в звуках вокруг.

Лука перестал стрелять. Слева и сверху не доносилось ни звука. То ли решил поменять местоположение, то ли до него добрался мастер теней.

Стоило подумать об этом, как тень от дерева, под которым я притаился, задёргалась. Дьявол! Мастер теней запросто может не знать, что в этой группе Абсолюта крот. И прикончить меня, как, видимо, только что порешил Луку.

Но тени прошли мимо. То ли знали, кто я, то ли это не сам мастер, а всего лишь его разведка.

— Давай! — закричала Белинда

Я вздрогнул и огляделся.

Бель — глупая девчонка! — стояла рядом с парнем в капюшоне. Держала его в объятиях, стянув с темноволосой головы тот самый капюшон.

Дура, что ты делаешь? Зачем так близко...

А потом я заметил торчащее из её спины лезвие.

— Давай! — снова закричала она, повернув голову через плечо.

Совсем рядом грязно выругался сквозь зубы Кэп, честя Белинду последними словами. Интересно, они спали, пока Варрок в тюрьме?

Дьявол, что за чушь лезет в голову!

Кэп вынырнул из-за мусорного бака и замер где-то за моей спиной.

Придётся использовать магию. Бель смотрела на меня через плечо, бледная и яростная. А позади стоял Кэп, готовый разрядить в меня обойму, если я не сделаю то, что должен.

Я и так уже промедлил слишком долго.

Прости, парень!

Мои пальцы коснулись головы куклы, и я на секунду дал болванке серьёзное скуластое лицо полицейского мага. В ладонь скользнула игла из тайника в рукаве — и прошила тряпичную грудь.

Не думать о том, что убил своего. Не думать о том, как буду смотреть в глаза его и своим коллегам. Потом. Если доживу.

Парень рухнул на землю, увлекая за собой Белинду.

— Так их, уродов! — прорычал Кэп. — Теперь за тенью! Сила и воля!

— Сила и мощь, — заученно отозвался я.

Мастер тени не заставил за собой бегать. Тени вздыбились, принимая подобие человеческих фигур, но тут Кэп расхохотался и бросил в сторону силуэтов что-то небольшое и увесистое. Это что-то глухо стукнулось об асфальт и тут же вспыхнуло яростным сиянием.

— Глаза! — запоздало крикнул Кэп.

Но поздно. Я будто ослеп и даже оглох, так много было вокруг нестерпимо белого сияния.

Когда я снова обрёл способность видеть и слышать, Кэпа рядом не было. Он сцепился с магом возле куба. Они катались по покорёженному асфальту с утробным рычанием.

Кэп, видимо, приложился к запасам Веры и накачался усилителями. Я понял, что он задумал, и успел отвернуться, но мерзкий хруст, с которым Кэп вырвал руку мага, не услышать было нельзя.

Я сунул руку в карман, достал болванку. Представить Кэпа легче лёгкого. Мы ведь бок о бок жили почти полгода.

Опоздал. То, что я услышал, нельзя описать. Но теперь я знаю, с каким звуком от тела отделяется голова. Потом она покатилась по асфальту, а Кэп захохотал как ненормальный. Впрочем, почему — как? Он и есть псих.

Меня замутило, но пустому желудку нечего было выдать.

— О, началось! Я активировал взрыватель!

Создание артефактов члены Абсолюта порицали. Но сами артефакты активно использовали. Ради великой цели — можно, как пояснил мне однажды Кэп.

— А где ещё один? — спросил я.

— Попался в ловушку Бель, — оскалился тот. — Надеюсь, ей с того света было смешно глядеть, как его размотало по переулку.

Я уже не слушал. Смотрел на чёрную стену куба.

Стена пошла трещинами. Завибрировала. Сильнее. Ещё. Гул усилился. Трещины стали шире.

— Берегись!

Кэп дёрнул меня, роняя на асфальт, — вовремя: стена разлетелась мелкими осколками. Я закрыл голову руками, вжался в серое полотно дороги. Осколки свистели и, кажется, выли, взрезая воздух.

Внезапно всё стихло, и я осторожно приподнял голову. Темнота куба оказалась слишком густой для слабых фонарей.

— Господин... — прошептал рядом Кэп.

Тут я услышал. Шаги. Неторопливо чеканя шаг, он шёл к нам из глубины своей темницы. Остановился на самой границе света, незримый, но уже ощутимо прекрасный.

Я смотрел. Неотрывно, напряжённо. До боли. Я видел его только на фотографиях и в записи: он в тюрьме уже три года. За это время из всех ячеек Абсолюта осталось всего одна: кого-то переловили, кто-то погиб в самоубийственных операциях, кто-то передумал умирать за идеи.

Абсолют призывает бороться с засильем чистых магов, занимающих важные посты и имеющих огромные состояния. Блага для неимущих. Перспективы для обычных. Смерть для чистых. Лишь магам разума позволено жить и служить людям. Редким кукольникам и таким, как Варрок, — менталистам, способным подчинять чужой разум.

Варрок сделал шаг, выходя из тени, — и я замер. Из ослабевшей руки выпала “болванка”, а в голове не осталось ни единой мысли.

Нет подходящих слов, чтобы сказать, какой он, господин Варрок. Все фотографии похожи на него примерно как подёрнутое рябью отражение солнца на воде на само светило.

Он поймал мой взгляд — и мне захотелось жить для него и умереть с его именем на губах. Я задохнулся восторгом, не смея дышать. Он улыбнулся, позволяя мне быть, и я закашлялся, пытаясь выровнять дыхание. Вот почему все они шли за ним. Умирали и убивали ради него.

Он сделал ещё четыре шага и оказался надо мной. Длинные золотые волосы, внимательный взгляд, совершенное лицо.

— Я очень рад, дети мои. Мои прекрасные сыновья, вы не забыли обо мне.

Как можно забыть такого, как Варрок?

Живого бога Абсолюта.

Террориста и убийцу.

Он невозможно, невероятно прекрасен.

Он организатор погромов и избиений.

Он источник света, он знает, как правильно. Он всё знает.

Я смотрел в слегка прищуренные синие глаза — и ощущал, что Варрок мне ближе отца и матери, дороже принципов, ценнее жизни. Не имеет значения управление и закон. Всё это просто слова, а Варрок — это божество. Разве можно спорить с ним?

Мысли о его преступлениях блёкли и растворялись. Оставался лишь чистый восторг от присутствия живого бога. Жить и умереть для него. Жить и умереть для него. Жить и умереть...

Он наклонился и протянул руку. Я, обмирая от восторга, коснулся его ладони. Он сжал мои пальцы и помог мне подняться.

— Как тебя зовут, сын мой? — низкий приятный голос хочется слушать и слушать.

— Д... Дэн, — заикаясь ответил я.

— Нет, — он покачал головой. — Назови настоящее имя? Кто ты?

— Даниель Симон. Агент под прикрытием. Кукольник.

Рядом выругался Кэп, но это ничего не значило.

— Как мило! — улыбнулся господин Варрок. — Ты мне пригодишься.

— Но он же коп! Позвольте я прикончу этого ублюдка!

Варрок вскинул руку, и Кэп тут же заткнулся.

— Ты кукольник? Ещё милее. Выброси пока свои заготовки.

Я почти ничего не соображая, опустошил карманы и поясную сумку: “болванки”, тряпки, иглы — всё полетело на испачканный кровью асфальт. Я беспомощен. Беззащитен. И еле осознаю это.

— Ты пойдёшь со мной, Даниель. Ты ведь даже не знаешь, что я могу на самом деле, не так ли? Смотри.

Варрок повернулся к Кэпу и сказал с чарующей улыбкой:

— Умри. Умри ради меня и ради Абсолюта.

Кэп радостно улыбнулся, вскидывая пистолет к виску.

— Нет, не так, — остановил его Варрок.

Кэп уронил пистолет и вцепился себе в горло. Царапал кожу, пытаясь вогнать ногти и пальцы поглубже. И продолжал улыбаться, с обожанием глядя на Варрока.

— Не надо. Хватит.

— Он лишний свидетель, Даниель. О том, что я на свободе, полиция уже знает, но вот о том, что я знаю о тебе, пусть не знает никто. Смотри, как слаб человек.

Я не мог отвести взгляд, потому что он велел мне смотреть, но старался сосредоточиться на одежде Кэпа, а не на том, что он делает. Если Варрок так поступает со своими, то что он способен с чужаками?

Безумие. Это безумие. Держись за это слово, держись за него, пока можешь.

Варрок повернул голову ко мне и сказал:

— Вместе мы сможем так много. Ты же можешь убивать на расстоянии, верно? По фото, по записи, где видно лицо, верно?

Я кивнул.

— Прекрасно!

Кэп упал, заливаясь кровью и судорожно дёргаясь, но Варрок даже не шелохнулся. Он смотрел на меня и безмятежно улыбался.

Сквозь непостижимый восторг от его близости, сквозь счастье от его внимания и немое обожание фанатика еле-еле пробивалась мысль. Он безумен.

Его нужно остановить.

Но как? Наброситься на него я не в силах. “Болванки” на асфальте — стоит наклониться за ними, он всё поймёт.

— Противишься? — слегка нахмурился Варрок.

И я осознал тщетность своих попыток. Кто я против него? Как осмелился даже подумать что-то против воли живого бога? Кто он и кто я? Жалкий неудачник. Ничтожество.

— Склонись передо мной.

Повинуясь его голосу я рухнул на колени. Хотелось выть и биться головой о дорогу. Слаб человек. А я ещё слабее. Предатель. Убийца.

Варрок врывался в мои мысли, выдёргивая те, что я хотел бы спрятать даже от самого себя.

Детский страх темноты. Я не могу пойти в туалет: там живёт бука. Он съест меня. Точно съест!

Мёртвый предатель Абсолюта. “Болванка” с иглой в груди в мокрой от пота руке.

Проваленный экзамен в старшей школе. Отец отворачивается: “Я разочарован”. Мать пожимает плечами: другого и не ждала.

Мёртвый полицейский маг, упавший с крыши машины. Мёртвая Белинда с ненавистью, застывшей в остекленевших глазах.

Моя девушка уходит к моему другу. Так пошло. Так больно. Двухнедельный запой. Пьяная драка.

Похороны отца. “Полицейский, какой позор! Ты всегда был разочарованием!” — говорит мать сквозь чёрную вуаль.

Убитый Кэпом маг, которого я мог спасти. Мёртвый Кэп с разорванным горлом.

Ничтожество. Слабак. Ты ни на что не способен. Всё, что тебе остаётся, — корчиться на грязном асфальте и плакать.

Но если плачешь, значит ты живой. А пока ты жив, нельзя сдаваться. Не сумасшедшему с комплексом бога.

Я протянул руку и попытался схватить “болванку”.

— Зря стараешься.

Он не двинулся с места, но меня отшвырнуло на пару метров.

Что делать? Что мне делать? Как остановить Варрока.

Идея вспыхнула в мозгу, как пламя взрыва — ярко и мощно.

Если нет “болванки”, остаётся только одно.

Я коснулся своего лица, стараясь воссоздать безупречные черты Варрока: высокий лоб, синие глаза с длинными ресницами, скулы, прямой нос, капризный правильно очерченный рот, волевой подбородок.

Миг — и я стал таким, как он.

Как легко и понятно стало жить! Есть я и мои желания. А всё остальное — суета, белый шум, не стоящий внимания. Быть Варроком так прекрасно и правильно. Быть центром мира. Быть сильным среди слабаков. Быть свободным среди пленников. Быть способным на всё рядом с теми, кто подчиняется глупым правилам. Живым божеством.

Я рассмеялся.

Варрок подошёл ближе, с любопытством глядя на меня. Сильный. Достойный. Яркий.

— Теперь ты понимаешь! — кивнул он. — Идём!

И протянул руку.

Я взял его ладонь без страха и без восторга. Будто коснулся отражения в зеркале.

— С нами сила и воля! — Варрок прижал вторую руку к груди в приветственном жесте Абсолюта.

Тонкое лезвие из тайника в рукаве скользнуло в пальцы моей свободной руки. Ошибиться невозможно. Короткий взмах — и жест так похожий на приветствие Абсолюта загнал сталь мне в сердце. Только равный может убить Варрока. Только кукольник может уничтожить оригинал через болванку.

Он пошатнулся и отпустил мою руку, прижав ладони к груди. В прекрасных глазах удивление и что-то ещё. Варрок начал заваливаться на спину.

Остатки куба, машины, стены домов и фонари — все взлетело и упало, словно оператор уронил камеру. Лёжа на асфальте, я уловил слабый далёкий отзвук сирен.

— Эй, это наш парень! Целителя сюда, живо! И магкапсулу!

— А Варрок?

— Мёртв. Да и чёрт с ним! Целитель, сюда! Даниель, слышишь?

Город дождей (сказка, фэнтези)

В родном Городе Лу обычно дождливо. Сырость, вечные туманы и постоянное «кап-кап-кап». Летом дождей поменьше, а сейчас, осенью, должно быть сыро с утра до утра.

Но дождя нет уже шестой день.

Люди радуются погожим денькам, а Лу не по себе. Эх, был бы жив дедушка — можно было бы спросить, что к чему. Ведь Лу прекрасно знает, что дождь нужен. В потоках воды, огибающих каменные дома Города, в лужах, собирающихся в маленьких двориках, в струях, срывающихся водопадами с пёстрых черепичных крыш, обитают сотни водных созданий. Одни существа вполне обычные. Другие — светятся и мерцают. Третьи, говорят, могут съесть твою тень или выполнить самое главное желание. Про тень — кто знает? А про желания — ерунда.

Дедушка говорил: дождь защищает Город, отпугивает тех, кто живёт в Глубине. Лу не знает, что это такое, Глубина. Но раз тех, кто там живёт, нужно отпугивать, значит, они злые. Пусть там и остаются.

Лу любит свой Город — его маленькие округлые мостики на окраинах и огромные мосты в центре, его каменные дома с разноцветными крышами и крытые сады, узкие мостовые и широкие проспекты, прозрачные статуи и фонари, старые кварталы и новые многоэтажки.

Пожалуй, больше, чем Лу, любил город только дедушка.

Лу грустит, вспомнив о дедушке, но тут же отгоняет печаль. Дедушка велел лишнюю сырость не разводить и любить Город за двоих, присматривать за водяницами и прудовиками, за бойкими рыбками и старыми крыланами, гнездящимися прямо за их домом. Вот он и присматривает. И вовсе не разводит никакую сырость. И так вода кругом.

Лу спохватывается и мчится быстрее: учитель Тан ждать не будет — начнёт урок, и нагоняй как знаешь. Ещё и отчитает за опоздание. А до школы далеко: через Мост Тумана, потом долго-долго по проспекту Дождя, затем через Радужные мосты — а их целых семь! — после перейти площадь Красных Рыб — вот и школа. Идти почти час.

Но если надо быстро-быстро, то можно срезать: по Речному переулку до Журчащей улицы, там через дырку в заборе на ничейный пустырь, а потом через старый парк прямо к школе.

Лу сворачивает к Речному переулку. Мчится по нему, проскальзывает в дырку в заборе, а на ничейном пустыре останавливается с разбегу.

Посреди пустыря пруд. Казалось бы, в Городе их сотня — точнее, сто одиннадцать, они с дедушкой посчитали, — подумаешь, ещё один! Но тут никогда никакого пруда не было. Да и дождя нет почти неделю, так что даже большой луже взяться неоткуда.

Лу поправляет сползающую с плеча лямку рюкзака с учебниками и смотрит на пруд. Серое зеркало воды кажется гладким-гладким, неподвижным, подозрительно ровным.

— Это что за чудеса из лужи? — вспоминает Лу любимую дедушкину присказку.

Моргает — и пруд тут же покрывает рябь от налетевшего ветерка. Рядом кто-то смеётся звонко, женственно. Лу крутится вокруг себя: никого. Под одежду пробирается холодок. А в затылок будто кто дышит недобрым, ледяным.

Лу ёжится и отступает от пруда на шажок.

В новом порыве налетевшего ветра слышится шёпот:

— Уходи…

Надо остаться и понять, что тут происходит. Но постыдный страх заставляет сорваться с места и бежать прочь через старый парк изо всех сил.

Только в школе Лу останавливается и пытается унять дыхание. Вот стыд! Струсил, как малая плотвичка! Юркнул куда подальше. Эх… что бы дедушка сказал, а? Хотя он бы точно не стал ругаться. Потрепал бы по волосам, прищурился хитро и пошёл бы сам разбираться, кто это его внука стращать вздумал.

Но дедушке-то много-много лет было, а Лу только-только шесть сравнялось. Его и в школу-то взяли лишь потому, что некому было за ним присмотреть, пока отец работает сутками. И потому, что учитель Тан — его дядя и согласился взять в класс шестилетку.

На уроках Лу рассеян, отвечает невпопад и ужасно сердит учителя Тана. Тот хмурится, да только разве это важно, если в Городе лишний пруд, а сам Лу — трусишка?

Он обещает себе улизнуть с уроков, вернуться на ничейный пустырь и выяснить, что это за «чудеса из лужи».

Но учитель Тан, сердито топорща усы, точно сом, следит за ним внимательно. А после занятий велит нерадивому ученику остаться и сто раз переписать древние мудрости вроде «Главное видно не глазами» или «Учение — свет», а потом вымыть полы в кабинете и покормить карпов в школьном пруду.

Эх, да пока всё доделаешь, наступит ночь. Учитель Тан и его жена, конечно, оставят племянника ночевать. И наверняка угостят сахарным печеньем, которое так вкусно готовит тётя. Но как же тогда быть со странным прудом? Кто-то ведь там смеялся и шептал!

Жуть!

Лу портит одну за другой пять страничек в прописи и чуть не опрокидывает ведро с водой, когда собирается мыть пол. Бросает и упражнения, и ведро и идёт за школу кормить карпов. А те осуждающе разевают круглые рты, хватая пищу, и смотрят с упрёком. То ли потому, что Лу до сих пор не разобрался с тем прудом, то ли, наоборот, потому, что он собрался с ним разбираться.

Но не пойти нельзя. Все говорят, что дедушка хранил Город. И что теперь следить за порядком некому, ведь Лу ещё совсем мал, а его отец и дома-то не бывает из-за работы: где ж ему найти время, чтобы о Городе печься?

Но Лу вовсе не маленький! В школу ходит и с домом справляется, пока отец на работе. Соседки, конечно, помогают ему стирать, приносят горячие пироги и рассыпчатую кашу на молоке, но ночует он один и крыланов один считает. Он уже большой и всё может сам!

Исполненный решимости, Лу ставит опустевшее ведёрко на краешек пруда и бежит к калитке, ни разу не оглянувшись. Если оглянешься, можно увидеть уютно светящееся окошко домика учителя Тана и учуять, как пахнет из домика жареным мясом и свежей выпечкой. И тогда совсем-совсем не захочется идти туда, куда нужно.

За калиткой Лу смотрит в сторону старого парка: там так темно, что он решает пойти через площадь.

На площади Красных Рыб светло и людно. Кругом фонари и гирлянды, нарядные мужчины и женщины, чинные старички и чьи-то весёлые внуки. Все гуляют, едят печенье в виде рыбок и морских коньков, смеются и радуются. И никто не знает, что где-то там есть лишний пруд.

На Радужных мостах людей куда меньше, но фонари, высокие и величественные, светят вовсю, отражаясь пёстрыми пятнами вреке.

На проспекте Дождей горит лишь каждый третий фонарь, а людей и вовсе нет.

На мосту Тумана светит лишь пара фонарей. Лу останавливается, смотрит в темноту и не может заставить себя идти дальше.

На нос Лу падает капля. Потом ещё одна. И ещё. И вскоре старый знакомый — дождь — привычно шуршит вокруг, ободряя приятеля.

Лу кивает и смело идёт вперёд.

Речной переулок пуст и подсвечен тремя старыми фонарями. А на Журчащей улице темно и никого нет.

Лу лезет в дырку в заборе и шагает в темноту, обмирая от страха. Останавливается, присматриваясь и прислушиваясь к темноте.

— Ты пришёл… — шепчет темнота.

Лу хочет метнуться назад, туда, где хоть немного света, но ноги не слушаются и будто прирастают к месту.

— Не бойся, — улыбается кто-то в темноте.

Впереди разгорается свет — и Лу с изумлением видит, что в серединке неправильного пруда сидит женщина. Свет исходит от её длинных волос. Она улыбается и простирает к нему руки. Длинное платье стекает в воду. Кончики волос утекают в пруд. Женщина прекрасна, как мама, которую Лу видел только на портрете в дедушкиной комнате.

— Иди сюда, мальчик! — говорит женщина и манит его к себе.

Кажется, она поёт, не разжимая улыбающихся губ. И в её пении счастье и жизнь, восторг и радость.

Лу зачарованно идёт к воде. А дождь шумит всё тревожнее. В перестуке капель по мостовой слышится тихое «нет-нет-нет», «нет-нет-нет», «нет-нет-нет».

Женщина улыбается шире и поёт, зовёт в свой пруд, которого нет. Лу замечает теперь и заострённые зубы, и длинные когти, и чешую, уходящую под платье. Но это неважно. Её зовут Бездна — и она прекрасна.

И почему дедушка никогда не рассказывал, что в Городе живут такие создания? Лу замирает у самой кромки воды. Мысль о дедушке почему-то кажется очень важной.

Дождь шумит во всю мощь.

«Тише-тише», «нет-нет-нет». «Тише-тише», «нет-нет-нет».

Лу прислушивается, трёт глаза. Дождь не плещется о поверхность пруда, а будто колотит по ней.

«Кыш-кыш-кыш».

В серой воде не отражаются здания. В ней не плещутся ни морские кошки, ни вёрткая рыбная мелочь, ни быстрые угрехвосты. Дедушке такой пруд точно бы не понравился.

Лу будто просыпается. Живо пятится назад: светящаяся женщина в пруду больше не кажется прекрасной. И как он мог подумать, что она похожа на маму?

Она скалит клыкастый рот, грозит тощим когтистым пальцем и свистящим шёпотом, перекрывая шум дождя, шипит:

— Всё равно заберу тебя!

Лу очертя голову мчится домой. Ему кажется, что Бездна бежит за ним по пятам. Что вот-вот жуткие руки схватят его и потащат в ненастоящий пруд. Только дождь не даёт ей вцепиться в Лу как следует. И он летит прочь.

Ему так страшно, что даже плакать не получается.

Лу влетает в дом и закрывает дверь на нижний засов. Подтаскивает стул, взбирается и задвигает верхний. Летит к задней двери и проверяет замок. Потом проносится по дому и, подпрыгивая, захлопывает внутренние ставни. Надо бы и внешние закрыть, но это потом.

Сердце трепещет, как пойманная рыбка-бабочка. Спина взмокла от дождя и пота. Лу холодно, как никогда в жизни.

Он разводит огонь в очаге и зажигает все фонарики в доме.

Страх постепенно отступает — и можно налить чаю и съесть печенье, которое вчера принесла добрая тётушка Ли Чин.

Он грызёт рисовое печенье, запивает зелёным чаем и думает: что же теперь делать?

Дедушка перед тем, как оставить внука навсегда, говорил: «Не успел тебя всему научить, Лу. Эх!.. Но жизнь сама научит. А коли Глубина придёт, найди в моём сундуке Сердце Города. Его…»

А больше ничего не сказал: зашёлся кашлем. Злая болезнь мучила дедушку, заставляя хрипеть и гореть в лихорадке, а потом совсем извела. Ни лекарь не помог, ни целебные травы, ни вода из семи колодцев, ни «волшебная» золотая рыбка.

Лу смахивает невесть откуда взявшиеся слёзы и думает: надо пойти в дедушкину комнату. Там его синий старый сундук. В нём наверняка и Сердце.

Выйти в тёмный коридор непросто. Лу собирается с силами долго-долго. Но всю ночь таращась в коридор не простоишь. И чтобы Бездна не пробралась в дом и не утащила Лу, надо выйти и найти Сердце Города.

Лу берёт со стола сразу два фонарика и идёт. Сначала медленно, вздрагивая от каждой тени. Потом понимает, что тени — его. И фонарики его. И коридор. И дом. И даже Город. Город, конечно, не только его. Он и добрых соседок, и одноклассников, и учителя Тана, и тех весёлых людей, что целый вечер гуляют по площади. Всех людей, довольных и грустных, взрослых и совсем маленьких, добрых и не очень. Людей, а не жуткого существа из ненастоящего пруда.

Лу идёт по коридору твёрдо. И фонарики в его руках не дрожат.

В комнате дедушки тепло и уютно. Словно он вот-вот вернётся. Лу шмыгает носом и мотает головой: нет, дедушка, увы, не придёт. Но его внук будет защищать город так же смело.

Мамин портрет смотрит с тумбочки тепло и с улыбкой.

Лу улыбается в ответ и открывает синий дедушкин сундук, что всегда стоит в углу за кроватью, смотрит в его недра. Огонёк фонарика подсвечивает старые книги и перевязанные лентами свитки, отражается в гладких боках статуэток-рыб и крошек-шкатулок.

Лу ставит фонарик на стул так, чтобы свет падал в сундук.

Где же Сердце Города? Может, это вон та большущая старая книга? Он ощупывает книгу, открывает её, но на желтоватых страницах лишь незнакомые письмена.

Или эта важная деревянная рыбка? Лу оглаживает фигурку, пытаясь понять, нет ли в ней секрета. Но рыбка остаётся рыбкой и молча глядит на него круглыми глазами.

А может, свиток, на котором не одна лента, а целых пять? Шкатулка с синими камнями на крышке? Заморский амулет в виде якоря? Дивная ракушка?

Лу осторожно вынимает дедушкины сокровища одно за другим — сколько же тут? Неужели сундук бездонный?

Стоило подумать об этом, как за очередной тяжёлой книгой в кожаном переплёте обнаружилось деревянное дно.

Лу убирает на пол оставшиеся книги — ничего. Щупает дно: вдруг в нём тайник? Но нет, никакого тайника тут нет.

Как же так?

Ни одна вещь не похожа на Сердце Города. Разве так может быть? Может, дедушка убрал куда-то Сердце? Может, его украли? Может, отец отнёс его на работу? Или оно исчезло, когда дедушка ушёл? Взяло и растаяло раз и навсегда?

У Лу дрожат губы, но он не позволяет себе расплакаться. Сам же говорил, что уже большой. Мама на портрете смотрит ободряюще. А дедушкины вещи будто замерли в ожидании, что Лу вот-вот догадается, как именно надо искать.

Он жмурится крепко-крепко и от всей души просит Город помочь.

«Мне очень нужно Сердце!» — думает Лу.

Очень.

Помоги!

Он протягивает руки, ощупывая дно сундука: говорили же древние, что главное видно не глазами! — и пальцы тотчас касаются чего-то округлого. Лу осторожно обхватывает находку и медленно открывает глаза.

В его руках покоится прозрачный шар размером с большое яблоко. Шар сверкает и переливается, как вода в реке в погожий день. И Лу точно знает, что это — то, что он искал.

Он прижимает Сердце к груди и выходит из дедушкиной комнаты.

С трудом открывает входную дверь — отпускать сверкающий шар не хочется, но с тяжёлой задвижкой одной рукой никак не справиться.

На улице вовсю разгулялся приятель-дождь: шумит, стучит, барабанит по черепичным крышам.

Лу кивает дождю: мол, слышу — больше не попадусь на чужие песни, и идёт к пруду.

Город чует, что несут его Сердце: мягко стелет под ноги Лу полотно улиц, бережёт его от углов и неровных камней под ногами, ярче заставляет светиться фонари на пути.

Бездна ждёт его, улыбается. Но стоит ей увидеть прозрачный шар в руках Лу, как улыбка вянет.

Бездна говорит:

— Оставь, мальчик. Зачем тебе это? Я ведь могу быть твоим другом. Я могу навсегда избавить тебя от врагов. Утащу их всех далеко-далеко, и они…

Лу не слушает. Он размахивается и изо всех сил швыряет шар в непрозрачную серую воду. Город и тут помогает юному хранителю: шар летит далеко, будто его запустил кто-то сильный-пресильный.

Едва шар касается пруда, как серая поверхность вмиг испаряется, превращаясь в клубы тяжёлого густого пара. Пар висит в воздухе, окутав замершую Бездну, — и исчезает через три удара сердца.

— Я ещё вернусь… — шепчет она на прощание.

На месте Бездны — прозрачная статуя из тех, что украшают улицы и площади Города.

Лу теперь знает: Бездна ушла в Глубину, а статуя лишь её отпечаток. И печать Города.

И сколько бы раз Бездна ни являлась из Глубины, Лу будет прогонять её. Ведь Сердце Города найти несложно: надо только помнить, что Город всегда с тобой.

Лу улыбается и идёт домой под умиротворяющий стук капель.

Хэллоуин (мистика, ужасы)

Джордж возвращался домой уже в темноте. Засиделся в баре с приятелями. Ну а как иначе? Праздник же! Ну и пусть детский — весь городок отмечает!

Он повторял про себя оправдания, но знал, что Мэри всё это не убедит. Опять будет скандалить, злиться, смотреть как на идиота. Та ещё ведьма, эта Мэри.

Джордж пьяно ухмыльнулся и подмигнул тыквенной роже, скалящейся с забора.

Густые сумерки окутали крошечный Спрингтаун, но не погрузили во мрак. Тут и там мерцали тыквенные фонари, вспыхивали огоньки в глазах скелетов и пугал-призраков, мигали гирлянды с лампами-пауками, а вдали слышался детский смех и гомон.

Джордж ни в детстве, ни сейчас в страшные сказки не верил, а вот в ярость жены — очень даже. Надо ей показать, что он хороший, что он о ней думает... что там ещё женщинам надо? О, внимание и подарки!

Он остановился, чуть пошатываясь, и оглядел улицу. Изрезанные тыквы Мэри не порадуют, картонная чёрная кошка тоже. Не тащить же ей марлевую паутину или хохочущего скелета? Она этим скелетом мужа и треснет. Нет уж.

И тут его взгляд упал на огромную, яркую и совершенно целую тыкву! Она лежала на земле за заборчиком во дворе старой ведьмы, миссис Маннерс. Джордж подошёл ближе: да, тыква целая! Вот её-то он Мэри и подарит! Для праздничного тыквенного пирога, с корицей, сливками и хрустящим тестом!

Джордж разулыбался и, перевесившись через забор, потянул тыкву. Большой оранжевый плод показался ему слишком тёплым, но с пьяных глаз мало ли что покажется? Тыква не поддавалась. Джордж крякнул и потянул сильнее. Не выходит.

Он воровато огляделся, бросил быстрый взгляд на тёмные окна дома миссис Маннерс и осторожно перелез через забор. Старуха наверняка спит, так что можно быстренько добыть подарок для Мэри. Завтра, конечно, старая ведьма опять будет ворчать на весь Спрингтаун, что какие-то проказники разорили её огород.

Джорджу вспомнилось: когда он учился в шестом классе, миссис Маннерс очень ругалась из-за огорода, а потом трое семиклассников по очереди пострадали. Один упал с яблони и сломал руку. Второй чуть не утонул в местной речке. А третий отравился домашними консервами и неделю не ходил в школу. О, его одноклассники тогда чуть с ума не сошли: слышали?! Миссис Маннерс — настоящая ведьма! Чушь какая.

Всё-таки он не удержался и, оказавшись на земле миссис Маннерс, снова посмотрел на её дом. Тихо, темно. Даже традиционных тыквенных рож не видно. Ну какая это ведьма, если Хэллоуин не отмечает?

Он нагнулся к тыкве и с удивлением обнаружил, что та не крепится хвостиком к колючему извивающемуся стеблю, а просто лежит на земле. Джордж хмыкнул, обхватил тыкву обеими руками и рванул на себя. Подлый овощ поддался на удивление легко — и Джордж чуть не упал. Покачнулся, еле удержавшись от сердитого выкрика.

С трудом вернул равновесие. Постоял пару секунд, затем осторожно перегнулся через забор и положил тыкву на землю. Если бы миссис Маннерс действительно интересовал её урожай, она бы поставила заборчик повыше. Или собаку завела. А нет так нет.

Джордж перелез обратно и, подхватив тыкву, снова ставшую очень тяжёлой, побрёл домой.

Мэри его приходом в десять вечера была недовольна: обещал же прийти в семь! Но знатная тыква её удивила и, пожалуй, задобрила.

***

Утром Джордж чувствовал себя скверно: спал плохо, тяжело, но проснуться не мог. Всю ночь слышались вдали странные голоса, протяжный собачий вой и мерзкие хлюпающие звуки.

Еле-еле продрал глаза в одиннадцатом часу. Спустился вниз. Мэри уже убежала на работу: Джорджу стало самую малость стыдно за вчерашнее, но аппетитный запах выпечки отвлёк от переживаний.

На кухонном столе прикрытый полотенцем источал ароматы яркий пирог с песочными бортами. Целый. Эх, видимо, Мэри ждала, что он проснётся, и они вместе позавтракают. Дождаться, что ли, её с работы?

За пирогом лежала записка: “Поешь, добытчик!” И смайлик. Значит, не сердится. Джордж воспрял духом и полез в ящик за ножом. Вот этот сойдёт.

Он ещё полюбовался оранжевой мягкой серединкой, а затем решительно вонзил нож. Из разреза струилось красное. Неужто клубничный джем положила? Зачем? Да и как-то жидко для джема...

Джордж недоуменно сделал ещё один надрез, отделяя кусочек. Наклонился, чтобы рассмотреть странную красно-бурую начинку, и его вырвало на обеденный стол.

***

Миссис Маннерс проснулась поздно. Полежала в уютной кровати, наслаждаясь солнечными лучами, мягко освещавшими комнату. С улыбкой послушала щебет птичек за окном. Бросила взгляд на старинные часы с вычурными стрелками.

“Можно ещё подремать, — лениво подумала миссис Маннерс. — Сутки уже прошли, так что Питер уже должен был превратиться обратно в человека. Интересно, как ему понравилось быть тыквой? А нечего залезать в чужой двор без спросу! Я же его столько раз предупреждала...”

Северная сказка (сказка, фольклорные мотивы)

В некотором царстве, в некотором государстве случилась однажды беда. Не пришла в свой срок Весна. Неделя за неделей проходит, а солнце по-прежнему тусклое, нежаркое; снега не тают; не звенит капель; не пробиваются из-под земли первоцветы.

Объявил царь, что тому, кто Весну вернёт, полцарства пожалует. Собрались во дворце мудрецы, силачи да богачи: совет держать. Да только всё никак на поиски весны не отправятся: днями напролёт советуются да планы обсуждают.

А зима всё не уходит. Мёрзнут люди, мёрзнут звери, мёрзнет вода подо льдом и даже огонь в очагах начал замерзать.

На севере царства жил да был мальчик-пастушок, Мэмыл. Пас он пушистых северных оленей и к холодам был привычен. Но холодам да темноте своё время, а весне да солнышку — своё. А тут день за днём, неделя за неделей темно да студено.

И решил мальчик пойти искать Весну сам. Простился с семьёй, оставил стадо на младших братьев, а с собой взял только Оленя Кривые Рожки, неказистого да мелкого.

Кто знает, где Весна прячется, почему не является людям? Отправился мальчик к Мудрому Тюленю, покровителю рода.

Ехал три дня и три ночи. Мороз его кусал-кусал, ветер с ног валил-валил, метель путь путала-путала, а всё шёл Мэмыл со своим Оленем. Добрался, наконец, до берега моря, большого-пребольшого и всего покрытого льдом.

— Эх, как же мне найти Тюленя? — задумался мальчик.

Олень Кривые Рожки выскочил на толстый лёд, стукнул копытом трижды — появилась прорубь.

— Позови Тюленя, — молвил Олень Кривые Рожки. — Ты из его роду-племени, он на твой зов приплывёт.

Поблагодарил мальчик друга, сел на краю у самой проруби и давай Тюленя звать.

Вот появилась над водой гладкая серая макушка, потом черные круглые глаза, а затем усатая морда.

— Гэт, гэт, кто это меня зовёт? — спросил Тюлень.

— Это я, Мэмыл! Пришёл к тебе, Мудрый Тюлень, Весну искать!

Тюлень прижмурился огорчённо и сказал:

— Жаль, Мэмыл, не могу я тебе помочь. Не знаю, где Весна. На дне моего моря её нет. Ступай к Белому Медведю: он царь всех зверей на суше — может, он знает?

Подарил Тюлень мальчику на прощание свой ус: мол, понадоблюсь — призови, и уплыл.

Пошёл мальчик с Оленем Кривые Рожки вдоль берега. Шёл три дня и три ночи. Мороз его кусал-кусал, ветер с ног валил-валил, метель путь путала-путала, а всё шёл Мэмыл со своим Оленем.

— Знать бы, где Белый Медведь обитает, — вздохнул мальчик.

— Да мы пришли уже, — ответил Олень.

Пригляделся Мэмыл: и верно — впереди дворец ледяной. Белый как снег, вот и не увидел мальчик сразу.

Зашли они во дворец и нашли Белого Медведя.

— Гэт, гэт, кто это ко мне пришёл? — поднялся им навстречу хозяин замка, огромный как снежная гора.

— Это я, Мэмыл! Пришёл к тебе, могучий Медведь, Весну искать! Мудрый Тюлень сказал, что ты знаешь, где она.

— Явился в мой дом без спросу, ещё и вопросы мне задаёт! — нахмурился Медведь. — А вот возьму да и съем тебя!

Страшно стало мальчику, но он виду не показал.

— Нельзя меня есть, могучий Медведь! Если я Весну не найду, не выйдут на солнышко играть твои медвежата. Переведётся род медвежий, да и все остальные сгинут — некем править будет. И некому.

Призадумался Белый Медведь.

— Правду говоришь, человечек! Я и сам чую, что неладное творится. Пора и медвежатам из берлог вылезать, и нам уходить от большой земли подальше, да всё холодно. Ищи весну, человечек!

Подарил Белый Медведь мальчику на прощание клок своей шерсти и велел о Весне спросить Хитрого Песца: он, мол, всюду бывает, везде шныряет, всё знает.

Хитрого Песца искать не пришлось: отправил Медведь за ним из дворца быстрокрылых крачек.

— Етты, человек! — поздоровался Песец. — Что тебя привело в наши края?

— Я ищу Весну, Хитрый Песец. Мне сказали, ты можешь знать, где она.

Песец задумчиво почесал за ухом, а потом сказал:

— Знать-то я знаю, но просто так не скажу. Разгадай мои загадки. Угадаешь — расскажу, где Весну искать. А нет — тогда заберу я твоего оленя!

Не желал мальчик Оленя на кон ставить, да по-другому Песец не соглашался.

— Не бойся, — сказал тогда Олень, — попроси только со мной советоваться, когда угадывать будешь.

На том и порешили.

— Вот моя первая загадка, — молвил Песец. — Ходит-бродит, а следов не оставляет?

Призадумался Мэмыл, стал с Оленем совет держать:

— Может, это лодка? По воде ходит, а следов не оставляет!

— У Песца лодки нет. Может, это рыба? Она в воде ходит, а следов нет.

Мэмыл и говорит:

— Рыба!

— Вэрин, вэрин! — кивнул Песец. — Угадал! Вот тебе вторая загадка: языка нет, а охотнику всё расскажут. Что это?

Мальчик у Оленя спрашивает:

— Как думаешь, друг, может, это верные собаки? И про врага предупредят, и дичь найдут, и злого зверя отпугнут.

— У Песца собак нет. Он и сам охотник: запахи вынюхивает да следы читает.

— Запахи быстро улетают, а следы долго остаются, — рассудил Мэмыл. — Это следы!

— Опять угадал, — кивнул Песец. — Вот тебе третья загадка: в каком камушке сердце бьётся?

Растерялся Мэмыл, не знает, что и сказать. Олень Кривые Рожки осторожно толкнул его в бок и говорит:

— Маленькое, твёрдое, а внутри живое. На что похоже?

— Яйцо! — закричал Мэмыл.

— Эх, не видать мне оленя, — вздохнул Песец. — Что ж, слово есть слово: ты загадки мои разгадал — вот тебе мой совет: ищи Весну у старой Ы’льян, хозяйки снега, ветра и холода.

На прощание подарил Песец мальчику волшебное слово, которым можно этого хитрого зверя призвать.

Отправился мальчик в самое сердце севера, где жила старая Ы’льян, хозяйка снега, ветра и холода. Шёл три дня и три ночи. Мороз его кусал-кусал, ветер с ног валил-валил, метель путь путала-путала, а всё шёл Мэмыл со своим Оленем.

Наконец, выросла перед ним ледяная гора, что и на дом огромный похожа, и на скалу.

Постучал Мэмыл в ворота, тотчас открылись они. Дошёл мальчик до самой большой комнаты, а там сидит старая Ы’льян, его дожидается. Одежда на ней из снежного меха, убор головной льдинками искристыми расшит.

— Я пришёл за Весной, — смело говорит Мэмыл.

— Что ж, у меня Весна, вот и ключ от её темницы, — кивнула старая Ы’льян. — Не хочу покидать мир. Сначала здесь навеки поселюсь, а потом и на южные земли отправлюсь. Не освободить тебе Весну, мальчик. Уходи-ка ты домой, пока цел.

Грозно хмурится хозяйка снега, ветра и холода. Замерзает Мэмыл. Олень Кривые Рожки ближе прижался, греет. Вспомнил тут Мэмыл о доме, где так же мёрзнут младшие братишки да родители. А вокруг соседи мёрзнут, и не только в их селении, во всём огромном царстве.

Обнял Мэмыл Оленя, согрелся и сказал:

— Не дело это: Весну в плену держать. Я до самого Солнца дойду да подброшу дров, чтобы оно разгорелось сильнее. Не оставлю Весну здесь, так и знай.

Рассердилась старая Ы’льян. Видит: не отступиться мальчишка. И решила: запугать не удалось, так по-другому от него избавлюсь.

— Ладно, смелый ты, мальчик. Давай так уговоримся: я тебе три задания дам. Выполнишь их, забирай Весну. А нет, так замёрзнешь до самого сердца.

Согласился Мэмыл.

— Вот первое тебе задание: посчитай, сколько рыбы в большом северном море! Времени тебе на это — пока не занесёт снегом чёрный валун у меня во дворе.

До моря далеко, но есть у Мэмыла ус Тюленя! Выскочил мальчик из дома Ы’льян, ищет, где бы воду найти, чтоб Тюленя позвать. Тут Олень Кривые Рожки отскочил в сторонку, стукнул трижды копытом. Смотрит Мэмыл: прорубь!

— Здесь под снегом и льдом озеро пряталось, — говорит Олень. — Зови скорее мудрого Тюленя.

Бросил Мэмыл в воду ус и позвал покровителя рода. Явился на зов Тюлень, выслушал мальчика, важно кивнул и ушёл под лёд.

Глядит Мэмыл на валун: наполовину его занесло. Валит снег, валит. Того и гляди скроется!

Когда от валуна осталась только самая верхушка, выплыл из проруби Тюлень, вручил мальчику волшебный свиток. А на том свитке все рыбы нарисованы, и возле каждой значком обозначено, сколько таких рыб в большом северном море.

Поблагодарил Мэмыл, помчался к старой Ы’льян быстрее ветра. Протянул ей свиток.

— Вот!

Заскрипела зубами старая Ы’льян, да делать нечего: свиток тот самим морским повелителем Тюленем отмечен — значит, правда в нём о рыбах от первого до последнего слова.

— Ладно! Вот тебе второе задание: очисти от сугробов озеро у меня во дворе. Хочу полюбоваться его гладким льдом. Он для меня краше всего на свете. Времени тебе на это — пока не занесёт снегом серый валун у меня во дворе.

Вышел Мэмыл во двор: снегу на озерном льду — выше самого Мэмыла, выше его отца, выше самого высокого человеческого жилища. Это сколько же силушки нужно, чтоб весь этот снег убрать?

Бросил он наземь клок медвежьей шерсти и позвал Белого Медведя. Не успел опомниться — вот и царь всех зверей на суше.

— Чего тебе? — ворчит Медведь.

— Вот, — отвечает Мымэл, — что нужно сделать, чтобы Весну выручить: очистить от снега это озеро.

— А, это дело нехитрое, — отвечает Медведь. — Только отойди-ка подальше. И оленя своего забери.

Мэмыл с Оленем отбежали и спрятались за холмом на берегу ледяного озера. Сидят да поглядывают, что же Белый Медведь делать будет?

А Медведь отошёл на край озера, встал на задние лапы — огромный-преогромный! — да как дунул на озеро. Весь снег тут и разлетелся в стороны. И на Мэмыла с Оленем немало снега упало.

Пока они отряхивались, Медведь призвал гагар, сапсанов да белых сов, чтобы птицы своими крыльями отгоняли падающие снежинки от ледяной глади.

Глянул Мэмыл на серый камень: наполовину его занесло снегом. Пошёл он к старой Ы’льян. Та в окно глянула: и верно, чисто на озере, гладко, только птицы вокруг летают. Значит, сам Белый Медведь мальчишке помог.

— Етток, вот тебе третья задача. Рыб ты быстро посчитал, посчитай теперь звёзды на небе! Времени тебе на это — пока не занесёт снегом белый валун у меня во дворе.

Улыбается старая Ы’льян: не справиться с этой задачей ни Тюленю, ни Медведю, ни самому мальчишке.

Вышел Мэмыл во двор, посмотрел вверх, а звёзд на небе видимо-невидимо. Хоть всю ночь считай, хоть неделю, хоть целый месяц — не справишься.

Прошептал мальчик волшебное слово — явился перед ним Хитрый Песец.

— Что стряслось? — спрашивает.

— Велела мне старая Ы’льян посчитать звёзды на небе.

Песец посмотрел на небо, почесал задумчиво за ухом и сказал:

— А звёзд там столько же, сколько снежинок на берегах большого северного моря.

— Правда? — удивился Мэмыл. — Ты так быстро и звёзды, и снежинки посчитал!

Песец усмехнулся:

— Нет, не посчитал. Кто же их все посчитает?

— Но Мудрый Тюлень всех рыб в своём море сумел посчитать, — возразил мальчик.

— Он в море правит, там его царство, значит, всё-не всё, но многое ему там ведомо.

— Тогда, может, старая Ы’льян тоже знает, сколько у неё снежинок на берегу моря?

Песец кивнул:

— Наверное, знает. Но она не знает, сколько там, наверху, звёзд. Это никому не под силу, даже ей.

Сказал — и был таков.

Делать нечего, пошёл Мэмыл к старой Ы’льян.

— Ну, — говорит она, — сдаёшься? Замёрзнуть тебе тогда насмерть в моём царстве! Сколько звёзд на небе?

— Столько же, сколько снежинок на берегах большого северного моря! — заявил Мэмыл.

— Не может такого быть! — закричала старая Ы’льян.

Выскочила из своего жилища, задрала голову и давай звёзды считать.

— Одна... Две... Три…

Ждал-ждал Мэмыл, когда она посчитает, да не дождался.

Олень Кривые Рожки ему и говорит:

— Видимо, долго старая Ы’льян звёзды считать будет, а мы с тобой пока Весну найдём.

Снял Мэмыл ключ с пояса хозяйки снегов, а они и не заметила: знай, всё приговаривает:

— Тысяча триста пять... Тысяча триста шесть... Тысяча триста семь…

Ходили они по дому старой Ы’льян долго-долго, пока Олень чутким носом не почуял тонкий аромат цветущих луговых трав.

Мотнул рожками в правую сторону:

— Туда нам идти надо.

Так и нашли Весну.

В коридоре перед большущей дверью снег и лёд подтаяли, запахи трав и цветов голову кружат, слышно, как стучит капель и чирикают птички. Отворил Мэмыл дверь, а оттуда теплом повеяло да светом ярким так ослепило мальчика, что он зажмурился.

Почуял только, как кто-то коснулся его макушки, от чего Мэмылу враз тепло да весело стало. А потом услышал:

— Спасибо!

Открыл глаза, а Весны и след простыл.

Пошли Мэмыл с Оленем домой, и всюду видно: Весна пришла. Исчезают сугробы, наливается ярко-голубым сиянием небо, поют-заливаются птицы.

Красота!

А старая Ы’льян так и считает звёзды: не пытается больше Весну запереть, потому в свой черёд все сезоны и приходят. Как собьётся Ы’льян со счёту, сердится, тут повсюду метели да бураны случаются. Как устанет, так вздохнёт печально, и повсюду снег валить начинает.

Царь же с богачами, силачами да мудрецами спорили-спорили, почему весна пришла, да так и не решили ничего. Велел царь по всем краям искать того удальца, который Весну вернул, и Мэмыл о тех поисках да награде в полцарства слышал, да только зачем ему полцарства, когда у него и так всё есть.

Как волшебник Лайн экзамен сдавал (фэнтези)

Перед экзаменом по трансформации я волновался так, что не смог заснуть. Оно и понятно: с этим предметом у меня не ладится совсем. И, кажется, профессор Чизл меня за это ненавидит. Каждый раз, когда я делаю что-то не так, он морщится и выдаёт какое-нибудь кислое замечание, после которого хоть беги из Академии прочь.

А на экзамене будет не только Чизл. Там будет целая комиссия! И раскритикуют они меня просто в пух и прах. Может, притвориться больным и не идти на экзамен? А толку-то? Сдавать его всё равно придётся, а если комиссия соберётся во второй раз персонально для меня, то меня точно сожрут!

Но как же не хочется слышать в свой адрес нелестные, злые слова!..

Так и промучался до самого утра пустыми переживаниями, и на экзамен пошёл вялый, уверенный в своей неудаче.

У самой башни Академии я заметил печальную старушку — ветхую-ветхую, грустную-грустную. Я хотел пробежать мимо: всё-таки экзамен вот-вот, но не смог. Старушка выглядела так, словно никто в целом мире не мог ей помочь. Или не хотел.

— Бабушка, вы чего грустите? — я остановился перед старушкой.

Та вздохнула и прошептала:

— Есть очень хочется, внучок...

— Кхм, давайте я куплю вам вон в той лавке пирог!

— Нет, внучок, пирог мне не по зубам...

— Так он мягкий, бабушка, честное слово! Начинка — просто праздник для желудка! И сырная хороша, и с мясом, и с картофельным пюре. А сладкие пироги там каковы! — я чуть слюной не захлебнулся, хотя только что плотно позавтракал.

— Так денег нет...

— Я куплю! Вам с чем?

— Вот с сыром бы... и с яблоками...

— Хорошо!

Времени до начала экзамена совсем чуть, но заскочить за парой пирогов я успею.

Как назло, в лавке было людно. Пять покупателей, и каждому — каждому! — надо было и пирог, и булок, и хлеба, и поболтать с очаровательной девицей за прилавком.

Я извёлся весь. Если ещё и опоздаю на трансформацию, то, того гляди, меня самого во что-нибудь трансформируют. Но нельзя же сначала пообещать голодной бабульке еду, а потом убежать!

Наконец — вечность спустя! — подошёл мой черед.

— Чего желаете, господин волшебник? — улыбнулась чаровница за прилавком.

Увы, флиртовать с красавицей мне было некогда. Я и так уже опаздывал к началу экзамена. Расплатившись за два пирога, я вышел и обнаружил старушку там же, где и оставил.

— Вот, бабушка, угощайтесь!

— Спасибо, внучок! Спасибо! Я пирогов сто лет не ела!

Старушка долго благодарила меня, и мне показалось неправильным её перебивать.

Наконец, она сказала:

— Вижу, торопишься, соколик. Беги, куда надобно. А на прощание вот, возьми подарочек от бабули. Коли времени не пожалел, да денег и слова доброго — будет тебе награда.

Старушка протянула мне глиняную птичку-свистульку и снова улыбнулась.

— Спасибо, бабушка!

Я сунул птичку в поясной кошель и помчался к башне.

Экзамен, конечно, уже начался, и, увы, все одногруппники уже были в зале.

Я робко постучал и сунул нос в огромную аудиторию:

— Простите за опоздание...

— Безобразие! — воскликнул профессор Чизл. — Это недопустимо! Вы будете отстранены от сдачи...

— Но молодой человек опоздал меньше, чем на четверть свечки, — мягко перебил профессор зельеварения Олни. — Так что он может сдать экзамен, но после остальных.

Остальные профессора кивнули, и Чизлу пришлось смириться, а мне — поблагодарить и вернуться в коридор.

Эх, да если бы больным сказался, я бы, наверное, не так их рассердил. А после общего экзамена утомлённые и жаждущие попасть домой к вкусному ужину профессора со мной в два счёта расправятся!

“Хочешь заболеть?” — вдруг произнёс кто-то прямо в моей голове.

От неожиданности я подпрыгнул на месте и крутанулся вокруг себя. Никого.

— Нет, — громко сказал я на всякий случай, — не хочу болеть.

“А чего ты хочешь?” — спросил тот же голос. Странный, кстати, голос: непонятно, мужчина или женщина, молодой или старый.

— Кто тут?

“Я здесь, в твоём кошеле”.

Я еле удержался от того, чтобы снова в испуге не подпрыгнуть. Открыл кошель и вытащил подаренную старушкой птичку. Птичка, кажется, подмигнула нарисованным глазом. Я осторожно положил её на подоконник и помассировал ладони, собирая силу. Протёр лицо, будто при умывании, накладывая на глаза Особое зрение.

Птица светилась и переливалась всеми оттенками зелёного. Обычной магической вещи положено светиться золотистым на оранжевом фоне немагических предметов. А зелёный — цвет нечисти, это все знают. Эта же свистулька казалась созданной из всех оттенков зелёного. И при этом потоки силы в ней сплетались как в артефакте...

“Так чего ты хочешь?”

От неожиданности я потерял концентрацию, и чары развеялись. На подоконнике стояла птичка и смотрела на меня, чуть повернув расписную голову.

— Ты кто? — шепнул я.

“Исполнитель желаний. Стандартный. Одноразовый”.

— Так не бывает! — воскликнул я шёпотом. Ещё не хватало переполошить комиссию за дверью.

“Пожелай. Вот и проверишь!”

С одной стороны, так и правда не бывает. С другой, я же своими глазами видел, как эта штука светится, как она наполнена магией. Так что вдруг он настоящий? Надо провести эксперимент! Только очень осторожно, обдуманно и ответственно!

Что же пожелать? Чтобы за экзамен мне поставили “отлично” без сдачи? Но это надо будет влиять на членов комиссии, а это во-первых, небезопасно, а во-вторых, неэтично.

Так, желать сокровищ и денег — это скучно. Сверхсилы и могущества — пошло. К тому же, если артефакт одноразовый, то сделать меня сильным или умным навсегда не получится.

Надо пожелать что-то такое, что будет мне на пользу, никому не повредит и точно не по силам какому-нибудь шутнику, если всё это таки окажется розыгрышем.

И думать надо быстро, а то ведь кто знает, как скоро профессора разберутся с товарищами студентами и возьмутся за меня? И будут меня песочить и всячески давить на моё хрупкое самомнение. И наверняка же его сломают...

О, придумал!

— Хочу спокойно относиться к критике на экзамене, оставаясь в своём уме и давая адекватную обратную связь. Трезвым, здравомыслящим и всё понимающим.

“Будет исполнено!”

Птичка тут же рассыпалась в пыль, а я впал в оцепенение, которое развеялось, лишь когда профессор Чизл недовольным тоном велел мне зайти в зал.

— Итак, покажите, чему вы научились за этот год, Лайн. Господа, прошу не судить его строго: это самый слабый студент из всех, что я видел за все годы работы в Академии. Не знаю даже, как он дошёл до четвёртого курса!

Не успел я обидеться, как в моей голове зазвучал голос профессора Чизла, говорящий кое-что иное:

”Студент как студент. Вон, у Пирза в своё время ещё меньше способностей к трансформу было, а ничего — сейчас деньги этим зарабатывает. Но если студент плохо сдаёт экзамен, виноват же учитель? А я не хочу быть виноватым! Вот уж нет!”

Я вытаращился на профессора и даже обидеться забыл.

— Ну что же вы, молодой человек? Тяните билет, — поторопила меня профессор Стеф.

Я извинился, подошёл к столу и вытащил билет. Пятый.

Так, что тут у нас? Обращение неживого в неживое другого класса с двукратной потерей массы. Ладно, это несложно.

Я шагнул к столу к образцами и выбрал глиняный кувшин. Весит он килограмма три. Значит, превратим его в маленькую деревянную шкатулку без узоров и без запоров.

В ходе простенького превращения я взмок, будто телегу мешков с зерном разгрузил.

— Мда, вы правы, профессор Чизл, — процедил заместитель декана Виан, — простейшая операция, а усилий приложено, будто молодой человек с демонами тут дрался. Мда.

“Как я устал! — проговорил Виан в моей голове. — Ну как я устал! Сколько можно тут торчать! А мне ещё к ювелиру нужно. Джесс требует слишком много украшений. Пора, пожалуй, завести новую девицу. Попроще. Ох, как я устал!”

Ха, что мне теперь — посочувствовать бедняге Виану?! Неужели профессора на экзамене не о нас думают, а о своих делах? Вроде и понятно: они же тоже люди. А вроде бы и обидно как-то.

— Тем не менее, молодой человек справился, — заметил профессор Олни. — И уложился в стандартное время. Продолжайте, прошу вас.

Он ободряюще улыбнулся, и я повеселел. Ладно, пусть думают, о чём хотят. Главное — экзамен сегодня сдать. И я уже на треть приблизился к этой цели!

Второй вопрос теоретический. Закон Влиса-Герна. Его я худо-бедно помню.

Я начал с истории, предшествующей открытию закона: Влис Искатель однажды встретил акнульского упыря... Но меня тут же перебил профессор Чизл:

— Мы тут не намерены сидеть до самого утра! Давайте формулу и десять возможных искажений по двум переменным, Лайн!

Уф, это будет непросто. Формулу я воспроизвёл без труда, а вот на пятом искажении запутался.

— А вы не думали бросить это дело, молодой человек? — с улыбкой на тонких губах поинтересовался молчавший до этого профессор Норт, которого все студентки единогласно считали самым красивым преподавателем с самым скверным характером. — Бросить магию и заняться... м-м-м... чем-нибудь другим? Более подходящим для вас?

“Обожаю глумиться над этими юными недоумками! — рассмеялся Норт. — Половина так тупа, что не понимает издёвки, а вторая половина так очаровательно беспомощно злится в ответ. Интересно, из которых этот?”

В синих глазах профессора Норта действительно читался интерес. Чтобы не соответствовать его классификации, я улыбнулся в ответ и сказал:

— Профессор, ваша забота греет моё сердце! Я тронут. Но пока не намерен оставлять магию!

— Молодой человек, — вмешалась в разговор профессор Стеф, — вам не кажется, что приведённая вами в пятом искажении модуляция неэффективна? Это всё, что вы можете предложить?

Она нахмурилась, а её голос в моей голове произнёс:

”Строгость — вот, что нужно студентам. Тогда они становятся дисциплинированными и ответственными. А это всё, что нам нужно. Чтобы после Академии ребята умели позаботиться о себе”.

Слова профессора Стеф, не предназначенные для чьих-либо ушей, меня по-настоящему растрогали. Я решил не обманывать ожиданий прекрасной строгой женщины и сосредоточился.

И стоило внимательнее всмотреться в построения, начерченные мною на доске у стола с инвентарём, как ошибка тут же нашлась. Оставшиеся искажения я изложил без проблем.

— Хорошо, — кивнул профессор Олни. — Теперь последний вопрос.

Третий вопрос — снова практика. Живое в живое на максимально длительный срок.

Я долго и старательно превращал крысу в суслика. Мог бы и быстрее, но тогда был шанс оставить у суслика крысиный хвост или уши. А говорят, это жутко неприятно.

Профессора за моей спиной негромко переговаривались.

— Настаиваю на самой низкой проходной отметке. Хотя и “удовлетворительно” для него многовато, — негодовал профессор Чизл.

“Я говорил, что он плох. Значит, он должен быть плохим! И плевать, что он там на самом деле знает и умеет! Мне всё равно! Должно быть так, как я сказал!”

— Он ошибся лишь раз, в действительно сложной формуле. Я предлагаю “хорошо плюс”, — говорил профессор Олни. — Видите, как он старается качественно обратить крысу. Наверняка ведь, чтоб она не мучилась.

— Но это детские сказки! — цедил профессор Виан. — Животные не мучаются при трансформации в живое. А этот юноша просто тугодум и лентяй!

”Олни собирается выдвигаться на выборах в деканы. Конкур-р-рент! Нет, пусть знает своё место! Если он говорит чёрное, то я буду твердить белое!”

Они продолжали обсуждать меня, а на самом деле каждый из критикующих говорил о себе: о своих обидах и амбициях, о своей зависти и лени, о боли и проблемах. Только строгая профессор Стеф критиковала из желания улучшить мои навыки, чтобы я скорее стал самостоятельным.

В итоге мне поставили “хорошо”. Я так устал и проголодался, что даже на радость сил не осталось.

Я поблагодарил комиссию и вышел в коридор. Чизл пробурчал мне вслед что-то недоброе, но “перевода” в голове я не услышал. Что ж, экзамен закончился, и значит, волшебный помощник выполнил моё желание. Интересно, а получится ли у меня самому научиться понимать, что на самом деле имеют в виду те, кто меня критикует?

Соседи (мистика)

Саяна вернулась из отпуска и сразу поняла: что-то не так. В квартире на первый взгляд всё было по-прежнему. Те же комнаты, та же мебель, тот же вид из окна на парк возле торгового центра.

Но что-то определённо было не так. Зябко, несмотря на знойные июльские деньки, и жутко. Саяна никогда не считала себя трусихой, но тут невольно вспоминались все увиденные когда-то ужастики и весь прочитанный Стивен Кинг.

Она решительно встряхнулась и решила, что не сдастся каким-то непонятным ощущениям. Нарочно громко топая, прошла по квартире, открыла все окна. Разобрала сумку, с удовольствием вспоминая море и пляж.

Когда Саяна прятала пустую сумку в чулан, с улицы послышались крики. Она тут же выкочила на балкон: у соседнего подъезда неповижно лежал человек, а вокруг суетились три женщины и два подростка.

Она схватила телефон и побежала вниз. Может, человеку срочно нужна помощь, как её бабуле когда-то... Тогда никто не помог пожилому человеку, и, когда вызвали скорую, бабушка уже умерла. Саяна сразу после похорон пошла на курсы первой помощи и обещала себе никогда не проходить мимо.

Однако человеку у подъезда помощь уже не требовалась. Он лежал, неестественно вывернув разбитую голову, из-под которой вытекала тёмная кровь, собираясь в лужу.

— С седьмого этажа сиганул! — покачала головой женщина в цветастом платье. — Допился, видать! Пьяный же был, да, Тань?

Девчонка лет тринадцати с густо накрашеными ресницами, стоящая рядом, шмыгнула носом:

— Ага. Туда ему и дорога!

— Таня! Нельзя так! Он же твой отец!

— И чё?!

Саяна спросила:

— Полицию вызвали?

— Я не вызывала, у меня телефон разрядился, дома лежит, — пожала плечами женщина.

— А мой телефон он пропил! — заявила девчонка.

Саяна позвонила в скорую и в полицию сама. Попросила очевидцев не расходиться. Женщина в платье осталась, девчонка пожала плечами: мол, куда я денусь. Второй подросток, мальчик, вытащил телефон и хотел сделать фото, но Саяна не дала.

Чуть поодаль стояли ещё трое: мужчина в очках в тонкой оправе, полная женщина с большим пакетом из “Титана” и девушка в модном светло-голубом сарафанчике. Услышав, что скоро приедет полиция и надо будет давать показания, женщина и девушка быстро ушли. Мол, мы всё равно ничего не знаем.

Мужчина подошёл к стоящим у тела, вежливо поздоровался и спросил, что случилось. Девчонка и мальчишка наперебой принялись рассказывать. Мужчина качал головой и хмурился:

— Надо же, какое несчастье... А я недавно квартиру купил в вашем районе. Думал, хороший район: “Пиплс Парк” рядом, парк такой замечательный. Я, кстати, Геннадий, а вы?

Пока все знакомились, из Саяниного подъезда вышла знакомая старушка в цветастом платке, покосилась на собравшуюся толпу, и посеменила в сторону “Зари”.

Саяна поздоровалась. Бабуля пристально уставилась на неё, словно не узнавая, хотя они здоровались все восемь лет, что Саяна тут живёт, потом кивнула.

Саяне почему-то снова стало не по себе. Она не сдержалась и зябко поёжилась.

— Вы из второго подъезда, Саяна? — спросила молчавшая до сих пор женщина в белых брюках.

— Да.

— Ох, это у вас же на днях Николай Семёныч с лестницы упал? Тоже на седьмом этаже!

— Не, на пятом, — возразила женщина в платье.

— Не знаю, — покачала головой Саяна, — я из отпуска только что прилетела. Две недели дома не была.

— О, так вы не знаете?! Тут напасть такая случилась, ой-ёй! Мужчина из вашего подъезда три дня назад с лестницы упал и убился. Оступился вроде.

— А ещё парень из первого подъезда умер! — сказала девчонка, покосившись в ту сторону. — Типа, несчастный случай!

— Прям эпидемия какая-то, — вздохнула женщина в платье.

— Ну вы чё? Эпидемия — это же когда болеют! — фыркнуладевчонка. — А тут какая-то мистика!

Саяна в сверхъестественное не то чтобы верила, но и не то чтобы совсем-совсем не верила. Что-то где-то, наверное, есть. Но не в собственном же доме! Не в обычной панельной многоэтажке обычного города.

Приехали медики, затем полиция. Один из полицейских мрачно заметил:

— Который раз сюда приезжаем уже. Мор у вас тут, что ли?

Когда всех присутствующих опросили, а тело увезли, Саяна вернулась в квартиру. Знакомая двушка снова показалась жуткой и неправильной. В чём же дело? Конечно, три смерти в одном доме — это странно и страшно, но в конце концов Саяны это не касается.

В дверь постучали, и девушка вздрогнула.

Подошла к двери и посмотрела в глазок. На лестничной площадке стоял Геннадий.

— Саяна, извините, но вы, кажется, браслет потеряли.

Она открыла дверь, посмотрела на протянутый мужчиной браслетик-цепочку с подвеской-шармом в виде сердечка и сказала:

— Нет, это не моё.

— О, простите ради бога! Видимо, это той девочки, Танечки.

Геннадий улыбнулся, а Саяна вновь ощутила холодок.

— Наверное. Извините, я занята.

Она попыталась захлопнуть дверь, но мужчина придержал её и спросил:

— А вы не знаете, в какой квартире она живёт? Надо ведь вернуть украшение. Для девочки это целое сокровище!

— Нет, не знаю. Извините.

— А может, кто-то из вашей семьи знает? Спросите у домочадцев, если не сложно.

Геннадий снова обворожительно улыбнулся. Но Саяне отчётливо виделась угроза в его прищуренных карих глазах. Кажется, он пытается понять, одна ли она дома.

— Сейчас, — она выделила это слово голосом, — дома никого нет.

И добавила, стараясь выглядеть спокойной:

— Скоро вернётся муж, но он тоже вряд ли знаком с этой Таней.

Геннадий явно ей не поверил. Его улыбка стало пугающе многозначительной, но тут послышался шум пролётом выше. Кто-то спускался по лестнице. Геннадий сказал:

— Простите за беспокойство, мне пора. Ещё увидимся, Саяночка.

И он быстро удалился. Саяна шумно выдохнула. Сердце колотилось в груди, как бешеное. Ладони взмокли. По спине тёк пот — и вовсе не потому, что на дворе июль.

Сверху медленно спускалась старушка. Она же недавно уходила — и когда успела вернуться? Хотя времени прошло больше, чем кажется: пока дождались медиков и полицейских, пока показания дали. Интересно, почему она сверху спускается, если живёт под Саяной? Хотя не всё ли равно: главное — она спугнула этого Геннадия.

— Здравствуйте! — кивнула девушка.

— Здравствуй-здравствуй, внучка, — отозвалась старушка и пошла вниз.

Саяна ещё раз приветливо кивнула и закрыла дверь. Заперлась и решила выбросить из головы лживо-приветливого Геннадия. Надо уборку сделать — пыли-то в пустой квартире за две недели накопилось немало. Согреть воды и помыться: горячей воды ещё три дня не будет.

Но мысли о Геннадии не отпускали: он же сказал, что будет искать ту девчонку, Таню, а это явно не к добру. Это отсюда его соседка спугнула. А вдруг там его никто не спугнёт?

Нет, конечно, может быть, Саяна себя накручивает, и этот Геннадий — самый обычный мужчина...

И всё-таки с ним что-то не так! Не зря ведь ей стало так страшно. Да ещё и три смерти за неделю в доме... Может, эта Таня права, и тут замешана какая-то мистика? А может, у неё, Саяны, просто нервы шалят? Но с чего бы?.. Или всё-таки тут что-то нечисто? Или всё же мистики нет, а этот Геннадий — просто неприятный мужчина? Или это нервы?

От мыслей, мечущихся по кругу, разболелась голова. Саяна постояла ещё с полминуты среди комнаты, а потом решила: надо пойти и найти Таню. Убедиться, что с ней всё в порядке, и на этом успокоиться. Всё. Ну, может, ещё послушать версию девочки о сверхъестественном и понять, что это смешная идея, годная разве что для ребёнка.

Девушка переоделась из мятого дорожного костюма в летнее платье весёлого жёлтого цвета, причесалась, подкрасила губы и пошла искать Таню.

Девочка живёт в третьем подъезде на седьмом этаже: помнится, кто-то говорил, что тот мужчина упал именно с седьмого. Раз он отец Тани, то очевидно, искать её надо там.

Саяна подошла к третьему подъезду, покосилась на плохо замытое кровавое пятно у бордюра. Дверь была приоткрыта и подпёрта камнем. Девушка вызвала лифт и нажал кнопку “7”.

На нужном этаже Саяна сразу поняла, какая дверь ей нужна. Окна во двор выходят у крайних на площадке квартир. Дверь крайней левой квартиры была новенькой, красивой, оббитой тёмно-бордовой кожей — вряд ли там жил алкоголик. Крайняя правая дверь выглядела обшарпанной, а внизу створки “красовались” вмятины, словно кто-то яростно пинал её. Наверное, тут и живёт семья Тани.

Саяна позвонила в дверь, и она сейчас же открылась. На пороге стояла Таня. Косметику с лица она уже смыла, и теперь казалась совсем ребёнком.

— А, это вы. Чё надо?

— Таня, к тебе случайно не заходил Геннадий?

— Не-а. А чё?

— Можно с тобой поговорить?

Девочка на секунду задумалась, а потом махнула рукой:

— Ладно, заходите. Мамка на работе, а Юлька и Артёмка у бабушки с дедушкой в деревне. Мультики там смотрят, — вздохнула она. — А у нас телека уже давно нету. Я тоже поехала бы, да просопливила весь июнь. Ну щас уже здоровая!

Таня провела гостью по чистой, но очень бедной квартире со старыми выцветшими обоями на кухню. Тут было почти пусто: стол, два стула, древний холодильник, раковина и плитка на две конфорки на табурете.

— Папаша всё пропил! — мрачно сказала Таня. — Только холодильник остался и чайник. Даже стиралку, которую дед подарил, пропил. Чай будете?

Не дожидаясь ответа, девочка наполнила чайник.

— К чаю только шоколадка. Мамка по акции купила в “Абсолюте”. С орешками.

Саяна мысленно отругала себя за то, что не догадалась купить чего-нибудь к чаю. Хотя не в гости же шла... Но всё равно неловко.

— Так чё там с Геннадием?

— Ты браслет с шармом не теряла? — спросила в ответ Саяна.

— Не. У меня такого нету.

— А Геннадий мне такую штуку приносил. Спросил, не моё ли. Я сказала, что нет. Он решил, что твоё. Может прийти и тебе показать. Но если не твой браслет, ты у него не бери, ладно? И никуда с ним не ходи, Таня. Мне он не нравится.

— Нормальный дядька, — пожала плечами девочка. — На алкаша непохож. Не то что мой папаша.

— А твой папа сильно пил?

Таня налила чаю себе и гостье и принялась жаловаться на отца. Увы, её родитель вёл себя при жизни отвратительно: таскал из дома вещи, грязно матерился, пугая младшую дочь, Юлю, несколько раз поднимал руку на жену и грозился её убить.

— Хорошо, что помер! — безапеляционно заявила Таня. — Правда, странно...

— Что странно?

— Зачем он на балкон пошёл? Он так-то высоты боится, так что трезвый ещё мог туда выйти, а вот пьяным никогда. Мы там иногда от него прятались, когда он совсем дурел. Ну и ладно! Упал — и хорошо! Я плакать точно не буду.

— А помнишь, ты говорила про парня из первого подъезда? Ты с ним не была знакома?

— Не-а. Но он наркоман был. Мамка с тёткой из квартиры под ним общается немножко. Та тётка всё время жаловалась, что он нарик. И что бабку свою бьёт и пенсию у неё отнимает. Наверное, от передоза и кончился.

— А в моём подъезде кто умер, не знаешь?

— Какой-то дядька... а, Николай Семёныч! У него имя, как у нашего физрука, вот я и запомнила. Я его видела, когда скорая приехала: он такой усатый и высокий. Но не знаю про него ничё.

— Так его скорая увезла?

— Да, но он в больнице умер тем же вечером.

— И правда много трупов... Как думаешь, это что-то паранормальное?

— Не, эт я так сказанула, ну просто. Не верю я ни в какую мистику. Мне уже одиннадцать, я знаю, что такое только в кино бывает. А это — ну просто совпадение.

Саяна посидела ещё немного, допила чай, послушала, как Таня рассказывает про какой-то сериал с вампирами в России, потом взяла с девочки обещание не открывать Геннадию, на всякий случай сказала номер своей квартиры и пошла домой.

В своём подъезде она наконец вспомнила, кто такой Николай Семёнович. То есть она с ним не была знакома, но высокий усатый мужчина, которого как-то при ней назвали Колей, жил на первом этаже. Вроде бы говорили, что он упал с лестницы. Но почему на пятом? Или те женщины просто перепутали? А может, он в гости к кому-то ходил?

Снова столько вопросов!

Саяна решила, что самое время отвлечься уборкой. Набрала воду в ведро, приготовила губку и тряпки. Но сосредоточиться на простых привычных действиях никак не получалось. В голове всё вертелись мысли о странных смертях и о Геннадии, и одной в квартире было неуютно.

Надо пойти прогуляться. На свежем воздухе и дышится легче, и отвлечься проще. К тому же дома еды нет — надо закупиться.

В дверях подъезда Саяна столкнулась с бабулькой, спугнувшей Геннадия.

— Ой, простите, пожалуйста! — извинилась девушка.

— Да ничего, внученька, все целы! — старушка улыбнулась, от чего её скуластое лицо стало ещё более морщинистым и добродушным.

— А вы же подо мной живёте, да?

— О, запомнила бабушку? Молодец!

— Меня Саяна зовут, а вас?

— Да всю жизнь вроде Альбиной Цыреновной звали, — рассмеялась старушка.

Старушка казалась приветливой и общительной, и девушка решилась полюбопытствовать. Она спросила:

— Альбина Цыреновна, а вы знаете про Николая Семёныча?

— Что помер он? Знаю, конечно. И поделом ему!

— Почему? — удивилась Саяна.

— Так он же падчерицу свою совратил, тьфу ты! А ей тогда всего двенадцать было!

— Ужас какой! А почему его не посадили?!

— А никто и не знал, — покачала головой Альбина Цыреновна. — И запугивал девчонку, и в детдом грозился сдать. Разве не поделом ему?

Саяна растеряно кивнула. Вот так живёшь-живёшь и не знаешь, кто рядом с тобой обитает.

— А что он на пятом этаже забыл? — пробормотала девушка, скорее размышляя вслух, чем ожидая ответа.

— Кто его знает? Да и не всё ли равно теперь?

Альбина Цыреновна вдруг подмигнула, и Саяне показалось, что взгляд милой бабушки на долю секунды стал тяжёлым и злым.

— А ты же шла куда-то? Вот и ступай, милая. А я тут потихоньку поползу к себе.

Саяна попрощалась со старушкой и вышла на залитую солнцем улицу. И почему ей снова зябко и жутко?

Наверное, это из-за перелёта. Да, именно так. Смена часовых поясов и всё такое. Саяна старательно гнала от себя мысли о том, что когда она прилетела в далёкую Турцию, никаких странных мыслей и прочих проявлений “смены поясов” не наблюдалось.

Три часа она провела в “Пиплс парке”: выпила кофе с пирожными в кофейне на первом этаже, побродила по бутикам, потом посидела в “Перцах”, листая новости в ВК под пиццу и чай. Хотела сходить в кино, но не нашла в расписании кинотеатра ничего интересного. Ладно, кино можно и дома с ноута посмотреть. А пока надо за продуктами сходить.

Саяна долго бродила между стеллажей в супермаркете, кидая в корзинку и то, что собиралась купить вроде хлеба и молока, и то, что сейчас не очень-то нужно: пирожные, печеньки, вафли. Потом прошлась между стеллажей ещё раз, выкладывая всё калорийное обратно. Затем вернулась и всё-таки взяла пирожные.

Надо ещё в хозяйственный отдел зайти. На всякий случай...

Тут Саяна поняла, что, кажется, ей просто совсем не хочется возвращаться домой. Ну что за глупости?!

Она дошла до хозотдела. И вдруг увидела Геннадия. Мужчина шёл к кассе с шоколадкой и большим рулоном скотча в руке.

Саяне тут же захотелось оказаться дома за крепко запертой дверью. Она притаилась за стеллажами, дождалась, пока Геннадий оплатит покупку и выйдет, и поспешила на кассу.

Девушка быстро пошла к дому, почти побежала. А в подъезде на неё вдруг навалилась усталость. Саяна еле-еле поднялась на свой этаж, открыла дверь и почти ввалилась в квартиру. Заперла дверь, переобулась и поплелась на кухню разложить покупки.

В окнах отражался розовый закат, красивый, но не умиротворяющий, а тревожный. Ну вот, снова нервы разгулялись!

Саяна сердито тряхнула головой, пошла в ванную и умылась. Всё, хватит предаваться унынию и панике. Надо приводить себя в порядок и ложиться спать. Утром сегодняшнее волнение наверняка покажется ерундой.

Пока Саяна возилась с чайником и тазиками, который год клятвенно обещая себе купить водонагреватель, за окном совсем стемнело. Фонари возле дома почему-то не горели, хотя те, что стояли вдоль проезжей части, светили как обычно.

Надо перекусить: она как раз такие миленькие пироженки купила! — и ложиться спать. Обычно она не ела на ночь глядя, но пока в отпуске — можно. Саяна собралась вскипятить чайник, но только включила его, как погас свет.

Сначала она испугалась, но быстро успокоила себя: сама Вселенная не хочет, чтобы ты наедала лишние килограммы. Надо найти фонарик, а то если телефоном всё время подсвечивать, он быстро разрядиться. Так, фонарик, кажется, был в чулане.

Скоро Саяна уже копалась в завалах из пакетов, старых тряпок и прочих вещей, которые и выбросить жалко, и хранить где-то кроме чулана не зачем. Вот и фонарик! Эх, кажется, в нём батареек нет.

В дверь заколотили. Саяна чуть не подпрыгнула.

— Кто там?

— Это Таня, откройте! Пожалуйста!

Дрожащий испуганный голос был действительно Танин. Саяна быстро открыла дверь, и в квартиру заскочила дрожащая девчонка.

— У нас в квартире что-то есть! — зашептала она. — Наверное, папкин призрак пришёл! Он меня убьёт! Я же так радовалась, что он помер!

— Тихо-тихо, Таня! Пошли на кухню.

Саяна с трудом успокоила девочку, угостила её пирожными — всё равно в холодильнике без света им долго не простоять, а так хоть ребёнка отвлекут немного, и спросила:

— Так что случилось?

— Я дома сидела, вроде всё нормально было. А как стемнело, прям жуть началась! Что-то шуршит и скребётся... нет, мышей у нас нету! И холодно стало сразу! И жутко! А потом свет погас! Мне так страшно!

Таня разревелась, и Саяне стало безумно жалко девочку. Хоть та и шумно радовалась смерти отца, а всё-таки это стресс для ребёнка. Пусть ужасный, но отец — и погиб почти у неё на глазах. Видимо, Танина психика выбрала вот такой вариант переживания.

— Не бойся, Тань. Тут тебя никто не тронет. А где мама?

— Мама на смене — придёт утром, в шесть. Можно я у вас побуду, а? Я тихо-тихо буду, честно!

— Конечно! Пошли, я тебе постелю на диване и посижу с тобой.

Саяна встала из-за стола и тут же ощутила леденящий холод. Таня приглушённо пискнула, а из соседней пустой комнаты послышались шаги и скрипы.

— Кто там? Вы же не одна дома, да? — шёпотом спросила девочка.

— Одна, — также шёпотом отозвалась Саяна.

— Ой!

В комнате зашуршало, заскрежетало. До слуха Саяны донесся еле различимый шёпот.

“Моя... моя... моя...”

Она встряхнулась и сказала:

— Наверное, это...

С громким стуком захлопнулась входная дверь, а потом за спиной Тани кто-то появился. Тёмная фигура обрела человеческие черты и знакомым голосом Геннадия сказала:

— Вот ты где, девочка!

Саяна с ужасом поняла, что на его лице нет очков, а на их месте поблёскивает один огромный глаз.

Таня попыталась вскочить, но “Геннадий” схватил её за плечо.

— Пусти её! — сдавленно закричала Саяна и кинулась на монстра.

Тот расхохотался, оскалив острые зубы, и отшвырнул девушку. Она ударилась о холодильник, упала, но тут же вскочила. “Геннадий” взвалил девочку на плечо. Та безвольно повисла, видимо, потеряв сознания от страха.

Саяна схватила чайник, снова кинулась на монстра, молотя его куда придётся. Но её удары не причиняли существу никакого вреда.

— Сиди тихо, — прошипел “Геннадий”. — Тогда жива останешься!

— Отпусти Таню! Отпусти!

Саяна пыталась кричать, но горло так пересохло от страха, что она лишь сипела.

Монстр развернулся к выходу. Снова хлопнула входная дверь.

Чудище замерло, а затем зарычало. В прихожей послышались шаркающие шаги. И к кухне вышла Альбина Цыреновна. Её тело слегка светилось, а лицо было неестественно бледным. Глаза же наоборот были чёрными, без белков.

Кажется, это тоже монстр...

— Чего тебе, дахабари? — прорычал монстр. — Я делиться с тобой не буду. Другого ребёнка найди.

Альбина Цыреновна жутко рассмеялась, а потом сказала неприятным скрежещущим голосом:

— Одержал человека, анахай? Ребёнок мне не нужен, мне нужно твоё тело! С каждым новым убийством я сильнее — сейчас тебе со мной не справится! Я мщу гнусным насильникам и убийцам, а твой человек — и то, и другое! Отда-а-а-ай!

Вопль дахабари оглушил Саяну, и та упала на пол, выронив бесполезный чайник.

“Геннадий” бросил Таню и зарычал, кинувшись к “старушке”. Саяна подтащила девочку к себе и крепко обняла, с замиранием сердца глядя, как воя и хрипя, грызут друг друга монстры.

Одноглазый анахай раскрыл пасть от уха до уха и пытался вцепиться в горло противнице. Дахабари, свирепо оскалясь, и уже совсем не походя на милую старушку, рвала тело врага голыми руками с длинными заострёнными когтями.

Через пару минут “Альбина Цыреновна” выволокла второго монстра в подъезд. Захлопнулась конец.

В квартире повисла тишина. Но девушка боялась пошевелиться, продолжая крепко обнимать девочку.

Кажется, прошла вечность, прежде чем включился свет на кухне за спиной Саяны. Загудел холодильник.

Саяна проверила пульс ребёнка, ощупала голову Тани, но никаких повреждений не нашла.

Встала, держась за стол, затёкшие ноги держали плохо, но дотянуться до телефона и позвонить в скорую было нужно.

На полу зашевелилась Таня. Села и тихо спросила:

— Что случилось? Где он?

Саяна замерла с телефоном в руке. А действительно — что случилось? Что она скажет врачам? Нужно ли вызвать полицию?

— Я схожу посмотрю. Вот, подержи пока телефон.

Таня кивнула.

Саяна, обмирая от страха, вышла из кухни. Надо по крайней мере запереть дверь.

В подъезде было тихо.

Саяна не удержалась и выглянула. Никаких монстров. Никакой крови. Но не могло же всё это ей померещиться? Ведь так?

Она шагнула в подъезд. Никаких следов недавней схватки.

Девушка спустилась на этаж. Подъездная лампочка освещала привычную обстановку: знакомые двери, коврики и оброненный кем-то фантик. Но что-то изменилось.

Страх ушёл. Запредельная жуть, которая охватила Саяну, едва она вернулась домой, исчезла.

Девушка подняла руку, чтобы постучаться к Альбине Цыреновне, но заметила, что дверь чуть приоткрыта. Хотя Саяна могла поклясться, что всё это время дверь была заперта.

Она помедлила несколько секунд и толкнула дверь. Зашла в квартиру, пахнущую пылью. Окликнула соседку. Никто не ответил.

Девушка прошла в спальню и увидела на полу высохшее тело в знакомой одежде и цветастом платке. Саяне вспомнились слова её бабушки о том, что одинокие старушки и женщины, умершие дурной смертью, могут превратиться в мстительных духов — дахабари...

Девушка вернулась в квартиру и вызвала полицию.

Полицейские нашли не только мумифицировавшиеся останки Альбины Цыреновны, но и Геннадия.

В газетах писали, что Геннадий Беломестнов, разыскиваемый за похищение и жестокое убийство трёх девушек и двух детей, умер от сердечного приступа. А смерть Альбины Цыреновны журналисты достойной газетной статьи не сочли.

Правду знали только Саяна и Таня, сразу поверившая в невероятную историю. Саяна организовала похороны одинокой соседки: пришлось побегать, собирая нужные документы и доказывая, что она имеет на это право. Но это меньшее, что она могла сделать для Альбины Цыреновны. Таня принесла на похороны огромный букет из цветов, сорванных на городских клумбах.

— Спасибо вам, Альбина Цыреновна! Мы будем помнить вас...

Если герои не справятся... (дарк фэнтези, жестокость, ужасы)

Воины Света проиграли сражение со Злом. Лучшие из лучших, наши защитники, не справились.

Все знали, когда наступит день решающей битвы. С самого утра, едва небо начало светлеть, люди в больших городах и маленьких деревеньках выходили на улицы. Стояли и смотрели на восток, туда, где на вершинах Небесных гор возвышалась вдалеке Солнечная Цитадель. Там Воины Света должны были сразиться со Злом и победить.

Все верили в победу. А как же иначе? Разве может добро не победить? Все легенды и сказания уверяли, что всё будет хорошо.

Мы с братьями верили в Воинов Света, как никто другой. Ведь среди них наши родители.

Но они не справились.

В то утро мы вместе с соседями стояли бок о бок и смотрели в сторону гор.

Многие принарядились: ясно же, что после победы надо будет праздновать. Люди тихонько переговаривались, улыбались, и даже малыши не хныкали, а дремали тихонько на руках у родителей. Многие уважительно и приветливо кивали нам, и я старался не задирать нос, но всё равно был горд. Да, папа и мама — герои, и скоро Зло будет побеждено и запечатано.

Небо на востоке вдруг потемнело. Ветер усилился и яростными порывами принялся стегать нас, заставляя жмуриться и отворачиваться.

— Что случилось?

— Ой, не к добру это...

Потом в темноте над Небесными горами ослепительными сполохами расцвели десятки, сотни молний жуткого, мертвенно-синего цвета.

Ветер стал ещё сильнее, наполнил воздух зловещим гулом.

Люди зашумели громче. Я слышал, как заплакала соседская девчушка, Джун. Но продолжал напряжённо смотреть на восток. Солнечная Цитадель ведь вот-вот озарит светом окрестности — и странная буря уляжется, не принеся вреда. Так должно быть.

Сквозь грохот ветра доносились выкрики соседей: мол, надо расходиться. Воздух пах тревогой и грядущей грозой. Совсем не похоже на торжество Света.

Мы с братьями переглянулись, не желая верить, что что-то пошло не так. Младший, Итан, что-то сказал, но порыв ветра унёс его слова прочь. Я прочитал по губам:

— Всё будет хорошо?

Кивнул в ответ, хотя сам в это не верил.

Люди вокруг уже спешили по домам, когда с неба посыпался густой серый пепел. А затем полетели камни, булыжники, щепки, осколки и обломки не пойми чего. Словно ураган пронёсся от Цитадели к нам, расшвыривая по пути всё добытое.

Крики, стоны, мольбы смешались с гулом ветра. Соседи разбегались, пытаясь найти укрытие. Но спрятаться успели немногие. Люди падали, и не все поднимались. Праздничные светлые одежды окрасились кровью.

Передо мной рухнул булыжник, следом со свистом пронёсся обломок ржавого меча.

Стряхнув оцепенение, я кинулся помогать соседу, которого ударило огромным валуном в спину. Он силился подняться, а рядом суетились его испуганные жена и дочь. Джеф и Итан бросились к соседке, пытавшейся успокоить и увести пятерых рыдающих детей.

Старший, наш наставник, уже уносил в дом раненую девушку. Кажется, это племянница старосты.

Увесистый булыжник огрел меня по руке — локоть словно огнём обдало. Я медленно выдохнул, усмиряя боль, и постарался идти ровно, чтобы раненый человек, повисший на мне, не споткнулся.

Чудовищный град длился недолго. Минут десять от силы. Но причинил больше зла, чем затяжная метель. Повсюду лежали изувеченные тела. Кто-то молчал и не двигался, кто-то стонал. И мы, и другие выжившие проверяли неподвижных и осторожно уносили в дома раненых.

А потом хлынул кровавый дождь. Тогда казалось, что он только выглядит жутко. Мы ещё не знали, насколько он опасен, хотя наши защитные амулеты светились всё время, пока шёл дождь.

Мы сумели завести и затащить в наш дом шестнадцать выживших соседей. Староста прижимал к груди изувеченную руку, его жена хромала. Здоровяка-кузнеца пришлось тащить волоком: булыжник перебил ему ноги. Мельник держался за голову. Рухнувшая с неба коряга едва не лишила его глаза, и страшная борозда, раздиравшая лоб, бровь и веко, невольно притягивала взгляд.

Окровавленные, напуганные люди жались друг к другу и смотрели на нас. А мы не знали, что им сказать, как их утешить и успокоить. Всё, что мы могли, — защищать дом с уцелевшими людьми и надеяться на лучшее.

К вечеру на запах крови из всех щелей и нор выбрались давно забытые твари, о которых мы слышали только в страшных сказках. А в ночи к ним присоединились новые. Такие, о которых даже сказок не было.

Старший и Итан поддерживали магическую защиту дома. Закрыв глаза и сосредоточившись, они вдвоём подпитывали амулеты и наполняли магией защитные знаки дома. Потому, когда снаружи раздались мольбы о помощи, мы с Джефом выбежали на крики вдвоём.

Оказалось, твари умели подражать человеческим голосам, и брат очень близко познакомился с их длинными острыми когтями. Свой амулет он, видно, потерял, пока мы стаскивали выживших соседей. Сколько раз ему говорили: не таскай амулет в кармане! Повесь на шею или приколи к изнанке одежды. Но он всё отмахивался: потом, мол, потом. Потом, как всегда, наступило слишком внезапно.

Рунный нож выхватить он не успел.

Я видел, как он умирал. Твари — порождения Зла — не могли причинить мне вреда: ведь амулет был со мной, но с изощрённым коварством обездвижили тошнотворным подобием ловчей сети из человеческих кишок и странной прочной паутины.

Длиннолапые монстры резко пересвистывались, и мне мерещилась насмешка в этих протяжных звуках. Стоит закрыть глаза — и я снова вижу, как чёрные кошмарные когти пробивают грудную клетку Джефа, его удивлённые глаза и тёмную кровь, пузырящуюся на его побелевших губах.

Я бился в сети изо всех сил, но когда наконец сумел вытянуть рунный нож, для Джефа уже было поздно. С-с-сволочи!

Вернулся я один, испачканный с головы до ног слизью, что у монстров внутри, и чужой кровью, — и Итан побледнел, без слов поняв, что случилось. Он словно разом повзрослел на долгие, обагрённые кровью годы.

Старший запретил выходить из дому.

Страшные вопросы жутким хороводом кружились в моей голове: “Что я скажу родителям, когда они спросят: где Джеф? А спросят ли? Увидим ли мы их когда-нибудь? Что случилось в Цитадели?” И я понимал, что сойду с ума, если не смогу отвлечься. Осматривал раны, помогал менять повязки, успокаивал детей, прикидывал, сколько в доме еды. Что угодно, лишь бы не оставаться наедине с этими вопросами.

Ночью твари снова кричали человеческими голосами, звали на помощь, называли нас по именам. Я слышал голос Джефа и крепко держал Итана за руку, повторяя в темноте то ли себе, то ли брату: "Это не он. Это не он. Это не он!"

Утром мы пересчитали запасы. В доме шестнадцать человек да нас трое. Две малышки, два подростка, включая Итана, остальные — взрослые. Из девятнадцати человек четверо сильно ранены, но их можно понемногу лечить магией: Старший и Итан это умеют.

Еды нужно много. Того, что есть, хватит дня на три, если каждому выдавать по чуть-чуть. С водой было сложнее. От колодца в подвале тянуло гнилью и кладбищенскими чёрными грибами. А того, что удалось собрать по вёдрам, бутылям и фляжкам еле хватило на два раза.

Магии на то, чтобы очистить целый колодец, не хватит. Придётся черпать оттуда и заговаривать воду по полведра.

Итан остался в подвале: ему неплохо даётся не только целительство, но и очищение. Мы со Старшим поднялись наверх. Нужно защищать дом: подновить руны, нанесённые родителями, наполнить магией амулеты, вмурованные над окнами и дверью.

— Что будем делать? — спросил я.

Старший помолчал и сказал:

— Надо уходить в Дом Света.

— Но...

— Даже если Воины Света проиграли, Дом хорошо защищён, в нём немало магов. Там будет спокойнее.

Я кивнул. А что ещё оставалось? Ведь если и там небезопасно, значит — нигде.

Лицо Старшего застыло на миг в болезненной судороге, но он тряхнул головой и взял себя в руки. Я отвёл глаза и сделал вид, что ничего не заметил.

Обычно горе, разделённое с близкими, уменьшается. Но не сейчас. Среди Воинов были и наши родители, и дочка Старшего. И стоит нам заговорить о том, что мы больше не увидим своих родных, как горе затопит нас, сметя тёмной волной и долг, и совесть, и ответственность. А нужно быть сильными. Нужно защищать тех, кто остался рядом.

...Я помню, как к нам домой приехали гонцы из Дома Света. На белых лошадях в сияющих позолотой плащах. Во главе процессии на самом крупном скакуне восседал седобородый мужчина с пронзительными синими глазами.

Отец нахмурился и тут же увёл их в дом. Там гонцы говорили с родителями с вечера и до рассвета.

А утром мама собрала нас троих и сказала, что им нужно уезжать. Древнее Зло вырвалось из темницы — и все Воины Света должны собраться в Солнечной Цитадели, чтобы дать ему отпор и снова запереть, ибо убить изначальное Зло нельзя. Можно лишь загнать в темницу и запечатать.

Мама зачаровала наши амулеты, отец подновил защиту дома: так, на всякий случай. И они уехали, полные силы Света и уверенные в скорой победе. Уехали, чтобы никогда не вернуться.

Не думать. Не вспоминать.

Пережившие первое потрясение соседи спрашивали: что теперь делать и куда идти? Даже самым напуганным было понятно, что оставаться здесь нельзя. Кто-то предлагал пойти искать выживших. Кто-то просил нас магией разогнать монстров или хотя бы позвать на помощь родителей и других Воинов Света. Кто-то только рыдал.

Мы молчали в ответ, не зная, как объяснить, что выживших снаружи нет и помощи не будет.

До Дома Света не меньше недели пути, если пешком и с детьми и ранеными. В одиночку я бы добрался за два-три дня. Но нас, способных к магии и защищённых амулетами, всего трое. И двое должны постоянно следить за магической защитой дома, ещё один — очищать воду. Собираться в путь всем вместе — самоубийство. Мы не сможем защитить стольких людей в пути.

Зло всё решило за нас.

На второй вечер все, попавшие под кровавый дождь, сошли с ума. Тех, кто мог двигаться сам, мы разместили на втором этаже, отдав им свои комнаты. На первом остались неходячие, и мы со Старшим в комнате родителей.

Мы с Итаном отдыхали после очередного очищения воды. Старший осматривал соседских девочек. Они мучились кошмарами, и мать боялась, что детей коснулась магия Зла. Женщина оставила дочек заботам Старшего и пошла проведать мужа: во время урагана он повредил ногу.

Вдруг сверху послышались дикие крики, и я кинулся на второй этаж. Распахнул дверь в нашу комнату — и остолбенел: всё в крови. Несколько человек бродили по комнате, разбрызгивая в стороны алое. Остальные лежали без движения.

Один из тех, кто стоял на ногах, глянул на меня. В его глазах плясало злое безумие. Он погрозил мне окровавленным пальцем и хихикнул.

Запах крови пропитал стены, пол и сам воздух. Кто-то бормотал, кто-то смеялся, кто-то с выражением читал стихотворение о любви.

Меня замутило, и я захлопнул и запер дверь. Ринулся вниз. Там Старший задвигал дверь в комнату рядом с родительской тяжёлым комодом.

Увидев меня, он бросил:

— Уводи детей.

Сунул мне свой рунный нож и взялся за амулет.

Я хотел возразить, хотел остаться с ним, но вместо этого вошёл в комнату, кивнул Итану и схватил за руки зарёванных девчонок. Затем распахнул окно, руша магический знак.

Едва мы очутились на улице, как сияющая вспышка озарила дом: Старший разломал защитный амулет, отправляя на тот свет безумцев и себя.

Нас осталось пятеро: я, брат Итан, двое соседских девчушек и местный пьяница по кличке Чокчок, невесть как уцелевший и увязавшийся за нами.

— Что будем делать, Марк? — спросил Итан.

В его серых глазах не было ни слезинки, но взгляд был тусклым, а голос сухим и безжизненным. В свои двенадцать он выглядел старым.

— Надо уходить к Дому Света.

Итан пожал плечами, соглашаясь.

Чокчок пробормотал:

— Если он ещё стоит, этот Дом...

На улицах пахло кровью и смертью.

Из-за соседнего дома на нас вышла женщина в запачканном платье. Вытянув руки, она плавно ощупывала воздух вокруг и брела, не разбирая дороги, спотыкаясь о трупы и обломки, раскиданные тут и там. Итан окликнул её, но она продолжала идти.

Мой амулет запульсировал — значит, она неживая. Мы переглянулись с Итаном.

Девочки у меня на руках заплакали хором. Женщина остановилась и медленно покрутила головой. Повернулась в нашу сторону. Лица у неё не было. Совсем.

— Тихо, вы, дурёхи! — зашипел Чокчок.

Я глянул на него — и пьяница замолчал. Я сунул ему детей.

— Головой отвечаешь.

Итан встал вплотную к Чокчоку и закрыл глаза, мысленно призывая амулет защитить всех, кто рядом. Девочки перестали реветь, только всхлипывали тихонько.

Я приблизился к женщине без лица, вытянув нож из-за пояса. Это безликая. Отец рассказывал, как нужно поступать с разными тварями тьмы. И про таких говорил. Жаль, меча, как у него, у меня не было. Хотя меч отцу не очень-то помог.

Женщина качнулась всем телом ко мне, и только тут я узнал жену мельника. Её волнистые волосы, её платье, её колечко на тонком безымянном пальце с обломанными ногтями.

— Ирма, это я.

Говорить нужно тихо: громкие звуки могут обозлить безликую. И не делать резких движений. Она всё равно нападёт, но будешь спокойным — получишь пару секунд, чтоб подготовиться.

Женщина без лица знакомым движением наклонила голову к левому плечу, прислушиваясь. А в следующее мгновенье резко прыгнула на меня, норовя вцепиться в горло.

Я и не надеялся, что она меня узнает. Ушёл вправо от её вытянутых рук и качнулся ей навстречу, всаживая нож, расчерченный защитными знаками, ей в сердце.

Покойся с миром, Ирма.

Её тело дёрнулось и словно окаменело. Я с трудом выдернул нож из мгновенно окоченевшей плоти.

— Марк, берегись!

Я пригнулся, пропуская над собой тёмное жилистое тело монстра, и вспорол ему брюхо. Меня оросил поток гнусно пахнущих внутренностей, заставив содрогнуться от омерзения. Тварь заверещала так, что я оглох на пару секунд.

— Итан, надо бежать! К реке!

Три монстра помельче, похожие на чудовищных косматых собак-переростков, урча принялись пожирать раненную мной тварь. А из-за соседних домов медленно выходили человеческие фигуры. Наверное, тоже безликие. Чокчок, подхватив на руки девчонок, и брат резво кинулись к берегу. Я, не тратя время на то, чтобы чистить лезвие и прятать нож, бросился за ними.

За нами, к счастью, гнаться никто не стал. Близость воды отваживает многих тварей. Но не тех, кто в ней живёт. Чокчок кинулся на мост, и я ухватил его за пояс.

— Стой! Не лезь не глядя.

Он замер, а потом осторожно опустил на землю девочек. Мари вцепилась в грязную штанину и уткнулась в неё носом, не желая смотреть по сторонам. Джун осторожно отошла от Чокчока и потрогала Итана за рукав.

— А где мама? — тихо спросила она.

Брат стиснул зубы и опустился на колени рядом с девочкой.

Я не стал слушать, как он объясняет ей, что мамы больше нет. В сгустившихся осенних сумерках я спустился к воде и осмотрел мост. С виду всё в порядке. Теперь под мост. Один шаг — и резко запахло гнилью, рыбьими потрохами и почему-то яблоками. Я осторожно присел и сунул грязное лезвие ножа в тёмную воду. Сразу забулькало, заклокотало. В мутной воде расползлись чёрные росчерки длинных-длинных волос. Злится речная хозяйка. Когда она добрая, волосы прозрачно-золотистые с мелкими брызгами радуги.

— Дай нам пройти, хозяйка!

Из воды поднялась женщина, опутанная волосами, которые, казалось, ползали по ней и извивались. Вместо приветливого личика с огромными синими глазами на меня таращилась гнилая рыбья морда с пустыми глазницами.

Мама говорила: если Зла на земле становится больше, существа, живущие рядом с людьми, начинают портиться. Становятся неприветливыми, теряют красоту и добрый нрав. Если речная хозяйка не просто разозлилась, а стала таким монстром, значит, Зла в мире больше, чем когда-либо было.

— Я не желаю тебе зла, речная хозяйка. Нам нужно пройти над твоей рекой. Пропусти нас.

Она покачала страшной башкой. Тонкие губы шевелились, обнажая мелкие острые зубки, но голоса не было слышно.

— Я смогу убить тебя, хозяйка. Ты знаешь. Но я не хочу. Пропусти нас.

Она помолчала, неподвижно стоя на неровной поверхности воды, и снова покачала головой. Волосы зашевелились быстрее, отлепились от тела и потянулись ко мне.

Что ж.

Я коснулся амулета на шее, он нагрелся, готовясь защищать меня от сил Зла. Затем вынул нож из воды. Защитные знаки засветились — и речная хозяйка отшатнулась, наполовину уйдя в воду.

— Мы пройдём, хозяйка.

На полпути я обернулся и спросил:

— Ты не помнишь меня? Я Марк.

Она ушла под воду, только чёрные змеи волос продолжали разрезать речные воды.

На берегу Чокчок уговаривал Мари не шуметь и не плакать.

— Я пить хочу, — Джун жалобно посмотрела на меня, едва я оказался рядом.

— У меня воды нет, — Итан снял с пояса флягу, которую носил с собой не снимая — подарок отца, и перевернул вверх дном.

Надо вернуться в деревню, чтобы найти хотя бы ведро. А ещё нужна одежда, еда, одеяла. Всё то, что мы не успели забрать из дома.

Я пробрался к дому старой Марты, стоящему на окраине. Тихо-тихо пролез внутрь и, мысленно попросив у Марты прощения, взялся копаться в вещах.

Вся вода стухла, еда прогнила и покрылась красноватыми пятнами. Наконец я нашёл нож для Чокчока, запасное огниво, скатал и стянул верёвками два одеяла. Раздобыл ведро, хороший мешок и отрез почти чистой ткани. Пожелал хозяйке покоиться с миром и вернулся к своим.

Возвращаясь я заметил, что ураган, накрывший накануне деревню, не тронул окрестности. Только между домами валялись камни и коряги. За деревней не было никаких следов обрушившихся с неба камней или кровавого дождя.

Около часа мы очищали магией воду, настороженно поглядывая по сторонам, но, к счастью, было тихо. Девочки тоскливо посматривали в сторону своего дома, но вернуться не предлагали.

Надо идти. Через мост. Мимо ближайшего городка. Потом лесом. Обогнуть две деревни. А там, за холмом, Дом Света.

Дом, откуда наши родители и другие Воины Света ушли на битву, которую проиграли.

На небо высыпали алые угольки звёзд.

— А почему они красные? — испуганно прошептала Мари.

— Не бойся, это не опасно, — отозвался я.

Девочка, кажется, не очень поверила, прижавшись к Чокчоку.

По узкому мосту шли гуськом. Сначала Итан, потом Чокчок, за ним девочки. Последним я.

Мы были на середине моста, когда Джун вдруг спросила:

— А что это такое?

Она оглянулась ко мне, показывая на плохо различимую в вечернем сумраке чёрную паутину волос, медленно поднимающуюся над краем моста.

— Итан, бегом! — заорал я.

Брат рванул с места и одним прыжком оказался на берегу. Чокчок, бранясь и чертыхаясь, кинулся следом. Я успел швырнуть ему мешок с пожитками, раздобытыми в деревне.

— Ой, оно меня схватило! — вскрикнула Мари и испуганно заплакала.

— Тихо, — шикнула на неё Джун. — Дяди говорят: надо тихо.

Я полоснул рунным ножом по прядям, захлестнувшим шею девчушки. Резанул те, что намотались на её запястье, и крикнул:

— Бегите на тот берег! Живо!

Итан, на бегу оттолкнув пьяницу, кинулся навстречу детям.

— Хозяйка, зря ты так.

Она уже появилась в поле зрения, покачиваясь во весь рост на поверхности воды. Выкатившаяся на небо алая луна освещала жуткую фигуру. Тонкогубый рот оскален, из пустых глазниц льётся вода, отражая багровый лунный свет. Чёрные волосы змеями метнулись ко мне, норовя захлестнуть. Защитный амулет раскалился, не давая ей дотронуться до меня. Я схватил одну из прядей и намотал на руку. Рванул, пытаясь притянуть хозяйку к себе.

Из воды поднялись новые змеи волос. Ещё. И ещё. Вся река будто поросла жуткими деревцами, увенчанными мёртвыми рыбинами, склизкими от ила камнями и прочей дрянью. Взгляд упал на опутанный одной из прядей рогатый череп — я на миг решил, что сошёл с ума, но тут же понял, что башка козлиная.

Речная хозяйка обрушила на меня водопад из рыб, камней, костей и ошмётков. Я прикрыл рукой глаза: амулет защищает лишь от злых сил, а от удара булыжником по голове — нет. На то есть ловкость и внимательность.

Больно ударило чем-то по ушибленному в ураган плечу, но голову я сберёг. И двигаться могу.

Волосы хозяйки я не выпустил. Отец говорил: сотворивший зло должен быть наказан. Ладно, если я не могу подтащить её к себе, тогда нужно самому к ней приблизиться.

Я отступил на пару шагов, оттолкнулся и прыгнул. Осклизлый булыжник приложил меня в правое подреберье. Не так сильно, чтоб вышибить дух. Но достаточно сильно, чтоб промахнуться.

Падая, я ухватился за речную хозяйку, и её зловонная плоть расползлась под моей рукой. Я вцепился крепче, кажется, в её рёбра, и зарычал от злости. Вблизи хозяйка была ещё ужаснее. И этот запах. Он почти оглушил меня. Нестерпимая жуткая вонь.

Не глядя вонзил нож в неживое тело. Мёртвая плоть поддавалась неохотно. С трудом выдернул нож и ещё раз всадил.

Хозяйка задымилась и камнем рухнула в воду вместе со мной. Я захлебнулся и судорожно забился, пытаясь освободиться от путаницы волос, захлестнувшей меня. Вверх, к воздуху. Скорее! Волосы, водоросли тянули меня ко дну — не выбраться.

Вдруг меня ухватили за шиворот и потащили. Пара секунд — и я уже глотал воздух, вперемешку с водой. Давился резкой болью где-то в носу и в горле, а Итан кричал мне:

— Справишься?

Мы выплыли на берег. Я закашлялся, выплёвывая воду и речную грязь: слава Свету, не ту мерзостную дрянь, которая булькала вокруг хозяйки, а просто мутную невкусную воду. С гибелью мёртвой хозяйки река скоро станет обычной.

Я перевёл дыхание, обтёр нож о край рубахи и сунул в поясные ножны. С трудом поднялся и подошёл к спутникам. Девчонки смотрели на меня с ужасом, спрятавшись за спину Чокчока. Ещё бы: грязный, жуткий, опутанный водорослями и ужасно вонючий. Наверное, я походил на монстра не меньше, чем речная хозяйка.

Хотел было улыбнуться малышкам, но вдруг заметил на груди Чокчока то, чего там быть не должно было.

— Зачем амулет отдал? — прохрипел я.

— Чтоб их не съели, пока мы... купаемся, — Итан попытался пошутить, даже скривил губы в подобии улыбки, но его глаза оставались пустыми.

Я глянул на свой амулет: треть защитных знаков уже погасла. На амулете Итана защитных знаков осталось только половина. Я провёл по нему рукой: пусть пока отдохнёт.

— На весь путь амулетов не хватит. Пока идём, как есть. Мимо города пойдём с магической защитой. В лесу — посмотрим. И забери амулет, Итан.

— А мы как же? — нахмурился Чокчок.

— Пусть носит, — пожал плечами брат.

Я мысленно досчитал от одного до десяти. А потом от десяти до одного. Помогло.

— Возьми мой.

Итан покачал головой:

— Тебе надо драться с тварями. И на разведку ходить. Тебе нужнее.

— Тогда будь рядом. Или с ними, или со мной.

Брат кивнул, но, казалось, ему всё равно. Чокчок взялся объяснять девчонкам, чтобы они ни на шаг от него.

И мы пошли.

Через пару часов девочки устали и проголодались. Итан отдал им лепёшку из своего мешка, а больше еды у нас не было.

— Может, в городе кто уцелел... — вздохнул Чокчок, стараясь не глядеть на девчонок. — Вдруг еды дадут?

Джун замерла и протянула ему последний кусочек лепёшки.

Чокчок сглотнул, но отказался:

— Ешь, малая. Ешь. Я в городе поем.

Итан посмотрел на меня и покачал головой. Наверняка в городе творился такой же кошмар, как и в нашей деревушке. Для нас было бы хорошо, если б твари уже закончили пожирать живых и мёртвых и разбрелись по своим норам. Если так, то в городе пусто. Тогда можно будет пополнить запасы.

— Схожу, осмотрюсь, — сказал я. — Будьте рядом. Не расходитесь.

Надо узнать, насколько опасно приближаться к городу. Может, несмотря на голод, стоит обойти его лесом по большой дуге.

Вынул из мешка нож Старшего и приторочил к поясу — лишним не будет. Отец учил нас драться и с двух рук.

Кивнул брату и направился в лес. Так быстрее получится, чем по дороге.

Прошёл с полкилометра. Хорошо, что в пути можно сосредоточиться на том, что вокруг. Слушать, смотреть, осторожно красться. Не думать о будущем и не заглядывать внутрь себя, где, затаившись, ждут своего часа мысли о родителях, о Джефе, о Старшем. О том, что я ничего не смог сделать, чтобы их спасти.

Города ещё не было видно, а запах крови, тлена и боли уже разлился в воздухе, забиваясь в нос и горло, пропитывая одежду, волосы и кожу. Я почти с удовольствием вдохнул этот смрад, позволявший собраться и жить здесь и сейчас.

Не стал запускать защиту амулета, чтоб не привлекать внимание монстров. Они меня не слышали, а я их вполне. Клёкот, шорох, визгливые нечеловеческие выкрики, рычание, рокот. Далеко. Видимо, в самом городе. И, судя по звукам, тварей там гораздо больше, чем в нашей деревне. Нет, город надо обходить.

Я уже повернулся, чтобы уйти, как позади меня послышалось негромкое урчание. Нож оказался в ладони, едва я уловил странные звуки. Медленно повернулся. Уродливое нечто с громадной слюнявой пастью принюхивалось ко мне, тяжело двигая безглазой башкой. Между нами метров пять.

Я вытянул второй нож, но тварь клацнула челюстями и побрела обратно в город, удивительно аккуратно для такой туши двигаясь меж деревьев.

Не успел я перевести дух, как с ближайшего дерева на меня рухнуло что-то крылатое и когтистое. Я еле уберёг лицо, но острые когти полоснули по предплечью правой руки. Левой я всадил нож в тощее тельце. Тварь вздрогнула и обмякла, но сверху уже пикировала следующая. А сбоку ещё две. Огромные жёлтые глаза и бесшумный полёт делал их похожими на сов. Но совы не бывают такими жуткими.

Бросил нож раненной рукой и схватился за амулет, включая защиту. Всё равно меня уже видят, слышат, а главное — чуют мою кровь все, кто хочет.

Первая тварь ударилась о защиту и схлопотала ножом в брюхо. Вторая разделила её участь. Третья оказалась умнее: отлетела в сторону и зависла в воздухе безмолвной тенью, буравя меня глазищами.

Я поднял брошенный нож и отбежал в сторону — "сова" не стала лететь за мной, знай только зыркала мне вслед. Эта схватка наверняка привлекла внимание других тварей. Значит, идти сюда с людьми никак нельзя. Словно подтверждая мои мысли, вдалеке, со стороны города, послышались визгливые крики и жуткий рёв, перемежаемый надсадным рычанием.

Итан, Чокчок и девочки стояли там же, где я их оставил. Я помотал головой в ответ на безмолвные вопросы своих спутников.

— Придётся обходить лесом.

Брат с тревогой глянул на мою окровавленную руку. Рана неглубокая: повязка из чистой ткани — и всё будет в порядке. Главное, чтобы запах крови не привлёк тварей, остальное ерунда.

Далеко в чащу забредать не стали: отошли от дороги на пару километров. Должно хватить.

Уставшую Мари Чокчок взял на руки, и девочка задремала. Джун мужественно топала рядом с нами. Ей явно тоже хотелось к кому-нибудь на руки, но Чокчок занят, Итан ещё мальчишка, а сквозь повязку на моей руке выступала кровь.

Через час пришлось сделать привал: похолодало. Или просто мы наконец начали чувствовать холод.

Развели костёр. Деревья, кусты, трава — всё здесь казалось обычным. Зло губит то, что близко человеку, и необжитый лес пока безопасен. Но кто знает, скоро ли монстры сожрут всех и всё в опустевших деревнях и городах и разбредутся кто куда?

Сварганили отвар из зверобоя, листьев липы и лесной земляники. Я наткнулся на орешник, так что мы немного подкрепились. Чокчок ломал жёсткие скорлупки для девчонок и рассказывал им про белочек.

Итан смотрел на них пристально и хмуро, но, едва заметив мой взгляд, отвернулся.

Я сходил за дровами, потом сполоснул ведро в ручье и набрал свежей воды. Итан проверил её, ещё когда мы готовили отвар. Отнёс воду к костру, а потом вернулся к ручью и наскоро помылся в холодной воде. Хотелось забраться в ручей и не вылезать, пока не сотру слой кожи, пропитанный слизью, грязью, кровью и отчаянием. Но нельзя надолго оставлять своих. Нужно ещё отстирать рубашку и свёрнутое одеяло, которое вместе со мной побывало в реке и теперь сильно пахло гнилью.

Развесив одеяло, я уселся рядом с братом напротив Чокчока и девочек.

Когда Джун и Мари, накрытые сухим одеялом, задремали, пристроившись по бокам пьяницы, Итан тихонько сказал:

— Без них мы бы быстрее дошли.

— А без монстров — ещё быстрее, — я усмехнулся, желая превратить его слова в шутку.

Но Итан уставился на меня без тени улыбки.

— Да. Верно. Ты спи, брат. Я постерегу.

Когда я проснулся, он сидел в той же позе и смотрел в огонь. Велел ему размяться, отдал свой амулет и отправил в кусты. Повесил ведро над костром и задумался. До деревни в обход да со скоростью Джун идти почти целый день — нужно запастись едой.

К пробуждению девочек мы с Итаном собрали орехов. Чокчок, как оказалось, умеет острожить рыбу: он заточил длинную палку и сноровисто добыл четырёх рыбин.

Без соли рыба была так себе, но мы ели, искренне благодаря Чокчока за каждый кусок.

У самой деревни нас нагнала странная тварь. Длинное тело, восемь когтистых лап, змеиная морда с зубастой пастью и увенчанный жалом гибкий хвост. Несмотря на угрожающий внешний вид, она не спешила напасть. Обходила нас кругами, словно любуясь. Мари испуганно прижалась к Чокчоку, а Джун спросила: смогу ли я убить эту зверюгу, если она нападёт, и, услышав "да", совершенно успокоилась. Чокчок тоже не волновался: мол, не бежит на нас — и ладно.

Мы с Итаном провожали тварь взглядами, готовясь к атаке. Меня особенно настораживали её глаза: зелёно-жёлтые, круглые, с кошачьими зрачками, они смотрели на нас почти разумно. С любопытством. На секунду тварь замерла, чуть наклонив голову, и я был уверен, что сейчас услышу невозможное — её голос. Но нет. Она снова принялись обходить нас туда-сюда и, побродив вокруг ещё с полчаса, утекла в лес.

В деревне не было никого. Ни людей, ни тварей. Даже трупы на улицах и в домах не валялись. Удручающая тишина. Пугающая. Но защитные амулеты не светились и не нагревались — значит, опасности нет. Что ж, должно же нам и повезти наконец.

Мы обзавелись сменной одеждой. Вряд ли она понадобится местным жителям. Я оставил Итана охранять наших спутников и прошёлся по домам. Нашёл четыре фляги, набрал воды из колодца, взял сухарей, вяленного мяса и сыра.

Чокчок изрядно оживился, увидев, что я принёс. Возжелал пойти и поискать настойку, наливку или самогон. Чтобы взбодриться.

— Иди, — я пожал плечами. — Но один. Мы оба останемся здесь. Наши амулеты тоже.

— И правда: уходи, — добавил Итан. — И можешь не возвращаться.

Девочки, ощутив растущее напряжение, испуганно смотрели то на нас, то на Чокчока. Тот дёрнул плечом, сорвал амулет и швырнул на стол. Вышел за дверь, выругался, кажется, сплюнул, но уходить не стал. Постоял с четверть часа, а потом зашёл в дом.

— Там это... чего-то странное...

Одного взгляда на его озадаченное лицо хватило, чтобы понять: он не шутит, не пытается свести на нет прежний разговор. Там действительно "чего-то странное".

Я вытянул нож и пошёл посмотреть.

Странное выглядело как мерцающий туман, медленно наплывающий из леса. Не знаю, что это, но чутьё подсказывало мне: надо уходить. Я крикнул в приоткрытую дверь:

— Амулет надень. Собираемся — и в лес. Быстро!

Чокчок без лишних вопросов послушался, и минут через десять весь наш маленький отряд был уже в лесу.

Туман наплывал на деревню ровной волной, не растекаясь по сторонам. Поблёскивал, искрился и плыл, медленно, но неотвратимо. Как отряд захватчиков наступает не на город даже, на поле, бездумно покрывая метр за метром, печатая шаг.

К утру мы отважились пойти по следам тумана: раз в деревне нет монстров, может, и за ней, там, где прошёл туман, не будет?

Граница "туманных владений", как назвал эту землю Итан, ощущалась отчётливо. Вот только что мы шли в пустом и тихом лесу, в паре метров от дороги, а вот оказались в лесу обычном: стучит дятел, цокает рыжая белка, свистят синицы, каркает вдалеке ворон.

Вслед за привычными звуками пришли и подозрительные. Шепотки и шорохи. Скрип и шелест. Ни древесные стволы, ни листва не могли издавать такие тревожные звуки.

Я активировал защиту и своего амулета, и того, что висел на шее Чокчока, и отошёл ему за спину. Выстроились цепочкой: Итан, девочки, Чокчок и я.

Минута за минутой мы шли в напряжённом молчании, но никто не торопился на нас нападать. Вскоре Джун сказала:

— Я вижу домики. Мы там покушаем, как в той деревне с туманом?

Деревня мне не понравилась. Запах разложения и крови долетел до нас с первым порывом ветра, но не запах меня тревожил. Я чувствовал опасность, хотя никак не мог понять, что нам угрожает.

Я бросил взгляд на брата, он нахмурился, показывая, что ему тоже не по себе.

— Не отходите от дяди, девочки, — на всякий случай напомнил я. — Ты тоже, Итан.

И пошёл к домам.

Тут всё напоминало родную деревеньку. Разбросанные повсюду обломки камней, кости и обрывки одежды. Побуревшие пятна крови. Пробитые "ливнем" первого дня крыши и стены. Следы громадных когтистых лап там и тут.

Нет, нам тут нечего делать. До Дома Света всего ничего: вокруг деревни да за холм — пойдём сразу туда.

...ждёт ли нас там хоть кто-то?..

Это случилось, когда мы уже оставили деревню за спиной. Я не сразу понял, что происходит. Сонную муть в голове вполне объясняли бессонные ночи и долгий, изматывающий путь. Итан постоянно тёр глаза, а Мари задремала на плече Чокчока. Джун вдруг споткнулась, упала и осталась лежать.

— Джун? Джун!

Мы бросились к девочке. Я заметил, что она чуть шевельнула рукой, и чуть не задохнулся от облегчения: живая! А потом земля вылетела у меня из-под ног. Меня взметнуло в воздух и швырнуло на дерево. На мгновенье в глазах потемнело, я ощутил, как горячей волной струится кровь по левому виску, а затылок и спина, казалось, треснули, и каждая трещина наполнилась пульсирующей болью.

Итан лежал метрах в пяти от меня. А на у него на спине сидела мерзкая сгорбленная тварь, покрытая чёрной топорщащейся шерстью. Она схватила его за плечо и теперь собиралась впиться зубами ему в шею. Я приподнялся, выдернул нож и метнул. Мир закружился, поплыл, а я рухнул на палую листву, чувствуя тошноту. Но я успел увидеть, как лезвие вошло ей точно в голову, заставив отскочить от брата. От твари повалил сизый дым, и она, я надеюсь, сдохла.

Я повернул голову и заметил Чокчока. Он стоял, задрав голову, и смотрел в морду возвышающегося над ним чудовища. Из оскаленной пасти капала слюна, а десятки глазок словно хотели прожечь Чокчока насквозь. Он стоял между чудищем и девочками, лежащими на траве. Амулет на его груди светился, но лишь на треть.

Вокруг чудовища канатами вились то ли хвосты, то ли щупальца. Видимо, ими оно и раскидало нас с братом.

Хотелось закрыть глаза и потерять сознание. Я ведь сделал всё, что мог. Какой из меня теперь боец? Разбитая голова болит и кружится, я толком не спал и досыта не ел несколько дней. Подняться сейчас выше моих сил. Невозможно.

Чудище заклекотало, распахнув мерзкую пасть, и нацелилось на Чокчока.

— Поди прочь! — крикнул он. — Не трожь детей, уродина!

Я ухватился за ствол и медленно встал. Оглянулся на брата. Он всё ещё лежал неподвижно, но дышал, и никто не собирался есть его прямо сейчас.

Надо идти. Скорее.

Тварь заревела — и щупальца-хвосты опутали Чокчока и взметнули вверх, выше деревьев, почти к облакам. Я кинулся к монстру, на ходу сдёргивая амулет и ломая его.

Тварь обрушила Чокчока наземь. Я резко свистнул и прыгнул навстречу повернувшейся ко мне морде. И вбил сломанный амулет ей в пасть. Грянул взрыв, белой вспышкой ослепив и оглушив меня. А потом нахлынула тьма.

Сначала вернулся слух. Тихонько всхлипывала плакса Мари. Джун шёпотом спрашивала, всё ли будет в порядке с дядей Чокчоком и дядей Марком.

Кажется, я застонал. Моей щеки коснулась рука брата, и его встревоженный голос спросил:

— Ты живой?

Я просипел "наверное".

— Дядя Марк! — загомонили девчонки.

Наконец удалось разлепить глаза. Голубоватое свечение означало, что брат лечит меня магией. Ему, как и маме, неплохо удавалось целительство. Но оно отнимало столько сил, что каждый раз после акта магического лечения целитель сам напоминал тяжелобольного.

— Как... Чокчок? — прошептал я.

— Умер, — бросил брат. — На двоих меня не хватило.

Я попытался сесть, и у меня, что удивительно, получилось. Огляделся. От монстра осталось лишь несколько ошмётков на ближайшем дереве. Девочки обнявшись сидели в трёх шагах от меня, а с другой стороны, за Итаном, лежало тело Чокчока.

Те, кто должен защищать, никогда не справляются. И те, кого положено защищать, умирают, как герои.

(Ты тоже не сумел. Как и родители)

Я отвернулся, не в силах смотреть в его сторону.

— Он мой амулет израсходовал. И без толку, — вздохнул Итан.

Я медленно перевёл взгляд на него. Он побледнел и осунулся: лечение не прошло даром. Видимо, он уже плохо понимает, что говорит.

— Твой кинжал я подобрал, — продолжил он. — Вернул на место. Кто-то хотел мной закусить?

Он попробовал улыбнуться, но зря. Тёмные круги под глазами и мутный взгляд делали его похожим на ожившего мертвеца, и оскал вместо улыбки выглядел уместно, но страшно.

— Надо идти, — сказал я, поднимаясь. — До Дома Света рукой подать.

(Всё, что осталось, идти к Дому. Будто это что-то меняет).

Мысли путались, двоились: видно, сильно меня приложило об тот ствол.

— А дядя? — всхлипнула Мари.

Джун посмотрела на неё не по-детски строго и серьёзно:

— Он умер, разве не видишь?

Я сказал:

— Он бы хотел, чтоб мы быстро ушли отсюда.

(Пустые слова).

Я подошёл к Чокчоку и мысленно простился с ним, пообещав присмотреть за девочками.

Прости, Чокчок. Я ведь даже не помню твоего настоящего имени. Но я буду помнить настоящего тебя.

И мы побрели к Дому Света.

Не прошли мы и трехсот метров, как нам навстречу вышли люди в белых одеяниях. Четверо мужчин и две женщины. Их амулеты светились в полную силу, а в руках были рунные мечи и кинжалы.

— Надо же, и правда к нам гости! — воскликнул высокий бородатый мужчина, немного похожий на отца. — Мы вас проводим! Кто-то ещё остался в лесу?

Я покачал головой, обнимая прижавшихся девочек. Итан без сил опустился на землю, и бородачу пришлось нести его на руках. Мари взяла на руки одна из женщин, а Джун замотала головой, когда ей предложили то же самое, и упрямо шла, цепляясь за мой пояс. Я не возражал.

Дом Света выстоял. Я смотрел на его стены и надеялся, что кто-то из Воинов Света тоже уцелел и добрался туда.

(Мама? Отец?)

Знал, что это глупые надежды, но не мог отогнать их.

Когда нас подлечили, отмыли, переодели и накормили, Итан и девочки уснули. Мари заснула прямо за столом, опустив кудрявую голову на скатерть. Джун задремала, добравшись до диванчика в комнате, которую отвели девочкам. Итан свернулся в кресле, пока я укладывал Мари, и тут же засопел.

Мне же ещё за обедом дали бокал с бодрящим зельем: трудно не узнать его аромат, в котором переплетаются запахи апельсина, грозы и можжевеловых щепок. Значит, меня ждёт серьёзный безотлагательный разговор.

Едва брат заснул, я вышел в коридор, где меня встретил смутно знакомый седобородый мужчина с яркими синими глазами.

— Здравствуй, Марк. Пойдём в мои покои. Нам нужно поговорить.

В кабинете он вежливо предложил мне присесть, и только когда я опустился в глубокое кресло, представился:

— Я Раген, нынешний глава Дома Света. Я знал твоих родителей, Марк.

Он скорбно замолчал, и у меня внутри что-то оборвалось: их больше нет. До этой минуты я питал себя слабой, неразумной надеждой, но их больше нет.

(Надежда — глупое чувство).

Мысли снова раздвоились. Заломило в висках. Я сосредоточился на головной боли, которой не должно было быть после магического лечения. Что угодно, лишь бы отвлечься от накрывающей меня безнадёжной тоски.

А Раген продолжал:

— Марк, твои родители и другие Воины выполнили свой долг. Мы не надеялись, что они смогут одолеть Зло, но они должны были отвлечь его внимание от Цепных пещер. Зло думает, что его новая темница там, в Солнечной Цитадели, которую так яростно обороняли Воины Света. Но пока там длилась битва, к Цепным пещерам двигался другой отряд Светлых. Там, в Цепных пещерах, находится Печать Олифена, которая может заточить Зло. Но Печать осталась нераскрытой. Воины, что несли туда ключ, попали под горный обвал недалеко от пещер.

Раген вздохнул и покачал седой головой.

— Ключ вернул новый отряд, но в нём нет наследственных. Ты знаешь, что они появляются только в союзе двух магов, что случается нечасто. Да и недавние события изрядно... кхм... сократили число тех, кто способен к колдовству, и наследственных, и обученных. Так вот, ключ у нас есть, и применить его может только наследственный маг. А теперь здесь вы с братом. Но Итан ещё ребёнок. А вот ты можешь раскрыть Печать Олифена и заточить Зло!

Я слушал его — и моя свежезалеченная голова раскалывалась от множества вопросов: папа и мама, другие Воины Света — все они пожертвовали собой ради того, чтобы прикрыть другой отряд? Они погибли в безнадёжной битве?

Они знали, что им не победить? Или нет?

Слова Рагена о том, что я могу заточить Зло, не сразу дошли до моего разума.

Я неверяще уставился на главу Дома Света. Он не похож на шутника, но в то, что он говорит всерьёз, верилось с трудом. Я знаю, что есть древние артефакты и заклинания, доступные только наследственным магам. Способности таких, как мы, и обученных отличаются. Но что если бы мы с Итаном погибли по пути? Или ещё там, дома? Где другие наследственные? Почему Раген и его люди не позаботились о том, чтобы кто-то из них был в Доме, если от этой Печати Олифена зависит победа над Злом?

— Твои родители отошли от дел, когда решили завести семью, — наклонился ко мне Раген. — Но разве они не учили тебя быть верным Свету?

Его взор был требовательным и испытующим. Мне почему-то стало не по себе. Он дождался, когда я кивнул, и продолжил:

— Значит, ты готов! Мы снабдим тебя амулетами и отрядим сопровождение, но много людей дать не сможем: ты видел, что творится вокруг. Наши маги патрулируют окрестности, заряжают амулеты и лечат страждущих.

Раген указал на стол:

— Вот карта. Там отмечен твой путь и Цепные пещеры. Это твой долг, Марк. Родители гордились бы тобой.

Я встал, шагнул к столу и уставился на карту.

Словно странный сон: вокруг происходят непонятные вещи, незнакомые люди говорят невозможное, а ты должен взять и спасти мир. Так не бывает.

Но я не могу отказаться. Вряд ли мастер Раген сошёл с ума, а значит, есть шанс остановить то безумие, которое сейчас творится в мире (чтобы ты ни сделал, ты не воскресишь тех, кто погиб). Хоть что-то изменить (слишком поздно).

В голове жгучими осколками свербела боль. Я замер над картой, потеряв счёт времени.

— Мы позаботимся о твоём брате, — донеслось откуда-то со стороны.

— И девочках.

— И девочках, — кивнул Раген. — А тебе пора.

И я пошёл. Прощаться с братом не стал: он непременно захотел бы пойти со мной. Но если я справлюсь, мы скоро увидимся: Цепные горы часах в трёх отсюда. А если нет, то хоть кто-то из нашей семьи должен остаться (ты знаешь, на что обрекаешь брата?).

Мне вручили рунный меч, связку защитных амулетов, флягу с бодрящим зельем и ключ от Печати. Он оказался гораздо меньше, чем я думал: крошечный, будто от шкатулки. Выкованный из неведомого металла, хрупкий на вид и очень тяжёлый. Я повесил его на шнурок с защитными амулетами.

От сопровождения я отказался: идти недалеко, а большой отряд привлечёт ненужное внимание. Мне показалось — или Рагена это обрадовало?

Первый час я шёл по лесу. Воздух пах прелой листвой и травами: зверобоем, кошачьем хмелем, вереском и душицей. Птичьи трели и шуршание мелких зверюшек казались ненастоящими. Солнечные пятна, падающие сквозь желтеющую листву, тоже. Настоящее — это монстры, кровь и смрад. Мёртвые тела и разруха. А тут всё тихо и спокойно. Будто нет мира людей, нет хаоса, смерти и безумия.

Но Зло, хоть и жаждет более всего человеческих жизней и душ, стремится пробраться и туда, где люди — нечастые гости. Я вышел на яблоню как-то вдруг: вот только что шёл по еле заметной тропинке, огибающей древесные стволы — и чуть не уткнулся носом в нетронутую осенним золотом листву. Яблоня, красивая, словно напоенная августовским теплом и ароматами ушедшего лета, была увешана плодами. Огромными, ярко-красными, с тёмными прожилками, такими сочными и сладкими на вид.

Рука сама потянулась к ближайшему яблоку. Как же есть хочется!

Но, едва коснувшись яблока кончиками пальцев, я осознал, что голод не мой. Это яблоня хочет есть.

Я отдёрнул руку и шагнул назад. Яблоня больше не казалась красивой, а яблоки налились чёрно-алым нездоровым багрянцем. Казалось, дерево тяжело и алчно смотрит на меня плодами. Листва шевельнулась, хотя окрестные деревья замерли без движения, не тревожимые ветром.

Я сделал ещё шаг назад, и ветви потянулись ко мне. К счастью, стоило дотронуться до амулетов, пробуждая их защитную силу, как яблоня сделала вид, что мне просто померещилось.

Но чёрно-красные плоды продолжали следить за мной, пока я не скрылся в лесу.

За лесом простирались луга, поросшие невысокой густой травой. Они тянулись до самого предгорья, где и прятались Цепные пещеры.

Посредь луга зияла трещина, чёрная и зловещая. Длинная: не видно было, где она кончается. По обе стороны от трещины трава увяла, а вокруг стояла мёртвая тишина (жуткая тишина — это правильно, так ведь?). На мгновенье мне показалось, что я оглох. Я отступил в лес — и тут же послышалось беличье цоканье и шуршание листвы. Сделал шаг вперёд — тишина.

Что ж, трещина в земле вряд ли прыгнет на меня.

В тишине время будто остановилось. Даже собственное дыхание было беззвучным, и я не мог измерять время по числу вдохов и выдохов. Бесшумно двигались ноги: шаг, ещё шаг, двадцать шагов, сто, двести, триста пятьдесят. Сбился (как в кошмарном сне, правда?)

Я будто оглох и онемел.

Несколько раз оглянулся, пытаясь понять, не иду ли я на месте. Зелёная стена леса медленно удалялась. Значит, всё же иду. Но оглянувшись в четвёртый раз, я вдруг запутался, не понимая, куда идти: к лесу или от него? Прошёлся в одну сторону, потом в другую. Постоял на месте, попытался поговорить сам с собой, но собственный голос показался таким нелепым, таким странно-чужим, что я замолчал.

Долго вспоминал, куда и зачем я вообще иду. И кто я такой. Что забыл здесь возле разлома, в который так и хочется заглянуть, но почему-то нельзя?

Пульсирующее сияние амулетов привлекло моё внимание, хотя я не сразу понял, что это и зачем оно светится. Но стоило прикоснуться к источнику света — я вспомнил всё.

И пошёл в нужном направлении, больше не оглядываясь.

Когда мне стало казаться, что я уже целую вечность бреду по этому лугу вдоль трещины, которой уже давно полагалось кончиться, я услышал звук.

Это был голос, но я секунд десять не мог понять, что он говорит, откуда исходит и кому принадлежит. Я остановился и медленно повернулся.

За спиной в паре шагов от меня стоял Итан. Как он здесь оказался? Я бы услышал, если б он шёл за мной по лесу, увидел бы его тут, на равнине, когда не мог определиться, куда идти.

Он открыл рот, и его губы шевельнулись, обозначив моё имя:

— Марк.

У меня во рту пересохло, словно в поле, не знавшем дождя. С третьей попытки мне удалось сглотнуть и произнести:

— Что ты тут делаешь?

— Иду за тобой.

Губы брата сложились в усмешку, но она была чужой на его знакомом лице. А его глаза больше не были пустыми.

(Хорошо, что он здесь, верно? Ты же рад видеть брата?)

— Тебе нельзя тут быть.

Итан покачал головой:

— Это тебе нельзя, Марк. Старый Раген тебя использует. Как использовал папу и маму. Его внук — наследственный маг. Он должен был отнести ключ. Но старик всё медлил. Медлил, пока монстры дожирали людей по всему свету.

(Как думаешь, почему?)

— Как думаешь, почему?

Я покачал головой:

— Не знаю, Итан. Наверное, у него были причины...

Мне самому мои слова показались неубедительными. Брат коротко рассмеялся.

За его спиной сгущались тени, пронзительно-чёрные в дневном свете. Я не мог отвести глаз, наблюдая, как они складываются в смутно знакомую восьмилапую фигуру со змеиной мордой.

— Потому, что ему жалко внучка. Ведь когда ты откроешь Печать, внутрь утянет не только Зло, но и тебя. Это верная смерть, Марк. Раген отправил тебя умирать.

(Ай-яй-яй, какой нехороший старик!)

Итан продолжал:

— Раген всё ждал, когда найдётся хоть какой-то наследственный маг. А тут ты, готовый на всё ради памяти папы и мамы!

Холодная усмешка раздвинула его губы. Нет-нет-нет, мой брат не может таким тоном говорить о родителях!

(Правда? Они же мёртвые — им всё равно!)

Я покачал головой, а Итан всё говорил:

— Родители мертвы. Джеф тоже. Мы заплатили этому миру сполна, братец. Мы больше ничего никому не должны. Особенно Дому Света, отправившего тебя на смерть.

(Никому. Ничего. Не должны. Звучит заманчиво, правда?)

Я мотнул головой, пытаясь вытрясти этот голос. Холодный и обволакивающий. Вязкий. Мерзкий.

Теневая фигура гибко опутала Итана. Я наконец сумел стряхнуть оцепенение и вытащил меч. Такой тяжёлый и неудобный.

Итан засмеялся и поглядел на меня зелёно-жёлтыми кошачьими глазами.

— Ты не убьёшь меня!

(Ты не убьёшь его!)

Он протянул руку:

— Идём со мной, Марк. Тут так спокойно. Моё сердце больше не болит, когда я думаю о нашей мёртвой семье. Так хорошо, когда вот тут, — он положил другую руку на грудь, — ничего не ноет, не сжимается, не трепещет. Когда нет кошмаров, вины, отчаяния и страха. Нет боли.

(Тебе ведь больно?)

— Мы будем вместе всегда. Никто не сможет нас разлучить. Не будет смерти. Не будет сожалений. Не будет ничего, кроме нас с тобой.

Он улыбнулся чужой улыбкой. Я размахнулся и ударил сияющим мечом по дымно-туманной фигуре чуть выше головы брата.

— Не надо! — закричал он.

(НЕТ!)

Сияние рун на мече выблеснуло и волной перетекло на тварь.

— Не надо, Марк! Я не хочу больше бояться. Не хочу вспоминать! А-а-а!

Он упал на колени, захлёбываясь слезами, а монстр, скованный рунным сиянием, лишь шипел. Я отбросил меч и сдёрнул с пояса нож. В глаз. В другой. В глотку.

На руки брызнуло тенью-туманом, и они онемели, словно обмороженные. Монстр судорожно дёргался, становясь всё прозрачнее.

(Итан, Итан, Итан, Итан...)

Брат отпихнул меня, выдернул нож и с глухим воем кинулся ко мне.

Я увернулся и заломил ему руку.

— Прости, Итан.

Нажал ему на шею, там где неистово билась жилка, а когда он обмяк, связал ему руки его же поясом и взвалил на плечо.

(Будь ты проклят! Ты всё равно опоздал! Я уже предупредил Владыку — Зло идёт сюда! Ты...)

Вспышка — и от монстра не осталось ни следа.

Всё снова стихло, и в этой тишине я, шатаясь под весом брата, побрёл к предгорью. Кажется, я что-то пел, пытаясь себя подбодрить. Но, возможно, это был не я.

Не помню, как я дошёл до цели. Лишь отдельные осколки воспоминаний. Узкая тропинка, уводящая вверх. Могильная прохлада пещерных коридоров. Дверь-Печать, древняя и невообразимо огромная.

Я опустил брата у одного из камней справа от Печати.

Вытащил ключ.

Он замерцал, указывая на маленькую замочную скважину. Я застыл не в силах сделать последний шаг.

Вряд ли та тварь обманула: скорее всего мне не пережить того, что сейчас произойдёт.

Но иначе нельзя.

Пусть хотя бы у брата будет надежда. Я вернулся к Итану. Стащил с шеи все амулеты, какие были. Надел на него. Коснулся каждого, дождался, пока они засияют. Взял ключ в зубы и потащил брата ближе к выходу.

Вот этот вырост, похожий на растущую из пола пещеры сосульку, подойдёт. Надо освободить ему руки, связать два наших пояса хитрым узлом и опоясать брата, чтобы он к "сосульке" прижимался ближе, чем к маме в детстве.

Надеюсь, силы амулетов хватит, чтобы защитить его.

Итан, помни о нас. Пусть твоя боль будет с тобой, но не разрушит тебя, а превратится со временем в светлую печаль. Ведь если мы не будем помнить о тех, кто был с нами, о тех, кто нас любил и защищал, что тогда сохранит Свет в нас самих?

Я взял ключ в руку и пошёл к двери. Воздух вокруг густел и наполнялся еле слышными шорохами и шепотками. Идти становилось всё труднее, но я шёл.

Последние шаги — самые трудные. Давай, Марк, давай! Шаг за отца. Шаг за маму. За Старшего, Ника. За Джефа. За Чокчока. За Итана, который останется. За Джун, за Мари, которые, надеюсь, будут помнить о нас. За всех, кто ещё жив.

Вот и дверь.

Мокрый от пота, с гудящими от напряжения мышцами я стоял перед дверью. Ключ в руке светился и подрагивал, словно хотел поскорее очутиться в двери и покончить со всем этим.

Я не хочу умирать. Не хочу. Но выбора нет.

Ключ в замочную скважину. Попробовал повернуть направо — не вышло. Налево — снова ничего. Я уже решил, что что-то прошло не так, но тут дверь содрогнулась от потолка и до пола и стала медленно открываться.

Я отпустил ключ и попятился. Воздух вокруг то холодел, как зимней ночью, то нагревался будто в бане. И весь потёк к щели в двери, словно его затягивало в темноту за ней.

На двери засветились знаки, вырезанные и выбитые кругами, волнами и линиями.

Ветер, дующий снаружи пещеры в дверь, усилился.

Я сделал ещё пару шагов, развернулся и кинулся к тому месту, где полусидел-полулежал Итан, ещё не пришедший в себя. Если я схвачусь за ту "сосульку", то, может быть, мне удастся удержаться...

Да, надежда — глупое чувство, но я не буду стоять и ждать смерти.

Мой бег почти тут же перешёл в шаг. Уже не просто ветер, а настоящая буря била мне в лицо, силясь уволочь за собой в дверь. Дышать невозможно. Потоки тёмного воздуха приносили с собой отзвуки стонов, криков и жутких смешков. А ещё тревогу, отчаяние и страх. Ничего не получится, мне не дойти. Зачем сопротивляться? Меня ведь всё равно уже приговорили. Надо быть послушным — лечь и помереть. Может, обо мне сагу сложат. Или песню, хотя бы.

Я сильно-сильно прикусил губу. С трудом поднял руку и ущипнул себя. Давай, соберись! Иди!

Встречный ветер выл, бесновался и швырялся сгустками тьмы. Каждый шаг выматывал меня сильнее поединка, трудной работы и бессоницы вместе взятых.

Вот бы перехватить хоть немного воздуха. Но это так же бессмысленно, как пытаться напиться, попав в бушующее море в шторм.

Ветер валил с ног, пробирался под одежду, замораживая кожу и, кажется, даже кровь в венах.

Но я шёл. Шёл не видя ничего, кроме сияния амулетов на шее брата.

Может, мне не победить, но я не сдамся. Никогда!

И ещё один шаг, и ещё. И вот последний.

Я схватился за каменный столб — и в этот момент ветер, буря, ураган — словом, мощный порыв приподнял меня и грохнул о камень. Я задохнулся, втянул в себя беснующуюся вокруг тьму и отчётливо понял, что следующего такого удара мне не выдержать.

А вокруг уже не шепталось и стенало — выло, ревело и билось нечто огромное, чудовищное и тёмное.

Меня хлестало и дёргало. Чьи-то лапы хватали меня за ноги и пытались оторвать от столба. Чьи-то когти впивались в мои пальцы, обдирая их в кровь, до костей. Что-то прыгало мне на плечи, прижимало к камню и давило так, что я даже кричать не мог.

Амулеты Итана то ли погасли, то ли скрылись от меня в густом водовороте темноты. Я уже не знал, там он, в паре шагов от меня, где я видел его в последний раз, или нет.

Вой, гул, визг, рёв слились воедино, оглушив меня. Звуки бились не только в ушах, а по всему телу, царапая кожу, сдавливая мышцы и кости.

Новый свирепый порыв поднял меня. Дёрнул. Ещё раз. И мои ослабевшие, скользкие от крови пальцы разжались — тьма меня опутала и рванула в глубину пещеры, чтобы похоронить навеки.

Но кто-то больно схватил меня за ладонь.

— Марк!

Я изо всех сил ухватился за тонкие пальцы брата.

— Марк!

Он вцепился второй рукой в моё запястье и потащил меня к себе.

Тьма взвыла и потянула меня за собой. Страшный рывок словно освежевал меня, вышиб дыхание. Брат пытался меня удержать: его ногти пропахали борозды в моей коже, но чудовищный вихрь оказался сильнее. Меня мотало и било, словно тьма была водоворотом. Холодно. Больно. Страшно. Как же холодно.

Казалось, прошла вечность, но на самом деле сердце успело стукнуть в груди всего три раза.

Громко хлопнула дверь, высветив своды пещеры яркой вязью рун, и в следующее мгновенье я гулко ударился о гигантскую створку, ссадив кожу на скуле. Рухнул на пол, неловко подвернув руку. Меня столько раз швыряло и колотило, что тело уже устало болеть.

Я просто лежал в темноте и ничего не чувствовал.

Дверь закрыта, и Зло внутри. А остальное неважно.

— Марк... — сорванный голос Итана слышался слабо, но это был единственный звук в темноте.

Брат зовёт меня. Я поднялся и побрёл на голос. Дошёл до него — двадцать медленных шагов, и это усилие опустошило меня до дна. Я рухнул у его ног и закрыл глаза: вот бы поспать хотя бы час-другой.

— Марк, — хрипло прошептал брат. — Ты простишь меня?

Я улыбнулся, не открывая глаз: вот глупый!

Ещё растить тебя и растить.

Пламя (городское фэнтези, расследование, другой мир)

Наш город никогда не спит. В нём прожигают жизни тысячи людей и нелюдей. Его неоновые огни сияют ночь напролёт, затмевая и звёзды, и луну.

Впрочем, в небо всё равно почти никто не смотрит. Зачем? Ведь всюду блеск и красота, всюду горят вывески, фонари, рекламные стенды. Светятся витрины и фары дорогих машин. Сверкают огнями махины аттракционов, сверкают бриллианты в колье богатых дамочек, сверкают улыбки их состоятельных мужей.

Городу нравится быть Городом Тысячи Огней. На каждом углу фаер-шоу. В каждом ресторане мясо фламбе и коктейли с огоньком.

И всё это великолепие то и дело подкидывает нам работёнку.

— Трой! Эй, ты чё, уснул? — Большой Бо хлопает меня по плечу и улыбается во все сорок восемь зубов.

Бо — огненный волк, обращённый, как и почти все остальные в пожарной части.

— Чего тебе?

— Слыхал? Тачку Чезаре подожгли в ночную смену!

— Того, который отец или сын?

— Молодого! Который у нас теперь актёр!

Старый Чезаре — член городского совета. Его сын — двадцатилетний прожигатель жизни — недавно и правда снялся в кино и получил приглашения сразу от трёх режиссёров. Возгордился, зазнался, а кому-то это, видимо, пришлось не по душе. Бывает.

— Новую тачку! — продолжает веселиться Бо. — В драконах и всполохах. Круть же!

Он ржёт, и из кухни тут же отзывается Хэнк. Этому-то только дай посмеяться: полутролль большим умом не отличается, но на своё счастье он добродушен и охотно помогает людям, а его силища порой бывает ой как нужна.

Дневная смена прошла без серьёзных проишествий: один несчастный случай с мелкими искрецами, один неудачник, возомнивший себя пожирателем огня, и одна забытая на плите кастрюля.

А дома, как всегда, темно и пусто. В сущности, какая разница, где спать? Я проглатываю пару кусков хлеба из тостера и заваливаюсь в кровать. Есть, конечно, хочется ужасно, но чем меньше питает тело обращённый, тем меньше оно, тело, себе позволяет. Так что хочешь жить среди людей, придётся мириться с сосущим чувством голода, постоянно тлеющим внутри.

...Утром шумит не только Бо: вся часть кипит и клокочет, словно жерло вулкана.

— Слыхал? — гудит Хэнк. — Ночью «Кит» сгорел!

Я ушам своим не поверил. Один из самых старых ресторанов города!

— Ты серьёзно?

— Ага. Прогорел до основания, — вздыхает здоровяк. — И твой собрат, Рэй, из ночной смены пострадал.

Рэй — саламандра. Неудивительно, что в пожарной службе именно саламандр больше всего.

— Сильно?

— В больничке. На него перекрытие ухнуло. Но жить будет.

— Это главное! Позвоню в больницу, узнаю, когда его можно навестить.

— Эт правильно.

К Рэю по телефону велят приходить не раньше послезавтра. Я делаю пометку в настольном календаре и невольно прислушиваюсь к разговорам в части.

Оказалось, кто-то бросил три бутылки с зажигательной смесью в окно кухни «Кита». Противопожарная система почему-то не сработала — и старое деревянное здание сгорело до каменного фундамента. Хорошо, что внутри никого не было. Соседние здания не пострадали: на ночном клубе справа от «Кита» сработала магическая система охраны от огня, а «Пещера» — бар слева от ресторана — сложена из камня. До игорных домов напротив пламя не добралось благодаря ночной смене.

К полудню поступает вызов из Кварталов на Холме: кто-то поджёг помойку на заднем дворе одного из безликих богатых домов. С этим возгоранием мы разбираемся в два счёта, но стоит пожарной машине доехать до конца улицы, как Бо принюхивается и машет рукой направо:

— Горит!

Тут же из-за домов взвивается столб чёрного дыма. Бо чихает, у меня в носу тоже свербит. Странный запах. Необычный.

Феникс за рулём чертыхается и разворачивает машину.

Минута — и мы на месте. Горит высокое дерево во дворе одного из роскошных однотипных особняков.

Ребята ломятся в незапертые кованые ворота, живо протягивают шланг — и скоро от дерева остаётся лишь обугленный остов.

— Надо же, это что, поющая сосна? Была... — хмыкает Бо.

Я принюхиваюсь: и точно! Так пахнет только это пропитанное магией белоснежное дерево, звенящее на ветру. И стоило оно не меньше самого дома.

Ещё какой-то посторонний запах смешивается с запахом гари, но никак не уловить, что это.

Из здания выскакивает пожилой мужчина и, увидев обугленные останки дерева, кричит, размахивает руками — нам еле удаётся его успокоить.

Оказалось, что он присматривает за домом, пока хозяева в отъезде. Сегодня, как назло, засбоила охранная система, на которую замкнуты и ворота, и големы, и камеры. Запустил перезагрузку: она шесть минут занимает, сам сидел и таращился на поющую сосну. А тут звонок по городскому телефону, по которому звонят только хозяева. Отошёл на минутку, ну может на две — а от сосны уже одни угольки.

— Не видели, кто поджёг дерево? — на всякий случай уточняет Бо.

— Нет. Ох, уволят меня! Как есть уволят! Господин Аллир сосну обожает!

Аллир владеет «Золотым драконом», самым крупным игорным домом в городе. Говорят, там делают состояния за одну ночь — и прогорают так же стремительно.

Полицию уже вызвали. Копы приезжают быстро, живо берут у нас показания и велят на всякий случай быть настороже. Ясное дело.

На обратном пути я задумываюсь: сначала машина наследника члена городского совета, потом старейший ресторан — страшно представить, какие убытки понёс его хозяин, теперь сосна владельца крупнейшего игорного дома. Совпадение? Вряд ли. Поджоги в нашем городе — редкость. Большая часть людей здесь веселится и радуется жизни, остальные работают.

К тому же не так-то просто поджечь что-то серьёзное: охранные системы, противопожарка, камеры. А тут загадочному злоумышленнику повезло. И с рестораном, кстати, тоже повезло.

Но владельцы у заведений разные. Находятся ресторан и несчастная сосна далеко друг от друга. Неужели всё же совпадение?

До конца смены нас не дёргали.

А ночью сгорел дом Толстого Тони. Вместе с ним самим, его женой и тремя слугами.

Начальство — и наше, и полицейское — наверняка пылает от гнева и изрыгает брань и угрозы на совещаниях. На выступлениях по ТВ главы департаментов стараются выглядеть уверенно, но получается не очень.

Я звоню на работу: сегодня у меня выходной, но вдруг помощь не помешает? Мне говорят быть начеку и не отходить далеко от телефона: городские власти готовятся объявить особое положение, но пока медлят, не желая будоражить и без того настороженную общественность.

Сжевав бутерброд, я сажусь перед телевизором. Однако мысли мои блуждают далеко от происходящего на экране. Неужели в городе завёлся поджигатель? Кто он? И где он решит устроить пожар в следующий раз? Что общего у того, что он уже заставил гореть?

Я выключаю телек, закрываю глаза и сосредоточиваюсь.

Итак, всё началось с... машины молодого Чезаре. Её точно подожгли, и виноватых до сих пор ищут. Надо позвонить знакомому копу-оборотню и уточнить кое-что.

После звонка картина слегка проясняется: по мнению полиции, поджог не связан с работой старшего Чезаре, да и версию о личной мести молодому актёру пока ничто не подтверждает. Значит, можно предположить, что целью поджога была сама машина.

А на машине что? Дракон. Да, золотой, подтвердил мой знакомый. Я сказал спасибо и положил трубку.

Так, дальше ресторан «Кит». На нём драконов нет, владелец никак не связан ни с Чезаре, ни с Аллиром. Но из окна «Кита» виден «Золотой дракон». Которым владеет хозяин поющей сосны, сгоревшей вчера днём. А Толстый Тони — это все знают! — всю жизнь проработал в «Драконе» начальником охраны.

Я вскакиваю со стула, не в силах больше сидеть на месте.

Получается, что кто-то замыслил отомстить владельцу «Дракона»! Кто-то очень везучий и жестокий: он ведь уже убил пятерых в доме Тони. Начал с машины, а закончил убийством невинных людей — вряд ли жена и слуги Тони были хоть как-то причастны к игорному бизнесу.

Вот только закончил ли он? В кино плохие парни всегда действуют по нарастающей. А значит, следующий пункт — поджечь место, где много, очень много людей.

Возможно, он готов нанести удар по своей истинной цели — по «Золотому дракону»!

Я звоню в часть. Бо говорит, что пожарных отправляют дежурить в Кварталы на Холме, к Старому Городу и к элитным жилым комплексам у реки. Объявлять особое положение в городе не стали, но богатые районы решили обезопасить по полной программе.

— Позови капитана, Бо.

Но капитан, выслушав мои умозаключения, вздыхает и говорит:

— Трой, у нас тут у каждого по десять вариантов, кто это, как и почему. Да только городской совет уже всё решил. Отдыхай пока: завтра и тебе весь день богачей стеречь.

— Нокапитан...

— Некогда спорить, Трой. Меня в центральный департамент требуют.

Короткие гудки.

Но я чую, что поджигатель будет в «Золотом драконе». Чую всем сердцем.

Надо ехать туда самому.

Конечно, в огромном игорном доме куча охраны, системы слежения и големы в придачу, но что-то всё это раньше не слишком-то помогало.

Через полчаса, когда над городом разгорелся огромный алый закат, я стою и смотрю на стены «Золотого дракона».

Я знаю, что угадал. Что он тут. Теперь нужно найти его.

Пойдёт ли поджигатель через главный вход? Нет, вряд ли.

Я втягиваю вечерний воздух: в нём остро чувствуются тонкие запахи горящей ткани и дерева и перекрывающий их острый аромат безумия. Вот чем пахло рядом со сгоревшей сосной. Безумием.

Стоило учуять его, как голод внутри разгорается с неистовой силой. Когда так долго остаёшься разумным, безумие манит, обещая свободу, сверкает пиритом, обманчивое и притягательное.

Чтобы найти безумца, надо мыслить как безумец. Я закрываю глаза и позволяю себе то, чего не делал уже много-много лет — настраиваюсь на человека, растворяясь в его эмоциях.

Ослепляющая жажда справедливости. Пылающий гнев. Жгучая ярость.

Не будь я самим собой, обжигающие чувства человека захватили бы меня и поглотили, как пожирает огонь сухое дерево. Но моё сердце — камень, и оно лишь слегка нагревается, подсказывая куда идти.

Мимо главного входа. В обход парковки. Через внутренний двор, где почему-то нет охраны. К запасному входу.

Я вижу его: худощавая фигура в узких джинсах и толстовке с капюшоном. В руках грязная канистра с полуоторванной этикеткой. На плечах рюкзак, из которого торчат горловины бутылей.

Он идёт по дорожке вдоль стены, мимо искусственных прудов и вечнозелёных кустарников и несёт пламя. Пламя очищения. Он жаждет очистить город от скверны.

Я неслышно подхожу ближе и говорю:

— Эй!

Он резко разворачивается и чертыхается. Секунда — и меня окатывает едкой жидкостью вроде растворителя. Он трясёт полупустой канистрой и шипит:

— Тихо! Ни звука, понял?!

В левой руке дрожит зажигалка.

— Парень, — говорю я. — Ты попался. Не знаю, как ты справился в «Ките» или в доме Тони, но тут тебе крышка.

Он смеётся. Ставит на камни дорожки канистру и дёргает цепочку на шее. Из-под толстовки показывается какой-то кулон, и поджигатель говорит:

— Смотри: это Клевер Удачи! С ним я справлюсь. Справлюсь со всем вашим чёртовым городом. Он сгорит!

В глазах человека восторг и полная уверенность в своей правоте.

— Огонь вас не очистит. Но не позволит вам разорять людей!

Я качаю головой:

— Парень, слишком поздно. Ты ещё можешь сдаться и...

— Заткнись! — шипит он.

И, чиркнув, швыряет в меня зажигалку.

Огонёк за секунду становится огромным. Пламя вспыхивает, пожирая пропитанную жидкостью ткань.

Моя кожа горит, спекаясь в чешую. Огонь клокочет внутри и снаружи. На смену человеческому идёт истинная сущность.

— Беги... — шепчу я, с трудом шевеля изменяющимися челюстями.

Человек стоит, замерев, и смотрит на меня в изумлении. В его глазах пляшут отблески пламени, исходящего от меня.

— Беги! — реву я.

Спину мучительно гнёт. Затем обжигающе больно и блаженно хорошо прорываются кожистые крылья. Ещё один удар сердца — и я стану огнём.

Человек не убегает. Вот дурак: моё пламя уничтожит его в считанные секунды.

«И пусть! — шепчет внутренний голос настоящего Я. — Он убийца. Он безумен. А ты стихия. Ты огонь. Пожри его!»

Я нынешний слабо помню, как это восхитительно приятно — поглощать людей. Их слабую плоть и их яркие мысли, их страхи и радости.

Изголодавшееся первобытное Я кричит мне в голову:

«Стань собой! Пылай! Гори!»

— Истинный огонь... — шепчет человек, одержимый пылающим безумием. В его глазах восторг. В его глазах благоговение.

И я протягиваю наполовину человеческую руку к поджигателю. Хватаю его за толстовку, тут же начавшую тлеть. Прижимаю его к себе — и швыряю нас обоих в пруд.

Первобытное Я воет и вопит. Нынешний я, кажется, тоже: для истинной формы нет хуже пытки, чем вода.

Вода обжигает меня кислотой, вышибая воздух из лёгких и огонь из моей головы. Вода испаряется, становясь клубами пара. Спасая остолопа-поджигателя.

Слышно, как бегут люди. Где-то вдали, кажется, воют сирены. Хорошо.

Ведь что бы ни кричало первобытное Я, я настоящий — пожарный. И должен спасать людей. Даже преступников. Даже от себя.

Я теряю сознание, не прекращая улыбаться.

...В больнице меня навещает капитан.

Он, одновременно кипя и очень стараясь быть вежливым, говорит:

— Трой... ты... молодец. Тебя даже, возможно, наградят. Ты... ты у меня с горящей... головой будешь отчёт писать по этому делу! Если б ты не выглядел как мумия, — не выдерживает капитан, — я б тебя сам поколотил! Какого чёрта ты не вызвал копов? Какого рожна ты сам полез к этому психу?!

Я смиренно киваю, и скоро капитан — добрейшей души человек на самом деле — выдыхается и велит мне выздоравливать.

Потом приходят ребята из части, и Бо рассказывает, что поджигателя задержали и будут судить и скорее всего запрут в тюрячку или в дурку, где таким, как он, самое место. Папаша этого психа разорился в «Золотом драконе» сколько-то лет назад и пустил семью по миру, а сын вот решил отомстить. Говорят, Клевер Удачи где-то раздобыл. Но артефакта при нём не нашли.

— Уж я-то, — фыркает Бо, — с Клевером Удачи прошёлся бы по всем игорным домам — и стал бы такой богатый, что никакой мести не надо! Не было у него наверняка никакого Клевера!

— В игорных домах, Бо, блокираторы удачи стоят: у меня там дядя работал, так что я точно знаю, — говорит кто-то из саламандр. — Чем ближе к игре, тем слабее амулет. Внутри вообще рассыпаться может. А то бы вообще этого урода не поймали, а так наткнулся он на свою беду на нашего Троя.

Ребята спорят об амулетах и удаче. А я молчу. Я помню удовольствие от сгорающей в моём пламени магии. Некоторые вещи людям не игрушка.

Оглавление

А морю было всё равно... (фэнтези, драма)

Солнечный день (городское фэнтези, наш мир)

Алиша (фэнтези)

Пропавшие (реализм, детектив)

Тик-так (фэнтези, сказка)

Зачем вы зарыли его под берёзой? (реализм, расследование, юмор)

Весеннее волшебство (городское фэнтези, наш мир)

Чужие дела (реализм, детектив)

Абсолютное благо (экшн, магия, современность, криминал, другой мир)

Город дождей (сказка, фэнтези)

Хэллоуин (мистика, ужасы)

Северная сказка (сказка, фольклорные мотивы)

Как волшебник Лайн экзамен сдавал (фэнтези)

Соседи (мистика)

Если герои не справятся... (дарк фэнтези, жестокость, ужасы)

Пламя (городское фэнтези, расследование, другой мир)